«Дом, который построил…»

Дом, который построил… (fb2) - Дом, который построил… 725K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Тат

Елена Тат Дом, который построил…

Посвящаю моему мужу А.

Счастье – сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно.

И. Бунин

Ее звали Анной. Было ей несколько за тридцать, и она была писательницей. Да, именно так – писательницей.

Пожалуй, сейчас эта фраза звучит слишком просто и буднично. А старшее поколение еще помнит те времена, когда слово «писатель» произносилось с благоговейным придыханием, и было сродни слову «небожитель». Образы хрестоматийных классиков, чьи бородатые и строгие портреты украшали любой школьный кабинет литературы, без промедления всплывали в памяти каждого мало-мальски грамотного человека при упоминании о представителях этой удивительной и загадочной профессии.

Предполагалось, что их жизнь должна быть совершенно другой, не такой, как у обычных людей, более красивой, интересной, изящной и насыщенной. Оно и понятно, ведь практически всякий представитель человеческого рода, не ограниченный какими-то физическими недостатками, может научиться говорить, читать и писать, но только некоторым из них дана удивительная способность складывать из слов многоцветную мозаику человеческих характеров и плести сюжетные узоры.

В двадцать первом веке стать писателем оказалось гораздо проще, чем, скажем, в девятнадцатом или двадцатом, где так называть себя дерзал далеко не всякий, научившийся соединять буквы в слова. Новые технологии, увы, лишили писательский труд налета благородства, ореола почетности, сделали его чуть ли не общедоступным. Напрочь исчезло таинство созидания, творения. Все стало до обидного просто, даже обыденно.

Клавиатура, мышь и кабель Интернета, – и вот твои опусы уже читают тысячи, а если повезет, то даже и миллионы. И, может оказаться, что успешный блогер, сидящий одновременно в нескольких форумах и наделенный даром интеллигентно хамить и быстро печатать, или рефлексирующий житель ЖЖ, неутомимо фиксирующий свою жизнь, малейшие свои перемещения по ней и возникающие у него при этом мысли и переживания, уже свысока, со снисходительной усмешкой, как на младших братьев, посматривает на некогда авторитетные портреты. И вполне уверенно присматривает себе место рядом с ними, с легкостью выпуская книгу за книгой.

Помилуйте, да кто же теперь читает классиков? У кого на это есть время, а главное желание? Кто способен это переварить? Издательства не рассматривают их издание на предмет прибыли, а больше, как момент престижа, определенного уровня и стиля. Серьезная литература сложна, многостранична и тугоплавка. Она требует усилий для понимания, работы мозга и души. Кипящие гормонами старшеклассники искренне страдают от ее чтения, и еще более искренне возмущаются, что от них ждут содержательных письменных работ о прочитанном. Ну, право же, подумайте сами, что они могут написать? Что придумать? В силу их малоопытного возраста и суетного ума им мало что понятно. Не для неразумных школяров писались эти тексты с многословной вязью описаний красот природы и бездонных и страшных глубин препарированной человеческой души.

Поэтому не будем их осуждать за то, что их «сочинения», словно пазл, состоят из нахватанных отовсюду кусков текста, кочующих по интернету статей и рецензий. Пишут они, бедняги, выдавая чужие умные или не очень умные, но однозначно взрослые мысли за свои.

И сами взрослые об этом по умолчанию знают, и почти не протестуют, готовые на все, чтобы заложить в подрастающее поколение основы образования. Не заставь этих малолетних «гомо сапиенс» читать хотя бы из-под палки серьезную литературу, они ее никогда и не прочитают. Только в детстве на это еще хватает времени, а понимание… ну что же, авось что-то осядет в памяти, зацепится, и прорастет однажды, как прорастают посеянные под зиму семена, пережив осеннюю слякоть и лютую зиму.

А впрочем, мы с вами отвлеклись от темы, и вернемся теперь к нашей Анне.

К слову сказать, помимо классиков, всегда были и другие, чьи имена не вошли в хрестоматии, но понятны и известны по сей день. Имена тех, кто развлекал и отвлекал от горя и тревог, кто уводил в мечту и бескрайнюю фантазию, воскрешал далекое прошлое и дарил надежду на невозможную любовь.

Так вот, Анна с полным правом причисляла себя к числу последних и была на этом поприще весьма успешна. Ладные и умелые сентиментальные романы выходили из-под ее пера с потрясающей регулярностью. Любительницы ее творчества недолго страдали в ожидании очередного опуса плодовитой литераторши. Она писала быстро, со смаком, страстно, виртуозно описывая взлеты и падения чувств, жизненные и любовные перипетии героев. Ее фантазия, казалось, была неистощима. Даже завистники и злые языки не могли обвинить ее в перепевках или повторениях сюжета. Отнюдь, каждый роман был захватывающе нов и интересен, и все их объединяло лишь одно – хороший конец. Она была мастером «хеппи энда», что кстати сказать, порой весьма неплохо.

Читательницы ее обожали, а, следовательно, очень скоро ее стали обожать и издатели. Постепенно она стала так популярна, что это начало ее тяготить. В интересах коммерции нужно было мелькать то тут, то там. Ее звали на телевизионные ток-шоу, у нее брали интервью для самых читаемых женских журналов, ее фотографировали, ее узнавали на улице и в транспорте…

И она оказалась не готова к такому шквалу популярности и своей открытой незащищенности перед посторонними взглядами. Ее маленький тихий мирок был словно раздавлен бесцеремонным и циничным любопытством внешнего мира.

Расплодившиеся как грибы после дождя бульварные листки постоянно нуждались в сенсациях и сплетнях. Они делали жизнь более или менее известных людей, в том числе и Анны, совершенно невыносимой. Желание папарацци узнать хоть что-то, выцарапать, подсмотреть и выставить на всеобщее обозрение пропитывало всю ее жизнь, как ядовитый дым. Сообщалось, в каком районе она живет, сколько у нее комнат, на какой машине она ездит, какую одежду носит, где проводит отпуск или выходные, и где у нее целлюлит. Она узнавала из прессы о своих проблемах со здоровьем и измене несуществующего бой-френда.

Все это постепенно привело к тому, что на 35-м году жизни, как-то почти сразу после Нового года, на нее накатила беспросветная хандра, перешедшая весьма плавно в унылую депрессию.

Дело в том, что сама писательница, автор более двух десятков благополучных любовных историй, вовсе не походила ни на одну из своих, уверенных в себе, лишенных комплексов героинь и совершенно не переносила публичности. Скорее наоборот.

Синий чулок. Старая дева. Нелюдимая. Затворница. Любое из этих определений по отдельности и все вместе без исключения подходили ей как нельзя лучше. Молодая, успешная, умная, более чем обеспеченная она, тем не менее, жила одна, скромно и тихо, как монашка. В подробностях описывая чужие жаркие страсти, она сама одиноко спала на кровати, слишком просторной для ее субтильного тела, согретая лишь одеялами и грелкой.

Лет сто назад ее бы посчитали даже красивой, но сейчас в моде более яркий тип женщин. Их красота поражает и оглушает и ее можно без труда заметить, выхватить из толпы на ходу, даже не прилагая усилия, не останавливаясь, не замедляя привычного темпа мегаполиса.

Анина тихая красота требовала неспешности, приглядки и внимания. И хотя лоб у нее был чуть поменьше, чем у знаменитой актрисы Натальи Белохвостиковой, но и такого вполне хватало, чтобы каждый потенциальный ухажер мог отчетливо увидеть, что перед ним интеллектуалка и отличница по жизни, и благоразумно отступить в сторону, давая дорогу более смелым претендентам на общение.

На ее лице за строгими стеклами очков в крупной темной оправе можно было прочитать все, что угодно, только не легкодоступность. Весь ее вид говорил о возможности только серьезных отношений, и это в равной степени отпугивало от нее особей мужского пола, как молодых, так и постарше, чаще стремившихся как раз к несерьезным отношениям, чем наоборот.

Сама она эту ситуацию воспринимала как нормальную и даже напротив – начинала испытывать беспокойство и дискомфорт, стоило кому-либо обратить на нее внимание.

Итак, как уже было сказано выше, Анна впала в депрессию, время от времени случавшуюся с ней, как, впрочем, с любым творческим человеком, но на этот раз затянувшуюся. И в начале мая Надя, одна из двух ее лучших подруг, бросилась спасать ее из этой трясины.

Не будем кривить душой, и скажем прямо, что Надежда и сама преследовала определенную цель. А именно: вырваться из поднадоевшего быта, на время отдохнуть от занудного педанта-мужа и двух дочерей подросткового возраста, общение с которыми за последний год попортило ей немало крови. Но, так или иначе, ее целям было по пути с Аниными, и это главное.

В роли антидепрессанта, по твердому убеждению подруги, должно было выступить путешествие в Прагу. И тут, обычно покладистая Анна, заупрямилась. За 15 лет своего писательства она объездила полмира, но в Чехии никогда не была, и не рвалась туда. Сохранив не самые лучшие воспоминания о времени постройки светлого коммунистического будущего в СССР, Анна заодно, без особой на то причины, недолюбливала и все страны бывшего социалистического блока, и принципиально старалась их избегать, если была такая возможность. И уж тем более не планировала проводить отпуск в одной из них.

– Надь, я не хочу в Чехию, – недовольно хмурясь, сказала она. – Давай куда-нибудь в другое место. Земля же большая.

Надя даже бровью не повела.

– Еще чего? И думать забудь отпираться, – безапелляционно отрезала она. – Зачем нам в другое? Почему не туда? Чем это тебе Чехия не угодила? Прекрасная, между прочим, страна. Мы с Женькой моим два раза ездили.

– Ну и пусть будет прекрасная, только как-нибудь без меня. Хочешь, так опять с ним поезжай, а меня не трогай.

– Анька, не вредничай. Ты там не была, вот съездишь, посмотришь, тогда и будешь знать наверняка.

– Да не хочу я ничего знать, – вяло отбивалась Анна, – не люблю я весь этот социализм, даже бывший.

– Да какой нафиг социализм? Там давно им и не пахнет! Тем более, что они его не особенно-то и хотели. Говорят теперь, что это мы им его насадили.

– Ну, вот видишь? Нас во всем обвиняют. Значит, там русских не любят. Я туда не хочу.

– Не выдумывай, мы сами себя не любим. И кто вообще наговорил тебе такую чушь? Анька, ты мыслишь уже как старая кошелка. Едем в Прагу и баста! Я уже заказала нам тур на две недели.

– Ну, На-а-а-адь!

– Никаких «на-а-адь», тем более что… – Надя торжественно подняла вверх указательный палец, готовясь предъявить последний аргумент, после которого, она ни секунды не сомневалась, вся Анина защита должна была окончательно рухнуть, – тем более что в Прагу приедет Юлька и проведет с нами часть своего отпуска. Две недели втроем! Представляешь! Что ты на это скажешь, нытик, а?

Юля и была той самой второй лучшей подругой, с которой, как и с Надей, Анна дружила чуть ли не с младенчества. Юля вышла замуж за немца, родила мальчиков-близнецов, преподавала на кафедре иностранных языков русский язык и практически безвылазно жила в Гамбурге.

Они собирались все вместе, втроем, крайне редко в силу их общей занятости. Когда-то они жили в одном доме, ходили в один детский сад, учились в одной школе, затем одновременно окончили иняз, правда, по разным специальностям. И это счастливое обстоятельство только укрепило их дружбу, ибо никогда не делало их конкурентками.

Давным-давно, в бытность их студентками, прозрачными от постоянного недоедания, недосыпания и перегрузок, они строили далеко идущие амбиционные планы об успешной карьере, насыщенной интересной жизни, путешествиях, славе и материальном достатке. Теперь, реализовав свои планы даже с профитом, они имели в избытке всего, о чем прежде только мечтали. Всего, кроме времени. Стоимость этого сокровища, по иронии судьбы, юность понимает лишь тогда, когда теряет, а до тех пор с легкостью и беззаботностью транжирит, швыряя направо и налево дни и минуты.

– Юлька?! Приедет в Прагу? Не может быть! – радостно всполошилась Анна.

– Может и будет! – торжествующе заверила ее Надя. – Ты меня слушай и все будет!

– Что же ты раньше не сказала-то, Надюш? Боже мой, как же это здорово! Ну, наконец-то, ведь целый год не виделись! Юлька, Юлечка… Ну, конечно, едем, хоть куда. Хоть в твою Прагу, мне теперь все равно, везде будет хорошо.

Надя ликовала.

– Ну, что я тебе говорила? В Праге не может быть плохо, в Праге может быть только хорошо! Понимаешь?

Таким образом, вопрос о поездке был решен.

***

Все дни перед отъездом они с упоением посвятили «шмоткингу», как называла Надя, с легкой руки своих дочерей, походы по магазинам. Покупали новые платья, кофточки, сарафаны, сандалии и даже зачем-то купальники, словно ехали не в Чехию, а в Таиланд.

Надин муж вез их в аэропорт, заботливо и, как всегда, несколько нудновато инструктируя жену, а заодно и Анну, о правилах поведения за границей. И делал это с таким тщанием и подробностью, словно она была ребенком и впервые одна, без родителей уезжала далеко от дома. Зная Евгения не первый день, Анна на 200 процентов была уверена, что все эти инструкции он уже озвучивал дома и, возможно, не единожды. Кажется, другая бы на ее месте справедливо возроптала, но не Надежда. Она мудро считала, что основой семейной жизни в первую очередь является терпение, и никогда не пререкалась со своей второй половиной, а научилась так умело выходить из ситуации, чтобы и мужу угодить и самой не озвереть от его занудства.

– Прогресс на службе человечеству форевер, – со смехом шепнула она Анне, как только они устроились на заднем сидении, – Бери скорее, пока Женька не видит, а иначе придется слушать его инструкции до самого Шереметьева, – и протянула крошечный наушник на тонком проводке, а второй такой же незаметно вставила себе в ухо.

Анна тут же последовала ее примеру, и маленький кубик МР-3 плеера очень скрасил им дорогу, исправно делая свою работу.

Два с половиной часа полета за разговорами пролетели как один миг и вовсе не утолили, а лишь распалили их жажду общения. Хотя обе жили в Москве, видеться им удавалось крайне редко, не чаще одного раза в месяц, а то и реже, ведь у каждой была своя насыщенная событиями и заботами жизнь, и каждая была связана определенными обязательствами. В таких условиях выкроить часок-другой личного времени всегда бывает проблематично.

Что уж тут говорить про общение и встречи с Юлией, с которой их разделяли время, пространство и иноязыкие муж и сыновья? Максимум один раз в год им удавалось собраться вместе и провести какое-то время втроем. Обычно не более недели, а в этот раз целых две!

Подруги были одновременно и похожи, и не похожи друг на друга. И внешность, и характеры были у них разные, почти контрастные, но взгляды, интересы и моральные принципы делали их единомышленницами.

Юлия уже ждала их в аэропорту Ружине, решив таким образом сделать своим подругам сюрприз. И он удался. Те просто остолбенели от неожиданности и радости, увидав ее рыжую гриву в небольшой толпе встречающих. Они обнимались, шумели, галдели и хохотали, словно стайка подростков, не привыкших скрывать свои эмоции от окружающих.

Первая неделя пронеслась, как ветер. Они почти не спали, гуляли, говорили, смеялись. У каждой было, что рассказать, чем поделиться, о чем посоветоваться, и они торопились, ведь всего через несколько дней им снова останется лишь телефон и редкая, на ходу, переписка…

Анну неожиданно опьянила и одурманила Прага. Город затянул ее в водоворот своих улиц, улочек и переулков, накрыл волной запахов свежезаваренного кофе, уличной пыли, речной сырости, разогретой солнцем брусчатки, прелой прошлогодней травы… От всего этого она была в полном восторге, обзывала себя дурой за то, что не хотела ехать, а Надежду величала исключительно гением.

На второй неделе они выписались из отеля, взяли машину напрокат и поехали колесить по Чехии, заезжая по пути в маленькие и большие города. Анна смотрела вокруг и впитывала впечатления, как сухая губка. От ее депрессии давно не осталось и следа, наоборот, буквально все ее радовало, удивляло и приводило в восторг. Казалось, что не видела она прежде страны, лучше этой, а людей более приятных и милых, чем те, что попадались им на пути. Даже сам язык, прежде казавшийся рычаще-ворчащим, как скворчащее на сковородке сало, уже нравился, и умилял, и забавлял, и проникал куда-то внутрь, под самое сердце, куда есть доступ только для своего, родного и хорошего.

Чем больше они ездили, тем больше Анна срасталась с этими пейзажами и влюблялась в эту страну.

– О-ой, девчонки-и, хочу здесь жить, – неожиданно для себя мечтательно сказала она, глядя на проплывающие за окном пасторальные пейзажи и добротно-нарядные дома.

– Ну, так за чем же дело стало? – пожала плечами деловитая Юля, – Хочешь – так и живи, кто тебе мешает.

– А это возможно? – спросила Анна, замирая от подступившего предчувствия больших перемен и прислушиваясь к себе – действительно ли она к этому готова или фраза просто вырвалась у нее, опьяненной красотами местной природы.

– Да, конечно, возможно, – уверенно сказала Юлия. – Теперь с этим нет проблем, мир открыт. Нужно просто найти фирму, которая этим займется, оформит тебе документы, найдет, если захочешь, жилье, и, как говорится, веллком.

– А ты ведь, между прочим, ехать не хотела, – не удержавшись, не в первый раз попрекнула Надя.

– Ой, не хотела, Надюш, ой, не хотела, ой, каюсь… – засмеялась в ответ Анна. – Ну что делать, характер такой, виновата… Виновата-а ли я, виновата-а ли я… – улыбаясь, затянула она через минуту своим сильным певучим голосом, и подруги с готовностью подхватили: «виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песни ему?»

***

На 15-й день они прощались в том же аэропорту Ружине, где и встретились несколько дней назад, только теперь они были зареванные, слегка под шафе и печальные. Отпуск кончился. Предстояло возвращаться в свою обычную жизнь, где каждую из них ждали свои обязанности и проблемы.

Анна, как обычно после спиртного, моментально заснула и проспала весь полет, а Надя хмуро читала журнал.

Москва встретила их, не смотря на начало июня, холодной погодой и теплыми куртками, предусмотрительно прихваченными для них заботливым Евгением. Надежда сразу погрузилась в расспросы о детях, о доме, что да как. И сидела она теперь впереди, рядом с мужем, а не сзади, вместе с Анной. Отпуск, один на всех, закончился, а будни у них были разные.

Анна смотрела в окно на унылые старые и новые многоэтажки, на бесконечный поток разъяренных машин, снующие по улицам толпы спешащих людей и с тоской вспоминала зеленые горы, тихие уютные леса и мирно пасущихся на полянах газелей.

Все лето она между делом раздумывала, взвешивая серьезность своих намерений, а осенью, в один из промозглых и слякотных дней окончательно решила перебраться в Чехию. После этого ее переезд стал уже делом техники.

Документы готовились около полугода, но Анна не теряла времени даром, методично просматривая чешские сайты по недвижимости и подыскивая себе будущий дом. Она даже не рассматривала Прагу, как вариант. Не в ее планах было перебраться из одного мегаполиса в другой. Ее манили природа и тишина.

Подходящие варианты Анна скрупулезно выписывала в специально заведенный для этого блокнотик, выделяя яркими маркерами особенно понравившиеся варианты.

Когда же документы для вида на жительство, наконец-то, были готовы, Анна без лености обзвонила всех риелторов, чьи телефоны были выписаны в заветный блокнотик. Многие предложения уже не действовали, но это ее не расстроило: ей ведь нужен был всего один дом, и она его обязательно найдет. С теми, кто отвечал на звонок и способен был вести диалог на русском или английском языках, ибо чешского Анна еще не знала, она договаривалась о встрече.

Привыкшая к московским лихим темпам, она поначалу удивилась, когда ей назначали даты, в ожидании которых нужно было провести не меньше недели, а то и двух, но потом поняла, что это местная особенность и норма жизни. Они никуда не спешат, не торопятся, и если она хочет там жить, то нужно уже сейчас, сразу привыкать к этому и подстраиваться под новые реалии.

Родители отнеслись к ее затее с пониманием, однако особой радости не выказали.

– Я куплю там дом, – говорила Анна отцу и маме, – вы приедете и, если вам понравится, останетесь со мной. А я уверена, что вам понравится, – убеждала она, даже не предлагая никакого другого варианта.

– Да куда же мы, Анюточка, со своего насиженного места тронемся-то на старости лет? – со вздохом говорила мать, – уж, как говорится, где родился, там и пригодился.

– Мамуль, там так здорово! Поверь, вам с папой там очень понравится. И климат мягкий.

– Ну, может быть, и приедем, кто знает, – уклончиво ответила мать и после паузы с надеждой в голосе прибавила:

– Конечно, вот если бы ты внучка нам родила, так мы бы без разговоров, хоть куда переехали, помогали бы тебе его на ноги поднять.

Анна нахмурилась, меняясь в лице.

– Мам, не начинай ты снова, ну сколько можно? Мы же договорились эту тему больше никогда не поднимать, – отрезала она жестким голосом.

– Договорились, доченька, договорились, но время-то идет, потом ведь жалеть будешь… И ты у нас одна, других внуков ждать не от кого… – голос матери дрогнул слезой. – Может хоть как-то медицинским способом, а? Роди хоть для себя, без мужика… теперь все можно… другие вон делают… Ты не волнуйся, мы с отцом тебе поможем, да хоть сами его вырастим… Неужто так и будешь всю жизнь одна, без семьи? И ради кого это все – слава твоя, деньги, дома? Кому ты все это оставишь? Да хоть из детдома возьми ребеночка, Анечка, порадуй нас, а?

И мать, как всегда, не удержавшись, заплакала, прикрывая лицо ладонью.

Обычно мягкая и деликатная Анна, молча резко встала и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

***

Она выбрала дом очень быстро, практически сразу И даже не столько сам дом, сколько сад и парк – два гектара смешанного леса, вид из окна на горы, тишина, нарушаемая только щебетом и чириканьем птиц. Окончательно ее сразила прямо у нее на глазах спустившаяся с дуба белка и тут же деловито вспорхнувшая на ближайшую сосну После этого Анна уже даже не проявила особого интереса к самому дому, а твердо решила – беру.

Два месяца она жила в отеле, ожидая оформления документов. И хотя отель был выше всяких похвал, с отличным сервисом и прекрасным рестораном, ей не терпелось поскорее переехать к себе.

Дни шли за днями, ничего видимого не происходило, сделка все никак не приближалась к своему концу и Анна, привыкшая к другим темпам, начинала приходить в отчаяние. Ее посещали мысли, что она совершает большую глупость, что нужно было выбрать что-нибудь другое, что возможно другой риелтор был бы более расторопным и так далее.

В такие минуты она садилась на автобус, ехала в тот маленький городок, шла к своему уже почти купленному дому, открывала скрипучую железную калитку со щеколдой и заходила в парк. Она бродила между деревьев, продираясь сквозь дикие заросли ежевики, слушала птичий гомон в высоких кронах, трескотню сорок и цоканье белок, сидела на огромном пне или на старой, круглой, когда-то выкрашенной синей краской, но теперь облупившейся скамье под огромной липой, и снова успокаивалась; нет, все в порядке, она не ошиблась, это то, что ей нужно, то, о чем мечтала в душном и шумном мегаполисе.

Риелтор, седовласый приятной наружности мужчина лет 55-ти, мягко ее успокаивал на неуверенном английском.

– Не волнуйтесь, пани Морозова, это совершенно нормальный процесс. Все идет как надо. Просто наберитесь терпения и ждите. Все будет в порядке, – убеждал он, и добавлял, словно для полной уверенности на чешском, – Будэ в поржадку.

– Спасибо вам, пан Рыхта, я буду ждать, сколько потребуется, – соглашалась успокоенная Анна и снова возвращалась в отель.

Чтобы отвлечься, Анна много работала, но в этот раз, хотя условия были прекрасными, дело почему-то давалось ей с огромным трудом, и сроки уже поджимали. Она писала, писала, писала, потом распечатывала все на портативном принтере, на следующий день читала, разочарованно комкала и безжалостно рвала написанное накануне.

Она часто звонила родителям, чтобы они не очень скучали, переписывалась по Инету с Надей и Юлей, информируя их о том, как идут дела. Она читала новости, отвечала на письма читателей, заходила на форумы. Интернет давал ей ощущение заполненной и насыщенной жизни.

Анна брала уроки чешского, временами расстраиваясь, что начинает терять хороший слог в русском. Похожесть языков мешала и путала ее.

– Это скоро пройдет, – утешала ее пожилая учительница, – это только на первых порах так, а дальше вы будете четко разделять языки. Главное поставить себе эту задачу сразу.

И Анна ее ставила.

И вот, наконец, день икс наступил. Сделка подошла к долгожданному завершению.

Все произошло очень буднично и просто. Она отлучилась в Москву по делам на неделю, а когда вернулась, позвонил пан Рыхта и объявил, что документы готовы и ключ у него на руках. Анна может переселяться в свой дом хоть сегодня.

– Сегодня? Я что, могу переехать прямо сейчас? – переспросила она, не веря своему счастью.

– Конечно же! Без сомнения можете, – радостно подтвердил он. – Теперь это ваш дом, пани Морозова, полностью ваш. Я вас поздравляю с прекрасной покупкой и удачным вложением денег.

– Спасибо, – расплылась в улыбке Анна, – а когда вы привезете мне ключи?

– Да, да, я привезу прямо сейчас, и даже отвезу вас домой, – заверил он.

Она радовалась как девчонка, кружилась по комнате и пела. Потом позвонила родителям и подружкам. Все ее поздравили, порадовались за нее, а она в свою очередь всех позвала приезжать к ней в гости, причем без промедления.

***

Ключ от дома был ей благополучно вручен после обеда. Она усилием воли гасила широкую глуповато-счастливую улыбку на лице, чтобы не выглядеть полной дурочкой среди спокойных и уравновешенных чехов.

Пан Рыхта любезно перевез ее вещи из отеля, дал подписать бумаги с показаниями электрического и водяного счетчиков, тепло пожелал ей хорошо устроиться на новом месте и уехал.

И Анна начала новую жизнь.

Она открыла входную дверь теперь уже своим ключом и вошла внутрь. В нос ударил тяжелый запах сырости, затхлости и ветхости. Она слегка поморщилась, а потом решительно пошла по комнатам, распахивая настежь окна и впуская в дом свежий солнечный воздух. Это не всегда удавалось сделать, кое-где окна были довольно старые и трухлявые. И Анна впервые внимательно стала разглядывать свои владения, ведь в этом доме ей предстояло жить.

По мере того, как она проходила с инспекцией из комнаты в комнату, улыбка сползала с ее лица теперь уже без всяких усилий. Даже наоборот – они бы потребовались, чтобы вернуть ее обратно. Она уже не единожды похвалила себя за то, что не привезла с собой маму или одну из подруг. Только благодаря этому обстоятельству некому теперь было ей сказать что-то вроде: «а где были прежде твои глаза?» или «куда же ты смотрела?» А так, ну, что же, сама, как говорится, виновата, самой и расхлебывать, но хоть попрекать некому. Уже легче.

Дом достался в наследство по реституции, и семь молодых наследников некогда богатого человека, выросшие уже не в богатстве и не знавшие, как правильно распорядиться внезапно свалившимся на их голову подарком судьбы, в течение трех лет не могли между собой договориться, что с ним делать, а потом, когда уже договорились, еще два года его продавали. В результате нехитрых математических действий выходило, что дом был необитаем как минимум в течение пяти лет, и это в лучшем случае. В худшем, он был необитаем задолго до этого. Новые владельцы взяли на себя труд лишь изредка проветривать старое здание и этим ограничились.

Так что дом был запущен до невозможности. Все нуждалось в обновлении и ремонте. Не функционировало практически никакое оборудование, из того, что в нем имелось; не было воды, света, отопления, с трудом отпирались и запирались замки и двери. О работоспособности системы канализации приходилось лишь догадываться.

Но даже этот упадок и запущение не сломили оптимизма новой хозяйки дома. Она вышла во двор и осмотрелась. Здесь все было именно так, как ей хотелось. Стояла прекрасная погода, солнце без устали заливало мир ярким светом и теплом. В лесу кипела бурная и хлопотливая жизнь. Воздух наполняли ароматы трав и цветов, в заросших цветниках жужжали трудолюбивые пчелы и гудели шмели. Все вокруг было прекрасно и гармонично, мирно и спокойно. Она глубоко, до головокружения, вздохнула и улыбнулась – вот оно, счастье! Что же может быть лучше этого? А временные и быстро устранимые трудности вовсе не повод для плохого настроения и печали.

Анна, не смотря на хрупкую внешность кисейной барышни, была девушкой неробкого десятка и вовсе не белоручкой, поэтому и не подумала отчаиваться. Она не боялась ни грязной работы, ни предстоящих трудностей, только понимала, что одной ей, при всем ее желании, с таким грузом не справиться.

Это было ее первое настоящее жилье, а жизнь в столице приучила ее к твердому убеждению, что нет ничего невозможного. Конечно, Москва сейчас была далеко, а в этом небольшом и пока еще чужом для нее европейском городке Анне еще только предстояло освоиться. Но были старые добрые истины, которые работают во все времена и на всех континентах. Заручившись поддержкой русско-чешского разговорника, она отправилась знакомиться с соседями, ведь не зря же говорят, что хороший сосед лучше дальнего родственника. И не прогадала.

Многочисленное семейство Клаусов, оказавшееся с ней в ближайшем соседстве, высыпало на крыльцо практически в полном составе: бабушка, дедушка, дети, дети детей… В маленьком городке слишком тихая и размеренная жизнь, слишком мало новостей и развлечений, чтобы пропустить даже малозначительное событие. Поэтому все, кто мог ходить, вышли посмотреть на новую владелицу дома, который они, видимо из уважения к Анне, именовали не иначе как «виллой».

Анна была благодарна им за такой респект к ее недвижимости, но сама его не разделяла. В ее представлении слову «вилла» скорее соответствовало бы нечто другое, по-средиземноморски роскошное, с мраморными ступенями лестниц, благородными статуями, изысканными фонтанами и кучей прислуги, и уж никак не вязалось с тем мрачновато-приземистым серым строением с покосившейся верандой, которое досталось ей в нагрузку к лесу, и в котором на данный момент не было самых элементарных условий для жизни.

Анна, больше при поддержке активной жестикуляции, чем своего минимального запаса чешской лексики, не преминула пожаловаться новым знакомым на бытовые проблемы и спросить у них совета и помощи. Добрые Клаусы сочувственно слушали ее, сокрушенно качая головами, а потом немедленно приступили к операции «добрососедская помощь».

Они сразу же привычно разделились на маленькие группки, словно звенья одной цепи, и стали работать, как хорошо отлаженный механизм. Мужская часть населения отнесла «на виллу» несколько ведер воды, кто-то из них тут же занялся поиском электрощита, кто-то полез на чердак в надежде раскопать что-нибудь полезное среди списанной со счетов, но еще годной к употреблению мебели.

Женская половина со своей стороны вручила Анне большой кусок домашнего пирога, заботливо завернутого в фольгу, и целый список телефонов, где были сантехники, электрики, каменщики, плотники и другие нужнейшие специалисты. При этом ее также проинформировали, что лучше всех пан Веверка и пан Павелка, но они обычно очень заняты, так как имеют много заказов и потому их приходится долго ждать.

Старшая внучка Клаусов, девятнадцатилетняя Йитка легко говорила по-английски, и поинтересовалась, не нужно ли помочь Анне с транспортом, а, узнав, что такая необходимость есть, вызвалась безотлагательно отвезти ее в торговый центр соседнего, более крупного города за покупками.

И поскольку она со своим обещанием не задержалась, то уже через час Анна выбирала в дом первую мебель и постельные принадлежности, посуду и столовые приборы, кастрюли и полотенца. Затем она запаслась питьевой водой и продуктами в таком количестве, что они вдвоем с Йиткой еле разместили покупки в ее скромной малолитражке.

Расторопные Клаусы помогли ей все это богатство выгрузить и занести в дом, что было тоже весьма непростым делом, так как, покупая свою недвижимость, Анна, совершенно очарованная лесным участком, полностью упустила из виду тот немаловажный факт, что к нему нет подъездной дороги, а проложена лишь неширокая каменная тропинка.

– Вам придется делать к себе новую дорогу, пани Морозова, ваша прежняя осталась теперь там, за забором, – сказала Йитка и радостно рассмеялась, словно сообщила Анне приятную новость.

Она была юна, легка, полна энергии и сил и смеялась всегда, даже без причины, просто от избытка молодости.

Анна, хотя и не разделяла ее жизнерадостности в этом вопросе, улыбнулась ей в ответ и кивнула:

– Да, никуда не денешься, придется делать новую.

– Это хорошо, – снова засмеялась Йитка, – я люблю все новое. Это будет красиво!

***

Мебель из магазина доставили на удивление быстро, вечером того же дня, но, увидав, куда и как ее придется тащить, грузчики запросили доплаты. Пани Клаусова, бдительно стоявшая на страже интересов неопытной соседки-иностранки, возмущенно замахала руками.

– Еще чего! Ни геллера! – отрезала она. – Даже не думайте ничего платить, пани Морозова, мы вам все занесем сами, без этих лентяев.

В итоге вскоре у нее в доме уже были старенький столик и стул, подаренные Клаусами, новая кровать, три табурета, одно кресло и небольшой шкаф для одежды. От Клаусов же ей досталась и древняя, но еще вполне рабочая электроплита с духовкой.

Анна, переполненная радостью, ходила по своим оживающим владениям, любовалась каждой мелочью и просто не находила слов, чтобы отблагодарить своих заботливых покровителей и помощников.

***

Как и предсказывали соседи, лучшие мастера были заняты. Пан Веверка делал отопление в новом большом доме и обещал посетить Анну лишь к концу лета, а пан Павелка менял проводку в средней школе и мог нанести свой визит не раньше, чем через месяц-другой. Так долго ждать и жить без света и воды Анна не могла и поэтому обратилась к другим специалистам.

Электричество ей подключил кто-то из умелых Клаусов, но свет горел лишь в двух местах: перед входной дверью и в ванной комнате второго этажа. Анна накупила несколько десятков электрических лампочек, чтобы заменить прежние, давно перегоревшие, но без стремянки об этом можно было и не мечтать, уж слишком высокими были потолки. Пришлось снова идти к Клаусам.

Новые лампочки тоже не хотели светить, а там, где загорались, быстро и с громким хлопком выходили из строя. Вызванный электрик порадовал своим скорым приездом, но не его результативностью. Он открыл большие железные дверцы электрощита, долго и глубокомысленно в него смотрел, проверял приборчиком, цокал языком и покачивал головой. Потом он обстоятельно закрыл щит и вопросительно посмотрел на Анну.

– Так что вы от меня хотите? – спросил он ее.

– Как что? Разве это еще нужно объяснять? – удивилась Анна, – У меня в доме нет света, – сказала она, разводя руками.

– Нет и не будет, – уверенно заявил электрик, и разразился длинной эмоциональной тирадой, надо полагать как-то объяснявшей неполадки с электричеством в доме, но, к сожалению, Анна не поняла из его пространной речи практически ни слова. Когда он закончил, она робко, с надеждой глядя на него, спросила:

– Так свет у меня будет?

– Нет, – отрезал тот, – с вас 300 крон. Взяв деньги, мастер попрощался и ушел, а Анна так и осталась в немом изумлении стоять у щита.

Сантехника тоже удалось раздобыть в рекордные сроки, и он, в отличие от электрика, был более оптимистичен.

– Вода будет? – спросила Анна.

– Будет, будет, – кивая, заверил он, и она вздохнула с облегчением.

Закончив работу, он ушел, взяв с нее тысячу крон, а Анна на радостях принялась за уборку. Она сдирала старые, полуистлевшие занавески, сметала паутину, мыла полы и лестницу, торопясь успеть сделать все засветло. Найдя работающую розетку, она расчехлила только что купленный пылесос и пустила его в работу. Пустую коробку приспособила под всякий хлам, найденный в доме. В конце уборки решила спустить его временно в подвал, чтобы потом при случае разобрать.

В подвале, занимавшем площадь под целым домом, электричество как раз было, это Анна точно помнила, ибо сама включала свет сантехнику, спускавшемуся туда для работы. Анна открыла дверь, щелкнула клавишей выключателя и поежилась, такой сыростью и холодом пахнуло на нее снизу. Она постояла в нерешительности какое-то мгновение, потом сглотнула подступивший комок в горле и преувеличенно бодро затопала по гулким ступеням вниз. А там ее ждал сюрприз: в подвале у самых ступеней уже мелко стояла вода.

Больше всего Анне в тот момент захотелось бросить все и бежать отсюда в благополучный и уютный отель, или в свою просторную московскую квартиру, домой к родителям, друзьям, прежней тихой и спокойной жизни, где не было таких проблем, где бытовые условия не были так мучительно непереносимы; но вместо этого, она лишь тяжело вздохнула и, собрав волю в кулак, пошла за ведрами и тряпками.

Вода текла, сочилась, струилась и капала практически отовсюду, где проходили трубы в ее подземных владениях. Она снова позвонила сантехнику.

Так началась в ее жизни новая эпопея – эпоха ремонта. Сантехники, электрики, плотники и строители приходили и уходили, а трубы снова текли, лампочки и розетки перегорали, краны ломались, бойлер не грел воду, а веранда продолжала заваливаться. Павелка и Веверка так и не доехали до нее, а специалисты классом пониже выкачали из Анны уже прорву денег, так и не поправив дела.

– Вы же все равно будете делать капитальный ремонт? – спрашивали ее.

– Да, буду, конечно, – кивала она.

– Вот тогда вам все и поменяют.

– Но ведь вода (свет, отопление, канализация – подставить нужное слово, в зависимости от специализации умельца) нужна мне уже теперь. Как же я буду без воды? – терялась Анна.

– Не знаю, – невозмутимо пожимал плечами очередной мастер, – тут все старое, я ничего не могу, я не волшебник.

Собрав свои инструменты, и получив плату за нехитрую диагностику, он уходил, снова оставляя ее одну у разбитого корыта.

Анна была бы рада начать капитальный ремонт хоть завтра, но в Чехии так быстро дела не делались. Здесь никто никуда не торопился. Все планировалось заранее, задолго наперед.

Кроме того, она столкнулась с тем, что капитальный ремонт начинался с многомесячной бумажной волокиты. В стране, где, как она полагала, царствует частная собственность, нужно было получить разрешение на все, о чем она только смела подумать. Требовалось писать в разные инстанции прошения позволить переделать отопление, водопровод, электропроводку, проложить дорогу к дому и подключить газ. Каждое срубленное дерево ростом выше 60 сантиметров требовало согласования и стоило больших денег. Это при том, что это был ее собственный дом и ее собственные деревья. Сложность была еще в том, что на все требовался проект и наличие фирмы, которая берется его воплотить и имеет на это лицензию.

Она искала эти фирмы в интернете, обзванивала их, они присылали своих специалистов для оценки работ; те уныло ходили вокруг дома, озабоченно хмурились в подвале, сокрушенно качали головой при виде грозившей обрушиться веранды и разводили руками у электрощита. И все без исключения давали согласие взяться за работу, но… лишь в некотором отдаленном, вовсе нескором будущем. У них у всех на лето уже были заказы, которые предстояло завершить, четкие планы, графики и самое большее, чем они обещали помочь, это вписать ее в этот свой план.

Так что и месяц спустя после переезда Анна все еще брала в ведрах теплую воду у сердобольных и безотказных соседей или снимала номер в отеле, чтобы по-человечески помыться.

Однажды ей, казалось, повезло. Узнав, что она из России, ей обещали прислать русскоговорящего строителя. Анна обрадовалась и впервые воспрянула духом. Во всяком случае, на родном языке ей будет легче общаться и договариваться.

Крепкий здоровяк со щегольской бородкой оказался украинцем, прекрасно, впрочем, говорившим по-русски. При знакомстве он, на европейский манер, протянул ей большую теплую ладонь для рукопожатия, представился Василием, сказал, что учился в Питере и сразу вызвал у Анны симпатию. Почувствовав родственную душу, она не удержалась и рассказала ему о своих мытарствах, о бестолковых и необязательных мастерах. Он сочувственно слушал ее, в подтверждение понимающе кивая головой.

– К сожалению здесь это сплошь и рядом, – сказал он с легкой грустинкой, – вы даже не представляете, сколько здесь на самом деле непорядочных людей. Деньги берут, а делать ничего не делают. Так что будьте осторожны с ними. Мы думаем, что здесь, в Европе, все цивилизованно и без обмана, но на самом деле его тут хватает. Так дома мы хоть к этому готовы, поэтому всегда настороже, а здесь расслабляемся и нас легко облапошить.

Анна слушала его с таким вниманием, с каким прилежный ученик слушает своего наставника. Василий был бодр и улыбчив, успокаивал Анну и шутил. Его уверенные движения и походка как-то сразу внушили ей доверие и наполнили оптимизмом. Было видно, что человек знает, что делает, видно, что это специалист, профессионал. Анна с надеждой наблюдала за его последовательными действиями.

Осматривая дом и снаружи, и изнутри он не терял бодрого настроя. Даже перекошенная терраса не смутила его, но в подвале он как-то резко помрачнел, чем вызвал Анино беспокойство. Василий молча пару раз ковырнул пальцем облупленную стену, постоял, горестно поджав губы, глядя на капающую в ведра из прохудившихся труб воду и, посерьезнев лицом, пошел наверх.

– Ну что? – едва дыша, спросила Анна.

– М-мда, – тяжело вздохнул он в ответ, – к сожалению, мне нечем вас порадовать. Я не ожидал, что все так серьезно.

Анна побледнела. Заметив это, он выдавил из себя улыбку:

– Не волнуйтесь, мы все вам исправим, но… но нужно время. И деньги. Будьте готовы к большим… очень большим расходам.

– И сколько?… Сколько времени и денег? – спросила она обреченно.

– Ну-у, сейчас я не готов вам назвать точные суммы, только примерные…

– Ну и примерно, сколько?

– А за сколько вы купили дом?

Анна назвала сумму Он расстроено покачал головой.

– Ну что вам сказать? Боюсь, что ремонт будет вам стоить столько же, а возможно и больше. Вы поймите, ведь судя по всему, дом довольно долго не продавался, и купили его вы, иностранка, совершенно не понимающая местных цен и особенностей. А чехи его бы не купили, зная, что это черная дыра, в которую будут со свистом вылетать деньги. Чтобы это поднять нужно… – он махнул рукой в сторону дома и не закончил фразу, отводя глаза.

Анна подавленно молчала. Ей нечего было сказать. И не было причин не доверять ему.

– Может, его просто снести и построить новый? – спросила она, хватаясь за последний шанс.

Мастер снова критически осмотрел фасад и пожал плечами.

– Нет, сносить не надо, это здесь тоже очень хлопотно и долго. Да и могут не позволить. Чехи не любят сносить старые дома. Носятся с ними, как с писаной торбой. Поэтому самый правильный выход – это ремонт. Наша фирма вам все восстановит и отремонтирует, просто я должен вас предупредить чисто по-человечески, как свою, что это будет непросто, долго и дорого.

Анна снова помолчала, раздумывая, затем сказала:

– И когда вы можете начать работу? Строитель снова оживился и бодро ответил:

– К сожалению, мы не можем приступить к полному комплексу работ сразу же, но… – Анна после этих слов поморщилась; она уже не раз слышала эту фразу в разных вариациях, однако ее собеседник нимало не смутился.

– Но, – продолжил он уверенно, – учитывая тяжелое состояние дома, мы сделаем то, что требует безотлагательного вмешательства, а именно: мы займемся осушением подвала и вытравливанием сырости и плесени. Если этого не сделать в срочном порядке, то дом того и гляди обвалится вам на голову. Вы гляньте, как веранду уже повело. – Анна молча кивнула. – Вот то-то и оно… Это именно из-за сырости и высокой влажности. И будьте готовы, что это, так навскидку, обойдется вам… – он задумался на мгновение, – обойдется приблизительно в 300 тысяч крон. Мда-а… я думаю, что никак не меньше… ой, у вас же еще и подъездных путей нет! Ну-у, это совсем… полный швах. Придется все тащить вручную… Мда-а, дела-а…

– Триста тысяч?… – Анна потеряла дар речи.

Она была готова разрыдаться и сдерживалась с великим трудом. Конечно, деньги на ремонт у нее были, как же без этого, но тратить лишь на осушение подвала 15 тысяч долларов! Да такими темпами она быстро вылетит в трубу, за год истратив все свои многолетние накопления на ремонт одного единственного дома. Она теперь ругала себя, что при покупке больше смотрела на белок, чем на строение, в котором ей предстояло жить, позабыв, что сама-то ведь она совсем не белка, в дупле жить не сможет.

А Василий между тем продолжал:

– Вы поймите, Анна, эти цифры не с потолка берутся; тут потребуется сложное специальное оборудование, его нужно будет привезти и смонтировать, подключить и контролировать его работу.

– А почему же мне никто такого не говорил прежде? – спросила она потерянно.

– Потому, что мало у кого такое оборудование есть, вот и не говорили. А даже если и говорили, то… У вас как с чешским? На каком уровне?

– Плохо, – призналась она, – начальный уровень.

– Вот видите. Даже если вам и говорили про это, то вы просто могли не понимать. И, кстати, у чехов такие работы будут стоить раза в два дороже, уж можете мне поверить.

Анна тяжело вздохнула и помолчала.

– Хорошо, – сказала она тусклым голосом, – можно мне немного подумать?

– Если немного, то можно, – ответил Василий, – но я чисто по-человечески советую вам поторопиться. Лето пробежит быстро, оглянуться не успеете, потом зарядят дожди, воды прибавится и тогда…

– Да, да, я поняла, – кивнула Анна. – Я вам позвоню в понедельник.

Василий ушел, а она пошла к себе в комнату. Плакать.

***

Хотя она и была человеком не робкого десятка, закаленным не всегда простой русской действительностью, но тут она решила отступить. После разговора с Василием Анна отчетливо поняла, что уже ничего не хочет. Она устала бороться с неприятностями. История, начинавшаяся как сказка, постепенно превратилась в кошмар, целиком и полностью отравивший её жизнь. Ей больше не хотелось ничего перестраивать, переделывать, ремонтировать и возводить. Она ясно осознавала, что уже всеми фибрами своей души ненавидит этот дом и не хочет никогда больше видеть ни его, ни людей в рабочей одежде, ни эту страну, где завтра наступает через неделю.

Утирая слезы, она побросала попавшиеся под руку вещи в сумку и снова перебралась в отель, чтобы собраться с мыслями и окончательно решить, что делать с этим проклятием на ее голову дальше.

На первые два дня она дала себе передышку, чтобы, наслаждаясь радостями цивилизации, просто прийти в себя и обрести утраченное душевное равновесие. Она нежилась в ванной, питалась хорошей едой, не мерзла по ночам от холода и сырости, но, как она ни старалась хоть ненадолго отвлечься, мысли о разрушающемся доме не давали ей покоя и снова доводили до слез. В расстройстве чувств она позвонила подругам, ища у них совета и утешения. Юлия сказала:

– Не волнуйся и не реви. Это не проблема. Найди другого строителя, и хорошо бы кого-нибудь из немцев. Там их, кстати, должно быть полно. Это же Судеты. И тогда вопрос решится быстро и без обмана. Я тебе стопроцентно гарантирую.

Коренная москвичка Надежда была более категорична:

– А что там эта сволочь, твой риелтор? Где он? Куда пропал? Езжай к нему и пусть устраняет все неполадки или деньги на бочку! Прижми его, гаденыша. Скажи, что у него будут проблемы, если он немедленно не устранит твои!

Из двух советов Анна выбрала тот, который был ей ближе – Надин, и поехала в риэлторскую контору.

Пан Рыхта встретил ее приветливо и несколько удивился, увидев у нее в руках объемистый чешский словарь.

– Здра-авствуйте, пани Морозова, – сказал он нараспев, с улыбкой вставая ей навстречу и протягивая руку для приветствия. – Очень, очень рад вас видеть. О-о, да я вижу, что вы совсем освоились и хотите общаться со мной на чешском, да? – радостно спросил он, кивая на словарь.

Анна вовсе не разделяла его веселья и, к тому же, целый месяц, практически безвылазно сидя в своей глуши, она уже смирилась с тем, что никто не знает другого языка, кроме чешского. Поэтому и притащила с собой этот неподъемный словарь, и теперь злилась на себя за глупость.

– Нет, это я просто только что купила словарь, – соврала она и добавила хмуро, – говорить мы с вами будем по-прежнему по-английски.

– Хорошо, хорошо, как скажете, – согласно закивал головой пан Рыхта, внимательно вглядываясь в ее лицо, – Что привело вас сегодня ко мне, пани Морозова? Как поживаете? Вы выглядите… – он поискал подходящее слово и дипломатично сказал, – …выглядите несколько озабоченной. Надеюсь, у вас все хорошо?

Анна с неприязнью посмотрела на риелтора. Ей было не до обычных любезностей и реверансов. Ее дом был на грани разрушения, и, между прочим, дом, который этот улыбающийся напротив тип втюхнул ей за немалые деньги! Тип, который был ей сейчас глубоко противен, и она даже не пыталась скрывать свое раздражение.

«Ну, конечно, «несколько озабоченной»! Нашел, что сказать, – кипела она про себя. – Да я по твоей милости ни разу в жизни еще не была такой озабоченной! Надя полностью права: пора прищучить этого проходимца!»

– Нет, у меня не все хорошо! – выпалила она без всяких предисловий, – У меня все плохо! Очень плохо! Очень и очень, просто до чрезвычайности плохо!

– Почему? – удивленно заморгал и поднял брови пан Рыхта.

– Почему? И вы еще меня спрашиваете почему? – возмутилась Анна, – Да у меня дом падает!

– Падает? Как падает… Куда падает? – его брови поползли еще выше.

– На землю падает! Надеюсь, вам так более понятно? Или в Чехии дома падают как-то по-другому?!

– Ваш дом?… Но, я не понимаю… Зачем ему падать? Этого просто не может быть, – сказал он убежденно.

– Нет, как раз напротив! Может! Очень даже может! – зло сказала Анна, – Зачем, говорите… Я бы тоже хотела знать ЗАЧЕМ?! Зачем вы продали мне этот хлам! Этот дырявый сарай, а теперь еще делаете вид, что удивлены, и что вы ничего про его состояние не знали! Святая простота!

Пан Рыхта не стал отпираться, оправдываться или говорить, что-то еще. Он помолчал, вертя в руке остро заточенный карандаш и словно размышляя о чем-то. Потом поднял взгляд на Анну, внимательно посмотрел ей в глаза, и спокойно, с расстановкой сказал:

– Пани Морозова, я вас ни в чем не обманул. Я вам продал дом. Прекрасную виллу, а вовсе никакой ни сарай. Дом, который вы сами выбрали, лично несколько раз смотрели и с радостью пожелали купить.

– Ничего себе прекрасный! Да! Я его смотрела, не отрицаю. Но я не могла знать, что в нем нельзя жить! И что он может в любой момент рухнуть! Вы это скрыли от меня!

– Я вас не понимаю, – развел руками риелтор. – Почему вы решили, что дом, который простоял больше 100 лет, вдруг рухнет лишь оттого, что вы в нем поселились?

– Это не я так решила, а специалисты! – не сбавляла тона Анна, – У меня, знаете ли, другое образование, чтобы такие вещи решать. Я филолог, а не строитель! И я не сантехник! Не электрик! Не маляр и не столяр! Вы понимаете?

Голос у Анны предательски дрогнул, и к горлу подступили слезы.

– Я больше не могу жить без света, без нормальных человеческих условий, бегать с ведрами и принимать душ при помощи детских влажных салфеток!

И слезы потекли сами. Она сердито смахивала их быстрыми движениями пальцев, не снимая очков.

Риелтор участливо посмотрел на нее и молча подвинул через стол коробку с салфетками.

Анна сморкалась и вытирала слезы, а он терпеливо ждал. Видя, что она немного успокоилась, он попросил:

– Пани Морозова, прошу вас, не волнуйтесь так. Просто расскажите мне подробно, что там у вас происходит.

И Анна рассказала: и про подвал, и про воду, и про крышу и про все остальное.

Он очень внимательно выслушал ее, а затем сказал:

– Послушайте меня, я, кажется, понимаю, что происходит. Вы иностранка, к тому же совершенно неопытны в строительстве, плохо знаете язык и местные особенности. Люди этим пользуются. Тем более, вы из России, где, как все знают, нефть и газ…и прочее… богатая страна одним словом.

– У меня нет ни нефти, ни газа… – всхлипнула Анна, – При чем тут я? Я не служу в Газпроме… я писательница…

– Вы тут совершенно не причем, я с вами полностью согласен. Но все-таки вы купили особняк с огромным парком, который не продавался несколько лет по причине своей дороговизны. А значит, полагают все эти горе-мастера, деньги у вас водятся и можно вас слегка пощипать, пока вы освоитесь с местными реалиями жизни и начнете понимать, что к чему.

– Да, меня уже пощипали… очень даже… и еще не против продолжить…

– Пани Морозова, вот что я мог бы вам предложить в данной ситуации: мой племянник владеет строительной фирмой, и я бы вам посоветовал к нему обратиться за консультацией. Возможно, мне нужно было это сделать раньше, сразу после покупки, но… Тогда вы могли бы подумать, что я навязываю вам своего родственника… Это выглядело бы несколько непрофессионально, на мой взгляд, даже неэтично. Теперь я вижу, что совершил ошибку. Простите меня. Можно было избежать многих проблем и не тратить столько сил и нервов, сколько пришлось потратить вам. Я сегодня же позвоню Адаму и попрошу вам помочь. Пусть он хотя бы посмотрит, в чем там у вас дело, а до этого, обещайте мне, прошу, просто умоляю вас, никаких осушений подвала, никаких переделок и перестроек. Ни-че-го. Буквально ни шагу. И вообще никаких решений, пожалуйста, пани Морозова, не принимайте. Хорошо?

Анна неуверенно кивнула:

– Хорошо… И когда это будет? Как всегда, на следующей неделе? Снова «пршишты тыден»? – спросила она угрюмо.

– Нет, – засмеялся в ответ пан Рыхта, – думаю, что гораздо скорее. Он парень быстрый. Он, как бы это сказать, нетипичный чех. Если что-то можно сделать сегодня, он не откладывает это на «пршишты тыден». Хотите, я ему позвоню прямо сейчас?

– Хочу.

– Хорошо.

Он набрал нужный номер, довольно долго держал трубку возле уха, но никто ему не ответил. Пан Рыхта пожал плечами:

– Наверное, не может сейчас подойти. Ничего страшного, он скоро перезвонит, и я ему изложу вашу проблему.

Анна скривила губы в скептической усмешке: обычная история. Этот «быстрый чех» перезвонит в лучшем случае завтра к вечеру. Ведь не зря же чешское слово «быстрый» в русском звучит, как «рыхлый»? А рыхлый не может быть быстрым. Рыхлый – он и в Африке рыхлый.

***

Он перезвонил через полчаса, когда Анна уже ушла из риелторской канцелярии, вернулась в отель и пила кофе в своем любимом ресторане.

– Здравствуйте, это Адам, – сказал в трубке молодой мужской голос, – вы сегодня были у моего дяди, пана Рыхты.

– Да, здрасьте, – не слишком любезно буркнула в ответ Анна.

– Он мне сказал, что ваш дом нуждается в реконструкции, и вы хотели бы, чтобы я его посмотрел. Это так?

– Да, так.

– Вы не передумали? Вам еще нужна моя помощь?

Анна недовольно фыркнула: тоже мне шутник нашелся! Как будто в Чехии, что-то может измениться за полчаса.

– Нет, не передумала, – сказала она хмуро.

– Ну, тогда я к вам сейчас приеду. Дядя сказал мне адрес. Я на машине, так что очень скоро буду у вас.

– Сейчас? – удивилась Анна.

– А когда же? – в свою очередь удивился он. – Дядя сказал, что вы хотели бы все сделать как можно скорее. Или я его неправильно понял?

– Ну да, я хотела скорее… то есть и хочу скорее, только… Я сейчас еще не дома… то есть не живу дома. Ну, в общем, я в «Индржихе». Это отель такой.

– Да, да, я знаю. В каком номере?

– Я не в номере, я внизу, в ресторане.

– Ясно. Ну, так я за вами заеду через четверть часа. Согласны? Будете готовы?

– Да, буду, конечно.

– Тогда до встречи.

– Хорошо, – сказала Анна и, спохватившись, спросила, – а как я вас узнаю?

Но он уже повесил трубку.

Анна вздохнула, и задумалась, отрешенно болтая ложкой в чашке с капучино. Как же странно устроена жизнь. Столько всего произошло с ней за это лето, и вот даже в эти полдня… Ссора с риелтором, теперь вот предстоящее знакомство с его племянником. Снова чужое лицо, еще одно, а сколько их уже промелькнуло перед ней в последние недели… Такой шумной и насыщенной заботами жизнью она никогда прежде не жила, как в этом крошечном городишке, куда она приехала за тишиной и уединенностью бытия. А вот поди ж ты, как все обернулось…Конечно, принимая свое решение, она понимала, что переезд в другую страну не будет простым и легким, понимала, что перемены не всегда приятны, а трудности легко переносимы, но все же оказалась не вполне готова к новым обстоятельствам. Она впервые пожалела о том, что не может напиться…

Вообще-то алкоголь ей был строго противопоказан. От него она становилась вялой, заторможенной и моментально впадала в спячку Могла бы упасть прямо на улице или заснуть в ванной и утонуть… Короче говоря, игра не стоила свеч. Вот бывает у людей аллергия на цветы или кошек, а у Анны была аллергия на алкоголь. Она никогда от этого особенно не страдала: ну подумаешь, велика потеря. Люди пьют, чтобы расслабиться и снять стресс, а ей это никогда и не было нужно. Не то, чтобы у нее не было стрессов, – уж это было бы по меньшей мере странно, но просто она умела их снимать другим способом – массажем, плаваньем, путешествиями, сном, работой, наконец…

Немного поколебавшись, Анна решилась на эксперимент и подозвала официанта.

– Порцию коньку и двойной эспрессо, – заказала она и, на всякий случай, сразу расплатилась.

Ударная доза кофеина нейтрализует алкогольную сонливость. И при предстоящем разговоре с очередным строителем по имени Адам она будет благополучно пребывать в том замечательном состоянии здорового пофигизма и спокойствия, которого так не хватало ее нервной системе в последнее время. Так рассуждала Анна.

Однако коварный организм ее новаторства не поддержал, а ответил форменным предательством. Ее развезло так, словно она выпила, не закусывая, пол-литра водки. Кофеин не уравновесил алкоголь, а подло вступил с ним в сотрудничество. Поэтому, к тому моменту, как возле ее столика возник темноволосый молодой человек в светлых джинсах и белой майке, окружающее пространство она способна была воспринимать только в режиме «лонг плей».

– Здравствуйте, вы пани Морозова? – услышала Анна приветливый голос и разлепила веки.

Она повернула голову и утвердительно кивнула, делая попытку частым морганием хоть ненадолго отогнать накатывавшую тягучую дремоту.

– Адам Свобода, – сказал он с легкой улыбкой, протягивая ей руку для рукопожатия.

– Анна… Морозова… – медленно произнесла она, не сразу замечая протянутую руку, а усилием воли пытаясь сфокусировать взгляд на его лице. И, судя по всему, ее усилия не остались незамеченными.

– Вы в порядке, пани Морозова? С вами все хорошо? – спросил он слегка удивленно и озабоченно, бросив беглый взгляд на ее столик, где еще стояла неубранная посуда.

Она снова кивнула.

– Значит, мы можем ехать? Вы готовы? Вместо ответа Анна подняла свинцовое тело, и для страховки выставив вперед руки, нетвердой походкой понесла его к выходу, провожаемая недоуменными взглядами редких на этот час посетителей ресторана и совершенно изумленного официанта, впервые видевшего, чтобы крошечная доза алкоголя так повлияла на человека. В этот момент она была противна сама себе. В отличие от тела, полностью утратившего координацию, голова ее наоборот обрела трезвость мышления. Поэтому продвигаясь по все никак не желавшему кончаться залу, Анна сгорала от стыда, прекрасно осознавая, насколько неприглядно выглядит со стороны. Она в душе костерила себя последними словами за допущенную глупость. Вместо ожидаемого ощущения спокойствия и пофигизма она удостоится с первой минуты знакомства репутации алкоголички. Ну, что тут скажешь…

Когда сели в машину, стало совсем тяжко.

– С вами все хорошо? – время от времени спрашивал ее Адам.

– Угу, – мычала она в ответ.

– Я еду не слишком быстро?

– У-у, – помотала головой Анна.

Ехал он действительно быстро, ловко вгоняя машину в бесчисленные зигзаги петлявшей дороги, но Анна не была способна оценить его водительское мастерство. От качки в мягком уютном кресле глаза у нее закрывались сами собой. Она была готова держать веки руками, чтобы избежать окончательного позора и не уснуть прямо в машине. Она предприняла последнюю попытку сохранить лицо – начала говорить.

– Я… не… пью… – с усилием выдавила она.

– Что, простите? – не понял он.

– Я… не пью, – повторила попытку Анна, – совсем… не… пью. У меня… аллергия… на алкоголь…

– Правда? А сегодня вы, похоже, выпили?

– Да.

– Но зачем?

– Аллергия… аллергия… на жизнь… – с трудом сказала она.

Он неожиданно засмеялся.

– А вы знаете, на мой взгляд, хорошая аллергия у вас, пани Морозова. Можно очень разнообразить свое существование: один день аллергия на жизнь, другой день – аллергия на алкоголь. И чередовать: день – на жизнь, день – на алкоголь. Забавно! Я бы не отказался. Во всяком случае, это хотя бы не скучно.

Анна, пребывавшая в отсутствующем состоянии, к своему немалому удивлению, ясно понимала все, что он говорил, но не поверила в свое просветление сознания.

– Вы сейчас… говорили как?.. По-русски? Он отрицательно покачал головой:

– К сожалению, я не говорю по-русски, хотя и хотел бы выучить этот язык. У меня только чешский и немецкий. Я учился в Германии.

– А у меня… русский… английский… французский…

– Ух ты! – улыбаясь, присвистнул Адам, – пять языков на двоих и ни одного общего. Я не вижу берега, где бы мы могли встретиться. Просто нарочно не придумаешь!

– Странно, – в недоумении сказала Аня, – но я вас… понимаю… только… причем тут берег?., мы у реки?…

– Это поговорка у нас есть такая. И я вас, кстати, тоже отлично понимаю, потому что вы сейчас очень медленно говорите, – снова засмеялся он, – а наши языки ведь очень похожи.

– А где у вас ворота? – спросил он, подъезжая к дому. – Ключи есть?

– Нету, – сказала Анна.

– Вы забыли ключ от ворот?

– Ворот… нету…

– И дороги, я так понимаю, тоже. Я правильно вас понял? Ну, что же, вопрос снимается, как не существенный, хотя ворота бы нам сегодня очень даже не помешали.

Он припарковал машину у забора, вышел, открыл дверь и подал Анне руку:

– Прошу вас, пани Морозова. Вы сможете идти?

Анна с трудом, как тяжелобольная, вылезла из машины и не смогла отпустить его руку, понимая, что иначе неминуемо упадет. Ее качало из стороны в сторону, словно под ногами была не земная твердь, а палуба корабля во время шторма.

– Пойдемте, я вас доведу до дома, – вежливо предложил он, поддерживая ее.

Анна бормотала что-то невнятное в ответ, чувствуя, что никакие усилия воли ей уже не помогают и с минуты на минуту она отключится.

Он заглянул в ее сонное лицо с полуприкрытыми глазами за прозрачными стеклами крупных очков, потом молча перекинул ее руку себе за шею, открыл калитку и повел, практически понес ее через парк. У двери она нащупала в кармане ключ и протянула ему. И это было последнее, что она успела сделать перед тем, как уснуть мертвецким сном.

***

Проснулась Анна очень рано, еще затемно, но долго неподвижно лежала, бездумно глядя в четкий квадрат не имевшего пока штор окна. Из-за невысоких, далеких, покрытых лесом гор медленно и величественно поднималось солнце.

Еще по-ночному густая, тягучая тишина доносила сквозь приоткрытую створку окна свист первой электрички, прибывающей на станцию у самых предгорий, мычание коров на далекой ферме, шуршание листьев, тяжелых от росы и гомон леса, просыпающегося навстречу рождающемуся новому дню.

– А вы тут будете одна? – спросила её как-то Йитка.

– Ну, да, пока одна, а потом, когда сделаю ремонт, мои родители сюда переедут.

– Совсем одна в таком большом доме среди леса? – Йитка испуганно округлила глаза. – Я бы не смогла! Ни за что!

– Почему? Чего же тут бояться?

– Я боюсь темноты и одиночества. И еще приведений. Вдруг они там есть.

– Ты что же, когда-нибудь видела приведение?

– Нет, но всякое бывает. Вилла столько лет стояла необитаемая. Вполне мог кто-то и поселиться, кто-то другой…

– Надеюсь, что это не так, – улыбнулась Анна, – иначе кроме строителей мне предстоит общаться еще и с охотниками за приведениями, а мне бы этого вовсе не хотелось. Лишние траты, сама понимаешь.

– Ну, да, поверьте, строителей вам будет достаточно, – белозубо засмеялась Йитка. – Когда мои родители перестраивали наш дом, у дедушки едва не случился инфаркт, так он перенервничал, ругаясь с рабочими. А бабушка говорит, что они все жулики.

– Ого, веселые же ты мне перспективы рисуешь, однако… Все же, я надеюсь, что у меня до инфаркта дело не дойдет.

– Да, наверное, – пожала плечами Йитка, – вы ведь еще молодая.

За все время, проведенное здесь, Анна ни разу не испытала страха, ни разу не задумалась об опасности, не страдала от одиночества. Как ни странно, все эти чувства больше присущи были ей в Москве, где она, даже запираясь на хитроумные замки и бронированные двери, никогда не чувствовала себя полностью в безопасности…

Наблюдая, как розовый перламутр зари высветляет небо, как постепенно, словно проявляясь на фотопленке, проступают и приобретают краски, очертания окружающего мира, она медленно воскрешала в памяти прошедший, не слишком удачный день и досадные обстоятельства нового знакомства. Да уж, особо похвастаться было нечем…

Анна поднялась, и села в постели. Она была полностью одета, только мокасины стояли на полу. Не было никаких сомнений, что до кровати племяннику пана Рыхты ее пришлось тащить на руках. Анна тяжело вздохнула.

«Слава Богу, что хоть родители не видели этого позора. Вот уж прославлюсь теперь на всю округу, – с тоской подумала она. – Придет ко мне теперь прочная международная слава… придет, откуда не ждали… тьфу ты, вот напасть…»

Анна сунула ноги в мокасины и прошлепала по гулким коридорам в ванную. Она открыла кран и стала с наслаждением и облегчением умываться, зная наверняка, что в этот момент где-то в подвале из дырявых труб усиленно льются потоки воды.

«Да ну и пусть! – мстительно, почти со злорадством подумала она, – Пусть льет! И вообще, пошло все оно к черту! И этот дом, и его подвал, и все это проклятое место! Пропади оно все пропадом! Пусть его затопит и он, наконец-то, рухнет! И тогда уж точно все кончится и никто больше не станет морочить мне голову!»

Анна снова легла в постель и свернулась калачиком. Спать ей совсем не хотелось, но голова была тяжелая и болела. Да и все тело болело и ныло, словно накануне кто-то жестокий и неизвестный использовал ее вместо боксерской груши. Полежав еще немного, беспокойно ворочаясь с боку на бок, она, когда за окном окончательно рассвело, встала и пошла варить себе кофе.

В условиях ее аварийного быта это была непростая процедура, но Анна уже к ней приспособилась и справилась довольно быстро. С чашкой в руке она вернулась в свою спальню, единственную комнату, где была хоть какая-то мебель, и присела к столу. На листе бумаги большими буквами было четко написано по-чешски: «Завтра в 9-00 буду у вас. Адам».

Анна бросила листок обратно на стол и пригубила кофе.

Никого видеть ей категорически не хотелось, а уж тем более этого Адама, перед которым вчера так некстати опозорилась. Теперь она, общаясь с ним, все время будет об этом думать и сгорать со стыда. И зачем ей все это? Чего ей в Москве не сиделось? Чего не хватало?.. Воистину, не знала бабка хлопоту, купила порося…

Анна допила свой кофе и отыскала мобильник. До девяти была еще уйма времени. В принципе, нужно было хоть как-то привести себя в порядок, хотя бы ради приличия. Она не пошла к Клаусам за водой, а решила в этот раз использовать питьевую, из канистр. Какая теперь разница? Все равно она здесь последний день и больше ей тут уже ничего не понадобится. Хватит с нее этой мороки. Довольно, сыта по горло.

И Адам Свобода тоже не понадобится ей со своими услугами, но отказаться от них, как и подобает порядочному человеку, нужно вежливо и аргументированно. Ведь это не он к ней напросился, а она сама просила помощи. Нельзя же просто так сказать, мол, я передумала, ничего мне уже не надо. Это будет, конечно, честно, но как-то не по-взрослому, не серьезно. А несерьезностью она никогда прежде не грешила. Принципы есть принципы…

Анна села за стол и при помощи словаря и справочника составила целый список провокационных вопросов «на засыпку». План был такой: полностью завалить молодого строителя, как на экзамене, этими вопросами. А когда он растеряется, утратит свою веселость и будет мямлить в ответ нечто невразумительное, тут-то она и скажет ему, мол, извините, пан Свобода, очень хотелось бы с вами сотрудничать, то да сё, но, сами же видите, что для вас это – тонкий лед. На том и разойдутся с миром.

А потом, наверное, нужно будет все-таки позвонить Василию и договориться на счет этого критического подвала, будь он не ладен.

По цене он наверняка что-то уступит, как-никак бывший соотечественник. Или не звонить… ведь решила же уже уехать… Ладно, дальше видно будет. Бросать начатое дело ведь тоже несерьезно…

Анна, заглянув в шкаф, критически осмотрела свой жидковатый гардероб, часть которого пребывала в отеле, и после недолгих раздумий переоделась во все черное, чтобы выглядеть строже и суровее. Затем наложила едва заметный макияж, водрузила на нос очки и стала ждать девяти часов, прохаживаясь из угла в угол и заучивая свою речь.

Она увидела его из окна кухни и растерянно застыла с чашкой молока в руке. Он шел по тропинке через парк, с кем-то говорил по мобильному телефону и снова смеялся. Видя как он, развлечения ради, словно ребенок пинает сосновые шишки, Анна еще больше утвердилась во мнении, что такому скомороху доверять ремонт своего дома нельзя ни при каких обстоятельствах. Настроит он ей тут… как же…

Она решительно направилась к лестнице и открыла дверь еще до того, как он успел нажать кнопку звонка.

– Здравствуйте, пани Морозова, как ваша аллергия? – сказал он с неизменной улыбкой и протянул в знак приветствия ладонь.

Анна нахмурилась и недовольно поджала губы. Ну вот, так и есть, умом не блещет.

Не хватило даже на то, чтобы не напоминать ей о вчерашнем.

– Здравствуйте, я в порядке, – сдержанно сказала она в ответ, игнорируя протянутую рук, и недобро подумала про себя: «Ничего, повеселись в последний раз, сейчас-то я поубавлю твоей жизнерадостности».

Она решила сразу и бесповоротно взять на себя ведущую роль в их диалоге – имела право, все же таки работодатель, – и стала выстреливать свои заковыристые вопросы буквально с порога, не дав собеседнику опомниться. Начала она с самого простого и, кажется, безобидного.

– Сколько вам лет, пан Свобода?

Он слегка удивился, но безропотно ответил:

– Тридцать два.

– Угу, тридцать два, – повторила Анна, скептически поджав губы, и прибавила со вздохом разочарования, – ну что ж, я так и думала, мда-а… И сколько же лет вы занимаетесь строительством?

– Лет 15, наверное, – ответил он, – я работал на стройке с семнадцати лет, а потом учился.

– Угу, учился, значит, – не меняя тона, продолжала она. – А скажите, уважаемый пан Свобода, у вас есть опыт борьбы с сыростью и осушения подвала? – спросила она, многозначительно глядя на него.

– Осушения подвала? – переспросил он, высоко поднимая брови.

– Да, именно так, – с нажимом подтвердила заученный термин Анна.

Адам посерьезнел. Около минуты он молча и пристально разглядывал ее лицо с таким вниманием, словно на нем был нарисован какой-то сложный орнамент, который ему следовало изучить. Определенно ее вопросы завели его в тупик, и ответ однозначно будет отрицательным. Анна была даже слегка разочарована такой легкой победой. Но потом он снова заговорил, и стало понятно, что победу праздновать пока еще рано.

– Знаете что, уважаемая пани Морозова, – сказал он, и в его голосе зазвучали начальственные нотки, – давайте-ка так: я сперва осмотрю дом, а затем уже вы будете меня экзаменовать. Хорошо?

И, не дожидаясь ее ответа, он зашагал по дорожке вокруг дома. Анна хотела возразить, но опоздала с этим, не нашлась сразу и только сердито хмыкнула. Она себя готовила совсем к другому, и не ожидала такого поворота событий. Чтобы не выглядеть вообще отстраненной от дел, она прикрыла входную дверь, поплотнее запахнула кофту и засеменила за ним следом, поеживаясь от утренней свежести.

Осматривал он все долго и придирчиво, не обращая внимания на хозяйку и никак не комментируя для нее свои действия, а лишь время от времени делая записи в своем черном толстом блокноте.

Анна тоже молчала, хотя такая ситуация злила и тяготила ее, совершенно меняя придуманный ею заранее сценарий. Он явно не желал быть ведомым, а претендовал на роль лидера, чего она допустить никак не могла. Но, выходит, что уже допустила.

Через час она устала и потеряла интерес к его диагностике.

– Если я вам не нужна, можно я пойду в дом и подожду там, когда вы закончите? – спросила она недовольным голосом.

– Пожалуйста, – ответил он, даже не взглянув на нее, – как будет угодно.

Она действительно ушла к себе в комнату и сидела там еще почти час, злясь на себя, на этого Адама, на бывших хозяев дома и на весь мир заодно.

– Пани Морозова! – наконец громко позвал он снизу.

Она быстро спустилась по лестнице и, увидав, что он снова улыбается, неожиданно испытала от этого облегчение и впервые улыбнулась ему в ответ.

– Я закончил, пани Морозова, – весело доложил он, – теперь я готов отвечать на все ваши вопросы.

Анна пожала плечами: за два часа ей уже расхотелось что-либо спрашивать. Весь ее запал пропал и она молчала.

– Может быть, мы где-то присядем? – спросил он.

Она махнула рукой в сторону кухни. Они сели друг против друга на шаткие стулья с Клаусовского чердака.

Адам пробежался взглядом по своим записям в блокноте, потом поднял глаза на Анну и сказал:

– Должен вам сказать, что вы купили прекрасный дом. Я не разочарован. Это настоящее сокровище.

Анна криво усмехнулась и покачала головой: «Ну, как же можно так открыто врать? За дуру меня держит, думает, я не разгадаю его хитрость: еще бы он не нахваливал то, к чему его собственный дядюшка приложил руку».

– Очень странно, но ваши предшественники и коллеги имеют вовсе не такое восторженное мнение об этом доме, как вы, – с ехидцей сказала она.

А он вовсе не смутился, а наоборот засмеялся в ответ:

– Вероятно, они берутся судить о том, в чем не разбираются.

– А вы, конечно же, разбираетесь? – насмешливо поджала губы Анна.

– Да, разбираюсь.

– Да что вы говорите? Ну, надо же, – ехидничала она, – И кто вы по профессии? Плотник? Сантехник? Кто?

– Я архитектор.

– Архитектор? – удивленно переспросила Анна. – Но тогда зачем… зачем вам связываться с этой развалиной? Вам это не может быть интересно? Только из-за пана Рыхты?

– Развалиной? Да вы шутите, что ли? – в свою очередь удивился он. – Это же честь для меня, пани Морозова, если вы мне позволите восстановить эту виллу. Ее строил знаменитый чешский архитектор. Я учился по его книгам, а теперь имею редкую возможность увидеть его реальную работу в жизни. И я восхищен, как он все правильно и гениально просто устроил, как все продумал, предусмотрел. Ради этой работы я готов отложить что-то другое в сторону.

Глаза Адама радостно сияли и лучились. Анна снова недоверчиво покачала головой.

– Да, да, – уверенно сказал он, – этот дом будет стоять еще не один век.

– Как же это возможно? Он уже падает! Терраса уже практически завалилась, в подвале все в плесени, по стенам течет вода, коммуникации не работают, а вы меня убеждаете, что я имею сокровище, а не дом!

– В подвале сырость, потому что, помимо неисправных труб, забиты водостоки.

Анна схватилась за словарь. Они говорили каждый на своем языке, и на удивление понимали друг друга, но теперь ей попалось слово, смысл которого был не ясен. Найдя в словаре перевод, она возмутилась.

– Водостоки?? – воскликнула она? – При чем здесь это? Какие еще водостоки?

– Да, именно водостоки, там, в водосточных желобах за много лет уже деревца выросли. Вы видели? Посмотрите вон в то окно. Вон, видите? Березка, и вон там тоже, а вон там тоже какой-то кустик.

Анна даже головы не повернула в том направлении, куда он указывал.

– Я все это уже видела. И что с того?

– Причем здесь водостоки, вы спрашиваете? Да притом, что вода не сходит по водосточным трубам, куда ей положено, а течет с крыши куда попало и заливает подвал. Трубы раньше тут были дорогие, медные, их частично разворовали пока дом стоял необитаемым.

– Я думала, что в Чехии не воруют, – сказала Анна.

– Воруют, – усмехнулся он в ответ, – здесь ведь тоже обычные люди живут, как везде. Так вот пока мы недостающие части водосточных труб заменим временными, из пластика, а позднее снова нарастим медные.

– И это все? – не поверила она. – Вся работа?

– Начнем с этого. Восстановим отток воды с крыши. Это не все, это начало, то, что нужно сделать в первую очередь. А во вторую кустики разные нужно будет вырубить. Они тоже дают сырость, слишком близко к дому их посадили, или они сами там выросли.

– Какие кустики? – забеспокоилась Анна.

– Да те, что растут вокруг дома. Их нужно убрать.

– Мои рододендроны? Вырубить? – возмутилась Анна. – Еще чего! Не дам!

– А что такого? – равнодушно пожал плечами Адам, – это ведь всего лишь кусты. Посадим новые, но уже в другом месте, правильном.

– И что после этого? Подвал сам высохнет? Станет сухим сам собой, без специальной техники? Ха! Что за сказки? И вы хотите, чтобы я в это поверила?

– Конечно, – улыбнулся он, – а как иначе? Подумайте сами, пани Морозова, ведь никакой специальной техники 100 лет назад и в помине не было. Ее просто тогда не существовало, а старые дома, тем не менее, стояли и стоят до сих пор. И новые перестоят. Здесь так все устроено, что все высохнет само. Грибок обработаем специальными составами и жидкой гидроизоляцией. И пока все.

– А вот я обращалась в специализированную строительную фирму и мне там сказали совершенно обратное.

– Боюсь, что вас обманули, – сказал он просто.

Анна обиженно нахмурилась.

«Умник нашелся, – хмуро думала она про себя, – все он знает, все у него просто и само по себе. Кустики вырубить и делов-то. Замечательно придумано, нечего сказать. А потом окажется, что все не так однозначно. И кусты вырубим, и подвал не вылечится сам. Только без цветов останусь и время потеряю».

В пылу спора Анна уже забыла про свое утреннее решение вообще уехать из этих мест и горой встала на защиту своих рододендронов.

Тут Адам еще прибавил масла в огонь.

– А вот вашу двухэтажную веранду придется снести. Другого пути нет, – сказал он.

– Что? Снести?! – задохнулась от возмущения Анна. – Как это снести? Почему это? Мне все в один голос говорили, что ее можно восстановить, а вы заявляете – снести!

– Только снести, поверьте мне, – твердо сказал он. – Это более поздняя пристройка, намного более поздняя. Так не было изначально задумано архитектором. У нее даже отдельный, честно говоря, очень плохой, фундамент и ужасно некачественная кладка стен. В принципе, восстановить при современных технологиях можно все, что угодно, но в нашем случае эта работа не будет иметь ни смысла, ни цены.

Веранда обойдется вам очень дорого, но при этом она не станет лучше, чем была, поверьте. Через пять-семь лет она снова начнет заваливаться и тянуть из вас деньги.

– Хорошо, я подумаю, – сухо сказала Анна, точно зная, что ничего сносить не даст. – Что еще скажете?

– Все коммуникации и отопление нужно полностью заменить, подвести газ и проложить дорогу, отделать фасад, заменить окна.

– Мне сказали, что окна можно просто реставрировать. Вы знаете, сколько их здесь? Да я разорюсь, на их замене!

– Знаю, их сорок. Я посчитал. И вы разоритесь не на их замене, а на отоплении, если их не замените. Будете обогревать улицу вместе с домом. Тепло будет выходить сквозь щели, а теплоносители у нас дорогие. Или вы будете возить газ из России, прямо в чемодане и на этом экономить? – пошутил Адам.

Анна поджала губы и надулась. Этот весельчак не нравился ей все больше и больше. Только и шутит без конца. Такой балагур пригодился бы где-нибудь на вечеринке. Кроме того, он слишком молодой, даже моложе ее самой. А ведь наверняка у него нет достаточного опыта, чтобы справиться с реконструкцией такого большого дома. Настроит он ей тут со своими шуточками. Полжизни переделывать придется.

Ведь ясно как день, что добрый дядюшка риелтор захотел дать возможность заработать своему племяннику, не задумываясь по силам ли ему такая сложная задача.

– А крышу вы менять не собираетесь? – сквозь зубы спросила Анна.

– Нет, вот в этом пока нет необходимости. Она спокойно простоит еще лет 20, а то, может, и тридцать. Нормальная крыша, помыть только можно бы… есть такие составы теперь, что будет выглядеть, как новая.

– Как новая? Тридцать лет? Вы думаете, что говорите! Да она уже течет! – раздраженно сказала Анна, которая уже совершенно запуталась от его неожиданных выводов.

– Да, я видел потеки на чердаке. Скорее всего, вы о них говорите. Но это не крыша виновата, а слуховое окно с западной стороны. Там разбиты стекла и ветром заливает воду во время дождя. В этих местах часто дуют западные ветры. Так что нужно просто временно заделать окно полиэтиленом, пока не поменяем его на новое. Вот и все.

Анна молчала. За месяц общения со строителями она наслушалась разного, но этот парень просто перевернул все с ног на голову. Он говорил буквально все наоборот. Что было черным, у него стало белым, а белое он «ничтоже сумняшеся» мазал дегтем. И никаких причин верить именно ему у нее не было, напротив, было больше поводов усомниться в его правоте. Если двадцать человек утверждают одно, а только один говорит другое, то кому логичнее поверить? Конечно, большинству. Но с другой стороны, он ведь архитектор…

От растерянности она решила взять очередной тайм-аут. В конце концов, она просто женщина, и совершенно ничего не понимает в строительстве.

Выслушав все вердикты Адама, она вежливо, но сухо его поблагодарила и обещала подумать. Он совсем не удивился. Приветливо попрощался, и на этот раз она ответила на его рукопожатие. Рука у него оказалась крепкая и теплая. Надежная рука…

***

Весь день Анна маялась в раздумьях, ходила вокруг дома, поднималась на чердак, спускалась в горемычный подвал, с пристрастием разглядывала веранду и водосточные трубы.

«Нет, – наконец решила она, – здесь нужно, как при болезни, выбирать того доктора, который предлагает лечить, а не сразу удалить какой-нибудь орган».

Адам в данном случае со своими разрушениями и выкорчевываниями совершенно не подходил.

Ближе к вечеру она позвонила Василию. Тот обрадовался ее звонку, похвалил ее за правильное решение и обещал начать работу буквально через два дня. Он, разумеется, сделал для Анны скидку, и немалую, сказал, что постарается всеми силами уложиться в 280 тысяч вместо 300-от. Они душевно поговорили о том, о сем и тепло попрощались.

Анна не поехала в отель, а снова осталась ночевать в доме. Уже смирившись с неизбежными, но обоснованными расходами, она стала готовиться ко сну.

Всю ночь в небе громыхало, и за окном полыхали далекие молнии. Анна плохо спала, все ворочалась, вспоминая слова Адама про засоренные водосточные трубы и представляя, как дождевые потоки льются прямо под дом и подмывают его. Совершенно измученная своими кошмарами, утром она позвонила ему и без долгих предисловий спросила, сколько будет стоить прочистить желоба и привести в порядок водостоки.

Скорее всего, он еще спал, но не стал возмущаться ее раннему звонку.

– Ну, я думаю тысячи три или четыре будет достаточно, – ответил он после недолгой паузы.

«А что собственно я теряю? – рассудила Анна. – Все же четыре тысячи крон это не двести восемьдесят».

– Значит, говорите четыре тысячи? А когда? Сегодня сможете это сделать? – спросила она.

– Сегодня? – переспросил он и помолчал, видимо раздумывая.

– Да, сегодня, – настаивала Анна, – посмотрите на небо, дождь собирается. Да и вообще, ведь осень уже на носу. Как пойдут дожди – не остановишь.

– Ну ладно, – неуверенно сказал Адам, – попробуем приехать сегодня к полудню. А как на счет рододендронов?

– Нет, рододендроны корчевать не дам, и это даже не обсуждается, – безапелляционно отрезала Анна.

– Хорошо, тогда давайте мы их хотя бы просто обрежем немного, и вы увидите эффект. Ведь они сейчас уже все равно не цветут. Если я не прав, то посажу вам новые кусты за свой счет. Согласны?

Анна поколебалась немного и уступила.

– Хорошо, согласна, но только не обрезайте слишком сильно.

– Обещаю, – успокоил он и попрощался, – до встречи.

Они приехали, когда уже зарядил мелкий противный дождик. Не обращая на него никакого внимания, Адам и его рабочий быстро раздвигали лестницы и устанавливали их с разных концов дома.

– Неужели он один все сделает? – спросила Анна, кивая на рабочего.

– Нет, не один, мы будем работать вдвоем, чтобы быстрее. Я не могу отрывать людей с другого объекта, там сейчас много работы.

– Вы сами полезете на крышу? – округлила глаза Анна.

В ее представлении архитектор не должен был сам опускаться до тяжелой, да еще и опасной работы, а мог только руководить ею.

– А вы знаете другие способы, пани Морозова? – засмеялся он в ответ. – Не знаю, как у вас в России, но у нас в Чехии водостоки чистят только так, – сказал он и стал быстро взбираться по лестнице.

Постояв еще несколько минут на улице, она зашла в дом. Время от времени она, сама панически боявшаяся высоты и по этой причине никогда не садившаяся в самолете у иллюминатора, с замиранием сердца поглядывала в окна, наблюдая, как ловко двое мужчин управляются наверху.

Через три часа, когда они закончили с крышей, остригли кусты, и отнесли лестницы в свой фургончик, за окном полил настоящий ливень.

– Видите, как вовремя успели, – радостно кричал Адам, кивая на дождь и сверкая белозубой улыбкой на чумазом лице.

Он стоял на крыльце, весь с ног до головы забрызганный грязью, в испачканной одежде, с всклоченными волосами, в которых запутались листва и разный мелкий сор.

– Заходите же в дом, вы ведь промокнете насквозь, – звала Анна, но он отказался, лишь беззаботно махнув рукой.

– Не страшно, у меня есть сухая майка в машине, я там и переоденусь.

– Простите, но у меня нет воды даже, чтобы дать вам умыться, – виновато сказала Анна.

– Ничего, – ответил он, утирая грязное лицо рукавом, – это не важно, на улице хватает воды, – и снова улыбнулся.

– Да, жаль, что я еще не научилась мыться под дождем.

– Не волнуйтесь, пани Морозова, скоро мы решим и эту проблему. Я что-нибудь придумаю, ну, до свидания, – сказал он, протягивая на прощание испачканную руку.

– До свидания, – ответила Анна и неуверенно протянула в ответ свою, но он тут же со смехом спрятал ладонь за спину.

– Нет, нет, что вы? Это шутка, пани Морозова. Сейчас мои руки лучше не трогать. Всего хорошего.

Он повернулся и легко пошел по дорожке, на ходу подставляя лицо дождю.

***

Остаток дня Анна с упоением и плодотворно работала, пребывая, не смотря на унылую погоду, в приподнятом настроении. Она пообедала бутербродами, запила их минеральной водой и снова села за стол.

К вечеру, когда распогодилось и на очистившемся небе проглянуло уже клонящееся к закату солнце, она вышла на улицу и походила вокруг дома, с любопытством оглядывая новые ярко-желтые гофрированные трубы.

В ее владениях всюду кипела жизнь; крупные капли густо сыпались вниз с веток, потревоженных порхающими птицами.

Целый отряд пестрых, крикливых и нагловатых соек атаковал куст бузины в саду, проворно обрывая крупные черные ягоды. Пичуги поменьше тоже кормились здесь же, юрко и боязливо прижимаясь к ветвям.

Как ни странно вид обрезанных, аскетичных кустов под окнами, за которые она так воевала, не вызвал у нее никакого душевного волнения. Зато без их густой поросли, стала видна архитектура дома, впервые показавшаяся Анне весьма интересной. Она, наконец, увидела, что серая громада здания на каждую сторону света имеет разный фасад. Увидела и затертый, полуразрушенный лепной декор, и прихотливые изломы крыши, и необычные переплеты окон, и бледные витражи, отражавшие закат. Разглядела, что окна нижнего, полуподвального этажа имеют красивую, продуманную форму и грешно их прятать от глаз.

Выходило, что Адам был прав, лестно отзываясь об архитекторе. Немного поколебавшись, она перезвонила Василию и отодвинула его визит на неделю, сославшись на то, что ей срочно нужно уехать, а на самом деле хотела посмотреть, действительно ли подвал сможет просохнуть сам. Понятно, что одной недели для этого не будет достаточно, но направление процесса станет отчетливо видно.

Василий сокрушался, цокал языком, давил, настаивал, убеждал, грозил Анне неминуемыми и весьма скорыми неприятностями, умолял не переносить сроки для ее же блага.

– В вашем присутствии для нашей работы нет никакой необходимости. Мы профессионалы и знаем свое дело. Вы только потом приедете и оцените результат, а он, уверяю вас, будет отличным.

Чем больше он напирал и нервничал, тем тверже и увереннее становилась Анна. Она отвечала ему очень спокойно, без прежней паники, не проявляя вообще никаких эмоций.

– Через неделю у нас по графику уже другие клиенты, и мы не сможем больше ради вас передвигать их. Вам придется потом долго ждать, а состояние вашего подвала не оставляет вам времени на ожидание. Начать работу завтра – это ваш последний шанс! – почти кричал в трубку Василий, делая последнюю попытку достучаться до ее разума.

– Скажите, пожалуйста, Василий, а кто вы по образованию? – спросила Анна совершенно неожиданно даже для себя самой.

– Я? – удивился он, и на том конце провода повисла долгая пауза. Анна даже подумала, что связь прервалась, но тут услышала его голос.

– Я строитель, – хмуро сказал Василий, – уже много лет этим занимаюсь.

– Это понятно, а учились-то вы на кого? – не отставала она. – Вы говорили, что учились в Питере, но так и не сказали на кого?

– На кого учился? – с плохо скрытым раздражением переспросил он, – А что такое? Почему это вас так заинтересовало? Допустим, я крановщик и что с того? – совершенно обозлился он. – Понавыдумывали себе не пойми чего! Все с институтами должны быть, да? Спасибо бы сказали, что я с вами тут цацкаюсь, объясняю все как для умственно отсталой, скидки выбиваю, а вы!.. Вместо благодарности, вы мне еще и хамите!

– Что вы так кричите? – растерялась Анна, – И не хамила я вам вовсе, просто про образование спросила. Разве это преступление? Это вы мне сейчас хамите, а не я.

– Все! Баста! – окончательно разошелся Василий, – Можете мне больше не звонить! Ждите, когда ваш трухлявый дом рухнет вам на голову!

После этих слов он бросил трубку, оставив Анну пребывать в полном недоумении и расстройстве чувств. «Вот тебе и соотечественник, – обиженно думала она, – наорал, нагрубил, и в результате бросил трубку». Она даже всплакнула от обиды, но совсем недолго, так как ее совершенно неожиданно отвлекли от этого занятия.

– Хозяйка! – услышала она зычный мужской голос и обернулась. – Пани Морозова! – продолжал ее звать пока невидимый за деревьями посетитель.

– Я здесь! – отозвалась она, удивленно разглядывая появившуюся из зарослей рослую фигуру в рабочем, темно-зеленом комбинезоне.

– Здравствуйте, – приветливо сказал мужчина, подходя ближе, – я Веверка, сантехник.

– Пан Веверка! – радостно выдохнула Анна, и слезы тут же высохли у нее на глазах.

Дефицитный и долгожданный мастер оказался весельчаком, работал с шутками и прибаутками, что-то напевал себе под нос и совершенно незаметно, быстро и ловко делал свою работу. Уже вскоре у Анны появились нормально функционирующие ванная комната и туалет. Остальные два санузла за ненадобностью были пока заблокированы. Сломанные краны он, экономя ее средства, до основного ремонта заглушил. Еще за четверть часа подключил и настроил бойлер.

– У меня будет горячая вода? – не веря своему счастью, спросила Анна.

– Будет, будет, конечно, – улыбался мастер в ответ. – Только без электрика вам все равно не обойтись, придется звать.

– Я бы рада, но пан Павелка все время занят.

– Ничего, – успокоил сантехник, – я с ним договорюсь, думаю, он найдет время для вас.

– Спасибо, – от души поблагодарила Анна, – я так рада, что вы приехали. Значит, вы закончили свой прежний заказ?

– Заказ? Нет, еще не закончил. Там еще на месяц работы, но Адам позвонил, сказал, что тут полная катастрофа, русская пани совершенно не имеет возможности жить в своем доме, воду носит от соседей в ведрах.

– Адам? – удивилась она и уточнила, – Адам Свобода?

– Ну да, он самый.

– Вы его знаете?

– Еще бы не знать, я ведь его вот таким маленьким, как две моих ладони, в костеле крестил. Мы с его отцом вместе росли, соседями были и до сих пор дружим, на рыбники ездим по воскресеньям, если погода и жена позволяют, – со смехом сказал пан Веверка и лукаво подмигнул ей.

– Понятно, – улыбнулась в ответ Анна, и про себя подумала, что в этих краях видимо так: все или друзья, или родственники, или родственники друзей, или друзья родственников. И в первую очередь спешат помочь тем, кто причислен к этому широкому, но все же очерченному кругу, а планы и расписания составляют для тех, кто за его границами. Ей, иностранке, каким-то чудом удалось попасть в число избранных, поэтому вода у нее будет сегодня, а не через месяц.

На следующий день Анна прямо с утра села на автобус и привезла свои вещи из отеля, и уже почти не удивилась, застав у своей калитки темно-синий фургончик электрика пана Павелки.

Всю неделю Анна с упоением работала над новым романом, убиралась в доме, возилась в запущенном цветнике, готовила себе вкусные завтраки и ходила обедать и ужинать в крошечный ресторанчик неподалеку, где все знали друг друга с рождения, и где почти сразу с ней стали здороваться как со старой знакомой.

Она собрала яблоки и сливы в саду и сушила их на противне в духовке, чувствуя себя рачительной и ответственной хозяйкой. По вечерам она часто сидела на скамейке под сосной, слушая звуки засыпающего леса. А в плохую погоду поджав ноги и закутавшись в плед, смотрела из глубокого уютного кресла в окно на пробегавшие вдалеке, у самых гор игрушечные красно-белые вагончики местной электрички.

Василий напрасно пугал ее своими ужасными прогнозами. Дом остался стоять, как стоял, и даже более того: подвал действительно просыхал сам собой, хотя еще не окончательно, но уже вполне заметно.

И на восьмой день она позвонила Адаму.

***

Их рабочие отношения складывались весьма непросто. Куда девалась обычная вежливая и улыбчивая сдержанность.

– Ты ничего не понимаешь! – кричал он.

– Нет, это ты ничего не понимаешь! – кричала она ему в ответ.

– Ох, эти бабы! – возмущался он на чешском, в бессилии воздевая руки к небу.

– Мужлан корявый! – ругалась она по-русски.

Первый месяц они практически постоянно спорили: до хрипоты, до гнева, до обиды, до хлопанья дверьми. Анна сердито краснела и топала ногой, настаивая на своем мнении. Говорили, каждый на своем языке, поэтому частенько больше догадываясь о смысле, чем полностью понимая его, но даже этого было достаточно для их диалога. Адам переубеждал ее вначале спокойно, аргументированно, затем, постепенно теряя терпение, тоже начинал злиться и, в конце концов, махнув рукой, уходил не прощаясь, бухнув дверью напоследок.

Анна остывала, пугалась, что он больше не вернется, и ее снова будут мучить своими мутными обещаниями нерасторопные строители, корила себя за несдержанность, то порывалась ему звонить, то в отчаянии бросала трубку. И когда он появлялся рано утром у нее на пороге, как всегда бодрый, приветливый и улыбающийся, как ни в чем ни бывало, она, измученная сомнениями и переживаниями, была действительно счастлива. Но это ее радостное состояние длилось только до нового спора.

А спорили они по любому поводу. Анна никогда не занималась строительством и ремонтом, но прочитала кучу разномастных журналов и статей в Интернете, и стала полагать, что полученные знания вполне могут заменить ей недостающий опыт, и позволить дискутировать вопросы реконструкции с Адамом чуть ли не на равных.

Каждое его предложение она автоматически принимала в штыки, не сомневаясь, что он движим только поиском своей выгоды. И потребовалось немало времени, чтобы она смогла признать, что он делает как лучше и выгоднее для нее, довольствуясь сам лишь своей ежемесячной обговоренной оплатой.

Они давно были на «ты».

Уже на второй день знакомства он сказал ей:

– Можешь мне «тыкать».

Она лишь чуть кивнула в ответ. Анна не переносила никакого панибратства и практически ни с кем, кроме самых близких, не была на «ты».

– А я? Я тоже могу, да? – не отставал он. Она снова с неохотой кивнула, уверенная, что до этого дело точно не дойдет.

Но она и сама не заметила, как стала звать его просто по имени, и откликаться на его короткое и какое-то ласковое «Ани».

Он предлагал реставрировать старую люстру. Анне она казалась полной рухлядью. Он настаивал на замене радиаторов. Она находила, что старые вполне жизнеспособны и даже по-своему милы. Он советовал восстановить витражи, она их считала скучными, простоватыми и не представляющими художественного интереса. Он убеждал устанавливать только деревянные окна, ее устраивал более привычный и демократичный пластик.

Сложнее всего дело обстояло с верандой. Анна никак не могла дать добро на ее снос. В ее голове не могла уложиться мысль, что для улучшения нужно что-то разрушить. Разруха никак не могла способствовать переменам к лучшему. Зачем отказываться от того, что уже есть? Веранда, пусть и покосившаяся, но ведь уже была, существовала, Анна ею владела, а Адам утверждал, что это совершенно неправильная постройка, не подходящая к дому по стилю, некачественная и полностью убыточная.

Анна сдалась только тогда, когда в гостях у пани Клаусовой случайно увидела ее детское фото на фоне старой виллы с детьми тогдашних хозяев. Никакой веранды там и в помине не было. А Йитка окончательно все разъяснила.

– А вот с той стороны раньше проходила дорога, – говорила Анне по-английски Йитка, тыча хорошеньким, но покрытым по последней моде жутковатым черным лаком пальчиком, в рассохшуюся до трещин фотографию, – давно, еще, когда дом принадлежал старому фабриканту. Но потом, при русских коммунистах у него все отобрали и национализировали. Земли, где были поля и сады, поделили на куски и раздали людям. Так получилась целая улица.

Не говорившая на английском пани Клаусова, тем не менее, уловила смысл и вклинилась в разговор.

– Йитка, ну как ты говоришь? Что ты говоришь? Пани Морозова может тебя неверно понять и обидеться, а мы ведь ничего против русских не имеем, – упрекнула она внучку и виновато улыбнулась Анне, словно извиняясь перед ней.

Она волновалась, чтобы новая соседка не приняла ничего на свой счет и их отношения не испортились еще в самом начале. А в Чехии до сих пор между словами «русский» и «коммунист» по умолчанию стоит знак равенства. Поэтому во избежание обид, некоторые слова из прошлого стараются употреблять пореже и с мудрой осторожностью. Чехи каким-то чудесным образом забыли, что коммунисты в их стране были свои собственные, отечественные, а не импортированные из России. Там этого добра было много, но в основном для внутреннего потребления.

Анна молча улыбнулась в ответ и кивнула головой, мол, все в порядке, меня такие слова не задевают. Пани Клаусова едва слышно с облегчением вздохнула.

Йитка непонимающе посмотрела на бабушку и на Анну, и слегка приподняла в удивлении светлые брови. Она была из другого поколения, более молодого и мало интересовавшегося историей, и вовсе не находила в своих словах ничего обидного. Их новая русская соседка, по слухам, известная писательница, была молодая и современная. А коммунисты существовали в каком-то необозримо далеком прошлом, как, впрочем, и все остальное, бывшее прежде ее рождения. И что же их могло связывать? Йитка хмыкнула, пожала плечами и продолжила свой прерванный рассказ.

– А земли вокруг виллы сохранилось так много потому, что в ней городской совет решил устроить детский сад для больных детей, для тех, у кого были проблемы с дыхательной системой. Лесной участок сохранили, чтобы они могли там гулять и укреплять свое здоровье. Бабушка говорила мне, что машины туда не заезжали, чтобы не портить своими выхлопами воздух. Продукты и даже уголь для отопления возили к дому на тележках вот по этой дорожке. А веранду в два этажа пристроили специально, чтобы дети могли в плохую погоду там гулять. В здании старой фабрики теперь огромный строительный супермаркет и к нам туда едут даже из самого Трутнова, потому что здесь цены лучше. А наш домик тоже когда-то относился к вилле, – Йитка жила в небольшом аккуратном коттедже под красной, сложно выстроенной крышей в ближайшем соседстве с Анной. – Он достался нам от дедушки, который служил у Вольфов садовником.

Пани Клаусова оживилась, снова догадавшись, о чем разговор.

– Да, мой отец, Христофор Клаус, был очень хорошим садовником, – сказала она с гордостью. – Его многие к себе заманивали, но когда старший Вольф построил в этих краях фабрику и свою виллу, то уговорил моего отца переехать сюда из Германии. В те времена сюда много немцев уехало, кто-то раньше, кто-то позже. Я родилась уже в этом доме, а сад, который папа устроил здесь в год моего рождения, получил первый приз на Европейском конкурсе садоводов.

Пани Клаусова порозовела от гордости и приятных воспоминаний.

– Если вы пожелаете, пани Морозова, я могла бы вам помочь восстановить сад, хотя, признаюсь, я далеко не так талантлива, как мой отец, – скромно сказала она.

***

Анна сама не заметила, как и когда стала доверять ему и во всем полагаться на его советы. Она уступила и веранду, и рододендроны, и радиаторы и много еще чего, о чем ни разу потом не пожалела.

Выбирая в магазине форму окон, входные двери или цвет стен она бросала короткий взгляд на Адама, и если он едва заметно отрицательно качал головой или скептически поднимал брови, она меняла выбор.

– И почему ты не дал мне заказать те окна, что я хотела? – недовольно спрашивала она потом. – Разве они не подходили по стилю?

– Подходили. Будет намного дороже, – лаконично отвечал он, и Анна не находила, что на это возразить.

Он экономил ее деньги. При этом тянул дорогущие медные трубы и провода, превращал огромный чердак в шикарную мансарду, которая Анне совершенно не была нужна. Ей и двух этажей вполне хватало.

– Ну, к чему все эти расходы? – кипятилась она. – Сам говоришь, об экономии, а между тем отделка мансарды стоит в двадцать раз дороже моих окон!

– Ани, нельзя, чтобы пропадало такое замечательное помещение. Вырастут твои дети, и ты сможешь их отделить, дать независимое пространство.

– У меня нет детей, – сухо сказала Анна.

– Ну и что? Нет, так будут, – невозмутимо пожал плечами Адам и умчался по своим делам.

Он был везде: на крыше, в подвале, в доме и во дворе. Он успевал всем дать работу и проверить ее выполнение. Если результат ему не нравился, он не принимал никаких возражений, даже не слушал, а заставлял немедленно переделывать.

И Анна отдала поводья ему. Она успокоилась, расслабилась, начала снова писать и отвлекалась на ремонтные работы только тогда, когда Адам сам на этом настаивал.

По воскресеньям, когда Адам не работал и никого из рабочих тоже не было, она немного тосковала от непривычной пустоты. Но наступал понедельник и снова стучали молотки, жужжала дрель, сновали взад и вперед рабочие в одинаковых комбинезонах. И снова тут был Адам.

По воскресеньям он ходил с родителями в костел на мессу.

– А ты не ходишь в церковь, Ани? – спросил он слегка удивленно.

– Нет, – холодно ответила она, – и никогда не ходила.

– Странно, – пожал плечами Адам, – это чехи называют себя безверцами, а все русские обычно очень верующие, это известный факт.

– Значит, не все, как видишь. Я русская и не верю в Бога. Мне это не нужно.

– Почему?

– А почему должна верить?

– Человек не может жить без веры! – округлил глаза Адам.

– Да неужели? Ну, чехи же живут, и весьма успешно, – сказала она, и спросила пренебрежительно. – Веры во что? И зачем? Если тебе так хочется, то, допустим, я верю в науку, в разум человеческий, в силу мысли, в Космос, ну и так далее. А Бог… Кто Его видел? С чего ты решил, что Он вообще есть? – насмешливо спросила Анна.

– Но Его не может не быть! Вот посмотри: вон там стоит моя машина, а вон там едет поезд, – он махнул рукой в сторону далеких красно-белых вагончиков, – а вот тут стоит твой дом. Когда ты их видишь, то понимаешь, что все это не возникло ниоткуда, само по себе, вдруг. Кто-то это создал. А окружающий нас мир гораздо более сложный и многообразный; и он тем более не может существовать сам по себе.

– И машину, и поезд, и дом создал человек, а окружающий мир… Это все, пожалуй, работа природы… Многие и многие миллиарды лет она выпестовывала то, что нас окружает и, надо сказать, что результат у нее получился впечатляющий.

Адам не скрывал своего недоумения и растерянности.

– Ани, ты на самом деле так думаешь или просто дразнишь меня? Кто такая природа? И откуда у нее взялись такие знания? Разве же ты не видишь, Ани, с какой премудростью все устроено? Как все на своем месте, все необходимо и правильно?.. Посмотри, какая гармония… А-а-а, я понял. Признайся, ты ведь шутишь, да?

– Что тут смешного? – теперь уже удивилась Анна. – Это вполне нормальная научная точка зрения. Ты что, не учился в школе или не знаком с теорией Дарвина? Ничего не слышал о Большом взрыве?

– Каком взрыве, Ани? Неужели ты всерьез можешь об этом говорить? Как в результате взрыва и хаоса может родиться нечто упорядоченное и правильное? Это же абсурд! Набросай здесь гору кирпичей и можешь ждать до скончания века, но из этой груды дом сам собой не выстроится. И даже если допустить, что в результате какого-то непонятного мифического взрыва возникла неживая природа, все планеты и звезды, земная твердь, горы и небо, моря и реки, то откуда взялась жизнь? Как мертвое может родить живое? Ведь и самая малая травинка не прорастет без семени, а откуда же ему взяться? Материализоваться из космической пыли? Ты хоть понимаешь, что говоришь или как попугай повторяешь то, что тебе в школе еще во времена социализма вдолбили в голову?

Анна насупилась и обиженно замолчала.

– Прости, конечно, если я тебя невольно обидел, – извинился он, – но я поверить не могу, что ты добровольно произносишь эту чушь.

Она лишь хмуро молчала в ответ.

– Нас тоже всему этому учили, – примирительно сказал он, – и мне известны такие теории, но я никогда не относился к ним как к чему-то стоящему внимания. Мало ли вранья нам в то время говорили? Одним больше, одним меньше… Какая разница? И вдруг оказывается, что кто-то может в это по-настоящему верить… Ты веришь… Это тем более странно, что ты ведь писательница.

– И что?

– А то. Ты мыслишь, изобретаешь сюжеты, описываешь переживания и впечатления, придумываешь события и создаешь героев. Какая теория Дарвина? Это же дикая мысль, что человек произошел от обезьяны! Между нами пропасть! Настоящая пропасть! Я могу допустить и развитие пальцев, и хождение на двух ногах, и исчезновение хвоста и шерсти. Ладно, пускай… Бог с ним, не жалко… Но, Ани, никакие миллиарды лет эволюции не могли привести к тому, чтобы у человека развился такой разум, воображение, фантазия, воля. Да, совесть, наконец! Так откуда все это у нас взялось? От обезьяны? От Большого взрыва? Вот ты пишешь свои книги, но ведь перед тем как что-то написать, ты выстраиваешь в голове план, продумываешь сюжет, создаешь в голове образ, а только потом выливаешь это на бумагу Как же неодушевленный, не способный мыслить хаос мог породить этот до мельчайших подробностей упорядоченный мир? Без замысла, без плана… Просто так! Разве не логичнее допустить, что у него был мудрый Создатель? Тот, кто вначале задумал, а затем устроил все, разумно и хорошо, – убежденно сказал Адам.

– Разумно и хорошо? Ты еще скажи по-доброму, – презрительно поджала губы она.

– Ну да, конечно, а разве нет? Бог ведь и есть само добро, Он не может делать зла, заботится о каждом из нас. Зло творят только люди.

– Замечательно! А войны? Убийства? Грабежи? Насилие? Это все тогда откуда, если он такой Премудрый и творит одно добро!

– Но ведь это все творят люди, а не Он!

– Хорошо, а Он в это время где?!

– Он? Он – везде. Он дал людям заповеди, сказал: не убей, не прелюбодействуй, не пожелай чужого, не укради… Но кто им следует? Кто из нас хотя бы пытается жить так, как надо? Почти никто… разве что монахи…

– Какая удобная позиция! Что бы ни случилось – Бог не при чем! Чистенький! Дал, мол, вам заповеди – и соблюдайте, как знаете. А Он сам, Создатель твой, вездесущий и всемогущий, где в этот момент находится? Где? И как защищает тех, кому это зло причиняют? Тех, кто ни в чем не виноват, кто сам беззащитен? Кто кричит, зовет на помощь!

– Он всегда рядом. И уберегает человека от еще большего зла.

– А мне не надо от большего! Мне надо просто от зла и беды! Почему его не было, когда Он был нужен!.. – Анна стиснула кулачки. – Если не может, то пусть не берется не за свое дело! Пусть сидит себе на своем небе и курит бамбук, а к нам, людям, не лезет! Сами разберемся! – почти закричала Анна, и щеки ее пылали от гнева. – Знаешь, странно не то, что я не верю в Бога, – едко сказала она, – а то, что ты, современный, образованный человек, в Него веришь, веришь в эту галиматью, в эту мутную сказочку, придуманную темными и глупыми людьми из далекого прошлого для своего самоуспокоения. Им легче было жить, думая, что они кому-то нужны, кто-то далекий и могущественный о них печется, не даст их в обиду. Вокруг все горит огнем, убивают, грабят, насилуют, но некий Бог обо мне, знаете ли, позаботится и сохранит от бед. Чушь! Какая чушь! Да, я вижу и поезд, и машину и понимаю, что они не возникли из воздуха, их создали люди. И знаю, чего от этих механизмов ждать. Я знаю, что они могут быть для меня опасны, переехать, раздавить, загореться, сойти с рельс, я могу попасть в аварию, меня могут сбить на дороге. Поэтому мы, люди, придумываем правила дорожного движения, чиним дороги, ставим дорожные знаки, оборудуем переезды шлагбаумами и прочее. А Бог – понятие беспорядочное. Я не знаю Его правил, не знаю, чего от него ждать, что Он там обо мне замыслил. Наши с ним понятия о добре и зле совершенно разные. И еще я твердо знаю, что Он может предать в любой момент! А я не хочу верить в предателя… и хватит об этом!

– Я никогда не видел тебя такой… такой сердитой, Ани, – в недоумении сказал Адам, и по привычке попытался пошутить, – даже, когда я срезал твои любимые рододендроны.

Но она не приняла шутки, и не улыбнулась в ответ, а ответила так же хмуро:

– Нет, тебе показалось. Рододендроны интересуют меня гораздо больше, чем все религии мира. От них гораздо больше пользы и меньше войн.

– Я не настаиваю, чтобы ты верила, просто не понимаю, тебе-то на что жаловаться? У тебя ведь все хорошо. Ни бедности, ни болезней, ни голода. Ты молодая, известная, обеспеченная, здоровая. Чем тебя Бог обидел? Почему же ты так злишься на Него?

– Я?… Я на Него вовсе не злюсь, – недовольно фыркнула Анна, – как можно злиться на то, чего нет? А все, что я имею, имею только благодаря себе самой, своему упорству, таланту и родителям, которые меня такой родили. Мне ничего не свалилось с неба. Я много и упорно, годами не вылезая из-за стола, не разгибая спины работала! Не шлялась по ресторанам и ночным клубам, не лежала на пляжах, не каталась по экзотическим островам… Я все заработала, а не украла! И здорова я потому, что за здоровьем своим я слежу, не курю, не пью, не принимаю наркотиков. Вот и результат. Мне твой Бог не дал ни-че-го. Ровным счетом ничегошеньки! Я сама о себе позаботилась, без его помощи. И в дальнейшем в ней вряд ли буду нуждаться.

– Ладно, ладно, не кипятись, я сдаюсь, – примирительно поднял вверх ладони Адам, – у нас свободная страна, и тебя никто насильно в костел не потащит. А мне хоть ты позволишь туда ходить? – с улыбкой спросил он.

– Я в этом не нуждаюсь, а ты… ты верь и ходи… если хочешь… это твое личное дело, – равнодушно пожала плечами Анна.

***

Анна ездила в Прагу по своим писательским делам и вернулась домой последней электричкой. Окна домов редко где светились. Для Чехии десять вечера буднего дня – это уже очень поздно. Дети и взрослые – все ложатся спать рано, ведь и вставать придется ни свет ни заря.

Первое время, когда Анна только переехала в свой городок, она как вкопанная не раз в изумлении стояла у стеклянных аквариумов магазинов. Но привлекали ее вовсе не витрины. Она изучала график работы.

Понедельник – четверг 06–16

Пятница 06–15

Суббота 06-7.30

Обед 11–12

Воскресенье выходной

Магазин с таким расписанием в Москве через месяц вылетел бы в трубу.

Больше всего ее изумили субботние цифры «06-7.30». Ну, это же надо! Открываться в такую рань всего на полтора часа! Зачем?

– Чтобы вы могли купить свежий хлеб к завтраку, – с улыбкой ответила на ее вопрос хозяйка магазинчика.

Анна была потрясена. Для нее подъем в выходной или в любой другой день в шесть утра ради свежего хлеба, был равносилен подвигу. Но раз магазин в это время открывался, значит, это было не напрасно и кому-то надо. Лично она бы предпочла сухарь, но только бы не вставать в такую рань. Воистину, что чеху хорошо, то русскому смерть…

Она неторопливо дошла по неярко освещенным пустынным улочкам до своих владений, открыла калитку и включила в телефоне функцию «фонарик». В сравнении с улицей, тьма здесь была кромешная. Фонари вдоль дорожки были уже установлены, но пока не подключены. На это тоже потребовалось специальное разрешение. Комиссия должна была решить, не будет ли свет, пусть и неяркий, вспыхивающий среди ночи, мешать обитателям леса, не пострадают ли они от этого.

– А если комиссия решит, что пострадают? Как буду я? – недоумевала Анна.

– Тогда пойдем в суд, – беспечно отвечал Адам. – Или пригрозим комиссии, что в ответ за обиды, нанесённые русской писательнице, Россия отключит нам зимой газ. Поверь, это сработает!

Он как обычно шутил, но пока еще комиссия думала, а Анна ходила к своему дому впотьмах. Она пошла не по дорожке, а напрямую, через парк. Впереди блеснула небольшая лужица и Анна не обошла, а перепрыгнула ее. И тут же вспомнила, как во время последней прогулки по окрестностям, они с Адамом наткнулись на гигантскую лужу в лесу.

– Смотри сюда, пожалуйста. Это – чешское море, – голосом заправского экскурсовода безапелляционно заявил Адам, указывая на нее рукой.

– Не выдумывай, в Чехии ведь нет моря! – возразила Анна, не поддержав его шутку.

– Ну, так большого нет, это верно. А есть пока совсем маленькое, только что родилось! – засмеялся он.

«Удивительный он все же человек, – подумала она, – всегда радостный, смеется, шутит, улыбается. А ведь у него тоже, наверное, как у всех, бывают и проблемы, и плохое самочувствие, и дурное настроение… но он как-то находит повод для радости. Вот поэтому другим с ним всегда легко и просто, словно он все и всегда знает, все сумеет».

Выйдя на полянку, она остановилась и выключила фонарик. Через минуту глаза привыкли к темноте и стали различать предметы. Но и не видя, Анна знала, что где-то здесь ствол старой липы опоясывает такая же древняя скамья, когда-то облупленная, а теперь заново окрашенная. Она осторожно пробралась к ней, и села, устроившись вполне удобно, поджав ноги и поставив сумку рядом.

В лесу, как обычно, шла своя, никогда не замиравшая жизнь. Что-то шуршало, жужжало, шелестело, слышался чей-то писк и хруст веток. Воздух был опьяняюще свеж и вкусен. Прежде Анна и не представляла, что он может быть таким. Да она много еще чего себе не представляла. Как сильно изменилась ее жизнь за минувший год. Она сменила страну проживания, написала новую книгу и сценарий к фильму, неплохо выучила чешский язык и обрела невероятно красивый дом и парк. А скоро сюда переедут ее родители, и тоже начнут здесь новую жизнь. Потом приедут в гости подруги с семьями, еще несколько знакомых и они дружно отметят новоселье. Адам сказал, что работы осталось на несколько недель, и тогда ему не стыдно будет сдать объект. Да, она могла с чистым сердцем подтвердить: ему не за что стыдиться, все просто идеально. Он оказался действительно отличным специалистом.

Даже странно подумать, что его здесь скоро не будет, так привыкла она при любом затруднении набирать его номер. Но теперь, когда последние строительные леса разберут и они подпишут страницы договора о гарантийном техническом обслуживании дома, ей останется звонить ему только по праздникам, с поздравлениями и дежурными, интернациональными пожеланиями – здоровья, достатка, счастья, любви…

Анна прилегла, подложив под голову сумку, и уставилась в черное звездное небо, проглядывавшее сквозь мягко шелестевшие и покачивавшиеся ветки липы.

Пожелание счастья… Да, все вокруг, всегда и на всех континентах традиционно желают друг другу счастья. И для каждого человека, для каждого времени оно свое. Энтомолог счастлив, встретив редкую бабочку, футболист счастлив победой своей команды, мать – благополучно родив дитя, отважный мореплаватель – обогнув в одиночку земной шар на утлой лодочке… А вот она, Анна, счастлива лежать тут, просто лежать, смотреть в синюю черноту с мелкими капельками далекого света, ни о чем не думая, ни о чем не тревожась. Счастлива, что живы родители, что есть друзья, и любимая работа, и здоровье, наконец…

Да и вообще, если разобраться, она почти всю свою сознательную жизнь чувствовала себя счастливой. Может быть потому, что ей всегда совсем немного для этого нужно было?… только однажды, в юности у нее был период, когда казалось, счастлива она уже никогда не будет… но те события давно в прошлом и ей нет нужды туда возвращаться…

Незаметно небо опустилось ниже, задвигалось облаками, словно зашевелилось. Там, в вышине, невидимый и непреклонный ветер сгонял облака в стаи. Они сердито куксились, пыхтели, раздувая щеки, и прижимались друг к другу лохматыми боками все теснее, словно сбившиеся в кучку школьники, замышлявшие какую-то тайную проказу, и, готовясь пролиться не по-летнему холодным дождем.

И еще пожелание любви… Однажды у них с Адамом чуть не вышла ссора из-за этого понятия. Это было как раз в тот день, когда Анна обнаружила на своем участке пруд.

Гуляла, как обычно, среди деревьев, и вдруг услышала громкий всплеск. Поначалу она от неожиданности даже слегка струхнула, но потом решилась, и пошла в ту сторону, откуда донесся звук. Среди зарослей её взгляду открылся небольшой квадрат водной глади, и она обомлела от удивления. Она самоуверенно полагала, что уже давным давно тут все отлично знает, каждый уголок, каждую кочку и каждое дерево, а на самом деле не заметила ни что-нибудь, а целого пруда.

Адама она встретила, сияя улыбкой.

– Пойдем, пойдем, – дергала она его за рукав, – пойдем, я тебе что-то покажу!

– Куда ты меня тащишь, Ани? – улыбался Адам, идя за ней, – ты нашла золото гномов? Или самого гнома и хочешь его с моей помощью пытать?

Но Анна лишь смеялась и торопливо неслась, почти бежала, через лес, а ему не оставалось ничего другого, как так же торопливо догонять ее.

– Вот он! – выдохнула она, остановившись и торжествующе вытянув вперед руку. – Вот мой пруд!

– О-о! И вправду. Прудик! Откуда он тут? – сказал Адам. Он нагнулся, подобрал камешек и бросил его в воду. Звук ему понравился. – Да тут метра полтора, а то и больше, пожалуй, есть, – изрек он удовлетворенно. – Ничего себе. Это же замечательно!

– Да, совершенно замечательно, Адам! – воскликнула Анна. – Как тут красиво, правда? У меня, оказывается, все это время был пруд, а я даже не подозревала об этом! Это просто чудо, не так ли?

– Да, это действительно чудо, – согласился с ней Адам. – Дождей давненько не было, а он полон до краев, значит, там могут быть ключи. А если это так, ты сможешь экономить на поливе, у тебя будет бесплатная вода, – практично рассудил он.

– Да при чем тут полив? Я тебе говорю, что красиво, а ты мне про экономию. Вот всегда ты такой…

– Ну, знаешь, я мужчина, и более прагматичный человек, чем ты… Так что, экономия средств, да еще и при этом красота – это настоящий подарок.

– А еще там есть рыбы, – сказала Анна с гордостью.

– Рыбы? – удивился Адам. – Да ладно тебе, уж этого ты мне не сочиняй… откуда там взяться рыбам?

– А я тебе говорю, что есть, я сама слышала, как там плюхнуло!

– Что там плюхнуло? Утопленник? – засмеялся Адам. Его юмор частенько грешил черными тонами.

– Ну, вот, вечно ты придумываешь какую-нибудь гадость! – возмущенно поморщилась Анна. – Фу! Все настроение испортил. Прямо, как с ёжиками.

Накануне они ездили на его машине в районный центр за очередными документами, и видели на дороге сбитого ежика. Потом еще парочку. Когда увидели четвёртый трупик, Анна, вся в слезах, спросила, что могло случиться?

– Трудная ночь, – с тяжелым вздохом скорбно ответил ей Адам. – А ты не знала?

– Нет, – тревожно округлила глаза Анна. – А что такое? Что случилось?

– Наши вчера проиграли… Ежики, видимо, ходили с приятелями в спорт-бар смотреть футбол, но… после проигрыша дали лишний стаканчик с горя… вот и случилась трагедия… или сами попали под машину… или покончили с собой. Сама понимаешь, это же чешские ежики… патриотизм и все такое… мда-а…

Адам сокрушенно покачал головой.

Анна слушала его совершенно серьезно и внимательно, тщательно переводя в голове чешский текст на русский. Именно поэтому ее реакция всегда немного запаздывала и, когда, наконец, до нее дошел смысл сказанного, возмутилась и не на шутку рассердилась:

– Ну, у тебя ничего святого нет! Что ты за человек! Тебе лишь бы смеяться! Да? Неужели тебе их не жалко?

– Жалко, – подтвердил Адам, – очень даже жалко. Но что мы теперь можем сделать? Их ведь уже не воскресишь.

Анна насупилась и отвернулась к окну.

– Да ладно тебе, я же пошутил, – сказал он тогда. То же самое сказал он и теперь.

– Ани, я пошутил. Если там рыбы, так еще лучше. У тебя будет не только бесплатная вода, но и своя рыба. Супер! Поздравляю! Тебе не нужно будет на рыбник ездить.

Но Анна уже никак не отреагировала на его слова. Она застыла, созерцая водную гладь, где плавали листочки ивы, какие-то пушинки и сновали торопливые водомерки.

– Адам, – медленно сказала она в раздумье, – скажи, а как ты думаешь… в пруду тоже бывают приливы… и отливы?..

Адам в изумлении посмотрел на нее и рассмеялся.

– Ани, ты хорошо училась в школе? Какие приливы и отливы? Это ведь всего лишь крошечный прудик!

– Да, но это ведь тоже вода, ее тоже, наверное, притягивает Луна… и не такой уж он крошечный… мой прудик… тем более, если там бьют ключи…

– Ну, ты даешь! – искренне восхитился Адам, – Вот фантазерка! Как тебе только в голову такое могло прийти? Хотя… что же я спрашиваю-то, ты ведь писательница, можешь придумать, что угодно…

Он помолчал немного, а потом спросил:

– Скажи, Ани, а о чем ты пишешь?

– Зачем тебе?

– Ну, просто так, интересно же. Могу я спросить? Разве это секрет?

– Нет, не секрет… Да про жизнь всякое такое…

– Что всякое такое?

– Ну, допустим, я пишу романы, – ответила Анна и, отчего-то смутилась.

– Романы, значит? Ясно… Как-то это странно…

– И что тут странного? Мало ли кто о чем пишет? На мой взгляд, гораздо более странно писать детективы или триллеры всякие. А романы… что тут странного… я ведь никого не убиваю, наоборот. У меня всегда хороший конец.

– Все равно странно… Мне всегда казалось, что человек должен знать предмет, о котором пишет. А ты учишь плавать там, где не плавала сама.

Анна вспыхнула:

– Ну, знаешь ли! Много ты понимаешь! Что еще за глупости? Да по моим книгам уже два фильма сняли, и еще будут! А ты мне тут замечания делаешь! Ты ведь моих книг не читал?

– Не читал, – легко согласился Адам, – но глаза же у меня не завязаны. Я видел тебя весь год почти каждый день. И всегда ты была одна. Если бы у тебя кто-то был, то уж за год он тут хоть раз появился. Или я не прав?

– А это не твоего ума дело! – забыв о всяких приличиях, закричала Анна. – Писатель придумывает, а не про себя пишет, ясно? Иначе это была бы автобиография, а не роман. По-твоему мне нужно было все свои сюжеты пережить в собственной жизни что ли? Много ты понимаешь, специалист!

– Нет, не все, – спокойно заверил ее Адам, – вполне хватило бы и одного.

Анна гневно посмотрела на него. Глаза ее метали молнии, щеки пылали от возмущения и обиды. Она уже не радовалась ни обнаруженному прудику, ни рыбам. Ничего не ответив, она резко повернулась и стремительно зашагала к дому. Адам понуро пошел за ней следом. Он был весельчак по натуре и не любил ссоры.

В тот день они больше не общались, а на следующий Анна снова выглядела ровной и спокойной, и такой же дружелюбной, словно неприятного разговора между ними и не было вовсе. Поэтому Адам предпочел не извиняться, и вообще не возвращаться к этой теме.

***

Стал накрапывать дождик. Анна поднялась со скамьи, и заторопилась в дом, светлым пятном проглядывавшим сквозь деревья впереди. Он был теперь не серый, а светлый, как брусок сливочного масла, с белыми окнами и портиками над ними. У входной двери пришлось вновь включить фонарик, чтобы попасть ключом в замочную скважину. Уличный светильник почему-то не горел, хотя Анна твердо помнила, что включила его перед уходом, еще засветло.

Она открыла дверь и вошла в прихожую. После уличной темноты даже мягкий свет настенных светильников показался достаточно ярким. Она положила сумку на консоль у зеркала, сняла ветровку, с облегчением сбросила кроссовки и сунула ноги в мягкие пушистые тапочки, стоявшие наготове. Стенные часы в гостиной забили полночь.

«Ого, – удивилась Анна, насчитав двенадцать ударов, – вот тебе и полежала на скамеечке. Время-то как быстро пробежало. Не удивительно, что замерзла».

Даже в ветровке она успела слегка промокнуть, и теперь хотела скорее под горячий душ и в постель.

Анна достала из сумки бумажный шуршащий пакет с круассанами, купленными загодя в Праге к утреннему кофе, и поднялась по гулкой широкой лестнице на второй этаж, включая везде по ходу своего движения свет. Это была одна из ее расточительных привычек, за которую Адам ей неоднократно пенял и прогнозировал разорение.

– Ну что тут скажешь! Видно, что ты выросла в богатой стране, расточительство у тебя просто в крови!

– Ну, уж нет, никакое это не расточительство. Я не проматываю деньги в казино, не трачу их на безумные наряды и прочее барахло. Но я не собираюсь сидеть, как крыса в потемках. И вообще, зачем тогда мы здесь делали всю эту красоту, все эти светильники, люстры, если ничего не будет видно? Я хочу любоваться своим домом, а не только и думать об экономии. Это исключено!

Анна зашла в кухню, чтобы положить пакет в хлебницу. Она включила свет и… обомлела: кто-то здесь уже был до нее и, возможно, совсем недавно. Ведро с отходами было перевернуто и лежало посреди кухни, словно его нарочно катали по полу. Мусор был весь высыпан и разбросан, точно кто-то там что-то искал и при этом очень торопился. Кухонное полотенце валялось рядом с разбитой чашкой и перевернутым стулом.

В первый раз с момента жизни в доме Анна испытала дикий страх. Ее обожгла догадка: так вот почему фонарь у входа не горел? Это специально, чтобы она дольше возилась с ключами… А, может, этот кто-то еще не ушел? Может, он еще здесь, в доме, и наблюдает теперь за ней из какого-нибудь угла?

Анна на мгновение оцепенела, прижав пакет с круассанами к груди, потом вскрикнула и, не помня себя от страха, понеслась по лестнице вниз. Пулей выскочив из дома, она юркнула в густые кусты подросших после обрезки рододендронов и затаилась там.

Ее била дрожь, а зубы стучали от холода и страха. Настолько явное присутствие постороннего, кого-то неизвестного, незваного, самовольно проникшего к ней в дом, и при этом нимало не заботившегося о том, чтобы остаться незамеченным, давало основания полагать, что этот некто ничего не боится. Это его нужно бояться… Он сам никого не пожалеет, случись кому встать на его пути. Но кто это? И зачем он здесь? Что он там искал, в мусоре? Что хотел найти? Или просто обозначил свое присутствие?..

Анна тихо заплакала. Дождь все усиливался. Холодные капли с упругих веток затекали ей за шиворот, ноги в матерчатых тапочках уже стали промокать…

Она сняла мешавшие ей видеть очки, бросила под куст пакет с круассанами и подползла к окну. Холл и лестница были по-прежнему ярко освещены. Там никого не было. В этот момент блеснула молния, и густой раскат грома прокатился по небу, громыхнув прямо у нее над головой. Анна дернулась, сжалась, обхватив себя руками, и заплакала еще сильнее. Между тем дождь тоже прибавил силу.

Куртки при ней не было. Одежда вся вымокла и испачкалась. Вдобавок Анну пронзила ужасная мысль: из дома есть второй выход, на открытую террасу. Вдруг неизвестный грабитель зашел именно через ту дверь, а теперь так же незаметно через нее выйдет и подкрадется к Анне сзади. Может, он уже стоит где-то за ближайшим углом…

Всхлипывая и размазывая слезы вперемешку с грязью по щекам, Анна нащупала в кармане телефон. Какая удача, что она не оставила его рядом с сумкой.

Она нажала вызов и, услышав через секунды голос Адама в трубке, сдавленно зарыдала.

– Ани? Ани, это ты? – удивился он. – Что случилось? Почему ты плачешь? Что с тобой? Ани, ты можешь ответить? – взывал он, но Анна только стучала зубами и всхлипывала. Ей казалось, что скажи она сейчас хоть слово, неизвестный преступник тут же услышит ее голос и нападет на нее.

– Не плачь, Ани, пожалуйста, Аничка, слышишь, – голос Адама был встревожен. – Я сейчас приеду, только не плачь…

Он положил трубку.

Она слушала короткие гудки, бившие ей в ухо. Это был звук надежды, пульсирующая жилка, связывавшая ее с внешним миром…

Посидев без движения на земле несколько минут, Анна решилась и снова подползла к окну. Никаких видимых изменений в доме не происходило, но это еще ничего не значило. Ливень хлестал в лицо, вся одежда и волосы промокли, ведь кусты ее практически никак не защищали. Она решила, что нужно выбираться на дорогу, к людям и там звать на помощь. Всего двести метров через лес. Конечно, в домашних шлепанцах, в которых ноги разъезжаются на траве, быстро не побежишь, но Адама, пожалуй, ждать придется гораздо дольше, уж никак не менее получаса. А быстрее он не доедет из своего городка по темным петлям лесной дороги, да еще в такую непогоду.

Она встала и, пригнувшись, боязливо оглядываясь на дом, с колотящимся сердцем побежала через лужайку к лесу. Здесь дождь не так сильно чувствовался, но, сделав несколько шагов, она вынуждена была в испуге прильнуть к дереву – впереди, где-то вдалеке замелькал, дрожащий луч фонарика.

– Господи, – в ужасе обнимая дерево, беззвучно плакала Анна, содрогаясь всем телом, – за что Ты так со мной… что я Тебе сделала… я ведь уже один раз пострадала… неужели не хватит… не надо больше… оставьте меня в покое…

Она до крови кусала губы, чтобы не издать ни звука, а незнакомец все шел и шел, неумолимо приближаясь к месту, где она стояла, словно чувствовал ее присутствие.

Не было сомнений, что это был сообщник того, кто находился сейчас в ее доме. Значит, их, как минимум двое. И по тому, как уверенно и быстро он шел, было понятно: для него эта дорога не была новой, он здесь уже бывал…

Анна осмотрелась вокруг, ища хоть что-то для своей защиты – корягу, палку, ветку, – но ничего не было. Она сама просила расчистить парк, чтобы ничего под ногами не валялось, сетовала, что спотыкается на прогулках… Ах, какую же глупость она сделала…

«Грабли!» – внезапно вспомнила Анна. Там, на газоне, с обратной стороны дома она оставила грабли. Утром собирала упавшие листья, потом ей позвонили, и она, бросив работу, заторопилась на автобус. Скорее всего, они там и лежат, нужно только к ним как-то подобраться, тогда у нее было бы хоть какое-то средство для самозащиты. Но незнакомец с фонариком был все ближе, и она боялась даже шелохнуться…

В этот момент молния осветила высокую фигуру в капюшоне и новый раскат грома сотряс небосвод.

– Чертовщина! Вот напасть! – ругнулся незнакомец и Анна, узнав голос, не помня себе, закричала:

– А-ада-ам! Адам!

С плачем она выскочила из-за дерева и бросилась ему на шею.

– Господи! Ани! Как ты меня напугала. Боже мой! Откуда ты тут взялась? – изумился Адам. – Что с тобой? Почему ты такая мокрая? Что ты здесь делаешь, в лесу, под дождем… ты с ума сошла… – бормотал он, обнимая ее трясущуюся спину. – Пойдем в дом скорее, ты простудишься! Пойдем, Ани!

– Нет, – замотала она головой, – нет, Адам, я не пойду туда… туда нельзя… Там кто-то есть… был в кухне… что-то искал…и фонарь не горел… я боюсь… я не пойду… и ты не ходи… бежим отсюда, Адам!..

– Чего ты боишься, глупенькая? – сказал он, отводя мокрые пряди волос от ее лица. – Что там могло случиться? Бог мой, Ани, ты слишком много смотришь телевизор. Это ведь Ртыне, а не Нью-Йорк или Москва. На, надень на себя пока, – сказал он, протягивая ей свою куртку, – а я пойду, посмотрю, что там тебя так напугало.

– Нет, Адам, не уходи, не оставляй меня… я боюсь… не уходи… пожалуйста, не уходи…

– Тогда пойдем со мной.

– Нет… я туда тоже боюсь…

– Так, ладно. Стой тут, Агата Кристи, я через минуту вернусь, хорошо?

И не дожидаясь ее согласия, он побежал и скрылся в доме, а Анна снова припала к своему дереву, озираясь по сторонам и поскуливая от переживаний и страха. Через несколько минут он появился на крыльце и позвал в голос:

– Ани! Не бойся, иди сюда. Тут никого нет. Анна выбралась на дорожку и приблизилась к крыльцу.

Адам стоял в освещенном проеме и ободряюще улыбался ей.

– Как это никого нет? – спросила она растерянно. – Я же сама… видела… там…

– Что ты видела, трусиха? – засмеялся он. – Фантазерка ты. Там пусто. Никого нет, – повторил он. – Заходи в дом уже, хватит тебе мокнуть. И дверь закрывай. Вон как дождь льет.

– А фонарь… он не горел, когда я пришла…

– И что с того? – Адам пощелкал выключателем. – Возможно, лампочка попалась бракованная. Утром заменим и все.

– А мусор… Как же мусор? – не сдавалась Анна. – Ведро и стул… Это я тоже придумала по-твоему?

– Нет, не придумала. Пойдем со мной, я тебе что-то покажу.

Анна опасливо переступила порог собственного дома. С нее текла вода, тапки на ногах превратились в грязных зверьков неизвестной миру породы.

Критически оглядев ее фигуру, Адам внес коррективы:

– Нет, вначале иди-ка ты лучше переоденься и высуши голову. А то заболеешь, чего доброго… кто тогда мной командовать будет.

– Я не командую, – возразила, шмыгнув носом Анна, – это ты… ты здесь вечно командуешь…

Но она все же сменила обувь и покорно поплелась в спальню переодеваться. Она безумно устала, замерзла и измучилась, и сил на возражения у нее совсем не было.

Он поджидал ее в холле второго этажа и, как только она показалась из-за двери, поманил за собой на кухню.

– Иди, иди, не бойся, – не оглядываясь, подбадривал ее Адам. – Чего ты там крадешься?

Анна молча и с опаской шла следом за ним.

– Ну, вот видишь? – сказала она, указывая рукой на перевернутое ведро, валявшееся в центре кухни. – Это кто сделал? Я что ли? Или, может быть, оно само сюда выскочило?

– Нет, не само. – Адам улыбнулся и присел на корточки рядом с рассыпанным мусором. – Дай мне перец, пожалуйста, – попросил он.

– Что дать? – не поняла Анна.

– Перец. Молотый перец. Есть у тебя? Или паприка.

– Есть… а зачем тебе?

– Ты просто дай, не спрашивай.

Анна подошла к шкафчикам, открыла дверцу, за которой стояли приправы, и подала Адаму.

– Спасибо. А теперь садись рядом и смотри, – сказал он и стал осторожно посыпать пол перцем. – Видишь? Ты это видишь? – спрашивал он, смеясь, как ребенок.

– Что? Что там? – заморгала глазами Анна, но и она уже видела, как на светлых плитах пола проступают темные следы чьих-то маленьких лапок.

– Что пани Морозова изволили сегодня кушать, а? – Адам двумя пальцами поднял в воздух с пола консервную банку и прочитал надпись. – Ах, сардинки! Ну, прекрасно! Просто замечательно! Вот вам и ответ, кто тут похозяйничал.

– Кто? – Анна округлила глаза.

– Это ласичка!

– Ласичка? Ты хотел сказать лисичка?

– Лисичка? – поднял брови Адам. – Нет, я не знаю кто такая лисичка.

– Это лиса (…) – перевела Анна.

– Не-ет, что ты. Нет, это не она, – замахал руками Адам, – лиса по деревьям не может лазать, и в окно не прошмыгнет. Это ласичка, – уверенно сказал он. – И только она. Больше некому.

– Ты хочешь сказать… что у меня в доме… живет какое-то дикое животное… эта самая ласичка… которая может лазать по деревьям… живет вместе со мной?… – спросила Анна дрожащим голосом.

– Ну и что такого? – пожал плечами Адам. – Что же ты хотела? У тебя тут вокруг лес, а в нем ясное дело кто-то живет. И раз ты кушаешь такие соблазнительные продукты, то ваши пути с кем-нибудь из его обитателей могут и пересечься. Вот как сейчас. Тут, в Чехии, знаешь ли, свои жестокие законы. Ласичку не пускают в супермаркет, а иногда ведь так хочется побаловать себя деликатесами, разнообразить свое меню…

Адам хохотал, а Анна в ужасе смотрела не него.

Она испугалась еще больше, чем, когда думала, что в доме находился грабитель. Ни слова не говоря, она размашистым шагом снова направилась к себе в спальню и через минуту вылетела оттуда с объемистым словарем в руке.

– Ласичка, ласичка… – бормотала она себе под нос, быстро и привычно листая страницы, – кто же это такая? Ага, вот. «Lasicka – ласка, некрупный лесной зверек семейства куньих». Так это, оказывается, ласка? У меня в доме поселилась ласка! – воскликнула она, поднимая глаза на Адама. – Тут живет ласка, дикое и, возможно, опасное животное, а тебе смешно? – возмутилась она.

Адам перестал смеяться и посерьезнел.

– Ласка? Это у вас так называется? – спросил он рассеянно. – Как странно… По-чешски Laska – это совсем не то… нечто совсем другое…

– Я не знаю, что там у вас по-чешски, – строго сказала Анна, не обращая внимания на перемену в его на строении, – ты мне лучше скажи, а чем она питается, эта твоя ласичка? Она агрессивна? Если ей приглянулись мои сардинки, значит, она совсем не травоядная, ведь так? Может быть, она еще и хищник?

Глаза Адама хитро прищурились и заблестели.

– Ну, как тебе сказать, рацион у нее разнообразный, но в основном… Мда-а, как бы это сказать…

Анна насторожилась.

– Ну, говори, не тяни!

– Хотя в научной литературе такие случаи, кажется, не описаны, но люди поговаривают, что… в основном она питается… писательницами, особенно заграничными… Ну а русская литература – это все-таки для гурманов, знаешь ли. А тут такая редкая возможность… Впрочем, как же я ее понимаю…

Осознав, что он, как обычно, подтрунивает над ней, Анна, вконец вымотанная своими ночными приключениями, рассердилась и топнула ногой.

– Да что же это такое, Адам! Я серьезно! Хватит уже смеяться. Мне ведь тут жить, а я теперь боюсь оставаться одна. Буду прислушиваться к каждому шороху. Ты хоть представляешь, что я пережила, когда все это увидела? Сколько я страху натерпелась? Ты хоть на секунду это представляешь?

– Ладно, ладно, не волнуйся, Ани, – примирительно сказал Адам, – ласичка не опасна для тебя. Она опасна для птичек и мышек, а тебя она не тронет, ты для нее слишком большая. Завтра мы проверим чердак и мансарду. Возможно, какое-то дерево протянуло ветки слишком близко к крыше и она перепрыгивает. Если что, натянем металлические сетки на слуховые окна. Так вот. А теперь можешь спокойно ложиться и отдыхать. Я пошел. Спокойной ночи.

– Э-э, нет, даже и не думай уходить, – схватила его за рукав Анна. – Я одна тут сегодня не останусь. Кто знает, что придет в голову вашей чешской ласке? Вдруг она надумает вернуться и продолжить прерванный ужин? Я с ней воевать не собираюсь.

– Ани, ласка – это хорошо. С ней не нужно воевать… без нее наоборот бывает трудно жить…

– Что ты несешь, Адам? – отмахнулась Анна. – У тебя в доме тоже живет ласка?

– Нет, не живет, к сожалению, – сказал он серьезно, – но я этого хотел бы… очень хотел…

Анна в удивлении подняла брови:

– О чем ты? – но тут же и догадалась. Он имел в виду не русское слово, а чешское.

«Потом посмотрю, что оно значит, – сказала она себе, – не зря же он так к нему прицепился. Наверное, что– то хорошее. Хотя и в русском ласка – это ведь тоже не только животное…»

Видя, что Адам, не обращая внимания на ее просьбу, направляется к лестнице, Анна встала у него на пути и умоляюще сложила руки на груди:

– Ну, пожалуйста, Адам… Адамек… Что тебе стоит… только сегодня… останься, пожалуйста… я не хочу быть сегодня одна после всего этого… не могу…

– Ничего себе, Ани, какая ты милая, – усмехнулся он удивленно. – А ты умеешь разжалобить… прямо сама на себя не похожа… Только я тебя охранять не собираюсь, даже не надейся, – предупредил он. – Буду спать, а не сидеть с ружьем у твоей двери.

– Да и не надо меня охранять, – вяло махнула она рукой, – тем более, у меня ружья нет. Мне просто будет спокойнее знать, что в доме есть еще живая душа и я не одна тут… с этой ласичкой, которая так любит русскую литературу и русских писательниц. Адам засмеялся.

– Ты должна любить всех своих почитателей, без исключения, а ты… ты похожа на расистку.

– Нет, я вовсе не расистка. Просто я не настолько тщеславна, чтобы мечтать о славе еще и среди животных. Мне вполне хватает людского племени. И ты мне должен еще спасибо сказать, что я тебя оставляю… там вон какой дождь льет… куда ты поедешь…

Адам присвистнул.

– Еще и спасибо сказать? Ну, это надо же! Выдернула меня среди ночи из постели, а теперь я тебя еще и благодарить должен?

Анна рассмеялась.

– Ну, ладно, не ворчи – сказала она примирительно, – давай спать уже.

– Не ворчи, не ворчи, – бубнел Адам. – А где мне лечь-то?

– Слушай, ты этот дом лучше меня знаешь, вот и выбери себе любую комнату, на твой вкус. Они все готовы к проживанию.

– Тогда я пойду в мансарду. Люблю, когда дождь стучит по крыше… К тому же, если ласичка надумает вернуться, первым она съест меня, а ты успеешь спастись.

– Шутник нашелся! Я же тебя просила не шутить так больше. Ты мне этими фразами смелости не добавляешь.

– Ты и так очень смелая, Ани, – уверенно сказал Адам. – В Чешской Республике нет второй такой смелой женщины, как ты. Никто бы не остался жить в одиночку в таком огромном доме среди леса. А ты испугалась всего один единственный раз. Это даже не считается.

– Да ладно тебе, подхалим мелкий, – не сдержала улыбки Анна.

– А кто такой «подхалим», Ани? – вопросительно поднял брови Адам.

– Никто, – отмахнулась она, – много будешь знать, скоро состаришься. Полотенца возьмешь в ванной, в шкафчике. Спокойной ночи.

– Спасибо, мне не надо, душ сегодня я уже принимал, причем дважды, один дома, другой – с неба, – сказал Адам уходя. Потом обернулся и добавил, – да, Ани, и перед сном не забудь посмотреть, пожалуйста, в зеркало. Поверь, это нужно. Спокойной ночи.

Анна поджала губы и промолчала. Когда его шаги стихли на лестнице, она юркнула в гардеробную, где стояло большое, до пола, зеркало, и встала перед ним. Из зеркала на нее смотрело чумазое существо с паутиной, травинками, сосновыми иглами и прочим растительным мусором в всклоченных волосах. Она рассмеялась своему отображению, стащила с волос резинку, стягивавшую их на затылке, и отправилась в душ.

Сидя на кровати и расчесывая мокрые волосы, она протянула руку и взяла словарь. Нужное слово нашлось быстро. Laska – любовь. Ну, что же, ничего удивительного. Что-то такое она и предполагала. Странно только, что ей, романистке, пишущей про любовь, это слово до сих пор в разговоре не встречалось и ни разу не понадобилось. Анна пожала плечами и захлопнула словарь.

Погасив ночник, долго ворочалась и не могла уснуть, словно, что-то мешало, царапало. Наконец, она сказала про себя: «Ну, ладно… я не знаю, существуешь ли Ты, но спасибо… спасибо Тебе, что все закончилось хорошо…»

После этого она уже легко и быстро провалилась в глубокий и крепкий сон.

***

Никто на свете не рождается атеистом. Уже гораздо позднее человек решает принимать ему Бога или отвергнуть. Вот и Анна вовсе не была таким уж ярым богоборцем изначально. Скорее у нее должны были сложиться другие, более дружелюбные и мирные отношения с Небесам. «Святый Ангеле Божий, хранителю мой, покрый меня своим крылом и сохрани от темна до света, а от света до конца века». Совсем маленькой девочкой, она лепетала следом за бабушкой эту нехитрую молитву перед сном и тщательно крестилась. И засыпала легко и сладко, без обычных детских кошмаров, уверенная, что верный Ангел неотлучно стоит рядом и стережет ее сон.

Родители служили учителями в советской школе и по этой причине частыми посещениями храма Божьего похвастаться не могли. Иначе их бы спросили на одном из педсоветов: а достойны ли они высокого звания советского учителя? Не занимают ли чужого места? Не учат ли и детей, этих будущих строителей светлого коммунистического будущего, средневековому невежеству и мракобесию? Возникновение таких вопросов родители, люди ответственные и чадолюбивые, допустить не могли. Во всех отношениях школа была отличная, и там предстояло учиться их любимой и единственной дочери. А кроме того, они очень любили свою работу. Но вот бабушка… бабушка вполне могла себе это позволить.

Они с дедушкой давно вышли на пенсию и никакие санкции им не грозили. Поэтому бабушка уверенно и регулярно посещала церковь, не пропуская ни праздников, ни воскресений, и до самого первого класса водила с собою и внучку. Дед ходил, как он сам говорил, за компанию, и тихо отсиживался в углу на скамейке, лишь изредка рассеянно обмахивая себя крестом. Он шел в церковь не от большой веры или желания, а просто не мог не идти. Почти полвека они с женой сновали по жизненному пути вместе, как нитка с иголкой, ткали свой узор, куда один, туда и другой, и уже невозможно было разделить их. Поэтому, когда она стала ходить в храм, потащился туда и он.

Когда Аня поступила в школу, у нее забот прибавилось. И в церкви она с бабушкой стала бывать лишь по большим праздникам – Рождество да Пасха. Зато на летние каникулы приходились и Троица, и Петров день, и любимая бабушкина Казанская, и Успение. В сентябре, в Анин день рождения, на Воздвижение, бабушка обязательно вела в храм. Тут уже без всяких возражений. Даже школу, если нужно, пропускали. Родители, конечно, были недовольны.

– Ничего, догонит, она все равно отличница, – говорила бабушка, предвидя возражения со стороны сына и снохи и заранее напуская на себя суровый вид, – Боженьке поклониться важнее, чем вся ваша ученость вместе взятая. Может, это ей в жизни больше пригодится, кто знает…

– Мама, ну как вы не понимаете, это же не что-нибудь, а спецшкола, – пытался спорить сын, по старинке называя родителей уважительно на «вы», – тут не такая нагрузка, как в обычной, а гораздо больше. Здесь и один день пропускать не желательно, даже для отличницы, а то потом не догонишь. А вы с ней ведь и так все лето, считай, из церкви не выходили, все праздник, да праздник…

– Ой, один или два праздника в месяц – это уже много! Скажите, пожалуйста! А ваших, социалистических сколько? Не больше ли? Как ни день моряка, так день строителя.

– Мама!

– Что мама? За свои места боитесь? Работу потерять? Валите, если что, все на меня. А мне бояться уж нечего, пенсию у меня не отберут. Я в церкву ходила и ходить буду. А Анюта сама потом решит, надо оно ей или нет. Голова-то на плечах для чего дадена…

– Папа, ну, скажите хоть вы ей, если она не понимает! – взывал сын к отцу, как к последней разумной инстанции. – Сейчас-то еще младшие классы, а дальше как? Там за пропуски по головке не погладят.

Отец крякал, кряхтел и бубнел что-то невнятное себе под нос, но против жены не шел. С одной стороны он понимал и сына, его правоту, а с другой – свято верил, что его дорогая жена Феня внучке зла не пожелает, и тоже по-своему права. Вот и поди тут разберись… Не хотел он быть крайним и поэтому отмалчивался.

Аня не сопротивлялась. Бабушка говорила, что Бог есть любовь и добро, и от него не бывает никакого зла. Внучка слушала ее и безоговорочно верила. Так и есть. Бог действительно был очень хороший. Он дал ей добрых маму и папу, бабушку с дедушкой, и другую бабушку, мамину, в Воронеже, дал ей радостную спокойную жизнь, друзей и подруг. Она верила в Бога, как дышала – легко и без сомнений, без раздумий. Просто верила и все.

Она четко знала, что Бог есть. Нужно соблюдать установленные Им правила, быть хорошей – отлично учиться, слушаться родителей, уважать старших, уступать место в транспорте, помогать слабым, делиться тем, что имеешь, – и тогда у тебя все тоже будет хорошо, тебя никто не обидит и не причинит зла, жизнь будет светла и беззаботна. Эта волшебная формула исправно работала, но однажды дала сбой. Аня со своей стороны ничего предосудительного не сделала, была такой, как и всегда, но Бог сам нарушил правила…

Пятнадцать-шестнадцать лет – время любовных страстей и гормональных всплесков. И тот, кто захочет бросить в юнцов камень, пусть вспомнит хотя бы Ромео и Джульетту.

Надя и Юлька, как и большинство их класса, уже во всю крутили любовь, заваливая учебу и регулярно получая за это от родителей на орехи, а Аня все никак не чувствовала горячего шевеления своего сердца. Оно, как обычно, билось ко всем ровно и спокойно, ни разу не дрогнув, ни ускорив шаг. Не то чтобы она волновалась по этому поводу, вовсе нет, но и тащиться в отстающих она не привыкла… да и вообще, словно она больная какая-то… не такая, как другие…

И Аня решила, чтобы идти вровень со своими сверстниками, и не отставать от подруг, хотя бы поиграть в любовь. Всему ведь, как она твердо знала, можно научиться, значит, и этому тоже. Она с седьмого класса дружила с примерным мальчиком Толей, его и выбрала объектом для своей тренировки, тем более что он давно расценивал их дружбу иначе, чем она и терпеливо ждал взаимности.

Безотказный, отзывчивый, деликатный, обходительный, идеальный, как картинка с обложки… Таким и был для окружающих хороший мальчик Толик. А уж то обожание, с которым он кротко и молчаливо смотрел на Аню, не могло остаться незамеченным и не осталось. Мальчишки смущенно отворачивались, когда видели, как он нежно отводит прядь волос с милого ему девичьего лица, а девчонки отчаянно завидовали.

Даже родители не смогли остаться в стороне; подчас грешили против своей учительской профессии, из симпатии и в благодарность за такие красивые чувства к их ненаглядной дочери чуть завышая Анатолию оценки. Надо сказать, что звезд с неба он хоть и не хватал, но всегда был на хорошем счету Немалую роль здесь еще играл, конечно, весь его милый облик и примерное поведение. Учителя редко любят шалопаев.

А мальчик Толя шалопаем не был, но не был и тем, кого из себя изображал для окружающих. Он был, хоть и не по своей воле, карьеристом до мозга костей. Возможно, кто-то скажет, что тут ничего дурного нет, и будет неправ. Ибо есть тип карьериста, который пойдет на все ради своей цели, и нет для него предела дозволенного…

***

С самого детства мальчик Толик и его сестра Света слышали, что в жизни «нужно устроиться», что «все средства хороши» и «победителей не судят». А жизнь родителей была примером, как нужно «устраиваться». Мать работала продавцом в промтоварах, а отец – бухгалтером на одном из крупнейших Московских мясокомбинатов.

– Служу бухгалтером, – скромно говорил он о своей должности, не добавляя уточнения о неблагозвучном месте своей службы.

Ведь что такое мясокомбинат? По сути – бойня. Хоть и всем мяско есть хочется, но звучит как-то некрасиво, неблагородно. Однако именно эта неблагородная приставка к его должности – «мясокомбинат» – и была главным источником материального процветания семьи.

Отец за несколько лет безупречной службы стал доверенным лицом главбуха, давно приметившим сметливого парня, и потом они стали уверенно делать свои темные дела. На пару с главбухом он крутился, как юла, чтобы не попасться в расставленные законом силки, делился с нужными людьми, прогибался, подхалимничал перед власть над ним имущими, и до поры до времени его прикрывавшими. Но он знал, что если попадется, они открестятся от него без малейших раздумий и поэтому ни на кого не полагался.

Главбух тоже рисковал, но, скорее всего, рисковал с подачи откуда-то сверху, и его, если надо, прикроют. Папу мальчика Толика прикрывать было некому. Так что сомнений не было: все шишки свалят на него, на нижнее звено. Поэтому он, на всякий случай, готовил кое-какой компромат на многих, с кем приходилось якшаться, в том числе и на свое непосредственное начальство. В крайнем случае, если он даже не рискнет это предъявить официальным органам, то хоть сможет использовать для шантажа. Глядишь, с перепугу найдут ему хорошего адвоката. Хоть и сядет, да не на всю катушку, а по минимуму и без конфискации.

Вообще он много раз собирался «с этим делом» завязать, тихо отойти в сторону, но вот все никак не складывалось. То одно нужно было купить, то другое. Деньги держали его на крючке, и все никак невозможно было от них добровольно отказаться. «Вот в отпуск съездим… в последний раз погуляем на всю катушку – и баста!» Ехали в отпуск, и возвращались. И свежим взглядом оценив обстановку квартиры, затевали ремонт. Тем более, что по случаю еще весной им достались импортные обои и обещана была по блату чешская люстра. Закончили ремонт, а тут «зима катит в глаза», жена просила новую шубу. А потом Новый год, а после него дочь замуж собралась. И снова по накатанной…

Он говорил не единожды это свое «в последний раз», но потом ничего не менялось. «Вот сейчас справим свадьбу Светланке, и все, завязываю» – уверял он себя. Справляли свадьбу, но Светланке нужно было бы еще и кооператив купить. Утереть нос ее новой родне, чтобы знали, не бесприданницу берут, не из милости… Вот так этот рубеж, за которым должна была наступить безгрешная жизнь, постоянно отодвигался. Теперь вот сына на ноги нужно поставить…

Материальный потолок в виде главного советского набора – квартира, дача, машина – был давно и быстро достигнут. Летний отпуск стабильно проводился в здравницах Крыма или дружественной Болгарии. На счетах подраставших отпрысков лежали немаленькие суммы, а в морозильнике у тещи был припрятан плотный килограммовый брусок с надписью «дрожжи», битком набитый хрустящими сторублевками. Жена щеголяла в шубах и драгоценностях. Квартира утопала в коврах и хрустале. Были даже дефицитные собрания сочинений классиков, с золотыми тиснениями на твердых солидных переплетах, никем, правда, не читанные, чтобы не затрепались.

Кажется, вот оно, полное счастье, чего еще желать? Ан нет. Не так устроен был глава семейства, чтобы успокоиться и почивать на лаврах. Чем крепче становилось его материальное благополучие, тем более неудовлетворенным он становился. Как червь уже давно точила его душу тоскливая мысль: ни у него, ни у жены не было высшего образования. Восьмилетка и техникум, и на этом все. Потолок. А кто они без диплома? По сути, просто так, торгаши, недочеловеки. А ему хотелось общества, умных лиц и разговоров, ученых степеней, дипломатов, видавших мир. И среди всего этого он, папа мальчика Толика собственной персоной, допущенный к ним на равных и занимающий там свое собственное, достойное уважения, место. Но каким образом? Как этого добиться? Тут нужно не меньше, чем МГИМО, а не какой-то там техникум. Не уж-то его поезд давно ушел и ничего уже не сделать?

И ведь как обидно: была же возможность. Была! Сразу после армии мог в ВУЗ со льготами поступить. Да он бы, с его головой, и без льгот поступил бы в финансовый, но не пошел. Поманили работой, деньгами, он соблазнился и уже не смог оторваться, все жалко было времени на учебу, казалось, что в это время деньги мимо его рук проплывут. А потом уж семья появилась, дети… там вообще не до учебы стало. Жена, та амбициями никогда не страдала, ей и техникума хватало за глаза, поэтому она чувствовала себя вполне довольной жизнью, чем вызывала у мужа тщательно скрытое и никогда не проявлявшееся презрение.

Все свои надежды он возложил на довольно поздно у них появившихся детей. Жена все за фигуру боялась и откладывала свое материнство. Напрасно переживала, фигура нисколько не пострадала.

Очень скоро стало понятно, что у дочери главный козырь – это ее красота. Нужно было лишь правильно ею распорядиться и удачно выдать замуж. Этот пункт они с женой уже с успехом выполнили. Оставался еще сын, родившийся на десять лет позже сестры.

Почти сразу отец понял, что и наследник умом пошел не в него, но делать было нечего. Приходилось работать с тем материалом, что Бог послал. Папа Толика вспомнил старую поговорку «терпение и труд все перетрут» и не сидел, сложа руки.

Репетиторы чуть ли не с пеленок, лучший детсад в районе, языковая спецшкола по большому блату, подарки учителям и директору… Все постепенно давало свои плоды, приближая вожделенные мечты. А что, не боги горшки обжигают! И главное, что сын оказался правильным, учебу изо всех своих жиденьких силенок тянул, и схватывал мудрость жизни на ходу. Он рано понял, что не блещет способностями на фоне остальных, более головастых своих одноклассников, и брал другим: примерным поведением, вежливостью и опрятной внешностью. Его всегда поэтому и принимали в первых рядах, как лучшего, и в октябрята, и в пионерию, и в комсомол. Всегда именно за отличное, выше всяких похвал, поведение. Отец крепчал духом: «Из него будет толк. Есть у парня масло в голове!»

Предстояли последние, самые трудные два года и школа будет позади. Обычных вымученных «четверок» теперь казалось недостаточно. Отцу хотелось видеть в дневнике, а там, глядишь, и в аттестате заветное «отлично», и он не скупился, шел на новые расходы, а к сыну стал еще строже, чем был, хотя и без того был не в меру строгим отцом.

Еще прибавилось у них в доме репетиторов, еще дороже и роскошнее стали подарки директору, но и контрольные стали еще сложнее, и все неохотнее шли, прежде довольно сговорчивые, учителя на уступки и исправления.

А хороший мальчик Толик и сам старался изо всей мочи. Внешне простая и благополучная, его жизнь на самом деле вовсе не была похожа на сказку. По иронии судьбы, учась в английской спецшколе, куда брали за способности к языкам, он как раз таких способностей был лишен начисто. И если бы не репетиторы, учиться бы там никак не смог. Ему запрещено было даже читать художественную литературу, чтобы не терялось ни секунды драгоценного времени понапрасну, из того, что могло быть потрачено на учебу.

– Это тебе по программе задано? – подозрительно спрашивала мать, видя его с посторонней книгой в руке.

– Нет, это я для себя читаю, – честно отвечал сын.

– Еще чего, читает он мне тут! – выхватывала мать книжку у него из рук. – Тебе что, уроков мало задали? Бери учебники и учись!

– Но я уже учил уроки. Почитаю немного, а потом снова буду, – уговаривал он.

– Нет, нечего всякую ерунду читать, учись лучше! Вон, на время смотри, скоро к тебе, оболтусу, репетитор придет. Так что сиди и занимайся!

– Мама! Ну, пожалуйста!

– Никаких «пожалуйста», занимайся, я тебе сказала!

Бедный, бедный мальчик Толик. Рожденный покорить вершину, которую не смог одолеть его отец, он был обречен на нелегкий путь. Расплачиваясь за честолюбивые планы своего родителя, Толик вынужден был провести все детство в мучениях зубрежки и унизительного сознания того, что, сколько бы он ни старался, наравне с другими ему не быть. Даже те, кто, загулявшись, время от времени схватывал «тройбан» или даже «пару», были гораздо талантливее и могли в любой момент исправить свои «неуды» лишь приложив некоторые, весьма незначительные, усилия. У них было то, что в нем не могли бы развить никакие репетиторы, – чувство языка. Они им пользовались легко, не напряженно, как пластилином, лепя из него нужные им формы и жонглируя ими. Толик же, словно штамповочный автомат, мог лишь воспроизводить эти формы по образцу, не умея прибавить ничего своего.

Когда в шестом классе добавился второй язык – французский, Толик взвыл и запросил пощады. Отец побагровел от злости и вытащил из антресолей кусок телевизионного кабеля, вместо обычного ремня. Бил с сердцем, не щадя, не глядя.

Мать не пожалела, не вступилась.

Она слабо понимала, зачем все эти, ненужные на ее взгляд, траты на репетиторов, зачем спецшкола и неясным миражом маячивший впереди, какой-то непонятный для нее МГИМО. Зачем вся эта морока, если и так все хорошо, дом – полная чаша? Чего еще желать? Она никогда не мечтала о журавле, имея свою синицу в руках. Всяк сверчок знай свой шесток, – внушали ей с детства и она хорошо усвоила урок. Но таково было желание мужа, а муж для нее значил все. Муж – это был ее Бог. Муж – это безбедное настоящее, это светлое материальное будущее и обеспеченная старость. Муж – это шубы и бриллианты, море и новая машина. Муж – это святое… и она без колебаний встала на его сторону.

Родители ее были люди простые и понятные, со своими предсказуемыми событиями и поступками. Мать, посудомойка, и отец, простой работяга, проводили дни, похожие один на другой. По выходным отец традиционно напивался, жутко скандалил и распускал руки, а в воскресенье, очухавшись, также традиционно вымаливал у жены прощения, то прося его, то требуя, то угрожая. Люська – посудомойка, бывшая лимитчица, наделенная недурной внешностью и бойким характером, неожиданно «залетевшая» от любимого удальца, не пожелавшего на ней жениться, не взяла на душу грех детоубийства, а подсуетилась и быстро окрутила едва вернувшегося из армии пацана, неказистого, зато с такой лакомой и заветной столичной пропиской.

Девочка родилась на удивление крепенькой для семимесячной, что было бы вовсе и неудивительно, если знать правду. Семимесячной она лишь значилась в медицинской карточке, а на самом деле исправно прожила в материнской утробе положенные девять месяцев от своего настоящего, а не названного, зачатия до рождения. Муж, хоть и простак, но что-то такое подозревал, буквально нутром своим чувствовал, и в сильном подпитии обзывал жену дурными словами, но вот доказать ничего не мог, а поводов к ревности она никогда в жизни ему, надо признаться, не давала. Вот только других детей больше не хотела и не родила ему, втайне страшась, как бы не пострадал ее первенец, кукушонок.

Жили они нормально, как все, считая копейки, временами скандаля до драки, потихоньку тащили с работы все, что плохо там лежало, и на что не положил глаз кто-то другой, выше них стоящий в несложной иерархии таких же маленьких и незаметных людей.

Поэтому у них в доме полотенца и посуда были с названием той точки общепита, где мать в данный момент работала, и гостей это обычно нимало не смущало; а у отца была своя постоянная клиентура, покупавшая ворованные с завода детали. Если требовалось стащить что-то покрупнее, что на себе не унесешь, приходилось делиться с охраной. «Не пойман – не вор», – посмеивался отец, показывая матери свою добычу, но так откровенничал лишь в домашнем узком кругу. А при посторонних даже в глубоком подпитии ничего лишнего он на эту тему не болтал.

И вот мать Толика, дочь простого работяги и Люськи-посудомойки, достигла невиданных в их кругу высот, достигла лишь благодаря единственно принятому решению – правильно вышла замуж. Она ответила отказом красавцу с кудрями, будущему инженеру, увивавшемуся за ней без малого год, и сказала «да» маленькому, ниже ее на полголовы, уже смолоду начавшему лысеть бухгалтеру с суетливыми потными ладонями и неровными зубами.

– Смотри сама, доча, тебе жить, – сказала ей мать, поджимая губы, – оно, знашь ли, с лица воду не пить… И что твой инджинер-то тебе принесет, кроме зарплаты? Ничё! Да еще и на спинжаки ему траться поди… Твой папка и то больше получа-ат… а бухалтер-то… знамо дело, деньги завсегда считает… авось, что-то и прилипнет кода-никода…

Простоватая Люська, даже прожив в Москве большую часть жизни, так и не избавилась от своего говора. Ну, да это было не важно. Зато она называла вещи своими именами и ситуацию понимала правильно. Уж чего-чего, а жизненной мудрости и хватки ей было не занимать.

Дочь почти не колебалась. Нравились ей оба; больше, конечно, тот, что с кудрями, но бухгалтер казался перспективнее. Любовь? Какая любовь? Любила она по-настоящему только деньги и то, что они могли бы ей дать. Потные ладони можно и потерпеть. Если впереди манило будущее в виде хорошей одежды и вкусной еды, и даже, чем черт не шутит, югославской стенки и немецкого сервиза «Мадонна».

Теперь она жила в шикарной квартире, обставленной, как музей, вызывая гордость и одновременно заискивающую зависть у собственной матери. И сервизы и стенка давно уже у нее были, и даже намного, намного больше, чем она могла мечтать. Ради глупого, бунтовавшего сына, не понимавшего своего счастья, свое собственное счастье она рушить не собиралась.

Мальчик Толик кричал и вырывался, привычно зажатый у отца под мышкой, а она в праведном гневе попрекала сына расходами, тем, что из-за него никак машину не поменяют на новую, и Светочке не достаточно помогают, и что он неблагодарный, ничего не ценит, учиться не хочет, а все ему вынь да положь, без усилий, а без труда, как известно, не выловишь и рыбку из пруда, и «сколько можно, отец же не железный в самом-то деле»… и так далее и тому подобное…

Она смотрела на сына и не находила в сердце жалости. Вот чего ему не хватает, паршивцу, спрашивается? Всего же полно! Не то, чтобы она не любила сына, любила, конечно, но дочь все-таки любила больше. С ней было как-то интереснее, веселее. С самого рождения. И колясочка красивенькая, нарядная, и кроваточка, а там уж платьица пошли, бантики, рюшечки, воланчики. И сидит она в коляске, красивая как кукла, загляденье просто, а не девочка, все оглядываются, любуются. Интересы у них со Светочкой всегда были одинаковые, чуть ли ни с пеленок, а уж позже тем более.

И в школу пошла, тоже мать радовала. То так ей волосы заколют, то иначе. То с крупными воланчиками передничек сошьют, то помельче. Юбочку делали и подлинные, и покороче, то в складочку крупную, то плиссе пустят… А верх? То отложной воротничок у формы выберут, а то и стоечку с кружавчиками. И манжеты под стать, то узкие, то широкие, почти до самого локтя, на пуговках. Красота! Так что Светочка училась матери на радость. В учебе не блистала, тут чего греха таить, не ее это было. До восьмого класса со слезами еле дотянула, а потом отец за взятку в торговый техникум устроил, чтобы не без профессии ребенок остался. Зато уж во всем остальном – ив прическах, и в нарядах, и в украшениях, – она всегда была первая модница в своей школе, было, чем гордиться.

И теперь они с дочкой как подружки, дня не могут друг без друга. Что приготовить, что сшить, что купить – всегда они друг другу первые советчицы. А попадет в руки заграничный модный журнал, кому первому звонить? Конечно, дочери, тут и вопросов нет. Да и то сказать, теперь уж и наоборот, дочь сама к себе зовет, у нее теперь возможностей побольше-то будет. Не зря же они с отцом за сынка завмага ее выдали. Живет теперь не хуже, чем у родителей, как сыр в масле катается.

А что сын? Даже рожать его не хотела, все муж уламывал, давай, да давай. Чувствовала, что поплывет, ведь уже не двадцать-то, но пронесло, слава Богу, уцелела фигура, хотя грудь вот обвисла. И как ей было не обвиснуть, спрашивается, если мальчишка никак ее бросать не хотел? Говорят же современные доктора, что три месяца грудного вскармливания достаточно. Так нет же, она его на седьмой еле оторвала. Орал все как резанный, ночами спать не давал, пришлось к бабке, матери своей его отдать, чтобы отвык. Перевели на бутылочку, да уже поздно, впереди вместо былой упругости повисли два опустевших мешочка.

И растить его было не так интересно, как Светочку. Пока маленький, еще ладно, куда ни шло, то в матросский костюмчик его нарядит, то в троечку с бабочкой. Ну, шортики, ну, носочки белые, ну, а дальше-то что? Школьная форма? Брюки, рубашка, пиджак? И все? Какие украшения? Пионерский галстук, который зимой и летом одним цветом? Не больно-то и разбежишься. Ни причесок тебе, ни сережек или браслетиков, ни цепочек… Вон, в прошлом году от нечего делать ему золотую цепочку с крестиком повесила, хотела хоть какой-то красоты добавить. А что толку? Все равно под одеждой этого золота никто не видел, а как увидели, учительница сразу сказала – снять.

По сути, что такое мальчик? Это маленький мужчина. С ним уже нельзя вести себя, как с девочкой, но и мужчиной он еще не считается. Мужчина у них в семье один – муж. Добытчик, кормилец. О чем они обычно с ним говорят? Да о всяком, разном, насущном. Что на ужин приготовить, к примеру, или что завтра на обед.

Приходит он с работы, берет в руки газету, садится в свое любимое кресло и слушает, как она ему все пережитое за день рассказывает. Это были самые ее любимые моменты. По сути, ей вообще все в их отношениях нравилось, кроме, разве что, постельных дел, неизменно вызывавших в ней брезгливое отвращение. Она себя ничем не выдавала, отдаваясь мужу с улыбчивой готовностью и монотонными стонами, а про себя считая количество его ерзаний взад-вперед и с облегчением принимая судорожный конец. Но постепенно муж и сам как-то поостыл, все чаще ограничиваясь ласковым поцелуем на ночь, и их брак, на ее взгляд, стал совсем безупречным.

Вот, она накрывает на стол, уже все приготовленное, красивое, в хрустале, с мельхиоровыми приборами, с крахмальными салфетками, и говорит, говорит, говорит… А он слушает… И что сегодня сгущенку в соседнем гастрономе выбросили, и ей дали по блату три банки, а зеленый горошек будет в пятницу. Она возьмет пять банок, а Лидке из бакалеи даст взамен дефицитные колготки. И что у них в магазине новый завоз был, но пока еще не знает, что там есть, сначала ведь только для своих, хотя завмаг намекнула, что теперь и она, даром, что перешла на полставки, будет среди первых, не зря же они родственники, так что готовь, отец, кошелек, надо будет для всех обновки купить.

– Приготовим, не волнуйся, кошечка, не голытьба какая-то, купим, что скажешь.

– Ой, а вдруг джинсы завезли? Американские? – мама Толика мечтательно сложила руки на груди. – Как думаешь, мне пойдут джинсы? Я не старая уже для них? – она кокетливо покрутила боком перед мужем.

– Не старая, – хохотнул муж, хлопнув ее пониже спины и слегка погладив приятные выпуклости. Покончив с интимной близостью, они, тем не менее, как бы ради приличия поддерживали внешнюю видимость сексуальных заигрываний. – Будут у тебя и джинсы, если захочешь. Будешь у меня самая модная в округе.

– Только буду? А сейчас я разве еще не самая модная? – наигранно надула она губки, ожидая заслуженного комплимента.

С мужем они могли обсудить, где было лучше, в Хосте или в Пицунде, в Сочи или Гаграх, и куда поехать этим летом; что кому купить к ближайшим праздникам или ко дню рождения Полезного Большого Человека. С мужем и дочерью она чувствовала себя нужной, интересной, востребованной.

А с сыном? С сыном так не поговоришь. «Ты есть будешь?» Или – «уроки сделал?» «Учитель приходил?» «Лекарство свое пил?» Вот и все вопросы. Ни магазинов, ни парикмахерских, ни модных журналов, ни курортов… ничего интересного. Спроси ее, она вообще не знала, что его на самом деле интересовало и о чем он думает. Сидит себе в комнате и молчит по большей части. Спросишь – ответит. Вежливо, с улыбкой. А сам ничего не расскажет, и у нее не спросит. Как бирюк какой…

Хотя наказание было не по делам суровым, мальчик Толик плакал в тот раз больше не от физической боли, к которой давно притерпелся, а от обиды и жалости к себе. И он плакал тайком потом еще несколько дней, затаив в душе до времени зло.

Он мечтал, что вырастет и когда-нибудь отомстит родителям за все свои пережитые мучения. Мечтал, чтобы они поскорее состарились и стали больными и беспомощными, или чтобы, не дожидаясь старости, с ними произошел несчастный случай. Ведь попадают же люди в аварию, и весьма часто. Только не совсем, нет, не до смерти, а так, только до койки, до инвалидности, до полной беспомощности. И тогда бы он на них отыгрался. Тогда бы показал, наконец, свою власть! Тогда уже они бы заискивающе заглядывали ему в глаза и боялись каждого его шага. Он бы нашел врача, придумывавшего для них самые мучительные, самые болезненные процедуры. Они бы корчились, молили о пощаде, а он смотрел бы, потирал от удовольствия руки и говорил, как говорили ему: «Это все для вашего же блага, я для вас стараюсь, а вы еще и не благодарны».

Хорошего мальчика Толика били, и довольно часто. Отец лупил его беспощадно даже при малейшем подозрении, что сын отвлекся от учебы и забыл о своем предназначении вывести семью в высшее общество. А мальчик Толик не отвлекался никогда. Его бедная голова не знала отдыха, всегда работая с непосильной для нее нагрузкой.

У него не было суббот и воскресений, каникул и праздников. В те дни, когда другие дети могли себе позволить гулять и веселиться, просто носиться по улице, ходить друг к другу в гости, гонять на великах или снегокатах, в зависимости от времени года, к мальчику Толику приходили дополнительные репетиторы и натаскивали его, как собаку на след, по несметному количеству предметов школьной программы, дебри которой ему, волею судеб, приходилось проходить на чужом, нелюбимом языке.

Весь шестой класс порки следовали одна за другой. Следы на теле? Конечно же, они были. А кто их видел? Что подозрительного в том, что мальчишка носит физкультурную форму не в отдельной сумке, а на себе, под одеждой, чтобы не оголяться перед всеми в раздевалке? Да половина ребят так делали. Понятное дело: стянул с себя школьную форму – и все, к уроку физкультуры готов. Лишь в старших классах папа мальчика Толика с телесными наказаниями стал осторожнее. Чем ближе к призывному возрасту, тем чаще забирали мальчишек на медкомиссию в военкомат, и могли бы возникнуть лишние вопросы, что за следы, то да сё.

Никто и не подозревал, что в этой, приличной с виду семье, с приторно улыбчивыми, милыми родителями, с деликатесной едой и отдельной комнатой для занятий, жизнь ухоженного и чистенького мальчика была похожа на ад. Тирания отца при молчаливом потворстве матери душила его как могильная плита.

К концу шестого класса у него стал часто болеть живот, и врачи поставили гастрит.

Теперь в их домашнем, забитом вкусностями холодильнике, отдельно стояли судочки с его пресной, неаппетитной диетической едой. Мать не преминула по этому поводу еще высказаться, мол, с тобой одни хлопоты, еще и с дополнительной готовкой возись теперь.

Временами отец с сомнением и даже легкой жалостью смотрел на сына и думал, может, еще одного родить? Другого? Может, тот, наконец, потянет? Ведь не старые же вроде. Потом переводил взгляд на кукольное лицо жены с выщипанными в ниточку бровями, на залитые лаком высокие валики светлых, вытравленных краской, волос, с тугими пружинками локонов на висках и обреченно вздыхал: нет, от осинки не родятся апельсинки… и третий будет таким же.

И после этих мыслей он только с новой силой наседал на несчастного сына.

Мальчик Толик был не боец. Открыто противостоять отцовской воле он не посмел, а покорился, но сам стал придумывать себе пути выживания, понимая, что иначе не справится. Он и с одним английским-то едва жив был, а с двумя языками не справится – совсем пропадет. И он придумал.

В классе было много отличников, как-никак спецшкола, а там нетрудно найти умных. Трудно найти отзывчивых. Там каждый за себя. Аня была не только одной из самых умных, но и доброй, да к тому же учительская дочка. Поэтому выбор почти сразу пал на нее. Толик стал чертить круги вокруг нее, все сужая и сужая диаметр окружности, словно затягивая кольцо.

В седьмом они уже приятельствовали, не более того. Он, не обращая внимания на насмешки, таскал ее, набитый учебниками, портфель до остановки, провожал до бассейна и встречал обратно, держал над ней зонтик во время дождя и бегал за мороженым для нее на большой перемене. А она по-приятельски частенько давала ему списать сложную контрольную или помогала с сочинением. Ее родители не противились, даже поддерживали. Мальчик Толик производил хорошее впечатление и имел надежную репутацию. За дочь можно было не волноваться.

– Анюта, ты куда? Поздно уже.

– Мы тут с Толиком, погуляем в парке.

– Ах, с Толиком?.. Ну, ладно тогда, ладно, гуляйте… с Толиком можно, – соглашались успокоенные родители.

Когда Аня решила нагонять подруг в амурных делах, мальчик Толик почувствовал, что ему дан зеленый свет, и стал более активным. Не навязчивым, не назойливым, вовсе нет. Его ухаживания завораживали своей книжной правильностью и безупречной романтичностью. Наивные девушки и не догадываются, что любой циник в образе романтика даст фору последнему, ибо его романтизм идеален, прагматично просчитан и предсказуем. Каждое его движение, каждое слово должно попасть в цель. Он предупреждает любое желание своего объекта, вызывая этим восторг и любование, и, в конце концов, доверие и любовь к себе.

Конец восьмого класса и весь девятый они с Аней встречались, привычно держась за руки, гуляли в парке, традиционно обнимались в кино и обстоятельно, как и положено влюбленным, целовались на прощание перед ее дверью.

Он значительно улучшил свою успеваемость и даже, к своему собственному удивлению, не единожды приносил домой те самые заветные «отлично», о которых так давно и тщетно мечтал его отец. И никто не знал, что просто безотказная Аня тянет за двоих.

Любил ли мальчик Толик Аню? Нельзя на этот вопрос ответить однозначно. Это была не просто любовь, а любовь-ненависть, любовь-зависть, любовь-тщеславие. Тщеславился он тем, что заполучил без особого труда чуть ли не лучшую девочку в классе. Завидовал он ее легкому характеру и теплым отношениям с родителями. А ненавидел за талант и доброту, которыми сам же и пользовался без ограничений с ее стороны.

Она могла просто сидя на скамейке в парке, без всяких учебников и пособий, начать со страстью рассказывать ему об английских модальных глаголах, и словно пелена падала с глаз, он, наконец, понимал и запоминал то, что никак прежде не мог ни понять, ни запомнить. Или доставала из портфеля книжку и принималась вслух, для него читать его любимого Жюля Верна на французском, попутно толкуя грамматические времена.

Он слушал ее, от напряжения расширив глаза, и хотел, чтобы так было всегда. Прежде, практически все свои шестнадцать лет, он был словно аквалангист, у которого кончился воздух в баллоне, и задыхавшийся под водой. Он мог только барахтаться и метаться, пуча глаза и прижимая ко рту бесполезную кислородную маску. Когда Аня поделилась с ним своей, он впервые смог нормально дышать и впервые огляделся вокруг, увидел окружавший его мир другими глазами.

Она научила его едва ли не большему, чем все репетиторы, которые к нему ходили. У девочки был явный дар учить других, простыми словами объясняя сложные вещи. И от этого любовь и ненависть к ней мальчика Толика только усиливались. Усиливалось и отчетливое понимание, что Аня будет нужна ему, как буксир кораблю, и потом, дальше, уже после школы. Возможно, будет нужна всегда… С ней он вкусил короткий и сладкий миг счастья, и ни за что бы теперь добровольно не отпустил своего щедрого донора. Наоборот: он хотел получить ее в свое полное и безусловное пользование. При мысли, что он может ее потерять, все его забитое существо содрогалось, пронизанное диким, практически животным страхом. И это было гораздо более сильное чувство, чем то, что переживает даже страстно любящий человек.

Как всякий лицемер, хороший мальчик Толик очень тонко чувствовал неискренность и поэтому знал, что Аня в него на самом деле не влюблена, и это не могло не тревожить. Это означало, что сердце ее было свободно, и его в любой момент мог занять кто-то другой, вовсе не он. Да к тому же еще ее подружки по какой-то, одной им ведомой причине, буквально на дух его не переносили. Не дай Бог, она прислушается к их мнению. Тогда пиши пропало. Этого допустить было никак нельзя, ведь впереди был еще решающий, десятый класс. И выпускные, которые вытянуть без Ани будет трудно.

Никто так не цепляется за жизнь, как слабый и хилый, и никто не бывает так страшен в своем коварстве и подлости, как трус, доведенный до отчаяния. Хороший мальчик Толик искал возможность привязать Аню к себе так, чтобы она не только не могла его бросить, но и боялась, что ее бросит он. И он вычислил весьма надежный и верный способ для таких неиспорченных и благовоспитанных девочек, как Аня: нужно было сделать ее своей любовницей, и тогда бы она никуда от него не делась, боясь позора и огласки.

Сам лично хороший мальчик Толик на роль любовника никак не тянул, а был в этом вопросе лишь теоретиком. Их объятия и картинные поцелуи вызывали у него, конечно, некоторое томление внизу живота, но он справедливо полагал, что этого недостаточно для того, чтобы справиться с поставленной задачей. Тем более, что прочитал где-то в нужной книжке, что потеря невинности для девушки болезненна.

Сомнений в том, что Аня еще не стала женщиной, и быть не могло, а, значит, ей будет больно. Он сам регулярно испытывал боль и унижение, и испытывал трусливую ненависть в ответ. Но ему ведь надо было, чтобы Аня его обожала, иначе ничего бы не получилось. Терзаемый сомнениями, он придумал свой, как ему виделось, очень удачный план, и принялся методично воплощать его в действие.

Мальчик Толик с младых ногтей был убежден: за деньги можно купить все, поэтому для воплощения задуманного он, в первую очередь, должен был раздобыть денег. У отца вряд ли можно было бы что-то стянуть, тот бы сразу заметил, а вот мать, одержимая страстью постоянно что-то покупать, иногда забывала, сколько денег потратила, и сколько оставалось у нее в кошельке. Этим и можно было воспользоваться. Без особого труда мальчик Толик прикарманил у нее за два месяца сто рублей. По его расчетам этого должно было хватить с лихвой. Дальше нужно было решить вопрос с местом, где все произойдет. Но и это оказалось проще простого. Третий пункт, с выбором исполнителя, потребовал времени и усилий. Однако и тут все решилось благополучно, хотя для этого и пришлось обзавестись не слишком приятными знакомыми.

Ах, сколько их, хороших и тихих мальчиков есть на белом свете, мерзейшие мысли которых скрыты за невинным взглядом и поведением порядочного человека. Они и есть – самые страшные люди на земле. Зло, нарядившее личину добра, еще страшнее и опаснее открытого зла.

Хороший мальчик Толик в каком-то смысле был и сам жертвой обстоятельств, о чем и не преминула позднее заявить адвокат на суде. И с ней трудно не согласиться.

В начале августа он пригласил Аню, вернувшуюся с родителями из Феодосии, загорелую, веселую и такую красивую, что у него, при виде нее, на миг действительно защемило в груди, отпраздновать с ним вместе его день рождения. Аня согласилась, и даже по своей беспечности не спросила, кого он еще позвал, уверенная, что будет не одна. Попросила у родителей денег на подарок имениннику. И у тех тоже не закралась даже тень сомнения.

А хороший мальчик Толик в это время, как паук, сновал свою паутину. Он, как ему казалось, все продумал, нашел исполнителя на неприятную работу, договорился с бабой Люсей, чтобы оставила ему ключ от квартиры, когда поедет с дедом на дачу. Понятливая бабка все смекнула, но ни о чем спрашивать не стала, лишь предупредила:

– Смотри-ка, милок, чтобы в подоле тебе потом не принесла…

Мальчик Толик кивнул, и промолчал. Квартиру бабки он выбрал потому, что она была простая, обычная, и красть там было особо нечего. А в свою пускать с раннего детства никого постороннего было не велено. Там была сигнализация и великое множество добра, до которого так много найдется охотников, только дай им возможность подступиться поближе. Кроме того, вздумай тот, кто лишит Аню невинности, унести хоть что-то из бабкиных вещей, у него бы ничего не вышло, так как предусмотрительный мальчик Толик планировал закрыть дверь снаружи на ключ. И еще одним плюсом было то, что ближайшей соседкой у бабки Люси была глухая, как тетерев старушка. Надумай Аня, расставаясь с девственностью, довольно громко кричать, ее бы все равно никто не услышал.

В назначенный день он вместе с нарядной Аней под ручку подошел к двери нужной квартиры, открыл ее своим ключом, а потом картинно хлопнул себя по лбу: «Ой! Вот я балда! Я же торт забыл купить! Подожди меня внутри, а я сейчас, мигом. Одна нога здесь, другая там».

– Я с тобой, – весело вызвалась Аня.

– Нет, нет, один я справлюсь быстрее. По физкультуре у меня честная «пять», а у тебя нет. Так что по правде бегаю-то я быстрее, чем ты.

Аня засмеялась:

– Ну, ладно, давай, беги, физкультурник. Услышав, как он поворачивает за ней ключ в замке, Аня удивилась, но не испугалась. Испугалась она позже, когда из комнаты вышел незнакомый, неприятного вида мужчина и осклабился, показав золотую фиксу.

– Здрасьте, девочка, наше вам с кисточкой, – сказал он ей, дурашливо кланяясь, словно снимай перед ней шляпу, а следом за ним из комнаты вышел второй.

Аня замерла, потом закричала, кинулась к двери, заметалась перед ней, забарабанила, что есть мочи, но это их лишь подзадорило и вызвало дружный скрипучий гогот. Без лишних слов, они скрутили девочку и поволокли ее в комнату.

***

Хороший мальчик Толик несколько часов сидел у себя дома и терпеливо ждал, что тот, кого он нанял, позвонит и скажет, мол, приезжай, хозяин, дело сделано. И он тут же приедет, откроет дверь, Аня кинется к нему на шею, как к защитнику и утешителю, расплачется, он ее обнимет, приголубит и утешит. А того, другого, выгонит с позором. Все будет, как в рыцарских романах, где он – отважный рыцарь на белом коне, спасающий заточенную в башню принцессу. Почему-то он не замечал странного несоответствия своей истории волшебной сказке, полностью упуская тот факт, что свою принцессу в замок он сам же и заточил.

Хороший мальчик Толик как-то проскакивал этот неприятный момент, думая только о том, что по сравнению с тем битюгом, которому заплатил сто рублей, он будет очень ласковым и нежным, и благодарная Аня привяжется к нему, как кошка. Тогда за выпускные экзамены можно будет не беспокоиться: сама не сдаст, а ему поможет.

Звонка по телефону он так и не дождался, но зато позвонили в дверь.

– Открывайте! Милиция! – услышал он и удивился, торопливо отпирая замки, – неужели сработала сигнализация и приехала служба охраны?

Милиционеры били его молча и тщательно, и только потом скрутили и надели наручники. Хороший мальчик Толик кричал и всхлипывал, не понимая, что происходит и за что с ним так. А происходило то, что этот же наряд помогал грузить в «скорую» Аню, на бездыханное истерзанное тело которой даже они не могли смотреть без слез.

Глухая старушка-соседка уехала к родственникам в деревню, а квартиру оставила недавно женившемуся внуку. Молодожены как раз и оказались дома, а также, хоть и не тотчас же, но вызвали милицию, обеспокоенные странным шумом и сдавленными криками из соседней квартиры, где прежде ничего подобного не происходило.

На суде хороший мальчик Толик плакал и просил его помиловать, говорил, что не виноват. Он уверял, что лишь хотел, как лучше, и что не знал, что мужчин в квартире двое, он туда впустил лишь одного. Судья брезгливо морщилась, глядя на него и про себя удивлялась, откуда же на свете берутся такие мерзавцы, не только не раскаивающиеся, но даже не понимающие всей мерзости своих поступков и подлости души. Всего лишь ради хороших оценок в дневнике и аттестате, ради мифической будущей своей карьеры, человек оказался способен предать ближнего в руки не знающих жалости упырей и ублюдков.

***

Москва, по сути, та же деревня, только большая. Слухи здесь распространяются с невероятной скоростью. Поэтому, не успели арестовать мальчика Толика, как его папу уже вызвали на ковер. А точнее, на дачу. Главбух, глядя твердо и не мигая, как змея, на своего подчиненного и подельника, без предисловий сказал:

– Ты давай, не тяни, заявление на стол клади сам. Иначе пойдешь по статье.

– Как же так? Как же по статье? За что? За столько лет верной службы?… – папа мальчика Толика хотел прибавить «и дружбы», но поглядел в змеиные глаза и не сказал.

– Не надо нам шуму, – ответил главбух. – Времена, сам знаешь какие, строгие, Андроповские… сынка твоего взяли, а за ним и тебя прижмут. Им ведь только волю дай. А там уж и всё, как нитка за иголкой потянется… Не надо это нам. Уходи сам, пока тихо все…

– Так, может, еще все обойдется, разберутся и выпустят.

– Выпустят, говоришь? Ему изнасилование шьют, а ты говоришь выпустят?

– Да какой из него насильник? Пацан совсем, шестнадцать лет! И не сам он это… другие…

– Тем более, – со значением сказал главный, – значит, организатор. А это еще страшнее. Короче, нечего тут обсуждать. Все уже там решено, – он показал пальцем вверх, точно в небо. – А раз решено, то нам следует исполнять. И даже не вздумай… даже не вздумай что-нибудь такое выкинуть, если что… – пригрозил главный, не уточняя, что имеет в виду. Папа мальчика Толика и так все понял и молча кивнул.

Сколько раз он все пытался добровольно «завязать с этим делом», и все не мог. И вот, ему-таки пришлось это сделать… но уже не по своей воле…ив самый трудный для него момент.

Он вернулся домой и подумал, что ведь действительно, главбух прав, со дня на день милиция может сделать в квартире обыск и посыплются вопросы, на которые не так-то просто будет дать ответ.

Жена рыдала, названивала дочери, ища у той утешения, но та как-то все время отсутствовала дома и поговорить им никак не удавалось. Папа мальчика Толика кое-как ее успокоил, потом поднял свои связи, и нашел адвоката, которая собаку съела на таких делах. Но больше он рассчитывал не на нее, а на взятку судье. Да, главбух прав, времена андроповские и строгие, но жизнь научила, что за деньги можно купить все. Дело только в их количестве. Он решил не скупиться, поехал к теще и вскрыл упаковку с надписью «дрожжи».

За взятку его и посадили. Остальное раскрутили уже по ходу дела.

Мальчику Толику дали семь лет, а двум отморозкам по пятнадцать. Никто из троих из тюрьмы домой не вернулся. Отморозки совершили из колонии побег и сгинули где-то в тайге. А мальчик Толик, отбыв срок, не заезжая в Москву, говорят, уехал в какой-то далекий монастырь. Замолил ли он там свои грехи – Бог весть, но больше его никогда и никто из знакомых не видел.

Мама мальчика Толика, оставшись одна, потихоньку спилась с горя, опустилась на дно и закончила свои дни в особо морозную ночь где-то в сугробе у Павелецкого вокзала. Убила ее не столько судьба сына, сколько одиночество и одновременная потеря богатства, мужа и предательство дочери. Любимая Светочка отказалась от родителей и полностью обрезала все концы. С такой родней ей было не по пути, а мать не смогла этого вынести.

Поэтому, когда папа Толика вернулся из своих «восемь лет с конфискацией», у него не было ни жены, ни детей, ни квартиры. Тесть тоже умер. Осталась только тёща, постаревшая, но по-прежнему бойкая трудяга Люська, на старости лет таскавшая тряпку в ближайшем кафе. Так они и доживали вместе, время от времени переругиваясь и оплакивая свою загубленную жизнь.

Времена изменились, СССР давно не было, а в новодельной России как на дрожжах поднимался молодой бизнес, и теперь чуть ли не каждый второй занимался тем, что в прежние времена называлось спекуляцией и грозило тюрьмой. Такие хваткие и верткие бухгалтеры, как папа мальчика Толика были нарасхват, и он бы мигом устроился куда-нибудь, если бы захотел. Но он не хотел. Он был сломлен. Ему уже мало что было надо. И он чувствовал приближение конца…

Хоронила его одна Люська, потратившая на похороны все свои сбережения. Никого больше не было. Потому что не было в этом мире ни единого человека, которому бы он когда-нибудь сделал добро просто так, ничего не ожидая взамен.

Аня лежала вначале в реанимации, в хирургии, где ей зашили губы, голову и бровь, собрали нос и долго штопали женские внутренности, собирая консилиумы, чтобы решить, чем пожертвовать, а что оставить. В итоге жалость и смелость хирургов сотворили чудеса, и сохранить удалось практически все. Потом ее перевели в психиатрию, лечили от страхов, бессонницы и тяги к суициду. Родителям объяснили, что она вряд ли станет жить жизнью обычной женщины и обретет семью, слишком страшна нанесенная ей психическая травма. Хотя шанс есть всегда, в жизни всякое случается…

Школу она закончила, не выходя из своей комнаты. Учителя безропотно приходили заниматься к ней на дом после своих основных уроков. Это была их добровольная милостыня для своих, убитых горем коллег и выросшей на их глазах девочки. И она получила свою медаль, хотя и не пришла за ней лично.

Заслуженную медаль не только за отличную учебу, – как сказал в своей речи на торжественном вручении аттестатов директор, – но и за мужество не смотря ни на что жить и оставаться достойным человеком. Весь зал аплодировал стоя, но Аня этого не видела. Лишь родители утирали слезы…

Как только позволили врачи, Надя и Юля стали ежедневно ходить к своей подружке в больницу или домой, и развлекать ее, помогая вернуться к нормальной жизни.

Потом уже они и не могли точно вспомнить, кто же из них принес ей первую книжку про любовь. Дамские романы, как грибы после дождя, появлявшиеся в то время на книжных развалах, все больше завоевывали сердца россиянок. Аня проглотила одну книгу и затребовала другую, потом третью. Мать встревожилась: не станет ли хуже? Все эти любовные страсти, объятия и поцелуи, – не пробудят ли они у дочери страшные воспоминания? Не всколыхнут ли только чуть затихшую волну?

Но доктор, после расспросов, ее успокоил: – Не трогайте ее пока. Каким-то чудом она сама себе интуитивно придумала такую терапию, заменяет свое пережитое прошлое на прочитанное из книжек. Очень может быть, что у нее получится наложить одну картинку на другую. Молодец, девочка…

Аня поступила в институт, ходила на лекции и семинары и мало чем отличалась от своих сверстников, разве что очень неброской для молодой красивой девушки одеждой, и стремлением к уединению. Личная жизнь ее ограничивалась лишь узким кругом общения с любимыми подружками, да чтением. И еще были две особенности: она никогда не оставалась один на один в закрытом помещении с мужчиной и не ездила с ними в лифте, даже с соседями, которых знала с детства. Ну, ведь ее легко понять: и хорошего мальчика Толика она тоже знала с детства…

Однажды, когда она дочитала очередную книжку, а другой под рукой не оказалось, она взялась за перо сама. Таким образом, через несколько лет и появилась писательница Анна Морозова.

Практически ничего в ее отношении к людям после пережитого насилия не изменилось. Внешность ее не пострадала, здоровье поправилось. Она не озлобилась, не стала на каждого встречного мужчину смотреть, как на потенциального насильника, не подозревала ни в ком подлости. Вот только ее отношения с Богом испортились напрочь. Всю свою ненависть, обиду и ответственность за произошедшее, она возложила на Небеса.

Когда она на короткое время приходила в себя в палате интенсивной терапии, вся опутанная проводами и трубками катетеров и капельниц, то сразу же начинала плакать и биться, терзаемая ужасом и стыдом от обрывочных, вспышками всплывающих в голове воспоминаний. И лишь одна мысль пульсировала в голове: умереть, не дышать, не помнить, не видеть… перестать существовать, чтобы память о том, что случилось, тоже умерла вместе с ней…

Родители ходили на работу, а бабушка, забросив все свои дела, оставив деда на попечение детей, осунувшаяся, разом постаревшая, сутками сидела при внучке, с молитвой перебирая четки и переезжая следом за ней из отделения в отделение.

– Ты должна жить, – шептала она, гладя исколотую тонкую руку, и словно чувствуя, что за мысли бродят в маленькой, коротко стриженной голове с зеленкой в волосах. – Надо, надо жить, девочка… наперекор всему… назло тем мерзавцам… назло всем… Пусть Господь даст тебе силы… Живи, моя хорошая… и докажи, что тебя никому не сломить… мы все тебя любим… Живи ради нас, родная…

Внучка в ответ молчала; лишь подрагивали плотно сомкнутые отекшие веки на изуродованном шрамами лице.

Бабушкины нашептывания да лекарственная терапия сделали свое дело – вернули Анне желание жить. Вот только не назло своим насильникам, а назло… Богу, допустившему, чтобы с ней все это произошло. Жить, чтобы доказать, что человек сам себе хозяин, а никакого Бога нет и в помине.

***

Утром Анна проснулась от какого-то постороннего шума. Она тревожно приподняла голову от подушки, прислушиваясь, но тут же вспомнила, что не одна в доме, и спокойно откинулась снова. Долго лежать она не стала. Раз Адам проснулся, нужно и ей вставать и играть роль благодарной и приличной хозяйки. Если уж вытащила своего архитектора среди ночи из постели, то хотя бы нужно накормить его хорошим завтраком.

Анна торопливо оделась, стянула волосы в хвост, умылась, и поспешила на кухню, но увидела, что опоздала.

– Доброе утро, пани хозяйка, – улыбнулся ей Адам, колдуя у плиты. – Что с чехом не делай, а он все равно проснется в пять утра. Ну, максимум, в шесть. Вот такая национальная традиция.

Анна смутилась и растерялась.

– Извини, я хотела сама… хотя бы как маленькое извинение за бессонную ночь приготовить тебе завтрак… А который сейчас час?

– Сейчас без четверти шесть. И ничего страшного, если сегодня едой нас обеспечу я. Хотя, продукты, собственно говоря, твои. Но мы ведь, возможно, не в последний раз с тобой вместе завтракаем, а? Мало ли кто у тебя тут еще поселится? – весело сказал Адам и подмигнул ей.

– Перестань, Адам, не подкалывай. Прости, пожалуйста, вчера я сделала глупость, каюсь, но этого больше не повторится. Не такая я уж и трусиха обычно.

– Да ладно тебе, – примирительно сказал Адам, – ничего страшного. И хватит тебе уже прощения просить. С каждым может случиться. Ты – женщина. Это нормально, что ты можешь чего-то бояться. Я тоже боюсь.

– Ты? А чего можешь испугаться ты?

– Да много чего… Ладно, давай, ешь, – сказал он, меняя тему, – а то скоро мои рабочие приедут, и мне нужно будет приступать к своим непосредственным обязанностям. Я ведь архитектор, а не сторож, ты не забыла?

Он поставил перед ней на стол тарелку с гигантской порцией яичницы с колбасой. Вторую такую же поставил напротив себя, разложил приборы, достал из хлебницы плетеную корзинку с рогаликами.

– Это все мне? – изумилась Анна. – Да мне столько и за три дня не осилить.

– Ничего, – невозмутимо ответил Адам, уже приступив к еде, – не волнуйся, если оставишь, позовем твою соседку по дому. Она доест. Не всегда же ей в мусоре ковыряться.

– Нет уж, – засмеялась Анна, – в таком случае я лопну, но съем все сама. А соседка моя пусть переселяется отсюда.

Адам с улыбкой кивнул и приналег на еду. Он ел так аппетитно, вкусно, со смаком, что Анна действительно, к собственному удивлению, глядя на него, одолела почти полную порцию.

– Ну, вот, а говорила, что на три дня, – удовлетворенно сказал Адам, и назидательно добавил, – Есть тоже нужно уметь. Кто хорошо кушает, тот хорошо и работает.

– Да, с тобой за одним столом трудно остаться голодной.

Он обстоятельно макнул последний кусочек хлеба в желтый глазок и отправил себе в рот. Следом подцепил на вилку и сам глазок.

– А ты выглядишь сегодня намного лучше, чем вчера вечером, Ани, – сказал он, с прищуром глядя на хозяйку дома. – Но прическа не такая интересная, нет травинок, веточек и этих… как его… паучков.

– Адам прекрати, не нарывайся, – предупредила Анна, с трудом сдерживая улыбку. – Вот получил бы ты вчера по голове граблями, тогда бы тебе не было так смешно. Уже вряд ли вспомнил мою прическу.

– Матерь Божья! Я? Граблями? За что это? – удивился Адам.

– Не ожидала, что ты так быстро приедешь. Думала, что это сообщник того, кто в доме. Вот и хотела защищаться.

– Да, а как я мог не приехать быстро? Ты так рыдала в трубку, что я не знал, что и думать.

– Я не рыдала, я молчала, – поправила его Анна.

– Да уж, конечно! Ты так молчала, что лучше бы рыдала, – засмеялся Адам. – Что тут можно было сделать? Я почувствовал себя Джеймсом Бондом. Понял, что нужно срочно спасать женщину… и мир заодно…

Они хохотали уже вместе, до слез, хватаясь за животы, успокаиваясь и снова прыская от смеха, как только их взгляды встречались.

Покончив с едой, он поднялся и принялся щеткой на длинной ручке мыть тарелки в раковине.

Она удивленно посмотрела на него, но промолчала. В свою очередь, поднялась, достала с полки две чашки и включила кофеварку.

– А где, кстати, твои очки? – спросил Адам, обернувшись к Анне. – Ни вчера, ни сегодня я их на тебе не видел. Потеряла что ли?

– Да, потеряла где-то на клумбе.

– Непорядок. Нужно их найти. А то, как же ты будешь работать.

– Ну и пусть, это ерунда, я и без них могу, – отмахнулась она, ставя на стол дымящиеся чашки с ароматным кофе.

– Ты без них хорошо видишь? Тогда зачем же ты их носишь? Это же совсем неудобно, – удивился он.

– Ну-у, в общем… для солидности что ли. Молоко будешь? – Он отрицательно мотнул головой в ответ. – Я тоже, пожалуй, не буду… Привыкла я к очкам уже. Мне в них хорошо, спокойно, – сказала Анна и почему-то смутилась, точно проговорилась о чем-то личном.

Адам покачал головой, сел напротив нее, и грустно сказал:

– Как мало тебе нужно для спокойствия, Ани. Всего два обычных кусочка стекла… Когда ты заканчиваешь свою книгу?

– Уже закончила, отвезла вчера диск с текстом в Прагу. Ее будут печатать сразу на русском и на чешском.

– Здорово. И что дальше? Теперь будешь писать что-то новое или отдохнешь?

– Не знаю пока… Мой издатель хочет, чтобы я поехала в тур по разным странам и городам, встречалась с читателями, давала интервью, автографы… Ну, все как обычно…

– А ты?.. Ты не хочешь?

– Нет… Я бы хотела пожить здесь, гулять в парке, собирать яблоки в саду, любоваться домом, который ты сделал… Если бы не ты, я бы ни за что не справилась. И вообще, я должна тебе сказать огромное спасибо за все, Адам. И особенно за то… за то, что я могла тебе позвонить вчера, когда мне было страшно…

Адам вздрогнул, взгляд его посерьезнел и напрягся. Он нервно скомкал в руках салфетку, словно борясь со своими мыслями, и, когда заговорил, она не узнала его голос, так он волновался.

– Ани, я должен… Мне нужно тебе что-то сказать… очень важное… не знаю, поймешь ли ты меня?..

– Что, Адам? Говори… я слушаю тебя.

В этот момент внизу, под окнами, раздался звук клаксона, и загомонили строители, выгружаясь из своего фургончика.

Лицо Адама побледнело. Он резко встал.

– Ани, думаю, что другим не следует знать, что я ночевал здесь сегодня. Твоя репутация… Пусть ни у кого не будет повода для дурных мыслей. Это лучше для тебя, – сказал он.

– Мне все равно, – сказала Анна, – каждый может думать в меру своей испорченности.

– Как скажешь, – кивнул он, и одним глотком допив кофе, быстро вышел.

Начался привычный рабочий день. Строительные леса остались еще только с южной стороны фасада, но скоро и их разберут и дом предстанет во всей своей красе. Анна и сама не знала, рада она тому, что работы закончатся, или не рада. Во всяком случае, ей придется заново учиться быть одной. Она допила кофе и вымыла чашки. Потом взяла лейку, и пошла поливать цветы на балконе, ведь «мы ответственны за тех, кого приручаем»…

– …Нет, это нормально, что тридцатилетний парень не ночует дома, и я бы слова не сказал, но почему ты здесь? У нее, Адамек? Разве тебе чешских девушек мало? – раздраженно говорил отец Адама.

Анна замерла с лейкой в руке, боясь пошевелиться. Судя по всему, под балконом шел непростой семейный разговор, и она теперь не знала, как тихонько уйти, не выдав своего присутствия.

– Я ночевал дома, папа, мы же с тобой вместе ужинали. Ты разве забыл? – утверждал Адам.

– Не мели чепуху, сынок. Это своим рабочим ты можешь говорить всякую ерунду про слуховые окна и ветки, достающие до крыши. Ты ночевал тут. Ведь так?

– Хорошо, папа, да, я ночевал тут, но это ничего не означает. В дом забралась ласка, напугала Ани и она позвонила мне. Это что, по-твоему, преступление?

– Нет, это как раз не преступление. Но ты врешь отцу и не краснеешь… Поумнее ничего выдумать не мог? Да кто же испугается маленького зверька? Он и сам кого угодно боится, даже ребенка, а не то, что взрослого человека. Придумал тоже… Я ведь все вижу, не слепой, вижу, как ты на нее смотришь, как называешь… Это твое «Ани» думаешь ни о чем не говорит?.. Зачем она тебе сдалась, Адам? Ну зачем, скажи на милость? Оставь ее, она тебе не пара. Найди себе молодую девушку, кровь с молоком, ядреную, голосистую. Такую, что родит тебе много здоровых детей. А к чему тебе старая жена? Да еще иностранка…. Она же, как сухая ветка. Что у тебя с ней может быть общего?

– Пап, про ласку я сказал тебе чистую правду, но ты можешь не верить. Это твое право. Что касается Ани… это мое дело… Если я на что-то решусь, то не стану у тебя на это спрашивать разрешения, уж прости. Мне тридцать три года и, думаю, я сам в состоянии разобраться со своей жизнью.

– Дурак! Не смотря на все твои дипломы полный дурак! Хочешь повторить путь своего дяди Иржи? В неполных шестьдесят сидит один, как пень – ни жены, ни детей, ни внуков! А ведь тоже влюбился в русскую, жену офицера, еще при советах, да так и не женился. Двадцать пять лет все ее ждал. И что в результате? В результате род твоей матери так и засох на нем. И ты так хочешь? Да? Не бывать этому! Я запрещаю тебе! Не смей, слышишь!

– Па, я твой сын, но жизнь – моя. И решение я приму самостоятельно.

– Какое решение? Ты уже принял одно решение, с Марушкой расстался. А чем она тебе не угодила? Отличная девушка, – здоровая, веселая, красивая. И что теперь дальше? Жениться на этой? Я не допущу такого безумия!

– Что ты сделаешь? Закроешь меня в подвале?

– Если нужно будет, то и закрою, – с угрозой сказал отец, но после паузы заговорил уже мягче. – Адамек, я же тебе добра желаю, только добра. Ты всегда и во всем был лучший, первый. Тебе хватало ума учиться на чужих ошибках. Зачем теперь тебе понадобилось делать свои?.. Сынок, ты меня послушай, я много чего в жизни видел. Русские женщины – они, как яд. Отравляют душу и сердце. И беда в том, что после них другие уже кажутся пресными. Не надо тебе этого, сынок… Ох, горе мне с тобой… это все твоя мать виновата, не хотела больше детей иметь ни в какую. Вот и пожалуйста! Были бы другие, так хоть какое-то утешение на старости лет, а так с одним мучайся… тьфу!..

– Ада-ам! – позвали его с лесов.

– Уже иду! – громко отозвался Адам, и тише, для отца, прибавил, – пап, мне нужно идти. А если вы с мамой будете за мной шпионить, я перееду от вас и стану жить отдельно, так и знай.

Анна так и не полила цветы. Она вернулась на кухню, поставила лейку на место, села на стул и глубоко задумалась.

Двадцать лет назад в больнице бабушка шептала ей: «Ты должна жить, иначе это будет означать, что зло одержало над тобой победу Что те мерзавцы одержали победу, сломав тебе жизнь, но это не так… Ты все сможешь, Анечка, ты станешь снова здоровой, будешь богата и знаменита, будешь красива и счастлива. У тебя все будет хорошо, милая, все будет хорошо…»

Когда-то эти слова вытянули ее из бездны, куда она сама хотела упасть, и сделали ее тем, кем она стала. Вот только счастье… ей всегда немногого хватало для счастья, и все это немногое у нее было. А еще она, вынужденная оставаться одна, научилась находить его и в одиночестве…

Дважды она пыталась выстроить отношения с мужчиной. Не по любви, а по взаимной симпатии. И дважды это заканчивалось плачевно: снова клиника, капельницы, уколы, таблетки, сеансы психотерапии. Прикосновение мужчины, даже с ее согласия, вызывало у Анны страх и неприятие, заканчивавшееся истерикой. Врачи оказались правы: она не смогла стать обычной женщиной.

Так что отец Адама, даже не зная всей правды, был абсолютно прав, назвав ее сухой веткой. С ней его род тоже останется без продолжения. Адам не будет с ней счастлив. У него впереди ясное и просторное будущее. У нее позади непростое и незабытое прошлое. Объединить их невозможно…

Первым ее порывом еще там, на балконе, было желание спуститься вниз, догнать пана Свободу и объяснить ему, что сын не обманывает его, что в дом и в самом деле забралась ласка, и что она, Анна, сама просила Адама остаться, но спали они в разных комнатах… Но, чем больше она слушала, тем больше понимала, что спускаться никуда не надо. И вообще, не надо выдавать своего присутствия. Ведь те слова, что она невольно услышала, предназначались вовсе не для ее ушей. Плохо было то, что она их услышала, еще ужасней будет, если они об этом догадаются.

«Вот выучила на свою голову чешский язык, – с сожалением подумала Анна, – А не знала бы, так ничего не поняла, и спокойно жила бы себе дальше».

Но теперь было невозможно оставить все, как есть, без изменений.

– А не слишком ли много Адама в твоей жизни, милая? – почти ревниво спросила как-то Юля, слушая в телефонной трубке новости о строительных буднях своей подруги. – Только и слышу все – Адам да Адам… ты влюбилась что ли?

Конечно, ей бы радоваться, что у Анны, наконец, проявился интерес к противоположному полу. Да она бы и порадовалась от души, но позже. А пока все же первая реакция была другой: не хотелось ни с кем делить подругу.

– Скажешь тоже! – отмахнулась тогда Анна. – Это же просто работа.

Однако это не была только работа. Все последние месяцы Анна вскакивала по утрам, чтобы начать ждать его прихода и с трудом переносила воскресения.

Но бывали выходные, когда Адам приглашал ее куда-нибудь с собой. И те дни она тоже любила.

– Ты теперь местная жительница, – говорил он, – должна делать все как другие. И знать окрестности назубок, а ты никуда не выходишь. Это неправильно, и совсем не по-чешски.

– Но мне и дома хорошо, – упиралась Анна, не соглашаясь покидать свое надежное убежище, – зачем мне куда-то ехать или идти? Я поэтому и купила большой участок, чтобы не искать лес, а иметь свой.

– Нет, нельзя все время сидеть одной, – не соглашался он, – так ты закиснешь и напишешь грустную книгу. Ее никто не захочет покупать, потому что людям и без того часто бывает невесело. Твои издатели заработают мало денег и не заплатят тебе, а тебе нечем будет платить мне. А это очень плохо для меня.

– Ну, знаешь… так ты на самом деле о себе печешься, значит, а не обо мне?

– Конечно, – улыбался он в ответ, – я жесткий прагматик, а не альтруист.

Но это было неправдой. Он всегда отдавал больше, чем получал.

Первая их поездка была в далекий Либерец, за двести с лишним километров от ее дома, где Адам хотел показать ей архитектуру старинных, по счастью уцелевших вилл и особняков. Он водил ее по просторным ровным улицам, словно по залам музея, показывал на дома рукой, и громко, чтобы перекричать шум время от времени проезжавшего мимо трамвая, рассказывал, объяснял, сравнивал и восхищался. Нечастые прохожие улыбались и оглядывались на них. Анна смущалась, сжималась в комок от повышенного чужого внимания, чувствовала себя неуютно, неловко, точно ее раздели и теперь разглядывают. Она хотела поскорее сесть в машину и уехать, а он все говорил и говорил, ни мало не обращая внимания на ее пылающие щеки и испуганный взгляд.

Второй была Прага. Но не та, что Анна видела, в свой первый приезд, как туристка, а другая, та, что знал и видел он. Он водил ее мелкими неказистыми, но милыми, будто родными, улочками, показывал мастерские, где делали витражи и выдували вазы и знаменитых стеклянных кошек, рассказывал о прежних и изменившихся технологиях. Они не торопясь пили кофе и шоколад в старых кафе с открытыми верандами. Девушки, проходя мимо, улыбались ему, он улыбался в ответ, а мужчины глазели на Анну, и ей это было непривычно и странно. Она сама обычно выбирала себе место в углу, подальше от чужих взглядов, а ему нравилось быть в толпе.

Потом он взял ее на рыбник, с отцом и паном Веверкой, и Анна впервые в жизни удила рыбу, правда червяка так и не решилась взять в руки и насадить на крючок, и всякий раз морщилась и отворачивалась, когда это делал Адам.

Пришла зима и он потащил ее в горы.

– Ты же теперь живешь в Чехии, Ани, а чехи, как австрийцы, уже рождаются с маленькими лыжами в руках.

– Бедные их матери, непросто же дается им рождение детей, – язвила Анна.

– Не остри, – осаживал ее Адам, – ты теперь одна из нас, и должна уметь ездить на лыжах.

– А если не буду уметь, то вы меня лишите вида на жительство, что ли? – продолжала подкалывать она.

– Нет, зачем же, – в тон ей отвечал он, – мы научим тебя насильно.

И он повез ее с компанией друзей в горы и там поставил на лыжи.

– Это русская пани, у которой я работаю, – представлял он Анну своим приятелям и их подружкам, и под общий одобрительный смех прибавлял, – будем делать из нее чешскую пани. Лыжуем, пани Морозова, ано? Лыжуем?

На людях он строго держал дистанцию и называл ее на вы.

Анна от повышенного внимания тушевалась, злилась, краснела и бледнела, обзывала Адама про себя недобрыми словами. А он только улыбался, глядя на ее недовольное лицо, меняющее цвет, как электрическая гирлянда на елке.

Он помог ей выбрать в прокате костюм, лыжи и ботинки, но, когда попытался помочь ей их тут же и одеть, получил жесткий отпор с ее стороны.

– Даже и не думай, – прошипела она, отшатнувшись в сторону. – Лучше найди мне инструктора. Я не собираюсь быть поводом для твоих шуточек. И объектом для насмешек твоих друзей тоже. Я буду кататься отдельно.

– Ладно, ладно, прости, – примирительно поднял он ладони вверх, – не злись только так, я найду тебе инструктора, успокойся.

Когда она в первый раз съехала со склона, совсем пологого и простого, ее радости не было предела. Она смеялась и не могла остановиться, так силен был пережитый восторг. Инструктор улыбался ей:

– Добрже, пани, велми добрже. Сте схопна школачка[1] – похвалил он.

Чехи действительно в массе своей неугомонные и очень спортивные. Вместо того чтобы лежать на диване перед телевизором, по выходным они отдыхают весьма активно. Зимой на лыжах, летом пешком или на велосипедах, с рюкзаками за спиной, с малышами в защитных шлемах, гордо восседающих на багажниках родительских велосипедов.

И Адам так же мало-помалу приучил Анну, многие годы бывшую затворницей, куда-то ехать, идти, карабкаться, находить радость в движении и общении с новыми людьми. Он поставил ее на лыжи, научил ездить на велосипеде, таскал в лес и в горы.

Корконоши и Андршпах, Броумовские Стены и Снежка, Шпиндлеров Млын и Лабский водопад – все это теперь были для нее не просто слова и заманчивые картинки в путеводителе, а чудесные, неповторимые по красоте места, где она, благодаря ему, побывала.

Он не просто перестроил ее дом. Он изменил ее характер, сделал более открытой, общительной, яркой и светлой.

Адам, Адам… Никогда и ни с одним мужчиной она не была так долго рядом и не сходилась так близко. Это было опасно и могло плохо кончиться. Для них обоих…

– У тебя красивое имя, – сказала она ему однажды. – В честь кого тебя так назвали?

А он засмеялся в ответ, как обычно:

– В честь первого человека на земле, Ани. Кого же еще?

Первый человек на земле… Он и вправду был первый человек, первый мужчина, в присутствии которого ее сердце меняло свой темп. Возможно, она испытывала к нему то самое чувство, которое с таким упорством описывала много лет в своих книгах… Во всяком случае, она желала ему добра. Больше, чем себе.

– Почему же жизнь так устроена, что для того чтобы построить что-нибудь новое, нужно обязательно что-то разрушить? – грустно спросила она его прошлой осенью, глядя, как экскаватор ломает покосившуюся веранду.

– Иначе всего было бы слишком много, Ани, и на земле просто не осталось бы места ни для чего нового, – ответил он.

Чтобы Адам смог построить что-нибудь новое, нужно было разрушить старое. Поэтому Анна встала и пошла собирать чемодан.

Вечером она простилась с ним особенно тепло, зная, что больше никогда его не увидит.

– Прощай, Адам… пусть у тебя все будет хорошо. Спасибо тебе за все…

В горле стояли слезы, и говорила она с трудом.

– До завтра, Ани, – сказал Адам и вопросительно поднял брови, – ты какая-то странная сегодня. Не бойся, мы заделали все окна и разобрали леса. Больше никто незаконно не проникнет к тебе в дом. Ну, а если что… мой номер ты знаешь.

Он подмигнул ей, а потом, что-то насвистывая, пошел к своей машине.

Анна так и не заснула в ту ночь. Она плакала, вспоминая прожитый счастливый год. Вспоминала их с Адамом прогулки, поездки по магазинам, его шутки и смех, их споры и перемирия, чаепития и совместные победы; и то собирала вещи, то принималась разбирать чемодан. На рассвете она вызвала такси.

На следующее утро, когда Адам с букетом роз в руке звонил в ее дверь, она была уже на пути в аэропорт. Она уехала ни сказав ему ни слова, не оставив даже крошечной записки. Он испугался, не случилось ли с ней чего-нибудь, и открыл дверь своим ключом. И сразу понял, что дом пуст.

Он уехал домой и приехал снова на следующее утро, а потом еще, и еще, но в доме по-прежнему никого не было. Спустя две недели на калитке повисла желтая табличка – ПРОДАЕТСЯ. Он поехал к своему дяде риелтору, но тот ничего путного сказать ему не мог. Анна прибегла к услугам другого агентства. Ее чешский телефон не отвечал, а другого у него не было. Все письма, отправленные по электронной почте, остались без ответа.

Адам впервые в жизни впал в уныние. Он больше не смеялся, не улыбался, не шутил, наоборот: был мрачен, как туча, разговаривал хмуро, неприветливо, работал с тоской и неохотой, а после работы запирался дома в своей комнате и пил.

Родители, поначалу обрадовавшиеся, что угроза женитьбы их сына на иностранке старше себя миновала, постепенно умерили свою радость, видя результат. Вскоре состоялся очередной разговор отца с сыном, грозивший полностью разрушить их отношения.

– Я прошу тебя одолжить мне денег, – без обиняков сказал Адам отцу, – мне не хватает для дела.

– Какого дела?

– Я хочу выкупить ее дом… может, тогда она вернется…

– Выкупить дом? Еще чего! На это не дам ни единой кроны! Слава Богу, что она уехала. Спасибо ей огромное за это от нас с матерью. А ты поскорее берись за ум и возвращайся к нормальной жизни. Месяц-другой и все забудется, как сон и…

– Не забудется, папа, ничего не забудется… Я только и делал всегда по жизни, что брался за ум, теперь очередь за сердцем… Я буду ее искать. Если ты не дашь мне денег, я обращусь к дяде.

– Если ты, Иржи, дашь ему хоть геллер, слышишь, хоть один паршивый геллер, ты потеряешь во мне и родственника и друга, так и знай! – кипятился пан Свобода, без промедления после разговора с сыном отправившийся к своему шурину.

– А если я не дам ему денег, то ты потеряешь сына, а я племянника, – отрезал ему в ответ пан Рыхта.

В агентстве, услышав его фамилию, Адаму отказали, сославшись на то, что такова воля хозяйки. Адам заявил, что это незаконно и пригрозил судом. Все, что представлено на рынке и, что он может осилить в финансовом плане, должно быть ему продано на равных условиях с другими покупателями. Пражские агенты, или, как их нелюбезно называли местные, пражаки, поморщились и пообещали поговорить с хозяйкой. Им самим не улыбалось счастье вникать в провинциальные местечковые распри и терять на этом солидные деньги. Есть вилла, есть покупатель. Все просто как божий день. И чего эта русская пани ломается? Зачем выдумывать лишние трудности?

Анна не уступала долго, и препирательство длилось несколько месяцев.

Но, так как, волею судеб, других покупателей не находилось, Адам все-таки добился своего и выкупил дом. Деньги собирали всей родней. Вилла и прежде была не из дешевых, а после ремонта стоила еще больших денег.

Пан Свобода был в бешенстве:

– Я же всегда говорил, что от русских не нужно ждать хорошего, а только одни проблемы! Только проблемы!

Сын не обращал на эти слова внимания. Он ждал приезда Анны, чтобы, наконец, с ней объясниться, но его ждало полное разочарование.

На заключение сделки Анна не приехала лично, как надеялся Адам, а прислала доверенное лицо, Надежду Смирнову. Договор подписывали в Праге, в присутствии нотариуса. Ни на какие контакты Надежда не шла, только мило улыбалась, и всем видом своим показывала, что с нетерпением ждет конца этого мероприятия.

Адам же, напротив, затягивал дело. Он долго вчитывался в бумаги, задавал какие-то вопросы, попутно шутил и балагурил, удивляя Надежду отличным русским. Потом пригласил отметить его покупку в ресторане, за бокалом вина, вкусной едой и приятной беседой.

– Увы, я не смогу вам составить компанию, – с наигранным сожалением развела Надя руками, – у меня самолет. Сегодня улетаю домой.

– Ближайший рейс на Москву в 21–30, не так ли? – сказал Адам, твердо глядя ей в глаза. Он подготовился к встрече и заранее предусмотрел этот вариант с отказом. – Если только вы не летите частным бортом…

– Нет, не частным… но хотелось как-то отдохнуть, привести себя в порядок… да и такси вызвать…

– Не трудитесь, я вас сам отвезу быстрее любого такси. А за обедом вы еще лучше отдохнете, чем в номере. Я вам гарантирую.

Надежда нахмурила лоб, и, мгновение поколебавшись, кивнула. Адам тут же поставил свою подпись в договоре и поднялся с кресла.

– Ну, что же, пани Смирнова, теперь едем праздновать, верно?

Ресторан он выбрал спокойный, уютный, немноголюдный и без туристов, помогал ей делать заказ и выбрать вино. Себе спиртного не взял.

– Я бы с радостью, но за рулем. Вы же хотите успеть в аэропорт? – улыбнулся он, разводя руками. – А вы себе ни в чем не отказывайте. Вы – гость. Вам все можно.

Надя тоже улыбалась, но на самом деле улыбка давалась ей с трудом. В Москве ей были даны подробные и строгие инструкции, которые она уже, по сути, нарушила, согласившись на совместный обед. Но парень был такой милый, такой славный, что отказать ему она не нашла сил. «В конце концов, что страшного может случиться?» – подумала она. И согласилась. И теперь они сидели за одним столиком, друг напротив друга, улыбались и говорили о всякой ерунде, но она с внутренним напряжением ждала, что с минуты на минуту этот улыбчивый чех начнет свои расспросы, и готовилась держать оборону.

Она ждала и ждала, а он все не спрашивал, только шутил и смеялся, да подливал ей в бокал вина. Она постепенно и сама стала успокаиваться, закусила вино вкусной едой, расслабилась. Он оказался приятным собеседником, остроумным, интеллигентным, начитанным. Незаметно прошел час, пошел другой. Адам заказал ей десерт, и вот как раз за десертом, совсем разомлевшую и беззащитную, атаковал ее с напором броневика.

– Надежда, у вас такое красивое имя. Я смею надеяться, что вы и для меня станете надеждой. Ведь, правда же?

– Что вы имеете в виду? – промямлила она, прекрасно, впрочем, зная, о чем речь.

Надя часто заморгала, понимая, что нападение началось, и стягивая силы к обороне. Но она не справилась с задачей.

– Вы отлично знаете, о чем я буду с вами говорить. Ну, во всяком случае, догадываетесь.

– Нет, даже не догадываюсь, – мотнула головой Надя и покраснела.

– Ани – ваша подруга, да?

– С чего вы решили? Нет, просто знакомая, – сказала Надя и покраснела еще больше.

Да, похвастаться ей было нечем: она недолго защищалась. Но и стыдиться ей тоже было нечего: она сдалась не без боя. Просто бой был коротким. Она рассказала ему все.

Адам слушал историю девочки Ани и закрывал глаза ладонями, чтобы окружающие не видели его слез. Такие чувства тронули Надю. Она и сама всегда плакала, вспоминая ту давнишнюю историю, но от мужчины такого понимания и сочувствия не ожидала. Похоже, он действительно, на их общую с Аней беду, по-настоящему любил её. Если бы можно было что-то сделать, как-то помочь им, Надя бы это без промедления сделала, но она знала, что ничего сделать нельзя.

– Так сложилось, понимаешь, – убеждала она Адама, незаметно перейдя с ним на ты. – Она не сможет быть тебе женой. Нужно просто с этим смириться. Поэтому она и уехала.

– Я не смирюсь, Надя, я никогда не смирюсь. Я люблю ее. Помоги мне найти и вернуть ее.

– Адам, в жизни есть вещи, которые мы не можем изменить. Это данность и осталось только это принять. Если ты поедешь к ней, то ничего этим не добьешься, а только измучишь ее и себя. Она этого не хочет, понимаешь? Не-хо-чет, – произнесла Надя по слогам. – Ты молодой парень, твоя жизнь впереди. Тебе нужно поскорее забыть Аню и обратить внимание на другую девушку.

Адам в ответ только невесело усмехнулся.

– Другую девушку… Легко сказать, найди другую, когда перед глазами стоит та, что нужна…

Надя тяжело вздохнула. Ей было больно видеть горе этого парня, больно за свою обездоленную подругу, заслуживавшую более счастливой судьбы, но, по воле обстоятельств, обреченную на одиночество.

– Знаешь, а я ведь не только выучил русский, а даже недавно перешел в православие. Так что теперь мы с Ани будем еще ближе, еще роднее, – сказал Адам.

– А при чем тут православие? – пожала плечами Надежда. – Вот это тебе как раз совсем не поможет. Анютка в церковь не ходит, скорее даже наоборот – терпеть не может всего, что хоть как-то связано с религией. Так что, тут без вариантов.

– Ничего, все в жизни меняется…

– А зачем ты перешел? Ради Анюты?

– Нет, так вышло… Я все метался, искал ее, пытался выйти на связь… но всё было тщетно. И от отчаяния пошел за советом к священнику. Пошел к тому, кто меня крестил. Думаю, вот он уже старый, мудрый, наверняка что-то дельное присоветует.

– Ну, и?

– Он меня выслушал так, внимательно очень, сочувственно даже, а потом говорит: «Я дам тебе телефон хорошего психолога. Пойди к ней на прием, и она обязательно тебе поможет». Я его поблагодарил и пошел через неделю к другому, уже молодому священнику. Тот тоже меня выслушал. И дал телефон психоаналитика…

– Мда… Ты к ним ходил? К психологам и аналитикам?

– Нет, не ходил. Я уже понял, в каком направлении там будет идти работа. Понял потому, что из нашего прихода мне стали без конца звонить, звали то на концерт, то на курсы какие-то, то на беседы, то в воскресный поход… Они хотели меня развлечь и отвлечь, понимаешь? Чтобы я забыл то чувство, от которого страдаю. А я вовсе и не хотел ничего забывать. Зачем? Я просто хотел найти ее… найти свою милую… А однажды в магазине я помог какому-то старичку выбрать недорогой и удобный мобильный телефон. Мы разговорились, и он оказался такой интересный собеседник, что с ним не хотелось расставаться. Я довез его до дома и по дороге мы окончательно познакомились. Он, знаешь, оказался православным священником, хотя сам он чех. И вот как-то незаметно, сам не знаю как это вышло, я ему, постороннему человеку, рассказал про нас с Ани. Он выслушал меня и сказал: «Мальчик мой, я уже старый человек, все свои вершины я уже одолел и спускаюсь вниз. И вот что я тебе скажу: ничего и никогда в твоей жизни не было и не будет более ценным, чем то чувство, что есть у тебя теперь. Любовь – это дар Божий и нельзя с ним так легко расставаться. Нельзя его потерять. Бог сам есть – Любовь. Ищи ее, ищи свою возлюбленную. Молись Богу и ищи. А кто ищет, тот обрящет, кто стучит – тому откроется».

– И что, после этого ты решил стать православным? – удивилась Надежда.

– Не сразу… вначале я просто стал приходить на службы, слушал проповеди, оставался беседовать с отцом Яном, исповедовался… в первый раз исповедовался по-настоящему, а потом без этого уже не смог… там такая глубина, такая красота… понимаешь меня? Католическая месса совсем другая, более отстраненная, холодная… там легко оставаться зрителем, статистом…

– Скажешь тоже… А мне лично католические службы нравятся, – сказала Надя, никогда не проявлявшая особого интереса к религии. – И скамеечки у них… удобно, посидеть можно. И орган… так играет, что аж земля под ногами дрожит!

– Вот именно: скамеечки, удобно, земля дрожит… Вера не в удобстве. И не земля должна дрожать, но душа… когда я слышу, как поет хор в вашей церкви, душа моя дрожит и трепещет. И я чувствую любовь Бога…

Что могла Надя сделать, как ему отказать? Она искала в себе силы, и не находила. «Ну, кто его знает, а вдруг у них все получится?» – решила она и не только дала адрес и телефон Ани, но и, никому ни слова не говоря, прислала Адаму вызов.

Виза готовилась невыносимо долго, и Адам много раз порывался позвонить, но всякий раз сдерживал себя, понимая, что лучше будет увидеться с глазу на глаз, а не доверять такой серьезный разговор телефону.

***

– Я могу войти? – спросил Адам, когда она открыла дверь.

Анна ничего не ответила, лишь сглотнула подступивший к горлу комок. Они простояли в молчании минуту или больше, в упор глядя друг на друга.

– Адам… зачем ты… – сказала Анна, но отступила в сторону, пропуская его внутрь квартиры. Они прошли в гостиную и молча сели: он на диван, она напротив, на самый краешек кресла, словно пугливая птица, в любой момент готовая вспорхнуть и улететь.

– Ты зря это сделал, – произнесла она, не глядя на него.

– Что именно?

– Зря нашел меня… зря приехал… все зря…

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю. Я знаю…

– Почему ты сбежала?

– Я не сбежала. Я просто уехала.

– Нет, ты сбежала.

Она не стала препираться.

– Это Надя? Она дала тебе мой адрес?

– Да.

– Я так и знала… слабое звено… Нужно было оформить доверенность на кого-то другого, постороннего…

– Зачем? Тебе так неприятно меня видеть?

– Нет… вовсе нет… мне неприятно знать, что ты еще меня не забыл.

– Почему?

– Это плохо для тебя… много времени теряешь напрасно.

– Какого времени? На кого другого я его должен потратить?

Анна подняла, наконец, взгляд и Адам увидел страдание в ее глазах.

– Не на другого, а на другую, – сказала она. – Адам, раз ты здесь, значит, Надя тебе все рассказала… ты знаешь то, что я многие годы стараюсь забыть… Мы не сможем быть вместе, пойми. Этого никогда не случится. Просто потому, что для меня это невозможно. Мое состояние не лечится никакими таблетками, сеансами психотерапии, гомеопатией, гипнозом, иглоукалыванием… Ничем, понимаешь? Тело не хочет меня слушать. Я не могу быть с мужчиной… не могу даже, чтобы ко мне прикасались, не говоря уже о чем-то другом… Мне неприятно, противно, больно… страшно…

– А там, в лесу, под дождем, когда я обнимал тебя? Ты помнишь, Ани?

– Помню…

– Тебе тоже было больно и страшно?

– Нет… тогда не было… Но это вовсе ничего не значит. Просто я в тот момент боялась другого, невидимого преступника в доме… вот и все.

– А если ты ошибаешься? Если это не так?

– Я не ошибаюсь. И у нас с тобой нет права на ошибку. Ты – единственный сын у родителей, а я – единственная дочь. Нам ли с тобой не знать, какие надежды возлагают они на своих ненаглядных отпрысков? Твои родители ждут от тебя внуков, а не экспериментов с сексуально ущербной старой девой из чужой северной страны. Тем более, что на эксперименты времени уже не осталось… мне тридцать семь… не самый лучший возраст для деторождения, особенно в моем случае, так что… так что тебе лучше уехать…

– Я купил твой дом Ани.

– Я знаю… теперь он твой… надеюсь, ты будешь там счастлив… очень счастлив…

– Там, в доме, все, как ты хотела – просто, просторно и светло… И еще твой лес, и сад, и птички поют… и твой пруд с рыбами… Возвращайся ко мне… пожалуйста, Аничка, мне так плохо без тебя, – попросил Адам, и у Анны задрожали губы.

Она резко встала.

– Уходи!

Адам остался сидеть на диване, только лицо его пошло пятнами румянца.

– Я не уйду, – сказал он твердо. – Без тебя я не уйду. Можешь вызывать вашу полицию.

На глазах у Анны выступили слезы.

– Адам, уходи! Уходи же, наконец! Не мучай меня!

– Ты сама себя мучаешь, – сказал он горько, и встал. – Я никуда не уйду, пока ты не ответишь, любишь ли ты меня или нет.

– Нет! Слышишь? Нет! – со слезами закричала она.

– Что нет? – спокойно переспросил он. Она хотела крикнуть в ответ «нет, не люблю!» но не смогла, а только закрыла лицо руками. Он шагнул к ней, осторожно взял за плечи и бережно прижал к себе. Она дернулась, вся сжалась, но не уклонилась, не оттолкнула, наоборот спрятала лицо у него на груди…

– Ты видишь, – сказал он, нежно гладя ее по волосам, – ты видишь, Ани, с тобой все в порядке, родная моя. Здесь не нужны никакие таблетки и гипноз… ничего этого не надо… просто я очень люблю тебя… и никогда не сделаю тебе больно, Ани, никогда…

– А если это только временно? Если у нас ничего не получится, Адам?

– Получится, верь мне, – сказал он уверенно. – Ты помнишь, как мы делали дом? Ты ведь научилась мне доверять. И сейчас доверься мне… Но даже если… Если и ничего не получится, то я буду любить тебя, как брат любит сестру. Просто я хочу прожить свою жизнь только с тобой, Ани… прожить ее рядом… Ты моя laska…

Он медленно стер пальцами слезы с ее щек. Анна закрыла глаза…

***

Через год у них родился первенец. И без долгих обсуждений его нарекли Адамом. Интернациональный коллектив бабушек и дедушек тут же окружил долгожданного малыша ревнивым обожанием, грозя неминуемо его разбаловать.

Маленький Адамек еще делал первые шаги, когда Анна поняла, что снова беременна. И в положенный срок на свет появились двойняшки – мальчик и девочка.

Прошло восемь лет. Дети в их семье лопочут на нескольких языках. Постаревшие родители давно живут с молодыми вместе одной большой семьей, и надышаться не могут на внуков. Прекрасный и просторный дом среди леса кипит жизнью и звенит детскими голосами. Адам и Анна всегда вместе и почти всегда он держит ее за руку. Про разницу в возрасте никто больше и не вспоминает.

А вечером, укладывая детей спать, она крестит их перед сном, и как когда-то в детстве молится: «Святый Ангеле Божий, сохрани моих чад от темна до света, а от света до конца века»…

КОНЕЦ

P.S. К немалой печали своих читательниц, Анна больше не пишет книжек про любовь. Она теперь ею живет.

Примечания

1

Хорошо, пани, очень хорошо. Вы способная ученица, хватаете все на лету.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg