«Вы там держитесь…»

Вы там держитесь… (fb2) - Вы там держитесь… 4082K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Диляра Тасбулатова (Иванка Лучезар)

Диляра Тасбулатова Вы там держитесь…

© Тасбулатова Д., текст, 2017

© Gde Adelina, иллюстрации, 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Предисловие

Писать предисловие к четвертой книжке моих рассказов – занятие в высшей степени странное, ибо в предисловиях к трем другим своим книжкам я уже рассказала о себе всё – ну, или почти всё.

Моя неутомимая мама, героиня моих баек, говорит, что предисловий никто никогда не читает – так же, как и «уйдисловий», как говаривала Алиса.

– Если книжка хорошая (говорит моя мама наставительно), то не читают. Предисловий этих. Ну а если плохая, то тем более не читают. Так что ты можешь в этом самом предисловии просто взять и перепечатать, скажем, предисловие к «Войне и миру» или, скажем, к «Винни-Пуху»: и никто ничего не заметит.

Вот какие советы дает мне мама – настоящие вредные советы, на каковые она большой мастер.

Я, однако, не слушая ее, попытаюсь все же написать четвертое по счету предисловие, изложив некоторые подробности последнего периода моей жизни.

В общем, с того дня, когда моя третья книжка была подписана в печать, прошло более полугода – и за это время я стала настоящим акыном.

Акын (слово казахское, а я казашка) – тот, кто устно развлекает людей на всяких празднествах, подыгрывая себе на музыкальном инструменте.

Вот и я в последнее время повадилась развлекать людей (правда, без музыкального сопровождения), читая свои рассказы вслух. В кафе, клубах и даже в квартирах, где люди специально собираются, чтобы послушать мои байки.

То есть теперь мои книжки стали «звучать», но вместо аудиоверсии предстаю я сама, живьем, так сказать: как юморист, говоря по-русски, и как стендапер, если говорить по-иностранному.

В апреле прошлого года я даже посетила Америку, где живет много наших бывших сограждан, соскучившихся, как они сами признаются, по «русскому слову». И это «русское слово» имело такой успех, что я вновь отправилась туда уже осенью.

Теперь я даже и не знаю, что мне больше нравится: писать байки или читать их вслух. Один хороший писатель сказал даже, что главное – это найти себя. И неважно, мол, в каком возрасте.

– Главное (говорит моя мама), найти себя лет эдак до семидесяти-восьмидесяти, чтобы была приличная эпитафия.

Ну а для тех, кто меня пока не знает и не читал моих предыдущих книжек, все-таки сообщу, как пишут в резюме, что я кинокритик, блогер и, как видите, уже и писатель.

Пишу я, как вы сами убедитесь, если прочтете эту книжку, которую сейчас держите в руках, об абсурде российской жизни.

Абсурд, который окружает нас ежеминутно и ежечасно, конечно, нужно уметь услышать: уловить в какофонии времени точную и чистую ноту. Иногда настолько точную и чистую (я не о себе), что это порождает шедевры Зощенко или Жванецкого.

И хотя я не тот и не другой, тоже стараюсь напрягать слух – чтобы услышать все то ужасное и порой прекрасное, что разлито в самом воздухе совершенно невыносимой и отчаянной российской жизни.

Скажу вам честно, «подслушивать» – на улице, в метро, в автобусе и далее везде – одно из самых, извините, утонченных наслаждений для уха юмориста.

Как говорится, жизнь кипит и пенится, какой бы ужасной она ни была.

Я лишь записываю.

Диляра Тасбулатова

Разговорчики в строю

Казевры

Наша консьержка, Рая, киргизка, обожает абсурдные разговоры. Ионеско отдыхает.

Как-то она говорит мне:

– Вышли бы вы замуж за какого-нить казаха.

– Все равно за какого?

– Потом разберетесь.

– Как это – потом?

– Ну, после свадьбы.

– После свадьбы он может оказаться не казахом – придуривался, к примеру. И что тогда делать?

– А кем?

– К примеру, евреем.

– Ну да (говорит задумчиво), разводиться сразу вроде как и неприлично. Надо выждать.

– А зачем разводиться? Если я за него вышла, может, он мне нравится?

– И кто бы у вас мог родиться? (спрашивает с ужасом).

– Казевр.

– Кто?

– Полуказах, полуеврей.

– Не родился бы. Это невозможно.

– Знаю пару таких.

– И что? Как они выглядят?

– Нос горбатый, но с нагайкой и соколом на руке. А под седлом – Тора. А из-под малахая пейсы развеваются.

– Ужас.

– Да, зрелище странное. Ну ничего не поделаешь – родился же, куда его денешь?

– Да (говорит), ребенок есть ребенок.

Вот такие странные разговоры я веду в вестибюле нашего подъезда: Рая выходит мне навстречу из своей каморки и беседует со мной.

Честный как киргиз

Консьержка Рая, Райхан на самом деле, говорит мне как-то:

– Пропишите у себя одного киргиза.

– Не могу (говорю).

– Почему? (строго так).

– А потому, что я прописала одну девицу и теперь мне банк угрожает ее долгами.

– Так она разве киргизка?

– А разве киргизы не берут в банках деньги?

– Нет (говорит убежденно). Киргизы – честные. (Она сама – киргизка.)

– Все честные?

– Все.

– Ну тогда другое дело.

– Пропишете?

– Пожалуй, все-таки нет.

– Почему?

– За себя боюсь: не отдам деньги в банк, а потом этот честный киргиз за меня отдуваться будет.

Рая задумалась.

Потом говорит:

– Вы так в себе не уверены?

– Ну… Меньше, чем вы во всех киргизах.

Резюме было в высшей степени неожиданным:

– Вот почему вы дружите с евреями! Их-то не обманешь!

– Ну да (отвечаю), искушений меньше.

Какой казах не любит

Рая, наша консьержка, киргизка, спрашивает меня как-то:

– Вы, наверно, хорошо на коне скачете? (?!)

– Плохо скачу. Можно сказать, вообще не скачу.

– Скачете (говорит лукаво). Не скромничайте.

– Какой казах не любит быстрой езды (говорю).

– Казах любит.

– Это тест, Рая. Вопрос – какой казах не любит?

– А правильный ответ какой?

– Тасбулатова Диляра – ответ.

– Ха-ха! Это неправильный ответ.

– Правильный!

– В смысле это тест на сообразительность? Найди казаха, который не любит быстрой езды?

– Ну да: среди множества казахов, которые любят быструю езду, найди такого, типа казаха-инвалида, который не любит. И правильный ответ: Тасбулатова Диляра.

– Поняла! (говорит, сияя).

О, Русь моя

Разговаривала с дворником Нурали.

Он почти совсем по-русски не говорит.

Нурали сказал:

– У тибе жена есть? (путает с мужем).

– Есть (сказала я). О Русь моя, жена моя!

– Муж (твердо сказала консьержка Рая, которая стояла с нами). Нету.

– У тибе? (спросил Раю Нурали).

– Умер (сказала Рая, вдова).

– Плохо (сказал Нурали).

Потом обратился ко мне:

– А твой зовут Русь?

– Нету (сказала Рая).

– Тоже умер (сказала я).

– Новый будет (сказал Нурали).

– Не будет (сказала Рая). Такого уже не будет.

– Как Русь? (спросил Нурали).

– Ага (сказала я).

– Когда? (спросил Нурали, имея в виду смерть моего мужа Руси).

– В 1917-м (сказала я).

– Да перестаньте! (сказала мне Рая).

Нурали что-то шептал про себя (вычисляя, наверно, год).

– Ты шутка сказал? (спросил он меня).

– Она все время так (сказала Рая). Ты ее не слушай, Нурали.

Нурали заулыбался и вдруг говорит:

– Я понимает. Революция!

– Во-во (сказала Рая). Великая социалистическая.

– Фубля (сказала я).

– Что? (спросил Нурали).

– Что? (спросила Рая).

– Это я так (сказала я). Ну, за мир во всем мире?

– Да! (хором сказали Рая и Нурали).

Вы там держитесь

Мама пошла намедни к консьержке Оле и сказала ей, что если та будет выгонять ейную кошку Мусю на ночь, то Диля ее типа «в газетах пропишет».

Вопреки ожидаемому, Оля засияла:

– Правда?

(Прямо чеховский Митя Кулдаров, который радовался, что в газете написали, как он в пьяном виде под лошадь попал.)

Мама сменила тактику:

– В американских.

Оля сделала стойку:

– Эт как?

– А так! (сказала мама злорадно). Она сотрудничает с американскими газетами. И там прочитают, что русские такие жестокие, что выгоняют кошек на ночь!

Оля покраснела.

И говорит:

– В американских не надо. И так они думают, что мы тут с медведями по улицам ходим.

– С Медведевым? (спросила мама).

– Если бы! (сказала патриотка Оля).

– Если бы ты могла ходить с Медведевым, то куда бы ты с ним пошла? (спросила мама).

– Например, в магазин (сказала Оля). Купить ченить. У него, наверно, денежка водится.

– Нет у него денежки: он сам говорил – денег нет, но вы тут не скучайте – что-то в этом роде. Типа держитесь. Типа всего вам доброго и так далее.

– Точно как мой Василий, алкабан проклятый. Вежливый, сука: все пропьет, а потом лыбится: денег нет, говорит, денежки тю-тю, но ты, Оль, не скучай, держись, блять!

– Кто – блять? (спросила мама).

– Да никто (неохотно отозвалась Оля). Присказка.

– А сказка впереди (сказала мама мрачно).

И пошла дальше в магазин.

Но Муся больше таки не плачет: подействовало.

Памятник Навуходоносору

Шла мимо консьержек – вся из себя, вырядилась. (Ну там ходила по кое-каким делам.)

Они мне и говорят:

– Все цветешь? По какому случаю разоделась?

– Седня (говорю) у Пушкина ДР.

– А! (сказали они хором). А мы вот пропустили. А вы что, празднуете?

– Ну да (говорю). На Красной площади. Жириновский придет, будет его стихи читать (они многие любят Жириновского).

– Про памятник? (почему-то спросила консьержка Оля).

– Ага (говорю). Тем более ему тоже памятник поставили.

– Вот это правильно (сказала Оля). Хороший он человек.

– Ну да – прекрасный человек. А памятник ему еще лучше. Говорят, Пушкина снесут и поставят на его месте Жириновскому. Собянин так решил.

Консьержки призадумались.

Надя говорит:

– По-моему, это слишком уже.

Оля говорит:

– Ну не все же Пушкину стоять и стоять. Памятники тоже менять надо. (?!)

– Ну да (говорю). Места всем не хватает. Потом Жириновский лет 10 постоит, еще кого-нить поставят.

– Кого? (спросили они хором).

– Пока секрет (говорю). Решение еще не принято.

– Ну а все-таки? Ты же вот там вращаешься, все знаешь. (?!)

– Валтасару. Или Навуходоносору.

– А кто это? (опять хором вскинулись).

– Депутаты Мосгордумы.

– Какие-то странные фамилии, нерусские (сказала Оля).

– Наоборот (говорю). Один вятич, другой – кривич.

– Понятно. Только от тебя и узнаёшь новости.

– Вы спрашивайте (говорю). Я всегда рада поделиться.

Антрополог Израилевич

Пошла на помойку мусор выносить. Гляжу – валяется шикарный крепеж для душа: почти новый, немецкий. Наверно, кто-то купил себе еще лучше и этот выбросил.

Обрадовавшись (у меня нет крепежа), стала я его грузить в свою тележку.

Тут откуда ни возьмись является Петрович.

– Ты зачем мой крепеж стырить хочешь? (сказал Петрович).

– Это мой крепеж, Петрович. Я сначала его вчера выбросила, а потом вдруг ночью о нем стала думать, соскучилась и вот пришла его обратно забрать. Ты мой маленький (обратившись к безмолвному крепежу, сказала я).

– Врешь ты все (сказал, засмеявшись, Петрович). Это я по нему всю ночь скучал и вот пришел забрать. Правда же? (обратившись к крепежу, сказал Петрович).

Крепеж гордо молчал.

– Молчит (сказала я). Как партизан.

– Как мы его делить бум? (спросил Петрович).

– Я тебе куплю пива (сказала я).

– Идет (сказал Петрович). Но крепеж-то надо спросить, с кем ему уютнее будет.

– С женщиной, конечно (сказала я). Он же мужского роду.

Петрович опять засмеялся:

– Ишь ты какая хитрая! Евреев в роду не было?

– Ты, Петрович, кто угодно, но ни разу не антрополог.

– Я – нет. Я – Белов. А у Антрополога какое отчество? Израилевич?

– Ясный пень.

Ну, пошли ему пиво купили. А слесарь Володя мне приладил крепеж: теперь мама будет мыться в ванне, а сверху душ ее будет поливать.

Перегибчатая

У нас во дворе открылся магазин для животных, называется «Братья наши меньшие».

Петрович говорит:

– Это про кого?

– Про алкашей, Петрович (говорю я).

– А я думал, про негров (мстительно говорит Петрович, который совсем не расист, а просто болван: это я про него писала байку, как ему «срет» какой-то «негритенок», типа Обама).

– Они, Петрович, бо́льшие. Выше ростом и покрасивше тебя будут.

– Кому что нравится (философски замечает Петрович, низкорослый и спившийся). Вот тебе кто больше нравится – Обама или Путин?

Я молча улыбаюсь.

Петрович вдруг говорит с горечью:

– Ты права, ихний красивше. Хоть и черный, бля…

– Переживаешь за белую расу, Петрович?

Петрович вдруг наклоняется ко мне интимно и говорит:

– Ты тут негритяночку не видела, с ребенком ходит (есть у нас такая, в Куркино живет).

– И что?

– Ммм… Мечта, а не баба. У нас таких отродясь не бывало.

– Есть хорошенькие.

Петрович махнул рукой:

– Есть-то есть, но какие-то они не такие… А эта, что твоя лань – перегибчатая вся.

– Ты, Петрович, поэт.

Петрович опять выдал:

– Поэт с писателем – сила.

– Тандем?

– Ага. Типа банда.

Как Швейк

Одна девушка, живущая в Америке, из наших, переводит мои байки на инглиш.

Там Бабыра так говорит: «Meaning?»

Ну, тут она как-то опять заходила.

И я ей говорю:

– Бабыр!

– Ась?

– А я про вас рассказы пишу.

– Дай почитать.

– Так я на английском пишу про вас.

– Так хто будет на английском про меня читать?

– Американцы.

– Так они ж на омериканском читают.

– Ниче, как-нить подтянутся: похожи языки у них.

– Подтянутся, чтобы читать про Бабыру (говорит Бабыра иронически).

– Ну да, Бабыр – вы теперь как Швейк.

– А эт хто? (кстати, высшее образование).

– Чех.

– И че делал?

– Чушь молол всякую.

Бабыра посмотрела на меня с ужасом, степенно допила чай, а потом маме в коридоре сказала, что у нее есть неплохой врач для таких, как я. Даже типа не врач, а бабка.

– Отшепчет, как что (сказала Бабыра). Вылечит ейные фантазии. Бабка хорошая, она нам дурака Ваньчика вылечила. Он даже перестал на прохожих гавкать.

Мама вдруг обиделась и говорит:

– Диля ни разу ни на одного прохожего не гавкнула.

– Так гавкнет (сказала Бабыра совершенно спокойно). Ваньчик тоже поначалу не гавкал.

Мама спросила сквозь смех:

– А че делал? Мяукал?

Бабыра степенно ответила:

– И мяукал, и достоинство свое показывал, всё делал.

Тут мама так закатилась, что Бабыра быстро убежала.

Где лежал Гагарин

…Рассказала я как-то Бабыре про Лозу и Гагарина.

Что, мол, певец ртом Лоза припечатал Гагарина: тот, по мнению певца Лозы, ничего не делал, а только лежал в своем космическом корабле.

(Певец Лоза многих припечатывает, от Пола Маккартни до Гагарина, он вообще звезда соцсетей – как сделает какой-нить вброс, так потом неделями обсуждаем.)

Бабыра ничего не поняла и говорит:

– А может, он у него дома жил и все время лежал? И ничего не делал по дому? У меня вон брат двоюродный приезжал: как залег, лежит и лежит. Не брат, а леженка какой-то. В магазин не выгонишь. Так и пролежал два месяца. Ну, потом таки съехал: жена говорит, теперь там лежит, в Херсоне. А вместо него приехала кума, сука редкостная.

– Тоже залегла?

– Да не то слово. И еще командовает.

– А кто-нить еще лежал у вас – ну как Гагарин у Лозы?

Бабыра задумалась, потом говорит:

– Да многие норовят лечь. Но у меня невестка строгая: если что, мертвого поднимет. Так что не залеживаются: это брат перехитрил всех, долго пролежал.

Как встать с колен (руководство)

…Приехал тут в Первопрестольную один мужчина, откуда-то из провинции и, как постепенно выяснилось, с радужными намерениями и большими планами.

Перво-наперво этот мужчина, сидя с нами в трактире, заявил, что долго ждал, что Россия встанет наконец с колен, и он тоже вместе с ней встанет со своих колен: и вот наконец это случилось – и он встал с колен, и Россия заодно с ним встала. С колен. Такое вот удачное совпадение получилось.

Сколько мы с приятелем ни уверяли его, что я, например, вставая с этих своих колен, чуть не повредила мениск, а приятелю вообще ногу сломали – те, наверно, кому он попался на радостях вставания с колен и всеобщего ликования, – этот мужчина никак не унимался.

– Ерунда! – кричал он. – Просто вам или не повезло, или вы как-то не так встали с этих своих колен: вы, наверно, просто до сих пор стоите на коленях, когда давно нужно было взять и встать (он даже слегка продемонстрировал, как это делается).

Надо сказать, что у него и вправду лучше получилось, чем у моего приятеля с его сломанной ногой и у меня с моим артрозом: этот мужчина, полный всяких планов на будущее в Первопрестольной, сравнительно легко и пружинисто вскочил со своих колен, слегка напугав подошедшего и ничего не подозревающего официанта.

Ну, вот.

А недавно я встретила этого мужчину в метро, в каком-то уже менее радужном настроении: по крайней мере о коленях он уже ничего не говорил, а только вздыхал и даже пару раз выругался матом.

Выяснилось, что ему даже ночевать негде, потому что фирма, которая его пригласила, чтобы он освещал это наше всеобщее вставание с колен, его просто-напросто обманула и, как надоевшего щенка, вышвырнула на улицу, пообещав позвать милицию, если он будет требовать денег за произведенные им труды (опять-таки по освещению вставания с колен, будь они неладны).

Про колени мы с ним больше ни гу-гу, и он направлялся уже к железнодорожной станции, чтобы взять себе билет в одну сторону, потому что в хостеле, как он поведал, водились вши, которые не прибавляли оптимизму этому, в общем, природному и доверчивому оптимисту, который был зол даже не на фирму и прочие безобразия, а на ни в чем не повинных вшей, которым ведь тоже нужно где-то обретаться и почему бы не в хостеле.

Народ в хостеле ему тоже не показался, грубый оказался там народ, который к тому же про это вставание ничего знать не знал, что неприятно поразило нашего гостя.

В общем, мы с ним дружески так попрощались, и он напоследок заверил, что просто оказался жертвою досадной случайности и что вскоре непременно опять вернется, чтобы поддержать таких унылых пессимистов, как я, с их полным неверием в эти самые колени.

Такая вот история.

А вы говорите.

Какой такой Толстой?

Учила намедни Коляна и Петровича так говорить:

– «За вами сорок три тысячи, граф»…

На что Петрович сказал:

– Не сорок три, а двадцать, и не граф, а мудак. Мне Михалыч должен (пояснил Петрович). Вот натравлю на него ребят – пусть разбирается с ними.

– Это Толстой, Петрович.

– Какой, Петр? Программа «Политика»?

– Лев Николаич.

– А Николаич тоже, штоле, в казну лазил?

Такой вот разговор был, когда Петрович с Коляном во дворе пиво пили.

Доктор Жикил

Старая тема похищений (года два назад по ТВ всерьез говорили, как нас похищают американцы) продолжается: я намедни бегала в магазин за одной мелочью и покурила с Коляном.

– Опять (говорю ему) тему похищений подняли: помнишь, как Лёлика похищали и как Петрович говорил, что это америкосы наших карликов спаивают, а нацпредатели говорят, что у нас якобы в деревнях даже дети пьяные?

– Помню, конечно! А че они опять возбудились-то? Кого-то похитили, штоле?

– Ну да, и говорят, на органы отдали…

Колян затянулся, почесал затылок:

– Нашли у кого органы брать! Органы-то у нас тово-с, проспиртованные: возьмешь печень у Михалыча, к примеру, а из нее водка сочится… Потом пришпандоришь какому-нить америкосу, и он пить начнет, гулять, жене изменять. Но печень – это что! Я тут слышал, голову хотят пришить кому-то чужую?

– Да, вроде будет такое. Уникальная, говорят, операция предстоит.

Колян хмыкнул:

– Представляю (говорит) ихнего сенатора с головой Михалыча. Пойдет он в свой этот сенат и давай матюкаться. Ну ему по новой оторвут эту голову-то, которая пришитая… Кароче, бесполезняк. Не нужны им ни наши печенки, ни головы: я так думаю. Сами потом пожалеют, если чо. Вот если бы наоборот…

– В каком смысле?

– Ну, Михалычу голову ихнего сенатора. Англоговорящую. Это вапще было бы атас: голова по-аглицки шпарит, а печень выпить просит. Какой-то… ну этот… как его?

– Кентавр?

– Во! Страшнее не придумаешь. Или этот…как его? Доктор Жикил и этот…

– Мистер Хайд?

– Мистер Михалыч. Жуть.

Мертвые души

Пока я была в театре, к маме заходила Бабыра.

– А где Диля? – спросила Бабыра.

– В театр пошла, – сказала мама.

– Да что ты? – почему-то изумилась Бабыра.

– Она каждый день теперь туда ходит, – сказала мама.

– Да что ты? – опять изумилась Бабыра.

– А что тут удивительного? – спросила мама.

– Я в театре была раза два в жизни, – сказала Бабыра. – И больше никогда не пойду.

– А что так? – спросила мама.

– Лет писят тому назад, еще по молодости, смотрела «Горе от ума». Так там Чацкому было лет семьдесят и он был страшно толстый. И гундосил…

– Карету мне, карету?

– А вот это он прокричал, да так страшно, что я испугалась, – сказала Бабыра.

– Ну а во второй раз че смотрела? – спросила мама.

– Какую-то производственную пьесу. Про партсобрание какое-то. Прямо на сцене. А я как раз пришла с партсобрания: и опять попала на партсобрание. Это был ужас. Но пришлось сидеть до конца: билеты-то распространяли насильно. Все начальство было. А Диля на что пошла?

– Она мечтает на «Мертвые души».

– Какой ужас, – сказала Бабыра. – В школе, где я учила ребятишек (Бабыра была учительницей младших классов, между прочим), меня хотели заставить изобразить Коробочку. Но я не согласилась. Отказалась наотрез. И Коробочку изображала учительница географии: она текст забыла, про пятки где, и сказала Чичикову: «Давайте я вам почешу». А что чесать, забыла. А потом говорит: «Покойник любил, чтобы его чесали». А потом вапще говорит: «Покойники любят, когда их чешут».

Ну, дети и испугались. И из районо вместо грамоты выговор пришел. А я вот так и знала, что ченить такое выйдет не то: потому и отказалась. И географичка плакала. В общем, я театр не люблю поэтому.

Не до жиру

Сегодня меня похвалила одна нищая пенсионерка, одинокая старуха.

Она обошла меня вокруг, как гробовщик, и сказала:

– Тебе хорошо. Примерно на год хватит.

– Чего хватит?

– Жиру (сказала старуха). Потом на убыль пойдешь. Как я.

Слово о полку

Приходили мои друзья.

Днем.

Ну а домой возвращались уже поздно вечером.

Консьержка Рая, сидя на скамейке перед домом, спросила:

– Это были гости? (она у нас непосредственная).

– Да (говорю). Точно так: гости.

– Женщина и мужчина (сказала Рая тоном следователя). И опять – русские.

– Есть такое дело (говорю).

– И что у вас с ними может быть общего?

– Вот они как раз пришли – выяснить, есть ли у нас что-то общее.

– Выяснили? Что же это?

– Ну… Принадлежность к хомо сапиенс, например.

– Гомо сапиенс?

– Хомо.

– Ну, хоть не гомо (говорит). И что вы делали с этими русскими?

– Частушки пели. Читали «Слово о полку Игореве». Вслух.

– Понятно (говорит серьезно). Пришли они в час дня, ушли в 11 ночи. И что, все это время вы пели частушки и читали этого Игореве?

– Ну, не только.

– А что еще?

– Я пыталась пойти вприсядку, но у меня же колено, вы же знаете. Ничего не вышло – упала я.

– Вот видите! Не нужно никому угождать.

– Я в детстве пыталась сплясать казахский танец: и тоже упала. Причем в костюме зайца, который мне был мал.

Рая наконец хихикнула:

– А сегодня вы тоже плясали в костюме зайца?

– Сегодня нет: не успела сшить к их приходу.

Рая задумалась.

Потом вдруг говорит:

– Я тоже общаюсь с русскими. Консьержками. Но говорить мне с ними не о чем: так, ерунда, сплетни о жильцах. Скучно мне с ними…

– А с киргизами весело?

Рая внезапно говорит:

– Тоже не бог весть что.

– Так какая тогда разница?

– Зато свои (говорит).

Вот такой разговор: и при этом она совсем не националистка.

Просто абсурдистка.

Мраморные евреи

…Какая-то питерская тетка возмутилась наготой Давида.

Типа че он стоит весь голый, и вапще.

Мама говорит:

– Ну лучше, чем памятник Жириновскому. Даже и одетому.

Тут зашла Бабыра, и мама прямо и без обиняков спросила ее, кто ей больше нравится: голый Давид или одетый Жириновский?

Бабыра сказала:

– Так они же оба – евреи?

Мама сказала:

– Типа какая разница?

– Ну да (отозвалась Бабыра, которая не знает, кто такой Давид).

– Один из этих евреев – красавец хоть куда. Тем более он мраморный.

– Мраморный еврей? (спросила Бабыра, которая даже не антисемитка).

– Еще какой мраморный! (сказала мама). Так хорош, что сердце тает…

Бабыра покраснела и говорит:

– Я даже своего мужа ни разу голым не видела. Не то что каких-то там евреев, хотя бы и мраморных. А ты бы, Нель, постыдилась в своем возрасте ахать при виде голых мущин.

Мама буквально покатилась, чуть со стула не рухнула, а Бабыра в который раз обиделась и ушла.

Мама продолжает страшно хохотать и кричит, что представляет Бабыриного супруга в Пушкинском музее или на улице во Флоренции.

Разговоры с мамой

* * *

Я как-то прочитала, что, мол, у двух процентов занимающихся сексом «вообще нет никаких ощущений».

На что мама (покраснев) сказала:

– Они что, в ходе, так сказать, эксперимента изнасиловали сто человек и двое из них ничего не заметили?

Котят ли русские

На мой невинный возглас – Котят ли русские? – консьержка Оля неожиданно выкрикнула:

– Котят! Только русские и котят.

– А другие – не котят?

– А другие – хотят.

Вы чёнить поняли? Даже мама ничего не поняла. Говорит:

– Наверно, она имела в виду, что русские любят котят. А другие не любят, потому что хотят войны. А котятам в войну будет даже сложнее, чем русским. Или туркам. Или кому угодно.

Пиар-брак

…Тут вот пишут, что умер какой-то продюсер, которому принадлежала идея пиар-брака Пугачевой с Киркоровым.

Но вначале типа думали поженить ее на Барри Алибасове.

Но Алибасов был отстранен и женился на Шукшиной, которая Федосеева.

Мама говорит, что мне нужен для пиар-брака, к примеру, Задорнов, а если я его отстраню или он меня, то надо выйти за Коляна. Или, к примеру, Петровича.

– Симпатичнее Митрич. И не пьет так, как Петрович и Колян.

– Но ты же сама говорила, что Митричу нравится эта… как ее… чуть ли не Ванга?

– Ваенга.

– Это что, дочь Ванги?

– Ага, от Петровича.

– Тогда вообще сложный расклад получается. С другой стороны, если Митрич сначала женится на дочери Ванги, хотя бы и от Петровича, то пиар будет…

– Петровичу!

– Ну вот, именно, Диль. А при чем тут ты?

– Ни при чем.

– А зачем ты мне тогда голову морочишь?

– Потому что мне нужен пиар-брак.

– Ну и выходи за Петровича.

– Это не пиар, он алкаш химкинский.

– Ты не понимаешь, пиар будет ему – ну хотя бы в нашем дворе. Консьержка Люба перестанет его гонять своей метлой.

– Петрович, между прочим, сожительствует с алкоголичкой Надькой, они вместе в помойках роются.

– Значит, этой Надьке тоже будет пиар – какой-никакой.

– То есть мне нужно выйти за Петровича, чтобы алкоголичке Надьке был пиар?

– Наконец дошло. Я думала, ты малость сообразительнее этого Петровича.

Задорно не порно

Одна красивая юная девушка расстроилась, что ее парень опубликовал ее фото обнаженной – но это не порно, а ню. Красиво.

Был скандал.

Когда мы говорили с мамой об этом, зашла Бабыра, ахнула и говорит:

– Я бы ни за что не согласилась в таком виде сыматься!

Мама посмотрела на нее внимательно и говорит:

– Вот и я бы тоже.

Но Бабыра не унималась:

– Я только в пальто сымаюсь.

Мама говорит:

– А я в парандже – пусть думают, что внутри паранджи сидит двадцатилетняя красивая девушка. А еще лучше сниматься в домике (сказала мама).

– Как это – в домике?

– Ну (говорит мама) стоит, к примеру, домик. На фото. А все остальное – фантазии. Никто же не знает, что там внутри – юная красавица или мы с тобой в пальто или Диля в ночной рубашке (Бабыра меня застала в ночной рубашке).

Бабыра говорит:

– А при чем тут порнография?

– Ни при чем, Ир. Слава богу.

Бабыра прихлебнула чай и говорит:

– Ну да, не дай бог.

Порно задорно

Осенью я ездила со своими выступлениями в Америку.

Причем не одна, а с отличным талантливым молодым певцом, Лёвой Сандюком.

Ну и мама, конечно, перед поездкой меня начала троллить.

– А ты с кем в Америку наладилась-то? Чуть ли не с юношей каким-то?

– Да он же был у нас – помнишь? Плов ели.

– Да ты всем одно и то же подаешь.

– Ну, музыкант. Молодой такой, Лёва.

– А! Хорошенький, помню. М-да…

– Что – м-да?

– Рядом с ним ты вообще как его бабушка.

– Это такой концепт, мам.

– Типа передача опыта? Ветераны в школе? Уроки патриотизма? С чего начинается Родина?

– Ну типа тово.

– Ну тогда правильно. Хороший ход. Может, девчонки придут – на него посмотреть. Расширишь аудиторию. Правда, зачем девчонкам слушать про наших соседей: как они подрались в ДР Пушкина?

– Это да. Девчонкам будет скучно. Мой электорат – те, кому за…

– Шисят. А ты по-быстрому: ляляля, Колян, Петрович. Не нуди много: кому это нужно? Как привяжешься со своим хумором – люди из вежливости и смеются. И паузы, конечно…

– Какие еще паузы?

– Ну не менопаузы же. А такие, какие Задорнов делает: сморозит ченить и ненадолго замолкает. Ну, все и вынуждены смеяться.

– Поняла, сделаем.

– Запомни.

Я видел Каримова

После смерти президента Узбекистана Каримова соцсети целую неделю только о нем и говорили.

Особенно горевали люди из Ташкента.

Какая-то тетка написала, что видела Каримова аж два раза в своей жизни.

Другая тетка написала ей, что она типа счастливый человек. Целых два раза видела самого Каримова.

Мама говорит:

– А ты его видела? Ну, хоть раз в своей жизни?

– Нет. Зато я видела Мэтта Деймона.

– А кто это?

– Тот, кто видел Каримова.

– То есть счастливый человек?

– Во всяком случае, вид у него был радостный.

– Значит, точно видел Каримова. Я теперь если увижу улыбающегося оптимиста, сразу пойму, что он видел Каримова.

– Так вот почему у нас все такие хмурые!

– Точно! Потому что Каримова ни разу не видели. Только по телику. Да и то нечасто. Оттого-то у россиян такая депрессия: дошло наконец.

Как казаху развеселить еврея (руководство)

Бабыра опять заходила, пока меня не было.

Спросила маму, где я работаю.

Мама сказала, что в еврейской газете.

Бабыра чуть не поперхнулась.

– И не боится? (спросила Бабыра).

– Чего именно?

– Ну…(Бабыра замялась).

Мама поняла и говорит:

– Ну, она же уже не младенец, кровь ее никому не нужна.

Бабыра смутилась и тем не менее сказала:

– Все равно подозрительно… Зачем они ее туда взяли?

– Для опытов (сказала мама).

– Во-во! – обрадовалась Бабыра.

– Над читателями (продолжила мама).

– Эт как?

– А так! (сказала мама). Если читатель не смеется, то он не еврей. И его выгоняют из евреев. А смеется – все в порядке.

Бабыра опять поперхнулась:

– Как может казах веселить еврея?

– Пятикнижие объяснять.

Бабыра сразу бочком, бочком домой засобиралась.

Удостоверение кота

Вспомнила, как давно уже, в Алма-Ате еще, в дверь кто-то постучал.

Мама открыла, на пороге стоял парень с каким-то списком.

Парень сказал:

– Я переписываю котов. У вас есть коты?

– Наши коты пишут грамотно, (сказала мама). Так что и переписывать их не надо. Они сразу начисто пишут – без черновиков.

Парень даже не улыбнулся и спросил серьезно:

– Как зовут ваших котов? Есть ли у них паспорта (какие-то дураки и правда хотели штрафы вменить, если есть животные, – очередной распил).

– Только удостоверение личности. Личности кота.

– Покажите (опять серьезно сказал этот идиот).

– Сначала вы (сказала мама). Не могу же я первому встречному-поперечному показывать документы своего кота? Вот вы кто? Переписчик котов? А где документы? С печатями? Что я должна сказать своему коту? Что отдала его документы неизвестному человеку?

Он уже катился с лестницы, а мама все его троллила, выкрикивая что-то о «правах котов».

А потом еще письмо в ЖЭК написала, дико смешное – про котов и ихние удостоверения.

Больше нас с нашим Мурзиком (тогда был Мурзик) никто не трогал. Наверно, подумали – ну их в пень, какие-то психи.

Боевые ножи

Как-то к нам постучали молодые люди и предложили маме ножи.

Мама им говорит:

– Боевые ножи-то? Метательные? Для ближнего боя? В тело входят как в масло? Дамасская сталь? А голову ими можно отпилить?

Ну, они и убежали, а мама им еще вслед хохотала как ведьма.

Сосулькоскрыватели

Пока я была в издательстве, у мамы произошел такой диалог – из-за двери, дверь она (это я строго наказывала) посторонним не открывает.

Как рассказывает мама, в дверь кто-то постучал.

– Кто там? (спросила мама).

– У вас сосульки есть? (откликнулся гулкий голос).

– А вы что, их принесли?

Голос замолчал. В глазке был виден, как рассказывает мама, большой сизый нос.

– А! (сказала мама). Вижу вашу сосульку. Но мы уже заказали, нам не надо. В «Утконосе».

Нос-сосулька исчез, а голос прогудел:

– Я вас запишу как недобросовестных сосулькоскрывателей.

– Кого, кого? (обрадовалась мама).

– Со-суль-ко-скрывателей! (по слогам повторил это диковинное слово голос).

– Почему недобросовестных? (прокричала через дверь мама). Мы же, наоборот, добросовестно скрываем от вас свои сосульки.

В коридоре затихло, а через минут 15 в дверь снова постучали.

На сей раз соседка.

– Откройте (сказала соседка). Я главная по сосулькам. А это – сосулькоальпинист.

Мама открыла.

Они молча прошли на балкон, главная по сосулькам и сосулькоальпинист, внимательно осмотрели балкон и альпинист говорит:

– С вас 800 рублей.

– За сосулькоскрывание? (спросила мама).

Соседка кивнула.

Альпинист сказал:

– За визит.

Мама начала надевать шубу.

– Вы куда? (хором спросили соседка и альпинист).

– К вам домой (невозмутимо сказала мама). Мой визит стоит тыщу. Так что с вас всего двести.

И тут они сразу ретировались.

Тахари думает о толстых

– Тахари думает о толстых (говорю я маме, довольная своим костюмом от этой фирмы).

– Это начало твоего романа? Или повести? Неплохое. Потом появляется этот Тахари, типа якудза, и че делает?

– Думает о толстых.

– А действие где? Как ты покажешь, что он думает? Будет внутренний голос?

– Типа закадровый, ага.

– Как у Копеляна? Думая о толстых, Тахари шел по Гитлерштрассе…

– А навстречу ему две толстые шлюхи.

– «Шлюхи», – подумал Тахари. «Тахари», – подумали шлюхи.

– Мам, это плагиат.

– Ну и что? Сама не знаешь, че дальше писать про этого Тахари, а мне замечания делаешь.

Не парьтесь

С приходом весны мама наконец вышла погулять и пришла с улицы, обогащенная новым филологическим открытием (правда, она не поняла, что это филология типо). Сидела она на скамеечке, и к ней подсела молодая соседка.

Мама стала ей что-то рассказывать, а соседка говорит:

– Главное, не парьтесь, теть Нель.

Мама говорит:

– А я и не парюсь.

– И не парьтесь (говорит соседка). Пусть другие парятся.

Мама говорит:

– А другим можно париться?

Соседка говорит:

– Хотят, пусть себе парятся. А вы не парьтесь. Ибо нефиг.

Мама говорит:

– Ну, может, другим тоже вредно париться?

Соседка говорит:

– Вредно всем. Но они все равно парятся.

Мама говорит:

– Пожилым вроде вредно, молодым можно.

Соседка говорит:

– Всем вредно. Нужен позитив, а не это…

– Парилка? (спросила мама).

– Загрузы эти (сказала соседка).

– А что, можно париться еще и с грузом? (спросила мама).

Соседка говорит:

– Да бывают извращенцы. И грузятся, и парятся, и вообще… Ну нафиг…

Мама пришла и говорит:

– Оказалась она заботливая такая, Танька эта. А ты ее ругала за равнодушие к людям: видишь, она подумала обо мне, о старом больном человеке: вдруг я возьму и в баню пойду? Начну там париться и все такое. Плюс она предупредила, чтобы грузы никакие в бане на себе не держать – ты бы вот прислушалась. Тоже не девочка.

Рафаэль+Ленин=Сталин

Лента.ру пишет, что у подростков, мол, бывает такой период, когда из них может получиться Рафаэль (который художник) или типа Ленин (сами почитайте, ничего не вру).

Мама говорит:

– У тебя был такой период.

– Когда из меня мог получиться Рафаэль?

– Нет, Ленин. Или Сталин. Или Каримов. Или Троцкий. Но этот период быстро прошел, и из тебя ничего не получилось.

Кому на Руси

Одна тетка написала, что в мои годы стыдно писать всякую такую фигню, какую я пишу.

– Ну и правильно (сказала мама). – В твои годы надо писать рецепты, списывая их у какой-нить Молоховец и выдавая за свои, и воспоминания о том, как тебя принимали в комсомол, и что тогда было всё вкуснее – сыр, колбаса, печень трески, масло, морковь, помидоры…

– Мама, достаточно.

– Уже? Я только начала.

– Хорошо, продолжай, я слушаю.

– Ну вот. Потом, перечислив продукты, можно начать постить старые анекдоты – какие-то можно выдать за свои, могут и не поймать. Ну, потом мысли великих, потом опять рецепты, фото цветов, котов, крутое, как у вас говорят, видео, которое «взорвало сеть» – ну, в общем, думаю, на твой век хватит.

– Так подписчики разбегутся.

– Наоборот. Если эти твои и разбегутся, придут такие же, как ты, немолодые тетки, которых ты можешь еще все время поздравлять с ДР, с Днем Красной Армии, с Днем России, а также с ДР Путена, Собянина, Сечина, Шувалова…

– Мама, хватит.

– Хирурга, Жириновского, Проханова, Прилепина…

– О боже…

– Кроме того, есть стихи. Можно брать в инете стихи – каждый день какие-нить подходящие случаю, только не стихи-пирожки – тебе это тоже не по возрасту. Иногда можно разбавлять британскими учеными: и вот тут твой талант нести пургу может пригодиться. Пишешь, например: британские ученые пришли к выводу, что бутылка портвейна «Три топора» в день очищает печень. Если ее не пить, конечно.

– Ха…

– Оригинально же? С юмором. Мягко. И народ к тебе потянется, вот увидишь. И не эти либералы-интеллектуалы, которых в стране полпроцента, а настоящий народ, сильный русский народ, воспетый еще Некрасовым и Горьким.

Кепка Давида

По жалобе жительницы Петербурга причинное место статуи Давида прикрыли кепкой (сообщило какое-то агентство).

Мама только сегодня узнала, что Давидов…ну этот… (отросток? – спросила деликатная мама) прикрыли кепкой.

– Кепкой Лужкова? (спросила гостящая у нас Ниночка, скромная провинциальная женщина в летах).

– Ленина (сказала мама).

– А как она держится? (спросила, сильно покраснев, скромная Ниночка).

– Силой духа, (сказала мама).

– У нас в общаге один зашел голый к нам в комнату, а на этом месте была шляпа (сказала я).

– Некоторым везет, (сказала Ниночка, у которой был муж-алкаш).

– А его Давидом звали? (спросила мама).

– Кстати, да. Давид Намгалашвили: он был грузин.

– А этот, которому кепкой прикрыли, кто? (спросила Ниночка).

– Еврей (сказала мама).

– Грузин в шляпе, еврей – в кепке (сказала задумчиво Ниночка).

– Причем всё это почему-то не на голове (сказала мама).

– А на головке (вновь покраснев, сказала Ниночка).

– Это они перепутали (сказала мама).

– Кто? (спросила Ниночка).

– Депутаты (сказала мама).

– Кнессета? (спросила Ниночка).

– У них свой кнессет (сказала мама).

– У кого? (спросила Ниночка). У проктологов?

– Это сзади (сказала мама).

– А! (сказала Ниночка).

(Ну и так далее.)

Папка матка

Работала я когда-то секретаршей.

Еще когда жила в Алма-Ате.

И все время путала папку 1–2 с папкой 1–1.

Ну и начальник реально считал меня слабоумной.

А потом ему сказали, что я типа лучший критик Казахстана.

А он говорит, что типа ему страшно представить худших.

– Он был прав (говорит мама). Худшие даже не знали, может, что такое папка и путали ее с маткой.

Пьеса. док

Решила я тут написать пьесу.

Ну и говорю маме:

– Буду (говорю так важно) писать пьесу.

– Типа как Корнель? (говорит мама).

– Или типа Расин (отвечаю я, слегка задетая).

– Ага (говорит мама). Как слесарь Николай подрался с Петровичем. На колесницах. На арене античного театра.

– Расин и Корнель устарели. Щас в моде «театрdoc».

– Дог? Это пьесы о собаках, штоле? Типа детских американских фильмов о говорящих собаках? Не потянешь.

– Эт почему еще?

– Там юмор добрый. И алкашей практически нету. Не могут же собаки пить.

– Я напишу о котах.

– Как они упились валерьянки? Собственно, идея бедноватая – ну, упились, а дальше что? Как развивать драматургию?

– Это да – драматургию развивать сложно.

– О том и речь. Ты лучше свой шкаф наконец разбери и полы вымой.

– У тебя все разговоры заканчиваются полами.

– Потому что я видела портреты драматургов: у них всегда все блестело. И полы, уверена, тоже.

Химки: с чего начинается родина

Первые на Луне

Была я на почте.

Простояла ровно два часа, чтобы отправить три посылки.

Там программу другую сделали – неудобную, и на почте теперь огромные очереди.

Все начали шуметь и ругаться.

– Кто это все придумал?! (закричала шумная толстая тетка).

– Американцы (сказала я). Это они нам эту программу подсунули.

– А зачем? (озадаченно спросила толстая тетка).

– Как зачем? Чтобы бабушка из Конотопа не дождалась моих конфет.

– У вас бабушка живет в Конотопе? (иронически спросил молодой парень, думая, что я всерьез ругаю американцев).

– Жила (сказала я). Но, не дождавшись моих конфет фабрики имени Крупской энд Микояна, скоропостижно скончалась.

Парень хмыкнул.

Толстая тетка всплеснула руками.

Работница почты Оля стала хихикать.

Другая тетка, однако, поинтересовалась:

– А кому вы теперь отправляете посылки?

– Дедушке. Он у меня покрепче будет: пока не помер, хотя конфет ждет уже два месяца.

Оля сказала:

– Так вы в Америку разве конфеты отправляли? Семь кило? А я думала, книги. Ничего себе у вас дедушка! Семь килограмм конфет! Но мы найдем вашу посылку! А то конфеты испортятся…

– А что, в Америке нет конфет? (наивно осведомилась толстая тетка).

Парень опять усмехнулся (уже, по-моему, иронизируя над теткой).

– Есть (сказала я с горящим взором). Но не такие вкусные, как у нас. Говенные у них конфеты, мне дедушка жаловался. Им вапще до нас как до Луны.

– На которой они (сказал парень язвительно) таки побывали. А мы – нет.

– Вранье! (крикнула я). Не были они на Луне! Все снято в павильоне! Режиссер – Лукас, ну или Спилберг.

– Или Михалков (сказал парень).

Толстая тетка ни с того ни с сего сказала:

– А мне нравится Михалков. Симпатичный. Особенно раньше был ниче так: щас постарел.

Другая работница почты, Люда, сказала недовольно:

– Вы мне работать мешаете. Какая-то луна, Михалков, дедушка без конфет! Черт знает что! Голова болит! Я тут с восьми утра упираюсь!

– Зато я многое тут узнал (опять сказал парень язвительно).

– Век живи, век учись (произнесла толстая тетка философски). Я вот, к примеру, не догадывалась, что в Америке конфеты поганые. Что они на Луне не были, это-то известно.

Горящая юрта

Пошла я как-то в ночной магазин за сигаретами.

А там стоял молодой парень-киргиз, малость навеселе.

Радостный такой – говорит, наконец суббота, выпить можно.

Я попросила продавщицу дать мне сигарет.

Парень сказал печально:

– Плохо, когда женщина курит.

– А я – освобожденная женщина Востока (сказала я).

– Освобожденная – это когда без паранджи (сказал парень).

– Ну да, я раньше сюда ходила в парандже – правда, Оль? (обратилась я к своей знакомой продавщице Оле).

Парень – видно, очень наивный – остолбенел.

– Правда (подыграла Оля).

– И из этой паранджи все время дым шел (продолжила я). Приходилось вызывать пожарных. Я же большая, и у меня паранджа была огромная, как юрта. Думали, дом горит: идет и при этом горит. Все врассыпную, дети в слезы. Ну вот, потом старейшинам это надоело: их пожарные все время ругали, и они мне разрешили курить в открытую.

Пока я несла свою обычную пургу, у парня глаза из узких стали огромными: он смотрел на меня с неподдельным ужасом.

А в конце моего монолога… ринулся вон. Сбежал попросту.

Оля сказала:

– Ну вот, поклонника моего выгнала.

– Больше не буду (сказала я). Прости.

– Ты иди (сказала Оля). Он щас вернется – наверно, за углом прячется.

Как удачно выйти замуж (руководство)

Лет пять назад в нашем доме открылась мясная лавка.

Главной там была тетка кг на 130, ростом 180 или поболе, с громовым голосом, кулаками с мою голову, которые она часто в ярости сжимала – чуть что не по ней.

Тетку все боялись, но торговля почему-то шла хорошо (тут, конечно, без психоанализа не обойтись).

Как-то в магазине она страшно орала на очень маленького и худенького мальчика (я вначале думала, что это ее сын или даже внук). Оказалось – муж.

Она как-то поманила меня из-за прилавка огромным толстым пальцем в золотом кольце грубой рыночной работы.

– Ты замужем? (спросила она).

– Нет (кротко сказала я).

– Разведена?

– Ну, типа (сказала я осторожно, чтобы не вдаваться).

– Значит, плохо била (сказала она).

– Кого? (спросила я).

– Кого, кого! Мужика свово! Собака палку любит! (Эту сентенцию она произнесла, уже занеся надо мной свой огромный кулак. Я отпрянула.)

Оказалось, что она была охранницей в тюрьме и мужа своего заставила на себе жениться, каждый день подстерегая его у подъезда и нанося ему побои.

Это мне рассказала другая продавщица (шепотом и оглядываясь).

– Не пойдешь же ментам жалиться (сказала эта другая). Засмеют. Пришлось ему жениться.

С чего начинается Родина

Сегодня сидела я на скамеечке около дома и вдруг вижу, как из соседнего подъезда вышла толстая молодая женщина с коляской и собакой. Овчаркой. И коляска, и овчарка были украшены георгиевской лентой. А со мной на скамейке сидел дед – сразу видно, принципиальный и хмурый. Мы с дедом смолили свои пахитоски и смотрели в разные стороны. И тут – вижу – дед, заметив собаку с ленточкой, сильно поднапрягся (ну, думаю, щас потеха будет).

И точно.

Дед злобно говорит:

– Че это ты прицепила наш символ к собаке, а?

Молодуха сделала высокомерное лицо и ничего не ответила.

Дед – опять:

– Ты че, вдобавок еще и глухая, штоле?

Тут я вмешалась:

– Просто (говорю) это собака – прапрапрапраправнучка той, что защищала Родину наравне с нашими солдатами. На границе, когда немец вероломно вторгся.

У молодухи глаза на лоб полезли.

Дед же сказал:

– А ты откудова знаешь?

– А я – военный собаковод. Учу собак с врагами нашей Родины справляться.

Дед вдруг говорит:

– Молодец! (И руку мне пожимает.)

Молодуха в ужасе от нас сбегает.

Дед же говорит:

– Да, врагов у нас много. Всем горло не перегрызешь. Будь ты хоть трижды собака.

– Четырежды (говорю).

– Эт как?

– Четыре награды у меня и моих собак: две у меня, две у собак. В Кремле вручали.

Дед малость оторопел, но поверил. И с опаской на меня посмотрел.

Мы поедем, мы помчимся

Ходила в поликлинику (чудеса, бесплатная и во дворе, и, говорят, хорошая – это ж надо) и заняла очередь в регистратуру за какой-то плохо одетой пожилой женщиной.

– Хорошие здесь врачи? (спросила я).

– Прекрасные (сказала она). Да и вообще все прекрасно.

– Что именно? (напряглась я).

– Ну, забота о нас…

– Партии и правительства?

– Ну да.

– Инвалиды тоже вот радуются: вроде как в бесплатных колясках отказали. Дыхательных аппаратов тоже нет.

– Начинать нужно с себя (вдруг говорит).

– Это вы кому?

– Вам!

– Я не депутат.

– Тогда молчите!

– Я – глас народа!

– Какого? (ехидно).

– Народа чукчей!

– Вот и поезжайте туда, откуда прибыли!

– У меня олени заболели (сказала я грустно). Главному оленю пришлось ампутировать ногу.

– А зачем тогда вам эта клиника?

– А она разве не ветеринарная?

– Не, человеческая.

– А! Тогда я пойду брать направление в ветеринарную.

– Для чего?

– Костыли для оленя выпишу.

Тетка багровеет, девушка на рецепции зажимает рот, чтобы не расхохотаться, а охранник вдруг говорит:

– Я вас помню (и смеется). Вы одного парня довели, рассказывая, что ходите в парандже и внутри нее курите (и хохочет). Я тогда в магазине охранником работал – в ночном, вы за сигаретами приходили.

Тетка говорит зло:

– Так это клоун?

– Ну конечно! (говорю я). Под видом пациента я развлекаю больных. Повышаю им настроение. И адреналин.

– Вы мне его только понизили.

Я потупилась:

– Я (говорю) пока на курсах повышения квалификации: иногда и проколы бывают.

Тетка внезапно бодро говорит:

– Ну седня не получилось, в следующий раз получится!

– Думаете, не получилось? (спрашиваю).

– Получилось! (хором говорят охранник и девушка на рецепции).

– Кому как (говорит тетка). До костылей я всему верила.

– Да (говорю), вы правы: нереалистично. Хотя вот в Европе и США даже крокодилам зубы лечат.

Тетка рассердилась:

– Так, вы опять?

Охранник и девушка (хором):

– Правда лечат!

Тетка:

– Да вы что, сговорились тут все, штоле? Крокодилам! Это ж надо! Мне вот никогда не лечили (тетка открывает широко рот и показывает свой беззубый рот).

Мы все отшатываемся.

Тетка говорит (довольная):

– Че, страшно? То-то вот!

И уходит.

Охранник говорит мне:

– Ну вы даете! Хахахахаха! Приходите еще! А то стоять здесь целый день тоскливо.

– Приду, можете не сомневаться.

– Ха-ха-ха, ждем!

Вера. Надежда. Любовь

Вот мне все говорят: «Где ты это берешь, эти твои рассказки?»

Ну где, где?..

Скажем, аккурат в Пасху приходит почтальонша, приносит посылку.

Я спрашиваю, как ее зовут.

Она говорит:

– Надежда. Но завтра будет Вера работать.

– А Любовь когда? (наугад спрашиваю, но с намеком, конечно).

– А в субботу (говорит, не моргнув глазом).

– Не хватает только Софьи (опять наугад говорю, с намеком).

– А Софья Семенна, наша начальница, разрешает только бандероли до двух кило носить. У вас, слава богу, почти два, но не два. Она строгая.

– Великомученица? (спрашиваю).

– Великомучительница (говорит замученная жизнью и стервой начальницей Надежда).

– Христос воскрес (говорю).

– Воистину (отвечает).

А вы говорите, откуда я все беру? Из жизни.

Мой друг Пауль

Парикмахеры щас стали тактичные: во времена моей тревожной молодости они все время дергали за голову и всяко-разно ругали мою внешность.

Но и в наши тревожные времена, когда все борются за клиента, я сумела-таки найти изумительную девушку.

Повертев мою бедную голову, она сказала:

– У вас нестандартный размер головы.

Я тактично промолчала. Что-то охнула, но ничего не сказала.

Это подбодрило парикмахершу, спровоцировав ее на дальнейшие антропологические исследования:

– Лицо у вас тоже нестандартное. Очень широкое.

Тут уж я решила ее потроллить.

– У меня (говорю) все нестандартное. В принципе меня вырастили в пробирке: до двух лет я жила в пробирке.

Парикмахерша посмотрела на меня с ужасом и сожалением.

– Как этот Пауль, который осьминог (продолжила я).

– Какой еще осьминог? (в ужасе вскрикнула парикмахерша).

– Ну, Пауль. Мой приятель. Предсказатель будущего. Я тоже, когда сидела в пробирке, предсказывала будущее. Могу и вам предсказать ближайшее будущее.

– Ну, предскажите (сказала она еще более надменно).

– Ваше будущее на ближайший час такое: вы лишитесь клиента. Клиент сейчас уйдет, и вы сможете отдохнуть.

– Ах, вот оно что! (опять взвизгнула парикмахерша). Я, оказывается, виновата, что у вас лицо широкое!

– Да нет (сказала я). Вы не виноваты. Вас же не учили стричь осьминогов.

Она так и осталась стоять с раскрытым ртом.

А девушка на рецепции предложила мне написать жалобу «на эту стерву». Но я не стала писать на нее жалобу. Она же не виновата, что у меня лицо широкое.

Мама же так это все прокомментировала:

– Это она на тебя должна жалобу написать. Она не обязана стричь каких-то там осьминогов.

Русский человек на рандеву

Весной у метро «Планерная» стояла Кунфу Панда, ростовая кукла с очень страшным оскалом, и раздавала листовки – как дешево купить… надгробный камень.

К Панде подошел алкаш и сказал ей (ему, наверно):

– Эй, Панда! Ты че, похоронить нас всех хочешь?

Панда утвердительно кивнула огромной головой.

– Ишь ты! (сказал алкаш). С памятниками?

Панда (которая внутри куклы не может говорить) опять кивнула.

Алкаш почесал репу – что бы еще такое спросить?

И говорит вдруг:

– А ты трахаться любишь, Панда? Я видел по телику, что нет. Никак не могли тебя заставить, Панда, размножаться! Десять китайцев бились над тобой, Панда, чтоб ты трахнулась, ептить!

Тут Панда откидывает свою голову – как крышку люка, и оттуда появляется голова мужика лет сорока:

– Те че надо? (спрашивает голова).

Мужик говорит:

– Да ниче! Спросить, штоле, нельзя?

– Я при исполнении (говорит Панда). А ты мне мешаешь надгробья продавать.

Алкаш говорит:

– От ты мудак! Видуха у тебя страшенная, плюс эти могилы. Никто у тебя потому и не берет листовки.

Панда опечалился и говорит:

– Ну да, я раньше бутербродом работал, потом – человеком-пиццей, так у меня лучше брали. Наверно, ты прав: завязывать надо.

– Так и завязывай! (говорит алкаш легкомысленно). Пойдем лучше выпьем!

Панда говорит:

– А костюм куда?

– А в сумку положим и выпьем. Потом пьяный пойдешь опять свои могилы втюхивать: всё веселее будет.

Панда задумался, потом говорит:

– Не, не могу. Я человек ответственный, хоть и Панда. Постою еще часика два: может, продам хоть одну могилу?

– Не продашь (убежденно сказал алкаш). Русский человек свою могилу Панде не доверит.

Смысл жизни

Закурила около метро.

Подошел гопник.

– Сколько время? (говорит и стреляет глазами в открытую сумку, где виднеется кошелек, сумку я бросила на скамейку).

– Не знаю, нет часов (тем временем над метро светится табло – видно прекрасно, «сколько время»).

– Ты счастливая, штоле?

– Ага, все время в эйфории.

– В эрефии?

– А это одно и то же.

– А че говоришь неправильно?

Тут же рядом стоит мальчик, продающий какую-то ерунду, с листовками.

Мальчик говорит:

– Это значит под кайфом – в эйфории.

– В эрефии тоже можно жить только под кайфом (говорю я).

– Ты хочешь бухнуть? Так бы сразу и говорила (говорит гопник).

– Нет, не хочу: я и так в эрефии – или в эйфории.

– Ты странная какая-то (говорит гопник печально, видя, что кошелек ему не обломится).

– Она правду говорит (констатирует мальчик с листовками).

– А вы надгробьями торгуете? (спросила я). Раньше здесь ими панда торговала.

– Ага (говорит парень). Было дело. Но он нажрался и костюм попортил, панда эта.

– Теперь меньше покупают?

– Да и у панды не покупали.

– А в чем смысл тогда?

– А ни в чем (сказал мальчик). Жизнь вообще бессмысленна.

С праздником 8 Марта

Как-то я в Международный женский день ехала в нашем лифте.

Ну, типа еду.

Тут лифт останавливается, и заходит толстый парень в спортивном костюме и наушниках. Явный гопник.

Поворачивается ко мне спиной и начинает приплясывать, крутя толстой попой – как будто это танец живота.

Ужасно смешно.

Тут лифт открывается на первом этаже и в дверях стоят два киргиза, наших рабочих.

Киргизы хором говорят:

– С праздником вас!

Толстый парень-гопник вынимает наушники из ушей и говорит киргизам:

– Че?

Киргизы говорят:

– С 8 Марта!

– Меня? (говорит гопник).

Киргизы говорят:

– Девушку.

Гопник говорит:

– А кто тут девушка? Эта, штоле? (обернувшись ко мне).

– Не эта, а та. Я та еще (говорю я).

Киргизы переглядываются.

Гопник говорит:

– Я тоже еще тот.

Киргиз говорит:

– Тот, который что?

– Пляшет (говорю я). В честь 8 Марта.

Гопник краснеет:

– Ну и че?

– Да ниче. Хорошо танцуете (говорю я).

– Правда? (вдруг улыбается гопник).

Киргиз говорит:

– Вы танцор?

Гопник говорит:

– Отчасти.

Киргиз говорит:

– От какой части?

– От филейной (говорю я).

Гопник говорит:

– Че?

Киргизы переглядываются.

Гопник краснеет и уходит.

Киргизы говорят опять (хором):

– С праздником вас, Международным днем 8 Марта!

Как закалялась сталь

Я вот дружу с мясниками: в смысле с продавцами мяса – хорошие они, Лена и Сергей, муж и жена. Трудяги. И мясо у них отменное всегда.

Они мне книжку заказали, и вот как-то я прихожу, отдаю свою книжку, а Сергей мне за это – кусок телятины.

За мной стояла старушка: глаза ее округлились.

Старушка говорит:

– А теперь у вас можно мясо брать за книги?

Сергей говорит:

– Смотря какие книги еще.

Старушка говорит (твердо как-то так, сухо):

– «Как закалялась сталь». Отличной сохранности: никто ее не читал.

Сергей говорит:

– Не, даже за обрезки не пойдет.

Старушка говорит возмущенно:

– Надо же! Герой гражданской, инвалид – и за обрезки не пойдет? А телятину за что?

– За юмор (говорит Сергей, а я скромно помалкиваю).

– Юмор? (говорит старушка). За юмор дадите?

– Смотря какой (опять говорит Сергей).

Старушка говорит, что-то вспоминая и шепча себе под нос:

– «Крокодил»! Старые номера!

Я подмигиваю Сергею, и он говорит старушке:

– Пойдет.

И взвешивает ей обрезки.

Старушка смотрит на меня торжествующе и уходит.

Я говорю:

– Сереж, возьми с меня еще сто – за нее?

А он говорит:

– Да ладно тебе! Не обеднею. У нее кот, одна она… Нищая.

Портрет Ким Чен Ира

Общалась я однажды с девушкой Викой, врачом-офтальмологом.

Вика сказала:

– Он так старается! Но он же не виноват, что кругом сплошные воры…

– Конечно, нет (сказала я). Они же ему не говорят, что воруют. Он их когда спрашивает: Ну че, опять что-то стырили у меня? – они сразу прячут это что-то, типа ложечек серебряных, за спину, а он же наивный, чистый, не догадывается. Ну, они этим вовсю и пользуются.

Вика краснеет, но тем не менее не прекращает со мной беседу:

– При Сталине никто ложки не тащил.

– Тащили. Оловянные, без ручки…

– ?!

– Ну, в лагере такие были: и то не у всех.

– В каком лагере? (!!!!!???? – прим. мое).

– В хорошем (говорю я). Образцово-показательном. Почти пионерском типа «Артек». Или «Орленок». Правда, почему-то смертность в мирное время выше, чем в Бухенвальде.

– Да? А я вот читала совсем другое. Люди были радостные. Всюду порядок, дисциплина. На улицах чисто. И продукты дешевые.

– Да, было отлично. Как сейчас в Северной Корее.

– Там – скучно (вдруг говорит Вика). И почему-то (?!) все очень худые. Я на видео видела.

– Они просто на диете. Рисовой. Килограмм риса в месяц. И больше ничего.

– Это оздоровляет, что ли?

– Ну, в своем роде. Если не помрешь, то оздоровишься.

– Но зато (?!) они вон как плакали, когда папаша этого нынешнего толстяка помер.

– Ну да. Я сама заплакала. Такой человек хороший… Безвременная кончина.

– А почему он умер?

– Переел, наверно. Лишний кило риса схомячил, и вот вам результат.

Ну, и так далее.

Пока мы вели эту светскую беседу, медсестра смотрела на нас с таким ужасом и так поднимала брови, что одна бровь у нее – из меха колонка, такая мода щас – отклеилась.

– Надя (сказала ей врач). У тебя бровь отклеилась.

Надя процедила:

– Бровь – черт с ней. Приклею. У меня разум закипает. Впервые такую больную вижу.

– Ха! (сказала я). Вы еще мою маму не видели. У нее вообще есть портрет Ким Чен Ира, вышитый крестиком.

Медсестра сказала:

– Ах, вот оно что! Тогда все ясно.

– Она может и вам вышить. Вы кого хотите?

Медсестра сказала зло:

– Вы очки будете покупать или пришли вышивками торговать?

– Очки я куплю – мне тоже нужно вышивать. Крестиком. Есть у меня задумка…

Врач подмигнула медсестре – было видно, что они думают, что я совсем сумасшедшая.

Врач ласково сказала мне, как слабоумной:

– Вы нам потом расскажете про ваши задумки, ладно?

– Хорошо. И вышивки принесу.

Они переглянулись.

И я наконец покинула магазин «Оптика».

Сто рублей – и колготки ваши

Ходила я тут в магазин самых дешевых товаров и покупала себе колготки не скажу какого размера.

В этот же магазин забрела модельного типа блондинка в шикарной шубе, выражение ее лица было предупредительно-надменным – типа я здесь чисто случайно. Казалось, что она играет актерский этюд: миллиардер, застигнутый в дешевом борделе или, того хуже, за сдачей пустой тары.

Ясный пень, мне захотелось ее потроллить. Уж больно у нее было высокомерное выражение физиономии.

– ААА! (закричала я). Сто рублей! Сто рублей – и роскошные колготки 60-го размера – ваши!

– У меня 44-й (холодно отозвалась блондинка).

– ААА! (опять заорала я). 70 рублей – и мягкие, как кожа младенца, как облако в штанах, трусы из бамбука – ваши!

Продавщицы-узбечки прыснули.

– Вы кто? (спросила блондинка).

– Аниматор (сказала я).

– В смысле? (сказала она еще более надменно).

– Ну (говорю) щас же кризис, магазины пустуют, кроме вот этих, самых дешевых (на этих словах она покраснела), людям тяжело, и я их развлекаю.

Блондинка слегка оттаяла.

И говорит извиняющимся тоном (как все же люди зависимы!):

– Я, собственно, мелочи здесь покупаю. Так, кое-что по хозяйству (она вновь мучительно покраснела).

– Ну, не «Мерседес» же (сказала я). «Мерседес» нужно покупать в другом месте.

Блондинка тяжело вздохнула.

– Вы приходите к нам в другой магазин – дорогих авто (сказала я). Я там тоже людей подбадриваю. Чтобы они легче расставались с деньгами.

– Приду (пискнула она еле слышно).

Чувствовалось, что блондинка попала в так себе положение: собственно, как все мы, тут даже и не позлорадствуешь.

– Там у нас целый штат клоунов: уровень чуть ли не Жванецкого. «Мерседес» не нужен – хоть посмеетесь.

Интересно, что из магазина она уже выходила не мрачная и не высокомерная и запросто купила себе китайский чайник со свистком.

Уже не стесняясь.

А вы говорите.

Хорошая пьеса

Бродила я как-то раз по своим Химкам (неиссякаемый источник вдохновения, господа, эти мои Химки).

Ну, стоят палатки, а в них всякое такое – тряпки, какие-то свитера.

Смотрю – один вроде ничего (кстати, купить свитер – задачка, всю жизнь мучаюсь).

Примерила. Что-то не то: не стильно, тоска, совок.

Ну, думаю, может, таки купить: не в Большой же я в нем пойду.

– Сколько стоит? (спрашиваю).

– 1200 (говорит).

Я еще малость повертелась и говорю:

– Вы не обижайтесь (мне их жаль, стоят там по 12 часов, нет торговли), но что-то не то. Не куплю.

– А где то? (говорит уже агрессивно как-то).

– Ну, в Европе. Или типа в Америке.

– И вы туда ездите как будто?

– Как будто да.

– Врете вы все (говорит зло). Никуда вы не ездите, и денег у вас нету. Просто вам и тыща – дорого.

– Ну (мирно говорю), думайте как хотите. Не стану вас переубеждать.

– Ходит с какой-то позорной тачкой (это она про мою старую тележку, с которой я по магазинам хожу) и выпендривается: Европа, Америка!

– Я ж на рынок иду – не в лабутенах же мне идти.

– Да нет у вас никаких лабутенов и тыщи рублей у вас нету! И Америку вы только по телику видели!

И тут я начинаю ее всерьез троллить:

– У меня и телика нету, если честно.

Она прямо подскакивает от радости, что меня расколола:

– А! Сознались! И жить, наверно, негде?

– Почему? Есть где. Летом в коробке из-под телевизора, зимой – в подвале около труб. В саму трубу меня не пускают: там только наши випы.

– Какие еще випы? (говорит она с ужасом).

– Всюду есть свои випы: у нас если бомж со стажем, то он спит прямо внутри трубы. Надо еще заслужить честь там спать – внутри трубы.

– Какая гадость (говорит она, приосанившись: теперь ей приятно, что она на пару ступеней выше меня на социальной лестнице).

– А что делать? (говорю). Отец – алкоголик, мать – проститутка, бабушка – самогонщица, муж – рецидивист, дети – наркоманы, дядя – изменник родины, тетя все время падает из окна, деверь…

– Хватит! (кричит она в ужасе, не зная, верить мне или нет и уже смутно догадываясь, что я над ней издеваюсь). А то я щас милицию вызову!

– Вызовите, пожалуйста. Как раз на этом участке мой брат работает, садист и афганский ветеран, жуткий мент. Любит поругавшихся вдвоем в кутузку отправить, а там уже куражится как хочет. Правда, меня не возьмет: сестра, как-никак. Я давно ему дозвониться не могу, трубку не берет: может, я у него тыщу выпрошу и свитер ваш куплю.

Тут она догадывается-таки и говорит мне надменно:

– Разговор окончен: мне с вами неинтересно разговаривать.

– Да? Жаль. А мне казалось, что диалог начинает выстраиваться: как в хорошей пьесе. Ну, прощайте. Всего вам доброго. Денег нет, но вы держитесь.

Она ничего не поняла: запуталась.

Зато я многое поняла: и про ее ксенофобию, и про агрессию, и про несчастную жизнь.

Полевые исследования продолжаются.

Откуда деньги

Одна соседка сказала мне:

– У тебя всегда есть деньги – я заметила (когда бы она ни пришла, я всегда ей одалживаю, и у меня действительно всегда есть пара тыщ в кошельке). И при этом ты не работаешь… (она посмотрела на меня взглядом стукача тридцатых).

– Я – стендапер (говорю).

– Это что?

– Ну… Я читаю рассказы.

– Клиентам? (она посмотрела на меня уже со священным ужасом.) Пожилым?

– Преимущественно (говорю). Зачем молодым мои рассказы?

– Ну да (говорит задумчиво). То-то вечно куда-то едешь с чемоданом вечером (следит, смотри-ка). А че у тебя в чемодане-то?

– Рассказы.

– И снаряжение?

– Ну, смотря что считать снаряжением…

– Для извращенцев?

– Типа тово. Разве нормальный человек будет слушать мои рассказы?

– Ты очень скрытная (говорит).

– Профессия (говорю) обязывает.

– Я никому не скажу (говорит с каверзной улыбочкой).

– Да уж – а то все придут слушать мои рассказы.

– А они очень неприличные?

– Кое-кто считает, что да. Даже жалуются администрации.

– Города Химки?

– Города Сан-Франциско.

– А Сан-Франциско-то при чем?

– Так я скоро и туда поеду.

– Надо же! А что, помоложе нет никого?

– Что ты понимаешь в извращениях!

– Ничего не понимаю (гордо говорит). Это Европа с Америкой нас развратили.

– Ну да (говорю). Потому-то у меня и здесь клиентов хватает.

– Ну да (говорит завистливо). Потому у тебя всегда есть деньги. А меня не возьмут?

– А ты будешь читать рассказы?

– Чьи? Чехова?

– Все равно какие. Но с подачей.

– В коже и с хлыстом? (На самом деле она сама сильно озабоченная, все время говорит «про это».)

– Да нет, можно даже в чем-то православном.

– А в чем тогда фишка? В православном виде читать Чехова?

– Самый цимес (говорю).

– Ужас.

– Сильно возбуждает.

– Я подумаю (говорит).

И опять повторяет с завистью:

– Так вот откуда у тебя деньги!

Мама тоже говорит:

– Так вот откуда у тебя деньги!

Директор по качеству

В прошлом году такое видео было: как творог горит – будто пластмассовый.

Так вот, в те дни – когда это видео было повсюду в Интернете – зашла я в магазинчик маленький, а там как раз такой творог и лежит: за 100 рэ целый килограмм.

– Мне полкило (сказала пожилая тетка). Творогу этого.

– Давайте его подожжем (сказала я).

Тетка совсем не удивилась и говорит:

– Купите себе и жгите на здоровье.

– Горит он плохо (сказала я). Плавится и воняет.

– А вы его не жгите. А ешьте.

– Я пластмассу лучше (говорю). Бесплатную. На помойке много такой: старые детские стульчики и прочее.

Тетка обозлилась почему-то:

– Вот вы мне зарплату сделайте сто тыщ, тогда я не буду есть пластмассу.

– Сделаем (говорю). Еще немного, еще чуть-чуть.

Тут какой-то дед говорит:

– Это вы про санкционные продукты?

– Ага. Из Франции. Там все поголовно едят пластмассу. А мы ее жжем.

Дед говорит:

– Мы – да! Мы вообще молодцы. А творог-то был санкционный?

– Не-а. Наш, российский.

– Видно, научились у этих французов пластмассу гнать.

– Ну да, там директор по качеству, Мария Ивановна Петрова – чистая француженка, из Парижа. Созналась, что в твороге за сто рэ нет ни единой капли молока.

Дед побагровел (дошло, наконец).

Продавщица, милая такая, из Молдавии, тихо сказала:

– Не берите – и правда дрянь.

Тетка опешила:

– А зачем продаете?

– Я – человек подневольный (опять еле слышно сказала продавщица).

Тетка неожиданно заключила:

– Переварим! Фигня! Еще не то переваривали!

– Ага (говорю), клей и ремни кожаные.

– ?!

– В блокаду.

Дед вздохнул:

– И кому верить?

– Мне (говорю).

– А вы кто?

– Директор по качеству.

– Мария Ивановна?

– Ага, Мария Ивановна Тасбулатова.

Дед махнул рукой и пошел себе. Творога не купил.

А тетка купила. Типа с вызовом.

Будет холосо

Набрела я – опять-таки в своих Химках – на палатку с женским бельем.

И этим бельем почему-то торгует юный мальчик-киргиз. Я глянула мельком, а он начал буквально петь, нараспев завлекая покупателя (потому что толстые тетки с опаской мимо пробегают, стесняются мальчика).

– Женщина! (кричит мальчик). Да, вы, вы, полная женщина!

(На этот зов оборачиваются как минимум пять теток и я в том числе.)

– Вы, женщина, вы! – кричит он, выйдя из палатки на улицу и обходя меня с тылу. – Таких трусов вы нигде не найдете! А бюстгальтеры! Разве у кого-нить, кроме меня, есть такие бюстгальтеры! Женщина!

Мальчик начинает буквально на мне застегивать сзади огромный бюстгальтер.

Продавцы-узбеки помирают со смеху.

– Якши (одобрительно говорит один пожилой узбек, глядя на меня и сладко щурясь, как мой кот, когда сметану чует).

Какая-то тетка говорит:

– Из него можно целых две тюбетейки пошить.

– Кому тюбетейка, а кому – лифчик (не без зависти говорит старуха с усохшим бюстом).

– Ну да (говорю). Можно чашку отстегивать и мужу давать на голове поносить: всё экономия.

– Э (говорит пожилой узбек недовольно). Зачем мужа так позорить?

– В наказание за пьянство и хулиганство (говорю). Напьется опять, я ему свой лифчик на голову надену.

– Тогда берите со стразами (говорит продавец белья). Я вам привезу завтра со стразами.

– А че такое стразы? (спрашивает пожилой узбек).

– Сигнальные системы (говорю). Реагируют на запах алкоголя и начинают мигать сразу.

– Таких на складе нету (говорит мальчик, продавец белья).

– А это новая разработка НАСА (говорю).

– Наша? (спрашивает мальчик).

– Не совсем (говорю).

– Вы Ш не выговариваете? (спрашивает меня мальчик).

– Не только Ш. Много чего не выговариваю. Хорошо только у меня Х и Б идут.

– «Будет хорошо» в смысле?

– Холосо (отвечаю).

– Так посмотреть вам лифчик со стразами?

– Пока не надо (говорю). Муж пока что в завязке.

– Завязки? Сзади которые?

– В смысле не пьет пока.

– А!

Куда выйдет книжка

У нас в доме открылась парикмахерская.

Ребята армяне открыли.

И вот, когда я иду куда-нить, то из зарешеченного окна выглядывает мастер Саркис, очень славный мальчик.

Он еще не очень по-русски, но набирает быстро – всего год как здесь, из деревни, где по-русски никто не говорил.

Ну вот, как-то иду себе, а Саркис, завидев меня, говорит из-за своей решетки:

– Как ваши дела? (и широко улыбается).

– Хорошо (отвечаю). Вот книжка выйдет скоро.

– Куда выйдет? (говорит Саркис, округлив и без того громадные свои очи).

– На широкие (говорю) просторы нашей необъятной родины.

Саркис замолкает, думает.

– Книга может идти по просторам? (спрашивает он).

Мне становится неловко, и я говорю:

– Я пишу рассказы. Смешные. И они будут выходить – то есть издательство их напечатает. И будет продавать.

– Это стихи?

– Нет, это рассказы.

– Про что?

– Ну, про алкашей, например.

Саркис приходит в ужас:

– Как – про алкашей? Вы пишете про алкашей?

– Иногда пишу. Про интеллигенцию пишу реже.

Саркис говорит:

– Здесь и интеллигенция – алкаши. Часто. Ужасно. Я думал, здесь все такие умные… Россия все-таки… А вам (продолжает Саркис) не идет писать про алкашей. И это… Россия вам не подходит.

– А что мне подходит?

– Италия (говорит Саркис, улыбаясь). В Италии все добрые, никто никого не оскорбляет. А то вчера клиент на меня накричал и назвал… это… пидарасом, вот! Был пьяный…

– Спасибо, Саркис. Но там никто не будет читать про моих алкашей.

– Да что вы все – алкаши, алкаши! Зачем вам какие-то алкаши? Вам надо в Италию – там красиво, все трезвые и все улыбаются. И я ни разу не видел, чтобы там кто-то что-то читал. А если кто-то и читал, я уверен – точно не про алкашей.

Гражданка Горгонер

Худенький, маленький мальчик-узбек лет семнадцати копал что-то в нашем дворе: и на спине его рабочей спецовки было написано «Антей» (почему-то славянской вязью).

Алкаш Миха спросил у мальчика:

– Эт ты, штоле, Антей?

Мальчик (он не говорит почти по-русски) нежно заулыбался.

– Он не Антей (сказала я). Он Зевс. Но для удобства произношения представляется Исфадоньором.

– Нихера се удобство (задумчиво сказал алкаш). Понапридумывают: то Антей, то какой-то Херфаданьер. Что для узбека удобство, русскому – смерть (вдруг сказал Миха).

– Эт точно (подтвердила я).

– А ты кто? (спросил алкаш).

– Медуза Горгонер (сказала я).

– Горгонер – фамилия твоя штоле? Ты еврейка, штоле?

– Нет, Горгонер – это бригадир промышленных альпинистов.

– А почему – Медуза?

– Не знаю (пожала я плечами). Красивое имя просто. Разве нет?

Миха замялся.

Мальчик-узбек смотрел на нас с удивлением, плохо понимая, о чем мы говорим.

– Якши (сказала я ему, чтобы успокоить, он всех здесь боится). Иди, Исфадоньор, все хорошо.

Мальчик ушел.

Миха сплюнул и говорит:

– А вы, альпинисты, не бухаете?

– Мы – на высоте (сказала я). Особый шик. Бутылку водки из горла. Потом все по хрену, после этого.

Миха посмотрел на меня с уважением.

Вместе мы сделаем лучше

В Химках перед выборами на билборде был изображен некий депутат Смирнов и под ним слоган:

«Вместе мы сделаем лучше».

Что именно сделаем, правда, не объясняется.

Какой-то алкаш спросил меня, усмехнувшись:

– А че сделаем-то? Лучше?

– Наверно, всё.

Тут на тротуар присела карликовая собачка и покакала.

Алкаш сказал:

– И правда, вместе когда, всё получается.

Интеллигентная старушка, у которой собачка была на поводке, извиняющимся тоном сказала:

– Она уже три дня не ходила.

Алкаш заметил:

– А депутата Смирнова увидела и тут же обосралась. Наверно, от щастья.

Тут приблизился юноша в шикарных кроссовках и вступил в собачье говно.

– Хотел как лучше (философски заметил алкаш).

– Кто? (спросил юноша).

– Депутат Смирнов (ответила я). Он хотел, чтобы мы все вместе…

Юноша поднял глаза на билборд и произнес обреченно:

– А…

– То-то (сказал алкаш, воздев палец вверх). Вместе мы сделали лучше.

Все свободны, всем спасибо

Сегодня на рыночке нашем видела, как подрались две карликовые собачонки.

Их хозяйки, две девицы с такими раздутыми губами, будто их покусал целый отряд ос, презрительно смотрели, как собачки дерутся.

Одна была получше одета.

Вот она и говорит другой:

– Уберите свою дрянь.

Другая отвечает:

– Сама дрянь.

– Кто? Собака?

– Кошка, блять.

– Кошка – блять?

Тут торговка говорит:

– За кошками не заржавеет.

– У людей тоже бывает (сказала я). Я где-то читала об этом.

Которая лучше одета, говорит мне:

– Вы читать умеете?

– По слогам (говорю). Слог одолею, потом следующий. Трудно, конечно. Вот так, шаг за шагом постигаю. Истину.

Торговка начала кататься со смеху.

Тут собаки вдруг перестали собачиться (извините за тавтологию) и обе воззрились на меня с детским недоумением.

– Представление окончено (говорю). Всем спасибо, все свободны.

– Эт кто сказал? (спросила та, что похуже одета).

– Начальник концлагеря.

– Когда?

– В 1945-м.

– Откуда вы знаете, что он так сказал?

– Так он мне лично это и сказал.

– А! – сказала та, что получше одета. – Для концлагеря вы слишком (она запнулась)… упитанная.

– Отъелась (говорю). За шисят лет-то.

Торговка начала хохотать уже в голос.

Девицы – каждая свою – дернули собак за поводок:

– Люси! Жаннет!

Продавщица, лузгая семечки, процедила:

– Люси, Жаннет, блять.

Девицы уже нас не слышали, гордо удаляясь с крошечными питомцами на поводках.

Именины сердца

Вот что со мной однажды было.

Захожу в подъезд, впереди идет славная такая, улыбчивая, простоватая тетка со смешным тортом: розовым-прерозовым, да еще и в виде розы, лицо у нее тоже розовое, и сладкая улыбка такая: ну, просто именины сердца, женский вариант бессмертного Манилова.

Тетка, продолжая сладко улыбаться, говорит:

– Вы квитанции получили из ЖЭКа?

– Сволочи (говорю я сурово). Опять подняли оплату.

– Надо же, надо же, беда какая (причитает), ой, сыну скажу, беда-то какая.

– Прижали народ-то (говорю я опять сурово, с видом Рахметова, вставшего со своих гвоздей).

– Ой, бяда, бяда (причитает тетка как деревенская). Бяда, ой-ой-ой-ой…

– Так это система такая (опять говорю я сурово).

– Ой бяда, бяда, система бяда, квитанции бяда.

– Вы вовремя платите, мой вам совет, они сильно повысили штрафы за неуплату.

У тетки вдруг сладкая улыбка исчезает с лица, и она говорит обычным, сухим, деловитым тоном:

– Высчитывают по удвоенной ставке рефинансирования Центробанка на день просрочки?

– Ну да (говорю я ошарашенно).

– Это прямое нарушение прав человека (говорит тетка). Впрочем, это теперь повсеместная практика, ибо гражданское общество у нас пока не сформировано.

Я застываю с открытым ртом.

Тетка смеется.

Я говорю:

– Вы в образе?

– Ну да (говорит). Чтобы не связываться с идиотами. Вы тоже себе образ придумайте.

– У меня есть (говорю). Но сегодня я как-то не перестроилась.

– Вы заходите (говорит тетка). Поговорим о нарушении прав человека. Я юрист, на 10-м этаже живу.

И называет номер квартиры.

Мама говорит:

– А ты думаешь, ты одна у нас артистка?

– Вообще-то удивительно.

Мама говорит задумчиво:

– Слушай, а может, они все притворяются? Коробочками и Маниловыми?

– А на самом деле – интеллектуалы и аналитики?

– Не исключено.

Липино: деревенская проза

ʷ

Каждое лето я езжу в глухую деревню Липино, что в Тверской области: там у моей подруги Оли дом. Места там такой красоты, что не поддаются никакому описанию. Липино при этом – заброшенная деревня, где осталось всего пять-шесть алкашей (а до войны была справная деревня, домов на сорок было здесь и хозяйство).

Из «порядочных» местных осталась только Таня Симонова: она родом отсюда и человек редкий. Из тех, на ком пока стоит, патетично выражаясь, Россия. Остальной контингент – культурные москвичи, которые купили здесь недорогие дома.

Это заповедные места, пушкинские. Неподалеку было имение Анны Керн, и сам Пушкин здесь проезжал. Как ни смешно, местные алкаши знают об этом, гордятся, что «наше всё» осенил эти места своим присутствием. Так что дурацкая присказка – «А полы кто будет мыть? Пушкин?» – здесь, как нигде, уместна. Как раз этой присказкой здесь и пользуются, чуть что «попрекая» Пушкиным: «А морковь полоть кто будет? Пушкин?» Или – «А корову доить кто будет? Пушкин?».

И так на все случаи жизни.

Евреи и партизаны (два рассказа)

Рассказ первый Порядок есть порядок

…Сидели с деревенскими, рассуждали о войне.

Петрович сказал:

– Немец здесь стоял. Так это, мать рассказывала, просто благодать какая-то была. Немец сам чистый и грязи не любил: после энтого раскулачивания просто рай: и еда тебе, и работа. Лишнего не брал немец-то. Всё чин чином: дань заплатишь и сиди себе, хрумкай оставшееся. Комиссары-то все отобрали. Но тут партизаны, суки, подсиропили: тут немец тоже обозлился. Он что, не человек, что ли? Немец?! (Петрович возвысил голос).

Таня откликнулась:

– Немец, это да. Культура.

Я говорю:

– Ну а что они с евреями сделали?

Петрович замолчал: было видно, что ему хочется, как довлатовскому дяде Мише, сказать, что, мол, порядок есть порядок, но он сказал совсем другое:

– Откель еврей-то здесь, в Липино? Што ему тут делать-то? Еврей – тоже человек культурный. Не нам чета.

Таня вдруг сказала:

– Нельзя того убивать, кто Библию написал.

Петрович тоже неожиданно отреагировал:

– Дык они, может, не знали, что еврей Библию написал?

Таня усмехнулась.

Петрович опять выдал:

– Ну не партизаны же эти долбаные ее написали.

Рассказ второй Кто написал Библию?

Кстати, Бабыра, зайдя к нам как-то и прочитав мою байку о том, что, мол, «не партизаны же Библию писали», а какой-то еврей, почему-то обиделась.

– Библию (сказала Бабыра наставительно) написали, конечно, не партизаны, но и не еврей (?!).

– Давайте не будем ссориться (сказала мама). Остановимся на том, что Библию написал еврей-партизан.

Бабыра застыла.

– А где он партизанил? (спросила Бабыра).

– В лесах Израиля (сказала мама). В страшный мороз. И пока он ее писал, другие партизаны у него потихоньку списывали.

– А как звали этих партизан? (спросила Бабыра подозрительно).

– Марк, Лука, Иоанн… (начала мама).

– Какие-то странные имена для партизан (сказала Бабыра как-то скорбно).

– А это клички (сказала мама). Чтобы немец не догадался.

– А! (сказала Бабыра – впрочем, в крайнем смущении).

Но тут же опомнилась:

– По телевизору об этом не говорили.

– Скажут (сказала мама). Седня в программе «Время». Или у Малахова: туда, может, даже придут остатки партизан, которые эту Библию дописывали. Ты, Ир, следи за программой-то.

– Ну, ну (сказала Бабыра, обескураженная). Чудны дела твои, Господи.

Про бабу

Без бабы, ясный пень, плохо: кто только мне на отсутствие бабы не жаловался. У Оли в дальней деревне Липино есть дядь Саша, который свою жену топором зарубил и потом пятнашку, как он говорит, на зоне чалился.

Вот мы с ним как-то сидели на скамеечке (он давно не пьет и, Оля говорит, стал безопасен), и дядь Саша, старый алкаш в завязке, худой, как замученный мерин, с цигаркой, перекатывающейся в беззубом рту, поглядывая на меня искоса, сказал:

– Бабу бы мне. Перезимовать чтобы. А то зимой скучно здесь: ни души. И желательно бы спрытную такую, здоровенную, уютную бабу чтобы. Есть у тебя такая?

– Да все, дядь Саш, замужем давно: особенно которые уютные.

– Так ведь ты – нет?

– Да с меня че толку-то, дядь Саш? Я в деревенском хозяйстве – ноль. Руки не оттуда растут.

Дядь Саша заулыбался:

– Зато есть из чего расти. Справная ты баба. И добрая. А нащот хозяйства – я бы сам все делал.

– Я хлеб печь не умею.

Дядь Саша призадумался и… отказал мне:

– Вот это плохо. Это истинно бабье занятие. Ольга вон все умеет. Но она замужем.

Лирическая бабушка

В Липино на самом краю деревни живет такая лирическая бабуля.

Воцерковленная, ласковая. Не бабуля, а прямо мечта православная: нежная, добрая, любит животных, со всеми лаской: прямо Платон Каратаев в юбке. И часто библейскими текстами свою неторопливую речь уснащает или просто Бога поминает: Бог простит; видно, так Богу угодно; Бог все видит; по Божьей воле (и тэ дэ).

Я ее как-то видела: сухонькая такая, глаза так и лучатся милосердием. Героиня Астафьева, мифологическая бабушка.

Так вот, у бабули этой щенок появился: толстенький, прехорошенький, прямо картинка, и она его обожает. Олина дочка и еще одна женщина, которая в гости к Оле приехала, всё ходили играть с щенком, а от бабули мудрости набираться.

Нет, правда, не вру ничего: говорит она будто персонаж из сказки или как у писателей-деревенщиков.

Примерно так:

– Нынче огурцы уродились крепенькие, хорошие. Ой, гляди на щена-то! Хороший какой малыш, божья тварь… Иди сюда, миленький, вот я тебе мяска дам, мой хороший, мой маленький. Так вот, огурцы уродились, да. А я тут в церковь ходила, Михевну отпевали. Михевна была добрейшей души человек, много для деревни сделала, многих спасла… Травами все да наговорами – был дар у Михевны-то… Видно, Бог отметил Михевну, даром снабдил…

Ну и так далее: прям залюбуешься. И все это не как в Москве кривляются согласно новой моде на «опрощенчество», а по правде (как мы в детстве говорили), искренно.

Ну вот.

А тут приехал, Оля рассказывает, к бабуле племянник.

Любимый племянник – хороший человек и грибник заядлый. Грибы к нему как будто сами лезут в лукошко – носит и носит, с утра шныряет по лесу.

Бабушка эта солила-солила, жарила-жарила, да притомилась сильно.

Встречает ее Оля на дорожке, а шли они вместе с одной женщиной, что к Оле в гости приехала, – очень робкой, тоже воцерковленной и смиренной.

Эта женщина и спрашивает:

– Ну как, баб Нюся, Витька опять грибов принес? Мы его в лесу с полным ведром видали.

Баб Нюся вдруг как завопит:

– Сука, блять, задрал своими грибами! Надоел, собака, в рот его туда-сюды, скотина грибная! Чтоб ему пусто было и его грибам! Выброшу все нахер!

Немая сцена. Моя Оля хохочет, рот зажимая, а та женщина потупилась, покраснела, как рак, и… заплакала.

День города. Раскас

А я вот случайно попала на День города в Старице.

Мы там остановились, чтобы купить продуктов и двигать дальше – в Липино. Напротив изумительной красоты церкви была установлена страшная, как дурной сон, горка в виде дракона, чудовищно увеличенного (высотой примерно в 4 этажа).

Наверху, на площадке, прямо в его разинутой пасти, стояла полуголая баба в блестках и орала в микрофон что-то вроде:

Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже.

А внизу плясали пьяные подростки. Стоял страшный шум, и было жутко.

Потом вышел какой-то старицкий начальник и сказал в матюгальник, что в Старице начинал Иван Грозный.

– И, может, опять начнет (ни с того ни с сего сказал он).

Я стояла, ждала Олю, которая пошла за мясом в магазин.

Ко мне подошел какой-то тип, и я его спросила, как он думает, с чего начнет Иван Грозный, если что.

– С пива (сказал гопник).

Я поняла намек и дала ему писят рублей.

Тогда гопник сказал:

– Поздравляю вас с Днем города!

– И я вас!

– А вы из Якутска? (спросил он подчеркнуто вежливо, обрадованный пустяковой подачкой).

– Ну да (сказала я). Иван Грозный до нас так и не дошел.

– Жаль (сказал гопник). Порядок бы навел.

– Да не то слово (откликнулась я).

Тут из магазина вышла Оля и уставилась на меня с ужасом, застав конец разговора про Ивана Грозного и Якутск, в котором он таки не успел навести порядок.

О духовности

В соседней от Липино деревне живет некий дядь Миша – справный мужик.

У него и пасека, и малина величиной с хорошую вишню, и коровы, и чего только нет.

– Жлоб, – говорят про него местные жители, большинство – алкаши и бездельники.

Хотя дядь Миша совсем не жлоб – все продает по сто рублей, малина по сто, лещи по сто, всё по сто, – окружающие его ненавидят и мечтают пожечь.

– Ни разу его пьяным не видел, – неодобрительно говорит алкаш Толян. – Жлоб.

– Так ты чем лучше-то? – спросила его Таня.

– Я? – Толян почесал репу. – Я – духовный.

(Только что вернулся, отсидел за убийство – по пьяни друга зарезал.)

Стриптиз

Еще в деревне Липино есть тетка за 80, Ольга Ивановна, которая держит рабов, местных бомжей, они им плантации окучивают за плохую кормежку, а овощи они с мужем сдают в ресторан. Типа экологически чистые.

Тетка эта – комическая фигура, все о ней судачат.

Она, к примеру, в свои за 80 любит устраивать этим бомжам стриптиз.

С их участка часто раздается громкая попса, и все сразу говорят: видно, Ивановна опять в пляс пустилась.

Ну, я и рассказала Петровичу (в России всюду есть свой Петрович, и в Липино, и у нас в Химках), что в фильме Зайдля «Собачья жара» был стриптиз шестидесятилетней домработницы: типа шок такой.

– Шисят? (переспросил Петрович). Дык это молодая еще. А Зайдль этот – хто?

– Режиссер, снимает фильмы про таких вот, типа Ольги Иванны, обывателей. Только австрийских. Ненавидит их.

– А че ненавидит-то? Они тоже, штоле, плантации содержат?

– Да нет, там такого не бывает.

– За стриптиз, штоле, ненавидит? Это он еще Ольгу Иванну не видал. Даже мне не понравилось, хотя я до баб охочий.

Деревенский Эрос

У Оли в Липино так баня построена, что нужно лезть наверх по лестнице и оттуда, сверху, наливать воду в бак (муж учудил такую баню, сказал, что, мол, это по технологии старинных бань).

Ну, вот Оля по утлой лестнице с ведром, полным воды, туда и лезет. А кто-нить лестницу держит, чтобы Оля не навернулась.

И видны, конечно, Олины ноги – гладкие, сильные, красивые ноги.

Так на эти ноги и лестницу прямо тендер в деревне: мужики меня все время спрашивают:

– Баню топить не собираетесь? Я приду лестницу подержать.

Такой вот скромный деревенский Эрос…

Разные рассказы

Не жизнь, а малина

Больницы я тоже люблю наши, советские. Там персонала не хватает, и в коридоре лежат живые рядом с мертвыми.

Нянечка идет, поднимает простыню и кричит:

– Мань! Ты откати – тут труп!

А Маня кричит:

– А у меня смена закончилась.

Рядом лежит бабушка и говорит жалобно:

– Откатите вы его, я боюсь.

Маня говорит:

– Ишь ты! Живых надо бояться, бабка.

– Таких, как вы (говорю я ей).

И тут она прямо по Зощенко отвечает мне:

– Будете тут наводить самокритику…

– Выдадите меня в виде того, что здесь написано? (продолжаю я цитату из своего кумира).

– Чего? (спрашивает Маня).

– Ну, там же написано: «Выдача трупов родственникам трупов с пяти до семи».

– Эт вы не сомневайтесь (говорит Маня). Выдадим.

Ну, в общем, я взяла и сама этот труп откатила: я не боюсь. А бабушку ту жаль: ее трясло просто.

Закатила в служебный лифт, а мне какой-то врач говорит:

– Щас мы вас выгоним за нарушение больничного режима: чтобы трупы откатывать, нужно спецразрешение.

– Так вы бы мне его и выдали: я люблю трупы откатывать.

– Мало ли кто че любит! (сурово сказал врач). Развели тут малину (!!!).

– Нихера себе малина, (сказал пожилой инвалид в гипсе).

Поговорили, короче.

Апоплексический удар

В прошлом году – во время гастролей театра Коляды – я почти каждый день ходила на его спектакли.

Как-то, не достав билета на нормальные места, сидела на приставных. Ну, сижу. Спектакль вот-вот должен начаться, а ближе к середине места не заняты.

Ну, я встала и посматриваю с вожделением на эти места.

Какая-то толстая дама говорит:

– Нечего смотреть. Все равно не пущу.

– А если никто не придет?

– Вы что, первый раз в театре?

– Да! (сказала я, сделав наивное лицо).

Дама совсем не удивилась, а только презрительно усмехнулась.

– Зато я была уже два раза в кино (сказала я).

– И что смотрели? (спросила она с иронией).

– Не помню. Я названий не запоминаю. Какой-то Удар.

– Солнечный? (спросила толстая дама – она была правда большая, больше даже меня, и через нее я бы точно не протырилась на свободное место).

– Апо… Апо… Апоплексический вроде, так сказали мне друзья.

– Такого фильма нет (сказала дама).

– Есть! А второй фильм назывался «Православные ублюдки».

Дама посмотрела на меня как на сумасшедшую:

– И такого фильма нет.

– Может, я названия не так запоминаю – я читаю не очень хорошо по-русски (сказала я). Может, эти фильмы назывались «Любить по-русски»? Один и два?

– Такие фильмы есть (сказала дама). А где вы их видели?

– На Каннском кинофестивале (сказала я).

Дама как бы незаметно покрутила пальцем у виска.

– В городе Канске (сказала я).

Тут с другого ряда наша общая с этой дамой знакомая начала хихикать.

И говорит этой даме:

– Она кинокритик.

Дама говорит:

– Ага. А я думала, писатель (иронически сказала).

Наша общая знакомая говорит:

– И писатель тоже.

– И мисс Талды-Курган (сказала я). 1980 года.

Толстая дама опять покрутила пальцем у виска и громко сказала нашей общей знакомой:

– А вы видели Доронину в роли Мэгги?

Я сказала:

– Я видела. Доронина. Мужа этой… как ее… Наоми Кэмпбелл которая.

Толстая дама сказала мне:

– Не вмешивайтесь в культурные разговоры.

– Хорошо, больше не буду (сказала я).

Тут раздался третий звонок и спектакль начался.

Без кота и жизнь не та

Прошлой зимой посидели, выпили с другом геологом, давно не виделись.

И друг вот что мне рассказал (это его северные мемуары).

– Сидят, в общем, на базе дядь Коля, теть Катя и Культя, с рукой у него чета там, потому и Культя.

Ну, сидят, пьют бражку – забористую.

Дядь Коля выпил и стал Культю поддевать:

– Ты, говорит, Культя, гол как сокол, ничаво у тебя нету! А у меня все есть – и баба, и кот по имени Дуралей.

Дуралей поддакнул: мяукнул и демонстративно прижался к дядь Колиному валенку.

Культя, будучи сильно нажравшимся – в обидку: и ну на дядь Колю с кулаками.

Теть Катя, попыхивая беломориной, зажатой в редких зубах, спокойно этак зачерпнула борща из огромной кастрюли, плеснула Культе на валенки.

Культя сразу как-то охолонул: вышел во двор, где собаки голодные ошиваются, и те ему мгновенно борщ слизали с валенок.

– Видал? (сказал Культя, вернувшись со двора, с пятидесятиградусного мороза). Еще лучше стали!

– А то (неохотно откликнулся дядь Коля). Борщ ведь, не хер собачий.

Потом таки мирно сидели: добили бражку, литров пять эдак.

А Культя на следующий день с глубокого похмелья отбил радиограмму на материк:

«У дядь Коли все есть, а у меня ничего.

Пришлите, бляди, бабу и кота мне».

Дядь Коля философски заметил:

– Ин пришлют. А то как это – без бабы и кота?

Кот опять прижался к дядь-Колиной ноге.

Теть Катя хмыкнула.

Кризис идентичности

…В одном довольно снобистском учебном заведении, типа киношколы (я ведь еще и кинокритик по совместительству, а не токмо автор баек), появилась новая девушка, проректор.

Худрук этого заведения сказал девушке, чтобы она связалась со мной на предмет прочтения лекции.

Девушка же подписана на меня в Фейсбуке и читает про Коляна и Петровича.

Ну вот, звонит она мне и, заикаясь от ужаса, говорит:

– Я на вас подписана… Но нужна лекция… Худрук говорит, чтобы я вас уговорила…

– Отлично! Я могу прийти не одна, с ассистентом.

Чувствую, девушка на том конце провода сейчас в обморок упадет.

– А с кем? (спрашивает, обмирая от ужаса).

– Подумаем. Бабыра так далеко не поедет, Колян напьется, подведет, Петрович сильно матом кроет…

– А одна вы прийти не можете?

– Могу. Только мне нужно в этот день не пить. Но я постараюсь.

Девушка в ужасе спрашивает меня:

– А какая тема будет у лекции?

Тут я совсем другим тоном говорю:

– Ну, например, кризис идентичности.

Тишина в трубке.

Маруся Сиськина

…Как-то раз я написала мини-пьесу про то, как критик Леня Павлючик, мой приятель и порядочный человек, сыплет выкладками, доводами, цифрами, свидетельствами, видео, сканированными документами, et cetera, переубеждая очередную вату, какую-нить там Марусю Дуралеевну Сиськину, а та все талдычит свое.

С тех пор немало воды утекло, но Леня таки не унимается.

К примеру, он пишет:

– Закрыты основные больницы, врачи изгнаны, повышается детская смертность, мы в изоляции… бла-бла-бла.

А Сиськина, ничтоже сумняшеся, пишет ему:

– Люблю (пишет) зорьки на Брянщине!

Леня не унимается:

– По свидетельству Роскомстата, добыча угля, нефти, колготок и сыра с плесенью и без плесени снижена на тридцать, а то и на сорок, а возможно, и на все пятьдесят процентов (и тэ дэ).

На что Маруся отвечает:

– Зачем вам уголь и тем более плесень, Леонид Васильевич? Плесень – это либералы! Сегодня (пишет) видела прекрасную бабушку, которая несла цветочек соседке и приговаривала: цвети, цветочек, на благо Родины… бла-бла-бла.

И вот тут появляюсь я и пишу:

– Сиськина – дура!

Обиженная Сиськина пишет:

– Вы, Леонид Васильевич, интеллигентный человек, а у вас в друзьях такая неприличная женщина, как эта, с позволения сказать, Тасбулатова! Странная фамилия, согласитесь, Леонид Васильевич!

В ответ Леня пишет ей длинное письмо с подробностями моей биографии, как мы с ним были на «Кинотавре», как я однажды налила ему стакан водки и спасла местную лягушку из-под тяжелого башмака артиста Панина (который пьет и все время ругается матом).

Пораженная моими достоинствами и недосягаемым нравственным совершенством, Сиськина удаляется, а Леня продолжает уже просто писать и постить факты, выкладки (см. выше), et cetera…

Никто с ним уже не спорит, все спят, но Леня продолжает писать и писать.

Пока сам не уснет.

Потому что Леня неутомим.

А мы с Сиськиной быстро ломаемся, нет у нас его выдержки.

Гляжу в озера синие

Шла по переходу в метро, и там тетка продает русские платки – огромные, метр на метр.

И красивые, кстати.

Думаю, может, Оле подарить: ей такое идет.

Подошла и говорю тетке:

– Хорошие платки.

Она (довольная):

– А то!

– В таких только (говорю) «Гляжу в озера синие» петь.

– Вчера 30 штук взяли! (похвасталась тетка). Ансамбль песни и пляски. Они теперь ими машут.

– На прощанье? (спрашиваю).

Тут какой-то язвительный интеллигент в очках говорит мрачно:

– Пора, мой друг, пора…

Тетка говорит:

– Да нет, мне разрешили седня до восьми стоять.

Интеллигент не унимается:

– Прощай, немытая Россия…

Тетка говорит нам:

– Вы эт кому? (добродушно, впрочем).

Интеллигент говорит:

– Это я сам с собой разговариваю.

Тетка говорит:

– А! А я думала, вы мне. Удивилась.

Интеллигент смутился.

И купил платок.

Пошел себе дальше. А я все раздумывала, какой купить.

Тетка мне говорит:

– Че это с ним?

– Да ничего (говорю). Прощается он с Россией. Уедет в Америку и увезет с собой русский платок.

– И че там с ним делать будет?

– Махать (говорю). И плакать.

Тетка чуть не прослезилась:

– Вон оно что…

За мир во всем мире

После просмотра фильма Васи Сигарева «Страна Оз» на фестивале в Минске с места поднялась пожилая женщина, с виду интеллигентная (там почти нет хамов, в Белоруссии, люди очень сдержанные), и сказала:

– Товарищи! Что же вы нам такое показываете? Неужели в России все такие хамы и хулиганы?

Я сказала с места:

– Я – очевидец. Все. Ну, почти.

Женщина не растерялась:

– Но вы же не такая?

– Но стремлюсь к этому!

Все засмеялись, а женщина мне сказала:

– Стремиться нужно к хорошему! Это и к режиссеру фильма относится! Почему он не стремится к хорошему?

– Он стремится, но у него не получается (сказала я).

– А у Рязанова получалось! (сказала женщина).

Рядом со мной сидел один сумасшедший дед, какой-то ихний персонаж – между прочим, преподаватель культурологии, ха.

– Молчать! (сказал мне дед грубо).

Потом встал и тоже сказал Сигареву, который стоял на сцене:

– Стыдно, молодой человек! Россия борется за мир во всем мире…

– Да так, что скоро камня на камне не останется (пробурчала я).

– И пусть не останется! (крикнул дед). А вы своими фильмами только мешаете борьбе России за мир во всем мире!

Тут зал стал кататься от смеха, дед сел, отодвинулся от меня и сказал сурово:

– Я был о вас лучшего мнения! А еще кинокритик, с Москвы… Безобразие.

Из Петербурга в Москву

В Питере (городе) что-то есть такое.

Москвичи проще: даже самые умные.

Поскольку я сильно располагаю к откровенности и пр. (свой парень), мне многие питерские интеллигенты жаловались на своих герлс, что, мол, разошлись из-за ее непризнания сюрреализма в поэзии.

Москвичи же (интеллектуалы, не Колян) говорили так:

– Достала, бля…

Об батарею

Моя подруга Марина Мозговенко, учительница музыки и пианистка, как-то пошла в гости в аристократический дом. Хрусталь, фарфор, хорошие манеры (в Москве и такое еще встречается, хозяева – потомки «бывших»).

И никакого жеманства, мещанства – все на высоком уровне.

Умные разговоры, то да се – правда, малость церемонно.

Но приятственно: такой вот дом, не всем же, как я люблю, травить и троллить.

Всякие люди бывают.

На следующий день Марина позвонила хозяйке, даме очень благородной и все такое, – поблагодарить, как это принято, за приятный вечер.

Выпив предварительно пивка с похмелья.

Начала Марина с круглых фраз, деепричастных оборотов и прочее:

– Глядя на ваш прелестный дом и семью, я поняла (говорила Марина с похмелья), что человеческие связи и атмосфера особого (говорила Марина, уже слегка заплетая не туда) благоприятствования могут создавать особые («тавтология» – отметила про себя уже пьяная Марина) духовные сущности, которые…

Произнеся эту белиберду, Марина вдруг поняла, что уже не выкрутится из своего родного, текучего, плывущего языка (в отличие от регулярного английского, скажем) и вдруг брякнула:

– Ну, в общем, Ольга Сергеевна, и в других домах меня головой об батарею тоже не били!

На том конце провода воцарилось тягостное молчание.

Марина пришла в ужас и зачем-то повторила:

– Ну точно не били! Правда!

– Я рада (отозвалась дама на том конце провода).

Через несколько лет они где-то встретились, и Марина простодушно сказала:

– Понимаете, я просто не знала, как закончить фразу…

– Я поняла (отозвалась дама благодушно). Но вы хорошо ее закончили, остроумно!

К освобождению от тел

…Стояли мы прошлым летом у Минздрава, на пикете этом своем против реформ здравоохранения, мало нас было, правда, но я таки загородила дорогу – вышла на середину тротуара.

Мент из охраны Минздрава подошел и говорит:

– Вы нарушаете пропускную способность граждан.

(Ну, прямо приказчик чеховский – такой был, «витиеватый», в повести «Три года».)

Я говорю ему в тон:

– Не касаемо свободы личности, которой у нас по способностям, в том числе и для стоящих на тротуаре граждан.

Он, между прочим, сразу включился (я ж на его языке говорю, казенно-вывернутом).

И говорит:

– По потребности проходящих законно по тротуару.

Я – тут же:

– Полагается?

(Врач один нас слушал и ничего не понимал.)

– Тротуар к освобождению от тел (сказал опять мент).

– Не располагаются (сказала я). По протоколу стоят.

– Законно освободить движение для дальнейшего (опять сказал мент).

– Бронетранспортеры двигаются, перемещаясь – законно (сказала я чушь, уже иссякая).

Мент вдруг говорит на обычном человеческом языке, почесав затылок:

– Вот это не приведи господи. А вы бы, женщина, не спорили, а людям пройти дали.

Я тут же извинилась и посторонилась.

Он ведь прав был.

Эх, дороги

Рамсы попутал

Шофер-таджик включил радио.

Песня была такая:

Катерина, Катерина, я люблю тебя до клина (?!).

– Боже, какая фигня (сказала я).

Шофер говорит:

– Это я вам хотел угождать, сам-то я иранские слушаю.

– Молодец (песни оказались очень красивые).

– Я и все языки знаю (сказал приободренный шофер). Русский, узбекский, таджикский. Русский я знаю хорошо, потому что все время фильмы смотрю: я люблю русские фильмы. У русских серьезные фильмы.

(Я думаю: неужели Тарковского? Или, может, Панфилова, Германа?)

– Какие, например? (спрашиваю).

– Про мафию. По НТВ. Серьезные там мужчины. Можно хорошо русский выучить, когда много их смотришь.

– Там (говорю) тексты, конечно, ослепительные: один другому угрожает, что типа, если чо, будешь у меня срать кирпичами. Или про эти рамсы, которые там все путают.

Шофер засмеялся.

– Да, там настоящие мужчины. Грубые. Как у нас в таксопарке. Я сначала не понимал, что они говорят, а теперь сам так могу. Я недавно так и сказал одному: «Ты че, рамсы попутал?» Вот он обалдел.

– У Пушкина никаких рамсов нету (сказала я).

– Так потому шофера его и не читают (заключил он).

Что правда, то правда.

Лучшая роль

Собралась как-то в театр и до метро ехала на такси – боялась опоздать.

Таксист спросил, куда я так спешу.

– В театр (сказала я).

Таксист-киргиз сказал:

– Вы там работаете? Уборщицей?

– Вахтером (сказала я). Ночная смена.

Таксист говорит:

– В первый раз вижу вахтера, который на такси ездит.

– А я – заслуженный вахтер Российской Федерации.

– Эт как?

– А вот так. После 30 лет работы вахтером иногда выпускают даже на сцену.

– И кого вы там играете? (спросил он наивно).

– Тумбочку (сказала я). Там иногда в спектакле есть такая тумбочка, которая вдруг встает и уходит – так задумано. И если артист, который ее уже 30 лет играет, в запой уйдет, то я его заменяю.

Таксист говорит:

– В Москве такие люди интересные. Вы вот тумбочку играете, а вчера я возил одного дядьку, который жаловался, что ему подсунули больную проститутку – она все время кашляла.

Лечебная гимнастика

Как-то поздно ехала из театра: маршруток уже не было.

Начала звонить в такси. Одновременно ко мне подошел таксист восточной наружности, типа кавказец.

Кавказец сказал:

– У мине такси бери. Всэго трыста. А то приедет какой-нить чучмек и завезет тебя хер знает куда.

Я сказала:

– А херзнаеткуда – это куда?

– А хер его знает! (сказал таксист).

Тут подъехало мое такси, и ко мне подошла миловидная девушка, предложив скинуться: у нас дома рядом.

Девушка оказалась разговорчивой.

– Я с танцев еду (сказала она). Силовая обучающая дискотека с шести до двенадцати. Ночи.

Таксист сказал:

– А вы тоже – с танцев?

– Я – с лечебной физкультуры (сказала я). Для пожилых.

Девушка засмеялась и говорит:

– Так у нас и семидесятилетние танцуют. Ну, или шестидесятилетние. Правда, в прошлый раз один такой меня уронил. Теперь вот, может, тоже на лечебную физкультуру отправят.

– Это он специально (сказала я). Казачок-то засланный.

– Да что вы? (наивно удивилась девушка).

– Точно (сказала я). Это он клиентуру набирает на лечебную.

Таксист повернулся ко мне:

– Так вас тоже, что ли, уронили?

– Меня еще в детстве (сказала я). С тех пор я все время падаю и соображаю туго.

Таксист посмотрел на меня с жалостью. Потом, помявшись, говорит:

– Ну, вы же дожили до солидных лет?

– С трудом (сказала я). Таблицу умножения, правда, выучила.

Тут девушка вдруг говорит:

– А я вот как раз таблицу не могу осилить. Но зато у меня верчение хорошее. Все хвалят.

Таксист сказал, обернувшись:

– Черчение?

– Не, черчение было плохое. Верчение.

– Это что такое? (спросил нерусский таксист).

– Это когда вертятся (сказала девушка). Вокруг своей оси.

– Осы? Своей? (переспросил таксист).

– А вокруг чьей же? (сказала я). Вокруг чужой опасно. Своя не ужалит.

Девушка засмеялась.

Было заметно, что они с таксистом думают, что мои реплики – результат сильного падения в детстве, этажа так с третьего примерно. Или с пятого. Правда, оба они были добродушны: относились ко мне с жалостью.

Мне хотелось еще потроллить, но тут-то мы и приехали.

Девушка даже помогла мне выйти из такси и лучезарно – так, как с идиотами обычно разговаривают, чтобы поддержать их, – улыбнулась на прощание.

Мои френды

Ехала как-то на такси с одним клиническим.

Проезжаем по центру города, мимо арок, богато украшенных цветуечками.

Он говорит:

– Какой Собянин молодец! Обустраивает город!

– Оформлянс (говорю) по типу свадьбы Барби с Кеном.

– А кто это?

– Мои френды (говорю). Недавно развелись.

– Они и придумали это оформление?

– Ага. У них вкус такой.

– Мне нравится (говорит). А вам, если не нравится, зачем вы здесь живете?

– Сама удивляюсь (говорю).

– Какие все эти клиенты недовольные! То им не так, это не так. А мне все нравится! И вы этим своим друзьям привет передавайте, молодцы они!

– Барби и Кену?

– Ну да.

– Так это куклы.

– Ну и что? Куклы (говорит) тоже люди.

Вот такого диалога у меня еще не было.

Даже я, известный тролль, растерялась.

Слитно или раздельно

Вчера в метро была опять сцена античного накалу.

Прикладываю билетик – а табло не высвечивается.

Спрашиваю дежурную, такую типичную советскую тетку – в чем, мол, дело?

А тетка как заорет:

– Вы читать умеете?

Это сакраментальный вопрос мне задают в России иногда по несколько раз в день: менты, какие-то ботоксные девицы, продавщицы, бабки на скамейках и так далее.

Очевидно, у меня вид человека, который читать не умеет, эдакого йети.

Ну, я и говорю этой тетке:

– Училась и бросила. Не тяну.

– Оно и видно! (орет тетка).

– Вот почему меня не взяли на работу в метро (говорю опечаленно). А взяли вас: как человека, который и читает, и говорит хорошо – внятно, громко, вежливо.

Тетка багровеет, начинает понимать, что нарвалась, и орет:

– Проходи, не мешай пассажиропотоку!

– Как это пишется – пассажиропоток? Слитно, раздельно? Два С или одно?

Тетка внезапно сникает и чешет репу.

И говорит своему напарнику, мужчине, который посмеивается:

– Миш, как ты думаешь?

– Наверно, слитно (говорит мирно Миша). Если б раздельно, то было бы – пассажирский поток.

– Огромное вам спасибо! (говорю). Профессора-филологи долгие года бились, не могли разрешить эту проблему, одну из самых животрепещущих.

Тетка тихо говорит себе под нос:

– Блять…

– Как пишется? (спрашиваю). Д или Т на конце?

– Т, конечно (миролюбиво говорит этот Миша).

– А вот и нет! (говорю). Д – когда о человеке, Т – вводное слово.

– Ишь! (говорит тетка). Грамотная!

Я скромно потупилась:

– Великий и могучий (говорю).

Тетка даже улыбнулась, довольная.

– А вы как думали! (сказала она мне с непонятным торжеством).

Покрестился

Однажды я рассказала шоферу такси анекдот, как еврей приходит к ребе и жалится ему, что сын покрестился, а ребе на следующий день, посоветовавшись с богом, говорит этому еврею, что у бога те же проблемы.

Шофер говорит:

– А что, у бога тоже сын покрестился?

– Ну типа тово.

– А потом че было?

– Да ниче хорошего.

– А в чем соль-то?

– Сама не знаю.

– А зачем рассказали?

– А чтобы разговор поддержать.

– А!

Хаким ты был

Ехала в маршрутке.

Ночью. В последней.

Шофер сказал:

– Я – последний.

Я сказала:

– И последние станут первыми.

Шофер возразил:

– Не, завтра не моя смена. Первым пойдет Хаким.

Я сказала:

– Хаким ты был, таким остался.

Шофер вдруг говорит:

– А почему вы стихами разговариваете?

– Привычка (говорю).

Шофер говорит:

– Надо вас с Хакимом познакомить. Он Омара Хайяма любит.

Немножко билят

Сексуальная тема, ха.

Один шофер, молодой красивый кавказец, одно время меня возил дешево по знакомству и все время сетовал:

– Жена у меня неопытная…

– Приобретет (коротко говорила я).

– Тогда будет билят (вздыхал он).

– Тогда не приобретет (говорила я).

– А мне тогда что делать?

– Вы выбирайте (сказала я наставительно). Пусть она будет с вами только билят, а так – не билят.

– Билят она и есть билят (говорил шофер грустно). Была у меня одна билят – сама меня целовала. Ужас. Билят она и есть билят…

– Билят – плохо (говорила я устало). Не билят – скучно.

Шофер радостно говорил:

– Вот в том-то и дело!

Потом я его встретила – они с женой киоск открыли какой-то рядом с нами. И он мне шепнул:

– Спасибо вам! Я вашего совета послушался: она немного (он запнулся) билят теперь, но строго со мной! Билят немножко, только ночью, а потом совсем не билят – скромная женщина.

Скромная женщина, по-моему, догадывалась, о чем речь, и улыбалась эдак таинственно-порочно.

Вот какой я врач-сексолог!

Оцените.

Наше дело стариковское

Вызвала я как-то такси. Приехала огромная машина, а в ней оказался крошечный мальчик, на вид лет 14, киргиз (ему оказалось 19). Что такси, не видно, без шашечек.

Держится солидно: видно, что переживает из-за своего детского облика. По-русски почти не говорит и почти совсем ничего не понимает.

Ну, едем.

И вот тут нас останавливает мент.

Мент делает под козырек и говорит мне:

– Женщина, вы почему доверяете своему сыну вести машину? Он же несовершеннолетний!

– Это внук (говорю я).

Мент поднимает брови.

Таксист ничего не понимает и улыбается.

– Причем глухонемой (говорю я). Товарищ офицер, пусть внук покатается! Одна радость: вот я ему машину купила, а сама выйти даже не могу из нее – инвалид я. Наше дело стариковское, а ребенка порадовать надо.

Мент обалдевает и говорит мне комплимент:

– Для внука вы слишком хорошо выглядите.

– Спасибо (говорю). Я сына родила в 14, а он внука – в 17. Восток, сами понимаете.

Мент говорит:

– И далеко вы направляетесь? Опасно ведь? Он же еще и не слышит ничего.

– До метро. Потом там на стоянке машину оставим, вы не беспокойтесь.

Киргиз так и молчал (правда, я ему подмигнула, и он понял) и улыбался.

Мент отошел в полном обалдении.

Принцесса на горошине

Ехала в маршрутке.

Рядом со мной сидела унылая, но, правда, довольно интеллигентного вида женщина.

А сзади какие-то молодые люди.

Унылая женщина сказала:

– Вот че они пихаются, а? (Длинноногие юноши усаживались сзади нас и уперлись нам в зад своими коленями.) Хуже этого ничего нет…

– Почему нет? (сказала я). Горошина под матрасом еще страшнее. Или сломанный ноготь, к примеру. Или – вот это вапще кошмар какой-то – прошлогодняя коллекция…

– Коллекция чего?

– Ланвина (сказала я, едучи в маршрутке в старом пальто и из тюрьмы, куда хожу как правозащитник).

Унылая женщина (еще хуже одетая, чем я, и в ужасной оправе) приободрилась, почувствовала себя Боженой Рынской.

И вдруг говорит (увлеченно так):

– А что еще ужасно?

– Увольнять прислугу (сказала я, цитируя журнал «Татлер» – они там в прошлом году советовали, как это делать).

– А еще? (она уже сияла).

– Ехать в маршрутке в Химки (внезапно сказала я, опустив ее на землю).

Унылая женщина надулась, стала снова унылой и уткнулась в свой телефон – довольно приличный, насколько я понимаю.

Тут зазвонил мой, старый, я извлекла его из кармана, и она с торжеством посмотрела на меня и на мой бабушкофон.

Моя персональная Лениниана

Теплоход «Дзержинский»

Одна пожилая дама (старухой не назовешь, хотя ей сейчас уже 91), очень уважая Ленина, всю жизнь вместе со своей сестрой-близняшкой проработала в Музее революции.

Сестра недавно почила.

Но когда им было обеим по 90 (назовем их Ольга Иванна и Нин Иванна), они по очереди плавали на теплоходе по Волге.

Теплоход назывался «Феликс Дзержинский» (и до сих пор так называется), и сестры выбрали именно этот исключительно за его название. Хотя он был уже чуть ли не аварийный и кто его знает, что ожидало их на склоне лет, но сестры, преданные делу революции, решили, что этот проржавевший Феликс непотопляем ни в какую погоду, хоть бы и в сильный шторм.

Так вот, сестра моей знакомой Ольги Иванны, Нин Иванна, которая тоже любила Ленина и работала в том же Музее революции, попросила капитана теплохода собрать людей на лекцию (о вожде мирового пролетариата, но капитан не знал, о чем лекция, и сдуру согласился).

Нин Иванна рассказала собравшимся, что Ленин хотел мировой революции, но ничего не вышло, потому что народ оказался совершенно несознательный. Люди – точно такие же, видимо, несознательные, как те, по поводу которых сокрушалась Нин Иванна, – сначала ее слушали минут так 10, а потом начали зевать и переговариваться или уставились в свои гаджеты. Капитан был в ужасе, но робко предположил, что типа может хорошо, что этой мировой революции так и не произошло. И рассказал, что его прадеда, кронштадтского матроса, ни за что ни про что пустили в расход.

На что Нин Иванна высокомерно ответствовала, что типа прально прадеда укокошили, потому что его смерть стала основой всеобщего щастья всех людей.

Капитан даже и не обиделся, но спросил, почему этого самого щастья все нет и нет, и что пароходство продало корабли и теплоходы и другие плавсредства́ (он такое ударение поставил) черт знает кому и зарплата упала вдвое (он даже, как рассказала Нин Иванна, добавил неприличное слово на букву Б, но тут же извинился).

Нин Иванна опять возразила ему, что все это происходит не по вине Ленина, а из-за сильной несознательности пароходства, и что если тогда бы больше пустили в расход, то сейчас никто бы плавсредства́ не продавал бы каким-то бандитам или кому-то там.

И все бы шло по плану.

На что капитан ей возразил, что, мол, и так убили миллионов 30, а плавсредства́ все равно или распиливают на железо, или продают черт знают кому (он опять тихо выматерился, как свидетельствует Нин Иванна). И опять извинился.

Нин Иванна на секунду оторопела, но вновь пошла в атаку на капитана, сказав, что 30 миллионов – это все вранье, а кого в расход пустили, так это они как раз и мешали делу революции. И даже если не вранье, то, значит, эти 30 миллионов и мешали, вот их и пустили, не миндальничать же с врагами народа. Это все типа абстрактный гуманизм и другие буржуазные заблуждения.

Капитан перекрестился, вызвав тем самым недовольство атеистки Нин Иванны, и тут его позвали в рубку, а Нин Иванна величественно и в сознании своей рев. правоты удалилась в свою каюту читать «Материализм и эмпириокритицизм» (это ее настольная книга).

Ну вот.

Через пару месяцев этим же теплоходом, как я уже говорила, в круиз по Волге отправилась ее сестра, Ольга Иванна.

Ольга Иванна, как только ступила на палубу, сразу же нашла капитана и предложила ему прочитать лекцию о Ленине и его славных делах. Капитан побледнел, потом позеленел, потом как-то немужественно замахал руками и, заикаясь, произнес, что типа вы уже такую лекцию читали.

– А это не я (торжествующе сказала Ольга Иванна). Это моя сестра-близнец!

Капитан стал ловить ртом воздух и проскрипел, что, мол, наверно, лекция-то одна и та же: Ленин в Разливе, Ленин и пролетариат, Ленин и мировая революция?

– А вот и нет! – торжествующе произнесла Ольга Иванна. – За это время выявились новые факты ленинского подвижничества.

Капитан не знал, что и сказать. И решил как можно дольше увиливать: так и увиливал всю неделю, пока теплоход плыл до Валаама, где, как вы знаете, в свое время обретались «самовары», то есть обрубки без рук без ног, инвалиды второй мировой бойни, сосланные сюда, чтобы не портить вид наших лучезарных городов и хорошенько праздновать Победу без этих вот обрубков.

– Вот таких Ленин и расстреливал (сказала Ольга Иванна, имея в виду несознательного капитана, внука врага народа кронштадтского матроса). И ведь это правильно, правда?

Я развела руками.

Как Ленин

Продавщица мыла, дезодорантов и всякого такого, типа косметики и средств от комаров и клопов, как-то рассказала мне, что муж ее бросил и пошел к другой.

Продавщица эта – толстая и некрасивая, и выглядит лет на пятнадцать старше своих тридцати шести.

Я ей посочувствовала – безобразие, кобели, что им еще нужно, предатель, говнюк и пр. – и, грешным делом, подумала, что ушел, наверно, к молодой и стройной – хотя так думать нехорошо, толерантность и все такое.

Прошло какое-то время, и я его вижу с новой женой: точно такой же толстой, неряшливой, неуклюжей и пр.

Ругаю новую пассию, чтобы сделать приятное продавщице – что он в ней нашел, какой ужас, безобразие, что им всем нужно и так далее.

И вот как-то эта продавщица мыла, средств от клопов и тараканов и пр. мне говорит:

– Ха, он вторую свою тоже бросил!

Я, грешным делом, подумала, что наконец нашел стройную, молодую и так далее.

Продавщица говорит:

– Хочешь, фотку тебе покажу? Даже в магазине, где она работает, ее крокодилом называют.

Я чуть не проговорилась, что типа он что – все время ищет таких?

Но вовремя остановилась и сказала:

– Это он от отчаяния.

А продавщица эта говорит:

– Да нет. Он просто как Ленин.

– ?!

– Он мне еще когда женихался, говорил, что любит страшных баб. Говорил: я типа как Ленин – пока не найду свою Надежду Константиновну, не успокоюсь.

(Мой двор – как видите, неисчерпаемый кладезь сюжетов, один другого страшнее – как говорит моя мама.)

Кладбища и мавзолеи

Кстати, тут кто-то сказал, что Ленин не напрасно лежит в своем хрустальном гробу.

Типа ждет своего принца.

Я, кстати, его видела там, в мавзолее, в своем детстве.

В очереди мы простояли часа три-четыре.

Ездили в Москву из Алма-Аты – путевку такую нам дали.

Потом поехали зачем-то в Брест.

Там смотрели крепость эту.

Потом вернулись в Москву, и воспитательница говорит – с горящими глазами, – а давайте, дети, опять пойдем дедушку смотреть?

Все опустили глаза – неохота опять на жаре стоять и этого дедушку мертвого смотреть.

Положение спасла одна девочка: взяла и расплакалась.

– Жалко (говорит), он же мертвый.

Воспитательница сказала:

– Он всегда живой. Живее всех живых.

Мне надоело, и я говорю:

– А похож на мертвого.

Воспитательница на меня зыркнула глазом, а потом маме сказала, что я хулиганка и что больше меня никуда не возьмут.

На что мама, зная, в чем дело, сказала ей:

– Просто она мертвых всяких любит. И похороны. И оркестры. И кладбища. И мавзолеи. Я даже хочу ее к врачу отвести. Что-то с ней не то.

Ну, воспитательница рот и открыла.

Тоскевич

Опять снилось, что Ленин со мной заигрывает.

Причем дело было в мавзолее – подмигивает и отодвигается – типа рядом ложись.

Мама говорит:

– Ему одному скучно просто. И легла бы. Пришли бы всякие там иностранцы посмотреть, а ты им байки почитала бы. Все веселее, а то там какая-то атмосфера замогильная. Тоскевич, как ты выражаешься.

Рассказы об Оле (продолжение)

ʷ

В одной из своих предыдущих книжек я уже писала о своей подруге Оле – удивительном человеке, в котором сочетается смешное и глубокое: а ведь, как правило, нравственные люди бывают очень скучными. Но это не тот случай: Оля иногда такое несет, что я просто помираю со смеху.

Судите сами: глава об Оле.

Учиться у порно

Пошли мы с Олей как-то на фестивальный просмотр и, не разобравшись, что да как, прямиком попали на какое-то гей-порно.

Стало нам скучно, и, выбравшись из зала (не без скандала – какой-то накрашенный парень крикнул нам, чтобы убирались, если не понимаем в искусстве), стали мы думать, куда податься.

Зашли в другой зал – а там опять порно. Но уже не гей, а просто порно. Типа гетеро.

Я обрадовалась. Потому что при виде порно я всегда мгновенно засыпаю – все эти механизмы туды-сюды почему-то наводят на меня сон.

Только я заснула, Оля меня дергает и говорит:

– Пошли отсюда. Опять порно.

– Оля, ты не даешь мне спать.

– Так поехали по домам, там и ляжешь.

– Дома нет порно, я не засну.

Тут какая-то девица нам говорит:

– И правда, спали бы дома.

– Там нет порно (говорю).

А девица оказалась остроумная и говорит:

– А вы создайте.

– А у меня (говорю) артроз. Поэтому порно может кончиться госпитализацией.

Девица рассмеялась и говорит:

– Ну, тогда здесь спите.

– Ну, я вот пытаюсь, а вы мне все не даете.

Ну, в общем я таки выспалась. А Оля досмотрела порно.

Платим во сне

На этом же фестивале мне почти ничего хорошего не удалось посмотреть: потому что все периодически тягали меня в кабак.

Так и говорили:

– Ну зачем тебе все это смотреть? Пойдем, выпьем лучше, и я тебе расскажу про свои задумки.

Действительно, раз я уже видела «Броненосца «Потемкина», а он, известное дело, «лучший фильм всех времен и народов», зачем еще что-то смотреть?

Мама тоже обрадовалась:

– Я (говорит) тоже видела этого «Броненосца». И больше ничего смотреть не буду!

Ну, вот. Кончилось тем, что мы с Олей ходили из кабака в кабак. В хинкальной Оля взяла и заснула – как будто она на просмотре.

Она сидела и спала. А я пошла в сортир. Тем временем Оля упала головой прямо на стол и стала храпеть.

Официант спросил Олю:

– Вам плохо?

Оля сквозь сон сказала ему:

– Наоборот, хорошо.

– А деньги у вас есть?

Оля отрицательно мотнула головой.

Тут подошла я и говорю официанту:

– Человек ничего не ел, только спал. Где у вас тут написано: сон – 1500 рублей?

– А «Мукузани»? – спросил официант.

– Так оно выпито во сне. То есть неосознанно.

Официант побледнел.

– Шутка (сказала я) – мы платим даже во сне. Мне часто снятся официанты, и я им плачу – во сне.

Официант засмеялся.

– А уж было подумал, что вы…

– Мошенники?

Официант покраснел:

– Бывает.

– Но я даже во сне плачу, что вы! (сказала я).

Тут проснулась Оля и говорит:

– Кто платит во сне? И кому?

Официанту надоело, и он пошел себе.

Оправдательный приговор

Оля мечтает выдать меня замуж, чтобы я не надоедала ей разговорами: типа буду надоедать кому-нибудь другому.

Мама говорит:

– А потом этот другой придет и зарежет Олю. И суд его оправдает.

Кот в сапогах

Рассказываю Оле по телефону:

– И тут Даумантас говорит Туминасу: когда ты сидел с Адомасом, Альгис в это время…

Оля говорит:

– Знаешь, как по-литовски будет «Кот в сапогах»? Котинус ботинус!

Милые женские подарки

Как-то Оля подарила мне книгу «Сталин и его подручные», я три ночи читала, и у меня новые седые волосы появились.

Рассказала об этом нашей третьей подружке.

И тут декабрь наступил – Новый год на носу, и я решила гостей позвать.

Эта третья наша подружка, Ленка, говорит:

– Интересно, че тебе на НГ Оля подарит? Второй том, наверно, Сталина с этими его подручными?

Посмеялись.

Ну, приходят, как полагается, гости: Ленка с дитем, Оля со своими двумя девчонками (решили детский НГ сделать такой, даже спектакль с соседями поставили про котенка Фибуса, какая-то детская шведская пьеска).

Оля (она очень щедрая, как вы поняли уже) достает подарки: всякие там конфеты, кофточки, вино шикарное и пр. Уж не помню, что…

И вдруг с таинственным лицом потихоньку за уголок вытягивает из сумки книгу: «А это, – говорит смущенно, – тебе».

Ленка примчалась из комнаты в коридор и смотрит во все глаза: какая книга-то?

Ха!

«Сталин и НКВД» – том второй.

Интеллектуальные разговоры

Как-то пришла ко мне Оля – по делу.

Прокричав свое обычное – что Россия уже сто лет как во мгле и что с 17-го года продыха нет честному человеку, – она вдруг уставилась на меня и как заорет:

– Трусы́!

Мы с одним режиссером (у нас вообще-то планерка была) уставились на нее в ужасе.

Оказывается, Оля как-то познакомилась с отличным дядькой, который запатентовал прекрасные мужские трусы, которые не давят на сами знаете что и всему хорошему в мужской жизни, включая интимную, способствуют.

Я вышла в магазин за сигаретами, а вернувшись, застала такой разговор (до этого говорили о концепции народной жизни у Толстого).

– Как правило, плавки, сдавливая гениталии и мешая естественному кровотоку… (и так далее).

Я сказала Оле, что она сумасшедшая.

Думала, обидится, а она говорит:

– Ты только щас это поняла?

Инкассатор

Зашли мы как-то с Олей в кафе: типа итальянское.

Перед кафе были припаркованы очень дорогие тачки, около которых курили жуткие парни-кавказцы, бандитского вида.

Оля говорит:

– Щас как начнется перестрелка…

– С тридцати шагов в карту попадаю (сказала я, процитировав Пушкина).

Какой-то парень из стоявших около своих супертачек услышал это и сказал:

– Так в карту любой попадет.

– В карту Америки? (спросила я).

Парень мрачно сказал:

– Хорошо бы.

– Как шмальнем (говорю) – и в ядерный пепел их всех.

– Или они нас (сказала Оля).

Парень сказал:

– А вы правда хорошо стреляете?

– Я инкассатор (сказала я).

– Она уже многих положила (сказала Оля).

Парень посмотрел на меня с ужасом и уважением и потом, сидя за соседним столом, что-то шептал своим френдам.

Они прислушивались к нашему разговору.

Оля же тем временем громко вещала:

– Профанировать Достоевского, понимать его узко – такой уровень я не признаю!

Ребята (рэкетиры, судя по всему) вапще ничего не поняли.

Во как мы развлекаемся.

Ха.

Погода какая

Позвонила Оля.

Я спрашиваю:

– Ну как дела?

– Да вот хотела с Тамарой Федоровной встретиться, водочки бахнуть, то да се, но смотри погода какая!

– Так ей вроде за 80?

– 90 исполнится через неделю. А тут еще смотри погода какая! Вот Иван Дмитрич и умер.

– Так ему вроде за 90?

– 95. Но смотри погода какая! Вот и умер. Если б не погода, не умер бы.

– Никогда?

– Ну до лета хоть дотянул бы: а то смотри погода какая!

– Так Анатолий Дмитрич вроде по бутылке в день водки может?

– Так он молодой: ему всего 82. Но седня звонил, сказал, что пока завязывает: видишь, погода какая.

О котах

Как-то опять позвонила Оля, и пока я с ней говорила, мама подошла с котом, сюсюкая.

Оля говорит строго:

– Мне вот что не нравится? Что вы у него в подчинении (серьезно так).

Я говорю извиняющимся тоном:

– Ну, он же в тапки не срет и не дерется…

Оля говорит:

– Твои мужики тоже не срали в тапки и не дрались, все равно ты была ими недовольна…

Рабинович лучше

Позвонила Оля из своей любимой деревни Липино, где в это лето она застряла надолго.

Я ей говорю:

– Оль, не ругай меня сильно…

– Что случилось?

– На днях мне понравился один дядька.

– И что?

– Ну…

– Как фамилия?

– Да в том-то и дело, что неприлично простая…

– Иванов, штоле?

– Почти.

– Буду ругать!

– Почему?

– На фига тебе алкашня наша (говорит православная и чисто русская Оля). В Америке какого-нить Рабиновича подцепишь.

– Да он мало выпивает-то…

– Ага, уже знаешь, что выпивает! Сначала мало, потом всё из дому потащит, потом белая горячка, потом инсульт…

При этом у Оли никто дома не пил: странно. Вот консьержка Надя, как-то, придя поутру и увидев две рюмки, не убранные с вечера, начала горестно причитать.

– С этого и начинается (сказала Надя, которая долго лечилась от алкоголизма).

И я никак не могла ее убедить, что мы пили по сто грамм коньяку – культурненько так.

– Сначала культурненько, а потом соседа зарежешь или он тебя (сказала Надя обреченно).

Божественный шершень

Читая ночью роман Сарамаго «Евангелие от Иисуса» – под верещанье цикад в деревенской бане в Липино (интеллектуальная шарада, блеск, а с виду придуривается – якобы такой Коэльо: пошел туда, пошел сюда, рыбаки удивились, Магдалина сказала), – днем я очень хотела обсудить его с Олей.

Но как только мы начинали обсуждать, скажем, проблему добровольной жертвы Христа, как заходила или соседка, или алкаш Толян, или, скажем, шершень начинал кружить над нами.

На моих словах о том, что Сарамаго создает целокупный образ мира, в слове явленный, этот, бля, шершень сел мне прямо на нос.

– Целокупный, говоришь? – ехидно сказала Оля. – Значит, и шершень – часть божьего замысла.

– А он меня укусит? – спросила я с шершнем на носу, слегка гундося.

– А как же! – ехидно сказала Оля.

– И я умру?

– На все воля божья, – сказала Оля и, извернувшись, ловко прихлопнула его.

– Что ты наделала! – закричала я.

– Не живите так подробно – как сказал Лев Толстой одному завшивевшему христианину, который пришел посоветоваться насчет вшей: нельзя ведь никого убивать (резюмировала Оля).

Опростилась я

Оля, молодая и красивая, московская и знающая в Москве всех и вся, все театры, исполнителей, архитекторов, историков и бог знает еще кого, прошлым летом засела в своей деревне и, как сама говорит, опро́стилась.

– Нашла я отличного дизайнера – серьги, ожерелья. Тебе подарю красивое на ДР (говорю я Оле).

– А мне зачем? (говорит Оля с интонацией деревенской старухи). Куда я хожу-то? Огород вот окучила, деревья подкопала, смородины накрутила…

– Оля, перестань ты со своей этой стилизацией!

– С какой стилизацией? На Илью Пророка такой гром был, испужалась я…

– Оля, ну хватит!

– Хаха, но я правда опро́стилась.

Ее муж как-то поставил эксперимент: провел зиму в Липино, и они вдвоем с одним местным даже на кабана ходили. Света не было, при свече книги читал, печку топил – мороз был под тридцать.

Так, Оля рассказывает, сильно одичал. Крокодил Данди такой. Всего одна зима (сам говорил) – и уже ничего не соображаешь: смотришь с ужасом сложные фильмы, и если человек о чем-то абстрактном тебе, типа метафизического апостериори, тебя так и тянет сказать ему:

– Хряк-то здоровенный был, мог и завалить.

Вначале было ПИ

Пошли мы намедни с Олей в гости к своим замечательным старым друзьям, в хорошую московскую семью с традициями.

Выпили, то да се, и тут Оля (она встает в пять утра) заснула прямо за столом.

Ну, и спит себе

Приходит их сын Ваня, начинающий кинорежиссер. Талантливый, креативный, энергичный, с характером.

Показывает мне на лептопе клипы, болтаем о кино, всякое такое.

Тут Оля просыпается и говорит ему:

– Режиссером хочешь быть? В стране, где никому не дают работать? Где главное не талант, а подхалимаж?

Ваня обалдевает, но Оля, не дождавшись ответа, опять падает головой на стол и засыпает.

Через полчаса опять просыпается и говорит:

– Кинопроизводство в упадке, никаких перспектив для молодых, это не страна, а территория – и так с 17-го года.

И опять засыпает.

И так раз пять.

Тут я вызываю такси, бужу Олю, мы с Ваней тащим ее в такси, где за рулем сидит славный парень-киргиз.

Пьяная Оля говорит ему:

– Вы понимаете, что в стране давно нет никакого реального кинопроизводства, страна в упадке и молодым талантам не пробиться?

А киргиз говорит:

– Тогда пусть в такси идут работать.

Пьяная Оля вдруг говорит:

– А ведь это мысль!

И опять засыпает.

Киргиз смеется, мы приезжаем к Олиному дому, и она, выходя, говорит ему:

– Если они и Мейерхольда в бочке с говном утопили, то что говорить?

И уходит.

А мы дальше едем ко мне в Химки.

Шофер спрашивает:

– А кто утопил в бочке с говном этого… как она сказала?

– Мейерхольда. Это давно было, лет 70 с лишним назад.

– А он ее дедушка? Или прадедушка? – спрашивает шофер.

– Да нет, просто она за всех переживает.

Шофер неожиданно говорит:

– Да, видно, что хорошая женщина. Хоть и пьяная. Переживает даже за какого-то Мирехолда, которого кто-то 70 лет назад утопил. Обычно пьяные пассажирки просто дико хохочут и ни за кого не переживают: только если муж встречает их, к примеру, они все время говорят: щас как взвесит… ну этих (он покраснел).

– Здюлей?

– Ну да, здюлей, и еще там в начале ПИ.

Литература

Мог бы и побороздить

…Все-таки мне интересно, насколько «яркой» (как пишет газета «Ленинградский рабочий») была речь общественного обвинителя Сорокина, когда судили Бродского.

Я думаю, что речь вот такая была примерно:

«В то время как советский народ бороздит космические пространства, товарищ Бродский ничего не бороздит, а мог бы, между прочим, и побороздить. И если не космические пространства, то хотя бы, между прочим, пространство около своего дома, как это делает дворник Мухаметшин, который каждое утро бороздит асфальт, потому что дворник Мухаметшин – заслуженный дворник города-героя Ленинграда и имеет медаль за свою работу на общественное благо, кроме того, дворник Мухаметшин тоже пишет в свободное время стихи – написал, между прочим, к празднику 8 марта стихи, так я плакал, когда читал эти стихи. А стихи товарища Бродского, по-моему, совсем не к 8 марта и даже не к 23 февраля, а просто непонятно к какой дате, и сам тов. Бродский, тунеядец, не может нам объяснить, к какой дате эти, с позволения сказать, стихи, написаны…»

Ну и тэ дэ.

Памятник Довлатову

– Сначала били в ментовке, а потом памятник поставили (сказала я маме, которая пила чай с Бабырой в день установки памятника Довлатову).

– Кому? (спросила Бабыра). Петровичу?

– Донатычу (сказала я).

– А кто это? (спросила Бабыра).

– Тот, кого били в ментовке (сказала мама).

– Так в ментовке, почитай, почти всех били – и что теперь, всем им памятники ставить? (сказала Бабыра).

– Они выборочно (сказала мама). Кому-то ставят, а кого-то забывают.

Бабыра всплеснула руками.

– Надо же! Безобразие! А Ленина вот снесли! Хохлы эти…

– Я бы тоже снесла (сказала мама).

– И алкашам бы поставила? (спросила Бабыра). Этот Донатыч ведь наверняка пьющий был. В ментовку трезвые-то не попадают.

– Лучше алкашам, чем Ленину (сказала мама).

Бабыра аж застыла от такого заявления (она как-то говорила, что Ленина «уважить» надо), а потом, чуть опомнившись, сделала неожиданный вывод:

– Так Ленина, штоле, снесли, потому что он не пил?

– И из-за этого тоже (сказала мама). Теперь только пьющим будут ставить.

Бабыра перекрестилась:

– Так что, этот князь Владимир за воротник тоже, штоле, закладывал? (Бабыра выразительно щелкнула себя по горлу.)

– Не просыхал (сказала мама).

– Я так и думала (понурилась Бабыра). Мой муж вообще в рот не брал ни капли.

– Вот потому-то ему памятника и не поставят! (сказала мама).

В глазах у Бабыры внезапно появился тщеславный блеск: как у Наполеона перед ответственным сражением.

– Это еще неизвестно (сказала она с достоинством). Какому-то алкашу поставили, к тому же нерусскому, Донатычу какому-то, и моему мужу могут поставить.

Желтые страницы

В общем, общалась я как-то с одним врачом-ортопедом.

Покупала у нее (теперь многие врачи пошли консультантами в магазины медтехники) такую штуку на ногу (нога болела, растяжение).

В этом магазине еще ортопедическая обувь продается.

Цены от пяти до десяти тысяч (!).

Врач начала тараторить:

– Вы такого нигде не купите: ноги в них отдыхают, все немецкое…

– Куплю в Америке (говорю). Раза в три дешевле причем.

– В Америке вас сто раз обманут (опять затараторила врачиха). Подлейший народ! А какие тупые все!

– Ну да, тупицы однозначно. Только почему-то среди них больше всего нобелиантов и голодных нет.

– Мне сестра, она там жила, рассказывала, что они все тупые.

– А сестра – нобелиант?

Врачиха пропустила мимо ушей мое обидное замечание и опять понеслась:

– Нобелианты – все наши. А они все – тупые. Ни одного писателя нормального нету!

Я оторопела, и всё же говорю:

– Фолкнер, Сэлинджер, Капоте…

И тут врачиха выдает:

– Вот вы просто какие-то фамилии английские называете, а откуда я знаю – может, это просто фамилии? Не писателей?

– Вы правы (говорю). Это из телефонного справочника «Желтые страницы». Это я в Нью-Йорке когда была, стырила из телефонной будки.

– Зачем?

– Чтобы пропагандой ихнего образа жизни заниматься. Причем именно в магазинах медтехники. Но вы меня раскусили. Ваша взяла.

Она рассмеялась довольная и… поверила.

Тетке лет сорок пять. Москвичка, отец – генерал (видно, что не врет, вспоминает какие-то подробности и пр.), окончила Первый мед, жила в Европе.

Так-то вот.

Муза

…Кстати, как-то ехала с таксистом-китайцем.

Таксист-китаец спросил меня:

– У тебя муза есть?

Я прям зарделась: откуда он знает, что меня ночами посещает Муза?

О! (подумала я). Слава моя докатилась и до Китая!

– Иногда бывает (сказала я, скромно потупившись).

– Иногда – это когда? (спросил китаец).

– Ночью (сказала я, еще больше зардевшись).

– А днем? (спросил китаец).

– А днем – редко (сказала я).

– Давай днем к тибе приду. Бутылка возьму. Китайский водка. А муза придет ночью.

И только тут я поняла, что он имеет в виду мужа.

Чистая правда

Несла я из дому свои книжки на продажу

В открытой такой сумке: все видно, сумка была доверху набита книжками.

И в лифте один парень с ужасом смотрел то на меня, то на 10 книг, где на обложке: Тасбулатова, Тасбулатова, Тасбулатова – одинаковые книги в сумке и моя физиономия на них.

Наконец он не выдержал и спросил:

– Это вы написали?

– Ну, я…

– И про что вы написали? Кулинарное?

– Не совсем.

– Добрые советы?

– Советы, но не такие уж и добрые.

У него глаза на лоб:

– Недобрые советы? Типа – вредные? Такое уже вроде было.

– Ну да, что-то в этом духе. Недобрые советы для вредных троллей.

– Это книга, как троллить? (спрашивает уже в ужасе).

– Хотите почитать? (спрашиваю я и достаю из сумки одну книжку).

– Нет! (вдруг как закричит он). Начитался в соцсетях: там же одно и то же, сплошные провокации.

Тут мы выходим из лифта, но он почему-то все равно продолжает со мной беседовать, заинтересованный, видимо, пожилым возрастом тролля.

И вдруг говорит:

– Хорошо платят?

– Вот я как раз в своей книжке и учу, как побольше заработать.

– И как? (спрашивает заинтересованно).

– Говорить только правду. И ничего, кроме правды.

– Как?! Разве за правду платят?

– Представьте себе.

Он задумывается.

Потом говорит:

– Я уже привык, что у нас платят только за вранье.

– За правду под видом вранья (говорю я).

Он ушел, совершенно озадаченный.

Как стать писателем

Еще в США вот что было: читала я свои байки в одном супершикарном месте (то ли Рокфеллер-центр, то ли Линкольн-центр, все время путаю).

Нам дали половину зала, а в другой какие-то богачи ужинали.

Ну, ко мне тоже пришли всякие такие респект-товарищи.

И тут вдруг, к удивлению и даже некоторому ужасу мальчика-официанта, очаровательного, черного, как эбонитовая скульптура, и такого же изящного, и к ужасу этих богачей, какая-то тетка встала, взяла листки и на варварском, с их точки зрения, языке начала что-то читать.

А мои респекты покатываться.

На балконе, где можно было курить, один такой респектный, из ненаших, с часами на руке типа как у Пескова, спросил меня, что это было.

Я сказала, что это были скетчи.

Про кого, спросил он.

Про русскую алкашню, сказала я.

Он неожиданно пожал мне руку со словами, что женщине тяжело, наверно, находиться среди маргиналов и даже писать про них.

– Ниче, справляемся, – сказала я.

– А вы сами не пьете? – осторожно спросил он.

– В завязке, – сказала я (ну, по-английски сказала, что лечилась).

– Молодец! – отреагировал он на мой троллинг с восторгом. – Человек всегда может достичь своей цели, если хочет. Алкоголик может стать писателем.

– А писатель – алкоголиком (сказала я).

Анфан террибль

Вспомнила московско-питерскую историю.

Поехали мы в Питер с одним переводчиком-москвичом и суперинтеллектуалом.

На семинар переводчиков (какого хрена я там делала, непонятно).

Ну, начался этот семинар: в старинном здании, чуть ли не во дворце.

Вышла тетка и стала завывать чуть ли не на арамейском.

Или шумерском.

Питерские, хоть ни слова не понимали, «внимали музыке слова».

Этот переводчик-москвич громко захрапел.

Все стали оглядываться.

Я его – в бок.

А он проснулся и громко говорит:

– Ха! Делают вид, что понимают!

Все смутились.

Какой-то утонченный парень стал шипеть: откуда типа тут слесарь некультурный.

А ему говорят, что типа этот слесарь на самом деле переводчик Артюра Рембо.

Утонченный говорит:

– А! Анфан террибль! Понятно!

Маска

Всю жизнь мне говорили (бабушка, к примеру), что моя маска скоро прирастет к лицу.

Мама говорила:

– Да давно приросла.

Бабушка ей отвечала, глядя поверх очков:

– Может, это вовсе и не маска?

Теперь мама говорит:

– Кто бы мог подумать, что эту маску идиотскую можно… как у вас там выражаются?

– Монетизировать?

– Ну да.

Опять об Гоголя

Обидела я сегодня Бабыру.

Бабыра подошла к нам с мамой – мы прогуливались по двору.

И похвасталась, что теперь может читать, после операции на глазах: вынула книжку в мягкой обложке из сумки.

Я раскрыла наугад.

Там было такое:

«Михайлов был зол на себя, что не помнил, когда день рождения у Панфилова. Обычно Михайлов помнил все дни рождения, а тут вдруг забыл. Что же теперь делать? – подумал Михайлов».

И так далее.

Потом открыла на другой странице:

«Майя надела резиновые перчатки и начала протирать перила. Сначала перила, подумала Майя, а потом пол. А то начала в прошлый раз с пола и получилось не очень хорошо. Майя драила перила с остервенением, стирала с них застарелые пятна».

Посмотрела – тираж 8000.

То есть, подумала я, 8000 человек должны узнать про забывчивость некого Михайлова и про то, как некая Майя убирала подъезд.

Интересно.

О чем я и сообщила Бабыре: зачем типа после операции на глазах (у нее недавно была) читать такую фигню?

Бабыра сощурилась:

– А че читать?

– «Войну и мир»! (сказала мама).

– Да ну! (сказала Бабыра).

– Про Михайлова интереснее? (спросила я).

Бабыра обиделась.

– Раз издают, значит, кому-то нравится.

– Идиотам (сказала я). Да и то не факт.

– Мне эту книжку дала одна консьержка (сказала Бабыра опять с обидой). Ей понравилось.

– Ты бы лучше Гоголя перечитала (сказала мама).

– Да ну (сказала Бабыра). Ревизор оказался не ревизор, а какой-то кидала, черт знает что. Да и Вий этот страшный, и гробы всякие.

– Так Михайлов пострашнее Вия будет (сказала я).

– Какой Михайлов? (спросила Бабыра).

– Который забыл про ДР Панфилова (сказала я).

– Панфилова? Генерала? (спросила Бабыра). Который Москву защищал?

– Выяснилось, что никакой Панфилов Москву не защищал (сказала мама).

– А кто ее защищал? (спросила Бабыра).

– Наверно, Михайлов (сказала я).

И вот тут Бабыра закричала:

– Почему вы все время надо мной смеетесь?

Маме стало стыдно, и она обняла Бабыру.

– Приходи, Ирочка, чай пить (сказала мама).

– Только если вы больше не будете про Михайлова и Панфилова говорить (сурово сказала Бабыра).

– Не будем! (хором сказали мы).

Мама мне выговорила, когда мы домой пришли:

– Ну зачем ты ее троллишь? Она ведь добрая, Бабыра. И все-таки преподаватель.

– Ага, причем литературы (сказала я).

– Вообще ужас, конечно (сказала мама). Михайлов забыл про ДР Панфилова, 8 тыщ экземпляров. С ума сойти.

Рассказы про пьяниц

Вот что мне консьержка Рая рассказала – к ней приходил парень, сосед-киргиз, который со мной кошку спасал (летом дело было – спасала я одну сумасшедшую кошку, которая меня потом покусала сильно).

Оказывается, он в полном недоумении.

– Зачем ей кошка? (спросил он, тяжко вкалывающий на стройке и кормящий двух детей и жену, которая с ними сидит).

Консьержка, тоже киргизка, но уже привыкшая к нам, давно здесь работает, сказала:

– Жалеет она кошку. Правда, я тоже удивляюсь – зачем она ей?

– А что она делает? (спросил парень). Дома у нее – книги и цветы, и кот (сказал он осуждающе). И мужа нету…

– Она работает в Интернете (сказала Рая).

– Сетевой маркетинг? (спросил он).

– Нет! Она рассказы всякие пишет.

– Рассказы?! Ну, это вы загибаете: рассказы пишут писатели.

– Так она и есть вроде как писатель.

– Женщина и писатель? Странно (сказал он). Она вообще как мужчина – все время сбивается на разговоры о политике. Так и хочется ей пива предложить. Обычно с женщинами о политике не говорят: но она меня буквально заставила. А про что рассказы-то? Про любовь, что ли?

– В том-то и дело, что нет! Смешные рассказы. Я прочла два или три.

– Смешно было?

– Не очень: про каких-то пьяниц.

– Женщина, сидящая дома с котом, без мужа и с книгами, пишет рассказы про пьяниц?! Теть Рай, ты че, совсем, что ли? Че ты всякую ерунду слушаешь? Она просто с приветом, теть Рай. Хотя вроде неплохая баба. Но точно с приветом.

Вот такой разговор. Теть Рая даже за меня обиделась.

А мама говорит:

– Все правильно он говорит.

Гуд бай, Америка!

Кашляющие гении

Позвонила по скайпу своей подруге Арман Башировой.

А она на работе – в Вашингтоне работает, генетиком.

Там, позади, на фоне, какой-то тип начал шнырять.

– Че он шныряет? (говорю).

– Да злится чета.

– Вредный?

– Ага. Англичанин. Страшно вредный. Но гений.

– Тогда пусть шныряет, раз гений. Был бы не гений, надо бы его послать куда подальше – шныряет и подсматривает…

– Ха! Дильк, гений вышел! Можно болтать громко!

Через пять минут раздался надсадный кашель.

– Вернулся англичанин? Кашляет?

– Нет, это француз.

– Тоже вредный?

– Ага.

– Тоже гений?

– Ага.

– Тогда пусть кашляет. А ты ему анекдот расскажи: сидят типа казах, англичанин и француз…

– И кашляют?

Тут француз просто зашелся в кашле: стало ничего не слышно.

Только он прокашлялся как следует, по лаборатории опять стал кто-то шнырять.

– А это кто?

– Китаец.

– Тоже гений? А че не кашляет?

– Не, это завхоз: его все боятся. Слышишь, этот даже со страху перестал кашлять.

Вежливый сосед

Сосед Леши и Арман, моих друзей из Вашингтона, которые живут в таунхаусе, все время ранним утром сажает цветы.

Сосед богатый и красивый, врач.

А я в жутком виде, в халате и нечесаная, утром курю на крылечке.

Сосед приветливо здоровается: думает, наверно, что я уборщица из Мексики.

И тут он видит, как друзья меня провожают с чемоданами (уборщица поехала к другим убирать, думает он, наверно).

Арман ему гордо говорит, что я стендапер (мама думает, что это означает старпёр, и удивляется, что в Америке любят старпёров типа меня).

– Really? (говорит красивый богатый врач).

– У нее уже три книжки вышли (гордо говорит Арман).

– А про что вы пишете? (спрашивает сосед).

– Про уборщиц (говорю я), которые утром курят на крыльце в халате.

И тут у него вырывается:

– Автобиографическое?

Он тут же краснеет, откашливается, жмет мне руку и желает творческих успехов.

Американский Колян

Встретила в Роквилле (окрестностях Вашингтона) американского Коляна – только чернокожего.

Он шел с какой-то тележкой, в рабочей спецовке и улыбнулся мне широко и радостно.

Что-то быстро залопотал.

Я ему сказала, что плохо улавливаю быструю американскую речь.

Он сказал:

– Эт ничего… Давай (сказал он) покурим (я шла и курила, и ему захотелось покурить, видно).

Мы покурили.

Он все улыбался.

Потом говорит мне заговорщически (и артикулированно, четко, как я просила):

– Вот малость с утра выпил…

– Ну и молодец (сказала я). Файн! (сказала я).

– Это нехорошо (сказал он задумчиво).

– Это прекрасно (сказала я).

– Это хорошо, что тебе нравится, что я выпил (сказал он). Откуда ты?

– Из Москвы (сказала я). Там все с утра малость выпивают и всем хорошо!

– Вау! (крикнул он). Вот туда бы мне!

– Ну… (сказала я, изобразив сомнение). Там нас не любят.

Он не понял.

– Нас – кого? (спросил он простодушно).

Мне стало жаль его разочаровывать.

– Курильщиков (сказала я лицемерно).

Он удивился.

– Эт как? Пьют, а курильщиков не любят?

– Ага (сказала я).

Он опять улыбнулся обезоруживающе (он был пожилой, пьяненький, очень добрый и простодушный, как ребенок).

– Ну, тогда (сказал он, смеясь) здесь покурим. Здесь тоже этого не любят. Но ничего…

Попрощался и пошел.

Я ему еще отсыпала сигарет, там они страшно дорогие.

Настроение стало почему-то благостным.

От него шло какое-то умиление и простодушие.

Я пошла дальше – мимо красивых домов.

На улице было тихо и ни души.

Стендапер

Сынок Арман и Леши, Дамирка, хочет стать стендапером.

Но американским.

Послушав меня и ни разу не улыбнувшись (он родился в Америке, уже есть языковой барьер), Дамирка говорит задумчиво:

– Русский стендапер сильно отличается от американского?

– Конечно, отличается (говорю я). Русский стендапер, как правило, неопрятный старик или шумная бабка, а американский – гламурный юноша или элегантный артист.

– Что такое шумная бабка?

– Ну типа меня.

– А неопрятный старик?

– Типа Задорнова.

– Не знаю такого (говорит ребенок).

– И слава богу.

– Я могу у него чему-то поучиться?

– Ни в коем случае.

– Вы все время говорите загадками (заключает ребенок).

Рубрика СОВЕТЫ (последняя)

Никогда не делайте сегодня того, что можно сделать завтра, а завтра – того, что можно сделать послезавтра, а послезавтра того, что можно сделать послепослезавтра. То есть вообще никогда ничего не делайте. Само сделается.

Оглавление

Предисловие

Разговорчики в строю

  Казевры

  Честный как киргиз

  Какой казах не любит

  О, Русь моя

  Вы там держитесь

  Памятник Навуходоносору

  Антрополог Израилевич

  Перегибчатая

  Как Швейк

  Где лежал Гагарин

  Как встать с колен (руководство)

  Какой такой Толстой?

  Доктор Жикил

  Мертвые души

  Не до жиру

  Слово о полку

  Мраморные евреи

Разговоры с мамой

  Котят ли русские

  Пиар-брак

  Задорно не порно

  Порно задорно

  Я видел Каримова

  Как казаху развеселить еврея (руководство)

  Удостоверение кота

  Боевые ножи

  Сосулькоскрыватели

  Тахари думает о толстых

  Не парьтесь

  Рафаэль+Ленин=Сталин

  Кому на Руси

  Кепка Давида

  Папка матка

  Пьеса. док

Химки: с чего начинается родина

  Первые на Луне

  Горящая юрта

  Как удачно выйти замуж (руководство)

  С чего начинается Родина

  Мы поедем, мы помчимся

  Вера. Надежда. Любовь

  Мой друг Пауль

  Русский человек на рандеву

  Смысл жизни

  С праздником 8 Марта

  Как закалялась сталь

  Портрет Ким Чен Ира

  Сто рублей – и колготки ваши

  Хорошая пьеса

  Откуда деньги

  Директор по качеству

  Будет холосо

  Куда выйдет книжка

  Гражданка Горгонер

  Вместе мы сделаем лучше

  Все свободны, всем спасибо

  Именины сердца

Липино: деревенская проза

  Евреи и партизаны (два рассказа)

    Рассказ первый Порядок есть порядок

    Рассказ второй Кто написал Библию?

  Про бабу

  Лирическая бабушка

  День города. Раскас

  О духовности

  Стриптиз

  Деревенский Эрос

Разные рассказы

  Не жизнь, а малина

  Апоплексический удар

  Без кота и жизнь не та

  Кризис идентичности

  Маруся Сиськина

  Гляжу в озера синие

  За мир во всем мире

  Из Петербурга в Москву

  Об батарею

  К освобождению от тел

Эх, дороги

  Рамсы попутал

  Лучшая роль

  Лечебная гимнастика

  Мои френды

  Слитно или раздельно

  Покрестился

  Хаким ты был

  Немножко билят

  Наше дело стариковское

  Принцесса на горошине

Моя персональная Лениниана

  Теплоход «Дзержинский»

  Как Ленин

  Кладбища и мавзолеи

  Тоскевич

Рассказы об Оле (продолжение)

  Учиться у порно

  Платим во сне

  Оправдательный приговор

  Кот в сапогах

  Милые женские подарки

  Интеллектуальные разговоры

  Инкассатор

  Погода какая

  О котах

  Рабинович лучше

  Божественный шершень

  Опростилась я

  Вначале было ПИ

Литература

  Мог бы и побороздить

  Памятник Довлатову

  Желтые страницы

  Муза

  Чистая правда

  Как стать писателем

  Анфан террибль

  Маска

  Опять об Гоголя

  Рассказы про пьяниц

Гуд бай, Америка!

  Кашляющие гении

  Вежливый сосед

  Американский Колян

  Стендапер

  Рубрика СОВЕТЫ (последняя) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg