«Шторм на Крите»

Шторм на Крите (fb2) - Шторм на Крите 1213K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей и Дина Волсини

Сергей и Дина Волсини Шторм на Крите

© Сергей и Дина Волсини, 2013

© Иллюстрации и дизайн обложки Сергей Николаев, 2013

* * *

Самолет пошел на посадку.

Облака рассеялись. Внизу показалось море. Оно становилось все ближе – гладкое, синее, холодное. Земли вокруг не было видно, лишь маленькие скалистые островки торчали из-под воды.

Стало трясти. Накренило вправо. Пассажиры на задних рядах подпрыгнули на своих сиденьях и схватились за ручки кресел. В следующее мгновенье качнуло влево. По салону пронеслось дружное «ах!», самолет задрожал, вздернулся, ухнул вниз и стал быстро снижаться.

Под ногами по-прежнему лежало море. Летели совсем уже низко, едва не касаясь волн, как будто собирались садиться прямо на воду. В последний момент внизу появилась серая дорожка асфальта, в ту же минуту шасси коснулось земли, самолет затрясся, задребезжал и запрыгал по посадочной полосе.

Аэропорт на острове был маленький, но работал отменно. Подали два трапа. На улице уже стоял автобус с открытыми дверями, за ним подъехал второй. Шесть окошек таможенного контроля открылись одновременно, и пассажиры быстро разбрелись по разным очередям. Расписание на табло показывало, что самолеты здесь приземлялись каждую четверть часа. Летели в основном из Европы.

Вскоре привезли и багаж. Подхватив чемоданы, вновь прилетевшие выкатились на улицу, где и так было полным-полно людей, стояли машины и длинные туристические автобусы. Было около шести часов вечера. Солнце садилось, и последние его отблески освещали небо мягкими закатными лучами. Дул ветер, но он не мешал – воздух все равно был теплым. Пахло летом.

Антон Ильич прошел к стоянке такси. Здесь никто не толпился. Его сразу же усадили в белый мерседес и покатили по вечернему городу. Не прошло и сорока минут с тех пор, как он приземлился на острове, а он уже высаживался у дверей своего отеля.

Маленькая остроносая гречанка с крашеными завитушками на голове никак не хотела понять Антона Ильича. Он просил номер получше и повыше этажом, улыбался ей и обещал отблагодарить, но та лишь кивала в ответ, не глядя на него, и было ясно, что делать ничего не собиралась. Когда она протянула ключ, Антон Ильич уже знал, что номер ему не понравится. Так оно и вышло. Комната оказалась самая простая – маленькая, душная, с кафельной плиткой на полу и окнами на дорогу. Было здесь шумно и неуютно.

Он спустился вниз и встал чуть в стороне, дожидаясь, когда освободится другая девушка, высокая и рыжеволосая. Как нарочно, она разговаривала с парой пожилых французов, а остроносая тем временем стояла без дела. Пришлось ждать. Наконец, остроносая сняла трубку и стала говорить что-то по телефону. Антон Ильич быстрым шагом подошел к стойке, потеснил французов, всем своим видом показывая, что у него срочное дело. Французы ретировались, и рыжеволосая оказалась в его полном распоряжении. Она выслушала Антона Ильича, принесла карту отеля, добродушно разложила ее перед ним и показала, какие номера может предложить. Вместе они выбрали лучший, в соседнем корпусе, на последнем этаже, с видом на море. Там Антон Ильич и разместился.

За ужином было празднично. Гости пришли шумные и нарядно одетые, с визгом носилась детвора, играла музыка. Официанты разносили напитки, на столах горели свечи.

Отель был давней постройки и, по всему было видно, что его лучшие времена остались далеко позади. Когда-то он блистал роскошью и принимал высоких гостей, а сейчас казался старомодным со своими тесными залами, низкими люстрами, велюровыми креслами со стертыми подлокотниками и прохудившимися коврами на полу. Тем не менее, помещение было отремонтировано, стены свежевы-крашены, картины, помутневшие от времени, подсвечены лампочками и смотрели с достоинством, претендуя на былой шик. Официанты, в белых рубахах и черных штанах, были опрятны, но просты точно рыбаки из ближайшей деревушки. С загорелыми до черноты лицами и неловкими руками, они не спешили угодить, да и вообще не отличались манерами.

Публика ужинала смешанная. Все здесь сидели вперемешку – и французы, и немцы, и англичане, и африканцы в своих ярких одеждах, и арабы, рассевшиеся целыми семьями с женщинами в черных покрывалах и множеством детей. Зал гудел разговорами на всяких языках. Антон Ильич сидел один, смотрел на это разноцветие народов, слушал мерный гул их непонятных языков, и чувствовал успокоение. В Москве сегодня выпал первый октябрьский снег, дороги подморозило, город встал в пробках, а здесь было так тепло и так беззаботно.

Вдруг он увидел в толпе знакомое лицо. Так и есть, девушка из самолета! Антон Ильич подскочил от неожиданности, и сердце у него замерло в груди. Так бывает, когда летом на лугу вдруг встречаешь большую красивую бабочку. Зачем она тебе и что ты будешь с ней делать – неясно, да ты и не думаешь сейчас об этом. Она такая красивая, что хочется бежать за ней, поймать, подержать в руках хоть немного и смотреть на нее еще и еще. А ведь она сейчас упорхнет! И ты бежишь за ней, бежишь просто так, наудачу, не разбирая дороги, не глядя под ноги и зная, что скорей всего бежишь напрасно – ее не поймаешь! Но все равно бежишь. Потому что не можешь не бежать – невозможно, нельзя упустить это счастье! Хочется приблизиться к ней хоть на мгновенье, взглянуть хоть одним глазком, задержаться хотя бы взглядом, чтобы увидеть, чтобы запомнить! Чтобы сказать себе потом, что ты видел эту красоту и знаешь, что это такое… С этими мыслями Антон Ильич сидел и смотрел во все глаза, но девушка прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, и села за столик у противоположной стены.

В самолете он заметил ее с самого начала. Ее место было чуть впереди, через проход, наискосок от него, так что ему хорошо ее было видно. Сначала он почему-то обратил внимание на платок на ее плечах. Они летели днем, и солнце вовсю освещало салон. Его лучи насквозь пронизывали самолет и лежали веселыми яркими пятнами на сиденьях, на полу, на лицах стюардесс. После обеда пассажиры стали прикрывать иллюминаторы, чтобы солнце не било в глаза и не мешало спать. Свет в салоне поутих, и перед Антоном Ильичом горел один только лучик, выхватывавший ярким сияющим пятном платок на плечах девушки. Он смотрел на него и никак не мог понять, какого он цвета. На свету ткань горела и переливалась, и казалась оранжевой, как само солнце. Та часть ее, что ускользала от света, была совсем другого оттенка – бледного, розового, почти фиолетового. Этот контраст солнечного оранжевого и тусклого розового почему-то не давал покоя Антону Ильичу. Он силился разглядеть, была ли это игра света, или рисунок на платке был попросту разных оттенков. Отчего-то ему непременно хотелось это выяснить. Он уже и сам был этому не рад и в один момент решил не думать больше о платке, и даже откинулся в кресле и нарочно закрыл глаза, хоть спать и не собирался, но сам не заметил, как приоткрыл веки и снова стал приглядываться к платку, вновь и вновь выискивая на его складках границу между светом и тенью и сравнивая цвета.

Через некоторое время где-то с грохотом опустилась шторка иллюминатора, и единственный солнечный лучик погас. Антон Ильич с удовлетворением убедился, что платок был весь одинаковый, бледно-розового цвета, а сиять его оранжевым заставлял солнечный свет. Он с облегчением выдохнул и устроился в кресле поудобнее – теперь можно было забыть обо всем и подремать, но взгляд его, против его воли, снова устремился к платку и теперь остановился на его обладательнице, на плечах которой лежала розовая ткань, столько времени не дававшая ему покоя.

Он увидел светловолосую девушку, и даже глядя на нее отсюда, сбоку, Антон Ильич сразу понял, как хороша она была. Правильные черты лица, красивый профиль, приподнятый, резко очерченный подбородок и гордый величественный взгляд, смотрящий на все чуть свысока, словно происходящее рядом ее совершенно не касалось и то, что она сидит здесь вместе со всеми, было чистой случайностью. Одета она была, в отличие от всех, не по-дорожному, элегантно – так иногда одеваются в дорогу пассажиры первого класса – в узкое бежевое платье без рукавов, открывавшее Антону Ильичу сильные, уже слегка загоревшие предплечья и стройные ножки, обутые в туфли на каблуке. У ног ее стояла кожаная сумка, пиджак она сняла – в салоне было и солнечно, и тепло, но не сложила, а подозвала стюардессу и велела повесить на плечики, сама же накинула вокруг шеи свой розовый платок. Неужели билетов в бизнес-класс не осталось, удивился про себя Антон Ильич? Впрочем, тут же вспомнил он, бизнес-класса здесь не было. Были лишь первые два ряда, отгороженные занавесками, куда посадили родителей с маленькими детьми.

Не может быть, чтобы такая девушка была одна, подумал Антон Ильич. Тем не менее, летела она одна. Два места рядом с ней занимала влюбленная парочка, они болтали без умолку, обнимались и целовались, сидели друг у друга на коленках, ерзали и возились всю дорогу. Девушка в розовом не обращала на них никакого внимания. Она ни с кем не разговаривала и ни на что не отвлекалась. Она вообще была на удивление спокойна, почти неподвижна. Сидела, не меняя позы, и как будто о чем-то думала. Понятно, о чем она думает, решил Антон Ильич – кто-то ждет ее на Крите.

Потом он перестал о ней думать. Лишь время от времени, в очередной раз подремав и приоткрыв глаза, он поглядывал сбоку на ее красивый профиль, любовался розовым платком на ее плечах, удивлялся все той же неустанной позе, тем же изящно скрещенным каблучкам и снова закрывал глаза. На душе у него становилось теплее.

В аэропорту она не попадалась ему на глаза, и он и думать о ней забыл. И теперь, увидев ее за ужином, он удивился, и почему-то обрадовался. Он и не думал, что она остановится в том же отеле, что и он! Сейчас, когда он увидел ее прямо перед собой, она показалась ему еще красивее, чем в самолете. Высокая, в длинной узорчатой юбке и майке какого-то нежного цвета, сливавшегося с кожей и обхватывающей ее чудесную фигуру так незаметно, что на мгновенье ему показалось, будто сверху на ней ничего не надето. На запястьях играют браслеты, волосы распущены по плечам. Не только Антон Ильич обратил на нее внимание: греки-официанты обмирали на месте и оглядывались ей вслед, позабыв обо всем, будто в первый и последний раз в своей жизни наблюдали подобное чудо.

Она снова была одна. Похоже, они еще не встретились, подумал Антон Ильич. Значит, он не встречал ее в аэропорту? Наверно, он приедет позже. Должно быть, ее избранник хорош собой под стать ей. Они, наверно, красивая пара.

Антон Ильич хотел еще пива и делал знаки официанту, но тот не замечал. Антон Ильич стал размахивать рукой сильнее, но тот все не смотрел в его сторону. Зато пожилая немка оживилась, решив, что Антон Ильич смотрит на нее. Поправила волосы, вытерла рот салфеткой и глядела прямо на него, лучезарно улыбаясь накрашенными малиновыми губами. Антон Ильич опустил руку и решил исчезнуть подобру-поздорову. Ужинать он закончил, а пива он и в баре себе добудет.

После ужина Антон Ильич зашел в номер переодеться. Он собирался выйти на улицу, прогуляться перед сном, а заодно и осмотреться на новом месте, но перед выходом прилег на минутку и не заметил, как задремал.

Проснулся он на рассвете. Кричали петухи. На улице светало, а в комнате горел свет, Антон Ильич лежал на кровати полностью одетый, даже ботинки были на нем. Он глянул на часы и ахнул от удивления: была половина восьмого по критскому времени – пора было подниматься. А он-то думал, было раннее утро, часов пять или шесть. Вставать не хотелось. Ему казалось, будто он и не ложился еще вовсе, и толком еще не спал. Он разделся, потушил свет и залез под одеяло. Но сон пропал. За окном свистело и стонало, скрипели от ветра ставни, шумели деревья.

Нехотя Антон Ильич откинул одеяло и вышел на балкон. В облачном утреннем небе занималась заря. Воздух стоял напряженный, как перед грозой. Ветер гудел и раскачивал деревья. Клонилась к земле и тревожно шелестела листва, трещали пляжные зонты у бассейна. Внизу желтой полосой тянулся берег, от него и до куда глаз хватает лежало море. Антон Ильич натянул плавки и пошел на пляж.

Отель оказался больше, чем он подумал вчера. Белые двухэтажные террасы стояли на разных уровнях и постепенно спускались ниже, к самому морю. У всех у них были одинакового цвета голубые двери и ставни. Белые арки тоже были обведены голубой краской, таким же бело-голубым орнаментом были покрашены перила, клумбы и деревянная изгородь, увешанная цветущими кустами. Несомненно, когда-то эти маленькие колоритные домики, разбросанные по зеленым холмам и соединенные между собой каменными тропинками, смотрелись очаровательно, к тому же, с их балкончиков открывался вид на бескрайнее синее море. Теперь же краски поблекли, и кругом видны были следы неухоженности и запустения. В ветках пальм, посаженных когда-то ровными рядами, торчали старые иссохшие листья, газон был не кошен, трава на нем росла вкривь и вкось, кусты клонились под тяжестью веток и свешивались буйными гроздьями цветов прямо на дорогу. И все бы ничего, если бы не ветер, который дул так зычно и порывисто, что сбивал с ног и заставлял Антона Ильича хвататься за перила, чтобы не упасть, когда он спускался по крутым каменным ступеням.

На пляже никого еще не было.

Из-за ветра море было беспокойным. У берега было совсем не глубоко, волны вскидывались на ветру и шлепались наперерез друг другу, звонко и пенисто ударяясь о песок. Ветер подхватывал брызги и уносил их, разбрасывая повсюду и перемешивая с колючим песком.

За холмами поднималось солнце. Половина берега была уже освещена. Лучи приятно грели затылок Антону Ильичу, воздух был сладким и теплым, но ветер не давал расслабиться – свистел в ушах, срывал одежду, да так и норовил ударить мокрым песком по лицу.

Появилась женская фигура. Полная дама в купальном костюме подошла к воде, ступила в море, но тут же одернула ногу. Несколько минут она постояла так, не решаясь зайти и прикрывая лицо от брызг, затем все-таки двинулась вперед. Долгое время вода в море не поднималась выше ее пухлых колен, и, в конце концов, она кое-как присела, окунулась, обтерла водой плечи и вернулась на берег.

Антон Ильич порадовался про себя, что не полез в воду раньше. Он скинул шлепанцы и пошел вдоль моря, ступая по прохладному песку. Волны накатывались на берег и ласково шлепали его по голым ступням. Песок под ногами был мелким и чистым, солнце грело все теплее, и все же Антон Ильич никак не мог почувствовать радости оттого, что отдых его начался. Он был вдали от московских холодов, впереди его ждали две долгие солнечные недели у моря, однако обычной отпускной неги никак не наступало. Он хотел бы ощущать себя по-утреннему бодрым, готовым к отдыху и новым впечатлениям, но вместо этого чувствовал себя разбитым и невыспавшимся. Ночь пронеслась незаметно, и ему все еще не верилось, что вчерашний день уже позади. Да еще этот ветер! Разошелся не на шутку и то и дело больно хлестал по щекам мокрым песком. Черт бы его побрал, этот ветер, с досадой подумал Антон Ильич, утирая лицо. Неужели так будет весь отпуск?

К нему подбежали собаки. Одна приземистая, с короткой желтой мордой, другая изящная, гладкая, длинноногая. Обе завиляли хвостами, обнюхали Антона Ильича и пошли за ним как за хозяином. Желтая бежала позади, то отставая, то догоняя, а длинноногая шла рядом, в ногу с Антоном Ильичом, преданно заглядывая ему в лицо блестящими глазами. Втроем они дошли до пирса, взобрались на него и пошли до самого конца. Там, у самого моря, Антон Ильич остановился, расправил плечи и, глядя вдаль, глубоко вдохнул. Что это я, в самом деле, сказал он себе? Вокруг такая красота. А воздух, воздух! Он вдохнул что есть мочи, так что легкие раскрылись и наполнились до отказа, в носу защипало от запаха соленой воды и сладостной утренней свежести. Перед ним на горизонте плавно вытянулся остров, очертаниями напоминающий лежащую с поднятой головой собаку. Небо и море были одного цвета – светлого, лазурного, с серебристым отблесками восходящих лучей, и казались единым целым. Вода от ветра бежала мелкими барашками и мерцала на солнце. Волны шли одна за другой и были хоть не большие, но шумные – прыгали одна на другую, ударялись, падали на берег и разливались по песку белой шипящей пеной. Антон Ильич пригнулся от ветра, расставил пошире ноги, для устойчивости и, растопырив пальцы, раскинул руки в стороны и подставил лицо навстречу волнам и ветру, как будто стоял не на деревянном пирсе, а на носу корабля, в открытом море, один на один со стихией. Ветер трепал его за волосы и обдавал колючими солеными брызгами, но уже не злил. Наоборот, сгонял с него остатки ночной хандры.

Собака все это время сидела у его ног, и как только он повернулся, чтобы идти назад, поднялась и последовала за ним. На берегу их догнала вторая, и в таком же составе, как пришли, они отправились обратно.

На пляже снова кто-то был. Снова женская фигура, только на этот раз стройная и юная. Бог мой, прошептал Антон Ильич и замер на месте. Этого не может быть! Ему показалось, это опять она, девушка из самолета!

Быстрыми шагами он двинулся вперед, вглядываясь в силуэт, пока не убедился, что это действительно была она. Какая же она красивая! Он шел почти бегом, ничего не соображая и не думая, зачем он бежит и что ей скажет. Как будто какая-то сила влекла его к ней, и, казалось, иначе и быть не может: он должен приблизиться к ней, заговорить, поймать ее, пока она не упорхнула. Когда он был уже недалеко, вдруг остановился. Куда это он так разогнался? Вот он подбежит к ней, и что?

– Что я ей скажу? – пробормотал он вслух.

Сердце у него в волнении забилось. Подойти к ней? Но зачем ему подходить к ней? И что же он ей все-таки скажет?

Он стоял в замешательстве. Собаки стояли здесь же. А вдруг она заметила его? Какой-то чудак бежал к ней со всех ног, как будто собирался сказать ей что-то, а потом вдруг взял и остановился. Встал как вкопанный. Смотрит на нее, не отрывая глаз. Что она подумает?

Антон Ильич неловко переступил с ноги на ногу, потом отвернулся и стал смотреть на море. Взгляд его сам собой устремлялся к девушке, но он старался смотреть незаметно, не поворачивая головы. Заметила она его или нет?

Он сделал несколько шагов и зашел в море, будто бы стоял здесь не просто так, а собирался купаться и хотел попробовать, не холодная ли вода. Потоптался на месте, перебирая ногами в пенистой воде, а сам все посматривал на девушку. До чего же она красивая, снова подумалось ему! На ней был желтый купальник, похожий на спортивный – или сейчас такие в моде? – с металлическим кольцом посередине. На пояс она повязала платок – или это была такая юбка? – который развевался на ветру и открывал ее бедра и длинные стройные ноги. Волосы ее были забраны наверх, и она придерживала их руками, защищая от ветра. Отсюда она казалась ему видением, лучиком света на фоне этого одинокого ветреного пляжа. Одна, тонкая, беззащитная, она стояла на берегу, а ветер бесцеремонно оголял ее ноги, трепал за волосы и – Антон Ильич знал – обжигал колючими брызгами ее нежную кожу. Антон Ильич не мог отвести от нее глаз и едва сдерживал себя, чтобы не пойти к ней и не укрыть ее от ветра.

Может, и правда пойти, думал он? Почему бы и нет? В конце концов, разве не может джентльмен позаботиться о девушке, раз уж они одни на этом ветреном пляже, и нет никого, кто мог бы предложить ей помощь? Если она хочет искупаться, он пойдет с ней, и она сможет опереться о его руку. Купаться одной небезопасно, тем более в такую погоду.

Антон Ильич уже повернулся, чтобы идти, но снова засомневался и остался стоять. Глянув на нее в очередной раз, он снова поразился ее красоте, ее совершенному грациозному телу. Он окинул взглядом себя и понял, что вид у него совсем не подходящий для знакомства с такой красавицей – в одних плавках, небритый, невыспавшийся. Да еще эти псы ни на шаг от него не отходят.

– Брысь! Идите! Идите отсюда! – цыкнул он на собак. Но те и ухом не повели.

Время шло, а он все стоял на месте, по щиколотку в воде. Собаки тоже не уходили.

Почему она встала так рано? Тоже решила искупнуться до завтрака? Встала ведь, не поленилась. Пришла на море, несмотря на ветер. Смелая девушка! Почему же ее кавалер не пришел вместе с ней? Еще не приехал? Задержался? Опоздал? Приедет только сегодня? Или все-таки приехал вчера, а сейчас спит в своей кровати?

Антон Ильич живо представил, как ее кавалер, высокий и статный, с лихим черноволосым чубом – такой же красавец, как и она сама – приехал вчера, поздно вечером. Как наконец раздался долгожданный стук в дверь, и как она побежала открывать, и с каким нетерпением бросилась ему на шею. И когда он, Антон Ильич, упал на кровать сразу после ужина и спал без задних ног, как был, в одежде и ботинках, тот, другой, не сомкнул глаз, всю ночь наслаждаясь ее жаркими объятиями. Немудрено, что утром он не встал. После такой-то ночи…

Однако надо что-то делать. Не стоять же здесь до вечера. Разговаривать с девушкой Антон Ильич не собирался – нет, он, конечно, хотел бы поговорить с ней, но не в такой момент и не в таком виде. Он решил идти своей дорогой, а по пути поздороваться как бы невзначай. Просто пожелать ей доброго утра. Ведь так поступают воспитанные люди, встречаясь поутру на пляже?

Сердце у него снова забилось, он и сам не понимал, отчего. Я просто поздороваюсь, твердил он себе, но чувствовал, что ноги становятся ватными и тонут в песке.

– Доброе… Кхм, доброе утро!

Он собирался произнести это самым обычным, непринужденным тоном, чтобы не выдать своего волнения, но когда уже начал говорить, испугался, что получается совсем уж сухо, и решил в конце хотя бы улыбнуться. Из-за этого голос его растянулся и прозвучал неуверенно, а когда девушка обернулась, на лице его блуждала глупая заискивающая улыбка.

Она обдала его холодным взглядом и отрезала:

– Здрасьте.

Произнесла она это таким тоном, как будто хотела сказать – вас тут только не хватало. И хотя Антон Ильич не ждал ничего от этого короткого приветствия, он почувствовал себя так, словно его ледяной водой окатили.

Девушка, видя, что он все еще не уходит, отодвинулась от него подальше – сделала несколько шагов своими длинными ногами, поправила платок на бедрах и встала спиной к нему, показывая, что не имеет ни малейшего желания находиться с ним рядом.

Антон Ильич понуро побрел к своему корпусу. Сам виноват, говорил он себе. Нечего было в таком виде подходить к ней. И зачем он вообще заговорил с ней? Лучше бы молча прошмыгнул мимо. Нашел время здороваться!

На часах было всего лишь десять минут девятого. Антон Ильич немало удивился: он-то думал, что провел на пляже часа полтора.

За завтраком ресторан был почти пустой. И куда все подевались, недоумевал Антон Ильич? На пляже ни души. На завтраке тоже. Неужели еще не проснулись? Сколько же можно спать? Или все, кроме него, нежатся в постелях после бурной ночи?

К полудню Антон Ильич почувствовал, что изрядно проголодался. Он взглянул на расписание, обед начинался в двенадцать тридцать, через полчаса. Ему живо представились длинные столы с обеденными блюдами, какие подавали вчера – печеной картошкой, обсыпанной ароматными специями, мусакой с нежными баклажанами, оливковым пирогом, сладкими помидорами, соленой фетой…

В половине первого Антон Ильич стоял у ресторана, но двери его были закрыты. Внутри горел свет, и чувствовалось какое-то движение. Вероятно, готовились открывать, решил Антон Ильич и вернулся в холл, держа однако двери ресторана в поле зрения и готовый вернуться в любую секунду. Вокруг было много людей, работал бар, наливали выпивку и коктейли. Антон Ильич глянул на часы, было двенадцать тридцать пять. Странно, что они так задерживаются. Может, из-за ветра не успели подготовить еду вовремя? Он прогулялся туда-сюда, стараясь придать лицу безразличный вид и не выдавать своего беспокойства. Время шло, а ресторан все не открывался. Антон Ильич огляделся. Не похоже было, чтобы кто-то еще волновался, как он. Люди вокруг потягивали напитки, разговаривали и смеялись. Казалось, никто не собирался выяснять, отчего обед сегодня задерживается. Может, он спутал расписание? Антон Ильич пошел к дверям и посмотрел. Нет, все верно, они должны открыться в половине первого. Что ж, придется ждать.

В час дня он понял, что что-то здесь не так. Он пошел на ресепшен и спросил, в сколько планируется обед. Ему ответили, что как всегда, в двенадцать тридцать. Тогда в чем же дело, изумился Антон Ильич? Он показал на свои часы, они показывали уже три минуты второго. Ах нет, не может быть! Он хлопнул себя по лбу. Оказывается, его часы шли на час вперед. Сейчас было только начало первого, ведь часы здесь перевели на зимнее время!

До обеда снова оставалось полчаса. Время тянулось медленно. В желудке тянуло от голода. Не зная, чем себя занять, Антон Ильич решил погулять по территории отеля. Он вышел на улицу, прошелся вдоль бассейна, свернул к самым дальним корпусам, обошел их узкой каменной дорожкой и вновь оказался у главного входа. Все это заняло меньше десяти минут, хоть он и старался шагать не спеша. Невыносимо хотелось есть. Стоять в холле еще двадцать минут и не сводить глаз с дверей ресторана казалось Антону Ильичу мучительной пыткой, и он решительным шагом направился к выходу из отеля. Он пошел вдоль дороги, вперед, куда глаза глядят. Кругом стояли кафе и ресторанчики, кое-где внутри сидели люди. Можно было поесть и ему, но Антон Ильич настроился на обед в отеле и решил не менять планов, разве что остановиться, посмотреть меню и прийти сюда как-нибудь в другой раз. Так он и сделал. Изучил одно меню, затем другое. Третье заведение показалось ему особенно привлекательным, с обширным перечнем национальных греческих блюд и большим выбором домашних десертов, выставленных на витрине. Антон Ильич увлекся, стал читать и, когда глянул на часы, они показывали двенадцать двадцать пять. Сердце у него екнуло.

Быстрым шагом он перешел улицу и пошел назад, все более ускоряясь и обгоняя неспешно прогуливающихся туристов. Мысль о том, что обед начнется без него и он, прождав так долго, теперь, вполне возможно, останется без столика, не выходила у него и головы. Он почти уже бежал.

На полном ходу Антон Ильич влетел в отель, промчался мимо изумленного швейцара, попытавшегося придержать для него дверь, но не успевшего. Не сбавляя темпа, направился к ресторану, ворвался в двери и устремился к столу в дальнем конце зала. Он присмотрел это место еще вчера. Большой круглый стол на шесть персон стоял у окна, вдали от буфетов с едой, накрытый белой скатертью длиною до самого пола и украшенный вазой со свежими цветами. В считанные минуты Антон Ильич набрал в тарелку все, о чем мечтал, и принялся есть.

Когда он отнял голову от тарелки и огляделся, то заметил напротив, у стойки с посудой пожилого официанта. Тот наблюдал за ним и улыбался. Антон Ильич смутился. Тут только он понял, что ворвался в обеденный зал самым первым. Другие лишь только начали заходить и занимать столики.

Еще не раз Антон Ильич вставал к буфету и набирал в тарелку то одно, то другое, пока не насытился окончательно. Еда ему понравилась, и он блаженствовал, глядя в окно: к обеду облака разошлись, и небо стало ясным, по-курортному солнечным и безмятежным. Зеленые пихты росли у самого окна и касались ставен своими густыми пушистыми лапами, как будто хотели пробраться внутрь. Сквозь них виднелось море. Антон Ильич подумал о том, что вот эти краски, синие и зеленые, такие простые, совсем не экзотические, которые имеются всюду, где видно небо и растет трава, здесь были такими чистыми и ясными, как будто кто-то навел резкость в стеклах его очков, и он стал видеть все отчетливее и лучше.

Он вспомнил о том, как рано еще было – всего начало второго, и вздохнул с облегчением, как будто время, потерянное ночью, вернулось к нему сполна. Хорошо все-таки, что часы здесь перевели, подумал он. Можно спать до десяти по московскому времени, а здесь будет только восемь утра. Высыпаешься от души, но при этом чувствуешь себя настоящим жаворонком, способным даже на отдыхе подняться ни свет ни заря. Разве не чудесно, улыбался он себе?

Зал целиком заполнился людьми. Столики заставились едой, желающих пообедать было так много, что ресторан едва вмещал в себя гостей. Некоторые подолгу ходили по залу с тарелкой еды в руках, не зная, куда пристроиться, пока официанты не показывали на столик в каком-нибудь дальнем углу. Среди них Антон Ильич вдруг увидел свою знакомую. Он весь сжался и опустил голову, чтобы не попасться ей на глаза, но уже в следующую минуту смотрел на нее снова. Девушка из самолета держала в руках тарелку с едой и фужер с апельсиновым соком. Она оглядывалась вокруг в поисках свободного места и уже собиралась втиснуться за маленький неудобный столик у самого выхода на веранду, который нашел для нее грек-официант, как вдруг повернула голову и встретилась взглядом с Антоном Ильичом. Он замахал ей рукой, приглашая сесть к нему и показывая на свободные стулья и место перед собой. Она кивнула одними глазами и направилась к нему, протискиваясь сквозь людей.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста, – Антон Ильич поспешно поднялся навстречу и пододвинул ей стул.

Девушка села. И лицо ее, и осанка хранили царственное величие, которое он отметил про себя еще в самолете. Она по-прежнему смотрела свысока и по-прежнему была умопомрачительно красива. Не проронив ни звука, она оглядела Антона Ильича.

Он съежился под ее взглядом. Только бы она не узнала меня, пронеслось в голове. И зачем я только заговорил с ней на пляже! Кажется, не узнала. Или все-таки узнала? По ее непроницаемому лицу невозможно было ничего понять. Она молчала и как будто чего-то ждала.

Α-a, так она, должно быть, ждет, когда я уйду, догадался Антон Ильич!

– Ну, – проговорил он, поднимаясь из-за стола, – я как раз уже заканчиваю. Не буду вам мешать.

– Да вы не спешите. Здесь хватит места, – она указала глазами на его стул.

Антон Ильич подчинился и сел обратно.

В ее зеленых глазах мелькнула улыбка. Она взяла в руки приборы.

– Приятного аппетита, – сказала она не то ему, не то себе, и приступила к еде.

– Приятного, приятного, – Антон Ильич приложил руку к груди и чуть поклонился.

Наверно, она так рада возможности поесть за большим столом вдали от толпы, что даже не возражает против моей компании, решил Антон Ильич. Другого объяснения у него не было.

– Тогда я возьму еще чаю? – обрадовано спросил он.

– Возьмите, – разрешила она.

Антон Ильич попивал чай, она ела.

Он сгорал от любопытства, ему хотелось задать ей тысячу вопросов. Кто она? Почему снова одна? Почему ее кавалер не сопровождает ее на обед? Не ищет для нее столик? Не приносит ей еду? Не заказывает вина? Как она вообще здесь оказалась? Почему остановилась в этом отеле? И долго ли здесь пробудет?

Но он молчал. Он даже боялся спросить ее имя. Отчего-то он был уверен, что ей это не понравится.

– Вы всегда так рано встаете? – осторожно поинтересовался он, чтобы как-то начать разговор.

– Рано? – она пронзила его удивленным взглядом. – Разве это рано?

– На пляже еще никого не было.

– Ну, в общем да. Я никогда не любила долго спать. Даже в отпуске не могу заставить себя лежать в постели. Встаю как на работу, не позже семи.

– Понятно, – кивнул он.

– А вы?

– А я нет, – признался Антон Ильич.

Он рассказал ей свою историю о том, как он встал в полседьмого, сам того не зная, и отправился на пляж. Она ела, слушала его и улыбалась. Антон Ильич, вдохновленный ее улыбкой, продолжал и говорил о том, как удивлялся тому, что за завтраком не было ни души, как напрасно он ждал обеда, как мучился от голода и как потом вбежал сюда первым. Тут она не выдержала и рассмеялась в голос.

– Да, да! Я видела вас! Вы как торнадо промчались!

Они засмеялись вместе.

– Ну ладно, не буду вам мешать.

Антон Ильич поднялся, на этот раз твердо намереваясь идти. Когда они прощались, ему показалось, ее глаза смотрели на него чуть теплее, чем утром на пляже.

В следующий раз они встретились в тот же день в баре отеля. На улице стояла жара, и Антон Ильич зашел сюда за кружкой прохладного пива и увидел, что Юля – они все-таки представились друг другу за обедом – пытается заказать себе кофе. Она тоже сразу увидела его и улыбнулась. Бармен по имени Эвклид, с которым Антон Ильич успел подружиться, подмигнул ему и уже взял в руки кружку, чтобы, как обычно, налить ему пива, как вдруг Антон Ильич попросил у него стакан воды. Эвклид сделал удивленное лицо, но Юля, кажется, не заметила подвоха.

– Вы собираетесь пить здесь кофе?

– Собираюсь. Только никак не могу объяснить ему, что хочу каппучино. По-моему, он не знает, что это такое, и собирается напоить меня вон тем кофе из кофейника, который у него стоит тут, наверно, с самого завтрака, и молоком из вон того вчерашнего пакета.

– Каппучино он вам не сделает, как ему ни объясняйте.

– Да?

– У них здесь вообще нет нормального кофе.

– Правда?

– В отеле – нигде. Я уже проверял.

– Надо же! Как жаль.

Кажется, она расстроилась. Неужели так любит кофе? Тогда у него есть шанс…

– Вы тоже любите хороший кофе?

– Еще бы! Я без кофе вообще не могу. А мне еще столько дней здесь жить! Не представляю, что мне делать!

– Ну-у, – глаза Антона Ильича заговорщицки блеснули, – думаю, я смогу вам помочь.

– Вы? Как?

– Здесь рядом есть кофейня.

– Правда?

– Там делают отличный кофе.

– Правда?

– И каппучино тоже.

Ее зеленые глаза заблестели.

– А где?

– Тут недалеко. Из отеля направо, и прямо, вдоль дороги, минут пять. Не доходя до перекрестка, метров за двадцать, по правой стороне, на углу.

По ее лицу пробежало сомнение. Боится, что не найдет? Может, он плохо объясняет? Или она не хочет выходить одна в незнакомый город?

– Пойдемте вместе? – рискнул Антон Ильич, понимая, что судьба дает ему шанс, который нельзя упустить.

Она растерянно посмотрела на него, и он, не дав сказать ей и слова в ответ, взял ее за руки и быстро произнес:

– Стойте здесь, никуда не уходите! Я только за кошельком сбегаю.

– Ой, мне тоже нужно в номер!

– Значит, встречаемся через пять минут. Здесь же.

– Давайте через пятнадцать!

Ему показалось, или в ее голосе прозвучала радость?

Уже стемнело, а они все сидели друг напротив друга и говорили, говорили.

Кафе-кондитерская стояло вдоль пешеходной дорожки. Ее называли променадом, и это была главная улица для прогулок, больше гулять здесь было негде. Из окон кафе хорошо была видна аллея, по обеим сторонам ее росли одинаковые пушистые пальмы и горели фонари. По вечерам сюда выходили туристы из всех близлежащих отелей. Местные жители тоже были здесь. Многие из них прямиком шли в кафе, словно приезжали в этот район отелей и туристов только ради чашки кофе и сладостей. Они подкатывали на машинах или мопедах, ловко пристраивали их на заднем дворе, забегали внутрь, брали кофе и скрывались за столиками.

Кафе было нарядным и очень оживленным. Можно было подумать, что сегодня здесь что-то праздновали, но нет, ничего необычного не происходило, был просто конец рабочей недели, и желающих отдохнуть за чашечкой кофе было немало. К вечеру посетителей стало еще больше, у витрины все время толпились люди, выбирая сладости и заказывая напитки.

Все внутри было мягких бежевых тонов – и стены, и барная стойка, и столики со стульями. Мебель стояла свежая, купленная совсем недавно, столы гладкие и блестящие, стулья крепкие и удобные. Две длинные стеклянные витрины напротив входа были до отказа заполнены сладостями, от обилия которых разбегались глаза. Аккуратными рядами лежали шарики и ромбики, трубочки и корзиночки, темные и белые, украшенные клубникой, вишней, завитком заварного крема или черного шоколада. Разноцветными прямоугольниками, словно набор акварельных красок, лежало мороженое на развес. Трехъярусная витрина крутила пышные торты. Все это мигало и светилось множеством золотистых лампочек, словно детская карусель, так что витрину невозможно было не заметить с улицы. Прохожие заглядывали в большие, до пола, окна, останавливались, разглядывали витрину и посетителей внутри.

Антон Ильич и Юля никого не замечали.

Их столик у дальнего окна освещался тихой зеленой лампой. Когда стало смеркаться, им принесли свечу, и стало еще уютнее.

– Вы удивительная.

– Правда?

– Да.

Она засмеялась.

– Чем же я вас так удивила?

– Никогда бы не подумал, что вы можете шутить. И смеяться.

Она расхохоталась еще громче, закинув назад голову.

– И это все, чем я вас удивила?

– Нет, что вы! Конечно, нет.

– Неужели? Есть что-то еще? Придумайте что-нибудь скорее. Ну же, прошу вас! Или, по-вашему, это комплимент? Сказать девушке, что ее главное достоинство это хорошее чувство юмора?

Она смеялась, а Антон Ильич продолжал совершенно серьезно:

– Вы необыкновенно красивая. Я вас еще в самолете заметил.

Она перестала смеяться.

– В самолете?

– Да. Я подумал, что у вас, конечно, кто-то есть.

– Правда? Почему же?

– Потому что… Вы все время о ком-то думали и ни на кого не обращали внимания. Ни с кем не разговаривали. Не читали книгу. Не спали. Я наблюдал за вами. Вы всю дорогу сидели и думали. Как будто… Как будто вы думали о ком-то. Как будто вам никто больше не нужен.

– Да нет же! Я просто думала… Да, это не важно. Так что еще вы обо мне подумали?

– Я подумал, что вокруг такой красивой девушки, несомненно, вьется стая поклонников.

– Да бросьте, какие поклонники!

Она махнула рукой, но Антон Ильич не поверил ее словам. Тогда она наклонилась к нему и сказала:

– Меня с восьмым марта в этом году никто не поздравил.

Она выразительно посмотрела на него, словно одна эта фраза должна была объяснить ему все.

– Только девочки на работе. Да мой бывший свекор поздравление прислал. А из мужчин никто. Вообще никто! Даже не позвонил никто. Понимаете?

Она выпрямилась и вздохнула.

– А вы говорите, поклонники.

– Вы так из-за этого переживаете?

– Из-за чего?

– Из-за восьмого марта?

Глаза ее потемнели.

– Ведь ноябрь уже на носу. Неужели вы до сих пор об этом думаете? Для вас это так важно?

Лицо ее застыло на мгновенье, она отвела взгляд и отрезала:

– Нет.

Они помолчали.

– Значит, вы были замужем?

К ней снова вернулся обычный озорной тон, и в глазах заблестела улыбка.

– Была.

– Долго?

– Долго. Для меня, во всяком случае. Почти пять лет.

– Ого! Действительно долго.

Она вопросительно посмотрела на него, и он ответил, не дожидаясь ее вопроса:

– Я не был женат.

– Ни разу?

– Нет. Почему же вы расстались с мужем?

Она поставила чашку, которую держала в руках, и выдохнула:

– Потому что мой бывший муж ушел к моей бывшей лучшей подруге.

– Вот как? Простите меня ради бога…

Она рассмеялась.

– Это было три года назад, и я уже давно ни на кого не обижаюсь.

Антон Ильич не знал, что и сказать.

– Вообще-то, мой бывший муж изначально очень нравился моей маме, а не мне. Мы были на последнем курсе института. У меня была, как вы выразились, стая поклонников. Разношерстных, знаете ли, поклонников, но…

Она развела руками.

– Он сделал мне предложение, в отличие от всех остальных. И мама настояла, чтобы я согласилась. Мы сыграли свадьбу.

– Понятно, – кивнул Антон Ильич понимающе, хоть и не совсем понимал. Неужели такая девушка, как Юля, могла выйти замуж по чьей-то указке?

– С самого начала меня не покидало чувство, что это все не мое. Понимаете?

Антон Ильич не понимал.

– Как вам объяснить? У нас и свадьба была какая-то не такая, и наше свадебное путешествие, и наша последующая семейная жизнь… Все было не так с самого начала. В свадебное путешествие мы все вместе поехали, мы с мужем и его родители, представляете?

Она расхохоталась.

– Мы собирались побыть два дня в Риме и разъехаться, мы должны были уехать на море, а родители собирались путешествовать по городам Италии. Но моему новоиспеченному свекру стало нехорошо с сердцем. Ничего серьезного, но пришлось нам остаться с ними. На море мы так и не поехали. Смешно теперь вспоминать…

Она задумалась о чем-то, и веселые искорки в ее зеленых глазах опять погасли.

– Я и свадьбой-то почти не занималась. Подруги все удивлялись, почему я такая спокойная? Не волнуюсь, не трясусь. А мне было как-то все равно, понимаете? Я только платье попросила купить мне то, которое мне понравилось. А все остальное – гости, ресторан, меню, какая разница? В глубине души я знала, что все закончится разводом. Я никогда не допускала мысли, что проживу с этим человеком всю жизнь. У меня всегда было такое чувство, что все должно быть по-другому. Мне казалось, что все, что со мной происходит, это временно, как какая-то репетиция, понимаете? А главное – настоящая жизнь и настоящие чувства – придут потом.

– И что, пришли?

Она так расхохоталась, что Антон Ильич подумал, что снова сказал что-то не то. Но она смеялась так заразительно, что он тоже заулыбался, глядя на нее.

– Еще в пути, – выдавила она сквозь смех.

– Как же вы продержались целых пять лет?

Она едва успокоилась и отдышалась.

– Сама не знаю. Я много раз хотела разойтись, но мама все время меня отговаривала. Она надеялась, что у нас все наладится. Но когда всплыла вся эта история, даже она согласилась, что нам надо разводиться. Теперь она боится, что я больше не выйду замуж и так и не рожу ей внуков.

– Понятно.

– Просто ей в свое время тоже не удалось сохранить семью. Бабушка не дала, ее мама. Она с самого начала была против моего отца и сделала все, чтобы мама развелась и вернулась домой. Так вот моя мама всегда говорила, что будет вести себя по-другому. Что будет поддерживать свою дочь, уважать ее выбор. В общем, так она и делает. Она всегда находит общий язык с моими подружками, все мои друзья ее просто обожают, потому что с моей мамой можно говорить обо всем. И потом, она очень современна, в курсе всего, что происходит в мире, и с ней правда очень интересно. Мой муж тоже ее обожал. Он общался с ней даже больше, чем я, звонил, спрашивал совета… Но теперь уже нет, конечно. После того, что произошло… Мама переживала даже больше, чем я. Она ведь тоже хорошо знала ту мою подругу.

– И с тех пор вы ликвидировали подруг?

– Как в том фильме?

Она снова рассмеялась.

– И поэтому даже путешествовать предпочитаете в одиночестве, без подруг?

– Нет, я не против подруг. Просто сейчас не сезон отпусков. Подруги все работают.

Антон Ильич смотрел на нее и все не мог поверить, что эта удивительная девушка одна. У него в голове не укладывалось, как такая красавица могла оставаться в одиночестве. Ну, допустим, неудачный студенческий брак, размышлял он про себя.

Молодые были, поторопились, с кем не бывает? Но прошло уже столько времени! Пять лет в браке с человеком, которого не любила с самого начала, да плюс еще три года… И за все это время не нашлось мужчины, который стал бы нее достойным и единственным? Почему? Как такое может быть? Он видел, какими глазами смотрят на нее мужчины. Несомненно, те из них, что побойчее, пытаются ухаживать за ней. Невозможно, чтобы такая красавица оставалась без внимания, невозможно! Если только… Должно быть, дело в ней? Выходит, она сама не подпускает к себе никого? Но как? Почему? Требует от мужчин невозможного? Ждет какого-то идеала? Однако она не производит впечатления наивной барышни, витающей в облаках. Наоборот, она кажется на редкость разумной и рассуждает обо всем на удивление здраво. Или, вдруг подумал Антон Ильич… Все дело в том, что она не может забыть кого-то? Ну конечно! Вот в чем дело. Есть кто-то, кто давно и надежно занял место в ее сердце, а все остальные просто меркнут в сравнении с ним. Только этим можно объяснить ее одиночество.

– А тот, кто нравился вам? – спросил Антон Ильич.

Она посмотрела на него удивленно.

– Кто?

– Где он теперь?

– С чего вы взяли, что мне кто-то нравился?

– В той стае разношерстных поклонников наверняка был один, кто нравился вам.

В ее глазах заплясала улыбка.

– Был такой, – призналась она. – Вы правы.

– И что же?

– Да ничего. У нас как-то не сложилось.

Антон Ильич вопрошающе смотрел на нее – ему и впрямь хотелось узнать правду, – и она глубоко вздохнула, подняв и опустив плечи, и сказала:

– У него была девушка. Вернее, даже не девушка, а жена. То есть… Ну знаете, как это бывает? Они не были расписаны, но у них родился ребенок. И я, как только узнала об этом… В общем, я сразу решила, окончательно и бесповоротно, что у нас с ним ничего не выйдет. Сейчас-то я, наверно, по-другому бы поступила. Нет, вы не подумайте, я не хочу сказать, что стала бы уводить человека из семьи, конечно нет. Просто не торопилась бы так. Постаралась бы разобраться. Выслушала бы, по крайней мере… А тогда!

Вот это больше похоже на правду, подумал Антон Ильич.

– Тогда я была очень упряма и категорична. Сказала нет – значит нет, и точка.

Антон Ильич кивнул. Он вспомнил, как она посмотрела на него на пляже, и передернул плечами.

– У меня все было или черное, или белое. Так что у него не было ни одного шанса что-то мне объяснить.

– И что потом? Вы больше не встретились с ним?

– Нет. Потом он уехал и с тех пор живет в другой стране.

– Вы жалеете об этом?

– Я? – она удивленно вскинула брови. – Жалею?

– Ну как же…

– Да бросьте! – перебила она. – Не о чем жалеть. Я не из тех, кто мечтает вернуть первую любовь. Я считаю, всему свое время. Не получилось тогда, значит, так надо было. Значит, не судьба. Надо идти дальше.

Как хорошо она все-таки рассуждает, снова с восхищением подумал Антон Ильич!

– Вы абсолютно правы, – согласился он.

Официант унес пустые бокалы. Часы показывали половину десятого.

– Я оставил вас без ужина в отеле.

Она засмеялась.

– О чем вы говорите! Чего я там не видела, на этом ужине? Каждый год одно и то же.

– Вы здесь каждый год бываете?

– Не здесь. Но какая разница? Ты едешь в такой же отель, только в другой стране. Там такое же море, ну может, немножко другое, такой же ужин, такая же еда… Все одно и то же…

Она говорила это по своему обыкновению с улыбкой, но глаза ее светились грустью, и она не пыталась скрыть, что от этих мыслей ей грустно. Антон Ильич не переставал удивляться ей. Такая искренняя, открытая, без притворств, такая понятная ему и похожая на него в своих мыслях и в своих суждениях, как будто они выросли в одном дворе и ходили в одну школу. Да может ли быть, чтобы эта сказочно красивая девушка оказалась еще и такой… такой… он не мог подобрать верного слова… такой родной? Она нравилась ему все больше. Он смотрел на нее как завороженный, словно никак не мог поверить, что это не сон и что она сидит здесь, перед ним, разговаривает с ним, улыбается ему, смотрит на него своими изумрудными глазами…

– Подождите, подождите, – прервала она его мысли и строго пригрозила пальцем. – Вы меня в сторону не уводите.

О чем это она?

– Вы меня расспросили обо всем, теперь ваша очередь признаваться.

– В чем признаваться?

– Почему вы до сих пор один?

– Ждал такую как вы, – выпалил Антон Ильич автоматически и сам понял, что только что произнес такую заурядность, такую пошлость, какую можно было произнести разве что, желая намеренно оскорбить такую девушку как Юля. Она вполне могла бы обидеться на него, и была бы права – после ее-то откровений.

Но Юля не обиделась. Она посмотрела на него и прыснула со смеху.

– Простите меня, – сказал Антон Ильич и тоже засмеялся вместе с ней.

– У вас на все вопросы есть такие заготовки?

Она смеялась над ним, а он и рад был.

– Вам самому-то не скучно на свиданиях?

Она хохотала. Что за девушка, восхищенно думал Антон Ильич!

– А если серьезно?

– Серьезно? Ну, как вам сказать…

Что ей ответить? Выдумывать что-то он не хотел. Скажу, как есть, решил Антон Ильич и честно признался:

– Я не знаю.

– Не знаете?

– Нет. Понимаете, как только я влюбляюсь, что-нибудь обязательно случается.

– Что, например? – она вся подалась вперед, словно боясь прослушать, что он скажет.

– Что-нибудь такое, из-за чего мы не можем быть вместе. Она внимательно взглянула в его глаза и, было видно, сделала про себя какие-то выводы. А вслух сказала не то в шутку, не то всерьез:

– А вы не влюбляйтесь.

– Как это?

– А так. Не влюбляйтесь, и все будет в порядке.

– Вы думаете?

Она кивнула.

– Я попробую.

Обратно возвращались через пляж – решили подышать вечерней прохладой и размять ноги после долгого сидения в кафе.

Пляж тускло освещался с берега, и Антон Ильич то и дело подавал Юле руку, чтобы она не оступилась. Песок под ногами лежал неровно. В конце концов она уже не отнимала свою ладонь, и они шли по берегу, держась за руки. Вдали слышались звуки музыки, это развлекали гостей после ужина, а здесь было тихо, только море шелестело у ног. Ветер успокоился и мягко обдавал лицо влажным соленым воздухом. В небе горели две-три маленькие далекие звездочки. Больше ничего не было видно. Лишь однажды в темноте зажглись яркие веселые огоньки: это круизный лайнер, огромный как дом, расцвеченный множеством фонарей, проплывал мимо.

Антон Ильич, впечатленный происходящим с ним, шел, не чуя собственных ног. Рука его дрожала от волнения, когда к ней прикасалась Юлина ладонь, и всякий раз, подавая ей руку, он боялся, что она заметит это. Но вот она сама взяла его за руку и больше не отпускала. Они молчали, но Антон Ильич чувствовал, что между ними что-то происходило, как будто они продолжали начатый в кафе разговор, и каждый шаг, каждое сжатие руки, каждый вздох о чем-то говорил.

Он не знал, о чем думала Юля, но сейчас она казалась ему такой близкой, словно за эти несколько часов они прошли тысячи километров навстречу друг другу. От ее прежней холодности не осталось и следа. Еще недавно такая непонятная ему и неподступная, она теперь была совсем другой, близкой, понятной, улыбчивой. Она понимала его с полуслова, как будто они были знакомы много лет. А как она смеялась его шуткам! Бог мой, покачал головой Антон Ильич, до чего же с ней хорошо! Ему хотелось и дальше идти с ней вдоль моря, и вот так же молчать, и слушать, как она шагает рядом, как шебуршит в темноте ее платье и сыплется под ее ногами песок. Ее ладонь доверчиво лежала в его руке, и ему мечталось, что и она думает о том же и идет рядом ним так, будто могла бы идти за ним вечно.

Ему все еще не верилось, что все это происходит с ним наяву и что девушка из самолета – та самая, в розовом платке – идет сейчас рядом с ним. Никогда, никогда бы он не подумал, что может рассчитывать на внимание этой девушки! Ему бы и в голову это не пришло. Ни за что бы не осмелился он подойти к ней и уж совсем не предполагал, что сегодня – уже сегодня! – он проведет с ней целый вечер. Да какой вечер! У Антона Ильича в груди распирало. Он ощущал себя как человек, неждано-негадано получивший подарок, о котором он и мечтать боялся, и вот, получив его, ему хотелось кричать от радости, смеяться и благодарить, неважно кого – море, небо, саму жизнь – за это неожиданное счастье. Все это было написано на его лице, выражавшем смесь радости, восторга, удивления и благодарности.

Но вот и отель. Пора было прощаться.

Антон Ильич, не выпуская Юлиной руки, галантно поднес ее к губам и поцеловал. В тишине колокольчиком зазвенел ее смех, и он не понял, хохочет ли она оттого, что одобряет его, или смеется над ним с его старомодными манерами. Впрочем, ему было все равно. Он нехотя отпустил ее руку и спросил:

– Завтра снова купаемся до завтрака?

Она кивнула.

– Во сколько?

– Давайте в семь, как обычно.

– Давайте. А можно в семь пятнадцать?

– Можно. Но я буду в семь.

– Хорошо.

– Ну, спокойной ночи?

– Спокойной ночи.

Он поклонился. Она коротко засмеялась и пошла к дверям.

– Желаю вам разноцветных снов! – крикнула она ему на прощанье.

На этот раз Антон Ильич крепко проспал до самого утра. Проснулся он от будильника и, открыв глаза, не сразу понял, где он.

За окном сегодня было тихо и ясно. На душе у Антона Ильича тоже было хорошо. Он чувствовал себя выспавшимся и полным сил. И было еще какое-то чувство, приятное, едва уловимое, словно напоминание о чем-то хорошем, что с ним произошло или только должно было произойти. Что же это, что? Юля, вдруг вспомнил он и подскочил на кровати! Перед глазами возник вчерашний вечер, Юлино лицо, ее улыбка, ее рука в его руке, ее звонкий смех, зеленые искорки в ее глазах, и на сердце теплой волной разлилось предчувствие всего того, что ждало его впереди. В горле запершило, защемило от счастья, он как будто знал наверняка, что сегодня должно было произойти что-то очень хорошее.

Он сладко потянулся, откинул одеяло, бодро вскочил с кровати и вдруг, сам не понимая, как это могло произойти, взмахнул руками, покрутил головой, разминая шею, а потом взял да и сделал пару приседаний. Такого с Антоном Ильичом отродясь не случалось.

На часах было пять минут восьмого. Время быть на пляже! Он мигом собрался, схватил полотенце, выскочил из номера и побежал на улицу, к морю.

Юля уже стояла на берегу.

– Пойдемте в ту бухту, – она показала рукой, – там глубже.

Вода обожгла ноги холодом. Антон Ильич поежился. Как и вчера, никто кроме них с утра не купался. Может, вернуться на берег? А искупаться днем, когда вода немного прогреется? Он хотел предложить это Юле, но она, в отличие от него, уже уверенно шла в море, не обращая внимания на холод и колючие брызги волн. Неловко было отставать от нее. Антон Ильич потер ладони и со словами «эх, была – не была!» ринулся в воду, вытянул руки вперед и с шумом бухнулся вниз головой в набегающую волну.

Завтракали на веранде. Антон Ильич снова выбрал удачное место, поодаль, в тени деревьев, и они наслаждались едой под открытым небом. В утренней тишине верещали птички. Солнце поднялось и жарило бы весьма ощутимо, если бы не пихты, укрывавшие их столик густыми ветвями.

Оба ели с удовольствием – утреннее купание бодрило и пробуждало аппетит. Откуда-то появились кошки, сначала одна, потом еще две, и еще. Кубарем выкатились котята, игривые, шустрые, громкие. У других столиков тоже крутились и мяукали коты. Их было множество, всех размеров и мастей. Они не казались ни бездомными, ни хищными, шерсть у них лоснилась, глаза лениво щурились и смотрели требовательно, как будто они привыкли получать здесь свою порцию корма. Внутрь их не пускали, а здесь, на веранде, они чувствовали себя как дома, ходили между столами, запрыгивали на перила, терлись о ноги и тянулись наверх, выманивая еду. Юлю это приводило в восторг. Она умилялась им, гладила их и кидала кусочки колбасы, стараясь сделать так, чтобы доставалось всем по справедливости.

– Вы любите животных? – спросила она Антона Ильича, который до сих пор не бросил ни кусочка со своей тарелки.

Антон Ильич замялся. Если скажу «нет», сразу упаду в ее глазах, понял он. Скажу «да», а она спросит: тогда почему вы не гладите их за шкирки и не даете им колбасы?

– У меня появилось здесь два лохматых друга, – загадочно сказал он.

– Как это? Каких друга? Где?

– На пляже.

– На пляже?

– Да.

– И кто же это?

– Я представлю вам их сегодня.

Она расхохоталась.

После завтрака они распрощались.

– Увидимся, – неопределенно сказала Юля и поспешила к себе.

Антон Ильич видел, что, хоть она и соглашалась проводить время с ним – купаться с утра и вместе завтракать после – она все же держалась на расстоянии. Сегодня она была улыбчива и смешлива, точно как вчера, но в ней чувствовалась какая-то сдержанность и отстраненность. Она как будто говорила ему, что, каким бы прекрасным ни был вчерашний вечер, это вовсе не означает, что теперь они будут вместе все время. Ему дозволялось встречаться с ней поутру, он мог пригласить ее на завтрак, но не более того. Она как будто боялась, что Антон Ильич неверно истолкует ее вчерашнюю откровенность и станет настаивать на большем. Но Антон Ильич и не думал настаивать.

Он ни на что не рассчитывал и вообще ничего не загадывал наперед. Он был счастлив тем, что снова видел Юлю, что вчерашний вечер оказался не сном и наутро она никуда не исчезла, а сидела перед ним, красивая и зеленоглазая. Одна только мысль, что здесь, в этом отеле есть Юля, заставляла его трепетать от радости. Она есть! И от этого ему было хорошо.

После завтрака он отправился на пляж. Сюда сегодня высыпал весь отель. Погода наладилась, ветер совсем утих, день обещал быть ясным, и никто не хотел упустить возможности пожариться на солнце – кто знает, быть может, это последний солнечный денек в этом году. Мест не хватало. Благо, Антон Ильич подумал об этом еще утром и занял зонтик и два лежака под ним у самой кромки моря.

Кругом царило веселье. Из кафе неслась музыка, на мелководье кричали и резвились дети, взрослые играли в пляжный волейбол. Соседями Антона Ильича была арабская семья. Они не снимали своих платков и платьев до пят, даже когда купались, однако закрытая одежда не мешала им веселиться, они носились друг за другом, кидались мокрым песком, толкались и играли как малые дети. Стоило Антону Ильичу подняться на ноги, чтобы прогуляться вдоль моря, как к нему подбежали его старые друзья, собаки. Снова вдвоем, снова виляя хвостами, и снова длинноногая пошла за ним как за хозяином.

Солнце горячо припекало. Прохладные волны приятно ласкали ноги. Море блестело в солнечных лучах. Наверху на холмах пышными гроздьями цвели деревья. Глядя на эту летнюю жаркую картину, Антону Ильичу не верилось, что стояла глубокая осень и что всего через месяц наступит зима.

Когда он вернулся, около своего зонта он увидел Юлю. Она была в длинном сарафане с отрытой спиной, лицо ее прикрывала от солнца соломенная шляпка, в руках она держала такую же плетеную из соломы сумочку.

– Это ваше место?

Антон Ильич кивнул, приглашая ее садиться и располагаться.

– Я только пришла, а здесь уже все занято. Можно, я опять к вам подсяду?

Антон Ильич был счастлив.

– Кажется, это уже стало традицией, – улыбнулась Юля.

Они расположились под его зонтом. Юля попросила развернуть ее лежак головой в тень, ногами на солнце, скинула сарафан, осталась в одном купальнике, достала из сумочки книжку и уселась читать.

Антон Ильич достал газету, принесенную ему утром в номер, и тоже сел читать. Однако взгляд его сам собой соскальзывал с газеты и тянулся к Юле. Ему нравилась эта легкость, эта милая небрежность, с какой она быстро и по-свойски устроилась у него под зонтом. Казалось, ее вчерашняя доверчивость к нему снова вернулась. Ее лица ему не было видно, зато он мог любоваться ее длинными ногами, вытянутыми на солнце, и выбившимися из-под шляпки прядками волос на ее шее. Он обратил внимание, что сегодня на ней был другой купальник, зеленый, с красными бретельками, которые она ослабила и опустила с плеч… Однако, одернул себя Антон Ильич, что это я уставился на нее? Это уж совсем неприлично! Он встряхнул в руках газету и снова взялся за статью на передней полосе.

До чего же она красива, подумал Антон Ильич, не одолев и нескольких строк. Он снова любовался Юлей поверх своей газеты и ничего не мог с собой поделать. Эдак она сбежит от меня, пойду лучше, выпью чего-нибудь, решил он. Сложил газету и поднялся.

Юля глянула на него краем глаза, но ничего не сказала.

Антон Ильич снова прошелся по пляжу, окунулся в море, посидел в баре у бассейна, выпил холодного пива, поболтал с Эвклидом и уже не знал, чем еще себя занять. Глазами он все время поглядывал на Юлю, проверяя, как она и не нужно ли ей чего. Он мог бы до вечера сидеть около нее и любоваться ею, но больше всего он боялся спугнуть ее, показавшись чересчур навязчивым. Он хотел, чтобы Юля отдыхала и чтобы никто не докучал ей, и, прежде всего, он сам.

Перед тем, как идти обратно, он попросил Эвклида приготовить какой-нибудь особенный коктейль.

– Для дамы? – догадался тот. – Сейчас все будет сделано!

Этот грек на удивление хорошо владел русским, и Антон Ильич был уверен, что он учился где-нибудь в России. Но Эвклид заверил его, что никогда там не бывал, а язык выучил здесь, общаясь с гостями отеля. Антон Ильич ему не верил, но всякий раз, когда он спрашивал об этом, грек отшучивался – закатывал глаза кверху, складывал ладони в молельном жесте и отвечал:

– Это дар богов. У нас в Греции, на этой благословенной земле, до сих пор случаются такие чудеса.

Он приготовил коктейль из мороженого и свежих фруктов, налил его в большой изогнутый фужер, сверху выдавил сливки в форме сердца, украсил дольками клубники и отдал Антону Ильичу, заговорщицки подмигнув:

– Работает. Я сам проверял.

Юля, кажется, обрадовалась.

Больше Антон Ильич не смел ее тревожить.

Пришло время обедать.

– Может, вы опять ко мне присоединитесь? – осторожно поинтересовался он.

Юля оторвалась от книжки и посмотрела на него. В глазах ее читалось сомнение.

– Давайте не будем нарушать традицию? Я заказал столик в таверне, – он показал на маленький ресторанчик с тенистой крышей, стоявший прямо над пляжем.

Юля все еще сомневалась.

– Вы же не хотите искать себе место в общем ресторане, как вчера? – достал Антон Ильич свой последний козырь.

Глаза ее прищурились.

– Я подумаю.

– Хорошо, – обрадовался Антон Ильич, как будто она уже дала согласие. – Подумайте. Если надумаете, приходите.

Официант как раз поставил перед ним тарелку с супом и дымящуюся фоккачу, пожаренную на огне, когда администратор подвел к его столику Юлю. Так уж получилось, что они снова обедали вместе.

Когда они закончили, Антон Ильич сказал:

– Давайте не будем больше полагаться на случай и сразу договоримся. Приглашаю вас на чашечку кофе в наше кафе.

– Я бы с удовольствием, но не могу. Я записалась на массаж.

– Тогда после вашего массажа?

– Давайте.

– Во сколько вы освободитесь?

– Ну… Наверно, где-то около пяти.

– Я буду ждать вас в баре отеля.

В половине пятого Антон Ильич занял стратегическую позицию: сел за столик у стены так, что ему были видны все, кто заходят и выходят из бара. На столе перед ним стоял белый фарфоровый чайник с голубым узором, две чашки с блюдцами, две тарелки и приборы. Посередине стоял поднос, закрытый высокой полукруглой крышкой, какие используют в ресторанах для подачи горячего блюда. Сам он был выбрит и надушен. В белой выглаженной рубашке, черных брюках и ботинках, он выделялся на фоне окружающих, заглядывавших в бар шлепанцах и купальных костюмах. Было видно, что Антон Ильич здесь по делу.

Юля появилась в начале шестого. Она пришла запыхавшаяся, как будто бежала всю дорогу. Не поздоровавшись и почти не глядя на Антона Ильича, она сходу выпалила:

– Зря мы договорились на пять. Я еле успела.

– Юленька, ну что вы! Не надо было так торопиться…

– Что значит, не надо было торопиться?

– Я мог бы подождать еще.

– Да куда уж еще? – воскликнула она и всплеснула руками. – Я и так уже опоздала! Ненавижу опаздывать. Я никогда не опаздываю! Ух-х!

Она почти упала на стул. Лицо ее раскраснелось, щеки пылали. Было видно, что она не успела толком собраться, на лице ее не было ни грамма косметики, волосы на голове были еще влажными, на лбу блестели капельки пота. Антону Ильичу она снова показалась красавицей.

– Я даже звонила вам, чтобы перенести встречу.

– Как? Мне не…

– Вас уже не было в номере. Пришлось быстро собираться и бежать.

– Юленька, – мягко произнес Антон Ильич, желая поскорее ее порадовать, – а у меня для вас сюрприз.

– Какой еще сюрприз?

– Лучшие кондитеры острова Крит приготовили для вас…

Он поднял крышку и, держа ее навесу, торжественно произнес:

– Вуаля! Примите мои запоздавшие поздравления! От самого сердца!

На подносе стоял маленький нарядный тортик, весь воздушный, белоснежный, обсыпанный кокосовой стружкой. Сверху красовалась надпись, выведенная по-русски – «С 8 Марта!».

– Йогуртовый. Некалорийный. Как вы любите.

Юля молча переводила взгляд с торта на Антона Ильича и обратно, словно никак не могла понять, что все это значит. Глаза ее потемнели.

– Что это? – выдавила она наконец.

– Как что? Поздравление с восьмым марта. Вы же сами вчера рассказывали…

– Вы что, издеваетесь?!

Она не дала ему договорить, встала и пошла прочь.

Антон Ильич бросился за ней, все еще держа в руке крышку:

– Юля! Юля! Подождите! Простите, ради бога! Я не хотел вас обидеть! Постойте, дайте же мне объяснить! Выслушайте меня, прошу вас!

Она остановилась и посмотрела на него. Взгляд у нее был мрачный.

– Сейчас я вам все объясню. У меня в жизни был такой же случай. Да нет, не с тортом, конечно! А с телевизором. То есть не с телевизором, а с конструктором. Я вам объясню. Пойдемте сядем. Я должен рассказать вам все. Пожалуйста! Я вас очень прошу. Дайте мне все объяснить.

Антон Ильич настаивал, надеясь, что Юля не забыла о вчерашних своих словах о том, что в эти дни она поступила бы иначе и позволила бы человеку объясниться. Это помогло. По ее взгляду он понял, что она подумала о том же, и отказываться от своих слов ей было неловко – она должна была выслушать его.

Они вернулись за стол.

– Хотите, торт я уберу, раз он вам не нравится. Пойду сейчас же отдам его Эвклиду. Пусть угостит кого-нибудь.

– Нет уж, оставьте.

– Как скажете. Так вот. Понимаете, в чем дело, однажды на день рождения я очень ждал подарка. Мне тогда исполнилось лет девять. Обычно утром просыпаешься и получаешь подарок. В тот день ничего не было. Я очень расстроился, но постарался не подавать виду, вроде взрослый парень уже. Уже день, а ничего нет. Я не знал, что и думать. Все помнят про мой день рождения, поздравляют, обнимают, а подарка все нет. Наконец, матушка говорит: вечером поедем в «Детский мир» и вместе купим тебе подарок, мы с папой присмотрели для тебя кое-что необычное. Я сразу понял – конструктор! Я давно о нем мечтал. Знаете, были такие конструкторы, из них можно было собрать разные штуки. Я мечтал о таком, из которого можно было собрать телевизор. Настоящий маленький телевизор, черно-белый. Был рабочий день. Мы с матушкой ждали, пока отец придет с работы. Я не отходил от окна, высматривая отцовскую машину, а потом так вообще сел под дверью в коридоре и никуда не уходил, чтобы, как только он придет, сразу же ехать. Наконец-то он пришел. Мы поехали все вместе, втроем. И приехали к самому закрытию. Нас не хотели пускать, но матушка упросила их, сказала, что ребенок весь день ждал, что у него сегодня праздник. Нас впустили в магазин с условием, что мы быстро все купим. Мы бегом побежали в отдел, где продавались конструкторы. И тут выясняется, что отец перепутал цену. У него не было столько денег. У мамы тоже. Родители стали ссориться. Вместо того чтобы выбрать мне хоть что-нибудь на те деньги, которые у них были, они стали выяснять отношения. Закончилось все тем, что пришел охранник, и нас всех выставили из магазина.

– И что было потом? – притихшим голосом спросила Юля.

– Ничего. Мы вышли. Как сейчас помню: стемнело, мы стоим на ступеньках. Железный Феликс стоит рядом.

Я чуть не плачу. Дождик накрапывает. Родители окончательно поссорились. А про мой день рождения вообще забыли. Такой вот у меня был праздник.

Вдруг у Юли из глаз ручьем хлынули слезы. Она опустила голову и зарыдала, не в силах больше сдерживать себя.

Антон Ильич опешил. Потом вскочил, кинулся к бару, схватил пачку салфеток и подал ей. Она вытерла лицо и проговорила сдавленным голосом:

– И чем все закончилось?

– Ничем. Так вот и закончилось…

– Подарок-то вам подарили?

– Да я не помню уже.

– Ну хоть что-нибудь они вам подарили в тот день или нет?

– Конфеты, наверно, какие-нибудь купили к чаю.

– А как же конструктор? – она подняла на него заплаканные глаза.

– А конструктор так и остался детской мечтой.

Она снова опустила голову и заплакала.

– Юленька, ну что вы плачете? Ну, не надо. Прошу вас. Скажите, что мне сделать?

Он снова поднялся со своего места и стоял рядом с ней, не зная как быть. Юля плакала. Он боялся прикоснуться к ней и не знал, как ее утешить.

– Юленька, прошу вас. Вы опять из-за торта?

Она покачала головой.

– А из-за чего же?

– Вас жалко.

Наконец она успокоилась. Антон Ильич налил ей чаю и виновато глядел на нее, не зная, что сказать. Наконец, она подняла глаза и улыбнулась, впервые за эту встречу. Взгляд ее потеплел, и ее лицу вернулось то трогательное, беззащитное выражение, которое так запомнилось Антону Ильичу вчерашним вечером.

– Как вы это сделали?

– Что?

– Надпись на торте.

– А, надпись… Пошел в наше кафе и увидел там красивый торт. Но он был большой, мы бы его не съели. Попросил показать мне маленькие, на двоих. Они показали. Там был один, самый популярный у них, в виде сердца, весь такой розовый, знаете ли, романтический. Они мне его очень рекомендовали. И я уже чуть не взял, но потом почитал состав и понял, что вы такой есть не станете, он очень жирный, там сверху крем таким вот слоем лежит, представляете? Так что пришлось выбирать другой, полегче. И я выбрал вот этот, йогуртовый.

– А надпись? – тихо спросила Юля.

– А надпись они делают прямо на месте.

– Но она же на русском.

– Да. Я нарисовал им эскиз на бумажке, и они с него срисовали. На все про все ушло не больше часа. Сложнее было найти этот поднос с крышкой, чтобы сделать вам сюрприз.

– И где же вы его раздобыли?

– Здесь, в баре. Использовал все свои дипломатические способности.

– Дипломатические? Или финансовые?

– Все!

– Покажите мне.

– Что?

– Ваш эскиз.

Антон Ильич смутился.

– Того эскиза у меня нет, кажется, я его там и оставил. Есть только…

Он полез в карман брюк и достал скомканный листок бумаги.

Юля развернула его и увидела нацарапанные карандашом буквы «Ю от А». Рядом другой рисунок – сердечко. С обратной стороны еще один – английское «love». Было видно, что Антон Ильич пробовал разные варианты, которые уместились бы на маленькой поверхности торта. Она бережно сложила листок и положила в сумочку. Потом посмотрела на Антона Ильича и, подумав немного, сказала:

– В кафе мы, наверно, уже не пойдем сегодня. Давайте лучше поужинаем?

– Конечно, – оживился Антон Ильич. – Где вы хотите поужинать?

– Я не знаю. Мне все равно.

– Хотите, пойдем в таверну? Вам же там понравилось?

– Понравилось. Но там же надо бронировать заранее.

– Ерунда. Я договорюсь.

– Опять примените свои финансово-дипломатические способности?

Решили встретиться в девять.

– Торт я беру с собой, – сказала Юля.

Перед тем, как уйти, она вдруг потянулась к Антону Ильичу, быстро обняла его за шею и чмокнула в щеку.

– Простите меня. Наверно, я погорячилась.

Взяла торт и упорхнула.

Администратор таверны встретил их как родных. Это был маленький коротышка необычайно низкого роста. Свой недостаток он компенсировал тем, что шустро двигался и громко разговаривал – как казалось ему самому, на всех языках. Провожая гостей к столу, он сыпал комплиментами, если перед ним была дама, и расхваливал меню, в особенности напитки, если пришли одни мужчины. Дамам он подвигал стул, мужчинам зачем-то жал руки, желая приятного аппетита, и в течение вечера, когда все уже прибыли к ужину и больше встречать было некого, прохаживался по ресторану с хозяйским видом, прикрикивал на официантов и улыбался гостям.

За столиками сидели в основном пары, кое-кто с детьми, но больше по двое. Горели свечи, сквозь распахнутую крышу лился мягкий ночной воздух, высоко над головой в темноте сиял полумесяц. Антон Ильич и Юля тоже чувствовали себя парой, хоть и были знакомы всего ничего. Во всяком случае, именно так их здесь воспринимали окружающие: когда заказывали, официант предложил Юле какой-то соус, но она отказалась.

– Ваш муж берет этот соус, берите и вы. Будете целоваться, и никаких проблем, будете оба пахнуть соусом!

Даже администратор-коротышка был не один. Официантка, дородная светлокожая гречанка, которой он и до груди не доставал, очевидно, была его подружкой. Он не выпускал ее из виду и время от времени незаметно шлепал по бедрам, когда она проходила мимо с грудой грязной посуды в руках. Юля и Антон Ильич сразу обратили внимание на эту парочку и весь вечер подшучивали, наблюдая, как крепкая гречанка, перекосившись от тяжести, без устали таскала подносы, а ее друг-коротышка насвистывал песенки и любезничал с гостями.

Кормили вкусно. Антон Ильич сразу предложил заказать пиццу, которую пекли здесь же, в печи, на глазах у посетителей, и резали на четвертинки, так чтобы можно было взять несколько разных кусков. Все это так понравилось Юле, что они решили не отвлекаться на другие блюда и попробовать все виды пиццы, какие готовил сегодня повар, и не раз.

Как только официант приносил очередную порцию в плоской круглой тарелке и ставил ее на середину стола, они заказывали ему следующую, чтобы не ждать – народу в ресторане было предостаточно. Они лакомились, беря кусочки прямо руками, из одной тарелки, и растягивая длинные дорожки горячего сыра.

– Я никогда столько не ела, – сказала Юля, – но сегодня почему-то все хочется попробовать.

О большем Антон Ильич и не мечтал. Он был счастлив, что угадал с едой и с рестораном, а больше всего был рад тому, что Юля снова переменилась. Она пришла на ужин тихая, немногословная. Недавние переживания совсем уже исчезли с ее лица, черты ее смягчились, и она казалась умиротворенной и посвежевшей, как небо после бури.

Сегодня на ней было длинное, до самого пола, платье сине-зеленого цвета, и Антон Ильич не мог не отметить, как хорошо оно подходило ее изумрудным глазам. Поверх она накинула короткий пиджачок, в руках держала маленькую бархатную сумочку – не крупнее, чем кошелек Антона Ильича – на которой красовалась, повязанная изящным узелком, шелковая лента. Когда Антон Ильич увидел, как она шла к нему своей неспешной царственной походкой, как тонкий шелк ее платья струился по бедрам и по ногам, как волосы развевались в такт ее движениям, он оторопел. У него дух захватывало от этой яркой, неслыханной красоты. Сколько достоинства было в ее лице, в ее походке! Казалось, она идет не по старой расколотой плитке, а по красной ковровой дорожке, и не в простецкую таверну, а на торжественный прием. В эти мгновения она снова показалась ему девушкой из самолета – изысканной, утонченной, далекой от всего, что ее окружало, и счастье оттого, что эта девушка идет ужинать с ним, Антоном Ильичом, нахлынуло на него и застучало в голове. Он преклонился и поцеловал ей руку. Прохожие оглядывались им вслед, когда они шли к таверне.

За ужином она внимательно присматривалась к Антону Ильичу, как будто видела в нем что-то новое, ей неизвестное. И если до сих пор она лишь позволяла ухаживать за собой, то сейчас сама вдруг стала проявлять заботу – отмечала, что ему нравится, и подкладывала самые вкусные кусочки. У Антона Ильича радостно гудело сердце. Снежная королева таяла на глазах, и вместо нее появлялась другая женщина, нежная, доверчивая, настоящая, и к тому же сказочно красивая. Лица ее касались отблески свечи, в полутьме глаза ее светились, но не смешливыми задорными искорками, как вчера, а ровным и мягким светом. Она не хохотала, но улыбалась ему спокойной ласковой улыбкой. Ему показалось, что даже голос ее стал спокойнее и мягче.

Говорила она мало и все больше спрашивала. Сегодня ей было интересно все – как он живет, где работает, почему решил приехать сюда, на Крит. Антон Ильич не ленился отвечать обстоятельно, подробно, и рассказывал обо всем, что ее интересовало.

– Это получилось случайно.

– Как это, случайно? Вы не планировали брать отпуск?

– Нет. Пришел в понедельник на работу и понял, что в ближайшие две недели делать будет нечего. Все встречи как нарочно перенеслись. Шеф в отпуске. А впереди еще ноябрьские праздники. Я и решил воспользоваться моментом. Тем более что летом отдохнуть почти не получилось.

– А почему Крит? Кто вам посоветовал ехать на Крит?

– Никто. Пошел в агентство и попросил путевку куда-нибудь не слишком далеко и как можно скорее. Мне предложили Крит. Сказали, что если повезет, то я еще застану хорошую погоду.

– И кстати, вам повезло.

Еще бы, подумал Антон Ильич!

– Да, мне повезло. Так что я купил путевку и в четверг уже улетел.

– Подождите, а как же виза?

– У меня есть.

– Вы так часто отдыхаете?

– Нет, я часто летаю. В Европу. По работе.

– Α-a, понятно.

После еды Юля откинулась на стуле и вздохнула:

– Для полного счастья мне не хватает только чашечки кофе.

Антон Ильич заулыбался.

– Жаль, что у них нет здесь хорошего кофе, правда? Эту их кислятину в баре брать больше не хочется. Может, закажем чаю? Или пойдем в наше кафе? Как вы думаете?

Антон Ильич весь сиял.

– Что вы так улыбаетесь? Что в этом такого? По-вашему, я слишком многого хочу?

Антон Ильич молча покачал головой. С каждым ее словом улыбка на его лице становилась все шире.

– Нет, вы не подумайте, ужин мне очень понравился, просто я люблю после еды выпить чашечку кофе. Это как большая жирная точка, которой мне не хватает для полного счастья.

Она вытянула вверх руки и посмотрела в небо.

– Честно говоря, так не хочется сейчас никуда идти! Здесь так хорошо! Но и кофе тоже хочется. Жаль, что нельзя тот кофе перенести прямо сюда. Да что вы все улыбаетесь?

Антон Ильич показал рукой, мол, подождите минуточку.

Он развернулся, поймал глазами коротышку и показал ему рукой, мол, давай, неси. Тот кивнул и ушел на кухню.

Юля в изумлении спросила:

– Что вы задумали? Вы хотите рассчитаться? Мы идем в кафе?

Антон Ильич молчал.

– Я требую объяснений! – в шутку пригрозила Юля.

К ним уже спешил коротышка. На подносе у него стояло два высоких стакана, плотно закрытых крышками, с эмблемой кафе, в которое собиралась идти Юля. С подчеркнутым изяществом коротышка взял с подноса один стакан и поставил его перед Юлей, затем подошел к Антону Ильичу и также, с почтением, поставил второй стакан перед ним, спрятал поднос за спину, раскланялся и удалился.

– Вот она, ваша жирная точка, – произнес Антон Ильич, не в силах больше скрывать своего довольства тем, как удачно он все организовал.

Он пододвинул Юле сахар и чайную ложку и потер руки от нетерпения.

– Та-ак! Давайте я помогу вам открыть. Осторожно, он очень горячий.

Он снял крышку с ее стакана, потом со своего, и над их столом разлился горячий аромат свежесваренного кофе.

– Прошу вас!

Тут он увидел, что Юля изменилась в лице. Подбородок у нее задрожал. Ресницы опустились, и из глаз покатились слезы. Она отвернулась, взяла салфетку и быстро приложила к щекам.

Хоть и происходило это уже не в первый раз, Антон Ильич снова оказался не готов к такому повороту событий. И снова растерялся.

– Я знаю, что выгляжу как… как полная дура… Уже второй раз за сегодняшний день. Понимаете, никто обо мне так не заботился. Никто… Дело не в кофе, понимаете…

И не в торте, конечно… Подарки мне всегда дарили, но никто, никто не интересовался, чего хочется мне самой… Что мне нравится. Мне, понимаете?.. Какой именно торт, сколько калорий, какого размера… Что я буду есть, а что не буду… Никто не делал этого для меня… И самое обидное, что мне ведь не шестнадцать лет… Я была замужем, и у меня были мужчины, которые ухаживали за мной… которые говорили, что любят… Но никто ни разу не сделал для меня чего-то такого, чего хотелось бы мне. Не им, а мне, понимаете? Мне самой… Вот если бы вы подарили мне сейчас букет цветов, это было бы приятно, но совсем не то, что мне нужно, понимаете? Или заказали бы музыкантов… Знаете, как бывает, они встанут над душой, затянут эти свои арии, а у меня и так голова раскалывается… Мне эти арии даром не нужны, поесть бы в тишине спокойно, так нет же, надо их слушать, хлопать им, улыбаться, благодарить… Или вот закажут какое-нибудь дорогое вино, специально ради меня… А мне сейчас вино ну вот никак, понимаете?… Мне нужен кофе… И именно вот этот кофе, как я люблю, и именно сейчас, не раньше и не позже, и именно вот в таком стакане, горячий… А, кстати, как вы так подгадали время?

Антон Ильич, до сих пор сидящий с замершим от удивления лицом, выдохнул и улыбнулся.

– За это я должен благодарить вас.

– Меня? Почему меня?

– Потому что вы очень пунктуальны.

– И что?

– Как что? Вы никогда не опаздываете.

– А кофе тут причем?

– Притом, что это позволяет мне точно все рассчитать. Вот если бы вы опаздывали, как все девушки, кофе бы остыл, сюрприз бы не получился, и вообще, ничего бы не вышло. А так, я знал, что ровно в девять мы с вами сядем за стол, и заказал доставку на десять тридцать. И вот! И вам хорошо, и мне приятно.

Некоторое время они сидели и молча пили кофе. Юля держала стакан обеими руками и маленькими глотками потягивала свой любимый напиток. Она смотрела куда-то в сторону и все еще думала о чем-то своем. Казалось, она не замечала ни Антона Ильича, ни того, что он по-прежнему глядел на нее и любовался ею.

Где-то в глубине в нем снова рождалось какое-то странное чувство – как будто такая девушка, как Юля, не должна быть здесь, ибо то, что окружало ее здесь, ей не соответствовало. Куда ни глянь, все было проще, безвкуснее, некудышнее по сравнению с ней, все казалось недостойным ее. Не может она ужинать посреди этих туристов, думал Антон Ильич, глядя на соседние столики, где мужчины и женщины сидели в спортивных костюмах и кроссовках. Не должны ее обслуживать эти нерасторопные, не скрывающие своей усталости греки, неспособные в ответ и двух слов связать по-английски. Взгляд его упал на Юлину бархатную сумочку, лежащую на краю стола. Не должна она сидеть за деревянным столом, есть из тарелки с отбитым краем, думал он. Она слишком для этого красива.

Вдали, за ее спиной, коротышка поймал взгляд Антона Ильича и поднял большой палец кверху, мол, молодец, не зря старался, поздравляю. От него не укрылось, какая сцена только что разыгралась за их столиком.

Наконец они допили кофе.

– Позвольте пригласить вас на вечерний моцион, – предложил Антон Ильич, памятуя об их вчерашней прогулке по пляжу. – К сожалению, море я доставить сюда не смогу. Придется нам идти самим.

Юля улыбнулась и согласно кивнула.

Антон Ильич уже попросил счет, когда она вдруг сказала:

– Завтра приезжают мои.

– Кто?

– Мама и бабушка.

Эта девушка не переставала удивлять.

– Куда приезжают? Сюда?

– Да, в наш отель. Мы решили в этом году провести отпуск вместе.

Она внимательно посмотрела на него, как будто хотела понять, какое впечатление произвела на него эта новость. Антон Ильич постарался не показывать своего удивления и спросил только:

– Во сколько они прилетают?

– Днем, около двенадцати.

– Поедете встречать?

– Да. Утром встану, позавтракаю и сразу поеду.

– Хотите, я поеду с вами?

Она задумалась, потом качнула головой:

– Нет. Я вас лучше здесь с ними познакомлю.

Спустились к морю.

Юля сама взяла под руку Антона Ильича и шла так близко, что он чувствовал, как касались плеча ее волосы и как прижималась к бедру скользкая ткань ее платья. Пальцы ее крепко сжимали рукав его рубашки повыше локтя, когда они перешагивали через песчаные валуны.

На пляже никого больше не было. Ноги вязли в глубоком сухом песке, словно в сугробах снега. Ботинки Антона Ильича изрядно припорошило, а Юля, сделав несколько шагов, скинула туфли и пошла босиком. Они дошли до самой кромки моря, где песок был влажный и твердый – идти по нему было одно удовольствие, и направились в сторону пирса. Волны подкатывались к ногам, и это вдруг развеселило Юлю, до сих пор еще тихую и задумчивую. Она подошла к самой воде, потом вскрикнула и, отпустив Антона Ильича, убежала от длинной шипящей пены, а потом снова подошла так близко, как только можно, и шла, пока ее не настигла следующая большая волна. Подол ее длинного платья быстро намок, но она ничуть из-за этого не волновалась и продолжала играть с волнами, и бегать по песку, и веселиться. Держа в одной руке туфли, в другой свою бархатную сумочку, она кружилась и смеялась, и Антону Ильичу, едва поспевавшему за ней, казалось, что он не видел ничего прекрасней, чем эта девушка, танцующая на берегу ночного моря в бликах желтых фонарей.

Бабочка, которой он с осторожностью любовался издалека, вдруг оказалась рядом и – яркая, божественно красивая – порхала сейчас около него. Это казалось невозможным. Этому не было объяснения! Как и тому, что они встретились. Почему-то он решил вдруг взять отпуск, почему-то приехал сюда, на Крит, почему-то выбрал этот отель… Он ничего не планировал и не делал ничего нарочно. Даже кофе, который произвел такое впечатление на Юлю, он заказал не для того, чтобы поразить ее, а потому что всего лишь хотел сделать ей приятное. Ему ничего не стоило дойти до кафе и оплатить доставку, тем более что его там уже знали, да и времени до ужина у него было предостаточно. Он не ждал от нее благодарностей и не рассчитывал заработать очки в ее глазах, у него и в мыслях этого не было. Но эффект, который он произвел не нарочно, оказался столь неожиданным, что Антон Ильич и сам не понимал, за что ему выпало такое счастье. Пожалуй, такое же чувство он испытывал лишь однажды.

Он вспомнил, как в школе, будучи почти еще ребенком, он воспылал нежными чувствами к преподавательнице, ведущей у них театральный кружок. Это была еще, конечно, не любовь, но какая-то непонятная ему тогда тяга к этой необыкновенной, не похожей на других их учительниц женщине. Он мог часами смотреть на нее – для того только он и посещал театральный кружок, и все искал случая, чтобы только увидеть, как она идет по коридору. Расписание ее уроков он тайком переписал со стенда в учительской и носил этот листок с собой в кармане брюк. Когда его уроки проходили на том же этаже, где был – святая святых – ее кабинет, это были самые счастливые дни во всей неделе. На перемене он подходил поближе и заглядывал издалека, если дверь была открыта, а если заперта, то ждал, когда она появится к уроку, и стоял до последнего, до самого звонка, пока не видел ее, спешащую к себе. Как только она появлялась в коридоре, он мигом разворачивался и убегал. Сердце у него отчаянно колотилось, лицо краснело до самых ушей, и весь урок он не мог успокоиться и не мог думать ни о чем, кроме нее. Однокашники его подтрунивали над ним, и было ему стыдно перед ними за свою привязанность, от которой он открещивался с мальчишеской горячностью, но на следующий день снова шел к ее двери, снова ждал, снова брал в руки учебник, как будто мог спрятаться за ним, и снова убегал, едва ее завидев. И каждый вечер, засыпая, он думал лишь о том, увидит ли он ее завтра или только послезавтра, и сердце его приятно ныло от тоски по ней и от еще чего-то, чего он не мог определить словами. Он чувствовал какую-то гордость перед товарищами оттого, что у него уже есть это, а у них еще нет, но что такое это это, объяснить он не мог.

И вот в один день им объявили, что в субботу они идут всем классом в театр на спектакль, где будет играть она. У него сердце ходуном заходило от счастья. Всю неделю он готовился и волновался, не зная чего ждать. Он не знал, каким будет этот поход в театр, и представлял себе что-то вроде школьного урока, проводимого в театре, а не в школе. Она будет на сцене, а не в классе, а он сможет показаться ей не в школьной форме, а в своем лучшем наряде, новом свитере, который он еще ни разу не надевал.

Поначалу все пошло не так, как он думал. В театре оказалось полно народу, так что полтора ряда, занятые их классом да несколькими учителями, терялись в огромном зале. Она не заметит его и не увидит его свитер! Дальше стало еще хуже: выключили свет. Теперь шансов, что она увидит его сегодня, не осталось никаких. В полной темноте начался спектакль. На сцену выходили разные люди, мужчины и женщины, и он никак не мог понять, была ли среди них она. В полутора рядах пошло волнение, все перешептывались, не понимая, как и он, где их учительница. Наконец, ее нашли. Из-за костюма ее нельзя было узнать, так что он просто вперился глазами в ту, которая, ему сказали, была ею, и глядел на нее, не отрываясь. Скоро все закончилось. Зажегся свет. Опустился занавес. Артисты кланялись. На сцену вышла завуч и от имени школы подарила ей пять красных гвоздик. Все хлопали.

Он тоже хлопал, громко, изо всех сил, но знал, что она все равно его не видит. Его душили слезы, он едва сдерживался, чтобы не заплакать – до того ему хотелось, чтобы она заметила его сегодня. Но она не замечала. Поклонилась в последний раз и убежала с гвоздиками в руках.

Как случилось, что он оказался за кулисами, Антон Ильич теперь уж и не помнил. Не то кто-то из родителей его однокашников оказался знаком с учительницей-актрисой, не то кто-то просто прихватил его с собой за компанию.

Он помнил лишь ее, сидящую около зеркала. На столике перед ней множество разноцветных баночек, кисточек и еще каких-то женских штучек; на ней надеты пышные юбки, которые занимают весь диванчик, когда она сидит, и не дают подойти к ней вплотную, когда она встает; ее грудь, затянутая в корсет и перевязанная шнурками, ленточками и бантиками, обнажена едва не полностью, так что и смотреть в ее сторону страшно; на шее блестит ожерелье, губы накрашены красным, в кудрявых волосах цветы – точно как дама сердца какого-нибудь рыцаря или мушкетера, каких он видел в кино.

Кто-то дарит ей цветы, кажется, учитель географии, она смеется своим алым ртом, показывая крупные белые зубы, и целует дарителя и заодно и его, маленького Антона. Он краснеет как рак и радуется про себя, что она не видит этого, потому что говорит о чем-то с учителем географии. Хорошо, что он не расплакался до того, как очутился у нее! Он не помнил, чем все закончилось, но до сих пор помнил тот поцелуй – как она вдруг наклонилась к нему, коснулась его всеми своими ленточками, кудряшками, сережками и обдала теплым сладковатым запахом духов и грима. На щеке его осталась маленьким пятном ее красная помада, и он старался умыться вечером так, чтобы не смыть ее нечаянно…

– Смотрите!

Юля вскинула руку, показывая в небо за его спиной.

Антон Ильич оглянулся, но ничего не увидел. Юля подбежала к нему и встала, глядя наверх, в то место, где только что видела нечто поразительное. Не прошло и нескольких минут, как в небе беззвучно засверкала молния. Желтые зигзаги прорезали темноту, небо вспыхнуло и осветилось, на несколько мгновений обнажив очертания черных грозовых туч. Затем все погасло.

Антон Ильич повернулся к Юле. Она смотрела в небо, не отрываясь, и ждала следующей вспышки.

– Давайте подождем, – сказала она шепотом. – Сейчас опять будет молния.

Они стояли и смотрели в темноту. Антон Ильич поглядывал на Юлю, но она, заметив на себе его взгляд, показывала на небо:

– Смотрите, смотрите, а то пропустите! Сейчас начнется. Он улыбался. Неужели она и правда думала, что он может смотреть на какие-то молнии, когда рядом стоит она?

– Вот! Вот! Смотрите!

В небе засверкало. Сразу несколько молний пронзили темноту бело-желтыми стрелами, небо замелькало короткими бесшумными вспышками. Юля пригнулась, как будто молнии могли попасть в них, и схватилась за Антона Ильича. Он инстинктивно приобнял ее за плечи и тут же спохватился, не слишком ли он осмелел. Но Юля не отстранилась. Напротив, вся подалась в его сторону, как будто хотела, чтобы он ее защитил.

Скоро все затихло.

Юля со страхом смотрела в небо. Антон Ильич только рот открыл, чтобы сказать ей что-то успокаивающее, как в небе тут же засверкало вновь. Юля вздрогнула и сжала его руку. Вдвоем они замерли на месте и смотрели туда, где часто, почти без перерыва, вспыхивали короткие фейерверки. Освещенные их сверканьем, тревожно висели тучи, и видно было, как с них стеной исходят черные потоки дождя.

– Там гроза, – прошептала Юля.

Она смотрела на молнии, не отрываясь.

Антон Ильич обнял ее обеими руками и тихонько прижал к себе. Там вдали остров гудел, дрожал и сотрясался под натиском грозы. А здесь над ними стояло ясное небо, в ночи светились маленькие звездочки, высоко поднялся серебристый полумесяц, и свет от него лился в море тоненькой прерывистой дорожкой.

– У нас здесь тоже будет такая страшная гроза? – спросила Юля.

– Совсем не обязательно.

– Вы так думаете?

Антон Ильич погладил ее по плечам, успокаивая.

– Все зависит от направления ветра. Сейчас он дует туда, – он показал рукой, – и если не поменяется, то гроза пройдет мимо нас.

– А если поменяется? Будет шторм?

Он улыбнулся и слегка коснулся губами ее лба.

– Что бы ни случилось, я смогу вас защитить.

Антон Ильич не лгал. Он чувствовал, что хочет защитить ее от всех ненастий, оградить от всех бед. Ему хотелось поднять ее на руки, прижать к груди и никуда не отпускать. Шторм или гроза, какая разница? Если она рядом, ему ничего не страшно, он справится со всем. Он ощущал в себе такой прилив сил, словно он, как первобытный воин, мог бы сейчас догнать мамонта и завалить его одним ударом кулака. Жаль только, мамонтов здесь не было.

Юля развернулась к нему и тихо произнесла:

– Я боюсь, как там мои. Как они полетят в такую грозу?

Антон Ильич рассмеялся и посмотрел на нее с нежным умилением.

– Что? Что вы смеетесь?

– Да ведь до вылета еще полдня. Гроза пройдет, и погода к утру поменяется.

– А если нет? Если не поменяется?

– Ничего страшного.

– Да?

– Ну конечно. Потрясет немного при посадке, и все.

– Да… Да, наверно, вы правы.

Она улыбнулась ему и вдруг опустила глаза, смутившись.

– Глупости какие… Простите меня… сегодня у меня все так…

Антон Ильич не дал ей договорить. От ее слов, от ее трогательного смущения в нем поднялась мощная волна чувств, и он прикоснулся ладонями к ее лицу, потянулся к ее губам, но в последнее мгновенье остановился, глянув в ее глаза. Юля смотрела на него как испуганный зверек, напряженно и оцепенело. Она не отстранилась и как будто даже не удивилась его желанию ее поцеловать, но и не шла навстречу, только стояла, не шевелясь, и смотрела, что будет дальше. В глазах ее был страх, и еще какая-то странная смиренность, словно она ждала чего-то, что должно было произойти неизбежно и чему бесполезно было сопротивляться, боялась этого и одновременно желала, чтобы все поскорее произошло. Под ее взглядом Антон Ильич и сам испугался своего внезапного порыва. Он все еще держал в ладонях ее лицо, но понимал, что момент ушел, и поцелуя не выйдет. Смутившись, он неловко отнял руки от ее лица и встал, не зная, куда их деть и что вообще ему делать. Чувства бурлили во всем его теле, и он, не придумав ничего лучше, вдруг подхватил Юлю на руки.

Она вскрикнула и обхватила его за шею. Антон Ильич закружил ее на песке. Она завизжала и захохотала, и это придало ему сил. Оцепенение спало.

– Что вы делаете? Отпустите! Вы уроните меня! Мы сейчас оба упадем!

Он, запыхавшись, поставил ее на землю. Юля все смеялась и никак не могла остановиться, а он стоял, раскинув руки, и не знал, смеется ли она от радости или хохочет над ним.

Она глянула на него, растерянного, ничего уже не понимающего, подошла к нему и обхватила за шею обеими руками и ласково произнесла:

– Какой вы все-таки…

Руки Антона Ильича оказались у нее на спине. Голова у него пошла кругом от ее близкого тела, от запаха ее волос. Она смотрела на него, как ни в чем ни бывало и все еще смеясь. Ее смех переливался у самого его уха, ее глаза смотрели на него без всякого страха и как будто говорили ему, что все возможно. Словно в подтверждение, она потянулась к его лицу, провела рукой по щеке и встала еще ближе, так что ее платье коснулось его груди. Что она делает, пронеслось в голове Антона Ильича, но Юля уже оказалась в его объятиях. Он обхватил ее всю, прижал к себе, уткнулся в ее волосы и шумно вдохнул.

Наверху снова засверкала молния. В голове у него тоже сверкало и звенело. Земля зашаталась под ногами, небо закачалось и поплыло, или это было море? Он уже ничего не понимал. Что теперь делать, стучало в голове? Как отпустить ее от себя?

– Пойдемте ко мне, – простонал он.

И сам не поверил, что сказал это.

Сейчас оттолкнет меня, подумал он. И убежит от меня навсегда.

Юля улыбалась и не отнимала рук. Тогда он быстро добавил:

– Чай пить.

Всю дорогу они целовались.

Сладко пахли цветы вдоль дорожек. Вокруг было тихо. Изредка им встречались отдыхающие, что прогуливались после ужина, и тогда Юля прижималась к Антону Ильичу еще крепче и прятала лицо у него на груди. Впрочем, было темно, и разглядеть их лиц было все равно невозможно.

Поднимаясь по каменным ступеням, они останавливались почти на каждой. Антон Ильич не выпускал Юлю из своих объятий, целовал ее волосы, лицо, шею. Она смеялась, запрокидывала голову и прикрывала глаза, как бы говоря, ах, делайте со мной, что хотите!

Он чувствовал, как дрожали у нее колени. Она едва держалась на ногах и при каждой возможности то опиралась рукой о перила, то прислонялась к стене. Он не торопил, поддерживал ее и временами почти нес ее на себе, до того она ослабела. Что с ней такое, удивлялся Антон Ильич? Казалось, она не могла унять в себе дрожь, и ноги ее не слушались. Неужели так волнуется?

Он и сам волновался. И все еще боялся спугнуть свою бабочку каким-нибудь неосторожным словом, неловким движением. Ему не верилось, что все уже решилось. А вдруг она возьмет да и передумает? Перестанет смеяться, посмотрит на него строго и скажет, мол, будет вам, Антон Ильич, повеселились и хватит, пойдемте по домам, поздно уже. Но Юля смеялась не переставая. Не его шуткам – он уже не шутил и вообще почти не разговаривал – а сама по себе, нервно, отрывисто, дрожа всем телом, то запрокидываясь назад и едва не падая, то сгибаясь пополам и утыкаясь головой в его живот. Антон Ильич крепко держал ее за плечи и с испугом вглядывался в ее лицо – уж не плачет ли она, в самом деле, не случилась ли с ней истерика?

Лицо у Юли горело, а когда он дотронулся до ее руки, она оказалась холодной как ледышка.

– Вы замерзли? – удивился он и, не дожидаясь, что она скажет, стал с горячностью целовать ее ладони.

Наконец они добрались до его корпуса. Взобравшись по последним ступеням, они остановились, и он снова притянул ее к себе, целуя. Она вдруг перестала смеяться и посмотрела на него серьезно. У Антона Ильича душа ушла в пятки.

– Где же ваш номер? Пойдемте скорей. Мне кажется, мы идем целую вечность.

Антона Ильича разбудил яркий свет. Он открыл глаза. Это Юля включила лампу. Она одевалась.

– Куда ты? Сколько времени?

Было только около двух.

– Почему ты уходишь? Останься.

– Не могу.

– Почему?

– Не могу спать.

– Давай вместе не будем спать.

– Нет. Я волнуюсь, как мои долетят.

– Не волнуйся, с ними все будет хорошо.

– Они уже в аэропорту сидят. Мама мне прислала сообщение.

– Еще же рано!

– Ты не знаешь мою бабулю.

– Останься, иди ко мне, – он хотел взять ее за руку, но она не далась.

– Нет. Я лучше пойду к себе.

Антон Ильич тоже поднялся с кровати. Юля уже пошла к дверям.

– Встретимся на пляже? Как обычно?

– Нет, завтра я без пляжа. Мне утром надо на счет номеров договориться, такси заказать. Давай на завтраке, в девять.

– Ну хорошо.

Он хотел поцеловать ее, но она выскользнула и бегом зашагала по коридору.

Антон Ильич лег и потушил свет. Сон не шел. Он долго ворочался и не мог заснуть. Какие-то беспокойные мысли крутились у него в голове и не давали забыться.

В воскресенье погода поменялась. С самого утра небо заволокло облаками. Кое-где еще виднелись просветы, за которыми ярко горело рассветное солнце, но вскоре и они затянулись, облака слились, растворились друг в друге и превратились в сплошную синеву, туманом нависшую надо морем. За завтраком зарядил дождь. Поначалу легкий и едва ощутимый, не то дождь, не то брызги воды, доносящиеся с моря, он все не прекращался и барабанил сильнее, заставив сидевших на веранде подхватить свои тарелки и искать себе место внутри. Официанты немедленно закрыли вход на веранду и стали уносить со столов посуду, снимать скатерти, затворять ставни. То же происходило и у бассейнов, где несколько служащих разбирали зонты, складывали стопками лежаки, пляжные столики и несли все прочь, прятать от дождя. Вся эта суета не предвещала ничего хорошего. Погода на острове переменчива, особенно в это время года, и туманное утро совсем не означало такого же дня, ветер мог разогнать облака и унести дождливые тучи в сторону, как не раз случалось в последние дни. Однако то, с каким рвением действовали работники отеля, их тревожные взгляды и голоса, не оставляли отдыхающим никаких надежд. Все говорило об одном: готовились к ненастью.

В ресторане тоже витала напряженность. Людей за завтраком было больше обычного. Никто сегодня не купался в бассейнах, не сидел в креслах на улице, не любовался видами и не делал снимков на память – все устремились под крышу, на завтрак. Столиков не хватало. К повару, жарившему омлет, выстроилась очередь, блинчики разбирали, едва их снимали с плиты; падали вилки, бились стаканы, кричали дети. За едой все с беспокойством поглядывали за окно и друг на друга, и обсуждали непогоду. Одни говорили, что опасаться нечего, другие рассказывали о штормах, какие бывают в этих краях, когда волны якобы вздымаются в шесть метров высотой и сносят все на своем пути. Неужели шестиметровая волна может нанести такой урон, засомневался кто-то? Ему тут же объяснили, что да, может, ведь дома на острове старые, видавшие виды. Да взять хоть их отель, он, хоть и отреставрирован, но построен-то был аж сорок лет назад! Один англичанин с красным, угоревшим на солнце лицом сказал, что накануне слышал в новостях об урагане, и стал описывать картины, увиденные им на экране: обрушенные здания, перевернутые машины, выкорчеванные деревья. И хоть он не расслышал, где именно произошло бедствие, все сошлись на том, что буря идет сюда. Те, кто планировал поездки по острову, спешно все отменяли. Хуже всего было тем, кто сегодня улетал. С белыми от страха лицами они выясняли, не отменены ли рейсы, и, узнав, что аэропорт работает в обычном режиме, встревоженно спрашивали: как лететь в такую погоду? А если начнется шторм? Если в самолет ударит молния?

Антон Ильич, сидевший вместе с Юлей за столиком неподалеку и слышавший эти разговоры, поморщился. Завтрак не задался. Больше всего он не любил есть в суете, посреди беспокойной толпы. К тому же утром он встал с больным горлом и чувствовал ломоту во всем теле. Несмотря на это, настроение у него было хорошее, дождь его не пугал, и Юля, свежая, еще больше похорошевшая, нравилась ему как никогда. Она собиралась вскоре ехать в аэропорт и была заметно возбуждена предстоящей встречей с родственницами, хоть и делала вид, будто все это ее вовсе не волнует. После завтрака они распрощались, и она обещала позвонить ему, как только вернется.

Было ясно, что все постояльцы сегодня будут здесь, в отеле. Никто не станет выходить на улицу без лишней необходимости, все будут тесниться у бара, займут все кресла в холле, станут выпивать и пугать друг друга рассказами о надвигающемся шторме. Быть среди них Антону Ильичу не хотелось. Он вернулся в номер. Но и здесь оставаться было невмоготу. Пощелкав пультом, он бросил и его, смотреть по телевизору было нечего. Ставни лязгали на ветру и бились о стену, с балкона тянуло дождем и прохладой, и вся его комната в отсутствии солнечных лучей казалась такой маленькой и унылой, что впору было кинуться на постель да забыться сном, что б только не видеть эту тягостную пустоту вокруг и не томиться здесь в одиночестве. Антон Ильич едва удержался, чтобы не забраться под одеяло, тем более что резь в горле не отпускала, и он чувствовал, что заболевал. Усилием воли он поднял себя с кровати, обул кроссовки, достал из глубины шкафа куртку, висевшую там с самого приезда, и вышел.

Он пошел к морю. На пляже не было ни души. И здесь все было готово к стихии: лежаки спрятаны, зонты свернуты, деревья накрыты сетками и перевязаны. Антон Ильич даже остановился от неожиданности. Еще вчера здесь было по-летнему весело, на пляже купались и загорали, играли в волейбол и прыгали на волнах, а сейчас сюда будто зима пришла. Море лежало серое и неподвижное, над ним нависало такое же серое небо. Остров впереди растаял в облаках, горизонта не было видно, вместо него клубился туман. С неба по-прежнему накрапывал дождь.

Антон Ильич пошел к пирсу. Кроссовки вязли в песке, в лицо дул ветер. Дойдя до пирса, он не пошел по нему к морю – не хотелось идти к холодным волнам под холодным ветром, – а постоял немного да и двинулся обратно. Даже собаки сегодня не пришли. Бар на пляже с утра не открывался. И посуду, и стулья унесли подальше от ветра, барную стойку накрыли от дождя, даже прислониться было некуда. Куда бы присесть? Не идти же обратно в номер? Под навесом он увидел лежаки, пошел туда, вытащил один, приволок его на берег, сел один-одинешенек посреди пустынного пляжа и стал смотреть на море.

Пейзаж не радовал глаз, но Антон Ильич сидел и смотрел, зная, что это лучше, чем сидеть со всеми в отеле или спать в номере. Как нарочно, дождь зашумел сильнее. Антон Ильич натянул капюшон. Крупные капли барабанили по куртке и падали перед ним на песок. Пляж запестрел от круглых темных капель. Он поднял голову: над ним стояла низкая бурая туча и, казалось, вот-вот разразится ливнем. Пришлось оттащить лежак на место и искать себе укрытие. Быстрым шагом он направился к единственному оставшемуся не разобранным зонту, встал под ним и стал ждать. Ливень, однако, все не шел. Дождь капал то сильнее, то затихал, а Антон Ильич все стоял под зонтом и глядел на серо-зеленое марево из моря, дождя и тумана.

Возвращаясь с пляжа, он увидел, как ко входу подъехало такси. Из передней дверцы выскочила Юля и бросилась доставать вещи из багажника. За ней вышел таксист и стал помогать. Антон Ильич инстинктивно подался вперед, чтобы скорее оказаться рядом с Юлей и помочь ей справиться с чемоданами, как вдруг задняя дверь открылась, и из нее вышла другая девушка. Лица ее Антон Ильич не видел. Со спины она казалась чуть ниже Юли, такая же стройная и светловолосая, одетая в черные брюки и черную блузку без рукавов. Кто это, подумал Антон Ильич? Девушка обошла машину, открыла другую дверцу, и оттуда появилась маленькая высохшая старушонка с короткими фиолетовыми волосами, торчащими в разные стороны. Она выбралась из машины, распрямила спину, огляделась вокруг и голосом, неожиданно громким для своей щуплой комплекции, произнесла:

– Говорила я тебе, зонтик надо брать в ручную кладь. Дождь идет!

– Мама, ну какой дождь! Здесь идти два шага.

– Вечно ты меня не слушаешь!

Мама? Так это мать Юли? Антон Ильич не верил своим глазам. Он ожидал увидеть статную пожилую даму, а эта юркая девушка никак не вписывалась в образ Юлиной мамы, какой он себе ее представлял и с которой ему предстояло знакомиться.

Юля расплатилась с таксистом и окинула взглядом чемоданы. Антон Ильич невольно пригнулся, ускорил шаг и скрылся за поворотом. Пойду-ка я к себе, решил он. Не слишком удачный момент для знакомства.

Сквозь сон он услышал, как в дверь постучали. Воду, наверно, принесли, подумал он – здесь каждый день приносили две маленькие бутылочки минеральной воды. Пусть зайдут попозже.

Стук не прекращался.

– Завтра, завтра! – крикнул Антон Ильич по-английски, перевернулся на другой бок и только стал засыпать, как его снова разбудили.

– Это я! – послышалось из-за двери.

Кто это? А, кто бы там ни был, дайте же наконец поспать, подумал Антон Ильич, не открывая глаз. Вдруг из-за двери донеслось:

– Антон Ильич! Это я, Юля. Антон Ильич! Я чаю принесла.

Глаза у Антона Ильича сразу открылись. Он откинул одеяло и сел. Юля? Как? Откуда она здесь? Зачем? Она же должна была позвонить, а не прийти! Может, что-то случилось? Бог мой, надо одеться. Он вскочил с постели. Где халат?

– Иду, иду! Одну минуту!

И давно она, интересно, там стоит? Надо бы умыться. И прибрать вещи. И носки отсюда убрать.

Он открыл ей дверь:

– Ради бога, Юленька, извини. Я ждал твоего звонка и задремал. Проходи, проходи. Присаживайся.

Юля держала в руках две чашки чая. Она осторожно несла их, чтобы не расплескать, и в то же время кидала поверх взгляды на Антона Ильича и на его комнату. От нее не укрылась наспех заправленная постель. Заметив это, Антон Ильич предложил:

– Может, сразу на балкон? Присядем на свежем воздухе?

– На балконе ветер.

– Ах, да. Ты права. Тогда присаживайся сюда.

Он быстро расчистил место на круглом столике, достал из мини-бара какую-то потертую шоколадку – единственное, что там было сладкого, – и сел рядом. Чай остыл, шоколадка тоже смотрелась неаппетитно, и они просто сидели, неловко глядя друг на друга.

Антон Ильич почувствовал, что в Юле снова что-то переменилось. Он видел, как тревожно она поглядывает на него и как напряженно держится, как будто бы не была вчера здесь, с ним, в этой комнате и в этой постели. Несмотря на улыбку, в ней снова появилась какая-то отстраненность, и она снова звала его на «вы».

– Мои приехали, – произнесла она.

– Да, да, – кивнул Антон Ильич.

Я видел, чуть не сказал он, но осекся.

– Так вы идете с нами ужинать? Как договаривались?

– Юленька…

Антон Ильич чувствовал себя разбитым и ужинать в новой компании ему сегодня не хотелось. Он собирался просить ее перенести знакомство с родственницами на следующий день – в конце концов, впереди у них еще столько времени! – но Юля не дала ему сказать и возбужденно заговорила:

– Только идемте в кафе, хорошо?

– В какое кафе? – удивился Антон Ильич.

– В наше.

– В наше?

– Да.

– Но зачем? Разве мы не можем поужинать в отеле?

– Ну вы же хотите произвести хорошее впечатление?

Антон Ильич растерялся.

– Хотите, да? – настойчиво повторила Юля.

– Я не знаю. Хочу… наверное.

– Ну вот! Я от вашего имени пригласила всех на ужин в кафе. Чтобы было как-то по-праздничному, необычно. Встречаемся прямо там. Только не раньше восьми. Давайте даже в восемь пятнадцать, хорошо? А то бабуле еще отдохнуть надо после самолета.

– Хорошо…

Она довольно кивнула, поднялась и пошла к двери, словно сделала то, ради чего приходила, и больше оставаться ей было незачем. Антон Ильич пошел за ней и потянулся обнять ее, но Юля остановила его рукой и сказала:

– Потом, потом. Мы с вами потом, после ужина встретимся, ладно?

Уже в коридоре она повернулась и крикнула издалека:

– Как ваше горло? Вы выздоровели?

И скрылась из виду.

– Голова побаливает, – тихо произнес Антон Ильич в пустой коридор. Юля его уже не слышала.

Давно уже Антон Ильич не ужинал в столь нескладной компании и не слышал столь странных разговоров.

Тон вечеру задавала Вера Федоровна – та самая старушка с фиолетовыми волосами и громким голосом, вместо приветствия встретившая его словами:

– Опаздываешь, милок, опаздываешь! Садись рядом со мной. Поможешь мне с меню разобраться. А то от девчонок моих никакого толку, ничего объяснить мне не могут. А еще английский, говорят, знают. Как же они его знают, если меню прочитать не могут?

Не успел Антон Ильич поздороваться и сесть, как она спросила:

– А ты не староват ли для Юльки будешь, а? Тебе годков-то сколько?

Антон Ильич оторопел от такой невежливости.

– Юлька, сколько ему, а?

– Бабуля, – смущенно прошептала Юля, – ну кто такие вопросы задает?

– А-а, – она махнула рукой на внучку, – небось, наврал тебе, что ему двадцать пять. А ты и поверила. Ты уши-то не развешивай.

– Бабуля, – снова умоляюще произнесла Юля.

Она поднялась из-за стола и представила всех друг другу.

– Ильич? – не расслышала старушка. – Как Ленин, что ль?

Девушки переглянулись и захихикали. Антон Ильич не находил в этой шутке ничего смешного и молча протянул руку Юлиной матери.

– Очень рада познакомиться, Антон Ильич. Не обращайте внимания на маму. Она у нас человек простой, прямолинейный. Говорит, что думает. Она со всеми так общается. И мы с Люлечкой ничего с этим поделать не можем, ничего! Меня зовут Наташа.

– Что еще за Наташа? – заворчала старушка. – Наташа, Наташа. У тебя что, отчества, что ли, нет? Пятидесятилетие твое уж справлять скоро будем, а все Наташа?

– Наталья Викторовна, – поправилась та.

– То-то, – кивнула старушка.

– Но можно просто Наталья, – добавила она вполголоса.

Весь вечер Вера Федоровна отдавала распоряжения, бесцеремонно «тыкала» Антону Ильичу и звала его не иначе как «милок», перебивала всех за столом и задавала вопросы бестактные и неуместные. Девчонки, как она их называла, переглядывались, прыскали со смеху и всем своим видом показывали, как неловко им за свою родительницу. Они старались сгладить ее слова и поминутно извинялись за нее перед Антоном Ильичом. Ему, однако, было ясно, что неловкость их деланная. Ни дочь, ни внучка не пытались осадить старушку и, несмотря на очевидную глупость ее речей, к ней прислушивались и ее команды выполняли.

Антон Ильич с удивлением смотрел на Юлю. Она казалась ему другой, не похожей на ту Юлю, которую он успел узнать за эти дни. Сегодняшняя Юля не имела ничего общего с девушкой из самолета, величественной и слегка даже высокомерной. Напротив, она держалась робко, временами почти заискивающе, и Антон Ильич видел, как она старается изо всех сил, чтобы родственницам, в особенности матери, здесь нравилось. Они и впрямь были дружны – дочь и мать; сидели рядышком, переглядывались и хохотали над какими-то им одним понятными словами. Вместе они парировали старушке, и ни разу не случилось такого, чтобы одна говорила одно, а другая другое. Во всем они были единодушны, во всем согласны, всюду поддерживали друг друга, и если одна начинала говорить, вторая подхватывала и заканчивала фразу за нее. Когда они ели, то неизменно лазали в тарелку друг к дружке и пробовали еду. Так же они пили напитки – принесут стакан и поставят перед Юлей, так она тут же попросит принести вторую соломинку для матери, и наоборот. Даже одеты они были одинаково, обе в светлых брюках и черных майках, только Юля еще прихватила с собой пиджачок, но и его она сняла со спинки своего кресла и подала матери, когда той стало прохладно.

Антон Ильич смотрел на них и сам не понимал, отчего с каждой минутой ему становилось все грустнее. В том, что Юля была так дружна с матерью, не было ничего предосудительного, тем более она и сама рассказывала ему об этом. Однако он чувствовал себя так, словно этой дружбой, этой неоспоримой схожестью во всем они как будто отторгают его и указывают ему, что он им совсем не нужен. Та близость, что сложилась между ним и Юлей, таяла на его глазах. Вчера они ели вот так же, из одной тарелки, а сегодня она почти не смотрела в его сторону и наверняка даже не помнила, что он заказал и что ел. Она не стремилась помочь, когда старушка Вера Федоровна одолевала его своими расспросами, и лишь прыскала со смеху да переглядывалась с матерью, слушая их со старушкой разговор.

Еда старушке не понравилась. Как, впрочем, и само заведение, и грек-официант, и погода на острове, и вся эта затея приехать на Крит.

– Я не хотела ехать, – сообщила она Антону Ильичу. – Я говорила, здесь будет плохая погода. У меня подруга ездила в прошлом году, как раз в это время, в октябре. Здесь весь месяц лил дождь. Весь месяц!

– Бабуля, в этом году погода совсем другая, я же говорила тебе.

– Молчи.

– Но вчера здесь было солнце!

– Что ты понимаешь? Смотришь в своем, как его, интернате…

– Интернете!

– И думаешь, что все знаешь. Разве они тебе правду скажут? Они же там врут! Чтобы такие дураки, как ты, поверили и денежки свои им отдали. Правильно я говорю, милок?

Антон Ильич молчал.

– Во-от! Бабка хоть старая, а жизнь-то знает.

Он едва выдерживал старушкины россказни, но решил никак на них не реагировать. Спорить с ней было бесполезно, да и сил на это у него не было – к вечеру он окончательно разболелся, любое движение отдавалось болью в голове, и он с трудом сидел, стараясь не шевелиться. Он подбадривал себя надеждой, что церемония знакомства вскоре закончится и дальше все пойдет как прежде, Юля снова станет такой, как была, и их жизнь вернется в нормальное русло.

Разговор не клеился. Юля видела это и старалась заговорить на какую-нибудь отвлеченную тему, но старушка всякий раз обрывала ее на полуслове очередной своей идеей:

– Милок, в моей комнате дверь скрипит. Надо бы смазать.

– Мама, мы четыре номера посмотрели, ты что? – с наигранным возмущением произнесла Наталья. И объяснила Антону Ильичу:

– Полдня с ней заселялись. То ей постель не нравится, то ей шумно, то жарко. В конце концов, нам поменяли телевизор, принесли халаты и… Было что-то еще, я забыла.

– Принесли чайник и чашки с блюдцами, – сказала Юля.

– Точно! Вот так мы с ней путешествуем, – вздохнула она.

В другой раз старушка принялась ворчать на погоду.

– И зачем было тащить меня сюда? В гостинице ведь могли поесть. И идти никуда не надо было. Юлька, это все ты!

– Но здесь же лучше, – возразила Юля, показывая на обстановку вокруг себя.

– В отеле мы всегда успеем поужинать, – подхватила Наталья.

– Тем более, там знаешь, сколько народу! – продолжала Юля.

– Сколько? Небось, не так много. Кто ж сюда приедет-то? В такую погоду? Умные люди сюда не приедут. Это мы вот только. Посмотри, ветрище-то за окном какой. И дождь того и гляди опять пойдет. Как домой-то возвращаться будем?

– Не волнуйтесь, я найду для вас такси, – сказал Антон Ильич, обращаясь сразу ко всем.

– Такси-и-и? – присвистнула старушка. – Ишь ты какой! Шикуешь, да? Юлька, он что, тебя на такси катает?

Антон Ильич был бы счастлив отправить их хоть на такси, хоть как угодно еще, лишь бы поскорее избавить себя от их общества. Голова у него болела, спину ломило, еда не радовала, и кафе, так полюбившееся ему позавчера, сегодня казалось совсем другим, как будто это не здесь провел он один из лучших вечеров в своей жизни. Боль стала совсем нестерпимой, и он встал из-за стола, ничего не объясняя, и пошел к барной стойке. Бармен сразу узнал его, они поздоровались за руку.

– Болеешь?

Антон Ильич молча кивнул.

– Постой здесь.

Он исчез на кухне и быстро вернулся со стаканом шипящей воды с таблеткой на донышке, рядом поставил в пиалке мед. Антон Ильич выпил горячий напиток, съел мед. Ему совсем не хотелось возвращаться за стол. Он не мог больше слышать едких реплик старушонки, не мог поддерживать ее бессмысленных речей, ему хотелось поскорее все закончить, посадить их всех в такси и отправить восвояси.

Поблагодарив бармена и попросив его вызвать такси, он вышел на улицу, постоял немного у дверей, отдышался, потом нехотя вернулся к столу. Старушка отметила его отсутствие:

– Милок, что-то долго тебя не было. Ты что там, втихаря стаканчик опрокинул?

Девушки переглянулись и захихикали.

– Юлька, он что у тебя, пьющий?

Антон Ильич никак не реагировал. На его счастье, подошел официант и сообщил, что такси прибыло. Тут уж старушка сама ударила кулаком по столу:

– Всё! Спать. Пошли, Наталья, я спать хочу.

Антон Ильич поднялся из-за стола первым и пошел на кассу рассчитаться, а когда вернулся, Вера Федоровна окинула его взглядом и произнесла своим громким скрипучим голосом, невзирая на его присутствие:

– Юлька, а он мне понравился.

– Он всем нам очень понравился, – улыбнулась Антону Ильичу Наталья.

– Старый. Толстый. В очках.

– Бабуля! – воскликнула Юля.

– Мама! – прошептала Наталья.

– А что?

– Разве можно такое говорить!

– Хоть бы подождала, пока мы до дома доедем!

– Зато не сбежит от тебя. Как этот твой, дуралей.

– Бабуля, ну что ты такое говоришь, – зашептала Юля, подбегая к старушке и помогая ей выбраться из-за стола и одеться.

Наталья осталась стоять, приоткрыв рот, с выражением крайнего изумления на лице.

У дверей стояло такси.

Пока Юля усаживала старушку, Наталья прощалась с Антоном Ильичом, ласково заглядывая ему в глаза и долго не выпуская из рук его ладонь:

– Антон Ильич, нам всем было очень приятно с вами познакомиться! Простите нас, если что не так. Это все мама. Она у нас такая, что поделать. Чудесный был вечер. Нам с Люлечкой все очень понравилось, очень. Спасибо вам. Надеюсь, мы скоро снова с вами увидимся.

С Юлей они и попрощаться не успели.

– Юлька! Домой поехали! – скомандовала из машины Вера Федоровна, и Юля с виноватой улыбкой села в такси.

Машина тронулась. Антон Ильич развернулся и пошел в другую сторону.

Он возвращался домой через пляж. У моря он немного постоял, подышал, рассчитывая, что за это время его новые знакомые доберутся до отеля и разойдутся по номерам. Его согревала одна только мысль – предстоящее свидание с Юлей. Глядя на ночной берег, он вспоминал вчерашний вечер и ее, вчерашнюю, и сердце у него сладко щемило от счастья. Надо угостить ее чем-нибудь сегодня, вдруг подумал Антон Ильич. Уже два раза Юля была у него в гостях, и оба раза так неожиданно, что он не был готов и не смог предложить ей никаких угощений. Попрошу у Эвклида тот красивый чайный набор, решил Антон Ильич. Закажу чаю, меда, фруктов. Что еще? Сладостей? Может, бутылочку вина? Пожалуй, а то все чай да кофе, размышлял он. Бутылка хорошего красного вина будет к месту. Стоп, а бокалы? Тоже надо будет спросить в баре, не пить же им из чашек. Свечи бы тоже не помешали. Да, пожалуй, Юле понравится. Интересно, магазинчик внизу еще не закрылся?

Антон Ильич и не заметил, как уже бодро шагал к отелю. Мысли гнали его вперед, надо было подготовить все к приходу Юли.

Ему повезло. Магазинчик был еще открыт, и его друг Эвклид, хоть и отработал уже свою смену, оказался на месте. Антон Ильич раздобыл все, что планировал, прибрался в номере – хоть вещи его и так находились в идеальном порядке – поправил постель, зажег и расставил по комнате свечи, накрыл журнальный столик и вместо общего света включил две неяркие лампы. Сам он принял душ, в конце обдав себя струей ледяной воды для бодрости, и, свежий, воодушевленный, почти позабывший уже и о своем недомогании, и о неудачном ужине, и о вредной старушке Вере Федоровне, уселся в кресло и стал ждать.

Время шло, а Юли все не было. Ни звонка, ни стука в дверь. Антона Ильича клонило в сон, да и больное горло снова давало о себе знать, однако он держался и не позволял себе прилечь – боялся заснуть. Так он и задремал, сидя в кресле, при свете ламп и горящих повсюду свечей.

Около трех он проснулся. Кто-то стучит в дверь, или ему показалось? Антон Ильич подбежал к двери, настежь распахнул ее, но никого не увидел. Он вышел в коридор, прошел вперед, к лестнице – никого. Кругом тишина.

Он вернулся к себе. Задул свечи, разделся, потушил свет. Приходила она или нет? Неужели он проспал? Не может этого быть. А вдруг? Нет, это невозможно. В конце концов, она оставила бы записку. Он снова зажег лампу и поднялся с кровати. Посмотрел на полу в прихожей, еще раз открыл и закрыл дверь – записки не было.

Всю ночь он просыпался: остро сипело горло, и мучили кошмары. Утром ему приснился сон.

Будто погожим летним днем он, одетый во фрак, стоит перед церковью и ждет свою невесту. Кругом зеленые деревца, над головой ясное голубое небо, поют и щебечут птички, звенят колокола. Издалека, будто спустившись с небес, едва касаясь ногами земли, идет к нему Юля. На ней белое платье с длинным шлейфом, в волосах белые цветы. Рядом с ней идут дети, маленькие ангелочки. Антон Ильич улыбается ей, а она ему.

Он взбегает по ступеням, берется за ручку и распахивает тяжелую деревянную дверь. А когда оборачивается, так и ахает от неожиданности: к нему теперь идет не Юля, а Наталья! Она тоже улыбается ему, и так же стелется по зеленой траве ее длинное белое платье, нет только детей-ангелочков. Небо над ней заволокло тучами. Потемнело. Вот-вот разразится гром.

Антон Ильич весь похолодел.

– Что это? Как это? – бормочет он онемевшими губами и пятится назад. Вжимается спиной в дверь, вцепляется побелевшими пальцами в гладкую деревянную доску и таращит глаза, глядя на неумолимо приближающуюся невесту. Почему Наталья? Откуда здесь Наталья? А как же Юля?

Вдруг на плечо его опускается чья-то рука, и голос, раздавшись откуда-то сверху, торжественно изрекает:

– Это твоя судьба.

– Нет! – в отчаянии кричит Антон Ильич. – Нет!!

Невеста уже взошла на ступени. Она останавливается перед ним, поднимает белую фату, и тут Антон Ильич и вовсе дар речи потерял: невестой оказывается не Наталья, а… старушка Вера Федоровна! Седые волосы лезут клочьями из-под белой свадебной фаты, длинная ткань развевается на ветру в ее костлявых морщинистых руках, она улыбается ему безобразной старушачей улыбкой и говорит:

– Я, милок, твоя судьба!

В эту минуту небо над ними разражается молниями, ударяет гром. Антон Ильич, ослепленный вспышкой, вскидывает руки, пытаясь защититься от старушки, от молний и от хлынувшего дождя. По макушке так и барабанят тяжелые капли.

– Нет! – снова выкрикнул он и проснулся.

Белая фата все еще развевается перед ним и касается его ног. Так это не сон? Сердце его в страхе заколотилось. Он подобрал ноги и уставился на белую ткань. Фата все еще была здесь. Он замотал головой и окончательно проснулся. У кровати колыхалась белая занавеска, поднятая ветром из раскрытого окна.

Едва Антон Ильич появился на пляже, к нему подбежали две его собаки. Они запрыгали вокруг него, виляя хвостами, тыкались мордами в колени и не давали ему и шагу ступить, словно соскучились по старому другу. Антон Ильич трепал их лохматые головы, и обе смотрели ему в глаза так счастливо и так преданно, что у него на душе отлегло. Он пошел вперед, и они побежали вместе ним, повизгивая от радости и резвясь.

Юля была уже на берегу. Она обернулась на лай и, увидев Антона Ильича, пошла ему навстречу. Ступни ее тонули в песке, но она шла, с усилием переставляя свои длинные стройные ноги. Волосы ее развевались на ветру, бедра покачивались, купальник синего, как море, цвета высоко обхватывал ее белую грудь, и вся она – точеная, ладная, совершенная, освещенная золотом восходящих солнечных лучей – показалась Антону Ильичу богиней, опустившейся с небес. Ему захотелось броситься к ней, схватить в охапку и целовать ее всю, с головы до ног, и он уже побежал к ней в радостном порыве, как вдруг увидел за ее спиной чью-то фигуру. Это была Наталья. Она тоже шла к нему вслед за дочерью.

Втроем они поздоровались друг с другом. Наталья, в спортивной форме, с козырьком на лбу, вероятно, вышла на утреннюю пробежку и была крайне подвижна, ей не стоялось на месте, она то и дело подергивала руками и ногами, наклонялась в разные стороны и крутила шеей, разминаясь. Она забросала Антона Ильича вопросами: каков здесь завтрак? Много ли будет народу? Что лучше брать? Подают ли кофе? Есть ли свежие соки? Готовят ли что-нибудь особенное, греческое? И в какое время лучше пойти? Юля молча слушала их разговор и смотрела на Антона Ильича, глаза ее улыбались. Наконец Наталья оставила их наедине.

– Ну все, а то мне ее пробежаться надо успеть.

Как только она отошла, Юля бросилась к Антону Ильичу, они быстро поцеловались, и она отпрянула назад, оглядываясь, не видела ли их мать.

– Прости меня, прости меня, я не смогла вчера прийти, – защебетала она виноватым голосом.

– Но что случилось?

– Мы разбирали чемоданы, потом искали бабулины таблетки, в общем, еле ее уложили. А потом пошли с мамой ко мне и проговорили допоздна. Мне неудобно было ее прерывать, мы ведь столько не виделись…

– Но почему ты мне хотя бы не позвонила? Не предупредила, что не придешь?

– Прости меня.

Она снова обняла его за шею и быстро поцеловала.

– Я не хотела звонить при маме. А когда она ушла, было уже так поздно, что я решила не будить тебя. Ты ведь болел, я думала, ты наверняка уже спишь.

– Я ждал до трех утра.

– До трех?! Ну прости, прости! Прощаешь?

Разве мог Антон Ильич не простить?

Они пошли к морю. Вода в бухте стояла тихая, никем еще не тронутая. Насквозь виднелось дно, и от каждого шага наверх вздымалось мутное песчаное облачко. Жаль было будоражить эту хрустальную чистоту, и они легли на воду и поплыли вперед, гладко, одновременно, не торопясь, стараясь не растревожить этой ровной тишины ни шумным всплеском, ни голосом. Мягкими кругами расходилась от них прозрачная голубая вода, внизу блестело песчаное дно, с обоих боков их обнимали горы, и казалось, они плывут не в море, а в горном озере, откуда-то появившемся здесь этим утром будто нарочно для них. Впереди в желтой солнечной дымке парил над горизонтом остров, корпуса отеля казались отсюда крошечными белыми домиками на зеленом фоне холмов, пляж оставался все дальше, и только две черные точки маячили у самой воды – это собаки ждали их на берегу.

Завтракали в полном составе. Еще только подходя к дверям ресторана, Антон Ильич услышал знакомый скрипучий голос – то Вера Федоровна требовала чего-то от официантов, встречавших гостей у входа. Как и вчера, с неловкой улыбкой подле нее стояла Юля, извиняющимся тоном что-то говорила Наталья. Не без помощи Антона Ильича устроились на веранде. Старушку оставили за столом, а сами пошли к буфетам. Наталья бросилась искать для старушки особое диетическое меню, Юля, беспокоясь, что матери не достанется еды, набирала тарелку для нее, а Антон Ильич собирал завтрак для Юли. Впрочем, это его ничуть не обременяло, напротив, он уже неплохо знал ее предпочтения и был счастлив раздобыть для нее любимые вкусности. Весь завтрак он смотрел только на нее. Разговаривать они не могли – неугомонная Вера Федоровна не давала и слова сказать без того, чтобы не перебить и не снабдить чью-то реплику едким замечанием – да им и не хотелось. Они сидели напротив и переглядывались долгими многозначительными взглядами, понятными только им двоим. Антон Ильич с трудом скрывал свое счастье. С его лица не сходила улыбка, сердце его ликовало, и сколько он ни силился придать себе равнодушный вид, не получалось. Глаза его не отпускали Юлиного лица, и даже если ему удавалось не смотреть на нее несколько мгновений, всем своим существом он оставался с ней, чувствовал на себе взгляд ее зеленых глаз, ее улыбку, как будто их соединяла невидимая нить и, вместе или врозь, они все равно были одним целым.

Юля, и до того красивая, теперь расцвела какой-то теплой красотой, озарявшей ее изнутри. В ее движениях появилась мягкость; напряженная сдержанность, так присущая ей в первые дни их знакомства, уступила место расслабленности и даже некоей рассеянности – она часто откидывалась в кресле, смотрела куда-то вдаль, в сторону моря, и иной раз не слышала, о чем говорила старушка, и переспрашивала, когда та обращалась к ней. Мысли ее были далеко отсюда. На губах играла улыбка, мягкая, обращенная ко всему, что ее окружало, и вся она дышала предчувствием чего-то, что только зарождалось в ней сейчас.

Даже старушка заметила это и однажды проворчала:

– Юлька, да что с тобой? Влюбилась ты что ль?

Юля ничего не сказала, но, поймав на себе взгляды, обращенные со всех концов стола, опустила глаза, и Антону Ильичу показалось, ее щеки порозовели.

– Да, Люлечку прямо не узнать, – добавила Наталья, – она так похорошела за эти дни! Мы давно ее такой не видели. Этот отдых идет ей на пользу.

Привычки Веры Федоровны и сегодня оставались неизменными. Старушка говорила, не закрывая рта, обращаясь то к родственницам, то к Антону Ильичу, то ко всем сразу, а то ни к кому определенно. Она тараторила без остановки, обо всем, что видела и что приходило ей в голову, часто повторяя одно и то же, и при этом требовала, чтобы ее слушали и ей потакали. Антон Ильич на нее не обижался. Он понимал, что старческий склад ума не позволял ей вести себя иначе. К счастью, сегодня внимание Веры Федоровны переместилось на отельную жизнь, и больше всего от нее доставалось Наталье, которая едва поспевала выполнять ее пожелания. Присутствие Антона Ильича за завтраком Вера Федоровна приняла как нечто само собой разумеющееся, сразу усадила его рядом с собой, как и вчера звала его «милок» и обращалась с ним как с членом семьи. И хотя выражалась она по-прежнему безо всяких приличий, Антон Ильич видел, что в словах, адресованных к нему, не было злобы.

– Ну что, голубчик, борща-то к обеду нам сварите? – обратилась старушка к официанту, когда тот пришел забрать со стола грязную посуду.

Тот непонимающе смотрел на нее.

– Я говорю борщ. Борщ! – повторила она громче. – Не понимает он, что ли?

– Бабуля, ну конечно, не понимает. Он же грек.

– И что, что грек? Он же официант. Русских людей обслуживает. Значит, должен знать, что такое борщ. Правильно я говорю, милок?

Антон Ильич только улыбался.

– Переведи ему, милок. Спроси на счет борща, как они, приготовят, нет?

Юля с укором посмотрела на старушку, мол, нашла, о чем просить. Но Антон Ильич и не думал ввязываться в этот нелепый разговор. Грек стоял с подносом, полным посуды, и лицо его выражало нетерпение. Но старушка не отпускала. Тогда вмешалась Наталья.

– Это такое русское традиционное блюдо, – сказала она по-английски с сильным акцентом, как обычно говорят люди, изучавшие язык только по учебнику.

Грек все равно не понимал.

– Неужели вы не знаете, что такое борщ? – спросила Наталья с возмущением, уже по-русски.

Но грек только плечами пожал.

После завтрака решили пойти на пляж. И тут уж Антону Ильичу пришлось не сладко. Не успел он найти для всех лежаки и притащить их, по очереди один за другим, под зонт в самый конец пляжа (зонты поближе были уже разобраны), как дамам потребовались пляжные полотенца. Их выдавали у бара, пришлось ему возвращаться туда. Только разобрались с полотенцами, понадобилась вода – Наталья сообщила, что Вере Федоровне пора принимать таблетки, а воду они с собой не захватили. Антон Ильич снова пустился в бар, задыхаясь от жары и обливаясь потом. Когда он, взмыленный, вернулся с бутылкой воды и стаканчиком в руках, захотели пить остальные. Юля попросила сделать для нее нарядный коктейль с фруктами и сердечком, которым Антон Ильич угощал ее на днях. Наталья, услышав про это, пришла в восторг и тоже не захотела остаться в стороне. Не успел он отойти, как она окликнула:

– Антон Ильич! Возьмите три! Пусть мама тоже попробует!

Эвклида в баре не было, так что коктейли получились самыми обыкновенными, в трех простых граненых стаканах и безо всяких украшений, но Антону Ильичу было уже все равно. Он сгреб стаканы обеими руками и пошел обратно. По нему градом струился пот. Коктейли разливались от ходьбы и текли по рукам густыми липкими струйками. Подойдя к зонту, он с грохотом поставил стаканы перед старушкой и, не произнося ни слова и не отвечая на удивленные возгласы, развернулся и ушел. Добрел до моря и упал в холодные волны.

– Идите, купайтесь, – то и дело говорила им Вера Федоровна из глубины зонта.

– Мама, ну как мы тебя одну здесь оставим? – отвечала Наталья.

– Ничего со мной не случится. Идите. Нечего меня сторожить. Побегайте, поплавайте. Что вы сидите? Вот если б я была помоложе, я бы вам показала! Юлька, ну-ка давай, не стой тут! Милок, бери ее, тащи в море! А то она так и будет тут стоять. Идите, купайтесь! Идите!

Антон Ильич подхватил Юлю и потянул к морю. Вода и впрямь была отличной – прохладной и освежающей после горячего солнца. Шумными барашками накатывались волны, и все от мала до велика были в воде – барахтались у берега, прыгали на волнах, заплывали вглубь.

– Мама, и ты с нами!

Юля потянулась к матери, но та отвернулась и произнесла с некоторой обидой в голосе:

– Интересно, а с бабушкой кто останется?

– Она сама посидит. Мама, ну пойдем! Мы же ненадолго! – с мольбой в голосе стала просить Юля и остановилась, показывая, что не пойдет купаться без матери.

Наталья поворчала немного и сдалась. Скинула шляпку и пошла вместе с ними.

Обедали в общем зале. Здесь снова было многолюдно. Юля рассказала, как Антон Ильич водил ее обедать в таверну, где стояло не более пятнадцати столов, а пиццу готовили прямо в зале, и назавтра решили отправиться туда.

Старушка Вера Федоровна за обедом выглядела уставшей, мало ела и мало говорила. Вероятно, жара ее утомила. Как только закончили с едой, она скомандовала:

– Наталья! Веди меня в комнату! Я лежать буду.

Наталья поднялась. Юля участливо посмотрела на мать и спросила:

– Тебе помочь?

– Не надо, отдыхайте.

И снова она сказала это как будто с упреком, словно говоря, мол, мне тоже хотелось бы отдыхать, но я не могу. Она помогла старушке выбраться из-за стола, и вдвоем, держась друг за друга, они направились к дверям.

Юля смотрела им вслед. Бог знает, какие мысли одолевали ее в эти минуты, но лоб у нее нахмурился, улыбка исчезла. Когда фигуры исчезли за дверями, она горько вздохнула и повернулась к Антону Ильичу.

– Она совсем маме житья не дает.

Антон Ильич промолчал. Он не привык вмешиваться в чужую жизнь, к тому же за эти полдня он так устал от общества родственниц, что меньше всего ему хотелось сейчас говорить о них. Ему не терпелось поскорее забыть и о старушке, и о Наталье, и наслаждаться обществом Юли – наконец-то их оставили наедине.

Юля тоже молчала. Видно было, что все это ее беспокоило, но она решила не продолжать разговор. Молча они допили чай, доели десерты. Антон Ильич смотрел на ее лицо, как будто не видел его целую вечность и теперь блаженствовал оттого, что мог любоваться им открыто, без утайки.

– Что? – спросила Юля, видя его взгляд.

– Ты такая красивая.

Она посмотрела на него внимательно и улыбнулась. Теплая волна пробежала по ее лицу, и выражение радостного спокойствия, какое не покидало ее утром за завтраком, вернулось к ней. Он взял ее руку и погладил за локоть. Потом опустил голову, поцеловал ее ладонь и прижал ее к своей щеке.

– Может, пойдем ко мне?

Юля только улыбнулась в ответ.

– Чай пить, – добавил Антон Ильич.

Она засмеялась.

– Давай лучше вечером.

– Как вчера?

– Нет! – воскликнула она, и Антону Ильичу стало ясно, что она все же переживала из-за несостоявшегося вечера. – Не как вчера! Как позавчера.

Антон Ильич притянул ее к себе и поцеловал в плечо. При слове «позавчера» его охватила волна чувств, и мысль о том, что сегодня Юля снова будет с ним, вызвала в нем прилив радостных воспоминаний и предвкушений. Он был согласен на любой вариант – делать, что скажет Юля, ждать ее, повиноваться ей, терпеть общество ее родственниц – все, что она захочет, главное, чтобы она была рядом.

– Только не убегай, как в тот раз, – попросил он. – Останься у меня до утра.

Она пообещала.

Перешли в бар. Нашли там место попрохладнее и заказали мороженого.

Людей в этот час почти не было – кто-то еще обедал в ресторане, кое-кто оставался на пляже и лежал, не страшась жары и открытого, по-летнему разгоревшегося солнца, большинство же разошлись по номерам. Греки в баре стояли без дела и лениво поглядывали на море и на редких отдыхающих. Воздух стоял сухой, раскалившийся, горячий. Море неподвижно сверкало в лучах, волны приливали на берег медленно и бесшумно. Сонно покрикивали чайки.

– Хочешь, пойдем искупаемся? – предложил Антон Ильич.

– Сейчас?

Юля удивленно вскинула брови.

– Да.

– Не-ет. Жарко.

– Хочешь, съездим куда-нибудь?

– Куда?

– Не знаю. Возьмем машину, поездим по округе, посмотрим, что здесь интересного.

Юля с сомнением сморщила носик.

– А что здесь интересного?

– Ну, что-нибудь должно же быть. Достопримечательности какие-нибудь. Или какой-нибудь дикий пляж.

После обеда кругом стало так тихо и неподвижно, что Антон Ильич боялся, как бы Юля не заскучала в этой тишине. Ему хотелось развлечь ее чем-то. Сам он с удовольствием отправился бы в номер и прилег бы на часик-другой – он совсем не выспался этой ночью, и после сытной еды глаза у него так и слипались, особенно когда он щурился на солнце, – а если бы Юля составила ему компанию, то счастливее него не было бы человека на свете. Впрочем, он был счастлив и так, тем только, что Юля сидела подле него и смотрела на море.

Вдруг она повернулась к нему:

– А может, пойдем лучше кофе попьем? В нашем кафе?

Антон Ильич просиял. Посидеть вдвоем и поговорить по душам, как тогда, в их первый вечер – это ли не счастье?

– Конечно, идем.

Он уже приподнялся со стула, но Юля его остановила.

– Только знаешь что?

– Что?

Глаза ее заблестели.

– Я за мамой сбегаю, ладно?

– За мамой?

– Да. Возьмем ее с собой.

– Зачем?

– А то она с бабулей и не отдохнет совсем.

– Но…

– Что?

– Я думал, мы с тобой посидим, как в тот раз…

– Посидим. Конечно, посидим! Мама нам нисколько не помешает!

Антон Ильич так не считал. Но видя, как сильно хотелось этого Юле, не решился более возражать. Договорились встретиться через полчаса.

Когда Антон Ильич спустился в холл, Юля уже стояла там. На ней было хлопковое платье длиною до колен, простого кроя, однотонное, оранжевое, с узким ремешком на поясе. На ногах кожаные сандалии, в руках сумочка.

Она с улыбкой повернулась к Антону Ильичу, а он, увидев ее, замер на месте, развел руки в стороны и с восхищением выдохнул:

– Ух ты!

До чего ж хороша! То ли платье ей было к лицу, то ли солнце, освещавшее ее сквозь окна, но только она показалась Антону Ильичу ослепительно красивой в этом оранжевом наряде. И снова он поразился ее природному очарованию и вкусу, с каким она одевалась. Невозможно было вообразить одежды более простой и вместе с тем элегантной, как нельзя лучше подходящей для летнего свидания в кафе. Соответствую ли я ей, пронеслось в голове у Антона Ильича? Он машинально дотронулся до кармана брюк, откуда толстым квадратом выпирал кошелек, и сразу успокоился. Пожалуй, соответствую, сказал он себе, приблизился к Юле, склонился и поцеловал ей руку.

Она рассмеялась своим обычным звонким смехом. Две гречанки, стоявшие за стойкой отеля, смотрели на них во все глаза.

– Мама сейчас придет, – сказала Юля.

Антон Ильич повел ее к дивану и хотел усадить рядом с собой, но Юля высвободила руку и села в кресло отдельно от него. Она улыбнулась, и Антон Ильич понял, что она хотела сказать: не надо, чтобы мать застала их сидящими в обнимку.

Прошла четверть часа. Они сидели, молча глядя друг на друга. Юля напряженно вглядывалась в лифт, откуда должна была появиться Наталья, поминутно смотрела на часики на руке и на Антона Ильича, глаза ее были полны беспокойства и неловкости за мать, и вины перед Антоном Ильичом, которого она заставляла ждать. Натальи все не было.

Антон Ильич, по своему обыкновению, любовался Юлей и мог бы сидеть подле нее сколько угодно, однако ее беспокойство передалось и ему.

– Может, позвонить ей? – предложил он.

Юля покачала головой:

– Нет, бабушку разбудим.

Антон Ильич понимающе кивнул.

Снова стали ждать.

Кругом стояла тишина. Слышно было только, как вполголоса переговариваются между собой гречанки.

Вдруг послышались чьи-то голоса, это парочка французов подошла к гречанкам и стала выяснять у них что-то, показывая в карту. Антону Ильичу и Юле было слышно, как они попросили вызвать для них такси и несколько раз уточнили, чтобы в машине обязательно был кондиционер. Скоро к подъезду подкатил белый автомобиль. Французы, довольные, что машину подали так быстро, уселись в такси и куда-то укатили.

Антон Ильич вздохнул. Юля, приняв это на свой счет, виновато взглянула на него и тоже вздохнула.

Занять себя было нечем. Ни пить, ни есть им больше не хотелось. На улицу было не выйти – маленький козырек над входом не спасал от солнца, и даже внутри вблизи окон и около прозрачных крутящихся дверей чувствовалась жара. В холле становилось душно. Антон Ильич встал, оттер вспотевший лоб, поправил прилипшие к ногам брюки, прошелся по тесному помещению, попробовал выглянуть на улицу, но тут же вернулся обратно и, не зная, куда себя деть, сел обратно на тряпичный диван. Взял со стола газету и попробовал было почитать, но не смог и бросил обратно.

Он глянул на Юлю. Она сидела, не шевелясь, стараясь выглядеть спокойной, но было видно, как мучает ее это ожидание. Плечи ее опустились, лицо погрустнело, оранжевая ткань прилипала к ее вспотевшему телу, она то и дело одергивала платье, тихонько вздыхала и выглядела как поникший цветок, завядший от жары.

– Может, тебе воды принести? – спросил он.

Она замотала головой.

Прошло сорок минут. Оба устали.

Антон Ильич уже готов был отказаться от идеи идти в кафе и хотел предложить Юле разойтись по номерам, отдохнуть и встретиться позже, как вдруг раздалось цоканье каблуков. На лестнице появилась Наталья.

– Мама! – воскликнула Юля и вскочила с места.

– Еле вырвалась, еле вырвалась! – запричитала она и подошла к ним, неловко ступая по скользкому полу.

– Все твоя бабушка. Разве она отпустит так просто?

Она расцеловалась с Юлей и подала руку Антону Ильичу.

– Ну, пойдемте скорей. Куда вы собрались меня повести?

Они перешли улицу, чтобы идти по тенистой стороне дороги. Антон Ильич шел впереди. Юля с матерью шагали следом. Наталья взяла дочь под руку. Она была оживлена и все рассказывала о чем-то Юле. Та внимательно ее слушала и поддакивала, и, казалось, была счастлива, что ожидание закончилось и что ее затея удалась – матери удалось хоть на время вырваться из-под ненавистной опеки Веры Федоровны.

Антон Ильич отметил, что Наталья не выглядела уставшей. Заботы о старушке не помешали ей принарядиться, сделать прическу и макияж – вот почему мы ждали ее так долго, подумал он про себя. К чему она так нарядилась, удивлялся он, глядя на ее белый брючный костюм и туфли на каблуках? Однако нельзя было не признать, что она смотрелась свежо и бодро – видно, только что из душа, в отличие от Юли и него самого, задыхавшихся от жары, вспотевших и сникших.

Дошли до кафе. И тут их снова ждала неудача: по понедельникам оно было закрыто. Напрасно мы маялись столько времени, пробормотал Антон Ильич и негромко выругался.

– Ничего страшного! – заговорила Наталья. – Подумаешь, закрыты они! Мы посидим где-нибудь в другом месте. Есть же здесь и другие рестораны. Вон там, кажется, приятное местечко. Идемте туда!

Но Антон Ильич потерял всякое желание куда-либо идти. Ему хотелось одного – вернуться в номер, принять душ и прилечь. То ли болезнь снова настигла его, то ли еще что, но голова у него стала раскалываться от боли, и он снова почувствовал ломоту во всем теле.

– Вы идите, – сказал он, – а я пойду в отель.

– Нет, нет, нет! – с деланным возмущением воскликнула Наталья.

Она подошла к нему и решительно взяла под руку.

– Ни в коем случае! Мы не позволим обстоятельствам нарушить наши планы! Мы хотели пойти в кафе, и мы туда пойдем. И вы, дорогой мой, пойдете с нами.

Антон Ильич высвободил руку.

– Я что-то неважно себя чувствую.

– Серьезно? – она с изумлением на него взглянула, как будто не верила своим глазам. – Вы и правда какой-то бледненький. Что с вами?

– На солнце, наверно, перегрелся.

– А вот это очень может быть. Солнце здесь опасное, очень опасное! Я и Люлечке говорю, не сиди на солнце, не заметишь, как хватишь солнечный удар! Может, вам лекарства нужны? Крем охлаждающий? Аспирин? У нас с собой, знаете ли, целая аптечка. В ней есть абсолютно все. На все случаи жизни! Так что вы говорите, не стесняйтесь.

Юля стояла и, как обычно, молча смотрела то на мать, то на Антона Ильича. Когда он уже повернулся, чтобы идти, она бросила:

– Созвонимся потом, да?

И ему показалось, что эти слова были простой формальностью.

Проснулся он уже затемно. Было начало восьмого; за окном загорелись уже огни, и слышались голоса отдыхающих, направлявшихся на ужин. Антон Ильич поднялся, вышел на балкон, потянулся, широко раскинув руки, и вдохнул вечернего воздуха, терпкого, густого, безветренного, еще пахнущего солнцем и жарой. Он почувствовал, как проголодался. И не удивительно, с обеда прошло уже много часов, а у него с тех пор и крошки во рту не было. Попить кофе тоже не получилось. Он живо вспомнил свой неудавшийся поход в кафе и тут же подумал, интересно, что сейчас делает Юля? Ноги сами понесли его обратно в комнату, рука потянулась к телефону, чтобы набрать ее номер, но он одернул себя – она наверняка собирается к ужину вместе с матерью и старушкой, и если он позвонит, пригласят и его, а ему так не хотелось снова есть в компании ее родственниц! Вот если бы вдвоем с ней, как тогда… Антон Ильич сел на кровать и почесал затылок. Может, лучше дождаться ночи, когда к нему придет Юля – а она сегодня придет, ведь она обещала? Или все-таки позвонить и пойти на ужин с ними? В желудке заурчало. Он стал одеваться.

Антон Ильич пошел прямиком к таверне. Ему повезло: людей был полон зал, коротышка-администратор стоял в дверях с журналом в руках и пускал гостей, сверяясь по записям, но Антона Ильича впустил и усадил за маленький столик около самой кухни, за которым обычно сидел сам, когда не встречал гостей. Антон Ильич снова заказал пиццу, в которой уже неплохо разбирался, к ней горячий овощной суп. Скоро принесли и то, и другое, он жадно принялся за еду и не поднимал головы, пока не наелся вдоволь.

Здесь было все как в прошлый раз. Снова было много парочек. Одна сидела по соседству от Антона Ильича, ему была хорошо слышна их беседа, и, если бы не его полное незнание греческого, он был бы в курсе всего, о чем они говорили. Совсем еще молоденький парнишка-грек, простоватой наружности, в широких штанах, бейсболке на голове, держал в руках ладошки своей подруги, такой же, как и он, юной, в блестящем коротком платьице, с копной черных пружинистых волос. Он смотрел в ее глаза, лицо его было серьезно и немного печально, как будто он просил ее о чем-то и не мог уговорить. Она смеялась, игриво откидывая голову и поправляя пружинки волос у лица. Совсем еще дети, думал Антон Ильич. О чем они говорят? О чем он может печалиться? Такие юные, как будто еще только играют в отношения, в любовь. Как будто еще только… как тогда сказала Юля? Ах, да! Репетируют.

Он вспомнил их разговор и ее слова о том, как она все время ждала настоящих чувств, которые должны были прийти позже, но все еще не приходили. Почему-то ему приятно было думать, что настоящих чувств в ее жизни еще не было. Даже если это было не так и она обманывала его, не рассказывая всей правды, все равно. Хорошо, что она не поведала о какой-нибудь пылкой страсти и глубокой привязанности в прошлом, подумал Антон Ильич и подернул плечами, представив, как трудно было бы ему соперничать с кем-то, кто мог произвести на Юлю такое впечатление и в чьих руках когда-то было ее сердце. Нет, решил он, уж лучше думать, что все, что было с ней раньше – репетиция, подготовка. Кто бы ни окружал ее до сих пор, среди них не было единственного, достойного ее, способного пробудить в ней те самые настоящие чувства. Разве не об этом она сама ему говорила? Ему хотелось верить ее словам – и верилось, и становилось легко на душе.

Уж не думает ли он, что сам станет для нее тем самым большим настоящим чувством? Антон Ильич усмехнулся: конечно, нет. Мужчина, достойный быть рядом с Юлей, должен быть другим, особенным, намного лучше и него самого, и всех остальных… А он? Старый, лысый, в очках – вдруг послышались в голове слова старушки, да так явственно, как будто она стояла сейчас перед ним и разговаривала с ним своим скрипучим старческим голосом. Антон Ильич тряхнул головой.

Но если вдруг, по какой-то счастливой случайности, это стало бы возможным… У него дыхание сперло, и в груди кольнуло от этих мыслей, перед глазами сами собой понеслись картинки из их с Юлей жизни – откуда, он и сам не понимал, ведь он не думал еще об этом и не мечтал – вот они вместе возвращаются в Москву, сидят в самолете рядышком, она наклоняется к нему и кладет голову на его плечо, а он сидит, счастливый, не шевелясь, чтобы не помешать ей уснуть; вот он везет ее к себе, и они устраиваются в его квартире, она, немного удивленная, растерянная, но счастливая, раскладывает свои вещи в его шкафу, а он бежит на кухню, скорее поставить чай, или нет, сварить кофе! вечером они сидят в гостиной, смотрят кино – какую-нибудь мелодраму, что выбрала Юля – и он вдруг замечает, что глаза у нее закрываются от усталости, и тогда он берет ее на руки и несет в спальню… Ах! Он вспомнил, как она впервые обняла его за шею, и как его обволокло прелестным запахом ее волос, как они потом шли в его номер и целовались, и как до этого он кружил ее на руках, а она хохотала. Перед глазами возникло ее лицо, и нежная улыбка, с какой она смотрела на него в тот вечер.

Бог мой, покачал головой Антон Ильич, самому себе не веря. Кажется, это было так давно! А ведь это было всего лишь позавчера. Лишь позавчера они сидели здесь, в таверне, за столиком, где сегодня расположились двое немолодых европейцев – кажется, англичан – и ели пиццу, и говорили, говорили… Странное чувство было в душе Антона Ильича. Ему казалось, будто он знал Юлю очень давно, а ведь не прошло еще и недели с тех пор, как они оказались в одном отеле. Быть этого не может! Он пересчитал, и правда, они прилетели в прошлый четверг, а сегодня еще только понедельник. Как же он ошибался, глядя на нее впервые! Мог ли он знать, что эта холодная неприступная красавица окажется такой нежной, близкой, искренней и… Антон Ильич не мог подобрать слов, чтобы определить, что именно поражало его в Юле более всего. Ее яркая красота, ослепительная и совершенная? Но он знал немало красивых женщин. У многих из них красота была единственным достоинством, другие были сколь красивы, столь же и умны, но Юлю он не мог отнести ни к той, ни другой категории красавиц. Она была, несомненно, умна, хорошо образована, общительна, выйти с ней в общество было бы гордостью для любого мужчины; с первой же встречи Антон Ильич отметил, что одевается она с большим вкусом: носит вещи, которые ей исключительно к лицу, и ни разу – ни на пляже, ни в дороге, ни после сна – он не видел, чтобы она была одета небрежно. О ее чувстве юмора и говорить было нечего. Никогда еще ему не встречалась красавица, которая бы столько смеялась его шуткам и шутила сама! Он помнил, какое удивительное чувство единения и теплоты возникло между ними в первый же вечер благодаря этому ее смеху, звонкому, легкому, всепони-мающему. Однако и это было не главное. Не смех, не красота и не ум, тогда что же? Что? Он никак не мог определить. Может, все это вместе? Или было что-то еще, чего он никак не мог уловить?

Юля – божественная в своей красоте – казалась ему бабочкой, которая кружила на лугу, садилась, куда ей вздумается, и летела дальше, куда хотела. Иногда она подлетала к нему, Антону Ильичу, усаживалась рядом, и, только ему казалось, что она останется в его руках, она взмахивала крылышками и упархивала прочь. И ему ничего не оставалось, кроме как ждать, когда она пожелает снова прилететь. Он не мог просить ее об этом, не мог – боже упаси! – требовать от нее ничего, не смел надеяться на что-то. Она позволяла ему находиться рядом, смотреть на нее, думать о ней, дышать ею – и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. Пусть он не станет для Юли самым большим и настоящим чувством, что с того? Зато для него она уже стала чем-то, без чего он не представлял уже ни этой поездки, ни отпуска, ни, быть может, всей своей жизни. Какое счастье, что они встретились, в который раз подумал Антон Ильич!

Он расплатился, не забыв, как всегда, подкинуть чаевых для коротышки, пожал ему руку, прощаясь, и вышел к морю. Мысли текли по его душе, свободные и спокойные, как ночное небо над его головой. Он остановился на берегу и стал смотреть на море. Бескрайней синевой уходило оно за горизонт и по обе стороны, невозможно было разглядеть в темноте его берегов, не было ему ни конца, ни края. От этого простора дышалось вольно, широко. Душа смелела и просила чего-то настойчиво и жадно.

Мысли у Антона Ильича вертелись вокруг Юли, все здесь напомнило о ней и о прошедших вечерах: волны так же плескались у самых ног, и так же вверху горели маленькие звездочки. Душа его ширилась от радостного осознания того, что в его жизни теперь появилась Юля, и в то же время была в нем слабая, едва заметная тоска оттого, что сейчас она не с ним, и оттого, что таких вечеров, как сегодня, теперь будет много, и некуда ему будет деваться от этой тоски; и еще какой-то неясный страх ощущал он в глубине, какое-то пугающее понимание того, что их история не будет такой приятной и легкой, какой она казалась ему прежде. Почему? Он и сам не знал. Только стоял в темноте и глядел на море.

Будь как будет, сказал он в конце концов, и решил не думать сейчас об этом, но не смог. Решил пройтись вдоль берега, до пирса и обратно, и тоже не смог. Ноги не шли, и взгляд его так и стремился к отелю – туда, где была сейчас Юля. Пляж был пустым без нее, да и этот вечер тоже. Он понимал, что сегодня ему не занять себя ничем, он не мог думать ни о чем, кроме нее. Ему захотелось обнять ее, прямо сейчас, здесь, на пляже, прижать к себе, уткнуться в ее волосы, вдыхать ее аромат, держать ее руки, целовать ее лицо, слушать ее смех, говорить с ней. Он страстно желал знать, как она: где была, что делала, как провела эти часы, что они не виделись, какие мысли занимали ее сердце. Все это казалось ему важнее всего на свете. К черту море, к черту эту прогулку в ночи, ведь он стоит здесь для того только, чтобы укротить время и поскорее дождаться ее. Всей душой он вдруг ощутил потребность в том, чтобы Юля была здесь, рядом с ним, и это была не блажь, не скука и не минутная прихоть, а порыв всего его существа, тянущегося к той, без которой ничто вокруг не мило, и все утрачивает смысл. Ему показалось странным и неестественным – быть без нее.

Волны шелестели у ног, как будто спрашивая – что ты стоишь здесь один? почему не идешь за ней? И желто-белый месяц поднялся над морем и разливался в ночи тонкой прозрачной дымкой, словно нарочно освещая то место на песке, где в прошлый раз стояла она. Антон Ильич поднял голову и решительным шагом двинулся вверх, к отелю.

Вокруг бассейнов прогуливались отдыхающие. Там, на одной из аллей, он увидел Юлю. Он сразу заметил ее высокую фигуру, белеющую в темноте. Она шла вдоль голубой кромки воды, и разноцветные огоньки, освещавшие ночную дорожку, выхватывали ее из тени и кружились на длинном подоле ее юбки. Сердце у Антона Ильича радостно застучало, он бросился к ней.

– Юля, Юленька!

Она увидела его и остановилась. Антон Ильич пошел к ней почти бегом, пробираясь сквозь отдыхающих. Желание обнять ее, быть с ней, поднялось в нем с новой силой, и он устремился к ней со всей страстностью чувств, какие бушевали в нем в этот вечер. Как вдруг его остановил чей-то голос:

– Α-a! Вот вы где!

Наталья взяла его под руку и подвела туда, где под деревом на скамеечке сидела старушка Вера Федоровна.

– Куда вы пропали? Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Мы по вас соскучились. Да, да, представьте себе! Нам вас очень не хватало. Где же вы пропадали? Вот и мама о вас весь вечер спрашивала. Мама! Вот он где! А ты все переживала.

– Милок, где ты ходишь? На ужин не явился. Не порядок! Садись вот здесь, рядом со мной.

– Она ужинать без вас не хотела идти! Все ждала, когда вы появитесь. Насилу уговорили.

Они стали рассказывать ему об ужине и о том, как они ели, как много было народу, и как долго не несли чай, и еще о чем-то, чего Антон Ильич не понимал. Он сидел, оторопевши, и не знал, как быть. Ему все еще хотелось взять Юлю за руку и забрать ее отсюда, увести за собой, и какая-то сила изнутри так и подталкивала его сделать это, но что-то не давало ему пошевелиться. Как это будет выглядеть, крутилось в голове? Что скажут старушки? Да и Юля – он глянул на нее, стоящую чуть поодаль, за матерью – казалась ему такой отстраненной, задумчивой, что Антон Ильич засомневался, отправится ли она за ним, подойди он сейчас к ней и возьми он ее за руку. По ее лицу невозможно было понять, думала ли она о нем или о чем-то еще, и была ли рада этой внезапной встрече. Он сидел на скамейке, не зная, на что решиться. Пыл его не угас, но действовать, как собирался, у него не получалось.

Старушка поднялась. Ей пора было смотреть телепередачу.

– Все. До завтра, милок. Чтобы на завтраке был как штык! Кушаем завтра вместе.

Наталья тоже стала прощаться. Как и вчера, она долго не отпускала руку Антона Ильича и говорила, настойчиво заглядывая в его глаза:

– Мы с Люлечкой будем ждать вас завтра на пляже, как обычно. Приходите, Антон Ильич. Поплаваете с Люлечкой, ей это полезно. До завтра, спокойной вам ночи! Отдыхайте, выздоравливайте!

Все трое ушли.

Прошла минута, и в темноте вдруг появилась Юля. Она быстро поцеловала его в макушку и шепотом произнесла:

– Буду у тебя в двенадцать. Не усни.

И убежала.

Антон Ильич воспрял духом. Он посмотрел на часы, еще не было и девяти. Куда ему деваться? Что делать еще долгих три часа? Посидев на скамейке еще немного, он пошел в бар.

Здесь собралось много людей. Мужчины сидели с выпивкой в руках и, задрав головы, смотрели на экран – показывали футбольный матч. Эвклид увидел Антона Ильича и сразу, не спрашивая, поставил перед ним кружку пива. Антон Ильич присоединился к общей компании, правда, футбол не смотрел, а все думал о своем и пил пиво.

Матч закончился, и мужчины стали расходиться. Вскоре за стойкой остались только Антон Ильич да один англичанин. Оба потягивали пиво, и Эвклид быстро подставлял им свеже наполненные кружки. Англичанин смотрел какую-то футбольную передачу и, забывшись, выкрикивал что-то по-английски, вероятно, подбадривая игроков, потом разочарованно вздыхал, смотрел на Антона Ильича и Эвклида, но те его не поддерживали. Эвклид наводил порядок в баре, Антон Ильич молчал.

Встав перед горой вымытых стаканов с полотенцем в руках, Эвклид стал протирать их и, глянув на Антона Ильича, сидевшего в задумчивости, спросил:

– Как все прошло вчера? Окей?

Антон Ильич только рукой махнул, мол, и не спрашивай.

– Сегодня вино надо? Нет? Почему?

Антон Ильич покачал головой и молча отпил из кружки.

– Скажи мне, как ты считаешь, – не отставал грек. – У меня несколько историй таких есть. Сидит красивая девушка, улыбается, разговаривает со мной. Долго сидит, говорит со мной, не уходит. Красивая, понимаешь, да? На ней один купальник, или такое платье, ну такое, открытое, совсем открытое, понимаешь? Я думаю, если она так сидит со мной, в таком платье, значит, я могу пригласить ее, правильно? Приглашаю ее на свидание. Она согласна. А потом не приходит. Завтра приходит ко мне в бар, сидит, смеется, разговаривает опять. Смотрит на меня. А потом опять не приходит. Почему? Я не понимаю. Если ты хочешь встречаться, давай, встречаемся. Если не хочешь, зачем приходишь, сидишь со мной, такие вопросы задаешь? Почему они так делают, скажи мне?

Антон Ильич посмотрел на Эвклида, на его невысокую приземистую фигуру с покатыми плечами, на его крупный нос и черные горящие глаза, курчавую нечесаную шевелюру, смуглые по локоть, волосатые руки и сказал первое, что пришло ему в голову:

– Может, они тебя боятся?

– Боятся? Почему?

В этот момент англичанин истошно завопил и вскинул обе руки кверху. Потом осекся, огляделся по сторонам и, не найдя поддержки, стал дальше жадно хлебать свое пиво.

Эвклид все еще смотрел на Антона Ильича, ожидая ответа.

– Эх, мне бы твои проблемы, – вздохнул Антон Ильич.

– А что, у тебя тоже проблемы?

Антон Ильич показал, мол, еще бы.

– Что за проблемы? Я видел вас сегодня, у вас же все хорошо, разве нет?

Антон Ильич неопределенно покачал головой.

– С ней хорошо, – сказал он, упирая на «с ней».

– Ну..?

– С ней у нас все просто замечательно.

– А что нехорошо?

Антон Ильич поднял глаза и со значением произнес:

– У нее здесь и мать, и бабушка.

– И что?

– Как что? Мать! Понимаешь? Еще и бабушка! Это же как с тещей отдыхать, только еще хуже – как с двумя тещами!

Эвклид смотрел, не понимая.

– Они тебя не любят? Они против?

– Да нет же. Наоборот.

– Наоборот? Тогда какие проблемы?

– Проблема, что я хочу быть с ней. С ней вдвоем. Я и она. Понимаешь?

– А-а, – понимающе подмигнул бармен.

– Да нет! Я не об этом. Я хочу проводить с ней больше времени. Вот сейчас, где она? Она там, с матерью, а я тут ее весь вечер жду.

Эвклид вдруг поднял палец, словно его осенило:

– Повези ее куда-нибудь в красивое место! Чтобы она захотела поехать с тобой, а не сидеть с бабушками.

– Да я бы повез, повез! Я бы в Париж ее повез! Такую девушку, как она, нужно везти в Париж. Понимаешь? В Париж! Но она же не поедет.

– Почему не поедет?

Антон Ильич махнул рукой, мол, известно почему.

– Париж далеко, – поразмыслив, изрек грек. – Повези ее, знаешь куда? Я тебе скажу, здесь рядом есть такое красивое место!

– Какое место?

– Пляж. Красиво, тихо, никого нет. Там ресторан, мои друзья держат. Я им скажу, чтобы они все приготовили. Сейчас туристов уже нет, сезон закончился. Но для тебя все сделают. Ты, главное, рыбу у них закажи. Поедешь?

– А купаться там можно?

– Конечно! Купайтесь на здоровье!

– Она любит плавать, – мечтательно произнес Антон Ильич.

– Ну что? Поедешь?

Эвклид уже набирал номер телефона. Поговорив о чем-то, он сказал Антону Ильичу:

– Все. Они тебя ждут завтра. Сейчас я тебе покажу, как ехать. Это близко. Поедите, отдохнете, искупаетесь. Пока вы в море, они вам рыбу приготовят, стол накроют. Все будет на высшем уровне, я тебе гарантирую. И никакие бабушки тебе мешать не будут. Там вообще никого не будет кроме вас.

Юля пришла в полночь, как и обещала. Едва она вошла, мучения Антона Ильича прекратились. В один миг сомнения, терзавшие его весь этот долгий вечер, как рукой сняло, и следующие несколько часов он словно был другим человеком и словно жил другой жизнью. Каждая клеточка его души дрожала от переполнявших чувств. Временами он откидывался на подушках, голова у него кружилась, и он с трудом вспоминал, где он, в какой стране, зачем он здесь и сколько еще пробудет, и смешно ему становилось от этой своей забывчивости и от этих путаных мыслей, маленьких и ничего не значащих, по сравнению с тем, что происходило с ним сейчас. Ему казалось, будто он держал в руках калейдоскоп и видел в нем свою теперешнюю жизнь. Узоры в калейдоскопе переливались разноцветной мозаикой, картинки менялись одна за другой, и каждая была лучше предыдущей. Последнее, что помнил Антон Ильич перед тем, как заснуть – часы, которые показывали половину пятого утра.

В шесть утра прозвенел будильник – это Юля попросила разбудить ее. Она хотела незаметно вернуться к себе и выйти с матерью на пляж из своего номера. Антон Ильич и подшучивал над ее желанием скрывать их ночные встречи, и в то же время не был против. Хоть было ему и странно в его возрасте прятаться от родителей своей возлюбленной и удерживать себя, чтобы не выдать своих чувств к ней на людях, ему нравилась тайна, которая окутывала их отношения. От этого их ночные свидания становились еще более сокровенными, известными им одним, и связывали их еще сильнее.

Он проводил ее до дверей. На этот раз она прильнула к нему всем телом и поцеловала на прощание, так что, когда Антон Ильич шел обратно в кровать, его покачивало, и в груди распирало от счастья. Он повалился в еще теплую постель, обнял ту часть ее, где только что лежала Юля и где еще пахло ею, и сладко заснул.

На пляж он пришел позже обычного. Наталья подскочила к нему, как всегда, первая. Она была как конь в мыле, по всему видно, бегала по пляжу уже бог знает сколько времени.

– Доброе утро, доброе утро! Что-то вы сегодня разоспались, Антон Ильич, честное слово! Поглядите-ка на часы, времени уже вон сколько, на завтрак идти пора! Ну как спалось? Прекрасно? Да-а! Что ни говори, а спится здесь чудесно! Что тут скажешь? Воздух! Воздух, и больше ничего. Нам в Москве такого воздуха ой как не хватает. Люлечка вон тоже, вскочила сегодня аж раньше меня. Я говорю, поспи еще, выспись хоть в отпуске-то! Куда ты в такую рань поднялась? А она говорит, выспалась уже. Вот что воздух делает!

Море сегодня было беспокойным и мутным. Откуда-то, где был шторм и гроза, принесло высохшие осенние листья. Они шуршали и бились у берега, образуя желто-бордовую жижу, и плавали в волнах. Юля то и дело вскрикивала, ей казалось, кто-то кусает ее за ногу или за руку. Антон Ильич бросался к ней и доставал из воды большой скрюченный листок, поднимал его над водой, чтобы она убедилась, что это всего-навсего лист дерева, а не медуза или не дай бог еще что похуже, и выкидывал подальше. В конце концов он поплыл вперед, расчищая собой дорогу, вылавливая крупные шершавые листья и отбрасывая их в сторону. Так они уплыли далеко вперед. Дна под ногами давно уже не было, вода, чем глубже, тем становилась чище. Юля смеялась. Антон Ильич и впрямь был смешон, и сам это знал, но ему это было неважно. Главное, чтобы Юля была счастлива. Для нее он готов был очистить от листьев хоть все Эгейское море.

Поймав очередной листок, Антон Ильич замахнулся и бросил его в сторону, подальше от Юли. И надо же было такому случиться, что листок упал аккурат на голову дрейфующему неподалеку французу. Антон Ильич его не видел, да и не особенно смотрел по сторонам – привык, что по утрам в море никого, кроме них с Юлей, не бывает. Француз лежал на спине с закрытыми глазами, раскинув руки и покачиваясь на волнах, как вдруг на лицо его шлепнулось нечто мокрое, грязно-желтого цвета. С шумным возгласом он подскочил, скинул с себя нечто, поперхнулся, закашлялся, перевернулся на живот, отчаянно работая руками и ногами, и стал крутить головой, оглядываясь вокруг. Рядом не было никого, кроме Юли и Антона Ильича. И если Антон Ильич еще мог бы сделать вид, будто они здесь ни причем и что листья на голову француза принесло волной, то Юля не оставила ему никаких шансов. Глядя на француза, она покатывалась со смеху, да так звонко, что Антон Ильич заволновался, как бы она не ушла под воду с головой и не наглоталась соленой воды. Делать было нечего, и Антон Ильич, вытолкнув себя из воды, приподнялся, насколько мог, вытянул шею, приложил руку к груди и поклонился:

– Экскюзе муа!

И тут же упал лицом в волны.

Юля разразилась новым приступом смеха.

Француз смотрел, не понимая, и Антон Ильич, вынырнув из воды и громко фыркая, закричал ему уже безо всяких поклонов:

– Сорри, друг! Сорри! Я не нарочно!

Француз пробурчал что-то и поплыл в сторону. Юля хохотала во весь голос.

Завтракали вместе. К радости Антона Ильича, ни Наталья, ни старушка Вера Федоровна после завтрака на пляж не собирались, обе были записаны на процедуры в массажный салон. Они звали с собой и Юлю, и она собиралась присоединиться к ним, но только позже, после пляжа.

До сих пор не проронивший ни слова о своих планах, Антон Ильич следовал собственной тактике. Дождавшись, когда Юля пойдет на пляж, как всегда красивая, в легком платье, с сумочкой через плечо, он перехватил ее на полпути и пригласил искупаться в другом месте. Мутная вода и листья были на руку Антону Ильичу, предложение поплавать в чистом море было сегодня кстати, как никогда, и Юля, недолго посомневавшись, согласилась. Не дав ей опомниться, он повел ее к выходу через холл, молясь только об одном – что б по пути им не встретились старушки, усадил ее в такси, которое вызвал заранее, и покатил прочь из отеля.

Антон Ильич понимал, что рисковал. Кто знает, быть может, на том пляже, куда он везет Юлю, листвы окажется еще больше и в море будет не зайти. На этот случай он решил, что, по крайней мере, прогуляется с ней вдоль моря и пригласит пообедать. Но пляж не подкачал. Совсем не большой, лежащий посреди двух скалистых холмов, в это время он был совершенно пуст – ни людей, ни зонтов на песке не было видно. Вода здесь была чище и даже чуть теплее, чем в море у отеля, вероятно, оттого, что была не глубока. Волн почти не ощущалось, они разбивались о скалы далеко впереди и докатывались до берега тихими всплесками.

Их встретил молодой человек, больше похожий на цыгана, чем на грека, с изогнутыми бровями, раскосыми глазами и хитроватым взглядом. Как и обещал Эвклид, цыган сразу спросил у них, что они желают на обед и уточнил, через сколько подавать. Юля хотела ответить что-то, но не успела.

– Часа через два, не раньше, – опередил ее Антон Ильич.

А пока они пили соки, принесенные цыганом, купались в море, мелком и пестром от солнечных лучей, и загорали на берегу, одни на целом пляже. Когда солнце стало припекать, они устроились в тени каменистых скал, под кривым оливковым деревцем с сизыми ветвями, на большом полотенце, которое прихватил с собой Антон Ильич. Юля легла на спину и положила голову ему на колени. Он гладил ее по волосам и блаженствовал. Она смотрела в небо сквозь негустую листву оливы и тоже казалась умиротворенной, хотя порой вдруг вздрагивала от мысли, как там ее родственницы, не потеряли ли ее, справятся ли без нее с массажами и с обедом. Антон Ильич утешал ее, как мог, и отвлекал, заводя разговор на другие темы. На его счастье, у Юли не было при себе ни часиков, ни телефона, и ей не оставалось ничего, кроме как довериться ему.

Здесь все было необычным: и безлюдный пляж, почему-то покинутый всеми, и его неясное пустынное безмолвие, и кривые оливковые деревца, обвеянные древними ветрами, стоящие тут бог знает с каких еще времен, и грек – одна живая душа – непохожий на грека. Невозможно было сказать, глядя вокруг, стоял ли на дворе октябрь или какой другой месяц, было ли здесь слишком жарко или наоборот прохладно для этого времени года, была ли эта Греция или какая иная земля – все казалось странным, удивительным, ни на что не похожим, не таким, каким должно было бы быть. В одиночку тут впору было бы затосковать, но вдвоем было уютно и хорошо.

Цыган не ленился идти к ним через пляж, чтобы принести новые напитки, а через некоторое время, как и договаривались, пригласил их к столу. Душа на пляже не было, и Антон Ильич, достав из сумки большую бутылку минеральной воды, откупорил ее и стал поливать Юле на руки, на плечи, на спину, чтобы смыть морскую соль с ее нежной кожи. Они сели обедать.

Еда была простой. У каждого на тарелке дымилось по целой рыбине, обсыпанной крупной солью. Внутри она оказалась белой и почти без костей. На общей тарелке лежали закуски – мясистые дольки помидоров, перец, оливки, пожаренные баклажаны, зелень. Рядом стояла корзинка с горячими лепешками. Ко всему этому предлагалась бутылка красного вина.

Оттого, что на пляже по-прежнему никто не появлялся и в ресторанчике они тоже сидели совершенно одни, создавалось впечатление, что вся эта поездка готовилась специально. Юля бросала на Антона Ильича подозрительные взгляды и с удивлением смотрела на то, как он уверенно распоряжался за обедом и разговаривал с цыганом, и на то, как тот послушно выполнял все просьбы и как старательно, с необычной для местных греков почтительностью, обслуживал их за столом. Она ни о чем не спрашивала, но в глазах ее читался вопрос. Антон Ильич словно не замечал этого и не подавал виду. Когда цыган принес мороженое, она не выдержала и спросила:

– Ну, признавайся, как ты все это устроил?

Антон Ильич пожал плечами:

– Никак. Это все случайно вышло.

Она расхохоталась.

– Да уж! Так я и поверила!

– Клянусь тебе.

– Ладно. Не хочешь, не говори. В любом случае мне понравилось.

Она потянулась к нему и с благодарностью поцеловала.

– Поужинаем сегодня вдвоем? – решил воспользоваться моментом Антон Ильич.

Договорились поужинать в ресторане, что сразу напротив отеля.

Едва такси остановилось у отеля и Антон Ильич вышел, чтобы открыть дверцу для Юли, как из холла показалась Наталья. Она выбежала к ним, как будто все это время стояла здесь и ждала их приезда. По ее лицу Антон Ильич понял, что что-то случилось. Волосы ее были растрепаны, глаза горели, рот дрожал. Он посмотрел на Юлю и увидел, что лицо ее побледнело. Неужто со старушкой плохо, подумал Антон Ильич? Вот-те на. Не пришлось бы хоронить ее на греческой земле. Ему тут же представилась печальная картина – Наталья и Юля, рыдающие у него на плече, а потом похороны, и связанные с ними суета в отеле, слухи, косые взгляды, разговоры с управляющим и с полицией, подписи, справки, документы… Сердце у него замерло в ожидании плохих новостей.

Наталья подбежала и несколько мгновений произносила что-то нечленораздельное, эмоции захлестывали ее и не давали объясниться спокойно. Она махала руками, из покрасневших глаз ее бежали слезы, но Антон Ильич не мог разобрать ни слова из того, что она говорила, и выхватывал лишь отдельные слова:

– Как так… Я не понимаю… Ты… Я тут… Мне сказали, уехали… Куда… Я ничего уже не понимаю…

Потом он услышал, как заговорила Юля, и тут только до него стало доходить, что ничего, в сущности, не произошло. Наталья накинулась на дочь из-за того, что та уехала без предупреждения.

– Как так можно! Я не понимаю! Ты о матери думаешь?! Я себе места не находила! Весь пляж оббежала! Мне сказали, ты уехала на такси. С мужчиной! С каким мужчиной?! Куда?! У меня чуть сердце не остановилось! Где тебя искать? Кому звонить? Что я бабушке скажу, когда она спросит, где ты?

Она кричала все громче, и все, кто был поблизости, в холле и во дворе отеля, стали оборачиваться на них. Швейцар смотрел из дверей изумленно, у ворот стояли и глазели на них охранники, таксист, что их привез, высунулся из окна, открыл рот и все не уезжал, ожидая, чем все закончится.

– Мама, пойдем, пойдем.

Юля взяла мать под руку и мягко повела за собой. Та не прекращала кричать.

– Пойдем, а то люди смотрят. Мы с тобой дома поговорим. Я тебе все объясню. Пойдем.

Антону Ильичу она показала глазами, чтобы он не вмешивался и шел к себе. Он показал рукой на ресторан, где они решили поужинать, и Юля кивнула, мол, приду, как договорились.

Вечером Антон Ильич сидел за столиком напротив дверей и смотрел на улицу. Он ждал Юлю.

Темнело.

За окном прогуливались туристы. Было их немного, кто-то выбирал себе местечко для ужина, кто-то шел в конец улицы, где работал продуктовый магазинчик. По всему чувствовалось, что сезон здесь подошел к концу. И кафе, и магазинчики почти все уже закрылись до весны, а в тех, что еще работали, людей было так мало, что непонятно было, на что рассчитывали хозяева. В ресторане, который Антон Ильич присмотрел еще в самом начале своего отпуска, тоже было занято всего три столика. Кроме него здесь были пожилые супруги-англичане, кажется, из того же отеля, что и он, да молодое семейство греков с двумя шумными мальчуганами.

Ровно в восемь у ворот отеля показалась Юля. Точна, как всегда, улыбнулся Антон Ильич. И тут же улыбка сошла с его лица, потому что рядом с ней он увидел Наталью. Вместе они перешли улицу и направились к ресторану. Антон Ильич вытянулся как струна. Что это значит? Зачем сюда идет Наталья? Решила проводить дочь и передать ее лично ему в руки? Чтобы больше не волноваться за нее как утром? Или хочет устроить ему разнос и станет выяснять отношения с ним? Этого только не хватало. Антон Ильич почувствовал, что его прошиб пот. Еще свежа была в памяти сцена, которую устроила сегодня Наталья на глазах у всего отеля, и меньше всего ему хотелось, чтобы град криков и обвинений теперь обрушился на него. Он рассчитывал на тихий романтический вечер с Юлей и не был готов к скандалу.

Они уже заходили в ресторан. Наталья с улыбкой направилась к нему. Антон Ильич привстал и вопросительно поглядел на нее, ожидая худшего. Та, однако, была в приподнятом настроении, весела и дружелюбна, и вела себя как ни в чем ни бывало. Как будто это не она всего несколько часов назад кричала и топала ногами.

– Мама поужинает сегодня с нами, – сказала Юля не то спрашивая, не то предупреждая.

Они расселись.

Просмотрели меню, заказали еду. Антон Ильич не расслаблялся. Хоть Наталья улыбалась и была с ним мила, он не забыл ее разъяренного лица и понимал, что она пришла не просто так. Скоро его подозрения подтвердились.

Заняв удобную позу и откашлявшись, Наталья строго посмотрела на Антона Ильича и заговорила:

– Антон Ильич, мы с вами уже неплохо знаем друг друга, но мне хотелось бы уточнить несколько моментов.

Вот оно, началось, подумал Антон Ильич и весь внутренне подобрался.

– Пожалуйста.

– Скажите, вы ведь в Москве живете, правильно?

– Да.

– И родились тоже в Москве?

– Да.

– А образование?

Он не понимал, к чему она клонит.

– Образование у вас, разумеется, высшее?

– Разумеется.

– И вы действительно никогда не были женаты?

– Не был.

Она посмотрела на него с вопросом, словно ожидая объяснений, но Антон Ильич промолчал.

– А работаете вы в какой должности?

Антон Ильич назвал.

– Скажите, а вы всегда отдыхаете один?

– Нет.

Она снова выдержала паузу, как будто ее вопрос подразумевал больших объяснений.

– Как же вы оказались здесь, на Крите, в это время? Ведь сейчас уже не сезон?

Кажется, совсем недавно он уже слышал эти вопросы и уже отвечал на них… Ах вот оно что! Теперь он начинал понимать, что к чему. Это был разговор будущей тещи с будущим зятем. Вероятно, Юля сегодня рассказала ей все – как еще она могла оправдаться перед ней и объяснить эту неожиданную поездку? И мать решила, что, раз такое дело, надо поближе познакомиться с будущим зятем, а заодно и серьезно поговорить с ним. Антона Ильича немного отпустило оттого, что ситуация прояснилась, и в то же время он был все еще напряжен – не каждый день отвечаешь на расспросы будущей родственницы. Он порадовался, что пришел на ужин при полном параде, надел рубашку и брюки, побрился. И стал отвечать подробно, обстоятельно, как отвечал до этого Юле.

Наталья внимательно его слушала. Казалось, его ответы ей нравились, она понимающе кивала головой и одобрительно восклицала:

– Надо же! Я тоже оказалась здесь случайно! Это все Люленька, она нас всех уговорила поехать.

Или:

– Как я вас понимаю! Я тоже обожаю путешествовать! Без путешествий жизнь не имеет смысла! А в Риме вы когда последний раз были? Да что вы говорите? Я тоже была там в начале сентября! Где вы останавливались?

Когда речь зашла о московской жизни, она оживилась еще больше:

– Совершенно с вами согласна, этот ресторан один из моих самых любимых! Я случайно о нем узнала и тоже очень люблю там обедать. Только выдастся свободная минутка на работе, так я сразу сбегаю туда.

Так они проговорили около двух часов. К концу ужина Наталья подвела итог и твердо заявила:

– Ну что ж, Антон Ильич. Должна сказать, у нас с вами много общего! Мы с вами родственные души!

Антон Ильич радовался, что разговор прошел так гладко. Выходит, будущая теща не против их отношений с Юлей?

Юля, однако, сидела как в воду опущенная. В самом начале она еще улыбалась, слушая их беседу, а теперь сидела поникшая, безучастная ко всему. Антон Ильич видел, что она почти ничего не ела и пила один только чай. Еда между тем была вкусной, во всяком случае, Наталья с упоением съела все до последней крошки и не отказалась от десерта.

– Может, тебе заказать что-нибудь другое? – спрашивал он, с беспокойством глядя на Юлю.

Но она только головой качала и отказывалась.

Когда вышли из ресторана, было уже начало одиннадцатого. Наталья по-свойски взяла Антона Ильича под руку. Она все еще говорила ему что-то, да так настойчиво и громко, что у него голова разболелась от ее напора. К тому же, его все больше беспокоило настроение Юли. Она брела позади, одинокая, молчаливая, как будто всеми покинутая. Антон Ильич то и дело оборачивался назад и пытался встретиться с ней глазами, чтобы понять, что с ней происходит и куда подевалось то настроение, какое было у нее днем на пляже, но Юля отводила взгляд, а Наталья крепко держала его за руку, тянула за собой, и он не смел оставить на полпути свою без пяти минут тещу.

В двенадцать пришла Юля. На ней лица не было.

– Что с тобой? Случилось что? – встревожился Антон Ильич.

Он хотел обнять ее, но она отстранилась и молча прошла в комнату. Он поспешил за ней.

– Что такое, Юленька? В чем дело?

Юля положила сумочку и встала, глядя в темноту через открытую дверцу балкона.

– Ты не заболела? Что с тобой?

Она посмотрела на него исподлобья, потом опустила взгляд и сказала:

– Ты весь вечер проговорил с мамой.

Антон Ильич ничего не понимал.

– А на меня даже внимания не обращал, – добавила она.

– Юленька, – Антон Ильич только руками развел, – я не понимаю…

– Что тут понимать? – быстро произнесла Юля и глянула на него с вызовом.

– Юленька, ради бога, ты же сама ее привела! Я-то думал, мы поужинаем с тобой вдвоем. Я не ждал ее! И не собирался с ней разговаривать!

– Конечно, я ее привела! – парировала Юля. – Ты же сам видел, что с ней было. Я пригласила ее к нам, чтобы она успокоилась, не волновалась больше. А не для того, чтобы ты общался весь вечер с ней!

Теперь она смотрела прямо на Антона Ильича, зеленые глаза ее полыхали огнем, щеки горели.

– Так ты рассказала ей о нас? – решил уточнить Антон Ильич.

– Я? О нас?! – переспросила Юля, и глаза ее распахнулись от изумления. – Да ты что?!

– Нет?

– Конечно нет! Этого еще не хватало! Ты представляешь, что бы тогда было с мамой?! Конечно, нет. Я ничего ей не рассказывала, наоборот.

– Как это, наоборот?

– Я сказала, что мы просто ездили пообедать. И что между нами ничего нет. Ничего серьезного.

– И она поверила тебе?

Юля усмехнулась.

– Ну конечно! А что?

– Странно.

– Почему?

– К чему тогда все эти вопросы? Зачем она расспрашивала меня весь ужин?

Юля пожала плечами, мол, что в этом удивительного?

Антон Ильич задумался. Что-то здесь было не так. Если Наталья поверила, что между ними ничего серьезного, зачем тогда пришла на ужин? И почему задавала ему столько вопросов? Ведь было очевидно, что сегодня она была нацелена разузнать о нем как можно больше. И разговор она вела, точно на допрос его вызвала. Нет, не могла она устроить это просто так. Но для чего? Зачем? А может… Антона Ильича вдруг осенило. Ну конечно! Все дело в том, что Юля, чистая душа, полагает, что мать не замечает ее состояния, не видит ни переполняющих ее чувств, ни задумчивых глаз, ни рассеянной улыбки – наивное, чистое дитя! Считает, что смогла заверить родительницу в том, что с ней ничего не происходит! А та, женщина мудрая и опытная, быстро смекнула, что к чему, и решила не пускать дело на самотек. Значит, это все-таки был разговор будущей тещи с будущим зятем, подумал Антон Ильич. Выходит, не зря он старался и очаровывал Наталью. Пусть Юля и обижена на него сейчас – это ничего, он это поправит! – главное, что он теперь не сомневается, что поступил верно и старался ради их с Юлей общего блага.

Он подошел к ней и обнял за плечи. На этот раз она позволила себя обнять, но стояла, не шевелясь, со скрещенными на груди руками.

– Юленька, – мягко произнес Антон Ильич, – ну прости меня. Понимаешь, я-то подумал, что тебе пришлось все рассказать маме после того, как она… как она встретила нас из такси. Когда я увидел вас двоих, я подумал, что она решила поговорить со мной, понимаешь?

– Поговорить? О чем?

– Для строгости, так сказать. Все-таки я ухаживаю за ее дочерью, претендую на ее руку и сердце…

Юля вывернулась из его рук, посмотрела на него и громко расхохоталась.

– Что? – удивился Антон Ильич.

Она смеялась, закинув голову, и так разошлась, что даже села на кровать, чтобы не упасть.

– Что тут смешного?

– Вот об этом мама точно не думала! – сказала она сквозь смех.

– Почему?

– Поверь мне, она даже не рассматривает такой вариант развития событий. Ох-х, – она утерла слезы.

Что с ней такое, думал Антон Ильич, глядя на Юлю. За ужином грустила, теперь хохочет – не остановить. Он присел на кровать и взял ее за руку. Ладонь у нее была жаркая, хоть в комнате было свежо, и с балкона заходил прохладный ночной воздух. Антон Ильич прикоснулся к ее лбу.

– Ого, да у тебя же температура!

Лоб у Юли горел, глаза блестели нервно, неспокойно.

– Да? Может быть. Я что-то неважно себя чувствую.

– У тебя что-нибудь болит?

– Голова раскалывается. И горло схватило, – ответила она, дотрагиваясь до шеи.

– Когда? Давно?

– За ужином.

– Понятно. Ничего, сейчас мы тебя вылечим, пока ты совсем не разболелась.

Он бросился к шкафу и извлек аптечку, которую всегда возил с собой.

– Только не таблетки, – поморщилась Юля. – Таблетки я пить не буду.

– А чем тебя лечить?

– Лучше пойдем на воздух. Мне жарко здесь, – сказала она, поднимаясь.

Они хотели спуститься к морю, но не смогли одолеть и нескольких ступенек. Юле было нехорошо. Голова у нее кружилась, ноги не слушались. Она держалась за Антона Ильича, и все хотела шутить и смеяться над собой, но он видел, что ей не до шуток: она то клала руки на поясницу, то обхватывала голову, стонала и вздыхала, и ясно было, что все тело ее горит и изнывает от боли.

– Тебе надо лечь, – твердо сказал Антон Ильич.

– Да, – слабо откликнулась она. – Да, ты прав, мне лучше лечь. Я, наверно, пойду к себе.

– Пойдем.

Он взял ее под руку, но Юля воспротивилась.

– Нет-нет, не провожай.

– Да ты что? Я не оставлю тебя в таком состоянии.

– Я дойду сама, не беспокойся за меня.

– Как ты дойдешь, Юленька? Ты же еле на ногах стоишь! И ночью тебе нельзя оставаться одной, мало ли что тебе может понадобиться! Пойдем. Я потом вернусь за своими вещами, – он снова подхватил ее.

– Нет, – снова остановила его Юля.

– Почему?

– А вдруг мама нас увидит?

Ах, так вот о чем она волнуется!

– Тогда пойдем ко мне.

– О-ой, – она снова наклонилась к земле, не то от мучавшей ее боли, не то просто от бессилия.

– Пойдем, хватит здесь стоять. Ляжешь в постель, а пока сделаю тебе чай. Попробую молока найти, и меда, если в баре еще кто-то есть.

У Юли не было сил спорить. Она пошла за Антоном Ильичом, с трудом переставляя ослабевшие ноги, и, едва они вошли в его номер, села на кровать, привалилась к подушкам и закрыла глаза. Он быстро расстелил постель и приглушил свет.

– Давай, ложись. Ложись, ложись, не спорь.

Сам он побежал в бар, к Эвклиду. Тот еще был за стойкой и удивился, когда Антон Ильич попросил у него водки, теплого молока и меда.

– Какой странный сегодня набор! Для девушки? Это что, твой фирменный коктейль? И как, работает?

Когда он вернулся, Юля уже лежала под одеялом. От таблеток она все еще отказывалась, хотя Антон Ильич, только что сам переболевший, имел при себе все необходимые лекарства. Он напоил ее молоком с медом и уговорил хотя бы поставить на спину горчичники. Против этого она не могла возражать, нехотя перевернулась на живот и подставила спину. Скоро она попросила накрыть ее чем-нибудь поверх одеяла, до того ей стало холодно. Антон Ильич притащил покрывало, которое убрал в шкаф, и накрыл ее почти с головой. Юлю бил озноб. Она дрожала всем телом и никак не могла согреться, а он бегал вокруг нее, напуганный, укутывал одеялом, поил горячим чаем и растирал ей водкой ступни, пока ноги ее хоть немного не согрелись. Через час дрожь поутихла, и Юля, кажется, задремала.

Антон Ильич смотрел на нее, побледневшую, обессилевшую, и не знал, как быть. Его терзали сомнения. Он не был уверен, что поступает правильно, не давая ей лекарств. Не станет ли ей хуже? А вдруг это вообще не простуда? Не дай бог, какой-нибудь вирус, какой-нибудь заморский грипп, или еще что? Может, надо звать доктора? Юля, конечно, отказывается, но она не в себе, у нее жар – стоит ли ее слушать? Решение должен принимать он. И если что-то пойдет не так, виноватым тоже будет он. Антон Ильич представил, как Юлю уносят из его номера на носилках и отвозят в больницу, как он стоит за дверями палаты и места себе не находит, как кричит на него Наталья, а за ней грозит ему пальцем старушка Вера Федоровна… А если Юля подхватила что-то на пляже, куда он возил ее сегодня? Или за обедом у цыгана? Что тогда будет! Антон Ильич похолодел. Но как это могло случиться? За обедом Юля казалась такой радостной, такой спокойной, ничто не тревожило ее, и ничто не предвещало болезни. К тому же, подумал Антон Ильич, сам он был здоров и чувствовал себя прекрасно, хоть и ел все то, что ела за обедом Юля. Значит, дело не в еде, успокоил он себя. Может, все-таки дать ей таблетку? Размешать в чае с лимоном так, чтобы она и не заметила? Сбить температуру, приостановить болезнь, пока не поздно? А если у нее аллергия? А если, чего доброго, она принимает сейчас какие-то лекарства – он же ничего о ней не знал! – и они окажутся несовместимы с теми, что собирается дать ей он? Не зря она так упрямо отказывалась от таблеток. Вдруг он сделает ей хуже?

Юля застонала и перевернулась. Антон Ильич вскочил с места и склонился над ней, но она не открывала глаз. Он осторожно потрогал лоб, он был все еще горячим. Юля не шевелилась, и он не понимал, спит ли она или лежит в забытье от жара.

– Юленька, – тихонько позвал он. – Юленька, как ты? Ты слышишь меня?

Она не отзывалась.

Дать ей поспать? Или разбудить и выяснить, как она себя чувствует? Антон Ильич беспомощно смотрел на Юлю и озирался по сторонам, будто ища поддержки. Что делать?

Прошло еще время. Он не отходил от Юли. Пододвинул к кровати кресло, устроился в нем и сидел, не сводя с нее глаз: почему-то он боялся, что она перестанет дышать. И хоть он и говорил себе, что у Юли всего лишь простуда или, в крайнем случае, нервное переутомление, и от этого нельзя вдруг перестать дышать, успокоиться он не мог. А вдруг у нее слабое сердце? Вдруг еще что, чего он не знает? Он все время прислушивался к ее дыханию, брал ее руку и проверял, прощупывается ли пульс, бережно укрывал одеялом, когда она переворачивалась и откидывала его с себя во сне.

Было около четырех часов утра, а Антон Ильич еще не ложился. Юля спала, он дремал рядом в кресле. На рассвете он еще раз потрогал ее лоб. Температура, кажется, спала. Он поправил у Юли одеяло, себе взял пляжное полотенце, накрылся им, пристроился на краешке кровати и сразу уснул.

В шесть зазвонил будильник.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Антон Ильич, не открывая глаз. Голова у него отяжелела, словно кто-то приковал ее к подушке, невыносимо хотелось спать.

– Отлично, – услышал он бодрый голос Юли.

Он удивился – может, притворяется? – и заставил себя приоткрыть глаза.

Юля и впрямь была бодра. Улыбаясь ему своей чудесной улыбкой, от которой в иное утро у Антона Ильича затрепыхалось бы от счастья сердце, она чмокнула его в щеку, быстро поднялась и стала проворно собираться, как будто и не было никакой болезни.

Он отключился и очнулся, только когда Юля поцеловала его в лоб перед тем, как убежать.

– Только не купайся сегодня, я тебя прошу, – хрипло попросил он сквозь сон.

– Почему это?

– Потому что ты еще болеешь.

– Но я отлично себя чувствую!

– Ты еще болеешь.

– Да нет же! Напрасно ты волнуешься, я уже выздоровела! Холодная водичка меня только взбодрит. Сейчас окунусь и буду как огурчик!

Антон Ильич не слышал, что еще говорила Юля. Он заснул и даже не заметил, как она ушла.

Когда он пришел на завтрак, ни Юли, ни родственниц там уже не было. Повара заканчивали работу, официанты убирали со столов, но Антон Ильич успел заказать омлет и набрать в тарелку разных закусок, сел за свой любимый стол у окна – на веранду уже не пускали – и налил себе чаю. Никто его не торопил. Он не спеша поел и, когда закончил, посидел немного, глядя в окно, на небо, блестевшее в вышине, на высокое уже солнце и на тенистые пихты, на чьих удобных широких ветвях прятались от ветра вороны и возились внизу котята. Мысли его были о Юле. Он не представлял уже своих дней без нее, и сам тому изумлялся – как быстро вошла она в его жизнь, и до чего же прекрасно было ощущение того, что теперь в его жизни есть она, Юля! На сердце теплом разлились картины их вчерашнего путешествия: Юля, лежащая под оливковым деревцем, прелестная как греческая богиня; Юля, лукаво глядящая на него за обедом, хохочущая и обнимающая его за шею… Как хорошо, что впереди у них еще целая неделя! Он не знал, что ждет его впереди и какой будет его жизнь после этого отпуска, но возможность быть с Юлей еще целую долгую неделю наполняла его сердце радостным волнением и острым, щемящим чувством благодарности за это неожиданное счастье. Что за отпуск был бы, не будь ее? Что за жизнь была бы?

Интересно, где она сейчас? Он вспомнил, как испугался за нее прошлой ночью, и в душе его снова возникло то беспокойство, что мучило его и не давало сомкнуть глаз до самого утра. Не стало ли ей хуже? Может, ей что-нибудь нужно? С ней должно быть все хорошо – вон как бодро она поднялась с утра, не то, что он – и все же ему хотелось убедиться. Пойду найду ее и все узнаю, решил Антон Ильич и поспешил на пляж.

Хоть солнце и слепило глаза, на улице не было жарко. Все из-за ветра, холодного, порывистого. От моря веяло прохладой, в воздухе кружился и хлестал по лицу песок, снова пахло осенью. Людей на пляже было немного. Никто не купался. Все прикрывались лежаками, прячась от ветра, который никому не давал покоя – срывал с головы панамки, уносил полотенца и волочил их по песку, выхватывал из рук книжки, сбивал со столов бутылки, стаканы и переворачивал все верх дном. Кто не выдерживал, уходил в бар и сидел там, попивая напитки и поглядывая на беспокойное море.

Юли нигде не было видно. Неужели лежит, болеет? Антон Ильич ускорил шаг и направился к корпусу, где жила она. Он быстро взбирался по ступеням и не остановился бы, если бы вдруг не услышал за кустами знакомые голоса. Он приподнял рукой ветку и просунул голову. На лужайке перед балконом своего номера сидели в креслах старушка Вера Федоровна и Наталья. Перед ними стоял столик, они пили чай и смотрели в сторону моря. Антона Ильича они видеть не могли – дорожка пролегала сбоку и была надежно отгорожена от них густыми разросшимися кустами. Антон Ильич пригляделся, нет ли с ними Юли, но ее там не было. Он тихо опустил ветку и собирался уже идти дальше, как вдруг услышал, что говорили о нем.

– Мама, о чем ты говоришь! – громко возмутилась Наталья.

– А что? По-моему он серьезно настроен, – проскрипела старушка.

– Ха! Серьезно! Скажешь тоже! Все они серьезно настроены, пока не получат свое. А потом их серьезность куда-то улетучивается.

Она звонко поставила чашку на стол.

– Мне кажется, этот не такой, – возразила Вера Федоровна.

– Ну конечно! – перебила Наталья. – Все такие, а этот не такой!

– Не знаю, не знаю. Мне он нравится. Хороший мужик. Душевный. И глаза у него честные. А на Юльку как смотрит! Такими не разбрасываются.

– Ой, мама, я тебя прошу, ты только Люлечке голову не забивай этим Антоном. Видали мы таких. Это он сейчас павлином ходит, надеется в постель ее уложить. Но, слава богу, наша Юля не так воспитана. Одними обедами ее не заманишь. И вообще, не нужна она ему, это же сразу понятно.

– Чего это? Чего это тебе понятно?

– Мама, ему лет-то сколько!

– Ну и что? Лет! Подумаешь! – фыркнула старушка. – Твой вон молодой был, и что? Где он теперь? Чем старше, тем оно надежней-то будет.

– Ничего ты не понимаешь.

– Ты зато больно понимаешь. Ну, чем он тебе не угодил? Хороший мужик. И Юлька, вон, сияет вся при нем. Чего еще надо? Сколько она еще в девках сидеть будет?

– Как ты не понимаешь, мама, ему не нужна Юля. Ему нужна зрелая женщина.

– А что, Юлька у нас не зрелая что ли?

– Мама, я тебя умоляю! Люлечка у нас еще ребенок!

– Не знаю, не знаю. Делайте, что хотите, у меня спина что-то разболелась. Дует здесь, сидеть невозможно. Что за погода, не поймешь. Вчера жара, дышать было нечем, сегодня холодно, на улицу не выйти. Лето это или зима? Не пойму я этот ваш Крит. И что мы сюда приехали? Пошли в дом, Наталья. Я лечь хочу.

Антон Ильич ушам своим не верил. В глазах у него потемнело. Блаженство, переполнявшее его за завтраком, вмиг покинуло его, и он стоял, держась за перила, не в силах шагу ступить и хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Удивление, негодование, досада на Наталью и на себя самого – все перемешалось в его душе за эти несколько мгновений.

Ну и ну, покачал он головой! Так вот, оказывается, какого мнения была о нем Наталья. Мог ли он подумать! Ну и плутовка! Ну и лиса! Какова, а? А как улыбалась, какие слова говорила! Как заглядывала ему в глаза! Мы без вас скучаем, Антон Ильич, вы такой джентльмен, Антон Ильич, не оставляйте нас без своего внимания… А вчера-то, вчера! Мы с вами, Антон Ильич, родственные души… Тьфу! Подумать только! А сама при этом… А он-то! Он-то тоже хорош – болван, дурак! – принимал ее слова за чистую монету! Относился к ней почти как к родственнице. Думал, что и он для нее почти уже родственник. Но нет! На зятя он, выходит, не тянет. И на ухажера тоже. Послушать ее, так он вообще ни на что не годится, вот ведь как!

Так значит, все это время она ни разу не была искренна? И вела какую-то свою игру? Но зачем? Чего она добивалась? Если хотела расстроить их с Юлей отношения, почему не сделала этого? Почему притворялась, что потакает ему? Он вспомнил вчерашний ужин, строгий и внимательный взгляд Натальи, ее бесконечные расспросы – зачем, зачем все это? Если он так ей противен, зачем она терпит его общество? Для чего приходит на пляж по утрам? Зачем настаивает, чтобы он завтракал, и обедал, и ужинал вместе с ними?

Бедная, бедная Юля! Она так хотела, чтобы он произвел хорошее впечатление на мать, и так надеялась, что это удалось. Что с ней станет, когда она узнает правду? Она, конечно, и не догадывается о том, что в действительности думает о нем Наталья. А может быть, напротив, догадывается? И поэтому скрывает, что ночует у него – а мать ей верит? Неужели она нарочно держит Наталью в неведении? Но для чего? Быть может, надеется, что та изменит свое мнение? Черт знает что такое, тряхнул головой Антон Ильич. Оказывается, все не так просто, как кажется. Кругом сплошной обман! Юля обманывает мать, не говоря, что всерьез увлечена им, а Наталья обманывает Юлю, скрывая свое истинное мнение и подыгрывая их роману? Для чего все это? Он совсем запутался.

Ему нестерпимо захотелось поскорее увидеть Юлю. Обнять ее, прижать к себе и сразу же выяснить, что к чему. Страх обуял его, и холод бежал по спине от одной только мысли, что все может измениться в их с Юлей отношениях. Он не понимал всего, что происходило рядом с ним, и это непонимание, эта страшная путаница пугала его больше всего.

С этими мыслями он побежал к Юле. И застал ее в дверях – она куда-то уходила.

– Юленька! – набросился на нее Антон Ильич, обнял обеими руками и прижался щекой к ее плечу.

– Боже мой, – удивилась Юля. – Что это с тобой?

– Юленька, родная моя…

– Что? Что такое?

– Слава богу, что ты здесь, – прошептал Антон Ильич, не выпуская ее.

– А где я должна быть?

– Слава богу, слава богу, – шептал Антон Ильич и осыпал короткими поцелуями ее волосы и лицо.

– Да что случилось, Антон? Я опаздываю, говори скорей.

– Нам надо поговорить.

– Ну, говори.

Антон Ильич посмотрел на нее и снова прижался губами к ее лицу.

– Антон, давай потом. Я на массаж опаздываю. Ты же знаешь, я ненавижу опаздывать. Я еще хотела в сауне успеть погреться. Все, все, отпусти. Мне, правда, пора. Давай потом встретимся и поговорим.

– Во сколько ты закончишь? Я буду ждать тебя у выхода.

– Не надо ждать. Ты лучше сразу приходи на обед в таверну.

– В таверну?

– Да. В два часа.

– Разве ты забронировала нам столик?

– Мама забронировала на всех, на два часа. Все, Антон, я побежала. Не хочу опаздывать.

Юля убежала, а Антон Ильич постоял еще немного, смущенный, растерянный, вернулся на улицу и пошел другой дорогой, чтобы не проходить мимо того балкона вновь.

Он бродил по каменным дорожкам вдоль корпусов отеля, под ногами рассыпались и хрустели разноцветные лепестки, сброшенные с кустов порывом ветра. Он дошел до самого забора, за которым лежало бесхозное и бесцветное поле, вернулся назад, посмотрел вниз, на берег, подумал, не спуститься ли к морю, но передумал – ветер мешал ему размышлять.

Из головы не выходил случайно подслушанный разговор и насмешливый тон Натальи. Ему вспомнились прошедшие дни и Наталья, всегда любезная с ним и общительная. Он вспомнил их первую встречу в кафе, их прогулки втроем по утреннему пляжу; ее привычку всегда подбегать к нему первой, оставляя позади Юлю, а, прощаясь, подолгу не выпускать его руку и заглядывать в глаза каким-то особенным, многозначительным взглядом, смысла которого он никогда не понимал. Для чего она делала это? Зачем притворялась, если считала его всего лишь очередным «павлином», который только и думает, как уложить в постель ее дочь? В какую игру она играет? Все теперь открывалось для него с новой стороны.

Он все думал, как держать себя с Юлей, рассказать ей обо всем или промолчать, и пришел к заключению, что промолчать не сможет – уж слишком неприятно ему было теперь присутствие Натальи. Ни общаться с ней, ни видеть ее он более не желал. Таким образом, размышлял Антон Ильич, выход только один, признаться Юле в услышанном и объяснить ей невозможность дальнейшего их общения вместе с матерью. Чернить ее он не станет, в конце концов, она вольна иметь о нем собственное суждение, однако ж и он волен составить о ней свое. Он представил, как скажет об этом Юле – как можно более спокойно, чтобы не напугать ее и не слишком ее огорчить. Как отреагирует Юля, спрашивал он себя? Хорошо бы, она согласилась с ним. Сказала бы, например, что и сама давно уже догадалась обо всем, и что рада будет встречаться с ним наедине. Конечно, ему придется видеть ее реже – не станет же он запрещать ей обедать с родственницами или загорать с ними на пляже. Но лучше реже, да вдвоем.

Как же быть с обедом, что назначила ему Юля? Обедать с Натальей после того, что он услышал сегодня, он не мог. Да и зачем ему теперь обедать с ними? С Юлей все равно поговорить не удастся. Может, отказаться? Сослаться на плохое самочувствие, да и дело с концом. Хотя, для чего ему объясняться? Он может вообще ничего не говорить. Просто не придет, и все. Кто он для них? «Павлин», снова зазвенело у него в голове.

Не пойду, решил Антон Ильич. Пускай обедают втроем. Он развернулся и пошел к себе.

Настало два часа. Антон Ильич лежал на кровати и изнывал от мыслей. Что подумает о нем Юля, когда он не придет? Он снова и снова набирал ее номер, чтобы предупредить ее и назначить встречу после обеда, наедине, но ему никто не отвечал.

Он представил, как в его отсутствии, за обедом речь снова пойдет о нем, и как Наталья снова выскажется своим насмешливым и презрительным тоном, и как Юля – чистая душа – сначала бросится возражать и защищать его, а потом, привыкшая во всем доверять матери, станет слушать ее и переменится к нему… На этой мысли Антон Ильич вскочил как ужаленный. Посмотрел на часы: была уже четверть третьего. Он схватил кошелек и побежал в таверну.

Еще издали он увидел, что вся честная компания стоит на улице, а администратор-коротышка не пропускает их внутрь. Подойдя ближе, он услышал, как коротышка объяснял, вставляя в английские фразы известные ему русские слова:

– Приходите вечером, на ужин. Я вас посажу. Сейчас мест нет.

– Я вам еще раз говорю, – возражала Наталья, – я записалась еще вчера!

– Окей, окей, я понимаю. Но вы записались на ужин. Вот, видите? – показал он в журнал, но Наталья туда даже не взглянула.

– Я вам еще раз повторяю: я записала нас на обед и требую, чтобы вы немедленно нас посадили!

– На обед у меня все столики заняты, – развел руками коротышка. – Вот, смотрите, сколько человек записалось.

– Это возмутительно! Вы держите нас на жаре уже полчаса! Посмотрите, перед вами пожилой человек, – она показала на старушку Веру Федоровну, стоящую под деревом в тени. – Я буду жаловаться! Впустите нас немедленно!

– Я не могу вас посадить. Мест нет.

Две пары, подошедшие в это время к таверне, назвали свои фамилии и номера комнат и были вежливо приглашены коротышкой к столам. Наталья, видя это, вся вспыхнула от возмущения. Лицо ее быстро краснело, глаза свирепо смотрели на коротышку, но тот уже занимался другими гостями, обращаясь к ним со своей обычной любезностью.

Юля, завидев Антон Ильича, бросилась к нему:

– Антон, наконец-то ты пришел! Твой друг не пускает нас в ресторан. Поговори с ним быстрее.

Антон Ильич поздоровался с коротышкой за руку, и тот сходу показал ему лист записи:

– Они записались на ужин. Вот, видишь?

Антон Ильич кивнул.

– Я записывалась на обед, а не на ужин! – взвизгнула Наталья, протискиваясь к ним.

– Вы записались на ужин, – терпеливо повторял коротышка.

– Dinner, вы понимаете, что это такое?

– Понимаю, очень хорошо понимаю. Это ужин. А на обед надо записываться вот здесь, – он ткнул пальцем в листок, – где написано Lunch. Очень просто: диннер – это ужин, ланч – это обед.

– Я не знаю, что у вас тут как называется, я записывалась на обед и хочу получить свой обед. Немедленно нас посадите! Это какое-то безобразие!

Она надвинулась на коротышку, намереваясь пройти внутрь во что бы то ни стало, но коротышка, хоть и был меньше нее ростом, перегородил ей путь, уперся рукой в косяк двери, выпятил грудь колесом и встал насмерть.

– Да что же это такое! Пустите! – она ткнула его в плечо.

– Нет. Приходите вечером.

Юля бросилась к Антону Ильичу:

– Антон, ну что ты стоишь? Сделай что-нибудь!

– Что же я могу поделать, Юленька? Ты же знаешь, они всегда здесь пускают только по записи.

– Ну так повлияй на него как-нибудь, ты же можешь!

– Как, Юленька? Пойми, у него все столики заняты, ты же сама видишь. Куда ему вас сажать?

– Примени свои дипломатические методы!

Антон Ильич только развел руками. Ему было ясно, что разговаривать с коротышкой бесполезно – он не уступит из принципа.

– Но что-то же надо делать! – в отчаянии воскликнула Юля.

– Пообедайте сегодня в отеле, а сюда придете на ужин. Вы же на ужин записались, он прав.

– И ты туда же? – с упреком произнесла она и бросилась на помощь матери.

– Пригласите нам управляющего, пожалуйста. Я хочу видеть управляющего. Кто у вас здесь главный? – строго произнесла она по-английски.

– Главный в ресторане я, – с достоинством ответил ей коротышка.

– А начальник у вас есть? Кто ваш начальник?

– Мой начальник, – так же неспешно и чинно произнес он, – главный менеджер отеля.

– Позовите его сюда, я хочу поговорить с ним.

– Пожалуйста, – сказал коротышка, показывая свободной рукой в сторону отеля, – его офис в главном корпусе.

– Позовите его сюда.

– Я не могу его позвать, к сожалению. Это выше моих полномочий, – он лучезарно улыбнулся. – Идите в главный корпус, спросите, где его офис, вас проводят. А я жду вас вечером, на ужин. Желаю приятного дня.

Он раскланялся, подчеркнуто церемонно, будто нарочно, чтобы позлить дам, и пошел заниматься другими гостями, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Лицо Натальи приобрело уже знакомое Антону Ильичу выражение. Рот ее перекосился, глаза разгневанно горели, казалось, она вот-вот бросится за коротышкой и накинется на него с кулаками. Она обернулась, глянула на Юлю, на старушку Веру Федоровну, молча укрывающуюся в сторонке, потом глаза ее наткнулись на Антона Ильича и обдали его взглядом, полным жгучей и открытой неприязни, будто он один был виновником ее бед.

– Пошли! – скомандовала она и ринулась внутрь.

Нашла поблизости свободный столик на четверых, с грохотом отодвинула стул, привлеча внимание окружающих, уселась и поставила перед собой сумку. Глаза ее смотрели на всех прямо и вызывающе, и весь вид ее говорил, что она решилась идти до конца.

– Мама! – крикнула она, наклонив голову в сторону двери. – Мама, иди сюда! Что ты там стоишь? Пропустите пожилого человека! – крикнула она по-русски семейству англичан, прибывшим на обед большой компанией с колясками и детьми.

Старушка заковыляла мимо ничего не понимающих иностранцев и села рядом с дочерью. Следом уселась и Юля.

Коротышка, увидев их, всплеснул руками и проговорил что-то на своем языке. По всему было видно, что он оторопел от такой прыткости. Однако, как стало ясно через несколько минут, тоже решил не сдаваться.

Гости все подходили. Коротышка встречал их с обычным своим благодушием и рассаживал за столы, официанты принимали у них заказы и кому-то уже приносили еду, и только троица за столиком у входа оставалась без внимания. Никто не подавал им меню. Официанты сновали мимо, словно не замечая их возгласов, поднятых рук, и не видя их призывных жестов. Было очевидно, что обедом их здесь не накормят.

– Вот тебе и тавэрния, – ворчала тем временем Вера Федоровна. – Говорила я тебе, Наталья, пойдем в наш ресторан, курочки поедим, какую сегодня курочку приготовили! На пару, мягкая, диетическая. Нет, ей надо в тавэрнию. Чего ты здесь не видела? Вот и сиди теперь здесь.

– Подожди, мама, – резко произнесла Наталья. Она вперилась глазами в молоденького парнишку-официанта, который по ошибке чуть было не подошел к их столу, но был остановлен своим коллегой.

– Да жду, жду, – бубнила старушка. – Уж целый час жду. Обедать-то мы будем сегодня, не пойму я что-то? Чего мы ждем? Этого, что ли, маленького? И что за тавэрния такая. Сначала не пускают, теперь кормить не хотят, и что за народ эти греки! Не пойму я их, этих ваших греков.

Юля сидела ни жива ни мертва. Видно было, как ей обидно за мать, которую все здесь открыто игнорировали, и как одновременно ей стыдно перед людьми за крики и ругань, что устроила Наталья. К тому же, ситуация стала безвыходной, помочь матери она не могла, как ни старалась, и желала только одного, чтобы все поскорее завершилось. Она опустила взгляд, как будто не могла более видеть проходящих мимо официантов и встречаться глазами с посетителями, с недоумением поглядывающими на их столик и преспокойно уплетающими свои обеды.

Антон Ильич, не в силах больше наблюдать ее мучения, подошел к ней, склонился к ее плечу и вполголоса сказал:

– Ты можешь увести своих на полчасика?

Еще не понимая, о чем он говорит, она подняла на него глаза, полные надежды – невыносимо было и дальше оставаться здесь и терпеть это прилюдное унижение.

– Погуляйте, успокойтесь. Пусть он тоже остынет, – кивнул Антон Ильич на коротышку. – Я поговорю с ним. Через полчаса он вас посадит.

Не успела Юля ничего ответить, как Наталья подняла на Антона Ильича налитые гневом глаза, стукнула рукой по столу и взвизгнула, едва не задыхаясь от всей своей накопившейся ярости:

– Подождать полчаса?! Да вы в своем уме? Мы целый час тут торчим! У входа стояли, здесь вот сидим, и теперь еще полчаса ждать? Поговорит он! Смотрите-ка, какой молодец нашелся! Раньше надо было говорить!! Где ты раньше-то был, а? Что ж не поговорил? Стоял, смотрел, как эти греки над порядочными людьми измываются!

– Что вы кричите, – поморщился Антон Ильич.

– Я?! Кричу?! Да… Да как ты смеешь!..

Глаза ее выкатились, лицо побагровело и пошло пятнами.

– Посмотрите-ка, какой интеллигент нашелся! Он крика не выносит! Он еще замечания мне будет делать!

За столиком рядом проснулся и залился плачем ребенок. Отовсюду на них теперь глядели, не таясь. Европейцы, коих здесь было большинство, смотрели с осуждением – до чего же дикий народ, эти русские, говорили их взгляды, ни манер, ни приличий, такой скандал устроили посреди бела дня, и было бы из-за чего.

Антон Ильич дотронулся до Юлиного плеча и сказал:

– Пойдем отсюда.

– Никуда она не пойдет! – выкрикнула Наталья и снова ударила по столу.

Ребенок на руках у женщины закричал еще громче. Ее супруг, молодой мужчина с лысой головой, привстал и заговорил что-то, обращаясь к Наталье, но та его не замечала.

– Ишь ты, какой умник! – кричала она.

– Пойдем, – снова сказал Антон Ильич. – Ну что здесь сидеть? Он все равно вас не накормит.

Юля переводила глаза с матери на Антона Ильича и обратно.

– Вот и иди! Иди! – замахала рукой Наталья. – Иди, куда хочешь! И нечего с нами все время мотаться! Пристал как репей! Надоел уже! Все равно толку от тебя никакого! Иди давай, иди!

Антон Ильич в последний раз посмотрел на Юлю:

– Ты идешь?

Она отпрянула от стола, как будто хотела встать, но не встала. Под властным взглядом матери тело ее как будто окаменело, пальцы, которыми она держалась за скатерть, побелели, вся она замерла, посмотрела на мать и тут же потупилась, не смея пошевелиться.

– Юленька, пойдем, – позвал Антон Ильич.

Не поднимая глаз, Юля прошептала еле слышно:

– Никуда я не пойду.

Антон Ильич вышел из ворот отеля и зашагал по дороге в сторону променада. Он шел порывисто, не останавливаясь, как будто шел с какой-то целью, на деле же и сам не знал, куда спешил и зачем. Ноги сами несли его по знакомой дороге, а сам он желал лишь одного – уйти подальше от этого места и от этой лживой, невоспитанной, истерической женщины. Внутри у него клокотало и бушевало, с губ еще срывались слова, как будто он все еще спорил с ней, видел перед собой ее искаженное от гнева лицо и слышал ее визгливый голос.

На аллее в это время было душно. Ветер, что раздувался на море, досюда не доходил, солнце стояло прямо над головой и палило сквозь пальмы, около которых образовывались короткие, ничего не значащие тени. Сердце у Антона Ильича застучало от жары и от быстрого шага. Он сбавил ход и огляделся. Напротив открыты были двери какого-то заведения, внутри сидело пять-шесть посетителей, что означало, что там, вероятно, подавали горячий обед. Антон Ильич пошел туда.

Уже закончив с едой и расплатившись, он все сидел и никак не мог заставить себя двинуться с места. Голова его оцепенела, мысли не шли. Он чувствовал только, что все вдруг как-то разом стало меняться, портиться. Все становилось не таким, как раньше.

До вечера он просидел в номере. Лежал на кровати, но спать не спал, и думать не думал.

Юля не звонила и не появлялась, и сам он не стал набрать ее номер, хотя ему хотелось услышать ее голос, и встретиться с ней, и объясниться. Утреннее происшествие, о котором он еще не успел поговорить с ней, превращалось в настоящую дилемму и уже создавало им неприятности. Как назвать то, что произошло между ними за обедом? Что это – недопонимание? Ссора? Почему она не пошла с ним? Не хотела огорчать мать? А как же он? Неужели ей все равно? Почему не звонит теперь? Не пытается увидеться с ним, поговорить? Неужели она такого же мнения о нем, что и Наталья? Нет, этого не может быть, успокаивал себя Антон Ильич, ведь он знает Юлю, она не такая, как мать. Это просто недоразумение. Они оба успокоятся, вечером, как всегда, к нему придет Юля, они помирятся, и все пойдет как прежде.

Он хотел позвонить ей сам, но боялся, что рядом окажется Наталья и разговора не получится. И еще боялся спрашивать на счет ужина, не желая снова затрагивать эту тему. Возможно, они все-таки решат пойти в таверну. А может, обиделись на коротышку и ни за что не пойдут к нему снова. Тогда они отправятся ужинать в общий ресторан. Или Юля поведет всех ужинать в кафе. Как бы там ни было, Антон Ильич не хотел встречаться сегодня со всей компанией. Он решил поужинать где-нибудь в безопасном месте, а потом ждать, когда придет Юля и они смогут наконец поговорить обо всем наедине.

Когда настало время ужинать, он взял такси и попросил водителя отвезти его в какой-нибудь хороший ресторан. Тот предложил поехать в соседнюю деревушку, где работал рыбный ресторан, известный на всю округу. Антон Ильич не возражал. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы поскорее завершить этот день и встретиться с Юлей.

Таксист привез его в шумное заведение, где в этот час ужинало множество людей, в основном русских. Антон Ильич нашел место потише, еду заказал самую простую – изучать меню и пробовать какие-то изыски не хотелось, быстро поел и рассчитался. Ему не терпелось вернуться. Он боялся, вдруг Юля захочет увидеть его, поговорить, станет искать, придет к нему и не застанет.

То же такси привезло его обратно.

Он кинулся в номер, но там не было ни записки, ни сообщения. Он потянулся к телефону, чтобы набрать ее номер, но подумал, что с ней в комнате может быть Наталья, она любила приходить к дочери по вечерам, и тогда все будет испорчено. Нет, лучше дождаться, когда она придет, сказал себе Антон Ильич.

До полуночи было еще далеко, и он спустился в бар. Здесь вдруг оказалось необыкновенно людно и весело: играла музыка, все столики до одного были заняты, на диванах сидели целыми компаниями, выпивали, говорили и спорили о чем-то, тут и там раздавались взрывы смеха. Как всегда, показывали футбол, но мало кто сегодня смотрел телевизор. Многие были одеты по-праздничному, некоторые даже будто пришли на карнавал – разукрасили лица, надели маски. Антон Ильич огляделся – бар был тоже наряжен, висели бумажные гирлянды, горели свечи, на барной стойке стояли круглые зубастые тыквы со свечками внутри.

Он нашел место у бара. Эвклид, тоже веселый и разгоряченный, подмигнул ему, плеснул в стакан виски и поставил перед ним, хоть Антон Ильич и не просил.

– Комплимент от бара!

– Что за праздник у вас сегодня? – удивился Антон Ильич.

– Хэллоуин! – крикнул Эвклид сквозь музыку.

Вот оно что, подумал Антон Ильич. Теперь понятно, откуда эти странные наряды и свечи-тыквы.

Эвклид был в прекрасном расположении духа, в отличие от Антона Ильича. Бар его был полон, отовсюду к нему тянулись руки, жаждущие свежей порции выпивки – он едва поспевал подавать. Ловкие руки его так и летали над баром, откупоривая бутылки, перемешивая коктейли и пряча в карман чаевые. К тому же, сегодня здесь кружило так много одиноких девушек, что глаза его разбегались, не зная, на ком остановиться, и он подмигивал всем подряд, шутил со всеми и жонглировал бокалами.

– Молодой человек, а молодой человек! Позволительно ли скучать одному в этот праздничный вечер?

Антон Ильич увидел подле себя высокую девицу в черном сарафане и черной вязаной шапочке поверх таких же черных гладких волос. Лицо ее было ярко раскрашено, глаза обведены карандашом, на щеках красовались нарисованные кошачьи усы.

– Не угостите ли двух симпатичных ведьмочек, которые за это ненадолго составят вам компанию?

Рядом с ней стола девица потолще и пониже ростом, в несуразных полосатых шортах и тельняшке, с банданой на голове и повязкой на глазу – вероятно, в костюме пирата.

– Плеснете немного «Кровавой Мэри» в мой пустой бокал?

– А лучше рому, в мою большую кружку?

Они пьяно загоготали, валясь друг на друга и поддерживая друг друга за руки. Отсмеявшись, они снова уставились на Антона Ильича, но тот все смотрел на них в недоумении, не понимая, чего они от него хотят.

– Слышь, Кать, – толкнула локтем подругу пиратка, – он, похоже, по-русски не бельмеса.

– Точно!

Они поглядели друг на друга и снова загоготали.

– Lady… Want… Cocktail! Please! – проговорила девица в черном, и они снова захихикали.

Антон Ильич не отвечал.

– Кать, Кать! Да он, похоже, английского не знает.

– Француз, что ли?

– Наверно.

– Простите мне мой французский, – сказал девица в черном, кланяясь и раскидывая руки в стороны, – но дамам хотелось бы пригубить чего-нибудь освежающего! А французского мы, извините, не знаем.

– Пардон, синьор! – подхватила пиратка.

– Подожди, подожди, синьор – это вроде не из той оперы.

– А как?

– Месье.

– Пардон, месье француз! Пардон!

Хватаясь друг за друга, чтобы не упасть, они стали кланяться Антону Ильичу, пытаясь изобразить глубокий реверанс, и, хохоча, пошли дальше.

– А он мне понравился, – услышал Антон Ильич за спиной. – Солидный такой.

– Только молчит все время.

– Умный, наверно.

– Наверно.

И снова послышался хохот.

До одиннадцати Антон Ильич просидел в баре. От нечего делать он смотрел футбол. Эвклид был весь вечер занят, он не стоял ни минуты без дела, и поговорить с ним не получалось. Они только переглядывались время от времени, грек вопросительно вскидывал брови, мол, что с тобой, почему ты сидишь там один, когда все вокруг веселятся? Антон Ильич махал рукой, мол, все нормально, потом поговорим. Несколько раз Эвклид выразительно вертел глазами, приглашая Антона Ильича пообщаться с девушками, что осаждали бар. И правда, можно было присоединиться к любой компании, но Антону Ильичу не хотелось. Всеобщее веселье его не захватывало, но все же здесь, среди людей он чувствовал себя спокойней, чем один в своей комнате. Жизнь продолжалась, народ куражился и забавлялся, и, глядя на них, Антон Ильич думал о том, что вскоре и он, возможно, станет таким же беззаботным, как они, и каким он сам был еще совсем недавно. Стоит только Юле прийти, взглянуть на него своими зелеными глазами, обнять его за шею, прижаться к его груди, и все волнения уйдут, как ни бывало. Комната, одинокая и невыносимая, озарится ее светом и превратится из обыкновенного гостиничного номерка с блеклой казенной мебелью и посеревшими от времени простынями в уютное и незабываемое место их свиданий, где все разом вдруг обретет смысл – и тихая лампа, ласкающая ее лицо скромным неярким блеском, и огоньки зажженных свечей, купленных к ее приходу, и ночной воздух, что проникает в комнату с балкона и к утру становится все прохладнее и свежее, все настойчивее пробирается под одеяло, заставляя ближе прижиматься друг к другу…

– Привет!

Перед ним стоял знакомый уже француз. В руке он держал стакан виски. Антон Ильич подумал, что он опять начнет говорить о вчерашнем происшествии в море, и приготовился быстро извиниться и уйти, однако француз спросил его по-английски:

– Ты почему сегодня не купался утром?

– Холодно, – коротко ответил Антон Ильич. Не объяснять же ему всего.

– Холодно? Но ты же русский!

– Ну и что?

– Вы же, русские, привыкли к холоду. У вас же такие морозы! У вас же зимой минус тридцать, да?

– Ну и что?

– Разве вам бывает холодно?

– Представь себе, бывает.

Позже мимо него снова прошли две девицы. Вспомнив, что он не понимает ни по-русски, ни по-английски, они снова стали кланяться ему и извиняться, снова расхохотались и, поддерживая друг друга, скрылись в толпе. Антон Ильич попрощался с Эвклидом и пошел к себе.

В номере он машинально навел порядок, поправил постель, сел в кресло и приготовился ждать. С балкона доносились отголоски музыки и веселья. Наконец он поговорит с Юлей, объяснит ей все, и с завтрашнего утра у них начнется новая жизнь – жизнь, в которой не будет Натальи. Он был даже рад, что сегодня за обедом все прояснилось, и Наталья сама выдала себя, показав свое настоящее отношение к нему. Теперь ему не придется ничего доказывать Юле, ведь она сама все видела. Хоть он и не любил ссор, эта прилюдная сцена, устроенная Натальей, была ему на руку. Теперь он имел все основания не посещать семейных завтраков и обедов, и вообще, избавить себя от общения с родственницами. Он думал об этом с облегчением – невозможно было бы ему скрытничать, испытывая неприязнь внутри себя и памятуя об услышанных словах, и при этом оказывать Наталье прежнюю любезность.

До чего же все-таки неприятной женщиной оказалась эта Наталья. Насквозь лживая, к тому же, грубая и совершенно не воспитанная, а этого Антон Ильич на дух не переносил. Он снова вспомнил коротышку и скандал, что устроила Наталья, снова подумал о том, верно ли поступил, и снова пришел к выводу, что не мог бы поступить иначе. Если бы Наталья не вела себя словно базарная баба, он бы, пожалуй, смог бы уговорить коротышку найти для них столик. Но для Натальи все мужчины были не более чем пустые, никчемные «павлины», а греков она вообще за людей не считала. Надо же, как не похожи друг на друга мать и дочь! Несмотря на внешнее сходство, которое бросилось ему в глаза при первом знакомстве с Натальей, мать и дочь были совсем разными. Насколько Юля была возвышенной, изысканной и утонченной, настолько Наталья оказалась взбалмошной и несдержанной. Юля, снаружи неподступная и даже суровая, изнутри была пылкой, нежной, остро чувствующей и моментально все подмечающей. А как она умела держать себя на людях, с каким достоинством себя несла! Сколько незыблемого спокойствия было в ее походке, в ее осанке, в ее неспешном внимательном взгляде! Все то, что он так полюбил в ней с их первой встречи, теперь, как в кривом зеркале, отражалось противоположностью в ее матери – и беспокойная суетливость движений, и торопливые навязчивые речи, и дребезжащий голос, и натянутый, притворный смех, за которым как за маской скрывала она свое нутро. Лживая, жестокосердная, бесчувственная женщина, с горечью подумал Антон Ильич и вздохнул. Но ничего. Вскоре все позабудется, и этот день, нескончаемый, тревожный, измучивший его, закончится навсегда.

Он поднялся с кресла и подошел к балкону. В темноте светились огоньки у бассейна, бледные полоски фонарей дрожали на ветру. Он посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Скоро все прояснится. Если только… если только он не ждет напрасно. Что, если Юля не придет? Могла ли она обидеться на него так сильно? Нет, с надеждой сказал он себе, зря он переживает. Наверняка Юля давно уже простила его и сама жалеет о случившемся так же, как и он. Одно только ее слово, одна улыбка, когда она войдет, и он поймет, что между ними все осталось по-прежнему. Ах, скорей бы она пришла, как мучительно долго тянется этот вечер! Он вернулся в кресло.

Настала полночь. Юли не было.

Антон Ильич сидел и ждал, глядя на часы. Он уже не мог ни о чем думать. Сердце его сжималось от страха, что Юля не придет, он гнал от себя эти мысли и уговаривал себя, что беспокоится напрасно, что Юля вот-вот постучит в дверь. Ее появление изменило бы все. Он чувствовал, что теперешняя встреча сделала бы их еще ближе друг другу. Это первая в их жизни ссора, которую и ссорой-то не назовешь – разве был у них повод поссориться? – и примирение представлялось ему таким эмоциональным и таким необходимым для того, чтобы пережить это нелепое непонимание, разлучившее их на целый день. Ее приход сегодня означал бы, что их отношения настолько дороги для них обоих и настолько уже прочны, что они в состоянии простить друг другу минутные обиды и забыть о них во имя главного, во имя их любви.

Так рассуждал Антон Ильич. Стрелки на часах между тем показывали десять минут первого, затем двадцать минут, потом и половину. Не похоже на Юлю, чтобы она опаздывала. Понимание того, что она не придет, наступало на него с неотвратимой ясностью, и все же он не верил этому и с упорством продолжал сидеть, глядеть на часы и ждать. Смириться с тем, что Юля решила не приходить, казалось ему слабостью, проявлением недоверия, даже предательством по отношению к ней. Разве могла она не прийти? Разве что нечто неожиданное заставило ее припоздниться? Может, ее задержала разговорами Наталья? Или старушке Вере Федоровне понадобилось что-то на ночь глядя? Он выдумывал оправдания Юлиному непоявлению с отчаянной надеждой человека, цепляющегося за всякую соломинку, лишь бы оттянуть признание своего полнейшего поражения, которое уже разверзлось перед ним черной бездной и посмеивалось, поджидая его неизбежного и последнего шага.

Стрелки на часах показывали начало второго. Однако ж, хватит ждать, сказал себе Антон Ильич и поднялся с кресла. Не было больше причин дожидаться Юли. Надежда ушла незаметно, сама собой. Не сжималось больше от страха сердце, не тряслись в отчаянии руки – как будто за эти несколько минут он свыкся с мыслью, что Юля не пришла.

Ее решение не приходить тоже многое меняло. Все, что он надумал, размышляя об их страстном и счастливом примирении, теперь повернулось к нему обратной стороной. Выходило, что отношения их не так уж прочны, раз они не сумели преодолеть первое в их жизни разногласие. Выходило, что он для Юли не так дорог, и что она не терзается этой ссорой, как он, и не торопится уладить недопонимание между ними. Вероятно, она решила показать ему, что считает его виноватым и обязанным загладить свою вину. Но почему? За что? Разве он виноват в том, что Наталья ошиблась, а потом, вместо того, чтобы признать ошибку и попытаться спокойно договориться, устроила скандал? Ох уж эта Наталья! Не с ее ли подсказки Юля ведет себя так? Ну конечно: решила выдержать паузу и вот так, по-женски, помучить его, показать, кто здесь главный.

А вдруг все не так? Вдруг Юля просто заболела, подумал Антон Ильич? Может, к вечеру ей стало хуже, и она лежит у себя, пока он тут строит всякие догадки? Он посмотрел на кровать и вспомнил, как она лежала вчера здесь бледная, слабая, с температурой. Его охватила тревога. Он кружил по комнате и хватался за голову, терзаемый мыслями.

Надо позвонить ей и все выяснить, решил он. А если разбужу? В такой-то час? Ну и что, ответил он сам себе, лучше разбужу и буду знать, что с ней все в порядке. А вдруг ей что-нибудь нужно, как вчера? Позвоню, решил он и схватил трубку. Какой же я дурак, прошептал Антон Ильич вслух, какой дурак! И почему я не подумал об этом раньше?

Он набрал номер ее комнаты. Телефон отозвался длинными гудками. Никто не отвечал.

Спит, подумал Антон Ильич? Или не хочет отвечать? Как теперь узнать? Не идти же к ней посреди ночи? Или пойти? Эх, была ни была! Он метнулся к двери, но остановился. Нет, нельзя сейчас к Юле. Еще столкнется по пути с Натальей, или та заметит его у дверей Юлиного номера – и тогда ему несдобровать, Юля этого ему не простит. Что же делать?

Он сел на кровати. Голова у него гудела. Он уже не знал, что думать и какая из его версий могла быть верной. Он посмотрел на часы, была уже половина второго. Сегодня уже ничего не поделаешь, слишком поздно. Спать, решил Антон Ильич. Лягу спать. А завтра все выясню.

Только он стал расстегивать пуговицы на рубашке, как в дверь постучали.

Боже мой, возликовал Антон Ильич, боже мой, какое счастье! Пришла все-таки! Я знал, знал, что она придет! Сердце его затрепетало, торжествуя победу. Он вскочил, бегом бросился к двери, распахнул ее настежь и оторопел: в дверях стояла Наталья.

Она была при полном параде, с прической, подкрашенными глазами, на каблуках, как будто шла с какого-то праздника. На ней была длинная полупрозрачная накидка с глубоким вырезом, не то платье, не то халат. Ошиблась дверью, мелькнуло у Антона Ильича? Но лицо Натальи не выражало недоумения. Она шагнула вперед, сразу оказавшись в комнате, прислонилась к двери, улыбнулась Антону Ильичу своей обычной улыбкой и произнесла, заглядывая ему в глаза:

– Я вас не разбудила?

Откуда она здесь взялась, не понимал Антон Ильич. И почему вместо Юли вдруг явилась она?

– Вы ведь еще не спите, не правда ли?

– Что вы здесь делаете?

– Нам надо поговорить.

– Что-то с Юлей?

В нем снова забилась тревога. Неужели заболела? Так он и думал, что с Юлей что-то случилось.

– Что с ней?

– Вы дадите мне войти?

Она прошла мимо него, зашла в комнату и села – не в кресло и не на стул, а прямо на кровать, с той стороны, куда только что собирался лечь Антон Ильич и где оставалось откинутым одеяло.

Антон Ильич закрыл дверь.

– У вас здесь очень мило, – сказала она, оглядываясь. – Даже не скажешь, что это комната холостяка.

Что ей надо?

– Ах! – она откинулась к подушкам и вытянула руки. Потом приподнялась на локтях, закинула нога на ногу и, болтая туфлей на тонкой шпильке, посмотрела на Антона Ильича снизу вверх.

– Вы еще сердитесь на меня?

Он не отвечал.

– Ну бросьте, не сердитесь. Будьте великодушны, вы ведь такой джентльмен! Эти греки, честное слово, кого угодно выведут из себя. Что с них взять? Эти бедняги живут тут в глуши и знать не знают, что такое культура, сервис. Хотя, – она театрально повела в воздухе кистью руки и застыла на мгновенье, – хотя, бог с ними, с этими греками. Я пришла поговорить о другом.

Антон Ильич стоял, не двигаясь и не произнося ни слова.

– Видите? – она села в кровати и сложила руки на груди. – Я пришла, пришла к вам сама! Чтобы вы не сердились на меня больше. Видите? Ну же, скажите, что вы больше не сердитесь!

Она похлопала рукой по постели рядом с собой.

– Ну что вы стоите там? Идите сюда. Идите, не бойтесь. Я вас не съем! – она расхохоталась, закинув назад голову. – Давайте сядем, поговорим. Расскажите мне, как вы провели вечер. Где вы были? Я не видела вас в отеле. Вы куда-то ездили?

Антон Ильич ничего не понимал. Вероятно оттого, что весь день он только и делал, что думал и строил всякого рода предположения, в голове его теперь роем носились самые разные мысли, и он уже не понимал, где правда, а где его домыслы. Наталья, полулежащая на его постели, казалась ему дурным сном, ночным кошмаром, настолько невероятной, неправдоподобной была эта картина. На мгновенье ему подумалось, что это и есть сон – должно быть сном! ведь не может это быть явью – и он тряхнул головой, и пошевелил руками, и переступил с ноги на ногу, и поправил очки на носу, чтобы убедиться, что не спит. Но Наталья не исчезала, а сидела здесь, перед ним, улыбаясь своей притворной, наигранной улыбкой, болтала ногой и что-то ему говорила. Еще вчера на этом месте с ним лежала Юля. И позавчера, и раньше. Как здесь могла очутиться Наталья? У Антона Ильича в голове это не умещалось.

Она вдруг поднялась с кровати и в мгновение ока очутилась рядом с ним.

– Ну что такое? Что с тобой? О чем ты думаешь? – томно произнесла она, вдруг перейдя на «ты» и прикоснувшись к его плечу.

Антон Ильич вздрогнул от ее прикосновения. Наталья стояла совсем близко, и он вдруг отчетливо увидел, как под прозрачной тканью пылко вздымался ее бюст. Его бросило в жар. Без пяти минут теща стояла перед ним неглиже, в его номере, в два часа ночи… Он снял с себя ее руку и отстранился.

Глаза ее блеснули по-кошачьи, брови вскинулись вверх, губы усмехнулись. Она снова приблизилась к нему и прошептала:

– Ну перестань.

Антон Ильич попятился назад и оказался у самой стены.

– Перестань, мы же не дети. Хватит сердиться, давай помиримся…

Она хотела сказать что-то еще, но в этот миг в дверь постучали. Оба посмотрели на дверь, потом друг на друга.

Юля, подумал Антон Ильич?!

– Кто это? Ты кого-то ждешь? – удивилась Наталья.

Это конец, понял Антон Ильич. Что подумает Юля, увидев здесь мать?

Что же делать, лихорадочно соображал он? Не открывать? Когда он так ждал ее прихода? И так мечтал о примирении? Если он не откроет сейчас, она обидится еще больше. А если откроет? Она зайдет и увидит здесь мать? Поверит ли она ему? Или решит, что он крутит шашни с матерью за ее спиной? О боже! Черт бы побрал эту Наталью! Надо же ей было прийти именно сегодня. Да еще так нарядиться! Ну кто поверит, что в таком виде она явилась к нему просто поговорить? Спрятать ее, что ли, куда-нибудь? В ванну? Нет, в ванну опасно. Лучше на балкон. Закрыть ее там, захлопнуть дверь на замок и задернуть шторы. Пусть сидит, пока Юля не уйдет. Нет, что за нелепица! Не держать же ее там до утра! Она ведь и не усидит, кричать начнет, сцену закатит…

Стук повторился.

Α-a, пропади все пропадом, решил Антон Ильич! Открою. И будь что будет. Пусть Юля сама решает, кому верить.

Он решительно взялся за ручку и распахнул дверь.

Это был Эвклид. Он стоял, покачиваясь и упираясь одной рукой в стену, и был явно навеселе.

– За тобой должок! – сказал он и помахал рукой.

Антон Ильич увидел в его руке свой кошелек.

– Ты в баре оставил.

– Слава богу, – прошептал Антон Ильич.

– Конечно, слава богу! Слава богу, что у тебя есть я! – он ударил себя в грудь. – А у меня надежно, как в банке. Держи. Твои финансы в целости и сохранности.

– Как ты вовремя! Подожди, не уходи.

Антон Ильич кинулся в комнату, подхватил Наталью и подтолкнул ее к двери.

– Идемте, идемте скорее.

– Куда? Что происходит? Кто там?

– За мной пришли. У меня срочное дело. Мне нужно идти.

– Сейчас? В два часа ночи?!

– Да, да, сейчас.

Увидев в дверях бармена, она растерялась. Подтянула на плечах платье и прикрыла руками декольте, словно не хотела показываться в столь откровенном наряде какому-то греку. А грек смотрел, не ведая приличий. Покрасневшие глаза его вытаращились, он прошелся взглядом по ее телу, задерживаясь там, где ему было угодно. Обсмотрев ее с головы до пят, он одобрительно присвистнул. Под его наглым взором Наталья на мгновенье забыла об Антоне Ильиче, и он, пользуясь ее смятением, взял ее за плечи и одним движением выставил в коридор.

– Идемте, – сказал он им обоим, захлопнув дверь.

Втроем они направились к главному корпусу. Антон Ильич шагал впереди, быстро и решительно, как будто спешил по важному делу. Наталья торопливо шла за ним, мелко перебирая ногами и придерживая на груди платье.

– Подождите, куда вы так бежите? – говорила она Антону Ильичу, но он не сбавлял темп. – Неужели обязательно надо так бежать?

Металлические шпильки ее туфель ударяли тонкими молоточками и эхом разлетались в тишине.

– Да постойте же, черт вас возьми! – с раздражением крикнула она ему в спину. – Я не успеваю за вами!

Эвклид шел рядом с ней неровной походкой и не сводил горящих глаз с ее полупрозрачной фигуры. Ему не терпелось дотронуться до нее, и он пытался найти повод, чтобы как-нибудь прикоснуться к ней – поддержать за талию или подать руку – и этим раздражал ее еще больше.

– Давайте я помогу, – сказал он, когда они стали спускаться по лестнице.

– Не надо!

– Осторожно, осторожно, не упадите.

– Оставьте меня!

– Здесь скользкий пол. Держитесь за меня…

– Да пошел ты к черту! – в сердцах выкрикнула она, но грек только глянул на нее восхищенными глазами и громко причмокнул губами.

У главного входа Антон Ильич остановился.

– Спокойной ночи, – холодно сказал он подбежавшей Наталье.

– Вы не… – хотела она что-то сказать, но увидела, что грек вперился глазами в ее декольте. Под ярким светом ламп ее платье стало совершенно прозрачным и обнажало все подробности фигуры.

– Да что же это такое! – гневно воскликнула она, отворачиваясь от света.

Антон Ильич повернулся, чтобы идти, и потянул за собой Эвклида.

– Может, я провожу даму до номера? – предложил грек, но Антон Ильич взял его за плечо и развернул твердою рукою.

Грек все-таки изловчился и отвесил Наталье прощальный поклон:

– Спокойной ночи, – он хотел поцеловать у нее ручку, но она брезгливо отмахнулась от него.

Вдвоем они пошли в другую сторону.

Наталья стояла, прижав обе руки к груди, и с недоумением смотрела им вслед.

Свернув за угол, Антон Ильич остановился, похлопал Эвклида по плечу и пожал его руку:

– Ты меня выручил сегодня.

Тот присвистнул и произнес с восхищением:

– Ну Антон, ну ты даешь! Ну ты молодец! Там девушки твой номер спрашивали, я их не пустил, думал, ты с Юлей. А ты тут… Ну ты молодец! Ну ты, Антон, гигантес! Слушай, а кто эта дамочка?

Антон Ильич понял, что Эвклид не признал в ночной гостье Юлину мать, и, решив не раскрывать всей правды, только устало махнул рукой:

– Да никто.

– Слушай, так может, я вернусь? – бармен с надеждой посмотрел назад, туда, где они оставили Наталью. – Ты не против?

– Как хочешь.

Эвклид галопом понесся назад. А Антон Ильич пошел в свой корпус задними дворами.

В номере он опустился в кресло и закрыл глаза. Он не мог заставить себя лечь в кровать, где только что полулежала Наталья. В комнате еще стоял запах ее духов. Стоило ему взглянуть на постель, как он видел там ее, словно она все еще была здесь, смотрела на него, болтала туфлей и смеялась своим искусственным смехом. Он закрыл глаза, чтобы не смотреть. Ему опротивела эта постель. Да и вся эта комната, хранившая отпечаток присутствия Натальи, рождала в нем непереносимое ощущение чего-то мерзкого и отвратительного. Он желал бы только одного – чтобы этого не случалось, чтобы она не приходила к нему или чтобы его не оказалось дома, но понимание того, что все уже случилось и ничего не изменишь, ножом впивалось в сердце. Невыносимо было находиться здесь, сидеть здесь, и тем более ложиться в кровать. И идти было некуда.

Все, из-за чего недавно переживал Антон Ильич, теперь казалось ему сущим пустяком в сравнении с тем, что произошло сейчас. Пусть Юля не пришла, но завтра утром они встретились бы на пляже, поговорили, и все бы пошло по-прежнему. Если она считала его виноватым, он просил бы прощения. Если она обиделась, он стоял бы перед ней на коленях. Он сделал бы все, чтобы она сменила гнев на милость и чтобы их отношения стали прежними. А теперь… Все стало намного хуже. Внутреннее чувство подсказывало Антону Ильичу, что ночное происшествие ворвалось в их с Юлей хрупкую жизнь, которую еще можно было починить, поправить, и разбило ее вдребезги. Его надежды рушились с каждой минутой, как будто стена, которую он бережно строил и складывал по кирпичику, у него на глазах превращалась в руины. Он чувствовал, что Юля становится все дальше, что связь между ними рвется и, что бы он ни предпринял, он не сможет удержать ее и вернуть их отношения в прежнее русло.

Что станет делать Наталья? Как поведет себя теперь? Попытается сблизиться с ним снова? Опять заявится сюда? Антона Ильича передернуло от этой мысли. Вполне может быть, с ее-то упрямой настойчивостью. Ему представился и другой вариант, и он был не лучше: отвергнутая и оскорбленная Наталья сделает все, чтобы отомстить ему, и первое, что придет ей в голову – расстроить их отношения с Юлей. Сделать это будет несложно, и Антон Ильич понимал, что здесь он был совершенно бессилен. Наталья придумает свою версию событий и преподнесет все в выгодном ей свете. Убедить Юлю в том, что он, как и все представители его пола, ничтожество, труда не составит. Если бы не это недоразумение за обедом и если бы Юля не была на него обижена, он бы еще мог надеяться, что Юля поверит ему. Но сейчас слова Натальи станут последней каплей в ее сомневающейся душе и сыграют роковую роль.

Как вообще Наталье пришло в голову такое? Неужели она, взрослая женщина, не видела, что его доброе отношение к ней было простым уважением к матери Юли и, возможно, к его будущей теще? Допустим, Наталья не знала, что отношения их намного серьезнее, чем думала она, и не догадывалась, что Юля бывает у него по ночам – услышанный разговор подтверждал это. И все же… Где, в какой момент он дал маху и перешел черту, позволив Наталье рассчитывать на иное? Он не понимал. И в мыслях у него не было заигрывать с ней, и он был совершенно уверен в том, не давал ни малейшего повода.

Что ждет его утром? Как он пойдет на пляж? Как посмотрит Юле в глаза, что скажет ей? Послушай, твоя мама приходила ко мне этой ночью? Но не волнуйся, я ей отказал, так что ты можешь мной гордиться! Да, кстати, скажи ей, пусть больше так не делает, ведь я люблю тебя? Или так: послушай, твоя мама ведет себя как шлюха? От этих мыслей Антон Ильич застонал и обхватил голову руками.

Хорошо, пусть он не скажет ничего. Но как быть дальше? И когда эта история всплывет потом, как он оправдается перед Юлей? Как объяснит, почему не рассказал ей об этом сразу? Почему скрывал, если скрывать ему нечего?

А если Наталья опередит его и поговорит с Юлей раньше? Наверняка она так и сделает. Не станет ждать, пока он выложит Юле свою версию. И тогда… Боже, боже мой! Антон Ильич стал раскачиваться в кресле, схватив голову обеими руками. Тогда… Тогда все кончено!

А если, вдруг подумал он, Наталья промолчит и ничего не станет рассказывать Юле? Оставит все как есть? И будет продолжать вести свою игру у нее за спиной? Это было бы неплохо для него. По крайней мере, у него было бы время объясниться с Юлей. С другой стороны, это означает, что Наталья снова будет с ним заигрывать, заглядывать ему в глаза, брать его под руку, делать двусмысленные намеки, и все это на глазах у ничего не подозревающей Юли.

– Нет! – вслух воскликнул Антон Ильич и закачал головой, наотрез отказываясь от этой перспективы.

Невозможно. Решительно невозможно! Это оскорбительно для него, для Юли. Он ни за что не станет играть в эту игру.

Может, не ходить утром на пляж и позавтракать отдельно? Чтобы не встречаться с Натальей и не видеть ее слащавых заигрываний. А потом улучить момент и поговорить с Юлей один на один?

Антон Ильич воспрянул на мгновение, но тут же подумал о том, что, поступая так, он оставит Юлю с матерью на целых полдня. И Наталья, конечно, не преминет воспользоваться такой возможностью и наговорит Юле бог знает чего. Так что, к тому времени, когда они увидятся, Юля уже будет настроена против него.

Сколько он так просидел, обхватив голову руками, он и сам не знал. Ложиться не хотелось. Спать он не мог.

Нередко случалось Антону Ильичу, попав в передрягу и ища выхода, ложиться спать и, проснувшись наутро, находить решение, да такое легкое и такое верное, что он только диву давался, как эта простая мысль не пришла ему в голову накануне. Вот уж действительно, утро вечера мудренее, убеждался он в такие минуты. Однако сейчас все было по-другому. Он чувствовал, что к утру ничего не решится и что на этот раз его метод не поможет ему, ибо нет из этой ситуации выхода легкого и верного, нет его сейчас и не появится утром. Ему было страшно ложиться и заснуть. А больше всего он страшился пробуждения. Стоило ему только представить, как он проснется утром, вспомнит об этой ночи и все произошедшее навалится на него с новой силой, как его пробирала дрожь. Нестерпимо было осознавать, что ничего нельзя изменить и он вынужден будет продолжать жить в этой комнате, ложиться в эту постель, видеть по утрам Наталью, разговаривать с ней…

Не в силах больше оставаться в комнате, Антон Ильич одним махом поднял себя из кресла и пошел на улицу.

Рассвет еще только зачинался. Ночная тьма на небе еще не расступилась, только на горизонте слегка посветлело. Кричали петухи. Порывисто дул ветер и, кажется, моросил дождь, но Антон Ильич ничего не замечал. Покачиваясь, как пьяный, он спустился по ступеням и пошел к морю.

Дойдя до пляжа, он упал прямо на песок и обхватил голову руками. В груди давило, больно было дышать. Хотелось вдохнуть широко, изо всех сил, чтобы прогнать эту проклятую тесноту из сердца, и он открыл рот и поднял плечи, но только закашлялся и схватился за грудь. Что же делать, что же теперь делать, билось в голове упрямым вопросом? Он поднялся – надо хоть что-то делать, не сидеть же здесь, в самом деле, сказал он себе. Хотел пройтись, но не смог и двух шагов ступить. Склонился, уперся руками в колени и застонал. Сердце его будто плитой придавило, и плита эта не давала ему ни двигаться, ни дышать. Он снова попробовал распрямиться и задышать, но от боли схватился за сердце. В груди сжимало так, что, казалось, ребра треснут. Он поднял голову, вокруг никого. Уже не ночь, но еще и не утро; погасли на небе звезды, густая темнота уже сошла и уступила место для новой зари, но утро не спешило приходить, не вставало еще солнце, не сияло небо, молчали птицы, сырая холодная полутьма предрассветного часа нависала над берегом и над морем, серые холмы стояли неподвижно, меж ними застыл туман, и не было в этом зловещем и сумеречном пейзаже надежды, какая обычно охватывает человека, глядящего на восход нового дня. Сердце обдало острым пронзительным одиночеством, будто в домиках на холмах не жили люди, не спали в своих кроватях туристы, не готовились вскоре подниматься на работу уборщики и официанты – будто был он один-одинешенек на этом острове и в целом мире. Он пошел ближе к морю, волоча по песку непослушные ноги и не отнимая рук от сердца. Как полуношник, проснувшийся некстати посреди ночи, когда все кругом тихо и покойно, и самое время спать, а он один мается, не может уснуть, и подняться тоже не может – рано еще, и темно, и делать в этот час совершенно нечего, и ноги слабы и не держат и отказываются идти, и все тело зябнет и дрожит от слишком раннего пробуждения – как полуношник брел по берегу Антон Ильич, растрепанный, неприкаянный, никому не ненужный.

Море ложилось к его ногам беспокойными волнами. Оно было таким же, как всегда в ветреную погоду, шумным, брызжущим, только сейчас казалось еще глубже и еще темнее. Сколько раз он встречал рассвет здесь, стоя на этом месте, сколько раз окунался в эти непослушные волны и выходил на берег бойко и молодо, под задорный смех Юли, так может, море поможет ему и теперь?

Рывком он скинул с себя одежду и пошел в воду. Не чувствуя холода, он шагал вперед, по темным, бурлящим от ветра волнам. Долгое время вода не поднималась выше колен, но он шел, не останавливаясь, и когда дно под ногами стало опускаться, бросился в волны и поплыл. Море подхватило его, словно только и ждало, чтобы принять в свои объятия. Обняло, закачало и – понесло. Он плыл, раскидывая руки, словно хотел объять собой всю морскую ширь, затылок его леденел, когда он нырял в волну, все тело щипало и горело, боль, что сдавливала грудь, задвигалась, заскрипела под ребрами, сжала в последний раз и вышла из-под сердца. Он взмахнул обеими руками и, убедившись, что может дышать нормально, жадно поплыл дальше. Вот он, единственный мой друг, подумал он, обнимая море.

Он плыл и плыл, опьяненный внезапной легкостью, которую дарило море. Волны сами несли его вглубь, ветер свистел в ушах и гнал его все дальше от берега. Руки немели от холода, и в голове у него промелькнуло, что не следовало бы находиться в море так долго, уж слишком оно остыло за ночь, но он не мог остановиться и все греб вперед, надеясь, что боль его окончательно отступит, смоется, растает в воде. Наконец руки у него устали. Он перестал грести, перевернулся на спину и лег на волнах.

Светало. Небо над ним поголубело, ушла предрассветная муть, воздух очистился и заблестел в преддверии наступающего утра. Белые фонари на крышах мелькали вдалеке в серо-голубом рассветном зареве. Вот-вот покажется солнце. Небо над холмами побелело, вот и первые лучи робко потянулись из-за гор. Облака засияли нежным утренним светом, и на сердце у Антона Ильича тоже засияла, зазвенела надежда. Он перевернулся на живот, на горизонте в синей дымке завиднелись знакомые очертания острова, развернулся и двинулся обратно.

Плыть стало намного труднее. Ветер дул теперь навстречу, словно пытаясь загнать его назад, в открытое море. Ледяными брызгами сыпали в лицо волны, голова его окоченела и ничего уже не чувствовала, только глаза щипало от соли. Он собрался и изо всех сил заработал руками и ногами, стараясь разогреть тело и оживить онемевшие конечности, но быстро выдохся. Тут только он понял, как далеко он заплыл. Корпуса отеля едва виднелись среди тенистых еще холмов, до берега, желтого, освещенного лучами, было еще очень далеко.

Он перестал молотить по воде и поплыл медленно, упорно. Через некоторое время берег стал приближаться, но лишь ненамного, и, стоило ему ослабить усилия, чтобы чуть передохнуть, тут же снова отдалялся. Ветер так и гнал его обратно, волны так и тянули назад, не желая отпускать из своих объятий, как будто, сговорившись, не пускали его на берег. Да что ж это такое, разозлился Антон Ильич. Только у него сердце отпустило, так тут же другая напасть. Нет, не бывать этому, решительно сказал он себе и снова взмахнул руками.

Ног своих он не чувствовал – толкал себя одними руками и отчаянно тянул вперед голову и плечи. Он видел, что не справляется и что ветер уводит его назад, но не прекращал плыть, барабанил руками по воде, и фыркал, и кряхтел, и повторял себе «давай, давай, давай». Теперь он ни о чем больше не думал, все его горести забылись, вылетели из головы, и он хотел только одного – доплыть. Он смотрел на берег, золотившийся на солнце, и на отельные домики, белеющие на холмах, все еще маленькие, далекие, родные, и словно бы держался за них, и знал: пока он видит их, он доплывет.

Он потерял счет времени. Берег то казался совсем уже близким, то снова терялся вдали, и не было рядом ничего кроме хлестких соленых брызг и упрямого ветра. Тело его онемело, ноги висели камнем, руки не слушались; он совсем обессилел. Он держался глазами за отель и пытался не терять его из виду, но картинка расплывалась, глаза застилало водой, и перед ним то мелькали огоньки отеля, то вставало сияющее небо, то показывался остров, и он уже не знал, плывет ли он к берегу или ветер несет его в сторону. В голове у него все смешалось. «Только бы не отключиться», думал он, понимая, что голова у него кружится, и он почти теряет сознание. Он еще плыл и еще бился в волнах наперекор ветру, как вдруг его пронзила догадка: он больше не движется к берегу, а барахтается в воде, чтобы только не захлебнуться и не уйти под воду с головой. Ветер несет его куда-то, и он, поддавшись ему, несется вместе с ним, не в силах больше противостоять. Как странно, только и подумал он. Ведь он-то был уверен, что справится, что доплывет. Он нашел глазами желтый берег, над которым смутной полосой разливались зеленые холмы, и смотрел теперь только туда – так ему казалось, что и плывет он тоже туда.

Пляж уже совсем не далеко, или это ему только показалось? На берегу как будто кто-то стоит. Кажется, машет ему рукой и зовет его? Кто бы это был в такой час? Неужели Юля? Похоже, что она. Ему не видно отсюда, но сердце уже жмется от радости, невзирая на усталость и сковавший все тело холод. Он сделал несколько бросков обледенелыми руками, в лицо ему ударила горячая волна, он захлебнулся, закашлялся, стал искать глазами желтый берег и Юлю на берегу, приподнялся из последних сил, потянулся вперед и в тот же миг почувствовал, что коснулся ногами чего-то твердого. В следующее мгновенье он встал на дно.

Вода была ему немного выше пояса. Как же так, удивился он? Давно уж было под ногами дно, а он не знал, не чувствовал его? Всего несколько шагов, и вода опустилась ему по пояс. Как же он устал. Ноги, онемевшие, вдруг сами подгибаются, он валится в воду и с трудом встает. Вот он, берег, совсем близко, а он стал и не может пошевелиться. Голова кружится. Ветер и здесь дует, свистит, сбивает с ног.

«Давай, давай», твердил он себе. Сделал несколько шагов и остановился. Собрался силами и заставил себя пройти еще. Ветер упрямо бил в лицо, и он, обессилевший, останавливался от каждого его порыва, чтобы не упасть. Еще шаг, еще, и вот вода уже низко, едва закрывает колени. Но до берега еще идти и идти. «Давай, давай, давай», прохрипел он вслух, и от звука своего голоса собрался духом и пошел. На мелководье он не удержался и опустился на колени. До того он обессилел, что ему захотелось лечь, здесь, прямо в воду, но в голове пульсом билась одна только мысль – давай, давай, иди, не останавливайся. Он знал, что, если даст слабину, то останется здесь навсегда, и это понимание отнюдь не пугало, он был близок к тому, чтобы сдаться, но какой-то голос настойчиво повторял у самого его уха – иди, иди, иди. И он пошел. Собрал последние силы и двинулся вперед, опираясь на руки. Он полз на четвереньках, голова его повисла на окаменевшей, ничего не чувствующей шее, лицо волочилось по волнам, вода заливала в уши, в нос, в рот. В самом конце он остановился, потом дернулся вперед что было мочи, захрипел, последним рывком вытащил себя на берег и рухнул в песок.

Очнулся он от яркого света, упиравшегося в глаза широким белым лучом. Кроме света ничего не было видно. Где это я, удивился Антон Ильич? В следующую секунду он почувствовал, что кто-то щекочет его лицо, нос и уши. Смешно. Он хотел засмеяться, но не смог разомкнуть рта. Губы ему не повиновались и лежали тяжелые, металлические, чужие. На душе было весело, светло и смешно, и он, кажется, хохотал про себя, но губы не двигались и не пускали смех наружу. Опять кто-то касается его лица. Опять щекотно и смешно. Да кто же это? Почему он никого не видит? Послышался собачий лай. Α-a, я сплю, понял он. Надо проснуться и открыть глаза. Он хотел поднять веки, но они будто свинцом налились. Он попытался снова, но не смог. Белый свет обволакивал его всего и влек за собой сладостно и тягуче. Ну ладно, посплю еще, подумал Антон Ильич, оставил попытки разлепить свинцовые веки и поплыл куда-то за светом. Но тут оглушительно рявкнуло прямо у его уха. Он вздрогнул и открыл глаза.

Он лежал в песке у самой кромки воды, в глаза ему светило солнце. Две его собаки были здесь. Одна лизала его лицо, уперевшись когтистой лапой о его грудь, тыкалась мордой в шею и протяжно скулила, другая тявкала и бегала вокруг. Антон Ильич пошевелил руками и ногами, медленно поднялся и сел. Руки-ноги на месте, только тело ныло от боли. Он встал. Голова у него кружилась. Собаки радостно завиляли хвостами и запрыгали рядом, будто хотели поддержать его. Качаясь, он пошел к отелю.

Долго стоял он в душе под струей горячей воды и все не мог отогреться. Левая нога у него немела, пальцы сводило судорогой. Плечо пронизывала резкая боль, как будто в спину ударяли тысячи молний одновременно и эхом отдавались в шее и в затылке. Наконец тело его распарилось, раскраснелось и пошло горячими пятнами, и твердокаменный холод внутри стал понемногу таять и уходить.

Он и сам не заметил, когда и как в голове его как-то само собой возникло понимание того, как ему быть дальше. Откуда-то он знал, что выйдет из душа, достанет из шкафа бутылочку дешевой водки, которой он растирал Юлю, выпьет один глоток, потом оденется, возьмет спортивную сумку, положит в нее самое необходимое – смену белья, пару чистых рубашек, зубную щетку, документы и кошелек, вызовет такси и поедет в Ираклион, так, кажется, назывался город, о котором говорил ему Эвклид. И больше ему не придется ни завтракать здесь, ни спать в этой комнате, ни находиться в этом отеле. Откуда-то он знал, что ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще он не будет жить здесь. Он даже хотел собраться и уехать отсюда со всеми вещами – настолько был уверен, что не вернется больше сюда – но представил, как начнет укладывать вещи, и понял, что упаковаться полностью он не в состоянии, да и тащить с собой чемодан у него не было сил.

Заспанный служащий вышел на его оклик, с виноватым лицом поправляя на себе галстук и воротник рубашки, выслушал его просьбу, позвонил куда-то и сообщил, что такси прибудет через пятнадцать минут.

Тем временем Антон Ильич попросил у него ручку и листок бумаги – надо было оставить сообщение для Юли – сел к столику и стал писать.

«Юленька!..», – начал он.

Что сказать? Юленька, мне пришлось срочно уехать? Но что значит «пришлось»? Заставили его, что ли? Не может же он объясняться сейчас, в письме. Тогда лучше просто – я должен уехать. Нет, даже так – я уехал. Уехал, и точка. Юля, правда, ничего не поймет. Куда уехал? Почему? Может, Юля, я скоро вернусь? Но когда он вернется? Он не знал. Нет, лучше не так. Лучше сказать, как есть: Юля, я в Ираклионе, когда вернусь, не знаю. Это была чистая правда. Он ехал в Ираклион и не знал, когда вернется. Так он и написал. Однако, перечитав записку, понял, что это не годится. Что должна будет думать Юля? Что это за Ираклион? Как он вдруг там оказался? Зачем поехал туда? И что значит «когда вернусь, не знаю»? Что он там собирается делать? Слишком много вопросов. Что же написать? Может, Юля, я люблю тебя? Это было бы самое верное. С другой стороны, если «люблю тебя», то почему вдруг уехал, исчез?

Подъехало такси. Антон Ильич взял сумку и сел в машину. Ручка и бумага так и остались у него в руке.

Такси повезло его по пустынным улицам спящего еще городка. Часы в машине показывали половину седьмого утра. Вскоре выехали на трассу. Внизу по правой стороне лежало море. Вот и аэропорт, в который прилетел Антон Ильич всего неделю назад. Как давно это было! Казалось, и аэропорт еще спал, ни людей, спешащих на рейс, ни лайнеров в небе, одни только такси, припаркованные с ночи, стояли белыми стайками тут и там.

Дальше проезжали какие-то поселения с неровными домами. Аккуратные белые балкончики с цветущими геранями чередовались с облезлыми стенами и разбитыми заборами. Многие дома пустовали и были наглухо закрыты. Вдоль дороги висели еще объявления, предлагающие услуги и квартиры внаем. Вероятно, туристы покинули эти места до следующего сезона, а хозяева не спешили появляться. Кругом не было ни души.

Снова поля, свободные и нетронутые, с высокой подсохшей травой и зарослями сизых кустарников. Дорога взяла вверх. Впереди показался город, обнесенный мощной крепостной стеной. Подъехали к воротам.

– Куда дальше? – спросил таксист.

Антон Ильич встрепенулся. До сих пор он сидел, молча глядя в окно.

– В какой-нибудь отель, – сообразил он.

– Ты хочешь хороший отель?

– Да, хороший. В центре города.

– Мегарон?

Антон Ильич пожал плечами. Это название он слышал впервые.

– Это лучший отель. Давай я отвезу тебя, сам увидишь.

Мегарон так Мегарон, подумал Антон Ильич.

Здание отеля он увидел издалека. Это был старинный дом, по всему видно, памятник архитектуры, перестроенный в роскошный отель. Он стоял на берегу моря, прямо напротив порта. Весь подсвеченный желтыми огоньками, еще не выключенными с ночи, на фоне голубых утренних облаков, он показался Антону Ильичу сказочным дворцом. Он с воодушевлением шагнул внутрь.

Свободными оказались лишь номера люкс на последнем, шестом этаже. Антон Ильич не стал отказываться и – не разочаровался.

Едва он вошел в номер, взгляд его упал на окно напротив, из которого весь порт был виден как на ладони. По правую руку, в зеленой морской глубине стояли огромных размеров паромы, прибывшие, несомненно, из других стран, прямо перед ним лежала гавань, в ней тесными рядами качались на воде белые как птицы яхты, чуть левее раскинулся венецианский форт, обнимающий гавань двумя своими длинными бетонными стенами, вперед в бесконечную даль уходило море, на горизонте над ним розовело утреннее небо. Невозможно было оторваться от этой картины, от которой веяло простором, свободой и дальними странствиями, и Антон Ильич первое время так и стоял, опершись локтем о кресло, и задумчиво глядел за окно.

Убранство комнат ничуть не уступало по красоте роскошному пейзажу. Мебель, обитая бархатом сочного синего цвета, солнечно-желтые гардины на окнах, высокие потолки с люстрами, мягкие полы под ногами, картины на стенах. В спальне необъятная пышная постель с деревянным изголовьем, на ней подушки из синего и желтого бархата, у ног букет красных роз, свежесрезанных, еще благоухающих, тесным кольцом прижавших друг к другу свои головки. В ванной тоже розы, только букет поменьше; кругом сияющие зеркала и пушистые полотенца в изобилии. На столике в гостиной корзина с фруктами, рядом бутылка шампанского, два фужера и блюдо с клубникой.

Завтрак подавали в ресторане на первом этаже. Официанты в сюртуках и белых сорочках обслуживали чинно и со знанием дела. Ели из посуды из белого фарфора с вензелями. Кроме Антона Ильича в этот час здесь были двое европейцев, оба при галстуке, вероятно, после еды отправлявшихся на деловую встречу. Говорили они между собой на английском, но было слышно, что для обоих этот язык не был родным. Столик в углу занимала пара средних лет – не то греки, не то испанцы, невозможно было разобрать, на каком языке они говорили – с двумя дочерьми-подростками с взлохмаченными волосами и заспанными глазами, явно только что поднятыми с постели.

После завтрака Антон Ильич почувствовал, как сильно он устал за эту бессонную ночь. Все тело болело, и его так и тянуло улечься под пушистые одеяла, однако он твердо решил не спать средь бела дня и дождаться вечера, а сейчас выйти, размять мышцы и осмотреть город.

Едва выйдя из дверей отеля, он заметил какое-то оживление и, присмотревшись, увидел автобусную станцию. Широкими рядами стояли разноцветные автобусы, вокруг толкались и спешили люди. Антон Ильич пошел в сторону моря. Дошел до порта, полюбовался фортом и яхтами, звенящими на ветру, повернул обратно, в город. И сразу оказался на пешеходной улице. Под ногами брусчатка, по обеим сторонам изящные фонари. Дома в три-четыре этажа старинные, отреставрированные, солидные. Банки, магазины, кафе. Балкончики с цветами, и всюду вывески на греческом – непонятные завитушки, напоминающие математические знаки из школьного учебника. Вовсю работали сувенирные лавки. В них, посреди открыток с видами города и обычной разноцветной мелочевки, он вдруг заметил иконы, знакомые, родные, точно русские, маленькие и побольше, позолоченные, сияющие в солнечном свету.

Дорога пошла наверх, поднимаясь к самому центру города. Слева храм, при нем квадратная кирпичная площадь и скамейки. Дальше дом с нарядными колоннами – ни дать ни взять, итальянское палаццо. Так и есть, Антон Ильич сверился с картой, купленной в одной из лавок, и понял, что не ошибся, перед ним был бывший клуб венецианской знати.

Еще дома, изысканные, старинные. Антон Ильич смотрел во все глаза. После жизни на море, когда за стенами отеля ему доводилось видеть лишь полупустые заведения да скудные пейзажи, он словно попал в другой мир. Ираклион, во всяком случае, центральная часть его, на которой стоял теперь Антон Ильич, казался ему утонченным и красивым какой-то итальянской красотой. Первые этажи зданий сплошь были отданы под кафе и рестораны, которые не держались в помещениях и расползались на улицы, на площади, к солнцу. Под их зонтами, лицом к прохожим, сидели люди, все больше местные, но были и иностранцы, разговаривали, смотрели по сторонам и неспешно попивали кофе. Публика здесь была живая и шумная, возможно из-за того, что среди посетителей кафе было много молодежи. Они сбивались стайками, галдели, обсуждая что-то, или садились парочками, демонстративно уединяясь друг с другом. Одетые кто как, кто по-пляжному, в сандалиях, коротеньких шортиках и купальниках с завязками на шее, кто по-осеннему – ведь и вправду, уж начался ноябрь! – в сапогах на босу ногу и шарфиках на плечах, все они смотрелись нарядными, как будто собирались праздновать что-то. Откуда они здесь? Что празднуют? И если студенты, то почему не учатся? Или у них каникулы? Антон Ильич не знал. Как бы там ни было, приятно было смотреть на них, таких юных, полных жизни, хохочущих, шаловливых.

Он тоже решил устроиться в одном из заведений. Взгляд его упал на вывеску, изображавшую итальянский город, в котором Антон Ильич сразу узнал Болонью с двумя ее длинными прямоугольными башнями, высокой и той, что вполовину короче. Надпись под снимком гласила: кофе с итальянским вкусом. На площади перед кафе в три ряда стояли широкие столы, к ним барные стулья на деревянных ножках, и все они были заняты. Внутрь вели ступени. Двери не было видно, и сразу за входом тянулась барная стойка, увенчанная блестящей кофе-машиной, напротив нее вдоль стены стояло несколько стульев, таких же, что и на улице. Вместо столиков здесь был широкий подоконник, большие окна настежь распахнуты. Крайнее ко входу место только что освободилось, и, не успела официантка собрать оставшуюся посуду, как Антон Ильич уже занял его и взобрался на стул.

Здесь он был выше всех и мог смотреть через открытое окно на площадь, на прохожих на улице и на палаццо, стоявшее к нему боком. С другой стороны через дверной проем ему видны были столики у кафе и все его посетители. Ближе к нему сидела парочка. Они держали друг друга за руки и о чем-то увлеченно говорили, позабыв обо всем на свете. Девушка, стройная, светловолосая, в зеленой блузке, напомнила ему Юлю. Особенно когда смеялась, откидывая назад голову, и поправляла рукой волосы. Антон Ильич долго смотрел на нее, ничуть не заботясь о том, что помешает: казалось, даже если наступит вечер и все вокруг разойдутся, эти двое ничего не заметят и будут по-прежнему смотреть только друг на друга. Антон Ильич вздохнул. Да так громко, что официантка, проходившая мимо, приняла это на своей счет и поспешила его успокоить:

– Сейчас, сейчас. Ваш заказ уже несут.

Кофе был выше всяких похвал, и Антон Ильич, не медля, заказал еще одну чашку. Надо будет привести сюда Юлю, подумал он машинально и тут же спохватился – о чем это он? Где он, а где Юля?

За полтора часа, что Антон Ильич сидел у окна, посетители в кафе не поменялись. Столики были все так же заняты, никто не собирался уходить, все по-прежнему сидели на солнце, болтали и заказывали еще напитки. Казалось, никто здесь никуда не торопился. А Антон Ильич и подавно никуда не спешил. Его самолет улетал лишь в следующий четверг. Времени у него было предостаточно, целая неделя. Как проведет он ее, он не знал, да и не думал еще об этом, но неторопливость местных жителей действовала на него успокаивающе. Если бы они суетились, озабоченные срочными делами, он, пожалуй, почувствовал бы себя здесь совсем чужим. А так он сливался с всеобщей неспешностью и ощущал себя частью этой размеренной и дружелюбной жизни.

Завсегдатаи кафе, заходившие внутрь поздороваться с барменом, здоровались и с Антоном Ильичом, отчего-то принимая его за своего. То ли оттого, что он сидел поблизости от бара, то ли потому что он сидел здесь, давно уже выпив свой кофе, как будто чего-то ждал. Какой-то парнишка раздавал всем открытки с приглашением на концерт и вручил одну Антону Ильичу, предлагая ему непременно сегодня быть и подробно объясняя, куда нужно идти. Позже он таким же образом получил приглашение на спектакль, на какую-то лекцию, названия которой он не понял, и десятипроцентную скидку в магазине белья. Создавалось впечатление, будто всего его только и ждали, и что всюду его желали видеть. Планов на вечер было хоть отбавляй, и Антон Ильич, все еще не сходивший со своего места у окна, почувствовал, что город его принял.

После обеда он долго гулял. Людей на улице прибавлялось. В центральной части все передвигались пешком, лишь изредка кто-нибудь возьмет да и проскочит на мопеде, нарушая правила. Зелени здесь почти не росло, деревья, украшавшие углы зданий и парадные двери, стояли в кадках. Завидев небольшой тенистый парк, Антон Ильич направился туда. В центре, посреди деревьев стоял чей-то каменный бюст. Он приблизился и прочитал имя – Эль Греко. Рядом расположились кафе. И снова множество молодых людей и девушек, и все они курят, спорят, смеются, целуются, играют в нарды. Появились музыканты с веселыми гармошками. За ними другие, с гитарами, расположились и стали петь на английском. Зажглись окна, засветились витрины. В магазинчиках забегали покупатели. Антон Ильич зашел в книжный, попавшийся ему на пути, полистал альбомы с фотографиями города, потом набрел на полку, где было кое-что на русском, в основном, путеводители и карты. В руки ему попалась книга с названием «Критская кухня». Решив не уходить с пустыми руками, он купил ее, да так и вышел на улицу, держа ее подмышкой. Зазывала из ресторанчика по соседству – разряженный мужичок с морщинистым лицом – подскочил к Антону Ильичу, выхватил книгу из его рук и стал объяснять, размахивая руками, мол, выкинь ты эту книгу, лучше зайди в мой ресторан, я покажу тебе настоящую критскую кухню. Но место Антону Ильичу не понравилось, да и настырный мужичок тоже. «В другой раз», с улыбкой пообещал он, забрал свою книгу и пошел дальше.

К вечеру на улицах стало так оживленно, что Антон Ильич смотрел и все не мог поверить, что он находится в гуще празднично одетых людей, и что рестораны здесь забиты до отказа, и что все вокруг движется, празднует, живет. Душа у него пьянела от света фонарей, от музыки, от голосов вокруг и сотен лиц, мелькавших повсюду. Ноги ослабли от усталости, а он все ходил и ходил, слонялся безо всякого дела, только бы надышаться теплом этих незнакомых ему и таких славных людей.

Когда ноги его вконец отяжелели, он стал искать глазами место, куда бы присесть. Вскоре он заметил ресторанный дворик, который уходил глубоко внутрь. С улицы были видны уютно горящие свечи и белые скатерти на больших круглых столах. Он прошел внутрь, его пригласили за столик. Он с облегчением сел и вытянул ноги.

Это был дорогой и помпезный ресторан, который держала семья греков. Все они были тут. Хозяин с двумя сыновьями составляли столы, пододвигали стулья, женщины носили с кухни тарелки. Сегодня ждали большую компанию, и хозяин, заметно взволнованный, все гонял сыновей и покрикивал, чтобы столы ставили ровнее, а стулья не забывали протирать. Сыновья не разделяли его энтузиазма и делали все медленно, с прохладцей. Они тянули столы то в одну сторону, то в другую, потом долго волочили стулья из комнат, и окрики отца, казалось, не имели на них ни малейшего воздействия. Сам он, сухонький, поджарый, с черными усами, энергично бегал по ресторану, успевая повсюду и не забывая оказать внимание гостям, которые, помимо Антона Ильича, пока занимали еще только два стола – многочисленное семейство греков, начинавшееся седой сгорбленной старушкой и завершавшееся маленькими детьми за одним, и двумя пышными барышнями в шляпах и вечерних туалетах за другим.

Чтобы пройти в уборную, Антон Ильич поднялся по широкой скрипучей лестнице, ведущей на второй этаж. Там были жилые комнаты, по всему было видно, что здесь жили хозяева. Когда он вернулся, официант подал суп, которого Антон Ильич не заказывал. На его удивление, к нему ту же подошел хозяин и лично, с поклоном, объяснил:

– Это комплимент от заведения.

В белой тарелке с очень широкими краями и низким углублением посередине дымился овощной бульон. К нему принесли домашний хлеб и бутылку воды – всего этого Антон Ильич тоже не просил, но с удовольствием приступил к еде.

Еще не раз хозяин заглядывал к Антону Ильичу. То рекомендовал ему молодое вино, и Антон Ильич попробовал бокальчик, то советовал, что выбрать на десерт. А когда Антон Ильич отказался от кофе, памятуя о том, сколько чашек он уже выпил в итальянском кафе, он предложил ему редкий сорт горного чая, который они собирали сами и едва ли не вручную, забираясь в горы в определенное время года – так, во всяком случае, понял с его слов Антон Ильич. Чай, правда, оказался горьким как ромашковая настойка. Но все остальное пришлось по душе Антону Ильичу.

В ночных огнях сияли белые скатерти, белые стволы деревьев, толстые белые свечи и выкрашенные в белый глиняные цветочные горшки. На улице гудел народ. И в ресторане становилось шумно. Хотя большая компания еще не прибыла, и длинный стол так и стоял посередине, накрытый и сервированный, другие места заполнялись гостями. Никто здесь не был один, все общались и разговаривали, и даже две дамы в вечерних платьях о чем-то оживленно шептались, наклонив друг к другу свои шляпы.

Вдруг музыка прервалась. Через несколько мгновений кто-то завел другой диск. Из динамиков полилась знакомая мелодия, и Антон Ильич весь превратился в слух. «Mi manchi»[1], – вступил знаменитый тенор, и Антон Ильич откинулся в кресле и прикрыл глаза. Он любил эту песню и знал ее слова. Откуда она здесь, в греческом ресторане?

Никто не обращал внимания на музыку, и только Антон Ильич сидел как завороженный и слушал бархатный голос, певший о любви. Ему не мешал ни шум на улице, ни голоса в ресторане, сердце его пело в унисон и сжималось в такт музыки, тоскуя о той, которой ему так не доставало в эту минуту.

Наутро он проснулся выздоровевшим. Ему показалось, он проспал допоздна, но часы показывали лишь половину девятого. За окном светило солнце, его лучи отражались от кораблей и яхт, что стояли в гавани, и скакали по номеру, отражаясь на стеклах, на стенах и на зеркалах жизнерадостными солнечными зайчиками.

Антон Ильич не торопясь позавтракал, вышел на улицу и отправился по вчерашнему маршруту – первым делом к форту и яхтам. В воздухе игриво вился ветерок, приятно сгоняя с лица жар солнечных лучей. Море ровно покачивалось и переливалось разными красками. Изумрудное у берега, дальше оно светлело и казалось прозрачно-зеленым, потом снова темнело и становилось глубоким, синим, как подушки в номере Антона Ильича. Над этими красками просторно и широко распростерлось чистое, везде одинаковое голубое небо.

Антон Ильич поднялся на пирс и зашагал к форту. По дороге он не раз останавливался посмотреть на то, как гладкие изумрудные волны ударяли о камни и бетонные стены форта. Неизменным и вечным казалось синее море вдали.

До обеда он бродил по городу. Ему открывались разные улочки и разные места. Город жил своей обычной жизнью. Туристов было мало, лишь дважды ему встретились приезжие, такие же, как он, с картами в руках. Оно и понятно, подумал Антон Ильич, вряд ли кто мог предположить, что этот город так хорош и что в первых числах ноября здесь стоят такие погожие деньки. Улочки ему попадались в большинстве милые и ухоженные. Кое-где во дворах было безлюдно и непривычно тихо, дома сверкали на солнце закрытыми решетками жалюзи, и неясно было, что скрывалось за ними, был ли там кто-то, спал ли, кипела ли там втайне ото всех жизнь. Постояв в тишине у их закрытых окон и намечтавшись вдоволь, Антон Ильич возвращался к исторической части, где, чем ближе к центру, тем становилось оживленнее.

К обеду он вышел к итальянскому кафе. Он сел у барной стойки, но скоро его место освободилось, и он пересел. Из окна он снова видел палаццо. Сегодня у его стен царило веселье. В рыжих одеждах и полосатых носках ходил красноносый клоун, за ним гурьбой кружила детвора с воздушными шариками и конфетами в руках. Взрослые сидели в импровизированном кафе, на пластиковых стульях, вразброс, держа в руках стаканчики и тарелки с едой. Вынесли торт. Дети запрыгали, заверещали. Клоун выстроил их кругом, маленького именинника подняли на стул, задули свечи, звонко захлопали в ладоши. Праздник продолжался.

Антон Ильич смотрел на них, на посетителей кафе, как и вчера, безмятежно сидящих на солнце, смотрел на эту простую жизнь с теплыми ноябрьскими деньками, длинными вечерами, уличными музыкантами и детскими праздниками, и все произошедшее с ним самим казалось ему таким далеким, будто было это не позавчера, а бог знает сколько времени назад. С ним ли это случилось? Действительно ли он едва спасся, и его чуть не унесло в море? Неужели между ним и Юлей случилась размолвка? Неужели они так и не объяснились? Правда ли, что ночью к нему приходила Наталья? Действительно ли он оказался в безвыходной ситуации? Или ему это только показалось? Картинки прошлых дней понеслись у него перед глазами, и он уже не знал, стоило ли так переживать, или ничего страшного не произошло, а он принял все слишком близко к сердцу? Он не мог сказать наверняка. Лишь в одном он был уверен: он поступил правильно, что уехал. С его отъездом эта история словно осталась в прошлом, и тяжелое болезненное чувство, давящее в груди наконец-то ушло.

Что ожидало его впереди?

Перед ним возникло лицо Юли, ее улыбчивые зеленые глаза. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы она была рядом. Чтобы она сидела с ним сейчас в этом кафе, смотрела в окно вместе с ним, видела этих маленьких детей, этого смешного клоуна, и смеялась, как умеет смеяться только она. На мгновенье ему представилось, будто на стуле рядом с ним появилась Юля, будто она озорно посмотрела на него и засмеялась. Антон Ильич тряхнул головой, наваждение какое-то.

Если бы она была здесь, он повел бы ее к форту, показал бы ей море, оно здесь совсем другое, и белоснежные яхты. Он поил бы ее настоящим итальянским кофе, которое она так любит. Они сидели бы здесь часами, как и все, держались бы за руки и говорили, говорили, как тогда, в их первый вечер. Потом гуляли бы по городу, слушали бы музыкантов. Он пригласил бы ее на концерт, или на лекцию, если ей бы этого захотелось, или даже в магазин белья – почему бы и нет? Потом он повел бы ее в ресторан, в котором ужинал вчера. Они бы вместе общались с хозяином и шутили над его ленивыми сыновьями, вместе бы радовались неожиданному супу в широкополой тарелке. Чаю он, пожалуй, больше бы не заказывал, зато вино… Вино было в самый раз. Юле бы понравилось.

Потом они не спеша бы шли домой, в обнимку, останавливаясь, целуясь и улыбаясь другим парочкам, встречавшимся им на пути. Потом они очутились бы в его номере, пышном, просторном – он гораздо больше подходит Юле, чем та его небольшая комнатка в отеле. Здесь в комнатах стояли розы, и шампанское, к которому он не притрагивался, и свежие фрукты, вновь принесенные с утра. И постель, огромная, широкая, натянутая шелковистыми простынями…

Утром их разбудило бы солнце. Он вскочил бы пораньше, едва завидев первые лучи, и раздвинул бы занавески, и отворил бы балконные двери, чтобы прямо из кровати через окно им было видно море, и они лежали бы в постели, нежились в солнечных бликах, любовались бы бесконечным изумрудно-синим морем, и никуда не надо было бы спешить…

Официантка поставила перед ним его заказ, панини с морацелой и настоящей пармской ветчиной. Антон Ильич очнулся и принялся за еду.

И все-таки до чего же жаль, что Юля сейчас не здесь, снова подумал он, закончив есть и отложив приборы. Он громко вздохнул. А почему бы ей не быть здесь, пронзила его внезапная мысль? Почему бы не привезти ее сюда?

Поехать за Юлей, заодно забрать все свои вещи и провести оставшееся время здесь, в Ираклионе? Сердце у него застучало так радостно и гулко, что он схватился обеими руками за подоконник, чтобы не упасть. Дух захватывало от этой идеи. Неужели это возможно?

А Юля? Как она примет его? Будет ли рада? Что вообще она думает о нем? Они ведь так и не поговорили с того самого дня, и он понятия не имеет, каково ее мнение на его счет.

Хорошо, а что он скажет ей? Как уговорит ее поехать с ним?

Антон Ильич задумался.

Может, сходу рухнуть на колени? Хороший способ, проверенный. Сразу просить прощения, дурак, мол, виноват, прошу простить и прочее. Но за что он будет извиняться? В чем он виноват? Разве только в том, что не сумел предупредить ее об отъезде?

Может, лучше позвонить ей перед тем, как ехать? И договориться о встрече? Нет, пожалуй, по телефону не объяснишься толком. Чего доброго, она еще бросит трубку, не дав ему договорить… Нет, не стоит. Лучше просто поехать и постучаться в номер. Чтобы увидеть ее лицо, обнять ее, поговорить, объяснить все спокойно. И как он ей объяснит то, что случилось? Антон Ильич тяжело вздохнул. Что говорить ей о той ночи и о его отъезде?

А если она и объясниться ему не даст? Если все уже для себя решила? Посмотрит на него с презрением, как на пустое место, и отправит восвояси? Он передернул плечами. Это было для него страшнее всего.

А если разозлится и влепит пощечину? Α-a, махнул рукой Антон Ильич, пусть кричит и ругается, только бы не этот взгляд, ледяной, молчаливый, уничтожающий.

Как она там сейчас? Что делает? Скучает ли по нему? Он глянул на часы. Сидит, наверное, на пляже, с книжкой в руках. А вдруг она вообще о нем не думает? Купается, отдыхает в свое удовольствие и думать о нем забыла? Вдруг решила вычеркнуть его из жизни? Если все эти дни она проводила время с матерью и слушала ее, то… Эх, вздохнул он снова. Будь она не ладна, эта Наталья. И откуда она только взялась на его голову? Как хорошо им было без нее. Он вспомнил их первые встречи – ненарочные, непридуманные, словно сама судьба вела их навстречу друг к другу, а они все не видели, не хотели этого замечать, – и их первый вечер вместе, и первую ночь, и купания по утрам, и бедного француза, и звонкий Юлин смех.

Антон Ильич улыбнулся. А вдруг ей здесь не понравится? Он огляделся вокруг, словно прикидывая, как посмотрит на все это Юля. Да нет, успокоился он, понравится. Конечно, понравится. А если вдруг ей захочется чего-то другого, отсюда можно улететь, куда хочешь. До Афин рукой подать, а оттуда – хоть куда. Хоть в Рим, хоть в Берлин. Да хоть в ее любимый Париж!

И в Афины можно съездить, Юля там никогда не была. Можно арендовать красивую яхту и уехать на целый день вдвоем. Можно сесть на паром и переехать на материк. Да мало ли вариантов! Но идея с Парижем, пожалуй, понравилась бы Юле больше всего.

Чем больше он думал, тем больше вдохновлялся. Все казалось ему возможным, все было почти уже готово, и все двери для него открыты. Не хватало только Юли.

Чего же я жду, спросил он себя?

– Официант, счет!

Он заторопился, не желая ждать ни минуты. К Юле!

Немедленно, прямо сейчас!

Окрыленный, Антон Ильич уже представлял, как найдет Юлю, как обнимет ее и увезет с собой. Собирайся, скажет он, мы едем в Ираклион. Нет, мы едем в Париж! Конечно, в Париж! Стоп, осекся он. Какой Париж, когда он еще не знает толком, смогут ли они улететь, есть ли билеты? А если она не захочет в Париж? Что еще ей предложить?

Он почесал голову. Пожалуй, надо хорошенько подготовиться и потом уже ехать за Юлей. Надо все разузнать на счет Парижа и других городов, чтобы предложить ей разные варианты на выбор. А не захочет никуда уезжать – такое тоже нельзя исключать – значит, надо выяснить, как развлекать ее здесь, в Ираклионе. Хорошо бы найти толковое туристическое агентство, подумал он и глянул на часы. Надо спешить. Сегодня пятница, бог знает, во сколько они заканчивают работу.

Поразмыслив еще, Антон Ильич убедился, что сегодняшний вечер ему лучше посвятить приготовлениям и уже не ехать никуда на ночь глядя, а за Юлей отправиться с утра пораньше, так чтобы успеть перехватить ее на утренней прогулке.

Это решение отнюдь не поубавило его энтузиазма. Он расплатился по счету и бодрым шагом вышел на улицу.

Туристические агентства нашлись без труда и, на удачу, все они еще были открыты. Они располагались одно за другим в самом низу центральной улицы, ближе к форту. Узнать их можно было по нарисованным на окнах кораблям и самолетам.

Антон Ильич выбрал дверь посолиднее и вошел. Не прошло и часа, как планы в его голове стали вырисовываться четко и понятно. Как он и предполагал, регулярных рейсов в Европу из Ираклиона было всего ничего, зато из Афин можно было лететь куда угодно. Прежде всего Антон Ильич сверился на счет Парижа, билеты в наличии были и даже не слишком дорогие. Самая затратная часть касалась возврата из Парижа в Москву, но он не скупился. Лишь бы Юля согласилась, думал он с замиранием сердца, а остальное не важно. Кроме Парижа, были удобные вылеты в Рим, в Вену, в Берлин, словом, во все европейские столицы – только выбирай. До Афин отсюда летали местные авиалинии, и рейсы были чуть ли не каждый час.

Вдохновленный, Антон Ильич спросил на счет паромов. Можно ли добраться, например, до Неаполя? Эта идея тоже представлялась ему весьма романтичной. Оказалось, до Италии прямого парома нет. Нужно плыть из Афин в Патру и там пересаживаться на другой, который идет в Анкону. Не лучший вариант, подумал Антон Ильич. Что им делать в Анконе? Придется перебираться во Флоренцию или в Рим. Получается слишком утомительно. Да и времени у них будет не так много, всего несколько дней, ведь виза у Юли только до следующего четверга. Жаль тратить его на переезды. Нет, идея с Парижем пока самая удачная. Быстро, удобно. И как романтично!

Удовлетворенный такими перспективами Антон Ильич взял визитку у помогавшего ему на редкость расторопного грека, поблагодарил его и обещал вернуться. На улице он шел и обдумывал свой план. Как только Юля скажет «да», надо будет немедленно покупать билеты, пока они еще есть в продаже. Особенно обратные, в Москву. Потом надо позаботиться об отеле в Париже. Да, и еще посмотреть прогноз погоды! Возможно, Юле понадобятся теплые вещи. Тогда надо будет отвести ее в магазин и купить все заранее. Благо, здесь вся улица полна магазинчиков на любой вкус.

Подумав о покупках, он стал разглядывать витрины вокруг и, увидев распродажу в магазине обуви, решил зайти. Ему сразу приглянулись туфли из мягкой кожи. Пока он вертел их в руках, продавщица, милая курносая гречанка, уже принесла туфли его размера, усадила его на скамейку и чуть ли не своими руками надела их ему на ноги. Туфли сели как влитые. Цена оказалась снижена аж на семьдесят процентов, да и гречанка так старалась, что неудобно было уходить без покупки, и Антон Ильич отправился на кассу.

На радостях он решил купить что-нибудь и для Юли и зашел в большой магазин одежды. Обойдя три этажа и обсмотрев длинные ряды платьев, юбок и прочей дамской утвари, он не нашел ничего на свой вкус. Девицы, выбирающие себе покупки, с интересом поглядывали на Антона Ильича – единственного мужчину в этом женском царстве. А уж когда он направился в сторону белья и стал внимательно разглядывать кружева, подвязки и шелка, что висели на манекенах, они так и вовсе не спускали с него любопытных глаз. Антон Ильич искал, сосредоточенно и со знанием дела, и наконец поиски его увенчались успехом. Из тесного ряда разного рода одежд он вытянул струящийся пеньюар из тонкого кружева глубокого изумрудного оттенка.

– Это очень известная французская фирма, – улыбнулась ему подошедшая продавщица. – Есть еще такие же черные, хотите взглянуть?

– Нет-нет, благодарю. Я возьму этот.

– Я согласна с вами, это роскошный цвет! Я упакую его вам в красивую коробку, хотите?

– Да, пожалуйста.

Довольный Антон Ильич наблюдал, как в руках продавщицы длинное кружево послушно свернулось и спряталось в шелестящую бумагу, а затем легло в плоскую картонную коробку и затянулось лентой. Изумрудное, как Юлины глаза, подумал Антон Ильич. И как море, на берегах которого они встретились.

Перед тем, как лечь спать, Антон Ильич попросил портье разбудить его в шесть утра.

Когда он подъехал к отелю, на пляже никого не оказалось. Солнце уже поднялось, на море прыгали волны. Антон Ильич растерялся. Где же Юля? Ждать ли ее здесь? Или идти к ней в номер? Он глянул на часы. Было ровно семь.

Вдруг вдали показалась женская фигура. Сердце у него затрепетало. Он пригляделся – так и есть, это она! В желтом купальнике, в котором она так ему нравилась, и платке, повязанном на бедрах. Она шла издалека, от самого пирса. Шла спокойно, неторопливо. И даже отсюда ему было видно ее красивое задумчивое лицо.

Страхи Антон Ильича вмиг испарились. Перед глазами пронеслась вся их с Юлей жизнь – такая недолгая, но все же целая жизнь! – и он понял сейчас по ее лицу, что напрасно опасался, напрасно сомневался в ней. Он быстро спустился к пляжу и побежал по песку.

– Юля! Юленька! Родная моя!

Она увидела его и остановилась, улыбаясь, а он побежал к ней, раскинув руки, и не было в эту минуту человека счастливее его. Он чувствовал, будто они никогда и не расставались вовсе, будто не было этих мучительных дней и будто все, что довелось им пережить за последние двое суток, кануло в море и не имело больше никакого значения, ибо не было в целом мире человека роднее и дороже ему, чем Юля. Вся шелуха этих дней рассыпалась и спала; все эти ссоры, будто нарочно выдуманные кем-то, чтобы воздвигнуть между ними стену, рухнули в тот миг, когда они встретились глазами. Это и есть любовь, вспыхнуло в голове Антона Ильича, и это короткое слово вдруг объяснило ему все – и для чего он жил, и чего искал, и к чему стремился. Вселенская радость обуяла его. Он летел по песку, не чуя собственных ног.

Откуда ни возьмись явилась Наталья.

Антон Ильич перестал бежать и в недоумении смотрел на нее. Что она тут делает?

Наталья, как обычно по утрам, была в спортивном костюме и делала упражнения. Стоя лицом к нему, согнув колени и подавшись вперед, она вытягивала обе руки, словно обхватывая что-то, и тянула к себе. Затем снова закидывала руки вперед и тянула. Это что еще за фокусы, проворчал про себя Антон Ильич и хотел было шагнуть в сторону Юли, но вдруг отчетливо ощутил, как ветром его несет к Наталье. Он шагнул в сторону, но его тут же развернуло обратно, подтолкнуло, и, сам того не желая, он стал снова перемещаться в сторону Натальи. Да что ж это такое, рассердился Антон Ильич! Он встал, крепко упершись ногами в песок, и раскинул руки, намереваясь удержаться на месте. На несколько мгновений он устоял, но тут Наталья отклонилась назад, с размаху закинула обе руки и потянула его к себе. Порывом ветра Антона Ильича ударило в спину, подхватило и понесло. Из-под ног его клубами вздымался песок, а он, влекомый какой-то непонятной ему мощной ураганной силой, понесся прямиком навстречу торжествующе хохочущей Наталье…

– А-а-а! – закричал Антон Ильич.

И проснулся.

Сердце колотилось в груди, во рту пересохло. Портье еще не звонил. Часы показывали без десяти минут шесть.

Он принял душ, собрался и сел в такси. Портье предложил ему позавтракать – в ресторане работал ранний буфет, но Антон Ильич отказался, ему было не до еды, да и задерживаться не хотелось. Странное чувство осталось в нем после увиденного сна. На сердце тенью легла тревога, вытеснив из груди ту приподнятую, вдохновенную радость, с какой он совершал вчера приготовления к поездке. И сколько он ни напоминал себе, что никогда не верил ни в сны, ни в дурные предзнаменования, в голове его засела мысль, что по приезду его, возможно, подстерегает неприятный сюрприз, и все может пойти не так, как он предполагает. Из-за этого ему не терпелось поскорее оказаться в отеле и покончить с сомнениями раз и навсегда. В то же время он хорошо запомнил и другое чувство из своего сна – ясное всеобъемлющее счастье от осознания того, что они с Юлей вместе и что вся его жизнь теперь стала другой.

Стали подъезжать. Все вроде было знакомо ему здесь, и в то же время все как будто изменилось. Каким все-таки маленьким был этот отель по сравнению с тем, в котором он жил в Ираклионе! За время его отсутствия он как будто стал еще меньше, весь сжался и потускнел. Корпуса стояли низенькие, съежившиеся, блеклые, притихшие на ветру. Кругом было безлюдно и сонно. Одни петухи перекрикивались в тишине, точно в деревне.

Он сразу направился на пляж. Не спускаясь вниз, посмотрел на берег. Все здесь было не так, как в его сне. Солнце было еще невысоко и бросало на пляж тяжелые тени. Ветер пробирал до костей. Неприветливо и пустынно лежало внизу холодное море. Он потянулся в сторону пирса посмотреть, не было ли там Юли. Но там лишь стоял какой-то мужичок с седыми волосами и делал зарядку. Больше никого не было.

Антон Ильич развернулся и пошел к корпусу, где жила Юля. На том месте, где он когда-то случайно подслушал разговор, он приостановился. Ему показалось, там снова кто-то был. Он осторожно приподнял знакомую уже ветку и увидел Наталью. Она сидела на стуле, смотрела на море и курила. Вероятно, она только что поднялась с постели, на ней был затертый гостиничный халат, лицо ее было заспанно и мято, спутанные волосы падали на лоб. Она затягивалась, выпускала дым изо рта и смотрела вдаль, но не любовалась открывавшейся картиной, а как будто что-то обдумывала. Моря она словно и не замечала, припухшие веки ее смотрели в одну точку так, будто что-то ее беспокоило, отчего она проснулась и не могла больше уснуть.

Значит, сегодня никаких пробежек вдоль моря, подумал Антон Ильич, опуская ветку. Никакого спорта, как обычно. Никакого здорового образа жизни. Странно. С другой стороны, хорошо, что она здесь. Стало быть, Юля одна, и они смогут спокойно поговорить. Он поспешил дальше. Чем ближе он был, тем сильнее билось его сердце. Что с ней? Как она? Здорова ли? Здесь ли она еще? Впустит ли его?

Он постучал в дверь.

Тут же послышались шаги. Слава богу, выдохнул Антон Ильич. Дверь открылась.

Юля стояла перед ним жива и здорова. Солнце освещало ее со спины, и она, одетая, чтобы идти на пляж, была точно как в его сне – божественная и совершенная.

Увидев его, она отпрянула.

– Это я, – неловко улыбнулся Антон Ильич.

Она попятилась назад и молча смотрела на него, словно дар речи потеряла. Рот ее приоткрылся, лицо вытянулось и застыло в испуганном удивлении.

– Юленька, – он шагнул вперед и зашел в комнату.

Она все еще молчала.

– Юленька, родная моя, это я. Я приехал. Приехал за тобой.

Он осторожно приблизился к ней, и тут она вдруг вскинула руки и закричала:

– Ты! Да как ты мог! Ты, ты… Да знаешь, что со мной было?! Как ты мог?!

Из глаз ее брызнули слезы.

– Юля, Юленька!

Антон Ильич обхватил ее за плечи и попытался обнять. Она ударила его по груди своим кулачком:

– Как ты мог так поступить со мной?! Почему? За что? Что я тебе сделала?! Зачем ты мучаешь меня?! Я тебя чуть не похоронила уже! Ты знаешь, что здесь было? Знаешь? Ты ушел? Вот и уходи! Уходи насовсем!..

Она кричала, рыдала, захлебывалась от слез, всхлипывала и снова кричала. Лицо ее исказилось от боли и от горькой обиды на него, красивые изумрудные глаза застелило печалью, они смотрели сквозь мутную пелену слез так грустно и безотрадно, как будто она распрощалась уже навеки и с ним, и со всем прекрасным, что могло случиться в их жизни. Плечи и руки ее дрожали, когда она колотила его своим маленьким бессильным кулачком, и не было в этом кулачке ни ярости, ни злости на него, а было только отчаяние и безысходное, непоправимое горе. В конце концов кулачок ее в изнеможении повис у него на груди, голова ее упала, и она горько заплакала. Он обнял ее и ждал, когда она наплачется и придет в себя.

Через некоторое время она затихла, отняла лицо от его груди. Не поднимая глаз, ушла в ванную. Потом вернулась и тихо села на край кровати. Лицо ее было почти белым, только на скулах и на лбу коричневыми пятнами лежал загар, глаза расширились и побледнели, как будто погасли, лишившись своей искристости и задора. Прямая и гордая спина ее поникла как-то жалостливо и беспомощно; она сидела, уронив плечи и сжавшись, словно от холода, дрожащие руки ее лежали на коленях, пальцы теребили платок, и эта ее молчаливая поза и опущенный взгляд делали ее облик особенно несчастным, сломленным.

Вот и настала минута, которой Антон Ильич боялся больше всего на свете. Юля сидела перед ним, измученная переживаниями, виновником которых был он. Весь ее вид ясно говорил о том, что она и сейчас еще сердится на него и ждет объяснений. Что ей сказать? «Собирайся, мы едем в Париж», крутилась у него заготовленная фраза, и больше в голову ничего не шло. Он знал, что она не поймет его, и что он будет выглядеть глупо, и что этого нельзя сейчас говорить. Но что сказать? Все мысли, что он готовил, разом вылетели из головы, и он стоял перед ней сбитый с толку, глупый, онемевший, растерянный.

Прошли минуты, прежде чем она подняла глаза и посмотрела на него исподлобья. Он обрадовался, приняв это за приглашение к разговору, и весь подался к ней, но она заговорила первой:

– Где ты был? – хрипло спросила она.

– Я? Я… В-в… в Ираклионе.

– В Ираклионе? – она удивленно подняла брови.

– Ну да. Я там сейчас живу.

– А почему в Ираклионе? Зачем? Зачем ты вообще туда поехал? Разве ты не приехал сюда на две недели? Мы же собирались лететь обратно вместе. А где ты там живешь?

– Как где? В отеле.

– В отеле? А как же этот отель? Как же твоя комната? Ты что, сюда не вернешься?

Антон Ильич отвел взгляд, подошел к окну, посмотрел в него, потом развернулся, взглянул на Юлю и твердо произнес:

– Нет. Сюда я не вернусь. Юленька, послушай, я приехал за тобой.

– За мной?

– Да, за тобой. Чтобы увезти тебя отсюда.

– Как это? Куда увезти?

«В Париж!», чуть не выкрикнул он. «Собирайся, мы едем в Париж!», снова завертелось в голове, но нет, удержал он себя, рано, еще слишком рано.

– Антон, объясни же в конце концов, что происходит? Почему ты уехал? Почему не сказал мне ничего? Ты исчез, я тут места себе не находила, думала с тобой что-то случилось. Ни звонка от тебя, ни записки. А теперь ты вдруг появляешься и говоришь, что приехал за мной. Я уже ничего не понимаю!

Антон Ильич опустился в кресло напротив нее, положил руки на колени, выдохнул и заговорил, глядя ей прямо в глаза:

– Я уехал, потому что мне надо было подумать.

– Подумать? О чем?

– О нас.

– О нас?

– Да. О нас с тобой.

Антон Ильич откашлялся и произнес:

– Юля, я хочу быть с тобой.

Она посмотрела на него удивленно, словно не зная, что на это ответить и чего еще от него ожидать.

– Я хотел бы, чтобы ты сейчас поехала со мной в Ираклион. Поэтому я и приехал. Это такой город, ты даже не представляешь себе. Тебе понравится! Я нашел там настоящее итальянское кафе, они там делают такой кофе! Я снял самый лучший номер в самом лучшем отеле города. На шестом этаже. Там просыпаешься утром и видишь порт, море. А какие там яхты стоят!

Он вскочил с кресла. Юля смотрела на него во все глаза.

– Там так весело! Там столько людей! Там музыканты, молодежь, понимаешь? Там столько кафе, ресторанов, не то что здесь. Они там гуляют до ночи, песни поют!

Он опустился на пол перед ней.

– Ну что здесь сидеть? Что здесь делать? Здесь со скуки помрешь. Здесь же… Здесь же все одно и то же! Ты же сама говорила, помнишь? Такой же завтрак, такой же ужин, такое же море. А там все по-другому. Поехали!

Взгляд у нее изменился. Она с интересом смотрела на него и, казалось, раздумывала над его словами. Чувствуя, что лед тронулся, Антон Ильич взял ее за руку и с жаром заговорил:

– У нас же еще целая неделя! Побудем пару дней в Ираклионе. Там в выходные сейчас будет народ, будет музыка, будет весело. У них там праздник молодого вина сейчас. Вина попробуем. Сходим на концерт какой-нибудь. А потом…

Он остановился и решился наконец достать козырную карту:

– Потом поедем в Париж!

– В Париж?

Глаза у нее округлились.

– В Париж, – счастливо повторил Антон Ильич.

И не давая ей опомниться, быстро затараторил:

– Я уже все продумал. Билеты, отель – я все организую, тебе ничего не надо делать. Ты только скажи, что согласна. Сходим в музей ДчОрсе, покатаемся по Сене, посидим в ресторанчике на Мон-Мартр, поднимемся на Эфелеву башню.

Она опешила. Втянула голову в плечи и смотрела на него, не мигая.

– А хочешь, никуда не пойдем? Будем просто гулять с тобой по Парижу, и ну их, все эти достопримечательности и музеи.

– А потом?

– Что потом?

– Потом, после Парижа? Что будет потом?

– Как что? Вернемся в Москву. Прямо оттуда. В четверг. Билеты я нашел.

В глазах ее что-то промелькнуло. Она еще раз посмотрела на него, и на этот раз во взгляде ее было что-то строгое, подозрительное – забрала свою руку и встала.

– Я все равно не понимаю, – отрезала она.

По ее голосу Антон Ильич понял, что тепло, зажегшееся было на ее бледном лице, исчезло.

– Сначала ты пропадаешь, потом вдруг появляешься и зовешь меня в Париж. Что все это значит?

– Как что? – он развел руками. – Это значит, что я хочу поехать с тобой в Париж.

– Я все-таки не понимаю, зачем надо было уезжать. Что ты там делал целых два дня? С кем ты там был? Все это так странно.

Она повернулась к нему спиной и стала смотреть в окно.

У Антона Ильича руки опустились. Его идея с Парижем разваливалась на глазах. Уже ни на что особенно не надеясь, но тихо пробормотал:

– Если не хочешь в Париж, можно просто побыть в Ираклионе… Или поехать на пароме в Афины… Там паромы такие… такие большие, красивые…

Юля молчала.

Он вздохнул и поднялся с колен. Юля стояла, не шевелясь и не оборачиваясь, скрестив перед собой руки. В ее молчании была такая непоколебимая решимость, что Антон Ильич понял, что проиграл. Его слова ее не убедили – она, по всей видимости, ждала от него каких-то других объяснений. Каких, он не знал. Он сделал все, что мог. Больше крыть было нечем.

– Я пошел собирать вещи, – произнес он упавшим голосом.

Юля не шелохнулась.

– У меня на девять тридцать заказано такси, – сказал он, глядя на ее спину. – Если надумаешь, приходи.

И вышел.

В чем же я ошибся, спрашивал себя Антон Ильич, пока шел к своему корпусу? Он ясно видел, как Юля переживала из-за его отъезда. Значит, она не была к нему равнодушна. И видел, как потеплели ее глаза, когда он говорил ей об Ираклионе и о Париже. Почему же она не согласилась ехать с ним?

«Я все-таки не понимаю», повторяла ему она. Ей непременно нужно было понять, почему он уехал. Конечно, он знал, что такая девушка, как Юля, не удовлетворится какими-то туманными объяснениями и захочет знать правду. Он и сказал правду, не соврав ни на йоту. Но не мог же он рассказать всего. Тогда пришлось бы говорить и о подслушанном разговоре, и о ночном визите Натальи. К чему бы это привело? Скорей всего, она бы и слушать этого не стала и выставила бы его вон. А может, надо было попытаться? Нет, нет, подумал он. Как бы это выглядело? Пропал куда-то, потом вдруг явился и стал во всем обвинять ее родительницу?

– Эх-х, – вздохнул он вслух.

Ничего уже не сделаешь. Придется ехать одному. В Париж он, конечно, не полетит. Поедет в Ираклион, а там подумает, как быть дальше.

Проходя мимо бара, он столкнулся с Эвклидом. Тот, завидев Антона Ильича, бросил тарелки, которые тащил, и кинулся к нему с расспросами:

– У тебя все нормально? Где ты был? Мы тебя потеряли.

Они пожали друг другу руки.

– Все нормально. Я был в Ираклионе.

– В Ираклионе? Давай, садись. Я тебе чаю сделаю.

Антон Ильич взглянул на часы, ему надо было торопиться, но Эвклид настойчиво показал на бар:

– Садись, садись. Мне надо тебе кое-что сказать.

Антон Ильич сел.

– Юлю уже видел?

– Да, а что?

– И как она?

Антон Ильич только руками развел.

– Обиделась?

Он кивнул.

Эвклид наклонился к нему и вполголоса произнес:

– В ту ночь, когда ты пропал…

– Я не пропал, я поехал в Ираклион.

– Ну хорошо, хорошо, – он оглянулся, боясь, как бы кто не услышал его, и заговорил почти шепотом. – В ту ночь в соседнем отеле утонул какой-то англичанин. Выпил, наверно, и пошел купаться на море. Они же Хэллоуин отмечали. Его утром нашли, на берегу. Приезжала полиция, там быстро все убрали, чтобы туристы ничего не увидели. Но здесь пошли разговоры, сам понимаешь, кто-то что-то услышал, и пошло-поехало.

Он отодвинулся от Антона Ильича, чтобы проходящие мимо туристы не подумали, что они о чем-то толкуют втихаря и стал протирать полотенцем стаканы. Антон Ильич застыл перед чашкой чая, весь превратившись в слух.

– Вечером приходит сюда Юля. Спрашивает меня, где ты. Я не знаю. Она плачет, говорит, что ты утонул. Я понял, что она услышала про англичанина и подумала, что это ты утонул. Я ее успокаивал, как мог. Вообще-то нам нельзя об этом говорить с гостями. Она мне не верит. Говорит, что узнавала, твои вещи в номере, а тебя нет. Еще говорит, какие-то вещи твои на пляже нашла утром.

Вот это да, подумал Антон Ильич. Вот так история. Теперь понятно, почему так переживала Юля.

Они поговорили еще немного, и Антон Ильич стал прощаться. Пора было идти. Напоследок он спросил у Эвклида:

– И все-таки, где так научился говорить по-русски?

– Дар богов!

– Ну а серьезно? «Пошло-поехало», откуда ты это знаешь?

– Я три года жил с русской девушкой.

– Α-a, понятно.

– Она учила меня. Все хотела из меня человека сделать.

– Ну и как? Сделала?

– Нет, – расхохотался грек. – Так и уехала в свой Свердловск.

До того как идти к себе, Антон Ильич решил рассчитаться за номер и предупредить, что съезжает. Он уже понял, как неторопливы могут быть греки, и не хотел, чтобы его задерживали на выходе.

Пока он ждал, когда ему выпишут счет, он вдруг услышал знакомый скрипучий голос. Старушка Вера Федоровна стояла в дверях на пути к ресторану и кричала ему оттуда, но он до этой минуты ее не слышал. Схватив за рукав грека-носильщика, на свою беду пробегавшего мимо нее, она сказала ему в своем обычном командном тоне:

– Ну-ка, позови-ка мне его! Во-о-он того! Не видишь что ли, бабка охрипла уже, докричаться не может.

Антон Ильич, увидев это, подошел к ней сам.

– Ну ты, милок, натворил делов! Девчонки мои третий день ходят хмурные. Сидят, молчат обе, слова из них не вытянешь. И тебя нет. Поговорить не с кем. А сегодня вон, не успела я проснуться, слышу, а они ругаются! В жизни такого не было! Никогда они не ругались! А сегодня не знаю, что на них нашло. Я уж плюнула на них и на завтрак пошла одна. Ну их, ей-богу. Ты бы сходил, милок, поговорил с ними. Успокоил бы бабку. А я пойду. А то сегодня арбуз вынесут. Сейчас народ набежит, разберут лучшие кусочки. Давай, милок. Сходи, поговори там с ними.

Антон Ильич пошел в номер, вытащил чемодан и стал собирать вещи. Теперь он понимал, что пережила Юля, подумав, что он утонул. Он совсем забыл о вещах, которые оставил в то утро на пляже. Ему и в голову не пришло, что Юля придет на пляж первая, что она увидит его одежду и, конечно, узнает его рубашку и шлепанцы. Что она могла подумать? В море его нет. За вещами на пляж он так и не вернулся. На завтрак не пришел. В номере его тоже не было. Да еще этот случай в соседнем отеле. Странная штука, эта жизнь, думал Антон Ильич, аккуратно складывая в чемодан одежду. Надо же такому случиться, что в ту же ночь и в том же месте утонул не он, а другой человек.

Но почему же Юля отказывается ехать с ним? И, если так переживала, почему не обрадовалась, увидев его целым и невредимым?

Старушка сказала, они ругаются с Натальей. Значит, это из-за него? Конечно, из-за него. Наталья наверняка сказала дочери, мол, уехал твой ухажер, бросил тебя, закончился твой курортный роман. Да уж, Наталья не упустит возможности очернить его. Одному богу известно, что пришлось выслушать от нее Юле за эти дни. Но сейчас, когда он здесь, вернулся за ней и зовет ее с собой, почему же она не соглашается? Почему не хочет ехать с ним? Антон Ильич изнывал от этих мыслей. Всем своим нутром он чувствовал, что они с Юлей должны сейчас ехать вместе. И ему так этого хотелось! В своих мечтах он увозил отсюда Юлю, и они мчались с ней в Ираклион, а потом в Париж, в Европу, летели на самолетах, плыли на кораблях, и целый мир лежал перед ними, и целая жизнь ждала их впереди! Но все это оказалось лишь мечтами. В действительности он паковал свои вещи, чтобы уехать отсюда одному. Он тяжело вздохнул.

До отъезда оставалось полчаса. Он подошел к окну. И опять все вокруг показалось ему заброшенным и неживым. Таверна, в которую они ходили с Юлей, закрылась – Эвклид сказал, она работала до первого ноября. Веранда, где они любили завтракать, тоже была заперта, все теперь садились внутри. Постояльцев в отеле с каждым днем становилось все меньше. Заканчивался сезон, разъезжались последние туристы. Оставшиеся еще работать греки трудились вполсилы, никто не раскладывал уже лежаков у бассейна, не раскрывал зонты, не подвязывал от ветра пальмы, не чистил бассейны, не подметал дорожки. Пляж выглядел осиротевшим без людей, и море безрадостно лежало внизу, оставленное всеми до весны. Все заканчивалось, и его история тоже подошла к концу. Он мог уехать отсюда с Юлей, но уезжал один и увозил с собой одни только воспоминания.

До того здесь было пустынно, до того не уютно, что Антон Ильич и рад был, что уезжает. Невыносимо было бы ему оставаться здесь еще целую неделю. Как он собирался пробыть здесь две недели? Сердце у него разрывалось при мысли о том, что здесь останется Юля. Она, его Юля, божественная, прекрасная и достойная самой лучшей жизни, не поедет с ним, не увидит веселого Ираклиона, не будет слушать музыкантов и гулять со всеми допоздна, не сядет на паром, не полетит в Париж, а останется здесь, в этом унылом запустенье! Ему отчетливо привиделись две жизни, одна праздничная, бурлящая, взрывающаяся фейерверками – та, куда стремился увезти ее он, – и другая, чахлая, угасающая с каждой минутой и готовая вот-вот затихнуть насовсем. Как же Юля останется здесь, в волнении подумал Антон Ильич? Сердце пронзило каким-то тягостным предчувствием. Да что это я, в самом деле, одернул он себя, как будто умирать ее здесь оставляю.

Зазвонил телефон. Хотят спросить, не пора ли присылать носильщика, понял он и заодно достал кошелек, проверить, осталась ли еще мелочь на чаевые.

– Твое предложение еще в силе?

Антон Ильич оторопел.

– Ты не передумал ехать?

– Нет, – быстро вставил он, ничего не понимая.

– Попутчица симпатичная нужна?

– Как… Попутчица?… – он ушам своим не верил.

– Красивая, с чувством юмора, без вредных привычек?

– Нужна! Очень нужна, – включился он наконец. – Без этой попутчицы… Без этой попутчицы вообще ничего бы не вышло!

– Тогда встречаемся в холле?

– Да, да! В холле! Я уже иду!

Есть же счастье на земле! Он схватил чемодан и побежал вниз.

Антон Ильич загружал вещи в багажник, когда появилась Юля. Носильщик катил ее чемодан, она шла рядом, в руках у нее была лишь маленькая сумочка. Антон Ильич замер на месте, глядя на нее. Лицо ее, все еще бледное, светилось улыбкой. Она обняла его за шею и поцеловала в щеку так трогательно и просто, как будто между ними не было ни ссор, ни расставаний. Он в ответ прижал ее к себе обеими руками, и эти объятия лучше всяких слов говорил том, как он счастлив, что прощен. Препятствия, разделявшие их, рухнули, Юля ехала с ним в Ираклион, в новую счастливую жизнь, и от этого у него словно крылья за спиной вырастали.

Он открыл дверцу и усадил ее в машину. Потом дал носильщику чаевых, обошел автомобиль и сел рядом с ней. Водитель завел мотор.

– Мама! – вдруг позвала Юля, замахала рукой и стала открывать окно.

Антон Ильич увидел Наталью. Она бегом подошла к машине, положила обе руки на опущенное стекло и просунула голову к Юле.

– Ну что? Значит, едешь все-таки?

– Еду! – звенящим от радости голосом ответила Юля, обняла мать за шею и крепко поцеловала.

Наталья мрачно на нее посмотрела и покачала головой.

– Ма-ам, ну мы же договорились, – жалобно попросила Юля.

Та только хмыкнула и поджала губы.

– Ну мам! Ну пожалуйста…

– Он тебя пальцем поманил, ты и побежала за ним, – вдруг со злостью сказала она, кивая на Антона Ильича, которого до сих пор нарочно не замечала.

– Мама!

– И кто ты после этого? Тьфу! Смотреть противно!

Водитель ждал и не трогался с места. Антон Ильич похлопал его по плечу и показал, мол, поехали. Машина мягко тронулась. Наталья, не отпуская рук, пошла рядом.

– И тебе не стыдно? На глазах у всех! До такого срама дойти! Бросила мать, бабушку! Ради вот этого! Что, подождать не могла? Прямо сейчас надо уехать? Обязательно сейчас?!

– Мама, он меня в Париж пригласил! – крикнула Юля, вся подавшись к окну.

– Шлюха! Вот ты кто! Ясно тебе? Шлюха!

Юля закрыла лицо руками и заплакала. Они поехали в Ираклион.

Всю дорогу они молчали. Антон Ильич украдкой поглядывал на Юлю. Первые минуты пути он все боялся, что она передумает ехать. Ему так и казалось, что она обернет к нему заплаканное, измученное лицо и попросит его отвезти ее обратно. Рано я обрадовался, подумал он. Ему хотелось прижать Юлю к себе и утешить, пообещать, что все будет хорошо, и он прикоснулся к ее плечу, но она не пошевелилась, не бросилась в его объятия, и он только неловко погладил ее по плечу и убрал руку.

За окном пробегал знакомый уже пейзаж. Быстро подъехали к аэропорту, промчались мимо и понеслись вдоль полей и трав. Антон Ильич увидел, как Юля вытерла слезы, достала из сумочки зеркало, поправила лицо. Потом взяла его за руку и сидела так, не двигаясь, не произнося ни слова и глядя в окно. На душе у него отлегло. Когда завиднелась городская стена, она с любопытством стала смотреть вперед, на дорогу и на город, к которому они приближались. Вот показался и их отель. И снова невозможно было не заметить издалека его величавые окна. Увидев, что Юля тоже выхватила глазами яркую вывеску, Антон Ильич показал ей глазами, мол, туда-то мы и едем.

Отель производил на Юлю то же впечатление, что и на Антона Ильича, когда он приехал сюда впервые. Он казался торжественным и грандиозным после низеньких корпусов, в которых они жили у моря. Едва они поднялись в номер, оставив багаж внизу на попеченье носильщика, она так же, как он недавно, припала к окну, замерев от открывающегося отсюда ошеломительного вида на порт, на море и на яхты. Антон Ильич немедля откупорил шампанское. С шумом выстрелила пробка, Юля вздрогнула и обернулась, он засмеялся и наполнил бокалы.

– За начало новой жизни! Нашей с тобой жизни.

Он прикоснулся к ее бокалу, звонко чокнулся и залпом выпил свой. Юля тоже отпила немного.

– Я сейчас опьянею и упаду, – улыбнулась она, – и пропущу все самое интересное.

– Не волнуйся, мое крепкое плечо в твоем распоряжении. Он залихватски обнял ее и поцеловал.

– Сейчас я тебя покормлю. Ты еще не видела, какие здесь завтраки.

Завтраки в выходные длились дольше, до двенадцати дня, так что они успевали без спешки пойти в ресторан и поесть. Людей сегодня было больше, чем в будни, те же европейцы в костюмах, несколько больших семейств и компаний. И снова разительный контраст: степенная, хорошо одетая публика после толпы отдыхающих, снующих по ресторану в майках и плавках. Официанты в сюртуках, с гладкими прическами и накрахмаленными воротничками, совсем не походили на тех неотесанных греков, что обслуживали их раньше. Те вели себя так, будто туристы явились к ним как незваные гости и отвлекали их от важных дел своими надоедливыми просьбами принести им то одно, то другое. Здесь же официанты только и были заняты тем, чтобы как-то еще угодить гостю и сделать так, чтобы он был доволен.

Антон Ильич видел, что Юля моментально оценила эту разницу. От него не укрылся ее взгляд, брошенный на окна, искусно обрамленные шторами, на картины на стенах, на розовые подушки кресел и изогнутые подлокотники, на изящную посуду и витиеватый узор на тонком белом фарфоре. Он наблюдал, как она смотрела на все с приятным удивлением, и был этому несказанно рад. По лицу ее было видно, что ей здесь нравится все больше.

Официант, обслуживавший их, неизменно начинал с Юли и, удостоверившись, что она не желает чего-нибудь еще, переходил к Антону Ильичу. Стоило ей потянуться за салфеткой, как он уже спешил поменять салфетницу и поставить на стол новую, полную свежих. Едва она допила свой кофе и поставила чашку, он уже уносил ее со стола и спрашивал, нести ли вторую. Скользя поблизости, словно невидимая тень, он вмиг оказывался перед их столиком, едва только возникала необходимость.

– Как ты думаешь, почему здесь они так стараются? – спросила Юля. – Из-за места? Или из-за людей, которые сюда приезжают?

Антон Ильич открыл рот, чтобы ответить, но она опередила его:

– Знаю, знаю, что ты скажешь! Из-за размера чаевых, да?

Они засмеялись.

Сегодня к завтраку вышел управляющий. Он ходил от столика к столику, желал гостям доброго утра, интересовался, все ли им нравится, и приглашал на воскресный бранч с живой музыкой и блюдами от местного шеф-повара. Подошел он и к Антону Ильичу с Юлей. Они выслушали его недлинную речь, обещали подумать на счет завтрашнего бранча, а когда тот спросил, все ли их устраивает в отеле и не нужно ли им чего, Юля, не дав ему договорить, с чувством выдохнула:

– Все просто отлично! Нам у вас очень нравится!

Антон Ильич счастливо улыбался, глядя на нее. Он узнавал в ней ту Юлю, которая так ему понравилась с того самого первого вечера в кафе, и сейчас она сидела перед ним, точно как тогда, смеющаяся, сияющая, озорная.

– Спорим, когда он дойдет до тех двух англичанок, – она показала на двух немолодых дам, – они его не отпустят, пока не расскажут обо всех своих проблемах?

И правда, как только дошла очередь до англичанок и управляющий приблизился к ним со своей вежливой улыбкой и любезными поклонами, те словно того и ждали. Побросав приборы и позабыв о еде, они наперебой стали говорить ему о чем-то.

– Вы знаете, у меня слишком мягкая подушка! – пропищала Юля тоненьким голоском, передразнивая их. – А у меня в номере комар! Пришлите мне двух человек, чтобы поймать его! Нет, лучше трех, двое не справятся. И как можно скорее!

Антон Ильич засмеялся. Он узнал скрипучий голос старушки Веры Федоровны. Верно, Юля была сыта по горло ее поведением в эти дни, понял он.

Между тем англичанки говорили все громче, и им хорошо было слышно, как одна спросила управляющего:

– Вы говорите, это будет на веранде? – она тыкала пальцем куда-то наверх. – Там, вероятно, будет ветрено? Я не замерзну в этом платье? Как вы думаете? Мне надеть что-нибудь потеплее?

Юля расхохоталась. Антон Ильич тоже.

Он смотрел на нее, и страшно было подумать, что она могла не приехать с ним сюда и что он не увидел бы ее больше. Как он жил без нее эти три дня? Как бы он уехал сегодня без нее? Что бы с ним стало? Он вдруг понял, что тосковал по ней все эти дни и что теперь, глядя на нее, такую родную ему и бесконечно любимую, он, кажется, уже не представлял своей жизни без нее. Сердце у него в волнении сжималось от этой мысли и от смутного осознания того, что сейчас, в эти минуты, жизнь его меняется и, возможно, никогда уже не будет прежней. И боязно ему было от этого, и хорошо на душе. Он не гнал от себя эти мысли, и в то же время не хотел вникать сейчас в них и обдумывать, что же они в сущности означают, как будто боялся признать и обличить словами их истинный смысл. Он будто играл с самим собой и делал вид, что не догадывается, как важно и как серьезно все то, что происходит с ним сейчас, как неумолимо меняется что-то в его судьбе, как вот-вот безвозвратно откатится от него его прошлая жизнь и начнется новая, совсем другая. Нет, нет, не стоит преувеличивать, все это мне только показалось, говорил он сам себе и сам же понимал, что нет, не показалось. И от этого снова щекотно сжималось сердце, и волна каких-то неясных предчувствий обдавала жаром и пронизывала его всего, от макушки и до самых пят.

Только они поднялись в номер, как он, разгоряченный этими мыслями, обхватил Юлю и прижал ее себе. Голова у него закружилась, когда он коснулся ее губ. Она ответила на поцелуй, ее руки ласково обняли его затылок и заскользили по его спине. Сердце его стучало и выпрыгивало из груди. Как долго он ждал этой минуты! Как мог он согласиться на то, чтобы уехать без нее? И быть здесь без нее? Горячая волна поднялась в нем, и все смешалось в груди – и громкое, бьющее через край счастье, и блаженство от этой победы, и желание показать Юле, как он счастлив с ней и как готов сделать для нее все, отдать всего себя вместе с этим переполняющим его счастьем, только бы она узнала, поняла, что испытывал он рядом с ней.

Он снова забыл, где он, что здесь делает и куда собирался идти. Голова у него шла кругом, сердце гремело и колотилось. В пылу он не заметил, как они очутились в комнате, не помнил, почему лежали на полу, а не в кровати. Ничего больше не имело значения. Ничего, кроме Юли…

Сбылась моя мечта, думал он, когда они потом лежали на постели. Ветер с моря заходил в комнату, его тихое дуновенье касалось их обнаженных тел и таяло на коже. Юля вытянулась на животе и смотрела на порт через открытые двери балкона. Словно услышав его мысли, она обернулась.

– Я так соскучился по тебе, – сказал Антон Ильич.

Она посмотрела на него своим озорным взглядом, перекатилась на постели и прижалась к нему щекой:

– Я тоже.

Они вышли из номера, когда часы показывали начало третьего. Можно было уже отправляться на обед, но Антон Ильич настоял на том, чтобы сначала пойти и купить билеты. Он твердо намеревался сделать это сегодня, так как завтра, в воскресенье, офисы могут быть закрыты. Грек, к которому он заходил вчера, обещал быть на месте до трех, и Антон Ильич решительно повел Юлю к нему.

Грек встретил их с распростертыми объятиями, видно, уж и не надеялся, что Антон Ильич сдержит слово и вернется. Они сели выбирать билеты.

– Ну, что вы решили? – с энтузиазмом спросил грек. – Когда летите?

Антон Ильич посмотрел на Юлю.

– Можем улететь завтра, – предложил он. – Есть удобный рейс на Париж.

– Завтра? – ахнула Юля.

– Да. А что? Ты против?

Она растеряно смотрела на него.

– А можно остаться здесь на денечек? Здесь так хорошо! Мне тут нравится.

– Ну конечно. Тогда в понедельник? Она неуверенно кивнула.

– Если хочешь, поедем до Афин на пароме. Хочешь?

– На пароме? На каком пароме? – ему показалось, в ее голосе послышался испуг.

– Ну это просто ради приключения, – поспешил успокоить он. – Если ты хочешь.

– Я? Нет, я не хочу. Давай лучше на самолете.

– Ладно. Давай на самолете. Так даже лучше. Здесь до аэропорта нам всего пятнадцать минуть ехать. А так… – он прищурил глаза, подсчитывая что-то в уме. – Ты права. Все, решено, на самолете. Давай, – обратился он к греку.

– Значит, мы смотрим понедельник, два билета Ираклион – Афины, и два Афины – Париж, так? – уточнил тот.

Антон Ильич снова обернулся к Юле:

– В Париж, да?

– Ну да. А что, еще куда-то можно?

Он раскинул руки:

– Конечно можно! Я же говорил тебе.

– А куда?

– Да куда угодно! Хочешь в Вену, хочешь в Милан, хочешь в Рим. Куда ты хочешь?

– Я не знаю.

– В Вену есть прямой рейс отсюда, – произнес грек, глядя в компьютер. – Как раз в понедельник. Сейчас посмотрим, остались ли билеты. Хотите?

Антон Ильич вопросительно взглянул на Юлю.

– А что? Может, правда, в Вену?

Она как будто совсем растерялась.

– Сходим в Оперу. Погуляем по рингу.

– По чему погуляем?

– По рингу. По их бульварному кольцу. Там очень красиво. Такая архитектура вокруг! Осенняя листва под ногами, голубой Дунай, а? Ничем не хуже Парижа.

Она молчала.

По-моему, неплохой вариант, рассуждал Антон Ильич. – Прямой рейс. Время себе сэкономим. Один перелет, и мы уже там.

– Есть! – выкрикнул грек. – Два места есть.

– Отлично! Ну? Что скажешь? Берем?

Юля пожала плечами. Антону Ильичу показалось, что лицо ее погрустнело, и он быстро проговорил:

– Нет, если ты хочешь Париж, оставим Париж, я не настаиваю…

– Да нет, дело не в этом, – перебила она его.

– А в чем?

Что-то переменилось в ее лице. Глаза ее смотрели с беспокойством и каким-то нетерпением, словно ей претило сидеть здесь и выбирать маршруты.

– Что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь? – забеспокоился Антон Ильич. – Что-то не так?

Он хотел взять ее за руку, но она отняла ладонь и порывисто произнесла:

– Да я не знаю! Я не знаю, куда я хочу, понимаешь? Не-зна-ю!

Казалось, она или закричит сейчас, или заплачет.

– Юленька… – только и сказал он.

– И не спрашивай меня!

Она вскочила со стула:

– Ты решай сам, ладно? Я тебя на улице подожду.

Антон Ильич ничего не понял, но разбираться было некогда. Время поджимало, грек торопился, и он решил купить билеты, несмотря ни на что, а потом уже выяснить, что происходит с Юлей. Вариант с Веной привлекал его больше всего и казался самым удачным, но он так и не понял, одобрит ли его Юля, и, чтобы не рисковать, решил везти ее в Париж.

Еще полчаса они с греком вносили данные в компьютер – Антон Ильич держал паспорта наготове и диктовал, – распечатывали длинные полосы электронных билетов, проверяли, не ошиблись ли где, потом искали билеты из Парижа в Москву и так же оформляли их. Наконец Антон Ильич вышел на улицу. Юля ждала его, прохаживаясь вдоль сувенирных лавок. Она казалась успокоившейся и улыбчивой, как всегда.

– Смотри, что я тут нашла, – сказала она подошедшему Антону Ильичу.

На стене висели тканые коврики с разными рисунками. Тот, что понравился Юле, изображал кораблик, плывущий вдаль, и был особенно красочным, по-детски наивным и жизнерадостным. Продавец достал рулон, кинул его на землю, развернул, и они увидели целый ряд таких ковриков с корабликами, соединенных между собой бахромой. Грек показал, что они могут купить два таких, или три, или даже десять, а потом просто разрезать их поперек бахромы. Он уже достал ножницы и нацелился на коврики, спрашивая, сколько штук им отрезать, но Юля замахала руками:

– Нет, нет, не надо! Не режьте! Мы не будем покупать, мы только хотели посмотреть. Не надо, не надо!

Они поспешили уйти. Антон Ильич повел ее в итальянское кафе.

Его место было свободно, и они забрались на стулья перед широким окном. Бармен и официанты узнавали Антона Ильича и здоровались, с интересом глядя на Юлю. Он взял на себя смелость и заказал все на свой вкус. Вскоре перед ними подставили тарелку ассорти с кусочками сыров, ветчины и овощей, пиалу с оливками и вялеными помидорами, потом принесли спагетти с морепродуктами. Юля с аппетитом ела и не переставала удивляться тому, как вкусно здесь готовят. Спагетти были скользкими и упругими, ни одна полоска не слипалась с другой, соус был в меру солоноватый, а начинки хватило бы на две порции, так много в ней было креветок, мидий, осьминогов и кальмаров.

– Как в Италии! – восхищенно произнесла Юля.

Антон Ильич довольно кивнул.

После еды они заказали кофе, которым так бравировал Антон Ильич. Юля с наслаждением понюхала горячий аромат, поднимавшийся от чашки, и, прикрыв глаза от удовольствия, отпила глоток.

– Здесь правда все так вкусно, или это у меня настроение такое хорошее? – с улыбкой спросила она.

– Нет, здесь правда хорошо готовят. У них повар – итальянец.

– Знаешь, я недавно прочла такую интересную мысль. Представляешь, первая еда, которая запоминается ребенку как самая-самая вкусная, почти всегда оказывается не дома. То есть, это не мамина еда, как обычно думают, а какая-нибудь, которую ребенок попробовал в гостях, или на празднике каком-то, или кто-то его угостил. Мы проверяли с девчонками, и правда, сходится! Все вспомнили, что самое вкусное было не дома. Странно, да?

– И у тебя?

– И у меня. Самое первое, что я помню, это манная каша, которую готовила бабуля. Я не знаю, как она ее варила, что она туда добавляла, но нигде мне так вкусно не было! Мама тоже кашу готовила, но у нее так вкусно не получалось. В садике тем более. А вот у бабули… А у тебя? Что ты помнишь самое-самое первое?

– Надо подумать. Но, боюсь, я испорчу тебе статистику: моя матушка прекрасно готовит.

– Вот! – воскликнула Юля, подняв палец.

– Что?

– Так там и написано. Взрослея, люди начинают скучать по еде, которую им готовила мама. И считают ее еду самой вкусной.

– Да?

– Да! Особенно ярко это проявляется у мужчин.

– А у тебя это тоже проявляется?

– Нет. У меня другое. Я заметила, что, когда у меня настроение хорошее, мне все нравится и кажется, что еда вкусная. А если настроение плохое, то и еда кажется невкусной. А у тебя как?

– Я бы хотел, чтобы у тебя всегда было прекрасное настроение, – он поцеловал ее в плечо.

Юля рассмеялась.

– А серьезно?

Он пожал плечами.

– По-моему, я не прихотлив в еде.

Юля посмотрела на него во все глаза и звонко захохотала.

– Что? Что я такого сказал?

– Это ты-то неприхотлив?

– А что? Разве нет?

Она засмеялась еще звонче.

– Да я в жизни не встречала большего привереду!

– Привереду? Как это? Почему?

– Да ты же есть не будешь, если тебе столик не нравится, или компания рядом шумная сидит, не говоря уже о еде!

Антон Ильич не знал, что ответить.

– Это плохо? – робко поинтересовался он.

Она перестала смеяться и чмокнула его в щеку.

– Да нет, не плохо.

– Ну, слава богу.

– Просто я задаю себе вопрос: это какая же женщина должна быть рядом с таким гурманом?

– И какая?

– О-о! – она махнула рукой, мол, всего и не перечислить.

– Ну расскажи, пожалуйста. Мне очень интересно.

– Тут много требований. Как минимум, она должна отлично готовить.

– Та-ак. Что еще?

– Разбираться в итальянской кухне, потому что она тебе нравится.

– Хорошо. Все?

– Нет, конечно.

– А что еще?

– Самое главное не это. Самое главное, она должна обладать тонким вкусом, уметь красиво сервировать стол, подавать еду. Так сказать, создавать атмосферу. Да, и еще сама выглядеть соответствующе. А это, я тебе скажу, не так-то просто. Тут нужен настоящий талант! Не каждой женщине это дано.

– Отлично. Мне нравится, как ты говоришь.

– Правда? – она рассмеялась.

– И у тебя есть на примете такая девушка?

Она расхохоталась еще звонче.

– У меня-то нет, – сквозь хохот проговорила она. – Главное, чтобы у тебя она была!

– А у меня она есть.

– Правда?

– Да. Вот она.

– Не-е-т!

– Почему?

– Нет, нет, нет! – Юля замахала обеими руками. – Я не такая!

– Да, ты права. Ты не такая.

Она перестала хохотать и посмотрела на него. Антон Ильич тоже перестал шутить и взял ее за руку:

– Ты лучше.

Он произнес это серьезно, и по тону его, и по взгляду правдивых и открыто глядящих глаз ясно было, что он говорит со всей откровенностью, ибо и в самом деле так считает. Юля смутилась, не зная, что сказать, щеки у нее вспыхнули, и она заговорила, уже без шуток, как будто оправдываясь:

– Я… я, правда, не очень умею готовить. Нет, конечно, суп сварить я смогу, и картошку пожарить… Завтрак какой-нибудь сделать. Но что-то такое особенное, нет. Я пробовала как-то, давно еще, книжки кулинарные покупала, рецепты собирала, но у меня ничего не вышло. Как-то невкусно получается. Знаешь, все вроде по рецепту, но вкуса нет. И я забросила.

Антон Ильич улыбнулся, поднес к губам ее ладонь и поцеловал:

– Тебе не нужно готовить.

– Почему?

– Потому что ты и так слишком прекрасна.

Она засмеялась.

– Но ведь женщина должна уметь готовить! Разве нет? Он покачал головой.

– Ну как же! Разве тебе не хочется, чтобы она готовила для тебя, ждала тебя с работы с накрытым столом, вкусным ужином? Признайся, ведь каждому мужчине хочется этого! И тебе тоже, разве нет?

– Только если ей самой этого хочется.

– А если ей не хочется?

– Тогда не надо.

– И что же тогда?

Антон Ильич снова поцеловал ее ладонь, которую все еще не выпускал из своих рук.

– Поверь, мне уже достаточно лет, чтобы понимать, что не это в женщине главное.

Юля внимательно посмотрела на него, и в глазах ее засветилось понимание чего-то нового, как будто сейчас только она осознала, что он был не просто ухажер, очередной ее поклонник, а мужчина, который был старше нее и опытнее; без сомнения, он знал женщин, и, вполне возможно, во многих вещах он разбирался лучше нее. На лице ее проступило нечто похожее на уважение и одновременно любопытство, словно ее так и подмывало спросить, а что же, что в женщине главное? Но она сдержалась, не решившись спросить, и заговорила о другом.

– Вот чего я совсем не выношу, так это мытье посуды. С детства ненавижу это занятие.

– Не волнуйся, тебе не придется мыть посуду. Я тебе обещаю. – Да?

– У меня стоит посудомоечная машина. А в крайнем случае, я и сам могу помыть. Мне это не трудно. Даю тебе честное слово, что тебе не придется заниматься посудой.

Она попыталась засмеяться снова, но Антон Ильич смотрел на нее так прямо и говорил так уверенно, как будто все уже решил, и она опять смутилась и отвела глаза.

– Ты так говоришь…

– Как?

Она глянула на него и озорно улыбнулась:

– Звучит как приглашение.

– Это и есть приглашение.

– Антон, – она вытащила ладонь из его рук.

– Что?

– Ты меня пугаешь.

– Тебе так страшно со мной?

Она захохотала, но только чтобы перевести все в шутку и не продолжать этот разговор, напугавший ее своей серьезностью, и попросила:

– Давай еще кофе закажем?

Антон Ильич и не собирался настаивать. Когда принесли напитки, он выпил свой и поднялся с места.

– Ты пей, я сейчас приду.

Он вышел на улицу и быстрым шагом спустился вниз, туда, откуда они пришли сегодня с Юлей. Ему хотелось сделать для нее что-нибудь приятное, и он подумал сначала купить ей цветы, но вспомнил, что в номере у них и так стояли розы. Тогда в голову ему пришла идея получше.

– Что это? – спросила Юля, когда он вернулся.

Антон Ильич раскрыл сверток. Там были два коврика с корабликами, соединенные друг с другом.

– Ты что? – сказала Юля с удивлением и каким-то беспокойством.

– А что?

– Ты все-таки купил?

– Да.

– Зачем?!

– Тебе же они понравились. Вот, смотри. Разрежем тут, будет у каждого из нас по такому коврику. Или, знаешь что? Лучше не будем разрезать. Зачем? Наоборот, пусть будут два. Вместе. Повесим их на стену. Они будут напоминать нам о том, как мы с тобой тут были.

– Но я не хотела их покупать! – сказала она срывающимся голосом.

– Почему?

– Потому! Не хотела, и все тут. Зачем ты их купил?

Антон Ильич смотрел непонимающе. Юля не шутила.

Она вся изменилась в лице, и ему снова показалось, что она вот-вот заплачет.

– Я думал, они тебе понравились, – растеряно повторил он.

– Мало ли что мне понравилось! Не надо было покупать. Давай пойдем сейчас и вернем их.

– Вернем?

– Да!

– Нет. Зачем? Да и не получится.

– Получится! Пойдем!

Она уже встала.

– Да нет же, подожди. Здесь так не принято. Это же не магазин, это сувенирная лавка.

– Ну и что!

– Не надо, – он остановил ее за руку. – Если тебе не нравится, я оставлю их себе.

– Да зачем они тебе?

– Они мне нравятся.

Он сложил коврики и убрал их подальше. Юля села обратно, но лицо ее было по-прежнему несчастно.

– Пойдем, может, погуляем? – предложил Антон Ильич, чтобы поскорее уйти от опасной темы.

Она замотала головой.

– Посидим еще здесь?

Она кивнула.

– Взять тебе чего-нибудь? Давай чаю попьем, хочешь?

– Нет, я напилась кофе. Больше уже не могу, спасибо.

– А у нас впереди еще ужин, ты не забыла?

Ему не терпелось отвести Юлю в помпезный ресторан, где он ужинал вчера.

Она слабо улыбнулась.

– Может, ресторан перенесем на завтра?

– Ладно. Хочешь, сходим куда-нибудь? На концерт, или вот, – он достал из кармана открытку, – меня тут на спектакль один пригласили.

– Нет, не хочу, – сказала она, не глядя. – Давай просто посидим здесь.

– Конечно, давай.

Антон Ильич был не прочь сидеть здесь хоть до самого утра. Не об этом ли он мечтал еще вчера? И вот Юля здесь, с ним, он держит ее за руку и чувствует себя совершенно счастливым. Антон Ильич улыбнулся. За столиками сидели такие же парочки. Как и они с Юлей, они о чем-то говорили, то шумно спорили, то целовались. Какое счастье, что он привез сюда Юлю! Как хорошо сидеть с ней, смотреть на нее, слушать ее голос, видеть, как она смеется. А впереди у них еще целый вечер, и весь завтрашний день, и… Париж! А потом, потом… Дух захватывало, стоило ему подумать об этом. Он не знал, как определить то, что ждало его в будущем. Совместная жизнь? Семья? Женитьба? Он не произносил про себя этих слов, но смысл их понятен был ему и так. И снова, как утром, сладко щемило на сердце и горячей волной отзывалось где-то внутри.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Юля.

Антон Ильич и впрямь не в силах был скрывать своего счастья.

– Радуюсь, что ты здесь.

Она внимательно посмотрела на него, как будто сомневаясь, говорит ли он правду. Но лицо Антона Ильича сияло как солнце на закате, и невозможно было не поверить ему.

– Я хотела спросить у тебя кое-что.

– Спрашивай, – раскинул он руки, – я весь в твоем распоряжении.

Она задумалась, размышляя, как начать, а потом вдруг махнула рукой:

– Нет, завтра. Лучше завтра поговорим.

Они сидели дотемна. Из окна они видели, как на улице зажглись фонари, и город задвигался, зашевелился. Местные жители высыпали на улицу, встречались друг с другом, обнимались, разговаривали, смеялись. Бегали дети, шумела молодежь. Антон Ильич не обманывал, когда говорил, что будет весело: субботний вечер обещал быть праздничным и людным.

Раздались звуки музыки. На площади появилась процессия. Впереди шел капельмейстер, задавая ритм, за ним барабанщик с барабаном на животе, таким большим, что самого его почти не было видно, за ними оркестр с трубами, флейтами, саксофоном и маленькими барабанами, последним шел трубач с огромной духовой трубой, медной и блестящей как начищенный самовар. Их сопровождала толпа прохожих.

Оркестр остановился на площади перед палаццо, чтобы сыграть несколько мелодий. Зрители выстроились около них полукругом. В конце каждой композиции музыканты зычно и в один голос выкрикивали:

– Оле!

– Оле!! – тут же подхватывала толпа, и раздавались аплодисменты.

Антон Ильич с упоением слушал их бравые мелодии. Положив локти на подоконник и подперев рукой лицо, он блаженно улыбался и покачивал головой в такт музыки. Ему нравились эти музыканты, игравшие задорно, с непритворным энтузиазмом, хулиганисто смешивая классические произведения и джаз. После очередного «Оле!» он тоже закричал со всеми и захлопал в ладоши. Хоть они с Юлей никуда и не пошли, на концерт они все-таки попали – действо разворачивалось прямо перед ними.

Вечер они провели, гуляя по центру. Юля так и не захотела пойти на ужин. Ни кофе, ни мороженого ей тоже не хотелось, и они просто ходили, держась за руки, слушали музыкантов, смотрели на циркачей, заглядывали в витрины магазинов – заходить внутрь Юля тоже не соглашалась, – глядели на людей, на дома вокруг и дышали окружавшим их весельем этого теплого шумного города.

Когда ноги у Антона Ильича уже гудели от усталости, он взмолился и уговорил Юлю зайти куда-нибудь и присесть. Они стали выбирать кафе, отошли чуть в сторону от главных улочек и вдруг вышли к храму. Аккуратное квадратное здание светилось в темноте изнутри. Они присмотрелись – свет лился наружу сквозь голубые витражи. На крыше стоял плоский византийский купол, на нем православный крест. Они подошли поближе. У дверей на ступенях стоял мужчина в черной рясе. Когда он обернулся, они увидели, что это настоящий греческий поп. На груди у него лежала пышная черная борода, под ней тяжелый металлический крест на цепи, на голове высокая шапка с крестом. Вокруг стояли прихожане. Он что-то им говорил.

Напротив на улице стояли столики, и Антон Ильич предложил сесть там. Юля ничего заказывать не стала, а Антон Ильич взял чаю и апельсиновый десерт, рекомендованный официантом, и с наслаждением вытянул ноги.

Здесь было тихо. Прихожане у церкви разошлись, кланяясь и крестясь, поп зашел внутрь, никого больше не было видно. На площадь падали голубые огоньки из витражей, в небе сияли маленькие звездочки.

Антон Ильич пил чай и блаженствовал. Все складывалась как нельзя лучше. И этот неожиданно тихий вечер на этой маленькой площади, у храма, под открытым небом, со звездами над головой, казался ему особенным и символичным, будто нарочно устроенным кем-то для них двоих. Он и сам не придумал бы ничего лучшего. Не иначе, это судьба привела их сюда, подумал Антон Ильич.

– Хорошо, что мы пришли сюда, – сказал он.

Юля улыбнулась. Она сидела, накинув на плечи широкий треугольный платок, который достала из сумочки, и тоже о чем-то думала.

Антон Ильич размышлял о завтрашнем дне. Утром, еще до завтрака, он хотел повести Юлю в порт, показать ей форт и яхты. Она наверняка захочет встать рано, подумал он. Так что они не нарушат ее привычного расписания и отправятся на прогулку с самого утра. Потом завтрак. Обедать он собирался в том помпезном ресторане, куда они не добрались сегодня. А ужинать, пожалуй, лучше всего будет в отеле, в панорамном ресторане наверху.

Юля выслушала его вдохновенные планы со слабой улыбкой на губах и только кивала, когда он обращался к ней с вопросом – казалось, она была на все согласна и все одобряла. Ее задумчивое лицо не меняло своего нездешнего, блуждающего выражения, как будто она слушала его вполуха, а мыслями была далеко. Она поднимала глаза к небу, глядела на звездочки, на свет голубых витражей, на крест на крыше полукруглого храма, и видно было, что и для нее все это что-то означало, но что именно, Антон Ильич не понимал.

– У нас осталось еще одно небольшое дело, – сказал он.

– Какое?

– Надо забронировать отель в Париже. Я уже нашел несколько хороших вариантов. Завтра я покажу тебе, и ты скажешь, какой тебе больше нравится.

Она ничего не ответила и закуталась в платок посильнее.

Что с ней такое, думал Антон Ильич? Может, не хочет ехать в Париж? Да нет, просто устала, наверное. И что я надоедаю ей своими планами? Он потянулся, обнял ее за плечи и увидел, что она вся дрожит.

– Тебе холодно?

Он и не заметил, что становилось прохладно. Они поднялись и зашагали обратно, туда, откуда доносились звуки музыки.

– Давай поднимемся в ресторан, ты выпьешь горячего чаю, – все повторял Антон Ильич по дороге домой, но Юля отказывалась.

Когда они пришли, она отправилась принимать ванну.

Это должно поднять ей настроение, думал Антон Ильич, доставая из глубины шкафа картонную коробочку, перевязанную лентой. Он положил ее на стол. Потом, подумав, что Юля может ее не заметить, переложил на прикроватную тумбочку. Но и там она была не слишком видна. Он быстро засунул ее под подушку. Нет, тоже не то. Это же не день рождения, чтобы прятать подарок под подушку, подумал он. Он достал подарок, поправил постель и положил коробочку прямо на подушку, так что не заметить ее было невозможно.

– Что это? – спросила Юля.

Она остановилась на полпути к кровати, прижав к груди полотенце, обернутое вокруг тела, и, не отрываясь, смотрела на подушку. Потом медленно обернулась:

– Опять что-то придумал?

Антон Ильич просиял.

– Опять что-то купил?

Она подошла к кровати, взяла коробочку, сняла ленту и открыла.

Антон Ильич весь дрожал от нетерпения.

– Ну как?

Юля молчала.

– Нравится?

Она закрыла коробочку и отложила ее в сторону.

– Да. Спасибо.

Ночью Антон Ильич проснулся от какого-то звука. Юли в кровати не было. Горел ночник, в ванной шумела вода. Он глянул на часы, стрелки показывали два ночи. Что она делает в ванной? Почему не спит?

Он снова улегся и только стал засыпать, как пришла Юля.

– Ты почему не спишь? – спросил он.

– Я в душ ходила. Ты спи, спи.

Через некоторое время что-то снова его разбудило. Кажется, Юли снова нет рядом. Он повернулся, пошарил рукой по холодной постели, потом приподнялся, огляделся вокруг сонными глазами и увидел ее в гостиной. Она стояла у балкона спиной к нему и смотрела в окно. Свет нигде не горел. Ее одинокая неподвижная фигурка освещалась в темноте бликами портовых фонарей.

Что она там делает посреди ночи, взволнованно подумал Антон Ильич? Уж не плачет ли, не дай бог?

– Юленька… – он откинул одеяло, нащупал лампу, зажег свет, надел очки, поднялся с постели и поспешил к ней, шатаясь спросонья и цепляясь за мебель. – Юленька, что случилось?

Она обернулась. Лицо ее было ровно, только глаза горели.

– Не спится что-то.

– Но почему ты стоишь здесь, одна? Пойдем в кровать, – он хотел обнять ее, но Юля отвернулась и снова стала смотреть в окно.

Антон Ильич опустился в кресло, зевнул, потер глаза.

– Может, тебе подушку поменять?

– Нет, не надо.

– Тебе жарко? Давай окно откроем.

– Да ты что? Мы замерзнем.

Он снова зевнул.

– Ложись с моей стороны, хочешь?

– Да нет же. Дело не в этом.

Она отошла от балкона и присела в кресло рядом.

– Понимаешь, я все думаю…

Она обхватила голову руками и стала раскачиваться вперед и назад. Что это с ней, испугался Антон Ильич? Юля отпустила голову, подняла на него глаза и вскинула руки:

– Что я делаю? Куда собралась? Ах, я не знаю, не знаю! Я ничего не знаю…

И снова закрылась руками.

– Понимаешь, я никогда так не делала. Это все так быстро, так странно! Разве так бывает? Разве так делают? Я думаю, зря мы это затеяли. Зря! Я совсем тебя не знаю. И ты меня тоже. Ты думаешь, ты знаешь меня? Нет, совсем не знаешь! А мы уже собрались с тобой куда-то ехать. Да мы уже уехали! Вот же, мы здесь!

Она раскинула руки и обвела взглядом комнату. Потом повернулась к Антону Ильичу:

– Антон, все это не то. Понимаешь? Не то.

И, не дождавшись от него ответа, снова заговорила, глядя перед собой:

– Сейчас мы здесь, послезавтра мы поедем в Париж. В Париж! А потом? Что будет потом?

Антон Ильич ничего не понимал. Сонный, он все никак не мог взять в толк, о чем говорила Юля. Что на нее нашло, недоумевал он? Может, ей сон плохой приснился? Да нет же, не похоже, чтобы она вообще ложилась.

– Ну что ты молчишь? – мучительно произнесла Юля, заламывая руки. – Что ты молчишь? Это кошмар какой-то! Я не засну сегодня… Я вообще не знаю, что со мной будет…

Она вскочила, подошла к балкону, встала, сжавшись всем телом, и посмотрела вдаль, как будто темнота за окном могла ее успокоить. Потом порывисто повернулась, сцепила руки перед собой и сказала:

– Все это не то. Не то! Чем это кончится? Ах…

Она опустила голову, тряхнула волосами и с вызовом подняла глаза на Антона Ильича.

– Ну почему, почему ты тогда уехал? Ты был здесь, в этом номере? Все эти дни, пока я искала тебя там? С кем? С кем ты был? Можешь ты мне сказать правду?

Она застонала и схватилась за голову.

– Господи, что я говорю… Что я говорю…

Она подошла к креслу и упала в него как подкошенная. Лицо она закрывала руками, словно не могла смотреть на Антона Ильича, и говорить более тоже не могла. Между ними повисло молчание. Он, не вполне понимая смысла слов, слетевших с ее губ, сидел, не издавая ни звука, боясь, как бы ни стало еще хуже. Между тем, ясно было, что Юля ждала от него чего-то, и он должен был что-то предпринять.

– Давай… давай чаю закажем. Что-то во рту пересохло.

Он позвонил.

В таком же молчании дождались они чая, который прикатили на сервированном столике. К нему подали бисквиты и круглые горячие пирожки с красным перцем и белым сыром – из ночного бара. Антон Ильич разлил по чашкам чай и принялся за еду. Пирожки оказались кстати.

Юля молча пила чай. Лицо ее горело. Она то бросала короткие пытливые взгляды на Антона Ильича, то опускала голову и вздыхала.

Он вытер рот салфеткой, потянулся и встал.

– Пойдем спать.

Она вскинула на него удивленные глаза.

– Пойдем, – повторил он и приобнял ее за плечи. – Юленька, дорогая, все будет хорошо, вот увидишь.

– Но ты не ответил мне.

– Давай завтра. Завтра обо всем поговорим.

Он, зевая, направился в спальню.

– Я еще посижу, – тихо сказала Юля.

Перед самым рассветом Антон Ильич проснулся. Небо за окном осветилось ранней розовой дымкой. Юли в кровати не было. Он потянулся к двери и увидел ее. Она сидела на диване в гостиной и, кажется, что-то читала. Так и не ложилась, понял он. Перевернулся на другой бок и заснул.

В половине седьмого прозвенел будильник. Антон Ильич поднялся.

На диване, свернувшись калачиком, спала Юля. Рот ее по-детски приоткрылся, прядки светлых волос падали на лицо, коленки торчали из-под диванных подушек, которыми она пыталась укрыться. Антон Ильич захотел скорее перенести ее на кровать и уже потянулся, чтобы взять ее на руки, но вдруг подумал, что разбудит ее или, не дай бог, уронит спросонья. И потом, испугался он, вдруг она не сможет спать в кровати? Он вернулся в спальню, взял покрывало и осторожно накрыл ее. Потом вернулся в кровать и лег. Но сон не шел.

В семь часов он тихо вышел из номера и пошел в порт. Погода поменялась. Небо затянуло облаками, солнца не было видно. Море лежало пронзительно голубое и холодное. Ветер накренял яхты, раскачивал лодки, и вместо звонких переливов сегодня от них шел тревожный свист. У берега скрипело и стучало.

Антон Ильич застегнул куртку и поднял капюшон. Быстрым шагом дошел он до форта, повернул обратно и также быстро вернулся назад. В отель возвращаться было рано – не хотелось мешать Юле, не спавшей всю ночь, и он направился в город, надеясь спрятаться от ветра среди домов.

Он поднялся вверх по улице, но и здесь было неприветливо и пусто. Сегодня воскресенье, вспомнил он. Город еще спал. На улице ни души. Кругом все закрыто, металлические жалюзи опущены, на дверях железные замки. Он дошел до итальянского кафе, тоже закрытого, постоял на площади перед палаццо. Спустился обратно, пошел к храму, присел на скамейку перед ним. Хотел полюбоваться куполом да подумать о чем-нибудь высоком, но мысли не шли, и на месте не сиделось. По ногам сквозило, брючины вздымались на ветру, руки замерзли, под курткой до самых костей пробирал холод. Деваться ему было некуда. Он пошел вниз.

Поднявшись в номер, он увидел, что Юля лежала на диване в той же позе, что он ее оставил, и крепко спала. Бедняжка, всю ночь не ложилась, подумал Антон Ильич, тихо затворяя за собой дверь. Он принял душ, оделся к завтраку и оставался в спальне, пока Юля по-прежнему спала. Лишь раз она зашевелилась, повернулась на диване, уткнулась лицом в покрывало и снова заснула. Около десяти Антон Ильич присел на краешек дивана и мягко позвал ее. На этот раз она проснулась и открыла глаза.

– Сколько сейчас?

– Десять.

– Ого! – простонала она.

– Ты будешь вставать или поспишь еще?

– Нет, нет, я встаю. Ты уже завтракал?

– Нет. Тебя жду.

– Ты иди, не жди. Иди, ладно? Я пока соберусь.

Антон Ильич позавтракал один.

Вернувшись через час, он застал Юлю одетой и готовой к выходу. Постель в спальне была заправлена, диван убран. И когда она все успела, удивился про себя Антон Ильич?

Когда он вошел, она, присев на корточки, возилась с розеткой.

– Телефон почему-то не заряжается, – объяснила она. – Вчера еще разрядился. Я его в розетку включила, думала, он заряжается, а он просто так лежал. А я-то думаю, почему мне никто не звонит? Теперь вообще не включается. Придется мне пока без телефона походить.

Антон Ильич присел рядом и помог ей подключить телефон в другую розетку. Когда они поднялись с колен, Юля положила обе руки ему на плечи, посмотрела на него нежным и озорным взглядом:

– Доброе утро!

И поцеловала его. У Антона Ильича на сердце отлегло. Стало быть, ночной кошмар позади. Юля была свежа и красива, несмотря на бессонную ночь, и, кажется, не думала возвращаться к ночному разговору. На ней было платье из тонкой цветастой материи бледно-красного цвета – его он, кажется, еще на ней не видел, сверху короткий пиджачок, на столе лежала маленькая сумочка на длинном ремешке, на ногах туфли на плоской подошве. Он с восхищением оглядел ее с ног до головы – до чего же хороша!

– Ты выглядишь великолепно, – честно сказал Антон Ильич.

– Прогулку до завтрака я пропустила, – извиняющимся голосом сказала она.

– Это ничего.

– Как это? Мы же хотели вместе погулять в порту?

Антон Ильич снова обнял ее.

– Погода испортилась. Сегодня в порту холодно, и ветер. Хорошо, что завтра мы улетаем в Париж.

Они отправились в ресторан, в который Антон Ильич приглашал с самого начала. У него мелькнула в голове мысль, что утром там может быть не так хорошо, как за ужином, но он решил рискнуть и на этот раз не угадал. Все оказалось даже хуже, чем он мог себе представить. Хоть ресторан уже открылся, и хозяин, одетый в домашние штаны и рубаху, сам вышел навстречу и усадил их во дворике под деревом, рядом с местом, где ужинал недавно Антон Ильич, с едой сразу не заладилось. Завтраков в меню не было, так что Юле пришлось выбирать из обычного перечня блюд, и она никак могла найти что-нибудь легкое. В конце концов решили взять для нее овощной салат, а Антон Ильич заказал себе чашечку кофе. Еду долго не несли. Хозяин, приняв у них заказ, исчез внутри и больше не появлялся. Других членов семьи тоже не было видно. Они сидели одни в полной тишине и не имели ни малейшего понятия о том, помнят ли о них и работает ли кто-нибудь на кухне.

Прошло не меньше получаса, прежде чем в дверях показался заспанный парнишка с подносом в руках. Он поставил перед Юлей круглую миску, из которой торчали крупно порезанные дольки помидоров и огурцов и листья салата. Антон Ильич получил остывший кофе. Вместо белых скатертей на деревянном столе перед ними лежали две клеенчатые подстилки, цветочные горшки рядом с их столиком, недавно сверкающие белизной в ночных огнях, сейчас стояли грустные, потрескавшиеся. Музыки тоже не было. Комплиментов от ресторана и подавно.

Юлю все это, казалось, не огорчало. Антон Ильич тоже не переживал, хоть было ему и досадно, что ресторан, о котором он столько рассказывал, себя не оправдал. Но идти искать что-то другое не хотелось. Все его мысли были уже о Париже. Утром он выбрал отель, небольшой, уютный, поблизости от любимого им Люксембургского сада, и сейчас, пока Юля ела свой салат, он представлял, как завтра они окажутся там. Он посмотрел прогноз погоды, в Париже было солнечно, хотя и прохладно, и он уже видел, как они прогуливаются по аллеям вдоль зеленых еще газонов и золотистой листвы, как любуются старинными скульптурами и мшистыми осенними фонтанами, как потом, озябшие, греются в тесном парижском кафе, где маленькие столики стоят так близко, что посетители сидят, прижавшись друг к другу спинами или боками, пальто их небрежно скинуты с плеч и лежат тут же, перемешанные с чужими; здесь же сумки, шапки и чьи-то перчатки, все толкаются локтями и поминутно извиняются, но это ничуть не раздражает, наоборот, всем вместе тут тепло и по-свойски уютно. Ему вспомнилось блюдо, которое он ел в последний свой приезд: овощи на пару (из всех ему почему-то запомнилась капуста, обычная белокочанная капуста, с мягкими солеными листьями и каким-то сладковатым сливочным вкусом – никогда еще он не видел, чтобы так изысканно готовили обыкновенную капусту!), с маленькой порцией картофельного пюре, рядом горка чего-то нежного, кремового, дрожащего на вилке, и потом тающего на языке, как они это называют? Парфе? Нет, как-то иначе. Панна котта? Тьфу ты, это вообще не отсюда. Паштет? Омлет? Нет, ну какой омлет. Есть там какое-то красивое французское название. Надо бы припомнить, разузнать…

– Антон, Анто-он! – звала Юля.

– Да?

– Ты меня слышишь?

– Да, да.

– Я хотела поговорить с тобой еще вчера.

Антон Ильич, до сих пор вальяжно раскинувшийся на стуле и в мечтах гуляющий под ручку с Юлей по солнечным дорожкам Люксембургского сада, вздохнул, выпрямился и сел. Все понятно, подумал он. Все-таки его ждет неприятный разговор. И все-таки он должен будет объясняться.

Юля сидела, отставив в сторону тарелку и развернувшись к нему лицом. Губы ее улыбались, но глаза смотрели серьезно.

– Антон, – решительно начала она, – во-первых, я хочу сказать, что очень ценю все, что ты для меня делаешь.

Эта была заготовленная речь, понял Антон Ильич. Значит, он не ошибся – жди беды.

– Этот отель, эти рестораны, и подарки, которые ты мне постоянно даришь, – продолжала Юля. – И Париж. Мне даже как-то не по себе. Мне кажется, ты слишком на меня тратишься, а ведь мы только познакомились и почти не знаем друг друга. Мне нелегко принимать от тебя такие подарки. Может быть, потому что…

На мгновенье она отвела взгляд, и по губам ее пробежала горькая улыбка.

– Как ты знаешь, в последнее время я не была избалована мужским вниманием. Для меня давно уже никто не делал ничего подобного. И я тебе благодарна. Но есть кое-что, что не дает мне покоя. Я хотела бы выяснить у тебя один момент, потому что, понимаешь… Из-за этого я не могла спать сегодня ночью. Я не хочу поехать с тобой завтра в Париж и делать вид, что все нормально, когда… Когда все совсем не нормально.

Она остановилась и посмотрела на Антона Ильича, ожидая, что он что-нибудь скажет. Ему показалось, она хотела, чтобы он, как обычно, подбодрил ее, сказал, что готов выслушать, объясниться и успокоить, но он ничего не говорил. Он молчал, потому что пока не понимал размеров бедствия. Юля выждала немного, откашлялась и снова заговорила.

– В четверг, когда ты пропал, я пошла утром на пляж. И увидела твою одежду.

Она опустила глаза и замолчала, а когда заговорила снова, голос у нее дрожал.

– Я пришла позже, чем обычно. Была уже половина восьмого. Я думала, ты пришел пораньше и купаешься, но тебя нигде не было видно. Я прождала до восьми, потом мы все пошли на завтрак, там тебя тоже не было. Пошла к тебе в номер, никто не открыл. Вещи так и лежали на пляже. Я не знала, что и думать.

Антон Ильич нахмурил лоб. Прошлая неделя осталась для него далеко в прошлом, и ему не хотелось вспоминать сейчас заново, что там было и как все произошло.

– За завтраком я услышала, как англичане обсуждали, что на соседнем пляже утонул мужчина, а греки делают вид, что ничего не случилось, и говорят всем, что он просто перепил, и его отправили в больницу. Представляешь, что я почувствовала в этот момент?

Голос ее сорвался. Она прикрыла лицо руками, потом достала из сумочки салфетку и приложила к глазам.

Почему она плачет, недоумевал Антон Ильич? Ведь все закончилось хорошо, я здесь, рядом с ней, впереди у нас Париж. Зачем так расстраиваться, когда все уже позади? Но вслух ничего не сказал.

– Я не хотела ничего говорить своим. Но мама заметила, что со мной. Пришлось ей все рассказать. Она стала меня успокаивать.

Успокаивать? Могу себе представить, ухмыльнулся Антон Ильич про себя.

– Она сказала, что в среду вечером хотела встретиться с тобой, чтобы поговорить на счет нас. Пошла к тебе.

Антон Ильич вздохнул. Сердце у него сжалось. Он знал, что услышит сейчас то, чего бы он не хотел слышать. Не надо, не говори ничего, хотелось ему крикнуть, но он промолчал. И Юля продолжала:

– Ты ей не открыл. Но она слышала, что ты был в номере. И…

Юля подняла глаза к небу и выдохнула, как будто собиралась духом перед тем, как произнести следующую фразу.

– И был не один.

– Что? – Антон Ильич на стуле подскочил. – Что?!

Юля замахала рукой, мол, не перебивай, дай сказать до конца.

– Она рассказала мне, что до этого она видела тебя с одной девушкой.

– Что?! Какой еще девушкой? Что за…

Юля снова замахала рукой, останавливая его.

– Юля! Что ты такое говоришь? Это же… это же… Вранье какое-то! Неужели ты не понимаешь?

– Подожди, подожди. Выслушай меня. Пожалуйста.

Ну Наталья! Ну чертовка! Он едва не выкрикнул это вслух.

– Она сказала, что видела тебя до этого в баре с одной девушкой.

У Антона Ильича глаза расширились от удивления.

– С высокой стройной брюнеткой. Она была в костюме черной кошки. Я нашла ее потом.

– Ты нашла ее?!

– Да. А что такого?

Юля пытливо смотрела на него.

– Что, не надо было?

– Просто я сам бы ее не смог найти. Я ее совершенно не помню!

– Как это?

– Да я же им слова не сказал! Мы даже не разговаривали! Они же решили, что я… что я иностранец! Француз какой-нибудь!

– Вот и она мне что-то такое говорила.

Антон Ильич тяжело вздохнул, снял очки и уткнулся лицом в ладони. Юля продолжала говорить. По ее версии выходило, что все эти дни он куролесил с какой-то девицей, а она, Юля, волновалась за него и подняла на уши весь отель, чтобы найти его. Уговаривала горничных, чтобы они впустили ее в его номер и она смогла убедиться, что с ним ничего не случилось и он не лежит в номере без сознания, и что он никуда не уезжал, и что вещи его оставались на месте. Пытала Эвклида, бегала в соседний отель и выясняла на счет погибшего мужчины, пока не удостоверилась, что это был англичанин. Искала высокую брюнетку в костюме кошки и пыталась поговорить с ней. А тем временем Наталья подшучивала над ее переживаниями и над той деятельностью, что она развернула в отеле. Она уговаривала не обманываться и посмотреть правде в глаза. По ее мнению, Антон Ильич, не дождавшись Юли, бросился в объятия первой встречной девицы. А вещи свои он на пляже оставил, потому что был нетрезв – она-то видела, сколько он выпил, пока сидел в баре в окружении девиц.

– Она говорила, что не надо так волноваться. Проспится и к вечеру вернется к тебе, – говорила Юля, и Антону Ильичу так и слышался не ее, а насмешливый ядовитый голос Натальи.

Видя, что ее рассказ взволновал его, Юля разошлась и теперь говорила бойко, с чувством, не жалея подробностей. Она сжимала в руках салфетку и время от времени подносила ее к глазам, чтобы вытереть слезы.

– Столько времени у меня не было серьезных отношений… И вот, только появился человек, который так ко мне относится, так для меня старается, угадывает все мои желания… И вдруг он берет и исчезает в один день. Безо всяких объяснений. Ну почему? Что со мной не так?.. Неужели я не заслуживаю даже этого?

Каждое ее слово болью отзывалось в душе Антона Ильича. Ему больно было слушать ее, и больно было осознавать, что она думала о нем так плохо не только тогда, в минуту растерянности и непонимания, но и теперь, когда была с ним. Выходит, все эти часы, что они провели в Ираклионе, все эти мгновения, когда он считал себя счастливейшим человеком на свете, Юля изнывала от мучивших ее подозрений и ни на минуту не забывала о них. Ай да Наталья, ай да молодец! Сколько он ни думал, каких только вариантов ни просчитывал, но такой версии все же не ожидал.

Юля тем временем продолжала.

– Про то, что утонул англичанин, а не кто-нибудь другой, я узнала только в пятницу утром. Мама все удивлялась, что ты до сих пор не вернулся. Мы с ней поссорились. Я не могла больше слышать того, что она говорила о тебе. Она на меня обиделась. Я даже не помню, что я делала в пятницу. Я не могла никого видеть, ни с кем не хотела разговаривать. На обед со своими не пошла, на ужин тоже. Сидела у себя в комнате. Потом пошла в наше с тобой кафе. Села за наш с тобой столик. Вспомнила, как мы с тобой сидели, разговаривали. Как ты подарил мне торт с восьмым марта.

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Сначала я сидела, вспоминала тебя и плакала, плакала. А потом почему-то мне вдруг стало легко. Я подумала, что ты жив, и это самое главное. И когда-нибудь ты все равно вернешься. И мы снова увидимся, пойдем в наше кафе, и все будет хорошо. Не знаю, откуда взялась эта мысль. Я просто поняла, что с тобой все нормально, ничего смертельного не произошло. И у нас еще, может быть, все будет как раньше…

Она посмотрела на Антона Ильича, но он все еще молчал.

– Но в субботу я все равно не ожидала тебя увидеть. Ты приехал, стал звать меня с собой. Я ничего не понимала. И сейчас тоже ничего не понимаю. Я решила поехать с тобой, потому что Ираклион, и Париж, и яхты, и паромы, и все, что ты предлагал тогда, было мне как награда за мои мучения в те дни. Я подумала, что хуже, чем было, мне все равно уже не будет. И лучше я поеду с тобой и узнаю всю правду, какой бы она ни была, чем останусь там и буду снова мучиться, не понимать. И потом, мы снова поговорили с мамой после того, как ты ушел. Рассорились, конечно. Потом помирились. Обнялись, поплакали вместе. Мне казалось, она все поняла, но…. Дальше ты сам видел… Но дело не в ней. Дело в том, что…

Она развела руками и запнулась.

– Я не думала, что это будет так трудно. Понимаешь, я как подумаю обо всем этом, мне так… так нехорошо становится. Я не знаю, что делать, не понимаю, как жить с этим дальше. Я говорю себе: надо все забыть и начать сначала. Но у меня не получается! Не получается забыть. Тот вечер так и сидит у меня в голове. Не могу его забыть. И спать из-за этого не могу. И вообще ничего не могу! Если бы ты сказал мне все, как есть, я бы постаралась как-то тебя понять и… И мне все равно стало бы легче. Что бы я ни услышала. А так… Я до сих пор не знаю, что мне думать о тебе и обо всем, что случилось.

Она прикрыла глаза и выдохнула:

– Фу! Слава богу, я все сказала. У меня прямо гора с плеч.

Снова вытерла лицо салфеткой, закрыла сумочку, отложила ее в сторону, словно говоря, что плакать она больше не станет и сумочка ей не понадобится, и села, устремив взгляд на Антона Ильича. Ей и впрямь как будто стало легче. Спина ее распрямилась, подбородок приподнялся, глаза смотрели все еще с грустью, но уже спокойно и даже торжественно, как будто вся ее речь была подготовкой к высшей точке их разговора, и точку эту теперь предстояло поставить Антону Ильичу.

А он сидел как плитой придавленный. В груди его с новой силой вспыхнула обида на женщину, которая, по неведомой ему причине, как будто взялась мстить ему за что-то. Мстить расчетливо, обдуманно, так, чтобы ударить побольнее. За что она так его ненавидит? Пусть он был ей неприятен, пусть она высказала бы свое мнение о нем открыто, пусть препятствовала бы его свиданиям с Юлей – он мог бы это понять. Но ей для чего-то понадобилось разыгрывать доброе к нему отношение, а затем нанести удар в спину и попытаться отнять у него самое дорогое, Юлю, да еще таким низменным, отвратительным образом! Подумать только, до чего ж беспринципная женщина!

Юлин рассказ вернул его в переживания прошлых дней – напрасно он полагал, что они остались в прошлом. Он чувствовал, как благословенные мгновения, что наполняли его сердце вчера, постепенно угасали, мечты о Париже и о прогулках по золотым дорожкам Люксембургского сада безнадежно таяли и по капле вытекали из души. Юля – его нежная Юля, смеющаяся самым звонким на свете смехом, который он так любил, теперь сидела перед ним непохожая сама на себя, чужая, настороженная, глядящая на него как на врага и готовая обвинить в том, чего он не совершал. Точно как мать, подумал Антон Ильич. И даже голос у нее стал как у матери.

Юля ждала, а он все глядя куда-то вперед и ничего не говорил. В ресторане никого не было, и они по-прежнему сидели вдвоем, никто их не тревожил. Наконец он вздохнул, надел очки и заговорил:

– Я не хотел заводить этот разговор. Не потому что я виноват перед тобой – я ни в чем не виноват, а потому…, – он кашлянул и произнес твердым голосом, – потому, что это касается твоей матери.

– Мамы?

– Да.

– Причем здесь мама?

Антон Ильич стал рассказывать. Он начал с того самого случайно подслушанного разговора, с которого впервые зародилась в его душе тревога. Теперь настала очередь Юли удивляться. Она вся подалась вперед, лицо у нее вытянулось, глаза распахнулись, и она едва сдерживала себя, чтобы не прервать его. Было видно, что она ожидала услышать что угодно, только не это. Но теперь Антон Ильич показал ей жестом, мол, дай уж и мне договорить. И ей ничего не оставалось, как слушать.

Он рассказывал все, как было. Про то, как он ждал ее весь вечер, как хотел поговорить и объясниться, как изнывал в одиночестве, как звонил ей посреди ночи, испугавшись за ее здоровье, как потом распахнул дверь, ожидая увидеть ее, и как увидел Наталью.

– Так ты ей открыл? – не выдержала Юля.

Антон Ильич кивнул.

– Поверь, она пришла не для того, чтобы говорить о нас с тобой.

Он посмотрел на нее, молчаливо договаривая то, что хотел сказать, но не желал произносить вслух. Поняв, что именно он имеет в виду, Юля почти закричала:

– Нет! Ты все не так понял!

Антон Ильич молчал, а Юля схватила его за плечо и, приблизив лицо, снова повторила, заглядывая ему в глаза:

– Ты все не так понял! Она хотела помирить нас! Она мне сама говорила!

– В таком виде?

– В каком? В каком виде?!

– В прозрачном халате? В туфлях на шпильке?

Юля замерла на мгновенье, словно поперхнулась, а Антон Ильич сказал:

– Можешь спросить у Эвклида, он ее тоже видел. Мы втроем вышли от меня, проводили ее до главного корпуса и там попрощались.

– Ты что-то не так понял, – снова возразила Юля. – Она хотела поговорить с тобой о нас.

– В два часа ночи?

– Да просто… Да тебя просто не было в номере! Она пришла бы раньше!

– Как это, не было? Я думал, ты придешь, я ждал тебя. Как я мог не быть в номере?

Юля замотала головой:

– Все равно! Да пойми же, тебе это просто показалось. Мы разговаривали с ней в тот вечер. Она видела, что я обиделась на тебя, что не хотела встречаться с тобой ни за ужином, ни потом. Она подумала, что она должна вмешаться, потому волновалась за меня. Она знает мой характер, и решила помочь, пока я дров не наломала. Ты просто неправильно все понял. Тебе все это показалось! Она приходила, чтобы помирить нас!

Бедняжка, думал Антон Ильич. Как искренне она доверяет матери! И не догадывается о том, что та крутит и вертит ею, как пожелает.

– Она бы никогда так не поступила, – продолжала настаивать Юля.

– Давай не будем спорить…

– Но она не такая! Пойми же ты!

Она в отчаянии сжала руки, голос у нее срывался.

– Пойми, она же просто хотела помочь нам!

Антон Ильич вздохнул:

– Давай не будем спорить. Я расскажу тебе, что было дальше, а ты сама решай, чему верить.

Юля с досадой вздохнула, отодвинулась назад на стуле и с неохотой приготовилась слушать.

– Я не знал, как сказать тебе об этом. И до сих пор не знаю. Я понимал, как неприятно тебе будет это слышать.

– И решил не говорить мне ничего? – с упреком спросила Юля.

– Решил пойти окунуться в море. Я не мог спать. Точно как ты этой ночью. Не знал, куда себя деть. Не мог оставаться в той комнате.

Он рассказал, как уплыл в море и как не мог вернуться, как едва дополз до берега; как ему привиделась на берегу она, Юля, и как ее облик, точно мираж, возник над водой, позвал его и придал сил в последнюю минуту; как потом лежал на песке неизвестно сколько времени и как очнулся от собачьего лая. Как позабыл о вещах, оставленных на пляже, как стоял под душем и не мог отогреться, и как решил бежать из этого места. Как хотел предупредить ее и написать записку, и как не знал, о чем писать, кроме того, что любит ее, и как сел в такси с листком и ручкой в руке.

Юля внимательно слушала. Чем дальше, тем теплее становилось ее лицо. Вскоре взгляд у нее почти совсем оттаял, глаза озарились привычным мягким блеском и смотрели на него понимающе, с сочувствием. Казалось, она и верит ему, и жалеет его; он видел, что ей нравилось слушать о том, как сильно он переживал и какие испытания преодолел ради нее. Его версия событий тех дней, казалась, все ей объясняет, и во всем ее устраивает. И в то же время словно чего-то не хватало ей, чтобы полностью удовлетвориться. Словно что-то все еще огорчало ее, не давало покоя.

– Остальное ты знаешь, – закончил он свой рассказ. – Я пробыл здесь два дня и решил вернуться за тобой, потому что понял, что не могу без тебя. Вот и все. Я все тебе рассказал, всю правду.

Она помолчала немного и произнесла:

– Я верю тебе. Только с мамой ты что-то путаешь.

Антон Ильич пожал плечами и только руками развел, мол, мне и самому все это неприятно, но что ж тут поделать, моей вины здесь нет.

– Да, – вздохнул он, – с мамой, конечно, некрасиво вышло.

Юля вся вспыхнула от этих его слов.

– Ты ошибаешься! Пойми же ты наконец, что мама не могла так поступить!

Лицо у нее задрожало, и она быстро-быстро заговорила трясущимся голосом, едва не срываясь на крик:

– Ну как тебе объяснить? Мы с ней лучшие подруги, мы доверяем друг другу, мы всегда поддерживаем друг друга. Да у нас столько таких ситуаций было! Ты даже представить себе не можешь! Сколько раз она помогала мне! Только благодаря ей я вообще замуж вышла! А как она поддерживала меня, когда я разводилась! А сколько раз она спасала меня от бабули! Она же все берет на себя, лишь бы мне было хорошо. Да ты же сам видел! Она всегда на моей стороне. Ну почему ты не можешь этого понять? Она никогда, никогда бы так не поступила! Вы, мужчины, все такие, думаете только об одном! Но мама не такая. Она не для этого приходила! Она помирить нас хотела!

Антон Ильич взял ее за руку и погладил:

– Успокойся, успокойся.

– Да как я могу успокоиться!

Юля вырвала руку и подпрыгнула на своем месте.

– Как я могу успокоиться, когда ты говоришь мне такое?!

Она всплеснула руками и отвернулась от него. Из глаз ее брызнули слезы.

Антон Ильич пододвинулся к ней и мягко коснулся ее руки.

– Юленька, успокойся, прошу тебя. У нас же с тобой все хорошо, зачем расстраиваться? Мы встретились. Мы все выяснили. Мы вместе. Завтра мы летим в Париж. У нас с тобой впереди целая жизнь. Ну? Разве я не прав? У нас все хорошо. Не плачь, прошу тебя.

Юля не отняла руки, и он продолжал:

– Что было, то было. Поговорили, и хватит, не будем больше об этом. Я здесь, с тобой. Теперь ты знаешь всю правду. Не о чем больше переживать. Не было никакой другой девушки…

– Да лучше бы была! – в сердцах воскликнула Юля.

– Ну что ты говоришь? Это просто невозможно. Мне нужна только ты. Я был здесь один. Я все время думал только о тебе. Поэтому я за тобой и поехал.

Слезы на ее ресницах высохли, но лицо сохраняло обиженное выражение. Она сказала упрямым, по-детски капризным голосом:

– Не хочу, чтобы ты так думал о моей маме. Не хочу!

– Да я и не думаю, – мягко ответил Антон Ильич.

– Нет, думаешь!

– Да нет же.

– Но я же вижу!

– Юленька, я все понимаю: она твоя мать, и я на нее зла не держу. Она обыкновенная несчастная женщина, у которой не сложилась личная жизнь. И ведет она себя так, потому что…

Юля отпрянула от него и вся изменилась в лице. Глаза ее вспыхнули, к щекам прилила кровь, губы приоткрылись и задрожали, словно она хотела что-то сказать, но от возмущения не могла вымолвить и слова и только хватала ртом воздух. В следующую секунду она вскочила, схватила сумочку и побежала к дверям.

– Юля! Куда ты? Постой, нам еще счет не принесли. Подожди меня!..

Он поднялся за ней, но она вырвалась на улицу и, не оглядываясь, побежала вперед. Антон Ильич вернулся, чтобы расплатиться.

Он поспешил в ту сторону, куда, он видел, направилась Юля. По пути он смотрел по сторонам, ожидая увидеть ее сидящей где-нибудь на скамейке или за столиком в кафе. Но Юли нигде не было видно. Может, она передумала и пошла в другую сторону? Он развернулся и зашагал обратно. Дошел до ресторана, где они сидели, и двинулся дальше. Он уже не бежал и шел обычным шагом, понимая, что догнать ее он уже не сможет. Оставалось только надеяться, что она сидит и ждет его где-то поблизости. Но Юли не было.

Антон Ильич пошел дальше по улице, выискивая среди прохожих красное Юлино платье. Открылись кафе и сувенирные лавки, просыпалась и подтягивалась на улицу молодежь, на скамейках болтали друг с другом мамаши с колясками и с детьми, уткнувшись в газеты, грелись на солнце мужчины.

Почему она убежала, спрашивал себя Антон Ильич? На что обиделась? На то, что он назвал Наталью несчастной женщиной? Но ведь это очевидно. Стала бы женщина вести себя подобным образом, если бы ее собственная жизнь была устроена? И Юля тоже наверняка понимала это. А может, она обиделась на то, что он вообще заговорил о ее матери? Но у него не было выбора. Он вынужден был говорить правду.

Чем больше он думал об их разговоре с Юлей, тем увереннее чувствовал свою правоту. Он говорил деликатно, стараясь не оскорбить ее чувств к матери, и здесь на него не обижаться было не за что. А то, что он рассказал Юле всю правду, так она сама его об этом умоляла. Разве был у него иной выход? Как еще он мог ответить на выдумки Натальи?

Нет, он все сделал правильно. А Юле, понял он, убежала от него, потому что ей необходимо побыть одной. Ей надо успокоиться. Посидеть в одиночестве, прийти в себя, подумать обо всем. И решить, как быть дальше. Его присутствие сейчас бы ей только помешало. Ему ли этого не понять! Ей просто нужно время.

Размышляя так, Антон Ильич и сам понемногу успокоился. Юля умная девушка, рассуждал он. Обдумав все и сопоставив факты, она убедится, что он ни в чем не виноват. Если для этого ей требуется время, пожалуйста, он готов ждать. Пусть думает, решает. Он не станет ее торопить. Рано или поздно она поймет, что обижаться ей не на что. И что-то подсказывало ему, что в Париже дело пойдет быстрее. Антон Ильич обрадовался этой мысли и снова подумал: как хорошо, что завтра они улетят в Париж! Почему-то он был совершенно уверен, что, как только они с Юлей сядут в самолет, все их размолвки останутся позади, и никто не будет досаждать им более. Начнется новая жизнь. И этот остров, и это море, и даже этот город станут всего лишь прошлым, которое когда-то их соединило.

Проходя мимо столиков, которые все больше заполнялись людьми, Антону Ильичу тоже захотелось присесть. Глядя на то, с каким аппетитом вокруг все ели, держа в руках длинные сэндвичи или квадратные тосты с оранжевым и малиновым джемом, он почувствовал, что тоже проголодался, и занял место в одном из заведений.

Пока несли его заказ, мысли его снова и снова возвращались к Юле. Где она сейчас? Так же, как и он, сидит в каком-нибудь кафе? Думает, переживает? Есть ли у нее при себе деньги, вдруг заволновался он, но тут же успокоился, вспомнив, что Юля всегда тщательно собирала сумочку перед выходом. Вряд ли она не брала с собой кошелек. Не заблудится ли она в чужом городе? Он не знал, хорошо ли она ориентируется и сможет ли найти дорогу в отель. С другой стороны, их отель виден издалека. Если она выйдет к морю и к порту, то тут же увидит его. В крайнем случае, спросит, подумал он. Но запомнила ли она название? А вдруг не обратила внимания? Телефон ее остался в номере, позвонить ему она не сможет. Ах да, вдруг вспомнил Антон Ильич! У нее же есть ключ. На нем должно быть написано название отеля. Он полез в карман и достал свой. Так и есть, название выведено мелким шрифтом в самом низу карточки. Так что можно не волноваться, до дома она доберется. Хорошо, что он сразу отдал ей второй ключ – на всякий случай. А вдруг к ней начнут приставать? Антон Ильич не на шутку всполошился. Юля такая яркая, такая красивая! Особенно в этом платье. И вдруг – одна. В чужом городе. Среди незнакомых людей. Конечно, она сразу обратит на себя внимание. А греки… Он видел, как оборачивались мужчины ей вслед. Однако что это он, в самом деле? На дворе белый день. Да и город кажется вполне дружелюбным и цивилизованным. Нет, напрасно он переживает. К тому же она говорила, что часто путешествует одна.

Одна… Антон Ильич вдруг живо представил Юлю, путешествующую по разным странам. Вот она в холщевой куртке, в капюшоне, в высоких сапогах, с тяжелым рюкзаком на спине шагает по горным тропам – она рассказывала, как недавно ходила в горы; вот она в купальнике на пляже, такая, какой он видел ее множество раз, загорелая, обвеянная солнцем и брызгами соленых волн, с развевающимися волосами вокруг нежного, прелестного лица; а вот она в какой-то европейской столице, а вот среди снежных вершин, в толстом горнолыжном костюме, с раскрасневшимся на морозе лицом. И всюду одна… Почему?

С самой первой встречи эта мысль не давала ему покоя. Как она могла быть одна? У него в голове это не укладывалось. Казалось невозможным, чтобы такая девушка, как Юля, проводила время в одиночестве. И тем не менее, это было так. Он вспомнил, как она сетовала на восьмое марта, с которым ее никто не поздравил, и как сегодня в ресторане она проговорила сквозь слезы:

– Ну что со мной не так?

А может… Его вдруг пронзила догадка. А что, если причина всему Наталья? Если она поступила так с ним, не значит ли это, что так же она действует и с другими поклонниками дочери? Он похолодел от этой мысли. Ему вспомнился их первый долгий вечер в кафе и Юлины слова:

– Мои друзья просто обожают мою маму. Мой муж общался с ней даже больше, чем я…

Антон Ильич передернул плечами. Как бы там ни было, с ним этот фокус не прошел. Он не даст Наталье помешать им. Завтра они с Юлей улетят в Париж и будут счастливы там, вдали от нее.

Едва он подумал о Париже, сердце его тихонько сжалось, и теплая волна разлилась в груди. Какое счастье, что есть Париж, и что есть Юля! Какое счастье знать ее, быть с ней! Искать ее по всему городу и не находить, а потом – откуда-то он это знал – снова ее увидеть! Услышать ее голос, посмотреть в ее глаза, смеяться с ней и обнимать ее. Какой нежданный подарок приготовила ему судьба в этот отпуск! Мог ли он предположить, что эта случайная поездка окажется такой значимой, такой судьбоносной? Вся жизнь его переворачивалась на глазах, и каждый день нес перемены.

Он легонько вздохнул, словно боясь спугнуть охватившее его счастье, покачал головой и улыбнулся. Юля, милая Юля. Где она сейчас? Наверное, сидит где-то так же и думает о нем? И о Париже? И о будущей жизни в Москве? Каким далеким теперь казался ему их разговор в ресторане, какой мелкой, ничего не значащей их небольшая ссора в конце.

Впереди ему виделась жизнь, их с Юлей жизнь, и будущее широким полотном стелилось перед глазами.

В половине седьмого Антон Ильич поднялся в номер. В двери мигала лампочка, значит, в номере кто-то был. Слава богу, Юля дома, понял он. Постучал в дверь, чтобы предупредить о своем приходе, и вошел.

В комнатах было тихо и прохладно. Солнце за окном уже опустилось, а в номере нигде не горел свет. Он прошел в гостиную и увидел там Юлю.

Она сидела на том же диване, на котором провела ночь. На ней было то же платье, что и утром, и даже пиджачок она еще не снимала. На столике перед ней лежала гора скомканных салфеток. Казалось, она не замечала, что уже темнело и пора было включать свет.

– Юленька, что с тобой?

Антон Ильич присел рядом.

– Ты все еще переживаешь из-за нашего разговора?

Юля покачала головой.

– А из-за чего? Что-то случилось?

На диване он увидел ее телефон.

– Заработал?

– Я маме звонила, – произнесла Юля сдавленным голосом, опустила голову и заплакала.

Антон Ильич не знал, что и думать. Он робко протянул руку и погладил Юлю по плечу, желая как-то ее утешить. Бедненькая, подумал он, ну и досталось же ей за эти дни. Но что у них произошло с матерью? Почему она плачет?

Он ни о чем не спрашивал и молча ждал, когда она заговорит.

– Утром я зашла за ней… чтобы идти на пляж, – проговорила Юля сквозь слезы. – Она не пошла. Сказала, что плохо спала и встанет сегодня попозже… Я видела ее платье на кресле. И каблуки… Я еще пошутила… Говорю, ты что, на свидание ходила?

Юля оттерла ладонями щеки. Антон Ильич подал ей новую салфетку.

– Я знаю это платье… – она снова зарыдала. – Я ей сама его дарила… Из Италии привезла… Она сказала, что примеряла его просто так, для настроения… А сегодня, когда я спросила ее, сразу стала кричать на меня… Значит, это все правда… О-оо… – она согнулась пополам и застонала.

Антон Ильич обнял ее, развернул к себе, и Юля, обессиленная, упала ему на грудь. Ему было жаль ее до слез. Не было в его сердце ни затаенной радости, на торжествования собственной правоты, а было лишь желание помочь как-нибудь Юле, поскорее утешить ее. Невыносимо было ему видеть ее страдания. Он гладил ее по спине, целовал ее в волосы и в мокрое от слез лицо. Юля плакала и вся дрожала в его руках, и до того горько было ему видеть ее такой, плачущей, потерянной, теряющей почву под ногами, что он и сам не заметил, как из одного глаза у него вдруг покатилась слеза. Юля подняла лицо, поцеловала его в щеку, потом обняла обеими руками, прижалась к нему изо всех сил, как можно крепче, и зашептала:

– Прости меня, прости…

– Это ты меня прости…

– Нет, ты меня… Я не верила тебе… Не могла поверить…

– Все это неважно… Юленька, дорогая моя, родная моя…

– Я не могла…

– Неважно, это неважно…

Он не дал ей сказать и стал целовать ее во влажные, припухшие от слез губы. Потом посмотрел в ее глаза, исстрадавшиеся, растерянные, молящие, и произнес:

– Я люблю тебя.

Секунду она глядела на него, затем обняла и зашептала в ухо:

– Пообещай мне, что ты никогда так не сделаешь… Что будешь со мной… Только со мной…

Антон Ильич целовал, обещал и соглашался, сам уже не понимая, на что. Все это действительно было уже не важно.

Ужинали они в ресторане на верхнем этаже. Сквозь панорамные окна виделся внизу берег, убегающий вдаль разноцветной гирляндой огней. Светились в порту ночные яхты, широкими столбами падали на воду дорожки круглых желтых прожекторов стоящих поодаль паромов.

Ресторан был заполнен наполовину. Играл тапер. В приглушенном свете негромко лилась мелодия, и Антон Ильич был рад, что здесь не было ни громкого пения, ни оглушительной музыки. И он, и Юля сидели тихие, безмолвные, успокоенные. Они почти не разговаривали. Все уже было ими сказано, все было ясно как божий день, и, быть может, впервые за это время, между ними ничего не стояло. Они глядели друг на друга и улыбались друг другу, ведя свой загадочный и молчаливый разговор, понятный им одним, ибо оба чувствовали одинаково.

После еды Антон Ильич, не отпуская глазами Юлиного лица, произнес, то ли предлагая, то ли утверждая:

– После Парижа поедем ко мне.

Ее глаза загорелись игривым удивлением.

– Тебе же на работу только в понедельник? – продолжал он.

Она кивнула.

– Ну вот. Побудешь у меня, осмотришься. В выходные я помогу тебе перевезти вещи.

Юля посмотрела с еще большим удивлением.

– Машину пока будешь ставить на мое место. Я свою на улице буду оставлять. А хочешь, я сам буду тебя возить? И забирать тебя с работы?

Юля притворно нахмурилась.

– Плохая идея?

Она кивнула.

– Ну ладно. Значит, каждый сам.

Глаза ее смеялись, не желая принимать всерьез то, что он говорил, но Антону Ильичу показалось, что он был на верном пути – ей приятно было слышать это.

– Ты уже точно решила на счет Нового года?

Она непонимающе подняла брови.

– Ну, ты говорила что-то на счет Нового года с друзьями, помнишь?

А, это, безразлично махнула она рукой.

– Если ты не против, проведем этот Новый год вместе. Поедем куда-нибудь. Куда захочешь.

Юля улыбалась и ничего не отвечала, продолжая играть в молчаливую игру. Антон Ильич решил брать быка за рога.

– И вообще, – твердо сказал он, взяв ее обе руки в свои. – Я хочу, чтобы мы были вместе. Считай, что я делаю тебе предложение.

– Антон, – вымолвила она и хотела забрать свои руки, но он не пустил и еще крепче сжал ее пальцы.

– Я говорю совершенно серьезно.

Улыбка оставалась на ее губах, словно показывая ему, что она считает все это шуткой, но он видел, как в глазах ее в эти несколько мгновений промелькнули тысячи разных переживаний; был среди них и восторг, который ей не под силу было скрыть, и долгожданное облегчение, и испуг – что же теперь будет? – и какое-то разочарование, словно он не оправдывал всех ее надежд, и растерянность, будто она совсем не ожидала услышать от него такое – или она только хотела, чтобы ему так казалось? Что бы там ни было, Антон Ильич решил говорить до конца:

– Я не буду тебя торопить. Но я хочу, чтобы ты знала, что для меня это все серьезно. Очень серьезно.

Ночью Антон Ильич проснулся. Юли в кровати не было. В гостиной горел свет.

Опять не может заснуть, подумал он, но не встал, а уронил голову на подушку и провалился в сон.

Под утро ему снился Париж. Праздничный, залитый солнцем, золотой. Будто они с Юлей кружились там, держась за руки, и будто на дворе стояла осень, а они были, как на пляже, босиком, и будто им совсем не было холодно.

Зазвонил будильник. Антон Ильич потянулся, нажал на кнопку, но звон не прекращался. В ту же минуту послышался голос Юли. Он приоткрыл глаза и увидел, как она, лежа на краешке кровати, держала у уха телефон. Где они, не понимал Антон Ильич? В Париже? В Москве? Все еще в Ираклионе?

– Юлечка! Деточка! – раздалось в трубке так громко, что было слышно и ему.

– Бабуля, это ты что ли? – ответила Юля, стараясь говорить тише.

– Юлечка, девочка моя!

– Я слышу тебя, слышу. Что стряслось-то?

Она вскочила с постели и ушла говорить в гостиную.

Антон Ильич посмотрел на часы, было ровно шесть. Будильник еще не звонил. Можно еще поспать, подумал он и закрыл глаза. Над головой еще витало облако золотистого Парижа, его сияющих бульваров и желтой листвы. Они с Юлей снова закружились, взявшись за руки, – точно дети малые! – как вдруг она остановилась, лицо ее увеличилось, глаза оказались совсем близко к нему, и он увидел, что она перестала смеяться и зовет его изменившимся и тревожным голосом. Что с ней, недоумевал Антон Ильич?

– Антон! Антон!

Он открыл глаза. Это был не сон. Над ним стояла Юля, лицо ее было тревожно.

Часы показывали начало восьмого. А ему показалось, он закрыл глаза всего на минутку.

– Антон, маме плохо!

– Что? Какой маме?

Он поднялся на локте и непонимающе посмотрел на Юлю. Она стояла бледная, испуганная. Он припомнил, что она недавно говорила с кем-то по телефону.

– Что случилось?

– Маме ночью плохо стало. С сердцем. Ей врача вызывали. Бабуля плачет, не знает, что делать. Антон, что делать?

– Что делать?

Он потер глаза.

– Как, что делать? Звонить в страховую компанию. Они скажут, что делать.

– Да нет! Бабуля не сможет сама.

– Почему?

– Не сможет, и все тут!

– Они по-русски говорят.

– Да она со мной еле разговаривает! Какая там страховая компания!

– И что ты предлагаешь?

– Я думала, это ты мне что-то предложишь! – воскликнула Юля. – Может, мне самой позвонить? Или поехать туда? Как ты думаешь?

– Поехать? Как это? У нас же самолет сегодня.

– Я знаю! Так что же делать?

– Так. Подожди, подожди. Не торопись.

Антон Ильич сел.

– Как это, не торопись, Антон?! А вдруг с ней что-то серьезное? Господи, что теперь будет! Это все из-за нашего разговора. Зря я ей позвонила. Но я не думала, что она так разволнуется! Я же только хотела спросить…

Юля в волнении говорила, не переставая. Антон Ильич только и успел сказать:

– Давай за завтраком все решим.

Стоя под душем, Антон Ильич все никак не мог понять: только что все было в порядке, с Юлей все утряслось, оставалось лишь собрать чемоданы, выписаться из отеля в полдень, пообедать где-нибудь и трогаться в аэропорт, их самолет в Афины вылетал без двадцати пять. И вот, все вдруг поменялось. Их поездка снова под вопросом. И снова в его планы вмешивается Наталья.

Какого решения ждет от него Юля? Что он должен ей сказать? Ни о чем не переживай, поехали в Париж? Или наоборот, забудь про Париж, езжай к матери? Антон Ильич громко вздохнул. Наталья, опять она… Почему-то ему не верилось, что она больна и что присутствие Юли так необходимо. Скорее всего, это очередная ее проделка. А если нет, одернул он себя? А если женщине и правда стало плохо? Если даже и так, тут же подумал он, Наталья не из тех, кто будет сидеть и ждать, когда кто-то придет ей на помощь. Такая женщина, как она, быстро поставит всех на уши и не только врача, черта из ступы достанет, если ей это потребуется. Нет, не верил он в ее болезнь. Но как сказать об этом Юле? Как сделать так, чтобы им спокойно улететь сегодня в Париж?

Пока Антон Ильич собирался, Юля кружила вокруг дивана, то садясь на него и обнимая руками подушку, то вскакивая и бросаясь к окну, то хватаясь за телефон. Он видел, что она сгорает от нетерпения и едва сдерживается, чтобы не поторопить его, и старался двигаться поскорее, но выходило у него это плохо. У Антона Ильича был свой сложившийся за годы ритуал, отлаженный до мелочей, и собираться по-другому он не умел. Зато через час он стоял перед ней выбритый и благоухающий, в отутюженной до хруста рубашке в тонкую морскую полоску, брюках со стрелками и сверкающих как зеркало ботинках.

Они заняли столик у окна и заказали еду. Юля места себе не находила, вертелась на стуле и теребила в руках телефон. Не в силах больше молчать, она размышляла вслух, словно бы сама с собой, но при этом поглядывала на хранившего молчание Антона Ильича. То и дело раздавались ее реплики:

– А сколько тут ехать? Здесь же недалеко? Минут пятьдесят, наверно? А до аэропорта отсюда вообще рукой подать.

Принесли еду. Антон Ильич намазал маслом поджаристые хлебцы и взялся за омлет. Юля сидела перед чашкой кофе и ничего не ела. Она старалась не смотреть на него слишком пристально, пока он ел, и время от времени заставляла себя отвести глаза и глянуть за окно, однако взгляд ее тут же возвращался к нему, и она снова бросала:

– Представляешь, если бы ты купил билеты на воскресенье? И нас бы уже здесь не было? Кошмар!

Когда он закончил и отставил тарелку, она вся подалась к нему, поставила на стол локти и посмотрела на него горящими нетерпеливыми глазами, ожидая, что же он наконец скажет.

– Ну что? Что ты предлагаешь делать?

Антон Ильич выдохнул и произнес:

– Я предлагаю никуда тебе не ехать. И не отменять наши планы.

Глаза у Юли широко распахнулись, и она воскликнула:

– Как?

– Я понимаю, ты волнуешься…

– Конечно волнуюсь! А если у нее приступ? И ей надо срочно в больницу? Если что-то серьезное? Может, ее вообще в Москву надо везти, срочно, прямо сейчас? Кто все это организует? На бабулю рассчитывать нельзя, она не справится!

Антон Ильич смотрел на нее с недоверием. Юля догадалась, что он хотел сказать.

– Что? Ты считаешь, этого не может быть? Думаешь, я все преувеличиваю?

– Все может быть.

– Ну вот видишь!

– Позвони и поговори с ней сама.

– Да я хотела! Но бабуля говорит, она заснула только под утро. Не хочу ее будить.

– Давай позвоним врачу.

– Врачу?

– Да. Ты ее дочь, пусть он все тебе расскажет. Кстати, что он сказал?

– Да что сказал? Сделал укол и уехал. Сказал лежать. Кто его знает, что это за врач? А вдруг он не понял, что с ней? Вдруг ошибся?

Снова поймав недоверчивый взгляд Антона Ильича, Юля посмотрела на него внимательно, зеленые глаза ее сузились и потемнели, и она спросила:

– Скажи честно, ты что, думаешь, что она притворяется?

Что она специально все это придумала, чтобы не дать мне уехать с тобой?

Именно так Антон Ильич и думал. Он ничего не сказал, но Юля поняла это по его глазам. Взгляд у нее потух, плечи опустились. Желая как-то смягчить прямоту этих слов, Антон Ильич произнес:

– Я думаю, все не так страшно, как тебе кажется.

– Откуда ты знаешь?

И посмотрев в его лицо, с грустью произнесла:

– Хотя, конечно. Почему ты должен думать о ней по-другому?

Она всплеснула руками и отвернулась, глядя в окно. Повисла пауза. Юля лихорадочно пыталась что-то придумать и не находила выхода, это видно было по ее нахмуренному лбу. Она снова посмотрела на Антона Ильича:

– И что? Ты предлагаешь мне ехать сегодня в Париж? В таком состоянии?

Антон Ильич молчал и допивал свой кофе.

– Ты понимаешь, в каком состоянии я там буду? Когда я буду знать, что она там лежит, больная? С бабулей, которой самой помощь нужна? Что это будет за поездка?

Антон Ильич ничего не отвечал.

– Я же ночью глаз не сомкну! Я ни есть, ни спать не буду. Я себя знаю. Ехать в Париж и каждую секунду думать о том, как она! И о том, что я бросила ее в таком состоянии! Ты этого хочешь?

Она с вызовом посмотрела на Антона Ильича:

– Антон! Ну что ты молчишь?

Он поставил на блюдце пустую чашку и тяжело вздохнул:

– Я не могу запретить тебе ехать. Если хочешь ехать, поезжай.

– Но я же вижу, что тебе это не нравится!

– Не нравится.

– Почему?

– Потому что… – он запнулся, – потому что это добром не кончится.

Юля вопросительно на него посмотрела, но Антон Ильич больше ничего не сказал.

– Давай поменяем билеты? – предложила она. – И улетим завтра. Можем мы их поменять?

Он покачал головой.

– Если только покупать все заново.

– Нам уже ничего не вернут?

– Нет. Да и билетов уже, я думаю, не будет.

Она задумалась. Вдруг ее снова осенило, и она воскликнула:

– О, придумала!

Антон Ильич посмотрел на нее без энтузиазма.

– Давай сделаем так: я сейчас быстро соберу все вещи, поеду к маме, все там выясню, найду хорошего врача, если надо. И оттуда поеду прямо в аэропорт, чтобы не тратить время и не заезжать сюда. Встретимся с тобой в аэропорту. Во сколько мне надо быть в аэропорту?

Антону Ильичу совсем не нравилась эта идея. Но Юля ухватилась за нее как за спасательный круг.

– Антон, ну во сколько? Скажи скорей. Я забыла, во сколько наш рейс?

– Вылет в шестнадцать сорок.

– Почти в пять! – обрадовалась она. – Значит, мне надо быть в аэропорту…

Она посмотрела на часики на руке, подсчитывая время.

– Тебе надо быть там в два сорок. Ну, в три. В крайнем случае, в половине четвертого.

– Ну вот! Отлично! Я приеду туда к трем, – воскликнула она. – У меня уйма времени!

Не успел он ничего ответить, как она поднялась со стула:

– Ты заканчивай тут, а я пошла вещи собирать.

Чмокнула его в макушку и побежала.

Медленно, тяжелым шагом Антон Ильич поднялся в номер вслед за ней. Она все-таки уезжает, с грустью думал он. А он-то надеялся уговорить ее остаться. Как же так получается? Почему нельзя было просто собраться и поехать вместе, как они и планировали? Почему он должен расстаться с Юлей, а потом снова встретиться? И снова мучительно ждать, снова сомневаться, снова быть без нее. Откуда столько недоразумений, столько трудностей? Ведь он все предусмотрел. Он так старался сделать их первое с Юлей путешествие романтичным, незабываемым, так хотел, чтобы ей понравилось! А теперь все идет наперекосяк. Юля уезжает…

Сердце у него заныло, когда он, войдя в номер, увидел в гостиной чемодан, еще открытый, наполненный ее вещами. Вот и платье, которое было на ней вчера…

– Я возьму эти коврики? – спросила Юля, показывая на коврики в кораблями, из-за которых они чуть не поссорились в субботу.

– Возьми, конечно.

– Маме с бабулей подарю.

Она порхала по номеру и быстро складывала вещи, словно только и ждала разрешения уехать. Ее легкие беспечные движения болью отозвались в сердце Антона Ильича: он не мог не отметить, что она как будто и не была огорчена своим отъездом и этой внезапной переменой их планов. Ее утреннюю растерянность как рукой сняло, и на лице ее он не находил никаких следов переживаний.

Сам он встал в дверях, горестный и мрачный, и стоял так, не в силах пошевелиться. Невыносимо было смотреть на то, как из шкафов исчезала ее одежда, какой пустой и холодной стояла аккуратно заправленная кровать, и как последние следы присутствия Юли растворялись у него на глазах. Он заставил себя отвернуться. Вышел на балкон и стал смотреть на море, но не выдержал и нескольких минут и вернулся в комнату.

– Может, оставишь чемодан мне? – предложил он. – Зачем тебе тащить его туда-сюда? Я сам отвезу его в аэропорт.

– Нет, я лучше сама, – возразила Юля, пробегая мимо. – Мало ли, что может понабиться.

Вот уже и позвонили – такси ждало у входа. Они пошли вниз. Юля звонко шагала впереди, Антон Ильич плелся за ней как побитая собака и тащил за собой чемодан.

На пороге она его поцеловала.

– Ну все, я поехала, – торопливо проговорила она.

Антон Ильич прильнул к ней, порывисто, отчаянно, как в последний раз, уткнулся лицом в ее шею и закрыл глаза, как будто хотел навсегда запомнить мгновение, когда он держал ее в своих объятиях. Она взяла его лицо обеими руками, посмотрела в его скорбные безутешные глаза и ласково прошептала:

– Ну что ты, что ты? Мы расстаемся всего на несколько часов. В три я буду в аэропорту. Договорились?

И снова поцеловала его. Потом разжала руки, села в такси и упорхнула.

А Антон Ильич остался стоять, ошарашенный, остолбеневший. Очки его съехали на бок, одна рука лежала на груди, будто он все еще прижимал к себе Юлю, такси давно уже исчезло из виду, и он смотрел куда-то вперед, на дорогу, на другие машины, ничего не видел и ничего не понимал.

Коротко звякнул телефон. Он машинально полез в карман, посмотрел на экран, это было сообщение от Юли. Ни о чем не успев подумать, он открыл его и прочитал:

«Я люблю тебя».

Он почесал затылок. И правда, что он так разволновался? Он увидит Юлю через несколько часов, и они снова будут вместе, полетят в Париж, а оттуда домой, в Москву, и – кто знает? – быть может, никогда больше не расстанутся.

Поначалу все шло по плану. К двенадцати Антон Ильич спустился с вещами в холл. Он знал, что в этот час здесь будет людно, и обычно старался выписаться из отеля пораньше, чтобы не толкаться с другими отъезжающими. Но сегодня он никуда не торопился.

Его задержали даже на дольше, чем он предполагал. Когда пришел его черед и ему протянули счет, он увидел, что служащий ошибся, и в счете стояла большая сумма, чем должна была быть. Грек извинился и стал исправлять. Потом оказалось, что с карточки Антона Ильича невозможно перевести денег. Попробовали еще раз, и еще, но нет. Всюду он ей расплачивался, а тут вдруг не получалось. Платить наличными ему не хотелось – пришлось бы отдать почти всю сумму, что была у него на руках. Пришлось достать другую и расплатиться по ней. Из-за этих мытарств Антон Ильич передумал оставлять здесь свой чемодан, уж очень не хотелось ему возвращаться сюда вновь. Он решил уйти с вещами и поехать потом в аэропорт, найдя такси на уличной стоянке.

Времени у него оставалось как раз на обед. Искать новое заведение не было ни сил, ни желания, и он перекинул через плечо спортивную сумку, подхватил чемодан и направился в итальянское кафе, стуча колесами по горбатой брусчатке.

Его место у окна было занято. Можно было бы подождать в баре, пока оно освободиться, но с вещами ему там не поместиться. Пришлось устроиться за столиком на улице. Он снял с плеча сумку, подкатил чемодан, сложил длинную выдвижную ручку и взялся за боковую, мягкую, чтобы поставить чемодан поближе, на бордюрный камень позади себя, и только стал поднимать его, как тот с грохотом повалился на землю. Ручка с треском оторвалась, и Антон Ильич остался стоять, держа ее в руках. На звук выбежал официант посмотреть, что случилось. Антон Ильич помахал ему оторванной ручкой, показывая, мол, все в порядке, потом нагнулся, обхватил чемодан с боков, поднял его и поставил на место. На этом, однако, неприятности его не закончились.

Соседний столик занимала парочка. К стулу, за которым сидела девушка, была привязана собака на длинном поводке. Пес крутился под ногами у хозяйки, но, завидев Антона Ильича, вылез из-под стола и стал проявлять к нему живейший интерес, виляя хвостом и принюхиваясь. Антон Ильич потрепал его за ухом. Хозяйка, увидев это, ему улыбнулась.

Официант принес заказ. Антон Ильич взялся за приборы, но тут заметил, что пес не отходит от его чемодана, обнюхивает его, трется об угол. Уж не надумал ли он его пометить? И точно, пес стал пристраиваться к чемодану и чуть было не задрал уже заднюю лапу.

– Пшш! Пшел отсюда! – тихонько зашипел на него Антон Ильич.

Пес отошел. Но тут же вернулся. И снова стал тереться о чемодан.

Да что же это такое, подумал Антон Ильич. Этого только ему не хватало!

– Брысь! Иди отсюда! – сказал он чуть громче, надеясь, что хозяйка его услышит и отгонит пса. Но та сидела, как обычно, поглощенная своим кавалером, держа его за обе руки, о чем-то говорила и ничего не замечала.

Пес тем временем продолжал изучать чемодан Антона Ильича, и, казалось, не терял надежды зафиксировать на нем свое присутствие. На шипенье Антона Ильича он больше не реагировал, и тогда Антон Ильич, вытянув ногу в новом блестящем ботинке, стал аккуратно отодвигать его от чемодана и подталкивать в сторону хозяев. Пес, решив, что с ним играют, весело взвизгнул и стал прыгать вокруг ботинка. Хозяйка, услышав лай, обернулась и одобрительно кивнула Антону Ильичу, мол, надо же, какой любитель собак оказался рядом с ними!

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта возня с псом, если бы ни друзья, подошедшие к хозяевам. Девушка забрала собаку, и все они пересели за столик побольше. Уходя, они дружелюбно помахали Антону Ильичу. Он помахал в ответ и вернулся, наконец, к своему обеду.

Шло время. От Юли не было никаких вестей.

Настало два часа, и Антон Ильич заволновался не на шутку. Почему она не звонит? Почему ничего не сообщает? Если она планирует быть в аэропорту к трем, то должна вот-вот садиться в такси и выезжать из отеля. Едет она или нет? А что если… позвонить самому? Нет, не Юле – ее он не стал бы беспокоить звонками, – а Эвклиду?

Какой же он болван! Надо было сразу это сделать. Если Юле что-нибудь понадобится, кто как не Эвклид сможет прийти на помощь? Антон Ильич быстро набрал номер отеля и попросил соединить с баром. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем в трубке раздался наконец бодрый голос его друга.

– Видел, видел я твою Юлю! Все у них в порядке, не беспокойся. Они сидят в ресторане, обедают.

О ночном происшествии Эвклид ничего не слышал, врачей в отеле не видел. И Наталья, и старушка Вера Федоровна, с его слов, выглядели как обычно. Антон Ильич с облегчением выдохнул: раз так, волноваться не о чем. Вероятно, Юля решила составить компанию родственницам за обедом и с минуты на минуты сядет в такси. Он попросил счет.

Официант, показывая на чемодан, спросил, куда он уезжает.

– В Париж, – с радостью произнес Антон Ильич. Кажется, ничто больше не могло помешать его планам.

В который раз он глянул на часы, было пятнадцать минут третьего. Пора, решил он и взялся за сумку. В это мгновенье раздалась телефонная трель. Слава богу, выдохнул Антон Ильич, поставил сумку на место и достал телефон. Он не ошибся, это было сообщение от Юли.

«Я не успеваю. Придумай что-нибудь».

Он уставился в телефон.

– Я не успеваю. Придумай что-нибудь, – вслух прочитал он. – Придумай что-нибудь…

Он перечитал сообщение несколько раз, бормоча себе под нос, потом воскликнул, словно обращаясь к кому-то:

– И что я должен придумать? Что?!!

Сел обратно. В голове у него помутилось.

Что это значит, не понимал он? Едут они в Париж или нет? И что означает это «придумай что-нибудь»? Она хочет вылететь позже? Насколько позже? Сегодня или нет? Если она не приедет сейчас, на парижский рейс они не успеют. Так что ему делать? Покупать новые билеты? А что делать с этими?

Спокойно, спокойно, подбодрил он себя, надо ехать в аэропорт и там все решать. Он снова взялся за сумку. Нет, стоп. Юля же не едет. Зачем ему ехать в аэропорт? Или она едет, но не успевает к трем? Если так, то ничего страшного. Приедет не к трем, а к половине четвертого, или даже к четырем. Это местный рейс, самолет маленький, пассажиров немного. Наверняка они не станут упрямиться и посадят их, даже если они появятся в последнюю минуту. Тем более, он поедет раньше, предупредит и попросит, чтобы Юлю дождались.

Нет, остановил себя Антон Ильич. Он снова открыл сообщение и прочел его опять. Нет, понял он, Юля не опаздывает в аэропорт, потому что вообще туда не едет. Если бы она была сейчас в такси, она бы так и написала, мол, еду, задерживаюсь, жди. А она написала «придумай что-нибудь». Значит, планы меняются. И значит… Значит, Париж отменяется? Но почему?

Может, она просто боится, что не успеет? Может, сказать ей, пусть скорее берет такси и едет? Антон Ильич посмотрел на часы. Двадцать пять минут третьего. Даже если она сядет в такси сейчас, или через десять минут, или через двадцать, она все равно успеет! Время еще есть! Он схватился за телефон, чтобы звонить, как вдруг пришло новое сообщение.

«Езжай в Париж. Я прилечу позже. Люблю».

Что?!

Антон Ильич поправил очки и прочитал еще раз.

Да что с ней такое, в самом деле? Что за нелепая идея?

Бессмыслица какая-то. Почему бы ей просто не сесть в такси и не приехать в аэропорт, как они решили? С Натальей все в порядке, так в чем же дело? Почему она пишет эти нелепые сообщения, вместо того чтобы скорее ехать к нему? И как ей в голову пришло такое, предлагать ему ехать в Париж? Разве она не понимает, что все это он затеял только ради нее? Ехать в Париж без нее? Зачем? Неужели она думает, ему нужен Париж? Что ему там делать? Сидеть и ждать ее? Не зная, когда она прилетит, да и прилетит ли вообще? И что значит «я прилечу позже»? Когда она прилетит? И как, если он сам с трудом нашел билеты?

Ничего не понимаю, вздохнул Антон Ильич.

Может, Эвклид ошибался? И Наталья вправду плохо себя чувствует? Но нет. Если бы матери действительно нужна была ее помощь, Юля бы так и написала: маме плохо, приехать не смогу. Но, по всему видно, она не собиралась оставаться с Натальей все эти дни, а хотела вернуться к нему. Тогда почему не вернуться сегодня же, как они планировали? Пока еще в силе их билеты и их поездка в Париж?

– Эх, Юля, Юленька… Что же ты делаешь со мной? – в отчаянии прошептал он.

– С вами все в порядке?

Антон Ильич поднял голову. Перед ним стоял официант, с которым они тепло распрощались несколько минут назад. Да, беззвучно кивнул Антон Ильич. А в чем, собственно, дело, подумал он? И тут только заметил, что сидит, поставив на стол локти и обхватив голову обеими руками.

Что же теперь делать? Лететь в Париж? Возвращаться в Москву? Никуда не ехать? Идти сдавать билеты?

В голове у него все смешалось. Надо было принять решение, но разум его как будто отключился. Ни одна идея не казалась ему лучше или хуже другой, и не было никакой разницы, поступить так или иначе. В любом случае было ясно одно – поездка с Юлей пропала. Время шло, и надо было бы определиться, а он все сидел, держась за голову, и не знал, на что решиться.

Пришли баянисты. Как нарочно, они выбрали столик, за которым сидел, хватаясь за голову, Антон Ильич, встали прямо перед ним, раскрыли меха и затянули свои песни. В голове у Антона Ильича зазвенело. Он поморщился как от зубной боли, закрыл глаза и попытался сосредоточиться и все обдумать, но не мог. Пришлось ждать. Те, закончив песню, протянули шапку под нос Антона Ильича, прося денег.

– Уйдите вы бога ради, – сказал он по-русски, не пытаясь скрыть своего раздражения.

В руках засигналил телефон. На мгновенье в душе затеплилась надежда. Может, она передумала? И все-таки едет?

«Давай останемся в Ираклионе. Я приеду завтра. Улетим домой в четверг нашим рейсом».

Еще лучше, с горечью ухмыльнулся Антон Ильич. Она что, сидит там и выдумывает разные варианты, один другого нелепее? Значит, теперь он должен забыть про Париж, как будто ничего и не было, и остаться здесь? Но это невозможно! Не может он вернуться с чемоданом в отель, из которого только что уехал, заселиться опять в тот же номер, где был с ней…

Часы показывали без четверти три. Если он сядет в такси сейчас, то успеет на свой рейс до Афин. Вот только надо ли ему в Афины?

А может, мелькнуло в голове, и правда, взять да и улететь в Париж? Билеты у него на руках, номер в отеле ждет. Юля, разумеется, вряд ли полетит за ним – раз она не смогла доехать до аэропорта, что в пятнадцати минутах от нее, до Парижа ей уж точно не добраться – но он мог бы провести пару дней в Париже и этим завершить свой отпуск. На мгновение Антон Ильич представил себя в Париже, но тут же понял, что Париж – его праздничный, золотой Париж, о котором он так мечтал все это время – теперь как будто погас, поблек и уже не представляется ему ни праздничным, ни золотым, словно кто-то потушил свет и превратил его Париж в обыкновенный город, окутанный серыми осенними туманами и пронизанный первыми холодами. Ехать туда не хотелось. Без Юли это путешествие не имело никакого смысла.

Он вздохнул и закрыл глаза. Потом взял телефон и снова стал читать сообщения от Юли. Сначала первое, посланное ему еще из такси. Перед глазами возникло ее лицо, такое, каким он видел его в последний раз, и ее слова:

– Мы расстаемся всего на несколько часов.

В ту минуту он почему-то верил ей. Он чувствовал, что она говорила искренне и думала так же. И это сообщение, отправленное через минуту после расставания – первое сообщение от нее и первое признание в любви – тоже казалось ему таким искренним и таким понятным. Он знал, этими словами она хотела утешить его, поддержать и заверить в том, что их планы в силе, несмотря на ее отъезд.

Но потом… Он прочитал второе сообщение, и следующие два. Такие странные, совсем не похожие на Юлю, будто их писал другой человек. Глядя в эти короткие строчки, Антон Ильич силился понять, что же произошло, почему она вдруг поменяла свое решение – и не мог. Неужели эта поездка ничего для нее не значит? Да и сам он, выходит, тоже? Неужели она забыла, как плакала вчера? Какие слова ему говорила? В это невозможно поверить! Не может быть, чтобы Юля, которая так тонко все чувствует, так глубоко обо всем размышляет, которая ночами не спит, теряясь в своих переживаниях, вдруг забыла обо всем и переменилась в один миг!

Он листал ее сообщения и вчитывался вновь, пытаясь найти в них ответ. Эвклид сказал, они сидят сейчас в ресторане… Ему вдруг ясно представился их старый отель с его приземистыми корпусами, и обеденный зал, уже полупустой, и стол на шесть персон, и длинная до пола скатерть, и стеклянная ваза посередине, и зеленые пихты за окном. Он вдруг увидел Юлю, сидящую там за столом, по одну руку от нее Наталью, по другую старушку Веру Федоровну. Они сидели и обедали, как обычно в этот час. И не было никакой болезни, и никаких врачей. Они ели и говорили о том, о сем. Старушка, как водится, ворчала. Наталья все еще изображала слабость, но в душе торжествовала, довольная тем, что дочь вернулась. До Антона Ильича отчетливо донесся ее голос:

– Не волнуйся, никуда он не денется. Так даже лучше. Посидит, подождет. Соскучится по тебе. А в Париж вы еще успеете съездить.

Какой же он дурак! Ну конечно. Именно так все и было. Нет другого объяснения нелепым Юлиным письмам, кроме одного: ей все это не нужно. Ни его Париж, ни он сам, ни предложение, которое он сделал – ничего этого ей не нужно. Она не собирается приезжать, и ей все равно, что будет с его планами, с билетами, с его жизнью, с ним самим…

Через несколько минут Антон Ильич тряхнул головой, поднял глаза и огляделся. Вокруг все было неизменно. Все так же сидели посетители кафе, все так же бренчали свои песни баянисты у столиков по соседству, и даже пес по-прежнему повизгивал и крутился в своем углу.

Звякнула телефонная трель. Он посмотрел на телефон. Еще одно сообщение от Юли.

«Съездим в Париж на Новый Год. У нас с тобой вся жизнь впереди. Целую».

Антон Ильич сорвался с места. На часах было три тридцать.

Официант изумленно смотрел на то, как он вдруг вскочил, повесил сумку через плечо, подхватил чемодан и с грохотом покатил его по брусчатке. Свернув с пешеходной зоны, Антон Ильич выбежал к дороге, взмахнул рукой, остановил такси, кинул чемодан в багажник и, пообещав хорошие чаевые, попросил отвезти его в аэропорт как можно быстрее.

Они долго кружили по городу, толкаясь с другими машинами и останавливаясь перед каждым светофором. Почему так медленно, нетерпеливо вздыхал Антон Ильич, глядя по сторонам? Он не ожидал, что машин здесь может быть так много. Однако был понедельник, разгар рабочего дня, и дорога забилась до отказа.

Дважды приходили сообщения от Юли.

«Что ты решил? Остаемся в Ираклионе? Целую».

Потом еще одно:

«Ты где? Я тебя потеряла».

Через некоторое время раздался звонок. Антон Ильич нажал кнопку отбоя. Юля тут же перезвонила снова, и он снова прервал звонок.

Наконец они выбрались за пределы городской стены. Таксист прибавил газу и мигом домчал его до места.

– Что же вы так поздно? Мы только что закончили, – сказала ему белокурая гречанка на стойке регистрации.

– Простите, ради бога простите, – запыхаясь, произнес Антон Ильич, приложив руку к груди и кланяясь, и одновременно вручая ей свой билет и паспорт.

Гречанка сказала что-то по рации. К ним подошел высокий молодой человек с усиками, внимательно посмотрел на Антона Ильича, на его документы, окинул взглядом чемодан и повел за собой.

Они пошли через стеклянные двери и коридоры, багаж Антона Ильича быстро досмотрели. Вдвоем они спустились по ступенькам и вышли на улицу. У порога их ждал автобус, они поднялись в него, дверцы тут же закрылись, и они поехали к самолету. Грек с усиками подождал, пока Антон Ильич поднимется по трапу. Стюардесса встретила его на входе, забрала чемодан и, не дав ему опомниться, усадила тут же, на первый ряд. Дверь закрыли, трап откатили, командир произнес свою речь, стюардесса попросила приготовиться к взлету. Самолет тронулся.

Едва они оторвались от земли, как уже летели над морем. Самолет быстро набирал высоту, и синее море становилось все дальше, все туманнее, пока не исчезло совсем за полосой плотных белых облаков. Наверху жарко горело солнце. Ровным оранжевым пламенем оно разливалось по горизонту, лучи его касались Антона Ильича и грели лицо сквозь стекла иллюминаторов.

Он закрыл глаза. Ему вспомнился самолет, в котором он летел сюда из Москвы, пронизанный такими же солнечными лучами, и девушка в розовом платке на плечах, сидящая наискосок от него. Какой далекой, какой чужой показалась она ему тогда, как будто была из другой, неведомой ему жизни. Он вспомнил, как увидел ее за ужином в тот же вечер. Перед глазами возник ее облик в длинной струящейся юбке с летними узорами, нежное и вместе с тем строгое лицо, светлые волосы на плечах. Бабочка, улыбнулся про себя Антон Ильич. Сияющая, красивая, необыкновенная и… неуловимая. А вот она на пляже, на следующее утро, в своем желтом купальнике и платке, повязанным вокруг бедер, стоит на ветру, одна, смелая и такая беззащитная… Потом сидит перед ним за обедом, и ее изумрудные глаза смотрят на него подозрительно, с недоверием… А тем же вечером в кафе глаза ее засияли улыбкой. Вот она закидывает голову и хохочет звонким заразительным смехом, от которого у него вмиг теплеет на сердце. Вот она на пляже, идет по песку в лучах раннего солнца, машет рукой и улыбается ему…

Сердце у него сжалось. Он вздохнул и прижал руку к груди.

Да что это со мной, сказал он себе? Не влюбился же я, в самом деле?

– А вы не влюбляйтесь, – вдруг послышался ему голос Юли.

Когда она сказала ему это? Ах да, на их первом свидании в кафе.

– Вы не влюбляйтесь, и все будет в порядке.

Она была права, подумал Антон Ильич. В нее нельзя влюбляться. Каждый, кто осмелится впустить ее в свою жизнь, останется с разбитым сердцем.

Так вот в чем дело, вот почему она одна!

Вот и ответ на вопрос, мучивший его все это время. Никто не может приблизиться к ней, потому что этого не допустит мать. Она бросит все силы, пойдет на хитрость, на обман, не побоится выглядеть неловко – только бы оставить дочь подле себя. А Юля, несмотря на всю свою разумность и поразительно здравое суждение обо всем на свете, в отношении матери наивна словно маленький слепой котенок. Никогда она не оставит мать, ни за что не признает ее эгоистических мотивов, не сумеет отказать ей и не отважится пойти против ее воли.

Ни Париж, ни замужество, ни сама любовь не стоят ровным счетом ничего в ее глазах в сравнении с душевным покоем матери.

Теперь ясно, отчего никто не поздравлял ее с восьмым марта, подумал Антон Ильич. Она не преувеличивала, когда говорила ему об этом. Да и сам он, пожалуй, не станет этого делать.

В кармане пиджака задрожал телефон. Он достал его, озираясь, как бы стюардесса не заметила, что он забыл отключить его перед взлетом.

Телефон настойчиво гудел, звонила Юля. С мгновенье он смотрел на ее имя, высвеченное на экране, потом нажал кнопку отбоя и выключил телефон.

Нежная, смеющаяся бабочка, которую он полюбил всей душой и которая стала для него такой родной, понятной и близкой за те недолгие десять дней, что они провели вместе, порхала, как на лугу, в его сердце и сегодня улетела оттуда навсегда. А Юля так и осталась для него чужой и далекой девушкой из самолета.

© Сергей и Дина Волсини, 2013

Интервью

У главной героини – Юли – существует прототип, чья история легла в основу романа. Здесь мы приводим интервью с ней, в котором она делится своими впечатлениями о романе и рассказывает о том, что осталось за кадром.

– Первый вопрос, как вам роман? Понравился?

– Очень! Я волновалась, когда получила рукопись. Все-таки не каждый день становишься героиней книг. Но когда начала читать, как-то быстро абстрагировалась от своей истории и читала как будто не о себе, а о ком-то другом.

– И все-таки вы узнавали себя в главной героине?

– Конечно. Мне показалась, она получилась даже лучше, чем я.

– Чем же?

– Например, она красивее. Меня сначала смущало, что в романе все время подчеркивается, какая она красивая. Она получилась не просто симпатичной, а прямо такой сногсшибательной. И при этом еще и умная, и с чувством юмора. Просто идеальная женщина! Но потом я поняла, что история идет от лица мужчины, а в глазах влюбленного мужчины мы, наверно, всегда выглядим лучше и намного красивее, чем есть. Вообще было интересно читать о себе с точки зрения мужчины. Это так странно. Очень необычно. Ситуации те же, но он видит их кардинально по-другому.

– Читателям интересно, чем закончилась ваша история, было ли продолжение?

– Нет, продолжения не было.

– ..?

– Он не перезванивал мне больше. Я тоже не стала навязываться, я ведь понимала, что обидела его сильно.

– А когда вы вернулись в Москву, не возникло желания найти друг друга?

– У него, видимо, не возникло (смеется). А я понимала, что человек в принципе все для себя решил. Так что какие-то попытки с моей стороны выглядели бы просто глупо.

– Для вас был неожиданным такой финал ваших отношений?

– В тот момент, да. Конечно. На самом деле, я не думала, что это и есть «финал наших отношений». Я думала, он поймет меня. И проявит немного терпения, подождет, пока у меня все устаканится с мамой. Но, видимо, я слишком многого от него хотела. В тот момент я, конечно, не ожидала, что на этом у нас все закончится, мы ведь прекрасно провели время в Ираклионе, все выяснили, все решили. Я думала, мы понимаем друг друга. Оказалось, что нет.

– Что вы почувствовали, когда поняли, что все закончилось?

– Всё (смеется). На самом деле, это я сейчас улыбаюсь, а тогда мне было совсем не смешно. Что я почувствовала?

Можно, наверно, так сказать: все, что я пережила, когда он в первый раз пропал, вот все то же самое, только еще в сто раз хуже. Вот примерно так.

– Ух ты.

– Да. Потому что в первый раз, ну пропал и пропал, мало ли что с человеком могло случиться, это могло быть вообще не связано со мной. А тут я же понимала, что вот оно все, у меня прямо под носом, и вдруг – бац! – и ничего нет. Сначала было обидно, конечно. Почему он не мог подождать? Всего один день? Я бы приехала к нему. Почему надо было все разрывать? Только из-за того, что я не смогла приехать в тот же день? Почему не объяснился? Даже не поговорил со мной? Сегодня человек делает тебе предложение и собирается жить с тобой всю жизнь, а завтра все разрывает, потому что ты не приехала вовремя в аэропорт. Мне это было непонятно. Потом я решила, что, ладно, нет так нет, вернусь домой и все забуду. Будем считать, что ничего не было.

– Получилось?

– Не получилось. Когда вернулась домой, я уже не обижалась на него, понимала, что и сама в чем-то виновата, но мне было ужасно плохо. Причем, головой-то я понимала, что не стоит так расстраиваться, но ничего не могла с собой поделать. Ничего не хотелось. Работа моя любимая, клиенты, подруги, вечеринки – ничего не радовало. Элементарно вот вставать по утрам было тяжело, приходилось силком себя заставлять собираться, куда-то идти, что-то делать. Могла до четырех дня дома просидеть и ничем не заниматься. На меня это совсем не похоже, я вообще человек очень энергичный. Видимо, это была натуральная депрессия. Такого со мной раньше никогда не было. Даже развод, как я теперь понимаю, меня так не выбил из колеи. Может, потому что все и так к тому шло, и развод был просто делом времени. А тут… Получилось неожиданно, что ли. Я даже не знаю, в чем секрет. Но было тяжело, это факт. Ту зиму вообще вспоминаю сейчас как страшный кошмар какой-то, как в тумане все было.

– Вы сказали, что головой понимали, что не надо так переживать.

– Да. Потому что, ну, правда, ничего же еще не было. Ну, пригласил в Париж, ну, предложение сделал. Это, конечно, все здорово. Но это же еще ничего не значит. Не факт, что у нас все бы получилось.

– Почему?

– Понимаете, когда вы в отпуске, на море, это одно. А когда вы возвращаетесь, и начинается обычная жизнь, работа, дела, быт, у каждого свои привычки, свое расписание, все это трудно совместить. Мужчине, конечно, легко рассуждать. В романе, кстати, это хорошо показано: он быстренько прикинул, куда положить мои вещи, куда поставить мою машину, и все, ему кажется, что все отлично, никаких проблем. Но ведь мы совсем не знали друг друга, и то, что мы оба чувствовали на море, было, конечно, прекрасно, так, знаете, сильно, по-настоящему…

– Это была любовь?

– (задумывается) Думаю, да. С моей стороны, по крайней мере, могу сказать, что у меня прямо было чувство, что это мой человек. Он очень нежный в душе, очень ранимый. И при этом умеет решать вопросы, за ним за каменной стеной, можно вообще ни о чем не волноваться. С ним легко.

И конечно, он покорил меня своими ухаживаниями. Он умеет понять женщину, услышать ее, это очень важно. Он может вести диалог, а не только командовать. Оно не сразу пришло, это понимание. Это не любовь с первого взгляда. Внешне он не произвел на меня впечатления, абсолютно. Но таких глубоких чувств, которые были с ним, у меня не было, наверно, со студенческих времен. Так что, да. Я считаю, это была любовь.

– Что же могло помешать вашей любви здесь, в Москве?

– Я не думаю, что здесь все было бы так же, как там. Я потом долго думала, пыталась анализировать, что это вообще было. И все равно сомневаюсь, что у нас что-то бы получилось. Он обиделся на меня из-за Парижа, но даже если бы мы полетели в Париж, Париж ничего бы не решил. Я, хоть убей, не могу представить себе нашу жизнь в Москве. Вот не могу, и все.

– Почему?

– Во-первых, я подозреваю, что он тоже не простой человек. Конечно, в период ухаживаний, да еще в другой стране, на море, с его стороны все было просто фантастически. Но в обычной жизни я думаю, меня ждала бы масса сюрпризов.

– Никто не идеален.

– Да, я понимаю, у каждого свои недостатки. Но у нас было еще одно отягчающее обстоятельство.

– Какое?

– Их конфликт с мамой. Как я могла бы его решить? Мне кажется, это нереально. Я бы так и разрывалась между ними. Это была бы не жизнь. Я никогда не смогу быть счастлива, если двое самых дорогих для меня людей не могут понять друг друга.

– Ваши отношения с мамой как-то изменились с тех пор?

– Нет, что вы. Мы по-прежнему лучшие подруги и поддерживаем друг друга во всем.

– Вы обсуждали с ней события той ночи?

– По поводу той истории мы все выяснили, так что никаких обид на маму у меня нет. Думаю, все дело в том, что в ту ночь она просто хотела хорошо выглядеть и поэтому так оделась. Это чисто женское. Но разговор, ради которого она пошла на все это, к сожалению, не состоялся. Ей помешали, и все было перевернуто с ног на голову.

– Последние события в романе рассказаны так, как увидел их главный герой. Как все было в реальности? Это действительно был «ложный вызов»?

– Не совсем. Мама на самом деле почувствовала себя неважно, врача действительно вызывали. Слава богу, все обошлось.

– То есть, когда вы приехали, ей уже было лучше?

– Да, с ней было все нормально, в плане здоровья. Но как бы все повернулось, если бы я не приехала в тот день, или если бы приехала на два часа и сразу бы понеслась в аэропорт, трудно сказать. По крайней мере, мне не хотелось повторения. Не хотелось снова уезжать, снова огорчать ее, снова мучиться из-за непонимания. Я не переношу, когда мы с мамой не понимаем друг друга. Не могу, чтобы она обижалась на меня. Мне от этого физически плохо. Это я четко для себя поняла тогда, в Ираклионе.

– Если бы можно было вернуться назад, как бы вы поступили сейчас?

– Я об этом тоже думала (улыбается). Не знаю… Наверно, ему не надо было отпускать меня из Ираклиона. Надо было привязать меня к себе и тащить в Париж! Шучу, конечно. Если серьезно, мне трудно назвать какой-то правильный вариант. Это как какая-то ловушка. Как ни крути, все равно кому-то плохо. Не поехать к маме я не могла, думаю, любой нормальный человек поступил бы так же на моем месте. Может, надо было собрать волю в кулак и все-таки приехать потом в аэропорт. Но это означало бы снова поссориться с мамой, она бы не поняла этого моего поступка. В тот момент мне казалось, что у меня нет выбора. Я не могла оставить маму, это абсолютно точно. Максимум, что я могла бы сделать, это попытаться уехать на следующий день. Побыть два дня в Ираклионе, потом вернуться вместе домой. Но, как видите, это оказалось уже нереально. В идеале я, конечно, хотела уехать со спокойной душой, чтобы наслаждаться своим счастьем в Париже, рядом с любимым мужчиной, а в реальности получилось, что я могла либо поехать с ним и мучиться там, или не ехать и мучиться здесь. Я выбрала второе. Хотя на тот момент я просто не понимала, что буду мучиться, что это на самом деле конец.

– Вы считаете, мужчина в такой ситуации должен был проявить больше терпения?

– Все мы мечтаем о том, чтобы мужчина был великодушным, понимал тебя и принимал такой, какая ты есть. Но в реальности все по-другому. Я понимаю, он тоже очень много сделал для того, чтобы мы были вместе, он старался. Но я так и не знаю до конца, что заставило его разорвать отношения. Может, он разочаровался во мне. Может, так же как и я, понял, что конфликт с мамой не исчезнет в Москве, это всегда будет проблемой, и он просто этого испугался. А может, у него кто-то был? Кто-то ждал его в Москве? Я же не знаю.

– Вы жалеете, что все сложилось так, а не иначе?

– Нет, я ни о чем не жалею. Эта была прекрасная история. Неожиданная, очень светлая, сильная по эмоциям. Я рада, что у меня был такой опыт.

– Когда вы собирались в этот отпуск, у вас было предчувствие, что произойдет что-то подобное?

– Нет, абсолютно! Мы собирались ехать с подругой, но она в последний момент не смогла. Я позвала другую подругу, но она не успевала оформить визу. В общем, я, можно сказать, была вынуждена ехать одна и ждать приезда мамы и бабушки. Но ничего такого у меня и в мыслях не было.

– Можете рассказать о вашей личной жизни, у вас появились отношения?

– Пока нет. Но я не отчаиваюсь. Как видно из этой истории, все может произойти в самый неожиданный момент, так что я ничего не загадываю. Все еще впереди.

© Сергей и Дина Волсини, июль 2013 г.

Примечания

1

Mi manchi. Quando il sole da la mano all'orizzonte… (Я скучаю по тебе. Когда солнце касается горизонта…)

(обратно)

Оглавление

Интервью Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg