«Что скрывают зеркала»

Что скрывают зеркала (fb2) - Что скрывают зеркала 1808K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Дмитриевна Калинина

Наталья Калинина Что скрывают зеркала

С любовью и благодарностью моим родителям – Елене Борисовне и Дмитрию Вениаминовичу Калининым

© Калинина Н., текст, 2016

© Исаева О., иллюстрация на переплете, 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

Эля

Телефон звонил и звонил, вспарывая тишину безликим рингтоном, установленным производителем и так и не смененным после покупки. Эля смотрела на вибрирующий аппарат со смесью страха и нарастающей паники, боясь не только ответить, но и просто перевернуть мобильный, чтобы увидеть на экране номер звонившего.

– Мама, телефон! – раздался высокий, перекрывающий рингтон голос сына. Тихон произнес эту фразу без недоумения, видимо, успел привыкнуть к тому, что мать каждый раз, когда слышит вызов, реагирует на него таким образом. Просто констатировал факт – телефон звонит – и даже не оторвался от своего занятия: раскрашивать в оранжевые и фиолетовые цвета сказочного дракона.

Только тогда Эля, очнувшись от оцепенения, протянула руку и взяла мобильный – так осторожно, будто боялась о него обжечься. Мельком взглянув на экран, она с облегчением перевела дух и поднесла аппарат к уху.

– Элька, ты чего трубку не берешь? – услышала она недовольный голос Ани. Надо на звонки подруги установить другой рингтон, чтобы не вздрагивать каждый раз, слыша избитую мелодию.

– Была в ванной, – отговорилась Эля и мысленно вздохнула, готовясь к долгому эмоциональному рассказу Ани, для которой препятствием не служил даже роуминг.

Но на этот раз подруга не прыгнула, как обычно, после приветствия в монолог без пауз, а обиженно спросила:

– Ты чего – меня избегаешь?

– Говорю ж, в ванной была…

– Я не о том! Ты чего сегодня от меня нос отвернула, когда я к тебе подошла?

– В каком смысле? – опешила Эля, понимая, что никак, ну никак не могла не то что отвернуть от Ани, по ее выражению, нос, но и просто где-то пересечься с ней, потому что подруга пятый день отдыхала в Испании и возвратиться должна была к концу следующей недели. Или она уже прилетела? Но что тогда случилось, что заставило Аню прервать отпуск и вернуться в захлебывающуюся в дождях столицу, в которой лето, несмотря на его календарное окончание, в этом году так и не наступило?

– В прямом! Сделала вид, что мы незнакомы.

– Погоди… Ты где? В Москве?

– Нет. В Барселоне. Хоть бы сообщила, что с Тихоном летите! Или ты одна? Или, наоборот, не одна? Тогда чего секретничаешь, я тебе вроде не чужая…

– Погоди! – перебила зачастившую вопросами подругу Эля. Из этой тарабарщины она ровным счетом ничего не поняла. Какая Испания, когда им с сыном до следующего гонорара на картошке и хлебе бы дотянуть!

– Аня, я не понимаю, о чем ты! Я сижу здесь, дома, с Тишей, пытаюсь добить рекламную статью про обои, сын раскрашивает драконов и…

– Так это, значит, не ты была?

– Если говоришь, что ты в Испании, то встретила точно не меня.

– Черт, – задумчиво выругалась подруга. – Значит, та девица была права, когда посмотрела на меня как на дуру. Как неудобно-то, а… Но ведь она вылитая ты, зуб даю! Ну разве что выглядит как-то… поуверенней в себе, что ли. И платье на ней новое было, которого я у тебя никогда не видела.

– Ань, я обновок себе уже года два не покупаю! Тебе ли не знать, – грустно вздохнула Эля.

– Вот и я о том же, – сокрушенно, жалея то ли о бедственном положении подруги, то ли о своем промахе, подтвердила Анна. – А платье на ней было такое… недешевое, сразу видно. Из натурального шелка, нежно-голубое, с пышным подолом. Тебе, то есть той девице, оно очень шло! Я еще подумала, что тебе какой-то невероятный гонорар выплатили и что ты молодец, раз наконец-то купила что-то себе.

– Смеешься, да?

– Слушай, подруга, а у тебя случайно нет сестры-близнеца? – оживилась Аня. – Ну уж больно та девица на тебя похожа! Надо было ее сфотографировать и тебе отправить. Может, это какая-то твоя потерянная в детстве сестра?

– Аньк, поменьше сериалов смотри, – усмехнулась Эля, хоть слова подруги ее отчего-то задели. Может быть, потому, что похожее платье – небесно-голубое, из тончайшего шелка, с широкой темно-голубой лентой на талии и пышным подолом с брызгами солнечных зайчиков по его краю – она видела на днях в витрине одного дорогого магазина, когда по делам приезжала в столицу. Платье было такое ослепительное и одновременно такое нежное, невинное до наивности, что Эля не смогла пройти мимо и остановилась, рассматривая его сквозь отражающее прохожих стекло витрины. Ценник, на который девушка мельком взглянула, одним выстрелом убил ее надежды стать когда-нибудь обладательницей подобного шедевра. У нее нет денег даже на пояс от этого платья. Но это не помешало ей задержаться у магазина, любуясь платьем, будто девочка – желаемой куклой в украшенной к Новому году витрине. Эля даже представила себя в этом наряде и босоножках с тончайшими ремешками, красиво обхватывающими ее лодыжки, на такой высоченной шпильке, каких она в жизни не носила. Но тут же и одернула себя: куда и когда ей так выряжаться? Уж точно не в этой жизни, по которой она не идет уверенным шагом, распрямив плечи и с легкой счастливой улыбкой на губах, а передвигается перебежками, опасливо выглядывая из-за угла перед каждым шагом и то и дело осматриваясь. Ее жизнь – перевалочные пункты в виде неуютных съемных квартир, ни на одной из которых они с Тихоном не задерживаются больше чем на полгода, две сумки с нехитрыми пожитками и краткосрочные вспышки праздников с мясом и фруктами на столе в дни получения гонораров.

– …Я увидела ту девицу, которую приняла за тебя, на выходе из музея и в первый момент так обрадовалась, что даже не подумала, что это можешь быть не ты, – продолжала строчить в трубку подруга. – Радостно завопила и бросилась к ней с объятиями.

Эля невольно улыбнулась, хорошо представив себе, как эмоциональная Анна, широко раскинув руки, накинулась на незнакомку.

– А она вдруг отшатнулась и посмотрела на меня как на сумасшедшую. Ей-богу, так и было! А я, представь себе, и тогда еще не опомнилась. «Элька, здорово!» – ору. А она у меня таким настороженным тоном спрашивает, знакомы ли мы. «Ну ты даешь!» – продолжаю орать. И напоминаю, что мы с тобой уже лет шесть как дружим, а сама рассматриваю тебя, то есть ее, уже с недоумением. Мол, ты чего? И представляешь, что она мне отвечает? – Анька сделала паузу, которая своей протяженностью должна была подчеркнуть обиду. – Говорит, что впервые меня видит! И отворачивается. Ну и я… Я развернулась и ушла, кипя возмущением. Целый час тебя костерила, даже собиралась вычеркнуть твой телефон из книжки и никогда больше не звонить.

– И хорошо, что в итоге позвонила, – сказала Эля. Ей даже стало жаль подругу, которая попала в нелепую ситуацию. От мысли, что они могли поссориться из-за глупого недоразумения, Эля поежилась.

– Вот же ж фифа, а?! – выругалась в адрес незнакомки Аня. – И все же как она на тебя похожа! Вот причеши тебя, как ее, обряди в то платье и дай чуть загореть – родная мать спутает.

– Говорят, что у нас у каждого на планете где-то есть двойник. Поздравляю, ты встретила моего.

– Что ж, может быть… – протянула Анна. Немного помолчала и затем спросила, как у Эли дела.

– Без новостей, – кратко ответила та.

– Отсутствие новостей тоже хорошо, – бодро подытожила подруга. – Особенно в твоей ситуации.

Они еще немного поговорили, а затем попрощались. Эля положила телефон на столешницу и перевела взгляд на сына, который, услышав, что мать закончила разговор, оторвался от своего занятия и громко провозгласил:

– Мама, я есть хочу!

– Пожарить картошки?

Сын скривился и энергично замотал головой. Оно и понятно: картошка была вчера на обед, а потом на ужин.

– Спагетти хочу!

Спагетти было его любимым блюдом. После пиццы, конечно. А вот макароны, как ни странно, Тихон не любил. Эля хотела возразить, что им нужно подождать пару денечков, ей вот-вот должны перевести гонорар, и тогда они купят все, что душе будет угодно, но ею вдруг овладела такая злость – на судьбу, на эти перевалочные пункты, на нестабильные заработки. Почему она не может дать сыну всего того, что он заслуживает?! Или хотя бы накормить его любимым блюдом, когда он просит? Эля схватила кошелек с заныканной на черный день неприкосновенной пятисоткой и обулась в растоптанные кроссовки.

– Тиш, посиди десять минут, я в магазин.

Обычно она не оставляла сына одного, и не потому, что опасалась, что он может что-то натворить. Нет, пятилетний Тихон был не по годам спокоен, в какой-то мере оправдывая свое имя, рассудителен и надежен. Но она боялась разлучаться с ним даже на пять минут. В какое-то мгновение Элей овладело желание позвать сына, вернувшегося к своему занятию с таким упоением, будто для него ничего в этот момент не было важней, чем закончить штриховку драконьих крыльев, но, взглянув на его сосредоточенный затылок, одернула себя: магазин находится в том же доме, где они снимают квартиру, очередей в нем почти не бывает. Ничего за это время не случится. Успокоив себя, она захватила мусорный мешок и спустилась вниз.

В магазине Эля не стала задерживаться, торопливо прошлась между прилавков, кидая в корзину все необходимое – пачку спагетти, брусок бекона, сливки и упаковку шампиньонов, быстро расплатилась и почти бегом вернулась домой. Сын сидел за столом так же, как она его и оставила. От сердца отлегло, и молодая женщина отправилась на кухню.

Готовка ее успокаивала. Но на этот раз, нарезая лук, а затем – шампиньоны, она не могла отделаться от неприятного осадка. После разговора с подругой настроение вдруг скисло, как забытое на столе в жаркий день молоко, и теперь изжогой подкатывало к горлу, заставляя морщиться, а губы сжимать в упрямую линию. А все потому, что Эле было досадно, что одна уверенная в себе незнакомка, похожая на нее, одетая если не в «то самое», то в очень похожее платье, отдыхает где-то в солнечной Испании, пьет себе мохито или другой коктейль и не думает ни о каких проблемах. Тогда как она потратила сейчас последнюю пятисотку.

Эля высыпала в закипевшую в кастрюле воду спагетти. Бросила к поджаренным на сковороде луку и шампиньонам нарезанный кубиками бекон, добавила сливки и выдавила в них зубчик чеснока. Останется смешать соус со спагетти – и все, их любимое с сыном блюдо готово. «И ничуть не хуже, чем в ресторанах!» – с каким-то вызовом, адресованным все той же незнакомке, подумала Эля. Включив радио, она поискала любимую музыкальную волну и застала отрывок рекламы. «… На улице разбитых зеркал», – произнес мужской баритон фразу, непонятно уже к чему относящуюся. Но не успело раствориться в маленькой кухне, наполненной паром и дразнящими аппетит запахами эхо последнего слова, как из динамиков бодро громыхнули вступительные аккорды зарубежного хита.

– Кушать подано! – задорно воскликнула Эля, ставя перед сыном полную тарелку. – Лучшее блюдо от шеф-повара из ресторана «На улице разбитых зеркал»!

– Мам, ты чего? – наморщил лоб Тихон и взглянул на вдруг развеселившуюся мать чистыми, как июльское небо, глазами.

– Так. Ничего. Ешь. Приятного аппетита!

Нора

– Еще что-то желаете? – склонился в нарочито-учтивом поклоне официант – молодой мальчишка лет двадцати – и лукаво взглянул на Нору большими маслинно-черными глазами в опахале густых ресниц. Этот юноша с профилем модели из мужского журнала и бугрящимися под рукавами черной футболки бицепсами расходовал тестостерон беззастенчиво и щедро, особенно в присутствии иностранных туристок, не смущаясь их морщинистыми шеями и дряблой пятнистой кожей неприлично глубоких декольте. Пожилые туристки из северных стран, утомленные непривычно жарким солнцем и нашедшие кондиционированный оазис в этом баре, обласканные вниманием красивого молодого мальчика, делали все новые и новые заказы – на радость тучному хозяину за барной стойкой, приветливо улыбающемуся в пышные усы одновременно и всем посетителям, и своим мыслям.

– Нет, спасибо, – сухо, не поддавшись блеску белозубой улыбки официанта, ответила Нора. – Рассчитайте меня, пожалуйста.

Счет вышел гораздо больше, чем ожидалось. Девушка слегка нахмурилась, доставая из сумочки кошелек, и в очередной раз зареклась заходить в бары и рестораны, расположенные в туристических местах: еда так себе, а цены заоблачные. Но в августе известные ей кафе и бары закрыты, так что довольствоваться приходилось тем, что отыскалось. Нора расплатилась по счету, оставила обаятельному официанту чаевые – за старания и, поднявшись, оправила подол платья. Торопиться ей было некуда, поэтому она решила не спускаться сразу в подземку к электричкам, а пройтись по центру.

Нора любила этот заключенный в оправу гор и моря город – многоязыковой, многокультурный, суетливый, как муравейник, утопающий в смеси запахов морской свежести, расплавленного солнцем асфальта и душного смога. За все прожитое здесь время она так и не устала любоваться и восхищаться им, сочетающим в себе несочетаемое – каменную красоту старинных кварталов и убогость «неблагополучных» улиц-траншей, прорытых между угрюмых без солнечного света зданий. Он был уникальным – с уникальным «квадратным» кварталом Эщампль и пряничной архитектурой Гауди. И она влюбилась в него с первого визита и продолжала любить, с каждым днем врастая своей любовью в него, как молодой дубок корнями – в твердую землю. Но хоть город и отвечал ей взаимностью, Нора предпочла жить в получасе езды от него, опасаясь утратить романтику периодичных свиданий. Она приезжала в город ежедневно, за исключением выходных, пересекала его по диагонали на автобусе, любуясь им, просыпающимся, как любовалась бы в предрассветном сумраке профилем любовника. Отрабатывала день в офисе, предвкушая вечернее свидание – короткую прогулку по знакомым местам, кофе, иногда поздний ужин в ресторане и пару раз в месяц поход на выставки и в художественные галереи. Ее ничуть не смущало, что на прогулках ее никто не сопровождал. В их паре она – город третий был бы лишним. Да и за день Нора так уставала от общения, что к вечеру мечтала о спасительном молчании. Эти прогулки были ее своеобразной медитацией, город – собеседником, другом, любовником и наставником, а в целом – ее персональным местом силы. Вся энергия, щедро потраченная во время рабочего дня, возвращалась к ней с избытком после таких свиданий. И довольная, умиротворенная, счастливая, Нора возвращалась на поздней электричке домой – в свой спокойный «спальный» поселок.

Сейчас этот город, который в отпускной август покидали коренные жители и наполняли прилетные птицы-туристы, принадлежал не ей. Она знала об этом и прощала ему временную измену, но все же, отчаянно заскучав по нему, приехала сегодня – ради бесцельной прогулки по случайным улицам, слившимся в спонтанный маршрут, и недешевого кофе в первом попавшемся на пути баре. Но совсем скоро, ровно через неделю, с приходом сентября, все вернется на свои места: откроются знакомые кафе и небольшие магазинчики, прячущиеся на нетуристических маршрутах, концертные залы и галереи вывесят новые афиши. Сентябрь – это начало цикла, второй январь. Нора любила сентябрь, пожалуй, куда больше остальных месяцев – с тех пор, как влюбилась в город. И начинала предвкушать эту пору легких шарфиков, кардиганов, пряно-терпких духов и яркой помады еще с начала жаркого августа.

Нора брела в плотном потоке туристов, неторопливо сочившемся по узким капиллярам Готического квартала, пока не вышла к музею Истории Барселоны. Зашла она внутрь не столько из-за желания погрузиться в другую эпоху (в этом музее Нора была не раз), сколько в поисках кондиционированной прохлады. Но, спустившись на нижние уровни, вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха. То ли толща вскрытых, как нарыв, эпох давила на нее, то ли внезапно нахлынул приступ несвойственной ей клаустрофобии, то ли в полутемных помещениях, принимающих за сутки бесчисленное количество туристов, возникли проблемы с вентиляцией, но только Нора почти бегом, боясь потерять сознание от удушья, добралась до выхода и, поднявшись наверх, с облегчением глотнула жаркого воздуха. Там, на выходе из музея, и произошло то странное происшествие, которое ненадолго выбило ее из колеи. Едва Нора ступила на брусчатку, как ей навстречу с раскинутыми в широком объятии руками бросилась дородная девица.

– Элька! – закричала незнакомка на русском. – Какая встреча! Ты что здесь делаешь?

За мгновение до того, как девица вот-вот была готова заключить ее в тиски объятий, Нора успела инстинктивно отшатнуться, и руки молодой женщины поймали воздух.

– Эль, ты чего? – обиженно удивилась незнакомка.

– Простите?.. Мы разве знакомы?

– Во даешь! А то незнакомы! Эль, ты что, меня не узнаешь?

Незнакомка сняла темные солнцезащитные очки, закрывавшие половину круглого лица, и сдвинула на затылок светлую широкополую шляпу. Однако и это не пробудило в Норе воспоминаний. Молодая женщина, бывшая соотечественница, не была ей знакома, и девушка это повторила.

– Простите, – резко сменив тон с дружелюбного на сухой, извинилась туристка. И торопливо, сбегая от конфузной ситуации, застучала каблуками босоножек прочь от музея. Нора пожала плечами: с кем не бывает. Возможно, она и правда напомнила этой молодой женщине кого-то очень хорошо знакомого. Или, наоборот, кого-то, кого та давно не видела и потому обозналась. А может, они действительно встречались – в прошлой жизни, которая осталась отсеченной от этой границами, горами и морем, и это Нора оконфузилась, не признав в молодой женщине старую знакомую? Иначе откуда та знает… Нора замешкалась, в сомнениях оглянувшись на удаляющуюся спину женщины, а затем махнула рукой, развеивая сомнения как сигаретный дым, и направилась в противоположную сторону. Дурнота, нахлынувшая на нее в музее, прошла, но Нора решила вернуться домой. Полчаса дороги в электричке, почти бесшумно мчавшейся вдоль пригородных фабричных зон, сменившихся затем прибрежной линией. Пятнадцать минут пешком по руслам узких переулков-притоков центральной улицы до площади-устья, куда окнами выходило четырехэтажное жилое здание с полукруглыми балконами-террасами. Нырнув, будто под водопад, в арку, Нора вышла на узкую улочку с рискованно припаркованными по обе стороны машинами и направилась к своему подъезду. Возле одной из машин огорченно, оценивая ущерб – сбитое неизвестным автомобилем зеркало, перетаптывалась соседская пожилая пара.

– Это просто улица разбитых зеркал какая-то, – громко сказал мужчина, имея в виду, что не реже одного раза в месяц какая-нибудь из припаркованных машин обязательно лишалась зеркала из-за оплошности хозяина и неудачных маневров водителей проезжавших мимо автомобилей. Но, несмотря на это, жители двух соседних домов продолжали парковаться на свой страх и риск в два ряда. Нора поздоровалась с соседями и, уже отпирая ключом дверь, подумала о законе парных случаев: утром в электричке, машинально заглянув в газету сидевшего рядом мужчины, она выхватила взглядом одну показавшуюся ей звучной фразу – «На улице разбитых зеркал».

– Оказывается, я живу на этой улице, – усмехнулась девушка тихо, входя в квартиру. – Как хорошо, что у меня нет машины.

Безымянная

Сидеть на подоконнике и глядеть на мир по ту сторону окна стало ее любимым занятием. Кто-то любил смотреть телевизор, а она – в окно, пусть и «настроено» оно было постоянно на одну «программу». Впрочем, это кому-то стороннему могло бы показаться, что пейзаж за окном статический, как телевизионная заставка, но девушка каждый раз подмечала в картине изменения. То на склонившуюся к самому окну ветку усаживалась ворона и смотрела на нее внимательным взглядом, словно вела с ней молчаливый диалог. То поднявшийся ветер принимался раскачивать эту ветку так, что она стучала о подоконник. То под окном на начавшей жухнуть траве оказывалась оброненная кем-то тряпица. И девушка, рассматривая ее, строила догадки, что это могло быть – потерянная кем-то из пациентов кофта или сброшенная ветром вывешенная санитаркой на просушку тряпка. А уже через полчаса ее не оказывалось, и девушка представляла себе картину, как в палисадник, смешно ругаясь себе под нос, спускалась вперевалочку на толстых варикозных ногах за тряпкой санитарка Степановна.

Сегодня мир был похож из-за зарядившего еще с ночи дождя на расплывающуюся акварельную картину, цвета которой смешались в один грязно-серый тон. Все странным образом обесцветилось – макушки деревьев, скамейки, слившаяся с небом земля, прячущиеся под зонтами прохожие, – словно сегодняшний мир показывали по черно-белому телевизору. Эти тона не навевали грусти, но только потому, что подобная погода не вызывала у девушки никаких ассоциаций и воспоминаний. Погода просто была – сама по себе, отдельно, без привязки к воспоминаниям. Точно так же, без грусти или радости, принимая как должное, девушка реагировала и на солнечный день.

Она уже знала свою короткую историю, казавшуюся персоналу больницы интригующей. Наверняка ее пересказывали домочадцам за семейным ужином и случайно встреченным на улице знакомым. Девушку, имени которой никто не знал, обнаружили две недели назад на автобусной остановке, в ночной рубашке. Она помнила тот день, хоть ее воспоминания и представляли собой не хронологию событий, а дымку из образов и ассоциаций. К примеру, ей вспоминалось, что в тот день солнце проглядывало сквозь облака словно через кружевную вуаль. И что ветер дул хоть и ласковый, но прохладный: ей в ее тонкой ситцевой ночнушке было довольно зябко. А над остановкой витала смесь запахов выхлопных газов и почему-то сена, как в деревне. Девушка помнила, что сидела на остановке долго, но как там она оказалась – приехала ли на транспорте, или пришла пешком, – не знала. Как и то, что или кого ждала – нужного ли автобуса (но куда в таком случае она направлялась?) или человека. На нее оглядывались – кто с любопытством, кто со страхом. Она запомнила группку из трех девчонок-подростков, которые в ожидании автобуса то и дело бросали на нее любопытные взгляды, перешептывались и хихикали, но ни одна из них не отважилась с ней заговорить. Так и сели в подошедший автобус, не спросив у девушки, нужна ли ей помощь, и затем проводили ее взглядами, все одновременно прильнув к окну. Еще ей запомнился парень в костюме. В одной руке молодой человек держал кожаный портфель, в другой – смартфон, на котором что-то без паузы набирал. Он явно не видел реального мира, пропав полностью в виртуальном, – его, словно хищник, проглотило оконце телефона. Он и в автобус сел, не подняв даже на секунду глаз, чтобы удостовериться в правильности рейса. Еще была пожилая женщина с сердитыми седыми бровями, которая окинула девушку недобрым взглядом и нелестно прокомментировала ее «наряд». Но и той женщине не пришло в голову предложить помощь: она притащила на остановку две тяжелые авоськи, из которых выглядывали зонтики сушеного укропа. Видимо, торопилась домой заняться консервацией. Никому не было дела до мучительного выбора потерявшейся девушки – сесть ли на следующий рейс в надежде вспомнить по дороге, куда ей нужно, или остаться ждать. Однако чье-то сочувственное внимание она все же привлекла, потому что раньше следующего автобуса к остановке подъехала вызванная кем-то «Скорая». Видимо, ее бездействие, ночная рубашка и нарастающая в глазах паника кого-то натолкнули на мысль о потерявшейся душевнобольной.

Душевнобольной она не была. Это стало ясно после тщательного медицинского осмотра. Причина ее амнезии оказалась банальна и в то же время загадочна, отдающая одновременно и криминальным, и сериальным душком, – травма. Где-то и как-то она получила удар, который отформатировал память, лишив девушку не только прошлого, но и имени. Она не утратила обычных навыков: ела, ходила, читала (доктор Илья Зурабович, проникшийся ее историей, то и дело приносил книги), разговаривала. Только вот кто она и как оказалась в этом городке – забыла начисто.

Ни запросы, ни поднятые сводки о пропавших людях, ни поиски родственников и знакомых, которые бы могли ее опознать, ничего не дали. Никто не откликнулся, никто ее не искал. Ее будто не существовало. Может ли так быть? Вот она есть – живая и почти невредимая, осязаемая и видимая, – а будто ее нет и никогда не было.

Мудрый врач Илья Зурабович пробовал различные способы возродить к жизни утраченные воспоминания. Он не сдавался, хоть ситуация и казалась безнадежной. Помимо медикаментозного способа, усиленно пробовал другие методы. Недавно на обязательный терапевтический разговор с пациенткой доктор принес толстую книгу под названием «Тайна имени» и долго зачитывал подряд все имена. А потом отправил девушку в палату с томиком под мышкой и наказанием прочитать все от корки до корки: вдруг замороженная память откликнется робким узнаванием. Увы. Девушка прочитала книгу дважды. В первый раз – в попытке вспомнить собственное имя, тщательно прислушиваясь к себе и своим ощущениям. Во второй – выбирая себе временное, «примеряя» одно за другим, словно платья, и тут же отбрасывая. Ни одно из них ей не подошло. «Может, у тебя было какое-то иностранное имя?» – предположил доктор, грызя задумчиво кончик ручки, словно был он не мужчиной в возрасте, доктором, а первоклассником. «Нет», – уверенно вырвался ответ, прежде чем девушка успела его обдумать. И поправилась: «Не думаю».

Впрочем, от идеи с книгой небольшая польза все же была: пациентка после недолгих колебаний сообщила, что ей кажется, будто у нее есть знакомый по имени Сергей. Но кем он ей приходится – другом, братом, мужем, возлюбленным или отцом, – так и не вспомнила, как не вспомнила и его образ. Илья Зурабович пометил что-то в блокноте и довольно улыбнулся в пышные усы.

Сегодня разговор в кабинете врача начался, как обычно, с вопросов, не вспомнилось ли ей что-нибудь.

– Нет, – качнула головой пациентка. И, как всегда, увидела в космически-черных глазах доктора разочарование и огорчение, как у оставленного без обещанного праздника ребенка. Это выражение она видела часто и каждый раз огорчалась вместе с Ильей Зурабовичем, но не столько оттого, что ей не удавалось вспомнить собственное прошлое, сколько потому, что не смогла обрадовать доброго доктора, так о ней пекущегося.

– Но кое-что мне подумалось… Так, ерунда, – смущенно улыбнулась девушка, сомневаясь, стоит ли говорить.

– В нашем деле любая «ерундовая» деталь может обернуться великим открытием! – важно произнес доктор, и космическая чернота в его взгляде вспыхнула звездами надежды.

– Мне кажется, что у меня были длинные волосы, – произнесла она и машинально провела ладонью по отросшей асимметричной стрижке. Косую челку уже приходилось закалывать, чтобы не падала в глаза, а на затылке все еще торчал короткий хохолок.

– Почему? Ты что-то вспомнила?

– Нет. Но мне непривычно со стрижкой. Иногда я пытаюсь заправить волосы за уши так, будто они у меня длинные, но обнаруживаю под пальцами стриженые виски и в первый момент удивляюсь. Понимаете?

– Понимаю, понимаю! – оживился Илья Зурабович и торопливо сделал пометки в блокноте. – Так-так-так…

– Больше ничего, доктор, – пожала плечами пациентка. – Увы, больше ничего.

Она уже рассказывала ему, что у нее вошло в привычку разглядывать свое лицо в зеркале. Она полюбила это занятие почти так же, как любила рассматривать пейзажи за окном. Но не с целью самолюбования, а желая прочитать в своих чертах то, что запечатала за семью замками память, – себя. У нее было довольно симпатичное лицо, на котором, при умелом использовании косметики, можно было бы «нарисовать» любой образ: неяркие от природы, но правильные черты позволяли это сделать. «Базовое лицо», как назвала девушка его про себя. Она разглядывала его подолгу, словно страдая нарциссизмом, но на самом деле пытаясь угадать, каким «носила» его в прошлом. Пользовалась ли косметикой, и если да, красилась ли ярко, входя каждое утро в образ роковой красотки, или, наоборот, ей куда ближе был образ «серой мышки», допускающий лишь бесцветный бальзам на губах и иногда немного туши на ресницах? В один из дней девушка попросила медсестру принести ей немного косметики и весь вечер развлекалась тем, что пыталась «восстановить» свое «прошлое» лицо. Вначале долго медитировала над коробочкой с тенями и двумя помадами – светлого и яркого тонов, прислушиваясь к своим ощущениям. К каким цветам в первую очередь потянется рука? Ни тени, ни помада так и не дали подсказки, даже когда девушка вполне умело сделала несколько образов – от «натюрель» до «женщины-вамп». Она себя не просто не узнавала – она себя не знала, будто ее на самом деле раньше никогда не существовало.

– А сны? Сны видишь? Записываешь их? – спросил с надеждой Илья Зурабович, возвращая ее из легкой задумчивости к разговору. Одной из идей доктора был дневник снов. Блокнот с ручкой, принесенные им, теперь всегда лежали рядом с кроватью на тумбочке, чтобы девушка сразу же после пробуждения могла записывать приснившееся. Даже, как сказал Илья Зурабович, ерунду.

А ей и снилась ерунда. Будто от того страшного удара не только отформатировалась память, но и пострадал центр, отвечающий за сновидения. Напрасно они с доктором надеялись, что через сны удастся протянуть мостки из безликого настоящего к насыщенному событиями и людьми прошлому. Никто ей не снился. Только однажды приснилась рыжая собака, похожая на помесь лабрадора и дворняги с белым пятнышком в форме звездочки на боку. И все, больше ни одного живого существа. Зато ей снились какие-то неземные миры, прозрачные коридоры, похожие на огромные стеклянные трубы, переплетающиеся между собой в причудливые загогулины. По этим коридорам и бегала она – то ли куда-то торопясь, то ли от кого-то убегая. Часто ей виделось диковинное место, в котором всё, включая огромные, похожие на подсолнухи цветы, высокую траву и небо, было раскрашено в яркие, до рези в глазах, цвета. Еще снилось багровое море. То ли его окрасило в такой оттенок садившееся за горизонт солнце, то ли оно и было таким – багрово-водяным. «Может, ты инопланетянка?» – пошутил как-то доктор, выслушав от пациентки ее очередной сон. «Может быть», – пожала плечами девушка. Она бы не удивилась, если бы так оказалось на самом деле.

– Что тебе сегодня снилось? Куда ты сегодня путешествовала во сне? К каким мирам? – с ласковой улыбкой спросил Илья Зурабович.

Девушка сложила руки на коленях, так и не открыв лежащий перед ней на столе блокнот, и ответила:

– Сегодня я оказалась на одной улице. И мне было страшно.

– Страшно? – обрадовался доктор и довольно потер ладони. – Это уже что-то! Почему тебе было страшно? Кто тебя напугал?

– Никто. Мне просто было страшно от самой улицы. Она была такая… неприветливая. Враждебная. Или несчастная. Словно пережившая бомбежку.

Она не стала записывать этот сон в блокнот, надеясь, что неприятное впечатление после него так скорее развеется. Ей не хотелось хранить кошмар ни в ненадежной памяти, ни на невечной бумаге. Но, однако, помнила его в мельчайших деталях, которые, подозревала, вспомнятся ей даже через десяток лет. Возможно, потому, что сон был связан с какими-то ассоциациями, которые тщательно прятала память. Но сейчас девушка не была уверена в том, что желает их вспомнить.

Этот сон начинался, как многие другие, с того, что она куда-то шла. Спроси ее, куда именно, не смогла бы ответить, но при этом двигалась вперед уверенно, словно ведомая встроенным навигатором. На этот раз мир, в котором она находилась, не был «инопланетным», напротив, казался пугающе реальным, выпуклым. И не только из-за обстановки, но и из-за наполняющих его запахов и ощущений.

Она шла по незнакомой безлюдной улице, которая петляла между темными домами, будто ручей среди валунов, подныривала под арки, выплескивалась на крупнозернистый асфальт спусков и подъемов, обтекала детские площадки и крошечные скверы. Девушка была в той же ночной сорочке, в которой ее и обнаружили на остановке. Поначалу, когда солнечные пятна еще падали золотыми веснушками на серый асфальт улицы, она не испытывала холода. Но широкая улица постепенно сужалась, стены домов будто наступали со всех сторон, заключая девушку в серокаменный плен. Солнечный свет уже не лился широким потоком, а ронял на улицу скудные проблески. Девушка то и дело бросала взгляд на небо и с нарастающей тревогой замечала, как оно темнеет, скрываемое стремительно наползающей на него тучей. «Не успею», – в какой-то момент подумала она и поежилась от внезапного порыва ветра, проникшего в вырез на груди и надувшего сорочку за спиной пузырем. Бросив еще один тревожный взгляд на небо, с которого исчезло за тучей солнце, девушка остановилась, но только для того, чтобы подтянуть сорочку так, чтобы ее подол не путался меж колен, а затем побежала – на исходе сил, на пределе возможностей, подгоняемая страхом не успеть. Этот страх был такой сильный, что она даже не почувствовала боли, когда споткнулась обо что-то и упала, разбив в кровь колени и локти. Она ощущала только бегущий по спине холодный пот, стук крови в висках и запах чего-то горелого, который прилипал к коже, путался в волосах, забивался в ноздри, вызывая тошноту. «Беги!» – скомандовала она себе и рванула будто спринтер с низкого старта. Бежать – прорываясь сквозь уплотнившийся воздух, наперекор толкающему в грудь сильному ветру, со сжатыми зубами, сквозь которые вырывались то ли стоны, то ли злые от переполняющего отчаяния крики, минуя пугающе безлюдные площадки с раскачивающимися пустыми качелями, ныряя в дымчатый сумрак словно в черные дыры. Улица, сузившаяся до размеров траншеи, вдруг раскрылась, будто разжался кулак, небольшой площадью, по которой ветер гонял обрывки газет. За один из них зацепился ее взгляд. «На улице разбитых зеркал», – прочитала она заголовок, под которым увидела фотографию показавшейся знакомой улицы и белую фигурку на ней. «Да это же я!» – внезапно поняла девушка. Некто снял ее на невидимую камеру, пока она бежала, и успел напечатать фотографию в газете. «Не задерживайся! Это ловушка!» – услышала она внутренний голос и спохватилась. Бегом пересекла площадь, поднырнула под очередную арку и опять оказалась на неширокой улице. Запах гари усилился до такой степени, что стало трудно дышать. Девушка закашлялась и, задыхаясь, схватилась за горло. Когда приступ кашля прошел, она вытерла выступившие слезы и наконец-то смогла оглядеться. С обеих сторон ее обступали фасады трехэтажных домов с разбитыми окнами. Осколки усыпали дорогу так густо, что девушка остановилась, боясь сделать следующий шаг. Разбиты были и витрины, образующие первые этажи домов, за которыми висели зеркала всевозможных размеров и форм. Из-за того что их поверхности испещряли трещины, размножившиеся будто на принтере, изображение девушки казалось искаженным, уродливым, где-то обрезанным. Словно попала она в королевство кривых зеркал, однако внушала эта «зеркальная» улица не радость и веселье, а ужас. Все эти зеркала обвивали, словно траурные ленты, струи черного вонючего дыма. «Опоздала», – пробило, будто пуля сердце, понимание. Девушка рухнула на осколки коленями, обхватила голову руками и, подняв лицо к небу, куда устремлялись ленты траурного дыма, закричала. Это было имя, одно имя, которое раз за разом выкрикивали не ее губы, а изрезанное бедой, словно зеркальными осколками, сердце.

– …И что это было за имя? – спросил Илья Зурабович, внимательно выслушав пациентку.

– Не помню. Помню только, что оно было мужским.

– Сергей? – подсказал, сверившись с записями в блокноте, доктор.

– Нет, – качнула она головой и, чуть подумав, словно прислушиваясь к своим ощущениям, повторила: – Нет. Другое. И оно вызвало у меня отчаяние и сильную боль.

– Гм… Интересно, – Илья Зурабович снова стал делать пометки в блокноте. «История неизвестной», – девушку так и подмывало предложить заголовок к его записям.

– Надо бы тебе вновь полистать эту книгу, – кивнул доктор на лежащий на краю стола том «Тайна имени». – Вдруг еще что вспомнишь… Кстати, не пора ли тебе выбрать временное имя?

Это предложение – назваться любым именем – она до этого момента отвергала, предпочитая отзываться на «пациентку» или «эта без памяти» (так ее между собой называли медсестры и нянечки), безликое «девушка» или «милая моя» (Илья Зурабович). Возможно, поддалась странному суеверию, что если она прикроется чужим именем, то не вспомнит свое, родное. Но сегодня девушка, вздохнув, взяла книгу со стола, раскрыла почти на середине и ткнула пальцем в верхнюю строку:

– Кира.

– Кира? – поднял доктор брови. – Тебе нравится это имя?

– Мне все равно, – пожала она плечами. – Но вы правы, надо же мне как-то назваться, неприлично… безымянной оставаться уже почти месяц.

Она усмехнулась и повторила, будто пробуя на вкус, свое новое имя:

– Кира. Мне нравится, как звучит.

– Хорошо… Кира, – улыбнулся доктор. – Так что же, моя дорогая Кира, ты еще нам расскажешь? Говоришь, улица из сна тебе показалась знакомой?

– Знакомой во сне, но не наяву. Это мне только снилось, что она знакома.

– Ясно. Но, сдается мне, не пустой это сон. Жаль, что ты его не записала, как я просил.

– Я не уверена, что мне хочется анализировать его, – невольно поежилась Кира.

– А нужно. Не всегда лечение бывает безболезненным. Кстати, думаю, что свяжусь-таки с моим коллегой из Москвы, практикующим гипноз. Ты любопытный случай, уж прости.

– Нам нужно будет поехать в столицу?! – ужаснулась Кира. Внимательный Илья Зурабович не пропустил испуга, мелькнувшего в ее глазах. Отложив ручку так аккуратно, будто боясь неосторожным движением или шумом нарушить нечто эфемерное, готовое дать важную зацепку, он сложил ладони перед собой так, что кончики указательных пальцев сомкнулись напротив его полных губ, и тихо спросил:

– Ты боишься ехать в столицу?

– Нет, но… Не знаю. Просто вырвалось.

– Если вырвалось, то это не «просто». Я подозревал и подозреваю, что приехала ты к нам из столицы.

– Почему?

– Интуиция. Могу, конечно, и ошибаться.

Кира пожала плечами и поднялась, чтобы уйти. Но в последний момент бросила взгляд на лежащий на столе «кирпич» «Тайна имени» и, повинуясь порыву, спросила:

– Могу я взять это с собой?

– Конечно, конечно, милая! Я же предложил, – засуетился Илья Зурабович и сам торопливо протянул ей книгу, все еще не теряя надежды, что та в буквальном смысле слова поможет ей открыть тайну ее имени.

Глава 2

Эля

День с утра рассыпался в руках словно высохший ком земли, хороня под слоем образовавшейся пыли все планы и надежды на спокойное ближайшее будущее. Неприятности начались еще с ночи, когда Эля увидела кошмар, детали которого к утру из памяти выветрились, но осталось ощущение как после глотка тухлой воды. Даже чашка растворимого кофе с остатками молока не помогла избавиться от неприятного привкуса. Да и как иначе, ведь ощущение осталось не на языке, а в голове, разболевшейся от воскрешенных кошмаром воспоминаний. Раз в две недели Эля видела этот сон словно напоминание: как бы она ни стремилась скрыться, спрятаться, наматывая километры, заметая следы и меняя телефонные номера, опасность приклеилась к ней как вторая кожа.

– Мама, ты сегодня опять кричала ночью, – заметил Тихон, сонно болтая ложкой в чашке с чаем.

– Мне снился большой зеленый монстр, который доедал мой последний йогурт, – отшутилась Эля. Сын, похоже, поверил, потому что принялся утешать ее и обещать в следующий раз прийти ночью на помощь и прогнать нахального монстра, ворующего йогурты из холодильника:

– Я тебе приснюсь и победю всех монстров!

– Конечно, мой хороший! Ты у меня такой смелый. Только надо говорить «одержу победу».

– Почему?

– Потому что нет такого слова – «победю».

– Но я все равно приснюсь! И всех монстров – пах-пах-пах! Бум! Бум! Тра-та-та-та!

Тихон с упоением, забыв о чае, принялся изображать, как взрывает и расстреливает монстров. Эля с улыбкой смотрела на сына – ее радость и единственную опору, и внутренний «монстр», прочно запутавшийся в воспоминаниях, немного притих. Страшно даже подумать, что сына у нее могло не быть. Тогда бы ее жизнь сложилась совсем по-другому, скорей всего, намного спокойней, без тех унижений, мучений и кошмаров, через которые ей пришлось пройти. Но была бы она полной? Вряд ли. Без тепла маленьких ладошек, гладящих ее по лицу после пробуждения, без звонких поцелуев перед сном, без детского запаха – смеси запахов карамели, молока и сливочного печенья, без улыбки с одним недостающим молочным зубом – ее жизнь не стала бы счастливой, даже если бы ей никогда больше не пришлось испытывать нужду. Постоянная нехватка денег, ночные бдения за компьютером из-за срочной работы, переезды, съемные квартиры и «монстры» в ее снах – это плата за счастье прижимать к себе сына, дышать в его светлый затылок, ловить губами непослушный вихор. Нет, если бы у нее была возможность на развилке опять выбирать дорогу, она бы все равно пошла по этой, даже зная, что ее ожидает впереди. Лишь бы в ее жизни был Тихон.

Сразу же после завтрака Эля проверила банковский счет, надеясь на поступление ожидаемого гонорара. Но на счету оставалась последняя сотня, а в электронном ящике оказалось письмо от заказчика с извинениями: обещанные деньги за работу ей выплатят в следующем месяце, и никак не раньше. Но не успела девушка отстучать кипевший праведным возмущением ответ, как получила другое сообщение – от второго клиента. Тот тоже сообщал, что переведет деньги только через две недели.

– Да вы что, сговорились?! Я без копейки! Мне ребенка кормить не на что! – крикнула под недоуменным взглядом сына Эля и в сердцах стукнула кулаком по столешнице.

Вчера она потратила последнюю пятисотку, отложенную на черный день, еще не зная, что следующий день и будет черным.

– И за жилье платить, – простонала Эля, уже представляя себе в красках телефонный разговор с хозяйкой квартиры – пожилой дамой, относящейся не к классу доброжелательных и безропотных бабулек-одуванчиков, пекущих пирожки и вяжущих носки, которых обидеть-то грех смертный, а к когорте именно стареющих дам со стервоточинкой в прищуренных глазах и с априори всем недовольно поджатыми губами. Одним из первых условий, на которых хозяйка ей сдала квартиру, было платить вовремя, ни днем позже. Эля как раз придумывала, как вывернуться из возникшей ситуации, как хозяйка, будто почуяв неладное, сама ей позвонила.

– Деточка, – начала она тем приторно-ласковым тоном, от которого уже начинаешь ожидать плохих вестей, – мне неприятно это сообщать, но вам придется освободить квартиру.

– Почему?! – воскликнула Эля, судорожно перебирая в памяти все возможные грехи, из-за которых их решили выставить вон. Они с Тихоном не шумят – соседям жаловаться не на что. Плата за квартиру до этого вносилась вовремя. Так в чем дело?! От этого известия у Эли будто из-под ног выдернули половичок, она даже покачнулась, словно на самом деле потеряла равновесие, и ухватилась рукой за стену.

– Моя дочь возвращается через три дня, ей понадобится жилье, – объяснила хозяйка.

Эле припомнилось, что о чем-то таком, вручая ключи, ей говорили. О том, что взрослая дочь хозяйки в настоящее время проживает за границей и квартиру, которая на самом деле принадлежит ей, сдает через мать, но на условиях, что, как только жилье понадобится, квартиранты должны освободить его. Эля все это выслушала тогда вполуха, не принимая на свой счет. Их с Тихоном остановки-передышки всегда были короткими, и она даже подумать не могла, что настоящая хозяйка квартиры вернется раньше, чем они решат опять сняться с места. В этот раз Эля надеялась задержаться дольше, даже устроила Тихона в детский сад, заплатив заведующей немыслимую для ее бюджета взятку.

– Но нам некуда идти! – предприняла девушка попытку разжалобить хозяйку.

– Ничем не могу помочь, – отрезала та. – Квартира мне нужна через три дня.

Вот и обернулось темной стороной то обстоятельство, которое Эля изначально посчитала за удачу: снять квартиру без посредников, без комиссионных и договора, только на одних честных обещаниях. Она переложила телефон в другую руку и бросила на Тихона встревоженный взгляд: сын прекратил строить из детского «Лего» башню и теперь внимательно прислушивался к разговору. Для своего возраста он понимал слишком много. К сожалению, некоторые жизненные уроки заставляют взрослеть стремительно. Эля чувствовала за собой вину перед сыном и всячески старалась продлить ему детство, покупая книжки с добрыми сказками, детские конструкторы и раскраски с мультяшными персонажами. Готовя завтрак, из продуктов составляла целые картины (идею она позаимствовала из Интернета). И когда у нее выдавалась свободная минутка, играла вместе с Тихоном: то они сооружали из стульев звездолет, то из одеял и подушек – замок. Зимой обязательно играли в снежки, строили крепость и лепили снеговиков. Летом ездили вдвоем на пикник в ближайший парк, захватив с собой из дома бутерброды и газировку. А осенью собирали гербарии из опавших листьев и делали из собранных шишек человечков. Она старалась создать видимость полной семьи. Но, несмотря на это, так и не была уверена, что в один день, когда Тихон, может, уже будет большой, какие-нибудь жизненные обстоятельства не сорвут печати с заархивированных воспоминаний и не пустят под откос благополучно идущие друг за другом вагоны дней. Как бы ей хотелось навсегда стереть пережитое из памяти сына!

– Эльвира? – окликнула ее хозяйка, обеспокоенная затянувшейся паузой. – Вы меня слышите?

Девушка поморщилась, услышав, что женщина ошибочно назвала ее другим именем, но поправлять не стала.

– Да. Да, я вас слышу. Мне потребуется время, чтобы найти жилье. За три дня это сделать невозможно. Вы что, способны выставить на улицу пятилетнего ребенка?

– Неделя, – после недолгой паузы смилостивилась хозяйка. – Неделя – и ни дня больше.

Этот разговор опустошил Элю так, будто мобильный всосал в себя все ее жизненные соки, оставив вместо нее пустую оболочку. Девушка бессильно опустилась на подлокотник кресла и свесила руки-плети меж колен, некрасиво ссутулив плечи. Поза обреченности. Только ей подумалось, что в их жизнь на какое-то время вошла иллюзия стабильности, как вновь поднялся ветер перемен и что есть силы дунул в обвисшие паруса – изорванные и истрепанные предыдущими ураганами. Ей не хочется никуда съезжать. Здесь им с Тихоном уютно и относительно спокойно. У нее уже просто нет сил вновь паковать вещи и переезжать на новый адрес. Сколько может занять поиск квартиры? И где ей взять деньги на комиссионные, если и на бутылку молока сейчас нет? Эля застонала и силой стукнула себя по колену, чтобы не заплакать на глазах у сына.

– Мам? – тихо позвал тот и, подойдя к ней, осторожно тронул за локоть. – Мы должны опять уехать?

– Да, мой хороший.

– Почему?

Что ему на это ответить? В этот момент Эля возненавидела ту неизвестную молодую женщину, которая неожиданно решила вернуться из благополучной Европы и отнять у них ненадолго установившееся спокойствие. Возненавидела почти так же, как того, кто превратил ее жизнь в кошмар и вечные бега.

– Я не хочу уезжать. Мне здесь нравится, – сказал Тихон, так и не дождавшись ответа.

– Я тоже не хочу. И мне тоже здесь нравится, – отозвалась она вместо того, чтобы начать как-то уговаривать сына. И, похоже, в ее голосе сквозила такая обреченность и печаль, что это пятилетний Тихон, а не она его принялся ее утешать:

– Но мы найдем другой дом. Даже еще лучше! И нам там разрешат держать собаку! Правда, мам?

– Правда, мой хороший.

Собака… Неисполняемая мечта Тихона. Им, кочевникам, заводить собаку никак нельзя, хоть они и мечтают оба о толстолапом щенке. Одно из условий, которые выставляют хозяева съемных квартир, – отсутствие животных. Да и не готова Эля обрекать ни в чем не повинное существо на такую нестабильную жизнь, к которой они приговорены. К горлу вдруг подкатил комок: ей вспомнился Звездочка. Рыжий, смешной, преданный… Где он сейчас? Гуляет за радугой, со звонким лаем гоняет облака. Если бы не он, не было бы у них с Тихоном даже этой кочевой жизни. Сын как-то сказал, что помнит большую рыжую собаку, хотя, как Эле казалось, помнить не мог.

– Почему бы тебе не нарисовать наш будущий дом? – предложила она, взяв себя в руки.

– И собаку?

– И собаку, конечно!

Пока Тихон занят, ей нужно подумать и решить, как им быть дальше. Для начала – где взять денег. Эля открыла ноутбук и написала два деловых и строгих письма заказчикам, в которых уже не просила, а требовала заплатить ей вовремя. А затем, не особо надеясь на совестливость работодателей, набрала номер подруги. Ну и что, что та за границей. Аня найдет способ ей помочь. Но Анна не брала трубку. Тогда Эля сбросила подруге сообщение с просьбой срочно перезвонить.

Дела в этот день, начавшийся так катастрофично, валились из рук. Эля не могла сосредоточиться ни на чем, ожидая ответа от заказчиков (а те будто специально решили мариновать ее молчанием) и звонка от подруги.

И когда наконец на столе завибрировал телефон, Эля метнулась к нему так стремительно, что невольно испугала занятого рисованием Тихона.

– Аня! – прокричала она, готовясь обрушить на подругу ворох своих проблем.

– Привет, – раздался в трубке голос, от которого внутренности обдало ледяным ветром ужаса. Это была не Анна. Дыхание перехватило, пальцы судорожно вцепились в телефон в противовес инстинктивному желанию отшвырнуть его как ядовитую змею. Лишь в одно это мгновение, растянувшееся до вечности, Эля умерла, осыпавшись колкими ледяными кристалликами, и вновь возродилась, чтобы в бешеном темпе провернуть мысленно все ходы-решения. Она даже не задалась вопросом, как ее смог найти этот человек, ведь она в очередной раз сменила не только адрес, который не знала даже Анька, но и номер телефона. Он всегда ее находил. Элю спасало лишь то, что она шла на опережение. Пусть на полшага, но опережала – благодаря этой ее способности в одно мгновение умирать, осыпаясь льдом или сгорая в пожаре паники, и тут же возрождаться – обновленной, способной принимать самые безумные решения в считаные секунды. И вот опять. Успеть опередить хотя бы на полшага.

Нора

Конверт был точной копией ранее полученных, словно отправитель однажды купил их целую пачку: белый со светло-синей каймой с левой стороны, как если бы его случайно обмакнули в подсиненную акварелью воду. Обычно вся корреспонденция Норе приходила в скучно-белых конвертах с напечатанным на них адресом. На этих же, с синей полосой, без почтовых штемпелей и марок, вместо адреса получателя стояло краткое «рara Nora» – «для Норы». Некто, не называвший своего имени, дважды в неделю опускал ей конверты прямо в почтовый ящик. А в письмах были либо стихи (как его, так и классиков), либо тонкие комплименты. И хоть обратного адреса на конвертах не стояло, их отправитель наверняка жил где-то поблизости, может быть, даже в одном с ней подъезде, так как он нередко писал, где видел Нору, что она в это время делала и во что была одета. Стиль письма выдавал образованного и начитанного человека, писал он практически без ошибок, если не считать той мелкой путаницы, свойственной местным билингвам, когда в разговорном испанском проскальзывают каталонские словечки. К примеру, употребляя союз «и», автор вместо испанского «y» упорно печатал каталонский союз «i». А больше Норе о нем ничего не было известно: ни возраста, ни имени, ни адреса. Вычислить анонимного воздыхателя, тайно следящего за ней, никак не получалось. Нора изучила все имена на почтовых ящиках, но проживающих в их подъезде мужчин было почти столько же, сколько квартир. Одиноких – трое. Но это тоже ни о чем не говорило: автор писем необязательно мог быть холостяком. Так же как необязательно мог проживать в одном с нею подъезде.

Радовали ли Нору эти письма? Скорее настораживали и пугали, хоть за целый месяц таинственный поклонник и не предпринял шагов для сближения. Но девушка, каждый раз выходя из подъезда, спиной ощущала невидимый взгляд наблюдающего за ней человека и невольно ежилась, словно ей за шиворот насыпали колкого песку. Не один раз она оглядывалась на окна, пытаясь вычислить, из какого за ней следят, внимательно вглядывалась в витрину бара в доме напротив, подозревая в завсегдатаях, устроившихся в его недрах с чашкой кофе или кружкой пива, своего поклонника. Но и это не помогало разгадать загадку. Все окна дома казались ей пустыми, а посетители бара беседовали между собой, и ни один из них не смотрел в ее сторону. Нора немного успокаивалась, но уже на следующий день могла получить очередное письмо, в котором, помимо поэтических сравнений, некто подробнейшим образом описывал ее наряд, восхищался не только новым платьем с асимметричным рисунком, но даже деревянными бусами. Такая слежка заставляла ее чувствовать себя обнаженной, вызывала нервозность и ощущение опасности даже дома. Нора всерьез стала подумывать о том, чтобы переехать, и один раз даже зашла в агентство недвижимости, но единственный агент оказался занят, и девушка, прождав четверть часа, ушла, так и не поговорив. Впрочем, уже по дороге домой она отругала себя за паранойю. Квартира, которую она снимала, устраивала ее по всем параметрам, похожую подыскать будет не так просто. Нора переехала в нее чуть больше года назад из маленькой и сырой квартирки, которую снимала до этого. Ей повезло найти светлую и теплую в относительно новом доме по цене ниже рыночной. Такой второй во всем поселке не найти. Да и переезд та еще головная боль. И не факт, что тайный воздыхатель не выследит ее в их небольшом поселке, где невозможно пройти и пяти минут без того, чтобы не встретить знакомые лица. Нора просто решила выбрасывать новые письма не читая. И так поступила с двумя последними.

Но сегодняшнее послание отличалось от предыдущих тем, что в конверте прощупывалось что-то похожее на тонкую картонку. Неизвестный поклонник решил прислать ей поздравительную открытку? Странно, поводов для этого, насколько она знает, нет. Нора поднялась на свой этаж, открыла дверь и прямо в туфлях прошла на кухню, думая сразу же избавиться от нежеланного послания. Но, уже подняв крышку мусорного ведра, внезапно одумалась: неизвестно, как поведет себя в дальнейшем ее поклонник, какие у него помыслы. Может, потребуются доказательства его преследований на тот случай, если придется обратиться в полицию. Конечно, доводить ситуацию до крайности Нора не собиралась, но подстраховаться не мешало. Едва так подумав, она нервно усмехнулась: ей просто признаются в симпатии, а она уже видит в этом преследование. И все же она не выбросила конверт. Напротив, решительным движением оторвала сбоку край и вытащила сложенный вчетверо (как всегда!) листок с отпечатанным на нем текстом (аноним не желал открывать тайну своей личности даже через почерк), а затем – старую открытку с фотографией какой-то железнодорожной станции с множеством переплетающихся путей. «Узловая» – виднелась полустертая надпись на вывеске на деревянном домике крошечного вокзала.

Не удержавшись, Нора бегло пробежала взглядом текст, а затем перечитала его еще раз, уже внимательней. Сегодняшнее письмо кардинально отличалось от предыдущих тем, что на этот раз анонимный поклонник писал не о своих чувствах и не стихи, а вступил без приветствия, будто продолжил прерванный ненадолго разговор.

«…Как я уже тебе рассказывал в предыдущем письме, это место существует на самом деле. Место, где жизнь делает крутой вираж, сворачивает не на те рельсы и идет дальше вразрез всем расписаниям. Может быть, кем-то и когда-то так было запланировано. А может, все происходит случайно. Но как бы там ни было, оно существует. Я называю его про себя местом, где теряешь себя. В парке Тибидабо есть такой аттракцион – зеркальный лабиринт. Может, он называется по-другому, уже не помню, не в этом суть. Ты входишь в зеркальный коридор (на входе тебе выдают одноразовые перчатки, похожие на те, что есть в каждой овощной лавке, чтобы не оставлять следов. Не здесь ли уже ты начинаешь терять свою индивидуальность? Не оставлять следов…). Да, ты входишь в зеркальный коридор и идешь по нему в полумраке, выставив вперед ладони в прозрачных перчатках, а параллельно с тобой идут еще несколько таких же Ты. Ты идешь до тех пор, пока не упираешься руками в стеклянную стену, и тогда понимаешь, что коридор впереди – лишь иллюзия, отражение и тебе нужно искать другой поворот. Ты разворачиваешься, а вместе с тобой поворачивают и все твои другие Ты, и вы тычетесь в зеркальные стены до тех пор, пока одна из них действительно не оказывается коридором. И так до следующего тупика. А потом одна из зеркальных «улиц» выводит тебя в комнату кривых зеркал, в которых ты видишь свое искаженное изображение. Их так много – искаженных изображений, что ты начинаешь сомневаться, какая же ты на самом деле. Где ты – настоящая? И у тебя даже может возникнуть желание разбить все эти зеркала, уничтожить все твои другие «я», живущие в параллельных коридорах. Останавливает то, что ты не знаешь, какая из них останется и на самом ли деле она настоящая… Ты выходишь из этой комнаты, кивнув на прощание внезапно проявившемуся в одном из зеркал скелету. И торопишься попасть наружу, сдерживая желание разбить зеркала, уничтожить в них стеклянные перегородки, которые обманывают ложными выходами и множат твои «я».

Была ли ты в этом парке? Я так отчетливо представил тебя в том лабиринте, блуждающей по зеркальным улицам, что даже не сомневаюсь в том, что ты там была и хоть на мгновение, но испытала те же ощущения, что и я.

Но может, тебе по душе другая аллюзия? Эта старая открытка (кстати, русская, как и ты) попалась мне недавно между страниц одной из книг – словно ответ на мои мысли. И я посчитал это знаком. У этого места даже есть название, которое я, не владеющий твоим языком, не могу правильно прочитать. Может, оно тебе окажется больше по душе. Место, где связываются в узлы нити-дороги.

Но неважно, какое сравнение тебе больше нравится. Главное то, что ты – та, которая однажды потеряла себя настоящую. Я осмелюсь это утверждать, хоть и не настолько хорошо тебя знаю. Когда-то ты заблудилась в зеркальных коридорах. Или, если тебе так больше нравится, когда-то в твоей жизни что-то произошло, что перевело стрелку и направило состав на другой путь. Возможно, ты так решила сама. Я не знаю твоего прошлого, откуда ты тут появилась и почему. Но почти уверен, что ты – та, которая однажды потеряла себя настоящую. Откуда взялась такая уверенность, на чем она основана? Ни на чем, кроме моей интуиции и узнавания себе подобного. Я тоже однажды потерял себя настоящего.

Возможно, ты сочтешь мои слова абсурдными, припишешь их нездоровому человеку, чудаку. Пусть. Но если они тебя заставят задуматься (после того как вызовут у тебя негодование, может, злость и отрицание), если помогут тебе когда-нибудь найти себя настоящую, я буду счастлив. Сделай это ради себя и ради тех, кто так и не смог найти себя, кто позволил «копии» заменить настоящее «я».

Разбей зеркала на этой проклятой улице!»

Листок, когда Нора перечитывала его во второй раз, дрожал в ее руках. И вдруг она, повинуясь внезапно обрушившемуся на нее страху, отшвырнула письмо, будто оно обожгло ей руки. И еще долго в растерянности, часто дыша, смотрела на прямоугольный лист бумаги, лежащий перед ней на полу. Сомнений почти не осталось: человек, пишущий ей, нездоров душевно. Быть преследуемой душевнобольным – этого ей еще не хватало! Нора почувствовала, как по спине, вызвав озноб, прошла волна холода. Но напугала ее не столько мысль о том, что ее тайный поклонник, возможно, нездоровый человек, сколько проницательность автора письма: Нора не так давно была в парке Тибидабо в зеркальном лабиринте и действительно испытала нечто похожее на то, что описал в своем письме неизвестный. Откуда он мог это знать? Девушка обняла себя руками и опасливо покосилась на листок. Ей захотелось немедленно выбросить его, но она пересилила себя, подняла и убрала вместе с открыткой обратно в конверт, который затем положила в кухонный ящик под стопку полотенец. Пусть лежит.

Кира

Территория за зданием больше походила на городской парк, чем на больничный сквер. Аккуратно подметенные дорожки извивались между цветущими клумбами, засаженными анютиными глазками, бархатцами и петуниями. Высокие свечи тополей, стоящие в позолоченных канделябрах уже опавшей листвы, подпирали чистое синее, с белыми росчерками облаков небо и снисходительно поглядывали на более низкие липы и клены, отбрасывающие на пока еще зеленые газоны не только веснушки осыпавшейся листвы, но и – в солнечный день – разлапистые тени. Два белых мраморных льва сторожили, словно вход в сокровищницу, трехступенчатую широкую лестницу, ведущую к фонтану в круглой окантовке небольшого бассейна. Кира уже знала, что зданию больницы более сотни лет. Когда-то это была загородная летняя резиденция одного столичного генерала. И трехэтажное здание, формой напоминающее букву «П», и парк за ним, куда выходили окна средней части, и львы, и фонтан принадлежали еще его семье. После революции поместье было национализировано и отдано вначале под туберкулезный диспансер, потом, в военное время, под госпиталь, а с начала пятидесятых и по сей день в здании располагалась больница.

Каждое утро до обеда Кира прогуливалась в сквере. Если моросил дождь, она, кутаясь в принесенную санитаркой старую мужскую куртку, пахнущую табаком, медленно бродила по дорожкам. Если день выдавался солнечный, как сегодня, доходила до фонтана и устраивалась на широком парапете как на лавочке. Наблюдая за прогуливающимися, Кира представляла себе, что находится не на больничной территории, а в парке, куда приехала после работы. Это уже вошло в привычку – фантазировать, где бы она могла работать. И каждый раз девушка придумывала себе новую профессию – от офисного менеджера до художницы, выбравшейся из тесной студии за вдохновением. И пусть по скверу прогуливались не бодрящиеся пенсионеры, собачники с питомцами и молодые мамы с колясками, а пациенты в халатах, накинутых поверх пижам, это ничуть не портило атмосферу придуманного «выходного».

Сегодня Кира не фантазировала о том, где могла бы работать до того, как оказалась на остановке в этом городе. Ее мысли занимало другое – имя, найденное в принесенной Ильей Зурабовичем книге. Как-то так получилось, что в первые два раза, пролистывая книгу, она не остановилась на нем, не «узнала», как мелькнувшее и скрывшееся в толпе лицо подзабытого знакомого, с которым связь давно утрачена. И только в третий, переворачивая очередную страницу, вдруг замерла, будто некто догнал ее и остановил, положив руку на плечо. И теперь, вчитываясь в это пятибуквенное имя, она пыталась «поймать» словно то и дело ускользающую радиоволну, воспоминание. Не это ли имя она выкрикивала в недавнем сне-кошмаре суровому небу? Но когда ей почти удалось поймать пробившийся сквозь шумы и помехи слабый «сигнал», некто бодрым жизнерадостным восклицанием сбил все настройки:

– Привет, подруга!

Рядом с Кирой на парапет присела молодая женщина в спортивном адидасовском костюме и розовых тапочках, обутых на белые носки. Кира не сдержала молчаливой досады, отразившейся на ее лице. И нарушившая ее покой молодая женщина тут же всполошилась:

– Ты мне не рада? Или что-то случилось?

– Рада. Случилось, – кратко ответила Кира и кивнула в знак приветствия Свете – ее новоявленной подруге в этом чужом мире. Подруга поневоле, с которой объединяло лишь заключение в больничных стенах. Светлана залечивала черепно-мозговую травму, полученную в аварии, и была уже близка к выписке. В отличие от Киры.

– И что же случилось? – Светло-карие глаза молодой женщины вспыхнули жадным любопытством. Все, связанное с безымянной девушкой, история которой распространилась в пределах больницы со скоростью огня по сухой траве, казалось интригующим, как латино-американский сериал, и Светлана, которая набилась ей в подруги, считала, что имеет право знать одной из первых обо всех новостях. Хотя бы потому, что попросила через навещающую ее мать принести Кире кое-какую одежду. Пижама, спортивный костюм и новые тапочки – все это было подарком от Светланы. Как и минимальный набор средств гигиены – дешевый шампунь, бальзам-ополаскиватель и пахнущий цитрусовыми гель для душа.

– У меня появилось имя, – ответила Кира.

– Вспомнила?! – обрадованно взвизгнула Светлана и, вскочив на ноги, протянула руки то ли в порыве обнять ее на радостях, то ли просто коснуться плеча.

– Нет. Придумала. Выбрала, – Кира кивнула на книгу и сдержанно улыбнулась. – Не могу больше ходить безымянной и откликаться на «подругу».

– «Тайна имени», – прочитала Светлана с поумерившимся в голосе восторгом. – И? Как же тебя теперь зовут?

– Кира.

– Гм… И что это имя обозначает?

И прежде чем Кира успела как-то среагировать, Светлана уже вцепилась в книгу и распахнула ее на тех страницах, меж которых лежал кленовый листок.

– Тихон, – громко прочитала приятельница. Кира вдруг вспыхнула, словно школьница, у которой соседка по парте случайно подглядела выведенное в задумчивости имя понравившегося мальчика. Сверкнув на Светлану глазами, она выхватила из ее рук книгу и положила рядом с собой.

– Мм… Я думала, ты читала характеристику своего имени. Киры, – то ли обиженно, то ли оправдываясь, пробормотала приятельница.

– Нет. Мне все равно, что оно означает.

– Ну как же так? Как так – все равно? Ведь ты же выбрала себе это имя!

– Оно временное. Как эта пижама, – кивнула на свое больничное одеяние Кира. – Ненастоящее. Так что… мне и правда все равно.

– А Тихон? Ты читала про это имя. Что-то вспомнила? Оно тебе кого-то напомнило?

– Нет, – сказала Кира, и та поспешность, с которой она ответила, только подкинула дров в костер любопытства Светланы. Приятельница откинула упавшую на глаза обесцвеченную челку, контрастирующую с угольно-черными бровями, и требовательно уставилась на Киру. «Ну-ну, так я тебе и поверила!» – читалось в ее взгляде. Но Кира сделала вид, что не заметила ожиданий Светланы, и, взяв в руки книгу, поднялась.

– Илья Зурабович просил зайти меня за полчаса до обеда. Не знаешь, который час? – кивнула она на наручные часики приятельницы, выглянувшие из-под манжета спортивной куртки.

– Половина первого, – ответила Светлана, не скрывая разочарования в голосе. И все же не удержалась от упрека: – Зря ты мне рассказать не хочешь. Вроде я тебе не чужая. Помогаю ведь.

– Нечего рассказывать, Света, – мягко ответила Кира, прежде чем уйти.

– Ну да, как бы не так! Я же видела, как ты сидела с книгой на коленях и о чем-то думала. Вернее, о ком-то. О том, чье имя прочитала? Об этом Тихоне?

– Я не знаю, кто такой Тихон. Правда. Мне просто показалось, что я могла быть знакома с человеком, которого бы так звали. И все.

– Ой, а вдруг это твой муж? Или парень? – оживилась Светлана, не обращая внимания на предостерегающе поднятые брови приятельницы. – Ищет тебя, ищет – и не может найти! Ой, у меня идея! А что, если мы его сами поищем? В социальных сетях. Посмотрим фотографии и…

– И сколько же там, в соцсетях, может быть Тихонов, а? – насмешливо спросила Кира. – Явно не пять, и даже не десять. Света, оставь. Я правда не знаю, был ли у меня знакомый с таким именем или просто… показалось.

– Если показалось, то это не просто, – не отставала Светлана, сама не зная того, что почти повторила фразу доктора.

– Света, Илья Зурабович меня уже минут пять как ждет. Я пойду. Встретимся на обеде.

Невинная ложь – удобный предлог, на который, как на трость, можно опереться, если попытки остаться в одиночестве или сохранить при себе едва пойманный и тут же ускользнувший проблеск воспоминания захромали на обе ноги. И пусть Илья Зурабович не назначал ей никакой встречи, он рад ее видеть у себя в кабинете в любое время, особенно если Кира готова принести ему новые крохи сведений о себе. Только бы он оказался на месте. Кире сейчас почему-то как никогда нужно было оказаться в его обществе – донести до его кабинета кислотой разъедающую душу тоску. Будто она и правда знала кого-то, кого звали этим тихим именем. И будто этот кто-то ей был очень дорог.

Когда она стучала в кабинет, ее сердце, казалось, звучало громче. Обивка двери глушила звуки вместо того, чтобы транслировать их на весь коридор. Будто так было задумано специально для тех, кто желал сохранить в секрете свои визиты к доктору.

– Проходи, проходи, – пригласил Илья Зурабович, когда она робко заглянула в кабинет. Но на этот раз в бархатном голосе доктора не было радости, с какой он обычно встречал свою необычную пациентку, голос казался тусклым, будто на бархате вытерлись ворсинки и обнажилась вылинявшая подкладка.

– Я не вовремя? – смутилась Кира, решив, что доктор озадачен свалившимися на него проблемами и рабочими задачами. Лучше извиниться и зайти позже.

– Нет-нет, ты всегда вовремя. Более того, я как раз думал с тобой поговорить. Как хорошо, что ты сама зашла.

– О чем поговорить? – спросила Кира, пристраиваясь на краешке предложенного стула и складывая руки поверх лежащей на коленях книги.

– О ком. Как всегда – о тебе.

Доктор поднялся и, сделав по кабинету круг, остановился возле шкафа и задумчиво перебрал взглядом содержимое стеклянной витрины: фарфоровые статуэтки, декоративные тарелки и несколько картинок в рамках. Кира молча смотрела на чуть согнутую, будто в легком поклоне, спину Ильи Зурабовича и широкие плечи, которые медицинский халат обтягивал так туго, будто наволочка подушку.

– Я ведь виноват перед тобой, девочка, – сказал, наконец решившись, Илья Зурабович и резко обернулся. Подошел, гулко впечатав в паркет каждый шаг, но не опустился в свое рабочее кресло, а присел на угол стола, развернувшись к Кире в полуобороте.

– Помнишь, когда ты к нам поступила, мы провели тебе полное обследование? В том числе ты должна была посетить и… мм… женского врача?

Кира молча кивнула, еще не понимая, куда клонит доктор.

– Так вот, об одной важной вещи я тебе не сказал. О том, что написала в заключении гинеколог. Скрыл, решил, что в тот момент тебе это не нужно было знать. Ну чтобы… понимаешь… не вызвать испуга. Шока, кхм… Хотя, может, шок как раз и пробудит какие-то воспоминания.

– О чем вы, доктор? – резко перебила его смущенное покашливание Кира и вцепилась в книгу до побелевших на пальцах суставов.

– О том, милая моя девочка, что гинеколог в анамнезе написала «рожавшая женщина».

– Рожавшая? – переспросила Кира. Слова доктора долетели до нее будто издалека, словно Илья Зурабович вышел из кабинета, но продолжал с ней разговаривать из коридора. Что-то в ней противилось этим словам, выставляя на их пути препятствия, глушащие их, не позволяющие смыслу коснуться сознания и разбудить память.

– И… это значит, что у меня был ребенок?

– Да, это значит, что ты естественным путем когда-то родила ребенка.

– И где же он? – спросила Кира и тут же смутилась от глупости вопроса. Если для нее самой стало таким потрясением то, что у нее был ребенок, откуда же доктору знать, где он находится.

– Не знаю, девочка моя. Прости, мне, наверное, не нужно было скрывать изначально от тебя такую важную информацию. Но учитывая то, в каком состоянии мы тебя нашли, какая ты была слабая, я решил повременить с такими сведениями.

Кира помотала головой, словно желая упорядочить и успокоить мысли, загудевшие растревоженным пчелиным роем. Поздно. Мысли-пчелки уже жалили ее одна за другой, пуская в кровь не целебный, а медленно убивающий яд. У нее. Был. Ребенок. Или есть. Ребенок. Мальчик. Или девочка.

– Кира? – тихо позвал ее Илья Зурабович.

– Меня зовут не Кира, – мотнула она головой.

– Знаю. Но не знаю, как к тебе по-другому обратиться.

– Я тоже не знаю.

– Сожалею, – развел он руками будто с сожалением, но в то же время словно желая заключить ее в объятия.

– Это кошмар. Это настоящий кошмар! Мало того что не знаю, кто я, откуда, как меня зовут. Так еще напрочь забыла своего собственного ребенка! Сколько ему лет? Кто это – мальчик или девочка? И как его или ее, черт возьми, зовут! – закричала она и замолчала. Оборвала себя на полуслове так резко, будто с разбегу наткнулась на стену и расшиблась. Расшиблась о внезапное понимание, от которого руки, сжимающие книгу, дернулись, а пальцы разжались, выпуская переплет. Томик свалился на пол с громким стуком, от которого вздрогнули оба – и Кира, и Илья Зурабович. Но, странно, этот звук привел ее в чувство, загнал гудящих пчелок в ловушку.

– Кира? – вновь тихо окликнул ее доктор. – Ты ведь тоже что-то хотела мне рассказать? Что-то ведь вспомнила?

– Нет, Илья Зурабович. Я… просто хотела вернуть вам книгу, – нашлась она.

Кира подняла с пола томик, аккуратно, будто извиняясь за причиненный шум, положила его на стол и попрощалась.

– Ну, как знаешь, – развел руками доктор, тоже, как и Светлана, не поверивший в ее отговорку. Но настаивать не стал, позволил ей уйти – пережить и принять известие.

Глава 3

Эля

Она сидела на краешке офисного стула для клиентов, зажав дрожащие ладони коленями, и напряженно, едва не молясь на него, глядела на гладкий лоб молодой девушки за компьютером. Похоже, волнение Эли передалось сотруднице агентства, потому что та вдруг нахмурила лоб и подалась корпусом к монитору, вглядываясь в него так сосредоточенно, будто ее взгляд мог обратить найденную информацию в желаемую. Эля, сидевшая напротив девушки, тоже невольно наклонилась к столу и сильнее сжала коленями руки. Шрам на ладони вновь зазудел, как всегда бывало, когда она нервничала. Эля поскребла его пальцами другой руки и на секунду окунулась, как в вонючую болотную жижу, в воспоминание: она, раскинув руки будто крылья, пятится назад, прикрывая собой детскую кроватку, словно птица – гнездо с птенцами. Ее голос уже сел от криков и рыданий, и мольбы вырываются сиплым шепотом, отчего звучат страшнее, безысходнее. Но в ответ доносятся лишь грязные ругательства, которые давно выжгли в ее душе дыру. Она пятится от того, кто наступает на нее с ножом, до тех пор, пока не упирается спиной в жесткую спинку кроватки. Спящий ребенок внезапно просыпается, Эля чувствует это сердцем, а не потому, что тот закричал: ее малыш, такой же забитый и испуганный, как и она, уже давно научился отвечать на страхи не криком, а затравленным молчанием. Эля инстинктивно взмахивает руками, словно пытается накрыть ими кроватку, и в это же мгновение сильные пальцы хватают ее за горло и отбрасывают в сторону. Она с криком падает на пол, больно ударившись о него подбородком, но тут же вскакивает на ноги и разъяренной птицей налетает на обидчика. Она бьет его, лупит руками-крыльями, уже не сипит, а клокочет и не мольбы, а угрозы. Он отбивается от нее одной рукой, зажав в другой нож, растерявшись от ее внезапной ярости, взрывом вырвавшейся на волю. Но вскоре приходит в себя и замахивается ножом. Эля опережает уже опускающуюся смертоносную руку на доли секунд, хватается за лезвие и отводит его в сторону. А затем с силой, на которую, казалось, не была способна, отталкивает обидчика и выхватывает из кроватки ребенка…

На ее ладони навсегда остался напоминающий о том страшном дне глубокий шрам, который начинал зудеть в моменты нервного напряжения. Эля вновь потерла его и громко перевела дух, приходя в себя после воспоминания, так не вовремя обрушившегося на нее.

– Нет, пока ничего нет, – разочарованно вздохнула девушка-агент. – Но может, в следующем месяце…

Эля выпрямилась и сложила внезапно обмякшие руки на коленях.

– Мне нужно в этом. Сегодня. Срочно, – проговорила она, поднимая на девушку такой умоляющий взгляд, словно та могла совершить чудо – вытащить из рукава, как припрятанный козырь, адрес сдаваемой по приемлемой цене квартиры или хотя бы комнаты.

– Увы, ничем не могу помочь. Мне очень жаль, – развела руками агент. – Оставьте ваш телефон, и я вам перезвоню, как только что-то появится.

Эля продиктовала номер и поднялась, чувствуя себя враз состарившейся: сердце билось в неприятно рваном ритме, в ушах стучала кровь, а слабость навалилась такая, словно на ноги надели кандалы. Груз обрушившихся на нее проблем придавил плечи, и Эля вышла из офиса агентства, сутулясь и едва ли не шаркая ногами, как старуха, чью спину согнул опыт прожитых десятилетий. Сын выскользнул за ней тихо, как мышонок, и только уже в коридоре робко взял ее за руку и совсем как взрослый в ободряющем жесте чуть сжал ей пальцы. Эля едва не расплакалась. Это был конец. За три дня они с Тихоном успели обойти все агентства города, и ни в одном им не смогли помочь. Квартиры если и были, то по такой цене, что она не могла себе их позволить. И так спасибо Ане, которая в тот злополучный проблемный день перезвонила ей сразу после ошибившегося номером мужчины, напугавшего ее в первый момент до полусмерти, и выслала из-за границы денег на первое время.

Эля достала телефон и отправила подруге краткое сообщение, в котором написала о последней неудаче. Ответ не замедлил прийти, будто Аня сидела где-то там, в солнечной Испании, в тени тревог с телефоном в руке и ожидала от нее вестей. «Не дрейфь! Завтра прилетаю. Что-нибудь придумаем». Эля вздохнула: что тут можно придумать? Как вариант – искать жилье в других городах, а на какое-то время поселиться у Ани (подруга сама предложила им с Тихоном кров). Похоже, придется принять этот вариант, хоть он не считался безопасным. Да и подругу, несмотря на ее доброту, стеснять не хотелось.

– Мама, можно, я тут поиграю? – Вопрос Тихона выдернул ее из топи нерадостных размышлений. Они как раз проходили мимо детской площадки, расположенной в центре парка, подобно сердцевинке цветка, от которой во все стороны расходились асфальтированные лепестки-дорожки. Что им делать, куда податься, Эля еще не решила, поэтому молча кивнула, и Тихон с радостным криком бросился штурмовать горки и лесенки. Девушка присела на одну из лавочек и достала мобильный телефон, намереваясь поискать в ближайших городках агентства недвижимости и сделать запросы. Но связь с Интернетом в этом месте оказалась плохая. Может, нарочно, чтобы матери следили за своими гуляющими детьми, а не увязали в опасной мировой Паутине. Или чтобы хоть на какое-то время отвлеклись от повседневных забот и, подняв глаза от земли, полюбовались художественными росчерками белых облаков на синем полотне неба, нарядившимися в благородную позолоту липами и вдохнули полной грудью посвежевшего к концу августа воздуха. Едва Эля убрала телефон, как из-за облака, будто по заказу, выглянуло солнце. Неуловимый блик скользнул по ее раскрытой ладони, поцеловав все еще зудевший шрам, и свернулся у ног светлым пятном как одомашненный зверек. И этот солнечный зайчик вызвал у нее воспоминания шестилетней давности о последнем летнем дне, такие, какими они оставались недолго: чистые, светлые, еще не вымокшие в слезах и крови, не пропитавшиеся удушающей гарью страхов.

…Тот день тоже выдался солнечным, словно лето напоследок решило щедро одарить сэкономленным за дождливые месяцы теплом. Синее небо так же, как и сегодня, расчеркивали штрихи белых облаков, и это художественное сочетание синего и белого напоминало Эле гжельскую роспись. Легкий ветер перебирал, словно украшения в шкатулке, позолоченные верхушки деревьев. И в теплом воздухе обоняние уже улавливало горьковатые нотки осеннего аромата.

Эля раскладывала по папкам учебный материал, с улыбкой представляя себе новых учеников. Их было двенадцать, ровно столько, сколько мест. И это обстоятельство – что все места на курс испанского были заняты – ее несказанно радовало: преподавателем в школе языков она была новым, пришла в апреле на место ушедшей в декрет учительницы, довела предыдущий курс, приняла экзамен, а на новый учебный год ей дали вести занятия у новичков. Эля опасалась, что те, кто придет записываться на курс, узнают, что вести уроки будет недавняя выпускница иняза с маленьким опытом работы, и в сомнениях отступятся. Но нет, ее страхи не оправдались: набор оказался полным. Двенадцать учеников: восемь девушек и четверо мужчин. Эля уже изучила их анкеты, чтобы иметь представление, с кем ей придется иметь дело, и теперь с волнением ожидала понедельника – первого дня занятий. Раскладывая по папкам материал, она мысленно представляла себе каждую анкету нового ученика. Вот эта папка будет для Марины Силиной, вот эта достанется Наталье Шепотовой, а вот эта, может быть, самому старшему в группе (сорок четыре года) Петру Алексееву.

Школа языков арендовала весь первый этаж в двухподъездной пятиэтажке, окна кабинета Эли выходили на улицу, а не во внутренний двор, и в форточку беззастенчиво, как орава расхулиганившихся ребятишек, то и дело врывались посторонние шумы: шуршание автомобильных шин по асфальту и гудение работающих моторов, шарканье ног прохожих, обрывки их разговоров, пару раз – чей-то смех и однажды – рокот промчавшегося байка. Напротив через дорогу располагалось здание коммерческого техникума, и во время перемен у его дверей бывало многолюдно: молодые люди и девушки выходили покурить, пролистывали конспекты, обменивались новостями, громко смеялись. Но сейчас двор пустовал. Лишь изредка его пересекал кто-нибудь из персонала, входил в здание и с громким стуком закрывал за собой дверь.

Закончив раскладывать материал, Эля сложила папки в аккуратную стопку на краю стола и тронула кнопку маленького электрического чайника. Время сделать небольшую паузу. Ожидая, пока закипит вода, она достала из ящика стола чашку, начатую коробочку клюквенной пастилы и присела на стул у окна. И в это время заметила заглядывающего с улицы прямо ей в окно молодого мужчину. От неожиданности Эля вскрикнула, чем не столько смутила, сколько развеселила незнакомца. Он улыбнулся ей широкой улыбкой давнего знакомого и жестом попросил приоткрыть окно. Эля, повинуясь не столько любопытству, сколько белозубой улыбке мужчины и веселому взгляду его зелено-карих глаз, дернула тугой шпингалет и приоткрыла раму.

– Девушка, скажите, это школа языков? – спросил незнакомец, хоть вывеску наверняка видел. Эля кивнула, на что мужчина обрадованно выдохнул: – Ну наконец-то! А то я заплутал.

– Вы записаться хотите?

– Да.

– Так заходите, – рассмеялась Эля, потому что мужчина продолжал топтаться перед ее окном словно перед окном регистрации.

– А вы секретарь?

– Нет, я преподаватель, – ответила она, и в ее голосе невольно просквозила гордость. Да, ей было чем гордиться: она, дочь простых работящих провинциалов, с первого раза поступила в столичный университет на иняз, куда конкурс был высоким, окончила учебу с красным дипломом и устроилась на должность преподавателя испанского (а в перспективе и французского) языка в элитную школу языков.

– Ой. Простите. Вы такая молоденькая и симпатичная, что я подумал…

– А что, преподаватели обязательно должны быть пожилыми и некрасивыми? – улыбнулась Эля. Этот молодой мужчина ей нравился, и она невольно, настроившись на его волну легкого флирта, ответила ему тем же. Впрочем, будь с ней рядом любая из ее незамужних сокурсниц, наверняка бы тоже не удержалась от кокетства. Мужчина был хорош собой: брюнет с зелено-карими глазами и тонкими чертами лица. Скроенный по его фигуре деловой костюм светло-серого цвета, дорогие часы на запястье и кожаная папка под мышкой выдавали в нем человека состоятельного. Порыв ветра словно приманку швырнул в приоткрытое окно запах дорогого парфюма, и Эля всерьез пожалела, что одета сегодня так просто: в синие джинсы и белую блузку, а на лице из косметики лишь пудра и немного румян, даже глаза не накрасила и волосы завязала в обычный хвост.

– И какого языка вы преподаватель? – спросил все так же через окно незнакомец.

– Испанского.

– Я вообще-то шел записываться на английский… – задумчиво протянул он.

– На английский еще есть пара мест, – поскучнела Эля.

– А на испанский?

– А на испанский уже нет.

– Жаль, – на это раз уже огорчился – притворно или по-настоящему – мужчина. – Если такой романтичный язык, как испанский, ведет такая красивая учительница, я бы записался на ваш курс. Но раз так… Что ж, английский – значит, английский.

– Увы, – развела Эля руками, с огорчением понимая, что единственный повод, который мог бы дать благодатную почву для продолжения знакомства, лопнул мыльным пузырем.

А мужчина, спохватившись, торопливо глянул на наручные часы и нахмурился.

– Опаздываю! – вздохнул он. И уже тоном, лишенным легкомысленных ноток флирта, спросил: – Так где можно узнать про курсы английского?

– В секретариате. Вторая дверь налево.

– Налево так налево, – усмехнулся мужчина. – Хотя мне больше нравится направо. И, кстати, клюквенную пастилу я тоже люблю. Приятного аппетита! И спасибо за помощь.

Надо же, успел разглядеть на ее столе коробку и чашку! Эля отчего-то смутилась. А мужчина тем временем уже шагнул в темный предбанник школы, в коридоре раздались его шаги, которые замерли вовсе не возле ее кабинета, и затем – деликатный стук в дверь секретариата. Эля с тоской подумала, что секретарь Алена тоже молодая и симпатичная – и, кажется, одинокая. И что сейчас этот мужчина будет одаривать комплиментами Алену, а та, очарованная им, щебетать и подыскивать ему удобное расписание, бросать на него заинтересованные взгляды из-под густо накрашенных ресниц, демонстрировать как бы невзначай длинные стройные ноги. Отчего-то в эту минуту Эля люто возненавидела и эффектную секретаршу, к которой всегда относилась с симпатией, и этого незнакомца. Пусть хоть на минуту, но возненавидела. От заретушировавшего черным ей сердце чувства ее избавила боль: задумавшись о том, что может происходить в кабинете секретаря, Эля неосторожно пролила кипяток из чайника мимо чашки, брызнув им себе на руку. Зашипев от боли, она, как кошка лапой, затрясла ладонью, а потом по-детски лизнула больное место. И в этот момент увидела в окно с улыбкой наблюдающего за ней незнакомца. И когда успел?! Она вновь смутилась. А он уже отсалютовал ей на прощание папкой и, к ее огорчению, ушел. А спустя три дня они вновь встретились. Мужчина после своего первого занятия английским дождался в коридоре, когда у Эли закончатся уроки. И преподнес ей коробку клюквенной пастилы на глазах у ревниво стрельнувшей взглядом в его сторону секретарши. А затем пригласил Элю прогуляться по вечерней Москве. И она пошла за ним – незнакомцем, о котором знала только то, что его зовут Сергей и что он тоже, как и она, любит пастилу. Но пригласи он ее хоть пойти за ним пешком до Сибири – и она бы с радостью согласилась. Его обаяние опутало ее невидимой сетью еще с первых секунд общения с ним. Это уже позже Эля поняла, что у такого обаяния может быть только дьявольская природа. Но тогда… Тогда они пробродили по Москве почти всю ночь. Несмотря на то, что утром Сергею нужно было в офис. Несмотря на то, что туфли Эли на высоком каблуке вовсе не были предназначены для подобных прогулок. Они шли, не разбирая маршрута, часы напролет, которые проносились как мгновения. То выныривали из узких, плохо освещенных улочек на широкие проспекты, то опять пропадали в безлюдных закоулках. Иногда они заходили в попадающиеся на их пути кафе выпить горячего чаю. А затем выходили и оказывались, к своему удивлению, то на набережной, то совершенно в противоположной стороне от того места, куда пытались попасть, словно кафе были порталами, отправляющими их в разные районы столицы на свое усмотрение. Та ночь стала поистине волшебной не только в плане неожиданных маршрутов, но и потому, что между ними зарождалась магия. Рассвет они встретили на Кузнецком Мосту, гудящем даже в этот час от проносившихся по нему машин, и, стоя над черной водой реки, впервые поцеловались.

Их роман развивался стремительно и заполнил собой полностью жизнь Эли. Даже когда ей вдруг отказали от места преподавателя, потому что директриса решила взять вместо нее свою племянницу, Эля приняла это событие стоически. Сергей уверил ее, что потеря работы – не конец света. И что он в состоянии обеспечить ее, Эле даже нет необходимости искать новую. А три месяца спустя девушка увидела на тесте две полоски и поначалу растерялась. Тот день стал для нее знаменательным не только из-за той новости, но и потому, что ей поступило предложение от испанской компании, налаживающей поставки медицинского оборудования в Россию. Но искали сотрудника не для российского представительства, а в головной офис. Обещали высокую зарплату, хороший социальный пакет и помощь в оформлении документов. Испания была страной ее мечты. И в другой ситуации Эля не отказалась бы от такого предложения, но в этой с ней уже был Сергей и тот, кто свое невидимое пока присутствие обозначил двумя красными полосками. И она, понимая, что второго подобного предложения у нее уже не будет, скрепя сердце написала отказ потенциальному работодателю. А через месяц вышла замуж за Сергея.

С тех пор, не раз оглядываясь на тот день-перекресток, она часто задавала себе вопрос, что случилось бы, поступи она по-другому. Вполне возможно, что жизнь ее была бы куда счастливей и уж точно – спокойней. Но тогда с нею не было бы Тихона.

Погрузившись в воспоминания, Эля не сразу заметила старика в инвалидной коляске, который остановился рядом с ее лавочкой. Как долго он находился здесь, тоже наблюдая за бегающим с одной горки на другую Тихоном, Эля не поняла. Просто внезапно ощутила чужое присутствие и почувствовала себя неловко.

– Это ваш мальчик? – внезапно спросил ее старик, поворачивая к ней худое лицо с обвисшими, как у бассета, щеками.

– Мой, – без всякой охоты ответила девушка. Разговаривать не хотелось. Но старик, наоборот, желал общения:

– Сколько ему? Лет пять?

– Угу. Пять.

– Моему младшему внуку столько же. Хороший возраст. Когда ребенок одной рукой еще держится за материнскую юбку, но другой уже открывает себе дверь в самостоятельность. Вы понимаете, о чем я…

– Да, – согласилась Эля.

– Наслаждайтесь им – вашим сыном. Наслаждайтесь, пока он полностью не сбежал от вас во взрослую жизнь, – вздохнул со знанием дела старик. И Эле внезапно стало его жаль. Она развернулась к своему собеседнику в полуобороте и поймала его благодарную улыбку. При этом улыбка отразилась не только в водянистых глазах старика, но и в каждой морщинке темного, в пигментных пятнах лица. Сухие, похожие на птичьи лапки руки пожилого мужчины скомкали ткань клетчатого пледа, укрывающего его колени, и тут же аккуратно, каким-то женским движением, разгладили складки.

– Боюсь, я тебе помешал, – повинился с опозданием старик, внезапно переходя на «ты», словно приглашая девушку к доверительной беседе.

– Нет, – мотнула головой Эля, но не улыбнулась.

– Я один из тех докучливых стариков, для которых редкая возможность поболтать с кем-то в парке – великая радость. Целыми днями нахожусь дома, дети выросли и разбежались кто куда. Вот только иногда, раз в пару месяцев, привозят ко мне моих внуков. Побудут полдня и опять уезжают. Но я их понимаю, – вздохнул он. – И уже за это счастье – раз в пару месяцев слышать в стенах моей безмолвной квартиры детский топот и смех – готов простить им что угодно.

– И остальное время вы совершенно один? – ужаснулась Эля и невольно скользнула взглядом по большому колесу коляски.

– Нет, что ты! Ко мне соседка-медсестра приходит. Душевная женщина. Да дети помощницу наняли. Машеньку. Только вот Машенька выходит замуж и завтра уже не придет ко мне. А новую помощницу пока не нашли. Так что придется пока самому.

– Но как же так…

– А вот так. Это уже все мелочи жизни, деточка. Да, мелочи. Сколько мне там осталось… Вся жизнь-то уже за плечами. И столько там трудностей было, что остаться сейчас одному в этом танке, – он засмеялся и хлопнул ладонью по колесу коляски, – в четырех стенах – не такая уж беда. А вот у тебя, деточка, что-то случилось куда серьезней моей «беды». Так ведь?

От его пронзительного, может, даже бесцеремонного своей настойчивостью взгляда Эля невольно опустила глаза и кивнула, хоть и не собиралась делиться с первым встречным проблемами.

– Я так и подумал. Уж прости, я, пока ты не видела, немного понаблюдал за тобой. И понял твои настроения, которыми ты, может, и не желала делиться. Получается, украл. Но я просто очень люблю «читать» лица незнакомых людей. Я скучающий старик – что мне еще остается делать? Только рассматривать лица на прогулке и угадывать по ним настроения. Такое у меня развлечение.

– И что же вы прочитали по моему лицу? – заинтересовалась Эля. Тихон в это время скатился с очередной горки и побежал к качелям, совершенно позабыв о матери и их проблемном утре. Счастье детства в том и состоит, что можно легко, как воду с ладони, стряхнуть неприятности и полностью отдаться новой игре.

– А то и прочитал, что у тебя сейчас трудности. Ты смотрела на сына, но при этом была будто погружена в себя, в свои, осмелюсь предположить, воспоминания. И были они очень радостными, потому что твое лицо излучало свет, словно по нему скользили солнечные зайчики. Но вот ты вынырнула из воспоминаний так внезапно, будто тебя разбудили, и твое лицо тут же заволокли тучи. Еще чуть-чуть – и заплакала бы. А когда я тебя отвлек, на твоем лице отразилось не недовольство, а страх.

– Прямо-таки уж страх, – натянуто засмеялась Эля, пытаясь шуткой скрыть свое потрясение от проницательности старика.

– Да, страх, – припечатал он. – Но мелькнул он лишь на долю секунды. Кто-нибудь сторонний и не заметил бы, но я поймал его за скользкий хвост, потому что не просто наблюдал за тобой, а читал тебя. Вот и заметил страх, притаившийся в уголках твоих глаз. Не меня ты испугалась, а внезапного обращения к себе на улице. Из чего могу сделать вывод, что ты кого-то боишься и одновременно ожидаешь его появления. А по тому, как ты ссутулилась и обняла себя руками, закрываясь, осмелюсь предположить, что ты мечтаешь спрятаться, сделаться невидимой, неслышимой. Исчезнуть. А исчезнуть тебе вон он не дает.

Старик кивнул на раскачивающегося на качелях Тихона и вновь перевел взгляд на Элю.

– Опасный вы человек, – сказала девушка серьезно после долгой, вызванной потрясением паузы. Ей внезапно захотелось встать, позвать сына и уйти торопливо, не оглядываясь, если ее окликнут.

– Не опасный, – возразил старик с доброй улыбкой Санта-Клауса. – Все свои домыслы я оставляю при себе. Не удержался вот только сейчас от искушения проверить догадки. Просто подумал: а вдруг смогу помочь?

– Как вы мне поможете? – не сдержала горькой усмешки Эля.

– Как – это уже мои заботы. Так что у тебя случилось? Что случилось сейчас?

Выделил ли он голосом последнее слово, намекая на то, что не собирается касаться всей ситуации в общем, а лишь только ее части, или Эле просто так показалось? Может, он умеет читать мысли, заглядывать в воспоминания? Да нет, бред, конечно. Если бы мог, то не просил бы рассказать, и так бы знал.

– Я осталась без квартиры, – вздохнула девушка. – И не могу найти другую. А через сутки должна съехать с этой. Вот что случилось.

– А друзья у тебя есть? Понятно, не смотри на меня так… волком. Верю, что есть, но не могут помочь. Ох, девка!

Старик пожевал губами, задумчиво посмотрел на небо, а затем опять повернул к Эле морщинистое дряблое лицо, и опять каждая его морщинка осветилась улыбкой:

– Иногда так случается, что близкий человек помочь не может, а вот совершенно посторонний – да. Так случается… Вот что тебе скажу: собирай свои и сына вещи и переезжай ко мне. Я живу один в трехкомнатной квартире. Тсс! Дай договорить! По глазам вижу, что собираешься отказаться. Я не просто так тебе предлагаю жить. Как я уже сказал, моя Машенька завтра уходит. Вот совпали же мы с тобой в наших бедах! Не просто так пересеклись. Тебе нужно жилье, а мне – помощница.

– Но у меня даже нет медицинского образования! И я… не умею! Я никогда не работала сиделкой.

Старик вдруг рассмеялся – молодо, звонко, словно в его некрасивое, разрушенное жизнью и болезнями тело был заключен молодой дух.

– Тебе не придется заниматься неприятными для тебя процедурами. Для этого ко мне медсестра приходит. Она меня и купает, и уколы делает, и переодевает. Мне нужна помощница, компаньонка, а не сиделка. Тебе только нужно будет гулять со мной, иногда убрать в квартире, сходить на рынок за продуктами да приготовить обед. Я ем немного, просто, но самому готовить сложно. Ну и иногда по вечерам буду просить тебя почаевничать со мной и поговорить, почитать мне вслух – я это люблю. И все. За это вы с сыном можете жить в свободной комнате. Она большая и удобная. И еще я тебе платить буду. Немного, скорее символически. Но обеспечу жильем и питанием. Подумай. Сейчас за мной Машенька приедет. И если согласишься, я вас познакомлю.

– Как вы можете предлагать мне, первой встречной, поселиться у вас в квартире? – высказала свои сомнения Эля, уже понимая, что другой помощи ей ждать неоткуда. – А вдруг я мошенница? Охотница за чужими квартирами?

Старик перебил ее смехом. Смеялся он долго, до слез, и только когда уже отсмеялся, вытер ладонью слезящиеся глаза и произнес:

– Девонька, я разве тебе не продемонстрировал, что более-менее разбираюсь в людях? Да и у тебя ситуация, думаю, такая, что тебе где-то надо тихо отсидеться, спрятаться самой и спрятать сына. И не отсвечивать, как говорится. До охоты ли тебе на квартиры бедных стариков? Или я не прав?

– Правы, – тихо ответила Эля. – Ну а если я преступница и именно поэтому, как вы сказали, скрываюсь? Может, я совершила что-то очень плохое, серьезное?

– А это так? – спросил вдруг старик. Девушка подняла на него глаза и на этот раз смогла выдержать его, казалось бы, проникающий в саму душу взгляд.

– Нет, – улыбнулась она.

– Я тоже так думаю, – улыбнулся старик в ответ. – Ну так что, знакомить тебя с Машенькой?

Эля кивнула и позвала Тихона.

Нора

Магазин был закрыт. За опущенной решетчатой ставней безжизненно чернело пустотой окно, а на самой ставне висело объявление о том, что магазин откроется второго сентября. Но Нора другого и не ожидала, поэтому прошла мимо темной зарешеченной витрины и остановилась перед массивной высокой дверью двухэтажного дома. Ряд каменных, выстроенных на века еще в конце позапрошлого столетия домов разных цветов и высоты, но с общими боковыми стенами образовывал эту улочку, названную Балконной из-за маленьких разномастных балкончиков, украшенных все как один живыми цветами. С одной стороны улица рапирой пронизывала небольшую дорогу, с противоположной – заканчивалась круглым земляным пятачком-гардой, на котором скучились в теневой оазис похожие на гигантские брокколи местные сосны. На одном из балконов кто-то невидимый мучил гитару, и неуверенная и спотыкающаяся, как походка пьяного, мелодия терзала утомленную жарой улицу.

Звонка на двери не было. Девушка стукнула дважды толстым чугунным кольцом, служившим и дверным молотком, и ручкой, а затем потянула за него дверь на себя. Та открылась со знакомым скрипом, который наполнил душу радостью и предвкушением предстоящей встречи: хозяйка, когда находилась дома, никогда не запиралась. В предбаннике было прохладно и немного пахло сыростью, но Нора уже знала, что этот неприятный запах, как и холод, обманчив. Стоит только зайти за вторую дверь, за стеклом которой виднелась квадратная гостиная со старинным диваном, двумя креслами и темным журнальным столиком на толстых выгнутых ножках, – и окажешься в самом уютном на свете жилище. Этот дом служил лучшей визитной карточкой таланта его хозяйки. Нора мельком заглянула через стекло в гостиную и, следуя за интуицией, приоткрыла другую дверь, ведущую из предбанника в подсобное помещение, служащее и складом, и мастерской. Она не ошиблась: резкий запах лака и скрежещущий звук, будто что-то зашкуривали, известили ее о присутствии тут хозяйки.

– Рут! – позвала Нора. – Привет!

Звук, издаваемый наждачной бумагой, оборвался, но взамен раздалось какое-то шуршание, словно в кипе старых газет завозилась, устраивая гнездо, крупная мышь, и затем последовал радостный вскрик:

– Нора!

Из глубины помещения показалась сама хозяйка, одетая в перепачканный краской, как у маляров, джинсовый комбинезон поверх растянутой вылинявшей футболки. Руки в медицинских перчатках девушка держала на весу, словно хирург перед операцией.

– Не могу обнять, руки в пыли! – задорно прокричала Рут, но все же, стараясь не коснуться ее руками, потянулась к гостье с поцелуями. Расцеловавшись, молодая женщина отступила на пару шагов и окинула Нору восхищенным взглядом: – Как всегда – красавица! Сколько же мы не виделись? Месяц?

– Полтора.

– Полтора, – вздохнула Рут и снова улыбнулась, чем вызывала у Норы приступ щемящей радости. Как же, оказывается, она соскучилась по подруге! По ее широкой улыбке, по запахам лака, дерева и резинового клея, всегда сопровождавшим ее шлейфом будто дорогие духи. По ее комбинезонам, перепачканным разноцветными пятнами и с проеденными растворителем дырками. По ее волосам, жестким и мелко вьющимся, которые так знакомо дыбились над повязанной надо лбом зеленой косынкой ржавыми пружинками. Нора не раз думала о том, что если все эти теории о родственных душах правда, то они с Рут не иначе как души-близнецы. Помнится, когда Нора впервые переступила порог магазина в поисках журнального столика и из-за прилавка к ней вышла Рут, одетая в чистые джинсы и цветную рубаху, с торчащими над яркой повязкой и раскачивающимся в такт ее шагам волосами-пружинками, что-то в тот момент произошло. Что-то, подобное тому радостному шоку, который испытываешь при неожиданной встрече с родным и близким человеком, связь с которым давно утрачена, но душа продолжает ныть и тосковать по нему. Нора даже забыла, зачем зашла в магазин. Но Рут и без слов поняла, что́ посетительнице нужно. И не успела Нора опомниться, как уже с интересом рассматривала не только выставленные на продажу столики, но и декоративные вешалки и мелкие украшения для дома. А вечером они, Рут и Нора, как заправские подруги пили в баре неподалеку кофе и болтали обо всем так легко, словно и не познакомились всего лишь утром того же дня.

– Когда ты приехала? – спросила Нора, но не стала признаваться, что проходила мимо магазина дважды в неделю, хоть и знала, что до сентября он будет закрыт.

– Вчера вечером, – ответила Рут, стягивая одна за другой перчатки.

Так странно у них повелось, что они общались ежедневно – если не лично, то в переписке, но только в августе, который Рут по традиции проводила на юге у родителей, общение между ними прекращалось, словно впадало в анабиоз. Нора не писала Рут, не желая отнимать у стариков-родителей радость общения с единственной дочерью. А Рут оказывалась так занята, что не находила для подруги минутки. Ее внимание в этот жаркий месяц всецело принадлежало родителям. Она была их поздним, долгожданным ребенком, которого лелеяли и пестовали как принцессу. И который, повзрослев, оторвался, словно лепесток от сердцевинки, и улетел, подхваченный ветром любви, из жаркой Мурсии в многоязычную суетливую Барселону следом за немногословным каталонским парнем. Но хоть прошло уже десять лет, родители так и не привыкли к отсутствию в доме дочери.

– Вечером приехала и уже работаешь?

– Видела бы ты, какой я комод раздобыла! Еле утра дождалась, чтобы приступить к работе.

– Приволокла его с собой из Мурсии? – усмехнулась Нора, ничуть не удивившись. Рут ездила не на легковом автомобиле, а в грузовом фургончике, чтобы иметь возможность самой перевозить понравившиеся ей предметы. Она часто разъезжала по распродажам, рынкам и крупным свалкам, отыскивая старую мебель и предметы обихода, в которые затем вдыхала новую жизнь. И каждому обновленному предмету затем находилось место в чужих домах. У Рут поистине был талант. Она не только умела отреставрировать старый растрескавшийся столик или комод, но могла фактически из мусора соорудить настоящее произведение искусства и определить его на место. Нора своими глазами видела, как найденная в лесу коряга однажды превратилась в оригинальную тумбу, а из толстой ветви и прикрученных к ней согнутых алюминиевых ложек вышла симпатичная вешалка для головных уборов и шарфиков. И такими вещами – созданными или отреставрированными своими руками – был наполнен магазин. Рут не торговала фабричными декоративными изделиями для дома. От кончиков ногтей до кончиков волос-пружинок она была творческим человеком. Рут также принимала заказы на декорирование домов и любила эту часть своей работы не меньше, чем поиск заготовок для будущих шедевров. Она только не любила стоять за прилавком, считая это потерей времени. Поэтому год назад наняла в качестве продавца молодого парнишку, отвергнув перед этим полтора десятка претенденток. И сложно было вообразить супругом такой творческой личности правильного и консервативного юриста, который тщательно, до синевы, бреется по утрам и чистит зубы ровно три минуты, как рекомендуют стоматологи. За кофе просматривает аккуратно разложенные по тонким папкам бумаги, которые хранит в безупречном кожаном портфеле. Носит белоснежные сорочки и костюмы и ездит в свою адвокатскую контору на отмытой до зеркального блеска «БМВ». Рут бы первая, скажи ей кто лет десять назад, за кого она выйдет замуж, презрительно сморщила усыпанный веснушками нос. Но что-то оказалось в этом застегнутом на все пуговицы Джорди такое, что покорило ее сразу и заставило выпорхнуть в двадцатилетнем возрасте из родительского гнезда и уехать в другой регион страны. И Нора догадывалась что именно – порядочность и надежность. Творческой личности нужен кто-то, на кого можно опереться, к кому можно возвращаться из упоительных креативных полетов как на знакомый аэродром, кто бы иногда напоминал, что, помимо неба и облаков, существует и земля. Еще Джорди был умным, а Рут очень нравились умные начитанные мужчины. К тому же он не только не мешал супруге заниматься любимым делом, но и помогал ей, взяв на себя все юридические и финансовые ситуации, связанные с содержанием магазина.

– Пойдем, я покажу тебе комод! – Рут не ответила на вопрос, но подтверждения и не требовалось. Конечно, она привезла его с собой из Мурсии! Она притащила бы его из любой точки мира, если бы он понравился ей. «Влюбил» – как говорила Рут. Она обожала влюбляться в вещи.

– Каков, а? – с гордостью продемонстрировала подруга Норе колченогое нечто с ободранным боком и перекошенными ящиками. Гостья удержалась от скептического замечания, зная, что если подруга разглядела в этом, явно выброшенном кем-то на помойку, полуразвалившемся комоде «душу» (еще одно выражение Рут – «рассмотреть душу» в вещи), то вскоре он преобразится в ее талантливых руках в дорогой дизайнерский предмет обстановки.

– Представляешь, кто-то выкинул! – затарахтела Рут, вновь натягивая перчатки и беря в руки кусок наждачной бумаги. – Стоял у мусорного контейнера – сиротливый и неприкаянный, будто брошенный пес. Наверняка успел и под дождем помокнуть: древесина верхнего ящика разбухла, к сожалению. Но я это устраню. Знаешь, что я думаю сделать? Счищу вот всю эту черную краску. Это преступление – закрасить такой естественный рисунок и цвет! А затем покрою поверхность прозрачным лаком. Но совсем чуть-чуть, в один слой, для защиты. Чтобы и лака-то не было видно. Потом поменяю ручки, отремонтирую вон ту ножку. И ящики, конечно, ящики! С ними придется повозиться – разобрать, просушить и заново склеить. А еще я думаю…

– Рут, ты что-то слышала про улицу разбитых зеркал? – перебила подругу Нора, которой слушать про комод, может, и было бы интересно, если бы не тревога в душе, оставленная вчерашним письмом.

– Что? – Подруга оказалась погружена в свою «комодную» тему настолько глубоко, что не расслышала обращенного к ней вопроса. Нора терпеливо повторила.

– Улица разбитых зеркал. Странное какое-то название, – удивилась Рут. – Не слышала. Это что? Книга? Фильм?

– Ни то ни другое. Если честно, не знаю. Но за последние дни встретила эту фразу трижды. И… вот, посмотри.

Нора вытащила из сумочки сложенный пополам конверт и протянула его подруге.

– Что это? – Та осторожно коснулась краешка бумаги рукой в перчатке. А затем, решительно стянув перчатку, взяла конверт и вынула из него письмо.

– Прочитай.

– И? От кого это? – удивленно спросила Рут после того, как ознакомилась с содержанием.

– От кого – не знаю. Это мне подбросили в почтовый ящик, – вздохнула Нора и рассказала о тайном поклоннике, от которого во время отсутствия подруги стала получать письма.

– Мне это не нравится, – сказала Рут серьезно. Хоть Нора ожидала, что та рассмеется, пошутит, подколет, наконец, насчет поклонника.

– Мне тоже.

– Похоже на письмо нездорового человека. А остальные? Остальные письма ты сохранила?

– Нет, – качнула головой Нора. – Выбросила.

– Гм… Может, зря?

– Может, и зря, – согласилась Нора. – Но об этом думать уже поздно.

– А кого-нибудь подозреваешь? Когда это началось? Месяц назад, говоришь?

– Наверное, чуть раньше. Но ты уже, похоже, уехала. Или еще была здесь, но мы не виделись.

– Пойдем выпьем кофе, – пригласила Рут. Ополоснула руки в рукомойнике рядом с рабочим столом и пригладила немного «пружинки». – Кажется, бар у Франциско уже открылся после каникул.

Располагалось кафе на соседней улице, и Рут во время рабочих пауз частенько пила там кофе, считая, что готовят его здесь лучше всех. Но Нора подозревала, что подруга любит это место не столько за вкусный кофе, сколько за интерьер и атмосферу домашнего уюта. Это было семейное кафе: хозяин Франциско рассчитывал клиентов и готовил кофе, его супруга хозяйничала на кухне, а взрослая дочь принимала и подавала заказы. Размерами кафе скорее напоминало небольшую комнату, количество мест в нем было сильно ограниченно, но, несмотря на это, сидеть в нем за чашкой кофе или горячего шоколада можно было сколько угодно. Возле стены напротив двери располагалась небольшая стойка-витрина с выставленной под стеклом домашней выпечкой, середину занимал длинный стол с расставленными по его периметру стульями. И стол и стулья были старыми, выполненными из отполированного временем и локтями цельного дерева. На столешнице будто шрамы виднелись отметины, оставленные когда-то ножами, из лунок-дырок, словно из нор – мышки, выглядывали потемневшие шляпки гвоздей. Стулья были такими же темными, растрескавшимися, с отметками-шрамами и расслоившимися сколами, отполированные спинами спинки блестели, словно смазанные маслом. Вдоль стены тянулась длинная узкая лавка, и напротив нее стояли три круглых чугунных столика. Еще один деревянный стол, размерами поменьше центрального, располагался возле окна-витрины. На нем в качестве декоративной детали высились старые весы, похожие на те, которые Нора видела в детстве в овощном магазине. Стены украшали фотографии, иллюстрирующие жизнь в странах третьего мира. В одну из рамок кто-то вставил картон с наклейками, который в прошлой жизни был обычным фруктовым ящиком. Смысла этой «картины» Нора не понимала, но спросить у хозяина или хотя бы у Рут не решалась. И, наконец, под столом была задвинута корзина, в которую летом складывали свежие газеты, а в холодные дни – пледы для посетителей. Приятная деталь – пледы, увиденные Норой лишь в этом месте. Иногда она ходила в это кафе одна, без Рут: заходила после рабочего дня по дороге домой, если возвращалась вовремя, доставала из сумки недочитанную книгу и заказывала чашку горячего шоколада, к которой всегда бесплатно подавали маленький кусочек бисквита.

– Так кого-нибудь подозреваешь в авторстве этих писем? – повторила свой вопрос подруга после того, как дочь владельца поставила перед ними две чашки кофе с молоком.

– Даже не знаю. Это может быть кто угодно. Но, скорей всего, тот, кто живет либо в моем доме, либо в доме напротив. А подозреваю ли я кого-нибудь конкретного? Знаешь, могу поставить пятьдесят против ста, что это сосед с третьего этажа. Он не женат, живет с матерью, и я ни разу не видела его с подругой. Зато он всегда со мной вежливо здоровается, улыбается, пару раз будто хотел что-то спросить, но в последний момент передумывал. Он работает в нашей аптеке и…

– Погоди, это такой мужчина лет сорока пяти, в очках, довольно приятной наружности? Помню, однажды мы вместе с тобой зашли в аптеку мне за аспирином, и ты шепнула, что аптекарь – твой сосед.

– Да, он. Сегодня, когда я шла к тебе, мы столкнулись в подъезде. Он открыл мне дверь, пропустил, а затем сказал, что я хорошо выгляжу, – Нора вздохнула. – Понимаю, что его поведение сложно расценить как поведение влюбленного мужчины, скорее как поведение воспитанного и вежливого человека, но я не знаю, на кого еще думать.

– Жаль, ты не сохранила первые письма. Было бы любопытно на них взглянуть. Это по содержанию какое-то странное. Знаешь, мне кажется сомнительным, что человек, его написавший, может работать в аптеке.

– Потому, что это письмо выглядит так, будто его написал человек… со странностями?

– М-м… Да. Впрочем, мы не знаем, что он тебе написал в предыдущем, которое ты выкинула не читая. И, кстати, ты сказала, что встретила фразу про улицу разбитых зеркал уже не раз за последние дни. Где? В его письмах?

– Нет. Один раз в газете – заголовок к какой-то статье. И второй раз услышала от другого соседа.

– Погоди-ка! Соседа?

– Нет, Рут, – засмеялась Нора. – Этому соседу уже за шестьдесят, он счастлив со своей женой. Я не раз вижу, как эта пара ходит, держась за руки. И у них трое внуков, которых они забирают из школы и занимаются ими до тех пор, пока за детьми не приезжают родители. Этому соседу просто некогда писать мне такие письма!

– И все же я бы не скидывала его со счетов.

– Его фраза относилась совсем к другой ситуации. Моя улица и правда улица разбитых зеркал. Автомобильных, – усмехнулась Нора.

– Что еще раз подтверждает твою гипотезу о том, что письма пишет кто-то из твоего или соседнего дома.

– Но не этот сеньор.

– Ладно, – нехотя сдалась Рут. – Знаешь что? Давай пройдемся до аптеки и посмотрим на твоего соседа-аптекаря!

– Зачем?

– Ну, я гляну на него еще раз, внимательней, и скажу точно – он или не он. У меня на людей чутье.

Нора тут же представила себе, как Рут в аптеке в упор уставится на фармацевта. А с нее станется и спросить в лоб, не он ли автор анонимных писем.

– Нет, не надо. Давай подождем. Посмотрим, как будут развиваться события.

– Держи меня в курсе! – строго наказала Рут.

– Непременно.

– Когда тебе выходить на работу? Завтра? – сменила тему подруга.

– Да.

– Значит, не сможем пообедать вместе. Жаль. Хотела тебя пригласить. Зайди ко мне вечером, когда будешь возвращаться. Выпьем вместе кофе и поговорим. Сейчас мне нужно вернуться к работе.

– Пока вдохновение не ушло, – засмеялась Нора, разгадав за словами подруги ее нестерпимое желание поскорей вернуться к реставрации драгоценного комода. Когда вдохновение овладевало Рут, бесполезно было толковать с нею о чем-то другом. Разговор о письме – небольшое исключение. Но и то потому, что происшествие показалось подруге выходящим за рамки нормального. И даже несмотря на это, письмо проиграло в битве с комодом с большим отрывом в счете.

– Ладно, беги к себе в мастерскую. Рада была тебя видеть!

– И я. Ужасно-ужасно по тебе соскучилась!

– И все же недостаточно, раз предпочитаешь моему обществу компанию комода, – не удержалась от веселой подколки Нора.

– Извини, – расплылась в широкой улыбке Рут и потерла большим пальцем кончик среднего. – Когда вдохновение зудит вот тут, в пальцах, заставляя их гореть и чесаться, сопротивляться ему бесполезно. А то обидится и долго не будет приходить.

– Беги! – махнула рукой Нора. – Я расплачусь.

– Завтра кофе угощаю я! – крикнула Рут, качнула на прощание волосами-пружинками и скрылась за тяжелой дубовой дверью.

Нора еще посидела какое-то время в одиночестве, перечитывая письмо и думая, кем оно могло быть написано. Сейчас, после разговора с подругой, подозревать аптекаря ей казалось нелепым. И чем дальше Нора читала написанное, тем больше ей казалось, что автор письма – третий подозреваемый, о котором она не рассказала Рут. Овдовевший старик с верхнего этажа, к которому раз в две недели приезжает взрослая внучка. Нора дважды помогала соседу донести покупки из магазина до лифта. И за эти короткие моменты общения словоохотливый старик успел рассказать о себе – и про умершую шесть лет назад супругу, и про внучку, и про свою любовь к книгам. Да, больше писать письма некому. Все сходится. Но что делать со своим открытием и как вести себя дальше со стариком соседом, Нора не знала. Она расплатилась по счету, поблагодарила хозяина кафе и вышла на улицу. В этот последний день августа солнце палило так нещадно, будто август не шел на убыль, а достиг своего максимального пика. Лето вдруг представилось Норе не в виде сезона, а в виде радиоволн, а все, что ее окружало, – огромными радиоприемниками, настроенными на одну летнюю волну. Все, мимо чего проходила Нора, на что наступала, чем дышала, транслировал в прямом эфире удушающий зной – поры каменных кладок, плитки тротуаров, дорожное покрытие, потерявшие упругость листья, шуршащее за спиной море, шорох автомобильных шин, дрожащий разогретый воздух. Удушающая жара, сводящая с ума. Те пятнадцать минут по раскаленным улицам, что Нора поднималась к своему дому, показались ей вечностью в аду. Выпитый кофе свернулся в желудке колючим ежом, и девушка пожалела, что вместо него не заказала ледяной минералки. Но вспомнив о том, что у нее в холодильнике стоит запотевшая бутылка минеральной воды, взбодрилась, как пересекающий пустыню путник при виде оазиса, и зашагала уже бодрее.

Нора подходила к своему подъезду, когда увидела возле него соседнего парня. Молодой мужчина по будням ездил до Барселоны на той же электричке, что и она. Впервые Нора увидела его чуть больше года назад, когда переехала в новую квартиру. Она заходила в свой подъезд, а парень вышел из соседнего. Но тогда не он привлек внимание девушки, а красавица хаски – дымчато-серая, с белой грудью и пронзительно-голубыми глазами. И уже позже Нора увидела соседа на станции: год назад он сел в тот же поезд, что и она, и с того дня присоединился к группе постоянных пассажиров, которых девушка встречала ежедневно в течение рабочего года. Мужчина был симпатичным, чуть выше среднего роста (а в сравнении с невысокой Норой казался рослым), спортивного сложения. Удлиненные волнистые волосы молодой человек зачесывал назад, и прическа его держалась безупречно в любую погоду, и это заставляло Нору подшучивать про себя, что наверняка парень выливает на голову добрую порцию укладочного средства. Полгода назад к нему присоединилась девушка – невысокая брюнетка с копной вьющихся волос. Молодой мужчина каждый раз дожидался подругу возле турникетов, а она постоянно опаздывала и торопилась к нему навстречу с виноватой улыбкой зачастую уже в тот момент, когда поезд подходил к станции. Они вместе торопливо засовывали свои билеты в щель турникета и бежали к предупреждающе сигналящим перед закрытием дверям электрички. И когда вбегали в поезд, праздновали свою маленькую победу коротким поцелуем. Девушка смеялась, а парень ей в очередной раз несерьезно выговаривал за опоздание. Она винилась и обещала не опаздывать. И на следующее утро они вновь мчались к дверям, едва успевая. Однажды они все же опоздали. Из окна проезжавшего мимо платформы поезда Нора увидела, как парень, размахивая руками, сердито выговаривал девушке за опоздание. И та уже не смеялась, а тоже размахивала руками, споря с ними. Но потом, целую неделю, приходила к электричке вовремя. А затем опять стала опаздывать. Нора, удивительно, даже переживала, не поругалась бы эта пара вновь из-за непунктуальности девушки. Что-то в них было – и в этом парне, и в его спутнице, что ей симпатизировало, заставляло изо дня в день дожидаться их и тайно наблюдать. Иногда она видела соседа возле дома, когда он выгуливал свою красавицу хаски. А несколько раз встретилась на их улице и с его девушкой.

Но сейчас Нора, к своему удивлению и даже ужасу, увидела этого парня в инвалидной коляске. От шока она замедлила шаг и чуть было не спросила, что с ним случилось. Но, вовремя спохватившись, что со стороны это может показаться неприличным любопытством, ведь они с этим мужчиной ни разу не разговорились, заспешила к своему подъезду. Когда она поравнялась с соседом, он вдруг поднял на нее глаза и кивнул, словно они были знакомы. И Нора от неожиданности ответила – не кивком, а пробормотала приветствие. После чего в сумятице излишне резко открыла калитку, отчего та стукнулась о каменную стену с неприлично громким звуком, торопливо достала ключи, не в силах отделаться от странного ощущения, что парень смотрит ей в спину, и скрылась за дверью. И только оказавшись в оазисной прохладе подъездного коридора, остановилась и перевела дух. То, что такой молодой и симпатичный мужчина, за которым она в течение года наблюдала из окна электрички, оказался вдруг в инвалидной коляске, потрясло ее, словно дурная весть прилетела о ком-то очень хорошо знакомом. Наверное, все же надо было подойти и спросить, что с ним случилось. По-соседски вежливое сочувствие выглядело бы в этой ситуации куда уместней, чем ее некрасивое и неоправданное бегство. Но жалеть о несделанном уже было поздно.

Нора открыла холодильник и достала, как и желала, бутылку минералки. Но стакан холодной воды не показался ей таким вкусным, каким рисовался в предвкушении по дороге домой. Она испытывала стыд за свою реакцию и никак не могла отделаться от стоявшей перед глазами картины: молодой парень-сосед в инвалидном кресле с укрытыми, несмотря на убийственную жару, клетчатым пледом ногами. В какую переделку он попал? Возможно, сломал ногу и через месяц-два уже поправится. Норе вдруг подумалось, что ей будет не хватать этого молодого человека во время ее ожиданий утренней электрички. За этот год она привыкла к нему настолько, что, похоже, будет скучать. И это – то, что она будет по нему скучать, – ей не понравилось.

Кира

Этой ночью ей снился маленький сын. Он лежал с ней рядом на застеленной белой простыней кровати, уткнув крошечные цепкие кулачки ей в грудь, и тихо посапывал. Кира, боясь неосторожным громким вздохом нарушить сон ребенка, следила за тем, как меняется его мимика: вот малыш наморщил лобик, но через секунду нахмуренное выражение его личика стерла младенческая улыбка, а еще через мгновение он вытянул губки трубочкой и тихо вздохнул. И хоть после его рождения прошло уже две недели, ей до сих пор было удивительно, что кто-то может так всецело нуждаться в ней, что прикосновение именно ее рук способно в мгновение ока превратить отчаянный, разрывающий ее сердце крик в тихое счастливое воркование. Он, такой маленький, но уже такой большой для нее человек, внес веские и необратимые изменения в ее жизнь. Только после его рождения Кира поняла, что нет ничего огромней, глубже и абсолютней материнской любви и материнских страхов. И что бы ни происходило отныне в ее жизни, какие бы катаклизмы и радости ни приключались, ее желаниями и поступками отныне будут управлять эти два чувства.

Она лежала рядом с ним, дышала в его плюшевую рыжеватую макушку и чувствовала, как ее душа переполняется пузырящимся, как шампанское, счастьем только от одного младенческого запаха, которым пропиталась даже верхняя одежда. Она и этот сопящий человечек – одно целое. Один большой маленький мир, в котором время течет по другим законам, планеты вращаются вокруг этого рыжего солнца и все дела внезапно теряют важность и оказываются где-то на периферии орбит. Вот он – ее мир. Она могла бы часами рассматривать линии на крошечных ладошках сына, гадая с материнскими надеждами и страхами о его наверху уже прописанной судьбе, следить за невесомыми движениями его пока редких, но обещающих стать густыми и длинными ресниц. Ей в этот момент хотелось только одного – чтобы ничто и никто не нарушал этих счастливых мгновений. Но их нарушили: тихо скрипнула дверь, и в комнату вошел подросший щенок, помесь дворняги с лабрадором. Собака тихо проклацала когтями по паркету, подошла к кровати и поставила лапы рядом с обнимающей малыша рукой хозяйки. В глазах щенка Кира прочитала вселенскую грусть и устыдилась: да, ее любимый питомец теперь вынужден делить хозяйскую любовь с этим крикливым человечком. Собака ревновала и страдала, демонстрируя свою обиду то через мелкие шалости, то вот так откровенно, через упрекающие взгляды. Кира тихонько двинула рукой, нехотя убирая пальцы с теплой солнечной макушки размером с ее ладонь, и ласково потрепала собаку по загривку. Та радостно застучала хвостом по полу, и глухие удары напомнили звуки хронометра, внезапно встревожившие Киру: ей в тот момент вдруг показалось, что этот «хронометр» отсчитывает последние мгновения ее счастливой жизни.

…Она проснулась со слезами на глазах и долго лежала, рассматривая свои осиротевшие ладони, которые еще помнили тепло и форму маленького тельца. Слезы затекали ей за воротник пижамы, но Кира не утирала их, боясь, что в соленой влаге растворится мифический детский запах, который, казалось, сохранился на пальцах. Как страшно и тяжело, тяжело до воя – не знать, где ее сын, что с ним. Не знать даже, какого он возраста. И она тихо выла в подушку, хоть от отчаяния хотелось расшибить ставшую пустой голову о стену. Как, как случилось, что она забыла собственного ребенка?! Сил встать не было: обессилил ее не столько сон, сколько мысль о том, что вдруг ребенок – это абстрактный ребенок, а не ее настоящий сын. Приснился под влиянием услышанной от Ильи Зурабовича новости, а не потому, что она его вспомнила. Кира подносила к носу ладони, дышала в них и обманывала себя тем, что еще чувствует на них младенческий запах. Очнулась она от скрипа приоткрывшейся двери и шаркающих шагов.

– Ты чего тут лежишь? Зурабыч, слышь, тебя искал, – сварливо упрекнула Киру санитарка Степановна, снаряженная, видимо, на ее поиски. – Ни на завтрак, ни на обед не приходила.

Значит, уже время обеда прошло. Кира нехотя пошевелилась, обращая пылающее лицо со страдальческим выражением к нарушительнице покоя.

– Ты заболела, что ль? – встревожилась Степановна. – Температуришь? Так я сейчас пришлю к тебе Марию с градусником.

– Не надо, – Кира все же нашла в себе силы сесть и спустить ноги с кровати. – Говорите, Илья Зурабович меня спрашивал?

– Спрашивал, а как же! Отправил меня за тобой.

– Хорошо. Я сейчас приду. Мне нужно пять минут, чтобы привести себя в порядок.

После ухода санитарки Кира пошла в туалет и долго умывала холодной водой разгоряченное лицо, а затем с необъяснимым остервенением терла намыленные ладони, смывая с них мифический детский запах. И только когда ей показалось, что ее руки больше не пахнут молоком и сливочным печеньем – ароматом, которым пах приснившийся малыш, она направилась в кабинет врача.

– Ну, рассказывай, что случилось, – с ходу спросил доктор. И в его космических глазах отразилось вдруг такое вселенское сочувствие и понимание, что Кира, которая изначально хотела удержать в секрете приснившееся, как на духу все выпалила.

– Что вы об этом думаете, доктор? – в надежде спросила она. – Это был мой сын или просто… просто мне приснился малыш? Чужой?

– И так и так может быть, – вздохнул врач. – Ты-то сама что об этом думаешь?

Кира лишь развела на его вопрос руками.

– Мне кажется, я скоро сойду с ума, если ничего не вспомню. Или просто… не выживу! – прошептала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, не стукнуть в отчаянии кулаком по столу, не кинуть что-то тяжелое о стену, к примеру, вон тот письменный прибор на столе Ильи Зурабовича. Этот сон выпотрошил ее, выжал, обессилил. Но в то же время заронил некое зерно – зерно жизни, вопреки словам Киры о том, что она не выживет.

– Я больше не могу, доктор, – все тем же страшным шепотом, четко выговаривая слова дрожащим от негодования, злости и отчаяния голосом, произнесла она.

– Можешь, – твердо ответил Илья Зурабович после долгой паузы, во время которой всматривался в наполненные слезами глаза Киры так долго, будто читал в них истинное отражение ее мыслей. А затем, отвергнув жестом ее возражения, решительно выдвинул ящик стола и достал небольшой прямоугольник плотной бумаги.

– Вот, смотри, – он подвинул бумагу, оказавшуюся старой черно-белой карточкой, Кире и откинулся на спинку своего кресла, складывая руки на груди.

Кира нерешительно взяла в руки фотографию, на которой был изображен молодой парень в инвалидной коляске. На вид ему было не больше двадцати, но, может, исхудавший и изможденный болезнью, он просто казался совсем мальчишкой. Толстое одеяло скрывало его ноги, а тощие руки безжизненными плетями лежали поверху. И все же, несмотря на такой жалкий вид, юноша улыбался, и это была улыбка не переломленного о колено жизнью человека, а улыбка победителя. Кира поднесла карточку поближе к глазам и, всматриваясь в смутно знакомые черты, попыталась вызывать в памяти хоть одно мимолетное воспоминание, где могла видеть раньше этого человека. Она вынуждала память заработать с тем отчаянным злым усилием, с каким находящийся долго без движения человек пытается заставить двигаться неходячие ноги. От усилия Кира даже вспотела, будто и в самом деле силилась выполнить невозможное физическое действие. Илья Зурабович все это время молча, исподлобья и не меняя позы наблюдал за ней.

– Кто это? – сдалась она. Но за долю мгновения до ответа доктора поняла уже, узнав космическую темноту в глазах парня.

– Я. Мне здесь двадцать лет.

– Но… Что с вами случилось? – тихо спросила Кира и положила снимок на стол с такой бережностью, будто боялась, что тот рассыплется ветхой пылью от неосторожного обращения.

– Пойдем пройдемся, – пригласил Илья Зурабович. – Погода хорошая. Грешно торчать в четырех стенах. Да и ты сегодня еще не выходила гулять.

За пределами кабинета привычно шумела жизнь: больные, в основном пожилого возраста, собирались в холле перед плоским экраном для ежедневного просмотра дневного выпуска новостей. Кира уже знала историю этого телевизора: один из пациентов решил отблагодарить Илью Зурабовича за лечение деньгами в конверте. Но доктор наотрез отказался. Тогда молодой мужчина решил по-другому: купил для больницы навороченный плоский экран на замену старенькому, то и дело выходящему из строя телевизору и преподнес подарок как спонсорскую помощь. Холл с телевизором располагался в среднем крыле, и к нему вели коридоры сразу из нескольких отделений. Когда-то, при первых хозяевах, в этом помещении, напоминавшем сердцевину цветка, к которой «прикреплялись» лепестки-коридоры, был танцевальный зал. А сейчас это было место для общения пациентов и просмотра телевизионных программ. Кира иногда присоединялась к зрителям в нелепой надежде услышать в новостных выпусках что-то, что могло бы дать ей хоть крошечное воспоминание.

С привычным звуком отодвигались стулья, рассаживались после коротких приветствий пациенты, шумели в воздухе обрывки разговоров, заглушаемые программной заставкой. Киру поприветствовал пожилой мужчина, она ответила и отрицательно мотнула головой, когда кто-то жестом указал на свободный стул. Илья Зурабович открыл Кире дверь и выпустил на наполненную уже другими, не агрессивными, как музыкальная заставка, звуками улицу. «Как хорошо тут!» – подумала Кира, слушая успокаивающий шелест листьев и бодрое чириканье птиц. Впервые за долгое время ею овладело такое умиротворение, будто в этих стенах она обрела надежное убежище. Почему ей так подумалось? Что такого страшного произошло в ее прошлой жизни, что память отказывалась воспроизводить это воспоминание?

– Дождь будет. И сильный, – сказал вдруг Илья Зурабович, взглянув на безупречное в своих помыслах синее небо.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросила Кира. Если бы на небе было хоть облачко, она бы не усомнилась в прогнозе.

– Спина, деточка. Моя переломанная спина вот уже больше тридцати лет работает лучше всяких барометров. Никогда еще ее прогнозы не подводили, – с горькой усмешкой ответил доктор, и Кира бросила обеспокоенный взгляд сначала на него, с чуть ссутуленными плечами идущего по дорожке, а затем кивнула на свободную лавочку:

– Может, тогда присядем?

– Нет, дорогая. Я когда-то поклялся себе, что физическая боль больше меня не сломит, и остаюсь верен своей привычке – переносить ее на ногах. К тому же, хоть и прошло уже столько лет, я до сих пор помню, каково это – лежать без возможности подняться. Иногда мне даже снится, что тело меня опять не слушается. Поэтому я предпочитаю больше ходить, чем сидеть.

Кира молча кивнула, принимая и понимая его слова.

– Глупость приключилась, – начал Илья Зурабович без всякого перехода свой рассказ. – Мне было двадцать, окончил третий курс медицинского института. Столько же оставалось до окончания. Как раз и поехали отмечать с сокурсниками «экватор» после сданной сессии. Вот такая насмешка судьбы: переломить ровно посередине и затаиться, наблюдая, в какую же сторону я поползу – вперед или назад. Впрочем, насчет «ползти» – это лишь метафора.

Отправились мы на реку – готовить шашлыки и купаться. Взяли, конечно, как водится, спиртное. Один из сокурсников сумел достать целый ящик портвейна. Молодецкая удаль и бахвальство, помноженные на алкогольный градус, – и вот нам обычного купания показалось мало. Захотелось адреналина да перед девчонками и друг перед другом покрасоваться. Один берег у реки был пологий. На нем мы и расположились. А вот второй – скалистый. И в одном месте скала вошла в реку, а ее верхушка нависала над водой козырьком. Кому пришло в голову не просто меряться силами, переплывая реку, но и прыгать в воду с этого козырька – уже не помню. Наверное, Сашке Филимонову. Он у нас был заводила и подстрекатель. Кто-то остался – тот, кому портвейн последние мозги еще не затуманил. А кто-то поплыл. Я был в числе тех дураков. Первым прыгнул Филимонов – и удачно. А я – следом за ним. Знаешь, хоть уже прошло столько лет, до сих пор помню это последнее мгновение: яркое солнце, такое яркое, как сама жизнь в молодости, брызнувшее в глаза, словно желающее предупредить. Его отблески в воде – и потом темнота. Очнулся уже в больнице, неподвижный как бревно. В воде оказалась каменная плита, о которую я и ударился. Перелом нескольких позвонков, полная парализация. А мне двадцать, понимаешь? Мне всего двадцать лет, а жизнь уже кончена. Разве это жизнь – пролежать остаток жизни в постели, даже ложку ко рту не иметь возможности поднести? Врачи не давали позитивных прогнозов. Да я и сам, медик-недоучка, это понимал. Жить не хотелось. А что я мог с собой сделать, если и пальцем дернуть не в состоянии? Невеста у меня тогда была. Собирался на ней после четвертого курса жениться. На свадьбу деньги копили. Хотел я своей Любочке свадьбу шикарную сделать, такую, чтобы было что потом вспомнить. Не бедную «комсомольскую», а настоящую, богатую, с размахом. Я деньги сам копил, подрабатывая по вечерам после учебы. Хотя родители мои нам обещали помочь. Но мне хотелось самому, все самому. Так вот, Любочка… Моя Любаша, красавица синеглазая, юная, свежая, мечтательная. Хрупкая, нежная, как фея. Оберегать такую только, на руках носить, пылинки сдувать. Вот для чего она была рождена. Я ей сам сказал, что бросаю ее, видеть не желаю. Что пусть она будет счастлива, но с другим. Я ее так сильно любил, что не мог желать ей такого наказания – жизни с парализованным. Да, впрочем, иллюзий, что она со мной останется, тоже не строил. Ей еще и двадцати не было. Понятно, что поплачет у моей постели с месяцок, а потом, винясь и стыдясь, бросит. Я все это видел так ясно, как то солнце перед прыжком. Зачем мучить ее, зачем мучить себя? Сразу, как узнал неутешительный прогноз, и сказал, что отпускаю, пусть устраивает свою жизнь без меня, я буду только рад ее счастью.

– А она? – спросила Кира, потому что Илья Зурабович вдруг замолчал. Замолчал надолго, словно вел вновь тот давний, но еще не отболевший внутренний диалог с юной невестой.

– А она вдруг разъярилась. Именно так – разъярилась, потому что слово «рассердилась» совершенно не передает той силы ее неожиданного гнева. Может, оказался ее гнев таким, потому что вложила она в него все свое невыплеснутое горе. Не знаю. Но ожидать от моей хрупкой феи такой ярости я никак не мог. К нам в палату даже напуганные медсестры прибежали, хотели ее выставить. Но она их остановила таким неожиданно решительным жестом, что они, две опытные женщины, пережившие и повидавшие немало, резкие, крикливые, вдруг отступили. Говорю же: была ее ярость какая-то первородная, мощная, как стихия. Лишь однажды в жизни такое с ней и случилось. Самым мягким эпитетом, которым Любочка меня наградила, было «последний дурак», – усмехнулся Илья Зурабович. – А когда она возмущенно откричалась, вся красная от гнева, вдруг, вместо того чтобы расплакаться – так бывает, что на смену грому приходит дождь, – спокойным, но решительным тоном заявила, что поставит меня на ноги. А если не поставит, то уж не моя инвалидность станет причиной нашего разрыва, если такому суждено будет случиться. И что отныне мы начнем бороться – вместе, как бы тяжело ни пришлось. Потому что она не верит в медицинские прогнозы: медики тоже люди, могут ошибаться. А верит в меня. И в силу нашей любви. И я поверил. Поверил, что встану когда-нибудь на ноги. Потому что, когда вдруг оказывается, что у тебя такая мощная опора – поддержка любимого человека, – вместо неходячих ног вырастают крылья. И мы стали бороться. Я пообещал ей, что станцую с ней на нашей свадьбе. Так и вышло. Медики не верили. Я тоже поначалу терял веру, кричал, негодовал. Но со мной всегда была она. Такая хрупкая, но такая сильная, со стальным стержнем вместо позвоночника. Как я мог сдаться, когда у меня была такая опора?

Вначале вернулась чувствительность в руках. И тогда один из лечащих врачей робко предположил, что, может, прогнозы у меня не такие уж неутешительные. И благодаря ему, а вернее, его старому профессору, у которого он когда-то учился, мы нашли нейрохирурга, который сделал мне несколько операций. Сокурсника того старого профессора. Как сейчас его помню… Невысокий сухонький старичок, седой как лунь. Божий одуванчик. Казалось, дунь – и упадет. А сила в нем и выносливость были богатырские. Многочасовые операции выстаивал на ногах, сутками мог не спать. Все потому, что до спинного мозга – такой вот каламбур – был предан своему делу. Его уже давно нет в живых, конечно. Но у него оказался способный ученик, Миронов… Не только продолжил дело старого профессора, но и сделал ряд открытий. Да, я отвлекся. Так вот, потом был еще долгий период реабилитации. Падения, взлеты… Боль, упадок сил. И вот случился тот день, когда я смог сделать первый после несчастного случая самостоятельный шаг. А потом еще один. Люба тогда впервые за все то сложное время разрыдалась при мне. А я стоял как дурак и глупо улыбался. Даже не утешал, понимая, что со слезами она избавляется от всего пережитого. Ну а потом мы с ней поженились. И я, как когда-то пообещал, станцевал с ней. Хоть слово «станцевал» звучит слишком громко: тогда лишь смог сделать с Любой несколько осторожных шагов и поворотов под музыку. Но вот так мы и живем с ней по сей день, в мире и согласии. Только детей не смогли нажить, – вздохнул доктор. – Видимо, судьба решила, что и без того поступила с нами щедро. Ну что ж, пусть. Отболело и это.

Илья Зурабович замолчал, продолжая все так же сосредоточенно глядеть себе под ноги, словно в асфальтовой дорожке видел картины давно минувших дней. А потом вдруг остановился и развернулся к Кире:

– Вот что я хочу этим сказать… Не сдавайся! Верю, найдешь ты себя. И даже могу предположить, ради кого тебе это нужно сделать.

– Ради сына? – криво усмехнулась Кира. – Так я даже не знаю, его ли я видела во сне или нет. И где он? С кем? И… вообще существует ли на самом деле? Может, моя память так упрямо не желает отзываться, потому что скрывает какое-то страшное воспоминание? Что меня может ожидать за «дверями», если я их открою? Вдруг мое беспамятство – это счастливое спасение?

– Может, и так, – вздохнул доктор. – Может, и так.

Они обошли парк трижды, по молчаливому соглашению не желая возвращаться в больницу. Может, доктор не предлагал вернуться, понимая, что Кире нужно время, чтобы выпустить яд неуверенности и отчаяния, лишавший ее сил. А может, сам хотел развеять в воздухе свои несчастливые воспоминания. Круг за кругом, утрясались по местам взбалмошные мысли, укладывались в нужном порядке, притихали.

– Знаете, доктор, а вы ведь правы, – вдруг бодро заметила Кира. Илья Зурабович одобрительно кивнул, но девушка указала рукой на небо, на которое наползала невесть откуда взявшаяся туча: – Будет дождь. Ваша спина вас не обманула. Похоже, ваши прогнозы куда точней, чем метеорологов.

– Пойдем в здание, – просто ответил доктор. – Скоро полдник.

Когда они вошли в холл, политические новости уже сменились новостями спорта. На экране молодая вертлявая девица брала интервью у красивого южного парня в форме известной футбольной команды.

– Как вы оцениваете шансы российской сборной на грядущем чемпионате мира по футболу?

Спрашивала журналистка на русском, но невидимый переводчик уже затараторил на родном футболисту языке.

– О, российская команда сильная! – перевел ответ переводчик-невидимка. Но парень на экране при этом, говоря что-то на своем певучем языке, снисходительно усмехался. – У нее есть все шансы победить!

– Ложь, – вырвалось вдруг у Киры так громко, что на нее оглянулись пациенты. Кто-то неодобрительно нахмурился, и девушка смущенно пояснила: – Я имею в виду, что переводчик солгал. Этот испанец сказал совершенно другое.

– И что он сказал? – прищурился сидевший во втором ряду старичок.

– Ну… Что в российской команде для сборной Испании угрозы он не видит.

– А, ну это он погорячился! – воскликнул полный мужчина и взмахнул огромным кулаком в сторону экрана так воинственно, будто хотел телепортировать испанцу свою угрозу. Старичок принялся ему возражать, резонно замечая, что испанская сборная не раз доказала свое превосходство. К спору присоединились другие пациенты, и жаркий разговор на футбольную тему вспыхнул мгновенно, как спичка. На экране сменился сюжет, но пациентов уже не волновали другие новости, они обсуждали так горячо любимую мужчинами тему. Кира воспользовалась тем, что к ней потеряли интерес, и поспешно шмыгнула в коридор, где ее ожидал с довольной, почти счастливой улыбкой Илья Зурабович.

– Ну, милая моя, ты меня, надо сказать, приятно удивила. Оказывается, ты у нас владеешь испанским языком!

– Не знаю, насколько владею, – осторожно заметила Кира, сама удивленная открытием.

– А это мы проверим, – бодро ответил доктор. – А заодно узнаем, с какими иностранными языками и на каком уровне ты знакома.

В тот же вечер он позвал Киру к себе в кабинет и разложил перед ней бог весть каким образом раздобытые в такие краткие сроки газеты и книги на разных языках, а также распечатки интернет-статей.

– Проведем эксперимент, – довольно потер руки Илья Зурабович. – Смотри, что тебе из всего этого знакомо. Читай отрывки и переводи.

После часового эксперимента выяснилось, что Кира в свободной мере владеет не только испанским, но и французским, а вот, к примеру, английский знает хуже. Еще она смогла немного перевести с итальянского и португальского, но только потому, сказала, что эти два языка похожи на испанский.

Илья Зурабович, не в силах скрыть эмоций, вскочил с места и заходил по кабинету. Кира следила за его передвижениями как-то отрешенно, думая не о том, что она, оказывается, знает несколько языков, а о его словах, почему он предпочитает ходить, а не сидеть. И еще опять о приснившемся ей ребенке.

Глава 4

Эля

Аня после отдыха выглядела потрясающе. Легкий загар не только стройнил ее, но и подчеркивал морскую синеву глаз и оттенял выгоревшие под южным солнцем до льняного цвета волосы. А веснушки цвета молочного шоколада, проступавшие на спинке носа под загаром, придавали Ане по-девичьи задорный вид, отчего казалось, что ей лишь двадцать с небольшим, а не хорошо за тридцать. Эля, разглядывая одетую не по погоде в легкомысленный сарафан подругу, не сдержала завистливого вздоха. Утром, когда она собиралась на встречу с подругой, зеркало безжалостно показало ей темные круги под глазами, покрасневшие от ночного сидения за компьютером веки, углубившиеся носогубные складки и некрасиво заострившиеся скулы. Эля вынуждена была признать, что сейчас выглядит старше своей подруги, хоть еще и не перешагнула тридцатилетний рубеж. А может, даже и не сейчас, а вообще. И новая стрижка, которую она сделала вчера, и темный цвет, в который перекрасилась, лишь добавили ей, на ее взгляд, возраста.

А Аня, разбалтывая трубочкой в стакане сок и покачивая обутой в босоножку ногой, словно не заметила поникших плеч подруги и не услышала ее завистливо-горестного вздоха, все продолжала взахлеб делиться подробностями своей поездки. Анька всегда была такая – сама насмешка над трудностями. С виду легкомысленная и порхающая по жизни, как бабочка, она тем не менее придерживалась мудрой философии жить сейчас, легко расставаться с багажом прошлого и не впадать в панику от неясных перспектив будущего. Она жила не со вкусом, а вкусно, заражая своим аппетитом к жизни и других. При этом, несмотря на кажущуюся беззаботность, была очень ответственной. Да и как иначе, если ее деятельность была напрямую связана с жизнью: Анна работала акушеркой.

Эля помнила тот день, когда они впервые встретились, во всех подробностях. Ее, напуганную и зареванную, с огромным животом, который разрывала нестерпимая боль, привезли ночью на «Скорой» в ближайший роддом. Эля собиралась рожать в другом, все у нее уже было почти подготовлено, не хватало лишь какой-то бумажки с подписью, чтобы ее приняли в выбранном месте. И за этой справкой она собиралась зайти на днях, ведь до родов еще оставалось минимум три недели. Но той ночью Эля проснулась от располосовавшей ее боли в мокрой постели. Испугавшись, что у нее началось кровотечение, она кое-как смогла подняться и дойти до ванной, по пути разбудив криком Сергея. Второй приступ боли сложил ее пополам в тот момент, когда напуганный не меньше нее муж нетерпеливо затарабанил в двери закрытой ванной. Увидев согнувшуюся жену, Сергей без слов метнулся за телефоном и набрал номер «Скорой».

– Рожаешь ты, матушка! – философски-спокойным тоном объявила испуганной Эле дежурная акушерка, которая возрастом была ненамного старше ее самой. Эля бы предпочла попасть в руки немолодой и опытной, но выбирать уже не приходилось.

– Как… рожаю?! – изумилась она. – Мне же еще три недели!

– Это ты так думаешь. А малыш решил по-другому. Воды у тебя отошли.

Перепуганную, на гране обморока, стонущую, то и дело сгибающуюся пополам Элю заставили переодеться в казенную одежду, серую от многочисленных стирок, с черным клеймом-печатью на торчащем кнопкой-«звонком» пупке. Пакет, в который Сергей дома торопливо побросал кое-какие вещи, с собой взять не разрешили. Как не разрешили и мужу сопровождать ее. Массивная дверь захлопнулась с ужасающе громким звуком, разделив Элю и Сергея Берлинской стеной. И Эля от страха и одиночества разрыдалась в голос.

– Эй! Чего голосишь, будто что ужасное приключилось! – насмешливо воскликнула акушерка. – Малыша напугаешь: решит еще, будто ему не рады, и не станет торопиться. А нам надо, чтобы все прошло быстро и хорошо. Впрочем, в том, что все будет хорошо, я даже не сомневаюсь. Не бойся!

И Эля неожиданно перестала бояться: от этой молодой акушерки с румяными щеками и ярко-синими глазами исходили какие-то особые флюиды спокойствия. Роды прошли благополучно, акушерка Анна, несмотря на молодость, знала свое дело, и когда на свет появился замечательный малыш, Эля забыла о пережитой боли.

– Какой он у тебя тихий! – то ли восхитилась, то ли удивилась Анна, наблюдая, как ребенок жадно сосет грудь новоиспеченной матери. – Другие орут, а этот попищал деликатно – и все. Интеллигент! Как назовешь?

– Тихон, – вдруг вырвалось у Эли, хоть для малыша у них с Сергеем было заготовлено другое имя. Но в тот момент новое имя сошло на нее озарением и подошло малышу как никакое другое.

Анна навестила их с Тихоном перед выпиской. Принесла гостинец и небольшой подарок малышу, будто была не акушеркой, дежурившей в ту ночь, когда Эля рожала, а ее близкой подругой. Общение между двумя молодыми женщинами на том не прекратилось: Анна еще несколько раз приезжала к Эле домой – помогала с новорожденным. Как-то так получилось, что к тому времени Эля перестала общаться с институтскими подругами: все разбежались по своим жизням и созванивались все реже и реже. Поддержки и помощи, казалось, ждать было неоткуда: ее родители жили далеко, в провинциальном городке, а родители Сергея были слишком заняты своей жизнью. Так что визиты Анны стали для Эли спасением: новая приятельница не только помогала ухаживать за малышом, но и не давала впасть в уныние и постродовую депрессию. И так, незаметно, их поначалу деловые отношения переросли в крепкую дружбу. Знала бы тогда Эля, что впускает в свою жизнь не только верную подругу, но и ангела-хранителя!

Сейчас, слушая про Анины приключения в Барселоне, Эля думала о том дне, который стал водоразделом в ее жизни. И хоть любой день из-за того, что ежедневно приходится делать выбор, пусть незаметный, бытовой, может стать тем, который расщепит главную дорогу на несколько ведущих в разные стороны тропинок, тот, когда Эля узнала о своей беременности и получила предложение по работе, подразумевавшее переезд в Испанию, стал для нее действительно знаковым. Может, выбери она тогда карьеру, а не семью, это она бы сейчас сидела в кафе, одетая в летний сарафан, загоревшая, постройневшая, и с огнем в глазах рассказывала о море, вкусных коктейлях и тапас в чирингитос – пляжных кафешках, экскурсиях и непродолжительном романе с местным красавцем брюнетом. Впрочем, если бы она тогда выбрала карьеру, вряд ли могла бы делиться с Анькой своими впечатлениями, потому что просто не познакомилась бы с ней. Но самое главное – Тихона у нее бы тоже не было.

– О чем задумалась? – вернул ее в реальность вопрос подруги. Эля вздрогнула и виновато улыбнулась. Похоже, она пропустила что-то важное в рассказе Ани, потому что та смотрела на нее с легким укором. Но не успела Эля извиниться, как подруга уже взмахнула рукой, едва не задев стакан с соком: – Прости, моя вина. У тебя проблемы, а тут я со своими рассказами.

– Нет-нет, что ты! Мне интересно! Не все же о проблемах думать, – усмехнулась Эля. – Тем более что они сейчас вроде как разрешились. Не без твоей помощи. Если бы ты не выслала нам с Тихоном денег, не знаю, что бы мы де…

– Брось, – поморщилась Аня. Разговоры о деньгах она никогда не любила. – Жаль, что меня не оказалось с тобой рядом в тот момент, когда тебя выгоняли. Ох я бы и поговорила с той мадам!

– А толку? Все равно бы пришлось съезжать. Она бы не дала нам с Тихоном спокойно жить. Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Видишь, сейчас мы с сыном в безопасности, при жилье и в хорошей компании. Валерий Витальевич очень нам рад. Он замечательный человек. Недокучливый, как может показаться на первый взгляд. С ним интересно вести дебаты, – засмеялась Эля, вспомнив их с хозяином квартиры вечерние чаепития, за которыми разгорались жаркие дискуссии. Как-то так вышло, что пожилой мужчина сумел вовлечь молчаливую квартирантку в эмоциональные обсуждения. Нет, не политики и не бедственного положения пенсионеров в стране. Они обсуждали книги: у Валерия Витальевича оказалась огромная библиотека, которой он позволил квартирантке пользоваться. А еще они рассматривали репродукции и обсуждали творчество художников. Валерий Витальевич посетовал, что давно не выбирался на художественные выставки и в книжные магазины, потому что из-за отсутствия силы в ногах вынужден передвигаться в инвалидном кресле. И Эля решила про себя, что придумает, как свозить оказавшего им гостеприимство старика в картинную галерею. В ответ она рассказывала Валерию Витальевичу о стране, в которую мечтала уехать, но так и не сложилось. Эля даже стала давать старику уроки испанского. И, надо сказать, Валерий Витальевич, несмотря на возраст – почти восемьдесят лет, – сохранял ясным не только разум, но и память и делал в учебе успехи. Только на одну тему они не говорили – о самой Эле, о том, через что она прошла и почему переезжает с места на место. Ей, наконец-то оказавшейся в оазисе спокойствия, не хотелось ворошить плохое. А старик уважал ее право на молчание. Эля вспомнила, как они впервые поспорили, почти поругались из-за денег, которые девушка отказалась брать, считая, что и так обязана приютившему их с Тихоном пожилому мужчине. А Валерий Витальевич настаивал на своем, говоря, что она выполняет работу – готовит, ходит в магазин, развлекает скучающего старика. И тогда он, видя несговорчивость квартирантки, сделал ход конем: сказал, что хочет брать у нее платные уроки испанского языка (Эля на тот момент уже проговорилась, что когда-то работала преподавателем в школе языков). И она уступила.

– Представляешь, Тихон спросил у хозяина, можно ли завести собаку. И Валерий Витальевич сказал, что конечно, что он любит собак, но не заводит по той причине, что не сможет с ней гулять. Тишка так обрадовался… Я его даже одернуть не успела. И теперь сын меня без конца теребит, когда мы заведем собаку, ведь Валерий Витальевич разрешил! Забираю его из сада, и первый вопрос, который он мне задает, – когда же у нас появится щеночек. Ань, ты представляешь, что такое в наших условиях завести собаку! А сын у меня со слезами едва ли не просит. Я вчера на эту тему уже даже почти поругалась со стариком: зачем разрешил? Ведь случись что – нам придется сорваться и опять бежать. Куда нам с собакой?

Аня громко ахнула, так, что на нее оглянулась сидевшая за соседним столиком девушка, до этого что-то читающая в телефоне.

– И что, он тебя спросил, почему ты бежишь?

– Нет. Промолчал. То ли понимает и деликатно молчит. То ли… просто деликатно молчит. Ждет, когда сама расскажу. Но сказал, что я не желаю заводить собаку не по причине отсутствия жилья, а по другой. Как будто отсутствие жилья – не веская причина!

– А ты? Что ты ему сказала?

– Так и сказала, что да, он прав. С его проницательностью спорить бесполезно. Что я не хочу заводить собаку, потому что у меня уже была одна. И я поклялась, что у меня больше не будет животных. Чтобы… не оскорбить память Звездочки.

Последняя фраза далась тяжело. Так тяжело, что Эля сама не ожидала, ведь прошло уже достаточно времени, чтобы не плакать о судьбе несчастной собаки и от чувства вины. Но на глаза вновь навернулись слезы, закапали в чашку с остывшим чаем. Эля опустила голову, чтобы ее покрасневшие глаза не привлекли чужое внимание. Аня протянула через стол руку и легонько коснулась ее запястья:

– Ну-ну, не надо. Звездочка спас вам с Тишей жизнь.

– Вот поэтому! Я не хочу больше других собак. Я виновата перед Звездочкой и сыном…

– В чем? – строго спросила Аня. – В чем ты виновата? В том, что нелюдь поднял на них руку с ножом? Если ты и виновата, то только в том, что не заявила на него. И продолжаешь скрываться.

– У меня нет улик, Аня. Ты знаешь. Он всегда все делал так чисто, что не подкопаешься. Кто мне на слово поверит? Даже если его арестуют, то потом выпустят. И он придет и убьет меня. С кем тогда останется Тишка? Кто его защитит? А тогда… Тогда момент был упущен. И еще я боюсь, что он отнимет у меня сына. Не надо, Аня, я не хочу об этом! Мы так хорошо с тобой говорили. Не надо больше… Хотя бы сейчас.

– Ты сама начала, – заметила подруга и, увидев, как дернула плечом Эля, поспешно проговорила: – Хорошо-хорошо. Ты права. Прости. – Она порывисто поднялась, опять привлекая к себе внимание девушки с телефоном, и, наклонившись через стол к Эле, обняла ее. Обняла и выпустила: – Все будет хорошо.

– Уже хорошо, Аня! – улыбнулась Эля, промокнув салфеткой глаза, и попросила у подруги пудреницу.

– Знаешь, расскажу, хоть и не хотела, – задумчиво произнесла Аня, глядя, как подруга припудривает покрасневший нос. – Со мной в Барселоне еще одно странное происшествие случилось. За день до отъезда. Я поехала в парк аттракционов и зашла в зеркальный лабиринт. Есть там такой аттракцион: стеклянные коридоры-лабиринты. Идешь-идешь, думаешь, что впереди проход, – ан нет, это зеркальный обман. И вертишься на месте, ищешь выход. А потом оказываешься в комнате кривых зеркал. Но речь не об этой комнате. Так вот, я шла по одному из коридоров и вдруг в параллельном увидела… тебя!

– Меня? – изумилась Эля. – Но я же…

– Да-да, я знаю, что это была не ты. Но в первый момент я подумала, что опять встретила тебя. И только присмотревшись, поняла, что это была та, похожая на тебя девушка, с которой я уже оконфузилась. Помнишь? Такое вот совпадение опять. Но не это странно… Я приостановилась, чтобы рассмотреть ее. На этот раз она была в простых джинсах и широкой белой блузке, спадающей с одного плеча. Волосы у нее чуть светлее, чем у тебя были, но, возможно, выгорели на солнце или такими кажутся из-за загара. На этот раз она забрала их высоко в хвост. Ты тоже так иногда делала. А девушка вдруг остановилась. И я подумала, что она сейчас увидит меня. Но она, кажется, просто потерялась. Вертела по сторонам головой и растерянно осматривалась. Мне показалось, что она была немного испугана. Я даже поддалась порыву и постучала ей в стеклянную стену. Но она не услышала. И вдруг, будто ее кто-то позвал, решительно пошла вперед и пропала за поворотом. Я увидела ее потом еще раз, когда искала выход. На этот раз она была не одна, а в обществе молодого мужчины в инвалидной коляске. Она присела перед ним на корточки, слушая, что он ей говорит. Я еще удивилась: коридоры узкие, смог ли он там свободно развернуться? Сзади шли другие люди, поэтому я не стала задерживаться. Но я решила подождать эту пару на выходе из лабиринта. Мне просто стало любопытно. Ведь девушка так на тебя похожа! Я даже, грешным делом, подумала, что сфотографирую ее незаметно, чтобы показать тебе «двойняшку». Ждала-ждала, но они так и не вышли. И уже позже я поняла, что в лабиринте нет параллельных коридоров: это все зеркальные отражения. Иллюзия. В общем, я так и не поняла, что это было, кого я там увидела и увидела ли.

– Может, они вышли, когда ты отвлеклась на что-то? – предположила Эля. И Аня рассеянно согласилась, но только потому, что не хотела спорить.

– Да, кстати, я же тебе подарок привезла! – спохватилась она, меняя тему.

Перед Элей на стол лег бумажный пакет, из которого Аня извлекла шелковую тунику небесного цвета и деревянные бусы.

– Конечно, сейчас уже холодно это носить. Но следующим летом… – Аня с беспокойством наблюдала за тем, как обрадованная Эля прикладывает к себе то тунику, то бусы. – Надеюсь, с размером угадала?

– В точку! Ой, спасибо! Я уже давно не покупала себе обновок.

– Знаю. Могла бы привезти тебе вина, хамона, но решила, что наряд лучше. Еще я вспомнила то голубое платье на похожей на тебя девице и ее деревянные бусы. Мне очень понравилось. И я поискала что-то похожее. Пусть не платье, но… Туника хорошо подойдет под те обтягивающие джинсы, которые у тебя есть и которые ты не носишь, бережешь.

– Спасибо, – с улыбкой поблагодарила Эля и, привстав, обняла подругу через столик. А затем, бросив взгляд на настенные часы над барной стойкой, с сожалением вздохнула: – Мне пора, Аня. Скоро Тихона забирать из сада. Потом надо будет еще зайти за продуктами. И вечером у нас с Валерием Витальевичем урок.

– Беги, беги! И будь осторожна. Позвони, как доедешь. Может, тебе лучше взять такси?

– Денег нет, – рассмеялась Эля. – Не в тех я условиях, Аня.

– И все же это неосмотрительно – приезжать в Москву на общественном транспорте. Вообще приезжать в Москву.

– Мне же нужно было передать тебе деньги. Твой заказчик отказался принимать их на счет. И фотографии. Да и захотела тебя увидеть. Соскучилась.

– Да, это конечно… – вздохнула подруга. – Я предлагала подъехать к тебе.

– А если бы за тобой следили?

– Да, ты права. В следующий раз встретимся на нейтральной территории. Как раньше.

– Это самый лучший вариант, – согласилась Эля.

– В общем, не волнуйся, все будет сделано в лучшем виде. Мне порекомендовали этого человека те, кому я доверяю. Хоть и дорого. Наверное, все сбережения отдала…

– Это плата за спокойную нам с Тишкой жизнь, – пожала плечами Эля. – Позвони, когда будет готово.

– Конечно. Со дня на день.

Они вместе спустились в метро и у турникетов попрощались: Ане нужно было на одну ветку, Эле на другую, с пересадкой добраться до одного из железнодорожных вокзалов, от которого шла электричка до городка, где они с Тихоном поселились. Нужная электричка подошла быстро. Эля торопливо прошла к головному вагону и успела занять место у окна. Уже через десять минут в электричку, несмотря на полудневной час, набилось столько народу, что не только все сидячие места оказались заняты, но и в проходе толпились люди. Девушка достала из сумки книгу в мягкой обложке и раскрыла на заложенной странице. Но чтение не шло. Сосредоточиться мешало чувство, что кто-то за ней наблюдает. Эля подняла голову и оглядела толпу: нет, все заняты своими делами. Кто-то смотрит в окно, кто-то разговаривает, кто-то слушает музыку, погрузившись в свои мысли, а кто-то читает газету. Все дело в ее паранойе: чувство опасности не дает ей расслабиться даже тогда, когда она в полной безопасности. Ее преследуют, ее ищут, ее хотят сжить со свету – она это знает, хоть в данный момент ничего не происходит. Происходит. Пока жив ее враг, потенциальный убийца, она будет в опасности. Она и Тихон. Эля вновь, прежде чем углубиться в книгу, обвела взглядом вагон, и сердце екнуло: в мужчине, мелькнувшем в тамбуре, она вдруг узнала одного из приятелей своего преследователя. Как он оказался здесь, в пригородной электричке? Выследил ее? Что делать?! Бежать? Но уже поздно: двери электрички закрылись и поезд со скрипом и лязганьем тронулся с места. Эля машинально пригнулась, привлекая к себе внимание сидевшей напротив женщины. Затем осторожно выпрямилась и бросила короткий взгляд в другой конец вагона. Напугавший ее мужчина уже развернулся к ней спиной и открыл дверь тамбура, чтобы перейти в другой вагон. Эля с облегчением выдохнула и уткнулась в книгу.

Нора

Электричка опаздывала на добрую четверть часа, и Нора, бросая взгляд то в сторону, откуда должен приехать поезд, то на станционные часы, от нетерпения притопывала ногой. На платформе собралось куда больше, чем обычно, народу: подоспели те, кто отправлялся на работу следующим поездом. И Нора начала беспокоиться, что ей уже не только не достанется сидячего места, но и с трудом удастся втиснуться в вагон. Волнение, захлестнувшее ее, передалось сидевшему на лавочке мужчине: он, с громким шелестом смяв газету, которую до этого читал, обеспокоенно вытянул шею, выглядывая поезд. «Отменили, наверное», – подумала Нора, уже смиряясь с участью ехать в набитом под завязку вагоне почти целый час. Она специально приходила на станцию пораньше, когда рассвет только начинал разбавлять черноту ночного неба, чтобы уехать свободной электричкой. Ей нравилось дремать в дороге, и даже разговоры отдельных пассажиров, которые в утренней тишине казались особо громкими, не раздражали ее. За все эти годы, что она ездила в офис, у нее выработалась привычка отключаться на определенной станции и просыпаться за пять минут до прибытия. Тоже на определенной станции. И если выполнялся этот обязательный утренний ритуал с получасовым сном в дороге, день потом шел как надо, бодро и в ногу с ее биологическими ритмами. Но сегодня из-за опоздания электрички все грозило пойти не так. Опоздать Нора не боялась: ее рабочий день начинался в восемь, тогда как у остальных коллег в девять, и целый час, а то и полтора она находилась на этаже в одиночестве, если не считать заканчивающей свою работу уборщицы и охранника. Приди она хоть без пяти минут девять, никто бы ей и слова не сказал. Но все же для удачного течения всего дня ей необходимо было начинать его как обычно.

Свет фар показавшегося вдали поезда рассек поредевшие сумерки в тот момент, когда по громкоговорителю наконец-то объявили о его опоздании и принесли извинения. Значит, не отмена. Значит, следующий пойдет по расписанию. И есть надежда, что часть пассажиров на станции из тех, кто уезжает позже, пожелают не втискиваться в переполненный вагон, а дождаться своей электрички. Так и вышло. Хоть вагон и оказался наполненным больше, чем обычно, но Норе досталось место у окна.

Перед тем как закрыть глаза и погрузиться в дремотное ожидание короткого сна, она скользнула взглядом по пассажирам и вдруг заметила парня – своего соседа, того самого, за которым наблюдала в течение года и которого несколько дней назад увидела в инвалидной коляске. Парень шел по проходу как все, даже не прихрамывая, будто не передвигался еще на прошлой неделе в кресле. От удивления Нора, забыв о приличиях, проводила молодого человека любопытным взглядом и даже оглянулась ему вслед. Что ж, положа руку на сердце, она рада его увидеть. Рада, что с ним не случилось ничего серьезного. И что изо дня в день она будет встречать его на станции – то одного, то в обществе подруги. Эта встреча неожиданно подняла ей настроение, подпорченное опоздавшим поездом. Значит, все пойдет как обычно. Все, как обычно, хорошо.

Из сонного состояния ее выхватил толчок, какой бывает при резкой остановке. Электричка как раз вошла в тоннель при подъезде к Барселоне и вдруг, заскрипев механизмами, встала неожиданно, словно перед ней внезапно зажегся красный сигнал семафора. Люди в проходе качнулись, кто-то кого-то толкнул. Посыпались горохом извинения. Свет заморгал и погас. Темнота выплеснулась, словно чернила из опрокинутой бутылки, наполнив вагон встревоженным ропотом. Нора на ощупь достала из сумочки мобильный и посмотрела время. Не опаздывает, но на грани того. Еще минут сорок – и на ее столе затрезвонит телефон, принимая первый на сегодня международный звонок. А поезд все стоял, и никаких объявлений по громкой связи, объясняющих остановку, не давали, и свет тоже не зажигался. Глаза постепенно начали привыкать к темноте, кто-то из пассажиров продолжал читать что-то в мобильном или планшете. Кто-то просто задумчиво пережидал паузу. Нора отвернулась к окну и прижалась виском к прохладной раме. По соседним путям прошла другая электричка, и в ярких окнах замелькали пассажиры. Когда поезд ушел, за ним открылось слабо освещенное пространство. Здесь, в этом месте, сходились в одних точках пересечения бесконечные пути, чтобы дальше, уже на выезде из Барселоны, опять разойтись в разных направлениях. Норе, глядевшей из темного окна на сеть железнодорожных путей, вдруг вспомнилось письмо от неизвестного и его слова о месте, где связываются в узлы дороги. Ею вдруг овладело странное чувство, что их электричка встала потому, что сейчас некто переведет стрелку и состав двинется по другому пути. И тогда он придет не на станцию Санс, с которой Нора на автобусе ездит на работу, а на какую-то другую, неизвестную ей. И с этого странного происшествия ее жизнь пойдет совсем по другим рельсам – вопреки ее желаниям. Не потому ли стоит их поезд? Нора поежилась и отогнала пугающие мысли: нет, не может так быть, чтобы из-за нее одной по другому пути направились жизни всех пассажиров этой электрички. Придут же в голову такие нелепые мысли! Она мысленно усмехнулась, желая себя подбодрить. И в этот момент увидела в окне идущую по одному из железнодорожных путей девушку в нелепом белом одеянии – то ли слишком простом платье, то ли в сорочке. Как эта девушка оказалась в тоннеле среди путей и змеившихся по стенам-перегородкам толстых проводов? Неужели не понимает опасности такой прогулки? А если сейчас по этому пути пойдет поезд? Незнакомка, будто услышав мысли Норы, вдруг остановилась, а затем, оглянувшись по сторонам, перешла на другой путь. И в то мгновение, когда девушка, осматриваясь, скользнула взглядом по стоящей с погашенными огнями электричке, Нора узнала ее – несмотря на отросшие волосы, рассеянный взгляд и заострившийся подбородок. Узнала – и едва не вскрикнула от неожиданности. Но в салоне дали свет, а по ближайшим путям пронесся еще один состав, заслонив собой девушку в сорочке. И почти параллельно с ним наконец-то двинулась и электричка Норы. Пять минут – и знакомая станция.

В автобусе всю дорогу до работы девушка думала о том странном происшествии в тоннеле, но, как ни искала, не могла найти ему разумного объяснения. Увиденное напугало ее так, словно Нора встретила призрака. Это происшествие накладывалось на воспоминания о последнем письме от анонимного поклонника, и в душе неуемным черным смерчем поднимались тревога и страх. Только вот чего бояться – она не знала.

В офисе, как Нора и предполагала, из коллег еще никого не было. Девушка положила сумочку на свой рабочий стол и с пакетом прошла на кухню. Под мерное гудение кофеварки выгрузила из пакета в холодильник пластиковые коробочки с обедом и, достав из стоявшей на полке коробки две печенины, с кружкой горячего кофе присела за стол. Пройдет еще час, и эта небольшая кухня наполнится гомоном разговоров, звоном чайных ложек, размешивающих в чашках сахар, шуршанием пакетов. По офису разольется запах кофе, на который устремятся все до единого коллеги Норы. Эта традиция – начинать работу с коллективного завтрака под обсуждение сплетен и новостей – сохранялась уже не первый год. И только Нора не участвовала в этих утренниках, потому что в то время, когда в испанских офисах начинался рабочий день, в российских он уже был в разгаре: почта ломилась от срочных писем, а на столе то и дело звонил телефон. Да и не любила она такие сборища. Поэтому особенно ценила время с восьми до девяти, окутанный тишиной и спокойствием час, который был полностью ее. Разминка перед стартом. В этот час Нора спокойно выпивала кофе, параллельно читая почту и выделяя те письма, на которые собиралась ответить в первую очередь. Делала пометки в ежедневнике, если нужно было какой-то вопрос уточнить у начальства или у коллег, и составляла краткий план действий, который по давно заведенной привычке оправляла по электронной почте своему непосредственному начальнику. В десять, если шеф считал нужным или ей требовалось обсудить с ним некоторые вопросы, они собирались на двадцатиминутное совещание. Компания, в которой работала Нора, вот уже несколько лет, была известной на всю страну и занималась организацией крупных международных выставок и конгрессов. С некоторых пор Россия на этих мероприятиях стала особым гостем, и Нора полностью вела часть работы по приему гостей из России. До сих пор, хоть прошло уже достаточно времени, Нора удивлялась и восхищалась тем, что такую огромную работу, как организация масштабных выставок, на которые съезжались гости со всего мира, проворачивал коллектив в пятнадцать человек. Сначала основная работа ложилась на плечи Марты, которая была коммерческим директором и занималась продажей стендов. Заказы та переправляла Сильвии и Кристине, которые отвечали за организацию выставочных мест. Мария и Сандра решали вопросы финансового плана, Луис договаривался с гостиницами и брал на себя все организационные вопросы, связанные с размещением гостей. Чави и его команда отвечали за рекламу. Шеф – директор по международным отношениям – координировал работу всего отдела и вел переговоры с зарубежными компаниями. Раз в неделю, а на финишной прямой и чаще, весь коллектив собирался этажом выше на совещание у генерального директора. Собрания проходили бурно, эмоционально. Стрекотал отрывистый каталонский язык, сменялся певучим испанским, черкали в блокнотах ручки, затем с шумом сдвигались стулья, и река в полтора десятка человек выплескивалась на лестницу и растекалась единичными каплями обратно по местам. Будни в компании напоминали Норе работу слаженного механизма, где каждый сотрудник являлся важной шестеренкой, без которого невозможно было бы действие всей махины. Подготовка к каждому мероприятию начиналась с неторопливой «разминки»-пробежки и под конец превращалась в спринтовский забег на пределе, а иногда и за пределами возможностей. Кульминация достигалась в дни мероприятия. А затем наступала пауза, эйфория от выполненной работы, которая длилась несколько дней, и в офисе все ходили расслабленные. А потом все начиналось заново. Сейчас работа, прерванная на время отпуска, вступала в фазу спринта: через две недели открывался международный конгресс.

Замерев с кружкой перед окном, Нора провожала взглядом автобусы, останавливающиеся напротив огромного здания, в котором размещались несколько крупных компаний. Вид из окна был скучным: эта зона считалась промышленной, никаких магазинов и жилых комплексов тут не было, сплошные павильоны и офисные здания. И добраться сюда от метро можно было лишь на автобусе или, как делали остальные сотрудники, на личном транспорте.

Сегодня Нора никак не могла собраться с мыслями. То ли «приключение» в электричке выбило ее из колеи, то ли еще что. Глядя на улицу с высоты седьмого этажа, она думала о встреченной на путях девушке, письме и капризах жизни, которая представляет собой не прямую дорогу от начала до конца, а, как и написал ей в письме неизвестный отправитель, развилку путей. Нора вспоминала тот день, когда ей пришлось делать сложный выбор. В тот период она была влюблена, ездила на любимую работу и думала, что все у нее идет лучше некуда. Но потом ее неожиданно уволили, а поступки молодого человека, которые поначалу приводили ее в восторг, начали вызывать настороженность. Нора стала чувствовать себя потерянной и даже несчастной: ее карьера, едва начавшись, бесславно закончилась, на новые собеседования ее звать не торопились, хоть она и рассылала резюме, а в своем спутнике она не встречала нужной поддержки. Апофеозом ее несчастий стала незапланированная беременность. В том возрасте и при тех обстоятельствах Нора не собиралась становиться матерью. И когда тест показал две полосочки, вместо радости испытала отчаяние и разрыдалась. Ее молодой человек, которому она сказала о беременности, тоже не выразил восторга, хоть и принял грядущие изменения куда спокойней. И даже предложил ей узаконить отношения. Нора не смогла сразу ему ответить: испугалась, что если выберет путь материнства и замужества, на карьере придется поставить крест. Хотя бы на несколько лет. Нет, конечно, когда-то она собиралась выйти замуж и родить детей. Двоих. Но потом, позже, когда уже приблизится к тридцатилетнему рубежу, а не тогда, когда едва оттолкнулась от двадцатилетней отметки. И словно в насмешку, а может, наоборот, ради спасения, в тот же день она получила фантастическое предложение по работе. Это было не совсем то, что Нора искала. Но перспективы рисовались радужные: зарплата, социальный пакет и прочие блага. Только нужно было уехать жить в другую страну, потому что работу предлагала иностранная компания. Но в тот момент переезд, тем более в страну ее мечты, ей не показался страшным. Нора была молода, полна желаний двигаться вперед и… беременна.

Она отправилась на собеседование и прошла его блестяще. Ее приняли и стали оформлять документы для выезда. В тот день, когда ее утвердили на должность, Нора сказала молодому человеку, что потеряла ребенка и что их больше ничто не связывает. Аборт она сделала накануне отъезда. Но операция прошла с серьезными осложнениями, которые аукнулись ей неспособностью иметь в будущем детей. За возможность жить и работать в другой стране она заплатила слишком высокую цену.

Сейчас, стоя с кружкой с остывшим кофе в руках, Нора думала о том, что, может, в тот день, когда сделала выбор в пользу карьеры и прервала беременность, она потеряла себя, как написал ей в письме неизвестный. Потеряла свое женское предназначение. Жалела ли она об этом? Возможно – где-то в глубине души. Просто старалась об этом не думать и полностью отдавала себя работе. И о том человеке, с которым порвала так внезапно, тоже не думала. Хоть с тех пор так и не смогла никого больше полюбить. Словно и правда потеряла себя. Интересно, что стало с тем мужчиной, как сложилась его жизнь? Наверняка лучше, чем у нее. Он был внешне привлекателен, даже очень, с хорошей должностью и громкими связями, не из бедной семьи. Может, отказавшись от жизни с ним, Нора поступила глупо. Но, как бы там ни было, она не жалела. Почти.

Из задумчивости ее вывел телефонный звонок. Нора спохватилась и с кружкой в руках ринулась на свое место. Работа ворвалась в этот день, начавшийся не как обычно, без подготовки, и застала ее врасплох. Непрофессионально.

В работе день пролетел быстро и незаметно. Поднимаясь от станции к своему дому, Нора по дороге встретила разговорчивого старика соседа. Тот собирался войти в аптеку, но, заметив девушку, к некоторой досаде ее остановился.

– Ты сегодня выглядишь как фея! – начал он, улыбаясь сухими губами.

– Спасибо, – вежливо улыбнулась Нора.

– Тебе не нужно в аптеку? – поинтересовался сосед, надеясь задержать девушку.

– Нет.

– Ну и правильно! Что такой молодой там нужно? Это мы, старики, в аптеку как на работу ходим. Хотя я думаю записаться в бассейн. Есть специальный курс для пожилых. Как ты считаешь, стоит ли мне пойти?

Нора кивнула и, поняв, что сосед надумал завязать с ней долгую беседу, прямо сказала, что идет с работы уставшая и торопится домой.

– Ну иди, – разрешил старик, с явной неохотой отпуская ее. – Я потом в магазин. Рис закончился. А я собираюсь приготовить его с овощами. Это очень полезно. Как-нибудь, когда не будешь так торопиться, расскажу тебе рецепт.

Нора заверила соседа, что обязательно выслушает его, но в другой раз. И продолжила свой путь уже в полной уверенности, что автором анонимных писем является этот старик: свободного времени у него много и, похоже, он испытывает к ней симпатию. С одной стороны, сосед кажется безобидным. И если ему доставляет радость писать ей письма, то почему бы и нет. Нора не обязана ни читать их, ни отвечать. Но с другой – такое внимание ей казалось навязчивым. Она решила, что в следующий раз попросит старика не писать ей.

С этими мыслями Нора вошла в свой подъезд и увидела вертящегося возле ее почтового ящика молодого человека из соседнего подъезда, которого утром видела в электричке. От неожиданности она замерла на месте, не зная, как реагировать, но ее выдала захлопнувшаяся с громким стуком дверь. Мужчина быстро оглянулся и, увидев Нору, переменился в лице. А затем, сжимая в руке так и не брошенный ей в почтовый ящик конверт, ринулся к выходу. Нора от растерянности посторонилась, пропуская его. И только когда он скрылся из виду, спохватилась и бросилась за ним вдогонку.

– Эй, постой! – закричала она, распахивая дверь. Но молодого человека и след простыл. Возможно, уже успел забежать в свой подъезд. – Вот черт! – выругалась Нора по-русски и с досадой стукнула кулаком по ладони. Сердце ее отчего-то бешено колотилось. А когда она вернулась домой и мимоходом глянула на себя в зеркало, вдруг обнаружила, что улыбается.

Кира

– Я хочу жить, – заявила Кира на утренней встрече с Ильей Зурабовичем в его кабинете. – Понимаете, доктор? Жить! Полной жизнью, пусть и с нуля. А не существовать на правах потерявшей память пациентки, с которой никто не знает, что делать.

– И что ты подразумеваешь под словом «жить»? – заинтересовался доктор. Опасения Киры, что он обидится на ее слова, не оправдались – напротив, Илья Зурабович едва скрывал довольную улыбку.

– Вести нормальный образ жизни. Снимать жилье, работать, покупать продукты и одежду, по выходным ходить в кино или театр. Или еще куда. Не знаю. Но не сидеть в больнице. Я же здорова! Физически. А то, что произошло с моей памятью, – несчастный случай. Кто-то попадает в аварию и теряет конечность, но после периода восстановления продолжает жить. Будем считать, что со мной случилось нечто подобное. К счастью, физически я цела. Ну а память… – Кира пожала плечами, показывая, что эта «особенность» не послужит ей помехой.

– Я рад, что ты не сдаешься. Рад! – Илья Зурабович, заложив руки за спину, заходил по кабинету под молчаливым взглядом девушки. Затем резко остановился и наставил на Киру палец: – И что ты собираешься делать? Как думаешь начать новую жизнь?

– Для начала определюсь с работой. Мне кажется, это самое сложное – потому что, кто возьмет меня на работу без документов? – Кира помолчала, словно принимала какое-то решение, а затем подняла на ожидающего, когда она вновь заговорит, доктора глаза: – Могу я попросить вас о помощи? Я готова делать все, что угодно, лишь бы быть полезной и иметь возможность немного зарабатывать. Мне много не нужно.

Кира сложила руки словно в мольбе и снизу вверх посмотрела на нависающего над ней Илью Зурабовича.

– Возьмите меня хотя бы в санитарки! Или в уборщицы. Но помогите, пожалуйста. Всю жизнь буду вам благодарна!

– Хорошо, – легко согласился доктор, словно еще раньше, чем Кира обременила его просьбой, все решил. – Я поговорю с нашими кадровиками. Но у меня есть другой вариант. Ты знаешь несколько языков. Санитарка с отличным владением иностранных языков – слишком роскошно. Твои таланты нужно применить в другой области. И у меня есть один знакомый, который недавно упомянул, что ищет помощницу со знанием языков. Пока ничего не обещаю, но постараюсь помочь. Без дела ты не останешься. И знаешь, я действительно рад, что ты решила вести нормальный образ жизни. Я ждал, когда ты сама почувствуешь себя готовой к этому. А с работой, документами и жильем что-нибудь придумаем. Да, кстати, моя жена Любочка приглашает тебя к нам. Ничего серьезного, просто домашний ужин. Любочка замечательно готовит! А я вот подумал, что приглашу на ужин и приятеля, познакомлю вас. Сегодня же поговорю с ним! Как тебе такой расклад?

– Замечательный расклад, доктор! – рассмеялась Кира. – Даже не знаю, как смогу вас отблагодарить.

– Отблагодаришь тем, что не станешь сдаваться, – ответил Илья Зурабович. – Встретимся в ближайшие дни, потому что потом мне нужно будет уехать: сегодня я подтвердил свое участие в медицинском конгрессе. Эх, как жаль, что у тебя нет документов! Мне твои знания языков там бы пригодились.

– В следующий раз, доктор.

На столе Ильи Зурабовича зазвонил телефон, и Кира, воспользовавшись этим, попрощалась и спустилась в парк.

Настроение впервые за долгое время, а если точнее – впервые за то время, что она себя помнила, было праздничным. Будто невидимые крошечные музыканты настроили наконец-то струны ее души, дребезжащие до этого вразнобой, и слаженно заиграли пьесу в мажорном ладу. Кира даже подпрыгнула, как маленькая девочка, и закружилась на месте, улыбаясь небу и проплывающим по нему белыми парусниками облакам.

– Эй, подруга! Что-то случилось? – окликнул ее удивленный голос Светланы.

Кира быстро оглянулась и смущенно засмеялась:

– Нет. Ничего, кроме того, что мне просто хочется жить. Жить! Понимаешь?

– Не совсем, – качнула головой Светлана, подходя к Кире. – Ведь что-то случилось, да? Отчего ты такая? Что-то вспомнила? Рассказывай!

– Да нечего рассказывать, Света! Просто я проснулась и поняла, что не могу больше так. Что мне пора начинать жить. Выйти из больницы, как-то решить вопрос с работой и жильем. Ну и с документами, конечно. Не могу же я до конца своих дней сидеть в палате и бродить изо дня в день по этим дорожкам, пытаясь отыскать среди них свое потерянное прошлое! Надо не прошлым жить, а настоящим и смотреть в будущее. Вот что случилось, Света: я наконец-то проснулась. Вот и все.

– Но такие мысли просто так не приходят в голову, – выразила сомнения девушка и задернула до подбородка спортивную куртку: поднимался ветер, который тревожно зашуршал в верхушках тополей и вызвал из-за горизонта на смену белой регате облаков серые крейсеры дождевых туч.

– А вот и приходят, – возразила Кира, хоть Светлана была в чем-то права. На мысли о переменах натолкнул сон, привидевшийся уже под утро. Кире снилось, будто она оказалась в тоннеле, в котором было холодно, темно и сыро. Как она туда попала, что до этого случилось, что это был за тоннель, Кира не знала и потому испытывала страх и отчаяние. Она бродила по нему, то спотыкаясь о какие-то бортики, то натыкаясь руками на осклизлые стены с навешанными на них то ли толстыми проводами, то ли канатами. А может, это были ядовитые змеи – кто знает, какие твари обитают в этом тоннеле? В какой-то момент, дойдя до вершины отчаяния, Кира позвала на помощь, но ей никто не ответил, и тогда она расплакалась – громко, на пределе, захлебываясь слезами. И, может, плакала бы так долго, отчаянно себя жалея, если бы ее не спугнул гул, который принес неожиданный ветер, всколыхнувший воздух и столкнувший ее с пика отчаяния. Этот толчок Кира ощутила и физически, спиной. Она моментально прекратила рыдать и оглянулась на гул, чтобы разглядеть его источник. И вскоре увидела два желтых огня, вспоровших темноту. Словно из пещеры вышел дракон, чтобы сожрать заблудившуюся в тоннеле жертву. Но вскоре в гуле стали различаться ритмичное перестукивание и металлическое лязганье. И Кира поняла, что находится она в подземке, а те бордюры, о которые спотыкалась, на самом деле рельсы. Испугавшись приближающегося поезда больше, чем мистического дракона, она бросилась бежать – как можно дальше от нагоняющего ее смертоносного гула, в котором все отчетливее звучало металлическое лязганье. Но потом, различив вдали слабые огни, замедлила шаг и остановилась, чтобы перевести дыхание. Так нельзя! Нельзя поддаваться панике и позволять ей управлять своими действиями. Это действительно может привести к гибели. А она хочет жить. И то, что она хочет жить, Кира осознала внезапно, когда в инстинктивном страхе быть сбитой поездом метнулась в сторону. И следом за этим осознанием нахлынула радость: железнодорожный тоннель не может быть бесконечным, он прерывается освещенными станциями, пусть между теми и пролегают километры. И если выбрать одну колею и идти по ней, рано или поздно можно будет выйти на станцию. А если ее будет нагонять поезд, она ляжет между рельсами и переждет его. Главное – идти, не сбиваясь с пути, – к свету, к своей цели. На том Кира и проснулась – счастливая, с ощущением, что нужно двигаться вперед и тогда она обязательно куда-нибудь выйдет.

Она не стала пересказывать сон замершей в жадном ожидании Светлане, просто подхватила, к удовольствию девушки, ее под локоть и увлекла за собой на прогулку. И впервые стала делиться с приятельницей своими планами – выйти из больницы, найти работу, жилье.

– Ты можешь остановиться у меня! – воскликнула Светлана. – Я живу с мамой, места у нас много – так почему бы тебе первое время не пожить у нас?

Кира не стала отказываться, понимая, что сейчас без чужой помощи ей не обойтись. Люди протягивают ей руку, желая вытащить из той трясины, в которой она оказалась. Потом, когда она встанет на ноги, отблагодарит их всех – и доктора с его супругой, и Светлану с мамой. Чужую помощь она не забудет. А сейчас нужно ее просто принять.

– Тогда я дам тебе свой адрес! – обрадовалась Светлана. – Я, если честно, искала тебя для этого. Меня выписывают! Завтра тут меня уже не будет. Решила на всякий случай сказать, где я живу. – Девушка достала заранее написанную записку и протянула ее Кире: – Еще у меня остались фрукты и кое-какие вещи. Возьми себе. Я не знаю, сколько ты еще пробудешь тут, так что тебе пригодятся и шампунь, и книги, и продукты. Мама принесла сегодня утром, еще не зная, что меня выпишут.

– Спасибо! – Кира в порыве стиснула девушку в крепком объятии. А когда разжала руки и отступила на шаг, увидела, что Светлана плачет. – Ты чего?

– Жалко с тобой расставаться! У меня никогда не было настоящей подруги. Так, одни приятельницы, с которыми мы давно разбежались. Они вышли замуж и родили детей, а я – нет. Общаться стало не с кем. Я теперь даже рада, что попала в ту аварию! Возвращалась с работы очень поздно, автобус задерживался, а я промокла под дождем и проголодалась, хотелось попасть поскорее домой. И меня вдруг что-то дернуло: голоснула такси. И попала в больницу вместо дома. Но теперь понимаю, зачем так случилось. Чтобы встретить тебя!

Кире стало неловко от ее признаний. Чем она заслужила такую преданную любовь этой малознакомой девушки? Она же ничего не сделала для Светы, просто… существовала, плавала в своей депрессии, порожденной невозможностью вспомнить, кто она и откуда.

– Пойдем, – сказала Светлана, решительно вытерев слезы рукавом спортивной куртки. – Отдам тебе все, что у меня осталось. И адрес не потеряй! Я тебя навещу, хорошо?

– Буду рада.

Вечером Светлана уехала домой. Но перед этим забежала к Кире и, прощаясь, попросила разрешения сфотографироваться вместе:

– Хочешь, я выложу нашу фотографию в фейсбуке? Сейчас социальные сети просто чудеса творят! Можно найти кого угодно. Я недавно видела, как через фейсбук одна девушка просила найти незнакомого ей молодого человека, который ей понравился во время отпуска. И представляешь, через пару дней нашли! А вдруг и тебя так кто-то найдет?

– Мы уже пробовали, Света, – мягко улыбнулась Кира.

– Через фейсбук не пробовали, – возразила та. – Делали запросы, и только. А вот так, проверить на практике теорию пяти рукопожатий не пытались. И как это я раньше не додумалась! У Ильи Зурабовича-то нет фейсбука. Он и не предложил так сделать. А я верю, что может что-то получиться.

Кира, дабы доставить Светлане радость, сфотографировалась с нею.

– Ой, чуть не забыла! – спохватилась Света после того, как загрузила фотографию с описанием на свою страничку. – Если бы не вспомнила сейчас про Илью Зурабовича, то так бы и ушла. Он тебя ждет! Просил меня позвать тебя. Зайди к нему!

Девушки обнялись на прощание. Кира проводила Светлану до холла, а затем отправилась в кабинет доктора, уверенная в том, что Илья Зурабович собирается сообщить ей дату домашнего ужина.

Но когда она вошла в кабинет, застала доктора нервно ходящим от стены к стене.

– Присядь, – кивнул девушке Илья Зурабович.

– Что-то случилось? – встревожилась Кира.

– Случилось, – ответил он, не прекращая своего мельтешения. Кира после его рассказа знала, откуда у него взялась эта привычка – в моменты тревог, переживаний и размышлений ходить. Но сейчас доктор не просто ходил – он чуть ли не бегал по кабинету. Три шага от стола к противоположной стене. Три обратно. Три – опять от стола к стене. И опять. Бесконечное и бессмысленное количество шагов в полном молчании, нарушаемом только громким сопением Ильи Зурабовича и стуком подметок.

– Доктор, остановитесь, пожалуйста, – тихо попросила Кира, не выдержав. – И скажите наконец, что случилось.

Удивительно, но Илья Зурабович послушался ее и замер посреди кабинета. А затем прямо, без всяких предисловий спросил:

– Тебе знакомо имя «Элеонора»?

– Нет, – удивленно ответила Кира.

– И никаких ассоциаций не вызывает?

– Тоже нет.

– А фамилия «Новоселова» тебе о чем-нибудь говорит?

Кира пожала плечами и осторожно спросила, в чем дело.

– В том, девочка, что Элеонора Новоселова – это твои имя и фамилия. Тебя так звали.

Сердце Киры пропустило удар, замерло, а затем заколотилось часто-часто, как после пробежки. Оглушенная новостью, девушка не сразу поняла, почему доктор смотрит на нее с сожалением и сочувствием. И почему, говоря об имени и фамилии, употребил прошедшее время.

– Но… Но почему «звали»? – наконец спохватилась она.

– Потому, девочка, что ты умерла.

Глава 5

Эля

– Так вот, Элечка, – рассказывал Валерий Витальевич, энергично щелкая секатором и удаляя отмершие ветви. – Дихотомический тип ветвления, когда точки роста просто раздваиваются, свойствен низшим растениям – водорослям, лишайникам. А вот с появлением первых побегов и почек появилось уже моноподиальное ветвление. Это когда у растения одна верхушечная почка всю жизнь господствует. И она тянется вверх – стройное, осанистое. Ну-ка, у кого такой тип ветвления, а?

– У сосны, – ответила Эля с улыбкой, собирая руками в тряпичных перчатках упавшие на землю ветви и складывая их в большой мусорный мешок. Она в очередной раз удивлялась, откуда у пребывающего в преклонных годах Валерия Витальевича столько энергии: несмотря на свое незавидное положение, он продолжал ухаживать за небольшим палисадником под окнами. А может, именно в уходе за растениями старик и черпал живительные силы? Особенно любил Валерий Витальевич сирень, беззастенчиво заглядывающую в окна на первом этаже. Даже не просто любил, а обожал и звал ласково «голубушкой». Эля только могла представить, какая восхитительная картина открывается из окна и какими упоительными ароматами наполняется квартира во время майского цветения. И как приятно теплыми спокойными вечерами пить душистый чай, глядя на улицу сквозь сиреневый тюль, слушать воробьиное чириканье и думать мысли, легкие и воздушные, как зефир, не отягченные проблемами. Доживут ли они с Тихоном на этой квартире до мая, чтобы полностью вкусить счастья этой пасторальной картины? «Пойдем-ка поухаживаем сегодня за моей голубушкой!» – сказал Валерий Витальевич сегодня утром после того, как Эля отвела Тихона в сад. И девушка, думая о пропитанных сиреневым ароматом майских вечерах, быстро собрала все необходимое для садовых работ и помогла старику спуститься в палисадник.

Погода устоялась ветреная и сухая. Размокшая под недавними дождями, земля успела впитать влагу без остатка. Но, как знать, может, уже завтра с неба вновь зачастят дожди, и тогда уже до поздней весны Валерий Витальевич не сможет отвести душу в своем любимом палисаднике. О растениях он готов был рассказывать часами. Эля уже знала, что когда-то в молодости Валерий Витальевич работал городским озеленителем и из множества профессий, в которых ему довелось поработать, эта казалась ему лучшей.

– Правильно, девочка, у сосны! – обрадованно воскликнул старик и критическим взглядом оглядел одну из ветвей. Осенью сирень не обрезают, пояснил он во время утренних сборов. Но срезать отмершие или поврежденные ветви не помешает, чтобы облегчить кустарнику зимовку под снежными шапками. Этим они и занимались уже второй час: Валерий Витальевич срезал забракованные ветви там, где мог дотянуться, Эля собирала их и относила в мешок.

– Потому они, сосны, такие стройные и высокие. А вот если почка окажется повреждена, то, увы, дерево утратит свой привычный габитус. Срежь, пожалуйста, вон ту ветку, я не дотягиваюсь… Ага, умница! Еще вот тут подрежь. И закончим.

– А как называется ветвление у обычных деревьев? – спросила Эля. – Оно же ведь другое?

– Другое! Более позднее. И называется симподиальным. В этом случае любая почка может вырасти в побег. Поэтому деревья и кустарники нередко подвергают обрезке и придают кронам форму.

– Значит, у сирени симподиальный тип ветвления?

– А вот и нет! – обрадованно, словно и ожидал, что Эля попадет в эту ловушку, воскликнул Валерий Витальевич. – У сирени, как и, к примеру, у клена, ложнодихотомическое ветвление. Впрочем, этот тип ветвления – разновидность симподиального. Видишь, на веточке по две почки, расположенные напротив друг друга? Из них одновременно развиваются два супротивных побега, когда отмирает верхушечная почка. Обрезка не дает перегустить крону. Но, как я уже сказал, проводить ее нужно не сейчас. Вот если доживу до весны…

– Доживете, Валерий Витальевич! – бодро заверила старика Эля. – Ведь сирень вас будет ждать.

– Да уж, моя голубушка… – задумчиво пожевал губами Валерий Витальевич и критически оглядел результат. – Кажется, все. Завязывай мешок. Мусор придется тебе выбрасывать. А мне давай инструменты.

Эля собрала секаторы, стянула с рук испачканные землей перчатки и завязала мешок.

– А у людей, Валерий Витальевич, какой тип ветвления? – вдруг спросила она. – В смысле, считаете ли вы, что наша жизнь идет по моноподиальному типу? Случилось что-то – и все, нет дальше роста. То есть жизни. Или, думаете, мы живем по дихотомическому типу, когда какое-то событие заставляет нашу жизнь раздвоиться? А может, и разделиться на множество ветвей, как при симподиальном? Как вы думаете?

– Как я думаю? – призадумался старик, а затем лукаво улыбнулся. – Мне, девочка, вбитое советским образованием атеистическое мышление не позволяет думать ни о каких других типах, кроме как о моноподиальном. Ну а ты-то, конечно, вольна думать иначе.

– То есть, по вашей версии, может быть всего один путь, и только? И возможность выбора – это всего лишь иллюзия? Вот думаю я, к примеру, что когда-то в день Х сделала неверный выбор и это повлияло на мою жизнь. А по вашей версии думать так – ошибочно и выбор я, оказывается, сделала правильный, потому что нет его, существует лишь один путь. Выбор – лишь иллюзия. И если бы я могла вернуться в день Х, то раз за разом поступала бы так же?

– Ну ты накрутила, девочка, – засмеялся старик. – Тебе никто не запрещает думать так, как ты желаешь. Ты живешь в другое время, не в то, когда думать иначе запрещалось. Но, если честно, я не задумывался над этим вопросом. Не примерял на себя типы ветвления. Жил, делал, конечно, какой-то выбор. Но никогда не озадачивался, была ли у меня другая возможность. Нас просто так учили: идти вперед, только вперед, не задумываться, не останавливаться. Такие времена были. Не было у нас выбора как такового! Вот это я и имел в виду. Ну, о чем ты призадумалась? Что-то не то я сказал?

– Все то, Валерий Витальевич. Думаю, а вдруг правы вы, а не я. Грустно. А может, наоборот, не грустно. Потому что тогда не буду сожалеть о том, что когда-то ошиблась. Потому что так и должно было быть.

…Выходя замуж за Сергея, Эля и подумать не могла, что ее нормальной жизни пришел конец. Находясь в эфирном облаке счастья, она долго не придавала значения тревожным звоночкам, которые поначалу давали о себе знать робко, а под конец, когда уже было поздно, забили набатом. Может, обрати Эля на них внимание раньше, не было бы и свадьбы. Но тогда то, что опытная в отношениях женщина растолковала бы как тревожные сигналы, ею, молодой девушкой из провинции, у которой и серьезных романов до этого не было, воспринималось как доказательства любви Сергея к ней.

Ухаживал он красиво. Помимо ужинов в дорогих ресторанах и подарков, Сергей всячески заботился о том, чтобы Эле с ним было интересно: модные выставки, театральные премьеры, две поездки за полтора месяца ухаживаний на заграничные курорты (в последней и был зачат Тихон). Но на самом деле подарки и мероприятия оказались переливающимися на солнце приманками-росинками, оставленными в узелках искусно сплетенной паутины, в середине которой поджидал жертву ядовитый паук. Но тогда голова девушки кружилась от восторга, счастья и любви. Чем она заслужила такое счастье? Да, она была симпатичной, даже очень, но подходящей партией такому обаятельному и успешному мужчине себя не считала. Родители ее были простыми провинциалами, которые и в столице ни разу не были. Может, она привлекла Сергея любовью к жизни, искренностью и чистотой?

Приятельницы, с которыми Эля поделилась своим счастьем, не скрываясь, завидовали ей: Сергей был не только хорош собой, интересен и обаятелен, но еще и состоятелен. Сын большого чиновника, свое место под солнцем он получил не без помощи влиятельного отца. Несколько звонков – и молодой человек, вчерашний выпускник престижного колледжа, «поступил» в элитный финансовый вуз. Еще несколько звонков папы старым знакомым – и новоиспеченного выпускника взяли сразу на руководящую должность. Впрочем, Сергей, воспользовавшись родительскими возможностями как трамплином, дальше уже взлетел сам. А со временем открыл свое дело. Бизнесменом он оказался успешным. Где нужно – надавливал, где нельзя было надавить – умасливал, где требовалось – приказывал. Рассчитывал, просчитывал, анализировал, советовался, где-то рисковал, где-то осторожничал. И постоянно контролировал. Тотальный контроль над выполнением его приказов и было едва ли не основной составляющей его успеха.

Но что применимо к жесткому бизнесу, в любви и отношениях играло пагубную роль. Поначалу то, что Сергей постоянно расспрашивал Элю, чем она занималась в его отсутствие и с кем встречалась, не казалось девушке настораживающим фактором. Как и то, что мужчина мог взять ее мобильный телефон, просмотреть в нем все зарегистрированные звонки и прочитать эсэмэски. Сергей вполне логично, по мнению Эли, объяснил ей свое «любопытство» тем, что они настолько близки, что между ними должно быть полное доверие. Он даже пару раз съездил вместе с ней на встречи с подругами, но потом заявил, что этот круг общения не для нее. Сергей умел донести свои мысли так, что разрушительная подоплека тонула в честной правде, будто горькое лекарство – в ложке с вареньем. И Эля далеко не сразу поняла, что «горькое лекарство» на самом деле – сильный яд. А тогда Сергей «бесхитростно» открыл ей глаза на то, что одна разведенная институтская подруга завидует Элиному счастью и не скрывает этого: сидела всю встречу с кислым лицом, будто уксусу выпила, цедила что-то сквозь зубы, а на радостный рассказ Эли о поездке за границу ответила лишь вымученной усмешкой. А вторая, еще не устроившая свою жизнь, положила на Сергея глаз. Такая, прикрываясь дружбой, не погнушается попытками соблазнить мужа подруги. Он, конечно, не поддастся ее чарам: зачем, если любит жену? Но разве Эле нужна такая подруга? И Эля соглашалась с ним: не нужна. Так, идя на поводу у мужа, она в скором времени растеряла тех немногих приятельниц, с которыми худо-бедно поддерживала отношения после окончания университета. Только в тот момент и этот фактор ее не насторожил: зачем ей кто-то еще, если ее мир составляет Сергей? К тому же Эля в тот момент уже была беременна и ей, мучимой токсикозом, стало совершенно не до встреч.

Но однажды у нее появился друг. Настоящий, не способный ни на подлости, ни на предательство и не знакомый с чувством зависти. До родов оставалось не так много времени, и Эля отправилась по магазинам в поисках детских вещей. Возвращаясь, на выходе из метро она увидела старушку, которая придерживала топорщащееся на груди старенькое пальто морщинистой рукой и провожала взглядом едва ли не каждого прохожего, словно искала кого-то конкретного.

– Доченька! – вдруг окликнула Элю старушка. – Возьми щеночка! Смотри, какой славный! Я ищу ему хорошую хозяйку. Думаю, ты подходишь.

– Но… – растерялась Эля. Собак она любила, в доме родителей жили две дворовые, но это в частном секторе, – а позволит ли Сергей завести животное в его квартире? Да и ребенок скоро родится… Станет ли ей до питомца?

– Возьми. Я же бесплатно, – упрашивала старушка. – Мне просто нужно быть уверенной, что Звездочке будет хорошо. А ты, чувствую, девушка хорошая.

Пальто на груди старушки зашевелилось, из-за пазухи выглянула смешная рыжая мордочка, и на Элю уставились два влажных темных глаза.

– Ой, какой ты хороший! Но я не могу взять собаку, – она развела руками, которыми прикрывала большой живот.

– Я вижу, вижу, дочка. Ты не бойся, что песик как-то твоему малышу навредит. Я Звездочку уже и привила, и от глистов избавила. Да и если щенок с твоим малышом вместе расти будет, знаешь, какими друзьями они станут! Кто у тебя, девочка?

– Нет, мальчик.

– А живот девочковый. А мальчик – это хорошо! Вот и Звездочка мальчик. Хоть и имя женское. Но это я его из-за звезды на боку. Смотри, будто помеченный! Такой счастье принесет.

Старушка ловко достала щенка из-за пазухи и показала Эле белое пятно в форме звезды на его рыжем боку. Словно кто-то и правда поставил белилами звездную печать.

– Ну как?

Щенок открыл пасть, явив ряд белоснежных молочных зубов, и Эле показалось, что он ей улыбнулся. А затем Звездочка засуетился, заскулил и стал проситься к Эле на руки, будто уже признал в ней хозяйку.

– Давайте, – решилась девушка, стараясь не думать о том, как Сергей отреагирует на нового жильца.

– Имя можешь сменить, – обрадовалась старушка. – Я дала первое, что в голову пришло.

– Ну что ж, Звездочка – значит, Звездочка. Не буду менять. Пусть он нам принесет счастье, – сказала Эля, принимая из рук старой хозяйки щенка.

Сергей, удивительно, к щенку отнесся терпимо. Впрочем, особой любви к собаке он тоже не испытывал. Иногда у Эли складывалось впечатление, что и к их будущему ребенку он относится так же – без особой радости, принимая растущий живот жены как должное, но не испытывая восторга оттого, что скоро станет отцом. Впрочем, Эля убедила себя, что ее мнительность развилась на фоне бушующих «беременных» гормонов. Решив не давать больше пищи негативным мыслям, она оставшееся до родов время полностью погрузилась в приятные хлопоты: готовила детскую, покупала одежду малышу и возилась со Звездочкой. Сергей в тот период работал много, домой приезжал поздно, но каждый раз не забывал расспросить Элю о том, чем она занималась, с кем встречалась и куда ходила. Иногда, когда она рассказывала о шопинге, просил показать чеки из магазинов. И Эля безропотно ему их доставала, думая, что муж следит за финансовой отчетностью. Но Сергея интересовало время, которое проставлял кассовый аппарат, словно он сомневался в том, что его жена ходила по магазинам.

А после родов начался кошмар, в который Эля погрузилась не сразу, а, закрутившись в домашних хлопотах и уходе за ребенком, оседала в него постепенно, будто в вязкое вонючее болото. И когда поняла, что происходит, выбраться на твердую землю из затягивающей трясины оказалось уже не так просто. Чем больше она сопротивлялась, тем глубже проваливалась в грязь. Сергей не просто стал контролировать, куда жена ходила и с кем общалась. Он стал додумывать то, о чем Эля и помыслить не могла. Его ревность росла на пустой почве, но как сорняк крепко въедалась в землю прочными корнями и душила вокруг все ростки любви и доверия, лишая их солнца. Жена стала уделять мужу меньше времени, отказывалась от секса, ссылаясь на усталость, пропадала где-то надолго под предлогом, что везет ребенка к педиатру на осмотр? Так может, у нее завелся любовник? И как Эля ни пыталась образумить мужа, что все дело в ее усталости и бессонных ночах и времени нет даже причесаться, куда уж думать о любовниках, это не помогало. Сергей остывал, просил прощения и клялся, что ссоры больше не повторятся. Иногда даже в знак примирения покупал ей подарок. Но уже спустя пару дней цеплялся к какой-то показавшейся ему подозрительной мелочи, и все начиналось заново. Хуже стало, когда Тихон немного подрос и оказалось, что глаза у него будут светлые, а не каре-зеленые, как у Сергея, и что чертами он пошел не в отца. Старуха соседка, сама того не зная, одной невинной фразой заронила новые зерна подозрительности и ревности на благодатную почву паранойи. Заглянув в коляску, она заметила при Сергее, что ребенок «в мамочку пошел, а от отца-то ничего и нет». Мужчина побелел и сжал тонкие губы – верный признак надвигающегося гнева. Эле в тот момент как-то удалось переключить внимание мужа. Но, однако, вечером Сергей прямо спросил, его ли это сын. Эля от неожиданности даже не нашла что ответить, только стояла перед ним и хватала ртом воздух, которого вдруг резко стало не хватать. Как он смеет?! Да как… А Сергей, расценив паузу как подтверждение своих подозрений, устроил Эле настоящий скандал. Белый от гнева, он поносил ее грязными словами, орал, что теперь и соседям известно, что его жена потаскуха, нагуляла ребенка неизвестно от кого и вышла замуж обманом, польстившись на положение будущего мужа. С того дня Эля погрузилась в болото кошмара по самую макушку. Но уйти от Сергея не могла: муж пригрозил ей, что отнимет ребенка. Тихон ему не был нужен, но ради того, чтобы причинить Эле боль, пошел бы на все.

– Аня, он ненормальный! Он болен! – плакалась Эля подруге, когда та втихаря пришла в гости в отсутствие Сергея. Интуитивно Эля скрыла от Сергея дружбу с Аней. Супруг лишь знал то, что первое время к его жене приходила акушерка – помогать с младенцем. Но что жена с этой акушеркой стали близкими подругами и тайком иногда встречаются в кафе – этого не знал.

– Беги от него! Беги, пока не поздно! Хватай Тихона и беги!

– Куда? Аня, он меня даже денег лишил! Дает немного на расходы, потом требует отчета. Покупает все сам. Да и если я заикнусь опять о разводе, знаешь, что будет? Он меня убьет! Отнимет Тихона, тем и убьет. Я знаю. У него связи, он может сделать все, что угодно. Подкупить, подговорить. Что угодно! Что он потом с Тишкой сделает? Он же его ненавидит! Считает, что это не его сын.

– Совсем больной человек! – возмутилась подруга. Но Эля, захлебываясь словами как слезами, продолжала тараторить, торопливо выплескивая Ане свою горькую, как полынь, боль:

– А самое ужасное – эта его паранойя, что у меня есть любовник, усиливается с каждым днем. И неважно, что я дальше детской площадки не хожу и сейчас выгляжу так, что на меня вряд ли кто позарится. Он не верит! И, похоже, его паранойя заразна, потому что теперь и мне начинает казаться, что за мной следят.

– Эля, Эля, беги от него! – повторила уже так громко, что на них оглянулась сидевшая за соседним столиком женщина, Аня. – Нельзя вам с Тишей с ним оставаться! А вдруг он вас убьет?

– Нет, – качнула головой Эля и неуверенно улыбнулась, словно уже жалея о своем выплеске. – Нет, на это он не способен. Он… не агрессивен в этом понимании слова.

– Но он же тебе угрожает!

– Нет, не угрожает. Это я себе придумала, что угрожает.

– Ну как же, – растерялась Анна. – Теперь, похоже, ты его защищаешь! Элька, мозгов у тебя, что ли, нет или собственного достоинства? Ведь ты же несчастна! Только что мне об этом рассказывала!

– Ну а куда я без него? – удрученно пробормотала Эля. – У меня же ни работы, ни дома, ни поддержки. Родители далеко. Да и уже такие пожилые, что… Не собираюсь я их втягивать в свои проблемы!

– Ох, Элька, – только и сказала Аня, поняв, что может расшибиться в лепешку в желании помочь подруге, но все будет бесполезно. Та будет жаловаться и причитать, но к серьезным переменам пока не готова. Похоже, подругу меньше пугает жизнь с мужем-параноиком и ревнивцем, чем глобальные изменения.

Эля еще долго не решалась выйти из сумрака, в который скатилась ее жизнь, цеплялась за едва видимые очертания былого счастья и пряталась от пугающих теней реальности в воспоминаниях и уговорах. А потом в их с мужем отношениях наступила оттепель. Между ними состоялся серьезный разговор, во время которого Эля слезно поклялась Сергею, что его подозрения беспочвенны и даже, дабы разрешить его сомнения, сама предложила экспертизу ДНК. Сергей сделал вид, что поверил ей. Похоже, его тоже согрели воспоминания о тех недолгих временах, когда они были абсолютно счастливы. Он пообещал, что тоже будет «работать», как выразился, над их отношениями. И первое, что сделал в знак доказательства, – свозил жену и сына на заграничный курорт. Эля почти уверилась в мысли, что Аня была не права. В тот период они с подругой отдалились друг от друга: Эля всячески старалась возродить отношения с Сергеем, а подруга решила не вмешиваться. Тем более что у Ани возникли личные проблемы: заболела мама, и она уехала на долгий срок к ней.

Иллюзия счастья продлилась меньше полугода. А потом, в один вечер, все рассыпалось мелкими острыми осколками от одного удара. И лишь тогда Эля осознала, что жизнь, в которой она завязла, была искаженной и неправильной, как зеркальное отражение. Лишившись обманывающего ее «зеркала», она увидела перед собой черную пустоту, которая и являлась ее истинным существованием. У нее не было жизни, она утратила ее, когда потеряла себя настоящую. А в тот теплый летний вечер, предшествующий отрезвляющему удару, Сергей вернулся с работы пораньше и пригласил жену с двухлетним сыном на прогулку. Изначально все шло замечательно, ничто не предвещало беды. Эля смеялась и была в тот вечер особенно хороша, излучала счастье и ловила отражение своей красоты в восхищенном взгляде мужа. Это был тот особый вечер, когда воздух обнимает тебя, словно теплая вода в ванной, купая и нежа в пене, а в атмосфере разлита ленивая нега, и сердце гонит с кровью по венам и артериям растворенное в ней счастье. Они присели за столик и заказали сыну мороженое, а себе по бокалу мохито. Наслаждаясь вечером и коктейлем, Эля не сразу заметила тучи, заволакивающие до этого солнечное лицо мужа. Очнулась уже от громового раската:

– Ты его знаешь?!

– Что? – Она даже не поняла, о чем спрашивает Сергей. Его вопрос прозвучал так неуместно, так кощунственно в той картине пасторального вечера, словно кто-то воткнул в полотно нож и рассек его.

– Ты его знаешь, спрашиваю?! – угрожающе прошипел муж и резко кивнул на соседний столик, за которым расположился молодой мужчина. Судя по всему, Сергей перехватил заинтересованный взгляд, который незнакомец бросил на его жену.

– Нет, что ты, что ты! – замахала руками Эля. – Конечно, я его не знаю.

– Тогда почему он на тебя так пялится? Говорил же тебе, чтобы ты не надевала это платье! Оно короткое! А ты еще как шалава ноги в проход выставила. Хочешь его соблазнить?!

– Сереж, – испуганно проговорила Эля, чувствуя, как паника захлестывает ее: до этого Сергей не позволял себе публичных скандалов. Неужели он опять теряет над собой контроль? А муж уже вскочил на ноги и, несмотря на умоляющие возгласы жены, подлетел к соседнему столику и сгреб незнакомца за грудки:

– Ты чего на нее уставился?! Это моя жена, понял?! Моя!

Мужчина забормотал какие-то оправдания, Сергей его отпустил. И вдруг, в тот момент, когда Эля с облегчением решила, что все миновало, неожиданно развернулся и нанес незнакомцу удар в челюсть.

Кто-то завизжал, кто-то, кажется официанты, ринулся к ним. Эля инстинктивно схватила сына на руки и прижала к себе. А муж, уже полностью утратив над собой контроль, дубасил ни в чем не повинного мужчину. Кто-то вызвал полицию, и их всех забрали в отделение.

А потом отпустили. Отпустили и мужа. И Эля знала, что он откупился – от полиции, от пострадавшего мужчины.

– Вот видишь, моя маленькая, ничего со мной не случится. Правда на моей стороне, – сказал Сергей после возвращения домой. – Правда в руках тех, кто держит в них туго набитый кошелек. И кто может сделать пару нужных звонков. Понимаешь? Это был урок для тебя. Показательный урок. Я все могу, моя маленькая. Все!

И он захохотал совершенно безумным смехом.

С того вечера Эля стала потихоньку откладывать деньги – из тех, что ей давал муж, как посоветовала когда-то Аня. Сделала дома тайник и прятала туда некрупные банкноты. Но когда набралась довольно приличная сумма, которой бы хватило на покупку им с Тихоном билетов к родителям, Сергей обнаружил заначку и устроил жене допрос. Ей пришла в голову спасительная идея признаться, что она копила на подарок, благо и день рождения мужа приближался. Сергей деньги забрал, сказав, что купит подарок себе сам. Более того, словно что-то заподозрив, заявил, что все необходимое им с сыном, даже гигиенические мелочи, будет покупать сам. Если Эле нужны платья и косметика, они прямо завтра поедут по магазинам. Но ей не нужны были платья, ей нужна была свобода и уверенность, что они с сыном могут жить спокойно.

Следующий скандал разразился, когда Эля неосторожно оставила в компьютере историю запросов в поисковике. До этого она всегда удаляла все следы своего пребывания в Интернете, но в тот день по какой-то причине забыла. И Сергей увидел, что она искала на юридических сайтах информацию о разводах. В тот день он орал так, как не орал еще никогда. А под конец, на глазах у сына, схватив жену за шею и придавив к стене, зловеще прошептал ей на ухо, что она от него никуда не денется. Развода не получит. И если будет настаивать на своем, то останется без сына. А ее саму однажды найдут в сточной канаве – мертвую.

В последующие после скандала дни Сергей вел себя как ни в чем не бывало. Даже шутил. Даже вывез Элю и сына по магазинам и купил им обоим много подарков: ей – платья и духи, сыну – новые игрушки. Но его угрозы полностью разъели то светлое, что еще, может, оставалось к нему у Эли.

А спустя несколько дней ей позвонила Аня: сообщила, что вернулась в Москву. Эля очень обрадовалась звонку – ведь они с подругой не общались уже столько времени. Но поговорить им не удалось, потому что в комнату вошел Сергей и Эля тут же торопливо и официально распрощалась с подругой.

– С кем ты сейчас разговаривала?

– С врачом. Переносила время встречи, – соврала, не моргнув глазом, Эля.

– С каким врачом? – подозрительно спросил муж. – Ты разве больна?

– Это плановый осмотр у женского специалиста. Женщинам раз в год нужно посещать гинеколога.

– Ты разве не ездила к нему в прошлом месяце?

– Да. Но мне нужно проконсультироваться по одному интимному вопросу.

– Ты случайно не беременна?

– Нет, что ты, что ты, Сереж, – усмехнулась Эля. – Напротив. Мне не подходят эти противозачаточные таблетки, которые выписали: от них болят голова и грудь. Я хочу поменять их.

– Когда у тебя визит?

– В эту пятницу.

– Я тебя отвезу.

– Сереж…

– Отвезу, и точка, – рассердился он, поняв, что жена собирается возразить. Эле ничего не оставалось, как затем тайком позвонить своему гинекологу и попросить назначить ей время на пятницу.

Но до пятницы случилось то страшное событие, которое навсегда отчеркнуло ее жизнь-не-жизнь от вынужденной новой. В тот вечер Сергей вернулся домой вовремя. Эля уложила сына спать и подавала ужин, когда зазвонил ее мобильный. Она ответила на вызов и услышала чужой мужской голос.

– Нет, вы ошиблись, – спокойно сказала она, когда мужчина спросил некую Таню, и отложила телефон.

– Кто это был? – нахмурился Сергей и положил ложку на стол.

– Ошиблись номером.

– Я слышал мужской голос!

– Ошиблись номером, Сергей! – закипая, повторила она. Но муж уже схватил телефон и набрал последний в журнале звонков номер.

– Ты кто? – без обиняков спросил он, когда ему ответили. – Иван, говоришь?.. И зачем ты, Иван, моей жене звонишь?!

По фатальному стечению обстоятельств та женщина, которую разыскивал неизвестный Эле Иван, похоже, тоже была замужем, поэтому мужчина, решив, что об их связи стало известно обманутому мужу, сказал что-то в оправдание, чем окончательно убедил Сергея в его подозрениях о неверности жены. Сергей обрушил на незнакомца целый поток нецензурной брани, а потом шваркнул телефон о стену с такой силой, что тот разлетелся на мелкие кусочки. Эля вздрогнула и попятилась, понимая, что сейчас уже никакие оправдания и уверения в ошибке не будут услышаны Сергеем, глаза которого, как у разъяренного быка, налились кровью.

– И после этого ты еще будешь утверждать, что верна аки святая?!

Она, пятясь с кухни и выставив вперед руки, еще предприняла слабую попытку образумить его. Когда и как Сергей, наступая на нее, схватил с кухонного стола нож, не заметила. Только уже очутившись в комнате, по несчастью оказавшейся детской, увидела блеснувшее во взметнувшейся руке лезвие – и поняла. Поняла, что этот поздний вечер для них с Тихоном станет последним, что они погибнут от руки психопата, по какому-то фатальному стечению обстоятельств оказавшемуся их мужем и отцом. Всего на долю секунды Эля опередила обезумевшего ревнивца: схватилась за лезвие, повинуясь больше инстинкту, чем разуму, и даже не ощутила боли. Ей удалось отвести нож, но уже в следующее мгновение Сергей изловчился и свободной рукой схватил ее за горло.

– Подохни! – прорычал он. Эля даже не смогла зажмуриться, встречая свою смерть, у которой было лицо мужа. Ей было страшно до немоты, но не за себя, а за сына. Она дернулась, пытаясь освободиться, но Сергей лишь крепче сжал ей горло и ткнул кончиком ножа в бок: – Ты! А потом твой уб…

Он не договорил. Пальцы, сдавливающие горло, вдруг разжались, на паркет со звоном выпал нож, и уже следом Эля услышала вопль мужа, утонувший в злобном рычании. Запертый в другой комнате пес как-то умудрился открыть дверь, спеша на помощь хозяйке, и вцепился мертвой хваткой потенциальному убийце в руку.

– Ах ты ж! – заорал, пытаясь стряхнуть с себя Звездочку, Сергей. Мирный пес, который никогда никого не кусал, вдруг превратился в свирепого зверя. И пока Сергей, матерясь и крича, сражался с нападающей на него собакой, Эля выхватила из кроватки сына и вылетела с ним во двор.

Как она бежала по улице, звала ли на помощь, плакал ли в то время сын – она не помнила. Очнулась уже в чьей-то машине, которая везла ее в неизвестном направлении. Эля сидела на заднем сиденье, одной рукой прижимая к себе притихшего сына, а в другой, окровавленной, держа сумку. Как она умудрилась, мчась с сыном на руках, схватить по пути лежащую в коридоре сумку, в которой был паспорт, – загадка. Видимо, в тот вечер ее подхватили на свои крылья ангелы-хранители и нашептали верное решение. Они же, похоже, и остановили проезжающую мимо машину, которая забрала невменяемую от страха окровавленную молодую женщину с ребенком на руках и повезла в неизвестном направлении, подальше от проклятого места, когда-то бывшего ее домом.

– Куда вам? – нарушил молчание хозяин машины. Только тогда Эля подняла глаза и встретилась в зеркале взглядом с водителем – немолодым уже, судя по резко обозначившимся вокруг глаз морщинам.

– Не знаю…

– В травмпункт, наверное, – решил за нее водитель. – У вас вся рука в крови. Или в полицию. Ведь что-то произошло, да? На вас напали?

– Не надо в полицию. И в больницу тоже. Пожалуйста, только не туда! – запаниковала Эля, крепче прижимая к себе сына.

– Ну как хотите, – то ли с облегчением, то ли, напротив, с неодобрением вздохнул мужчина. – Только везти-то вас куда?

– А сейчас куда мы едем?

– Сейчас – никуда. Мотаем круги по городу. Я вас подобрал по дороге, вы бежали и отчаянно размахивали рукой с сумкой. Но никто не останавливался. Все проезжали мимо. Что за люди! Кстати, возьмите уж аптечку и перевяжите себя. А то все чехлы запачкаете.

– Простите. И спасибо, – поблагодарила одним емким словом сразу за все Эля. – Вы нам спасли жизнь.

– Так может, все же в полицию? Тут отделение неподалеку.

– Нет-нет! Только не туда! Ой… У меня денег нет, чтобы с вами расплатиться… – растерялась Эля, заглянув в сумку.

– Ну уж это и так понятно было – что вы выскочили из дома в аффекте. Странно, что вообще сумку захватили. Какие тут деньги!.. Скажите только, куда вас отвезти. Вижу же, что у вас проблемы, – устало сказал мужчина, видимо желая уже поскорей доставить неожиданно свалившуюся ему на голову «проблему» куда-нибудь и поехать домой. – Есть у вас к кому ехать?

– Да, – и Эля назвала адрес Ани.

Они оказались всего в двадцати минутах езды от дома подруги. Эля вышла с Тихоном на руках во двор и попросила водителя подождать: она займет денег и расплатится. Но мужчина только махнул рукой и завел двигатель:

– Ничего не надо. Идите уж. Или подождать, вдруг никого нет дома?

– Есть, – ответила Эля, бросив взгляд на освещенное окно Аниной квартиры. Этот желтый свет, озаривший ее надеждой, в тот вечер в буквальном смысле слова показался ей светом в конце тоннеля. И водитель, кивнув и коротко пожелав ей удачи, тронулся с места.

Аня не стала ахать и охать, без слов поняла, что произошло. Приняла из рук Эли разразившегося плачем Тихона и, что-то тихонько ему приговаривая, унесла в комнату. Вернулась она через пять минут уже с ворохом чистой одежды и кивком пригласила Элю в ванную.

– Прими горячий душ. Смой с себя все это, – поморщилась подруга, имея в виду не столько кровь, сколько пережитое за вечер. – Я Тихона уложила в свою кровать. Пока не спит, но уже успокоился. За него не волнуйся.

– Как раз за него и волнуюсь, – криво усмехнулась Эля, прямо при Ане стаскивая одежду. Подруга помогла ей справиться с футболкой и кивнула на окровавленную повязку:

– Это он тебя?

– Можно и так сказать.

– Надо обратиться к врачу. А потом в полицию.

– Нет! И не вздумай никому звонить, пока я в душе! – выкрикнула Эля так яростно, что Аня, не ожидавшая такого отпора, даже отступила на шаг.

– Ладно-ладно, хорошо. Примешь душ и поговорим.

Когда Эля, переодетая в чистую одежду подруги и до подбородка закутанная в ее халат, вышла на кухню, Аня там уже вовсю хлопотала: заваривала свежий чай и резала хлеб для бутербродов.

– Я не хочу есть. Только чай.

– Понимаю. А вот это принять обязана, как лекарство, – Аня налила в стопочку коньяку и придвинула Эле. – А потом чай. Но вначале дай руку посмотрю. Если уж не хочешь к врачам обращаться, то давай уж я обработаю.

– А Тихон?

– А Тихон спит. Бедный ребенок. Намаялся, – ответила подруга, и было непонятно, что она имела в виду – сегодняшний вечер или его жизнь в целом.

После того как Эле была оказана нужная помощь, они, споря тихими, но жаркими голосами, пытались за чаем найти верное решение. Аня была за то, чтобы обратиться в полицию и привлечь Сергея к ответственности по всей строгости, обещала найти хорошего адвоката по разводам. Эля на все предложения упрямо мотала головой и твердила, что не собирается ничего предпринимать.

– Да ты хоть понимаешь, что говоришь?! – в конце концов вскипела Анна. – Еще скажи, что к нему вернуться решила!

– Нет. Ни за что. Наоборот, уедем от него подальше. Так, чтобы он даже не знал, где мы.

– И ты что, собираешься от него так всю жизнь прятаться?

– Хотя бы первое время. А там видно будет.

– Ты понимаешь, что из-за этого «первого времени», как ты говоришь, как раз время и потеряешь? Надо сейчас, по горячим следам! Обвинить его, добиться развода…

– Аня, он пообещал, что в этом случае добьется, что сын останется с ним. Он отнимет у меня Тихона. И пригрозил, что следом за этим мое тело найдут в канаве. Так и сказал. И он может это сделать! Теперь, после всего что я видела, не сомневаюсь, что он исполнит угрозу. Психопат при деньгах и связях – это тебе не просто психопат. Это дьявол во плоти! Мне не за себя страшно, а за Тишку. Убьет он меня, а с сыном что будет?

– Ты просто не понимаешь, на что обрекаешь себя и сына, – простонала Аня. – На вечные скитания? Рано или поздно он тебя все равно найдет. И что тогда?

– Что будет тогда – время покажет, – твердо заявила Эля. – Просто помоги нам сейчас. Пожалуйста.

В ту ночь Анна позвонила своей матери и попросила на некоторое время принять подругу с сыном, а затем заказала по Интернету билеты. Утром на свой паспорт купила Эле новую сим-карту, недорогой телефон и дала денег на первое время.

– Я все верну, Аня, – прошептала Эля, обнимая подругу на прощание. Они стояли на перроне Ленинградского вокзала, подобно волнорезу разбивая людское море, текущее к поездам, на два потока. Тиша сидел рядом на небольшом чемодане, в который Аня уложила кое-какие вещи.

– Ты, главное, себя береги и сына! А не о том, как мне все вернуть, думай. Доедешь – позвони обязательно. Моя мама хорошая, она вас встретит и спрячет на первое время.

– Мы не пробудем у нее долго.

– Сколько надо, столько и пробудете, – припечатала подруга и, услышав гудок поезда, подтолкнула Элю: – Давай не опоздайте! Дай бог, увидимся еще не раз.

Они порывисто обнялись и разошлись почти на два года. Эля с Тихоном все это время переезжали с одного места на другое, добрались даже до Урала. Дважды Сергей ее почти нашел. Один раз он вышел на нее через ее клиентов, которые заказали ей перевод с испанского. Эля с сыном успели скрыться, но с того раза молодая женщина бросила заниматься переводами, искала удаленную работу, не относящуюся к иностранным языкам: писала статьи, редактировала, сочиняла рекламные слоганы. Во второй раз ее выследил один из приятелей Сергея – в небольшом уральском городке, куда его занесло неведомо каким ветром. После этого случая Эля поверила, что Сергею помогает сам дьявол. Но ее ангелы тоже не дремали: ей снова удалось улизнуть, опередив мужа на полшага. И эта гонка по кругу длилась уже почти три года. С Урала они переехали ближе к Москве, где была подруга, и последний год меняли квартиры в разных подмосковных поселках, пользуясь паспортом то Ани, то близкой знакомой подруги. Они бы, может, вновь уехали далеко, хоть на самый край Севера, но ожидали, пока решится одно важное дело, которое затеяла Анна…

…Как-то так вышло, что Эля рассказала Валерию Витальевичу свою историю, хоть тот и не спрашивал. Но за чаем с мятой, убаюканная теплом, испытывая приятную усталость и удовлетворение после садовых работ, она поведала старику о своих злоключениях. Валерий Витальевич выслушал ее очень внимательно, но сказать ничего не успел, потому что в этот момент позвонила Аня и лаконично сказала:

– Готово.

Валерий Витальевич не стал задавать вопросов засобиравшейся Эле, просто вдруг, несмотря на свое атеистическое воспитание, перекрестил ее, словно лишний раз прося ангелов присмотреть за этой девочкой и в случае опасности укрыть ее крылом.

– Кира Дубровина, – прочитала Эля, открыв новенький паспорт. Со страницы на нее смотрела она сама, но с несколько измененной внешностью. Для этой фотографии ей пришлось остричь свои длинные светлые волосы и перекрасить их в темно-каштановый цвет. Получилось хорошо, хоть стрижка и новый оттенок сделали ее несколько старше своего возраста. Но это было и к лучшему, потому что дата рождения в новом паспорте была указана на пять лет раньше ее настоящей, что Эля не преминула с усмешкой заметить:

– Вот же удружил твой знакомый! Состарил на полдесятка лет. Или я так плохо выгляжу со стрижкой?

– Выглядишь неплохо. Даже лучше, чем раньше. А то, что стала старше, так это такая уловка. Женщине всегда хочется выглядеть моложе. Логично предположить, что ты бы попросила в новом паспорте оставить свой возраст или сбросить пару-тройку лет. А так плюс пять лет к твоему настоящему возрасту – один из маскировочных трюков.

– Кира Дубровина… Неплохо звучит! Я уж, если честно, боялась, что обзовут меня как-то незвучно. Мало ли. Хотя Кира – нечасто встречающееся имя. Почему выбрали его?

– А я откуда знаю, – фыркнула Аня. – Как уж тебя назвали, так и назвали. Живи теперь и привыкай.

– Спасибо, Анька! – бросилась подруге на шею Эля. – Ждали долго. Но это того стоило.

– Собираешься вновь уехать? – с горечью спросила подруга.

– Придется. Но не знаю когда. Пока… Пока постараюсь хотя бы до весны остаться. Тихон в садик ходит, и ему там нравится. А мне нравится жить у Валерия Витальевича. И оставить старика не на кого.

– Ну смотри, – с облегчением выдохнула Аня. – Только будь осторожна.

– Конечно!

– Кстати… – начала подруга и в неуверенности замолчала.

– Ну? Что еще случилось?

– Ничего страшного! – засуетилась Анна. – Опять какой-то странный случай. Ищут родственников девушки, очень похожей на тебя. Я вчера в фейсбуке увидела перепост и в первый момент испугалась страшно. Подумала, что это тебя твой благоверный разыскивает уже через соцсети… Оказывается, нет. В больницу поступила девушка, которая не помнит, кто она и как ее зовут.

– Говоришь, на меня похожа?

– Да. Причем на тебя теперешнюю – со стрижкой и темным цветом волос.

– Это не та, случайно, которую ты видела в Испании?

– Нет, кажется. Вот, сама посмотри. Я скачала фото в телефон на всякий случай. И правильно сделала. Потому что больше не смогла найти запись. Думаю, ее удалили… Хотя, может, у кого-то она осталась…

– Не знаю, Аня. У меня нет фейсбука и никогда не было. Мне только соцсетей не хватало! Смешно в моем положении.

– Не смешно, а опасно.

– Я это и имела в виду. Ну, где фотография?

– Вот. Сама посмотри. Сейчас эта девушка лежит в больнице. Я записала адрес. Кстати, это не так уж далеко от места, где ты сейчас живешь.

– Ох, ничего себе! – воскликнула Эля, глянув на снимок. – И правда похожа. Хотя она выглядит все же чуть моложе.

– Вот и та девица в Испании тоже так выглядела. Будто ты, но чуть отличается. И не чертами лица, а словно возрастом. Но это тоже относительно. Может, на их долю не выпало столько испытаний, как тебе. Или они могут себе позволить лучше ухаживать за собой. Или все вместе.

– Говоришь, эта больница неподалеку находится?

– Хочешь съездить?

– Не знаю.

– Ладно, я не настаиваю, – пожала плечами Аня. – Но если надумаешь, позвони.

Нора

Накануне она решила, что наберется смелости и подойдет к молодому человеку из соседнего подъезда. Если тот, конечно, окажется один, а не со своей спутницей. Впрочем, учитывая, что весь последний месяц мужчина подбрасывал Норе в почтовый ящик романтичные письма, со своей подругой он, похоже, расстался. Эта мысль отчего-то согревала душу, будто ее коснулся солнечный луч. Нора в этот день даже встала пораньше – бодрая и радостная. С особой тщательностью привела себя в порядок и надела нарядное платье. Потом, отругав себя за глупость, переоделась в более скромные брюки и белую блузку. Не нужно давать понять молодому человеку, что ради разговора с ним она специально прихорашивалась. Труднее пришлось, когда Нора обдумывала варианты завязок для разговора. И в итоге после долгих мучений, отвергнув все придуманные, словно неуместные наряды, она решила прямо заговорить о письмах. А дальше импровизировать в зависимости от реакции парня.

Однако импровизировать не пришлось, потому что молодой человек на станцию не пришел. Может, сменил электричку? В вагон Нора вошла в испорченном настроении, плюхнулась на свободное место у окна и закрыла глаза. Но сон не шел, и дорога сегодня, казалось, растянулась до бесконечности. Время текло не стремительной водой, а тянулось вязко и неохотно, как густой сироп. Когда электричка въехала в тоннель и, как накануне, остановилась, Нора поймала себя на том, что всматривается в темноту, будто вновь ожидая увидеть бродившую по путям потерянную девушку. Она поспешно отвернулась от окна, словно заметив там что-то неприятное, и вздохнула с облегчением, когда поезд наконец-то подъехал к нужной станции.

– Эли! – крикнул внезапно кто-то, когда Нора прошла через турникеты в широкий зал. Так звал ее когда-то давно только один человек. Она вздрогнула, но, решив, что ослышалась, прошла несколько шагов вперед. – Эли, – вновь раздалось за ее спиной, и мгновением позже на плечо девушки легла ладонь.

Нора оглянулась, чувствуя, как зачастило ударами сердце, и недоверчиво улыбнулась:

– Ты?

– Ну слава богу! – с облегчением выдохнул мужчина. – Не обознался. Думал, вдруг принял за тебя кого-то другого, какую-то местную испанку.

– Я похожа на испанку? – усмехнулась Нора и машинально, от волнения, завела за ухо светлую прядь.

– Нет, конечно. Но кто их знает, этих испанок! – пожал плечами мужчина, тоже, как и она, заметно волнуясь. – Надо же… Не думал, что мы когда-нибудь еще встретимся.

– А что ты тут делаешь?

– Ну… как что? Отдохнуть приехал. Поймать перед долгой русской зимой последнее, так сказать, тепло. А ты? Ты куда-то торопишься?

Стоя перед ним на расстоянии вытянутой руки, Нора чувствовала подзабытый запах одеколона, обрушивший на нее лавину воспоминаний, от которых вдруг закружилась голова, кровь оглушительно запульсировала в висках, а на щеки выплеснулся предательский румянец. Ей бы отойти от него на шаг, на один спасительный шаг, чтобы не чувствовать аромата, который швырнул ее в прошлое, будто волна о камень хлипкую шлюпку. Но ноги вдруг так ослабели, что, сделай она хоть малейшее движение – глядишь, потеряет равновесие. Оказывается, она не до конца отсекла прошлое. Или, может, это просто фантомные чувства, как фантомная боль? А он хорош, все так же хорош, как и тогда, шесть лет назад, когда они в последний раз увиделись. А может, даже красивее. По-прежнему держит себя в отличной форме, все так же прищуривает каре-зеленые глаза и небрежным движением смахивает со лба темную прядь. И улыбка – улыбка тоже прежняя, та, которой он когда-то позвал ее, и она пошла не раздумывая. Как пошла бы и сейчас, под наваждением прошлого. Кто-то, проходя мимо, случайно задел Нору, и она, очнувшись от этого толчка, с благодарностью во взгляде оглянулась вслед невнимательному прохожему.

– Да, тороплюсь. На работу, – ответила она торопливо, спохватившись, что ее молчание затянулось.

– Работаешь в той же компании, которая тебя тогда позвала?

– Уже нет. Перешла в другую.

– Понятно, – протянул мужчина и, сунув загорелые руки в карманы светло-синих джинсов, качнулся с пяток на носки и обратно. – Жаль, что торопишься. Пригласил бы тебя позавтракать вместе. А потом гулять.

– Я заканчиваю в четыре, – ответила Нора, прежде чем успела обдумать ответ. Этот запах одеколона, вызвав в памяти ассоциации, сотворил с ней страшную шутку. Так нельзя. Нельзя идти на поводу у воспоминаний!

А мужчина, будто поняв, что она, спохватившись, собирается отказаться от встречи, торопливо завершил разговор:

– Отлично! В четыре я заеду за тобой куда скажешь. Возьму машину напрокат.

– По Барселоне лучше гулять пешком.

– Как скажешь. Знаешь… – произнес он после паузы, – а я хотел тебя встретить. Летел в самолете и думал о тебе. Видимо, мое желание оказалось таким громким, что его услышали.

– Это просто в небе слышимость куда лучше, чем на земле, – пошутила Нора, и мужчина улыбнулся:

– Возможно.

Они попрощались и разошлись в разные стороны, чтобы в четыре вновь встретиться. Нора, находясь в эфире воспоминаний, поднялась по ступеням автобуса и, уже заняв место у окна, поняла, что улыбается и выглядывает в толпе спину того, кто неожиданно прилетел из ее прошлого в настоящее. Но она одернула себя: прошлое оказалось отсечено не только границами и морем, но и ее поступком, за который она поплатилась. Это был ее выбор – отказаться от Сергея, от их ребенка и улететь в другую страну, где она, хоть и не желала этого признавать, так и не нашла себя.

Время в этот день в офисе одновременно и тянулось, и летело стрелой, будто вдруг разделилось на два измерения, в которых Нора существовала одновременно. В одном она поглядывала на часы и отмечала, что цифры меняются так неторопливо, будто минута стала равна десяти. В другом же, наоборот, дела спорились, письма печатались с невероятным вдохновением, и во всей этой круговерти душа пела и наполнялась светом, будто не повседневную работу Нора выполняла, а готовилась к празднику. Эти два измерения накладывались друг на друга и почти совпадали, как снятый на кальку рисунок с оригиналом. Но стоило Норе в очередной раз бросить взгляд на часы, надеясь, что в делах пронесся еще час, и увидеть, что на самом деле всего треть, – и два рисунка опять расходились в линиях, а время распадалось на измерения. Может, все дело было в том, что утренняя встреча напитала вдохновением, с которым работалось едва ли не втрое быстрее, но эффект замершего времени усугублялся ожиданием часа Х. Ведь всем известно, что, если смотреть на часовые стрелки, они перестают двигаться.

Но когда наконец рабочий день подошел к концу, Нора вдруг замешкалась. Слишком тщательно расчесывала у зеркала свои светлые, достающие до лопаток волосы и долго маскировала тональным кремом никому, кроме нее, не видимое покраснение на подбородке. Но на самом деле за этими привычными манипуляциями скрывалось желание привести в норму сбивающееся от волнения дыхание. Нора побрызгала на запястья немного духов и, чтобы избежать расспросов коллег, торопливо со всеми распрощалась.

На какое-то неприятное мгновение ей подумалось, что Сергей не приедет. Но от стоянки донесся призывный гудок, и девушка, обрадовавшись, устремилась туда.

– Давно ждешь? – спросила она, усаживаясь во взятый Сергеем напрокат «Мерседес». Мужчина неопределенно качнул головой, не давая точного ответа, из чего Нора заключила, что давно, но он не хочет в этом признаваться. Ей стало радостно от мысли, что он ожидал под окнами, пока она отвечала на рабочие звонки и имейлы. Оказывается, это так приятно, когда кто-то ждет, пока ты заканчиваешь день, думает о тебе, предвкушает встречу. Она уже и забыла, что когда-то сама ожидала его, готовилась к встрече, волновалась, а потом радовалась, обнимала, целовала, терлась щекой о его щеку и жмурилась от счастья. Нора с грустью подумала, что те несколько недель, что они с Сергеем были вместе, оказались в ее жизни самыми счастливыми. Но, видимо, что-то тогда ее насторожило или спугнуло, раз она отказалась от отношений с ним и сделала выбор в пользу карьеры. Может, ей показалось, что Сергей ее недостаточно любил? Или – что она его?

– Что-то не так? – нарушил он первым затянувшееся молчание.

– Нет, все так, – натянуто улыбнулась Нора, почувствовав внезапную неловкость.

– На работе все хорошо?

– Да, прекрасно.

– И это прекрасно, – засмеялся он своему каламбуру. – Куда поедем? Куда-то перекусить?

– В это время? – скептически хмыкнула Нора.

– А что такого? – не понял Сергей.

– В четыре рестораны закрываются. Можно будет в каком-нибудь баре выпить кофе.

– Как закрываются? А если есть хочется?

– Придется терпеть, – пожала плечами Нора и рассмеялась: – Мне долго пришлось переучивать себя питаться по местному расписанию, а не тогда, когда чувствую голод. В шесть вечера, к примеру, тут никто не ужинает, рестораны открываются с восьми, а то и половины девятого.

– Как все сложно, – присвистнул Сергей, выруливая на шоссе и перестраиваясь в свободный ряд. – И как тебе тут живется?

– Нормально. Даже хорошо живется! – заявила Нора с неким вызовом, испугавшись, что он решит, будто она жалеет о своем выборе.

Она впервые за все то время, что работала в компании, ехала этой дорогой не в автобусе, а в автомобиле. И может, потому, что из низкого «Мерседеса» спортивной модели вид казался иным, чем с высокого автобусного сиденья, но сегодня Барселона открывалась ей другой стороной – незнакомой, чужой, неприветливой. И даже развешанные на фонарных столбах рекламные плакаты с эмблемой родной компании, извещающие о скором открытии конгресса, не могли вернуть ощущения дружеского расположения к ней города. Проезжая знакомую до мелочей площадь Испании, Нора бросила машинально взгляд в сторону выставочного центра, над входом в который днем повесили огромный транспарант. Но не испытала ожидаемого чувства радости и гордости, как обычно бывало, когда она встречала рекламные растяжки с эмблемой компании. А может, это город, на свидания с которым Нора всегда ходила в одиночестве, не прощал ей измены и испытывал их неожиданными пробками и аварийной ситуацией, которую чуть не спровоцировал внезапно вставший перед ними фургон. Даже навигатор, в котором Сергей набрал какой-то адрес, завел их на перекрытую из-за ремонтных работ дорогу, и съезд пришлось искать долго, петляя по незнакомым маршрутам и дважды оказываясь в тупике. Нора невольно подумала: может, город желает таким образом предупредить ее о тупиковости потенциального романа? И отбросила эту мысль как смешную. В итоге они оставили машину на платной стоянке и пошли уже пешком, касаясь друг друга плечами, но не решаясь взяться за руки.

– И как ты? Что произошло за все это время? Сколько мы не виделись? Пять лет? – расспрашивал Сергей.

– Почти шесть.

– Почти шесть… И? Рассказывай!

– А что рассказывать, Сереж? – пожала Нора плечами и смущенно улыбнулась, внезапно поняв, что ей не то чтобы нечего рассказывать, но почему-то не хочется. О своих отношениях с городом? Как-то интимно. Да и не сможет она объяснить ему, которого город, похоже, не принимал, свою влюбленность в Барселону. О работе, ради которой она разорвала их отношения? Наверное, ему будет скучно. Да и побоялась, что ее заслуги не покажутся ему значительными. Он птица высокого полета, занимает руководящую должность, ведет свой бизнес. Она же простая служащая, пусть и в иностранной компании. Говорить о знакомых? Но ее знакомые ему совершенно чужие люди. Нора вдруг осознала, что их с Сергеем связывает лишь общее воспоминание о тех нескольких неделях, которые, казалось, навсегда остались на другом берегу за сожженными мостами.

– У тебя кто-то есть? – прямо спросил он.

– Нет, – не стала обманывать она. И, чтобы избежать его комментариев, спросила в ответ: – А у тебя?

Сергей ответил не сразу, из чего Нора заключила, что кто-то у него все же есть. Однако он уверенно качнул головой:

– Тоже нет. Некогда заводить отношения. Работа. Как и у тебя. Вот такие мы оба… Кстати, куда мы идем?

– В одно хорошее кафе. Там кофе подают отличный. Наверное, самый вкусный во всей Барселоне.

– Мне бы не кофе, а чего посущественней.

– Там отличные бутерброды. В это время уже могут сделать.

– Как все у вас тут сложно, – опять повторил Сергей, на этот раз без смеха, со вздохом.

Странно было гулять с ним по Барселоне. По Москве – не странно. Москва была их городом, обвенчавшим их под куполом синего неба, с которого золотым венцом сияло сентябрьское солнце. Там, окруженные свечами тополей, неторопливой поступью идя по рушникам опавшей листвы, вдыхая ладанный дым осенних костров, они торжественно отдавали друг другу молчаливые обещания, клянясь не словами, а взглядами и запечатывая эти клятвы жаркими поцелуями. Барселона не принимала их как пару и лишний раз отвернула от них лицо, явив вместо гостеприимно распахнутых дверей искомого кафе закрытые металлическими ставнями окна.

– Не понимаю, – растерянно пробормотала Нора, подергав ручку запертой двери. – Сегодня не воскресенье, не август месяц, не какой-то праздник. Почему закрыто?

– Пойдем в другое место, – развел руками Сергей. – Вон через дорогу какой-то бар.

– Но мне хотелось привести тебя именно сюда.

– Мне непринципиально, где съесть бутерброд. Лишь бы было сытно. И главное – в твоем обществе.

Город немного оттаял настроениями в вечерних сумерках, мигнул примирительно огнями и, будто извиняясь за неприветливость, приласкал принесшим с пристани морскую свежесть ветерком. Нора привела Сергея в знакомый ей ресторан с видом на пляж, в котором, она знала, подавали вкусную рыбу. Они ужинали на террасе с видом на море, вдыхая смесь аппетитных запахов, доносящихся с кухни, и йода, неторопливо потягивали белое охлажденное вино и «разговаривали» лишь взглядами и робкими улыбками. Как когда-то давно, в той гостеприимной Москве, во время их долгих ночных прогулок, в тот их «медовый» месяц, который они взяли авансом и так и не вернули.

– Почему ты тогда уехала? – нарушил молчание Сергей между переменой блюд, и его вопрос, правильный, для Норы вдруг прозвучал хлестко и больно, словно пощечина.

– Я была не готова, – честно ответила она. – Испугалась наших отношений. Не была уверена ни в тебе, ни в себе.

– Но почему? Что я делал не так?

– Ты? – сделала она паузу, будто задумалась. – Ты меня контролировал. Излишне, на мой взгляд.

– Глупость какая, Эли. Не контролировал, а беспокоился. Я тебя любил. Предложил выйти за меня замуж. Я бы обеспечил тебя всем. Ты бы со мной ни в чем не нуждалась.

– Вот этого я тоже испугалась: что выйду за тебя замуж и осяду дома. Ты обеспеченный, вставший на ноги мужчина, который хотел семьи. Я молодая девчонка, которая только окончила институт и мечтала сделать карьеру. На тот момент у нас были разные желания и цели. Еще я мечтала об Испании. Я любила эту страну, хоть родилась не в ней и была до того всего однажды. Любила ее язык и культуру. И тут такое везение: меня взяли на работу в испанскую компанию и устроили мой переезд.

– И? Оно того стоило? Та компания по продаже медицинского оборудования, если не ошибаюсь? – насмешливо спросил Сергей. – Ты добилась всего, чего тогда желала? Вряд ли, раз перешла из нее в другую.

– Организовывать выставки мне показалось интересней и масштабней. Потому и перешла, – вспыхнула Нора, обидевшись за своих первых работодателей, которые приняли ее радушно.

Но Сергей будто не заметил ее обиды:

– Ты счастлива, Эли? Скажи мне честно, ты счастлива?

– Да, – ответила она, но после некоторой заминки, которая не ускользнула от его внимательного взгляда. И, будто поняв, что она соврала ему из гордости, он улыбнулся, и в его глазах, темных при свете свечей, мелькнуло неприятно задевшее Нору удовлетворение.

– Сереж, уже поздно. Мне нужно домой, – заторопилась она.

– Прости, я, кажется, испортил все этими вопросами. Не надо было… Это все вино! Оно такое… с подвохом: пьешь легко, не пьянея, а потом раз – и язык с головой вдруг оказываются в ссоре.

Мужчина попытался тихим смехом сгладить неловкость. Но Нора решительно покачала головой:

– Сереж, я рано встала и чувствую себя уставшей. На ночную прогулку меня уже не хватит. Это ты в отпуске. А я работаю.

– Мы еще увидимся? Завтра, к примеру? Давай завтра! Я подъеду за тобой куда скажешь. Завтра же суббота.

– У меня планы, Сереж, – качнула она головой, хоть ничего особенного на следующий день не планировала. Так, выспаться, убрать дома, встретиться с Рут да собрать вечером вещи, потому что в понедельник открывается конгресс и с воскресенья, когда начнут прибывать гости, Нора будет проживать в гостинице напротив выставочного центра. Это означало, что ее ненормированные дни, пока длится конгресс, могут заканчиваться даже за полночь. Ей хотелось отдохнуть в субботу и спокойно собраться. И хотя она могла бы отменить завтрашний обед с Рут, чтобы пообедать с Сергеем, но почему-то не стала. И не то чтобы ей сейчас было плохо с ним, и не то чтобы своими расспросами он испортил магию вечера, просто эта внезапная встреча будто столкнула ее в воду с моста и она отчаянно забарахталась, боясь, что ее окончательно затянет в водоворот прошлого. Похоже, Сергей это понял, расплатился за ужин, несмотря на возражения Норы и предложение разделить счет пополам, а потом отвез ее в поселок. Она попросила высадить ее на первой же улице, решив прогуляться по ночному поселку пешком. Улицы были ярко освещены, ей не однажды приходилось возвращаться в одиночестве так поздно, поселок был совершенно безопасен, но, чтобы избежать уговоров и расспросов Сергея, сказала ему, что живет на соседней улице.

Эмоции кипели и захлестывали, и эта прогулка ей была нужна для того, чтобы немного остыть, упорядочить мысли, понять, происходит ли что-то или нет и нужно ли ей это на самом деле. С одной стороны, Нора понимала, что Сергей, скорей всего, желает приятно провести отпуск. Но с другой – боялась, что уцепится за эту иллюзию обещанного романа (пусть и короткого! Не стоит об этом забывать!) и натворит глупостей. Она помнила, каким обаятельным может быть Сергей. И как он может взбаламутить спокойную, словно пруд, жизнь.

Когда Нора подошла к своему дому, неожиданно увидела стоявшую возле калитки парочку: молодого человека из соседнего подъезда и его девушку. Они о чем-то тихо разговаривали, возле ног мужчины лежала красавица хаски, ожидая, когда хозяин отведет ее домой. Когда Нора почти поравнялась с парой, парень притянул к себе свою девушку и поцеловал ее в губы коротким поцелуем, а затем выпустил из объятий. Девушка провела нежно ладонью по его щеке и, попрощавшись, развернулась, чтобы уйти. Нора криво усмехнулась, почувствовав неожиданно неприятный укол: как может парень обнимать и целовать одну девушку, а потом тайно бросать другой в почтовый ящик романтичные письма?! Обманщик. Ей вдруг захотелось крикнуть девушке, что молодой человек с ней нечестен, но вместо этого Нора прошла мимо, чуть задев плечом вставшего на ее пути соседа. Но когда она уже открыла дверь и вошла в подъезд, ее вдруг остановил оклик:

– Нора! Подожди!

Молодой человек, держа хаски на коротком поводке, спешил к ней. Девушка придержала дверь, и мужчина, войдя в подъезд, остановился напротив нее.

– Привет, – поздоровался он.

– Привет, – ответила она с плохо скрываемым недоумением. Подруга его уже скрылась из виду, но вдруг именно сейчас вспомнит, что что-то забыла, и вернется. Впрочем, может, и к лучшему, если она выяснит, что ее молодой человек с ней нечестен.

– Возьми, это тебе, – сосед протянул оторопевшей Норе смятый белый конверт со знакомой светло-синей полосой по краю. – Я ждал тебя, чтобы отдать лично в руки.

Хаски ринулась к выходу, мужчина чуть натянул поводок, сдерживая ее напор. Видимо, пес, заскучав, а может, как нафантазировала себе в то же мгновение Нора, чтобы поскорей покончить с неловкой ситуацией, торопился вернуться домой.

– Эй! – сердито окликнула Нора соседа. Он, вопреки ожиданиям, не проигнорировал ее оклик, а оглянулся и остановился на пороге.

– Как тебя зовут?

– Алехандро.

– Алехандро, ага. Так вот, Алехандро, тебе не кажется, что ты поступаешь нечестно по отношению к своей подруге, бросая мне тайно в ящик романтичные письма?

Она хотела пристыдить его, из женской солидарности с его девушкой, но парень совершенно не смутился. Только метнул в Нору острый, будто заточенный, взгляд и, отворачиваясь, произнес:

– Ты прочитай, что там написано, и сделай, как тебя просят. Тогда и поймешь.

Нора поднялась к себе, прямо у двери надорвала конверт и вытащила листок. На этот раз на нем была написана уже от руки ровным красивым почерком всего лишь одна фраза: «Завтра в 11.00 в баре напротив».

Кира

Те несколько дней, что минули после памятного разговора в кабинете доктора, во время которого Кира узнала свое настоящее имя, оказались похожими на закипающий бульон: относительно спокойная поверхность ее дней уже нарушена волнениями, от уголков к середине собирается пена отторжения, со дна начинают подниматься пузырьки негодования. Еще чуть-чуть – и бульон настроений забурлит и выплеснется через край. Кира бродила из угла в угол комнаты, затем, не выдерживая замкнутого пространства, спускалась в парк, несмотря на зарядившие дожди, и там в одиночестве отматывала складывающиеся в километры метры дорожек-лекал. Внутри нее все клокотало и бурлило, и даже хлещущие по макушке и плечам струи холодного дождя не остужали ее эмоций. Чувства разрывали ее, и ей приходилось сдерживать их, будто разъяренных, рвущихся с поводков псов. Она уже была накануне выписки, как тут эти новости от Ильи Зурабовича. И доктор решил, что Кире нужно еще немного побыть в больнице, пока он попытается выяснить все обстоятельства случившейся с ней истории. Нет ничего хуже в подобной ситуации бездейственного ожидания. Но доктор сказал, что уже сделал нужные запросы. Правда, ответов все не было, и Кира, наматывая круги по смазанному дождями парку, кипела от бессилия.

Пока им было известно то, что жила на свете девушка по имени Элеонора Новоселова, действительно, как и предполагал доктор, в столице, но в возрасте двадцати семи лет она погибла. Случилось это два года назад, из чего Кира сделала вывод, что ее настоящий возраст – двадцать девять лет. Только вот как, при каких обстоятельствах она «умерла», не было известно. Этим – выяснением деталей – и занимался доктор, подключив каких-то своих знакомых, а те – знакомых знакомых.

Получается, ее на самом деле как бы и не существует. Хотя вот она – живая, пусть и без памяти, документов и прошлого. Но для всех она умерла. Больше всего тревожило Киру не это обстоятельство, а то, что она по-прежнему не знала, что с ее ребенком, где он и с кем. Кстати, и имя свое, родное – Элеонора – она до сих пор не приняла и по-прежнему предпочитала отзываться на выдуманное. Почему? Может, потому, что то имя умерло вместе с ней?

Сегодня доктор, как и обещал, организовывал домашний ужин, за которым хотел представить Киру давнему приятелю. Нельзя, чтобы потенциальный работодатель увидел ее неопрятной, нервной и расстроенной. Чтобы этого не случилось, она в душе должна «смыть» уныние и тревогу и затем облачиться, как в дорогое платье, в хорошее настроение. Пусть только на этот вечер. Переодеваясь в платье из тонкой серой шерсти, Кира невольно улыбнулась, с добротой думая о своем благодетеле. Позавчера Илья Зурабович сообщил ей об ужине и повинился, что хотел бы устроить его раньше, потому что следующим после ужина утром улетает на конгресс, но его вечно занятый приятель оказался свободен только в этот вечер. А затем положил перед Кирой на стол конверт: «Вот, пройдись по магазинам. Купи себе все, что тебе нужно. Платье там, чулки, косметику, туфли». Девушка ахнула и попробовала отказаться, но доктор настаивал и в конце концов рассердился: «Это я тебе рецепт прописываю, не поняла, нехорошая девчонка? Вижу же, что закисаешь тут! Магазины, тебе нужны магазины, женщина! Выйди уж наконец-то за ворота больницы, пройдись по улицам, зайди в магазины и пообедай в кафе! Сама мне заявила, что начинаешь жить. И что же творишь? Сидишь как затворница в палате и горюешь. О чем? Тебя так напугала эта бумажка? Да бумажка – тьфу! Восстановим тебе документы, докажем, что ты не умерла!» Кира взяла деньги, пообещав, что все вернет при первой же возможности.

Денег хватило не только на платье, туфли и косметику, но и на парикмахера, который привел отросшие волосы в порядок и перекрасил их в светло-русый цвет. В больницу Кира поступила темноволосой, но этот цвет не был ее родным: уже меньше чем через месяц стали заметны светлые корни. Когда после стрижки и покраски она взглянула на себя в зеркало, то счастливо рассмеялась: светлые волосы ей шли куда больше. С этим цветом, близким к натуральному, она выглядела гораздо моложе и свежей.

Доктор, увидев Киру с макияжем, укладкой, в новом платье и в туфлях на каблуках, восхищенно ахнул. Но не как мужчина, а как растроганный красотой своей повзрослевшей дочери отец.

– Вот! Вот это я понимаю! Ах, если бы у меня была дочь, она была бы такой же красавицей, как ты.

– Засмущали, доктор, – улыбнулась Кира.

– В сторону все твои смущения! Мы идем на ужин к моей Любочке. Она там настоящее волшебство творит! Увидишь.

Супруга Ильи Зурабовича и правда оказалась волшебницей, настоящей феей домашнего очага. Она и была похожа на фею – тоненькая, хрупкая, несмотря на возраст, в элегантных лодочках и платье с узкой талией и расклешенной юбкой. Дом являл собой идеальный образчик счастливой семейной жизни: все сияло чистотой, вещи разложены по местам, ничего лишнего – и в то же время без скучных пустот. Может, дом и казался бы таким идеально-картинным, как на рекламных проспектах дизайнерских агентств, но, однако, не создавал ощущения нежилого, искусственного. Напротив, те ненавязчивые и на первый взгляд незаметные детали, которые хозяйка умело вплела в обстановку, и создавали жилую атмосферу. Где-то – фотография в рамке. Где-то – «забытая» книга с закладкой. В вазе – живые цветы. Ну и конечно, витавшие в воздухе ароматы кофе и выпечки. Кира подумала, что, если бы у нее был свой дом, ей бы хотелось, чтобы он был похож на дом Ильи Зурабовича. Сможет ли она когда-нибудь стать такой хозяйкой, как его супруга? Будет ли в ее доме так же аппетитно и уютно пахнуть кофе, ванилью и корицей?

Любовь прямо с порога обняла вошедшую в прихожую Киру и прижала к себе. Так они и постояли несколько счастливых для Киры мгновений – крепко обнявшись, словно встретились после долгой разлуки мать и дочь. Девушка едва ли не растрогалась до слез от такого приема. Но на кухне звякнул таймер, и хозяйка, извинившись, ушла доставать из плиты пирог.

– Можно я вам помогу? – робко спросила Кира, когда хозяйка со стопкой тарелок вернулась в гостиную, куда провел гостью Илья Зурабович.

– Да я сама… – начала Любовь, но, перехватив взгляд мужа и верно его истолковав, воскликнула: – Конечно! Я буду только рада.

И по тому, как Илья Зурабович довольно улыбнулся в усы, Кира заключила, что ее помощь по дому тоже входит в прописанную им «исцеляющую терапию».

Приятель Ильи Зурабовича с супругой задерживались. Кира с Любовью уже успели накрыть на стол, хозяин заранее открыл бутылку красного вина, в необременительных разговорах за кофе и домашним печеньем они ожидали прихода гостей. Хозяйка, может, из личного такта, а может, по настоянию супруга, не расспрашивала Киру ни о чем, сама рассказывала ей истории из их с Ильей Зурабовичем жизни. Любовь оказалась замечательной рассказчицей, Кира смеялась, улыбалась и чувствовала себя наконец-то спокойной и счастливой. Ей хотелось, чтобы этот чудесный вечер, уюта которому добавлял огонь в камине и стук по подоконнику дождевых капель, тянулся как можно дольше. И даже тайно желала, чтобы гости задержались еще немного. Но тренькнул звонок, и хозяин заторопился к дверям. Кира отставила в сторону тарелочку с недоеденным печеньем и поднялась из кресла следом за хозяйкой. В прихожей раздались обрадованные голоса, и мгновением позже в гостиную вошла пара: импозантный мужчина за пятьдесят и накрашенная женщина того же возраста в ярко-красном платье и дорогом пальто. Илья Зурабович представил женщину как Анастасию, а своего друга – как Валерия. Кира вежливо улыбнулась и назвала свое имя. Анастасия смерила ее любопытным взглядом и вдруг спросила:

– Так вы и есть та девушка, которая потеряла память? Какое несчастье, дорогая, как я вам сочувствую! И что, вам так и не удалось ничего вспомнить?

Кира по инерции продолжала улыбаться, но волшебство вечера уже разрушило это бесцеремонное вторжение. Она не оказалась готовой вот так сразу отражать бестактные вопросы и уходить от чужого беспардонного любопытства. Ей вдруг подумалось, что если приятель Ильи Зурабовича возьмет ее на работу, то каждый вечер его будет донимать вопросами жадная до чужих историй супруга.

– Ну-ну, Ася, некрасиво вот так набрасываться, – ласково пожурил жену гость и бросил на растерянную девушку веселый взгляд, словно говоря этим: «Ну вот такая она, что поделаешь! Терплю, потому что люблю».

– А я чего? А я ничего, – фыркнула дама и дернула полным плечом, облаченным в алый атлас. – Девушка на меня не обиделась, правда? Кстати, Кира – это ваше настоящее имя?

– Да, это мое настоящее имя, – ответила сдержанно девушка. Илья Зурабович ласково, ободряя, ей улыбнулся – и тем самым погасил закипающее в душе Киры негодование. Что ж, в этой ситуации неловкость должна испытывать не она, а эта дама, не справившаяся прилюдно с любопытством. А она, Кира, будет продолжать наслаждаться вечером. В конце концов сегодня ведь должна решиться ее судьба – получит или не получит она работу.

– Красивое имя, – сделал комплимент Валерий и шагнул с протянутой рукой к девушке. – Приятно с вами познакомиться. Илья много говорил о вас, хвалил ваши способности к иностранным языкам.

Рукопожатие у мужчины оказалось сухое и крепкое, и это Кире понравилось: чувствовался в Валерии решительный и деловой человек. Похоже, они сработаются. Но тут легкий сквозняк, который прошелся по комнате от приоткрытой форточки, принес аромат одеколона, ненавязчиво исходящий от мужчины. Запах этот был почти выветрившийся, словно воспользовался Валерий одеколоном с утра, а не перед выходом в гости. Но и таких легких флюидов оказалось достаточно, чтобы вызвать ассоциации. Полувыветрившиеся ноты одеколона вдруг насытились недостающими оттенками и «зазвучали» агрессивно, словно тихую мелодию колыбельной, исполняемую на фортепиано, неожиданно подхватили горластые электрогитары и ударные и извратили на свой лад, превратив в забойный «металл». А затем в одеколонные нотки хищно вплелись запахи крови и гари. Кира отшатнулась и, закрыв лицо ладонями, едва сдерживая тошноту и подкатившие к горлу рыдания, ринулась на улицу. Кошмарное видение подменило реальность, и вот Кира уже, как в недавнем сне, бежит по хрустящим под каблуками туфель осколкам, прорываясь сквозь пелену жара, гонимая ужасом и отчаянием не прочь от страшного места, а, наоборот, к нему, в самый эпицентр. В тот момент, когда Кира рванула на себя незапертую дверь, ее оглушило взрывом. Она пригнула голову и, зажав уши руками, закричала. И только уже очутившись на свежем воздухе, опомнилась. Не было никакого взрыва, улица оказалась застенчиво тиха и наполнена тихим шелестом листвы, которой шаловливо играл, будто дитя конфетными фантиками, легкий ветерок. Кожу вовсе не обжигало пламя пожара, напротив, вечерняя прохлада, скользнув в вырез на груди, заставила поежиться. Воздух оказался напоен дивными ароматами вступающей в законные владения осени: легкой горечью опавшей листвы и дождевой свежестью. И все, что сейчас случилось, произошло в воображении. Или в памяти. Но понимание, что страшное видение не сон, а воспоминание, едва не вырвалось наружу новым криком. Сердце стучало так, словно Кира пробежала на время стометровку, ноги дрожали и подгибались. Девушка огляделась и присела на вымокшую лавочку, не беспокоясь, что промочит и испачкает нарядное платье. Ее трясло от холода – не от внешнего, а от внутреннего, словно тот привидевшийся пожар и последовавший за ним взрыв не выжгли ее, а, наоборот, заморозили.

– На, накинь, – раздался рядом знакомый голос. Кира с благодарностью приняла пахнущую табаком куртку и завернулась в нее. Илья Зурабович тяжело вздохнул и присел рядом с девушкой на лавочку.

– Здесь мокро, – глухо пробормотала Кира. Скорее машинально, чем вдумавшись в свои слова.

– Неважно. Мне неважно. А вот тебе на сыром и холодном лучше бы не сидеть.

– Неважно, доктор, – ответила она его же словами.

– Я не буду спрашивать, что произошло…

– Сон, доктор. Тот страшный сон, в котором я бежала по улице, был вовсе не сном, а моим воспоминанием. Что-то случилось. Что-то очень страшное. И я не хочу это вспоминать. Может, и не надо его ворошить – мое прошлое? – Кира подняла на доктора взгляд и в темных глазах мужчины прочитала сочувствие.

Илья Зурабович легонько коснулся ее щеки:

– Не плачь, дочка.

– Я провалила «собеседование», да? Все испортила? – невесело усмехнулась Кира, стирая ладонью слезы.

– Не думай об этом. Это сейчас неважно.

– Нет, важно. Важно, доктор. Если у меня нет прошлого – не знаю, по какой причине, то это не повод лишать себя будущего.

– Да, ты права. Абсолютно права. И не думаю, что ты все испортила. Я хорошо говорил о тебе Валерию, а он доверяет моему мнению. Я бы не стал ему рекомендовать кого-то, в чьих рабочих способностях не был бы уверен. И он это знает. Тем более что он в курсе твоей ситуации. Но если ты волнуешься, я еще раз поговорю с ним.

Кира кивнула – не столько словам Ильи Зурабовича, сколько своим мыслям.

– Пойдем в дом. Тут холодно. Не хочу, чтобы ты простыла. К тому же мне нужно уехать. Вот думаю: может, ну его, этот конгресс?.. Не хочется оставлять тебя в таком состоянии.

– Это вы перестаньте, доктор! – усмехнулась Кира, поднимаясь следом за Ильей Зурабовичем. – Не такая уж я слабая.

Той ночью, лежа в своей кровати в ставшей ей уже домом больничной палате, она впервые за все это время увидела приятный и вполне связный сон. Пережитое вечером потрясение, удивительно, не вызвало бессонницы, хоть Кира и опасалась, что не сможет этой ночью уснуть. Может, все дело было в успокоительных каплях, которые по рекомендации доктора дала ей медсестра, но на этот раз Кира не провалилась в сон как в черную бездну, а опустилась в него мягко, как в перину.

Ей снилось море, которое ласково касалось ее босых ступней, в то время как пальцы рук зарывались в прохладу влажного песка. Она сидела у кромки воды, запрокинув лицо к солнцу, которое уже не палило нещадно, а прикасалось к коже нежно, словно материнская ладонь. Близился закат, и море у горизонта окрасилось в приглушенно-красные тона. И по этим кисельно-брусничным водам скользили челноками белые парусники, сшивая в одно полотно море и небо. Легкий бриз касался влажными поцелуями оголенных плеч, и Кира жмурилась от удовольствия. В груди теплым огоньком, будто от маленькой свечи, разгоралось счастье, и девушка, жмурясь, еще и улыбалась. Кто-то рядом сидел с ней на песке, чье присутствие Кира, прикрыв глаза, только чувствовала. Но именно присутствие этого человека, а не море, и было причиной ее счастья и умиротворения. Тот, кто находился рядом, пошевелился, и Кира, услышав шорох, приоткрыла глаза. Первое, что она увидела, слегка повернув вправо голову, – это длинные загорелые ноги рядом со своими. Человек рядом приподнялся и, зачерпнув пригоршню морского песка, пропустил его сквозь пальцы. Кисти рук у него оказались красивыми – с широкими ладонями и длинными, будто у музыканта, пальцами с прямоугольными ногтевыми лунками. На его запястье была повязана сплетенная из цветных нитей фенечка, и Кира улыбнулась тому, как забавно выглядело детское украшение на мужском запястье – невинно и наивно, и в то же время этим лишь подчеркивая силу и мужественность загорелой руки. За их спинами кто-то прошел, громко разговаривая на иностранном языке. И Кира узнала этот язык – певучий и одновременно эмоциональный, как исполняемое на гитаре фламенко. Да, она находится в этой стране, и тот, кто с ней рядом… Но додумать Кира не успела, потому что солнце внезапно погасло и с неба плотным занавесом упала темнота. Налетевший порыв ураганного ветра вырвал девушку из счастливого воспоминания и швырнул в черную пропасть, из которой опять повеяло гарью. «Ты уже умирала, сейчас умрешь опять!» – то ли сказал кто-то рядом с ней, то ли это произнесла во сне она сама. И после этого проснулась.

В приглушенном свете, попадающем в палату из коридора через окно над входной дверью, Кира увидела фигуру. Кто-то стоял рядом и рассматривал ее спящую. В первое мгновение девушка даже не испугалась, приняв увиденное за продолжение кошмара. И эта секунда промедления оказалась роковой. Тот, кто стоял у кровати, вдруг наклонился к ней и сдавил ей горло так решительно и быстро, что Кира и крикнуть не успела. Лицо убийцы расплывалось мутным пятном, двоилось и вновь сходилось в одно, более четкое. Тот, кто решил ее убить, делал это не таясь, хладнокровно и будто получая удовлетворение. Кира задергалась, пытаясь освободиться, замотала, насколько могла, головой. Но тот, кто ее душил, проворно сел ей на ноги и коленями прижал к кровати ее руки. Кира замычала, но голос ее прозвучал слишком тихо, чтобы его услышали. Сердце, словно предчувствуя финал, заколотилось с такой силой, что Кира ощущала, как оно бьется о ребра, словно о прутья – закрытая в клетке дикая птица. Перед глазами замелькали разноцветные круги, завертелись все быстрее, будто отплясывали под неслышимую музыку «Семь сорок». Может, как пишут в книгах, перед глазами бы и промелькнула вся прожитая жизнь, если бы Кира ее помнила. Но даже в этот последний момент она не смогла ничего вспомнить о себе.

А потом ей стало внезапно легче. Так легко, что она почувствовала, как воспарила над кроватью, взмахнула освободившимися руками, дернула никем теперь не удерживаемыми ногами. Оказывается, смерть – это и правда легко, это желанное освобождение и полет – на свет в конце тоннеля. Все как пишут в книгах. Все так и есть. Кира засмеялась, вернее, ей показалось, что она засмеялась, а на самом деле из ее горла вырвался сиплый звук, оборвавшийся кашлем. И только тогда, поперхнувшись воздухом, она поняла, что вовсе не умерла. Что легко ей стало оттого, что ее душитель внезапно слез с нее. И свет, который Кира приняла за известный «свет в конце тоннеля», на самом деле – это освещение в коридоре, которое щедро хлынуло в палату в дверной проем. Кто-то вошел к ней, и это спугнуло убийцу. Кстати, где он? Вернее, она.

– Не спишь? – спросил Киру женский голос, и мгновением позже в палату ярко брызнул свет от зажженной лампочки. В своей спасительнице девушка узнала дежурную медсестру. – Я тебе забыла температуру померить. А Зурабович просил.

– А… А где та девушка? – спросила Кира. Сердце все еще колотилось, в груди болело, а горло наждачно саднило.

– Какая девушка? – не поняла медсестра.

– Та, которая здесь была!

Кира в тревоге заглянула под кровать, но там никого не оказалось. Затем – в узкий шкафчик. И даже выдвинула ящик тумбочки, несмотря на абсурдность предположения, что там может кто-то спрятаться. И только по ошарашенному взгляду медсестры, замершей посреди палаты с приготовленным градусником, она поняла, как пугающе странно выглядит ее суета.

– Никого тут нет, – осторожно заметила медсестра, подтверждая опасения Киры, что ее рассказ о ночной визитерше воспринят всерьез не будет. – А что случилось?

– Ничего, – пробормотала, опомнившись, девушка и невольно потерла болевшее горло. – Мне… Мне, похоже, приснился кошмар.

– Ну надо же, а я думала, что капли помогут, – сокрушенно покачала головой медсестра и протянула градусник. Кира машинально сунула его под мышку и замерла. Капли – хорошее, хоть и притянутое объяснение случившегося. Может, в них содержался какой-то галлюциноген? И все ей примерещилось-приснилось? Но почему тогда так болят горло и грудь? Как это объяснить? А еще хуже – как объяснить то, что убить себя пыталась она сама. Будто раздвоилась на те ужасные мгновения: одна Кира лежала на кровати и сопротивлялась, вторая – сжимала ей шею. Бред.

– Все в порядке? – обеспокоилась медсестра.

– Да-да, – кивнула девушка.

Медсестра померила ей температуру, и после ее ухода на Киру навалился страх – густой, черный, как мазут, от которого отмыться не так просто. Она так и не смогла уснуть до утра – боялась. Просидела на кровати, подложив под спину подушку и глядя то в темное окно, то в освещенный квадрат над дверью. Свет она не зажгла, чтобы не привлечь внимания медсестер. Хотя, по логике вещей, как раз оставаться одной и было опасно. Но ей казалось, что сегодня убийца уже не осмелится повторить свою попытку. И боялась – на будущее. Боялась, потому что не могла найти произошедшему объяснений.

Как плохо, что именно сейчас Илья Зурабович уехал! Как не вовремя. А может, тот, кто покушался на нее, специально дождался отъезда доктора? И значит ли это, что в ближайшие дни попытку могут повторить? Кира выдвинула ящик тумбочки и нащупала листок, который ей оставила Светлана. Может, сбежать из больницы и воспользоваться гостеприимством приятельницы? Нет, глупо. Так она поставит под удар саму Светлану и ее маму. Кира закуталась в одеяло до подбородка, подтянула к груди колени и уткнулась в них лицом. Внезапно ее осенила догадка: а что, если она не принимает свое настоящее по документам имя потому, что в прошлой жизни намеренно рассталась с ним? И что, если свою «смерть» она умело организовала именно по той причине, что кого-то или чего-то боялась? От этого предположения кровь прилила к телу, стало жарко, Кира сбросила одеяло прямо на пол и, вскочив на ноги, заходила по палате совсем как Илья Зурабович. Ей захотелось еще раз изучить свидетельство о своей «смерти», которое доктор распечатал и убрал в папку. Папка хранилась в его кабинете. Что, если проникнуть туда под каким-то предлогом? Но это нечестно. И… что ей даст это свидетельство? Ведь она и так уже изучила его. Кира вздохнула и вернулась в кровать. Но стоило ей прикрыть глаза, как в памяти вновь нарисовался образ убийцы: девушка с ее лицом и похожей комплекции протягивает к ее горлу руки.

Глава 6

Эля

– И что мы спросим, Ань? – беспокоилась Эля, от волнения теребя в руках ремешок сумочки. Автобус, который вез их к больнице, гремел, подпрыгивая на неровной дороге, и нещадно коптил. Эта тряска и вонь, пробивавшаяся в салон через неплотно прикрытые двери, вызывали тошноту, и Эля опасалась, что ее вырвет. Но отчего-то боялась признаться подруге, что ей нехорошо. Сейчас ей ее же решение поехать в больницу, в которой находилась так похожая на нее девушка, уже не казалось правильным. Что ей даст эта встреча? И главное – чем она может помочь несчастной, по сути, ничего о той не зная? Нет, глупый порыв – позвонить вечером и озвучить Ане свое желание съездить в больницу. Эля еще до последнего надеялась, что подруга ее отговорит или окажется занята, но Аня будто ждала звонка и решение Эли приняла с воодушевлением, ответив, что завтра у нее как раз выдаются свободных полдня, так как на смену ей заступать после обеда. Подруга распечатала карту из Интернета и с утра пораньше приехала на станцию, где жила Эля.

– Что-что – так и скажем, что у тебя какое-то время назад пропала родная сестра. Мы увидели фотографию в фейсбуке и тут же помчались.

– А потом? Потом что скажем? Если это моя сестра, то как выкручиваться будем?

– Ну что ты трясешься, как осинка на ветру! – рассердилась Аня, потому что Эля своими вопросами всю дорогу не давала ей покоя. – Как-нибудь выкрутимся!

– Но мы же можем дать этой несчастной ложную надежду. Вдруг это ей навредит?

– Не навредит, – припечатала подруга и объявила: – Следующая остановка наша!

Эля кивнула и зачем-то заглянула в сумочку, будто там лежал талисман, способный придать ей уверенности, а затем намотала на шею шарф и запахнула куртку. Оделась она в каком-то порыве совсем не по погоде. Дождь не шел, и вполне ясное небо его не обещало, но с утра дул сильный ветер, который проникал под куртку и выхолаживал тонкую ткань нежной туники. Может, из желания сделать подруге приятное Эля впервые надела эту тунику небесного цвета, привезенную ей из Испании. Или поддалась суеверному чувству, что туника, которая так шла ей и делала цвет ее глаз еще ярче, принесет удачу. А может, просто захотела поднять себе настроение после ночных кошмаров, которые выпили из нее силы и отравили настроение неуверенностью и сомнениями.

Вначале Эля увидела странный сон, в котором она была деревом, стоявшим одиноко на пустыре. Куда ни глянь – везде была растрескавшаяся и сухая до белесой пыли бесплодная земля, на горизонте сливающаяся с таким же белесым небом. Ни кустика, ни травинки, ни пролетающей мимо птицы. Только одна она – дерево с пожухлыми листьями и неаккуратной, будто взъерошенной со сна кроной. Но затем рядом с ней появился человек в инвалидной коляске, в котором Эля узнала Валерия Витальевича. Старик критическим взглядом оглядел ветви и нахмурился. Ей захотелось поприветствовать его – но разве может безмолвное дерево разговаривать? Она только и смогла что чуть пошевелить, будто на ветру, ветвями. А у старика в руках неожиданно оказался огромный, в полчеловеческого роста, секатор, и сухие губы исказила зловещая усмешка.

– Симподиальный тип – это неправильно, – пробормотал Валерий Витальевич, и челюсти секатора хищно клацнули. К выступающим из почвы серыми толстыми змеями корням упали первые ветви. – Моноподиальный! Вот что верно – моноподиальный! Только один путь. Одно начало, один путь, один финал!

Так, бормоча и только разве что не разражаясь хохотом, как безумный ученый из фильмов, Валерий Витальевич щелкал и щелкал секатором, а к подножию дерева падали и падали обрезанные ветви – до тех пор, пока не остался лишь один-единственный ствол.

– Вот так, – удовлетворенно кивнул старик. – Остальное лишнее. Остального нет.

Эля хотела возразить, что теперь она не сможет расти вообще, потому что верхушечную почку тоже обрезали, но не успела, потому что ее швырнуло уже в другой сон. Она перенеслась в палату той несчастной, которая потеряла память. Незнакомая, и одновременно знакомая, девушка спала и, похоже, видела приятный сон, потому что ее губы трогала легкая улыбка. Она была красива – расслабленная во сне, счастливая, лишенная забот и тяжелых воспоминаний. И внутри Эли, где-то в области солнечного сплетения, вдруг стала зарождаться ненависть. Это чувство оказалось вовсе не эфемерным, а материальным, как желчь, и таким же горьким. Оно затопляло изнутри, поднималось от солнечного сплетения к груди, пока не заплескалось ядреной горечью в горле. У этой внезапной ненависти к спящей была веская причина: Эля возненавидела девушку за то, что та заняла ее жизнь. «Только моноподиальный тип! – прорезался в ее новый сон голос Валерия Витальевича. – Отсечь все лишние ветви! Только моноподиальный». И Эля сама не поняла, как протянула руки к спящей и сдавила ей горло.

– Да улыбнись же ты! – рассердилась Аня, когда они шагали уже от автобусной остановки к белеющему вдали забору, за которым находилась больница. – Вид у тебя – будто на казнь ведут. Если тебе так не хотелось ехать, то почему сразу не сказала?

– Я просто не выспалась, Ань, – пробормотала Эля с жалкой улыбкой. – Всю ночь кошмары снились.

– Опять? – нахмурилась подруга, по-своему расценив ответ. Когда-то Эля ей призналась, что нередко мучается дурными снами, в которых ее находит и убивает Сергей.

– Опять, – не стала отрицать девушка.

– Это был просто сон. Крик твоего подсознания. Ты живешь в страхе, что тебя найдут, и это влияет на твои сны. Надо бы тебе попить на ночь успокоительное. Не таблетки, а чаи. Знаю один хороший, привезу тебе в следующий раз, когда встретимся.

– Спасибо.

– Ну вот, уже улыбнулась! Так-то лучше. Не бойся, все переговоры я возьму на себя. Ты у нас убитая горем сестра, потерявшая свою половинку-близняшку. Просто поддакивай где надо. А где не надо – отрицай.

Больница, как прочитала в Интернете Аня и рассказала затем Эле, находилась в здании бывшей усадьбы и являлась местной достопримечательностью. То, что за этим памятником культуры ухаживают и хорошо финансируют его содержание, было видно сразу: каменная стена, огораживающая больничную территорию словно крепостная, была недавно побелена. Рядом с воротами над звонком глянцево блестела черная табличка, на которой золотыми буквами было выведено то, что девушки уже знали: здание и территория больницы являются историческим памятником, раньше здесь располагалась помещичья усадьба, а сейчас – районная больница. Аня нажала кнопку звонка, и уже через пару мгновений к ним вышел из будки охранник. Молодой мужчина вежливо спросил, куда и зачем направляются посетительницы, и, удовлетворившись Аниными объяснениями про визит к больной родственнице, пропустил.

– А теперь куда? – спросила Эля, когда они пересекли большой сквер, напоминающий городской парк, и подошли к трехступенчатому крыльцу.

– А теперь – к главному врачу отделения, где лежит эта девушка. Я уже погуглила. Зовут его Илья Зурабович.

Доктор, вопреки опасениям Эли, их принял. Это оказался высокий, чуть сутулый мужчина возраста около шестидесяти, но все еще привлекательный, с черными внимательными глазами, которые смотрели на девушек дружелюбно и с вежливым интересом, и с густыми усами. Он пригласил посетительниц в свой кабинет. И пока Аня излагала доктору придуманную причину визита, Эля украдкой рассматривала помещение, пытаясь по обстановке составить мнение о его хозяине. В целом убранство оказалось спартанским, но и не лишенное некоего домашнего уюта, который создавали несколько небольших картинок в пастельных тонах и шкаф с книгами.

– Нет, такой пациентки у нас нет, – вернул Элю в реальность голос доктора – сочный, глубокий, обволакивающий как сон и уносящий в поднебесье. Такой голос – слушать и слушать, прикрыв глаза и отключив все мысли.

– Как нет? – удивилась Аня. Ее голос в сравнении с идеальным баритоном доктора прозвучал режущим слух диссонансом, словно фальшивая нота в пьесе. – Вот же ее фото! Я скопировала себе в телефон. Жаль только, текст объявления не сохранился. Но я его помню! Его написала какая-то девушка, кажется, по имени Светлана, которая лежала недавно в вашем отделении.

– Светлан у нас тоже давно не было, – удивился Илья Зурабович. – Это какая-то ошибка, точно говорю.

– Ну как же так, доктор…

– Сожалею, что не могу помочь, – развел тот руками и так ласково и сочувственно улыбнулся Эле, что у той и сомнений не осталось, что действительно сожалеет.

– Но, может… – начала Аня, но Эля мягко тронула подругу за локоть:

– Пойдем, Аня. Нет такой девушки. Кто-то так плохо пошутил или указал неверную информацию. Может, ошибся адресом больницы. Не будем отвлекать доктора, у него и без нас много дел.

– Нет, что вы, я рад бы помочь…

– Извините, – почему-то обиженно, словно ее обманули, буркнула подруга и поднялась со стула.

Теперь, на обратном пути от здания больницы до ворот, бормотала уже Аня, никак не желавшая примириться с тем, что поездка оказалась напрасной.

– Ничего не понимаю. Может, я схожу с ума? Элька, скажи, что это не так! – пыхтела огорченно Анна, потрясая мобильным телефоном с открытой на нем фотографией как доказательством своей вменяемости. Эля кивала и поддакивала, подтверждая, что подруга не сходит с ума. Только Аня все равно не умолкала.

– Мне вдруг везде стала мерещиться ты! Там, в Барселоне, два раза. Здесь. Слушай, ну скажи мне, что у тебя есть сестра-близнец!

– Да нет у меня никакой сестры, Аня. Успокойся, – не выдержала Эля, когда подруга в десятый раз сунула ей под нос свой телефон, с экрана которого растерянно улыбалась так удивительно похожая на нее девушка в обществе другой – крашеной блондинки.

– И кто тогда эти девицы?

– Понятия не имею. Ань, и почему это тебя так волнует? Меня не волнует, а тебя прямо за живое задело.

– Да, задело! Потому что думаю, не схожу ли я с ума. Везде ты мерещишься!

– Ну вот, опять сначала. О господи! Знала бы, не стала бы тебе звонить с этой поездкой. Недаром мне сегодня сюда так ехать не хотелось, – стала заводиться уже Эля.

– Прям «Матрица» какая-то, а ты агент Смит, – выдала подруга сердито. И раздражение Эли тут же прошло.

Она рассмеялась и, обняв хмурившуюся Анну, притянула ее к себе:

– Ладно тебе, Анька. Забудь. Удали к черту эту фотографию. Ну подумаешь, какая-то несчастная девушка на меня похожа. Мало ли! Пойдем лучше пообедаем, раз в кои-то веки вновь встретились.

– Не могу. Мне нужно ехать домой. После обеда у меня смена.

– Ой да, прости. Забыла. Я тоже поеду домой, накормлю обедом Валерия Витальевича, отдохну и пойду Тихона из сада забирать.

Они прошли совсем рядом с озиравшимся по сторонам молодым мужчиной, которого Аня, погруженная в мрачное настроение, не заметила, хотя едва не налетела на него. Эля извинилась за подругу и увидела, что темные глаза мужчины вспыхнули искрами надежды.

– Excuse me…

Эля машинально оглянулась, тогда как Аня не отреагировала.

– Сould you please help me to find Dr. Ilia? I cannot pronouce his surname…[1] – сказал мужчина с сильным акцентом. Аня прошла еще по инерции пару шагов и затем резко обернулась:

– Что?

Мужчина повторил свой вопрос уже ей, улыбаясь чуть виновато, словно извиняясь за беспокойство, но в то же время так солнечно, словно не было для него большей радости, чем встретиться с этими незнакомыми ему девушками.

– А… Мм… – беспомощно пробормотала не сильная в иностранных языках Аня и с надеждой посмотрела на Элю. – Иностранец?

Одет мужчина был не по погоде легко: без куртки, в темно-синих джинсах, тонкой белой рубашке и светло-бежевом блейзере. Полуботинки из замши в тон блейзеру тоже казались неуместными в российской осени. Под мышкой незнакомец держал тонкую кожаную папку. Аня с интересом оглядела мужчину и дернула Элю за рукав:

– Он англичанин?

– Не думаю. Акцент сильный.

Скорей всего, мужчина был из жарких стран. О южной крови говорил легкий загар того красивого карамельного оттенка, который получается, когда солнечные лучи касаются смугловатой от природы кожи ненавязчиво и ласково на протяжении многих вечеров, а не сжигают ее до черноты из зенита за время короткого туристического отпуска. Большие темные глаза с густыми угольно-черными ресницами, заметив которые Аня вздохнула то ли с восхищением, то ли с завистью, тоже выдавали южанина. Волосы растрепал подмосковный ветер, и когда мужчина убрал со лба челку, на его безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо.

– А что он спросил? – продолжала любопытствовать подруга, с интересом рассматривая незнакомца. Тот все это время переминался с ноги на ногу, переводя растерянный взгляд с одной девушки на другую. И хотя продолжал улыбаться, надежда в его взгляде на то, что ему помогут, стала угасать.

– Спрашивает, как найти доктора Илью с непроизносимой фамилией, – торопливым шепотом, едва сдерживая улыбку, ответила Эля и обратилась к мужчине на английском.

– Это «Зурабович» он за фамилию принял? – продолжала беспокоиться Аня, не понявшая из речи подруги ни слова. Мужчина, похоже, тоже не все понял, потому что оглянулся на здание больницы и что-то переспросил.

– Да погоди ты со своим английским, Элька! Не фурычит же он в нем! – возмутилась Анна и решительно обратилась к иностранцу на русском:

– Тебе Илья Зурабович нужен? Так поднимайся по лестнице на второй этаж и дуй прямо по коридору. Вон его кабинет!

С этими словами она взмахнула рукой с зажатым в ней мобильником в сторону нужных окон так энергично, что телефон вылетел из ее ладони и, описав дугу, со звоном упал на землю.

– Ostras![2] Perdon! Sorry! – воскликнул мужчина и первым бросился поднимать телефон и отлетевшие от него заднюю крышку и батарейку.

– Погодите, вы говорите на испанском? – обрадовалась Эля.

– Si, – удивленно ответил мужчина, оборачиваясь. И, видимо, от неожиданности протянул части телефона не Ане, а Эле. Рукав его рубашки поднялся, обнажив загорелое запястье и сплетенный из толстых цветных нитей браслет. Этот браслет, похожий на детскую «фенечку», смотрелся на нем так неожиданно, несерьезно и наивно, особенно в сочетании с модным блейзером, стильными ботинками и обручальным кольцом, что Эля, засмотревшись на него, когда брала телефон, нечаянно коснулась руки мужчины.

– Ой, простите, – смутилась она.

– За что? – удивился незнакомец.

Эля хотела бы что-то сказать, но так и не придумала. Спасла положение Аня, деликатно кашлянув рядом. Эля опомнилась и протянула подруге телефон.

– Это вы на испанском? – поинтересовалась Анна. – Так значит он испанец? Забавно. Все никак не расстанусь с этой страной.

Эля проигнорировала ее реплику, потому что в этот момент объясняла молодому мужчине уже на родном ему языке, как найти нужного врача.

– Спасибо, понял, – поблагодарил тот белозубой улыбкой. – До встречи!

– До встречи, – машинально ответила Эля и только потом спохватилась, что никакой встречи не будет.

– Адьес! – радостно, что тоже может похвалиться познаниями в испанском, попрощалась Анна. Телефон она уже успела собрать и даже включить. И сейчас, увидев высветившееся на дисплее время, обеспокоенно нахмурилась.

– Опаздываешь?

– Не то чтобы… Но лучше поторопиться.

Они прошли несколько шагов, как вдруг их нагнал все тот же мужчина и, смущенно улыбаясь, обратился к Эле:

– Простите! Вы бы не могли мне еще помочь?

– Что ему опять нужно? – спросила Аня.

– Просит помочь, – перевела Эля и вопросительно посмотрела на мужчину.

– У меня рабочая встреча с этим доктором Ильей. Я специально приехал из Барселоны. Но мой английский не очень, как вы уже заметили. О встрече договаривался не я, а другой человек, который знает русский. Но в итоге пришлось лететь мне. Боюсь, это не встреча выйдет, а какой-то кошмар! И тут встречаю вас. Это просто спасение! Вы так хорошо говорите на испанском. Могли бы вы перевести наш разговор? Я заплачу!

– Что он хочет? – нетерпеливо дернула Элю за рукав подруга.

– Просит поработать переводчиком. У него встреча с Ильей Зурабовичем, но сомневается, что они смогут свободно поговорить.

– Так это по твоей части!

– Еще говорит, что заплатит.

– Ну так тем более! Тебе нужны деньги.

– А ты? – растерялась Эля и смущенно взглянула на терпеливо дожидающегося, пока они договорят, мужчину. Тот, перехватив ее взгляд, вновь улыбнулся.

– А что я? Я на работу поеду. А ты подработай. Смотри, какой красавец! И разулыбался как! Эх, знала бы я по-испански что-то, кроме «адьес», и раздумывать бы не стала. Грех такому красавцу не помочь.

– Аня! – смутилась Эля. – Он женат.

– А я тебе его что, сватаю? Я про работу говорю. Про ее эстетическую сторону. Одно дело – переводить и видеть перед собой противную рожу, и другое – симпатичное лицо. Иди, не парься. Только про Тишку не забудь!

– Аня, ну как я могу про него забыть! – возмутилась Эля. Анна не ответила, послала мужчине ослепительную улыбку и ушла, оставив подругу наедине с незнакомцем.

– Ну что ж, идемте, – вздохнула Эля. – Только у меня есть всего час.

– Этого достаточно! – обрадовался мужчина и вытащил из кармана бумажник. – Сколько вы возьмете за это время?

Ее почему-то задели этот вопрос и жест, которым он распахнул портмоне, будто собирался расплатиться вперед не за услуги переводчика, а за нечто другое, постыдное, неприличное. Она мотнула головой и довольно резко ответила:

– Не надо. Нисколько. Пойдемте уже, не будем терять время.

Аня, узнай, что она отказалась от денег, рассердилась бы. Сказала бы, что нечего выдумывать и что ничего в вопросе мужчины постыдного нет. Наоборот, он поступил прилично, предложив оплатить работу. И Эля в душе была согласна с подругой, тем более что та была права: в деньгах она нуждалась. Но может, если бы на месте этого мужчины был кто-то другой, Эля бы не стала раздумывать и назвала бы цену. Получается, вся загвоздка именно в нем – в его белозубой улыбке и загорелом лице, привлекательность которого не портил даже нос с горбинкой. И в жесте, которым мужчина убирал со лба растрепанные ветром волосы. И в наивном нитяном браслете на смуглом запястье. И даже в кольце из белого золота, собственнически опоясывающем безымянный палец. А может, Аня как раз и поняла бы ее. Иначе с чего напомнила о Тихоне, ведь Эля никогда не забывала о сыне? И Аня об этом знала. Знала, что держалась подруга за своего сына как за единственное бревнышко, оставшееся от плота, и только благодаря ему выплыла, когда ее жизнь превратилась в сплошную катастрофу. Так что увидела Аня в ее взгляде на этого мужчину, что могло натолкнуть подругу на такие мысли? Или не в ее взгляде, а в его улыбке, обращенной Эле?

Эля шла за незнакомцем, который по пути уже что-то бодро ей рассказывал, и все никак не могла избавиться от ощущения, будто так уже было: она шла за ним, слыша его голос, но не слушая, потому что прислушивалась к своим мыслям и ощущениям. Не сейчас и не недавно, а когда-то, может быть, даже не в этой жизни. И не с ней – а с той, какой она стала. На какое-то мгновение мелькнула разумная мысль, что ощущение дежавю связано с воспоминанием, когда она при похожих обстоятельствах познакомилась со своим мужем. И Эля согласилась с этим доводом разумом, но не сердцем, которое вдруг заныло, словно старая рана на погоду, от предчувствия, одновременно хорошего и тревожного, что надвигаются, как буря, перемены. Как бы она ни уговаривала себя, убеждая в собственной мнительности, но ветер перемен, поднявшись недавно, не утих, а, наоборот, набирал ураганную силу.

А может, все дело в том, что этот мужчина просто напомнил ей о той несбывшейся мечте о другой стране, которую она когда-то отвергла? И обоняние уловило призрачные и обманчивые ароматы неслучившегося с ней города, перебившие горьковатые запахи подмосковной осени, – запахи моря, нагретой южным солнцем брусчатки, приготовленных в чесночном соусе креветок, жареных каштанов и кофейной пенки, которые разбередили старую мечту. Да, все дело в этом.

А мужчина по дороге в нужный кабинет уже успел рассказать ей, что работает в компании, поставляющей за границу медицинское оборудование, и что переговоры будут на эту тему. Что ехать в Россию должен был другой человек – некая девушка Татьяна, русского происхождения, которая и подготовила все встречи в России, но незадолго до поездки забеременела, и врач запретил ей перелет. Он рассказал также, что Татьяна изначально надеялась, что все доктора и представители клиник, с которыми она переписывалась, приедут на медицинский конгресс, который со дня на день откроется в Барселоне, и начатые переговоры удачно завершатся там. Но не все приняли приглашение. В частности, доктор Илья с труднопроизносимой фамилией поехать не смог. Все это мужчина рассказал Эле торопливо, желая ввести ее в курс дела до начала разговора. И только уже оказавшись перед нужным кабинетом, спохватился:

– Кстати, меня зовут Фернандо. А тебя?

– Эля. Меня зовут Эля, – ответила она и спохватилась, что по паспорту она теперь Кира. Но было уже поздно.

– Это от имени Элизабет?

– Нет. От имени Элеонора. Но я его не люблю.

– Элеонора – красивое имя. Тебя можно звать и Эли, и Нора.

– Мне больше нравится Эля.

– Мне тоже нравится, – серьезно ответил Фернандо и постучал в дверь.

А час спустя они уже сидели в небольшом кафе неподалеку от больницы и ожидали, когда им принесут заказ. Фернандо пригласил Элю на обед в качестве благодарности за ее работу. И она согласилась. Потому что проголодалась – как пыталась уверить себя, а не потому, что тех сорока минут в обществе мужчины, что заняли переговоры в кабинете главврача, ей показалось мало.

Они были знакомы всего час, а казалось, будто знали друг друга много лет, а может – жизней. И неважно, что у них не было общего детства – объединяющих в похожие воспоминания одинаковых игрушек, фильмов и программ. И знакомых, которых можно было бы упомянуть в разговоре, тоже. И пусть до сегодняшнего дня они ходили по разным улицам – не страшно. Страшно было бы, если бы эти маршруты никогда не пересеклись в одной точке – больничном сквере. Они говорили с таким пониманием, будто прошли рука об руку не одну жизнь. Терялись, расставались, тосковали, но потом обязательно встречались и с тех пор уже шагали вместе по одной дороге – как было предначертано. На какое-то мгновение у Эли мелькнула мысль, что, может, с Сергеем тоже так было. Но тут же она себе и возразила: нет, Сергей пришел и забрал ее – чужую, не ему предназначенную, околдовал улыбкой, напустил морока словами, захватил как трофей и лишил свободы. Может, поведение Сергея – его патологическая ревность – и было обусловлено где-то в глубине души прячущимся знанием, что Эля не для него предназначена, что украл он чужое. Может быть. Как знать. Так, как сейчас, с ним не было. Не было таких разговоров, в которых они договаривали друг за другом окончания фраз. Не было такого понимания во взглядах, когда слова не нужны. И не было горького сожаления, что они оба опоздали: торопились друг другу навстречу, но оба свернули не в те переулки. А может, это она сама себе сейчас все придумывает, слушая рассказы Фернандо о его городе, в котором мечтала жить, ностальгируя и сожалея о несбывшемся. Придумывает его тайные взгляды на нее, когда он думает, что она на него не смотрит, его смущенную улыбку, когда они оба потянулись за солью и случайно коснулись друг друга. И его сожаления в тихом вздохе, когда он перехватил ее взгляд, брошенный на его обручальное кольцо, может, тоже придумывает.

– Значит, говоришь, тебя тогда пригласили на собеседование в компанию по поставке медицинского оборудования? – обрадовался Фернандо, когда Эля рассказала о своей упущенной возможности. – Забавно было бы, если бы это была та же компания, в которой работаю я.

Сказал – и замолчал. Словно запоздало осознал смысл произнесенного.

– Да, мы могли бы встретиться тогда гораздо раньше, – ответила она, постаравшись, чтобы фраза прозвучала легко и весело, без того контекста, который волей-неволей читался.

– Может, тогда все было бы по-другому.

– Возможно.

Повисшая впервые за все время разговора пауза оказалась слишком тяжелой – такой тяжелой, как дубовая дверь, ведущая в чулан. Эля физически услышала стук двери за спиной и кожей ощутила холод и сырость, как если бы и правда оказалась запертой в чулане. Слишком поздно сожалеть об упущенных возможностях и гадать, как все могло бы сложиться, если бы не… Похоже, Фернандо думал о том же, потому что машинально покрутил кольцо на пальце, словно собираясь его снять. А может, этот жест просто был его привычкой: касаться кольца, когда скучал по жене.

К счастью, возникшее неловкое молчание нарушила официантка, которая спросила, что они желают на десерт. Эля заказала им по порции блинчиков с джемом, себе – чай, Фернандо – кофе. Официантка ушла, и они, переглянувшись, оба с горечью усмехнулись: что поделать, наши жизни сложились по-другому.

– Мне нужно через двадцать минут уехать, – сказала Эля, взглянув на настенные часы. – Скоро забирать сына из сада.

Ох, Анька, ты была права…

– У тебя есть сын? – оживился Фернандо. И неожиданно засыпал Элю любопытными вопросами.

– Да. Ему пять лет. Зовут Тихон. Сейчас впервые пошел в детский сад, – кратко ответила она на каждый из них и улыбнулась с нежностью, подумав о своем главном мужчине. – А у тебя? У тебя дети есть?

– Нет, – ответил Фернандо с явным сожалением. – Мне бы хотелось, но Патрисия не хочет.

Патрисия. Он впервые назвал имя своей жены. Эля натянуто улыбнулась, но промолчала.

– Говорит, что у нее как раз карьера в гору пошла. Что мы еще не съездили, как мечтали, в Нью-Йорк. Такие причины. Или просто отговорки.

Блинчики закончились несправедливо быстро. А вместе с ними – и те последние двадцать минут.

– Я тебя еще увижу? – спросил Фернандо, прощаясь с ней на остановке. «Да», – чуть не вырвалось у нее. Да, потому что за эти два часа она вдруг поняла, что все, что случалось раньше, произошло ради этой встречи. Потому что жить теперь она будет, оглядываясь не на свое страшное прошлое, а на этот чудесный день. Да, потому что ждать новых встреч будет с таким же нетерпением, как вьюжным февральским днем – тепла и весны.

– Нет, – ответила Эля после короткой, но тяжелой, как плита, заминки. Нет, потому что реальность – это не карандашный набросок, на котором можно стереть ластиком неудавшиеся линии и нарисовать заново. И поверху черного не ложится цветная краска: как ни старайся, под слоями так или иначе будет проступать искажающая истинный цвет чернота. Нет, потому что одного светлого дня слишком мало, чтобы вытащить ее из сумрака прожитых лет. Нет, потому что у нее, живущей перебежками с места на места и с недавних пор по фальшивому паспорту, просто нет выхода. А у него есть Патрисия и мечта съездить с ней в Нью-Йорк. И билет на самолет послезавтра. И устроенная жизнь, которую вряд ли он отважится ломать из-за краткосрочной вспышки влечения.

– Нет, Фернандо, – повторила Эля, прежде чем подняться в салон подъехавшего автобуса. – Не думаю.

Двери закрылись, отсекая ее от оставшегося на остановке мужчины. Эля в последний раз перехватила его потерянный взгляд и вдруг испытала боль – такую сильную и физически осязаемую, будто ее только что разлучили с сиамским близнецом.

Нора

Она не знала, как поступить: идти или нет. С одной стороны, Нору мучило любопытство: что же ей хочет сказать Алехандро. Но с другой, то же любопытство проигрывало в счете странному предчувствию, что назначенная мужчиной встреча может расшатать ее устоявшуюся жизнь, как ураган – непрочный домик. И дело было не в том, что, возможно, Алехандро заговорит о своих чувствах. Это как раз Нору не пугало: она бы сказала, что ей неприятна та нечестная игра, которую он ведет по отношению к ней и к своей девушке. Ее тревога была связана с чем-то другим – неясным, эфемерным и опасным, будто ожидание бури. Ощущение, что поднимается сильный ветер, оказалось таким реальным, что Нора, бродя по квартире, ловила себя на том, что то и дело прислушивается к погоде за окном. Метания ее и нервозность были сродни беспокойству зверька, предчувствующего землетрясение. Девушка то и дело бросала взгляды на оставленное на столе письмо и перечитывала его, хотя уже знала наизусть. Гадала, идти или нет, как на лепестках ромашки, на ровных и заостренных буквах, но каждый раз почему-то путалась и сбивалась.

Все разрешила поздним звонком Рут.

– Мне так неудобно, – начала подруга. – Но мы не сможем завтра увидеться. У Джорди заболел отец. Мы сейчас поедем в госпиталь.

– Что с ним? – встревожилась Нора. Отца Джорди она видела не раз – пересекались на семейных обедах в доме подруги. Он ей нравился жизнерадостностью и способностью шутить даже в самые грустные моменты. Джорди же серьезным характером пошел в мать, и, положа руку на сердце, ему несколько не хватало отцовского легкого отношения к житейским проблемам.

– У него сильный кашель. Может, бронхит. А может, уже в пневмонию все перешло. Две недели назад простыл. Пожилому человеку и легкого ветерка достаточно. И ты же знаешь отца Джорди, как он несерьезно относится к болячкам. Ему бы давно к врачу обратиться и не доводить простуду до осложнений, а он… – красноречиво не договорила Рут.

– Ох ты ж! – воскликнула на русском Нора, и подруга, услышав уже знакомое ей выражение, тихо хмыкнула: – Надеюсь, не пневмония! Держи меня в курсе ваших дел.

– Обязательно. Ты сама-то как? Конгресс открывается в понедельник?

– Да. В воскресенье я должна быть там – встречать в отеле гостей из России. Но тогда, раз мы не можем увидеться, поеду завтра вечером. У компании договоренность, мне дадут заселиться раньше.

– Да, я бы тоже так поступила. Ненавижу подниматься рано. Тем более в воскресенье. Ну удачи тебе там!

– Рут… – неожиданно для себя позвала Нора, удерживая подругу. И тут же прикусила язык: ее новости в свете болезни отца Джорди совершенно не уместны.

– Говори, – живо откликнулась та. – Что-то случилось?

– Ничего серьезного…

– Да говори же! – рассердилась Рут, которая ненавидела недоговоренности и не умела ждать.

– Я получила новое письмо.

– Я бы пошла, – припечатала подруга, выслушав краткий рассказ Норы. – Интересно, что он собирается сказать. Может, упадет пред тобой на одно колено и преподнесет кольцо?

– Не смешно! И у него есть девушка.

– Хм… Но я бы все равно пошла.

– Мне почему-то тревожно и даже страшно.

– Страшно?! Почему? – оживилась Рут. – Ты уже знаешь, кто тебе писал. И Алехандро назначил тебе встречу среди белого дня в многолюдном кафе напротив вашего дома. Если не пойдешь, никогда не узнаешь, что он собирался сказать.

– Мне кажется, что мне не хочется этого знать.

– Если не хочется, то не ходи. Только потом не жалей. И не заставляй меня гадать, что он собирался сказать, – рассердилась Рут, которую снедало жгучее любопытство. Нора тихо засмеялась, подумав, что подруга, пожалуй, сама бы отправилась на встречу вместо нее, если бы не заболел свекор.

– Не буду. Ладно, передавай от меня пожелания выздоровления папе Джорди. И сообщай мне любые новости! Жаль, что не получилось увидеться. Теперь уже после конгресса.

– Удачи тебе!

На встречу в субботу Нора собралась быстро, нарочито выбрав самую повседневную одежду – темные джинсы и светлую футболку, поверх которой накинула кардиган. Волосы она завязала высоко в хвост и на лицо нанесла лишь немного корректора и пудры. До встречи оставалось еще десять минут, и Нора задержалась в прихожей. Ей не хотелось приходить раньше. Но и первоначальную мысль слегка опоздать она тоже отмела: это не свидание, на которое можно позволить себе небольшое опоздание. Эта встреча – как деловая. Она идет ставить точку в игре с письмами. А значит, должна прийти вовремя.

Нора вошла в бар ровно в одиннадцать и сразу увидела соседа, хоть тот и занял дальний столик в укромном углу. Она бы предпочла место на виду, потому что выбранное мужчиной уединение создавало иллюзию свидания, но выбирать уже не приходилось. Издали Нора успела заметить, что на столе перед ним стоит стакан с остатками сока – значит, пришел Алехандро уже давно.

– Привет, – поздоровалась она, подходя к столу.

Мужчина, не вставая, поднял на нее глаза, и когда легкая улыбка тронула его губы, на щеках обозначились красивые ямочки. Наблюдая за ним из окна электрички, Нора находила Алехандро симпатичным, но сейчас, когда они встретились лицом к лицу (если не считать недавних мимолетных встреч), оказался даже привлекательней. Может, дело было в том, что его обычно тщательно причесанные волосы сегодня растрепал ветер и такая легкая неряшливость в прическе шла ему куда больше тщательной укладки. И даже седая прядь у левого виска, которую Нора никогда не замечала раньше, не портила его. Еще лицо его казалось немного худее и потому более скульптурным. И в эту скульптурность органично вписывалась горбинка на носу, которая не умаляла привлекательности лица мужчины, напротив, делала его интересней.

– Извини, не могу подняться тебе навстречу, – развел после приветствия руками Алехандро.

Нора недоуменно вскинула брови, но, внезапно все поняв, с трудом удержала удивленное восклицание. В памяти всплыла недавняя встреча у подъезда, когда она увидела мужчину в инвалидном кресле с укутанными в жару шерстяным пледом ногами. Эта картинка сложилась с тем, что его лицо показалось немного другим, его фразой и той усмешкой, похожей на вызов, с которой он наблюдал за ее замешательством.

– Ты не Алехандро, – выдохнула Нора. Мужчина все с той же улыбкой-усмешкой слегка склонил голову, но затем широким жестом пригласил:

– Присаживайся. И спасибо, что пришла. Если честно, даже не надеялся.

– Я… Я не собиралась. Меня возмутило твое поведение. Черт… Не твое, а… Алехандро. Он твой брат?

– Близнец.

– С ума сойти, – снова выдохнула Нора. Братья-близнецы, один из которых инвалид. Ничего себе открытие! Она торопливо, боясь встретиться с ним взглядом, оглянулась на бармена, словно желая взять спасительную паузу. Тот не замедлил подойти к столику. – Черный чай, пожалуйста, – попросила Нора зазвеневшим голосом и нервно поправила завязанные в хвост волосы.

– А мне кофе с молоком, – в отличие от нее спокойно попросил мужчина.

– Значит, ты не Алехандро, а его брат-близнец, – повторила Нора после того, как бармен ушел выполнять заказ. – И как же тебя зовут?

– Фернандо.

– Ага. Фернандо. Прекрасно. И? Зачем ты меня позвал?

– Чтобы прояснить недоразумение. Письма тебе писал не Алехандро, а я, – признался молодой человек тем же спокойным тоном, каким только что заказал кофе. – Он лишь носил их тебе по моей просьбе. Брату показалось, что ты на него рассердилась, когда увидела у почтовых ящиков.

– Еще бы не рассердиться! Не могу я принимать романтичные послания от мужчины, у которого есть девушка. Мне казалось это нечестным и по отношению к ней, и по отношению ко мне.

– Но теперь, когда ты знаешь правду, возможно, думаешь, что уж лучше бы тебе писал нечестный, но здоровый мужчина, чем его брат-инвалид, – снова усмехнулся Фернандо.

– Не надо за меня додумывать…

– Извини. И за письма тоже прости. В моем положении даже мечтать смешно о том, чтобы понравиться девушке. Я ни на что не рассчитываю. Попросил тебя прийти из-за брата. И чтобы просто выпить в твоем обществе кофе. Хотя бы раз. Только и всего.

Нора молча кивнула, не зная, что сказать. Чувствовала она себя неловко. В отличие от Фернандо, что казалось удивительным. Логичней было бы видеть его взволнованным, растерянным, ведь он раз за разом обнажал ей в письмах свою душу, открывал чувства, не смея, как только что признался, даже надеяться на взаимность. И может, продолжал бы хранить свое инкогнито, если бы не прокол его брата. Однако же Нора видела Фернандо абсолютно спокойным. Может, он настолько смирился с тем, что его мечты и надежды обречены, что перешел ту грань, за которой уже нет места волнениям, тревогам и нервозности? Скорей всего, так. Норе неожиданно понравилось его буддийское спокойствие, которое отчасти передалось и ей. Будто некто протянул ей в момент тревоги руку и, успокаивая, легонько пожал пальцы.

– Меня твои письма, если честно, напугали, – призналась она после того, как бармен принес им заказ.

– Вот как? И в мыслях не было.

– Мне казалось, что за мной следят. Понимаешь? В письмах описывались такие подробности… К примеру, мои новые бусы! И это настораживало. Откуда ты все это узнавал? Я тебя не встречала на улице. Только не говори, что наблюдал за мной в подзорную трубу!

Фернандо тихо засмеялся и качнул головой:

– Нет. У меня нет подзорной трубы. Это все брат и его девушка. Алехандро узнал, что ты мне нравишься. И каждый раз, после того как встречал тебя на улице, описывал мне дома тебя: во что ты была одета, куда, по его мнению, шла. Это были наши с ним тайные разговоры. Мне нравилось говорить с ним о тебе, я задавал ему вопросы, вынуждая присматриваться к тебе внимательней. Во что ты одета, какие украшения носишь, какую прическу сделала. Алехандро злился, потому что к деталям в отличие от меня он относится небрежно. Платье – простое платье. Кажется, синее. Или зеленое. А может, и не платье вовсе, а юбка с блузой. Он обзывал меня маньяком и психопатом, особенно когда я стал писать тебе письма и просить его относить их тебе. Но все-таки делал. А потом к нашей игре присоединилась Патрисия – его девушка. И уже она, как женщина, рассказывала мне и про твои бусы, и про туфли, и про подсолнухи на подоле голубой юбки. Вот откуда все бралось.

– Ты не выходишь из дома?

– Почему, выхожу. И даже веду активный образ жизни.

– Извини, – смутилась Нора. – Я просто… не знаю… Никогда…

– Не извиняйся. Все в порядке. Мы раньше не встречались, потому что я снимаю квартиру в Барселоне напополам c другом. Работаем вместе дома над проектами. Делаем сайты, раскручиваем их, продвигаем в Интернете бренды. Закончили недавно сложный заказ и решили, что тоже, как и все, заслужили отпуск. Друг отправился в путешествие. Я приехал на два месяца к родителям и брату. Но через неделю уеду к себе.

– Ясно, – протянула Нора, не зная, что еще сказать. К ней вернулась скованность из-за боязни, что на ее лице вдруг проскользнет неуместное сочувствие, способное обидеть Фернандо или как-то его задеть. И оттого, что изо всех сил старалась «следить за лицом», она зажималась все больше. Фернандо, не раз встречавший сочувственные взгляды и научившийся распознавать их под любой маскировкой, вряд ли обманулся ее неуклюжими попытками вести себя непринужденно.

– Что с тобой случилось? – спросила Нора, поняв, что делать и дальше вид, что «не замечает» его положения, бесполезно.

– Несчастный случай, – ответил мужчина хоть и дружелюбно, но с проскользнувшей в голосе досадой. С губ девушки чуть не сорвались слова извинения за вопрос, но она вовремя прикусила язык. Фернандо уже показал, что ему не нужны ее извинения.

– То письмо, в котором ты писал про улицу разбитых зеркал, мне показалось странным и непонятным… – начала она.

– Я же вроде объяснил все в предыдущем, – сказал он и выдал свое внезапное волнение резким движением, которым поставил на блюдце чашку.

– Я его… не получала, – смутилась Нора.

– Понятно, – после недолгой паузы проговорил мужчина и, вздохнув, посмотрел в окно.

– А что там было? – не удержалась она.

– Неважно. Сейчас неважно.

Нора, поняв, что он не собирается пересказывать ей содержание непрочитанного ею письма, неожиданно расстроилась. Но настаивать не могла. Допила остывший чай и отодвинула чашку:

– Мне нужно идти, Фернандо. Открывается конгресс, на котором я буду работать. Завтра прибывают гости из-за рубежа. Я должна их встретить и помочь с заселением в отеле. Поэтому лучше, если я уеду сегодня.

– Не оправдывайся, – качнул он головой. И от его понимания Нора неожиданно разозлилась. На себя – за то, что не знала, как себя вести, и, похоже, провалилась по всем пунктам. На него – за проницательность и такую явно преувеличенную дружелюбность. Она поднялась с места и достала из кармана кошелек. Но когда уже сделала два шага по направлению к барной стойке, ее остановил тихий, но ясно ею услышанный голос Фернандо: – Ты спросила, что со мной случилось. И я ответил, что несчастный случай. Это и так, и не совсем так.

И что-то было в его голосе, что заставило ее оглянуться, хоть в душе вновь неожиданно поднялся ветер. «Уйди, не останавливайся! Тебе нет дела до его историй», – нашептывал ей внутренний голос, встревоженный ветром. Но что-то мешало Норе сделать еще хоть шаг.

– Это имеет отношение к тому письму, которое ты не прочитала. Если хочешь знать, я расскажу.

Она кивнула и неуверенно вернулась за столик. Но Фернандо замолчал и только рассматривал ее – без улыбки, словно чего-то выжидая. Или будто внезапно передумал и жалел о своем порыве.

– Расскажи, – попросила Нора, когда пауза показалась ей невыносимой. – Не молчи!

– Это случилось почти шесть лет назад, – начал он, глядя ей в лицо. – Я изучал информатику. Снимал маленькую квартиру недалеко от университета вместе с другим парнем. И три раза в неделю работал в одной компании. Поддерживал компьютерную сеть на пару с другим коллегой, набирался опыта и знаний. Я приезжал на работу очень рано и поэтому иногда отвечал на редкие телефонные звонки, пока к девяти не приходила секретарь. В те времена, когда я там работал, компания пыталась выйти на международный рынок. И для этого понадобились новые сотрудники-иностранцы. В тот день, когда все изменилось и моя жизнь, можно сказать, свернула на другие рельсы, я возился с компьютером секретаря, желая еще до ее прихода наладить работу почты. На столе вдруг зазвонил телефон. Было еще слишком рано для звонков, но тот был международным. Я снял трубку и услышал приятный женский голос с легким акцентом. По нему я не смог установить, из какой страны была звонившая, но голос оказался таким волнующим, что я не сразу понял, чего хотела эта девушка. Просто стоял и слушал голос. И только когда она что-то спросила, очнулся. Девушка повторила вопрос. Оказывается, несколько дней назад она прошла собеседование на должность в нашей компании, ей сказали, что перезвонят, но до сих пор звонков не было. А ей очень нужно было знать, стоит ли рассчитывать на место. Я ответил, что нужный человек придет позже, и пообещал передать ее вопрос. Она назвала имя и фамилию. И я, положив трубку, через компьютер секретаря вошел во внутреннюю Сеть и затем – в рабочую папку директора по персоналу. Резюме той девушки я нашел быстро. Мне очень хотелось узнать, кто она такая, увидеть ее фотографию. Девушка оказалась настоящей красавицей. И, наверное, я влюбился в нее, как только увидел на снимке. А может, любил уже с того момента, как услышал голос. Я просмотрел папку с резюме и нашел еще одно – другой соискательницы. И вспомнил случайно услышанный накануне разговор директора по персоналу с генеральным. Директор по персоналу сказал, что на одну должность идеально подходят две кандидатки. Те девушки, резюме которых я просматривал. Мне стало страшно, что выберут не ту, с которой я поговорил, а другую. И тогда я сделал недопустимое… Фернандо прервался и попросил официанта принести воды. И когда просьба была удовлетворена, продолжил: – Я оставил секретарю записку, что звонила одна из двух кандидаток и отказалась от должности, потому что ее приняли в другую компанию. И написал имя и фамилию конкурентки понравившейся мне девушки. Весь день я не мог думать ни о чем другом, как о девушке, и о том, что сделал. Я скопировал себе ее резюме и «вырезал» из него фотографию. Это было какое-то помешательство, иначе и не назовешь.

Он засмеялся, но невесело. Нора не улыбнулась в ответ, потому что догадывалась, что у этой истории не было счастливого финала.

– Еще я опасался, что моя махинация вскроется: ведь другая девушка тоже могла позвонить. Но боялся не столько выговора и разбирательств, сколько того, что могли отказать той, о которой я мечтал.

– И? – поторопила его Нора, потому что Фернандо замолчал. – Позвонила?

– Нет. И это внушило мне надежду, что выберут ту, с которой я разговаривал. Мой рабочий день закончился, и перед вечерними занятиями в университете я заехал домой переодеться и перекусить. Но так и не смог пообедать: аппетит пропал, потому что все мои мысли были заняты той девушкой. Я мечтал, как она придет в нашу компанию и мы будем вместе работать. И в один день я осмелюсь пригласить ее выпить со мной кофе. Мы разговоримся… А там – кто знает. В мечтах о ней я вышел из дома, захлопнул, как обычно, дверь и уже на улице обнаружил, что оставил сумку с конспектами и готовой контрольной работой. Я вернулся, но не обнаружил ключей. Они всегда лежали у меня в кармане куртки, чтобы не забыть. Но в тот день я был настолько рассеян, что не только забыл сумку, но и перепутал свою куртку с курткой соседа. Что делать? Без сумки идти я не мог, контрольную работу нужно было сдать в тот же день. Я звонил соседу, но его телефон все время был отключен. Похоже, разрядился. Мне не пришло ничего другого в голову, как попасть домой через окно, благо оно было открыто. Жили мы на третьем этаже. Если вылезти через подъездное окно на козырек и затем немного пройтись по карнизу до идущей по фасаду трубы, то по ней можно было бы подняться до окна нашей квартиры. Сначала все шло хорошо: я залез на козырек, без всяких проблем прошел по узкому карнизу, ухватился за трубу. Но когда уже подтянулся до окна, одна из секций трубы не выдержала и отломилась. И я полетел на асфальт. Выжить выжил, но остался – сама видишь. Год в больнице. Еще год реабилитации. О работе и учебе долго не могло быть и речи. Но потом, спустя время, восстановился в университете и за год наверстал упущенное. Затем с одним парнем, знакомым по университету, снял квартиру и стал развивать задуманное дело. Мы искали заказы. Поначалу не получалось, но потом все пошло хорошо. Заказчиков сейчас у нас много, работы столько, что думаем взять в дело еще человека.

– А что с той девушкой стало? Которая косвенно повинна в твоем несчастье? – спросила Нора после того, как Фернандо замолчал. – Пришла она в твою бывшую компанию? Видел ты ее когда-нибудь?

– Видел, – улыбнулся мужчина. – Во снах. Но сны – это не реальность, согласись. Да, она пришла в нашу компанию, проработала там то ли год, то ли два, а потом ушла в другое место. Куда – не знаю.

– Получается, ты тоже в какой-то мере повлиял на ее судьбу.

– Выходит, что так.

– Если бы ты не провернул ту махинацию…

– …Все могло бы сложиться по-другому. Однозначно. Может, выбрали бы не ее. Может – ее, и тогда бы мы познакомились. А может, все бы так и случилось, как случилось. Имею в виду несчастный случай. Но мне кажется, будто в тот момент я сделал нечто, что пошло против задуманного. За это и расплатился.

– Ты об этом жалеешь? – спросила Нора, пытливо глядя в его глаза-маслины – темные, затягивающие, в которых она ловила собственное отражение.

Фернандо ответил не сразу и совсем не то, чего она ожидала:

– Тебе пора, Нора. Ты сама сказала. Не хочу больше отнимать у тебя время. Спасибо, что пришла.

Он поднял руку, подзывая официанта, и попросил счет. И хотя Нора изначально собиралась сама расплатиться за свой чай, возразить не посмела. Молча кивнула, благодаря за угощение, и тихо вышла. Все то время, что она шла, не оглядываясь, к выходу, спиной чувствовала взгляд Фернандо.

Домой Нора вернулась в смешанных чувствах, ощущая себя так, будто ее опустошили как чашу, вылив прежнее содержимое, и наполнили новым. И что это было – яд или целебный отвар – еще не разобралась. И хотя она собиралась уехать только вечером, торопливо собрала сумку, проверила, везде ли выключила свет, и вышла.

До Барселоны Нора доехала без проблем, вышла на станции Санс, сделала пересадку на зеленую ветку метро и вышла на площади Испании возле торгового центра «Арена». Время было обеденное, но она первым делом решила зарегистрироваться в отеле. Девушка за стойкой знакома ей не была, но, когда услышала ее имя и название компании, без проблем выдала ключ от номера. Нора поднялась в небольшую комнату, окна которой выходили на автомобильную развязку и видневшийся за ней Выставочный центр. Задернула тяжелые плотные шторы и, не раздеваясь, легла на кровать поверх жесткого покрывала. Уснула она мгновенно, будто кто-то одним нажатием на клавишу выключил ее сознание, и проснулась уже тогда, когда улица за окном вспыхнула огнями фонарей и подсветок. Нора умылась, заплела косу, неторопливо разобрала дорожную сумку и, накинув теплый кардиган, спустилась вниз. Неприятное беспокойство гнало ее вперед, преследовавший, несмотря на теплый вечер, сквозняк охаживал спину, забирался за пазуху, заставляя ежиться и кутаться в кардиган. Мысли спутались, как растрепанные ветром волосы. А в душе угнездилась осенняя тоска пополам с весенними ожиданиями и предчувствиями. Свое состояние Нора списывала на то, что спала в «плохой» вечерний час, который, как считала когда-то ее бабушка, идет не на здоровье, а выливается в головную боль. К тому же она пропустила обед, в желудке сосало от голода, и к горлу подкатывала легкая тошнота. Нора устремилась к «Арене», миновала на лифте магазинные этажи и поднялась сразу на верхнюю, ресторанную площадку. Этот торговый центр она не любила, считая расположение бутиков в нем неудобным. Но ей нравилось и само здание с историей, в котором когда-то проходили корриды и проливалась кровь, и вид сверху. Кружа по смотровой площадке, можно было менять картины как в калейдоскопе, останавливаться, любоваться одной из них и продолжать свой путь. Несмотря на голод, Нора не удержалась и остановилась посмотреть сверху на площадь Испании, заигравшую разноцветными вечерними огнями. Внизу по широкой транспортной развязке двигались по кругу, словно цирковые лошади, автомобили и автобусы, в центре вспыхивал огнями фонтан, символизирующий омываемую водами трех акваторий Испанию. А за развязкой трепетал на ветру транспарантами выставочный центр Фира де Барселона. За спиной и рядом толпились туристы, журчали на разных языках разговоры, ветер приносил обрывки чьего-то смеха, внизу шумела моторами и шорохом шин жизнь. Но Нора вдруг ощутила одиночество, остро резанувшее по сердцу и навернувшееся на глаза неожиданными слезами. Тоска по чему-то неясному и несбывшемуся, которая до этого момента лишь тихо шептала, вдруг заявила о себе в голос. Оказывается, чтобы прочувствовать одиночество, нужно оказаться в толпе чужих людей. И на фоне веселых незнакомых компаний и целующихся парочек тоска достигнет апогея. Норе нестерпимо захотелось поговорить с кем-нибудь, чтобы прогнать это соленое до горечи чувство одиночества. В первую очередь – с Рут. Но подруга до сих пор не позвонила, а звонить сама Нора не решилась, только спросила в коротком сообщении о состоянии свекра. Рут ответила тут же, но кратко: свекра оставили в больнице до утра, а они с Джорди едут домой, уставшие, но уже успокоенные. Нора убрала телефон в карман и зашла в первый попавшийся ресторан на ужин, где попросила мясо с салатом.

Возвращаясь после ужина к себе, она столкнулась в холле с усатым мужчиной лет за пятьдесят. Посетитель растерянно смотрел в бумажку и шевелил губами, будто репетировал что-то. Одет он был не как турист, а в серый деловой костюм, розовую рубашку и галстук. Когда Нора поравнялась с мужчиной, тот поднял голову и растерянно осмотрелся. И интуитивно девушка почувствовала в нем приезжего из России, хоть и был мужчина смуглым брюнетом.

– Вам помочь? – вежливо спросила она на русском. Мужчина встрепенулся, поднял на Нору черные глаза, в которых на секунду вспыхнула серебряными звездами радость, а следом его лицо приняло изумленное выражение.

– Кира?! – воскликнул мужчина. – Но как…

Он не договорил, осекся, поняв, что обознался.

– Меня зовут Нора, – мягко поправила девушка. – Вы случайно не на конгресс?

Первый гость должен был прилететь завтра, но мало ли какие случились накладки, о которых ее не успели предупредить.

– Да-да! – обрадованно закивал мужчина. – Мне бы заселиться…

– Я вам помогу! Простите, как ваше имя?

– Погонян Илья Зурабович.

Нора вспоминала, что доктор Погонян дважды менял время приезда. То собирался прилететь в воскресенье, то переносил на субботу, то опять на воскресенье. И, видимо, опять поменял дату вылета. Нора провела гостя к регистрационной стойке и попросила у него паспорт. Пока доктор судорожно искал документы по всем карманам, Нора вместе с администратором нашли в списке гостей номер, закрепленный за Погоняном Ильей Зурабовичем.

– Двести второй! – объявила Нора, поворачиваясь к гостю. И осеклась, потому что мужчина куда-то пропал. Она прождала его минут десять, а затем, извинившись перед служащей отеля и наказав ей связаться с ней в случае чего, ушла к себе.

Утром Нора встала рано, но бодрая и готовая к действиям. Адреналин, вызванный предвкушением открытия конгресса, запустил в ней жизнь. Она быстро позавтракала в гостиничном ресторане, а затем уже сделала легкий макияж и переоделась в деловое платье. Когда Нора спустилась в холл, готовая встречать первых гостей, помогать им с регистрацией и отвечать на вопросы, увидела вчерашнего доктора. Илья Зурабович Погонян стоял на том же месте и в свободной от чемодана руке держал бумажку. На этот раз доктор был не в сером костюме, а коричневом. И галстук у него оказался светло-бежевым.

– Добрый день, Илья Зурабович! – направилась к гостю Нора, слегка смущенная из-за того, что бросила гостя вчера на произвол судьбы. Мужчина поднял голову и с любопытством посмотрел на нее. На какое-то мгновение Норе показалось, что сейчас он назовет ее Кирой. Но доктор промолчал, будто ждал, когда она сама представится.

– Меня зовут Нора, – напомнила она.

– А, Нора! Да-да, – обрадовался доктор. – Мы с вами переписывались! Поможете мне поселиться?

– Конечно! Для этого я и здесь. Простите, вчера вы куда-то ушли и…

– Вчера? – удивился доктор. – Вчера я еще был у себя дома.

Нора проглотила готовый сорваться с языка удивленный вопрос. Вместо этого пригласила гостя пройти за ней к стойке ресепшен.

– Пожалуйста, дайте ваш паспорт.

– Да-да, конечно! – засуетился доктор, шаря по карманам пиджака и брюк. Нора терпеливо наблюдала за его поисками, терзаемая ощущением дежавю и розыгрыша одновременно. Что, если она сейчас отвернется, а мужчина, как и вчера, исчезнет?

– Вот, держите! – протянул он ей наконец-то паспорт.

Нора передала документ девушке с ресепшен и, не заглядывая в список, произнесла:

– За вами закреплен двести второй номер!

– Отлично! – обрадовался доктор Погонян. Когда он отправился к лестнице, Нора растерянно спросила у администратора:

– Скажи, мы ведь вчера его уже видели?

Но спохватилась, что вчера служащая была другая.

Кира

Утро влилось в сознание тяжело и вязко, словно густой мазут, вымарало черным едва заворочавшиеся мысли и наполнило горло тошнотой. Привычные звуки: стук капель по жестяному подоконнику, шарканье растоптанных тапок санитарки по коридору, дребезжание развозящей тележки, стаканчики с лекарствами – сегодня показались резкими до боли в ушах. Кира едва слышно застонала, открыла глаза и тут же вновь их закрыла, не желая видеть ни надоевшую до зубного скрежета стену напротив, ни вылинявший под дождем парк в окне, ни собственное отражение в мутном зеркале туалета. О том, что случилось ночью, хотелось думать как о приснившемся кошмаре. Но почему тогда так саднит горло? И страх – не тот несерьезный, который порождают кошмары, а первородный, животный, за собственную жизнь – до сих пор держит ее в ледяных объятиях, заставляет мерзнуть под двумя одеялами до дрожи. А может, у нее просто температура? Потому и горло саднит, и озноб? Кира с надеждой коснулась лба и с разочарованием опустила руку. Нет, такая удобная причина, как начинающийся грипп, объясняющая ее состояние, не оправдалась. Значит, надо вставать. И делать вид перед медсестрами, что ничего не случилось. Но при этом думать, искать, пытаться вспомнить, понять, узнать – чтобы не оказаться в следующий раз застигнутой врасплох.

Кира привела себя в порядок и даже сходила на больничный завтрак. А потом, решившись, пересчитала оставшиеся от покупок деньги, выданные ей Ильей Зурабовичем, и отправилась на улицу. Но, миновав привычный парк, она дошла до центральных ворот и нарочито радостно поприветствовала охранника Славу.

– Выписали? – полюбопытствовал тот, увидев Киру с легким макияжем.

– Нет. Но скоро. Я быстро, Славик! Туда и обратно, куплю кое-что… из женского, – она делано смутилась, охранник, понимающе ухмыльнувшись, открыл ей ворота.

– Эй! – окликнул он ее вдруг. Кира недовольно поморщилась и обернулась.

– На тебе шоколадку! – с этими словами Славик протянул ей шоколадный батончик. Кира растерянно взяла угощение.

– Так и не вспомнила, кто ты и откуда взялась?

– Нет, Славик. Но на пути к тому.

– Расскажи хоть потом, когда вспомнишь! – попросил охранник с детской непосредственностью. Кира кивнула и торопливо распрощалась. Что ж, к тому, что она в этом городке стала объектом рассказов, домыслов и пересудов, эдакая живая героиня мыльных опер, она стала уже привыкать.

Кира решительным шагом направилась к находящемуся неподалеку от больницы кафе, где, как гласила вывеска, был Интернет. Теперь, когда она знала свое настоящее имя, могла поискать сведения о себе в Сети. Может, она вела раньше блог, выкладывала в нем фотографии и рассказывала подписчикам о своих буднях? Кира очень надеялась, что так и было.

Ни телефона, ни ноутбука у нее с собой не было, но в уголке на двух столиках хозяева кафе разместили пару старых компьютеров. Кира заплатила сразу за час пользования Интернетом. И с волнением, чувствуя, как взмокли ладони, а по спине прошелся холодным ветерком озноб, набрала в поисковике свое имя.

Она вбивала все возможные варианты имени, сочетая их с фамилией, дрейфуя крошечной рыболовной шхуной по бесконечному океану социальных сетей. Час, отведенный ей на поиски, почти закончился, а выудить сведений о себе так и не удалось. Нет, конечно, попадались странички, заведенный Элями, Норами, Элеонорами Новоселовыми, но ни одна из них не оказалась ее. Кира огорченно вздохнула: ничего не поделаешь, придется возвращаться без улова. Похоже, она и правда исчезла. Умерло не тело, а память о ней.

Но прежде чем выйти из Интернета, Кира, следуя наитию, открыла страницу почты и задумалась, глядя на два пустых поля. А что, если… А что, если пальцы еще помнят те клавиши, на которые нажимали, когда она входила в почтовый ящик? Кира посидела с минуту, стараясь прислушаться к своим ощущениям. Но никаких звоночков, сигналов не последовало. Пальцы «молчали» и лишь неуверенно постукивали по краю стола, раздражая этим звуком сидевшего неподалеку с газетой незнакомого мужчину. Значит, придется подбирать, подключив логику. Кира решила начать с простых адресов: набрала латинскими буквами свою настоящую фамилию и нажала на клавишу «восстановить пароль». Сервис предлагал ей вспомнить девичью фамилию матери. Кира хмыкнула: как она могла вспомнить фамилию мамы, если и свою не сама вспомнила! Но тем не менее ею вдруг овладел азарт. Чувство, которое возникло не в кончиках пальцах, а в груди, похожее на разгорающееся пламя маленькой свечки – теплое и уютное, нашептывало, что она на верном пути. Кира встала и доплатила еще за полчаса, дав себе лишь это время на разгадывание ребуса. Может, она бы сдалась сразу после первой неудачной попытки, если бы не эфемерное воспоминание, что подсказку она получит в самой формулировке контрольного вопроса: вместо типичного про девичью фамилию матери ее спросят о другом. Кира раз за разом набирала различные варианты, но на каждый запрос о пароле получала один и тот же вопрос. Двадцать минут до окончания попыток. Пятнадцать. Десять… Кира отерла пот со лба, чувствуя себя сапером, выбирающим в пучке смертоносных проводков один нужный. Пять минут. Ну все, пора признать поражение и оставить попытки. Все возможные варианты, включая предполагаемое имя сына и даже неизвестно кому принадлежавшее имя «Сергей», исчерпаны. Кира бессильно откинулась на спинку стула и закрыла глаза. От напряжения сердце стучало в горле, отдаваясь набатом в висках, мигрень медленно, но неотступно ползала черной тучей от левого виска через лоб к правому. Пора уходить. Девушка открыла глаза и, в последний раз как уставший пианист опустив руки на клавиатуру, вдруг отстучала комбинацию, следуя не логике, а внезапному наитию. В поле высветилось не слово, а абракадабра из латинских символов – athyfylj. Кира хмыкнула про себя, запросила пароль и радостно вскрикнула, увидев новый вопрос: домашнее животное? От волнения она заерзала на месте. Что она, заводя этот ящик с таким странным логином, имела в виду? Кличку питомца? Его породу? Возраст? Недавно во сне она видела собаку – помесь дворняги с лабрадором. Можно попробовать. Кира начала с простого, набрав в поле слово «собака». И вдруг получила доступ к смене пароля. На этот раз она не стала заморачиваться, набрала свое нынешнее имя и вошла в ящик. Но прежде чем открыть первое из двух писем, попросила у официантки ручку, чтобы на салфетке записать загадочный логин. Что он означает? Ведь не просто же так она взяла это слово для названия ящика! Кира прочитала его вслух, не обращая внимания на косые взгляды, которые бросал на нее из-за газеты мужчина. Но слово не отозвалось узнаванием, не «выбрало» себе ни один из тех языков, которыми она владела. Может, оно и правда ничего не означало.

– Девушка, ваше время истекло! – напомнила ей официантка.

– Я доплачу!

– Имейте в виду, что мы берем оплату за полчаса, а не по минутам.

– Хорошо. Еще полчаса.

В ящике оказалось всего два письма двухлетней давности в папке входящих. Остальные пустовали. Одно письмо, с вложением и отправленное с незнакомого адреса, когда-то было ею открыто. Второе же, которое Кира отправила чуть позже первого письма сама себе, так и оставалось непрочитанным. То ли она когда-то завела этот ящик только для того, чтобы получить эти два письма, то ли по какой-то причине удалила всю переписку. Сердце билось о ребра. На какое-то мгновение мелькнула страшная мысль, что она вскрыла чужую почту. Или что письма ничего ей не расскажут и попытки подобрать ключ к своему прошлому оказались пустыми. Кира решительно, желая разом покончить со страхами и сомнениями, придвинулась к монитору и клацнула мышкой на первое письмо. «Элька, высылаю тебе, как обещала, ту фотографию с твоим Тишкой. Люблю! Твоя А.».

Кира перечитала послание несколько раз, пытаясь унять дрожь в пальцах. Значит, все правда – правда, что у нее есть сын по имени Тихон. И кто эта неизвестная собеседница с именем на букву «А»? Алла? Анна? Анастасия? Анжела? Пока не исчезла решимость и надеясь, что А. ей тут же ответит, Кира торопливо отстучала непослушными пальцами: «Я Элеонора. Нужно срочно поговорить! Ответь. Это очень важно!!!» И только перед отправкой письма заметила, что не сменила язык и напечатала текст латиницей. Чертыхнувшись, Кира удалила бессмыслицу и написала все заново. А затем загрузила снимок.

Фотография открывалась издевательски медленно. Кира от нетерпения грызла ноготь большого пальца и ерзала на месте. Она не видела любопытных взглядов, которые на нее бросал мужчина с газетой, и не замечала тревоги в глазах официантки, обеспокоенной тем, что посетительница уйдет, не заплатив за новые полчаса пользования Интернетом. Взгляд Киры был прикован к монитору. И вдруг ее осенило. Она подвинула к себе листочек, на котором записала адрес почты, и напротив каждой латинской буквы вывела соответствующую ей на клавиатуре русскую. «Фернандо», – прочитала Кира расшифровку логина. Она назвала почту иностранным мужским именем, спрятав его в бессмысленном на первый взгляд наборе латинских букв. Фернандо. От имени вдруг повеяло морской свежестью, запахом разогретого солнцем асфальта, вкусом лимонного шербета, и в эту смесь уверенно вплелись можжевеловые ноты мужского одеколона. Это был не тот запах, который она почувствовала в гостях у Ильи Зурабовича и который окунул ее по самую макушку в кошмар-деготь. От воспоминаний об этом аромате сердце дернулось вверх-вниз, дух захватило как на американских горках, а низ живота наполнился приятным томлением. Кира прикрыла глаза, «принюхиваясь» к возникшему в памяти запаху, и успела ухватить ускользающую картину: она бежит рядом с кем-то по тротуару, лавируя между идущими навстречу людьми. Они куда-то опаздывают, но ей радостно и смешно. От сбивающегося на смех дыхания Кира притормаживает, тянет того, кто держит ее за руку, назад. А он, смеясь и подбадривая ее, тянет вперед. За ними шлейфом вьется запах свежеиспеченных багетов из ближайшей булочной. Кира вдыхает его всеми легкими и чувствует легкий голод. Но тут же в лицо словно кулак ударяет резкий аромат парфюма из бутика одежды, который в раскаленной летним зноем атмосфере звучит убийственно. Кира морщится, и ее ноздри улавливают уже другой запах – рыбы и моллюсков, густо сочащийся из рыбной лавки. Последнее, что девушка еще успевает ухватить в том воспоминании, – это лежащую на льду рыбу-меч и лениво шевелящего связанными клешнями огромного омара в витринном аквариуме.

Фернандо. Того мужчину, который был с ней в тот яркий летний день, звали этим именем. И возможно, это он в другом воспоминании лежал рядом на песке, погрузив длинные загорелые ноги в набегающие на берег волны. Кира вздохнула, потому что ясней ей не становилось, только прибавилось загадок. И встрепенулась, увидев, что фотография наконец-то открылась.

Это был летний снимок: за спинами глядевших в объектив бушевало зеленое море сочной травы с белыми и ярко-розовыми пятнышками лугового клевера. С синего с белыми росчерками облаков неба беззастенчиво ярко светило солнце, создавая тени и блики на лицах и руках позирующих. Молодая женщина за тридцать, легкой полноты и с простым, но приятным лицом держала на коленях мальчика в красной кепке с нарисованной над козырьком мультяшной машинкой. Малыш глядел в объектив ясными голубыми, как у Киры, глазами, улыбаясь с такой искренностью, на которую способны только малые дети. Кира жадно всматривалась в снимок ребенка, отпечатывая его в сердце и выуживая из памяти скудные воспоминания и ассоциации. Ей с теплой радостью вдруг вспомнилось, что в тот день они втроем – она, Тихон и держащая на коленях ее сына молодая женщина – выехали из душной столицы за город. Они ехали долго в новенькой электричке, и сын, прилипнув к окну, рассматривал с детским восторгом мелькавшие пейзажи. А потом спал, привалившись к Кириному плечу, а она иногда осторожно целовала его в пахнущую карамельным шампунем светлую макушку. Потом они вышли на станции с растрескавшимся асфальтом и одинокой будочкой-кассой. Прямо за дорожным полотном расстилалось зеленое сукно поля с клеверной вышивкой. И они, отойдя от станции, расстелили на траве плед, достали из сумки-холодильника бутерброды и напитки. Кира вспомнила, как сын выпрашивал кока-колу, но ему наливали в пластмассовую кружку апельсиновый сок. А еще – что у нее разрядился телефон, поэтому фотографию они сделали на мобильный Ани. Имя той молодой женщины шло рука об руку с этим воспоминанием, и когда Кира произнесла его про себя, оно отозвалось в душе всплеском радости и… тоски. Кира поняла, что очень соскучилась по женщине, держащей на руках ее сына. Когда они в последний раз виделись? Этому снимку было больше двух лет, возможно ли, что с тех пор они не переписывались? Прежде чем закрыть письмо и открыть другое, Кира еще раз жадно всмотрелась в личико сына, впитывая его образ до мельчайших подробностей и радуясь тому, что Тихон внешне очень похож на нее. Возможно, Анна знает, с кем и где сейчас находится Тихон. Но ответа до сих пор не было.

В другом письме оказалась лишь ссылка. Кира щелкнула на нее и вышла на новость, в которой сообщалось о взрыве газопровода на одной из улиц из-за халатности рабочих во время ремонтных работ. В заметке говорилось, что прогремевшим взрывом и возникшим затем пожаром были уничтожены припаркованные на улице автомобили и разрушено ближайшее строение. Взрыв унес жизни нескольких рабочих и людей, оказавшихся в постройке и припаркованной близко к эпицентру машине. Точное количество жертв на момент публикации уточнялось. Опубликована новость была в июле два года назад и содержала фотографию обгоревшего остова машины на фоне разбитых и выгоревших витрин какого-то магазинчика. Кира прочитала заметку один раз, а затем, отказываясь принять увиденное, во второй. И в тот момент, когда смысл слов наконец-то достиг сознания, в ушах раздался оглушительный грохот взрыва. Тяжелый смрад гари забился в ноздри, легкие обожгло наполнившим их горячим воздухом с частичками пепла. Кира задохнулась, прижала руку к груди, закашлялась и, не в силах пережить разрывающую ее от макушки до пяток боль, закричала. Она не видела, как вскочил, перепугавшись, из-за соседнего столика мужчина и бросился к ней. Не слышала, как он закричал официантке, прося одновременно вызвать врача и дать стакан воды. Не чувствовала, как ей брызгали в лицо прохладной водой, как спрашивали, что с ней случилось, успокаивали, трогали, пытаясь уложить на сдвинутые вместе столы. Она в тот момент бежала по стеклянной крошке к охваченной пламенем машине, а затем рухнула голыми коленями прямо в измельченные осколки. Ее крик, вырвавшись из разорванного сердца, устремился к небесам вместе с лентами черного дыма. Потом все померкло, словно на нее обрушилось потемневшее траурное небо. А затем Кира увидела над собой склонившееся лицо немолодой женщины в медицинской форме. Она хотела сказать, что помощь нужна не ей, а тем, кто остался в машине, и осеклась, поняв, что это в настоящем, а не в прошлом, над ней склонился врач. И что на самом деле она находится в кафе, а не на той страшно выгоревшей, как после бомбежки, улице. И люди, которые вокруг нее собрались, – это не уличные зеваки, а персонал и немногие посетители кафе. Женщина-врач что-то ей сказала, но Кира не поняла что именно, оглушенная наслоившимся на настоящее воспоминанием. Разбуженная страшной новостью и последовавшим за этим шоком, память заработала, как вышедший из-под контроля старый кинопроектор, с бешеной скоростью проворачивающий пленку. Эпизоды мелькали беспорядочно, зачастую не в хронологическом порядке, не на всех Кире удалось задержаться, потому что за одной картиной тут же возникала другая. Но кое-как ей удалось установить хронологию и вспомнить тот страшный день.

…Вот она находится в офисном кабинете какого-то мужчины. Обстановка здесь дорогая, но этот шик скорее отталкивает, чем привлекает. От мужчины пахнет тем самым одеколоном, который недавно напугал ее. Мужчина орет и машет руками, черты его лица искажены гневом и смазаны так, что Кира не может их четко визуализировать. Напуганная, она пятится назад до тех пор, пока не выскакивает в приемную. В захлопнувшуюся дверь ударяет что-то тяжелое, мужчина продолжает орать, даже оставшись в одиночестве. Кира видит испуганные оленьи глаза молоденькой секретарши, но, не задержавшись в приемной ни на секунду, бегом спускается на улицу. Там она замечает, что у нее трясутся руки. Кто-то, в костюме, поднимается по лестнице в здание и смотрит на нее, но Кира игнорирует взгляд. Она тянется к сумочке, чтобы достать мобильный телефон, но вспоминает, что забыла сумку в машине. Затем, решительно сжав губы, чтобы не расплакаться, удаляется от здания.

А вот другой эпизод, который, похоже, случился немного раньше. Она, та самая Анна, Тихон и еще какая-то женщина – незнакомая, с немолодым неухоженным лицом и с узкими, вытянутыми к вискам глазами – сидят в кафе. Незнакомая женщина молчит, а Анна с Кирой тихо переговариваются. Кира напряжена, как натянутая струна: тронь – и зазвенит. А Аня что-то ей вполголоса говорит и успокаивающе берет за руку. Тихон в это время ковыряет ложкой в вазочке с мороженым и болтает под столом ногами, то и дело попадая по Кире, пока она, не выдержав, сердито не делает ему замечание. Тогда незнакомая женщина с вытянутыми глазами что-то ей отвечает. Кира фыркает и замолкает.

Она опять в том эпизоде, где выбегает из дверей офисного здания и торопливым шагом направляется на улицу, на которой оставила машину. Она уже видит издали свой автомобиль, когда оглушительный взрыв бросает ее на землю. До Киры доносятся испуганные крики, в нос бьет резкий запах гари, паника захлестывает горло. В первый момент ей кажется, что случился теракт. А затем, подброшенная страшной мыслью, Кира вскакивает на ноги и бежит туда, откуда донесся взрыв. Эта короткая дорога тонет в вечности, на краю которой, она уже знает, поджидает ад – самый настоящий, с полыхающими языками пламени и с обугленным остовом того, что осталось от машины, в которой ее дожидались Тихон и Анна.

Кто-то поднимает ее, больно вцепившись в плечи, но Кира кричит и бьется в истерике до тех пор, пока не теряет сознание. А когда приходит в себя, видит, что ее ладони и колени изрезаны осколками стекла.

– …Отвезти вас в больницу? – спросил Киру голос, который опять выхватил ее из черного прошлого и вернул в бесцветное настоящее. Врач. Не в прошлом, а в настоящем. Все так же встревоженно всматривается ей в лицо, в то время как молоденький медбрат убирает в металлический чемоданчик какие-то лекарства и аппарат для измерения давления.

– Нет… – девушка не сразу сообразила, что женщина-врач предлагает отвезти ее в больницу не потому, что Кира там временно поселилась, а потому, что встревожена ее состоянием. – Нет, спасибо. Не надо. Мне уже лучше. Правда. Я сама дойду… до дома. Тут недалеко.

– Вы уверены?

– Да.

Кира даже через силу улыбнулась. Врач с видимым облегчением поднялась следом за медбратом: торопились на следующий вызов.

Когда медики ушли, она доплатила недостающую сумму и поблагодарила официантку за помощь.

– Может, вам чаю налить? – спросила та, пряча деньги. – Докторица сказала, что вам хорошо бы чаю с чем-нибудь сладким.

– Нет, спасибо. Мне правда лучше.

– Вас проводить? – предложил мужчина с газетой, глядя на Киру с видимым интересом. То, что она потеряла в кафе сознание, неожиданным образом прибавило очков ее привлекательности. Похоже, этому мужчине нравились хрупкие девушки, рядом с которыми он, на самом деле тщедушный и невысокий, сам себе казался сильным и крепким.

– Благодарю. Но не стоит, – неожиданно церемонно ответила Кира. И пока кто-то еще не остановил ее вопросом, торопливо покинула кафе.

Остаток дороги она бежала – захлебываясь ветром, слезами и рвущим горло криком. Все кончено. Ей некого искать, не к кому возвращаться. Ее просто нет. И не потому, что когда-то произошла чудовищная ошибка и ее приняли за мертвую. Нет, потому что больше не было того, кто в эти шаткие дни, похожие на густой туман, служил ей маячком. И неважно, что трагедия случилась два года назад, сейчас Кира переживала ее заново так остро, будто страшное известие ей сообщили только что. Впрочем, так оно и было. Она уже догадалась, что ее посчитали погибшей вместе с сыном, тогда как на самом деле вместо нее умерла Анна. О «смерти» Элеоноры Новоселовой свидетельствовал увиденный раньше документ. Но почему она не оспорила ошибку и как прожила эти два года – сейчас Кире уже не было важно. Она и правда умерла. Дважды. В тот воняющий гарью день и сегодня.

Кира вошла через ворота на территорию больницы, радуясь про себя, что ей не встретился знакомый охранник: у нее не было сил объяснять ему, почему она плачет. Шатаясь, дошла до главного входа, поднялась с трудом по ступеням и наконец-то добралась до своей палаты, но не стала заходить внутрь, а попросила дежурную медсестру срочно связать ее с Ильей Зурабовичем. Доктор, уезжая, дал такое указание: если что, позвонить ему. Поэтому медсестра не стала задавать лишних вопросов, а поманила Киру за собой и со служебного телефона набрала номер мобильного доктора.

– Кира? – услышала девушка такой родной голос, который на этот раз не успокоил ее, а, наоборот, разбудил ярость. – Что-то случилось?

– Вы знали! Вы знали, да?! – закричала она, припоминая недомолвки доктора и его отговорки, что найти сведения о ней не так просто. – Вы знали, что на самом деле случилось с моим сыном! И молчали.

Он ответил не сразу. Кира слушала тяжелое молчание в трубке и фоновый шум, похожий на жужжание пчел, и глотала слезы. Сейчас она ненавидела доброго доктора так сильно, как собственное никчемное существование. Зачем он заставлял ее вспоминать? Зачем, если знал, что воспоминания причинят ей такую боль? За что ей такое наказание – не только потерять ребенка, но и пережить его гибель дважды? Может, если бы доктор сам ей сообщил о трагедии, она бы перенесла эту кошмарную новость легче? Если бы он был с ней рядом как отец, а не оставил одну без поддержки!

– Кира, – начал Илья Зурабович после долгой паузы и опять растерянно замолчал.

– Скажите, вы знали? Знали о том, что мой сын погиб?

Она все еще надеялась, что доктор ответит отрицательно. Или обнадежит тем, что это ошибка. Она ждала и надеялась.

– Да. Знал, – вымолвил наконец Илья Зурабович. – Сожалею, Кира. Правда, сожалею.

– Меня зовут Элеонора, – сказала она и повесила трубку.

Глава 7

Эля

Она давно не была так счастлива. А может, никогда еще в жизни, даже в тот день, когда впервые шла по вечерним улицам Москвы вместе с Сергеем. Потому что так, как сейчас, у нее еще никогда не было. И сейчас с каждой минутой, проведенной вместе с Фернандо, Эле все больше и больше казалось, что нити событий ее жизни соединялись, рвались и вновь связывались для того, чтобы в один день сплестись в этот узор, сотканный из хлещущего через край счастья, беззаботности и радости. Их встреча с Фернандо была предначертана – об этом даже не нужно было говорить, понимание этого пришло с первых минут общения – через взгляды, тембр голоса, случайные прикосновения. И пусть они оба опоздали на встречу, проплутав по чужим улицам, ошибаясь в маршрутах и сворачивая не в те переулки, сейчас, после того как они наконец-то встретились, это уже не казалось важным. В те моменты, похожие на головокружительную карусель, когда они были вместе, в квинтэссенции их любви все другое теряло важность.

Эля с улыбкой и одновременно страхом, что едва не допустила чудовищную ошибку, вспоминала тот момент, когда оставила растерянного Фернандо на остановке, думая, что никогда больше с ним не встретится. Но едва автобус тронулся с места, как мужчина бросился бежать за ним, размахивая руками и что-то крича на своем языке. Сердце Эли вспыхнуло радостью. И она, прежде чем успела понять, что делает, ведомая невидимой рукой ангела, а может, дьявола, толкающего ее в пропасть бездумных поступков, бросилась сквозь толпу к водительскому месту, требуя остановить. Тот невидимый, кто толкнул на этот поступок, вывел ее из автобуса, держа в невесомой ладони ее ладонь, а затем, когда Эля остановилась перед счастливо улыбающимся Фернандо, вложил ее руку в его. Мужчина обнял Элю, и она доверчиво прижалась к нему, вдохнула запах его одеколона и в ту же секунду поняла, что ветра перемен, дувшие в изорванные паруса, стихли и всем ее несчастьям пришел конец. Не будет больше бесконечного марафона в попытке обогнать на полшага свои страхи, не будет сменяющих одна другую безликих чужих квартир и тени опасности за спиной. Они оба наконец-то прибыли на ту остановку, где у них была назначена встреча. И даже то, что они оба оказались ошибочно соединены с другими людьми: она – с деспотом Сергеем, отцом ее ребенка, а он – с некой Патрисией, в тот момент не показалось препятствием.

Фернандо поменял билеты, решив задержаться в России еще на неделю. Что он сказал своим работодателям и жене, Эля так и не узнала. Забыв о проблемах, одетая в невидимые латы своей любви, которые, как ей казалось, могли защитить ее от любых невзгод, она каждое утро отводила Тихона в сад, а затем бежала на электричку и ехала в столицу, где раньше появлялась редко. Там уже, на площади трех вокзалов, ее ожидал Фернандо. Он принимал Элю в объятия и счастливо выдыхал ей в затылок, легонько касаясь губами ее волос. И так они, обнявшись: она – уткнувшись лицом ему в куртку, он – прижавшись лицом к ее волосам, – стояли долго-долго, разрезая, словно островок в море, людское течение на два потока. А затем спускались в дышащую холодом мрамора и жаром разогретой резины станцию, садились на поезд и уносились в беспечное путешествие.

– Я приеду и попрошу у Пат развода, – уверенно сказал Фернандо на второй день их встречи. Они укрылись от обрушившегося на столицу дождя под козырьком какого-то здания в переулке, до которого бежали, держась за руки и перепрыгивая через моментально образующиеся лужи. Там, соединившись в порывистом объятии, они впервые поцеловались. Исходящий от их тел жар высушивал промокшую одежду. И Эля, продрогшая под дождем, постепенно согревалась. Потом они со смехом вспоминали, что такой романтичный момент, как их первый поцелуй, случился в неподходящих декорациях: в неубранном темном дворе на фоне переполненной помойки, разлетающихся от порывов ветра обрывков газет, тут же падающих подстреленными птицами в грязные лужи и растворяющихся в них до серой массы. Один такой газетный обрывок расхулиганившийся ветер швырнул им под ноги. И Эля прочитала странный заголовок: «На улице разбитых зеркал». Но удивиться не успела, потому что Фернандо вновь привлек ее к себе и поцеловал. Вкус его губ был сложным, как букет коллекционного вина, и раскрывался постепенно, являя ноты одна за другой, не давая возможности насытиться, коварно опьянял и лишал воли. Морскую соль сменяла сладость южных фруктов, которая переходила в ментоловую прохладу московских дождей с горьковатой нотой опавшей листвы и дымовой вуалью.

Тогда, в перерывах между поцелуями, Фернандо и сказал Эле, что попросит у жены развода. И ее, опьяненную счастьем, даже не встревожило то, что он принял сложное решение так легко и что ей суждено стать причиной распада семьи. В тот момент Эле не подумалось даже о том, что она и сама связана узами брака. Тогда она в словах Фернандо услышала лишь главное – они будут вместе и он готов за это сражаться. А значит, все препятствия, которые им могут выпасть, не так серьезны.

А позже Фернандо рассказал ей о жене. Патрисия была девушкой его брата-близнеца, но Алехандро оставил ее ради другой женщины. И хоть времени после расставания прошло немало, Патрисия не могла с этим примириться. Фернандо всегда с ней хорошо ладил. И в том разрыве принял сторону не брата, а его бывшей девушки. Первое время он поддерживал Патрисию, но она каждый раз, разговаривая с Фернандо, расспрашивала его о брате. Потом они долго не виделись и встретились через какое-то время случайно на дне рождения у общих знакомых. Разговор двух давно не видевшихся друзей, медленный танец, морок, навеянный ночью и общими воспоминаниями, прогулка рука об руку по освещенной желтыми фонарями набережной, за оградой которой разбуженным зверем ревело море. Спонтанный поцелуй возле ее подъезда, породивший ошибочную мысль, что они вдвоем могли бы быть счастливы. И вскоре они уже обменялись кольцами, поправ все местные традиции проверки чувств годами и долгой подготовки к свадьбе.

– Знаешь, до встречи с тобой я относился к мысли, что все предначертано, скептически. Но сейчас в это поверил, – сказал Фернандо спустя два дня после того, как Эля озвучила ему свое решение познакомить его с Тихоном. – Похоже, все шло к тому, чтобы мы с тобой встретились. Эти внезапные изменения в планах, когда вместо одной сотрудницы в Москву направили меня, хоть я не знаю русского. То ощущение ветра, которое меня преследовало перед поездкой…

– Какого ветра? – встрепенулась Эля.

– Ветра перемен. Я даже ощущал его физически, хоть в Барселоне в дни перед отлетом стояла безветренная жаркая погода. И даже мальчик… Мне дважды приснился незнакомый мальчик, которому я делаю подарки. Мне подумалось, что, может, Патрисия наконец-то обрадует меня новостью… Но нет. Теперь я знаю, что имелось в виду. Мне очень хочется познакомиться с твоим сыном! Расскажи мне о нем.

Они сидели в кафе, сделав перерыв в долгих прогулках и сбежав от промозглой осени, рассердившейся дождями и штормовым ветром, в теплое укрытие. Перед ними на столике остывал в широких приземистых чашках кофе, затягиваясь, как болотце, светло-бежевой пленкой. На тарелках лежали почти нетронутые кусочки пирога. Голод, который испытывали они оба, был другой природы, пусть такой же древней и примитивной, но облагороженной и завуалированной приличиями и обязательствами. Тот голод они наивно надеялись обмануть с помощью выпечки и кофе или частично утолить разговорами и мечтами о совместном будущем.

– Все не так просто, – вздохнула Эля в ответ на его предложение переехать с сыном в Барселону. Сейчас, когда до отъезда Фернандо оставалось два дня, солнце радости зашло за тучу, тревога вновь тенью упала на посеревший город, затаилась в щербинках парапетов, расплылась, маскируясь, по серым кирпичным стенам зданий, слилась с асфальтом под их ногами. И на смену беззаботной эйфории явилось бремя ответственности. – Мы с тобой не влюбленные подростки без обязательств, а взрослые люди. Ты в браке. Я тоже, несмотря на то, что давно не живу с мужем. У меня к тому же сын, от которого отец без боя не откажется. И не потому, что любит его, а из желания отомстить мне. А отомстить он мне сможет. Я как в силках, Фернандо. Чем больше буду дергаться, пытаясь высвободиться, тем сильнее запутаюсь.

– Мы не сдадимся, Эля, – горячо зашептал он, беря ее озябшую руку в свою горячую широкую ладонь. Кольцо, которое по-прежнему опоясывало его палец, вдруг больно впилось ей в ребро ладони, словно противореча словам Фернандо. – Не бойся! Хороший адвокат нам поможет.

– Как испанский адвокат поможет нам, с российским законодательством? Да и против психопата со связями и деньгами, которому плевать на законы, что он сможет сделать? – скептически наморщила нос Эля. Но затем улыбнулась, потому что напор Фернандо ей нравился, он внушал уверенность и немного развеивал сгущающиеся тучи печали и тревоги.

– Надо не сдаваться, Эля. Мы что-нибудь придумаем. Для начала я поговорю с Патрисией. Ей будет больно. Но я надеюсь на ее понимание. Она не будет со мной счастлива так, как того заслуживает. А я – с ней.

– Обычно женатые мужчины, встретив другую женщину, дают ей много обещаний и надежд, но оттягивают момент разговора с законной супругой, – горько усмехнулась Эля. – Мне не хочется оказаться в подобной ситуации.

– И не окажешься! С Пат я поговорю в тот же день, как вернусь домой. Тебе холодно? – обеспокоенно спросил Фернандо, заметив, что Эля поежилась. – Ты не заболела? Тут вроде жарко. Но в такую холодную осень легко простыть.

– Я не простыла, Фернандо, – мотнула она головой. Как объяснить ему, что холод вызван тревогой и неясным предчувствием чего-то нехорошего. Будто вновь поднимался утихший было ураганный ветер, готовый разнести по бревнышкам ее только что построенный домик счастья. Все временно. Нет ничего постоянного – это она поняла сейчас вдруг с ясной жестокостью.

– Как жаль, что мы с тобой встретились так поздно, Фернандо.

– Не надо жалеть об этом. Главное – мы встретились. И об ошибках тоже жалеть не нужно. Потому что это не ошибки – это опыт. Я читал в одной из книг, которые так любит Пат – про все эти аутотренинги, как стать счастливым и ни о чем не жалеть, – так вот, я читал, что у нас в жизни случаются развилки, когда нужно принимать серьезные решения. И наш выбор влияет на реальность. Но рано или поздно мы должны прийти к чему-то предопределенному. Разные пути, разный опыт через разные события, но одно место назначения, понимаешь? А бывает, что пути вдруг сходятся в одной точке гораздо раньше.

– Как железнодорожные пути, – поняла Эля.

– Да-да, именно.

– Почему они сходятся, Фернандо?

– Не знаю. Может, не почему, а для чего?

– Чтобы исправить ошибки?

– Ошибок нет, Эля, – досадливо поморщился мужчина. – Есть только разный опыт.

– Ты хочешь сказать, что мы никогда не ошибаемся?

– Мы думаем, что ошибаемся. На самом деле набираем опыт. Представь себе, что тебе нужно добраться из одного города в другой. Ты вольна решать, каким транспортом и по какой дороге. Автобусом, машиной, самолетом, поездом, то есть поехать ли по железной дороге, автотрассе или добраться по небу. В каждом случае ты приобретешь разный опыт. Но твоя цель – нужный город.

– А может, цель не город, а как раз опыт? – возразила Эля.

– Может, и так…

– Фернандо, мне пора! – всполошилась она, взглянув на настенные часы. – Еще чуть-чуть, и я опоздаю за сыном!

– Поехали вместе, – вдруг предложил он. – Ты сама сказала, что хочешь нас познакомить. Зачем ждать до завтра?

Она немного поколебалась, но, решив, что он прав, согласилась:

– Поехали!

Светофор на той стороне улицы мигнул пешеходам красным. И по широкому шоссейному полотну хлынул стремительной горной рекой поток разномастных машин. Зашуршали по асфальту шины, слилось в разноголосый хор гудение моторов, в котором то и дело звучали диссонансные ноты горластых байков и басовитых грузовиков. Фернандо притянул к себе балансирующую на самом краю бордюра, отделяющего тротуар от шоссе, Элю и обнял ее.

– Не стой так близко к дороге, – проворчал он, целуя ее в висок. Она хотела отшутиться, поддразнить его, кокетничая, но слова так и оказались не произнесенными, оборванные хлестким окликом:

– Эли!

Она, еще не увидев приближающегося к ним размашистыми сердитыми шагами мужчину в дорогом пальто, дернулась и инстинктивно высвободилась из-под руки Фернандо. Первым порывом ее было ринуться в убийственную реку машин в стремлении перебраться на другой берег, но она, побледнев, повернулась к подошедшему к ним мужчине.

– Ну, здравствуй, – ухмыльнулся Сергей. – Вот так встреча! Давно не виделись, как говорится. Ну как, жива-здорова? Счастлива, вижу!

Он протянул руку и собственнически цапнул Элю за руку. Его пальцы стальными наручниками обхватили ее запястье, заставив девушку вскрикнуть от боли и ужаса. В глазах потемнело, шум машин внезапно стих, будто некто выключил звук на многоголосой улице. Эля слышала только ненавистный голос человека, которого смертельно боялась.

– Как там наш Тихон поживает? Ты же, сучка, его от меня прячешь!

– Эля, кто это? – заволновался на своем языке Фернандо, глядя с тревогой то на нее, то на незнакомого мужчину. Не имея возможности заступиться за Элю на понятном мужчине языке, Фернандо молча попытался разжать его пальцы, сжимающие запястье девушки.

– Эй, а ты кто? Пугало лохматое! – повернулся к нему с усмешкой Сергей. – Элька, у тебя что, совсем вкуса нет? В любовники какого-то цыгана выбрала. Да, впрочем, кто на тебя еще позарится! – Он коротко хохотнул, а затем рявкнул: – Вот что, шалава, кончились гульки-побегушки! Иди в машину! Едем за Тихоном, а потом – домой! Разговор у нас с тобой долгий будет. Или, наоборот, короткий. Очень короткий, Элечка.

– Можем и здесь поговорить! – вскинула она голову, наполняясь неожиданной смелостью. Недавний разговор с Фернандо, его решимость, желание быть с ней придали ей уверенности и нашептали верное решение. Да, конечно! Вот он – узел. Нужно не растягивать веревки в надежде, что они когда-нибудь сами развяжутся, а разрубить его. Сейчас. – Никуда я с тобой не поеду! Встретимся в суде. Я подаю на развод!

В глазах оторопевшего в первый момент Сергея огнем полыхнула ненависть. Процедив сквозь зубы непечатное слово, он дернул Элю за руку так, что она опять вскрикнула. Не обращая внимания на глазевших на них прохожих и на поднимающийся в ее защиту ропот, Сергей поволок девушку за собой к припаркованному у обочины черному «Мерседесу».

– Спокойно, господа! Спокойно, – поднял он свободную руку, призывая возмущенные голоса утихнуть. – Муж я ее! Вот, с любовником женушку-шалаву выследил, ага! Домой везу, стыдить и разговоры воспитательные вести. Мужи…

Он не договорил, сбитый на землю набросившимся на него сзади Фернандо. От неожиданности Сергей выпустил руку упавшей рядом с ним на колени Эли. И в ту же секунду Сергей и Фернандо сцепились в один шипящий и выкрикивающий угрозы на двух языках клубок. Закричала Эля, прося вызвать полицию. Но равнодушный к ее мольбам светофор уже мигнул зеленым глазом, и большая часть пешеходов, предпочитавших не вмешиваться, поспешила на другой берег.

– Сергей! Отпусти его! Прошу тебя! Я поеду с тобой! Отпусти! – запричитала Эля, увидев, что Сергей подмял под себя Фернандо, который вначале одерживал верх. Но муж ее и не слышал, оглушенный ненавистью и раздразненный, будто хищник запахом первой крови. Он наносил Фернандо удар за ударом, вкладывая в них всю свою злость и ненависть к жене. Эля, крича, потянула Сергея за пальто. Но он лягнул ее ногой, попав в живот. Эля, охнув, отлетела в сторону.

– Да что ж ты за зверь такой?! Женщину – ногой?! – заголосила незнакомая пожилая женщина. – Полицию! Полицию вызовите!

Рослый мужчина, который еще оставался на этом берегу, встрепенулся-опомнился и заклацал кнопками сотового. Один из двух парнишек-подростков наставил на дерущихся камеру мобильного.

– Да вы что творите?! – закричала та же женщина. – Снимать надумали!

– А че тут такого? – возмутился один из подростков ломающимся баском.

– А может, мы для полиции! Свидетельство снимаем, – защитил своего друга второй паренек.

Дерущиеся тем временем опасно приблизились к бордюру, отделявшему проезжую часть от тротуара. Эля, забыв о собственной боли и опасности, ринулась опять к ним. Теперь Фернандо одерживал верх. Ему удалось не только подняться на ноги, но и, стоя спиной к дороге, отражать удары Сергея.

– Эй, куда! Зашибут же! – удержал Элю мужчина, звонивший в полицию.

– Помогите же ему! – закричала она.

– Кому, девушка? Вашему мужу или любовнику? – ухмыльнулся прохожий, однако шагнул к дерущимся. И в тот момент, когда Фернандо уже, изловчившись, захватил противника с намерением повалить его на землю и удерживать до приезда полиции, Сергей с силой боднул его в живот. Эля увидела, как светофор вновь мелькнул красным глазом, закрывая пешеходам проход. Рыкнули моторы. Фернандо нелепо взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и шагнул на проезжую часть в тот момент, когда автомобили в первом ряду рванули с места. За ним следом по инерции вылетел на дорогу Сергей. Завизжали тормоза, заглушая короткий звук удара и сливаясь с пронзительным женским криком. Кто-то рядом с пригвожденной к месту ужасом Эли выругался сочным басом, где-то вдалеке послышалась сирена опоздавшей на вызов полицейской машины. Засуетились-задергались очевидцы-марионетки, стекаясь по велению любопытства-кукловода в один поток и выплескиваясь на дорогу, по которой уже бегал перед тупыми носами вставших автомобилей кто-то из водителей, размахивая предупреждающе руками для задних рядов машин.

Вокруг Эли, косвенной убийцы, моментально образовался вакуум. Она сидела одна на опустевшем тротуаре, закрыв глаза ладонями, и словно безумная маятником раскачивалась из стороны в сторону.

Нора

Несмотря на занятость днем в выставочном центре, Нора не могла не думать о разговоре с Фернандо и о том странном происшествии в отеле, случившемся накануне открытия конгресса. И хотя она несколько раз встретилась с Ильей Зурабовичем и общалась с ним по организационным вопросам, так и не решилась поговорить с доктором о его двойном появлении в отеле. А Илья Зурабович вел себя как ни в чем не бывало, ничем не давая понять, что произошло что-то малообъяснимое. Будто и правда приехал в воскресенье, а не поздним субботним вечером. Еще занозой где-то глубоко, то заживая, то вновь воспаляясь, сидела мысль, что она упустила в разговоре с Фернандо что-то важное. Что-то мужчина хотел ей сказать, но не договорил в надежде, что Нора сама догадается. Но днем ее всецело поглощала работа, и проанализировать разговор спокойно не было возможности. А поздними вечерами, когда Нора наконец добиралась до своего номера, от усталости мысли ворочались как проржавевшие шестеренки старого механизма, со скрипом, натужно, рывками. Дрейфуя по зыбкой ряби наваливающейся на нее дремы, девушка пыталась понять, что так беспокоило ее и что важного она упустила. Но проваливалась в сон раньше, чем успевала додумать мысль до конца. А дальше ее сновидения наполнялись ветрами, звоном разбивающихся стекол и образами, которые заставляли метаться в казенной хрусткой постели и стонать. Но после пробуждения видения рассеивались как утренний туман, оставляя после себя беспокойство и предчувствие чего-то нехорошего. Нора приводила себя в порядок, торопливо завтракала в ресторане отеля и вновь с улыбкой, за которой прятала тревогу и усталость, отрабатывала день в выставочном центре, прерываясь дважды на кофе-паузу и обед. А вечером все повторялось. Дни замкнулись в круг, из которого, казалось, никогда не будет выхода. Впервые ей давалась так тяжело эта часть работы, хотя обычно от общения с гостями и помощи им на выставках она получала огромное удовольствие.

Ключ к разгадке того, что не договорил Фернандо, обнаружился в последний день работы конгресса, и оказалось, что лежал он на виду. Гости разошлись: кто-то отправился в отель сдавать номер, кто-то – прощаться с Барселоной, кто-то торопился сделать в торговом центре покупки. А кто-то еще задержался в выставочном зале, чтобы набрать визиток и буклетов для возможного сотрудничества с иностранными клиниками и компаниями по производству лекарств и оборудования. Нора обходила зал, впервые за последнее время испытывая эйфорию от отлично проделанной работы. Впереди – спокойные дни, когда в офисе будут праздновать завершение очередного крупного мероприятия, подводить итоги, анализировать работу. Да и просто вспоминать забавные случаи, смеяться, читать в прессе все упоминания о мероприятии и вести переписку с вернувшимися домой гостями. Нора уже собиралась распрощаться с коллегами до завтра и отправиться в отель собираться домой, когда увидела стенд с эмблемой компании по поставке медицинского оборудования, где начала свою карьеру в Испании. Так получилось, что занятая на другом участке, Нора за всю неделю ни разу не встретилась с бывшими коллегами. Она подошла к стенду, только никого из знакомых там уже не увидела. Но вдруг одно воспоминание заставило ее торопливо вытащить телефон из кармана жакета и набрать номер Терезы, с которой она когда-то тепло общалась.

Тере, услышав Нору, обрадовалась, спросила о конгрессе, о выставке и посетовала, что не ее отправили работать на стенд. Они немного поговорили на отвлеченные темы, договорились встретиться в скором будущем за чашкой кофе. А затем Нора задала тот вопрос, ради которого и звонила:

– Тере, помнишь, незадолго до того, как я пришла к вам, с одним из ваших сотрудников случилось несчастье? Вы тогда все об этом только и говорили.

– А, да, конечно! Как не помнить! Забыть сложно. Работал у нас симпатичный мальчишка, студент. Вел компьютерную сеть. Жалко его, в двадцать с небольшим остался инвалидом.

– Как его звали? – онемевшими губами прошептала Нора. – Пожалуйста, скажи, как его звали?

– Фернандо. Фернандо Монтеро.

– Спасибо, – выдавила Нора и, желая избежать расспросов, торопливо распрощалась под каким-то предлогом.

Дома она оставила чемодан в прихожей и, несмотря на поздний час, бросилась в соседний подъезд. Что и как сказать Фернандо, Нора еще не знала, но боялась не неловкости в разговоре с ним, а того, что он уже уехал. Уверенности немного придавала мысль, что в крайнем случае можно будет отыскать Фернандо через его брата.

Подъездная дверь, на ее счастье, оказалась приоткрыта. Нора вошла и бросилась к почтовым ящикам, отыскивая фамилию Монтеро. Алехандро Монтеро проживал на втором этаже. Нора взбежала по лестнице и, переведя дух, нажала кнопку звонка.

Послышался собачий лай, затем мужской голос. Следом загремел в замке ключ, и на пороге показался одетый в спортивный костюм Алехандро. Увидев нежданную гостью, мужчина удивленно вскинул черные брови и схватил за загривок собаку.

– Привет, – поздоровалась взволнованно Нора. – Извини за поздний визит. Мне нужен твой брат. Он еще не уехал?

– Фернандо! – крикнул, не ответив на ее приветствие, в глубь квартиры мужчина. – К тебе!

Нора сделала глубокий вдох и шумно выдохнула, что не ускользнуло от насмешливого взгляда Алехандро.

– Пойдем провожу, – с улыбкой пригласил он, и девушка робко переступила порог.

В квартире было шумно: на кухне что-то гремело, шипело и звенело. В гостиной бормотал телевизор. Его звук смешивался с доносившейся из глубин квартиры приглушенной музыкой.

– Кто там? – Из кухни приоткрылась дверь, выпуская в коридор аппетитные запахи приготовляемого ужина – жареного мяса, специй и овощей. В освещенном проеме показалась невысокая изящная сеньора с седым каре в домашних леггинсах стального цвета и розовой тунике.

– Это к Фернандо, ма. Наша соседка.

– Добрый вечер, – смущенно поздоровалась Нора с хозяйкой, окинувшей ее любопытным взглядом. К тому, что вся семья Фернандо может оказаться в сборе, она не была готова.

– Алехандро, скажи Фернандо, чтобы он пригласил гостью к ужину! – наказала сеньора, прежде чем вновь скрыться на кухне.

– Хорошо, – отозвался мужчина и, подведя Нору к светлой двери, из-за которой доносился стук клавиш, заглянул в комнату: – Эй, бро, к тебе! – И затем кивнул Норе: – Иди!

Она робко вошла в небольшую комнату, где спиной к двери сидел Фернандо и что-то сосредоточенно набирал на лежащем на столе ноутбуке. Мужчина повернулся не сразу, вначале закончил писать, а затем погасил монитор. Скрипнули колеса, отозвавшиеся виной в душе Норы. Фернандо развернулся к ней и удивленно, совсем как его брат-отражение, вскинул черные брови:

– Привет! Не ожидал.

– Я ненадолго. Нужно поговорить.

– Присаживайся, – указал Фернандо на сложенный диван у белой стены, на которой висела абстрактная картина в сине-зеленых тонах. Нора присела на краешек и, не зная, как начать разговор, с любопытством огляделась. Комната не казалась обжитой. Она была безликой и временной, как гостиничный номер – чистый, убранный, но неуютный из-за минимального набора вещей, лишенных индивидуальности. Диван, небольшой стол, узкий шкаф – все, что нужно для временного пристанища. Фернандо будто угадал ее мысли и усмехнулся: – Не очень красиво. Но я здесь и не живу. Эту комнату мама использует для глажки и хранения выстиранного белья. А когда-то она была моей.

Нора кивнула, по-прежнему не зная, как начать разговор. Теперь затея прийти к Фернандо казалась ей глупой.

– Как твоя выставка? – вежливо поинтересовался мужчина, помогая ей. – Уже прошла? Я видел в Интернете рекламу. Вспомнил тебя.

– Прошла. Все удачно, – кратко ответила Нора.

– И? Что же тебя ко мне привело? Не рассказ же о выставке? – улыбнулся Фернандо, поняв, что она не в состоянии вести светские беседы.

– Та девушка, о которой ты мне рассказывал… Та, которая стала причиной этого, – Нора смущенно кивнула на его коляску. – Это была я?

– Догадалась…

– Позвонила Терезе. Мы с ней одно время были дружны. Ты ее наверняка помнишь.

– А, Тере… – мечтательно улыбнулся Фернандо. – Она угощала меня по утрам тостами с джемом и маслом. На кухне, как сейчас помню, стояла большая коробка с тостами из супермаркета, а в холодильнике – пачка масла и банка клубничного джема. Тере ругалась с каждым, кто трогал ее джем без спроса. Но если спрашивали позволения, готова была хоть всю банку отдать.

– Да, – улыбнулась Нора. – Так было и при мне.

– Я по ней, если честно, скучаю.

– Думаю, и она по тебе тоже. Вы больше не виделись?

– Один только раз. Она пришла ко мне в больницу. От нее я узнал, что выбрали тебя. Сложные чувства испытал. Насмешка судьбы, не иначе. Я попросил Тере больше ко мне не приходить. Она поняла.

– Прости.

– За что? – удивился Фернандо. – Твоей вины в случившемся нет.

– Косвенная есть.

– Я рассказал тебе это не для того, чтобы ты чувствовала себя виноватой.

– А зачем, Фернандо? Что ты хотел мне этим сказать? Что если бы не я, то твоя жизнь сложилась бы по-другому? Или что если бы не ты, моя бы тоже?! – в запальчивости выкрикнула Нора и осеклась, только сейчас поняв, насколько оказалась права. Если бы Фернандо не устроил ту махинацию с резюме, могли бы выбрать не ее. И что бы произошло тогда? Как бы она поступила? Возможно, решила бы родить ребенка и выйти замуж за Сергея. А если бы изначально не отправилась на собеседование, Фернандо никогда бы о ней не узнал и, стало быть, не совершил бы ту роковую для него ошибку. Выходит, они оба сделали неверный выбор, за который им расплачиваться всю жизнь?

– Нора? – встревоженно окликнул ее мужчина. – Ты в порядке?

– Мы оба… Мы оба, понимаешь, натворили дел, – пробормотала она и, спохватившись, что не собирается делиться с ним своей тайной болью, натянуто улыбнулась. – Если бы не ты да если бы не я… Какие-то странные дела выходят, Фернандо.

– Люди влияют на судьбы других, порой сами того не ведая и не желая. А рассказал я тебе все это потому, что хотел предупредить. Раз уж ты мне так дорога.

– Предупредить?

– Предупредить, что приближается узел.

– Приближается что? – недоуменно спросила Нора.

Фернандо крутанул руками колеса коляски, подъезжая к гостье ближе, и отчетливо произнес:

– Узел, Нора. Страшнее экономического кризиса в стране, – усмехнулся он чему-то, понятному лишь ему. – Но в кризис кто-то тонет, а кто-то крупно выигрывает. Нужно только не растеряться и правильно воспользоваться возможностью. Узел – это возможность, Нора.

– Не понимаю, – развела она руками. Разговор складывался очень странно, и как реагировать на непонятные слова мужчины, она еще не знала.

Фернандо тем временем отъехал к столу, тронул мышку и затем повернул ноутбук так, чтобы Нора видела монитор.

– Смотри. Что тебе это напоминает? – спросил он, показывая на открытую на экране фотографию множества железнодорожных путей, сходящихся вместе, а затем вновь расходящихся вдали в разных направлениях.

– Узлы. Развязки, – послушно ответила девушка. Ей вспомнилось то странное письмо Фернандо с вложенной в него фотографией железнодорожных путей, и она невольно подалась вперед, чувствуя, что сейчас он готов ей его объяснить.

– Правильно. Узлы и развязки. Именно так. Узлы, в которых сходится множество путей и от которых затем они расходятся. Развязываются. А теперь представь, что железнодорожные пути – это все наши возможные дороги. Можно еще представить их в виде зеркальных лабиринтов, как в аттракционе, когда размноженные зеркалами коридоры идут вроде параллельно, но затем сходятся в какой-то точке. Но, думаю, с железной дорогой наглядней. Так вот представь, что возникает некое событие, которое подразумевает несколько возможных исходов. То есть перед нами встает выбор.

Увлеченный темой, над которой он, похоже, размышлял не один день, Фернандо раскраснелся, а в глубине его темных глаз будто вспыхнули звезды. Сам того не зная, он был в этот момент так красив, что Нора на какое-то мгновение, залюбовавшись им, потеряла нить разговора. Но мужчина не заметил ее взгляда, обращенного не на экран, а на него. А если бы заметил, то, возможно, споткнулся бы о него и забыл о том, что так хотел донести до Норы.

– А каждый выбор порождает свою вероятность, – продолжал он. – Представь себе, что независимо друг от друга существует множество вероятностей, в которых события происходят с незначительными или кардинальными отличиями. То есть ты сейчас, здесь, сидишь в этой комнате и разговариваешь со мной. Но также находишься еще где-то. Может быть, в другой вероятности в это самое время ты проходишь мимо меня по улице. Или даже еще незнакома со мной. А какая-то из линий и не подразумевает наше знакомство. Эти вероятности, как я уже сказал, существуют независимо друг от друга. Но вдруг происходит нечто, что нарушает это правило. И линии начинают сходиться как железнодорожные пути – в одной точке.

– То есть ты хочешь сказать, что я в этой точке могу встретиться с самой собой? – чуть насмешливо спросила Нора.

– Теоретически, – ничуть не смутился Фернандо. – Но не думаю, что все может произойти так буквально: идешь себе по улице – и вдруг: здравствуй, еще одна Нора!

Девушка засмеялась, но тут же одернула себя, припомнив два момента. Когда полноватая светловолосая женщина на выходе из музея назвала ее прежним именем, будто была с нею хорошо знакома. И доктора, который на выставке принял ее за кого-то. Конечно, эти люди всего лишь обознались, потому что она им кого-то напомнила. Но все же после рассказа Фернандо Норе стало не по себе. Она поежилась и обхватила себя руками.

– Замерзла? Дать плед? – тут же отреагировал Фернандо. И Нора, хотя ее первым порывом было отказаться, неожиданно кивнула. Мужчина подъехал к шкафу, достал из него серый однотонный плед и подал его девушке. Она завернулась в пахнущую стиральным порошком теплую ткань и благодарно улыбнулась. Ей было так хорошо, что не хотелось уходить. Усталость навалилась тяжелым одеялом, Нора незаметно откинулась на диванные подушки и из-под ресниц наблюдала за Фернандо. Ей уже не столь важно было, что он говорил. Ей просто хотелось сидеть не двигаясь, согреваться под этой легкой шерстяной тканью и слушать звучание чуть вибрирующего на низких нотах мужского голоса.

– Теоретически, – повторил Фернандо, останавливая коляску напротив гостьи. – Но некоторые особо чувствительные ко всяким событиям люди могут действительно увидеть себя или кого-то из близких в другой вероятности. Через сон, к примеру. Или в зеркальном отражении. Или еще как. Когда подобное случается, это означает, что узел близко. Но такие «встречи» необязательно должны происходить. Кто-то может почувствовать приближение узла через ощущение поднимающегося ветра. Неприятное, надо сказать, ощущение, когда в безветренную погоду чувствуешь сквозняк, ветерок, который вызывает не столько физический холод, сколько беспокойство и тревогу, как у предчувствующего землетрясение зверька.

– Ты его чувствуешь – ветер? – быстро спросила Нора.

– Пару месяцев как.

Она задумчиво кивнула, припоминая то беспокойство, которое преследовало ее последние дни. И ветер, ее действительно сопровождал не ощутимый другими ветер! Помнится, на конгрессе Нора пожаловалась напарнице на слишком сильно дующие кондиционеры, на что получила удивленный ответ, что кондиционеры включены на минимальную мощность. Но Нора в отличие от других отчетливо ощущала движение прохладного воздуха.

– Ветер… И что еще?

– События, которым сложно дать объяснения. Как, к примеру, встреча со знакомым, который в это время совершенно точно должен находиться в другом месте. Это означает, что вероятности настолько близко подошли друг к другу, что почти соприкоснулись. И как кульминация – встреча с человеком, повлиявшим на твою жизнь. Тот, кто перевел «стрелку», образно выражаясь, из-за чего жизнь, как поезд, свернула на другие рельсы. Я раньше считал, что узел – это определенное место, как, допустим, железнодорожная станция, к которой сходятся пути. Потом пришел к выводу, что узел – это событие. То самое, которое порождает выбор. Но возможно, что узел – это не место, не событие, это человек, который изменяет твою судьбу. Я встретил этого человека почти сразу после того, как почувствовал ветер.

– Меня? – невесело усмехнулась Нора. Он просто кивнул. – Тогда и ты мой узел?

– Возможно. А возможно – нет. Мы необязательно должны быть друг для друга узлами. Если ты тоже чувствуешь ветер, с тобой начали происходить малообъяснимые вещи – то да, приближается и твой узел. Я предположил, что он общий для тебя и для меня потому, что мы оба в одно время оказали влияние на судьбы друг друга. Но у тебя это может быть другой человек. Я не знаю твоей истории.

Нора прикрыла глаза и тихонько выдохнула. Разговор с Фернандо перестал казаться ей странным. Она даже готова была принять на веру все, что он ей рассказывал. Может, «виной» тому была просто усталость, вызванная напряженными последними неделями, и у нее не оказалось сил ни спорить, ни возражать, ни просто встать и уйти. А может, его тембр настолько совпадал с ее внутренними вибрациями, что все, что бы ни говорил Фернандо своим низким сочным голосом, ей казалось убедительным.

– Почему он образуется – узел? – спросила она, потому что он замолчал, будто ожидая ее ответа.

– Почему? – переспросил он и сделал паузу, будто задумался. Хотя Нора была уверена, что над этим вопросом он тоже размышлял долго. – Это лишь мое предположение. Но сдается мне, что причина в том, что множество выборов порождает множество вероятностей. А если быть точнее – бесконечное множество. Бесконечное множество вероятных линий, Нора. Что это может спровоцировать?

– Не знаю, что ты хочешь сказать…

– Хорошо. Смотри, вот у тебя такие красивые волосы, – улыбнулся он, скользнув по ее прическе взглядом. – Но сколько всего у тебя на голове волос – ты не знаешь. Просто много, очень много. И бывает же так, что ты просыпаешься утром, смотришь в зеркало и видишь на голове…

– …Беспорядок, – вырвалось у Норы, и она засмеялась. – Хаос.

– Вот! Вот, – обрадовался Фернандо. – Ты причесываешь этот хаос, а чтобы сохранить порядок, берешь резинку и завязываешь волосы в узел. Как сейчас. Понимаешь? Или возьми пример с дорожными путями: они рано или поздно должны сойтись к каким-то станциям. Одни – чтобы там оборваться, другие – изменить направление. То есть они не проложены беспорядочно в пространстве.

– Получается, узел нужен, чтобы навести порядок?

– Я так предполагаю, Нора.

– И? Образовался узел. И что дальше? Что может случиться? Ты сказал, что узел опасен. Чем он может быть опасен, если призван, как ты только что сказал, упорядочивать линии?

– Опасен непредсказуемостью. Нельзя предположить, как будут развиваться дальше события, как разойдутся потом пути. Все ли линии сохранятся, не исчезнут ли какие-то вероятности, – а может, они перепутаются? Сними с волос резинку – и увидишь, что какие-то волоски спутались, а какие-то оборвались.

– Это что-то из области фантастики, Фернандо, – недоверчиво покачала головой Нора, противясь тому диссонансу, который внесло в окутывающий ее пледом покой его предупреждение. – Ты, похоже, ею слишком увлечен.

Она невольно обвела глазами спартанскую обстановку в комнате, словно надеясь увидеть книжные полки с томиками известных фантастов или коробки с дисками, на которых записаны соответствующие фильмы. Или, может, коллекцию компьютерных игр.

– А ты фантастику не любишь, – усмехнулся он.

– Не очень.

– Тебе по душе романтичные комедии?

– Тоже нет. Как и драмы. Тем более драмы. Но мы отвлеклись. Продолжай. Мне тебя интересно слушать.

– Зря иронизируешь, Нора.

– Ничуть! – пожала она плечами. – Может, мне бы хотелось заглянуть в другую вероятность и узнать, как мне там.

– Вот! – вдруг воскликнул Фернандо, будто и ждал от нее такого вывода. Но Нора не дала ему договорить:

– И все же мне больше по душе сравнение с зеркальными коридорами. И знаешь почему? Потому что эти зеркальные коридоры – иллюзия. И на самом деле существует всего один, а остальные – лишь его отражения. Существует один путь – выбранный, реальный, Фернандо. – Она выпалила все это и успокоилась. Да нет никакой призрачной опасности, о которой он пытается ей рассказать.

– Каждый волен думать как хочет. Ну а если нет? – возразил он. – Представь себе, что ты блуждаешь по этим зеркальным коридорам и в одном из них видишь себя. И там ты счастливей, чем есть. Там у тебя есть все, чего нет здесь. И ты понимаешь, что стенки тонкие. Ты легко их можешь разбить, оказаться в другом коридоре и занять место той, которая кажется тебе счастливей. Ты же сама только что сказала, что тебе хотелось бы увидеть себя в другой вероятности. Вдруг та, другая ты, счастливее тебя настоящей?

– Ну, я просто так предположила.

– А если не просто так? Если вдруг тебе хочется исправить что-то, изменить направление своей жизни, получить то, что у тебя могло бы быть, но чего все никак не получается достичь, потому что когда-то ты выбрала этот путь?

– Что ты предлагаешь – вернуться, как в фильмах, в прошлое, сделать другой выбор и опять прилететь в настоящее? – скептически скривила она губы.

– Нет. В прошлое уже нельзя вернуться. Это все в фильмах, как ты сказала. Да и если бы мы могли это сделать, то обратно в выбранный коридор уже бы не попали. Потому что, так или иначе, любое изменение породит новую вероятность. Еще одну. Но можно идти вперед. Дождаться узла. Он – та возможность исправить выбор.

– Как, Фернандо? – недоверчиво засмеялась Нора. Ей внезапно стало жарко, она стянула с себя плед и положила рядом на диван.

– Просто занять уже существующую линию – ту, которая тебе по душе. И продолжить ее жить вместо другой-себя. В неразберихе многое возможно. Кто-то или что-то исчезает, что-то появляется.

– И что нужно сделать? – скептически улыбнулась она.

– Просто разбить зеркальные стены коридоров, – ответил мужчина той фразой, которую написал ей в письме. – Когда придет момент.

– Хм… Так просто?

– Так просто.

– И сложно. Где эти коридоры, Фернандо? Я что, должна их искать сама? Как?

– Они сами тебя найдут. Если я прав и скоро образуется узел… А если не прав, то просто забудь обо всем, что я сейчас рассказал.

– Гм, – задумалась она.

– Ты бы на это решилась, Нора? Разбить стену в коридорах?

– А ты? – спросила она, скользнув взглядом по его коляске и затем смело взглянув ему в лицо. И внезапно поняла. Поняла, зачем он затеял этот разговор, в котором не побоялся выглядеть в ее глазах человеком со странностями. Он давно для себя все решил. Но, похоже, без нее, ставшей его «стрелочницей», не сможет осуществить задуманное. Ей вдруг так ясно, словно она оказалась на его месте, стала понятна усталость Фернандо от многолетнего сидения в ненавистном кресле, его, возможно, сожаления и полное понимание, что, как бы он ни боролся, как бы ни карабкался вверх, его жизнь никогда не станет полноценной.

– Ты видел себя в другой вероятности? – задала она следующий вопрос, потому что первый Фернандо, как и она, оставил без ответа.

– Да. В том лабиринте в Тибидабо. Когда еще мог ходить. До того, как все случилось. Я увидел себя там с тобой – еще пока мне незнакомой девушкой. Мы были вместе, Нора. И очень счастливы. Мы гуляли по тем коридорам с пятилетним мальчиком. Думаю, это был наш сын. – Она дернулась будто от удара. А Фернандо, словно не заметив, что своими словами причинил ей боль, продолжил: – Спустя несколько дней после того видения мы получили на почту твое резюме. Дальше ты знаешь. Я ошибся в том, что посчитал тот момент в парке аттракционов предвидением. Все случилось не так. Но где-то мы существуем – другие, гораздо счастливее, чем сейчас.

Его прервал стук в дверь. Лицо Фернандо на долю секунды исказила гримаса досады, но он взял себя в руки и спросил:

– Да?

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула его мать:

– Фер, ужин готов. Пригласи гостью к столу.

– Нет-нет, мне пора! Спасибо! – засуетилась Нора, поспешно вставая с дивана. – Я только приехала. Работала на конгрессе. Несколько дней не была дома. Устала и…

– …И голодная, – закончил за нее с легкой усмешкой Фернандо. – Нора, не отказывайся. Нам будет приятно.

Она почти сдалась. На какое-то сладкое мгновение ей представилось, как она сидит за общим столом в кругу его семьи, накалывает на вилку кусочки вкусного мяса, слушает чужие разговоры, может, отвечает на обращенные к ней вопросы. И ей в этой семье хорошо и спокойно. Она чуть было не согласилась, соблазненная ароматными запахами, густо просочившимися в комнату, выжидающим взглядом Фернандо и гостеприимством его матери. Но в последний момент, вспомнив, что, сама того не желая, она стала причиной несчастья в этой семье, поняла, что не может чувствовать себя здесь желанной гостьей. По крайней мере, сегодня точно. И она отказалась, мягко улыбнувшись хозяйке и сославшись на сильное желание отдохнуть.

Но в ту ночь, несмотря на сильную усталость, Нора долго не могла уснуть. Сон, который едва не сморил ее во время быстрого душа, развеялся, как морок от солнечного света, стоило ей лишь коснуться щекой подушки. Нора крутилась с боку на бок, закрывала глаза и видела перед собой красивое улыбающееся лицо Фернандо, а в ушах до сих пор звучал его низкий, с волнующими вибрациями голос. Его рассказ не выходил из головы. Ей хотелось отмахнуться от его слов, посчитать их его выдумкой, отнести к фантастике, которую она не любила, но тут же ей вспоминалась та встреча с молодой женщиной у входа в музей и недавняя в отеле с доктором. А еще – то видение, когда она увидела бродящую по железнодорожным путям потерянную себя. То видение она в итоге сочла сном. Но сейчас, после рассказа Фернандо, все эти маленькие происшествия, к которым добавлялись и преследовавший ее ветер, и услышанная неоднократно фраза про улицу разбитых зеркал, и ее тревожные сны, складывались в одно уравнение, решить которое, похоже, они могли бы вместе с Фернандо. Прометавшись на скомканных простынях в тщетной попытке уснуть, она встала и отыскала письмо с фотографией железнодорожных путей. Перечитав его, Нора включила ноутбук и забила в поисковик «узел судьбы». Но как она ни искала, какие варианты запросов на знакомых ей языках ни вбивала в строку, поисковик не выдавал ничего похожего на то, что рассказал Фернандо. Единственное, что ей удалось найти более-менее близкое к теме, так это статьи о кармических узлах. Нора устало откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Похоже, Фернандо все просто выдумал.

Рабочий день пролетел быстро и легко. Нора спустилась во двор и поспешила к автобусной остановке, предвкушая завтрашний поздний подъем, субботний домашний день и долгожданную встречу в кафе с Рут.

– Эли! – вдруг окликнули ее. Она оглянулась и с удивлением увидела Сергея. А ведь она думала, что он вернулся в Москву, и, если честно, не испытывала по этому поводу сожалений. Да и вспоминать о нем ей было некогда.

– Наконец-то я тебя встретил! – обрадованно воскликнул мужчина, направляясь к ней с раскрытыми, будто для объятия, руками.

– Ты что, меня тут караулил?

– Почти с утра, Эли. Да и к выставочному центру приезжал дважды, думал, вдруг ты ко мне выйдешь. Не сложилось. Но не хотелось улетать, не повидавшись с тобой. А самолет у меня завтра.

«И главное, о приближении узла говорит появление человека, изменившего твою судьбу», – вспомнились Норе слова Фернандо. И она вновь ощутила поднимающийся ветер. Только на этот раз показался он ей арктически холодным. Был ли для нее узлом Сергей? Пусть и не в той интерпретации, какую дал Фернандо, а узлом в понятии неразрешенной ситуации? Думать так было понятней: это не зеркальные стены и не другие реальности.

– Не откажешься со мной прогуляться? – спросил Сергей. – Машина вон там, на стоянке.

– Я очень устала, Сереж, – ответила Нора и с досадой увидела, как от остановки отходит нужный ей автобус. До следующего теперь минут двадцать.

– Я тебя подвезу до дома, если не хочешь погулять и поужинать со мной, – перехватил он ее взгляд. – Пожалуйста, не отказывай. Завтра я уже улечу.

И она, вздохнув, согласилась, чтобы он отвез ее до поселка.

Они колесили по заполненной машинами Барселоне довольно долго, словно город напоследок поймал в силки своего гостя и отказывался выпускать. Нора уже пожалела, что согласилась на его предложение. К тому же она отчаянно мерзла, чувствуя, как ее обдувает ледяным воздухом. Но Сергей не включал кондиционер в машине. Она бы подумала, что заболевает, если бы не вчерашний разговор с Фернандо. Но, если честно, предпочла бы переболеть простудой, чем жить в ожидании непонятного «узла».

Когда они проехали мимо выставочного центра, Нора привычно повернула голову, проводила взглядом ступени и широкую площадку перед входом, над которым уже не трепетали на ветру транспаранты. Сергей перехватил ее взгляд и спросил, как прошел конгресс. И Нора, чтобы заполнить повисшее тяжелым маревом в салоне машины молчание, ответила. Когда она замолчала, уже Сергей что-то принялся рассказывать в ответ. Нора слушала его вполуха, ей не были интересны какие-то общие знакомые, которых она уже не помнила. А на выезде из Барселоны Сергей вдруг завел тот неприятный разговор, которого она надеялась избежать: об их расставании и ее поспешном отъезде.

– Если честно, я надеялся, что мы будем поддерживать контакт, – признался мужчина. – Но ты уехала и будто сожгла все мосты.

– Так и было, Сереж, – ответила Нора, глядя в окно на лавирующий между машин мотоцикл. Тот как раз опасно вильнул перед носом грузовика на соседней полосе, и Сергей, увидев этот маневр, ругнулся в адрес лихого мотоциклиста.

– Почему? Почему ты так поступила? – продолжил он допытываться.

– Я уже говорила, – устало ответила Нора. Лучше бы дождалась автобуса. Подумаешь, двадцать минут.

– Да, ты была расстроена тем, что случилось… Потеря ребенка. Но это не повод, чтобы расходиться. Мы бы пережили это вместе. И эта работа… Со мной тебе бы не пришлось работать. И я возил бы тебя в Испанию так часто, как тебе этого хотелось бы!

– Сереж, мне хотелось работать! – четко выговорила Нора, раздражаясь. – Заниматься тем, чем мне нравится, а не сидеть дома. И в Испании мне хотелось жить: бродить по улицам Барселоны не как туристка раз-два в год, а ежедневно. Видеть море не только летом в самый наплыв людей, но и зимой. Слушать эту речь, говорить на этом языке. Мне надо было родиться тут, Сереж. Понимаешь?

– Нет.

– Зачем тогда спрашиваешь?

– Ладно, не кипятись. Прости.

– Угу.

– Я был очень рад тебя вновь встретить.

– Я тоже, – ответила она – и не соврала, потому что в первый момент, когда они встретились, она и правда была рада его видеть.

– Эли… Может, нам попробовать снова? – предложил Сергей, излишне сосредоточенно глядя на дорогу. Грузовик, перестроившись, фыркнул в них облаком вонючего дыма. Сергей принялся перестраиваться на другую полосу. – У нас может получиться. Неплохо, думаю, – продолжал он, потому что Нора молчала. – Хочешь работать – ну работай. Пожалуйста. Я могу тебя пристроить куда-нибудь попрестижней. На какую-нибудь руководящую должность. У меня знакомых – сама знаешь… И даже, если тебе так хочется, в какую-нибудь международную компанию. Будешь летать в свою Испанию не как туристка. И зашибать такие бабки, что хоть виллу тут покупай, а не гроши, которые наверняка тебе сейчас платят. А что? Мы можем купить себе виллу! Будешь на море смотреть хоть зимой, хоть летом. У меня есть средства.

– Сереж… – подняла она, возражая, руку. Но он будто и не заметил ее жеста.

– Да и поженились бы тут, в Испании твоей, – настойчиво продолжал он. – Это, кстати, сейчас модно – свадьба в Европе. Думаю, было бы круто. Такой банкет бы закатили! Слушай, я уже решил! Точно, куплю тут какую-нибудь домину. С видом на море.

– Сергей! – закричала Нора, взорвавшись. – Прекрати!

– А что? Что тебе не нравится? Детей родим, будем на море возить…

– У меня не будет детей! Не бу-дет! Не может быть! Слышишь?

– Почему? – осекся он, разворачиваясь к ней.

– Потому. Потому что я сделала неудачный аборт!

– Когда?

– Тогда!

– Погоди, ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать. Ничего. Ты меня вынудил.

– Да ты… – начал он.

– Осторожно! – закричала Нора, увидев, что Сергей, отвлекшись от дороги, съезжает на другую полосу, по которой опасно близко от них следует грузовик. Мужчина, поздно заметив громадину, резко ударил по тормозам, но избежать столкновения уже не удалось. Удар был не смертельно опасный, но машину отбросило, закрутило и вышвырнуло на другую полосу, куда выезжала с другой стороны огромная фура. И за мгновение до удара Нора еще успела подумать: «Ты ошибся, Фернандо. Мы ошиблись…»

Нет ничего после узла. Узел – это смерть.

Кира

Заключенная в тюрьму своего горя, она не выходила на улицу уже три дня. Потерявшись в черном мареве дыма и замкнувшись в упрямом молчании, Кира проводила дни, просиживая их на подоконнике и глядя на расплывающуюся под дождями серую акварель парка, но видела перед собой не знакомую картину, а узкий переулок и взметнувшиеся к небу ослепительно-яркие языки пламени. Отныне ее жизнь-нежизнь навсегда будет окрашена в черное и красное. Как странно, но именно сложение этих двух цветов в одной картине и пробуждали в памяти утраченные, казалось бы, образы. Вначале Кире вспомнилось, откуда взялись инопланетные безлюдные пейзажи с яркими цветами-подсолнухами и багровым морем. А следом потянулись ниточкой за иголкой другие воспоминания.

…Тихон в младенчестве не оправдал свое имя, и Кира первые месяцы его жизни в полной мере хлебнула бессонных ночей. К тому же сын просыпался очень рано: в шесть утра он уже был весел и полон сил. Но в десять начинал хныкать, сонно тереть глаза и тянуть к матери ручки. Кира, с нетерпением дождавшись этого момента, укладывала уставшего сына в свою кровать и вила гнездышко для них двоих из одеяла. Прижимая к себе теплое маленькое тельце и гладя сына по солнечной макушке, она кормила. Тихон ел сосредоточенно, неторопливо, легонько поглаживая ладошкой Киру по груди. И ее, уставшую за ночь и невыспавшуюся, убаюкивали невесомые поглаживания и тихое чмоканье и кряхтенье ребенка. Она закрывала глаза и зачастую проваливалась в сон раньше сына. Ее измученный постоянным недосыпом мозг выдавал ей абстрактные яркие картины, в которых никогда не присутствовали ни люди, ни звери – только цветы и пейзажи. Кира путешествовала по этим диковинным мирам и возвращалась в реальность, разбуженная гулением проснувшегося ребенка. И чувствовала себя уже полной энергии и настроения. Те странные неведомые миры, похожие на меняющиеся узоры в калейдоскопе, будто были ее персональным местом силы.

Найдя природу своих «калейдоскопных» сновидений, Кира вспомнила и другие моменты. Однажды она проснулась посреди ночи, но не от слез, а оттого, что ей приснилось имя собаки. «Звездочка!» – громко то ли сказала, то ли позвала Кира. И на какой-то хрупкий и тонкий, как затянувший лужу первый ледок, момент ей показалось, что сейчас с легким скрипом приоткроется дверь и в комнату войдет, постукивая когтями по паркету, молодой пес, которого она когда-то щенком подобрала у метро. Кира даже протянула в темноту руку, готовясь принять ладонью шерстяной собачий затылок. Но тут же, опомнившись, резко отдернула ее и села. Что стало с собакой, где она была сейчас, так и осталось неизвестным.

Еще ей часто вспоминался другой момент. Чьи-то ласковые руки крепко держат ее за плечи, не давая обмякшему телу упасть. Этот кто-то, кто стоит за спиной, ласково шепчет ей в затылок слова утешения. Тогда как Кира, рыдая, ругается. «Прости, прости, прости! – бормочет поддерживающая ее женщина. – Пожалуйста, прости!» – выкрикивает затем она, и вдруг, резко развернув Киру к себе, сжимает ее в отчаянном объятии и тоже разражается рыданиями. Они меняются местами: теперь Кира утешает плачущую и, крепко обнимая ее одной рукой, другой гладит женщину по спине. «Спасибо. Спасибо, спасибо», – талдычит Кира в ответ на многочисленные «прости». Но кто это был, с чем был связан тот эпизод и случился ли он после или до трагедии, Кира вспомнить не смогла. Может, если бы в этом воспоминании мелькнуло лицо той женщины, Кира смогла бы понять всю сцену.

Еще ей часто стало видеться место, которое она не смогла опознать, но которое вызывало у нее чувство страха и безысходности, сменявшееся периодами вязкого покоя. Там были выложенные гравием дорожки и разбитые цветники, но за ухоженными газонами и клумбами высились белые сплошные стены, увитые поверху колючей проволокой. Там были выкрашенные в желтый цвет лавочки и странный человек, которого этот солнечный цвет приводил каждый раз в неистовство. Тот маленький человек с низким лбом и глубоко посаженными маленькими глазками боязливо спускался с высокой ступени каменного крыльца и делал несколько шагов в сторону дорожки. Его маленькие глазки бегали, словно в поисках чего-то потерянного, а когда цеплялись взглядом за желтую лавочку, моментально наливались кровью. «А! – начинал кричать человек. – А! А! А!» И, обхватив себя руками, раскачивался из стороны в сторону. Если кто-то не подоспевал на помощь и не уводил его, человек начинал рычать и брызгать слюной. «Перекрашу! Перекрашу сама, если Субботин этого наконец-то не сделает!» – кричал кто-то высоким голосом. А следом появлялась хозяйка голоса – невысокая женщина-колобок с убранными под белую косынку волосами.

Кира сбегала от этих тревожных воспоминаний в другие – со спускающимся в море южным солнцем, искала поддержки в имени «Фернандо», но на этот раз имя не отзывалось теплом и радостью. Наоборот, от него веяло одиночеством и холодом. Будто в доме, в уют которого Кира торопилась, отключили отопление и свет. И он простоял, продуваемый насквозь ветрами и захлестываемый ливнями, долгое время. И Кира вместо дома, в котором когда-то жили любовь и счастье, обнаружила руины, среди которых сквозняками гуляло одиночество. Это имя, которое в первый момент приласкало ее солнечным светом и морским бризом, теперь ассоциировалось у нее с тоской и горечью невыплаканных слез.

– Кира, так нельзя, – огорченно говорил ей доктор Илья Зурабович, по привычке называя ее выдуманным именем. Девушка не поправляла. С этим именем ей стало привычней. Как знать, может, она отказалась от своего родного имени после трагедии?

– А как можно, доктор? – вяло отзывалась она, уже зная ответ. Илья Зурабович прилетел в ту же ночь после ее звонка и прямо с дороги, не заезжая домой, примчался в больницу – к ней. Кира бросилась тогда к нему в объятия, прижалась как к отцу и разрыдалась. А потом погасла, будто сгорела, и замкнулась.

– Как угодно, но не так.

– Мне не угодно никак, доктор. Мне просто жить не хочется, – сказала она в один из этих дней.

– Так нельзя, Кира, так нельзя! – в отчаянии воскликнул Илья Зурабович, меряя широкими шагами узкое пространство ее палаты. Четыре шага до двери, четыре – обратно до подоконника, на котором сидела девушка. – И ты это… без глупостей, – встрепенулся он, связав ее последнюю фразу с окном, в которое она глядела. – Обещаешь мне?

– Нет.

– Но так нельзя! – заорал Илья Зурабович, потеряв терпение. – Не хотел этого, но вынужден назначить тебе медикаментозную терапию.

– А смысл, доктор?

– Вот заладила! – с досадой произнес он и направился к двери. Но вдруг резко остановился и развернулся к ней. – Я тебя вытащу. Хочешь ты этого или не хочешь.

После чего ушел, резко захлопнув за собой дверь. А Кира впервые за долгое время улыбнулась – не той вспышке гнева доктора, которую он ей неожиданно продемонстрировал, а тому, что со словом «медикаменты» связался образ человека, не выносящего желтых лавочек. Возможно, кто-то когда-то уже пытался ее «вытащить» с помощью лекарств. Только вот, похоже, тоже потерпел фиаско.

Ночами она долго не могла уснуть, ожидая с отчаянным нетерпением ту, которая однажды пришла ее убить. Кира знала, что в этот раз значительно облегчила бы задачу так похожей на нее убийце тем, что не стала бы сопротивляться, цепляться за жизнь. Но ночная гостья больше не приходила. Кира засыпала под утро и поднималась уже к завтраку, на который не ходила. Санитарка Степановна, ругаясь и всячески понося ее словами, приносила на подносе стакан чая, тарелку каши и бутерброд с маслом и сыром.

– Ишь, прынцесса выискалась. Все завтракать ходют, а ты чего беленишься? Ешь давай! И без фокусов мне. А то как возьму, рот тебе открою и буду в него эту кашу сама пихать. Тощая, что палка! Куда годица? Зурабыч меня премии лишит, если ты два килограмма не наберешь!

– Это он так сказал?

– Чего? Про два килограмма? Я сказала! Чего прыцепилась! Ешь давай! – смешно сердилась Степановна. И Кира ела. Но только потому, что испытывала симпатию к этой сварливой, но с золотой душой немолодой женщине.

Тем утром к ней опять пришла Степановна, но на этот раз без подноса. Увидев Киру в кровати, санитарка не стала привычно ругаться. Наоборот, на ее тонких сухих губах впервые Кира увидела улыбку.

– Давай вставай, девонька. Зурабыч тебя срочно к себе просит. Там… Там за тобой приехали!

– Кто? – встрепенулась девушка.

– Мущина! Такой… ах, какой! Краса-авец!

Степановна огладила свои круглые бока руками, демонстрируя, каким красавцем ей увиделся мужчина.

– Волосы темные, одет в костюм. Киноактер, и только! Давай поторапливайся! Да умойся и зубы почисть! А то как ты такая расхристанная к такому мущине? Эх, не слушала меня, плохо ела! Так и осталась тощей, – засокрушалась Степановна, словно чувствовала за собой серьезную недоработку.

Кира собралась меньше чем за пять минут, и, хотя от волнения и сбивалось дыхание, она не позволила себе задержаться перед дверью, чтобы перевести дух, а, коротко постучав, сразу вошла.

Молодой привлекательный мужчина занимал стул, на котором она обычно сидела во время разговоров с доктором. Илья Зурабович находился привычно за столом напротив, и то, что он не ходил размашистым шагом по кабинету, а предпочел сидеть, вселило спокойствие и уверенность.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Кира, рассматривая темный висок гостя и его чеканный профиль с немного загнутым книзу носом, что придавало ему несколько хищный вид.

Мужчина обернулся к ней и широко улыбнулся:

– Здравствуй, Эли!

Ничего не произошло: не нахлынули воспоминания, не забилось сердце, не отозвалась душа радостью или, наоборот, тревогой.

– Присаживайся, Кир… Эли, – засуетился Илья Зурабович, поднимаясь с места и придвигая ей свободный стул. Девушка присела и выжидающе уставилась на доктора, ожидая, что тот ей все объяснит.

Но заговорил мужчина:

– Как ты меня напугала, Эли! Где тебя только не искали! Спасибо той девушке, которая выложила твою фотографию в Сети и указала адрес, где ты находишься. Я уже и в полицию, и по больницам, и объявления давал. А ты будто сквозь землю провались. Не знал уж, что и думать.

Он частил и частил словами, которые ударялись и отлетали, будто резиновые шарики от стены, никак не касаясь сознания Киры, не тревожа ее памяти, не вызывая эмоций.

– Простите… Я вас не помню.

Мужчина замолчал на полуслове, а потом взял себя в руки и опять улыбнулся. Но при этом улыбались лишь его губы, а взгляд так и оставался холодным. Глаза мужчины так и не зажглись теплом радости.

– Неудивительно. У тебя это… бывает. Я знал, что могу встретить тебя… такой. Поэтому привез фотографии. Вот.

Он засуетился, полез в карман. От его движений воздух вокруг всколыхнулся, и Кира уловила запах одеколона, который, как недавно, вызвал у нее ассоциации с пожаром и запахом гари. Сердце больно сжалось: она уже знала, с чем связаны эти образы. Запах лишь всковырнул, как нарыв, свежие воспоминания.

– Я Сергей. Твой муж, – сказал гость, выкладывая перед ней на столе веер фотографий. – Гражданский, правда. Мы собирались пожениться, но… – Он оборвал себя на полуслове и решительным жестом придвинул девушке одну из фотографий: – Вот. Мы вместе. Такие счастливые…

Она осторожно взяла снимок в руки и увидела на нем себя – и с длинными, еще светлыми волосами, смеющуюся, с перепачканными мороженым губами. И рядом – Сергея, обнимающего ее за плечи. Она доверчиво льнула к его плечу, а он собственнически целовал ее в висок. Да, судя по этому снимку, сделанному какое-то время назад, они действительно были счастливы.

Сергей что-то продолжал рассказывать, но Кира его не слушала, перебирая снимки – пасьянс из их счастливых дней. Лица, лица – их лица, улыбки, взгляды, поцелуи на камеру. И ни на одном снимке нет детского личика, которое она искала не столько глазами, сколько сердцем.

– А где… Тихон? – спросила она, собирая снимки в стопку и убирая обратно в конверт. – Где его фотографии?

– Тихон, – мужчина запнулся и беспомощно, ища поддержки, посмотрел на доктора. – Я подумал… Я не хотел вот так, сразу… В первый же день…

– Ужасная трагедия, – разжал губы Илья Зурабович. – Соболезную. Это я попросил Сергея не привозить пока фотографии вашего сына.

– Но почему?! – закричала Кира и часто задышала, силясь справиться со слезами. – Я хочу его увидеть! Мне нужны его снимки. Мне нужно все, что с ним связано!

– Фотографии дома, Эли, – мягко сказал Сергей и накрыл ее руку своей ладонью. – Пойдем домой. Там… Там все есть.

Она кивнула и вопросительно посмотрела на доктора, словно спрашивая у отца позволения пойти со знакомым мальчиком на танцы.

– Иди, Кира, – тихо произнес Илья Зурабович. – И не забывай нас. Если у тебя будет когда-нибудь желание приехать в гости… Вот, позвони мне! Я буду очень рад. И Люба тоже.

С этими словами доктор написал размашистым почерком на желтом стикере свой номер и протянул девушке.

– Спасибо, доктор! За все спасибо. Позвоню. Обязательно. И верну вам деньги.

– Она должна вам за лечение? – встрепенулся Сергей и уверенным жестом человека небедного, привыкшего многие вопросы решать за деньги, вытащил бумажник.

– Нет. Ничего не должна.

– Ну как же, доктор. За платье, туфли и прочее. Я вам верну!

– Сколько, Эли?

Она, несмотря на возражения доктора, назвала сумму, и Сергей быстро отсчитал купюры и положил на стол. Затем бережно взял девушку под локоть и повел из кабинета.

За ними закрылись двери, и на столе, напоминая о Кире, осталась лежать пачка денег.

– Ну зачем же? – простонал Илья Зурабович, глядя на банкноты и чувствуя себя так, будто все, что он раньше делал для этой девушки – бескорыстно, из отеческой любви, – превратилось в товар. На его поступки навесили ценник, и оказалось вдруг, что добро и любовь продаются. Унизительно и горько. Илья Зурабович сгреб деньги в ящик стола, подумав, что выдаст из них премию от себя лично санитарке Степановне, и подошел к окну.

Их уже не было видно – Киры и ее спутника. Скорей всего, они уже миновали территорию и сели в машину. Глядя на пустой под дождем парк, Илья Зурабович мысленно пожелал этой девочке счастья. Хотя, уже зная ее историю, понимал, что счастье для нее – состояние недосягаемое. Сердце болело за нее, как в тот день, когда он улетал на конгресс, предчувствуя что-то нехорошее. Илья Зурабович так много думал о Кире, направляясь в Барселону, что принял за нее незнакомую, но так удивительно похожую на нее девушку в гостинице. «Кира?» – едва не бросился он к той с объятиями. Но девушка ответила, что зовут ее Нора, и подвела к стойке регистрации. Илья Зурабович стал торопливо искать паспорт, а когда поднял глаза на девушку, увидел, что та уже куда-то ушла, а на ее место пришла другая. Когда он спросил у девушки-организатора про Нору, ему вдруг ответили, что сотрудницы с таким именем у них нет и никогда не было. Илья Зурабович решил, что произошла ошибка. Что, возможно, в эти дни проходила еще одна выставка, и организатор от другой компании приняла его за своего гостя. Но сердце болело. И не зря, как оказалось. Не дожидаясь окончания конгресса, он вылетел домой.

А два дня назад ему позвонил мужчина по имени Сергей, представился мужем Киры-Эли, приехал в тот же день, привез фотографии и рассказал историю девушки. Они жили вместе очень счастливо, и это подтверждали снимки. Но два года назад случилась трагедия, о которой Илья Зурабович уже знал. В машине при взрыве газопровода на улице погибли Тихон и ее подруга Анна. Эли от шока и горя помутилась рассудком. Она ушла с места трагедии. Кто-то из свидетелей сказал, что видел, что в машине находилась женщина, и, похоже, с ребенком. Останки похоронили под именем Эли и ее сына. А спустя какое-то время она обнаружилась – живая, но с серьезными ментальными проблемами. Эли забыла, кто она, где жила и что случилось. Забвение – ее спасительное состояние. Но иногда у нее случаются недолгие просветы, и Эли вспоминает, кто она и что произошло. И тогда впадает в депрессию, сменяемую приступами ярости, во время которых может наносить себе удары и увечья. Сергею, пережившему двойное горе, ничего не оставалось, как поместить любимую жену в специализированную клинику под другим именем. Для всех, кто ее знал, она так и осталась погибшей: мужчина решил, что пусть Эли помнят такой, какой она была, чем узнают, что с ней на самом деле стало. Вот уже почти два года она постоянно живет в клинике. Сергей навещает любимую, щедро оплачивает ее проживание в палате-люкс и особый уход. А летом Эли пропала. Сбежала по недосмотру персонала. Только стало известно, что перед побегом у нее опять случился приступ озарения, сменившегося яростью, во время которого она снова наносила себе удары. Директор клиники заверил Сергея, что прежний персонал, ответственный за уход и наблюдение за пациенткой, уволен за недосмотр и халатность.

Илья Зурабович, выслушав эту историю, попросил документы, и Сергей предоставил ему выписки от лечащего врача и контакты клиники. Илья Зурабович связался с врачом Эли-Киры, долго с ним беседовал и, к своему огорчению, получил подтверждение истории. Что ж, все, что мог, он для этой девушки сделал. И, к сожалению, своими методами лишь навредил ей.

Илья Зурабович несколько раз стукнул кулаком в стену, затем размашистым шагом вернулся за стол и, набрав номер своего заместителя, сообщил ему, что нехорошо себя чувствует и уйдет домой пораньше.

Машина легко неслась по дороге в тоннеле склонившихся в скорбном поклоне крон деревьев. Кира, глядя в подернутое бисеринами дождя окно на однотипный пейзаж, долго не решалась нарушить ватное молчание, воцарившееся в салоне с того момента, как тепло и сытно заурчал двигатель «Мерседеса». Ей нужно время, чтобы привыкнуть к тому странному ощущению, что этот привлекательный мужчина рядом с ней – ее спутник, с которым они вместе пережили самое страшное, что может случиться. Сергей бросал на нее короткие взгляды, но не заговаривал. И только когда машина вынырнула с однополосной дороги на пустой перекресток и задвигалась по направлению к столице, Кира попросила:

– Расскажи мне что-нибудь. Я мало что помню. Как мы познакомились?

И Сергей с охотой принялся рассказывать, как она работала в школе языков – преподавала испанский, а он пришел записываться на английский.

– Ты тогда меня сразу чем-то зацепила. Может, тем, что ты, как и я, любила клюквенную пастилу, – тихо засмеялся он. Кира кивнула, то ли что-то смутно припоминая, то ли просто из вежливости.

– Мы были очень счастливы, Эли. Я старался делать все, чтобы вы… ни в чем не нуждались, – он споткнулся о свое воспоминание, и тень печали омрачила его лицо, погасив в карих глазах зеленые искорки.

– Какой он был – наш сын?

– Какой? Любимый – вот какой, – кратко ответил Сергей, сжав пальцами руль. И у Киры на глаза навернулись слезы. Больше она не могла спрашивать. А он – рассказывать. Какое-то время они опять ехали погруженные в молчание. Кире подумалось, что эта дорога, возможно, самая длинная в ее жизни – ехать с собственным мужем и не помнить его, переживать страшное воспоминание вроде вместе, но разделенные глухой стеной ее беспамятства. Машина вновь свернула на безлюдную дорогу, вдоль которой замелькали неухоженные поля, чередующиеся с заросшими кустарниками оврагами.

– А кто такой Фернандо? – спросила вдруг Кира и увидела, как лицо Сергея исказила злоба. Лишь на миг, после которого он вновь взял себя в руки и ответил ей делано спокойным голосом:

– А Фернандо – это тот альфонс, из-за которого все покатилось в дерьмо! Вот кто это, Элечка. Ты улетела на недельку отдохнуть без меня и сына и закрутила курортный роман. Этот испанчег так замутил тебе мозг, что ты вернулась и заявила мне, что летишь с Тихоном к нему. Мы крупно поссорились.

Кира сжалась, будто ожидая удара, зная, что вскоре последует. В ее памяти всплыла та ссора в дорого обставленном кабинете, закрутилась смерчем в обрывках ругани и оскорблений. Кира вспомнила, что действительно приехала к Сергею после поездки в Испанию. А он сказал…

– Я сказал, что ты можешь катиться куда хочешь. Но сына тебе не отдам, – сказал ей сейчас спокойно Сергей.

Он заорал, что предпочитает увидеть их обоих мертвыми – ее и ее «ублюдка»-сына. И что сделает все возможное, чтобы Тихона ей не дали вывезти. «Ты еще у меня попрыгаешь!» – вот что он тогда на самом деле в бешеной злобе выкрикнул. И после того крика Кира вылетела из его кабинета, в ужасе зажимая уши руками.

– Ты ушла. А следом случилось то, что случилось, – уже совсем другим тоном, в котором звенели злость и злорадство, закончил Сергей. – Так что это ты виновата в смерти собственного сына. Ты, и никто другой. Оставила его в машине на попечении твоей бестолковой подруги-укрывальщицы, а сама помчалась просить у меня содействия в соединении с твоим любовником.

– Останови! – резко приказала Кира, берясь за ручку двери.

– На ходу выпрыгивай! – захохотал Сергей, прибавляя скорость до ста пятидесяти. – Кишка тонка.

– Разобьемся!

– И что? Зассала, да? Если узнаешь, куда тебя везу, поймешь, что для тебя лучше уж сдохнуть. Но не-ет, я доставлю тебя в целости и сохранности. – С этими словами он сбавил скорость до разрешенных восьмидесяти: – В клинику тебя везу. На укольчики и электрошок. Туда, где тебя окончательно превратят в овощ.

Кира дернула дверную ручку, но Сергей, опередив ее на долю секунды, щелкнул запорами, блокируя двери, и затем вновь прибавил скорость.

– Не получится, – поцокал он языком, ухмыляясь. – Что, не хочется в больничку? На этот раз тебе оттуда удрать не удастся. Там не только персонал сменили, но и кое-какие охранные меры приняли. Кто ж мог подумать, что такая безобидная и небуйная пациентка, как ты, окажется такой прыткой и удерет? Но ничего, теперь тех, кто тебя прохлопал, там нет. Вместо тщедушных медсестер набрали здоровенных амбалов. И лечение тебе тоже пропишут куда серьезней. То, которое тебе вымоет остатки памяти и превратит мозг в крошку. Хочу видеть тебя полной идиоткой, бессмысленно пускающей слюни! Вот что я хочу!

Кира отвернулась к окну, за которым густой туман наползал на деревья зимними шапками, путался ватно между стволов. И ей вдруг вспомнилось, как вот так же ватно путались мысли после сделанной ей инъекции. Сквозь тот туман проступали обрывки уплывающих воспоминаний, нарушаемые криками безумного, который боялся желтых лавочек. Сейчас Кира сумела собрать в горсть, будто рассыпанные монеты, часть воспоминаний. Как бежит по выложенной плиткой дорожке к выходу, путаясь в белой рубашке. Пан или пропал – это ее единственный выход оттуда. Она уже знала, что примерно в этот час со двора выезжает грузовик, который забирает в прачечную грязное белье. Нет, она не собиралась, как героиня фильмов, прятаться в белье. Она надеялась спрятаться за широким высоким боком грузовика с той стороны, с которой ее не увидит охранник из будки, и, прячась за ним словно за щитом, выскочить так наружу. Очень шаткий план, как перекинутый через бурную реку мосток из пары тонких перекладин. В любой момент может сорваться. И тогда уже повторной попытки у нее не будет. Но другого выхода не было. Она ждала момента, когда боявшийся желтых лавочек человек забьется в такой истерике, что к нему сбежится на прогулке весь персонал. И все не выдавалось шанса, чтобы удачно совпали истерика и выезд грузовика. А потом чуть все не провалилось из-за того, что некто Субботин, которого ругала медсестра-колобок, накануне перекрасил-таки желтые лавочки в нейтральный цвет. И тогда Кира решилась на отчаянный шаг, не особо рассчитывая на нужный результат: во время прогулки подошла к безумному и нашептала ему «желтых-прежелтых» слов. Прости, «желтый» человек! Но он для нее был единственным шансом на спасение.

Ее план, несмотря на хлипкость, сработал. Только вот, очутившись на свободе, Кира обнаружила, что не знает, куда идти, где ее ждут, и ждут ли, и как ее на самом деле зовут. В результате ли вредительской терапии ее память впала в глубокий анабиоз или из-за сильного удара по голове, который она где-то получила, – уже не суть. Она помнила, как растерянно брела по шоссе, а затем, увидев остановку, села в первый подъехавший автобус. Может, она не раз меняла транспорт, пока не оказалась на конечной остановке в областном городе, откуда ее и увезли в больницу к Илье Зурабовичу.

А еще ей вспомнился вдруг тот момент, когда чьи-то теплые руки обнимали ее, рыдающую, за плечи. Аня – вот кто был с ней тогда и кого она благодарила за спасение. За спасение?.. Это воспоминание пронзило ее молнией, причинив почти такую же боль, как и то черное, утонувшее в дыму. Оказывается, от радости тоже может быть больно.

– Чего притихла? – рыкнул на нее Сергей. – Обдумываешь свое незавидное будущее?

Кира промолчала. Не вступать с ним в диалог. Не вступать. Думать, думать, как спастись. Не ради себя. Она скосила глаза на своего похитителя и, к радости, заметила уголок мобильного, выглядывающий из кармана его брюк. Так просто и непросто. Позвонить кому-нибудь она все равно не успеет. Да даже не сможет: на телефоне наверняка стоит блокировка. Но что, если… Сергей, будто что-то почувствовав, пошевелился, и Кира испугалась, что он заметит ее внимание к телефону и переложит его в другой карман.

Она отвернулась к окну и принялась выглядывать придорожные указатели мест, мимо которых они проезжали. Пригодится. И вот когда за окном мелькнул столб с названием «Менделеевка», решила, что пора, и рывком выхватила телефон из кармана Сергея.

– Ты что это, сука?! – мгновенно среагировал тот криком, оборачиваясь к ней. И не успел опомниться, как Кира с силой ударила краем телефона его в переносицу. Сергей взвыл, машинально схватился за нос и выпустил руль. Машина вильнула в сторону и, потеряв управление, скатилась в посадки и врезалась в дерево. Киру швырнуло вперед, с силой приложив головой о стекло, затем рвануло назад. Перед глазами все потемнело, навалилась глухота, и Кира ненадолго потеряла сознание. А когда очнулась, увидела рядом лежащего на руле Сергея без признаков жизни. Кира подергала ручку заблокированной двери и торопливо обвела глазами салон в поисках чего-то, чем можно было бы выбить стекло. Ее взгляд наткнулся на валяющийся между кресел мобильный. Она нагнулась, задев неосторожно Сергея, и на секунду ее обдало ледяным ветром страха. Бросая опасливые взгляды на мужчину, Кира торопливо заклацала кнопками. На клавиатуре, как она и предполагала, стояла кодировка. Но для звонка в единую службу спасения это помехой не послужит. Кира торопливо набрала трехзначный номер, один раз от волнения ошиблась, поморщилась оттого, что клавиши издавали звук, убрать который ей не удалось. Она выпустила из виду Сергея и не увидела, как он очнулся. И в тот момент, когда в трубке пошли длинные гудки, мужчина цепко схватил ее за запястье и сжал его так, что пальцы ее невольно разжались, выпуская телефон.

– Дрянь, – прохрипел, глядя ей в лицо безумными глазами, Сергей. И не успела Кира опомниться, как его жесткие пальцы сомкнулись у нее на горле. Она забрыкалась, пытаясь выбраться, но Сергей навалился на нее всем телом и сильнее сдавил ей горло. И, уже умирая, Кира вдруг вспомнила…

Глава 8

Фернандо

Она ушла. Открыв дверь дождям и ветрам, унеся с собой тепло и краски, оставив их выстуженный, наполненный промозглыми туманами дом.

Фернандо понял, что она ушла окончательно, когда проснулся однажды среди ночи от перестука дождя, замерзший до дрожи, и первым делом не потянул одеяло на себя, а постарался укрыть им ее – чтобы не озябла и не простыла. И только когда спохватился, что укутывает пустое место рядом с собой, понял. Понял, что приближается осень, и раз она не вернулась, то уже не придет.

В эту ночь тоже бушевала буря. И так же неистовствовали в голове невысказанные, но тысячу раз думаные-передуманые мысли. Фернандо спустил замерзшие ноги с кровати и босиком прошел к окну, за которым в негодовании клокотала погода. Нет ничего безысходней вглядываться в темноту под шум ветра и высматривать в ней того, кто больше не вернется. Фернандо так долго смотрел в окно, что в какой-то момент ему привиделось мелькнувшее за стеклом ее лицо – бледное, испуганное, будто молящее о помощи. Он, повинуясь порыву, выскочил на улицу босиком под хлесткие струи ливня и позвал ее, вслушиваясь в стон раскачивающихся на ураганном ветру деревьев. Но улица была пустынна. Это просто ему так хотелось ее увидеть, что его желание спроецировалось на темную пленку стекла.

Фернандо вернулся домой и зажег свет. Ее любимый плед знакомым объятием лег на плечи. Кофеварка на плите ободряюще зафырчала. Крепкий кофейный дух, расплывающийся по кухне, по-дружески приободрил. «Ничего, может, еще не все потеряно», – нашептал ему джинн из кофейника. «Ты дурак, Фернандо», – сказал он сам себе, ободренный чашкой сладкого кофе. «Ты дурак, Фер! – орала вчера Рут, ее подруга, и волосы-пружинки надо лбом девушки возмущенно подрагивали. – Дурак, потому что позволил ей уйти!» – «Не мог же я удерживать ее силой, если она решила. Она перегорела, понимаешь? И лучшее, что я мог сделать, – отпустить ее». – «И все равно ты дурак! И она тоже дура. Вы оба – два идиота», – припечатала Рут, а затем, выпустив пар, скуксилась, будто вот-вот готовый заплакать ребенок, и пожаловалась, что уже давно не получает от нее известий. И вот тогда Фернандо по-настоящему встревожился. Она не желает разговаривать с ним, сменила сим-карту, о чем, надо отдать ей должное, заранее его предупредила. Но чтобы прекратить общение с Рут?.. Тогда он прямо там, в магазинчике Рут, куда его привела тоска, с телефона вышел в Интернет. И под выжидающее молчание девушки сделал то, на что при других обстоятельствах бы не решился: зашел в ее почту. Ему просто хотелось знать, переписывается ли она с кем-то сейчас. Но увидел, что письма, полученные за последний месяц, так и остались неоткрытыми. Это встревожило еще больше. Конечно, может, у нее не было возможности выйти в Интернет, в чем Фернандо сомневался. Или она вновь стала использовать заброшенный почтовый ящик, от которого он не знал пароля. Гадать не было смысла. Фернандо нашел письмо от ее русской подруги, скопировал адрес и уже со своего ящика написал короткое письмо с помощью программы-переводчика.

…У нее, у его Элеоноры, которая не любила сокращенных вариантов своего имени, была непростая история. И хотя их отношениям было всего два года, Фернандо считал, что их совместная история началась шесть лет назад.

Компания по поставке медицинского оборудования, в которой он, будучи студентом, подрабатывал, решила выйти на российский рынок и занялась поисками новой сотрудницы. Фернандо не знал, сколько соискателей на эту должность прошли собеседование, но на тот момент, когда в офисе раздался звонок и он, сняв трубку, услышал в ней приятный женский голос с легким акцентом, оставались две претендентки. В то утро звонила Элеонора, чтобы узнать, не приняли ли по ее кандидатуре решение. Они поговорили всего ничего, но тот короткий разговор остался в памяти Фернандо надолго. Что-то было в голосе и интонациях девушки, что породило желание увидеть ее фотографию. И он без проблем отыскал ее резюме.

Она была красива. Так красива, что у него перехватило дыхание. Он был с ней незнаком, но она вдруг показалась ему знакомой. Будто виделись они давно и мельком, но отпечаток той встречи остался в душе как слепок. А может, он видел во сне ее струящиеся по плечам светлые прямые волосы, небесную синеву глаз и тонкие, будто вырезанные ювелиром, черты лица. Или она являлась ему в тайных подростковых мечтах. Может, образ ее сложился из идеалов, сотворенных его воображением в те романтичные моменты, когда он в одиночестве наблюдал заход солнца или слушал шуршание дождя. Знакомая незнакомка. Фернандо распечатал ее резюме, изучил его досконально вплоть до точек, даже набрал в поисковике адрес университета, который она окончила. Ему хотелось знать о ней все. Ему хотелось видеть ее каждый день, пусть просто входящей в их офис, мельком с ним здоровающейся и идущей за утренней чашкой кофе. Он даже успел поверить в то, что ее уже приняли к ним и до того момента, как они встретятся, остается не больше двух недель времени, необходимых ей на оформление документов. Но, взлетев неосторожно высоко в мечтах, он тут же и ушел в пике: а что, если выберут не ее? Фернандо проверил резюме второй кандидатки и убедился, что у девушек равные шансы. Решение пришло мгновенно, словно коварно нашептанное дьяволом: обмануть руководство, сказать, что вторая претендентка отказалась от должности еще до вынесения решения, помочь Элеоноре беспроигрышно получить вакансию. Он уже начал было писать короткую записку на имя директора по персоналу, но остановился, будто кто-то предостерегающе схватил его за руку, пристыдил и пригрозил наказанием. По спине, взмокшей от напряжения, скользнул сквозняк и остудил в Фернандо пыл необдуманного, спонтанного решения.

Позже он пожалел. Пожалел о несделанном так сильно, что две недели ходил рассеянным, допустил немало ошибок в работе, чуть не поссорился с другом и еще долго не мог тепло относиться к новой сотруднице Татьяне, которую взяли вместо Элеоноры, хоть была она приятной и приветливой. Но она была не Элеонора. Татьяна проработала в их компании почти четыре года, а затем уволилась, решив по личным мотивам вернуться в Россию. Фернандо к тому времени уже окончил университет, в компании сменил несколько должностей – от помощника до администратора Сети, и еще активно занимался продвижением компании. На досуге делал сайты, но заняться только любимым делом, оставив основную работу, не решался. Как будто его что-то удерживало, и дело было не только в финансовой стороне вопроса и в том, что во времена кризиса начинать свое дело более чем рискованно, а в смутном ожидании. Будто поднялся легкий ветер, принесший из дальних стран, как вести, предчувствие скорых перемен. И когда в один из дней незадолго до окончания рабочего дня Фернандо увидел в коридоре светловолосую девушку, он почти не удивился и проводил Элеонору в нужный кабинет на собеседование. Оказывается, ее контакты сохранились в базе данных, и когда возникла необходимость в поисках новой сотрудницы, ей, в числе других соискательниц, написали. И хотя Элеонора в отличие от других претенденток на место проживала в России, ей это не показалось помехой. Она согласилась прилететь для разговора.

Фернандо дождался девушку после собеседования и, с трудом скрывая волнение, пригласил на прогулку по Барселоне. Она согласилась просто и улыбнулась ему с открытой радостью, будто хорошему знакомому. Оставив машину Фернандо в центре, они бродили по злачным закоулочкам города, раскатывающего перед ними, словно красные дорожки, узкие переулки. Город убаюкивал их ветрами, ласкал теплом нагретого за день камня, скреплял их союз красной печатью закатного моря и то и дело подкладывал им подарки в виде скрытых от глаз туристов небольших ресторанчиков с вкусным тапас и закусочных с вином и хамоном. То, что их встреча была предначертана и они предназначены друг другу так же, как этот город и море, им стало ясно с первых мгновений общения.

Элеонора еще в тот вечер рассказала Фернандо, что у нее есть трехлетний сын Тихон, которого она оставила на те два дня, что собиралась провести в Барселоне, с подругой Анной. Она призналась, что о своей беременности узнала в тот день, когда ее впервые пригласили на собеседование в эту компанию. Еще добавила, что свою судьбу и жизнь нерожденного ребенка поставила тогда легкомысленно, как фишку на рулетке, на решение компании. Фернандо услышал это и содрогнулся, припомнив ту собственную дилемму. Может, сделай он тогда глупость, обмани руководство – и на свет не появился бы этот обаятельный голубоглазый малыш, фотографии которого Элеонора показывала ему с такой гордостью.

С отцом ребенка у молодой женщины отношения были сложными. Когда Элеонора упомянула о нем, ее сияющее лицо словно погасло, небесные глаза потемнели, будто их заволокло тучами. Отец Тихона оказался ревнивым деспотом. И Элеонора могла только радоваться, что в свое время не вышла за него замуж, хотя поначалу отношения казались идеальными. Сергей помогал материально, но отношения между ним и Элеонорой после рождения сына ухудшались с каждым днем. Он устраивал сцены ревности и оскорблял. Ее терпение иссякло, когда однажды Сергей отвесил ей пощечину. И хотя потом он просил прощения и клялся, что больше никогда не поднимет на нее руку, Элеонора ушла от него. И после этого ее жизнь превратилась в ад. Сергей прекратил помогать им материально, следил за Элеонорой, подкарауливал возле детского сада. Элеонора работала изо всех сил, беря переводы и подрабатывая частными уроками, купила недорогую машину, сняла однокомнатную квартиру. Большую поддержку ей оказывала подруга Анна. Но все же молодую женщину не отпускал страх, что Сергей отнимет у нее сына. И когда она неожиданно получила приглашение на собеседование в Барселону, решила, что это для нее шанс – уехать и увезти сына.

Элеонора решила задержаться в Барселоне не на два запланированных дня, а на целую неделю. Больше не могла: скучала по сыну и тревожилась. И не зря волновалась, потому что за два дня до отлета ей позвонила Анна и сказала, что возникли проблемы. Элеонора срочно вылетела в Москву, а Фернандо начал готовить свою небольшую съемную квартиру для ее с сыном приезда. В компании, он слышал, готовы были взять Элеонору на работу.

То, что случилось в Москве в те дни, когда он, купаясь в счастье предвкушения ее скорого приезда, красил в квартире стены, узнал уже позже. Каким-то образом отцу Тихона стало известно, что Элеонора улетела в Испанию, не поставив его в известность, и оставила ребенка на попечении подруги. Сергей выяснил, где живет Анна, и явился к ней. К счастью, хозяйки и мальчика не оказалось дома, а пожилая родственница молодой женщины, приехавшая из провинции устраиваться в роддом, где работала Анна, санитаркой, дверь не открыла. Сергей выкрикивал угрозы через дверь, и родственница успела хозяйку предупредить. А та – позвонить подруге. Элеонора прилетела утром и помчалась к Анне забирать сына. Подруга собиралась с родственницей в роддом на собеседование, Элеонора предложила их подвезти, а затем вместе пообедать.

За обедом Элеонора рассказала подруге о поездке в Испанию, собеседовании в компании и знакомстве с Фернандо. «Сергей будет взбешен», – прокомментировала Анна. «Я хочу с ним поговорить», – робко заметила Элеонора. «Зачем? Разрешения от отца на вывоз ребенка тебе, как матери-одиночке, не требуется. Предоставишь соответствующую справку из ЗАГСа». Но Элеонора возразила, что Сергей, если узнает о ее отъезде не от нее, создаст им с Тихоном много проблем. Вплоть до объявления в розыск. Она надеялась уладить с ним вопрос мирно. «Когда ты хочешь с ним поговорить?» – засомневалась Анна. «Прямо сейчас! Пока не передумала», – вздохнула Элеонора.

Она припарковала машину на улице неподалеку от места работы Сергея, попросила Анну и ее родственницу подождать в салоне и посмотреть за Тихоном, пообещав скоро вернуться.

Но права оказалась Анна, не разделяющая идеи Элеоноры поговорить с Сергеем. Тот был зол, а когда узнал, что Элеонора собирается уехать жить за границу вместе с сыном, пришел в настоящее бешенство. Сыпал угрозами, обещал устроить бывшей сожительнице настоящие проблемы и отнять сына. Элеонора выбежала от него в слезах. Но самое страшное ожидало ее впереди.

Когда она была близка от места, где оставила машину, на улице раздался взрыв. Что пережила Элеонора в те страшные мгновения, когда думала, что в оказавшейся близко от эпицентра взрыва машине погибли ее подруга и сын, Фернандо даже представить боялся. Анна и Тихон спаслись лишь по счастливой случайности: незадолго до трагедии малыш попросился в туалет, и Анна вспомнила, что неподалеку видела торговый центр. Оставив задремавшую родственницу в машине, они с Тихоном вышли на поиски туалета. Врыв прогремел тогда, когда они уже оказались в торговом центре. Анна примчалась на место трагедии в тот момент, когда Элеонора уже успела поверить в страшное.

Это была идея подруги – воспользоваться суматохой, порожденной катастрофой, и скрыться. «Вот ключи от моего дома. Езжайте немедленно и незаметно. Отсюда на метро, в толпе, потом такси. Дома выпьешь водки, пятьдесят граммов тебе хватит. За наше с Тишкой чудесное спасение. И все, сидите тихо, никому не открывайте» – с такими напутствиями Анна отправила подругу, а сама осталась разыгрывать трагедию со слезами и причитаниями по «погибшим» в машине подруге с ребенком в то время, когда она сама искала туалет. Анна вернулась домой к полуночи. Уставшая, оплакавшая в такси по дороге домой свою погибшую одинокую родственницу, выданную за Элеонору. Но, несмотря на усталость и пережитый стресс, той же ночью она уже кому-то звонила. «Документы тебе и Тишке сделают. Выйдет недешево, но деньги мы найдем. Это единственный выход, Эля, порвать все связи с Сергеем. А вашего пса Звездочку я возьму себе».

Элеонора и Тихон вылетели в Испанию по фальшивым документам. Тот, кому заказали паспорта, знал свое дело, и проблем на границе не возникло. Фернандо встретил Элеонору с сыном и отвез к себе домой. О том, чтобы девушка пришла на работу в компанию, уже и речи быть не могло. У нее было другое имя, у сына тоже. Хоть Фернандо так и не привык звать ее чужим именем, да и она дома отзывалась лишь на Элеонору. Но потеря имени – небольшая плата за счастье быть вместе, жить маленькой крепкой семьей. Стоять, как три скалы в море, обтачиваемые до гладкости волнами и сопротивляющиеся ветрам-невзгодам.

Но, видимо, не все острые края сточились за два года притирания. Элеонора долго не могла найти работу и раздражалась оттого, что им втроем приходилось жить на не очень большую зарплату Фернандо. Он же, оставив то, чем занимался раньше в свободное время – делал сайты по редким заказам, – хватался за любую подработку, совершенно далекую от того, что знал и умел. Тихону адаптироваться тоже оказалось непросто: привыкание к новой обстановке, к другому языку выплеснулось у ребенка в ночные кошмары и капризы. К тому же он скучал по своей собаке Звездочке, оставшейся у Ани.

А потом удача вроде улыбнулась им: Элеонора нашла наконец-то работу. А еще – подругу: однажды зашла в небольшую лавку в поисках шкафчика для обуви, а нашла там Рут. А у Фернандо наконец-то появились заказы на новые сайты. Их оказалось столько, что он, воодушевленный этим, уволился из компании и активно принялся развивать свое дело. Но светлая полоса продлилась недолго: магазин, в который устроилась Элеонора, вскоре закрылся, а поиски новой работы не принесли успеха. Фернандо вдруг тоже оказался без заказов. Финансовые трудности размывали фундамент, недовольство накапливалось незаметно, сыплясь губительным песком на еще неокрепшие отношения. И однажды в эмоциональном пылу Элеонора произнесла убийственные слова: что она не верит в дело Фернандо, и напомнила, что изначально была против его увольнения из компании. Слово за слово, волна за волной выплескиваемых недовольства и разочарований, шквал ранящих взаимных упреков – и уже оказалось невозможным остановить тот губительный камнепад, который снес все чудесное и светлое, что их связывало. Ссора расколола их монолитный, казалось бы, ансамбль, на две неравные части. Элеонора в ту же ночь заказала билеты и наутро улетела с сыном в Россию. Она отправила Фернандо два сообщения, в которых известила, что долетели хорошо и что сменит испанскую карточку на русскую. Но трубку, когда он ей позвонил, не взяла. А потом и вовсе пропала. Вычеркнула Фернандо из жизни так же легко, как сменила сим-карту.

Он звонил ей ежедневно – на тот номер, который знал, в надежде, что она вставила в телефон старую сим-карту. Ему бы просто хоть услышать ее… Но телефон каждый раз отвечал механическим голосом. И в одну ночь Фернандо понял: она действительно вычеркнула его из своей жизни и больше не вернется.

Элеонора

Свет щекотал прикрытые веки, запутывался в ресницах, скользил прохладной ладонью по щеке. Отчего-то он был не теплым, как солнечный луч, просачивающийся летним утром сквозь тюлевую занавеску, а свежим, как мартовский ветерок. И от его раздражающей прохлады Элеонора открыла глаза.

Свет лился плотным потоком с правой стороны, и девушка, ожидая увидеть там мощную лампу, повернула голову. Но тут же зажмурилась от слепящего, как солнце в заснеженных горах, свечения. Только свет этот был не солнечной природы, а неизвестного ей происхождения. Идеально белый – квинтэссенция этого цвета, плотный, безжизненный, мертвый. Элеонора приставила козырьком ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть источник света. Ей удалось разглядеть, что проходит он сквозь прозрачную стену из другого коридора. Девушка поднялась на ноги и заметила, что одета в летний комбинезон из светлой плащевки поверх ярко-оранжевой футболки и обута в кожаные мокасины. В этой одежде она поехала в аэропорт после расставания с Фернандо. И точно, в стороне Элеонора заметила завалившийся набок свой ярко-красный чемодан. Забавно. Может, она до сих пор находится в зале ожидания, неосторожно задремала и пропустила свой рейс? Девушка подошла к стене, тронула ее рукой, но не ощутила под ладонью ни ожидаемой прохлады, ни гладкости стекла, только жесткое сопротивление. Она постучала по «стене» кулаком и услышала вибрирующее гудение, будто от камертона, которое вознеслось ввысь, рикошетом ушло от прозрачного потолка к такому же полу и штопором ввинтилось в него, оставив после себя тонкие, как паутинка, трещинки. Элеонора испуганно отдернула руку и огляделась, силясь рассмотреть, насколько это было возможно при таком ослепляющем свете, место, в котором оказалась. Оно походило на вытянутую колбу: сверху, снизу и по бокам Элеонору окружало прозрачное «стекло». Но следом она увидела за стенкой этой «колбы» еще одну, лежащую почти параллельно, а за той – еще и еще, множество других идентичных, так, словно огромную колбу поместили между двух стоящих напротив друг друга зеркал, и размножившиеся отражения создали бесконечное количество похожих коридоров. Элеонора опустила глаза – и под ногами тоже увидела уходящие в глубину «колбы»-коридоры. Она не испугалась, потому что откуда-то пришло понимание, что все эти переходы как-то связаны с нею, будто возникли по ее желанию. Мощный луч проникал сквозь бесчисленное количество прозрачных стен, не преломляясь, не рассеиваясь, не теряя своей яркости, и нанизывал коридоры, словно бусины. Присмотревшись, Элеонора поняла, что ошиблась, решив, что коридоры – это зеркальные отражения. Потому что они не только обладали своими границами-стенами, но и, нарушая параллельность, устремлялись к одной точке – к тому месту, где стояла она, грозя слиться стенами. Что находилось дальше, в какую перспективу коридоры уходили, разглядеть Элеоноре не удалось из-за клубящегося впереди тумана.

Девушка оттянула ворот футболки, чтобы избавиться от неприятного ощущения давления на горло, но легче не стало. Напротив, дышать стало сложнее. Элеонора потерла горло, решив, что у нее начинается астматический приступ, похожий на тот, который она однажды перенесла несколько лет назад. Больше астма ее не беспокоила, но с тех пор Элеонора держала в аптечке на всякий случай ингалятор. Она подумала, что могла захватить его с собой в путешествие, и присела над чемоданом. Замки поддались без всякого усилия с ее стороны, будто открыла она их волей мысли. Чемодан раскрылся, будто раззявился большой красный рот. Но когда Элеонора заглянула внутрь, разочарованно вздохнула: нутро чемодана оказалось пустым. Кто-то опорожнил его и сменил светло-серую обивку на иссиня-черную. Элеонора опустила руку в чемодан, ожидая нащупать под тканью пластиковое дно, но рука вдруг провалилась в пустоту, будто обит был чемодан не тканью, а бездонной темнотой. Она вскрикнула и, торопливо вскочив на ноги, отшвырнула чемодан ногой. Чернильная темнота вязко заколыхалась в нем, выплеснулась несколькими каплями, выжигая со змеиным шипением дыры в стеклянном полу. Элеонора отскочила на безопасное расстояние, побоявшись оступиться и упасть в черную бездну или неосторожным движением расплескать все содержимое. Пропасть в чемодане – нелепей смерти и не придумаешь. Красный чемодан перестал вдруг быть ей безмолвным сопровождающим в путешествиях, хранителем очень-нужных-вещей. Ей неожиданно стало горько от такого предательства, будто чемодан был не просто любимой вещью, а старым другом, не только бросившим ее в сложной ситуации, но еще и переметнувшимся в стан врагов. Что ж, нужно оставить его, оттолкнуть от этой точки, на которой все закончилось, а может, с которой все началось, и идти вперед. Понять, где она находится и как найти отсюда выход. Что-то здесь не так, слишком ярки контрасты белого света и черной темноты, излишне насыщенны эти цвета – густые, неразбавленные, первородные. Будто начало и конец. Ее беспокоило, что искать выход в сложном хитросплетении бесчисленных коридоров окажется еще тем квестом, а спросить помощи не у кого. Но стоило ей только подумать про одиночество, как свет стал гаснуть постепенно, как в кинотеатре, до тех пор, пока не стал приятно-приглушенным. А в соседних коридорах, наоборот, стали проступать очертания фигур – постепенно, как изображения на опущенной в раствор проявителя фотобумаге. То, что находилось в других коридорах, увидеть оказалось невозможно: они просто утонули в наступивших теперь сумерках, словно кто-то их выключил как лишние.

В коридоре слева Элеонора увидела себя такой, какой была еще недавно, – со светлыми волосами до плеч, еще не перекрашенными в темный цвет и не остриженными парикмахером перед самым отлетом. Та, другая она, сидела к Элеоноре лицом за компьютером, постукивая задумчиво пальцами по столу. Что-то, похоже, у нее-другой не выходило, потому что на уставшем лице отразилась досада, брови сердито нахмурились, образовав между ними некрасивый и прибавляющий лет залом. Но вдруг, словно на ум пришло долгожданное решение, лицо светловолосой просияло, а пальцы, прервав сердитый стук по столу, легко запорхали по клавиатуре. Но в этот момент к столу подбежал мальчуган лет пяти, в котором Элеонора без труда узнала Тихона. Она-другая порывисто обняла сына и что-то шепнула ему на ухо, а потом легонько подтолкнула ладонью в спину, видимо отправляя поиграть. Элеонора невольно улыбнулась: так случалось нередко, когда она занималась переводом, а Тихон прибегал к ней с просьбой поиграть или включить ему любимый мультик.

В правом коридоре Элеонора опять увидела себя. И тоже со светлыми волосами, но завязанными высоко в хвост. Та девушка была одета в стильное деловое платье, под мышкой сжимала папку, затем небрежным жестом бросила ее на стол и торопливо сняла с телефона трубку. Элеонора наблюдала за другой собой, разговаривающей по телефону, со смешанными чувствами. Она нравилась себе такой – ухоженной, стильной, уверенной в себе, деловой. Эта девушка из правого коридора выгодно отличалась от девушки из левого. Но казалась чужой. Будто была это вовсе не она, Элеонора, а девушка, так пугающе на нее похожая. Холодная, профессиональная, лишенная сантиментов, как стерва-карьеристка из фильмов. И все же зрелище показалось ей завораживающим настолько, что Элеонора пропустила момент, когда девушка закончила телефонный разговор и подошла к прозрачной стене. Прижав к ней ладони, она вгляделась в сумрак соседнего коридора, будто высматривала кого-то в окне. Элеонора испугалась, поняв, что спрятаться ей некуда: в ее коридоре нет ничего, кроме чемодана с разверзнутой в нем бездной. Ей вдруг стало страшно до холода встретиться с самой собой глазами, будто под личиной ее двойника скрывалась смерть, убивающая одним только взглядом. И все же на какую-то секунду их взгляды схлестнулись, как шпаги дуэлянтов. В глазах той, другой, вспыхнуло удивление. Элеонора поспешно отвернулась. Но и того мгновения хватило, чтобы увидеть в глазах своего успешного в карьере двойника на самом дне затаившуюся тоску.

А слева обстановка уже сменилась. Коридоры настолько соприкоснулись в этом месте, что разделяла их теперь единственная тонкая стена. И там, за перегородкой, бушевала улица: клокотала моторами проносящихся машин, торопилась толпой-сороконожкой, подмигивала разноцветными глазами светофоров, семафорила рекламными растяжками. Элеонора улыбнулась, узнав внезапно эту улицу: однажды она зашла на нее, когда искала бюро переводов, куда торопилась на собеседование. Если перейти дорогу, повернуть направо, свернуть за тем виднеющимся в расплывчатой дымке серым зданием… Путешествуя мысленно до знакомого бюро, Элеонора не заметила, как на переднем плане вспыхнула драка. Увидела уже, как двое мужчин, сцепившись, катаются на тротуаре, рискованно приближаясь к краю дороги. Один из мужчин, вначале проигрывающий, стал одерживать верх. Элеонора, узнав его, невольно охнула. Но вдруг другой боднул с силой его в живот. Мужчина вылетел на проезжую часть под колеса начавшего движения автомобиля. И второй упал следом. Элеонора не услышала удара, но четко, будто в замедленной съемке, увидела, как бампер соприкасается с телом и подбрасывает его в воздух так легко, словно наполненный воздухом мяч. Она закричала и зажмурилась. А когда открыла глаза, картина вновь сменилась. Дергано-нервный свет от мигалок «Скорой» и полицейского автомобиля пульсировал в сумерках коридора. Врачи грузили в машину носилки с лежащим на них человеком. Двое инспекторов дорожной полиции склонились над чем-то страшным, черным, бесформенным. «Кто?» – онемевшими губами спросила Элеонора у сидевшей прямо на тротуаре, в который на эти несколько мгновений превратился прозрачный пол, девушки-двойника. Волосы той на этот раз оказались коротко стриженными и окрашенными в темный цвет, почти как у Элеоноры. Кто лежит в том пугающем черном мешке? Кто из тех двоих? «Скорая», отбрасывая от мигалок красно-синие всполохи, сорвалась с места, оставив как страшный ответ на вопрос сидевшую и раскачивающуюся из стороны в сторону стриженую девушку. Элеонора в ужасе закусила костяшки пальцев, сдерживая крик, а другую руку поднесла к горлу, которое сильнее сдавило невидимым обручем.

В коридоре справа дела обстояли и того хуже: растрепанная светловолосая девушка в порванной одежде, испачканной кровью, сидела так же на тротуаре. Над ней склонился одетый в медицинскую форму мужчина. Дальше, перекрывая огромной тушей дорогу, замер трейлер с измятой кабиной – раненый неповоротливый динозавр. Чуть в стороне от него скукожился грудой металла искореженный до неузнаваемости автомобиль. Здесь тоже разрывал сумрак дерганый свет мигалок и полицейские в чужеземной форме накрывали блестящей и желтой, как в шоколадных конфетах, фольгой неподвижное тело.

Да что здесь происходит?! Где она, зачем ей показывают эти страшные картины? Элеонора рванула пальцами невидимый обруч, все сильнее и сильнее сдавливающий ей горло, хватанула ртом воздух – судорожно и на грани возможностей. И двинулась вперед по коридору – в плотный туман, вуалирующий неизвестность, но как можно дальше от этого места с пугающими картинами. Туман, словно почувствовав ее рвение, стал рассеиваться, обнажая, будто освобождаемые от сохраняющей их ваты хрупкие елочные игрушки, проявляющиеся в сумерках фигуры и объекты. Оказывается, ее собственный коридор тоже не пустой. И то, что Элеонора увидела вдали, обрадовало ее и немного ослабило невидимую удавку на шее. Там, впереди, протягивая ей руки и солнечно улыбаясь, стоял любимый ею человек. А рядом с ним – маленький мальчик. Ребенок, увидев мать, смешно всплеснул руками и побежал навстречу. Элеонора бросилась к нему, но невидимая удавка затянулась на шее. Девушка дернулась будто на натянувшемся поводке, рухнула на колени и впилась пальцами в шею, пытаясь сдернуть то, что ей мешало дышать. В глазах потемнело, а может, это сумерки сгущались, растапливая в чернилах очертания фигур. И тишина вдруг сменилась грохотом и звоном. Элеонора подняла глаза и с ужасом увидела, что коридор впереди раскалывается, будто лед на реке, на отдельные стеклянные льдины, между которыми образуются проталины густой темноты. Фигура любимого человека уже скрывалась вдали, уносимая осколком-льдиной в недосягаемые дали. А маленький мальчик, который бежал ей навстречу с распахнутыми для объятия руками, еще прыгал с «льдины» на «льдину», расстояние между которыми катастрофически увеличивалось. «Остановись!» – хотела закричать Элеонора, но вместо крика раздалось лишь короткое сипение. Разрываемая двумя желаниями – бежать прочь, назад, от раскалывающегося на осколки коридора или, напротив – вперед, спасать своего мальчика, она тем не менее не могла сдвинуться с места, будто темнота выпила из нее все силы. В какой-то момент пришло понимание, что причина, разрушающая коридор, – в той невидимой удавке, лишающей ее жизни. И если избавиться от нее, еще можно спасти и ребенка, и спастись самой. А то и догнать слишком далеко оказавшегося от нее человека. Но как Элеонора ни старалась сдернуть «ошейник», пальцы лишь царапали то воздух, то кожу, а легче ей не становилось.

С обеих сторон за ней наблюдали ее двойники. Справа та, светловолосая, в чьих глазах просквозило одиночество, прижимала к стеклу окровавленные ладони и смотрела с ужасом не на умирающую Элеонору, а на разрушаемый коридор. Девушка со стрижкой слева действовала куда решительней: она колотила изо всех сил в стену, но та не поддавалась. Гул доносился до Элеоноры и казался печальной прощальной песней колоколов. И вдруг стриженая девушка-двойник, в последний раз ударив в стену, побежала прочь, размахивая руками. Но Элеонора уже не увидела, что случилось после: черная бездна докатилась до нее, лизнула носки мокасин. И… вдруг отступила. Сразу стало легче дышать, удавка исчезла. Элеонора закашлялась, поглаживая саднящее горло и сквозь слезы пытаясь высмотреть впереди мальчика – спасся ли?

Спасся. Он стоял впереди, испуганный, растерянный, не решаясь сделать хоть шаг. «Не бойся, мой хороший. Я с тобой», – отправила ему мысленный посыл Элеонора и, с трудом поднявшись на ноги, двинулась к ребенку. Где-то там, вдалеке, их должен ждать тот, кого она любила. Они найдут его, догонят, и больше ни одна трещина не разделит их. Элеонора перехватила испуганный взгляд девушки-двойника слева, и та, увидев, что с ними все в порядке, робко улыбнулась. А светловолосая справа продолжала всматриваться в даль. Но только теперь испуганное выражение ее лица сменила радость, а на губах показалась решительная улыбка. Девушка со светлыми волосами подняла вверх испачканные кровью ладони и вдруг с силой ударила ими в стекло. Монотонное гудение пронеслось ветром по коридору, заставив задрожать стену. Светловолосая еще раз с силой ударила в стену, оставляя кровавые отпечатки, лицо ее в тщетной попытке разбить стекло исказила досада. Элеонора и двойник из коридора слева следили за ней не столько со страхом, сколько с недоумением. За бьющейся о стену девушкой появилась неясная фигура сгорбленного невысокого человека, и Элеонора не сразу поняла, что человек сидит. Он протянул вперед руку и, похоже, окликнул светловолосую. Она оглянулась и покачала головой, а затем вновь ударила в стену. Взгляд ее искрил упрямством, она билась о стекло в каком-то исступлении, несмотря на неслышимые оклики сидящего человека. Лицо мужчины стало проступать сквозь мягкую растушевку сумерек, рассеивающихся, словно с приходом долгожданного рассвета. И Элеонора поняла, что человек просто выехал в инвалидном кресле из потемок. Но в этот момент от нового удара по гладкой стене разбежалась паутина трещин. Глаза светловолосой блеснули торжеством. Еще не поняв сути опасности, но уловив ее, как обонянием горький запах дыма – предвестника пожара, Элеонора крикнула приблизившемуся к ней ребенку:

– Беги! Беги!!!

И толкнула его ладонью в спину, направляя вперед – к тому человеку, который скрылся от них. И когда малыш припустил со всех ног прочь, светловолосая девушка-двойник вошла в коридор Элеоноры через выбитую в стене дыру.

Лицом к лицу с собой – кто из них настоящая, кто лишь отражение? И неважно, что сейчас они внешне, пусть и незначительно, разнились – прической, оттенком волос. Они оставались идентичными.

– Уходи, – шепнула Элеонора той, которая стояла перед ней с плотно сжатыми губами и жестким взглядом. – Тебе здесь не место.

Но светловолосая лишь качнула головой и, подняв руки, с силой толкнул Элеонору. Та не удержалась на месте и отступила назад. А светловолосая, не дав ей опомниться, вновь толкнула. В другом коридоре стучала кулаком в стену и что-то безмолвно кричала стриженая девушка, желая то ли предупредить, то ли остановить, но какую из них – непонятно. Элеонора прикрылась руками, но ее защита оказалась слабой перед нечеловеческим напором светловолосой, словно за напитывающей ее силой решимостью стояло что-то куда большее, чем просто желание выгнать «соперницу» из коридора. Элеонора бросила взгляд за разрушенную стену и узнала человека в кресле. И внезапно поняла ее – светловолосую, наступающую на нее с таким напором. Поняла, что билась она не за себя, а за него – искалеченного. Что стояло за таким исступлением – любовь или вина?

– Постой, погоди… – тихо воскликнула Элеонора, силы которой, наоборот, с каждым шагом назад таяли. – Не надо. Неправильно. Так будет плохо всем.

– Нора, стой! – закричал из-за разбитой стены мужчина. – Стой!

Но та, будто оглохнув, не расслышала ни шепота Элеоноры, ни криков мужчины, ни стука в стену стриженой девушки. Элеонора сделала еще один шаг назад и вдруг споткнулась о раскрытый чемодан. Она закачалась, пытаясь сохранить равновесие, но не удержалась и одной ногой шагнула в кровожадное нутро. Нога провалилась в бездну, Элеонора упала вперед и попыталась вытащить ногу. Но ту будто что-то удерживало. Темнота выплеснулась на прозрачный пол, растеклась бездонной мазутной лужей, в которую как в трясину стало затягивать Элеонору. Но ужасающий грохот за спиной двойника стер с ее бледных губ торжествующую улыбку и заставил девушку испуганно оглянуться. Рушились перегородки между коридорами, осыпался впереди осколками потолок, проваливался в пол. Бездна катилась на них, поглощая не только тот коридор, в котором они находились, но и другие.

– Нора, остановись! – кричал мужчина, пытаясь развернуть коляску от несущегося на него волной ощерившегося осколками-льдинами пола. – Мы ошиблись! Ошиблись!

Стриженая девушка, прекратив попытки достучаться-докричаться до них, прикрыв голову руками, уворачивалась от летящих сверху остроугольных осколков.

В глазах светловолосой вспыхнула паника. С ужасом, совершенно позабыв про Элеонору, она вертела головой, не зная, где укрыться.

– Помоги мне, – прошептала без всякой надежды быть услышанной Элеонора. Если светловолосая девушка ее не услышит, они все пропадут. – Помоги…

Та услышала и протянула ей руку. Бездна нехотя, но выпустила жертву. Последнее, что Элеонора успела увидеть, – это как затягивались, будто закрывались раны, черные проталины в коридорах.

…Элеонора открыла глаза, и ее взгляд уперся в белый потолок. В первый момент ей показалось, что ничего не было – ни Сергея, ни его попытки убить ее в машине. Что проснулась она в своей постели и сейчас, шаркая растоптанными тапками, в палату войдет Степановна. И, хмуря кустистые брови, примется смешно ее ругать. Но вместо этого кто-то коснулся ее руки – легко и ласково, словно на кожу села бабочка. Элеонора повернула голову, и радость – яркая и новогодняя, как конфетти, – затопила грудь.

– Как ты здесь оказался? – спросила она удивленно у Фернандо.

– Приехал, – просто ответил он.

Элеонора обвела взглядом комнату, в которой находилась, и заметила, что обстановка здесь напоминает больничную палату. Только был это, скорее всего, временный бокс. Элеонора скосила глаза на руку и увидела в ней иглу капельницы.

– Как себя чувствуешь? – спросил Фернандо. Когда он беспокоился, лицо его становилось напряженным, рот сжимался в твердую линию, а скулы обозначались резче. Сейчас его лицо было не просто скуласто-напряженным, но и казалось похудевшим.

– Странно, – улыбнулась Элеонора. – Не знаю, как здесь оказалась и почему. Что вообще случилось?

Он с шумом перевел дух и обвел взглядом бокс:

– Долгая история. А доктор просил тебя не утомлять.

– Меня утомляет неведение.

– Тебя увез тот страшный человек. Воспользовался тем, что ты…

– Нет, Фернандо. С начала. Как ты оказался в России.

– Приехал, говорю же, – пожал он плечами и вдруг улыбнулся – ласково, открыто, солнечно, так, как умел только он. – Я скучал по тебе. Очень. Много думал над тем, что произошло, и понимал, что ссорились мы из-за малозначительного. Конечно, финансовые проблемы могут серьезно омрачать жизнь. Но мы же изначально понимали, что будет не все так просто. Мы столько уже вместе и порознь пережили и выдержали. А тут так быстро сдались.

– Может, именно потому, что мы столько пережили, наши силы истощились? – предположила Элеонора. И он кивнул:

– Может. Я по тебе скучал, пришел к Рут в магазин в надежде, что она мне о тебе расскажет. А она вдруг сказала, что давно не получала от тебя известий. И тогда я по-настоящему встревожился. Ты не дала мне новый номер телефона, я не знал, как с тобой связаться. Поэтому нашел в твоей почте адрес Анны, твоей подруги в России, и написал ей. Анна ответила тут же. Написала, что сильно обеспокоена. Прилетев в Россию с Тихоном, вы прогостили у Анны три дня. А потом поехали к твоим родителям. Ты сказала Анне, что немного побудешь у родителей, а потом приедешь в Москву на неделю одна. Ты так скучала по Москве и подруге… Но время шло, а от тебя не было известий. Вначале вы созванивались, а потом ты перестала отвечать. Твой телефон оказался вне зоны действия. И что с тобой, где ты и когда приедешь, Анне известно не было. Телефона твоих родителей она не знала, кого о тебе спрашивать – тоже. В той ситуации – ты жила по фальшивым документам и скрывалась от Сергея – поднимать шумиху вокруг твоего исчезновения показалось небезопасным. К тому же ты просто могла загоститься у родителей, которых не видела столько времени, и не пользоваться телефоном.

– Я побыла у них десять дней и отправилась в Москву, – вздохнула Элеонора. – Родители были мне очень рады, конечно. Я их после той трагедии, как ты знаешь, тихонько известила о том, что жива, но что собираюсь уехать. Маме пришлось это принять ради нашего с Тихоном благополучия. Мне было хорошо у родителей, но я так скучала по Ане, что решила оставить Тихона на них и на недельку съездить в столицу. А когда приехала в Москву, на выходе из метро нос к носу столкнулась с одним приятелем Сергея. И он меня узнал. Я пыталась скрыться в толпе. Но, думаю, он меня выследил и позвонил Сергею. Я сделала ошибку, поехав сразу к Ане. Нужно было ехать по другому адресу – куда угодно. Но не к ней. Телефон у меня разрядился, я была испугана. А тот человек, видимо, сообщил Сергею, на какой станции я вышла, а он все сопоставил.

Ани дома не было, я подождала ее в подъезде с полчаса. А потом решила пообедать в кафе и через какое-то время вернуться. Но когда вышла, там меня уже дожидался Сергей. Он затащил меня в машину, заблокировал двери и увез. Что случилось потом – не знаю. Может, он меня сильно ударил, потому я и отключилась. Очнулась я уже в клинике, куда меня поместили под другим именем. И кололи какие-то препараты, от которых я стала вялой, отрешенной и начала забывать, кто я такая. Однако когда действие препарата заканчивалось, меня начинала терзать навязчивая мысль о побеге. Зачем, куда, почему – я не понимала. Но сбежать собиралась. Однажды мне это удалось. Только что было потом, я не помню. Наверное, села по дороге на какой-то автобус, потом на другой – и так оказалась на конечной остановке одного городка. Там меня нашли и определили в больницу. Доктор Илья Зурабович пекся обо мне как о родной дочери. Ой, надо ему позвонить! – всполошилась Элеонора. – В кармане одежды был номер его телефона!

– Уже, – улыбнулся Фернандо. – Он обо всем знает. В то утро, когда я получил ответ от твоей подруги Анны, я принял решение лететь. Но немедленно не получилось, потому что мне пришлось ждать визу. Анна встретила меня в аэропорту. О тебе по-прежнему не было известий. И мы решили ехать в тот город, где жили твои родители. Долго рассказывать, но мы уже на месте нашли их адрес. Нам открыла твоя мама. Она очень радушная и добрая женщина! Спасибо ей за такой прием! Тихон был у твоих родителей. Когда он нас увидел, обрадовался. Но затем спросил, когда ты вернешься. И тогда мы поняли, что родители о тебе ничего не знают. Мы стали тебя искать. Несмотря на риск, пришлось объявлять тебя в розыск. Анна собралась обращаться и через социальные сети, но в это время нашла сообщение в фейсбуке с твоей фотографией. Мы приехали в больницу, спросили доктора Илью Зурабовича. Но он уже ушел домой. Мы узнали, где он живет. Но доктор сказал нам, что тебя увез Сергей. Анна плакала и ругалась, я же попросил его срочно найти нам машину – такси или еще какую. Он предложил свою. Мы все вместе поехали на поиски, понимая, что найти тебя будет не так просто. Но нам повезло. По дороге нам встретилась «Скорая», но мы проехали мимо. А позже заметили стоявшую на обочине полицейскую машину и эвакуатор, который вытаскивал из зарослей черный «Мерседес». Анна воскликнула, что это может быть машина Сергея. Так и вышло. Сергей сидел в полицейской машине в наручниках. Анна бросилась с вопросами к пожилому мужчине, который закончил разговаривать с полицейским. Это оказался случайный водитель, который ехал в обратную сторону. Он рассказал, что остановился, потому что на дорогу выскочила девушка и принялась размахивать руками. Водитель едва успел затормозить. Девушка показывала рукой в сторону леса, и водитель понял, что что-то случилось. Так и вышло. Он увидел уткнувшийся в дерево «Мерседес». А в салоне – мужчину, душившего молодую женщину. Водитель успел вовремя, вызвал «Скорую» и полицию. Сергей скрылся в лесу, но его смогли найти и арестовать. А та девушка, которая остановила машину, куда-то пропала. Тебя на «Скорой» привезли сюда. Ты очень долго не приходила в себя. В какой-то момент открыла глаза, а потом опять потеряла сознание. И вот мы здесь с тобой уже сутки. Аня сейчас с Ильей Зурабовичем решают вопрос, как быть с тобой: оставить в этой больнице или перевезти в ту, где ты лежала.

– Не надо больше больниц, – решительно сказала Элеонора. – Я здорова. И со мной все в порядке!

– Я не уверен… – начал Фернандо, но она его перебила:

– Не сомневайся!

Фернандо сжал ее пальцы, а затем наклонился и поцеловал в губы.

– Долго же ты спала, принцесса… – Его дыхание знакомо коснулось кожи, и Элеонора зажмурилась, чтобы он не увидел внезапно нахлынувших слез. Сколько же всего ей пришлось пережить – по собственной глупости.

– Прости, – выдохнула она, открывая глаза.

– За что? – удивился он. – За то, что ты так долго спала?

– Нет. За… все. За то, что поругалась с тобой. За то, что не поняла тебя, не поддержала. За то, что уехала. Отказалась от тебя.

– Тсс… – Фернандо прижал палец к ее губам. – Отдыхай.

– Мне такой сон странный приснился, – сказала Элеонора после паузы. – Странный и слишком реальный, хотя сюжет его был абсолютно фантастическим. Представляешь, я чуть не погибла в собственном чемодане! А убить меня хотела я же сама. Это так неправильно…

Она тихо засмеялась, хотя смешно ей совсем не было. Только от одного воспоминания о том страшном то ли сне, то ли видении становилось холодно.

– Чудовищно неправильно! – продолжила Элеонора. – Жизнь ведь – словно дерево с густой кроной. Есть основной, как ствол, путь. И есть отходящие от него ветви и веточки. Если срезать ветку – ничего страшного не случится. Останутся почки, из которых вырастут новые побеги. Но если срубить сам ствол под корень, дерево умрет. Это самоубийство, без шансов на рост.

Вспомнив про чемодан, она вдруг поняла, что он означал. Элеонора появилась в коридоре, символизирующем ее путь, не раньше, не позже, а именно в тот момент, когда она негодовала на свой выбор – жизнь с Фернандо, и порвала с ним. Чемодан, во сне представляющийся ей смертоносным врагом, на самом деле символизировал другое: предупреждающий знак, точку отсчета, с которой началось бы разрушение. Отторгать свой выбор – как отвергать себя. «Ствол» – ты сам и есть, со своими выбором и решениями.

– Я решила восстановить свое имя. Не желаю больше жить под чужим. Меня зовут Элеонора, я люблю это имя, и его любишь ты, – сказала уверенно она.

– Мне кажется это правильно, – тихо согласился с ней Фернандо. – Но ты понимаешь, что у тебя могут возникнуть проблемы? С законодательством, с въездом в Испанию.

– Понимаю. Но понимаю также то, что хочу остаться собой.

– А я понял, что не хочу тебя больше терять, – ответил он. – Кстати, надо позвонить Рут. Она очень переживает. Хочешь, наберу ее?

– Еще как хочу! – воскликнула Элеонора, но Фернандо только успел вытащить из кармана телефон, как дверь открылась и в палату вошла светловолосая молодая женщина приятной полноты.

– Аня! – радостно закричала Элеонора, садясь на кровати, несмотря на протесты Фернандо. – Только ничего не говори! Только ничего не говори, я знаю, что ты будешь меня ругать…

Но Анна, даже если бы и захотела что-то ей сказать, не смогла бы этого сделать. Громко всхлипнув, она бросилась к подруге с протянутыми руками и, заключив ее в свои пышные объятия, разразилась слезами радости и облегчения.

Эпилог. Год спустя

Элеонора

Этот год выдался у нее сложным и нервным, но в итоге почти все пришло к ожидаемым результатам. Судебный процесс над Сергеем, где она выступала потерпевшей, завершился, несмотря на связи и деньги обвиняемого, справедливым приговором ему. Использование фальшивых документов обернулось для Элеоноры крупными проблемами: штрафом, невозможностью пока выехать за границу и многочасовыми хождениями по инстанциям в попытках вернуть настоящее имя. Но больше всего Элеонору угнетали постоянные разлуки с Фернандо, вынужденного жить в этот период на две страны. Но, словно устав проверять их отношения на прочность, высшие силы смилостивились и осыпали крупными и мелкими подарками. Во-первых, у Фернандо появилась маленькая племянница, которая родилась у Алехандро и Патрисии. Во-вторых, Аня встретила мужчину мечты и собиралась за него замуж. Рут написала, что отыскала какой-то совершенно потрясающий старинный шкаф, на которого уже нашла покупателя. И самое главное – наконец-то разрешились все проблемы с документами: штраф был уплачен, дело закрыли и Элеонора все-таки восстановила паспорт на свое настоящее имя.

– Конец нашим бедам? – обрадованно спросил Фернандо, когда Элеонора радостно потрясла перед ним полученными документами.

– Еще надо визу получить… Как бы не возникло проблем. Моя репутация оказалась серьезно запятнана.

– Справились со многим, справимся и с этим, – бодро заявил Фернандо.

– Надеюсь. Очень хочу увидеть твою племянницу. И Рут! Как же я по ней соскучилась!

– Увидеть Рут и ее новый старый шкаф, – засмеялся Фернандо. – Наверняка она тебе про шкаф писала больше, чем я о малышке. Не переживай! Я придумал, как сделать так, чтобы ты без проблем получила визу, а затем новый вид на жительство. Только не говорил – ждал, когда у тебя будут документы. Потому что без них нельзя.

– Какой способ, Фернандо?

– Простой, – улыбнулся мужчина и обнял ее. – Пожениться, и все. Тут, в Москве. Нужные документы я привез. Как и кольца. Надеюсь, не ошибся с размером.

– Ну ты даешь! – ахнула Элеонора и отстранилась от него. Но только затем, чтобы заглянуть в его смеющиеся темные глаза.

– А что? Давно пора. Или ты против? – нахмурился Фернандо.

– Не против, но…

– Что «но»? – возмутился он. – Чем я как муж плох?

– Хорош, хорош, – засмеялась Элеонора. – Но неожиданно…

– А я думал, наоборот – ожидаемо. Куда уж тянуть дальше! Жениться нам надо срочно. Причем срочно – это послезавтра. Уже все договорено. Анна постаралась.

– Ка-ак? – растерялась уже всерьез Элеонора. – К чему такая спешка?

– Как к чему?! Рут продаст скоро свой шкаф, и ты его не увидишь! А она тебе этого не простит! То, что не побывала на твоей свадьбе, еще как-то переживет. А вот то, что ты не увидишь ее распрекрасную рухлядь, то есть шкаф, будет припоминать тебе до конца жизни!

Элеонора рассмеялась, но, услышав дверной звонок, нахмурилась:

– Я никого не жду!

– Зато я жду, – невозмутимо ответил Фернандо. – Твою подругу Анну. Она, с ее слов, нашла замечательный салон готового свадебного платья…

– Но она же купила себе платье? – удивилась Элеонора под повторную трель звонка.

– Балда! – произнес по-русски Фернандо понравившееся ему словечко, которое он выучил у Тихона. – Она купила. А ты – нет.

Элеонора бросилась открывать дверь, по пути взглянув на себя в зеркало. И, увидев в нем не себя с отросшими до плеч волосами, а двойника с короткой стрижкой, от неожиданности вздрогнула. Но тут же тихо рассмеялась: все дело в пока еще непривычной ей стрижке, которую она сделала лишь вчера.

Впрочем, неудивительно, что она иногда, всматриваясь в зеркальную гладь, ловила себя на мысли, что ожидает увидеть там не свое отражение, а себя-другую. Так уже случилось однажды, вскоре после тех событий годичной давности, когда они с Фернандо и Тихоном отправились в парк аттракционов. Там, в комнате кривых зеркал, Элеонора вновь увидела себя из другой вероятности. Зеркало вдруг отразило не ее с отросшими и перекрашенными в натуральный тон волосами, а худощавую девушку с короткой стрижкой. Та, другая-она, улыбнулась ей чуть виновато, словно просила прощения за то, что однажды в больнице попыталась ее задушить. А Элеонора, не уверенная в том, что девушка в зеркале ее услышит, еле слышно прошептала слова благодарности: если бы не Эля, оказавшаяся в нужный момент в ее реальности и остановившая проезжающую мимо машину, Сергей бы убил ее. Но Эля, похоже, поняла благодарность и, прежде чем раствориться в зазеркалье, вскинула кулак в жесте испанских республиканцев: «¡No pasarán!» И заговорщицки улыбнулась. Вторую девушку, светловолосую, Элеонора увидела спустя два дня во сне. Это был странный сон – молчаливый «диалог» с двойником. Будто разговор без слов с самим собой. Они сидели рядом на скамейке на безлюдной станции в ожидании поезда. И с улыбкой смотрели не друг на друга, а на бесконечно широкое полотно железнодорожных путей. Элеонора понимала, что, возможно, видит своего двойника в последний раз. Здесь, на этой Узловой, пути, ненадолго сойдясь в одной точке, дальше разбегались в разных направлениях. И кто там знает, пересекутся ли вновь на Узловой-2 или Узловой-n. Элеонора вначале удивилась, почему Нора пожелала с ней «встретиться» в таком странном месте. Но потом поняла, что зеркальные коридоры вызывают у той горькие воспоминания, напоминают об ошибке, когда Нора пыталась убить Элеонору и занять ее место. «Я делала это ради Фернандо», – «рассказывала» ей Нора – не словами, а мысленно. И Элеонора так же молча кивала, «слушая» ее. «Фернандо говорил, что узлы нужны, чтобы упорядочить линии. А мне думается, что возникают они в определенные моменты…» – «Когда ты жалеешь о выборе, теряешь дорогу, нуждаешься в маячке», – поняла Элеонора. «Да. Узловая – развязка путей. Место, где корректируются и меняются направления, – согласилась Нора. Поднявшийся ветер принес гул приближающегося поезда, и Нора обеспокоенно оглянулась. – Фернандо ошибся в том, что кто-то другой переводит стрелку твоей жизни. Стрелочник – ты сам. Всегда окончательное решение за тобой, – продолжила она торопливым шепотом, боясь не успеть. – И то, что есть «лучшие» или «худшие» вероятности – неверно. «Плохое» и «хорошее» уравновешено между всеми линиями. Потому что нет ошибочного выбора. Какой бы ты ни сделал – это всегда лучший на тот момент, даже если потом он вызывает сожаления. Преодоление сложностей – это развитие и опыт. Поэтому не бывает неудачного выбора. Понимаешь?» Элеонора вновь кивнула. К станции подошел современный поезд с вытянутой, словно клюв, «мордой», хотя Элеоноре почему-то думалось, что Нора уедет в вагоне, который будет тянуть старинный паровоз. Черная дымящая трубой и лязгающая механизмами «кофеварка» в этом мистичном месте казалась бы куда уместней выбранной двойником современной скоростной «птицы». Но хозяйкой в той вероятности, куда отправлялась Нора, была не Элеонора, а значит, и не ей было выбирать «транспорт». В тот момент, когда перед Норой открылись автоматические двери и она поднялась на приступку, Элеонору вдруг осенило. Она вскочила на ноги и крикнула: «Миронов! Доктор Миронов! Ищи его через Илью Зурабовича». Ее голос утонул в шуме захлопнувшихся дверей, и Элеонора испугалась, что Нора ее не услышала. Но затем увидела в окне отъезжающего от станции поезда, как Нора с улыбкой помахала ей рукой и успокоилась. «До встречи на следующей Узловой», – прошептала Элеонора вслед удаляющемуся поезду и на том проснулась.

Сейчас, год спустя, она уже не была уверена, что их линии когда-нибудь вновь пересекутся. Хотя в том, что когда-нибудь случатся новые «узлы», Элеонора не сомневалась. Скорей всего, пройдут они не так заметно. Просто в жизни случится событие или человек, которые помогут ей в нужный момент скорректировать или изменить направление в жизни. И все же иногда она ловила себя на том, что вглядывается в зеркальную поверхность в надежде хоть на мгновение, но увидеть себя из другой вероятности. Как стали бы развиваться события там после пройденного узла? Но ей оставалось только представлять это и додумывать…

Нора

– Значит, завтра уезжаете? – спросила Рут, задумчиво вертя на столе опустевшую чашку.

– Да, Рут. Все готово – билеты, ему виза, бронь в отеле на первое время, пока я буду подыскивать жилье. Пара вариантов квартир уже есть, остается встретиться с хозяевами.

– Значит, вы надолго, – не спросила, а констатировала Рут, стараясь, чтобы ее голос звучал непринужденно. Но по опущенному взгляду и поникшим «пружинкам» было понятно, что она огорчена предстоящей долгой разлукой.

– Пока не ясно, Рут. Как дело пойдет. Не от меня зависит. Главное, чтобы Фернандо эта операция помогла.

– Да, ты права. Это главное. Привези мне матрешку потом.

– Обязательно, – улыбнулась Нора.

А Рут вытащила из кармана маленький пакетик и протянула ей:

– Держи, это тебе на удачу.

– Что это?

В пакетике оказались деревянные бусы. Еще одни от Рут, выполненные ее руками.

– Спасибо! – проникновенно произнесла Нора и тут же надела на себя подарок. – Они прекрасны! Как и все, к чему прикасаются твои руки.

– Да чего там… Ты береги себя. Пиши. И звони! Рассказывай, как там все у Фернандо.

– Обязательно.

Нора ушла первой, оставив подругу в одиночестве: торопилась собирать вещи. Сегодня она получила в компании расчет, и на ее место уже взяли другую девушку. Но Нора ни о чем не жалела. В тот день, когда она попала в аварию и чудом выжила в отличие от Сергея, ее жизнь, словно хлеб, будто разломилась на два ломтя. Побывав на самом краю и заглянув в бездну, Нора поняла, что нельзя жить не своей жизнью. А спустя какое-то время ей приснился сон, в котором она ожидала на станции поезда в компании двойника. Девушка, чье место она попыталась занять, сказала ей лишь одну фразу: «Доктор Миронов. Ищи через Илью Зурабовича». Все утро на работе Нора пыталась вспомнить, где могла слышать это имя. И только вечером, убирая в шкаф какие-то документы, наткнулась взглядом на папку, в которую собрала отработанный материал по сентябрьскому конгрессу. Осененная идеей, Нора отыскала распечатку с контактами и действительно увидела имя «Погонян Илья Зурабович». Она вспомнила доктора и написала ему, не особо надеясь, что тот поможет ей узнать, о каком Миронове просила ее двойник во сне. Но, к удивлению Норы, доктор Погонян ответил ей длинным развернутым письмом с ссылками на несколько статей. Оказывается, доктор Миронов был способным учеником старого профессора-нейрохирурга, проводившего сложнейшие операции и поставившего на ноги не одного безнадежного пациента. Миронов продолжил дело учителя и сделал в этой области новые открытия. Нора в тот же день написала доктору Миронову и вскоре получила ответ. С согласия Фернандо она отправила в клинику его снимки. И спустя несколько томительных дней они получили заключение, что шансы встать на ноги у Фернандо хоть и небольшие, но есть.

Решение лететь в Россию и остаться там на долгий период, который нужен будет Фернандо для реабилитации, они приняли вместе. Нора не сомневалась в успехе: она верила в Фернандо. Так же как и он был уверен, что без поддержки она его не оставит. С того дня, когда узлом связались жизнь и смерть, они больше не расставались. И вскоре, опередив на месяц Алехандро и его невесту Патрисию, скромно, без помпезных церемоний расписались в местной мэрии.

Эля

…Она закончила письмо словами: «Не болейте, Валерий Витальевич, берегите себя! Жаль, этим летом не получилось приехать и увидеть Вас. Но, может быть, на Новый год. Крепко обнимаю!» Отправив письмо, Эля откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Этот год выдался непростым, им – ей и Фернандо – пришлось пережить многое. Письмо, которое она писала Валерию Витальевичу, напомнило о том дне, когда случилось несчастье, по иронии судьбы избавившее ее от бесконечного бега от тени. Эля вновь будто со стороны увидела себя, сидевшую на асфальте, оглушенную пониманием, что только что погиб человек и она косвенно в этом повинна. На шоссе с приостановленным потоком машин суетились медики и сотрудники дорожной полиции, что-то говорили, отчаянно жестикулируя, водители автомобилей. От потрясения она на какое-то мгновение отключилась от реальности и увидела вдруг другую дорогу – в декорациях осенней лесопосадки. А следом заметила съехавшую в кювет машину, в которой мужчина душил молодую женщину. Эля, прежде чем очнуться, еще успела привлечь внимание водителя проезжающей мимо машины к стоявшему у лесопосадки «Мерседесу». А когда пришла в себя, увидела, что «Скорая помощь», в которую погрузили носилки с Фернандо, отъезжает. И тогда она спохватилась и бросилась догонять «Скорую». Ее заметили и остановились.

Она была с Фернандо все то время, что он лежал в больнице. Травмы оказались тяжелыми, ему пришлось перенести две операции, но в будущее он смотрел с оптимизмом, которым невольно заражал Элю. В один из дней ожидаемо приехала его жена. Эля деликатно ушла из палаты, поймав на прощание полный удивления и зарождающейся неприязни взгляд молодой испанки. Будто Патрисия все поняла еще до разговора с мужем. Фернандо не стал таиться и прямо там, в больничной палате, сказал жене о своих намерениях развестись с ней. Патрисия устроила грандиозный скандал. И уже потом, выпустив гнев и негодование, призналась, что в отсутствие Фернандо встретилась с его братом. Алехандро снова один и, похоже, жалеет о разрыве с ней. Патрисия вернулась в Испанию гораздо раньше, чем ее выздоравливающий муж. А когда Фернандо встал на ноги, они вместе с Элей и Тихоном навестили родителей девушки в провинции, а потом улетели в Барселону.

Во время выздоровления Фернандо получил неожиданное предложение от старого знакомого по университету, который занимался изготовлением сайтов и продвижением брендов в Интернете. И дела его шли настолько хорошо, что он не справлялся с потоком работы. Ему нужна была помощь, и он предложил Фернандо сотрудничество. Мужчина с одобрения Эли с энтузиазмом принялся за дело, которое ему нравилось.

Они с Элей сняли небольшую квартиру в том поселке, где жила семья Фернандо. Поселок понравился Эле близостью одновременно и к морю, и к Барселоне. Тихон ходил в местную школу и обрел наконец-то друзей. А недавно Фернандо получил долгожданный развод.

Эля выключила компьютер и вздрогнула от неожиданно раздавшегося в соседней комнате грохота. Следом за шумом послышалось чертыхание Фернандо.

– Эй? Ты там жив? Что случилось? – забеспокоилась она.

– Да вот. – Он появился на пороге и показал ей отломанную ножку от старого стола. – Говорил же я, что это не стол, а гнилая рухлядь, которую нужно выбросить. И хозяин квартиры со мной был согласен. А ты пожалела. И что? Стол рухнул, когда я поставил на него коробку с книгами. Хорошо, хоть не во время обеда. Ну что, теперь уж точно скажешь, что пора его выбросить? Давай отнесем его на помойку и прямо сейчас поедем за новым столом. До того как забирать Тихона, еще достаточно времени.

– Поехали, – улыбнулась Эля и встала с места.

Они вдвоем вытащили трехногий стол на помойку, Эля прислонила к столешнице сломанную ножку и вытерла со лба пот. Фернандо отряхнул ладони и протянул Эле руку. Но громкий гудок автомобиля заставил их обоих вздрогнуть и испуганно оглянуться. Сигналили им из старенького грузового фургона.

– Наверное, нельзя было выкидывать здесь стол? Говорила же тебе: давай позвоним предварительно в эту вашу службу, которая забирает старую мебель… – проворчала Эли. Фургон тем временем припарковался, и из него выпрыгнула высокая девушка в джинсовом комбинезоне и торчащими над перехваченным цветной повязкой лбом пружинками волос.

– Скажите, вам этот стол совсем не нужен? – спросила незнакомка, деловито осматривая и ощупывая столешницу.

– Нет, раз мы его выбросили, – обескураженно произнес Фернандо.

– Тогда я его заберу! – обрадовалась девушка. – Не поможете мне его погрузить?

– Пожалуйста…

– Благодарю! – отсалютовала девушка из фургона и на прощание сунула Эле визитку: – Приходите ко мне в магазин! Буду рада. Угощу кофе с печеньем! Меня, кстати, зовут Рут.

Эля улыбнулась и даже махнула смешной девушке рукой. Рут благодарно бибикнула им из фургона и уехала.

– Может, мы выбросили стол из какого-то очень ценного дерева? – озадаченно спросил Фернандо. – Гляди, как она обрадовалась. Что там на визитке написано?

– «Рут Гонсалес. Магазин «Комод». Авторские вещи для дома: украшения, мебель». Как ты думаешь, если мы там поищем новый стол, что-то найдем?

Фернандо наморщил лоб и вдруг расхохотался:

– Найдем! Но, боюсь, нам предложат по цене небольшого катера наш же вынесенный на помойку стол с прибитой ножкой и покрашенный в другой цвет. Давай уж лучше в «Икеа». Хоть и не авторской работы мебель, но уж как-то мы это переживем.

– А я все же как-нибудь загляну в этот магазин, – сказала Эля, чему-то мечтательно улыбаясь. – Раз меня там пообещали угостить кофе с печеньем.

Примечания

1

Не могли бы вы помочь мне найти доктора Илью? Не знаю, как произнести его фамилию… (англ.)

(обратно)

2

Восклицание на испанском, означающее удивление, растерянность.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

  Эля

  Нора

  Безымянная

Глава 2

  Эля

  Нора

  Кира

Глава 3

  Эля

  Нора

  Кира

Глава 4

  Эля

  Нора

  Кира

Глава 5

  Эля

  Нора

  Кира

Глава 6

  Эля

  Нора

  Кира

Глава 7

  Эля

  Нора

  Кира

Глава 8

  Фернандо

  Элеонора

Эпилог. Год спустя

  Элеонора

  Нора

  Эля Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg