«В поисках праздника»

В поисках праздника (fb2) - В поисках праздника 998K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Константинович Капустянский

Виталий Капустянский В поисках праздника

Посвящается Оле и Владимиру

Текст публикуется в авторской редакции.

Мой рюкзак был почти собран. Беспокойно поглядывая на часы, я ждал Андрея. От него зависело мясное обеспечение в виде банок с тушенкой, часть которых принадлежала мне. Я думал о том, как встретит нас Алушта и как сумеем мы вписаться в столь изысканный ландшафт. Утопая взглядом в темно-синей ночи, я стоял на балконе, словно на капитанском мостике, и, мечтая, уносился к морским берегам, и всякий раз, когда туманные очертания в моей голове принимали какие-нибудь формы, у меня захватывало дух от предвкушения неизвестности и чего-то волнующе далекого. Моя входная дверь не запиралась, когда я был дома, и поэтому, с грохотом ударившись о тумбу для обуви, она возвестила мне о том, что, втиснувшись в мой узкий коридор, вошел Андрей.

– Ты готов? – с трудом опуская рюкзак, спросил он.

– Слушай, времени в обрез. Давай быстро разделим банки и – вперед.

Андрей согласился со мной и, расшнуровав рюкзак, начал извлекать из него банки с тушенкой, но ни одну банку он сразу не отдавал, а лишь расхвалив те или иные достоинства, словно они являлись ему родственниками по той или иной линии, он передавал их мне. Разделив банки, мы затянули рюкзаки и оставили их ненадолго в покое, я достал паспорт и вложил в него железнодорожные билеты и деньги. На часах было двадцать три сорок; переглянувшись с Андреем, я напоследок оглядел комнату и, вздохнув, закинул на колено рюкзак. Ночь, сгустив свои краски, сопровождала по одинокой улице двух совершенно разных южных туристов. Словно на ваших глазах происходило столкновение разных стилей, я был одет в спортивные штаны, белую футболку и синюю куртку, мои плечи давил станковый, пятидесятикилограммовый рюкзак, и мои кроссовки оставляли отчетливые следы на земле. Серая шляпа с лихо загнутыми полями венчала длинноволосую голову Андрея, его лицо с залихватскими усами напоминало хитрого гусара, хвост волос, обогнув шею, скрывался в недрах овчинного тулупа, под которым шли вельветовые ноги в ботинках на тракторной подошве. Если сказать несколько слов об Андрее, то он в некотором роде являлся той свободной личностью, которая чувствовала нетерпимость к малейшему проявлению насилия над его самобытной природой. Он умел играть на гитаре, аккордеоне и саксофоне и обладал тонким чутьем на грандиозную пьянку. Пил он много, но всегда при этом выдерживал осанистый вид, словно от него многое зависело. На женщин, обладавших телесной индивидуальностью, он выражал бурную реакцию, начиная метаться и восклицать. По дороге Андрей сообщил мне, что паспорт он не взял и что, в случае чего, объявит себя бродячим музыкантом. Дойдя до металлического скелета автобусной остановки, мы прижались к ее ребрам тяжелыми рюкзаками. Андрей стал жаловаться мне, что рюкзаки оказались очень тяжелые, и я вновь убедил его в том, что лучше запастись продуктами сразу, чем бегать в незнакомом городе в поисках еды. Убеждая Андрея, я увидел в конце темной улицы два желтых знакомых огня. И через минуту мы ехали в громыхающем автобусе на станцию. На вокзале нас ждали Володя и Олег, у них были небольшие рюкзаки и спортивные сумки. Они встретили нас, как полярников, собирающихся ехать на зимовку, особенно это относилось к Андрею.

– Феноменальные рюкзаки! – воскликнул Володя.

– Они решили открыть новую землю, – смеясь, сказал Олег.

– Андрей, полярная станция ждет тебя, – вытянув руку вверх, сказал Володя.

– Хватит шутить, нам пора в дорогу, дачники, – сказал я и шагнул в вокзал.

Путь к платформе проходил через железнодорожный деревянный мост, подъем по которому с тяжелыми рюкзаками оказался нелегкой задачей. Андрей снова запричитал, благословляя меня такими словами, которые произносим мы в момент постижения тяжелой истины. Это была первая проверка на прочность наших молодых мускулов. Мост был тем последним звеном, что соединяло нас с нашим городом. Словно цветные карандаши, разбросанные по полу, мы были собраны невидимой рукой судьбы в одну тесную стопку. И сейчас черный океан ночи уносил нас в то сладостно-неизвестное и далекое, то, к чему так стремились, наши молодые, изголодавшиеся души, к желанному, южному побережью, овеянному морским дыханием. И чтобы навсегда сохранить яркие картины южной жизни, я захватил свой квадратный фотоаппарат «Любитель». Последняя, ночная электричка, словно большие ножницы, разрезала черный бархат таинственной ночи своим ярким светом, она привезла нас к главному причалу нашего путешествия. Курский вокзал встретил нас огнями и гулом голосов, светящиеся буквы высвечивали загадочное «Моква» вместо Москва, словно мы попадали в один из южных городов, что придавало всему желанную неизвестность. Поезд отходил в три часа ночи, и нам предстояло ожидание в течение двух с половиной часов. Опустив рюкзаки на теплый пыльный асфальт, мы познакомились с тремя спутниками, которые давно ожидали нас со скучными физиономиями.

– Саша, – сказал парень, одетый в спортивный костюм, на котором красовался герб «Сборная СССР».

Крепко сложенный, со скуластым и открытым лицом и волосами, зачесанными назад, он добродушно протянул мне руку.

– Виктор, – крепко пожимая руку, ответил я.

– Женя, – ответил второй спутник, который являлся полной противоположностью своему товарищу.

Худощавый и длинноносый с кучерявой шевелюрой на голове, он выделялся от остальных спутников едким юмором.

– Хорошие у вас рюкзаки. Ребята тренируются, ну что же, это их право, кому-то отдых, а кому-то тренировки, это правильно. Мне это нравится, – сказал Женя, двумя руками пожимая руку недовольному Андрею.

– Семеныч, – сказал третий спутник.

Его имя было принято нами единогласно. Крепкие накаченные ноги выдавали бывшего велосипедиста, все его лицо и тело покрывали веснушки, отчего хотелось пошутить, назвав его муравейником на двух ногах. Добавим к его внешности добродушное, чудаковатое поведение и этот первобытный смех, гортанные звуки которого шли из неизвестных никому недр, от которого все тело дергалось в радостных конвульсиях. После увесистого рюкзака я почувствовал себя голодным, но выпады Андрея вынудили меня остаться в компании.

– Я предлагаю выпить за отъезд. Надо, надо, надо, – нараспев повторял он.

– Андрей, я думаю, здесь не место для пиршества. А кроме того, нам нужно сесть в поезд нормальными людьми.

– Между прочим, это историческое место, отсюда уезжал дедушка Ленин, – иронизировал Женя.

– Андрей, осталось совсем немного до отъезда. Ну, неужели нельзя потерпеть, – убеждал я.

– Все будет нормально. Никто не напьется, так что иди и смело подкрепляйся, не переживай, – заверил меня Саша.

Быстрыми шагами я миновал платформу и влился в блуждающую массу людей и очередей. Недолго думая, я подключился к одной очереди, и скоро молодой человек в синем халате извлек из стеклянного лотка четыре бутерброда с копченой колбасой. Расплатившись, я встал в очередь за шипучей фантой. И, получив холодный стакан оранжевой жидкости, я смачно жевал бутерброд, оставляя на колбасе отчетливые отпечатки своих пальцев. Мой сытый глаз выхватывал наиболее ярких людей. То это был казах в тюбетейке и пестром халате, гордо облизывающий мороженое. То женщина с пышным хвостом волос, одетая в белую марлевку и джинсовую мини-юбку, обладательница длинных, красивых ног. То группа цыган с их вечно грязными детьми. Окончив вокзальный ужин, я зашел в кооперативный туалет и, вымыв тщательно руки, несколько раз освежил холодной водой лицо. Теперь я был удовлетворен и поэтому не спеша сушил руки и слушал разговор симпатичной девушки, дежурившей в кабинке, сидя за кассой, с молодым человеком. Он уговаривал ее куда-то пойти, а она всякий раз, когда он настойчиво смотрел ей в глаза, отворачивалась, пожимая плечами. Так, замечтавшись, я вдруг вспомнил, что неплохо бы узнать, который час. Оставив пару в нерешенном положении, я покинул туалет и вышел за пределы душного зала.

Проходя мимо темного газетного киоска, мой взгляд остановился на электронных часах, входивших тогда в моду, синие цифры показывали время, месяц и год. Шел тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, вглядываясь в две бесконечности, я и не предполагал, что они предвещают мне бесконечную, бесконечную и бесконечную…

Мой приход никого не удивил, но и не порадовал, каждый жил своей жизнью, но глаза будущих южных туристов были наполнены не только ожиданием, а еще чем-то неизвестным и неиспробованным мной.

– Все-таки не удержались, выпили. Молодцы! – сказал я.

– Короче, Виктор, мы отдыхаем или нет? – взорвался Андрей.

– Да, это сильный отдых, – сказал я.

После моих слов Семеныч разразился гортанным смехом, окидывая всех нас глазами.

– Виктор, мы сами разберемся, что нам делать. Не надо нас учить, – парировал мои слова Володя.

– Я тоже не понимаю, куда вы спешите, водку надо экономить. Лично я не собираюсь бегать за ней в Алуште, – заявил возмущенный Олег.

– Ну, все, хватит, надоели, что в милицию кто-нибудь попал. Вот расстонались, – сказал Андрей и, поднявшись с рюкзака, пошел по платформе.

– Этого еще не хватало, – бросил я ему вслед.

– Виктор, ты так говоришь, словно здесь все маленькие, а ты один взрослый, – заключил Володя.

– Дядя Витя, возьмите меня на юг. Я буду вам сапоги чистить и за папиросами бегать, – схватив меня за руку, плачущим голосом заговорил Женя.

Я, улыбаясь, вздохнул, что поделаешь, нам было тогда двадцать семь лет. Вглядевшись в ночную даль, я увидел огни нашего поезда. Змеевидное тело нашего корабля медленно приползло к низкой платформе; отыскав седьмой вагон, мы остановились возле его подножки, и из вагона спустилось существо, похожее на объемистого робота-няню – это была обыкновенная проводница. Она выполнила свои обязанности, и будущие туристы, забравшись в вагон, заняли плацкартную каюту. Места оказались неплохие, я сразу занял верхнюю полку против движения поезда, Андрей расположился напротив, Саша под ним, а Володя под моей полкой, за перегородкой расположились Женя, Семеныч и Олег. Я быстро застелил сыроватую простынь и, раздевшись, улегся отдыхать. Подпирая голову рукой, я наблюдал, как Андрей и Саша возятся со стаканами и закуской, останавливать их было бесполезно. Они так громко говорили, что стеливший простынь лысоватый, пожилой мужчина, занимавший нижнее боковое место напротив нас, сказал им:

– Ребята, меньше пустых слов.

Его бас так развеселил меня, что я тут же внес дополнение в его реплику.

– Больше полных стаканов.

По соседству со строгим мужчиной, на нижней боковой полке, устроились молодожены. Плечистый молодой человек в клетчатой рубашке и светлых брюках держал на коленях юную жену, и она, как маленький ребенок, смирилась с неизбежной ручной кроваткой, за пределы которой ее не выпускали. Утомительные сборы, тяжелый рюкзак и слишком поздний час сделали свое дело, я словно провалился в черную дыру сна.

Утро обдало меня теплым, хлебным воздухом, и первое, что я увидел, был семейный дуэт в излюбленном положении. И вдруг передо мной предстала картина художника Бахуса под названием «Странствующий рыцарь в пути», я так расхохотался, что ударился головой о верхнюю полку, но это не остановило меня, и я продолжал хохотать и хлопать себя по коленям. И тогда улыбающийся молодожен весело рассказал мне о ночной оргии.

– Ну что, еще раз за отъезд, – говорил Андрей, наполняя третий стакан.

– Давай, – ответил Саша.

Они сомкнули граненые стаканы, и их отраженье мелькнуло в окне в виде зловещей улыбки, и каждый по-своему выпил.

– Так ты в сборной? Я что-то не понял… – спросил Андрей.

– Да это так, для солидности, производит впечатление, – кусая зеленый лук, сказал Саша.

На откидном белом столике, застеленном газетой, стояли граненые стаканы, пустые осиротевшие бутылки и начатая бутылка столичной водки, лежал зеленый лук и криво нарезанный белый хлеб, еще валялись желтые пробки, блестевшие от ночного освещения.

– Вот Виктор, молодец, сразу лег, быстро… Чувствуется, спортсмен, – растягивая свою речь, говорил Саша.

– Да с ним давно все ясно. Виктор, ты спишь? – задрав голову вверх и стукнув по полке снизу, говорил Андрей. – Спит покойничек, – растягивая речь, заключил он.

Володя, поглядев на Андрея, засмеялся, он давно находился в заторможенном состоянии, но это действие привело в движение один из клапанов его души.

– Давай еще выпьем, – наливая в стаканы, говорил Андрей. – Володя, а ты что откалываешься?

Володя молча замахал рукой, его глаза слипались, он чувствовал, что его куда-то уносит, и все движения бравых гуляк он видел в замедленном темпе.

– Андрей, оставь его, ему хватит, – сказал Саша.

– Нет, ты будешь пить, – сказал Андрей и, обняв Володю, повалился с ним на матрас.

– Ребята, прекращайте, сами не спите и другим спать не даете, – вмешался строгий мужчина.

– О, отец, давай с нами. У нас все есть, нужен только третий друг, – приглашая жестом вытянутой руки, сказал Андрей.

– Как тебя зовут-то? – спросил Саша.

– Сергей Палыч, – сказал он, подкашливая и, видимо, соображая, а почему бы не выпить, собственно говоря, на дармовщинку.

Протерев глаза, он подсел к пирующим ребятам и принял полный стакан. Он действительно не мог уснуть, находясь поблизости от таких дюжих молодцов, и Сергею Палычу показалось, что если он действительно примет на сон грядущий, то сон сам снизойдет на него. Тем более этот неожиданный отъезд, телеграмма, тревоги жены по поводу заболевшей матери, все это мешало его мучительному желанию поскорее уснуть.

– Ну, Палыч, давай, чтоб все было путем, – радуясь новому компаньону, сказал Андрей.

– Ребята, только давайте потише, потише, – вытирая губы, сказал Сергей Палыч.

– Да, все путем, Палыч, – заговорил Андрей и запел: – Блестящие тускнеют офицеры, как говорится, Боже дай нам…

– Ну, вот и вы туда же. А еще взрослый человек, – вмешалась проводница, которой не раз жаловались пассажиры.

– О, кто к нам пришел, Джульетта, – сказал Саша и схватил проводницу там, где должна находиться талия.

Она грубо прервала любовные нападки Саши и заявила:

– Если вы не прекратите, я позову милицию.

– Андрей, нас здесь не любят.

На время веселая компания затихла, молодожены не спали, но у них были на это свои причины, и все же новоиспеченный муж поглядывал в сторону гуляк. То ли ему чего-то не хватало, то ли нежные прикосновения молодой жены вызывали в нем одно желание, но многолюдный плацкарт мешал это реализовать, то ли оттого, что в нем просыпались воспоминания его холостой жизни, которые хранятся до времени в закоулках нашей памяти. И лишь когда основательно размякший гость, нагруженный по самую завязку, наш уважаемый Палыч, возвращался на свою желанную постель, в сопровождении двух гусаров. Наш молодой супруг решил оставить ненадолго жену и присоединиться к данному полку. Он заботливо помог уложить на подушку ослабевшую голову Палыча и как-то естественно влился в радушную компанию.

– Куда едешь, а? – спросил Андрей, наливая водку.

Саша, словно цветок, возложил зеленый лук на белый хлеб и передал свое творение молодожену.

– Спасибо. Да у нас медовый месяц, – улыбаясь в сторону жены, ответил он.

– А мы, между прочим, обратили внимание, – расплываясь в пьяной улыбке, махая рукой девушке, внимательно следившей за действиями мужа, сказал Саша.

– Давай к нам, да чего там, да чего там. Ну, – поднявшись в полный рост, зазывал Андрей.

– Ничего пошла, – моргая, сказал Саша.

– Да, хорошо. Да не надо, пускай отдыхает, – успокаивая Андрея, сказал молодожен.

Вагон давно погрузился в сон и, монотонно постукивая колесами, уносил своих пассажиров в то неизвестное и далекое. Конечно, его желудок переваривал и не таких пассажиров, но сейчас он явно испытывал несварение своего желудка, и поэтому дежурное освещение в его отсеках нервно помигивало. И три голоса, звучавших в его утробе, снова уменьшились до двух. Неизвестно почему, наш молодожен поднялся и, махая двумя руками, отправился к жене. То ли потому, что она его несколько раз отзывала, то ли потому, что он не рассчитал силы, а может, ему именно теперь не хватало ее ласки, но главное не это, а то, что все они оказались жертвами нетерпения к происходящему.

– Ну, что, все они оказались слабаки по сравнению с нами, – победно оглядев вокруг, сказал Андрей.

Мускулистой, резкой рукой он поднял со стола бутылку столичной и, сощурив глаза, попытался разглядеть свое отражение в темном окне, кто-то зловеще улыбнулся ему из окна, и Андрей, ударяя горлышком бутылки о стаканы, наполнил их водкой.

– За нас с тобой, – сказал он и залпом осушил стакан.

Саша расслабленной рукой поднес стакан к губам, но они были так тяжелы, что раздвинуть он их не мог, и в рот просочилась тоненькая струйка, а остальная огненная жидкость полилась на подбородок и грудь.

– Ну, ты хорош.

– Андрей, я мог… но я все…

Андрей помог ему раздеться и, уложив на сбитую простынь, оставил в покое. Взгляд Андрея, преломляясь в стекле бутылок, терялся в светлеющем окне, в одной руке он держал бутерброд с луком, в другой стакан недопитой водки, струйкой которой был окончательно сломлен Саша. Неожиданно очнувшись, он сел, сохраняя спину прямой и, выдохнув, выпил гусарский бальзам. Скинув с себя одежду, Андрей остался в белых, узких трусах и босиком, хвост волос распался, внеся что-то дикое в его лицо, в мышцах пульсировали пьяные вены, мгновенье – и казалось, что он закричит, как Тарзан, но, гордо расправив плечи, он вышел на плацкартную дорогу.

Посетив вагонный туалет, он вышел на середину вагона и громко заявил:

– Ну, кто еще будет пить?

И этот вопрос, облетев весь вагон и вернувшись без ответа к Андрею, убедил его в том, что он остался один. И, словно обессилевший под конец боя воин, он направился к полке странствий и сна.

Так вот, когда утро обдало меня теплым хлебным воздухом, я увидел физиономию Андрея, опирающегося на кожаный угол полки и выглядывающего в открытое окно; на его опухшем лице из напряженного подбородка исходила такая гримаса тоски и страдания, что человеку, неожиданно увидевшему его, невозможно было удержаться от смеха. И поэтому сказать что-то однозначное, что этот человек перенес или переносил, было невозможно. Длинные, пепельные волосы Андрея, выпавшие за окно, развевались на теплом ветру, напоминая мне морского капитана, который стоит на мостике и напряженно смотрит в расплывающуюся даль, что казалось: вот-вот, и он примет важное решение, от которого корабль не поплывет, а просто взлетит над морем. Но оставим ненадолго Андрея и опустимся взглядом ниже, то там, на целлофановой, измятой поверхности, свернувшись калачиком, в луже неизвестно откуда взявшийся жидкости, дрожа мускулистым телом с неподражаемым мужеством, спал в одних полосатых плавках наш сборник Саша. Проходящие пассажиры весело посмеивались при виде наших гладиаторов. Сладко потянувшись, я спрыгнул с полки на свои кроссовки, и тут я увидел еще одну деталь, не сказать о которой я не могу. После похождений Андрея по плацкартной дороге, его подошвы были черны, как прошедшая ночь. И пассажиры, проходящие мимо, при виде Саши улыбались, но натыкаясь на вызывающе торчащие пятки, морщась, пятились, как при артобстреле. Когда трезвая часть будущих южных туристов умылась и позавтракала, взбодрившись, насколько это возможно, дорожным чаем, который разносила робот-няня, как показалось мне, а может, Джульетта, как показалось Саше, хотя на самом деле это была наша уважаемая проводница, в черной юбке и голубой рубашке. И мы неслись во времени на стальных колесах в такое неизвестное и желанное, наши пьяные аргонавты постепенно стали оживать, после ночной оргии. Первым очнулся капитан дальнего водочного плаванья, его опухшее лицо перекосилось еще больше, и он гордо принял то важное решение. Втянув больную голову в амбразуру вагона, Андрей принял позу молодого орленка перед полетом и, так застыв в ней, мучительно ощущал себя во времени и в пространстве, в этом сложном и пребывающем в вечном движении мире. Покряхтев, он слетел с полки странствий, и первое, на что он обратил внимание, это были стеклянные гильзы без сногсшибательных зарядов. Андрей взглянул на мою улыбающуюся физиономию и, сморщившись, обратился к Володе:

– Слушай, надо пить.

Обернувшись назад и взглянув на Сашу, Андрей взорвался от смеха. Саша по-прежнему продолжал дрожать и Андрей, хлопнув ладонью по его мускулистому плечу, растормошил нашего Геракла. Издав несколько мычащих звуков, Саша открыл глаза и некоторое время соображал, где он находится. Усевшись на клеенке, он никак не мог понять, почему под ним сыро и что с его глазами. Смех Андрея вывел его из равновесия, и Саша вытащил из под себя клеенку с водой, опрокинув ее на пол. Клеенка мягко приземлилась на пол, истекая водой, Володя, поджав под себя ноги, улегся на матрас, Андрей, пятясь от лужи, мгновенно взлетел на продуваемую полку странствий.

И в тот момент, когда все заняли свои полки, наш уважаемый Палыч, подперев лысеющую голову рукой, смотрел в пол мутным и тоскливым взглядом. И вдруг порыв жидкости, растекающейся по полу, нашел в нем неизвестный отзвук, и Палыч ответил ему взаимностью.

– Ну вот, допились, я предупреждала, – неожиданно появившись, сказала проводница.

Две разных жидкости встретились и остановились, проникая одна в другую, но проводница, летя с тряпкой, успела остановить, это безобразие и слияние не состоялось. Она поставила перед ослабевшим Палычем ведро с мутной водой и, отодвинув с прохода намокающую тряпку ногой, удалилась. Палыч вяло макал тряпку в воде и, как робот, водил ей по полу, затем, брезгливо отворачиваясь, выжимал в ведре. Андрей весело уселся на полке, свесив перед лицом Саши черные подошвы.

– Нет, так нельзя, надо пить, надо пить, – твердил свою молитву Андрей.

Володя подсмеивался над черными пятками Андрея, Саша сидел в позе лотоса, привлекая внимание проходивших пассажиров, он, словно роденовский мыслитель, двумя руками сжимал больную голову. А я, вытянувшись в удобной позе на матрасе, наблюдал за нашими Тарзанами, один в моем воображении всю ночь бегал по раскаленным углям, другой, наломав дров, носился за недоступной Джульеттой и колотил себя в мускулистую грудь.

– Палыч, ты будешь пить? – спросил Андрей.

– Нет, нет, нет, – словно по нарастающей кривой, заговорил он.

И словно проснувшись, Палыч агрессивно заработал тряпкой, ему было очень неудобно, что все это случилось с ним и что чувствует он себя отвратительно. Для трезвых аргонавтов наступал обед, а наши Тарзаны еще и не завтракали.

Я спрыгнул с полки на свои кроссовки и извлек из рюкзака банку китайской ветчины, огурец с помидором и половинку дарницкого черного хлеба. Убрав остатки ночной трапезы, я постелил свежую газету и ножом вскрыл банку.

– Слушай, давай попьем чайку для начала, – предложил Андрей.

Саша перестал мять голову и выглянул на проход, ища проводницу. Она разносила новую порцию чая. Андрей спикировал на полку к Саше и возмущенно произнес:

– Мы с тобой пьем, как дураки, а Виктор все время ест, что за дела?!

– Ешь, кто тебе не дает, – сказал я и придвинул банку к себе.

Андрей, словно шаолиньский монах, срывающий кору с дерева, вырвал кусок хлеба и подхватил красный круглый помидор.

– Нам четыре стакана, – жуя, сказал Андрей.

Проводница ловко поставила стаканы с чаем на столик и, уходя, сказала:

– Вам нужно одеться, так в поезде не ездят.

– Андрей, разве мы не одеты? Я что, похож на Адама? – заговорил Саша, вновь обретая себя. – Разве это чай, это помои. Я сейчас вылью ей на голову…

– Прекращай, посмотри, на кого ты похож, – вмешался Женя.

– А ты вообще молчи, пить не давал, – все больше воодушевляясь, заводился Саша.

– Да нас тут за идиотов держат. Вместо чая туфту подсовывают, – взорвался Андрей, окончив жевать.

Словно наш стремительный поезд на полной скорости влетел в таинственный Бермудский треугольник, который родил отрицательный разряд, и голодные аргонавты Орфей и Геракл ожили, подпитанные темной силой.

Прополоскав горло чаем, они, словно полководцы, сдвинули в сторону стаканы с сомнительной жидкостью и, сорвав золотую печать (естественно, не со свитка) со столичной бутылки, налили в граненые стаканы прозрачной и губительной для них жидкости. Длинноволосый Орфей, а может шаолиньский монах, нарезал белого хлеба. Геракл достал из рюкзака большие красные помидоры, и вновь к нашему «Арго» стали подступать штормовые волны, предупреждая, что на пир едет Посейдон в обнимку с Бахусом на морской колеснице. Забросив в морские волны царский трезубец, он держал в руке пенящийся кубок. Андрей сидел рядом с Сашей, закинув ногу на ногу, пепельный хвост волос, как у девушки, лежал на груди, в руке он держал граненый стакан с колыхающейся водкой. Саша сидел в лотосе и пьяным взглядом бродил уже где-то там, в облаках святого Олимпа.

– В Алуште мы только с тобой. Они нам не чета, – махнув рукой наотмашь, сказал Андрей.

– Андрей. Выхожу один я на дорогу… – пытался начать Саша, но всякий раз сбивался.

– Нет, ты скажи, мы будем с тобой, – допытывался Андрей.

– Ночь тиха, улыбка внемлет Богу, – кивая, соглашался Саша.

Звучный голос Геракла бился о качающиеся стенки вагона. Палыч, словно бродяга, испуганно жался в уголке, Орфей часто вскидывал руку над головой, и теплая водка проливалась на его белое плечо, а над головами аргонавтов носился опьяневший Посейдон в обнимку с Бахусом.

– Вы, наконец, оденетесь, или нет? И прекратите пьянствовать, скоро Запорожье, я вызываю милицию, – отчеканила проводница.

– Вам не нравятся эти стихи? Я могу прочесть сонеты Шекспира. Стойте, Адам будет читать сонеты.

Мимо проводницы проскрипел сгорбившийся Андрей в направлении туалета, шел он в одних белых трусах, поэтому ему вслед летели разные по форме и содержанию слова. Проводница действительно связалась с милицией, и наш поезд подъезжал к злополучной станции.

– Андрей, это же общественный транспорт, а не твоя квартира. Пора, наконец, понять, сколько можно испытывать терпение проводницы, – сказал я.

– Вы пьете, а с вами и нас заберут. Володя, что ты накрылся одеялом, это не поможет, нечего теперь тихим прикидываться, – возмущался Олег.

– Доигрались, сейчас мы вас сдадим, голубчиков, в каталажку, – потирая руки, язвил Женя.

– Значит так, хватит тарзанить, одевайтесь и затихните, хотя бы на время, – отрезал я.

– А не то сдадим вас тепленьких, а они уж найдут для вас холодненькую, – не унимался Женя.

Орфей и Геракл облачились в свои хламиды и постарались изобразить на лицах некое достоинство, окутанное водочным туманом. Змеевидное тело поезда плавно остановилось у низкой платформы, и Посейдон с Бахусом, еще немного покружив над поездом, куда-то исчезли. Орфей с Гераклом затихли, словно перед боем, а бродяга Палыч припал в ожидании к окну, с тайной надеждой в душе, что буйных соседей высадят, избавив его от неожиданностей. Мы стояли в тамбуре и с волнением наблюдали, как наша уважаемая проводница, размахивая руками, разговаривала с милиционером, профиль которого напоминал черта в милицейской фуражке. Женя, Олег и я вышли из вагона и, подойдя к представителю власти, наперебой стали убеждать в обратном, что справляли юбилей и юбиляры явно перебрали, что это недоразумение и больше это не повторится. Говорили о том, что раз живем и раз гуляем, и какой русский не любит быстрой езды, создавая у милиционера иллюзию случайной композиции. Все это говорилось с серьезными лицами людей, всецело понимающих трагичность положения в данную минуту. Властитель улыбался мефистофелевской зловещей улыбкой и постукивал переносной рацией по бедру, нахмурив брови, он пригрозил нам известным адом и, сказав несколько слов по рации, исчез с платформы. Неожиданно с подножки вагона на серую злополучную платформу соскочил Андрей, он грозно метнул взгляд туда, где стоял милиционер, и, рванувшись на прямых, как колья, ногах, начал извергать реплики, но, сдержанный нами, он еще немного подергался, выдержав до конца свою роль, после чего, словно победитель Ахиллес, он вернулся в плацкартную каюту.

Конечно, читатель меня может упрекнуть, что это он обещал южные красоты, а описывает пьяный дебош в дороге, да еще так подробно, но я бы позволил себе не согласиться, в нашей жизни дорога играет роль связующего звена. И поэтому является неотъемлемой частью нашей жизни, а тем более невыносимые российские дороги. А, кроме того, на плацкартной сцене вы увидели показательные выступления наших «скромных» героев. Итак, наш поезд, стуча стальными колесами, уносил нас к желанной цели. Через несколько минут, доблестные алконавты, то есть, я хотел сказать, аргонавты, посапывали на своих нарах, словно их заключили под домашний арест. За окном мелькали белокаменные домики и кукурузные поля, в которых свободно затеряется человек с вытянутыми вверх руками. Я думал о том, отчего люди так любят куда-нибудь ехать, наверное, дорога является тем нейтральным отрезком, в котором каждый человек, когда он едет, живет добрым ожиданием.

Редкие остановки убеждали нас в том, что, кроме сладких булок и газированной воды, мы больше ничего не купим.

– Виктор, как ты выдержал пьяную ночь? Наверное, не раз просыпался? – интересовался Олег.

– Не волнуйся, я спал, как убитый спартанец в ущелье Фермопил, – парировал я слова Олега.

– Виктор, а что ты сейчас пишешь? – усмехаясь, заговорил Олег. – Он у нас поэт.

– Пестрая у нас компания. Виктор, в столь живописных местах тебе понадобится буквально гомеровский талант, – язвил Женя.

– Я надеюсь, для этого не надо лишать меня зренья, – заявил я.

– Нет, мы найдем для тебя благородную и поэтическую болезнь, если поэт без изъяна – это не поэт, – философски заключил Женя.

– И все-таки, лучше без кровопролития, – настаивал я.

– Виктор, о чем же пишут сейчас поэты, а…? – с иронией интересовался Женя.

– Да, обо всем, что на глаза попадется или душу заденет.

– И как, задевает? – не унимался Женя.

– Иногда случается.

– И что же получается?

– Да вы уже рифмами заговорили, – вклинившись в разговор, сказал Олег.

– Такая пестрая компания обещает веселую жизнь, только одно интересно, как мы, все такие разные, сможем ужиться под одним пузатым солнцем, – прыснув от смеха, сказал Женя.

Наш змеевидный «Арго», стуча стальными веслами, незаметно влился в синеву вечера, и неизвестность сладким туманом окутала мою голову; обнимая теплую подушку, я уснул в ожидании конца нашего дорожного плаванья. Наш поезд, с трудом переварив нашу пассажирскую массу, выстрелил нами, как горохом, и мы покатились по симферопольским платформам в поисках нового «Арго». Раннее утро еще напоминало ночь, и сонный Симферополь еще кутался в темное одеяло, мы сложили рюкзаки у ствола морщинистого тополя. Женя с Семенычем пошли искать аргоробус, мы с Олегом занялись поисками пищи, Геракл, развалившись на рюкзаках, храпел на весь вокзал, Орфей целовал обетованную землю. Обогнув мощные колонны, мы, словно два заговорщика, приблизились к желанным автоматам, выдававшим горячий кофе и бутерброды с копченой колбасой. Удобно устроившись на высоких табуретах за круглыми столами, мы чинно пили кофе и изящно двумя пальчиками отправляли в голодный рот ароматную колбасу.

– Виктор, ах вы, недобитый польский князь, да вы опять едите, вам все мало, вот она барская потребность. Придется вам выписать таблетки от жадности, – накинулся на меня Андрей.

– Пожалуйста, потише, – говорил я, жуя жирную колбасу, – на вокзале могут быть, спящие люди, – заключил я и отвернулся от Андрея.

– Нет, вам не удастся меня обмануть, и я спасу вас от переедания, – сказал он и за шиворот стал оттягивать меня от стола.

– Опять насилие, – закричал я, проливая кофе.

Вдруг стол неожиданно поехал, отодвигаясь от меня и Андрея, и он, воспользовавшись паузой, выхватил мой родной бутерброд, ему было все равно, куда едет стол.

– Ага, испугались, хватит есть, троглодиты. Нас давно ждут кони, – шепотом заключил Женя, вынырнув из-под стола.

– Так ведь… – пытался сказать я.

– Так ведь бежать надо. Железный конь ждать не будет.

Погрузив вещи в автобус, мы ждали Андрея, и скоро я увидел в темное окно бегущую фигуру в тулупе и шляпе.

– Ну что, поехали, – запрыгнув в автобус и вытерев кофе с усов, сказал он.

Водитель закрыл двери, они издали свистящий звук, словно удар хлыста, и наш металлический конь понес нас по южному серпантину дорог. Черные силуэты деревьев мелькали вдоль дороги, а выше их крон громоздились расплывчатые глыбы холмов. Мне не верилось, что я нахожусь в Крыму, и темные картины за окном воспринимались мной, как декорации в павильоне, в котором погасили свет. Неожиданно темная дорога расширилась, словно веер, и аргоробус сделал остановку. Фары автобуса осветили хвост гигантской стрекозы, это был шлагбаум. Водитель вышел из автобуса и вошел в небольшой белый домик; чувство беспокойства охватило меня, словно аргоробус стоял на границе самой запретной и таинственной земли. С каким-то даже сожалением я смотрел на возвращающегося водителя, мне так захотелось, чтоб из грозного домика вышел римский легионер и грубо совершил таможенный досмотр. Но аргоробус уже давно несся по темной дороге, а я продолжал плыть в своем воображении. Вихревые потоки, срываясь с металлических бортов аргоробуса, закружили меня, и я уснул, ненадолго расставшись со своим воображением.

– Приехали, – закричал Женя, который был здесь не в первый раз.

Хмурясь от прилипчивого сна, я неуклюже двигался с тяжелым рюкзаком, опустив его рядом с лавочкой, я, усаживаясь, сладко задремал. Предприимчивый Женя устремился к автобусной станции, Андрей, щурясь, смотрел вдаль на горы, на которых расположились «пляшущие дома». Саша сладко тянулся, сжимая кулаки, Семеныч успел умыться у фонтанчика и, освеженный, щеголял перед нами, Олег что-то выяснял у Володи, и все наши действия и бездействия были наполнены ожиданием. Когда ясное алуштинское утро, опираясь на холмы, поднялось над нашими головами, то по сей день неизвестно, из чьих уст вылетели слова, что нужно идти пешком до лагеря «МЭИ».

– Да вам нести нечего. У вас вещички-то детские. Да вы что, издеваетесь?! – взревел отрезвевший Андрей.

– Андрей, нас много, и машин столько не найдем, – убеждал Володя.

– Да у меня картошки полтонны! Виктор меня так загрузил, что каждый шаг пяти стоит, – размахивая руками, кричал Андрей.

– Да, рюкзаки тяжелые, – сказал я.

– Пускай, пускай они идут, а мы остаемся. Я не вьючное животное. Мать вашу…

– Если транспорта нет, что вы предлагаете? Лучше с остановками идти, чем пребывать в неизвестности, – убеждал Володя.

– Виктор, ты у нас заядлый турист, тебе не привыкать, – шутил Олег.

– Хватит валять дурака, осталось каких-то сто шагов до моря, а они раскисли. И это наша краса и гордость, наши, так сказать, олимпийцы. А ну вставай, – закричал Женя и стал надевать мне на спину рюкзак.

Семеныч помог надеть рюкзак Андрею, при этом он смеялся своим неподражаемым гортанным смехом.

– От такого спорта кишки вылезут. Это Виктор спортсмен, а я старый алкоголик. Сломать решили дядьку Андрея. Куда идти-то?

– Всем в переход. Шагом марш! – издеваясь, скомандовал Женя.

Мы ненадолго погрузились в темный и таинственный переход, и, когда вышли на залитую солнцем поверхность, то мои сомнения улетучились, я шел по незнакомой мне Алуште. Ящики торговок преграждали нам путь, за ними белели одноэтажные домики, полные женщины визгливыми голосами предлагали помидоры, груши, яблоки, которые своим аппетитным видом насыщали наши глаза. Одна женщина, прижав руку к объемистой груди, раскрыв рот, не моргая, глядела на Андрея.

– А шо он в тулупе, це лето? – спросила женщина.

– Товарищ поезд перепутал, ему в Сибирь надо, но вы не волнуйтесь, мы посадим его на белый пароход и он окажется на Огненной земле, – быстро ответил Женя.

Торговки закудахтали разными голосами, а у одной от смеха покатился помидор, Андрей сделал смешную гримасу, похожую на улыбку, потому что все остальные эмоции были натянуты, как струны, под давлением тяжелого рюкзака. Лишившись «Арго», мы, словно аргонавты, выброшенные в пустыню, двинулись в путь пешим строем по извилистому серпантину алуштинской дороги. Геракл шел впереди всех, гордо вскинув голову, Женя с Семенычем были легковооруженными воинами, Володя с Олегом были похожи на копьеносцев, а мы с Андреем являлись тяжелой кавалерией, только в разобранном виде, потому что наших коней мы несли за плечами. Лента дороги, круто взлетая вверх, невидимой обрывалась на вершине холма, слева стояла неизвестная усадьба, скрытая прохладной тенью молодых раскидистых тополей, маняще зазывая нас в свои чертоги. Крымская парная раскалила мое тело так, что я постоянно чувствовал, как ремни рюкзака врезаются в мои трапециевидные мышцы все глубже и глубже.

Мне казалось, что солнце сидит на каком-нибудь буром холме и горизонтальными лучами обжигает все вокруг.

– Смотри, как идет Андрей, – сказал Володя.

Я остановился и, повернувшись, посмотрел вниз, Орфей нагибаясь под тяжестью рюкзака, использовал все четыре опоры, но, очевидно, достигнув обетованной земли, он знал, за что борется.

– Наш потомственный иноходец, – пошутил я.

Петляя по улицам города, аргонавты увидели чудесный сад, там они обнаружили спасительные автоматы с родниковой водой. Рюкзаки на время слетели с покрасневших плеч, и газированные потоки полились в сухие рты и на шашлычное тело. Резные лавочки, ряды постриженных кустов, бесстыдно распустившиеся сочным цветом георгины, все это мелькало перед нашими усталыми глазами, когда мы шли по красным, песчаным дорожкам, кланяясь каждому фонтанчику. Покинув чудесный, спасительный сад, мы, словно колобки, наполненные водой, скатились вниз с нагретой солнцем горы на бетонный причал. Я смотрел вниз на прозрачную, морскую воду и, шалея от близости каменистого дна, словно пришелец, вдыхал полной грудью теплый, соленый воздух.

– Дошли, дошли, – с облегчением и радостью сказал Андрей.

Мы опустили рюкзаки и сумки на бетонный причал и, как истинные аргонавты, вглядываясь в голубое море, пытались увидеть свое будущее.

– Ну, как тебе море? – поинтересовался Володя.

– Я просто забыл, какое оно красивое и необъятное, но сейчас ко мне вернулась память, – окинув побережье взглядом, ответил я.

– Семеныч, узнаешь родные места? – улыбаясь, сказал Женя.

– Давайте сделаем снимок, это начало нашего путешествия, – предложил я.

– А ты романтик, Виктор. Господа морские офицеры, на причале становись! – нахмурив брови, закричал Женя.

И на неизвестном причале, где лежали рюкзаки и сумки, аргонавты расположились в ожидании фотографического чуда, когда полоска света, съеденная диафрагмой, преобразится в вечность навсегда застывшей жизни. Установив свой фотоаппарат «Любитель», я уловил в квадратном окошке нужное изображение и, взведя лапки рычажков вверх, зафиксировал десятисекундную задержку, после чего, нажав звездочку вниз, кинулся к друзьям. Но, к сожалению, вместо бесконечности я оставил объектив на нуле, так в спешке и волнении родилась первая фотография.

– Слушай, а в какую сторону нам идти? – спросил я.

– Видишь вон тот белый домик. Это наш маяк, к нему и пойдем, – объяснил Володя.

– Андрей, ты видишь белый домик? – подшучивал я.

Орфей щурился, натягивая пальцем нижнее веко, но разглядеть из-за слабого зрения ничего не мог.

– У меня все расплывается, – раздраженно сказал Андрей.

– Вот туда и пойдем, – сказал я, сильно хлопнув его по рюкзаку.

Минуя пляжи прибрежных санаториев и турбаз, мы шли, завидуя загорающим, вальяжно устроившимся в полосатых шезлонгах. Когда мы прошли последний, роскошный пляж турбазы, ровная дорога закончилась, и наши воинственные ноги ступили на коварную гальку. Серая нитка нашей легендарной дороги тянулась между грозными валунами, а иногда между морем и отвесной стеной холма. Солнце плыло над морем, стремясь в голубую высь, наши остановки становились все чаще и чаще, и, сильно измотавшись на очередном привале, я переправил часть банок в рюкзак Андрея. Единственной опорой были секции для палатки, которые при ходьбе все глубже втыкались в коварную гальку, но жара и усталость не позволяли этого осознавать.

– Виктор, мы легче вас, и поэтому я предлагаю разделиться. Мы произведем разведку и подготовим место к вашему прибытию. Вы можете идти в среднем темпе, да, кстати, ты не отдашь мне свои секции? Мы повесим на них сумки, что значительно ускорит наш путь, – заключил Женя.

– Возьми, – ответил я и протянул ему трубки.

– Мерси, – сказал Женя и, словно играя тростью, удалился к своей группе.

Просунув секции через ручки сумок, Саша и Женя положили их на плечи, после чего они зашагали так, словно у них появилось второе дыхание, было видно, что Семеныч с Олегом еле поспевают за ними. Привал для нашей тяжелой троицы затянулся, но мы не спешили, даже когда четверка аргонавтов во главе с Гераклом скрылась за нависающим над морем бурым холмом.

– Надо идти, а то солнце подымется и будет еще трудней, – сказал Володя.

– Ты как, жив? – спросил я у Андрея.

– У меня не спина, а сломанная этажерка. Володя, кто вообще предложил идти пешком?

– Андрей, но теперь никуда не денешься, надо идти, – ответил Володя.

Окончив привал, мы, как тяжеловооруженные войска, устремились за нашими разведчиками, чтобы принять бой на обетованной земле за благоуханное, райское место. У Володи был небольшой рюкзачок и две сумки; бойко подергивая плечами, он шел впереди, Андрей, поскрипывая, шел за ним, а я замыкал нашу кавалерию. Шагая по гальке, создавалось ощущение, словно в каждой ноге находится погремушка, солнце щедро выдавало нам жаркие оплеухи, и наша тяжелая кавалерия делала остановки, пройдя определенное количество шагов. В такие короткие передышки Володя просто прижимался спиной к очередному валуну, а мы всякий раз снимали рюкзаки, умывали лица и разминали взмыленные спины.

– Вот это для мужчин, рюкзак и ледоруб, – подшучивая, напевал я.

– И нет таких причин, чтоб не вступать в игру, – подхватил Андрей и устало стихнул.

Володя только усмехнулся, и песня, недружно подхваченная, осталась, как ненужная тяжесть на дороге. На одном из поворотов я обогнал выдыхающегося Орфея, который явно сбавил в темпе, а Володя по-прежнему был лидером гонки.

– Виктор, скажи, чтоб он не рвался. Пусть равняется по нам, – крикнул раздраженный Андрей.

– Володя, ты можешь не бежать. Ты нас загонишь, – кричал я.

И наш оруженосец на мгновенье сбавлял свой шаг, но словно невидимый вражеский стрелок всаживал ему пулю в одно место, и Володя вновь ускорялся. Серая нитка раскаленной дороги уменьшилась наполовину, но недосягаемый белый домик так и не приблизился.

– Все, как хотите, пока я не поем и не отдохну, с места не двинусь. Мы приехали, отдыхать, а не пахать, – сказал я.

– Я согласен, чего ты нас гонишь, как последних рабов на плантацию, – сказал Андрей и сбросил с плеч рюкзак.

– Виктор, а что мы будем есть и как приготовим? – спросил Володя.

– Приготовим картошку с тушенкой. Я буду чистить картошку, а вы найдите воду и дрова.

Море, слегка волнуясь, разбивало зеленоватые волны о бурые валуны, где-то, не очень высоко, над нами смеялась белая чайка. На вершине холма стояли домики полубочки, на турбазе царила сонная тишина, и Орфей, словно римский лазутчик, подосланный отравить колодцы, незаметно набрал воды в пластмассовую канистру. Спускаясь по бетонной лестнице, он оглядывался назад, очевидно, опасаясь погони, но местные легионеры спокойно спали, наслаждаясь отдыхом. И Орфей, натягивая нижнее веко пальцем, беззаботно любовался роскошной панорамой моря. Рядом находилась пристань, а на ней работал кран, южные труженики активно занимались своим делом, очевидно, они строили бетонный волнолом. Удобно устроившись у подножия холма, я сидел на рюкзаке и чистил картошку, примус мы решили поберечь для лучших времен. Володя разжигал костер из обломков сухого дерева, выброшенного когда-то морем на каменистый берег. Андрей налил в котелок воды, и я побросал туда белый граненый картофель; поднявшись в полный рост, я сладко потянулся, вытянув взмокшие руки вверх.

– Андрей, где ты брал воду? – спросил я.

– Как подниметесь наверх, так увидите узенькую дорожку, ведущую вглубь кипарисов, а за ними серенький домик.

– Мы пойдем, умоемся, а ты последи, пожалуйста, за картошкой, – сказал я.

Шагая через ступеньку, я поднимался по лестнице и смотрел сверху, как Орфей разлегся на теплых камнях, положив ногу на ногу, свой тулуп он свернул и подложил под голову, серую шляпу он сдвинул на лоб. И сейчас он был похож, больше всего на ковбоя, который отдыхал после длительной скачки. В тенистой прохладе густых кипарисов мы ненадолго сняли желтые латы солнца; обливаясь холодной водой, мы так увлеклись, что скоро весь каменный пол был залит серыми лужами. Удовлетворенные, мы медленно спускались к нашей стоянке, волны разбиваясь о валуны, белыми брызгами падали к ногам отдыхающего Орфея. Увидев мои ноги, он жестом вытянутой руки указал на котелок, я ловко вскрыл банку и вывалил мясо с жиром в кипящую воду. Тщательно перемешивая картофельную массу, я услышал, как Андрей и Володя зазвенели ложками о миски.

– А хлеб кто-нибудь нарежет? – спросил я.

Володя достал половинку дарницкого хлеба и отрезал три квадратных куска. Орфей, улыбаясь, подставил мне свою миску, и я выстроил в ней остроконечную гору, по которой растекался горячий жир. Я очистил луковицу и разрезал по длине зеленые огурцы, все это я положил в миску и рядом поставил солонку. Каждый уселся на своем рюкзаке, и мы основательно наполнились калориями, наши жадные желудки отяжелели, и мы, как трутни, сползли с рюкзаков на теплую гальку. Приятно было смотреть, что кто-то работает, а ты лежишь и отдыхаешь. Белая чайка, подавившись от смеха, кружила над нами, ее тонкий язык с завистью слизывал слюну с голодного клюва. Я отломил кусок черного хлеба и закинул его в голубую высь, чайка спикировала на мой подарок и, благодарно взмахнув крылом, улетела на гору. Зеленоватые краски моря несли успокоение и нежную безмятежность, белые, веселые брызги заигрывали с нами, зазывая, окунуться вглубь морских волн.

– Может, искупаемся? – предложил я.

– Я согласен, – улыбаясь, ответил Андрей.

– Только, давайте недолго, – сказал Володя.

– Ты так говоришь, словно нас работа ждет, – сказал я, освобождаясь от нагретых солнцем вещей.

Обходя валуны, обросшие зелеными, короткими водорослями, я осторожно ступал по угловатому, каменистому дну. Волны раскачивали меня во все стороны, а острые ребра камней вынуждали двигаться в ритуальном морском танце, словно море испытывало каждого первенца, посвящая в свои законы. Когда я зашел почти по грудь, волна, подхватив меня под мышки, сорвала со дна и понесла в голубых объятьях.

– Вода – чудо, – задыхаясь, закричал я.

Володя, завистливо двигая скулами, немного поколебавшись, стал раздеваться. Андрей, выпячивая грудь, вошел в море, но, сделав пару шагов по скользким камням, рухнул в коварные волны. Тряхнув мокрым хвостом волос, он рывками поплыл на меня, а поравнявшись со мной, с одобрением подтвердил мои слова.

– Да, хорошо.

Осторожно миновав валуны, к нам присоединился Володя, и ласковое море укачивало нас троих на прозрачных и зеленоватых волнах. Насладившись морскими ласками, я первый медленно вышел на раскаленный берег, но ног я не чувствовал, словно что-то несло меня, в голове приятно шумело, а мокрую грудь сжимали нежные невидимые щупальца.

– Да, море приятное, – вздыхая, сказал Володя.

Он вышел из моря последним и, потирая волосатую грудь, довольный улегся на свою одежду. Наслаждаясь отдыхом и вглядываясь в размытую даль моря, я ни на секунду не отрывался от реалий тяжелой, походной жизни. Взглянув сонливым взглядом на наши тяжелые рюкзаки, у меня неожиданно мелькнула шутливая мысль.

– Будем собираться? – спросил я.

– Да, пора, – тихо ответил Володя.

– Володь, тогда твоя очередь сходить за водой, мы уже ходили, – сказал я.

Володя взглянул на вершину холма и, вздохнув, согласился. Одеваясь, я проследил за нашим водоносом и, когда он скрылся с глаз в тени кипарисов, я спровоцировал Андрея.

– Андрей, давай ему в рюкзак пару камушков подложим, чтобы не очень рвался вперед.

– Давай, – согласился Андрей, оценив вкус провокации.

Вдохновленный мной Орфей, уверенно расшнуровав рюкзак, приступил к закладке волшебных камней.

– Да, куда ты столько суешь, – спохватился я, – он же почувствует.

– Нормально, теперь он от нас не убежит, – злорадствовал Андрей.

Володя принес канистру холодной воды, и мы с Андреем выпили по глотку за успех дела. В два приема забросив на спину станковый рюкзак, я смотрел, как Андрей помогает Володе, он заботливо расправил ремни и примостил круглого дружка на испытательную спину.

– Что-то тяжело стало, – прогибаясь в спине, сказал Володя.

– Так ведь поели, – хитро закручивая ус, сказал Андрей.

– Да и солнце еще жарит в два раза сильней, – поддержал я.

– Да, ну ладно, – согласился Володя.

Вдохновленный Орфей лихо закинул на спину свой рюкзак и освободил удивленного Володю от канистры с водой. Он, бодро вскинув голову, словно окрыленный Икар, легко зашагал по коварной гальке с чувством выполненного долга. Волшебные камни, ниспосланные нам богами свыше, сделали свое дело, и взмыленный Володя нес эту небесную кару на радость в душе хохочущему Орфею.

Волшебство помогло Володе уловить наш ритм тяжелой кавалерии, и его бывшая прыгучая поступь стала такой же крепкой и могучей, как наша. На коротких остановках он, как и мы, выполнял ритуал тяжелого аргонавта, снимал круглого дружка, купал в море голову и разминал затекшую, взмыленную спину. Орфей ликовал и от этого переносил свою тяжесть гораздо легче, тяжеловооруженный спартанец Сизиф больше не совершал губительных для нас рывков, но мне стало жаль Володю, что он взмыленный, как мы, несет зря ненужную тяжесть. Белый дом неожиданно вырос, и наша дорога по побережью окончилась, мы сделали привал, и я открыл Володе волшебную тайну.

– Володя, труден труд Сизифов?

– Да, – сказал он, обмывая морской водой лоб.

– Выкинь камушки из рюкзака, – осторожно сказал я.

– Да вы что, обалдели! – вскричал он.

– Зачем сказал, опять рваться будет, – сказал Андрей, обмывая морской водой грудь.

И как только все чары были сняты с Володиной спины, он бойко зашагал по асфальтированной дороге, словно хотел оставить Сизифову славу на морском побережье. Остроконечные кипарисы и высокие тополя взяли нас под прохладную защиту, лагерь «Днепрорамзэс» расположился на изгибе морского побережья. Широкая, бетонная дорога, возвышаясь над морем, округляла острый изгиб, по ее краю шел металлический бортик, а вечером, как показалось мне, она вполне могла сойти на пристань, для романтических свиданий. Мы шли по ровным дорожкам в глубокой тени, от усталости я не мог понять, что у меня тяжелей, голова или рюкзак, изящно изогнутый мостик забрал мои последние силы. Я остановился на границе прохладного сада, мне очень не хотелось, выходить из спасительной тени, о, если б тень могла поглотить меня, как черная дыра, я был бы счастлив. Но дух аргонавта подсказывал мне, что я должен выйти навстречу желтому циклопу, и мы вышли на залитый солнцем пляж. Мои тяжелые, отчаянные шаги, наконец, закончились, и ребристая крыша навеса приняла нас в свои топчанные объятья. Сизиф, освобожденный от оков, отправился на поиски передовых аргонавтов. Мой синий, станковый рюкзак стал мне ненавистен, и, чтобы сбросить его психологическую ношу, я увидел спасение в море. Отмокая в воде, я смотрел на берег, словно моллюск, сквозь щель своей раковины, и тут я почувствовал, как безразличие ко всему схватило меня за горло.

– Выходи из воды, я нашел их, – закричал с берега Володя.

Возвышающийся холм находился рядом, где оканчивался спасительный навес, бетонный бортик преграждал нам путь, и, сбросив на него рюкзак, я с овладевшим мной безразличием смотрел на машущих сверху Женю и Сашу.

– С меня хватит, осталось совсем ничего, подняться на пятый этаж и там умереть, – возмущался я.

На вершине холма рос изогнутый дуб, и вот с корней этого благородного дерева сошел могучей поступью Геракл, он безмолвно закинул на мускулистое плечо тяжелый рюкзак и, словно Тесей, овладевший летучими сандалиями, стал быстро подниматься вверх, за что я ему был очень благодарен. Но Геракл не забыл и своего лучшего компаньона Орфея и оказал ему дружескую помощь в нелегком подъеме. Площадка, на которой разместились аргонавты-разведчики, изгибалась под углом тридцать градусов, две дороги делили ее пополам, мое внимание привлек ровный участок сухой земли, вплетенный в верхнюю дорогу. Я обошел Семеныча и Олега, они лежали на белых плотиках, созерцая голубое море, улыбаясь, я представил их безмятежный сон под веселым углом. Вокруг нашего формирующегося лагеря росли низкорослые, кругловатые по форме ивы, молодые дубки, цепляясь корнями за гору, были причудливо изогнуты. Сухие, желтые стебли покрывали выжженную солнцем каменистую землю, они помогали южным туристам разжигать костер. Я собрал брезентовое ложе и установил его на ровное место, свой рюкзак я положил рядом с самой высокой на нашей площадке ивой. Сухие, золотые стебли окружали мое ложе, и я, словно новый римский диктатор, лежал, окидывая взглядом вверенный мне лагерь и все окрестности морского побережья. И растущая рядом ива вдруг наклонилась ко мне, словно опахало, и моя голова, увенчанная солнечными золотыми лаврами, значительно отяжелела. Справа от моего ложа чуть ниже, словно мой телохранитель, расположился Орфей в моей одноместной палатке, она, как кость в горле, стояла на пути второй дороги. Главная дорога шла через нашу стоянку, а за водой все туристы ходили в лагерь «Днепрорамзэс», поэтому каждый раз очередной незнакомец с разбегу попадался в упругую брезентовую сеть, установленную коварным Орфеем. Когда это происходило, Орфей хитро закручивал ус и говорил:

– Хорошо.

Почти на краю обрыва стояла четырехместная палатка, вокруг нее лежали вещи, сумки и кульки с крупой. Семеныч всем предлагал отведать резиновой каши, Саша, Олег и Женя смеялись над рассказом Андрея о сизифовых камнях. Среди нашей компании находился знакомый Жени, он, не встретившись со своими друзьями, присоединился к доблестным аргонавтам. Игорь был интеллигентный молодой человек, аккуратно выбритый и подтянутый и сосредоточенный на своих никому не известных планах. Находясь на возвышенном месте, мой диктаторский глаз, в отличие от лагерных воинов, видел панораму пляжа, как на ладони, и эта перспектива мне нравилась. Сытный обед влил в нас новые авантюристические силы, и наши усталые и неакклиматизированные тела и сдавленные жарой головы устремились на ознакомление с лагерем «МЭИ». И, взяв в руки диктаторский жезл, я в сопровождении телохранителя Орфея и грозного воина Геракла, а также младшего брата Сизифа, отправился к местным легионерам, доверившись хитроумному разведчику Жениилу. Медленно спускаясь с горы, мы шли, радуясь тому, что оккупировали новый, богатый всякими соблазнами, как нам казалось, южный край. Спустившись к морю, мы пошли вдоль узкого побережья, на подходе к лагерю мы увидели торчащие из воды бревенчатые сваи, всего их было семь, это было сакральное число, и я в душе порадовался хорошему предзнаменованию. Еще немного шагов, немного волнения – и мы ступили на желанную землю, точнее на закованный в бетон берег с которого я сразу увидел зубчатую башню, возвышающуюся над благородными кипарисами. При входе в лагерь вы обращали внимание на эллинг, я бы даже назвал его мини-эллинг, это сооружение с иллюминаторами напоминало старый утюг, на верхней ее части высилась белая половинка башни с прямоугольными бойницами. За эллингом стоял прямоугольный, белый домик, над плоской крышей которого закрепилась синяя труба с развевающимся флагом «ОСВОД». Лагерь «МЭИ» был разбит, между двух зеленоватых гор, словно оркестр в акустической яме, и поэтому все музыкальные звуки разносились по всему морскому побережью. Войдя через центральный вход, я обратил внимание на беседку, вокруг которой росли кусты, за беседкой лежали спортивные маты, стояли штанги, гири, высится турник и гимнастические брусья, баскетбольная площадка с резиновым покрытием заключает спортивную зону. Границей спортивной площадки является бетонная лестница, ступени которой описывают полукруг. Поднявшись по ним, вы попадаете в цветочный парк, поднявшись повыше, оказываетесь на площадке, где теннисные корты, поднявшись еще выше вас, встречают домики-полубочки, а за ними извивается пьяная лестница, история которой хранит печальные воспоминания. Если продолжить движение по правой части лагеря, то вы непременно наткнетесь на студенческий туалет, запах которого, словно слезоточивый газ, бил вам в нос. В центре лагеря находилась площадь, выложенная мощеным камнем; немного поморщив нос, вы попадали в кооперативное кафе. Крутая лестница, описывая полукруг, заканчивалась незамысловатым домиком, на ступенях выстраивалась очередь к желанному окошку. Вся эта конструкция нависала над площадкой с высокими столиками, под площадкой домика на подвесной полке стоял телевизор, показывали типичный западный боевик, это облегчало жаркое ожидание. Дальше по правой стороне тянулся ряд брезентовых шатров, а повыше петлял серпантин южной дороги. В противоположность правой стороне, левая начиналась «аллеей любви», пять рядов гладких, бетонных плит вели вас по замысловатому лабиринту и, пожалуй, это было самое прекрасное место в лагере. Слева за бортиком дороги росли стройные кипарисы, а справа шла стена, выложенная из овальных камушков, входя глубже в парк, вас затягивала лавочка под навесом, на которой, очевидно, было разбито не одно сердце. В середину аллеи вела причудливая лестница, по краю которой извивался змей-соблазнитель, льстиво высунув язык, и именно по этой лестнице спускались любопытницы, встречая теплый рассвет, замешанный на горячих ласках. Дальше высилась зубчатая башня, в которую можно было войти, а выйти с другой стороны, от нее шла крепостная стена, хранящая не одну любовную тайну. Неожиданно дорожка и стена обрывались, предоставляя полную свободу выбора. Ближе к центральному входу по левой стороне стояли теннисные столы, повыше шла волейбольная площадка с резиновым покрытием. «Аллея любви» являлась границей дискотечной площадки, круглый пятачок с маленькой сценой был танцевальной площадкой, вверх от площадки восходили ряды лавочек. Над последним, верхним рядом стоял белый домик с необходимой звуковой аппаратурой, выше располагался жилой одноэтажный корпус. Понимаясь выше по центральной дороге, вы обращали внимание на крутую лестницу, она вела под навес студенческой столовой, когда вы обедали, открытый зал приятно продувал южный ветер. Широкая асфальтированная площадь в центре лагеря разделяла столовую и студенческий туалет, прямо по центру за площадью, утопая в зелени, стояла беседка, в ней курили, назначали свидания и просто отдыхали. Добавим, что эти благословенные места, были воспеты не одним даровитым поэтом. Строки Александра Сергеевича Пушкина так и срываются с языка:

Кто видел край, где роскошью природы Оживлены дубравы и луга, Где весело шумят и блещут воды И мирные ласкают берега.

Или Волошин, какое самомненье:

И Коктебеля каменная грива, Его полынь хмельна моей тоской, Мой стих поет в волнах его прилива, И на скале, замкнувшей зыбь залива, Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

А Друнина, какая откровенность:

Я же дочерь твоя, Расея, — Голос крови не побороть. Но зачем странный край Одиссея Тоже в кровь мне вошел и в плоть?

Воистину этот сказочный край никого не оставил равнодушным, но оставим поэтов, они на славу потрудились. Потому что пытливый читатель мог бы смело упрекнуть меня в том, что я разбавляю свое нудное повествование поэтическими жемчужинами, к которым я не имею ни какого отношения.

И так наша оккупантская нога ступила на спортивную площадку, младший брат Сизифа интересуется, как мне понравился спортивный городок, а я слушаю его и подтягиваюсь на турнике. Орфей хмельной рукой поднимает двадцатичетырехкилограммовую гирю, Геракл, широко улыбаясь, хлопает ладонью спортивного коня.

– Послушайте, очевидно, вы забыли, зачем мы здесь? Мы пришли сюда на о-зна-ко-мле-ни-ё, – отчеканил сердитый Женя.

– Е, – возразил Володя.

– Ё, ё, Володя, и, вообще, Андрей, брось гирю, когда с тобой говорит старший по званию, ознакомился, брось, чего к ней пристал, любите обижать маленьких, а теперь все, идем на площадку к этим, – сказал Женя и стал махать в стороны руками.

Мы медленно поднимаемся по гладкой бетонной лестнице, ритмичная музыка разносится по пустым рядам, остроконечные кипарисы, словно занавес, расплываются в стороны, открывая нашим ненасытным глазам танцующих девушек в разноцветных купальниках. Они вскидывают колени, делают шаги, размахивают руками, словно ужаленные нашими захватническими взглядами. И группа аэробики превращается, превращается в наш первый гарем, принадлежащий только нам, как и все южные красоты, в которые мы вошли и душой и телом, как сказал поэт. Увидев бледнолицых аргонавтов, девушки весело улыбаются, а наши ненасытные взгляды заставляют их гибкие тела извиваться еще больше, горячий заряд взаимных чувств приводит в замешательство неистового Орфея.

– Ну что, возьмем их всех! – восклицает Андрей, втянув голову в плечи и согнув руки в локтях, словно краб.

– Нет, мой бедный друг, мы пойдем дальше, – усмехается Женя, раздвинув руки, как Андрей.

Окрыленные, мы вновь выходим на широкую дорогу, из столовой спускаются сытые студентки, они одеты в мини-юбки, шорты и легкие, прозрачные накидки. Навстречу нам, играя бедрами, в купальниках, состоящих из цветных лоскутиков ткани, спускаются длинноногие студентки-мулатки, они широко улыбаются, обнажая белые зубы. Справа по бетонной лестнице быстрым, прыгучим шагом спускаются девушки с теннисными ракетками, у одной девушки так красиво взлетает грудь, что у некоторых аргонавтов прерывается на время дыхание. Мы поднимаемся по лестнице к домикам-полубочкам, наш Геракл знакомится с одной дискотечной звездой, у нее длинные распущенные волосы, лицо непокорной красавицы, вулканическая грудь и упругие бедра танцовщицы. Форсируя знакомство, он пытается ворваться к девушке в домик, но красивая, загорелая рука останавливает распаленного Геракла, и он покорно следует за нами. Переполненные первыми впечатленьями, мы шли по морскому побережью, блуждая мечтательными взглядами по яркому горизонту. Возвращаясь на отдаленную стоянку, у некоторых аргонавтов возникали соображения изменить позицию лагеря и поселиться ближе к очаровательным амазонкам. Что можно сказать о пляжах, они были везде одинаковые, словно клавиши пианино, бетонные пирсы на расстоянии сорока метров друг от друга, устремлялись в море, на песчаном берегу стояли деревянные топчаны, скрытые ребристой крышей навеса. Впрочем, был и еще один пляж, нудистский, но об этом попозже. Поужинав, я улегся на свое диктаторское ложе, а отряд воинов во главе с Гераклом готовился к вечерней вылазке. Саша тщательно расчесывал пышную челку, а я мысленно облачал его в разные золотые латы. Наш беспокойный воин Орфей, жалуясь на лишения и тяготы нашей праздной службы, решил остаться со своим дорогим диктатором. В десять часов вечера, когда море загадочно потемнело, Геракл, приложив мускулистую руку к груди, неожиданно вскинул ее вверх и гордой поступью зашагал с горы, увлекая за собой отряд горячих добровольцев. В лагере «МЭИ» проходил конкурс «Мисс Алушта», из мощных колонок вперемешку с музыкой вылетали имена участниц, которые морской ветер разносил по побережью. Мой взгляд плыл по потемневшему горизонту моря и возвращался, перебирая огоньки дальних берегов, и снова уносился за горизонт, не знаю почему, но я мучительно пытался охватить все море. Вокруг нашего лагеря, словно по взмаху невидимой дирижерской палочки, запел хор цикад, и я подумал о том, как мне придется засыпать под назойливые, колыбельные песни. Теплая усталость гудела в моих мышцах, и все же я был рад и представлял свои новые приключения по южному краю. Кипарисы в лагере «Днепрорамзэс» вспыхивали то красным, то синим светом, оглушительные ритмы диско сливались со звонкими голосами юных девиц. И все же «МЭИ» стрелял мощней из звуковых диско-орудий, откровенно объявляя в паузах объемы загорелых красавиц. В мое морское мечтание временами вклинивался Орфей, он ходил на одном месте и протоптал бы, наверное, целый ров, который надежно бы защитил мое диктаторское ложе. Но этого не случилось, а жаль, каждый раз, когда сообщались данные девушек, Орфей замирал, словно алуштинский богомол.

– Виктор, я больше не могу. Сногсшибательные объемы, надо идти, надо идти, надо идти, – говорил он, теребя кончики красной ленты, туго стянувшей распущенные волосы.

– Не волнуйся, наш лагерь под надежной защитой. Иди и утоли свой голод, мой верный друг.

Счастливый Орфей, словно позаимствовав у доброго Тесея летучие сандалии, быстро улетел с нашей горы на всех парусах, ему вслед смеялся гомерическим смехом Семеныч. А я продолжал мечтать, вглядываясь в темносиние краски моря. Там, где оканчивался пустой пляж, бетонная дорожка полумесяцем обходила лагерь юных сердец, скрываясь за темными кронами вспыхивающих разным светом кипарисов. И, словно мыс Доброй Надежды, она была окончанием пляжной панорамы, на подмостках которой останавливался блуждающий взгляд.

Так вот, когда мое изнуренное походом тело прошло все стадии восстановления, мой зоркий глаз застыл, прикованный к мысу Доброй Надежды. Усаживаясь на ложе, как в гнезде, и опираясь на согнутые в локтях руки, я, словно орел, цепко следил за девичьей фигурой. А моя незнакомка, ни о чем не подозревая, облокотившись на металлический бортик, наклонив голову с распущенными волосами, смотрела в море. И я мгновенно почувствовал, что моей девушке очень одиноко в глубине вспыхивающих кипарисов. О, драгоценнейший мой читатель, все это время я плыл по волнам своих мечтаний и, нудно повествуя, ждал этой сцены, чтобы блистательно сыграть свою роль. Как прекрасен нетронутый девичий рай, к сожалению, в который мы входим не всегда с благими намереньями. Я долго наблюдал за ней, боясь, что она уйдет, но юная дева лишь меняла опорную, соблазнительную ногу и продолжала тонуть взглядом в море. И все же я никак не мог решиться, чтобы оставить диктаторское ложе и полететь к задумчивой деве, как царь Соломон к возлюбленной Соломите. Выдержав еще волнительную паузу, я понял, что мыс Доброй Надежды надолго приковал ее, как пушкинскую деву с черепком. И, верная мысу, она начинала нравиться мне еще больше, и время, которое так медленно ползло вместе со мной, вдруг стремительно понеслось с горы.

– Семеныч, ты знаешь… Я что-то залежался, хочу прогуляться по берегу. Я ненадолго.

И скоро песок между моей подошвой и бетоном скрипел, приближая шаг за шагом окрыленное хищными крыльями сердце к безмолвной деве. Приблизившись к мысу, я сбавил темп, делая шаг равнодушно прогулочным, что позволило мне мгновенно оценить свой выбор. Распущенные волосы спадали на черную облегающую грудь майку, темно-синяя юбка открывала мне стройную, бархатную ножку. Когда до девушки оставалось несколько шагов, то в мою сторону блеснули стекла очков, что вызвало некоторое замешательство в моих действиях, но, мысленно отбросив уродующие лицо очки, я увидел ровные и спокойные линии, и, как взъерошенная, напуганная птица, я успокоился от неожиданно блеснувшей опасности, и перья моей души вновь стали гладкими и горделивыми.

– Почему не на дискотеке? – прекрасно понимая почему, спросил я.

– Все это надоело, – словно продолжая длинный разговор, ответила она.

– Я вас понимаю, можно и в толпе быть одиноким, но лучше быть просто одиноким, чем одиноким в толпе. Не помню, кто это сказал, – на самом деле я прекрасно знал кто, но все же продолжал играть свалившеюся мне на голову роль.

Моя печальная дева посмотрела на меня и, сняв очки, убрала их в кармашек юбки.

– А вы откуда?

– Да вот с этой горы, – печально сказал я, придерживаясь ее настроения.

– У вас там палатка?

– Нет, у меня там царский шатер и целая армия, – мечтательно сказал я.

Вынув заколку, она собрала темные волосы в хвост, открыв аппетитную, загорелую шейку, и, поворожив шоколадными ручками в волосах, позволила мне любоваться пушистым, нежным профилем.

– Скучно здесь, только море и радует, – сказала она и потрясла темным хвостиком.

– Да это же легендарный край! Сколько судеб, надежд, печалей, разочарований толпилось и умирало здесь, – заговорил я с жаром, – да мы соприкасаемся с историей, дышим воздухом, замешанным на поэтической смеси, да мы должны радоваться, что ступаем по этой благословенной земле!

Ее глаза блеснули и как-то по-новому посмотрели на меня, и в этот момент я не знал сам, играю я или говорю правду.

– А как вас зовут? – осторожно спросила она.

– Девочка моя, разве в имени дело? Хочешь, зови меня Парисом, и я украду тебя, как прекрасную Елену, – копируя драматического актера, говорил я.

Она улыбнулась искренней улыбкой, и над уголками губ образовались красивые ямочки на щеках, изменив все ее лицо, и юный свет любопытства заиграл в чистых глазах.

– Меня зовут Тамара, можно Тома.

– Тамара, – многозначительно произнеся ее имя, заговорил я, – я согласен быть твоим демоном! А если серьезно? Можете звать меня Виталионти, а если просто, то Виктор. Ну, а если мы захотим оставить наши имена на камне, то можно написать так: «Здесь были Тома и Вита».

– Вы всегда такой веселый? – спросила смеющаяся Тома.

– К сожалению, да.

– Ой, музыка кончилась, вы извините, но мне пора. Вы приходите завтра на это же место. Я буду вас ждать.

– Дай мне лапку на прощанье, встреча, вот мое желанье. До скорого свидания, дивная Тамара. Желаю тебе поскорее уснуть.

– Нет, я сразу не усну, мы перед сном с подругой делимся впечатленьями, истории разные рассказываем, мы уже переросли лагерь, это последняя смена, больше мы сюда не приедем.

– Поэтому ты и грустишь?

– Отчасти да.

– Ну, беги, а то опоздаешь.

И моя девушка, вдруг глубоко вздохнув, словно ночная бабочка, упорхнула вглубь темных кипарисов. Взглянув на небо, мне показалось, что я нахожусь под гигантским колпаком звездочета, такого низкого звездного неба я давно не видел. Поднимаясь по тропинке нашей горы, мне казалось, что я приближаюсь к звездам, но как только я поднялся на гору, то сразу услышал, как доблестный страж Семеныч, посвистывая, храпел. Ему подпевал хор цикад, и, схватив невидимую дирижерскую палочку, я, размахивая руками, направился к диктаторскому ложу. Засыпая, последнее, что я увидел, это были белые штаны прожекторов, гулявшие над темно-синим морем. После столь пикантного конкурса аргонавты во главе с Гераклом отчаянно пытались сдаться в плен алуштинским амазонкам, но загорелые красавицы, верные лишь своим желаниям, не пожелали их брать в плен, а «морские девы», разбросанные вдоль побережья, им не понравились. Поздно ночью с опущенными мечами отряд возвратился в лагерь, они заняли всю ширину площадки, уснув на походных плотиках, под немыслимым для меня углом.

Пятнистое утро теплыми руками, словно морские раковины, открывает мои глаза. Мое зеленое, ивовое опахало, словно насмехаясь, отбрасывает пятнистую тень в противоположную сторону, и я в диктаторском гневе уже готов отдать приказ об использовании его на дрова. Но, неожиданно расплывшись в моих глазах, опахало осталось не наказанным, а там, где бетонные щипцы сжимают море и берег, мой ненасытный глаз тщательно перебирал, словно рис перед варкой, плескавшихся в ярких зеленоватых волнах веселых девушек.

Среди которых, возможно, была и моя девушка, но нет, нет, нет, скорее всего, она сидела на сухом деревянном топчане, отшлифованном загорелой шкуркой, и прилежно писала письмо, расположив тетрадку на сомкнутых загорелых коленях. Это на нее больше похоже, я так и вижу, как она во время пауз качает ножкой и дует на кончик авторучки, поднесенной к нежным губам. Пробуждение аргонавтов на нашей горе временно прервало шлейф моих сладостных видений и, возвращаясь к диктаторским обязанностям, я решил отдать приказание приготовить завтрак, но после блистательной ночи на подмостках лагеря «Днепрорамзэс» я обнаружил пропажу голоса. И теперь, когда, казалось, я приблизился к моей юной деве так близко и, словно восточный сказочник, увлек ее своим сладкозвучным голосом, и оставалось только поймать ее в жаркие объятья, какой-нибудь южный верблюд, ведь спал я все-таки на тропе, в поисках колючки наступил на спящего вещателя, раздавив хрупкую погремушку моего всесильного голоса.

– Теперь он нам не соперник, его лишили голоса, так что он обезоружен, – злорадно заявил Андрей, слушая мое беспомощное шипение.

– Нет, это просто акклиматизация в тяжелых формах, – иронизировал Женя.

– Виктор, ты же спортсмен, где твоя закалка, только приехали, а он слег, – посмеиваясь, сказал Олег.

Да, да, да, мой дорогой читатель, я бессовестно заболел, но именно эти первые дни явились расцветом моего диктаторства. И, властно руководя приготовлением завтрака с диктаторского ложа, я отпускал красноречивые жесты, окутанные веселящим всех шипением. Женя, наш главный повар, решил приготовить манную кашу, уверяя всех, что это быстро и питательно. Он, словно шаман, крутился вокруг «шмеля» с незакипающеи кастрюлей, отгоняя при этом мастера каши Семеныча. Волшебный примус, захлебываясь от зноя и пыли, не слушался чародейских заклинаний царского повара, пытавшегося извлечь магический огонь. И тогда я, издавая злое, голодное шипение, повелел добыть огонь древним способом, в двенадцать часов желтые языки огня слизывали кипящие капли с закопченной кастрюли, подрагивающей на бурых камнях, и наш запоздалый завтрак, переходящий в обед, наконец, настал. Медленно поднявшись с диктаторского ложа, я первый наполнил глубокую миску жирным густым супом. Обжигаясь и хлюпая, верные мне аргонавты наполняли питательной смесью спартанские желудки. Я надеялся, что горячий суп вернет мне венценосный голос и что я вновь, как райская, сладкозвучная птица, буду разливаться коварными трелями, но, к сожалению, чуда не произошло, нет, не произошло. Крутившийся вокруг очага Семеныч сообщил, что второе блюдо готово, и, не дав остыть горячим жирным ртам, мы продолжили затянувшеюся царскую трапезу. Я вновь первый наполнил диктаторскую тарелку картофельно-мясным блюдом и гордо, с несколько болезненной поступью, поднялся к ложу. Второе блюдо смогли съесть только искушенные в трапезе аргонавты, после чего главный повар Женя заявил:

– О, други мои, если мы все дни будем так пиршествовать, то наш «провиянт» скоро кончится. Ура!

Попивая чай, мое сытое шипение уже воздавало хвалу алуштинскому краю, а ненасытные глаза обыскивали пустой пляж.

– Послушайте, мои ненасытные други, нам нужно сходить к местным купцам и пополнить съестные припасы, – весело сказал Женя.

– Я согласен, но «сухими» жить нельзя. Кувшин красного холодного вина ускорит ток в нашей крови, и обновленные силы помогут совершить новые подвиги! – гордо сказал Геракл.

Браво, Геракл, мысленно воскликнул я, ты достойный сын Греции, но, к сожалению, твои речи всегда расходятся с делами. В четырнадцать часов, когда я лежал на диктаторском ложе и терпел невыносимую болезнь, ниспосланную мне богами свыше, как великому Цезарю (эпилепсию), небольшой отряд бодро устремился к южным купцам. Мой телохранитель Орфей маялся на солнцепеке, и я больше не мог наблюдать, как он мучается вместе со мной, переживая невыносимую болезнь.

– Послушай, оставь меня солнцеликой озорнице, которая щекочет мне тело прозрачной золотой рукой. Ты можешь идти туда, где эта рука оставляет на молодых, гибких телах золотые следы и где море… – но Андрей не дал мне договорить, вернее, прошипеть свой монолог.

– Хватит, я не буду терять время на твои мазохистские издевки и отправлюсь немедленно, чтобы увидеть все собственными глазами, – отрезал он.

Стянув потуже хвост волос, он надел коричневую шляпу с лихо загнутыми полями и, находясь в красных шортах и сандалиях, накинул на плечи овчинный тулуп. И скоро его всеядная душа устремилась в мир эротических фантазий. Воинственно прошагав по побережью, он пересек границу нудистов или, как их еще называли, «нудных». Но мерещившиеся колокольные груди и пышные бедра на сей раз ускользнули от всеядного гурмана и, желая увидеть удивительное, он сам вызвал удивление на заполненном одними голыми парнями нудистском пляже. И после горестного возвращения, метаясь по лагерю, Орфей в раздражении обозвал нудистский пляж клубом «голубые устрицы» и, сняв тулуп с взмокшего тела, повесил его на проклятое мной опахало. Капли пота текли по его красной груди, и он с досадой говорил о том, что ему обещают одно, а он видит другое. Шутя, я заверил Андрея, что на пляж пригонят нудистских рабынь в ближайшие дни, и после моих слов он задумался. Весь солнечный день, включая и обед, я провел на царственном ложе, читая о мудром Сократе. А в нашем лагере шла повседневная воинская жизнь, аргонавты ходили за водой, рубили дрова, разводили костер, повара готовили обед, а светлейшему диктатору обещали танцы диких алуштинских амазонок. В десять часов вечера, надев «царские одежды» в южном стиле, я в сопровождении двух приближенных, главного повара Жениила и могучего Геракла, отправился в путь на вечернюю церемонию (дискотеку). Посетив одну девичью келью, нас скромно угостили чаем и местными лепешками, наши студенточки несколько взволнованно готовились к танцам, а разговаривая о своих делах, поглядывали на молчаливого диктатора. Женя шепотом интересовался о моем выборе, но я не видел той, которая полностью сосредотачивает мужской взгляд, превращая мужчину в охотника. Пока мы сидели и чинно пили чай, наш Геракл слетал к дискотечной «богине» и, обнаружив ее танцующей на диско-сцене, разочарованный, вернулся к нам. Если описывать студенток, у которых мы были в гостях, то все они были в «гётевском стиле», каждая была хороша лишь отдельной гармоничной частью. Равнодушие, с которым я вхожу на дискотеку, отлично меня маскирует, мои приближенные покидают своего диктатора, и я направляюсь в царскую ложу. Расположившись в середине седьмого ряда, я наблюдал, как горлодер диско-жокей, ухая, пухая, гикая, объявлял очередную песню, а затем, отпрыгнув от микрофона, извивался вместе с двумя танцовщицами под оглушительные звуки диско-орудий.

Танцовщица, с которой познакомился Геракл, имела популярный успех среди местных атлетов, и поэтому мой воинственный друг решил не тупить меч из-за красотки. Мне же Геракловы страсти совсем не мешали любоваться девушками; одетые в рубашки с коротким рукавом, завязанные на узел, и пикантные, джинсовые шорты, они, извергая волнистые движения животом, играли пышными грудями, на которых прыгало несколько разноцветных бус. Плотно набитая танцплощадка восторженно их приветствовала, не отрывая глаз от сцены, толпа свистела, кричала и размахивала в воздухе руками, реагируя на каждое движение диско-дев. Не знаю, кто больше получал удовольствие, танцующие студенты или зрители на рядах, но ясно было одно, что идет мощный заряд от сцены и к тем, и к другим. Два местных легионера, одетые, как десантники, в гимнастерки и береты, подергивая плечами и руками, каждую минуту делили танцующий круг диагональными взглядами. Стражи порядка уверенно протискивались сквозь танцующих, ища нарушителя, как любимую девушку. И мне показалось, словно они хотят создать конфликтную ситуацию, чтобы скомпрометировать мою светлейшую особу на вечерней церемонии. Но мои приближенные поспешили рассеять одинокие думы появлением с двумя очаровательными девушками. Оля с Ириной были одного росточка, слегка полноватыми и непоседливыми девушками, ищущими приключений без особых драматических последствий для своих неприкосновенных личностей. Характеры у них были разные, Оля несла в себе грустную сосредоточенность и общалась с вами, держась за нее одной рукой. Ирина, пряча истинные чувства под улыбающейся лисьей маской, смотрела на вас откуда-то изнутри осторожным взглядом, опознавая в вас друга или врага. Вечерняя церемония подходила к концу, мои приближенные танцевали с представленными мне особами, а я, меняя положение головы, примерял взглядом на остроконечные кипарисы, рассыпанные в ночном небе яркие звезды. По окончании каждой дискотеки в «МЭИ» по старой традиции студенты, обнявшись, пели гимн лагеря, правда, пели, естественно, не все, но кто не пел, тот с удовольствием обнимался. В двенадцать часов ночи раненые осколками диско-снарядов, разгулявшиеся студенты отходят ко сну, а гостей местный военачальник в дружеской форме просит покинуть лагерь. Студентки в «гётевском стиле», шатер которых мы посетили, пригласили нас на ночное купание. После горлодера диско-жокея, а для меня лично погонщика диких лошадей, черный бархат спокойного моря с трепетавшей по краям белой пенистой бахромой нес мраморное успокоение душе. Спустившись по бетонной лестнице, мы пошли по отшлифованной гальке, и каждый шаг звучал, словно кто-то рассыпал рис, и только волноломы, словно огромные щипцы, зловеще поблескивали в ночном море. Наши гётевские спутницы, медленно сняв одежды, нагими телами разорвали черный бархат моря. Невдалеке выкупались и мы, но чья-то невидимая рука сомкнула притаившиеся щипцы, и все мы стали жертвами патрулирующих пляж местных легионеров. Вооруженные факелами (фонариками), они не без удовольствия засветили мечущихся в предательски прозрачном море гётевских богинь, нарушавших табу на ночное купание в лагерной зоне. Укрываясь махровыми полотенцами, опустив мокрые головы, девушки послушно слушали нотацию местного предводителя, окруженного улыбающейся свитой. И вот когда я надел свои «царские одежды», грубая охрана приблизилась к нам, очевидно ожидая физического сопротивленья. Он сразу обратился ко мне, почувствовав во мне родственную предводительскую душу.

– Вы, знаете, что запрещено ночью купаться в лагерной зоне?

– Вы знаете, к сожалению, нет, а что действительно нельзя купаться?

– Вы должны соблюдать лагерные законы, иначе вас не будут пускать на территорию.

– Вы знаете, мне говорили, что море не имеет границ, что оно бескрайне, но теперь я понял, я заблуждался. Мы примем все меры, можете не волноваться, а теперь прощайте!

– Подождите, какие меры, – запыхтел предводитель, – где ваши палатки? Нельзя заселять территорию лагеря, мы их срежем.

– К сожалению, наш лагерь расположен далеко от столь чарующих мест, и это жаль, но мы чтим земельные границы, впрочем, как выяснилось, теперь будем чтить и водные.

– Где вы работаете?

– Какое это имеет значение, мы все здесь забыли о работе, море раскрепостило нас.

– Послушайте, я не собираюсь писать вам телеги на работу.

– О чем мы с вами говорим, посмотрите какая ночь…

– Нет, вы скажите, где вы работаете? – настаивал предводитель.

– Ну, если вы так настаиваете, то в Министерстве легкой промышленности.

Наступила пауза.

– Ну, вы же взрослый человек и все прекрасно понимаете. Учтите, если вы расположились рядом с лагерем, то я вам гарантирую неприятности с лесниками и пограничниками, – последние слова он произнес так, словно передо мной стоял американский офицер военно-морского флота.

На самом деле, наш предводитель был этаким сеньором-помидором с сократовским лицом (чисто внешнее сходство), да к тому же с замысловатой фамилией Капля. Да, кстати, забывчивый читатель может подумать чего доброго, что ко мне вернулся голос и, разговаривая, я пел сладкозвучным соловьем, хотя мне этого очень бы хотелось, но не будем обманывать, не будем, это нехорошо, правда? Просто я сумел адаптироваться с потерей голоса и, словно несчастный змий, у которого украли яд, шипел, проливая каждое слово, как горячую слезу, на голову предводителя. Мои приближенные после разговора заверили меня, как им показалось, что на некоторое время мое жалостное шипение убаюкало настойчивого предводителя, но ненадолго, ненадолго.

Пятнистая рука утра, сделав мне солнечный массаж, довела меня до взмокшего состояния, мои разогретые мышцы переполняла вызывающая бодрость. Скинув жаркое одеяло, я почувствовал избыток сил в разогретом теле, накопленных за два дня на диктаторском ложе. Проклятое мной опахало, словно замаливая грехи, вытянуло изогнутую, длинную ветку, приглашая на ней подтянуться. И, словно алуштинский Маугли с охрипшим от криков голосом (да простит меня читатель за нескромные сравненья и описания), я повис на толстой ветке с рваной корой. Мое довольное лицо, взлетая на высоту ветки, выхватывало из всей морской панорамы мелькающую картину пляжа. Отжимаясь на сухой пыльной земле, я решил искупаться в море, а заодно полечить и горло. Я стоял по колено в морской воде и смывал прохладной солью горячую соль с лица, мелкие волны щекотали мои пушистые бедра. И вдруг теплая, солнечная волна нежно окутала мою грудь, и, радостно вздохнув, я почувствовал, что моя затянувшаяся акклиматизация в алуштинских краях, наконец, произошла. Вспахав быстрым кролем море, я удовлетворенный вернулся на стоянку. Я достал из рюкзака полотенце и с удовольствием вытер соленое лицо. Повесив полотенце на ветку услужливого опахала, я достал из центрального кармана рюкзака фотоаппарат и вынул его из дерматинового чехла. Женя и Игорь готовили очередную питательную смесь на завтрак, а я прицеливался в них через объектив «Любителя», Андрей, обливаясь потом, носил причудливые охапки дров, поглядывая на меня как-то недружелюбно.

– Послушай, Виктор, как есть, так ты первый бежишь на трех ногах, а как работать, то ты самый тяжелобольной. Сколько можно лежать, Фараон ты наш недобитый, – говорил он, очищая красную грудь от сухой налипшей коры.

Да, недаром говорят, подумал я, что рыба гниет с головы, а смута идет от приближенных. Заглушая голос возмутителя спокойствия, я, широко улыбаясь, предложил сфотографироваться на краю обрыва нашей стоянки, за которым открывалась панорама пляжа.

– Подожди, Андрей, я не знаю, сколько мы еще простоим здесь, но этот роскошный вид пробуждает во мне художника. И если я, дети мои, не посажу вас на край обрыва и не щелкну затвором моего гиперболоида, чтобы магический свет поглотил вас в вечность, то я буду чувствовать себя самым ничтожным человеком, упустившим сокровеннейшее мгновенье!

После моей блистательной речи они расположились на краю обрыва, Геракл, вечно высматривающий в подзорную трубу на подступах к лагерю длинноволосых смазливых лазутчиков, так и уселся со своим увеличительным оком. Орфей в серой шляпе и с обнаженным мечом раздражения, главный повар Жениил с миской в ловких руках, Олег сидел за спиной у Геракла и серьезными глазами смотрел в объектив. Игорь сидел за спиной у Орфея, поддерживая правой рукой левую руку. Семеныч, словно на дуэли, стоял боком, прикрываясь левой рукой, а правую уверенно держал на поясе, он одиноко возвышался над всей сидящей шестеркой. Семь застывших аргонавтов мой любительский гиперболоид поглотил воронкой алуштинского света, засветив еще один кадр нашей праздной жизни.

После сытного завтрака я вновь спустился к слегка волновавшемуся морю, опечаленный нарастающей смутой в лагере. В моих глазах была тоска диктатора, не желавшего расставаться с беспредельной властью, и, не замечая ничего вокруг, закутавшись в невидимый, печальный плащ, я вышел на пустой пляж и как-то случайно опустился на нагретый гравий, возле дремавшей девушки. Она лежала на цветной подстилке, одетая в оранжевый, раздельный купальник, и, поглощенный диктаторскими думами, мой взгляд углубился в нее, словно в военную карту. Скользя по плоскогорью высокой линии бедра, я вел воображаемые войска в долину накаченного девического пресса, легко миновав долину, я долго изучал темно-золотые холмы, пытаясь проникнуть на заснеженные вершины. Неожиданно моя рельефная карта зашевелилась и повернулась ко мне так, что ее холмы сблизились, еще больше обнажив заснеженные вершины. Сонные глаза девушки изучали печального диктатора, размечавшего план военных действий на соблазнительной карте.

– Нехорошо это.

– Что нехорошо? – удивленно моргая глазами, спросила девушка.

– Такое сильное солнце, а вы спите. Не жалеете вы себя, не жалеете.

– Да, я немножко задремала, – сказала она, усаживаясь и обняв колени.

– Нехорошо это, тренируетесь и не знаете, что солнце выкачивает из нас энергию. Это печально, – смахнув с нижнего века воображаемую слезу, сказал я.

– Я не совсем спортом занимаюсь, – улыбнувшись, сказала девушка.

– А, может быть, охотой на лис, бегаете с антенной в руках?

– Нет, я занимаюсь рок-н-роллом.

– Значит, вы живете в «МЭИ» и шлифуете танцевальное мастерство, так?

– Не совсем в лагере, а рядом на небольшой горке, нас пять девчонок и тренер. Он нам такой жесткий режим устроил, совсем не кормит, а физически нагружает.

– Боже мой! Немедленно скажите мне ваше имя, и я спасу вас от злого надсмотрщика и вы сможете вкусить великолепные дары юга!

– Наташа.

Покашляв для солидности, я назвал свое имя.

– А меня Виктор, что в переводе означает победитель.

– А вы тоже дикарем? – спросила она, поглаживая щекой колено.

– Нет, я диктатором, шучу, шучу. Да вот, собственно говоря, наша гора. Можем подняться и поглядеть с высоты птичьего полета на этот необозримый голубой кристалл, который зовется морем. Чаёк, Наташенька, вам не повредит.

– Хорошо, я только соберусь.

Преодолев крутой подъем, мы поднялись на «воронью слободку», как окрестил ее Андрей, и вот на нашу обетованную землю ступила первая дивная ножка.

– Евгений Саныч, наша гостья любит чай, неплохо бы сотворить для нее это чудо. Наташенька, посмотри какой вид, да, можно понять орлов, почему они высоко в горах вьют свои гнезда. Да, недаром мы разбили свой лагерь на пересечении двух дорог, это знак, Наташенька, это знак, – многозначительно заключил я.

– Какой знак?

– О, это долгая история, но лучше поднимемся ко мне на ложе.

– Ой, какая прелесть, это твоя кроватка?

– Конечно, располагайся, – широким жестом руки предложил я.

– У тебя отсюда отличный вид, а они почему так неудачно?

– Они все мои дети, – улыбаясь, сказал я, наложив диктаторскую руку на Олега и Володю, лежащих ниже нас на белых плотиках.

Семеныч заварил крепкий чай, а главный повар Жениил угостил Наташу шоколадными конфетами, и тут я решил, что неплохо бы сфотографировать нашу гостью. Расположив Наташу полулежа на диктаторском ложе, я то примерял ей очки, то просил согнуть рок-н-ролльную ножку, то требовал художественной улыбки, но так и не найдя нужной позы, нажал на жужжащую звездочку. Потом, повесив фотоаппарат на реабилитированное опахало и зафиксировав на нем десятисекундную задержку, я, подсев к несравненной Натали, наложил свои диктаторские пальцы на ее левое плечо, целясь ими в недра заснеженного холма. Впрочем, нашу идиллию сумел нарушить дровосек Андрей, спускавшийся с горы с сучьями в руках, и его улыбающаяся голова так и повисла в кадре над головой Наташи. Наша гостья рассказала о предстоящем карнавале, предлагала, обучаться рок-н-роллу, восторгалась Алуштой, а также сообщила светлейшему о предстоящей акции, затеваемой местным предводителем с использованием пограничных войск.

Я лично проводил Наташу до ее палатки и, выслушав наставление, как лечить горло, вернулся на «воронью слободку».

Читая о мудрейшем Сократе, я изнемогал от жары, Игорь занимался приготовлением обеда, Саша брился, подготавливая себя к вечеру, и разговаривал с Женей.

– Как ты считаешь, Оля хочет чего-нибудь или темнит? – допытывался Саша.

– По-моему, она хочет более серьезных отношений и пробует все способы, – отвечал Женя.

– Ну, это несерьезно, она так играет, – натянув кожу на щеке и выбривая гладкую дорожку, говорил Саша, – что я никак не могу понять, что она хочет.

– Выпить, – парировал фразу Саши, проходивший мимо с канистрой воды труженик Андрей, – ее просто надо напоить, и все само собой решится, – усмехнувшись, заключил Андрей.

– С Олей проще, а вот с Ириной как? – задумчиво сказал Женя.

– Хитра, – сказал Андрей и отхлебнул воды из канистры.

– Крутит, крутит, что хочет, непонятно, – размышлял Женя.

– Короче, приводите девчонок к нам, мы для начала выпьем, а там разберемся, – поглаживая подбородок, заключил Андрей.

Вечерний утюг разгладил морщинистый холст моря, солнце, словно медная монета, постепенно опускалось в невидимый автомат, прибрежные липы и кипарисы стали глуше и темнее. Сложив одеяло пополам, я удобно устроился на «шатающемся» диктаторском ложе; раскрыв толстую черную тетрадь, я смотрел на дальние берега и вспоминал вчерашний день. Да, да, дорогой читатель, память не совсем надежная штука (особенно в отношении мелочей), и поэтому я вел дневник, а может, не дневник, а может, корабельный журнал, потому что наш злополучный поезд потерпел кораблекрушение на берегах Алушты. И группа гордых аргонавтов была выброшена на скалистый берег, но мы выжили и лелеяли надежду, что нам все-таки удастся отыскать золотое руно, в котором сокрыто зерно мудрой жизни и в котором сокрыта радость ускользающего праздника. Дальние берега манили своими маленькими огнями, теплый ветер мягко соскользнул с нашей горы к пустому пляжу, моя авторучка быстро записывала минувшие события, и сейчас я принадлежал только белому листу. На «вороньей слободке» осталось только двое человек, я (ваш повествователь) и никому не известный интеллигентный Игорь. Он лежал на надувном цветном матрасе и ловил по радиоприемнику музыкальные станции, и, как только он поймал понравившеюся ему песню, диско-орудия «МЭИ» произвели холостой выстрел, разбудив уснувшее побережье. Музыкальные снаряды быстро достигли нашей горы, заглушив маленький беззащитный приемник, и Игорь, перевернувшись на матрасе на спину, выключил его и отложил в сторону. Моя милая девушка давно стояла на мысе «доброй надежды», повернув загорелое личико в сторону неизвестной горы, на которой обитал восточный сказочник, он же чернокнижник, он же диктатор, он же коварный льстец и соблазнитель. Когда я подошел к ней и Тома повернула ко мне загорелое лицо, в ее глазах оказалось столько соблазнительного ожидания и волнения, что всю дорогу вплоть до самого подъема, когда я не без удовольствия поддерживал ее за нежные руки, помогая ей взобраться на гору, она молчала, опустив застенчиво пушистые ресницы и разливала мне на сердце сладостное томление. Поднявшись на гору, я подвел Тому к палатке и, наклонившись, расстегнул на ней золотистую молнию, затем откинув брезентовый угол, я показал своей девушке, как Андрей спит в содружестве с неугомонными цикадами. Крылатые, жирные кузнечики, облепив внутри теплую палатку, сидели в ожидании пьяного младенца, чтобы спеть ему на сон грядущий очередную колыбельную. Поддерживая ее под спину, я подвел Тому к любовному ложу, которое, как казалось мне, было наполнено кипящей смесью. Она медленно присела на мое ложе и стала смотреть прямо перед собой, не смея повернуться в мою сторону, ее щеки пылали тем же жаром, что и мои. Я скользил взглядом по маленькому подбородку и зацелованной солнечными поцелуями шее и рассказывал о Греции, а она сидела и испускала вздохи беспомощной страсти. Коснувшись ее лица, я поцеловал ее в шею. Горячие губы Томы быстро нашли мои губы, но я не почувствовал ничего, словно два меча ударились лезвие о лезвие, а поразить так и не удалось. Но вот наши губы встретились вновь, и лава первых чувств сошла, истязая наши загорелые тела. И сейчас, когда казалось, моя красавица принадлежала только мне и я был готов раствориться в ней без остатка, мы услышали сигнал к отбою в лагере. Тома распустила волосы и собрала их в хвостик. Она поднялась с кроватки и, ныряя руками под пояс юбки, стала заправлять майку, я принялся помогать ей, и мы поцеловались, но как-то уже свободней и естественней. И скоро, удерживая ее за гибкую талию, мы спускались с потемневшей горы, нам посветили фонарями сидевшие на берегу ребята. Темный пласт моря, словно застывший кисель, говорил о том, что море давно спит и что моей красавице пора отправляться в страну снов. Я проводил Тому до темнеющих корпусов, на прощанье мы нежно поцеловались, ее пальцы мягко сжали мои плечи. Нежно окинув взглядом всю ее удаляющуюся фигурку, я быстро зашагал к еще неостывшей от страстей горе.

– Нежное мечтанье, – сказал я, усаживаясь на ложе и вглядываясь в темный горизонт.

– Что? – спросил Игорь.

– Я говорю, что-нибудь полиричней есть?

– Сейчас поищем, – ответил Игорь.

Он активно стал крутить колесико настройки, и приемник стал издавать отрывистые мяукающие звуки, вдруг знакомая мелодия, расчлененная настроечным колесиком, влетела в мое ухо.

– Верни эту станцию, она сейчас больше подходит к звездной ночи, – последние слова я сказал вполголоса.

– А, мелодии Поля Мориа, – сказал Игорь и, заломив руки за голову, удобно улегся на спину.

Я был удовлетворен проведенным вечером, и приятный подбор сентиментальных мелодий тихо заканчивал, как мне казалось, насыщенный день. Пограничные прожектора ласкали уснувшее море, захватывая нашу стоянку, словно я собирался пересечь морские границы на диктаторском ложе. В моей голове крутился рой соблазнительных неостывших воспоминаний, да еще это периодическое озарение лагеря, поэтому мой долгожданный сон никак не мог ко мне пробиться через возникающие сладостные барьеры. Неожиданно на нашу лысоватую, вспыхивающую горку поднялся невысокий полноватый в животе гитарист, на короткой лямке на левом плече у него висела гитара, блеск лака даже ночью выдавал фирменный инструмент.

– А мне говорили, что здесь скучают, я пришел веселить, а все спят, – подсмеиваясь и озираясь вокруг, говорил он.

– Все давно спят, у нас режим, так что веселить иди кипарисы, – твердо сказал я.

– Ну, извини, – ответил он и, пятясь, удалился с горы.

После ухода гитариста я надеялся, что алуштинский сон заберет меня в бархатные лапы, и, скинув с одеяла запрыгнувшую цикаду, пожелавшую видно, исполнить колыбельное соло у меня под ухом, я повернулся на бок. Но случилось то, чего я менее ожидал, оказалось, что гитариста еще раньше звал в гости Андрей и вот сейчас, когда одинокий, мрачный гитарист с отчаянно повисшими, как мокрые усы, струнами, спускался с негостеприимной горы, к нему навстречу поднимался неутомимый Орфей.

– Здорово, ты от нас? – спросил Андрей.

– Да, но там спят. Я хотел поиграть…

– Слушай, выпить есть?

– Есть.

– Замечательно, сейчас к тебе, а потом к нам.

– А, как же…

– Да, пошли они все.

Звеня бутылками и над чем-то подсмеиваясь, они поднялись на ночные подмостки нашего лагеря. Немного покрутившись на сцене, они уселись близко от меня, после чего шумно раскладывали реквизит и закуску, все это, как всегда, должно было сыграть главную роль в предстоящем спектакле.

– Андрей, – усевшись на кроватке, начал я, – день световой большой, за это время все можно успеть. Почему это надо делать именно сейчас?

– А может я, весь день ждал именно этого, ты мне этого не преподнес.

– Слушай, если так подходить к жизни, то у тебя стеклянный стержень.

– А твой стержень…

– Ладно, мужики, не будем ссориться, я очень не хочу быть причиной вашей ссоры, – виноватым голосом сказал гитарист.

Я понял, что остановить его не возможно, в Андрея снова вселился бес, который захватил его еще в поезде, от этого у меня возникало такое чувство, что земля снова едет под нами и что этот невидимый поезд, с которого нам никогда не сойти, уносит нас в страшное и неизвестное.

– Слушай, давай выпьем, отдохнем, – попытался предложить гитарист.

– Он не пьет, – отрезал Андрей.

– Да, тяжелый случай, а хочешь, я тебе спою?

– Завтра сколько угодно, сегодня нет.

– Слушай, с тобой тяжело…

– Ладно, хватит, на, держи, – сказал Андрей, подавая стакан.

– Да ее надо разбавлять, ты что, обалдел?

– Да ладно тебе.

– Да ты что, крутая смесь.

– Да не может быть, ну дай, я попробую без разбавлений, – сказал Андрей.

Наступила психологическая пауза, финал первой сцены, Андрей поглощал гремучую спиртовую смесь.

– Ну?

– Да ты что, не такое пивали, – распрямив спину, усмехнувшись, сказал Андрей.

– Слушай, с тобой тогда не выгодно пить, сколько ж тебе надо?

– Нормально, разберемся, – жуя и хлопая себя по бедрам, говорил Андрей.

Гитарист опрокинул стакан с разбавленной настойкой, аппетитно закусывал и сетовал на Андрея. Звали его Владимир, и когда-то он работал на эстраде профессионально, но за пристрастие к спиртному зелью был уволен. Пропустив по паре стаканчиков, они оживились, гитарист прошелся пальцами по струнам и принялся за настройку гитары.

Андрей разжег костер, и в мою сторону потянуло сладковатым дымком, Владимир исполнил миниатюру из музыки Вивальди, а потом, несколько раз глубоко вздохнув, он начал петь. Играл он действительно мастерски, его пальцы срывали со струн такие законченные звуки, а голос довольно точно исполнял знакомые песни, что мне невольно пришлось стать заинтригованным слушателем. Я полностью перевернулся в сторону гитариста и разглядывал его лицо, иногда светлеющее от языков пламени, думал о том, откуда у этого проспиртованного человека такая сила приковывать к себе слух. Он закончил песню, а она все еще продолжала звучать в моих ушах; когда они снова выпили, я попросил его спеть еще одну песню.

– Виктор, ты же хотел спать, – заметил мне Андрей.

Но Владимир, улыбнувшись, успокоил Андрея и, как-то сорвав со струн тревожный и отчаянный звук, в стремительном темпе полетел своим голосом куда-то под откос, исполняя завораживающую песню. Слушая его, я откинул одеяло и сел на кровати, его песни отдалили ночь, сделав сон далеким и несбыточным, и костер, в который Андрей подкладывал сучья, вдруг разгорелся, поднявшись огненной, львиной гривой, освещая нашу стоянку до скрытых ночью обрывов. После пения гитарист отверг поднесенный Андреем стакан.

– Слушай, мне в таком темпе не выдержать, извини.

И, перебирая струны, стал что-то вспоминать, откашлявшись и поглотав воздух, он постепенно, набирая голосом силу, затянул голосистую русскую песню, в которой столько небывалой тоски и столько неизбежного страдания, что невольно поглядываешь на чернеющие обрывы, куда всегда стремилась русская погибающая душа. Вскоре Андрей, перехватив инициативу, взял в руки гитару, давая отдохнуть опьяневшему гитаристу то ли от настойки, то ли от пьянящих душу песен. Владимир задумчиво смотрел на пламя костра, и было видно, что он все еще живет своими песнями. Андрей стал петь свои любимые песни, но я словно их не слышал, и в моей душе бурлила неведомая сила, устремляя мой задумчивый взгляд в чернеющий горизонт. Со стороны моря стали доноситься девичьи голоса, окруженные мужскими басками, и неожиданно на концертные подмостки поднялись Ирина с Олей, сопровождаемые Гераклом и поваром Жениилом, за ними шли Олег, Володя, Семеныч. Саша ухаживал за Олей, словно не давая ей остыть от набежавших чувств, которые кипели в ее чувственной и искушенной душе. В Ирине чувствовался независимый нрав, и она, окинув взглядом нашу стоянку, попросилась ко мне на ложе, белые, плоские плотики на жесткой земле ее просто пугали. Пылающая Оля, ускользнув от сильных рук Геракла, мягко приземлилась на мое спасительное ложе.

– Саша, это исключено, четверых мое ложе не выдержит. Вот если только этих прекрасных ночных бабочек, случайно прилетевших с моря.

Ирина с Олей рассмеялись, услышав мой искалеченный голос.

– Ой, какая прелесть, ну скажи еще что-нибудь, – сказала Ирина, и в ее лисьих глазах заискрилось удовольствие.

– Это ты потерял голос? – спросила смеющаяся Оля.

– Он жертва моря, – сказал Женя, свернув веточку в кольцо, и перебирал его, словно пастырь свои четки.

– Он много командовал, вот и охрип, – сказал Андрей, подбираясь ближе к коленям девушек.

Гитарист, сильно опьянев, смотрел на все равнодушным взглядом, он жил в своем никому неведомом мире и расплывчатую массу людей он воспринимал как единый пейзаж. Главный повар Жениил принялся варить кисель, утверждая, что это очень вкусно и полезно. Игорь с Семенычем собирали дрова, Андрей что-то бренчал на гитаре и, улыбаясь, разглядывал колени девушек, отчего Геракл воинственно сжимал загорелые скулы. Олег с Володей разглядывали звезды, пытаясь угадать на небесном полотне место, откуда упадет очередная звезда. Я развлекал девушек беседой и неподражаемостью своего шипящего голоса, а они, улыбаясь, мурлыкали своими голосами и были очень довольны, что их развлекает столько мужчин.

– Ирина, ты воинственна, как амазонка, и это напрасно. Посмотри вокруг, южные красоты так манящи, а солнце может раскрыть любой цветок, а ночи так теплы и нежны, что хочется взлететь в это брильянтовое небо и раствориться в нем! – заглядывая ей в глаза, шипел я. – А какие мускулистые атлеты, – схватив Геракла за руку и посмотрев на Олю, продолжал я, – мне кажется, что сам Эрос бродит вокруг нас и околдовывает наши сердца, – накрыв плечи Ирины одеялом, заключил я.

Геракл, не выдержав, подсел на корточки возле улыбающейся Оли, и мы с Ириной стали общаться только вдвоем, но Оля иногда посматривала в нашу сторону, даря мне блеск ночных улыбок.

– Неужели эти нежные пальцы, – говорил я, приподняв ее руку, – не желают скользить от плеча к плечу, прижавшись щекой к упругому плечу мужчины. Ага! Ты вздохнула, Ирина! Значит, и ты подвержена этим болезням, скрывая их под маской спокойствия.

– Ваше величество, кисель готов, – сказал Женя.

– Разлейте его по чаркам, а как остынет, подавайте к столу.

– Слушаюсь, – поклонившись, сказал Женя.

– В такую бархатную ночь мне хочется читать Гейне.

В сад, ночной прохлады полный, Дочь алькальда молча сходит. В замке шум веселый пира, Слышен трубный гул из окон. Как наскучили мне танцы, Лести приторной восторги, Эти рыцари, что Клару Пышно сравнивают с солнцем!

Читая стихи, я гипнотизировал Ирину глазами и, как актер, делал посыл в ее непроницаемую душу, а она то улыбалась, то неожиданно делала серьезную мину. Яркая луна освещала «воронью слободку», костер дымил слабым сигаретным дымом, море светилось неправдоподобным светом, словно блестящее, театральное полотно в морской сцене. Возле каждого стояла дымящаяся кружка с густым киселем, Олег с Семенычем лежали на плотиках и оживленно о чем-то спорили, Володя с Андреем пили настойку, гитарист спал возле углей костра, а наша троица во главе с диктатором развлекала молодых особ.

– Ирина, в тебе столько холодной выдержки, может, ты охладишь мой кисель, – поднеся к ней кружку, сказал я.

– Я благословляю тебя для этой миссии, дочь моя, – поддержал меня Женя.

– Нет, Саша, нет, – отвечала Оля на его шепот.

– Да, Саша, да, – тряся его за плечи, страстным голосом говорил Женя.

Наш молодой смех, окутанный синим дымом костра, скатывался с «вороньей слободки» к полусонным морским волнам; забыв о сне, мы, довольные, пили теплую густую сладость. Ирина слушала меня с нескрываемым удовольствием, а я то читал стихи, то сыпал комплиментами, а то, как влюбленный демон, атаковал ее скрытную душу коварными откровеньями, и все мои слова окрашивал мой шипящий голос. Это был единственный ночной спектакль, в котором вся наша туристическая труппа принимала участие. Незаметно отступала южная ночь, и серебро, разбросанное луной, начинало постепенно таять в синеющем море.

Провожая девушек до спуска горы, я, как неистовый влюбленный, упал на одно колено, обращаясь к Ирине.

– О, не прошу я эту ночь. Прошу я лишь остаться.

О, как разлуку превозмочь, когда сердца разъединятся!

– Браво! – хлопая в ладоши, говорила Ирина, – но ты, пожалуйста, не трать все, оставь немного и на следующий вечер.

– Он неиссякаем, – голосом пастыря сказал Женя.

– Правда, – сказала смеющаяся Ирина.

– Мы будем поить его постоянно холодным квасом, чтобы поддерживать голос в надлежащей форме, – иронично заключил Женя.

Извилистый спуск дороги скрыл с глаз Ирину с Олей, сопровождаемых Гераклом и Жениилом, а также он скрыл с глаз пьяного гитариста, которого вел за полноватую талию большой гурман ночных коктейлей, счастливый Орфей. Отчего таящая ночь стала тише и недоступней, а ее верный рыцарь – сон поражал всех наповал.

Солнечное прозрачное голубое утро, белая чайка, смеющаяся над моей головой, а я, словно обеденное блюдо, жарился в собственном соку, и когда соленая приправа стала попадать мне в заспанные глаза, то я мужественно разорвал пелену мучительного утреннего сна. Усаживаясь на диктаторском ложе, я вытер пот со лба и, проведя рукой по спутавшимся волосам, посмотрел в то сладостное место, где плещутся молодые купальщицы, но пляж, словно усмехаясь, метнул мне в глаза яркую пустоту песчаного берега. Народоволец Андрей поднимался на гору с канистрой воды, а вслед за ним тянулся пыльный шлейф, из-за моей спины вынырнул бодрый Игорь с увесистой вязанкой дров, остальная часть сонных аргонавтов подавала слабые признаки жизни.

– Нет, больше таких ночей я не хочу. Световой день большой, до ночи можно успеть все, поэтому теперь, будет жесткий режим и никаких гостей после двенадцати, – заявил я.

– Виктор, слушай, что я тебе скажу, воду за тебя носят, дрова доставляют, пищу готовят, а ты лежишь на своем царственном ложе и пальцем пошевелить не хочешь. Может, тебе и девочек приводить, приводить и укладывать в твою кроватку?

– Андрей, что ты так расшумелся, дай мне прийти в себя, – разминая плечо, сказал я.

– Все, баста, сейчас ты встаешь и готовишь завтрак, а то, как работать, ты болен, а как есть, ты здорооов, – не унимался Андрей.

– Хорошо, только полей мне из канистры. Дай мне хотя бы умыться, я не могу так сразу.

– Умывайся, умывайся, эксплуататор, – поливая из канистры, сказал Андрей.

– Аккуратней, аккуратней.

– Да, Виктор, тебя работать не заставишь, – перевернувшись на плотике, сказал Олег.

Андрей улегся на мое диктаторское ложе и, заломив руки за голову, сладко потянулся. Освежившись прохладной водой, я расчесывал волосы и смотрел на довольного Андрея, да это явная подготовка к смуте, причем с покушением на власть, думал я. С печалью в глазах я установил котелок на закопченные камни и стал строить из сухой соломы причудливые домики для поджога, я был заядлым туристом и поэтому быстро разжег костер, вода в котелке закипела, и я осторожно снял ложкой паутинку пенки.

– Андрей, хватит лежать, давай картошку, – сказал я и вдруг почувствовал, что ко мне вернулся мой родной голос.

Андрей вновь сладко потянулся на ложе, втянув живот и обнажив при этом корни ребер, вставать он, видно, не хотел но, частично повинуясь моей власти, а частично голоду, он резко встал и пошел к палатке. Когда он скрылся в недрах палатки, я отвернулся от костра и, утвердив руки на поясе, утонул взглядом в спасительном голубом спектре моря.

– Ооо, да ты посмотри, что с ней случилось, – выскочив из палатки с рюкзаком картошки, завопил Андрей.

Он держал передо мной расшнурованное горло рюкзака и возмущенно мычал, белые, пупырчатые ростки, взмыв над черными головами картошки, стремились на волю из душной, брезентовой темницы. И, словно в райском саду, над картофельным лесом летали мошки-птицы, унося в хоботках-клювах невозможный аромат.

– А что ты хотел, жара, – не отрываясь взглядом от красивого моря, ответил я.

– И ты, так спокойно об этом говоришь. Ууу, – взревел Андрей, – а кто нагрузил меня, как лошадь? Зачем я все это нес? – сказал он и бросил картошку к моему диктаторскому ложу.

– Ну, что теперь поделаешь, – разведя руки в стороны, сказал я.

– Я требую компенсации, – не унимался он.

– Хорошо, – сказал я и, подняв с земли вчерашнюю конфету, подал ее Андрею.

– Этого мало, – жуя шоколадную конфету, сказал он.

– Это аванс.

– Экзекутор, – сказал он и живо устремился вниз с горы.

– Да, Виктор, наказал ты Андрея, он теперь долго не успокоится, – сказал смеющийся Олег.

– Ладно, с картошкой покончено. Давайте рис, лежебоки. И вообще, хватит спать, я тут тружусь, а они все дрыхнут.

И после моих слов Олег с Семенычем и Володя, лежа на плотиках, навзрыд расхохотались. Я, улыбаясь, помешивал набухающий рис, а они еще долго смаковали наш разговор. Окончив поздний завтрак, каждый занялся своим делом, а я улегся на «шаткое» диктаторское ложе и, вспоминая вчерашние события, стал быстро записывать их в тетрадь. Саша брил заспанное лицо, Женя разминал затекшую поясницу, а бодрый и никому не известный Игорь, собрав спортивную сумку и вложив в нее теннисную ракетку, легкой походкой упорхнул в лагерь. На «воронью слободку» поднялся Андрей и вчерашний гитарист, который чувствовал себя неважно, вид у него был, как у соленого, сморщенного огурца.

– Виктор, вот вы все пишете, а здесь, между прочим, умирает артист и хороший человек, – сказал Андрей, уважительным тоном.

– А чем я могу помочь?

– А кто обещал аванс?

– Ну, это же не в буквальном смысле.

– А почему бы и нет. Он, как истинный артист, наполнил вашу душу музыкой, работал всю ночь, ты даже спать не стал, как заслушался!

– Я, конечно, непротив, ну ты, однако, закрутил.

– Вы просто обязаны помочь, ни один доктор не откажет умирающему в его трудный и болезненный час!

Вздохнув, я достал из кармана куртки десять рублей, и Андрей, приняв их как медицинский рецепт, с благодарностью удалился со слободки, уведя с собой послушного гитариста. Побритый и расчесанный, благоухающий Геракл стоял, прислонившись к изогнутой иве, одетый в узкие, полосатые плавки, его дозорный глаз тщательно выискивал новых, длинноволосых лазутчиков на подступах к нашему лагерю. И одна высокая девушка с ярко выраженными формами решила завязать шнурки потуже на красном раздельном купальнике, и наш бдительный Геракл чуть было не выронил подзорную трубу. Он проявил все свое самообладание и выдержку, ведя наблюдение за провокационными действиями пышной лазутчицы, и его зоркий глаз яростно изрешетил неожиданно открывшуюся загорелую восьмерку, правда, он при этом чуть-чуть не упал с опасной горы. Окончив дневниковые записи, я поднялся с диктаторского ложа, и меня тоже потянуло на смотровой мыс нашей горы; голубой спектр моря, растворяясь, перетекал в дымчатую белизну, но голубая его часть, словно калейдоскоп, искрилась, переливаясь то голубым, то светло-голубыми оттенками. Голубое умиротворение освобождало голову от навязчивых мыслей, погружая вас в состояние созерцания, и эта природная медитация несла высшее духовное очищение. Оторвавшись от гигантского голубого полотна, я повернулся в сторону спасительной тени, женщина-солнце своей огненной рукой доводила меня до изнеможения, и мне казалось, что в моей голове идет отслоение мозгов от черепа. В нашем лагере почти у каждого было свое любимое дерево, и, проходя мимо Олега с Володей, я увидел на юном дубке с редкими листочками, гордо сидящего на сухой веточке, в нежно-зеленом фраке красавца самца богомола. На стебельковом, застывшем теле переходящем в брюшко, словно кисточка, находилось сердечко головы с яйцевидными глазами, зеленоватые бойцовые лапки по-светски изящно изогнутые в локтях, были чуть впереди, словно он собирался взять за талию партнершу, чтобы закружиться с ней в головокружительном вальсе, остальные лапки цепко держались за веточку.

– Да это же богомол, – сказал я, восторгаясь своей находкой.

Все окружили маленькое дерево, даже Геракл оставил свою привлекательную диву, и наши любопытные глаза устремились к знакомому незнакомцу. Разглядывая остальную часть молодого дубка, Володя увидел светло-коричневую в два раза уменьшенную самку богомола.

– Смотрите, а это самка, – сказал Володя.

– Надо их поженить, – пошутил Олег.

– Зачем, дети мои, несчастных и без того хватает в нашем мире. Пусть остается холостым, – покрестив богомола, сказал Женя.

Семеныч поправляя очки, разразился гортанным смехом и Олег, невзирая на все возражения, осторожно подцепив самку веточкой, подсадил ее к нашему джентльмену. Богомол, учтиво поклонившись, отодвинулся от предложенной ему дамы и, вновь погрузившись в таинственную медитацию, стал чего-то ждать. Разочарованная самка, расправив прозрачные крылья и выдержав учтивую паузу, безвозвратно улетела прочь.

– Я понял, он охотится. И ему нужна более телесная красотка. Цикада из коллекции Андрея.

Все засмеялись, и главный повар Жениил сходил в палатку Андрея и принес заспанную цикаду на веточке. Он поднес ее к самым лапам богомола и долго не мог стряхнуть пузатого кузнечика с временной пристани, за которую цикада цеплялась, как за последнюю ниточку жизни, предчувствуя свой конец. Наконец усадив проснувшуюся и рыдающую цикаду, мы все с нетерпением ждали, когда палач-богомол сделает свое черное дело. А он как будто и не спешил, продолжая вести свою охоту, и, когда психологическая пауза достигла апогея, наш тореадор, изобразив красивую позу, медленно двинулся к рыдающей жертве. Изящные локти мгновенно распрямились в молниеносном захвате, сердечко головы страшно раздвинулось, и мощные прожорливые челюсти откусили голову подопытной цикаде, ее лапки безжизненно повисли в воздухе. Легкая охота закончилась долгожданной трапезой, эстет-богомол удовлетворял свои ненасытные потребности. Зрелище не очень любопытное, и поэтому часть зрителей решила покинуть драматический театр насекомых, но неожиданно к пирующему богомолу подлетели две арестантки-осы, и в пьесе между актерами возникли явные разногласия. Сначала наглые осы решили просто пристроиться к барскому столу, но были изгнаны мощным ударом одной из благородных лап, тогда самая смелая из них, присосавшись к цикаде, повисла возле жадно работающих челюстей кровожадного сердца. Прожевав лакомые куски, наш охотник, схватив полосатую воровку челюстями, легко перекусил ее пополам, и ее компаньонке ничего не оставалось, как улететь в поисках новой добычи. Насытившись мясистой цикадой, он бросил ее останки туда, где уже валялся неостывший труп наглой осы. Тщательно очистив жирные челюсти, богомол удовлетворенно погладил сытое брюшко, он аккуратно расправил складки нежно-зеленого фрака и, к нашему удивлению, с чувством собственного достоинства неожиданно улетел. Попытка сфотографировать красавца-богомола на фоне белого плотика, который держал Володя, ни к чему не привела, в кадре фотопленки отпечаталась лишь тень зеленого охотника, словно он не желал обнародовать свое фото. Увлекательные сцены из жизни насекомых красавец-богомол унес на своих трепетных крыльях, а увлекательные сцены из жизни нудистских пляжей унесли на быстрых ногах всех аргонавтов во главе с Гераклом. Диктаторство наложило отпечаток на мою личность, я стал беспечным, утратив необходимое чувство осторожности в обращении с лагерной утварью. Вооружившись коротенькими палочками, я снял котелок с закопченных камней, но одна палочка предательски сломалась, и бурлящий водопад неуловимой жидкости прошелся по моим пальцам. В момент постижения поварских истин и наказания за беспечность на «воронью слободку» поднялся уставший Игорь. На среднем пальце моей правой руки засиял розовый диктаторский перстень, и, легко перенося неожиданную боль, я с восхищением отводил пальцы в сторону, разглядывая дар богов, а на моем лице скакала улыбка Квазимодо. Девственность перстня не оставила равнодушным Игоря, и он радостно предлагал мне всевозможную оправу в виде соли и масла, но, более того, он посоветовал обратиться мне к ювелиру-врачу. Игорь наполнил котелок водой и помог мне приготовить обед. На гору выскочил веселый Андрей в сопровождении гитариста, лицо которого разрумянилось, как у девушки, а глаза вдохновенно светились.

– Виктор, да вы, я вижу, занялись членовредительством. Представляю, как этот аргумент перечеркнет возможность всякой работы, – сказал Андрей и сунул мне в руки алуштинский батон белого хлеба.

Я, не раздумывая, откусил аппетитную попку булки и, тщательно пережевывая, улыбаясь, посмотрел на Андрея.

– Э, э, э, осторожней. Не хватало, чтоб ты еще сломал зубы. Кстати, обед готов?

– Посмотри, – прожевав хлеб, сказал я.

– Вы растете в моих глазах, Виктор, – сказал Андрей, вращая горячую крышку котелка.

Андрей положил увесистую порцию рисовой каши в сияющую на солнце миску и, обжигаясь, начал есть и говорить со мной.

– Вкусно? – спросил я.

– Да, здорово, лучше, чем у Семеныча. Виктор, ваш фотоаппарат мне будет сегодня очень необходим, – пережевывая кашу, говорил он.

– Это кого же фотографировать, уж не ну…

– Да, именно их, перебив меня, – заговорил он, – там есть такая «Венера», что просто хочется стать каннибалом, – мечтательно закончил свою речь Андрей.

– Ну и становись им, а фотоаппарат здесь при чем? Я не желаю осквернять свою пленку, да, к тому же, кадров осталось мало, и, вообще, наслаждайся так, у тебя это здорово получается.

– Право, Виктор, какой вы нудный со своим приличием. Ладно, обойдусь без твоего аппарата, оставь себе этот квадратный сейф с кодовым замком.

Окончив есть, Андрей метнул миску в траву и скрылся в недрах палатки, населенной одними цикадами, он выпил, поел рисовой каши и поэтому, удовлетворенно вытянувшись на спальном мешке, мечтательно вспоминал пляжные сцены.

– Андрей, я пойду к себе, – счастливо, сказал гитарист и удалился с горы.

– Пока, – ответил Андрей.

Вялые шаги Геракла и размеренные движения аргонавтов говорили о долгом пребывании на солнце, а бремя впечатлений, подобно греческим шлемам, не отпускало их головы, с загорелыми спинами и потрясенными душами они поднялись на «воронью слободку».

– Нет, ну в красном купальнике… Она так смотрела, как…

– Как Сирена, зовущая Одиссея с корабля на берег, – парируя незаконченную речь медлительного Геракла, сказал я.

– А в полосатом, как она грудь для загара открыла, а та, что на животе лежала и коленями гравий сгребала в кучу, Олег, да их нужно было брать за, – горячился Володя.

– Ну, что ж ты не взял? – смеясь, сказал Олег.

– Только ты не забывай, что твоя Сирена в красной мантии была окружена командой самбистов, которые так же вожделенно, как и ты, посматривали на ее круглый зад, – ерничал Женя, подмаргивая мне.

Геракл хлопнул ладонью по стволу и гневно поглядел на главного повара, еще мгновенье и он бы обнажил свой короткий меч, но его внимание привлек котелок с кашей, и он сразу успокоился.

– А, значит, я должен был из себя клоуна строить, а ты лежал бы и спокойно смотрел, как я знакомлюсь, ну ты хорош, – заводился Володя.

– Нет, ну, ты же хотел их брать. Лично мне они не понравились, – с издевкой ответил Олег.

Разложив белые плотики, они еще долго спорили, но положив рисовую кашу в сияющие миски, дружно замолчали, так неостывшие впечатленья поглотила белая рисовая масса. Я сидел на полу – развенчанном диктаторском ложе и молча ел кашу, а на краю нашей площадки, на длинном стволе упавшего дерева, сидел новоиспеченный нудист Андрей и обнажал свою мужскую гордость.

– Ну, ты и нашел время, дал бы поесть, – сказал я, отвернувшись в сторону пляжа.

– Виктор, я бы на твоем месте вообще молчал бы, – отрезал Андрей.

Когда с трапезой было покончено, то любопытные аргонавты окружили нудиста Орфея, а он спокойно обнажал свою мужскую плоть.

– Кто сабельку точил, кто ствол, – пошутил Женя.

И все захохотали.

– Юноша со свирелью, – пошутил Олег.

– Ты не перестаешь меня удивлять, – сказал Саша.

Андрей невозмутимо продолжал свое дело, не обращая внимания на шутки, покончив с бритьем, он воткнул станок в ствол дерева, как заправский цирюльник.

– И куда же ты теперь, со своей аполлонистой частью? – поинтересовался я.

– На пляж, – резко ответил Андрей.

Набросив на голое тело овчинный тулуп, а на нервную голову коричневую шляпу, Орфей подхватил кувшин с водой (канистру) и улетел с хохочущей горы на нудистский пляж.

– Надо за ним проследить, как там будут реагировать на юношу со свирелью, – подсмеиваясь, сказал Володя.

– Аполлон Нудистский! – сказал Олег.

Вволю насмеявшись, Володя, Олег и Женя соскользнули с раскаленной от солнечных лучей горы, словно водяные капли со сковородки, Саша смотрел им в след в подзорную трубу. Но следил он за ними не долго, потому что око искушенного Геракла вновь устремилось к молодым нимфам, купающимся в голубых волнах, эта страсть разжигала такой огонь в его душе, отчего подзорная труба порой трещала в его могучей руке.

– Саша, а не сходить ли нам за водой? – спросил я.

– Это можно. Да, почему я не волшебник? – мечтательно сказал Саша.

Мы быстро обросли пустыми канистрами и медленно стали спускаться с горы, сухая пыль пудрила наши загорелые ноги, а горячее дыхание небес выпаривало из нас влажную соль. Шагая по яркому, горячему песку, я любовался молодыми нимфами, и моя Тома явно выделялась среди остальных девушек. Она прилежно читала книгу, но, взглянув на меня, тут же отвернулась, словно мы не были знакомы, отчего я мысленно назвал ее умницей. Ненадолго мы нырнули в спасительную тень густого, нависшего над землей кустарника, немного постояв в тени, мы подошли к прозрачному фонтанчику. Саша радостно подставил геракловскую грудь под прохладный знак вопроса, он долго плескался, что даже забыл, зачем мы пришли, отчего мне пришлось зажать рукой его вечную радость. Наполнив канистры, я тоже стал молиться водяному богу, соблюдая все обряды по отношению всех частей тела, и тут к нам подошел мужчина около сорока лет, аккуратно выбритый с отдохнувшим, холеным лицом, с зачесанными наверх волосами и пышными бакенбардами. Он был одет в модную клетчатую рубашку с коротким рукавом и в белые, аккуратно выглаженные брюки, он добродушно улыбался и как-то странно нас разглядывал.

– Здравствуйте, ребята. Вы дикарем? – мягко спросил он.

– Да, – ответил я.

– Вы понимаете, в чем дело, я начальник лагеря, и меня волнует, естественно, здоровье детей. Так вот, вы, очевидно, купаетесь и здесь, и в «МЭИ», и мне бы хотелось, чтоб вы не заходили на пляжи лагеря.

– Вы знаете, мы и не заходим, купаемся в стороне, – ответил я.

– Вы не обижайтесь, вы ребята чистые, это сразу видно, но поймите меня правильно.

– Да, да конечно, мы все уже поняли, – ответил я.

– А то, вы понимаете, недавно я прошелся по пляжам, увидел ребят в вашем возрасте, голые, грязные, дети все это видят, и мне приходится вызывать наряд пограничников. Вы уж поймите меня правильно, – улыбнувшись, сказал он.

– А воду, надеюсь, мы можем брать? – спросил я.

– Безусловно.

Возвращаясь вдоль сухих навесов, я обнаружил пропажу Томы, но с окончанием пляжной зоны я увидел ее, махающую мне из кустов загорелой рукой. Она была одета в раздельный и довольно узкий купальник, очевидно, она давно из него выросла, но продолжала его носить, так девушки носили школьную форму, которая потом превращалась в мини-платье.

– Саша, пожалуй, я отделюсь от тебя и догоню тебя позже.

– Давай, искуситель.

Я обогнул пышные кусты и, поставив канистры на бетонный бортик, подошел к Томе.

– Здравствуй.

– Здравствуй, ты извини меня… Я не могла при всех, а то узнают и могут домой отправить.

– Ты правильно поступила, все хорошо, не волнуйся.

– Ты, правда, на меня не обижаешься?

– Нет, моя милая, – прижимая ее к себе, сказал я.

Мы поцеловались, ее дрожащее дыхание опьянило мою раскаленную голову, Тома нежно сжимала мою спину, и я таял от ее робких прикосновений. Она положила мне голову на плечо и крепко обняла за талию, а я гладил ей спину и крепко прижимал к себе.

– Ты не пропадешь?

Ее молящий, юный взгляд обезоруживал меня, и я был бессилен что-либо солгать, мне хотелось только ласкать этого милого ангела.

– Не знаю? Завтра здесь, возможно, будут пограничники.

– Я сегодня вечером не смогу с тобой встретиться, поэтому и позвала тебя, – крепко обнимая, сказала она.

Ее влажные лепестки губ нежно коснулись моей горячей, левой груди, и я почувствовал, словно у меня открылась маленькая ранка.

– Я думаю, мы еще встретимся, – целуя Тому в мягкий пробор волос, сказал я.

Я гладил ее мягкие волосы и тонул в чистых, взволнованных глазах, обняв Тому, я укачивал ее, пытаясь успокоить, и с наслаждением пил ее чистые лепестки нетронутых губ.

– Как мне хорошо с тобой, – шептала она, – я не забуду этого никогда. Ты все понял и не тронул меня. Я буду ждать нашей встречи. Прощай.

Стройные ноги заскользили по взрывающимся пыльным буграм холма, и я волновался, чтобы Тома в спешке не упала на сухую жесткую землю. Проводив взглядом ее милую фигурку, я медленно спустился к ожидавшим меня канистрам. Когда я поднимался по извилистой дороге на нашу стоянку, то каждое усилие заставляло дышать маленькую ранку на левой груди, словно ее нежный поцелуй открыл мое сердце, отчего весомые канистры таяли в моих сильных руках, как морская пена.

На «вороньей слободке» весело обсуждали явление нудиста Орфея среди обычных нудистов «МЭИ».

– Сначала все голые девицы с восхищением смотрели на высокого, накаченного культуриста, он был для них идеал. И тут появляется наш мальчик со свирелью, в тулупе и с канистрой, все ошеломленные девицы, вытаращив глаза, смотрят только на него. Андрей спокойно ставит канистру, снимает тулуп и стелет его, как подстилку, после чего гордым шагом входит в море. На его лице нет ни тени сомненья, он спокойно полощет свою мужскую гордость и смотрит в даль моря. А потом он гордым морским шагом возвращается на берег и усаживается в позу лотос на овчинный тулупчик.

Взрывы хохота разорвали раскаленный воздух, и осколки улыбок скатились с «вороньей слободки» к теплому морю.

– А девчонки-то про культуриста забыли и все смотрят на Аполлона Нудистского. Даже сам атлет заинтересовался, – хохоча, с трудом выпалил Олег.

Обняв друг друга, Саша с Семенычем заразительно хохотали, а Андрей, как национальный герой, сидел, закинув ногу на ногу на том самом бревне, где совершил постриг, и, улыбаясь, смачно затягивался, куря свой любимый «беломор». Краем уха я слушал их разговор, но, несмотря ни на что, в моей левой груди все еще таилось тепло маленькой ранки, во власти которой я находился. Блаженный покой моей души растворялся в голубом штиле, вдали морского горизонта на дымчатой голубой поверхности плавали притихшие чайки. Полет солнца оканчивался традиционным трамплином, с которого оно совершало свой небесный прыжок, чтобы потом вынырнуть на другом конце света.

Каким прекрасным бывает иногда утро, каким чистым и безвозвратно улетающим видится его шаг. И все, что ты видишь, видится тебе в свете этого утра, и ты испытываешь волнительно-радостное чувство небывалого подъема, может быть, это и есть минуты безоблачного счастья. Не знаю, но только мне бывает так хорошо, и моя душа так чиста и открыта, что все мои мысли устремляются в небесные просторы. И сейчас мои глаза, вобрав свет такого редчайшего утра, искрясь и радуясь, смотрели на яркий квадрат пляжа, и купание девушек превращалось в таинство морских дев. Я лежал на диктаторском ложе и наблюдал скольженье упругих девичьих тел на прозрачном мелководье. Вот одна из девушек, смеясь и оборачиваясь, бежала, высоко выбрасывая колени, и многорукое море, нежно сдерживая ее каждый шаг, ни на секунду не выпускало ее изящных ножек из голубых рук с белыми пальцами. Другая игривая девушка в момент известной только им игры, высоко ныряла, словно морской дельфин, блеснув на солнце загорелым хвостом ног, и море, словно балетмейстер, поддерживая девушку под скользкие бедра, уносило игрунью в царство бездонных ласк. Я нисколько не завидовал морю, в мою душу вселился демон спокойствия, и полуразвенчанному диктатору хотелось скорее миловать, чем казнить. Не желая отяжелять своей души ничем, я совершил легкий завтрак, состоящий из чашки чая и двух печений, намазанных тонким слоем масла. Южная эротическая фея случайно выпустила из сладких объятий неумолимого диктатора. Так порой мы купаемся взглядом в обольстительной дымке красивого пейзажа, но стоит только приблизиться, и мы с сожалением замечаем все несовершенство вида. Крупные капли налетевшего дождя внезапно смыли обольстительную акварельную расплывчатость, и мой взгляд пронзил реалистический стиль. Вырвавшись из объятий феи и сорвав с глаз липкую розовую вуаль, я взглянул на обетованную землю глазами исследователя и путешественника, что на минуту мне все показалось таким немыслимым бредом, что я почувствовал себя человеком, засыпающим у себя дома, но утром открывающим глаза на необитаемом острове. Это было первое кратковременное отрезвление, и первая мысль: зачем я здесь?

Но коварная фея, блеснув перед глазами оранжевой тканью, вернула ход моих мыслей в сладкое русло, и минута сомненья растаяла за бледной вуалью соблазнительницы, снова накинутой мне на глаза. И я, повинуясь сладкозвучным струнам эроса, незамедлительно решил спуститься к морю, а наш главный насмешник Женя решил сопроводить меня на пляж, где загорала черноволосая Натали. Мы подсаживаемся к ней на цветастое покрывало, Женя отпускает едкие шуточки, а я выдерживаю лирическую линию завладевшего мной утра. Но постепенно мое настроение меняется под воздействием Жениных шуток и смеющихся нежных холмов Натали. А на шатающейся площадке «вороньей слободки», устои которой тщательно подмывали водкой и бунтом, вовсю гуляли разомлевшие аргонавты. Загорелый Геракл лежал, раскинув рельефные мускулы на белом плотике, его широкая спина опиралась на смятый рюкзак, по мускулистому животу текли капли пота. В его пьяной руке застыл пустой стакан, на дне которого сияла прозрачная улыбка валящей с ног жидкости. Рядом с Гераклом возлежал младший брат Сизифа и тупо смотрел на склон зеленой горы; но постойте, постойте, скажет пытливый читатель, а где же наш легендарный «король пиршества» которому, как может показаться нам, покровительствует сам бог Дионис во всех винодельческих начинаниях. Да, да, дорогой мой читатель, как это ни прискорбно, но факт, наш непревзойденный гурман не был приглашен на столь скромное, но жаркое пиршество. Его необузданный темперамент увлекли морские коварные дали, укачивая Андрея на зеленоватых волнах на надувном матрасе, скитальческая рука моря направила нашего капитана (предварительно усыпив его) к неизвестным южным берегам. И в тот момент, когда мой взгляд, словно горнолыжник, скользил по нетронутым заснеженным холмам черноволосой Натали, а Женя сыпал шутками, наша идиллия была нарушена бегущими пограничниками. Одетые в пятнистую форму с засученными рукавами и с короткими автоматиками на плече, они с невероятной легкостью вбежали на «воронью слободку», застав врасплох пьяных и обнаженных аргонавтов.

– Может, подняться в лагерь? – спросил Женя.

– Не стоит, – быстро ответил я.

Когда быстрая четверка пограничников слетела с покинутой нами горы, я бодро сказал:

– Вот теперь можно.

Мы распрощались с Натали и поднялись на «развалины Карфагена», и в названии я не ошибся. Четырехместная палатка, словно измятый пододеяльник, валялась на истоптанной земле. Одноместная палатка бывшего адъютанта Андрея была сорвана с земли и отброшена на сухой куст, диктаторское ложе было перевернуто вверх ногами. Слегка пошатываясь, Геракл с гордым видом запихивал вещи в непослушный рюкзак, который выскальзывал из пьяных рук в самый неподходящий момент.

– Мне еще никто не тыкал автоматом в физиономию, а как они паспорта забрали, словно мы бандиты. Чему вы улыбаетесь? Вас бы сюда, когда эти пятнистые верзилы шуровали здесь, – выпалил Саша.

– Я согласен, надо собираться и уходить, желательно за «МЭИ», – предложил я.

– Почему за «МЭИ»? Мы можем и над «МЭИ», – съязвил Женя.

– Послушай, сейчас не до шуток, главное надо уйти, а там место найдем, – сказал Олег.

– Да чего гадать, давайте добредем до «МЭИ», а там видно будет. Вот как забрать паспорта? – расплываясь в пьяной улыбке, сказал Володя.

Женя с Семенычем сворачивали палатку, Володя и Олег шнуровали рюкзаки, а я, сложив свои вещи в рюкзак, вытряхивал из палатки Андрея его цепких сожителей цикад. Унесенный в открытое море наш «бравый капитан», очевидно, хлебнув соленых нейтральных вод, очнулся и изменил свое сонное решение эмигрировать в Турцию. А может просто солнце обожгло его задний компас и вызвало в нем жгучее желание вернуться назад к родным русским берегам, так или иначе, но, только возвращаясь на надувном корабле, он заметил странные передвижения дикарей вдоль морского побережья и пятнистые фигуры в роли местных чабанов. После солнечных ванн Андрей изгибался, как морской конек, он поднялся на воронью слободку и передал Игорю надувной матрас.

– Андрей, где ты ходишь? Все давно собрались, а ты только пришел, – сказал я.

– Я уснул и, кажется, сильно обгорел. Где мой рюкзак? – умирающим голосом сказал Андрей.

Поникшие духом аргонавты оставили разоренную «воронью слободку», и я, бывший диктатор Гай Юлий Виталионтий, помогая бывшему адъютанту Андрею надеть спереди весомый рюкзак, потому что его мускулистая поджаристая спина стала восприимчивым органом чувств, думал о прелести утра, так удивительно снизошедшего на меня и уничтоженного в столь короткий срок. Я уходил последним, и мой прощальный взгляд блуждал по каменистой сухой земле, в которую я чуть было не пустил корни своей души. Спустившись с горы на жаркий бетонный берег, я скинул с плеч рюкзак и быстро оценил обстановку. Капитан, высокий худощавый человек средних лет, равнодушно выполнял свои обязанности, скорее следуя чужому желанию, чем своему долгу. Кругом стояли туристы и требовали выдачи паспортов, а капитан, затягивая процедуру, давал понять, что пребывание в дорогих сердцу местах неуместно. При этом он тщательно перелистывал каждый паспорт, многозначительно поглядывая на его владельца. Последними в оккупационный лагерь пришли полуголые нудисты. Загорелая длинноволосая девушка с красивой голой грудью воинственно подошла к капитану. Она размахивала руками, вертела головой и что-то доказывая, все время поворачивалась к морю, офицер слушал ее и рассматривал прекрасную грудь. Жизнь прибрежных нудистов всегда вызывала у меня улыбку; так, например, накануне племя нудистов, стоя по колено в море и выстроившись в линейку в шахматном порядке, девушка – парень, позволили одному нудному художнику разрисовать загорелые зады красным фломастером. Получив паспорта вместе с предупредительным напутствием капитана, мы двинулись вдоль побережья к желанному «МЭИ». И в который раз отшлифованные морем камушки предательски прокручивались под сандалиями аргонавтов, казалось, что чья-то божественная рука сорвала с неба защитный купол и что эта рука хочет разгладить наше огорченье голубым гигантским утюгом на пестром покрывале южной земли. Я мысленно взывал к божественному светилу, чтобы оно сжалилось, я даже намекнул ему, что в жертву был принесен ягненок, спящий на надувном матрасе. И чудо свершилось, и золотоволосая богиня выпустила из цепких объятий горячо любимых аргонавтов. Преисполненные отвагой мы стояли у врат «крепости любви», за которой царил мир и покой. Потерпев поражение от пограничных циклопов, осторожные аргонавты решили не искушать местных легионеров и поэтому, отвергнув грубое решение идти напролом, мы пошли в обход, готовые совершить знаменитый переход Суворова через Альпы. Миновав студенческие пляжи, аргонавты ступили на извилистый серпантин дороги, уходящей в запретную зону локатора. Белые стены по краям дороги напоминали мне лабиринт, а направляющей нитью Ариадны служила классическая музыка, доносящаяся из лагеря «МЭИ», увлекая нас все выше и выше. После морских скитаний наш обгоревший капитан получил новое имя Фаэтон, его чувственная золотая кожа болезненно отзывалась на любое прикосновение, и поэтому, войдя в его «солнечную болезнь», как он когда-то входил в мою, я помогал ему идти в солнечном аду. Поворот дороги уходил вправо прямо в ненасытную пасть локатора-минотавра, и мы, нарушая вековые традиции, опасливо озираясь, перелезли через бетонный лабиринт, свернув на опасную козью тропу, край которой стремительно обрывался вниз с неприятной глазу высоты. Высохшая желтая трава являлась скользкой опорой, отчего нам приходилось опускаться на четвереньки и двигаться, цепляясь за гибкие стволы кустарника по осыпающейся бурой земле. Глубокий карьер вызывал во мне неприятные чувства, но я все время поглядывал вниз на бурое кладбище, в котором зловеще чернели высохшие корни и стволы, похожие на древние истлевшие кресты, или на кости доисторических чудовищ. Протискиваясь сквозь кусты, аргонавты-альпинисты поднялись на первую площадку «альпийской горы», я был замыкающим. И только один Фаэтон не сумел подняться, он сидел на козьей тропе и смотрел в даль, расплывающуюся в его глазах. Расправив освобожденные плечи от давившего меня рюкзака, я осторожно спустился к сидевшему на тропе, беременному своим рюкзаком Андрею. Осторожно поддерживая его под живот рюкзака, в котором находилась часть наших общих продуктов, мы стали подниматься в гору. Половину пути мы прошли, как влюбленная парочка, но когда я решил заглянуть за рюкзак Андрея в бурый могильник, то созданное нами на четырех ногах существо потеряло равновесие, и мы чуть-чуть не открыли врата древнего могильника. Стесанная под углом вершина горы нависала над лагерем «МЭИ» тремя огромными ступенями, полукруглая ширина которых составляла несколько метров, а высота равнялась приблизительно двум метрам. На площадке средней ступени двумя посадочными рядами росли молодые кипарисы, высотой с человеческий рост. Беднягам приходилось терпеть незадачливых туристов, которые нечаянно поджигали зеленые костюмы кипарисян, но, к счастью для беззащитных друзей, все оканчивалось благополучно. Площадка, на которую мы поднялись, называлась «на Марсе», местные жители кипарисяне встретили нас зелеными улыбками. Теплый морской ветер расчесывал на вершине траву и играл пышными кистями молодых сосен, он надувал серую палатку, пытаясь превратить ее в шар. Двое молодых парней молча занимались делами, один готовил суп на «шмеле», другой сосредоточенно заострял палку. Скинув с горячих плеч рюкзак, я тыльной стороной руки вытер пот со лба, который предательски разъедал мне глаза и жег лицо развенчанному диктатору. Всесильные пограничные циклопы разбили мои доблестные войска и тем самым уничтожили порядок и дисциплину. Сладкая власть утекла из моих рук, и я больше походил на беженца, чем на диктатора, но к моим дельным советам иногда все-таки прислушивались. Я вглядывался в море, единственный источник голубой чистоты, на горизонте сияли огоньки надежды, словно последний шанс. За моей спиной в общей бесформенной куче лежали рюкзаки и сумки, а на них усталые аргонавты. «Неужели это конец, – думал я, – неужели так рушатся мечты и желанья, неужели чудо, которого ждал каждый из нас, так и не произойдет?

Неужели золотое руно счастья, дарующее вечный праздник, так и не будет нами найдено? Я не хочу в это верить и не позволю аргонавтам упасть духом».

– Виктор, это ты, каким ветром тебя занесло сюда?

– Дмитрий, здравствуй, а я тебя не узнал. Ты знаешь, я решил собственными глазами увидеть нашумевший лагерь «МЭИ».

– Не ожидал тебя здесь увидеть, обычно ты сплавляешься по рекам в одиночку или дуэтом, а тут в такой компании.

– Ну, это, можно сказать, пинок судьбы, чтобы долго не засиживался в средней полосе, – улыбаясь, ответил я.

– Я так понимаю, у вас уже была где-то стоянка?

– Да, мы жертвы пятнистых.

– А, вот в чем дело, тогда желаю удачи на новом месте.

– Спасибо, еще увидимся.

Вернувшись на необжитую площадку горы, которая находилась на верхней ступени, я с нескрываемой горечью смотрел на обломки бывшей империи. Лишь царский повар Жениил пребывал в бодром состоянии духа, он быстро умылся водой из канистры и, словно жонглер, стал выбрасывать из рюкзака котелки, миски и кружки. Два котелка один за другим полетели в изумленного Геракла, миски поспешно ловили младший брат Сизифа и Олег, а кружки одну за другой ловил смеющийся Семеныч, устанавливая их на сухом бревне.

– Хватит лежать, лежебоки, пора готовить ужин, или вы надеетесь, что к вам с неба спустятся щедрые дары богов, – запрыгнув на сухое бревно, Женя развел руки в стороны и, коверкая свой голос, продолжил: – Дети мои, скитальцы гор, примите эти скромные дары, ниспосланные вам с неба, красную рыбу, усыпанную черной икрой и украшенную веточками зеленого укропа, салат из кальмаров, перемешанных с красной икрои и с маслинами, жареные грибы с кольцами репчатого лука…

– Пора его самого зажарить, – весело закричал я, указывая вытянутой рукой на Женю.

Отважная четверка аргонавтов кинулась на провокатора Жениила и взметнула его вверх ногами.

– Ах ты, искуситель голодных душ, – радостно кричал Олег.

– На плаху его! – кричал младший брат Сизифа.

Голова Жени вмиг оказалась над бревном, словно его действительно хотели казнить. На мгновенье я увидел себя в сияющих латах, а мои преданные аргонавты склонили голову коварному врагу, и сам Геракл, обнажив короткий меч, ждал моего приказа.

– Я достану вам продукты, – кричал, задыхаясь, Женя.

– Поставьте его на ноги, я прощаю его, – скомандовал я.

Аргонавты, смеясь, опустили Жениила на бревно, он сразу сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Проклятые варвары, – простонал Женя.

У всех на плечах лежала тяжесть альпийского перехода, словно мы сегодня приехали в Алушту, но юмор Жени разрядил обстановку. Новизна ландшафта и близость того, ради чего мы приехали в южные края, сумели шевельнуть струны моей восприимчивой души. И, повинуясь извлеченным из меня звукам, я достал из рюкзака драгоценный квадратик памяти с полукруглым стеклянным глазом.

– Я хочу сделать снимок на фоне дальних гор, – указывая рукой направление, сказал я.

Усталые аргонавты утвердились на неровном месте и как-то естественно сравнялись телосложением и ростом. Женя стоял ко мне лицом, прижав к животу белокурую канистру, Саша стоял в профиль с сигаретой в губах, в руках он держал свою верную спутницу, подзорную трубу и, даже позируя мне, он разглядывал дальние цепи гор. Олег, усмехаясь, согнул руку в локте, демонстрируя интеллигентский бицепс, Володя откинул плечи назад, выпячивая грудь, он стоял выше всех и поэтому выглядел крупнее, словно могучий атлет. За спинами изнуренных аргонавтов покачивались молодые сосновые кисти, а выше голов в голубой дали, словно магический знак, повисла математическая бесконечность, созданная пятью вершинами гор, и тут я вспомнил об электронных часах, которые тоже показывали мне бесконечность, но я снова не увидел в этом ничего значительного. Полоска южного света поглотила нас в вечность черно-белой памяти, молодыми и беспечными. Женя предложил сходить за водой, и я с радостью принял его предложение, потому что после альпийского перехода чувствовал себя просоленным алуштинским огурцом. Спускаясь с горы, наши загорелые плечи и пыльные колени истерически дергались, и, балансируя пустыми канистрами, мы, словно горнолыжники, притормаживали, разворачиваясь боком. Разогнавшись, мы по инерции проскакали несколько ступенек «пьяной лестницы», свернув вправо на ровную дорожку, мы уверенно зашагали мимо домиков-полубочек, торцы которых, словно телевизионные экраны, показывали мне то женские, то мужские фигуры, совершающие незаконченные движения, как в видеоклипе. В самом последнем экране я увидел красивую молодую нимфу, на ней были только одни шорты, мягкими движеньями она заплетала ленту в длинные волосы, пребывая в сладкой задумчивости. Неожиданно стройная девушка повернулась ко мне лицом, ее круглая грудь весомо качнулась, но я уверенно продолжал шагать на месте, улыбнувшись, она опустила глаза и, повернувшись спиной, стянула волосы в пышный хвост, зафиксировав его лентой. Одетые в шорты и полукеды, мы спустились на раскаленные резиновые теннисные корты, наши взмыленные спины молили о пощаде, взывая к водяным богам. Водопроводный кран, как кобра, завис над черной резиной, я осторожно покрутил пропеллер, и холодный яд с шумом заструился в наши канистры. Наполнив сосуды с водой, я пропустил Женю к очистительной влаге, он с удовольствием вымыл жаркое лицо и, брызнув себе на грудь, распрямившись в спине, разгладил кучерявые волосы. Когда я коснулся воды, то забыл обо всем на свете, словно мне пришлось перейти пустыню. Я жадно обливал свое красноватое лицо, плескал воду на темные плечи и долго с наслаждением плескал воду на грудь, испытывая сказочное облегчение, словно соленая корка спадала с ожившей и обретающей гибкость загорелой кожи. Обливая бедра, я увидел стройную незнакомку, которая повернула гибкое тело, увенчанное спелыми южными плодами, в мою сторону. Она вышла из домика и, встряхнув покрывало, повесила его на веревку, ее прекрасное тело скрывала синяя футболка с черной каймой, словно короткое платье, оно едва закрывала шорты. Девушка медленно поправляла покрывало и с легкой улыбкой наблюдала мою водную процедуру. Закрыв кран, я расправил плечи и мокрыми руками пригладил волосы, незнакомка плавно повернулась на стройных и босых ногах и исчезла в тени домика. Поднявшись по лестнице с канистрами в руках, я осторожно заглянул в окно, девушка лежала на кровати и ела яблоко. Поставив одну канистру на ступеньку, я, картинно улыбнувшись, помахал ей пальчиками, девушка ответила мне тем же, и на этом мы расстались. Радиоузел «МЭИ» ни на секунду не умолкал, постоянно звучали песни, заказанные студентами, или сообщалась информация местного значения.

Дежурных по столовой вызывали на рабочие места, оперотряд вызывали на спортивную площадку, а садовнику грозно приказывали, немедленно смотать свой длинный шланг. Вся эта белиберда разносилась по морскому побережью и окружающим студенческий лагерь древним горам. Тяжело поднимаясь по неосвоенной горе, я со щемящей ностальгией вспоминал тихую «воронью слободку», где я возлежал на диктаторском ложе и предавался мечтаньям. Где моей мыслью завладевал Сократ, где я устраивал чайную церемонию, а также театр для самого себя, но где все это, где мы уподобились жалким алуштинским дикарям, питающимися сомнительными подачками лагеря «МЭИ». В тяжелых думах я поднимался по горной дороге, безжалостное солнце жгло мою натруженную спину, руки мои сильно сжимали ручки канистр, и я мысленно прощался с диктаторской властью. Мне хотелось только одного – найти тихое пристанище, где бы успокоились и улеглись мои страсти, подобно праху в погребальной урне. Да, эта мысль особенно понравилась мне, она звучала, как погребальная речь на пышных похоронах воинственного диктатора. Подняв гордо голову, я с обреченным видом поднимался все выше и выше, словно на самой вершине меня ждала глубокая бездна. И вдруг мой жадный глаз увидел загорелые стройные ноги и прекрасный силуэт, остальная часть тела низко наклонилась к земле, и было видно, что молодые загорелые руки что-то тщательно перебирают. Эту восхитительную картину обрамляли по бокам еще две пары стройных ног. Если бы я был художником, то написал бы такую картину: красавица Венера грациозно склонилась над чистым родником в окружении двух подружек. Одна девушка придерживает длинные волосы Венеры и наблюдает, как ее губы ласкает прозрачный фонтанчик. Другая девушка придерживает тонкое платье Венеры и поддерживает ее за гибкую талию. Но, увы, я не был художником, и моя окрыленная душа вновь рождала новые фантазии в моем разгоряченном на солнце мозгу. Как воробушек, я взлетел на нашу стоянку и, выдохнув свои страсти, опустил на сухую землю хлюпающие канистры. В предвкушении вечера я думал о скором визите к девушкам, представляя себя послом мира в богатом золотом тюрбане. Подняв с земли сухую ветку с листьями, я улегся на бывшее диктаторское ложе. Обмахивая веткой разгоряченное лицо, я продолжал плыть в своих сказочных мечтаньях. Смех Олега нарушил мои сладкие мечты, перевернувшись на живот, я посмотрел вниз на очередную веселую сцену. Андрей, одетый в красные кальсоны и рубашку, неподвижно лежал на овчинном тулупчике, уткнувшись капитанским лицом в бурый мех. Враждебное солнце сожгло крылья нашего Икара до самых лопаток, а крепкий сон сомкнул опаленные веки воинственному аргонавту, измученному тяжелым переходом.

– Послушайте, да он сменил сферу деятельности, его рентгеновский глаз ищет полезные ископаемые, – язвил Женя.

– На его могиле, на камне, вырежут гибельное солнце, – хохоча, говорил Олег.

– Старик, я слышал много раз, что ты меня от смерти спас, зачем? – вознося руки к небу, страдальческим голосом говорил Женя.

– А может, он прощается с землей и завтра на рассвете наш Фаэтон покинет нашу маленькую планету и устремится к голубым звездам, – подняв руки к небу, торжественно произнес свою речь Володя.

– Да, муравьи к нему уже боевые тропы прокладывают. Гулливер в стране муравьютов, если не улетит, съедят нашего Орфея вместе со свирелью, – продолжая развивать тему, весело говорил Олег.

– Хватит ржать, скажите мне, а что мы будем есть? – спросил Геракл, потирая могучую шею и поглядывая на Андрея.

– Известно что, – не унимался Женя, – нужно только найти большой вертел, ну а остальное дело техники.

Дружный смех слетел с горы и, отразившись от локатора Минотавра, потонул в голубом море. Покинув хохочущих аргонавтов, я шел в прекрасную страну амазонок с коварным планом, оранжевый шатер манил и дразнил меня.

– Добрый день, – мягко сказал я.

– Здравствуйте, – сказала девушка, у которой в руках была миска.

Окинув девушек взглядом, я вновь убедился в повсеместности «гётевского стиля». Девушка с миской в руках выглядела строже своих подруг, открытый учительский лоб, длинный утиный нос, близко расположенные к переносице глаза и веселые нижние веки, когда она улыбалась, длинные волосы были туго стянуты в пышный хвост. Ее полноватые бедра, скрываясь в синих спортивных трусах, говорили мне о крепости ее духа, полноватые руки с перламутровыми белыми ногтями говорили о том, что она хочет выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Ее небольшую грудь стягивал зеленый купальный лиф, просвечивающийся через белую майку, как две кляксы сквозь промокашку. Средняя подруга носила пышную челку и пышный волнистый хвост, мягкий взгляд, аккуратный ровный нос, но, увы, ее пухлые щеки и тяжеловатый подбородок портили все лицо. Ее полноватые ноги за счет длины выглядели стройнее, белая расстегнутая рубашка частично прятала стройное тело, синий купальный лиф облегал нетронутую девичью грудь, общалась она сдержанно и осторожно. И наконец-то младшая их сестрица имела белокурые волосы, зачесанные так, словно она являлась индейцем, мелкие черты лица требовали тщательного рассмотрения, ходила она в розовом раздельном купальнике и, стоя на месте, выкручивала стройные ноги, словно не зная, куда их деть, тело было таким стройным и гибким, как у юной девушки. Да простит меня женщина, читатель, но таков «гётевский стиль». Рядом с оранжевой четырехместной палаткой находилось выгоревшее место, как свидетельство неумелого разведения огня.

– Мы ваши соседи с сегодняшнего дня, а соседи должны помогать друг другу. Я вижу, у вас неприятности с лампой Алладина, давайте я сам займусь этим волшебным сосудом, – говорил я, обращаясь к девушке с миской, которая слушала меня с видом строгой настоятельницы.

– Попробуйте, мы уже боимся его, – ответила она.

– Сейчас мы его выведем на чистую воду. А что же вы, девушки, одни не боитесь местных эскулапов?

– Должны были приехать ребята, да вот, что-то запаздывают, – ответила пышноволосая девушка, поправив край рубашки.

– Запаздывают, – повторил я, вращая гайку на закопченном «шмеле», – вы в первый раз здесь?

– Нет, мы не первый, но в этом году все сложнее, – сказала настоятельница.

– Чем сложней, тем интересней, – сказал я, подмигнув пышноволосой девушке.

– А сколько в вашей компании человек? – поинтересовалась настоятельница.

– Нас восемь человек, но у нас нет единства.

– А вы сегодня приехали? – спросила пышноволосая девушка.

– Нет, но, к сожалению, мы жертвы насилия пятнистых легионеров, они разбили наше войско на сказочных высотах и сбросили в море. Эту трагедию мне не пережить никогда, – плачущим голосом сказал я и вытер пальцами, испачканными в саже, воображаемую слезу.

Улыбавшиеся девушки закатились безудержным смехом, а улыбающаяся настоятельница, наклонилась ко мне и вытерла платком со щеки сажу. Собрав заново «шмель», я, улыбаясь, стал накачивать давление, но, к моему изумлению, бродяга «шмель» испустил дух неизвестным мне шипением. Девушек невозможно было остановить, они хохотали, то изгибаясь в животе, то приседая на корточки, поэтому я тоже от души посмеялся.

– Да, но как мы будем готовить? – возмутилась настоятельница.

– Нет ничего лучше костра, он согревает, он объединяет и, наконец, он еще с древних времен делает нашу пищу божественно вкусной. Я приглашаю вас в наш лагерь, и там мы совместными усилиями сотворим трапезу, – раскинув руки в стороны, заключил я.

Девушки немного поколебались, но, посовещавшись, приняли мое заманчивое предложение. И в который раз греческому послу удалось склонить новых амазонок под свои авантюрные знамена. Я шел впереди, а за моей спиной шагало шесть веселых ног, шесть веселых рук и шесть веселых глаз. Перешагнув через спящего Фаэтона, три веселых ноги вступили в лагерь аргонавтов. Гётевские красавицы внесли заметное оживление на нашу неустроенную стоянку.

– Назовите ваши имена, – поглаживая воображаемую бороду прорицателя, хриплым голосом заговорил Женя, – и я скажу, сколько вам осталось жить.

– Галя, – сказала настоятельница.

– Таня, – ответила пышноволосая девушка.

– Люда, – изгибая ногу, сказала младшая.

Рюкзак с картошкой лег к загорелым ногам наивных амазонок, и прорицатель Женя с виртуозностью жонглера раздал им ножи. Скоро в большой закопченный котелок, наполненный водой, падал желтый граненый картофель, девушки аккуратно и быстро приближали час ужина, тихо обсуждая новое знакомство.

– Отличный корень, долго будет гореть, – сказал я.

– Хорошие девчонки согласились помочь, сразу взялись готовить. Виктор молодец, где он их откопал? – сказал Игорь, рассматривая корень.

– Нет, все было не так, он пришел, представился польским князем, затем разлил на головы девчонок свое искусное сладкозвучье. А когда они, одурманенные, с открытыми ртами слушали его, то он спокойно ломал их «шмель», в результате чего вербовка прошла успешно, – ломая сухую ветку, заключил Женя.

– Ты давай, дрова собирай, психолог, – втиснувшись в разговор, сказал я.

Прохладные нежные тени отбросили сосновые кисти, красный шар солнца двигался по лезвию алуштинских гор, морские волны неслись к берегам, увенчанные золотыми париками, одинокие цикады пробовали свои скрипучие голоса, тихо и незаметно приближался сиреневый вечер. Морской волк Андрей неожиданно нарушил спячку, в его мутных от сна глазах замелькали расплывчатые женские фигуры. И он, разгоняя сонной рукой мираж, уселся в лотосе на овчинном тулупе, его глаза то щурились, то расширялись, то закрывались, и, чтобы окончательно разогнать сон, он попытался растереть ладонями лицо, но движение лопаток вызвало у него жгучую боль, и без всякого растирания он освободился ото сна.

– Хорошо, – сказал Андрей, поднимаясь с тулупа и надевая серую шляпу.

Девушки, переглянувшись, хихикнули, рассматривая красавца Фаэтона, который, прошествовав мимо них с гордым видом, поднял с земли канистру и стал жадно глотать воду. Утолив жажду, опаленные солнцем глаза Фаэтона остановились на пышноволосой амазонке, она, нагнувшись к рюкзаку с картошкой, брала очередную порцию для чистки.

– А, ты уже ожил? – удивленно спросил я, бросая дрова на землю.

– А что, вы решили отправить меня в царство теней? Меня так просто не возьмешь. Ты лучше скажи, откуда появились они? – прищурив глаз, спросил Андрей.

– Ну, это долгая история, скажем так, я уговорил девушек на званый ужин.

– Может, ты их еще на что-нибудь уговоришь, – рассмеявшись глухим прокуренным смехом, сказал Андрей.

За моим бывшим диктаторским ложем в сухих кустах Игорь обнаружил осколки большого камня и постепенно, раскладывая плоские острые плитки, выложил удачный очаг в виде колодца. Поправив торчащие ребра внутрь колодца, он старательно выровнял стенки очага, мелкие осколки камней он набросал на дно. Наполнив новый очаг сухой корой и веточками, Игорь поднес зажженную спичку к сору, чтобы извлечь из него первый огонек, рождающий всесильное пламя (так перед главным войском идет всякий сброд и первый вступает в бой, чтобы родить потом гибельную сечу, впитав в себя маленькие ростки уверенности и неуверенности, обрекающие одно войско на победу, а другое на поражение), выпустил из каменистого колодца струйку изящного дыма. Дымок разрастался, превращаясь в женскую фигуру, одетую в голубоватую мантию, приоткрыв прозрачную дымчатую ткань, ее яркие белые пальцы стали цепляться за край колодца, чтобы выбраться наружу в синь наступающего вечера. И словно ощутив полноту нагой силы, она сорвала с волнистого тела голубоватую мантию, внезапно улетевшую ввысь, и лишь тогда в ее жаркие белые руки отдали холодный черный котелок. Лезвие алуштинских гор должно было вот-вот гильотинировать раскаленную голову солнца, и я, воспользовавшись минутным мгновением перед неизбежной казнью, решил засветить еще один драгоценный кадр кончающейся пленки. Галя сидела на краю ложа, брезент которого вмялся в лысоватую землю; скрестив ноги, она обнимала плотные колени замком тонких пальцев с перламутровыми ногтями и как-то исподлобья, улыбаясь, смотрела в объектив. Рядом с ней слева сидела Татьяна, одну ногу, согнув в колене, она придерживала руками, а другую, вытянув вперед, прижимала к Галиным ногам, превращая ее в трехногое существо. Лицо Татьяны было недовольным, а голова отклонена в сторону Гали, возможно, это оттого, что ее обнимал довольный Фаэтон. Рядом с Татьяной сидел, улыбающийся Андрей, широко расставив колени, между которыми согнутая мускулистая рука держала любимый «беломор», а левая рука сжимала девичье плечо. Нос ложа был приподнят вверх, как у катера, и поэтому Андрей возвышался на натянутом брезенте, а Галя являлась тем самым увесистым мотором, создающим движение, отчего Таню клонило на ветру. Но чтобы катер не уплыл, я попросил Люду поставить ногу на плечо нашего Фаэтона, колено которого она изящно придерживала рукой, кулачок другой руки она закрепила на поясе над веревочками купальных трусиков, лицо было хмурым и воинственным, как у индейца. Слева стоял Женя, он как-то насмешливо подобрал на своем лице губы, он был одет в белые спортивные трусы с полосками по бокам, его пальцы когтисто сжимали пояс. И мой горячий палец, нажав на блестящую звездочку, отправил еще один фотографический документ нашей южной жизни в маленький черный сейфик. Огненная голова солнца наконец-то свалилась по ту сторону безжалостной гильотины, но лезвие алуштинских гор продолжало светиться остывающей кровью, тени исчезли, и стало тихо, с пустынного пляжа стал доноситься воркующий голос волн. Цикады, повинуясь магическому голосу моря, начинали затягивать свои ночные серенады. Огненная женщина отдала нам пыхающий котелок, в котором картошка, заправленная тушенкой, начинала подгорать. Освободившись от приготовления пищи, огненная красавица уселась, обнимая тонкие колени и соблазняя сиреневый вечер своими прелестями.

– Мы благодарны тебе за ужин, ты, можешь прийти к нам, чуть-чуть попозже, – шепотом сказала Галя.

– Я постараюсь, – шепотом ответил я.

Сиреневый вечер, слившись с огненной красавицей, растаял в нарастающей ночи, но следы их горячей любви еще долго тлели на дне каменистого колодца. Когда девушки ушли, Андрей вспомнил о своих солнечных ранах и, словно по команде, улегся на овчинный тулупчик, мгновенно уснув и оцепенев, что дало повод к новым шуткам. А я, повинуясь зову главной амазонки, медленно скатал одеяло и придвинул к кустам осиротевшее бывшее диктаторское ложе. Только я сделал шаг в направлении «гётевской богини», как мне вслед полетели разные реплики.

– Так, так, Соломон пошел к своим милым женам, – съязвил Женя.

– Может, тебе подсветить в опочивальне? – добавил Олег.

– Нет, лучше помахать веером, – парируя их реплики, ответил я.

И мои юмористы плавно спикировали на голову поверженного Фаэтона, а я, обнявшись с соблазном, бесшумно скользил по темной траве. Приблизившись к оранжевой палатке, я увидел, как внутри ее гулял яркий круг фонаря, девушки убирали лишние вещи и, что-то обсуждая, хихикали. Остановившись возле палатки, я положил в траву свернутое одеяло, выдержав паузу, я достал из кармана шортов складной маникюрный ножичек и постучал им по алюминиевой крепежной трубке.

– Кхе, кхе, к вам можно? – коверкая голос, сказал я.

После моего неожиданного стука одна из девушек встрепенулась и что-то уронила, после чего раздался дружный смех, а из палатки выглянула настоятельница.

– Заходи, – улыбаясь, сказала Галя.

– Да у вас здесь трехспальный номер, – располагаясь в ногах у девушек, пошутил я.

Они сидели напротив меня, словно в зрительном зале, справа Таня, в центре Люда, а настоятельница слева, все шесть глаз были устремлены на меня, как на телевизионный экран. У каждой был свой спальный мешок, а за их спинами громоздилось множество вещей, свет фонаря, исходивший снизу, превращал нас в трагедийных актеров.

– Ну что, все собрались, будем начинать? Поднимите, пожалуйста, занавес, я прочту поэтическую зарисовку.

– Ты пишешь стихи? – удивленно спросила Галя.

– Да, грешен, матушка, – склонившись перед настоятельницей, быстро ответил я.

– Не верю, – сказала Галя.

– Уважаемая публика, мне не верят, в чем дело?

– У тебя такое насмешливое лицо и такие несерьезные глаза, не знаю, как тебе объяснить, но ты больше похож на актера, чем на поэта.

– Может быть, – прошагав пальчиками по полу, заговорил я, – а может быть, и нет.

– Ну, прочти что-нибудь, – игриво поглядывая на меня, сказала Галя.

– Как ночь таинственно тиха, Меня коснулась нежной лапой. Деревьев темные меха Вдруг ветер шевельнул внезапно. Иду и слышу, как песок Трещит под утомленной пяткой. И воздух, как сладчайший сок, Я пить пытаюсь без остатка. Но ветра вдруг порыв иной Накинулся в мгновенье ока. И вечность – серою метлой Прошла, напомнив: всё до срока.

– Здорово, – пролепетала Галя.

– Это лишь набросок, стихи удаются очень редко.

– А можно еще?

– Порою состав, застоявшись в дороге, Внезапно в цепи перекличку начнет. И каждый вагон, как солдат по тревоге, С готовностью сделает шаг вперед. Вздрогнет земля от удара колес, А клич боевой вдаль волною Вернет эхо волны, что ветер унес, Столкнувшись с железной стеною. Мелькают вагоны, мелькают в глазах, И ветра потоки в колесах свистят. И пылью с земли поднимается прах, Мне мир обнажив, что стоит на костях. Так, удлиняя стальные шаги, Уходят вагоны ударной ротой. И светят им дальние маяки, А рельсы звенят несмолкающей нотой!

– Это, правда, твои стихи? – растерянно спросила Галя.

– Да, мои.

Взгляд Гали изменился, он стал искренним и открытым, в ее глазах светилось восхищение и удивление, но ее подруги не так восторженно разделяли ее чувства. Тут посыпались самые разные вопросы, печатался я или не печатался, зачем пишу стихи, чего хочу от жизни, занимался я спортом или нет, все эти вопросы вызывали у меня легкую улыбку. Поэтому, ответив на некоторые вопросы и удовлетворив любопытство девушек, я отвлек их внимание, рассказав им две восточные сказки, в которых присутствовала любовная интрига. Незаметно мое воображение разыгралось, и я рассказал им одну выдуманную мной историю о любви, о страсти, которой трудно противостоять, и о подлом обмане. Было уже поздно, и я заметил, что глаза девушек уже начинал обволакивать сон, поэтому я прервал свою историю, но пообещал рассказать ее в другой раз, хотя прекрасно знал, что на следующий день я даже и не вспомню, что я там сочинил. Заинтригованные девушки молча укладывались спать, загорелые щеки медленно касались купола подушек, а пушистые ресницы, выгибаясь еще больше, ласкали безответную ткань, словно хлопающие крылья встревоженной бабочки. Амазонки нежно ворочались, глубоко вздыхали, и их чувственное томление кружилось в оранжевом шатре над моей разгоряченной головой. Я осторожно покинул палатку. Стояла глубокая ночь, и звезды стали крупнее и ближе к земле, небо покачивалось в моих глазах. И мне вдруг показалось, что звезды, словно сосульки, хотят пронзить землю, я закрыл лицо руками, выключив звездный ужас, что-то погасло во мне, и, осторожно оторвав руки от лица, я остановился взглядом на темных кипарисах. Вернувшись в палатку, я быстро уснул, но в моем мозгу еще долго блуждали нежные виденья, отчасти утоляя пыл в моих сладостных снах.

Оранжевый утренний свет разливался на наши лица, словно в жаровне гриль-бара, и я, как цыпленок табака, жарился в собственном соку. Мое пылающее тело обнимала рука сонной Люды, а ее молодая грудь сжигала мои лопатки. И мне немедленно захотелось принять ледяной душ, который смыл бы это ощущение гадкой липкости и придал телу высшее состояние чистоты и упругости. Я осторожно отвел руку Люды в сторону и, свернув одеяло, вылез из оранжевой жаровни. На лысой горе, на нашей неустроенной стоянке проснулись только двое, Женя и Игорь, остальные, закипая на солнце, мужественно досматривали героические сны.

– Женя, у студентов можно принять душ? – спросил я.

– Тсс. Сейчас у них заканчивается завтрак, сначала мы можем пойти помыться, а потом под видом запоздалых студентов, – капая руками, шепотом говорил Женя, – пристроимся к дармовому столу.

– Тогда в путь, в чем задержка? – подражая шепотом Жене, спросил я.

– Постой, ты знаешь, у меня одно место болит, сейчас, сейчас.

– Я думал, что мне одному плохо от этой жары.

– Да, жара, это все мелочи.

– Мелочи, да я каждое утро превращаюсь в цыпленка-табака.

– Да, – мечтательно произнес Женя, – было бы неплохо сейчас с зеленью, но хуже моей болезни нет. Ладно, пойдем, заговорщик.

– Наконец-то. Похоже, что обещанная мне поэтическая болезнь настигла тебя, мой друг.

– Рррр, – рыкнул мне в ответ Женя.

Умывшись холодной водой, я с наслаждением обливал поджаристые части моего тела, на мгновенье моя кожа охлаждалась и жадно впитывала целительные ручейки. С какой-то странной надеждой я все время смотрел в то окно, где увидел незабываемую стройную незнакомку. Но закрытые окна и дверь говорили мне о том, что принцесса давно покинула свой домик. Спустившись по бетонным ступеням, которые виляли в разные стороны, мы оказались возле желудка лагеря – его столовой. Дежурившие студентки убирали со столов посуду и вытирали столы. Плоская крыша над открытой столовой хорошо защищала ее от солнца; поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, мы уверенно вошли в зал, и я в ожидании завтрака уселся на стуле. Морской ветер приятно продувал открытую площадку столовой, и я мечтательно смотрел на бетонный пирс, пытаясь разглядеть среди загорающих девушек мою незабываемую незнакомку.

Мой заговорщик Женя, подойдя к девушкам на раздаче, размахивая руками, стал что-то объяснять, но до меня доносились лишь обрывки фраз, похожие на заклинанья. Через минуту наш заклинатель принес на подносе две порции рисовой каши, алуштинский белый хлеб и две чашки какао. Студентки, как-то странно улыбаясь, поглядывали на нас, совершая при этом свою очистительную миссию.

– Мне нравится такой завтрак, – аппетитно пережевывая кашу, сказал я.

– И все-таки это не цыпленок-табака, – мечтательно сказал Женя.

– Женя, – заговорил я, распрямляясь на стуле, прекратив есть, – не надо о цыпленке, я уже забыл, а ты опять.

– Ну, хорошо, хорошо, буду мечтать про себя, – сказал Женя и замахал воображаемыми крыльями.

С танцплощадки доносилась магнитофонная музыка, я пил теплый какао, а мой мысленный двойник, пританцовывая, спускался по лестнице.

– Да, замечательно позавтракали, – сказал я, погладив рукой живот.

– А главное, никаких приготовлений, – складывая тарелки, сказал Женя.

Он отнес поднос с посудой на мойку и, снова жестикулируя, стал благодарить студенток, а мне даже не хотелось пошевелиться, я удовлетворенно смотрел на красную песчаную дорожку и снова думал о моей незнакомке.

– Ну что, пошли? – заговорил Женя, – Милорд, вы слышите меня? – темпераментно произнес свою реплику он и хлопнул ладонями.

От неожиданности я встрепенулся и замахнулся на него рукой.

– Больше так не делай, ты испугал меня.

– Ага, вот и поэтические грезы появились на сытый желудок, – съязвил Женя.

– Пойдем в тенистый сад, где каждый танцу рад, – начал я.

– Пойдем в тенистый сад, но я не акробат, – продолжил мою строку Женя.

– Женя, ты что, не любишь тенистые аллеи?

– Нет, аллеи я принимаю, но участвовать я ни в чем не буду.

– Ты не романтик, Женя.

– Я реалист.

На площадке я увидел Наташу, она в одиночку скользила по желто-серым плитам, отрабатывая плавные танцевальные движенья. Мы с Женей расположились на конце длинной лавочки, как раз в том месте, где была глубокая спасительная тень. Женя сразу улегся во всю длину и тихо засопел, я с интересом смотрел, как стройная длинноволосая девушка, одетая в красный сплошной купальник, объясняла движение ног в рок-н-ролльном танце. Ее загорелая стройная нога пружинящим движением пальцев плавно отталкивалась от желто-серых плит, а другая становилась на пятку. От пяток до груди тело девушки красиво двигалось, словно шелковая лента на ветру, играя волнами. Две ученицы в раздельных купальниках пытались овладеть танцевальной наукой, но вместо красивых движений у них аппетитно двигались зады, словно они хотели привлечь новых сексуальных партнеров.

– Так даже веселее, – сказал я дремавшему Жене.

– А вы почему только смотрите, присоединяйтесь к нам, – сказала внезапно остановившаяся учительница.

– Ну, что я тебе говорил, – очнувшись, промямлил Женя.

– Да мы, как медведи в цирке. Ничего не получится, – вставая, сказал я.

– Вся группа только обучается, не волнуйтесь и будьте естественны, – сказала улыбающаяся учительница, выпустив из волнистого от движений тела волнистую струйку слов.

Наташа улыбаясь, посматривала на меня, отрабатывая при этом более сложные танцевальные движения. Я подошел к группе девушек с лицом вникающего человека, гибкая учительница одним плавным прыжком приблизилась ко мне, демонстрируя танцевальные шаги.

– Смотрите внимательно и повторяйте, – сказала она, опустив глаза вниз.

Я смотрел, но видел только ее загорелые стройные ноги, которые соблазнительно мелькали, а самого движения не улавливал.

– Вы запоминаете? – настойчиво спросила она.

– Частично.

– Вам нужно еще немного посмотреть и попробовать, – уверенно сказала она и в прыжке удалилась от меня.

Окинув взглядом всю группу учениц, я выбрал самую красивую пару ног и стал изучать нужное мне движение, немного поколебавшись, я попытался, повторить танцевальное движение.

– Легче, легче, не надо так напряженно, – услышал я за спиной, мои ноги месили бетонные плиты, но когда я расслабился, то завилял бедрами так сильно, что даже остановился.

– Пожалуй, это не для меня, – вспомнив слова Жени, заключил я.

– Просто вы все капризничаете, а движение запомнили. Приходите завтра, у вас все данные, чтобы учиться, – уверенным голосом сказала учительница.

Улыбнувшись танцевальной богине, я, повернувшись в оси, покинул привлекательную девичью группу. Глубокая тень приняла меня в свои объятья, и я, потирая горячую шею, опустился рядом с Натали на прохладные плиты.

– О, громовержец Зевс, пошли нам тучу холодного дождя, и я принесу в жертву всех этих неумелых танцовщиц! Наташенька, сегодня вечером ты свободна?

– Да, – смеясь, ответила она.

– Прекрасно. Вечерком приду к вам на горку.

– Ты меня извини, я должна заниматься, а с тобой я отвлекаюсь.

Я поднес палец к губам и на цыпочках удалился с танцплощадки, провожая взглядом танцующих девушек. Две загорелые девушки в узких раздельных купальниках, размахивая сумками, уходили на море, садовник поливал цветы водяным веером, а в голубых изгибах играла радуга. Дорожка, по которой я шел, всегда скрывала тень высоких кипарисов, с берега доносился шум теплых волн и одинокий крик встревоженной чайки. Я быстро пересек центральную дорогу, выложенную мощеным камнем, солнцеликая, играя на ней, катала вверх-вниз золотое колесо, превращая серые камни в угли. В одинокой беседке на лавочке, свернувшись калачиком, с улыбкой на лице спал Женя.

– Хватит спать, нам пора возвращаться, мой сытый друг.

– Если б ты знал, как я хорошо спал, то не стал бы меня будить, поэтический танцор.

Высокие остроконечные кипарисы спасли в тенистом раю не одну душу от огненных чар солнцеликой царицы, которая торжествующе плыла по бледно-голубому небу на золотой колеснице. С тяжелой думой мы поднимались на лысую горку, предвидя неизбежную смуту неблагодарных аргонавтов. Я с надеждой смотрел на искрящееся голубое море, мысленно пытаясь вобрать в себя прохладу синих глубин.

– А вот и наши наимудрейшие мужи, – усмехнувшись, сказал Олег.

– Сейчас мы услышим повеление о приготовлении завтрака, – с нотой недоверия произнес Саша.

– Не хлебом единым жив человек, – начал я.

– Правильно, а всяким словом и делом. Ура истине, – поддержал меня Женя и зааплодировал.

– А сколько величайших умов, отказываясь от еды, создавали великие творенья?

– Да почти все, – плачущим голосом продолжил Женя, – нам остается, только молиться.

– Мне кажется, что сейчас молиться придется вам, наши хитроумные друзья, – жестко сказал Геракл.

– Да они издеваются над нами, их пора кончать, – завопил Андрей.

– Ну что ж, они сами сделали этот выбор, – сказал Геракл, поднимая с земли увесистую дубину.

Четверка голодных аргонавтов двинулась на нас, и я вдруг увидел страшное видение, как разъяренные воины в латах низвергают в прошлом любимого диктатора с золотого трона.

– Стойте, последнее слово перед казнью. Жизнь или манна небесная, – вскинув руки вверх, закричал Женя.

– Ладно, пусть готовят свою стряпню, – сказал довольный Андрей.

– А кто-нибудь собирал дрова? – спросил я.

– Так вот, – ответил Геракл, указывая на дубину.

– Нужны ветки, так что все на сбор, а потом завтрак, – уверенно сказал я.

Повар Жениил налил в котелок воды и достал из спортивной сумки манку; он, улыбаясь, провожал взглядом удаляющихся аргонавтов. Собрав небольшую охапку сухих веток, я бросил ее возле каменистого колодца. Голодный Геракл могучей рукой опустил на дно закопченного колодца маленький огонек, подаренный когда-то людям свободолюбивым Прометеем. Языки пламени, цепляясь за черные камни, потрескивая сухими ветками, рвались на волю. Геракл, наломав об колено толстых сосновых веток, забросал их в разгоревшийся костер, на камни он аккуратно поставил котелок и присел рядом, вглядываясь в прожорливый огонь. Возмутитель спокойствия Орфей достал из рюкзака банку с китайской ветчиной, черный хлеб и головку лука с зелеными ростками. Он взял в руки нож и на секунду задумался, блеск золотых бутылочных печатей неожиданно вспыхнул в его полусонных глазах. Сладко потягиваясь в тени кустов, я лежал на развенчанном диктаторском ложе, пытаясь восстановить в памяти вчерашние события, но назойливые песни, вырываясь из репродуктора, разрывали ход моих мыслей. До меня донесся аромат круто заваренного чая; перевернувшись на ложе, я увидел довольного Андрея, целиком погруженного в утреннюю трапезу. Теплый ветер обдувал мне ноги, а тенистая вуаль навевала сладкий сон, дальние склоны облезлых гор расплывались в моих глазах, и я почувствовал, как южная лень глубоко проникла в мое расслабленное тело. Раскол в лагере продолжался. Мне снился сон, моя пустая квартира, запыленный бильярд, странная птица в окне и заплаканное лицо красивой девушки, я хотел ее успокоить, но кто-то стал меня тормошить, и я проснулся.

– Проснись, красавица моя, тебе пора обедать, – грассируя на букве эр, темпераментно шептал Женя.

Сонной рукой я надел спортивную майку и мы, сбежав с горы, спустились к домикам-полубочкам. Кобра-кран приятно жалил нас холодным целительным ядом; вволю наплескавшись водой, мы поспешили в прохладную столовую. Возле студенческой столовой стояли дежурные с повязкой, стайки девушек то вплывали, то выплывали, насытив загорелые животики, двое парней, улыбаясь, договаривались с девушками пойти на море. Солнечное тепло струилось на мощеный камень, словно растаявшее сливочное масло, и я прятался в спасительной тени кустов, поглядывая наверх. Неожиданно к нам по бетонной лестнице из многоголосой столовой спустились Ирина и Оля. Яркие купальники откровенно врезались в загорелые пухленькие фигуры, это заставило меня дрогнуть, что я был готов пообедать такими поджаристыми окорочками.

– Я приветствую вас, мои прекрасные сеньоры, – раскинув руки в стороны, сказал Женя.

– Приветик. Что-то вас давненько не было видно? – по-лисьи улыбаясь, ответила Ирина.

– О, это целая история. На нас напали пятнистые чудовища и жестоко сбросили с горы. Но мы не стали рвать на себе волосы, мы совершили головокружительный переход и поселились на «Марсе», – жестикулируя руками, торжественно заключил Женя.

– Да, – удивилась Оля, – а здесь тоже собираются очистить берег от дикарей вблизи лагеря.

– Боже мой, что такое берег и что такое «Марс»? Оля, это два разных полюса. Вы лучше скажите, обед у вас в животе? – тыча пальцем вниз, спросил Женя.

– У меня да, а вот Олю не пускают в купальнике в столовую.

– Ну, хватит, Ирина.

– Я не виновата, что ты не хочешь одеваться. Лично я подвязала платок, и меня пропустили.

– Все равно там дурацкий обед.

– Прекратить ругань, – с грузинским акцентом заговорил Женя, – у меня есть предложение мирно поесть. И воссоединиться вечером.

– Мы согласны, – сказала Ирина и ущипнула Олю за талию.

Когда столовая опустела, наполнившись тишиной, а дежурные ушли по своим делам, Женя с заговорщицким видом посмотрел на меня. Мы смело вошли в столовую, где дежурили девушки, знакомые с Женей. От первого я отказался, а на второе была картошка с рыбой, студенты любили супчик иначе, как бы мне досталась горка картошки с поджаристой рыбой. Вместо жидкого компота Женя принес в глубокой тарелке крупные фиолетовые сливы. Мы с удовольствием ели, не спеша, отправляя в рот желтые половинки картошки, пропитанные растаявшим сливочным маслом. Ветер с моря приятно обдувал наши загорелые плечи, и я вдруг почувствовал, что удача обязательно улыбнется мне и что мои грешные руки коснутся золотого руна, чего бы мне это ни стоило. Я вглядывался в морскую даль и с каждым вздохом наполнялся чем-то большим, чем наша трапеза, я чувствовал зрелую силу, а полки моих истомившихся чувств словно ждали одного главного приказа: или погибнуть, или взлететь высоко-высоко к созвездиям таинственной любви. За соседний столик присела стройная девушка, она была одета в полосатые шортики и бледно-голубую спортивную майку. Ее строгое, слегка восточное лицо не выражало никаких эмоций. У нее были крупные красивые глаза и сочные губы, черные пряди волос кончиками касались загорелых плеч, ее изящные руки мягко легли на край стола, и я увидел ее тонкие пальцы, украшенные перламутровыми белыми ногтями. Я ел сливы и изредка поглядывал на восточную молчаливую диву, Женя разговаривал с девушкой, которая мыла посуду. Когда у меня осталась одна слива, то я, улыбнувшись, как художник, измеряющий карандашом вазу, стал измерять сливой округлые части девушки. Моя забава привлекла ее внимание, и девушка перестала, есть, своим застывшим видом она показывала мне, что не разделяет моей шутки. Я с легкостью съел свой измерительный аппарат и медленно поднялся со стула. Женя, распрощавшись со своей знакомой, догнал меня на лестнице, мы спрятались в тень, и он оживленно спросил меня:

– Ну, как обед? А сливы? Так жить можно, – подмигивая, заключил он.

– Ты знаешь, Женя. Единство – это всегда терпение чьих-то желаний и роль корректора не всегда приятна, скорее утомительна. Поэтому я приветствую раскол, где ты подвластен только течению своих дум и желаний.

– Это что, речь на тайном военном совете, где есть левые и правые?

– Нет, это мысли вслух.

– Браво! Но если мы не поспешим в беседку, то погибнем от меча неверных.

– Тогда вперед.

Войдя в прохладную беседку, военный запал полководца Жениила сменился на сон спящей красавицы. Я сел на лавочку и стал разглядывать тренирующихся студентов. Одетые в белые кимоно парни отрабатывали прямой удар рукой, совершая при этом упругий шаг. Коренастый загорелый парень с рельефной мускулатурой легко подбрасывал гирю, его монотонные движения чуть было не усыпили меня, но он уронил свой снаряд на блин штанги, отчего я мгновенно проснулся. Звон металла разбудил Женю, он открыл один глаз и внимательно посмотрел на меня, но я спокойно продолжал смотреть на тренирующихся студентов. Немного поворочавшись, он медленно закрыл сонный глаз и тихо засопел. День перевалил за середину, и жаркий шлейф солнцеликой медленно перетекал за цепь алуштинских гор. Я поднялся, сухой скрип лавочки вновь разбудил Женю.

– Ты куда?

– Хочу сам позаниматься.

– Ты нас рассекретишь, лучше сиди и отдыхай.

– Нет, Женя, мне необходимы нагрузки, а ты отдыхай.

Вращая расслабленные руки и разминая спину, я освободился от ленивого южного халата, который невидимой тканью усыплял мои силы. Подтягиваясь на турнике, я медленно прокачивал мышцы и чувствовал, как мои руки обретают упругую весомость. Спрыгнув с перекладины, я встряхивал мышцы рук и вглядывался в синеокое море. Неожиданно на спортивную площадку вышли три богатыря – Андрей, Володя и Олег.

– Я же говорил: он здесь, – сказал довольный Андрей.

– Виктор, форму поддерживаешь, втихаря от всех, а нам говоришь, что расслабляешься, нехорошо, – подсмеиваясь, сказал Олег.

Не обращая внимания на их слова, я взметнул к плечу двухпудовую гирю и начал ее выжимать вверх. По широкой каменистой дороге лагеря, весело играя бедрами, шла дискотечная дива, которая оставила в душе нашего Геракла неизгладимый след. Высокий накаченный атлет уверенно подошел к девушке и с грубой нежностью взял ее за стройную талию. Они улыбались и о чем-то разговаривали; когда атлет исчерпал все свое красноречье, девушка вытянула руки вверх, и он быстро отпустил ее. Уходя, дива соблазнительно поиграла бедрами, и вдохновленный атлет, надувая могучую грудь, согнул руки в локтях, демонстрируя крупные бицепсы.

– Ты бы вышел с ним на ринг? – спросил Володя.

– Ну, а что в нем такого страшного, он же скованный, – ответил я.

– Согласен, но он такой мощный. Ты бы видел, какую он штангу поднимал, – убеждал меня Володя.

– Ну и что?

– Представляешь, какой у него удар!

– Да, Виктор, если бы он просто попал тебе в тело в любое место, то разнес бы в щепки, – встревая в разговор, сказал Олег, спрыгнувший с турника.

– Олег, так это надо еще попасть, – стал заводиться я.

– Нет, Виктор прав, здесь не сила решает, тем более он профессиональный боксер, – поддержал меня Андрей.

– Но он уже сколько не занимается, а бокс это тренировки, – не унимался Володя, – да и вес, он же на тридцать килограмм тяжелей Виктора.

– Нет, мастерство не пропьешь, а форму Виктор поддерживает, – заключил Андрей.

– Я понял, Володя. Ты хотел бы, чтобы я реально, без всяких разговоров, вышел с ним на ринг, так?

– Нет, ну зачем, не надо…

– Я могу сейчас же подойти к нему и…

– Да я шутил, не надо, – сказал Володя, останавливая меня руками.

– Виктор, ты ведешь себя, как бык, которого дразнят красной тряпкой, – улыбаясь, сказал Олег.

– Я просто не понимаю, к чему весь этот разговор?

– Хорошо, ты принял вызов, мы верим тебе. Ты лучше скажи, сможешь подтянуться на одной руке? – хитро улыбаясь, сказал Олег.

– Нет, я уже загрузил мышцы.

– А я могу.

Олег повис на одной руке, после чего, поправив очки, рывком подтянулся к перекладине, спрыгнув, он подтянул шорты и довольно усмехнулся.

– Ты у нас гигант, – сказал я.

– Не забудь записать это в свой путевой блокнот.

Сиреневый вечер коснулся верхушек величественных и гордых кипарисов, а синеокое море уже посылало теплые воздушные поцелуи на гребне волн к далеким и ближним берегам. Я вглядывался в едва различимую полосу, где море сливалось с вечерним небом. Может быть, там я смог бы обрести покой, усмирив свои страсти, там две стихии сливаясь в одно мироздание, засасывали тысячами человеческие взгляды, словно черные космические дыры. Мои одинокие шаги гулко отражались от зубчатых стен парка любви, я шел к маленькой и наивной танцовщице. Приблизившись к невысокой горке, на которой росла раскидистая ива, я услышал дружный смех и девичий щебет голосов, вольный дух горячего танца обитал именно там. Легко поднявшись на небольшую площадку, я замер от восхищения, такого количества стройных и красивых ног я еще не видел, девушки были одеты в короткие шорты и майки. Они сидели все вместе на одном бревне, плотно прижавшись друг к другу, и были похожи на многоногого бога Шиву с соблазнительно играющими от веселья коленками. Наташа познакомила меня с тренером и командой, все девушки были одного роста и обладали стройными фигурками.

– Угощайся, это хороший травяной чай. Мы всегда его пьем, – сказала Наташа.

Я смотрел на одинокую женщину, море, безнадежно ласкающее жесткий каменистый берег, и пил ароматный чай. Наташа рассказывала о каких-то бесконечных соревнованиях, что если команда выиграет, то будет выступать еще и еще, а затем они могут попасть на фестиваль. И я спросил ее:

– А ты не боишься проездить всю свою жизнь? Танец – это удел молодых.

Наташа притихла и посмотрела на меня наивным и полным энтузиазма взглядом, и мне стало жаль ее. Очевидно, в душе она сама колебалась и не могла понять, что для нее главное в ее еще только начинающейся жизни.

Мы шли по бетонному берегу, удаляясь от лагеря «МЭИ», за нашей спиной где-то отдаленно звучала дискотечная канонада. Навстречу нам шла веселая компания парней и девушек, они игрались в синей ночи мощными фонарями, посылая любопытные лучи в разных направлениях.

– Как я далек от всего этого, студенчество никогда не было мне близко, наверное, оттого, что мне незнаком дух студенчества, хотя причина кроется совершенно в другом. Я не коллективный человек, более того, я не люблю коллектив, может, это оттого, что я менял школы, но, скорее всего, в силу своего независимого характера. Творчество тире одиночество, оно как стержень, вокруг которого обрастает все остальное. Странно, очень странно, все говорят, что эти места воспел не один поэт, что они вдохновляют, но у меня лично они вызывают такую тоску, что хочется закрыть глаза, а открыть их в дождливом Подмосковье. Недели, проведенной здесь, вполне хватило, чтобы почувствовать себя оторванным от чего-то важного и значительного.

Наташа ничего не сказала мне, когда я замолчал, она лишь слушала, и ее лицо было взволнованно-серьезным, словно она пыталась уловить тайный смысл моих слов. Я посмотрел в звездную синеву и начал читать:

Я люблю это небо синее И моря дождевых облаков. Подмосковье – душа России, Подмосковье – наш вечный кров. Это здесь возникали княжества, На войну поднимался народ, Да и сам я родился, кажется, Из лесных подмосковных болот. И когда проезжаю тот город, Где я детство свое потерял, То пронзает всю душу холод, И проносится мыслей вал. Не спешу я уехать в столицу, Шум Москвы мне еще надоест, Там толпятся приезжие лица С голосами из дальних мест. Мне Никольское место милее, Церковь, прудик, а дальше лес. Я пройду по дорожке левее, Где могильный ссыхается крест. Здесь лежат подмосковные души, Я ограды коснусь рукой… Невозможность желания рушит Нет мне места, закрыт покой. Я церковные видел службы, Но не ставил я там свечей. И видал, как седые бабы Низко гнутся под шепот речей. А потом поп читал молитву, Из глубин хор приезжий пел, И никто не сбивался с ритма, Лишь кадильником поп пыхтел. А когда уставали ноги И от ладана морщился нос, Уводили меня дороги На поля, где прошел покос. И в траве, что косе не досталась, Я глазами лежал к синеве. Здесь душа моя мыслью питалась На родной подмосковной земле.

Звезды, словно свежие грозди сломленного граната, засияли еще ярче. Дискотечная канонада смолкла, и хор цикад заполнил собой ночную тишину. Я проводил Наташу на островок спящих танцовщиц, а сам еще немного побродил по берегу.

Утреннее солнце, намылив мне шею, устроило мне ранний подъем, и я полусонный перенес ложе в спасительную тень деревьев. Но спал я недолго, удивительно то, что во сне время как-то сжимается, и теплый полет короткого сновидения нам кажется бесконечно долгим. Женя и Олег осторожно подняли меня на ложе вверх, а потом резко опустили вниз, мой сон обрывался падением, я быстро открыл глаза и расставил руки в стороны, а мои будильники весело смеялись вполголоса.

– И на посадку и-ж-ввв, – комментировал мое приземление Женя.

– Или ты хочешь, чтобы мы, как императора, понесли тебя на носилках, правда, ногами вперед, – шепотом язвил Олег.

– Вставай, вставай, кто долго спит, тот мало ест, пора бежать с голодных мест, – каламбурил Женя.

Олег, узнав о хитрых вылазках главного повара Жениила, решил тихо присоединиться к нам. Мы втроем спустились к домикам-полубочкам, за нашими спинами на склоне горы поднималась пыль, словно силуэты белых монахов, и вся эта процессия медленно спускалась за нами. Пиратский приход в студенческую таверну оказался слишком ранним и мы, затаившись, присели на лавочку возле дискотечной площадки. Уткнувшись в Женино плечо, я тихо погружался в сон, сквозь дрему я слышал, как две студентки обсуждали предстоящий концерт и карнавал. Девушки были разочарованы, что их любимый певец не соизволил приехать и что программа, как они считали, будет слабой и что вся подготовка не внушает доверия и все вгоняется в определенный стандарт. Женя подкинул мою голову плечом и темпераментно заговорил с Олегом о прошлогоднем концерте, его слова летели, словно серпантин. Когда я открыл сонные глаза, то передо мной стоял конферансье, одетый во фрак и с бабочкой на белом воротнике. Виртуозно жонглируя словами, он с блеском перечислил весь репертуар и, выдохнув, опустился на лавочку. Девушки смотрели на Женю с открытыми ртами, и мне кажется, что он сумел их переубедить, он был великолепен. Неуверенные сомненья двух капризных студенток незаметно испарились под лучами властного солнца. А в теплом южном воздухе витала волнительная дымка сладостного ожидания чего-то большого и радостного, что должно было заполнить студенческие души ярким запасом впечатлений. После пиратского завтрака я встретился с Наташей, она была расстроена и чем-то озабочена.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Ничего особенного. В последний момент меня попросили исполнить танец на концерте. Ну почему нас не попросили пораньше, мы бы подготовили танец, а что теперь?

– Да, удружили. Ты знаешь, а что если вам станцевать какую-нибудь рок-н-ролльную фантазию? Будьте посмелей, вам нечего терять.

– Пойду заниматься.

– После танца я тебя увижу?

– Да, конечно.

– Удачи тебе, Наташенька.

– Я благодарна тебе за поддержку. Мы конечно, постараемся.

Наташа оставила меня в тени высоких кипарисов, и я вдруг почувствовал, что тоже заразился эпидемией ожидания концерта. Эпидемия ожидания продолжала прогрессировать, некоторые студенты присаживались на лавочки, заранее присматривая хорошие места. С каким-то внутренним волнением я думал о концерте и о карнавале, не знаю почему, но мне казалось, что что-то должно измениться в моей бесцветной жизни. Так размышляя, я не заметно для себя вышел к теплому голубому морю. Удалившись от бетонного берега, я, погруженный в свои мечтанья, присел на коричневый валун. Белые кучерявые кисти волн лакировали, словно паркет, граненые и овальные камни. Тихие морские волны несли успокоение и отрешенность, и, возможно, я бы даже уснул под ласковый плеск моря, но бледно-голубой белок неба с ярко-желтым зрачком солнца вернул меня к сжигающей реальности. Поджаренный небесным оком, я спрятался в прохладной беседке. С пляжа возвращались стройные шоколадные студентки, они, с вялой осторожностью пружиня, входили в лагерь, словно боялись стряхнуть солнечную пудру с молодых упругих тел. Мои веки закрыли сонные глаза, и я, теряя ход своих мыслей, стал медленно опускаться на спину, словно меня подхватывала теплая волна, но как только она ослабевала, шла новая и более сильная волна. Так спасительные волны уносят нас в открытый океан сна, и там мы беззаботно плаваем, пока не коснемся берега пробуждения.

Загорелые плечи мелькали в зеленоватых волнах, Саша быстрым кролем извлекал из моря серебро. Андрей лежал на боку, на овчинном тулупе, уткнувшись небритой щекой в ладонь. Его локоть давно устал, но он не замечал этого, а продолжал смотреть на загорелую стройную нудистку, лежащую в нескольких метрах. Саша, осторожно наступая на камни, выходил из моря. Пригладив рукой мокрые волосы, наш обнаженный Геракл, гордо расправив широкие плечи, уверенно зашагал к новоиспеченным нудистам. Его жадный взгляд медленно заскользил по соблазнительным ногам одинокой нудистки, которую ревниво разглядывали Андрей и Володя. На шум приближающихся шагов девушка лениво открыла глаза, она сладко посмотрела на посеребренного решительного Геракла, и он, пораженный, повалился на горячий берег. А наша медуза-горгона, скрутив длинные волосы в мягкий пучок, победоносно улыбаясь, закрыла глаза и продолжила принимать солнечные ванны.

– Не могу смотреть, хочется ее схватить, – сказал Андрей.

– Саша, не один на пляже, подвинься, мне не видно, – возмутился Володя.

– Жаль, что она не с нами, – двигаясь, словно краб спиной, прошипел Саша.

– Ууу-ааа, – резко садясь и сжимая кулак, согнутой в локте руки, взревел Андрей.

– Спокойно Андрей, мы рядом, – успокоил Саша.

– Володя, ну почему все время мимо нас? Пойду, лучше утону, – заключил Андрей, и жестко наступая на камни, пошел в море.

Шоколадное тело улыбающейся нудистки напоминало зрелый плод, готовый лопнуть в любую секунду, то ли от солнечных лучей, то ли от натяжения молодой горячей кожи, то ли от жадных глаз нудистской братии. Девушка медленно и несколько устало уселась на полосатой подстилке, ее красивая грудь вызывающе смотрела на море. Она капризно поводила плечами и, скинув со спины прилипший камушек, улеглась на горячий живот.

Я открыл глаза, тень беседки приятно успокоила меня, Женя не зря приходил сюда отдыхать, здесь был какой-то микроклимат. С удовольствием потянувшись, я посмотрел на девушек, сидящих ко мне в профиль на длинных лавочках, установленных вдоль волейбольной площадки. Кожаный мяч блестел, перелетая через сетку, голоса игроков отрывисто звучали в сухом застывшем воздухе, и мне было непонятно, как это им хочется скакать в таком пекле. Услышав разговор двух студенток, я понял, что проспал обед. Дискотеку заменили репетицией концерта, так что мечты о тихом вечере были напрасными. Заправив выгоревшую синюю майку в коричневые шорты, я встал и подошел к выходу из прохладной беседки. Удовлетворенно потянувшись после хорошего сна, я взялся руками за деревянные опоры и, крепко сжимая их, застыл на некоторое время. И вдруг, на каменистой широкой дороге в волшебном невидимом блеске, красиво шагнув ножкой, откуда-то из зелени кипарисов выплыла моя шоколадная богиня. У меня перехватило дыхание, я мгновенно вспомнил ее обнаженное загорелое тело в домике-полубочке, и струны моей души натянулись, как тетива тысячи луков. Это была настоящая красавица, и чем больше это понимаешь, тем больше осознаешь всю невозможность присутствия в ее недоступном сердце. Длинные густые темные волосы, словно горные водопады, текли по ее плечам и, закругляясь, оплывали красивую грудь, короткая полосатая рубашка открывала гибкий живот, из бледно-голубых шортов к земле устремлялись изысканно утонченной работы неземные ноги. Красивых девушек природа, видно, отливает мгновенно, так же мгновенно остудив их совершенные формы. Она без интереса посмотрела на игру, ее загорелая рука мягко встряхнула прядь волос, а ее чистые глаза устремились в небо. Мое сладкое видение длилось недолго, девушка посмотрела в даль моря, скользнула взглядом по игровой площадке и, когда мне показалось, что она уйдет, так и не удостоив никого своим властно-красивым взглядом, неожиданно повернула ко мне свое лицо, изумительной работы нос, красивые глаза с густыми ресницами, нежные сочные губы и красивый подбородок, за который хочется держать ее лицо и целовать, целовать, целовать и целовать. Мой застывший вид вызвал у нее улыбку, а я был настолько подавлен, что на улыбку у меня не хватило сил, и этим, как показалось мне, я оскорбляю ее, но она все понимала, она была красавица. Наклонив голову вправо, моя богиня грациозно повернулась на стройных ногах, и весело взмахнув руками, исчезла в тени высоких кипарисов. Я словно распятый, продолжал стоять между деревянных опор, моя душа трепетала, как весенние зеленые листочки на теплом ветру, и моя бесцветная жизнь вдруг снова обрела яркий смысл. Я стал вспоминать нашу первую немую встречу, когда она, на моих глазах обнажив загорелое тело, обнажила и меня, сорвав с души пыльный чехол. Тогда я не мог надеяться, я воспринимал ее действия, как игру, как желание подразнить меня.

И даже когда она вышла из домика и внимательно смотрела, как я жадно обливаюсь водой, я не тешил себя иллюзиями, я старался быть твердым. Но сейчас все рухнуло, и я не владел собой, моя твердыня была смыта первой волной, нарастающего, как шторм, чувства. – Да что со мной, – сорвавшись с жестких опор, подумал я, – почему я так взволнован, почему ее взгляд застыл в моих глазах, это невозможно. Зачем я обманываю себя несбыточными надеждами, все это глупо, – пытался вразумить себя я, медленно шагая по раскаленному берегу. Очевидно, солнце сжалилось надо мной и больше не пыталось надеть на мою голову золотой шлем, но что-то болезненно сжимало мою грудь и не давало выхода сковавшим все мое тело чувствам, отчего хотелось биться о морские камни, чтобы все это ушло и освободило бы меня, наконец. Но было поздно, любовный панцирь уже успел сковать мое тело. Я умылся морской водой и почувствовал, как соль разъедает мои глаза. Море бурлило у меня в ногах, а мои чувства бились в моей душе и не находили выхода, и, закрыв глаза, я, словно сраженный, плашмя упал в море.

Вечер крался по тенистым склонам алуштинских гор, словно боясь встретиться с золотой колесницей уходящего солнца. Стройные кипарисы касались зелеными ветками сиреневого плаща наступающего вечера, и море послушно темнело, превращая тихий плеск волн в ласковый шепот, а под занавес первых теней цикады начинали пробовать свои голоса.

Это было самое обычное солнечное утро, в небе кричали голодные чайки, а море, играя волнами, весело расплескивало их на камни, но было еще то, что бывает сокрыто от глаз. Это волнительная дымка ожидания, которой было задернуто это восхитительное утро. Жизнь на «Марсе» привела нас к полной бездеятельности, близость студенческого лагеря и всевозможных соблазнов, разделила нас. Аргонавты-завоеватели превратились в южных обывателей, и все это привело нас к величайшему расколу. Но утро, мой уважаемый читатель, было волнительным и радостным, и добрая половина дня, подгоняемая всеми нами, как-то незаметно пролетела. И все, кто с нетерпением ждал и прислушивался к доносящимся звукам со сцены, с волнением почувствовали близость долгожданного зрелища. Подготовкой программы занимался пантомимист Быковский, первую часть концерта начинали студенты, а вторую профессионалы, эстрада заводной жанр, поэтому в ней все происходит по восходящей кривой, правда, неизвестно куда ведущей. Концерт был подготовлен в духе студенчества, поэтому между концертной площадкой и публикой был завязан совместный узел, носивший характер духовного единства, замешанного на горячей крови юношества. Все ряды длинных лавочек от небольшой сцены до радиоузла обросли гудящей и улюлюкающей зрительской массой. Вокруг горделиво и несколько отчужденно замерли кипарисы, словно они готовились к тяжкому испытанию, предварительно заткнув ветками зеленые уши. В ожидании начала концерта я, как бывший диктатор, находился на самом верху, и эта позиция меня устраивала, Андрей, Саша, Женя и Володя с Олегом расположились на нижних рядах. Двое студентов весело вынесли на сцену ось с микрофоном, они то улыбались, то подмигивали, один из них крикнул шутливую реплику, и по рядам прокатилась волна смеха, некоторые студенты издавали призывные вопли, а некоторые короткий свист. А в это время за кулисами готовился к выходу месье Быковский, черные волосы, тщательно уложенные назад, черные изогнутые брови и мефистофелевский взгляд с увеличительно накрашенными ресницами.

Одетый в черный костюм с бабочкой он подошел к микрофону и картинно открыл черную папку. Зловеще вскидывая накрашенные ресницы, он стал зачитывать номера программы, желанные имена восторженно приветствовались, и всякий раз прокатывалась шумная волна. Деловито захлопнув папку, он с достоинством отступил в сторону и, вытянув левую руку в направлении кулис, представил первых исполнителей. На площадку вышла длинноволосая девушка в коротком платье, за ней, немного прихрамывая, вышел полноватый гитарист, публика вяло подбадривала их и больше цеплялась к внешности девушки. Она часто поправляла и теребила подол платья, поэтому шуточная серенада получилась зажатой и вымученной. Окончив петь и тихо удаляясь за кулисы под разрозненные хлопки, девушка повернулась в сторону каких-то обидчиков, согнув ногу в колене, она затрясла кистями и скорчила уморительную рожицу. Публика восторженно приняла этот жест, который с лихвой компенсировал слабое исполнение песни, конферансье улыбаясь, указал в их сторону рукой, словно в их исполнении было нечто оригинальное. Затем его лицо вновь обрело зловещий вид, и Быковский, эффектно открыв черную папку, представил следующих участников. После некоторой паузы с динамиков сорвалась ритмичная музыка, и Наташа с партнером выскочила на площадку, они выполнили несколько танцевальных па, но, что-то сообразив, смутившись, остановились. Музыка была включена с середины, кто-то загоготал, и месье Быковский гневно захлопал ресницами. На мгновенье все услышали бурлящие звуки в динамиках и скоро знакомые аккорды сорвали с места застывшую пару. Лицо у Наташи было отсутствующим и подавленным, но, несмотря на это, она темпераментно работала ногами, и во всех ее движениях чувствовалась сила и упорство. Музыка неожиданно оборвалась, и Наташа, закрученная партнером вокруг собственной оси, вылетела, как из катапульты, в сторону, нырнув под занавес кулис. А партнер ринулся в противоположную сторону, но на его пути оказался месье Быковский, который всем своим видом дал понять, что в партнерши он не годится. Конферансье, улыбаясь, вновь представил танцевальную пару, кто-то загоготал и стал издевательски хлопать, Наташа вышла на площадку и, поклонившись, как усмиренная лошадка, ушла вместе с партнером. Следующим номером была шуточная сценка, несколько ребят, одетых на восточный манер, пытались создать что-то смешное, в одном из них я узнал полненького гитариста, он старался быть самым смешным болванчиком. Я стоял, прислонившись к стене радиоузла, и вдруг откуда-то из темноты вышла Наташа.

– Это было ужасно, правда? – быстро спросила она.

– Нет. Это было темпераментно и сильно. Да все хорошо, ты молодец, ты справилась, – сказал я и взял ее за руку.

Наташа с облегчением выдохнула, найдя в моих словах утешительную поддержку и прислонившись слегка к моему плечу, устремилась взглядом вниз на обидчицу – сцену. А там, как-то безнадежно усевшись на стуле, исполнял известную песню все тот же полненький гитарист, явно уступая исполнителю нашумевшего шлягера. Публика раздраженно свистела и улюлюкала, и когда молодой человек, всеми силами рвущийся в артисты, ушел, месье Быковский приободрившись, уверенно объявил профессионального артиста в разговорном жанре.

– Я приветствую все студенчество, а также и гостей, собравшихся на концерт. Все вы, такие загорелые и радостные, и поэтому я надеюсь, что солнце не спалило ваши молодые мозги и они в состоянии воспринимать юмор, – последнее слово он громко крикнул в микрофон.

Он немного углубился в историю Алушты, затем рассказал о Коктебеле, воспетом разными поэтами. Он безостановочно шутил, и, казалось, был нафарширован разными смешными одноразовыми рассказами. В конце своего выступления он стал шутить о студенческом питании, и публика бурно реагировала на такие высказывания, как, например, «колбаски комсомольские». Подобных шуток я не разделял, потому что любой нормальный человек понимает, что будущих специалистов нужно хорошо кормить и поддерживать, чтобы они потом относились с должным уважением к своей профессии. Месье Быковский с удовольствием представил любимого певца молодежи, песню которого пытался исполнить наш начинающий артист. Как-то трагически взяв гитару и по-театральному склонив голову, певец исполнил русскую народную песню «Лучинушка», играя переливами голоса. А после аплодисментов он исполнил ту самую песню, которую пытал молодой гитарист, и все были удовлетворены, получив «конфетку в желанной обертке». Окончив свое выступление под громкие аплодисменты, он немного удалился от микрофона в глубь сцены. Месье Быковский с нескрываемым восторгом представил известную танцевальную пару и, уступая микрофон, отошел в сторону и зааплодировал. Стройный мужчина в костюме для бальных танцев занял микрофон, а его партнерша и жена, одетая в длинное декольтированное красное платье, подошла к певцу. Танцор рассказал, что в прошлом они тоже были студентами и что познакомились в лагере «МЭИ» и очень давно профессионально занимаются танцами и какие имеют титулы. Затем он повернулся в сторону жены и певца, и шутливо махнув на них рукой, сказал,

– Это уже давно семья и с этим ничего нельзя поделать.

Певец крепко обнял его жену, а танцор предложил к вниманию публики несколько бальных танцев. Сцену освободили от микрофона, и все лишние ушли за ее пределы, зазвучало нестареющее танго, и партнер, сохраняя спину прямой, красиво повел свою даму. Используя всю площадь сцены, они скользили, как две влюбленные пантеры, то изящно вскидывая руки вверх, то резко поворачивая в одну сторону свои головы. В одном танце партнер так сильно вращал свою даму, что красные лепестки ее платья полностью открывали красивые упругие бедра. Танцевальная часть концерта была самой лучшей, она так оживила публику, что, неистово аплодируя, студенты и гости не хотели отпускать пару со сцены. Исполнив еще один заключительный танец на бис, усталая, но счастливая пара, покинула дорогую для них сцену. Незаметно перед публикой возник артист разговорного жанра, и он тут же завладел разогретой танцами зрительской массой. Рассказывая смешную историю, он все время поглядывал в сторону кулис и, получив какой-то утвердительный знак, он представил месье Быковского в родном его жанре. Он вышел в облегающем черном костюме и пластично зашагал на месте, имитируя движение вперед, после чего он сыграл несколько смешных сценок. Быковский энергично толкал воображаемые стены, запускал надувные шары и поднимал штангу при разных курьезных обстоятельствах и в конце каждой сцены он по-смешному округлял глаза и выразительно хлопал ресницами. Покинув сцену под бурные аплодисменты, он быстро исчез за кулисами. В динамиках тихо заиграла ритмичная музыка, смешиваясь с голосами, которые доносились из-за трепетавших кулис. Скоро на сцену вышел месье Быковский и, покашляв в микрофон, объявил:

– Итак, вечер продолжается. Сейчас мы с вами узнаем, какая пара в нашем лагере самая слаженная.

Я прошу подняться на эту сцену самых смелых и находчивых, в противном случае, кто не поднимется, тот завтра будет лишен обеда.

На сцену стали подниматься пары, их подбадривали, над ними смеялись и в шуточной форме угрожали. Пять отобранных пар выстроились на сцене полукругом, месье Быковский, зловеще окинув пары взглядом, продолжил:

– Итак, первый конкурс. Каждой молодой паре дадут несколько воздушных шаров. И, не применяя рук, а используя только тело, они должны раздавить их, за максимально короткое время. Конечно, кто-то может растянуть приятное удовольствие, это его право, но конкурс есть конкурс. А сейчас шефы продемонстрируют нам, как это делается. Прошу вас.

Высокая длинноволосая девушка, одетая в джинсовые шорты и рубашку, завязанную на узел на животе, вышла на центр сцены. Остановившись, она раскованно повернулась в сторону своего молодого человека, играя большой грудью. И крепкий парень, одетый в джинсы и рубашку, несколько виновато приблизился к ней с шаром в руках. Девушка подняла руки вверх и смачно улыбнулась публике, а парень, обняв ее через шар, к чему-то приготовился, изображая на своем лице напряжение. И, как только девушка возложила ему руки на плечи и закусила нижнюю губу, парень резким движением прижал ее к себе, шар между ними лопнул, и девушка, запрокинув голову назад, издала вопль. Публика восторженно заулюлюкала, а на сцену вынесли много цветных шаров. Парам уточнили правила и дали время подготовиться.

– Внимание, начали, – скомандовал месье Быковский.

Заинтригованная публика зашумела, кто-то подбадривал своих знакомых, кто шутил, а кто-то откровенно хохотал. У некоторых пар шары часто выскальзывали, и тогда пара, вернув шар на место, на мгновенье замирала.

– А вот и победители. Поприветствуем их аплодисментами, – комментировал месье Быковский.

Улыбающаяся пара стояла с поднятыми вверх руками, остальные пары старались как можно быстрее давить неподатливые воздушные шары.

– Молодцы! Почти все справились с этой задачей. Не надо, не надо, вы раздавите его позже, – обращаясь к последней паре, говорил Быковский. – Конечно, кто-то выглядел более уверенным, а кто-то менее, но ничего, у вас еще много времени, чтобы научиться хорошенько давить шары. А сейчас – новый конкурс.

На сцену вынесли стул, и месье Быковский с микрофоном решительно подошел к нему, а пары попросил отойти в сторону.

– Сейчас мы узнаем, кто у нас самая музыкальная пара. Итак, конкурс состоит в том, чтобы каждая пара исполнила, заранее договорившись, одну знакомую им мелодию, но на губах. Партнер элегантно садится на стул, удобно устроившись, а партнерша изящно подходит к нему, естественно, к инструменту, красиво берет его за губы, и мы должны услышать, как оттуда, естественно, из инструмента, польется нежнейшая мелодия. Итак, пары готовятся, а кто готов, прошу на лобное место.

Волна смеха прокатилась по рядам, и первые смельчаки, улыбаясь, зашагали к стулу.

– Девушка, немного в сторону, чтобы всем было видно инструмент, – комментировал месье Быковский.

Он поднес микрофон к губам молодого человека, и тот, с лягушачьим выражением лица, замурлыкал что-то жалобное, публика, всхлипывая, захохотала.

– Что же это, все-таки было? – спросил месье Быковский.

– Во поле березка стояла, – смеясь, ответила девушка.

– Это в двенадцатом часу ночи. Неплохо мы начинаем. Ну что же, пойдем дальше. Кто следующий? Так, хорошо, присаживайтесь, партнерша немного в сторону. Поехали.

Парень сильно забасил в микрофон, отчего публику просто разорвало от смеха. Первой рассмеялась девушка и выпустила из рук губы, за ней загоготал освобожденный партнер и следом присоединился месье Быковский. Отчего публика некоторое время смеялась сама и слушала свой же смех.

– Так что же, это все-таки было, хотя бы по вступлению?

– Темная ночь, – ответил парень, все еще подсмеиваясь.

– Темная ночь, только пули свистят по степи, – посмотрев в сторону, заговорил месье Быковский. – Да, неплохо, от березки в военную тематику. Ничего себе скачем. Поедем дальше.

Партнерша третьей пары буквально забренчала на губах у партнера, большая часть публики смолкла, пытаясь узнать мелодию, но появляющиеся волны смеха мешали это сделать. Партнер смачно завывал и подергивал локтями.

– Это было что-то такое, интересно, интересно. Так что же все-таки это было? – с удивлением спросил месье Быковский.

– Шумел камыш, – ответил исполнитель.

– Шумел камыш, деревья гнулись. Неплохо. Послушайте, девушка, вы так бренчали у него на губах, что мне тоже захотелось. Все правильно, если инструмент, так чего его жалеть. Смотрите, какой у нас скачок, сначала пожалели, потом повоевали, а теперь любовью занялись, посмотрим, что нас ждет дальше. Как говорится, прошу к роялю.

Четвертая пара в замешательстве остановилась у стула, партнер что-то пытался доказать партнерше и при этом эмоционально размахивал руками.

– Может, вы хотите поменяться ролями? Нет. Хорошо. Тогда приступайте, – поторапливал месье Быковский.

Девушка облизнула палец и заиграла на губах у парня, он недовольно, как лошадь задергал головой, но изо всех сил продолжал мурлыкать что-то задушевное.

– Девушка, скажите, а вот вы облизнули палец, это так положено? – вполголоса спросил месье Быковский.

– Так легче, – сказала улыбающаяся девушка.

– Ах, легче, ну что же, вам видней. Да, так что же это было?

– Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, – ответил недовольный парень.

– Ну, конечно, как я сразу не догадался. Вы посмотрите, как мы движемся, пожалели, повоевали, а теперь с любовью в народ. Посмотрим, чем все это закончится. Прошу вас, не стесняйтесь.

Последняя пара, утомленная ожиданием, несколько устало заняла свои места, и девушка, встав за спиной у парня, аккуратно двумя пальчиками зажала ему губы.

– Это, наверное, что-то классическое, они так готовятся, – ввернул месье Быковский.

Девушка заиграла на губах, а партнер, очень высоко завывая, никак не мог попасть в ритм, но все-таки что-то знакомое срывалось с его губ.

– Так что же народ? – с нетерпением спросил месье Быковский.

– Яблоки на снегу, – уверенно сказала девушка.

– Народ – это яблоки на снегу. Хорошая метафора. А народу, конечно, никто помочь не может. Да, интересная концовка. Ну что же, а победителями стала третья пара. Шумел камыш. Прошу вас. Поприветствуем их аплодисментами.

На сцену вынесли пять столов, на каждый стол поставили бутылку с водой и три стакана, волна смеха прокатилась по рядам, какой-то студент закричал:

– Да здравствует «зеленый змей»!

И новая волна смеха поглотила его крик.

– Итак, все почти готово, сейчас установят стулья, и мы приступим к новому конкурсу. Представьте себе, что вы оказались в столовой, вам невтерпеж, и поэтому вы, спрятав бутылку и стаканы под стол, тихонечко разливаете содержимое по стаканам, чтобы потом выдать это за компот. Так вот, задача состоит в том, чтобы, не глядя, налить во все три стакана одинаковое количество воды. Естественно, это надо делать быстро, потому что неожиданно может нагрянуть народный контроль или милиция. Итак, все готово и пары могут рассаживаться по местам.

– Налейте и мне, – закричал кто-то из публики.

– Сейчас нальют, – парировал реплику месье Быковский. – Итак, начали.

Пары быстро похватали бутылки и стаканы, и под столами началось нелегкое соревнование. Одна пара лила воду мимо стаканов, и партнерша эмоционально при этом вскрикивала. Другая пара осторожно разливала воду по стаканам, словно для них не существовало времени. И лишь пара под номером один, уверенно и быстро, разливала воду по стаканам и пальцем мерила уровень. Они вынули наполненные стаканы из-под стола и гордо установили их на всеобщее обозрение.

– Ах, вот кто у нас заядлые алкоголики, будем знать, – выпалил месье Быковский.

Все пары, истратив, наконец, всю воду, установили свои стаканы и бутылки на столы. Публика улюлюкала и свистела, пытаясь выделить своих победителей, отдельные голоса выкрикивали номера пар. Обойдя все столы, месье Быковский, уверенно объявил победителей,

– Самая быстрая пара оказалась самой точной. Поприветствуем победителей аплодисментами. А сейчас совершенно иной вольный конкурс. Пришедший в наши южные широты из одной маленькой итальянской деревушки, в которой и по сей день бытуют простые и вольные нравы. Сейчас наши шефы все продемонстрируют, а я все объясню. Берется простой для настольного тенниса шарик, и, естественно, девушка, как вы видите, просовывает его под брючину, затем, скользя пальчиками по материалу, она двигает шарик по ноге вверх. И миновав все препятствия, не надо, не надо, задерживать конкурс, он все равно произойдет. Так вот, миновав все препятствия, нужно благополучно, вынуть шарик через вторую брючину. Главное, не потерять ориентир и вынуть то, что необходимо вынуть. Раздайте, пожалуйста, девушкам шарики. Девушка берите любой, не надо выбирать, все шарики одинаковые, что вы говорите, ах скользят лучше, ну вам видней, девушка, у вас есть опыт. Итак, все получили шарики. Внимание, я сказал внимание, а не нагибание. Начали.

Девушки быстро опустились на колени и подсунули теннисные шарики под брючины своих партнеров. И тут началось, публика откровенно захохотала, взвизгивая от удовольствия. Девушки торопливо оттягивали непослушную ткань, и легко шлепая партнера по бедрам, пытались двигать коварный шарик. Со стороны могло показаться, что девушки пытаются уговорить своих партнеров на что-то экзотическое, отчего парни виновато поглядывали вниз. Месье Быковский, широко улыбаясь, хлопал накрашенными ресницами, отдельные голоса выкрикивали разного толка реплики.

– А вот и победители столь пикантного конкурса, поприветствуем их. Чььь, – поднеся палец к губам, зашипел Быковский, – а кто это у нас там еще мечется? Девушка, я понимаю вас, препятствие оказалось непреодолимым, это бывает, очевидно, это не ваш идеал.

Волны смеха разгуливали по рядам и по сцене, и не было больше ни публики, ни студентов, участвующих в конкурсе, все слилось в радостном едином порыве молодых и счастливых людей. И месье Быковский выдержав паузу, объявил новый конкурс.

– А теперь нам предстоит танцевальный конкурс. Победительницей станет та пара, которая определит по музыке стиль танца. А затем уверенно и изящно продемонстрирует свой танец. Наше жюри, в лице уважаемой профессиональной пары, оценит исполнение конкурса.

Со сцены убрали все лишнее, и по знаку месье Быковского зазвучало танго, самая высокая пара с достоинством и уверенностью исполняла свой танец. Очевидно, они занимались танцами, и поэтому неожиданные музыкальные переходы их ничуть не сбивали. Остальные пары чувствовали себя уверенно в том, что они хорошо знали, и неожиданные музыкальные переходы превращали их в толкающихся людей. Ну, а когда концовкой музыкального калейдоскопа стал рок-н-ролл, высокая пара темпераментно заскакала на сцене, даря зрителям свои улыбки.

– Я думаю, что пара под номером пять была самой лучшей. Ребята, вы молодцы! – сказала танцовщица и передала микрофон Быковскому.

– Вот такое авторитетное мнение. Поприветствуем их аплодисментами. А сейчас нам предстоит нелегкая задача. С помощью ваших аплодисментов мы должны определить самую слаженную пару.

Месье Быковский комично показывал на пальцах номер пары, и наиболее активная часть публики громкими хлопками поддерживала своих фаворитов. Публика кричала, улюлюкала, свистела и аплодировала, и казалось, что победителей невозможно определить, но месье Быковский взяв инициативу в свои руки, объявил финалистов.

– А победителями стала пара под номером пять.

Девушка высоко подпрыгнула на сцене и, взвизгнув, крепко обняла своего партнера.

– Окончен вечер, смолкли песни, И затихает шумный зал. Нам было радостно, чудесно, И ждет нас дальше, карнавал! —

прочитав стихи, месье Быковский, прощаясь с залом, устало замахал рукой.

Неожиданно из-за кулис выскочили пузатые клоуны, в руках они держали большие шприцы с водой, и, весело приседая, они беспорядочно стали обливать первые ряды зрителей. Девушки, взвизгивая, кидались в стороны, кто-то на средних рядах радостно хохотал, приглядевшись, я увидел размахивающего мокрыми руками гурмана Андрея и недовольного Геракла, который потрясал в воздухе увесистым кулаком. После концерта Наташа покинула меня, она выглядела немного усталой и потерянной, я не возражал. Часть студентов продолжала сидеть на рядах, кто-то оживленно обсуждал яркие моменты концерта, кто-то просто отдыхал, счастливо обнимая свою девушку. Я спустился вниз к моим аргонавтам, Женя приглаживал мокрые волосы, Володя весело над чем-то смеялся, а Геракл, задумавшись, смотрел в звездное небо.

– Ну что, Женя, тебя тоже умыли? – спросил я.

– Да уж, постарались, – недовольно ответил он.

– Виктор, ну, как тебе концерт? – спросил Володя.

– В общем, неплохо, если отсечь студентов, – сказал я.

– Да, студентов не мешало бы высечь, – выпалил Женя.

– Может быть, пойти на море? – тихо сказал я.

– Послушай, Виктор, – поднявшись с лавочки и отводя меня в сторону, заговорил Женя, – пойдем лучше посетим наших кормилиц и заодно чем-нибудь подкрепимся.

– Согласен, я бы сейчас не отказался от чашки крепкого чая.

– Ну, так идем, – оглядываясь на ребят, сквозь зубы прошипел Женя.

– Куда это вы? – спросил Олег.

– Мы скоро будем. Но если что, то встретимся на карнавале.

Скоро мы пили чай в окружении девушек. Женя нашептывал на ушко одной хохотунье веселые шутки, и девушка от удовольствия хлопала коленями. Крепкий чай согрел мою одинокую душу, и я стал смотреть из палатки на стайки студенток, которые шли на центральную площадь. Их веселые лица излучали юношеский свет радости, и все их движенья говорили о том, что они готовы бодрствовать всю ночь. А на площади устанавливали шатры и украшали их на восточный манер, студенты носили столы, стулья, устанавливали шесты и выстраивали разные аттракционы. Небо, словно гигантское темно-синее покрывало, низко провисло над площадью, и оно было сплошь изорвано сияющими звездами. Далеко за пределами лагеря все спало, а на карнавальной площади постепенно на огне радостных фантазий закипала ночная и веселая жизнь. Ведущий, одетый в маскарадный костюм и черную с блестками маску, оглядев улыбающуюся публику, громко крикнул в микрофон:

– Карнавал! Сегодня, и только у нас, вы сможете проверить себя на точность, на быстроту, на сообразительность и на фантазию. А за каждый выигрыш будут выдаваться жетоны. Которые вы сможете обменять на невозможно вкусные лакомства, приготовленные нашими лучшими поварами. Итак, дерзайте, друзья мои! А сейчас я хочу предложить вам конкурс, пришедший к нам с Дикого Запада. Он прост и доступен каждому, все вы умеете кричать, так вот, кто крикнет громче всех, получит сладкий жетон.

Наши уважаемые спутницы или, как их назвал Женя, кормилицы, шли впереди нас, их глаза радостно светились и они очень естественно влились в веселую карнавальную массу людей. Женя вытянул вперед руку, указывая на какой-то аттракцион, перекрикивая многоголосие карнавала, он пытался объяснить мне суть головоломки. Ничего не поняв из его слов, я замахал руками и коснулся своих ушей, Женя, как старая мудрая лошадь замотал головой и тут же замолчал. Мы шли, углубляясь в центр карнавала, а навстречу нам шел монах с зеркалом, исповедующий душу на стойкость к смеху, он говорил на ухо подходящим к нему студентам правила, и они, окружив участника с улыбками на лицах, внимательно следили за происходящим. К нам грозно приставал звездочет, вращая перед нашими глазами желанным жетоном, он указывал пальцем на созвездья и, хватая за руки, требовал ответа. Я громко сказал Жене на ухо название созвездья, на которое указывал звездочет. Женя быстро ответил ему, и звездочет, радостно закивав, отдал ему жетон. Протискиваясь сквозь веселую толпу, я видел метателя колец с черной лентой на глазах, его точные попадания на шест радовали его девушку, и она, вскидывая руки вверх, радостно кричала. Рядом со мной какой-то парень опустил лицо в тарелку с мукой и вытащил оттуда конфету, его друзья хохотали над ним и радостно хлопали его по плечам. Вокруг было множество аттракционов и непрерывно звучали смех и музыка, я смотрел на радостные лица студентов и немного завидовал им. Все эти аттракционы вызывали у меня скуку, я пытался впитать в себя чужие заряды радости, но моя тоскующая душа была непроницаема. Постепенно я отстал от девушек и потерял из виду активного Женю, поток толпы закружил меня, и я оказался между двумя аттракционами, где было больше всего людей. Музыка, словно пестрая лента серпантина, по спирали опускалась на карнавал, веселый гул витал в южном воздухе, и я вдруг почувствовал себя призраком, случайно залетевшим на радостный праздник. И все же я продолжал бродить по отдаленному от меня карнавалу, словно он находился в очерченном мелом круге, и всякий раз, когда я пытался проникнуть внутрь, то натыкался на веселую стену. Наткнувшись в очередной раз на неприступную стену, мне захотелось взлететь в звездное небо и остаться там навсегда. Но спасительное виденье моей невозможно красивой девы вернуло меня к жизни, меловой круг растворился, и я из призрака превратился вновь в человека, ощутив жесткость земли под тяжестью своего тела. Ее живой красивый взгляд так сладко позвал меня, что у меня в груди защемило сердце. И, как вечный скиталец подземного царства, я отчаянно скинул черный плащ бестелесного призрака, и, заново возродившись, полетел к моей желанной незнакомке.

– Я очень рад, что снова вижу тебя, – дрогнувшим голосом сказал я.

– Как хорошо, что мы наконец-то встретились. Я видела тебя в толпе, но потом ты исчез. Почему ты один?

Ты был с девушкой, – взволнованно сказала она и закинула пышную прядь волос за плечо.

– Это не моя девушка, это просто знакомая.

– Здесь все просто знакомые, – сказала она, улыбнувшись.

– И что из этого следует? – несколько сурово спросил я.

– Ничего. Лучше скажи, как тебя зовут.

– Виктор.

– А меня Анжела. (Ударение на первом слоге А.)

Имя оказалось таким же тяжелым, как и ее красота, разные отчаянные мысли одолевали меня, но я не спешил ничего предпринимать, боясь спугнуть ее, как случайно прилетевшую бабочку. Она посмотрела на веселящихся парней, а я, любуясь ее нежным профилем, скользил взглядом по желанной шее и красивой груди.

– Скажи мне, что ты хочешь сейчас больше всего на свете? – неожиданно повернувшись, спросила она.

Я смотрел на нее и пытался оценить смысл ее слов, пытаясь понять, к чему она клонит, а вдруг она просто хочет еще раз убедиться в силе своей красоты, чтобы потом посмеяться над моим откровенным ответом. Но ее лицо было таким серьезным и взволнованным, что я решил открыть ей все мои чувства, так сильно истязающие мою душу.

– Я хочу обнимать твое красивое тело, прижимаясь к тебе каждой клеточкой своего существа. Я хочу целовать твои фантастические сладкие губы. И упиваться тобой до умопомрачения. И если сейчас ты не дашь мне какой-нибудь утвердительный ответ, то я кинусь в это бескрайнее море и буду отчаянно плыть, пока со мной что-нибудь не случится, – все это я выпалил на одном дыхании, совершенно не осознавая, что я говорю.

– Значит, я не ошиблась, значит, ты действительно… Боже мой, – дрогнувшим голосом сказала Анжела.

Я смотрел на нее и не верил своим глазам, она взяла меня за плечи и прижалась лицом к моей горячей груди, прикоснувшись к моим губам теплой волной волос.

– Уйдем отсюда, нам никто не нужен, – уверенно сказала она.

Теплый ночной воздух переполнял мою грудь, я чувствовал трепетанье Анжелы и сходил с ума, двигая губами, я пытался что-то сказать, но ничего не говорил. Мы молча вышли к бетонной лестнице, поднимаясь по ступеням, я совсем не чувствовал усилий, а только тепло от ее упругого плеча в моей правой ладони, которое, словно поводырь, вело нас в таинственное будущее. Когда Анжела ввела меня за руку в свой домик, то карнавал, как стекающая капля, вмиг отдалился от нас. Она повернулась ко мне лицом и плавно откинула пряди волнистых волос за плечи, заломив руки за голову, она крепко сжала свои пальцы в замке. Я взял ее за гибкую талию и прижал к себе, она смотрела мне прямо в глаза, и я вдруг почувствовал, как сильно бьется ее сердце, я впервые не знал, что говорить, и каждую секунду мне казалось, что что-то переполняет меня внутри и неистово рвется наружу.

– Поцелуй меня.

И это слово, как волна, захватило меня и кинуло на прекрасный берег ее сладких губ, я целовал ее, и словно спелая вишня таяла на моих пересохших губах. Некоторое мгновенье Анжела сдерживала мои губы своими губами, словно хотела продлить наш первый поцелуй. Но необузданное желание охватить всю ее красоту вырвало меня из магического круга ее сладких губ. Я сорвал с нее тонкое прозрачное платье и кинул его куда-то в тень, туда же полетел и ее черный лиф, захлебываясь своим дыханием, я с наслаждением целовал ее горячую упругую грудь. «Она моя, она моя», – пронзительно звучало в моем мозгу, душа летела куда-то ввысь, наконец-то расправив всю длину своих крыльев. Мгновенно скинув расстегнутую рубашку и брюки, я опустился на колени перед Анжелой и с наслаждением разорвал черную полоску на ее восхитительных бедрах. Повинуясь необузданному желанию, я взметнул ее на руки и поднял нежный изгиб живота к своим губам, во мне было столько силы, что мне захотелось любить ее всю ночь.

– Этот дом – наш ковчег любви, – сказал я и осторожно опустил Анжелу на кровать.

– Здесь родятся и умрут наши чувства, – задыхаясь, произнесла она.

Приблизившись к ее раскрытым губам, я увидел, как по нежной щеке скатилась хрустальная слезка.

– Что с тобой? – застыв, спросил я.

– Не спрашивай меня ни о чем, я прошу тебя. Но крепко целуй и люби всю эту ночь.

Я целовал ее в губы, целовал ее нежность щек, целовал ее глаза, лоб, брови, и мне хотелось сделать для нее что-то невозможное. Я отдавал ей все свои ласки, которые скопил, утаивая от нелюбимых дев, и что-то большое и сильное неслось впереди меня, и моя душа впервые светилась золотым светом, словно я нашел ускользающее руно. Я целовал и скользил губами по ее упругим бедрам, я гладил их руками и крепко обнимал. Мои жадные губы скатывались с красивых холмов ее грудей и забирались вновь. Но стоило ей раскрыть свои сладкие губы, и я уже летел целовать ее вишневый рот. Я тонул в водопадах ее волос и покрывал поцелуями все ее тело, и где бы мои губы ни оставили след, я чувствовал, что никак не могу охватить ее всю, и это сводило меня с ума. Оглушенные единой страстью, мы разорвали девственный покров, гибкое тело Анжелы еще больше расжигая мою страсть, забилось подо мной.

Она сжала мои выпрямленные руки и первая волна необузданной страсти мгновенно схлынула, унося нас в сладостный океан любви.

– Тобой невозможно насладиться. Я чувствую, что твоя красота, когда я хочу охватить тебя всю, мгновенно ускользает, и я испытываю от этого сладкую боль. Я люблю тебя, Анжела. Люблю, люблю, люблю, – переполненный своими чувствами, тихо сказал я и нежно поцеловал ее в губы.

Каким радостным было это позднее утро, я лежал рядом с Анжелой и обнимал ее горячее упругое и нежное тело с такой остротой желания, что это становилось для меня пыткой. Какое-то внутреннее чувство сдерживало меня от прикосновений и ласк, и я вдруг почувствовал себя варваром, проникшим тайно на запретную постель Мадонны. Анжела лежала на спине, повернув голову немного вправо, ее волнистые волосы красиво свисали над полом, нежные холмы ее грудей еле заметно двигались от сонного дыхания. Ее правая рука свисала над полом, обнажая гибкую талию и округлую стройность бедра, а левая рука, словно крыло большой и красивой птицы, закрывало нежный живот, касаясь кончиками ногтей белой полоски. Я снова боялся спугнуть счастливое мгновенье, – она Мадонна, а я ее варвар, который вымаливает любовную милость, – думал я, – как она щедра, как она красива и как тяжело ее будет удержать. – Но мое варварское желание все же победило, и я с ниспосланной мне свыше нежностью поцеловал ее в краешек прекрасных губ. Анжела нежно заворочалась и, открыв сонные глаза, мило морщась, подняла повисшую руку.

– Ой, как я ее отлежала, – сладко постанывая, сказала она.

– Можно, я полечу твою ручку?

– Ооо…

Я целовал и массировал ее руку, а она смотрела на меня нежным и все же необъяснимо чужим взглядом, то, чего я так сильно хотел, она не позволила, и я снова почувствовал себя варваром, которого вдруг неожиданно схватили и изгнали из рая.

– Вот и прошла ночь, – разглядывая мое лицо, сказала Анжела.

Я поднялся с кровати и, отыскав на полу измятые брюки, надел их. Моя Мадонна обернула свое прекрасное тело белым полотенцем и превратилась для меня снова в недоступную красавицу. Она собрала волосы в скромный хвост, чтобы сгладить волнистую красоту волос и очень решительно посмотрела мне в глаза.

– Вот и прошла ночь, – повторила она более уверенно, – прости меня.

– Я что-то не понимаю, что это значит?

– Я хотела проверить себя и свои чувства.

– Так значит, вся наша ночь была лишь проверка?

– Ты мое искушение. Ты моя запретная радость. Ты моя сила. И ты… моя… – ее глаза увлажнились, но она удержала слезы.

Я смотрел на Анжелу, широко раскрыв глаза, мои плечи были опущены, а спина изогнута, как у загнанного зверя.

– Ты подарил мне ночь любви, я сохраню ее в самом недоступном уголке моего сердца, а для тебя наша ночь пусть будет самым сладостным утешением.

Я сильно ударил наотмашь по стене дома, и он издал глухой скрип, похожий на стон.

– Что ты говоришь, – захрипел я, – что ты говоришь…

– Выслушай меня, я прошу тебя, – заговорила она, нежно взяв меня за руку.

– Что ты еще хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты понял. Да, у меня есть другой, неведомый тебе, и он тот, кто мне нужен. Но я очень хотела проверить свое чувство, чтобы узнать всю глубину моего решения, потому что он предоставил мне выбор. И вот я, затаившись, как тигрица, искала одинокого скитальца, который смог бы оценить мою красоту и за столь короткий миг хотя бы немного полюбить меня. Ты знаешь, ты был не единственный, были и другие, из которых я выбирала, но их глаза были пусты, а твои светились любовью. И, выбрав тебя, я ждала роковой ночи, ждала, чтобы узнать самое себя.

– И что же тебе говорит твое знание?

– Что мое решение не изменилось.

Я подошел к окну и, словно узник, сжал руками деревянные рамы, ее слова болезненно пульсировали в моем мозгу. Резко повернувшись лицом к Анжеле, я, горько усмехнувшись, сказал:

– Так, значит, всю эту ночь я был всего лишь инструментом в твоих красивых руках.

– Ну, зачем ты так, ты красивый, ты сильный, тебя невозможно не полюбить. А я, к сожалению, сделала свой выбор.

– Прекрасно, это прекрасно. Ты сделала свой выбор. Это слово, словно топор, перерубающий мне шею. Не важно, что я уничтожила кого-то, важно то, что я сделала правильный выбор. Важно, что я, я, я… Я полюбил тебя, Анжела, и не смогу забыть тебя никогда.

Я стоял перед ней и отчаянно размахивал руками, прекрасно понимая, что ничего не смогу изменить, мои чувства бились в моей душе, как штормовые волны. И я вдруг отчетливо понял, что мой невидимый соперник похитил из моих рук золотое руно счастья, блеск которого так сладко опьянил мою душу. На следующий день Анжела уехала. Я стоял перед ее пустым домиком, прижавшись лбом к стене, а в моей голове творился настоящий карнавал мыслей. Наступил период затишья, в лагере ждали новой смены, и я вновь почувствовал, что загостился в благословенном алуштинском крае. Раскаленная колесница властного солнца продолжала посылать в меня огненные стрелы, уничтожая физически, а если учесть мою сердечную рану, то внутри я был почти уничтожен, отчего я чувствовал себя голубоватой медузой, выброшенной на горячий каменистый берег.

Ирина и Оля решили продлить южное удовольствие, и поэтому они всячески пытались удобно устроиться в самом лагере, но для этого нужно было идти на компромисс с любовным сюжетом, что для них совершенно не подходило. Саша и Женя стащили ватные матрасы из лагеря, они предлагали девушкам устроиться вчетвером. Но бдительные местные легионеры обнаружили множество пропаж кроватей и матрасов, и нам грозил очередной карательный набег. Сладкая затея с мягкими матрасами провалилась, и обе стороны были разочарованы тем, что проблему нельзя решить положительно с индивидуальной выгодой для всех четверых. Я стоял на краю бурого обрыва и с печалью смотрел на ненавистный мне лагерь, в нем я нашел свою любовь и в нем я потерял Анжелу. Что-то блеснуло в моих глазах, и я быстро перевел свой взгляд в голубой спектр моря, там я увидел уплывающий белый парус. Он медленно исчезал за линией горизонта, а вслед за ним тянулся золотой блеск, словно на его борту было похищенное золотое руно. – Все, с меня хватит, я не хочу больше жить, как беженец в чужом и красивом городе, – подумал я. Частично сохранив диктаторское достоинство, я был готов на любое изгнание, лишь бы уйти из этих мест, где все дышало потерянной мной Анжелой. Совет аргонавтов вынес два решения, держать оборону на «Марсе» и ссылка диктатора, разуверившегося в южной компании, на отдаленный остров с тремя верными спутницами.

Самым ранним утром, когда солнце еще только выглядывает из-за дальних гор, «диктаторский обоз» двинулся прочь от лагеря, к моему удивлению, к нему примкнуло несколько разрозненных навоевавшихся отрядов, которые опасались мести легионеров. И в который раз прибрежная галька, как погремушка, предательски трещала под нашими ногами, отчего спящие на надувных матрасах нудисты поднимали сонные головы и недружелюбно смотрели нам вслед. Когда мы значительно отдалились от шумного лагеря «МЭИ», мой диктаторский глаз, прищурившись, начал искать тихий и неприметный остров. Обследовав налегке незнакомые горы, я выбрал одну двухступенчатую площадку, на которой росли невысокие молодые сосны. На одной площадке на сухой земле лежали крупные плоские камни, пригодные для нашего походного очага, и на обеих площадках были свободные места для палаток. Единственным неудобством был крутой подъем, да к тому же узкая тропинка шла вверх под острым углом, отчего нам приходилось балансировать между колючей сухой травой и скользким обрывом. На узкой верхней площадке я установил свою одинокую палатку, рядом расположились мои спутницы в своем оранжевом шатре, а на нижней, более широкой ступени расположился Семеныч в своей палатке и наши бывшие соседи, с которыми мы жили на «Марсе». Дмитрий и Игорь были любознательными ребятами, искавшими для себя культурных и невероятных приключений в лагере «МЭИ». Место, которое я выбрал, находилось ближе к пионерскому лагерю «Павлик Морозов», и там мы набирали пресную воду из питьевого фонтанчика. Дорога в пионерский лагерь шла через пологие уменьшающиеся горки, на которых росли раскидистые ивы, сосны и молодые дубки. Единственное, что портило наш зеленый ландшафт, так это электрические провода и сухие серые столбы.

Утро на новом месте приятно поразило меня, словно я оказался на неведомом мне материке и я почувствовал, что что-то тяжелое и болезненное осталось там, на «Марсе» в остроконечных, как пики, кипарисах. И моя вынужденная ссылка начинала принимать новые очертанья неведомого мне мира. Море больше не манило мой взгляд, оно стало для меня чистым голубым холстом, который требовал от меня новых воображаемых картин. Зеленая стена сосен закрывала от меня море, как театральный занавес, и мне совершенно не хотелось вставать с бывшего диктаторского ложа. Семеныч с озабоченным видом и с канистрами в руках отправился в пионерский лагерь, девушки, проснувшись, расчесывали свои волосы, Дмитрий и Игорь ходили по склону зеленой горы, собирая сухие дрова. Довольный тихим утром, я с удовольствием обозревал лагерь с бывшего диктаторского ложа, рядом со мной, был аккуратно выложен из камней хороший очаг, и я чувствовал, что все возвращается на круги своя. Но в глубине души штормовые отголоски моих чувств все еще заставляли вздрагивать мое обманутое сердце, и поэтому иногда я все же прислушивался к внутренним колебаниям в моей груди. И все же я был доволен, что нахожусь в прекрасной дали от шумного лагеря, придвинув ложе к густым кустам, я спрятался в тень, жизнь снова текла размеренно и благородно.

Девушки сварили рисовую кашу и заправили ее свиной тушенкой, а Семеныч заварил всем чай. После сытного завтрака весь лагерь наполнился сонной тишиной. И все почувствовали, как наша отдаленность от студенческого лагеря вернула нам независимость и достоинство, и индивидуальность каждого стала выделяться гораздо полнее, обнажая новые свойства души всем знакомого человека. Я снова читал о Сократе и старался глубже войти в его мудрые изреченья, от походной жизни в книге, уголки листов, словно носы восточной обуви, закруглились вверх. Я лежал на ложе и созерцал участок дороги, пытаясь понять философский смысл беседы, которую вел Сократ с очередным оппонентом. Я видел мелькающие ноги девушек, они уходили на пляж, вслед за ними удалился и Семеныч с небольшой спортивной сумкой, Дмитрий и Игорь обросли масками и ластами и отправились на ловлю ракушек. И вот я остался совершенно один на своем зеленом острове, мои чувства, словно маленькие ростки, стали пробиваться к поверхности души сквозь мудрые изреченья. Но я мужественно сопротивлялся и, обманывая самого себя, продолжал бесполезное чтенье. Дневные часы, как песок в стеклянной колбе, незаметно истекли, и жаркое солнце, поранившись об острые горы, еще долго освещало часть неба и часть моря. Я пил крепкий чай с печеньем и смотрел на огненные трещины между темных камней. Неожиданно синяя ночная бабочка влетела в ту самую трещину, куда я так пристально смотрел, угли костра накинули на нее красную мантию, и она мгновенно исчезла. Допив чай, я удобно устроился на ложе, на нашем острове царила ночная тишина, и только хор цикад звучал на чернеющих склонах гор. Все ушли на дискотеку, и возвращение могло растянуться на всю ночь. Но я никого не ждал, подложив руки под голову, я смотрел на крупные расплывчатые звезды, затонувшие в темно-синем небе. Мне вдруг захотелось достать звездные жемчужины с глубины небес, и я осторожно потянулся к ним рукой, далекий свет звезд манил и завораживал, и я, отвергнув глупую затею, стал с восхищением рассматривать созвездья. Нежный и красивый силуэт Анжелы, весело ступая по звездной дорожке, тихо спустился ко мне и распахнул мою душу. И из моей груди вылетели маленькие огоньки. Анжела кружилась, словно в танце и собирала мои огоньки в букет, когда она собрала все, то убежала по звездной дорожке на темно-синее небо. Очнувшись, я глубоко вздохнул, я думал о том, что не написал ни одной поэтической строчки, и чувствовал себя немного должником в легендарном алуштинском краю. Я думал о том, что отдых слишком затянулся, превратившись для меня в пытку. Зачем мы приехали сюда, что мы хотели найти здесь, какие великие иллюзии лелеяли мы в душе своей, золотое руно похищено, а разрозненные отряды аргонавтов были разлучены жестокой рукой судьбы и разбросаны по побережью. Хор цикад медленно окружал мой остров, на какое-то мгновенье мне показалось, что никто не придет, плотный круг моих мыслей создал некое заколдованное пространство, в которое никто не мог проникнуть, кроме моей Анжелы. Насмотревшись на звезды, я тихо закрыл глаза, мое чуткое ухо уловило девичьи голоса и шорохи веток. Девушки устало и мягко поднялись на площадку.

– Ой, у меня так болят ноги. Я просто падаю, – усталым голосом сказала Люда.

– Я говорила тебе, не танцуй так много, отдохни. Светловолосый парень ничего, но слишком деловой, – сказала Галя.

– Новая смена, а на дискотеке звучат старые песни, а хочется чего-то новенького, – тихо сказала Таня.

– Ну, все, давайте спать, вон наш губернатор давно уже спит, – пошутила Галя.

Девушки тихо засмеялись. В оранжевом шатре мелькал свет фонаря, и стройные тени весело шелестели спальными мешками. Скоро свет в палатке погас, и, утомленные танцами, девушки уснули. Я снова открыл сонные глаза и взглянул на бескрайний океан неба, и вдруг, словно спичка, чиркнула яркая звезда по темной синеве. Ее маленький свет потонул в глубинах небесного океана, а я, закрыв глаза, потонул в глубинах сна.

Солнце играло в сосновых кистях, а плеск утренних волн навевал новый сон, белая чайка облетала наш лагерь, отыскивая зорким взглядом кусочки белого хлеба. Я уселся на ложе и размял свое заспанное лицо, я чувствовал, что пребывание на отдаленном острове постепенно залечивало мою рану, но неожиданные воспоминания об Анжеле, подобно фотовспышке, ослепляли мой мозг. Перестав играть зелеными кистями, солнцеликая, поднявшись выше, добралась до моих лопаток и шеи, и я вновь почувствовал, как солнечные ласки начинают сводить меня с ума. Вот так, постепенно, я приходил в норму после нанесенного мне удара, да, я был не на шутку живучим, что всегда открывало мне печальную перспективу на множество новых последующих ударов. Подняв с сухой земли пластмассовую канистру, я поднес ее к пересохшим губам, вкус теплой воды был отвратителен, и часть воды я проглотил, а часть выплюнул. Рядом с ложем на каменистом участке земли лежали миски, кружки, картонная коробка, наполненная сахаром, на котором лежала мельхиоровая чайная ложка. Моя палатка пустовала, и я думал о том, что даже беспокойный житель Андрей нес мне что-то вроде успокоения, очевидно, я чувствовал это оттого, что всякое жилое пространство в привычном понимании должно быть заселено человеком, от этого и врожденное чувство беспокойства, что ваш дом пустует. Девушки проснулись, они весело выскочили из палатки и стали умываться и чистить зубы.

– Какая гадость эта вода, в «МЭИ» она была гораздо приятней, – сказала Люда.

– «МЭИ» далеко и давай, пожалуйста, в темпе вальса, я тоже хочу умыться и почистить зубы, – сказала Галя, властно утвердив руки на талии.

Дмитрий, протерев глаза, подсел к потухшему костру, ему очень хотелось крепкого чая, после южного вина у него невыносимо сушило горло. Вялыми руками он поворошил костер и, наломав сухих веток, положил их на серебристую золу. Затем очень осторожно, словно боясь кого-то спугнуть, он поднес к сухим веткам зажженную спичку. Огонь, как прожорливый осьминог, перебирая красными щупальцами ветки, быстро поднялся вверх к закопченным краям каменистого очага. И чтобы еще больше насытить красного осьминога, он подбросил ему изогнутый корень высохшей сосны. И после этого Дмитрий наполнил котелок водой и поставил его на черные камни. Я сидел на ложе и наблюдал пляску огня, передо мной возникли Люда и Галя, волосы у девушек были расчесаны, а глаза слегка подкрашены.

– Что делать на завтрак, брат? – скрестив руки на груди, спросила Галя.

Еще на «Марсе», на нашей бывшей стоянке, она сказала мне, что я для них как старший брат, под защитой которого они находятся. И вот сейчас, когда она назвала меня так, я не мог определить, в каком смысле она употребила это слово, то ли с иронией, то ли шутя или совершенно серьезно.

– Я думаю, легкий завтрак, чай и бутерброды. Вчерашняя свиная карусель оказалась очень тяжелой для утреннего желудка.

Люда с Таней засмеялись и подсели ко мне на ложе. Татьяна обхватила загорелые колени и, наклонив голову, задумавшись, стала смотреть на закипающую воду. Люда прижалась спиной к моему плечу и стала медленно сдвигать меня на Татьяну. Когда мое мускулистое плечо надавило на плечо Тани, то она, упираясь правой ногой в землю, попыталась вернуть меня на середину ложа.

– Люда, прекрати, – возмутилась Татьяна.

Люда развернулась ко мне боком и повисла на моем плече, ее сонные губы слегка коснулись моей шеи, и она тихо замурлыкала в мое ухо, щекоча меня своим дыханием.

– Люда, готовь тарелки и хватит обниматься, – наклонив голову, сказала Галя.

– Так хорошо, – потягиваясь на моей спине, зашептала Люда.

– Ну, мы вчера дали, – засмеявшись, сказал Дмитрий.

– И в котором часу вы вернулись? – спросила Галя.

– Раньше вас, – ответил Дмитрий.

– Хватит сочинять, – сказала Галя, снимая кипящий котелок с камней.

Галя аккуратно засыпала чай в котелок и накрыла его алюминиевой миской. Татьяна старательно готовила бутерброды с маслом и сыром и передавала их Люде, которая раскладывала их, как лепестки ромашки на плоской тарелке.

– Вот это действительно легкий завтрак, – сказал я.

Галя разлила чай по кружкам и жестом руки предложила всем чай. Сонный Семеныч вылез из палатки и сразу потянулся к горячей кружке, вид у него был помятый, словно он пил всю ночь. Игорь подсел к Дмитрию и, улыбаясь, поглядывал на девушек, ему хотелось что-то сказать, но он раздумывал и жевал бутерброд.

– Изумительные бутерброды и чай отличный, – воскликнул я.

– Да, чаек хорош, – удобно усевшись на надувном матрасе, сказал Дмитрий.

– Ну что, больше так расслабляться не будем? – спросил Игорь.

– Да не стоит, будем, как Виктор, отдыхать, не напрягаясь, – ответил Дмитрий.

– Да и надо обязательно сплавать в то место, где я краба видел, – сказал Игорь.

– А что, сплаваем, – пережевывая бутерброд, ответил Дмитрий.

– А вы вчера здорово веселились, – подмигивая, сказал Игорь.

– Да, Виктор, они так разошлись, такое там давали, что ух, – сжав руку в кулаке, подшучивал Дмитрий.

– Дмитрий, хватит сочинять, – улыбаясь, сказала Галя.

– Виктор, это здесь они такие паиньки, а там… – не унимался Дмитрий.

– Ну, все, Дмитрий, ты сейчас получишь, – сказала Галя и, бросив пустую кружку на землю, кинулась на него.

Дмитрий, смеясь, закрылся ладонями над головой, а Галя с ловкостью девушки пыталась скрутить ему кисти рук. Проворный Игорь быстро схватил Галю за ноги, и тогда смеющийся Дмитрий повалил ее рядом с собой на надувной матрас.

– Сейчас мы ее на вертел, – борясь с Галей, радостно закричал Дмитрий.

Люда с Таней кинулись на помощь, они повалили ребят на матрас, Дмитрий с Игорем весело обнимали Галю и отбивались от защитниц. Молодые амазонки вырвали свою подружку из веселых объятий и втроем навалились на смеющихся ребят. Я с удовольствием смотрел, как девушки с красивыми изгибами тел и плавными движеньями рук боролись за оскорбленную честь свободных амазонок.

– А ну, сдавайтесь, подлые обманщики, – победоносным голосом сказала Галя.

– Да, да мы больше не будем, – в один голос весело закричали ребята.

Девушки, поправляя купальники, с победным видом оставили поверженных ребят на надувном матрасе и, переговариваясь, ушли в свой оранжевый шатер. Вглядываясь в дымящийся очаг, я погрузился в утреннюю медитацию, мои мысли текли, как молодой мед, и все, что было вокруг, вмиг растворилось, превратившись в белый экран. Я снова читал о жизни Боэция, пытаясь вновь и вновь постичь всю трагедию уходящей эпохи. Отрываясь ненадолго от книги, я смотрел на дымящийся очаг и, словно вобрав в себя растекающуюся мысль, снова погружался в книгу. Девушки на цыпочках, улыбаясь, уходили из лагеря на пляж. Дмитрий торопливо запихивал черные ласты в спортивную сумку, а Игорь, помогая, держал ее за ручки. Они взглянули на часы и, тихо переговариваясь, покинули зеленые горы, устремившись на подводную охоту. Общий водоворот исчезновений закрутил Семеныча, и он, немного пометавшись, вылетел с нашей горы, словно из греческой катапульты, к желанному морю. Я сладко потянулся, наслаждаясь диктаторской властью на опустевшем острове, подперев голову рукой, я углубился в исторические противоречья, в которых религия вновь доминировала над властью, внеся крест насилия в жизнь простых людей. Пытаясь понять отказ от языческих богов и зарождение новой христианской веры, а также роль Боэция в государственной жизни, я часто останавливался над каким-нибудь абзацем, застыв взглядом на зеленых сосновых верхушках. И вот когда я в очередной раз созерцал пышные зеленые кисти, покачивающиеся на теплом южном ветру, на дорожке между кустами замелькала розовая соломенная шляпка. Щуря свои лисьи глаза, Ирина улыбалась хитрой улыбкой, прикрываясь рукой от солнца, она пыталась понять, чем я занят. Поднимаясь по дорожке, она окинула взглядом мою палатку и, обернувшись назад, что-то шепнула Оле. Розовая шляпка была очаровательным обрамлением ее лица, внеся в ее вид притягательную новизну. На ее загорелом плече висела весомая спортивная сумка; бесшумно поднявшись на мою диктаторскую половину, она с облегчением сняла широкую лямку с плеча, и на ее кофейной коже остался белый след полоски. Я разглядывал исчезающую белую полоску на ее плече, прекрасно понимая, что их привело ко мне, с диктаторским достоинством я уселся на царственном ложе и пристально посмотрел Ирине в глаза.

– Ирина, почему в твои слабые девичьи плечи с такой силой врезается грубая недостойная лямка скитальческой сумы? А где же ваши доблестные рыцари? Как могли они покинуть вас в столь трудный час? А может быть, они погибли, утонув в эротических волнах нудистского пляжа?

– Ты действительно неиссякаем, но, пожалуйста, подожди, мы пришли к тебе с просьбой, – спрятав ненадолго свою улыбку, сказала Ирина.

– Виктор, ты приютишь нас в своей палатке? – напрямую спросила Оля.

– Так, так, в палатке, вот она правда жизни. Но, как же наши наполеоновские планы с жильем в лагере «МЭИ»? Ах, да, я совсем забыл, они трагически рухнули, а как заманчиво было бы жить в благоустроенном летним домике с видом на море. Но, об этом больше ни слова, а как же ваши рыцари, они пытались создать для вас мягкие условия с жестким финалом. Ах, да, это вам тоже не подходит. И вот, чтобы удержаться в легендарном алуштинском крае, вы, взвалив на себя непосильную ношу, являетесь к ногам моим, и я, являясь добрым покровителем ваших южных начинаний, разрешаю вам остаться на неограниченный срок в моем царском шатре!

– Так мы можем расположиться в твоей палатке? – абсолютно сбитая с толку, спросила Оля.

Широким жестом руки я указал в сторону моей пустой палатки.

– Ты нас просто спас, спасибо тебе, – произнесла Ирина, и в ее хитрых глазах сверкнула перспектива южной жизни на диктаторском острове.

Они быстро отнесли спортивные сумки в палатку и, о чем-то перешептываясь, стали разглядывать свои лица в маленьком зеркале. После своего шептания они подошли к моему ложу и предложили мне «средневековую пытку» при помощи солнца и пляжа, но я категорически отказался. Несколько секунд я наблюдал их удивленные лица, но активная Ирина уверенно поправила свою шляпку, и они, плавно двигаясь по дорожке, удалились с диктаторского острова. Огнедышащее солнце проникало в каждый уголок, и мои усилия были напрасны, чтобы поймать хоть какую-нибудь маленькую тень. Сжигаемый небесным оком, я задвинул ложе в зеленый куст, который частично скрывал меня от солнечных ласк. Я снова углубился в чтение о Боэции, жившем на переломе парадоксальных эпох. Я думал о том, кому нужен был Христос, и о том, кто его именем устанавливал мировой порядок. Мой взгляд растворился в потухшем очаге, я жил историческими виденьями, передо мной возникали римские легионеры, крестившие огнем и кнутом, я видел кровавый блеск зазубрившихся мечей, я видел красивых длинноволосых женщин с неуверенными взглядами, я видел запряженную лошадьми колесницу, которую сопровождал конный эскорт легионеров. Все эти картины проплывали одна за другой, а я был лишь сторонним наблюдателем, неспособным дать историческую оценку происходящему. Белое солнце жгло меня вокруг, отчего я чувствовал себя мозгом, окутанным поджаривающимся мясом в собственном соку на брезентовом гриле. И вдруг все мои виденья исчезли, их спугнули быстрые шаги на тропе и девичьи голоса. Галя, быстро прожужжав собачкой молнии, скрутила и подвязала свитки теплой ткани, Люда вытащила продукты, и девушки стали готовить обед. Таня стояла рядом со мной в красном купальнике и, задрав голову вверх, жадно глотала воду из нагретой солнцем канистры.

– Ты живой? – насмешливо спросила она.

– Я стараюсь.

Семеныч, вернувшись с пляжа, постепенно втянулся в общие приготовленья, вялыми руками он разводил огонь и тихо рассказывал мне о новоиспеченных нудистах, которые на сей раз присоединились к Орфею и стали голой единой братией. Мои верные амазонки с аппетитом ели картофельный суп, заправленный тушенкой, рассказчик Семеныч, не отставая от девушек, активно работал ложкой, и только я без аппетита погружал ложку в густое варево. Чтение отвлекало меня, но крепкое тело требовало нагрузок, и когда на нашем острове воцарилась сонная тишина, я взял теплые пустые канистры и пошел в пионерский лагерь за водой. Пологий спуск с нашей горы обрывался на территории пионерского лагеря. Затерявшись в зеленых деревьях, стоял аккуратный туалетный домик, сразу за ним начиналась ровная дорожка, выложенная из квадратных бетонных плит. Чистенький пионерский лагерь принял меня в свои владенья, он занимал сравнительно небольшую территорию, пара одноэтажных корпусов и несколько маленьких домиков. Подстриженные зеленые кусты в сочетании с красно-желтыми цветами производили приятное впечатленье, вдоль морского берега шли душевые кабины, а небольшой водяной канал отделял дискотечную площадку от лагеря. Пионеры отсутствовали, и тишину лагеря нарушал только плеск волн, я смотрел в расплывающийся горизонт моря, а питьевой фонтанчик, журча, наполнял мою канистру. Скоро я шел по тропинке и с удовольствием сгибал руки в локтях, разминая расслабленные бицепсы, приятно было ощутить крепость рук, после долгого лежания. Поднимаясь по пологой горе, я широко шагал, нагружая бедра, и, неожиданно для себя самого, мое состояние изменилось, у меня появилось желание поплавать в море, нарубить дров, словом, сделать что-нибудь такое, что встряхнуло бы меня с головы до ног. Опустив хлюпающие канистры в тень кустов, я встряхнул руки, мне захотелось еще больше загрузить мои трицепсы, и я с удовольствием стал отжиматься от земли, вглядываясь в расплывающийся горизонт моря. Но это счастливое мгновенье длилось недолго, сквозь зеленые кусты я увидел короткие розовые юбки, и мельканье загорелых ножек вновь вернуло меня с небес.

– Я говорила тебе, а ты не верила. Ну вот, ты и сама убедилась, – уверенный голос Ирины вдруг как-то по-новому зазвучал для меня на диктаторском острове. – Здравствуйте, – окинув взглядом девушек, утвердительно произнесла Ирина, – Виктор, у меня к тебе просьба, пожалуйста, принеси наши сумки из лагеря, я очень тебя прошу.

Вначале я почувствовал себя оскорбленным, была задета моя диктаторская честь, чтобы меня использовали в качестве вьючного животного, да как посмели они обратиться ко мне с подобной просьбой, моя воображаемая стража уже сбрасывала девушек с горы, а я, повернувшись к ним спиной, воинственной рукой набросил на царственное плечо пурпурную полу моего плаща. Но, немного поразмыслив, я понял, что мне вновь хочется увидеть все те волнительные места лагеря, где я встретил Анжелу.

– Всего две сумки, – сказал я, описывая руками круг предполагаемой мной внушительной ноши.

– Нет, они небольшие, – сказала Ирина.

– А впрочем, в мире нет чудес, сколь волка ни корми, он смотрит в лес, – вспомнив Анжелу, сказал я.

– Виктор, ты поможешь или нет? – настойчиво спросила Ирина.

– Дай мне свою загорелую руку, Ирина. Ну вот, – тряся ей руку, говорил я. – Поздравляю вас, сделка состоялась. Прощай, Семеныч, – заключил я.

Покидая диктаторский остров, я, не оборачиваясь, махал высоко поднятой рукой, спускаясь первым по скользкой тропе, я держал за руку Ирину, а она держала за руку Олю. Ирина, побаиваясь падения, иногда крепко сжимала мою руку, и я шутливо отвечал ей тем же. Внизу узкая тропа оканчивалась обрывом, спрыгнув на горячую гальку, я снял девушек, словно маленьких детей. Зеленое море тихо наплывало на камни, влажный запах ракушек и морских водорослей проникал в мои ноздри, чайки, словно белые брови, парили в бесцветном небе. Ничего не изменилось, подумал я, вглядываясь в зеленоватые волны, чем ближе мы подходили к лагерю, тем больше я испытывал необъяснимое волнение. Когда я ступил на жесткий бетонный берег, то почувствовал себя словно голым человеком, который должен был выступать перед толпой зевак, но, взяв себя в руки, я гордо зашагал, пряча глаза в спасительном море. Но когда мы вошли в лагерь, я внезапно ощутил, как что-то заклокотало у меня в груди и мои глаза сами устремились к погубившему меня домику.

– Что с тобой, Виктор, тебе нехорошо? – спросила удивленная Ирина.

– Нет, все нормально, все так и должно было быть.

– Что должно?

– Ничего.

А вот и площадь, здесь был карнавал, и я смотрел в ее красивые глаза, вдыхал запах ее густых волос, держал в руках ее плечи, целовал ее губы, мгновенье – и от яркого воспоминанья слезы брызнули из моих глаз, я быстро кинулся к спасительному фонтанчику. О, с каким наслажденьем я умывал свое лицо, смывая нескончаемые слезы, но меня не покидало ощущение, что Анжела стоит рядом и смотрит на меня. Закрыв мокрое лицо руками, я беспомощно шептал:

– Господи, да что же ты творишь со мной, Анжела!

– Виктор, может у тебя солнечный удар? – спросила Ирина.

– Нет, мне просто очень, очень жарко.

Напившись воды, я чувствовал, как продолжает гореть мое лицо. Пошатываясь, я поднялся к палатке и остановился в тени кипарисов, Анжела продолжала стоять у меня за спиной, и ожидание сумок показалось мне вечностью. Обратный путь напоминал мне бегство от тяжелых для моего сердца воспоминаний, и я действительно хотел поскорее уйти. Как только мы сошли с бетонного берега, я почувствовал, как сила, что сломила меня на площади, стала ослабевать, и притяжение горячей земли вновь спасло удаляющегося поверженного диктатора. Крепко сжимая ручки тяжелых сумок, я, стискивая зубы, чувствовал, как освобождаюсь от нахлынувших воспоминаний, я смотрел прямо перед собой и старался быть жестким к самому себе. Прибрежные нудисты, словно сонные тюлени, переворачивались на надувных матрасах, все они были черны и раскованны в своих позах. Ирина, шагая впереди меня, с презрительной усмешкой провожала все эти картины, а Оля с затаенным интересом разглядывала крепкие мужские тела.

– Виктор, давай к нам, – смеясь, крикнул Олег, – и девчонок веди, а то ты совсем от нас отбился.

– Сейчас, только вещи отнесу, – ответил я.

– Ты, правда, к ним присоединишься? – спросила удивленная Ирина.

– Конечно, нет, это я так, пошутил.

Преодолев диктаторский вал моего острова, я опустил тяжелые сумки на землю, после чего, применив силу, затащил наверх Ирину и Олю, словно они являлись моими пленницами. Восхождение оказалось забавным, я быстрыми рывками поднимался по горе, а Ирина и Оля, вцепившись в меня, как балерины, мелкими и быстрыми шажками покрывали расстояния на узкой тропе. Когда сумки девушек оказались на диктаторской площадке, они принялись обживать брезентовый домик. Скинув с мокрых плеч сырую майку, я попросил Галю полить мне на ладони воды. Умывшись, я лег на сухое ложе и стал созерцать зеленые сосновые кисти. Вечером всех снова охватила эпидемия исчезновений, отчего опустевший диктаторский остров вновь доказал мне, что в ссылке находилось только тело, но не моя израненная душа, и тем же подтверждением была дневная прогулка. Усевшись на ложе, я крепко сжал металлические трубки кровати через брезент, пытаясь взять себя в руки, но даже и это сжатие явилось еще одним воспоминанием, бережно сохраненным в моем пронзительно памятливом мозгу. О, пора, наконец, забыть то, что невозможно вернуть, отчаянно твердил я и чувствовал всей своей душой, что должен отсечь что-то немыслимо дорогое. Заломив руки за голову, я улегся на спину и безнадежно вытянул свое ссыльное тело во всю длину. Мой взгляд бродил по ночному небу, неожиданно для самого себя я вдруг начал соединять неизвестные мне созвездья. Словно я являлся тем первым звездочетом, который придумывал названья неизвестным скопленьям звезд, мечтая пронзить вселенную, он, наверное, очень хотел попасть на какую-нибудь красивую звезду. Но мои немыслимые сочетания звезд не укладывались ни в какие рамки, мои дикие и отчаянные фантазии постепенно успокоились, и вот тогда, словно прозрение, одно из ярких скоплений звезд соединилось в красивое лицо Анжелы. Оно торжествующе повисло надо мной, что я сразу понял, что от видения не убежать. Глаза огромного красивого лица посылали яркие лучи на мою ничтожно маленькую на горе площадку, холод переливающихся лучей обжигал мне лицо, я пытался не смотреть, но не мог, множество лиц, улыбающихся, насмехающихся, высокомерных и откровенно хохочущих, запрыгали у меня перед глазами, все они исходили от холодного неизменчивого лица Анжелы. Я тяжело вздохнул и неожиданно почувствовал жгучую слезу, бегущую по дрожащей щеке, и тогда в каком-то сладостном порыве душевного изнеможения я рванулся к небу. И чья-то магическая рука с порывом южного ветра похитила мою жгучую слезу и унесла ее к лицу Анжелы, словно дорогое украшение.

Утро, как всегда, было ярким и восхитительным, маня прозрачностью зеленоватого моря и белыми гребешками бегущих волн. Не знаю, каким чудом, но прошедшей мучительной ночью моя душа, несущаяся по волнам чувств, наконец, причалила к спасительному берегу. И мне снова захотелось жить на этой земле, несмотря на то, что я потерял Анжелу.

Ирина с Олей давно проснулись и, быстро переговариваясь, собирались на завтрак. Я услышал, как резко хлопнула пудреница и голос Ирины уверенно произнес:

– Оля, пора выходить, а ты еще не оделась, мы опоздаем к завтраку.

Я приподнял голову и увидел мелькнувшие колени Ирины, она, выбравшись из палатки, расправила складки на голубой юбке и разгладила руками шелковую безрукавку. Расчесав золотистые волосы, она плавно закинула их за спину и надела на голову розовую соломенную шляпку; когда Ирина убедилась, что ее внешний вид вполне приличен, то стала поторапливать Олю. Выглянув из палатки, Оля погладила свой лоб и неуклюже выползла на четвереньках.

– Оля, какая же ты копуша, ты что, каждый день так будешь собираться?

– В этой палатке я не могу разобраться со своими вещами.

– Это надо было делать вечером, вечером, а сейчас уже утро.

– Ну, все, я уже иду, и хватит меня отчитывать.

Их удаляющиеся голоса еще некоторое время доносились до моих ушей, но когда вслед за ними на завтрак упорхнул и Семеныч, то я, убаюканный тишиной, сладко задремал. Разбудила меня Галя, коснувшись соломинкой моих ноздрей, я сильно подпрыгнул на ложе, после чего услышал всеобщий смех.

– Братик, пора кушать, – сказала Галя.

Разминая свое заспанное лицо, я окинул взглядом девушек и ребят, сидящих в ожидании завтрака. Возле каждого на земле стояла сияющая краями миска, наполненная дымящейся белой манкой, на поверхности которой таял желтый кусочек масла. Галя наполнила миску манкой и, положив в кашу кусочек масла, подала ее мне.

– Спасибо, – ответил я.

Жаркие руки солнца по-прежнему держали день в своих объятьях, а вот ночи постепенно становились прохладными. И я, словно багдадский вор, поглядывал на брезентовый шатер, в котором спали девушки. Боэций, как последнее золотое римское звено, стал жертвой новой варварской политики мелких интриганов, но в свой последний миг жизни он написал философское «Утешение». Закрыв книгу, я думал о человеке, который, находясь в тюрьме в ожидании казни, думал не о своей жизни, а о том, чтобы оставить после себя свой мудрый опыт. Поделившись мыслями об уходящей золотой эпохе, он подвел итог своей жизни, цельность его человеческого духа говорила мне о величии Римской империи. Последний настоящий римлянин уходил из жизни смело и мудро. Размышляя о недосягаемых умах, я незаметно спустился к своей праздной и бесцветной жизни и вдруг неожиданно понял: Сократ и Боэций явились тем важным стержнем, который сдерживал мои бурные страсти, не позволяя мне забыть о главном, о мудрой человеческой мысли. Поэтому, дочитав книгу, я почувствовал себя лишенным надежной опоры, размышляя дальше, я ощутил себя жуком, случайно забравшимся на страницы мудрой книги, который, прошагав по всем страницам исторических событий, остался все тем же жуком. Я поднялся с ложа и, продолжая размышлять, отправился за дровами, неужели вся наша жизнь, бесполезное блуждание в потемках, неужели мы не в состоянии понять даже крупицу того, что нам принадлежит, как порой мы мним себя знающими данный предмет и как бывает горька истина нашего заблуждения. Поднимаясь по сыпучей горе, я поскользнулся и упал на четвереньки, рассыпав сухие ветки, – и почему мы так боимся падения, усевшись на каменистый бугор, подумал я. Собрав разбросанные ветки, я повернулся в сторону больших гор и задержался взглядом на вершине, и что я лезу на эти кручи, дров уже вполне достаточно, наверное, человек так устроен, что вечно ищет то, что нельзя найти; повернувшись назад, я увидел поднимающихся девушек, моя мысль оборвалась, и я побежал вниз. Уклоняясь от зеленых веток, я, как слаломист, прыгал то влево, то вправо на буграх, когда я с разбегу вылетел из-за кустов с дровами, то у девушек были такие удивленные лица, словно это был не я, а горный козел.

– Ты что так разбегался? – насмешливо спросила Таня.

– Да это не я, гора так сказать, подталкивала, – бросив у костра сучья, ответил я.

– А мы так устали, наплавались, спина невозможно болит, – тяжело изгибаясь в пояснице, пожаловалась Таня.

– Ну, это поправимо, я сделаю тебе массаж, и все пройдет.

– Ловлю тебя на слове.

– Только сначала обед, теперь у меня снова появился аппетит.

Взметнув канистру над головой, я сделал несколько глотков и облил вспотевшее лицо, прохладный поток воды принес кратковременное облегчение, но солнцеликая, усмехнувшись золотой улыбкой, вновь надела на мою голову горячий шлем. Загорелые девушки, плавно двигаясь, трудились над обедом, каждая, совершая зигзаги ножом, согнувшись в талии, тянулась гибкой рукой к закопченному котелку; закончив это плавное движение, они бросали в воду измельченный овощ. Словно жрицы, колдующие над священным сосудом, они сидели по кругу и бросали дикие травы, чтобы вылечить своего диктатора от любовного неизлечимого недуга. Окончив с приготовленьями, настоятельница ловкой рукой установила котелок на горячие камни, где полыхал разведенный мной огонь. Галя достала из сумки зрелые сочные сливы, она заботливо помыла каждый плод и выстроила в сияющей миске фиолетовую пирамиду.

– Надо съесть сливы, они уже начинают портиться, – предложила Галя.

Я взял сливу с трещиной и поднес ее к губам, сладкий сок наполнил мой рот, и я вспомнил, как в первый раз поцеловал Анжелу. – Нет, нет, нет, это невыносимо, – думал я, поднимаясь с ложа. Вглядываясь в расплывающуюся даль моря, я думал о своем возвращении и верил, что все, что связано с Анжелой, останется здесь на зеленых склонах молчаливых гор.

– Хватит есть, девчонки. Виктор, ты останешься без сладкого, – улыбаясь, сказала Галя.

– Спасибо, Галя.

Я доел сливы и, изображая сытого человека, погладил свой живот.

– Может, все-таки сейчас, до обеда, ты сделаешь мне массаж, ты же частично утолил свой голод, – словно виноватый ребенок, спросила Таня.

– Ладно, ложись на ложе, – произнес я.

Таня довольно взвизгнула и прыжком улеглась на ложе.

– Давай постелю твое полотенце, ткань моего ложа очень грубая.

– Хорошо, сними его, пожалуйста, с ветки.

Ее руки проворно развязали узел купального лифа, и Татьяна быстро улеглась на полотенце и, улыбаясь, закрыла глаза. Разглаживая и разминая ей спину, я чувствовал, что никак не могу отогнать мысли об Анжеле, они, словно теплый дождь, атаковали мою голову. И тогда я представил, что мои руки скользят по желанному телу моей Анжелы, теплая волна заставила мою грудь глубоко вздохнуть, и движенья моих рук стали медлительно нежными. Таня издала легкий стон, и ее пальцы мягко сжали край полотенца. Движенья моих рук выпускали на волю ноющее чувство, моя грудь глубоко дышала, испытывая необъяснимый трепет и восторг освобожденья.

– О, как хорошо, – прошептала Таня.

И в тот момент, когда я плыл по волнам моих воспоминаний, появился улыбающийся Олег.

– Да, – протяжно произнес он, – наш искуситель время зря не теряет, он ласкает молодых дев, пока мы, голодные созерцатели, паримся на испепеляющем солнце.

– Мой друг, не мешайте мне, заниматься врачеванием.

– Да, тебе помешаешь. Слушай, а что это у вас здесь варится? Да я, наверное, вовремя пришел, – радостно расхаживая вокруг котелка, заключил Олег.

– Суп готов, – попробовав с ложки бульон, украдкой поглядывая на Олега, заявила Галя.

– Как хорошо, даже вставать не хочется, – тихо сказала Таня и расслабленной рукой тронула мою руку.

– Да, кстати, у меня появилась мысль. Надо, на зависть нашему неприятельскому лагерю, сфотографировать наш полный котелок, чтобы потом, всем говорить, как мы плотно питались, получая необходимые калории на зеленых холмах Черного моря!

Я достал фотоаппарат и предложил всем сесть вокруг котелка. Ребята сели на корточки, а девушки встали у них за спиной, один Олег, так и не найдя подходящего места, стоял немного в стороне и, предвкушая обед, довольно потирал руки. Прицелившись, я нажал на звездочку, костер задымил, котелок, перевернувшись, разлил жирную массу на камни, а ребята и девушки, вскрикнув и вскинув вверх руки, улетели с площадки бурой горы, все это пронеслось в моем мозгу в одно мгновенье, на самом деле все участники моей воображаемой сцены остались живы.

– Ну что, попробуем, как вы тут питаетесь, – подсмеиваясь, сказал Олег.

Наевшись до сонной лени, мы лежали и разговаривали, Олег с удовлетворением чистил соломинкой зубы, а мои милые поварята тихо ушли на пляж.

– Да, у вас хорошо, сытно, тихо, – зевая, говорил Олег, – а на «Марсе» то пьянки, то облавы, никакого житья.

– А как наш Аполлон Нудистский? – спросил я.

– Пьет и тебя ругает, продукты все унес, девчонок всех увел. Так что давай, возвращайся назад, будем твою густую кровь пить, а то ты здесь от спокойной жизни ожиреешь, – ухватив меня за плечо, весело сказал Олег.

– Нет, Олег, мы уж как-нибудь здесь будем проживать свои несчастные дни, – сказал я.

– Ну ладно, несчастный, я пойду. Так что нашим передать?

– Передай, что мы погибаем, но не сдаемся, – сжав руку в кулаке, заключил я.

Олег, распрощавшись, сытой походкой медленно спустился с горы. Передвинув ложе под слабую тень кустов, я улегся на спину и, с удовольствием вытянув ноги, стал теребить зеленую веточку у себя за головой. Дмитрий лежал на надувном матрасе и читал, Семеныч дремал, вытянув ноги из палатки, а Игорь, обследуя кусты возле моей палатки, обнаружил зелено-желтую змею около полуметра длиной. Она, как и мы, насытившись, отдыхала на зеленых ветках, и теплый ветерок обдувал желтое змеиное брюхо, ее неподвижность являлась надежной защитой от посторонних глаз.

– Послушай, так это же змея, – удивленно сказал я.

– Конечно, змея, – с живым интересом сказал Игорь.

– Слушай, ты, пожалуйста, не трогай ее, пусть себе отдыхает.

– Да я просто ее разглядываю, – с успокаивающей интонацией ответил он.

Я повернулся лицом к Семенычу и представил себе, как наша гостья раздвоенным язычком щекочет ему пятки. С одной стороны это было весело, а с другой, одно неверное движение и… неизвестно, чем бы все это кончилось. На площадке появилась Оля, вид у нее был усталый и недовольный; не говоря ни слова, она забралась в палатку и, очевидно, уснув, затихла. Игорь, оставив змею в покое, развел огонь и разложил на бурых камнях морских мидий. Я с любопытством стал смотреть, как коричневатые ракушки медленно раскрывали свои белые рты, запахло чем-то морским и съедобным. Дмитрий отложил книгу и, усевшись на матрасе, стал довольно потирать руки.

– Виктор, а что ты лежишь? Попробуй наш улов, – сказал Дмитрий и палочками снял с камней одного моллюска.

– Ты знаешь, Дмитрий, – поглядывая на раскрытые раковины, заговорил я, – как-то я не особенно расположен к этим моллюскам, очевидно не пристрастился.

– О, кто к нам пришел. Юра, давай с нами, мы тут как раз морской пищей питаемся.

Я встал и перенес ложе поближе к нашей каменной печи, из раковин доносилось потрескивание запекающихся моллюсков. Юра подцепил одну раковину ножом и уселся на матрас к Дмитрию. Он был невысоким парнем, но широк в плечах и крепкого сложения, единственное, что я знал от Дмитрия, что он самбист. Поев мяса моллюска, он встал и с интересом оглядел наш лагерь, в нем чувствовался беспокойный характер, меня позабавило его сходство с упитанным грызуном, вечно снующим во все углы. На нашу беду Игорь рассказал самбисту о своей находке, отчего тот незамедлительно пошел исследовать змею. Моллюски мне не понравились, и я, закинув сломанную раковину в огонь, взял канистру и прополоскал рот. А наш беспокойный грызун подобрал с земли сухую ветку и на ее конце привязал петлю из веревки, он ловко подцепил спящую красавицу и снял ее с зеленых ветвей. Самбист стоял к нам спиной, и мы с Дмитрием, увлеченные беседой о крабах и их вкусовых достоинствах, ничего не видели, но когда надо мной повисло желтое тело извивающейся змеи и я близко увидел ее гладкую чешую, то так быстро вскочил с ложа, что сумел увлечь за собой всех остальных. И в этот момент своего отчаянного рывка я налетел на крепкий ствол дерева, произошла мощная вспышка в моих глазах, и в эту минуту прозрения я увидел перекошенное лицо Семеныча, выглянувшего из палатки. Одна веревка его палатки была привязана к злополучному дереву, на которое я налетел. Увидав всеобщее смятение в лагере, он решил, что случилось что-то ужасное, и наглухо закрыл молнию палатки. Все это произошло в одно ужасное мгновенье, извивающаяся змея легко выскользнула из петли самбиста и точно упала на мое ложе, обретя свободу, она, словно стрела, выпущенная из лука, стремительно поползла в направлении моей палатки. Все мы все еще стояли за безопасной чертой нашего лагеря, постепенно приходя в себя, и тут я вспомнил, что в палатке спит Оля.

– Боже мой, в палатке спит Оля, – не двигаясь с места, сказал я.

Но, к счастью, наша сытая гостья, обогнув мою палатку, исчезла в зеленых кустах.

– Ну, Виктор, так меня испугал, я подумал, раз он бежит, то мне тем более надо уносить ноги, упирая руки в свои загорелые колени, – сказал Игорь.

– Да, я тоже не понял, что произошло, – с удивлением рассуждал Дмитрий. – Представляешь, Виктор вдруг вскакивает и проносится мимо меня, словно ракета, да.

– Очевидно, теперь она уползла подальше от нашего лагеря, – спокойным голосом сказал я.

Мы медленно вошли в бывшую опасную зону и огляделись вокруг. Из моей палатки выглянула заспанная Оля, она, словно напуганная мышка, вертела головой в разные стороны, но, ничего не обнаружив, она обратилась ко мне.

– Откуда взялась эта змея?

– Вот, полюбуйтесь, Оля, этот ловец и устроил весь этот переполох. Любитель природы…

– Виктор, да он не хотел никого напугать, он случайно выронил, – вступился Дмитрий.

– Понятно, он больше не будет. И он действительно больше не будет подвергать нашу жизнь в лагере опасности, – отрезал я.

– Господи, кругом змеи, как же теперь спать? – запричитала Оля и закрыла молнию палатки.

Скоро виноватый грызун удалился с негостеприимной горы, а вместо него, плавно двигаясь по тропинке, появилась улыбающаяся Ирина.

– А, что у вас здесь произошло? – вкрадчиво спросила она.

Ирина присела рядом с Семенычем на мое ложе, и они внимательно прослушали рассказ Дмитрия о желтом чудовище, натворившем такой переполох на диктаторском острове. Во время своего рассказа Дмитрий то садился на корточки, то вскакивал, то размахивал руками, изображая постыдное бегство в едином порыве. А я, словно напуганная птица, еще долго не мог обрести свое спокойное место, чувство отвращения, вызванное желтой змеей, которая извивалась на моем ложе, не давало мне покоя, и моя душа желала очистительной миссии для оскверненного места. Вечером все ушли на дискотеку, и я остался один верный диктаторскому острову. Разглядывая серые небеса, я понял, что Зевс-громовержец услышал мои молитвы и решил обрушить на оскверненную землю яростные потоки. Серое полотно все больше и больше наплывало на вершины гор, отчего между небом и землей образовалось прозрачное безвоздушное пространство. Серый перевернутый купол, набухая, рос на моих глазах, он настолько близко приблизился к земле, что в одно мгновенье я увидел внутри серебристые стрелы, готовые в любую секунду обрушиться на мой остров. Одинокая мощная стрела вырвалась из купола и пронзила раскаленные камни.

– Началось, – тихо сказал я и кинулся собирать вещи.

Раскидав вещи по палаткам, я быстро запрыгнул в оранжевый шатер моих верных гётевских богинь. Пока я перебрасывал спальники вглубь палатки, яростные потоки заливали распахнутый край пола, и, только застегнув молнию, я, удовлетворенный, улегся на мягкий разноцветный ком. И вдруг я услышал, как жалобно звенят миски и как потоки барабанят по брезентовому ложу, совершая очищение на диктаторском острове. Я был доволен, что избежал ночной грозы, и, вольготно устроившись на мягком ложе, улыбаясь, поглядывал на развевающуюся брезентовую крышу, словно меня в неистовую бурю, под углом сорок пять градусов, уносило на воздушном шаре. Но попробуем перевести стрелки часов на полчаса назад и окажемся на позабытом мной «Марсе», то мы увидим такую картину: пирующие аргонавты, а во главе стола сам Бахус. Гурман Андрей возлежал на земле, облокотившись на свой рюкзак, в жилистой загорелой руке он держал граненый стакан, наполненный огненным зельем. Рядом с ним возлежал его верный компаньон Саша, он смачно закусывал зеленым луком, выпив очередной стакан. А рядом с Сашей лежал Володя с расслабленной физиономией, и он категорически отказывался пить.

– Андрей, я больше не хочу, у меня уже горы перед глазами пляшут, и вообще все стало каким-то серым. Мне кажется, что будет дождь. Смотри, какая штука нависла над горами, – икая, сказал Володя.

– А что нам дождь, я плевать на него хотел, – поглаживая грудь, выпалил Андрей.

Володя с трудом перевернулся на четвереньки и медленно пополз к рюкзаку, расшнуровав его, он достал клеенку и, частично развернув ее, улегся на землю и накрыл себя с головой.

– Э, нет, так не пойдет, тогда давай, накрывай всех, – сказал Андрей и поднялся с земли.

Саша и Андрей дружно сняли клеенку с расслабленного Володи и развернули ее во всю длину, после чего они улеглись на землю и накрылись прозрачным шатром с головы до ног. Володя, словно австралийский ленивец, подполз к ним и медленно забрался под шатер, под голову он подложил рюкзак, из которого достал клеенку. Нашим гулякам всегда везло, и когда клеенчатое сооружение накрыло их с головой, то на «Марс» обрушился страшный ливень.

– Вот это дождь, ядреный, а! – взревел Андрей.

– Тихо, тихо, разольешь, – забасил Саша.

Володя, ерзая на земле, стал подсовывать под себя клеенку, сквозь мутный шатер он увидел яркий хвост молнии, крупные капли барабанили через клеенку по головам Саши и Андрея.

– Давай выпьем за этот дождь, пусть он принесет нам удачу! – радостно воскликнул Андрей.

– Я не хочу пить за дождь.

– Почему?

– Потому что он мокрый.

– А ты что, видел когда-нибудь сухой дождь?

– Нет.

– Тогда пей, – сказал Андрей и залпом выпил водку.

Володя, улыбаясь, слушал их разговор, и все больше погружался в пьяный сон. Расправившись с водкой, наши гладиаторы улеглись на землю и подвернули края клеенки под свои могучие тела, сон быстро снизошел на их пьяные головы под барабанную дробь дождя.

Яркое солнечное утро было наполнено влажной свежестью и ароматом зелени, наслаждаясь роскошной пустотой, я сладко потягивался в шатре гётевских богинь. Но мои чувства разделяли далеко не все, пьяные аргонавты так сильно надышали под клеенкой, что со стороны могло показаться, словно они мужественно плывут в своем подводном «Арго», правда, сильно помутневшем от их дыхания. И Володя, как мало подготовленный член экипажа, решил катапультироваться в менее плотные слои атмосферы. Расставшись с подводным кораблем, он с удивлением смотрел на Сашу и Андрея, которые в очередной раз показывали чудеса храбрости. Их монотонный храп напоминал шум моторов, слаженно работающих на мутном борту «Арго». На диктаторский остров никто не вернулся, да и кто бы решился пуститься в путь в грозовую ночь. Я вышел из оранжевого шатра и с чувством диктаторского достоинства обошел пустые владенья моего острова.

– Никого! – торжественно воскликнул я.

Почва мягко двигалась под ногами, словно сладкий коричневый крем, остатки дров вымокли до основания, а наш камин представлял собой жалкий размокший вид, миски были наполнены дождевой водой, а палатки напоминали обвисшие паруса. Диктаторский остров превратился в телегу, наполненную разным товаром, которую неаккуратно встряхнула сильная рука греческого Бога. Ночная гроза, смыв южную пыль, сотворила буйство красок, желанная свежесть проникала во все сухие поры тела и приятно наполняла мои легкие. Но длились эти счастливые мгновенья недолго, южная сауна быстро восстанавливала утраченные силы, и от нарастающего жара мне вновь становилось не по себе. Земля, впитывая солнечные лучи, начинала светлеть, сосновые кисти, обсохнув на солнце, стали пышней и зеленей. Я наломал сухих веточек с деревьев и развел огонь, высыхающие камни камина на глазах обретали достойный вид. Заварив крепкий чай, я сделал бутерброды с маслом и сыром. Установив три плоских камня рядом с ложем, я поставил на них миску с бутербродами и кружку с чаем, а сам, словно римский патриций, возлег на чистое после дождя ложе. В гордом одиночестве я пил чай со сладким сливочным джемом и ел бутерброды; окончив восхитительный завтрак, я перевернулся на спину и, вытерев пот со лба, заломил руки за голову. Сколько благородства было в природе, сколько непостижимого величия, что мне показалось, взмахни я руками, то так и полечу на своем ложе над обрывами, над каменистыми берегами и над голубыми волнами. И вот когда мое воображение, разыгравшись, взлетело ввысь, где-то внизу на презренных камнях очень странно шелохнулись зеленые кусты, и я вдруг увидел, как на узкую тропинку на четвереньках вползла Оля. Вид у нее был ужасающий, она вся перепачкалась земным шоколадным кремом, ее усталое лицо обратилось ко мне, поднявшись с ложа, я подошел к ней и поднял ее обессилевшее тело на руки. Уложив Олю в палатку, я ушел собирать дрова. Очевидно, это была неудачная попытка еще раз вкусить сладкой жизни без осложнений для личного здоровья молодой девушки. Приблизительно через час появилась и Ирина, в более приличном виде, следом за ней пришли и загулявшие поварята, а позже Дмитрий, потерявший друзей в грозовой ночи. Ирина сразу же занялась Олей, она попросила меня перенести ложе подальше от диктаторских владений, указав пальчиком на изогнутый дуб. Вытащив расслабленную и сонную Олю из палатки, я осторожно перенес ее на ложе. А когда в лагере появился Семеныч и спросил, почему Оля лежит в отдалении на моей кроватке, я ответил, что она попала в отрезвитель «Гнутый дуб», и он тут же благословил мои слова своим гортанным смехом. Так сама жизнь сблизила нас троих – Ирину, Олю и воспрянувшего духом, почти уничтоженного диктатора. Таким образом, необычное восхождение Оли на гору ознаменовало новую красочную страницу южной жизни. Прохладные ночи вынудили меня, принять соблазнительное решение, и я с радостью стал третьим членом ночного экипажа, отчего ночи стали чувственно теплыми. Ирина отчасти являлась инициатором наших прогулок, она сделала тонкий ход, чтобы выманить меня из диктаторского острова и вновь соблазнить цветистой жизнью «МЭИ».

– Виктор, ты можешь сделать несколько снимков в цветочном парке и на море, – как бы невзначай спросила она.

– Несколько снимков, в цветочном парке, на море, в горах и в самолете?

– Нет, в самолете нам не надо, – смеясь, сказала Ирина.

– Это можно попробовать, – не осознав всю тонкость игры, шутя, согласился я.

Одетый в одни красные шорты, я шел по побережью и вглядывался в голубые волны, на моем загорелом плече висел, поскрипывая, кожаный ремешок фотоаппарата «Любитель», плотный чехол которого я придерживал рукой. В отличие от моего скромного костюма, девушки ярко оделись. Пройдя нудистский пляж, я ступил на бетонный берег «МЭИ» и с удивлением для самого себя отметил то, что не испытал никакого внутреннего содрогания души. Очевидно, ночная гроза очистила не только горы и берега, но и мою израненную душу, притяжение мест, где находилась Анжела, ослабло. Я смотрел вокруг несколько опустошенным взглядом, домики вновь стали просто домиками, и лишь высокие кипарисы хранили гордое молчанье. Обойдя спортивные площадки, мы поднялись по бетонным ступеням в небольшой цветочный парк.

– Здравствуй, Леночка, – разводя руки в стороны, воскликнула Ирина.

– Привет, – широко улыбаясь, ответила девушка.

Одетая в синий раздельный купальник, она изящно повернулась в нашу сторону, демонстрируя загорелые стройные ноги. Ирина, перехватив мой взгляд, быстро отвела девушку в сторону, и между ними состоялся короткий деликатный разговор. После чего Ирина сняла с моего плеча фотоаппарат и передала его Лене. Девушка ловко раскрыла молнию, и ее тонкие пальцы извлекли из чехла черный аппарат фотографической памяти.

Я сел на бетонный бордюр и, утвердив локти на колени, тупо уставился в блестящий объектив. Ирина встала слева от меня и с недовольным видом положила мне руку на плечо, а Оля, выпрямившись, стояла справа и с простодушным видом слегка сжимала мне правое плечо, за нашими спинами шла бетонная лестница, а вокруг нас росли ромашки. Девушка, как оказалось, что-то понимала в фотоделе, поэтому она самостоятельно установила все значения и, забавно почесав ногу ногой, сделала этот шаблонный снимок.

– Виктор, а пленка у тебя цветная? – забирая фотоаппарат у Лены, спросила Ирина.

– Вот с этого и надо было начинать, как тебе сказать, она да такой степени цветная, что в ней расплываются все цвета, – иронизировал я.

– Так, что же ты не сказал, я надела эти штаны в крупный горошек, и, вообще, мы старались как-то ярко, то-то, я гляжу, ты в одних шортах пошел, – возмущалась Ирина.

– Зато какие контрасты, какофония черно-белого цвета, игра теней. Бедные ромашки, – запричитал я.

– Почему бедные? – спросила Оля.

– Они ведь тоже не знают, что пленка черно-белая, посмотрите, как они опустили свои белые лепестки, – сказал я и быстро отбежал в сторону.

– Ну, Виктор, – смеясь, сказала Ирина и пригрозила мне пальцем.

Когда мы вернулись на диктаторский остров, Ирина, завладев моим фотоаппаратом, унесла его в неведомое мне место, туда же отправились и их яркие одежды.

– Виктор, ты абсолютно белый, – с негодованием заговорила Ирина, – неужели таким ты хочешь вернуться домой.

– А что в этом плохого? – спросил я.

– И не перебивай меня, и мне совершенно непонятно, как ты, такой крепкий мужчина и не ходишь каждый день плавать. Ты совершенно не умеешь отдыхать, и с этим будет покончено сегодня же. Ты меня слышишь?

– О, да, моя госпожа, – низко кланяясь, ответил я.

Я позволял Ирине манипулировать собой, надеясь на то, что она, может быть, выведет меня из лабиринта под названием Анжела. Да будет благословен тот первый день, когда, обуреваемый южными страстями, я, словно с живым существом, слился с забытым мной морем, какое наслаждение испытал я тогда, какой всплеск радости осветил мою душу. Я шел по бетонному пирсу и с волнением смотрел, как зеленовато-синее море, раскачиваясь, манит меня в свои глубины. И вновь испытав забытые чувства, я сожалением понял, что с того дня прошло слишком много времени. Я скинул свои грешные шорты и, очарованный прозрачной глубиной, погрузился в прохладное море. Взлетая на встречных волнах, я, ликуя, плыл в морскую даль бледно-голубого горизонта. Я всегда плавал далеко от берега, приблизительно уплывая на расстояние километра, словно оно позволяло мне на мгновенье оторваться от магнитного поля нашего цивилизованного мира. Но как только спокойные морские волны начинали превращаться в голубую гладь, я понимал, что заплыл слишком далеко, и тогда я останавливался и накладывал правую ладонь на левую грудь и, ощутив ритмичное биение сердца, поворачивался в сторону берега. Рассматривая дальние горы и холмы, я окидывал взглядом красивую панораму побережья, три бетонных пирса, словно огромный трезубец Посейдона, устремлялись в бескрайнее море. На светло-коричневом берегу копошились маленькие нагие человечки, а на одном из бетонных пирсов в очаровательной шляпке и купальнике стояло милое существо и с волнением вглядывалось в даль.

– Нельзя же так далеко заплывать, – хмуря свои брови, сказала Ирина.

– Вот это правильно, – вылезая из моря на пирс, говорил я, – так вот и гибнут одинокие странники, – вглядываясь в даль, заключил я.

– Теперь немедленно ложись и загорай, – скомандовала Ирина.

– Оля, да ты совсем обезвожена, – сказал я и прижал холодные мокрые ладони к ее нагретой солнцем спине.

– А, – закричала Оля, – зачем ты меня охладил?

– Это не я, клянусь тебе Посейдоном, пославшим меня с этой мокрой миссией.

Я лег рядом с Ириной на покрывало и, тая, как Снегурочка под безжалостными лучами солнца, затих, принимая ненужный мне загар. Я вспомнил о том дне, когда мы только приехали в алуштинский край, неужели это было так давно, неужели я стал другим человеком, нет, этого не может быть, повторял я про себя и укрывался шляпкой Ирины. Окончательно изжарив меня на раскаленном пирсе, Ирина повела нас в видео-кафе, которое, к моему счастью, находилось в тени высоких кипарисов. Постояв в тесной очереди, мы взяли холодный виноградный сок и кольца с орехами, студенты, не отрываясь, смотрели очередной бессмысленный боевик. Еда немного прояснила мой туманный взгляд, но чувствовал я себя поджаристым блинчиком, который можно было окунуть в холодную сметану и съесть.

– Давайте купим дыню, я так хотела чего-нибудь такого, – мечтательно произнесла Ирина, – что даже и не знаю, чего я хочу.

– Они такие маленькие, Ира, там одна кожура, – возразила Оля.

– Так давайте возьмем парочку. Виктор, ты умеешь выбирать дыни? – спросила Ирина.

– Что-то не нравятся мне эти желтые шары и, кстати, желтый цвет измэны, – шепнул я на ухо Ирине.

– Вы что, сговорились мне перечить, нет, быть на юге и не поесть дыни, это исключено. Все, решено, мы берем вот эти две, взвесьте их, пожалуйста, – не считаясь с нашим мнением, сказала Ирина.

Плотный мужчина в белом халате с потным лицом снял с весов дыни и передал их мне, а я, щелкнув пятками, последовал за Ириной и Олей, которые в очередной раз ссорились из-за мелочей. Мы вошли в парк любви, и я выбрал самую тенистую лавочку, и когда Ирина и Оля перестали ссориться, то я весело подбросил им дыню раздора, от которой чуть позже пострадал и сам.

– Оля, ну что же ты не ловишь дыни, они же катятся по лавочке, – возмутилась Ирина.

– Сейчас я все брошу, и буду ловить ваши дыни, – отрезала Оля.

– Господа, обнажите ваши шпаги и сходитесь.

– Признайся, ты сделал это специально, а теперь смеешься над нами, – заглядывая мне в глаза, сказала недовольная Ирина.

– Мадам, приношу вам свои извинения, господа, уберите шпаги, – отчеканил я и изящно взял руку Ирины, чтобы поцеловать ее.

Ирина улыбнулась, и ее свободная загорелая рука отпустила дыни, а они, весело подпрыгивая, покатились по лавочке навстречу своей гибели, но проворные руки Оли сумели остановить это жуткое зрелище.

– А что это вы там делаете? – спросила Оля вкрадчивым голосом.

– Да мы тут воздухом дышим, – ответил я и несколько раз поцеловал руку Ирине.

– Мы будем есть дыню? – спросила недовольная Оля.

– Ну, конечно, – сказали мы в один голос с Ириной и повернулись к Оле с американскими улыбками.

– М, какая сочная дыня, – мяукая, словно кошечка, сказала Ирина.

– И сладкая, – подтвердила Оля.

– И жутко перезрелая, – мягко сказал я.

– Не правда, – ответила Ирина.

– А Буонарроти? Или это сказка тупой бессмысленной толпы? И не был ли убийцею создатель Ватикана? – быстро оттолкнувшись от слов Ирины, стал декламировать я бессмертные строки Пушкина.

Ирина, жуя дыню, радостно зааплодировала, но я напрасно так ерничал, потому что позже тема отравления продолжилась, и воспрянувший духом диктатор был вновь повержен.

– Ну, все, хорошего понемногу, – сказал я.

– Как все, смотри, сколько осталось, не выбрасывать же это. Надо доесть, Виктор, тебе это под силу, – по-лисьи заглядывая мне в глаза, сказала Ирина.

– Ну, хорошо, ради пышных дам, – весело сказал я.

– Ах, вот как, а ну ешь сейчас же, – округлив глаза, выпалила Оля и стала запихивать мне в рот перезрелую дыню.

Ослепительное зеленоватое море играло белокурыми волнами, чайки радостно смеялись в небе, веселые студентки в купальниках уходили на пляж, а в парке любви изнемогал, но, естественно, не от любви, а от расстройства желудка последний диктатор. Моя голова лежала на коленях Ирины, а ее нежная рука гладила мне лоб, а сбоку сидела Оля и в лечебных целях гладила мой живот, остальная часть тела покоилась на лавочке. После такого горячего дня я, словно раненое животное, шаткой походкой поднимался по тропинке на спасительный диктаторский остров, а позади меня медленно поднимались мои мучители. Мне захотелось прилечь на мое сухое диктаторское ложе; сняв с горячей головы розовую шляпку Ирины, я повесил ее над входом в палатку. Но, обернувшись, я чуть-чуть не столкнулся с Галей, она как-то странно посмотрела на меня и вручила мне сложенный листок, очевидно, вырванный из тетради.

– Что это? – удивился я.

– Это просили передать тебе, – серьезным голосом ответила Галя.

– От кого? – дрогнувшим голосом спросил я.

– Я не знаю, какая-то светловолосая девушка принесла эту записку и попросила передать ее тебе. Она сказала, что сегодня уезжает и что обещала кому-то передать ее в день своего отъезда. Ты что-нибудь понимаешь?

– Да, – глотнув сухого воздуха, с трудом выговорил я.

Быстро развернув записку, я прочитал: «Виктор, прости меня, если сможешь, нам лучше не встречаться, только время сможет рассудить нас. Анжела».

Сжав листок в руке, я кинулся по тропинке вниз, из-под моих ног летела сухая земля, спрыгнув на берег, я еле устоял на ногах, но, стиснув зубы, побежал дальше.

– Что это с ним? – спросила ошеломленная Ирина.

– Похоже, что-то серьезное, – скрестив руки на груди, ответила Галя.

– Ты уверена? – уточнила Ирина.

– На все сто.

Галька предательски прокручивалась под моими ногами, а волны, словно маски на карнавале, презрительно улыбались мне в лицо и рассыпались на берегу глухим белым смехом. – Я должен немедленно увидеть эту девушку, узнать ее имя, телефон, адрес, боже мой, она мое спасенье, – с волнением думал я. Прибежав в лагерь, я остановился на центральной площади, и, растерянно вращаясь во все стороны, кинулся к палатке, возле которой стояло несколько больших сумок. Постучав кулаком по лавочке, я громко произнес,

– Есть кто-нибудь?

– Да, а что вам нужно? – ответила девушка, выходя из палатки.

– Девушка, извините, я ищу светловолосую девушку, которая сегодня уезжает, она мне очень нужна.

– Но в нашей палатке нет светловолосых девушек, – усмехнувшись, сказала девушка.

Быстро обойдя девушку, я с силой распахнул полу палатки и прижал ее рукой наверху, одна полуголая девица завизжала на весь лагерь. Все девушки были брюнетки, и поэтому, отступив на шаг, я громко извинился.

– Прошу прощенья.

– Вы что, ненормальный? – выскочив из палатки, закричала на меня другая девушка.

– Извините, – потерянным голосом сказал я и немного отошел в сторону.

– Я ему сказала, а он не поверил.

– А что такое?

– Да вот, ищет белокурую девицу, которая сегодня уезжает.

– Так она уже уехала.

– Скажите, – быстро оживился я, – как давно она уехала?

– Да около часа назад, а что такое?

– Скажите, она точно уехала, вы не путаете?

– Так она одна уезжала, за ней приехало такси, и они быстро уехали.

– Не успел, – сказал я и закрыл лицо руками.

– Слушай, а кто она такая? – спросила девушка у своей подруги.

– Да из соседней палатки, ну помнишь, такая серьезная девица, – которая вечно что-то читала.

Повернувшись, я молча побрел в сторону моря и вдруг неожиданно почувствовал, как капли пота, разъедая мне глаза, струятся по всему моему телу, я подошел к фонтанчику и надолго припал к его прохладной струе.

– Странный какой-то?

– Да вообще бешеный, по лавке так стукнул, что я даже испугалась.

– Ладно, пойдем собираться.

– Вот тебе и тихоня, и когда только успела, – закусив губу, сказала девушка.

Окунувшись в одежде в море, я шел по берегу и перечитывал записку, пытаясь понять истинный смысл ее чувств.

– Она обманывает и себя, и меня, – шепотом сказал я и поцеловал мокрый листок.

Вернувшись на остров, я заварил себе крепкий чай и со щемящей болью в сердце улегся на диктаторское ложе.

– Господи, да помоги же мне вырваться из ее объятий, – тихо прошептал я и сильно сжал борта ложа.

Бодрящий крепкий чай постепенно возвращал меня к реальности, на темно-синем небе появлялись первые звезды, а на дальних берегах зажигались огни, а щемящая боль в сердце переросла в щемящую тоску одиночества, и тут я услышал спасительный голос властной Ирины.

– Нет, так пассивно проводить последние дни нельзя. Вспомни, Виктор, ты же сам говорил мне о здешних красотах, о преимуществах жизни на красивом холме, о бесценности многоликого моря, и что все мы дети земли и должны вкушать жизнь полнее и радостней!

Я попытался улыбнуться, но мое лицо, словно застывшая маска, не позволило мне этого сделать, и все же я был очень рад словам Ирины и радостно поднял руку вверх, сжимая кулак. Метавшийся между двумя лагерями блудный сын Семеныч ворошил палкой угли костра и внимательно слушал наш разговор.

– Помнишь, как ты говорил мне, – не унималась Ирина, – что такое покой, как не подготовка к смерти, а мы приехали сюда отдыхать, и пусть расправятся крылья свободы за нашими молодыми плечами, ты сам это проповедовал, – заключила Ирина.

– Удивительно, как ты смогла все запомнить, ты, наверное, была в школе отличницей, – оживая, сказал я.

– Да, я была отличницей и никогда не отступала, а ты, Виктор, раскис.

– Ну, уж нет, сударыня, – вскакивая с ложа, заговорил я, – вы этого не дождетесь.

– Вот это другое дело, – ответила Ирина.

– Я тоже могу составить вам компанию, – поднявшись над костром, сказал Семеныч.

– Значит, решено, мы идем в лагерь к пионерам, там обстановка более спокойная и более приличная, чем в «МЭИ», – командовала Ирина.

– Да, Семеныч, я совсем забыл, нам придется надеть галстуки.

Неподражаемый смех Семеныча не заставил себя ждать, отчего девушки широко заулыбались.

– И, пожалуйста, надень брюки, нельзя же постоянно носить шорты, ты все-таки мужчина, а не какой-то молодой студент, – сказала Ирина.

– Ты слышал, Семеныч, это относилось к тебе, – быстро сказал я.

– Я понял, – виновато посмотрев на свои полосатые шорты, сказал Семеныч.

Я надел белые брюки и рубашку и тут же вспомнил, как я сорвал ее со своих плеч, когда мне открылась Анжела. Семеныч вырядился в ярко-клетчатую рубашку и ярко-желтые брюки. Девушки, переодевшись, внесли легкие штрихи новизны, Ирина надела пеструю юбку, майку с модной надписью и красную с широкими рукавами куртку, Оля надела розовое полупрозрачное платье и бросавшиеся в глаза яркие клипсы. Из лагеря «Павлик Морозов» доносились малокалиберные залпы диско-орудий, явно уступающих в мощи лагерю «МЭИ», и мы, словно две влюбленные пары, устремились к театру неизвестных мне действий. Спустившись с горы, мы медленно пошли по берегу, синие волны тихо рассыпались, превращаясь в белые кружева, которые с ласковым шепотом исчезали в море. Ирина держала меня под руку и мечтательно смотрела в звездное небо.

– Ты представляешь, это последние звездные вечера, в Москве такого не будет, это здесь ночь превращается в сказку и хочется верить во всякие чудеса.

– И вам здесь не надоело, вы живете здесь намного дольше нас, и все повторяется и повторяется и…

– Ничего подобного, – быстро перебила меня Ирина, – чем дальше, тем новее. Есть только сожаление, что как бы здесь хорошо ни было, рано или поздно, нам все равно придется уехать, вот так, – наклонив голову, заключила она.

Свернув налево, мы вошли в лагерь, кусты, увенчанные цветами, слегка покачивались от внезапно набежавшего морского ветра, прогулочным шагом мы пересекли деревянный мостик и остановились возле танцевальной площадки. Танцующие взрослые пары были в меньшинстве, но их это не смущало, кругом танцевали и бегали дети, радостно покрикивая и шаля.

– Давайте потанцуем, – обернувшись к Семенычу с Олей, предложила Ирина.

– Ты будешь плясать польку-бабочку? – спросил я у Семеныча.

Семеныч загоготал, как молодой гусь, и почти захлопал крыльями, согнутыми в локтях руками, отчего девушки радостно рассмеялись.

– Так мы идем? – вкрадчиво спросила Ирина.

– Я пас.

– А я, как все, – поспешил ответить Семеныч.

– Ну, Виктор, как тебя трудно сдвинуть. Ничего, в следующий раз, мы точно будем танцевать. Пойдемте немного прогуляемся, и пора спать, – командным голосом заключила Ирина.

Побродив по побережью, мы всласть надышались прохладным морским воздухом. Хор цикад во всей полноте многоголосья оглашал своим пением темные горы; поднимаясь по узкой тропинке, мы тихо вошли в лагерь. Кругом все спали, кто-то из спящих девушек слегка постанывал, переживая во сне события прошедшего дня. Ирина и Оля первыми забрались в палатку и сразу зашуршали, снимая вечерние наряды. Семеныч некоторое время беспокойно крутился вокруг меня, но, когда девушки улеглись спать и полусонный голос Ирины позвал меня, он удалился на свое место жительство.

– Пора! – многозначительно торжественно шепотом произнес я.

И, залезая в палатку, я услышал знакомый гортанный смех Семеныча, предводительница Ирина лежала посередине, исключая все контакты с Олей, она, словно великая китайская стена, защищала мир наслаждений от искушенного диктатора.

Утро, как оно всегда многообещающе, сколько в нем веры, радости, сколько в нем несбыточных желаний и мечтаний, возникающих в отдохнувшем мозгу столь молниеносно, что ты капитулируешь внутри себя, и готов броситься в омут соблазна, как последний мальчишка. Проснувшись от жарких ласк солнца, я тихо лежал и разглядывал сонное лицо Ирины, ее веки немного подрагивали во сне, очевидно от наплыва эмоций, а плотно сомкнутые губы напоминали мне морскую раковину, которую возможно открыть только с помощью костра. Я приблизил свои губы к уху спящей Ирины и тихо зашептал:

– Проснись, о дева златокудра!

Ее глаза мгновенно окрылись и, увидав мое насмешливое лицо, она наморщила нос, я поднес палец к губам, убеждая ее сохранять тишину, указав этим же пальцем на спящую Олю. Затем я склонил свое лицо над лицом Ирины и, вытянув губы, словно влюбленный актер, покачал головой, чем вызвал у нее улыбку, она приподняла голову и повернулась налево, чтобы посмотреть на спящую Олю. Наши теплые щеки тесно соприкоснулись, и Ирина, слегка встрепенувшись, разбудила Олю.

– А чем это вы занимаетесь? – задала она свой любимый вопрос.

– Да вот, обсуждаем наши пляжные планы, – шепотом парировал я.

– Что-то вы странно их обсуждаете, – распевая каждое слово, промурлыкала Оля.

– Оля, это наш маленький секрет, о котором мы не расскажем никому, – смеясь, ответила Ирина.

Мой легкий завтрак, состоящий из крепко заваренного чая и нескольких печений, прекрасно утолил сосущий голод, но для моего желудка это было вполне достаточно, потому что еще была свежа память о сладком отравлении.

Я лежал на диктаторском ложе и задумчиво разглядывал зеленые верхушки молодых сосен, а небесная золотая царица, поднимаясь все выше, накрывала горы прозрачной жаркой мантией.

– Пора собираться на пляж? – обратилась ко мне Ирина.

– Как на пляж? – удивился я.

– Так мы в палатке с тобой обсудили все детали. Ты возьмешь фотоаппарат, сфотографируешь нас в море, а потом мы будем плавать, загорать, сходим в видео-кафе, в палатке ты не возражал, – сказала Ирина и весело рассмеялась.

Так новая предводительница в который раз поймала меня на слове, отчего я стал более осторожным и в словах, и в действиях. Мои гётевские богини проводили меня взглядами, полными сожаления, активность новой предводительницы им была не по душе. Спускаясь по тропинке, я придерживал лямку сумки одной рукой, а другой крепко держал за руку Ирину, которая держала за руку Олю. Обернувшись назад, я увидел улыбающуюся Татьяну, она как-то ободряюще помахала мне рукой, а затем, указав на меня пальцем, накрыла ладонью свою голову, и я утвердительно кивнул ей, давая понять, что уловил смысл ее жестов. Скоро мы пришли на тот самый пирс, где меня уже поджаривали и, желая хотя бы немного оттянуть жаркие страсти, я предложил сначала сфотографироваться в море.

– Мне кажется, если вы войдете по колено в морские волны, то снимок может быть эффектным, две, так сказать, грации и, можно сказать, скандальные сирены в одном загорелом лице, – перехватив роль предводителя, не без издевки сказал я.

– Но, но, но, – быстро возмутилась Ирина, – это уже оскорбление.

– Я не поняла, куда нам вставать? – щурясь от солнца, спросила Оля.

– Так, мы будем фотографироваться или нет, в чем дело, что за хаотичные движенья. Зашли в море по колено, повернулись ко мне лицом, эффектно откинули плечи назад, и улыбки, улыбки, вот это другое дело.

– Виктор, а ты сфотографируешься с нами? – спросила улыбающаяся Ирина.

– Как великий фотохудожник, у которого небольшое количество кадров в фотоаппарате, я не оставлю вас одних.

Установив фотоаппарат на десятисекундной задержке, я поймал девушек в кадре, затем, подняв палец вверх, уверенно скомандовал:

– Приготовиться к съемке!

Нажав на блестящую звездочку, я быстро побежал к девушкам и за время жужжащего звука я успел поскользнуться, но, словно игрок регби, я точно попал в нежные ворота девичьих рук, в момент моего рывка я обрызгал девушек по пояс и, победоносно развернувшись к фотоаппарату, чуть было не упал на спину в коварное море, к счастью, властная рука предводительницы поддержала меня в нужный момент. Единственное, что я не успел, вбежав в увековеченный кадр, так это создать на лице безмятежность и дурацкую радость отдыхающего, от которой я был всегда очень далек, а вот Ирина с Олей улыбались за троих, поэтому оставим эти ненужные сожаленья по поводу угрюмой диктаторской физиономии. Потому что я снова был на коне и несколько счастливых минут манипулировал полунагими упитанными русалками, которые слушали меня и при этом широко улыбались. Когда меня повели на плаху раскаленного пирса, я думал только об одном, скорей миновать лобное место и войти в относительно прохладное море.

Прыгнув с обжигающего пирса в море, я на считанные секунды замер под водой, но соленые волны вытолкнули меня на поверхность, словно морского котика, и мне ничего не оставалось, как плыть вперед. Купание освежило меня, снизив температуру моего тела и вернув некоторую ясность моей голове, морские щупальца, приятно сжимая мое тело, вливали в меня новые силы. В этот раз мои капризные сирены быстрей, чем обычно, утомились на солнце, отчего я с радостью покидал место несвершившейся казни, оставив в дураках солнечный топор. По дороге в видео-кафе мы встретились с Наташей, я остановился с ней поговорить, а мои загорелые русалки, широко улыбнувшись и театрально захлопав ресницами, пошли дальше.

– Как твои тренировки, Наташенька?

– Ну, я тебе говорила, мне нужен новый партнер, а то с этим нелады. А где ты сейчас живешь?

– Мы остановились в тихом зеленом месте, ближе к пионерскому лагерю, там тихо, можно читать и просто отдыхать, разглядывая дальние горы и, самое главное, что не слышно звукового раздражителя.

– А тренер нас все голодом морит, а так у нас весело, ты приходи в гости.

– Может, лучше вечером прогуляемся по побережью?

– Хорошо, приходи на горку после ужина.

– До встречи, Наташенька.

Я нашел Ирину с Олей в кафе, они так приросли к телевизору, что не заметили моего возвращения. Я тихо подсел к ним за стол и, осторожно стащив пирожное, незаметно его съел, стряхнув пальцем крошки с губ, я с невинным видом установил локоть на стол и, опираясь подбородком на ладонь, углубился в экран. Неожиданно фильм оборвался, и легковая машина еще долго горела в кадре, по которому шли титры, и звучала музыка, щемящая сердце.

– Потрясающе! – воскликнул я.

– Жаль, не сначала, – сказала задумчивая Оля.

– Послушайте, а где песочное? – удивилась Ирина.

– Действительно, а где песочное? Почему не несут песочного пирожного, ведь обещали, – быстро заговорил я.

– Ах, ты его съел, – весело возмутилась Ирина.

– Я его съел? Неужели я мог это сделать? Это ужасно. Ах да, да, да, я припоминаю, что что-то скрипнуло на моих зубах, бесследно растаяв в пропасти желудка. О, несчастное песочное, мы будем оплакивать твою гибель, и имя твое останется в наших сердцах. Я окончил, – заключил я и, вставая, хотел уйти.

– Нет, стой, злой пожиратель беззащитных песочных пирожных. Немедленно иди и купи нам по пирожному, – смеясь, скомандовала Ирина.

– Слушаюсь и повинуюсь, – ответил я басом, изображая покорного джина.

Вечером, проходя мимо лагеря «МЭИ», я услышал знакомый гомон, студенты готовились к очередному диско-вечеру, поднимаясь на горку, я услышал девичий смех, но не всем так было весело. В парке любви я увидел двоих, которым было не до веселья, парень сидел в напряженной позе и курил, его скулы нервно сжимались, а стройная девушка в мини-юбке, закинув ногу на ногу, сидела, откинувшись на спинку лавочки, и держала возле губ кружевной платочек. Подавляя в себе плач, она что-то быстро говорила, а закончив фразу, подносила платок к губам. – Вот так порой оканчиваются южные страсти, – подумал я. Если любовь это храм, то у него есть парадный вход и, естественно, черный, одни счастливчики входят через парадный и наивно полагают, что обрели счастье, а другие выходят через черный и теряют веру в то, что казалось им красивым и желанным, а на самом деле и первые и вторые заблуждаются, жизнь это бурлящий поток, несущийся с горы, который невозможно предугадать. Наташа встретила меня в белом облегающем спортивном костюме, ее глаза загадочно светились.

– Пойдем, – с нежностью в голосе тихо произнесла она.

– Давай спустимся здесь, лучше не ходить через парк любви.

– Почему?

– Там сейчас драматический театр разыгрывает душераздирающие сцены!

Спустившись с обрыва, я поймал Наташу за талию и легко поставил ее на гравий. Темно-синее море, едва касаясь берега, создавало одинокую тишину. Мы медленно шли по бетонке и молчали. Наташа взяла меня за руку, и я почувствовал тепло ее нежной руки.

– Завтра наступит последний день моего пребывания в окрестностях «МЭИ». И это меня радует, наконец-то я вернусь в знакомую мне среду и займусь делом. Сколько потерянных дней, сколько сил истрачено впустую, а наше время далеко не бесконечно.

Я посмотрел Наташе в глаза и увидел в них серьезность и понимание, не знаю зачем, я погладил ей волосы и, разглядывая ее светящиеся глаза, нежно поцеловал ее в щеку. Я обнял Наташу и стал гладить ей голову, а сам вспоминал Анжелу, и на секунду мне показалось, что я действительно обнимаю мою Анжелу, и мне стало очень хорошо.

– Ты меня согрел, – сказала Наташа.

И быстро отрезвила меня, возвращая меня с небес на землю. Еще немного побродив по побережью, я проводил Наташу до горки. Мы молча стояли и держались за руки.

– Ты знаешь, завтра не только последний день, ко всему прочему у меня остался последний кадр моей пленки. Давай завтра сфотографируемся у моря.

– Хорошо.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Южное предпоследнее утро не предвещало ничего нового, я вглядывался в синий горизонт моря и думал о том, что меня ждет дальше. Синие смеющиеся волны рассыпались на берегу, и морская пена, убегая в море, шептала мне горькие слова: «Ты никогда, никогда не забудешь Анжелу». Мы встретились с Наташей на берегу, как и договаривались, она была одета в оранжевый купальник, который мне в первый раз показал красоту заснеженных холмов. Пока я вытаскивал фотоаппарат, к нам подошел развлекавший меня ночью знакомый гитарист, вид у него был веселый и слегка нетрезвый.

– Здравствуй.

– Здравствуй. Ты можешь нас сфотографировать?

– Давай, сделаем.

Он как-то неуклюже взял фотоаппарат, и мне на секунду показалось, что он его сейчас уронит.

– Ну что, вы готовы?

– Слушай, подожди, нам нужно как-то встать, – ответил я и завращался на месте.

– Да встань, как обычно, не на фотовыставку снимки пойдут, – сказал он, взводя рычажки.

– Ну, сейчас, подожди.

Я не мог понять, что со мной, словно я никак не могу найти нужное мне место, и вдруг я обернулся назад и на короткое мгновенье мой взгляд улетел к домику, где меня коснулась любовь. Наташа, расправив плечи, спокойно стояла и смотрела в объектив, а я, перетаптываясь на месте и жестикулируя левой рукой, все пытался что-то объяснить нашему фотографу, вот таким, неуспокоившимся, меня и схватил последний кадр алуштинской хроники.

– Ну, все, хватит топтаться, – усмехнувшись, сказал гитарист.

– Так ты отснял? – возмутился я.

– Да, а что ты так волнуешься? – спросил он.

– Так это же последний кадр, больше нет. Ну, ты удружил. Спасибо тебе.

– Ну, извини, я не знал, думал, сейчас переведу и еще сделаю, – оправдывался он.

Гитарист развел руки в стороны и, удалившись, оставил нас одних.

– Спасибо тебе за снимок, Наташенька, – сказал я и, осторожно взяв ее за руку, нежно погладил ей пальцы.

– Не стоит благодарностей.

– Я думаю, мы еще встретимся с тобой, и ты расскажешь мне, как окончился твой отдых.

Ее чистые глаза засветились светом надежды, неужели мое касание губами могло что-то изменить в этой девочке, думал я, как все-таки слаб и беззащитен человек, когда лишь первая волна неиспытанного чувства, коснувшись его души, меняет весь его мир. Вечером предводительница решила форсировать последние часы уходящего дня, Ирина вновь повела нас в пионерский лагерь на танцы, отказаться было невозможно, и в этот южный последний вечер я решил немного подвигаться. Но еще днем, когда до танцев было еще далеко, мы посетили пионерский пляж с аккуратными и чистыми душевыми кабинками. Впервые за весь наш отдых море немного разволновалось и, как капризная девочка ножкой, хлопала своими волнами о сверкающий берег, словно оно не хотело отпускать полюбившегося ей диктатора.

– Ой, это последнее купание в море и последний вечер, просто не верится, – с сожалением сказала Ирина.

– Очевидно, это так, и слава Богу, – сказал я.

– Нет, а мне почему-то жаль.

– Ну что, Семеныч, будем смывать с себя всю грязь южных авантюр, – подсмеиваясь, сказал я.

И Семеныч ответил мне своим гортанным смехом, который тут же спародировал я. Девушки громко захохотали, а Семеныч никак не мог остановиться, хотя прекрасно понимал, что смеются над его смехом. Так я повторил свою пародию несколько раз, пока не довел Ирину до слез, а Семеныча до боли в животе, одна Оля звонко и легко хохотала. Когда мы перестали смеяться и наши расслабленные смехом тела омывал душ, я в очередной раз разыграл Семеныча.

– Ты посмотри, вот что значит последний день – Ирина сняла купальник.

– Ну-ка! – воскликнул Семеныч и, наскоро завернувшись полотенцем, быстро выскочил из своей кабинки.

Улыбающиеся девушки вышли из душевых кабинок, и смех долгое время вытворял с их телами все, что хотел, а разочарованный Семеныч, словно испуганный моллюск, углубился в кабинку. Так вот, когда предводительница Ирина привела нас на танцы, я решил дать волю своим чувствам и, не раздумывая, стал танцевать, улыбаясь им широкой улыбкой.

– Так он, оказывается, может танцевать, он долгое время притворялся, – сказала смеющаяся Ирина.

– Да, я и сам не знал, что могу, вот решил попробовать, и оно само как-то получилось.

– Ты при-тво-рщик, – воскликнула Ирина.

Я танцевал, ох, как я танцевал, выпуская на волю горячие всплески моей души, пытаясь забыть, отдалить сжигающее меня чувство, которое преследовало меня по пятам.

Танцуя медленные танцы, я крепко обнимал Ирину, словно пытался спрятаться в ее объятьях, и я чувствовал, как ее сердце радостно замирает. Переполненные впечатлениями прошедшего вечера, мы возвратились на диктаторский остров и еще долго не могли уснуть.

Последнее утро, как оно волнующе прекрасно, в нем радость возвращения, в нем горечь сожаления, сбывшихся и несбывшихся желаний. Да будет прекрасно это утро, несущее чистые водопады моих чувств! Так я мысленно прощался с Алуштой, возвращая назад покоренные мной земли. После завтрака я скатал палатку и убрал ее в брезентовый чехол, но диктаторское ложе, пропитанное пылью гор и солеными ветрами, не пожелало расставаться с моими завоеванными землями, словно оно несло бремя славы бывшего диктатора. И поэтому оно перешло к молодому и достойному сыну диктаторского острова. Нельзя увезти престол, на него можно либо взойти, либо оставить его, и скромный аргонавт Дмитриус оказался тем единственным наследником, спасшим погибающее южное царство, хотя и ненадолго. Когда дни царства были сочтены, а на море разыгрался шторм и с опустевших гор текли грязевые потоки, возникающие от сильного ливня, наш герой упорно шел по блестящему серпантину дороги, бережно унося с собой мое диктаторское ложе. Но вернемся назад, мой дорогой читатель, если ты еще здесь и нависаешь своим пытливым взглядом над моею страницей. Станковый рюкзак сильно опустел, и мы убрали в него две сумки, которые были собраны Ириной и Олей. Уезжало четыре человека, Семеныч и на этот раз решил присоединиться к нам, словно никто не хотел один на один оставаться со своею судьбой.

И вот этот последний миг прощания, улыбающийся наследник, жмет мне руку, милые моему сердцу гётевские богини окружают меня и, словно птички, щебечут слова прощанья и обещают мне появиться в моих пенатах. Вот и все, лямки рюкзака врезаются мне в плечи, и я покидаю диктаторский остров, сосновые кисти машут мне вслед, и я, повернувшись назад, прощаюсь с тем, что все это время мне было так дорого. Совершив нелегкий спуск с горы, мы зашагали по побережью. Цепи алуштинских гор провожают нас своим вековым взглядом, а море синей рукой бросает нам под ноги белые пенные цветы. В лагере «МЭИ» начинался праздник Нептуна, в котором я увидел символическое прощание Нептуна с Диктатором. Мы ненадолго остановились возле маленькой горки, и я попрощался с сонной Наташей. Неожиданно с «Марса» спустились Саша и Женя, Геракл уверенно взял дорожные сумки в свои сильные руки и, склонившись к уху Оли, стал ей что-то нашептывать, Жениил взял сумки у Ирины и, улыбаясь, пошел рядом. Жаль, что никто не взял моего рюкзака, хотя моя ноша всегда являлась только моей ношей. И вот, когда серая каменистая дорожка скрылась за бурой горой, не знаю, по какому зову сердца, я неожиданно обернулся в сторону лагеря, и мой взгляд, словно птица, пролетев над горами и стройными кипарисами, углубившись в зелень кустов и ярких цветов, на миг склонился перед погубившим меня домиком. Обратный путь оказался не таким долгим, я остановился на последнем повороте и, скинув рюкзак, в одежде вошел в море, и, как в первый раз, нежные щупальца моря сжимали мою грудь, что-то стонало и билось в моей душе и словно просилось на волю. Вглядываясь в искрящийся горизонт, я вдруг отчетливо увидел наш уплывающий «Арго» и всех нас в сияющих и золотых латах. Наш золотой корабль уплывал, и мое израненное сердце трепетало на ветру странствий. И вдруг в отчаянном рывке я мысленно полетел на капитанский мостик «Арго» и, вздохнув полной грудью, громогласно закричал:

– Вперед, аргонавты!

Мое видение длилось недолго, но в этот краткий миг я понял все, это уплывала наша беспечная молодость, она уплывала к иным счастливым берегам.

– Прощай, наш скиталец «Арго», прощай.

Усталой рукой я умыл взмокшее лицо и уронил слезу в морские волны, что-то, содрогнувшись, отделилось от моей души и безвозвратно уплыло вместе с «Арго».

– Что он делает в море? – спросил удивленный Семеныч.

– Не знаю, – ответила Ирина.

Скоро я нагнал своих спутников и, поднимаясь по горе, я с каждым шагом понимал, что больше никогда, никогда не смогу вернуться к нашим счастливым берегам молодости. Но жизнь еще не окончена, все еще продолжается, и пусть расстроились наши ряды, и пусть наш парус весь в дырах, и может, мы не такие уже молодые, но все же мы сделаем этот гребок в неизвестную нам даль, что зовется будущим.

Поезд увозил нас домой, я лежал на верхней полке и провожал взглядом южный пейзаж. Я мучительно пытался не думать ни о чем, мне просто хотелось уснуть и проснуться в родном Подмосковье, но это было невозможно. Я вновь и вновь возвращался в лагерь, карнавальные маски плясали у меня перед глазами, а в моих руках была красивая Анжела. Я снова, на беду, был один, и никто, никто не мог остановить безумного карнавала мыслей, и мне страшно захотелось вскочить и убежать в грязный тамбур поезда и в отчаянном порыве рвануть последнюю дверь и навсегда полететь, постигая истину ночного воздуха.

– Анжела, Анжела, – тихо шептал я и плакал.

На Курском вокзале люди ходят в плащах и куртках, надвигается осень. Мой вид вызывает у прохожих улыбку, я в майке и шортах с загорелой физиономией, вхожу в электричку. Доехав до города, я пересаживаюсь в гремящий автобус, и тот несет меня к дому, по мере приближения к которому я чувствую нарастающее волнение. Нога ступает с подножки на землю, и я, не чувствуя тяжести рюкзака, плыву к дому, дрожащей рукой открываю дверь и, к моему удивлению, нарастающее волнение улетучивается. В моей квартире все без изменений, лишь на окнах нет штор, моя двоюродная сестра, которой я оставил ключи, замочила шторы в ванной, отчего в коридоре чувствуется кисловатый запах несвершившейся стирки.

Прошло несколько дождливых дней, и домой вернулись почти все аргонавты. Дмитрий вернул мне мое диктаторское ложе, которое принадлежало мне по праву, и рассказал свою историю возвращения. Мы отмечали мой день рожденья в кругу алуштинской компании. Веселые воспоминания бередили наши опьяненные души и уносили нас далеко. Когда стемнело, я вышел на балкон и посмотрел на звезды, они были не такими крупными, как на юге, но свет далеких звезд говорил мне, что где-то рядом со мной живет Анжела и что я не уехал от нее. Мне хотелось верить, что она думает обо мне и что я навсегда останусь в ее сердце. Перелистывая пестрые страницы южной жизни, я с улыбкой вспоминал все веселые события.

Но, прислушавшись к голосу пытливого читателя, я слышу неумолимый вопрос: а что же случилось с легендарной личностью, которая, где бы она ни была, оставила неизгладимый след своей бурной деятельности? Говорят, и по сей день местные жители видят человека в тулупе и шляпе, обросшего длинной бородой, закрывающей его голое тело. Он бродит по побережью и собирает выброшенные на берег ракушки, а поздно вечером, когда на небе появляются звезды, он стоит на берегу и со щемящей тоской вглядывается в морскую даль, словно пытается заглянуть в таинственное прошлое…

Конец первой части романа

8 августа 1991 года

Готовится к изданию роман «Плыть по звездам».

Это продолжение романа «В поисках праздника». Роман о жизни главных героев, которые снова встретятся.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg