«Оранжевые шарики (сборник)»

Оранжевые шарики (сборник) (fb2) - Оранжевые шарики (сборник) 663K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Никита Б. Горев

Никита Горев Оранжевые шарики (сборник)

© Горев Н.Б., 2011-2017

© ИП Чумаков С. В., 2017

* * *

От автора

О себе: Горев Никита Борисович. Родился в 1954 году. Моя бабушка, Александра Марковна Батманова, дочь последнего владельца Сысертских заводов Марка Петровича Турчанинова. Да, да, того самого – «антигероя» бажовских сказок. Мой дед – известный екатеринбургский врач Валериан Никифорович Батманов. Моя мама Лидия Валериановна – во время войны радистка, разведчица-нелегалка в немецком тылу, после войны – народный судья. Отец – фронтовой пулемётчик, следователь прокуратуры. Вот и всё обо мне.

Я не писатель. В «прошлой жизни» я был экспертом-криминалистом. В 99-ом «освободился», и три года проработал корреспондентом небольшой провинциальной газеты. Мне очень повезло с редактором (светлая ей память). Она никогда, ну или почти никогда, не напрягала меня своими заданиями. Я делал то, что хотел. О, это был самый замечательный период моей профессиональной деятельности. Творческая работа – это так здорово! Вот тогда я и «подсел» на «писательство». Из газеты пришлось уйти по двум причинам. Во-первых, в газете сменился собственник, и вместе с ним изменилась и сама газета. А во-вторых… Я всю жизнь прожил в нищете, помню, как супруга выпарывала из моих форменных брюк красные канты, и я носил их как гражданскую одежду. А тут начался обмен советских паспортов! Для обмена нужны фотографии. Любой милицейский эксперт – на треть фотограф. И чем лучше он фотограф, тем больше информации он «вытащит» из оставленных на месте преступления следов. Я был хорошим фотографом. И открыл свою фотомастерскую. Из газеты пришлось уйти. А потребность писать – осталась…

Теперь о рассказах…

…Это случилось в конце прошлого века. Стояло жаркое и засушливое лето. Где-то около полудня поступило сообщение о том, что на территории Висимского государственного заповедника обнаружен труп мужчины. На место происшествия выехали я, следователь прокуратуры и несколько оперов. Судмедэксперта почему-то в тот день не было, и мы взяли с собой врача-травматолога из Центральной городской больницы (Уголовно-Процессуальный Кодекс не позволяет производить осмотр трупа без участия медика). Расстояние всего-то километров 30, а добирались до места очень долго.

Теперь попытаюсь описать то, что мы там увидели. Итак, прямо на дороге, на небольшом холмике, сидит мёртвый мужчина 55-60 лет. Сидит так, как обычно сидят люди на ровной поверхности. Ноги согнуты в коленях, одной рукой он охватил колени, вторая отведена назад в сторону и упирается в поверхность дороги. Голова опущена на грудь. Подъезжая, мы вначале даже подумали, что это сидит человек, который ждёт нас и сейчас всё покажет и объяснит. Оказалось, что мужчина мёртв. Во всех мышцах трупа уже произошло полное трупное окоченение и это означало, что с момента смерти прошло более 24 часов (трупное окоченение начинается примерно через два часа после смерти в районе нижней челюсти и заканчивается в голеностопных суставах через 22-24 часа после наступления смерти). Открытые участки тела на руках и на лице были тёмно-коричневого цвета из-за солнечного ожога. Одежда мужчины была обильно пропитана уже свернувшейся и подсохшей кровью. В области живота были видны огнестрельные повреждения одежды. Судя по размерам, два выстрела были произведены из охотничьего ружья с очень близкого расстояния или даже в упор. Доктор предположил, что мужчину убили прямо здесь, на этом самом месте, так как, по его мнению, он не мог самостоятельно передвигаться. Объективные же факты свидетельствовали о другом. Во-первых, выстрел из ружья с близкого расстояния в любом случае сбивает человека с ног. Во-вторых, подтянутые к животу колени вообще не позволяли произвести выстрел в живот. Стали осматривать прилегающую территорию. Обнаружили примятую траву и капли крови. По ним вышли на полянку, расположенную метрах в 50-ти от трупа. Там нашли одежду, два ружья, пустую бутылку, стреляные гильзы и много крови. Расширив зону осмотра, примерно в 100-150 метрах от этого места обнаружили новенький автомобиль УАЗ-469, который двигался до остановки по сплошному массиву из огромных каменных валунов. На одном из камней он завис. Двери УАЗа были открыты. На кузове и стёклах имелись многочисленные огнестрельные повреждения. Первая версия произошедшего была такая: водитель УАЗа, находясь на охраняемой территории заповедника, был обнаружен, пытался скрыться от охраны, его охранники преследовали и ранили. После этого он вышел на дорогу и там умер.

А оказалось всё не так. Потом, когда мы установили личность погибшего, опросили его близких, соседей, знакомых, выяснилось, что накануне мужчина похоронил свою жену. На следующий день, прямо во дворе своего коттеджа, убил любимую собаку и уехал в заповедник. Там выпил бутылку водки, расстрелял свою машину и дважды выстрелил себе в живот. Но неудачно, остался жив. Вышел на дорогу, сел и там скончался. Судмедэксперт после вскрытия дала заключение о том, что с полученными ранениями он мог прожить до 30 минут. Вот такая история.

А вот ещё одна. Она короткая, без подробностей. Это произошло примерно в то же время. 45-летнему мужчине медики подтвердили диагноз: «рак». Он закрылся в своём гараже, тоже выпил бутылку водки, завёл свою машину, лёг возле неё на пол, и умер.

Эти истории навели меня на мысль написать рассказ «Руслан и Людмила».

«Оранжевые шарики» «родились» из следующего происшествия. Однажды, где-то в середине зимы, потерялся мальчик. Кстати, дело происходило в том же небольшом уральском городке, где жил охотник-самоубийца. Пьяницы-родители хватились его только на второй день. Этого мальчика мы искали до самой весны. Дом, где он жил, был огорожен забором. С внешней стороны забора вдоль пешеходной дорожки из-за расчистки образовался снежный вал высотой до полутора метров. Мальчишка между валом и забором выкопал пещерку и там замёрз (наверное, уснул). Пещерку занесло снегом. Со стороны тротуара её не было видно из-за снежного вала, а со стороны двора мешал забор и кустарник. Так он и просидел в своей пещерке до того, как вал начал таять…

Я рассказал это для того, чтобы мой потенциальный читатель понял: всё, о чём я пишу, так или иначе когда-то происходило на самом деле.

И последнее. В опубликованных рассказах нет расчленённых трупов, луж крови, изнасилованных женщин и чемоданов с драгоценностями. Так что любителям детективного жанра на этом чтение можно завершить…

А тем, кто наберётся терпения и будет читать дальше – СПАСИБО!

Автор (который не считает себя писателем)

Руслан и Людмила

Руслан привычно захлопнул дверь старенькой «Лады». Повернул ключ зажигания. Приборная панель осветилась приятным зеленоватым светом, где-то внизу зашелестел вентилятор отопителя. Стартёр с металлическим скрежетом запустил двигатель. «Похоже, венец маховика «накрылся». Ничего, на мой век хватит», – безразлично подумал Руслан. И вдруг вспомнил…

…Минувшим летом они с Людмилой отдыхали на Голубом озере. Купались и загорали на диком пляже, вдали от мест массового отдыха. Было жарко. Внезапно подул холодный ветер, небо затянуло тучами, грянул гром, на раскалённый песок упали дождевые капли. А ещё через мгновение хлынул ливень. Они похватали вещи и бросились к машине. Руслан, перебирая скомканную одежду, долго не мог найти ключ. Когда, наконец, попали в кабину, вся одежда промокла. Чтобы не замёрзнуть, Руслан завёл двигатель. Вот тогда впервые и прозвучал этот скрежещущий звук стартёра. Как давно это было! Как недавно! Как они были счастливы тогда!

Устраиваясь поудобнее, Руслан поёрзал на сидении, вытянул и просунул ноги между педалями. Осмотрелся. Темно. Лишь перед машиной габаритными огнями тускло освещается нижняя часть плотно закрытых гаражных ворот да сзади у стены залит красноватым светом старинный шкаф. На внутренней стороне двери этого шкафа имеются полустёршиеся метки роста маленького Руслана. Ежегодно, в его день рождения, их делала мама. Всего четырнадцать: первая была сделана в три года, последняя – в шестнадцать. В детстве Руслан прятался в этом пропахшем нафталином шкафу, а родители делали вид, что не могут его найти. Давно уже шкаф переехал в гараж. Сейчас в нём хранятся кое-какие инструменты и запчасти. А ещё, в самом низу, стоит картонная коробка с новогодними украшениями. В основном там старинные игрушки. Милые сердцу посланники беззаботного детства. Символы большого, радостного праздника: стеклянные шарики, ракеты, сказочные домики и фонарики. Как хорошо они жили! Мама, папа, бабушка и сестра. Жили небогато, но дружно. Любили друг друга. Давно уже нет мамы, папы и бабушки…

Руслан нажал клавишу включения фар. Отразившийся от гаражных ворот свет ослепил его. Залитый галогеновым светом гараж показался удивительно маленьким. Кажется, не вставая с места можно достать рукой до любой стены… Этот гараж его отец купил недостроенным, и они вдвоём настилали пол, штукатурили и белили стены. Отец тогда уже был болен, ему было тяжело, но Руслан, в то время, не придавал этому значения. Как стыдно теперь…

Руслан глянул в зеркало. За задним стеклом клубилось и колебалось голубоватое марево выхлопных газов…

– Эх, если бы можно было вернуться, хоть на несколько минут туда, в ту бесконечно счастливую жизнь, – подумал Руслан, – Как верно сказано: «Что имеем, не храним, потерявши – плачем».

Они прожили с Людмилой тридцать лет… Жили трудно. Его зарплаты едва-едва хватало на самое необходимое. Отказывали себе во многом, лишь бы дочь не считала себя обделённой. Бывало ссорились… По глупости, по пустякам. Людмила была лёгкая, энергичная, общительная, иногда немного легкомысленная. Руслан же любил тишину, порядок, точный расчёт. В последний год здоровье у Людмилы становилось всё хуже. Ещё неделю назад они ходили по магазинам. Людмила хотела купить новую клеёнку на кухонный стол. Искала голубую с маленькими цветочками. Была пятница… И вот снова пятница… А его Людмилы больше нет… В ночь на воскресенье ей стало плохо. На скорой помощи Людмилу увезли в больницу. Сутки врачи боролись за её жизнь… В понедельник рано утром она пришла в себя. Руслан всё это время был рядом с ней. Людмила грустно улыбнулась, хотела что-то сказать, чуть приподняла белую, исхудавшую руку. Обрадованный Руслан схватил эту руку, прижал к своему лицу: «Люда! Людочка! Людмилка! Всё будет хорошо!». Людмила закрыла глаза, на её ресницах выступили две слезинки. Веки несколько раз вздрогнули, одна слезинка оторвалась и, оставляя влажный след, скатилась по щеке на подушку. Неожиданно стоящий на тумбочке прибор несколько раз пискнул и тревожно загудел. Многочисленные синусоиды на его экране горизонтально выпрямились и замигали красным цветом. «Люда! Людочка!», – Руслан целовал безжизненную руку. Кто-то тронул его за плечо, Руслан оглянулся. Оказывается, рядом стоял пожилой врач-реаниматолог: «Пойдёмте… Мужайтесь… Всё… Её больше нет… Пойдёмте со мной». Руслан отрицательно покачал головой. Он долго сидел возле Людмилы, вглядываясь в такие родные, такие знакомые и любимые черты…

Потом были похороны. Всё время возле Руслана были разные люди. Хлопоты не позволяли целиком погрузиться в постигшее его горе. Лишь на следующий после похорон день он остался один. Осенний день был тих и светел. Нежаркое солнышко светило каким-то необычно-оранжевым светом. Руслан сидел на низенькой скамеечке возле могилы его единственной, любимой женщины. Кладбищенскую тишину нарушали крикливые вороны. Руслан плакал. Он понимал, что вместе со смертью Людмилы закончилась и его счастливая жизнь. Что дальше? Одиночество. Старость. Слабость. Болезни… А ещё он винил себя за то, что не заставил Людмилу лечиться тогда, когда болезнь только начиналась…

Вечером, дома, Руслан постоянно натыкался на следы Людмилы. Вот на сушке вымытая ею посуда… Вот неубранный после глажки утюг… Вот такой милый и родной её халатик… Вот косметика на туалетном столике… А вот на подоконнике в кухне и та самая голубая клеёнка, которую она так и не успела застелить… Руслан достал альбом с фотографиями. Долго-долго его рассматривал и плакал. Как жаль, что нельзя вернуться туда хоть на одну минутку!.. Как жаль, что ничего хорошего в его жизни больше уже не будет!.. И тогда пришло решение…

…Руслан чуть-чуть вытянул кнопку ручного управления дроссельной заслонкой карбюратора. Двигатель послушно отозвался увеличением оборотов. Руслан подумал: «Вот так не заглохнет». У него начала кружиться голова, в висках стучало, мысли путались, перед глазами поплыли разноцветные круги и кольца… Руслан дотянулся до выключателя освещения. Рука уже плохо слушалась, он никак не мог нажать на нужный край клавиши. Наконец свет погас. Руслан облокотился на руль и положил голову на руки…

Мишка и Михалыч

Закроют или не закроют? Закроют или не закроют? – Мишка до последнего надеялся, что ему дадут условно. Неужели был прав тот импозантный, пахнущий дорогим одеколоном адвокат! Ещё тогда, когда Мишку в наручниках только привезли в милицию, он сказал: «Сидеть тебе, парень». До суда Мишка был под подпиской. И вот суд. Последнее слово… Последний перерыв…

Мишка сидел в узком тёмном коридоре. Мимо, туда-сюда, проходили люди. Мишке то и дело приходилось убирать свои длинные ноги, освобождая проход. Он не сразу обратил внимание на зашедшего и вставшего у входа пожилого милиционера. Вернее, заметил Мишка милиционера сразу, но не придал значения. В коридоре сидели на жёстких скамьях и стояли, прислонившись к стенам, ещё несколько человек. Мишка пошёл покурить на улицу; милиционер тоже вышел на крыльцо. Вот тут впервые у Мишки появилась мысль: «Не за мной ли?». Мишка бросил только что раскуренную сигарету в урну и вернулся в коридор суда; милиционер – за ним. Мишка, не останавливаясь, развернулся и снова направился к выходу, милиционер опять двинулся за ним. У двери Мишка остановился, резко повернулся, и почти столкнувшись с милиционером, зло сказал: «Да не убегу я». Милиционер пожал плечами, подмигнул и едва слышно ответил: «Куда ты денешься?». Мишка вернулся на свой ужасно неудобный деревянный диван и сник. Внутри у него то поднималась, то опускалась горячая волна, руки дрожали, в голове билась одна мысль: «Тюрьма. Тюрьма. Тюрьма.»

…«Эй, ты, спишь что ли? – милиционер тронул Мишку за плечо, – Зовут». Мишка не слышал приглашения в зал. Он поднялся, покачиваясь, вошёл в зал судебного заседания. Судья в чёрной мантии стоял на своём месте. Он недовольно сказал: «Ну, скорей, скорей!» В зале все стояли, Мишка встал впереди у барьера, прямо перед судьёй, милиционер остался возле входа. Судья одел висящие на золотой цепочке очки и стал читать приговор. Мишка слышал только: «…статья, …статьёй, …по статье, …статьями» и, наконец: «…признать виновным и определить наказание в виде лишения свободы сроком на три года. Меру пресечения изменить, взяв под стражу в зале суда». Милиционер подошёл и встал рядом с Мишкой. Судья, сняв очки, спросил: «Вам понятен приговор?». Мишка тупо смотрел в пол и, кажется, не слышал вопроса. Милиционер толкнул его в бок. Мишка, не поднимая головы, ответил: «Я не виноват, я защищался. Они напали на меня первыми!». Судья, направляясь к служебному выходу, сказал: «Судебное заседание окончено, – потом приостановился и, обращаясь к милиционеру, продолжил, – Вы подождите полчасика, секретарь приготовит копию приговора», – и вышел.

Зал опустел. Милиционер показал пальцем на металлическую клетку и сказал: «Иди, посиди там». Мишка зашёл, сел на деревянную скамью. Впервые в жизни он был не свободен. С улицы через раскрытое окно доносились звуки проезжающих машин, голоса людей. Всё это, вдруг, стало для Мишки таким чужим, далёким и …желанным. Закрыли!! Мишка вспомнил тот первый тёплый апрельский вечер. После работы он зашёл в магазин, потом в аптеку. Дома вскипятил чайник, сделал бутерброды. Вместе с матерью поужинали. Потом Мишка пошёл выгуливать любимца пекинеса Тоху.

…Они пили на детской площадке. Мат и безобразный хохот гулко раздавался по всему двору. Мишка хотел пройти мимо, но Тоха залаял. Тогда один из них бросил в собачку пустой бутылкой. Пёсик жалобно взвизгнул, упал, завертелся на месте и завыл, совсем не по-собачьи, дергая перебитой лапой.

«Ты чё? Урод!», – Мишка сделал шаг в сторону площадки. Вторая бутылка летела ему в голову, но он увернулся. Удар пришёлся в плечо. Мишка от боли присел. Трое окружили Мишку. Один пнул его ногой в спину. Мишка потерял равновесие и упал на руки. Тут же почувствовал острую, пронизывающую боль. Справа кто-то ударил в бок. Ещё один хотел пнуть в лицо, но Мишка вновь увернулся, упал на бок и скользящей по асфальту длинной ногой «скосил» нападавшего. Вскочил на четвереньки и по-собачьи выскочил из-под ударов. Схватил валявшуюся пустую бутылку, другой рукой захватил в песочнице горсть песка и встал на ноги. Двое с искажёнными злобой лицами угрожающе приближались. Первому Мишка бросил в лицо горсть песка, а второго встретил бутылкой. Прямым сверху в голову. Кровь и осколки брызнули во все стороны. Парень вырубился и «пропахал» лицом по асфальту пока не упёрся разбитой головой в песочницу. Как потом объяснял Мишке «следак», до этого момента он не совершил никакого преступления, и судить его было не за что. На него напали неожиданно, он защищался.

Но Мишка не смог остановиться. Он подбежал к визжащему Тохе, схватил ту самую, с которой всё началось, бутылку и «отоварил» ей сначала того, который, сидя на земле, тёр засыпанные песком глаза, а потом и «подкошенного»…

Первый, тот у песочницы, помер. У второго тяжелая ЧМТ – черепно-мозговая травма. Третий отделался лёгким сотрясением мозга и гематомой. Но у него, у «третьего», дядя оказался какой-то милицейской «шишкой». Возможно, это и стало решающим в Мишкиной судьбе. Все соседи и даже многие милиционеры Мишке сочувствовали – так надоели шпана и уличные алкаши.

И вот Мишку «закрыли». Он сидел в клетке подавленный. Милиционер подошёл к окну и закурил. Оба молчали. Первым заговорил милиционер:

– Ничего. Держись, парень. Так им и надо, «бакланам». – Мишка ничего не ответил, лишь горестно вздохнул. – А ты, чего один-то, есть у тебя кто?

– Мамка.

– А где она, почему не пришла на суд?

– Она не ходит. На стройке работала, упала с лесов, теперь только на коляске. Пять лет уже…

– И больше никого?

– Есть. В Казахстане. Две тётки, сестра, двоюродные сестры и братья. А тут никого. Мы недавно приехали – переселенцы. Купили комнату, – Мишка опять горестно вздохнул и замолчал.

– А мать-то, поди, и не знает, что тебя арестовали?

– Не знает, – голос у Мишки дрогнул, – как она теперь будет?..

– Телефон есть?

– У меня «сотик», а дома нету. Знал бы, не брал с собой…

Пожилой прапорщик поплевал на окурок и выбросил его в форточку. Подошёл к клетке:

– Давай мне телефон, часы тоже сними, что ещё есть с собой? Деньги? Деньги можешь оставить, хотя у тебя их всё равно отберут или сп… Так что давай тоже, я их лучше матери передам. Адрес скажешь, я после работы занесу. Скажу ей, …где ты.

– Спасибо. На Садовой, девятиэтажка, восьмая квартира. Вот ещё, – Мишка замялся, – талон из аптеки. Лекарство для неё сегодня нужно было получить…

– Давай талон. В какой аптеке? На Садовой?

– Нет, на площади.

– Далековато, – поморщился милиционер. – Ну, ничего, не волнуйся, я схожу, получу.

– А как Вас зовут?

– Владимир Михайлович, но меня все зовут «Михалыч».

– А я Мишка. Вы давно в милиции работаете?

– Да без малого тридцать лет уже. Вначале-то я в уголовном розыске кинологом работал, а теперь вот уже десять лет в конвойной службе. На пенсию пора. Уже и начальник отдела спрашивал, не надоело мол, Михалыч, служить-то? Может и надоело, а как подумаю про пенсию – страшно становится. Я ведь, Мишка, один совсем. Бабушка у меня померла шесть лет назад. Сын с семьёй живет в Питере. Домой приду, а там никого. Тяжело. Другой раз вообще домой и не ходил бы. А ты чем занимае-е-е-…лся?

– Я в Алма-Ате техникум закончил. Механик по грузоподъёмным механизмам. А здесь работал на заводе сплавов, токарем.

– Понятно, – милиционер помолчал, – может, пойдём, покурим?

– У меня сигареты закончились.

– Ничего, у меня есть. Вообще, забери их, я себе куплю. – Михалыч взял сигарету и протянул Мишке мятую пачку «Примы». – И спички возьми. Идти в «хату» «пустым» не принято. Не бывал ещё?

– Где?

– Ну, в «хате-то».

– Не. Не бывал.

– Ничего. Я тебя постараюсь получше пристроить. Есть у нас камера, там серьёзные ребята сидят. Новичков не обижают, не беспредельничают. Ты за себя постоял, таких там уважают. Только с расспросами к ним не лезь, могут не так понять. И про то, что я к матери твоей пойду, никому не говори. У нас это называется связь с осуждёнными, сразу уволят.

Дверь в зал приоткрылась. Вошла молоденькая худенькая судебный секретарь. Вручила Мишке и Михалычу копии приговоров, попросила расписаться в потрёпанном журнале.

– Ну что, Мишка, пойдём. Я машину не буду вызывать, тут недалеко. Лучше зайдём в Универсам, купишь себе чаю, сигарет, конвертов, конфет каких-нибудь, бумаги. Я тебе подскажу, что нужно. Не подведёшь меня?

– …? Куда бежать от мамки-то?

– Да я не об этом. Не разболтай где-нибудь. В каждой камере «уши» есть. Расскажешь, как с «ментом» в магазин ходил, – меня сразу на пенсию.

– Ну что Вы, Владимир Михалыч! Спасибо Вам.

– Ну, пошли. И это… Ты не волнуйся… Пока мамка твоя будет одна, я ей помогу.

Мишка и Михалыч прошли узкий пыльный коридор и мимо дремлющего в стеклянной будке судебного пристава вышли на улицу.

День Рождения

В кухне что-то упало и разбилось. Пашка проснулся.

…Вчера Пашке исполнилось 6 лет. Утром пришёл мамкин друг дядя Коля. Пашка в это время смотрел телик. Дядя Коля протянул Пашке грязную, липкую ладонь и дохнул в лицо водочно-луковым перегаром:

– Ну, Пашка, держи «краба». Шесть лет это!.. Это…, – дядя Коля не смог пояснить, что значит шесть лет, покрутил рукой в воздухе и продолжил, – ты уже, значит, это, большой…, мамке должен помогать. Когда мне было шесть лет, я работал… Деньги зарабатывал… – Дядя Коля икнул, засунул руки в карманы и стал что-то искать. Искал долго, сосредоточенно. Наконец, вытащил карамельку «Апельсин», очистил жёлтый фантик от налипших хлебных крошек, табака и ворса, подал Пашке: – На-ка, Пашка, конфету. Я тебе к лету велик куплю.

Купить Пашке велик дядя Коля обещал уже много раз. Вначале Пашка верил, радовался, ждал, потом понял: никакого велика дядя Коля никогда не купит.

Дядя Коля принёс две бутылки водки, и они с мамкой стали на кухне отмечать Пашкин день рождения. Мультики кончились. Пашка выключил телевизор и стал смотреть в окно. Из кухни доносился пьяный голос дяди Коли:

– …Я ему как дам… Он отлетел… Тут второй… Я ему на… Он: Ой-ёй-ёй… Согнулся… Тут третий… Я ему на, ногой… Он вырубился… Первый поднимается и с ножом на меня… Я подпрыгнул и ногой ему в харю… На… – По-видимому, дядя Коля хотел показать, как он дрался, стул затрещал, загремели ложки-вилки, а потом и сам дядя Коля грузно грохнулся на пол. Мамка захохотала, дядя Коля заматерился.

По заснеженной, освещённой низким утренним солнцем улице шли по своим делам люди, проезжали машины. Город готовился к встрече Нового года. На автостоянке перед универсамом, напротив Пашкиного дома, рабочие устанавливали небольшую ёлочку, натягивали гирлянды. Пашка уже давно хотел есть, но идти на кухню не хотелось. Он позвал:

– Мам! Мама! – немного подождал и крикнул громче: – Мама! – из кухни по-прежнему доносилось бормотание дяди Коли, хихиканье мамки, время от времени раздавался звон стаканов и какая-то возня.

– Мамка! – ещё раз, но уже тише, крикнул Пашка и пошёл в кухню.

На стуле, сильно откинувшись, полусидел-полулежал дядя Коля. Мишкина мамка сидела у него на животе и раскачивалась. Её маленькие, отвислые белые груди то и дело вылетали из-под расстёгнутого халата.

– М-а-а-м! Я есть хочу.

Мамка вздрогнула, запахнула халат и заорала на Пашку:

– Чего надо! Урод! Пшёл вон! Убирайся!..

Пашка растерялся:

– Я есть хочу…

– Пошёл на ….!

Слёзы брызнули из глаз Пашки, он убежал в комнату и забился в угол между стеной и спинкой металлической кровати. Через минуту в комнату вошла мамка:

– Ты где? – Пашка притаился в своем укрытии, но в полупустой комнате мать сразу направилась в Пашкин угол. – Так! Быстро собирайся и иди гулять!

– Я есть хочу, – Пашка захныкал.

– Есть, есть! Говорили дуре – аборт сделать… Быстро собирайся, я сказала, а то выпорю!

Пашка натянул девичьи колготки с огромными дырами на пятках, сверху такие же дырявые, но только на пальцах, носки. Потом надел кем-то отданные большие зимние с начёсом штаны, вытянутую трикотажную кофту, сиреневую болоньевую куртку и большую, постоянно съезжающую на глаза, зимнюю шапку-ушанку. Взял ношеные-переношеные кроссовки, сунул руку в одну из них, из-под оторванной подошвы показался Пашкин палец.

Пашка вопросительно посмотрел на мамку.

– Ничего, на улице сухо. Где я денег возьму. Платили бы за тебя, дармоеда, нормально, купила бы новые. Давай, давай, иди…

В комнату вошёл дядя Коля, сел на кровать, схватил за халат стоявшую возле окна мамку и потянул к себе. Мамка вывернулась и сказала:

– Да подожди, ты, сейчас!

Пашка натянул кроссовки и вышел. Морозная свежесть мгновенно заползла под куртку и в летние, да к тому же рваные, кроссовки. Пашка осмотрелся. Во дворе никого не было, только у самого дальнего подъезда толстая, закутанная в шаль дворничиха сметала с дорожки снежную пыль. Пашка дошёл до угла дома, постоял. За домом дул холодный ветер, поэтому Пашка вернулся к своему подъезду. Есть захотелось ещё сильнее. Последний раз Пашка ел вчера днём, мамка сварила пакетик «быстрой» лапши, налила стакан чая и дала большой кусок хлеба. Сказала, чтобы Пашка оставил часть на вечер, но Пашка не удержался и съел всё. Потом мамка ушла и вернулась только ночью, когда Пашка спал. Вечером Пашка обшмонал квартиру, но ничего съедобного не нашёл, попил из-под крана воды и лёг спать…

Из открытой форточки четвёртой квартиры шёл парок, насыщенный дивными запахами жареной рыбы и картошки. Пашка хорошо знал хозяйку этой квартиры – пожилую, одинокую учительницу Екатерину Павловну. Однажды, когда Пашке ещё не было пяти лет, пьяная мамка ушла в гости, а Пашку забыла на улице. Пашка испугался, описался, стоял и плакал в заплёванном подъезде. Екатерина Павловна привела его в свою квартиру, умыла, переодела в длинную тёплую мужскую рубашку, накормила пельменями, напоила чаем с молоком и уложила на диван спать. Потом Пашка ещё несколько раз бывал у учительницы дома. Каждый раз она угощала его чем-нибудь «вкусненьким». Екатерина Павловна приглашала Пашку всякий раз, когда встречала одного на улице или в подъезде. Но у старушки были больные ноги, и из своей квартиры она выходила всё реже. Зайти же без приглашения Пашка не решался.

От вкусных запахов рот Пашки наполнился слюной. Пашка сплюнул и пошёл на соседнюю улицу в столовую. Там, в столовой, на столах часто оставался хлеб, а иногда и тарелки с недоеденным гарниром. Пашка садился за освободившийся стол и, торопясь, доедал оставшееся на тарелках, хлеб засовывал в карманы. Только Пашка боялся толстой посудомойки, которая через небольшое окошко в стене принимала подносы с грязной посудой. Если посудомойка замечала Пашку, она выскакивала в зал и кричала:

– Ты, поганец, опять пришёл! Много вас таких! Будете жрать отходы, – чем я свиней кормить буду! – Пашка не дожидался, когда тётка приблизится, вскакивал, и убегал на улицу.

Ещё издали Пашка заметил, что столовая закрыта. Он подошёл к двери, на всякий случай подергал её, заглянул в окно – пусто. Вдруг сзади кто-то крепко взял его за воротник куртки, Пашка вздрогнул и оглянулся. Перед ним стояла невысокая, очень полная женщина, под расстёгнутой меховой шубой была видна милицейская форма. Обращаясь к другой женщине, стоящей на тротуаре, она сказала:

– Подожди, Зина. Это наш клиент.

Потом, обращаясь к Пашке, спросила:

– Ты чей? Любки-Слонихи, что ли?

Пашка не ответил.

– Ты чего молчишь-то? Как фамилия у тебя? Галенкин?

Пашка засопел, насупился.

– Галенкин, Галенкин… Знаю я тебя. Ты чего здесь крутишься? Вчера тут кошелёк у женщины сп…и. Не твоя работа? – обращаясь к другой женщине, продолжила: – Ты не представляешь, Зин, как они мне надоели! «Слонихе» я бы вообще матку забетонировала, трое её уже в детдоме, она этого родила. – Снова обращаясь к Пашке, сказала: – Всё, п…ц тебе, поедешь в детский дом. Где мамка твоя?

– Д-о-о-ма, – Пашка заревел.

– Пьяная? Что она делает?

– И-и-буца…

– Что? Что?

– И-и-буца…, – Пашка размазывал по лицу грязным кулаком слёзы.

Женщины переглянулись и громко захохотали.

– С кем?

– С д-д-ядей К-к-олей.

– А ты что?

– Я г-гуляю…

Вторая женщина подошла ближе, достала из сумки сдобную булочку и подала Пашке:

– На. Ты есть, наверное, хочешь? – Пашка осторожно взял булочку. Полная женщина-милиционер отпустила Пашку, взяла вторую за локоть и сказала:

– Ну что ты, Зин! Всех их не накормишь, пойдём.

Снова повернулась к Пашке: – Откуда ты всё знаешь? – передразнила, – «Ибуца»! Ишь, ты! Ладно, иди. Кошелёк точно не ты сп…л? Смотри у меня!

Женщины о чём-то заговорили между собой и ушли. Пашка в три жевка съел небольшую булочку и побрёл домой.

…Дверь в квартиру была приоткрыта, из квартиры доносились пьяные голоса. Пашка вошёл. В кухне было сине от табачного дыма. За столом сидела мамка и ещё две женщины и мужчина. Ещё двое мужчин сидели на корточках возле стены под окном. Все курили и громко разговаривали. Пашке показалось, что никто никого не слушает. Мамка заметила Пашку и закричала:

– Ты где шлялся, паршивец? – Пашка ничего не ответил, прошёл в комнату. Мамка продолжала пьяно кричать ему в след. – Тебя люди пришли поздравить, а ты, скотина, шляешься!

В комнате, на кровати, спал дядя Коля. Он лежал на животе и громко храпел. Воздух в комнате был пропитан дяди Колиным «выхлопом». Пашка разделся. Обычно он складывал свою одежду на стоящий в углу стул. Стула не было, не было и второго стула, который обычно стоял возле кровати. Пашка сложил одежду на подоконник, достал из-под кровати посылочный ящик, в котором хранились молоток, сломанный утюг, деревянная рамка без картины, пластмассовая бутылка и другая мелочь. Пашка включил телевизор, вывалил содержимое ящика на пол, перевернул и сел на него. Через несколько минут в комнату вошла пьяная, бомжеватого вида, но симпатичная женщина с длинными, чёрными, распущенными волосами. Её сильно качнуло, и она, чтобы не упасть, схватилась за спинку кровати. Заметила сидящего на ящике Пашку, заговорила с ним слащаво:

– Паша-н-я-я-я, с праздником тебя! Ты же хороший мальчик? Дай тётя посидит на табуреточке.

Тут женщина заметила спящего на кровати дядю Колю, пошла и села на кровать рядом с ним.

– Колян, я тоже хочу полежать. Ну-ка, Колян, подвинься!

Дядя Коля что-то промычал, но с места не двинулся. Тогда женщина перелезла через него и втиснулась к стенке, сдвинув дядю Колю на край. Дядя Коля хрюкнул и перевернулся на спину. Женщина тоже улеглась на спину, подняла полные, белые ноги и стянула чулки. Заметив, что за ней наблюдает Пашка, сказала:

– Жарко, – засунула чулки под себя и стала расстёгивать рубаху на дяде Коле, повторила: – Жарко…

В это время в комнату вошла другая пьяная, неряшливо одетая женщина. Она увидела лежащих на кровати дядю Колю и женщину с длинными волосами, кинулась к ним и чуть не наступила на Мишку. Сшибла его с ящика и заорала:

– Ты с…ка, б…дь, ты уже подстелилась под чужого мужика. «Слониха», иди скорей сюда, смотри! Ну, сейчас я тебе… – Женщина навалилась на дядю Колю и попыталась схватить длинноволосую за волосы. Та села, прижалась к спинке кровати, закрылась подушкой и противно завизжала:

– Ты сама с…ка! Мне с сердцем плохо! Пошла на…!

В комнату прибежали все, кто был на кухне. Разъяренная мамка из Пашкиного уголка за кроватью вцепилась в лицо сидящей женщины, та ухватила мамку за волосы. Обе визжали и матерились. Ничего не понимающий дядя Коля пытался подняться, но не мог из-за навалившихся на него женщин. Вторая женщина била первую по рукам, по груди, по животу и по ногам. Один из мужчин подбежал к кровати и с размаху несколько раз ударил дядю Колю по голове. Двое других мужиков оттащили его от кровати. Наконец, дяде Коле удалось столкнуть с себя неряшливую женщину, он вскочил, увидел на полу старый утюг, схватил его, замахнулся и бросился на обидчика. Тот вырвался от держащих его, увернулся от дяди Коли, и когда дядя Коля оказался сбоку от него, резко и сильно ударил его кулаком в правый бок. Дядя Коля выпустил утюг и упал. Утюг попал в оконное стекло. К шуму драки, женскому визгу и мату примешался звон осколков. Всё это время Пашка, не шевелясь, стоял в дальнем углу комнаты возле двери. Глазёнки его от ужаса были широко раскрыты, он хотел закричать, заплакать, но не мог. Никто, кроме Пашки, не услышал сильного, требовательного стука в дверь. Незапертая дверь открылась, в комнату вошли два милиционера. Один высокий, молодой, худощавый. Второй – толстый, в годах.

– О, да тут весело, – молодой решительно вошёл в комнату. Мужчина, избивший дядю Колю, пьяно раскачиваясь, встал у него на пути и, загораживая проход, широко развел руки. Милиционер сделал шаг назад, затем неожиданно ткнул резиновой дубинкой мужчину в низ живота, а когда тот согнулся, хлестко ударил его дубинкой по спине. Пашка вздрогнул, сжался, он по-прежнему не мог ни кричать, ни плакать. Мужчина взвыл и грохнулся на четвереньки. Милиционер перешагнул через него и подошёл к кровати, на которой продолжали драться женщины. Он ухватил за волосы неряшливую женщину, потянул и почти приподнял её над кроватью. От боли женщина дико заорала. Милиционер развернулся и бросил её на лежащего на полу дядю Колю. Мамка отпустила длинноволосую и стояла у стены. Глаза её были дикими, губы дрожали, на руках была кровь. Женщина на кровати продолжала выть, она встала на колени и принялась вытирать подушкой окровавленное лицо. Милиционер сильно ударил палкой по столу и крикнул:

– А ну, тихо! – в комнате стало тише, лишь избитая женщина всхлипывала и что-то бормотала. Милиционер ногой несильно толкнул лежащую на дяде Коле женщину: – Э-э, ну-ка свали.

Женщина поднялась, дядя Коля сел. Милиционер внимательно осмотрел его, кивнул на окровавленное лицо и спросил:

– Что с тобой?

Дядя Коля буркнул:

– Ничего. Упал.

– Я так и думал.

Молодой милиционер прошёлся по комнате, постоял, потом обратился ко второму милиционеру, который всё это время так и стоял в дверях: – Ну, что будем делать?

– А что делать? Был бы вытрезвитель, сейчас бы всех в «мойку». А так?.. Соседи писать ничего не будут… Выкинем всех на улицу, да и…, – милиционер сматерился.

– Да, жаль трезвак закрыли. В общем, так, Слониха, – милиционер подошёл к мамке, – ещё раз позвонят соседи, мы тебя сразу выселим. Протоколов на тебя – ВО! – милиционер резко провел ладонью над своей головой. – Ты тут притон устроила, соседям покоя нет. Выселим, и пойдешь бомжевать. А квартиру за пацаном оставим.

– Не имеете права, – голос у мамки был необычно хрипл, – у меня день рождения…У Пашки… Шесть лет… Могу паспорт показать…

Милиционер подошёл к Пашке, присел, протянул ему руку:

– Здорово! Что, правда, у тебя день рождения?

Мишка поздоровался с милиционером за руку и сказал:

– Плавда, – когда Пашка волновался, то не выговаривал многие согласные.

– Так… – милиционер выпрямился, – и что тебе подарили?

– Нициво… Конфетку!

– Так, – повторил милиционер, потом сунул руку во внутренний карман кителя. Вытащил блестящий блокнот с изображением красной машины на обложке. Вырвал из блокнота первый листочек, на котором были какие-то записи и протянул блокнот Пашке: – На, вот тебе подарок от меня. Только вчера купил, жаль вот, адрес один записал. – Милиционер повернулся к находящимся в комнате: – Итак, господа, сорок секунд на сборы. Кто не успел – тот опоздал. Время пошло.

Все, кроме мамки и женщины на кровати, вышли в коридор, стали поспешно одеваться и выходить из квартиры. Милиционер дубинкой подцепил свесившиеся с кровати чулки, бросил их на колени длинноволосой и сказал:

– Давай, давай. Одевайся. Тебя тоже касается. На выход…

В ответ женщина истерично закричала:

– Меня избили, я заявление буду писать… Меня избили… И на тебя, мусор, напишу… Ты ответишь…

– Ой, не серди меня, – милиционер поморщился.

– Я к прокурору пойду! – длинноволосая продолжала орать, – и тебя, сука Слониха, посажу!

– Ладно, так и быть, мы сейчас мимо прокуратуры поедем, – милиционер улыбнулся и подмигнул Пашке, – можем тебя подвести, только собирайся скорее, а то нам некогда. Женщина поспешно, кое-как, натянула чулки, нашла в коридоре своё пальто, оделась и, продолжая угрожать и материться, вышла вместе с милиционерами.

В квартире установилась тишина. Из разбитого окна врывались белёсые клубы холода. Пашкина мамка заткнула раму подушкой и подняла несколько осколков. Пашка пошёл на кухню. Там, на столе, на полу и на подоконнике, стояли пустые бутылки. На столе лежали куски разломленной булки белого хлеба и три банки рыбных консервов. В двух банках были окурки, в третьей оставалось несколько кусков рыбы залитой красным соусом. Пашка выбрал кусок хлеба побольше, сел за стол, придвинул консервы и стал есть. В кухню вошла мамка. Пересчитала пустые бутылки. Спросила Пашку:

– Ты полную бутылку не видел? – Пашка с набитым ртом отрицательно покачал головой. Мамка выругалась, быстро оделась, сказала: – Сиди дома! – и вышла из квартиры.

Пашка съел всю рыбу, выпил соус, наелся хлеба, попил из-под крана воды и пошёл в комнату. Там всё было перевернуто. На полу возле разбитого окна была лужа. Матрац наполовину съехал за кровать. На стене над кроватью веером была набрызгана кровь. Ящик, на котором Пашка сидел перед телевизором, был раздавлен. Пашка, как мог, поправил ящик и сложил в него утюг, рамку, бутылку и всё остальное, что в нём хранилось раньше. Потом притащил из туалета помойное ведро и стал осторожно складывать в него осколки. Затем прошёл по квартире и собрал с пола все окурки, аккуратно составил пустые бутылки. Выбросил консервные банки. Грязным полотенцем стер со стола разлитую воду, крошки, табачный пепел. Стаканы составил в раковину. В комнате Пашка поправил матрац, вытащил из-под кровати скомканное одеяло, застелил его. Постельных принадлежностей у них с мамкой уже давно не было. Удовлетворённо осмотрев комнату, Пашка притащил из кухни стул, сел к столу и стал рассматривать подаренный ему настоящий блокнот. От твёрдых картонных корочек пахло типографской краской и приятным одеколоном. На каждом белоснежном листочке была нанесена едва заметная оранжевая разлиновка. Пашка не знал букв, ему очень захотелось порисовать в блокнотике. Он умел хорошо рисовать дома, машины, танки, солдатиков. Ручки у него не было. Был синий карандаш, но он сломался, а Пашка не мог его заточить.

В это время скрипнула дверь, послышалась непонятная возня, Пашка вздрогнул и побежал в коридор. В проёме двери стоял, полусогнув ноги и раскачиваясь, очень пьяный мужчина. Медленно, пьяно заикаясь, он спросил:

– М-ма-м-м-ка где?

Пашка испугался пьяного, прижался к стене и молча, таращил на него глаза.

– М-ма-м-ка г-где? – снова спросил пьяный. Пашка молчал. Пьяный громко икнул и попытался сесть на пол к стене, но не удержал равновесия и с шумом повалился. Некоторое время он, кряхтя и матерясь, пытался подняться. Потом перевернулся на спину, раскинул широко руки и уснул. Пашка не знал, что делать. Дверь в квартиру была открыта, а правая рука пьяного мешала её закрыть. Из коридора дул холодный ветер. Пашка замёрз. Он решил попробовать закрыть дверь. Осторожно, готовый в любой момент броситься наутёк, он перешагнул через мужчину, напрягая все свои силёнки, придвинул руку пьяного к туловищу, прижал её и с трудом закрыл дверь. Уже смелее Пашка снова перешагнул через пьяного и прошёл в комнату. Короткий зимний день закончился. На улице было совсем темно. Пашка, не включая свет, стал смотреть в окно. Ёлочка возле универсама светилась и переливалась разноцветными огоньками. Автостоянка была полностью заполнена машинами. Некоторые автомашины останавливались даже возле Пашкиного дома. Из них выходили люди: мужчины, женщины, дети. Они шли в супермаркет, а через некоторое время возвращались весёлые, с коробками, сумками и пакетами. Пашка очень долго смотрел в окно. Постепенно машин становилось меньше, и они уже не подъезжали к Пашкиному дому – хватало места на стоянке. А потом машин и людей на площади перед магазином совсем не осталось, и лишь перед самым входом стояли несколько охранников магазина, курили и иногда громко хохотали. Их хохот доносился до Пашки.

Пьяный в коридоре иногда стонал во сне, иногда шевелился, переваливаясь с бока на бок. Пашка уже его не боялся. Он опять захотел есть. Пошёл на кухню и съел все куски наломанного хлеба. Попил воды и пошёл спать…

…В кухне что-то упало и разбилось. Пашка проснулся. В коридоре горел свет. Пашка крикнул:

– Мам! Мама! – никто не ответил. Он слез с кровати и побежал на кухню.

– Мама…

Матери в кухне не было. За столом, положив голову на руки, спал мужчина. На полу возле него в луже воды лежал разбитый стакан. Пашка всё вспомнил.

Была ночь? Или уже утро? Пашка не знал. Он зевнул и опять лёг в кровать. День рождения закончился…

Оранжевые шарики

Когда вечером Мишка ложился спать, мамки ещё не было. Мишке – семь лет, его сестрёнке Алёнке скоро будет три. Утром мамка собрала Алёнку, и они уехали к бабушке. Мишке тоже охота к бабушке, но его не взяли. Мамка сказала: «Денег нет – сиди дома».

Мишка весь день сидел дома. Скучно. Раньше был «телик», можно было мультики смотреть, передачи разные. Однажды пришёл дядя Витя из соседнего дома, сказал, что мамка ему должна деньги, и телевизор забрал. Хотел забрать ещё что-нибудь, но ничего не нашёл. «Телик» был старый, не цветной. Задней крышки у него не было, и Мишка частенько смотрел, как мерцают красноватым цветом радиолампы. Так ему было интересно, откуда берётся музыка и изображение…

Скучно. Все окна замёрзли, и лишь на кухне, в самом низу, возле трещины, уголок стекла остался прозрачным. Мишка долго смотрел на улицу. Из окна виден соседний двор, а если сильно-сильно прижаться к стеклу и смотреть вбок, то между домами видна центральная улица. Там уже несколько дней рабочие строили снежный городок: завтра – Новый год.

Повезло Алёнке! Однажды Мишку тоже на Новый год отвозили к бабушке. Они долго ехали на автобусе, Мишка всю дорогу смотрел в окно, а потом ехали на электричке. Мишка впервые оказался в электричке и немного боялся. Зато у бабушки как было хорошо! Еды навалом, можно целый день есть. «Телик» – цветной! А на Новый год Мишке подарили красный грузовик, в кузове которого лежали конфеты, яблоки, печенье и очень вкусные оранжевые шарики, название которых Мишка позабыл.

Когда смотреть в окно надоело, Мишка решил рисовать. Нашёл чистую обложку от книжки-раскраски и три карандаша: красный и два синих, но все они были сломаны. Затачивать было нечем, да Мишка и не умел… Когда искал карандаши, в ящике под Алёнкиной кроваткой нашёл старую погремушку. Очень захотелось узнать, что там такое гремит? Долго кривыми ножницами Мишка расковыривал игрушку, дважды пребольно ткнул ножницами в руку. Наконец погремушка раскрылась, а там… Ничего интересного – горстка цветных пластмассовых крупинок. Мишка попробовал их пососать, во рту стало противно – горько.

Мишка и не заметил, как за окном стало темнеть. Очень сильно захотелось есть. На кухне на плите стояла кастрюля: утром мамка варила для Алёнки китайскую лапшу. Алёнка капризничала и есть не стала. Мишка половину съел, а половину мамка велела оставить «на потом». Мишка доел лапшу прямо из кастрюли, нашёл в шкафу кусок хлеба – съел и его. Попил из-под крана воды и пошёл спать.

В комнате лампочка не горела, а горела только в коридоре. Мишка решил свет не выключать. Он, не раздеваясь, лёг на мамкину кровать и долго лежал с открытыми глазами. Вдруг ему показалось, что в углу за шкафом кто-то стоит. Мишка замер. Он так испугался, что не мог ни закричать, ни заплакать, ни даже просто пошевелиться. «Кто-то» стоял и тоже не шевелился.

В комнате стало совсем темно, только у самой двери в коридор лежал на полу освещённый прямоугольник. Мишка подумал, что «тот», в углу, его не видит. Было очень неудобно: голова лежала рядом с подушкой, ноги подтянуты к животу, а пальцы рук сильно сжаты в кулаки. Мишка боялся пошевелиться – старая кровать скрипела от каждого движения, иногда днём она скрипела даже просто так, от старости. Мишка терпел, а тут ещё, как назло, захотел писать. Захотел так сразу и так сильно, что понял: ещё чуть-чуть, и будет поздно. Он прислушался: в соседней квартире за стеной играла музыка, а в коридоре кто-то тяжело поднимался по лестнице. И тогда Мишка решился, он стремглав, как пружина, выпрямился, скатился с кровати и бросился в коридор…

Входная дверь была не закрыта. Ещё осенью к мамке пришёл её друг дядя Толя, дома никого не было, а он, пьяный, подумал, что ему не открывают, и сломал замок. Другого замка не было, мамка сказала, что купит, когда получит «детские». «Детские» выплатили, мамка с дядей Толей четыре дня пили водку. В кухне возле окна стояло много пустых бутылок. Мишка от скуки иногда рассматривал наклеенные на бутылки картинки или строил из бутылок забор. Их было так много, что хватало огородить с четырёх сторон всю свободную часть кухни. Мишка звал Алёнку, и они сидели в центре, как в крепости…

Замок так и не купили. Дядя Толя вбил возле двери гвоздь и загнул так, что если его повернуть, то дверь получалась, как бы, закрыта. Когда мамка была дома, они закрывались «на гвоздь», а сам Мишка повернуть гвоздь не мог.

…Мишка выскочил на лестничную площадку и чуть не налетел на стоящего возле их двери человека. Человек от неожиданности вздрогнул, всплеснул руками и сделал пару шагов назад. Мишка узнал! Это был дядя Толя!

Мишка не любил дядю Толю: он появлялся всегда, когда мамка получала пособие. Брал деньги, шёл в киоск и приносил бутылки, иногда на сдачу покупал Алёнке «Чупа-чупс», а Мишке – жвачку (не иногда – редко). Мамка доставала стаканы, и они начинали пить. Дядя Толя становился весёлым, называл водку «Подвальный налив», звал на кухню Мишку, предлагал ему выпить, обещал купить «велик». Мамка хихикала и говорила: «Ну что ты, Толя, перестань».

Когда дядя Толя пьянел, брал на колени Алёнку, гладил её грязной рукой по волосам (после этого от Алёнки всегда долго пахло селедкой), называл её дочкой. Тогда мамка начинала плакать, дядя Толя сердился, и они ссорились. Мамка снова давала деньги, дядя Толя снова шёл за «Подвальным наливом». Глаза у дяди Толи переставали двигаться и, чтобы посмотреть куда-нибудь, он поворачивал голову.

Бывало, дядя Толя начинал хватать мамку, пытался посадить её (как маленькую) к себе на колени, расстегивал халат или юбку. Мамка вырывалась, говорила: «Ну, погоди, сейчас». Быстро одевала Алёнку, закутывала её до пояса в старую «старушечью» шаль и отправляла с Мишкой во двор «гулять». Они «гуляли» до тех пор, пока их в форточку не звала мамка, или из подъезда не выходил довольный дядя Толя. Он говорил: «Ну, что, замёрзли? Марш домой!», – а сам бегом бежал в соседний двор в киоск.

Мишка не любил дядю Толю после того, как однажды во время их «прогулки» услышал в подъезде грохот, женский визг, звон разбитого стекла. Мишка узнал голос матери. Он буквально взлетел на третий этаж… На площадке возле их двери стояла совсем голая мамка. Она колотила руками и ногами в запертую дверь и дико визжала. Из соседних квартир стали выходить соседи. Как Мишке было стыдно за голую мать! Соседи подходили сверху и снизу, смеялись, возмущались, а один сбегал домой, принёс видеокамеру и хотел снимать. Тогда мнения соседей разделились: одни (большинство) кричали: «Давай, давай снимай, пошлём в «Сам себе режиссёр», другие: «Как не стыдно! Не смейте!». И только пожилая учительница со второго этажа принесла мамке пальто, одела её, и увела к себе в квартиру… Соседи разочарованно расходились и ругали и мамку, и дядю Толю, и пожилую учительницу. Как Мишке было стыдно тогда за мамку!

– Ты чего? …бнулся? – дядя Толя был немного пьян. – Где Зинка? (Зинка – это Мишкина мамка).

– Дядя Толя! Дядя Толя, там кто-то стоит!

Дядя Толя, заторможенный «подвальным наливом», не понял:

– Мамка – где, спрашиваю?

– Дядя Толя, там за шкафом кто-то стоит!

Наконец, до дяди Толи дошло, он отодвинул Мишку и прошёл в комнату.

– Где, кто стоит?

– В комнате. За шкафом.

Дядя Толя прошёл в комнату, Мишка остался в коридоре.

– Иди сюда, – послышалось из комнаты. Мишка осторожно вошёл. – Иди, иди, смотри, герой!

Мишка подошёл. На боковой стенке шкафа висело старое мамкино зимнее пальто… Мишка насупился и чуть не заплакал, но вспомнил, что хотел в туалет, сжав ноги, бросился в коридор и едва-едва успел…

– Где Зинка, где Алёнка? – снова спросил дядя Толя из коридора. Мишка, блаженствуя на унитазе, ответил:

– Они к бабе Тоне уехали. Мамка Алёнку там оставит, а сама вернётся.

Когда Мишка вышел из туалета, увидел: дядя Толя открыл кухонный шкаф и что-то искал:

– Пожрать, конечно, ни …. нету.

– Нету, – эхом отозвался Мишка.

Дядя Толя заглянул в пустую кастрюлю, снова сматерился и пошёл к выходу.

– Всё, иди, ложись спать. Мамка приедет, скажешь, что завтра приду.

Хоть и не любил Мишка дядю Толю, но всё-таки хотел, чтобы тот остался с ним ночевать.

– Она уже, может, скоро приедет… Останься…

– Иди Мишка, иди, никто тебя не съест. Некогда мне, – и ушёл.

Мишка закрыл дверь, попробовал повернуть гвоздь – не получилось. И тут Мишка придумал. Он сбегал в комнату, вытащил из-под шкафа молоток со сломанной ручкой и раз, два – в два счета закрылся «на гвоздь». Довольный собой и тем, что теперь-то уж в квартиру никто не зайдёт, Мишка залез под одеяло и сразу уснул…

Ночью Мишку разбудил дядя Толя. Зная устройство запора, он надавил плечом на дверь, и она открылась, разогнув гвоздь. Он долго толкал Мишку, тряс, тёр ему уши, пока Мишка не открыл глаза. Мишка спросонок ничего не понимал:

– А мамка где?

– Где, где? В Караганде!

Дядя Толя затащил в комнату большой мешок, на котором в углублениях был снег, и стал вытаскивать из него куски толстого черного блестящего электропровода. На свернутых в кольца кусках, тоже кое-где белел снег. Дядя Толя сложил провода под Мишкину кровать, мешком размазал по полу воду от растаявшего снега. Мишка к этому времени проснулся окончательно.

– Ну, вспомнил, где мамка? – дядя Толя грязной, вонючей рукой ткнул Мишку по носу. – Ты, вот что, если кто придёт и спросит, откуда, мол, кабель, – ты не знаешь и, вообще, не говори, что я приходил. Понял?

Мишка, беспрестанно зевая, кивнул.

– Понял или нет?

Мишка снова кивнул.

– Ну, ладно, я пошёл. Иди закрой дверь.

Мишка, молча, покорно слез с кровати и пошёл за дядей Толей. Дядя Толя загнул гвоздь рукой и несколько раз покрутил им туда-сюда.

– Всё, закрывайся и ложись спать. Дверь никому не открывай.

Дядя Толя ушёл, гвоздь теперь вращался легко, и Мишка закрылся без всякого молотка. Только теперь Мишка понял, что дядя Толя лампочку из коридора переставил в комнату. Он выключил свет и через несколько минут заснул на мамкиной кровати.

Проснулся Мишка от голода. На улице было светло. Мамки не было. Мишка сходил на кухню, зная, что ничего нет, всё-таки проверил все полки и ящики в шкафу, заглянул во все кастрюли. Ничего не нашёл, кроме небольшой мягкой луковицы. От этого есть захотелось ещё сильнее. Мишка попил воды и снова лёг. Стал думать: мамка от бабушки обязательно привезёт ему подарок – конфеты, печенье, яблоки и эти шарики оранжевые, название которых он забыл…

За стеной в соседней квартире включили телевизор, Мишка стал прислушиваться.

– …Итак, победителем конкурс «Слабо» стала… – Мишка узнал эту передачу. Когда у них был «телик», он смотрел её всегда. С улицы доносились звуки проезжающих автомобилей и детские голоса.

Нет, спать больше не хотелось. Мишка встал. Хоть бы мамка скорей приехала. Он походил по комнате, снова проверил все шкафы и ящики. Хотел посмотреть в окно, но вчерашний уголок тоже замерз. Мишка подошёл к входной двери, стал слушать. Внизу хлопнула дверь, по лестнице стал кто-то подниматься. Мишка быстро отогнул гвоздь и выскочил на площадку. По лестнице поднимался дядя Володя из 16-й квартиры. Он нёс небольшую пушистую ёлочку, другой рукой прижимал к груди прозрачный пакет, в котором было несколько больших, красиво запечатанных серебристой фольгой зелёных бутылок, яблоки и те самые оранжевые шарики. Дядя Володя нравился Мишке, он был весёлый, часто шутил, занимался спортом и совсем не пил водки. Дядя Володя работал в МЧС, у него было две дочки: одна чуть старше Мишки – Леночка, другая, чуть младше – Анечка. Леночка уже ходила в школу, Анечка – в садик. Обе занимались в музыкальной школе. Однажды Мишка слышал, как они «пиликали» на пианино. Ему не понравилось…

– А, здорово, сосед! – дядя Володя подмигнул и улыбнулся Мишке, – ну, что, не женился ещё? С наступающим тебя!

Мишка не ответил, он смотрел на оранжевые шарики и зачем-то мучительно старался вспомнить, как они называются. Дядя Володя остановился, вернулся на несколько ступенек на Мишкину площадку:

– Ну-ка, подержи, пожалуйста, – он поставил ёлочку на пол, Мишка стал держать её за колючую ветку, чтобы не упала. Дядя Володя засунул руку в пакет, вытащил самое большое яблоко и оранжевый шарик, подал их Мишке.

– На-ка вот, Мишель.

Мишка расплылся в улыбке и, забыв поблагодарить, убежал в квартиру.

– Яблоко вымой! – из коридора вдогонку ему крикнул дядя Володя.

Куда там! Мишка уже вонзил свои зубы в упругую зелень плода. Кисло-сладкий сок брызнул ему в лицо. Через минуту от яблока осталось лишь несколько чёрных семечек. Оранжевый шарик Мишка решил пока не есть. От шарика был такой аромат!!!

В животе у Мишки громко урчало, рот был полон слюны. Есть хотелось так, что Мишка чуть не плакал. А мамки всё не было…

Несколько раз Мишка хотел съесть шарик и даже надкусил кожуру. Но всякий раз останавливался, наслаждаясь запахом плода, решал потерпеть ещё немного.

Так прошёл день. За окнами быстро стемнело. В соседних квартирах становилось всё шумнее: громко играла музыка, звучали смех, детские голоса…

Мишка решил пойти на автобусную остановку и там ждать мамку. Он быстро оделся, сунул в карман оранжевый шарик и выбежал на улицу. Там, несмотря на мороз, было многолюдно и весело. В центре снежного городка стояла высоченная елка, она переливалась разноцветными огнями, на многочисленных горках катались и дети, и взрослые. Звучала весёлая музыка. Автобусная остановка находилась прямо напротив снежного городка, и Мишка решил, что стоять там не имеет никакого смысла, он увидит мамку и отсюда. Мишка обошёл весь городок вдоль ледяной зубчатой стены, постоял под ёлкой, пару раз скатился на ногах с «малышовой» горки. И тут его кто-то тронул за плечо. Мишка оглянулся – дядя Володя и с ним Леночка и Анечка.

– Гуляешь, сосед? А мамка твоя где?

Мишка вздохнул:

– Уехала к бабе Тоне, Ленку увезла.

– А, так ты один значит? Ну, пошли кататься. – И они вчетвером пошли к самой высокой деревянной горке.

Было здорово! У дяди Володи с собой было три фанерки: одна большая и две маленьких. Одну маленькую он отдал Мишке, на другой стала кататься Леночка, а дядя Володя садился на большую, брал к себе на ноги Анечку, и они катились вдвоём. Иногда все сцеплялись руками и ехали вместе – паровозиком. Мишка про еду даже забыл, он спускался с горки, то сев на фанерку, то, подложив её под живот, лёжа, то стоя на фанерке коленями.

Народу становилось всё больше и больше, приходилось даже выстаивать небольшую очередь перед лестницей. Однажды, когда Мишка стоял в очереди, он заметил, как одна из досок обшивки отодвинулась, и из-под горки вылезли два пацана. И тут Мишка увидел стоящий на остановке автобус, он сунул фанерку дяде Володе и побежал на остановку. Мамки не было. Мишка подумал, а, может, она уже дома, и решил проверить.

Во дворе было тихо, зато почти во всех окнах дома горел свет, в коридоре пахло чем-то вкусным, из всех квартир доносился весёлый шум. Мамки не было…

Вдруг у Мишки заболел живот, так сильно, что он даже согнулся пополам, его стало подташнивать, закружилась голова. Мишка добрался до кровати и прилёг не раздеваясь, свернувшись калачиком. В голове стучало: «Есть. Есть. Есть…». Мишка заплакал.

Через некоторое время боль отпустила, тошнота и головокружение прошли. Мишка снова решил идти на улицу. Он уже понял, что мамка сегодня не приедет… Мишка хотел ещё побыть с дядей Володей, с Леночкой и Анечкой.

Он выбежал из подъезда, бегом через двор выскочил на улицу. И…Чудо! Всё так же переливалась разноцветными огнями ёлка, всё так же звучала музыка… А в снежном городке …не было ни одного человека!

Мишка ничего не понял. Он снова обошёл весь городок, снова постоял под ёлкой, подобрал кусок толстого картона. Два раза скатился на нём с горки – никакого удовольствия. Музыка стихла, и вместо неё стали бить кремлевские куранты. У Мишки снова начала кружиться голова, и тут он вспомнил, что в кармане у него лежит вкусный, ароматный оранжевый шарик. Мишка сунул руку в карман – шарик на месте, только замёрз и стал твердый, как кусочек льда. Мишка стал отогревать его рукой, дуть на него тёплым воздухом изо рта…

Мишка устал. Хотелось спать, но он всё-таки решил вначале слазить под горку, съесть шарик и потом идти домой. Быстро нашёл оторванную доску, отодвинул её и сунул голову в образовавшуюся щель. Под горкой было темно, таинственно и немного страшно. Между стоек и перекладин Мишка пролез в самый дальний угол, там сел на корточки и привалился спиной к стойке…

…Вдруг стало светло и тепло, поплыли какие-то огромные разноцветные шары… Вновь послышались весёлые голоса, смех… Мишке стало жарко, он вначале расстегнул, а потом и совсем стащил с себя обледеневшее пальто… Светит яркое солнце… Алёнка стоит! Нет, не стоит – плывёт!? Не плывёт – летит! Нет, это не Алёнка! Это Анечка!.. Оранжевые шарики, их так много… Они кругом… Они придавили Мишке руки и ноги! Он не может пошевелиться… Как хорошо!..

На следующий день два милиционера, следователь прокуратуры и судмедэксперт оторвали ломиком несколько ступеней лестницы на самую большую горку и вытащили Мишку. Его нашёл один из вчерашних пацанов…

– Смотрите, что это у него? – один из милиционеров с большим трудом раздвинул окоченевшие Мишкины пальчики. На снег упал сморщенный, потерявший форму, замороженный мандарин…

В 2014 году на областном этапе литературного конкурса МВД России «Доброе слово» рассказу было присуждено второе место.

Новая сказка на старый лад

Заявление: Прошу не искать в сказке аллегорий. Все совпадения случайны и к партии «Единая Россия» никакого отношения не имеют!

Аль потешить вас сказочкой? Сказка чудесная, есть в ней дела дивные, чудеса чудесные. В некотором царстве, в некотором государстве был маленький город, даже не город, так – городишко. Всё там было как в обычных городах: улицы, дома, магазины, школы. Вот только жили там не люди, а животные: зайцы, волки, лисы, медведи, кошки, собаки, свиньи, коровы, козы, бараны. Жили. Работали. Отдыхали. Растили своих котят, щенят, жеребят, поросят. Но всё у них было – как у людей.

Градоначальником в этом городе был Овцебык. В юности Овцебык окончил физкультурный техникум. Потом «сколотил бригаду» и несколько лет занимался рэкетом. Отцом города он стал случайно. Его предшественник – Старый Козёл, предложил Овцебыку поучаствовать в выборах в качестве альтернативного кандидата (иначе выборы не могли состояться). Серьёзных соперников Козёл боялся и к участию в выборах не допустил. А в проигрыше Овцебыка он не сомневался. Но! Но! Но!.. Не учёл Козёл того, что надоел он местному электорату, как люди говорят: «хуже горькой редьки». А тут ещё и Овцебык, выступая по местному телевидению с предвыборной агитацией, сдуру взял да и сказал, что если его изберут, то он навсегда покончит с рэкетом. Овцебык имел в виду только себя, а избиратели-то поняли его буквально. И …выбрали! Застать Овцебыка в градоуправлении было практически невозможно, всеми делами заправляли три его заместителя: Кот, Кабан и Лиса. Лиса с помощью косметики и мини-юбок боролась с приближающейся старостью. Ведала она социальными вопросами. Кабан распоряжался муниципальным имуществом. А жирный кастрированный Кот – всем остальным. О-о-о-о! Это была поразительная троица! Не было такого вопроса, который можно было бы решить в администрации без «подмазки». Это знали все жители городка.

Овцебык всегда был любителем «заглянуть в стакан», ну а уж после получения портфеля градоначальника употребление алкоголя вообще стало частью его профессии. Ночи он чаще всего проводил в пивнушке «Дикий кот» с козочками из стриптиз-шоу. После бурной ночи Овцебык обычно до обеда спал, потом за ним приезжал его водитель пожилой Дятел, и они ехали «инспектировать» муниципальные предприятия и учреждения.

Однажды, рано утром, Овцебыку позвонил Осёл. Осёл был директором городской бани и, одновременно, председателем городского комитета партии «Наше Соединённое Стадо». Осёл когда-то окончил канализационный техникум. Читал он по слогам, а писать так и не научился. Зато Осёл постоянно входил в руководящие органы различных партий и там нахватался политических приёмов. «Наше Соединённое Стадо» стала его четвёртой партией. До этого он был членом «Наш дом – наше стадо». Ещё раньше состоял в «Свободном демократическом стаде». А начинал, как все, в «Коммуно-пролетарском социалистическом стаде». Осёл завидовал Овцебыку, ненавидел, и мечтал когда-нибудь занять его место.

– Доброе утро, товарищ Овцебык.

– Привет, Осёл, – буркнул не выспавшийся градоначальник.

– Вы не забыли? Сегодня у нас партийное собрание.

– О-х-х-х! Я так занят! Что, без меня нельзя?

– Нет, нет! Что Вы!

– Ладно, – Овцебык положил трубку и добавил – коз-з-ёл!

– Коз-з-ёл, – сказал Осёл, когда понял, что Овцебык его уже не услышит.

…Как и председатель, абсолютное большинство членов «Нашего соединенного стада» ранее состояли в «Нашем доме – нашем стаде». Это было тогда, когда «НДНС» была «руководящей и направляющей» силой в государстве, «умом, честью и совестью» той эпохи. Потом наступила новая эпоха, и власть перешла к «Соединённому стаду». Все члены «НДНС» дружно перешли в «НСС».

…В 16 часов большой зал Дома животных был полон. На задрапированной в красные и жёлтые партийные цвета сцене установлен огромный портрет похожего на Геббельса генерального председателя партии Гиппопотама в жёлтом маршальском кителе. Под портретом длинный стол для президиума и трибуна. Осёл, в строгом чёрном костюме, раскладывает на столе бумаги, поправляет графины, стаканы. Он изредка смотрит в зал, иногда кому-то приветственно кивает. Партийцы в зале негромко переговариваются между собой. В первом ряду сидят несколько молоденьких курочек. Это молодые учительницы, их заставил вступить в партию директор школы. Сам директор – лысоватый журавль в очках, сидит в третьем ряду и время от времени пересчитывает своих курочек. Журавль и сам никогда не пошёл бы ни в какую партию, если бы партийное членство не способствовало своевременному получению премий и доплат педагогическому коллективу. Больше всего в зале было чиновников из городской администрации. Для них партийность – обязательное условие трудоустройства и карьерного роста. Овцебык, кстати, до выборов не состоял ни в какой партии. Сразу после объявления результатов к нему подошёл Осёл и предложил вступить в «НСС». Овцебык, не испорченный хорошими манерами, послал его «под хвост». Но уже через 15 минут позвонил сам губернатор, он поздравил Овцебыка с избранием на высокий пост и сказал, что если тот хочет получать от области дотации, субвенции, субсидии и инвестиции, а также газ и электроэнергию, должен немедленно вступить в «НСС». Что такое дотации, субсидии, субвенции и инвестиции Овцебык, конечно, не знал, но сообразил, что это что-то нужное, «типа» света и газа. Тут же он написал заявление и уже через час был почётно принят в «Соединённое стадо».

Во втором ряду слева, возле прохода, сидели Кот, Лиса и Кабан. Лиса постоянно оглядывалась, время от времени она доставала зеркальце и смотрелась в него, поправляла прическу и подкрашивала губы. Кот что-то рассказывал Кабану, экспрессивно размахивая хвостом. Кабан молча слушал, и, казалось, дремал.

Осёл подошёл к трибуне, наклонился к микрофону и негромко сказал:

– Раз… Раз… И-а-а-а! – потом вернулся у столу и проверил второй микрофон. – Раз, раз, раз… Время, товарищи, пора начинать.

В это время в зал вошёл Овцебык. Тяжело ступая и раскачиваясь, он шёл по проходу, высматривая место. Наконец, заметил своих заместителей, направился к ним и сел рядом с Лисой. Осёл терпеливо ждал, держа передней ногой микрофон. В зале стало тихо, лишь в последних рядах кто-то громко кашлял.

– Уважаемые товарищи, – Осёл всмотрелся в зал, – есть предложение поручить ведение нашего собрания членам политического совета. Нет возражений? Нужно голосовать? Нет? Хорошо. Членов политсовета прошу занять места в президиуме.

Овцебык, Кот, Лиса, Кабан, главный полицейский Баран, редактор местной газеты Крот, директора крупнейших заводов Волк и Медведь поднялись на сцену и заняли свои места за столом президиума. Осёл присел на краешек стула сбоку. Крот придвинул к себе микрофон и неприятным, скрипучим голосом объявил собрание открытым. Все встали. Зазвучали торжественные звуки партийного гимна: «Славься, славься наш Великий и Любимый Гиппопотам». Кто-то подпевал, кто-то просто открывал рот (пасть, клюв). На Овцебыка вдруг напала икота, он спрятался за широкие плечи Кабана и мечтал поскорее сесть, чтобы выпить холодной минералки и таким образом хоть немного ослабить похмельный синдром. Спели. Сели. Крот проскрипел в микрофон:

– Слово для доклада предоставляется товарищу Ослу.

Осёл взошёл на трибуну, разложил бумаги, протёр носовым платком очки, одел их, прокашлялся и начал:

– Уважаемые товарищи-господа! Как говорит наш Любимый и Великий Гиппопотам: «Жить хорошо, а жить лучше – лучше!», – в зале раздались дружные, продолжительные аплодисменты. Требуя тишины, Осёл поднял вверх передние ноги и продолжил: – Для того, чтобы жить лучше, нам нужно демократию – демократизировать, экономику – экономизировать, а политику, товарищи! – политизировать! Майский пленум центрального политсовета НСС принял постановление о дальнейшем расширении широкого и сужении узкого. А как обстоят дела у нас, товарищи? Скажу без ложной скромности. Нам есть чем гордиться. Мы демократизировали демократию на восемь процентов, прирост экономизации составил 5,2 процента, а политизация, товарищи, у нас достигла 97,36 процента! (в зале вновь зазвучали аплодисменты). Вы, конечно, уже знаете, что Скотодума приняла наконец-то предложенный нашей партией Закон «О профессиональной номенклатуризации». Отныне решение о замещении любой вакантной должности будут принимать политсоветы «Нашего соединенного стада». Это, не побоюсь сказать, наше главное достижение в развитии подлинного скотовластия! (аплодисменты), – Осёл опять поднял вверх передние ноги. – Теперь перед нами встаёт новая задача. Закон обязывает нас принять самые решительные меры к тому, чтобы на предприятиях и в учреждениях не осталось больше нечленов нашей партии. Положение очень серьёзное, товарищи. Проведённый анализ показал: в центральной больнице 27 процентов врачей и медицинских сестер не являются членами «НСС», но это ещё что! В наших школах, оказывается, обучают детей 33 процента беспартийных педагогов! Чему может научить учитель, не имеющий необходимой политической зрелости! В полиции! В полиции, господа скоты, 6 процентов сотрудников не состоят в НСС! Полиция – вооруженный отряд нашей партии. Как же нам доверять такой полиции! В связи с этим, политический совет рекомендует принять постановление, обязывающее руководителей всех рангов произвести, не побоюсь этого слова, зачистку, и избавиться, наконец, от беспартийных. Вопрос должен решаться так: либо сотрудник вступает в нашу партию и продолжает трудиться, либо подлежит увольнению. И никакой жалости! У меня всё, товарищи. Если есть вопросы, готов ответить.

Осёл снял очки, вытер платком морду. В зале установилась тишина.

Крот, встал, слепо прищуриваясь, спросил:

– Есть вопросы к докладчику? Нет? Хорошо. Садитесь, товарищ Осёл. Кто хочет выступить? – несколько минут в зале сохранялась тишина, лишь кто-то в последних рядах продолжал кашлять. – Побыстрее, товарищи.

Начались прения. Первой выступила молодая Ворона. Она работала в городской управе младшим бухгалтером, но мечтала занять освободившуюся должность заместителя помощника заведующего финотделом. Ворона была неопытна и не могла разобраться от кого: Осла или Овцебыка, более зависит её карьерный рост. Поэтому Ворона начала своё выступление с восхвалений обоих. Осла она хвалила за принципиальность, дальнозоркость (Ворона хотела сказать дальновидность), преданность делу партии. Осёл, затаив дыхание, слушал Ворону, и, казалось, с каждым её словом становился всё выше и выше. Но когда Ворона стала нахваливать Овцебыка, Осёл сразу сморщился и съёжился до прежних размеров. Задремавший было Овцебык, услышав сквозь сон, какой он мудрый руководитель и наставник, проснулся и с удивлением закрутил тяжёлой головой. Глупая, глупая Ворона! Ещё три года назад Кабан за бесценок продал сыну губернатора загородную базу отдыха со столовой, клубом, бассейном и спальными корпусами на пятьсот человек. С тех пор все кадровые вопросы (и «некадровые» тоже) решал Кабан. У Вороны не было шансов занять вакантную должность «зампомзава». Дело в том, что и вакантной-то она стала только потому, что персональный водитель Кабана Петух попросил пристроить в администрацию свою племянницу. Отказать водителю было никак нельзя, – он часто выполнял деликатные поручения Кабана и слишком много знал. Вот и пришлось освободить место, отправив на пенсию пожилую финансистку Сову. Задержка с назначением Петушиной племянницы была вызвана необходимостью проведения конкурса. Чтобы не было жалоб и ненужных разговоров, родственница водителя Кабана должна была занять должность в полном соответствии с установленным регламентом. А кандидаты, такие же глупые как Ворона, писали резюме, собирали справки, характеристики и рекомендации…

…Кабан, как это могло показаться со стороны, вовсе не дремал, а мучительно размышлял. Утром, совершенно неожиданно, приехал зять Губернатора и предложил сделку: Областное правительство передаёт муниципалитету хлебокомбинат, за это Кабан должен продать зятю по остаточной стоимости ТРЦ – Торгово-развлекательный центр – с землёй, парковкой и охраняемой автостоянкой. Кабан всегда мечтал приобрести в собственность какое-нибудь предприятие по производству продуктов питания. Обанкротить и потом за копейки выкупить хлебозавод для Кабана никакой сложности не представляло. Проблема была в том, что Овцебык уже неоднократно заговаривал о том, что хотел бы приобрести ТРЦ и Кабан даже пообещал ему «решить вопрос». Теперь Овцебыку придется подбирать подходящую замену. Равноценных объектов в городе уже не осталось. Можно, конечно, предложить ему центральный рынок и в придачу гостиницу «Лесная». Но рынок на три года передан в аренду дочери прокурора…

Между тем собрание продолжалось. На трибуну поднялся очередной выступающий. Главный полицейский Баран за спиной Кабана дотянулся до Овцебыка и легонько толкнул его в бок. Овцебык вздрогнул и оглянулся. Баран, ехидно улыбаясь, едва слышно спросил его:

– Вы уже слышали?

– Что?

– Ну, про прокурора нашего?

– Нет, а что? А где он, кстати?

– Ну как же! Весь город уже знает. Его же голого сфотографировали в сауне с простикошками и фотографии послали в губернскую прокуратуру и на телевидение! – На самом деле в городе никто, кроме самого прокурора и Барана, об этом ещё не знал. Прокурору сообщил страшную весть его друг из отдела по надзору, а Баран знал потому, что сам «подложил» под прокурора двух смазливеньких простикошек, сам, используя полицейскую спецтехнику, организовал фотографирование, и даже сам написал и отправил анонимки (точнее под его диктовку их написала жена).

– Что? Что? – переспросил Овцебык. До него всегда доходило медленно, а с похмелья – особенно.

– Бульдога, – Баран специально стал говорить громче, так, что бы и другие, сидящие рядом, услышали, – Бульдога сфоткали с простикошками в сауне, в чем мать родила! – Волк, Медведь и Лиса дружно повернулись к Барану. Лиса вскинула лапки к мордочке, не удержалась и громко воскликнула: – Ах!

Выступающий в это время директор школы Журавль замолчал, завернул голову на 180 градусов и уставился на председателя. Редактор Крот был не только слеп, но и глуховат. Он не слышал, что сказал Баран, не слышал реакции Лисы. Если сказать честно, он дремал, и поэтому Журавля тоже почти не слышал. Но зная, что Журавль плохого не скажет, Крот, в ответ на возникшую паузу, проскрипел:

– Так, так! Это очень хорошо…

Молоденькие курочки в первом ряду тоже слышали про прокурорский конфуз. Они дружно прыснули и принялись оживлённо обсуждать новость. От них сенсация за пару минут долетела до самых отдалённых уголков зала. Зал загудел. Обиженный, ничего не понимающий Журавль, собрал бумаги и, не закончив выступление, вернулся на своё место. Собрание продолжилось, но выступающих в прениях уже никто не слушал…

…Известно, что полиция и прокуратура крайне редко испытывают взаимные симпатии. В Краснограде «кризис отношений» перешёл в критическую фазу прошлой весной, после того как Бульдог помешал Барану осуществить рейдерский захват пригородного мясо-молочного комбината. Собственно, мясокомбинат не могли поделить два депутата Верховной Скотодумы. Они оба положили глаз на лакомый кусочек, оба в арбитражных судах купили решения о банкротстве ММК и назначении кризисных управляющих. И вот, когда Баран с отрядом местных полицейских прибыл для выполнения поручения столичного политика по нейтрализации ведомственной охраны, их встретил вызванный Бульдогом областной ОПОН. Командир ОПОНА, двухметровая горилла, волосатым пальцем подозвала Барана и сказала, что если тот «сейчас же не уберётся со своими «шавками», то она «надерёт ему задницу». Силы были явно неравны и Баран отступил. Потом он долго думал, как отомстить Бульдогу. Разработал и провёл операцию по всем правилам оперативно-розыскного искусства. Теперь, когда информация была умело выпущена, Баран всем своим видом старался показать сторонникам прокурора, которых было немало в президиуме, своё полное безразличие и, даже, высказал осторожное предположение, не был ли изготовлен фотомонтаж. В душе же Баран ликовал и уже начал продумывать план более успешного захвата ММК.

Ликовал и Кабан! Завтра же он выбросит с рынка дочь прокурора. Молодец Хитрый Лис! Хитрый Лис – это начальник юридического отдела градоуправления. Во все договоры аренды он включал заведомо невыполнимые арендатором пункты, невыполнение которых позволяло систематически «доить» предпринимателей и, в случае необходимости, в любое время расторгать договоры. Так в договоре аренды рынка было указано на недопустимость нарушения санитарных правил! Ха! Ха! Ха! Да на любом рынке любой проверяющий найдет их сотни! Тут главное не поскупиться и дать инспектору больше, чем ему будут совать на рынке! У Кабана для подобных случаев даже был специально «прикормлен» торговый инспектор Шакал.

…Собрание закончилось. Партийцы щурились, выходя из полутёмного зала на залитую солнцем улицу. В это время на площади перед Домом животных члены молодежной организации «НСС» проводили акцию «Чистый город». Одетые в синие блузы молодые козлики, овечки и тёлочки ходили по площади и разбрасывали бумажный мусор, а одетые в жёлтые рубашки свинки и бычки собирали его в пластиковые мешки. Акцию с трёх точек снимали телевизионщики. Руководил мероприятием комиссар молодостадовцев худой, длинноногий Петушок. Он, потный и всклоченный, бегал по площади с мегафоном, что-то хрипло кукарекал и размахивал крыльями. Петушок очень старался и не заметил подошедшего сзади Овцебыка. Градоначальник ухватил Петушка за хвост и приподнял. Петушок с испугу визгливо кукарекнул и беспомощно задвигал лапками.

– Так говоришь, я груб, да? Пьяница, да? Несдержан? Обижаю молодежь, да? Да я тебя!..

– Шеф!.. Шеф! – кто-то решительно тронул градоначальника за локоть, Овцебык оглянулся. Его первый заместитель Жирный Кот, широко улыбаясь, сказал сквозь зубы: – Тише! Тише! Телевидение кругом! – потом громко добавил – Ну, пошутили, и хватит. Не мешайте, товарищ Овцебык, молодёжи работать!

Овцебык только теперь заметил приближающегося телеоператора. Он отпустил Петушка, который всё ещё не мог прийти в себя и лишь возмущенно квохтал, потрепал его ласково по гребешку и восторженно сказал:

– Молодцы! – потом наклонился к Петушку и, брызгая слюной, прохрипел: – Мы с тобой после поговорим.

– Ко-ко-ко. Куд-кудах-х! – возмущённый Петушок, хлопая крыльями и роняя перышки, быстро побежал к своим, подальше от хама-градоначальника.

– Вы что, шеф?! Я этих «хунвэйбинов» сам ощипал бы, да в лапшу! Но на виду у всех!.. Да ещё при телевидении! Не годится… – Кот осуждающе покачал головой и несколько раз взволнованно махнул хвостом.

– Жаловаться на меня вздумал! – красномордый от гнева Овцебык часто дышал и никак не мог успокоиться. – Хорошо Ёж на почте заметил, прочитал, и мне передал! А если бы дошло до Гиппопотама!?

– Ёж молодец, своё дело знает, – согласился Кот. – Шеф, я хотел с Вами вот о чём поговорить, – Кот взял Овцебыка под переднюю ногу, – я вчера был у министра жилья и благоустройства Крокодила. Так вот, он предложил выделить Краснограду сверх лимита 120 миллионов на ремонты домов и благоустройство, но с условием, что мы из этих денег «откатим» ему 8 миллионов наличными.

– Восемь «лимонов» Крокодилу?! Ни за что!

– Не торопитесь, шеф. Деньги всё равно не наши. Не забывайте, у Вас скоро перевыборы. Отремонтируем в центре фасады, построим фонтан и общественный туалет. А если откажемся, он другим отдаст…

– Восемь «лимонов» Крокодилу!?..

– Да это не только ему. Он-то, вообще, говорит, что это благотворительный взнос на нужды «Соединенного стада». Врёт, конечно. Губернатору надо? – Надо. Министру финансов надо? – Надо. Депутатам Скотодумы надо? – Надо. Ну и себя-то уж Крокодил не забудет! Я думаю, нужно соглашаться.

– А как, это?.. Как сделать-то?..

– Ну, это не проблема! Я найду надёжных подрядчиков. С ними договоримся. Сделаем смету так, чтобы 10 миллионов они нам вернули. Я думаю, десять, – Кот помолчал, – себя тоже не стоит обижать, правда?

– Ох, ты! – в глазах Овцебыка появился восторженный блеск. – И нам с тобой по «лимону»!!!

– Нет, по миллиону не получится. Начальнику финуправления, начальнику контрольно-ревизионного управления, Кабану, Барану, Бульдогу, Лисе? Нужно дать? Нужно.

– Лиса обойдётся!.. – перебил Кота градоначальник. – И Бульдога скоро снимут, слышал, что Баран сказал, зачем ему давать?

– Снимут – не снимут! Что гадать-то. Снимут, – другой придёт. Всё равно давать придется. И Лисе, попробуй, не дай! Шуму, знаете, сколько будет! Так что, я думаю, нам по пятьсот, а остальное на всех поровну.

– А нам по «лимону» никак нельзя?

– Не знаю. Посмотрим. Так я готовлю документы? Вы подпишете?

– Подпишу, подпишу!!! Конечно, подпишу! – Довольный Овцебык, насвистывая, направился к персональной чёрной Волге. Услужливый Дятел предупредительно широко раскрыл пассажирскую дверь. Жирный Кот долго смотрел в след уехавшему начальнику и думал: «Идиот! Миллион ему! Это нам с Кабаном по миллиону! А этому пятьсот, и то много!» Жирный Кот замурлыкал, повернулся, поднял хвост трубой и, посматривая по сторонам, медленно пошёл в сторону своего дома.

Рабочий день закончился. Депутатам и чиновникам нужно хорошо отдохнуть, чтобы завтра опять неустанно трудиться на благо родного города и его жителей!

Игроки

Так вот, служил, значит, один поп в КГБ. Ну, поп как поп. Толстый, маленький, с редкой рыжей бородёнкой. Выпить любил и девок. А ещё любил играть в карты. И было у него два карточных партнёра: художник из Дома культуры и директор гастронома. Играли они в садике перед поповским домом, у них там даже столик был специальный. В магазинах в то время ни хрена не было, вернее, было всё, но продавалось только по блату. О-о-о! Блатные тогда хорошо жили! Как при коммунизме – всё есть, и всё почти даром. Ну вот, директор обычно водочки приносил, колбаски, рыбки. Сядут они, значит, матушка им огурчиков принесёт и редьки со сметаной – это поп сильно уважал. Директор, тот вообще редьку в рот не брал, а то, бывало, ещё и отодвигал от себя подальше – чтоб не пахло. А художник – тот ничего, тот вообще всё ел и всё пил. Директор же всё больше рыбку, да домашнее сальце. Играли они на деньги, конечно, но вместо денег ставили пуговицы. У попа были белые кальсонные, художник где-то достал жёлтые, металлические со звёздочками – солдатские, а у директора – большие, дамские пальтошные. Потом, после игры, рассчитывались. Две пуговицы – рупь. До 50 рублей ставки доходили! – тогда большие деньги были. Ну, эти-то не бедные были. У попа, понятно, денег – «куры не клюют». Директор весь дефицит через служебный ход продавал, а там кто будет цену спрашивать! Только давай! А ещё, бывало, коровью тушу на базаре продаст, ну не сам, конечно, через знакомого заврынком. Прибыль! 600 процентов! А художник-то, он, конечно, победнее был, но и у него «халтура» каждый день – ленты на венки для усопших подписывал, таблички на памятники делал. Пропивал, правда, всё. Говорят, что в последний раз трезвым его видели десять лет назад. Художника звали Владимир, но он себя называл Вольдемаром. Было ему около сорока, но постоянное пьянство уравняло его годами с попом и директором, которым уже перевалило за пятьдесят. Вольдемар закончил в своё время оформительское отделение культпросветучилища. В молодости подавал надежды и однажды даже стал призёром на областном конкурсе молодых художников. Его картина «Доярки Колхоза имени 24 съезда КПСС изучают решения 25 съезда КПСС» долго висела в фойе областного дома политпросвещения. Испытания славой Вольдемар не выдержал и прочно «подсел» на пузырь. Поп и директор внешне как-то соответствовали друг другу: оба невысокого роста, с одинаковыми шариками-пузами, чистенькие, ухоженные. Художник, напротив, был высок и худ. Его жирные, непричёсанные волосы были всегда всклокочены. Модный в 70-е годы серый клетчатый пиджак местами стал рыжеватым. Вместо рубашки художник носил футболку с нарисованными волком и зайцем из «Ну, погоди!». И вечно мятые штаны серо-зелёного цвета. Внешне Вольдемар сильно смахивал на грузчиков из гастронома директора, директор и звал его по-грузчиски – Вованом. Вован-Вольдемар не комплексовал по поводу разницы в возрасте и называл попа – батей, а директора – Палычем. Поп и директор обращались друг к другу по-разному. Трезвые – «Иван Иваныч», «Алексей Палыч». Выпившие – «Палыч» и «Иваныч». А сильно выпившие – «Лёша» и «Ваня». Иногда пьяный поп путался и называл директора и Сашей, и Мишей, и Пашей и, иногда, даже…Вольдемаром. Играли друзья в «тысячу». Игра не ахти какая сложная, многое зависит от везения. Придёт хорошая карта – будет игра, а не придёт – ничего не поделаешь, никакое умение не поможет.

Однажды в тёплый тихий осенний вечер друзья, как обычно, собрались у попа «под рябиной». Директор-Палыч достал из огромного коричневого портфеля две бутылки «Русской», Вольдемар из сетки-авоськи вытащил бутылку портвейна, булку хлеба, банку «Кильки в томатном соусе» и банку икры из баклажан. Матушка принесла тарелочку с розовым салом и солёными огурчиками, конечно, тёртую редьку со сметаной и графинчик с самодельной настойкой. Выпили по маленькой. Вольдемар, как обычно, был уже немного «налит». День у него выдался удачным. С утра подписал пару венков по троячку. Потом… Да забыл сказать! Вован-Вольдемар был «ДЛ». Не знаете что такое ДЛ? ДЛ – это «доверенное лицо». Участковые инспекторы милиции оперативной работой заниматься не могут, а информацию собирать обязаны. Вот и создан такой институт агентов-любителей – «ДЛ». Накануне Вовану один знакомый хмырь предложил купить за полтинник почти новый полушубок. Вещь явно ворованная, но хорошая. Денег у Вована не было, да и не сезон ещё, вот и позвонил он своему милицейскому шефу, «забил стрелочку». Надеялся получить от того хоть трёшку. Днём встретились. Оказалось, что полушубок с кражи. «Выхлопали» квартиру какой-то «шишки» из горисполкома. Участковый на радостях дал Вольдемару пять рублей и бутылку изъятого у кого-то самогона-первача. Бутылку эту Вован распил с домкультуровским плотником, который, захмелев, рассказал, что третьего дня вечером помогал директору ДК грузить привезённые на ремонт сцены доски. Загрузили целую машину и увезли директору на дачу. Так что завтра ещё один троячок от МВД Вовану, можно сказать, гарантирован. От этого настроение у Владимира было приподнятым. Дневное везение должно было, нет, было просто обязано, перейти в везение карточное.

Выпили. Директор закусил килькой с огурчиком. Закрыл глаза и с наслаждением покачал головой. Поп Иван выбрал кусочек сала потолще, наложил на него тёртой редьки, сверху накрыл куском хлеба. Потом всё это перевернул, понюхал, удовлетворённо хрюкнул и целиком затолкал в рот.

– Жело боржо! – разбрызгивая слюну и крошки, выдавил поп.

Вольдемар, как обычно, после первой не закусывал, он вытер рукавом губы и принялся тасовать колоду. Язык у него, как и у всякого алкоголика, тотчас стал заплетаться:

– А вот с-с-с-кажи, б-батя, тебе больше нравятся б-б-блондинки или б-б-рюнетки?

– Сын мой, – поп прокашлялся, – главное в человече доброта.

– Ему нравятся бляндинки, – хохотнул директор, – лишь бы добрыми были – давали.

Поп сдвинул брови и насупился. Вован умело, даже как-то артистично раздал карты:

– Батя, твоя сотня. Говори, Палыч.

Директор долго переставлял карты с места на место, прикидывал:

– Сто десять.

– Я пас, ты, батя?

– Я тоже пас. – Поп открыл прикуп и пододвинул его к директору. – Бери за сто десять. – Директор задумался. Все молчали…

…У Ивана Ивановича прошедший день был очень непрост. С утра вызвали в епархиальное управление и отчитали за невыполнение плана по добровольным пожертвованиям. Потом позвонили из милиции, сообщили, что накануне вечером пьяный церковный староста гонял жену. Попросили провести товарищеский суд, протокол и характеристику направить участковому. Перед самым обедом позвонил незнакомый мужчина и сказал, что «Гладкому» нужно быть в обусловленное время в обусловленном месте. «Гладкий» это оперативный псевдоним отца Ивана. Пришлось переодеваться в гражданское и тащиться на другой конец города для встречи в буфете городской бани с куратором из КГБ. Оказалось, что из-за низких оперативных показателей зарплату за август «Гладкий» получит по минимуму. Кроме того, он получил задание склонить на исповеди жену объявленного во всесоюзный розыск бывшего директора хлебокомбината Пугаева к сотрудничеству со следствием и узнать о месте нахождения мужа и похищенных ценностей. Отец Иван хорошо знал главного городского хлебодела и его жену. Оба они были закоренелыми атеистами. Но куратор сказал, что с женой «работают», через неделю она станет православной, и придёт к попу каяться. Ещё они наметили план действий по борьбе с баптистами. «Гладкий», используя своих прихожан, должен принять меры по выявлению каналов поступления протестантской литературы заграничного издательства «Христианин».

– Сто двадцать! – заявил, закончив расчеты, директор. Хлёстко бросил на стол бубнового туза. – По бубям, будьте любезны!

Вован бросил девятку, отец Иван десятку.

– Эх, знать бы, что у Иван Иваныча одна десятка, можно было бы больше заявить, – с сожалением продолжил Алексей Павлович, – хвалю сотню! – и показал партнёрам червонных даму и короля. Даму оставил на столе, а короля вернул в свою колоду.

…У директора минувший день тоже был суетным и тревожным. Утром у входа в магазин он заметил синий Москвич. На этой машине ездил капитан ОБХСС Алексей Залетнов, у которого директор под псевдонимом «Щедров» состоял на оперативной связи. С ОБХСС «Щедров» стал сотрудничать давно. Тогда, ещё молодой специалист, он работал заместителем директора Гастронома. А, как известно, плох тот заместитель, который не мечтает «спалить» шефа. Директора Палыч-«Щедров» благополучно отправил на пять лет «в места не столь отдалённые». Став директором, наученный собственным опытом, сразу же сократил должность заместителя, а на всякий случай, и секретарши. Но чувство относительной безопасности давало только тесное сотрудничество с милицией. Никаких денег агент «Щедров» за службу, конечно, не получал. Больше того, ко всем праздникам накрывал для «коллег» стол, поил и кормил всех приезжающих в ОБХСС проверяющих.

Залетнов для конспирации проверил кассу, обнаружил трёхрублевую недостачу, наорал на кассира, и пошёл «разбираться» в кабинет директора. В кабинете инспектор сообщил Алексею Павловичу пренеприятнейшее известие. Оказывается, завтра комитет народного контроля планирует внеплановую ревизию в кафе «Серебряное копытце». А как раз накануне Палыч передал своему дружку, заведующему «Копытцем», машину дефицитных товаров на реализацию с общепитовской двадцатипроцентной наценкой. Товар пришлось срочно вывозить, на это ушло полдня. Упущенная выгода составила около 500 рублей. Залетнов о торговой сделке что-то знал, поэтому попросил у директора «взаймы» 150 рублей. Пришлось давать…

Игра продолжалась. Налили по второй. Выпили. Закусили. Поп Иван знал, что Палыч и бывший директор хлебозавода были дружны, жили в одном доме. Вот и решил «Гладкий» поправить свои оперативные показатели – попытаться выполнить задание шефа в инициативном порядке. Раздавая карты, как бы между прочим, спросил:

– А что-то, Алексей Павлович, давно не видно Александра Николаевича? Не болен ли?

– Какого Александра Николаевича? Директора хлебокомбината? – насторожился директор.

– Да, Пугаева.

– А Вы разве не слышали? У него же неприятности на работе, следствие завели.

– Ох, ты! – поп крякнул, – и что же? Посадили?

– Да нет, найти не могут.

– Вон как! Надо же! Никогда бы не подумал. Мы ведь с ним почти родственники – жёны из одной деревни. Частенько там встречались. Дом у него хороший, не дом – дворец. Может там?

– Может. А может уже за границей. Он весной паспорт заграничный сделал. Валюту у меня спрашивал, мол, не смогу ли достать?

– За границу без приглашения не выпустят, – вмешался в разговор Вольдемар.

– Э-э! Вован, – директор махнул рукой, – если деньги есть, приглашение можно получить даже от английской королевы!

– Откуда у директора хлебозавода деньги? – «ДЛ» Вован-Вольдемар тоже решил попробовать что-нибудь разузнать о беглом директоре, на такой информации можно неплохо заработать.

– Ну-у, не скажи! К нам хлеб привозили, в каждой булке до 40 граммов недовес. Это значит, – директор задумался, считая про себя, беззвучно шевелил губами, и время от времени загибал пальцы на руках, – это значит, только от нас у них получались излишки почти на 100 рублей. А ты, Владимир, говоришь, что у Пугаева денег нет!

– Да-а-а! – поп покачал головой, – и что же, никто не проверял что ли?

– Это невозможно, – оживился директор, – дело в том, что они свой баланс сводят по весу, а отпускают хлеб штучно. Никто каждую булку перевешивать не будет. Продали 1000 булок и списали муку, масло, яйца, специи по нормам. Излишки продали. Вот и всё. Наливай, Вован.

Художник заглянул в пустую бутылку, зачем-то дунул в неё и сунул под стол. Потом зубами легко сдёрнул колпачок со второй бутылки «Русской». Разлил. Выпили. Закусили. Некоторое время играли молча. Директору везло, он уже вплотную подбирался к восьмистам, в то время как у попа и Вольдемара не было ещё и четырёхсот. До победной тысячи можно было играть без риска, Палыч едва сдерживал довольную улыбку и даже начал легонько что-то напевать. Поп не любил проигрывать, поэтому нервничал и громко сопел. Вольдемару очень хотелось в оставшееся до конца игры время узнать побольше о беглом директоре, и он продолжил:

– Поймают Пугаева и всё конфискуют.

– Вот-вот, – поддержал поп, – за женой будут следить и поймают!

– Не поймают. Хвалю восемьдесят! – директор бросил на стол бубнового короля, – Светка сама не знает где Сашка. Я с ней разговаривал, она ревёт. Сказала, что ему в паспорте штамп о браке забыли поставить. Теперь он женится, возьмёт фамилию жены и ищи ветра в поле…

– Забыли! Никому не забывают, а ему забыли! Заплатил, наверное, кому нужно, вот и «забыли», – заворчал поп.

Снова выпили. Совсем пьяный художник хотел подпереть голову рукой, но не попал локтем на стол и чуть не упал. Заплетающимся голосом сказал:

– Я могу любую фамилию в паспорте изменить… Со мной учился…Я ему… Был Павлов, стал Павловский… Только мочить нельзя… Намокнет… Будет заметно… Только т-с-с-с! Понятно…

Тем временем директор подсчитывал набранные очки:

– Девятьсот шестьдесят… Две десятки – девятьсот восемьдесят… Туз – девятьсот девяносто один… Король, две дамы и валет – тысяча! Наливай!

Вольдемар потянулся к поповскому графинчику. Поп, опасаясь за хрупкое имущество, стал разливать сам. Художник выпятил губы, развел руки, хотел что-то сказать, но не смог. Взял вторую пустую бутылку, прищурился, заглянул в неё и отправил к первой под стол. Выпили. Закусили. Почти сразу выпили ещё. Художник пытался что-то говорить, но в его речи напрочь пропали все согласные. Он гудел: «О-о-о. И-и-о. У-у-о.» Попу же хотелось узнать подробности, он потрепал Вована за плечо и спросил:

– И что Павлов-то не попался?

Художник встрепенулся. Раскачиваясь из стороны в сторону, погрозил попу пальцем. Потом неожиданно трезво сказал:

– Батя, всё под контролем…

Игра закончилась. Директор пододвинул к себе картонную коробку с банком. Подсчитал выигрыш, вернул лишние пуговицы: попу – кальсонные, художнику – солдатские. За остальные получил с партнёров расчет – 50 копеек штука. Поп проиграл двадцать пять рублей, художник – семнадцать. Можно расходиться по домам. Но ещё один вопрос мучил директора: Где находится деревня, в которой у Пугаева, оказывается, есть дом? Такая информация наверняка заинтересует капитана Залётнова. Преодолевая отвращение к употреблению вина после водки, Палыч ножом срезал пластмассовую пробку дешёвого портвейна и разлил фиолетово-розовую жидкость по стаканам. Поп громко горестно вздохнул и выпил. Проигранный четвертак сильно испортил ему настроение.

– А что, Иван Иванович, хорошо в деревне-то? Небось, скучно?

– Хорошо. Рыбалка. Грибов – полно! Воздух! Благодать!

– А добираетесь как?

– До Уфы поездом, а там родственники обычно на машине встречают, но и автобусы ходят. Недалеко. Вёрст шестьдесят в сторону Челябинска. Село Мостовое.

– Нет, а я в деревне жить не смогу. Привык к городу. Отпуск в санатории – это дело.

Художник, наконец, заметил наполненный стакан и стал пить, торопясь, расплескивая вино и стуча зубами по стеклу.

– Ну ладно. Спасибо за компанию. Нам пора, пожалуй, – директор подхватил художника под руку, поднял его. Вольдемар попробовал освободиться – не получилось. Он махнул рукой и что-то забормотал.

– Бывайте здоровы, Иван Иванович, – Алексей Палыч картинно поклонился, поп кивнул в ответ.

Гости, поддерживая друг друга, нестройной походкой направились к выходу. Поп долго смотрел им вслед, потом оторвал от исписанного карточными расчётами листка бумаги чистый клочок и записал на нём: «недовес, заграница, валюта, штамп в паспорте, Павлов-Павловский». Аккуратно сложил записку и сунул её в карман пиджака. Проворчал:

– Пригодится…

Разговор в церкви

Алексей шёл по центральной улице и не узнавал её. Казалось, она стала уже, кривее. Почти все тополя вдоль тротуаров спилили, вместо них оборудовали автостоянки. Раздражала аляповатая, безграмотная реклама приглашавшая «Дёшево покушать», «Приворажить и снять порчу», весело отдохнуть в детском кафе «Kalobok». Как изменился город! Появились новые улицы, новые многоэтажные дома. Исчезли деревянные тротуарчики и заборчики. Алексей не был в Новотагильске тридцать лет. Как изменился город! Как подурнел! Маленький, уютный, зелёный Новотагильск стал каким-то серым, грязным, неухоженным.

…В этом доме раньше была аптека. А здесь Алексей ежедневно сворачивал во дворы, чтобы сократить дорогу в школу. Теперь, вместо аптеки, магазин стройматериалов. На месте деревянного двухэтажного дома выстроена церковь. В том доме жила его одноклассница Ирина. Алексей остановился, закурил. Большой куст черёмухи, посаженный отцом Ирины прямо под окнами их квартиры, пережил слом дома, строительство и благоустройство храма. Он рос в углу церковной ограды огромный и величаво спокойный. Ирина, Ирина – первая, быстротечная взаимная любовь! Где ты теперь?

Алексей поискал глазами урну, не нашёл. Бросил окурок на асфальт и растёр его ногой в пыль. После этого зашёл на церковную территорию и присел на скамейку. Осенний день был светел и прозрачен. Ветерок гнал по асфальту сухие разноцветные листья. Алексей задумался. Как быстро летит время. Прошло тридцать лет, а, кажется, что он приезжал сюда пять, ну десять, лет назад. Тогда страна готовилась к встрече очередной годовщины Октября. Город был украшен флагами, праздничными транспарантами, портретами Маркса, Ленина и Брежнева. Алексей усмехнулся. На противоположной стороне улицы, на стене пятиэтажного дома был растянут огромный баннер, на нём мэр города стоял рядом с Президентом. Оба счастливо улыбались. У Президента, если внимательно присмотреться, было три руки. Две были опущены вниз, и ещё одна, похожая на женскую, приобнимала градоначальника и лежала на его плече. Грубый фотомонтаж сопровождал текст: «В Единстве наша сила! Голосуй, а то проиграешь!». Область готовилась к выборам.

Мимо Алексея прошла женщина. Перед входом в церковь она оглянулась, быстро взглянула на Алексея, потом несколько раз показушно перекрестилась. В это время открылась высокая церковная дверь. Женщина посторонилась. Из церкви вышел священник. Женщина что-то сказала ему, он ответил и перекрестил её. Священник внимательно посмотрел на Алексея. Потом медленно прошёл мимо. Возле калитки остановился, повернулся и обратился к Алексею:

– Простите, Вы не Алексей Муромский?

Алексей поднялся, вглядываясь в лицо священника, поправил:

– Муровский.

– Да, да! Муровский! Простите. Вы меня не узнаёте? Я же Костя! Костя Пугачёв! Не помните? – священник стал напевать, – «…То березка, то рябина, куст ракиты над водой. Край родной, навек любимый… та-тата-та-та». Мы же играли с тобой в музыкальной школе «в четыре руки»! Помнишь?

– Костя?! – Алексей узнавал и не узнавал однокашника, – Ты?.. Как?.. Ты же лётчик?..

Священник улыбнулся и протянул Алексею руку:

– Был, был. Не лётчик – штурман. Отлетал. На всё воля Божия. А ты почти не изменился, я тебя сразу узнал.

Алексей смутился:

– Извини, у меня память на лица неважная, а ещё борода, да «камуфляж», – Алексей кивнул на рясу под кожаной курткой священника.

– На всё воля Божия, – повторил священник, – служу, вот. А ты, значит, в столице. Знаю. Читал, читал твои статьи. Молодец!

– Я в газете-то уже давно не работаю, да и не пишу почти. Я теперь маленький чиновник в одном совместном издательстве. Больше читаю, что пишут другие.

– Негоже, негоже. У тебя талант. От того, что Бог дал, отказываться негоже.

– Д-а-а, – Алексей махнул рукой, – я люблю журналистику, люблю писать. Но я люблю писать правду. Я не могу восхвалять какого-нибудь кретина только за то, что он сумел наворовать много денег и купил себе депутатский мандат или чиновничий «портфель». Сегодня правду можно писать только про проституток, педофилов и слесарей ЖКХ. – Алексей горестно вздохнул и вновь безнадёжно махнул рукой. – А ты-то, Костя, как? Такой крутой вираж! …Может в небе кого встретил?

Священник улыбнулся.

– Это не вираж, это пассивное катапультирование… Слушай, Алексей, если есть время, может быть, зайдём, – Константин кивнул на церковь, – там поговорим.

– Время есть. Знаешь, я так стремился сюда. – Алексей встал. – Пойдем. В области совещание проводилось. Я и поехал, только бы сюда попасть. А приехал!.. Того, милого мне, Новотагильска больше нет. Лучше бы я этого не знал. Хотел в школу зайти – не пускают. Постоял на крылечке, яблоньку, которую сам посадил в день последнего звонка, проведал.

Священник открыл церковную дверь и посторонился, пропуская гостя вперёд. Все внутренние двери церкви были открыты. Вдали в полумраке мерцали горящие перед алтарём свечи. Прохладный воздух был насыщен запахом ладана и горящих свечей. Священник, переступив порог, несколько раз перекрестился. Алексей деликатно приостановился у него за спиной. Потом они вошли в небольшую, малозаметную дверь. По крутой лестнице поднялись на второй этаж и оказались в большой, чистой комнате со сводчатыми окнами. Посредине комнаты стоял длинный стол и стулья, у стены старенький кожаный диван. В дальней стене комнаты была ещё одна дверь. Она приоткрылась. В комнату вошла пожилая женщина в платке. Молча, покорно встала у двери, ожидая распоряжений священника.

– Галина Фёдоровна, вы нам чайку сделайте, пожалуйста, – попросил священник.

– Садись Алексей, рассказывай. – Старушка, не сказав ни слова, вышла.

– Ну, вот и говорю, мечтал побывать на «малой родине», а, оказывается, родины-то уже нет. Никого знакомых не встретил. Дом отчий снесли. В школу не пустили. Хорошо, хоть ты меня узнал. А то так и уехал бы, ни с кем не поговорив. Ну а ты-то? Ты-то как? Расскажи. Мы же все гордились тобой. Как же! Наш парень лётчик!

– Да знаешь, так получилось. – Константин замолчал. В комнату вошла женщина. На подносе она принесла чайник, вазочку с печеньем, стаканы в старинных серебряных подстаканниках и такую же серебряную сахарницу. – Спасибо, Галина Фёдоровна, – священник принял поднос, поставил его на стол, жестом показал Алексею на стул, – садись, Алёша.

– Кушайте с Богом, – сказала женщина и вышла.

– Я, Алексей, после училища попал на Западную Украину. В девяносто первом был старшим штурманом полка. Тут путч. Советский Союз разрушили. Мне предложили принять присягу Украине, я отказался. Полгода подержали за штатом, летать не давали, а потом уволили. Подавал рапорт в наше Минобороны. Ответили, что, мол, и своих летунов «девать некуда».

Алексей сочувственно покачал головой, Константин помолчал, налив в стаканы ароматный, густой с дымком чай и продолжил: – Знаешь, я не жалею. «Ничто и никогда нам не случится, кроме того, что нам предначертал Господь». Я давно, почти с детства, ощущал внутреннюю тягу к Великой Божественной Силе, к Божественному Разуму.

– Д-а-а-а, – протяжно, с горечью в голосе произнёс Алексей, размешивая ложечкой сахар. – Нашему поколению выпало пережить время надежд. Жаль, что всё так закончилось. Ты знаешь, Костя, я в девяносто первом в газете работал. Попал в самый эпицентр событий. Если честно, боялся, что ГКЧП победит. Все три дня находился в здании Верховного Совета. Готовил репортажи, брал интервью. Встречался с Хасбулатовым. Мне он очень понравился: молодой, умный, прямой, мужественный. А депутаты! Они же почти все были избраны на альтернативной основе. Там даже от КПСС были порядочные люди. Организованной преступности тогда ещё не было, не было олигархов, депутатский мандат нельзя было купить. Тот Верховный Совет представлял интересы всех слоёв населения и был самым демократичным в истории России. Я, Костя, думаю, настоящий-то путч произошёл позднее, в Беловежской Пуще. Когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич, получив разрешение Белого дома, разрушили Советский Союз.

Алексей замолчал, подул, остужая чай, осторожно сделал небольшой глоток.

– Костя, ты, расскажи, расскажи, кто ещё из наших живёт в городе, кто где? О ком знаешь?

– Я же в «Г» учился, ваших-то не всех знал. Серёжа Баранов у меня в соседнем подъезде живёт, учился в «В» классе, работает на скорой помощи шофёром, а его жена – врач, тоже училась в нашей школе. Вера Краснова, из «Б» класса, преподает, приглашала меня как-то для беседы со старшеклассниками. С вами учился парень, высокий, кажется Толя, папа у него в горисполкоме работал, так его, я слышал, убили. А два брата были, хулиганистые такие, Первухины: один умер от водки, второй – повесился. Гольдман и Шафран – в Израиле, Аня Крылова в Германии. Ну вот, больше и не припомню никого. Ой!.. Как же! Вова! Вова Чуденков! С нами учился, помнишь, спортсмен? Так он раньше среди местных уголовников был главным. А сейчас знаешь где он, угадай?

– Директор какой-нибудь фирмы?

– Фирмы! …Депутат областного законодательного собрания! Видел я его. Приезжал на чёрном «Мерседесе», с охраной. У нас в прошлом году воскресную школу построили. На торжественное открытие гостей, спонсоров, журналистов понаехало отовсюду. Сам владыка приехал. И Вова должен был приехать. Час его все ждали на морозе, потом открытие на неделю перенесли. Через неделю собрались снова, Вовы опять нет. Подождали, подождали, владыка сказал начинать. Ну, как положено, речи, поздравления. Потом ленточку разрезали, детей в школу запустили. И тут Вова подъезжает. Детей – на улицу. Снова кусочек ленточки натянули, Вова разрезал. Вот так вот!.. Священник замолчал и горестно вздохнул. – Не понимаю! Что стало со страной?!

– Что стало со страной! – задумчиво повторил Алексей. – Знаешь, Костя, мне кажется, самая большая наша беда – это отсутствие в России культуры. Большинство традиций и обычаев сводятся к пьянству и скрытому под маской коллективизма иждивенчеству. Меня иногда приглашают читать лекции студентам, я им, шутя, говорю: Жизнь в России была бы другой, если бы переводчик в словах Маркса «Бытие определяет сознание» правильно расставил знаки препинания. Уверен: сознание первично! Можно быть бедным, но каждое утро умываться и чистить зубы, регулярно стирать свою одежду и не гадить в подъезде. У меня знакомая есть, работает в библиотеке. Так вот она мне рассказывала. Пришла к ним однажды дама, вся в мехах, в золоте. Спрашивает: «У вас есть повести Белкина?». Ну, моя знакомая подаёт ей Пушкина. Дама аж позеленела, говорит: «Вы полагаете, в интеллигентной семье может не быть Пушкина? Я же просила Белкина!.. Задают детям, чёрт знает что!» Увы! Россия всегда была такой. Где ещё мог бы немецкий шпион возглавить партию, организовать государственный переворот и быть национальным героем? Пьянство, невежество, склонность к суеверию и воровству, всё это результат бескультурья большой части населения. Меня иногда мучает крамольная мысль, а не лучше ли было бы, если бы Россия проиграла войну с Наполеоном. Я читал его письма, он писал, что хотел создать большую, до Урала, Европу, сохранив суверенитет всех государств, но с республиканским типом государственного устройства. Чем не Евросоюз? Хуже было бы от этого России? Не знаю. Не думаю…

Некоторое время бывшие однокашники молча пили чай. Через раскрытое окно с улицы доносились звуки проезжающих автомобилей, детские голоса. Вдруг откуда-то ворвался голос Аллы Пугачевой: «…Если бы не я, не я, не я, не было б тебя, тебя, тебя, богатого такого…». Константин и Алексей заулыбались. Священник подошёл, постоял у окна, закрыл створки и сказал:

– Раньше такие отношения скрывали, а теперь песни поют.

Алексей согласно кивнул:

– Анекдот недавно слышал. «Вопрос армянского радио: Какое главное музыкальное событие минувшего года? Ответ: В этом году родился последний муж Аллы Пугачевой». – Константин сдержанно посмеялся, вернулся к столу и, возвращаясь к затронувшему его вопросу, задумчиво произнёс:

– Немецкий шпион – это Ленин, да? Сейчас, Слава Богу, нет войны. Но все ли решения, принимаемые нашими властями, нужны России? Я часто об этом думаю. Вот сокращение срока службы в армии – кому это выгодно? Я двадцать лет прослужил в вооружённых силах и уверен, срок срочной службы должен быть дифференцированным. С высшим образованием – год. Со средним – два. А для не имеющих среднего образования – три. Неучам нужно за счёт государства в армии дать гражданскую специальность. Ты посмотри, что делается: читают по слогам, писать совсем не умеют, учиться не желают, на работу их таких, понятно, никто не берёт. Вот они пьют да колются. А так, глядишь, пока служат, от водки и пива хоть немного отвыкнут. Да и кого можно подготовить за год службы? Водителя автомобиля нормального, и то не получится. А ещё знаешь, сразу это трудно понять, очень сильный удар по нашей армии наносит решение о предоставлении офицерам бесплатного жилья. Офицеру нужно платить достойную зарплату, такую, что бы он сам мог купить себе квартиру и обеспечить нормальную жизнь своей семье. Только в этом случае в армию придут нормальные, порядочные офицеры, а разгильдяев можно будет в любой момент заменить. Разные льготы и бесплатные раздачи это из советского прошлого. Всем всё равно не хватит, и первыми всегда получают самые изворотливые и далеко не самые лучшие. Внешне: вроде забота об армии. По сути – недопущение качественного улучшения офицерского состава. А проведение Олимпийских игр! Это нам нужно? Кому, что мы хотим доказать? По-моему, нужно строить дороги, современные промышленные предприятия, развивать сельское хозяйство, восстанавливать коммунальное хозяйство! Как ты считаешь?

– А как тут можно считать? Точно так же. Не забывай ещё про Чемпионаты мира по футболу, лёгкой атлетике, Универсиаду. Ещё трек для Формулы-1 будем строить! Россиянам придется хорошенько подтянуть пояса. Газ, бензин и налоги – других источников финансирования нет. Я думаю, американцы нашли для нас подходящую замену гонке вооружений. Теперь экономическое развитие России остановлено на десятилетия. – Алексей помолчал, ослабил узел галстука, вынул носовой платок, вытер вспотевшее лицо. – Что-то мы с тобой Константин всё о грустном. Расскажи о себе. У тебя семья или ты целибадствуешь?

– Весёлого мало, – Константин горестно вздохнул, помолчал. – Была семья. Был сын. Окончил в девяносто восьмом Севастопольское училище. Два года прослужил …на «Курске». Жена тогда за неделю «сгорела». Вранья, помнишь, сколько было. – Константин опять горестно вздохнул. – Не перенесла. Девять месяцев болела и умерла. Так что я теперь один…

– Прости, Кося, прости! Я не знал… Прости!

– Да ничего, Алёша, не беспокойся. Господь дал мне сил. А ты-то как?

– У меня семья. Жена – педагог, кандидат наук. Работала в Институте развития образования. Боролась за реформу образования. Она считает, что нужно в корне изменить школьные приоритеты. И я с ней полностью согласен. Главными предметами в школе должны стать русский и английский языки, история, литература, этика, человек и семья, права и обязанности гражданина. А вот математику, астрономию, химию и тому подобное нужно сократить до минимума. Кому, кроме инженеров, да и то далеко не всех, нужны логарифмы и тригонометрические функции? Она считает, что школа должна готовить детей к самостоятельной жизни в семье и обществе. А всё остальное – для специального образования. Кроме того, она выступала за кардинальное изменение подхода к воспитанию детей. Трудный ребенок должен чувствовать, что быть плохим не выгодно. А то получается, что такие дети часто живут лучше, чем их нормальные сверстники. Они окружены большим вниманием и заботой. Зачастую им позволяется то, чего обычные дети делать не могут. Разве это справедливо?

– Да! Да! Да! Твоя жена абсолютно права! Мне часто приходилось бывать в детской колонии. И я видел, что там большинство воспитанников живёт лучше, чем у себя дома. У них лучше питание, лучше бытовые условия, лучше организован их досуг. Это ненормально. За причиненные кому-то боль и страдания, несовершеннолетний преступник получает непродолжительный отпуск в санаторных условиях… Прости, Алеша, что перебил тебя.

– …Или вот взять наркоманов. Сегодня наркоманом быть престижно. Употребление наркотиков вообще ненаказуемо! Сюсюкаются с ними: Ах, несчастные! Ах, больные! Ах, заняться-то им нечем! А Надя, это жена, считает, что в обществе и, особенно у детей, должна воспитываться неприязнь и даже брезгливость к наркоманам. И я тоже так считаю: наркоман это неполноценный, недоразвитый, слабый человек, не достойный какого-либо сочувствия и уважения. Вот когда в молодёжной среде такое отношение сформируется – наркомания будет побеждена. Надежда считает, что в современных условиях это одна из главных задач школы. Рассчитывать на родителей, увы, не приходится.

– Теперь многие родители тоже «трудные». Я помню, к Антошке на детские праздники в школу ходил. Так там, обязательно в одном классе дети играют, а в соседнем их родители пьянствуют. Потом, где-нибудь, и папы и мамы дружно курят. Поверят им дети в то, что пить водку и курить вредно?.. Твоя жена абсолютно права. Но ты сказал «работала»…?

– Да, руководство института её убеждений не разделяло. Надя обратилась с письмом в правительство. Письмо переправили в институт. Тут же была произведена штатная реорганизация, её должность сократили и отправили на пенсию. У нас двое детей. Сын живёт в Москве, дочь – в Германии.

– Знаешь, Алеша, к сожалению, есть немного людей с кем я вот так откровенно мог поговорить о том, что меня волнует. А поговорить хочется. Всё-таки сомнения есть. А вдруг, я не прав? Вдруг, всё то, что я считаю вредным для России, делается не по злому умыслу заокеанских спецслужб, а по извечной нашей безграничной глупости? Или, больше того, очень необходимо стране, а я этого – не понимаю.

– Так, так, Костя. У меня сомнений тоже предостаточно. Вот, ты только не обижайся, я бы хотел спросить у тебя. Нужна ли такая агрессивная экспансия православия в учебные заведения? У нас же светское государство. Есть у Вас воскресные школы, вот и обучайте там желающих.

Константин встал. Опять подошёл к окну. Долго смотрел куда-то вдаль, потом заговорил:

– Удивительно. У нас с тобой, Алексей, резонансное мышление. Мы думаем об одном и том же. Ни о какой обиде не может быть и речи. Скажу тебе откровенно, я ухожу из церкви. Православие всё больше и больше возвращается к язычеству. Только вместо множества богов у нас иконы и святые. Теперь к Богу-то почти и не обращаются. Заболел зуб – молись этой иконе, та – помогает сдавать экзамены в ГАИ, а эта – продвижению по службе. А ещё есть «чудотворные» иконы, так они сразу и детям помогут хорошо учиться, и в лотерею выиграть, и даже похудеть. Дикость. Язычество. И это притом, что одна из основополагающих Заповедей данных Господом людям: «Не возводи себе кумира и не делай никаких изображений Бога»! Христианство и, особенно, православие, так далеко отошли от Библии, что начни сейчас проводить православную службу на современном русском языке, а Бог прямо наказывал своим пророкам и пастырям говорить с народом на понятном языке, всё может разрушиться. Возникнут вопросы: А почему Евангелие начинается с родословия Христа: «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев…» и так до Иосифа, мужа Марии – матери Христа? Почему Христос сам себя никогда не называл иначе как «сын человеческий»? Почему Соломон, которого Бог так же неоднократно называл «любимым сыном», или пророки Илия и Елисей, совершившие все те же самые чудеса, что и Христос, – не дети Бога? Я считаю, что в школе обязательно нужно изучать Библию, но преподавателями должны быть простые учителя, свободные от догм, учений и псевдотолкований. Вот так вот, Алёша. Я теперь «чужой среди своих». В церковь сейчас приходит служить много людей, которые надлежащим образом Библию вообще не читали. То и дело вижу по телевизору священников освящающих банки, танки, бани, ракеты и даже уличные перекрёстки. Дикость! – повторил Константин и замолчал.

– Дикость! – повторил Алексей, – Я читал Библию. Там всё просто и логично. В Ветхом Завете на примере еврейского народа показано, что пока народ с Богом, – в государстве порядок. Как только население переставало исполнять Закон Божий – начинались войны, приходили беды, болезни, голод. Может быть, потому мы так плохо и живём в России, что отвернулись от Господа?

Алексей приподнял рукав пиджака, далеко отвёл в сторону руку и, дальнозорко прищуриваясь, посмотрел на часы: – О-о-о! А ведь мне пора. Хорошо мы с тобой, Костя, поговорили. Даже уходить не хочется. Знаешь, если будешь в Москве, вот мой телефон, звони. Познакомлю с Надеждой. Захочешь, так и поживёшь у нас. Будем рады. А я-то из Новотагильска теперь уезжаю навсегда. – Алексей поднялся. Константин подошёл к столу:

– На всё воля Божия. Если буду в Москве, обязательно позвоню. Пойдем, я провожу тебя.

Однокашники спустились по крутой лестнице на первый этаж и через служебный ход вышли на улицу. Осеннее небо затянули тучи, накрапывал дождь.

– Тебе на автовокзал? Через двор пройди, там повернёшь направо. Здесь рядом, – священник кивнул в сторону пятиэтажки «с градоначальником» и протянул руку Алексею. – Ну, счастливо.

Однокашники попрощались. Константин остался на крылечке, а Алексей, выйдя за церковную ограду, оглянулся, и помахал рукой…

Женя Коган, или Левитация по-советски

Светлой памяти подполковника милиции Александра Николаевича Пискунова (Пшикунова) – посвящается.

Лёгкий приятный ветерок колышет тяжелые шторы. Большие окна раскрыты настежь. Кабинет залит нежарким утренним солнцем. В мягком вращающемся кресле боком к огромному письменному столу полусидит – полулежит первый секретарь Куйбышевградского районного комитета партии Евгений Исаакович Коган. Евгений Исаакович задумчиво смотрит через окно куда-то вдаль, в правой руке он держит карандаш, и слегка постукивает им по полированной столешнице.

…Когану 47. Из них уже более 20 лет он на ответственной, руководящей работе. Сразу после института по направлению его назначили сменным мастером цеха химводоочистки завода пластмасс. В подчинении: два слесаря, лаборантка, аппаратчица и насосница. Нет, конечно, не о такой работе мечтал студент-отличник Женя Коган. Сырость, химическая вонь, шум насосов. А ещё начальница, – толстая, шумная, малообразованная бабища в вечно грязном синем халате: «…Евгений Исаакович, сделайте заявку…», «Женечка, нужно очистить фильтр второй ступени…», «Женя, договоритесь с электриками, пусть проверят заземления…». Женя – то, Женя – сё, Женя – пятое, Женя – десятое… Ох как Женя её ненавидел! И однажды случилось! Начальницу – «Марь Ванну» – вызвали в управление, а Женя в это время сидел в её кабинете и составлял план-график ремонта первого контура. «Марь Ванна» велела Жене продолжать работать, сказала, что скоро вернётся. Потом надела синюю ватную фуфайку, намотала на голову красный мохеровый шарф, и совсем уже было вышла, но от дверей вернулась, собрала на столе бумаги и сунула их в ящик письменного стола. Вот если бы она тогда не вернулась, не убрала бумаги, – возможно жизнь Жени пошла бы по-другому. Но она вернулась!.. Как только внизу гулко хлопнула тяжёлая металлическая дверь, Женя коршуном бросился к столу начальницы, вытащил пачку накладных и папку-скоросшиватель, в которой оказались копии актов на списание основного и малоценного имущества. Ещё не дочитав до конца первый лист, Женя понял: «Марь Ванна» ворует, причём ворует по-крупному. Оказалось, что в прошлом месяце в химводоочистке был произведён ремонт. При этом было израсходовано сорок кубов бетона, пятнадцать тысяч штук кирпича, две тонны железа, триста погонных метров труб и два ящика стекла. Женя проработал в цехе уже девять месяцев, никакого ремонта здесь вообще не проводилось, а пол и стены хоть и «демидовские», но лет пятьдесят ещё прослужат с гарантией. Так, так, так…

Вечером Женя долго думал, что делать с полученной информацией. Сообщить в заводоуправление? Нет, этого делать нельзя по той простой причине, что акты приёмки работ уже утверждены директором по капстроительству и главбухом завода. Кроме того, в актах на списание материалов среди членов комиссии значится секретарь партбюро водоочистки механик цеха Пронкин. Не могли они не знать, что никаких работ в цехе не проводилось. Нужно было так «Марь Ванну» «спалить», чтобы самому не «обжечься». Милиции Женя не доверял. Поэтому решил сообщить о хищении в КГБ. Днём нашёл в телефонном справочнике номер, но звонить из дома не стал. В вечернюю смену аппаратчица и насосница обычно уходили в заводскую столовую ужинать, и он их по очереди подменял. Дождавшись, когда в насосной никого не осталось, Женя набрал номер. Несмотря на поздний час, молодой мужской голос, ответил сразу: «Слушаю, капитан…листин», – Женя не разобрал фамилию. Очень торопливо, сбивчиво Евгений рассказал о хищении. Капитан «…листин» попросил назвать себя, Женя бросил трубку. Его руки мелко дрожали, на лбу выступил пот. Забыв про насосы, он так и просидел за столом, подперев голову руками. Вернувшаяся пожилая насосница заметила необычное состояние мастера и спросила: «Евгений Исаакович, вы такой бледный, уж не заболели случайно?». Женя что-то буркнул, и быстро ушёл в крохотный кабинетик сменных мастеров. Ночью, вернувшись домой, Женя долго не мог заснуть, ворочался и думал: правильно или нет он сделал, нужно ли было назвать себя, если Марью снимут, то назначат ли его – единственного в цехе имеющего высшее химико-технологическое образование – начальником ХВО.

Шли дни. Ничего не менялось. «Марь Ванна» так же глупо шутила и сама же громко смеялась. Так же гоняла Женю. Ему казалось, что гоняла гораздо больше, чем других мастеров. Закончился апрель, прошли майские праздники. Женя уже уверился в том, что информация о хищениях не заинтересовала сотрудников КГБ. Но…

В тот день Женя был на смене. По причине выходного дня в цеховой конторе никого не было. Женя обошёл все участки, всё работало нормально, люди были на местах. Проходя мимо цеховой курилки, Женя заметил двух посторонних мужчин. Оба молодые, светловолосые, крепкие. Один повыше, второй поплотнее. Оба одеты в обычные заводские спецовки. Они стояли спиной к двери, курили и разговаривали с дежурным слесарем. Коренастый развёл широко руки, и что-то сказал, все громко захохотали. Слесарь первым заметил Когана: «Вот наш сменный!.. Евгений Исаакович, это к вам». Тот, что повыше, быстро повернулся и сказал: «Здравствуйте, я из седьмого цеха, у нас проблема возникла, хотим вас о помощи попросить». Женя за руку поздоровался с мужчинами и предложил пройти в свой кабинетик. Высокий пошёл с ним, а плотный остался внизу. В кабинете высокий без приглашения сел возле письменного стола, налил из графина стакан воды, выпил и сказал: «Вы, Евгений Исаакович, нам звонили». Женя ничего не понял: сегодня он вообще пока ещё никуда не звонил. Видя растерянность Жени, высокий сказал: «Я капитан …листин». Женя вздрогнул, пальцы опять мелко задрожали, на лбу опять выступил противный пот. Фамилию капитана он опять не разобрал. Высокий усмехнулся: «Да не волнуйтесь вы. Вы же сами хотели установить с нами контакт». Женя испуганно выглянул за дверь и закрыл её плотнее. Высокий строго повторил: «Женя, не волнуйтесь, мой товарищ обеспечит конфиденциальность нашей встречи, не беспокойтесь, никто нас не подслушает и внезапно не войдет. Меня зовут Михаил Алексеевич, можно просто Миша. Я оперуполномоченный комитета госбезопасности. Нас заинтересовала ваша информация. Надеюсь, вы не откажетесь нам помочь в её реализации». Дрожь в руках прошла, но вместо неё Женя почувствовал прилив горячей крови к лицу.

– Ну не волнуйтесь вы так. Кстати, можно на ты?

– Да. Да, конечно… Как вы меня нашли?..

– Женя, это так просто…

– Что я должен сделать? Надеюсь, никто не узнает…

– Ну, Женя!.. Ну, кто нам будет помогать, если мы будем сдавать своих друзей? Я должен увидеть те бумаги, о которых ты говорил…

– У меня их нет! Они у «Марь Ванны» в столе…

– А ты их как увидел?

– Случайно…

– А где кабинет «Марь Ванны»?

– Тут, второй справа…

– Женя, ты пройди, посмотри, нет ли кого в конторе, вдруг мы не досмотрели.

…Когда Женя убедился, что в здании никого нет, высокий вытащил из кармана какой-то совершенно невиданный, похожий на узенькую зубную щёточку, предмет. Вставил его в замочную скважину, покрутил, и через пару минут дверь в кабинет начальника цеха была открыта. Прежде чем войти, капитан внимательно осмотрел помещение, потом осторожно приоткрыл ящик письменного стола, вытащил знакомый Жене скоросшиватель, молча показал его Жене. Женя, стоя в коридоре у раскрытой двери, кивнул – этот. Так же осторожно высокий пролистал перекидной календарь, вырвал из него несколько листочков, на которых были какие-то записи, потом быстро просмотрел содержимое корзины для мусора, вытащил оттуда несколько смятых и разорванных листов бумаги. После этого они вернулись в комнату мастеров. Только теперь Женя заметил, что у высокого с собой был небольшой чемоданчик, такой, в каких слесари обычно носят свои инструменты. Из него капитан вынул чёрный, напоминающий по форме и размерам шахматную доску, футляр, который самым невероятным образом превратился в невысокую металлическую стойку с маленьким фотоаппаратом и двумя осветителями. КГБ-шник подключил прибор и, не обращая на Женю никакого внимания, стал переснимать все подшитые в скоросшивателе документы. Минут через десять он закончил. Отнёс папку на место. Потом, присев у двери, долго осматривал пол – не осталось ли следов. Только после этого закрыл дверь. Сложив разорванные бумаги и календарные листочки в папку и собрав свой прибор, он весело подмигнул Жене и, поднеся палец к губам, дурашливо сказал:

– Т-с-с-с! Никому! – потом серьёзно добавил, – мы, Женя, к тебе не сразу пришли потому, что нам нужно было выяснить можно ли тебе доверять. Теперь мы знаем про тебя всё, – «всё» он явно подчеркнул, – и знаем, что тебе доверять можно. Я позвоню. А если я тебе понадоблюсь, звони ты. Номер знаешь. Кто бы ни ответил, попроси к телефону Семёна Ивановича, меня позовут или передадут, что ты меня искал. Запомни, даже если трубку возьму я сам, то называть меня ты должен Семёном Ивановичем. Договорились!

– Договорились…

* * *

…Коган повернулся к столу. Нажал клавишу переговорного устройства, где-то под столом щёлкнул и тихонько зашелестел динамик. Не дожидаясь ответа и не повышая голоса, Евгений Исаакович сказал: «Вера, зайдите». Потом он открыл зелёную запотевшую бутылку «Боржоми», плеснул в хрустальный стакан шипящей жидкости и сделал несколько глотков. Дверь кабинета бесшумно отворилась, вошла секретарь – молодая, пышнотелая, крашеная блондинка в излишне короткой юбке и глубоко декольтированной гипюровой кофточке. Секретарша обошла стол и подошла вплотную к Когану, положила на стол красно-коричневую папку:

– Почта.

Евгений Исаакович молча осмотрел женщину с ног до головы, потом протянул руки и погладил её по бёдрам. Поморщился. Буркнул:

– У нас райком партии, между прочим…

– Ну, жарко же. А к бюро я переоденусь, буду как сельская учительница, нет, как монашка.

– Ладно, иди, монашка! Да, вызови ко мне замполита ОВД, – Коган посмотрел на часы, – через час.

Проводив взглядом сексуальную Верочку, Коган повернулся к окну и вновь погрузился в воспоминания…

…Прошло три недели. В жизни цеха ничего не изменилось, но теперь Женя был уверен: скрытая работа по разоблачению заводских расхитителей идёт. Наблюдая за «Марь Ванной», прислушиваясь к её телефонным разговорам, Женя понял, что «Марь Ванна» – это самый нижний уровень большой преступной группы. На верхнем – стоит кто-то из первых руководителей предприятия, возможно, даже сам генеральный директор! О своём открытии Женя решил больше никому не сообщать. Однажды рано утром (Женя только встал и ещё даже не умывался) позвонил капитан «..листин»:

– Женя, доброе утро. Извини, что так рано тебя беспокою, это Семён Иванович. Узнал? Нам нужно встретиться.

– Здравствуйте. Я сегодня работаю…

– Да, да, я знаю. Давай после работы. Часиков в шесть.

– Давайте, а где?

– Ты техникум торговли на Садовой знаешь? А за ним во дворе пятиэтажка. Там на первом этаже опорный пункт милиции, вход в него с улицы. А ты иди через первый подъезд, там есть запасный выход из опорного пункта, заходи в него. Я буду тебя там ждать. Договорились?

– Договорились.

…Женя опоздал. В самом конце смены прицепилась «Марь Ванна»: «Почему на выходе из второго контура в воде превышение карбонатов и солей железа?». Почему?.. Почему?.. Вон, есть технолог цеха, пусть разбирается – почему. Пока ругались, банщица закрыла раздевалку и куда-то ушла. Пришлось её искать. Потом долго не было трамвая. В общем, к указанному дому Женя подошёл только в половине седьмого. В первом подъезде на двери угловой квартиры белой краской было написано: «Запасный выход». Коган толкнул дверь, она подалась. В крохотном коридорчике оказалось ещё две двери: одна массивная, металлическая, без каких-либо надписей, закрытая на огромный амбарный замок, и вторая – обычная каркасная из окрашенной половой краской ДВП с табличкой «Мастерская ЖЭУ № 3». Женя приоткрыл дверь мастерской. «…листин» сидел за столом и что-то писал. Он быстро взглянул на Когана и сказал:

– Проходи, проходи, Женя. Я сейчас, извини, присядь…

Женя осмотрелся. Небольшая комната. Вдоль дальней стены стоит десяток стульев. Возле окна письменный стол. У противоположной стены старинный книжный шкаф. Прямо у входа на полу лежат геодезические инструменты – рейка, тренога и несколько новых лопат. Окно плотно завешено красно-коричневыми шторами.

– Ну, вот и всё, – Михаил с шумом захлопнул обёрнутый грязной газетой журнал, засунул его в ящик стола, встал и протянул руку Когану, – здравствуй.

– Здравствуйте.

– Мы, кажется, договорились на ты? Слушай, времени в обрез. Мне поручено предложить тебе, Женя, стать нашим сотрудником. Надеюсь, ты понимаешь, что всё, о чём мы с тобой будем сейчас говорить, не подлежит разглашению. Итак, ты пока садись, слушай и думай. Если ты даешь своё согласие, мы сегодня же всё оформим документально. Уверяю тебя, стать нашим секретным сотрудником о-о-очень много желающих, но мы берём только тех, кто нам нужен, и кому можно доверять. Вот, это всё что я имею право тебе сказать до получения твоего согласия.

– Я не знаю… Я не умею… Мне нужно подумать…

– Думать некогда. Сотрудничество с нами очень выгодно для тебя. Ты, Женя, умный человек, и поэтому я уверен, что наше предложение примешь. Только поэтому скажу тебе, то, что говорить пока не вправе. Ты будешь получать у нас заработную плату, но это не главное. Мы будем способствовать твоему продвижению по службе, будем сводить тебя с известными, интересными людьми, если захочешь, организуем заграничную поездку. В дальнейшем возможна учёба в нашей академии и переход на легальную работу. Ну? «Да»!?

– Я не знаю…

– Женя!..

– Да!

…Потом Женя заполнял анкету, подписывал какие-то бумаги. «..листин» что-то долго говорил, объяснял, инструктировал. Женя плохо воспринимал. Расстались они около девяти. Женя ушёл через подъезд, «…листин» закрыл за ним входную дверь и, наверное, вышел через опорный пункт. На улице было по-осеннему темно, начинался дождь. Женя шёл пешком. Медленно-медленно. Он старался осмыслить произошедшее, вспомнить всё, о чём ему говорил капитан. Мысли путались: Подписка… Оперативный псевдоним «Дмитриев»… Почему «Дмитриев»?.. Потому что химик… Менделеев – Дмитрий, ты – «Дмитриев»… Все сообщения подписывать «Дмитриев»… Какие сообщения?… А самое главное… Самое главное… Вдруг Женя вспомнил! Самое главное, Михаил сказал, что оперативная разработка по делу о хищении материальных ценностей на заводе пластмасс закончена. В конце недели начнутся следственные действия. Будут арестованы многие руководители предприятия. В связи с этим Когану следует выступить с жёсткой критикой администрации на комсомольском собрании, которое состоится в среду. А ещё «…листин» сказал, да, да, он ничего не спрашивал, а именно сказал: «Мы сделаем тебя вторым секретарем комитета комсомола завода», – потом помолчал и добавил, – «пока вторым».

…Женя выступил. Вначале путался, чувствовал, что сильно краснеет, сбивался с мысли, а потом, неожиданно, прямо перед собой во втором ряду увидел …«листина». Тот сидел, положив руки на спинку пустого переднего сиденья. Одет он был в ту же синюю спецовку и красную клетчатую ковбойку. Когда Женя заметил и узнал оперативника, Михаил едва заметно подмигнул и улыбнулся. После этого Женя успокоился, стал говорить быстро, конкретно. Он рассказал о том, что в цехе много людей, которые числятся слесарями и лаборантками, а занимаются невесть чем – профорг, художник, копировщица, секретарь, рассыльная. Что технический регламент обслуживания не выполняется. Что на выходе «чистая вода» вовсе не чистая. Что крайне бесхозяйственно расходуются материалы и электроэнергия. Что в цехе постоянно скрывают нарушения трудовой дисциплины. Что… Тут Женя заметил «Марь Ванну». Она сидела в конце зала у прохода. Лицо начальницы было пунцово-красным. Женя смутился, сбился, что-то пробормотал и вернулся в зал на свое место…

А потом всё было именно так, как ему говорил Михаил во время встречи в лжемастерской. Дня через два после собрания начались обыски и аресты. «Марь Ванну» перевели старшей лаборанткой и оставили под подпиской. С Женей она не разговаривала. Женю назначили заместителем начальника цеха, исполняющим обязанности начальника. Руководил цехом он недолго. Через месяц состоялась внеочередная общезаводская комсомольская конференция. Старое бюро почти полностью заменили. Женю единогласно избрали в состав нового. Потом, – Женя уже ничему не удивлялся, – на первом заседании нового состава бюро, незнакомый инструктор горкома комсомола предложил избрать Женю вторым секретарём завкома комсомола. Женю избрали…

* * *

…Под столом пискнул и зашелестел динамик. Коган нажал клавишу переговорного устройства, придвинул микрофон:

– Да, слушаю.

– Евгений Исаакович, вы замполита вызывали. Он в приёмной.

– Вызывают к ним в милицию. В горком партии приглашают или просят зайти. Чувствуешь разницу? Я же просил через час, – Коган посмотрел на часы, – ах, уже!.. Пусть заходит.

Тяжёлая дубовая дверь бесшумно приоткрылась, в образовавшуюся щель всунулась голова:

– М-м-можно?..

Коган поморщился:

– Заходи, заходи Александр Георгиевич.

В кабинет вошёл полный, неуклюжий человек в милицейской форме с погонами капитана. Подслеповато прищуриваясь, подошёл к столу.

– З-з-здравия ж-желаю.

Коган протянул руку. Поздоровались. Капитан сел за длинный приставной стол. Коган снова поморщился. Вытащил из красивой иностранной пачки длинную сигарету. Прикурил. Встал. Бросил спички на стол. Подошёл к окну. С улицы доносился обычный уличный шум. Несколько минут Евгений Исаакович стоял молча, курил, смотрел в окно. Первым заговорил замполит:

– К-к-к вечеру дождь будет.

Коган не ответил. Поправил запутавшуюся тюлевую штору. Вернулся к своему столу. Раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и только после этого сел. Заговорил:

– Плохо! Плохо, Александр Георгиевич! Объясни: почему без меня утвердили в должности Опарина. Начальник ОБХСС – сегодня это ключевая фигура в милиции. Должность номенклатурная, а вы его на бюро, зная, что я в отпуске. Почему?

– Д-дак это… д-д-авили сильно.

– Кто?

– Ну, с-с-с УВД, кто же ещё. П-полугодие, отчеты. А у нас начальника с-с-службы нет.

– А ты говорил, что меня нет?

– К-к-конечно говорил.

– И Макарыгину говорил?

– И М-м-макар-р-ыгину г-г-оворил.

Коган помолчал, поиграл спичечным коробком:

– Ну, расскажи мне кто он такой, этот Опарин.

– М-м-олодой. Т-т-ридцать лет. Был старшим опером в Заводском РОВД Нижнего М-м-ангила. З-з-акончил вышку, его к нам направили. Т-т-ёща у него тут жив-в-ёт. Ж-ж-енат. Двое д-детей. Жена по об-б-разованию т-т-оваровед. Х-характеристики полож-жительные. Из-з-з раб-б-очей семьи…

– Плохо, Александр Георгиевич. Плохо. Спешить никогда не нужно. Нужно присмотреться к человеку. «Говнеца» подсобрать… Начнёт «шашкой махать», а нам его и остановить нечем. Где он живёт?

– У т-тёщи пока. Шеф написал ход-д-датайство в горисполком, но я ещё не х-ходил.

– Нет, нет! Ни в коем случае! Пока квартиру давать не будем. Пусть живёт у тещи. Квартиру нужно заслужить. Верно? А жена где? Устроилась?

– Н-н-нет пока, н-не работает.

– Ты позвони Фомину. Пусть возьмёт её в управление торговли. Должность получше, зарплату повыше. Ну, он и сам не дурак, понимает, что держать возле себя жену начальника ОБХСС надёжно, выгодно, удобно, – Коган хохотнул. – Это не главное. Вчера мне из обкома позвонили. Неофициально…, – Коган помолчал, – жалоба поступила к ним на нас. Серьезная. Ваш Пшикунов написал. Очень серьёзная жалоба.

– А я г-г-говорил, что не нужно было его на пенсию отправлять, – перебил Когана замполит, – работал бы у нас, проще было бы его к-к-к-онтролировать. Прижать, если что. К-к-к-стати, я слышал, он ещё и в де-е-е-п-п-утаты собирается.

– Да, да, много вы его прижимали! Сколько хороших людей сгубил. Он в милиции-то всё знал. Да он и сейчас всё знает. Везде у него информаторы! Вот ты бы так работал! Жалоба большая. Всю мне не зачитывали. Про тебя, – Коган резко, как отрезал, провёл ладонью над головой, – про то, что ты третью квартиру получил, например,…

– То не я! Т-т-т-есть – ветеран войны! Т-т-ёща больная…

– Да брось ты! Тесть твой как жил в своём доме в Северном посёлке, так и живёт. А прописались в новую квартиру Вы с Нонной, в старой оставили дочь! Что ты мне рассказываешь! На Металлургов ты брата прописал. Он на Севере, кажется, и сюда вряд ли приедет. Вторая дочь подрастёт – ей будет квартирка! Так?! Всё это Пшикунов расписал! Не знаю, как будешь выпутываться. Очередь на жильё в городе 900 семей, из них 350 – льготники, 90 – внеочередники! И про драку твою с начальником ГАИ написал, и про то, что ты половину баб в отделе перетрахал! Мало? А вот, уважаемый Александр Григорьевич, то, что Пшикунов пока не знает, но может узнать. И тогда твою Нонну посадят, будешь с ней в КПЗ встречаться. Вот, – Коган вынул из ящика стола красную кожаную папку, достал из неё несколько сколотых скрепкой машинописных листов. Надел очки, повернулся спиной к окну и, перелистывая, стал бегло читать отдельные фразы. – «…Довожу до Вашего сведения…» Так, нет… «Начальник ЖКХ Осипов…» Не то… «26 апреля около 18 часов…» Не то… Вот, тоже «бомба». Хорошо, что Пшикунов не знает: «…Управление торговли поменяло с Азербайджаном 20 тонн фондов сливочного масла на женские мутоновые шубы. Две шубы приобрёл начальник торга Фомин, по одной – главбух и главный товаровед. Ещё пять шуб были проданы по спекулятивным ценам на вещевом рынке через подставных лиц. Сливочного масла во втором квартале в магазинах не было даже по талонам…» Ага вот, нашёл: «…Детскому саду номер 12 различными предприятиями в качестве шефских подарков были переданы: спальный гарнитур «Мечта», три ящика коньяка, четыре ковра, комплект финской сантехники, икра красная – 12 банок, икра чёрная – 16 банок, балык, сервелат, водка, электрошашлычница, телевизор…» А кто у нас заведует детским комбинатом номер 12? А заведует им Нонна Георгиевна Суворова. Вот если Пшикунов узнает! А это знаешь что за документ? – Коган помахал листами, – это спецсообщение прокурора. Он вчера у меня был. Между прочим, настаивает на возбуждении дела. Я пока не разрешил, но если информация уйдёт, твоей Нонне, да и тебе тоже – не позавидуешь!

Капитан громко вздохнул. Вытер грязным носовым платком вспотевший лоб и сказал:

– Е-е-е-вгений Исаакович, но Вы-то в-в-в-сё знаете. Этот ч-ч-ёртов спальный гарнитур пришлось дарить бригадиру и-и-нспекторской бригады. Они отдел проверяли ц-ц-елый месяц! Столько нак-к-к-опали! Никак нельзя было без п-п-одарков. И телевизор – его заместителю. А ещё забрали к-к-овёр, сказали, что для своего н-н-ачальства в УВД! А как проверишь? Ещё один ковер у Вас в п-п-риёмной лежит. Сантехнику – Ваш заворготделом увёз к-к-к-ому-то в обком. Поили, кормили п-п-роверяющих целый месяц. Вы же всё з-з-наете…

Коган вновь недовольно поморщился:

– Деньгами нужно брать! Деньгами! Или оформлять как детскую мебель, мягкий инвентарь, игрушки, фрукты. Ладно. С Пшикуновым нужно что-то делать.

– А что с ним с-с-делаешь? За ним н-н-ичего нет. Мы его оперативно прикрыли со в-в-сех сторон. Никакой информации. Работает на полставки л-л-есником, по вечерам в Доме п-п-ионеров ведёт кружок юных натурал-л-л-истов. Днём он всё время в л-л-л-есу, с людьми общается м-м-ало. Откуда всё знает, ума не п-приложу!

– С Пшикуновым нужно что-то делать, – повторил раздражённо Коган, – думай. Выйдет ситуация из-под контроля: твоя Нонна пойдет в тюрьму, а ты – в народное хозяйство.

– Я н-н-н-е знаю…

– Ты дурачком-то не прикидывайся, – Коган помолчал. – Думаешь, я не знаю, кто у вас в отделе анонимки пишет? Ты молодец! Здорово придумал! Сам пишешь! Сам отправляешь! Сам получаешь! Сам проверяешь! Сам меры принимаешь! Здорово! Или кто, может Нонна Георгиевна пишет под твою диктовку? В общем, давай хоть твоим способом, но Пшикунова нужно капитально «замазать». Но только чтобы всё продумано было. Анонимка большую силу имеет, когда в ней девяносто процентов правды. Не мне тебя учить, ты же профессионал… Письмо пошлёшь на моё имя. Я его направлю для проверки в прокуратуру, они, конечно, сами ничего делать не будут, переправят в милицию. Вот тут твоя задача перехватить и сделать так, чтобы расследование проводил Мишин или ещё лучше Харитонов. Доведёте до суда, нет, – не важно. Главное – на пару месяцев Пшикунова нейтрализовать. Нельзя его в горсовет пускать. Всё. Иди, работай. Завтра чтобы письмо было отправлено! Времени нет…

Суворов встал. Первым протянул руку. Попрощались. Замполит молча вышел. Коган брезгливо вытер влажную от рукопожатия руку носовым платком. Платок бросил на приставной столик. Закурил. Вновь где-то под столом «кашлянул» и зашелестел динамик, Евгений Исаакович резко ответил:

– Я занят, – и отключил переговорное устройство. Потом подошёл к окну. На площади перед райкомом загорелые, в жёлтых жилетах, рабочие разбрасывали лопатами дымящийся асфальт. Трёхколесный каток медленно, но очень шумно двигался за ними. Слева на скамейке сидели две женщины с детскими колясками. Они о чём-то живо разговаривали. Одна беспрестанно катала коляску: туда – сюда, туда – сюда. Коган подумал: «Шум, пыль. Чего они тут сидят?». На противоположной стороне возле закрытого ещё винного отдела гастронома толпятся люди. «Закрыть нужно этот магазин, перенести куда-нибудь на окраину», – Коган вернулся за свой стол. Незаметно память опять вернула его в тот далекий, второй послеинститутский год…

…Вскоре после избрания секретарём Женю направили на учёбу в молодёжный лагерь в Крым. Перед самым отъездом состоялась встреча с капитаном «..листиным». Михаил попросил присмотреться к Андрею Смирнову, инженеру-химику из Новосибирского «ящика». Подружиться с ним, посидеть, выпить. Время от времени хвалить американскую технику и технологии. Выяснить, что Андрей любит, чем интересуется. Потом свои наблюдения изложить в сообщении. Михаил сказал, что Женя и Андрей будут проживать в одной комнате. Всё так и вышло. Хорошо отлаженный, четко согласованный, единый механизм КГБ работал безукоризненно. Андрей оказался симпатичным парнем, он был старше Жени. Работал инженером-конструктором в «почтовом ящике» и одновременно исполнял обязанности комсомольского секретаря. Задание капитана «..листина» Женя выполнил. В первый же вечер они с Андреем напились. Потом пили каждый вечер. Познакомились с двумя симпатичными комсомолочками из Ульяновска и прекрасно проводили время. Комсомолочки жили по принципу: «Жизнь человеку даётся один раз и нужно успеть попробовать всё». Ходили на танцы. Нашли в городе подпольный видеосалон, смотрели там жёсткое порно, потом купались голышом в ночном море. Там, в видеосалоне, Женя очень удачно завёл разговор о современной технике. Начали с видеомагнитофонов, закончили многоразовыми космическими системами. Подвыпивший Андрей, распаляясь, громко ругал советскую технику, а Женя его слегка «заводил». Андрей кричал: «Буран! Буран! Высшее достижение советской науки! Это высшее достижение совкового вранья, а не науки! Американские «Шаттлы» сами взлетают, на своих твёрдотопливных двигателях, и сами садятся, а наш «Буран» взлетает на одноразовой «Энергии»! Это многоразовый спускаемый аппарат! И то, – Андрей наклонился к самому Женину уху и, брызгая слюной, прошептал, – «Буран» больше никогда и никуда не полетит! Понял? Только ты никому! Он за один полёт израсходовал весь свой ресурс…»

Ещё Женя узнал от Андрея о том, что однажды в Москве на ВДНХ он познакомился с журналистом шведом, с которым поддерживает отношения. Женя даже сумел тайно переписать все адреса и телефоны из потрёпанной записной книжки Андрея. Он понял, что работа Андрея связана с космосом. Всё это он подробно изложил в сообщении. Подписался: Дмитриев. И передал Мише в назначенном месте. Тогда же. листин передал Жене закрытый почтовый конверт. Сказал: «Здесь зарплата». Дома, вскрыв конверт, Женя обомлел – из конверта высыпались новенькие сотки в количестве, эквивалентном его заработку на заводе с доплатами за вредность, ночные и праздничные смены…

…Мелодичная трель телефона внутреннего коммутатора прервала воспоминания Когана. Первый секретарь снял трубку, другой рукой вытащил сигарету, прикурил, глубоко затянулся, выпустил дым. После этого негромко ответил:

– Да.

– Евгений Исаакович, вы просили до бюро показать кандидатов…

– Заходи Владимир Александрович.

Через пару минут в кабинет вошёл невысокий, полный, похожий на упругий шарик, заведующий организационным отделом Владимир Александрович Завирухин.

– Проходи, садись, – Коган кивнул на ближайший стул. Завирухин, прежде чем сесть, разложил на приставном столе бумаги. Потом сел и заговорил:

– Для выдвижения кандидатов в облсовет неделя осталась. Нужно поторопиться. Обком очень жёсткие рамки определил: женщина, русская, до 30 лет, комсомолка, образование среднее-техническое, чтоб работала в основном производстве, чтоб была семья. Мы поработали в кадрах. Отобрали 12 человек. С лесохимзавода молодая женщина член горкома комсомола, награждена знаком «Молодой гвардеец пятилетки». Её бы, в принципе, можно, но она башкирка и образование у неё высшее. Могут не пропустить.

– Как фамилия?

– Насируллина, – Коган поморщился.

– Ну, а ещё кто?

– Если честно, – то больше некого. Вот посмотрите, – Завирухин протянул Когану папку. Коган вновь глубоко затянулся, разогнал дым рукой, стал просматривать стандартные кадровые анкеты. Оба молчали. Наконец Коган закрыл папку. Недовольно сказал:

– Чёрт знает что! Неужели мы сами не подберём подходящего депутата! Для чего такие ограничения?

– От нашего округа всего два мандата. Второго обком уже определил. Нужно выдвинуть зав. промышленным отделом обкома Воняхина. Тут тоже проблема. Выдвинем, пойдут вопросы: «Кто такой Воняхин?», «Почему он?». А он и на самом деле в Куйбышевграде вообще никогда не бывал даже!

– Д-а-а! – Коган постучал указательным пальцем по краю стола, помолчал. Встал. Прошёлся по кабинету. Вернулся к столу. – С Воняхиным, ясно. Выдвинем и выберем. А кто много вопросов будет задавать, – помолчал, – сами найдём что спросить. Что с комсомолкой делать?..

– Может быть Насируллину?..

– Нет, нет! Это исключено. Насируллина и Воняхин! Нет. Ищите другую. Русскую, с нормальной фамилией. Я там видел Воронцову, симпатичная девка. Это не дочь Игнатия Яковлевича?

– Сноха…

– Ну вот! Из хорошей семьи. Дочь директора домостроительного комбината. И фамилия хорошая…

– Не дочь она, – поправил Завирухин, – сноха. Жена младшего сына.

– Ну, какая разница. Я Воронцову позвоню. Если он не против, будем её выдвигать. – Коган сел, – Толку-то от этих депутатов! Как от козлов молока. А по местным выборам что?

– По местным время пока есть. Мы формируем список кандидатов. Как будет готов – представим вам.

– Хорошо. Делайте, но так, что бы женщин было не менее 40 процентов. И беспартийных – процентов пять – десять. Естественно: прокурор, начальник милиции, все директора. Ну, в общем, ты сам знаешь. Да. Пшикунов собирается свою кандидатуру выдвигать. Чтоб духу его там не было! Это под твою персональную ответственность! Понял? И ещё, фамилию забыл, Л-Л-Л… Депутат-дерьмократ… С завода точных сплавов… Л-Ли-Ла…, – Коган постучал пальцем по лбу, – забыл. Ну, критиковал нас на прошлой сессии.

– Лазарев? – подсказал Завирухин.

– Во! Точно! Лазарев! И его чтоб духу не было. Всё, свободен.

Заведующий орготделом быстро собрал бумаги, задвинул стул под стол и направился к выходу из кабинета. У самой двери Коган его остановил:

– Слушай, Владимир Александрович, ты не помнишь на второе полугодие, сколько городу машин выделили?

– Две «Волги», по шесть «Жигулей» и «Москвичей» и десять «Запорожцев».

– Ты подготовь на исполком письмо, чтобы «Волгу» и пару «Жигулей» выделили райкому для поощрения ветеранов партии и партактива, я подпишу.

– Евгений Исаакович, мне бы «Москвича» или хотя бы «Запорожца»…

– У тебя же прав нет.

– Зятю.

– Хорошо, запиши «Запорожца».

– Спасибо, – довольный завотделом, прижимая к груди бумаги, вышел из кабинета.

Коган посмотрел на часы – скоро обед. Встал. Подошёл к окну. Рабочие уже закончили свою работу. Каток больше не тарахтел. Толпа возле винного магазина значительно увеличилась. На тротуаре недалеко от магазина стояли два молоденьких милиционера. В центре площади пыльный Ленин указывал вытянутой рукой на злосчастный гастроном. И вновь какая-то неведомая сила вернула мысли первого секретаря на пятнадцать лет назад…

После успешной командировки в Крым Женя с головой окунулся в комсомольскую работу. Работа ему понравилась. С Мишей они встречались довольно редко. Иногда вместе с Женей разрабатывал подходы к нужному, но незнакомому Когану человеку. Иногда для реализации «контакта» подключались другие, неизвестные Когану люди. В результате в нужное время, в нужном месте, в нужных обстоятельствах Женя «случайно» встречал нужного человека и выполнял поставленную задачу. Через год Коган возглавил комсомольскую организацию завода, ещё через год был избран вторым секретарем горкома комсомола. Замечательное было время! Каждый год Женя выезжал за границу. Выезжал в составе туристических групп и официальных молодёжных делегаций. Большую часть расходов принимал на себя всемогущий КГБ. Женя «присматривал» и за руководителями групп, и за туристами. Однажды даже предотвратил контрабандный ввоз нелегальной сектантской литературы. В тот раз у него было конкретное задание подружиться с супружеской парой из соседней каюты. Как всегда, Михаил снабдил Когана необходимой информацией и рекомендациями. На третий день круиза Женя постучал в соседнюю дверь. В руках у него была джинсовая куртка, у которой он накануне вечером аккуратно подпорол рукав. Дверь открыл мужчина 40-45 лет, чуть полноватый, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой.

– Простите, вот куртку порвал, а ни ниток, ни иголки с собой не взял. Вы не выручите?

– Заходите, заходите, – мужчина гостеприимно отошёл в сторону, жестом предлагая войти.

Женя вошёл. Он знал, что в этот день у жены соседа день рождения. В каюте на небольшом столике стояли цветы, открытая бутылка вина, фрукты, конфеты. За столом сидела миловидная женщина. Она протянула руку:

– Ну-ка покажите, что там у вас.

– Извините, я не вовремя… Я попозже зайду…

– Нет, нет, нет, – мужчина загородил выход, – у Марины сегодня день рождения. Пожалуйста, проходите. Давайте познакомимся, я так понял, мы соседи?

– Да, я из четырнадцатой. Каюта трёхместная, а живу я один. С одной стороны хорошо – больше свободы, а с другой – скучно.

– Ну, вот и проходите, – мужчина подошёл к встроенному буфету, вынул фужер, – давайте за знакомство. Я Владимир, а Марина моя законная жена. Сколько ей лет я не скажу, конечно, а вот прожили мы с ней вместе уже, слава Богу, 20 лет!

– Поздравляю! Я Женя. Я сейчас. У меня, кажется, каюта не закрыта… Я на минутку…

Женя вышел. Стремительно, почти бегом вернулся в свою каюту. Взял приготовленные заранее бутылку французского коньяку и красочный альбом «Католическая живопись». Всё это ему накануне круиза передал Михаил. Женя вернулся к соседям. Бутылку поставил на стол, а альбом протянул женщине:

– Поздравляю! Это Вам. Тут на французском языке, я не понимаю ничего. А картины мне нравятся.

Женщина взяла альбом, быстро пролистала несколько листов, закрыла.

– Женя, вы простите меня, пожалуйста. Мы с Володей верующие, стараемся соблюдать те десять основополагающих Заповедей, которые Господь дал людям. Одна из них – не делать никаких изображений Бога и не возводить себе кумиров. Поэтому я не могу принять от вас эту книгу. Спасибо вам, – она положила альбом на краешек стола, – а вот рюмку коньяку я, пожалуй, выпью.

Женя, ничего не знающий о Заповедях, да и вообще о религии, растерялся:

– А как же иконы!?

– Иконы, – вступил в разговор Владимир, – это чистейшее язычество. Просить у одной иконы, чтобы не болел зуб, у другой – чтобы хорошо росла картошка, а у третьей – чтобы сын поступил в институт! Мне кажется это смешно! Многие православные про Бога вообще не вспоминают. Вина за это лежит на попах. Большинство из того, чему учит православная церковь, противоречит Библии. Вы знаете, Женя, совсем недавно мне совершенно случайно довелось услышать разговор двух женщин. Одна очень недовольно, с раздражением сказала: «Ну вот! Я уже два раза сходила в церковь! И что!?». Она ждёт награды. Два раза сходила в церковь, а Бог не послал ей ни денег, ни здоровья, ни выигрыша в лотерею! Люби и бойся Господа, соблюдай Его Заповеди, откажись от лжи. Помогай нуждающимся. Покайся перед самим собой, перед своей совестью о своих дурных поступках, пообещай сам себе так больше не делать, и не делай! Бог всё увидит! Всё услышит! Вот наше с Мариной кредо. И просить у Господа ничего не нужно, Он знает, в чём в данный момент вы имеете нужду.

…В тот вечер они даже не пошли на ужин. У Марины оказался чудесный голос, она много пела хороших, лирических песен. Женя и Владимир допили вино, распили коньяк, вместе сходили в ресторан и купили ещё. Владимир оказался интересным собеседником. Он прекрасно знал историю, был в курсе достижений науки и техники, свободно ориентировался в политике и экономике. Но больше всего Женю заинтересовали его религиозные убеждения: о том, что помогать грешникам – грех; что алкоголизм и наркотики посланы Богом для самоочищения рода человеческого; что Бог вечен и, следовательно, не мог быть рождён женщиной, и, тем более, убит людьми. Они по-настоящему подружились. Вместе проводили время, бродили по иностранным городам. Евгению полностью доверяли, и однажды Владимир попросил помочь привезти из города и пронести на борт несколько пачек с религиозной литературой. Они долго плутали по окраине большого портового города, чувствовалось, что Владимир здесь уже ранее бывал. Женя старался запомнить маршрут. В небольшом аккуратном домике они взяли две фирменно упакованные коробки с надписями «VHS VIDEO», на такси привезли их в порт. Многие туристы возвращались в тот день из города с точно такими же коробками с видеомагнитофонами. Вечером, когда большинство туристов собралось в кинозале, Женя и Владимир отнесли обе коробки в одно из служебных помещений на нижней палубе и передали знакомому Владимиру официанту. Ночью Женя написал сообщение, в котором подробно описал, где была получена литература и кому передана. Подписался как обычно: «Дмитриев», и незаметно опустил в щель для писем каюты пассажирского помощника капитана, как ранее было обусловлено с капитаном. листиным.

…Коган вновь закурил. Дверь бесшумно приоткрылась, в образовавшуюся щель заглянула Верочка.

– Можно?

Коган кивнул.

– Евгений Исаакович, спецбуфет привезли. В перерыв будут торговать. Вам что взять?

– Ох! Я и забыл совсем. Мне где-то супруга написала, что купить. Сейчас. Подожди, – Коган встал, открыл скрытую сдвижной декоративной панелью дверь, вошёл в личную комнату. Через минуту вышел с измятым листком бумаги. – Вот: килограмм балыка, две палочки сервелата, масла сливочного, если хорошее, две пачки, вина сухого, лучше болгарского, бутылку водки…

– Водки нет. Вы же сами распорядились продавать водку только по пятницам.

Коган недовольно хмыкнул:

– Вот, возьми список. И отправь ко мне домой. Володя пусть отвезёт.

– Хорошо. Там Суворов опять пришёл. Кажется, пьяный. Я сказала, вы заняты. Говорит срочно.

– Ладно, пусть зайдет.

Секретарь вышла, через минуту в кабинет шумно вошёл замполит. Красное, блестящее от пота лицо его расплылось в улыбке. Кабинет тотчас наполнился запахом алкоголя, приглушённым резким, дешёвым одеколоном. Суворов сел за приставной стол подальше от Когана. Коган резко поднялся из-за стола, свирепо уставился на замполита:

– Что?! Уже!

– Э-э-э… О-о-о-п-п-ератив-в-в-ная н-н-еоб-б-ходимость. В-в-стречался с «ис-с-с-точником». Д-д-ля п-п-рикрытия приш-ш-лось вы-вы-пить не-м-м-ного.

– Не ври! Ты не опер! Какие у тебя «источники»! Всех твоих блядей знаю! С Людкой, наверное, в «Сапфире» встречался?

– Н-н-ет, нет! Чест-т-ное слов-в-о у мен-ня свои «бар-р-р-абаны». Б-б-ез эт-т-ого никак нельзя. В-в-зятки н-начнут брать, п-п-оборы…

– А то у вас не берут! В райком зачем пьяный припёрся?

– В-в-ы спец-ц-сообщение с-с-егодня видели?

– Нет. Зачем мне. Если что-то важное, твой шеф и так доложит.

– Ш-ш-еф сам п-п-орой н-н-езнает что важ-ж-ное. Вчера г-г-аишники з-з-адерж-ж-али некоего Михайлова. Ех-х-ал п-п-ьяный на м-м-ашине. Оказал с-с-опротивление. Д-д-оставили в в-в-ытрезвитель, там ус-с-строил д-дебош, уд-д-арил мил-лиционера. К-к-ричал, что в-всех ув-в-олит. Уг-г-рожал. Уп-п-оминал с-се-с-с-тру в об-б-коме. Я проверил. Точно! Чернова – его р-родная сестра!

– Что? Екатерина Павловна? Секретарь парткомиссии?

– П-п-етровна…

– Что Петровна?

– Не П-п-авловна! Петровна! Она! Самая! Ж-ж-алоба-то, у н-н-её, н-н-аверное!..

– Так, так, – Коган энергично потирая руки, быстро прошелся по кабинету, сел за свой стол, – и что, она уже знает?

– О-о-ткуда. Они потеряли его, наверное. Он ж-ж-ивёт и работает в Свердловске. А тут у н-н-его п-подруж-жка. З-з-наете кто?! Зав. п-п-енсионным от-т-делом!

– Субботина?

– Да. В оч-ч-ках, к-к-рашенная.

– Она же старая!.. А ты откуда знаешь?

– Чего ста-р-рая. 45 л-лет. С-самый с-сок! Луч-ч-ше молодой. Она с ним в м-машине б-была. Её за-п-писали к-как пон-нятую. Я Нонне поз-звонил, он-на её х-хорош-шо з-знает. Она и с-сказала, что у Суб-б-отной есть х-хахаль в С-сверд-дловске.

– И где он сейчас?

– М-м-ихайлов? У н-нас. С-сидит в к-камере. Т-там чистое неп-повиновение, а в в-в-вытрезвителе – соп-против-вление. П-прокуратура д-дело м-может в-возбудить.

– Ты прав, Александр Георгиевич, ситуацию нужно использовать. Ты давай сейчас в отдел. В прокуратуру материалы пока не передавайте, а то Чернова через облпрокурора всё решит. Как бы сообщить ей? Может Субботина позвонит?

– Что вы! Он ж-ж-енат, д-двое детей. Р-работает г-главным и-и-нженером м-молоко-з-завода.

– Вот! – Коган звонко хлопнул кулаком в ладонь, – раз главный инженер – значит член партии. Звони в партком молокозавода, скажи так и так, мол, совершил преступление, ничего не объясняй, просто попроси срочно прислать характеристику. Те сообщат жене, а жена обязательно выйдет на Чернову, а Чернова – на меня! Молодец Суворов! Но имей в виду: ещё раз пьяный появишься в райкоме – пеняй на себя! Всё. Иди, работай. По Пшикунову – как договаривались, давай письмо! С Черновой получится – не получится, а пускать в горсовет его ни в коем случае нельзя!

Замполит поднялся. Коган остановил его жестом, пальцем показал на стул, включил переговорку:

– Вера, срочно соедините меня с начальником милиции, – отодвигаясь от микрофона, кивнул Суворову, – сядь.

Суворов сел. Через минуту на приставном столике секретаря переливчато затренькал телефон прямой связи с начальником РОВД. Коган взял трубку:

– Здравствуй Дмитрий Владимирович. Как дела?.. Слушай, у меня к тебе просьба. Там у вас задержанный есть Михайлов. …Как не в курсе? Есть. Есть. Милиционера ударил. Ты вот что: припугни его хорошенько, а бумагам пока ход не давай… Нет, не телефонный разговор… Так нужно… Прав? – Лиши. Ты, главное, в прокуратуру материалы не передавай. …Там посмотрим. И вот ещё: хорошо бы ему с родственниками связаться, они ведь, как я понял, и не знают где он. Все. …Что, что? …Помню, конечно, помню. Решим вопрос. …«Жигули», – я помню. Сегодня как раз дал задание. До конца года будут. Выделим через райком, как договаривались. Всё. До встречи. – Коган положил трубку, откинулся на спинку кресла. Ослабил узел галстука и минуту сидел молча.

– Так я пойду? – спросил Суворов.

– Да, иди, работай, – Коган прикрыл глаза ладонью. Замполит вышел. В кабинет вновь заглянула Верочка:

– Евгений Исаакович, вы не идёте на обед? Я ушла. Тут никого нет.

– Хорошо, Вера, я сейчас тоже пойду, – но вместо этого первый секретарь задумался. И вновь, в который уже раз за этот день, память вернула его на десятилетие назад.

…Миша, Миша! Фамилия его была Плистин. Но «П» он произносил очень глухо, почти неслышно и Коган очень долго считал его Листиным. Евгений беспрекословно выполнял все задания КГБ. КГБ тоже выполнял свои обещания – Коган всё выше и выше поднимался по служебной лестнице. Но чем выше он поднимался, тем прохладнее становились отношения с. листиным-Плистиным. Нет, Миша по-прежнему был безукоризненно вежлив, корректен. Особенно Коган почувствовал отчуждение офицера госбезопасности после того, как «сдал» своего предшественника – первого секретаря райкома. В то время он уже был заведующим отделом промышленности. Однажды, после очередной партконференции, как обычно, в буфете Дворца культуры собрались вновь избранные члены бюро, работники аппарата. Выпивали. Уже глубоко за полночь стали разъезжаться по домам. В райкомовскую «Волгу» втиснулись: сам «первый», его друг и однополчанин такой же пожилой председатель общественной партийной комиссии, Коган и ещё два человека. В машине ветераны вспоминали войну, послевоенные годы, Сталина. И вот тут сильно нетрезвый персек разоткровенничался. Сказал, что партия виновна в колоссальных жертвах понесённых во время войны, партия виновна в предвоенных репрессиях, в обожествлении своих лидеров, в подавлении любого инакомыслия, в создании бюрократической системы управления, разделении граждан на простых людей и номенклатуру, в том, что катастрофически не хватает продуктов питания и промышленных товаров, в том, что создаётся дефицит, зачастую, искусственно. Друг-однополчанин пытался остановить секретаря, но тот только ещё больше распалялся. Доказывал, что в бесклассовом обществе вообще можно обойтись без партии, что в партии нужно провести капитальную чистку и начинать её нужно с самого верха, что с ленинского демократического пути мы давно сошли и, что если так будет продолжаться, то Советский Союз развалится на сто маленьких государств. Вжатый в заднее сиденье, придавленный чьим-то потным, могучим телом Коган боялся пропустить хоть слово. Память у него всегда была хорошая, и монолог партийного лидера он почти дословно переписал в агентурном сообщении. Только Миша, похоже, не дал сообщению ход. Во всяком случае, пожилой секретарь проработал ещё почти полтора года и с почестями ушёл на пенсию. Женя к тому времени имел нужные контакты в обкоме и стал главой района. Прошло три года. С Мишей Плистиным он больше не встречался. Год назад Миша погиб. «Майор Плистин, – так было указано в милицейском сообщении, – возвращался с женой вечером из кино, в районе рынка увидел, как группа хулиганов избивает лежащего на земле мужчину. Офицер послал жену звонить в милицию, а сам вмешался. Кто-то ударил его ножом, удар пришелся прямо в сердце». Хороший был человек Миша! Убийцу так и не нашли. Не нашли и избитого мужчину…

«…А ты такой холодный, как айсберг в океане…» – внезапно ворвавшийся в окно голос Аллы Пугачёвой окончательно вернул Когана из затянувшихся воспоминаний. Он подошёл к окну. Внизу, прямо под окнами кабинета, стояла его персональная чёрная Волга. Из распахнутых дверей автомобиля лилась мелодия модного шлягера. Водитель Володя протирал лобовое стекло. «Поеду, пообедаю», – подумал Коган, взял из гардероба чёрную велюровую шляпу и, не надевая её, вышел из кабинета.

В 2016 году на областном этапе литературного конкурса МВД России «Доброе слово» повести было присуждено второе место.

Оглавление

От автора

Руслан и Людмила

Мишка и Михалыч

День Рождения

Оранжевые шарики

Новая сказка на старый лад

Игроки

Разговор в церкви

Женя Коган, или Левитация по-советски Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg