«Лили и море»

Лили и море (fb2) - Лили и море (пер. Марина Вальчак) 1229K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Катрин Пулэн

Катрин Пулэн Лили и море

О, ты одинокий певец, поющий сам по себе, меня как тень означающий.

Одиноко внимающий тебе никогда продолжать я твой голос не перестану.

Уж никогда не ускользну я, и отзвуки, отсветы,

Крики любви неутоленной никогда уж не будут мне чужды.

Никогда уж меня не оставят быть тем мирным ребенком, каким я был перед этим в ночи,

У моря под желтой изгибной луной.

Вестник тогда пробудился, огонь, сладостный ад внутри.

Потребность неведомая, мой удел.[1]

Уолт Уитмен

Надо все-таки поехать на Аляску. И там может случиться что-нибудь и хорошее. Я собрала сумку. Ночь. Днем я оставляю Маноск-ли-Плато, Маноск-ли-Куто, в феврале бары всегда полны народу, всюду дым и пиво, я уезжаю, еду на край света, я уезжаю к океану, туда, где чистая вода, навстречу опасности. Я не хочу больше умирать от скуки, от пива, от шальной пули. От несчастья. Я уезжаю. Ты с ума сошла. Они смеются. Они всегда смеются — в одиночку плыть на лодках с большим количеством мужчин, ты с ума сошла… Они смеются.

Смейтесь. Смейтесь. Пейте. Принимайте наркотики. Умирайте, если хотите. Это не для меня. Я поеду на рыбалку на Аляску. Привет. Я уезжаю.

Мне предстоит пересечь огромную страну. В Нью-Йорке мне хочется плакать. Слезы капают в мой кофе с молоком. А потом я покину всё и всех. Еще рано. Я иду вдоль широких проспектов, пустынных проспектов. Небо очень высоко, очень ясная погода, очень светло, башни возвышаются, как громадные монстры, воздух — холодный и влажный. В небольших автофургончиках продают кофе и бисквиты. Сидя на скамейке перед зданием, переливающимся в лучах восходящего солнца, я выпиваю большую чашку отличного кофе с огромной булкой, затем вытираю сладкие от начинки губы. И ко мне постепенно возвращается радость жизни, в ногах чувствуется легкость, есть желание встать, размяться, любопытно посмотреть, что же находится за углом этой улицы, а затем заглянуть на следующую. И я встаю и иду, город просыпается, появляются люди, берет старт очередной виток круговорота жизни. Я тону в этом головокружении жизни до истощения.

Я сажусь в автобус. Автобус-экспресс «Грейхаунд». Я плачу сто долларов, намереваясь проехать по маршруту от побережья до побережья. Покидаем город. Я купила печенье и яблоки. Со своего места внизу я смотрю на переплетение автомагистралей, они пересекаются, расходятся, объединяются, убегают вдаль. Меня начинает тошнить от этого, я ем печенье.

У меня есть небольшой армейский мешок для багажа. Перед отъездом я украсила его дорогими тканями и вышивкой. Я получила в подарок анорак цвета выцветшего синего неба. Я буду перешивать куртку во время всей поездки: перья развеваются вокруг меня, как облака.

— Куда вы едете? — спрашивают меня.

— На Аляску.

— А для чего?

— Я собираюсь поехать на рыбалку.

— Вы уже этим занимались?

— Нет.

— Вы знаете кого-нибудь?

— Нет.

— Да благословит вас Господь…

Да благословит вас Господь. Да благословит вас Господь. Да благословит вас Господь… Спасибо, я говорю спасибо. Я счастлива. Я собираюсь ехать на рыбалку на Аляске.

Мы пересекаем пустыню. Автобус пустой. В моем распоряжении два места, я могу оккупировать другую половинку и лечь, прижимаясь щекой к холодному стеклу. Вайоминг, как и Невада, засыпаны снегом. Я ем печенье, макая в кофе, в ритме остановок на дорогах и появления «Макдоналдс».

Я шью и исчезаю в облаках своего анорака. Вот еще одна ночь впереди. Мне не до сна. Слева и справа на казино вспыхивают неоновые лампы, искрясь и рисуя светящихся, размахивающих пистолетами ковбоев… зажигаются и гаснут… На небе колышется полумесяц. Мы проезжаем Лас-Вегас. Ни деревца — одни лишь камни и кусты, сожженные зимой. Небо очень быстро светлеет на западе. Там явно наступил день.

Перед нами только дорога, вдали видны заснеженные горы, да маячит гора, стоящая в одиночестве на плато пустыни. Переезжаем железнодорожную линию, идущую к горизонту, наступает утро. Или мы движемся в никуда. Проходят несколько унылых коров, они смотрят на нас. «Замерзли бедняжки». И мы снова останавливаемся перекусить на заправочной станции, там, где ревут сияющие хромом грузовики. Напротив гигантского пивного бара развевается на ветру американский флаг.

В дороге я начала хромать. Прихрамывая, я спускаюсь из автобуса. Да благословит вас всех Всевышний, говорю я себе с большим беспокойством. Старик тоже хромает. Мы смотрим друг на друга, признавая некоторую близость.

В придорожной забегаловке, там, где мы собираемся заночевать, меня окружают бродяги.

— Вы чикано? Вы похожи на чикано, вы похожи на мою дочь, — сказал один.

И мы снова отправляемся в путь. Я — чикано с красными, даже пунцовыми щеками, прихрамываю, жую печенье в облаке перьев, глядя в ночь, в пустыне. А кто-то собирается порыбачить на Аляске.

У меня есть друг-рыбак из Сиэтла. Он-то и подвезет меня в своей лодке. Он ждет меня уже много лет. Он повесил у себя на стене мою фотографию, назвал моим именем яхту. Но придет время — и он заплачет. На улице было темно, шел дождь, большой человек повернулся ко мне спиной, рыдая на своей койке. Думаю, я должна идти.

— Может быть, мне пора идти… — шепчу я.

— Вот и все, — сказал он, — надо уходить сейчас.

Снаружи темно и холодно. Он все еще плачет, и я тоже не могу сдержать слез. В ту минуту он с грустью сказал:

— Я должен, вероятно, задушить тебя.

Мне страшно. Я не могу оторвать взгляда от его больших рук и вижу, как он смотрит на мою шею.

— Но ты же не собираешься этого делать? — спросила я тихим голосом. Нет, он, похоже, не собирается делать так. Я медленно собрала свою сумку. Он сказал мне, чтобы я осталась еще, осталась на сегодняшний вечер. Мы садимся на паром, он глядит на море покрасневшими глазами, он молчит, у него отрешенный вид, я смотрю на воду, какое-то время мои руки гладят его лицо. Потом мы идем по улице. Он провожает меня в аэропорт. Он впереди меня, я запыхалась, догоняя его. Он плачет. И я плачу позади него.

Сердце палтусов

Восхитительная погода в Анкоридже. Я жду за стеклянной дверью аэропорта. Один индеец вертелся вокруг меня. Я приехала на край земли. Я боюсь. И я вновь сажусь в небольшой самолет. Хозяйка дала нам кофе и бисквиты, а затем мы исчезаем в тумане, в белом мареве. Хотели бы вы, чтобы вашу дочь занесло на край света? На остров под названием Кадьяк. Темные леса, горы и, увы, коричневая и грязная почва, которая проглядывает из-под мокрого снега. Хочется плакать. Теперь мы должны пойти на рыбалку.

Я пью кофе перед одиноким грозным чучелом гризли в маленьком холле аэропорта. Мимо проходят мужчины с рюкзаками на спинах. Широкоплечие, с загорелыми лицами в шрамах, они, кажется, не замечают меня. Серое небо, серые холмы, везде без умолку кричат чайки.

Я зову. Я говорю: «Привет, я — подруга рыбака из Сиэтла. Он сказал мне, что вы в курсе, что я могу спать у вас дома несколько ночей, а потом я найду пристанище».

Безразличный голос человека — он сказал всего несколько слов: «Вот дерьмо!»

Я слышу голос отвечающей ему женщины: «Добро пожаловать, Лили!» (Я так думаю.) Добро пожаловать в Кадьяк. «Вот дерьмо!» — сказала она. Небольшого роста худенькая женщина вышла из пикапа, редкие волосы желтого цвета, искаженное гневом лицо, тонкий неулыбающийся бледный рот, глаза цвета голубого фарфора. Она ведет машину. Едем молча по прямой, как стрела, дороге, тянущейся вдоль замерзшего моря, между рядами деревьев и голым пейзажем.

— Ты будешь спать там. — Он показывает мне на диван в гостиной.

— О, спасибо, — говорю я.

— Мы делаем сети для рыбаков. Мы знаем всех и всё в Кадьяке. Мы поспрашиваем насчет работы для тебя.

— О, спасибо.

— А пока устраивайся, чувствуй себя как дома, здесь есть туалет, ванная комната. Кухня — вон там. Когда проголодаешься, загляни в холодильник.

— О, еще раз спасибо.

Обо мне тут же забывают. Я сижу в уголке. Потом выхожу. Я хотела бы найти кабинку для переодевания. Но слишком холодно. Коричневая земля и грязный снег. Большое серое небо на голых горах, оно так близко. Когда я вернулась в дом, они уже ели. Я сижу на диване, я жду чего-то, жду ночи, чтобы они ушли. Тогда наконец-то я смогу лечь спать и отдохнуть.

Они подбросили меня до города. Я сижу на скамейке с видом на гавань, ем попкорн. Я пересчитываю деньги — банкноты и мелочь. Как можно скорее нужно найти работу.

На причале меня окликнул парень. Под белым небом его прекрасная, как у античной статуи, фигура выделялась на фоне серой воды. У него татуировки до шеи, из-под темного шлема выглядывали непослушные волосы.

— Меня зовут Никифорос, — говорит он. — А тебя как, зачем и откуда ты приехала?

— Издалека, — отвечаю я, — приехала порыбачить.

Кажется, он удивлен. Он желает мне удачи.

— Может быть, увидимся позже? — говорит он, перед тем как пересечь улицу.

Я вижу, как он сделал три шага по тротуару и толкнул дверь деревянного здания — название «В&В Bar». Причем «В&В» написано выше, а вывеска находится между оконными проемами, одно из стекол с трещиной.

Встаю. Спускаюсь с моста. С палубы шлюпки меня окликает толстяк:

— Ты что-то ищешь?

— Работу…

— Поднимайся на борт!

Мы пьем пиво в машинном отделении. Я не осмеливаюсь заговорить. Он добр и учит меня, как завязать три узла.

— Теперь ты можешь ехать на рыбалку, — сказал он. — Но советую быть посмелее, когда станешь спрашивать о работе. Люди чувствуют, с кем они имеют дело.

Он протягивает мне еще пива, я вспоминаю дымный бар.

— Мне нужно идти, — говорю я на одном дыхании.

— Возвращайся, когда захочешь, — сказал он, — если увидишь лодку в порту, то не стесняйся.

Я прохожу вдоль доков, лодка на лодке, спрашиваю:

— Вам никто не нужен?

Меня не слышат, ветер уносит мои слова. Я повторила несколько раз, прежде чем мне ответили:

— Ты когда-нибудь ловила рыбу?

— Нет… — бормочу я.

— А документы у тебя есть? Гринкарта, лицензия на рыбную ловлю?

— Нет.

Они странно на меня смотрят.

— Ничего, в конечном итоге тебе придется их приобрести, — сообщают мне приятным голосом.

Пока ничего не находится. Я заваливаюсь спать на диван, от попкорна у меня вздулся живот. Меня позвали поработать няней — сидеть с детьми тех, кто уезжает на рыбалку. Это ужасное унижение. Я отказываюсь от предложения с милым упрямством, мотая головой из стороны в сторону. Я спрашиваю, где расположены каюты. Они отвечают уклончиво. Я готова помогать моим хозяевам плести сети.

И я наконец нашла. В один день в двух местах мне предложили пойти матросом: ловить сельдь на сейнере у побережья, либо выйти в море на промысел черной трески. Я выбрала второе, потому что ярусный лов — звучит красивее, престижнее, хотя это трудно и опасно, но экипаж будет состоять из закаленных моряков. У высокого худого парня, нанявшего меня, удивленный и мягкий взгляд. Когда он увидел мою пеструю сумку — раньше меня, — то он лишь сказал: «Это прекрасная страсть». Затем его взгляд стал жестче.

— Сейчас вы должны будете доказать себе, что вы сможете это сделать. У нас есть три недели, чтобы снарядить корабль, наладить наживку, подготовить ярусы. Твоя единственная цель в жизни сейчас — работать на «Мятежном» день и ночь.

Я хочу, чтобы меня взяли на борт, я шепчу в ветреной тишине ночи. Мы работаем в течение нескольких дней во влажном помещении, среди баков из олова, где намотаны ярусы. Мы чиним веревки, меняем все то, что нужно.

Мы ремонтируем крючковые поводки, порванные снасти и погнутые крючки. Я учусь скручивать канаты. Рядом со мной мужчина работает в тишине. Было уже поздно, глаза уже устали. Шкипер кричит. От него воняет старым пивом. Он жует табак, время от времени сплевывая жвачку в жутко грязную чашку. Впереди меня сидит Джезус, он улыбается. Джезус — мексиканец. Он маленький и коренастый, с круглым и загорелым лицом и с абрикосовыми щеками.

Из темной комнаты выходит парень, а следом за ним — очень молодая и полная девушка-индианка. Опустив голову, она неловко проскальзывает мимо нас.

— Эй, Стив, тебе повезло прошлой ночью… — насмехается шкипер.

— Чтобы повезло, нужно как следует поуговаривать «удачу», — ответил мой сосед. А потом он сказал, не отрываясь от своего места и даже не моргнув: — Спасибо за статую.

Я смотрю на него, ничего не понимая. Лицо серьезное, но черные глаза явно смеются.

— Я имею в виду эту прекрасную статую. Свободы. Это хорошо, что вы, французы, сделали нам подарок, не так ли?

Песни в стиле кантри крутят по радио. Кто-то сделал кофе, мы пьем из не очень чистых чашек.

— Нужно напомнить, чтобы принесли воду в канистрах, — сказал Джон, высокий бледный блондин.

— Меня зовут Вольф, почти как волка, — шепчет мой сосед.

Он рассказал мне, что пятнадцать лет занимается рыбной ловлей и три раза терпел кораблекрушение, но в один прекрасный день у него появится свое судно, может быть, даже в конце этого сезона, ну, если рыбалка будет хорошей. И если ему не придется красить все в городе в красный цвет. Не понимаю эту фразу.

— В городе? Красный?

Он засмеялся, и Джезус вместе с ним.

— Это значит — нализаться.

Я тоже хочу пойти туда, где можно нализаться до чертиков. Он это хорошо понял и обещает взять меня с собой после нашей совместной рыбной ловли. И он дает мне шарик табака.

— О, тебе это надо положить вот так… за губу, на десна.

Я рада, что сумела не выплюнуть, когда сглатывала. Шарик сжигает огнем мой желудок. Ничего, все к лучшему, я думаю.

Этим вечером Джезус подвозит меня на машине.

— Я боюсь моря, — говорит он, — но вынужден идти на рыбалку, потому что у моей жены будет ребенок. Мы не зарабатываем достаточно на консервном заводе. И я бы очень хотел сменить дом, где мы живем в настоящее время. Мы бы купили квартиру, просто для нас двоих и для ребенка.

— А я не боюсь смерти в море, — отвечаю я.

— Заткнись, не говори так, ты никогда не должна говорить такие вещи.

Похоже, что я его испугала не на шутку.

Высокого тощего парня зовут Йан. Он заставил меня вернуться домой, дом находится на выезде из города, он затерялся в темном лесу. Все ухмыляются. Они думают, что судовладельцу явно «повезет» сегодня. Его жена не живет здесь, слишком скучно ей на Аляске, она нежится на солнце с детьми в штате Оклахома. Он присоединится к ним после рыбалки, когда продаст дом. В доме пусто: лишь несколько матрасов в безлюдных комнатах.

Большое красное кресло перед телевизором — его кресло, плита и холодильник, там, где он делает огромные стейки.

— Ешь как воробышек! Никогда ты не будешь другой…

Я оставила три четверти мяса. Он отправил меня к холодильнику, где я нахожу большое количество льда. Лежа на полу, я смотрю в окно. Ночь на Аляске, и я в эту ночь размышляю, слушая порывы ветра, пение птиц на деревьях, о, сколько же это будет длиться, как сделать так, чтобы эмиграция меня не затянула в свои сети.

Каждую ночь мой шкипер снимает фильм, он снимает, как ест свой бифштекс, а я — свое мороженое. Он устроился в своем любимом красном кресле, я сижу на матрасе, окруженная подушками. Йан говорит. Он говорит и начинает вдруг задыхаться, увлеченный своим рассказом, его лицо дрожит, длинное печальное лицо обманутого подростка, которое оживает или проясняется в воспоминании об образе, жесте. Он рассмеялся. Он рассказывает мне о красивых кораблях, которые он водил, о прекрасном судне под названием «Свобода», которое однажды затонуло при плохой погоде в феврале, о Беринговом море, об островах и о том, что ни один из его людей не погиб, а судно затонуло, потому что было перегружено крабами (то ли крабами, то ли кокаином, мнения в городе разделились). Он смеется над самим собой и своими двадцатью годами, когда он еще не присоединился к обществу анонимных алкоголиков, он пил, зависал в барах постоянно, еле держась на ногах.

Дни проходят. Мы работаем непрерывно. Иногда, мы встречаемся с Вольфом, чтобы позавтракать в «Сэйфвэй», крупном супермаркете на углу. На обратном пути он мне вновь рассказывает о корабле, который он когда-нибудь приобретет. Он серьезен и больше не улыбается. Он просит меня взойти на борт.

— Да, возможно, в конце этого сезона, если ты меня не возненавидишь, — отвечаю я.

А еще он вспоминает о подруге, которую любил, и как она его однажды бросила. С тех пор у него бессонница.

— Все это — потерянное время, — грустно добавляет еще он.

— Да, — отвечаю я.

— Тебе нужна лицензия на рыбную ловлю, — продолжает он разговор, выплевывая комок жевательного табака. — Это — закон, за его исполнением следят полицейские. Случись полицейская проверка — тебя по головке не погладят.

В тот вечер мы отправляемся в город вместе, нам надо заехать в магазин охоты. Продавец протягивает мне карточку.

Он делает вид, что не слышит, как Вольф, тяжело дыша, шепчет мне на ухо с высоты своего роста мой социальный идентификационный номер, который он выдумал только что. Я ставлю крестик в графе «резидент». Продавец протягивает мне мою карту:

— Вот, теперь все по правилам, все в порядке. С вас — тридцать долларов.

Мы отправляемся в порт и гуляем по набережной, доходим до бара «В&В». Большие голые стекла отражают небо порта. Одно из них по-прежнему расколото. Прямо на ступенях стоит человек. Его крупные руки обхватили торс, у него широкая грудь, выпуклый живот, он в болотных сапогах, отогнутых до самых икр, его ковбойская войлочная шляпа (стетсон) надета на рыжие пряди. Петля его портупеи сверкает. Он приветствует нас покачиванием головы, ухмыляется, сигарета в губах, удаляется, чтобы пропустить нас.

— Это значит — Beer and Booze[2] — говорит мне Вольф, толкая дверь.

Люди стоят к нам спиной, облокотившись на деревянную стойку. Мы садимся на табуретки. Официантка напевала, когда мы вошли, ее мощный и чистый голос поднимался в дыму. Ее тяжелые черные волосы спадают до самой талии.

Она играет прядями, ее волосы уложены, но они непослушные и распадаются по спине, когда она резко поворачивается. Затем она подходит к нам, покачиваясь.

— Привет, Джой, — сказал Вольф. — Дай нам два сорта пива.

К Вольфу подходит толстяк. Он с трудом держит стакан, скорее всего, с водкой.

— Это Карл, датчанин, — представил Вольф.

— Познакомься с Лили, — говорит он, обращаясь к нему.

У Карла желтые волосы, которые в спешке завязаны в маленький конский хвост, у него широкое лицо с красными прожилками, тяжелые веки, под которыми можно рассмотреть взгляд настоящего викинга.

— Мы выходим завтра. Если все пойдет хорошо, — сказал он, между двумя щелканьями языком. Он подносит свой бокал к губам. — Мы готовы. Рыбалка должна быть хорошей, если боги будут к нам добры.

Вольф соглашается. У меня закончилось пиво. В тени бара сидит женщина с ярко-красными волосами, она тоже выпила свой напиток. Она встает и идет к другому концу стойки, подходит к нам. Официантка с черными волосами занимает ее место.

— Спасибо, Джой, — говорит Вольф. — Мы возьмем то же самое, и подай это с небольшим количеством шнапса.

— Их всех зовут Джой? — тихо спросила я, когда она ушла.

Вольф засмеялся.

— Нет, не всех. Есть Джой-индианка, та, которая с красными волосами, есть еще одна — большая Джой, она очень толстая.

— Ах, вот в чем дело, — говорю я.

— А когда в баре еще и третья Джой, то парни на стены лезут… Это может длиться до пяти дней подряд, когда они уходят в запой. Гуляют не на шутку.

Карл устал. Он осушил свой стакан, просит еще один.

Угощает всех присутствующих. Джой с красными волосами кладет деревянную подставку перед моим еще полным стаканом.

— В этот вечер я встретил парня, — продолжает Карл дребезжащим голосом, — он, значит, вернулся из южной части Тихого океана, он там ловил креветок. Они там рыбачат только в футболках и шортах. В шортах, ты меня слышишь? И он приехал для ловли трески! Они не знают ничего, эти маленькие сукины дети. Working the edge[3], они не знают, что ходить придется по лезвию бритвы, это только мы знаем, какова северная часть Тихого океана зимой, что такое лед на корабле, который надо ломать ударами бейсбольной биты, и корабли, которые идут на дно. Только мы действительно знаем это!

Он взрывается громогласным смехом, задыхается, в момент успокаивается. На его лице появляется блаженная улыбка. Его глаза смотрят в пустоту. Он вспоминает вдруг обо мне:

— Кто эта девочка?

— Мы вместе работаем, — говорит Вольф. — Она взойдет на «Мятежный», чтобы попасть на сезон ловли черной трески. Может быть, она не выглядит слишком уж сильной, но, ты не думай, на самом деле она крепкая.

Карл встает, пошатываясь, обнимает меня своими огромными руками.

— Добро пожаловать в Кадьяк, — говорит он.

Вольф его мягко отталкивает.

— Идем отсюда. Не забывай свою карточку, Лили, храни ее в кармане. Ты, конечно, можешь выпить с этим, но это не самый лучший парень в мире, — говорит мне Вольф, выходя, — но я хотел, чтобы ты испугалась. И затем, надо вызывать должное уважение к себе.

Уже наступила ночь. Мы меняем бар. Дверь нам открывает полная девушка. Мы входим в квадратный пустынный зал. В глубине помещения несколько мужчин играют в бильярд на ветхих столах, под вспышками белого свечения неоновой лампы.

У стойки возбуждение и крики.

— Мы удачно зашли, — говорит Вольф. — Сегодня угощают всех…

Завоевываем себе место в схватке. Вольф оживляется. Его взгляд зажигается, он выдвигается вперед, в полумраке сверкают два ряда ослепительно белых зубов.

— Последний рубеж — это здесь, — мурлычет он себе под нос.

Официантка подает нам две рюмки с бесцветной жидкостью.

— Это вам, — говорит она.

У нее крупные уставшие черты, голубые прожилки век выделяются на широком белом лице, рот в тонких морщинках над верхней губой накрашен красной помадой.

— Меня зовут Вики. Это — жестокая страна, — добавляет она, когда Вольф нас знакомит. — Только ангелы могут выдержать испытания, подобные тем, что ждут тебя здесь. Береги себя. Позаботься о себе сама. Если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы, всегда найдешь меня здесь.

Мы выпиваем по три стакана. Затем покидаем темную таверну, милую официантку, неистовых парней, украшающие грязные стены помещения картины, изображающие голых женщин с круглыми шелковыми задницами, старых пьяных индианок, сидящих все время за стойкой бара, с отрешенными лицами, на которых иногда появляется подобие улыбки в складках их высокомерного рта. «У Брикерса» у меня спросили документы. Я вытаскиваю свою лицензию на рыбную ловлю. Официантка делает постное лицо.

— Нет фотографии.

Я нахожу свой паспорт.

— Теперь ты имеешь право напиться до чертиков, — говорит Вольф.

— Ты знаешь, если мне повезет и мы потерпим кораблекрушение, — я говорила так высокому худому парню сегодня вечером, — тогда вы все спасетесь, за исключением меня. Потому что я вновь думаю и вспоминаю о Маноск-ли-Куто каждый день и каждую ночь. Я не хочу пропасть.

— Ты не должна умирать. Оставайся на Аляске, вот и все.

— Меня ожидают там.

— Не возвращайся, — продолжает он. — Я хотел бы арендовать судно «Мятежный» на сезон ловли крабов на Беринговом море этой зимой, но у меня нет еще экипажа. Если ты хорошо зарекомендуешь себя, то я смогу взять тебя с собой.

— Ты бы взял меня ловить крабов?

— Это будет очень трудно. Холод, недосыпание, порой нужно работать по двадцать часов в сутки. И опасно. Непогода, волны высотой двадцать-тридцать метров, туман, который искажает результаты радаров, и тогда увеличивается риск столкнуться со скалами или другим кораблем. Но я думаю, что ты все-таки решилась бы поехать туда. И, между прочим, ты полюбишь все это, полюбишь, даже если есть риск погибнуть.

— Ой да, — произношу я.

Большие черные сосны стонут снаружи от порывов ветра. Йан пошел ложиться спать. Я засыпаю на полу, под вой ветра, дующего с моря в нашу сторону. Я всегда просыпаюсь первой.

Небо еще темное, оно выше деревьев. Я встаю и складываю свой спальный мешок. Я готовлю кофе, наливаю его в красный термос. Я поднимаюсь по лестнице на цыпочках, толкаю дверь комнаты Йана, он спит в пустой комнате на матрасе прямо на полу. Мне не хочется его будить, я ставлю термос у его изголовья. Он открывает черный глаз. Я исчезаю.

— Я тебе собираюсь показать что-то, что должно тебе понравиться, это — старый фильм, матрос забыл на корабле. Он его снимал лично, когда рыбачил на «Кугуаре». Качество, конечно, не на высоте, но этот фильм даст тебе представление о том, что же такое ловля крабов в плохую погоду. И, наконец, сама плохая погода…

Дом затих. Ветер прекратился. Йан вытаскивает из коробки старый DVD-проигрыватель, запускает диск. Время от времени слышно, как трутся ветки о крышу, так похоже на звук взмаха крыльев заблудшей птицы. Выключили свет. В темноте мы установили экран. Йан расположился в красном кресле, я уселась, подтянув колени к груди.

Сначала пошли полосы белого цвета, от которых болят глаза, черный океан прокатки, а затем первые кадры самого фильма. Горизонт ходит ходуном, то и дело на экране появляется гладкая блестящая палуба, которая взрывается сильными брызгами воды. Брызги летят в камеру. Ночь. Безликие люди, которые движутся под ярким светом натриевых ламп, едва освещенные темные фигуры в оранжевых непромокаемых плащах. Неожиданно из пучины волн всплывает клетка, можно было подумать, что это какое-то чудовище, которое вытащили из морской бездны. Это все представляется темной и опасной пучиной, которая окружает корабль, людей. Клетка для ловли крабов открывается и закрывается снова, такое ощущение, что у нее жуткая хищная пасть. Клетка взмывает к перевернутому небу, подвешенная на канатах, она тяжело покачивается. Это — многопудовая глыба, и кажется, что она колеблется между палубой и водой, прежде чем рухнуть. Двое мужчин, худых и гибких, направляют клетку для ловли крабов к высоко расположенному стальному кронштейну. Крабы… Кажется, что они выползают из этой зияющей пасти, они заполняют все, когда матрос открывает дверь и опрокидывает их в лоток, корпус железной клетки и сетки был заполнен наполовину. Он держит коробку с наживкой, отцепляет старую, выбрасывает за борт, прикрепляет новую, закрывает крышку клетки. Мужчины сжимают в руках канаты, переброшенные через кронштейн в верхней части, они дают возможность раскачивать клетку за бортом. Все это длилось не больше минуты.

Ощущался неизменный ритм, как в молчаливом балете. Вот и эти мужчины как бы танцуют на этой палубе, заливаемой волнами. Каждый знает свое место и свою роль. Один отклонился в ловком прыжке, чтобы его не задела клетка, другой прыгает, их ноги как пружины, тело инстинктивно знает, как управлять этой безумной силой, этой страшной клеткой, черной ужасающей мощью, появляющейся внезапно из океана. Четыреста килограммов крабов, закрытых в клетке для ловли, раскачиваются на фоне непроницаемого неба. Вокруг них не прекращает бушевать океанская лава.

Обстановка стремительно меняется. Вот он — тот момент, когда уже светает, море успокаивается. Корабль освещен светом. На горизонте — сияние. Нос корабля лавирует между обломков льда.

Йан заговорил, я от неожиданности вздрагиваю.

— В то время было опаснее, чем сейчас, — говорит он. — В тот день «Кугуар» потерял десять клеток, пришлось бросить их в замерзшем океане.

— Да, — говорю я с придыханием, — да…

Там холодно, безумно холодно; вызывающие изморозь ледяные морские брызги накрыли корабль; клетки, поручни, замок — все в сплошной корке льда. Обледенелый «Кугуар» неузнаваем. Все превратилось в сплошные сосульки, даже пар от дыхания, мелькнуло багровое лицо, мохнатая борода… Фильм неожиданно прерывается темными полосами, они бегут по темному полю экрана. Ожидалось, что история продолжится, опять будут люди на палубе, железный зверь, разжимающий челюсти, чтобы выплюнуть огромное количество крабов, океан… но экран внезапно почернел, конец.

Мы остаемся в полном молчании. Йан встает, зажигает свет. Он потягивается и зевает.

— Тебе это понравилось?

— А если бы я все-таки умерла? — спрашиваю я у него на следующий день вечером. — В этом случае ты бы написал во Францию, сообщил им, что я утонула?

Он хмурит брови, ему больше не нравятся мои россказни.

— Ты даже не представляешь, как они будут страдать.

— Ой, немного, это точно. Они будут плакать, они подумают, что во время погружения мне было очень холодно, а затем, в один прекрасный день, все пройдет, они забудут. Они скажут себе, что именно такую смерть я всегда искала. Я умру героической смертью, и, по крайней мере, я буду жить в лучшем из миров, они не должны больше беспокоиться за меня. И в конце концов никто меня не будет больше ждать.

Он не хочет меня больше слушать. Он считает меня паникершей и собирается ложиться спать. Я растягиваюсь на полу, смеясь. Иммиграция, возможно, мне и не подойдет.

Вольф уходит. Молодой морской волк. Он кладет руку мне плечо. Я опускаю глаза. Я убегаю на Датч-Харбор. Я собираюсь сесть на другой корабль. Другие страны. Он мне мило улыбается:

— Ты на хорошем корабле. — Он расстроился. — Мне совсем не понравилось то, что шкипер болтал обо мне, когда я измерял линию… Он это сделал нарочно, чтобы унизить меня перед другими. Я не прощаю подобных слов. Я — хороший рыбак, у меня больше опыта, чем у других. Мне надо было обязательно уйти восвояси.

Он все крепче сжимает челюсти, последние слова он произнес с бешенством.

— Да, я отвечаю.

Интонация его голоса стала значительно мягче. У него короткий и печальный смех. Его глаза смотрят вдаль, как будто он уже оставил эту землю.

— День здесь, день там. Никогда не знаешь, где ты будешь завтра. Знаешь, уезжать или нет не так уж и важно, именно жизнь решает, что и как делать. Надо всегда вырываться. Когда ты должен ехать туда, куда надо. Пойдем напьемся, когда увидимся снова. Через три месяца, десять месяцев или двадцать лет, не имеет значения. Береги себя до тех пор. Береги себя.

Последнее объятие. Он хватает свою сумку, забрасывает ее на плечи. Я вижу, как он исчезает на дороге, такой странный силуэт, пропадающий в тумане.

Дом продан Высокий худой парень пошел искать, где находится «Мятежный». Корабль был на верфи, что на соседнем острове, стоял на профилактике.

— Это самое прекрасное, ты обязательно увидишь, — говорит он мне накануне вечером. — Я вернусь через два дня. Ты будешь спать на «Голубой красавице», ожидая меня. Корабль, который предпочитает Энди, наш судовладелец, именно это судно, он собирается нанять для сезона ловли трески. Я тебя подвезу туда завтра, но сначала возьму билет на автомобильный паром до Хомера.

Порт пустынен. Кое-где носились в небе мертвенно-бледные птицы. Одно буксирное судно преодолевало первые буи. Оно было еще далеко, гудение его двигателя было едва слышно. У меня красивые сапоги, найденные мной в Армии Спасения. Они черные и старые. Настоящие — зеленые и дорогие. Мои шаги слышны на деревянном мостике.

— Берегись, ты можешь, блин, поскользнуться, ты так неаккуратно ступаешь.

Я пытаюсь опротестовать его слова, но при этом едва не падаю. Он меня подхватывает в последний момент.

— Когда ты получишь кучу денег, купишь себе сапоги, какие только пожелаешь…

— Ох. Мне хватит и тех денег, что у меня есть сейчас, их достаточно, чтобы заплатить за хороший спальный мешок, походные ботинки, и три су в день, чтобы прожить до моего отъезда к мысу Барроу.

— Мыс Барроу? Это что еще такое?

— Я поеду туда, на мыс Барроу, после окончания сезона рыболовли.

— Что ты, черт подери, собираешься там делать?

Я не отвечаю. Молоденькая чайка смотрит на нас, проходящих по палубе.

— Ты полагаешь, что из меня действительно получится хороший рыбак? — спрашиваю я.

— Что тебе сказать по этому поводу? Каждый день из глубинки США к нам приезжают разные люди, которые никогда не сталкивались с трудностями, подобными тем, что можно встретить здесь, и тем не менее они все стремятся сюда. Парни или девчонки, многие из них там были торговыми агентами, водителями или даже крестьянами. Не исключено, что некоторые даже работали девочками по вызову, всякое может быть. Они все садятся на судно. Они себя сами не уважают, считают полным дерьмом, они себя считают салагами, они ничего не знают, и однажды у них появляется их собственный корабль.

— Мне следовало бы иметь настоящий вещмешок моряка, такой как у других.

— Уверен… Я уже вижу тебя с вещевым мешком на плече, как ты шагаешь мимо доков Кадьяк Датча для того, чтобы сесть на корабль.

По левую руку от нас стоит небесно-голубой корабль — «Голубая красавица». Палуба пуста, верфь с каркасом из алюминия, который будет служить для строительства навеса, она из металлических подпор с обеих сторон. Мы поднимаемся на борт. Корабль пахнет мокрой резиной и дизельным топливом. Йан бросает свою сумку на раскладушку в темной нише каюты для сна команды. Мы вышли. Йан хочет помочь мне в доке, когда я ступаю по сходням. Вскоре я стану настоящим моряком. У меня уже есть кушетка, и я уже жевала табак.

«Мятежный» заходит в порт. Это самое красивое судно, высокий худой парень был прав. Черная стальная оболочка подчеркивается яркой желтой полосой. Средняя надстройка белого цвета. Я первой из всего экипажа взбираюсь туда, после Джесса-механика, того, кто вернулся на борт, и Саймона, очень молодого блондина, студента, приехавшего из Калифорнии, желающего ездить на «Хаммере». Шкипер обосновался в глубоком кресле в рубке, перед ним — панель с множеством экранов. Ряд окон, расположенных полукругом, заставляет нас отклониться от отвесной линии палубы.

— Это теперь мое место, — сказал Йан, — но вы, ребята, вы делитесь, когда вы берете свои четверти.

Двигатель работает, но он может остановиться в течение нескольких недель. Я смотрю на свет порта. Я положила свой багаж на первую из четырех коек в тесной каюте моряков.

«Первым прибыл — первым обслужен», — сказал высокий худой парень, который предложил мне спать в его каюте. Потому что у него есть своя собственная каюта. Я не захотела.

Мне был выдан голубой велосипед. Старый, покрытый ржавчиной и слишком маленький для меня велосипед. Сверху написано Free Spirit[4]. Я еду через весь город, у меня пунцовые щеки, на мне оранжевый непромокаемый плащ, такой ярко-оранжевый, гораздо более оранжевый, чем настоящие морские плащи. Люди смеются, завидя меня, когда я проезжаю. А я кручу педали: от корабля до места жительства, от места жительства до корабля. Дождь струится по моему лицу, течет по шее, я прибегаю на корабль, я спускаюсь по лестнице, прыгая через несколько ступенек, цепляюсь за борт, вода внизу серо-зеленого цвета, шкипер пугается, он протягивает руку, растерялся, однако снова протягивает руку, проглатывая слюну. Я смеюсь. Я еще не упала, слава богу. Он очень быстро опускает глаза, когда я на него смотрю.

— Со мной все в полном порядке, — говорю я ему.

Он пожимает плечами:

— Ты умрешь, как все в этом мире.

— Да. До моей смерти со мной будет все в порядке.

Я встаю на заре. Я прыгаю вниз со своей койки. На улице чувствуется запах водорослей и ракушек, на мосту вороны, орлы на мачте, крики чаек над гладкими водами порта. Я готовлю кофе для обоих присутствующих. Я выхожу. Я бегу к докам. Улицы пустынны. Я встречаю новый день. Я обнаруживаю людей, которых видела вчера. Ночь их скрыла, затем день их вернул. Я возвращаюсь, запыхавшись, на корабль, Джесс и Йан только что встали. Парни, которые будут членами нашего экипажа, тоже подходят. Я пью с ними кофе. Но как они медлительны! Я двигаю ногой под столом. Я могла бы заплакать от нетерпения. Ждать — боль.

Наконец весь порт начал работу. Радио работает на всю катушку, звучат песни в стиле кантри, которые сменяются хриплым голосом Тины Тернер. Мы начали заниматься наживкой. Непрекращающееся движение взад и вперед на причале. Мы водрузили на борт коробки с кальмарами или замороженной сельдью, которые используются для приманки. Студенты, которые приехали издалека, надеются найти работу, к которой можно приступить в течение дня.

— Все укомплектовано, — сказал высокий худой парень.

Саймон, студент, мрачно смотрит на нас, обдав холодным взглядом, но паникует при первых криках шкипера. Приходит двоюродный брат Джезуса. Луис. И Давид, ловец крабов, смотрит на нас с высоты своих ста девяноста сантиметров, его широкие плечи развернуты, он улыбается во все тридцать два зуба, ровных и белых.

Мы наживляем круглые сутки, стоя у стола на палубе, в задней ее части. Джезус и я смеемся по любому поводу.

— Прекратите дурачиться… — сказал Джон раздраженным голосом.

Приходит человек-лев. Он поднимается на борт утром, его сопровождает высокий тощий парень. Он скрывает свое лицо за грязной гривой. Шкипер гордится этим мужчиной.

— Это Джуд, — сказал он, — он — опытный рыбак.

И вполне возможно, что он еще и пьяница, думаю я, когда он проходит передо мной. Уставший лев довольно застенчив. Он начинает работать без единого слова. Сильный кашель сотрясает его, когда он закуривает сигарету. Он плюет на пол. Я вижу его лицо с густой бородой. Его лицо покрыто золотистым загаром, у него острый внимательный взгляд. Я уклоняюсь от взгляда его желтых глаз. Я смеюсь еще больше вместе с Джезусом. Я дурачусь вовсю. Это здесь скорее всего неуместно. Не для меня.

Позже в тот же вечер ребята возвращаются домой. Джуд остался. Нас только трое на палубе. Нам нужно набить наживкой ячейки морозильной камеры. Мы загружаем лотки в задней части платформы, размещаем и надежно крепим грузы. Я отхожу в сторону, когда подходит Джуд. Он хмурится. Вечером мы едем на консервный завод. Я сижу между двумя мужчинами, смотрю прямо перед собой, дорога, извиваясь, пробегает между голыми холмами и морем. Мы сидим в машине с открытым верхом, которую шкипер мастерски ведет на большой скорости. Я крепко притиснута справа. Я чувствую рядом с собой тепло бедра человека-льва. Мое горло охрипло.

Мы выгружаем лотки. Они ледяные и тяжелые.

— Крутая девушка, — сказал Джуд.

— Да, она не крупная, но крепкая, — ответил Йан.

Я встаю. Перед нами поставлена задача загрузить баки в холодильную камеру. Наши пальцы липнут к металлу.

Мы возвращаемся назад довольно поздно. Грузовик уходит в ночь, холмы исчезают в темноте ночи. Остается только море. Говорят только два человека. Я молчу. Я чувствую свое уставшее тело, голод, теплоту бедра Джуда, запах его табака, ощущаю прилипшие к нашей мокрой одежде кусочки кальмаров.

Мы идем вдоль кромки моря, несколько траулеров стоят напротив доков, там, где заправляются топливом. И здесь проходит их «сон». Перед нами горизонт окрашивается рыжеватыми вспышками, которые вспыхивают в темном небе.

— Это северное сияние? — спрашиваю я.

Они не понимают. Я повторяю эту фразу несколько раз. Лев тихо рассмеялся, хриплым, сдавленным смехом.

— Она сказала: «аврора».

Шкипер тоже рассмеялся.

— Her. Это небо, просто небо.

Я краснею, становлюсь пунцовее, чем те огни, название которых я так никогда и не узнаю. Я хотела бы, чтобы это длилось вечно, я иду впереди в ночи между высоким тощим парнем и рыжим львом.

— Подбросьте меня до «Шелихов», — сказал Джуд, когда мы приехали в город.

И вот он уже покидает нас и идет в бар. Йан не задерживает его. Он поворачивается ко мне:

— Я думаю, что он не дурак выпить, но этот человек нам нужен.

Мы возвращаемся на корабль. Там довольно жарко. Джесс курит косячок в машинном отделении.

Адам — матрос с «Голубой красавицы», пришвартованной рядом с нами. Я слышу, как он шутил с Дэйвом:

— Да. И когда твои руки болят так сильно, что ты не можешь даже спать в течение трех часов, а когда ты выпиваешь, то видишь сплошные буи, и что бы ты ни делал трешь ли глаза, — все равно эти буи появляются вновь.

Они смеются.

— Ты думаешь, что у меня все получится? — спросила я у Адама.

— Продолжай работать в том же духе, и у тебя все получится.

Но тут же он предупреждает меня об опасности.

— Но на что же я должна обращать особое внимание?

— На все. Крючковые снасти, находящиеся в воде, могут унести тебя, хотя ты думаешь, что ты стоишь уверенно, но тебя может утащить в море, трос может порваться, это может тебя убить, изуродовать… следует остерегаться крючков, которые застревают в приспособлении для сворачивания яруса и могут зацепиться в любом другом месте, штормовая погода, коварные рифы, которым нет числа, можно пострадать, заснув во время своей смены на море, особенно осенью во время шторма, твои враги — огромные волны и убийственный холод.

Он останавливается. Его выцветшие глаза печальны, он выглядит усталым. Черты его лица становятся глубже и резче.

— Сесть на судно — все равно что жениться на корабле, ты все время будешь работать для него. У тебя больше не будет собственной жизни, она уже не будет принадлежать тебе.

Ты должна будешь подчиняться шкиперу. Даже если он и полный идиот, — вздыхает он. — Я не знаю, почему я пришел, почему вернулся сюда снова, — сказал он, покачав головой, — я не знаю, что делать, и неужели кто-то еще захочет так много страдать впустую. Отсутствие всего: сна, тепла, любви, и этого тоже, кстати, — добавил он тихо, — и в результате можно закончить тем, что ты возненавидишь свою работу, но несмотря на все, на то, что мы сами не знаем, зачем мы здесь, мы все время хотим большего, потому что другой мир кажется нам пресным, эта скука может свести нас с ума. И мы в конечном итоге не в состоянии обойтись без него, без опьянения этой опасностью, это безумие, да! — Он чуть не кричит, потом успокаивается. — Знаешь ли ты, что все больше и больше фирм, которые не допускают молодых людей заниматься рыбалкой?

— Отчего же они могут не допустить их этим заниматься?

— Главным образом потому, что это опасно.

Он поворачивает голову. Он смотрит вдаль. Его редкие волосы дрожат при дуновении ветра. Уголки рта опускаются, у него понурый вид. Когда же в его чертах появляется мечтательная мягкость, он, глядя в пространство, продолжает:

— Но на этот раз все кончено… Это действительно все. У меня есть маленький дом на полуострове Кенай, в лесу, около Сьюарда. Я должен буду заработать достаточно денег в этот сезон ловли черной трески, чтобы возвратиться туда. И там остаться. Я буду там до зимы. Я хочу построить себе вторую хибарку. Никогда больше моей ноги не будет здесь. Я отдал этому достаточно своей жизни.

Он поворачивается ко мне:

— Приходи увидеться со мной в лесу, когда ты устанешь здесь.

Он вернулся к изготовлению наживки для крючковой снасти. Дэйв и я обмениваемся взглядами. Дэйв качает головой:

— Он всегда так говорит. И затем возвращается.

— Почему он возвращается?

— Живет в лесу совсем один. Это утомительно в конце концов. Адам, ему нужна женщина наконец.

— А их здесь не так уж много.

— Нет, практически их совсем нет. — Он смеется. — Но когда он рыбачит, у него нет времени думать об этом. Рыбы слишком много, чтобы быть в одиночестве.

— У него здесь есть свой бар, в который он ходит, когда бывает на берегу?

— Он выпил свою долю алкоголя. Он завязал с этим два года назад. Общество анонимных алкоголиков. Как и Йан, наш шкипер.

— О-о-о, тогда это печально, — ворчу я.

— И скоро все они будут постоянно с тобой, так как все они одинокие парни. Они собираются идти на охоту, — он подмигивает, — за исключением меня. Я больше не охотник. У меня есть подруга, я не хочу ее потерять.

Высокий худой парень ведет машину и говорит как чрезмерно возбужденный ребенок. Я слушаю его. И я говорю: «Да. Да». И когда он паркуется перед доками, рядом с вывеской «В&В»[5], там, где мы выходим из грузовика и направляемся к кораблю, я ему говорю: Let’s get drunk, man[6], — я быстро учу американский. Он поворачивается, сбитый с толку.

— Ой, это все ерунда, это смеха ради, — отвечаю я очень быстро, пожимая плечами.

Однажды он скажет, что он меня любит и защитит меня от мамонта.

— О, спасибо, — говорю я.

«Мятежный» перемещается в доки консервного завода. Мы поднимаем на борт крючковые снасти и груз замороженных кальмаров. Запасы воды, льда. Я выкатываю от ужаса глаза перед такой горой продовольствия, видя десятки картонных коробок, которые поставили к плавучему доку из «Сэйфвэй». Парни заносят свои вещмешки на борт.

— Как, но тут только шесть коек? Новые… — говорю я шкиперу.

— Корабль довольно большой, места хватит для всех.

Я не настаиваю. Он теперь кричит безостановочно.

Мы оставляем Кадьяк в пятницу. Never leave on Friday[7] — любят говорить здесь. Но высокий худой парень насмехается, он не суеверен. И Джесс-механик насмехается тоже:

Это как зеленые корабли. Просто глупости.

Но Адам меня предостерег на набережной:

— Суеверие — это, без сомнения, глупость, я согласен, но я сразу увидел эти зеленые корабли, которые демонтировали на берегу, не понимая, почему они наткнулись на скалу и затонули со всем своим экипажем. Ты понимаешь, зеленый цвет — это цвет деревьев и травы, который будет тянуть небольшое судно к земле. А покидать порт по пятницам — это очень нехорошо. Мы будем ждать полночи и одну минуту первого.

Люди разбирают крепления, покрикивая. Я чувствую комок в горле. Главным образом, не следует путаться у них под ногами. Я стала совсем маленькой и заканчиваю размещать баки на палубе. Юный Саймон, у него самого глаза на лоб полезли, он также не понимает и не смыслит ничего. Он меня толкает, не хватает только врезаться в палубу, болезненно взбираясь по металлической лестнице, которая ведет к переходу. Я свертываю спиралью швартов, который Дэйв бросил мне, отвязав нос корабля. Шкипер кричит. Я все же упираюсь, пытаясь тащить трос, я не знаю куда, может быть, до отсека верхней палубы… Трос слишком тяжелый. Йан еще выкрикивает.

Я туда не пойду, я не понимаю, — бормочу я.

Он смиряется.

Ладно, привяжи его за кабиной!

Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Наконец мы покидаем порт, я уже знаю, что я не возвращусь сюда никогда. Корабль берет курс на юг. Он движется вдоль берега, прежде чем повернуть к западу.

Лев лег и уже спит. Джезус тоже вытягивается на кровати.

— Они правы, — говорит Дэйв, вернувшийся из отделения управления кораблем, — надо спать столько, сколько возможно, потом не знаем, придется ли поспать.

Но когда я возвращаюсь в каюту, то вижу, что все четыре койки заняты. Мой спальный мешок сброшен вниз. Джон храпит на моем месте. Я выхожу на палубу. Саймон смотрит на море. Он поворачивает ко мне лицо, на котором написано восхищение.

— Какое счастье, вот я и на великом океане. — произносит он.

— Они заняли мою койку, — говорю я.

— У меня тоже нет койки.

Я возвращаюсь. Я поднимаю свое одеяло. Я сижу на корточках в самом углу узкого коридора. Человек-лев проснулся. Он встает, запускает три пальца в жесткие кудри рыжих волос. Его глаза смотрят на меня.

— Где я буду спать? — спросила я слабым голосом, держа свой спальный мешок в руках.

Он очень любезно смотрит на меня.

— Я не знаю, — тихо отвечает он.

Я встаю, иду, мне нужно встретиться с капитаном, высокий тощий парень находится около стрелочного индикатора. В руках я по-прежнему крепко сжимаю свой спальный мешок.

— Где я буду спать? Ты сказал мне кто первый пришел, первым обслужен, и я действительно была первой, это закон корабля, сказал ты…

И я больше ничего не говорю. Он рассеянно смотрит в сторону. Небо темнеет над большими горами к западу от Кетчикана.

— Я не знаю, где ты будешь спать, — наконец сказал он тихо. — Я предложил тебе свою каюту. Ты отказалась. Ищи себе место на лодке, ибо спать придется в любом случае. Оставь свой спальный мешок здесь, если хочешь.

Я положила спальник и спустилась по лестнице из рулевой рубки. Луис лежал на квадратной полке. Я присоединилась к Саймону на палубе. Он предложил мне сигарету. Мы смотрим на море без единого слова. Поднимается ветер, мы видим, как отдаляется берег. Уже от него осталась лишь темная полоска, которая все уменьшалась и уменьшалась. «Мятежный» покидает порт и ложится на курс. Саймон побледнел. Мы проходим к скамье. Луис предоставил нам место на скамейке. Наступает ночь. Мы ждем, когда включат неоновое освещение.

Ребята просыпаются, и мы должны испытать наши спасательные костюмы. Джуд приготовил еду. Он несет блюдо из макарон для шкипера, который не покинул свой штурвал. Они спускаются вместе.

— Займи мое место на некоторое время, Дэйв.

Он наливает себе кофе и говорит резким тоном:

— Сегодня вечером, ребята, можете хорошенько поспать, вы нуждаетесь в покое и отдыхе. Восход солнца завтра в пять часов.

Он поворачивается к Джуду:

— Дэйв примет первую вахту. Вы заступите через два часа. Никогда вахта не будет больше двух часов, это и так довольно много. Джезус приходит после тебя. Потом будет работать Джесс. Другие спят. У них будет время позже… Разбуди меня, если что-нибудь случится. Если без происшествий, идем на автопилоте. Мы сейчас максимум в двух милях от берега. В конце рабочей смены не забудьте наведаться в машинное отделение, чтобы убедиться — вспомогательный двигатель работает как часы, и смажьте вал. Это может быть довольно трудно, и еще поглядывайте на палубу время от времени, крючковые снасти, конечно, хорошо закреплены, но тем не менее все это для безопасности.

— ОК.

Джуд смотрит вниз. Он молча подбирает остатки еды. Джезус поднимается, благодарит, закатывает рукава над небольшой цинковой раковиной.

Я присоединяюсь к нему. У меня нет еще привычки двигаться как настоящий моряк. Меня шатает.

— Спасибо за еду, было очень вкусно, — попутно я шепчу это Джуду.

— Да, — отвечает он.

Встает и Джон:

— Благодарю тебя, Джуд.

Джезус помогает мне с посудой.

— И еще, тот, кто готовит еду, всегда ест последним, это правило, — тихо сказал он, — а еще он никогда не моет посуду, и мы ценим его труди всегда благодарим. И это нормально и правильно. Когда ты на вахте, то ты готовишь пишу для тех, кто еще спит, а потом ты возвращаешься за штурвал, и, когда ты спускаешься, никто тебе ничего не оставил и надо убегать на палубу…

— Они заняли мою койку, — отвечаю я.

— Это не хорошо, но в порядке вещей для Джона. Нужно, чтобы ты научилась защищаться. Но пока ты еще «зеленая», то есть новичок.

Ребята снова пошли спать. Дэйв уступает мне свое спальное место. Он осторожно будит меня через два часа.

— Моя очередь…

Встаю и едва не падаю. Я еще совсем сонная. Каюта завалена одеждой и обувью. Урчание мотора, в настоящее время корабль движется быстрее. Я шатаясь иду по коридору, держа в руках спальный мешок. Кают-компания по-прежнему освещается неоновым светом. Луис спит на скамейке. Я лежу на другой стороне, завернувшись в спальный мешок — мой кокон, моя берлога на гудящем корабле. На следующее утро мы обнаружили, что спали друг напротив друга на полу рулевой рубки, Луис, Саймон и я, на глазах у безразличного Джесса, который принял свою вахту.

Наконец мы рыбачим… День начался. День: серый рассвет, мутное, налитое свинцом небо над нашими головами. Слабый свет солнца борется с туманом. Вокруг нас до горизонта один лишь океан. Холодно. Саймон включил радиомаяк на верхней палубе и буй. Развертываем ярус. Мы отходим в сторону. Дэйв опускает якорь. Первые секции погружаются в воду, двигатель ревет, работая в режиме перегрузки, кружение чаек, которые пытаются схватить нашу приманку, прежде чем она исчезнет в волнах. Я подношу лотки Джуду. Он связывает концы троса один за другим. Ветер свистит в ушах. Быстрыми и резкими движениями он бросает на палубу пустые лотки. Я сразу же убираю их. Мое сердце гулко бьется. Мужчины кричат в страшном грохоте. Джуд стоит перед пузырящимися волнами, которые окатывают, обрисовывая, его крепкие ноги, поясница подвязана, все тело напряжено, челюсти крепко сжаты, глаза сфокусированы на бухте яруса, которая развертывается как безумный зверь, страшный морской монстр, покрытый тысячами крючков. Часто один из поводков цепляется за корзину.

Трос опасно натягивается. В один миг Джуд хватает снасть, конец которой закреплен морским узлом.

— Отойдите в сторону! — И он отрезает поводок, привязанный к хребтине яруса.

— Последняя секция! — выкрикивает он, предупреждая шкипера. Кто-то обязательно услышит, несмотря на завывание ветра, гул мотора и крики людей. Дэйв бросает якорь, выбираются тросы последнего буя и радиомаяка. Корабль замедляет движение. Напряжение, которое мы ощущали, неожиданно исчезло. Все смеются. У меня перехватывает дыхание. Джуд закуривает сигарету. Он подходит к нам снова. Он шутит с Дэйвом, который обращается ко мне:

— Ты в порядке?

— Да, — шепчу я.

Я еще не пришла в себя, у меня комок в горле, я собираюсь почистить лотки. Я ничего не понимаю. Крики людей приводят меня в ужас. У Джезуса появляется обаятельная улыбка.

— Все, возвращаемся, — сказал он мне.

Появляется шкипер.

— А теперь, парни, мы на рыбалке. Идем пить кофе!

Мне были найдены сапоги, которые валялись на палубе. Настоящие такие. Они огромные и порезанные у лодыжек. Через разрезы набирается вода. Холодно. Еще мне нашли комбинезон и куртку с капюшоном — пошире и покрепче, чем мой клоунский плащ.

Я поднимаюсь в каюту управления кораблем с кофе в руках. Я встречаю Джесса, прижимаюсь к стене. Он меня толкает. Высокий худой парень беззаботно развалился в кресле капитана.

— Все нормально, воробышек?

— Да. Когда я буду на вахте, как и другие?

— Надо будет об этом сказать Джессу.

— Когда?

— Как только ты сможешь его зажать в угол.

Небо непроницаемо. Туман окутывает нас. Люди развернули стабилизаторы бортовой качки с обеих сторон корабля, как два железных крыла. «Мятежный» качается странно, как очень тяжелая птица, которая не может или не умеет взлетать, срезая волны над морем. Тяжелые волны накрывают корабль, который в свою очередь хочет их преодолеть, замирает в тревожном ожидании на гребне, прежде чем снова опуститься в зеленоватые впадины. Накрапывает мелкий дождь. Мы попадаем в холодную массу воздуха. Мы молча прячемся в плащи и резиновые перчатки, застегиваем пояса. Йан натянут как струна, Дэйв больше не улыбается, Джезус и Луис кажутся серыми под загаром. Джесс точит лезвие своего ножа. Я встречаюсь с ними взглядом, они как бы не видят меня. Саймон прикрепляет нужные детали к клеткам, готовый отпрыгнуть при первом же крике людей. В его глазах та же тревога, которая меня пугает.

Шкипер находится в углублении средней надстройки судна, напротив фальшборта. Руки на рычагах управления, он увеличивает скорость, когда замечает буй, корабль поворачивается, замедляет ход, ищет наилучший курс отклонения. Джуд размахивает шестом, ловит буй и поднимает его на борт.

— Тащите!

И все вцепляются в буйреп[8]. Натяжение нарастает. Йан еще сбрасывает скорость, помалу продвигается вперед, стоп перед крючковой снастью, трос натягивается. Дэйв заправляет его в шкив приспособления для сворачивания. Люди что-то выкрикивают. Шкипер кричит: «Снимите сигнальный огонь и буй! Быстро!» Гидравлический натяжитель опять работает. Все переводят дыхание. Крючковая снасть снова поднимается. Йан ускоряет темп. Джуд сворачивает ярус в бухту. Я подаю ему пустой лоток, когда крючковая снасть поднимается на борт. Я быстро ее принимаю, затем перехожу к следующей. При жуткой качке я навожу порядок на баке. Это нелегко, там много воды и старой наживки. Позади нас Джезус и Луис разделывают кальмаров. Грохот двигателей и шум волн оглушительны. В наших ушах гудит лишь ветер. Люди молчат. Йан опечален. Крючки, которые мы вылавливаем, пусты и печально свисают. Тут и там маленькая черная треска вздрагивает, когда ее сваливают на стол для резки. Джесс острым ножом красиво вспарывает ей брюхо. Он потрошит рыбу сердито и бросает ее на поверхность стола с отверстием посередине, над люком трюма. Так проходит несколько часов. Когда наконец появляется маяк, шкипер сердито сбрасывает перчатки, снимает свой комбинезон и без единого слова оставляет палубу, мы разговариваем.

Мы смываем все струей воды и приводим палубу в порядок. Судно в бешеном темпе набирает скорость. Джуд закуривает сигарету. Дэйв мне улыбается.

— Ну как, не страшно?

Мы принялись готовить крючковые снасти для спуска в море: вытягивать на борт и наживлять, и так до бесконечности.

А потом еще несколько дней или ночей мы наблюдаем лишь темнеющее небо, мрак, который покрывает океан, в конце концов мы вынуждены включить иллюминацию на палубе. Спим… Иногда мы едим. Завтрак в четыре часа, обед в одиннадцать часов. Я поглощаю буквально все: сосиски, которые плавают в масле, чересчур сладкую красную фасоль, клейкий рис. Я уверена, что каждый маленький пирожок спасет мне жизнь. Люди смеются.

— Но что же она так проглатывает!

На третью ночь мы сваливаем на стол черную треску. Море еще не утихло. Саймон и я продолжаем прилагать немало сил, чтобы сохранять равновесие, мы натыкаемся друг на друга, врезаемся в углы клеток, падаем под пристальным взглядом мужчин. Мы поднимаемся без слов, как будто нас поймали с поличным. Но в ту ночь у нас не было времени. Первая толстая леса с насаженными рыболовными крючками возвращается на борт и выливается потоком рыбы, который нам кажется почти бесконечным. Мужчины радостно вопят.

— Смотри, Лили, доллары, это все доллары! — кричит Джесс, хватая меня за плечо.

Но нет, это не доллары. Живая рыба. Эти безмерно красивые существа хватают воздух ошеломленным ртом, безумно извиваясь на белом алюминии, ослепленные светом неоновых ламп, снова и снова ударяясь о жестокость мира, где все контуры резки. Нет, долларов пока нет.

Мы должны действовать быстро, стол уже накрыт. Они вручили мне нож. Саймон находится между мной и Джоном. Джесс бежит, размахивая ножом, который он заточил заранее, еще до начала качки на корабле. Я встречаюсь взглядом с Джудом: моментальная вспышка холодного гнева при виде маленького глупого человека, незаметно хмурящего брови. Кровь брызнула, черные тела дрожат и корчатся.

Ночь. Наша усталость улетучилась из-за волнения при чрезвычайной ситуации. Джуд и Вик режут головы еще живой треске, а затем вспарывают животы. Саймон и я потрошим. Они вздрагивают, они отбиваются, когда мы ложкой очищаем рыбу от внутренностей. При этом раздается хриплый звук, который проникает до моего костного мозга. Рыба сбрасывается в трюм. Темп — максимально быстрый и не снижается. Джесс дико улыбается. «Доллары, доллары…» — по-прежнему шепчет он как ненормальный. Джон отсутствует, испытывая отвращение к процессу. Джуд работает крепкой челюстью, он насупился, игнорируя монолог Джесса. Он самый быстрый. Его мощные руки движутся стремительно, режут, рубят напополам. Это меня пугает. Мои глаза скользят сверху вниз, наблюдая за его тяжелыми руками, за невозмутимым крупным лицом. Со временем мой страх становится меньше. Мои мышцы замерзли, мои плечи горят. Затем я их больше не чувствую.

Шкипер выкрикивает команды, я вздрагиваю, пугаюсь, глаза бегают из стороны в сторону, мне кричат что-то, чего я не понимаю. Саймон берет на себя инициативу и быстро хватает полный чан, подносит его Дэйву, сворачивающему спиралью толстую леску с рыболовными крючками, на которые насажена наживка.

— Нужно, чтобы у тебя были глаза на затылке!

Я сдерживаю слезы. Лев поднял на меня разгневанный взгляд, такой пронизывающий взгляд, который меня парализует. Саймон возобновляет работу рядом со мной. Я это чувствую, втайне гордясь этим. Он погружает ложку в зияющее брюшко и чистит, он растерян, у него взбешенный и недовольный вид. Механическая улыбка изменяет черты его лица. Но за что он мстит, и главное кому? Я стараюсь вовремя менять баки.

Саймон наблюдает. Я его обгоняю и толкаю, если он попадается на моем пути, вырываю у него ношу, когда он оказывается проворней. Это — моя работа, моя задача. Я должна защищаться, если я хочу сохранить свое место на борту корабля.

Мои ноги окоченели. Кровавая вода пропитывает мои руки. Наши плащи покрыты внутренностями рыбы. Я хочу есть. Я украдкой глотаю молоки рыбы, которую только что вскрыла. Вкус океана. Молоки мягкие и прямо тают на языке. Из моей шапки выбиваются липкие пряди волос, которые я изредка поправляю рукавом. Они прилипают ко лбу. В моем рту есть еще молоки. Дэйва удивил мой жест. Он ужасается этому.

— Лили! Ты с ума сошла?

Мужчины поднимают голову.

— Она это ест!

Он говорит это с отвращением. Мне становится стыдно, я жутко краснею, становясь пунцового цвета.

Последняя толстая леса с насаженными рыболовными крючками поднимается на борт. Дуновение холодного ветра пронзает нас. Я шатаюсь и засыпаю стоя. Наконец прибывают якорь, буй, маяк… Йан поворачивается к нам, перед тем как вернуться в рубку:

— Мы сделали это снова, ребята. Отложить оборудование!

Каждый вернулся на свое место. Я призываю на помощь все свои силы и весь свой гнев. Я хватаю баки с еще большей энергией, ожесточенностью и решительностью. Что-то будит во мне сильное желание сопротивляться и бороться против холода, усталости, преодолевая возможности своего маленького тела. Желание идти дальше. Крючковые снасти проходят через задний транец, небо стало тусклым. Отбрасывается последняя рейка. День начинается. Горизонт окрашивается длинной красной полосой. Удар гонга на палубе.

— Отдых, — сказал шкипер.

Мы ополаскиваем в воде свои плащи. Я устала так, что чувствую себя пьяной. Мужчины делятся впечатлениями:

— Двенадцать тысяч фунтов… Пятнадцать?

Дэйв нежно меня ругал:

— Ты же могла умереть, когда ела эту сырую рыбу.

— Я была голодна. — Я слабо и виновато протестую.

— Иди, иди мыть рот. Ты должна хоть немножко поспать, — ответил он, смеясь.

— Это довольно странно, но боже мой, это смешно! — Джон снова смеется.

Все в конце концов нашли свой угол на ночь. Саймон спит на диванчике кают-компании. Луис и Джезус делят между собой кушетку. В моем распоряжении вся рубка, где я улеглась спать на пол. Когда я поднимаю вверх глаза, то за запотевшими стеклами окон я вижу небо. Тот, у кого сейчас вахта, ходит большими шагами, мешая мне погрузиться в сон. Я чувствую себя в безопасности под присмотром морского полуночника. Они смеются и называют меня сумасшедшей, когда я говорю им, что мне нравится мое место.

Я просыпаюсь рано. Выбираюсь из спального мешка, сворачиваю его в угол. Я сижу на ящике для спасательных жилетов. Я смотрю на море, мы движемся вперед. Иногда здесь, глядя непроницаемым взглядом на серые волны, стоит человек-лев. Я не хочу его беспокоить. Я тоже смотрю на гребни и впадины, которые катятся до самого горизонта. Я хотела бы, чтобы он объяснил мне, как управлять судном, значение радаров, но не осмеливаюсь спрашивать. Я мечтаю, чтобы Йан взял нас на борт этой зимой. Мы больше не покинем океан. Мы будем работать вместе на холоде, на ветру, ощущая ледяное дыхание волн. Я буду между этими двумя людьми, высоким худым парнем и Джудом. Человек-лев и высокий моряк, я думаю, будут здесь всегда, перед лицом океана. Будут рыбачить, независимо от того — буду тут я или нет.

Ночь холодна. Очень поздно. Или очень рано. Отражение луны танцует на море до самого горизонта, переливается золотом. Мы делаем наживку, наши сосредоточенные лица освещены ярким светом неонового фонаря. Йан вышел из рубки. Что-то ему мешает. На палубе он вполголоса о чем-то говорит с Джессом. Я слышу слова «звезда» и «иммиграция». Йан возвращается в рубку.

Я снимаю перчатки, бросаю свой непромокаемый плащ у входа, перепрыгивая через ступеньки, взбегаю по лестнице и, запыхавшаяся, появляюсь перед Йаном. Щеки мои горят ярким румянцем.

— Это из-за меня ты так боишься? Здесь собираются «нарисоваться» парни из иммиграционного отдела?

В свете рулевого прибора его лицо стало бледным, очертания рта жесткими. Судно ложится на противоположный курс. Мне не дано знать, что происходит. Мы с Джессом гадали — не корабли ли это береговой охраны…

— Не волнуйся, — сказала я ему шепотом. — Не надо переживать из-за меня, если это иммиграционная служба, то я брошусь в воду.

Кажется, это его реально встревожило.

— Ты не можешь сделать это, Лили, так как вода слишком холодная. Ты умрешь немедленно.

— Совершенно верно. Они не возьмут меня живой. Они никогда не возьмут меня! И не отправят обратно во Францию!

Тут он улыбнулся, хотя у него все еще был беспокойный взгляд. Он сказал почти нежным голосом:

— Иди на палубу и возвращайся к работе. Это наверняка не иммиграционная служба.

Никаких признаков земли, где мы когда-то жили. По-прежнему висел туман. Ночь. Море еще не успокоилось, с того времени как мы покинули Кадьяк. В сапогах, которые я никак не могла высушить, ноги сковал холод. Онемевшие пальцы не могли застегнуть непромокаемый плащ. Джуд глотает горсть аспирина.

— Ты поранил руку? — спрашиваю я на плохом американском языке.

Он поднимает на меня удивленный и одновременно безучастный взгляд, он теряет равновесие и спотыкается на мгновение. Но он быстро приводит себя в порядок. Шкипер орет. Джесс трусливо исчезает в машинном отделении. Джон не готов по-прежнему, у него морская болезнь. Его постоянно тошнит. Луис и Джезус угрюмо обмениваются несколькими словами на мексиканском варианте испанского. Йан нервно надевает свои перчатки с таким видом, словно собирается кого-то побить. Я смотрю на воду. Шквал ледяной воды обрушивается на кафель под моими ногами — ногами моряка, черт побери. Меня жутко качает из стороны в сторону. Я чувствую округлость своих ягодиц под ладонями, которые двигаются взад-вперед. Они больше не сопротивляются ударам со стороны судна, они танцуют и играют в ритме этих толчков.

Дэйв пинает дверь, врывается ветер. Мы следуем за ним на палубу. Я думаю о кофе, о котором мы даже не можем и мечтать. Шкипер присоединился к нам с дымящейся чашкой в руке. Мы вытаскиваем ножи, шлюпочные крюки и багор, снимаем шкив приспособления для поворота, раскачиваем направляющий ролик над подпалубной балкой. Йан маневрирует, подводя «Мятежный» к бую, исчезающему в волнах. Джуд хватает багор и переносит маяк на борт. Запускается гидравлический двигатель. Рыбалка продолжается. Снова выбирается буйреп. Шкипер орет. Это всего лишь рутина.

Лов рыбы надо прекращать. Дэйв неоднократно клал руку на буйреп, чтобы почувствовать натяжение. «Оно было критическим… Слишком критическим», — прошептал он, взглянув на меня обеспокоенно, когда я встретила его взгляд. Шкипер остановил судно и гидравлический двигатель. Что-то пошло не так. Яруса вошли в воду с перекосом. Джуд перегнулся через борт и со страхом смотрел вниз. У Йана было расстроенное лицо. Вдруг громкий треск, крики, ругань — крючковая снасть сломана. Все это произошло в одно мгновение. Я не понимаю, так же как и другие, что произошло. Никто не догадался закрепить канат, когда он скользил между пальцами в море.

Шкипер был в ярости. Он ничего не сказал. Мужчины молчали. Они склонили головы, и это все, что они могли сделать. Я ничего не поняла, кроме того, что сотни метров снастей могут быть потеряны навсегда. Йан швырнул перчатки на палубу, не удосужившись даже снять костюм, забрался в рулевую рубку. Судно стало резко набирать ход, что быстро привело к другой крайности. Снова появился шкипер. Он ожил. Я посмотрела га него, наши глаза встретились. На его лице блуждало подобие улыбки, мимолетная и жалкая такая гримаса. Я поняла, что дело худо.

Джуд схватил маяк и буй, выругался, потому что они едва не выскользнули из его рук. Это был железный трос на шкиве.

Гидравлический двигатель снова пришел в действие. Это было не последний раз. Порвались два длинных толстых троса хребтины яруса с насаженными рыболовными крючками.

— На этот раз мы облажались, — прошептал Джон.

— Если бы мы только успели почистить дно… — ответил Дэйв вполголоса, — тогда мы чувствовали себя в своей тарелке.

Он вернулся к работе. Шкипер вернулся в свою крепость. Может быть, он плачет, я на секунду подумала об этом. Саймон спустился в трюм и вручил мне коробки с замороженными кальмарами. Дэйв и Джуд тихо говорили о наклоненном ярусе, о ненормальном натяжении, неловкости, о том, что если бы Йан умел управлять, то мы бы не потеряли пятнадцать крючковых снастей, это будет нам дорого стоить и придется возместить Энди их полную стоимость.

— Это дерьмо, которое он нам сплавил, пройдут недели, чтобы все это отремонтировать!

— Да, но зачем шкипер пошел на риск, он же должен был видеть на эхолокаторе, что там не было дна.

Я затачиваю на камне нож. Я склонилась к Джезусу. Наши глаза встречаются. У него улыбка бессилия, такая наивная, которая ему присуща. Я начинаю смеяться, зарываясь носом в открытые коробки с замороженными кальмарами. Потом, нарезав их целую кучу, двигаю наживку к середине стола. Дэйв молчит. Сигарета Джуда повисла на его губах, дым поднимается к его глазам, и от этого он морщится. Луис и Джон сидят с постными лицами. В течение нескольких часов мы готовим наживку.

— Эй, Саймон, если ты собираешься приготовить что-нибудь поесть, как раз наступило время, чтобы об этом позаботиться.

У нас остались колбасы, рис, три банки кукурузы. Хорошо хоть это. Мужчины едят в тишине. У Саймона, стоящего у плиты, лицо буквально багрового цвета, он ждал нас, чтобы тоже поесть.

Шкипер поднял взгляд от тарелки, напоминая о своем существовании. Он посылает Саймона в трюм обложить свежую рыбу льдом.

— Но он же не ел! — говорю я.

Джуд обдает меня холодным взглядом, Дэйв, кажется, удивлен, но хмурится, Джезус выглядит смущенным. Остальные даже ухом не повели.

Йан бросает мне в ответ саркастическим тоном:

— Заткнись, Лили. Это тоже его работа, верно?

Я опустила горящее лицо. Я съежилась на скамейке. Мои глаза наполнились слезами. Комок в горле, я стараюсь сдержать приступ нервного смеха.

Мужчины вышли. Джезус и я моем посуду. Он рассмеялся.

— Никогда ничего не говори шкиперу. Знаешь, что тебя могут за это уволить? Шкипер всегда прав.

— Но Саймон не ел!

— Это решает только капитан, Лили, и если подобное повторится еще хоть раз, то все. Никто от этого не умрет, знаешь ли, а он лучше поест в следующий раз, поняла?

Джон мчится, как ветер. Он опаздывает, как всегда. Перед выходом он открывает ящик и хватает два «Баунти».

— А мне можно?

Джезус засмеялся. Я оставляю остатки еды для Саймона. Мы присоединяемся к мужчинам на палубе.

Настоящие золотые рыбки прыгают на столе. Шероховатое тельце, острые плавники, выпученные глаза, которые, кажется, могут вылезть из орбит.

— Они высовывают язык, Джезус?

— Они не высовывают язык, это их желудок.

— Ах…

— Это все происходит из-за понижения давления. Их называют глупыми рыбками. Из-за глаз навыкате и языка, как ты говоришь.

Алая кровь стекает с их тел. Зияющее горло. Я толкаю их вниз, в трюмовое отверстие. Джезус работает со мной. Он кивает с озабоченным видом.

Саймон не вышел, — шепчет он, — я думал, он такого не пропустит.

— Чего?

— Взглянуть на глупых рыбок. Эти рыбы опасны. Ты обратила внимание на их плавники? Там в шипах можно увидеть яд. Если пропитанный ядом шип уколет в шею, это, кажется, может привести даже к летальному исходу.

Шкипер наблюдает за нами. Джезус молчит. Мы ожидаем Саймона. Наконец он выходит из трюма, на его тонком лице взгляд осторожный и очень тревожный. Ветер поменял направление. Это почти красиво.

Мы заканчиваем поздно ночью. Когда я возвращаюсь в рубку, то вижу у штурвала корабля Саймона. Это его первая вахта. Джесс долго объясняет ему назначение циферблатов. Удар ножом в самое мое сердце.

— А я? — шепчу я. — А я?

Йан предал меня. Я сдерживаю слезы, потому что рыбак не плачет, он мне сказал, что я была рыбаком и что в ближайшее время я им опять буду. Он говорил как ребенку, чтобы заставить меня смеяться и мечтать об этом. Я поспешно сбегаю вниз по лестнице. Ребята пошли спать. Йан и Дэйв говорят по поводу квот на кофе.

Я прерываю их дрожащим голосом, хотя намеревалась высказать это рыкающим тоном. Йан забыл о своем свирепом нраве и о том, что он сердится:

— Что с тобой случилось, воробышек?

Я не воробышек вовсе, а вот у Саймона сегодня вахта…

Мой голос аж захлебнулся, я тереблю свои руки и восстанавливаю дыхание.

А я, когда я смогу делать это? Ты мне сказал, что я смогу. Что в ближайшее время будет моя очередь. Каждое утро, когда вы все спите, я тренируюсь, я бодрствую с тем, кто стоит у руля. Я клянусь, я не засну!

Дэйв улыбнулся.

— Ты должна уметь ждать, Лили.

— Это тебе нужно обсудить с Джессом, а не обращаться ко мне, — сказал Йан. — Судно — это как бы его ребенок. Ложись спать, воробышек, твоя очередь еще придет.

Я не могу больше спать. Если они увидят меня плачущей, то никогда не дадут мне стоять на вахте. Я скрываюсь и возвращаюсь в угол рулевой рубки, когда становится совсем темно. Саймон восседает в кресле капитана. Он даже не обратил на меня свой взгляд.

Утром шкипер пытается отвести меня в сторону. Когда же я пытаюсь этого избежать, он хватает меня за рукав.

— Я разговаривал с Джессом. Сегодня вечером ты заступишь на первую свою вахту.

— Судно будет идти на автопилоте… Как только что-то тебе покажется ненормальным, то сразу буди меня или шкипера.

Джесс пошел спать после этой вечной рекомендации. Я сижу, выпрямившись, в кресле и опускаю кусочек шоколада в кофе. Море прекрасно. Я наблюдаю за мелкой рябью в носовой части корабля. На радаре ничего не появляется, кроме нас, яркое пятно в центре концентрических кругов и мимолетных искр. Мы находимся в десятках миль от любого побережья. Белая птица появилась на носу корабля. Ее огромные крылья бесшумно сотрясают воздух. Она поворачивается и медленно вращается вокруг себя. Спит ли она, или это просто сон? Радио потрескивает, иногда становятся слышны некоторые слова. Они, кажется, рождаются из ночи, живые сообщения таких же бродяг великой пустыни. Только небо и море кругом. Мы продвигаемся сквозь ночь. Мужчины спят. Я наблюдаю за ними.

Высокий худой парень сидит у моря, он отсутствовал при представлении у шкипера. Его длинные конечности расслабленно висят с каждой стороны кресла. Черты его лица бледны, у него усталый вид, небольшая и шероховатая челюсть, открытый рот, грустные глаза и совершенно отсутствующий взгляд.

— Ты не скучаешь? — спрашиваю я.

Его бесцветные глаза оживляются. Он поворачивается ко мне. Улыбается кисло-сладко, проводит рукой по лбу, длинные пальцы, утонченность которых меня поражает.

— У тебя руки пианиста.

— Ох… Лили, — вздыхает он.

И больше нечего сказать. Время опять пошло.

«Пегги», метеорологическая морская сводка погоды, не объявила о затишье. Сильный штормовой ветер, усилится в течение дня, что может привести к буре. Зеленоватые волны яркими пенными брызгами разбиваются о борт «Мятежного». Прихлебывать кофе из чашки опасно, готовить почти невозможно. Саймон тем не менее пытается разогреть на плите рис, но, хотя он старается делать это аккуратно, все равно вода расплескивается, газ гаснет.

— Это все может нас взорвать, — недовольным тоном говорит Джуд, который пришел, чтобы сменить его.

Джона укачало, и он часто спит. Луис ворчит:

— Он хоть что-то делает! Не правда ли, братан?

И Джезус улыбается. Джесс смотрит злобно на высокого тощего парня после инцидента с потерянными лесками.

— Плохая кровь, — объясняет Дэйв, почему он мерзнет.

У него лихорадка и кашель, кроме того, он никогда не смеется. Саймон стоически поддерживает мужчин. Джезус остается верным самому себе. Мы по-прежнему бросаем друг на друга взгляды за столом, уже поздно и холодно.

— Ты становишься хорошей, — сказал он мне однажды. — Ты начинаешь все понимать. И быстро.

Шкипер берет меня только в редких случаях. Возможно, мужчины меньше плачут. У меня нет времени думать о Маноск-ли-Куто. К тому же, я о нем и не вспоминаю. Но эта актуальность еще не ослабла, несмотря на все произошедшее во время рыбной ловли. Страх вовсе не привел нас, Саймона и меня, к панике, той панике, что охватила разгневанных мужчин, когда все бушевало на борту судна.

В течение двух дней рыбная ловля была очень удачной, а затем удача снова отворачивается от нас. Дважды лески рвутся о каменистое дно. И рвутся они с обеих концов. Это тяжелый удар. Йан потерял всякую свою надменность. Что-то новое появилось в его глазах. Мужчины ничего не сказали. Без единого слова мы принялись делать наживку на омываемой волнами палубе.

Я спрашиваю Джезуса вполголоса:

— Но почему это столь ужасно?

— Мы должны будем возместить стоимость лески судовладельцу, а это достаточно много денег с нашей стороны. Со всей той работой, которая была проделана на берегу, чтобы привести в порядок лески… Три недели, именно столько времени? Если мы будем продолжать терять оборудование, тогда мы же будем должны и деньги за корабль. И ты, кроме того, собираешься получить только половину доли.

— Итак, я возвращусь к тому, чтобы рыбачить! — говорю я, повышая голос.

Шкипер кричит из рубки управления кораблем. Пришло время делать поворот. На этот раз все прошло удачно. Леска снова поднимается без осложнений. Люди отдыхают. Они осмеливаются на некий смешок, что, однако, говорит об их нервозности. Наклонившись над волнами, положа руку на рычаг управления, Йан крепко фиксирует леску. И вновь я погружаю свой нож в белые животы. Гладкое вытянутое тельце одно мгновение сопротивляется, затем уступает. Лезвие сразу углубляется — моментально брызжет кровь и попадает прямо на стол. Она течет по палубе в стоки, ярко-красные от крови. Мы — убийцы морей, я думаю, наемники океана, и мы несем на себе цвет крови. Лицо и смолистые волосы в крови, я режу это бледное тело. Иногда попадается икра. Я надкусываю икринки. Они напоминают красные янтарные бусы, я перебираю их во рту, словно прозрачные фрукты, чтобы одолеть свою жажду.

Я не увидела небольшой трески, которая проскользнула между стальными ограждениями для рыбы, я снимаю ее с крючка, который должен был ее задержать. Я плачу, когда она попадает в ожив поворотного механизма. Мой голос теряется в шуме двигателей, свисте ветра, набегающих на корабль волн. Я кричу до хрипоты, но напрасно. Дэйв поднимает голову. Шкипер быстро поднимает рычаг. Остановка гидравлики. Джуд извлекает останки трески. Она была ранена во время шторма.

— Лили! Ну какого хрена ты делаешь? Почему ты ничего не сказала?

— Но я сказала! Я плакала… Никто не слышал.

— Никто и никогда тебя не слышит, во всяком случае, никто ничего не понимает из того, что ты говоришь!

Двигатель запускается снова. У меня жжение в горле, колотится сердце. Я больше ни за что не выпущу крючковую снасть из зоны своего внимания, буду готова опустить чугунный клапан, если рыба проходит между стойками. Я меняю бак, как только крючковая снасть возвращается на борт, распутываю следующую снасть, уношу ее на другой конец палубы. Я больше не падаю. Я возвращаюсь к разделочному столу, не теряя ни минуты. Молодая треска проходит между ограждениями, в тот момент как я меняла чан. Снова она попадает в блок. Снасть наматывается на крючок, опасно натягивается, другие крючки лопаются и отлетают в другой конец палубы. Я кричу, Джуд кричит громче, Йан останавливает все. Я бегу, чтобы освободить леску, попавшая в механизм рыба падает.

— Лили, черт побери, Лили, ты спишь?

— Я могла же не увидеть, — бормочу я. Освобождаю крючковую снасть.

— Если ты не способна выполнять работу, то тебе нечего здесь делать! — Он продолжает кричать на меня, прежде чем повторно включить скорость.

Я опускаю голову. У меня совершенно удрученный вид. Я ловлю и вскрываю треску. Моя нижняя губа дрожит, я ее жутко кусаю. Гнев и возмущение охватывают меня. Я не хочу больше видеть кровь рыб и всех этих слабоумных людей, которые заняли мое спальное место. Они насмехаются надо мной, они кричат — и тогда я дрожу. Я не хочу больше ни убивать, ни пугаться. Я хочу быть свободной, снова бежать к докам, чтобы вовремя уехать на мыс Барроу… Я не увидела, как ко мне прибыла ярко-красная рыба, как спинной плавник, торчащие шипы, развернутые как крылья, очутились в моей руке. Дэйв не открыл вовремя трюм. Обжигающая боль, возможно, что это было наказание из-за моего бунта. Слезы брызгают из глаз по-настоящему. Я тут же снимаю свои перчатки, острые плавники врезались в мой палец. Я извлекаю три шипа из глубоких ран, еще один шип протыкает мою кисть насквозь. Я извлекаю его зубами. Красивая рыба покоится с открытым горлом. Джезус делает знак шкиперу. Жестом руки мне показывают на кают-компанию.

— Необходимо продезинфицировать рану… Я тебе говорил, что в этих самых плавниках содержится яд, — шепчет Джезус, который, кажется, чувствует мою боль.

Я покидаю палубу, сгорая от стыда. Когда я снимаю свой непромокаемый плащ, мне кажется, что руку парализовало. Я сижу на скамейке в кают-компании. Я наклоняюсь, закрываю глаза. Боль приходит рывками, снова поднимается горячими волнами от ладони к плечу. Мое сердце колотится, я практически теряю сознание. Я медленно раскачиваюсь, как будто мне необходимо раскачиваться. Мужчины на палубе уже несколько часов, мне надо бы к ним присоединиться. Я встаю. Я промываю рану. У меня кружится голова. Боюсь упасть в обморок. Я поднимаюсь на верхнюю палубу, быстро прошмыгиваю мимо рубки, чтобы никто не увидел меня. Небо разверзлось. Бледное солнце сияет на гребне волны. Я зажигаю сигарету, у меня это занимает много времени. Я немного плачу, это даже хорошо. Мужчины рыбачат. Я должна быть с ними. Они не поняли, почему я ушла. Джуд, должно быть, в ярости. Хуже того, он скорее всего меня презирает. Вот таковы все женщины, наверное, думает он. Конечно, мы должны игнорировать боль. В частности, боль, которую я ощущаю. Но все-таки… К тому же, я скорее всего умру, потому что рыба эта ядовита… Океан тянется бесконечно. С палубы доносится грохот — громыхают на полках из алюминия и ударяются друг о дружку чаны, слышен шум, кроме того слышны обрывки разговоров. Я курю сигарету на солнце. А когда умираешь, долго ли это длится? Я шмыгаю носом и сморкаюсь между двумя пальцами. Как печально, думаю я, смотрю на небо, на море, как жаль умирать. Но, без сомнения, это нормально, это все равно как отправиться одной далеко-далеко к Большому Северу, или, как там его называют, The Last Frontier[9]. И преодолеть этот рубеж, найти свой корабль и вновь оказаться радостно путешествующей по океану, думать об этом днем и ночью, почти не спать, исключительно в своем углу грязного пола. Познавать дни и ночи, красивые рассветы, отказываясь от своего прошлого, продать там свою душу, наконец. Да, решившись пересечь эту границу, этот рубеж, все это, чтобы в конце-то концов начти там свою смерть, выловить очень красивую и очень красную рыбу, из моря и крови, которая бросилась мне в руки словно полыхающая стрела. Я снова вижу свой отъезд, путешествие через пустыню в автобусе-экспрессе, себя, одетую в небесно-голубую куртку с капюшоном, в облаках пуха вокруг. Именно поэтому я и уехала, из-за обретения этой самой силы, которая и дает мне отвагу — победить собственную смерть. Я снова вижу Маноск-ли-Куто, то место, где я не умру, загнанная наконец в темную комнату. Я больше не плачу. Я спускаюсь в кают-компанию. Моя рука стала совсем ватной. Снова я чувствую себя виноватой, видя, как люди суетятся на палубе. Я съеживаюсь в этом узком проходе. Здесь темно и тепло. Я прижимаю руку к животу.

Там, в полной полутьме, меня и обнаружил шкипер. Я не услышала даже как он приблизился. Возможно, я заснула. Я вздрогнула. Он не кричал.

— Но что ты делаешь тут?

Он встал на колени. Не было больше гнева в его голосе.

— Я… я собираюсь возвратиться на палубу, — пролепетала я, — я отдыхала совсем немного.

— Тебе очень больно? Достаточно. Жди.

Он пошел в туалетную комнату, покопавшись в аптечном шкафчике, принес мне таблетку тайленола.

— Проглоти это, тебе надо отдохнуть еще. На сегодня игра закончена. Нужно сделать паузу на кофе.

Мужчины возвратились. В их глазах не было ярости, наоборот, даже Джуд мне улыбнулся. Дэйв не прекращал извиняться. Шкипер снова стал тем высоким худым парнем. Джезус оставался встревоженным:

— Тебе надо будет все же пойти в больницу, когда вернемся на берег.

Так получилось, что я совсем забыла о том, что в тот день я должна была умереть. Я была счастлива в компании этих людей. Моя рука причиняла мне все еще очень сильную боль. Мужчины встали, и я встала вместе с ними.

— Ты не обязана сразу же приходить, — сказал Йан.

— Да нормально все со мной, — сказала я.

И после этого все вернулись на палубу. Я хотела разделить с ними холод, голод и сон. Я хотела быть настоящим рыбаком. Я хотела быть с ними всегда.

Я не хочу возвращаться. Я не хочу, чтобы это закончилось. Однако на подступах к берегу запах земли меня удивляет. Снег таял на Холмах Старухи. Холмы зеленеют. Испарения листьев, затхлые запахи кореньев и ила трогают струны моего сердца, как очень далекие впечатления в то время, когда они были земными. Еще приближаясь к берегу, крики птицы, которая призывает, меня удивляют и заставляют биться мое сердце быстрее. Я забыла. Я знала только хриплый крик чаек, продолжительные стоны альбатросов, их плаксивое верчение вокруг крючковых снастей.

Моя грудь преисполняется любовью, я вдыхаю полными легкими запах земли. Я счастлива, и мы снова отправимся в плавание вечером.

Мужчины поднимают брус успокоителя качки. «Мятежный» преодолевает буй острова в тупиках. Мы вытаскиваем буксировочный трос, привязываем кранцы на квартердеке. До доков консервного завода уже не так далеко, они находятся в открытом море. Дэйв, стоя на носу, бросает швартовый рабочему у причальной тумбы на платформе, травит якорную цепь. Йан маневрирует, критическая точка, задний ход. Джуд на корме бросает трос рабочему, который висит на другой причальной тумбе. «Мятежный» только что причалил, я пытаюсь разобраться с буями для защиты от столкновения. Джон трясет Саймона, вырывая трос, он сам закрепляет его на причале. Уже Джезус и Луис сняли крышки трюма.

Шкипер оставил нас, чтобы посетить контору. Рабочий подает нам огромную трубу, с которой Луис ныряет в растаявший лед, где плавают выпотрошенные рыбины.

— Эй, брат! — Джезус обращается к человеку. — Ты можешь включать…

Звук отсасывания. Наш груз медленно перекачивается.

Джезус и я чистим трюм. Дэйв разбавляет порошок хлора и протягивает мне ведро. С щеткой в вытянутой руке мы выдраиваем каждый закоулок. Хлорная пена стекает с наших лиц. Хлорка щиплет глаза. Я смеюсь. Саймон бросает мне трубу.

— Обрати внимание! Только не базарь!

— Лили! Мы едем в город, если хочешь, запрыгивай в грузовик…

Освободившись от непромокаемого плаща, я прячу сигареты и портмоне в сапоги. Поднимаюсь по лестнице через четыре ступеньки и забираюсь к Саймону и Джуду, которые сидят в кузове грузовика, зажатые между буями.

— Ты обязательно должна пойти в больницу, — советует мне шкипер, прежде чем сесть в машину. — Пусть они тебе вколют антибиотик.

Я растягиваюсь на задней площадке, моя голова покоится на тросах. Воздух пьянит. Уже проклевываются почки. Закрыв глаза, я вдыхаю полной грудью выхлопы заводских труб и запахи деревьев, ловлю сильные, резкие порывы ветра, почти теплые после терпкой суровости морских просторов. Я смеюсь. Я восстанавливаюсь, чтобы еще раз почувствовать волны этого нового воздуха, который обдувает нам лица. Саймон наконец взял себя в руки. Джуд смотрит на меня. Его глаза бегают, когда я встречаюсь с ним взглядом. Он сидит сгорбившись в углу грузовика. Можно подумать, что его тело стало слишком тяжелым и он больше не в состоянии его нести. Он морщит лоб, смотрит серьезно на горы. Он снова меня пугает. Я поворачиваю голову и закрываю глаза.

Йан покидает нас перед почтой. Маленький желтый дом, построенный на основе прицепа, который был помещен в укрытие на пустыре во время нашего отсутствия, — «Продается». Я останавливаюсь. Ой, говорю, и бегу к парням. До востребования. У Саймона есть письмо для отправки. Мы снова выходим. Джуд нас оставляет перед вывеской «У Тони»:

— Увидимся здесь через два часа…

Он толкает дверь бара. Мы гуляем по улицам, Саймон и я. Мы гордимся собой. Мы возвращаемся к морю. Наш шаг сбалансирован, иногда мы испытываем головокружение и кажется, что земля уходит из-под ног. Сухопутная болезнь? Мы смеемся. Затем Саймон оставляет меня.

Я иду вдоль гавани. Город чистый. Я сижу напротив пристани под мемориалом морякам, погибшим в море, и ем попкорн. Рядом останавливается человек. Никифорос. Он подвернул рукава. У него якорь на правом предплечье и Южная звезда слева. Сирены и волны обвивают его тело.

— Ты всегда ешь попкорн? — смеется он. — А твое судно, ты его нашла?

— Я хожу на «Мятежном». Мы только что выгрузились. Сегодня вечером опять в море.

Он удивленно присвистнул.

— «Мятежный»! Ты начинаешь в жестких условиях, скажу я тебе.

Он берет мои руки, долго изучает.

— Мужские руки, — говорит он.

Я рассмеялась.

— Они всегда были сильные, а теперь стали мощнее.

Он проводит пальцем по моим порезам.

— Исцели их, нужно нанести крем, не оставлять это так. В море можно очень легко заразиться, особенно из-за гнилой наживки и соли.

Он по-прежнему рассматривает набухшие глубокие порезы большого пальца руки и хмурится:

— И что это еще такое?

Я рассказала ему про золотую рыбку.

— Иди в больницу.

Я не отвечаю.

Луис и Джезус отсутствуют на перекличке. У меня закружилась голова, когда мужчины отвязали швартовы. Почувствовав, что «Мятежный» в море ожидает болтанка, я ощутила волну паники. Я тяжело дышала, повернув голову к морю. Это случилось. Я поняла, что я должна доверять им, причем всегда, независимо от того, что случится в дальнейшем. Мы вышли. Я свернула веревки и уложила их в ящик. Джуд казался спокойным и умиротворенным из-за того, что вернулся в море. Его грудь распрямилась. Он уселся, подбородок гордо задран. Он снова был человеком-львом, и я опустила глаза под его взглядом. Он смотрел на море, далеко-далеко, через проливы на все континенты мира. Потом он плюнул и высморкался между двумя пальцами.

Вновь началась рыбалка. Волнение на море накрывало нас. Волны были большими и высокими, находящимися за пределами нашего зрения. Саймон занял кушетку Джезуса, мне достался пол. Я получила это, получила свое место на борту, под несколькими окнами, через которые я всегда вижу небо. Мужчины спят — беспомощные тела, разбросанные конечности — в теплых недрах корабля, тихий гул моторов, запах влажной одежды, которую они не меняли, едкий запах носков, лежащих вокруг на полу.

Моя рука распухла и покраснела. Мы рыбачим. Люди тихо задают вопросы морю. Рыба ушла куда-то в другое место. Море пусто, мы бороздим его напрасно. Джуд принес старый магнитофон и привязал его к стальному брусу. Нежная и грустная музыка кантри будет убаюкивать нас, пока мы будем снова нанизывать приманку. Небо прояснилось вечером. Человек-лев сидит напротив меня, подтянув колено к груди и забросив правую ногу на стол, чтобы освободить поясницу от лишнего груза. Он терпеливо пытается распутать крючковую снасть, которую море связало в узлы. Луч солнца упал на его лоб, осветив грязную гриву, его скулы обветрены и обожжены солнцем. К векам приклеилось немного соли, немало ее пристало к его ресницам. Мы купаемся в вечернем свете, музыка убегает в волнах, ритмичное движение взад и вперед воды на палубе, которая проходит через люки, чтобы вернуться назад в следующий момент, когда качается судно. Шум прибоя, медленное дыхание, ритм приливов и отливов. Пение вечности… Я поворачиваю голову к морю, в конце дня оно рыжее, медно-красного цвета. Возможно, так хорошо не будет всегда, до конца всех времен, золотистый океан и открытое небо, безумный и великолепный бег в никуда, горячее сердце, ледяные ноги, постоянный эскорт стаи кричащих чаек, высокий моряк на палубе, приятное спокойное лицо. Где-то еще есть города, стены, толпы народу. Для нас больше нет ничего. Кроме как двигаться в бескрайней пустыне, между всегда зыбучими дюнами и небом. И мы готовим наживку, часы и часы до глубокой ночи, прослеживая наш маршрут из пены, сиюминутный кильватер, который разрывает волны, но почти тотчас же чернеет и исчезает, оставляя девственный голубой океан.

Моя рука отекла и красного цвета. Думаю о больнице, куда я не пожелала пойти. И все это ради попкорна, чтобы бродить по городу и пить пиво с парнями… Джуд меня удивляет тем, что опустошает коробку аспирина.

— Болит?

— Немного.

Затем на палубе. Я гримасничаю и отпускаю крючок. Желтые глаза наблюдают за мной.

— Покажи мне свою руку.

Он смотрит на вытянутую руку и фиолетового цвета плоть.

— У меня есть кое-что против инфекции.

Позже он приводит меня к своей кушетке, достает пакет из аптечки. Из множества коробок на любой вкус отбирает две:

— Возьми эту — пенициллин, и эту — цефалексин. Это хорошо действует против всякого дерьма, которое можно подцепить в море.

Он показывает мне белые шрамы на своих узловатых пальцах. Он рассказывает мне о насаженных крючках, ножах, рыболовных травмах и море. Я смотрю на эти руки, которые причиняют ему такую боль, что не дают спать по ночам. Я не горжусь собой, худенькая маленькая женщина, сбежавшая из пыльного и далекого городка. Я прячу свою руку в грязном рукаве. Чтобы быть достойной, чтобы остаться на борту судна около Джуда, я никогда не буду жаловаться. Чтобы добиться его уважения, я скорее умру, чем пожалуюсь.

— В самом деле, Лили, как твоя рука? Все ли с ней в порядке?

Моя рука неподвижно лежит на столе. Мы едим.

— Да, — отвечаю я Йану, который смотрит в сторону.

Я надеялась, что никто не увидит. Никто не увидел. Кроме желтых глаз того, кто удваивает дозу пенициллина.

Ветер и холод возобновились вновь. Спустившись на палубу, я работаю, чтобы распутать крючки, мои перчатки уже давно наполнены замороженной жидкостью от гнилых кальмаров и горьковато-соленой водой. Я присела, чтобы не упасть. Я плачу от гнева и от боли. Дождь скрывает мои слезы. Наконец подходит перерыв. Шкипер говорит:

— Согрейтесь, парни. Поешьте чего-нибудь. Подкрепитесь. Не остановимся в эту ночь. Время поджимает.

Тогда я скорее всего умру, я так думаю. Я вижу, как шквалы воды разбиваются о борт и обрушиваются на палубу. Дергающая боль достигла плеча. Я даже не смотрю больше на эту безобразную руку, на воспаленную кожу, которая разрывается от острой боли. Я выпила свой кофе. Надо возвращаться туда. Парни поднимаются. Я следую за ними. Рыбная ловля снова возобновилась. Мы работаем монотонно, над нами серое небо и волны. Мужчины скупы на крики, механически точные жесты, разум, онемевший, как и их тела. Туман сгущается, становится непроницаемым. И наконец приходит ночь. Мы не прекращаем работу. Корабль продолжает свой путь.

В три часа Йан заставляет нас остановиться:

— Достаточно на сегодня.

— Ты сказал…

— Продолжай одна, если хочешь.

У людей больше сил нет. Один за другим мужчины исчезают в каюте, укладываются на свои койки, полностью разбитые. Я валюсь на свой отрезок пола под насмешливым взглядом Дэйва.

— Спокойной ночи, француженка… Знаешь ли ты, что теперь ты быстро пойдешь на поправку.

— Спокойной ночи, — шепчу я.

Я собираюсь вытерпеть предстоящее сражение. Оно не должно быть слишком длинным, слишком долгим. Я зарываю голову в спальный мешок. Я хотела бы кричать как ребенок. Я кусаю запястье, которое причиняет мне столько боли. Мне хотелось бы его вырвать, чтобы снова стать свободной от всего, как это было в первое время на борту. Сон не приходит. У мужчин различные вахты. Они следуют друг за другом в болезненном полузабытье. В семь часов шкипер снова становится за штурвал. Он желает вернуть нас на работу. Я толкаю дверь, которая ведет на палубу. Джуд меня задерживает.

— Покажи свою руку. Ты больше не можешь работать. Надо показать твою руку Йану.

Он собирается отправить меня на землю.

Я отвожу от него взгляд и смотрю на носки своих сапог.

— Ты должна рассказать об этом шкиперу.

— Нет, — отвечаю я. — Он отошлет меня на берег.

И я упрямо трясу головой.

— Если ты ему не скажешь, тогда это сделаю я.

Они возвратились вместе. Йан хмурит брови:

— Тебе ясно, что тебе необходимо обследоваться?

— Я думала, что пройду потом. Джуд дал мне антибиотик.

— Она сейчас скажет тебе, что не хочет возвращаться на берег, — шепчет Джуд.

Мужчины забрались на палубу. Там все обледенело и резкий ветер. Дэйв отдал мне свою кушетку и свой плеер. Что касается меня, то скоро я к ним присоединюсь, они позаботятся обо мне и моя рука скоро заживет. Я держалась стойко. Джесс сказал, что я была непробиваемой, как те рыбацкие сапоги от «Super-Tough». Они мне оставили кушетку… Я страшно им за это благодарна.

Туалеты набирают воду. Я убираю тряпки, которыми была забита раковина, усаживаюсь на раковину и получаю добрую струю морской воды. Я поднимаю свой промокший зад. В настоящее время корабль тяжелый, обратное течение проваливается, натыкаясь на каждую волну. Я вижу себя в зеркале в белом свете неона. В уголках век и на скулах — тонкие белые линии от шелушения. На моей руке много жутких узлов, затвердевших от соли, пены и засохшей крови. Случайно мои пальцы обнаруживают красную линию в гриве волос. Она идет через ладонь и снова поднимается до подмышки. Я вспоминаю, что кто-то умрет, если она поднимется к сердцу.

Я наблюдаю за птицами на носу корабля, стонущее и усталое облако. Кажется, что огромный, покрытый ржавчиной якорь разрезает туман. Угрожающие буруны продвигаются с нами. Шкипер снимает передатчик. Он настраивается на волну, чтобы соединиться с больницей. Затем он вызывает корабль, который находится рядом с нами.

— Приготовь свои вещи и документы, спальный мешок. Как минимум. Остальное ты заберешь позже, на обратном пути. «Азартный» с оборудованием на борту идет в Кадьяк для разгрузки. Мы направляемся для встречи с ним. Шанс. Мы потеряли достаточно денег в течение этого сезона. Мы уже не можем позволить себе возвращаться назад пустыми.

Высокий тощий парень краток. Затем он смягчается:

— Иди и ложись, корабль будет через два или три часа.

Я опускаю голову и возвращаюсь к своей койке. Море укачивает меня. Я потеряла все. Вдалеке от судна и тепла мужчин я вновь превращусь в глупую сироту, буду болтаться как лист на ветру при невыносимом холоде. Я слышу, что на палубе явно есть люди. Я не потеряла их. Я мечтаю спрятаться… Ничего не изменилось, просто меня больше не хотят на борту. Никому не нужна некомпетентная особа, которая просто могла бы умереть в своем шкафу. Но, может быть, я умру и раньше. Если линия достигнет сердца, прежде чем они вытащат рыбную кость.

«Азартный» находится уже близко. Я поднимаюсь в рубку. Йан стоит у руля. Дэйв на его стороне. Я несу свой спальный мешок и маленькую сумку. Я стираю слезы здоровой рукой. Шкипер подходит.

— У тебя есть деньги?

— Да, — икаю я, — у меня есть пятьдесят долларов.

— Возьми еще пятьдесят и слушай меня, — говорит он медленно. — Если в течение двух или трех дней все это закончится, то ты сможешь присоединиться к нам. Иди тогда на завод, обратись в офис, выходи по радио каждый-день. Скажи им, что ты должна присоединиться к «Мятежному», так как ты часть команды. Они найдут тебе судно, которое находится поблизости.

— Да, — говорю я.

Я вытираю лицо грязным рукавом. Я фыркаю.

— Где я могу спать? — Я снова это спрашиваю, как и в первый день.

— Иди в приют брата Франциска, или, вернее, иди к тому месту, где мы ловили с леской. Там уже должен быть один парень, он спит там, его зовут Стив, механику Энди, хороший парень. Ты должна была его видеть там когда-то… Ты все запомнила?

— Да, запомнила.

Двое мужчин смотрят на меня с грустной нежностью.

— Мы будем скучать по тебе, — сказал Дэйв.

Я не отвечаю. Я знаю, что он лжет. Разве может он скучать по мне? Он относится ко мне, как к ребенку. Не так, как к работнику в море. Я сижу в углу рулевой рубки, как и раньше, во время первой ночи на борту, я смотрю на океан без единого слова. Уже, кажется, подходит «Азартный».

Большой корабль подошел к «Мятежному» так близко, как только смог. Джуд стоял, наклонившись вперед, поток воды ударил его, он поддерживал буи между двумя гигантскими волнами, маневр рискованный из-за сильного шторма. Шкипер обнял меня, Дэйв крепко пожал мне руку, Джесс, никогда не снимавший спасательный жилет при работе на палубе, прижал меня к своей груди. В последний раз я повернула голову к ним и человеку-льву, который был багрового цвета от напряжения, я подумала, что никогда больше их не увижу, и мужчины подбросили меня к «Азартному». Я прыгнула в серые волны. Море было холодным, густая пена окутывала меня, вокруг ритмично катились волны. Их было трое — протягивающих мне руки, опираясь на перила, — они были готовы поймать меня, если я вдруг поскользнусь. Но я не поскользнулась. И через мгновение мы уже двигались на Кадьяк.

Никто не кричит на «Азартном». Брайан, шкипер, подает мне кофе. Высокий человек смотрит на меня своими коричневыми задумчивыми глазами. Он дает мне печенье.

— Я только что приготовил его, — сказал он.

— Я хочу на рыбалку, — говорю я. — Выдумаете, они позволят мне пойти?

Он не знает. Не нужно, чтобы я волновалась, я должна отдохнуть сейчас, еще будут суда. Но я думаю о нашем «Мятежном», который блуждает где-то там, на горизонте. Я ем печенье. Брайан повернулся ко мне спиной, склонившись над плитой. На стенах висят красивые фотографии: «Азартный», покрытый льдом, мужчины, снимающие… ребенок на пляже, он улыбается беззубым ртом, смеющаяся женщина под зонтиком. Пришедший мужчина сел за стол. Он был еще выше ростом. Его светлые волосы повязаны красной банданой.

— Это Тьерри, наш Observer[10] — наблюдатель, — представил Брайан. — Он работает на правительство и контролирует нашу рыбалку.

— Ты должна поспать, — сказал мужчина. — Если хочешь, я тебе отдам мою койку.

— Я не слишком грязная?

— Нет, ты не очень грязная. — Он рассмеялся.

Его койка пахнет средством после бритья. Там даже есть иллюминатор. Я смотрю на бушующие волны под низким небом. Иногда кто-то входит-выходит. Я не открываю глаз из-за страха пересечься взглядом с человеком, который возвратился с палубы. Должно быть, очень холодно на улице. На борту дружелюбные люди. Они предоставили мне койку. Они позволяют мне спать, в то время когда они работают. Как долго плыть до Кадьяка, сколько часов, сколько дней? Прибудем ли мы раньше красной линии в сердце? Мой лоб горит. Они дали мне кофе и печенье.

Я просыпаюсь. Наступила ночь. Я чувствую жесткую боль в подмышках. Я вижу только кромешную темноту через иллюминатор и белые гребешки волн, которые, как мне кажется, двигаются очень быстро. Встаю — и мои ноги дрожат. Мужчины по-прежнему ловят рыбу. Наблюдатель стоит в коридоре. Я спрашиваю его:

— Быстро ли красная линия дойдет до сердца?

Он мягко улыбнулся.

— Я что-то вроде врача, — говорит он, — позволь мне посмотреть… Пойдем в ванную комнату, там больше света.

Я следую за ним. Он закрывает дверь. Он приподнимает мои бесчисленные свитера и толстовки, надетые друг на друга. Он ощупывает лимфатические узлы на шее и те, которые идут из подмышки. Его прекрасные мягкие руки на моей коже. Я поднимаю на него глаза, потому что он очень высокого роста. Я смотрю на него суверенностью. Я слушаю. Кроме того, он заботится обо мне.

— Ты не толстая, — говорит он.

Я рассматриваю свою белую грудь. Ребра синюшного оттенка с самого основания груди. Я смотрю на свое тело с удивлением, я совсем забыла, что я такая худенькая. Он поспешно надевает мои свитера. Кто-то вошел. Мне стыдно, и я не знаю почему.

Мы возвращаемся в каюту. Молодая женщина подает кофе и предлагает нам. Я смотрю вокруг себя. Фотографии и объявления на стенах. Чувствуешь себя в тепле, совсем как дома. Молодая женщина вешает перчатки над плитой. Она наносит крем на лицо и руки. Я смотрю с удивлением на ее чистые и ухоженные волосы, очень гладкую кожу лица, тонкие белые пальцы. Она, кажется, не боится никого. Потом приходит парень из машинного отделения. Он держит ведро с маслом черного цвета. Я сижу на своей койке. Он хмурит рыжие брови, у него узкое лицо. Он очень молод. Другие мужчины толкают дверь, ветер влетает вместе с ними на одно мгновение. Они дуют на свои опухшие красные руки. Каждый берет кофе и садится за стол. Женщина отправляется в рулевую рубку, она обменивается несколькими словами со шкипером, который медленно проводит пальцем по ее щеке, губам, медленно потягивается, перед тем как подняться, чтобы заменить ее. Она готовит чай и просто усаживается с нами. Ребята хотят увидеть мою травму и мою красную линию.

— У нее просто дебют в профессии, — сказал один.

Все рассказывают страшные истории об инфицированных ранах, рваных конечностях, о лицах, изуродованных стальными грейферами.

— Ее не такая уж ужасная… — сказал другой.

Женщины соглашаются. Я покраснела. Я горжусь собой.

— Пора идти на берег, — сказал молодой парень с рыжими бровями, — у нас уже три дня как кончились сигареты.

— У меня их осталось предостаточно!

И я притаскиваю свой скомканный пакет. Впервые он улыбнулся. Мы решаем закурить на палубе. Мужчина выходит с нами. Шквалы ветра прижимают нас под тент. Они курят длинными, глубокими затяжками. Рыжий матрос по имени Джейсон выкурил одну сигарету и тут же закурил следующую. Он с удовольствием вздыхает. Другой вернулся. Воздух холодный. Я думаю о лицах людей на борту «Мятежного», в это время они чувствуют пронизывающий холод. Неужели они уже забыли обо мне?

— Я хочу вернуться на «Мятежный», — говорю я Джейсону Ты думаешь они будут долго держать меня в больнице?

Они не могут держать тебя. Может быть, они только сделают тебе инъекцию, дадут кое-какие таблетки, а завтра уже снова вернешься назад. «Азартный» даже может тебя доставить на «Мятежный», мы будем ловить рыбу в том же районе. И если ты останешься на земле на несколько дней, ты всегда можешь вернуться на «Млечном Пути». Это мой корабль, «Млечный Путь», я купил его прошлой зимой с моей зарплаты краболова.

Он оскалился, говоря это.

Двадцать восемь футов… Все из дерева. Скоро я пойду на рыбалку, возможно, буду ловить крабов этим летом. Брайан должен передать мне клетки.

Его голос прерывист, глаза сияют, он смотрит на море, потом поворачивается ко мне.

— Знаешь ли ты, что я, также как и ты, не отсюда. Я вырос в восточном штате Теннесси. Я решил что-то изменить в своей жизни. Однажды я собрал свою сумку и сказал: «Привет всем, я уезжаю». Я приехал сюда из-за медведей, самых больших в мире, мне понравилось. Брайан меня пригласил ловить крабов. Теперь я ничего не хочу делать, кроме как ловить рыбу.

Его глаза загораются снова, он испускает небольшое рычание — как у маленького львенка.

— Холод, ветер, волны в горле — и так в течение нескольких дней и ночей… Сражаться! Убивать рыбу!

Убивать рыбу… Я не отвечаю. Я не знаю, что сказать. Мы возвращаемся в тепло. Мужчины пошли спать. Жена шкипера ест. Наблюдатель молчит. Красивая девушка пьет чай. Они заставляют меня рассказать им о Франции.

— Мы говорим, что американцы — это большие дети, — говорю я.

Глаза Джейсона снова вспыхивают под прозрачными ресницами.

— Хотя те, кто с Аляски, самые дикие дети! — И он засмеялся, клацнув зубами, как будто собирался укусить. «Азартный» должен прибыть очень поздно ночью, — сказал он. — Я отвезу тебя в больницу. Я возьму тебе выпить Белого русского коктейля, он так хорош «У Тони»… в другой раз, мой друг. Я обещаю.

По прибытии в порт мы берем такси. Водитель филиппинец. Его черные глаза блестят в темноте.

— Рыбалка была хорошая? — спрашивает он.

Радио потрескивает в фоновом режиме: это называется для другого мира.

— Не так уж плохо, — отвечает Джейсон, — больше чем двадцать тысяч фунтов на этот раз. Но моя подруга была ранена. Она должна поехать в больницу. Там ее быстро вылечат, в ней нуждаются на борту судна.

Я улыбнулась в темноте. Мы путешествуем по городу среди огней — бары светятся. Такси въезжает между рядами высоких деревьев. Небо над нашими головами. Я сжимаю свой спальный мешок между ногами, мой бумажнику меня в руках. Я узнаю грунтовую дорогу, ведущую в помещение, туда, где мы работали на линии. Такси замедляется, поворачивает налево, мы видим белое деревянное здание на краю леса, освещенное двумя фонарями. Джейсон не против, чтобы я заплатила.

— До свидания, мой друг, — говорит он шоферу.

— Вот и вы наконец. Мы начали беспокоиться.

— Когда я смогу вернуться рыбачить?

Меня положили на стол. Две медицинские сестры долго рассматривают мою руку, ощупывают узлы в подмышках. Мне делают инъекцию антибиотиков.

— Вы полагаете, я смогу завтра отправиться в море?

Женщины улыбаются.

— Посмотрим… Давно было пора обратиться к нам. Действительно, надо было побеспокоиться. Заражение крови, от этого можно быстро умереть, вы знаете это?

— Да, я знаю. Но сколько времени вы меня собираетесь держать здесь?

— Возможно, два или три дня, — отвечает одна из медсестер.

— Скажите, это правда, что вас бросили в воду в спасательном жилете, чтобы вы добрались от одного корабля к другому? — спрашивает другая.

Включили радио. Рыбья кость хвостового плавника осталась воткнутой в кость на дюйм.

— Надо, чтобы прошла инфекция, прежде чем ее вытащить, — говорит врач.

В этот вечер я не пойду пить Белый русский. Джейсон ушел. Я одна в комнате, лежу под белыми и очень чистыми простынями. Медицинская сестра делает перфузию. Она милая и медлительная. Она приводит в порядок подушку, говорит мне, чтобы я не волновалась. Она собирается выйти.

— Когда я смогу уехать?

Она поворачивается ко мне, она не знает.

— Завтра?

— Возможно, — отвечает она.

Я засыпаю. Я думаю о «Мятежном», о людях, находящихся в его чреве, об оборотах двигателей, работающих как сердце, и о тех, кто там живет, в этом чреве и этом сердце, в бесконечном покачивании среди волн. О том, кто наблюдает. Мне холодно одной на земле. Меня оторвали от них, и вот я вдалеке от этого нереального времени, когда мы вместе ловили рыбу. Я думаю о шелесте волн, волнении, качающемся океане и о небе. Здесь все иначе, режим.

Уже наступил следующий день. Врач приходит осмотреть меня. Он пытается меня рассмешить и дает мне сигареты.

— Возьмите перфузию с собой и идите курить на улицу. Придется продержать вас немного дольше. Вы же не можете выйти отсюда с этим в руке.

— Я много не курю.

— Все же идите покурить, это вам на пользу. Это хорошо делать под черными соснами. Я предполагаю, что океан за деревьями.

Я закурила и вдруг увидела Джейсона. Как он выходит из такси, шофер которого не глушит двигатель. Джейсон держит книгу и кусок веревки, которые вручает мне.

— Вот, это для тебя… Чтобы разбираться в рыболовных узлах. У меня нет времени, чтобы подольше поговорить с тобой, «Азартный» оставляет порт в ближайшее время, и я уже опаздываю.

Однако он не отказывается от сигареты.

— Увидимся позже, я клянусь. В небольшом порту залива Собак, на третьем понтоне, на борту «Млечного Пути»… Мужайся, мой друг, твоих я предупрежу по радио. Я также скажу им, что ты скоро вернешься.

Джейсон уехал. Остались только голая дорога и высокие черные сосны. Я вернулась в свою комнату. Через окно я вижу чаек. Я легла в постель. Я жду.

Телефонный звонок нарушил тишину четырех стен. Я подняла трубку с сумасшедшей надеждой, что это будет высокий тощий парень, который проорет мне из рулевой рубки.

— Привет! — восклицаю я.

Это голос совершенно безучастного человека:

— Здравствуйте, с вами говорят из иммиграционной службы… Нам стало известно, что вы работали на борту рыболовного судна незаконно.

Я спрыгиваю с кровати, я обхожу кругом комнату, взгляд моих глаз останавливается на руке, перфузия приковывает меня к этим стенам.

— Нет, это не так, совсем не так, — пробормотала я.

Рыбак из Сиэтла смеется на другом конце.

— Не надо, никогда не надо говорить такие вещи. — Я заикаюсь, слезы душат меня, мой голос охрип.

Он извинился наконец, прежде чем повесить трубку. Я стою у окна, пока небо не потемнело. «Мятежный» не выходит на связь.

Он принес мне гамбургер, салат, небольшой сливочный торт красного цвета.

Я плачу в тишине на тортик. Меня больше не возьмут на борт «Мятежного». Я больше не спрашиваю об этом у медсестер. Я не надеюсь, что мне позволят это сделать. Они приносят мне только еду. Перфузии. Сигареты. Ночью мне холодно. Я начинаю стонать во сне.

Однажды утром они меня все-таки отпустили.

Но я должна возвращаться сюда три раза в день для медицинских процедур. Белая пластиковая насадка на шприц приклеена к тыльной стороне моей руки. Рыбья кость по-прежнему находится там. Медсестры смотрят за мной, уезжающей, как матери.

— Вы будете в тепле и в чистом месте? Может, вам все-таки поехать, по крайней мере, в приют брата Франциска?

— О нет, я не поеду. Мой шкипер мне сказал поехать на склад, где мы работали, когда готовили судно. Там есть небольшая комната.

И я отправляюсь туда средь бела дня. Кошелек на прищепке у бедра, я сжимаю спальный мешок в руках. Начинается дождь, все в мелких, плотных каплях. Я заметила грунтовую дорогу на повороте и тороплюсь зашагать по ней.

Ржавые клетки для ловли креветок разбиты, везде валяются проколотые буи, покрытые мхом, старые грузовики и медленно гниющее синее судно… ничего не изменилось с тех пор. Я прошла через тяжелую металлическую дверь. Стива там не было. Огромный ангар, пустой и влажный, холодный и вообще в плачевном состоянии, но это убежище для «Мятежного». И мужчины обязательно вернутся. Я узнаю запах длинных удочек с гниющей приманкой, пробивается неоновый свет в грязной мастерской. Я пересекла ангар, дошла до машины для приготовления кофе. Очень тихо включаю радио. Осталось еще немного воды на дне канистры. Я сделала кофе и пью его перед настежь открытой дверью. Передо мной лишь пустырь. Высокие деревья и брошенное судно, я увидела кресло-качалку, села в него, медленно покачиваюсь. Это красный стул высокого худого парня, он рассказывал мне о своем когда-то проданном доме, именно оттуда он его притащил. Он также сделал мне подарок, принеся термос, я его наполнила и поставила на пол. Я пью кофе из очень грязной чашки, со следами пальцев и коричневатыми разводами, наверное, с тех времен, когда мы все еще работали вместе. Через открытую дверь видно то же небо над листвой, которая уже приняла довольно интенсивный зеленый цвет. Мои глаза опять возвращаются к чашке и черным следам из далекого прошлого, к красному термосу, тому, который я приносила каждое утро к изголовью кровати высокого худого парня. Я качаюсь в кресле. Я все еще не могу поверить, что он может вернуться. Его силуэт внезапно появится в светлом дверном проеме на фоне пустыря этой пустыни, и он скажет что-то вроде: «Страсть — это прекрасно», — и возвратит меня на борт судна.

Перед дверью остановился пикап. Я оставалась в тени. Стив спустился. Он вошел. Я узнала парня с милой и застенчивой улыбкой, того, который когда-то вышел из комнаты в первое утро. Следовала за ним, опустив голову, незнакомая индийская девушка. Он, кажется, был удивлен, что нашел здесь кого-то.

«Я извиняюсь», — говорит он очень быстро, заикаясь через три слова. Мы жутко извиняемся оба.

— Есть две кровати в спальне, устраивайся как у себя дома, — сказал он, глядя в сторону.

— Я сделала тебе кофе… Я принесла только что пакет.

— Устраивайся как у себя дома, — сказал он потом.

Он не знает, что делать. Он покрутился на месте, а затем приготовил себе чашку кофе. Мы смотрим на моросящий дождь через открытую дверь.

— Сезон трески в ближайшее время должен закрыться в районе Кадьяка, — сказал он очень тихо, почти шепотом, — исчерпаны уже все квоты.

— Тогда я не смогу больше поехать на рыбалку? Ты уверен в этом? Все уже кончено для меня?

Его глаза наконец осмелились посмотреть на меня. Он в первый раз улыбнулся очень по-доброму и нежно.

— Я только что сказал тебе о квотах здесь. Многие продолжат ловить рыбу на юго-востоке. Есть вероятность того, что «Мятежный» уже там… Я сомневаюсь, что они когда-нибудь остановятся.

— Но я надеюсь! Как я надеюсь на это…

Я смотрю на дверь, за пустошь. За деревьями — море. По морю плыло вперед мое судно.

Снова вышло судно. Я пересекла ангар до небольшой комнаты без окон, напоминающей куб в помещении огромной студии. Неоновый свет долго не зажигался, наконец осветил помещение. Я прошла между мешками для мусора, которые валялись на полу, там было полно одежды, которую бросили в спешке. Я наткнулась на полную пепельницу, которая просыпалась на серый ковер. В одном углу кровати, рядом с телевизором, что забыли выключить, лежал спальный мешок, тут же валялись сложенные непокрытые и серые подушки. Я легла на кровать. Опять села. Я пыталась подобрать разбросанные окурки. Ковер был настолько липкий, что отбил у меня всякую охоту это делать, я подобрала только самый большой окурок. Я вытерла пальцы о джинсы. Вскрыла и съела маленький пакет чипсов, его нашла на журнальном столике передо мной. Они были мягкими и слегка прогорклыми. Я вздохнула: «Ну, будет, что будет…» Во-первых, мне было бы слишком холодно спать в одной из машин.

Я встала. Выключила телевизор и вышла. Я иду в магазин, в «Сэйфвэй», где мы привычно обедали. Было жарко, все сияло, звучала музыка, люди казались счастливыми и веселыми. Я долго бродила между полками. Но вскоре нужно было возвращаться в больницу. Я купила кофейные зерна, молоко и печенье, мексиканские лепешки из муки и воды — те, что любил макать в кофе Джезус.

Когда я вышла, дождь прекратился. В воздухе пахло рыбой, но не свежим и сильным запахом живой рыбы, знакомым мне с момента, когда мы занимались рыболовством, а другим, более тяжелым и болезненным, тошнотворным смрадом, от консервного завода, что южные ветры принесли в город. Я пошла в больницу. Мне очень быстро сделали перфузию. Я возвратилась в ангар, села в красное кресло. Я приготовила себе пиалу с кукурузными хлопьями, поставила ее на колени. По радио звучали старые приятные песни. Я смотрела на пустырь до самой ночи. Я ожидала «Мятежный».

И так дни и ночи. Я засыпала в темноте комнатушки. Я видела сон. Человек-животное прыгал на мою спину, его зубы вгрызались в мою шею, его когти разрывали мои плечи, подмышки, мой нежный пах. Потоки крови лились фонтаном. Они затопили меня полностью. Стив возвращался очень поздно ночью. Я это слышала: он натыкался на сумки с одеждой. Он меня спасал от кошмаров, как спасают потерпевшего кораблекрушение на воде.

— Ах, это ты… — говорила я, возобновляя дыхание. — Спасибо, что ты меня разбудил.

Он тихо смеялся в темноте. Возможно, он был пьян. Он мгновенно засыпал. Кошмары возобновлялись снова. Я стонала. Он просыпался и слушал. Он не осмеливался ни о чем говорить.

Стив спал до позднего утра. Я вставала с восходом солнца. Я собиралась опять занять свой пост в красном кресле, с полным термосом, стоящим рядом. Однажды, проснувшись рано, он долго оставался в темной комнате. Он включал телевизор и проводил время в кресле. Пепельницы все больше и больше переполнялись. Он потом выходил, бледнее чем когда-либо. Он слабо улыбался. День входил в изобилии через открытую большую дверь, он часто моргал глазами. Он уезжал поработать, моргая из-за яркого света.

Стив уехал работать. Я обнаружила в углу мастерской свой велосипед. Я роюсь в лакированном шкафу, вытащила горшок голубого и желтого цвета, а потом я замечаю красный пикап, паркующийся на пустыре. Я прислушиваюсь. Я осторожно приближаюсь. Мужчина выгружает крючковую снасть. У него черные локоны, падающие на загорелый лоб, медного цвета лоб, темного оттенка, как у латиносов. Я выхожу из тени, приближаюсь.

— Здравствуйте, — говорю я смело. Хотя вряд ли мужчина замечает меня. Он ставит баки за дверью сарая. Складывая один на другой на самодельный стол, на дощечку, установленную поперек. Он снова принимается за работу. Он выливает на землю вонючее содержимое бака, берет собранную крючковую снасть — всю в узлах и крючках, с остатками старой приманки.

— Они случайно не кальмаров использовали? — спрашиваю я.

— Нет. Сельдь дешевле. Но она быстро гниет.

Он разбирает крючки один за другим, откладывает их, бросает приманку в пустой бак. Я подхожу. Он поднимает на меня глаза, у него раздраженный взгляд.

— Если ты ничего не делаешь, то можешь мне помочь. Энди дает двадцать долларов за ремонт крючковой снасти.

— Я не знаю, должна ли я.

— Почему?

— Моя рука. Я сама пострадала. Они сказали мне обратиться в больницу. Нужно держать руку в чистоте. В противном случае снова может начаться заражение.

Он показывает на небольшой солоноватый ручей, который течет на земле между старым железом и проколотыми буями.

— Ты находишься у воды. Она везде. Почему бы тебе не мыть руки время от времени? Чем быстрее мы закончим, тем лучше. Эти крючковые снасти «Голубой красавицы», которые оставили в последний раз, когда была отгрузка. Энди хочет, чтобы их снова использовали в рыбной ловле.

— Тем не менее я не думаю, — шепчу я. — Я еще приступлю к работе.

Я не осмеливаюсь больше перекрашивать свой велик, свой «Free Spirit», пока этот человек здесь, под его мрачным взглядом.

— Стив спит? — спросил он.

— О нет, он работает, конечно.

— Прошлой ночью он вернулся домой пьяным?

— Я не знаю.

— Он работает на Энди. Стив. Механик. В один прекрасный день он будет уволен.

— Механик? Но «Голубая красавица» и «Мятежный» находятся в море.

— У Энди есть и другие суда, целый флот. И жить же надо как-то и механикам тоже. У него есть деньги, у Энди… Заметь, лучше для него со всеми его женщинами, у которых от него дети. Их шесть, да еще и малолетки. Он должен платить.

— Отлично, уже лучше, — сказал доктор. — Инфекция устранена. В ближайшее время мы удалим рыбий шип.

«Так что я вернусь скорее всего к рыбной ловле, — думаю я. — Если судно не вернется раньше времени. Если они все еще хотят принять меня в команду».

Я вернулась в ангар. Солнечно. Мужчина ушел есть. Бак гниет на солнце. Я сижу в красном кресле. Мухи роятся возле проема двери, залитого золотистым светом. Я нахожусь здесь, я думаю про наступающую ночь, я боюсь исключительно этого.

Мужчина с баками вернулся. Я не шевелюсь.

— Ты не пойдешь?

— Нет, — отвечаю я. — Это вредно для моей руки. Я все-таки хочу поехать на рыбалку.

Он пожимает плечами. Меня смущает, что он не поверил мне. Я встаю и подхожу к нему. Он по-прежнему сосредоточен на своей работе.

— Послушай, — говорю я, — ты не думаешь, что лучше…

Я развязала повязку. Он бросил на нее измученный взгляд.

— Не беспокой меня постоянно.

Но его лицо внезапно изменяется. Он глотает слюну.

— Да, да… остановись, ты уже и так много сделала…

Я буду тогда искать синюю и желтую краски. Я беру также зеленую и красную. Я вывожу свой «FreeSpirit» на солнце. Я долго перекрашиваю раму велосипеда в синий цвет, звезды на колесах в другие цвета. Я стараюсь не закрасить название. Мухи садятся отдохнуть на свежую краску, я пытаюсь удалить их оттуда, но мне удается лишь поотрывать им крылья. Мужчина поднимает голову. Впервые я слышу его смех. Я осторожно положила крылья, я не знаю, что делать. Я смотрю на мужчину, он улыбнулся.

— Этот маленький дерьмовый велосипед, наконец-то он будет выглядеть лучше.

— Ах, да, — говорю я.

Я показываю пальцем в направлении порта. Тормозит грузовик с огромным красным шнеком в задней части. Мужчина открывает дверь. Ветер устремляется через распахнутые окна. Солнце ослепляет меня. Я позволю себе быть ослепленной им и обдуваемой ветром.

— Ты спускаешься к своему судну?

— Да, мы готовимся. Через три недели начинается сезон ловли лосося.

— Вам нужен будет кто-нибудь?

Он улыбнулся.

— Может быть, тот, кто будет нянчить детей. Моя жена поедет со мной.

— Мне это не подходит, — быстро отвечаю я, — я ухожу со своим шкипером.

— Ловить сельдь?

— Черную треску. Я уже была на рыбалке…

Я показываю ему свою руку. Он понял.

— М-да, ничего хорошего в этом нет.

— Да, — отвечаю я.

И я ничего не добавила. А что я могла еще сказать, мне сказать просто нечего, кроме того, что я хотела бы остаться на борту.

— Но, по крайней мере, у тебя будет возможность прийти на нашу ежегодную вечеринку — Праздник краба.

— Может быть, я отправлюсь на рыбалку раньше.

— Я сомневаюсь, потому что праздник будет завтра.

Он высадил меня под вывеской «В&В». Я подняла голову и очень быстро прошла к большим окнам. Я зашла в винный магазин купить маленькую пачку попкорна, а затем вернулась на завод. Я шла около старых клеток для рыбной ловли и тройных рыболовных сетей. Алюминиевые промывочные лотки были сложены то здесь, то там, синий брезент хлопал на ветру. Рефрижераторные контейнеры, расположенные друг напротив друга, встретили меня непрерывным гулом холодильных установок. Миновав высокие фасады первых производственных корпусов, я попала в район доков. Крючковые снасти были пришвартованы и казались спящими. Мост был пуст. Я узнала «Топаз» и «Полуночное солнце». Гребни пенных волн набегали на берег. «Северное море» уходил. Он достигал мыса Мертвеца. Я подумала, что он направляется на юго-восток.

Я сидела под краном и долго смотрела на горизонт. Я думала, что где-то там, за синей далью, качается на волнах черный корабль с желтой полоской, и этот корабль непрерывно движется вперед. Они подарили мне величайшее счастье, самую прекрасную лихорадку, помогли сделать сверхусилие, в криках и страхе, разделили их со мной, потому что мы были бы никем без других людей. Мне преподнесли в дар этот корабль, чтобы я отдалась ему полностью. Я совершала путешествие, а меня бросили в пути. Я возвратилась в никчемный мир, туда, где люди разобщены и тратят силы напрасно.

Я думала о мужчинах из команды — о Джуде, Джезусе, Дэйве и Луисе, Саймоне, высоком тощем парне… И о других людях, которые работали здесь и сейчас. Они живут в моей голове, и я чувствую это в данный момент. Они были со мной в тот прекрасный отрезок жизни, изо всех сил боролись с истощением, с собственной усталостью и насилием извне. И они сопротивлялись, они опережали время, пока не наступит их час, когда мы движемся под темным небом к отдыху. А пока одни отдыхают, другие несут вахту, борясь со сном, когда глаза закрываются, а тесное пространство рубки наполняют сны и мечты. Те, кто отвечает за жизнь всех людей на борту, кто один на один с океаном и его нравом, с глазу на глаз с небом и теми безумными птицами, сидящими на носу корабля, на «ты» с ревом двигателей, непрерывным волнением на море. Как будто ты единственный выживший и бодрствующий в целом мире, ты не должен слабеть, твои земные страсти становятся лишь жгучей галькой, которую ласкает прибой и которая сверкает ночью.

Они были в настоящей жизни. Так же, как и я, в порту, на рейде, в ежедневной рутине, отмеченной правилами, днем и ночью. Ограниченное время, часы, разделившиеся в точном порядке. Есть, спать, мыться. Работать. И одеваться так, чтобы казалось, что ты нечто. Пользоваться носовым платком. Используй носовой платок. Женщины, волосы которых уложены по-домашнему вокруг гладкого и розового лица. Слезы навернулись на глаза. Я вытерла их пальцами. Я долго вглядывалась в море. Я ждала «Мятежный». Горизонт оставался чистым. Потом я встала и пошла по направлению к городу. Мужчины разматывают трал на обширных, уже открытых доках. Они помахали мне рукой. Я ответила. Разгружается «Островитянин». Суетятся темные от загара рабочие консервного завода, производящего морепродукты для «Аляска Сиафуд». Подъехавший сзади электрокар заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Водитель нажал на клаксон — бип-бип, — заставляя меня посторониться. Я зашагала по мокрой дороге между заводом и корпусом, смешанный запах аммиака и рыбы ударил мне в нос, двигатели рефконтейнеров до сих пор гудят… Я все шла и шла вперед.

Стенды на обочине поднимались до самой конторы порта. Я отвернула голову, не желая видеть рекламу готовящегося праздника — мой праздник был в море, и к тому же он уже закончился. Я прошла по мосту через залив Собак, когда рядом остановилась неизвестная машина. Дверь открыла брюнетка.

— Тебе далеко идти?

— В больницу.

— Тогда садись в машину. Я тебя туда подброшу. Я еду в «Монашка-Бей».

Я могла бы подумать, что это ребенок, держащий руль, настолько она была крошечной, у нее были мелкие морщинки вокруг глаз, две большие складки обрамляли ее рот.

— Ты поранилась?

— Да.

Я отодвинула повязку и показала ей рану.

— Заражение крови, рыба, правильно?

— Да.

— Такое случается.

— Как вы думаете, сезон лова черной трески скоро будет закрыт?

— Я не могу тебе этого сказать. У меня нет времени, чтобы следить за всем этим. В то время, когда я была шкипером, я узнала бы сразу же.

— А вы были шкипером?

Я обратила внимание на изящные запястья, тонкие, ухоженные руки, которые держали руль.

— Женщины тоже могут вести корабль?

— Я прекратила этим заниматься, когда забеременела. У меня, конечно, есть судно, но только теперь его ведет кто-то другой.

— И что для этого нужно делать?

— Для чего? Чтобы стать шкипером? Работать. Я начала матросом, как и ты. Ты должна уяснить, что важно именно это, а не величина мышц. Нужно держаться стойко, смотреть, наблюдать, запоминать, быть рассудительной. Никогда ничего не терять из виду. Никогда не позволять себе кричать на людей, давать волю гневу. Ты можешь все. Не забывай ничего. Не оставляй ничего на потом.

— Они всегда горланят на «Мятежном», и мне чертовски страшно, но я отдала бы все на свете, чтобы иметь возможность оставаться с ними.

— Ты — «зеленая», новичок, это нормально. Каждый через это прошел. Таким образом ты вначале заслуживаешь их уважение, и главным образом самоуважение. Иди с гордо поднятым подбородком, потому что ты знаешь, что действительно заслужила все это.

Ее лицо стало жестким, голос снизился на тон, на миг он дрогнул, прежде чем она продолжила:

— И может случиться так, что ты должна будешь дать намного больше, чем ты считала возможным.

Она делает паузу, еще колеблется, потом продолжает:

— У меня было другое судно десять лет тому назад, или почти десять лет тому назад… Именно я его вела. Мы ловили крабов. Дерьмовое было время. Ночью случился пожар в машинном отделении. Мой парень работал со мной. Корабль недолго продержался на плаву. Мы плыли по воле волн в спасательных жилетах. Спустя двенадцать часов корабли береговой охраны спасли почти всех. Но его они так и не нашли.

Поднялся ветер. Стив пришел домой поздно. Как и каждую ночь. Как и всегда, он споткнулся о мешки с одеждой и зацепил стол. Чашка покатилась по ковру.

— Ты спишь? — прошептал он.

— Да. Нет. Мне до сих пор снятся кошмары, это не прекращается.

Он сидел на моей кровати. Локти на коленях, туловище подалось вперед, он проводит руками по лицу, у него широко открытые ладони, он растопырил пальцы, казалось, что он хочет скрыть глаза. Потом он опустил руки, глядя напряженным взглядом в темноту.

— Ну и как, ты по-прежнему собираешься идти на рыбалку? — спросил он.

— О, я надеюсь, что так и будет, я надеюсь, что мне это удастся.

— Это будет совсем грустно, когда ты уйдешь. Я опять останусь один, как и прежде. — Он вздыхает. — Иногда я хожу в приют брата Франциска, когда я больше не могу находиться здесь, или же когда я хочу горячей пищи, чтобы не есть в одиночку, или же когда у меня нет ни гроша… В другой раз, если я при деньгах, я ночую в мотеле «Звезда». Я заказываю пиццу и смотрю телевизор. Я также скучаю, но потом это все меняется. Время от времени приходят мои друзья. Но в остальном мне здесь нравится, я чувствую себя спокойным.

— Да, — говорю я. — Это все неплохо. Я бы спала даже в ржавой машине там, в поле, потому что здесь я чувствую себя в ловушке. Но в машине слишком холодно. И это было бы невежливо по отношению к тебе.

Он тихо рассмеялся. Мы говорим очень тихо, как будто опасаемся разбудить кого-то в этом безмолвном здании. Я вылезла из своего спального мешка и села рядом с ним. В темноте я хватаю сигареты со стола. Он вытаскивает свою зажигалку. Пламя освещает изгиб его щеки, длинные тени от век.

— Спасибо. Возьми одну.

— Я много курю, ты, наверное, уже знаешь. — И он зажигает еще одну сигарету. — А еще я слишком много пью.

— Что со мной будет, если судно не возвратится?

— Ты найдешь другое. Совсем скоро начнется сезон ловли лосося.

— Но мне нужен только «Мятежный», только его я жду. Именно с теми, кто на его борту, я хочу продолжить рыбную ловлю.

— Сезон закончился, в любом случае они разъедутся.

— Это правда. Тогда я тоже уеду на мыс Барроу.

— Что ты там собираешься делать, на этом чертовом мысе Барроу?

— Это край. Дальше него нет больше ничего. Только полярное море и ледяное поле. А также полуночное солнце. Я хотела бы попасть туда. Посидеть в конце концов на краю света. Я всегда себе представляла, как позволю себе усесться, свесив ноги в пустоту… Я съем мороженое или попкорн. Выкурю сигарету. И буду смотреть. Я знаю, что я не смогу идти дальше, потому что Земля уже закончилась.

— А потом?

— После этого я спрыгну. Или, может быть, я спрыгну на землю, чтобы удить рыбу.

Он усмехнулся:

— Твой рассказ немного сумасшедший. Сказать больше нечего.

Стив опустил голову и уставился в пол. Ветер свистит снаружи под жестяной крышей и ударяет по брезенту. Я думаю о светлой ночи и льде, о черном судне, испытывающем ужасную бортовую качку под огромным небом, которое движется дальше, о суровых людях на палубе и о нас двоих, говорящих шепотом в темной комнате — грязной маленькой коробке, спрятанной в большой коробке, установленной на земле, об оставленном судне с трюмами на борту, которое заботится о нас, о спящих привидениях затонувших грузовиков.

— Он должен двигаться в море, — шепчу я.

— Ну да. Неплохо.

— А ты? Ты останешься на берегу?

Он смущенно рассмеялся.

У меня морская болезнь, знаешь ли. Я больше сухопутный человек. Все не должны быть моряками, чтобы любить эту страну.

— Откуда ты приехал?

— Из Миннесоты. Почти два года как я здесь.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть. Я не покидал своего дома до двадцати четырех лет. Иногда бывали поездки в Чикаго, этим все и ограничивалось. Кампания, однако. Мои родители, ты знаешь, у них было ранчо. Я всегда жил рядом с лошадьми. Так что было хорошо… — Его глаза загораются в темноте. — Я хорош в родео. У нас дома всегда были соревнования. Я часто выигрывал.

— Тогда почему ты уехал?

Ну, у меня четыре сестры. Я чувствовал себя немного одиноким среди этой большой прерии, — он усмехнулся. — Я должен был уехать. Я ясно представлял себе свое будущее — без сомнений, без приключений, напоминающее горизонт, плоский и прямой, как большой луг, который простирается на много миль. Я занимался бы делами ранчо для своих родителей тут без вариантов. А что мои сестры? Они выйдут замуж и переедут жить в город. Это в принципе устроило бы всех. Тогда я уехал.

— Но почему на Аляску?

— Я хотел стать человеком. И не существовало лучшего места, куда можно было отправиться с такой целью. В противном случае я чувствовал бы себя потерянным, все было слишком похожим, всегда одно то же. Ранчо — это не для меня. Я немедленно приехал в Кадьяк. И я поклялся никогда больше не возвращаться туда. Никогда. Мои домашние не понимают, думают, что в один прекрасный день я вернусь обратно. Они пишут мне время от времени. Впервые они, возможно, волнуются за меня — мне даже икается от этого, но это ничего не меняет. Ничего, — прошептал он. — Теперь я здесь, я узнал механику кораблей, я хорошо разбирался в машинах отца, поскольку я хороший механик. Энди доволен мной… Он требовательный, Энди, он не так прост, но он усердно работает, и он испытывает уважение к тем, кто работает. Он похож на моего отца.

Он замолчал. Он закурил очередную сигарету.

— Иногда я хожу смотреть на восход солнца. Мы могли бы пойти вместе, если ты хочешь. Это будет через нескольких часов, у нас есть время поспать. Я часто вижу косуль.

Мы ехали к концу дороги, с десяток миль на север. Перед лесом остался след от гравия. Я сошла с грузовика, с удивлением обнаружив, что совсем забыла, какой он — мир вне палубы. Мы шли под деревьями. Мы мало разговаривали. Потом мы решили поехать вдоль побережья. Самка оленя пробежала перед нами. И сразу же сквозь листву пробилось солнце.

Мы вернулись в город пообедать. «У Фокса» молодая официантка, подающая сахар и посуду, узнала меня. Она бросила на меня мрачный взгляд, такой же, как и тогда, когда я приходила с Вольфом, утром он вылетел в Нидерланды. Казалось, что она думает: «Сколько же она, наверное, поимела мужчин».

Стив оставил меня. Он собирался работать.

— Этим утром я буду раньше, чем обычно, — весело сказал он, — я приеду раньше, чем все остальные. Во всяком случае, наплевать на все сейчас, все корабли уплыли. Чертов мелкий ремонт, вот и все, чем можно заняться.

Он повернул голову, указал на дом через дорогу.

— Смотри, смотри, вот это здание — приют брата Франциска.

Ветер, ветер… Я спустилась по улице Шелихов, чайки с криками кружили очень низко. Орлы парили в небе порта, мачты поскрипывали от ветра. Деревянные дома представляли собой яркие пятна на зеленеющей горе. Я съела растущих вдоль склона бойзеновых ягод. Они еще не созрели, и пыль скрипела на моих зубах. Я подъехала к порту. Корабли качались на волнах, яростно тащили швартовы, как если бы они желали вырваться из доков, чтобы отправиться в открытое море. Кто-то должен был быть сильным. Уже на выходе из рейда пенистые гребни волн сообщали о непогоде на морском просторе.

В настоящий момент были установлены стенды праздника. Женщины смеялись, ветер трепал их волосы во все направления. Я пересекла дорогу. Кабинет врача открылся.

Мне сделали надрез пальца. Рыбья кость вышла полностью. Я ее тщательно хранила. Это был большой шип, похожий на стекло. Они сказали, что этот шип мог бы запросто меня убить.

— Встреча через пять дней, нужно будет снять швы. Сохраняйте свою руку сухой и чистой.

Я была на правильном пути для возвращения к рыбной ловле.

Я снова вернулась в ангар. Я почти бежала. Я собрала свой багаж, мешок для мусора, чтобы засунуть туда спальный мешок и непромокаемые плащи. Сапоги были уже у меня на ногах. Я приготовила себе последний кофе, красный термос, темно-красное кресло. Я вышла и побежала в порт. Я нашла свой бывший пост на набережной консервного завода Западной Аляски. Я ждала в доке, смотря на море, у моих ног лежала сумка, порезанная моим ножом «Victorinox»[11]. Пикап затормозил за моей спиной. Из него вышел мужчина, неистово хлопнув автомобильной дверью. Он очень спешил. Он направлялся к офису, и тут он увидел меня.

— Девушка, ты хочешь поехать на рыбную ловлю?

— Ох, — пробормотала я.

Я колебалась. Я была, однако, готова. Я не уехала с ним, потому что хотела именно на свой корабль. Я долго его ждала.

Он не прибывал. И все-таки я решила встать и прогуляться по городу.

Меня потянуло на праздник краба. Мои сумки загружены. Я съела заднюю четверть индейки, приготовленную на мангале береговой охраны. Молодые мамы лакомятся сладкой ватой, в то время как дети играют в пыли, сзади я вижу розовые пухлые бедра девочки-подростка, которая заливисто смеется над прыщавым мальчиком. На скамье напротив изнывает от жары один мужчина. Он только что съел упаковку чипсов. Он вытирает свой багровый лоб, у него очень ясный взгляд. Его глаза наблюдают за праздником, неожиданно останавливаются на ногах девчонки, на чересчур узких шортах, потом его взгляд бросает якорь на мне. Он заканчивает пить свою кружку пива, улыбается мне.

— Скучаем, не правда ли? — говорит он хриплым голосом.

— Да, — отвечаю я. — Это красивый праздник, но как-то нудновато.

Тогда я оставляю свои сумки возле бюро такси, и мы направляемся к его кораблю. Мужчина похож на рыболова из Сиэтла. Так же, как и он, жизнерадостен и добр. Он возвращается из Тугидака, где ловил сельдь. Музыка в стиле кантри звучит из старого магнитофона. Мы пьем пиво. Он режет ананас и угощает попкорном. Его крупные руки отбивают такт песен, которые заставляют его прослезиться.

— Вот эта вот самая красивая, слушай… «Мать океана»…

Он повторяет слова песни, страшно фальшивя. Его глаза — это глаза ребенка на багровом лице.

— Океан — это моя мать, — говорит он. — Там, где я родился, и там, где я умру. Там, где я обнаружу Валхалла, когда придет мое время.

Он тихо плачет, его пальцы подхватывают ритм. Открывает бутылки двух других видов пива и вручает одну из них мне.

— Если в течение этого сезона я рыбачил удачно, это только потому, что я был осторожен и терпелив, — говорит он мне между двумя большими глотками пива. — Я знаю все места, где можно находить рыбу. Возможно, скоро у меня будет свой корабль, так как больше я не пью, как это бывало раньше.

Он исполняет «Мать океана» и уже не сдерживает слез. Я рассматриваю каюту: две койки, покрытые тканью с начесом из лоскутов, эмалированный кофейник на печи, лакируемое деревянное колесо, компас в медном корпусе.

— Этот корабль тоже красив, — говорю я.

На фоне ясного неба его фигура вырисовывается четким силуэтом, на фоне перламутрового отблеска оранжевого солнца. Можно было подумать, что пенистые облака проплывают в больших волнах. Наступает вечер. Возможно, уже десять часов. Цвета становятся не такими яркими. Солнце торопится скрыться за горой Пиллар. Внезапно мне захотелось забраться туда, идти под его светом, прежде чем оно погаснет. Я выпиваю одним глотком свое пиво. Восстанавливаю дыхание. Теперь я иду туда.

Он немного сожалеет.

— Если тебе нужно теплое место для сна, — он показывает на кушетку, — и если вдруг с тобой что-нибудь случится, приходи ко мне. И будь осторожна с людьми, которые попадутся тебе на пути. Те, кого ты встретишь здесь, — человеческий мусор, они выбрали «последний рубеж», потому что они до жути дикие. Меня зовут Маттис, знай, что я — друг, а ты — свободный дух.

Свободный дух, вообще-то, это мой велосипед, я так думаю. Я говорю: «Спасибо, большое спасибо». Я до сих пор смотрю на его хорошее лунообразное лицо, слезы в уголках его глаз уже высохли.

— До свидания, Маттис.

Я опять собрала свои сумки и выбежала на улицу. Солнце таяло за горой Пиллар. Вдалеке шумел праздник краба. Серый дым поднимается от стенда береговой охраны, поворачивается в направлении моря и растворяется между мачтами. Счастливая толпа поглощает хот-доги, индеек и крабов. Розовые бедра девушек стали красными.

Только на скамейке напротив порта один мужчина прикладывается к бутылке. Его жесткие черные волосы спадают на плечи. Его сощурившийся взгляд следует за мной. Он сужает свои темные глаза.

— Эй! Подходи, выпьем по рюмочке! — кричит он, размахивая бутылкой шнапса.

— Спасибо! — кричу я на ветру. — Но я не люблю шнапс!

Я подхожу к магазину охоты — там в витрине выставлены ножи и другое оружие. Чучело гризли возвышается рядом, на приколотых фотографиях, зияющее горло — когда-нибудь у меня будет винчестер — это точно. Я подхожу к аркам. Большие двери баров открыты. Я мельком вижу людей, липнущих к стойкам, тир для дротиков, бильярдные столы в залах в глубине помещения. До меня доносятся крики, звон стаканов, музыка… Я быстро прохожу мимо, боюсь, что они меня увидят. Я забираюсь в маленький сквер, царство деревьев и травы между Брикерс и Шипе. Четыре скамейки. Там сидят несколько индейцев. Они пьют водку. Женщина без возраста стреляет косячок. На ее стороне меня подзывает крупный мужчина:

— Эй, ты, я тебя знаю! Это ты, по-моему, работала с Джудом? Мой друг Джуд, большой Джуд.

Он подчеркивает слово «большой».

— Что ты делаешь здесь? Ты разве не должна быть на «Мятежном»? И эти сумки? Ты на улице или выгружаешься?

— Мне стало плохо.

— Я совсем не понимаю тебя из-за акцента. Иди, садись с нами!

Я колеблюсь, он хлопает себя по тучным бедрам, качается влево-вправо, дарит мне свою улыбку на цветущем лице.

— Не волнуйся, никто тебя не обидит! — кричит он своим очень звучным голосом. — Дело же вовсе не в том, что тебя пугают клошары, сидящие в сквере?

— Ой, я их вовсе не боюсь.

Я села. Он трясет мою руку своей огромной, теплой, слегка влажной рукой, она такая мягкая, что я не знаю, смогу ли я уже избавиться от него.

— Я — Мэрфи. Большой Мэрфи, как меня называют. А это — Сьюзи. Сегодня вечером она очень устала, я даже уверен, что она на тебя просто не обращает внимания, но она — действительно женщина хорошая.

— Меня зовут Лили.

— Ты оставила моего друга Джуда в море? Это все для того, чтобы самой напиться? — Он смеется, ущипнув меня за щеку.

Я снимаю лейкопластырь и показываю ему свой опухший палец, новый надрез и черные швы, подкрашенные дезинфицирующим средством.

— Я покинула «Мятежный» не из-за какого-то пустяка, а чтобы вылечиться. Я собираюсь снова отправиться с ними, как только они вернутся в город.

— Ох, черт побери! — восклицает он. — Мне кажется, что твой сезон испорчен…

Я на него смотрю с тревогой.

— Ты так считаешь?

На соседней скамье сидит индеец с изрезанным лицом, у него жуткие шрамы.

— Ох, сделано маленькой женщиной.

Большой Мэрфи обнимает меня за плечи.

Слушай, ты же не собираешься плакать, конечно, ты вернешься на «Мятежный»… Даже если ты не закончишь с ними сезон трески, они обязательно тебя возьмут на ловлю белого палтуса.

Он опять обнимает меня и нежно сжимает в объятиях. Я припадаю к его широкой груди. Маленькая женщина может упасть, ее голова соскальзывает с тела человека-горы. На полу храпит индеец. Его компаньоны заканчивают бутылку. Слышится, что из «Брикерса» раздаются крики.

— Это ничего, — тихо говорит Мэрфи, — это всего лишь драка. Это, должно быть, Крис, он уже хорошо принял на грудь. Ему, видимо, хочется с кем-то подраться.

Я возвращаюсь назад по дороге, которая проходит вдоль судоверфи. Корабли, стоящие на пиллерсах, ждут. На горизонте появляется траулер. До меня доносится приятный шум прибоя. Волны, отливающие всеми цветами радуги уходящего дня, обмывают черную гальку песчаного берега. Я прохожу под мостом залива Собак. Надо мной грохот грузовика нарастает, становится оглушительным, а потом удаляется и окончательно исчезает. Я иду вдоль пустыря, где сваливают старые клетки для ловли рыбы и тройные рыболовные сети, прохожу мимо православной деревянной церкви с куполом бирюзового цвета. На стене большого здания, напротив Армии Спасения, на пляже, где еще рыбачат три ребенка, нарисована полыхающая буря. Рядом останавливается пикап, это Стив возвращается в город:

— Я еду за молочно-фруктовым коктейлем, давай садись, я тебя на обратном пути подвезу…

Я сажусь. Он резко трогается, заставляя скрипеть шины. Я выставляю лицо в большое открытое окно и закрываю глаза. У ветра, который обдувает меня, — запах водорослей. Стив прибавляет скорость, он улыбается. Я его представляю скачущим верхом под открытым небом, на большой лужайке.

Он берет молочно-фруктовые коктейли в придорожной закусочной «Макдоналдса».

— Это как в фильме, — говорю я.

— Я тебя приглашаю, — отвечает он серьезно.

Мы возвращаемся в истекающий вечер, воздух холодной ночи заставляют нас дрожать от холода. Дальше мы молчим. Белый пикап снова отправляется в дорогу, которая открывается, когда мы проходим стену деревьев. Стив пытается объехать рытвины, шины скрипят на гравии, колеса машины попадают в яму, которую он не увидел, нас неистово трясет, я смеюсь. Я поворачиваюсь к Стиву. Робкая улыбка тронула гладкие черты его лица, у него был восхищенный и недоверчивый вид. Он крайне удивлен, что же спровоцировало такое веселье.

— Пойдем со мной в бар, — предлагает он.

— Нет, я устала.

Он оставил меня в ангаре и пошел один. Я забралась в красное кресло. Неоновое освещение выхватывает у тьмы пустынную мастерскую. На улице ночь. Ясно. Я смотрю на свою руку. Через пять дней возможно. Но где «Мятежный»?

Стив меня разбудил. Я привела себя в порядок.

— Поздно?

— Скорее рано, можешь снова заснуть.

Но он сел у изголовья моей постели. Как и накануне он положил свою голову на руки и смотрел в ночное небо. Я вылезла из своего спального мешка, взяла сигарету, которую он зажег. Огонь освещал его печальное лицо.

— Это было хорошо? — прошептала я.

— Как обычно.

Ветер свистел за окном, над крышей. Он взял сигарету.

— Ты собираешься снова отправиться рыбачить, после того как они вытащили у тебя это дерьмо…

— Я считаю, что все для меня закончилось. — Я вздохнула, я просто кипела от гнева, слезы наворачивались на глаза.

Ты найдешь другой корабль. Энди тебя примет ловить лосось. Возможно, даже работа на тендере[12], это довольно теплое местечко, а потом уйдешь в море на все лето.

— Меня не интересует так называемое теплое местечко, понимаешь. Конец лета — это будет слишком поздно для мыса Барроу: я не увижу полуночное солнце. Море начнет замерзать. И будет очень холодно, чтобы спать снаружи.

Он грустно засмеялся.

— Ну ты и упрямая. Возможно, ты хочешь вернуться на «Мятежный» ради кого-то. Шкипера или Дэйва.

— Ой, нет. К тому же у них есть женщины.

— Я вновь останусь совсем один. Как и раньше.

— Ты особо и не почувствуешь разницы, мы ведь и разговаривали не так уж много.

Да, но все-таки ты была здесь. В сущности, мы немного похожи.

Он опускает голову, вздыхает. Более сильный шквал ветра роняет что-то снаружи. Я снова думаю об одиноком пустыре под луной, об огромных облаках, которые кучкуются на небе, о молчаливых волнах, об обратной стороне океана, который гремит и ревет, о свистящем ветре и о тех, кто уходит вдаль в ночи, возможно до Берингова пролива или еще дальше, и о тех, кто никогда ни перед чем не останавливается, в этот час я думаю о кораблях, находящихся в ледяном бархате, о нас, укрывшихся между этими непроницаемыми стенами, как о двух сбитых с дороги животных.

Я стонала во сне. Мечты мне все еще не давали покоя. Стив тихо храпел. Когда он вышел посмотреть восход солнца, я даже не услышала. Затем кто-то вошел и сел на мою постель. Я открыла глаза. Я узнала высокого худого парня. Я обрадовалась сразу.

— Ты! — Я бросилась к нему и прижалась изо всех сил. — Могу ли я снова отправиться с вами на рыбную ловлю? Ты возьмешь меня на корабль?

Он пропах морем, наживкой и мокрым непромокаемым плащом. От него также пахло мылом и средством после бритья. Он рассмеялся.

— Да, — сказал он, — приходи.

За две секунды я уже была готова. Я сложила свой спальный мешок и схватила котомку на полу.

И мы ушли. Я не подумала о том, чтобы попрощаться со Стивом, даже не повернулась к красному креслу. Мы ехали к «Сэйфвэю». Он был слишком словоохотливым, а я больше помалкивала, с бьющимся сердцем и тоскливым ожиданием, моля, чтобы ему не пришла в голову идея осмотреть мою руку. Он оставил бы меня на берегу.

Принесли сдобу для мужчин, сели за стол пить кофе. Было еще очень рано.

— Прибыли в четыре часа… Я оставил парней на пути для разгрузки. Лов был удачным. Даже ничего не потеряли из нашего оборудования.

Я узнала чрезмерно возбужденного мальчишку.

— И как твоя рука? Они хорошо вылечили тебя? Я связывался с больницей время от времени, меня держали в курсе твоего лечения. Покажи мне ее.

Я не решалась ему показать.

— Они мне сказали, что все будет хорошо, я смогу снова отправиться на рыбную ловлю.

— Увы. Это скорее плохо.

— Надо только, чтобы у меня было достаточно сухих перчаток.

Я посмотрела на его лицо, на его страстные черты.

— Я много размышлял, — сказал он, — надо узаконить твое положение здесь. Тогда не будет никаких сюрпризов со стороны службы иммиграции. Тебе придется подождать — поедешь с нами на лов белого палтуса.

Я едва дышала. Мое сердце сильно билось. Я чуть не расплакалась.

— Стив вел себя с тобой хорошо? — спросил он снова.

— Стив — хороший парень. Мы отлично ладили.

Йан нахмурился, его рот стал резче.

— Я имел в виду, был ли он с тобой корректным.

Его лицо расслабилось.

— Джон покидает корабль, но он сказал, что будет один наблюдатель во время последней поездки.

— Так что, я по-прежнему буду спать на полу?

Он улыбнулся.

— Нет, ты заслужила свою койку.

Он снова подал нам кофе в стаканчиках.

— Ты знаешь, а на «Азартном» был один наблюдатель, так вот он по совместительству еще и доктор…

Но он уже не слышал, он встал, и я должна была бежать за ним.

— Пора уходить, — сказал он, — у нас очень много работы.

Выходим. Светает. Ветер, как всегда ветер. Влажный и холодный воздух волнует кровь. Я живу. Шкипер паркуется перед длинным зданием яйцевидной формы с металлическими стенами и ржавыми иллюминаторами, по-видимому, раньше это было старой подводной лодкой, которая потерпела бедствие в сумасшедшую ночь, во время зимнего тумана и шторма.

— Откуда она взялась? — спрашиваю я.

Но он уже входит в офис.

— Подожди меня в столовой. Выпей пока кофе.

Я пробираюсь по проторенной в грязи дороге. Я забыла резиновые сапоги в грузовике, и мои ноги уже промокли. Откинув голову назад, я чувствую капли дождя на лице, я разжимаю губы, чтобы попробовать их на вкус. Стая чаек расположилась на грязных зданиях под облачным небом. Меня обгоняет группа филиппинок. Смех женщин смешивается с мелодичными звуками их голосов. Я толкаю дверь общей комнаты. Запах аммиака, идущий из коридора. Мужчины на секунду замолчали. Я пересекла комнату, чувствуя неловкость под тяжестью их взглядов. В свете неоновых ламп их лица грустны и бледны. Я налила себе кофе из большого термоса и уселась в углу рядом с автоматом для продажи сигарет. Разговоры возобновились. Я жду своего шкипера… Комната опустела. Я снова наливаю себе кофе, когда дверь внезапно открывается.

— Ну и как, воробышек, ты идешь?

И я бегу за ним снова. Мой кофе выплескивается через край, я выпиваю его одним глотком и обжигаюсь. Я не знаю, что делать с этим картонным стаканчиком, я комкаю его и засовываю в карман. Клерк точно убьет меня за это. Я бегу. Перед нами док. Матча «Мятежного», ванты, антенна «Фуру-но», которая вырисовывается в тумане.

— Я вам возвращаю воробышка! — кричит шкипер.

Я спускаюсь через несколько ступенек по железному трапу, мои ноги иногда сражаются с пустотой, мои руки помогают мне не промахнуться. Наконец под ногами я чувствую палубу корабля. Я прыгаю на борт.

Буй фарватера сверкает в тумане. Все дальше и дальше удаляется город. Корабль набирает скорость. Приходит ночь. Шкипер выкрикивает команду. Джуд отвечает ему хриплым криком с носа корабля. Дэйв бросил мне ведущий трос кормы. Саймон занимается катблоком. Я освободила палубу от крючковых снастей, отложив их в сторону. Я свертываю спиралью снасти, привязав их крепко. Миновав базу морской пограничной охраны, корабль поворачивает в открытое море. Мы удаляемся, и поднимается ветер.

Мы делаем наживку на палубе до очень черной ночи. Мужчины довольно молчаливы.

— Нам тебя не хватало, — говорит Дэйв.

— Это действительно были твои маленькие каникулы? — спрашивает Саймон.

Джуд меня обнимает за талию, когда я склоняюсь, чтобы поднять загнутое крючком шило. Джон не загрузил повторно. «Этого никто не заметит», — говорят парни. И только поздно вечером наступает тот момент, когда шкипер зовет нас. Наконец-то мы отдохнем.

— Чертовски хорошо пахнет… Это пахнет едой для людей! — кричит Йан из рубки внизу.

Перед плитой он толкает Саймона и накладывает себе три ложки соуса на огромное блюдо со спагетти, еще в кастрюле варятся большие куски мяса. Он садится за стол и как бы делает вид, что не замечает Саймона, который стоит и ждет своей очереди. Дэйв ест напротив меня, Саймон сидит в конце стола.

— Нам тебя не хватало, — снова говорит Дэйв. — Мы думали, что ты уже где-то в другом месте, на борту или тебя похитил какой-то красавчик рыболов…

Не говорим больше. Мы едим.

— Черт побери! — внезапно восклицает Джесс. — Мы забыли запастись водой.

Йан опечалился.

— Что ж, будем растягивать то, что у нас осталось, — говорит он очень быстро, и тон его голоса становится резким. — Вы поняли, парни? Больше ни единой потерянной капли. Вы вытираете посуду с помощью кухонных бумажных полотенец, моете кастрюли в морской воде. А свои зубы почистите, когда будете на Кадьяке. Воду бережем для кофе и еды.

— Сегодня утром я принес канистру воды. Десять галлонов. Я набрал ее из-под крана в доках доков. Это должна быть питьевая вода, но все-таки требуется прокипятить ее один раз, — говорит Дэйв.

Я вижу, что есть новенький на борту — блондин с румяным лицом, на него бросают удивленный взгляд. Он не осмеливается ни о чем говорить и сутулится в углу.

Важно, что подумали о газойле, — я говорю серьезно, поглощая огромный слоеный пирожок с начинкой.

Шкипер бросает на меня недобрый взгляд. Я клюю носом в свою тарелку.

Мужчины пошли спать. Дэйв принял вахту первым. Я вышла на палубу. Ветер свистит в такелаже. Морские волны перекатываются через палубу. Запах открытого моря. Вдыхать воздух, как лошадь, до головокружения, тело становится твердым от холода. Волна во мне. Я нашла соответствующий ритм, ритм глубоких толчков, которые передаются от моря судну, от судна мне. Они возвращаются к моим ногам, катятся по моей пояснице. Наверное, это любовь. Быть лошадью и наездницей одновременно. Ловля рыбы будет только с завтрашнего дня. С завтрашнего дня… Через несколько часов криков, страха в животе, крючковых снастей, которые бросят в волны, шума, волн и ярости… Это как вихрь, в котором твое напряженное тело уже не будет больше принадлежать тебе, просто организм из плоти и крови, с одним-единственным желанием — сопротивляться безумному сердцу, ледяным брызгам, обветренному ветром лицу, финальному якорю на рифе ожидаемого линя как избавления. И скоро будет струиться рыбья кровь. Где-то еще в этот час чего-то ждут старые неподвижные грузовики, голубой корабль, гниющий в доке. Они погружаются в твой фантастический сон, уже мертвые, замороженные до конца опустошенной земли. И Стив, между этими стенами, внутри других стен, жизнь Стива, которая укрывается в середине разных объектов, между скоплением грязного белья, телевидением, красным креслом, термосом. Вернулся ли он из бара, споткнулся ли он о сумки? Спит ли он уже?

Но не мы. Нас больше не существует. Неподвижные контуры этого мира мы оставили земле. И мы вновь обретем жгучее великолепие наших жизней. У нас захватывает дыхание, которое никогда не останавливается. Вход мира вновь закрылся на нас. И мы собираемся отдать все наши силы, чтобы упасть почти мертвыми. Для нас это — удивительное наслаждение.

Мой шкипер мечтает перед лицом моря. У его прозрачных глаз тот же серый оттенок. Высокий худой парень уцепился очень длинными руками за поручень. Его тонкий и нежный, возможно женский, рот приоткрыт. Я не люблю его таким образом прерывать. Я кашляю. Он поворачивается ко мне, проводит пальцами по своему высокому лбу. На лице усталая улыбка.

— У тебя на этот раз есть койка?

— Да, именно та, что и раньше.

— Та же, что и раньше?

— Наконец та, что должна быть моей.

Он смеется.

— Видишь, в один прекрасный день все устраивается… Теперь ты действительно будешь нести вахту, как Дэйв и Джуд. Хотя и не так часто, чтобы сохранить это для завсегдатаев. Это тебя устраивает?

— О да.

— Я это подозревал… Именно последняя поездка ловли трески решила все. У нас впереди целая неделя, чтобы подготовиться к открытию ловли белого палтуса. Это будет после двадцать пятого числа. Сегодня — седьмое.

— Тогда я поеду?

— Конечно. В течение двадцати четырех часов будет открытие рыбной ловли, но в режиме нон-стоп. Нужно увеличить скорость. Мы не должны терять ни минуты на отдых или на что бы то ни было другое. Это может быть очень и очень выгодным, если нам удастся попасть на рыбу. И ты увидишь, какими красивыми могут быть белые палтусы. Иногда очень крупными. Вес их превышает двести килограммов. Рыбин меньше метра мы не имеем права ловить и должны отпускать обратно в воду, если таких поймаем.

— Буду ли я достаточно крепкой для этого?

— Для того чтобы вытаскивать их из воды, ты вряд ли пригодишься, — он смеется. — Но делать наживку, свертывать крючковую снасть, потрошить рыбу, поверь мне, работы хватит для всех, ее будет достаточно, чтобы упасть смертельно уставшей после суток, даже не волнуйся.

Работа возобновилась, даже с большей интенсивностью, чем когда-либо. «Голубая красавица» преследует нас по пятам, способствуя тому, чтобы у нас был неудачный сезон рыбной ловли. Мы потеряли слишком много крючковых снастей и косяки черной трески поплыли в другое место. Если не случится чуда, нам не стоит рассчитывать на ошеломляющий результат. В сравнении с тем, что мы можем, он будет весьма посредственным. Но мы будем там и мы сделаем свою работу.

Каждое утро мы пробуждаемся под аккомпанемент криков шкипера. Нам надо быстренько надеть влажные непромокаемые плащи, а я кроме того обуваю свои уже основательно текущие сапоги. Увы, не время для кофе, ветер хлещет нас по лицу, а белое небо ослепляет. У нас нет времени задумываться, мы вновь погружаемся в холод и тяжелую работу, переходим из состояния животного сна в слепой полусон. Опухшие руки с трудом разгибаются, эти руки надо еще разбудить, оживить. Жесты словно механические, мысли только о крючковых снастях, которые снова надо поднимать, начинять свежей наживкой, а затем освобождать от взятого улова. Рыбачить, безостановочно.

Джуд каждое утро глотает таблетку аспирина. Я ее глотаю вечером, когда у меня поднимается температура. В моем сне живет океан. Я на этой волне. Я поворачиваюсь на своей койке, и ход меняется на тот, за которым мне надо следовать. Меня трясет, и только ветер способен меня окончательно разбудить, я хватаю влажную, сложенную на моей койке одежду, тут же от меня ускользает рыба, я отбиваюсь и кричу:

— Я внутри! Я внутри! — И тут я качусь кубарем в черную волну.

Мужчина цедит:

— Заткнись, Лили, это — всего лишь сон…

Рыболовные снасти распускают. Они висят в воздухе во время просушивания, над ними парят бледные и кричащие птицы. Крепкая хребтина яруса — наша путеводная нить, наша единственная одержимость. Рыбачим. Часы проходят, мы этого совсем не ощущаем. Только считаем поводки, где на крючках надо менять наживку, сбрасывать в море, возвращать на борт… Эти рыбы, которых мы потрошим, лед, который надо разбить, нам приходится вставать на колени в трюме, когда при каждом крене есть вероятность плюхнуться во взбаламученную воду, прямо в кучу неспокойной плещущейся рыбы.

Порез на моем пальце зарубцевался. Сустав, окрашенный в фиолетовый цвет, постепенно приобретает цвет апельсина. Стежки ниток я вырвала зубами. Мрачная погода. Море гневается на нас. Мы наталкиваемся на стены, как только выходим на другое пространство вне нашей кают-компании.

На палубе мы наживляем крючки. Высокий худой парень находится в рубке. Джесс, наверное, в машинном отделении. Я зову его на кофе и плитку шоколада. Мужчины снимают перчатки. Джуд вытаскивает сигарету. Саймон хватает кассетный магнитофон.

— Тебе можно?

— Уверен, — отвечает Джуд своим низким голосом.

Он затягивается сигаретой, из-за чего начинает сильно кашлять и плеваться. Он сморкается в руку. Дэйв качает головой:

— Ты так можешь сдохнуть со своим дерьмовым табаком.

Джуд пожимает плечами:

— То, что меня сейчас может убить, так это представлять жену и укол героина.

Дэйв смеется.

— Ты не изменишься.

Боб Сежер снова включил магнитофон. Звучит «Fire Inside» — «Огонь внутри».

— И полный стакан виски с кофе… Это было бы весьма неплохо, — продолжил Джуд.

— Или с коньяком, — добавляет Саймон.

— Для меня это был бы завтрак, — говорю я.

— Она думает только о том, чтобы пожрать, — говорит Дэйв смеясь. Но это правда, скоро будет три часа. Это — самое время.

Наблюдатель замерз и возвратился.

— Я полагаю, что он также ждет обеда, — шепчет Саймон.

Мы выпили кофе. Я выкуриваю сигарету и снова надеваю перчатки.

— У нас закончилась наживка. Кто за ней сходит?

— Я иду туда.

Я проскальзываю за Саймоном. Я сажусь на корточки и снимаю металлический засов, тяну тяжелую железную крышку.

— Я могу тебе помочь, — говорит Саймон.

Я пожимаю плечами. Я прыгаю в люк отсека, в котором хранятся кальмары. Колотый лед стал крепким. Коробки смерзлись. Я прошу, чтобы мне дали лом. Усевшись на корточки на скользком, замерзшем полу и качаясь справа налево, я пытаюсь высвободить замороженные картонные коробки. Мои пальцы теряют гибкость. Я испытываю боль. Нарастающая во мне радость побеждает, безудержный смех, возможно, опьянение ледяными глубинами. Я поднимаю коробки, удерживая их на вытянутой руке.

— Эй, Саймон! Это тяжело!

— Я иду, душечка…

Я поднимаюсь из трюма. Джуд протягивает мне руку.

— Ну и что же ты увидела такого забавного в этой черной дыре?

Я смеюсь. Я снимаю перчатки и дышу на замороженные пальцы. Я обнаруживаю кусочек шоколада, который прячу в рукав. Я собираюсь помочь Саймону разделывать кальмаров.

Мы возвратили назад три секции крючковых снастей. Дэйв спустился замораживать рыбу. Саймон колдует у плиты. Джуд и я драим палубу. Он работает молча, не говоря ни слова, капюшон его свитера, горловину которого он обрезал ножом, опущен. Я все еще не осмеливаюсь смотреть на него, когда мы на борту. Так как он — рыболов, для меня он — единственный. Джуд знает все. Его власть не в ширине его плеч, не в размере рук, она в его крике, в эхе его голоса, когда он теряется в волнах и ветре. В момент свидания с морем один на один он смотрит на небо, ноздри его расширены, он исследует волны, как если бы он там читает что-то, известное только ему, возможно, он видит там только большую пустыню, раскинувшуюся без конца и без края, в непрекращающихся криках чаек, которые парят в воздушных потоках как ветряные лошади.

Наконец-то обед. Сейчас полночь. Я возвращаюсь. Саймон заканчивает расставлять тарелки на столе. Рис доходит на плите. Сосиски и коробка красной фасоли уже разогреты и распределены по алюминиевым тарелкам. Джесс снова выходит из рулевой рубки, со своей тарелкой в одной руке и с кока-колой в другой. Йан уже сидит за столом. Джуд выкуривает сигарету на палубе. Дэйв меня опередил. Мы вытерли руки о наши грязные и бесформенные спортивные костюмы, испачканные водой, подкрашенные вином. Мы обслуживаем себя у плиты. Садимся за стол.

— Закрой эту гребаную дверь, а то мы замерзаем!

Шкипер горланил, когда Джуд вошел. Он успел сплюнуть в приоткрытую дверь. Он ее закрыл без слов, с некой полуулыбкой на лице. Он опускает глаза. Человек-лев всегда становится как бы меньше ростом между стенами. Он, кажется, теряет почву под ногами под неоновым светом, который как бы раздавливает его черты, искореженные больше спиртом, чем ветром с моря. И если он меня пугает на палубе, то, когда он снова становится раненым человеком, я опасаюсь его еще больше.

Мы едим без слов. Высокий худой парень кажется взвинченным. Он съел только половину еды, которая была на его тарелке, затем он отодвигает от себя тарелку с явным отвращением.

— Надо как-то пересмотреть и разнообразить наше меню, — говорит он Саймону угрюмым голосом.

Дэйв сделал замечание, он один слышит ответ Джуда. Они смеются. Саймон клюет носом над тарелкой с рисом.

— Я думаю, что это ужасно забавно.

— Она ест не пойми что. Я и не видел, как ты ешь рыбью требуху.

— Зато я видел, как она сделала это сейчас, — сказал Джуд.

Он бросает взгляд, который заставляет меня съежиться.

Йан обводит нас измученным взглядом, а потом безмолвно выходит из-за стола и исчезает в ванной. Далее по очереди встают все остальные. Дэйв потягивает свое большое спортивное тело, Саймон идет курить, Джуд исчезает в каюте. Я иду мыть посуду.

Вновь появляется Джуд. Он обхватывает себя руками.

— Мне холодно, — шепчет он.

Он присел в нескольких футах от меня, прижавшись к решетке, через которую поступает горячий воздух из машинного отделения. Дэйв по-прежнему сидит и пьет кофе. Шкипер делает это долго. Я смотрю вниз. Человек-лев становится наконец просто Джудом, натягивая на себя старый синий шерстяной свитер, бесформенный и выцветший.

— У тебя хороший свитер, — говорю я.

— Подруга связала для меня очень давно…

Его взгляд больше не грозный, но мягкий и почти робкий. Он улыбается. Мне улыбнулся великий моряк. Я думаю, что у него нет никакого желания в этот момент быть человеком-легендой, он устал, и у него воспаленные от холода руки, и он даже виски, женщин или героина не желает, он просто хочет согреться от теплого воздуха, что исходит от стены.

Шкипер вышел из сортира. Он распределяет людей на вахту. Один за другим мы исчезаем в каюте. Воздух здесь теплый и спертый. Завернувшись в спальные мешки и прикрывшись грязным барахлом, еще мокрым, мы вытягиваемся на койках, лицом в темноту, руки за голову. И, хотя мы напряжены, мы тут же засыпаем. Я погружаюсь в сон, глядя, как спит Джуд. Я смотрю на лежащую фигуру, которая сотрясается от кашля, не свожу взгляда с его груди, которую разрывают эти жестокие приступы, слышу его дыхание, смешанное с запахом спирта и ветра. Ночь скрывает мое лицо. Обожженное лицо, которого я не боюсь, и никто не может догадаться о моем взгляде в тени. Волны убаюкивают меня, и я качаюсь на них. Если высокий тощий парень захочет, это будет продолжаться всегда, вперед к черному океану, к Беринговому морю.

У меня достаточно сил, чтобы забыть о прежней жизни и умереть ради короткой, но яркой жизни на износ, которая полирует меня, словно кристалл, оставив только море, море во мне, море подо мной, вокруг меня, и человека-льва из плоти и крови, который возвышается над волнами, стоя на палубе, его грязная грива развевается на ветру, когда гудят ванты, безумно кричат чайки, которые закручиваются вихрем, поднимаются ввысь и ныряют в море, когда ветер то усиливается, то затихает.

— Твоя очередь… Ты везучая… — Дэйв будит меня, тряся довольно нежно. Да. Я встаю сразу же.

— Я везучая, я везучая… — шепчу я в полудреме.

— Следующим будет Саймон, — сказал Дэйв перед тем, как залезть на свою койку.

— Да. Да…

Я спотыкаюсь о кучу одежды, носков, сапог. Я не потрудилась сложить свои вещи. Кроме того, они влажные. На автомате я бреду в рубку, наталкиваясь на стены. Я должна все-таки идти туда. Я иду, засыпая на ходу. Я прихожу в себя буквально перед пультом управления судном. Яркое пятно на экране радара указывает на корабль, который далеко позади нас. Ночь темна. В три часа небо будет уже светлее. Саймон увидит свет зари, красную полосу на горизонте, которая будет расти, пока не станет светло-оранжевой. Я с силой тру лицо, сжимаю и разжимаю веки, чтобы окончательно проснуться. Давление моих пальцев ослабевает. Встаю. Кладу на стол карту. Я смотрю на волны, разбиваемые форштевнем. У этой неустойчивой бесконечной глади моря нет ни начала ни конца. Мы движемся в черном бархате ночи. Небо и море сливаются друг с другом. Если поменять их местами, то пена, сверкающая по бокам судна, была бы Млечным Путем. Но я снова пытаюсь заснуть. Я тру глаза и двигаю то одной, то другой ногой. Я хватаю морскую карту за креслом. На пол рулевой рубки падает журнал. Я наклоняюсь, чтобы поднять его: с глянцевой страницы на меня смотрит голая девица, ноги ее раздвинуты. Вот тебе и подружка для тех, кто сейчас на вахте. Я откладываю журнал и убираю карту. Наблюдатель спит как младенец в углу возле лестницы. Яркое пятно на экране радара отодвинулось, берег едва виден.

Я спускаюсь в машинное отделение. Когда я открываю дверь, в уши врывается оглушительный шум. Вспомогательный двигатель запущен. Не обнаружено никакой воды в глубине трюма. Я хватаю солидолонагнетатель. Они сказали мне делать это трижды. Я наношу пять капель на смазочное устройство вала.

Я осматриваю палубу. Ничего не изменилось, баки хорошо расставлены. Я наливаю себе некрепкий кофе, беру из ящика плитку горького шоколада. Я возвращаюсь в рубку. Там значительно лучше, холодный ветер действует на меня хорошо. Наблюдатель перевернулся во сне. Я вижу только его спину, белокурую прядь волос, одну ногу, выглядывающую из-под одеяла. Я сижу в глубоком кресле, гораздо более комфортном, чем кресло, на котором я сидела накануне. Я смотрю на радар. Это большая черная точка. Там нет ничего, исключительно центральная точка, мы, как точки поменьше, которые иногда мигают. Глоток горячего кофе, я кусаю шоколад. Мужчины спят, судно движется вперед, весь мир может спать — я бодрствую. Но все ли спят в Кадьяке? Открыт ли еще бар? Мужчины, которые сидят у стойки бара, они вопят, старые индейцы смотрят на далекий мир, качая головами, сигареты в их морщинистых руках, они подносят их к губам утонченным и медленным движением, возможно, они пьяны, они раскачиваются ритмично на деревянных скамейках… На мысе Барроу ночь еще не наступила. Солнце взошло на небе задолго до того, как оно коснулось горизонта. Во Франции уже наступил день. Отсюда я могу любить их всех без страха. Я говорю с ними таким низким голосом, что даже наблюдатель не может меня слышать. К тому же он спит. Судно рассекает темный океан. Уже на горизонте рассветает, линия, похожая на кровь, расширяется, теперь очередь Саймона…

— Пора поднимать оборудование, ребята! Отрывайте ваши задницы, пойдем.

Я иду первой. Шкипер уже на месте, рука на рычаге управления. Ребята надели плащи. Я заняла место Джуда у фальшборта, справа от шкипера. Буй и радиомаяк приближаются, на этот раз именно я должна их схватить. Борясь с кипучими волнами, сжимая канат на расстоянии вытянутой руки, я без колебаний собираюсь прикрепить буйреп. Я приближаюсь настолько, насколько могу. Масса воды неистово ударяет по корпусу. С глухим стуком волны пытаются разбить стальной корпус. Шкипер направляет нас к бую. Я наклоняюсь дальше. Если Джуд не поможет, мне придется действительно захватить буй самой. Ледяная пощечина ударяет меня в лицо. Я ахнула, мгновенно лицо стало мокрым.

— Убирайся отсюда, Лили! Это не твое место.

Высокий худой парень повернулся ко мне. Пришел Джуд.

Я вижу его жест, словно он хочет меня вытолкнуть, я быстро отхожу. Все смеются.

— Ты промокла до нитки, — сказал Дэйв.

— О нет, это ничего, нормально…

И я занимаю свое место у разделочного стола. Я завидую, что Джуд работает в другом месте.

Ветер затихает. Небо раскрывается, и появляется бледное солнце. Именно Джесс увидел первый луч солнца, прорвавшийся сквозь туман. Он приостанавливает свою работу, протягивает руку. Шкипер останавливает гидравлику. У каждого из них должно быть время, чтобы полюбоваться удивительным явлением, вдруг возникшим и словно льющимся из воды, выглянув над ее поверхностью лишь наполовину, медленно, с величием и бесконечным изяществом. В глазах мужчин — такое же восхищение, как если бы они встретили королеву морей.

— Черт, вот это красота… — мечтательно сказал Йан, прежде чем вновь завести двигатель.

Мы видим лежащую на спине морскую выдру, между ее лапами находится рыба, которую она забавно ест. Дэйв тянет меня за рукав, я расхохоталась. Она поворачивается к нам, но не прекращает есть.

— Посмотрите на эту суку, вот кто ест нашу рыбу! — кричит шкипер.

Два черных плавника рассекают поверхность волн — это пара косаток. Выдра ныряет. Остается только одинокий баклан, который наблюдает за нами на расстоянии, да жалобный крик чаек в небе, покрытом клочками облаков.

В то же время наблюдатель считает, взвешивает, измеряет наш улов. Треска с темными пятнами, морской окунь, украшенный всеми цветами радуги — от золотого до черного и зеленого, красный с выпученными глазами, молодые белые палтусы, которых мы вынуждены были выбросить в воду, так как они были уже дохлыми. Мужчина, бесшумный и незаметный, разделяет нашу жизнь с тех самых пор, как мы покинули Кадьяк. И вряд ли кто-то помнит о его существовании. Ночью иногда, когда кто-то перешагивает через его спящее тело на полу рубки, вот тогда-то и вспоминает о нем.

— Вам здесь не так уж плохо, да? — сказала я ему однажды, когда он выпрямился.

Он слегка улыбнулся. Он очень застенчив.

— Ах да, — отвечает он.

— Это было раньше мое место, — сказала я ему с гордостью.

Саймон похудел. Он закалился. Его взгляд стал мужественным. Мужчины относятся к нему почти как к равному. Но чаще всего они его не замечают. Если бы он научился ругаться, сплевывать, сморкаться в пальцы, может быть, что-то было и по-другому. Он цепляется за свою манеру говорить, как студент, скрывающий поражение в прошлой жизни. Джуд поднимает удивленную бровь, Дэйв сам себе улыбается, Джесс его абсолютно игнорирует. Он смутился. Тогда я отвечаю ему. Но мужчины хотят быть признанными не салагой, не недавно прибывшим иммигрантом, к тому же женщиной — именно ее участие свидетельствует о равнодушии, подкрашенном презрением. Между нами два вида недоверия. Мы защищаем свое место на борту. Я не горжусь больше чем он, первая взрываюсь криками. И даже когда безостановочно горланят, как только начинается рыбная ловля. Ему страх внушает рабскую готовность. Мне не по себе намного больше.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я у него как-то ночью.

Мы закончили рано. Было только два часа. Море спокойное.

Мы курим последнюю сигарету. Темные круги под глазами придают ему возбужденный вид, еще больше подчеркивают впалые скулы его иссушенного лица, сморщенного от холода. Он подносит сигарету к губам, он дрожит немного, сидит на корточках. Он смотрит на воду.

— Я хотел быть в океане. Я лежал в больнице, несчастный случай, я попал в автомобильную аварию, вот же дурак, однажды в субботу вечером, возвращаясь с праздника, где было немало выпито… Это ко мне пришло сразу. Уехать на Аляску — это как уехать к последнему рубежу. И отправиться на океан. Все бросить. Эта нудная жизнь, — он улыбается в темноте, — я все же вернулся бы в университет. Меня бы не поняли, если бы я бросил бы все таким образом. Я должен еще неплохо подзаработать деньжат. Тогда, во время каникул, я сказал, что я решил поработать на Аляске.

— Но как раз это не тот случай, когда ты сможешь разбогатеть.

На его лице гримаса разочарования, вена в углу его века неожиданно начала пульсировать.

— Нет. Но важно этим заниматься, приехать сюда в одиночку и сесть на судно.

Я на него смотрю с удивлением:

— И это тебе нравится?

— О да, — отвечает он.

— Нельзя, однако, сказать, что эти люди нежны с тобой. Шкипер тебя ругает все время.

Он пожимает плечами.

— Ты полагаешь, что они таковы с тобой? Вначале меня удивило, что дали работу девчонке, которая этим никогда не занималась и которая прибыла прямо из своего местечка, к тому же даже незаконно. Я, конечно, подумал, что у Йана были другие причины, чтобы тебя нанять… Я могу тебя заверить, что я был не единственным, кто так считал.

Я краснею от гнева и стыда.

— Ты и теперь так считаешь?

— Конечно. Пусть даже ты спишь на полу с первого вечера, я решил, что так оно и есть.

— Но это было несправедливо! — возмущаюсь я. — Закон кораблей: кто первый проснулся, того и тапки. Я начала работать за три недели до тебя, Джуда и Дэйва. У меня был единственный выходной день, и, конечно же, он был неоплачиваемый, я не получила ни сантима. Я на борт прибыла до всех вас, за исключением Йана и Джезуса. И я имела право на свою койку!

— Не раздражайся так, — сказал он. — Возможно, что они с нами обходятся таким образом, чтобы понять, чем мы дышим.

Тебе жутко повезло, что у тебя все хорошо закончилось с твоим заражением. Можно даже сказать, что теперь они будут тебя больше уважать.

— Я же не жаловалась. Я ни о чем рассказывала. Именно Джуд…

— Конечно, Джуд, здоровяк Джуд, сказал шкиперу, что нужно остановить малышку, потому что она не захочет сказать об этом сама. Мы могли бы быть в полном дерьме из-за тебя, кстати.

— Если бы я сказала об этом раньше, вы бы подумали, что я жалуюсь, потому что я женщина.

— Да, — сказал он. — В любом случае женщине не место на борту судна. Ты испортишь руки, кожу, ты устанешь, мужчины именно так представляют себе вас, женщин.

— О моей заднице, выходит, ты печешься? Если вы изнуряете себя и портите себе руки, то я не вижу причин, почему я на это не имею права.

— У тебя нет мужа?

— Нет.

— Так почему бы тебе здесь его не найти в скором времени?

— Я не затем сюда приехала, чтобы закончить этим, находкой мужа.

— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы найти мужа, — шепчет он.

Наши сигареты давно закончились. Холод становится все сильнее. Мы молчим. Море вокруг нас. Только оно окружает нас. Полумесяц пойман в снасти. Дверь кают-компании с шумом открывается. Йан всматривается в ночь.

— Эй, Саймон, черт побери! Но что ты делаешь здесь? Ты сейчас занимаешься ерундой? Разве не твоя очередь идти сейчас на эту гребаную вахту?

— Похоже, что я должен идти, — сказал он.

— Эй, Йан, это правда, что женщина не имеет права находиться на борту?

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Саймон…

И вот мы говорим о той ночи. Сейчас вернулись к тому разговору.

Высокий худой парень качает головой.

Услышь мнение настоящих рыбаков в следующий раз, а не этого ребенка, который никогда не покидал свою школу.

Именно женщина-шкипер подвезла меня когда-то на Кадьяк. Она сказала мне, что я могла бы чего-нибудь добиться.

— Это была неутомимая женщина. Как часто бывает, женщины более терпеливы и выносливы, чем мужики. Мужчины, они любят поднатужиться и получить все сразу, они идут к цели напролом, они любят эти игры самцов: чем труднее, тем больше возбуждает.

— Дэйв и Джуд не животные, не грубые самцы, — протестую я. — А еще мне нравится их настойчивость.

— Это не то, что я имел в виду. — Он рассмеялся. — Женщине может надоесть рыбная ловля так же, как и мужчине, но ей приходится найти другой способ делать то, что мужчины делают с помощью одной только силы своих бицепсов, не размышляя о необходимости действовать просто по-другому, больше запуская в работу свой мозг. Когда мужчина будет помирать от усталости, она все равно будет в состоянии уделять этому много времени, и прежде всего думать. Просто обязана будет делать. И я могу сказать тебе, что я знаю этих женщин, вовсе не толстых и крепких бабищ, которые уверенно и решительно ведут большой экипаж крепких мужчин на ловлю крабов. У них все получалось, во-первых, потому, что они были хорошими чертовыми капитанами, и надо было только видеть, как они были уважаемы экипажем. А какой улов они приносили… Ребята боролись за право попасть на борт этих судов.

— Почему тогда некоторые из них против женщин?

— Мужчины, которые не хотят попасть на борт такого судна, — не маленькие ребятки, как наш Саймон, который повторяет то, о чем даже не знает, а настоящие мужчины, — возможно, это происходит потому, что они боятся брать на себя ответственность за судьбу судна, возможно, они и хотели бы все революционно изменить, но им плевать на порядок — так уж выходит, что и на дерьмо плевать.

— Дерьмо?

— Да, эти глупейшие истории могут до сих пор ходить, гнев, горечь, эти вечные разборки, которые нужно урегулировать и которые всегда случаются с этой мужской породой, — все это дерьмо, которому не должно быть места на борту. Ты это себе хоть немного представляешь? Черт возьми, как представишь, например, что вытворяет такой вот грязный мачо, когда обратно вытаскивают сет (улов) рыбы, тогда могут поднять, такой хай. Это все идиотизм: выбирать, кто лучше — мужчины или женщины. Нет места этому идиотизму на судне. Это раньше или это потом. Здесь ты единственная женщина на судне и тебя уважают буквально все. На «Голубой красавице» женщин две. И обе хорошенькие. Ведь Энди выбрал их, а не парней.

Я нервно царапаю себе кожу ногтями.

— Не царапай себя ногтями, они у тебя грязные. И не сердись больше. Это идея в целом. Все занудства, которые напрягают мужчин, на самом деле то, что они боятся потерять. Желание всем управлять, уверенность в том, что так сложилось в течение многих столетий. Они оставляют дом женщинам, а те в свою очередь не лезут в море. Но для тех женщин, кто любит ловить рыбу, кто боготворит и обожает жизнь на борту и готов проявить себя как зрелый человек, а не как зеленый птенец, для них нет никаких проблем. Это всегда будет тяжело, потому что нужно лезть из кожи вон, — он протяжно зевает. — Что-то ты меня заболтала, Лили. Как будто это время и место после такого денька.

— А разве кого-то допекает, что я здесь нахожусь?

— Ну, даже если это их допекает, то пошли их ко всем чертям. Делай свою работу, и делай ее хорошо, и научись рявкать, как они. Если ты не научишься посылать их, то они будут вытирать об тебя ноги… И потом, что касается тебя, если бы ты насточертела парням, то они тебе об этом обязательно сказали бы. Для них нормально, что ты дрыхнешь на полу, так что не волнуйся, они не постесняются тебе это высказать прямо в лицо, если ты не будешь делать так, как они себе представляют.

— А я делаю так много глупостей?

Он вздыхает и смеется:

— Так, это ты меня хочешь разозлить, Лили. Не хочешь ли ты принести мне кофе?

— Мы уже взмокли этой ночью… Достаточно того, что ты следишь за якорем, чтобы нас не унесло. Время от времени ты бросаешь взгляд на «Лоран»[13].

Я заняла свою позицию.

— Цепь якоря должна быть под углом около сорока пяти градусов. Ты не доверяй воде, прилив высок, у тебя всегда будет ощущение, будто судно дрейфует. Доверяй себе, но посматривай на циферблаты приборов, потому что нас может неожиданно снести в сторону. Никаких проблем быть не должно, дно очень цепкое. Иди, весело проведи время, следующим будет Саймон. И при малейшей проблеме…

— Да, я знаю, я разбужу тебя, Йана или Джесса.

Вот я и осталась одна в большой ночи. Судно тянет свою цепь, как пес на поводке, но якорь зацепился надежно. Двигатель работает на холостом ходу. Волны скользят навстречу форштевню. Я думаю о треске, убитой сегодня. Пойманная во время прилива рыба должна быть хороша. Наблюдатель странно стонет во сне, взвизгивая. Он встрепенулся. Нет, снова засыпает. Я смотрю на берег по правому борту: он исчез. Вода бежит слишком быстро вокруг нас. Меня охватывает паника. Судно сорвало с якоря? Я смотрю вниз на «Лоран», мы не движемся, даже не шелохнулись. Я кручу головой, побережье на месте. Я шепчу: нас просто повернуло вокруг своей оси.

Мои глаза блуждают, я смотрю на пол и замечаю ANPEC[14]. Я наклоняюсь, чтобы поднять его. Открываю небольшой шкаф передо мной, оттуда вываливается пара старых перчаток. Пытаясь затолкнуть их обратно, нащупываю что-то твердое. В одной из перчаток обнаруживается бутылочка канадского виски. Снова прячу ее в перчатку. Джуд. Я думаю, это он потягивает алкоголь каждую ночь, глядя на море. Мы-то думаем, что он Пьет свой дрянной кофе… а он, оказывается, прихлебывает крошечными глотками янтарный эликсир. Я вижу, как светлеет горизонт. Потом мне почему-то вдруг подумалось о сверчках… Летом во Франции. Где-то там, на моей родине лето, чувствуется запах выжженной солнцем земли, шум реки, лето с ежевикой и сушеными травами… Было время, когда я спала около реки летом, слушая мягкое стрекотание сверчков в теплую ночь.

Глаза широко открыты в темноте. Двигатель заглушен. Дыхание мужчин. Я поворачиваю голову в сторону Джуда, он спит. Он перевернулся. Бледный свет коридора скользнул по его лицу. Его рука между его тяжелыми бедрами. Он, должно быть, мечтает о женщинах и героине. И конечно же, о виски.

Шкипер моей мечты снова лицом к морю. Он говорил, что каждый проявляет себя на борту. Смотря на него, я думаю о том, как же ему, должно быть, грустно. Он поворачивается:

— Что скажешь, Лили, не так уж трудно в этом сезоне?

— О, нет.

Он улыбается:

— Я знал, что тебе понравится. Я повидал достаточно салаг и могу распознать тех, кто справится и кто подойдет для этого дела.

— Я подхожу?

— Конечно…

— Ты собираешься идти на рыбалку на Берингово море?

— Может быть. Сначала я должен съездить в Оклахому. Повидать своих детей. Мою жену.

— Ты не часто их видишь.

— Ага, не очень. Но я тем не менее проводил там зиму. Они растут. Они красивы.

— Тебе, должно быть, не хватает твоей жены?

На его лице появилась грустная улыбка.

— Может быть. Хотя она и намучилась со мной, дураком, предостаточно, когда каждый вечер я приходил домой мертвецки пьяным.

— Но ты же больше не пьешь сейчас. И кроме того, ты красив. — Его лицо светлеет в этот момент. Он смущенно улыбается.

— Если ты так говоришь.

Я подхожу к окну. Я смотрю на море.

— Ты меня возьмешь на борт, если будешь выходить в море в этот зимний сезон? Я буду работать как можно лучше. Я полностью отдамся работе.

Я оборачиваюсь. Его взгляд светится. Он смотрит вниз.

— Этот твой гребаный акцент… придает тебе такой шарм. Ну да, я возьму тебя на борт.

— Нас будет много на борту?

Столько же, сколько и сейчас. Шесть или семь человек.

— Ты возьмешь тех же самых?

— Джесс, вероятно, будет. Дэйв уже подрядился работать в другом месте. Саймон возобновил свою учебу — да я и не хочу его. Джуд, да, этот все еще в деле.

Я была бы очень рада, если бы он поехал. Я хотела бы поехать на рыбалку с тобой и Джудом.

Он хмурится.

— Почему Джуд?

Он работает как лев. Хорошо. Он никогда ничего не говорит, он заботится о каждом. Когда все заканчивается, только после этого идет спать. И он всегда приносит нам кофе, когда мы торчим на палубе.

Без Джуда совсем не то. Без него и Дэйва.

Да, это, конечно, не те салаги, которые способны заполнить трюм.

Вы проделали хорошую работу, давайте продолжать дальше. Но ты, если ты хочешь продолжать ловить рыбу, ты не можешь оставаться нелегалкой. В конце концов служба иммиграции тебя накроет.

— И что мне делать?

— Выйти замуж.

— Я не хочу мужа.

Мы возвращаемся. Мы наконец сможем принять душ. И почистить зубы. Дэйв улыбается, думая о своей подруге.

— И тогда, возможно, мы поедем в отпуск на Гавайи, как только покончим с ловом палтуса, если рыбалка будет хорошей…

Глядя на меня, он немного смущается:

— Ты понимаешь, это не совсем то, что мне нравится, пляж и все это безобразие, но ей немного скучно в Кадьяке и она так долго мечтала об этом.

Джуд мечтает о барах, чтобы там подавали виски, которым он нагрузится по прибытии и в последующие дни тоже. Саймон не сказал, о чем мечтает. О скандинавском пиве, возможно. Джесс не перестает говорить о гигантской пицце, которую он тут же закажет, как только «Мятежный» прибудет в порт. Ги-гант-ская (он повторяет это с ликованием) декадентская пицца с ящиком пива. Шкипер кажется чем-то обеспокоенным. Он говорит, что пытается дозвониться до Оклахомы.

— А ты, Лили? Это будет мороженое или попкорн, что ты сразу же закажешь?

Я не против того, чтобы пойти напиться, покутить вдоволь, с Вольфом или без него, и наконец попробовать на вкус этот пресловутый Белый русский коктейль, о котором Джейсон мне все уши прожужжал.

Йан будит нас на рассвете в это последнее утро на судне. Мысль о возвращении не способствует улучшению его настроения. Он кричит:

— Проснись и пой! Вы не должны думать и мечтать о том, что вы уже находитесь на каникулах!

Встаем немедленно. Быстренько надеваем плащи, носки, сапоги. Ежедневный аспирин, как всегда, берем в аптечке. Джуд без слов вручает мне коробку. Я смотрю вниз, отодвигаюсь. Он, кажется, даже не видит меня. Йан до сих пор кричит в каюте. У него жесткие черты лица, словно вырезанные лезвием ножа.

— Двигайте задницами, ребята! Нужно хорошенько отдраить судно, чтобы все блестело, как никель, когда мы придем в порт! Мы не можем появиться там в таком плачевном состоянии, как сейчас… Ты, Саймон, занимаешься уборкой каюты. Почисти плиту с помощью металлического скребка, чтобы она сверкала как новенькая. Применяйте масло. То же самое, что и для пола. Ты, Дэйв, занимайся стенами. Отдрай их хорошенько, вот тебе льняное масло для изделий из дерева. Холодильник вымой с отбеливателем. Наведите порядок в этом борделе со шкафчиками. Лестницу в рубке тоже чистить металлическим скребком, в сортире чтоб все сияло. Джуд, вместе с Лили вы заботитесь о палубе. Вы будете тереть ее щеткой. Все. Там не должно быть ничего лишнего, чтоб не валялось ни кусочка кальмара или же шланга, ни крючка, ни ANPEC. Глядите, чтоб нигде не обнаружилось остатков рыбы, кишок, заглядывайте в каждый угол. Судно должно быть как новое. Покажем товар лицом, когда придем в порт.

Джуд кивает:

— Конечно.

Он выходит. Я иду за ним следом. Дождь мелкий и холодный. Нас окутывает туман. Сырость закрадывается в мое сердце. Это печальное время, как раз чтобы умереть, в конце сезона, в день возвращения, когда каждый умирает, после того как заканчивается праздник. Мы натягиваем на себя наши непромокаемые плащи. Джуд хватает щетку, мне бросает еще одну. Когда он ставит насос, палубу заливает ледяной водой. Я сориентировалась слишком поздно, мощная струя холодной воды окатывает мои сапоги. Мои ноги тотчас промокли. Мне хочется плакать. Мои ноги промокли насквозь. Я не имею права на кофе. Я одна на мостике с гневающимся Джудом. И в этот вечер мы возвращаемся в порт.

Он заполняет ведро водой с хлоркой, он уже начал тереть навес. Я работаю с ним наравне, на благоразумном расстоянии. Внутренности рыбы, кровь и старая наживка прилипли где только можно, приходится тщательно их выковыривать. По краям палубы было хуже всего: и в водостоке, и в каждом углу я обнаруживала кусочки белой плоти, обрывки кальмаров. Джуд работает быстро. Он чистит, не слабея. Я стараюсь, прикусив губу. В один прекрасный день это закончится. Мне даже уже не холодно. Он останавливается. Я продолжаю, нахмурившись. Я боюсь его презрения, если остановлюсь. У него низкий, медленный голос:

— Сделай перерыв, хочешь сигарету?

Я поднимаю глаза, я колеблюсь.

— Да, — наконец лепечу я, запинаясь, — пожалуйста…

Он дает мне пачку сигарет, у меня перехватило дыхание.

Мои щеки горят. Он протягивает мне свою зажигалку.

— Подкури ее сама, ветрено.

— Да. Конечно…

— Ты красная… Я редко видел тебя такой, — говорит он с веселой улыбкой.

— Да, я знаю, — отвечаю я сдавленным голосом.

Я взяла швабру.

— Ну тогда я буду продолжать.

Он сплевывает и сморкается. Вцепившись в швабру, я принимаюсь за мостик. Джуд моет палубу, сметая все мощной струей воды. Ледяные капли попали на мое лицо. У меня спазмы желудка. Моя шея и плечи в огне. Я думаю о шкипере, который пьет свой кофе, расслабленно сидя в капитанском кресле. Ну а я сегодня буду пить свое пиво.

— Достаточно, — говорит Джуд наконец. — Давай посмотрим, где они и чем занимаются. Сейчас самое время для кофе.

Земля становится все ближе. Мы находимся на палубе, грязные и счастливые, с чашкой кофе в руках. Я чувствую, что голодна, у меня пустой желудок. Я смотрю на палубу, я горжусь нами.

Дэйв зовет меня:

— Лили! Есть что-то для тебя…

Я сматываю снасти. «Мятежный» пришвартован к докам. Я оборачиваюсь. Блондинка и тощий парень сидят на скамье на набережной, между крошечными белыми пластиковыми контейнерами и краном оранжевого цвета. Ее волосы развеваются на ветру. Джейсон. Он узнал на заводе, что мы возвращаемся сегодня вечером. Он пришел и ожидает меня, чтобы пойти пить Белый русский коктейль.

— Я должна кое-что сделать. Позже! — кричу я с палубы.

— «У Тони»?

— Да, «У Тони»!

Судно разгружается. Трюм чистый. Мы сидим на палубе, едим пиццу. Каждый будет принимать душ в раздевалке завода. Я переодеваюсь во все чистое. Мои блестящие волосы распущены и развеваются на ветру. Джуд смотрит на меня с удивлением и уважением. Он опускает глаза, когда я смотрю на него. Я его не боюсь. Сегодня он больше меня не контролирует. «Мятежный» находит место в порту. Мы быстро спускаемся, покидая его, и пришвартовываемся в доке, крепим к баркасу и ищем электрический кабель.

— Остерегайтесь похмелья, парни. Я хочу, чтобы все вы были на ногах и в полном порядке завтра утром в шесть часов!

Парни уже ушли. Я бегу за ними. Я поворачиваюсь, шкипер стоит в дверях, высокий парень, который сейчас выглядит еще более худым, чем когда-либо. Я вернулась.

— Конечно же, ты не можешь поехать с нами? — говорю я.

Он закурил сигарету. Он улыбается, совсем чуть-чуть, выпятив нижнюю губу.

— Иди с ними, ты можешь их потерять из виду. Иди в бар, иди, получай удовольствие…

Они уже исчезли за поворотом дороги. Я снова ушла, я бегу, мои ноги заплетаются, чайки надо мной, и я их преследую, мои волосы разлетаются на ветру. Я присоединяюсь к ним на причале, прибежала запыхавшись. Дэйв остановился в рубке. Он позвал своего друга. Саймон вернулся от студентов из континентальных штатов, проживающих рядом с обнаженной бухточкой, обдуваемой ветрами, там был импровизированный лагерь с палатками и тентами. Джуд никого не ждал. Мы идем, я и Дэйв, к «Тони». Бар полон. В баре выпивает экипаж «Азартного». Джейсон, наблюдающий за дверью, замахал руками:

— Эй, мой друг! — прокричал он. — Добро пожаловать на борт!

Его глаза закатываются, он явно пьян. Дэйв толкает меня к ним.

— Я думаю, что я могу оставить тебя, ты будешь в надежных руках. Я должен идти, моя красавица ждет меня, и я долго ждал, чтобы увидеть ее. Пусть тебя обязательно проводят, когда ты будешь возвращаться домой. Держись подальше от неприятностей, девочка.

Я вхожу. Джейсон нашел мне стул. Высокая и тощая официантка, брюнетка с расширенными зрачками на очень бледном лице, принесла мне молочно-коричневый напиток в большом стакане. Белый русский коктейль — крепкий и сладкий напиток. Алкоголь наполняет меня очень быстро, и этот обжигающий медовый напиток заставляет страдать мое тело. Вокруг нас люди чокаются. Все пьют за возвращение с моря.

Я плачу за угощение всех присутствующих.

— Ром для меня, я — пират! — рычит Джейсон.

Я предпочитаю остаться русской и заказываю водку. Я вглядываюсь в лица и не узнаю никого. Стив должен быть в баре «В&В». Джуд в «На судне», старом, очень темном баре с индейцами в полумраке и с толстыми обнаженными женщинами на стенах.

Я не задерживаюсь допоздна. Это вообще присуще заведению «У Тони», там собираются молодые взрывные парни. Я думаю о синей ночи и неожиданно понимаю, что мне не хватает судна. Я стояла бы на палубе в полном одиночестве, меня бы заливала вода с гавани, я бы нюхала воздух, наблюдая за мерцающими красными огоньками достопримечательностями города. Я покидаю Джейсона и направляюсь к выходу. Снаружи воздух чист и свеж, улицы пустынны. Такси ожидает свою клиентуру в гавани. Я перехожу на боковую улицу. В конце ее я вижу черное море, мне кажется, что оно колышется под фонарями дока. Я бегу к нему. Ветер свеж. Летит птица, и шелест ее крыльев кажется оглушительным. Я замедляю шаг. И тогда я вспоминаю о «Free Spirit» — «Свободном духе», который я оставила позади бара «В&В» вдень праздника краба. Ускоряясь, я иду по набережной. Ночь пахнет илом. Я пересекаю дорогу и захожу за бар. Я осматриваю темное углубление между зданием и свалкой. Там валяются порванная тройная рыболовная сеть, пустые бутылки, куски лома. Проколотый буй виднеется рядом с колючим кустарником. Мой велосипед «Свободный дух» исчез. У меня вырывается вздох сожаления. Громкие голоса. Из бара выходит парочка пьяных мужчин. Я прячусь в тени за кучу поддонов. Они уходят. Я выхожу из своего укрытия, Я пересекаю улицу и подхожу к набережной. Отлив. Я стою на парапете, на влажном переходе, который спускается по наклонной до понтонов. Говорят, что пьяные моряки проваливаются в воду, присоединяясь к своим кораблям. А потом они тонут. Я перегибаюсь на мгновение через перила. Вода черная. Вряд ли она сейчас движется. Я плюю, чтобы увидеть, движется ли она. Слюна падает с мягким стуком. Кто-то идет. Я быстро подхожу к «Мятежному».

Высокий худой парень на палубе. Я вижу светящуюся точку его сигареты в темноте: приближаясь к его губам, сигарета вспыхивает и освещает все вокруг, а затем гаснет, когда его рука опускается. Этот красный огонек пульсирует, как сердце в ночи. Он смотрит на огни города, танцующие на небе акватории порта. Я вскакиваю на борт.

— Привет, шкипер… — мягко говорю я.

Он оборачивается. Я вижу только тень его лица.

— Это ты, Лили? Уже?

Я тихо рассмеялась.

— Да. И даже не пьяна. Ну так, немного. Я могла бы продолжать, не покидая дока, но «Свободный дух» исчез.

— А что это такое? — сказал он.

— Да, мой велосипед. Ладно, это не серьезно.

— Как погуляла? Ты была с парнями?

— Да нет, я видела только экипаж «Азартного». Мы пили Белый русский. После того я жутко скучала.

Он протягивает мне сигарету, подходит к свету.

— Спасибо, Йан.

В порту тихо. В этот час вся жизнь в барах. Ты можешь слышать судна, которые прикреплены швартовыми тросами, буи появляются и исчезают, зажатые между боками и понтоном, вода плещется возле корпуса. Я сижу на доске трюма. Он сидит рядом.

— Чем ты занимался? — спрашиваю я.

— Мы вышли с Джессом чего-нибудь поесть в мексиканском ресторанчике. А потом он пошел пить. А я пошел домой.

— Тебе не было скучно?

— Я бросил пить. Я не буду опять вступать в это дерьмо и раздражаться оттого, что мне скучно.

— Ты прав. Для удовольствия не надо бухать даже в своих барах, нужно покончить с этим. Сначала это смешно, но это не сложно — перестать пить.

— Ну, все нормально, — сказал он.

Я молчала. Он не был лохом.

— Придется работать как сумасшедшей. Чуть больше недели до открытия. Завтра утром мы будем перебирать крючковые снасти, запутанные секции будут откладываться в сторону, нет времени заниматься ерундой. Необходимо удалить старую наживку, починить порванные сети, поставить рыболовные крючки, где их не хватает. И можно будет быстро наживлять.

Джуд и Саймон вернулись поздно ночью. Я даже не слышала когда. В пять часов я просыпаюсь, и это как чрезвычайная ситуация. Мне как бы напомнило сквозь сон: утром в порт. Джуд ужасно храпит, иногда кашляет во сне, хриплый кашель буквально душит его. Саймон глубоко вздыхает во сне. Дэйв еще не вернулся. В темноте я хватаю одежду, нахожу свои носки, наощупь выбрав их из кучи валяющихся вперемешку мужских носков, забираю несколько вещей из-под подушки. Без звука выхожу. Свет каюты освещает мое лицо. В спешке быстро-быстро надеваю бесформенные штаны, длинный свитер, ботинки. Я беру кофейник, наполняю его водой. Я выхожу. Одна-одинешенька и свободная на причале. Судно стоит у причала. Я иду, утро настает. Крик птиц вдалеке и совсем рядом, резкий и протяжный крик, ощущается запах от воды, запах водорослей и соли, зловоние ила и дизельного топлива, все это стоит в моем горле. Ветер утих, и видно, что вода едва колышется. Один момент, жалобный гудок парома, проходящего через гавань. На дороге появляется несколько пикапов. Мужчины отсыпаются, спят на кушетках или на холодных чистых простынях в мотеле, спят в приюте брата Франциска… спят на скамейках…

Я иду. Чайки медленно парят в небе. На мачтах неподвижные орлы. Птицы, кажется, единственные, кто выжил этой ночью. Появляется солнце. Гора Пиллар выделяется в тумане. Я останавливаюсь у туалетной комнаты управления капитана порта. Офис такси уже открыт. Одной ногой я придерживаю дверь. Я протираю лицо и тело своим шарфом. Мои бедра — два белых крыла с каждой стороны моего живота, моя задница крепкая, как полированное дерево. Я вытаскиваю из волос гребень, сжимаю его в зубах и укладываю непослушные пряди пальцами. Я снова выхожу на безлюдную набережную, лишь орел и два ворона дерутся из-за мертвой рыбы. После сигареты, выкуренной ночью, свежий воздух особенно хорош для моего горла. Я иду вдоль бара «У Тони», винного магазина. Возле супермаркета разгружается грузовик, на фоне неба появляется усталый человек, он пытается встать и валится на скамейку. Грязные пряди черных волос, скрывают его лицо. Он с удивлением смотрит на свою грязную обувь. Я пересекаю пустынную площадь, обхожу рытвины на дороге. Я теряю свои крылья и весь свой блеск, толкая дверь в «Байкери Холл», где дневной свет сменяется светом неоновых ламп. Я чувствую запах свежемолотого кофе. Рыжая и пухленькая девушка раскладывает пирожные. Она бросает на меня беглый взгляд.

— Один момент, пожалуйста, — говорит она мне своим высоким голосом.

Я присаживаюсь за стол. Мои мужские натруженные руки кажутся непропорционально большими. Она смотрит на меня своими красивыми зелеными глазами женщины.

— А теперь я полностью в вашем распоряжении…

— О, мне только кофе, — произношу я вполголоса.

В бар входит молодой рыбак в зеленых сапогах. Легкие брюки плотно облегают его крепкие ноги. Он вразвалку подходит к стойке, у него высокий чистый лоб, его волосы взъерошены. Каждая мышца на его ногах пульсирует под тканью хлопка. Рыжеволосая поворачивает голову, ее лицо озаряет улыбка. Она играет глазами, что-то меняется в ее поведении и чертах лица, в тоне ее голоса. Я сижу лицом к двери. Их слова не доходят до меня. Снаружи уже светло.

Когда я шла назад, к судну, жизнь уже начала возвращаться в доки. Я боялась опоздать. Ребята все еще дрыхнут. Дэйв на палубе. Руки прижаты к спине, он вытянул свои длинные ноги.

— О, Дэйв! Ты выглядишь счастливым…

— Я рад. — Он смеется. — Ты только что вернулась после ночи?

— Нет. Небольшое кафе, вот где я была. А прошлой ночью я рано пришла домой.

— Ты оставила красавца Джейсона?

Теперь моя очередь смеяться.

— Да плевать мне на Джейсона.

Дэйв исчезает в каюте. Я слышу кашель Джуда.

— Эй, брат! Вечеринка уже закончилась… — сказал он почти нежно. — Гнилые снасти ждут тебя.

Со своей койки спускается Саймон. Дэйв усаживается в кают-компании. Я ставлю на стол четыре кружки. Появляется Джуд. Звук будильника заставил его вскочить, но его способность соображать еще спит. Он подходит к мойке как лунатик, плескает немного воды на лицо, опухшее и красное. Он налил себе кофе, его блуждающие глаза в состоянии полного ступора.

Два матроса ссорятся из-за тележки внизу у перехода, чтобы загрузить свои ящики с наживкой. Мы возобновили работу на задней стороне палубы, на длинном алюминиевом столе, где находятся вонючие чаны. «Мятежный» пришвартован кормой к причальным тумбам дока, когда мы поднимаем голову, то можем видеть переход между стенками. Наживка начинает портиться, поэтому мы снимаем ее с крючков. При этом наши пальцы погружены в горьковато-соленый сок, а эластичные и вязкие кусочки липнут к нашим специальным перчаткам. Мимо проходят парни, на плечах у них duffle-bag — своего рода мешки с личными вещами.

— Нужен ли человек на борт?

— Укомплектован!

Студенты с гладкой и нежной кожей идут от одного корабля к другому, предлагая себя в качестве работников, надеясь, что их возьмут.

— Нужны ли работники, чтобы насаживать наживку?

— Вам нужен шкипер, а он вышел.

И они уходят. Может, им повезет в другом месте. Мэрфи возвращается с набережной, идет вразвалку, покачивая тяжелыми бедрами. Он останавливается, шутит с парнями на палубе одного из кораблей, шумно смеется, идет к следующему.

— Лили! — кричит он, когда доходит до нас. — Ты наконец нашла свой корабль! Я тебя больше не видел… И как твоя рука?

Напротив меня работает Джуд. Он на мгновение поднимает голову, бросает на меня удивленный взгляд. Его бровь взлетает вверх. Он поворачивается к доку.

— Привет, Мэрфи, — говорит он флегматичным голосом. — Как твои дела? Мне кажется, что ты ищешь возможность получить работу.

— Привет, брат, мне чертовски наплевать на то, что тебе там кажется, я полагаю, что мне вполне достаточно зарабатывать свои три су, горбатясь на оборудовании других.

— Возвращайся чуть позже, если ничего не найдешь, шкипер должен скоро подойти.

— И где же ваш шкипер?

— Должно быть, торчит где-то в городе.

Мэрфи раскачивает свое мощное тело, переминаясь с одной ноги на другую.

— Я еще немного поспрашиваю работенку, — говорит он, — а потом пойду прогуляться в сквер… Приходи к нами, когда найдешь время. У нас, возможно, будет повод хорошенько выпить.

— Ах, ты опять начал?

— Это зависит от повода и особых случаев. Хорошо, я иду туда. Удачи, Лили! — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Позаботься о ней, Джуд. Я помню, какая она была несчастная, когда нанялась на «Мятежный», буквально плакала на моем плече.

Будь спокоен, позабочусь, — отвечает Джуд, лицо его при этом непроницаемо.

Мэрфи удаляется до ближайшего судна. Джуд бросает на меня строгий взгляд:

— Откуда ты его знаешь?

— Познакомились в сквере.

— Что ты делала тогда в сквере?

— Это было на празднике краба… Когда я вас ожидала, после больницы. Говорили с ним однажды.

— Хм, — только и сказал Джуд.

Он смотрит вниз на крючковые снасти, показывает на скрутку сетки, которая порвалась. Он закуривает «Кэмел», сплевывает. Он уже опять очень далеко.

Саймон опрокинул ведро со старой наживкой.

— Приятного аппетита, крабы, — говорит Дэйв. — Для нас, возможно, это тоже время обеденного перерыва.

Во второй половине дня пришел Адам. У него изможденное лицо, щеки — в складках от крыльев носа до уголков рта, бледная кожа в сочетании с серыми кругами под глазами, запавшими и настороженными, как у животного. Увядшая кожа его век пульсирует. Глубокие морщины избороздили лоб. Его лицо испугало меня, но Дэйв со смехом похлопал его по плечу:

— Кажется, вы полностью укомплектовали судно? Поздравляю, старина. Стоит только посмотреть на твое лицо, ты должен быть реально счастливым, оттого что есть возможность от души выспаться.

— Я только и делаю, что дрыхну. В течение первой недели мы спали по десять часов, это всего ничего. Я встаю, чтобы только пойти пожрать в баре «У Фокса». Когда я возвращаюсь, то снова забираюсь в постель. Это самое большее, чем я могу заниматься в моем возрасте, помимо того, что ловить рыбу для Энди. Он убил бы меня окончательно за такую работу, если бы только мог, этот сукин сын. Я даже не знаю, как он выдерживает, но он спал столько же, сколько мы, вероятно, даже меньше. Есть такое понятие — бабки, они и заставляют его действовать таким образом. Но лично я заработал достаточно.

— В таком случае ты с ним не будешь открывать сезон ловли палтуса?

— С этим покончено, и это связано с другой работой. Рон, парень, для которого я держу «Анну», позволил мне взять корабль для этой ловли. Это хорошее судно тридцати двух футов, которое хорошо держится на море. Я оттрублю сезон ловли палтуса, а затем скроюсь в своем лесу.

— Какой у вас был улов черной трески?

— Сто двадцать тысяч фунтов. А что у тебя?

— Не больше девяноста тысяч.

— Вы, я слышал, потеряли оборудование?

Тридцать крючковых снастей, — мягко ответил Дэйв.

Адам присвистнул.

— Дерьмо! Как же это случилось?

— Сильное течение, рывки при движении. Судно легло в дрейф.

— А Йан не сумел избежать этого?

Вполне возможно, не впарь Энди нам гниль.

Это правда, по сравнению с нашими снастями…

Йан взбешен, ведь их требуется заменить новыми.

Это не Энди преподнес вам такой «сюрприз».

Я знаю не так много владельцев, способных сделать такой подарок парню, которого сами же и наняли в качестве шкипера.

— Да.

Дэйв ушел. Адам поворачивается ко мне.

— Ну и как твоя рука?

Хорошо, я вытащила нитки швов своими собственными зубами, — говорю я, смеясь.

Я расстегиваю перчатку и показываю ему свою грязную руку. Он надулся. Его лицо исказилось еще больше.

— Это нехорошо… — И тихо добавляет: — Я искал тебя прошлой ночью. Мне нужен еще один человек на «Анну». Нас трое на борту. Четверо было бы лучше.

— Это так любезно с твоей стороны, Адам, но я уже решила идти на «Мятежном».

— У меня тебе заплатили бы гораздо больше. И кроме того, я не кричу. Ты бы пользовалась уважением и не спала бы на полу — как сейчас.

— У меня теперь есть койка.

Он пожимает плечами и устало смотрит вниз. Адам расстроен до слез, можно сказать, что он сделал все, что мог. Он должен возвратиться спать.

— Я нашел комнату в общежитии для рабочих, это — длинное серое здание возле православной церкви, как раз перед верфью. За пятьдесят долларов в неделю скромная комната, но у меня там есть плита и душ, горячая вода, что еще можно желать. Приходи ко мне. Ты ведь без передышки работаешь с апреля. Ты же совершенно не отдыхала. Они выжмут из тебя все до последней капли.

Он говорит очень тихо, низким голосом. Джуд поднимает голову время от времени, и смотрит на нас с досадой. Он плюется громче, чем когда-либо, выглядит очень сердито. Его плевок не долетает до нас буквально два шага. Саймон сшибает меня с ног возле бака, заполненного плавающей наживкой:

— Извините.

Дэйв проходит через дверь каюты с дымящейся чашкой в руке.

— Свежий кофе, кто желает! — предлагает он.

— Возможно, я зайду к тебе в гости в один из дней, если найду минутку, — сказала я Адаму.

Я снова погрузилась в работу. Джуд сурово поднимает брови, встречаясь со мной глазами.

Снова появляется Йан. Он бросает на нас строгий взгляд и исчезает в рубке. За ним следует Энди, он не обращает на нас внимания. На его лице видна исключительно усталость. Дэйв и Джуд обмениваются взглядами. До нас доносятся громкие голоса. Адам кивает головой. Саймон улыбается. Джуд остается невозмутимым.

— О, о… — произнес Дэйв. — Похоже, у нас проблема.

— Вы вряд ли увидите, какого цвета доллары, ребята, — произносит Адам шепотом.

Джуд плюет за борт.

— Прошло уже больше года, как я убиваю себя на этой работе, чтобы не получать ничего или получать гроши, — сказал он. — Было бы просто замечательно, если бы мне наконец повезло.

Его грубое лицо смягчилось, он снимает перчатки, пододвигается к столу, наклоняется всем телом. Он закуривает сигарету, выпускает дым, его рот чуть-чуть смягчается улыбкой:

— А также хорошо бы сделать перерыв, потому что все, что мы делаем, — это ходим по кругу.

— Еще не все потеряно, — сказал Адам, — впереди открытие сезона рыбной ловли.

Джуд пожимает плечами. Он смотрит в сторону, через перила палубы.

— Да. Похоже, цены на палтуса немного поднимаются.

Дэйв улыбнулся мне над столом:

— А вот Лили на это наплевать. Ей еще не заплатили, но она счастлива.

— Да нет, как раз наоборот — без денег я не смогу поехать на мыс Барроу.

Ребята поворачивают головы ко мне.

— Она их получит, — сказал Дэйв.

— Ты болен, — сказал Джуд.

Я не говорю больше ничего. Ребята принимают меня за дуру. Возможно, они правы. Мы слышим радио на соседнем судне. Звучит песня «Битлз», в которой поется о поездке к морю, когда наступит лето.

Джуд пошел пописать на другой конец палубы. Наклоняясь через снасти, Саймон бросает на меня взгляд, наблюдая мое смущение.

— В моей стране люди мочатся где угодно, — говорю я, — собственно, мне на это наплевать.

На сей раз он был в шоке от моего заявления. Он выплескивает за борт ведро со старой наживкой. И потом идет мочиться. Внутрь судна.

— Похоже, здесь вертится морской лев, — говорит Адам.

— Энди зовет тебя, — сказал Дэйв.

— Меня?

Я вздрагиваю. Первое, о чем я думаю, — о службе иммиграции… Или он хочет от меня чего-то совсем другого? Я сняла перчатки и подошла сзади к Саймону. Человек, стоящий в передней части средней надстройки судна, смотрит на меня. Он приближается ко мне, его квадратные плечи совершенно заполняют дверной проем, на лице эта его вечная насмешка, которая никогда не покидает его. Передним я становлюсь багрового цвета.

— Да? — говорю я сдавленным голосом.

Он чувствует мой страх. Я в первый раз вижу его улыбку.

— Я должен тебе деньги, — коротко сказал он, протягивая мне чек.

— Мне? Деньги?

— За твою работу вместе с Диего на крючковых снастях для «Голубой красавицы».

Он уже вернулся в каюту. Я смотрю на чек, который сжимаю в грязных руках. Я избавилась от своего непромокаемого плаща, чтобы догнать его. Он уже разговаривает с высоким тощим парнем. Они о чем-то спорят. Я устроилась рядом с печью.

— Что ты здесь делаешь, Лили? У тебя разве недостаточно дел на палубе?

— Вообще-то, я хотела бы поговорить с Энди, — сказала я тихим голосом.

Энди поворачивается ко мне, у него бледные глаза стального цвета и все еще напряженный взгляд.

— В чем дело?

— Я по поводу чека, я думаю, что это слишком много… Я не сделала ничего такого.

Я увидела какой-то смешливый блеск в его холодных глазах. Он улыбнулся во второй раз.

— Ты заработала эти доллары. Вернись к работе.

Мужчины ждали моего возвращения.

— Так что, ты уволена? — спрашивает Дэйв, смеясь.

— Пока еще нет. Он только дал мне деньги. Я сказала, что это слишком много для меня, но он не послушал меня.

Все подняли головы и смотрят на меня с недоуменным взглядом.

— Как вышло так, что тебе уже заплатили? — сказал подозрительно Саймон.

— Я починила гнилые крючковые снасти для «Голубой красавицы», когда была на берегу.

Они выглядели успокоенными.

— Тем не менее… — прошептал Саймон.

— Не лезь, ты меня слышишь, никогда не возражай, если Энди дает деньги. Это бывает довольно редко. Ты сразу должна класть их себе в карман, — сказал Адам с некоторым упреком в голосе.

Энди ушел. Адам тоже собирается покинуть судно. Чайки летают низко над водой. Место для швартовки уже размечено на причале. Йан прекращает работу, когда небо становится темным. Палуба соседнего судна давно опустела. Дэйв спешит избавиться от своего плаща. Саймон вернулся к студентам. Я оставляю судно. Впереди меня на дороге стоит Джуд, который собирается идти по направлению к городу. Он идет медленно, у него понурые плечи, над ним безветренное летнее небо. Я не собираюсь его обгонять и замедляю свой шаг. Я хотела бы исчезнуть. Визг чаек, кажется, что они издеваются над нами. Он меня не видит, он не знает, что я его вижу, этого уставшего человека, идущего в вечернем свете. Еще летает орел в небе. Джуд поворачивает за угол набережной, идет вдоль туалетов и офиса порта, в настоящее время он подходит к бару «Мекка», чтобы добраться до бара «На судне» ему нужно сделать не больше двадцати шагов, а до бара «У Тони» — добрых тридцать. Он идет медленно, он знает, что все его ждут.

Полдень. Три лодки «Мятежного» стоят с другой стороны плавучего дока, мужчины перекрашивают их. Корпус будет красным и зеленым, кабина — желтой.

— Эй, Коди! — зовет крепкий здоровяк с борта.

Большой долговязый блондин с волосами, которые заплетены на индейский манер, с измученным лицом, оборачивается. Никифорос сидит на доске трюма. Он машет рукой, когда я прохожу. На следующей палубе мужчина наживляет в одиночку. Пустая бутылка пива была забыта в углу на выступе ржавого железа. Краска на белых широких полосах облупилась от времени и стала серой и грязной из-за дождя. Название исчезло наполовину. «Судьба». Я едва смогла прочитать надпись.

— Здравствуй, — сказала я мужчине.

За ним нагромождены полные баки среди развернутых и разбросанных всюду снастей, пластмассовые ведра, где застаивается зеленая вода, сальные тряпки, развороченные банки с кока-колой.

— Привет, — сказал мужчина.

Он работает быстро. Механическим жестом он ловит рыбу на крючок, в ванне слева висит кусок соленой сельди, переключатели в кабине справа, леска расположена в регулярных маленьких кружках, один слегка перекрывает другой, висят крючки — один на другом. Он смотрит вниз, на свою работу. У него мешки под глазами, усталое лицо, тяжелые плечи немного сутулятся. Внешне он очень похож на свое судно. Они оба изношенные. Радио играет песню, как и в предыдущие дни. «Битлз» — «Summertime». Я щурюсь на солнце.

— Ваше судно красивое, — говорю я.

— И кроме того, хорошо держится на море, — отвечает мужчина, — но оно нуждается в хорошей покраске, в немалых работах также… Вот денег как раз и не хватает.

«Возьми меня, возьми меня в плавание», — поется в песне. Я смотрю на широкие и твердые боковые стенки.

— Да, — отвечаю я, — но все же оно красиво. Отправляетесь на лов палтуса?

— Да, но на другом. Это еще не готово. Однажды, возможно, поплыву на нем. Тогда мне нужен будет матрос. Я возьму тогда тебя на рыбалку со мной, если тебе так понравилась моя «Судьба»…

— Ах, да, — говорю я.

Я слушаю до конца песню, слова которой поднимаются и уносятся далеко в море. Солнце заливает мое лицо и лицо этого мужчины. Песня заканчивается, и что-то ломается.

— Увы, я должна идти, до свидания, — говорю я.

Он кивает мне.

Джуд пьет кофе на задней палубе. Я чувствую на себе его взгляд, когда перешагиваю через перила «Мятежного». Желтые глаза с ледяным блеском, он выглядит сердитым. Он отворачивается и сплевывает. Его лицо исчезает в тени капюшона. Я смотрю вниз.

Бывает, что редкими вечерами Джейсон останавливается на судне. Мы все еще работаем, когда другие команды уже давно закончили.

— Эй, Лили, до сих пор на работе? Я приходил тебя искать, чтобы угостить мороженым, попкорном или Белым русским.

— В другой раз, Джейсон, мы еще не закончили работу.

Он явно разочарован. Он очень молод. Он медленно удаляется от судна, идет по пустынному понтону, взбираясь на мост, чтобы добраться до дока. Над ним небо. Черный мост и небо. Можно подумать, что он поднимается на небо.

Дэйв смеется, глядя на меня:

— Вот твой парень.

Шкипер тоже вторит:

— Вот, как раз этот Джейсон, что приходил…

Наступает ночь. Небо желтого цвета. Объявили, что двадцать шестого июня будет ветреная погода.

— Это как обычно, — сказал Адам. — Каждое открытие сезона ловли палтуса объявляют штормовое предупреждение, и суда идут ко дну.

Мы выходим завтра. Все уже готово. Два дня до начала рыбалки мы проведем на рейде вблизи берега. Сегодня Джейсон снова маячил перед «Мятежным», и снова он ушел один. Джуд сплюнул через перила.

— Завершите работу с вашим баком и на этом остановитесь, — приказал шкипер.

Джуд поворачивается ко мне. Над ним оранжевое небо. Он указывает подбородком на Джейсона:

— Он что, твой парень?

Он говорит тихо. Его взгляд становится серьезным.

Мы пересекаем узкое место в порту, проходим первые буи. Это так красиво, со всеми этими криками. В гавани от солнца исходило хоть какое-то тепло, но стоило нам выйти в открытое море, как легкий бриз превратился в ветер, который доводит до мурашек, поднимает торчком и откидывает назад наши волосы. Мы были опьянены запахом водорослей. Эти грубые мощные ароматы — как вызовы в открытом море.

Нарастающий смех сумасшедших чаек. Мы выходим за пределы белых топливных баков доков. Мужчины заняты чисткой передней части палубы. Саймон и я наживляем, нам в помощь Йан нанял трех студентов на один день. Вскоре мы прибываем на консервный завод. Судно замедляется. Шкипер совершает искусную швартовку, встав между «Полуночным солнцем» и «Топазом». Ребята привязали «Мятежный» к деревянным опорам, вокруг которых плавает грязная пена. Мексиканский рабочий кричит что-то из дока и направляет нас к огромной пластиковой трубе. Напялив свой непромокаемый плащ, Дэйв прыгает в трюм. Джуд подает шланг Дэйву, тот затаскивает его внутрь.

— ОК! — кричит он.

Затем труба выплевывает несколько тонн колотого льда, Дэйв направляет шланг так, чтобы лед попал в каждый уголок трюма. Должно быть, этот лед заготовили в период пурги.

Мы занимаемся продуктами питания, которые «Сэйфвэй» выгрузил для нас у причала. Дэйв ликует, прежде чем груда крючковых снастей готова войти в воду. Саймон вышагивает, делая замечание доставщику. Мужчина средних лет сел и бросил свою сумку на палубу.

— Привет, ребята… Я — Джои, новый матрос нового сезона рыбной ловли.

Он идет в каюту, чтобы забросить туда свой багаж. Джуд вышел, чтобы купить сигареты. Шкипер звонит, вероятно, в штат Оклахома. Джесс курит косяк в машинном отделении. Я перехожу на палубу, не зная, чем же мне заняться.

— Я надеюсь, что трюм уже заполнили. Что собираются делать эти чертовы ублюдки, я вас спрашиваю, — сказал Дэйв.

— Я надеюсь, что он не будет так кричать, — говорю я.

Он рассмеялся. Джуд вернулся. Минуту спустя на борт прыгает шкипер:

— Снимаемся, ребята. Отвязывайте!

Девять вечера. Уже скрылся из виду город. Солнце заливает палубу, золотит границу неба и зеленую гору, на юге просматривается белый песок далеких пляжей.

— Однажды я поеду туда, — думаю я вслух. — Со мной будет только мой бумажник и мой спальный мешок. После рыбалки, мыса Барроу, после всего этого я туда поеду.

— Хорошо бы взять с собой пистолет. Защищаться от медведей.

Джои стоит с моей стороны. Он мягко улыбнулся. Я смотрю на коренастого мужчину, который втянул голову в плечи, как будто экономя силы. У него мешки под глазами, а его черные глаза глубоко запали.

— Самки медведей гризли являются грозными матерями в летнее время. Однажды я был на охоте на оленей. Опять же: я родом с острова Акиок, южной деревни, я знаю эти горы как свои пять пальцев. Опасно идти в одиночку, особенно если ты никогда этого не делал. Я мог бы сопровождать тебя, если хочешь. Я покажу тебе, как и — главное — где можно стрелять. Когда медведь идет на тебя, у тебя нет права на ошибку. Если зверь потянет тебя за череп, считай, что ты уже мертв.

— О, — говорю я.

— Не слишком ли трудно ловить треску в первый сезон?

— Самое трудное — это краб, — говорят они.

— Да. В один годя потерял семь членов моей семьи. Все на разных судах. Берингово море.

— Я, возможно, поеду этой зимой. Шкипер обещал взять меня на борт судна, если, конечно, будет сезон, — сказала я вполголоса.

Джои помолчал. Он продолжает следить за гребнем волны. Он шепчет:

— Я надеюсь, ты не будешь этого делать. Я считаю, что это ад для любого человека.

— Другие делают это хорошо. Женщины тоже. Почему же тогда не я?

— Потому что ты маленькая, там ты явно не сможешь сделать это. Я надеюсь, что твой дурак шкипер не вернется из Оклахомы… Пусть идет себе в ад!

— Ты его не любишь, мне так кажется.

— Да это дурак. Он не знает, что делает, и не знает того, о чем он говорит.

Ребята пьют кофе в каюте. Джои протягивает мне сигарету:

— Что заставило тебя приехать сюда?

— Я не знаю, я просто приехала. Хотя… если бы я знала, конечно, я знала бы точно. Я была уверена в этом, по крайней мере, все было бы здесь по-другому. Я думала, что это будет исключительно океан.

«Мятежный» плыл по реке Бускин и заливу Женщин, пьяная чайка крутилась в небе.

— Может быть, я хотела пойти сражаться за что-то сильное и красивое, — я смотрю на других птиц. — Рискуя найти свою смерть, по крайней мере, встретить свой последний час раньше… А потом я мечтала поехать на самый край мира, чтобы поглазеть.

— А потом?

— Потом — я прыгаю.

— А потом?

— А потом — убегу.

— Ты убежишь навсегда, ты умрешь.

— Я умру?

— Это то, что может случиться с тобой здесь, и раньше, чем ты думаешь. Это не простая страна.

Я смотрю на побережье, его контуры размыты, светлый океан, я вздыхаю. Он продолжает нежным голосом, почти поет:

— У меня есть гитара. Я буду играть в барах, когда слишком много выпью. Я работаю по дереву и по коже. Я умею дубить кожи по старинному рецепту.

Голос Йана из рулевой рубки. Он кричит. Ребята стоят на палубе. Мы принимаемся за работу, снова восстанавливаем крючковые снасти. Море начало штормить, когда мы проходили мимо мыса Шиниак Бэй. Кажется, что морской простор, украшенный белыми гребнями волн, не имеет границ.

Джуд смотрит на океан. Взгляд с золотыми отражениями под густыми дугами бровей. Уже два дня как он трезв. Черты его лица напоминают мощные контуры великого моряка. Двигатель «Мятежного» работает на малых оборотах. Мы цепляем наживку в задней части палубы и в шлюпке на воде. Сильный бриз освежает наши лица. Звук волн, попадающих на палубу, — это шум бесконечности. И мы заполняем наше судно уловом…

— Посмотрим, сколько выйдет… Замечательно, если будет пятьдесят тысяч фунтов.

— С учетом второго маленького трюма скорее всего наберутся все сто тысяч!..

— Цена еще не зафиксирована, но могла бы быть намного выше. Мне сказали это на консервном заводе.

К нам присоединяется Саймон. Он стал куда как более уверен в себе, с тех пор как Йан взял его на эту последнюю рыбалку.

— Сколько тебе заплатили, Саймон? Половину от доли?

— Увы, половину.

— А что мне?

Я повернулась к Саймону.

— Тебе? Без сомнения, тебе, как и мне, надо увидеться со шкипером.

— Они не собираются тебе дать даже четверть от суммы?

У Саймона недовольная гримаса непонимания.

— Я не думаю, что стоит это делать. Разве это что-то даст?

Конечно, таков обычай. Я думаю, это нужно для себя самого.

— И потом, Саймон, мы ведь заслужили сегодня рис?

— Я прихватила коробки с рагу из говядины с овощами, чтобы дело пошло быстрее.

— Коробки? Рагу из говядины с овощами? Боюсь, ты разочаруешь Саймона, я предпочел бы съесть только рис.

У Саймона робкая улыбка. Я поднимаю глаза и смотрю на берег. Голубое судно бросило якорь в одной из бухт.

— У нас наконец есть соседи, — говорю я.

— Это Адам, разве ты не узнала его «Анну»?

Я роняю загнутое крючком шило и машу рукой слева направо. Мне отвечают с той стороны. Небо покрывается облаками. Их корабль исчезает в тумане, и скоро, возможно, пойдет ливень.

Сильный крен судна. Резкий толчок заставляет меня упереться в металлическую перекладину; теряя равновесие, я держу в руках бак, который приготовила уложить на место. Я пытаюсь схватиться за штурвал и удержаться, но крючковая снасть меня не пускает. С сухим звуком меня сгибает вдвое. Я корчусь от боли, едва сдерживая слезы. Они все же выступают. У Джуда и Дэйва, которые увидели эту сцену, невозмутимые лица, на них, я думаю, читается упрек: мне нечего делать на борту, ибо у меня нет ног моряка, читаю я на их лицах. Я поднимаюсь. Саймон обеспокоен. Я пожимаю плечами, не слишком сильно, потому что это доставляет мне боль.

— Я, должно быть, сломала себе чертово ребро.

— Ребро? Сломано ребро? Как ты это можешь знать?

— Я это чувствую, вот и все.

Час сигнала приближается. Скоро полдень. Каждый на своем посту. Йан в рубке, прильнул к радио, по которому будет дан отсчет времени. Саймон находится на мостике, готовится бросать радиомаяк и буй. Дэйв устанавливает фальшборт, вокруг его неподвижной руки первые петли буйрепа, якорь также у него под рукой. Я заканчиваю помогать Джуду загружать и связывать между собой первые секции крючковых снастей. Я держусь в стороне от Дэйва, готовлюсь передать ему оставшийся буйреп. Мы не говорим больше. Я нервно сжимаю маленький красный нож, который висит у меня на поясе. От страха у меня болит живот. И тут из рубки управления судном доносится протяжный крик.

— Старт лова!

Саймон передает команду для всех, Дэйв бросает якорь, который тянет за собой буйреп, я подаю ему следующие, все новые метры хребтины яруса погружаются в волны. Первая крючковая снасть, за ней вторая… Затем процесс повторяется. Чайки летают прямо над нами. Мы разворачиваем три секции подряд. Четвертая секция тоже на подходе. Крики радости, это ликуют Дэйв с Джессом. Йан заставляет нас вернуться в реальность:

— Берегите силы, будет жаркая работа.

Мы бережем силы. Мы уверены — нас ждет удача. В последний раз я собираюсь присоединиться к высокому худому парню в рубке, еще более изможденному и мертвенно-бледному чем когда-то.

— Разберемся, — говорит он. — Это может затянуться надолго. Много работы на земле. Она меня с ума сведет. Если тебе хочется, иди в бар сегодня вечером, угости там всех.

— Я не всегда предпочитаю бары. Я также люблю гулять в Баранов-парке, есть мороженое в «Макдоналдсе», просто бродить по городу.

Он улыбается. Он всегда смотрит как бы далеко вперед.

— У меня сложности с женой. Мы собираемся расстаться. Она хочет попросить развод. Возможно, это даже к лучшему. У нас два замечательных ребенка. Парень одиннадцати лет и малышка девяти лет.

Я не осмеливаюсь говорить больше ни о чем. Мы смотрим на море, оно грохочущее в это время.

— Скоро будем двигаться?

— Ага, — отвечает он. — Уверен, что мы будем двигаться в полночь.

— Почему море всегда кажется таким большим и грозным, когда мы ловим белого палтуса?

— Откуда мне знать?.. Ты об этом говоришь, повторяешь все эти глупости. Я вовсе не приятель тому, кто решает наверху, что и как делать.

— Да, конечно, я глупа, — шепчу я. — Мне тоже нужно потрошить белых палтусов?

— Надо увидеться, чтобы посоветоваться с парнями. Возможно, именно ты будешь укладывать трос в бухту. Или Саймон. Во всяком случае тебе будет чем заняться.

— Я надеюсь, что скоро я смогу научиться потрошить. Люди безостановочно рассказывают, какие они — и самые лучшие, и самые быстрые. Знаешь, я также могу быть непревзойденной в этом деле. И затем это мне поможет при работе на моем следующем судне.

— У меня красивая малышка, — говорит шкипер. — Я мог бы попросить тебя за ней ухаживать. Ее мать была бы не против, если бы я нашел дочери хорошую няню. Тогда тебе пришлось бы отправиться рыбачить со мной? На Гавайские острова?

— Ой, только не на Гавайские острова. На Аляску.

В полночь мы закладываем последние крючковые снасти. Первые секции были возвращены назад. Рыба попадается редко. Косяки рыб ходят где-то в другом месте. Мы поймали только несколько одиноких белых палтусов. Оказавшись на крючке Джуда, они летят на палубу, размахивая в воздухе своим огромным хвостом. Длина некоторых больше моего роста. У плоских гладких гигантов можно наблюдать последние судороги. Правая сторона их головы — темная, здесь же и оба их круглых глаза, взирающих на нас с изумлением. Левая половина головы — белая и слепая. Джуд снимает с крючков самых молодых и выбрасывает их в воду. Но чаще всего можно видеть только их трупы, которые удаляются от нас, качаясь на волнах, прежде чем медленно утонуть. Такое впечатление, что они просто исчезают, проглоченные черной водой.

Блестящая треска борется на конце крючков, есть треска с чешуей зеленого цвета, встречаются и темно-красные морские окуни, анемоны и морские звезды.

— Оставляйте пикшу, треску и окуня.

Саймон сворачивает крючковые снасти, сидя на ведре ниже шкива. Джуд наклонился через перила. Он следит за тем, как поднимают хребтину яруса со снастями. Шлюпочный крюк в руках Джуда выходит из волн с палтусом, он поднимает на борт извивающуюся на крючках рыбу и снимает с коротким свистом с крючка. Джои, Дэйв и Джесс разделывают и потрошат ее. Я чищу внутреннюю часть вспоротых брюшек рыб, промываю их от крови. Я перемещаюсь и меняю баки, по мере того как Саймон заполняет их снастями с крючками, освобожденными от груза. Я наклоняюсь, чтобы схватить полное ведро, и переношу его на другой конец палубы, шатаясь от сильного крена. Требуха, остатки наживки и различных растений устилают доски палубы.

Но рыбалка оставляет желать лучшего. В ближайшее время опять принесут крючковые снасти, мы должны повторно наживлять их. Море суровое. Наши ноги замерзли от холодной погоды. Стоя на задней палубе, мы работаем без единого слова, шея — втянута в плечи, руки — прижаты к телу. Наши действия — механические. Поясницы опускаются и поднимаются в ритме крена. Хриплый звук — медленно повторяет шум волн… На мгновение я засыпаю, очнувшись, продолжаю делать наживку снова. Я мечтаю о рыбе и полуночном солнце. Смех Дэйва разбудил меня:

— Лили, ты спишь!

Я встаю:

— Я мечтаю… но я работаю!

Впереди меня Джуд. Он протягивает мне сигарету. Улыбка, почти что нежная, оживляет его лицо, покрасневшее от холода, я вижу его потрескавшиеся губы под густой бородой, в которой есть немного соплей. Йан присоединился к нам. Времени осталось очень мало. Дэйв обеспокоен:

— Промысел был закрыт для ловли черной трески, а мы начинаем от этого получать немало. Я не знаю, хотя имеют право на…

— Не волнуйся, — говорит Йан, — это еще хорошо, что в пределах квоты. Мы можем ловить и гораздо больше!

— Я не уверен, — ворчит он, — но это мое мнение, что это слишком много.

Джуд исчезает на несколько секунд в каюте. Он возвращается и протягивает мне кружку с кофе. Тридцать снастей готовы, можем забрасывать в воду.

— Вполне достаточно, — сказал Йан. — Освободите палубу. Подготовьте следующий сет снастей. — Он отправляет оборудование. И приносит предыдущее.

Два часа ночи. Удача наконец повернулась к нам лицом. Палтус появляется.

— Стоп! — кричит Саймон. — У меня крюк в руке.

Шкипер медленно останавливает линию. Он раздражен.

— Что еще такое?

Саймон поспешно извлек крючок, который застрял в его перчатке. Его рука немного кровоточит. Он очень боится. Йан запускает двигатель. Саймон хватает обезумевший линь со снастями.

— Это называется попался на крючок, — ухмыляется Джесс.

Джуд кидает пару слов в том же духе. Дэйв улыбается. Я меняю полное ведро и пытаюсь улыбнуться Саймону. Он меня не видит. У меня сильно болит ребро. Джон сменяет Джуда. Склонившись над черной неспокойной водой, он поднимает великолепных гигантов, их мясистые губы, широкие рты приоткрыты, по весу явно большие, они гнутся под тяжестью собственного тела, покачиваясь и корчась в бешеной судороге, крюк погружается и тонет все глубже с каждым порывистым движением огромной рыбины. Рыба падает на палубу, прямо в кровянистую воду, пену и внутренности. Джон не потрудился пощадить даже самых молодых рыб. Он их бьет гарпуном таким образом, чтоб их было удобно снимать другой рукой. Их пасть уже вырвана, прежде чем они повторно погружаются в воду.

Другие рыбы задыхаются на палубе. Мужчины берут в охапку наиболее крупные экземпляры, так сподручнее их поднимать на стол. Существа отбиваются и встают на дыбы. Они еще сражаются. Мощные удары хвоста — и мы забрызганы грязью и кровью с ног до головы. Тогда мужчины погружают свой нож в горло рыбы, режут мембрану жабр, делают быстрый разрез лезвием до другой мембраны, которая отделяет внутренности, затем они выхватывают все, вырывают требуху и жабры — все вместе. Они бросают это обратно в море, до меня доходят лишь два дышащих брюшка. Остаются только оба пузыря, находящиеся в самой глубине брюшка рыбы, которые мне надо уничтожить, как и белесую кожу. И снова мое лицо покрыто кровью и пеной. Джесс бросает мне несколько слов, смотря на меня, и смеется. Джуд поднимает глаза на меня. Он пожимает плечами, этот жест я принимаю за презрение. Ребро доставляет мне боль. Я мерзну. Я хотела бы возвратиться в Кадьяк. Джои меня пугает, вчера он был приятен, рассказывая мне о зверях и деревьях, он говорил грустно:

— Я — негр, сын индейца, поневоле ставший варваром. Надо убивать гораздо быстрее. Время — деньги, рыбы — доллары, и когда появляется морская звезда, часто более крупная, чем две мои соединенные руки, совсем не запланированная по нашей работе, и если она прицепляется к крючку, который она жадно сосет, то ее убивают ударом о стальной косяк.

Иногда, когда попадаются маленькие морские окуни, то их рассекают на части в блоках, между которыми проходят тросы снастей. Я отпускаю в море тех, до кого могу дотянуться, пока никто не видит, или маскируя свои движения под смешной жест. Я пытаюсь скрыть это от всех, знакомых мне людей, моих подельников в дальнем плавании — этих наемников, варваров, пугающих меня, ставших зверями, которые промышляют в просторной мясной лавке, при грохоте двигателей и неистовстве океана. Но у меня больше нет ни времени, ни сил для этого. Я боюсь желтых глаз, шкипера, который кричит и ругается, людей, этих широких и мощных мужчин, которые вонзают с такой ловкостью свои ножи в белое брюхо рыбы.

Дэйв просит у меня точильный камень.

— Ведро скоро наполнится, — отвечаю ему я.

Он горланит:

— Ты должна сделать то, о чем я тебя прошу!

Я смотрю на него с изумлением, страхом, непониманием. «Я тебя ненавижу, — думаю я, — ой как я тебя ненавижу!» Я очень огорчена, из-за того что он меня обманул. Он, Дэйв, мужчина, как и другие мужчины, человек, который распоряжается и хочет моментального повиновения, мужчина, один из тех, кто украл у меня койку и позволил мне спать на полу между их ног, когда у них вахта, один из тех, кто не обучил меня правильно чистить белых палтусов, кто только и может что кричать, и тогда я начинаю дрожать, в этом случае у них находятся слова утешения, и теперь я их уже слепо люблю. Мужчины, которые мне, возможно, не оплатят даже и половины моей доли. Я приношу ему камень и стою перед ним, опустив глаза.

— Спасибо, Лили, — говорит он таким тоном, как если бы он меня простил за что-то.

— Лили! Рыба попала в устройство! Ну что за блин, черт, мать твою за ногу! — орет шкипер.

Я убиваю красного морского окуня. Я толкаю рыбины влево от себя, они сползают в трюм. Сердце палтуса пульсирует на столе под неоном. Интересно, когда я бросаю его вместе с потрохами и кровью, долго оно еще бьется? Возможно, я должна была бы передать его морю… Напряжение быстро сокрушило меня. Джуд занимает место Джои и возвращается ко мне.

Я вижу линию снастей в узле. Я хватаю полную корзину, обмениваю ее на пустую, развязываю снасти. Там пойманная рыба, быстро бросаю ее в ведро. Джон хватает меня за руки.

— Это слишком тяжело для тебя!

Я смотрю на него с удивлением и опаской. Я мотаю головой из стороны в сторону.

Наступает день. Сейчас уже больше девяти часов. Ровно в полдень нам надо снова поднять последний радиомаяк. Мы возвращаем последний сет в адском ритме, рыбы беспорядочно брошены на палубу. Палуба напоминает сейчас кровавую стройку. Мужчины продолжают потрошить в середине снастей раздробленных морских звезд, глупых рыб с выпученными глазами, с тяжелым запахом внутренностей. Я пробую взгромоздить одного из этих гигантов на стол. Он слишком большой и тяжелый. Он ожесточенно отбивается, и я подскальзываюсь и падаю вместе с ним, но не отпускаю. Боль в ребре заставляет меня буквально плакать от гнева. Вместе с рыбиной мы купаемся в требухе. Моя первая рукопашная схватка с белым палтусом, объятия в крови и пене. Изловчившись, я изо всех сил хватаю его и сжимаю. Он слабеет. Мужчины уже пустили ему кровь, скоро он умрет. Он уже едва дрожит. Рука попала внутрь его жабр, которые он вновь закрывает. Моя рука поранена через перчатку. Теперь я умею укладывать его на столе. Он больше не шевелится. Он очень гладкий, такую красивую рыбу я не видела никогда. Я беру нож, погружаю его в жабры, я повторяю жест наших мужчин.

Я распотрошила своего первого белого палтуса и стала мыть внутреннюю часть белого брюха. Его сердце выскользнуло на стол, оно еще бьется. Я колеблюсь. Это сердце, которое не решается умирать, я его глотаю. В моем теплом нутре одинокое сердце палтуса.

Йан меня толкает:

— Вытолкни оттуда и пододвинь ко мне белых палтусов!

Джуд поднимает глаза и бросает на меня ледяной взгляд. Слезы на моих глазах. Я сморкаюсь в пальцы. Джои и убийца не далеко. Я встречаюсь с ним взглядом и цепляюсь за этот взгляд, он улыбается:

— Скоро конец авралу, Лили, мужайся.

Заканчиваем помещать в трюм последних рыб. Джуд и я потрошим последнюю треску. Я толкаю щеткой отходы до шпигатов. Шкипер ловит шланг, он неистово поливает палубу. Я на дороге. Не видя меня, он окатывает меня водой. У него уставшее лицо.

— Возможно, восемнадцать тысяч…

— Намного больше! Двадцать пять тысяч, по крайней мере.

— Держу пари, что все двадцать тысяч.

Мы едим омлет и красную фасоль, которую нам приготовил Саймон, в то время как сам он чистит палубу. Я не умывала лицо. Шкипер распределяет вахты. Я заканчиваю пить свой кофе. Я не смотрю ни на кого. Я встаю и присоединяюсь к ним в рубке. Я забираю свои сапоги, кладу их около форточки с теплым воздухом. Моя койка. Я ложусь спиной к остальной части судна, свернувшись клубочком. Я убийца, как и все остальные, я разорвала моего первого палтуса. Я даже съела его еще живое сердце. Я это сделала прямо сейчас. От соли печет лицо, кровь затвердевает в моих волосах, веки склеились, щеки полыхают огнем, а в углу рта капелька засохшей крови. Я засыпаю.

Саймон проснулся. Девять часов вечера. Мне не спалось. Большой белый палтус в моем мозгу. Сон был прерывистым. Он потряс меня и долго не отпускал. Я должна была несколько долгих секунд вспоминать собственное имя, где я и для чего я здесь. Я встаю. Боль в боку напоминает мне о моем ребре, мои руки замерзшие, огромные, тело ломит, как будто меня кто-то избил. Пересекаю кают-компанию, я ставлю подогреть кофе и хватаю шоколадку в ящике. Я бросаю взгляд на палубу через стеклянную дверь. Крючковые снасти надежно закреплены. Вода скользит слева направо по палубе, отступая от шпигатов и заканчивая омывать палубу цвета ночи. Подъемник, лавируя, надлежащим образом закрепленный, никогда не перестает скрипеть при каждом толчке, он как бы урывками сердится, когда судно кренится при малейшей волне. Проходили ли в эти двадцать четыре часа в этом месте, через это дно, другие суда? Вечернее солнце прорывается сквозь облака, словно лезвие ножа, ослепляя меня. Я поцарапала щеку. Уголки губ болят, я чувствую сильное жжение. Еще раньше Дэйв сказал:

— Так что это? French kiss[15]? Ты меня пугаешь… — Все смеялись, видя кровь вокруг моего рта. Но только не я, мне было не до смеха.

Я поднимаюсь по лестнице в рубку. Джон стоит перед циферблатами на панели управления. Перед нами солнце. Баклан приземлился на нос судна.

— Я оставляю вам место сразу же, — сказал он. Я установил обзор. Саймон ничего не знает.

— Я тоже ничего не знаю. Но мы все же можем нести вахту. Он не спит, ты знаешь.

— Я знаю… Иногда салаги бывают лучшими, им только опыта не хватает, на это требуется время. Нам нужен кто-то, чтобы объяснять им. Я покажу тебе самое простое.

Я слушаю. Я пытаюсь понять. Джон в свою последнюю ночь был спокойным и хорошим человеком, с которым легко и комфортно путешествовать по гребням волн. В конце концов я сдалась, я слишком устала.

— Как твое ребро? — спрашивает Джон. — Саймон сказал, что ты сломала себе ребро?

— Может быть. Это случается со мной иногда. Но, может быть, и нет. Просто был хруст, как будто я что-то сломала. Через две недели будет лучше. Не надо только говорить другим. Меня не захотят брать на другое судно, если я что-нибудь сделаю неправильно.

— Нужно заботиться о себе, — пробормотал он, качая головой. — Не следует делать подобные вещи, как ты делаешь, то есть скрывать свою боль. Я не склонен говорить кому-то о тебе, но я не хотел бы видеть тебя сегодня. Ты чуть не плача носила ведро, но никому об этом не сказала. Ты прекрасно знаешь, что я всегда был против присутствия женщин на судне. Но я никогда не рыбачил с ними. Это мужской мир, мужская работа, кроме того, мы не можем даже помочиться в одиночестве на палубе, должны так это делать, чтобы быть вне чьего бы то ни было поля зрения. Тем не менее, такие женщины, как ты, которые пашут как парни двадцать четыре часа, не дрогнув, ах, я хорошо отношусь к тебе на моем судне.

Мы прибудем в Кадьяк к середине ночи. Я слышу двигатель, меняющий режим работы. Дэйв и Джуд встают, крики шкипера, затем двигатель замедляется, наконец он почти затих, чтобы снова заработать, сделав соответствующий маневр управления.

— Можешь еще поспать, — говорит мне Дэйв, видя, как я поднимаюсь на койке, готовая вернуться на палубу.

Затем все успокаиваются. Молчание. Едва заметное покачивание на волнах. Облегчение. Я буду знать, что через несколько часов я оставлю мужчин во время их мертвого сна и уйду в утро, снова свободная.

Когда я проснусь, опять буду мечтать о ловле, о белых палтусах, которых я сжимаю в руках, чтобы резать их лучше, о секциях снастей, которые убегают с борта и скрываются в воде. Я полностью просыпаюсь на воздухе, залитой солнечным светом палубе. Это — час самоходного парома и его гудка. Я бегу наверх, на влажное дерево понтона. Я так и не вымыла свое варварского цвета лицо, оно в алых метках — воинственных эмблемах моей первой охоты на белого палтуса. Я умываюсь под краном в доке. Летят брызги, вода течет по моим предплечьям. Жуткая боль, словно огонь, пронизывает все мое тело, когда я присаживаюсь на корточки. Я поднимаюсь и заканчиваю стоя, вытираюсь, отыскав наименее грязный уголок одежды. Передо мной разукрашенный корабль — «Кайоди». Несколько пустых пивных бутылок прокатились поперек палубы. Я бегу до набережной. Усаживаюсь на скамью и смотрю на спящий флот. Корабль преодолевает узкий проход порта. Не все еще возвратились. «Северное море» передал буй. Корабль кажется тяжелым и продвигается медленно.

В баре я встретила Джейсона. Темные помещения больше не пустеют с полудня. Мужчины шумят и пьют, их содранные руки лежат на деревянных стойках. Толстые пальцы играют со стаканом или сигаретой, растирают в руках шарик табака, прежде чем положить за губу. Они рассказывают все об одном и том же. Хвастаются, насколько они хороши и как завалили трюмы уловом. Длинная вереница судов перед заводами, шкиперу надо записываться в очередь, чтобы разгрузить свое судно. Тогда они оценивают, предполагают, обсуждают сезон. Травят байки о судне, которое якобы пошло ко дну, потому что рыба клевала слишком хорошо. Уже и трюм был полон, и палуба завалена белыми палтусами, а рыба все прибывала и прибывала… Пять часов утра, сигнал SOS, но морская пограничная охрана отмечала Первое Мая. К тому времени, когда они прибыли, корабль уже утонул, а разбросанный экипаж плавал в спасательных жилетах. Морская погранохрана — идиоты, а шкипер — дурак. Все рвут животы от смеха.

Мы пьем текилу за благополучие, за сохранение наших кораблей. Джейсон сбивчиво рассказывает о своей ночи, восходе солнца в зыби и крови, он быстро говорит, слова путаются, его глаза полыхают под кустистыми рыжими бровями, которые смотрят куда-то вдаль, в самый дальний от бара угол, что за бильярдными столами. Просим еще раз повторить Белый русский, затем заказываем ром для него и водку для меня, чтобы окончательно завершить вечер мертвецки пьяной. Я возвращаюсь на корабль темной ночью. Я пытаюсь идти прямо, не могу же я свалиться, находясь в гавани. Конечно, я буду осторожна со всей этой гнилой наживкой, которая брошена там. На судне стоит мужчина. Я получаю от него бутерброд и крепкий кофе. Я пью кофе. Другие же мужчины смеются и потешаются. Я больше не могу спать. Я выхожу. На этот раз я пойду направо. Я должна уйти в загул. Теперь я — настоящий рыбак.

Работа возобновилась. Крючковые снасти должны быть очищены, отремонтированы, готовы к будущему сезону. Наживка, которая осталась на крючках, гнила изо дня вдень, она скользит и разрушается под нашими пальцами. Ночью я мечтаю о грязном сером океане, свистит ветер, мы наталкиваемся на липкие борта, у которых тот же зеленоватый оттенок, что и у наживки, мы скользим в вонючей каше. Ею загажен весь корабль. Мы внутри скользим и чуть ли не падаем в кровь белых палтусов. Нечто красивое алого цвета пачкает наши щеки, заставляет гореть наши лбы, но это нездоровая слизь, которая поднимается и осаждается, — все это останки маленьких кальмаров, умерших за просто так.

Джуд возвращается пьяным в стельку. Я понимаю, что он здорово набрался, по тому, как он наталкивается на стены в кают-компании, как гремит посудой и приборами, как открывает холодильник. Предметы падают. Тело тоже иногда. Он глухо матерится. Позже он приходит к себе, только чтобы рухнуть на свою койку. Он кашляет. Приступы его кашля похожи на крик. Странное тявканье, которое меня внезапно будит. Я боюсь, как бы он не умер ночью, подавившись, хрипя и кашляя.

Он всегда встает последним. Обычно его будит Дэйв или Саймон.

— Давай, буди его, — однажды просит меня высокий худой парень.

Я смотрю на Йана с оцепенением, я отрицательно мотаю головой.

— Только не я, — шепчу я.

Я бегу на палубу и принимаюсь за работу. Он к нам присоединяется, у него покрасневшие глаза, кажется, что он избегает смотреть на нас. Его лицо еще хранит следы подушки. Оно зажигает сигарету. Кашляет.

— Надо, чтобы ты остановился, старина, иначе, ты долго не протянешь, — пытается шутить Дэйв.

Джуд бросает на него недобрый взгляд:

— Я остановлюсь обязательно, иначе я сдохну.

— Тогда это будет не так быстро, это все не по-настоящему, Лили?

Стремительно пробегает Йан.

— Через четыре дня разгружаемся, парни! — восклицает он. — Завод наконец утвердил и зафиксировал нашу очередь. Хочется узнать, сколько же всего мы сделали… Цена снова поднялась на несколько центов, не так, впрочем, как я надеялся. Проклятые ублюдки, сыновья шлюхи, всегда нас обманывают.

— Кстати, ты в курсе о квоте по треске? — спрашивает Дэйв.

— Что ты меня достаешь этим? Я тебе уже сказал, буквально в цифрах.

Шкипер снова ушел. Джуд и Дэйв шушукаются между собой.

— У нас остается еще неделя, а в трюме полно рыбы. Ты хочешь сказать, что лед будет храниться так долго.

— Все будет мариноваться в собственном соку. Я-то съем это в любом случае.

Саймон и я молчим.

Мэрфи ждет на скамье сквера. Маленький человек с седыми волосами.

— Садись с нами, Лили, а то мы скучаем. Продвигается ли твоя работа?

— Нет, — говорю я.

Из открытой двери бара «У Брикерса» доносится музыка. Парни возвратились. Я рассчитываю увидеть здесь Джейсона. Я поворачиваю голову к Мэрфи.

— Я тебе представляю моего друга. Это Стивен — большой ученый.

— Вообще-то, я физик, — поправляет маленький человек. Я сажусь с ними на самый край скамьи. Ветер поменял направление. Запах от консервного завода отправился гулять в свободное пространство. Это чувствуют деревья, листья опять же, запах цветов красно-желтого амфитеатра.

Я ем мороженое и пью пиво. Белый русский, текилу и водку. Мы работаем с раннего утра до позднего вечера, когда доки уже давно опустели. Это — лето.

— На Аляске у нас самые крупные овощи в мире, — говорит Дэйв. — Главным образом на Севере, где почти постоянно день — до самой середины августа.

— Мне надо было бы вовремя уехать на мыс Барроу, пока светло, — отвечаю ему я.

Шкипер не очень хорошо себя чувствует. Саймон думает о своих занятиях, которые он собирается скоро возобновить.

Он хотел уехать, как только рыба будет разгружена. Йан отказал ему в этом:

— Ты должен поехать с нами тралить воду, чтобы пытаться обнаружить потерянные секции крючковых снастей. Ловля на самом деле еще не закончена, пока не попробуем их найти. И, впрочем, если они таки потеряны, ты также должен оплатить их возмещение.

Джейсон приходит на корабль и каждый вечер зовет меня в поход по барам, или прогуляться по улицам порта, или пройтись вдоль набережной, посидеть на скамейке, и тогда мы услышим шум ветра в мачтах, понаблюдаем полеты чаек над нашими головами, почувствуем запах тины и попкорна, когда будем проходить мимо кинотеатра — я покупаю рожок — прямо перед пристанью, там, где проходит паром, под дуновением юго-восточного ветра ощутим запах гнилой рыбы.

— Ты еще вся в работе? Как ты относишься к тому, чтобы пойти выпить с попкорном, когда закончишь свою работу?

Он уходит и будет меня ждать где-то — в баре «У Тони» или «На судне», либо же на скамейке рядом с вывеской «В&В», упражняясь в игре на гармошке, которая у него только три дня, у него грустный и отсутствующий взгляд, он хмурит брови. Иногда рядом с ним садится какой-то парень. У него есть свирель, которую он сам вырезал. У парня густая борода, длинные желтые волосы, которые он прячет под фуражкой в цветах хоккейной команды. Он разъезжает по городу взад и вперед на своем великолепном «VTT». А еще он играет на флейте.

Толстяк Мэрфи приходит на корабль снова. Он недолго говорит с Джудом. Поворачивается ко мне и смеется над моими красными щеками. Джуд бросает на меня внимательный взгляд без особой нежности и сплевывает через борт.

— Я так ничего и не нашел, — говорит Мэрфи, — поэтому в основном отдыхаю. Днем тусуюсь в порту, я нахожу себе подработку на судах, что приносит немного так называемых карманных денег, так что… Потом я иду в сквер, нахожу там приятелей. Сидим, смотрим на проходящих людей. Все отлично. Вечером кунг и суп. Что еще надо?

Джуд отвечает ему односложно. На разноцветном судне парни громко включили музыку. Слышится звук открываемых пивных бутылок.

— Это из-за жажды, — говорит Джуд своим низким голосом.

— Я тебя куда-нибудь увезу, туда, где ты никогда не была, — сказал Джейсон на следующий день. — Место на Кадьяке, о котором ты никогда даже не слышала, оно такое красивое, что аж перехватывает дыхание. Ты — первая, кому я покажу это, но вначале поклянись мне, что ты о нем никому не расскажешь.

Я клянусь. Мы уезжаем. Покупаем сигареты в супермаркете. Мы идем быстрым шагом, чтобы побыстрее покинуть город, по «Тагура Роуд», мимо судоверфи. Я собираю красные ягоды на берегу котлована. Джейсон дает мне целую горсть этих ягод. Мы подходим к мосту, переходим под ним. Этот мост соединяет Длинный остров с городом и маленьким портом, находящимся в бухте Собак. Джейсон останавливается и поднимает голову.

— Это здесь.

Я смотрю на него, не понимая, что он имеет в виду.

— Иди!

Он взбирается по травянистому склону, хватаясь за выступающие камни, поднимается до первых маленьких стальных балок. Я уже там. Мы залазим на опоры, на которых держится мост. Он продвигается по узкому лазу, решетка под нашими ногами позволяет видеть небо. Я иду за ним, сзади. Мы крепко держимся за ограждение со всех сторон. Мой желудок будто узлом завязывается все больше и больше по мере того, как мы поднимаемся все выше и выше, и пустота под нами вырастает. Теперь под нами дороги, тянущиеся вдоль залива, скоро мы нависаем над водой, чайки, которые парят в небе и кричат неистово, и то ниже нас, грохот машин все накатывается и усиливается. Яростно дует ветер, и кажется, что он все больше и больше крепчает. Джейсон следит за моими шагами и пустотой под нами, его челюсти стиснуты, он весь напряжен. Когда уже видна середина пути, он останавливается. Он делает мне знак, чтобы я отдохнула. Мы сидим, болтаем ногами в воздухе.

Внизу, в темной воде, есть опасная плотность. Она медленно движется, от нее расходятся волны, как будто это дышит огромное существо, пришедшее из морских глубин.

Джейсон кричит, чтобы я могла его расслышать:

— Придет время, как-то поздно вечером, я все-таки возвращусь на корабль. Еще вчера вечером…

Он вытаскивает свою гармошку и играет прямо в разряженный воздух, звуки уносит ветер. Я протягиваю ему сигарету. Курим, не пытаясь больше говорить. Я чувствую свое сердце, которое бьется ка?: безумное от головокружения и восхищения.

Когда мы возвращаемся, я чувствую себя так, словно я побывала очень далеко. Я была с Джейсоном Хоббитом, мы шагали по воздуху выше птиц. Ветер хотел нас унести. Джейсон меня оставляет перед статуей погибшим морякам. Я иду по набережной к «Мятежному». Ночь спустилась на порт и город. Я думаю о тех, кто там остался, о ногах, прикованных к земле, к квадратному миру тех, кто таскает за собой груз людских проблем. Я жалею этих людей. Я хотела бы рассказать им, что я возвращаюсь из места, где была выше чаек, там, куда не забирались самые великие из моряков. Но Джейсон взял с меня клятву, что я никому ничего не скажу.

Снова дует ветер. Дэйв говорит, что он приходит из Японии. Птицы низко летят над портом. Работа возобновляется. Как же хорошо в горах. Я хотела бы взойти туда. Корабли уходят поочередно. Парни же проводят время в барах или едут на Гавайские острова. Они готовятся к ловле лосося или укладывают сумки для поездки в Джуно, Бристол-Бей, Датч. Только не мы. Груз белых палтусов ждет разгрузки в трюме, крючковые снасти все еще гниют на палубе.

— У меня кончились деньги, — говорит Джуд. — Шкипер начинает дуться, когда я прошу об авансе, он боится, возможно, что я могу покинуть корабль, не расплатившись.

— Все будет хорошо, если постоянно о себе напоминать. — Я тоже была сломана и раздражена, и не надеялась, что он нам отдельно заплатит за треску и белого палтуса. И кроме того, старик, он нам не заплатит, пока мы не разгрузимся…

— Эй, Лили, — говорит Джон, — слышал, что ты остаешься на «Мятежном» на сезон лосося? Энди об этом говорил этим утром Гордону, ближайшему шкиперу. Я также завербовался на это.

— Легкая работенка! — восклицает Дэйв. — Можно сказать, что тебе везет. Платят за день, за вычетом еды и газойля — все по-честному и чисто. Сто или сто пятьдесят долларов вдень. Ты им сплавляешь лед, беседуешь с красивыми парнями. Ты устраиваешь себе сиесту, когда в конце дня корабль бросает якорь, чтобы перекачать рыбу. В середине ночи вас встречает корабль, такой как, например, «Халаскин Спирит» или «Гардиан», я не знаю, видела ли ты их, этих священных чудовищ, невероятной красоты корабли. Они вас освобождают от рыбы, ваше дело — лишь добыть хороший улов.

— Ах да, — говорю я.

Я думаю о полуночном солнце, как сажусь на краю света, качаю ногами выше самой голубой северной пустоты, ем лед и курю, смотрю, как раскаленный шар катится по небу, задевает горизонт, никогда не раскачиваясь.

— Небольшой тур в Аберкромби с ящиком пива, вот это было бы прекрасно.

— М-да, если у тебя будут средства заплатить за ящик пива.

— Аберкромби?

— Ах, Лили, ты не знаешь Аберкромби? Надо, чтобы ты однажды увидела это. Ты бы видела эти восходы солнца на высоте горных круч!

— Возможно, что я знаю, хотя… Но для восхода солнца — немного поздно.

— М-да. Было бы пиво.

Кусок липкой наживки замирает у меня между пальцами. Я вспоминаю о чеке, который мне дал Энди.

— Если я плачу за пиво, то когда мы поедем в Аберкромби?

Парни меня не слышат. Я снимаю перчатки.

— Я в банк и тут же назад, — говорю я.

Я бегу в доки. Парни разукрашенного корабля подзывают меня, и я им отвечаю, помахав рукой. Я сжимаю чек в грязной руке. Я прохожу мимо торговых мест. Слышу гул голосов за дверью, это из открытого бара «У Тони». Оттуда выходит мужчина.

— Ой, Адам! — говорю я.

— Заходи выпить кофе, Лили, я тебя угощаю.

— Я иду в банк, чтобы получить деньги по чеку. Но я не уверена, примут ли они его, если со мной не придет шкипер.

— Здесь примут. Я хорошо знаю хозяйку.

— Закрой за собой дверь и идем!

Сьюзи открывает свой сейф. Уже гораздо меньше слышно горланящих мужчин. Она мне протягивает две банкноты с широкой улыбкой.

— Тебе жутко повезло, сегодня у меня есть наличные деньги.

Я присоединяюсь к Адаму, сидящему у стойки.

— Это, по крайней мере, мой пятый кофе, — говорит он.

— У тебя может случиться сердечный приступ, Адам.

— Надо наконец выбираться из своей дыры. Когда ты придешь меня повидать?

— Когда будем работать больше, — отвечаю я.

Мои ноги нервно ерзают под стойкой. Парни, видно, решили, что я смылась с хорошими бабками.

— Но в то же время, какого черта ты делаешь здесь, если тебе предложено много работы?

— Надо угостить наконец парней. Они нуждаются в «горючем».

— Это деньги на пиво?

— Да.

Я смеюсь. Я чувствую себя виноватой.

— У этих парней, у них у всех есть проблема с алкоголем.

Я смотрю на Адама. Он обводит зал опечаленным взглядом.

— Твой второй дом, нужно время, чтобы его построить? — мило спрашиваю я.

— Ой, немного, — отвечает он неуверенно.

Он больше не улыбается.

Все четверо втиснулись в грузовик Дэйва. Мы, Саймон и я, садимся сзади, на маленькую скамью с откидными сиденьями.

Маленькие места, так сказать, для коротышек. Они устраиваются в передней части для высоких людей крепкого телосложения. Мы едем к магазину оптовой торговли спиртным «Сэйфвэй». Парни присаживаются среди бутылок, не смея больше что-нибудь решить.

Мы открываем пиво сразу же в грузовике. Я хочу пить, да и хорошая погода располагает. Ветер шумит за опущенными стеклами. Дорога перед нами — изрыта дорожными колеями, плутающими между деревьями. Еще десяток миль — и перед нами большой портик, на котором сверху вырезано «Аберкромби». Дэйв паркует свой ярко-красный грузовик среди черных сосен. Мы идем к обрыву. Мы скорее предпочли бы не взбираться по всем этим склонам, а быстрее опуститься на травку, попивая пиво. Но, куда идти, решает Дэйв, взявший на себя роль проводника между небом и горами. Перед нами сверкает океан. Море медленно дышит. Вблизи горячих скал в восходящих потоках воздуха стремительно взмывают птицы. Их пронзительные крики смешиваются с шумом волн, разбивающихся о стену.

Джуд открывает свою бутылку, заложенную в скалах, Саймон сел дальше, устроившись в стороне. И я тоже колеблюсь. Дэйв стоит лицом к морю, его затылок отклонен назад, руки на бедрах, как будто для того, чтобы машинально почувствовать гибкость своего тела. Он смеется.

— Почему ты смеешься, Дэйв?

Он поворачивается.

— Байдарка, там, справа от скалы, ты видишь ее? Парень не может маневрировать ею, завтра он будет там, в той же точке… У меня тоже есть байдарка. Иногда мы плаваем на ней с моей подругой. Ну что ж, пора выпить по рюмочке.

Тогда я сажусь рядом с ним. Я очень люблю истории о байдарке.

— Я тоже делал как он, когда был пацаном. Мы с братом уезжали в рощу. Не возвращались много дней. Моя мать просто с ума сходила от беспокойства. У нас была байдарка, старое гнилое корыто, которое чуть нас не утопило, и так бывало довольно часто.

Это Джуд нам рассказывает. Своим очень низким голосом. Надо прислушиваться, чтобы услышать его в крике буревестников и в грохоте волн. Он снова наливает полный стакан рома, его глаза уже покраснели, лицо порозовело. Свет выдвигает на первый план прожилки его век. Его плечи, снова ставшие слишком тяжелыми, опустились. Я отвожу глаза. Он замолчал и смотрит вдаль. Саймон рассказывает о чем-то, чего я больше не слышу. Я созерцаю горизонт, который проясняется, становится совсем красным. Медно-красные цвета вечера спускаются на океан. Я снова думаю о мысе Барроу.

Мы встретились в «Мекке». Джейсон к нам присоединился и торжественно попросил меня быть его матросом для ловли крабов. Дэйв сердечно приобнял меня за плечо. Группа музыкантов устанавливала звуковое оборудование.

Джуд пил в самом темном углу стойки. Я приблизилась, в тени бара он меня меньше пугал. Пол раскачивался, как бы двигаясь вдоль стойки, мужчины смеялись, я смеялась вместе с ними. Они предложили мне выпить стакан. Я сказала, что я рыбачила. Это была морская пограничная охрана. Они мне пожелали остаться невредимой. Я не боялась больше службы иммиграции. Группа музыкантов принялась играть. Поющая девушка была одета в кожу, в черную и очень короткую юбку, которая облепила ее бедра. Я захотела танцевать и пить до утра. Я качалась возле стойки. Ритм волн был в моих покачивающихся бедрах.

— Могли бы и потанцевать, — сказала я Джуду. — Тебе нравится танцевать?

Он уставился на меня, совершенно оцепенев. А затем он разразился коротким смехом — Джуд смеялся! — он сказал:

— Ой… Когда я был молод…

— Ты вовсе не стар.

Он смущенно улыбнулся. Я поставила его в неловкое положение.

— Мне тридцать шесть лет, — прошептал он.

— Ах, надо же.

— И я больше не танцую.

— Но я совсем глупа, ты должен найти это глупым, даже не беспокойся об этом.

Он все еще смеялся.

— Это совсем не глупо. Конечно, мне нравилось это когда-то. Но теперь я прихожу в бар исключительно для того, чтобы пить. Лишь для этого, веришь мне или нет?

— Да, — ответила я, достав сигарету.

Он ее подкурил.

— Спасибо. Ты откуда?

— Из Пенсильвании. Не так далеко от Нью-Йорка.

— Это на другом конце Соединенных Штатов.

— Я их все прошел, все Штаты.

— Ты не всегда рыбачил?

— Уж восемь лет, как я на Аляске. Раньше я работал на лесозаготовках вместе со своим отцом. Долгое время мы вместе с отцом перемещались из одного места в другое. Это был такой способ найма — трудоустраиваться в пути, работая то там, то здесь, бывало, что и в помещении, везде понемногу, особенно часто рубили лес… Не разбогатели, но зарабатывали достаточно, чтобы снять комнату в мотеле, зависнуть в баре, время от времени приводить девушек. Конечно, мы хорошо развлекались. Мы делали это в течение многих лет, переезжая из одного штата в другой, из одного бара в другой, из одной комнаты мотеля в другую.

— А Аляска? Как ты попал сюда?

— Разделились. Отец нашел работу рядом со Сьюардом. Работал на лесозаготовках. Он и меня туда звал, но я решил, что следует сесть на судно. Я остановился на этом.

— Тебе действительно повезло тогда?

Он рассмеялся, в этот раз безрадостно, даже равнодушно.

— Нет. У меня есть корабль, когда я решу-таки сесть на судно. Мотель, надежды, когда я на земле. Бары. Ты полагаешь, что этого недостаточно?

Джуд замолчал. Сидя на табурете, он смотрел прямо перед собой, на официантку, на ряд бутылок, в темноту бара, и казалось, что он меня больше не видит. Он снова прикурил сигарету, тело его сотрясалось от кашля, у него было багровое лицо, прерывистое дыхание, сверкающие глаза. В этот миг он снова стал великим моряком, который расправлял плечи, надувал грудь, раскачивал своими мощными бедрами в ритме волн. Затем он собрался слухом. Он подхватил свой стакан, опустошил его залпом и попросил другой.

— Мы тебя потеряли, — сказал Дэйв, когда я подошла и облокотилась на стойку около них.

И он продолжил обсуждать с Джейсоном квоты на рыбную ловлю. Я захотела вернуться на корабль, обнаружив, что на город опустилась голубая ночь. Я не хотела больше смеяться. Сигареты, которые я курила, оставляли во рту горький привкус. Я окинула взглядом бар. Все, также как и я, были пьяны. Я пропустила наступление вечера и не заметила, как медленно и неосязаемо пришла ночь.

— Я собираюсь возвратиться, — сказала я, посмотрев на Джуда.

Я надеялась, что он хотя бы повернет голову. Но он обо мне уже позабыл. Он пил.

Это — все. Я чувствовала себя очень глупой. В один момент мир стал для меня пустыней. Зачем возвращаться на корабль, ложиться спать, чтобы завтра возобновить работу? Продолжать все это — выше моих сил. А что мне еще делать? Я собрала свои деньги, разбросанные на стойке, вставила сигареты в пачку. Тут кто-то подошел ко мне со спины, схватил меня за плечи, сотрясая их, как если бы пытался опрокинуть меня назад.

— Ты? — расхохоталась я. — Но какого черта ты здесь делаешь?

— Я захотел выпить…

Высокий худой парень. Он смеялся, гордый тем, что его приход стал для нас неожиданностью. Он был искренне счастлив, как будто возвратился издалека, после очень долгого отсутствия, испытывая жажду общения и помолодев лет на десять. Дэйв вскрикнул от неожиданности и оцепенения, Джуд повернулся и изобразил улыбку, Саймон в это время пил, чокаясь с нами. Мы были счастливы, что наконец он был среди нас. Мы предложили ему выпить поочередно с каждым из нас.

Действительно, мы все захотели доставить ему удовольствие, чтобы поблагодарить за то, что он к нам наконец присоединился.

Я забыла о том, что хотела уйти, присутствие Джуда меня больше не привлекало, не отталкивало и не потрясало. Все снова стало предельно простым. Он теперь больше смеялся, чем выпивал, суетился, обнимаясь с высоким худым парнем, который ликовал, кричал, пил, неистовствовал как во времена, когда он был только салагой.

Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Эй, Лили!

Не успела я обернуться, как Йан прыгнул на него, сжав кулаки. Он завопил:

— Забери свою грязную руку… Оставь ее в покое, черт побери, разве ты не видишь, что она со своим экипажем? Если надо, я тебе доходчиво объясню.

— Но это Маттис! — закричала я. — Остановись наконец, он мой друг!

Маттис, который приглашал меня поесть с ним попкорна, выпить пива, который плакал, слушая «Mother Ocean», когда я бродила возле доков, ожидая свой корабль. Маттис мгновение стоял неподвижно, приоткрыв рот, пытаясь улыбаться, бормоча какие-то слова, у него было широкое, удивленное и израненное лицо, с глазами цвета морской воды. Шкипер продолжал надвигаться на него с угрожающим видом. Но так уж получилось, что он затерялся среди пьющих групп мужчин.

— Господи, но это же был всего лишь Маттис, почему ты это делаешь?

— К черту этого Маттиса и к чертовой матери всех маттисов на свете! Пусть только попытаются тебя тронуть, пока я буду находиться с тобой в этом баре… Иди, прикончи свой стакан, я хочу пить. Повторить! — закричал он официантке. — Джин, тоник и «Rainier»!

Я допила свое пиво и протянула стакан для следующей порции. Стойка стала нашим пристанищем. Я захотела уйти, когда мой стакан стал двоиться.

— Ты чересчур пьяна. Еще свалишься в воду. Останься еще немного, назад пойдем вместе.

— Нет, я пойду сейчас. Я буду внимательной. Я не упаду, нет.

— Подожди нас. В любом случае бар скоро закроют. Это не безопасно — идти в одиночку в этот час, все парни выпрутся сейчас на улицы городка, и у тебя могут быть неприятности. Они способны на все.

— И все-таки я пойду. Я всегда возвращаюсь на корабль одна и вижу немало пьяных парней на улицах. И, слава богу, со мной ничего не случилось.

— Я буду тебя сопровождать.

Я не стала сопротивляться. Поднялся ветер. Я дрожала от холода. Это было хорошо. Воздух был ясным и холодным. Я стояла наверху, на ступенях «Мекки», пока шкипер прощался. Фонари золотом отражались в черных водах порта, по которым бежала рябь. Силуэт горы выделялся на темном небе, и лишь гора Барометр была все еще покрыта снегом. Закричала какая-то птица. Йан толкнул дверь.

— Я не так уж пьяна, как ты думаешь, — сказала я. — Холодный воздух помог мне протрезветь. Ты должен остаться.

Он резко толкнул меня, и я упала во всю длину своего тела, при этом я летела с довольно таки большой высоты и пересчитала все ступеньки.

— Лили, — закричал он, — ой, прости меня, Лили!..

Он бросился ко мне, опустился на колени, чтобы поднять меня как птенчика, раздавленного на асфальте. Я не смогла сразу встать из-за смеха, который меня раздирал.

— Твою мать! — только и смогла я сказать.

Между нами, колышущимися отражениями в воде и неподвижным небом, был виден лишь темно-синий бриллиант моря и темный муар ночи.

— Ты видишь, можно запросто пропасть, именно в такое время люди тонут, когда они так пьяны, — сказал он серьезно. — Ты теряешь равновесие, и ты можешь погибнуть. Действительно надо возвращаться.

Скользкий мостик немного покачивался. Наши шаги глухо раздавались на влажной древесине. Я посмотрела на воду с почтительным страхом.

— Но только не я, — сказала я. — Я умею плавать. Если я упаду, то доберусь до берега.

— Нет, ты мертвец. А, впрочем, никогда не знаешь. А если ты попадешь на идиота?..

— Нет тут больше никого. Обещаю, я тебя тоже толкну.

— Ты ничего себе не повредила, точно?

— Ничего. Точно.

— Кто-то может этим воспользоваться.

Слышится шум двигателя. Это возвращается «Арни».

— Когда я тебя подтолкну немного, то, будь уверен, сделаю это от всей души.

— Ты же сказала, что тебе не больно. А на самом деле больно?

— О нет, я от души посмеялась.

— Они подумают, что я специально тебя толкнул в «Мекке». Мне это не нравится.

Он хмурит брови.

— Ты должна вернуться туда и объяснить им, что это ненарочно и я не имел злого умысла. Мне они не поверят.

— Но я же верю.

— Почему ты присоединилась к ним в баре в этот вечер?

— Мне было скучно, и всё. Имею же я право, если мне этого хочется. Я не замужем за А и А… Ты меня считаешь дурой?

— Нет. Я не люблю, когда тебя оставляют в одиночестве на корабле каждый вечер.

— Но почему все пьют?

— Потому что дураки.

— Да, но почему?

— Ты меня утомляешь, Лили, ты вызываешь во мне жажду.

В кают-компании горит свет. Белый неон нас ослепляет, когда мы возвращаемся на корабль.

— Мы даже не поели, — вздыхаю я. — Ну тем хуже. Завтра.

Он насмехается надо мной. Мы находимся напротив друг друга, глава в глаза. Рыбная ловля закончена. Мы энергично работали вместе. Он играл свою роль шкипера, крича и ругаясь, когда это было нужно. Я была салагой, который подчиняется законам корабля. Он протягивает ко мне руку, чтобы задержать меня. Я протягиваю руку к его лицу. Я прикасаюсь кончиками пальцев к его щеке. Он быстро прильнул своими губами к моим. Я отшатнулась.

— Я собираюсь спать, — говорю я.

Он вышел. Я ложусь спать. Я смеюсь до тех пор, пока все не принялось крутиться. Головокружение, вызвавшее бурю в моем желудке. Потом мгновенно приходит сон, как после удара дубинкой.

Нас будят крики судовладельца. Подскакиваем, в голове туман, сопровождающийся сумасшедшим биением. Не говоря ни слова, мы встаем, наталкиваясь друг на друга в ограниченном пространстве каюты. Разыскиваем каждый свою обувь, хлопковые брюки, свитера. Мы чувствуем вину, как плохой солдат, которого застали спящим в момент отправки на фронт. Кто-то ставит разогревать кофе, и мы бредем на палубу с чашками в руках. Энди должен был пойти разбудить высокого тощего парня… Мне его жаль. Доки купаются в солнечных лучах. Джуд закуривает сигарету и грубо харкает, стряхивая с себя ночь. Я стою в отдалении. Саймон жалуется на свою мигрень.

— Это расплата за то, как ты провел ночь, — говорит Дэйв.

Он идет на край мостика чтобы отлить, зевая на различный манер и потирая глаза. Я помогаю Саймону установить ведра на столе. Превозмогая себя, мы принимаемся за работу. Молчание перемешивается со звуками шумов в горле, кашлем, харканьем, приглушенными ругательствами Джуда.

— Он сумасшедший, будить нас таким образом, — говорю я, — мы все же находимся у себя на корабле.

Дэйв пожимает плечами:

— Мы находимся на его корабле, где он делает все, что хочет. И ему кажется, что мы слишком долго завершаем работу. Он хочет получить назад свой корабль, чтобы всё приготовить для сезона ловли.

Я забываю об Энди. У меня болит желудок.

— Мне хочется есть, я совсем раздавлена.

Появляется шкипер. Я краснею, утыкаюсь носом в свое ведро и концентрируюсь на этом.

— Привет, ребята! Все в форме сегодня? — орет он тем, кто хочет его слышать.

Что касается меня, то у меня череп раскалывается от боли — то еще похмелье. Его голос, уверена, должны были слышать на другом конце дока. Сам же он в хорошем настроении.

— Как у тебя дела, Лили? Лучше чем в прошлую ночь?

Щеки у меня покраснели. Моя трясущаяся рука сражается с канатом, который я пытаюсь вставить в место скрутки. Когда я поднимаю глаза, я вижу, что он смеется.

— Ох, уж эта Лили… Святая простота.

Ребята повернулись ко мне.

— Вы даже не догадаетесь, что было, когда я ее привел вчера вечером…

Дэйв улыбается во весь рот, обнажив белые зубы. Взгляд его желтых глаз давит на меня. Саймон ждет.

— Бэн, я была пьяна, — бормочу я в отчаянии.

— Я хотел ее поцеловать.

— Ну и как? Тебе посчастливилось? Ты сделал это? — радуется Дэйв.

— Я хотел поцеловать ее. Она настоящая тигрица, хотя по внешнему виду не скажешь. И получил оплеуху.

Я едва дышу. Высокий худощавый парень улыбается мне. Я отвечаю ему улыбкой. Дэйв взрывается хохотом.

— Наша маленькая француженка, — говорит он.

Джуд смотрит на меня с уважительным удивлением, а Саймон безразличен.

Шкипер удалился вызывать Оклахому. Собирается ли он рассказать все жене? Клятва анонимного алкоголика нарушена, пьянка и финальный поцелуй. Наконец-то поцелуй. На соседнем корабле орет радио. Снова появляется Энди в сопровождении полного человека маленького роста. У него круглые, широко посаженные, светло-голубые глаза на круглом как луна лице, наполовину спрятанном под фетровой шляпой.

— Салют, Горди, — поздоровался Дэйв. — Кажется, ты берешь назад корабль?

Гордон кивает своей круглой головой. Он протягивает мне руку. Его щеки порозовели. Он улыбается очень деликатно:

— Хочешь поработать со мной в этот сезон?

Договорились. Горди удалился мелкими шагами и унес с собой свои васильковые глаза под черным фетром… Я уже не еду на мыс Барроу.

Скоро полдень и скоро обед, думаю я. Джуд кашляет, Дэйв зевает, похмелье улетучивается.

— Прежде чем уйти, нужно повторить это, — говорит Саймон.

— Только без меня, моя подружка возвращается сегодня вечером, — отвечает ему Дэйв.

Джуд молчит.

— Мне хочется есть, — вздыхаю я.

Шкипер вернулся в еще более чем когда-либо возбужденном состоянии. Он только что пересекся в банке с Энди, который попросил узнать, что там нового.

— Кошмар! — воскликнул Йан на весь банк. — Я напился как свинья прошлой ночью.

Люди сделали вид, что не услышали, а Энди вздрогнул и ничего не ответил. Еще один бывший анонимный алкоголик, этот Энди. Высокий худой парень доволен. Он говорит, что остановился в «Вестмарке», в отеле, который находится далеко от порта. По блеску в его глазах видно, что он принял несколько рюмокджин-тоника. Не прекращая говорить, он хочет помочь нам очистить крючковую снасть. Ему освободили место за столом. Он повторяет рассказ про свои неприятности с Лили-дикаркой. Мужчины устали слушать его историю. Тон его голоса меняется:

— Без сомнения, ты хочешь найти кого-то побогаче? — Он говорит, глядя мне прямо в глаза. — Более богатого и более крепкого?

Я пожимаю плечами.

— Да, это так, — гневно шепчу я.

Я бросаю свои перчатки на стол и иду налить себе кофе. Он подходит, отводя меня в сторону, в кают-компанию.

— Лили, я подумал, давай поженимся, если ты хочешь.

Со мной говорит высокий худой парень, бледный юноша с поцарапанным лицом. Его глаза ждут моего ответа. Они так сильно блестят, как если бы были мокрыми. Я смотрю на него.

А что мне еще делать? Я размышляю. У меня нет желания выходить замуж.

— У тебя есть жена и дети. Тебе надо вернуться в Оклахому, а я отправлюсь на мыс Барроу.

В этот момент входит Джуд. Он недоверчиво смотрит на нас, то на одного, то на другого.

— Я могу подумать?

Я возвращаюсь на палубу, забыв про кофе. Ослепительно светит солнце. У меня хандра. Мужчины вернулись к подсчетам улова палтуса. Сегодня вечером разгружаемся.

— Что предпримем сегодня ночью? — спрашивает Саймон.

— Джуд, Джои и я занимаемся всем, — отвечает Дэйв. — Это наша забота. Нужно будет освободить трюм, а когда все закончится, продезинфицировать и вычистить все уголки. Но большая часть работы остается нам.

Саймон наклоняет голову. Мы смотрим друг на друга.

— Только салаги, — говорю я ему.

Он улыбается, в уголках его губ прячется горечь.

— М-да… только для салаг, половину порции.

После полудня, когда все погружены в работу, появляется пьяный Маттис. Его шатает из стороны в сторону, когда он проходит по палубе.

— Где он, ваш ублюдок шкипер, сын шлюхи? — орет он Джуду, находящемуся ближе всех. — Приведи его ко мне! Если он осмелится прийти, посмотрим, кто сильнее.

Шкипер был здесь с нами и всё слышал. Он выходит из тени и вытягивает шею к доку:

— Кажется, ты меня ищешь?

— Ты, твою мать, тот, кто говорил со мной так, как ты это делал вчера… и перед другими тем более… И если ты снова повторишь что-то подобное, то я заткну твое хорошенькое личико.

Он продолжает кричать, двигаясь вдоль палубы.

Джуд сжал челюсти.

— Он угрожал тебе, я бы не оставил это просто так, если бы был на твоем месте.

— Он прав, — говорит Джесс, дитя свиньи не может обращаться с тобой таким образом.

— Пойду, найду его, — говорит Йан, — проклятый бастард должен извиниться передо мной.

Он бросает перчатки на палубу, перешагивает через фальшборт и мчится к доку. Вприпрыжку за ним побежал маленький Джесс, стараясь угнаться за его длинными худыми ногами. Саймон смеется, Дэйв молчит.

— Надеюсь, они не собираются переться в порт, — шепчу я Дэйву. — Маттис ничего не сделал, впрочем, он отчасти прав.

— Иес (да), — отвечает Дэйв с хмурым видом, — дурацкая история, проклятая и глупая история с этими мужиками. Не порть себе кровь и нервы, они не собираются швырять его в воду, не среди бела дня, слишком много народа.

Пять минут спустя наши двое мужчин возвращаются, улыбаясь. Я не осмеливаюсь спросить их, убили ли они его. Джесс возвращается, чтобы вздремнуть немного.

— Я достаточно отпахал сегодня, — заявляет Йан, — валю отсюда. Разгружаемся в полночь, парни. В одиннадцать часов корабль должен быть на консервном заводе. Будьте там в девять.

Дэйв тоже уходит:

— У меня встреча насчет работы.

Саймон собирается опять лечь спать. Джуд и я остаемся одни среди горы наших снастей. Мы молча продолжаем работать. И тогда приходит Джои в сопровождении какого-то парня.

— Еще работаете? А мы уже давно закончили, — говорит парень. — Если бы, по крайней мере, вы были с полными карманами…

Джуд не отвечает. Одетый во все новое, пацан вытаскивает из своего кармана пачку банкнот и машет ими какое-то время с кокетливым выражением на своем чисто выбритом лице. Он осмотрел меня с ног до головы.

— Девчонка…

Он протягивает мне руку, которую я сдавливаю своей.

— Еще один костолом!.. Идемте, выпьем по стаканчику «У Тони», я плачу за всех. Сегодня вечером я решил надраться.

Джуд бросает перчатки на стол:

— Неплохо.

Я смотрю, как они уходят. Джои возвращается:

— Ты не идешь?

— А мне можно?

— Естественно! Если какая-то сволочь говорит, что платит за то, чтобы мы выпили по стаканчику, это тебя тоже касается.

Они идут впереди, мы за ними. Я замечаю Маттиса, стоящего перед баром «Кайоди», наверное, немного пьяного, подающего мне знаки руками. На мгновение мне становится легче: они не бросили его в порту. В ответ я издали помахала ему рукой, не имея желания, чтобы эта история продолжалась. И я не хочу пропустить поездку.

В баре царит невероятный хаос. Конец сезона. Парни измучены. Слишком долго они находятся на суше. Со времени последней рыбалки к ним вернулась их сила, и они больше не знают, что с этим делать. В этот вечер уже не Джимми Венет плачет в музыкальном аппарате, а горланят «Доре» и «АС/DC». Джои уже был немного пьян, когда торчал на «Мятежном», теперь он добирает за стойкой, нахмурив лоб, упрямо склонившись над бутылкой пива «Бад», от которой он аккуратно отрывает этикетку. Я медленно пью свое пиво. Не успеваю выпить одну бутылку, как мне приносят другую. Я скучаю. Официантка ставит передо мной рюмку виски — меня угощают. Ее нужно выпить. Сбоку какой-то парень пытается начать разговор. Мы не слышим друг друга. Он повторяет попытку. С другой стороны Джои доверяет мне свои обиды, еле ворочая языком:

— Я — жалкий негр, сын индейца… точно, грязный негр от индейца.

Скучный невразумительный рассказ. Он пьет и пьет, яростно продолжая свой монолог. Он рассердился, когда официантка не приходит тотчас. Сегодня вечером до того момента, когда он свалится с ног, если он не сможет выполнить свой долг и вернуться на корабль, чтобы участвовать в разгрузке, то он будет грязным негром от индейца, в гневе, в негодовании. Я чувствую неловкость.

Я смотрю на часы, висящие на стене. Встаю.

— Спасибо, — говорю я пригласившему нас человеку.

Джои хочет задержать меня, собираясь заказать еще одну бутылку пива.

— Нет, Джои, нужно быть на корабле в девять часов. И я туда иду.

Он утыкается носом в стойку, шепчет:

— Негр, сын индейца.

Я собираюсь выйти. Джуд зовет меня:

— Подожди, я с тобой. Иначе я не уйду отсюда.

Он тяжело поднимается, слегка покачиваясь. Я жду его. Он с трудом добирается до двери.

На улице горит свет. Я ощущаю горький вкус во рту. Вкус табака и пива. Джуд харкает за двоих. Он чуть было не упал. Я протягиваю руку и помогаю ему выпрямиться. Его лицо красного цвета, и он выглядит сильно постаревшим от нескольких выпитых стаканов. Я не осмеливаюсь больше смотреть на него, мне страшно от его взгляда, неподвижного и отупевшего, от его вялых приоткрытых губ, одутловатых черт лица, его кожи, кажущейся обожженной, испещренной множеством мелких морщин и фиолетовых прожилок.

— Ну, идем же.

Я медленно иду. Я беру его за руку, чтобы перейти улицу. Он позволяет вести себя, как заспанный ребенок. Мы идем вдоль набережной. Я продолжаю держать его за руку. Скоро солнце исчезнет за горами. Чайки пролетают, насмехаясь над нами. Очень высоко в небе два орла крутятся вокруг своей оси, не обращая на нас никакого внимания. И только мы тащимся по асфальту. Поравнялись с белой деревянной скамейкой, он хочет сесть.

— Погреем лавочку и опять пойдем… — говорит он.

Он садится лицом к флотилии, закуривает сигарету.

— Дай мне сигарету, пожалуйста, мне очень надо.

Он открывает удивленный глаз, как если бы вдруг обнаружил мое присутствие.

— Тогда ты меня поцелуешь.

— Нет.

— Да.

Я колеблюсь какое-то мгновенье и быстро прислоняю свои губы к его губам.

— Это уже лучше.

Я целую его еще раз. Он придерживает мою голову своей тяжелой рукой и целует меня… Его рот имеет вкус виски и табака. Я отклоняюсь. Он садится на скамейку и закрывает глаза. Я не осмеливаюсь снова попросить сигарету. Там, на светлой воде порта виднеется мощный черный корпус «Мятежного», оттененный желтой полосой. Нас будут ждать на борту.

Джуд открывает глаза и пытается подняться.

— Идем в мотель, — тихо говорит он.

Я смотрю на него, на его веки, закрывающиеся против его воли, на голову, сонно покачивающуюся на груди.

— Нужно возвращаться на корабль, Джуд, скоро отплываем.

— Идем в мотель, — повторяет он медленно и монотонно.

Мне кажется, что он не слышит меня.

— Делай что хочешь, а я возвращаюсь на «Мятежный».

— Подожди… Сначала скажи мне… ты женщина?

Я вздрагиваю, какое-то время смотрю на него, не понимая.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Я не похожа на мужчину. У меня нет волос на лице, нет мускулов, как у вас. Другие мужчины никогда мне не говорили такое, зная, что я действительно женщина. И потом, у меня слабый голос. Никто меня не слышит.

— Ну, не знаю. Неизвестно даже, есть ли у тебя груди. Во всяком случае я их никогда не видел. Вполне возможно, что ты очень молодой парень.

Я смотрю на небо, на грязный берег, заваленный мятыми банками из-под пива, на двадцать шесть унций, валяющихся прямо возле нас.

— Ответь мне, ты правда женщина?

— Думаю, что да, — шепчу я. — Во всяком случае в моем паспорте написано: пол — женский.

— Идем в мотель, чтобы я удостоверился в этом.

— Делай что хочешь, Джуд, а я иду на «Мятежный».

— Можно было бы сначала пойти в мотель, а затем на корабль.

— Я устала. Мы опаздываем. Попозже.

— Подожди, я иду с тобой, — он еле ворочает языком, — пойдем на корабль, ты ляжешь на мою кушетку, а я лягу на тебя.

Я поднимаюсь, делаю несколько шагов, оборачиваюсь и беру его за руку.

— Ну же, идем, и так слишком поздно, у нас могут быть неприятности…

Я не отпускала его руку, пока мы не добрались до палубы. Мы спускаемся по переходному мостику очень медленными шагами, кто-то идет нам навстречу и улыбается, я остаюсь серьезной. Я отпускаю его руку, когда мы были в нескольких метрах от «Мятежного». Два парня сходят с «Арни», старой калоши, которая каждый вечер покидает порт, чтобы вернуться на заре. Джуд останавливается. Он стал как истукан на качающихся ногах, перегораживая дорогу парням. Его глаза сверкают, он с трудом выговаривает слова с невнятным рычанием:

— Эй, вы двое. Где это ваш долбаный шкипер, проклятый ребенок потаскухи, который забрал у меня «Арни», в то время как мне собирались ее доверить?

Парни смеются:

— Должен быть в городе, там, откуда ты идешь, ему дали одно поручение.

Джуд хватает свой член через тонкую хлопковую ткань своих брюк.

— Передайте ему: соси мой член!

Я поднимаюсь на корабль. В кают-компании мужчины заняты приготовлением сэндвичей. Шкипера здесь еще нет. Дэйв улыбается, когда я вхожу.

— Наконец-то ты вернулась. Не слишком пьяная? А где Джуд?

Я показываю в направлении палубы:

— Полагаю, что он не должен слишком задержаться.

Послышался глухой шум, идущий с палубы, ругательства, звук катящегося ведра.

— Должно быть, это он.

Его нашли в бессознательном состоянии, развалившегося между камбузом и кучей ведер. Дэйв потряс его:

— Эй, старина, просыпайся, потом отоспишься. Сегодня вечером разгружаемся.

— Может, тебе дать кофе? Ты хочешь кофе? — кричу я.

Он открыл глаза, кажется, утвердительно махнул головой.

Я метнулась в кают-компанию подогреть кофе в микроволновке. Возвращаюсь на палубу с дымящейся чашкой кофе.

— Просыпайся, — кричит Дэйв, — тебе надо это выпить и пошевелить задом, пока не пришел шкипер!

Джуд снова закрыл глаза, не было никаких средств вывести его из полукоматозного сна.

Появляется Йан. Я повернулась, держа в руках чашку, не зная, что же, собственно, с ней делать.

— Он упал… — говорит Дэйв.

Мы молчим. Высокий худой парень побледнел и на какое-то время тоже онемел. Его лонглайнер, человек, которому он доверял, когда речь шла о работе, разбился на палубе. Джуд открывает глаза. Его помутившийся взгляд проясняется, его зрачки расширяются от прокатившейся в них волны ужаса. Он пытается выпрямиться, их взгляды прикованы друг к другу, Джуд испытывает ужас и стыд, второй же испытывает огромное замешательство. В другое время Йан, возможно, похлопал бы его по плечу, но в настоящий момент он должен быть шкипером. Он заорал — не убедительно — и отправил его проспаться. Джуд поднимается. Втянув голову в плечи, округлив спину, пошатываясь, он с трудом идет в каюту.

Йан поворачивается ко мне, печально улыбаясь.

— Ты видишь, что делает алкоголь, — говорит он мне. — Но в конечном итоге хорошо развеялись, нет?

Йан поднялся в рулевую рубку, не говоря ни слова, сел лицом к порту. Мы подождали два часа. Джуд по-прежнему спал.

Тогда он взял командование на себя. Снимаемся с якоря. Полночь, мы покидаем рейд. Ни Дэйв, ни Саймон не смогли разбудить Джуда. Джои был пьян, но держался на ногах. Дэйв посмотрел на меня и на Саймона:

— Извините, ребята, нужна ваша помощь… Вы сейчас спуститесь в трюм и будете передавать нам палтус один за другим, потому что люк слишком узкий, чтобы подать в трюм заводскую грузовую сеть. А мы с Джои займемся остальным на палубе.

Было холодно. Пришвартовались к деревянному столбу. Здесь мы были единственным кораблем — должно быть, мы стали на разгрузку последними. Шкипер поднялся на пирс. Мы натягиваем непромокаемые плащи и покидаем палубу. Мы с Саймоном прыгнули в трюм. Лед растаял. Мы шлепаем по грязи и скользим по рыбе в окрашенной кровью холодной воде, заполнившей наши сапоги. Когда я чихнула, ребро напомнило мне о себе. Я посмотрела на Саймона, на эти тонны рыбы, которые мы должны будем вынести в руках. Ему тоже стало не по себе. В конечном итоге мы улыбнулись друг другу. Другой работы не было.

Рабочий завода опустил из дока квадратную клеть в мелкую ячейку, Дэйв и Джои установили ее на палубе. Мы подаем черную треску, а они бросают ее в клеть. Когда набирается достаточно внушительная куча, парни крепят клеть за углы к крюку подъемно-поворотного механизма и отходят в сторону, а груз поднимается вверх, к месту разгрузки и взвешивания. После черной трески наступает очередь простой трески, затем идут морские окуни — бедные идиотские рыбешки с выпученными глазами. Их языки так и не уменьшились, несмотря на долгое пребывание в трюме.

Короткая пауза. Джои протянул каждому из нас сигареты, которые он только что раскурил. Пытаясь взять одну, я поскользнулась на палтусах и грохнулась во весь свой рост. Немного посмеялись. Я уж и не знала, плакать мне или смеяться. Да и какая разница! Дэйв передал нам кока-колу, сладкую и ледяную. Поговорив с рабочими, Дэйв нахмурил лоб и сказал:

— Плохие новости.

— Что случилось? — спросил Саймон.

— Имеется нарушение, это точно. Квота на вылов черной трески не более четырех процентов от общего улова палтуса. Тысяча двести восемьдесят фунтов трески. Проблема в том, что у нас девятнадцать тысяч фунтов палтуса, нам светит штраф…

— И что тогда? — спросил Саймон.

— Тогда, возможно, денег, которые ты получишь, не хватит даже на то, чтобы напиться в баре «У Тони»… Послушайте, если у нас больше, чем надо, палтуса, мы можем просто его выбросить. За испорченного палтуса нас точно не накажут. Так что, ребята, смелее втыкаем крюк рыбинам в спину и голову. Все ясно?

Вода проникала под наши непромокаемые плащи. Текла по рукам, начиная от запястий и заканчивая подмышками. Мы промокли до последней нитки. Мы протыкали огромных рыбин. Нам приходилось выгибаться, довольно часто поскальзываясь, чтобы освободить ноги из-под движущейся кучи. Дэйв и Джои нависали над нами, чтобы поймать крюком и поднять палтуса на палубу.

— Болит ребро, да?

— Немного…

Я ухмыльнулась, глаза наполнились слезами, лицо было покрыто кровавой слизью. Саймон говорил ломающимся голосом, его лицо было мертвенно-бледным, с впавшими щеками под промокшими волосами — он выглядел мужественным. Он поставил на место Джои, который старше его почти на двадцать лет, когда последний, будучи еще очень пьяным, чуть было не поранил его, передавая Саймону крюк. Я посмотрела на него с удивлением: похоже, он был человеком, готовым подвергать других всем тем испытаниям, которым подвергали его другие мужики.

Мы находились в трюме уже несколько часов. Уровень рыбы медленно, но понижался. Когда я по-настоящему заледенела, я вспомнила о Джуде, который спал в тепле, гнев придал мне сил. И когда я подняла голову, протягивая Дэйву в вытянутой руке крюк с палтусом, я заметила высокого худого парня, который смотрел на нас из дока. Он смеялся над двумя новичками с прилипшими ко лбу волосами в виде затвердевших прядей, с которых стекала пена и грязная вода. Он что-то крикнул. Рабочие засмеялись вместе с ним. Я сжала зубы и оскалилась.

«Чертово ребро, — подумала я, — придурок шкипер».

Ночь бледнела над нашими головами. Йан пошел спать. К тому времени, как мы подняли из трюма более двадцати тысяч фунтов рыбы, уже зачиналась заря. Последних рыбин, самых крупных, вытащили наверх с помощью лебедки. Дэйв подал нам лестницу, чтобы мы поднялись на палубу. Саймон и я посмотрели друг на друга. Улыбаемся, работа сделана. Осталось только вычистить трюм.

— Я займусь этим, — сказал Дэйв, — идите греться.

Утро быстро перерастало в день. Джои разбудил шкипера, и мы отдали швартовые. Я больше не кашляла. Воздух был жесткий и влажный. Когда корабль пришел в движение, поднялся легкий леденящий бриз. Порт вдали еще спал, и флот был неподвижен в своем перламутровом ларце. Два сейнера, движущиеся нам навстречу, казались подвешенными между небом и морем. Их хрупкие мачты вырисовывались на туманных водах, черные силуэты на алом шелке зари.

«Мятежный» стал на якорь… Саймон протянул мне сигарету. Под его блестящими глазами нарисовались темные круги. К нам подошел Дэйв. Он больше не улыбался. Он пожал нам руки — сначала одному, потом другому.

— Вы проделали большую работу, мужики. Спасибо.

На палубе оставался только Джон, который резал филе из рыбы, которую мы с Саймоном перевели в категорию «брак». Мы проголодались — а не поесть ли нам?

За бортом плескалась вода, замершие на рейде корабли пребывали в опаловом сне. Наконец все улеглись спать, только я и птицы в терпком запахе свежевыловленной морской рыбы. Но я не пошла бродить по еще пустынным улицам, а вернулась в каюту и забралась в свой спальный мешок. В воздухе стоял удушающий смрад от дыхания, испарений от мокрой одежды, сохнущей прямо на теле, ядреный терпкий запах обуви и носков вперемешку с алкогольным перегаром.

Джуд тяжело дышал. Я не хотела больше слышать, как он задыхается и визжит в своем глубоком сне. Свет неба впечатлил меня, когда я снова зашла в рулевую рубку. Как и раньше, я улеглась там на влажном полу. Мои соленые волосы высохли. Я мгновенно заснула лицом к своим грязным сапогам, чувствуя мягкое жжение маски из слизи и крови, шелушащейся на лице. Когда взошло солнце, под веками затанцевали пятна красновато-коричневого цвета с золотистым отливом.

Я проспала два часа. Поднявшись, пыталась понять, осталась ли такая часть моего тела, которая бы не отзывалась болью. Тишина. Мужчины спали. Еще было время пройтись по улицам. Я скатала свой спальный мешок в угол, спустилась в кают-компанию. Нож Джона еще лежал на столе. На его лезвии засохло немного крови. Я по-быстрому ополоснула лицо, расчесала пальцами наиболее крупные пряди волос. Когда я собиралась выйти, то заметила, что кто-то стоит в тени узкого прохода. Это был Джуд. Я отвернула голову.

— Собираюсь попить кофе в городе, — сказала я.

Он не осмеливался смотреть на меня. Я смягчилась.

— Доброе утро, — добавила я.

Он не ответил. Я развернулась, чтобы идти в порт.

— Мне можно с тобой?

— Как хочешь, — прошептала я.

Доки были пусты. Мы шли молча, затем Джуд спросил:

— Вы действительно не смогли разбудить меня вчера?

— Мы сделали всё, что могли. Даже не удалось влить в тебя кофе. Впрочем, кофе вряд ли произвел какой-либо эффект. В полночь Дэйв и Саймон снова тщетно пытались тебя растолкать…

Тишина. Джуд опустил голову. Проходим мимо конторы порта. Три ворона дерутся за кусок пищи на контейнере для отходов.

— Шкипер, наверняка, был в ярости. Что он сказал?

— Немногое. Просто отправил тебя спать. А что ему оставалось делать, когда ты в таком состоянии?

— Да, ты еще мне скажи, что он похлопал меня ласково по плечу…

— Он не орал, нет. Он скривился и сказал мне: «Видишь, что с человеком делает алкоголь». И поднялся в рулевую рубку.

Мы поравнялись со скамейкой, на которой останавливались накануне. Я покраснела. Он должен был всё забыть. Но тогда он все спрашивал, женщина ли я. Я расправила плечи, чтобы выставить грудь, которую в любом случае не было видно.

— Каким образом вы вышли из положения?

— Нормально. Мы спустились в трюм, Саймон и я. Мы подавали рыбу Дэйву и Джону. Это, без сомнения, было значительно дольше, чем если бы ты там был, но никто не ругался, нам повезло, что больше не было кораблей, ожидающих разгрузки.

Он шел, опустив голову. Я чувствовала, что ему стыдно. Солнце поднималось над рейдом. Мы прошли мимо баров и двинулись вдоль торговых мест. Мне больше не страшно с ним.

— Такое никогда больше не повторится, — прошептал он глухим голосом.

Мы выпили кофе на солнце за единственным столиком маленького кафетерия. Он предложил мне его с видом мужчины, который приглашает женщину на свидание. Мы его быстро проглотили, обжигаясь, поскольку не знали, о чем говорить. Стеснительность одного парализовала и другого. Мы были как две пугливые рыбки, глупые и пунцовые. Нас взбодрил толстяк Мэрфи. Он пришел, раскачивая своим огромным телом. Приют брата Франциска выпустил своих детей в город. С конца улицы видно было, как лицо его засияло. Он посмотрел на каждого из нас по очереди, забавные отблески танцевали в глубине его глаз.

— Эй, Джуд, Лили! Уже поднялись?

Маленький стул заскрипел, когда он плюхнулся на него всей тяжестью своего тела. Двое мужчин улыбнулись. Джуд выпрямился, выпятив торс. Я снова была маленькой и красной. Мэрфи выудил монеты из глубины своего кармана.

— Плачу за кофе! Хочешь пирожное, Лили?

Я не осмелилась сказать «да», только не среди этих крупных мужчин, которые принимали только виски или крэк[16]. Мэрфи поднялся, стул выпрямился, он вошел в кафетерий, вращая своим толстым задом.

— Это мой очень старый друг, — сказал Джуд.

— Я знаю. Он рассказывал мне о тебе.

Джуд долго пристально посмотрел на меня. Он нахмурил брови. Он снова овладел собой и опустил глаза. Он вообще не имел права напускать на себя важность, не после прошедшей ночи во всяком случае.

— Да, — сказал он и закурил сигарету.

— Ты хочешь остаться на «Мятежном»?

— Он собирается пополнять запасы все лето, это не для меня.

— Да, но этой зимой в Беринговом море рыбная ловля трески, а потом крабов.

— Я еще не знаю. Останусь, если Йан снова возглавит корабль и если он захочет взять меня… Я думаю, что да. «Мятежный» — это хороший корабль, и Йан — неплохой шкипер.

Мэрфи вернулся с чашками кофе. Улыбка снова озарила его лицо. Он повернулся ко мне:

— Джуд — очень хороший парень, «великий Джуд». Ты можешь ему доверять.

Джуд смущенно засмеялся. Я снова сильно покраснела. Мэрфи взял мои руки в свои.

— Подобные руки, черт, я еще никогда не видел такие у какой-либо женщины. Посмотри, Джуд, ладони такие же широкие, как мои, и твердые… но все в глубоких ранах, ты никогда не надеваешь перчатки?

— О да, я надевала их, но я их не поменяла, когда они порвались.

— Надо заботиться о ней, Джуд, раз ты с ней работаешь, думать об этом хоть иногда. Как так случилось, что она заразила руку и могла бы умереть, а вы ничего не видели?

— Заткнись, Мэрфи, я давал ей перчатки каждое утро. Я же ходил к шкиперу сказать, чтобы он освободил ее от работы.

— Возможно, нам нужно возвращаться, — прошептала я.

Мы поднялись. Мэрфи подмигнул нам. Теперь Джуд стоял прямо.

Без единого слова мы возвращаемся на корабль. Джуд хотел найти Йана, чтобы извиниться, но тот вышел. Дэйв и Саймон проснулись в плохом настроении и смотрят на нас мрачным взглядом. Мы берем ведра. Снова приступаем к работе. Кофе в городе остался в прошлом, Джуд и я снова сохраняем дистанцию. Саймон и Дэйв поднимают на верхнюю палубу рыболовную снасть и уходят работать на солнце. Мы остаемся под навесом в тени. У Джуда совершенно негордый вид с того момента, как он очнулся от своего похмелья. Я вижу, как он часто прерывает работу, стаскивает перчатку, подносит к губам руку. Он дышит на нее, растирает ее. С жалостной гримасой на горящем лице он печально сосет свои пальцы.

— Плохи дела?

— Эти пальцы… Иногда это донимает меня. Я, должно быть, отморозил их однажды зимой, когда я ловил рыбу на этом траулере. Они часто причиняют мне страдания, но сегодня утром совсем худо.

Дэйв прыгает на палубе как хороший атлет, к которому вернулись силы. Он наслаждается солнцем, в котором купается навигационный мостик.

— Лили сказала тебе, сколько мы заработали?

— Она мне почти ничего не сказала, только то, как я отказался от ее кофе и как ты тряс меня, словно больного подкидыша, но безрезультатно.

— Двадцать две тысячи фунтов, здесь ты был прав. В отличие от черной трески это менее хорошая новость. И здесь я как раз не ошибся.

— Да?

— Есть трудности, из-за которых нам могут впаять штраф. Квота, на которую мы имеем право, составляет четыре процента от общего улова.

— И какой штраф?

— Насколько я знаю, не меньше пяти тысяч долларов. Их вывернут прямо из нашей доли.

— Мы не заработаем ни сантима за целый сезон, в котором потеряно оборудование, да еще и перевес трески, а ты смеешься. Более двух лет я пашу как животное ни за что.

Я присоединилась к Дэйву в кают-компании, чтобы съесть сэндвич.

— Как там Джуд? Совсем без сил после вчерашнего? — спрашивает он меня.

— Немного из-за этого. И к тому же у него болит рука. По его словам, он однажды отморозил пальцы.

— Он должен сходить в больницу. Сегодня после полудня нам нужно отвезти на завод остатки наживки, а еще порубить и выкинуть из маленького трюма весь лед. Если его рука пострадала ото льда, то он просто не способен сделать это.

— Да, он может подхватить гангрену, — отвечаю я.

Йан повел его в госпиталь. Спустя некоторое время они вернулись. Шкипер заорал, что нам пора ехать на консервный завод. У Джуда гангрены не обнаружили. Я спешу принести ему обезболивающее с кодеином, которое находится под моей подушкой. Он проглатывает три таблетки одну за другой, запивая из фляги, которую он вытащил из своей котомки. Мы вместе с Саймоном вручную разгрузили двадцать две тысячи фунтов рыбы, спали не более двух часов.

Стоя на коленях в трюме, я ломаю лед ударами лома. Я устала, возможно, не так сильно, как вчера, но достаточно для того, чтобы очень сильно захотелось спать. Мы выносим коробки с наживкой, которые разваливаются у нас в руках. Маленькие, вялые и скользкие существа исчезают в мутной воде трюма. Шкипер орет.

— Это не наша вина… — шепчу я.

Чтобы собрать кальмаров, мы бултыхаемся в солено-горькой каше, растаявшем льде, с размокшими коробками. Наши перчатки изорвались. Джуд делает перерыв все чаще и чаще. Его лицо искажается, как если бы он плакал.

— Позволь мне, — говорю я. — Нас достаточно много, есть кому заниматься этим.

Он упрямится. Дэйв подает помпу, чтобы откачать воду. Лед снова образовывается в глубине и на стенках трюма. Я выхватываю из рук Джуда лом.

— Позволь мне сделать это! — говорю я громче.

Он колеблется лишь мгновенье, затем возвращается на палубу. Вскоре только я остаюсь в дыре корпеть над последними ледяными корками. Холод терзает мои пальцы, ощущение такое, как если бы ногти были сорваны.

— Лили! Выходи оттуда сейчас же, с работой покончено, — позвали меня сверху. Но я не могу остановиться. У меня еще много сил.

— Иди завтракать, Лили!

Я высовываю голову из своей темной дыры. Снаружи светит солнце. Я щурюсь. Меня окружают шкипер, Дэйв и Джуд, Саймон. Я смотрю на них четверых, на одного за другим, и мной овладевает смех, радость ободряет меня, хочется упасть, запрокинув голову к летнему небу. Я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, мужчины по-прежнему стоят надо мной. Они пристально смотрят на меня всё с большим и большим удивлением, которое становится похожим на нежность.

— Хорошо, Лили, что есть такого смешного там в глубине?

Йан и Дэйв хватают меня за запястья — каждый со своей стороны — и вытаскивают из трюма на вытянутых руках. Когда меня подняли в воздух, веселье снова овладело мною.

— Я взлетаю!

Мы отвязываем корабль. «Мятежный» набирает обороты. Я сажусь на пятки напротив фальшборта. Солнечный свет преломляется в капельках воды и сушит мою кожу. Под штанами из мягкого хлопка, которые когда-то были белыми и походили на вторую кожу, мои мускулистые ноги. Они ощущают жар лета. Я закрываю глаза. Когда я их вновь открываю, то вижу Джуда, сидящего на корточках в нескольких метрах от меня. Мои длинные бедра — это бедра женщины, могу поклясться, он это понял.

— Солнце — это здорово, — говорит он.

Погода изменилась, как только мы вернулись в порт. Начал капать мелкий дождь. С запада, где он уже захватил горы, к нам движется туман. Понемногу набережные заволакиваются туманом. Йан вышел. Мы снова принялись за работу.

— Бьюсь об заклад, что мы последние, кто продолжает так горбатиться.

— Такое бывает.

— Сколько крючковых снастей нам осталось сделать?

— Тридцать.

— Это немного.

— Нет, но нужно их сделать.

— Завтра же мы отправляемся тралить оборудование?

— Да. Опять надрываться ни за грош. Меня удивляет, что нас снова тянет туда.

— Я не смогу отвезти свою подружку на Гавайи, это точно, — говорит Дэйв.

— Не в этот раз… Полагающаяся мне доля составляет одну часть и половину, а твоя? — спрашивает Джуд, прервав свою речь. Он стоит, зябко скрестив руки и поставив пятку на стол, одно бедро прижато к груди.

— Такая же, как и твоя. Впрочем, я здесь не старожил, скорее ловец крабов.

— Нельзя сказать, что это позволило тебе проявить себя наилучшим способом.

Моя душа мертва, я в плену печали. Я внезапно поняла, что это не будет длиться вечно, что это не будет длиться долго, — жизнь на борту, мужчины, корабль. Скоро всё должно закончиться, я буду без крыши над головой, с раскрытой душой. Рабочий день затягивается. Саймон зевает. Он навеселе в полумраке навеса. Вечер, стало быть, никогда не наступит.

— Без сомнения я едва наскребу себе на обратный билет, — говорит он.

— Верно, что тебе заплатили половину доли?

— Йан сказал мне это, когда я сел на судно.

— А я, наверное, получу четверть доли, — говорю я.

— Это будет несправедливо, — говорит Дэйв. — Ты отпахала столько, сколько и мы, и отстояла на вахтах так же, как и другие.

— Да, — говорю я, — это будет неправильно. Во всяком случае, что касается ловли трески… Что касается ловли палтуса, я молчу.

Саймон не говорит ничего. Джуд тихо сидит за столом. Я бросаю рыболовные крючки, загнутое шило и смотрю на них:

— Я дешево стою, да?

— Я говорил об этом не для того, чтобы ты сердилась, Лили.

На меня мгновенно навалилась усталость. Я ошиблась, когда посчитала, что смогу стойко все это перенести.

— Мне собираются дать денег только на карманные расходы… Наверное, эти руки, пугающие мужчин, не выглядят как руки труженицы? Тогда почему мне говорят, что я вкалывала быстро и хорошо, и почему Гордон и Джейсон хотят, чтобы я оставалась на их корабле? Может, потому что я недорого стою?

— Лили, я не это хотел сказать…

Я бросаю свои перчатки на стол. Возвращаюсь в кают-компанию. Разделив волосы на пряди, я долго их расчесываю. Они волнами ниспадают на мою спину. Я прохожу в каюту, беру свои доллары, меняю свой свитер на мой любимый, «Fly till you die»[17]написано на нем сзади. И выхожу. Я прохожу перед мужчинами, высоко держа голову, со свободно развевающимися, как грива, волосами. Ни разу не взглянув на них, я покидаю корабль. Идет теплый дождь. На душе тяжело. Пусть поработают без меня. Я иду по сияющему доку в зеленых сапогах, которые дают мне почувствовать, что они очень большие.

Я выпила два бокала пива, глоток за глотком. Я вышла. Я пошла вдоль торговых мест до бара «На судне», битком набитого старого бара. Я пробралась к большой стойке, потемневшей от грязи, и села около невозмутимой старой индианки, потягивающей свою маленькую рюмку водки. Мужчины горланили морские песни. Другие склонились над стаканами — и я не вижу их лиц. Настолько темно, что с трудом можно было распознать голых женщин на картинах, сливающихся во мраке стен.

Официантка идет ко мне. На ее замученном лице по-прежнему очень яркие, вызывающие румяна. Мы улыбаемся друг другу. Она меня узнала.

— Один бокал «Rainier», пожалуйста.

Она мне его подносит и вместе с пивом ставит на стол маленькую рюмку шнапса, который я не люблю, но который выпиваю залпом, прежде чем она повторит снова.

— Иди ко мне, — говорит она, — нужно время от времени выходить из мира мужчин. Они не сделают тебе подарка после того, как заберут твои силы, чтобы заработать себе доллары, и твой зад, чтобы доставить себе удовольствие. Они не миндальничают, поверь мне.

— Они собираются заплатить мне четвертую часть от доли.

Она взрывается:

— Не существует четвертой части от доли, они полное дерьмо, я тебе говорю, мудаки… Не пускай это на самотек. Если не закончишь работу, они выгонят тебя без копейки в кармане. Не доверяй им. И особенно береги свой зад.

— Я не боюсь, я умею защищаться.

Мужикам хочется пить, и они орут, чтобы им принесли выпивку. Подмигнув, она покидает меня. Подходит какой-то мужчина и, показывая на свободный табурет, спрашивает:

— Могу я сесть? — говорит он. — Ты индианка?

— Нет, — отвечаю я, — но да, ты можешь сесть.

— Я подумал, что ты индианка, когда утром видел тебя, проходящей мимо, маленькая индианка, возвращающаяся из соседней деревни, которая ловит лосося на одном из сейнеров плавучего дока.

Он говорит низким, мягким, поющим голосом, таким на удивление далеким, как если бы он был за тысячу миль отсюда. По виду его сапог, рук и плеч, по загорелой коже лица можно понять, что он рыбак. Он рассказывает, что он с борта большого красного корабля, стоящего напротив офиса порта, под названием «Инуитская леди». Что в этом году он тяжело поработал на ловле рыбы, как и три предшествующие зимы, ради своей жены, которая хотела жить на Гавайях. Сейчас она обосновалась на Гавайях. Но он должен, по меньшей мере, продолжать работать, не переставая, чтобы оплачивать кредит за дом, который он никогда не видит, который он даже не желает, так как его жизнь проходит на Великом Севере, а не на пляже в стране солнца и лени.

Его история напоминает печальное, монотонное, протяжное пение в медленном темпе, как в грустной народной песне. Он немного пьян. Он продолжает:

— Я был таким счастливым, когда был охотником. Ох, я так был счастлив. Долгие дни в лесу, в тишине, а вокруг снег и холод. Ох, я был так счастлив.

Его слова повторяются, пока не становятся унылым длинным скучным рассказом, похожим на вздох. Он смотрит в пустоту прямо перед собой, сквозь мрак бара, сквозь непрозрачный от табачного дыма воздух. Наверное, он снова видит большие деревья, шагает по снегу, скрипящему под снегоступами, ветер, плутающий в кронах, создает звук туманного горна, приглушенного безмерным количеством деревьев.

— В таком случае надо вернуться туда.

Он поворачивается ко мне. Он неожиданно взрывается, выходит из себя, его глаза наполняются слезами.

— Ничего ты не поняла! За него нужно платить, за этот дом… Моя жена! И я должен ей платить, даже за переезд из ее халупы. Мне надо постоянно возвращаться в эту нищету. Возможно, до самой смерти. Берингово море зимой. Ты не понимаешь, что это такое, ты не знаешь, что это такое — нищета. Там нищета, водяная пыль, вызывающая изморозь и лед, которые нужно беспрерывно колоть, иначе ты умрешь, разбитое тело, приятели, которых теряешь.

— О, извини, — шепчу я.

Он смягчается.

— Ты не хочешь отправиться в лес вместе со мной?

Старая индианка улыбается мне сквозь голубой дым сигареты, которой она затягивается краями губ. Мужчины орут, наполовину приподнявшись со своих табуретов. Официантка, которая собирается заступить на смену, выпивает свой виски до дна, очень быстро наливает второй стакан и отправляет его вслед за первым. Мне хочется бежать.

— Меня зовут Бэн, — говорит мне рыбак, когда я встаю.

— До свиданья, Бэн. А я — Лили.

Я вышла из бара. На дворе была ночь. Дождь не прекратился. Я перешла улицу и вышла на набережную. Какой-то мужчина поворачивает из-за угла у диспетчерской такси и идет в мою сторону, прихрамывая. Я узнала его, так как часто видела в сквере, сидящим на скамейке, в ожидании конца дня. Несколько раз он был пьян. Но не этим вечером. Он останавливается, когда мы оказываемся лицом к лицу. Он поднимает на меня темные, словно два черных колодца, глаза, это взгляд потерпевшего кораблекрушение. Я едва слышу его голос. Он говорит на порывистом и гортанном языке, которого я не знаю. Я развожу руки в жесте беспомощности. Он пожимает плечами и идет своей дорогой.

Я прихожу на корабль. Там нет никого, кроме Джуда, который вяжет сети на палубе. Я наливаю себе чашку теплого кофе. Сажусь за стол. Вздыхаю. Напротив меня куча жил из белой тонкой бечевки. Я принимаюсь вязать сети. Другой работы нет… Я даже не пьяна, но усталость обрушивается на меня и приковывает к скамье. Мои глаза наполовину закрываются.

Постепенно мне становится жарко.

Джуд вошел и сел за стол.

— Я собирался поспать. Ты меня разбудила.

Снова принимаемся вязать сети.

— Ты их делаешь очень маленькими, — говорит он.

— Нет.

— Да. Смотри… Пожалуй, ты права.

— Они все ушли? — спрашиваю я.

— Ты же видишь.

— А я была в баре, — добавляю я.

— А…

— Напилась пива, встретила много народа.

— Не надо слушать неизвестно кого. Здесь есть грязные типы.

— Не только здесь. Я знаю, что это такое. Там, откуда я приехала, они тоже есть. Я разговаривала с Сэнди, официанткой из бара «На судне». Она мне даже предложила прийти к ней спать.

— Держи дистанцию. Многие принимают наркотики на ее хате. К тому же она — лесбиянка.

— Возможно, что ты и не прав. Лучше так, — шепчу я.

— В том, что она лесбиянка, я, впрочем, не вижу ничего плохого.

Джуд, должно быть, замерз снаружи, он сел очень близко ко мне. Его бедро коснулось моего. Он прокашливается, колеблется, затем говорит своим низким голосом, немного запинаясь, уставившись желтыми глазами на шнурок между пальцами:

— Почему бы нам не оплатить комнату в мотеле сегодня вечером, чтобы прогуляться немного за пределами корабля?.. Поскольку жизнь на борту становится удушающей. Смысл в том, чтобы развлечься, долго постоять под настоящим душем, возможно, даже принять ванну, посмотреть телевизор, расслабиться или неважно чем заняться.

Я смеюсь:

— Неважно чем, это чем?

Мой смех привел его в замешательство. Впрочем, он не отступает. Его нога становится слишком тяжелой для находящейся рядом моей ноги. В это мгновение входит Йан.

— Лили, — кричит он, — подойди, мне надо с тобой поговорить!

Я иду за ним. Его тусклые и влажные глаза расширены. Его лицо бледное.

— Я позвонил в Оклахому. Я всё сказал моей жене. Мы договорились. Мы расстаемся. Она берет одного ребенка, я возьму другого. Мы можем пожениться, Лили. Поедем на Гавайи. На моем счету достаточно денег, чтобы оплатить поездку на корабле. Вместе будем ловить рыбу в теплых морях.

Я отступаю к лестнице.

— Нет, — говорю я, — я не хочу выходить замуж, не хочу быть твоей женой, ты уже имеешь одну. Я хочу остаться на Аляске.

Я раню высокого худого парня, того, который мне однажды сказал: «Это прекрасная страсть!» Задолго до того, как я поднялась на борт «Мятежного». Я спускаюсь вниз по лестнице. Он следует за мной, пытается удержать меня. Кают-компания пуста. Джуд ушел. Без сомнения, ему захотелось выпить. Высокий худой парень идет за мной до каюты, хочет войти вместе со мной, я его отталкиваю.

— Лили, — говорит он, — Лили, подожди…

Я заплачу, если это будет продолжаться. Если он будет продолжать смотреть на меня глазами раненого пса, то я точно заплачу. Я отталкиваю его. Я ощущаю его ребра под своими ладонями. Последнее, что я вижу, прежде чем он уходит, это его оцарапанное лицо со взглядом большого растерявшегося ребенка. И если сегодня вечером он напьется джина с тоником до состояния, когда будет валяться на земле, это будет моей большой ошибкой. Я проваливаюсь в глубину своей койки. Я прячусь в спальный мешок с головой. Я разгрузила десять тонн рыбы, я изрезала руки об острые края льда в трюме, я бунтовала, я прогулялась по барам, встретила печального охотника. Мой шкипер хочет отвезти меня ловить рыбу на Гавайи, а Джуд — в мотель. Маноск-ли-Куто все время подстерегает меня. Это много для одного дня. Мужчины снова отправились в бар. Я слышу, как вода плещется у борта корабля.

Полдень. Мы ждем шкипера. Он приходит с опозданием, еще не протрезвевший. Он кажется измотанным. Мужчины молчат, опустив головы. Мы отдаем швартовы. «Мятежный» покидает порт. Дэйв и Джуд кивают друг другу головой:

— Да. Лучше ему поспать. Он устал.

Они больше ничего не говорят. Они мягко отправляют его спать. Джуд и Дэйв собираются, сменяя друг друга, вести корабль к водам, где предположительно дрейфуют потерянные нами снасти.

Море неподвижное и сверкающее. Мы заканчиваем ремонтировать последние крючковые снасти под открытым небом на главной палубе. Алюминиевый козырек был снят перед отплытием. Когда Джуд помогал очистить палубу от части ведер с помощью подъемно-поворотной снасти, его лицо было обагрено светом, который отражали воды порта.

Я возвращалась из города. Джейсон меня сопровождал. Он дал мне гармонику. Я посмотрела на нее, на него, и подумала о светиле ночей на мысе Барроу.

— Поедешь ловить рыбу со мной на «Млечном Пути»? — спросил Джейсон.

Я колебалась. Я не знала.

— Мы будем цыганами моря, — добавил он. — Ты научишься быть в отличной форме, я займусь контрабандой, и мы будем плавать от порта к порту… будем пить как настоящие пираты, а ты будешь танцевать на стойке бара, пока я буду играть на гармонике.

Мы работаем на ярком свету. Он лижет наши скулы, сжигает наши лбы, высушивает наши губы. Он мучит наши лица. Саймон напевает. Джуд с невозмутимым видом склонил голову над своей крючковой снастью. Тюлени разлеглись на скалах.

— Я хотела бы быть тюленем, греющимся на солнце, — говорю я громко.

Саймон и Джуд смеются.

Уже более восьми часов мы таскаем привязанный малый якорь на расстоянии в двести взмахов рук пловцом поперек вод там, где мы ловили. Крючковые снасти мы так и не нашли. Йан присоединяется к нам на палубе. Он холоден с момента своего пробуждения. Наконец он забыл обо мне. Забыл Лили, вместо нее есть просто один матрос, которому он кричит свои команды.

— Мы продолжаем поисковые работы еще западнее, — объявляет он.

Это еще больше удаляет нас от Кадьяка. Саймон бледнеет.

— Но ты мне говорил… А мой самолет?

Шкипер очень быстро отвечает:

— Ты действительно считаешь, что именно таким образом ловят рыбу? Отработаем наши восемь часов и затем возвращаемся, ноги на стол, пялимся в телевизор? Ты действительно думаешь, что мы зря сожгли столько дизельного топлива, что надо бросить поиски, когда снасти, возможно, находятся в нескольких милях отсюда? Снасти, за которые мы заплатим, чтобы возместить издержки, ради этого мы пахали как животные? Одна прогулка в море, а затем сжечь столько топлива, сколько нужно, лишь бы вернуться вовремя, чтобы господин попал на свой самолет? Не нужно в следующий раз мужичку пускаться в путь, надо оставаться у себя дома, в Калифорнии.

В первый раз Саймон сопротивляется Йану. Он поднимается, бледный от ярости, сжав челюсти. Беззвучным голосом, с трудом сдерживаясь, он говорит:

— Ты обещал мне, когда я купил билет. Это было мое условие, для того чтобы я сопровождал вас. Ты дал мне слово.

Йан орет и скрывается в рулевой рубке. Дэйв ничего не видел. Джуд отсутствует. Он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не скажет. Внезапно я испытываю презрение к высокому худому парню, его роли хозяина на борту, к Джуду, молчанию и озлобленности сильных мужчин, этих всесильных мужчин, которые внушают нам почтение из-за своего жизненного опыта, скрытых знаний, которые они прячут в своих головах, грохоту их голоса в час необходимости. Молчание является причиной как равнодушия, так и покорности.

Двое салаг обмениваются слабыми улыбками. Шкипер исчез в рулевой рубке. Саймон принадлежит кораблю, пока не покинул его борт. Неужели гордость за разгрузку целой партии палтуса, за назначение на должность Джуда в ночное время и за мужественное рукопожатие Дэйва утром заставили его забыть об этом? Он пристально всматривается в горизонт, ужасное подозрение прячется в глубине его голубых глаз, которое он силится придушить, пока оно не захватило его полностью. Я не могу ему помочь. Я протягиваю ему сигарету. Мы курим в тишине, не прекращая работу. Мои глаза скользят по Джуду и отказываются его видеть. Я смотрю в небо. Когда наконец поеду я на мыс Барроу?

Малый якорь цепляет снасть на следующий день с первой попытки. Затем вторую… Атмосфера разряжается. Йан обещает Саймону купить новый билет. Мы заканчиваем чистить последнюю крючковую снасть. Ведра расставлены по обе стороны палубы. Мы их тщательно крепим. Сегодня на ужин будет палтус, которого Джуд поджарит на импровизированном барбекю. Мы идем спать. Джуд зовет нас, как только все готово. Солнце опалило его лицо сильнее, чем алкоголь из бутылки, к которой он прикладывается во время ночной вахты.

Мы возвращаемся. Зеленые горы меняют окраску на сиреневую. Волны кипрея плавно колышутся от низкого пролета орлов. Джейсон говорит, что это его любимые цветы. Нам остается немного времени, чтобы побыть на борту вместе. Мысли мужчин уже находятся в другом месте. Йан больше не говорил мне о том, чтобы отправиться ловить рыбу в Берингово море. Я смущена и не осмеливаюсь с ним об этом заговорить. Его тон остается неопределенным, затем он смягчается:

— Я возвращаюсь в Оклахому, а там посмотрим.

Мы наконец-то получили зарплату.

— Я никогда еще столько не работал за такую маленькую зарплату, — говорит Дэйв и продолжает: — Этой зимой мы выберемся из затруднительного положения с сезоном ловли крабов…

Он смеется.

Саймон сел на первый самолет, летящий в Сан-Диего. Джуд положил в карман свои чеки и вышел.

Я получила не четверть доли, а половину. Этого мне хватит на то, чтобы купить себе хорошую обувь. «Бери на распродаже. Фирма “Редвинг”. Это лучшая обувь», — говорит Джейсон, который всегда носит обувь только этой марки, когда, конечно, он не в сапогах. У меня остается несколько помятых банкнот, которые я бережно кладу под подушку вместе со своими документами, липкими конфетами и коробкой жевательного табака. Итак, все прошло очень быстро.

Великий мореплаватель

Сезон был закончен. Мы покидаем судно. У меня было свое место на борту корабля для следующей поездки. Мы закончили освобождать палубу от последнего алюминиевого навеса. Джуд, великий мореплаватель, управлял краном с пивом в руке, по лбу его очень красного лица струился пот. Я покончила с очисткой трюма от рыб, в то время как Джои скреб ступени рулевой рубки металлическим скребком.

Я шла по набережной в прекрасных «Редвингах» на ногах, испытывая гордость при звуке собственных шагов по асфальту. Стояла хорошая погода. Я захотела есть… Выпить обычный кофе возможно еще и с булочкой в супермаркете за углом. Вдруг меня охватил панический страх. А если они уже все уехали? Я почти умирала от любопытства. Все во мне колыхалось. Я приехала сюда одна, очень-очень издалека. «Я хочу, чтобы судно считало меня своей, приняло меня наконец», — шептала я в великом молчании своих первых ночей, растянувшись на полу деревянного дома, глядя в темное небо Аляски. Ночь, сильный ветер, и я внутри, ложась спать, тогда думала: «Хочу, чтобы корабль меня удочерил». И я нашла свой корабль. Села на судно, которое кажется чернее в самую темную ночь. Люди на борту были очень суровы и «щедры», они отобрали у меня мою койку, сбросили мою сумку и мой спальный мешок на пол, они кричали на меня. Я боялась, что они суровы и жестоки, но они были добры, столь добры ко мне, они были все для меня как боги, когда я поднимала на них глаза. Я вышла замуж за корабль. Я отдала ему свою жизнь.

Я побежала. Безумие погнало меня, чайки метались белыми группами, звуки порта, звонкие голоса людей, шум устанавливаемой мачты, верхушка которой качается в голубом-голубом небе, там, где парит орел, буйство цветов и дуновения ветра… На корабле уже никого не было. Палуба была пустынной и голой. Даже непромокаемые плащи, которые были развешаны под выступом верхней палубы, и те исчезли. За исключением моего. Плохонького непромокаемого плаща желто-оранжевого цвета, наподобие плаща Армии Спасения. Я застыла, стоя на палубе в ослепительном свете ламп, фиксирующем только голые крючки. Сезон закончен — они уехали. Я обмерла. Я устремилась в кабину. Пустые койки, лишь на полу валяется оставленный кем-то одинокий носок. И больше ничего. Да: мой спальный мешок, моя одежда были сложены на грязной подушке.

Они уехали. Мы даже не сказали друг другу «До свидания». В ошеломленном состоянии я упала на койку. Я чувствовала себя сиротой. Я хотела бы, чтобы корабль меня удочерил. Два месяца тому назад я шептала — «вечность» — вот оно начало приключения. И вот оно было окончено. Я ему отдала все свои силы. Я ему отдала бы свою жизнь. Я спала во время горячего сна мужчин. Я принадлежала им. Мое сердце принадлежало им.

В проеме двери появился Джои и сузил свои раскосые индейские глаза:

— Какого черта ты здесь делаешь в темноте?

В одной руке у него был «Будвайзер», в другой — сигарета. Он скорее всего достаточно уже выпил, так как у него был веселый взгляд, расширенные зрачки на смуглом лице.

— Все уже разъехались?

— Все уже свалили отсюда! Ты же не думала, что они собираются остаться до Рождества?.. Я закончил натирать до блеска кабину и печь. Теперь я ожидаю Гордона, чтобы узнать, когда начнем устанавливать оборудование, загружать цистерны с водой и газойлем, еду. Нечего сидеть в темноте, Лили, идем пить пиво на палубу, Гордона там еще нет. В любом случае было бы неплохо сделать небольшой перерыв.

Я встала и последовала за ним. По дороге Джои вытащил из холодильника ящик пива. Свет от палубы ослепил меня. Он мне протянул пачку сигарет.

— Бери. Бери всегда, не спрашивая.

— Спасибо, Джои. И когда начинается сезон?

— Сезон ловли лосося открыт, но рыбы мало. Позже за день можно будет ловить столько же, сколько сейчас за неделю. Мы оставим Кадьяк через неделю.

Он смотрит на меня ласково.

— Вот увидишь, этот сезон будет довольно легким для тебя, ничего общего с тем, что ты делала только что, платят твердую ставку за каждый день, и это в течение трех месяцев. Ты станешь богата к сентябрю и сможешь свалить отсюда.

Я шепчу низким голосом, почти со стоном:

— А если бы я сказала Гордону, что больше не хочу этого делать, то есть заниматься сезонной ловлей рыбы? Я полагаю, что у меня нет больше силы духа ни на что такое, все, чего я хочу — уехать отсюда на мыс Барроу. Он не захочет, чтобы я покинула судно?

Джои на меня смотрит с оцепенением.

— Но, Лили… Сейчас как раз сезон на этом судне, не отказываются и не сбегают от этого. Что ты, собственно, собираешься там делать?

— Я собираюсь увидеть край мира.

— Земля круглая, Лили. Здесь тоже конец чего-либо. Ты не увидишь там ничего, что хотела, тебе ведь уже об этом говорили. Опустошенная территория, несчастные люди, пьяные или находящиеся под действием наркотиков в течение года, или как те двое, что живут на социальные пособия или надбавку от нефти. Каждый мечтает оттуда переехать в другое место, живут там только эскимосы, которые потеряли все, особенно собственное достоинство, и которые будут делать небольшую работу для тебя. И как ты, собственно, хочешь попасть туда? Уж точно не с теми деньгами, что ты заработала здесь, тебе не хватит даже заплатить за самолет, чтобы полететь туда.

— Я поеду автостопом.

— Дорога закрыта сразу после Фэрбенкса[18]. Ты собираешься пожертвовать собственной шкурой, только чтобы увидеть кусок скалы, мерзлой в ближайшее время?

— Но ведь есть же трасса для грузовиков, снабжающих трубопровод.

— Ты совсем с ума сошла, ты устала, особенно сейчас, тебе нужно пиво и несколько дней отдыха. В течение двух месяцев ты работала днем и ночью почти без отдыха. Ты делала столько, сколько эти ребята в два раза больше и крупнее тебя не делали за всю свою жизнь. Я даю тебе твой выходной день. Он начинается прямо сейчас и длится до завтра. Я скажу Гордону, что это я послал тебя. Он поймет, он хороший босс, вот увидишь, он никогда не будет орать. И он знает свою работу.

— Да, — говорю я, — спасибо, Джои.

Мы пили пиво и курили сигареты. Гордон не приходил. Так что я покинула «Мятежный». Я шла по набережной, обогнула консервный завод «Вестерн Аляска», который распространяет свою вонь на весь город, — погода изменилась. После показался причал с автомобильным паромом. «Тагура Роуд». Я наблюдала, как люди поднимались верх по сходням. Я продолжала свой путь по «Тагура Роуд». Я уже подходила к верфи, когда кто-то окликнул меня. Я обернулась. На белой дороге я увидела два силуэта, стоящих в тени людей. Один сильно шатался из стороны в сторону, а другой был выше ростом, с ярко-красными волосами, пылающими на солнце, словно золотой шлем. Они подошли ко мне.

Я узнала Мэрфи. Другой уже пересекал площадь. Я ожидала. Солнце грело мою шею.

— Мы искали тебя, — сказал Мэрфи, отдышавшись.

— Искали меня?

— У нас кое-что есть для тебя…

Мэрфи протянул ко мне руку. Когда он разжал свои пухлые, как у новорожденного младенца пальцы, перепачканные пальмовым жиром, на его ладони оказалась небольшая деревянная шкатулка, украшенная красными и черными пластинками, а его спутник вытащил из кармана камею из фальшивого перламутра.

— О! Спасибо, — воскликнула я. — Но почему?

— Просто подарок, — сказал Мэрфи — и на его лице появилась добрая улыбка.

— Но почему?

— Потому что мы тебя очень любим, это все. Мы рады, что ты находишься здесь.

Они побрели дальше. Я осталась стоять одна на дороге, поглаживая полированное дерево, аккуратный драгоценный камень. Чувствуя, что проголодалась, я решила вернуться в город. На улицах уже можно было увидеть людей, рыболовный флот вернулся. Двери бара были распахнуты, как будто внутри не хватало воздуха. Крики, смех, дикие вопли, иногда звон колокольчика вырывался из этого темного притона. Я бы хотела войти в темную пещеру, в это логово диких животных, но не посмела этого сделать. Я очень быстро прошла мимо. Они уехали, не попрощавшись, не устроив веселую попойку, хотя обещали мне. Я хотела умереть, так мне было грустно. От голода я согласна была на попкорн и повернула за угол магазина спиртных напитков.

Мы столкнулись лицом к лицу. Джуд. Великий мореплаватель. Он снова утратил свое прекрасное неистовство мужчины, рыбака, он сутулил свои мощные плечи. Он шел неуверенным шагом, как будто он ступает по незнакомой земле и в неизвестном направлении, у него было лицо пунцового цвета, блуждающий и неуверенный взгляд. Лев морей снова стал медведем.

— Все уехали, — запинаясь, сказала я.

— Да, — сказал он. — Плохой сезон. Время заняться чем-либо другим.

— А…

— Ты сейчас куда идешь?

— Я… Я иду покупать попкорн.

Он слегка улыбнулся, закрыл глаза, словно от страха, сделал вдох, распрямил плечи и, медленно проведя рукой по лбу, спросил:

— Могу ли я тебе оплатить ведерко, так сказать, угостить?

Я ответила «да». Мы вошли в бар, в двух шагах от винного магазина. Некоторое время мы колебались, входить туда или нет, из-за темноты, раздававшихся оттуда криков и завесы дыма. Затем он подошел к стойке, я последовала за ним. Там было две свободные табуретки. Мы очень быстро выпили пиво. Возможно, мы боялись, не зная, о чем еще говорить. Мы оставили корабль. Между нами не было больше ничего общего.

— Давай выйдем отсюда, — неожиданно сказал он.

Снаружи было светло, ветер, люди и винный магазин. Он вошел в него, направился прямо к полке с канадским виски, схватил одну бутылку, несмотря на ее десять унций — бутылка была пластиковой. Не останавливаясь, он направился в глубину магазина, открыл стеклянную дверь, схватил упаковку с двенадцатью банками свежего пива «Rainier». На все ушло не более минуты. Полная женщина за кассой повернула к нему бледную и тяжелую физиономию, а потом принялась рассматривать меня. О чем она подумала? Она меня испугала. Я покраснела. Мы вышли из магазина.

— Что это на тебя нашло поехать покупать пиво? Тем более на солнце.

— На самом деле я не люблю бары. Слишком много шума и дыма. И, кроме того, слишком дорого.

— Да, — сказала я.

— Как? У тебя всегда был такой голос, который я не мог никогда разобрать.

— Да, — сказала я немного громче.

Покинув бар, мы пошли по дороге, ведущей к парому. Всю дорогу мы молчали. Солнце нам светило в лицо. Отлив. Запах воды, свежий и немного пресный, смешивался с едкими запахами отходов консервного завода.

— Как тут воняет, — сказал он.

— Ой, а мне этот запах очень даже нравится.

Он бросил на меня удивленный и внимательный взгляд.

— Однажды я хотела бы сесть на паром, — добавила я.

— Возможно, менее чем через неделю я также сяду на судно. У меня есть друзья в Анкоридже. И привет вам, Гавайские острова.

— Гавайские острова?

— У меня там брат. Он живет на большом острове со своей женой-дурой. Я хотел бы порыбачить в Южной части Тихого океана.

— А я… я хочу к определенному времени добраться до мыса Барроу.

— Я уже слышал это на корабле… Что ты собираешься там делать? И как ты хочешь поехать туда?

— Туда я поеду автостопом.

— Ты даже не знаешь, во что ввязываешься.

— Я не боюсь ничего.

— Ты не вернешься оттуда целой и невредимой. Я знаю всех тех людей, которых ты можешь встретить на дороге, ты будешь совсем одной на пустынной взлетной полосе. Я жил годами в Номе, это тот еще городишко. Спирт и наркотики. Законом там и не пахнет. Ты будешь лицом к лицу с ледяным океаном, потом будут сплошные деревья, которые растянулись там на сотни миль, затем пустынные горы, вот и все. Ты полагаешь, что ты сможешь стойко перенести все невзгоды и тяготы подобной жизни, будучи в гордом одиночестве?

— Возможно, мне надо будет купить оружие.

— Умеешь ли ты им пользоваться?

— Нет.

— Там, откуда я родом, можно даже распрощаться с жизнью.

— Я все же хочу поехать туда, — говорю я уже более низким голосом.

И снова его желтые глаза смотрят на меня.

— Ты все-таки беглянка? — шепчет он.

— Я так не думаю.

Мы шли с ним вдоль воды. Она блестела на солнце. Маленький порт, деревянный понтон между рыболовными судами в ожидании моряков. Я колебалась, надо ли мне продолжать за ним следовать. Он казался таким тяжелым, усталым и, возможно, даже горестным. А море, настоящее море было так далеко, далеко от нас, вольное море и моряк противостояли друг другу. Вместо морского простора были улицы, полные людей, шумные бары и этот человек, который тяжело шагал, а на дне его сумки было пиво. Я продолжила идти рядом.

Скоро не стало ни домов, ни кораблей, ничего, один лишь просторный пустырь, переполненный ржавыми сетками, битыми ящиками, кривыми листами железа, щитами алюминия, сваленными в кучу на зеленую траву, и сиреневый кипрей, мешанина разорванных и покрытых плесенью тройных рыболовных сетей.

Он остановился. Он высморкался и сплюнул далеко. Провел вялой рукой, очень неспешно, по влажному лбу, вытер пот. Он робко улыбнулся:

— Мы могли бы сесть там… У воды — это вполне удобно.

— Да, — сказала я.

Мы сели на ящики напротив друг друга. Перед нами был фарватер, по которому проходил корабль, уходя все дальше и дальше. Я подумала, что они могли нас увидеть, наши два темно-пунцовых лица, которые торчат из травы, и, возможно, могли удивиться этим двум маякам, затерявшимся в груде металлолома, в двух шагах от каркаса большого моста, который соединяет дорогу с бухтой Собак.

Почти под самым мостом я заговорила подавленным голосом. Он не ответил. Не было такого, на что надо было ему отвечать. Он открыл пиво, протянул мне одну банку. Он зажег сигарету, его сотряс приступ кашля, затем он сплюнул далеко, очень мощным выдохом мужчины, которого я хорошо знала, мужчины, который выкрикивал, стоя на палубе в море.

Нами было выпито все пиво. Мы выпили его быстро, потому что не знали, о чем говорить. Мы очень страдали от жары. Пиво закончилось, и нечем было занять наши руки, наши рты. Он неловко подвинул ко мне свою руку. Он обнял мои плечи, заставив меня упасть в его объятия.

Солнце светило ему прямо в лицо. Он растянулся на траве. Я разглядела все: блеск его желтых глаз, красные сосуды на радужной оболочке, тяжелые веки, очень тонкие сосуды под его сожженной кожей. Я закрыла глаза. Я очень крепко поцеловала его в рот, такой теплый и живой. Он был таким горячим. Я была маленькой и мягкой, и я шевелилась на нем. Он вскочил, потом придвинулся ко мне. Он раздавил меня всем своим весом и вздыхал. Он улыбался.

— Мой Бог… Мой Бог, — повторял он.

Мы идем по белой дороге, щеки полыхают под лазурным небом. Он выпрямился, после повернулся в мою сторону и сказал:

— Мы не можем оставаться здесь. Если кто-то нас увидел. Давай пойдем в мотель, ты хочешь?

Вновь сели. Я вытерла слюну со своих губ. Он посчитал деньги, обнаруженные им в карманах.

— У меня недостаточно денег.

Он обернулся ко мне и сказал, было видно, что ему стыдно:

— Если бы ты могла мне одолжить деньги, то я тебе вернул бы их этим вечером.

Я порылась в своих карманах. У меня был тридцать один доллар.

— Отель стоит больше, чем есть у меня в наличии?

Он мило посмотрел на меня, тихо улыбнулся.

— Следовательно, ты ходишь туда не так часто, в мотель я имею в виду. Я тебя уверяю, что этого будет недостаточно. Но я знаю кое-кого в маленьком порту. Еще недавно корабль был там, давай поглядим.

На палубе маленького сейнера, оборудованного для ловли на буксире, стоял очень высокий и стройный мужчина сурового вида. Его седые волосы спадали ниже плеч и были завязаны выгоревшей голубой косынкой. Дуновение ветра спутывало их с длиннющей бородой. Он смотрел на нас, не улыбаясь, пока мы приближались. У него был жесткий, стальной, немигающий взгляд. Джуд говорил с ним низким голосом. Я удалилась, мои щеки становились все более и более пунцовыми. То ли пиво, то ли стыдливость. Мужчина вытащил из кармана кошелек и протянул Джуду одну купюру:

— Пойдет?

Надо было видеть, как этот мужчина с бронзовой кожей смотрел на нас. Мы удалялись, а он оставался — неподвижный под солнцем, узловатые руки скрещены на худой костлявой груди, седые волосы сливаются с летящими птицами. Мы шли, не говоря ни слова, пока не вышли на улицу около порта.

— Я хотела бы купить попкорна… Я так хочу есть, — прошептала я, когда мы поравнялись с кинотеатром.

Он вошел в фойе и попросил самый большой рожок. Я вспомнила о виски в его сумке. Он его вытащил.

— У виски, должно быть, хороший вкус — вкус пластмассы?

— Этот виски был сделан не для того, чтобы долго храниться, он не успеет набрать вкус пластмассы.

Он улыбнулся.

— А затем мы пойдем в мотель. Их всего два в городе.

— Почему не в другой? Я спрашиваю, почему мы не пойдем в мотель «Звезда»?

— В «Звезду» я хожу с приятелями. Десятеро в одной комнате, возможно, что там сейчас большой праздник. С мотелем «Шелихов» нет ничего общего.

Женщины на ресепшене меня немного испугали. Мне не терпелось пройти в комнату, быстрее, подальше от глаз этих людей. В комнате мне вдруг стало холодно. Его большие руки вновь накрыли меня. Шероховатые ладони обхватили мое лицо. Мои ягодицы соприкасались с довольно холодной стеной. Беглянка была взята в плен. По этой причине я даже заплакала. Он снял мой пуловер, поднял мою футболку. Я схватила его голову, его мохнатую гриву, его мощный затылок. Я смотрю на него. Я сдерживаю рыдание. Он меня молча толкает к постели. Там было очень тепло и хорошо.

— Расскажи мне историю, — мурлычет он. У него низкий, медленный, бархатный и хриплый голос. Он повторяет: — Расскажи мне историю.

Позже он открывает бутылку зубами, он по-прежнему лежит на мне, он выпивает полный стакан.

— Ты хочешь? — говорит он вполголоса.

— Да, — отвечаю я еще более низким и хриплым голосом.

Тогда он пьет еще. Затем он принимается за меня. В его поцелуе немного чувствуется запах спирта, похожий на жгучий янтарь, который душит меня. И он возвращается ко мне, его глаза чайного цвета больше не выпускают меня из зоны своего внимания, они смотрят на меня внимательно, пронизывая меня насквозь, сжигая мою душу.

А потом он засыпает. Теперь мой черед разглядывать его.

Смотрю удивленно и смущенно. Тяжелая, очень белая грудь медленно поднимается и опускается. Курчавая шерсть на его широком торсе почти рыжего цвета. Неожиданно его сотрясает кашель, нарушая тишину в комнате. Даже это ужасное рычание не может его разбудить. Я вытягиваюсь на покрывале постели, потом ухожу как бы в свою норку. Настоящий лев спит рядом со мной. Чувствую его дыхание, сквозь полуприкрытые веки я наблюдаю за ним.

В этот час порт полностью меняется, появляется неповторимый запах, близится прилив. Вечерний ветер. Чайки. Все это известные факты. Я хочу есть. Я опускаю руку на свой совершенно пустой живот, чувствую острый изгиб бедер. На ночном столике лежит только попкорн. Осторожно двигаю рукой, нащупываю только пять белых зернышек, которые тут же засовываю в рот. Они скрипят на зубах. Вкус масла и крупинки соли на моем языке. Желтые глаза неожиданно открываются. Я вздрагиваю. Я сразу глотаю попкорн и улыбаюсь от неожиданности. Тяжелая рука обвивается вокруг моих плеч. Он приходит в себя и возвращается ко мне. Его крупные пальцы скользят по моей щеке.

— Ты — самое лучшее, что могло произойти со мной за последнее время.

Я думаю о набережной и чайках. Побежать бы сейчас на улицу, вдохнуть вечерний воздух.

— Я так долго, так ужасно долго не был с женщиной…

Он берет свободной рукой бутылку на ночном столике. Он открывает ее и пьет длинным глотком. Он кашляет.

— Ты хочешь выпить?

— Да. Нет. Может, совсем немного.

Слишком крепкий спирт. Я не люблю виски.

— Мы увидимся снова? — спрашивает он.

Я по-прежнему думаю о чайках.

— Я не знаю. Ты скоро уйдешь, и я сяду на судно, чтобы уехать на рыбную ловлю. «Мятежный» уплывет, как только в море появится лосось.

— Мы все же можем снова увидеться. Ты можешь приехать ко мне сюда.

— На пароме? В Анкоридж?

— В Анкоридж и на Гавайские острова. Да где угодно можно увидеться.

Я смеюсь своим низким голосом:

— Не на мысе же Барроу встречаться?

— Нет, не на мысе Барроу.

Он берет сигареты, зажигает одну мне.

— Спасибо, — говорю я.

На порт опускается вечер. Уже небо, которое я наблюдаю за стеклом окна, стало темным. Возможно, Гордон уже ожидает меня на корабле. Возможно, он меня ожидал. Неожиданно я почувствовала сильную усталость. Я не хочу больше садиться на судно. Я утомлена, и я хотела бы принадлежать себе самой. Либо мыс Барроу, либо бежать по набережной.

— Ты мне позволишь снова сесть на судно? — прошептала я.

Он меня не слышит.

— Ты мне позволишь снова сесть на судно? Я люблю быть свободной в своем решении отправляться туда, куда я хочу. Я хочу такого человека, который бы меня отпускал всегда.

— Да, — говорит он, — да, конечно…

Я поднимаю глаза, которые я раньше опускала, говоря при этом очень-очень быстро. Я наконец перевела дыхание.

— Я — вовсе не та девушка, которая бежит следом за мужчиной, вот именно, я хочу тебе сказать, мне глубоко плевать на мужиков, нельзя лишать меня свободы, иначе я уйду. Так или иначе, но я всегда ухожу. Я не могу измениться. Я слетаю с катушек, когда меня обязывают остаться, в постели, в доме, я делаюсь от этого совсем плохой. Я нетерпелива. Быть маленькой самкой — это не для меня. Я хочу, чтобы меня отпустили.

— Мы можем снова увидеться?

— Да, — прошептала я. — Возможно.

Тогда он приглашает меня в ресторан вечером, на следующий день. Он мне позволяет уйти — в этот раз. И я бегу к порту. Ночь еще не наступила. Чайки, вечерний ветер, пресный запах отлива, и куда как более тяжелый и грязный — от завода. Парни выходят из бара, едва держась на ногах. Мэрфи зовет меня с другого конца улицы. Я бегу к нему. Мужчина улыбается во весь рот, показывая свои испорченные зубы. Мне не хватает дыхания, я запыхалась и в то же время я смеюсь.

— Отдышись, Лили, откуда ты так бежишь?

Я подавляю собственное икание, смеясь и прикрывая рот тыльной стороной руки.

— А Джуд? Он там, на корабле? Что он теперь делает?

Я не отвечаю. Я смотрю на землю, небо, на контейнер для мусора, стоящий неподалеку от памятника морякам, утонувшим в море. Вороны налетают на стальной контейнер, куда только что выбросили отходы задень служащие супермаркета.

— Эти вороны, — отрешенно говорю я.

Тогда Мэрфи не смеет меня задерживать.

На «Мятежном» нет никого. Стол кают-компании уставлен пустыми пивными бутылками. Пепельница переполнена окурками. Джои забыл на столе номер «Пентхауза».

Гордон дает мне целую неделю. Мы возвращаемся в мотель. В «Звезду», потому что это не так дорого, как в других местах. «Приходи во второй половине дня», — сказал мне Джуд. Длинное здание из клееной фанеры на одном уровне с дорогой. На белом фасаде видны следы пыли, серые разводы. Я оставляю свой вещевой мешок перед приоткрытой дверью. Я замечаю — никого нет. Я толкаю дверь. Мэрфи уже там, сидит в дряблом кресле из искусственной кожи. Он скучает. Джуд лежит на диване. Оба мужчины устроились перед телевизором в ореоле дыма. Мэрфи открыл консервы с ветчиной, которую он кладет на хлеб с майонезом. Он смакует коку, потому что в который уже раз он завязал с выпивкой.

— Спиртное играет со мной злую шутку, я становлюсь дурным, — говорит он.

— А как же крэк? — спрашивает высокий насмешливый моряк.

— Ой, это еще хуже. Но на данный момент я не имею средств.

— Поэтому я и сказал когда-то, что лично мне нравится водка. — Джуд сообщил о двадцати шести унциях. Он пьет прямо из бутылки, иногда перемешивает спиртное с кокой, которую берет у Мэрфи.

Мэрфи доволен. Он комментирует фильм.

— Конечно, это глупо, — говорит он, — красивые девчонки, у которых есть упругий зад и большие буфера и никакого мозга, парни с карманами, полными денег, большие бараки… но это меняет немного сквер и заведение. Это — действительно укрытие, для тебя это было бы раем, потому что там почти нет женщин. Комната из тридцати постелей — ничто для тебя. Но от мужиков может вонять потными ногами, и кроме того они могут шуметь, когда ночью встречаемся в количестве сорока человек в дортуаре. Хотя я был бы рад когда-то поехать в Анкоридж, увидеть моих мальчишек и внуков.

— Мэрфи, так ты уже дедушка?

Мэрфи смеется:

— Сорок три года, восемь раз уже дедушка. Как-нибудь я соберусь их повидать. Я останусь у одного из них или же остановлюсь в кафе «У Бени». Это все там же находится, кроме того, в этом заведении хорошая еда. Конечно, там в сто раз больше народу, чем в другом заведении, но у них есть место, где можно всем поспать и разместиться. И потом в Анкоридже гораздо легче найти работу в офисе.

Он запихнул в рот огромный кусок хлеба. Джуд смотрит мрачным взглядом на экран телевизора. Мэрфи прикончил кока-колу, чтобы заявить:

— Это — моя настоящая профессия, строительство. Здесь я рыбачу время от времени, это мне приносит удовольствие и пользу, что нельзя сказать о крэке и обо всем остальном, и потом, я никогда не испытываю трудностей оттого, что нахожусь и работаю на судне, на большом корабле, корабле с крепкими парнями, тем более что моя фактура и сила позволяет этим заниматься.

— Ты никогда не видела, чтобы Мэрфи сердился…

— М-да, и замечательно, что у тебя нет возможности увидеть это, я становлюсь совсем сумасшедшим…

Я заказала пиццу. Великий мореплаватель делает постное лицо: я выбежала на улицу. Он кусает порцию пиццы, второй раз выплевывает с отвращением.

— Ты нашла это дерьмо в урне?

Мэрфи на меня смотрит с нежностью.

— Ты не должен так говорить с Лили.

Я опускаю глаза. Я долго растираю и трогаю свои израненные руки. Глаза великого мореплавателя пылают гневом. Он смотрит на меня. Он насмехается надо мной. Он говорит Мэрфи, показывая ему мои опухшие руки, более широкие, чем у многих мужчин, кисти.

— Какой мужчина хотел бы ласкать это, ты можешь мне сказать?

Мэрфи беззлобно смеется. Телевизор кричит. Я молчу. Я сжимаю и разжимаю свои пальцы, тщетно пытаясь наконец успокоиться и не теребить их. Однако вчера он сказал, что всегда хотел бы чувствовать их на себе, мои руки… Я думаю о чайках. Вторая половина дня очень теплая, корабли отбрасывают блики на воде. Оба мужчины пьют и едят, иногда один из них кашляет и плюет в пустую пивную бутылку.

— Я забыла кое-что, — говорю я.

Великий мореплаватель поворачивается ко мне, его медного цвета лицо в тени комнаты, но я вижу, что он взорвался.

— Ну ладно, да, — говорю я.

— Будешь ее ругать, она больше не возвратится, — говорит Мэрфи, слизывая майонез с ложки.

Он мне улыбается. Великий мореплаватель не говорит ничего. Он делает большой глоток водки прямо из бутылки. Снова зажигает сигарету. Гневно смотрит на экран телевизора. Он игнорирует нас обоих. Я встаю. Я собираюсь выйти из комнаты, когда он напоминает мне о себе.

— Но ты вернешься?

Этот обеспокоенный тон в его суровом голосе. Я поворачиваюсь. В его желтых глазах сквозит нерешительность. Джуд был сосредоточен на самом себе, я увидела страх в его глазах. Немая просьба. Я опускаю глаза, затрудняясь с ответом, я это отмечаю, я смотрю на Мэрфи, простодушного толстого Мэрфи, расположившегося в кресле, смотрю на его открытый рот, полный хлеба и майонеза и смеющийся над фильмом. Я хотела бы упасть к ногам Джуда, обнять его колени, прижаться лбом к его бедрам, тронуть его лицо этими руками, над которыми он так насмехается.

— Да, я возвращусь, — говорю я.

У самого порога я колеблюсь, не зная, что выбрать — густой и спертый воздух комнаты или большое солнце снаружи. Я уже выбегаю на улицу. Я отказываюсь от парка Баранов, от диких ягод и черной смородины, я отказываюсь лежать на траве, отрекаюсь от горького крика ворон на высоких верхушках деревьев. Я пью кофе на причале. Этот мужчина уже забирает мою жизнь, и это несправедливо.

Я восстановила дыхание. Мэрфи улыбается. Другой даже не бросает на меня взгляда. Телевизор по-прежнему работает. Нет больше консервов, остались только хлеб и майонез. Той серии, что шла по телевизору, больше нет, но это по-прежнему история криков. Я вытаскиваю из кармана плитку шоколада. Сажусь на грязный палас. Собравшись с духом, жду. Я думаю, что великий мореплаватель скоро уедет. И я тоже сяду вслед за ним на судно.

Рука легла на мой затылок. Я опускаю веки. Тиски сжимаются и заставляют меня сжаться. Это доставляет мне боль.

— Подойди ко мне, — прошептал он.

Но что же он со мной делает, думаю я с отчаянием. Я поворачиваюсь к нему.

— Но что же ты со мной делаешь, — он смягчается. В его надтреснутом голосе слышится бархат.

— Пойдем, примем ванну.

Мэрфи заснул на соседней постели. Или делает вид, что спит.

— Расскажи мне историю. Ты — женщина, которую я хочу любить, хочу любить всегда. Расскажи мне историю, пожалуйста.

Он мне делает столько хорошего, он мне хочет сделать еще больше:

— Что бы ты хотела, что мне сделать, чтобы ты была более счастливой?

— Я счастлива, у меня есть все. Ты мне даешь такое счастье.

Потому что он так настойчиво продолжает, потому что он меня так долго мучает, заставляя меня так стонать, что я не могу даже говорить, я скрываю свое лицо под его влажной подмышкой, вдыхая этот сильный запах соли и моря, я чувствую соленую воду великого мореплавателя на своих губах. Я, матрос в бесформенной одежде, запачканной кровью, требухой и отбросами рыб, я шепчу ему:

— Я хотела бы женскую одежду, одежду настоящей женщины.

Он не понимает.

— Я хотела бы корсет, — говорю я с придыханием.

Он смеется.

— Это красиво, — шепчу я, — и потом, это что-то тайное и интимное. Мы не чувствуем себя больше такими нагими внизу.

Он хмурит брови.

— Ты это часто раньше надевала?

— Однажды я была такая красивая… Никто не знал. Я чувствовала себя королевой под своей одеждой Армии Спасения.

— Ты поедешь со мной в Анкоридж?

— Да.

— Ты поедешь на Гавайские острова?

— Я не смогу, нет. Скоро надо будет сесть на судно.

— Когда ты поедешь со мной, будет и Анкоридж, и корсет, и мотель.

Он отмечает каждое произнесенное слово своими глубокими и медленными движениями ягодиц.

— Я все еще нравлюсь тебе? — спрашивает он.

Паром зовет. И мы уже на нем. Великий мореплаватель уже не такой, каким был раньше. Изношенная кожаная куртка и поношенные сапоги с острыми носками, которые он, впрочем, почистил воском. Его сапоги для рыбной ловли лежат в огромном вещевом мешке, который он бросил себе под ноги.

На плече сумка, в которой он прячет свою бутылку, спиртное ведь на борту запрещено, в руке полиэтиленовый пакет, сумка-сетка, заполненная белым палтусом из нашего последнего улова для его друзей в Анкоридже.

— Это все, что ты берешь с собой? — говорит он. — И твои рыболовецкие сапоги?

— Мне не нужны рыболовецкие сапоги. Я вернусь через пять дней.

Мы назначили встречу на пароме. Палуба и коридоры на этажах переполнены студентами, посетителями из континентальных штатов, наугад приехавшими во время сезона ловли, чтобы поработать на консервном заводе. Идет дождь. Мы нашли место под навесом палубы. Мы уселись на пол, смотрим, как удаляется Кадьяк. Очень быстро великий мореплаватель вытаскивает свою бутылку. Маленький молодой человек бросает на нас возмущенный взгляд. Он сердится, когда белые палтусы практически полностью разморозились: сумка промокла из-за этого, и вода струйкой течет на его вещи. Но великий мореплаватель это игнорирует. Я тяну его за рукав.

— Этот парень недоволен, его вещи промокли из-за нас…

— И что, я должен менять место?

— Есть достаточно других мест здесь.

— Тогда тем хуже для него. Бутылка тоже могла бы его беспокоить. Мне все равно. Это — страна не только для него, если вид одной лишь бутылки делает его таким больным.

Затем он хочет есть, и мы уходим в ресторан. У великого мореплавателя ужасный аппетит. Он заказывает двойную порцию говядины в соусе. Пьем вино. Тепло. Зал слишком маленький. Неоновые лампы, которые висят прямо над столом с блестящим покрытием на основе слюды, меня ослепляют. Свет становится очень ярким, такое ощущение, что он меня душит. Мы покидаем ресторан, наступила ночь. Люди уже улеглись спать. На откидных сиденьях под навесом мест больше нет. Он тянет меня за собой дальше, на палубу.

— Давай там разместимся, — говорит он.

Раскладываю свой спальный мешок на полу. Пол влажный от брызг.

— Ложись сейчас же.

Он укрывает меня своим широким одеялом. Джуд вытягивается. У его головы лежит котомка с бутылкой. Он меня устраивает рядом с собой. Над нами только небо. Облака набегают на гладкую и белую луну, такую белую, что она мне напоминает лицо. Звезды дрожат. Несколько капель дождя доставляют время от времени приятные ощущения лбу. Другие находятся под защитой навеса. Но только не мы. Мы на гребне черной волны, в свежести мелкого дождя. Великий мореплаватель прижимает меня к себе, мы занимаемся любовью под одеялом. Я смеюсь, когда он скользит по мне, я чувствую легкий ветерок на своих ягодицах.

— Я хотела бы уже заснуть. — Я умоляю об этом очень тихим голосом.

Но великий мореплаватель по-прежнему не хочет спать. Чтобы быстрее закончить, я плачу немного, тогда он меня обнимает и шлепает по ягодице. Он вздыхает. Он хватает бутылку и выпивает последний полный стакан, глядя на звезды. Он их пересчитывает. Приглушенный звук слов смешивается с наплывом волн. Затем я ощущаю только дыхание в его груди, к которой я прислонила лоб.

Палуба пустынна, паром неподвижен. Он давно уже у причала, когда мы просыпаемся. Солнце уже очень высоко. Мы поспешно сворачиваем наш спальный мешок. Я смеюсь.

Мы движемся в направлении города под названием Сьюард. Очень тепло, и мы хотим есть. Последние путешественники разошлись по причалу. Мы идем по единственной прямой улице, которая начинается от моря, а потом теряется между деревьями. Здесь исключительно невысокие дома, и вот наконец-то нам попадается первый подходящий продуктовый магазинчик. Джуд тяжело роняет свой вещевой мешок перед входом.

— А теперь давай чего-нибудь поедим!

Мы находим места. Я сажусь у окна. Через два столика от нас сидит маленький студент с парома, которого мы беспокоили, и воротит от нас нос. Когда же великий мореплаватель бросает к своим ногам белых палтусов, уже полностью размороженных, студент встает и выходит. Маленькая толстощекая женщина в фартуке в виде розового сердца, завязанном на ее круглом животе, приносит нам кофе.

— Для меня, пожалуйста, принесите большой завтрак. Целиком.

— А мне только блинчики.

— Что будем делать дальше, Джуд? Поедем на автобусе до Анкориджа?

— Я позвоню Элайджу и Эллисон. Они приедут встречать нас.

— Элайдж… Эллисон?

— Это мои друзья. Я их предупредил о нашем приезде. Они нас ожидают.

— Я полагала, что…

— Что?

— Что мы поедем в Анкоридж самостоятельно.

— Итак, мы туда едем или нет?

Я направляюсь прямиком к деревьям. Это похоже на лес. Просторный парк. Я останавливаюсь перед первой скамьей. Я вытаскиваю сигарету. Горло перехватывает. Я должна выбросить из головы свой остров. Корабль. Мы едем к людям. В дом. Мы собираемся вновь оказаться взятыми в плен, как рыбы в сетке. Большая черная сосна дрожит надо мной. Я сосу иглу, упавшую на стол. В моем горле небольшой ожог, когда я ее глотаю.

Мужчина садится рядом со мной. Я не услышала, как он приблизился. Он кладет между нами упаковку пива.

— Хочешь баночку пива?

Я поднимаю глаза на мужчину, он смотрит на меня. Темные, немного узкие глаза, напоминающие двух влажных рыб, его черные волосы похожи на водоросли.

— Спасибо.

— У тебя нет сигаретки?

Я ему протягиваю пачку.

— Откуда ты едешь?

Я делаю неясный знак по направлению к насыпи, пристани, ослепительно белой от солнца, к сверкающей воде.

— С парома…

— Куда ты едешь?

— В Анкоридж, наверное.

— Ты беглянка?

Ко мне присоединяется великий мореплаватель. Он бросает убийственный взгляд на моего соседа. Индеец с глазами рыбы удаляется вместе со своим пивом.

— Не нервничай, — говорит он. — Поедем в Анкоридж с тобой вдвоем, никого кроме нас. Но у меня нет средств платить за мотель в течение пяти дней.

— Да, — говорю я, — конечно. У меня тоже нет таких средств.

— Они — действительно мои друзья. Я всегда у них останавливаюсь. Элайджа знаю с детства. У нас разные дороги, но это ничего не меняет. Они знают, кто я такой, и это их совсем не беспокоит.

— Да.

— Время от времени иметь настоящий дом — это замечательно, разве ты так не считаешь?

— Даже и не знаю.

— Надо идти туда. Надо двигать, они скоро будут там.

— Сначала обними меня. Потом мы можем и двигать.

Мы идем по дороге, раскачиваясь. Он в своей старой изношенной куртке из кожи, я в своей — Армии Спасения. Прибыв с моря, мы появляемся прямо из деревьев.

Ни я, ни он не хотим направляться туда, но скоро они будут там. Белая машина припарковалась на обочине дороги. Элайдж вылазит из машины первым, у него гладкое лицо, голубые глаза под очень светлой кепкой. Он обнимает великого мореплавателя. Джуд, немного скованный и неуклюжий, обнимает его в ответ, оба смеются. Эллисон тоже выходит из машины. Она запускает руку в каштановую копну своих волос, которые ветер пытается спутать. Она улыбается. Она красива.

Женщина великого мореплавателя их удивляет. Без сомнения, они готовились увидеть буфетчицу с большой грудью, танцовщицу из бара, женщину-рыбачку, которая громко и много говорит… Никогда бы не подумали увидеть перепуганную девицу с волосами, обрезанными ножом, и стрижкой как у ребенка.

Я держу себя неуверенно в обесцвеченной одежде от «Саг-hartt», которая была моей гордостью. Я скрываю руки в своих деформированных карманах. Джуд смотрит на меня не очень любезно. Я вижу высокие черные деревья за ними. Мы садимся в машину. Я прячусь, устраиваясь в глубине заднего сиденья. Я стала немой.

Едем в Анкоридж, великий мореплаватель мне солгал. Не будет ни корсета, ни комнаты в мотеле — его мы должны будем оставить уже через три ближайших дня. Элайдж и Эллисон молоды и красивы. У них есть дом, белая беседка с голубыми шторами между другими белыми беседками, собакой и внуком шести месяцев. И мы, откуда мы приехали? Я думаю, глядя на них, сидя на мягком диване в течение трех дней, становясь все больше и больше молчаливой и печальной. Речь ко мне не возвращается, ничего нельзя со мной поделать. Я хотела бы убежать. Будет ли меня ожидать наш «Мятежный»? Я хочу возвратиться снова рыбачить.

Я пробую помогать Эллисон. Я складываю в посудомоечную машину стаканы, и один стакан падает на пол.

— Расслабься, отдыхай, — говорит она, — ты же на каникулах.

Мужчины говорят перед телевизором, на красивом кожаном диване. Элайдж смотрит на меня с нежностью.

— Садись…

Я сажусь. Дни тянутся. Надо садиться. На диван, затем на стул за столом. Эллисон пробует меня разговорить. Мой голос не слышен, я бормочу. Я думаю о «Мятежном»… И, кроме того, я считаю часы.

Утром, когда все еще спят, я бесшумно открываю застекленную дверь и выбираюсь наружу. Я сажусь на гладкую траву. Я смотрю на розовый куст передо мной, на решетку ворот, на молочное небо. Я вижу, как птицы иногда пролетают. Негодные, я думаю, какие они счастливчики. Они летят, когда и куда захотят. Я опять возвращаюсь взглядом к решетке, и мне так захотелось уйти, пройтись вдоль доков, одной, хотелось уйти в неизвестность еще с самого утра, без кого-либо еще.

Вечер. Элайдж и Эллисон уходят. Мы с Джудом переглядываемся, мы растеряны. На улице хорошая погода.

— Давай выйдем, — говорю я.

Мы идем между рядами белых домов. Воздух свеж и приятен. Прямые улицы параллельны, они не имеют названий, просто номера. Мы заходим за угол. Поперечные улицы строго перпендикулярны, но к цифрам добавляются еще и буквы. Над нашими головами пролетают казарки. Я поднимаю голову. Низкие и хриплые крики оглашают небо, позолоченное вечерним солнцем. Джуд взял меня за руку. Мы идем в лабиринт.

— Элайдж и Эллисон очень любезны, — говорю я. — Когда мы уедем наконец вдвоем?

Дикие гуси пролетели. Небо снова чистое. Великий мореплаватель не отвечает. Когда мы достаточно погуляли по этим улицам, мы возвратились назад.

Джуд снова включил телевизор. Он протягивает мне пиво. Я сажусь на красный ковер. Он подходит ко мне и опрокидывает меня на пол. Джуд ложится на меня. Свет больших фонарей проникает через панорамное окно, озаряя лицо Джуда и поле битвы. Скоро я голая и белоснежная лежу на красном ковре. Слезы капают. И накатывается волна наслаждения, как настоящий холод. Молочная кожа его массивных плеч. Но что-то происходит со мной, мне кажется, что я вся онемела внутри. Он меня обнимает. Я держу его лицо руками. Его челюсти и его щеки тянутся ко мне за поцелуем, выглядит это так, как если бы он хотел пить…

Они вернулись домой раньше, чем мы предполагали. Мы не услышали, даже когда они толкнули дверь. Они вздрогнули. Элайдж стал пунцовым, а Эллисон побледнела. Ребенок спал у них на руках.

Я сразу пришла в себя. Джуд тут же накрыл меня своей курткой. Затем Элайдж и Эллисон не удержались от смеха. В их гостиной полностью обнаженный великий мореплаватель. Я опустила глаза на ковер. Его широкая и очень белая нога, зарылась в красное шерстяное одеяло, мне показалось это гораздо нелепее, чем нагота его массивного тела, выделяющегося на фоне неба за окном. При том что его напряженный член весело торчал из кудрявой рыжей шерсти в медных отблесках полуночного солнца, словно огненное сокровище, созданное исключительно для секса, он это и не пытался даже больше скрывать.

Эллисон отвела глаза в сторону и, закашлявшись, спросила:

— Вы, наверное, хотели лечь поспать?

— Чтобы заснуть, мне всегда необходимо довести себя до изнеможения, — вполголоса сказал Джуд, нависая надо мной.

Великий мореплаватель хочет меня. Мы не осмеливаемся больше смотреть друг на друга. Как мы можем быть счастливыми? Вот есть супружеская пара с собакой и внуком. Ау нас, у нас нет ничего.

Я боюсь домов, я ему однажды рассказывала о стенах, о детях других людей, о счастье прекрасных людей, у которых есть деньги.

— Пожалуйста, давай уедем отсюда.

Мы остаемся. Когда мы любим друг друга, это ужасно и печально. Его красивые глаза меня сжигают и огорчают одновременно. Он сейчас более одинок, чем когда-либо, больше, чем человек, который кричит на море. И кроме того, он ревнив. Он становится совершенно сумасшедшим, когда однажды ночью я его оставляю и отправляюсь спать на диван. Он меня мучает: «почему и зачем ты так делаешь» и «куда ты пошла»…

— Поклянись мне, что ты не была с ними, с ним или с ней. Но где ты была, почему?

Ты кашлял, очень сильно. Мне кажется, ты даже кричал во сне. Я очень страдаю от жары, ты душил меня своим телом. Я хотела быть снаружи, спать рядом с садом. Я приоткрыла застекленное окно, чтобы вдохнуть ночного воздуха. Я хотела бы уехать далеко отсюда.

Из этой маленькой комнаты, откуда я сбежала ночью, когда он кричал и рычал во сне из-за приступов кашля, разрывавших ему грудь. В одиночестве моей бессонницы меня терзали тревожные мысли. Допустим, выйду я замуж за льва, который уже сжирает мои ночи, который однажды съест и меня. Он ляжет на меня и не позволит мне уехать. Он углубляется в меня, входит, наносит сильный удар, его цель — заставить меня кричать, и чтобы я от этого умерла, я — беглянка. Ему нужно удержать меня навсегда. Его багровое лицо воспламеняется надо мной, он долго стонет, страстный и резкий его хрип переходит в рыдание.

Мы молча выбираемся на улицу. Сегодня — день беспорядочного бегства. Мы оставляем красивый дом. Перед нами простирается мокрый от дождя Спенард — пригород Анкориджа. Здесь печальные и однообразные фасады следуют друг за другом на всем протяжении прямолинейного проспекта, прерванные только крикливой неоновой рекламой автодилера, пустырем города-пакгауза, сверканием ларька с напитками.

Мы ищем, где выпить. Наша бутылка уже давно пуста. Мы оставили наши пожитки в дешевом мотеле, сером и тусклом, как и все остальное вокруг. Но это — только укрытие. Это только на ночь. А теперь мы идем. В углу улицы с неоновым освещением красного и зеленого цвета бар. Джуд воспрянул духом и ускоряет шаг.

Голая до самого пояса девушка открывает нам дверь. Она берет наши мокрые от дождя куртки. Она нам улыбается. Мы заходим внутрь. Несколько мужчин расположились в тени. Мы садимся за стол. Другая девушка, в корсете, подходит к нам принять заказ. Водка и пиво. Ее розовый пояс поддерживает черные чулки на длинных мясистых ногах, которые шуршат при ходьбе. Маленькие трусики-стринги в виде фиолетовой бабочки сверкают на пухлом лобке. На сцене — довольно-таки полная женщина, дефилирующая вихляющей походкой, рука на подвязке, которую она медленно развязывает. У нее огромный очень красный рот, кажется, что она проглатывает целиком микрофон. Она поет и стонет хрипловатым и мелодичным голосом. Я наблюдаю за ней как зачарованная. Великий мореплаватель выпил свою порцию водки и просит еще. Он со мной наконец заговорил после часа молчания:

— Ты впервые в баре с танцовщицами?

— Да.

— Это тебя беспокоит?

— Нет.

Девушки бегут от стола к столу, их груди колышутся в свете прожектора. Он вращается и поворачивается, отправляя свои золотые блики на ноги в чулки красного, голубого, черного цвета… Они смеются. Джуд хочет произвести на меня впечатление и подзывает к нашему столику официантку. Говорит ей буквально два слова своим низким голосом, показывая деньги, которые прижимает к столу. Она мне подмигивает, откладывает в сторону свой поднос и начинает медленно раздеваться. При этом она совсем не смотрит на него, а смотрит именно на меня и улыбается мне, как сестре. Ее бедра движутся в такт музыке, вначале медленно, затем все быстрее и быстрее. Мышцы ее спины колышутся извилистыми волнами, начиная с округлых плеч до гибких ягодиц, бедер, которые подрагивают от резких толчков. И вот она стоит уже полностью обнаженная, это не так уж долго длилось. Затем официантка берет деньги на столе.

— Спасибо, — говорит она великому мореплавателю. — Желаете выпить чего-нибудь еще?

Он снова предлагает мне водку и покупает для меня футболку с названием бара. Мы снова отправляемся в путь. Туман. Я мерзну. Проспект, кажется, никогда не закончится, ничего нет, кроме доходя и машин. Я беру его за руку. Грусть блуждания по городу нас связала, кажется, навсегда. По дороге он снова делает большой глоток водки.

— Я хочу есть, — говорит он. — Что ты думаешь о пицце?

Мы заметили жалкий кафетерий на углу улицы. Мы пересекаем дорогу. Джуд толкает дверь, скучающая девушка бросает на нас бесцветный равнодушный взгляд. Она берет заказ, зевая, отбрасывает прядь волос, вновь садится, ждет. Мы выходим на влажный тротуар, ожидая пиццу у входа. Дождь скользит по нашим щекам. Он зажигает сигарету, тусклый и грязный свет свинцового неба отражается на наших усталых лицах, находящиеся под воздействием спиртного — мы очень мерзнем. Впервые за долгое время он говорит со мной:

— Где же дом? — говорит он.

Джуд вытаскивает бутылку из своей сумки. Он сплевывает себе под ноги и шумно сморкается.

— Что это для меня? — Он продолжает: — У меня есть что-то. Я путешествую от одного корабля до другого, от набережной Кадьяка до Датча. Ни женщины, ни детей, ни дома.

Только комната мотеля, когда я в состоянии ее оплатить. Но даже у зверя есть логово.

Его плечи опущены, тусклый свет падает на его покрасневший лоб, шероховатую кожу мужчины, который много пил в своей жизни. Он снова вытаскивает из сумки бутылку, наливает полный стакан и протягивает мне водку.

Он долго кашляет. Когда он наконец восстанавливает дыхание, то снова закуривает свой «Кэмел». Нас зовет девушка, а мы даже ей не отвечаем.

— Я устал, ты знаешь, настолько я устал.

Человек без логова не ждет от меня ответа, поэтому я молчу. Мир раздавливает его, этот мир — замороженная, безжалостная пустыня для отчаявшихся людей, как бледный свет отгоревшего дня. Мир уродует его, отображаясь на его лице, лице больного человека с тяжелыми ожогами. Здесь, на этом мокром тротуаре, я почувствовала его, почувствовала до дрожи в спине, по легкой волне его дыхания. И для меня сложно это блуждание по ночному городу, но это не то же самое состояние, что у Джуда.

Мы берем пиццу и снова бредем вдоль серого проспекта. Дождь не прекращается. Картонная коробка для пиццы раскисает в наших руках. Мы испытываем пронизывающий холод. Но мы не боимся больше ничего: мотель находится не так уж далеко, ярко-красный свет на углу перекрестка, неон маленького желтого месяца, который колеблется в тумане.

Входим, за нами тут же закрывается дверь, у нас уже все решено, мы задергиваем шторы, отгораживаясь от грязного неба улицы. Мы ложимся в кровать, на покрывало, обнимаемся. Наконец я вижу, как он улыбается, этой своей первой робкой и недоверчивой улыбкой.

— Ты меня пугаешь, — шепчет он.

Его лоб касается моей груди, он долго остается неподвижным, я слушаю удары его сердца, приглушенный стук дождя на проспекте. Завтра я уеду отсюда. Он как будто разгадал мои мысли.

Джуд говорит вполголоса:

— Завтра ты уедешь.

— Да.

— Я не могу просить тебя остаться. Для этого я должен тебе что-нибудь предложить.

— Я ничего не прошу. Свою жизнь надо прожить совсем в одиночку.

— Женщины очень любят иметь комфорт, свой дом.

— Только не я. Я хочу жить иначе.

— В любом случае я хотел бы этого.

— А рыбачить?

— Рыбачить — это то, что мне спасает жизнь. Единственная вещь, которая была бы довольно мощным стимулом для меня, выводить меня из всего этого, — он делает неопределенный жест рукой, — но что касается того, чтобы построить собственный барак, о да, я хотел бы это иметь. У нас был бы ребенок, и мы его назвали бы, например, Джудом.

— Со мной тебе явно не повезло. Я совсем не та женщина, о которой ты мечтаешь.

— Вот уже довольно долго я думал о том, что больше не встречу вообще никого.

— Я — беглянка, дикий зверь, бродяжка всех дорог, я не смогу измениться. Я закончу жизнь в приюте.

— Давай поженимся.

— Я хочу возвратиться к тому, чтобы рыбачить.

Он сжимает меня в своих объятиях:

— Давай поженимся и поедем рыбачить вместе.

— Я не хочу жить больше на земле. Я скорее предпочту утопиться.

Он выпрямился, схватил бутылку, не отпуская меня, в этот момент его грудь давила на мое лицо.

— Хочешь немного водки?

— Нет… да. Мы вместе пьем слишком много.

— Я пью все время, но не ты, ты, кстати, совсем не пьешь.

Он наливает полный стакан и протягивает мне. Я кашляю.

Я смеюсь. Его глаза сверкают в тени. Я вижу, как блестят его зубы, когда он смеется в ответ.

— Давай теперь пойдем спать.

— Вот именно, давай будем спать.

В пять часов утра кто-то из персонала мотеля стучит в нашу дверь. Передышка закончилась, надо возвращаться в этот несовершенный мир, на улицу. Я тихо освобождаюсь из его больших рук.

— Еще можешь поспать, — говорю я, — а вот мне уже надо уходить.

— Я увижу тебя обязательно, я хочу встретиться с тобой, — говорит он. — Я напишу тебе с Гавайских островов. Я буду тебя додать. Всегда. Ждать всегда.

Туман накрывает Анкоридж. Мой самолет взлетает, набирает высоту, совсем непроницаемое небо. Я не поеду больше в Анкоридж. Великий мореплаватель еще, наверное, спит, лежа в теплой вмятине, которую я оставила на простынях. Я сохранила запах его кожи. Стюардесса приносит мне кофе с кексом. Парни передо мной просят ее принести пиво. Они говорят о Датче и о корабле, который уплыл. Самолет заходит над островом Кадьяк. Мое горло сжимается, я вижу море, большие траулеры на рейде, смотрю на океан, усеянный небольшими суднами, замечаю пену возле их кильватеров, я вдруг понимаю, что мне действительно надо возвращаться туда. Ритм моего сердца ускоряется, оно громко бьется, я собираюсь вернуться рыбачить.

Я забираю свою сумку у подножья чучела гризли, набитого соломой, в очень маленьком зале аэропорта. Я выхожу. Солнце. Еще очень рано. Я иду до дороги, потом бегу. Я поднимаю большой палец. Останавливается такси. Шофер наклоняется, собираясь открыть мне дверь.

— Я возвращаюсь в город, — говорит он. — Моя поездка уже оплачена. Я могу тебя взять.

Я сажусь в машину. Я укладываю свой скромный багаж у ног. У мужчины небольшого роста как будто и нет возраста, у него голова хилой и бледной птицы, полинявшие серые глаза, очень высокой, немного охрипший голос. Он протягивает мне сигарету. Его руки тонки и полупрозрачны, их можно даже назвать стеклянными.

Мы движемся вдоль моря. Прямая дорога до базы морской пограничной охраны. Нет ни одного дерева по пути, только черная и голая земля. Затем — Гипсон Коув и первые хлопчатники. Мы по-прежнему движемся вперед. Уже виднеются редкие деревья. Справа можно видеть доки, где ремонтируют и заправляют горючим корабли, потом появляются молчаливые гиганты, стоящие вдоль первых консервных заводов. Это все вызывает невыносимую боль в душе, у меня даже болит живот. Всплывают воспоминания о поведении Джуда. «Топаз» возвратился. «Алеутская леди» и «Кара» даже еще не отходили, так и стоят со времени моего отъезда.

Шофер говорит быстро и много: Эдвард, рожденный и выросший в Аризоне, случайно приехавший в Кадьяк и пребывавший в сомнениях. Сигареты уже переполнили его пепельницу. На заднем сиденье лежат книги, беспорядочно брошенные. Радио прерывает его речь, его вызывают для следующей поездки.

— Пошли в бар «У Тони» сегодня вечером, я угощу тебя стаканчиком, — говорит он, оставляя меня перед первым понтоном, где его уже ожидает высокий мохнатый парень, он в спортивной одежде и в разорванной толстовке, с вещмешком на плече.

Палуба «Мятежного» пустынна. Светло. Тогда я иду до бухты Собак. В середине моста я поднимаюсь по парапету. Подо мной только чайки, темно-синяя вода, глубокие и медленные волны. Я сплевываю, чтобы хоть как-то имитировать Джуда. Я продолжаю свой путь. Темные деревья Длинного острова чернеют передо мной, небо ярко-голубого цвета. Я подхожу к маленькому порту. Я делаю несколько шагов и закрываю глаза, запах воды смешивается с запахом густого леса, находящегося на другой стороне дороги. Я долго втягиваю этот необыкновенный воздух, усталость оглушает меня, вдруг я чувствую себя очень легкой.

Я иду на «Мятежный». Очень тихо. Джейсон должен еще спать. Я ступаю на палубу. Под моими ногами очень теплое дерево. Вода плещется вокруг корпуса корабля. Наверху мачты виднеется искусственный ворон. В воздухе чувствуется запах водорослей и ракушек. Я почти уже засыпаю, когда Джейсон появляется на пороге своей каюты с ошеломленным лицом, еще опухшим от сна.

Гордон сидит за столом кают-компании, кружка кофе между его пухлыми пальцами. Он наклоняет голову, улыбается, когда я вхожу. Женщина приветствует меня коротким кивком головы и выходит.

— Это — Диана, — очень быстро говорит Гордон, называя ее имя. Он кашляет. — Располагаешь ли ты достаточным временем в Анкоридже? Да… И возвращение таки приносит пользу.

Он прочищает горло.

— У меня плохая новость, Лили… К большому сожалению, плохая. Страховая компания корабля не желает оплачивать твой несчастный случай. Энди не хочет больше брать тебя еще на один сезон рыбной ловли. Он думает, что твои документы не совсем в порядке. Чересчур уж рискованно для него, — говорит он.

Маленький человек бормочет извинения, его глаза опущены на крестообразные руки.

— Я понимаю, что я зря сюда приехала.

Взгляд его синих глаз опять встречается с моими глазами. Он ясен, как взгляд ребенка.

— Но ты можешь остаться на борту так долго, как будет «Мятежный» оставаться в порту.

Я обнаружила Джейсона в баре, он сидел за кружкой «Гинесса».

— Джейсон, мы можем поехать рыбачить вместе!

Джейсон ликует. Он подбрасывает свою фуражку в воздух, выкрикивая громкое «Ура».

— Надо это отпраздновать, матрос! В этот вечер мы выкрасим город в красный цвет… И закажем два вида текилы, два!

Я думаю о великом мореплавателе. Что он скажет, что он будет делать, когда он узнает? Потопит корабль?

— Джейсон, — шепчу я, — я волнуюсь…

Джейсон готовится к самому худшему из отказов.

— У меня есть друг, великий, очень великий мореплаватель. — Переведя дыхание, я продолжаю более низким голосом: — Он ужасно ревнив. Возможно, что он убьет нас, если увидит нас вместе.

Джейсон выкатывает безумные глаза, сверкающие под его нахмурившимися бровями:

— И он, где же тогда он?

— В Анкоридже. И он скоро поедет на Гавайские острова.

Он хохочет и заказывает два других сорта текилы, водку, ром и Белый русский.

— Мы будем настоящими морскими сумасшедшими! — кричит он, поднявшись на стуле. — Когда же ты научишь меня изрыгать огонь? Когда мы наконец уедем, чтобы заниматься контрабандой, и о нас будут судачить во всех портах Аляски?

Я возвращаюсь на «Мятежный», палуба блестит и танцует подо мной. Я иду прямо к своей койке. Я ложусь на нее и тотчас впадаю в беспробудный сон. Когда утром я просыпаюсь, вижу, что Джои, оказывается, укрыл меня ночью своим пледом.

Прекрасная погода. Я ем как изголодавшийся медведь. С Джейсоном мы перекрашиваем «Млечный Путь». Когда наступает вечер, мы поднимаемся иногда на рангоут. Болтая ногами над бездной, мы как бы играем со смертью. Ветер ревет, прорываясь под арку, под нами плещется море. У нас кружится голова. Крачки пролетают, буквально задевая нас. Они ныряют в морскую бездну с пронзительными криками. Носовые звуки смешиваются с высокими рыданиями серебристых чаек. Когда мы спускаемся на землю, с бьющимися сердцами и расширенными зрачками, то нас охватывает невероятное головокружение. Тогда мы собираемся выпить рома и водки. Но я предпочитаю им невинные и безвредные молочно-фруктовые коктейли:

— Это — детство, — говорю я Джейсону.

Сегодня мы повели «Млечный Путь» до большого порта. Мы его закрепили у стенки, в том месте, где ремонтируют днище при отливе. Когда вода совсем уходит, мы начинаем соскабливать водоросли и моллюски с корпуса судна, потом покрываем его краской-необрастайкой. Мы барахтались в тине. Чайки кружились в небе, а облака снова плыли в сторону открытого моря. Морской прилив, вода быстро поднялась. Все плясало и продвигалось на лету, в золотых всплесках. И мы, мы были оранжевыми и черными от антифоулинга, наши волосы — липкие от краски и тины. Проходящий по доку Мэрфи помахал нам рукой.

— Есть новости от Джуда? — прокричал он.

Я подняла голову и ударилась о решетку. Плюхнувшись в тину, я не могла быстро подняться, я смеялась.

— Все в порядке! — сказала я, когда перевела дыхание. — Он по-прежнему в Анкоридже, и я собираюсь к нему присоединиться на Гавайских островах, как только у меня будут деньги!

Птицы пролетели над головой Мэрфи темным силуэтом гигантского подсолнечника, прижатого к небу. Солнце покрыло мои веки золотыми пятнами. Море прибыло уже до икр. Пора подниматься на борт.

Мы ожидаем воду, чтобы снова отправиться в путь. Джейсон показал мне стеклянный поплавок, подвешенный над его койкой:

— Он очень старинный, возможно, прошлого века. Может быть, с войны, я даже не знаю… Он из Японии. Прошли десятки лет, когда он плавал по волнам, прежде чем я его нашел.

— Мы найдем другие, когда пойдем рыбачить… На пляжах бухты Уганик и по всей длине западного берега, в Роки-пойнт, Карлук, Иколик.

— Ой, — мечтательно говорю я, трогая шар, окрашенный в синий цвет. Он имеет неправильную форму, весь покрыт вкраплениями — пузырьками воздуха, попавшими внутрь стекла в процессе выдувания. — Как бы я хотела быть поплавком.

«Обними меня, прижмись ко мне крепко». Человек с опустошенным плоским лицом, который всегда держится между сквером и общественными сортирами, останавливает меня, цепляется за меня. Изо всех сил я сжимаю его в своих руках.

— Спасибо, — говорит он и идет своей дорогой.

Я встречаю Мэрфи. Он выходит из «Макдоналдса», держа гамбургер в руке.

— Ты еще работаешь?

— М-да, Мэрфи, мы уходим ловить крабов в конце месяца.

— Ты много работаешь, Лили, действуй как я, возьми отпуск. Приходи пожить в шельтер, каждый вечер у тебя будет солдатский котелок, душ и свое спальное место. Возьми отпуск, прими душ, надень наконец платье, и пойдем напьемся в бар!

Я смеюсь.

— Все-таки мой шкипер меня ждет, и не надо, чтобы я тусовалась не пойми где.

Как только Мэрфи меня видит, он начинает кричать:

— Так, что это такое? Напьешься ли ты наконец или нет?

И я кричу ему в ответ через всю улицу и доки:

— Нет еще!

«Млечный Путь» уже перекрашен. Джейсон ожидает свои клетки для ловли крабов, которые все еще не доставили. «Мятежный» снова отправился в путь. Я устроилась на «Веселую Джун». Я шла, праздно шатаясь, с верфи «Тагура», пробегая между клетками, недалеко от парка Баранов. Иногда я засыпала под кустом, устраивалась на ночь под большим кедром или за гигантской тсугой. Меня всегда будило настойчивое и хриплое каркание, вороны окружали меня. Я дрессировала их, приучая есть с руки, но оказалось, что они не любят попкорн. Тогда я поднималась и возвращалась на пристань, где сидела и смотрела на уходящие вдаль корабли. Великий мореплаватель был по-прежнему в Анкоридже у Элайджа и Эллисон, в красивом доме с ковром из красной шерсти. Я звонила ему каждый вечер из офиса порта.

Строгий голос по телефону:

— Ты одна спишь?

Я хохочу.

— Конечно!

Он мне верил только наполовину.

— Хм, должно быть, все молодые кобели порта вьются вокруг тебя.

— Возможно, я пойду ловить крабов с Джейсоном.

— Кто это?

— Парень из «Вентурос», который ищет матроса.

— Ты ходишь в бар?

— Не часто. Я предпочитаю есть мороженое в «Макдоналдсе».

— Ты приедешь ко мне на Гавайские острова?

— Приветик!

Автомобильная сирена за моей спиной. Я считаю свои последние су, сидя на любимой скамье, той, которая находится возле порта. Я поворачиваюсь. Это — Джон в старом пикапе. Он зовет меня черед заднее опущенное стекло.

— Завтра ты мне будешь нужна. Поможешь подготовить траншею, чтобы проложить трубопровод. Двадцать долларов за день, идет?

— Да, — отвечаю я.

— Ты скоро уйдешь рыбачить?

— Я не знаю. Джейсон все еще ожидает клетки.

— Я приеду за тобой завтра в семь часов.

Он отправляется в отель категории «бед-энд-брекфест». Неожиданно со скрежетом притормаживает грузовик. Я замечаю его, когда рассеивается облако пыли. Во второй половине дня почти тепло. Парень движется вдоль набережной, выдвинув вперед покатые плечи и небольшое пузо. Он останавливается рядом со мной.

— Могу я присесть? — спрашивает он тихо, показывая на скамью.

Он выкатил свои круглые глаза, его маленький мягкий рот расплылся в улыбке, жесткие и мокрые пряди волос висят вдоль лица поблекшего ребенка.

— Да, — отвечаю я.

Мужчина садится рядом со мной. Молча смотрим на рейд. Флот сейнеров почти полностью готов к отправке. Лососи ждут нас. Ловля закрылась на три дня.

— Возьми это, — говорит он тихим голосом, протягивая мне помятые листки.

Маленький человек стремительно поднялся и удалился. Я развернула три помятых листка. Я встаю, чтобы догнать его, но он уже исчез за углом бюро такси.

Утром Джон оставил меня с лопатой и горой гравия, рассказал, что надо делать. Моя задача — выровнять все, около ста метров. Когда он вернулся вечером, траншея была на уровне, можно было прокладывать трубопровод. Мои глаза закрывались от усталости. От него сильно несло виски. Он протянул мне двадцать долларов, шумно рыгнул и попросил меня быть на следующий день в семь часов на судоверфи «Тагура».

Корабль по-прежнему находился в сухом доке, с тех пор как в прошлом месяце Джон наткнулся на скалу. Я полагаю, что тогда он крепко выпил. Я поливаю корпус совсем маленькой деревянной шхуны водой, чтобы предотвратить усушку или усадку обшивки. Необходимо конопатить швы, чтобы они не разошлись, и я это проделываю много раз в день. Я соскабливаю, шлифую, снова покрываю лаком и крашу. «Морган» — прекрасный корабль, просто чудо. Двадцать шесть футов, острый киль, который предназначен для того, чтобы плавать в глубоких водах, корпус скруглен, как животик маленькой девочки, — чтобы держаться на бурном море, если обтреплется до форштевня.

— Такого морского корабля у меня никогда не было. Он был построен в год перелета Линдберга через Атлантику, в 1927-м, ты знаешь об этом? И он совсем как новый… — с гордостью рассказывает мне Джон.

Я чищу скребницей подводную часть судна, как чистили бы взрослую лошадь. Я возвращаюсь выпить кофе в каюту из промасленного дерева и устраиваюсь в лоцманском кресле. Я кладу руки на древнее колесо того самого года, года легендарного полета Линдберга, за мной гудит маленькая чугунная печь, мои глаза замечают на столе развернутые карты в коричневых пятнах, скорее всего от кофе. Я снова возвращаюсь к работе.

Иногда я слышу гудок парома. Я бегу посмотреть, что там проходит. Вечер я заканчиваю на «Моргане». Однажды я захотела догнать проходившее судно. Оказалось, что уже слишком поздно. Мне не удалось соскользнуть вниз по лестнице… Я побежала на берег, но корабль уже преодолевал навигационные буи. Я увидела, как он исчез из виду. Я долго махала ему рукой, но только море приветствовало меня. Корабль «Тустумена» отправился в путь и все больше удалялся от меня. Я возвратилась. Стоящие на обочине дороги старые грузовики отбрасывали золотые тени в мягком свете десятичасового солнца.

Как-то утром, когда я сидела наверху мачты, в старой куртке, испачканной краской, которую мне дал Джейсон, я опустила глаза и увидела его — он там, мой великий мореплаватель, он пришел за мной, чтобы увезти в Гонолулу. Он приехал на пароме утром. И Джон мне разрешил идти.

— Давай, малыш, возьми несколько дней… «Пегги» нам сообщил о дожде, тебе больше не потребуется поливать корабль, в любом случае ты не смогла бы его красить в такую погоду.

Мы удаляемся от маленькой судоверфи «Тагура» по гравийной дороге, между склоном кипрея и цветов рубуса, проходим мимо кучи покрытых ржавчиной ящиков, разорванных сеток, остова грузовика, полуразрушенного корабля, заросшего ежевикой. Прекрасная погода, еще очень свежо, в воздухе доминирует сильный запах тины и земли, едва чувствуется запах плесени и ржавчины. Великий мореплаватель красный, я пританцовываю рядом с ним, глаза хищника на моих голых плечах. Он берет меня за руку, останавливается.

Мост бухты Собак, большие бетонные арки выше того пустыря, где мы однажды были в багровой траве и под лазурным небом. Приходим в город и останавливаемся в первом попавшемся баре. Мы пьем пиво и тут же он уходит вырвать в сортир. Он возвращается. Он его снова пробует, но пиво не идет.

— Пойдем, теперь нужно снять комнату.

Мы берем канадского виски и водки в ликеро-водочном магазинчике, покупаем сигареты, сок и мороженое в супермаркете. Мы возвращаемся в «Шеликов», потому что это лучший мотель из имеющихся. Женщины на ресепшене меня пугают уже меньше. В комнате солнце отсвечивает на покрывале. Теперь я хочу есть. Тогда он меня кормит мороженым, а затем поит меня, лежа на мне, его бедра зажали в тиски мою талию. Как птичка-наседка, он кормит меня из ложечки. Мороженое выскальзывает из ложки, когда он наклоняется к моим губам, мороженое капает на мою шею.

— Брр, оно холодное, — говорю я.

Он его ловит языком, сжигая ледяное мороженое теплым дыханием, и это здорово. Я уже вся перепачкана мороженым, и простыни становятся липкими. Он открывает бутылку зубами и выпивает полный стакан, затем целует меня, водка течет между моими губами. Я смеюсь и задыхаюсь.

— Ты — моя, — говорит он.

Мы спим. Часто и совсем недолго. Когда он просыпается, он снова включает телевизор. Затем в его руке появляется сигарета. Он берет бутылку и наливает себе полный стакан. Я зажмуриваю глаза, делая вид, что сплю. Я слышу длинный вздох, когда он пьет. Это значит, что он собирается овладеть мной. Его большое тело отдыхает на моих бедрах, без движения, как на корабле, одном из тех мифических титанов, стоящих в доках. Но я не люблю телевидение. Оно во мне вызывает желание скрыться, как если бы оно поймало меня в ловушку, бежать вдоль набережной до тех пор, пока не задохнешься. Когда я осмеливаюсь, прошу его остановиться.

— Ты понимаешь, все эти люди, эти голоса, кажется, что они с нами в комнате, а я хочу быть только с тобой.

И тогда он его выключает. Потом снова включает. Он не может от него отказаться. Я смотрю в окно. Я думаю о ветре, о кораблях в порту, о птицах, о цветах неба. Я чувствую свое непокорное тело, которое хотело бы побежать. Я немного скучаю, это тоже хорошо. Он приходит и садится напротив меня и вновь дает мне еду. Он купил очень красивые нектарины, которые привезли из Калифорнии, хлеба, цыпленка. Он протягивает мне кусочек цыпленка:

— Этот цыпленок такой нежный, что можно съесть даже кости. Кроме того, он не дорогой…

Сок нектаринов течет по моему подбородку, по моей шее, по моему бледному торсу, по ребрам. Как хорошая мама-кошка он лижет мою кожу и чистит меня. Его шероховатый язык касается моей груди, затрагивая соски. Он меня щекочет. Я смеюсь.

Он мне рассказывает одну историю:

— Когда мы были малышами, я собирался порыбачить на одной реке. Листья деревьев танцевали там золотыми тенями на воде, под ивами она была черная. Мой брат нашел старую байдарку. Мы поплыли. На дне байдарки лежало одеяло, банка консервов, немного покрытая ржавчиной, кофе, кусок хлеба, банка красной фасоли, — вот и все, что мы взяли с собой. Спички. У меня был нож, на рукояти которого я вырезал маленький тотем с головой ворона на конце. Еще я им пользовался, чтобы потрошить форель. Их алая кровь стекала по лезвию, и мой ворон тоже становился красного цвета. Это было красиво. Когда наступал вечер, мы разводили огонь. Мой брат приносил ветки, я же отвечал за готовку форели и огонь. Я был старшим. Наступала ночь. Я показывал брату звезды. Иногда хлопали крыльями совы, взлетая ввысь, — мой брат боялся, — раздавался громкий крик филина, потом — непродолжительные сухие крики, другие, острые и более жалобные. И затем можно было услышать такое печальное, однообразное, печальное пение. Однажды мой брат принес бутылку. Двадцать пять унций старого виски, наподобие самогона, которые позабыл в своем грузовике мой отец. Должно быть, он чересчур напился в тот день, трудно припомнить точно. Мы пили под звездами. Это было чудесно. Потом нас рвало, обоих. Мы чуть не спалили одеяло. А я упал в реку. Было холодно. Мы поклялись в том, что больше не будем притрагиваться к этому дерьму.

Я смеюсь. Он выпрямляется, хмурит брови, мы лежим на постели, простыни перепачканы мороженым.

— Не надо смеяться. Мы придерживались этого правила на протяжении по крайней мере двух лет. Мне было двенадцать лет, брату одиннадцать. Потом все изменилось. Появились разные девчонки, были вечеринки и разные танцульки после баров. И девушки были всегда. Мы ведь хотели быть мужчинами. Ну, река, звезды и так далее.

Я смотрю на небо за стеклом. Я думаю о реке и ее черных водах, о золотых листьях надо мной, которые танцуют.

Приходит вечер. Мы принимаем душ, стоя друг против друга. Он такой большой. Я его мою: мощные руки, щедрое логово темных подмышек, грудь, розоватые соски, скрытые в рыжей шерсти, которые так и хочется целовать. По шерстяной ниточке волос спускаюсь ниже, волосы его редеют на животе, возрождаются в темной впадине бедер, где гнездится странное животное, которое я мою уважительно и даже испытываю какое-то подобие страха: он встает под моими пальцами. Затем я мою его твердые ягодицы, мраморные колонны белых ног, когда я смотрю на его ноги, всегда вспоминаю шерстяной красный ковер — я сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться… Мои руки плашмя скользят по его телу, вновь поднимаясь до выпуклых плеч, в которые я тотчас вцепляюсь. Темное углубление затылка между мощны — ми сухожилиями, где крепится его мощная шея, он закрывает глаза от удовольствия. Он улыбается. Я обильно намыливаю его бороду, мои пальцы касаются его тяжелых век, заросшего кустарника бровей, высокого лба. Теперь — его очередь: его широкие руки долго намыливают мою спину, мой маленький твердый торс, мои ноги, он это делает деликатнее. Наконец мои волосы. Шампунь жжет мне глаза под жестокой струей воды. Он меня обнимает и целует — я чувствую вкус мыла. Я смеюсь.

Когда наступает ночь, мы наконец вылезаем из мотеля. Идем не очень далеко, до порта. Мы садимся в тени памятника морякам, погибшим в море. По дороге он купил виски, или водки, или, может, рома. Мне кажется, он купил того самого цыпленка, которого хорошо есть даже с костями. Кофе для кофеварки, которая в комнате. Печенье для меня. Мы смотрим на корабли на рейде. Он говорит мне о чем-то. Я поворачиваюсь к нему, когда его лицо наполовину в тени от каменного моряка. Он протягивает мне спиртное. Я смеюсь. Я поворачиваю голову и долго смотрю на статую: соль и ветер подточили ее черты. Тут я вспоминаю об этой женщине, на пляже Ла-Манша, которая поворачивала к горизонту такую же маску, съеденную морем, ветрами, муками ожидания.

— Ой, Джуд, у него нет больше лица, у того моряка, погибшего в море.

— Да.

— Я видела такой памятник во Франции: женщина ждет своего моряка. Ее лицо также подточено морем и ветром.

У Джуда короткий горький смех.

— Женщины здесь так не ждут, они уезжают на Гавайские острова или с другим парнем, когда им что-то осточертевает здесь. Или вдвоем.

— Почему ты говоришь об этом? Ведь это именно ты уезжаешь на Гавайские острова, а не я.

— А ты бы меня ждала?

— Ой, нет! Я бы скорее пошла рыбачить. С тобой или без тебя. Я бы не хотела, чтобы меня кто-то ждал на земле.

— Ах, вот видишь.

— Ты не понимаешь… Это не совсем так, как ты думаешь! Я хочу не дом, я хочу большего — жить! Я хочу уехать и пойти ловить как вы. Но нет, я не жду. Я бегу. Вы уезжаете — хорошо, вы бежите все время. И я тоже хочу быть на море, но не на Гавайских островах.

— Ты не приедешь на Гавайские острова?

— Нет, Джуд. Может быть, однажды. Но вначале надо, чтобы я пошла рыбачить.

Он не говорит больше ни слова. Я робко приближаюсь к нему, и я смотрю на черный горизонт. Он медленно проводит пальцем по моей щеке. Мы возвращаемся. Он включает телевизор. Выключает его. Снова включает.

Он ведет привычную жизнь моряка — это постоянное состояние полусна. Прерывистые ночи. Он спит по два-три часа. Потом поднимается, берет сигарету. Недолго расхаживает по комнате, собирается сесть перед телевизором, который он снова тихо включает. Джуд встает лицом к окну. Он курит, хватает бутылку на ночном столике. Он смотрит. Луна и небо — будут всегда. И море, которое угадывается за домами.

Дыхание, которое пульсирует у моего виска, меня это в конце концов разбудило. Большое тело ложится на меня жарким покрывалом. Неустойчивые звуки и треск в телевизоре, в котором он уменьшил громкость, его лицо, нависающее над моим лицом, я чувствую шероховатость его кожи. Глухой голос в темноте:

— Расскажи мне историю…

Но он сам рассказывает еще одну историю.

— Был как-то случай с гагарой — без сомнения, что это была именно гагара из гагар, ты знаешь, у этих птиц очень большой размах крыльев, потому что очень большие крылья. Было это на озере, где мы собирались ловить рыбу, после перехода через реку. Небо и вода. Это было нечто! Мы там поймали прекрасных карпов. А также нам попались американские сомы-кошки, гольцы и ильные рыбы. Мы боялись идти туда. В первую очередь, это было далеко, и байдарка набрала уже много воды. Фактически не стоило этого делать. И тем более уже поднимался ветер.

Нам, конечно, повезло, ты же знаешь. Ночь была достаточно темной, когда мы туда добрались. Мы спали на берегу. Я разводил огонь. Мой брат приносил хворост. Я готовил рыбу. Такой вот обычай. Я думаю, это было началом моей истории с морем. Именно там было это начало, на этом озере, огромное желание океана. Но я этого еще не знал. Конечно, я мало что знал тогда.

Он облокачивается на локоть, открывает бутылку зубами, пьет большим глотком. Я чувствую теплое дыхание, запах виски, когда он возвращается к своему рассказу. Он продолжает:

— Была гагара, я тебе говорил, ох уж эти гагары. Они кричали ночью. Иногда именно эти так называемые зубоскальства нас парализовали, особенно когда луна освещала озеро с тенями деревьев, которые шевелились. Затем эти душераздирающие, жалобные крики, которые становились сильнее и громче, стелились над водой, глубокой и черной, и все это поднималось к луне безумным смехом. Мы прижимались друг к другу под покрывалом. Мы обещали себе, что покинем лагерь с восходом солнца. Утром оставалось только скопление веток и сучьев на берегу, откуда и слышались ночные крики, — это было гнездо гагар, откуда доносились короткие смешные мяуканья, которые нас так смешили. Иногда, когда я закрываю глаза, я снова слышу этот крик. И у меня мурашки. И я чувствую, как та же дрожь добирается до позвоночника.

— А твоя мать?

Его короткий и печальный смех.

— Я думаю, что она отдохнет теперь, когда мы уехали. Мой отец, как раз он заботится обо мне. Он бросил пить. Он хотел бы, чтобы я тоже остановился, но он об этом не говорит. Впрочем, я не хочу. Он мне посылает немного денег, когда я действительно нахожусь в дерьме. Однажды он мне предлагал спальный мешок из чертовски хорошего материала, который со временем испортился. Это было, когда я проводил время зимой на улицах Анкориджа.

— Ты ходила в бар «У Бени»?

— Редко. Всего пару раз, только чтобы поужинать. Но я снова отправлюсь туда. Я никогда не хотела жить в стаде. Я предпочитала спать в парках с другими бомжами. Или же быть совсем одной. Я делала себе нору даже в снегу. В моем спальном мешке мне было вовсе не холодно. Мне было действительно здорово.

Я прижимаюсь к нему. С ним — я под снегом. Я обвиваю его ноги своими. Мы больше не мерзнем.

— Был год, когда я не ловил, я захотел построить свой дом. Мой отец совсем за недорого купил хорошее дерево. Я сделал хороший сезон на траулере. Я работал как сумасшедший. Постройка домика продвигалась… А затем наступила зима. Все было прервано, трасса была отрезана снегом. У меня были запасы воды для питья, я всегда был предусмотрителен, — говорит он. — Меня обнаружили через несколько недель, полуживым.

— Полуживым?.. Отчего?

Он не отвечает. Он зажигает сигарету. Затем шепчет:

— Когда ты запираешься с извергом…

Проходит три дня, надо, однако, вставать.

— Я уезжаю отсюда этим вечером, — говорит он. — Поезжай со мной.

— Вначале я хочу поехать ловить крабов.

— Дело в этом Джейсоне?

— Очень молодой парень, на своем маленьком корабле. Ты его видел, когда он приходил в доки, мы работали на «Мятежном». Он как-то заглядывал к нам в конце дня. Это впервые, когда он решил отправиться рыбачить в одиночку и он будет шкипером.

— Ты с ним спишь?

— Никогда! Я хочу уехать, чтобы только рыбачить.

— Поезжай со мной на Гавайские острова, поедем в Гонолулу.

— Нет еще. Я не хочу оставлять Аляску.

— Выходи за меня замуж.

— Пойдем прогуляемся в доки.

Я впервые отпустила очень длинные волосы. Я горда тем, что иду рядом с великим мореплавателем, с распущенными волосами, с такой женской гривой на ветру. Он также гордится.

— Скажи мне что-нибудь, — говорю я ему. — Иначе я чувствую себя одинокой.

Мне приятен его низкий голос. Он медленно произносит:

— Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

Это прекрасно, хорошо. Мы совсем одни на пляже. Моросит очень мелкий дождь. Все, все серого цвета. Птицы с их криками растворились в тумане. Мы мерзнем. Стараемся все же заниматься любовью на мокром песке, между двумя черными скалами. Я говорю:

— Скажи мне что-нибудь. Иначе я чувствую себя слишком одинокой.

Джуд на мне, двигается тихо, капли дождя падают нам на глаза, скалы ранят мне бока, наша одежда мешает нам.

— Я тоже чувствую себя одиноким, — говорит он и негромко смеется. — Попробуем…

Надо быстрее возвращаться, так как море снова поднялось. Его рассказ таким образом оборвался. Садимся на ствол дерева, который отгораживает пляж и дорогу. Он вытаскивает бутылку водки из своей сумки, мне дает мороженое. Он кладет мороженое в стакан. Потом протягивает мне свой плеер, чтобы я слушала музыку. Том Вэйтс — «Мы плывем сегодня до Сингапура». Иногда он наклоняет голову ко мне, чтобы тоже послушать.

Около нас проходит парень. Он небрежно бросает нам что-то типа «Добрый день».

— Что он здесь делает? — тихо спрашивает великий мореплаватель. — Это же наш пляж.

— Да. Возможно, его надо убить за это.

— Поезжай со мной на Гавайские острова.

— Нет, еще не время, я хочу отправиться ловить крабов.

— Позаботься о себе.

— Да, — говорю я.

— Ты не поедешь на мыс Барроу?

— Нет пока.

— И если у тебя не будет больше корабля, если Горди заберет обратно «Веселую Джун», ты можешь пойти в шельтер. Ты там будешь в полной безопасности.

— Я всегда найду старую машину, чтобы провести в ней ночь. Там много грузовиков, брошенных на берегу, около Армии Спасения.

— Ты сумасшедшая. Я не должен уезжать. Я должен бы остаться с тобой и сделать тебе малыша.

Я смеюсь низким голосом.

— Зачем ты хочешь сделать мне малыша?

— Чтобы сохранить тебя вдалеке от этих гнилых машин.

Мы ожидаем паром. Уже давно наступила ночь, мы стоим рядом с большим пляжем, на который опустился туман. Наше укрытие — старая машина, обломок кораблекрушения. Его широкие руки вокруг моей фигуры. Я рассматриваю его в белом свете фонаря. Вижу одутловатые черты его лица, его медную и шероховатую кожу, влажные, цвета драгоценных камней, глаза. Я думаю о том, как он красив. Я даже уверена, что он самый красивый, самый высокий, жгучий и темпераментный. Он хотел бы, чтобы я его любила еще раз. Никогда он не насыщался ни любовью, ни сексом, ни спиртом.

— Нет, — шепчу я, — нет, нас могут увидеть в этой старой колымаге рядом с шельтером.

Он настаивает. Тогда я его люблю ртом. В конце я плачу. Ему это идет на пользу. Он видит слезы на моих глазах.

— Ты хочешь меня? — говорит он мне, сжимая в объятиях.

— Нет. Почему я тебя должна хотеть?

Он взял мое лицо своими руками. Желтые глаза внимательно смотрят на меня.

— Я сожалею, — добавляю я.

— Когда ты пойдешь в шельтер, — говорит он, — попроси о встрече с Джудом. Это — мой отец. Именно он этим занимается. Его зовут Джуд. Ты будешь держать его в курсе того, что ты делаешь, а он — передавать мне новости о тебе. И он тебе расскажет о моих, если мои письма не будут приходить.

— Джуд, его зовут так же, как и тебя?

— Да. Его имя тоже Джуд. Я буду некоторое время с моим братом на Гавайских островах, На земле. Как раз будет время, чтобы найти работу. Я буду тебя ждать.

— Твой брат, он там живет постоянно?

— Временами. У Джуда есть домик на большом острове. Он работает в здании. Сейчас у него стройка в Кауаи — это там, куда я еду.

— Твой брат? Он тоже Джуд?

— Хм, увы, тоже.

— У вас в семье всех зовут Джуд?

Он смеется своим низким голосом, с легким рычанием, сжимает меня в объятиях, выпивает полный стакан виски.

— Полностью мое имя — Джуд Мишель. Но я предпочитаю, чтобы меня называли Джуд. И мы сделаем еще одного маленького Джуда вместе с тобой.

Дождь возобновился. Вода течет по ветровому стеклу. Сумасшедшие ручьи нас наконец скрывают от редких прохожих.

Джуд зажигает сигарету.

— Это было давно, — говорит он. — Мой дедушка был лесорубом в Южной Каролине. Дела шли плохо, на него упало дерево. Он, без сомнения, мог умереть. Моя бабушка, которая еще была молодой, пошла просить помощи у святого Джуда. Она поклялась ему, что, если ее муж выживет, все потомки будут носить его имя. Она каждый день ставила за это свечи. Он выпутался и выжил.

— А женщины? Они тоже носят имя Джудит?

Он берет полный стакан, обнимает меня, его мозолистые ладони стискивают мои виски.

— Женщины у нас не рождались.

Паром гремит в ночи. Уже давно он так гремит. Надо идти туда. Он хватает свой мешок моряка, нахлобучивает его на плечи. Дождь падает на наши лбы, свежий и легкий. Ветер развевает темные пряди волос. Его лицо залито дождем. Я думаю о картине, которую я видела ребенком, дети Каина, убегающие в бурю.

— Ты похож на какого-то старинного персонажа, — говорю я.

— На Сизифа?

— Возможно, также и на него…

Джуд Мишель Линч, Сизиф, наказанный миром, опаленный яростью и страстью, спиртом, солью и истощением. Или же тот другой бог, кто позволил орлу клевать свою печень до своей гибели, чтобы отдать огонь людям. Приходим на паром. Ждем. Мелкий дождь смешивается с брызгами волн. Женщина, которая проверяет билеты внизу пристани, спрашивает его, есть ли спирт в его сумке.

— Нет конечно, — отвечает он.

— Теперь возвращайся, — говорит он мне.

— Я хочу побыть еще.

Тогда он порывисто и крепко обнимает меня.

— Ты самое лучшее из того, что могло случиться со мной за последнее время.

— Ты мне об этом уже говорил, — шепчу я.

— Я это повторю еще и еще. Ты замерзнешь. Где твой платок?

Я протягиваю ему развязанный шарф и подставляю лицо для поцелуя. Дует сильный ветер, шарф запутывается. Я целовалась бы и целовалась с ним еще и еще раз, но, увы, уже гудит паром. Мы прощаемся и прощаемся.

— Мы должны были бы пожениться.

— Да. Возможно, что мы должны были бы пожениться, — отвечаю я.

— Поженимся и поедем в Датч-Харбор этой зимой, чтобы сесть на судно для рыбной ловли.

Я возвращаюсь под очень мелким дождем. Позже, лежа на койке, я слышу гудок парома, и мне кажется, что он плачет в ночи. Я вспоминаю, что забыла заплести Джуду маленькую косичку, а он просил меня сделать это.

Когда рано утром я вышла, небо уже прояснилось. Стояла хорошая погода. Я подошла к бюро такси. За ним был туалет, оттуда вышла женщина, а за ней мужчина, оба укутанные в старые грязные плащи. Они взялись за руки. Женщина казалась очень молодой. У нее были круглые медного цвета щеки, черные волосы, которые свисали растрепанными прядями. Желтые следы вокруг рта говорили о том, что, возможно, ее вырвало. Она едва не падала. Мужчина догнал ее и усадил рядом с собой.

— Теперь ты больше не будешь бухать, — так мило он ее ругал, — я иду, а ты цепляйся за меня… Именно так, да.

Она смеялась, полуприкрыв глаза, и позволяла собой руководить. Как лоскутную куклу, он сжимал в своих руках ее голову. Мужчина поднял голову. У него было шероховатое лицо, глаза, отмеченные отеками. Прозрачные зеленые глаза окаймлены красными прожилками. Он обратился ко мне:

— Как там мой друг Джуд? В порядке ли он?

— Да, он в порядке. Он в Анкоридже. Скоро будет на Гавайских островах, а потом и я к нему присоединюсь.

— Передай ему привет от нас. Скажешь, что от Сида и Лены, ок?

Они снова отправились, шатаясь, два черных скарабея, их фигуры вырисовывались на фоне неба и чистых вод порта. Они медленно шли вдоль набережной, останавливались, как бы колеблясь, качаясь, потом выпрямляясь. Затем топали снова, возможно, направляясь к скверу.

Птицы странно перекрикиваются друг с другом. Рыбы — подпрыгивают, морские выдры и косатки танцуют вокруг корабля, они преследуют друг друга и объединяются в радужную стаю. Мы между небом и морем, как между двух рук. Джейсон кричит, он всё время кричит, потому что ему страшно, ведь прежде он никогда не был шкипером. Он сердится на меня, когда я бегу, когда бросаюсь выполнять малейшее его распоряжение, когда я краснею и багровею от натуги, выбирая якорь против течения. Он мечтал о легком и грациозном эльфе на палубе, плюющемся огнем. Он мечтал, что мы станем сумасшедшими и красивыми пиратами, лучшими рыбаками залива Уганик, а в скором будущем и всей Аляски. Но я отказалась делить с ним постель, а улов гигантских крабов был ничтожным. Каждую ночь я опасалась, как бы якорь не сдвинулся. Я умолкаю и бегу. Я готова на все, что угодно, когда поднимается хай.

— Делай это мастерски, черт возьми! — орет он, когда мне надо пришвартовать «Млечный Путь» к стойкам консервного завода в заливе Уганик.

У меня не получается делать это мастерски, когда я боюсь, хочется ответить мне.

Водяная помпа качает все слабее и слабее. Не останавливая насос, нам нужно залить в него пресной воды, иначе она протянет совсем недолго. Мы загружаем каноэ пустыми сосудами, всем, что смогли найти на корабле, — кастрюли, бутылки, кофейник, — и высаживаемся в зеленой бухте, где течет ручей. Наполняем до краев. Мы опоздали — водяная помпа отдала Богу душу в заливе Ужаса. Джейсон больше не кричит. Его переполняют слезы.

— Я приготовлю кофе, Джейсон, а потом посмотрим…

Мы сели в каноэ и гребем за помощью на красное с черным судно «Полуночное солнце», стоящее на якоре в заливе. Три человека экипажа смотрят, как мы приближаемся с удивлением, смешанным с нежностью. У нас был дикий и потерянный вид. Джейсон практически немой, а я так невнятно выговариваю слова, что ничего не понятно. Из рулевой рубки выходит… У него темная пышная шевелюра и густая борода, за которыми находится лицо, испещренное морщинами. Когда он движется, его можно принять за медведя. Мужчина предлагает нам свою помощь. Сегодня вечером «Полуночное солнце» уходит в город для разгрузки.

— Возвращайтесь на свой корабль, — говорит нам шкипер. — Завтра мы вернемся и привезем вам запчасти на помпу.

Он готовит кофе, достает бисквиты, заставляет нас поесть.

Джейсон, воспрянувший духом, спрашивает:

— Могу я воспользоваться бортовой рацией, чтобы заказать деталь?

— Конечно же.

— Спасибо. Выпей рюмочку за нас в Кадьяке, — говорит Джейсон прежде чем подняться в рулевую рубку.

— У меня своя норма при посещении баров, — говорит он мне, наливая кофе.

— Вы не пьете сверх нормы?

— Я умру, если позволю себе больше. Я довольно долго ползал по улицам в собственной моче и блевотине, как несчастное пресмыкающееся. С этим покончено.

Горящий взгляд мужчины останавливается на мне. Он улыбается:

— Бери еще бисквит.

Он поговорил с нами о Боге. Когда мы собрались покинуть корабль, было очень поздно. Шкипер провожал нас на палубе. Полнолуние. И в заливе Ужаса мне показалось, что я это ощущаю, его Бога. К «Полуночному солнцу» медленно приближается какой-то сейнер, выкрашенная красным часть корпуса ниже ватерлинии глубоко погружена в воду, говоря о том, что «Казукуакская девушка» чертовски полна в этот вечер.

— Последний раз иду на разгрузку, — говорит он. — Потом нужно отвезти туда детей… Поймать приливную волну, чтобы без проблем пересечь место прохода китов. Поддадите меня до завтра — я достану деталь.

Он откидывает крышку трюма, хватает лосося, который всплывает в мутной воде и растаявшем льде, и протягивает мне.

Нахмурив брови под изношенной банданой, с напряженным подбородком, Джейсон жмет до упора на газ. Мы устремляемся в ночь. Каноэ скользит в ледяном воздухе по черной воде, переливающейся в свете луны. Прибыв на корабль, Джейсон молча пошел спать. Стоя на коленях на палубе как счастливое животное, я жадно ем сырое красное мясо лосося. Пленка с икрой лопается у меня во рту, я перемалываю языком маслянистые плоды моря, которые оседают и плавятся у меня в горле. Луна освещает палубу. «Казукуакская девушка» бросила якорь недалеко от нас. На навигационном мостике дрожит красная точка горящей сигареты.

Солнце уже высоко. Мы молча позавтракали. Джейсон больше не разговаривает, с того момента, как я вырвалась из объятий его худых рук, когда однажды вечером он попытался затащить меня к себе в постель.

— Мне хотелось бы пойти на пляж, Джейсон, возможно, там будут японские сплавщики.

— На берегу водятся гризли.

— Я буду внимательна.

Тогда Джейсон отвозит меня на побережье. Он дает мне рог:

— Подуешь в него, когда захочешь вернуться или если возникнут проблемы. Как только я услышу сигнал, я приеду.

Каноэ поехало обратно. Я иду вдоль берега. Пляж устлан сплавным лесом. Бревна гладкие и красивые, побелевшие под воздействием моря и времени, но нет шариков из голубого стекла тех, которые годами перемещаются по воде. Тогда я отправляюсь искать медведей. Я почуяла запах позади кустов ежевики и полярной малины. Орел с разбитой головой лежит на песке, раскинув крылья, облепленные высохшей грязью. Внезапно — как удар ножом в живот, как раскаленное лезвие, возможно, от этого я теряю равновесие. Я падаю на колени на пляже рядом с разложившимся орлом, с глазами, ослепленными слезами. Едва ли я могу подуть в рог, чтобы позвать Джейсона.

Корабль «Полуночное солнце» вернулся с новой водяной помпой. Но ни таблетки приветливого шкипера, ни слова участия, ни даже травяной чай Джейсона не облегчают моих страданий. Я корчусь от боли на своей кровати. На следующий день меня эвакуируют. Маленький гидросамолет, который Джейсон называет «VHF», садится в заливе. Судорожно сжав руки на животе, я скрючилась на сиденье рядом с пилотом, лицом к приборам и небу. Я думаю о рыбах, которых я резала, обо всех тех, кто послужил приманкой. Я рассекла столько белых животов, когда они еще трепетали, я столько убила, — нужно платить. Перед моими глазами небо низвергалось в пропасть. Где мы? Нас кто-то поглотил?

Меня не оставили в госпитале на лечение. Это отравление, сказали мне. Пройдет… Я вернулась на «Веселую Джун» более печальной и несчастной. «Мятежный» стоит у причала. Горди преграждает мне проход. Аврал. Я снова отправляюсь с ними. У меня было время сходить в город: на почте меня ждало письмо от великого моряка. Он на Гавайях. Он ждет меня на пляже. Он пьет ром и пиво «Будвайзер». Он завел себе друга, с которым делит свои талоны на питание и пиво. Но несмотря на талоны великий моряк голодает. Кто-то позволил зарезать себя в двух шагах от их палатки прошлой ночью. «Найди меня, — пишет он. — Я боюсь за тебя, и ревную, когда вижу всех этих мужчин в состоянии полового возбуждения, которые пьют и живут на пляже, но что я знаю точно, так это то, что ты делаешь с шалопаями Кадьяка… Приезжай, Лили, приезжай… Мы сделаем его наконец — нашего сладкого бэби».

Десять дней на «Мятежном». Каждую ночь перегружаем груз лосося с сейнеров. На борту находится женщина, Диана. Она красивая, часто управляет кораблем. Она жестокая.

— Мы, женщины, не имеем права на слабость, если хотим быть принятыми, — говорит мне она сурово. — Мы должны быть лучшими.

Она презирает мой неуверенный голос. Но, когда однажды скорость судна возрастает до пятидесяти узлов, она исчезает в каюте, забивается вглубь кровати. Морская болезнь убивает ее. Я усаживаюсь возле Джои в рулевой рубке. Белые птицы медленно кружат в ореоле огней мачты. Мы на черной волне. Джои учит меня пользоваться рычагом управления. Это хорошо.

Несколько раз после полудня, в то время, когда корабли ловят рыбу, Джои берет каноэ и отправляется к пляжу. Обширные леса островов Афогнак и Шуяк простираются очень далеко за черные скалы, возвышающиеся между соснами. Я не осмеливаюсь попроситься, чтобы сопровождать его. Он уезжает один. И всегда он приносит красивые и странные вещи с серьезным и светящимся лицом, таким, с которым в лесах обитало детство. Рога косули, перья орла, отполированные волнами ветки, стертые до состояния чистой округлости, разновидности того, чем было дерево. Однажды он находит огромный и твердый гриб, который он пообещал себе нарисовать и изваять скульптуру, как только он высохнет.

Мы работаем начиная с заката. Диана и мужчины кричат. Страх не покидает меня. Это ссылка, думаю я. Сегодня же все отсыпаются, палуба под палящим солнцем. Вытянувшись на кровати с открытыми глазами в полумраке, я думаю о вспомогательных судах ночью, о тех, кто ждал в заливе Переноза накануне. Об этом трудно рассказать, нельзя объяснить тем, кто ничего подобного не видел, какие они, большие корабли ночью, великаны из стали с красивыми именами, как гудят моторы, скрипят лебедки, как работают на ветру оранжевые люди, описать их лица, обливающиеся потом в свете натриевых ламп… Это странный и впечатляющий фильм, который демонстрируется в отражении в черных водах. Нет, невозможно это рассказать. Кто поймет?

В один прекрасный день возвращаемся в порт. Я вся продрогла. Мне хотелось думать, что я еду домой, но дома-то у меня нет. Никогда более. Меня мучили кошмары. Мы снова в море — в заливе Вьекода. Тут я падаю в трюм с рыбой, где тысячи лососей плавают в грязной воде, густой от слизи и крови. Ночью идем в залив Изут, где нас ждут другие корабли, чтобы перегрузить свой улов и снова наполниться. Продвигаемся вперед ночами.

Остров заключил меня в объятия своих черных скал. Я снова возвратилась на «Веселую Джун», ключ был спрятан под выступающим краем навигационного мостика, чувствовался запах дизельного топлива и влажных плащей. В прачечной самообслуживания я познакомилась с мужчиной, который играет в гольф и ловит красного лосося. Я пошла, хромая, до его корабля, который носит имя «Дженни». Он сварил кофе и приготовил попкорн. После этого мне стало лучше. Я пошла на почту. Служащий протянул мне письмо, я узнала крупный почерк. Старый сверток был запечатан чем-то вроде черной массы для лепки — гудрон? Я помчалась в Баранов-парк и легла под большим кедром. Я развернула письмо от Джуда, помятое, запачканное жиром и пивом, как и предыдущее. Я прочитала его. По необъятному летнему небу плыли облака. Я заснула. Мне снилось, что я на палубе корабля. Вокруг меня буря. Ледяные волны накатывают и разбиваются на моей голове. Рядом работают мужчины, завернутые в огромные непромокаемые плащи, мужчины без лица из фильма Йана. А я почти голая барахтаюсь в серой воде, которая вскоре дойдет мне до талии. Я ничего не боюсь. Ни усталости, ни холода. Лишь бы мужчины были довольны мной и я хорошо выполняла свою работу. Я становлюсь настоящим рыболовом. Во время пробуждения солнце сквозь ветки освещало мое лицо. Я выпрямилась. Люпины создавали пятна, которые качались перед маленьким музеем Баранова. Тогда я пошла к дороге. Пересекла ее лицом к голубой воде и парому — он отправлялся в Датч-Харбор вечером. Я могла бы поехать в Датч, подумала я, найду себе работу на корабле, который ловит крабов. Но сейчас не сезон. А, впрочем, что мне делать на палубе с больной ногой? Это изгнание, подумала я. Я вернулась. Сложила вещи в сумку. Я забралась на складное кресло в рулевой рубке и стала ждать его.

Джон постучал в оконное стекло, я узнала худое и бледное лицо за стеклом, бесцветные глаза под нанизанными выцветшими ресницами, которыми он иногда моргал, как если бы свет ранил их. Я открыла дверь. Тонкая полоска губ изогнулась в робкой улыбке. Рабочий комбинезон болтался на костлявом теле, на волосы, которые были желтого цвета и походили на паклю, он надвинул очень грязную кепку.

— Похоже, плохи дела, — сказал он, входя.

Я усадила его. Как раз я готовила кофе. Я протянула ему сигарету, и он пошел выплюнуть комок жевательного табака в мусорное ведро.

— Ты должна прийти ко мне через какое-то время. Мой дом находится у Бэл Флэт в двадцати милях отсюда. Я тебе сделаю согревающий влажный компресс из растений, и это тебя быстро вылечит.

— Спасибо, Джон, но я предпочитаю оставаться в порту.

— Иногда я пишу политические памфлеты. Ты мне должна сказать, что ты об этом думаешь.

— О чем пишешь, Джон?

— О жизни.

— Однажды ты мне их покажешь.

Он пожал плечами. Его губы снова тронула — пусть и с примесью горечи — чуть насмешливая улыбка.

— Мне очень будет нужна твоя помощь, как только твоей ноге станет лучше. У меня есть работа в доках: нужно вырыть вторую траншею, а также время от времени поливать «Моргана». Древесина еще достаточно влажная и законопаченные щели могут рассохнуться. А затем еще нужно будет покрыть палубу льняным маслом.

— Сделаю, как только смогу. — Я начинаю по-настоящему сердиться. — Я жду чек от Энди, но это долгая история.

— Я не могу дать тебе больше, чем в прошлый раз, как и прежде это двадцать долларов в день. Ты ведь понимаешь, что это связано с работой на «Моргане» и потерянным сезоном…

Двадцать долларов позволят мне всегда быть сытой и даже отложить немного про запас.

— Ты знаешь, что через месяц будет открытие сезона ловли палтуса? Двадцать четыре часа беспрерывной работы.

— Да.

— Ты могла бы найти место на хорошем корабле, сейчас, когда ты отработала сезон ловли трески и последнюю рыбалку на палтуса. Будет возможность для тебя быстро заработать денег.

— Я и не знаю, осмелюсь ли я однажды вернуться к рыбной ловле. Вечно со мной происходят неприятности. В прошлый раз меня угораздило свалиться в трюм.

Он смеется.

— Несчастные случаи на рыбалке происходят со всеми.

— А ты собираешься участвовать в открытии сезона? — спрашиваю я.

— Еще не знаю. Я когда-то любил эти их двадцать четыре часа плавания нон-стоп. Теперь я буду действовать более разумно. Всегда находится такой идиот, как я, который хочет сделать больше возможностей своего корабля.

— А мне, прежде чем участвовать в открытии сезона, необходимо, чтобы моя нога выздоровела. Никто не захочет присутствия калеки на палубе.

— Да, — говорит он. — Если ты придешь ко мне, я сделаю тебе аппликации из растений, которые тебя мгновенно вылечат.

— Я не хочу никуда двигаться отсюда…

— А что ты скажешь, если мы сделаем это вместе — примем участие в открытии сезона? Ядам тебе хороший процент. Половина на половину. У меня есть квота на десять тысяч фунтов. Цена сейчас более одного доллара за фунт… Я знаю секретные места, где водится палтус. Твоя забота — заниматься оборудованием, наживлять крючковые снасти, чинить снасти, чистый трюм и лед для рыбы, а я займусь всем остальным. Вести корабль, находить рыбу.

— Посмотрим. Если вылечу ногу.

Он поднялся.

— У тебя есть еще сигарета? Мне нужно сейчас пойти поработать, заняться садом, я очень люблю это — работу в саду. И зарабатываю я столько же, сколько дает рыбалка.

Джон ушел. Вода плескалась у носовой части корабля. Темно и хорошо в тени корабля. Мухи без остановки бегают по окнам корабля, ища выход. Нескольких я ловлю и выбрасываю наружу. Но они всегда возвращаются. После этого они умирают. Это приводит меня в ужас. Я поворачиваю голову и смотрю на засыпающие доки. Тут я думаю, что мне надо начать шить себе пояс из секретной кожи, которая облегала бы мой живот и поясницу как вторая кожа, к которой я прикреплю нож, очень острый кинжал в ножнах, которые сделаю сама.

У моей подруги Люси, индианки, была идея — встретить лето под палящим солнцем Окагана (область и озеро в провинции Британская Колумбия в Канаде). Помню день побега из дома: наши красные щеки, ее синяк под глазом, ее смех, разукрашенную котомку, которая била меня по пояснице, перед нами белая дорога, кактусы в виде торшера, пустыня.

— Он убьет меня, если я поеду с тобой, — говорила она смеясь. — В любом случае мне его будет очень не хватать… но, сделай нож, свой нож, мы как животные, необходимо спасать свою шкуру.

Я начинаю делать свой пояс, затем вынимаю коробку красок. Я рисую и раскрашиваю крылатых мужчин, сирен, великого моряка в полумраке и себя, лежащую возле его бедра. Возможно, я поеду ловить палтуса. Если наловим его в достаточном количестве — я поеду на Гавайи.

Я вышла. Ослепляющий свет. Я пошла по безлюдному понтонному мосту. На разукрашенном корабле крупный блондин с нервным лицом вышел из кабины. Он жестом пригласил меня подняться на борт. Я перешагнула через поручень и уселась на крышке трюма.

— Меня зовут Коди, — сказал он.

— Меня Лили. Что означает «Кайоде»?

— Койот. Это знаковое животное у индейских некрасивых женщин, одаренное сверхъестественной властью и сумасшедшей сообразительностью. Он всегда тут, этот койот, среди нас, он только меняет облик.

— Это хорошее название для корабля.

— Да. Я вижу, что ты хромаешь с тех пор, как вернулась. У меня есть лекарство, которое должно тебе помочь. Линимент для лошадей. Это лечит всё и сразу.

Он вернулся в кабину, я слышала, как он рылся в коробке. Он выходит и протягивает мне маленькую баночку, наполненную прозрачной мазью.

— Это очень мощное средство. Вымой потом руки.

— Ох, спасибо.

— Я регулярно стажировался у целителей в индейском племени на юге Аризоны, — продолжает он. — Однажды я стану знахарем.

— А… Ты в настоящий момент не ловишь рыбу?

— Я несколько недель ловил семгу. Ничего особенного. А затем на нас посыпались неприятность за неприятностью: сначала полетела гидравлика, затем сильно порвали сеть при ее извлечении из скалистых глубин, наконец Никифорос, который должен был работать в сезон, покинул нас в пути.

— О, — говорю я, — жаль.

— А ты?

— Я жду, когда пойду на поправку, чтобы наконец вернуться к рыбной ловле, я надеюсь. У меня немного опыта, но необходимо начать, не так ли? А затем, как только смогу, я совершу прогулку на Гавайи.

— Чтобы что делать?

— Чтобы найти кое-кого.

— А, — отвечает он.

На мгновенье мы замолкаем. Свет танцует на водах.

— Ты давно здесь? — спрашиваю я.

— Я приехал после Вьетнама. Вернее, я неплохо постранствовал, прежде чем осесть в Кадьяке. Я повкалывал вместе с товарищем выше Фэрбенкса (самый крупный город Аляски) на разведке золота. Когда мы не нашли общего языка, я повернул назад и крутился, пока не прибыл сюда. Ты уже ловила краба?

— Нет, никогда. Я оставила это занятие другим. — А ты откуда приехал?

— Из Вьетнама, — говорит он, и его взгляд блуждает, прежде чем принимает странную неподвижность, он спохватился: — В конечном итоге нет, это было до… Это было после.

— А откуда ты родом?

Он, казалось, колеблется, глядя на меня с удивлением:

— Я родился… Я родился на Западе, как я полагаю, где-то между Техасом и Новой Мексикой. Ты хочешь пива?

— О нет, — отвечаю я. — У меня дела.

Начался прилив, а с ним прилетели бриз и птицы. Я стала подниматься по сходням к набережной. Жалюзи деревянных домов на холмах, казалось, наблюдают за мной. Магазин «Чай-кофе» был белым от солнца, склоны гор — зелеными и цветущими. На черном асфальте тротуара милые официантки, которые меня не любят, сидели за столами снаружи, курили и заливисто смеялись. Их красивые волосы блестели в отражавшемся от вод порта свете. Я прошла мимо, прихрамывая. Я шла и шла дальше, минуя скверы и бары. Я села на паромной пристани. Передо мной — голубая вода канала, вдали — леса Лонг-Айленда.

«Мятежный» вернулся в порт. Было поздно. Небо было цвета налета на старом золоте. На понтонном мосту я повстречала Джои. Его хмурое лицо на мгновение посветлело, и слабый отблеск заискрился в черных глубоких зрачках под густыми дугами бровей.

— Нам незачем больше дуться, — сказал он мне смеясь, — я собираюсь найти что-нибудь поесть прежде, чем спущу деньги на выпивку. — Тогда я дала ему рыбный суп, который только что приготовила из голов лосося, которые мне дал Скрим. Глаза плавали на поверхности. Что до меня, то я считала их вкусными. Они были составной частью супа.

На следующий день опять зашел Джои. Шел дождь. Мелкий моросящий дождь. Крик чайки печально звучал в тумане. Он постучал в оконное стекло. Я рассматривала мух на окне средней надстройки корабля.

— Я отведу тебя выпить пива… Что еще делать в это дождливое время.

— Вкусный суп?

Джои странно улыбнулся и не ответил. Должно быть, он не любил есть глаза, как и Диана, как и все индейцы. Я схватила свитер и последовала за ним.

Было еще рано. Бар «У Тони» как раз открылся. Мы сели у стойки и заказали два пива «Бад». Рядом с нами сидел мужчина с седыми волосами, он вместе с Сьюзи пил кофе. На нем был костюм из шерстяной ткани, а на голове шляпа из мягкого фетра. Я узнала того, кто ловил рыбу напротив «Мятежного», когда играла песня «Битлз». Он играл в электрический бильярд, стоя в тени.

— Привет, Райан, — бросил Джои в его сторону.

— Его зовут Райан? — говорю я. — У него красивый корабль.

— «Богиня судьбы»? Когда-то это был очень красивый сейнер, но он застоялся в порту. Однажды они вместе потонут — Райан и его корабль.

— И ничего нельзя сделать?

— Райан — человек, которого все быстро утомляет, за исключением пива и электрического бильярда.

Вошел парень с безумными глазами, его гладкий череп блестел от дождя. Очень тонкая борода свисала до пояса. Сьюзи встала и указала ему на дверь. Он запротестовал, прежде чем выйти под частые струи дождя.

Джои протянул мне сигарету. А затем он заговорил со мной о лесах. Он рассказывал мне, как любил сезоны открытия торгов, лето, когда он находил время ускользнуть с корабля и мчаться к побережью. Там он снова встречался с детством, спрятавшись в глубине леса, укрывшись под землей с мускусным запахом острова. Возвращался в то время, когда ему было двенадцать, и у него был карабин, и вся жизнь впереди, и все девственные леса мира и простирающиеся над ними небеса принадлежали только ему одному.

Все дети страны познали это. Это там мальчики взрослели, становясь мужчинами.

— А девочки?

— Как взрослеют девочки и становятся женщинами, я не знаю, очень мало по крайней мере. Это зависит… Мои старые тетушки росли в другом месте. Что касается моей матери, я никогда ее не спрашивал. Ее детство меня не интересовало.

— Я тоже любила так поступать.

— А! Видишь! Но затем это проходит, это должно пройти, нужно повзрослеть, Лили, на смену приходит пиво, работа, семейная жизнь; детишки, которые появятся у тебя и которые тоже начнут бегать в лес…

— При чем тут пиво и всё остальное? Почему прекращают бегать в лес, предпочитая бары, наркотики и все остальное, что причиняет нам страдания?

— Я не знаю. Чтобы не умереть от скуки, я полагаю, скуки или отчаяния. И к тому же внутри нас сидит животное. Его нужно успокоить. Когда ты его усыпляешь, дела идут лучше.

Я отпиваю большой глоток пива. Я вздыхаю. Да, животное.

— Но почему? — говорю я. — Почему необходимо, чтобы это всегда заканчивалось — прекрасные прогулки по лесу и горам?

— Потому, что так надо. Закон жизни. Хлопоты. С годами всё исчезает.

— О нет, не всегда.

— О да. Возьми еще пива и не строй из себя умника. Ты будешь делать то, что и другие, увидишь. Ты скоро будешь бегать по другим делам — по докам и кораблям. Однажды жизнь нагонит тебя.

— Только не меня. Меня — никогда. Я поеду ловить рыбу. И крабов, однажды.

— Будь осторожна.

— В чем?

— Во всем. В жизни, здесь, везде.

Мы выпили много пива. Маленький человек в мягкой фетровой шляпе не сдвинулся с места. Он оставил кофе ради коктейля «Кровавая Мэри». Райан оторвался от электрического бильярда и прилип к стойке, где в настоящий момент пил с мрачным видом.

Два типа, пропахшие приманкой и солью, шумно предлагали друг другу стакан «Егермейстера»[19]. Плечи Джои опустились. Казалось, он пристально смотрит на меня своим черным печальным взглядом:

— Но чего ты хочешь в конце концов? Вначале ты говорила о мысе Барроу по соображениям, которые не имеют смысла, сейчас твои мысли занимают крабы. А в следующий раз, я предполагаю, на первом плане будут Гавайи, парень… Я бы не удивился, если бы ты стала любительницей красивых женских глаз.

— Для начала я хочу ловить рыбу. Я хочу тратить силы еще и еще, чтобы ничто не могло остановить меня как… как натянутую тетиву, да, и которая не имеет права ослабнуть, которая натянута так, что рискует лопнуть. А затем Гавайи. И когда-нибудь мыс Барроу.

— Рыбная ловля… Вы все одинаковые, вы, приезжающие сюда, как озаренные. Это моя страна, я ничего другого не видел, не выезжал дальше Фэрбенкса. Я не ищу невозможного. Я хочу всего лишь жить и воспитывать своих детишек. Это мой остров! Заметь, я всего лишь кретин, грязный ниггер, сын индейца.

— Нет, Джои, мне не нравится, когда ты так говоришь.

Бар заполнился. И мы обосновались надолго, приклеившись задом к нашим сиденьям, прочно прижав локти к массивному дереву стойки. Мужчина с седыми волосами по-прежнему на своем месте, лицом к нам. Я улыбнулась ему, он помахал рукой — два матроса, приветствующие друг друга с палуб своих кораблей.

Джои снова заговорил, и его голос стал тягучим:

— Значит, ты покинула свою страну в охоте за приключениями?

— Я уехала, и всё.

— П-ф-ф-ф! Тысячи таких же, как ты, приезжают сюда уже более ста лет. Первые были жестокими. Вы не похожи на них. Вы приехали за чем-то, что невозможно найти. Может, за защитой? Но нет, не за ней, поскольку у вас такой вид, как будто вы смерть ищете или во всяком случае хотите с ней встретиться. Вы, наверное, уверенность ищете, что-то, что было бы достаточно сильным, чтобы победить ваши страхи, вашу боль, ваше прошлое — то, что спасло бы всё и в первую очередь вас самих.

Он опустил голову и принялся бормотать:

— Грязный ниггер, сын индейца.

Я закончила пить свое пиво. Сказала спасибо Джои. Вернулась на «Веселую Джун». Всё время лил дождь. Дождь шел в течение пяти дней. Опухоль на моей ноге спала. Синеватый след под кожей стал сиреневым.

Снова заглянул в гости Джои, и я приготовила ему кофе. Его лицо вновь стало миролюбивым и печальным.

— Будь терпеливой, Лили, — сказал он мне, переведя взгляд к окну, из которого падал белый матовый свет.

Снаружи небо было мрачным.

— Будь терпелива. Ты хочешь всё и сразу. Вчера в баре наговорили глупостей. Порой это заводит меня, я психую против всех тех, кто высаживается здесь. Я предпочел бы, чтобы это были настоящие охотники за золотом. Но, что касается вас, вы ищете металл значительно более мощный, значительно более чистый.

— Всё это слишком высокопарные слова.

— Пожалуй, ты по-своему права… прошлое… Ветераны, Коди, Райан, Брюс. Джонатан и все остальные — они не за смертью приехали, в конечном итоге, не поневоле. Nature is the best nurse. Природа — лучший лекарь. То, что они нашли здесь — удовольствие жить, пить водку, настоящую борьбу со стихией, — ничто и никто не мог им предоставить ни в каком другом месте, нигде, без сомненья.

— Не все прибывают из Вьетнама.

— Нет, конечно. Были первопроходцы, затем люди вне закона, которые старались, чтобы о них забыли. Сегодня приезжают те, кто бежит от трагических воспоминаний или подлости, которую они совершили. В итоге выходит, мы взваливаем на себя всех бунтовщиков, всех пьяниц планеты, которые хотят начать новую жизнь. И, конечно же, мечтателей, таких как ты.

— Что касается меня, то меня захватило смутное желание заглянуть за край горизонта, поехать на «Последний рубеж», — шепчу я. — Но иногда я думаю, что это была только лишь мечта. Мечта, которая не сможет спасти ничего и никого. Аляска — это только несбыточная мечта.

Джои вздыхает, тушит сигарету, раздавливая ее о пустую банку из-под сардин. И вдруг он выглядит очень уставшим, должно быть, вчера он остался пить в баре допоздна — это выдавало его лицо.

— Это не несбыточная мечта. В этом, по крайней мере, ты можешь быть уверена. Открой глаза, посмотри вокруг себя…

— Я смотрю. Ох, я смотрю.

— Впрочем, многие из вас уже мертвы. Или в тюрьме…

— Джои, ну почему вы все так быстро движетесь? Почему мы так быстро движемся?

— Всё быстро движется, Лили, всё движется вперед. Океан, горы, планета Земля, когда ты по ней идешь, кажется, что она движется вперед вместе с тобой и мир развертывается перед тобой от одной долины до другой, между ними горы, есть овраги, где на поверхность выходит вода и устремляется к реке, а та уже течет к морю… Всё в движении, Лили. Звезды тоже, солнечный свет, день сменяет ночь, всё быстро движется, и мы делаем то же самое. Иначе смерть.

— И Джуд?

— Для твоего великого мореплавателя лучше, чтобы он все время был в движении. Иначе он погибнет.

Джои ушел. Был полдень. Я не хотела идти за ним в бар «У бочонка». Вытянувшись на кровати, я ела сардины из банки. Внутри корабля было почти как ночью. Я прислушалась. Монотонный шум падающего на верхнюю палубу дождя был похож на легкое потрескивание. Слышится далекий крик, похожий на стон морской птицы. Шипение воды у носа корабля. Я уткнулась лбом во влажное дерево.

Удар в дверь разбудил меня. Я спала и видела сон. Я выбралась из спального мешка. На влажном дереве палубы валялся маленький глупыш[20]. На утолщении клюва птицы выступила капелька крови.

— Подыхаем со скуки… — говорит Мэрфи.

— Да, подыхаем от скуки. Можно было бы совершить прогулку в Анкоридж для разнообразия. Я бы повидал свою дочь, возможно, она наконец нашла мне книгу.

— Ты увидел бы своих детей, своих малышей. Возможно, появились новые.

— А затем пошли бы поздороваться с приятелями из «Кафе у Бени». Я полагаю, что Сид и Лена будут согласны. Ты идешь с нами, Лили? Сядем вместе на паром. «Тустумена» будет там сегодня вечером.

— С удовольствием, но не могу, — отвечаю я, вздыхая. — Энди мне еще не заплатил.

Мы смотрим, как падает дождь, сидя под навесом управления командира порта. Памятник морякам, погибшим в море, утонул в тумане.

Когда я проходила мимо бара «На судне», меня позвал Райан:

— Заходи выпить пива, Лили!

Я заколебалась. Глаза мужчины блестели также, как черновато-серые воды порта. Красивое лицо, обрамленное светлыми с проседью волосами.

Темный бар почти пуст. Нет даже официантки. В углу стойки, под картинами с голыми женщинами, в тишине пьют три старые индианки. Казалось, Райан забыл о моем присутствии.

— Как твой корабль? — спрашиваю я. — Когда ты его выведешь, чтобы отправиться ловить рыбу?

Он долго не отвечает.

— В один прекрасный день, возможно… — бормочет он лаконично.

— А ты откуда приехал?

— Я приехал из задницы мира, из «одного места» в США (не считая Аляски и Гавайев). Но это было давно. И я практически забыл. И скорее бы забыть всех этих крестьян. А ты, что ты делаешь здесь?

Он не смотрит на меня.

— Я приехала ловить рыбу.

— Ну, половила, что потом? Когда возвращаешься домой?

— Гм, не знаю. Возможно, никогда.

— У тебя есть парень?

— Нет. Во всяком случае не здесь. Однако.

— Здесь не хотят видеть таких людей, как ты. Нам хорошо в своем мирке. Мы не хотим видеть туристок, которые приезжают приобрести опыт, подцепить пацана и потом рассказывать, что они познали крайность…

Я резко поднялась. Мой табурет опрокинулся. Я была вся красная, губы дрожали. Я пошла к выходу неуверенным шагом. Можно было подумать, что я пьяная.

Наконец-то дождь закончился. Мэрфи и Стефана больше не было на месте. Сид и Лена медленно поднимались вверх по дороге, ведущей к шельтеру, на ступеньках которого небольшая темная группа ожидала открытия. Я пошла вдоль набережной совсем рядом с фасадами складов. Я больше никогда не пойду в бар, подумала я. Я поспешно вернулась на «Веселую Джун», чуть было не поскользнувшись на мокром понтонном мосту. Маленький пернатый глупыш не оживал.

Я собрала рюкзак, который разложила утром. Мыс Барроу или Гавайи, подумала я. Мужчины кричали в доке. Затем шелест крыльев взлетевшей птицы. Я забилась вглубь койки, как животное в свою нору. Я услышала шум буксирного судна, жалобный звук парома, который не прибывал. Тень от Маноск-ли-Куто вползла в каюту, воспоминания о другом страхе и о прокуренном баре слились воедино. Кто-то в черной кожаной куртке, его деформированный сапоге острым носком и скошенным каблуком, комната влажная и темная как погреб, матрас, брошенный на голый пол, который, возможно, прогнил. Это был ужас, кошмар, там, наверное, уже черви копошатся в теле моего неудачника, который всё ждал меня, как ожидал он своих убийц, спрятав шприц с инсулином между двух бутылок, маленькая печальная собачка, ждущая с нетерпением моего возвращения, козырек, подвешенный за деревянной разбухшей дверью, которая не решается заскрипеть…

Я проснулась в одиннадцать часов. Поднялась. Оделась. Причесалась. Готова отправиться. Но куда? Небо сейчас едва ли более светлое, чем когда я ложилась спать. Я закончила тем, что собралась с мыслями и снова легла спать. Утром была хорошая погода. Чувствую себя лучше.

Я иду по теплым улицам. Мои ноги тяжелые и болят. Я ускорила шаг перед барами, пересекла задремавший город, прошла «Макдоналдс», продолжила идти до почты. Я написала длинное письмо великому мореплавателю. Для меня на почте не было ничего. Я покидаю ее и иду к маленькому желтому дому на буксировочной тележке, который всегда в продаже. Я даю отдых ноге, сидя на деревянных ступеньках. Я мечтаю, что это мой дом, совсем маленький дом, выкрашенный в едкий цвет лютика. Я поставлю его на пустыре, и он всегда будет там, ждать моего возвращения с рыбалки. Милая идея наполнила меня радостью. Я встаю и иду прямо через участок, заросший травой, прохожу мимо старой брошенной машины, в которой мы с Джудом однажды укрывались, и поднимаюсь по склону до шельтера. Дверь открыта. Справа от входа на видном месте на столе стоит большой термос с кофе, окруженный чашками, сахарницей, корзинкой с бисквитными пирожными. За письменным столом, склонив голову над книгой записей, сидит мужчина. Я кашляю и спрашиваю Джуда. Мужчина поднимает брови, под ними желтый взгляд, который мне хорошо знаком.

Я покраснела. Он смеется.

— Ты пришла узнать о Джуде?

Я говорю, запинаясь:

— Да… вообще-то, о Джуде, который на Гавайях, но здесь я хотела бы поговорить с Джудом из шельтера.

Он поднялся и улыбнулся. Мужчина был коренастый, плечи как у дровосека, лицо, отмеченное печатью, испещренное морщинами, образовавшимися от напряжения, и более старыми шрамами, отметинами бурной жизни. Он увидел, что мой взгляд направлен в сторону термоса и пирожных.

— Наливай себе кофе, — говорит он мне. — Зовут меня отец Джуд. А тебя — Лили.

— Я полагаю, что мои письма он не получил.

— Два дня назад у нас с ним был телефонный разговор. Он спрашивал меня, не уехала ли ты. У Джуда по-прежнему нет работы. Он говорил, что нужно дождаться корабля, который идет на Гонолулу.

Мужчина с голосом великого мореплавателя. Старая кожа его шляпы притягивает меня и приводит в замешательство. Я опускаю глаза. Входящие потоки солнечного света на серой плитке. Он подходит к термосу, наливает чашку кофе и протягивает мне.

— Ложечку сахара?

— Нет, спасибо.

— Пирожное?

— Охотно.

И когда я протягиваю руку к корзине с сухим печеньем с кусочками шоколада, он не может сдержать смеха.

— В сравнении с твоими мои руки кажутся руками ребенка. У тебя есть работа в настоящий момент? — спрашивает он.

— Можно будет помогать рыть траншеи. Как только я буду способна это делать, — отвечаю я печально. — При падении в трюм «Мятежного» я ушиблась… Надеюсь, что смогу участвовать в открытии сезона ловли палтуса. Как только у меня появятся деньги, я присоединюсь к Джуду.

— У тебя есть место, где можно поспать?

— Да. На борту «Веселой Джун».

Он улыбнулся еще раз. Я не поняла почему.

— Тебя тоже зовут Джун?

— Нет. Меня зовут Лили.

— Приходи в шельтер, если у тебя будет проблема, где переночевать. Тут вообще никогда не бывает женщин. Ты это хорошо знаешь. Спальное помещение и четыре душа только для тебя. И суп вечером.

— Да, я знаю… Мэрфи мне говорил.

— Я передам новости о тебе Джуду, как только он позвонит мне. Ты знаешь, что порой курьера приходится ждать долго.

Он в последний раз бросил взгляд на мои руки:

— До скорой встречи.

Я вышла. Ослепительное солнце и узкая белая дорога. Я повстречала двух мужчин с морскими сумками за плечами, направляющихся в бар мотеля «Шелихов». Я продолжала идти к порту. Передо мной появляется пикап «шевроле». Он резко тормозит. Пыль создает золоченое сияние. Энди опускает стекло и подзывает меня. На мгновенье я запаниковала, но он улыбнулся. Складки его рта, переходящие в квадратный подбородок, кажутся хищными.

— Ты работаешь? Я ищу людей, чтобы перекрасить «Голубую красавицу». На эту работу отведено три недели.

— Когда? Где?

— Будь на верфи «Тагура» завтра в семь часов. «Голубая красавица» находится на стапелях рядом с док-камерой.

Он умчался. А я забыла попросить его выписать чек.

Я крашу машинное отделение. Энди заплатил мне из расчета шесть долларов за час работы. Другим он посчитал по десять. Я слышала их снаружи. Они скоблят корпус, выправляют винт, меняют цинковые пластины, вытравленные электролизом. Они говорят громко, иногда приносят пиво, и тогда шум открываемых крышек долетает до меня.

Затем я их совсем не слышу. Трихлор для обезжиривания в глубине зала и моторов поднимается в голову. Краска доконала меня. Я оборачиваю вокруг лица платок. Это не задерживает испарения. Я попросила у Энди маску: он мне принес антипылевые фильтры. Это тем более не помогает. Несколько раз я выхожу подышать воздухом на палубу. Дневной свет ослепляет меня. Я спотыкаюсь. Я пью кофе и выкуриваю сигарету. Энди пообещал дать мне перекрасить мачту, если я буду работать быстро и хорошо. Я возвращаюсь в машинное отделение, чтобы как можно быстрее закончить работу, пока он не послал на мачту кого-то вместо меня.

Другие уходят. Я остаюсь на борту одна.

Глухой шум на палубе будит меня в пять часов утра. Я надеваю штаны. В кают-компании какой-то парень — экстремально длинный и худой.

— Привет, — говорит он, — меня зовут Том… новое пополнение для работы.

Я снова ложусь спать одетой под свое немного грязное покрывало.

Он просовывает в приоткрытую дверь аистообразную голову, трижды спрашивает меня — не страдаю ли я от одиночества.

— Нет, все в порядке, — отвечаю я.

Я приподнимаюсь на кровати и говорю:

— Ты смешной. Извини меня за то, что задам тебе достаточно глупый вопрос: тебя взяли в качестве кока?

— В качестве кока? Ты в этом хоть что-то понимаешь? Нет, меня не для этого взяли вот уже пятнадцать дней как минимум.

— Я в этом ничего не смыслю, это правда. Ты смешной — вот и всё.

Я снова засыпаю.

Том вернулся через месяц ловли мерлузы.

— Отвратительная рыбалка, — говорит он с мрачным видом.

Лиловые круги под глазами, такого же цвета что и зрачки, делают глаза чрезмерно большими, утомленными на длинном, иссохшем лице. Его взгляд зацепил меня. Его сильно выпирающий кадык колеблется, когда он говорит, — смешная птичка, заключенная между сухожилиями худой шеи. Он продолжает, сидя на поручне и нервно болтая ногами, как если бы он был готов ринуться на палубу в любой момент.

— Еще я потерял время. Не заработал ни одного су. Это, можно сказать, удача, когда порвали траловую сеть, я смог смыться. В настоящий момент Энди занимается этой работой… Это принесет мне три гроша перед погрузкой на корабль. Впрочем, мне не терпится. Всегда утомительно находиться в городе — дело в наркотиках и пьянках… Но что делать с этой яростью, с тем бешеным зверем, который находится внутри меня? Как успокоить его? Только безжалостно уничтожать его, а как иначе? Изнурительно. Я на всё готов.

— Ты тоже один из тех героев, — говорю я мечтательно.

— Один из героев?

— Ну да, один из мифологических богов, так сказать.

На этот раз он по-доброму смеется и посылает мне поцелуй.

Том учит меня перемещать большие тяжести, пользуясь ногами как рычагом. Мы тренируемся на палубе «Левиафана», соседнего корабля. И однажды я рывками передвигаю трехсоткилограммовый ящик с крабами от камбуза до поручня.

— Теперь ты можешь ехать ловить краба в шторм.

— Почему именно в шторм?

— Потому что в этот момент море самое мерзкое, волны высотой в пятьдесят футов и более. Ведь когда полный штиль, а море — настоящая пустыня, ты можешь сдохнуть от скуки, остается только пустить себе пулю в лоб — курс лечения в рехабе или центре реабилитации, как его называют.

— Почему рехаб?

— Потому что это курс лечения с обязательным присмотром, лечения от наркозависимости.

— Ах. Ты полагаешь, что я когда-нибудь туда попаду? Думаешь, я скачусь до этого?

— Оставайся упертой, всегда отказывайся, иначе кончишь как все остальные.

Однажды вечером, когда я возвращалась из Баранов-парк, они были вдвоем на корабле. Они сидели за квадратным столом. Голый череп мужчины блестел под неоновой лампой в то время, как он готовил дорожки из кокаина. Заплетенная тонкая бородка исчезала между его бедер. Я узнала того, кого заставили покинуть бар несколькими днями ранее. Он скручивает банкноту в один доллар, долго нюхает, поворачивается ко мне с горящими глазами, с немного сумасшедшим взглядом.

— Хочешь покурить?

— О нет, — отвечаю я, думая при этом «Да».

— Я часто видел тебя на палубе, — продолжил он с пылающим взглядом. — Меня зовут Блэйк. И я тебя удивлю. Я действительно могу заставить тебя кричать, если ты все-таки захочешь последовать за мной.

Том смеется. Я сажусь с ними. Двое мужчин говорят о кораблях, о шкиперах, о наркотиках. Письмо от великого мореплавателя, лежащее в моем кармане, обжигает мне ляжку. Блэйк больше не предлагает мне кокаин. Он скатывает косяк из травы.

— Ты хочешь покурить?

— Нет, — отвечаю я смущенно, после чего теряю сознание.

— Маленькое создание, можешь идти.

Я покраснела от стыда.

Утром я открываю глаза.

— Доброе утро, — говорит Том со своей кровати.

— Доброе утро, — отвечаю я со своей.

И я иду готовить кофе, напевая.

Корпус судна полностью перекрашен, заново покрыт краской от обрастания ракушками, винт сверкает на солнце. Том нанялся на другое рыболовное судно. Он поцеловал меня и сказал:

— До скорой встречи в Голландии, я куплю тебе выпить в «Элбэв Рум», любимый бар крабберов…[21]

Я продолжаю работать в одиночестве. Работаю долго, допоздна. Затем я иду по городу, немного потерянная, до «В&В». У меня болит живот, и мне хочется пить.

Когда я кладу руки на стойку, барменша восклицает:

— Они тоже в краске!

Краска у меня была не только на руках, но и на лице, на волосах, пряди оставались склеенными ею. Парни вокруг меня беспокоятся:

— Ты сдохнешь, если будешь продолжать в том же духе. Нужно надевать перчатки и не мыться трихлором. Это дерьмо — сильнейший яд.

Я смеюсь и заказываю пиво.

Темная ночь. Я возвращаюсь, пошатываясь. В голове легко, я могла бы коснуться звезд. Я мгновенно заснула. В шесть часов я на ногах. Я пью кофе, глядя на мачту — скоро я займусь тобой, — и спускаюсь в машинное отделение.

Однажды утром меня разбудила боль в животе. Я встаю, всё вокруг кружится. Я быстро хватаюсь за стену. В полдень я вернулась в город. Я ем, сидя возле памятника морякам, погибшим в море. Вороны кругами летают вокруг меня, и каждый имеет право на кусок сурими[22]. Скрим пересекается со мной возле магазина «Чай-кофе»:

— Ты пьяна?

— Нет, это из-за краски, — отвечаю я, потирая глаза.

— Тебе надо прекратить работу… Разобраться с начальством.

Идея насмешила меня. Когда я вновь открыла глаза, он исчез. Слезы блестели на моих ресницах. Мгновенно я потерялась, стоя как вкопанная на тротуаре. Остановилась какая-то машина. Брайан окликнул меня:

— Куда идешь?

— Я не знаю.

— Садись!

Я пристраиваюсь сзади, за спинкой его сиденья, он хорошо пахнет гелем после бритья «Олд спайс». Брайан наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Я закрываю глаза.

— Тебе плохо? Какого дерьма ты набралась?

— Я не употребляла дерьма, немного пива по вечерам, и то не всегда. А сейчас я опаздываю на работу. Знаешь ли, мне действительно необходимо закончить красить машинное отделение, если я хочу заполучить мачту.

Я открываю глаза, когда мотор сбавил обороты, я вижу город доков и корабль «Бесстрашный».

Брайан сварил кофе в красивом аппарате для приготовлению экспресс-кофе. Он дал мне одно сухое печенье с кусочками шоколада. Он указывает мне на приоткрытую кабину:

— Сейчас ты ложишься и спишь.

— Ты возьмешь меня матросом, когда у тебя начнется сезон ловли крабов?

— Поговорим об этом позже. Иди спать.

Я повстречалась с Энди, когда снова спустилась к верфи. Он выглядел очень недовольным при виде меня в этот час на улице.

— От краски я чувствую себя больной, — бормочу я. — Кружится голова.

Тогда он смягчается и дает мне сутки на отдых:

— Выпей молока. Много. Выспись. И возвращайся завтра. Нужно закончить красить машинное отделение как можно скорее.

— Я действительно буду красить мачту потом?

На следующий день мужчина поставил свой рюкзак на палубу.

— Я прибыл издалека, — говорит он. — Энди только что нанял меня перекрасить палубу. Я надеюсь сделать это хорошо, потому что уже давно у меня нет документов… Впрочем, меня зовут Грэй.

Это правда, он был полностью серый — от лица до изношенной одежды, слежавшейся на нем. Голова втянута между широкими плечами, взгляд странный, мягкий — как мороженое на солнце.

— Но вы же не мачту будете красить? — спрашиваю я с волнением.

Он вытер пот со лба и ничего не ответил. Ветер с моря играл несколькими редкими волосками на его голове. Мужчина подхватил свой рюкзак, спустился в каюту и бросил его на кровать, которая составляет угол с моей. Он разложил несколько вещей, достал библию и засунул ее под подушку.

— Я — Лили, — представилась я. — Я перекрашиваю машинное отделение. Наливайте себе кофе. А мачта для меня.

— Добрый вечер, Грэй. Я собираюсь посетить бар. Их здесь немало.

Серо-голубые глаза со странным блеском смотрят на меня с нежностью. Но его плотный рот сложился в строгую складку:

— Я знаю, что такое бар. Это зло, это плохо для тебя. Я знаю, что тебе нужно.

В проеме двери широкие плечи создали преграду между мной и красивым вечерним небом, оранжевым краном, водой, которая играет радужными цветами за бортом. Я ухожу. Дует ветер. Две пьяные женщины с развевающимися в воздухе волосами поносят друг друга, точно взбешенные животные, перед «В&В». Я толкнула дверь. Они последовали за мной. Через оконное стекло я узнала Дина, который работал радистом на «Голубой красавице». Он нервно постукивает пальцами по краю стола, его колени дрожат.

— Добрый вечер, Дин…

— Ох, Лили…

Его взгляд скользит от меня к окну, будто ему не по себе. Сегодня пятница, день выплаты зарплаты. Я одолжила ему двести долларов, когда Энди мне наконец заплатил. Я сразу же поняла, увидев его, что он не сможет ничего мне вернуть ни сегодня, ни когда-либо еще.

— Ты понимаешь, — говорит он, — у меня едва осталось сто долларов. И я жду парня.

— Продавца крэка или кокаина?

Он пожимает плечами и уходит вглубь бара. Эд, низкорослый таксист, оживляется на своем табурете, глаза его заблестели. Он машет в воздухе руками, маленькими руками ребенка, которые вертятся как два волчка — всё быстрее и быстрее.

— Я настолько запутался во всех этих историях! — кричит он пронзительным голосом.

Рядом с ним Райан, развалившийся на стойке, и старый мужчина за рюмкой виски с пожелтевшей от никотина бородой, с густыми белыми волосами, которые обрамляют красивое, правильное лицо. Это Джои — рыжие волосы, сегодня вечером он приносит мне пиво.

Пьяные женщины смотрят друг на друга угрожающе, каждая со своего края стойки бара. Одна из них сразу же рухнула возле музыкального автомата, а потом медленно поднялась и добралась до стойки, в которую вцепилась как в спасательный буй, ее близорукий взгляд потерялся за очками, которые перекосились при падении.

— Она готова сделать минет любому! За пять долларов, за оплаченный глоток спиртного… — кричит та, которая осталась на ногах, ее красивые зеленые глаза мечут молнии. — Я, по крайней мере, делаю это даром!

Дин и его дилер опустили глаза. У Дина взгляд побитой собаки, и он смотрит на меня, как если бы он хотел извиниться.

— Спокойно, девочки, — бросает Джои своим мощным голосом, — иначе я вас вышвырну за дверь!

Возле меня пьет пожилой мужчина с отбеленным лицом. Он протягивает мне пакет, наполненный высушенными сосисками. Мы молча едим. Затем он говорит:

— Меня зовут Брюс.

Парень вышел. Дин пробрался ко мне. Я предложила ему бокал пива.

— Я сожалею, Лили, мне нечего тебе дать, у меня чуть больше пятака. А завтра, без сомнения, придется сесть в тюрьму. Нужно урегулировать старую историю, связанную с алкоголем. Уже давно они преследуют меня, — смеется он. — Заметь, это предоставит мне каникулы, неделю реабилитации. Обстиранный, накормленный, с жильем, кроме того с телевизором.

Он заказывает две порции текилы. Наконец мы смеемся. К нам подходят двое мужчин с иссиня-черными волосами.

— Ты та женщина, которая жадно ела рыбу в бухте Ужаса?

Я вспомнила о сейнере, который стоял на якоре неподалеку от «Млечного Пути» ночью, когда мы ели сырого лосося.

— Вы с «Казукуакской девушки»?

— Жрет сырую рыбу. Она была бы хорошей скво, — говорит старший из двух, смеясь.

Дин ушел. Тональность в разговоре Брюса с таксистом повышается. Эд со стеклянными руками орет. Брюс говорит, что надо было сбросить атомную бомбу на Ханой с самого начала войны. Эд опрокидывает свой бокал.

— Спокойно, ребята… — прорычал Джои с другого конца стойки.

— Как ты можешь так говорить? — спрашиваю я с ужасом. — Почему атомную бомбу? Это было бы страшно, разве нет?

— Естественно, — отвечает он тихим, почти неслышимым голосом, — по крайней мере, всё бы прошло быстро. Это позволило бы избежать применения напалма, ужас и безумие увековечились бы.

— Но, Брюс, почему необходимо заменять один ужас другим?

Брюс беспомощно разводит руки в стороны:

— Потому что именно так. Потому что ужас там всегда.

Я не говорю больше ничего. Я смотрю на Брюса, который смотрит вдаль задумчивым взглядом, возможно, даже пустым.

— Я бы отдала свою жизнь, ты слышишь меня, — шепчу я, — я бы отдала свою жизнь сейчас, прямо у этой стойки, если бы смогла предотвратить возникновение ситуации, когда другой проживает жизнь, которую могла бы прожить я. Моя жизнь закончена. Но если тот, кто останется жить, сможет помешать тому, чтобы один человек увидел это, умирая.

Он поворачивается ко мне:

— Это тебя не касается, ты должна ехать ловить рыбу.

Сильная рука ложится на мое плечо. Я подскакиваю и отстраняюсь. Это Гленн, шкипер с «Левиафана».

— Так это ты горбатишься на Энди? Он мне рассказывал столько хорошего о тебе. Ты не против прийти перекрасить «Левиафан»?

Мужчина очень крупный, у него ожесточенно изрезанный профиль, глаза как раскаленные угли, один из них пересечен шрамом, который начинается на щеке и поднимается к верхней части брови.

— О нет, я не могу…

Его бедро коснулось моего. Я поднялась и надела куртку.

— Куда ты?

— Я возвращаюсь к себе. Уже поздно. Я завтра рано начинаю работу.

— Этой ночью ты остаешься со мной, — говорит он, кладя руку на мое запястье. — Именно так.

Я освобождаюсь от него.

— Спасибо за выпивку.

Я быстро ухожу. Дин выходит из бара «У бочонка», когда я иду через безлюдный сквер. Он приближается ко мне, пританцовывая.

— Я проведу тебя. В это время женщина не должна идти одна. Тем более до судостроительной верфи.

Он берет меня за руку. Я высвобождаю руку. Он смеется, запрокинув голову. Небо бледное в летнюю ночь. Он берет обе мои руки. Мы вместе смеемся. А затем я отталкиваю его и удаляюсь. Неподвижные корабли вырисовываются на море вдоль извилистого берега «Тагуры». Волны плещутся у скал. Обломки судов после кораблекрушения кажутся приколотыми на подвижном полотне воды. Несколько крышек от бутылок блестят на дороге. Говорят, что это дорога Мальчика-с-пальчик. Я молча поднимаюсь по лестнице, перешагиваю перекладину, бесшумно прыгаю на палубу. На столе кают-компании лежит открытая Библия. Грэй тяжело дышит в кабине. Он спит.

Грэй перекрашивает обшивку палубной балки. Я поднялась на минутку — глотнуть свежего воздуха.

Мужчина красит кистью медленно и четко.

— Однажды у меня будет свой дом, — говорит он мечтательно. — Я буду красить только кистью. Это дольше, но это великолепно.

Затем он напевает:

— Красный цвет — это красиво… это красиво.

Утреннее солнце скользит по его шее, дуновение воздуха колышет несколько его седых волосин. Он хорошо работает. Он терпелив. Краска потекла по ручке на волосатые пальцы, склеив несколько черных волосков. Он с раздражением клацает языком, на мгновение прекращает работу, смотрит на свои руки, которые блестят на солнце.

— Ты тоже любишь красный цвет? — говорит он приглушенным голосом. — Да, красный, цвет крови, ты любишь.

Я проглатываю слюну и допиваю кофе. Спускаюсь в темную пещеру. Покраска машинного отделения почти окончена.

У меня заболело в животе, когда я легла спать, но это не от краски. Практически рядом с собой я слышу тяжелое дыхание мужчины. Когда он ворочается во сне, я слышу его глухое хрюканье, иногда постанывание, это дыхание с хрипотцой, когда ему снится сон. Я поднялась в тишине. Я скрутила свой спальный мешок и отправилась в рулевую рубку. Оттуда видно ночное небо через ручейки воды, стекающие по стеклу. Снаружи идет дождь. Я засыпаю на полу, канув в вечность.

Энди улыбается, выпячивая грудь:

— Завтра займешься мачтой.

Я бросилась красить мачту. Подо мной пустота. Упрямый человек приступил к покраске палубы. Затем, намного ниже, основной части. Если я промажу, то упаду. Лили, маленькая дура, разбилась на гудроне. Грэй, который любит цвет крови, будет доволен. Мне нужно было всё отшлифовать.

Я обхватываю мачту одной ногой. Той, которая меня удерживает. Другая нога висит в воздухе. Я вытягиваюсь, чтобы достать как можно дальше, и отклоняюсь почти до горизонтального положения. Поначалу у меня кружится голова. Затем приходит уверенность, это чувство становится почти врожденным, как инстинкт животного. Мое тело знает закон затрат сил без того, чтобы я даже задумывалась об этом. Подо мной другие люди. Бедняги, думаю я, которые ползают по земле, как муравьи… Бедняги, бедняги все они. А я в воздухе. Все же это лучше. Одна молодая чайка грязно-серого цвета наблюдает за мной с перекладины антенны. Мы смотрим друг на друга какое-то время. Я снова принимаюсь за работу.

Полдень. Вместе с Грэем мы кушаем. Он достал кусок хлеба и благословил его. Затем он порезал его своим ножом. Намазал его арахисовым маслом и «спамом»[23]. Старое лезвие ножа стало вогнутым, по мере того как затачивалось. На деревянной отполированной рукоятке остатки рисунка утонувшей палубной балки. Его массивный подбородок молча перемалывает хлеб. Я приготовила кофе. Мои запястья болят, и я долго их разминаю. Он поднял свои серые глаза, смотрит на мои руки:

— Ты думаешь, что у меня мощные руки? — говорит он мечтательно своим хриплым голосом, поворачивая их. — Я не уверен в этом.

— О да, твои руки сильные, — отвечаю я. — Мои, во всяком случае, болят, и все тело вместе с ними.

— Боль — это хорошо. Боль — это так хорошо, не так ли?

Я пожимаю плечами и продолжаю играть с пустотой. Удовольствие и гордость — сидеть наверху мачты. Ветер свистит в ушах. Если я сорвусь — буду мертвой. Я закончила красить мачту и разложила свой рюкзак. Грэй удалился со своим рюкзаком — маленькая серая и неторопливая тень, которая уменьшалась на дороге, постоянно горбясь. У него рюкзак слишком набитый, Библия слишком тяжелая? На мгновение мне стало горько за него. «Голубая красавица» вернулась на воду. Я посмотрела, как подъемник продвигается вперед по стенке дока, корабль покоится на толстых ремнях, поднятый над землей как скорлупа ореха. Очень медленно механизм заставляет его опуститься в док-камеру. Ожидание прилива. «Голубая красавица», казалось, ожила, коснувшись воды. А у меня сжалось сердце. Мне захотелось стать кораблем, который возвращают морю. Я оторвалась от судостроительной верфи. Ужасная тоска охватила меня. Мне стало страшно. Для меня работа окончена. Снова я без работы. Великий мореплаватель ждет меня — но будет ли он ждать вечно? Заплатит ли мне Энди? И когда…

Этот покинутый грузовик находился на краю берега. Я пошла по высокой траве, задевая за колючие кусты. Передняя дверь была приоткрыта: я протолкнула свой рюкзак под сиденье и закрыла дверь. Вдруг мне стало легче, Энди без сомнения заплатит мне, и я поеду на Гавайи. Я вышла на дорогу и вернулась в город. Мне было холодно несмотря на солнце. Я блуждала по улицам. Крупный лысый детина с бородой мандаринового цвета шел мне навстречу.

— Эй, Лили! Сегодня еще не время, чтобы я заставил тебя кричать?

Я посмеялась немного.

— Нет, не сегодня. Мне грустно, ведь «Голубая красавица» вернулась на воду, а я пропала. Мне хотелось бы поработать еще. И затем нужно заработать на билет до Гавайев.

— Идем напьемся! А затем я удивлю тебя.

— У меня нет желания напиваться, а также следовать за тобой.

Блэйк вздохнул.

— Ты разочаровала меня, Лили… Иди к причалам компании «Вестерн Аляска», если ты действительно хочешь повкалывать, там есть работа на корабле «Северная заря». Он вернулся с острова Прибылова и вскоре отправляется к Адаку.

Острова Прибылова и Алеутские. Я подумала о Джуде, который мечтал вернуться туда ловить рыбу.

«Я оставался с роком слишком долго», — шепчу я слова, которыми ругался Том вечером, когда вернулся таким осунувшимся, истощенным, безвольным, вдруг испытав отвращение ко всей своей жизни на земле, от баров, наркотиков, этого каждодневного неистового зова выйти из себя для нарушения равновесия, безумия, бесчинства.

Я иду к консервному заводу. «Северная заря» пришвартована возле «Эбигейл», с заглушенными моторами. Я застыла на месте как столб, задержав дыхание. Строгая и молчаливая, темная и величественная на утренних светлых водах, она была красива как храм. Вскоре она отправится ловить рыбу. Она была слишком красива для меня, маленькой женщины с худым телом и щуплыми руками. Редкий смех парня из дока смешался с криками птиц. Мне захотелось плакать, как если бы я потерпела поражение в битве. Всегда слишком много мужчин, везде, я никогда не могла вести жизнь такую, как они. И без сомнения, я никогда не пойду в Берингово море. В очередной раз я почувствовала, какое это унижение — быть женщиной среди них. Они возвращались из боя, а я брела улицами порта.

Матросы склонились на железные бадьи. Один из них поднял голову и подал мне знак спускаться.

— Есть работенка разовая, если хочешь заработать три цента.

В глубине палубы громко пела Тина Тернер. Сумасшедшая радость взорвала мое сердце. Я схватилась за железную лестницу и присоединилась к ним.

Когда я возвращаюсь вечером, меня останавливает Никифорос. Он приглашает меня выпить и сыграть партию в бильярд. Я играю очень плохо. Подходит парень и хочет показать мне, как надо держать кий. Это взбесило Никифороса. Он бросает через весь зал бутылку. Она задевает медный колокол и чуть было не попадает в зеркало. Индеец Джои возмущается. Парень отступает. Никифорос закрывает глаза и глубоко дышит. Крылья его носа дрожат, как ноздри сумасшедшей лошади. Я сделалась совсем маленькой и возвращаюсь на свое место, туда, где стоит мой бокал пива. Брюс улыбается мне с другого конца стойки.

Никифорос успокоился. Он говорит, что построит для меня корабль, представит меня своей матери в Греции, которая меня точно очень полюбит, мы поженимся там, будем вместе в жизни и смерти — и что он убьет любого, кто позволит себе выразить по отношению ко мне неуважение.

— Греция… — говорит он, и его черные зрачки излучают печальную бархатную нежность. — Более двадцати лет я не был там, и мне так ее не хватает. Запахов, когда ты идешь по холмам и закрываешь глаза. Ты знаешь, что ты сможешь узнать каждое растение, каждую травинку, каждый цветок, потоптанный твоей ногой, столько солнца согрело землю, столько сильных ароматов там.

— Да, — шепчу я. — И стрекозы.

— И стрекозы тоже, поднимающие шум в свете и в блеске солнца. Солнце, как сияющий нож между лопатками…

Зал заполнился. Это парни с корабля «Северное море». Рыболовное судно хорошо порыбачило. Хозяйка звонит в колокол. Угощение для всех присутствующих.

— Хочешь ли ты поехать на Гавайи? — спрашивает Никифоров.

— Да, я хочу туда поехать, но не с ним. Я покидаю бар.

Я пересекаю порог шельтера. Там меня ждет термос с кофе и бисквиты. Отец Джуда стоит на входе, он смотрит на меня очень внимательно.

— Добрый вечер, Лили. Тяжелый день, не так ли? Есть ли новости от Джуда?

Я краснею, потом шепчу:

— Недавние. В своем последнем письме он пишет, что тяжело работает. Что до меня, то корабль «Голубая красавица» вернулся на воду… Я спрашивала на консервном заводе, и мне сказали, что будет работа на «Алеутской леди» в ближайшие дни. Могу я переночевать в шельтере?

— Ты больше не работаешь на «Веселой Джун»?

— Я могла бы, но не захотела.

Он протягивает мне книгу регистрации. Я заполняю формуляр. В углу от входа вокруг стола из трех досок, положенных на две подставки, много народа. Парни, сидящие перед огромными тарелками, наполненными макаронами с мелко порубленным мясом, толкают друг друга, чтобы дать мне место. Я снова нахожу свою семью, своих братьев, я просто опоздала к вечерней трапезе.

— Ты прибыла вовремя, — говорит мой сосед, сухопарый мужчина с огромным с горбинкой носом, с лошадиными зубами. — Но жратва уже остыла, ты должна поставить свою тарелку в микроволновую печь.

— Я не знаю, как ею пользоваться… — шепчу я смущенно.

Парни ласково смеются. Старая уставшая лошадь поднимается и делает это для меня. Я пожираю еду. Из угла комнаты Джуд смотрит, как мы едим, скрестив руки, с приветливой улыбкой отца, стоящего над своей детворой. Это он приготовил еду.

Мы пьем кофе, сидя на цементных ступенях. Перед нами небо над горой Пиллар покрывается клочками тумана, цепляющегося за глубокую зелень сосен. Трое смуглых мужчин разговаривают между собой по-мексикански. Один парень, которого я узнаю, так как видела его на борту «Сторожевого», подходит и садится рядом со мной. Я даю ему сигарету. Он мне протягивает зажигалку.

— Где Сид и Лена, Мэрфи? И великий физик? Ты знаешь? — спрашиваю я Джуда, когда мы возвращаемся в дортуар. Мужчины тесной толпой пошли направо, я одна — налево.

— Из Анкориджа никто еще не вернулся. Пока лето — нужно этим пользоваться. Мэрфи должен быть у своих детей или в баре «У Бени». Что касается Стефана, наверное, он наконец-то взялся за книгу, которая способна изменить взгляд на теорию относительности.

— Да, я знаю, он мне говорил об этом.

Три дня идет дождь. Они говорят — это падение. Падение чего? Листьев? Света? Нашего достояния? Летнее солнце опалило наши крылья, и мы снова падаем как Икар. Свет, отражающийся от вод порта, — это пощечина. Я иду по набережной. Улицы безлюдны. Какой-то экипаж ждет перед общественными туалетами порта. Шофер, толстый мужчина с красной кожей, заснул, откинув голову назад. Я прохожу через сквер. Пресный запах консервного завода сегодня очень тяжелый. Кажется, что он просачивается сквозь обычные скромные фасады. Но более сильный запах приходит к нам с открытого моря. Говорят, что поднимается ветер. Северный ветер? Близится прилив. Двое парней в лохмотьях ругаются на скамейке. Рокот голосов, крики, грохот музыкального автомата вырываются из распахнутых настежь дверей бара «У бочонка». Я перехожу улицу. Я колеблюсь и вхожу с бьющимся сердцем. Я проскальзываю мимо группы старых индианок, сидящих в тени, с очень прямой спиной и с достоинством, перед своими рюмками виски. Последняя в ряду приветствует меня кивком головы. Я ей отвечаю. Выражение ее лица осталось невозмутимым. Она достает сигарету и подносит ко рту, держа ее кончиками пальцев. Огибая огромную деревянную стойку в виде подковы, на которой выгравированы имена, к ней подходит официантка:

— Такси ждет, Елена…

Тогда та поднимается. Толстый, с красным лицом мужчина, которого я видела спящим в своем такси, мягко берет даму под руку и помогает ей дойти до выхода. Ее соседки не двигаются с места, а только кивают головами.

— Елена сегодня очень устала, — говорит одна другой.

— Точно, — отвечает другая с нежностью.

Я заказываю бокал пива «Буд» и попкорн, достаю сигарету из пачки, засунутой в сапог, и опускаюсь на табурет. Пусть я тоже буду старой индианкой. Может, это сработает и мужчины оставят меня в покое?..

Толстый тип кладет свою лапу мне на плечо:

— Ты из местных, девочка?

Я поворачиваюсь к мужчине:

— Нет.

— Рюмка за мой счет! Рик. Краболов, перед Господом Всемогущим и всеми силами Создателя.

— Лили… Малышка Лили, перед Вечностью, и я тоже однажды поеду ловить крабов в Беринговом море.

Мужчина вздрагивает.

— Рюмка за мой счет, согласен, но не для того, чтобы слушать твои глупости. Поговори со мной о другом, о твоей рыбалке на лосося, о твоем сезоне ловли сельди, о строгости хозяина рыболовного судна, на которого ты горбатишься. Но не о ловле крабов, ты не знаешь, что это такое. Это жизнь сильных мужчин, стоящих за этим. Не лезь в мужское дело. Это тебе не по плечу.

— Я отработала один сезон на черной треске, ловили с корабля с помощью крючковых снастей, — шепчу я.

Рик-краболов смягчается:

— Хорошо, дорогая. Но зачем тебе это? За что ты хочешь себя наказать?

— Вы считаете это подходящим для себя занятием. Почему я не имею права на это?

— Для тебя есть занятия получше: жить собственной жизнью, иметь дом, выйти замуж, воспитывать детишек.

— Мы со шкипером смотрели один фильм. Там показывали, как огромные ящики-ловушки качаются на волнах. Океан кипит, как в жерле вулкана, волны идут черными бурунами, можно сказать, что это похоже на лаву, никогда не останавливающуюся. Это манит меня. Я тоже хочу быть там. Именно это и есть жизнь.

Официантка принесла нам два бокала пива. Рик молчит.

— Я хочу сражаться, — продолжаю я на одном дыхании, — я хочу посмотреть смерти в лицо. И, возможно, вернуться, если получится.

— Или не вернуться, — шепчет он. — Это не фильм, который ты собираешься посмотреть, а настоящая действительность, истинная правда жизни. И она не сделает тебе подарок. Она безжалостная.

— Но я буду на ногах? Я буду живой? Я буду биться за свою жизнь. Это единственная вещь, которую стоит брать в расчет, разве нет? Сопротивляться, идти дальше, быть выше. Всё.

Двое мужчин сцепились друг с другом в дополнительном зале. Официантка заорала. Они успокоились. Рик смотрит вдаль, на его полных губах появляется легкая улыбка, он вздыхает:

— Здравый смысл толкает всех делать это. Сопротивляться. Бороться за свою жизнь с силами природы, которые превосходят нас, которые всегда будут сильнее. Трудная задача — идти до конца, умереть или выжить.

Он скатывает шарик табака и закладывает его между губой и десной.

— Но лучше тебе найти себе сильного мужчину и остаться в тепле и подальше от всего этого.

— Я умирала от скуки.

— Я также умру от скуки, если мне придется выбрать спокойную работу…

Он вздыхает, отпивает глоток пива, продолжает:

— Но это все-таки не жизнь, когда все время находишься на корабле, не имея ничего своего, позволяешь использовать себя от одной работы на судне до другой. И всегда должна собирать свои вещи в мешок, собирать пожитки своей бедной жизни. Каждый раз начинать сначала. В конечном итоге это тебя изнуряет и приводит в отчаяние.

— Нужно найти некий баланс, — говорю я, — между безопасностью, смертной тоской и слишком бешеной жизнью.

— Это невозможно, — отвечает он. — Всегда так — всё или ничего.

— Это как на Аляске, — говорю я. — Беспрерывно мечешься между светом и сумерками. Всегда эти двое бегут, преследуя друг друга, все время один хочет выиграть у другого — вечный переход из полуночного солнца в долгую зимнюю ночь.

Никифорос встречает меня, когда я выхожу из бара. «У бочонка», поднимая пыль, тормозит его черный миниавтобус. Великолепны и один, и второй. Когда он играет мускулами, кажется, что сирены, изображенные на его руках, кувыркаются в завитушках волн. Он наклоняется к окну и кричит:

— Иди покатаешься со мной, Лили! Испытаем эту прекрасную машину…

Я колеблюсь:

— Мне надо сходить на «Алеутскую леди», возможно, там есть работа, связанная с ловлей рыбы.

— Я потом тебя туда отвезу, мы действительно только прокатимся.

Я забираюсь в машину. Внутри играет музыка. Он протягивает мне свои сигареты и трогается, заставляя визжать шины. Я погружаюсь в сиденье из фиолетовой искусственной кожи. Мы как сумасшедшие мчимся по городу, минуя три светофора с красным светом, маневрируя между двумя детьми, едущими на велосипедах. Никифорос излучает блаженство. Воздух врывается в окно. Он протягивает мне бутылку пива, которую откупорил, держа между бедер.

— У тебя хорошая машина, Никифорос!

— Я вернулся из Акапулько. Я хорошо заработал в этом году.

— Ты там ловил рыбу?

Он глухо смеется. Черные локоны танцуют на выпуклом лбу, щеки матовые и загорелые. Во рту с полными губами блестят белые зубы:

— Я сел на корабль, когда был пареньком пятнадцати лет, и покинул Грецию. С тех пор я не прекращал ловить рыбу. Избороздил семь морей. Было бы здорово, если бы я время от времени брал отпуск. В Акапулько я для туристов спрыгнул с высокой скалы.

Говоря это, он избавился от футболки и бросил ее на заднее сиденье. Татуировки на его руках продолжались на всем торсе. Он выпятил грудь, напрягая грудные мышцы и глядя на меня с улыбкой. Мы покинули порт, миновали базу морской пограничной охраны, Сарджент Крик, Олдс Ривер, и взяли направление строго на юг.

— Куда мы едем, Никифорос?

— В самый конец. Во всяком случае тут есть только одна дорога. Либо едем на север, либо едем на юг. Я везу тебя к солнцу. Что ты думаешь о Мексике? Я покажу тебе скалу в Акапулько и для тебя совершу великий прыжок.

— Ты прыгаешь с большой высоты?

Он смеется:

— Приблизительно сто пятнадцать футов… Самое опасное не высота, а высчитать время, чтобы войти в воду одновременно с волной. Если прозеваешь, то разобьешься о скалы.

— Ох. — А я считала себя сильной, когда была на верхушке мачты.

Едем долго. До конца колеи. Никифорос паркует машину на поляне. Пихты Дугласа смешиваются с елями и с огромными тсугами. Пурпурные сережки красной ольхи свисают тяжелыми кистями у края дороги. Запах мха и грибов поднимается в сиянии позолоченных фрагментов вечера. Музыка остановилась. Мы выпиваем еще по бутылке пива и курим сигареты. Высокоствольный лес густой и мрачный. Никифорос хранит молчание.

— Здесь есть птицы?

Он не слушает меня, блестящий взгляд, одна рука обхватывает мое сиденье, другая ласкает его красивую волосатую, как атласный мех, грудь. Его улыбка становится более неопределенной.

— Я должна вернуться, Никифорос. Мне надо посетить этот корабль.

— Ты хочешь корабль?.. Выбирай какой, я тебе куплю его. Поедем ловить рыбу вместе. Ты будешь капитаном, я матросом.

— Я хочу вернуться, ну же, Никифорос, давай, трогай. Надо проехать по меньшей мере тридцать миль, чтобы вернуться в порт.

Я вглядываюсь в темный лес.

— Здесь есть медведи?

Никифорос упрямится. Он снова закуривает сигарету и кладет руку мне на плечо. Гнев овладевает мной, такой же внезапный, как и сильный. Я открываю дверь и выскакиваю из машины, хлопая дверью. Я иду, чертыхая дорожные камни.

Наконец машина тронулась, она за моей спиной.

— Не ругайся, Лили. Садись быстрей!

— Да пошел ты… — отвечаю я, швыряя камень в канаву.

Мужчина с юга уязвлен. Я слышу, как он кричит позади меня.

— Иди к черту!

— Ну же, Лили, возвращайся!

Я иду по дороге шагом раздраженного человека. Он настаивает, мотор гудит, затем смолкает, я продолжаю идти, боясь, что в гневе он раздавит меня. Потом машина обгоняет меня и сдает задним ходом — он пытается только преградить мне дорогу. Когда я поднимаю глаза на Никифороса, у меня одно желание — рассмеяться. Он тоже смеется. Я сажусь в машину.

— Это же так не солидно, то, что ты устроила, Лили, — говорит он мне сурово, повернув нахмуренный взгляд к дороге.

— Никифорос, я тебя уважаю, но…

Он сделал знак замолчать и протягивает мне манго, которое вытащил из своей сумки:

— Приготовь нам его, пожалуйста.

Я достаю нож, который ношу на шее, и разделяю фрукт на две части, нарезаю ромбиками, протягиваю ему одну половинку. Он улыбается, просит сначала меня укусить. Я вонзаю зубы в оранжевую сладкую мякоть, сок течет по подбородку, я возвращаю ему его часть, которую он кусает, закрыв наполовину веки. Мы возвращаемся в молчании. Я держусь прямо. Мы улыбаемся друг другу.

— Почему ты ушел с «Кайоди»? — спрашиваю я, когда мы проезжаем док с топливом.

Никифорос горько смеется. Красиво очерченный рот искривляет недовольная пренебрежительная гримаса:

— У Коди крыша поехала… Отмечали праздник в бухте Из-хат, когда это на него нашло — видения и все такое. Он перестал меня узнавать, ему вдруг показалось, что я вьетконговец, и он угрожал мне ножом. Втроем мы с трудом его утихомирили. Я прыгнул в первый тендер[24] и смылся. А ты бы как поступила на моем месте?

Было слишком поздно идти на корабль, когда Никифорос высадил меня в порту. В открытом море штиль. Я шагаю по набережной к шельтеру. Запах тины. Я поднимаю голову. В алеющем небе слышится шум. Я слежу глазами за раскачивающимся полетом луня[25]. Он пролетает низко над горой, проворачивается вокруг своей оси, сложив крылья буквой «V», пикирует к земле. Тут-то я и теряю его из вида.

Корабль «Морган» покинул верфь. Одним прекрасным сентябрьским утром его спустили на воду. Через два дня мы отправляемся ловить палтуса. Я прикармливаю рыб, стоя на палубе, когда появляется Джон. Он не видит меня. Два матроса подтрунивают над ним, стоя на соседней палубе.

— Хеллоу, Джон, — приветствую я.

Он смущен. Я смеюсь. Он тяжело опускается на люк трюма, проводит волнообразно рукой по своему восковому лбу, как если бы пытался собрать мысли.

— Поедем заправиться под завязку топливом, — говорит он, — может, после этого мне полегчает.

Я протягиваю ему руку и помогаю подняться. Он снова падает на люк. Мы смеемся. Наконец ему удается подняться и забраться в кабину. Парни, стоящие по соседству, подают мне сигнал рукой. Джон запускает мотор, я отставляю ведра и отвязываю швартовый. Отваливая с места нашей стоянки, мы чуть было не раздавили три лодки. По зигзагообразной траектории «Морган» покидает рейд и берет курс в открытое море. Совершая поворот, Джон проходит в опасной близости от буя.

По небе бегут облака. Я довольна. Чайки, наевшиеся до отвала, с криками кружат в лучах солнца вокруг огромных белых цистерн. Джон пришел в себя и без помех припарковал нас к докам. Впрочем, были только мы одни. Я снимаю заглушку бака, пока Джон отыскивает ключ. Работник протягивает мне заправочный пистолет, который я вставляю в горловину и нажимаю…

Струя топлива ударила мне в лицо.

— Это говорит о том, что резервуар был уже полон, — лепечет Джон. — Что ж, тогда наберем воды.

Я вытерлась сомнительной тряпкой. Облака по-прежнему бегут над горами сиреневого цвета. Из маленьких тупиков идут волны. Тягучий крик птиц запаздывает. Хорошая погода. Мы садимся на люк трюма. Джон протягивает мне бутылку пива.

— Я тебя так любил, но это в прошлом, — говорит он, отрыгивая. — Сейчас у меня жена, прелестная подружка… Зовут ее Мэй.

— Как весенний месяц?

— Совершенно верно, как весенний месяц. Но это к нам не имеет никакого отношения. Ты и я не то же самое, мы оба — мастера своего дела, — продолжает он тихо, качая головой. — Я хотел дать тебе оружие. Оно позволит тебе творить. В большом масштабе. В очень большом масштабе.

— Почему оружие, Джон?

Тут он сильно застонал, затем закричал. Его лицо исказилось в тягостной гримасе. Можно было подумать, что он плачет. Но оказывается — он смеется. Я смеюсь вместе с ним. Он протягивает мне вторую бутылку пива. Прямо над нами в доке резко тормозит какой-то пикап. Мы поднимаем головы: из машины выходит женщина. Ее волосы яростно развеваются на ветру. Джон побледнел.

— Джон! До сих пор не протрезвел! Я даю тебе один час, чтобы быть дома. И ты не притронешься больше ни к виски, ни даже к пиву!

Женщина уехала. Док снова пуст. Джон убирает пиво. Он опускает голову и горбится.

— Это Мэй? — спрашиваю я.

— Да, это была Мэй. Как весна. Отдать концы.

Я отвязываю швартовы. Мы возвращаемся в порт. Время, когда шельтер откроет свои двери.

Горди замечает меня, как только я поднимаюсь на берег. Я прихожу в шельтер, по радио объявляют тревогу из-за цунами. Жители Датч-Харбора уже эвакуированы.

— Идемте все на гору Пиллар, — восклицаю я, — мы увидим его приближение!

Парни согласны. Джуд смеется:

— Его еще там нет, до его прихода у вас есть время поужинать.

Группа мексиканцев позирует для фото, повернувшись спиной к порту. Они попросили меня стать перед ними: мы все улыбаемся в объектив, а я представляю волну позади нас, огромную… Смеющиеся простаки, они не понимают, что к чему… Гордон прерывает нас и отводит меня к себе, как непослушную девчонку, пойманную в запрещенных кварталах. Здесь есть пруд, деревья и маленький гидросамолет, покачивающийся на воде в окружении лилий.

— Твой самолет, Горди?

Но Гордон словно раненый. Стрекоза села на его голову. Его жена ведет меня в опрятную комнату. Я жду, пока они заснут, чтобы убежать в ночь. Охранник шельтера впускает меня. Прошло много времени. Парни спят в переполненном спальном помещении. Дан отбой тревоге.

Но, начиная с этого дня, я думаю об этом и это меня огорчает… Сигнал для сбора в шельтере в восемь часов вечера. Здесь готова теплая пища, ожидающая нас и только нас, бродяг… Большие пирожные с кремом, бутыль с кофе и бисквиты по желанию. И душевые кабинки, и чистые простыни, теплая дружба мужчин, их неприятный и нежный голос, их сильный запах. В конечном итоге это прискорбно — обнаружить, что ты такая слабая, такая хрупкая, смущенная и обезоруженная, благодаря пище — изобилие, столько изобилия и такая теплота… Но скоро я стану ловцом крабов.

Тогда я говорю себе, что нужно перебраться спать в любую из брошенных машин. Из чувства гордости перед Гордоном и другими нужно это сделать.

Джон прибыл в шесть часов. Я давно встала. Мы отправились в серый рассвет. Казалось, что порт еще спит. Впрочем, проходя по фарватеру порта, можно увидеть на горизонте кажущиеся маленькими кораблики, которые вышли немного раньше нас и рассеялись по океану.

Ночью поднялся ветер. Джон ведет корабль, стоя лицом к стрелочным индикаторам в миниатюрной рулевой рубке «Моргана». Я молча стою рядом с ним и смотрю в окно. Вижу всплески воды, которые омывают оконные стекла, полет серых птиц, кружащих перед нами. «Пегги» по радио сообщает нам сводку погоды: высота волн возрастет с десяти до пятнадцати футов, ветер северо-западный, скорость тридцать пять узлов, порывистый, будет усиливаться в течение дня… Затем рыбаки разговаривают друг с другом. Только и слышно «ОК, Роджер», они постоянно разговаривают.

— Я не знала, что здесь столько Роджеров[26], — говорю я Джону. Он удивленно вскидывает одну бровь и смеется. Я так и не поняла почему. Он разворачивает карту.

— Мы идем вот сюда. Нужно пройти остров Спрус, гавань Узинки, мыс Шакманов. В полдень поставим оборудование. Полная вода[27]. Мы должны их найти. Возьмешь на себя штурвал?

— Я никогда не держалась за рулевое колесо. У нас на «Мятежном» был джойстик и автопилот для новичков.

— Это не очень сложно. Сначала ты устанавливаешь курс. Затем вращаешь руль, но только тогда, когда ты ощущаешь, что находишься на гребне волны. Именно в этот момент совершается маневр.

— Я не спущу с компаса глаз.

Я ощущаю подъемную силу волн под деревянными боками, давление на форштевень дующего нам навстречу ветра, мгновение, когда «Морган» реагирует на маневр. Корабль вначале артачится, но скоро подчиняется мне и, кажется, живет в моих руках.

— Однажды у меня будет свой корабль, Джон.

Он смеется:

— Продолжай в том же духе… Ты хочешь пива?

— Нет, Джон, не в море.

— Тогда я приготовлю тебе кофе.

Я остаюсь одна за штурвалом. Нос «Моргана» рассекает серую воду. Волны заливают палубу снова и снова. Если бы я была сладкой бэби, меня бы здесь не было.

Полдень. У нас было время исследовать воды. По сигналу я бросаю радиомаяк и буй, затем якорь. Первые десять секций якорных снастей раскручиваются без единого крика. Вода заливает палубу. Уже пять часов. Мы делаем перерыв. Ветер усиливается.

— Нормально, — говорит Джон, — лови палтуса. Не надо отлынивать.

Он вливает в себя пиво — бутылка за бутылкой — с самого утра, его уже развезло. Я ожесточаюсь, чувствительная к морю как тетива лука, все больше и больше оживленная, все больше и больше напряженная, по мере того как приближается час вытаскивать снасти.

Джон занимает место в рулевой рубке и берет управление на себя. Между впадинами волны появляется буй. Я пускаю в ход шест и поднимаю его на борт. Я протягиваю буйреп в приспособление для скручивания. Я сворачиваю его в бухту до якоря, который я подняла на борт. Первые крючковые снасти приносят черную треску, которую мы выбрасываем в воду. Рыбины уже мертвы. Раскачиваемые волнами они плавают брюхом кверху, как бледные пятна, которые пассивно погружаются в волны. Чайки и глупыши с криками следуют за нами, ныряют, пикируют в воду, пытаясь завладеть одной из них. Это был сумасшедший вихрь в небе, которое отяжелело. Я скручиваю снасти в бухту.

Начал падать мелкий дождь. На борту появляется первый палтус. Джон орет, когда я цепляю его крюком за бок.

— Тебя не учили делать это аккуратно? Ты портишь рыбу… В голову, багор всегда нужно всаживать в голову! Потом завод внесет нас в черный список, и весь наш улов оплатят по сниженной цене.

Я ничего не говорю. Я опускаю голову. Мне стыдно.

Да, я знала это, но боялась промазать.

— Возьми снова багор и крюк. Крюк для того, чтобы снять рыбу с крючка. Одной рукой цепляешь рыбу багром, чтобы поднять на борт, второй рукой вставляешь крюк между рыболовным крючком и ее ртом, делаешь оборот крюком, короткий удар, и палтус падает один-одинешенек. Вот так, хорошо, ты поняла.

Палтусы пойманы. Джон кричит. Я выгибаюсь дугой, вытаскивая рыбин из воды и опрокидывая их через поручень. Морские гиганты бьют воздух своим скользким и гладким телом, подметая палубу вдоль и поперек. Они постоянно прибывают на борт. С ветром поднялось волнение, «Морган» идет тяжело. Очередные два палтуса перевалены через фальшборт. Лицо мокрое, я обливаюсь потом. Наклонившись над черной водой, я вижу, как из волны внезапно появляется финальный буй, буйреп, затем и сам якорь.

Джон вопит от радости:

— Уверен, ты заработала с лихвой на билет на самолет и даже на начало отпуска на Гавайах!

Он исчезает в кабине и появляется с бутылкой пива в руках. У него блуждающий взгляд. Спустилась ночь. Ветер не ослабел, а наоборот — усилился. Какое-то мгновение я думаю, что мы достаточно порыбачили, что море сердится и что нам нужно было бы остановиться. Не убивать больше.

Вдруг мне становится страшно. Джон быстро пьянеет, а море этого не любит. Я хватаю палтуса. Я сжимаю зубы, по волосам стекает вода моря и дождя. Я хватаю рыбину в охапку и пытаюсь донести до разделочного стола — сходней, прибитых поперек борта. Он слишком большой, он выскальзывает из моих рук, а налетевшая волна заставляет меня потерять равновесие. Неустойчивая масса тел перекатывается по палубе, на которой я спотыкаюсь, мы падаем вместе с палтусом, но я не бросила его. Эти странные объятия на ветру и в массе воды, которая шквалом обрушивается на нас.

«Морган» отклоняется от курса. Джон выходит из рулевой рубки. Я уже убрала трех рыбин, стоя на коленях на палубе. Он бросает пустую бутылку за борт, и поворачиваясь ко мне, изрыгает:

— Не так надо… Надо их поднимать на сходни для разделки.

— Порой они бывают очень тяжелые, Джон.

— Ты их укладываешь на стол, затем берешь нож. Втыкаешь его в живот, разрезаешь до жабр, отрезаешь жабры, поднимаешь плеву, там, от одного бока до второго. Потом тянешь и вырываешь всё: желудок, внутренности, всё нужно вытянуть одним рывком. Затем яйца, в глубине. Это иногда самое тяжелое. Тебе остается только поскрести ложкой. Это должно занять у тебя по крайней мере пять секунд.

— Я знаю, Джон, — шепчу я, — я уже видела, как это делается. Но за пять секунд я не успею.

Он давно уже не слышит меня, этот Джон, он опрокидывается на палубу вместе с палтусом. Он ругается и вопит, стоя на четвереньках.

— Ты пьян, Джон, — кричу я в грохоте волн.

— Я пьян?

Он встает.

— Я сейчас тебе покажу…

Вот он поднимается на поручень, пытается идти по нему расставив руки как канатоходец, между черной, взъерошенной пеной впадиной и палубой. Корабль тяжело движется.

— Джон! Спускайся, пожалуйста, Джон!

Джон балансирует, клонясь то вправо, то влево, теряет равновесие, его руки бьют воздух, он падает… на палубу. Я перевожу дух.

— Не надо пить, Джон, не надо пить в море, — говорю я прерывистым голосом, пойди отдохни немного, Джон. Я займусь рыбой, а потом сделаю кофе. Попьем кофе, Джон, и вытащим другие крючковые снасти.

Джон встает, он взрывается:

— Всю свою жизнь я ловил рыбу, я ловил рыбу всю свою жизнь, а ты, маленькая иностранка, прибывшая из глухой деревни, хочешь меня научить моей профессии?

— Да нет же, Джон, иди ложись, пожалуйста.

Джон вернулся. Мы дрейфуем.

Поднялась луна. Она освещает нас. Палубу устилают бледные туши, пронизываемые судорогами. Ослепленные, они повернуты клуне белым, переливающимся брюхом. Кажется, что они колышутся при каждом крене. Они движутся по палубе, почти уже трупы, перекатываясь с боку на бок возле бортов «Моргана». Слишком низкий фальшборт иногда позволяет им перевалиться через край. И если это еще живой палтус, он делает отчаянный прыжок, пытаясь вернуться в глубины, из которых его вырвали.

Мертвую выпотрошенную рыбу уносят волны, которые в настоящий момент были очень сильные и высокие. Она медленно погружается, ее белые очертания постепенно исчезают в темноте волн. Я потрошу рыбин, которых мне удалось уложить на деревянные сходни. Даже со вспоротым брюхом они продолжают содрогаться. Нужно было, чтобы они быстрее умирали, умирали до того, как я воспользуюсь ножом. Джон отсыпается на своей кровати. Как его угораздило напиться? Я бултыхаюсь на палубе. Слизь рыб и их внутренности собираются в сгустки, которые стекают с моего непромокаемого плаща.

Я пытаюсь схватить обеими руками палтуса, такого же большого, как и я, схватив одной рукой за жабры, а другой обхватив гладкую тушу, пытаюсь затащить тушу на разделочный стол. Он ускользает от меня конвульсивным резким движением. Я падаю вместе с ним, рыдая. То была изнуряющая борьба с рыбой, которую я крепко сжимаю в объятиях и качаюсь в едком запахе соли и крови. Когда мне наконец удается победить в этой борьбе, я убиваю палтуса ударом ножа глубоко в горло, делаю надрез, начиная с этой дыхательной щели, жабры смыкаются на моей руке, царапая ее через перчатку. Я вспарываю брюхо огромной рыбине, которая еще сопротивляется, и это производит странный звук, похожий на поскрипывание шелка, когда его разрывают. Рыбина отбивается резкими, яростными толчками, отчаянными ударами хвоста, забрызгивая меня кровью. Я провожу языком по губам, мне хочется пить, я ощущаю вкус соли… Нож продолжает свое яростное движение вперед, поворачивается в максимальной глубине живота, поднимается вдоль позвонков и снова возвращается к дыхательной щели. Затем одним движением я вырываю огромный комок внутренностей и швыряю в море. Чайки кричат, крутятся, пытаясь схватить внутренности на лету, ныряют в волны. Еще нужно найти два семенника, которые представляют собой два мешочка, скрытые в самой глубине живота, заключенные в оболочку внутренних связок и мышечной ткани. Соскоблить черную кровь и скопившиеся сгустки вдоль позвонков. Палтус извивается при каждом движении скребка.

Я сталкиваю его в трюм. Иногда он снова падает на палубу и смешивается с остальными рыбинами.

Рукопашная схватка с лежащими тушами заставила меня вспотеть. Шквалы воды ослепляют меня, заливая лицо, стекая до самой шеи, просачиваясь под непромокаемый плащ. Ветер гудит в моих ушах. Сейчас он по-настоящему силен. «Морган» исчезает между волнами, луна исчезает в потоке воды, чтобы снова появиться спустя мгновение. Маленькое багровое сердце продолжает биться на разделочном столе, трепеща под невозмутимым сиянием танцующей луны, голое и одинокое среди внутренних органов и крови, как если бы оно ничего еще не поняло. В конечном итоге на это было невыносимо смотреть, и я собиралась бросить его в море вместе с остатками кишок, но нет, я не могу этого сделать. Лицо в слезах, запачканное кровью, на губах — вкус соли и крови?.. Расстроившись, я вспомнила первого палтуса, убитого мной на борту «Мятежного»: я хватаю сердце и проглатываю его, принимая внутрь себя это бьющееся сердце, и теперь в моей собственной жизни жизнь огромной рыбы, которую я только что обнимала, чтобы лучше выпотрошить.

А что делает Джон? Мне страшно.

Я заканчиваю опустошать чрево самого большого палтуса, стоя на коленях на палубе. Тяжелые веки, наполовину прикрытые, смотрят на меня в оцепенении.

— Там, там, — шепчу я, заставляя свою руку скользить по гладкому телу, я еще немного плачу, потом ем сердце еще одного распростертого красавца. С этой минуты я больше не падаю и не плачу. Я просто делаю свое дело. Сердца, которые я проглатываю одно за другим, образуют в моем желудке странный ком, вызывают жуткую, леденящую изжогу.

Последние палтусы отправлены в трюм, уложены на темное брюхо, чтобы на коже не оставалось следов. Я нарубила киркой лед, чтобы наполнить им животы и покрыть туши. Я вернулась в каюту. Джон храпит на скамье. Я закурила сигарету, приготовила кофе, разбудила Джона. Он уже лучше чувствует себя. Мы отправляемся к следующему бую. Джон взял бутылку пива.

Мы с трудом нашли буй, красный свет погас, исчезнув в волнах. Стоя возле поручня, я держу шест, мои опухшие колени трутся о твердое дерево в ритме качки. Я вытягиваюсь, чтобы зацепить багром буй, мне почти это удается, но Джон снова удаляет нас от него. После третьей неудачной попытки я отталкиваю его и, не раздумывая, беру управление в свои руки. Он отошел в сторону. Я выравниваю нос корабля, слегка поворачиваюсь бортом.

— Держи штурвал, Джон.

Одним энергичным движением я подбираю буй, захватываю буйреп, чтобы просунуть его в шкив блока. Встречный ветер терзает нас. Снова пошел дождь, луна скрылась. Но который был час в эту темную ночь? Джон молчалив. Корабль медленно прокладывает путь корпусом в направлении снасти. Палтусы поступают на борт беспрерывно. Снова они перекатываются по палубе, увеличивая качку, иногда, изогнувшись, подпрыгивая и приложившись нам по икрам. Мои истерзанные колени в такт качке задевают фальшборт. Джон управляет кораблем. Я работаю багром с промокшим под мрачным небом, расстроенным лицом. Облака следуют одно за другим, белые птицы кружат и планируют, их полет сопровождается криками… Снасть останавливается.

— Что-то попалось в глубине, Джон?

С трудом делаем поворот. Оба наклоняемся над черной водой, всматриваясь в кильватер. Как оказалось, на крючок попалось огромное бледное тело. Джон с трудом вытаскивает его. Из волн внезапно показывается огромный хвост — наживку заглотила голубая акула.

— Передай мне багор. И нож.

— Акула, Джон… Это правда акула?

— Передай мне нож, говорю тебе.

— Что ты собираешься делать?

— Необходимо освободить снасть, обрубив хвост.

— Она умрет?

— Она уже умерла.

Я поднимаю хвост на борт.

— Бросай назад.

— Не сейчас.

Безжизненное тело медленно погружается в воду. Появляется последний буй.

Непроглядная ночь. Очень поздно. Или очень рано. Мы закончили вычищать последнего палтуса. Трюм заполнен на три четверти. Мы сматываем последний десяток крючковых снастей. Я принимаюсь драить палубу.

— Прекрати, море это сделает за нас. Лучше пойдем съедим по кусочку, я отложил в сторону одну треску. Ну, идем же.

Наши влажные непромокающие плащи лежат на полу. Джон поджарил треску. Я разминаю отекшие руки, порезанные от запястьев до кончиков пальцев. Джон ковыряется в зубах зубочисткой.

— Сейчас у нас есть выбор: то ли вновь приняться за работу, то ли несколько часов отдохнуть.

— Тебе решать, Джон.

— Поспим часа два. Мы это заслужили.

Он достает бутылку виски и выпивает полный стакан, выставив звонок на будильнике. Я разглаживаю пух на моей голове. Засохшая на щеках кровь вызывает зуд. Мое тело разбито. Усталость навалилась на меня. Два часа, думаю я. Два часа сна. Как это хорошо. Мы дрейфуем.

Я слышу звонок будильника. Джон не шелохнулся. Еще немного, думаю я, совсем чуточку… Я снова заснула. Мы проспали четыре часа. Я проснулась первой. Маленькая печка на жидком топливе зашумела. Сверху кофеварка, а в ней кофе, густой, как смола. Я наливаю себе чашку. Лицо горит, тело тоже. Слишком жарко. Холод и ночь оставались за запотевшим оконным стеклом, о которое бились потоки воды. Я вышла на палубу, вымытую накатывающимися волнами. Воздух сырой и холодный, жжение, леденящее ноздри, легкие, кожу. Кажется, ветер ослабел, корабль пассивно дрейфует. Пустые ведра не двигаются, надежно прикрепленные к средней надстройке. Огромный хвост голубой акулы, который я прикрепила к якорю, содрогается при каждом приливе волны, он походит на мистическую фигуру на носу варварского корабля. Я возвращаюсь в каюту, готовлю кофе и долго трясу Джона, пока тот не проснулся.

Пора, Джон.

Работа машинальная. Жесты механические. Ветер в лицо. Палтусы ушли отсюда после того, как прилив сменился отливом. Изредка попадается на глаза одинокая рыба с пустыми глазницами, кишащая морскими блохами. Холодно, ночь. Вода со всей силой обрушивается на нас, просачивается под плащи. Джон в гневе давит морских звезд возле фальшборта. Огромные уродливые рты, сосущие, как казалось, крючки, лопаются на темном дереве, усеивая палубу оранжевыми и розовыми лоскутами плоти. Джон с бесцветным лицом, он молчит со времени пробуждения, валясь с ног от усталости, сжав губы в горькую складку. Иногда он останавливает мотор вращающего вала, ставит устройство в нейтральное положение, смотрит на меня раздраженно:

— Подожди минутку.

Он удаляется в кабину. Ночь бледнеет. На туманном горизонте вскоре можно будет различить темный участок берега, черные и мрачные леса Китой на севере. Джон возвращается более спокойный, с отсутствующим взглядом.

— Я ухожу, Джон… Теперь твоя очередь вести корабль назад.

Бутылка стоит на кровати. Я прячу ее под подушку.

Возобновился балет морских звезд, разодранных у фальшборта. Джон снова останавливает барабан и исчезает в кабине. На этот раз его долго нет. Я смотрю одним глазом сквозь окно в кают-компании. Он нашел свою бутылку виски и с упоением пьет из горла, запрокинув голову и прикрыв наполовину глаза. Я больше не могла себя сдерживать, ринулась внутрь и вырвала у него бутылку:

— Нет, Джон, нет, достаточно!

Я выбросила бутылку в море. Джон побледнел. Немного виски течет еще из его полуоткрытого рта. Он мгновенно приходит в чувство, ругается и кричит:

— Маленькая крестьянка, ты хочешь научить меня ловить рыбу! Маленькая идиотка, отобравшая у меня мою бутылку.

Я слышу глухой шум падения. Волны бьют в корпус судна как неистовое прерывистое дыхание. Я опускаюсь на крышку трюма. Я плачу. Зеленоватые волны окружают корабль и играют маленьким «Морганом». Я думаю о большом моряке, лежащем на мне, о его дыхании льва и его рте, который вызывал во мне жажду, о Гавайях, которые я не увижу, о мороженом пломбир, которое больше не приготовят. Я рыдаю под дождем. Сереет заря. Небо свинцовое и неприветливое. Я чувствую под собой красивых гигантов моря, которые лежат в своих кроватях изо льда, обернутые в кровавый саван. Мотор урчит. Мы слишком много убили рыбин. Море, небо, боги, должно быть, в гневе.

Мне холодно, и я хочу есть. Я возвращаюсь в кабину. Джон стоит на коленях лицом в пол, задом вверх, как мусульманин. Но что для него Мекка? И что он там делает… возможно, спит? Я села за стол. Ловлю хлеб, который покатился на пол, вгрызаюсь в него. Джон тихо застонал.

— Ну же, Джон, — шепчу я, — нужно возвращаться на палубу, нужно поднять несколько палтусов.

Я ем хлеб так, как если бы в мире кроме него ничего не осталось, больше ничего, на что можно по-настоящему рассчитывать.

Корабль дрейфует. Джон по-прежнему стонет.

— Перестань, Джон.

Я встаю и подхожу к нему, мягко хлопаю его по плечу.

— Нужно поднять оборудование, Джон.

— Я тебя потерял. Я тебя потерял, Лили.

— Нет, Джон, ты меня не потерял, никто не может меня потерять, но нужно вернуться к рыбной ловле.

— Я нуждаюсь в помощи, — кричит он, по-прежнему задом кверху, уткнувшись лицом в грязный пол.

А я, я продолжаю тщательно жевать этот кусочек хлеба.

— Все нуждаются в помощи, Джон, ну пожалуйста, пожалуйста, поднимайся. Нам нужно поднять на борт несколько палтусов, у нас в запасе всего несколько часов до полудня.

Джон выпрямляется. Стоя на коленях, он испускает последний длинный стон. Я помогаю ему подняться и веду его к столу, наливаю ему кофе и говорю:

— Джон, скоро все закончится, мы вернемся в Кадьяк, там отдохнем, я даже угощу тебя пивом или виски «У Брикерса» по твоему желанию.

— Бросим все здесь. Перережем лёсу. Этого достаточно. Возвращаемся.

— Нет, Джон, возвращаемся к работе. Еще несколько часов.

Полдень. Все палтусы на борту. Рыбалка только что закончилась. Мы возвращаемся. Джон дал мне штурвал. Он откупорил бутылку пива.

— Ты меня ненавидишь? — спрашиваю я Джона.

— А разве это не ты должна ненавидеть меня? — отвечает он.

— В следующий раз, когда мы отправимся ловить рыбу, ты для начала научишь меня всему: управлять кораблем, гидравликой, а еще пользоваться радио, в общем всему. После этого можешь пить столько, сколько хочешь… Но, если ты свалишься в воду, я ничего не смогу сделать.

В конце дня ветер ослаб. При приближении к консервному заводу я зову Джона, который заснул на палубе, сидя голым задом на белом ведре, служившим отхожим местом. С сожалением он снова взялся за штурвал. Много кораблей уже ожидает разгрузки. Я приготовила швартовы, выбросила кранцы. Мы потихоньку причаливаем возле «Индейского ворона». Длинная вереница кораблей. Наша очередь стать под разгрузку вряд ли наступит раньше завтрашнего дня. В таком случае я уйду и никогда не узнаю, сколько тонн добычи принесла наша безумная охота на палтуса. Джон снова обрел уверенность и пронизывающий взгляд земного и делового человека. Мы усаживаемся за стол. Он достает бумажник. Его потерявшие прежние качества черты лица жестко указывали на усталость. Он выписывает чек и протягивает его мне.

— Подходит?

— Да, — отвечаю я шепотом, — устроит.

— Поделим, — говорит он. — Мы, наверное, выловили тысячи четыре фунтов? Без сомнения, больше, значительно больше. Мы поделим.

— Спасибо, Джон…

Я переступаю поручень корабля «Индейский ворон», мой непромокаемый плащ свернут в мешок для мусора, палуба пуста, радио включено, дверь открыта. Я взбираюсь по лестнице и выхожу на набережную. Я бегу большими шагами, мои ноги увлекают меня, практически не подчиняясь мне, гибкие и мощные, передо мной чайки, порт, я бегу, туманное небо и ветер. И ликеро-водочный магазин, и бар, я продолжаю бежать, корабль «Дженни» стоит у причала. Скрим вернулся. Я переступаю перекладину и, обессиленная, стучу в окно. Он выходит и улыбается мне:

— Ну как, малыш, хорошо порыбачила?

— Посмотри на мои руки, — говорю я на одном дыхании.

Он сжал в своих руках мои распухшие руки.

— Хорошая девочка… Заходи выпить стаканчик, я угощаю.

Мы входим в бар «У бочонка». Он битком набит орущими людьми. Я иду к стойке с высоко поднятой головой. Кладу перед собой свои прекрасные руки рыболова — пятерни, которые я не могу даже согнуть. Я не боюсь никого и пью, как настоящий рыбак. Завтра будут Гавайи и великий моряк.

Лили, любовь моя, ты не получишь это письмо, если завтра сядешь в самолет. Во всяком случае это не важно. Сегодня я бросаю работу на лесопилке и уезжаю в поисках дешевого жилья в доках Гонолулу. Работа здесь низкооплачиваемая, мало рабочих часов. Парень, на которого я ишачил, имел в моем лице наилучшего из работников нашей развитой страны, но не смог оценить это. Если ты прибудешь до моего отъезда, я сделаю то, чего желаю больше всего на свете — быть с тобой, но до того, как мы встретимся, если однажды это произойдет, ищи меня в жалких маленьких кафешках, в стриптиз-барах, в очередях за бесплатным супом для бедняков на Тихом океане — я возвращаюсь рыбачить.

Я не знаю еще, где и когда я взойду на корабль. Денег в моем чеке должно хватить на то, чтобы сесть в самолет до Оаху, найти маленькую комнату и остаться там на неделю. Затем у меня не останется ничего. Только голод заставит вернуться к рыбной ловле. Не составляет никакого труда выписать себе, что бы то ни было, денежный чек на еду или ром. Я счастлив. Без денег, без работы, скоро без жилья, но со своим единственным убеждением — надо жить.

Я предпочел бы вернуться, когда откроется сезон рыбной ловли на палтуса. Но слишком мало времени, недостаточно денег. Один парень говорил мне о широкой операции, связанной с рыбной ловлей в водах Сингапура (возможно, отложенной на более поздний срок). Я еще никогда не пересекал экватор на корабле, не плавал дальше ста восьмидесяти градусов.

Лили, я очень хотел бы, чтобы ты приехала. Ты та единственная, кто еще сможет заставить меня измениться, изменить то, к чему мне нужно идти. Я буду ждать тебя долго. Мне надо выезжать немедленно. Ты в моих мыслях. Всегда. Я буду держать тебя в курсе событий. Наверное, соберусь поработать несколько дней на местном корабле. Возможно, сможем еще встретиться, снять плохонькую маленькую меблированную квартиру в Вайкики или в Чинатаун, и попытаться сделать ребенка — нашего сладкого бэби. Ты, естественно, получишь новости обо мне на следующую неделю после моих поисков корабля, на который можно сесть. Надеюсь, кто-то мне скажет: “Подымайся, покидаем порт менее чем через час”. Ищи меня в Оаху, на торгах от Сьюзан. Береги себя, я буду держать тебя в курсе событий. Джуд.

Паром кричит ночью, словно зовет меня: «Приезжай, Лили, приезжай»…

А я прикована к порту. Корабли уходят и приходят. Великий моряк пишет мне из Гонолулу:

«Приезжай, Лили, приезжай, мы наконец его сделаем — нашего сладкого маленького бэби».

А я связана с доком, словно больной корабль. Сижу на набережной, позади меня простирается улица, там прачечная самообслуживания, помещение с очень дорогим душем, кафетерий с миленькими официантками, немного дальше бар и ликеро-водочный завод перед рыболовным промыслом «Аляска Сиафуд». Передо мной находится порт, флотилия кораблей, которые уходят и приходят. Орлы планируют в очень белом небе, чайки снуют туда-сюда и кричат, насмехаются или стонут, крики, которые они издают, пронзительные и надоедливые, усиливаются, чтобы умереть в печальном звучании.

Я прислуга без работы, которая смотрит, как уходят корабли, как рождается и умирает приливная вода, которая слушает как автомобильный паром громко ревет два раза в неделю: «Приезжай, Лили, приезжай».

Перечитай письма великого мореплавателя, черкни ответ на обратной стороне старого листка, испачканного жиром и пивом.

«Лили, любовь моя, приезжай посмотреть на чаек, орлов и на корабли».

Остров заключил меня в объятия из черных скал. Зеленая петля молчаливых и голых холмов властвует надо мной. Кипрей с цветами колышется, как сиреневый морской прилив-отлив.

Тень моряка, который лег на меня, не покидает меня с тех пор, как темной ночью он уехал на белом пароме во время очень мягкого дождя. Она идет рядом со мной, когда я не спешу, по этим улицам, заполненным большими людьми в сапогах, которые идут от одного корабля к другому, затем от одного бара к другому, равномерно покачиваются, покидая бар, и возвращаются к морю четким и пружинистым шагом.

И снова ночь. Высокий прилив. Остров оплетает нас темной петлей своих рук. Я иду вдоль пустынной набережной, прохожу по последнему переходному мостику, далее следую по понтонному мосту до голубого сейнера под названием «Веселая Джун». Я чувствую столь любимый запах дизельного топлива и влажного непромокаемого плаща, запах кофе и варенья. Я не голодна. Я тотчас же ложусь на свою кровать возле деревянной стенки из грубого дерева носовой части корабля. Темно. Я поднимаю голову. Огни порта танцуют и создают тени. Я вижу очень темное обширное небо через круглые окна надстройки. Я слышу, как резонируют шаги по понтонному мостику, резкие голоса, мягкое пыхтение поднимающейся приливной воды у корпуса корабля. Настало время, когда корабль «Арни» покидает рейд, мотор набирает обороты, затем снижает их, тогда я слышу, как буксирное судно пересекло узкий проход порта. Я лежу неподвижно с открытыми глазами, я вздыхаю. Появился паром, зовущий в ночи… В тот вечер, когда он уехал, великий мореплаватель, паром заплакал таким голосом — зовущий в тумане, далекий звук рога, печальный, очень печальный.

«Приезжай, Лили, приезжай».

Поеду ли я однажды?

Остров снова закрылся на мне. В прошлом месяце я еще ловила рыбу. Кто-то крикнул, и я скользнула в трюм для рыбы. Я поморщилась и проснулась. Мы вернулись восемь дней назад. Мой рыбный сезон на «Мятежном» закончился.

Я прошла двадцать метров по доку. Старый сейнер из синюшной турецкой древесины стоял спокойно с того момента, как мы покинули его, бывший корабль Гордона, на который однажды он привел меня, когда я потеряла обещанное место на корабле.

— Лили вне закона, судовладелец не хотел рисковать, связываться с иммиграционной службой.

Я нахожу ключ, спрятанный под выступающим краем трапа. Дверь, еще разбухшая, сопротивляется и скрипит. Я спускаюсь на три узкие ступеньки — и вот я в темной пещере. Здесь по-прежнему пахнет дизельным топливом. Я открываю стенной шкаф: остатки кофе, коробка фруктов в сиропе, три консервные банки супа. Бисквиты. Я бросаю свой спальный мешок в носовой части корабля на одну из двух узких кроватей, которые еще больше сужаются в мокрых боках до форштевня. Балансируя на краю кушетки, я раскладываю складное кресло и забираюсь в него. Сидя лицом к защитной перегородке, я болтаю ногами в воздухе. Передо мной находится гора, внушительная и очень зеленая, намного ниже мачты, корабли, красное буксирное судно, которое выходит каждую ночь — и тогда слышен его мотор, — приходящее к вам в ваших мечтах, доки, переходные мосты, ведущие к барам города. Везде чайки. Вверху орлы. Между ними вороны.

Улица белая от солнца — отлив. С другой стороны дороги насыпь из земли и камней, лишенная растительности. В конце улицы, прислонившись к маленькому квадратному строению общественных туалетов и бюро такси, трое мужчин сидят на зеленом откосе дороги. Парни из сквера. Они ждут. Дни, недели, сезоны — до часа, когда шельтер откроет свои двери, — каждый вечер в восемь часов, и тогда будет суп, кофе, пирожное, теплый душ и спальное помещение. Издали я узнаю Стефана, седеющего коренастого мужчину небольшого роста, — он сказал мне однажды, что он искатель, великий физик, он ждет книгу, «книгу», ту самую, которую его дочь должна ему прислать, но почему-то не присылает… Но что же делает его дочь, она забыла своего отца? С ним высокий мрачный индеец и блондин с опустошенным лицом. К ним присоединяется толстяк Мэрфи. Все они — как черные точки на зеленом склоне. Позирующие орлы.

Парни из шельтера… Они ждут в сквере, а также на береговых склонах порта. Они немного скучают. Уже давно они отказались от рыбной ловли. Иногда они идут от одного корабля к другому, чтобы наживлять на линь, это дает им три су на выпивку или крэк. Тогда они пьют, чтобы провести время. Они просят взаймы у того, кто возвращается с моря, и если он хорошо порыбачил, то дает не считая. У парней из сквера и рыбаков одинаковые лица, у первых — чуть более покрасневшие, изнуренные, среди них чуть больше индейцев и женщин. Женщины выглядят уставшими, часто они засыпают, уткнувшись лбом в плечо тому, кто еще не свалился, не свернулся под скамейкой или на земле внизу насыпи во время отлива. Алкоголь и крэк. Великий моряк был другом для всех. Все его знали и уважали.

Великий мореплаватель отводил меня в мотель. Он укладывал меня в кровать. Ложился на меня и говорил: «Расскажи мне историю».

— О бог мой, — шептал он. Тень хрупкой и недоверчивой улыбки пробегала по его лицу с большими ожогами. — Расскажи мне историю. Ты — женщина, с которой я хочу жить всегда, хочу целовать тебя, любить тебя, быть с тобой, только с тобой. Я хочу от тебя ребенка. Расскажи мне историю. — Он был большой и тяжелый, лежа на мне, медленный и горячий во мне.

— Да, — шептала я, — да. — Историй, которые я бы могла ему рассказать, я не знала. Расскажи мне историю — да, говорила я. Его глаза, как драгоценные камни, смотрели на меня, его глаза — как кинжал, излучали очень дикую любовь его глаза дикого рыжего хищника, который больше не сдерживает меня, пока я не утону.

— Мне хочется, чтобы это не убило меня, — говорила я. И тогда он убивал меня, долго, своими крепкими бедрами, каменными ягодицами, рогатиной, которую он вонзал в меня, наполнял острой болью любви мой бледный и гладкий живот, мои узкие бедра, которые, казалось, как два крыла, прижатые к земле, прибиты к белым простыням, покрытым пятнами от мороженого. Глаза хищника больше не отпускали меня, рассчитанные удары гарпуна, эта медлительность, этот огонь. Его рот, впившийся в мою шею, поцелуй хищника, заставлявший меня дрожать, вся моя жизнь проносилась предо мной в длинном содрогании, которое поднималось к горлу, открытому рту, чтобы лучше дышать, во все зубы; он — лев, я — добыча, он — рыбак, я — рыба с белым животом.

Вернулась ночь. С отливом ушла вода. Какая-то птица кричит на пирсе. Я жду, когда протрубит рог парома. Он носит название «Тустумена».

Великий моряк, я познакомилась с ним в море. Он кричал серым волнам, черным волнам темной ночью. «Последний палтус!.. Якорь брошен!» — орал он в грохоте мотора, когда белеющий кильватер поглощал темный якорь, после того как поднят последний конец крючковой снасти, под крики чаек, которые отслеживали струю за кормой, кружа в небе. Корабль из черной стали набирает скорость. Великий моряк кричит. От мощного и ужасного голоса его грудь широко раздувается, он испускает последнее рычание. Он кричал, он был один, стоя лицом к морю, стоя перед обширным океаном, на его лбу разметались грязные кудри, затвердевшие из-за соли, покрасневшая вздувшаяся кожа, обгорелые черты лица, желтый взгляд, горящий хищными огоньками… В эти минуты он меня пугал, он всегда пугал меня, держа в своей тени, готовый уничтожить, позволить исчезнуть при малейшем отступлении с его стороны. Я следовала каждому его жесту, шатаясь, тащила тяжелые ведра с крючковой снастью, крепила к каждой мешок с щебенкой, связывая их вместе шкотовым узлом, который он всегда проверял молча, никогда не улыбаясь.

Я мечтала, чтобы все повторилось. Чтобы снова было холодно, вода в сапогах, ночная рыбалка, море темное и неистовое, как черная лава, мое лицо, испачканное кровью, гладкое и бледное брюхо рыб, рассеченное сверху донизу, «Мятежный», который выглядел чернее ночи, ревущий, погружающийся в ледяной бархат, требуха, устилающая палубу. Шли часы, время не хотело больше ни о чем говорить. Великий моряк кричал, по-прежнему стоя в одиночестве лицом к океану. А что касается меня, то я решила, что так будет всегда: идти вперед, в черноту и бархат ночи, позади нас кильватер с бледными кричащими птицами, никогда больше не возвращаться, никогда больше не видеть землю, и так до изнеможения — остаться с человеком, который кричит, чтобы видеть, как он безупречно делает свое дело, и следовать за ним в сумасшедшем движении, но касаться его — нет, никогда, не касаться его, я даже не задумывалась над этим. Возможно, однажды, когда закончится сезон лова рыбы и все покинут корабль. Но я забыла об этом.

Никифорос плавал где-то в открытом море. Сегодня вечером в баре будут поминки. Придет священник. Мы все принесем поесть, а позже выпьем.

Они вместе с Брайаном, моряком с корабля «Темная луна», сидя на насыпи, выкурили несколько косяков крэка. Солнце исчезало за их спинами. Никифорос раздавил сигарету пальцами и повернулся к Брайану:

— Я устал, — сказал он. — Мне кажется, что я действительно очень устал. Я уезжаю. Я возвращаюсь к себе домой. — Он соскользнул в воду. Брайан не смог его задержать. Никифорос плыл прямо к горизонту. Брайан прыгнул в воду, чтобы догнать его, и попытаться вернуть.

— Оставь меня, — попросил Никифорос. — Если ты мне друг, оставь меня. — И Брайан отпустил его. Его рыжие волосы свисали вокруг бледного, отупевшего лица. В течение трех дней он не прекращает пить и не хочет подниматься на борт корабля «Темная луна». Он вопит, и плачет, и орет.

Райан, уставший человек, который однажды летом соблазнил меня подняться на его потрепанный корабль, когда «Битлс» пели «Отвези меня в далекое море…», выручил меня, когда я выходила из бара.

— Куда ты идешь?

— Не знаю, — ответила я. — Мне страшно возвращаться на «Веселую Джун». Возможно, я должна была попытаться найти Никифороса…

Тогда он взял меня за руку.

— Идем, — сказал он. — Ты устала.

Мы идем по понтонному мосту, и я бросила его руку. Когда он перешагнул фальшборт корабля «Богиня судьбы», с мачты взлетела птица. Шелест крыльев заставил меня вздрогнуть. Райан протянул мне руку. Я последовала за ним. Темно и грязно в кабине. Приглушенно работает радио. Стоя неподвижно в темноте, я колебалась.

— Снимай свои сапоги.

Райан уложил меня на матрас, заваленный старым бельем. Разгладил на мне свой спальный мешок. Разделся и лег сбоку. Мое сердце билось очень сильно. Мне было страшно умереть в одиночестве, как крыса, закопанная в глубине холодной кушетки. Я услышала шум уходящего в ночь корабля «Арни», паром зовет меня. Я прижалась к нему. В темноте я положила руки на его уставшее лицо. У него была мягкая шелковистая грудь, светлые волосы которой блестели в полумраке. Он не притронулся ко мне.

— А сейчас спи, — сказал он.

Я взяла его руку. Затем он повернулся, и я прижалась к его массивной спине. Я крепко обнимала его, мои согнутые в коленях ноги были в углублении, образованном его ногами, опутывая волосатое тело. Что-то упало на палубу. Снова поднялся ветер.

— Сильно дует, — прошептала я, — ты веришь, что это побеспокоит его? Веришь ли ты, что он добрался к себе?

— Ты о ком?

— О Никифоросе, — выдохнула я.

— Все ОК, — сказал он. — Тебе точно не надо прислушиваться к ветру. — Он развернулся и положил на меня одну руку, закрыв своей ладонью мне ухо. Я всхлипывала. Кушетка была слишком узкой для двоих. Он немного наваливался на меня. Мне стало жарко, и я начала задыхаться. Я сказала ему робким голосом:

— Райан, я побеспокою тебя еще… Это давит мне на желудок… Мне кажется, что я заболеваю.

— Ты же не собираешься блевать здесь?

— О нет.

— Тогда тебе надо выйти на воздух. Вставляешь два пальца в горло и блюешь через борт.

Я выпрямилась. Сидя на краю кушетки в состоянии полузаторможенности, я позволила взгляду блуждать. Было интересно наблюдать, как пробивается свет из доков через старое, грязное, деревянное окно. Я чувствовала себя совсем одинокой. Я поднялась. На ощупь нашла во мраке свои сапоги.

Я пошла в глубину доков. Мои ноги висели над черной водой. Я их намочила, чтобы освежиться. Чайки образовывали бледные пятна на насыпи. Спят ли они? Я подумала о великом моряке. О пустом мире и о нас в нем.

— Ничто, никто, нигде… — прошептала я. — Но я внутри живая, я всегда живая. — И громче, да громче.

Огни порта танцевали на темной воде.

Я поднялась. Пошла по понтонному мосту, потом по сходням, потом вдоль набережной. На улицах города было пусто. Я продолжила идти до места погрузки на паром. Паром «Тустумена» ушел. Я пошла по дороге в «Тагуру». Корабли спали на судоремонтной верфи, стоя на подпорках, как на античных колоннах. Океан сиял в лунном свете. Мир наполнял размеренный звук волн. Я продолжала идти по побережью до Армии Спасения. С другой стороны дороги — Дом для отпускников. Большое здание стояло голое под луной, фасадом к морю, огромная фреска на стене казалась еще более дикой в это время. Корабли и волны казались двигающимися по-настоящему. Они напомнили мне о татуировках Никифороса, когда он напрягал мускулы под кожей. Старые испорченные грузовики не двигались. Я дернула за ручку дверь первого попавшегося. Она посопротивлялась, прежде чем открыться. Стекло было разбито. Я скрючилась внутри. Пахло плесенью. Сиденье было разодранным и влажным. Я замерзла, думая о Джуде, о Никифоросе, который еще плавал — где он в настоящий момент, — о своей катастрофе под Маноск-ли-Куто. Я слышу дыхание моря. Где они все в это время?

Наступал день. Я не спала уже в течение долгого времени. Свернувшись клубком, прижав руки к животу, я пыталась согреться. Оранжевый свет ворвался в грузовик. Я выпрямилась. Один буй с горящей лампой накаливания пронизывал океан, который, казалось, хотел его удержать. Он поднимался и поднимался, вырываясь из океана. Огромный шар остался подвешенным на горизонте, прежде чем подняться как всегда повыше. Фреска казалась живой, озаряемая рыжими блестками, которые отражало море. Я поднялась, красные и черные точки танцевали у меня под веками. Волна ушла. Прилив кончился. Легкий бриз гнал издалека короткую волну в залив. Звук этих волн, приходивших умереть на пляже, регулярно достигал меня, словно очень далекое, мягкое, прерывистое дыхание, зов, квохтанье птицы, которая присоединяется к ку-ликам-сорокам с красными ногами, греющимся на белом песке. Я отряхнулась. Мое тело окоченело.

Мне захотелось есть. Я пошла в город. Жизнь на улицах возобновлялась. На набережной я выпила кофе и съела одну сдобную булочку в кафетерии, который уже открылся. Я села на свою скамейку. Прилетел ворон. Затем еще один. Оба ждали булочку. Легла тень от мемориала морякам, погибшим в море. Сид, Лена? Они, возможно, вернулись… Или это индеец с изрезанным лицом? Кто-то. Мгновение я думала о Никифоросе, но не осмелилась пойти посмотреть.

Я собрала какие-то свои вещи на корабле «Веселая Джун», починила свой рюкзак. Мыс Барроу или Гавайи — в настоящее время это не имеет значения. Одно всегда приведет меня к другому. Паром «Тустумена» будет там через два дня. Я подумала подождать его на набережной. Я уселась на пристани. Ждать придется долго. Мне захотелось поесть попкорна.

Я долго шла к заливу Монашка. Затем к Аберкромби в конце дороги. Продолжая идти, я достигла прибрежных скал. Я шла навстречу ветру в надежде, что он унесет меня. Пролетел глупыш, едва не задев меня на лету. Хриплые крики птиц окутали меня, прежде чем затеряться в скалах в шуме ветра, в прерывистом диком дыхании морского прибоя, атакующего каменную ограду. Я посмотрела вдаль. Передо мной простирался океан. Он волновался от самого горизонта, подступал к границам мира. Я хотела, чтобы это поглотило меня. Я дошла до конца пути. И сейчас нужно было выбирать.

Я ждала очень долго. Спустилась ночь. В городе были бары, красные теплые огни, мужчины и женщины, которые жили, которые выпивали. Мне захотелось еще раз приблизиться к воде, мои ноги застряли в корнях чахлой и истерзанной ели. Мне показалось, что я взлетела, настолько мое падение было стремительным. Наконец я коснулась земли. Боль в колене и чувство страха пронизали меня, как огненное копье. В нескольких метрах от меня была пропасть. Прижав согнутые колени к груди, я уткнулась лбом в свои бедра, чтобы больше не смотреть туда. Моя голова наполнилась шумом прибоя. Я подумала о великом моряке, который ждал меня в пыли на своем знойном, залитом солнечным светом острове или, возможно, сев на судно, стоял на палубе корабля, выкрикивая приказания, стоя позади безумной лёсы, которая уходила вглубь потоков воды, а вокруг его лба, как ореол, рыдающий полет белых птиц, поразительно дикий.

Волна нескончаемо разбивалась о скалу. Я свернулась клубочком в углу скалы, в том самом углу, в котором Джуд удобно устроился однажды вечером и пил свой ром — это был вечер в Аберкромби. Завернувшись в спальный мешок, я думала о рыбах, унесенных течением. Наверное, в это время очень удобно быть рыбой. А мы их убивали. Почему? Я закрыла глаза и увидела Джуда. Он шел неуверенным шагом, обгоревшая кожа лица частично была скрыта грязными прядями, желтый взгляд его красивых глаз простирался дальше вереницы людей, дальше этих мужчин, этих женщин, ожидающих миску супа «чили», — дальше края земли, его большой покрасневший лоб, повернутый к открытому морю, к югу Тихого океана, куда однажды он поедет ловить рыбу… Затем он был в темном баре. Тяжелые полуобнаженные женщины, как бедные уродливые бабочки, приколотые лучом красного прожектора, крутили жирными бедрами, колыхали огромными голыми задницами, изображая движения любви, — он с яростью выпил поднесенную к губам рюмку плохого рома. Вспоминал ли он о нашем сладеньком бэби?

Океан приближался. Бескрайнее небо. Необъятный мир. Где найти его? Головокружение прервало мое дыхание. Тени вокруг меня шевелились от ветра. Мертвые деревья. Мне было страшно. Казалось, что волнение океана нарастало с наступлением ночи. Небо раскрылось как бездна. Мне показалось, что я услышала жалостный крик гагары, пронизывающий ночь. Он шел издалека… Все ускользало от меня. Все было чрезмерным и хотело меня сломить. Я была одна и голая. Безумный смех птицы резонировал в реве окружающей среды, как если бы он был ее сердцем. Я нашла то, что искала. Я наконец нашла его, крик гагары в ночи. Я заснула.

Мне приснился сон. Что-то лежало на земле. Возможно, какая-то ветка. Я наклонилась, чтобы подобрать ее. Это было похоже на шею дикого гуся. Возможно, гагары. Или это скульптура на песке? Я попыталась схватить ее. Она рассыпалась в моих руках. И не было больше способа сделать ее реальностью, чтобы иметь возможность схватить. То, что распалось в моих руках, было похоже на жизнь и смерть обездоленных, таких как Никифорос и, может быть, таких как великий мореплаватель.

Примечания

1

Пер. К. Бальмонта.

(обратно)

2

Пиво и выпивка.

(обратно)

3

Опасная работа, как по лезвию бритвы, — термин используют, когда говорят о крабовом промысле (англ.).

(обратно)

4

Свободный дух (англ.).

(обратно)

5

«Кровать и завтрак» — формат гостиницы.

(обратно)

6

Давай напьемся, парень (англ.).

(обратно)

7

Не покидать порт по пятницам (англ.).

(обратно)

8

Трос, закрепленный за якорь и снабженный деревянным или металлическим поплавком (томбуем).

(обратно)

9

Последний рубеж (англ.).

(обратно)

10

Госслужащий, который отвечает за проведение инспекций на рыболовных судах, подпадающих под квоты вылова рыбы (англ.).

(обратно)

11

Небольшой рыбацкий нож швейцарской фирмы «Victorinox». Такой нож должен иметь каждый рыбак на Аляске. Во Франции он известен как Opinel.

(обратно)

12

Вспомогательное судно, на котором рыбацкие судна могут получать воду, топливо, продукты питания и где они разгружают улов, который выловили в течение дня.

(обратно)

13

Радионавигационная система дальнего действия, предназначенная для определения местоположения корабля.

(обратно)

14

Нейлоновый шнур, который соединяет крюк с линью.

(обратно)

15

Французский поцелуй (англ.).

(обратно)

16

Наркотическое вещество, производное кокаина.

(обратно)

17

Полет навстречу смерти (англ.).

(обратно)

18

Город в центре Аляски.

(обратно)

19

Популярный немецкий крепкий ликер, настоянный на травах.

(обратно)

20

Птица семейства буревестниковых.

(обратно)

21

Ловцов крабов.

(обратно)

22

Рыбные палочки с крабовой отдушкой.

(обратно)

23

SPAM — торговая марка консервированного мяса; «ветчина со специями».

(обратно)

24

Прицепная часть паровоза, в которой располагаются запасы топлива и воды.

(обратно)

25

Птица семейства ястребиных.

(обратно)

26

На сленге американских и британских радистов слово «Роджер» (Roger) означает «Вас понял».

(обратно)

27

Максимальный подъем уровня моря во время прилива.

(обратно)

Оглавление

Сердце палтусов

Великий мореплаватель Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg