«Апгрейд»

Апгрейд (fb2) - Апгрейд 245K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Солнцева

Елена Солнцева Апгрейд

Апгрейд[1]

«Если не можешь изменить обстоятельства, попробуй изменить отношение к ним»

Джордж Бернард Шоу

Глава 1

Бог ты мой! Я в полной гармонии. Возраст и вес – одно число. Что бы это значило для моей жизни? Может, это код моей сущности? А вообще, что есть гармония? Ну-ка полистаем справочники-энциклопедии. Благо айпэд всегда под рукой. А как там Википедия просвещает? Ну вот, гармония – согласование разнородных и даже противоположных элементов. А вот ещё – слаженность целого. Это мне более по вкусу. Вот к чему моя жизнь подошла – слаженность целого, и я готова к согласованию разнородного.

Вчерашнее празднество моих, как теперь определилось, гармоничных лет, рассыпалось разноцветными стёклышками в мои воспоминания. На белый цвет моего платья проецировалось гостевое разноцветье, и это выглядело очень притягательно и гармонично со всеми маленькими компаниями, которые наслаждались ночной прохладой после протокольного застолья. Глубокий чёрный фон этого летнего тёмного времени, подсвеченный мерцающим светом из-за заблудившихся и трепещущих своими крыльями мотыльков у горящих огней фонарей, был трогательно волнительным упоительными ароматами июльского сада. Так что мой бокал развесёлого шампанского был лишь декоративным дополнением к образу именинницы. Опьянение самой жизнью веселило сердце и искрилось в глазах. «Шурша шелками и туманами», но только, в противовес известным строкам Блока, со своим спутником мы обнимали то одну группку гостей, то другую. И, как обычно, народ после застольной официальной чопорности, вырвавшись на волю, жаждал общения, – у кого что было на душе. Народ хотел высказаться знакомцам и незнакомцам, хотя, как правило, после коллективного сидения за столом таковых уже и не оставалось, душа требовала открытости – великая русская потребность, перешедшая в традицию. За жизнь, так сказать, поговорить. О чём же только ни говорилось. И всё это не было беседами, как-то даже связанными с торжеством. Народ расслабился, ну да и ладно, ведь это тоже приятно, что мы смогли создать такую атмосферу непринужденности, где каждый мог почувствовать свое достойное существование в этом мире. В одних группировках вспоминалось что-то давно ушедшее и забытое, ностальгическое по тотальному дефициту материальному и по целеустремленности к высокому духовному. Было забавно вспоминать про громадные очереди не знамо зачем, а ведь так и было, – сначала занимание очереди, а потом уже вопрос – что дают. Сейчас это уже смешно, и бравировать можно, кто больше в очереди простоял. А тогда ситуация и к слезам приводила. Да уж с бокалом шампанского, в туфельках и платье от Valentino можно и пококетничать на эту тему – тяжестей прежнего московского быта.

Ну, вот уже прошуршали мои шелка, ведомые мужем к другой группировке глубоко дышащих на воздухе летнего сада. Нет-нет, они, оказывается, осваивают новые техники медитации. Предлагают присоединиться: «Оммммм». Непонятно. Но люди счастливо улыбаются. Спокойствие, уравновешенность, гармония и счастье, – не хватило за праздничным столом, пусть добирают, черпая свои внутренние резервы.

Кружусь дальше за супругом, обходя ещё пару группок людей, объединившихся по интересам. Да, в мире есть много чего, что людей может объединить. Как-то это ярко видно в больших компаниях и после поеданий и возлияний. Народ, даже если его особенно не развлекать, всё равно умеет себя занять – пофилософствовать, к примеру. Ну и поумничать, благо есть кому послушать. Да и просто «Омммм» повторять. Главное – народ умеет отдыхать.

«Каждый год у любого человека наступает самый волшебный день в году – день рождения. Кто-то ждёт этот праздник, а кому-то он не особенно и нравится. Но, так или иначе, именно в этот день открывается портал, невидимый мост между нами и Вселенной», – тихий голос отстранил меня от праздного сообщества и как-то незаметно для меня самой повёл к тому краю веранды, которая не пользовалась популярностью гостей из-за плохого освещения. Я потянулась всем своим слухом к словам, не удосужившись даже взглянуть на говорившего.

«Наверно, один из бесчисленных друзей мужа, естественно, уважаемый гость», – вот и всё, что промелькнуло курсивом незначительности в голове личности, которой обязательно должно будет уделить внимание. От группировок отдохнуть захотелось. Вежливо наклонив голову в сторону упоминания о моём значимом дне, я остановилась, смотря перед собой в тёмный сад, как в вечность. Голос был рядом:

– В день рождения мы испытываем прилив чувств собственной значимости.

Как же он прав, ведь и от компании уже очень-очень умных и очень-очень весёлых мне захотелось оторваться, потому что чего-то особенного душа ждала. А голос отзывался на моё внутреннее смятение:

– Наше внутреннее Я настраивается на особую волну.

– На какую? – вот тут я только обернулась и встретилась с глазами мужчины, что-то я не припоминала его сидящим за столом. Но, в принципе, лица в сумраке и не различить, а вот взгляд, именно взгляд, то, как он на меня смотрел, этот взгляд производил впечатление дежавю. Странное волнение растерянности начинало сковывать ясность ума, и стряхнуть эту напасть сил не было. Воля моя, парализованная биотоками неясного генеза, не хотела бороться с ясностью. Где же моя слаженность целого? Смятение моё интуитивно искало поддержки в ожидаемом ответе.

– Но это не важно, на какую волну? – мужчина посмотрел на меня с удивлением, так, как будто ответ настолько прост, что знать его мне ну просто должно. На мгновение он взял паузу, встал рядом, устремив взгляд в сад, и замолчал. Может, там, в саду, и есть ответ на вопрос? Я тоже стала смотреть в ту же сторону. Нет, кроме мглы кромешной, ничего видно не было. Тогда я уже посмотрела на него. Он как бы замер, углубившись в себя. Внешне был он каких-то расплывшихся очертаний, наверно, много повидавший, и много знавший, и вот уверенно молчащий, и отчего-то смотрящий во тьму сада, забыл про даму-именинницу?

– Желания, – сказал он, не оборачиваясь в мою сторону, – загадываемые в этот день, обречены сбываться.

Я широко открыла глаза и приготовилась услышать инструкцию по исполнению желаний. Он опять замолчал. Терпение моё испытывалось на прочность. Я уже хотела развернуться и уйти от такого, как бы это помягче сказать, воображалы-гостя, и сдать его на попечение мужу, и, как назло, обведя глазами всю тусовку на веранде, присутствия его не заметила.

– Но только не у всех получается донести их суть до Вселенной, – прервал молчание незнакомец. Моё любопытство отозвалось естественным вопросом:

– Почему?

– Да всё дело в каше в нашей голове. Нам проще пребывать на волне переживаний, треволнений, которые являются стимулом в нашей жизни. Ну, а когда мы осознаём истинные свои желания, то можем перейти на новый, более высокий уровень существования вашего Я, совершить так сказать апгрейд личности, – произнёс новоявленный философ.

– Апгрейд – это что? – не понимая о чём это он, произнесла я.

– Это из компьютерного сленга и означает улучшение, усовершенствование и переход на более высокий уровень, – было разъяснено мне.

– Понятно, – сделала я умозаключение.

– А о чём вы мечтаете? – неожиданно спросил он.

– Я? – слова его привели меня в ступор, глаза сами собой закрылись, как бы внутренний взор стал в закоулках души искать ответ на такой простой вопрос. Ответ был мне и без предложенной философии ясен. И стимул у меня в жизни был. Да кто он такой, чтобы я перед ним давала отчёт. О чём мечтаю? Как он так небрежно, мимоходом коснулся моей тайны? Резко открыв глаза, с набранными полными воздуха лёгкими я приготовилась выдохнуть ему слова что-то типа, что уж его-то это не касается. Его не было передо мной. Его нигде не было. Может, всё же желание загадать?

Глава 2

– Трубадурка ты моя, Трубадурочка! Посмотри, как исхудала фигурочка! – ворвался, разрумяненный после утренней пробежки муж: – Может, лучше обратиться к врачу?

– Ни-че-го я не хочу, – вторила я ему словами известного старого мультика.

– Время уже к полудню. Давай вставай. Завтрак подан, – голос уже доносился из ванной.

Шум воды, который бодрил Алекса и, как я предполагаю, радовал каждую его клеточку тела, подставляемую под тонкие острые мазохистские струи воды, меня почему-то опять убаюкал. Так сказать, в девичьих грёзах я опять откинулась на подушки. О чём же я мечтаю? О чём же я мечтаю? И правда, вчерашний незнакомец был прав, что у меня каша в голове и суть своих желаний я не могу донести. Чего же я хочу? Понятно, что, как все, – хочу всего и сразу. Наверно, с таким подходом к жизни, а главное – к своим желаниям, не будет иметь место должный эффект. Но одно заветное у меня есть – моя святая тайна. Желание-то я вчера всё же загадала.

Я всё-таки нашла в себе силы подняться с постели, сделав над собой ещё несколько усилий в виде лёгкой разминки косточек, подошла к окну. Золотые лучи полились на меня, и я протянула руки к ним навстречу, засияв этому небесному приветствию. Про себя я подумала: «Я вселенная». Наслаждение было запредельное, в особенности после вчерашнего напряжения празднества. Это хорошо на чужом празднике погулять, а когда организация веселья ложится на твои плечи, тут уж особенно не разгуляешься, ведь даже контроль над происходящим отбирает много сил. Так что в свой день рождения у многих мысли сводятся к тому, чтобы быстрей окунуться в послевкусие праздника. Лишь только тогда оцениваешь всю значимость этого дня в твоей жизни. Вот этот миг настал. Я от яркого дерзкого солнца зажмурилась, лучи его полностью обволокли меня, и тёплые волны разлились по моему телу. Есть ли у меня заветное желание? Есть, есть, есть. Что я чувствую сейчас? Да вот же оно – пульсирует вокруг меня в этом золотом свете. Не могу лишь осознать, что это. Может, открыть глаза? Поможет ли увидеть желаемое? Непроизвольно начинаю собирать свет вокруг себя и, вобрав в себя сколько возможно обволакивающего меня тепла, отправляю его туда, откуда он прибыл, вверх, в небо. Открыв глаза, говорю:

– К исполнению принято.

Кто меня этому учил? Уж точно проделки Небесной канцелярии. А не её ли посланник со мной вчера разговаривал? Шуточки. Или чудеса? Я наблюдаю, что свет небесный, ниспосланный мне и возвращённый «к исполнению принято», уже не светит прямо на меня. Он искрит в небольшом озере в глубине нашего сада, но прямо под окном моей спальни. Вот уж точно чудеса! Ведь ещё несколько дней назад здесь копошились землекопы. Суета над этим кусочком земли не предвещала волшебных превращений. Копали да копали. Вот тебе и раз – волшебство. Или колдовство. «Как мне справиться, как избавиться От колдовства, от колдовства кружится голова».

– Алекс, Алекс, смотри!

Муж вбежал, оставляя мокрые следы ног на полу, любитель прогуляться по дому босиком, тоже мне, любитель природы, урбанист несчастный. Но в этот раз было не до нравоучений.

– Смотри, смотри, – восхищённо призывала я, чтобы он посмотрел в окно.

– Я знал, что тебе понравится, – восторг его был неподдельным.

– Как в добрынинской песне, – с умилением я посмотрела и на него, потому что Алекс всё схватывал на лету:

– Колдовское озеро это не в лесах, колдовское озеро…

Я залилась смехом.

– Никуда не денешься, так к тебе манит… Кокетливые искорки загорелись у меня в глазах и я, выскользнув из кольца объятий со словами «Голубое озеро, голубой магнит», побежала на кухню. Муж прибрёл следом, вторя мне словами про «голубой магнит».

Как я люблю послепраздничные завтраки. Вот мы, уже сидя за столом после вчерашней вечеринки, расслабились. Добрались до разных вкусностей, которые вчера так и не удалось распробовать, так как и я, и Алекс были в постоянном процессе общения. Положение именинницы и мужа именинницы обязывало уделять как можно больше внимания гостям, а не своим персонам. Так что было время сейчас и поговорить, да и обсудить, слегка перемыть косточки гостям.

– А как ты думаешь, мечта может материализоваться?

– В смысле конкретно?

– Нуда.

– То есть, если ты о чём-то мечтаешь, то это должно быть преподнесено тебе на блюдечке, да ещё и с голубой каёмочкой.

– Ну, да.

– Наверно, если очень-очень захотеть.

– А кто может материализовать?

– А то ты не знаешь. Конечно, я.

– Ты, конечно, можешь.

– А что ты так засомневалась?

– А ты веришь, что главный исполнитель находится где-то повыше?

– На небесах, что ли?

– В каких-то наших внутренних высотах. Ведь твои желания тоже кто-то должен выполнять.

– Я не думал.

– Я думаю, что осуществление мечты это вызов себе.

– Сама мечтаешь. Сама и осуществляешь? Так?

– Вот и не знаю. А что за гость у нас вчера был? Я его раньше не встречала в твоём окружении.

– У нас с тобой одно вроде бы окружение.

– Ну, за столом я его не видела. Скорее всего, он только после застолья подошёл.

– Не представляю.

– Ну, такой… ну такой, без каких-то чётких очертаний.

– Не наш формат.

– Нет, я серьёзно, к нам никто не приходил ещё? Когда мы все на веранду вышли, ты не встретил вновь прибывшего?

– Вроде бы, все, кто сплотился за столом, дружно переместились на веранду вместе с нами. Мы же практически каждого с тобой проводили на воздух.

– Мне показалось, что в доме были посторонние.

– Ну как же, а кейтеринг? Василия и Василису, суетившихся между кухней и столом, ты забыла, что ли?

– Нет-нет. Ничего общего с Василием тот мужчина не имел.

– Так это был мужчина, который проник в наш дом и под видом гостя прогуливался здесь у всех на глазах?

– У меня на глазах. Ведь получается, только я с ним общалась.

– Так ты ещё и общалась?

– Общалась.

– Интересно.

– Я подумала, что это кто-то новенький подошёл, ну из твоих приятелей заскочил.

– И прямиком к тебе. А тебя ничего не смутило? Что какой-то незнакомец нарисовался у нас в доме, без каких-то опознавательных знаков друга семьи. И ты с ним ведёшь задушевные беседы.

– С чего ты взял про задушевность?

– Ты же гостеприимная хозяйка?

– Гостеприимная… Знаешь, что-то тут не то.

– В смысле?

– А может, и не было никого.

– Вот тебе и раз, фантазёрка. Так что-то ведь было?

– Дежавю.

– Ты и незнакомец.

– Что-то не складывается.

– Что именно?

– Ну, этот мужчина и то, о чём он говорил. Он не мог об этом говорить.

– О чём он с тобой говорил?

– О мечте.

– О-о-о.

– Что-то я уже сомневаюсь во всём этом.

– В чём?

– Может, и не было никого. Этого просто не могло быть.

– Так что-то ведь было.

– Было… Это была грёза.

Глава 3

Празднества закончились, а вместе с ними мечты, – мечты подальше, в сердечные закоулки. У всех свои заботы-работы. Будни, будни, будни. Что поделаешь. Такова жизнь. В рутинных заботах есть ещё одна рутинная забота – забота о здоровье. Обещала доктору через полгода появиться. Проблема пустяковая, но ведь галочку убрать надо в напоминаниях в айфоне, а то своими трелями всё тревожит и тревожит, напоминает – умник.

Медицинские учреждения весёлости к настроению не добавляют. Но тот, в котором я несколько лет слежу за своим здоровьем, внушает по крайней мере уверенность, что всё будет хорошо. До этого выбора по совету наших знакомых мы примкнули в их компанию по охране своего здоровья в одно медицинское учреждение. Хвалебные речи в пользу оного убедили нас в полезности завести там страховой полис. Приятельница долго перечисляла нам список заболеваний специализации клиники, что муж как-то быстро согласился примкнуть к ним. У меня закралось подозрение, что такое быстрое согласие мотивировалось нежеланием услышать весь спектр заболеваний, которые существуют на нашей планете. Да ещё, если бы мы смогли дать нашей знакомой закончить список болезней, то нас неминуемо ждала бы беседа о существующих на Земле группах риска и о теории вероятности вхождения в эти группы нас, затем о пользе профилактики, диспансеризации и госпитализации и именно в этом учреждении. Некоторое время мы там профилактировались, диспасеризировались, благо, что до госпитализаций дело не доходило. Помпезность и медицина – вещи, мне кажется, не совсем совместимые. Медицина там была, ну, как положено в нормальном медицинском учреждении. Отличие было, наверно, в расширенном диапазоне услуг узкопрофильных специалистов. Не дай бог, чтобы потребовался специалист по тропическим болезням, к примеру. Но, а вот там был. Ну, в общем, какие-то излишества, оплачиваемые из кармана пациентов. Но самое страшное, и это какому же эстету от медицины пришло в голову встречать людей при входе под музыку. Скрипка, виолончель и маленький салонный рояль были призваны не знаю к каким даже чувствам взывать переступивших порог клиники. Меня шокировала скрипка, которая так жалобно стонала, что хотелось плакать и плакать, не дойдя ещё до кабинета врача. Становилось жалко себя. В первый раз я подумала, что такие эмоции накрывают посетителей в начале пути в запущенных состояниях болезненного пребывания тела. Но после оптимистичных наставлений докторов проводы в вестибюле настраивали на трагический исход. Хотелось после посещения этой медицины плакать. Долго так продолжаться не могло. И практически уже при повторном прослушивании программы медицинских музыкантов, дабы она у них не была обширной, мы договор расторгли. Музыкальная медицина не была понята нами.

Так что в свою клинику, организованную в лучших традициях советской медицины, я ходила сразу по делу, не отвлекаясь на душевный настрой. Быстро рентген. Очередей нет, не в районной же поликлинике. Небольшое ожидание: «Пожалуйста, это к доктору». И каблучки рентгенолога простучали обратно к себе в кабинет. Быстро узи. Поводили холодненьким приборчиком, с улыбочкой попросили немного подождать. «Пожалуйста, это к доктору», – вручив записи, нормальному человеку нечитаемые, грузная медсестра скрылась за дверью кабинета, где колдуют и выглядывают изнанку человеческого тела. Ну вот, наконец, к доктору на приём. Всё без лирических отступлений, что меня и устраивало. Дежурные улыбки, здрасте-здрасте, сейчас быстренько запись сделает, я сниму в своём айфоне напоминание, которое меня своей назойливостью уже стало раздражать, и свободна, через полгодика или годик встретимся. Ой, сколько же пишет, даже глаз не отрывает от моей медицинской карточки. Наверно, на весь год что-то своё медицинское расписывает. Да, лучше бы через год, чтобы не тратить попусту время лишь для того, чтобы снять напоминание в телефоне. Ну, конечно, можно и не зацикливаться. Не организовывать себя по мелочам. Но такой склад характера – послушность и исполнительность. Издержки воспитания. А с другой стороны, как на это посмотреть. Ведь всё это складывается в организованность и в упорядоченность. А когда в жизни есть порядок, так легче и себе, и тем, кто рядом. Вот и доктор досталась организованная и упорядоченная. А вообще все эти посещения такого рода учреждений, ну что это, если не рутина, рутина, рутина…

– Ну, кажется, всё, – доктор подняла на меня серьёзные глаза.

– Через годик, – игриво, как-то не к месту спросила я.

– Ну что вы, голубушка.

От этого «голубушка» мурашки побежали по коже. Приехали, что называется. Остановка. Приговор, что ли, написала. Вот целый лист в медицинской карте мелким почерком. Подытожила, что ли. Как так можно тихо, молча взять и остановить всё движение моих жизненных устремлений. Может, и не таких глобальных жизненных моих желаний, но они же есть, и они хотят быть осуществимы. Жалко же ведь эту трепетную нематериальную сущность остановить и не разрешить реализоваться.

– Ну что вы, голубушка, забеспокоились?

– Да так.

– Да, проблемка есть.

Ну вот, началось у-сю-сю, уменьшительно-ласкательно «проблемка». Надо всё же было просто по месту жительства, в районной поликлинике все свои рутинные проблемы решать. И не было бы поводов раскиснуть и начать себя жалеть. Там при большом потоке пациентов всё, наверно, конкретно – то-то и то-то, и кто следующий. А здесь, перед тем, чтобы сказать то-то и то-то, ещё и слезу заставят выпустить. Без слёз, чувствую, не обойдётся, но не так же сразу.

– Господи, что там?

– Да ничего страшного, – просто сказала врач. Слова её подействовали на меня немного отрезвляюще.

«Проблемка» существовала же. Что это злой рок или просто испытание?

– И всё же?

– Ну, наблюдались мы с вами уже 2 года. К сожалению, «проблемка» наша подросла.

Ну что же она так томит душу. К чему такая медлительность. Раз «проблемка» подросла, так, наоборот, надо действовать незамедлительно – куда-то бежать, что-то делать. Ну, говори же, говори, учёная дева, к какому вердикту мне готовиться. Доктор, вместо того чтобы выпалить всё, как есть, – «кто виноват и что делать», уткнулась в свои записи, затем в записи описания узи. Повздыхала. Я уже думала, что, если она ещё раз посмеет сделать глубокий вздох, наверно, значащий для неё глубокое раздумье, – убью, фигурально выражаясь, конечно, но слова выпалю сейчас убийственные для её слуха. Наслаждается, что ли, своей значимостью в этом мире. Вершительница судеб. Бог ты мой, как во мне всё клокотало и кипело. Если она сейчас не перестанет меня пытать, наверно, я вооружусь каким-нибудь пыточным инструментом, благо в этом кабинете столько всяких железок, годных для экзекуции. Тут жрица от медицины продолжила.

– Оперироваться надо.

– Так кардинально?

– Ну, как вам сказать. Ну, надо.

– А без радикальных методов не обойтись?

– Это надо сделать, так сказать, профилактически. А то мало ли что.

– Что?

– Под дамокловым мечом находитесь.

Она уже безапелляционно ставила на свою подпись печать и почему-то после этого добавила: «Голубушка».

Последнее на меня подействовало слезливо. Попрощавшись, забрав направление на госпитализацию и еле сдерживая «ниагару» из слёз, готовых затопить весь их медицинский центр, я вышла из прошлого безмятежья и стояла на пороге неизведанных испытаний, которые надо было преодолеть, чтобы прибиться к своему будущему. Жизнь растворилась в тумане настоящего.

Глава 4

Сборы в стационар были суетливыми. Нужно было не забыть мелочевку, которой, как оказалось, много в нашей жизни. Всё то, что делает жизнь человека комфортной в любых условиях. Я бы добавила – цивилизованного человека. Цивилизация делает жизнь человека комфортной. И уже без комфорта ты и не человек. А комфорт – это мелочи, мелочи, мелочи. Столько всяких мелочей в стационар? Stationer – так звучит на латыни слово стационар. Stationer – неподвижный, таков перевод. Ну вот даже и для неподвижности нужны мелочи, мелочи, мелочи. Конечно, сборы были грустные, знамо дело, – не на курорт. Муж подбадривал, один раз, неуместно для ситуации, даже попытался пошутить. Шутка была не к месту и резонансной реакции не имела. Наоборот, от показного игривого настроения супруга я отчего-то разревелась. Наверно, накопленная жалость к себе самой нашла повод вылиться из меня. Он тоже не знал, наверно, как правильно вести себя в этой ситуации. А кто знает? Вот и в крайности всегда впадаем перед неизвестностью – шутим или скорбим. Слёзы всё же иногда умеют расставить всё на свои места. Мои слёзы привели в адекватное состояние мужа: «Ну, что ты? Это же всё планово, а значит, предсказуемо. Просто надо довериться медицине и набраться терпения. Вместе будем терпеть. Я же рядом». «Я же рядом» – вот то утешительное, что мне было необходимо в этот момент. И опять слёзы, но уже не жалостливые, а благодарные, которые закончились парой глубоких вздохов, присестом на дорожку, «с богом, к чёрту» и в путь.

Казённый дом, он и есть казённый дом, бюрократические препоны не перепрыгнуть, несмотря на то, что учреждение с претензией на элитарность. Elite в переводе с французского означает лучшее, отборное, – это концепция необходимости разделения общества на элиту и массу. Где-то я читала, что согласно этой концепции отсутствие такого разделения – признак неразвитости общества. Элитаризм – это отделение лучшего от худшего. Ну вот, в этой клинике отделение лучшего от худшего было на лицо – в виде красоток администраторш, прошедших, наверно, конкурс красоты, чтобы вступить в эту должность. Перед ними оробела не только я, но и мой муж, хотя, безусловно, заметить это могла лишь я. Но всё же я бы предпочла попасть в клинику через более тёплые руки. Перемахнуть эти ледяные глыбы с морозными улыбками было необходимо, тем более оформительский этап никто в мире ещё не отменял. Всё в мире стоит на бюрократии. А она тоже, наверно, бывает элитная, как в моём случае, – элитная клиника, элитный интерьер, элитная регистратура. До врачей бы элитных добраться. Ну, кажется, оформились. Ну и где же мой stationer, где почивать буду?

Муж меня проводил в номер. Именно так здесь было принято называть палаты, дабы лишний раз не напоминать пациентам статус учреждения. Хотя медицинские ароматы пронизывали всё здесь, включая и номера-палаты. Так что всякие псевдоделикатные ухищрения были лишь примитивным коммерческим ходом. «У нас пациенты размещаются в номерах» – информация на сайте клиники. «Хрен редьки не слаще», – как говорят не в элите, а в массах. Номер это или палата, одним слово, всё равно stationer. Лежи, ведь так и говорят при госпитализации, что мы вас положим. Так что переход из homo sapiens ходячего в лежачего происходит лёгким росчерком пера. Ну а там, а там уж, как жизнь сложится.

Номер был одноместным, как предусматривали условия страховки. В комнате было светло, чисто, даже как-то благообразно. Но для получения благодати, так сказать, мы видели в холле походную часовню, элитарность заведения предполагала и такую сферу услуг. Сразу оставлять меня одну в этом стерильном мире муж не отважился. Так что мы вместе разобрали мой нехитрый скарб, все эти мелочи для комфортного пребывания вдали от дома. Немного ещё посидели, помолчали, так как говорить не хотелось. Беспредметно – о чём-либо – не было желания, а то, о чём и хотелось поговорить, – ещё не было предметности для обсуждения. Молчать дальше было утомительно. Успокоительные беседы ни к чему, как только к моей слезливой реакции, привести не могли бы.

– Ну, вот и ладно, устроилась. А теперь уходи. Будем на связи, – обняв мужа, я легонько подтолкнула его к двери. Он воспринял это с облегчением, наверно, stationer на здорового человека влияет не очень благотворно.

– Да, да, будем на связи, – ещё раз крепко обняв меня, он сказал, наверно, первое, что пришло ему на ум в этой ситуации: – Но паса ран! – и в полуизгибе руки сжал кулак.

Н-да, ну очень революционно. Лучше бы сказал «рот фронт» в знак солидарности со мной. Я ухмыльнулась и закрыла за ним дверь. «Но паса ран» означает «они не пройдут». Кто не пройдёт? Ах, непонятно. Да он и сам не понял, к чему это произнёс. Просто, ну что скажешь в такой ситуации. Растерялся.

Проводив Алекса, я села на край кровати, медленно обвела комнату глазами. Здесь было всё, что необходимо человеку для существования, – стол, стул, телевизор и холодильник, наверно, элитное. Но всё было стерильно белым. Грустно, ох, как грустно. И когда мои глаза наткнулись на дверь, тоже белую, то волна жалости накатила с воспоминанием старого стихотворения Эдуарда Багрицкого: «Валя, Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь…» Я разревелась. Что со мной теперь? И что будет потом? И в этот день никому до меня не было дела. Существование другого реального мира нарисовалось только к вечеру в виде необъятной дежурной медсестры. Как она прошла конкурс красоты в это учреждение? Загадка. Надежда на то, что всё же сюда персонал набирают и по профессиональным навыкам, затеплилась во мне. Она проскользнула ко мне, как фантом, не слышно. Задремав от усталости, и, скорее всего, организм отключился, взял себе передышку в процессе нервного моего состояния, я очнулась от нависшего надо мной белого облака.

– Новенькая? – разглядывая меня в упор, произнесла она.

«Кто на новенького?» – почему-то послышалось мне, и дальше на ум пришла детская считалочка: «Будем резать, будем бить, всё равно тебе… Господи, что мне, что мне… Всё равно мне? Нет, мне, ой, как всё не всё равно».

– Дама, вы меня слышите? Завтра с утра не есть и не пить.

– Ах, не есть и не пить.

– Ну, сегодня вообще какой-то странный контингент поступил, меланхоличный. Бури, наверно, магнитные.

Медсестра отступила от моей кровати на шаг. Оценила меня уже с этого расстояния. На предмет чего происходила эта оценка, ответов набралось бы много. Это могло бы быть и от надежности до ненадежности меня в этом мире, так и до самой низменной оценки – моей платёжеспособности до неплатёжеспособности. В общем, оценка сводилась к тому, если смысл церемониться со мной или нет. Смысл! Вот ключевое слово. Наверно, она обдумывала, есть ли смысл. А каков он, было на её совести. Оставалось надеяться на совесть, где-то затаившуюся в белых крахмалах униформы медицинского работника.

– Да, да, я слышу вас, немного задремала, – вымолвить успела я.

– Ох, и контингент сегодня, – запричитала она, ещё сетуя то ли на меня, то ли на себя, то ли ещё на кого-то, быстро покинула палату. Я осталась с несправедливым чувством вины неудавшегося контингента – растерянная и потерянная в этом мире. «Белая палата, крашеная дверь…»

– Валентина Ивановна, Валентина Ивановна, – это был голос возвращающейся медсестры, выучившей моё имя. – Закончился ужин. Вот это я себе в ночное брала, поделюсь, не ложиться же вам голодной. Сейчас чайку организуем. Голубушка, день завтра сложный, силы потребуются. Вот здесь у вас и посуда есть, – русская душа, как родина-мать, и обогрела, и отогрела, накормила, напоила и спать уложила. Всю ночь мне снился сон, как я сопротивляюсь гурманству медсестры – огромному пирогу с капустой. Сопротивления были бесполезны, серьёзный аргумент в виде предстоящего обследования, всё же позволил мне съесть лакомство в рамках моих гастрономических возможностей. Закончила я трапезу со словами: «Русские своих не сдают». – «Я украинка», – деликатно подметила Мария, моя медсестра.

– Ну, да… – в ответ на свою оплошность ответила я, не видя разницы в размерах наших душ.

Глава 5

Проснулась рано. Белая палата отрезвила меня от пестроты, отпечатка сборов и разговоров, калейдоскопа ночных видений. Круговерть предыдущих дней должна была выстроиться в прямую, ведущую, страшно сказать, в неизвестность. Я боялась всего того, через что придётся пройти. Потаённая мысль всё же давала некую надежду, а может, всё как-то обойдётся сегодняшним днём. Вот пройду все необходимые в моём случае обследования, и отправят меня, «голубушку», домой. Скажут ободряюще: «Ну, ну ничего. С этим можно жить». Так что «надежды маленький оркестрик» был отдан на откуп судьбе.

Весь день со мной возилась медицинская команда, призванная дать к концу всех всматриваний, просвечиваний, опрашиваний меня свой вердикт – «резать или бить» и «кому водить». Команду возглавляла врач, представившаяся моим лечащим врачом. Имени не разобрала вначале из-за растерянности в сложившихся обстоятельствах. После беседы с ней добавилась апатия. Глаза у докторши смотрели в разные стороны. Если она будет оперировать, то как? Хотя, может, профессионал хороший? Судьба относилась ко мне небрежно. Это я уже поняла. Робко сказала врачу про мои аллергические проблемы, что вызвало у неё бурю эмоций в виде вопроса для неё же самой: «Как вас оперировать?» Я тоже не знала, как меня оперировать, а вдруг что-то нештатное в моём организме вызовет у неё эмоциональную бурю во время операции? Что она будет делать? Наверно, бросит все свои хирургические причиндалы со словами «ну, как её оперировать». Найдётся ли кто-либо, кто смог подсказать, как ей оперировать. Я-то уж в состоянии «отключки» точно ничего не смогу посоветовать.

– С анестезией у меня уже были большие проблемы, – робко вступила я в борьбу за своё существование.

– Проблемы, проблемы, да слышу я, – нервно пробормотала врачиха, а как при таком отношении её ещё назвать, записывая что-то в моей медицинской карте: – Вы о своих проблемах, может, ещё и всей клиники расскажете?

«Ну, я то здесь, чтобы и решать вроде свои проблемы», – промелькнуло у меня в голове, но не позволило выйти на белый свет к ушам врача, имя которой я так и не узнала. Не ободряюще закончив со мной разбор, она ушла, но обещала ещё вернуться. Ещё два дня я от зари до зари работала над своим приговором – возьмутся ли и когда господа за организацию и гармонизацию моего внутреннего пространства, в общем, за мой внутренний фен-шуй. К исходу второго дня заглянул анестезиолог, значит, всё же всё идёт к моей перепланировке. Он был внимателен, что уже внушало надежду на хороший исход дела, если оно состоится. Я всё ждала мою эмоциональную докторшу, всё же, наверно, последнее слово за ней. Разнонаправленный её взор не давал мне покоя. Но только мысленно я «вымолвить успела, дверь тихонько заскрипела и в светлицу входит…» Вошёл доктор, надёжный и цветущий. В общем, доктор в полном расцвете лет.

– Я буду вас оперировать.

– Всё же есть в этом необходимость?

– Лечащий врач с вами ещё не разговаривала?

– Нет.

– Прошёл консилиум. Просмотрели все ваши исследования. Всё проанализировали.

– А, может…

– Чего ждать? Вы должны знать, что это всё профилактически.

– А, может, не торопиться.

– Хотите пройтись по отделению и посмотреть на тех, кто не поторопился?

– Излишне.

– Излишне что?

– Ну, пугать.

– Вас не должно ничего пугать. Ни до и ни после.

– В каком смысле?

– Отсутствие комплекта внутренних органов, полученных при рождении.

– Что-то со мной будет потом не так?

– Всё так, если не будете слишком много думать, что у вас там, внутри. Всё будет так, всё будет как надо для жизни. Бог слишком много дал человеку про запас. В вас ещё много внутренних ресурсов находится.

– Но это же не значит, что надо себя перекраивать.

– Но какие-то моменты уж лучше предупредить.

Он был так убедителен и без пафосно-трагической риторики смог подвести меня к доверительному отношению к себе. Прослушав ещё те немногие, но серьёзные доводы, «резать или бить», я уже доверяла ему «водить». Он был надёжным. И я уже после его ухода почему-то твердила Ахматовское: «И я сказала: „Могу”». Потому что я доверяла. А ведь что такое доверие – это уверенность в поступке другого человека таким образом, что можно добровольно, осознано и без колебаний свое личное благополучие поставить в эту зависимость. Так, казалось, все эти приготовления к серьёзному испытанию в моей жизни длились бесконечно долго. Время стало представляться в виде размягчённых часов с картины Сальвадора Дали «Постоянство памяти». И время на каждых растекающихся часах немного различается. Эти часы соответствовали и на картине Сальвадора Дали, и в моём сознании мгновениям, запёчатлённым в памяти. Наверно, это что-то на уровне первозданного, когда в минуты предстоящей опасности жизнь начинает прокручивать свою плёнку. Так вот, моё внутреннее я пыталось мне что-то рассказать. А я не понимала что. Обрывки каких-то жизненных, можно сказать, доисторических воспоминаний, и не имеющих ничего и близко к моим сегодняшним проблемам. Вспоминались бабуля с дедулей, их дом. Почему именно это сейчас? Наверно, там была моя малая родина. Истоки, так сказать, мои. Сейчас-то это к чему? Надо же ведь настроиться и расслабиться. Но, наверно, это и было расслабление, когда ощущаешь себя защищенной в окружении тёплых рук, добрых глаз. И в этой вселенской любви растворяешься, потому что никому не надо доказывать свою исключительность, – тебя любят просто за то, что ты есть на белом свете. И это самая большая любовь в жизни, потому что она безгранична. Где начинается тепло и где заканчивается? Это настолько естественно, потому что только в этой любви весь мир и ты – одно целое.

Глава 6

Через два дня наступило время «Ч». А накануне событие, которое уже никак не могло пронять меня, так как я уже отдала себя во власть судьбы. Фатум как высшая сила притупил моё осознанное восприятие мира. И поэтому, когда вечером ко мне в палату зашёл мой «надёжный и цветущий» доктор и сообщил, что они там посовещались и пришли к выводу, что ещё надо кое-то подправить во мне, то есть убрать. На что я, безнадёжно вздохнув, дала согласие. К моей безучастности доктор отнёсся настороженно, поэтому пустился в пространный аргументированный сказ о том, что надо довериться, что всё будет хорошо и в момент операции, и потом. На меня, конечно, наркотически действовала накопившаяся эмоциональная усталость предыдущих дней, да ещё и успокоительные препараты, которые мне уже начали давать. В таком сомнамбулическом состоянии мне уже было всё равно. Когда мой «надёжный и цветущий» сказал мне, оперировать меня будет не он, я никак не отреагировала. В этот момент в палату бесшумно вошёл какой-то мужчина в белом халате. Поздоровавшись, он представился, но я не очень разобрала его имя отчество и звание, почему-то взял мою руку, чтобы прослушать пульс. Пульс был, к моему удивлению, так как я в своей заторможенности уже и сердца не слышала. Новоявленный эскулап остался доволен своим исследованием и, посмотрев мне в глаза, сказал, что оперировать будет он. И, больше ничего не сказав, молча вышел, прихватив с собой «надёжного и красивого». Он ушёл. Я сидела в растерянности, даже лицо не разглядела моего хирурга. Лицо не разглядела. Потом ещё заглянул ко мне кто-то в белом халате. Я подумала, что вернулся тот, кто будет меня оперировать. Но тот, кто заглянул, лишь бросил на меня взгляд и закрыл дверь. А взгляд его остался в этой белой комнате. И где-то я с этим взглядом встречалась. Но думать или что-то вспоминать было всё тяжелее и тяжелее. Глаза слипались, и последнее перед окончательным властным овладением мной сна я услышала слова медсестры: «Как же вам повезло». Это что же, каждый бы захотел оказаться на моём месте?

Утро было суровым. «Белая палата, крашеная дверь» напомнили, как только я проснулась, о том бое, который мне предстоял сегодня. Но пофилософствовать и пожалеть себя особенно не дали, так как ни свет ни заря появилась медсестра, вколовшая мне против себя жалеющий укол. В состоянии лёгкого безразличия кортеж из каталки, где возлежала я, и сопровождающих лиц выдвинулся к операционной. По пути я опять услышала то, что мне было сказано вчера на сон грядущий: «Повезло». А потом ещё удалось услышать, что «Сам» будет меня оперировать. А дальше уже, как во сне, я отдавала себя на откуп судьбе, – отступать было поздно. Никакой «Сам» ко мне не подошёл. Поколдовала надо мной какая-то медсестра и тоже быстро ушла. Я осталась одна в холодно-стерильном пространстве, в отблеске ламп, нависающих надо мной. В металлическом блеске я наблюдала, как очертания меня растворялись во времени обратного отсчёта. Жизнь моя не прокручивалась в несколько минут, отведённых для перехода в наркотическое небытие.

Незаметно я провалилась в кромешную тьму.

Это небытие длилось мгновение. Сознание моё было приведено в состояние борьбы. Почему я тону. Вода, кругом вода. Я тону. Дышать, дышать – единственное желание моего Я. Мозг отчётливо осознаёт, – я выкарабкиваюсь, то есть выплываю. Вздох, ещё вздох. Глоток воздуха, и тело оживает. Как в первородном состоянии, но тогда я, наверно, кричала, родившись на свет. Я не помню, но, говорят, что все кричат. Сейчас, возродившись, кричать не хотелось. В данный момент состояние было схоже с библейской историей сотворения человека. Только не в меня вдохнули жизнь, а я сама из небытия вынырнула и вдохнула в себя жизнь. Вдохнула раз, другой и, осознав, что я опять здесь, в этом мире, задышала ровно и легко. Кто-то склонился надо мной, одарив меня теплотой человеческого взгляда. «Можно от аппарата отключать», – услышала я. Так на мне ещё кислородная маска, оказывается. «Привет из космоса всем землянам», – хотелось сказать мне. Но это мне не удалось, потому что глаза сомкнулись, и я перенеслась из стерильной комнаты в солнечную атмосферу полянки в сосновом лесу. Почему туда? Да это самое счастливое место на земле. Это рай? Ну, почти, к явной категоричности определений я пока не готова. Но всё же райское место – это дом бабули с дедулей. Кущи небесные – жужжащие пчёлы и заросли сада с колючей и сладкой малиной на границе со старыми соснами лесочка. Эти высокие стройные деревья мощной хваткой держались за землю своими цепкими корнями, которые от неземного напряжения, как мозолистые пальцы, были распластаны по всему лесу. Эти мозоли-корни мешали нам гонять по лесу на велосипедах, и получалось «по кочкам, по кочкам», ну и иногда «по ровненьким дорожкам». Мешать-то мешали, но не останавливали. Каникулы – заветная пора. Кто в лагерь, кто на дачу, кто ещё куда. Я была дачницей. Не в прямом смысле этого слова, – наша семья летом не выезжала на дачу. Я выезжала к бабуле в дачное место. Где сдруживались местная детвора, дачники и такие, как я, полуместная-полудачница. Всё равно, по статусу была повыше местных. Местные, живущие в ближнем Подмосковье, в глазах нас, приезжих, были провинциалами. Они ждали нас к наступившему лету, может, и по-хозяйски, ведь весь год они были полноправными хозяевами этих мест, но подобострастно учтиво. Качественный скачок в лоске своего имиджа они получали именно в лето демократического братства детворы нашего поселка. Да и мы, так называемые дачники, тоже готовились войти в отдыхающее от праведных школьных дел сообщество более или менее триумфально.

Последние строки моего годового сочинения: «Мириады лет кружится наша Земля в хороводе больших и малых планет, и поэтому я хочу быть астрономом». При чём здесь кружение Земли и моё желание стать астрономом? Наверно, красиво звучит «мириады лет», и это меня покорило. А астрономом хотела ли я стать? В то время было и не понятно, «мириады лет», как мне казалось, возвышало меня по крайней мере в своих глазах, что для высокой самооценки важно, но я надеялась войти с высоким рейтингом в нашу летнюю компанию. Правда, слово рейтинг не был тогда в ходу. Хотелось быть отмеченной компанией. Надежда была на то, что «мириады лет» привлекут ко мне внимание старших ребят из нашего коллектива, которые всё прошлое лето использовали меня и моих дачных ровесниц в качестве массовки, дружно болевшей за них на футбольном поле, когда они красовались перед более старшими девчонками из посёлка за лесом. Ну вот, год прошёл, и мы подросли. И опять на футбольном поле разыграются нешуточные футбольные страсти. И у меня новые серые брючки узкие-преузкие, красивая полосатая кофточка и пышный конский хвост, но главный козырь у меня ещё и припасён – «мириады лет». Первый день у бабули на каникулах – это сумасшествие свободы. Нагонявшись на велосипеде «по кочкам, по кочкам», наевшись окрошки, бегом на заветное место встречи – футбольное поле, первый матч в сезоне. Девчонки-подружки тоже за год повзрослели и похорошели к моему удивлению, ну это и к лучшему – наши мальчишки не будут глазеть на девчонок из соседнего посёлка. Пусть концентрируются на своей территории. Тем более, они мне не конкуренция, не думаю, что они способны на интриги. А мне-то откуда известно это слово? Ну, конечно, из «Трёх мушкетёров». Недаром целый год упивалась интригами Версаля. Конечно, бабушкин дом не Версаль, но всё же все летние месяцы жизнь в дачном посёлке кипела, может, на градусы и повыше, чем на страницах романов, описанных Дюма. Вот и первая массовая тусовка. Народу собралось прилично, – всё же первый матч в сезоне. Капитан нашей команды указал нам на лучшие места для болельщиков и велел там обосноваться. Тоже явно интриговал, Дюма был им за год явно перечитан. Опять нас использовал как массовку. Не понимает, что нам, правда, всё интересно, происходящее на поле.

А капитан был объектом притягательности вдвойне для «дам нашего дачного общества». Он был из дачников. И он был всегда самый, самый… Самый высокий, самый красивый, самый умный, – вздыхали все девчонки в округе. У него всегда было всё самое лучшее – первые джинсы, первая жвачка, кола и множество искромётных цитат, на которые местная братия реагировала молча, потому что не знала, как реагировать. А он всё блистал и блистал эрудицией, иногда, чтобы все не сомневались в достоверности его пассажей, добавлял своё коронное выражение – «кроме шуток». Какие же уж тут шутки, когда в реальную жизнь входит «небожитель». А въезжал он на дачу прямо как принц. Его привозили в умопомрачительной машине, как бы сейчас сказали, представительского класса, но тогда это была реально представительская машина. Когда «принца» высаживали у дачи, его папа перед отправкой водителя домой, обязательно уполномочивал его прокатить местную детвору до поворота, чем с радостью мы и пользовались. Хоть на минуточку почувствовать себя королевских кровей. Что за блаженство утонуть в мягких кожаных сиденьях и при этом, слегка покачиваясь, проплыть по нашей улице на зависть тем, кто не поместился в этом представительстве царской роскоши. Пусть минут пять фантазии делали тебя принцессой, но этого и достаточно. Пять минут гордой осанки можно было выдержать. Пять минут для «положение обязывает» было мне вполне достаточно. У поворота «счастливчики» покидали авто. Они мчались поделиться впечатлениями с обделёнными в этот раз ритуала «до поворота». Но в это лето мне ритуал «до поворота» показался слишком детским, я уже закончила начальную школу. Поэтому по прибытии «королевской четы» и отправки кортежа обратно я не стала принимать участие в традиционном ритуале. Тем более что принц умопомрачительно возмужал. Ну и я уже Дюма перечитываю, поэтому, как мне казалось, более правильно было остаться в кружке «обделённых царской милостью», но со снисходительной улыбкой на лице. Эта снисходительность означала, что я уже не малышня-ребёнок, и, естественно, внимание на это должны были обратить все. Конечно, главное – Он.

«И что же не поехала? Кроме шуток», – замерла я от погрубевшего голоса «принца». Так как Дюма был ещё не полностью проштудирован, науке общения с принцами я не была просвещена до конца.

Такая интеллектуальная игра, как флирт, мне была ещё не под силу. Но какая-то внутренняя интуиция не дала мне прямо и честно сказать, ты, что не видишь, я уже не маленькая. Но то, что во мне в тот день проявилось, запомнилось как первое проявление женского духа. Я посмотрела на «небожителя» снисходительно, откуда смелость взялась, пожала плечами и, не ответив на заданный вопрос, развернулась и ушла. Кокетство – сильное оружие. Принц недоумённо смотрел мне вслед, я это чувствовала. Это были весёлые мгновения жизни, ведь впереди ещё целое лето счастья.

Ну так вот, я задумала следующее. Подговорила своих подружек, вопреки указанным нам капитаном местам «фанатской трибуны» пересесть на противоположную сторону. Удобства одной стороны футбольного поля от другой ничем не отличались, трава да старые корни сосен, окружавших поляну, были повсеместно одинаковыми. Аргумент мой, что скоро нас ослепит солнце, подействовал убедительно. Так что мы быстро перебрались на противоположную сторону. Расчёт был прост. Если капитан уверен, что болельщики его команды на своих местах, то, слыша их голоса, он и глаз в нашу сторону не поднимет. Ну, а если мы не на своих местах…

Игра началась под одиночные подбадривания болельщиков. Команды носились по полю, сосредоточенно завладевая мячом то «нашими», то «вашими». И вот, под гул собравшейся вокруг поляны толпы мяч, чудеснейшим образом подхваченный нашим капитаном, точным ловким ударом влетает в ворота противника. Зашкаленные эмоции болельщиков испустили глубоких выдох. В этот момент наступала очередь нашей кричалки, опробованной не одним годом. Мы с подружками-фанатками встали и громко скандировали: «Раз, два, три, четыре, пять – мы умеем побеждать.» Триумфатор этой первой победы, первого мяча в воротах противника, после первых демонстративных выпадов рук к небу и лёгкой пробежки в стан родной команды, вдруг стал прислушиваться к нашей кричалке. Он не понял сначала, откуда жизнеутверждающий звон наших фанатских голосов. Расчёт мной был сделан правильно, он стал непроизвольно искать нас глазами. Ну вот! Нашёл! На его лучезарную улыбку мы тоже расцвели. И ещё громче повторили: «Раз, два, три, четыре, пять, мы умеем побеждать». Матч закончился с надеждой, что каникулы всё же будут удачными. 1:1 – ничья. Но мы, фанатки, до конца матча внушали всем, что мы умеем побеждать.

Вечером ещё на одном заветном пятачке в посадках из молодых берёзок мы раскуривали «трубку мира» со своими футбольными противниками и с их группой поддержки. Это было что-то новенькое. Были собраны листья орешника, очень плотно скрутили их в довольно-таки крупную трубочку, которую мы для устойчивости формы перевязали ниточкой. «Это – «трубка мира». В знак нашей дружбы мы должны её по очереди все раскурить», – объявил нам наш капитан, по совместительству «принц крови» нашего посёлка, ребятам из соседней деревни. «Джека Лондона начитался», – шепнул мне сосед из местных. «А ты не начитался?» – бросилась я на защиту своего кумира. «Я тоже читал», – как-то неубедительно для меня произнёс интеллектуал. Я измерила его взглядом сверху вниз и ничего «небожительного» в нём не нашла. В общем, не мачо. Я постаралась найти местечко рядом с «принцем» и одной из первых получить заветную трубку из его рук. «Трубка мира» с горем пополам, практически и не разгоревшись, а так, чуть дымя после постоянных чирканий спичками, обошла круг. Ритуал был совершён. Народ размяк, добродушие воцарилось над нами, хотелось объять весь мир, который являл собой вселенскую любовь и благодать. Хотелось поделиться самым сокровенным с самым неземным.

– А кем ты хочешь стать? – проникновенно спросила я, подсаживаясь рядом с «принцем».

– Я? – удивлённо спросил Он. И посмотрел на меня, мол, о чём это непонятном его спрашивают, ведь у него всё само собой разумеется, всё решено, мол, он «принц». Я не стала ждать ответа и взяла разговор в свои руки:

– Мириады лет кружится наша Земля в хороводе больших и малых планет. – Сделала паузу, посмотрела на его реакцию. Он вопросительно посмотрел на меня. И я решительно ответила на его вопросительный взгляд:

– И поэтому я хочу стать астрономом.

– А, понятно, – понимающе ответил Он. И в эту минуту, минуту доверительного общения, он вдруг вскочил на ноги не по-принцевски, неуклюже, и я услышала: «Здорово, что ты пришла. Я тебя видел с нашими фанатками на поляне».

Что Он говорит, с кем Он говорит. И тут я увидела девушку, очень взрослую, в общем, «Мерлин Монро». Наверно, класс девятый, чья-то старшая сестра, заметив её около нас на футболе, тогда подумала я. Так он не нам улыбался? А Он, как заворожённый, последовал за ней в вечерний сумрак. И они растворились в нереальности моего сознания. Я стояла как каменная.

– Мириады лет, – ты это классно придумала, – услышала я рядом голос навязчивого соседа. Я даже не могла обернуться:

– Ты что подслушивал? – выдавила из себя я, дыхание было перехвачено сотнями нитей обиды.

– Я просто слышал. Ты громко говорила, – он сказал это как бы извиняясь.

– Да? – смягчив тон, вопросительно посмотрела я на свидетеля своего поражения. – Она же старше его года на два, – ища в нём поддержки.

– Кто? – он был какой-то тупой, как не увидеть рядом с собой моё горе, которое было выше неба.

Волна слёз накатила неожиданно, и с этим надо было что-то делать. Единственный выход – это укрыться от нашей весёлой компании. Бегом, бегом домой. Да они ничего и не видят, кроме своей шутливости и беззаботности, благо свет только у уже догорающего костерка. Я резко поднялась, меня слегка качнуло, чья-то рука поддержала меня. Это что ещё за прислужник? А, опять этот «не мачо». Я побрела домой, устилая дорогу горькими слезами. Этот прилипала брёл следом.

– Ну, ты что? Паж что ли? – сердито сквозь слёзы спросила я уже возле дома.

– Я же живу рядом с тобой. А вообще, я не против.

– Не против чего? – не понимая, о чём это он говорит.

– Я согласен быть твоим пажом, – и протянул мне белую лилию.

Глава 7

«Раз, два, три, четыре, пять мы умеем побеждать», – крутилось в моей голове, когда я услышала:

– Валентина, Валентина просыпайтесь.

Дородная медсестра склонилась надо мной, приветствуя меня открытой улыбкой. Я улыбнулась в ответ. Маски на лице уже не было, и не слышно было бульканья воды.

– А откуда здесь была вода? – спросила я, ещё еле ворочая языком.

– Нет никакой воды. Аппарат кислородный работал только, – деловито поправляя на мне манжетку, соединяющую меня с монитором, следящим за мной, ответила она.

– А что же это было? Я как будто из озера выплывала.

– Ну, так выплыла?

– Нуда.

– Это наркоз так воздействует.

– Все выплывают?

– Выплывают, может, и не все.

– В смысле?

– Некоторым смысла нет.

– Что вы так мрачно.

– Да нет, что вы, что вы, это я не в том смысле, о чём вы неверно подумали. Я к тому, что мысли некоторые, забытые всплывают после наркоза. Ну, проблемы какие-то старые. Ну, тревога старая, забытая всплывает. Мы ведь как устроены? Живём себе и живём, а что-то нас мучает душевно и мучает. А что это за печаль-мука и не понятно. А оказывается, тут нам недавно лекцию один врач-психиатр читал, что все наши мучения и проблемы из прошлого. Вот так. Были проблемы у вас?

Что-то она задела во мне болезненное, что захотелось отвернуться от неё, а ещё лучше завернуться с головой в одеяло, в кокон, уснуть крепким здоровым сном и проснуться беззаботной бабочкой. Но, увы, это было невозможно. Все завязки и перевязки крепко держали меня в реальном мире.

– Ой, ой, ой аппаратуру свернёте, да и шов разойдётся», – моя сердобольная собеседница положила резко положила руки мне на плечи. Слава богу, всё осталось на месте, но лежать было неудобно. Медсестра была профи. Я не первая её пациентка. И она, посочувствовав мне, поправила подушку и одеяло, чтобы хоть как-то облегчить мне и так не очень комфортное состояние. Заглянул, пробегая мимо меня какой-то врач. Оценил параметры на мониторе от подключенной ко мне аппаратуры, фиксирующей состояние моей жизни. Остался удовлетворённым и, мельком взглянув на меня, спросив: «Ну как?» на что получил ответ, как и было: «Никак». Почему-то ответ был: «Ну, здесь всё нормально».

– Это кто был? – спросила я медсестру.

– Да, анестезиолог, – равнодушно ответила она. Вскоре кортеж со мной повёз меня из реанимационной обратно в палату. Деловитое поскрипывание колесиков каталки, ритмичное мелькание плафонов на потолке больничных коридоров и важное шествие сопровождающего после моего ремонта медперсонала – все это успокоительно воздействовало на меня, и к завершению шествования и возложения меня в ждавшую меня белоснежную постель, я уже была во власти феи снов.

Последнее школьное лето. Как я Его ждала. Душа была в смятении и томлении. Было предчувствие ожидания чего-то необыкновенного. Опять на каникулы к бабуле, где полным ходом шёл сбор местных, полудачников и дачников. Каждый день сердце трепетало, что я увижу Его, Принца. Он все не появлялся и не появлялся в нашей тусовке, дошли сведения, что готовится к экзаменам в институт. Ну да, ведь Он был старше нас. У него ответственный в жизни момент – поступление во что-то престижное, куда, мы не знали, но, скорее всего, не в астрономы. Всё это придавало его и так заоблачному имиджу всё равно космические высоты. С этим космическим образом в душе лето в преддверии ожидания встречи было фантастически красивым – солнце ярко светило, цветочки пёстро цвели и птички звонко щебетали. Несмотря на непонятное томление сердца, настроение было развесёлое. Мы с моим верным пажом целыми днями гоняли по лесу на велосипедах, весело похохатывая, подпрыгивая на корнях сосен. А так как все лесные тропинки были буквально сцеплены старыми мозолистыми корнями, хохотали беспрерывно. Иногда останавливались то на одной полянке, то на другой, и в зависимости от интереса с нашей стороны к той или иной компании – картишки, бадминтон, волейбол. В общем, всё было чудесно. Но вот в один прекрасный день решили вспомнить, как сказали в нашей компании, детство – сыграть в «казаков-разбойников». В общем, разбились на «казаков» и «разбойников». Я стала «казаком». «Разбойники» разбежались, а затем и мы – «казаки», которые должны были их искать по тем стрелочкам-меткам, которые указывали пути поиска. Я кружила по лесу по стрелочкам, которые в основном были начертаны на стволах деревьев, но ни одного «разбойника» не встретила, а ведь надо было его ещё догнать и дотронуться – «запятнать», со словами «красная печать, никому не убегать» да ещё отвести в штаб «на пытки», чтобы выведать секретный пароль команды. В общем, до победы было не рукой подать. В какое-то мгновение моё внимание привлекла одна стрелка из нескольких начертанных на дереве. Отличие её от других было в том, что конец её троился в виде этакого трезубца. Так это же знак моего пажа – лилия. Но куда это он вздумал запрятаться. Ведомая любопытством и игровым азартом, я стала пробираться сквозь стену зарослей орешника, умом осознавая, что дорожка ведёт к избегаемому нами болоту. Стрелочки моего пажа чётко вывели путь в этом направлении. Вот сумасшедший, лес большой, и надо же соригинальничать. А вдруг с ним там что-нибудь случится? Я шла, осторожно пробуя почву под ногами. Но воды и кочек, характерных для болота, пока ещё не было. Ещё и ещё несколько шагов – никаких стрелок указателей. Ещё шаг и… Земля ушла из-под ног. Я очутилась в воде. Несколько взмахов руками, но плыть невозможно, что-то обволокло мои ноги и тянуло вниз. Я и кричать даже не успела, как почувствовала чьи-то руки. Я схватилась за эти спасительные руки с такой силой инстинкта самосохранения, что в следующее мгновение мой спаситель тоже оказался в воде. И мы уже вместе с горем пополам выбрались на сушу. Передо мной стоял мой паж – мокрый и жалкий.

– Дурак, – резко сказала я и, так же резко поднявшись с земли, направилась подальше от этого «ведьминого места», так называла болото моя бабушка.

– Почему? – осмелился спросить мой паж.

– Да по кочану. Нашел место, где прятаться, – сердито бросила я ему.

– Я только хотел тебе показать… – вдогонку тихо проронил мне мой спаситель. Я остановилась и обернулась. Вид у него был жалкий – мокрая одежда и мокрые волосы не прибавили ему шика, но я, наверно, имела вид не лучше, но более гордый, как мне казалось.

– Что? – откинув мокрую прядь с лица, произнесла я.

– Вот, смотри, – вдруг как-то непозволительно величественно произнёс он. И в дали, где заканчивалась болотная топь с кочками, блестело зеркало водной глади. И тут гневное моё сердце начало теплеть и таять от увиденного мной чуда. Два роскошных лебедя бесшумно скользили под аккомпанемент только им одним известной мелодии. Это был неземной танец – гармонии и совершенства.

– Откуда они здесь? – спросила я. Мой паж пожал плечами.

– Красиво? – спросил он.

– Нереально, – единственное, что могла произнести я, – кстати, «красная печать никому не убегать». – Дотронулась я до потерявшего бдительность «разбойника»: – Пошли в штаб на пытки.

Мой пленник, повинуясь моему приказу, пошёл следом. Но перед тем как покинуть это волшебное озеро-болото мы не смогли не обернуться на крахмальное изящество, кружившее по воде.

– Когда я жил у озера, я был похож на лебедя… – вдруг громко продекламировал неизвестные мне строки из неизвестного произведения мой «разбойничек».

– Ты? – я не могла сдержать нахлынувшего на меня, наверно, нервного смеха. Кого он из себя воображает. Боже мой, да на кого он похож? Мокрая, прилипшая к худенькому телу одежда, да висюльки таких же мокрых волос. Тоже мне принц датский. Мне было с кем его сравнивать. Мой принц был действительно принц. И уж действительно лебедь – само изящество, стройность, спортивность, элегантность, одним словом, аристократ. Вот он был настоящий Лоэнгрин – рыцарь-лебедь. А паж? Паж всегда паж, даже если будет жить у озера.

– А ты… ты льдинка – Тинка – холодинка, – подошёл и поцеловал в мою мокрую щеку. Как он осмелился.

Глава 8

«Валя Валентина, что с тобой теперь…» – а теперь все страхи и мучения позади, – я шла на поправку. Суета вокруг меня ещё была. И лечащая доктор, несмотря на смутившее меня в начале её разноглазье, вела мой восстановительный период в нужном направлении. И хирург, который «надёжный и цветущий» и которому не довелось меня оперировать, а только ассистировать во время операции, курировал мою заживающую рану очень рьяно. А главное – мой муж, мой верный паж на всю жизнь, контролировал вокруг всё и вся, обеспечивая покой и уверенность в благоприятном завершении моих волнений. Всё крутилось и кружилось, но «Сам» так пока и не появлялся – светило. Но ко дню выписки народ вокруг меня ещё плотнее сгруппировался в ожидании «Самого». Всех, конечно, опередил мой верный паж.

– Ну, моя королева, кого я тут встретил? Один человек придёт перед выпиской на тебя посмотреть. Он ведь заходил к тебе, когда ты была ещё не совсем адекватна. И…

– Что и? – испуганно посмотрела я на Алекса.

Муж усмехнулся:

– И ты не узнала его.

«Приятный сюрприз ожидается?» – с любопытством заглянула я в глаза Алекса, пытаясь увидеть там, насколько сюрприз будет приятным.

– Да это наш друг по дачному детству, – как-то равнодушно бросил он. Да, да, чересчур равнодушно, но, наверно, для него это так и было. От чего же ему ликовать было? А мне?..

– У вас есть мечта? – вспомнила я вопрос незнакомца на веранде. Да, вся жизнь моя была посвящена одной мечте – моему принцу. Я только теперь поняла, что я всю жизнь готовилась к этой встрече: «Я, не дыша, тебя люблю. Вдохну…» Меня начинало немного колотить изнутри. Всё, что в моей жизни делалось, – это всё было для Него. Я уже даже и привыкла к тому, что я всегда, на любое действие в своей жизни смотрела Его глазами, а как бы он это оценил? Он был Кумир, пьедестал его в моей жизни был так высок, что тянуться-тянуться и не дотянуться. Он стал таким великим. Так он стал «светилом»? Ну а кем он мог ещё стать? Он стал воскресителем человеческих жизней. Он вершитель судеб. Он не мог стать другим. Страх предстоящей встречи с принцем моей мечты охватил меня. Если не сказать больше, ведь всю свою жизнь это была та звезда, к встрече с которой я готовилась всю жизнь. Наши жизненные дороги пересекались не раз. Судьба сводила нас, пусть не прямо, но косвенно. Где-то в метро проскальзывал знакомый взгляд, и на многолюдных улицах я узнавала знакомые очертания «царственной» особы. И даже был случай, когда я оказалась совсем рядом с Ним в толпе ждущих друг друга людей перед входом в вестибюль метро. Ослеплённая его блеском, я просто спряталась за границей сияния, стесняясь своего не совсем презентабельного вида. Он прошёл мимо моего серого и мокрого от слёз «Я». Не узнал. Или таких, как я, ну просто никаких, он просто не замечал? Тогда я дала себе слово, что буду лучшей, во что бы то ни стало. То, какой я сейчас стала, несмотря на долгие годы жизни без него, было подготовкой к встрече с Ним. Был труд, и была цель. Я стала красивой, ведь я не могла себе позволить встретиться с Ним старой и некрасивой, достижения передовой косметологии не были обойдены мимо, ну и что. Я была талантлива, так судачили вокруг меня. Картины, мои картины, где были выписаны далёкие звёздные миры с «кружащимися мириады лет хороводами больших и малых планет», выставлялись на престижных столичных площадках. И на всех своих картинах я непременно оставляла свою визитную карточку, не связанную ни с какими достоверными астрономическими картами, в самом верхнем правом углу этакий трезубец – созвездие Лебедя с яркой звездой – моей мечтой Лоэнгрин. Всё это творилось и жило в надежде, что когда-нибудь наступит день, и Он обязательно увидит мои картины и оценит ту яркую звёздочку в верхнем правом углу. И не только оценит, но и поймёт, как высок пьедестал Его в моей жизни. Ну и тут я вся красивая-красивая. А дальше… Дальше пусть хоть потоп.

И вот этот день настал. Муж побыл ещё со мной в палате, а так как все выписки медицинских документов ещё не были готовы, пошёл на консультацию к моей лечащей докторше. Я же первым делом бросилась к зеркалу, висевшему при входе в палату. Нет, паники никакой не должно было быть. Я уже вернула себе вид здорового человека и не только… Как-то я давно себя критически не разглядывала. Критика была бы неуместна. Перед моим взором предстала просто красавица, в глазах которой отражалась вся глубина мира нашей вселенной. Именно такой я хотела, чтобы Он меня увидел. Сногсшибательная красавица улыбнулась мне в ответ на мою улыбку. В этот момент в дверь постучали, и красавица в Зазеркалье сказала «да», и рядом с ней я увидела мужчину в белом халате. Это был гость – незнакомец с моего дня рождения. Он был очень большой, вернее сказать, он был очень толстый, что его отражение поместилось в зеркале лишь наполовину.

– А ты стала очень красивой, кроме шуток, – выдавил он из себя. – Здоровье у тебя отменное. Так что будь здорова и дальше, – улыбнулся он, и я увидела знакомые искорки в уставших глазах. Сомнений не было – это был Он.

– Ну как ты поживаешь?

– Нормально. Вот потусовалась в больнице.

– Это временно. Вы с Алексом отличная пара. Кто бы мог подумать?

– Ну да.

– А чем занимаешься в свободное от семьи время.

– Пишу картины. Вот выставлялась недавно на вернисаже «Далёкие миры». Не был?

– Не был. О чём картины?

– О том, что мириады лет кружится наша земля в хороводе больших и малых планет, а проблемы на земле остаются земными.

– Так всё-таки ты налаживаешь мосты между Нами и Вселенной?

– Всё виртуально, в мечтах.

– Но ты же художник, а это романтично, как и астроном. Помнишь, ты хотела быть астрономом? Я это запомнил. Ну а романтика не материальна. Главное, что ты счастливая. У тебя есть мечта.

– А ты?

– Я? Вот ты пишешь картины, пытаешься донести суть своих желаний до Вселенной. А о чём я мечтаю? Все сводится лишь к тому, что я не знаю, чего я не хочу.

– В конце лета у меня ещё одна выставка открывается.

– Тоже романтичная?

– Ну да, «Свет далёкой звезды» называется. Придёшь?

– Спасибо. У нас как-то времени на это нет. Дачу строим да перестраиваем. Жена огородом увлеклась, а я в помощь. За границей бываете?

Он спросил это так безапелляционно, как будто посещение заграницы являлось для него мерилом высших жизненных достижений.

Я не стала уточнять про дом в Баден-Бадене, просто кивнула головой.

– А мы вот тоже много чего повидали. У нас так заведено – один год в отпуск за границу, нутам Турция или Египет, а другой год по России. Деньги есть.

Эта последняя фраза как-то покоробила меня. И при чём деньги. А, ну да, чтобы съездить в Турцию или Египет, да и Россию не забыть. И это всё, потому что не знает, что хочет. Когда он продолжил свой рассказ о себе, о своей многочисленной семье, о том, как они строят дом и как построили баньку, я ещё раз попыталась найти знакомые искорки в его глазах. Но его уставшие глаза уже совсем не светились после перечня забот и хлопот, которые он передо мной выложил. Потом он всё же оживился и вдруг почему-то рассказал про коллективную поездку по Золотому Кольцу, наверно, побравировать, как весело всё же он живёт. Не понимая, к чему это всё он, я молча слушала. Единственно только, когда он стал оживлённо рассказывать, как они любят в экскурсионном автобусе расслабиться – расстелить газетку на сиденье, «порезать селёдочку и сальце и всё это с лучком и чёрным хлебушком да под водочку», я как-то встряхнулась. Мой комментарий «что жизнь у него удалась» он воспринял дословно.

– Уж извини, что я так вот запросто тебе всё это семейное рассказываю. Как-никак, ты мне родня по детству, – он снял свою не совсем накрахмаленную белую шапочку, предоставив взору свою полысевшую общипанную головушку. Достал платок и вытер выступившие капельки пота с макушки. Такой не очень крахмальный бывший лебедь сидел передо мной в образе страдающего гуся.

– Но ты же светило? – подбодрила его я.

– Наверно. Здесь у меня крылья не подрезаны, – вздохнул он. – Ты очень красивая и молодая. Как это тебе удаётся? Наверно, стимул какой– то в жизни есть? – сказал он, собираясь уже уходить.

– Был, – ответила я растворившейся в дверном проёме моей мечте. И когда дверь за ним закрылась, в голове моей пронеслось «Кроме шуток». – «Я, не дыша тебя люблю. Вдохну, а выдохнуть не смею», – выдохнула я с сожалением. – Наверно, человек хороший, – уже трезво оценила я. И что я почувствовала, когда самая яркая звезда неба моей вселенной, свет которой освещал мне дорогу к совершенству себя, своей жизни и всего мира вокруг меня, сорвалась с небосклона и упала восвояси? Ничего не почувствовала. То есть я не почувствовала того, чего я ждала и боялась, – «а потом хоть потоп». Было какое-то смятение и, скорее всего, недоумение от нашей встречи. Осталось тепло, ведь мы, и правда, «родня по детству» и не более того.

В таком смятенном состоянии меня и застал Алекс.

– Ну что, заходил?

– Заходил.

– А что так грустно, вроде бы всё в порядке.

– Да так. Ну что, документы забрал мои? Пойдём? И тут после стука в дверь ко мне в палату вошла целая делегация. Как я потом поняла, «Сам» профессор пришёл мне дать напутствия во внебольничную жизнь. Я была лишена возможности что-либо говорить, но этого и не требовалось, «Сам» говорил сам. Он моё молчаливое кивание воспринимал как благодарность, и это соответствовало действительности. Я была благодарна. Но, не понимая происходящее, как-то неадекватно реагировала на прощание со всеми врачами, даже спасибо не сказала, машинально пригласила на открытие «Света далёкой звезды». Все очень оживились и приняли моё приглашение. И даже «Сам», который был совсем не Он, – этот великий доктор был велик не только в работе, но и свой великий дух заставлял трудиться и стремиться к «далёким звёздам». Мне это польстило. На этой высокой ноте торжества здорового тела и здорового духа я покинула белые палаты и белые халаты.

Только в машине муж спросил меня:

– Ну, так заходил к тебе наш друг?

– Заходил. Но я думаю, что сюрприз меня ещё ждёт?

– Ну, так он и был сюрпризом. Ты его узнала? Это он на веранде в день рождения с тобой разговаривал.

– Как он у нас дома оказался?

– Золотые руки.

– В смысле?

– Хороший мастер, сантехник – светило.

– А такие бывают?

– Конечно. «Все работы хороши, выбирай на вкус».

– Мне думалось, что его вкус как-то в другом направлении разовьётся.

– Мне его порекомендовали. Он озеро наше делал.

– Ты знал, что это наш друг?

– Да, нет. Он тоже как-то не сразу меня узнал.

– А в больнице он что делал?

– Ну, больница-то крутая и здесь у него постоянная работа оказывается.

– В белом халате?

– Здесь униформа такая.

– Как-то всё это очень странно.

– У всех всё по-разному. После смерти отца, да ещё с революционными изменениями в нашей стране ему здорово досталось. Он мне много чего рассказал из своей жизни. Молодец, хоть звёзд с неба и не хватает. Конечно, статус свой утратил. Сделался философом по жизни, – база для этого была. Ну, а так он в достатке.

– Ну да, на земле, а не в небе.

– Ну не все же купаются в свете далёких звёзд.

Эпилог

Вот, наконец, я и дома. Как же здесь хорошо, и нет излишества, белого, как в палате. А вот и моя, уже законченная очередная звёздная картина. Единственное, чего не хватает в ней, так это моего фирменного клейма яркой звезды созвездия Лебедя. Стоит ли свою несбыточность материализовывать? Я задумалась. Нет, чего-то не хватает этой картине? Моя визитная карточка с символом созвездия Лебедя с яркой звездой, с моей мечтой, должна уйти с моих картин? К чему вся эта глупая символика, которая только и будет напоминать о разочарованиях и пустых усилиях начертать на своих картинах дорогу к чуду. Алекс оказался у моего холста неожиданно громко-радостно:

– Ну, что не заканчиваешь?

– Да вот, думаю, стоит ли ставить свою фирменную печать?

– Это лилию, что ли?

Я недоумённо посмотрела на него:

– Какую лилию?

Алекс посмотрел теперь на меня с удивлением:

– Ну, какую ты всегда ставишь в верхнем правом углу.

Так я всю жизнь вырисовывала лилию? Очертания лилии и созвездие Лебедя, и в правду, очень схожи. А как же всё же лебедь – Лоэнгрин. Он, он, он!!! Да его просто-напросто не было, этого лебедя. Я ведь всю жизнь прожила со своим верным пажом. И на самом деле всё, что я делала в жизни, было посвящено ему, – и красота, и талант? Всё для него? Он ведь так и считает?

– Ты считаешь, стоит оставлять свой визитный символ?

– Стоит. Я тебе столько лет благодарен, что ты через всю жизнь пронесла этот хрупкий цветок в своей душе. Ну, и видеть на твоих картинах мне это было всегда приятно. Это вдохновляло меня на многое, да и сейчас вдохновляет на абсолютно немотивированные вещи. Просто так, чтобы тебе было хорошо. Идём за мной!

Мы вышли на террасу. Было уже совсем темно. Несколько фонариков освещало водную гладь соседского озера.

– Ну вот, – торжественно произнес муж, – я подумал, что нам это просто необходимо, и, так сказать, лёгким движением руки озеро превращается, озеро превращается…

– Озеро превратилось в озеро. Ура!!! – закричала я.

– Озеро превращается, превращается, – он вдруг затих. Из кромешной тьмы неосвещенного угла водного зеркала на меня плавно заскользили два балетных персонажа в накрахмаленных белоснежных одеяниях. Лёгкие взбитые сливки не таяли, а материализовались в роскошных птиц с гордой королевской осанкой. Мурашки побежали по телу от этой красоты.

– Когда я жил у озера, я был похож на лебедя… – тихо напел муж давно известную мне песню из «Кармины Бураны».

– Знаешь, что я поняла, что ты и есть лебедь, рыцарь, как Лоэнгрин. Мой рыцарь, а не паж. – А сама подумала, что, и правда, вся моя жизнь была посвящена Алексу и его наивной лилии, а не какой-то там далёкой звезде из созвездия Лебедя. Суть ведь жизни не меняется от смены символов! А если не можешь изменить обстоятельства, то измени отношение к ним. Ну, а апгрейд наших отношений подарит нам ещё долгие дни счастья и любви в слаженности целого и согласовании когда-то разнородного, ставшего родным.

Неувядаемый цвет

Всю ночь я не сомкнула глаз. Ведь зарекалась не раз не смотреть на ночь телевизор. Ну что они там вставляют – 25 кадр, что ли. Зомбирование чистой воды этими бесконечными сериалами. Саша с Машей уже какую серию выясняют отношения. Миша с Гришей уже не первый год из серии в серию гоняются друг за другом, что-то никак поделить не могут, а побеседовать времени нет, так как выяснение правоты происходит исключительно силовым методом. Кругом сплетни, интриги, подвохи, подставы, измены, адюльтеры, передел влияний, раздел нажитого праведным и не праведным путём, – и всё это в море крови и море грязи. Нет, конечно, праведники и праведницы, то есть положительное, не совсем вычеркнуто из жизни, но через что пройти-то им надо в поисках света в конце какой-нибудь надцатой серии. А ведь хочется теплоты, чистоты, чтобы всё-таки уснуть, и, самое главное, проснуться не в ощущении мутного болота, а с надеждой на пробуждение у берега надежды неувядаемости наших светлых помыслов.

Вот этот, смотренный на ночь сериал, стоил ли он моей бессонной ночи? Какое мне дело до провинциалки, покоряющей столицу? И какую цель преследовали авторы этого «шедевра»? Инструкцию для выживания молоденьким девушкам? Какие заезженные стереотипы – предел её мечтаний – пожилой кавказец с Рублёвки. Так мне всю ночь мерещилась эта парочка, сидящая за обильным кавказским столом, кокетство молодой «Мессалины», растянутое на несколько серий по всем правилам расстановки ловушки для престарелого ловеласа. Её постоянное «да, бросьте вы, да бросьте», на что распалённый прямолинейный старый кавказский джентльмен конкретно ставил вопрос, тоже, кстати, не одну серию, «ты только скажи, куда бросить». Ну вот, я у телевизора маялась дурацкой проблемой, и потом ещё эта проблема всю ночь не давала мне спать. Если она скажет, куда бросить, и что же он бросит?

Было субботнее летнее, ясное, как я предполагала по солнечным зайчикам, скакавшим по стенам спальни, утро. Вечерняя проблема, сидевшая у меня в голове, всё равно не дала бы мне спать. Надо стряхнуть с себя эти надуманные телевизионные проблемы. Всё! Подъём и завтрак. Поколдовав над немудрёной утренней трапезой, снуя от плиты к столу, от стола к плите, я несколько раз мельком бросала свой взгляд в окно. Благо третий этаж и всё утопало в буйствующей листве, сквозь которую игриво мерцающе бликовало солнце, что придавало настроению расслабленный характер и, несмотря на примитивность вдалбливаемого бытия телевизионными гуру, хотелось возвышенности духа и жизненным устремлениям. «Куда бросить, куда бросить», неужели это кого-то может волновать? Но вот я, к примеру, тоже вот зациклилась на «куда бросить, куда бросить». Нет, я не зациклилась, меня просто хотели затащить в ту жизнь, которая была болотом, продажным, грязным и липким, затуманить голову вот таким увлекающимся телевизором девушкам, как я. И как же они, эти телевизионщики, умеют держать интригой в тонусе, играя на вполне безобидном женском любопытстве. Меня это даже стало на утреннюю голову забавлять. И вспомнились мне бабушкины постулаты о женской гордости и девичей чести. Её талисман-иконка «Неувядаемый цвет» был красивым, но и поучительным подарком мне на совершеннолетие. Не принято было как-то раньше выставлять лики святых на всеобщее обозрение как фото про семейные торжества и собрания сочинений книг, символизирующие интеллектуальный потенциал хозяина квартиры. Икона всегда была для меня чем-то не откровенным, а сокровенным. В минуты разуверений в правоте воспитавших моё отношение к бытию время, я всё же помнила, что в грубом мире есть чистота и нежность. Но это, наверно, было в том далёком мире, когда бабушка давала мне напутствие во взрослую жизнь.

Благо, что третий этаж и не было оторванности от человечества, которое, несмотря на утро выходного дня, уже выползало из своих квартир. Так вот, готовя завтрак, я непроизвольно подсматривала за миром нашего двора. Всё было, как обычно, что происходит по субботним утрам. И у меня на кухне всё то же самое, из года в год, каждую субботу, – традиционный завтрак и отпечатки картинок моему взору нашего московского быта. Матроны с авоськами в сопровождении своих благоверных, держащих путь в ближайший супермаркет, малыши, созидающие в песочницах под бдительным присмотром молодых мам, тинейджеры, выписывающие круги в дворовом пространстве, и много другого люда, дефилирующего по делу и без дела, и вся эта суетность была всё равно небудничной. Всё было благоденственно, если бы не одно, нарушившее картинку привычного нашего двора. Из-за густых крон деревьев я с начала не увидела пришельцев, вальяжно прохаживающихся напротив нашего подъезда. Статные, не к утру субботнему облачённые в строгие костюмы и галстуки, двое мужчин, о чём-то мирно беседуя, прохаживались, явно кого-то ожидая. Интересно, к кому это они приехали? Прошло минут тридцать, мужчины не покидали наш двор. Покончив с завтраком и проходя мимо окна, я вновь зацепила взглядом этих неординарных персонажей явно не из нашего дома. Любопытно. От окна меня отвлёк звонок телефона. Звонила соседка со второго этажа, моя бывшая одноклассница. Сказала, что у неё для меня что-то важное есть сообщить, и предупредила, что сейчас поднимется ко мне. «Может, маньяки объявились очередные в Москве, но, вроде бы, про маньяков давно сериалы не показывали», – подумала я. В этот момент мои мысли прервал звонок в дверь, заставивший меня вздрогнуть, – «маньяк», но нет же, соседка же идёт, предупреждала ведь. Подошла к двери тихонько, чтобы всё же снаружи не было слышно моих шагов, заглянула бдительно в глазок. Ух, слава богу, соседка. Открыла ей дверь, и она прошмыгнула мимо меня прямо на кухню: «Сюда иди». Подчиняясь командному её голосу, я, не понимая происходящего, быстро оказалась рядом с ней у окна.

– Видишь? Вот этих с иголочки одетых.

– Да, не из нашего дома, я это заметила.

– А машины видела?

– Машины?

– Ну да. Два роскошных «Мерседеса».

– А, вот теперь вижу.

– А видишь, на одном лобовом стекле какая-то гирлянда из букв.

– Да, что-то есть.

– О, вот и на заднем стекле тоже что-то висит с надписью.

– А что написано?

– Вот никак разобрать не могу. Я к тебе за этим и пришла. Бинокль есть?

– Есть. Сейчас поищу. А что тебя так смутило?

– Сейчас объясню. Я первое слово прочитала «I», то есть «Я», второе не слово, а сердечко нарисовано, то есть означает «люблю», а третье не разобрала. Неси скорее бинокль.

После недолгих поисков под приглушённые констатации соседки «не уехали», я извлекла из залежей антресольного «богатства» старенький полевой бинокль. И бегом к наблюдательному пункту.

– Ну, читай.

– Я люблю Иру.

– Иру? Ну, и что это значит.

– Как что? Ну, Ирка даёт.

– Ты о чём? О ком?

– Ирку с четвёртого знаешь?

– Да, видела. Подросла девочка. Красавица стала.

– Хм, красавица-красавица.

– А что не так?

– Семья, знаешь, какая? Неблагополучная.

– Ну, что с этим поделаешь.

– Видно, по скользкой дорожке пошла. Пристраивается в жизни. Не видела, как к ней мужской народ хаживает?

– Да как-то не особенно внимание обращала.

– Ну, ты даёшь. А вот последний ухажёр старый совсем, сколько раз по утрам наблюдала, как он счастливый выскакивал из подъезда и рукой всё машет, и машет рукой, прямо расстаться не может.

Южный мужчина с благородной сединой, неужели не видела.

Я напряглась, что-то стало всплывать в моей памяти. Да, слова бдительной соседки были правдой, этого мужчину я несколько раз видела утром в окно и действительно долго машущего в окна над моими.

– Этот точно в подарок пригнал Ирке «Мерседес». Ну Ирка даёт.

Мне сразу вспомнились сериальное «куда бросить?». Значит, она сказала, куда. Стала грустно и жалко молоденькую верхнюю соседку. Это что же, её цена? Оплата старости за молодость? Телевизионщики, значит, хорошо изучили нашу действительность. И их сериальные «нетленки» – отражение правды жизни.

– Ну, вот, смотри, эти две «шестёрки» привезли подарок от старого олигарха. Посмотрим, как Ирка будет подарок получать.

Мы ждали долго. Сначала просто стояли у окна, потом перетащили к окну стулья и, устроившись на них, не покидали свой дозорный пост. Действие, которое мы ожидали, подкованные нашим телевидением, оно всё никак не разворачивалось и не разворачивалось. Утомлённые и выпившие уже по шесть чашек чая, мы всё же не хотели пропустить завершение «сериала» из жизни нашего двора. И, если пришлось бы засидеться до поздней ночи, мы, ветераны наблюдения телевизионных историй, стойко бы перенесли эти испытания. Не в первой, так сказать.

Первой не выдержала соседка, её одолевали звонки мужа, не понимающего, что за причина могла её задержать, «на минутку» забежавшую ко мне.

– Ну, я пойду к себе. А то там без меня ничего поделать толком не могут.

И ушла командовать своим семейным батальоном, ну и мне наказала ничего не упустить из виду в окне на тот случай, если её отвлекут. Она тоже по мере возможности будет бдить у окна.

Дверь за ней захлопнулась. Стало грустно от всей этой истории. Может, и не стоит смотреть изнанку жизни. У каждого свой путь, красив он или не красив, кому судить. Ведь не каждый получил благословение в жизнь «Неувядаемым цветом».

Я прошлась печальным взглядом по красивой, сверкающей на солнце и ценой молодости юной девы машине, и решила не портить себе настроение в это субботнее утро предполагаемым финалом. Но не успела я ещё отвернуться, как увидела, что строгие мужчины как-то подтянулись, застегнулись на все пуговицы и почему-то с улыбками бросились к машинам, а не к подъезду, чтобы подать машины ко входу. Любопытство подтолкнуло меня открыть окно и выглянуть на улицу. А там было на что посмотреть. Звонить соседке, уже не было времени.

Двери нашего подъезда как-то разом распахнулись, как на дворцовых приёмах, и в сопровождении нарядной компании вышла принцесса в белоснежном неземном одеянии невесты. Она несла себя над землёй в преддверии волшебства единения своей жизни с избранником, юным, как невеста, который, оказывается, не только машину своей невесты, весь двор украсил «Я ЛЮБЛЮ ИРУ». И когда она только переступила порог своего дома навстречу Ему, шарики с яркими надписями взмыли в небо. И ещё долгое время «ЛЮБЛЮ» плавало в небе над нашим двором. Вот он «Цвет неувядаемый» – праведная жизнь, внутренняя чистота, душевная красота, нежность и мягкость облика невесты, юной Ирочки.

Раздумья прервал звонок соседки.

– Я простояла у окна и проплакала, пока Ирочку нашу не увезли в ЗАГС, – всхлипывая, сказала она.

– Не знаю даже, у кого прощения просить за наши тёмные мысли, – ответила я ей.

– Телевизор проклятый вообще всё с ног на голову в жизни поставил, – посетовала она.

– Да уж, – вздохнула я. – А последняя серия про южные страсти когда будет? – она была неисправима.

– Ты знаешь, на кого была похожа наша Ирочка сегодня? – я пропустила мимо её слова и задала ей свой вопрос.

– На кого? – заинтриговалась она.

– Придёшь, покажу, – я любовалась бабушкиным подарком – красавицей мадонной с иконы «Неувядаемый цвет».

Воскресное утро встретило меня радостью от хорошего здорового сна и приветливой полуулыбки небесного лика талисмана жизни. Привычные утренние хлопоты от стола к плите, и привычный взгляд за окно, как там наш двор. Народ снует туда-сюда, из подъезда в подъезд и обратно, кто куда – кто в песочницу, кто на велосипеде погонять, кто просто так выглянуть, на скамеечке с кумушками поболтать. Было приятно наблюдать за этой мирской суетой. Может, и мне выйти прогуляться. Нет-нет, никаких подруг-соседок, так просто – пройти по двору, посидеть на скамеечке. Прекрасно. А вот и ещё один персонаж истории. Из подъезда вышел седовласый пожилой мужчина, уроженец кавказских гор. «Недавно заехали в наш дом», – комментировала выход мужчины из подъезда подсевшая ко мне на скамеечку «кумушка» с явным желанием развить тему. Но я ничего уже не слышала из её комментариев, потому что всё моё внимание было увлечено новоявленным соседом. Что в нём было привлекательного? Была привлекательна улыбка. Это была улыбка человека, с радостью вступавшего в это воскресное утро. Хм, и кому это он там самозабвенно машет?..

В проёме окна стояла седовласая гордая горянка с ослепительной улыбкой. Что я подумала, глядя на эту пару немолодых, но влюблённых людей. Я подумала, что это счастье, когда можно любить вечно. Это и есть неувядаемый благоуханный цвет жизни.

Суета сует

До перестройки жизнь в стране тоже была. Может, Мы и стояли на пороге кардинальных перемен, но всё же телевизионные хроники вещали в основном о созиданиях и победах. Проблемы были только с бытом. Бытовой дефицит накрыл страну и даже Москву. И вопрос не стоял, где что купить – это было сложно. Все не покупали, а доставали. Наверно, и перестройка началась от того, что доставание всех просто достало. Спасение было в духовном. Но и там ждал подвох. Читатель самой читающей страны в мире открывал для себя не только утончённые высоты духа и человечности, но и мир, среду обитания, где человечность жила бы достойно и красиво.

Вот в эти созидательные для страны дни, максимализм собственного Я, отточенный литературными идеалами русских классиков и переводного зарубежья, решился на кардинальную перестройку своей жизни. В общем, в эпоху тотального дефицита дефицитом для меня оказалось счастье. Одним словом, как говорят в народе, – развод и девичья фамилия.

Получить обратно девичью фамилию вместе с официальным свидетельством было парой пустяков. Но вот эта ломка переделки и переустройства собственного жизненного пространства требовала отторжения старого «кто виноват» и осмысления нового «что делать». Утешить свой взбунтовавшийся внутренний мир в те уже далёкие времена особенно было негде. Утешители и сочувствующие, безусловно, были, но в рамках традиционных в этих случаях русских чувств – жалость, жалость, жалость. Оно, может, и полезно в таких случаях разок выплакаться. Но, когда это мучительное русское копание в «кто виноват» становится единственной и бесконечной темой для разговоров с утешителями, приходит понимание «что делать». В первую очередь осознать глубину произошедшего, расставить всё по полочкам, – драма это или трагедия, а может, и ещё какой статус подыщется. Храм, нужен был храм для оживления души, как того требовали все классические литературные источники. Но посещение традиционного центра духовного очищения, а уж общение с духовниками для исповеди в советское время рассматривались сродни экстриму Я много бродила по Москве в тот непростой мой период жизни. Поисками умиротворения скорее занималась моя душа. Вот так и привела она меня к величественному зданию на Волхонке – музею изобразительных искусств. На высоком подиуме с ионической колоннадой по фасаду античный храм – основа основ для прибежища и для возрождения.

Для меня это было, естественно, не первое посещение музея с большой коллекцией живописи и скульптуры западного искусства. Были и просто брожения по залам и посещение заморских выставок после простаивания километровой очереди, что, конечно, добавляло эксклюзивности к статусу музея. В один из тех дней, перешагнув порог храма, я ещё не совсем осознавала силу влияния красоты на переустройство мира, ну хотя бы в одной душе. Но бессознательное, интуитивное подсказывало вечное умиротворение, царящее в залах. Меня туда манило. И повело, и закружило сначала медленно-медленно. Вот и Египет в загадочной прямолинейности и в изобилии заупокойных произведений искусств, а вот и античность, застывшая в камне. А откуда здесь русское? Да нет же, это Византия – опора нашей духовности. Ну вот, дальше кружусь, – любимый Кранах «Мадонна в винограднике», трогательно и изящно. Из зала в зал переходя, предстаю перед Рембрандтом. Несколько уверенно написанных полотен задерживают моё внимание – изгнание и неверие, и портреты уставших от жизни людей, – не моя тема к сложившейся жизненной ситуации. Довольно, надо уходить. «Искусство вечно», – с этой мыслью я вошла в ещё один зал голландцев для завершения темы предыдущего зала. Как-то уютно было в этой обители «малых голландцев», так было написано на табличке зала. Глаза скользят от одного шедевра, написанного неким «де», до другого «ван». А вот это кто? «Ван дер» звучит. Винсент Лауренс ван дер Винне – внушительно. Внушительность имени привлекла меня к сюжету. Натюрморт и не натюрморт, какой случайный набор предметов. Ну, вот стеклянный шар… Мне показалось, что в картине я увидела себя. Мистика. Та же шляпа, волосы до плеч, брюки и длинные сапоги. А почему же я в стеклянном шаре? Ответ последовал незамедлительно: «Стеклянный шар это образ вашего мира, невозможность вырваться из этого пространства и изменить его». – «Вы думаете это мой мир?» – обернулась я с усмешкой на лице к неизвестному трактователю картины и моей жизни. За моей спиной никого не было. В зале, кроме меня, никого не было. Мистика. Но в воздухе всё же было ещё ощутимо чьё-то мимолётное присутствие. Сильно я задумалась перед экспонатом, наверно, замкнулась в своём внутреннем мире, никого не замечаю. «Суета сует» название околдовавшего полотна. На переднем плане выписанные счета – претензии мне?

Я ходила в музей ещё много и много раз. Я уже не бродила по залам, а целенаправленно шла к малым голландцам к Винсенту Лауренсу ван дер Винне предстать перед «Суетой сует». Ходила до тех пор, пока в стеклянном шаре я себя уже не видела. Это была кого-то другого обитель. Я вырвалась из своего хрупкого стеклянного состояния, не повредив душу и способность просто радоваться жизни. Ну, а претензии, выписанные мне по счетам? Мало ли, кто к кому предъявляет претензии, главное – у меня к себе самой их не было. А остальное всё суета сует.

Примечания

1

Апгрейд (разг.) – обновление (Викисловарь)

(обратно)

Оглавление

Апгрейд[1]

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Эпилог

Неувядаемый цвет

Суета сует Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg