«Байки старого еврея»

Байки старого еврея (fb2) - Байки старого еврея 928K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Аарон Шервуд

Аарон Шервуд Байки старого еврея

Памяти Бориса Балтера

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

©Аарон Шервуд, 2016

© SuperИздательство, 2016

* * *

Родился я в селе Степановка, тогда ещё Сталинской области. В обычной советской семье. Именно советской, так как тогда национальность, как считалось официально, была вроде несущественна. Помните, в «Повести о настоящем человеке» врач говорит Маресьеву: «Ты же советский человек?». В 1953-м мы вернулись на родину отца, в Ленинград. Первые мои воспоминания связаны с Ленинградом. Его отец практически всю жизнь прожил в Петрограде – Ленинграде. Я думаю, что я по праву могу считать себя ленинградцем.

В детском саду дети меня не любили за то, что я первым, да ещё с удовольствием, съедал ложку рыбьего жира и подставлял попку для укола. Рыбий жир мне просто нравился, бывают и такие извращения. Уколов я, как сейчас говорят на новоязе, типа не боялся. Конечно, я боялся уколов, я был нормальный ребёнок, но как «крутой пацан» не боялся. Ведь это видела Эллочка, моя первая любовь!

В школе я стал задумываться, почему наша школа носит имя героя Гражданской войны Василия Ивановича Чапаева, того самого Чапаева, про которого рассказывали анекдоты и он в них выглядел последним идиотом. Почему в нашу обычную восьмилетку, а потом и десятилетку направили бывшего начальника детской колонии? Как могут повлиять введённые книксены для девочек и поклоны для мальчиков при встрече учителей на успеваемость? Или чёлки для мальчиков с первого по выпускной класс на неё же?

Читатель, если ты думаешь, что я пытаюсь причислить себя к диссидентам, то ошибаешься. Я тогда очень любил советскую власть, но мыслям не прикажешь.

Я и в армию пошёл если не с радостью, то и не с опущенной головой. А вот в ней, любимой, мне всё и объяснили. Объяснили, что я жид, скрытый враг и что я почему-то в неоплатном долгу перед советской властью. Мои сослуживцы меня не любили и подозревали во всех тяжких грехах. Их можно было понять. Как можно доверять человеку, который не пил одеколон, как все? Но всё проходит. Прошло и это. Я оказался на свободе, в смысле дембельнулся. В ознаменование получения свободы я перестал бриться и стричься. Так что, когда я вернулся на службу кинематографу, я выглядел как все! Но что поделаешь, я и там умудрился сцепиться с начальством. Мне пришлось уйти. Но связи с «фабрикой грёз» я не терял до последнего дня пребывания в той стране. Разве возможно не бывать там, где тебя понимают с полуслова, где всё тебе родное и близкое?

Потом была нудная работа в снабжении с нищенской зарплатой. И когда мне предложили поработать на БАМе, я не раздумывая согласился. Я уже был к тому времени женат. Жена моё решение одобрила, при условии, что я её заберу с собой, – декабристка.

БАМ – это три незабываемых года. Три лучших года моей жизни в СССР. Природа, настоящие, проверенные сумасшедшим морозом и большими зарплатами друзья.

Я думаю, ни для кого не секрет, что проверка деньгами – самая надёжная. Там, на БАМе, я увидел, что всё наше самое передовое гроша ломаного не стоит по сравнению с их отсталым и загнивающим.

Так, по крупицам, во мне стал расти, по советской классификации, отщепенец. А вот тут я снова оказался не в одиночестве! Нет, я не подстраивался под общий взгляд на происходящее. Я вообще не знаю, как это делается. Думаю, всё совпало. И когда пришёл Горбачёв, я, как практически все, воспринял его на ура. Но радость моя длилась недолго. Начался предсказуемый бардак. Я стал задумываться об отъезде.

Моя книга – не мемуары и не злопыхание сбежавшего Рабиновича, добра не помнящего. Это картинки из прошлой и настоящей жизни. Смешные и не очень… Считайте её ностальгией по, увы, прошедшей молодости.

Антисемитам и не снилось

По непонятной мне причине среди евреев принято ругать антисемитов. Я думаю, зря евреи их ругают. По сути, ничего плохого они про нас не говорят. Ну да, мы захватили все банки мира. Это надо расценивать как наговор? А то, что Израиль даёт распоряжения Путину, Обаме, Мубараку, пока его не свергли? Сейчас Асадом вертим как хотим. Разве не так? А как они нашу армию прославляют! Где бы что бы ни случилось, тут же «Моссад» или ЦАХАЛ обвинят. А почему? Знают, умишком не вышли. А разве вы слышали от них о глупых евреях? Нет, это они считают, что лучшие учителя – евреи. А о плохих врачах, инженерах, артистах, адвокатах вы от них слышали? Они юдофилы! Я уверен в том, что они рекламируют Израиль, иногда это получается у них коряво. Помните табличку в салуне на Диком Западе: «Не стреляйте в тапёра, он играет как умеет. Будем снисходительны»? Я же хочу поделиться с вами байкой о глупом еврее – мне, еврею, можно. Итак, время действия – семидесятые годы прошлого века, место действия – стройбат. В роте, где я служил, был один «дед», здоровенный жлоб, всячески подчёркивавший, что он прошёл, по его выражению, школу жизни. Однажды во время помывки – так у нас называлось посещение бани – я заметил, что воин-ветеран обрезан. На следующий день я подсел к нему в курилке. Мы были одни. «Аид?» – спросил я. Вдруг этот громила, вечно потрясавший своими кулаками, побледнел, вжал голову в плечи и, озираясь по сторонам, выдавил из себя: «Нет!». Зрелище было настолько отвратительным, что мне на секунду показалось, что он стал меньше. Эта история имела продолжение. На следующий день я дневалил по роте. Поправляя заправку коек, я случайно провёл рукой под подушкой на его койке и наткнулся на что-то твёрдое. Этим предметом оказался журнал «Вопросы психологии»! Посудите сами: где стройбат и где вопросы психологии. Я решил навести о «бойце» справки. У меня не укладывался в мозгу его вид и этот журнал. Результат моего небольшого расследования поверг меня в шок! Да и было отчего! Оказалось, что сей воин – житель Москвы и имеет… четыре класса образования! Вы скажете: «Не может быть такого».

Не может. Но есть. Понятно, что эти сведения не прибавили моего уважения к нему, особенно после того, как он попросил меня написать вместо него письмо его, как он выразился, бабе. От написания письма я отказался, предложив украсить письмо его «бабе» эпиграфом. У меня в запасе было несколько шедевров армейской мысли, которые я почерпнул во время съёмки кино про наше советское житьё-бытьё. Первое письмо я украсил перлом следующего содержания: «Письмо пишу – бумага рвётся! Моё письмо к тебе несётся!» Я думал, что после такого эпиграфа получу от ветерана в глаз, но он мне выставил бутылку водки, попросив меня написать ещё один стих. Я пошёл ему навстречу и украсил следующее письмо произведением следующего содержания: «Добрый день, а может, вечер, не могу об этом знать, это дело почтальона – как сумеет передать». На этом я заработал ещё пузырь водки и просьбу подписать его фотку. Я начертал: «Если память тебе улыбнётся, если дорога наша судьба, пусть на память тебе остаётся недвижимая личность моя». Ещё бутылка. А под самый его дембель я получил от этого ценителя изящной словесности литр хорошего коньяка за следующее произведение: «Есть у солдата заветное место, это место солдату дороже всего, это место в кармане, где фото невесты, что в далёком краю ожидает его». А теперь скажите: станет антисемит рассказывать что-то подобное? Да ни за что! У него другая задача. Он не за это деньги получает. Его задача – рассказывать о том, какие мы ловкие, предприимчивые, и о том, что нет нам преград.

Армейский юмор с акцентом

Почему-то принято считать армейский юмор явлением второсортным. Множество раз мне доводилось слышать пренебрежительное: «А, армейский юмор – это как пошлый анекдот». Прежде всего, хочу со всей присущей мне честностью и прямотой заявить эстетствующим интеллектуалам: «А по какому праву вы клевещете на пошлые анекдоты?» Не бывает пошлых анекдотов! Есть хорошие анекдоты и остальные. Армейский же юмор – это для понимающих, для тех, кому повезло (с таким счастьем никакого горя не надо) прочувствовать, увидеть изнутри то место, откуда проистекает этот самый юмор. Особое место в армейском, как, впрочем, и в цивильном юморе, занимает юмор с акцентом, с нашим, родным еврейским, акцентом. Во время моей службы в армии я познакомился, а впоследствии и подружился с соплеменником. Родом он был с Украины, из небольшого городка Новограда-Волынского. Он излучал остроумие. Его шутки всегда были на грани. Не в том смысле, чтобы обидеть человека, а в смысле на грани дозволенного. Попытаюсь объяснить. До призыва Миша учился в музыкальном училище. Соседом по комнате в общежитии у него был палестинский араб. В то время Советский Союз активно помогал арабам в их «справедливой борьбе против сионистского оккупанта». Помогал не только оружием, но и пропагандой образа жизни, приглашая, естественно, на халяву, учиться в СССР. Шёл 1967 год. На Ближнем Востоке война. В один из вечеров, наслушавшись «забугорного» радио, Миша в нетрезвом виде вернулся в общежитие. Услышанные новости привели его в благостное состояние: наши громили арабов. Испортил ему настроение сосед, который не разделял его радости. Он категорически не хотел выпить с евреем за победу Израиля. Тогда Миша предложил ему выбор: или он выпьет за израильское оружие, или получит в морду. Второй вариант араб исключил сразу: его сосед был на голову выше и много тяжелее. Под угрозой остаться со сломанной челюстью он выпил-таки водки за победу Израиля, закусив салом. Моего друга, конечно, выгнали из училища. Но! Согласитесь, хороша шутка. Такая шутка могла и прокурору понравиться, но обошлось. Мишу всего лишь забрали в армию, чего делать абсолютно не следовало. Обороноспособность родной армии он не поднял, а вот крови у товарищей-офицеров выпил вдоволь. Например. Дежурный по части, а это был, как на заказ, замполит батальона, да ещё подполковник, застукал Мишаню за разговором с мамой. Страшного в том, что он из штаба звонил домой, не было, но он, о ужас, говорил на идише! Клокоча праведным коммунистическим гневом, ведь на его глазах происходил сионистский сеанс связи, замполит, закричал на него:

– Брофман! Вы что себе позволяете?

– Я? Я себе позволяю говорить с мамой на родном языке. До меня Гиви звонил маме, говорил на родном языке. Грузину говорить с домом на родном языке можно, а мне? Вы, товарищ замполит, не антисемитом ли будете?

Пришлось этому недоумку замполиту извиняться, говоря при этом, что он не антисемит, а даже напротив. Что у него прадед – еврей, правда, по отцовской линии. Когда он ушёл, я спросил:

– Моше, а тебе не страшно? Замполит батальона как-никак, с ним даже комбат не связывается.

– Мне, друг мой, фиолетово. Я устава не нарушал. Это он (из этических соображений я не стану говорить, каким эпитетом он был награждён) выставил себя умственно отсталым. Как ни странно, мой друг оказался прав. Замполит не стал его преследовать, трезво, что бывало с ним нечасто, решив, что умственные силы неравны. Он даже доверил ему проведение политинформации. Правда, ненадолго, потому что политинформация в его изложении отдавала не очень скрытой антисоветчиной. Мы быстро сдружились. И как настоящие друзья вместе попали в госпиталь. Я попал под нож хирурга, а Миша – с воспалением лёгких. Как-то, зайдя к нему в палату, я из вредности (он не хотел давать мне книгу) «украл» у него очки. Вернувшись к себе, я в который уже раз развивал теорию о том, что чистые погоны – чистая совесть. И вот, когда я произнёс свою любимую фразу: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора», – Дверь в палату приоткрылась, в образовавшуюся щель просунулась подслеповатая рожа Брофмана. Уставившись на меня и делая вид, что меня не видит, он спросил: «Ребята, вы не видели гвардии ефрейтора Шервуда?»

Это был удар. Выписался я через неделю и всё это время пытался оправдаться. Видимо, правы те, кто говорит: «Тот, кто оправдывается, уже виноват». Не помогло даже то, что я пришёл прощаться в форме рядового. Но судьба подарила мне случай вернуть шутку. Как я уже говорил, Миша не был отличником ни боевой, ни политической подготовки, не был им и я. По этой причине нас отправили на формирование новой части. Так мы оказались в Череповце.

В один из самоходов мы познакомились с двумя симпатичными девчонками. Я время от времени бегал к «своей» в самоход. Наши отношения были лёгкими, без обязательств. Её же подруга проявляла агрессивность. Она преследовала моего друга буквально по пятам. Однажды в городе я её случайно встретил:

– Привет, подруга, как дела?

– Где твой друг, чего он скрывается?

– Вот это неправда! Михаил сам тебя разыскивает. Он получил письмо из дома – родители согласны.

– Врёшь!

– Шоб меня в самоходе поймали!

Конечно, не следовало так шутить. Но всё получилось само собой, без злого умысла: прервалась тонкая связь между мозгом и языком. Благополучно преодолев забор, я оказался в родной казарме. И даже успел лечь на кровать и сделать вид, что был здесь всегда. Минут через десять позвали Мишу:

– Брофман! На выход, к тебе баба пришла.

А ещё через пять минут раздался его голос. Это был рык раненого зверя:

– Шервуд! Настал час страшного суда.

Выглянув в окно, я увидел, как мой друг, воздев руки, в которых были наполненные авоськи, кричал:

– Не видать тебе дембеля! Таким молодым мы тебя и запомним! Готовься, я иду за тобой!

– Мойше! Уже можно без патетики?

Посчитав за благо, я спустился вниз по чёрной лестнице. Так мы и бегали с полчаса. То он по парадной лестнице, я по чёрной, то наоборот. У меня было преимущество – я был налегке. Мне стало его жаль, и я остановился. Тяжело дыша, он подошёл ко мне и сел рядом.

– Мишаня, что-то произошло? Ты сегодня какой-то нервный. Тебя обидели?

– Ты ещё издеваешься? Счастье твоё, что не попал под горячую руку, а не то взял бы грех на душу, грохнул бы. Потом пожалел бы, но сначала грохнул бы!

– Не томи, поведай, как прошла встреча с любимой.

По понятным причинам я не могу дословно привести его рассказ. Поэтому предлагаю вам литературную версию.

Итак. Не успел он переступить порог КПП, как ему были вручены две сетки (в одной – арбуз, оказавшийся при вскрытии накачанным водкой, в другой – курево и лимонад) со словами:

– Я согласна!

– На что?

– Ты же письмо из дома получил, ну вот, я согласна!

– Это тебе Андрюха наплёл? Щас он умрёт!

Дальше вы знаете. Перед тем как приступить к дарам, чудным образом на нас свалившимся, я сказал:

– Дружище Моше! С тебя пузырь – теперь она точно не будет тебя преследовать. Гвардии ефрейтора Шервуда помнишь? Мы в расчёте.

– Значит, ты всё это время ждал случая рассчитаться?

– Какие счёты между дружбанами? Служба у нас скучная, вот я и решил её немного украсить. Правда, мне удалось?

Как вы понимаете, мой друг тоже хотел украсить службу, но я был начеку!

Вопросы педагогики

Наверно, я родился не под счастливой звездой. Дух моего деда, которого я в жизни ни разу не видел, взирал на меня с небес и был постоянно, если верить взрослым, мною не доволен. «Ну какое ему дело там, на небесах, порвал я штаны или нет», – думал я, выслушивая очередную выволочку взрослых. На уроке рисования мне обязательно говорилось, что я позорю деда-скульптора неумением рисовать хотя бы на тройку. А на уроке пения меня стыдили тем, что я не знаю гаммы, в то время как – вы только представьте себе! – моя тётя даёт уроки вокала, и не где-нибудь, а в Мариинском театре!

Моя учёба превратилась в ад с приходом в школу нового директора. В гороно, наверно, долго думали, перед тем как послать в обычную десятилетку бывшего начальника детской колонии. Появление этого вечно небритого, в помятом костюме и несвежей рубашке «Макаренко» совпало с очередным прокатом фильма «Встреча на Эльбе». В фильме присутствовала журналистка, а по совместительству подлая шпиёнка Шервуд. Персонаж, естественно, вымышленный. Я в очередной раз что-то совершил, не достойное высокого звания Советского ученика. Возможно, окно разбил или в школу опоздал. И вот на школьной линейке выводят из строя всех, кто позорит и роняет это самое звание. Когда очередь доходит до «освещения моей персоны», этот взрослый дядька, педагог, заявляет, что с такими родственниками, как эта недостойная женщина из кинофильма, из меня ничего путного не выйдет! Он так и сказал: «У него же родственница на ЦРУ работает». Этот светоч педагогики и по совместительству историк не знал или посчитал не существенным тот факт, что ЦРУ было образовано спустя два с половиной года после завершения войны. Но мне повезло! Уже пришёл XX съезд КПСС, и наступила, как тогда казалось, оттепель. Случись подобное в более ранние, правильные, времена, я, безусловно, пополнил бы стройные ряды изменников Родины, и не только я один… Однако сей прискорбный «факт» – моё якобы родство с теми, кто в бессильной злобе клевещет на братский союз рабоче-крестьянской интеллигенции и пролетариев умственного труда, – не помешал нашему «Макаренко» впихнуть меня в группу школьников, которых должны были принимать в пионеры. Это была вселенинградская показуха, приуроченная к очередной годовщине пионерской организации. Действо происходило в Кронштадте, у памятника работы моего деда, что и послужило причиной включения меня в этот «спектакль». Наш директор просто взял меня за руку, подвёл к какому-то важному дядьке и, не скрывая гордости, заявил, что в школе под его руководством учится внук скульптора Шервуда. Естественно, он не упомянул о том, что я отъявленный прогульщик и не совсем отличник. В чём его заслуга, что меня зачислили в эту школу он так же умолчал.

По сей день не могу понять, какое отношение имел прославленный адмирал, верой и правдой служивший антинародному царскому режиму, к пионерской организации?

До Кронштадта мы плыли на пароходе. И там наш директор не упустил случая подсунуть меня корреспонденту, кажется, «Искры», который расспрашивал меня о деде и сфотографировал у памятника.

А спустя неделю «Макаренко» местного разлива вызвал в школу мою маму, которой за пять рублей загнал мою фотографию, сделанную на пароходе. К слову, она была мне обещана фотографом бесплатно.

Прошли годы. Наш «Макаренко» продолжал руководить школой. Всю свою энергию он по-прежнему посвящал пусканию пыли в глаза начальству. Наша школа теперь почему-то носила имя Чапаева. Настал долгожданный для меня, безусловно, последний день учёбы. Вечером был выпускной бал. Наш, теперь уже бывший, директор появился, как всегда, в грязной, когда-то белой, рубашке и навеселе. Когда же родители поинтересовались, почему он появился на праздник в таком виде, он, не задумываясь, заявил: «А чему радоваться? Выпускаем (даже здесь он употребил зоновское понятие) проституток и воров». Что тут добавить? Достойный продолжатель дела чекиста и по совместительству педагога Макаренко.

Без права на ошибку

Мой рассказ о трудной и опасной службе – нет, не шпиона или, скажем, минёра – куда им. Мой правдивый рассказ – об администраторе, работающем на съёмках кинокартины. Хочу начать с того, что работа эта прежде всего требует смекалки. Абсолютно неправ тот, кто подумал: знаем мы эту смекалку. Там надуть, здесь обжулить! Прежде всего он, администратор, в ответе за всё. И это не преувеличение. Он отвечает за размещение актёров, за билеты на самолёт, поезд. Допустим, съёмки проходят в Крыму. Лафа? Фрукты-ягоды, тёплое море, загорелые девочки? Не без этого, но кто-то из вас пробовал летом, скажем, в Сочи, поселиться в гостинице? А купить билет на поезд, и не в плацкарту, а в мягкий вагон? И не заранее, а в день отправки. Он отвечает за транспорт и его ремонт в кратчайшие сроки. Кого интересует отсутствие запчастей? Техника безопасности тоже на нём. Кормёжка всей команды, а творцов особенно, тоже на нём. И чтоб «скорая» дежурила и оцепление было, а алкоголя чтоб не было. Чтоб реквизит со стола не спёрли, не всегда же на столе муляж.

Но самое главное – на это способен не каждый – выполнить внезапно пришедшую творческую мысль режиссёра! То есть перед съёмкой бедолага точно и в срок выполнил все заявки, и вдруг…

Представьте себе раннее утро. «Ленфильм» ещё не проснулся. Ещё только-только начали работать цеха. Ещё закрыто кафе – сердце «Ленфильма». Именно в кафе происходят главные события: встречаются актёры и режиссёры, обсуждают грядущие съёмки и перемывают косточки. Если вы хотите с кем-то встретиться – идите прямо в кафе, не ошибётесь.

Секретарь директора студии вошла в приёмную. Секретарь директора – лет пятидесяти, образец женщины и секретаря. Всегда собранная, подтянутая, безукоризненно одетая. Без её ведома ничто не может произойти на студии. Буквально вслед за ней в приёмную входит директор. Вежливо поздоровавшись, подходит к дверям кабинета, открывает дверь и застывает в растерянности. «Маша! Бля!» – говорит он, облокотившись на косяк двери. Секретарь срывается «со старта». Её рывку позавидовал бы истребитель, стартующий с палубы авианосца. Увиденное заставляет её замереть на пороге кабинета директора! Случилось ужасное! Гордость и украшение кабинета – рояль «Беккер» исчез! Она, как и директор, облокачивается на косяк двери. «Бля!» – прошептала она. На этом её словарный запас истёк. Оба, словно в синхронном плавании, глядя друг на друга, опускаются на пол. И когда они почти достигают низшей точки, раздаются покашливание и голос: «Можно заносить?» Не сговариваясь, одними губами спрашивают: «Что?» «Как что? Пианину», – говорят грузчики, открывая створки дверей приёмной и вкатывая «Беккер». Немедленно был вызван начальник охраны. Разыскали и виновника. Он, естественно, не запирался и особой вины за собой не чувствовал. А произошло следующее. Во время кинопроб режиссёр попросил актрису спеть как бы у рояля. Как бы у рояля у неё не получалось. Ну не могла она представить тумбочку, у которой её поставили, роялем. «Нужен рояль», – сказал режиссёр. Где его взять? Дело даже не в том, что необходимо подавать заблаговременно заявку. Восемь часов вечера, цех реквизита закрыт. И тогда он решается на сверхоперацию. Но как ему удалось открыть кабинет директора и доставить, будучи никем не замеченным, рояль в павильон? Рояль, как вы понимаете, имеет внушительные размеры и вес. Это вам не листочки секретные из штаба фрицев тырить! Я думаю, что ни Штирлиц, ни майор Вихрь, да и сам Скорцени не решились бы на подобное.

К чести директора кинокартины и режиссёра надо сказать, что они горой встали на защиту администратора. Да и сам «пострадавший» не требовал крови. Вот только начальник охраны схлопотал строгача. Каждый обязан выполнять свои обязанности, справедливо решил директор студии. Понятно, что администратор ещё долго ходил в героях среди коллег. А на заданный в сотый раз вопрос, как же это ему удалось, интересовался, не хочет ли спрашивающий ещё и ключи от квартиры, где деньги лежат.

Выпьем за Андропова

Как всем я думаю известно, есть вещи, которые человек не выбирает.

Это место рождения, родители и соседи. Но вот профессия… Профессию человек себе выбирает сам? Оказывается, нет. Система может подтолкнуть его к выбору профессии. Так, мой близкий приятель выбрал профессию, существование которой возможно только при данной системе. Он стал снабженцем. Человеком самым нужным на любом предприятии, при этом самым хулимым. Он не был, что называется, прохиндеем, просто обладал талантом находить нужные слова в конкретной ситуации.

История, которой я хочу с вами поделиться, произошла в далёкие времена. Конкретно – во время «гонки на лафетах». Для молодого читателя поясняю: это происходило во время, когда Генеральные Секретари мёрли как мухи.

В 1982 году Советский Союз осиротел. Нас, тогда ещё советских людей, покинул великий полководец, четырежды герой, писатель и бровеносец в потёмках Леонид Ильич Брежнев. Ему на смену пришёл не менее любимый советским народом Юрий Владимирович Андропов. Любить его советскому народу выпало недолго, чуть больше года. Ему на смену пришёл Константин Устинович Черненко. Любить его советский народ смог лишь год и месяц.

Мой рассказ о правлении Андропова.

Советский народ полюбил его сразу и страстно. Шутка ли – водка подешевела на 10 %!!! А ещё он стал наводить порядок. «В СССР навести порядок?» – спросите вы. «Да!» – так он сообщил ошарашенной «общественности». Понятно, порядок он стал наводить по-революционному. Но времена уже были другие, вегетарианские, то есть искать заговоры, устраивать процессы над бывшими соратниками и стрелять в подвалах сотнями теперь уже КГБ стало по многим причинам невозможно. История умалчивает, кто подсказал Андропову наводить порядок в стране, выискивая нарушителей трудовой дисциплины и устраивая облавы в кинотеатрах, кабаках и банях. А ещё он пообещал дать по рукам! По рукам предполагалось дать всем, кто живёт не по средствам, то есть ворам. Этот тезис понравился всем. Никто, ну почти никто, не обратил внимания на то, что в условиях всеобщего дефицита все «подтаскивали» в меру сил и возможностей. Проще говоря: «Меня это не касается». Но вернёмся к моему приятелю.

Он не посещал в нерабочее время места, где мог быть пойман и заклеймён. У него просто не было на это времени. Он мотался между тогда ещё Ленинградом и Горьким. Но вот круг его знакомых… С одной стороны, они являлись эталонными представителями именно тех, будучи при этом все как на подбор русскими, кто мешал советскому народу победоносно двигаться к светлому будущему всего человечества – Коммунизму. Не стану мучить вас догадками. Они были начальниками управления комплектации Горьковского автозавода. С другой стороны, будучи, понятно, членами партии, за ними зорко следили «те, кому надо». Трогать их, понятно, не смели. Кто ж позволит трогать таких людей? Но и без присмотру их оставлять было нежелательно. Эту функцию выполняли по многолетней традиции личные водители.

Мой приятель как-то в очередной раз ехал в Горький. Не доезжая до Москвы, он по установленной им же традиции завернул в полюбившийся магазинчик. На этот раз ему не повезло. Из всех товаров на прилавке маломальское внимание привлекла горбуша в томатном соусе. Подумав, он взял банок пять, справедливо решив, что в дороге может пригодиться. До цели своей поездки он добрался без приключений, а через несколько дней друзья пригласили его на пикник.

Мой приятель кроме обязательности, столь необходимой в его профессии, имел ещё несколько неоспоримых достоинств. Он страдал провалами в памяти, плохими зрением и слухом. То есть как появится на подобной «сходке», так и «страдает». Пить он не мог, так как заменял абсолютно ненужного в подобной ситуации водителя. Но положенную долю на стол внёс. Как вы уже догадались, это были банки с горбушей в томате.

– Сколько ящиков привёз?

– Ни одного.

– Как?!

– Пацаны, это же кильки.

– Какие кильки? Горбуша!

– Да, но она в томате, значит, кильки.

Получив нагоняй от друзей за свой снобизм, мой друг поднял бокал лимонада за встречу. Тост был коллективно забракован.

– Выпьем прежде всего за Юрия Владимировича Андропова. За то, чтобы ему хватило сил накрутить хвост этим ворюгам!

Рассказывая эту историю, мой друг удивлённо меня спросил: «Вот выпили они за здоровье Андропова, за то, чтобы он, как они выражаются, накрутил хвоста ворюгам, а сами?» «Друг мой, – сказал я ему, а как иначе? Никто из них не знает, кто, кроме него самого, стучит по партийному «куда надо».

Битва против урожая

Народная мудрость гласит: «Неумная голова всегда найдёт приключения на филейную часть тела». Это я специально смягчил, так как байка обо мне любимом.

Спрашивается: зачем мне, снабженцу, потребовалось ехать на уборочную, да ещё бригадиром? Мне не хватало забот? Но шеф попросил. Говорит: «У тебя есть опыт работы с людьми, заодно отдохнёшь». Забегая вперёд, скажу, что это был ещё тот ещё отдых. Но – по порядку. За мной закрепили ГАЗ-51 чуть младше меня. Он отслужил положенное ему в армии, был списан, а затем восстановлен на военном же авторемзаводе. Кто в курсе – поймёт. Ну а прочим я не смогу даже при всём желании объяснить, как это чудо техники передвигалось.

Приключения начались, можно сказать, с первой минуты нашего путешествия. Нас разместили в жутком плацкартном вагоне. То, что он был, мягко говоря, не убран, – полбеды, он ещё скрипел и шатался, как пьяный бомж, к тому же решето по сравнению с ним – просто монолит. Вы думаете, как может скоротать время простой шофёр? Правильно: пить горькую. Нахождение в коллективе обязывает. Короче, я думаю, что поступил правильно, решив, что раз пьянки избежать нельзя, её надо возглавить! И вот где-то в середине пути, утром, лежу я на нижней полке. Уже проснулся, но боюсь открыть глаза. Нет, не потому, что мне в лицо ударит свет, а потому что мне в голову ударит похмелье. Кто-то кричит мне в ухо: «Вставай, на пятом пути грузин в разлив продаёт вино!» Плохо соображая, что происходит, хватаю первую попавшуюся под руку ёмкость, и мы, ныряя под вагоны, спешим к грузину. Я вполуха слушаю попутчика, который рассказывает мне о качестве вина. У меня одна цель – выпить стакан: тогда боль пройдёт. В ту же секунду моя голова раскалывается. Я падаю мордой в гравий. В глазах темно. Что-то липкое течёт по лицу. Не пугайтесь, я остался жить. Кто бы иначе поведал эту, как всегда, правдивую байку? Нет в жизни ничего сложного. Всё просто. Вылезая из-под очередного вагона, я забодал подножку. И вот мы прибыли на станцию назначения. Нас распределили по колхозам. Я оказался в группе из двадцати водителей. Не скрою, появление в деревне такого числа молодых парней не осталось без внимания, в основном среди местных дам. Представьте себе картину: «А мы не ждали вас, а вы припёрлися». В деревню въезжают упомянутые двадцать машин, из которых вываливаются молодые, небритые, с опухшими лицами парни, а впереди идёт бородатое очкастое существо в рваных джинсах, рубаха завязана узлом на пузе, голова наискось перевязана несвежим бинтом с проступившим пятном крови. В первый же день я понял, как безнадёжно далёк от народа! Выйдя из общежития, где нас разместили, я решил прогуляться по деревне, подышать свежим воздухом. Ко мне подошёл абориген с предложением выпить. «Вестник дружбы города и села или парламентёр», – подумал я. Пить не хотелось, и я ответил отказом. А чтоб не обидеть его, сказал, что не пью. И тут я увидел в его глазах сострадание. «Болеешь?» – спросил он. Чувствовалось, что он искренне переживает за меня. Мы ещё немного поболтали, и, уходя, он сказал: «Баб наших не трогайте». «Значит, всё-таки парламентёр», – понял я. Наутро всех собрали на весьма специфический инструктаж. Начался он с того, что у всех забрали права до возвращения в Ленинград. Объяснение простое: «Вам они ни к чему, гаишники вас трогать не будут (некому зерно возить), а так и вам, и нам (начальству) спокойней».

Рабочий день – с восьми утра до восьми вечера, выходной – когда дождь будет. Не халтурить, то есть на просьбы за бутылку отвезти сено или дрова следует отвечать категорическим отказом.

Хорошо, допустим, прибегать к нетрудовым доходам – грех. А что делать колхознице? Как ей запастись на зиму, скажем, дровами? Деревенский автотранспорт в количестве двух единиц в бессрочном ремонте! Этот запрет, мягко говоря, игнорировали обоюдно. Ребята халтурили, а начальство типа не замечало. Выражаясь современным языком, сделка происходила так: останавливает бабка машину и говорит:

– Милок, дровишек подвези, я табе дам пол-литра самогона и десять рублёв.

– А чё так много?

– Так я ж кузов подмету.

Замечу в скобках, что с кузова можно было вымести до полмешка зерна. Никакого ущерба народному хозяйству эти «хищения» не приносили, так как дорог, даже в советском понимании, не существовало. Вместо них были разбитые наезженные направления, по которым можно было проехать только в сухую погоду. Впрочем, через несколько дней они превратились в сносные за счёт зерна, высыпавшегося из кузова. Да и это зерно, которое засыпало ухабы, не влияло ни на что. Собранное зерно отвозилось на элеватор, где после многочасового ожидания в очереди под разгрузку высыпалось на открытую площадку, там оно и догнивало. Но даже когда это зерно лежало в луже на току, нельзя было его взять на прокорм скоту. Это считалось хищением со всеми вытекающими. Как я уже упомянул, происходил бартер с доплатой. Водила привозил дрова, сено и получал обед, плюс стакан (ну не лезет, по местным понятиям, сухая ложка, даже с супом, в рот), бутылку огненной воды и деньги. А вот полученные за труды дензнаки обменять на водку было невозможно. Никакие уговоры не помогали. Бабуля закатывала глаза, божилась, а когда это не помогало, честно шла к соседкам и всегда возвращалась с пустыми руками. И это понятно. Где бабка достанет водку в уборочную, если ей потребуется подвезти сена или ещё что-то? Ребята выезжали под загрузку в восемь утра, через час возвращались разгружаться и к десяти уже делали вторую ходку. Тут и столовая открывалась. Из-за жары им приходилось ездить в одних плавках – как вы понимаете, климат-контроль отсутствовал за ненадобностью, чай не Канада. И вот к столовой лихо подлетает грузовик, из кабины выпрыгивает водила в плавках и бежит за пивом. При виде такой картины местные бабы визжат. И не понять, то ли от восторга, то ли от возмущения они закрывают лица руками, но почему-то с растопыренными пальцами. К вечеру потные и чумазые водители ехали в баню. Мне не раз приходилось подменять ребят. Работа, как говорил известный поэт-трибун, адова. В машине пекло, от комбайна летит пыль, солома вперемешку с землёй. Комбайнеру безразлично, куда он ссыпает зерно: ему платят за убранный гектар. А дальше – хоть зерно не расти. Однажды вечером после такой подмены я ехал из бани. Слева от дороги, под фонарём, мужики играли в домино. Из дома напротив вышла бабища. Она подошла к забору и, положив на него свои огромные молочные железы, крикнула через дорогу, обращаясь к супругу: «Ваня!». Далее шёл простой русский текст, который я вынужден из-за специфики перевести. Супруга интересовалась, собирается ли её возлюбленный исполнять супружеский долг или продолжит забивать козла. Если да, то она его – тут она повторила название игры – ждать его – опять название игры – не будет! От неожиданности я выпустил из рук руль. Под мой оглушительный хохот машина съехала в кювет, по счастью, объехав фонарный столб. Так мы и жили. Водилы работали как проклятые, не забывая о помощи населению во всех возможных формах.

В один из вечеров меня встретил председатель и сообщил, что завтра праздник и все приглашены. Теряясь в догадках, я спросил:

– Что празднуем?

– Отделки.

– Отделались от уборочной?

– Ага.

– А как же…

– Что?

– Ну вы ж хлеборобы.

Он посмотрел по сторонам: «А пошёл ты…».

На следующий день вечером в столовой собрались все причастные. На столах – нехитрая закуска. Бутылка водки на двоих, как мне объяснили, для начала. Я это понял сам без объяснения, увидев пятерых пока ещё трезвых блюстителей. Открывая праздник, председатель выступил с краткой красочной речью:

– Товарищи! Эта… мы в этом году… эта. Я хотел сказать, что мы в этом году лучше, чем эта… Голос из зала прервал оратора: «Петрович, хорош трындеть! Водка стынет!» Председатель: «И то верно, ну, за отделки!» Праздник удался на славу. Менты сначала форс держали: мол, мы порядок блюдём – потом сели за стол. Да у них и работы не оказалось. Так, пару раз один мужик другому в глаз вдарил. Праздник как-никак – отделки.

А потом, как всегда, с опозданием, нас бросили на свёклу. По традиции партийное руководство, которое, по-моему, в школе не училось, иначе оно бы знало, что осенью бывают дожди, потребовало ударно убрать свёклу. По причине размытых дождём дорог мы стояли. Но для партии нет неразрешимых проблем. В этом я убедился, когда каким – то чудом смог выехать из деревни. Ближе к городу, к которому я направлялся, справа от дороги, простиралось от горизонта до горизонта неубранное свекольное поле. Половина его была уже перепахана «кировцем», а у другой, ещё не тронутой, стояло местное начальство и о чём-то живо, судя по жестикуляции, беседовало. Битва за урожай была в разгаре.

Битлы на костях

Русские народные сказки, если их перечитывать будучи взрослым, очень поучительны. Для примера возьмём сказку об Алёнушке и о её братце Иванушке. В этой сказке Алёнушка уговаривает братца не пить, предупреждая его, что он может превратиться в козлёнка. Но Иванушка был маленький, сестру не послушался и превратился в козлёнка. Итак. Место действия – Ленинград. Конец шестидесятых. Я получил первую получку! В ознаменование этого торжества на семейном совете было решено, что я сам должен купить себе первый костюм – я давно мечтал о двубортном костюме-тройке – и ещё галстук! И шляпу! И вот я стою в универмаге, весь в обновках, как пример и доказательство возросшего уровня жизни Советского человека. Вдруг слышу: «Сэр, Битлами интересуетесь?» Как я мог не интересоваться ансамблем «Битлз»? Прежде всего как всем, что осуждалось официозом, несмотря на то что уже прошло время, когда за ношение брюк-дудочек можно было вылететь из института. Длинноволосый юноша уже не рисковал тем, что его мог с позором остричь прямо на улице комсомольский патруль, он всего лишь мог услышать осуждающее шипение: «Хиппи». Девушка, носившая джинсы, причислялась толпой к падшим. Все иностранные певцы были не рекомендованы, то есть запрещены. Достать пластинку Битлов, как тогда говорили – диск, считалось большой удачей. Как правило, они изготовлялись умельцами на использованных рентгеновских снимках, и это называлось рок на костях. Но я отвлёкся. Услышав такое оригинальное обращение, я обернулся. Передо мной, как мне тогда показалось, стоял пожилой мужчина, лет сорока. «Есть свежий альбом Битлов, интересуетесь?» – «Да, сколько?» – «Угол». Для непосвящённых: угол на сленге означал двадцать пять рублей и при средней зарплате в сто семьдесят рублей составлял приличную сумму. И даже такие деньги я был готов заплатить, но у меня после всех покупок оставалось пять рублей с мелочью, в чём я, естественно, не мог признаться. «Трёха», – нагло заявил я. «Это не кости – винил». – «Трёха!» – «Вы не джентльмен, пятнадцать». – «Возможно, но и не фраер. Трюндель» (трюнделем, опять же на сленге, понятно, именовалась трёшка). Сошлись на пятёрке. «Отойдём в сторонку, тут слишком людно». Отошли. Как шпион из советских фильмов пятидесятых годов, он расстегнул полу пиджака и со словами «не обращайте внимания на этикетку: конспирация» быстро засунул мне за полу пиджака пакет. Никогда я так не спешил домой. Меня просто распирало от гордости. Я наконец-таки дождался «сбычи мечт», купил костюм и за бесценок – последний, возможно, единственный в городе (как утверждал облапошенный мною мужик), диск Битлов. Дома меня ждал брат. «Ты чего такой таинственный? В шпионы записался?» – спросил брат. «Я, Бобон, Битлов достал». – «Врёшь». – «Шоб я на рельсах уснул!» Мы ушли в дальнюю комнату. Я дрожащими руками поставил драгоценную пластинку на проигрыватель и услышал: «Памяти товарища Свердлова, речи Ленина». Давясь от хохота, брат спросил: «Последняя вещь ансамбля? Сколько отвалил?» – «Эта сволочь просил четвертной билет!» – «И?» – «Сторговался на пятёрке». – «Из тебя выйдет, вернее, уже вышел, классный коммерсант». Что я мог ответить? Меня развели как последнего лоха. Утром мама уехала навестить родственников. Оставшись без присмотра, мы решили устроить вечеринку. Пришли друзья, подруги. В разгар танцев вдруг оборвалась музыка. Я, тихо ругаясь, пошёл выяснять причину и увидел одного из гостей, сидящим в самом тёмном углу и почему-то в тёмных очках. Звали его Саша, но он откликался только на Альберта. «Альберт, ты чего сидишь в темноте в тёмных очках?» – спросил я. Подняв тяжёлую от выпитого голову, он произнёс: «Андрокл, во дела, старик, как торчишь? Я секу, ты имеешь на меня злой понт?» Что в вольном переводе означало «как дела?». «Ты не знаешь, почему нет музыки?», – поинтересовался я. «Бобон обрубил музон и уехал».

То есть он выключил музыку, потому что много выпил.

Я вошёл в комнату брата. В углу, за столом, на котором стоял проигрыватель, сидел брат, обхватив голову руками, и плакал. Из динамиков проигрывателя слышался голос вождя пролетариата. Он скорбел о безвременной кончине Свердлова.

– Боря, хватит придуриваться, гости хотят танцевать.

– Замолчи, гад. Слышишь, какой человек говорит?

Борис был нормальным, как теперь говорят, адекватно мыслящим человеком. В любви к власти, тем более к коммунистам, не замечен.

Просто в нужный момент рядом не оказалось Алёнушки.

Бочка спирта

Каждая страна имеет свои особенности. Немцы пунктуальны и аккуратны. Англичане чопорны, у них даже юмор особенный. Американцы уверены в том, что они самые-самые. В Советском Союзе пили всё, что горит, и тащили всё, что плохо лежит, а так как пьяный хорошо не положит, то круг как бы замыкался. При этом почему-то гордились этим. Мне не раз приходилось слышать: «Да как у нас (на заводе, фабрике, в колхозе – нужное подчеркнуть), не пьют нигде! В моей биографии есть три года работы на БАМе. На БАМ я поехал не от комсомольского задора и не за запахом тайги. Я поехал за деньгами. Там я понял, кто такой первопроходец. Это человек, работавший на стройке первые год-два, срывал самые большие оклады и ехал на следующую стройку века. Там я убедился в том, что возможны места в Союзе, где нет антисемитизма. Посудите сами: какое дело водителю грузовика, идущему по бездорожью, когда за бортом минус 50, кто его напарник – узбек, таджик или еврей? Там я убедился в том, что СССР отстал от Запада не на 10 или 20 лет, а навсегда. Импортная техника, если её не успевали разграбить на большой земле, была как инопланетный корабль, приземлившийся в племени неандертальцев. С грузовиков чаще всего тащили кресла – они были лучше волговских и жигулёвских – и автономные печки обогрева кабины. Казалось бы, всё предусмотрели инженеры, создавшие чудесный грузовик. Он был комфортный, безотказный и неприхотливый. Но имел один существенный недостаток: его проектировали инженеры, не знавшие России. Разве вменяемый человек допустит применения питьевого спирта в качестве антиобледенителя в тормозной системе грузовика? До такой ереси могли додуматься только зажравшиеся западные инженеры. Даже денатурат не признавал этот грузовик. Мог бы до такого святотатства додуматься наш, лучший в мире, инженер? Итак. Зима, к столовой, на перевале преодолев двенадцатикилометровый серпантин, подъезжает грузовик. Водитель пообедал и продолжил путь в Северобайкальск. Вскоре он поставил грузовик под разгрузку. Трудный рейс завершён. Ещё час – и он дома! Так, наверно, думал этот водила, открывая задний борт. То, что он увидел, заставило его закричать: «Милиция!». Он своими руками грузил эти бочки пробками вниз, но почему-то одна стоит вверх пробкой и не занесена снегом, как прочие. Всё просто. Бочку подменили. Подменили на перевале, когда он обедал. Но это не просто бочка, это бочка питьевого спирта! 200 литров спирта, или 400 литров водки. На перевале проживали 300 человек, включая женщин, детей и непьющих. Когда прибывший на перевал наряд милиции вошёл в коридор барака, перед ним предстала незамысловатая картина: две дамы, одетые лишь в весьма короткие халаты, обсуждали, кому из них принадлежит мужчина, привёзший им стиральную машину, доверху заполненную спиртом. При этом дамы говорили громко, матом, царапая друг другу лицо. А теперь я спрашиваю вас, клеветники России: учуять спирт, найти пустую бочку, заменить полной, спрятать ценнейший груз – и всё это за полчаса?! При этом не бросить товарища в беде и скинуться, оплатив 400 литров водки! Перефразируя Некрасова, я воскликну: «Есть люди в российских селеньях!».

Бутылка омуля

Люди старшего поколения помнят трескучую советскую пропаганду. Перекроим Енисей! Повернём реки вспять! Даёшь пятилетку в четыре года! Комсомол – на БАМ! Народ дружно аплодировал и не менее дружно рассказывал анекдоты на темы агиток. Но однажды мне сделали предложение, от которого, как теперь говорят, я не мог отказаться. Проще говоря, работу на БАМе с зарплатой, о которой я даже мечтать не смел.

Я согласился. Моя жена дала согласие на мой отъезд при условии, что я заберу её при первой же возможности. Вот такая декабристка! Когда я прибыл к месту назначения, то понял, как прав был мой приятель, говоривший: «В действительности всё оказалось не так, как на самом деле». Я это к тому, что обещания предоставить мне работу по специальности, мягко говоря, действительности не соответствовали. Вместо работы снабженцем мне предложили работу плотника в качестве испытательного срока. Не вступая в дебаты, я высказался – возможно, не совсем вежливо – в том смысле, что не вижу связи между этими специальностями, сообщив при этом, что вижу их в белой домашней обуви, и, забрав документы, ушёл. Удача сопутствовала мне, и сравнительно быстро я нашёл себе работу. В первый день новый шеф мне сказал: «Жилищный вопрос решай сам, пробей себе вагончик, это как раз по твоей специальности». Вагончик я, естественно, достал. Кто же для себя не расстарается? Несколько позже я понял, что проживать в вагончике даже престижно – большинство жителей посёлка жили в бараках, а у меня хоть какое, но отдельное жильё. Отработав примерно месяц, я решил забрать к себе жену: обещания надо выполнять. С пустыми руками ехать было неудобно. А что привезти? Собольи шкурки? Но они без печати, при перелёте могли возникнуть большие неприятности. Я решил привезти омуля. Омуль был в продаже, но очень мелкий, неказистый. Как выйти из этой ситуации?

Нижнеангарск, из которого я должен был вылетать в Иркутск, расположен на берегу Байкала. В таком посёлке практически любой житель – рыбак. Я вооружился бутылкой спирта и постучался в первый попавшийся дом. Из дома вышел хозяин, между нами произошёл разговор примерно такого содержания.

Я – Хозяин, продай омуля.

Хозяин – А ты знаешь, что я инспектор рыбнадзора?

Я – И что?

Хозяин – А то, что я власть!

Я – Чё, у власти нет омуля?

Хозяин – Нет!

Я – А стакан у власти есть? У меня бутылка спирта, пойдём в лесок, раскатаем пузырь.

Хозяин – Не пойду, у меня дом есть, заходи.

Зашли. Хозяйка, видя гостя, ныряет в подпол, как я понял, за закусью, чувствуется выучка. На свет божий появляется огромное блюдо, на котором гора омуля. Да какого! Не омуль – байкальский кит! Понятно, одной бутылкой дело не обошлось, его жена-сибирячка от нас не отстаёт. Хозяин выставляет, так сказать, в ответ. Под конец застолья, обсудив положение в стране и мире, а также то, что с приходом стройки ушла рыба, хозяин вспомнил про омуль: «Ну что, брат, омуль нужен?». Я кивнул. «Машка, дай брату омуля!» Хозяйка щедро насыпала мне с полрюкзака. Правду говорят: «Когда бог наказывает человека, он лишает его разума». Взяв рюкзак и поблагодарив хозяина и хозяйку, я достал бумажник. Повернувшись, я увидел глаза хозяина дома. Впервые в жизни я понял: взглядом можно убить. Явно сдерживаясь из последних сил, он прохрипел: «Я тебя в дом пустил, братом назвал! А ты мне, сволочь, деньги суёшь! Уходи!» Пришлось мне доставать из портфеля бутылку коньяка, которую припас для приятелей в Ленинграде. Заночевал я, естественно, в доме у нового «брата».

Бюро добрых услуг (кооператив «Милости просим»)

Один из лидеров перестройки, то ли Ельцин, то ли Горбачёв, сказал: «Разрешено всё, что не запрещено».

В сущности, ничего нового он не сказал, так как это один из постулатов римского права. Но, согласитесь, в Советском Союзе времён начала перестройки, да и раньше, о существовании римского права знали лишь высоколобые интеллигентишки. Народ, инициативная его часть, не стал вдаваться в анализ сказанного, а стал открывать кооперативы. Один из первых кооперативных ресторанов открылся на Среднеохтинском проспекте. Он сразу стал популярным. Это была, так сказать, первая ласточка. Как сказал Мао Цзэдун: «Пусть цветут сто цветов». Он, понятно, имел в виду нечто другое. Тем не менее как грибы после дождя стали появляться всевозможные бизнесы. К примеру, автомастерские, работавшие 24 часа. На трассах появились частные гостиницы, кафе. Водитель большегрузного автомобиля мог теперь за сравнительно небольшие деньги пообедать и отдохнуть. Появились услуги, и весьма оригинальные. Один владелец ресторана предлагал своим посетителям весьма востребованную услугу. Он за весьма скромную плату развозил подвыпивших клиентов на их же машинах по домам. Согласитесь, подобная услуга в России пользовалась повышенным спросом. Об одном таком оригинальном кооперативе я и хочу рассказать.

Мой друг претворил в жизнь свою давнишнюю мечту – купил «жигули». Машинку не новую, но в приличном состоянии. Похвастав машиной среди ленинградских друзей, он решил продолжить «презентацию» в Москве. Водитель он был неопытный, поэтому попросил меня составить ему компанию в поездке. Я согласился. Выехали мы поздно. Была зима, но мороза не было, что-то около ноля градусов, шёл снежок, который моментально превращался в кашу. Такая дорога очень опасна, так как вождение требует определённой подготовки, а главное – крепких нервов. В любую минуту машина может сорваться в занос. На удивление, мой друг справлялся со сложной и незнакомой ситуацией. Прав был мой инструктор вождения, говоривший: «Или человек садится и едет, или пусть не тратит время. Или он чувствует машину, или нет. Научить чувствовать машину нельзя». Мы уже прошли большую часть пути. До Твери, где мы решили заночевать, оставалось чуть более ста километров. Я решил вести машину. Миша – так звали моего друга – устал, а впереди был сложный участок дороги. Крутой поворот, к тому же совершенно открытый, то есть не прикрытый лесом. Да и ночь наступила, дорога подмёрзла, и местами стали появляться участки гололёда. Случилось именно то, чего я опасался. На одном повороте машина пошла в занос.

Ни мои знания, как поступать в подобной ситуации, ни опыт не помогали. Да и не могли помочь: машину крутило на льду, словно волчок. Чудом я избежал столкновения с грузовиком, шедшим сзади, и встречным автобусом. Сделав несколько оборотов вокруг оси, наше авто вышвырнуло с дороги. Придя в себя от пережитого и осмотревшись, мы поняли, что живы, это радовало. И что находимся метрах в пяти от дороги. Машина, по-видимому, угодила в занесённую снегом яму. Я это понял, когда увидел, что наше авто сидит в снегу по стёкла дверей, через которые мы и эвакуировались. Стоим у машины, размышляем. Машина цела. Вот только вытащить её мы сможем не раньше утра. Всё произошло между деревнями. До ближайшей – с десяток километров в любую сторону. Искать ночью в незнакомой деревне трактор не имело смысла, как и пытаться остановить кого-нибудь. По всему выходило, что надо готовиться к ночёвке в машине. Наши невесёлые размышления прервал бодрый голос:

– Что, сели?

– А разве не видно? – неприветливо ответил мой друг.

– Мы пришли вам помочь. Всего-то пятьсот рублей или пять долларов, недорого.

Как по мановению волшебной палочки из-за спины второго «благодетеля» появился трос, подъехал трактор. Спустя несколько минут наш жигулёнок был на трассе. Рассчитавшись, я предложил ребятам сообща засыпать песком гололёд. В ответ я, к удивлению, услышал хохот. Отсмеявшись, один из «спасителей» как на духу признался:

– Это же наш бизнес.

– Вы что, специально здесь дежурите?

– Конечно, к тому же следим, чтоб гололёд, так сказать, соответствовал.

– Но это же опасно, могут пострадать люди!

– Зря вы так. Мы ж с понятием. Мы ж не звери какие, следим, чтобы толщина снега была достаточной. Если надо, подсыпаем.

– У вас что, кооператив?

– Конечно. Дорожный. Мы за состоянием дороги следим, а это так, приработок.

Мы продолжили свой путь. «А что эти пацаны будут делать, когда снег сойдёт?» – прервал молчание мой друг.

Думается мне, что они найдут выход из любой ситуации. К примеру, гвоздей накидать, а в кювет сенца подкинуть. Богата на таланты земля русская!

Важнейшее из искусств (Офелия)

В Советском Союзе в фойе любого кинотеатра красовалось изречение вождя мирового пролетариата: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино».

Высоколобые интеллектуалы мне доказывали: мол, фраза искажена, вождь говорил не то и не об этом. А я не согласный! Ничегошеньки эти умники не понимают. Вождь был прав! В той стране, при той жизни, безусловно, кино было важнейшим из искусств. Ну что, пролетарий в публичную библиотеку пойдёт или, того хуже, в театр на балет? У кино есть масса преимуществ. Можно с подругой устроиться в последнем ряду. А можно, если нет подруги, купить пузырь портвейна, устроиться опять же в заднем ряду и, через соломинку попивая портвешок, посматривать кино! Да ни в один театр вас с портвейном не пустят. Прав был Картавый: кино – важнейшее из искусств! А как говорил народ? Жизнь как в кино. Вы слышали такое выражение: «Жизнь как пьеса»? Нет! Да и не могли: бесконечно далёк театр от народа. Вот этой близостью к массам я и объясняю такой феномен, как массовка. В массовке вы не найдёте случайных людей. Тут фанаты. Кто за несчастный трояк будет в дождь и снег или под палящим солнцем в течение всего дня, скажем, изображать сложнейшую роль канавокопателя? Только человек, беззаветно преданный важнейшему из искусств. Да не в деньгах дело! Если повезёт, можно подойти да хоть к самому Александру Демьяненко и попросить вместе сфоткаться. И, что ценно, он не откажет. А потом в приличной компании, опять же под портвешок, как бы невзначай сказать: «Я тут недавно с Демьяненко в кино снимался». И документ о стол хрясть! Чтоб не вякали разные! А на фотке по диагонали: «Другу Васе от Саши». Всё! Ты в авторитете! Правда, бывают и промашки. На съёмках «Звезды пленительного счастья» один из массовки затерялся. А если быть честным, немножко сильно лишку перебрал, согреваясь водочкой, да так и заснул в каземате Петропавловской крепости, где изображал солдатика императорской армии. Проснувшись в каземате в одиннадцатом часу вечера, он, как был в лосинах и кивере с деревянной сабелькой на боку, пошёл к «Ленфильму». Велика была его тяга к искусству, к прекрасному, но подлые опричники, сиречь милиционеры, задержали солдата Его Императорского Величества для проверки документов. Он им так и сказал: «Руки прочь от солдата Его…» Эти ничтожные людишки даже не дали ему договорить, а тут же стали вязать! Он было пытался выхватить саблю, но она была выстругана из одного куска дерева. Сеча не задалась на корню. Но эта сцена меркнет на фоне того, что произошло буквально через неделю на съёмках всё той же «Звезды пленительного счастья».

В тот день по каким-то делам я забрёл на Заячий остров, где шли съёмки этой картины. Снимали сцену казни декабристов. Всё шло своим чередом. В основном всё происходило вокруг виселицы. Каскадёры в очередной раз проверили свои приспособления: страховочные пояса, надеваемые актёрами, к которым крепился тонкий трос, другим концом соединённый с перекладиной виселицы. Все были готовы, кроме одного актёра. Он был в ранге звезды кино и мог себе такое позволить. В том кинематографе почему-то считалось шиком заставлять других себя ждать. Объявили перерыв. Меня окликнули: «Андрей, иди к нам, выпей кофе». Я оглянулся. Из машины звукозаписи мне приветливо махал приятель. Уже подымаясь в машину, я услышал пронзительную трель милицейского свистка и дикий мат. Обернувшись, увидел картину, повергнувшую меня в шок. Было отчего! Воспользовавшись тем, что администратор не выставил охрану виселицы, зеваки из толпы, а вместе с ними и массовка облепили её. Самые активные взобрались на скамейку, установленную под петлями, и просунули туда, в петли, головы! Представьте себе картину. 1974 год. В центре Ленинграда установлена виселица. Под ней с петлёй на шее стоит придурок, изображающий повешенного, а другой идиот его фотографирует! Понятно, что эти малодумающие человеческие особи ничем опорочить лучшее в мире социалистическое государство не хотели, но милиционеров, их задержавших, это не интересовало. Они, заломив им руки, стаскивали их с помоста и волокли в неизвестно откуда взявшиеся «воронки». Происходящее фотографировали все: и их приятели, и зеваки из толпы, и, само собой, интуристы. Забегая вперёд, скажу, что это было главным обвинением на парткоме, куда был вызван директор картины. Его – слава богу, не 37 год – обвинили всего лишь в халатности, а не в идеологической диверсии. А тем временем под виселицей шёл бой. Милиция из оцепления сгоняла «шутников» с помоста и отнимала фотоаппараты, засвечивая в них плёнку. Мне запомнился один из этих любителей острых ощущений. Когда скамейку, на которой должны были стоять «декабристы», унесли и, казалось, инцидент был исчерпан, он, вбежав на помост, подпрыгнул, ухватившись руками выше петли, и просунул в неё голову! Держась за канат, с петлёй на шее он кричал своему другу: «Петя! Ты снял? Точно? Давай ещё разок!». Но вдруг хватка его ослабла, руки проскользнули чуть ниже, и вот он уже захрипел. Спас его бригадир каскадёров, в последнюю секунду приподняв его и вынув, уже задыхавшегося, из петли. Когда же его привели в чувство, он спросил у фотографировавшего его друга: «Классные фотки вышли, да?». А теперь о том, как попадают в массовку. По-разному. Можно в газете прочесть: мол, так и так, приглашаем для участия в съёмках юношей и девушек. А бывает, идёт человек по улице – и вдруг – бац! – пригласили его сниматься в кино. Да не в массовке, а в групповке. Это та же массовка, но не более десяти человек, для избранных. Они и держатся, не смешиваясь со всеми. Они ж почти актёры! У них и роль, и слова. Что-нибудь: «Вас здесь не стояло!». И оплата. Не трояк, а целых 4 рэ12 коп., как раз на бутылку, обмыть незабываемый день!

Мой приятель, ассистент режиссёра по актёрам, попросил составить ему компанию: «Пойдем прогуляемся по городу, поищем девочек для съёмок. Мне нужны длинношеие голубоглазые блондинки, штук десять. Завтра съёмки у Екатерининского дворца в Пушкине». Первым делом направились в Михайловский парк. Этот парк облюбовали кордебалетные девочки, нужные нам, и почему-то голубые. Скажу честно, нормальному мужчине смотреть на упражнения этих девочек, одетых в облегающее трико телесного цвета, было сложным испытанием. Возможно, факт того, что, кроме них, в парке были не совсем мужчины, и повлияло на выбор места. Наш «улов» был достаточно хорош: мы пригласили восемь девушек. С ними всё было просто. Все они уже участвовали в подобных съёмках и представляли, что от них требуется. Сложности начались после того, как мы, по выражению моего приятеля, пошли в народ. Процедура происходила, что называется, под копирку. Мой приятель представлялся подходящей, по его мнению, девице. Он указывал свою должность, название кинокартины и причину, по которой он её остановил. Но всё это мало помогало. Они все были уверены, что это хитрый ход ловеласа. Прошатавшись по Невскому проспекту более часа, мы констатировали, что это не наш день. Время шло к вечеру, а искомого числа девиц мы не нашли. Но кто ищет, тот, как известно, находит. Мой приятель узрел в толпе прохожих, как он говорил, искомый материал. Произошёл вот такой забавный диалог:

– Здравствуйте, я помощник режиссёра по подбору актёров. Мы снимаем фильм о жёнах декабристов, который называется «Звезда пленительного счастья». Нам нужны девушки вашей наружности.

– Сейчас придет мой Зореслав, он тебе покажет наружность. Иди ищи дуру, к ней и клейся!

– Вы меня не так поняли. Вот моё служебное удостоверение. Если вы согласитесь, то будете играть дворянку, возможно, у вас будет небольшая роль со словами.

– Вы узнали во мне актрису?

– Ну конечно, а где вы играете?

– В Ужгородском театре народного творчества. Я занята в «Гамлете», играю Офелию. Все говорят, что очень хороша в этой роли.

– Нет, Гамлета «Ленфильм» уже снял. Гамлет и Офелия убиты, вторая серия пока не предвидится. Но я вижу в вас талант, необходимы пробы.

Тут и Зореслав подоспел.

– Зореслав, меня пригласили на пробы, иди в гостиницу, я скоро буду.

Его попытка присутствовать на пробах была ею пресечена на корню под предлогом таинства процесса.

Наутро я встретил своего приятеля словами: «Ну как декабристка Офелия, пробы, надеюсь, прошли удачно?».

Он криво ухмыльнулся. Мне думается, я убедил сомневающихся: кино является важнейшим из искусств.

Ведро «ракеты»

В России воровали всегда. У всех на слуху фраза: «Воруют, Ваше величество…». Кому принадлежит эта фраза, доподлинно неизвестно, не в этом суть. Дело в том, что это, пожалуй, единственная традиция, строго соблюдаемая и в почившем в бозе СССР, и в новой России. Следуя мудрой поговорке «тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость!», тащили всё: краску и всякие нужные в хозяйстве материалы, как говорили, для дома, для семьи. Мне трудно в ограниченных рамках байки перечислить все виды народного «творчества» в этой сфере. Пожалуй, самое точное определение принадлежит, если я не ошибаюсь, Хазанову: «Это про нас сказал Некрасов – они всё вынесут!». Притом, если цельнотянутое пропивалось, это даже не считалось воровством. А вот если продавец обсчитывал-обвешивал, это да, считалось воровством, так как воровали не у государства, а у конкретного человека. Чтобы не быть обвинённым в очернительстве, приведу несколько, на мой взгляд, ярких примеров. Однажды довелось мне побывать в гараже управляющего строительным трестом. Снаружи это был стандартный кирпичный гараж. В действительности это было сложное, выполненное со знанием и с любовью инженерное сооружение. Его авто въезжало в гараж, пол на тросах опускался на этаж ниже, и машина закрывалась медным листом – он не режется автогеном. На минус первом этаже была мини-мастерская, весьма неплохо оборудованная. На минус втором этаже была комната отдыха, оборудованная телевизором и баром. Ну какой гараж без бара? Ниже находился холодильник с припасами на зиму. Всё это сооружение было отделано голубым кафелем.

Довольно часто воровство прикрывалось производственной необходимостью. Мой коллега и друг – мы вместе работали на БАМе – по приказу своего шефа увёл токарный станок. Дело было так. «ЛенБАМстрой» подарил подшефному рыболоводческому совхозу уникальный станок. Он приехал в порт, где стоял только что разгруженный станок, погрузил его – и был таков. А вот вам пример творческого подхода. Эту историю мне рассказали на Горьковском автозаводе. Водитель гендиректора умыкнул 8 (восемь!) автомобилей ГАЗ-3105. Все они были точной копией авто его начальника. Происходило это до гениальности просто. Володя, погоняло Бешеный, проходил через проходную, держа в руках папку для бумаг. Вежливо здоровался и проходил на завод. Естественно, его никто не проверял. Кто ж себе враг – проверять водителя «самого». Далее происходило следующее. Он проходил на площадку сбыта, находил копию хозяйской машины, прикручивал госномера, которые он пронёс в папке, и уезжал. Подвела его, как обычно, водка. Как-то раз перебрал с друзьями и сболтнул лишнего. А вот случай, на мой взгляд, комичный. Произошёл он с актёром Игорем Дмитриевым. Нет, Игорь Дмитриев ни в чём порочном замечен не был. Я, во всяком случае, ни о чём порочащем его не слышал. Эту историю он рассказал сам. Случилось так, что я в кафе «Ленфильма» оказался за соседним столиком с компанией, в которой находился Дмитриев.

Вот эта подслушанная история в моём пересказе.

Дмитриев возвращался с открытия Петергофских фонтанов. Он не участвовал в этом празднике, иначе его бы отвезли на машине. Итак. Место действия – сквер у привокзальной площади, время действия – 10 часов вечера. Проходя через сквер, он был весь погружён в обдумывание новой роли.

Евгений Татарский предложил ему одну из главных ролей в своём фильме «Приключения принца Флоризеля». Поэтому сиплый голос из кустов: «Мужик! Ведро ракеты хошь?» – естественно, прошёл мимо его сознания. Тем временем голос продолжил монолог: «Чё, оглох? Я с тобой разговариваю». Он остановился. Оглянулся. В сквере он был один. Голос из кустов – теперь он был в этом уверен – не унимался: «Чё вертишься? У тебя спрашиваю: ведро ракеты надо?» Игорь Борисович слыл воспитанным человеком. «Простите, это вы мне?» – «А кому же? Зенки открой, мы здесь одни!» – «Простите, о чём речь? Какое ведро, при чём здесь ракета?» – «Ну ты совсем тупой, – не унимался голос, – щас увидишь». Из кустов сначала появляется замызганный пьяный мужик, затем – эмалированное ведро, доверха наполненное тикающими часами «Ракета». «Ну, теперь допёр? Ведро «Ракеты» всего за десятку». Посмеиваясь, Игорь Борисович сказал: «С прискорбием следует признать, что данный «бизнесмен» не был моим поклонником. Да и освещение в сквере было плохое». «А что с ведром «Ракеты»? – спросил кто-то из сидевших с ним за столиком. «Вначале я, естественно, категорически отказался (здесь я смягчаю сказанное актёром), но мой демарш не возымел действия. Он шёл за мной с тикающим ведром и канючил: «Мужик, купи ведро, уступлю». Мы уже приближались к выходу из сквера. Представьте себе сцену: я выхожу на привокзальную площадь, а за мной идёт мужик, держа ведро ворованных часов, и предлагает мне их купить. Пришлось сунуть ему пятёрку, лишь бы отстал, но он как честный человек всучил мне это ведро. Что оставалось делать? Я его взял и отнёс в отделение милиции. На моё счастье, там меня узнали и не стали задавать вопросов. Что стало с ведром «Ракеты», у меня нет ответа. Одно думаю, что на часовой завод менты его относить на стали: приработок как-никак.

Впечатлился

Многие, вспоминая конец восьмидесятых – начало девяностых, говорят: лихие девяностые. Я не согласен с таким определением. Эти годы были скорее впечатляющими. Прежде всего, исчезла шестая статья из, безусловно, самой прогрессивной Конституции, говорящая о руководящей роли партии. Народ впечатлился. На экраны кинотеатров вышли фильмы, лежавшие на полке. Как ни странно, в них не оказалось ни антисоветчины, ни порнографии. Разве что в фильме «Интервенция» еврей возглавлял подполье. Признаюсь, мне трудно отнести этот факт к порнографии. Кстати, о порнографии. Захожу я однажды в кафе на «Ленфильме», вижу приятеля, который машет мне рукой. Подхожу, сажусь, он мне с видом заговорщика сообщает: мол, скоро, буквально через час, в конференц-зале будут показывать порнуху!

Конференц-зал – это примерно 600 мест. Стараясь его не обидеть, интересуюсь, не съел ли он чего несвежего, вроде как заботу проявляю. Он клянётся самой страшной клятвой. Решаю пойти. Я ему, естественно, не поверил, но уж слишком сильно он божился. И вот мы направляемся на просмотр. Народу, мягко говоря, много. С трудом находим место. Фильм мне очень понравился. Вот только к порнографии он не имел никакого отношения. Особенно меня впечатлила фраза в конце фильма: «Пойдёмте на Восток, там должна быть цивилизация». Фразу эту, естественно, вырезали, да и вообще с дубляжом возникли проблемы. Советскому человеку вид женского тела был противопоказан. Посудите сами: в стране, где секса не было, советский человек мог увидеть голую бабу только в бане, а туда мужикам вход запрещён. Следовательно, обнажёнку убрали, полезла политика. Ведь это не кинокомедия, а памфлет. Фильм о государстве, где правит тоталитаризм. Но бдительность никто не отменял. Кто надо сообщил куда надо о том, что «Ленфильм» превратился в рассадник разврата. Фильм для внутреннего просмотра был запрещён. А ещё мне вспоминается ежевечерняя телепрограмма «600 секунд». Вёл её Невзоров, личность мутная. В своих передачах он рассказывал зрителям всевозможные страшилки. Он мог сообщить о том, что мясокомбинат выбросил на свалку полторы тонны копчёной колбасы, правда, выяснялось, что не полторы тонны, а 150 килограммов, и не копчёной, а варёной. Но было поздно, слух о бесчинствах на мясокомбинате уже пошёл. Он мог рассказать о том, как трудно живётся пенсионерам. Кто бы спорил! Преподносилось это так. В своей излюбленной позе, наклонив голову и глядя на зрителя исподлобья, загробным голосом на фоне плохо одетых стариков говорил о том, что «Ленфильм» скупает седые волосы. И это, надо признать, правда! «Ленфильм», как и любая другая студия в мире, таки да, скупает седые волосы. По одной банальной причине. На хорошей цветной плёнке видно, что парик не седой, а крашеный. Но аналогия! Согласитесь, впечатляет! Но однажды он оскорбил весь город! В программе «600 секунд» экстренное сообщение: совершено подлое покушение на Невзорова!

И подробности. Вчера, в 23 часа, совершено подлое покушение на журналиста! И, как водится, виновник «торжества» – в бинтах. И так мне стало обидно за город. Шесть миллионов человек – и ни одного приличного стрелка! Ещё позавчера он стоял один у Дома кино, обдуваемый всеми ветрами, так нет же, заговорщики подстерегли его ночью на пустыре, у дома его злейшего врага, мэра города Собчака! Что делал бесстрашный журналист у дома Собчака в столь поздний час? На этот вопрос так и не был дан ответ. Но город впечатлился. Этой безрадостной мыслью я поделился со своим другом, идя из ресторана Дома кино. Надо сказать, что мой друг – личность уникальная. Он, пожалуй, единственный на студии вовремя отдавал долги! При этом тут же мог попросить опять, но долг же он вернул! А ещё он был знаменит тем, что имел личную койку в вытрезвителе! Обсуждали мы с ним разные темы. Друг мой был, скажем так, навеселее. Я подотстал, прикуривая. Вижу, он по диагонали переходит улицу. На тротуаре его поджидает мент. Строго спрашивает: «Что это с вами?» «Я нахожусь под впечатлением ответов Михаила Сергеевича Горбачёва корреспонденту французской газеты «Юманите диманш», говорит мой друг остолбеневшему менту и идёт дальше. «Валера! Какой Горбачёв, какой корреспондент? Ты что, газеты начал читать? – спрашиваю я. «Нет, – отвечает он, – но я его, мента, впечатлил!» Что тут скажешь? Таки да.

Мои университеты

Мир полон добрых людей. Одни могут помочь, посоветовать, поправить, поддержать в трудную минуту. Другие заняты только тем, что нудят: «Я тебе добра желаю». Хотел бы я видеть человека, который скажет тебе: «Сделай так, я тебе зла желаю». Тем не менее такой доброхот твёрдо верит в непогрешимость своей миссии. Он убеждён в том, что спасает человека. Чаще всего спасаемый даже не подозревает, какая, по мнению доброхота, над ним нависла угроза. Не минула и меня чаша сия. Однажды, как водится в кафе «Ленфильма», упал мне на уши один тип: он давно на меня охотился. Очень ему мешало, что я (страшно подумать) без диплома какого-нибудь киношного вуза или техникума. Он мне так и говорил: «Ты ж умный парень!» Попробовал бы он мне сказать, что я глуп. «Иди учись, я тебе добра желаю!» Исключительно из стремления отвязаться от него я решил прогуляться до кинотехникума. Изучив всё «меню», я обратил внимание, что это заведение берётся изготовить из меня замдиректора кинокартины. Я понял, что это – для меня. Прежде всего, я избавляюсь от зануды – хватаюсь за ум. Во-вторых, я даже готовиться не буду к экзаменам. Я только что дембельнулся, значит, иду впереди паровоза, а если (в чём я не сомневался) получу направление, то вопрос о зачислении сводится к формальности. Назавтра я был в кабинете зама по кадрам, того самого Лаврентия Васильевича, и не дай бог Павловича. Изложил ему свою просьбу. Как я и ожидал, возражений не было, напротив, кадровик радостно заявил, что предприятию нужны молодые специалисты, и тут же выдал мне направление. Естественно, я поступил в техникум, сдав экзамены на тройки. Как и ожидал, я увидел свою фамилию в первой десятке зачисленных. Перечень наук, которые я должен был изучать, не имел никакого отношения к выбранной мною специальности, но меня это не смущало. Я должен был вовремя отправлять контрольные работы (учился я заочно), приходить на экзамены и сообщать, что я по-прежнему служу киноискусству. Этого было достаточно для получения всё той же тройки. Радовало меня то, что эта ситуация устраивала всех. Помните, был итальянский фильм «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю»? То есть все понимали, что моя учёба – профанация, при этом я изображал прилежного ученика, соблюдая правила игры. Однажды мне предстояло выполнить работу по черчению. Но случилось так, что я попал в аварию. Проезжавшая машина задела мою руку. В больнице мне наложили лангет на руку. Естественно, сам я выполнить чертежи не мог, да и не хотел: лень. Я нашёл, как мне казалось, выход. Позвонил приятельнице, работавшей, как по заказу чертёжницей, и попросил меня выручить. В назначенный день, вооружившись упаковкой «неделька» (дамы должны помнить), я заехал за готовыми чертежами. Получив их, отвёз в техникум. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил в почтовом ящике конверт с оценками за семестр, где в графе «черчение» стояла оценка ПЯТЬ! На обороте была приписка – явиться в деканат. Я приехал. Мне сообщили, что меня хочет видеть преподаватель черчения. Делать нечего, пошёл. Между нами произошёл следующий диалог:

– Шервуд, я всегда знала, что вы нахал, но всему есть мера!

– Это не так, я вас очень уважаю.

– Да?

Сказав это, училка бросила мне через стол ватман, в который были завёрнуты «мои» чертежи. На обороте в овале красовалась приписка: «Андрюша, ненужное сотри и подпишись, целую, Натали».

– У меня рука в гипсе», – промямлил я.

– Вы, Шервуд, считаете, что я такая наивная? Думаете, что я поверю в то, что все контрольные вы делаете сами?

Объясните, как при вашем потрясающем бесстыдстве вы умудряетесь краснеть?

– Ольга Дмитриевна, я стараюсь, это тлетворное влияние «Ленфильма».

– Я вам не Ольга Дмитриевна, мы одногодки, не устраивайте цирк!

И тут меня, что называется, понесло.

– Оленька, сегодня в Доме кино премьера Рязанова «Вокзал для двоих». Я за вами заеду?

– Только не надо меня ждать у техникума, – сменив гнев на милость, сказала строгая, но такая обаятельная учительница.

Так, попав в аварию, я получил свою первую и единственную оценку «отлично».

Гарна цэрква

У меня зазвонил телефон – нет, к Чуковскому это не имело отношения. С проходной звонил друг, которому я давно обещал экскурсию по «Ленфильму». Делать нечего, обещания надо выполнять. Я выписал пропуск и пошёл встречать Юру. Экскурсия ему понравилась. Я старался показать всё, что только мог. Я показал ему бутафорский цех, как собирают декорации, что такое съёмочная площадка, нам даже посчастливилось попасть в обычно закрытый музей «Ленфильма», Ну и, само собой, главную тусовку, как теперь говорят, студийное кафе. Выходя из здания киностудии, Юра обернулся, посмотрел на фронтон здания и изрёк: «Всё вроде бы на месте. Вот название, тут всё понятно. Вот орден Ленина, и тут всё понятно. Вот орден Трудового Красного Знамени, вроде за дело. А где ж «Маген Давид»?» «Ты всегда улавливаешь суть проблемы», – изрёк я. Встречу решили отметить прогулкой по «ленинским местам». Для непосвящённых объясняю. Ленинград – город специфический. Кроме поребрика (бордюрного камня), хабарика (окурка) и парадного (подъезда), он и город, одетый в гранит, и колыбель трёх революций. Причём Октябрьская революция праздновалась в ноябре. «Ленинскими местами», или «разливом», назывались рюмочные. Разве поймёт, скажем, москвач, что такое пойти в разлив? Но я отвлёкся. Передвигаясь от одного «ленинского места» к другому, после пересказа всех новостей и анекдотов разговор затронул самую главную тему – лучшую часть человечества, дам. Чтобы раззадорить друга, я предложил пари. Условие простое: я указываю ему девушку, он должен с ней познакомиться. В случае неудачи меняемся местами. «Где начнём?» – спросил Юра. Ему не терпелось показать мастер-класс. «Пошли к Эрмитажу», – предложил я. Пришли. «Вот стоят две девчушки, начинай». Юра подходит к ним и говорит: «Дывчаны, чи Вы не кажете як пройти до Нэвского Проспекту? Мы з Миколой (Микола – это я, а он – Петро) заблукали». Девчонки, мне их даже стало жалко, были рады помочь двум молодым парням, «впервые» оказавшимся в Ленинграде! «А вы откуда?» – спросили они. «Мы з Ключарок, з пид Мукачева». «Так вы из Молдавии?» «Мы из Украины, – гордо произнёс Петро-Юра. Чувствовалось, что он обижен. «А давайте мы вам город покажем», – предложили девушки. Цэ можна», – рассудительно изрёк мой друг. Он надел на себя маску рассудительного, но наивного хлопца и не расставался с ней весь вечер. На удивление, девочки оказались весьма сведущи в архитектуре Ленинграда. Экскурсию они начали с Исаакиевского собора. Петро по достоинству оценил собор: «Гарна цэрква!» – заявил он глубокомысленно, чем привёл девушек в восторг, который они постарались скрыть. Затем был Мариинской дворец, Казанский собор, Дом Зингера, Аничков мост, Марсово поле и Русский музей. Везде нам рассказывали об истории создания «объекта». К моему удивлению, экскурсия не понравилась «Петру». Например, Аничков мост он раскритиковал, заявив, что лошади на мосту похабные: «Стоять собi при голих хлопцях та ще й усе майно показують, щоб усi бачили! Та в нашoм селi за таке батогами били б!». А когда мы подошли к Русскому музею, не выдержал и разразился целой тирадой. «Мыкола! – обратился он ко мне, – цi москали сами ничого зробыть нэ могуть! Дэвись! Резиденцiя царя москальскoго – Растреллi iтальянський, цэрква православна (это он про Исаакиевский собор) – Монферран, палац Марiiнской – Деламот.

Мост пoхабний – фриц Клодт. Музей москальский – и тот Росси! Цi москалi сами зробити нiчого не можуть! – и тут же на одном дыхании, – Девочки, пошли в ресторан, обсудим сложившуюся ситуацию». «Так вы не украинцы?» – спросили девушки. «Нет, конечно, мы коренные ленинградцы, я – Юра, а он – Андрей». От неожиданности я уронил зажигалку. Нагнулся поднять её, что спасло меня от оплеухи. Она досталась моему другу. Юра не смутился и, улыбаясь, сказал: «А иначе мы бы не познакомились! Стали бы вы показывать город двум ленинградцам? К нашему удивлению, одна из девушек взяла его под руку и спросила: «А украинский язык откуда?» – «У меня в армии был друг-украинец из Ключарок, з пид Мукачева». – «Ты опять начинаешь?» – «Сущая правда», – сказал Юра.

Голова профессора Доуэля

Любили на нашей доисторической родине монументы. Поездив по стране и повидав множество памятников, я получил впечатление, что авторы этих произведений – скрытые антисоветчики. Посудите сами.

В бывшем городе Горьком (ныне – Нижний Новгород) стоит монумент, символизирующий единение вождя пролетариата и рабочих. На постаменте стоит Ленин, а за ним группа пролетариев несёт знамя. Во всех смыслах нужный, правильный монумент. Но если смотреть на памятник под углом, то увидишь, что стяг аккуратненько складывается в гуся, нанизанного на палку. Так его в народе и называют – «Ленин и гусь».

В том же городе есть памятник Чкалову с несколько длинным названием: «Чкалов выражает своё мнение обкому партии». На слиянии двух главных рек Советского Союза, Волги и Оки, на самом обрыве, возвышается памятник прославленному лётчику. Абсолютно ясно: на здание бывшей Государственной думы лётчик-ас, орденоносец смотреть не может. Он как советский человек смотрит на обком партии, находящийся, само собой, на территории кремля. Чкалов, как и подобает бесстрашному пилоту, смотрит в небо. Лицо героя выражает решимость. Он спешит, на ходу надевая крагу. Левая рука полусогнута, а правой он натягивает раструб краги. Попробуйте повторить подобный жест, только не прилюдно.

В городе Москве есть памятник автору бестселлера «Капитал». Памятник сам по себе очень мрачен (к чему бы это?). Выполнен из чёрного гранита. Скульптор увидел Маркса бородатым хмурым мужиком, поставившим свой кулачище на стол, на котором явно не хватает кружки пива. Это чудо искусства так и названо – «Пива хочешь?». Или памятник тому же персонажу, опять же в чёрном граните. Называется сей шедевр «Маркс, вылезающий из холодильника.

Есть в Москве памятник Гагарину. Тому, кто первый наш шарик облетел. Называется он «Гагарин, несущий яйцо». Сам Гагарин выполнен из блестящего металла, руки сложил по швам, а где-то под ним – шарик-яйцо. Среди жильцов близлежащих домов ходит легенда, что 12 апреля каждого года с последним ударом курантов Гагарин воздевает руки к небу и над Москвой плывёт голос первого космонавта: «Понаехали!».

Не остался в стороне и Санкт-Петербург, он же Петроград, он же Ленинград, он же Санкт-Петербург, но с Ленинградской областью. Шиза в химически чистом виде.

При въезде в город со стороны Москвы возвышается громадина. Монумент защитникам города во Второй Мировой войне. Не сочтите меня циником, но этот памятник в народе назван… верно – стамеска. Не остался в стороне и центр города. У Московского вокзала прямо из земли торчит нечто высокое и блестящее. По идее, это меч. Почему у вокзала меч? Зачем? Шведам грозить? Так они давно разбиты, и не у Московского вокзала. Иностранцев пугать? Назвали его «Мечта импотента». Хоть какой-то смысл появился.

Знаменитый Аничков мост по понятной причине назван «Мост шестнадцати яиц», когда на мосту дежурил мент – соответственно, восемнадцати.

Говоря о памятниках, нельзя обойти молчанием и произведения, призванные что-то символизировать. Например, дружбу трудовой интеллигенции и пролетариев умственного труда, представительниц животноводства и механизаторов. При въезде в Волгоград, он же Сталинград, он же Царицын (уголовщина какая-то), справа от дороги стоит памятник, как раз символизирующий спайку доярки и механизатора. Первое, что бросается в глаза, – невоспитанность механизатора. Бугай несёт гаечный ключ (а как бы мы узнали, что он механизатор?), а его спутница – пятидесятилитровый молочный бидон, при этом улыбается. Есть девушки в русских селеньях! Выезжать из города той же дорогой людям со слабой психикой я не советую. Дело в том, что при выезде эти ребята опять смотрят на вас. Возможно, они двуликие Янусы, возможно – мутанты, а возможно, бюджета не хватило или его разворовали.

Но самое неизгладимое впечатление на меня произвёл памятник вождю мирового пролетариата, установленный в городе Улан-Удэ. На площади перед зданием Совмина стоит этот восьмиметровый монумент. Все, кто успел поучиться в советской школе, проходили пушкинскую поэму «Руслан и Людмила» и помнят бой Руслана с головой. Мне кажется, что вот эта-то голова и послужила для ваятеля прообразом светлого образа вождя мирового пролетариата. Так и стоит голова на высоком постаменте, естественно, без шлема, но и без шеи и кепки. Понятно, у вождя бурятские черты лица. Я давно заметил: где бы ни появился памятник «дедушке Ленину», он всегда принимал черты лица, присущие коренной национальности. Политкорректность? А вот с ассоциативным рядом я промахнулся. Улан-Уденцы называют это чудо монументалистики: «Голова Профессора Доуэля». Я недолго думая согласился! С этим произведением монументальной скульптуры связан забавный, с оттенком чёрного юмора случай. Находясь в служебной командировке, я встретил приятелей в ресторане при гостинице, окна которой выходили на площадь. Каюсь, я слегка перебрал. Утром, маясь головной болью, я прислонил лоб к окну номера. Мутным взором я посмотрел на площадь и сполз по стеклу. И было отчего! У монумента стояла машина для ремонта чего-то на высоте. Люлька этой машины находилась на высоте лысины вождя. Из неё бодренько вылез мужик, достал метлу и в хорошем темпе её, лысину, подмёл!

Сидя на полу, я размышлял, что это: галлюцинации нетрезвого человека или явь. Если мне не померещилось, то хорошо, что на дворе не 37 год.

Голь на выдумки…

Брежневская Конституция, как, впрочем, и все предыдущие, гарантировала всем гражданам Советского Союза право на жилище. Это неопровержимый факт. Гарантировала и даже обеспечивала, но, мягко говоря, по-разному. Кто-то жил в коммуналках, где количество соседей могло доходить до нескольких десятков. Кому-то повезло жить в «хрущёвках», где были пусть и крохотные комнатушки, но без соседей. Существовали, правда, кооперативные квартиры, но они для простого смертного были недостижимы по многим причинам, перечислять и обсуждать которые я не хочу – не та тема. Тема моей трагикомичной байки – ячейка общества, то есть семья.

Мой друг, возможно, встретил ту единственную, или ему надоело платить налог на бездетность. Сути дела это не меняло, он женился. Поступок верный, но необдуманный. Им – что поделаешь, проза жизни – просто негде было жить. У него – однокомнатная квартира и мама, у неё – аж трёхкомнатная, но мама (она же тёща), папа и брат. Был найден, казалось, гениальный ход. Тёща забирает свою маму к себе, а молодые перебираются в её комнату в малонаселённой коммуналке. Радость была недолгой. Буквально до заселения в «апартаменты». Их гнёздышко находилось в трёхэтажном дореволюционной постройки доме, который стоял на привокзальной площади. На первом этаже дома, как раз под их комнатой, находилась пирожковая, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я имею в виду запах горелого масла и всевозможную живность – спутники таких заведений. В подъезде был канализационный люк, связанный трубой с каналом, находившимся в двадцати метрах. Канал выходил в Финский залив, и при малейшем наводнении, в соответствии с законом сообщающихся сосудов, крышку люка вышибало водой, которая заливала подъезд дома.

Сама квартира состояла из трёх комнат. В одной из них жила престарелая весьма склочная бабуся. Баба-Яга в исполнении Милляра была симпатичней и покладистей. Вторую комнату занимала семья: муж-алкаш, совершенно необъятная и неряшливая жена и их малолетняя дочь. Порядок в этом семействе, несмотря на его странность, соблюдался строго. Ежедневно и скрупулёзно происходил ритуал. В одно и то же время приходил в стельку пьяный муж и замертво падал в коридоре. Его малолетняя дочь по наущению мамаши выливала ему за шиворот холодной воды и, радостно визжа, убегала в комнату. Тот вскакивал, хватал что попадётся под руку и гонялся за орущей во всю глотку женой. Появлялась милиция, и побитая жена уговаривала в который уже раз не забирать его.

Молодожёнам досталась третья комната, нечто среднее между пеналом и просторным гробом на двоих, в которой с трудом, занимая две трети пространства, помещались кровать и крохотный стол, остальное забирала круглая дровяная печь. Были ещё неухоженная кухня и туалет, посещение которого требовало определённого мужества. Прожив неделю в этих «апартаментах», новоиспечённый глава семейства прилюдно поклялся положить этому безобразию конец. Выйдя на кухню, в присутствии всех жильцов он заявил: «Я этот гадюшник расселю!». Ответом ему был хохот соседей. На свет появилась многокилограммовая папка, содержавшая переписку между жильцами и инстанциями. В папке находился, если так можно выразиться, краткий перечень адресов, штамповавших отписки. В ней, к примеру, было письмо Терешковой (ходили слухи, что она помогает), слезливые челобитные в газеты «Правда» и «Труд», почему-то Юрию Брежневу, сыну Леонида Ильича Брежнева.

О клятве моего друга узнали жильцы соседних, точно таких же домов. У них были такие же папки. Они не стали помогать ему – их можно было понять: годы бессмысленной переписки оптимизма не прибавляют – и даже не стали отговаривать моего друга, а просто соревновались в насмешках, что только раззадоривало его.

Однажды в разговоре со мной он поделился своими невзгодами. Не знаю почему, но я напросился к нему в гости. Увиденное меня потрясло. «Давай устроим здесь погром, – предложил я. – Обрушим всё что возможно и сфотографируем; хорошего фотографа найти не проблема, а фотографии представим в горисполком». На следующий день мы приступили к выполнению задуманного. В разгар работы мы вдруг услышали страшный грохот. Вбежав в комнату новобрачных, мы, к своему ужасу, увидели, что рухнула печка. Она не обвалилась под своей тяжестью, а упала на кровать. Случись это ночью, мой друг мог стать вдовцом или его супруга – вдовой. Естественно, мы сфотографировали и это. Когда вся работа была завершена и мы уселись в комнатушке друга обмыть наше предприятие, к нам ворвался, как всегда пьяный, сосед и заорал: «Рюмочная горит». «Враги сожгли родную хату, – сострил я. – Пойдём посмотрим». Мы выскочили на улицу. Первый этаж соседнего дома был объят пламенем. «Зачем они спасают эту рухлядь? Их надо остановить, если всё сгорит, они получат квартиры», – сказал я. «Даже не думай, они тебя за такое кощунство побьют – горит их святыня, разве не понятно?» – урезонил меня мой друг.

Дом отстояли, жильцы разошлись по своим халупам. Загадочная русская душа. Не раздумывая бросаться в огонь, чтобы спасти портвейн, а затем, выпив спасённое, сетовать на то, что живёшь в нечеловеческих условиях. Как тут не вспомнишь классика: «А счастье было так возможно».

Мой друг сравнительно быстро, в течение полугода, добился приёма в комиссии горисполкома. Ему с порога было заявлено, что квартира, в которой он живёт, расселена. В доказательство была предъявлена телеграмма следующего содержания: «Дом расселён, телеграфистка Кикоть». Тогда он предъявил снимки. Ему не поверили, что объяснимо: не может нормальный человек поверить, что люди могут жить в таких условиях. Решив, что его хотят, как теперь говорят, кинуть, он пригрозил тем, что «потеряет» эти снимки у гостиницы «Интурист». Угроза сработала: было решено отправить комиссию специалистов.

Комиссия пришла к двум выводам. Первый: снимки не отражают истинного положения, всё гораздо хуже. Второй: дом подлежит немедленному расселению. Что касается снимков, тут всё ясно: их сделал ленфильмовский фотограф на цветном «кодаке». Комиссия же сделала чёрно-белые фотографии – почувствуйте разницу. Долго ли, коротко ли, но однажды утром меня разбудил телефонный звонок: «Жду тебя завтра на новоселье». Его мучения с получением квартиры закончились. Теперь надо было доводить новую квартиру до ума. Но это были другие мучения и другая история.

Граница на замке

В своё время Антон Павлович Чехов писал журналисту Суворину о необходимости выдавливать из себя по капле раба. Эту фразу в наступившей перестройке часто упоминал Горбачёв. Он призывал к тому, чтобы человек постепенно превращался из безликого советского человека в гражданина, не только с обязанностями, но и правами. В том, насколько это сложно, я убедился, приехав в Израиль. Но в Израиле это было, так сказать, со знаком плюс. Большинство моих новых знакомых, к моему удивлению, гордились тем, что жили в СССР. Дальше, если пользоваться новоязом, шли непонятки. Мне в который уже раз говорили о том, как им в СССР жилось привольно. И тут же, без паузы, шёл рассказ о стоянии в очереди длиной в четыре дня за получением визы в Израиль. Я, признаюсь, в жизни боюсь дураков и непонятной ситуации. Не совсем умный может, что поразительно, желая вам добра, навредить так, что ваш злейший враг позавидует. Но тут ситуация для меня непонятная, а значит, критическая. Зачем было бросать всё, ехать в для большинства далёкую Москву, спать на скамейке, если у тебя, как ты говорил, всё было? При этом, опять же, в большинстве случаев стенания о безвременно покинутой Родине происходили в салоне машины, которую не то чтоб купить, но о существовании которой он и не знал, или в квартире, о которой он и не мечтал. Несомненно, были и такие, для кого переезд (я намеренно не пишу «репатриация», это было бегство) был хоть и временным, но понижением статуса. Но они не жаловались. Для иллюстрации приведу пример. Я с приятельницей, познакомившей меня с моим земляком, ехал в его новеньком «опеле».

Шёл весьма занятный диалог:

– У меня там были чудесные «жигули», совершенно безотказные.

– «Жигули» безотказные – это как?

– А так, я их сам чинил.

– «Опель» что, хуже «жигулей»?

– А ты знаешь, сколько стоят ремонт, обслуживание, страховка?

– Но ты, по твоим же словам, недавно побывал в аварии и тебе ремонт ничего не стоил. Кстати, а почему ты не купил жигулёнок?

Его ответ меня ввёл в ступор:

– Это не машина!

– Позволь, реши уже: «Лада» – всё-таки машина или уже нет?

– А ты знаешь, что там я работал главным инженером?

– Главным инженером чего?

– Главным инженером цеха на Кировском заводе!

– Это не тот ли завод, выпускавший жалкую пародию на канадский трактор?

– Ты ничего не понимаешь!

– Конечно, мы ведь жили в разных совках.

– Да я, – распалился мой собеседник, – здесь работаю токарем!

– И чья зарплата выше? Кстати, как у тебя с ивритом? Ты в стране уже пятый год.

– Никак.

Так, ведя столь содержательную беседу, мы подъехали к его дому. Поднялись в его обставленную хорошей мебелью четырёхкомнатную квартиру. Я не стал сравнивать его тамошнюю двухкомнатную хрущёбу с этой. Зачем? Он стал бы опять мне доказывать преимущества той и недостатки этой, то есть доказывать недоказуемое. Мы засиделись допоздна. Меня очень интересовала жизнь в новой для меня стране, даже в такой, очень странной, трактовке. Его интересовало всё, что происходило там, в стране, которую, по его словам, он опрометчиво оставил, но возвращаться не спешил. Я взглянул на часы, было за полночь. Мы стали прощаться. Вдруг открылась входная дверь, это вернулась их пятнадцатилетняя дочь. Я поспешил ретироваться: уж очень мне не хотелось присутствовать при семейных разборках. Но ничего не произошло. Девочка спокойно вошла в дом, ответив на вопрос матери, что не голодна и хочет спать. Эта сцена произвела на меня сильное впечатление. Выйдя из дома, я засыпал приятельницу вопросами: «Ты куда меня привела? Что это за семейка, в которой малолетке позволяют шляться до часу ночи?». «Не будь совком, тут так принято. В конце недели дети совершенно свободно могут гулять хоть до утра. Здесь принято доверять детям, к тому же это безопасно». В том, что ночные прогулки безопасны, я вскоре убедился на собственном опыте. Я возвращался ночью с пляжа. Ориентируюсь я хорошо, решил срезать путь. Пошёл прямо, дорога привела меня на рынок. Потом я вышел на одну из центральных улиц, опять срезал путь, в итоге, к своему удовлетворению, весьма точно вышел к дому, где жил. Всю дорогу я ощущал, какую-то нехватку. Всё было нормально, но я всё же чувствовал, что мне чего-то не хватает. Только придя домой, я понял: мне не хватало страха. Поразительно, но к чувству безопасности надо привыкнуть. А можно и погореть, если сильно постараться. Погорел мой новый знакомый, ленинградец.

А случилось следующее. Мы иногда перезванивались. В основном мне приходилось выслушивать его критику страны, в которой он жил и которую, как я уже говорил, покидать не спешил. Всё его раздражало: и жара – это после вечно дождливого Ленинграда; и, по его мнению, распущенность – девушки в облегающих шортах (на мой взгляд, так очень красиво);и беспорядок.

«Что это за страна, если граница проходит по пляжу?!»

Я ему, на мой взгляд, совершенно резонно отвечал: «Эта страна – Израиль». «Ты ничего не смыслишь! Тут ничего не охраняется!» Вечером в новостях показали изрешечённый крупнокалиберным пулемётом водный мотоцикл. Из комментария я понял только одно слово – «террорист». Всё понятно: была попытка пересечения неохраняемой, по словам моего приятеля, границы. Судя по всему – неудавшаяся. А спустя неделю я узнал, что мой знакомец едва не погиб. Моего приятеля потянуло на экстрим. Он купил резиновую лодку и решил побаловать себя ночной рыбалкой. Ночью, невдалеке от военной базы, как потом оказалось. Рыбалка не затянулась. Он успел отойти от берега метров на сто. Внезапно у него над головой загрохотало, и он оказался в ярком луче света. «Убирайтесь, вы мне всю рыбу распугаете!» – закричал он, естественно, по-русски. А в ответ с небес: «Идиот, рыбки захотел? Твоё счастье, что в экипаже есть русскоговорящий! Вали к берегу, тут закрытая зона. Удумал без разрешения в море выходить!» Поразительно, но с того вечера мой приятель стал ярым защитником Израиля.

Гроб

Товарищ студент, не делайте умное лицо, не забывайте, что вы – будущий офицер!

(из сокровищницы армейской мудрости)

Не волнуйся, дорогой читатель, здесь не будет ни минора, ни ужасов потусторонней жизни. Этот рассказ о том, как советская власть сотворила и успешно эксплуатировала гибрид ненужного с несочетаемым. Верно, я имею в виду изучение науки «гражданская оборона», всем известную как «ГРОБ», впоследствии переименованную в «начальную военную подготовку». Трудно переоценить значение этой, безусловно, крайне необходимой и сложнейшей науки. Скажите, куда бы делась армия отставных полковников, если бы не изобрели «ГРОБ»? Наш, если так можно выразиться, броневик, находясь в засаде на запасных путях, ежегодно увольнял – два пишем, семь на ум пошло – сумасшедшую уйму полковников. Куда их деть? На завод? «Полковник в отставке» – это, при всём моём уважении к наиважнейшему из искусств, всего лишь кино. Военные училища? Но там вакансий нет и не предвидится. Ко всему прочему в училищах всё-таки предпочитали академиков – тех, кто окончил академию Генштаба, а не тех, кого награждали этим званием на дембель. Вот и получалось, что выходил добрый молодец пятидесяти лет за ворота части, а перед ним – усечённый вариант былины об Илье Муромце: две дороги, одна – в ВОХР, другая – в «ГРОБ» (шутка). К слову сказать, ни то, ни другое далеко не смертельно. Начальник ВОХР мебельно-колбасной фабрики, если принять за основу истину: скажи, что ты несёшь, и я скажу, где ты работаешь, – умереть, во всяком случае, с голоду, не мог. А уж начальник «ГРОБа» как член «всего лишь» приёмной комиссии института мог, естественно, в рамках социалистической законности, многое. Чтобы не быть голословным, приведу пример. Ленинградский Самый Грязный медицинский институт (он же санитарно-гигиенический). Конкурс в это учебное заведение был до тридцати человек. Что означала фигура санитарного врача, вам, бывшим гражданам бывшего СССР, я объяснять не стану. Поступить в такой институт – это вам не ишака купить. Из этого вывод – на хлеб бедняге завкафедрой хватало. Теперь о науке. Гражданская оборона, скажем, на ниве превращения студента в санитарного врача. Что мог сообщить студентам на занятиях полковник? Что не следует кушать радиоактивные бананы? Прежде всего он должен был объяснить, где бананы достать. Разболтать секреты? Мог! Однажды в порыве откровения он сообщил студентам: «Коллективный разум советских учёных изобрёл секретную, применяемую только в новейшем секретном танке, жидкость КОН. Сам же танк может успешно вести боевые действия при температуре минус 273 градуса». Один из студентов, явно не титульной национальности, пытался возразить: «Товарищ полковник, минус 273 градуса – это абсолютный ноль». «Танк секретный», – повторил преподаватель. Этот же студент – напомню, нетитульной национальности, выяснил, что жидкость КОН – не что иное, как щёлочь. На следующем занятии отставник проявил недюжинные познания в анатомии. Как водится, перед началом занятий было построение. А как иначе прикажете начинать занятия? Прозвучала команда: «Равняйсь, смирно!». И вдруг, к своему ужасу, он увидел, что команда не выполняется, как он говорил, «как след быть». Из шеренги нагло выпирал чей-то живот.

– «Четвёртая справа, как фамилия?»

– «Петрова!»

– «Петрова! Уберите живот!»

– «Товарищ полковник, Петрова в положении».

– «Приказываю поменять положение!»

Полковник, безусловно, прав! В Уставе Внутренней службы никакого «положения» не предусмотрено. И вообще что это за разгильдяйство?! Что будет, если каждый студент по собственному усмотрению будет, когда ему вздумается, менять положение?! Меня могут обвинить в том, что я пересказываю студенческие хохмы. Это не так!

Я с другом прогуливался по Ленинграду. Мы давно не виделись и решили по случаю встречи выпить. Мой друг, большой хранитель традиций, от выпивки не отказывался, но заявил: «Пить на двоих не по-русски!» – «Давно у зеркала был, русский человек?» – «Неважно, нужен третий!» Разговор происходил как по заказу, то есть буквально рядом с театральным институтом, в котором учился наш общий друг. Нам повезло: в институте был перерыв между лекциями. У аудитории, где учился наш друг Миша, я увидел небольшую толпу студентов, в центре которой стоял, как я понял, преподаватель Гражданской Обороны. Он разносил студента: «Вот Вы, Мендельсон! Кто ваши родители? Явно не из крестьян или рабочих, поэтому и не можете зарубить себе на носу, что наш институт готовит пропагандистов гражданской обороны на сцене и на экране!» Я, протискиваясь поближе, шепнул другу: «Он мой!» Заметив меня, отставник возмутился: «Почему посторонние в расположении? Не положено! Вы кто?» – «Я режиссёр киностудии народного творчества со станции Зима» – «Тоже, небось, из этих, из интеллигенции?» – «Нет, я из крестьян. Родился на станции Зима. Моих родителей туда переехали из Петрограда за знакомство с Зиновьевым». Он растерялся. Как коммуниста и политрука его понять можно. По городу Ленина (кстати, а почему не Петра?) свободно разгуливает сионистско-троцкистский выкормыш. Да ещё пробрался на идеологический объект! Но не стал заострять эту тему, здраво рассудив, что численный перевес представителей нетитульной национальности не на его стороне. И тут сработала многолетняя смекалка политрука-пропагандиста. Улыбнувшись (чего это ему стоило!), он обратился ко мне: «Вот видите, страна их простила, перевоспитала. У нас дети за грехи родителей не отвечают. Вы даже режиссёром стали! Чем я могу вам помочь?» – «Мы сейчас готовим фильм о пропаганде гражданской обороны среди студентов города Ленинграда. Есть мнение (великий аппаратный язык!), что ваш студент Семёнов может нам помочь в выборе натуры». – «Вам достаточно одного Семёнова? Если надо, я могу для такой важной темы мобилизовать группу». Было видно, что он оговорился, на самом деле он хотел сказать «подразделение». Мне не хотелось превращать встречу старых друзей в попойку. «Нет, спасибо, нам достаточно Семёнова». Миша стоял рядом. «Семёнов, вы поступаете в расположение этого товарища. Простите, как вас зовут?» – «Ким Иосифович». – «Вот и имя у вас красивое – Коммунистический Интернационал Молодёжи! (Вот это выдержка! Вот это класс! На «моё» отчество он типа не отреагировал). Семёнов, отнеситесь со всей ответственностью к этому поручению. Завтра доложите, идите». Я думаю, что убедил читателя в необходимости изучения такой науки, как гражданская оборона. Не будь «ГРОБа», где бы мы искали третьего?

Давид и Голиаф

Оговорюсь сразу. Я ни в коей мере не хочу принизить подвиг воина и царя Израиля Давида. Но, согласитесь, слышали ли вы о том, чтобы старослужащий, проще говоря, дед, просил бы прощения у салаги? Да и битва Давида и Голиафа не длилась две недели. Впрочем, случай, о котором я хочу рассказать, был не битвой, а избиением. Итак, к сути. Служить мне довелось в Кандалакше, в стройбате. Распределили меня и моего друга Лёню Файнберга в бригаду плотников. Командовал ею сержант. На личности сержанта я должен остановиться. Он был во многом уникален. По понятной причине этого бугая после школы сержантов отправили в стройбат. По-видимому, он и там проявил свои недюжинные умственные способности строевика. В стройбате же его страсть к уставу выглядела, мягко говоря, комично. Наверно, он мечтал служить в гвардии, но не сложилось, отчего он был зол. Злобу он вымещал на нас, салагах. Его требования неукоснительного выполнения устава в стройбате выглядели комично. Мы старались поставить его в смешное положение. Однажды утром, во время зарядки, которую он проводил, он сообщил нам о новом упражнении: «Концами кистев пальцев рук достать концы кистев пальцев ног», – заявил он, проявив недюжинные познания родного языка и анатомии. Лёня шепнул мне: «Он мой!» – и остался стоять. «Файнберг! Вы что, не поняли смысла упражнения?» – спросил сержант. «Никак нет, товарищ сержант», – ответил Лёня. «Для особо тупых… (Лёню отчислили из Первого меда, в который он поступил без четвёрок, за изучение иврита, как «уронившего высокое звание советского студента», у сержанта же было восемь классов сельской школы) повторяю: концами кистев пальцев рук достать концы кистев пальцев ног». Лёня стоит. «За проявленную тупость два наряда вне очереди», – изрекает сержант-филолог, он же анатом. «Есть!» – отвечает Лёня. После завтрака, сидя в курилке, Лёня поклялся страшной клятвой, что Петя Брезовский (так звали сержанта) в холодном поту будет его, Лёню, вспоминать. «Что ты, хилятик, сделаешь этому бугаю?» – усомнился я. «Увидишь», – был ответ. Спустя короткое время Лёня получает посылку, которой он по-братски поделился с бригадой, «обнеся» бригадира. На следующий день на работе Лёня предложил мне: «Пойдём к ракетчикам, мы им строили казарму, в тёплый туалет, побрызгаем». Ушли, не спросив разрешения, и, естественно, схлопотали по наряду за нарушение устава. «Я его сейчас буду уничтожать», – сказал Лёня, надевая шинель и строевым шагом отправляясь к бригадиру.

Строевой шаг, топор и интеллигентный очкарик Файнберг – зрелище не для слабаков. Когда он брал в руки топор, находиться в радиусе пяти метров от него было небезопасно. И вот «строевик» Файнберг, чеканя шаг, подходит к сержанту. Бедняга, не подозревая, что подходят к концу его последние спокойные минутки, что-то пилит.

Остановившись в метре от командира, военный строитель громко и чётко произносит: «Разрешите обратиться, товарищ сержант?» На стройплощадке повисла тишина. Обалдевший командир молчит. «Скажите, товарищ сержант, – говорит боец, – надо забивать гвоздь 50 мм или 70?» «Где?» Он ещё не пришёл в себя. «Разрешите показать, товарищ сержант!» Они идут через всю площадку, где бригадир даёт санкцию на гвоздь 70 мм. Лёня благодарит за разъяснение, само собой, по уставу. Сержант Петя возвращается на рабочее место, но покоя ему нет. Лёня снова и снова повторяет свой манёвр, внося незначительные поправки. Каждый раз он надевает шинель, сгоняет складки, поправляет шапку, веселя бригаду своей выправкой, и, чеканя шаг идёт к бригадиру. Словно злой демон Лёня будет преследовать сержанта, добивая его выполнением устава, при этом проявляя потрясающую изобретательность. Он будет опаздывать в строй, чтобы по уставу испросить разрешения встать в строй. В столовой на глазах и под хохот всего батальона он будет опять же по уставу просить разрешения приступить к приёму пищи. В казарме он не упустит случая попросить разрешения написать письмо родителям, сходить на перекур, посмотреть телевизор, отлучиться в туалет. А утром обязательно спросит, правильно ли застелил койку! Над бедным сержантом в голос хохочет весь батальон. Но сержант, обладая ничем не ограниченной властью над этим хилым очкариком, ничего не может поделать. Рвение ненаказуемо, даже если оно, рвение, граничит с идиотизмом. Этот бугай старался не попадаться Лёне на глаза, но тщетно. Личный состав затаив дыхание ждал развязки. Всё закончилось в бане. Даже в бане он умудрился соблюсти устав! Дело было так. Дембеля заняты стиркой неуставного белья, тут входит Файнберг и, соблюдая устав, просит разрешения помыться! Ответом ему были гомерический хохот и издевательские замечания в адрес сержанта, которые я по понятным причинам не могу здесь привести. После бани мы стоим, курим. Вдруг подходит сержант, Лёня замирает по стойке «смирно!». И тут происходит невероятное.

Сержант, дембель после приказа, просит прощения у очкарика салабона! В ответ Лёня ему говорит: «Да ладно, Петя, с кем не бывает».

Голиафу повезло: он погиб в бою. Сержант был опозорен.

Детство без секс-символов

В Ленинграде построили ТЮЗ – Театр юного зрителя. Я б назвал его ДЮЗ, то есть Дворец юного зрителя, – такой он был шикарный и огромный. Мне тринадцать лет. Меня таки приняли в пионеры. Большой радости у меня это событие не вызвало. Нет, я не был диссидентом, я тогда просто не знал такого слова. Я не любил, да и не люблю речёвок, барабанного боя и сборищ под присмотром старших «товарищей». Но тут случай особый: наш класс идёт в ТЮЗ! Наконец-то я попаду в ТЮЗ, да ещё с дамой моего сердца, Эллочкой. И не думайте, она, во всяком случае, была, абсолютно не людоедочкой. Дружили мы ещё с детского сада. Что мне в ней не нравилось – она была отличницей, но это компенсировалось её красотой, за что я готов был простить ей всё! Если я скажу, что моё появление в театре прошло незамеченным, то погрешу против истории. Моё появление в театре вызвало, мягко говоря, оживление. На мне был тёмный, в полоску костюм, мои кудри под воздействием смоченной в сахарном сиропе ватки были расчёсаны на косой пробор. На груди вместо пионерского галстука гордо красовался чёрный в горошину. В руке я держал букет алых роз. И в таком вот виде я появляюсь в театре. Вокруг меня все в униформе – чёрный низ, белый верх – и я в цивильном костюме, да ещё не в уставном галстуке. Прохожу мимо классной дамы и вручаю букет даме моего сердца. Боже, что тут началось! Пионер, пусть даже такой разгильдяй, как я, посмел появиться где бы то ни было не в пионерском, а в цивильном галстуке. Да ещё – где это вообще видано (!) – преподнёс цветы не учителке, а школьнице! Да ещё так демонстративно. Это что – пионерский сбор или свидание? Да и вообще, разве может советский пионер ходить на свидания? Так, скорее всего, подумала классная дама. Кошмар, ужас. Приговор был скор, строг и, само собой, справедлив! Меня приговорили к тому, что больше не будут брать ни на какие мероприятия! И тут – о чудо! – голос Эллочки: «А мы будем теперь с Андрюшей ходить везде вместе! До самой старости». Жёны декабристов просто отдыхают! Что им грозило? Ссылка? Сибирь? Это, конечно, плохо, но там не было педсовета! Конечно, потом был педсовет, куда вызвали наших родителей. Но зато я в результате этой истории стал у пацанов непререкаемым авторитетом. Жаль, что тогда не было секс-символов.

Диверсия

Трудно передать словами, как я, абсолютно штатский человек, ждал дембеля. За время службы всё, что было связано с уставом, вызывало у меня, мягко говоря, отторжение. Но всё, даже плохое, имеет свойство заканчиваться. Подошла к концу и моя служба. В ознаменование столь замечательного события я приказал себе не стричься и не бриться. Со временем я обзавёлся весьма приличной бородкой. Мало того, у меня появился «личный» парикмахер, что, конечно, было пижонством. Но кто без греха? К тому же уход за бородой – бородатые поймут – требует одних рук. Однако даже на «Ленфильме», где царили демократические взгляды, находились люди, пытавшиеся, как им казалось, вернуть меня на правильный путь. Происходило это следующим образом. Подсаживался ко мне, допустим, в кафе, такой доброхот и, будучи убеждён, что действует мне во благо, лепил чушь о том, что я ещё молод и старю себя бородой. Поначалу я пытался вступать в спор, но, услышав однажды «я ж тебе добра желаю», стал соглашаться, лишь бы отвял! Но были и другие. Они искренне верили, что весело шутят. Такие подсаживались за столик, как бы в шутку предлагали мне спалить бороду и сами же хохотали. Их я просто посылал. И вот однажды вечером, после труднейших съёмок, я сидел за столиком в кафе и абсолютно не был расположен к шуткам. Подсаживается ко мне без спроса один из добровольных блюстителей моего внешнего вида и радостно сообщает о том, что директор «Ленфильма» принял решение запретить курение на всей территории студии (подобные приказы появлялись периодически и никем не выполнялись), женщинам запрещалось впредь ношение брюк и мини-юбок, мужчинам – ношение бород. При этом он почему-то излучал гордость, так, как будто это он автор этого бреда. Вяло послав его, я побрёл к выходу. Мне надо было пройти по коридору и спуститься по лестнице к выходу. В самом конце коридора висела доска приказов, на которую, естественно, никто внимания не обращал. Но в этот раз я почему-то подошёл к ней. Среди прочих «директив» я, к своему удивлению, увидел приказ, о котором только что услышал. Я его прочёл, сказал, что-то нелитературное, в смысле «не дождетесь», и побрёл к выходу. Наутро, придя на службу, я услышал звонок. Человек, явно не обременённый интеллектом, спросил: «Кто это?». Я поинтересовался «А это кто?» «С вами говорит начальник второго отдела!» Итак, звонивший был местный энкавэдэшник. Он потребовал от меня напечатать произвольный текст и принести его в отдел, срочно. Когда я принёс то, что он просил, от меня потребовали расписаться на бланке. Там было написано, что впредь я обязан забирать пишущую машинку под роспись и возвращать её после работы также под роспись. Не дожидаясь моего вопроса, энкавэдэшник рассказал мне о том, что на студии орудует (он так и сказал – «орудует») банда идеологических диверсантов, похитивших бланк приказов директора студии. Далее следовал отборный бред. Оказывается, кроме хищения бланка они составили провокационный текст и вскрыли доску приказов! «Ведётся следствие», – бронзовея лицом, сказал хозяин кабинета. Я не знаю судьбы зловредной банды злоумышленников, да, в общем-то, и не интересовался ею.

Приказ таскать машинки по студии два раза в день соблюдался не больше недели, как водится.

Дизайнер

Друг моего детства, всегда спокойный, тихий мальчик, белокурый и голубоглазый, всегда вызывал умиление у наших училок. Витю даже не ругали за его проделки. Ни у кого не хватало духу повысить голос на такого хорошего мальчика. Витя же рос обычным сорванцом. В чём ему не было равных, так это в умении стрелять из рогатки. Однажды, забравшись на дерево, росшее напротив окон кабинета директора школы, он выстрелил из рогатки по окну кабинета, да так ловко, что вместе с двойным стеклом пробил хрустальную вазу, стоявшую на подоконнике! Его никто не выдал. Думаю, потому, что за него горой встали девочки, кумиром которых он был не только за внешность, но и за то, что умел очень хорошо рисовать. Он не ломался, напротив, с удовольствием рисовал им всевозможные картинки в альбом. За это они прощали ему даже картавость, находя в этом даже изыск! Много лет спустя его картавость сыграла с ним злую шутку. Витя в поисках работы позвонил по телефону:

– «Здравствуйте, вам нужен дизайнег?» – «Нет, спасибо, не нужен». Он не унимался: «Я дизайнег, моя фамилия Могозов». Но им, как я понимаю, не нужен был еврей с русской фамилией. Зачем? Если уж брать еврея на работу, так нормального, с соответствующей фамилией.

Он сильно переживал. Вечером того же дня, придя ко мне с бутылкой, он после первой рюмки обхватил голову руками и сказал выстраданное:

«Почему они такие? Какая им газница – гусский или евгей? К тому же я гусский!»

«Нет, Витёк, во всяком случае, по телефону ты вылитый евгей, я бы сказал, сионист. Но ты не расстраивайся, в дегустационном зале как раз требуется дизайнер, только ты не звони, сходи, а то опять пролетишь. Представляешь, какой авторитет у тебя будет среди пацанов!» Работу он получил. Я, как, впрочем, и все его друзья, Витю там часто навещал. В дегустационном зале можно было с небольшой переплатой купить вино и коньяк заводского разлива, а не бурду, продаваемую в магазине. К тому времени он уже оканчивал четвёртый курс Мухинского училища. Поступил он в училище поздновато, и к четвёртому курсу ему уже было двадцать пять лет.

Это существенное отступление, значение которого вы поймёте чуть позже. Виктор получил повестку в армию.

Почему так поздно? Сие – тайна. Ситуация осложнялась тем, что ему для получения диплома нужно было иметь отсрочку. Ему её дали. Но всё в жизни кончается, особенно хорошее. Военкомат о нём не забыл. Служить он не хотел. Сложилась на первый взгляд безвыходная ситуация.

Куда идти в таком случае? Правильно, к друзьям. И вот, сидя у меня на кухне на своём излюбленном месте, он изливал мне душу:

– Пойми, я пацифист!

– Ты, Витяня, не пацифист, ты пофигист, такие как ты в армии нужны. Твой замполит, наверно, все глаза проглядел, тебя ожидая. Кто, кроме тебя, будет укреплять, неуклонно повышать морально-патриотический дух? Короче, будешь лозунги писать, отличников боевой и политической подготовки рисовать.

– Что же делать?

– Бежать за следующим пузырём, а я пока соседа позову.

Сосед сразу понял поставленную перед ним задачу:

– Ты по-прежнему гоняешь на «Яве»? Завтра возьми на работу в баночке грамм сто студня и, позвонив мне, разогрей его.

– А зачем студень?

– Я его тебе на куртку вылью вроде рвоты – будет очень художественно! И стоить будет всего-то литр коньяка.

Операция по спасению моего друга от службы прошла великолепно. Нет, бесспорно, в моём соседе умер режиссёр массовых зрелищ! Назавтра Витя позвонил, как и договаривались, и стал с нетерпением ждать развития событий. Свою часть плана он выполнил, вызвал «скорую» – звонок, если потребуется, зафиксирован. Вот и «скорая». Из машины деловито выходит сосед.

Всё серьёзно, он в белом халате. Снимает с Витька защитную каску, трёт её о стенку и возвращает владельцу. Теперь очередь куртки, её тоже необходимо привести в надлежащий вид. Куртку он трёт об асфальт и возвращает. Застегнув куртку, выливает на неё студень. Витёк принимает вид бомжа в каске! Осмотрев своё произведение, Вован – так звали соседа – остаётся доволен своей работой. Но, как истинному художнику, ему не хватает последнего мазка: «Надо бы тебе кирпичом по морде повозить, ну да ладно, сойдёт. Сейчас я тебе сделаю укол, он не вредный, но у тебя повысится давление. Это для приёмного покоя. Не бойся, давление скоро придёт в норму, поехали».

Витю помещают в «скорую», и под сиреной с мигалкой она срывается с места. Выписали Виктора через две недели с диагнозом «сотрясение мозга второй степени».

Он получил отсрочку от призыва ещё на год, что и требовалось. Прошёл год, он в который уже раз получает повестку. Ему предстоит пройти медкомиссию. Он её, естественно, проходит. Решение комиссии – годен к строевой службе во внутренних войсках. Мой друг с радостью, немного переигрывая, говорит: «Служба в рядах Советской армии – почётная обязанность, исполнить которую я мечтал с детства!» Своим высказыванием он располагает к себе медкомиссию, его документы передаются с правого угла стола к центру. Вот они уже в руках полковника – председателя комиссии. Вот он, улыбаясь, берёт их в руки со словами: «Ну что, сынок, послужим?» Последнее слово застревает у него в глотке, багровея, он кричит: «Служить, мерзавец, мечтаешь? А про то, что тебе двадцать семь с половиной и ты уже непризывной, забыл? Вон отсюда!» Витя, как был в трусах и майке, левой рукой отдаёт честь и через правое плечо разворачивается, говоря при этом: «До свидания!».

Полковник кричит ему вслед: «К пустой голове руку не прикладывают!»

Кого он имел в виду, упоминая пустую голову?

Женские шалости

Это правдивая история о женщине, простой русской женщине, уехавшей из села, вышедшей замуж за такого же лимитчика, но уже с пропиской, родившей детей и по-своему, наверно, счастливой. Итак. Надоела мне эта суета. Командировки. Достань то, пробей это. Решил я отдохнуть этак два-три месяца. Тут наудачу подвернулась мне не работёнка, а курорт: Работать водителем в пионерлагере. Лагерь не обычный, а от Союза художников. Необычный во всех отношениях. Директор лагеря – скульптор-монументалист. Кочегар – художник-баталист, грузчик, ездивший со мной за продуктами – пейзажист. Вот такой, безусловно, творческий, коллектив, решивший, как и я, сачкануть. Что в их, да и в моей ситуации можно было придумать лучше? Свежий воздух, нагрузка минимальная, свободного времени вволю, и за это ещё платили! Немного. А кому за безделье много платили? Мой рабочий день начинался в восемь утра, а к полудню я уже был свободен. В мои обязанности входила доставка продуктов из близлежащего города в пионерлагерь. Вечером, если поварихи вели себя правильно (они были местные), отвозил их домой. При чём тут их поведение? Машина у меня была продуктовая, не предназначенная для перевозки людей, чем я, не скрою, пользовался. Они разок оставили меня без ужина и пошли, болезные, домой ночью через лес. Использовал служебные возможности в своих целях? Пусть знают, на что способен голодный мужик! Поварихи осознали своё недостойное поведение, выставили пузырь, и инцидент был исчерпан. Выражаясь казённым языком, на объекте происшествий не было, за исключением весьма странного ритуала. Наш шеф, как я уже упоминал, из деревни. Приехала в Ленинград искать счастья. Счастье своё она нашла в лице мужа-пьяницы, который каждую пятницу приезжал к ней уже в дым пьяным. Далее, как я понял, всё происходило по давно утверждённому сценарию. Выйдя из привёзшего его автобуса, он бил её в лицо, обвиняя несчастную в том, что она падшая женщина. Проведя таким образом воспитательную работу, допивал на ходу остатки водки и падал замертво, не дойдя до супружеского ложа. Всю субботу и всё воскресенье он поддерживал кондицию. Вечером в воскресенье повторялась пятничная «процедура» воспитания, но как бы в режиме обратной съёмки. На крыльце дома он бил жену, допивал остатки водки по пути к автобусу и отбывал до следующей пятницы. Что поразительно, эта женщина держала себя в строгости, всем объясняя, что муж у нее хороший, любящий, к тому же он отец её детей. Финал этой истории трагикомичен. Вечером в воскресенье, отправив мужа домой, она готовилась к раздаче ужина. Настроение у неё было хорошее, муж, как я уже говорил, уехал, обошлось даже без обычных синяков: он оба раза элементарно промазал. У окошка раздачи толпились девочки из первого отряда. Они дежурили по столовой и ждали подносы с ужином, которые должны были разносить по столам. На ужин были пирожки с мясом. Готовил их повар-грузин – молодой прекрасно сложённый юноша. Местные художники увивались за ним, предлагая позировать, но он категорически отказывался, заявляя, что это недостойное мужчины занятие. Дикий народ – дети гор. Девочки, я думаю, ждали не столько пирожков, сколько его самого. Он на кухне всегда был одет в трико, мускулистый торс спереди прикрывал передник. И вот он появился. В руках у него был поднос с пирожками, которые подпрыгивали в кипящем масле. Девчонки, позабыв обо всём, замерли, разглядывая его. И, когда он оказался в двух метрах от окна раздачи, повариха подкралась к нему сзади, схватила его за бока и резко рванула трико вниз, до щиколоток! Представьте картину: бедный парень стоит со спущенными штанами, руки разведены в стороны – держат поднос, ниже… ну, что выросло, то выросло. Поставить поднос на стол он не может по понятной причине. Он инстинктивно подпрыгнул, но это ему не помогло. Тогда он скрестил ноги, чтоб хоть как-то прикрыть наготу. Стоит он, значит, обалдевший от неожиданности и пунцовый от позора. Лицо пылает так, что он готов повариху как минимум убить! Но как? Повторюсь, он обездвижен и вынужден стоять с видом Аполлона во второй балетной позиции, но с пирожками. А со стороны раздачи несётся девичий визг (восторга?)! Это визжат, закрыв лицо, почему-то растопыренными пальцами, девочки из первого отряда. На шум появляется кочегар – художник-баталист. Быстро оценив ситуацию, он двумя полотенцами берёт у несчастного поднос. Разъярённый грузин одним движением надевает трико, хватает со стола нож для разделки мяса и с воплем «убью!» (он всегда был немногословен) бросается за орущей от ужаса шеф-поварихой. Спортсменкой она не была, да и комплекция не позволяла ей быстро бегать. Но охвативший её ужас придал ей такое ускорение, что, засеки кто-то её результат в беге от обуреваемого праведным гневом повара, уверен, он, результат, обогатил бы спортивную славу СССР!

Теперь представьте такую картину. Живописный берег озера, на котором расположился пионерлагерь. Солнце уже зашло за верхушки деревьев, но ещё не скрылось за горизонт. Покой, тишина, нарушаемая пением птиц. И вдруг. Истошный вопль: «Ой, мамочки, убивают, спасите!» Ему вторит рык грузина: «Убью, мамой клянусь!» Понятно, что обращались они к разным мамам. Но ситуация нешуточная, ни у кого не возникло сомнений в серьёзности намерений оскорблённого юноши. Дурёху надо было спасать. Но как остановить обуреваемого праведной жаждой мести вооружённого ножом грузина?

Ситуация принимала нешуточный оборот – он настигал обезумевшую от ужаса повариху! На своё счастье, она выбежала на берег озера, где сушились браконьерские сети директора лагеря. Ими-то, как гладиатора и поймали повара! Дальше было проще. Спасённую отпоили валерьянкой. Она пила лекарство приговаривая: «Я хотела только пошутить». Тем не менее за двадцать минут собрала вещи и отбыла в город. Грузина напоили. Остался неразрешённым вопрос: зачем она так пошутила? Я думаю, просто от радости, что драчливый муж уехал, всё обошлось, как я уже говорил, даже без обычных синяков. А возможно, решила хотя бы посмотреть на мужика. Маленькие простые радости советских женщин.

Здравствуйте, Лаврентий Павлович

Сбылась мечта! Я поступаю на службу в «Ленфильм», он же «Фабрика грёз», «Бленфильм» и «Рашен Голливуд». Со временем мне объяснят, что неприлично говорить «я смотрел этот фильм». Следует говорить «я в кино не хожу, я его делаю». Да и в кино ходить я буду реже, больше в Дом Кино. А если и в кинотеатр, то без билета, просто предъявив служебный пропуск. Но это всё будет потом. А сейчас я стою у двери зама по кадрам, а кругом снуют люди. Вдруг слышу: «Кеша идёт!» Повернулся – меня аж пот прошиб. Смоктуновский! От злости задохнулся. Как это можно? Это же Смоктуновский! Какой он вам Кеша?! И тут я обратил внимание, что на табличке двери зама по кадрам указаны только инициалы хозяина кабинета: Л.В. С этим, казалось бы, безобидным вопросом я обратился к стоящему рядом мужчине (знал бы я, чем это кончится). Он доброжелательно объяснил, что хозяина кабинета зовут Лаврентий Васильевич. И, уходя, как бы невзначай предупредил: именно Васильевич, так как имя-отчество заместителя директора по кадрам, грубо говоря, близко с именем-отчеством Берии. Тот, значит, Лаврентий Павлович, а этот – Васильевич. И если я перепутаю, то это может ему, заму, не понравиться. Я искренне поблагодарил доброхота и как заклинание стал мысленно повторять: Васильевич, Васильевич, Васильевич. Открылась дверь кабинета, меня пригласили войти. Войдя в кабинет, я громко и чётко, как выученный урок, ляпнул: «Здравствуйте, Лаврентий Павлович!». Реакция, как вы понимаете, была предсказуемой. Хозяин кабинета побагровел и заорал: Вон, мерзавец!» Спустя час я всё же повторил попытку. Пришлось извиняться, объяснять, что я очень волновался, что было правдой. Лепетал ему про свои успехи в секции кинолюбителей при Дворце пионеров. Этот гад язвительно поинтересовался моей фамилией: мол, правильно ли он расслышал и моя фамилия действительно Роом? Меня всё-таки приняли на «фабрику грёз»! Правда, грузчиком. Напоследок кадровичка меня обнадёжила, сказав, что практически все начинали, как и я: кто грузчиком, кто осветителем, кто пиротехником.

Для примера сообщила, что один из замов начинал свой творческий путь, как и я, грузчиком. Меня это, естественно, окрылило. «А чем я хуже?» – думал я, возвращаясь домой.

Ируся не изменившимся лицом

Детство я провёл на окраине Ленинграда, в доме деда, в котором жили все его дети. Детишки подросли, обзавелись семьями. Так мы и жили в большом двухэтажном доме. Две мои тётки, дядя Даня, пропадавший вечно под машиной, и моя семья. Старшая из дочерей деда, Ирина, в просторечии Ируся, вышла за человека со связями. У них в квартире был даже телевизор! Это был ящик с небольшим экраном, впереди которого находилась линза, заполненная водой. Все искали расположения хозяйки этого чуда, так как на всей улице ни у кого, ничего подобного не было! Тогда, в конце пятидесятых, это было большой редкостью и признаком благополучия. Тётя Ируся была большой модницей и более чем ревностно следила за своей внешностью. Желая ублажить свою супругу, её муж, который был гораздо старше неё, воспользовался только ему ведомыми каналами и договорился о пластической операции! Это было совершенно невероятное событие. В те далёкие времена подавляющее большинство женщин имели весьма отдалённое представление о косметике, не говоря уже о подобных чудесах. И в один прекрасный день подкатывает к воротам нашего дома такси. Совершенно потрясающий «ЗИМ» (в девичестве «бьюик»), восьмиместный корабль на колёсах, салон отделан кожей и деревом. Салон имел два ряда сидений, плюс два кресла, выдвигаемых из кресел первого ряда. Из него выходит счастливая тётя Ируся с цветами, под руку с не менее счастливым мужем. Выходит она, значит, из такси, идёт по дорожке к дому, а навстречу им мой брат, мальчик лет десяти. Искренне желая сказать что-то приятное, комплимент, он говорит ей: «Тётя Ируся, вы совсем не изменились!» У бедной женщины, как вы понимаете, случилась истерика. Сбежались все, кто мог слышать стенания обиженной, раненной в самое сердце несчастной женщины. Стенания слышала вся улица, вот она-то и сбежалась, поголовно! Если кто-то думает, что ему доводилось слышать рёв раненой львицы, то я спешу его разочаровать. Скорее всего, он слышал писк котёночка. Мой брат так и не был никогда прощён!

Дорогие мои братья-мужики, опасайтесь обиженных женщин!

Как из начальника сделать человека

На своём веку я повидал много начальников. По советским понятиям, я относился к малоуважаемой, что меня не сильно волновало, группе летунов. Нет, к авиации я отношения не имел. Просто я, так получалось, не работал долго на одном месте. За исключением моей службы на «Ленфильме», где я отработал более восьми лет.

К сожалению, мне пришлось уволиться в результате стычки с замдиректора кинокартины. Мало того что он ничего не смыслил в кинопроизводстве, он ещё был тихушник-пьяница. Несмотря на то что он ошивался на студии много лет, он так и не научился отличать отснятый полезный метраж от погонного, словно трудился не на «фабрике грёз», а на прядильной фабрике, о чём я ему не совсем корректно намекнул. Случился скандал, едва не перешедший в мордобой. А так как, кроме того, что он был тихий алкаш, он был ещё отставник и коммунист, административная сила была на его стороне, а мне пришлось уйти. К слову сказать, спустя очень короткое время его перевели в начальники над дворниками и уборщиками, где он и доковылял до пенсии, пересчитывая вёдра, швабры и тряпки. Выходит, благодаря мне он оказался хоть и с опозданием, но в своей стихии. О следующем «шефе» у меня, кроме гадливости, никаких воспоминаний не осталось. Он был крепким спецом, что называется, дело знал туго. Он горел на работе. Приходил на службу первым и уходил последним. С радостью выполнял всевозможные поручения профсоюзных и прочих начальников. О карьере ему думать было поздновато: он был, так сказать, на пороге пенсии. Я терялся в догадках: зачем это ему? Ни моральных, ни материальных благ ему эта суета принести не могла. Видя его постоянное стремление всем угодить, на него навешивали всё больше. Разгадка, как всегда, пришла неожиданно. Я рассказал шефу анекдот, в котором представитель нетитульной национальности оказался умнее всех. Он, мой начальник, даже не улыбнулся, напротив, поджав губы, заявил: «Не надо так шутить! Вы представляете, что о вас подумают?»

«А что? Они и так знают, что я еврей, я это и не скрываю», – сказал я. И тут до меня дошло: он до жути стесняется своего еврейства, боится, что его, еврея, обвинят в том, что он взял на работу еврея! Возможно, я поступил неправильно, но с этого дня, приходя на работу, я говорил ему: «Шалом, Яков Моисеевич!». В первый день после моего приветствия он вытащил меня в коридор, багровея, зашипел на меня: «Вы что себе позволяете?!» В ответ я ему заявил что-то в смысле дружной семьи братских народов. Он поинтересовался, не идиот ли я. «Я прошёл медкомиссию перед поступлением на курсы водителей, у нас идиотам права не выдают», – был мой ответ. Шеф, скрипнув зубами, повернулся на каблуках и ушёл в кабинет, я последовал за ним. Я продолжил. В ближайшую пятницу, уходя с работы, уже в дверях я остановился и пожелал ему счастливой субботы. Я всё-таки увидел, как скривилось его лицо! Я поздравлял его со всеми праздниками. Естественно, не отказал себе в удовольствии пожелать ему перед Йом Кипур лёгкого поста и хорошей печати. Я даже был благодарен ему. Как большинство советских евреев я, увы, не знал наших праздников и обычаев. Зато теперь благодаря маленькой войнушке, которую я вёл, стал докой. Приближался декабрь, наше противостояние сошло на нет: мне просто надоело дразнить в общем-то несчастного человека, стыдящегося своих корней. Однажды в наш кабинет без стука (она вообще себя не утруждала подобными буржуазными пережитками) вошла наша профсоюзная комиссарша. Она была скорее тоща, чем стройна. Всегда в чёрном, с короткой стрижкой, в сапогах выше колена на низких каблуках. За глаза, что, естественно, её называли чекисткой. Войдя в кабинет и попыхивая «беломориной», заявила: «Товарищи! Несмотря на то что всё наше предприятие с энтузиазмом откликнулось на призыв партии и правительства взять на себя повышенные обязательства, ваш отдел, как всегда, плетётся в хвосте! Вот вы, товарищ Шервуд, где ваши соцобязательства?» Я, ни секунды не задумываясь, заявил, что я практически их заканчиваю. И буквально через пару минут передал ей текст. Никогда не думал, что в этой «вобле» столько темперамента. Взяв у меня лист с обязательствами, она звенящим от праведного возмущения голосом прочла: «Обязуюсь выполнять заявки до их получения! Это провокация!» «Почему? Я всегда в срок выполняю все заявки, это отдел снабжения, а не прядильная фабрика. Могу добавить обязательство использовать бумагу с двух сторон в целях экономии». Скандала не было: что с меня взять? Не комсомолец – самоустранился по возрасту, не партийный – меня просто выставили за дверь. Время близилось к концу дня, и я под шумок свалил. На следующий день я опоздал на работу. Событие ординарное, если не считать войнушки между мной и моим начальником, которая разгорелась с новой силой после моей перепалки с профсоюзной начальницей. Я очень старался не опаздывать. Но в то время я жил за городом. Любое опоздание на электричку вело к опозданию на работу минимум на полчаса. Этим обстоятельством, как неубиенной картой, воспользовался мой шеф. Он вытащил меня, как бы сказали конкретные пацаны, на правилу. То есть пред светлые очи главного инжира. Ему он рассказал, что я разгильдяй, не читаю передовицы (что правда), не живу общественной жизнью (святая, правда). В ответной речи я похвалил Якова Моисеевича за его рвение. За то, что он работает не восемь, а гораздо больше часов. Выразив при этом сомнение, что ему хватает отпущенного КЗОТом времени. Меня опять (традиция?) выставили за дверь. Но я времени зря не терял. Когда вернулся мой начальник, я, стараясь изобразить невинность, преподнёс шефу рацуху, то есть отпечатанное на машинке объяснение причин (10 штук) моего опоздания. В них не хватало только даты преступления, о чём я уведомил босса. Всё было предельно просто. Я опаздывал, он ставил дату – и в кадры. Сплошная экономия времени, если учесть, что разнос я получал по окончании рабочего дня. Присовокупив к рацухе заявление о добровольном уходе с дистанции, то есть увольнении, я поспешил домой. Впервые я понял, что стенку лучше обойти. Назавтра я явился на работу на 10 минут раньше, которые провёл в коридоре, куря сигарету. За рабочим столом я оказался ровно в девять часов, а когда наступил конец рабочего дня и Яков Моисеевич стал делиться со мной планами на завтра, я напомнил ему, что мой рабочий день завершён, попрощался и поспешил домой. В последний день моего пребывания на этой работе начальник – мы были одни в кабинете – сказал: «Наверное, ты прав, не надо бояться, жаль, я так не смогу».

Как я изменял Родине

Если быть честным, мысль об отъезде меня стала посещать задолго до того, как я вдруг, в одночасье, решил: всё достало, еду! Итак, по прядку. В начале 80-х был популярный анекдот о том, как диктор Центрального телевидения обращается к зрителям со словами «Вы будете смеяться, но нас опять постигла тяжёлая утрата!». Для тех, кто помоложе, объясняю: после Брежнева за неполные три года сменилось два генсека – мёрли как мухи. Я в очередной раз ехал в командировку на машине, слушал радио. В новостях сообщили, что у нас новый генсек и, как водится, биографию. Эта новость меня не обрадовала, впрочем, и не огорчила. Ну ещё один, подумал я. Но что-то меня зацепило в его биографии. Размышлял я об этом аж до Горького, и только сняв номер, включив «ящик» и услышав в очередной раз биографию свеженького вождя, до меня дошло!! Молодой!!! Генсек молодой!!! Не воевал!!! НЕ внёс неоценимый вклад в разгром и победу!!!! От этой мысли мне стало почему-то спокойно. Признаюсь, я был в недоумении: кто таки победил во Второй Мировой – Сталин, Хрущёв или Брежнев? Достали меня эти агитки и перепись истории под нового, дорогого и любимого. А потом Горбачёв стал пугать свою охрану, выходя в народ, и я решил: не еду. Но, когда случилась заварушка с ГКЧП, мнение моё изменилось. Посудите сами. Чего стоит страна, где путчисты в первый же день не захватили ни мосты, ни банки, ни хотя бы телеграф. Как учил незабвенный Ильич, сели за стол и начали Разлив! Я решил: еду! А когда министр финансов Павлов учинил обмен денег, который по своей внезапности больше напоминал войсковую операцию, моё решение окрепло, но не хватало малости, толчка. И вот однажды, думаю, не без помощи свыше, я встретил фею. Феи не приходят к людям в своём фейском обличье. Они постоянно шифруются. То явятся в образе старухи, то пня трухлявого или старца седобородого. Эта же прикинулась бабищей из ЖЭКа и своим пропитым голосом произнесла: «Здравствуйте, товарищ Шервуд». «Я вам не товарищ», – сказал я. А в ответ: «Не товарищ? Так что ты тут делаешь?» И растворилась, исчезла. И услышал я голос: «Вали!» Через час я был в ОВИРе, через неделю получил паспорт. У каждого человека есть свои странности. Я не люблю очередей, в чём я не одинок, и экскурсии: «Товарищи, посмотрите налево, посмотрите направо». Однажды, прогуливаясь по Петропавловке, я услышал, как экскурсовод рассказывал о том, что шпиль собора Петропавловской крепости венчает флюгер, выполненный в форме ангела, который своим крылом ловит свежий балтийский ветер. Признаюсь, у меня появилось желание вступить с ним в дискуссию, но рамки приличия не позволяют мне поделиться с вами тем, что я хотел ему поведать. Я это к тому, что вся эта процедура отъезда, связанная со сдачей паспорта, трудовой книжки, с нескончаемыми очередями и т. д., меня не радовала. И я решил ехать в Израиль туристом. По сути, это ничего не меняло. И вот я в посольстве. Милая дама в окошке спрашивает: «Цель вашей поездки?» «Измена Родине», – нагло заявляю я. «Вы так больше не шутите», – следует совет. «А я у себя дома!» Откуда что взялось? Но она таки – обратила на меня внимание! «Зайдите через полчаса», – говорит она мне. Я выбегаю из посольства, ловлю такси. Командую водиле: «На ближайший рынок!» Там покупаю огромный букет роз и еду обратно. Дама, увидев меня, подзывает и говорит, что моя просьба удовлетворена! Со словами «это вам» протягиваю букет. Увидев цветы, она краснеет и говорит, что это абсолютно ни к чему, машет руками, как бы случайно задевает букет, и он оказывается у неё в руках. Дело сделано! Визу в Израиль я получил. Вернувшись в Пост-Ленинград, как шутили мои друзья, в тот же день купил билет на самолёт. За оставшийся месяц сдал бутылки, раздал книги, продал квартиру. Моя приятельница, узнав, что я улетаю, посоветовала купить кожаную куртку, пугая меня жутким холодом зимой. «Зря смеёшься, – говорила она, – зимой в Израиле очень холодно – плюс 15». Я купил куртку – пусть не думает, что я жадный. В этой куртке, в костюме и свитере в июне я сошёл с трапа самолёта. Но вот уже восемнадцать зим я с теплотой вспоминаю свою приятельницу. Вот что значит не перечить женщинам.

Каскадёр

Однажды в понедельник (новая жизнь только с понедельника начинается) я решил взяться за ум. Что повлияло на моё решение, за давностью лет я не помню. Да это и не имеет значения. Возможно, вчера была лишняя рюмка, а возможно, её, рюмки, и не хватило. Итак, я начал новую жизнь! Буду учиться – решил я. Приехал на «Ленфильм», зашёл в кадры, попросил и получил направление в техникум, на экономический факультет. Зашёл подписать к начальнику. «Растёшь, – говорит он, – наш кадр!» «Это я твой кадр? Морда энкавэдэшной национальности», – подумал я, выходя из кабинета. Через час я был в технаре, через два вернулся, успев к началу съёмок. И вот однажды подходит ко мне некто и сообщает, что он мой будущий начальник, то есть директор кинокартины. Приказ о переводе подписан, завтра в 9 часов он меня ждёт. Он ушёл, а я стоял и думал: ну почему так прозаично? Я поднялся ещё на одну ступеньку, а этого никто не заметил! Ни туша, ни похлопывания по плечу, ни напутственного «так держать!» – Ничего! Обидно!

А завтра, без раскачки, первый съёмочный день. Мы снимали велогонку, но не нашу, а настоящую. Я это к тому, что на ход гонки мы влиять не могли. Перед выездом мой шеф предупредил меня: моё место – три метра от камеры. И вот мы втроём: я, режиссёр и оператор – приезжаем на место. Всё предельно просто. Операторская машина стоит метрах в пятидесяти от старта. Финиш – за сто километров, но нам столько не надо, уйдём в сторону, как только творцы решат, что хватит. И тут оператор решает, что для красивости надо бы кому-то махнуть на старте флажком. Видите ли, выстрел судьи его не впечатляет! Понятно, что этим «кому-то» оказался я. Не добегая нескольких метров до старта, слышу выстрел судьи. Старт! На меня несётся толпа – человек сто велосипедистов. Они опустили головы – так меньше сопротивление воздуха – и летят на меня! Не раздумывая прыгаю в кювет. Мешком. Правда, в полёте мне показалось, что лечу ласточкой. Встаю и понимаю: я практически как та самая берёзка во поле! Мне немножко не по себе. Прежде всего, я в первый же день умудрился нарушить приказ шефа. О каких трёх метрах от камеры разговор, если финиш за сто, причём километров!

При этом надо как-то исхитриться и оказаться на этом самом финише! И тут останавливается рядом мотоцикл-техничка и подбирает меня. Но он под номером десять, то есть не имеет права обойти техничку девятой команды. Я же стремлюсь попасть к своим и встать, как приказано, не далее трёх метров от камеры. Подъезжает к нам мотоцикл судьи-информатора. Он может двигаться по всей гонке. Я ему объясняю ситуацию и пересаживаюсь на ходу с заднего сиденья в коляску! Здесь я должен сделать отступление. Операторская машина – это «Чайка» или «ЗИС» (в девичестве «Паккард»), у которой за спиной водителя платформа, огороженная канатами. Использовали именно их по причине плавности хода. Итак, мы приближаемся к цели нашего короткого путешествия – операторской машине. Режиссёр понял, что я собираюсь проделать. По его реакции догадываюсь: консенсуса мне не видать. Режиссёр в весьма экспрессивной форме даёт мне понять, что состоит в близких отношениях не только со мной, но и со всеми администраторами Советского Союза! Понять его можно. А кто поймёт меня? Я обязан быть там и руководить. Чем? Да какая разница! Но ситуация тупиковая, если остановиться, гонка догонит и уже не будет возможности её обойти. Гонка идёт по всей ширине шоссе. Понимают это и мои спасители. Мотоциклист, невзирая на шумовое сопровождение, сравнивает скорость с машиной, я привстаю в коляске и… машина вдруг уходит вперёд под горку. Я провисаю между коляской и машиной! Спас меня второй судья, сидевший сзади. Вторая попытка: я опять привстаю в коляске, хватаюсь за поручень сначала одной рукой, вот я ухватился обеими руками, встал одной ногой на платформу машины. Творцы, прекратив меня материть, втаскивают меня к себе. Ноги мне изменяют, я сажусь на платформу и чувствую, что улыбаюсь. Один из творцов говорит другому: «Оставь его, пусть оклемается».

После съёмок шеф похвалил меня за смекалку, сказав при этом, что не следует так буквально его понимать. Самое ужасное ждало меня ночью, во сне. Мне снилось, как я проваливаюсь между машинами и никто не успевает прийти мне на помощь. Это «кино» я видел три ночи. Тяжек труд «каскадёра»!

Красота спасёт мир?

В прошлой жизни в старших классах школы мы проходили произведения русских классиков. Их было много: Пушкин, Лермонтов, Чехов, Горький, Достоевский. Что-то мы проходили, чем-то зачитывались. Я, к примеру, пройдя «Преступление и наказание», прочёл самостоятельно «Идиота». Не скажу, что мне это далось легко, но мне врезалась в память фраза князя Мышкина «Красота спасёт мир». А потом мы проходили пьесу Чехова «Дядя Ваня», где Астахов, как мне кажется, доводит эту мысль до совершенства, говоря: «В человеке всё должно быть прекрасно…» Действительно, если человек красив, мы, возможно, подсознательно наделяем его самыми хорошими качествами. Как же в таком случае быть с афоризмом великой актрисы Раневской: «Красота – это страшная сила»? Возможна ли ситуация, при которой красота разрушает, в прямом смысле слова наносит ущерб? Большинство, на мой взгляд, не согласится с такой постановкой вопроса. Не может быть, скажет читатель, красота может быть только созидательной. И будет неправ! Итак. Однажды я решил побродить по родному городу. Была осень. Я вышел с «Ленфильма» и не спеша пошёл в сторону Невского проспекта. Ленинградцы и те, кто бывал в этом городе, помнят, я надеюсь, нашу дождливую осень. Но мне повезло: дождя не было. Я пересёк Неву по Кировскому мосту. Через кладбище – Марсово поле – идти не хотелось. Я прошёл мимо Института культуры (в народе – «два притопа, три прихлопа»), вошёл в Летний сад, далее мимо Инженерного замка вышел на Невский проспект и свернул в сторону Мойки, где в небольшом кафе подавали вполне приличный кофе. Это сейчас можно выпить хороший кофе практически везде. А тогда, в восьмидесятые годы, страшно подумать, прошлого тысячелетия, я знал три-четыре кафе с приличным кофе (каламбур). Насладившись кофе, я вернулся на Невский. Рядом со мной остановился «мерседес». Открылась дверка, и… из машины – нет, не вышла (такая красота не должна касаться бренной земли) – появилась еврейская девушка! Описать её смог бы разве что царь Соломон! Вы читали «Песнь Песней»? Это была она, Суламифь! Мне показалось, нет, я уверен, рассеялись свинцовые тучи. Выглянуло солнышко, запели птицы, и заиграла музыка. Вдруг всё померкло, раздался визг тормозов, скрежет металла и шум разбитого стекла.

Я обернулся. Случилась авария. Водитель впереди идущего жигулёнка, увидев её, резко затормозил, а водитель машины, идущей следом, не успел среагировать. Он выскочил из машины разъярённый, с монтажкой в руке, занесённой для удара, но, увидев её, Суламифь, замер, превратившись в соляной столб. Водитель же первой машины превратился в изваяние, не выходя из «жигулей». Суламифь, даже не обернувшись, вошла в ателье № 1 по пошиву верхней женской одежды. В народе это ателье называлось «Смерть мужьям» и, понятно, имело дурную славу. Я решил дождаться развязки: оба «жигуля» изрядно пострадали. Буквально через пару минут она появилась. Не обращая внимания на ещё не пришедших в себя мужчин, она впорхнула в «мерседес», который, уходя, даже не удосужилась запереть. Вдруг брезентовая крыша авто дрогнула, поползла назад, превращая седан в кабриолет. Не включая сигнала поворота, игнорируя все правила дорожного движения, через двойную осевую линию с лихостью, которой позавидовал бы иной мастер вождения, она развернула машину. Под шум битого стекла и скрежет металла – это врезались друг в друга ещё две машины – она исчезла. И эта красота призвана спасти мир? Я думаю, что она, абсолютная красота, должна находиться в заповеднике, жить в хрустальном замке и пусть ей прислуживают эльфы. Но её нельзя выпускать в наш мир во избежание катастроф и прочих стихийных бедствий.

Магендавид в кокошнике

Как мы воспринимали людей из стран, с которыми не были знакомы?

Как правило, по комментариям советских пропагандистов и телепередаче «Клуб кинопутешественников». До отмены «железного занавеса» они были весьма однобоки. Это понятно. Отдел пропаганды, надо отдать ему должное, трудился на славу. Возьмём, к примеру, Зорина. Этот журналист-международник прожил практически всю свою жизнь в условиях, судя по его высказываниям, наживы и чистогана. В подтверждение моих слов – его высказывание: «Тяжёлым комплексом страдает Америка. Имя этому комплексу – военно-промышленный комплекс». Безусловно, надо обладать огромной силой воли, чтобы продолжать находиться в этом мире, опять же по его словам, насилия и разврата и не уехать к родным берёзкам. Так бы бедняга и прозябал, но случилась перестройка, с началом которой стала просачиваться какая-то иная, бесцензурная, информация о забугорной жизни. Народ, те, кто мог, стал быстро паковать чемоданы. Народное изустное творчество тут же отреагировало: «Еврей – не национальность, а средство передвижения». Я с большим интересом смотрел, поначалу редкие, репортажи о жизни в Израиле. Думаю, многие исходя из жизненного опыта с недоверием относились к виденному. Воспитанные на пропаганде, мы жили по принципу «не верь глазам своим». Это они нас заманивают, а стоит приехать – всех забреют в кибуц и заставят маршировать с утра до вечера с автоматом за спиной и лопатой на плече, думал я. А ещё заставят угнетать свободолюбивый палестинский народ! К слову, а существует где-то несвободолюбивый народ? Тем не менее я прислушался к внутреннему голосу, говорившему мне: «Я не знаю, о чём ты, но ехать надо». Действительность всё быстро расставила по местам. В кибуц меня не загоняли, а когда я поинтересовался им, мне доходчиво объяснили, что я староват. Да я, честно говоря, и не рвался – не люблю колхозы, даже в израильском варианте. Но притирка всё же имела место быть. Я поражался тому, что люди улыбаются мне. Ведь они не были со мной знакомы. Почему продавец говорит мне «спасибо»? Это же я у него купил, значит, я и должен благодарить. Но к хорошему быстро привыкаешь, привык и я. Было непонятно, отчего аборигены прячутся от солнца, оно же такое хорошее, доброе. Насколько оно доброе, я понял, проведя несколько часов на пляже, причём под тентом. К вечеру я принял радикальный красный цвет. Дома я подошёл к зеркалу, лица не было. Вместо него я увидел опухшую харю со щёлками вместо глаз. А ещё я долго не мог понять, как море, такое большое, нагревается до совершенно немыслимой температуры? Или я не видал моря? Да я вырос, можно сказать, на берегу моря! Пусть моряки называют Финский залив лужей, но даже на отмели этой «лужи» вода не прогревалась до температуры выше пятнадцати градусов. А израильские девушки! Загорелые, стройные, улыбчивые! В общем, Израиль мне понравился! Правда, случалось иногда отвечать на странные вопросы. «Ты знаешь, что такое лифт? – спрашивали меня израильтяне. – У вас там все инженеры?» – «Нет, я не инженер». – «А почему ты умеешь пользоваться штангенциркулем?» Поначалу я пытался объяснить, что там любой ремонт делался самостоятельно. «Что, и квартиры сами ремонтировали? И машины?» «Всё», – отвечал я. «А как вы всему этому научились?» На моё предложение переехать туда и научиться я слышал почему-то отказ. Получалось, что это они распропагандированы. Они, естественно, не считали, что по советским городам ходят медведи, но не могли понять, почему семья из трёх человек хочет поселиться в двухкомнатной квартире. Это же так естественно, говорили они, у каждого своя комната. Евреи – народ любопытный, Израильские – не исключение. Мы, бывшие граждане великого (?) Союза, интересовались новой страной, в которой нам предстояло жить, они же, что естественно, – нами, своими соседями. Поэтому понятен тот интерес, с которым сабры встретили приехавший из России ансамбль. Надо, на мой взгляд, обладать извращённым чувством юмора, чтобы привезти в Израиль ансамбль песни и пляски МВД России. Интересно, а что участники ансамбля делали в перерывах между концертами? Обирали на дорогах частников или у пьяных в вытрезвителях по карманам шарили? А может быть, зрители, сидевшие в зале, могли их видеть в ОВИРе, когда им в очередной раз отказывали в выезде? Не могу знать. Но я, человек, любящий контрасты, решил во что бы то ни стало пойти на концерт. Это событие, конечно, нельзя было сравнивать с приездом Мадонны, из-за которого перекрывали дороги, но припарковать машину я смог километра за два от места, где проходил концерт. Все предыдущие концерты из России были предназначены для русскоговорящей аудитории: кто ещё согласится слушать «фанеру», да ещё платить за это?! Этот же концерт предназначался для всех. И вот в зале погас свет. На ярко освещённую сцену из-за кулисы, покачиваясь в танце, выплыли одетые в сарафаны и кокошники девушки. Их сарафаны касаются сцены. Впечатление такое, что они плывут по сцене. Казалось, на сцену выплыла стайка белых лебедей. Вот они закружились в грациозном танце, затем как бы случайно выстроились в ручеёк и стали одна за другой выстраиваться у авансцены. Поклонившись в пояс, отплыли вглубь сцены. Не успел зал взорваться аплодисментами, как на сцене появился каскадёр ансамбля. Выпрыгнув из-за кулисы, он колесом прошёл по кромке сцены. Прыжок. Он, казалось, завис в воздухе, колесо, и встал. За ним, танцуя, что-то вприсядку, один за другим появились остальные танцоры. Они выстроились в ряд впереди девушек. Эти все как на подбор белокурые парни были одетые в чёрные сапоги, чёрные же штаны, красные косоворотки, подпоясанные шнурком. Весь этот наряд венчал картуз, из-под которого торчала розочка. Ни дать ни взять члены Русского союза или Союза Михаила Архангела. Только (забыли взять?) без топоров и дреколья. Вот они выстроились в ряд, поклонились публике в пояс и… запели Атикву. Зал встал. Я же хохотал до слёз. Посудите сами. На сцене в центре Израиля – хор МВД! Бабы в кокошниках и мужики, выглядевшие весьма двусмысленно, поют гимн Израиля! Нет, безусловно, в чувстве юмора составителю репертуара не откажешь! Следующий номер программы, на мой вкус, был уже не комичным, а из серии чёрного юмора. На сцену вышли генерал МВД и переводчик. Переводчик был старожил, то есть не урождённый израильтянин, а давно живущий в стране еврей. Скорее всего, он был привезён в Израиль ещё ребёнком. Русский язык его, естественно, был с ошибками, но понятен генералу, который давно, будучи в более скромном звании, быть может, сажал его отца за сионизм. Я стал ёрзать на стуле и покашливать в кулак. Для меня эта сцена была сюрреалистичной. В Израиле, в самом центре мирового сионизма, на сцене стоят генерал, всю свою жизнь боровшийся, пусть и по приказу, с евреями, и сын сиониста из СССР, и они улыбаются друг другу! На меня зашикал сосед. Ему, естественно, были непонятны мои переживания, я мешал ему смотреть этот диковинный, в чём я был с ним согласен, концерт. Как мог я объяснил ему комизм ситуации. Он мне возразил: «Но там теперь всё по-другому, он теперь не преследует евреев». Конечно, он прав. Теперь не преследует, у него (пока) другой приказ.

Макаренко

Никому не дано предугадать день будущий – это банальность. Однако сей неоспоримый факт не меняет сути. Если бы мне вечером сказали, что завтра я буду собеседовать о моей работе в пионерлагере, к тому же в качестве воспитателя первого отряда, я бы не удивился, а просто послал бы шутника по давно и всеми протоптанному пути. Я находился в очередном поиске работы, в результате чего я оказался в отделе кадров какой-то (за давностью лет и не вспомню) конторы. Кадровику необходимо было срочно доукомплектовать педсостав пионерлагеря. Он мне живописал, как мне повезло: в каком дивном месте находится лагерь, какая чудная природа окружает его, с каким прекрасным педагогическим и профессиональным коллективом мне предстоит работать. Короче, не работа – курорт! Как он меня развёл, я понял уже к вечеру первого дня моей новой работы.

Начнём с того, что профессионалов, во всяком случае, в области педагогики, не было как явления. Была группа студенток-третьекурсниц из педагогического института, которых детки не воспринимали всерьёз. Начальница лагеря была парторгом этой самой конторы. Единственное, в чём ей не было равных, так это в провозглашении партийной бредятины. Был ещё, правда, всамделишный физрук. Но трезвым я его так и не увидел за все три смены. На удивление, в моём отряде всё происходило достаточно пристойно. Разгадка пришла, когда я после ужина заглянул к себе в комнату и подошёл к зеркалу. На меня смотрел жутковатый тип. В тёмно-синем плаще, воротник поднят (с утра моросил дождь), на голове кепка, на лице борода. Всё это венчал пионерский галстук! «Да, – сказал я сам себе, – такого и я бы не решился ослушаться!» Тем не менее «детки», а у меня в отряде их было 45 душ, от 13 до 15 лет, очень быстро почувствовали, что за жутким видом прячется мужик (для них я им был), мало понимающий, как подступиться к абсолютно незнакомой ситуации.

Наступил первый экзамен, мне надо было уложить их спать. Я вошёл в спальню. На меня даже не обратили внимания, детки прыгали с кровати на кровать, по воздуху летали подушки. Одна подушка метко была запущена в меня. Воцарилась тишина. Они ждали моей реакции. Я понял: если я сейчас их не поставлю на место – всё, кранты! «Ну и кто у нас такой меткий? Он, наверно, и храбрый, не струсит признаться или в коленках слаб?» В проход между коек вышел нагло улыбавшийся пацан. Видно было, что он считается в «авторитете». Я понял, что его надо ломать, причём публично, иначе быть мне у них на побегушках. «Ну я кинул подушку. А чё ты мне сделаешь?» – «Прежде всего, если ты грамотный, то должен знать, что к старшим обращаются на «вы». – «Ну вы, и что?» – «Я вижу, ты пацан здоровый, силы девать некуда. Выполнишь простенькое упражнение – и до конца пребывания в лагере делай что вздумается, а если нет, то при всех скажешь, что моё слово для всех закон и ты обязуешься лично следить за этим». – «Не обманете?» – «Даю слово при всех». – «Что делать?» – «Возьми подушку, которой ты в меня бросил, на вытянутые руки и встань на цыпочки. Продержишься пять минут – ты победил». Продержался он две минуты. «Ну а теперь выполняй обещанное да в свободное время учи геометрию, тогда не попадёшься на такой ерунде». Уходя из спальни, я остановился и сказал, обращаясь ко всем: «Детки, вы знаете, в чём между нами разница? Я был в вашем возрасте и все ваши примочки помню и знаю, как с ними бороться. Поэтому, как сказал кот Леопольд, «давайте жить дружно» – от этого выиграют все».

В принципе, за исключением двух-трёх ребят, у меня больше не было проблем с, так сказать, мужской частью вверенного мне контингента. Я должен оправдаться: это не мои слова, так выражалась начальница лагеря, подчеркну, пионерского. Но что с неё взять, с «коммуналки»? Проблемы у меня были, пусть это не покажется вам странным, с девочками. Это для меня они были соплюхами. Себя они, не смейтесь, считали женщинами. И если их категорическое требование стучаться при входе в спальню я воспринял с пониманием, то попытки завести «курортный роман» меня не на шутку тревожили. Пионервожатую они считали подружкой, что её, на удивление, устраивало. Понятно, с её стороны помощи ждать не приходилось. Тем не менее я был уверен, что контролирую ситуацию. У меня было несколько ребят, державших меня в курсе событий. Они не были стукачами. Будучи от природы ответственными людьми, они понимали: случись что-то серьёзное – пострадают все.

Один пример, В соседнем лагере пацаны сбежали ночью купаться, друзья их не выдали. В результате один из них не смог выплыть из омута. Воспитателя посадили. Но кому от этого легче? Как-то вечером один из моих помощников сказал: «Девочки пригласили всех пацанов в гости». – «Что в этом плохого?» – «Они пригласили их после отбоя и уже закупили вино!» У меня потемнело в глазах. Я явственно увидел зал суда, себя на скамье подсудимых и то, как судья предоставляет мне последнее слово. Надо было решать, причём немедленно. Но что? Поднять шум. Это ничего не даст. Будет скандал, меня уволят, а когда всё уляжется, будет следующая, на сей раз успешная, попытка. Я решил идти ва-банк. «Сделаем так. Я ничего не знаю. Я просто после отбоя зайду, как бы случайно, пожелать спокойной ночи, а ты с ребятами стой под окнами. А дальше по ситуации». Всё произошло, как я и предполагал. Сославшись на усталость, я пожелал деткам приятных сновидений и удалился. Я слышал, как мимо палатки, в которой я спал, протопали «ухажёры». Выждав минут десять, вошёл, скажем так, в спальню девочек. Свет был погашен. Когда я включил свет, то увидел на каждой подушке по две головы! «Добрый вечер», – сказал я. Что тут началось! Я думаю, Брюллов, написавший картину «Гибель Помпеи», не смог бы достойно отобразить увиденное мною. Поднялся визг вперемешку с матом. Оказалось, мальчики успели глубоко изучить так называемую ненормативную лексику. На удивление им вторили, правда, в меньшей степени, их подруги, что они компенсировали визгом. Сначала неудавшиеся «любовники» бросились как по команде под кровати. За ними последовали их возлюбленные. Тогда первые, следуя классике, стали выпрыгивать в окна. Под окнами их ждал мой заградотряд. Я как мог спокойно пожелал «дамам» спокойной ночи, выключил свет и ушёл к себе. Утром, как всегда, было построение отряда. Все, на удивление, пришли без опозданий. Девочки красовались в свитерах с высоким воротником, что было понятно. Юноши были украшены синяками. Моя речь была краткой: «Если кто-то из вас проболтается, меня даже не уволят. Я не допустил борделя, да, именно так, борделя. А вот что скажут ваши папы-мамы, я могу предугадать». Моралисты могут меня обвинить в том, что я мог спровоцировать драку. Согласен. Возможно, Макаренко провёл бы между ними прочувственную беседу. А Надежда Константиновна Крупская передала мой проступок на рассмотрение в революционный трибунал. Возможно. Я не педагог. Но после той ночи я не сделал ни одному ребёнку ни одного замечания: не было повода!

Мастер

Кто такой мастер? Какими качествами он должен обладать? Хороший, пусть даже талантливый актёр – имеет ли он моральное право на самолюбование? Придаст ли это ему больше авторитета и популярности?

Прекрасный, на мой взгляд, режиссёр Герман. Мне, увы, не довелось с ним работать. Всего лишь однажды между нами произошёл минутный разговор. Вечером предыдущего дня в Доме Кино я отмечал своё сорокалетие. В самый разгар застолья мой близкий друг довольно тихо спросил меня: «А за соседним столиком действительно Алексей Герман?»

Я к тому времени был, скажем так, навеселе, и довольно громко (за соседним столиком меня явно слышали) ответил: «Ну Герман, ну да, сидит за соседним столиком, и что? А я Шервуд! Что, не звучит?» Наутро мне позвонил невольно спровоцировавший мой ляп друг: «А ты помнишь, что вчера сравнивал себя с Германом?». Я не помнил. Мой друг не жалея красок пересказал мои высказывания. Я бросился на работу. Разыскал Германа. «Алексей Юрьевич, я должен извиниться перед вами за вчерашнее». – «О чём вы? У вас очень красивая фамилия, забудьте, пустое это». Непьющий Герман, казалось бы, должен был негативно относиться к пьяным выходкам. Но он поступил мудро. Подвыпивший мужичок ляпнул не подумав. Получилось смешно. Посмеялись и забыли. Его авторитет от этого только выиграл.

Другой пример. Безусловно нерядовой актёр Виктор Павлов. На съёмочной площадке в запарке второй режиссёр обратился к нему на «ты». Что тут началось! Обиженный непонятно на что актёр устроил ему разнос! Как склочная соседка по коммунальной кухне, он прочитал ему лекцию о том, что надо – кто бы спорил – уважать старших. Напомнил, что он дважды заслуженный и трижды лауреатный, что у него столько-то ролей в кино и театре (а это при чём?), что он не позволит! Вся эта неприглядная сцена происходила на глазах у всей съёмочной группы, что абсолютно недопустимо: второй режиссёр – не мальчик из массовки, тем более что и мальчик из массовки достоин уважения. Да и сам обиженный не употреблял другого обращения, кроме как на «ты». Результат? Второй режиссёр, естественно, извинился, но Павлов получил сомнительную славу склочника. Я думаю, ни популярности, ни заработка ему эта склока не прибавила.

Мне вспоминается моя первая кинокартина, где я работал в качестве администратора на площадке. Главную роль в фильме играл тогда очень известный Юрий Каморный. Сейчас про него сказали бы «секс-символ». Я, улучив момент, поинтересовался, как мне к нему обращаться. Он мне сказал: «На площадке – Юрий, но на «вы». Всё встало на места: он актёр с десятком картин за плечами, но и я не зевака из-за заграждения. Я вижу одно объяснение – самоуважение. Это когда человек, даже заслуженный, видит в другом не кого-то ниже себя, а сотрудника (от слов «трудиться вместе»), личность. Сколько раз мне приходилось слышать от актёров после концерта, на котором они обращались к залу «уважаемые зрители»: «Как мне надоела эта безликая масса!». Но если она для тебя, центропупа, безликая, зачем ты к ней выходишь? Кушать хочется? Тогда выбирай: или безликая масса, или кушать! Но, повторюсь, самоуважение – это как талант: или он есть, или его нет. Воспитать его, увы, нельзя.

На «Ленфильме» снимали фильм «Письма мёртвого человека». Главную роль играл Зиновий Ефимович Гердт. Он нечасто бывал в этих стенах. И его привечали как дорогого гостя. Слаб человек. Зиновий Ефимович перекушал горькой. Проходя мимо окон актёрского отдела, решил заглянуть в окно, чтобы поздороваться с «девочками» из оного, да так и заснул прямо в нём же. Его из окна со всеми предосторожностями вынули и поместили к «чайку», которая и доставила бесчувственное тело на натурные съёмки. Понимая, что мэтр профнепригоден, режиссёр предложил ему: «Зиновий Ефимович, давайте снимем другую сцену, где вы не участвуете. А вы пока отдохнёте». Но Гердт заявил, что он – эталон трезвости, и пошёл в кадр. Кадр сняли, объявили обед и спустя часа два сделали, якобы по просьбе оператора, дубль.

Прошло время, съёмки закончились, настало время перезаписи. Гердт пришёл в павильон абсолютно трезвый. Но режиссёр, то ли в шутку, то ли в отместку, дал команду поставить «пьяный» дубль. Время идёт, ролик крутится, а Зиновий Ефимович не может попасть в артикуляцию. Небывалый случай: Гердт не может озвучить самого себя! Конечно, не может: ни один трезвый человек не попадёт в артикуляцию пьяного. Объявили полчаса на кофе, дубль заменили. Вернулся Гердт и, естественно, с первого дубля всё сделал. Он, конечно, понял, что его разыграли. Мог ли он устроить всем разнос? Не мог! Он самодостаточен. Помня за собой ошибку, когда он самонадеянно вошёл в кадр, он сказал режиссёру: «Прости, я был неправ!» Вот в этом, в сущности, и заключается понятие «мастер».

Медные трубы

Кто в детстве не любил сказки? Я тоже их любил. Но особенно экранизации сказок – будучи взрослым юношей – за подтекст. Такая была жизнь – читать между строк и улавливать подтекст. Помните экранизацию сказки «Огонь, вода и медные трубы»? Все испытания прошёл главный герой, но испытание медными трубами – славой – не смог. Это самое сложное испытание в жизни. Бывает, человек сильный, мужественный, преданный друг. Но стоит заиграть медным тубам – и не узнать человека.

Был у меня приятель. Подъедался на «Ленфильме» актёром вне театра. Это когда актёр, в данном случае самоучка, в театре не работает, а зарабатывает себе на жизнь случайными ролями. Иногда это эпизод, чаще всего актёрское окружение. И вдруг его взяли в театр, да не на договор, а в штат. С этого дня он стал другим человеком. Он вдруг стал степенным, спина выпрямилась, обзавёлся тростью, стал курить трубку. Форсу добирал, или, как теперь говорят, создал имидж. Говорить стал размеренно, не глотая окончаний слов, что делал буквально вчера, а как бы роняя слова. Однажды я поинтересовался, как ему, человеку без актёрского образования, и даже без десятилетки, удалось попасть в академический театр. Разговор был, что называется, в неформальной обстановке: пили. Он мне ответил: «Я – гений! Вельяминов, Чаплин и этот, как его, Майкл Кейн, тоже без образования».

– «Володя, ты в хорошей компании: Кейн, Чаплин, Вельяминов – и ты», – сказал я ему.

Время шло. Я уволился с «Ленфильма» и работал на Центральном телеграфе, в отделе снабжения, но связи с «фабрикой грёз» не терял. В одно из моих посещений я случайно оказался в компании моих приятелей-актёров, где были Володя и один маститый актёр. Володя выпил и заявил, что он гений. Маститый посмотрел на него и в наступившей тишине сказал: «Вас, кажется, зовут Владимир? Не по таланту пьёте!» На следующий день я зашёл в кафе, где увидел «гения». «Что новенького?» – спросил я. – «Да вот, скоро премьера, я занят в спектакле», – сказал он как бы безразлично. – «А как насчёт контрамарки?» – «Не получится, полный аншлаг!» Памятуя, что отрицательный ответ – тоже ответ, я не стал настаивать. Наша встреча происходила в канун Нового года. Буквально через несколько дней в отдел, где я работал, вошла замначальника производства и предложила подработку на время предпраздничной запарки. Нужно было принимать телеграммы, отправляемые по телефону. Работа несложная, к тому же хорошо оплачиваемая. Я согласился. Работа заключалась в следующем: один оператор получал звонок от отправителя, записывал номер телефона и передавал этот номер другому оператору. Тот перезванивал отправителю и записывал текст телеграммы. Делалось это, чтобы убедиться, что отправитель звонит именно с этого телефона. В данной ситуации я находился в исключительном положении. Недолго думая, я решил поздравить Вована-гения с его же телефона и за его же деньги. Я выбрал самый дорогой бланк и отправил телеграмму-молнию. Текст был незатейливый: «Вы наш кумир! Поклонницы». Как ни странно, реакции не последовало, никакой. И вот спустя много месяцев в сквере ко мне на скамейку подсел мой приятель Володя. «Привет, кумир! Как поживают твои поклонницы?» – спросил я. Он побледнел: «Так это ты меня поздравлял? Я поставил на дыбы весь театр, перешерстил «Ленфильм». А знаешь, какой скандал мне устроили соседи по коммуналке за то, что я якобы отправляю телеграммы с общего телефона?» – «Я, как жена Цезаря, дружбан, вне подозрений!» – сказал я. Как ни странно, от осознания своего величия он избавился. Возможно, помогла моя терапия.

Жизнь, друзья, сложная штука.

Миссия

Прошло время, я окончил школу, поступил на завод. Здесь мне никто моих родственников в пример не ставил. Не оттого, что на заводе умнее начальство, – просто не были в курсе. Да и после моего перехода на службу кинематографу – тоже. Служа на «Ленфильме», я наконец попал в коллектив, где и без меня хватало разнообразных «отпрысков». Всем было абсолютно фиолетово, кто был у меня, скажем, прадед. Но с переходом на вторую кинокартину случился эпизод, на первый взгляд не суливший мне невзгод.

Наш художник-постановщик рассказал мне, что учился ремеслу у моего деда. Я сначала не придал этому значения. А зря! Каждый раз, встречаясь со мной на студии, он сообщал мне, гордился бы мной дед или нет, тем, как я, скажем, вчера, провёл съёмочный день. По-видимому, он решил, что подходит на роль поверенного тени моего деда.

Общую картину завершало то, что директором картины, где я служил, был отставник, в своё время руководивший ансамблем имени песни и пляски Краснознамённого, куда денешься, Балтийского флота. Само собой, он, как и все сухопутные моряки, был строевиком. Я это понял сразу и, вместо того чтобы сказать «конечно», говорил «есть!», чем приводил его в неописуемый восторг. Происходило чаще всего следующее. Директор вызывал меня в кабинет и давал указание. Я чётко говорил «есть!» и… шёл пить кофе, так как то, что он мне приказывал, я уже сделал. И вот однажды вызывает меня директор и даёт ответственное поручение, но какое! Организовать представительский обед на семь персон. На нём будут присутствовать: директор, то есть он сам, содиректор с финляндской стороны, операторы (наш и их), режиссёры (наш и их), плюс переводчица. На всё (дело было в 1975 году) пятьдесят рублей! И это должно происходить не в вокзальном буфете города «забыть и не вспоминать», а в самом престижном ресторане города Ленинграда. Да и не дружки собираются за бутылкой портвейна, а представители кинематографа двух стран. Но, зная по опыту бесполезность что-либо объяснять, я «взял под козырёк» и поехал «на дело». В ресторане меня радушно встретила метрдотель. Но что это была за женщина! Лет пятидесяти, стройная, с осанкой царицы! Минимум косметики, в меру украшений. Приветливая, но соблюдающая дистанцию. Я предъявил ей своё служебное удостоверение администратора кинокартины. И стал, чувствуя анекдотичность ситуации, объяснять суть. Всё было прекрасно до того момента, когда я вынужден был сообщить ей сумму, на которую я заказываю банкет. Она даже не улыбнулась, понимая, что я – просто винтик. Она лишь спросила на прощание:

«Товарищи удовлетворятся пирожками и бульоном?» Тем не менее банкет, как мне потом рассказала переводчица, прошёл на уровне. Наш режиссёр, получивший премию за прошлый фильм и будучи уверен, что и за эту картину он тоже её получит, взял расходы на себя. А утром следующего дня меня подловил художник-постановщик и сообщил, что у моего покойного деда были бы все основания гордиться мной. Только почтенный возраст избавил его от посещения окулиста и стоматолога.

Народ и армия едины

Только не подумайте, что я на старости лет впал в маразм и начал говорить лозунгами. Вовсе нет.

Я о круговороте советского человека в природе. Призывался, скажем, юноша в армию, Родину защищать, но он вместо охраны рубежей Родины оказывается на заводе. И не просто на заводе, а там, где ни зэк, ни лимитчик работать не станут. Происходило это потому, что солдат не мог, как осуждённый уголовник, сказать: «Я здесь работать не буду, мне пайка от министра положена». Солдат, в отличие от него, зэка или лимитчика, существо подневольное: приказали – выполняй.

Примерно так, но в гораздо более щадящей форме, судьба поступила и со мной. Меня, в отличие от большинства работавших в жутчайших условиях солдат, отправили трудиться грузчиком на (выражаясь череповецким языком) деревообделочный комбинат.

Почему древесину обделывают, а не обрабатывают – нераскрытая тайна великая. Сказать, что я много и в поте лица работал, значило бы сильно погрешить против истины. В основном я отсыпался после ночных самоходов и трепался с приятной во всех отношениях крановщицей. Когда же на меня пытался наехать мой начальник, я нагло заявлял ему, что мне по сроку службы трудиться не положено. Меня не выгоняли с работы по простой причине – неизвестно кого пришлют на замену.

Так продолжалось до тех пор, пока не потребовалось отправить рабочих на уборку картофеля. И меня, как начальству хотелось думать, отправили на перевоспитание в колхоз. Но и там к ударному труду меня не приучили. Когда же с уборкой картошки без моей помощи было покончено, встал вопрос о моём трудоустройстве на комбинате. Меня, лентяя, натурально не хотели брать ни в один трудовой коллектив. Я свято верил в то, что дембель неизбежен, как крах капитализма, и что солдат спит, а служба идёт, и решил не переживать по этому поводу.

Ситуацию разрешил парторг цеха. Не зря отец мирового пролетариата утверждал, что нет преград для коммуниста. Меня отправили в служебную командировку на… мясокомбинат! Это как, оказалось, было суровое испытание. Я оказался один в женском коллективе.

В первый день они не допустили меня до работы, пока я не покушаю, как следует.

На второй принесли фотографии своих дочерей.

На третий стали зазывать в гости на предмет демонстрации своих, как они утверждали, красавиц.

Чтобы избавиться от прессинга, пришлось придумать байку о любящей жене, преданно ждущей меня дома. Ко всему прочему у меня произошёл замечательный разговор с начальником цеха, не упомянуть о котором я просто не могу. Разговор был короткий, буквально две фразы.

Начальник: «Твои друзья будут просить, чтобы ты приносил им колбасу. Я не прошу этого не делать.

Я прошу, чтобы я этого не знал». Я, довольно развязно, ему ответил: «Даже я об этом знать не буду».

Вы, наверно, меня осудите: мало того что несун, так ещё и хвастается! Это не совсем так. Прежде всего мне было стыдно трескать от пуза, когда мои друзья питались, мягко говоря, не совсем съедобной пищей. Но главное заключалось в том, что несли все и, если б я не поступал так же, меня бы элементарно сдали. Причём произошло бы это из легкообъяснимого страха перед непонятной ситуацией: в стае белая ворона.

Для примера приведу случай, происшедший с моим соседом в прошлой, гражданской, жизни.

Он в свои неполные восемнадцать устроился слесарем в автоцентр. На его глазах очкастому «ботанику» поменяли исправный глушитель на старый, но хорошо покрашенный, содрав за это бешеные деньги. Когда облапошенный частник уехал, он, сосед, стал стыдить товарищей по работе: мол, это нечестно. Те прямо ему заявили: «Или увольняйся, или будь как все, или посадим».

Наученный опытом соседа, я не стал испытывать судьбу. Время шло. Я числился на деревообрабатывающем комбинате, работая в колбасном цехе мясокомбината. Возвращаясь с работы, приносил дары колбасного производства. К этому времени появлялся Брофман, мой друг и душа любой компании, снабжённый бутылкой водки, презентованной очередной дамой, и начиналась пирушка. Но однажды, как ни странно, у нас осталась нетронутой палка сервелата, которую Миша решил вручить ротному. Завернув сервелат в газету, отправились в канцелярию ротного. Вошли. Миша протянул свёрток со словами: «Вот вам напильник, как обещал». Майор без вопросов положил «напильник» в стол и тут же выписал нам увольнительные до вечера. Не надо его осуждать: у него семья, которую надо кормить.

Чем от него отличается комбат, приказавший мне изготовить инкрустированный гербом письменный стол для штаба? Тем, что в одном случае это было для семьи, а в другом – на благо коллектива? Он мог сделать заказ, но от него потребовали бы ответной услуги. Нет, он поступил просто: похлопав меня по плечу, сказал: «Прояви солдатскую смекалку». Я проявил, не привыкать. Вручил деду-столяру баранью ногу, пообещав добавить колбасы после выполнения заказа. Бедный дед!

На радостях он обнял меня и тут же предложил обмыть сделку. Он рассказал мне, какой пир он устроит со своей старухой по этому поводу и на сколько им хватит этого мяса. Я по наивности спросил: «А что, в магазине такого нет?» Ответ был прост и безысходен: «Нет никакого». Стол я предоставил, за что был премирован первоочередным дембелем. И вот настал день, которого я ждал долгих два года. Я стою в шеренге почти свободных людей. Свободным я стану дома, сделав отметку в военкомате, а пока этого не произошло, я солдат со всеми вытекающими. К чему это уточнение? А к тому, что, пока я мысленно приближался к заветному дому, в дверях КПП появилась моя бригадирша с мясокомбината. Я в запарке забыл ей сообщить, что служба моя закончена, и она пришла узнать, по какой причине я отсутствую на работе. Несмотря на весьма прохладную погоду, я вспотел, слыша диалог комбата и бригадирши Оленьки. «Вы кто такая?» – «Я бригадир колбасного цеха, где работает ваш солдат. Вот он, в строю стоит».

Свет померк в моих глазах. Я уже видел себя в воронке комендатуры, увозящем меня на губу, оплакивая свой дембель в без пяти минут полночь тридцать первого декабря.

Но меня спас, как ни странно, тот самый стол, так понравившийся комбату: «Только в благодарность за прекрасный стол, который ты сделал, я тебя не отправлю на гауптвахту, но если через полчаса ты будешь в пределах города…» Я воспринял это как приказ и… Пуля меня вряд ли бы догнала. В мгновение ока я оказался за воротами части, в объятиях Оленьки, по совместительству моей бригадирши. Прощальная вечеринка, на которой присутствовали лучшие представители колбасного цеха и почти бывшие защитники Отечества, завершилась к вечеру следующего дня. Мы разъехались по домам, клятвенно обещая друг другу не прерывать завязавшейся дружбы. Но человек предполагает, а жизнь решает.

Не Бельмондо

Судьба сложилась так, что я ушёл с «Ленфильма», но полностью порвать с «фабрикой грёз» я не смог. Здесь были люди, с которыми я разговаривал на одном языке. Здорово, когда тебя понимают с полуслова! Расставшись с киностудией, я вдруг понял, что она стала мне ещё ближе. Здесь я отдыхал душой. Однажды, как всегда после работы, я заглянул в студийное кафе. За одним из столиков сидели мои друзья. Я подошёл. «О, нашему полку прибыло, присоединяйся, мы как раз договор обмываем», – сказал один из них. Причина для «обмыть» была уважительная: Ершов взялся за очередную эпохалку. Этот режиссёр был известен тем, что делал фильмы исключительно по госзаказу, то есть агитки. Но даже их умудрялся снимать на самую низшую категорию. Например, кинофильм «Блокада» вообще хотели снять с проката, от полного краха спасла тематика ленты. На этот раз он взялся «изваять» подвиг челюскинцев. В процессе разговора я вспомнил о том, что мой дальний родственник был участником той экспедиции. Движимый самыми благими намерениями помочь, которые, как известно, ведут в ад, я, попрощавшись с друзьями, отправился в киногруппу. Там меня встретила давняя приятельница, которая отвечала за подбор актёров. Я ей рассказал, что жива ещё сестра моего родственника и, если надо, я могу её разыскать. Вдруг её воспоминания чем-то помогут. Её ответ поверг меня в шок. Она предложила мне сыграть моего родственника. «В уме ли ты, Яка? У меня же дикция, то есть полное её отсутствие, я камеры боюсь!» – «Не боги на горшках сидят (в смысле их обжигают), – был ответ. – Текста у тебя нет, будешь сидеть в кадре в общей группе. – «Но я же всё испорчу!» – «Такое не испортишь. Прочтёшь сценарий – убедишься. Положу я тебе по дружбе восемь рэ с полтиной, плюс пятьдесят процентов от репетиционных, это уж как водится. Вот тебе сценарий. Бороду не сбривай, уж больно ты в ней кондовый. Вот тебе договор, подписывай». Оказалось, что, пока я отнекивался, она втихаря уже составила договор. Подписал я договор – и обратно в кафе, к друзьям, которым я как бы между прочим сообщил о случившемся. Реакция была ожидаемой: гонца послал? И вот настал первый съёмочный день. Одели меня в костюм, затем гримёрная. После гримёрной повели меня представиться Ершову. Захожу в кабинет. В кабинете режиссёр беседует с Вельяминовым – он играет капитана парохода «Челюскин». Яка, обращаясь к Ершову, говорит: «Этот актёр будет играть Гаккеля». Я хотел обернуться, чтобы понять, о ком речь, но сообразил: это же я за Гаккеля, значит, это я – актёр. Дожил! Мой внешний вид режиссёра не устроил. Он приказал мне сбрить бороду и коротко постричься. Я вернулся в гримёрную. Меня подстригли, но тут встал вопрос, что делать с бородой. Гримёр – не парикмахер, у него для бритья ничего нет. То есть состричь бороду он может, а вот далее будьте любезны оперировать хозяйственным мылом, холодной водой и бритвой «Нева». Если бы эту пытку применял ШАБАК к арабам, заподозренным в причастности к терроризму, уверен, успех допроса был бы гарантирован. Но я не арабский террорист, поэтому, проклиная всех, самостоятельно сбриваю бороду, которую я берёг и лелеял одиннадцать лет. В конце самоэкзекуции я увидел в зеркале совершенно незнакомого мне перепуганного еврея. Он мне не понравился. Никакой солидности, интеллигентишка какой-то, подумал я. И вот я опять в кабинете Ершова. Там оживлённая беседа. «Простите, так пойдёт?» – спрашиваю режиссёра. «Что? Кто пойдёт? Куда? Вы кто?» – «Я Гаккель», – не совсем уверенно сказал я. «Вы?» – он улыбнулся, засмеялся, захохотал. Его поддержал Вельяминов, за ним – все, кто был в кабинете. Вельяминов хохотал до слёз, приговаривая «великая сила перевоплощения!». Я из уважения выдавил из себя кислую улыбку: мол, что с вас взять? Когда всё более-менее успокоились, Ершов спросил: «Вы актёр?» – «Он родственник Гаккеля», – вступилась за меня Яка. «Очень интересно, – сказал он. – Ну что ж, вы утверждены, скоро начинаем, идите в павильон».

На протяжении всего съёмочного цикла в начале дня он считал своим долгом удостовериться, что я действительно родственник Гаккеля. Возможно, он думал, что нашёл самородка, если так, то он сильно ошибался на мой счёт! После съёмок я зашёл в кафе. Стою в очереди. Напротив меня мой хороший приятель. Очередь за кофе большая, ему явно не хочется в ней стоять. «Лёва, давай деньги», – говорю я. Он озирается по сторонам. Меня он, естественно, не узнаёт. «Где-то здесь Шервуд. Андрюха, ты где?» – «Глаза открой, ты на меня смотришь!» Лёва, ошарашенно: «Убожество! Какой гад над тобой такое совершил?» Потом я сидел за столиком в компании друзей, и каждый считал своим долгом обсудить мой новый внешний вид. Сошлись на том, что я, естественно, за большие деньги, могу позировать художникам, изображающим сионистских агрессоров. Дома меня ждал удар: моя маленькая дочь, увидев меня, заплакала и отказалась идти на руки. Жена, преданно глядя мне в лицо, сказала: «Я тебя очень люблю. Ничто не может заставить меня тебе изменить. Но сегодня я сплю отдельно!» Утром вахтёр на проходной категорически не хотел пропустить меня на работу, требуя пропуск. Мой шеф, когда я попытался войти в его кабинет, рявкнул:

«Закройте дверь! Вас не учили стучаться?» Я быстро объяснил ему ситуацию. Он был, как всегда, лаконичен:

«Без отрыва от работы, Бельмондо». Мне пришлось носить с собой профсоюзный билет, где была моя фотография без бороды, так как объяснить что-то гаишнику было сложно, а откупаться от них я не хотел. Съёмки шли своим чередом. Моё новое амплуа мне не мешало. Особых усилий от меня не требовалось. Но вот однажды, как всегда поинтересовавшись, действительно ли я родственник Гаккеля, Ершов сообщил мне, что у меня есть текст. Я твёрдо помнил, что это не так. Я попытался напомнить это режиссёру. «Текст я придумал ночью», – сказал он. Это был приговор! От мысли, что я буду что-то говорить, я впал в ступор. Ситуацию спас Вельяминов. Он отвёл меня в сторону и деликатно, так, чтобы никто не слышал, сказал: «Ничего страшного не происходит, ты справишься, любой актёр через это проходит. Только говори чётче, проще будет тебя озвучивать». К моему удивлению, я успокоился, кадр сняли всего с третьего дубля. Расплата за творческие изыски режиссёра пришла спустя несколько месяцев. Меня поймал в кафе мой друг Слава по кличке Мастер. Он был гением дубляжа. Покачиваясь и дыша на меня перегаром, он изрёк: «Я дублировал всех: китайцев, японцев, всяких чебурашек. Но у тебя такая артикуляция!» – «Слава, всё в порядке, гонца я уже послал», – сказал я. Наступил день, как теперь говорят, презентации. Понимая, что Ершов попытается меня вытащить на сцену, с тем чтобы продемонстрировать «самородка», я не пошёл в просмотровый зал. После просмотра ко мне подошёл мой друг, мнению которого я доверял. Приговор его был лаконичен: «Не Бельмондо!» Так бесславно закончилось моё хождение в актёры.

Не встречай по одёжке

Свою службу на «Ленфильме» я начал с грузчика, свято веря в то, что уж я-то пробьюсь. Вы спросите: почему службу? Ну разве можно работать на искусство? Искусству служат, даже грузчиком. Само нахождение в стенах «Ленфильма» меня поразило с первого дня. Я мог заглянуть как бы за экран, то есть увидеть, как «это» происходит! Как строятся декорации, воочию увидеть актёров. Да что там увидеть – разговаривать с ними, сидеть за одним столиком в кафе. За что я вскоре поплатился неуважением среди коллег. Сами посудите: народ по рублю скинулся, а этот, то есть я, пошёл кофе пить! Но, как ни странно, наш бригадир относился ко мне благосклонно. Он работал на студии давно и в моих глазах был всезнающим экспертом. Я часто обращался к нему за разъяснениями, что ему, безусловно, льстило. И вот однажды он как бы между прочим предложил мне посмотреть только что законченный Козинцевым фильм «Король Лир», и не где-нибудь, а в директорском зале. Предложение прозвучало как что-то само собой разумеющееся. Это для него, но я же не был киноволком, как он. Подумайте сами. Тогда на «Ленфильме» служили пять тысяч сотрудников. А в директорском зале – сорок пять мест, и одно из них – моё! Кроме того, были ещё приглашённые. А если к этому добавить, что просмотр был до утверждения в Госкино, а там, безусловно, что-то обязательно вырезали бы, то для меня это превращалось в событие, а не в рядовой просмотр кино. И вдруг уже у самых дверей зала я вижу жуткого бомжа. На голове у него засаленный парик, к которому пришит такой же берет, одет он в жуткие грязные шорты, в такие же гольфы и в несуразные сандалии. Конечно же, вы поймёте, почему, я его не остановил, а побежал разбираться с ВОХРом. На проходной, что меня удивило, поинтересовались, не трогал ли я его, и объяснили, что этот «бомж» – сам Олег Каравайчук. И добавили: «Этот «бомж» тот, что надо «бомж»!» Я поспешил в зал. Когда в зале зажёгся свет и я вышел в коридор, бригадир спросил: «Ну как?». Я ему ответил что-то в смысле «не сейчас, дай обдумать». И услышал: «Да, неплохое кино, жаль, не цветное!» Я стоял и думал: один из нас – идиот!

Новое мышление

Годы, прожитые в Советском Союзе, убедили меня в том, что эту страну никогда не свернуть с однажды выбранного пути. Этот путь – безалаберность и гордость. За что? Да какая разница! Ну хотя бы за то, что мы великие! Однажды во время поездки в Москву я увидел на обочине «мерседес», водитель которого просил о помощи. Я, естественно, остановился. Водителем оказался турмалайнен (так ленинградцы презрительно называли финнов). Я не был исключением. А как я должен был называть водителя, который не в состоянии поменять камеру в колесе? О том, что в крохотной Финляндии в подобной ситуации просто вызывают техничку, я, гражданин сверхдержавы, естественно, не знал. Финского языка я тоже не знал по причине глубокой уверенности в том, что подобные знания мне никогда не пригодятся. Как вы понимаете, ни о какой поездке в бывшую Финляндскую губернию я даже не мечтал, а заговорить на улице с иностранцем мог только абсолютно безбашенный. Русский язык знал финн. На вполне приличном русском он объяснил, в чём проблема: его «мерс» получил прокол, и он оказался в затруднительном положении. Подходящая камера была у меня. Когда финн среди моего инструмента увидел монтажку, он заинтересовался, из чего она сделана. Я ответил: «Из титана». Вы очень богатый человек, если позволяете себе такой инструмент, сказал он. Дурашка, подумал я, что с того, что это стратегический материал, неужели ты думаешь, что это мне стоило хоть копейку? В то время я работал в «Дикой дивизии». Нет, к генералу Шкуро это не имело никакого отношения. Это была автобаза «Турист», расположенная в чистом поле. На территории, огороженной полусгнившим забором, находились три вагончика и неотапливаемый и даже без ворот бокс. В любую погоду, в снег и в дождь, практически под открытым небом водители сами ремонтировали автобусы. Понятно, что в таких условиях ни о каком порядке речи быть не могло. Водители сливали бензин из автобусов в свои машины, использовали автобусы для своих нужд, устраивали попойки. Но всему приходит конец, закончилось и строительство новой автобазы. После переезда, как положено, обнаружилось множество недоделок, что, впрочем, имело логическое объяснение: спешили – стройка длилась каких-то двадцать лет. Это не пирамиду для очередного фараона построить. Тут сложнейшее техническое, не говоря об архитектуре, сооружение! Однажды отрядили группу водителей во Львов, за новыми автобусами. По существовавшей тогда инструкции Министерства транспорта, на подготовку новой автомашины отводилось две недели. Объяснение простое: любая машина собиралась на живую нитку, лишь бы выкатить за ворота. Ребята были опытные, вот и захватили с собой всё, от инструментов до еды. Предусмотрели всё, но не учли, что в стране свирепствовали перестройка, гласность и государственная приёмка. Жизненный опыт им подсказывал, что перестройка – одно, а сборка автобусов – совсем другое. И вот на базу прибыли автобусы, но из них никто не выходит. Проходит десять минут, полчаса – так никто и не вышел. Автобусы целы, водители – на своих местах, но с места не двигаются. Лица у всех бледные, взгляд отрешённый, руки плетьми болтаются. Не иначе как с инопланетянами повстречались. Вошли в один автобус, растормошили водителя, а он им шёпотом, одними губами: «Все гайки закручены», – и опять «ушёл». В течение недели десяток водителей-сомнамбул передвигались по автобазе, бормоча: «В заднем мосту масло залито, карданные гайки затянуты, прошли две тыщи километров – и ни одной поломки». Их сначала даже водка не брала. А ещё через неделю отправили другой десяток водителей, за новыми автобусами. Понятно, поехали налегке. Им пришлось высылать техничку со всеми причиндалами. Новое мЫшление – дело безусловно хорошее, но параллельное. Ему параллельно до рабочего, а рабочему параллельно до него.

Майор Иванов, или Оно мне надо?

1993 год, июнь. Моя последняя ночь в России, отвальная завершилась, гости разошлись. Я лежу в кровати и пытаюсь заснуть, но сон не идёт, я отчётливо представляю, как подхожу к последней черте – границе на таможне в аэропорту. Мне предстоит сделать последний шаг, и я… Наутро сажусь в такси и еду в Пулково, где меня уже ждут мои друзья. Мы весело прощаемся, выпиваем под последний тост «до скорого», я сдаю багаж, на удивление быстро прохожу все проверки-препоны. Очухался я только после того, как самолёт набрал высоту. Я даже не заметил этой пресловутой последней черты. И вот я схожу с трапа в Бен-Гурионе, как и положено олиму-лоху, в кожаной куртке и пиджаке поверх свитера. Лучшего прикида для июньской погоды в Израиле придумать было сложно, не правда ли? Но это было только начало. Первые часы и дни в Израиле были для меня самыми сложными. Не тяжелыми, а именно сложными. Я не мог понять, отчего мне все улыбаются. Таксист не воспользовался моим незнанием курса шекеля и не взял с меня пятьдесят долларов, а пошёл и разменял их. В это практически невозможно поверить: он отказывался взять пять шекелей чаевых! Вечером, гуляя с подругой, которую я разыскал, по центру Тель-Авива, я увидел припаркованный у дома кабриолет «мерседес». Хозяин этого потрясающего авто даже не удосужился закрыть верх. «А если машину угонят?» – «Пусть, всё застраховано». Это был мой первый шок. Оставить такую машину без присмотра и не волноваться?! Нет, определённо я приехал в правильную страну! Меня как автомобилиста удивляло умение евреев втиснуть свой автомобиль в совершенно, казалось бы, невозможные места. Я это относил к еврейской ментальности. Или знаменитая «рэга», проще говоря, три пальца, сложенные в щепотку. Достаточно просунуть в окно авто эту самую «рэгу» и потрясти ею, как вам в нарушение всех правил (подача сигнала поворота не даёт преимущества, тем более не указанная в Правилах дорожного движении щепотка) уступают дорогу. Впрочем, если говорить о правилах, то, по всем правилам, наше государство не должно было просуществовать и месяца! Однако, как говорится, не дождётесь. Народ Израиля есть и будет есть (каламбур). А наши солдаты и солдатки? Я видел однажды солдатку: сама, что называется, метр с кепкой в прыжке, из-за рюкзака еле видно, Но при этом в макияже. Гуляя по центру Тель-Авива, однажды увидел парочку – солдат и солдатка. Шёл за ними минут пять, любовался. Таки было чем. Итак, он: в одной руке – сигарета, в другой – банка пива, и лежит она, рука, на молочной железе спутницы, у него за спиной М-16. Она: на ногах огромные армейские ботинки, пилотка с эмблемой дивизии Гивати – под погоном, естественно, с макияжем, в одной руке – банка колы, а другая покоится на мускулюс глютеус максимус спутника; ну и, как положено, автомат «узи», только облегчённый: девушка как-никак. Всё нормально, объяснили мне, это наши дети, приехавшие в отпуск с войны (уж извините за патетику), которая так и не закончилась, начавшись в 1948 году. И вот, привыкнув к улыбкам и тёплому солнышку, я решил слетать в Россию. Оно мне было надо? В принципе, я мог все недоделанные проблемы уладить и без полёта. Но человек умнеет, только наделав ошибок, и я, уверяю вас, не исключение. Прошло каких-то три месяца с тех пор, как я изменил Родине, а мне пришлось заново привыкать к теперь уже их порядкам. Я по израильской привычке остановил такси и просто сел в него, чем несказанно удивил водителя. Произошёл следующий диалог.

Таксист: – Чё расселся?

Я: – Это разве не такси?

Он: – Допустим, и чё с того? Куда надо? Сколько башляешь?

Я: – Мне на Петроградскую, к «Ленфильму», включите счётчик.

Он: – Ты из Израиля, у тебя деньги есть.

Я: – А ваше какое дело?

Мы всё же поехали, достигнув, как теперь там говорят, консенсуса, не по счётчику, но и не по его совершенно нереальным запросам.

Если правда, что все пути ведут в Рим, то на «Ленфильме» все пути ведут в кафе, куда я и направился. К счастью, все, кто мне был нужен, были там. Соорудили стол, заслали гонца. Я ему строго-настрого наказал купить две бутылки «смирновской», он же, желая по-своему мне добра, приволок целую авоську «коленвала», то есть самой дешёвой водки. Он мне так и сказал, когда я ему стал выговаривать за ненужную инициативу: «Я хотел как лучше, взять побольше, две бутылки мало». – «А про то, что лучше меньше, да лучше, ты не слышал?» Как оказалось, с работами Картавого он незнаком. Выхода он нам не оставил: не посылать же его ещё раз, пришлось прислушаться к совету друзей – быть проще.

И начался у нас разговор-допрос. «Как слетал, по дому соскучился?» – «Я не слетал, а улетел насовсем. По дому соскучиться не успел» (к их удивлению, я имел в виду Израиль). – «Ну а вообще как жизнь в двух словах?» – «Двух слов не потребуется – вкусно». За разговором выяснилось, что у одного из моих друзей сегодня премьера, и мы решили продолжить «банкет» в Доме Кино.

Здесь я вынужден сделать отступление. У меня так сложилась судьба, что я просто обязан вляпаться в какое-то событие, вот и сейчас мой приезд совпал с разборками в Белом Доме (не путать с Америкой). Вы спросите: где я – и где правительство? Об этом чуть ниже. Итак. Мы выходили со станции метро «Гостиный двор». Сам Гостиный двор по случаю ремонта был обнесён забором, который сразу же облюбовали всевозможные заступники канувшего СССР. Они облепили его разнокалиберными плакатами, призывавшими вернуть, покарать, восстановить, пригвоздить и вывести на чистую воду. Кого? Я думаю, объяснения тут неуместны – естественно, сионистов. Итак. Вышли мы из метро на Невский проспект и видим разгорячённую толпу, человек двадцать, а в центре на табуретке, за неимением броневика, вещает мужик. Несёт он явную дичь: «Майор Иванов (кто же ещё?) из штаба повстанцев (каждый алкаш в погонах мнит себя Че Геварой) сообщает, что военно-морская база на стороне правды (!), на стороне защитников Белого Дома, на стороне свободы!» Я, проходя мимо, буркнул себе под нос: «Такою ахинею Рабинович не сказал бы». На меня тут же налетела бдительная тётка: «Убирайся в свой ИзраИль!» – «Уже. Паспорт показать?» Тётка выронила сумки, прислонилась спиной к столбу, явно не воспринимая происходящее. Её можно понять. По колыбели мирового пролетариата и аж трёх революций свободно прогуливается враг, сионист, агент мировой закулисы! И тут я натурально воспарил. Мелькнула шальная мысль: «Уж не победил ли я гравитацию?» Увы, нет. Это меня друзья, взяв за подмышки, уносили с поля боя, приговаривая: «Оно тебе надо? Тут не Израиль, в тыкву схлопочешь!» Они, конечно, были правы: «Оно мне надо?».

Освободитель

Эта история для меня началась очень давно, в моём детстве. Мне было лет двенадцать, когда отец взял меня в поездку по Эстонии. Я рос обычным советским мальчиком. Верил в то, что мне, как и всем советским детям, повезло родиться в самой прекрасной стране. В поездке я с интересом рассматривал деревни, через которые проходил маршрут автобуса. Мы проезжали через деревни, дома в которых были настолько ветхи, что трудно было понять, в каком году они были построены. Воспринималось это мной нормально. Да и не могло быть по-другому. Сколько я себя помнил, самая распространённая фраза была «временные трудности». Я, как и все, в это верил. Каково же было моё удивление, когда, проезжая с отцом через Ивангород, въехав в Нарву, я увидел другую страну. Нет, вокруг все по-прежнему говорили по-русски, но странно, вокруг всё было чисто, люди улыбались друг другу. Я не стал приставать к отцу с расспросами: он учил меня во всём разбираться самостоятельно. Повзрослев, мне часто приходилось слышать, причём преимущественно от тех, кто ездил в Эстонию не на экскурсию, а отовариться, что СССР освободил Прибалтику, что они по гроб нам обязаны. Глаза мне открыл старый эстонец, у которого я случайно оказался на мызе. Скажу сразу, дипломатом он не был. Его хутор находился под городом Кингисеппом. Он начал с того, что сказал: «Эта семля эстонская, и город насывается не Кингисепп, а Ямбург. Фаш Кингисепп пыл посяк и колодранец краснопусый». Я попытался ему возразить в том смысле, что мы их освободили. Он горько улыбнулся и сказал: «Не вы – СССР. Вас, евреев, как и нас, краснопусые опорванцы освободили от карошей шизни. А ещё они освободили нас от молока, масла, сметаны и саодно от страны». Не мог я вот так, сразу, принять его точку зрения. «Но живёте вы лучше, чем русские колхозники. У вас и техника лучше, и дом новый, большой». – «Текника у нас та ше, только я её переку, а том я построил сам, потому что не пропиваю фсё, как эти курраты!» «Куррат» на эстонском – «чёрт». Считается очень грубым ругательством. Что можно было ему возразить? Старик был прав. Эстонские колхозы были меньше, расположены на худших землях, но жили они лучше русских соседей. Так случилось, что в последние годы пребывания в той стране я был тесно связан с Прибалтикой. Я намеренно не хочу касаться политической обстановки той поры. Не та тема. Мы, то есть я, мой друг и начальник и его невеста, отправились на машине в Клайпеду. Путь наш лежал через Псков в Эстонию. Затем Латвия, кусочек Эстонии и Литва. До Пскова доехали без приключений. Всё как обычно: тряска, разбитая дорога. На переднем сиденье мирно похрапывал друг Боря. Ни тряска, ни ухабы не мешали ему спать, но стоило машине въехать на ровный эстонский асфальт, как он проснулся: «Что случилось?» – «Ничего, Эстония, спи». – «Вот сколько езжу по этой дороге, никак не пойму, зачем они здесь ставят плакат: мол, Эстония начинается. Что, по качеству дорог не видно?» «По тебе, друг мой Барух, плачет статья о распространении клеветнических измышлений». Борис в долгу не остался: «Гражданин начальник конвоя, зэков кормить пора». У дороги увидели заправку, рядом с ней кафе, свернули. За соседним столиком ужинали, как я понял, местные крестьяне: на столе у них стояла бутылка водки. Вот только вели они себя не по-русски. Они пили водку на четверых, при этом закуску ели, оперируя ножом и вилкой. Я возмутился: «Плохо с ними НКВД поработало! Не отучило от ножей и вилок!» Боря улыбнулся: «Толи ещё будет». Он оказался прав. В гостинице «Клайпеда», где мы остановились, администратор, узнав, что мы из Ленинграда, сказала: «Вы с дороги, устали, оставьте паспорта, я всё сама оформлю. Только скажите, с кем поселить даму». Не могу сказать, что я объездил всю страну, но ни в одной гостинице никогда не селили мужчину и женщину вместе, если они не предъявляли документа о замужестве. Нет, не подумайте: СССР не был тюрьмой для народа. Добропорядочный гражданин мог привести в номер, опять же, добропорядочную девушку, но до 23.00. Если же она оставалась в номере, то от её добропорядочности не оставалось и следа. Правда, был вариант – занести администратору. После этого она, девушка, уже не читалась падшей. Чудеса продолжались. В ресторане официант отказался от чаевых, заявив, что чаевые в счёте. Швейцар, которого я попросил принести мне пива, сказал: «Рубль – бутылка». Я попросил его принести три и дал пять рублей. Каково же было моё удивление, когда он принёс сдачу со словами «я своё взял, не надо поднимать цены». Я терялся в догадках. Им что, деньги не нужны? В тот день меня добила горничная, у которой я в час ночи по телефону, извинившись за беспокойство, попросил два стакана чая. «Не надо извиняться, это моя работа. Вам с лимоном?» Наше пребывание на этот раз было непродолжительным. Вскоре мы засобирались в обратный путь, но я должен был вернуться, так как договорился с другом Бориса о капитальном ремонте двигателя. Я, естественно, мог сделать такой ремонт дома, но мой друг и, как я уже говорил, босс заявил: «Я тебе всё оплачиваю, делай ремонт в Клайпеде». Я мог бы настоять, но, поразмыслив здраво, решил, что дополнительный отпуск мне не повредит.

Спустя неделю я вернулся в Клайпеду. Номер для меня был забронирован. Не успел я разобрать чемодан, как стук в дверь. «Мы пришли от Сигитаса, он просит вас на время ремонта воспользоваться его машиной, а ключи от вашей машины мы забираем». – «А доверенность, как я буду ездить?» – «Не страшно, скажете милиционеру, что вы друг Сигитаса, этого достаточно». Странно, в Прибалтике никто не называл милиционеров ментами. Наутро я решил прогуляться по городу и заодно посмотреть, как идёт ремонт двигателя. На одной из улиц моё внимание привлекла вывеска, смысл которой, несмотря на то что она была написана по-русски, я понял не сразу. На ней была надпись «Библиотека-кафе-бар». Войдя внутрь, я спросил у девушки за стойкой: «Простите, а куда я попал?» Наверное, у меня был глупый вид. Сдерживая улыбку, она мне ответила:

– Это библиотека-кафе-бар.

– Я понимаю, что выгляжу идиотом, но я не понял.

– Вы можете заказать кофе кофе с коньяком либо с ликёром взять газету, книгу, сесть за столик и почитать. Ну а если вас не устраивает ни коньяк, ни ликёр, у нас большой выбор вин – не стесняйтесь. Можете курить.

Заказав кофе с коньяком и взяв газету, я сел за столик. Со страниц газеты на меня хлынул поток перестроечной белиберды: ещё больше повысить, углУбить и ускорить перестройку. Я не заметил – наверно, это произошло машинально, – как, обхватив голову руками, стал тихо материться. Ко мне подошла барменша: «Вас что-то не устраивает?» – «Коммуняки!»– «О, если бы вы знали, сколько у вас здесь единомышленников!» Меня поражало всё в этой стране. Таксисты не назначали цен, были приветливы и не возмущались, даже если мне надо было проехать километр. Дети слесарей, перебиравших двигатель моей машины, помогали взрослым и получали за это деньги. В пивном баре подавали неразбавленное пиво. Здесь было чисто и уютно. Не было пьяных, никто не норовил ущипнуть официантку. В общем, вели себя не по-русски. Седьмого марта цветы стоили трёху, а Восьмого – два рубля! Казалось бы, нелогично: праздник, можно поднять цену. Нет. Их нам непонятная логика говорила о другом: за счёт снижения цены выиграть на количестве продаж! Их расчёт оказался верным – на улице я не встретил ни одной женщины без цветов! В последний день моего пребывания блеснул лучик надежды. Я не нашёл своих грязных рубашек, которые я складывал в ванной в углу. Вот, подумал я, воруют! Увели грязные рубашки, а ещё под европейцев рядятся! В ту же секунду как по вызову появилась горничная со словами: «Извините, я без вашего разрешения отдала рубашки в стирку». – «Что ж вы делаете?» – «Вы не волнуйтесь, качество работы очень хорошее». – «В том-то и дело! Я завтра утром возвращаюсь в Россию, увы». Мой путь лежал через Москву в Нижний Новгород. Стоило мне выехать за пределы Литвы, как я тут же почувствовал себя плохо. До самой Москвы состояние дорог позволяло предположить, что Вторая Мировая война не закончена и дорогу бомбят. В гостинице Нижнего Новгорода, где я останавливался постоянно, мне предложили номер люкс, но только с горячей водой. Чай мне пришлось собирать по частям: кипяток и заварку я получил на первом этаже, а за сахаром пришлось подниматься на третий этаж. Какой уж тут лимон…

Туалет на Авроре

Для чего нужен друг? Кто-то скажет: чтобы выпить – и будет, безусловно, прав. Чтобы денег занять – и тоже окажется прав. Чтобы было кому доверить главную тайну, не ту, которую главный буржуин выпытывал у Мальчиша-Кибальчиша. Такую «тайну» я выболтаю любому буржуину, даже не главному, и задаром. Я говорю о настоящей тайне, которую знаете ты и он, твой друг. А ещё нужен друг, чтобы можно было позвонить ему ночью и сказать «надо». Так случилось со мной. Ровно в полночь меня разбудил звонок. Звонил мой друг:

– Вставай, нужно ехать. Мои друзья сломались по дороге в Ленинград.

– Миша! Посмотри на часы – полночь. И излагай членораздельно как друзья сломались. Сломалась машина, на которой они ехали? – выдвинул я смелую гипотезу. – Где это произошло? Надеюсь, не в Москве?

– В Бологом, у них сломалось сцепление.

– В уме ли ты, буксировать машину 350 километров? Ладно, жди – еду, на месте разберёмся. Надо сказать, для поездки эти «чайники» (кто не помнит, так называли лохов-частников) выбрали самое неудачное время – начало весны. Ночью идёт снег, который утром превращается в кашу. Приехали на место. Эти пижоны купили новую, абсолютно сырую модель – «москвич Алеко», жалкое подобие «ситроена» семидесятых годов, – выполненную советским колуном. Ни о каком ремонте на месте речи быть не могло. Этой модели к тому времени успели наклепать несколько сотен. Запчастей к ней не было даже в Москве, а в Бологом её принимали просто за «иностранку». Буксировать я её тоже не мог: она была тяжелее моего жигулёнка вдвое. Тормознули КамАЗ. У него был трос, но старый и короткий. Поехали. Не стану вас грузить техническими премудростями. Перевести рычаг переключения передач в нейтральное положение было нельзя, как следствие – не работало отопление. Щётки дворника немного поработали от аккумулятора и встали. Картина маслом: по трассе едет грузовик на скорости километров восемьдесят, за ним на тросе, как консервная банка, привязанная к хвосту огромной собаки, виляя слева направо, – москвичок. Это вид, так сказать, сбоку. Теперь вид с места события, то есть с моего места, водителя. Машину швыряет из стороны в сторону. Холодно, перчатки не помогают, лобовое стекло залеплено снегом, летящим из-под колёс грузовика! Но всё-таки мы доехали! Как мне объяснить то блаженство, когда я оказался в горячей ванне? Наутро мы повезли наших друзей на моей машине обозревать красоты города. Я – за рулём, Мишаня – за гида. Ребята проголодались, и мы зашли в ресторан. Здесь я должен пояснить ситуацию. Один из друзей – статный красавец с гривой чёрных волос, вылитый Сергей Захаров. Другой – небольшого роста, очень пластичный, каскадёр из танцевального ансамбля. Это он выполняет всевозможные прыжки, к примеру, в казацких плясках. Итак. Не успели мы сесть за столик, как к «Серёже Захарову» подошли девушки, пригласили на танец, да так и увели его к себе за столик. Время идёт, розлито, а красавца нет! Он сидит в цветнике из явно приезжих девиц и наслаждается их вниманием. Девицы смотрят на него как на идола. Послали на выручку каскадёра. Он подходит к их столику походкой представителя секс-меньшинств, покачивая бёдрами, и сладким голоском говорит: «Милый, пойдём, тебя заждались!» Девы, опрокидывая столы и стулья, рванули к выходу, а следом за ними бежал официант, кричавший «а расплатиться?». Володя – так звали клона Захарова – был крайне недоволен: «Я вам таких тёлочек приготовил, а вы!» На что получил лаконичный ответ: «Какие девчонки? Уже полдень, а мы, как говорил Аркадий Исаакович, ни в одном глазу!» Пообедав в ресторане, мы продолжили экскурсию по городу, но то ли обед был скуден, то ли воздух города – слишком свеж: наши гости быстро проголодались – и мы пообедали повторно.

К вечеру наши гости и Миша (я был за рулём) так наобедались, что я счёл за благо везти их домой. И напоследок решил показать им «Аврору». Подъехали. Володя, увидев «Аврору», к моему удивлению, очень заинтересовался ею. Выйдя из машины, он сказал: «О, «Аврора»! Пойду посмотрю, может, там есть туалет». Понятно, что мысль о том, что это музей, святыня коммуняк, ему в голову прийти не могла. Он рассматривал колыбель революции как место, где есть туалет. Володя и Николай – так звали каскадёра – пошли к кораблю, я же приотстал, и зря. Подойдя к часовому у трапа «Авроры», Володя спросил:

– Туалет на корабле есть?

– На кораблях туалетов не бывает, только гальюны.

– А ты, салага, не умничай.

– Я не салага, приказ через месяц.

– Ты для меня вечный салага, я дембельнулся пять лет тому назад!

(Справка. Служил он в театре Советской армии, а в казарме был один раз, в день присяги.)

– Так я пройду в твой гальюн?

– Стоять! – рявкнул часовой и передёрнул затвор автомата.

Налицо была нешуточная ситуация. С одной стороны, подвыпивший актёр пытается пройти на охраняемый объект номер один, а с другой – обиженный часовой… Кошмар: его, почти дембеля, назвали, причём безнаказанно, салагой! А вдруг он решит проявить бдительность, пресечь проникновение на охраняемый объект, кстати, и лычку получить к дембелю. Нет, стрелять он бы не стал, а вот врезать покусителю на непорочность объекта – легко. Я, поняв это, не стал приближаться: он мог решить, что я спешу ему на подмогу.

И вдруг наш клон Захарова кладёт руку на ствол автомата и так ласково говорит часовому: «Слышь, сторож, а у тебя пост оборудован?» От такой наглости матросик даже не понял, что его опять оскорбили. «Конечно, вот телефон, на стенке распорядок ведения службы, вот ящик с песком. Всё по уставу». – «А уставной стакан где?» – «Какой стакан?» – «Гранёный, давай раскатаем пузырь за нерушимую дружбу между шнурками и сапогами!» Шнурками, как помните, звали матросов, а они всех неморяков – сапогами.

Ломался он недолго. И вот набережная Невы. У парапета на вечной стоянке застыл революционный крейсер. На противоположной от него стороне, метрах в двадцати, – Нахимовское училище, а из будки часового разливается: «Вставай, проклятьем заклеймённый…» Впоследствии оба не могли внятно ответить, что их подвигло петь «Интернационал». Посовещавшись, они выдвинули гипотезу о том, что распитие водки без закуся и из горла повлияло на репертуар. Я же думаю, что это место такое. Зона, как в «Сталкере».

Похмелье тортом

От стереотипов никуда не деться. В бывшей братской семье дружных народов жили хитрые хохлы, они же украинцы. Граждан Молдавии считали глупыми. Армяне почему-то ассоциировались с армянским радио. Не с официальным, разумеется, а из анекдотов. Не думаю, что все они были остроумными. Еврей же должен был быть обязательно со скрипочкой или в крайнем случае носить очки. Правда, стереотип допускал улучшенный вариант – со скрипочкой и в очках. Но обязательно интеллигент. Кто такой интеллигент, большинство объяснить не могло. Подразумевался человек как бы не от мира сего – что с него взять, интеллигент. Это был даже не стереотип. Посудите сами. Всегда аккуратно одет, при женщинах не выражается. С коллективом не пьёт. Понятно, с человеком что-то не так.

Вот вам пример. Привела меня судьба поработать в автобазе контейнерных перевозок. Вам когда-нибудь доводилось встречать людей, притягивающих неприятности? Если да, то мы знакомы. Когда требуется человек, чтобы нахамить начальству, судьба шлёт меня. Нет, я далеко не хам, уважаю старших, уступаю старушкам, даже весьма «юным», место в транспорте.

С пониманием, как к братьям меньшим, отношусь к начальникам. Подводит меня язык: не могу сдержаться и не съязвить. Вот и сейчас, прогуливаясь с сигаретой по территории автобазы в ожидании главного инженера, которого я в глаза не видел, подвергся нападению. На меня налетел мужик, скорее мужичок с ноготок, в замасленном ватнике, с горящими от гнева глазами. «Ты что куришь?» – «Вы не нервничайте, курю хорошую сигарету, по случаю достал «мальборо». Наверно, интересуетесь почему. Тогда правильно задайте вопрос». Повернулся и пошёл ожидать главного у кабинета. За мной следует, обиженно сопя, мужик, открывает дверь кабинета главного инженера и с треском захлопывает её у меня перед носом! «Ну что, – говорю я сам себе, – на новое место с новым скандалом?» Вхожу. Мой знакомец, он же второе лицо предприятия, бубнит: «Плохо начинаете трудовой путь в нашем коллективе». Хорошо, что я отходчив, подумал я, протягивая документы для оформления на работу.

Выйдя из кабинета и оказавшись на территории автобазы, я обратил внимание на водителя «КамАЗа», пытавшегося справиться с подножкой кабины. Работа у него не ладилась, и он что-то бубнил себе под нос. Я прислушался: нет, определённо я услышал идиш! И всё-таки я решил убедиться. Между нами произошёл содержательный диалог: «Ду бист аид?» – «А так не видно? А ты?» – «А так не видно? Ты первый еврей – водитель грузовика, которого я знаю!» – «Ну и что? Нет у меня слуха, да и скрипку не люблю. Водить машину – да, а скрипку – нет». – «Да ты не ершись, забей. Делай как нравится. Вот только подножку ты починишь не раньше понедельника. Давай по пивку».

От пива он отказался, предложив пойти в кафе-мороженое. Меня это даже позабавило: еврей, водитель контейнеровоза и мороженое! Вот такой коктейль (шутка).

Здесь я должен сделать пояснение. В Ленинграде, где евреев было относительно мало, увидеть еврея на рабочей должности было, мягко говоря, маловероятно. Были, конечно, исключения. Но, повторюсь, исключения. В данном же случае была налицо «сбыча мечт». Парень просто воплотил мечту детства. Стать «дядей шофёром большой машины». Он так и остался большим ребёнком, в чём я убедился в понедельник. Придя на работу, я увидел хохочущую толпу, наблюдавшую, как за моим знакомцем гонится верзила сварщик. Сварщик, скажем так, вспоминал всех родственников улепётывавшего от него еврея. При этом приговаривал: «Я тебе покажу торт, я тебя на всю жизнь напою лимонадом!»

А произошло следующее. Утром (не забываем, понедельник – день тяжелый, особенно для сильно пьющих) к сварщикам пришёл наш герой. «Доброе утро, уважаемые товарищи». Такое обращение мужики слышали только на собраниях в красном уголке и, естественно, приняли это за плохую шутку. «Кто тебе сказал, что оно доброе? Не видишь, болеем». – «А зачем вышли больные на работу? Пошли бы к врачу, он бы вам лекарства выписал».

Происходил диалог глухого со слепым. Он искренне не понимал ситуации, они же были уверены в том, что над ними издеваются. «Короче, чё припёрся?» – «Не могли бы вы, уважаемые, починить подножку кабины доверенной мне машины?» – «Сгоняй за бутылкой». – «У меня всё с собой», – сказал несчастный, открывая принесённый портфель и вынимая из него две бутылки лимонада и торт.

Жить ему оставалось считаные секунды. Это он понял, едва взглянув в лица сварщиков. «Убью!» – одними губами прошептал один из них, но еврей оказался проворнее. Думаю, тут сказалась вековая привычка не расслабляться, общаясь с гоями. Дальше вы знаете. Ещё долго шофёрская братия потешалась над ним. Но после того как он, купив два ящика эскимо, угощал весь коллектив по случаю своего дня рождения, отстали. Смог ли он остаться прежним и сохранить свой наивный взгляд на жизнь или пал в неравном бою с суровой действительностью, мне неизвестно. Избавляться надо от стереотипов!

Прапорщик Бабаня

Сдержал-таки своё слово военком, хотя я его об этом не просил. Отправил служить меня на южный берег Северного моря. Это у них называется шутка юмора, вроде «я когда нормален, а когда и беспощаден». И вот после суток беспробудной пьянки в поезде мы прибыли на станцию Кандалакшу. А началось всё с того, что наши сопровождающие, они же конвоиры, сначала весьма вяло пытались не допустить вноса запрещённой алкогольной продукции на территорию вверенного им объекта, не объясняя при этом, что такое разрешённый алкоголь. Но стоило составу отойти от платформы, как они, конвоиры, по старой русской традиции пристроились к водочке на халявочку. Происходило это следующим, думаю, давно отработанным способом. Кто-то из них прогуливался по проходу плацкартного вагона. В одном из купе ему предлагали выпить «воды». Наивные, они были уверены, что придумали оригинальный ход! Долго ли, коротко ли, но ещё до Лодейного Поля весь вагон дружно, не обращая внимания на чины и звания, пил горькую. Не стану кривить душой: я не был исключением – пил как все. Пил и краем уха слушал рассказы наших будущих командиров о том, какие они добрые и заботливые. Сидевший рядом со мной невольник, а в перспективе, как и я, воин, мрачно пошутил: «Зарежут небольно». И тут один из конвоиров запел: «Если радость на всех одна…» А у меня как реакция на эту песню в голове застряла фраза из другого кинофильма: «На рассвете расстрелять хотел нас генерал. Своё он держит слово, хотя бы в отношении меня!» Чтобы отвлечься, я спросил у соседа:

– Радость на всех одна – это что, халява? А беда – служба?

– Ты бы, Аид, не умничал – на губу сядешь. В армии умником быть не положено.

– Так я ещё присягу не принял.

– Вот после присяги и присядешь.

– Юмор у тебя нерадостный.

– Что завезли.

Вот так, разговаривая в перерывах между принятием на грудь, мы докатились до Кандалакши. Перед самым концом путешествия мне рассказали легенду или байку о том, почему место, где мне предстояло, копая траншеи «от забора и до обеда», защищать Родину, называется Кандалакша. Оказывается, при царе с каторжан здесь снимали кандалы. То есть «кандалы кши». Как ни пытался, я так и не смог выяснить значение загадочного слова «кши», равно как и то, какой это язык. Все мои вопросы упирались в лаконичный ответ: «Язык местный». Что тут скажешь?

Меня поразила инфраструктура, как сейчас модно говорить. Куда ни посмотришь – везде исключительно серый цвет. Серая дорога, серые дома, серые горы. И абсолютное отсутствие какой-либо растительности-зелени. Я и подумал, что легенду-байку мне рассказали не всю: он, каторжанин, избавившись от оков, должен был сказать: «Велика Россия, а бежать некуда!». Я тут же вспомнил, что эту фразу, в слегка изменённом виде, говорил политрук Клочков. Кто же мог предположить, что спустя чуть более двадцати лет выяснится, что политрук Клочков был, а боя, где он это якобы сказал, не было. Но я отвлёкся. Моя, как всегда, правдивая байка не о непредсказуемости советской истории. Моя байка о величайшей беде человека – его глупости.

Началась наша служба с того, что нас обокрали. Вернее, ограбили старослужащие. Они забрали у нас всю приличную гражданскую одежду под предлогом того, что за два года службы она выйдет из моды, а на дембель мы отнимем себе прикид у будущих салаг. У них не возникало мысли о том, что кто-то не станет грабить себе подобных. Деды так прямо и сказали: традиция. Потом была баня, или – на их непонятном мне языке – помывка. После бани, или помывки, нас повели на обнуление. Я с ужасом ждал этой процедуры. В голову лезли жуткие мысли. Но оказалось всё просто – под этим зловещим названием скрывалась стрижка всего лишь головы под ноль. После экзекуции ко мне подошёл мой вагонный попутчик со словами: «Ну чё, понял теперь, что умничать не следует? Привыкай – учи новый язык, армейский.»

Потянулись серые, похожие, как под копирку, дни службы. Утром подъём, почему-то на время. Потом зарядка. Нас, ещё не привыкших к Заполярью, выгоняли на мороз практически раздетыми. Затем скудный завтрак и курс молодого бойца. Заключался он в том, что нас на халяву – до присяги мы не солдаты – использовали на строительных работах. Вечером в казарме происходила попойка, в которой участвовали старослужащие. Возглавлял её прапорщик. Я не могу обвинить отцов-командиров в подтянутости и гвардейской выправке, но этот прапор превзошёл всех. Вечно неопрятный, в засаленном кителе, небритый и разящий перегаром. Держался он с солдатами запанибрата. Его похлопывали по плечу. Обращались к нему на «ты» и по имени. Но чаще всего – просто Бабаня. Естественно, я заинтересовался этим субъектом.

Мне поведали его историю. В сущности, ничего неординарного в ней нет. Обычная история обычного винтика. Родом он был из глухой деревни на Тамбовщине, где все развлечения сводились к попойке и дракам среди дружков, и как праздник – деревня на деревню. Служил Бабаня срочную в этой же части и в этой же роте. Впрочем, служил – это вряд ли… Основное время он проводил или в очередной попойке, или в самоволке, перемежая эти занятия нахождением на гарнизонной губе или в «холодной» при стройбате. Так и тянулась его служба, как и вся его жизнь: пьянки, драки, побои от старшины роты. И вот перед самым дембелем старшина роты вызвал его к себе в канцелярию для ежедневного разноса. Он стал по привычке материть Бабаню, но тот вдруг возмутился:

– Хватит, папа, на меня орать!

– Какой я тебе папа, грязь подноготная?

– А как мне называть отца моей жены?

Повисла пауза…

– На какой из пяти дочек женился и когда?

– На Светке! Вчера!

– И давно ты с ней шашни крутил?

– Да сразу после присяги, скоро дедом будешь!

– И ты молчал все два года? Зятёк! Зачем? Да я тебя… Дай расцелую!

С этого дня Бабаня стал лучшим солдатом в роте. Ему сварганили комплементарную характеристику и отправили в школу прапорщиков. А что он терял? Вернуться в родную деревню Болотово? Зачем? Там он никто. А в армии, да ещё зятем ротного старшины, – власть. Работать не надо, на всём готовом. Глядишь, тесть на пенсию уйдёт – займёшь его место.

Он мне так и сказал: «Кто ты? Пыль под моим сапогом. Дембельнёшься, инженером станешь, пахать будешь как подорванный за копейки. А я – власть, на таких как я армия держится!»

Не стал я с ним спорить.

Радость со слезами на глазах

Начало этой истории произошло в обычный, ничем не примечательный день. Шли съёмки очередного фильма о радости бесплатного труда или о неустанной заботе о нас любимой партии. За давностью лет я не помню, о чём был фильм, да это и не имеет значения. Мой рассказ о другом. Как я уже говорил, шли съёмки очередной агитки. В перерыве в павильон вошёл мой коллега-сослуживец и поинтересовался, где актёр Окман. Мне он сообщил, что на него, Окмана, рухнула большая радость: у него родилась двойня, девочки. Сергей в кругу друзей имел высокое звание дамского угодника. А как ещё можно именовать человека, у которого в квартире живут бабушка, мама, жена и две дочери? То есть были две дочери, теперь их четыре! Признаюсь, я не решился быть тем, кто сообщит эту радостную весть. Пришлось моему коллеге радовать папу. Должен вам сказать, актёры – как дети: все эмоции у них на лице. Я увидел, как Серёга радостно вспыхнул и тут же обмяк. Он подошёл ко мне и спросил: «Ты знаешь?» Ох, не следовало мне шутить! Я стал радостно говорить ему о его «пацанах» и осёкся, увидев, как посерело его лицо. К счастью, объявили конец съёмок, и мы поспешили в кафе. Поразительно, но в кафе все уже знали о прибавлении в его семействе. Его появление было встречено рукоплесканием и возгласами «не подвёл дамский угодник!». Было бы неверно утверждать, что всеобщее ликование его обрадовало. Мы сели за столик. Как из-под земли около нас появился «волк». «Давай сбегаю», – сказал он. Тут я должен внести ясность: «волк» – это киношный термин, обозначающий, так сказать, грузчика-однодневку. Он не оформлялся на работу, как все, и получал за 8 часов работы – не смейтесь – 4 рубля 12 копеек (ровно стоимость поллитровки), то есть талон, а в конце месяца на основании этих талонов получал в кассе деньги. Но так как контроль был налажен плохо, «волки» умудрялись за день «отработать» по 48 и более часов. Происходило это так. Сидит такой «волк», перекуривает. Подходит к нему, скажем, администратор и просит того отнести коробки с материалом в соседнее здание (сам он это делать не мог – престиж), за это он ему, «волку», выписывает талон, вот и набегало за день несколько таких работ.

Но вернёмся к убитому счастьем отцу. Естественно, мы отправили «волка» в магазин. А дальше – в соответствии с поговоркой: сколько ни бери, всё равно два раза бегать. Оказалось, у Сергея много друзей, которые к нам присоединялись и поздравляли его с прибавлением. Застолье закончилось с закрытием кафе. Выйдя со студии, мы решили прогуляться. Сергей жаловался на судьбу, при этом утверждал, что своей жене он ничего доверить не может. «Сколько раз я просил её родить мне мужика, – говорил он, – так нет же, опять подсунула мне двух девочек». Я, стараясь его не злить, говорил что-то о генетике. Признаюсь, помогало мало! Он меня убеждал в том, что его всё равно ничто не остановит и он таки добьётся своего! Вот тут я его поддержал, напомнив о том, что Всевышний нам завещал плодиться и размножаться и что всё в Его руках. Конец моей фразы ему явно не понравился. Обернувшись, он увидел патрульную машину милиции и крикнул мне: «Менты!» Мы бросились к ближайшим, увы, закрытым, воротам. Я оказался проворнее него и перелез на другую сторону, а друга задержали. Тем не менее на следующий день он был на съёмках и рассказал мне, что милиционеры проявили понимание, узнав о его истории, и не стали везти его в вытрезвитель, а отвезли домой. Мужская солидарность победила! Спустя несколько дней он обратился ко мне с просьбой помочь ему на моей машине встретить жену и дочек из роддома. Я, естественно согласился. В назначенный день на пути к дому уже смирившегося с обвалившимся на него счастьем другу я нарушил правила – и был тут же остановлен. Я попросил остановившего меня лейтенанта побыстрее оформить протокол, объяснив ему ситуацию. Лейтенант не стал составлять протокол. Усмехнувшись, он сказал: «Такое счастье – и одному, передавай привет, счастливого пути!» Я ехал к другу и думал: а была бы на месте лейтенанта лейтенантша, как бы она поступила?

Родео по-еврейски

Не стану утверждать, что среди ковбоев нет нашего брата, наверное, есть. Как вы, наверное, заметили, анекдот о еврее-дворнике в Израиле неактуален. Этим я хочу сказать, что нас везде есть! Но чтобы в центре Ленинграда средь бела дня коррида – в это трудно поверить. И тем не менее… Дело было так. Я продолжал служение кинематографу в том же качестве и на той же кинокартине «Свадьба Кречинского». Съёмки должны были проходить в Петропавловской крепости. Ничего сложного на тот день не планировалось. Снималась сцена, где Кречинский подъезжает к дому невесты, входит в него. А к карете, на которой он приехал, привязан бычок, которого он, Кречинский, решил подарить будущему тестю. Как видите, всё просто. Без каскадёров, фейерверков и прочей всячины, из-за которых и происходят разные неприятности во время съёмок. Съёмки проходили без происшествий, сняли несколько дублей. Объявили перерыв. Как вы понимаете, зевак было много. Киносъёмки всегда привлекают внимание праздношатающихся. К тому же кино костюмированное. Все рассматривали необычные костюмы актёров, толпились у бычка, привязанного к карете, и пытались его угостить, почему-то конфетами. Вдруг одна из лошадей встаёт на дыбы и несётся вскачь! А вместе с ней поскакали и две другие. Ох уж эта птица-тройка! Всех, кто был в карете, как украли. То есть натурально как ветром сдуло. Кроме, к ужасу администратора, дочери композитора фильма! Надо сказать, что администратор в ответе за всё, что происходит на площадке, а уж за благополучие чад творцов – тем более. Далее происходит следующее. Администратор, наш человек, бросается наперерез лошадям, в прыжке хватается за уздечку и, поджав ноги, виснет на морде лошади. К слову, Алик – так звали администратора – был абсолютно городским евреем. Думаю, он не справился бы даже с управлением телеги. Возможно, в прошлой жизни он был воином царя Давида? Но я отвлёкся. Итак, лошади встали как вкопанные, дочь композитора Петрова выпала из кареты, разбив себе всего лишь бровь. Но в результате этой молниеносной «ковбойской сценки» бычок обрёл свободу. В момент, когда лошадь понеслась, он с испугу упёрся передними ногами, и хлипкая верёвка, которой он был привязан, просто лопнула. Вот он стоит, дружелюбно помахивая хвостиком, а на шее болтается обрывок верёвки. И тут он видит, что люди, к которым он до этого испытывал самые добрые телячьи чувства, хотят лишить его свободы, и рванул прочь! А теперь представьте себе картину. По переполненной Петропавловке бежит бычок ростом метра полтора, «вооружённый» рожками сантиметров десять, а за ним – два еврея, Алик и я. Спасаясь от погони этих злых людей, которым он ничего плохого не сделал, бычок прыгает в окно первого этажа и… оказывается в столярной мастерской! То есть натурально люди пилили-строгали, и вдруг к ним в окно (напомню, дело происходило в центре Ленинграда) влетает бычок, не устояв на скользком кафельном полу, садится на «корму» и лихо скользит по коридору, выставив вперёд копыта! Тут его свобода и закончилась. Но опять подвела верёвка – лопнула! Бычок выпрыгивает из того же окна и стремглав несётся прочь, мы – за ним. Понятно, что в людскую порядочность он больше не верит. Но у нас нет выбора. Алик отвечает за всё, и за бычка в придачу, а я – как бы за компанию. Родео по-еврейски продолжается. Бычок несётся прочь, мы – за ним. И тут я, к своему удивлению, обнаруживаю, что у меня в руке аккуратно смотанная верёвка, причём новенькая и достаточно толстая. Когда и как я её спёр? Но мне не до анализа. Азарт охоты захватил меня целиком. Мы несёмся за беглецом, при этом очень громко крича разные нелитературные слова. И тут нам улыбнулась удача: бычок оказался в тупике. Финальная сцена родео: два еврея, как положено, в очках и при бороде, идут как в последний бой, а между ними – натянутая верёвка. Бычок скачет нам навстречу, прыгает. В последнюю секунду мы разом поднимаем верёвку, он копытами цепляется за неё и падает. Нам удаётся его «захомутать» и привести обратно. Вот так два простых еврея обрели славу и почётное звание «лучших ковбоев» «Ленфильма».

Рука свыше

С давних пор человек верил в мистику: чёрную кошку, магические числа. К примеру, число 13. Оно имеет огромную силу. Если спящему человеку громко крикнуть в ухо «тринадцать!», он подскочит с перекошенным от страха лицом, что ещё раз доказывает магическую силу этого числа. Или песни. Не удивляйтесь, в них тоже пелось о мистике.

В одной из песен в исполнении нашего человека Вадима Мулермана на стихи опять же нашего человека Долматовского юноша сожалеет о том, что не ту открыл дверь. Он так и говорит:

«Представить страшно мне теперь, Что я не ту открыл бы дверь, Другой бы улицей прошёл, Тебя не встретил, не нашёл».

Что это, как не мистика? Юноша по неопытности не обратил внимания на приворотный знак на двери. Возможно, он считает это случайностью, но мы-то знаем: знак был.

Вы по-прежнему не верите в мистику? Не верите в силу чисел? В руку свыше? Тогда вот вам моя, как всегда, правдивая байка.

Сижу я как-то раз в гостинице и составляю план на завтра. Мне нужно загрузить машину в двух местах запчастями: на ГАЗе и в Арзамасе. Лучше начать с Арзамаса, но туда дольше добираться, и меня «ломало» вставать на час раньше, что поделаешь – ленив. Я решил действовать по второму варианту – сначала ГАЗ. Загрузив машину, я сел рядом с водителем и включил радио. Передавали новости. Диктор будничным голосом сообщил: «Сегодня, примерно в половине девятого утра, на железнодорожном узле станции Арзамас произошёл мощный взрыв». Меня прошиб холодный пот. Диктор сообщил о времени, когда я обычно пересекал по мосту тот самый железнодорожный узел. Диктор также сообщил о причине взрыва – ошибка при сортировке состава. Загорелись два вагона взрывчатки – более шестидесяти тонн. По инструкции, при сортировке запрещено толкать подобные вагоны. Но на любую инструкцию есть русское «авось». Раз пронесло, два, а на третий так пронесёт, что спрашивать будет не с кого. Взрыв был такой силы, что полуметровый кусок рельса, пролетев два километра, убил прохожего. И конечно, в тот же день появились разные толкования случившегося. Народ на все лады обсуждал происшедшее. Что характерно, о безалаберности рабочих не было сказано ни слова. Кто же будет винить себе подобных? Как водится, прежде всего среди простого люда, а может, и с подачи «тех, кто надо», появилась версия о длинной руке ФБР и его прислужника Моссада. Но кому нужен забытый богом полустанок? Тот самый Арзамас-16, где работал Сахаров, находился километрах в сорока. Списать это на ошибку не решилась даже самая склочная бабка на рынке. Кто же поверит, что, имея столько «шпиёнов» в лице лиц (каламбур) еврейской национальности, Моссаду не доложат о том, что есть два Арзамаса? Оставался второй вариант – провидение! То самое, которое свыше. В Бога тогда массово не верили: не было команды. Русский народ – он талантлив. Не в смысле, к примеру, сделать супер-автомобиль, а в смысле заняться тем, чего не просят. Пытливый коллективный разум за неделю докопался до сути. Нашли если не причину – пусть этим занимаются разные инженера, – а знамение. Знак судьбы был найден на изображении актёра Янковского. Цветной поясной плакат с фото актёра, полметра на метр. Явно и чётко видны наручные часы. А на часах – время взрыва! Но этого показалось мало. Внизу на календаре – дата взрыва! «Время на часах – совпадение, а точка на календаре – типографский дефект? Вы сами в это верите?» – ехидно спрашивали «познавшие истину». Впрочем, кроме закатывания глаз, никаких других доказательств вмешательства потусторонних сил «познавшие истину», как ни старались, привести не могли. К тому же при ближайшем рассмотрении выяснилось, что точки были и на других датах: качество советской бумаги, знаете ли, оставляло желать лучшего. Спустя несколько дней открыли дорогу в Арзамас. Я отправился в путь: необходимо было завершить командировку. По дороге на каждой остановке было много желающих доехать до города, где совсем недавно произошла трагедия. Были среди них и зеваки, но большинство – родственники, желавшие убедиться в судьбе своих близких. Я взял попутчиков. Рядом со мной оказался весьма несдержанный юноша, он как-то странно реагировал на встречные машины. Странность усугублялась тем, что реагировал он, причем очень особенно нервно только на грузовики. Но не на все. Если навстречу ехал самосвал или фургон, парень их игнорировал, но стоило появиться бортовой машине, как он хватался за голову, говоря «не может быть!». Мне даже показалось, что эту фразу он произносит со стоном. Но вот мимо нас пронёсся грузовик с наращёнными бортами, и пассажир повеселел. «Слава богу», – радостно сказал он.

– Что-то хорошее произошло?

– Конечно! Винник прошёл!

– Что такое веник?

– Ты что, тупой? Не веник, а винник – машина с водкой.

– А это при чём?

– Как при чём? Если бы взрывом задело ликёро-водочный, что тогда делать?

Что тут скажешь? У каждого свои приоритеты. Одних интересует судьба близких, других – судьба ликёро-водочного завода.

Из всего случившегося я сделал два верных, на мой взгляд, вывода. Первый: ничего не бывает просто так, и даже лень, когда надо, кого надо спасает! Ведь говорят же: ложь во спасение. Так почему не может быть лени во спасение? И второй вывод: советской полиграфии необходимо срочно менять оборудование и повышать качество бумаги. Это существенно затруднит жизнь конспирологам, ну и книжки будет приятнее брать в руки, что немаловажно. А может, история со взрывом и календарём – это провидение, Рука свыше?

Самородок, или Как шутят друзья

Свой рассказ я хочу начать с того, что известная фраза: что день грядущий мне готовит – неконкретна. Что миг грядущий мне готовит – так, на мой взгляд, вернее. Сказал и тут же доказываю.

Однажды выходя из ленфильмовского кафе, я увидел боковым зрением, как в мою сторону что-то метнулось. Придя в себя, я увидел, что передо мной стоит шар, из которого торчат две короткие кривые ножки, а из центра – такие же ручонки. На большом шаре находился шар поменьше, то есть голова, шеи в обычном понимании не было. Малый шар излучал умиление и почему-то радость от встречи со мной! «Товарищ режиссёр! Здравствуйте», – произнёс малый шар. В каждой деревне, как известно, есть свой шизик. «Ленфильм» был большой деревней. Шизики там не переводились. Кто-то предлагал свои сценарии из жизни колхоза «В последний путь», некоторые отлавливали знаменитостей и просили у них рекомендации во ВГИК. Но в основном они были безвредны. Поняв, что имею дело именно с одним из них, я попытался сделать шаг в сторону. В то же мгновение шарик проделал запрещённый приём – захват пуговицы на моём пиджаке. Я понял: влип! Естественно, это была, как сейчас говорят, подстава. Кто-то из моих близких друзей навёл этого Антониони и Бельмондо в одном флаконе на меня. Возможно, переадресовал, что ситуации не меняло. Я лихорадочно соображал, что делать. А в это время «поклонник моего режиссёрского мастерства» нёс полную дичь. Ухватившись за пуговицу и притянув меня к себе, при этом дыша мне в лицо чесноком и перегаром, он предлагал снять его в главной роли в моём будущем фильме, а весь его табор – на вторых ролях. В доказательство своего таланта он сообщил, что знает танцы всех народов мира, глотает шпаги и закусывает их огнём. Тут же, не отпуская пуговицы, пустился в пляс! Я с ужасом представил себе, что он начнёт глотать острые предметы, но пронесло, в смысле бог миловал. Положение казалось безвыходным. Я стоял прижатый к стене, а эта непризнанная звезда кинематографа нёс какую-то околесицу. И я принял условия игры. Поблагодарив его и оценив талант, я сказал, что нахожусь в творческом отпуске и искренне сокрушаюсь о том, что у меня в ближайшее время не будет сценария. Видимо, устав демонстрировать танцы народов мира, он вдруг изрёк: «Но у вас должны быть друзья». Друзья у меня были, причём во множестве. Один из них недавно получил должность замдиректора кинокартины и немножко зазнался. К нему я и направил будущую звезду кинематографа. Естественно, друга я представил ему как режиссёра и объяснил, как его разыскать, предварительно взяв с самородка слово, что он не расскажет «режиссёру», кто его к нему направил, так как тот не переносит протекций. Оказавшись на свободе, я почувствовал острое желание выпить грамм сто и вернулся в кафе. Через какое-то время, по дороге домой, в фойе киностудии я увидел друга, к которому отправил пожирателя шпаг. Как раненый тигр, он метался из угла в угол, изрыгая проклятия. Приняв невинный вид, я поинтересовался о причине столь странного поведения. Бог свидетель, я не желал такой развязки! Мой друг, применяя нелитературную лексику, рассказал, что во время совещания, на котором присутствовал директор творческого объединения, в кабинет ввалился странный тип, назвал моего друга по имени и, когда тот отозвался, схватил его за пуговицу. Далее последовала уже описанная мною демонстрация всевозможных талантов. После того как, применив силу всех находившихся в кабинете мужчин, удалось выставить несостоявшуюся кинозвезду, директор кинокартины пообещал в случае повторения чего-то подобного выставить и моего друга, но уже на улицу. Чтобы подбодрить друга, я сказал ему: «Ося! Найдёшь гада – мне скажи, бить будем вместе!».

Самоход

Талантливый человек талантлив во всём. Таким был мой друг, которого я знал с детства. Он отличался необычайным упорством. Как-то раз на озере я обратил внимание, как красиво прыгнул с вышки парень. «Дай мне неделю – и я прыгну даже лучше него», – сказал он. Слово своё он сдержал.

Он имел разряды по боксу, по борьбе, прекрасно стоял на лыжах, чудесно рисовал, лепил. При этом не пил, не курил и умудрялся обходиться нормативной лексикой. Единственным его недостатком было нежелание учиться, ведь ему всё давалось без труда.

Окончив с грехом пополам школу, он пошёл на завод. Мы оказались в одном цехе. Однажды мой друг пропал на неделю. Когда же он появился на работе, то естественно, от него потребовали объяснения. Его ответ, мягко говоря, привёл начальство цеха в замешательство. Между ним и мастером цеха, единственным развлечением которого был ближайший к заводу пивной ларёк, случилась следующая беседа:

– Ты где шлялся?

– Вы знаете, в Эрмитаже была выставка из Лувра!

– Ты чё, всю неделю ходил в Эрмитаж?

– Конечно, разве такую возможность можно пропустить?

Спустя некоторое время Серёга исчез во время рабочей смены. Натурально был человек – и пропал. Нашли его за старым, ещё дореволюционным, станком. Он сидел на ящике и делал набросок.

– Ковригин, вы почему не на рабочем месте?

– Не шумите, посмотрите, какое у него одухотворённое лицо!

Токарь, с которого он делал набросок, был, как говорится, «мастер золотые руки», при этом, как чаще всего бывает, запойный алкаш. Где Серёга нашёл в нём одухотворённость? Не подумайте, мой друг не был, что называется, не от мира сего. Обычный парень. Ну а странности – так это для нас они странности. Вы видели человека без странностей? Примерно так, как я думаю, решило и руководство цеха. Сергей норму выполнял, не опаздывал на работу. Его главной положительной чертой было то, что он не пил. Его «выставочные» загулы, ради которых мой друг мог «задвинуть» работу, происходили достаточно редко, проще говоря, они просто терялись на общем фоне обычных загулов трудовой интеллигенции цеха.

Время шло своим чередом, но однажды Родина вспомнила, что Сергей ей должен, и отправила отдать ей долг, почему-то в Германию. Почему Родину нужно защищать, находясь в другой стране? Об этой странности мы поговорим в другой раз.

Я, конечно, навещал его маму, интересовался его службой. Она читала мне его письма. К слову, за всю службу он так никому, кроме мамы, не написал, хоть и клятвенно обещал.

В один безусловно хороший день, добравшись до своего дома, я ещё в подъезде почувствовал запах сигарет и услышал, как бы это помягче, ненормативную речь. Я поднялся наверх. Дверь моей квартиры распахнута, а из кухни валят клубы табачного дыма и трёхэтажный мат. На кухне мне представилась следующая картина: за столом в углу сидел мой брат, упёршись лбом в лоб моего друга, составляя как бы равнобедренный треугольник. Таким образом они поддерживали друг друга. Серёга, тот самый, от которого я не слышал ни одного нелитературного выражения, говорил матом! В том смысле, что обычные слова служили в его речи исключительно для связки матерщины. Знание, стиль, виртуозность и многоэтажность говорили о том, что и в этом Серёга добился более чем значительных результатов. В силу понятных, как я надеюсь, причин перескажу его повествование своими словами. Мой друг, как несложно догадаться, вещал о своей службе.

Служил он, как я уже говорил, в Германии. Практически вся служба, за исключением считаных раз, прошла в гарнизоне. Перед самым дембелем, уже после приказа, он ушёл в самоволку. В этом не было ничего удивительного, самоход – святое право и привилегия любого деда, если бы не то место, где он находился. Серёга стоял на ступеньках Дрезденской галереи и предавался крамольным, по меркам советского солдата, размышлениям. Он думал о том, что неплохо бы махнуть сейчас в Берлин, в Трептов-парк, посмотреть на «Воина-освободителя». Всего-то пара часов на автобусе. Но эту мысль он отбросил сразу по причине нелюбви к монументалистике. Где Дрезденская галерея и где монументалистика? Лучше найти тихую улочку и посидеть там за чашкой кофе, решил он. Представляете себе картину маслом (извините за затёртый штамп): в кафе на тихой улочке Дрездена сидит советский солдат, пьёт кофе и общается с непроверенной публикой? Эта мысль ему понравилась, но его размышления прервал голос: «Товарищ солдат, вы что здесь делаете? От подразделения отстали?» Перед ним стоял капитан, командир патруля. У него и мысли не возникло, что перед ним самоходчик. Он ловил солдат в различных местах: в кабаках, в обществе девиц не самого тяжёлого поведения, просто пьяных в канаве. Но за всю свою многолетнюю службу он не слышал и не мог себе даже представить, что кто-то добровольно, абсолютно трезвый пойдёт в самоволке в музей. Тем более что солдат сам в этом признался. Серёга искал понимания у офицера, говоря: «Вы знаете, товарищ капитан, нас скоро отправят в Союз, а я за всю службу так ни разу и не был в Дрезденской галерее! Думаю, это мой последний шанс». Потрясённый услышанным капитан стал размышлять. Сначала с полным, как понимаете, правом решил везти его в «дурку», но вспомнил, что в гарнизонном госпитале такого отделения нет. Или отвезти уникального самовольщика к немецким товарищам? А если об этом узнает враг? Такого он допустить не мог – это же политический скандал! В Советской армии солдаты сходят с ума и шляются невесть где, вплоть до музеев! Многоопытный капитан не стал оформлять задержания, а посадил моего друга в машину и отвёз к дырке в заборе, через которую самовольщик благополучно вернулся на службу. Вы спросите: почему командир патруля не сдал солдата в часть? Я думаю, тут был простой расчёт. Во-первых, он не подставил замполита, который вместо культмассовой работы шлялся по гаштетам (пивбарам) и с которого он, естественно, стребует по полной. Во-вторых, он как монопольный владелец этой уникальной истории, безусловно, будет душой компании.

Что до моего друга, то после службы он умудрился увезти невесту у нашего общего приятеля, которая в отместку превратила его жизнь в полный кошмар.

Свадьба

Свадьбы бывают разные. Прежде всего – по большой обоюдной любви, что, как ни странно, не гарантирует крепости уз. Бывают и просто по любви, даже не обоюдной: мол, стерпится – слюбится. И бывают свадьбы по расчёту. У партнёра или партнёрши хорошие связи либо прописка в хорошем городе. Не факт, что подобные браки недолговечны, как и свадьбы, если так можно выразиться, по неосторожности. Это когда перед будущим, несомненно, счастливым – а куда он денется – женихом встаёт гамлетовский вопрос: быть счастливым мужем и буквально сразу же отцом или не быть ни тем, ни другим, но, возможно, сильно покалеченным? И, опять же, не факт, что и этот брак будет скоротечным. Жизнь, знаете ли… А ещё бывает брак во спасение, как побег, как укрытие. Вот о таком браке моя байка.

Служил со мной один парнишка, как и я, из Ленинграда. Как и я, не отличник ни боевой, ни политической подготовки. Оба мы не рвались получить лычки, а старались при случае сачкануть. Служба наша проходила в Кандалакше, за полярным кругом. Население города в основном составляли люди, чудом выжившие в ГУЛАГе, и их потомки. Я это к тому, что «человек с ружьём» особой любовью не пользовался. По этой причине самоволки были практически исключены. Что оставалось делать защитнику Родины в редкую минуту отдыха? Правильно, пить водку. Не знаю причины, по которой от меня, моего друга и ещё нескольких, прямо скажем, разгильдяев решили избавиться. Но однажды нам сообщили о переводе в новую, только что образованную часть. Мы по наивности даже обрадовались, решив, что разнообразие нам не помешает. Везли нас в теплушках, рассчитанных на восемь лошадей. Мы – не лошади, и нас в вагон затолкали сорок человек. Из уважения к чувствам тех, у кого осталось хоть какое-то уважение к Советской армии, я не буду описывать условия нашего путешествия. Скажу лишь, что, по словам знающих людей, заключённых перевозили в более комфортных условиях. Им хотя бы выдавали матрасы, нам же кинули тюфяки, набитые соломой, в таком состоянии, что мы предпочли спать на шинелях и ими же укрываться. И вот на горизонте показалась цель нашего путешествия, город Череповец. Радости нам это не прибавило. Ничего более жуткого за всю нашу короткую тогда жизнь мы не видели. Весь горизонт, от края до края, был утыкан трубами металлургических комбинатов. При этом каждая труба (так было задумано?) дымила своим цветом. Буквально в первые часы пребывания на новом месте мы поняли, какое счастье – ветер, особенно если он дует от города! В эти безусловно счастливые мгновения жители могли насладиться видом солнца! Обычно дым лежал на крышах пятиэтажных хрущёвок. Но ведь были, правда, немного, и восьмиэтажные дома. Как там жили люди? Как-то жили, они были советскими людьми. А советский человек не хнычет, советский человек благодарит: за счастливое, в ядовитом дыму, детство, за заботу о женщине-матери, умудрившуюся в этом дыму зачать.

Но я отвлёкся. Разместили нас в центре города, в бывшем общежитии. Главным достоинством нового жилища было то, что нас расселили по комнатам. Двери, естественно, тут же сняли, но это была уже не казарма. В комнатушки натолкали по четыре воина, но хоть и отдалённо, это напоминало сносное жилище. Не успели мы толком обжиться, как нашу общагу окружило плотное кольцо аборигенок. Ларчик, как всегда, открывался просто – они хотели свежих, не пропитанных ядовитым дымом парней. Явились они не просто так, а запасясь цивильной мужской одеждой. Некоторые, самые целеустремлённые, – с выпивкой, которую они недвусмысленно демонстрировали. Видеть это было и смешно, и жутко. Молодые красивые женщины зазывали мужиков. Вы скажете: бордель под открытым небом? А что им делать? Их сверстники, прожив двадцать – двадцать пять лет в этом ужасе, ни на что, кроме как поговорить, были негодны. У них был выход – найти солдата, не видевшего женщину год и более, крепкого, не пропитанного смрадным дымом парня или такого же, но более потрёпанного «химика». «Химиком», если кто забыл, называли осуждённого за мелкие преступления, отправленного вот в такие города на рабский труд.

Итак, «ярмарка» закончилась. Сыграли отбой, и… батальон, все четыреста пятьдесят солдат, включая дневальных (они что, не люди?), исчез. Однако к подъёму все (дневальные тоже) были в казарме. Как понимаете, долго держать в секрете такой массовый самоход нельзя. Комбат на очередном общем построении пообещал навести порядок. Как он решил это сделать? Очень, на его взгляд, просто – сажать. Он так и заявил: «Вечером поймаю в самоходе – утром отдам под суд». Слово он держал. За первые пару месяцев отдал под суд человек пять. Это, естественно, имело скорее психологическое значение, чем практическое. Советский солдат всегда был силён смекалкой. Самоволки не прекращались. Я тоже не был в стороне от этой, скажем, игры в догонялки, где призом была ночь с хорошенькой девушкой. Мне везло. А вот мой друг, ленинградец, о котором я упоминал вначале, попался. Утром его вывели из строя, и комбат заявил: «Оформляйте дело в суд». И тут вместо обычного «простите, я больше не буду» мой друг этак прочувственно говорит: «Товарищ подполковник, не разрушайте будущую семью! Я понимаю, что нарушил устав, без разрешения покинув расположение части. Но я встречался с невестой, будьте же снисходительны!» Подполкан опешил: «Да ты знаешь, сынок, сколько у неё за день таких женихов?» Но мой друг – вот что значит школа выживания на Лиговке (самый хулиганский район нашего города ещё с царских времён) – говорит комбату: «Как вы, офицер, позволяете себе говорить в подобном тоне о моей невесте?!» Бедняга солдафон, я думаю, отродясь не слышал подобных речей. «Ладно, это я так ляпнул, не подумав, женись». Мы, его друзья, пытались его отговорить. Но он был непреклонен. Впрочем, логика в его поведении была. Безусловно, лучше сейчас жениться, а дальше время покажет, чем сейчас же схлопотать два года за самоход.

Наступил день свадьбы. Я единственный из его друзей получил увольнительную. Тут уж, как ни крути, комбату было нечего делать: я – свидетель. Но друзья не бросают в беде, даже если эта беда – свадьба! Само собой, все ушли в самоувольнение. Семейство у невесты было самое что ни на есть русское. Один брат чего стоил – бригадир лесорубов. Пришёл на свадьбу уже подготовленный, в смысле пьяный. Примерно после получаса застолья я вышел на балкон покурить. И вовремя!

К подъезду подкатил патрульный УАЗ! Войдя в комнату, я сказал самовольщикам: «Все вразбежку – патруль!» Возглавлял патруль наш замполит с подходящей фамилией Наливаев. Он с порога наехал на жениха: «Почему в гражданке?» Я бы его простил: молодой ещё, не знает, что на жениха наезды непростительны, даже если он солдат. Но тут проснулся брат невесты: «Ты что, моего брата обижать? Как звать?» – «Лейтенант Наливаев». – «Вот и наливай за здоровье жениха и невесты». Пришлось Наливаеву подчиниться. Выпил, поздравил и пошёл искать самоуволенных. Дальше всё было как в водевиле. Прибегал, скажем, солдат: «Патруля нет? Налейте». За ним кто-то из патруля: «Самовольщики не забегали? Налейте». Вскоре все – и патруль, и друзья жениха – сидели за столом. Свадьба удалась, вот только молодой муж попал в «холодную» за спаивание патруля.

Расстались они сразу после его демобилизации. Мы вместе ехали домой. Она пришла его проводить. Обняла. И сказала: «Я всё понимаю, прощай, кончилось моё бабье счастье, не вини себя».

Секретный фарватер

Ранним утром лета 1983 года от причала Ленинградского пассажирского порта отвалил белоснежный лайнер. Буксир вытащил его из акватории, и он уже своим ходом встал на фарватер. На горизонте в лёгкой дымке поднималось солнце. Высоко в небе плыли два перистых облачка. Должен сразу оговориться: от погоды зависит очень много. Стала бы русская женщина останавливать коня в хорошую погоду? Нет! Да и изба в хорошую погоду не станет гореть. Или, скажем, «ихний шпиён» стал бы переходить рубеж Родины пролетариата в безветренную, тихую погоду? А ему это надо? В хорошую погоду даже сержант Карацюпа не пойдёт в дозор: его верный пёс Ингус не пустит! Только в хорошую погоду именно белоснежный лайнер бороздит просторы нашей Родины! Хоть он и буржуйский, но на нём люди. Пусть они видят наши преимущества и завидуют. Итак, в небе два перистых облака, лайнер вышел в залив. Ничто не предвещало… На мостике рядом с умудрённым опытом капитаном стоял вперёдсмотрящий. Вдруг вдалеке, среди волн, что-то блеснуло. «Капитан! Впереди мина», – доложил он. Капитан отдал команду: «Стоп машина, отдать якорь, радио в порт». По фарватеру ежедневно проходили десятки судов. Факт обнаружения мины вызвал в руководстве порта, мягко говоря, шок. Прежде всего, фарватер закрыли до выяснения. Все суда, приближавшиеся к порту и шедшие на выход, были остановлены. Немедленно связались с командующим Ленинградской военной базы. Адмирал отдал приказ в Кронштадт: мину уничтожить. Любой ценой. Ох как любят у нас это слово! И вот уже от причала отваливает быстроходный катер с пушкой. Прибыв в заданный квадрат, он открывает огонь по мине. Мина качается на волнах, и прямое попадание практически невозможно. Расчёт на то, что мина сдетонирует, чего пока не происходит. А в это время адъютант адмирала сообщает ему, что в приёмной ожидает аудиенции представитель «Ленфильма». Когда он, представитель, входит в кабинет, адмирал, багровея, кричит: «Киношники, мать вашу! Она деревянная!» Ничем не объяснимый гнев командующего привёл присутствующих в замешательство. Хозяину кабинета хорошо за шестьдесят. Он, адмирал, срывает одну из трубок телефона на пульте и орёт в неё: «Мина учебная!» Тем временем с катера уже спустили плотик с минёрами, чтобы подорвать злосчастную мину. Минёры уже мысленно привинчивают очередную звёздочку на погоны за выполнение особо важного задания.

Не ищи, дорогой читатель, сложного объяснения. Всё, как всегда, просто. В стране победившего бардака может произойти всё что угодно. И пусть мореманы не ропщут! Могла всплыть и деревянная подводная лодка с деревянными же ракетами. Но произошло следующее. «Ленфильм» снимал очередную «нетленку» о мужественном преодолении трудностей под руководством партии и командования, которые они же и создали. Фильм повествовал о том, как на втором месяце Второй Мировой Войны вдруг (как всегда) выяснилось, что основной запас пороха находится в Кронштадте. Фильм так и назывался – «Порох».

Для администрации картины подобные фильмы – сплошная головная боль. Нет ничего сложнее киноленты, связанной с большой массовкой, пиротехникой и войсками. В этом случае присутствовали все перечисленные сложности. Кроме того, он был ещё исторический. Необходимо было добиться абсолютного взаимодействия флота, авиации, моряков и гражданской массовки. Военных отдали в подчинение штатских, и они, военные, должны были догадываться, что означают их, штатских, команды. Но, пожалуй, самое сложное было добиться разрешения на съёмки в Кронштадте. На все увещевания был один ответ: – город закрытый, секретная база. С одной стороны, в Кронштадте базировались дизельные, пятидесятых годов, подводные лодки. Но с другой – база-то военная, значит, секретная, и точка. Дело пошло на лад, когда главным консультантом стал, как вы уже догадались, командующий Балтийским, само собой, Краснознамённым флотом.

Все любят кино. Но если тебе за это платят, и не хило, да ещё и в титрах указывают – тем более. Короче, картина получила зелёный свет. Как по мановению волшебной палочки исчезли абсолютно все проблемы. На картине появилось всё! И когда киношники обратились к теперь уже члену съёмочной группы за выделением учебной мины, то получили её. Мина была нужна на неделю: в день съёмок и на несколько дней для выяснения качества отснятого материала. Всё равно так и произошло. Мину отсняли, но на базу не вернули, а отбуксировали в порт города Ломоносова. Туда было ближе, да и не хотели возиться с пропусками. Мину просто привязали к причалу. Как мина оказалась на свободе, есть тайна великая! Возможно, пацаны пошутили или сработал закон Мёрфи. Но ранним утром лета 1983 года от причала Ленинградского пассажирского порта отвалил белоснежный лайнер…

Слежка

Эту потрясающую, на мой взгляд, историю рассказал мне мой шапочный знакомый, который её услышал в поезде. Знаете, как это бывает. Поезд дальнего следования, люди встречаются два раза в жизни, то есть первый и последний раз. В купе одни мужики, накрыли, как водится, стол и давай байки травить. А что ещё делать? Дорога дальняя, ну не постановления же очередного знаменательного съезда обсуждать?! Байки под водочку – на мой взгляд, самое достойное занятие, если надо убить время. Однако хотя время в описываемый период было брежневское, вегетарианское, известны случаи, когда за идеологически неверный анекдот рассказчик попадал в весьма сложное положение. Нет, его не ставили к стенке, не давали двадцатипятилетний срок. Язвы сталинизма заклеймил ещё Хрущёв, балагуру вручали в далеко не праздничной обстановке «волчий билет». А это означало запрет на проживание в крупных городах, да и о приличной работе следовало забыть. Вот такое было, повторюсь, вегетарианское время. Но не будем о грустном, в купе едут хорошие мужики, что существенно, знающие. Травят анекдоты, скользких тем не касаются, время от времени посылают проводницу в вагон-ресторан, чем значительно повышают её благосостояние. Байки и анекдоты не иссякают, так как происходит, выражаясь языком спортивных комментаторов, смена состава. Поезд, как я уже говорил, дальнего следования.

И вот на одном полустанке в купе поселился новый пассажир, как почему-то говорили, командировочный. Человек он был опытный, сразу внёс свою лепту в общее дело, выставив коньяк. Он-то и рассказал эту во всех смыслах поучительную историю.

Его приятель, которого судьба одарила привлекательностью, был, как теперь бы сказали, секс-символом курса. Со всеми, так сказать, сопутствующими… Но однажды на курсе появилась перешедшая из другого института студентка. На этом все его приключения с противоположным полом прекратились. Его новая подруга, что называется, на корню пресекала любые попытки своих товарок встать на её пути. К тому же кроме сногсшибательной внешности она обладала одним неоспоримым плюсом – папой. Нет, его, увы, уже бывшие подруги не были сиротами. Но они и не были дочерьми партийных вождей. Новая же пассия была дочерью вождя городского масштаба. Это и решило исход дела. Вскорости сыграли свадьбу. После института новоиспечённый зять получил распределение на весьма тёплое местечко: новый папа постарался. Наш герой зажил размеренной семейной жизнью, бодро поднимаясь по карьерной лестнице. Алкоголем не увлекался, с работы приходил вовремя, если его не задерживали на работе неотложные производственные дела: совещания, авралы и прочие уважительные причины. Однажды, придя с работы, как всегда, с цветами (парень знал, что делал), вместо поцелуя на пороге он услышал холодное: «Сядь, Иван, нам необходимо поговорить». Ничего не подозревая, он сел на стул прямо в прихожей. Его супруга достала из тумбочки коленкоровую тетрадь в девяносто шесть страниц. «Я хочу тебе немного почитать», – сказала она. Как только жена стала читать, у Ванюши потемнело в глазах. Было-таки отчего! А услышал он следующее: «В 17.00 объект вышел с проходной, попрощался с группой своих сотрудников, фамилии, адреса, стаж работы на предприятии. Затем остановил автомашину «Волга», принадлежащую автобазе горисполкома, фамилия водителя, адрес, стаж работы. Проследовал до магазина «Цветы» (адрес магазина), где приобрёл букет цветов, данные продавщицы, цена букета. Затем остановил машину «жигули», цвет, модель, полные данные владельца, проследовал на городской рынок, машину не отпустил, на рынке приобрёл фрукты, данные продавцов. На этом же авто доехал до магазина «Крымские вина», где приобрёл коньяк (марка, стоимость) и шампанское (марка, стоимость) у продавщицы, фамилия, адрес, стаж. После чего прибыл к гражданке, фамилия, семейное положение, место работы. По данному адресу находился до 20 часов 11 минут, после чего на такси, номер и прочие причиндалы, вернулся по месту прописки. В этот день ты мне сказал, что у вас на работе была полная засада. И как? Засадил?» Экзекуция длилась не один час: так, вдруг, толстенную девяностошестистраничную тетрадь не прочтёшь! Да ещё комментарии оскорблённой женщины. В финале ужасной пытки жена спросила: «Возьмёшься за ум или развод?» Развода Ванятка допустить не мог, это означало крах карьеры, полный облом. Теперь они живут счастливо. В купе разгорелся спор, права ли супруга, так сурово поступившая с мужем. Спор решила проводница. Оказалось, что она слышала всю историю, стоя в дверях купе. Рассказ всех так захватил, что на неё не обратили внимания. «Конечно, права, ради стоящего мужика и не на такое пойдёшь, вот только где они, стоящие?» Смею предположить что Некрасов, говоря о женщине, способной остановить коня и войти в горящую избу, описывал именно процесс поиска настоящего мужика русской женщиной. Правда, существует теория, по которой мужчину надо не только найти, но и воспитать. Но я несилён в теориях, я всего лишь пересказал как мог услышанную историю.

Сложности перевода

В тихой и спокойной жизни «Ленфильма» произошёл переполох. Запустили сразу две кинокартины совместного производства. Ни одна из них не претендовала на шедевр мирового кинематоргафа. Первая была американо-советской версией сказки «Синяя птица» Метерлинка с участием Элизабет Тейлор, которую местные острословы окрестили Лизой Тыркиной, и Джейн Фонды прозванной, соответственно, Женей Фониной. Второй картиной была финско-советская версия дарования независимости Финляндии, которую она получила от «доброго дедушки» Ленина.

С одной стороны, ничего вроде бы не произошло, студия запускала в производство до тридцати картин в год, но янки забрали себе все съёмочные павильоны. Остальные кинокартины либо были отправлены в другие города на натурные съёмки, либо вынуждены были приспосабливать пустовавшие в городе ангары. На съёмки второго совместного фильма после долгих пререканий всё-таки отдали один павильон. При всём желании угодить американцам дирекция не решилась пойти на конфликт с тогдашним хозяином города Романовым. С одной стороны, политический момент: первое, оно же и последнее американо-советское кино, с другой – опять же совместное и тоже первое, но про добрую советскую власть. Мне довелось служить на советско-финской картине. С первого дня пребывания на «Ленфильме» янки недвусмысленно дали понять, кто в доме хозяин. Для начала они ввели внутренние пропуска, то есть в павильон мог войти только член съёмочной группы. Попытались они не пускать посторонних в столовую, в то время когда группа обедала. Поднялся скандал. Тогда они стали кормить членов группы прямо на съёмочной площадке за свой счёт. Закончилось это позором; советские, естественно, стали умыкать еду. Буржуи ввели внутренний контроль. Выглядело это унизительно. По завершении съёмок проверяли сумки, и если находил что-то съестное – просто выбрасывали в мусорное ведро, к ужасу аборигенов. Американцы посягнули на святое – халяву! К их безусловному позору, им не был знаком лозунг строителей социализма: тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость! Кроме того, ни финны, ни американцы не могли понять, казалось бы, элементарных вещей. Почему, к примеру, актёры опаздывают к началу съёмок? Им пытались объяснить, что, мол, это звёзды советского кино. В ответ они пригрозили штрафовать, невзирая на звёздность. Помогло. Но больше всего поражала их техника. У нас были громоздкие шумные кинокамеры, весившие до семидесяти килограммов. У буржуинов, финнов и американцев, камеры даже с шумоизоляцией и со штативом не весили и половины. Занятная история произошла с проявкой отснятого материала. Обе картины снимали на «Кодаке». Проявлять такую плёнку в Союзе не умели, и тогда по простоте душевной наши попросили формулу проявки. Заокеанские коллеги просто рассмеялись, финны же деликатно замяли дело. Ну не могли русские понять, что секрет проявки есть самая охраняемая тайна фирмы «Кодак». Проблему решили просто. Финны возили сами отснятый материал в Финляндию, а материал второй, американской, картины отправляли с ассистентом оператора. Он дважды в месяц летал в Америку.

Весь «Ленфильм» с завистью и состраданием относился к нему. Завидовали, что он летает за бугор, и понимали, что, вернувшись на Родину, он получал стресс, от которого мог спасти только уход в запой, что и происходило. Вот так вот он и жил. Неделю – в Америке, две недели – в запое. Встретив его однажды, я поинтересовался впечатлением об Америке. «Ты знаешь, – сказал он мне, – всё прекрасно, чудесная гостиница, радушные люди. Но однажды, почему-то всегда ночью, просыпаешься от мысли, что завтра это всё закончится и ты добровольно сядешь в такси, которое тебя доставит в аэропорт!» Как я уже упоминал, мне довелось работать на второй, советско-финской, картине. Я даже поначалу возгордился тем, что мне, начинающему администратору, оказали такое доверие – работу на совместной картине. Но быстро понял, что меня бросили «под танк». Работать на картине без киноэкспедиций в Крым, к тому же исторической, с большой массовкой и батальными сценами, добровольцев не наблюдалось. К примеру, Ленин ездил на автомобиле «паккард», а где прикажете искать авто начала двадцатых годов? Его таки нашли в Риге, но хозяин наотрез отказался передавать вождение кому-либо. Пришлось соглашаться. Но настоящей головной болью было разыскать и доставить действующий паровоз, с которого должен был прыгать, естественно, дублёр Ленина. Паровоз нашёлся в Киеве, там же разыскали и пару вагонов той поры. Перегнали паровоз и вагоны за тысячи километров. Каскадёр прыгнул из тамбура ночью, в темноте, в пургу. На экране эта сцена длится три секунды, а стоила 10000 полновесных рублей и неимоверных усилий. Что, впрочем, мало кого интересовало. Думаю, прыгни он из тамбура современного вагона – никто бы не заметил. Происходило это, как я уже говорил, ночью, почему-то за Зеленогорском. Вернулись на студию поздно вечером, злые, продрогшие и голодные. Я проверил, чтобы все службы выполнили свои обязанности, собрал рапортички и сел за отчёт. Дома я оказался к полуночи, а утром уже был на посту. Только вошёл – звонок, пришла телефонограмма из Хельсинки. Это была первая в моей жизни международная депеша. Получив её, я увидел текст, написанный латинскими буквами, и позвонил нашей переводчице. Извинившись за ранний звонок, попросил перевести текст. Читаю по буквам: зет, эй, ви – и слышу, как она мне говорит: «Андрюша! Ты прелесть в своей тупости! По тебе плачет книга рекордов Гиннесса! Ну нет у них русской клавиатуры, прогресс до них не дошёл». Латинскими буквами было написано слово «завтра».

Права переводчица в отношении финнов. Ещё Пушкин писал: «И ныне дикий финн…»

Сон в руку

Так устроен человек. Из всего плохого, что с ним произошло он почему-то вспоминает только хорошее. Возможно, это своеобразный фильтр, отсекающий всё дурное. А возможно, неистребимый еврейский оптимизм, неосознанное желание увидеть в плохом что-то комичное. Не знаю. Я рос, как все, советским человеком. Если верить решениям партийных съездов, была в СССР такая национальность – советский человек. До поры до времени мой пятый пункт анкеты мне не мешал. Пора настала – меня призвали в армию. В том смысле, что пора было отдавать долг, который я не брал, и взрослеть. Служить я должен был в стройбате, место службы, как и обещал военком-шутник, – южный берег Северного моря, то есть Кандалакша. На этом тонкий армейский юмор не иссяк. Старшина роты носил фамилию Мороз. Внешне он, скажем прямо, был не гвардеец. Вечно неопрятный, с небритой рожей и разящий перегаром. В руке он постоянно держал плётку. Что потрясло меня – плётку, которой он хлестал солдат, сделали сами солдаты! Что тут скажешь? Люди холопского звания…. Классик – он потому и классик, что мысли, им высказанные, вечны. Попытался он и меня ударить плёткой, но я, холодея от ужаса, успел ему сказать: «Старшина, я умею писать очень длинно, при этом сразу в политотдел». Он замер с занесённой плёткой и произнёс: «Любимчик». Это был приговор. Мой «бунт» стоил мне нескольких месяцев ежевечерних тренировок в мытье полов. Но на этом конфликт не был исчерпан. Дело в том, что в стройбате мы служили за деньги и стоимость обмундирования вычиталась из зарплаты. Старшина при солдате выписывал ему, скажем, портянки, тот расписывался, а старшина недрогнувшей рукой вписывал спецпошив стоимостью 100 рублей. Так как я в прошлой, доармейской, жизни сталкивался с подобными бланками, то в накладной нарисовал зигзаг, чем лишил его заработка. Мне этого показалось мало, и я распространил свой передовой метод среди таких же бесправных солдат. Достаточно быстро люди, которым я помог, меня же и заложили. Загадочная русская душа: лизать руку с плёткой и стучать на того, кто эту руку пытается остановить! И если раньше я всего лишь не позволил себя ударить, то теперь посягнул на его – в чём он был, безусловно, уверен – право воровать. Это уже был не конфликт, это была война! Служба шла своим чередом. Старшина меня пытался подловить, я же старался увернуться. Однажды утром я, как всегда, стоял на утренней проверке, но почему-то в гражданских ботинках и при бороде. Подходит старшина и говорит: «Почему не по форме?» Я ему говорю мол: а не пойти ли тебе, старшина, с глаз моих. Я уже два года как демобилизовался! Нет, говорит он, ты будешь служить, демобилизовываться и призываться, пока я жив! Я в ужасе заорал и вдруг слышу: «Милый, приснилось что-то? Ну иди ко мне, я тебя спасу!» Я открыл глаза. Я – вольный человек! Рядом – любимая женщина! Счастье! Весь день я был разбитый. На душе было муторно, сон не отпускал меня. После работы решил: пойду в Дом кино, развеюсь. Выйдя из метро, за какой-то надобностью заглянул в Гостиный Двор. Иду по коридору, а навстречу мне – майор Городецкий, еврей из Одессы. Он был, пожалуй, единственным офицером в нашей части, который смог в армии сохранить человечность, не превратиться в машину для подавления солдат. Возможно, это было оттого, что он был замом по хозчасти и не имел в прямом подчинении солдат. Или потому, что мы были два еврея на всю часть? Не знаю. Но он во многом помог мне. Он «заложил» меня нашему батальонному политруку, сказав, что я неплохо фотографирую, – это было правдой. Когда возникла необходимость везти в ремонт кинопроектор, Городецкий предложил меня, и я поехал домой, в Ленинград, после полугода службы. А когда он уходил в запас, понимая, что я лишусь поддержки в его лице, организовал мой перевод в другую часть. И вот мы встретились. Я искренне обрадовался майору. Стоим, беседуем, вдруг он говорит мне: «Смотри, кто хочет с тобой поздороваться». Я обернулся, передо мной – стоит ненавистный Мороз и тянет ко мне руку, поздороваться хочет. Тут меня переклинило, в мозгу пронеслась вся моя служба, от первого до последнего дня. Я вспомнил все унижения, которые мне пришлось вынести от этого человека, сегодняшний сон и закричал во весь голос: «Смотрите! Перед вами стоит вор, обирающий ваших детей! Перед вами подонок, избивающий солдат!». Вокруг него образовалась пустота. Стоит он, чемодан уронил, жирные губы трясутся, харя белая. Я повернулся к Городецкому: «Пойдём, майор, выпьем за встречу, рад тебя видеть!».

Софи Лорен в стройбате

Мои друзья, отслужившие в армии, утверждали, что их замучили нескончаемым показом патриотических фильмов. Мне же повезло. Естественно, нас «кормили» агитками вроде «Чапаева», «Она защищает Родину» и «Подвиг разведчика». Перед просмотром в качестве гарнира политрук проводил среди нас разъяснительную работу о том, что враг по-прежнему коварен, не дремлет и продолжает вынашивать. Короче, тучи как закрыли небо над страной в 1917-м, так по сию пору и не дают светить солнцу. Мы, естественно, ему внимали, а самые продвинутые умудрялись при этом спать с открытыми глазами. Наш киномеханик, пройдоха из пройдох, только ему известными путями достал две картины. Но какие! Он привёз «Короля Лира» и «Подсолнухи»! Подловил меня в курилке и по большому секрету сообщил: «Завтра по-любому будь в клубе, увидишь кино». – «Опять что-то потрясающее вроде «Над Тиссой?» Он – мне, подражая Райкину: «Приходи, дарагой, увидишь». Но я его всё же дожал, сообщив, что мне прислали фотоплёнку особую, мелкозернистую, повышенной чувствительности. За пару кассет он открыл секрет. Я ахнул. В стройбате я буду смотреть фильм Витторио Де Сики с участием Марчелло Мастроянни и неподражаемой Софи Лорен! А ещё потрясающий фильм «Король Лир» с Юрием Ярветом. Мне посчастливилось видеть оба фильма, но такие произведения необходимо, по моему мнению, пересматривать, как и перечитывать полюбившиеся книги. К тому же здесь, среди каменистых сопок, Дом кино, Ленинград – это было, казалось, так далеко, в прошлой жизни. И вот наступило долгожданное завтра. В клуб привели всех. Строем. Политрук объявил, что сегодня будет показано. Из зала послышались недовольные реплики: «Подсолнухи», опять про колхоз, обрыдло!», «А «Король Лир» – это про мафию?». На сцену вышел киномеханик и попытался как-то объяснить, что «Король Лир» к мафии не имеет отношения, что это фильм, снятый по Шекспиру, что играют в нём прекрасные актёры. Его освистали. Общее мнение было категорично: фильм скучный, к тому же чёрно-белый, не хотим! Более благосклонно выслушали «аннотацию» к «Подсолнухам». Всё-таки про любовь, к тому же иностранную. И вот в зале погас свет. Народ смотрит фильм. Досмотрели до конца в полной тишине. Вдруг голос из зала: «Кинщик! Крути по новой». У киномеханика выбора нет – вторую картину народ смотреть не хочет, а выпустить народ из клуба без команды он не имеет права. Все смотрят фильм второй раз. Когда заканчивается сцена, в которой главные герои (Лорен и Мастроянни) целуются на берегу моря, забравшись под лодку, общественность требует (мягко выражаясь) крутить взад, то есть с того момента, где «фильму» остановили задним ходом. Собственно говоря, в этой сцене ничего даже отдалённо напоминающего самую щадящую эротику нет. Наша славная цензура зорко следила за тем, чтобы тлетворное влияние Запада не растлило ранимые души строителей светлого будущего в отдельно взятой стране. Солдат тоже понять надо: они месяцами не бывали в городе и не видели никого, кроме шестидесятилетней буфетчицы. После третьего просмотра этой сцены общественность потребовала крутить задом наперёд теперь уже весь фильм. Я не выдержал и ушёл к киномеханику в надежде уговорить его показать второй фильм, «Король Лир». Он мне сказал: «Ты хочешь, чтобы они разворотили здесь всё? Приходи после ужина, я буду показывать «Лира» офицерам, посмотришь у меня в будке» Так я в очередной раз посмотрел замечательный фильм.

Сумеречное состояние, или Вошёл в образ

История, которую я хочу рассказать, произошла в далёком 1974 году. Только что на экраны вышел нашумевший фильм «Премия». Мой рассказ не о фильме, а о юноше, который снялся в этом кино. Миша Семёнов сыграл эпизодическую роль, комсорга бригады. А так как он учился в каком-то речном училище, его соученики, посмотревшие это кино, из зависти стали его высмеивать. И вот однажды в кафе «Ленфильма» я встретил Мишу, и этот всегда весёлый парень со слезами на глазах рассказал мне о своей проблеме. Надо было помогать парню. Но как? Я предложил ему прогуляться по городу. Гуляли долго. И вдруг меня осенило! Сотрясение мозга – вот повод списаться из училища вчистую!

«Миша, я тебе организую сотрясение мозга». – «Только бей не сильно», – соглашается он. Я ему объяснил, что бить его не буду, да и вообще никакого насилия в моём плане нет. Он просто должен сыграть мозгосотресённого, при этом ни в коем случае не просить ничего, кроме таблеток от головной боли. Пошли в медпункт Московского вокзала. Входим, я поддерживаю Мишу, голова которого лежит на моём плече. Он шатается, глаза осоловевшие. Слабым голосом объясняет, что ударился головой и ему обязательно нужно быть в форме, так как он уходит в учебное плавание по заливу и у него первая ночная вахта рулевым. Он, как мы и договаривались, просит только таблетку от головной боли. Медсестра, женщина предпенсионного возраста, видит, как страдает это юное белокурое голубоглазое создание, быстро набирает номер и срывающимся голосом кричит в телефон: «Немедленно сантранспорт!». Миша, услышав это, шатаясь, идёт к выходу. Но у него это плохо получается. Он «вынужден» присесть, чтобы отдохнуть. Я с восхищением смотрю, как здорово он вошёл в образ. На пороге появляются два здоровенных санитара. Миша слабо «сопротивляется». «Сотрясённого» увозят. Спустя месяц в том же кафе я встречаю весёлого, отдохнувшего Мишаню, который докладывает о завершении операции. Всё прошло как по нотам. Диагноз – сотрясение второй степени, из училища списан.

Прошло время. Миша повзрослел, женился, родилась дочь. И вот однажды утром в дверь его квартиры позвонили. Миша открыл дверь. На пороге кто-то в форме. «Семёнов?» – «Да». – «Собирайтесь!» Бедняге оставалось полгода до конца призывного возраста. Его забрили в пехоту. И тут всполошилась администрация кинокартины. Съёмки в разгаре, актёр уже снялся в массе сцен. Можно переснять, но лето не вернуть. Актёр снимался летом, а на дворе разгар осени. Прикажете переснять следующим летом? А за чей счёт? Выход был найден. Срочно было отправлено письмо в Ленинградский военный округ с просьбой об оказании помощи кинематографу в виде отпущения актёра на киносъёмки. И вот теперь уже боец в родных ленфильмовских стенах. «Ты хоть присягу принял? – спросил я его. «Да, две недели уже», – отвечает воин. Оказывается, Миша, по мнению мудрых командиров, являл своим видом образец защитника Отечества! Посудите сами: метр восемьдесят, белокурый, голубоглазый – не солдат, а плакат! Именно такие как Миша получали письма от девушек с надписью на конверте «Самому правофланговому. Самому голубоглазому». Но ему не повезло. Вся его служба принятием присяги и закончилась. Происходило следующее. Миша стоит перед строем, в левой руке – текст присяги, правая рука сжимает автомат. Он читает: «Я, гражданин Союза Советских…» – далее по тексту. На лице у родителей и приглашённых слёзы умиления, начальство облегчённо вздыхает: показуха удалась! Бойца быстренько сажают в УАЗик, наливают стакан и везут в соседнюю часть – «гастроль» длится две недели. Как я понял, это был единственный его вклад в обороноспособность любимой Родины.

В скором времени его отправили сниматься в фильме. Но праздники быстро заканчиваются. Актер-воин доснялся в кино, и теперь он должен вернуться на службу. Проходит два-три месяца, и в один прекрасный день я вижу нашего героя на своём любимом месте – за столиком в кафе. Он сидит в гражданке и сильно нетрезв. Подхожу и интересуюсь, не случились ли непредвиденные съёмки. Уйди, слышу в ответ, у меня сумеречное состояние. Не ищите сложных объяснений. Всё всегда просто. С Мишей случилось «несчастье» в Москве, на Ленинградском вокзале: при пересадке на другой поезд он «поскользнулся» и сильно зашиб себе голову. В результате – госпиталь и комиссация, как вы уже догадались, вчистую.

Творческий подход

После того как я всё-таки отдал долг, ни у кого не одалживая, и отслужил в легендарной, в боях познавшей, и прочая, и прочая, вопроса, где работать, у меня не возникало. Естественно, я пошёл на «Ленфильм». К тому же, во всяком случае, для Лаврентия Васильевича, зама по кадрам (ни в коем случае не Павловича), я стал мужчиной. Интересно, какого пола я был до призыва? И уж если разбираться, мужчиной я стал до армии, о чём я благоразумно ему не сообщил. Служил я в стройбате, плотником, что и подвигло его, кадровика, сделать из меня постановщика декораций. Вот вам и продвижение по служебной лестнице! Я сразу оказался на хорошем счету. Нет, я не был большим специалистом в плотницком деле. Я не пил, то есть я был не без греха, но я не пил на работе. Исходя из этого, начальство подрядило меня дежурить на съёмочной площадке. Работа не пыльная, к тому же я как бы приобщался к съёмке фильма. Отрядили меня, значит, дежурить на съёмке музкомедии «Свадьба Кречинского», и однажды меня посетила идея. Дело в том, что, одеваясь в робу плотника, я как бы чувствовал тонкую перегородку между мной и прочими членами киногруппы. Нет, никакой отчуждённости не было. Надо признать, что более демократичной атмосферы, чем на «Ленфильме», я нигде не встречал. Но они все в цивильном, а я в робе. И однажды меня осенило – я изобрёл кинодипломат! В цехе у декораторов мне соорудили вполне приличный с виду фанерный чемоданчик, оклеили шпоном красного дерева, отлакировали, а внутри находились отсеки для гвоздей (вымытых в бензине), молотка, ножовки, топора. Но изюминкой изобретения было то, что там же, в дипломате, были перчатки, нарукавники, передник и коврик! И вот я впервые появился на площадке как дипломированный плотник, в смысле с дипломатом. В тот день снималась сцена, где Расплюев (Смолкин) в суматохе пробегает через анфиладу комнат, а слева выходит дог, держа в зубах корзинку. Здесь я должен сделать отступление и описать это чудо – я имею в виду дога. Я даже затрудняюсь назвать его собакой или, скажем, псом, настолько он был красив и благороден! Он сознавал, что он не какая-то болонка или скажем шпиц. Фицджеральд, или – для своих – Джаки, был дымчатым догом, 93 сантиметра в холке. Вдобавок он был умница, знал всю группу по именам и профессиям и был гурманом. Если кто-то искал его расположения, то запасался свежими огурцами и кофейным печеньем. Фицджеральд с разрешения хозяйки, не теряя достоинства, принимал подношения. Итак. Звучит команда «мотор», Смолкин-(Расплюев) бежит через анфиладу комнат, в смятении машет руками и… Тут выходит Фицджеральд с корзинкой, аккуратно ставит её на пол и делает «ам», то есть берёт актёра за руку!

Зрелище не для слабонервных! Мало того что это не по сценарию, так просто страшно! К тому же, мягко говоря, актёр Смолкин не возвышается над Джаки горой. Но, к ужасу актёра, оператор требует второго дубля! Все расходятся по местам. Звучит команда «мотор». Смолкин бежит, выходит Джаки, и… всё повторяется. Извините, но я не мог далее смотреть, как огромный дог хватает щуплого Борю Смолкина, и вышел из павильона в коридор. Через какое-то время оттуда выскакивает разъярённый администратор (он был новенький и со мной не был знаком) и на чём свет стоит материт дежурного плотника – меня, значит. Подойдя к нему, я поинтересовался, на каком основании он меня ругает. Вы бы его видели в тот момент! Он искал нормального плотника, а увидел «господина» в тройке, при бороде и в приличных очках. «Немедленно переодеваться!» – заорал он. «А у меня всё с собой», – заявил я и вошёл в павильон. Грузчики (каждый делает свою работу) перенесли бутафорскую стенку. Я подошёл к раскосу, поддерживавшему стенку. Раскрыл дипломат. Достал из него и надел передник. В павильоне повисла тишина. Затем надел нарукавники, перчатки, постелил коврик, встал на колено и одним ударом забил гвоздь! Собрав свой нехитрый инструментарий, под аплодисменты покинул съёмочную площадку и пошёл пить кофе. Вот что значит творческий подход!

Ангел-хранитель

Оговорюсь сразу: я не верю в гороскопы и прочую «херомантель». Как могут влиять день, час и место рождения на судьбу человека? Хорошо, если он родился в роддоме, тут, хотя бы можно говорить о месте рождения. А если, к примеру, человек появился на свет в самолёте? Согласитесь, за время родов младенец в самолёте пролетает не только города, но и часовые пояса. Что у нас получается? Опоздай мамаша к самолёту – и… Ребёнок будет от этого тупицей или гением? И тем не менее я убеждён в том, что там, наверху, всё же есть кто-то специальный, кто следит, чтобы со мной ничего плохого не случилось. В этом я убедился, служа в тогда ещё нашей родной армии.

Мне объявили отпуск – десять суток без дороги. Что должен делать счастливый отпускник? Правильно, накрыть поляну, проставиться. Проще говоря, счастливый отпускник должен напоить друзей, что я и сделал. Качественно напоил всю бригаду и водителя грузовика, который должен был доставить нас в часть. Места в кабине мне не досталось, и я устроился на щитах для сборной казармы. Это деревянные щиты размером два на четыре метра. Они довольно тяжёлые, к тому же обледенели, что добавляло веса. Таких щитов подо мной было четыре – тонны две с половиной общим весом. На одном из поворотов я почувствовал что-то неладное. В последнее мгновение успел развернуться по ходу движения. Дальше – темнота. Глаза не открыть, морда в снегу. Где-то над головой голоса: меня ищут. Нашли, вытащили из-под щитов. Наудачу мимо проезжал наш кран. Вытащили из кювета машину, погрузили щиты. Инцидент, за исключением потери моих очков, обошёлся малой кровью. Я благополучно отбыл отпуск. Дождавшись лета, пошёл на поиски очков. Очки я нашёл. Они очень аккуратненько лежали… точно посередине между двух остроконечных валунов высотой метра полтора. Это значило: почувствуй я что-то неладное на долю секунды позже – некому было бы писать «Байки старого еврея». Мне могут резонно возразить: один пример – не доказательство. Вот вам второй пример. Под конец службы в Череповце я на «законных дедовских» правах ушёл в самоход. Выглядел я, мягко говоря, как мечта любого патруля: на ногах отожжённые кирзачи, галифе ушиты, гимнастёрка неуставная – старого образца, со стоячим воротничком, пилотка старшинская, засунута за ремень, во рту сигарета. Итак, Мой внешний вид тянул минимум суток на пятнадцать гауптвахты или на один расстрел. И вот, в таком виде прогуливаюсь по городу. Перехожу через дорогу. Поднимаю голову. Прямо передо мной – красная табличка «Гарнизонная комендатура города Череповец». Превозмогая естественное желание пуститься во весь опор куда-нибудь подальше, спокойно захожу за угол и прыгаю в, несомненно, посланный «Им» автобус! Вы думаете, я успокоился? Нет, моя мятежная душа искала приключений, и я второй раз за день ушёл в самоволку, теперь уже на танцы. Там, познакомившись с двумя симпатичными девчонками, стал им заливать о своей нелёгкой службе. Служил я в ВСО, то есть военно-строительный отряд. Какой-то остряк расшифровал это как воздушно-силовая оборона. И вот я в лучших традиция охмурёжа рассказываю им о моей службе в воздушно-силовой обороне, в гренадерской роте. Процесс идёт по принципу: я знаю, что вы знаете, что я знаю. Они прекрасно понимают, что я им вешаю лапшу на уши, но виду не подают. Одна из них, думаю, забавы ради, говорит: «Гренадеры были при царе, и брали туда мужиков ростом не ниже метра восьмидесяти, а в тебе еле метр семьдесят». Отвечаю: «Сведения устаревшие, вышел совершенно секретный приказ о восстановлении гренадеров. Но это я вам говорю, нарушая подписку о неразглашении». Вдруг сзади строгий голос: «Гренадер, ко мне!» Не поворачиваясь, отвечаю: «Собакой своей командуй». Одна из объектов охмурёжа говорит: «Ты влип, это патруль из училища связи». Армия, как любая составляющая социалистического общества, жила по законам соцсоревнований, главным пунктом которых были показатели. Хорошие показатели в данном случае заключались в том, чтобы как можно больше отловить чужих самовольщиков. Помощи ждать было неоткуда. Возможно, если бы старшим патруля был не этот мальчик – младший летёха, ещё не налюбовавшийся своим отражением в зеркале, а нормальный, скажем, капитан, которому уже обрыдла служба, я бы имел хоть какие-то призрачные надежды, но – увы. Оставалось только одно – сохранить лицо. И когда старший патруля строгим, как ему казалось, голосом потребовал предъявить документы, то говорил я, больше обращаясь к девчонкам, чем к нему: «У нас в роте гренадеров есть рояль, вот на нём я их и оставил». Понятно, что я ему хамил и этим, возможно, добавлял себе лишних суток ареста, но не мог же я вот так просто сдаться. К тому же по привычке тянул время. И не зря! К нам приближалась группа ребят, явно уже отслуживших. Один из них, обращаясь ко мне, спросил: «Боец, домой скоро?» – «Дембель прёт, спасу нет!» Он, уже обращаясь к старшему патруля: «Как же ты, микромайор с дедушкой-ветераном разговариваешь? Тебе ж, как медному котелку, лямку тянуть, нехорошо!». Их, пацанов, было человек десять. Что мог сделать этот мальчик в погонах? Во всём парке (я не в счёт) их было трое: он и два курсанта. Поэтому они не стали мешать моим избавителям, обступившим меня кольцом, и, развернувшись, молча ушли.

Но я всё-таки добился своего – ночёвки на губе! Не специально, конечно. А случилось следующее. Мои спасители, угостив меня стаканчиком «сухаря» и снабдив сигаретами, проводили до выхода из парка. Немного не доходя до части, я увидел, как в армейский воронок садится старлей-двугодник. Нас познакомил мой друг, служивший в соседнем стройбате. Представил как приличного человека, земляка, человека абсолютно штатского, оказавшегося в армии после института. Я счёл своим долгом с ним поздороваться: «Моё вам почтение, уважаемый Виктор!» Он поворачивается ко мне. И я явственно вижу на рукаве его кителя повязку патруля! «Забирайте его», – сказал он. Конечно, он был прав. Он при исполнении, я же, в расстёгнутой гимнастёрке, с сигаретой во рту, протягиваю ему руку. Он что, должен был сказать своим солдатам: «Поздоровайтесь с моим корешем»? Видно, и у него, моего ангела-хранителя, есть предел терпения. Никаких обид, прав старик!

Трудно быть гением

Своё назначение на киноэпохалку о предоставлении Финляндии независимости я принял без особого энтузиазма. Знающие люди объяснили, чем мне как организатору производства это может грозить. Прочитав сценарий, я убедился в их правоте. Чего только могла стоить организация съёмок в Эрмитаже, о съёмках во дворе Смольного, да и в самом Смольном не хотелось даже и думать. Смею вас заверить, что проще организовать съёмки на самой секретной военной базе, чем на этом «сверхсекретном» объекте. Забегая вперёд, скажу, что подготовка одного дня съёмок во дворе Смольного, без права входа в само здание даже по нужде, заняла месяц. Документы проверялись через Большой дом – так ленинградцы именовали управу КГБ. Трижды я перепечатывал список. В первый раз я неправильно указал год рождения пиротехника. Возможно, это могло негативно повлиять на охрану объекта. В другом случае (как вообще таких как я земля носит) неверно указал дату съёмок. Информационная диверсия? Но, пожалуй, самой большой головной болью было то, что композитором фильма был Каравайчук. Наш режиссёр был в восторге оттого, что смог заполучить его. Это, по его словам, гарантировало музыкальную составляющую на высочайшем уровне. Я же предвидел огромные хлопоты с этим, безусловно, гениальным композитором. Всё: внешний вид, походка, манера общения – говорило о том, что он не совсем отдаёт себе отчёт в происходящем. Его привозили на «Ленфильм» на машине, а если он хотел прогуляться, сопровождали. Объяснялось это тем, что он в любую минуту, если так можно выразиться, был в музыке. Была реальная возможность того, что он просто куда-нибудь забредёт. Съёмки шли своим чередом. Приближалась кино-экспедиция в Финляндию. Я отчётливо сознавал, что меня за бугор не возьмут. В те годы поездка в Польшу считалась признаком удавшейся жизни, а уж к капиталистам ездили вообще единицы. На меня возложили подготовку документов. Площадь, выделенная мне редактором, не позволяет описать хотя бы вкратце этот процесс. Упомяну только, что наш оператор оказался недостоин проводить съёмки за пределами Родины, явившись в райком партии в джинсах, жокейке и рубахе с закатанными рукавами. Да к тому же не смог осветить международные новости, сославшись на большую занятость. На что ему, с чем я согласен, резонно заявили, что тоже работают, однако в курсе всех событий. Конечно, правы товарищи из райкома. Оператор – прежде всего боец идеологического фронта. Как он может сымать кино, не зная, что творится в Гондурасе? Но вот все сложности позади, оператора заменили на правильного, идеологически подкованного бездаря, но с правильной фамилией – Иванов, а не с непонятной – Чичулин. Отправка паспортов в ОВИР совпала с поездкой композитора в Москву. Посадить на поезд Каравайчука и передать пакет с паспортами проводнику поручили администратору, строго предупредив, что он обязан сдать Каравайчука с рук на руки проводнику, которому необходимо доходчиво объяснить, что этот странного вида пассажир – не бомж, а гениальный композитор. Но время было позднее, к тому же администратора выдернули из-за стола. И он поступил, как он думал, верно. Доведя до платформы композитора, не стал провожать его до вагона, а просто сунул ему в карман пакет с паспортами и, вручив билет, поспешил вернуться к застолью. И вот наш герой приближается к тамбуру вагона. В руках у него билет на поезд «Красная стрела», второй вагон, который не для каждого, – СВ! Купе в нём на двоих. Просто так, кому попало, в этот вагон билет не продадут. Соответственно, и проводник – словно пограничник, оберегающий неприкосновенность границы. И вот он, проводник, видит, как в вагон, который он охраняет, пытается проникнуть какой-то оборванец. Естественно, он его не пускает в вагон. «Бомж» утверждает, что он композитор Каравайчук. Проводник заявляет, что он – царица Савская. Ну не знал бедолага о том, как болезненно реагирует гений на издёвки, связанные с его внешним видом. Ему было абсолютно безразлично, во что он одет, но только до тех пор, пока на это не обращали внимания. Весил гений килограммов пятьдесят, если в одежде, а проводник – за сто. Но это его, композитора, не остановило. Он решил силой занять своё законное место в поезде. Подобно Паниковскому, с криком «а ты кто такой?» он бросается на проводника и… повисает в воздухе. Добрый проводник просто поймал его за воротник. Тут и блюститель порядка подоспел. А в это время дежурный диспетчер «Ленфильма» кемарит на кушетке. Раздаётся звонок телефона, она снимает трубку и окончательно ещё не проснувшись, слышит бодрый голос. Голос представляется милиционером с Московского вокзала и говорит, что какой-то ханыга устроил дебош и пытался проникнуть в вагон СВ, при этом у него в пальто обнаружены загранпаспорта и он утверждает, что он композитор. Мент просто интересуется, что ему с ним делать: оформлять как положено или скорую для шизиков вызывать? Диспетчер, собрав волю в кулак, кричит в трубку: «Не прикасайтесь к нему – высылаю «чайку!»

Урок этики

Давайте порассуждаем об этике.

Всегда ли следует поступать в соответствии с её правилами? Например, бить слабого неэтично. А если он рассказывает о ком-то гадости? Проводить среди него душеспасительные беседы? Это поможет? Не проще ли применить первый вариант? Или некто прилюдно высмеивает подонка. Это плохо? Допустимо ли подонка высмеять? Думаю, да. Ещё один, так сказать, аспект – работа. Следует ли на работе соблюдать этические нормы? Я не о карьеристах или хамах, не уступающих женщинам, к примеру, место в лифте. Допустим, вас в присутствии посторонних осмеяли, и вам представилась возможность вернуть обидчику насмешку – вы смолчите? Думаю, нет. Или вам встретился самовлюблённый начальник – вы упустите случай поставить его на место? Правильно, вопрос риторический. Вам надо примеров? Их есть у меня!

В детстве старший брат столкнул меня в воду и смотрел, как я барахтаюсь, готовый в любую минуту прийти на помощь. Я выплыл. Это жёсткий способ, но верный. Он вырабатывает самостоятельность. Но хватит рассуждений. Вот вам байка. По своему смешная.

Поехать на БАМ меня позвала романтика длинного рубля, а не запах тайги и прочая официальная белиберда. С работой, обещанной «на берегу», то есть в Ленинграде, не срослось. Я искал работу. В процессе поиска оказался в кабинете директора автобазы. Он поначалу обрадовался мне, даже вызвал главного инженера. Ему срочно нужен был снабженец.

– У вас есть опыт? Где вы работали?

– Да, есть, «Ленфильм», Центральный телеграф.

– Нет, не подходит. «Ленфильм» – это, конечно, хорошо, но нам не нужны интеллигенты, тут железо, запчасти, специфика.

– А при чём здесь специфика? Какая разница – пирожки или шестерёнки? Надо знать профессию, а чем снабжать – не так важно.

– Вы отличите карданный вал от распределительного?

– Нет и не собираюсь, мне просто нужно знать, что вам важнее, а чем один вал отличается от другого, пусть знают слесарь или вы. Последняя фраза его явно обидела, по-моему, он решил, что я его сравнил со слесарем. Но мне уже было фиолетово, заход не удался. Я, несмотря на свой тогда малый жизненный опыт, знал таких людей. Они уверены в том, что работа – это крутить гайки или копать траншею, в крайнем случае руководить процессом. В его глазах человек, работавший на «Ленфильме», был интеллигентом, проще говоря – лохом.

Судьба свела нас снова спустя года два. Я получил задание от шефа взять на автобазе две машины на основании визы управляющего трестом. Всё предельно просто. Я по наивности так и решил. И вот я снова предстал пред мутные очи директора автобазы. Видно было, что он сильно пил. К первому впечатлению добрые люди добавили, что раньше он командовал армейским автобатом где-то под Москвой. Мне это объясняло многое: и его гонор (связи в столице), и пристрастие к спиртному (служба в автобате). Увидев письмо, он отреагировал, как я и предполагал. Швырнул мне его через стол, добавив при этом фразу, которую я по понятным причинам приводить не стану. Далее между нами произошёл весьма странный, на мой взгляд, диалог.

– Автомашин я тебе не дам.

– За державу обидно? – нагловато спросил я.

– Конечно, – не поняв насмешки, ответил он.

– Поназначают идиотов управляющими трестами.

– Не мне вам напоминать – честь отдаётся званию, а не офицеру! Уважайте подпись управляющего трестом.

– Машин не будет, я здесь управляющий трестом.

Сообразив, что далее говорить нет смысла, я вышел из кабинета. Но не сдаваться же, решил я. Надо добраться до треста. Но как? На моё счастье, директор автобазы собирался туда ехать. Мне не составило труда напроситься поехать с ним. Прибыли. Вхожу в кабинет управляющего.

– Здравствуйте, я замначальника отдела снабжения тоннельного отряда.

– Чем, так сказать, могу помочь?

Видно было, что этот в прошлом партийный функционер настроен миролюбиво. «Он что, после обеда?» – подумалось мне.

– Хотелось бы выяснить, сколько в нашем тресте управляющих.

Он всё ещё пребывал в хорошем настроении:

– Один, и он перед вами.

– Мне показалось – два, директор автобазы уверен, что он управляющий, он сейчас, кстати, у парторга.

Хозяин кабинета побагровел. Спелый помидор на его фоне выглядел бы бледной картофелиной!

Не прибегая к помощи селектора, рявкнул секретарше: «Директора автобазы ко мне!» Я счёл за благо ретироваться. Сидя в буфете треста за чашкой кофе и дымя сигаретой, я размышлял: «Задание выполнено. Этот отставник теперь никуда не денется». Мои умозаключения подтверждал густой мат, доносившийся из кабинета управляющего. Возвращались мы вместе. На прощание, к моему удивлению, директор автобазы сказал:

– А здорово ты меня подставил! Иди ко мне работать.

– Я же не отличаю карданный вал от распределительного, к тому же в одни и те же двери я два раза не стучусь.

Вернувшись домой, я по привычке прокрутил прошедший день. «А что, собственно, произошло? – думал я. – Ну сболтнул директор-отставник не подумав, а бывший партийный функционер на него наорал. Не страшно, в бане с девочками помирятся! Сказать по правде, мой поступок не выглядел образчиком этики. Это на первый взгляд. Но заложить хама, столкнуть его лоб в лоб с тем, кого он заочно послал, а потом перед ним же юлил и извинялся, – елей на душу. К тому же, признаюсь, за мою более чем двадцатилетнюю практику снабженца я пришёл к выводу: этика и профессионализм снабженца в пределах УК – вещи параллельные.

Утопленник

В жизни многое можно выбрать. Но есть вещи, которые человек воспринимает как данность, – соседи, к примеру.

Моим соседом по подъезду оказался ровесник, вечно попадающий в комичные ситуации. У меня даже сложилось мнение, что он эти ситуации притягивает. Если на тротуаре лежит арбузная корка, можно не сомневаться: она лежит для Юрки. Мимо пройдут десятки, сотни человек, и только Юрка наступит на неё! Он упадёт, если так можно выразиться, с первого дубля – живописно. Упадёт так, что даже Станиславский – эталон недоверчивости – уверен, всплеснул бы в восторге руками и сказал бы не свойственное ему: «Верю!». Он упадёт трагически, ещё в полёте приняв ту единственно правильную позу. Его лицо выражает нечеловеческое страдание, хотя на самом деле падение не тянет даже на ушиб. Он может даже как бы потерять сознание и волшебным образом прийти в себя, когда над ним склонится самая симпатичная девушка. Никакой корысти в его поведении не было, если не считать простительного желания познакомиться с девушкой. С ними (с девушками) он постоянно попадал в комичные ситуации. Однажды он по-соседски заглянул ко мне и стал меня упрашивать помирить его с очередной пассией. Я был у него штатным парламентёром.

– Поехали, – канючил он. – Ты мужик серьёзный, у тебя получится, ты слова правильные знаешь.

– А ты, значит, бессловесный?

– Поехали, Верка тебя уважает.

– А это при чём?

– Поехали, я тебе пузырь выставлю!

– Ладно, я и без бутылки поеду, иначе не отстанешь.

Но переговоры не получились. Не прошло и пяти минут, как Юрка вспылил: «Ах так?! Тогда я вскрываю себе вены!» Он схватил со стола нож и ушёл за ширму. Тут же послышался шум падающего тела. Вера побледнела, вцепилась руками в стол. Казалось, ещё секунда – и она бросится спасать человека, пожертвовавшего за неё жизнью! Я её успокоил:

– Брось, полежит немного, выпить захочет – сам придёт.

– Ты – бесчувственный человек! Надо попытаться его спасти!

– Пошли.

– Только я сзади, я крови боюсь.

Заглянули за ширму. Я – впереди, Вера подглядывает из-за моего плеча. Юра лежал навзничь, закрыв глаза, и водил тупой стороной ножа по рукаву пиджака. Ногой я легонько толкнул его в подошву ботинка: «Аллё, самоубивец, ножик переверни, да и рукав пиджака для приличия задери». Он как ни в чём ни бывало встал, обвинив меня в предательстве. «Я что, должен был изображать фонтанирующую кровь?», – спросил он. Как ни странно, но он был прощён. Я поспешил домой. Эта история имела продолжение. Летом Вера вместе с детсадом, в котором работала воспитательницей, выехала за город. Однажды вечером ко мне пришёл Юра: «Мне звонила Вера, звала нас на выходные. Поехали!» Мне эта идея понравилась, надоел душный город, к тому же нам гарантировали гостевой домик. Она нас не обманула – место, где находился детсад, было чудесным. Мы разместились. Юра поспешил к подруге, я же решил побродить по лесу. Долго бродить мне не пришлось – пошёл дождь, самый, на мой взгляд, противный, моросящий, который может длиться днями. Ну вот, думал я, стоило выезжать на природу, чтобы сидеть в гостевом домике! Я ехал в надежде развеяться, воображение же теперь рисовало двухдневную скуку. Но я забыл, что Юра и скука несовместимы!

Время приближалось к вечеру. В дверь постучали. На пороге появился незнакомец: «Ты, что ли, с Юркой приехал? Иди забери его, он в луже валяется». Я поспешил на улицу. Передо мной предстала жуткая картина. Мой друг лежал посередине лужи, лицом вниз, весь в песке и непонятно откуда взявшейся тине. А в руке – букет. Парень он был грузный. Мне стоило больших трудов поднять его и усадить на скамейку. Я терялся в догадках. Он был трезв, но явно не воспринимал действительности. Сев на скамейку, я закурил, голова друга легла мне на плечо. Меня терзали сомнения: вызвать «скорую»? А как она пройдёт? Дороги размыты. И тут Юра прервал мои, мягко говоря, невесёлые размышления: «Всё пучком, я просто утонул».

Я повернулся к нему – на меня глядел улыбающийся друг, и этак лениво бросал на мой костюм водоросли. От всей этой нервотрёпки, от улыбающейся хари друга, за жизнь которого испугался, я, не сдержавшись, ударил его.

– Ты, гад, рожа нахальная, знаешь, что я передумал? Костюм новый водорослями зачем загадил?!

– Это для дела. Мы с тобой плыли на лодке, лодка перевернулась. Ты проявил героизм и спас меня!

– Опять с Верандой поругался?

– О, кстати, отнеси меня к ней, я ж утопленник.

С этими словами он встал на скамейку и лёг мне на плечи так, чтобы голова свисала с одной стороны, а ноги – с другой. «Удобно ли тебе, друг мой? Только не бунтуй. Химчистка за мой счёт, плюс кабак, поехали!» На моё счастье, его пассия жила близко. Мы пришли, я усадил его на скамейку. Он тут же сполз в лужу. «Так будет драматичнее», – сказал он. Я поднялся в комнату его подруги. Друг моего врага – мой враг, это старая истина. Вера не была оригинальна, встретив меня в штыки.

– Опять припёрся мирить нас?

– Нет. Просто он внизу, я его еле спас. Лодка, на которой мы плыли, перевернулась. Он едва не утонул. Юра, перед тем как потерять сознание, просил отнести его к тебе. Возможно, уже поздно! – трагическим голосом сказал я.

Как подраненная орлица, она бросилась со второго этажа вниз по лестнице! Я же наблюдал финал водевиля из окна. Пройдоха Юрка лежал, как я уже говорил, в луже, на груди – цветы. Глаза закрыты. Он довольно громко, явно переигрывая, бредил: «Вера…Вера…» Я решил, что я тот самый мавр, которому пора домой. Проходя мимо, я услышал вслед: «Чуть Юрочку не погубил, сволочь!». Вот она женская неблагодарность, но чего не сделаешь для друга! Вернулся он утром. Морда довольная, сияет, костюм чистый. Зря он радовался! Кончилась его весёлая, бесшабашная жизнь. Эта тихоня Верунчик таки притащила Юру в загс. И быстренько поместила теперь уже бывшего весельчака и балагура под каблук.

Фантомас не разбушевался

Эта история началась с грандиозного скандала. На меня орал режиссёр, автор прекрасных фильмов и лауреат множества премий. У меня не было регалий, это всего лишь вторая картина на моём счету, но я орал на Мастера. По понятным, надеюсь, причинам я не стану пересказывать наш диалог. Скажу только, что вышел он далеко за рамки высокой словесности. Если быть объективным, причины для скандала не было. Мы оба были правы. Трегубович спешил доснять кадр: уходило солнце. Но ещё не пришла «скорая» вместо той, что вышла из строя. Без скорой помощи (на площадке находилась большая массовка, применялась пиротехника) я не мог разрешить продолжать съёмку. Я был прав! На площадке должна присутствовать скорая помощь. Если не дай бог что-то случится и не будет «скорой», мне как администратору может грозить тюрьма. Но и его можно было понять: пропадал съёмочный день. В самый разгар скандала, когда, казалось, ещё слово и… появилась «виновница торжества» – скорая помощь. Мы продолжили съёмки. Но, как понимаете, осадок остался.

Я старался больше не конфликтовать с режиссёром. Тем более что совместить творчество и производство временами достаточно сложно.

Параллельно со съёмками шли кинопробы на роль Ленина. Пригласить на такую роль тогда можно было лишь актёра из списка, утверждённого лично председателем Госкино СССР. Пригласили Андрея Мягкова, который уже играл этого персонажа. Из-за сложности грима актёр провёл в кресле у гримёра четыре часа.

И вот всё готово к съёмке, в павильон входит Мягков (Ленин), и вдруг – всё происходит вдруг, особенно в СССР – все видят: у актёра потёк грим. Но этого не видит Трегубович. Он поворачивается к актёру и, обращаясь как бы ко всем, спрашивает: «Кто привёл сюда Фантомаса?» На площадке повисает гнетущая тишина. Смеяться? В 1974 году смеяться над тем, что Ленина назвали Фантомасом, – это могло грозить «путёвкой по ленинским местам», то есть реальным сроком. Вся группа знала в лицо двух стукачей, работавших вместе с нами. И они таки присутствовали в павильоне! Вдруг раздаётся пронзительный звонок, это проснувшаяся от тишины «тишина» включила сигнал, оповещающий о начале съёмок. На всех киностудиях страны, в каждом павильоне, сидела бабулька-пенсионерка, в обязанности которой входило включать этот сигнал, других обязанностей у неё не было. Правда, по личной инициативе они собирали на колосняках пустые бутылки, мыли оставленные стаканы. Приработок какой-никакой. Называлось это, с лёгкой руки неизвестного остряка, «Кафе «Колосняки». Её звонок всех выручил, все сделали вид, что ничего не произошло. Актёру поправили грим, и пробы продолжились. В тот день я вернулся домой, на удивление, рано. Меня встретила мама. За ужином она мне сказала: «Я всегда была уверена – из тебя выйдет прекрасный специалист!» «И кто тебя утвердил в этом смелом мнении?» – спросил я. «Твой режиссёр! Я сегодня случайно с ним разговаривала», – сказала мама. Я опешил! Не прошло и недели с того дня, как я чуть не пал в неравной схватке с ним! «Как это было?» – поинтересовался я? «Я позвонила тебе, – сказала мама, – но к телефону подошёл Виктор Иванович. Узнав, что я твоя мать, рассыпался в комплиментах в твой адрес. Ещё сказал, что таким сыном надо гордиться!» Я не стал её посвящать в нюансы нашей недавней «тихой беседы». Но самое загадочное в этой истории то, что на Виктора Ивановича не донесли! У стукачей не поднялась рука на такого порядочного человека? Не верится!

Однако другого объяснения я не нахожу.

Футбол

Заметки дилетанта

Знаю, большинство читателей меня не поймут, а многие осудят. Тем не менее я вынужден признаться: я не понимаю футбол. Мне непонятен футбольный фанат, презирающий такого же фаната, но болеющего – о ужас и позор – за другую команду. Вы можете себе представить болельщика, скажем, фигурного катания, бросившего бутылку на лёд во время соревнования? Не массовый спорт? Во время показа чемпионата вымирали города. Все спешили к телевизорам. А какие жаркие споры происходили при обсуждении выступления спортсменов! Можете ли Вы представить скажем, мордобой на ипподроме? А там кипели нешуточные страсти. Проигрывались огромные деньги, но проигравшие после окончания заездов не шли бить витрины! Почему на стадионе, где играет любимая команда, необходимо напиваться? Нет, я не трезвенник, но предпочитаю предаваться возлиянию в неконфликтной компании. Знатоки могут мне возразить: мол, был случай, когда в теннисистку бросили нож. Я спорить не стану, возможно, был такой единственный случай, но это не традиция. Ленинградский «Зенит» соблюдал традицию. Традиция заключалась в том, что по итогам года он занимал последнее или предпоследнее место, правда, в высшей лиге. Когда матчи проходили дома, кировский стадион был всегда переполнен. Я пытался выяснить причину этого феномена. Зачем тратить время на созерцание игры команды, соблюдающей такую традицию? Существует ли вообще футбол в СССР? Насколько я помню, на европейских чемпионатах советская команда паковала багаж уже после первых двух-трёх игр. Подобные расспросы чаще всего прерывались обвинением в некомпетентности, непатриотизме, что сути не меняло – «Зенит» соблюдал традицию. Мне пытались объяснить, что футбол есть, но он пока ещё не на уровне. «То есть как наш автопром, который вроде бы есть, но об этом не знают нигде, кроме как в СССР?» – допытывался я. Однажды, зайдя в студийное кафе, я подвергся в буквальном смысле нападению. На меня, пытаясь обнять, с улыбкой идиота бросился какой-то тип. Возможно, я пару раз с ним разговаривал, но имени его не помнил. С трудом освободившись от его «страстных» объятий, я как можно вежливее поинтересовался причиной его восторга – мало ли что. Глотая слова и пытаясь заключить меня в объятия, чему я настойчиво сопротивлялся, он меня спросил: «Ты знаешь?» «Да нет, не знаю», – стараясь сделать заинтересованное лицо, ответил я. «Что, в самом деле не знаешь?» – переспросил он. «Да вот, не знаю. А что, собственно, произошло? «Оскара» теперь будут вручать в ленинградском Доме кино?» «Зенит» – чемпион!» – выпалил он гордо. «Это какой?» – спросил я. «Наш! Наш «Зенит» – чемпион СССР по футболу!» «Ах этот, – сказал я, – ты зря так возбудился, это он по ошибке, он больше так не будет». Ох не следовало мне говорить ему такое! Он побагровел, губы у него затряслись: «Если бы ты не был моим другом (?), я бы тебя ударил», – сказал он. На что я тут же предложил ему пари: если «Зенит» на следующий год удержит первое место, с меня литр коньяка, ежели вылетит из первой тройки – с него. Естественно, он проиграл. «Зенит» больше не был чемпионом СССР. Удача улыбнулась этой команде, но уже в другой стране, впрочем, это уже другая история.

Цветы в окне

Сердце красавицы склонно к измене. Я не специалист, скорее любитель. В смысле люблю я девушек и воспринимаю все их шалости как данность. Прощаю им всё, ну почти всё. Они ведь такие трогательные, так бы трогал и трогал. Однажды я попал в совершенно непонятную ситуацию: у моей девушки вдруг не стало времени для встречи со мной. Вот так, как говорят, на голом месте. На мои звонки с предложением встретиться вместо обычного да, дорогой» я слышал: «Перезвони завтра. Нет, ничего не случилось, я просто занята». Это было непонятно. Ещё вчера в мои обязанности входило звонить ей два-три раза в день и интересоваться её делами. И вдруг – «перезвони завтра!». Она не была случайной знакомой. Мы встречались давно. Ездили вместе в Прибалтику. Ходили в Дом кино. Вместе проводили свободное время. Мы даже ни разу не поссорились! Ничто не предвещало подобного развития событий. Я терялся в догадках. «Меня кинули?» – размышлял я. Подобные мысли ни к чему хорошему не приводят. Я оказался прав. Я, чего раньше со мной не случалось, впал в меланхолию. В результате родилась стихотворная строка: «Это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать?». Своё творение я показал другу. Прочитав, он изрёк:

– Я – гений, прочь сомненья.

– Твоя фамилия Высоцкий?

– А твоя – Филатов? – парировал он. – В плагиат ударился?

– Да нет, как-то само собой получилось.

Меня этот факт мало огорчил, скорее напротив – я и Филатов в разное время по-разному поводу пришли к одинаковому выражению чувств (шутка). Я твёрдо решил больше не звонить и не просить о встрече. Ну нет у неё для меня свободного времени, возьму паузу, здраво решил я. Да и не хотел я её возвращать, во мне говорило уязвлённое самолюбие. Как это – меня бросили? Что-то мне подсказывало: нужен ход. Нормальный герой всегда идёт в обход. Тоже не моя мысль, а что это меняет? Необходимо было сделать нечто, но что? (каламбур). Подарить, но что? И как? Процесс дарения предполагает встречу, а её я хотел избежать. Купить шикарный букет цветов, чёрных роз, и послать с посыльным? Это как-то по-киношному. Оставить у двери? Смахивает на возложение венков: очень уж траурно. На помощь, как ни странно, пришёл актёр Яковлев, нет, не он сам, а его герой из незабываемого фильма «С лёгким паром!» Помните: «Что с нами стало? Мы перестали лазать в окна к любимым!» Нет, я не собирался забираться к ней в окно. Во-первых, я должен был избежать встречи с ней, а во-вторых, как-никак десятый этаж. А за несанкционированное проникновение в жилище дают срок. Эврика! Десятый этаж – он же последний! План был прост и – без ложной скромности – гениальный. Я купил в спортивном магазине самую тонкую леску. Зачем леска? Её не видно. Затем позвонил другу: его жена работала в розарии. Что бы мы делали без друзей? Я обрисовал ему ситуацию:

– Старик, дело тонкое, тут с простым букетом не проканает.

– Я позвоню жене, она придумает, с тебя литр.

– Считай, что заработал на два!

Через пару часов у меня был умопомрачительный букет. Оставались мелочи – доставка. Я соорудил нечто вроде купола, то есть превратил букет в мини-парашют. Забраться на крышу дома и спустить букет-парашют было делом техники, к тому же внизу мне семафорил мужик, нанятый за бутылку. Довольный собой, я поспешил домой. Ещё в дверях услышал звонок. Я снял трубку:

– Это ты?

– Это я, а вы кто?

– Андрей, не бросай трубку, это я!

– Я бы не бросил, но я не Андрей.

Телефон зазвонил снова. Я его отключил. Я торжествовал победу! Нашлось время, позвонила! Сама! Телефон был отключён три дня. Мне это далось с трудом. Я не злой, к тому же я победил. Просто я хотел поменяться с ней местами, глядишь, и её потянет на поэзию.

Стоило мне включить телефон, как он зазвонил. Я снял трубку:

– Привет.

– Милый, я всё поняла, прости.

– За что? Мне ещё было мало. – Что-то случилось?

– Увидела твой букет.

– Какой?

По её рассказу, моя шутка оказалась, скажем так, на грани. Войдя в квартиру и увидев парящий в окне (не зря я подбирал самую тонкую леску) букет, она решила, что тронулась умом. Но потом, правда, пришла к выводу, что шизики таковыми себя не считают, и подошла ближе к окну. Тут-то и открылся мой коварный замысел. Я принял капитуляцию.

Чемодан, или Байка о везении в пьяном виде

Все мы слышали потрясающие истории о случайно найденных кладах. Например, мужик в лесу грибы собирал, нагнулся, чтобы гриб срезать, а у гриба кисет лежит, а в кисете – царские червонцы! При этом рассказчик клянётся самыми страшными клятвами. Говорит, что знает людей, видевших клад, но они по уважительным причинам, естественно, отсутствуют и не могут подтвердить рассказ. Чаще всего применялся убийственный аргумент «ты чё, мне не веришь?». Рассказчику верили и, чтоб не упасть в его глазах, приводили ещё более заковыристые примеры. Мне рассказывали случай о том, как грузин, приехавший в Ленинград, забыл чемодан денег в такси. Я человек недоверчивый. У меня сразу возникает вопрос: а как рассказчик узнал о кладе? Ему счастливчик сообщил? Зачем? Или таксист? У него в машине некто забыл чемодан наличности, и он, таксист, кому-то об этом рассказал? А этот грузин. Он был настолько пьян или обкурен, что забыл чемодан, набитый деньгами, а обнаружив пропажу, стал всем рассказывать о том, какой он лох? Он не понимал, что на него кто надо донесёт куда надо? Тем не менее я не стану убеждать читателя, что жизнь скучна, однообразна и в ней нет места чуду или чудному разгильдяйству. И тут же предлагаю весёлую байку, участником которой, хоть и косвенным, я был. Итак…

Читатели, скажем так, постарше помнят о строительных отрядах. Для тех, кому посчастливилось избежать радости халявного труда, поясняю. Студенческие строительные отряды появились в пятидесятых годах прошлого века. Идея создания отрядов преподносилась, естественно, как забота о студентах. Им предлагалась возможность в каникулы подработать, что вскоре стало практически принудительно. Не ищите противоречия в моих словах. В подавляющем большинстве случаев заработать было невозможно. Студенческие стройотряды направлялись на неквалифицированные низкооплачиваемые работы. Были и исключения. Например, шабашки. В этом случае собирался проверенный, спаянный коллектив специалистов. В такой стройотряд попасть, что называется, с улицы было трудно.

С началом строительства Байкало-Амурской магистрали появилась возможность, правда, далеко не у всех, заработать очень приличные деньги. Профильные, то есть строительные, институты посылали на время каникул туда студентов. Естественно, брали не каждого. И дело не в том, что претендент, скажем, был хил или плохо знал свою специальность. Надо было быть своим человеком. Я думаю, все помнят о том, что блат заменял в той стране практически всё, знания и умение – тоже. Однако к сути.

Довелось мне работать на прокладке одного из тоннелей БАМа. Так как всё начальство тоннельного отряда в своё время окончило Ленинградский железнодорожный институт, соответственно, и стройотряд был из Ленинграда. Ребята были молодые, трудностей, особенно бытовых, не боялись. К тому же они, трудности, щедро компенсировались. После вычета денег за питание у них оставалось 450–500 рублей в месяц. Огромные деньги по тем временам. Правда, деньги, за исключением мелкой суммы, которую им выдавали на карманные расходы, студенты получали по возвращении домой. Всю заработанную сумму, почему-то наличными, получало студенческое начальство, те же студенты, и по приезде выдавало. Делалось это для того, чтобы в дороге ребята не устроили мегапопойку.

И вот в который уже раз студенты, отработав положенный срок, отправились домой. Прошёл год, отряд вернулся на стройку. В тот же вечер я пригласил земляков-студентов к себе в вагончик отметить приезд. Выпили. «А ты знаешь, Андрей, мы весьма своеобразно добирались в прошлый раз домой», – сказал мне один из гостей. «Были трудности?» – поинтересовался я. «Мы едва не потеряли все деньги, слушай». Вот его рассказ.

Прибыв в аэропорт Иркутска, мои друзья устремились в бар. Понятно, решили выпить: они начальство, им можно. Сидят, пьют, травят байки, чемодан при них. Вдруг слышат объявление по местному радио: «Граждане пассажиры, посадка на рейс Иркутск – Ленинград заканчивается». Повскакав с мест, они бросились к самолёту. Уже на трапе, у самого входа в самолёт, один из них спросил: «Пацаны, а чемодан?» Пришлось вернуться. Чемодана нет! Бар пуст, только за стойкой бармен протирает бокалы. Они – к нему, спрашивают: «Простите, вам чемодан не передавали?» – «Этот?» – «Да!» Казалось бы, всё закончилось хорошо, чемодан нашёлся, но зачем надо было показывать содержимое бармену? Они таки это сделали! Несчастному стало плохо. Уверяю вас, с тех пор он проверял каждый забытый спичечный коробок.

Прошли годы. Я вернулся на историческую родину. Как-то раз оказался в компании земляков и рассказал эту историю. «Всё было не совсем так, мы всё-таки дали ему немного денег», – сказал один из гостей. «Мы – это кто?» – удивился я. «Мы – это те, кто тебе эту историю рассказал. А я всё думаю: где я тебя видел? – продолжил он. – Ведь после БАМа мы больше не встречались, а прошло больше двадцати лет». Так закончилась эта правдивая и чудесная история. Не зря говорят: пьяному везёт!

Русский сионист

Мне часто доводилось слышать весьма странную, на мой взгляд, фразу: «Я этого русского на десяток евреев не променяю». Уже друзей считают десятками, как яйца? Нет, пытаются мне объяснить, ты не так понял, он хоть и русский, но не антисемит! А что, все русские – антисемиты? Возможно, я ошибаюсь, но адекватный, уважающий себя человек, не может быть антисемитом. Не тот, кто считает всегда себя правым и во всех своих бедах винит кого угодно, кроме себя, центропупа. Мой рассказ – об армейском друге. Почему опять армия, к которой я отношусь без пиетета? Всё просто. Человек в армии, особенно в той, существо подневольное. Жить в полностью регламентируемой ситуации ненормально. Беспрекословно выполнять приказ человека, который тебя считает существом низшим – стресс. Всё это приводит к тому, что человек в такой ситуации проявляет свои истинные качества. Но я отвлёкся. Итак. Мой армейский друг и земляк Саня. С виду он был коренаст и кривоног, со слегка непропорциональными руками. Образованием не блистал, зато у него было множество других положительных качеств. Одно из них – он не таил обид и никогда не прощал обидчика. Он не делал различия в том, кто его обидел: здоровяк, хиляк или, скажем, офицер. Расправа была без всяких угроз, вроде: я тебя подловлю при случае. Он отвечал сразу – в челюсть.

После полугода службы к нему приехала жена, и счастливый Санёк отбыл в двухсуточное увольнение. В часть он вернулся с красной физиономией. Что случилось? Возможно, гормональное изменение: человек был без женщины продолжительное время. Я не врач, да и не касался меня внешний вид моего друга. Но это почему-то заинтересовало замкомроты. Эта опогоненная особь с атрофированным мозгом позволила себе в присутствии всего батальона посоветовать моему другу: «Скажи своей жене, чтоб она чулки снимала перед тем, как свои ноги положить тебе на плечи». Последние слова он произнёс уже с вывихнутой челюстью, падая на бетон плаца. Все замерли: рядовой ударил офицера при исполнении. На шум прибежал комбат: «Что произошло, кто посмел ударить офицера?» Саша сделал шаг вперёд: «Я! Пусть эта гнида объяснит, если сможет, за что». Ко всеобщему удивлению, репрессий против моего друга не последовало. Правда, шутить офицерик перестал – вылечился от острот. Мой друг обладал ещё одним, совершенно уникальным, качеством: мог спать в любой ситуации. Служа в кочегарке, он умудрялся спать между двух постоянно работавших электромоторов. Выли они так, что там невозможно было разговаривать. Но ему это не мешало. Он устраивался на лавке между моторами и крепко спал. Со службой в кочегарке связан ещё один, по-своему уникальный, случай. Саня ушёл в самоход. Но не какой-то там рядовой самоходик, к подруге и обратно, нет, он поехал в Ленинград. Понятно, его прикрывали. На неуместные вопросы типа: «где Вошев?» было припасено множество ответов: отдыхает после смены, уехал за углём, вот только что был. Как человек без документов проехал на поезде от Кандалакши до Ленинграда и обратно? Но факт – через десять дней, ночью, он как ни в чём не бывало перелез через забор и вошёл в кочегарку. «Меня искали?» – «Старшина тебя искал. Мы ему сказали, что ты спишь после смены, так что до утра ты свободен. Всё по закону?» Саша законы знал и не нарушал. Через пять минут прямо в кочегарке был накрыт шикарный стол: закусь домашняя, водка «Столичная». Самоход так и не был обнаружен. Лейтенант, которому он сломал челюсть, старался на глаза ему не попадаться, что понятно: после того случая у него появилось прозвище – Битый. С такой заслуженной кличкой он не мог долго оставаться в части, и комбат добился его перевода. А чтобы Саня не считал себя победителем, перевёл и его. Так мы – я, Саша и Миша – оказались в Череповце. Держались мы дружно. Жили в одной комнате, вместе ходили в самоход, вместе возвращались с работы. И вот, как всегда вместе, мы опоздали на вечернюю проверку. Когда вошли в часть, комбат, обернувшись к нам, заявил: «А вот и наши сионисты». Мы встали в строй, когда же всех распустили, Сашу засыпали вопросами: «Ты еврей? Быть не может. Тут какая-то ошибка». Я даже не удивился, когда он ответил, поигрывая желваками: «Да, я еврей. Вопросы есть?» Вопросов не оказалось. Вы можете сказать: «Ну и что? Ну, сказал из солидарности, молодец». Нет, господа, стройбат – не дискуссионный клуб. Суждения о дружной семье братских народов были в той стране темой для анекдотов разной степени мерзости. Я знал многих евреев, менявших фамилии, ссылавшихся на русских папу-маму, лишь бы их считали своими. Впрочем, буквально на следующий день национальный вопрос уже никого не интересовал – мой друг спас всю роту. Случилось вот что. По коридору нашей роты прошёл начальник гауптвахты, в просторечии – главгуб. Человек он был, как и положено по должности, не самый любимый солдатами. Ему – хотя и в спину – сказали правду – «падла». Роту выстроили на плацу под дождём для выявления правдоруба. Никто не вышел. Вся рота из-за этого говоруна стояла пять часов под моросящим дождём. И вдруг Саша, стоявший рядом, говорит: «Мы всё равно не дождёмся, когда этот трус выйдет из строя. Я его, гадёныша, сам найду и урою». И вышел из строя со словами: «Это я сказал». Наутро он получил от комбата пять нарядов вне очереди. Большего позора для дембеля было не придумать. Впрочем, мы не приняли это наказание всерьёз: старшина роты был срочник, к тому же моложе нас по службе – но мы не учли его ущербности. Родом он был из небольшого украинского села, всю службу, как говорится, тянул на лычку – выслуживался. На нас, городских, смотрел свысока, как бы говоря: «Вот вы – городские, а я вас могу наказать, потому что я – сержант». Мы, конечно, это видели, но значения этому не придавали, что его определённо злило. И вот, по его мнению, настал час! Вечером, когда сыграли отбой, он ввалился к нам в комнату: «Вошев, ты почему не вышел из строя вместе со всеми наказанными?». Саша вполне добродушно посылает его в анус. Этот дурашка не понимает, что он на чужой территории, что мы не дадим друга в обиду, что силы неравны: он один, а нас трое и дембеля. Он решает действовать по уставу – берёт под козырёк и орёт: «Я тебе (дальше идёт мат) приказываю!»

В это время в проёме двери появляется Миша и, больше обращаясь к публике, чем к старшине, говорит: «Товарищи солдаты! На ваших глазах старшина роты оскорбляет солдата! А вы знаете, что солдат есть самое почётное звание? Даже маршалы нашей славной армии называют себя солдатами! И вот на наших глазах происходит глумление, я бы сказал, святотатство! Старшина роты оскорбляет солдата и грозит ему физической расправой!» Старшину уводят. Через какое-то время мы все втроём решили перекурить перед сном. Проходя мимо умывальника, увидели незабываемую картину. Наш старшина под присмотром трёх самых здоровых солдат мыл полы. Мы хором пожелали ему удачи и ушли на перекур. Вот какой разговор произошёл между нами. Я: «Заложит нас старшина». Саня: «Это будет последнее, что он сделает в жизни». Миша: «Пацаны, он свои лычки зарабатывал всю службу. Заложит – его разжалуют за то, что допустил такой позор, и с чем он вернётся в родную деревню, с чистыми погонами? Это ж катастрофа для него! За него ни одна девка замуж не пойдёт!» Так и случилось. Утром пришёл комбат. Первым делом он осмотрел вымытый, как он считал, Вошевым умывальник. Вид его удовлетворил: «Хоть одному делу – мытью полов – ты научился, молодец. Остальные наряды я отменяю». Стоя рядом со старшиной, я не удержался и шепнул: «Слышь, хохол, комбат твоей работой доволен, можно больше полов не мыть, отдыхай!» И как мне теперь делить нашу троицу? Сколько русских взять за единокровца Мишаню и сколько евреев – за русского Санька? Или просто оставаться всегда самим собой?

Я вернулся в мой город, или Нерушимый блок

Посёлок, где я работал, находился в распадке. Слева и справа – горы, на одной из них – озёрцо, наполненное талой водой, нырнув в которое можно было коснуться вечного(?) льда. Его, местные остряки называли малым Байкалом. Иногда и я бывал на нём. Однажды – это было уже на третьем году жизни на БАМе – поднялся на эту гору и вдруг, явно не к месту, сказал: «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз». Отчего меня потянуло на стихи? За мной водились грешки, но чтобы так пафосно выражать преданность городу, который я, безусловно, любил! Я решил, что это от усталости, как-никак подъём занял пару часов. Пройдёт, подумал я, хорошо, что не слышал никто, а то могли бы подумать невесть чего. Но строчка Мандельштама преследовала меня всюду. Я решил: хватит, хочу домой. Хочу вдохнуть прокуренный, с запахом кофе и дешёвого вина воздух «Сайгона» (это, если кто не знает, околобогемное кафе). Хочу автобусной толчеи, хочу прокатиться в метро. Я просто хочу поваляться в горячей ванне! Пошёл к шефу, с которым имел длительную беседу, в течение которой он пытался давить на мою комсомольскую совесть. Пришлось напомнить, что я вышел из комсомольского возраста и, как следствие, комсомольской совести у меня нет, кончилась. Убеждал, как говорится, за рюмкой чая. На втором «самоваре» пришли к соглашению, что работаю последний месяц и должен съездить в прощальную командировку.

И вот я в Нижнеангарском аэропорту. Весь аэропорт состоял из бревенчатого домика, на котором красовалось строгое предупреждение «Выпас крупного и мелкого рогатого скота на взлётно-посадочной полосе категорически запрещён!». Как водится, несмотря, а возможно вопреки запрету, на полосе пасся и крупный, и мелкий скот. Аэропортом данный объект можно было назвать с трудом, но он соблюдал традиции – билеты отсутствовали. Я по привычке дал на лапу командиру почтового Ан-24 и через двадцать минут был в воздухе. Командировка прошла достаточно гладко, и я засобирался в обратный путь. Мне пришла в голову, как я думал, шикарная идея: захотелось завершить своё пребывание в Сибири красиво – прокатиться через весь Байкал на комете. Перед отбытием вечером я устроил прощальный ужин с друзьями. Без, что называется фанатизма, скромно, не злоупотребляя. Утром следующего дня меня проводили на железнодорожный вокзал. Я должен был с пересадкой на другой поезд добраться до причала. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что поезд, на который я должен был пересесть, отбыл час тому назад. Мне и попутчикам, которые, как и я, возвращались в Северобайкальск, предстояло переночевать в этом городишке. Понято, ни гостиницы, ни дома колхозника здесь не было. «Это вам не Аляска, сэр», – невесело пошутил один из них. Нам всем предстояло ночевать на стульях, собранных в ряд, как в кинозале. Я покривлю душой, если скажу, что эта перспектива меня обрадовала. Мне очень захотелось посмотреть в глаза начальнику этой станции и спросить у него: в чём, по его мнению, заключается его неустанная забота о нуждах пассажиров? Я не был наивен и понимал, что он не предоставит мне номера люкс и не вернёт ушедшего поезда, но мой разум возмущённый кипел. Мне необходимо было выговориться. Наша беседа представляла собой яркий пример диалога землянина (начальник станции) и инопланетянина (ваш покорный слуга). Вдруг лицо его прояснилось. «Вы пьяны», – сказал он и, не тратя времени, вызвал милиционера. Его можно было понять: долгие годы существовал такой порядок, и вдруг какой-то очкарик возмущается тем, что ему придётся спать в позе червяка, коим, по убеждению начальника станции, я и являлся. Появился сержант и приказал мне: «Пойдём». Меня несло: я поинтересовался у него, уверен ли он в том, что именно со мной пас свиней. Этот престарелый сержант, зависший в этом звании добрых лет двадцать, изображал из себя этакого шерифа и прокурора в одном флаконе. Но даже такое, в общем-то, слабенькое, сопротивление привело его в чувство. Он поправил фуражку, которую носил на затылке, застегнул пуговицу, отдал мне честь и произнёс:

«Пройдёмте, товарищ». Но в отделении, куда он меня привёл, к нему вернулась самоуверенность. Он почувствовал себя хозяином положения. Развалившись в кресле, сняв китель, закинув ноги на стол и вернув фуражку на затылок, он изрёк: «Вы что же, гражданин, думаете жалобами что-то изменить? Вы не понимаете, что наша система окончательно прогнила?» Услышав такое, я понял: он мой. Придав лицу строгое выражение, я спросил: «Вы, блюститель законности, мне, гражданину самой свободной и счастливой страны, говорите, что она прогнила? Вы это серьёзно? Вы отдаёте себе отчёт в сказанном? Или вы провокатор?» Его метаморфоза меня потрясла. Ноги слетели со стола, в одно мгновение был надет китель, который он застегнул трясущимися руками. Он даже успел вспотеть. Заглядывая мне в глаза, спросил: «Вы член партии?» И тут я его добил, уверен, таких слов он ни от кого не слышал: «Я член нерушимого блока коммунистов и беспартийных!» Заискивающе улыбаясь (поди узнай, кого нелёгкая принесла), он предложил мне отужинать. Ох не доведёт до добра мой мягкий характер! Я согласился. Ночевал я в отделении милиции, но не в кутузке, а как нормальный человек. Сержант предложил мне койку в дежурке. В дорогу он мне подарил бутылку коньяка, стыдливо пряча при этом глаза. Я взял по доброте душевной. Моё появление было встречено неодобрительно, ведь люди практически не спали, а я спал как «белый человек», но бутылка коньяка привела их в бодрое состояние. Вскоре пришёл поезд. Мы без приключений, выпив за здоровье местного шерифа, добрались до Нижнеангарска. Обстоятельства сложились так, что я вернулся в Ленинград только в декабре. Получив багаж, вышел из здания аэровокзала к стоянке такси. Стою в унтах, полушубке и шапке-ушанке из песца (на самом деле это собачка, мне её сделал друг-скорняк на память), а на дворе плюс два. Подъезжает таксист и говорит: «Ну что, геолог, поехали?» Здравствуй, милый Ленинград! За три года ты совсем не изменился!

ЮАР. Грустные путевые заметки

Как ни странно, между ЮАР и Израилем много общего. ЮАР, как и Израиль, левая «интеллектуальная интеллигенция» обвиняет во всех смертных грехах, забывая, а возможно, и не желая помнить, о помощи евреев этой стране в войне за независимость. В процентном отношении из Южной Африканской Республики прибыло наибольшее число евреев, особенно лётчиков. Перечень же совместных, как теперь модно говорить, проектов займёт не одну страницу. Основная масса русскоязычных израильтян судит о ЮАР понаслышке, из той же либеральной прессы, как и многие наши бывшие соотечественники судят об Израиле. Итак, немного об истории этой, безусловно, прекрасной страны. ЮАР является одной из самых национально разнообразных стран Африки и имеет наибольшую долю белого, азиатского и смешанного населения на континенте. Страна обладает богатыми минеральными ресурсами, а также является самой экономически развитой в Африке и имеет относительно прочные мировые позиции. Важнейшим пунктом в истории и политике ЮАР стал расовый конфликт между чёрным большинством и белым меньшинством. Невозможно отрицать очевидные факты. Да, в стране существовали законы, ограничивавшие права чернокожих граждан, но эти же законы распространялись и на представителей азиатского населения, которые, не прибегая к антиправительственным действиям (террору), достигли больших успехов. Китайцы и индийцы в своей основной массе не поддержали террориста Манделу, боевики которого взрывали госучреждения. На сегодняшний момент жизненный уровень этих общин ничем не отличается от уровня жизни белого населения, а во многом и превосходит его. Выходит, дело не только в дискриминации. Было, на мой взгляд, и нечто положительное в так называемых законах апартеида. Например, была запрещена коммунистическая партия, за членство в которой полагалась отсидка в девять лет. Пытливый читатель может спросить, почему я эти ужасные законы именую так называемыми. Всё, как всегда, просто. Два примера. Первая страшилка – места в автобусах для белых и для чёрных. В ЮАР практически не развит общественный транспорт. Белое население не занято забастовками и демонстрацией своей ущербности (как тут не вспомнить проплаченный социальный протест*), работает и имеет машины. Что им делать в автобусе? Вторая страшилка – скамейки для цветных. А вы не задумывались: зачем белый пойдёт в криминальный район? Посидеть на скамейке? У него их нет в парке рядом с домом? Раз уж я затронул близкую мне тему транспорта – маленькая история, произошедшая со мной в самые первые минуты пребывания в этой стране. Мой друг предложил мне посмотреть на центр Йоханнесбурга. Первое, что бросилось мне в глаза, – новенькие мини-омнибусы. Они передвигались по городу на сумасшедшей скорости, презирая какие-то понятия о правилах движения. Я спросил: «А что, отмена апартеида заодно отменила и правила движения?» Ответ моего друга меня ошеломил. Оказывается, ситуация значительно улучшилась. Совсем недавно эти маршрутки были жуткими развалюхами, пассажиров набивалось как сельди в бочку. А так как техосмотра в стране нет, то есть оплата есть, а за состоянием машины следи сам, можно лишь приблизительно представить эти транспортные средства. Надо отдать должное, правительство, теперь уже их, попыталось повлиять на ситуацию и… наткнулось на то, что водители по привычке сначала взялись за ножи и мачете, кода же полиция попыталась прекратить беспорядки, обвинили её (вы только не смейтесь) в расизме. Вот так, незатейливо, чернокожие автохулиганы обвинили чернокожих же полицейских в расизме. Когда же этот номер не прошёл и их полицейский министр – не чета нашему – отдал приказ применить к нарушителям жёсткие меры, те просто прекратили работать. И выиграли! Государство закупило для них новенькие «тойоты», то есть практически подарила их им. Теперь по городу носятся пока ещё неразбитые мини-автобусы, по-прежнему презирая любые правила и по прежнему набивая пассажиров сверх всякой меры. Что будет, когда и их добьют? Купят новые? Ребята, вы хорошо устроились!

Подведём итоги. С приходом в 1989 году к власти Ф.В. де Клерка законы апартеида прекратили своё существование. В 1989 году на референдуме о переговорах с АНК 87 % белого населения проголосовало за них. Чернокожее население в нём не участвовало. Переговоры предполагали длительный процесс, в результате которого страну можно было подготовить к столь существенным переменам, тем самым предотвратить массовый отъезд высококлассных специалистов. Вместо этого переговоры длились целых пять лет. Правительство уступало одну позицию за другой (вам это ничего не напоминает?**). В результате де Клерк, которому было обещано место вице – президента, просто сдал власть. В течение года его вынудили уйти в отставку. Как результат – страну покинули специалисты, в основном молодежь, и в неё хлынул поток нелегалов.

ЮАР считалась и считается самой процветающей страной на континенте. И если в начале переговоров в 1984 году за один ранд давали два доллара, в 1989 году после отмены апартеида национальная валюта весила полдоллара, то сейчас он сдулся до 50 агоротов! Следует отметить, что за отмену апартеида сильно ратовала Америка. Куда деться от аналогий?* Если раньше при апартеиде министры не воровали, то теперь – запросто. Чернокожее население стало жить ещё хуже. Апартеид остался, только он теперь против белых. Сами видите, куда приводят благие намерения! Вот вкратце, так сказать, суть вопроса. Теперь о самой поездке, которую я ждал с большим нетерпением. Мой самый старинный друг выдавал замуж свою единственную дочь. Он давно меня звал к себе. Приезжай, говорил он, я тебе такое покажу – закачаешься. Слово он своё сдержал. Но обо всём по порядку. Поначалу я, движимый патриотическими устремлениями, хотел воспользоваться нашей дорогой (так и оказалось) компанией «Эль-Аль». Мне предложили билет за 2100 долларов! Я понимаю – праздник Рош Ха-Шана, но совесть иметь, хотя бы тень её, надо. Пришлось мне воспользоваться услугами эфиопской компании.

По сути, это был мой первый вылет за границу – ну не считать же полёт из Израиля в Россию за таковой. Это, на мой взгляд, полёт из нового дома в старый. И вот настал долгожданный день. Я в аэропорту им. Бен-Гуриона. Он потрясает своим размахом и совершенно невообразимым числом пассажиров. Как тут не вспомнить страшилки левых акул пера о жутком падении жизненного уровня израильтян. Я думаю, они их писали здесь же, присев на корточки и по ленински устремив взор в будущее. Мой полёт должен был проходить с посадкой в Аддис-Абебе, что меня развеселило. Я даже представил себе диалог с приятелем, который как бы мимоходом сообщает мне, что вернулся недавно из Парижа. «А я только что был в Аддис-Абебе и Йоханнесбурге», – говорю я ему. Собеседник смущается. Кто не летал в Париж? Любой летал. А в Эфиопию и ЮАР? Впору крикнуть: «Аарон – чемпион, Аарон – чемпион!» И вот мы приземляемся в аэропорту Аддис-Абебы. И почему я такой умный? Именно таким я его себе и представлял: три полосы, трава в рост человека и небольшая стекляшка – аэровокзал. В самой стекляшке – благодать: кури где хочешь, пассажиров мало. Правда, ходят какие-то личности в белых простынях с бородой, а за ними семенят тётки, закутанные в чёрную материю. Я даже сфотографировал это заведение. Экзотика закончилась, объявили посадку, последний снимок – прямо с трапа самолёта, и вперёд, в ЮАР. И вот самолёт идёт на посадку, подо мной до горизонта одноэтажные дома, среди них – несколько высоток. Аэропорт помельче нашего, чист. Обслуживающий персонал в подавляющем большинстве из африканцев. Это я попытаюсь выражаться политкорректно. А как их надо именовать? Неграми? Чернокожими? Могут засудить. Поэтому далее решил именовать их местными аборигенами, а бледнолицых – просто аборигенами. Сразу бросается в глаза, что местные аборигены – так сказать белые воротнички сильно отличаются от подсобных рабочих. Видно, что они как бы несут себя, осознавая и подчёркивая свою избранность, миссию, порученную им. На паспортном контроле служащая строго предупредила меня о том, что я обязан вылететь из страны не позднее даты, указанной в билете. Объяснение простое: в стране ужасная безработица, при апартеиде её не было. Выходит, меня записали в потенциальные гастарбайтеры. Смешно.

Итак, багаж получен, формальности соблюдены, да и друг не подкачал – встретил. Пошли к машине, я как послушный пассажир подхожу к машине справа – и вижу там руль.

– Всё у вас не как у людей!

– А ты б лучше историю учил – забыл, что тут англичане командовали?

– Лёня, я 12 часов к тебе добирался, устал, поехали домой.

– Поехали, только через город, это будет тебе интересно.

Мне было всё интересно. За почти двадцатилетнее проживание в Израиле я поотвык от пятиполосных автострад и такого количества дорогих и очень дорогих чистых машин. За всё время пребывания в ЮАР я так и не встретил ни одной грязной машины. Для справки: мойка машины – 20–40 рандов, то есть 10–20 шекелей, даром. На дороге видно, как расслоено общество. Местный абориген или ездит на «порше», «мерседесе», или вкалывает физически и пользуется маршрутным такси. Среднего класса практически нет. По дороге к центру Йоханнесбурга Лёня рассказал мне забавную историю о том, как власти пытались ввести плату за пользование шоссе. Местные аборигены по традиции взялись за ножи и мачете, заявив, что они не для того делали революцию. И власть отступила. Но пусть вам не думается, что она такая добренькая. Когда бушевавшая толпа шахтёров изрубила в куски двух полицейских, полиция открыла огонь на поражение. Погибло 45 демонстрантов – министр полиции взяла под защиту своих подчинённых.

Между тем моя экскурсия по центру Йоханнесбурга продолжалась. Поражали чистота, смесь стилей и практически отсутствие белого населения. Вдоль улицы, по которой мы ехали, возвышались небоскрёбы, среди которых ютились пятиэтажные дома, построенные в прошлом и позапрошлом веках. В них в основном офисы. Внезапно многоэтажки закончились, слева и справа потянулись одно-, двухэтажные дома и виллы. Так живут практически все аборигены – в своих домах. Есть и трёхэтажные дома, в основном в престижных посёлках со своей охраной. В таком, к примеру, живёт сын моего друга, он банковский служащий. У него квартира в двух уровнях, вот только бассейн общий, один на три квартиры. Бедняга! Мой друг, по его утверждению, человек небогатый, живёт в двухэтажном, шестикомнатном (на двоих) доме, при котором наличествуют гараж на две машины, бассейн, рядом с которым он пристроил крытый домик-бар. Его домик по цене примерно равен квартире сына. Если же он надумает вернуться в Израиль, то, продав дом, с трудом купит «трёшку» в южном Тель-Авиве. Дети, чтоб они были здоровы, выросли в той стране. И хотя говорят на русском, иврите и английском, в Израиль не спешат. Сын женился на местной, не знающей иврита еврейке, а дочь вообще выходит замуж за китайца… Мы с другом, с которым знакомы с далёкого 1971 года, несмотря на усталость, просидели до поздней ночи. Разговор у нас получился содержательный, приблизительно такой: «Ты помнишь?» – «А ты помнишь?» – «Ну, давай по маленькой»…

На следующий день он повёз меня в бурский ресторан. «Это недалеко, часа полтора», – сказал он. По дороге я, заглядевшись на красоты, попросил его устроить привал.

– Ты что, не читаешь по-английски?

– А что?

– На табличке, которую мы проехали, ясно написано: не останавливаться – грабят машины.

– А если грабителей отловить?

– Так проще, да и не для того они революцию делали, хватит таблички! На следующий день была свадьба, на которой присутствовали русские, выехавшие из СССР в восьмидесятые, евреи из Израиля, китайцы со стороны жениха и аборигены.

За завтраком Лёня сказал мне: «Отдыхать будешь на работе, собирайся, летим в Кейптаун».

И вот мы в самолёте. Самолёт хороший – спиртное подают, что кстати. Я ограничился пивком, Лёня взял себе вина.

– Тебе нельзя, ты будешь за рулём, – говорю ему.

– В крайнем случае дам полицейскому 20 рандов (10 шекелей).

– А что, полиция берёт на лапу, как в совке?

– Легко!

Дела…

И вот мы уже в гостинице. Я вышел на балкон и замер в восторге: передо мной – Атлантический океан!

– А что это справа?

– Мыс Доброй Надежды, но разглядеть его отсюда невозможно – далеко. Там сливаются Атлантический и Индийский океаны.

– Лёня, мне срочно нужны кирзовые сапоги – хочу, стоя одной ногой в Атлантическом, а другой – в Индийском океане, помыть их! Хочу послать эту фотку Жирику! Вот обзавидуется!

– Не получится, такой аттракции здесь нет, да и про Жириновского тут никто, я так думаю, не слышал, серый народ, да и кирзачей тут не найдёшь, как ни ищи! На мысе можно увидеть африканских пингвинов.

– Нет, не уговаривай, без мытья сапог не поеду!

Несколько слов о Кейптауне. В нём находятся парламент ЮАР и многие правительственные учреждения. Город знаменит своей гаванью и известными на весь мир достопримечательностями, такими как Столовая гора, мыс Доброй Надежды, Кейп-Пойнт. Кейптаун часто называют одним из красивейших городов мира, и он является самым посещаемым туристами городом Южной Африки. Капской провинцией управляет демократическая партия, находящаяся в оппозиции к правящему Африканскому национальному конгрессу. Точнее, как кость в горле, ведь они доказали, что можно навести порядок и не идя на поводу у горлопанов. Причём на выборах за демократическую партию голосуют и местные аборигены. Объяснение простое: в центре Кейптауна можно прогуливаться и ночью. Здесь, в отличие от других провинций, с преступностью успешно борются, а не декларируют борьбу. В городе очень много автомашин, но найти парковку не составляет труда. Как сказал мне мой друг, Кейптаун – другая страна.

За несколько дней, проведённых в Кейптауне, я поднялся на Столовую Гору. Описать это невозможно. это надо видеть. Вы только представьте себе: вагончик фуникулёра плавно въезжает в облако! Время от времени на уровне плато проплывают самолёты, идущие на посадку. Потом был океанариум и выход в океан на «пиратском» корабле. От морской рыбалки мы отказались: не рыбаки, да и цены хоть и договорные, но кусачие. От поездки на остров Робен, где мотал срок Мандела, – тоже: не люблю я эти заведения ещё с Петропавловской крепости.

Время моего визита доброй воли подходило к концу, а на десерт мой друг приготовил поездку-сафари. И вот мы мчимся по дороге, вдоль которой с двух сторон колючка. Это чтобы звери дорогу не пересекали. По словам Лёни, общая площадь под сафари – полтора Израиля. Она разбита на участки, наш – примерно 12 000 квадратных километров, впечатляет. Поселились мы в домике со всеми удобствами. Нас строго предупредили: к животным ближе 50 метров не подходить, но утром они пришли сами. Сначала птицы со странным клювом. Мы решили, что они наши, еврейские, уж больно носы-клювы знакомые. Их сменили обезьянки. Пришли и стоят ручонки-лапки лодочкой сложили и раскачиваются молча. Лёня сказал: ничего им не давать, иначе будут требовать, а не дашь – разнесут всё. Их сменила семейка слонов, пришедших полакомиться свежими побегами с растущего возле нашего домика деревца. А на следующий день мы отправились в поездку-сафари. Сопровождала нас маленькая хрупкая девочка-рейнджер, управлявшая огромным джипом так, словно это был «фиат-уно». Несмотря на свой легкомысленный вид, своё дело она знала. Мы увидели всё. Мимо нас проплыли грациозные жирафы. А когда мы подъехали к носорогам, рейнджер строго предупредила нас не вставать и не делать резких движений. Носороги, как и львы, объясняла она, привыкли к контуру джипа, а если кто-то встанет, это их может «удивить», со всеми вытекающими…

Напоследок мы увидели семейство львов. Львицы возлежали под чахлым деревцем, а два льва – в сторонке. Мы находились на расстоянии не более 20 метров! Разглядывая львов так близко, я понял, что означает выражение «дышать через раз». А вечером был прощальный ужин. Нас кормили мясом животных, обитающих в этом заповеднике. Завершился вечер танцами индейцев, которые Лёне не понравились.

– Раньше они танцевали только в набедренных повязках.

– Так ведь апартеид отменили!

– Но не до такой же степени!

Я поведал только маленькую часть того, что увидел. Увы, обо всём рассказать, просто не хватит времени. В завершение хочу сказать: господа, старушка Европа давно перестала быть безопасной. Да и поездки во Францию, в Италию, Германию давно перестали быть чем-то из ряда вон. Но искупаться в Атлантическом океане, выйти на морскую рыбалку или, купив визу на границе с Замбези, доехать до водопада Виктория и увидеть это всё не по телевизору! Решайте сами. Я же дал себе слово побывать там ещё хотя бы раз, ведь я не увидел и десятой части этой чудесной страны.

*В 2011 году в Израиле в течение полугода проходил «социальный протест», проплаченный левым миллиардером Соросом.

**Израильское правительство постоянно уступает бандитам, именующим себя палестинцами, зная при этом, что они представляют никогда не существовавший народ.

Вот такое кино

Вот какая закавыка у меня получилась, господа. Смотрю я, значит, «кину». Допустим, бандиты украли человека, требуют выкупа и говорят: «В полицию не суйтесь!». Семья потерпевшего в полицию не обращается, зная, что там менты купленные. И что у нас получается? Бандиты ментам платят, но ставят условие: к ним, ментам, не обращаться! Но они же им платят?! Потерпевшие ментам не платят и к ментам не обращаются, зная, что они, менты, продажные! Вам не кажется, что это чистой воды шиза?

Вот такое кино – 2

Те, кто смотрел фильмы доперестроечных времён, наверняка обратили внимание, что главный герой всегда встречал на своём пути вдумчивого парторга. То есть даже если герой фильма совершил преступление, он мог рассчитывать на помощь от партии в лице парторга или старшего руководителя – коммуниста, который этого парторга поправит! В конце зритель видел просветлённое лицо главного героя, обязательно излучавшее надежду. Титры. Шли годы. Случилась перестройка. Страна перестроилась. Перестроился и кинематограф. Зритель узнал, что на самые верхние места проникли продажные, коррумпированные начальники. Но! У них на пути встаёт честный (неважно кто) и выводит их. В общем, куда надо, туда и выводит. Живёт он бедно, так как отовсюду его выгнали за честность. Из чего у вдумчивого зрителя вопрос: оно мне надо? Но центральным, если так можно выразиться, кадром была попка. Нет не попка-попугай, а весьма симпатичная такая девичья задница. Титры.

Вот постепенно мы пришли в наши дни. Современное кино. Главный герой – Понятно, честный, в двухэтажной квартире и с иномаркой под окном – борется со злом. На его пути всё те же продажные начальники, с той лишь разницей, что к ним присовокупились его, героя, командиры, которые спасли его в бою, или он их спас, а теперь они по разные стороны баррикад.

Но обязательной фигурой в фильме должен быть батюшка. К нему приходит за помощью главный герой. Вариант – главный герой отправляет за помощью к попу заблудшую душу. Сам поп являет собой образец смирения и мудрости, но если заглянуть ему «за спину», то мы увидим горы трупов. Новый парторг, – как правило, бывший спецназовец или душегуб, что примерно одно и то же. Титры.

Вот такое кино – 3

Мне трудно сделать выбор, к какой рубрике отнести то, что я сейчас для вас, уважаемый читатель, пишу. К сожалению, нет моего любимого раздела – логика. Назвать то, что вы сейчас прочтёте, стёбом нельзя. Так и быть, пусть будет философия. А чё? Красиво! Так как я прокукарекал «Вот такое кино – 3», то и философствовать буду об нём любимом. Картавый как-то сказал: «Из всех искусств главным на данный момент для нас является кино». Правильно сказал! Кино – это ж не книжка. Книжку надо читать, думать. А тут пришёл, сел и смотри! И пошли коммуняки строчить кино. В основном комедии. Иногда чёрные, как «Весёлые ребята». В стране голодомор, а у них тучные стада и радость бесплатного труда.

Очень меня повеселили фильмы про войну, в которых плохие дяди говорили друг с другом на ломаном русском. Пример? Да за ради бога! «Если завтра война» 1938 года. Там плохие дяди очень похожи на гитлеровцев и формой, и прочим. Но говорят на ломаном русском. Понятно, дураки, бездари и сволочи. Что поражает, так это армады советских самолётов и танков от запада до востока. Самолёты, закрывающие небо. Пройдёт два года – и окажется, что вся техника у них, совков, устаревшая. До договора с ними ещё год.

Потом чудная комедь «Подвиг разведчика» меня просто потрясла своей «глубиной и подтекстом»! Тост нашего разведчика в окружении подлых «шпиёнов» «за нашу победу». Он там запросто шмаляет врагов, дурит их как котят. А как они, немцы, при своей дурости дошли до Москвы?

А ещё был фильм про то, как Сталин Петроград спас, – «Незабываемый 1919 год». Там Картавый посылает Сталина спасать колыбель революции. Почему? А больше некому поручить! И вот едет он значит, в бронепоезде и курит трубку в тамбуре. Дверь открыта, а снаряды так и падают, так и рвутся. А ему всё нипочём! Приезжает поезд на зачуханный полустанок. Вылез дед из землянки, увидел его и кричит жене: «Маня! Сталин туточки!» Кто его, Сталина, в 1919 году знал? Доехал, значит, наш герой до Петрограда, а там уже шухер среди изменщиков: Сталин в городе! Выдели б вы их рожи! У каждого на ней написано: сволочь! Но это всё, так сказать, разминка. На экране эскадра её величества королевы Великобритании, гейропцы по-нашему. На капитанском мостике, понятно в белом кителе, почему-то в шезлонге возлежит адмирал. Настроение у него умиротворённое, он курит трубку. Вдруг к нему подбегает старший офицер и… на ломаном русском докладывает, что в городе Сталин! Адмирал багровеет, вскакивает на палубу: «Разворачивайте эскадру!» Ему возражает старший офицер: «Это невозможно, нас там ждут!» Адмирал приходит в ярость: «Кто нас там ждёт? Кучка авантюристов? В Петрограде Сталин! Вы понимаете? Сталин!» Эскадра уходит восвояси. Нужны ли тут объяснения? Кто из простых смертных знал до смерти кровавого карлика и сифилитика, о том, что есть такой Коба, и как сказочно и весело они заживут при нём?

Ну вот мы добрались и до главной комедии о войне – «Падение Берлина». Эта комедия вышла в свет в 1949 году. Одна из первых цветных и многосерийных. Фильм о простом сталеваре, его подруге и добром Сталине, который с ними беседует на протяжении всего фильма: то в кабинете, то в саду, где мичуринец Сталин сажает дерево, то в поверженном Берлине. Я поначалу думал – эпохалка. Про войну и танки наши быстры. Но вскоре понял, что ошибался, – когда в первых военных кадрах посыпались бомбы на рожь. Дело происходило в Донбассе. Когда вслед за бомбами появились мотоциклисты, в первый день войны за полторы тысячи километров от нерушимой границы, понял: комедь! А потом позабавился, как приближённый Гитлера пеняет английского толстосума за задержку военных поставок. Ну а дальше просто отпад! Гитлер, понимая, что его карта бита, идёт с Евой Браун под венец под… марш, пусть крещёного, еврея Мендельсона. Я понимаю, что Гитлер – сволочь, но издеваться над ним так!? Ну и финальная сцена эпохалки. На поле аэродрома, где приземлился Сталин, сбежались люди. Во-первых, как они узнали, что прилетел отец всех народов? Во-вторых, где были компетентные органы? Это как – все допущены до тела вождя? И изменники Родины, и космополиты, и солдаты будущего вероятного противника? Смотришь эти «кинодокументы» и думаешь: и тут пиндосы!

Кино про сварку

Приходит как-то еврей к раввину и говорит:

– Ребе, я еду в город.

– Езжай.

– Но там много девушек, не соблюдающих скромность в одежде.

– И?

– Я могу на них смотреть?

– Да!

– А могу пойти на пляж?

– Да.

– Но там девушки практически голые!

– Таки что? Гевалт?

– Так я могу на них смотреть?

– Да!

– Скажите, ребе, на что еврей, соблюдающий заповеди, смотреть не может?

– На электросварку!

Эту историю рассказал мне приятель, подрабатывавший хапером в Бней-Браке. Бней-Брак – это район, а по израильским меркам город, в черте Большого Тель-Авива. Хапер – владелец микроавтобуса, работающий без разрешения.

Появился в компании, как он себя называл, еврохохол.

То есть еврей с Украины. В то время ещё никто даже не догадывался, что Украину захватили иудобандеровцы. Приняли его хорошо. Работы хватало всем, да и конкуренции он, на своём стареньком «фиате», не составлял. Дальних поездок он не брал, довольствуясь работой по месту. Закончив работу, он подбирал пассажиров на автобусных остановках и вёз их в Ашдод, где жил. Однажды он, как всегда, собрав народ, возвращался домой. В салоне оставалась последняя пассажирка. Она обратилась к нему со словами:

– Нааг, они роца Зайн.

– Они ле ехоль, они овед.

Раздался дикий вопль! Она попыталась вцепиться ему в лицо. Беднягу спасло то, что его авто не двигалось, он просто экстренно эвакуировался.

Ларчик, как всегда, открывался просто. Яша, как звали виновника скандала, практически не знал иврита. Дело в том, что каждая буква в еврейском алфавите имеет своё числовое значение. Буква «зайн» соответствует цифре 7. Кроме того, эта же буква означает и определённую часть мужчины, находящуюся ниже пояса. Одним словом женщина сказала ему буквально следующее: «Водитель, я хочу в седьмой квартал». Он просто не так её понял и ответил: «Я не могу, я на работе».

С тех пор он прекратил подбирать пассажиров на остановках. Но не перестал работать в Бней-Браке, теперь только «трамваем», то есть крутился по маршруту. За поездку от кольца до кольца брал три шекеля, за одну-две остановки – шекель. Над ним все посмеивались. А он отмалчивался. Прошло года три. И вот наступило утро его триумфа! На площадку, где собирались его соратники, въезжает новый «мерседес», белое чудо техники: стёкла затемнённые, внутри анатомические кресла и видак! Как вы догадались, это совершенство принадлежало Яше. Три года (!) он собирал шекель к шекелю. Без ссуды взял автомобиль стоимостью 240 000. Ай да еврохохол! Он преобразился: во взоре появилась значимость, речь стала неспешной. Этот пройдоха за полгода до покупки давал каждому пассажиру свою визитку. В видаке он поставил фильм «Золотой Иерусалим». Понятное дело, теперь у него в клиентах были состоятельные евреи. Товарищи ему завидовали, но по-доброму. Согласитесь, не каждый может складывать в кубышку шекель к шекелю. Порядки он знал. «В субботу приглашаю всех на поляну», – заявил он спустя пару недель. И так как не в его правилах было брать деньги из домашнего бюджета, он сначала «разграбил» Бней-Брак и только затем накрыл поляну.

А наутро он вёз в Иерусалим всеми уважаемого рава и его девять дочерей.

– Я могу показать моим девочкам твою кассету «Золотой Иерусалим»?

– Да, конечно, кассета внутри.

В салоне автобуса вместо гимна Иерусалима раздались звуки, больше подходящие к фильму «Эммануэль».

Всё просто. На обратном пути гости накрытой им поляны посмотрели порнушку, а Яша в запарке забыл поменять кассету. Несчастный моментально выключил видак, но было поздно. В автобусе повисла недобрая тишина.

– Яша, я понимаю, что еврею можно смотреть на всё, кроме электросварки, но девочкам ещё рано об этом знать! Я думаю, тебе необходимо духовно очиститься, посети микву.

Эта история имела необычное продолжение. Как-то он ехал по Бней-Браку, его остановили и поинтересовались, есть ли у него «фильм про сварку».

Иногда и ошибки приносят доход.

Байки из прошлой жизни

История эта началась, как сейчас принято говорить, ещё в прошлом веке, то есть в 1977 году, в курилке. Работал я тогда на машиносчётной станции снабженцем, то есть, опять же по-современному, снабженцем при компьютере. Так вот. Рассказали мне в этой курилке анекдот про БАМ. Анекдот оказался глупым. Я что-то ответил в том смысле, что все эти комсомольские стройки зэковские и мне это неинтересно.

Тот, кто рассказал анекдот, стал меня убеждать, что это действительно комсомольская стройка и что там можно заработать и сделать карьеру. Называл какие-то несуразные, по тогдашнему моему разумению, цифры. Чтобы отвязаться от него, я сказал, что это здорово, и пошёл трудиться.

На следующий день он ловит меня в коридоре и сообщает, что со мной хочет поговорить какой-то важный бамовской чин, что он ждёт меня в машине, так как его кабинет – в Смольном, а туда надо пропуск заказывать, вот он и приехал сам. Делать нечего – пошёл. Разговор был короткий: по прибытии на место должность начальника отдела снабжения с окладом 600 рублей для начала. Господи, думаю, для какого начала? У меня зарплата хорошая, но маленькая, 120 рэ, и кварталка. А тут – отдел плюс «для начала». Ударили по рукам. Уже после увольнения с работы выяснилось, что удумали эти комсомольские лидеры проверить нас на профпригодность, для чего отправили под Ленинград на ремонт какой-то дыры.

То ли в совхозе, то ли ещё где. Мне эта перспектива явно не светила. Ну не хотел я возиться с битумом. Выход нашёлся сам собой. Оказалось, что нашему отряду не хватает тельняшек. Форма была такая – болотного цвета роба и почему-то тельняшка. Вот такую задачу поставили передо мной: мол, снабженец, покажи прыть – это твой зачёт. Достал я их в один день – поехал на фабрику-изготовитель, накатал письмо про исторические решения, стройку века и прочую лабуду – и к парторгу. Вот и вся недолга.

И вот наступил долгожданный день отправки! На Московском вокзале перед самой посадкой наш старшой (а числился он за горкомом комсомола) собрал с нас по 30 рублей на дорогу – типа за питание. Звали его Ренат. Уже потом, по прибытии, мы узнали: всех собак в округе почему-то звали Ренатами. Дело в том, что буквально через несколько часов, уже в дороге, этот Ренат нам сообщил, что у него украли на вокзале портфель, в котором были собранные с нас деньги на дорогу. Причём такая штука: тот портфель, где документы и наши паспорта, цел, а вот с другим вышла такая досадная незадача. А это была не первая его поездка на БАМ. Думаю, прозорливый читатель уже сделал кое-какие предположения. Но мы из-за общего желания побыстрее добраться до места, а скорее всего, от сознания, что выхода нет, мы скинулись по новой. И вот после недельного пребывания в плацкартном вагоне прибыли в Улан-Удэ. Оттуда нас небольшими группами перебрасывали на Ан-2 в Нижнеангарск. Перед полётом у нас было несколько часов на обзор столицы Бурятии. Город потряс меня своей убогостью. Деревянные дома и полчища огромных мух, которые были везде: на улице, в столовой, в транспорте. В центре города, перед зданием Совмина аж в пять этажей, стоял Вечно Живой. Памятником его можно было назвать с натяжкой: гранитный прямоугольник, а на нём – голова без шеи, очень похожая на бурята. Я оказался в последней группе, да ещё и лишний, в том смысле, что мне не хватило места в салоне, если это можно было так назвать. По этой причине я оказался в кабине пилота. Скажу прямо: кто в кабине не летал – тот жизни не видал. С одной стороны – тайга, а с другой – озеро Байкал. Как в кино!

Но настоящее кино началось на следующий день после приезда на место, в город Северобайкальск. Нас всех собрали в кабинете у главного инженера какой-то конторы, где нам предстояло работать. Главный нам сообщил, что все мы будем трудиться не покладая рук на укладке рельсов или на лесоповале! Улучив минутку, спрашиваю: «И я тоже?» «Да, – отвечает, – тоже. Но недолго, месяц-другой, для проверки профпригодности. Как себя проявите». А как я, снабженец, могу себя проявить на лесосеке? Я, в принципе, не боялся работы. Но ведь я ехал не за этим. Короче, забрал я свои документы и ушёл. Легко сказать «ушёл». А куда? До дома шесть тысяч километров. Добрый дядя, который подбил меня на сей подвиг, – в Ленинграде. Ну не пойду же я к Ренату, который теряет деньги в самый неподходящий момент. Я, конечно, мог вернуться к шутнику главному инженеру. Но, во-первых, расстались мы не как друзья. А во-вторых, идти на попятную я не хотел. Работы не было. Я искал, но безуспешно. Дело кончилось тем, что у меня в кармане остался последний полтинник, правда, назавтра что-то светило.

А сейчас я стоял посреди столовой и решал проблему: плотно поесть сейчас или разбить на два раза. О том, где ночевать, я не думал. Что-то придумается. И тут слышу: «Мужик! Что, деньги кончились? Да не дёргайся, все через это прошли. Пошли, поживёшь у нас, устроишься, а дальше видно будет». У этих ребят, которые потом стали моими друзьями, я прожил месяца три. На следующий день, после того как я нашёл кров и стол, я нашёл себе и работу. Вскоре я получил аванс. Иду домой и считаю его, пересчитываю: уж больно много – 350 целковых. У меня сроду зараз таких деньжищ не было. И тут до меня дошло: оклад-то 650! Пришёл домой, говорю: «Ребята, я получил аванс. Сто отправлю домой, сто – до получки, остаток – за кров и стол возьмите». Слышу в ответ: «Пойди купи пару литров коньяка и чтоб больше ни слова не слышали о долге». Пусть вас не смущает ответ, который я получил. Там не было ни пафоса, ни оды дружбе, ни бреда о рабочей спайке. Это то, что было Сибирью. Не было места ни хвалёной «дружбе народов», в которой были «хохлы», «чурки» и т. д., ни антисемитизму. Климат не позволял. Зимой – до минус 57, летом – до плюс 35. Не очень-то важно было, кто подставит плечо – хохол или жид. И когда я спустя три-четыре месяца решил поехать за женой и мне потребовались деньги, мне их дал сосед по комнате. На моё предложение написать расписку он сказал: «Остынь, куда ты денешься?» В Ленинграде я не прохлаждался. Закупил 40 тонн цепей противоскольжения. Что интересно, майор из штаба ЛенВО упрашивал взять хотя бы 100 тонн. Ситуация абсурдная: вояки цепи получали, но не использовали, и всеми правдами и неправдами стремились от них избавиться. А у нас их просто не было. Когда я вернулся на стройку, за цепями приезжали аж за сто километров. В Северобайкальске же мне пришлось уйти в подполье, так как каждый водитель, получивший цепи, считал своим долгом устроить мне «бутыльброд», а здоровье-то одно. Вот и ушёл на нелегальное положение.

Ну а если серьёзно… Представьте себе двенадцатикилометровый серпантин, причем подняться ещё как-то можно, а вот спуск с него с перегрузом… Я жену привёз и долг отдал, а куда же я денусь? Для полноты картины хочу живописать Северобайкальск образца 1977 года. С одной стороны, город с пятнадцатитысячным населением, а с другой – самым высоким зданием аж в два этажа был трест. Планировки практически не было. Зато было огромное количество «нахалстроя», то есть балков (домиков с двумя-тремя комнатами), которые возводили за ночь. Почему за ночь? Дело в том, что на дороге было огромное количество упавшего с машин бруса. Его подбирали, прятали поблизости от будущей «нахаловки» и в течение одной ночи собирали, успев при этом обшить горбылём для конспирации.

В основном же народ жил или в вагончиках (жалкое подобие израильских караванов), или в сборно-щитовых бараках, обогреваемых электричеством. Если случались перебои, а случались они нередко и по разным причинам, то наступала полная хана. Напомню, зимой случалось и ниже минус 50. Дело в том, что энергоснабжение было местное, то есть всё это висело на передвижных подстанциях, а за порядком следить было некому. Ну не пойдёт проверяющий к соседу с нотацией о правильном подключении к сети его «нахаловки», да и не слышал я о таких проверяющих. Потому, когда случался перебой, все бросались утеплять детей.

Казалось бы, условия, мягко говоря, некомфортные, но человек приспосабливается и к таким. К тому же эта не совсем цивилизованная жизнь компенсировалась другими благами. Кроме заработка, превышавшего зарплату в центре в 2–3 раза, было просто фантастическое снабжение. В магазине было всё: столовые, чайные, кофейные сервизы (причем японские) – бери – не хочу, джинсы не фабрики «Большевичка», а американские. Про сервелат и бразильский кофе упоминать как-то стыдно. Любители охоты-рыбалки могли, записавшись в очередь на полгода максимум, купить мотоцикл «Урал» (в «девичестве» «Цундап»). Правда, владельцев «Урала» было мало, так как мотоциклы тут же перекупали за три цены аборигены. Дело в том, что многие из них занимались шишкованием, то есть сбором кедрового ореха, и за мотоцикл готовы были душу дьяволу продать, не то что заплатить сверху. Особо приближённые к начальству могли «по записи» купить аж УАЗ-469. Но это были так называемые профессиональные первопроходцы, те, кто приезжал на новое место одним из первых, работал три-пять лет, пока не падали зарплаты, и – вперёд, на новую стройку! За туманом и за запахом рубля. Остальное же население довольствовалось тем, что, написав заявление в бухгалтерию о вычете из зарплаты ежемесячно 120–250 рублей, через три года получало талон на автомобиль по выбору – от «Запорожца» до 6-й модели «Жигулей», которые, как и «Урал», перепродавались по месту получения. Тут уж ничего не поделаешь: бытие определяет всё, сознание в том числе. Местное население всех этих благ было лишено. И если быть честным, оно нас не очень жаловало, да и были тому причины. Доходило до абсурда. Местное население получало надбавку к заработку в 40 процентов. Мы, бамовцы, за ту же работу получали надбавку в 110 процентов, и это до полярок, за пять лет работы. Полярные доходили до 50 процентов. На резонный вопрос «где Сибирь и где Заполярье?» отвечаю: приказ министра! Вот и выходило, что чешское пиво они не кушали – обходились по привычке бражкой, разные «вранглеры» и «левисы» не жаловали, поддерживая местную промышленность. А вот что за забором родной лесопилки, в «Бамтоннельстрое», бабы, сидя в конторе в тепле, получали вдвое больше – это их не радовало. Должен заметить, что местных аборигенов брать на стройку было строжайше запрещено. Почему, я думаю, объяснять не надо. Кроме того, неумолимо приближалась «железка», то есть трасса. Родное правительство обещало потомственным рыбакам и охотникам современные квартиры в… многоэтажных домах! Так что светило им сушить сети на балконе, а лодки и снаряжение держать на антресолях. Другое дело – а кого это интересовало? Так что их нелюбовь была оправдана. Я, во всяком случае, их понимал, да и не только я.

Про лес и щепки помнили все. «Усатый» сдох давно, но «щепки» так и остались. Остались и по сей день. Достаточно вспомнить «Курск», «Норд-Ост» и т. д. Но я сейчас о другом – о стройке века, об энтузиазме и не очень обычном для меня отрезке жизни. О том, как на трассу приезжали всякие Кобзоны, Дины Риды и примазавшийся к ним Кола Бельды (это тот, что хотел кого-то уволочь в тундру, утверждая, что олени лучше). Приезжал этот Бельды в Северобайкальск. Завклубом был Яша (еврей из Улан-Удэ), закончивший тамошний институт культуры, сразу после знакомства сообщивший мне так, между прочим что театр народного творчества под его руководством стал дипломантом конкурса, показав (нет, я серьёзно) «Трёхгрошовую оперу» Брехта. Узнав, что я когда-то служил на «Ленфильме», и желая, как я думаю, удружить (соплеменник, как ни крути), припас для меня контрамарку на этого самого Бельды. Делать нечего, сбегал в магазин, купил коньяк, предупредив, что за следующую подобную услугу он получит от меня в глаз. Он же, Яша, устроил выволочку киномеханику за то, что вместо индийского фильма «Пароль – голубой лотос» тот привёз «Подранки» – совершенно потрясающий фильм, на мой взгляд. Но всё-таки была у нас отдушина. Наш комсорг где-то нашёл помещение на 15–20 человек, и раз в неделю там собирались везунчики (на 15 000 человек 20 мест). Каждый раз было что-то новое. Если на этой неделе кто-то приносил записи Высоцкого и рассказывал о его творчестве, то на следующей это могли быть «Битлз». Входные билеты были в виде фотокарточек. Я имел весьма скромные познания в этом деле, тем не менее его поручили мне. Понятно, что запись на эти посиделки была забита на несколько месяцев вперёд. Потом, уже в другом посёлке, куда я перешёл работать, эту идею начальство зарубило на корню. Нам, организаторам, было заявлено прямо: неча создавать коллектив в коллективе. Вы спросите: отчего в Северобайкальске было «зя», а в поселке Гранитном – «низзя»? Очень просто. В Северобайкальске жило 15 000 человек, а в Гранитном – около 400. Если вычесть из этих 400 тех, кто дипломанта от дипломата не отличал, то наберётся человек 100. Вот вам и ответ.

При этом органы трудились везде. У нас в Гранитном парторг носил не совсем удачную для его должности фамилию – Каменев. Согласитесь, «парторг Каменев» звучит не совсем так, как следовало бы. По этому поводу над ним подшучивали, именно подшучивали, втихаря. Я же пошутил в приёмной шефа тоннельного отряда, который находился в том самом посёлке. Шутка средненькая, что-то вроде «где этот отщепенец?». «Отщепенец» стоял за мной. Ну везёт мне на людей! Он шума не поднял, возможно, привык к подобным шуткам. Говорит: «Зайди ко мне». Зашёл. Он мне сказал одну фразу, но какую: «Прекрати отправлять письма до востребования! Я был ошарашен. Да, я переписывался с другом, который уехал в Израиль. Но это была целая операция! Когда мне выпадала командировка в Улан-Удэ или Иркутск, я отправлял письмо с обратным адресом «до востребования». Какую опасность представляла наша переписка для мощи государства? Боялись, что сообщу о нехватке брезентовых рукавиц? Скорее всего, этого они боялись больше всего. Или того, что два отряда, строивших тоннель длиной 15 км (а они шли друг другу навстречу), так никогда и не встретились? За это, кстати, так никто и не был наказан. Узнал я об этом перед самым возвращением в Ленинград. Так что задание сионистов – вызнать главную тайну– так и не смог выполнить. Вспомнил я про этот тоннель неслучайно. Это просто один из примеров его величества бардака, безраздельно правившего на всём пространстве стройки. Я не хочу утверждать, что от Москвы до самых до окраин царил порядок, но на БАМе бардак был какой-то особенный. Возможно, оттого, что, как ни крути, стройка века.

Итак! Треугольников было два: один – Бермудский, второй – бамовский. Часто бывало, что придёт буржуйская техника, грузовик «магирус» или захудаленький «катерпиллер», а сидений в нём нет или автономных печек для обогрева кабины недосчитаешься. Или случайно на базу снабжения поступит контейнер, а в нём вместо электродов – французская обувь. Или 40-футовый контейнер при транспортировке (почему-то вертолётом) летом из-за случайного порыва ветра падал обязательно в болота, а в нём (ну как назло) меховая одежда. Длина этой самой стройки века – 3000 км. Всю тайгу на протяжении этой стройки (двухпутная трасса и полоса отчуждения) повалили и сожгли. Древесину для строительства возили с большой земли. Я сам видел, как на одной платформе стоял состав с брусом туда, а на другой платформе проходил состав с таким же брусом – оттуда. Социализм – это учёт. Другой вопрос – чего? Притрассовая дорога – совершенно жуткая грунтовка, на которой могли с трудом разминуться два грузовика, причём дорогу явно бомбили, потому что рытвины и канавы сменяли колдобины. Расстояние от Северобайкальска до Усть-Кута, где начинался хоть какой-то асфальт, – 360 км, которые грузовик преодолевал за 8–10 часов. Зимой, когда снег хоть как-то скрывал ухабы, на это уходило 6 часов. Сколько поломок, упавшего груза, который никогда не подбирался, ни учесть, ни подсчитать было невозможно. Да это никому и не было нужно. Страна огромная – не разворуешь, не растащишь. Но разворовали и растащили. Это я не к тому, что за державу обидно. Державы как таковой не было – была огромная бесхозная территория. Положение на стройке как-то спасало то, что основная техника, дорожная в том числе, была закуплена у буржуев. Не было бы её – не была бы достроена трасса. Там, на БАМе, я воочию убедился, что есть такие люди – инженеры, которые проектировали не нечто, «бери что дают», а автомобили, тракторы и другую технику – не для стахановцев, а для людей. Оказалось, что в передвижной ремонтной мастерской можно установить кондиционер и это не будет вступать в противоречие с кодексом строителя коммунизма! Всё вышесказанное относится к технике загнивающего Запада. Японцы, к примеру, поставляли комплектующие материалы к проходческой установке в строганой шпунтовой лиственнице! У меня создалось впечатление, что бескрайняя тайга – это в Японии. Ну а наша советская техника! Что о ней говорить? Техника отличная… от хорошей. Эта наша техника была и осталась жутко металлоёмкой, укомплектованной прожорливыми двигателями. В качестве примера приведу шедевр инженерной мысли – укомплектование сварочных агрегатов волговскими или москвичовскими движками. И то верно – чего огород городить! Слепили из того, что было. Злой рок преследовал эти агрегаты. Они «самовзрывались», топились в болоте (сами?), падали с грузовиков. Или вот ещё. Ракетный тягач, который эксплуатировался на стройке после «службы». Это чудо техники, не разбирая дорог, пёрло любой груз где хотело. Но запустить его зимой можно было только при помощи баллона воздуха. А заправить их не было возможности, поэтому с ноября по март они просто не глушились! Впрочем, не глушилась вся советская дизельная техника. И вот я думаю: инженеры, проектировщики, начальство, рабочие, которые это собирали, – они все враги народа? Для себя же изобретали и собирали. Если б для буржуев, чтоб им повылазило! Нет, для себя! Всё это, конечно, здорово! Высокие зарплаты (водитель получал до 1500 рублей, проходчик тоннеля – до 1000), классное снабжение, сбор грибов-ягод в любом количестве прямо в посёлке, не заходя в лес, рыбалка – да хоть руками лови! А с другой стороны… жутчайшее отношение к природе, к людям. Причём это было повсеместно. На БАМе контраст между хорошим и никаким был, на мой взгляд, наиболее ярким. Раньше у них, в той ещё стране, была отмазка про кран и воду. Что им сейчас говорить? Евреи уехали почти все, а воды как не было, так и нет. Одна надежда на Америку! В том смысле, что Америка и Китай вкупе с агрессором из Прибалтики, которых науськивает жуткий Саакашвили, вынашивают планы схрумкать Россию-матушку. В нормальной стране премьер-министр – он самый главный, в России самый главный – Шойгу, министр по чрезвычайным ситуациям. Они, ситуации, как начались в 1917-м…

И всё-таки я вспоминаю три года, проведённые там, на БАМе, с удовольствием. Возможно, оттого, что суровые условия изменили людей к лучшему. Или просто я был моложе!..

Дембель

Дембель! К нему настоящий защитник Отечества начинает готовиться ещё до призыва. Дембель – это ни с чем не сравнимое чувство, особое состояние души и тела! Он незабываем, как первый поцелуй, первая женщина! Что слышит салага-первогодок на пороге казармы, где ему суждено провести долгих два года? «Терпи, салабон, дембелем станешь». Особое рвение в подготовке дембельской формы проявлял ефрейтор Поценко. После вечерней проверки он исчезал в неизвестном направлении. Где он готовился к дембелю, как, не знал никто. За свой склочный и завистливый характер имел он кликуху из первой части своей фамилии. К тому же жутко переживал оттого, что своё звание он получил незадолго до приказа и о повышении уже не могло быть и речи. Солдатская мудрость гласит: лучше дочь-проститутка, чем сын-ефрейтор. Понятно, что ему об этом постоянно напоминали, спрашивая: «Как ты теперь ефрейтором появишься в родном селе?». Словом, парень переживал и готовился. Сам процесс подготовки начинается с уходом на гражданку дембелей предыдущего призыва. Воин знает, что если его застукает дед за подготовкой к дембелю, то в лучшем случае он лишится того, что приготовил на дембель, в худшем – ему могут объяснить вручную всю тяжесть его проступка. Ему скажут, что он не оправдывает доверия, оказанного ему. Вместо того чтобы продемонстрировать дедам, что он готов взять на себя всю полноту ответственности за несмышлёных салажат, он забил на службу, не по чину возгордился и посмел самовольно приравнять себя к дедам! Но вот свершилось! Пришёл приказ! Он, приказ, пока не его. Но он, приказ, наконец – то говорит ему: «Всё, завтра уйдут дембеля, уйдёт Поценко, и ты – дед! Уже можно! Можно по-тихому готовиться к дембелю! Хорошо, если в части есть портной. Ему можно, понятно, не бесплатно, а за блага, заказать дембельский наряд. А если нет? Это хуже, но не смертельно. Ведь теперь он дед. Он может полноправно впрячь салагу. Теперь уже он говорит: «Терпи, дембелем станешь». На какие только ухищрения не идёт дед на пути к заветной цели. Прежде всего готовится дембельский альбом. С чего он начинается? Не с картинки из букваря и не с фото берёзки, что во поле… Он начинается с тщательного отбора фотографий, как бы сейчас сказали, конкретных пацанов. Затем берётся очкарик – он даже книжки читал – для надписей под фото. Но фотки должны отображать, что владелец альбома если и не Рембо, то, во всяком случае, на уровне. Военный строитель не поместит в альбом своё изображение, скажем, с топором или лопатой. Нет! Он уйдёт в самоход, к десантникам, сфоткается в комбинезоне, берете и чтоб стропы парашюта волоклись по земле! Нет десантников? Подойдут танкисты, а ещё лучше – ракетчики. Со всей ответственностью заявляю, что в Пентагоне, ЦРУ сидят сплошные лохи. Зачем тратить сотни миллионов долларов на всякие У-2 и прочие заморочки типа спутников-шпионов? Достаточно подпоить дембеля и скрасть у него дембельский альбом. Там можно увидеть такое! Самые последние, понятно же, секретные, ракеты, танки. Всё! Мне доводилось видеть альбомы, за которые можно было получить лет десять отсидки или виллу на побережье Тихого океана. Однако такой простой путь неприемлем капиталистам. Он не требует затрат! Куда как выгодней построить спутник – шпион: это и бюджет, и должности, да и рабочие места. Короче, этот путь ведёт к развитию экономики. Кто же даст миллиарды на подкуп пьяных дембелей?! После того как сложнейший этап отбора фотографий заканчивался, приступали к изготовлению конкретно альбома. Понятное дело, что он строился на века. Он должен был быть большой, тяжёлый и обшит бархатом, по углам – бронзовые уголки, в центре – увесистая защёлка с замком. Особым шиком считалось наличие, уж извините за высокий стиль, поэзии в альбоме. Должен признаться, что стихи в альбомах были на таком уровне, что ознакомься с ними, скажем, Лермонтов – он бы застрелился. Учитывая это, я не стану приводить примеры. Кто знает, вдруг меня обвинят в доведении до самоубийства. Теперь – о форме. Уважающий себя дембель в уставном не поедет: засмеют. Чаще всего, всеми правдами и неправдами доставали офицерскую полевую форму. В воротник гимнастёрки и в манжеты вшивали телефонный белый шнур, чтобы подчеркнуть белизну подворотничка. Вместо подворотничка подшивали бархат. Галифе утюжили специальным способом, так, что им можно было резать бумагу. Затем, если повезёт, брали офицерские сапоги, которые также отглаживали. В погоны вставляли пластмассовые вкладки. И только после этого приступали к главному – знакам воинской доблести, лычкам, у кого были, и всевозможным значкам. Когда дед, а в перспективе дембель, считал, что его прикид доведён до совершенства, он упаковывал свою драгоценность и прятал в заветное, только ему известное место. Теперь от почивания на лаврах его отделяла операция прикрытия. Согласитесь, что в любовно приготовленном наряде, который больше подходил под определение «карнавальный», он не мог предстать пред строгие очи провожавшего его старшины. Для этой цели брали обычную парадную форму и без фанатизма приводили в порядок. Теперь всё! Можно залечь на нижнюю, положенную ему по статусу, койку, над которой обязательно красовалась табличка: «Не кантовать! В случае пожара выносить первым!» – и ждать приказа. А по вечерам слушать, как самый звонкоголосый салага декламирует: «Дембель стал на день короче, старики, спокойной ночи!» На это пожелание следовало отвечать (традиции святы): «Дембель прёт – спасу нет». Если дембель выпадал на весну, следовало отвечать так: «Дембель будет нам в маю, службу видим на х…» Наш стройбат ничем не отличался от прочих родов и видов родной армии. Деды до полуночи корпели над дембельским прикидом, а мы, молодые, на стройке вкалывали за себя и за того парня, свято веря, что и на нашей улице будет праздник. Ведь дембель неизбежен, как крах капитализма! Действительность опровергла этот тезис, впрочем, это уже другая тема. Следуя закону Мёрфи, говорящему о том, что, если неприятность должна произойти, она произойдёт обязательно, все труды наших дедов едва не пошли насмарку. События развивались классически, то есть ничто не предвещало пожара, наводнения и цунами в одном флаконе. В воскресенье нас собрали в клубе на просмотр суперэпохалки «Освобождение». Понятно, что по этому случаю нам оттирал уши сам замполит батальона, его сменил комбат. Он долго и нудно нам объяснял то, что мы должны гордиться, нести и продолжать. Его слушали вполуха, на задних рядах резались в карты. Вдруг в клубе появился дежурный по части. Такое случилось впервые. Он, стараясь быть незамеченным, по стеночке протиснулся к сцене и положил листок перед комбатом, который, ничего не замечая, как тетерев на току, вещал на тему «броня крепка». Говорить без шпаргалки он мог только матом, поэтому время от времени косился взглядом на стол. И вот он взглядом нашел написанный не им текст, увидел записку, взял её в руки… Лицо его моментально побагровело, кулак обрушился на стол: «Мать вашу, дембеля!» Далее следовал текст, состоявший из отборного мата. Не могу сказать, что наши отцы-командиры отличались изысканностью речи, но и они, услышав комбата, потупились. Покраснел даже наш старшина, который из трёх слов – произносил два нецензурных. Что сказать? Наш комбат оказался профи высокого полёта. Я, убрав пафос, в меру сил доведу до вас, дорогой читатель, речь подполковника. «Мне сейчас… принесли… телефонограмму из Москвы, с Ленинградского… вокзала… в которой… меня… спрашивают…в каком звании демобилизовался… ефрейтор… Поценко!» Вдруг он успокоился, перестал метаться по сцене. Стал расхаживать по ней и в своей обычной, как ему казалось, ироничной, манере разговаривать с залом – «Нашего защитника Отечества задержал патруль на Ленинградском вокзале столицы. Я за свою службу повидал многое. Но даже я не слышал о гвардейском стройбате. Да, вы не ослышались. Могучую грудь этого хилятика-поца Поценко, кроме офицерского знака «Отличник военного строительства» украшал знак «Гвардия»! Берегись, НАТО! Но это не всё, он не только гвардеец-строитель, но ещё и десантник, имеющий более десяти прыжков с парашютом. Вы только представьте: на мирные города вероятного противника десантируется крылатый стройбат, и все с топорами! Они ж там тут же капитулируют. Но на этом создатель нового рода войск не успокоился. Он присвоил себе – имеет право с таким-то умищем – новое воинское звание. Оно пока ещё секретное, могу только сообщить, что на погоны он водрузил четыре лычки! Одну лычку знаю – ефрейтор, две – младший сержант, три – сержант, сплошная – старший сержант. Но чтобы четыре! Возможно, он сержант Советского Союза? Или хотел поразить в самое сердце первую кралю на деревне этот сморчок, Воин-строитель, гвардеец, десантник, танкист? Да! Знаком «Отличный танкист» этот прохиндей себя тоже наградил. Всё, достали! Дембеля, на выход. Аллюр три креста. В казармы за дембельским. Пять минут, последний моет полы. Время пошло. Последнего не оказалось. Все выстроились на сцене в две шеренги. И тут он увидел, что занавес на сцене сиротливо болтается, не доставая до пола. Обычно он, как и положено, ниспадал складками на пол. «Дембеля, вперемать вашу! Расстегнуть подворотнички!» Ворот каждого дембеля горел алым цветом, в точности повторяя цвет занавеса. «Начфин, ко мне. Всех переписать. Купить новую занавеску за их счёт». Что ему оставалось делать? Обрывать подворотнички – значит опустить дембелей, это могло привести к хаосу: порядок держался на них. Это всё, что он мог сделать. Как оказалось, деньги за занавес с них так и не вычли. Комбат спустил всё на тормозах, мудро решив, что традиции ему не осилить. Что до «сержанта Советского Союза», то он, по слухам, отсидев на московской губе пятнадцать суток, был лишён всех лычек, значков, дембельского альбома и отправлен домой в х/б третьего срока. Если это было так, то, скорее всего, он появился в родной деревне, как тать, под покровом ночи. Или как вариант рассказал сельчанам о том, что дембельнулся прямо с секретного задания в тылу вероятного противника. Автор этой правдивой байки, когда пришло время, получил в городе, куда ушёл в очередной самоход, на почте посылку до востребования. В ней был гражданский костюм. На вокзале в Ленинграде прошмыгнул мимо патрулей и ментов на Лиговку, поймал частника и без приключений добрался до дома.

Место, в которое едят

Чем больше я живу на этом свете, тем больше не перестаю удивляться тому, с какой изобретательностью человек обращается со своим телом. Начнём по порядку. Ноги: ими ходят, бегают, крутят педали велосипеда, некоторые гоняют мяч – футболисты. Руки: ими пишут письма любимым, и доносы, носят детей и дерутся, спасают утопающих и ковыряют в носу. Голова, орган многогранный (шутка такая): ею думают и дерутся, её чешут и на ней носят шляпу, ею делают открытия и просто в неё едят. Вот так, простенько, без напряга. Не контролируя произнесённое, свято веря в то, что ими произнесённое – истина. К счастью, их не большинство. Но есть индивиды, свято верящие в то, что можно ограничиться тем, что в это место ешь и им же говоришь. Им вполне хватает этих двух функций. Приведу несколько примеров.

Был я знаком с одним представителем нашей славной, в смысле не соскучишься, алии. Не дружили, встречались от случая к случаю в компаниях. Он как-то рассказал о том, что в прошлом – офицер, купил здесь грузовичок для перевозки хлеба, выплачивает ссуду за квартиру, работает три дня в неделю, а жена не работает – холит очаг. На мой, как мне показалось, весьма уместный вопрос, что он делает в остальные дни, он сообщил, что отдыхает, так как заработанных денег ему хватает (!). Я далёк от того, чтобы кому-то советовать, как вести дело, но словосочетание «хватает денег» мне непонятно. Зачем тогда вообще открывать бизнес? Как и следовало ожидать, такая постановка бизнеса привела к тому, что в итоге встал вопрос о выплате ссуды за квартиру. Как вы думаете, что-то изменилось в его ведении дела? Нет! Он по-прежнему работал три дня, а остальные дни предавался отдыху от трудов праведных, притом что из-за нехватки денег ездил на машине без страховки и теста. И вот настал день, когда он получил письмо от банка, в котором ему сообщали о задолженности. Логично было бы предположить, что он пошёл в банк и попытался как-то снять проблему. Ошибаетесь, господа! Настоящий герой не защищается! Настоящий герой наступает! Решил и наш герой обратиться за помощью к RTVi, в программу «Израиль сегодня» (сейчас «Израиль за неделю»). При чём здесь иностранная телекомпания? Я предполагаю, наш герой решил поднять проблему на мировой уровень: мол, обижают «русских» на исторической родине! И вот репортаж из квартиры человека, которого зловредный банк загнал в нищету. Весьма не дешёвая мебель, хрусталь, жена в висюльках-побрякушках. Но всё это меркнет перед его рассказом о себе любимом. Итак. Служил он не офицером, а прапорщиком в автобате, интеллигент, депутат какого-то съезда ВЛКСМ, приехал в Израиль по сионистским убеждениям! Ни секунды не сомневаюсь в интеллигентности прапорщика (наша бывшая Родина и не такое видела), но вот депутат-комсомолец-сионист как-то не внушает… Он что, в автобате, где подъедался, в подполье сионизмом занимался? Если да, то это сенсация! Сионисты проникли в армию. Правда, есть и другое предположение, а именно: когда пользуешься тем местом, в которое ешь, следует предположить – а вдруг у этого места есть и другая функция?

А вот вам другой персонаж нашей многострадальной алии. Он, по его словам, бывший директор школы, о чём сообщает прежде, чем представиться. Так и говорит: «Здравствуйте, я бывший директор школы», – и только потом имя. Замучили его платежи за свет. Я думаю, в этом он не одинок. Но не каждый способен воспарить над проблемой, как бывший директор школы! Поступил он просто и радикально: вогнал иголку в электросчётчик. Как вы понимаете, счета за свет пришли в норму, то есть их не стало! И всё было бы хорошо, но не учёл бывший директор школы, что у электрической компании и муниципалитета большое доброе сердце. Встревожилась электрическая компания. Встревожился муниципалитет. Человек платит за воду, налог на землю, а электричеством не пользуется! А вдруг он ночами сидит при лучине? Ну, во-первых, пожароопосно, а во-вторых, в Израиле, передовой стране, семья репатриантов сидит при лучине! Стыд, срам, позор! А если пронюхают щелкопёры, в страхе подумали они и решили его проведать: а вдруг и правда сидит при лучине бедолага, мается. Результат дружественного визита – штраф в 10 000 шекелей. Поразила меня реакция бывшего директора. Он сказал: «Страна мерзкая, но в ней можно добиться справедливости!» То есть он решил обратиться в суд! Надеюсь, наш самый гуманный в мире суд оценил по достоинству его электротехнические познания.

А как вам, уважаемые, понравится история о том, как члены правления партии «Исраэль ба Алия» (ныне почившей в бозе) одного из городов центра страны потребовали от президента США оплатить квартирные ссуды, взятые бывшими гражданами СССР, ныне проживающими в Израиле? Вот так, простенько, не напрягая место, в которое они едят, потребовали от главы хоть и дружественного, но государства, гражданами которого они не являются, платить их ссуды. Свидетельствую: я был невольным очевидцем обсуждения данного письма. Однако вирус халявы свирепствует не только в умах бывших граждан СССР – России, а ныне тружеников Востока. Я думаю, все мы помним похождения Вики Кнафо, матери-одиночки из Мицпе-Рамона, в Иерусалим. Весь Израиль затаив дыхание следил за её маршем. Израильские СМИ не жалея красок живописали о трудной судьбе Вики. Владелец магазина, в котором Кнафо отоваривалась, утверждал, что давал ей продукты бесплатно! Какие люди в стране еврейской есть, думал я, утирая слёзы умиления. По Израилю прошли демонстрации в поддержку. Сама же героиня шла под палящим солнцем в Иерусалим! Один из переходов мне удалось увидеть по телевизору. А вот тут-то и зарыта собака! Нет, в телевизор никто ничего не прятал. Это я для образности. Говорила бы Кнафо по радио, всё было бы хорошо, а тут картинка, да ещё цветная: Кнафо крупным планом, рассказывает о тяжёлой доли матери-одиночки. Кто бы спорил! Стоп! Посмотрим на это шоу с другой, критической, стороны. Мы не обязаны всё воспринимать на веру. Первое, что бросается в глаза, – отдохнувшее, без следов пота лицо, золотые серьги, на груди парочка золотых же цЕпочек, золотые кольца и маникюр! И это несчастная мать-одиночка? Она пешком спешит к принцу или митинговать у кнессета? Мне возразят: больших денег, если это продавать, не стоит. Правильно! Но вопрос стоит о молоке для детей!

Пойдём дальше. Демонстрации за социальную справедливость: все эти транспаранты, автобусы, еда, биотуалеты – это что, сами демонстранты оплатили, скинулись? Да нет, конечно! Этот протест, странно совпавший с правлением Нетаниягу, оплатил радикально левый фонд «Новый Израиль». И что поразительно, как только власть в стране теряют левые, так сразу у кого-то иссякает терпение и появляется некто очень богатый, желающий бороться за его счастье! Вот вам последний, свежий пример. Палаточный городок на проспекте Ротшильда. Знал бы сионист и меценат Ротшильд, что вытворяют евреи, для которых он столько сделал, на проспекте его имени. По непонятной для меня причине то, что происходило там, назвали социальным протестом. Их право. Я имел сомнительное удовольствие наблюдать за этим действием практически с самого начала. В первый день, когда я случайно оказался в конце проспекта, увидел красные флаги и транспаранты с изображением международного террориста Че Гевары. Признаюсь, вид красных флагов с серпом и молотом и портреты террориста меня позабавили. Ребята явно не отдавали себе отчёта в выборе символов протеста. Их бы отправить на часок в Северную Корею или к Чавесу– может, поумнели бы, хотя вряд ли. Палаточный городок быстро разрастался, и у меня возникла в памяти сцена из кинофильма «Весёлые ребята», где главный герой, которого играет Утёсов, идёт и собирает за собой… ну, кого собрал, того и собрал!

Должен сразу сказать, просто во весь голос: я не против протеста как такового, но он должен быть внятный. Дай миллион. Отнять и поделить. Социальная справедливость. Не лозунг, а средство собрать толпу, людей, умеющих считать деньги, только в чужом кармане. Что есть социальная справедливость? Это тогда, когда я получаю как директор банка или он – как я? Является ли социально справедливым, что мне 60, пузо и одышка, а кругом столько молоденьких девочек, а я могу только облизываться? Или социальный протест заключается в том, чтобы загадить, в прямом смысле этого слова, всё вокруг и не давать людям, от которых ничего не зависит, спать по ночам. Вам, протестанты, цены на квартиры кажутся завышенными? Но в любой стране мира жизнь в центре дорогая, а уж в центре центра (каламбур) – тем более!

Кто имеет право репатрианту, скажем, из Франции, купить дом в Тель-Авиве и распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению? Кто имеет право, в случае если он не сдаёт дом в аренду, облагать его дополнительным налогом? Такое было возможно только при коммунистах. Кто-то хочет жить при их правлении? Нет, конечно, но как лозунг «обложим их налогами» подойдёт. Что же делать? Больше строить, открыть импорт того же цемента, тем самым прекратить монополию Нешера. Возможно, пригласить подрядчиков из-за границы.

А вот ещё одно «прекрасное» предложение. Его высказал один из лидеров, как он утверждает, русскоязычного штаба. Привожу по памяти, близко к тексту. У зарвавшихся богатеев отнять их заводы и подобрать своих (богатеев, друзей?)!. А если не будет по-нашему, не унимается товарищ, устроим им (кому?), как в Лондоне! На погром намекает? Трудов Каутского или Маркса начитался, наверное. Кстати, о лидерах. Хотелось бы знать, как и кто их выбирал-делегировал, где их палатка, в которой они проживают, извините, мандат их где. Интересуюсь как местом будущего монумента. Или вот вам ещё лидер – Дафни Лиф. Дочь не самых бедных капиталистов борется за социальную справедливость. Это так же, как если бы Лициний Красс воевал за Спартака! И, пожалуй, самый первостепенный, центральный вопрос: где деньги, Зин? В смысле кто оплачивает весь этот «банкет»? Я как налогоплательщик хочу и имею право знать, на чьи деньги были куплены эти палатки, кто оплатил еду, транспаранты, автобусы, охрану, сборку трибун, выступление артистов и прочее? Уж не «Ликуд» ли? Возьмём для примера, надеюсь, последний из многочисленных митингов. Народу собралось действительно много. Не столько, сколько хотели устроители, и не столько, сколько декларировали, но много. Девятый канал вёл репортаж с этого митинга, из дуплекса, расположенного на этой площади. Так вот, хозяйка этих апартаментов, очевидно, не напрягая места, в которое она ест, заявила, что солидарна с митингующими! Вопрос: в чём солидарна? В том, что у них и у неё совпали музыкальные предпочтения, что она, как и они, в восторге от певцов, которых можно послушать на халявку? Или она тоже согласна с тем, что надо отнять (у неё?) и поделить (с кем?)? Именно этого толпа и хотела. Желания продать свой дуплекс, а вырученные деньги раздать я не услышал.

Зато на следующий день случайно услышал то, что на многое открыло мне глаза. Дело было так. Сижу я на веранде одного из кафе на проспекте Ротшильда. Облокотившись на заборчик, стоит некто, к нему подходит его приятель и говорит, что завтра палаточники получат по 1000 шекелей! Вот он, ключ от ларчика, – деньги! Но не только. Кукловоды, а за протестующими явственно выглядывали ушки леваков, через протестантов выдвигали требования, ведущие к развалу экономики страны. Суммарно их требования выходили далеко за бюджет страны. И если поначалу они ограничивались лишь экономическими требованиями, то со временем перешли и к политическим. Появились плакаты с требованием возврата к мифическим границам 1967 года. Понятно, что собрать сколько-нибудь значимую толпу и поселить её в палатки под лозунгом «Долой Натаниягу, да здравствует свободная Фалястын» невозможно, а вот с лозунгом «За тебя, достойное будущее», и к тому же приплатить, – запросто! Дорогие борцы за счастье всех, кто только подвернётся под руку! Вы действительно уверены в том, что возможно одновременно требовать удешевления квартир и возврата к линии прекращения боевых действий, которые почему-то названы границей? Если я вас правильно понял, то переселение 700 тысяч митнахалим резко понизит стоимость жилья? А все ваши требования: бесплатного образования, бесплатного транспорта, резкого увеличения зарплат – и прочие не приведут к ещё более резкому увеличению налогов и цен на все товары? Прожив большую часть своей жизни в стране, где мне постоянно внушали мысль, что я не должен думать, что за меня думает «большой брат», у меня выработалась аллергия на подобных «радетелей». Вам хочется во власть? Пожалуйста! Только не за мой счёт! Вы чувствуете в себе силы изменить страну к лучшему? Флаг вам в руки! Для этого требуется не так уж и много, а именно: считать народ, который вы собираете под свои знамёна, людьми, а не толпой, которой можно вдалбливать любую дичь. Сотрудничать с правительством, в смысле сказать ему, правительству: я беру на себя ответственность за последствия своих предложений – а не отвергать любые предложения с порога. Предлагать свои обдуманные программы и, опять же, брать ответственность на себя, а не звать народ на баррикады, при этом не нести никакой ответственности, ни за что! Не вращать глазами с экрана телевизора и грозить смутой, а прямо заявить о своей программе. И заявить о том, что вы несёте полную ответственность за последствия. Нетаниягу, которому вы не верите, рискует тем, что не будет переизбран. А вы? Чем вы рискуете? Голосовыми связками? Короче говоря, место, в которое вы едите, мне кажется, можно использовать и по другому назначению, хотя бы почесать.

Это сладкое слово «халява»

Нет никакого сомнения в том, что человек, гомо сапиенс, (существо думающее), любит деньги. Расстаётся он с ними без охоты, при этом старается денег иметь больше, а работать – не так чтобы. Так устроен мир. И вовсе не реклама – двигатель прогресса, а лень и жадность. Но я в своём сугубо научном труде хочу затронуть явление, присущее исключительно советскому человеку. Вот такой парадокс: Страны Советов нет, а советский человек есть! Так вот, явление это именуется словом «халява». Впрочем, это не слово в прямом понимании. Это стремление, образ мысли, смысл существования. Познав однажды халяву, «гомо советикус» испытывает такое наслаждение, которое в других обстоятельствах испытать невозможно, даже теоретически. Обычный наркотик, если его сравнить с наркотиком халявы, подобен насморку. Пристрастие к халяве не лечится! Все халявщики делятся на две категории. Первая – халявщик-вульгарис, или любитель. Ему достаточно выпить стакан в компании, в которую его не приглашали, или в метро, прижавшись к идущему впереди, проскочить через турникет. Вторая же, их большинство, – это продвинутый индивид, уверенный в непогрешимости своих умопостроений. Уверенный, что уж он-то «разведёт» любую «разводку», пирамиду и игрока в напёрсток. В стране, которую мы покинули, в конце 80-х годов процветали всевозможные лохотроны. Из них самые яркие, на мой взгляд, – «Властелина» и «МММ». Оба владельца-афериста, хоть и в разное время, были посажены. И оба после отбытия срока заключения вернулись (успешно) к своей деятельности. А что нам, скажет вдумчивый читатель, до разных властелин и всяких МММ? А я отвечу. Бывший наш народ, то есть и там, и тут, процветает неистребимый и вечный совок! В Израиле русскоязычные СМИ время от времени вспоминают Григория Лернера, афериста и пройдоху, который организовал пирамиду по уводу денег у вкладчиков. Сейчас он отбывает очередной срок в тюрьме. А ведь было время, когда вся «правозащитная» общественность горой стояла на защите чести и достоинства нового репатрианта Лернера. Началось всё с того, что 12 мая1997 года злая израильская полиция арестовала нового репатрианта Гришу Лернера в аэропорту им. Бен-Гуриона, в момент, когда он собирался слетать в США. Ничего предосудительного в том, что новый репатриант летит в Америку, конечно, не было. Полиция задержала его по подозрению в международных аферах, всего лишь. И началось! Вот эта вот общественность во главе с нашими избранниками, русскоязычными депутатами кнессета, бросилась на защиту чести и достоинства – кого бы вы думали? – репатриантов из России в лице Гриши Лернера! Помните, в прошлые времена: «Мы говорим «Ленин» – подразумеваем «партия»? Получилось точь-в – точь: говорим «Лернер» – подразумеваем «олим ми Руссия»! Появились и стали множиться как на дрожжах всевозможные форумы и объединения в защиту чести и достоинства олим из России, а заодно и самого Лернера. Не было дня, чтобы наши депутаты не клеймили позором полицию, суд, израильское общество во всех мыслимых грехах по отношению к новым репатриантам! Дальше всех пошёл Бронфман (глава ныне покойной партии «Демократический выбор») со статьёй под названием «Сегодня – Лернер, завтра – любой из нас!».

Признаюсь, я стал бояться выходить на улицу. А вдруг и меня схватит оголтелая полиция по обвинению в… да в чём угодно – она, полиция ж, оголтелая! Наши отцы-заступники – депутаты стыдили министра внутренней безопасности Кахалани за предвзятость и необоснованность, взывали к премьеру, президенту. Понять их, конечно, можно: такой случай пропиариться! К тому же мы – приехавшие из страны, в которой, мягко говоря, не доверяли ни милиции, ни судам. И многие автоматически перенесли нелюбовь (оправданную) к ментам на полицейских в Израиле. И вот на эту «унавоженную» почву и легли все эти манифесты, митинги и обещания вывести всех на чистую воду. Повторяю, шум стоял до небес! Рейтинг депутатов рос, и всё было бы чудненько, если бы в один, не самый прекрасный для них, депутатов, день Гриша Лернер не признался бы в большинстве предъявленных ему обвинений! Злые юридические языки утверждали, что он признался в 11 из 13 пунктов обвинения! Подвёл, «редиска». В самый, что называется, неподходящий момент! А как всё было здорово! Депутаты демонстрировали всё возрастающую любовь к избирателям и ежеминутное бдение их же интересов. Избиратель внимал, и по его суровому лицу текли слёзы умиления! Стыдили «зарвавшийся» истеблишмент, а те, краснея, били себя в грудь и клялись, что полюбят олим ещё крепче, чем буквально вчера. Карнавал, да и только.

И тут Лернер со своим признанием. Так уважающие себя аферисты не поступают. А возможно, именно так и поступают? Не берусь судить – опыта в данном вопросе не имею. Получил, значит, Гриша срок в шесть годков, отсидел. Вышел, как положено, с чистой совестью. И открыл фирмочку под мудрёным названием «Роснефгазинвест», а проще говоря, всё те же «Рога и копыта». Не утруждая себя умственными изысками, Лернер предлагал своим вкладчикам 25–29 % годовых, против, если я не ошибаюсь 2–3 %, что гарантировало государство. И вкладчик пошёл, что называется, косяком! Желающих отхватить халявный куш набралось аж 2500 человек! Жаль, Бендер Остап Ибрагимович не дожил. Вот порадовался бы за коллегу! Как сообщают те же СМИ, общая сумма навара Лернера составила 62 млн (шестьдесят два миллиона) шекелей. Дела у «фирмы» шли в гору. Пресса сообщала, что Лернер ведёт интенсивные переговоры с Россией на поставку того-сего и этого. А дальше классика. Паниковские олимовского разлива натурально стали спрашивать: Остап Ибрагимович, в смысле тов. Лернер, когда мы будем делить наши деньги? Подумал Гриша и решил «делать ноги»! Но спустя короткое время был задержан полицией Парагвая в отеле за пьяный дебош. Вылитый Шура Балаганов! Парагвай – естественно, у них, я думаю, и своих держать негде – выслал Гришу домой, в Израиль. И тут, в соответствии с законами жанра (сначала комедия, а потом фарс), те же защищавшие Лернера депутаты как ни в чём не бывало бросились клеймить позором афериста! Как будто не было гневных писем во все мыслимые инстанции. Не было обвинений полиции в очернении «русских». Теперь клеймили власть предержащих (это, само собой, не они) в недосмотре! Оказывается, это она, полиция, недоглядела! Правды ради необходимо сказать, что были у них, депутатов, и противники. Вкладчики быстренько скинулись, в который уже раз, организовали протестную группу под девизом «Руки прочь от Лернера!». Их понять можно. Они хотели вернуть денежки, наивные. Система Лернера, как и любая пирамида, такого поворота событий не предусматривала! И вот сейчас, когда страсти поулеглись и бывший «несправедливо оболганный», а ныне пойманный за руку пройдоха отбывает очередной срок, обманутые вкладчики по традиции скинулись, объединились. Понимая, что с Лернера им ничего не получить, повернули свой гнев против государства! Помогает им на сей раз адвокат Шефтель. Да, это тот самый Шефтель, который вытащил из петли Деменюка. Это оно, государство, по версии Шефтеля, должно было им объяснить, что бесплатный сыр только в мышеловке, что Лернер – аферист, в чём признался сам, и за что отбыл срок. Я не понимаю, как люди, в основном немолодые, прожившие большую часть жизни в СССР, могли поверить, в общем-то, незамысловатую комбинацию. Банк Израиля гарантирует 2–3 % на вклады граждан, и вдруг вам предлагает человек, отбывший наказание за мошенничество, 25–29 %. При чём тут государство? Наивность? Не верю. Повлияли на ваше решение депутаты-заступники? Но ведь он, Лернер, сам признался во всех грехах! А может, желание срубить денег по-лёгкому?

Любая финансовая пирамида строится по принципу «приведи друга», иначе где взять деньги тем, кто вступил раньше. Тогда «обманутые» превращаются в невольных (?) сообщников! Я не собираюсь вникать в тонкости и психологию поступков «лохов». Я хочу знать, почему государство должно рассчитываться за их эксперименты? Государственная казна состоит из налогов, а значит, я как налогоплательщик должен оплачивать игры с дипломированным напёрсточником? В завершение хочу подвести итоги. Итак. Все мы, приехавшие из бывшего СССР, прекрасно помним (я имею в виду тех, кому за сорок) пресловутую аферу Мавроди. Чем Мавроди отличается от Лернера? По сути – ничем, с той только разницей, что у Лернера не было того размаха. Да ещё тем, что Мавроди на момент «жатвы на поле чудес» не был уличён в мошенничестве! Кроме того, Мавроди во время «посевной» Лернера, то есть охмурёжа клиентуры, уже сидел за свои художества. И по всем русским каналам доходчиво объясняли принцип работы «предприятия» Мавроди! Телевидение вещало: бди! Телевидение в Израиле – не роскошь! И каждый мог сделать свой вывод. Лернеру несли, как они говорят, последние деньги, в чём я лично сомневаюсь. Сумма вкладов составила шестьдесят два миллиона шекелей, вкладчиков было две с половиной тысячи, итого 24 800 шекелей – средний взнос! Мне сомнительно, что есть настолько наивные люди, которые добровольно понесут деньги человеку, только что отбывшему заключение за мошенничество! Они что, сказку о Буратино не читали? Значит, был расчёт проскочить: привести ещё вкладчиков, получить навар и соскочить. У кого-то получилось, у кого-то нет. Кстати, самые первые вкладчики, таки да, получили обещанный навар. Но получили его наличными! То есть не уплатив налоги. Пенсионер, а это основной контингент «вкладчиков», спокойно кладёт в карман деньги, с которых не платит налоги, и не забывает получить пенсию! А вот когда лавочку прикрыли, хочет обвинить государство в том, что оно не остановило афериста. Получается, что, пока шли наличные, государство не вспоминалось! Как-то не вяжется одно с другим. И последнее. Я хочу спросить. В ситуации, когда перед вами стоит педофил. Вы видели по телевизору, как его судили, сажали в тюрьму. И вот, выйдя на свободу, он предлагает вам бесплатно ухаживать за вашей малолетней внучкой. Вы согласитесь?

Путешествие из Тель-Авива в Пост-Ленинград

Не стану врать, что стоял над картой страны, как Штирлиц, но меня сильно рвало на Родину. Обстоятельства сложились так, что я, прожив в Израиле 17 лет без ностальгии, стал подумывать о поездке в, как его сейчас называют, Санкт-Петербург. Здесь я должен сделать небольшое пояснение. Избавить великий Советский Союз от своего присутствия я собирался несколько лет. За это время он, Союз, успел «гикнуться», а я всё не решался. И вот однажды я встретил «Фею». Явилась она в образе премерзкой бабы из ЖЭКа. Они, феи, постоянно шифруются то под пень трухлявый, то под каргу старую, мне вот явилась бабищей из ЖЭКа. Говорит, значит, она мне человеческим голосом: «Здравствуйте, товарищ Шервуд!» Я ей в ответ: «Не товарищ я вам, в смысле товарищи все в Париже!» А баба мне: «Не товарищ? Так что ты тут делаешь?» И ушла. И растаяла. И услышал я Голос. И сказал мне Голос: «Вали отсюда!» И понял я, что это хорошо! Через пару месяцев я уже спускался по трапу на землю Израиля! Вы спросите: отчего так быстро? Всё просто: я не стал, как все, валить через «Сохнут». Я вообще не люблю «как все». Да и насмотрелся я на своих друзей, уезжавших кто куда, на сборы-переклички! Я как только представил вопрос: «Господин Шервуд, вы сдали партбилет?» (у нет и не было его у меня, что я могу предъявить?!) – продал квартиру, машину, книги раздал, бутылки сдал, получил визу – вот и вся недолга. Но судьба распорядилась так, что через три месяца пришлось мне слетать в Санкт-Петербург. За то время, что я провёл в Израиле, я успел привыкнуть к солнышку и улыбкам людей. Прилетел, а там этого нет. Ни солнца, ни улыбок. Через неделю захотелось домой, обратно в Израиль. Вот эти-то воспоминания и мешали мне решиться на поездку. К тому же мой статус. С одной стороны, я гражданин Израиля. Но с точки зрения посольства РФ – невозвращенец! Вот так. Мало того что еврей, так ещё и невозвращенец! Побывал я один раз в посольстве, отстоял очередь под палящим солнцем, пообщался. Предложили мне в посольстве альтернативу: подтвердить гражданство РФ – 1500 шекелей, отказаться от гражданства – 2000. По всему выходило, отказ более ценен. И я решил не мелочиться. Мне говорят: получи гражданство – будет пенсия. Ребята! Ну не получу я эти 300–400 шекелей, зато не буду видеть эти (как бы помягче сказать) лица – совсем недорого. Да и сын у меня подрастает, думаю, не даст папане с голоду умереть. Вот так, за всякими размышлениями, прошло время. Тут и визы отменили. Спасибо избранникам и лично господину Либерману. Не забуду! Век России не видать! Итак, собрался – лечу! Аэропорт им. Бен-Гуриона – это аэропорт державы. Ширь, простор, красота! Кругом улыбки, доброжелательность. И… через несколько часов наш самолёт пошёл на посадку. Аэропортик махонький, в два этажа. Санкт-Петербург плюс Ленинградская область (ещё одна ахинея) больше нашей страны, а ворота страны – как дырка в заборе. Первый человек, которого я встретил, был мент. По-другому это бесформенное «чудо», впихнутое в униформу, назвать было нельзя. Первые слова: «Не заходите за красную полосу!» Это он изрёк пассажиру, стоявшему впереди меня. Тот хоть и «сабра» (экстремал, экзотики захотел? Получи!), приказ понял. Российским ментам учить языки ни к чему, и так поймут. Встретили меня. Приютили, напоили, обогрели. Утро. Я решил свершить «сбычу мечт» – навестить родной «блин-фильм» (он же в прошлом «Ленфильм»). Сколько раз я представлял себе это. Как вхожу я в студийное кафе, а там… все до боли знакомые лица! Радуются мне, хлопают по плечу. И вот подхожу я к проходной. Никого. Сначала подумал: выходной день. Да нет, середина недели. Подошёл к бюро пропусков. Объяснил: мол, так и так, когда-то работал, вот прилетел – хочу навестить, посмотреть. Впустили. Иду по студии один. Коридоры пусты. Кафе. Тут когда-то было не протолкнуться. Это было сердце студии. Здесь решалось всё. За рюмкой кофе заключались договоры, отмечались все события. Здесь можно было узнать все сплетни. Пусто. Ни души. И всё-таки набрёл я на своего старого знакомца – он когда-то таскал софиты. Теперь начальник цеха. Всё правильно: хочешь подняться – начни с нуля! Проболтали мы у него в кабинете часа два. Вывод – нет «Ленфильма». Понятно, что студия была перенасыщена людьми, но работала. Сейчас же в запуске нет ни одной картины. Спецов, отработавших на «Ленфильме» всю жизнь, просто вышвырнули! Понятно, студию надо было реформировать, но зачем вот так, через колено, ломать? Из всех моих приятелей и знакомых уцелели единицы. Вышел я с проходной и, не оборачиваясь, пошёл от этого пепелища. Но, как старая кляча, которая сама находит дорогу к дому, приплёлся я к Дому кино! Вот такой каламбур. Встрепенулся. Ну, думаю, сейчас увижу своего друга Валеру – администратора, который там «пашет» не прикладая рук. Прошмыгнул мимо вахтёра, взлетел на третий этаж и… встал как вкопанный. В самом страшном сне я не мог такого представить. Загаженный пол, обшарпанные мебель и стены. Не хватало только разбитых окон и мусора, гонимого ветром. И это всё, что осталось от того, что было Домом кино, элитарным клубом? Кому это всё мешало? Вышел на улицу, присел на ступеньках, закурил. Руки у меня дрожали, хотелось завыть… На следующий день пошёл я бродить по городу. До центра доехал на развалюхе маршрутке, в которой над дверью висело объявление: «При выходе звонить два раза, водитель не телепат». Центр города меня поразил. Чистота, всё ухожено, повсюду слышна иностранная речь. Автомобили всех марок: лимузины, «мерседесы», «лексусы»…Увидел даже «майбах», он стоял между стареньких «жигулей». За всё время, прожитое в Израиле, не видел и даже не слышал, что есть хотя бы один, а тут вот стоит преспокойненько. Думаю, принадлежит какому-нибудь депутату, например, главному борцу с коррупцией. Пост-Ленинград – город контрастов. Тут тебе и длиннющий «хаммер», как у Шварценеггера, только со свадебными кольцами, и китайский автобус. У нас нет ни того, ни другого. Шикарный «бугатти» стоимостью миллион евро и «Лада-шевроле». Это вроде как «Лада», но комплектующие от корейского филиала «Шевроле». Дизайн топорный, но зато мосты не гудят. Корея – не сверхдержава, а автомобили делает такие, что сверхдержаве России и не снились. Не снились России и другие вещи, но я не об этом. Я о городе, в котором прожил большую часть жизни, который любил и люблю. Гуляю я, значит, по Невскому – любуюсь. Добрёл до Елисеевского магазина. А его нет! То есть дом стоит, а знаменитого гастронома нет. Прохожий, нехорошо на меня посмотревший, объяснил: мол, ремонтируют его под ювелирный. Зачем? Почему? Кому «Елисей» мешал? Десятилетия он был украшением города. Теперь ещё один бутик. Иду дальше, подхожу к Дому Книги, а там – кафе! Господа-товарищи, а что, кабаков-ресторанов так мало и надо Дом Книги пускать под забегаловку? Свернул на канал Грибоедова, отошёл метров 500 – всё хорошо! Будто и не уезжал. Облупленные стены домов, вздутый асфальт – и это в центре, ну не совсем, чуть-чуть в сторону. Дошёл до Сенной площади в надежде посидеть за кружкой пивка в «Старой заставе». Её тоже нет! Присел на скамейку, задумался. Господи! Опять «разрушили до основанья, а затем…» Кому это всё мешало? В «Старой заставе» собирались студенты из ЛИИЖТа, а в «Пушкаре» на Петроградской – ленфильмовцы и телевизионщики. Нет ни того, ни другого. В каждом районе существовали знаковые места – их нет. А над тем, что когда-то называлось Нахимовское училище, горит неоновая реклама «Самсунг». Дожили. С одной стороны, мне то что, я уехал, уехал в один конец. Но вот мои друзья… Я у них спрашивал: как это, зачем, почему? А они мне словно под копирку: «Брось, вата всё это». Была у меня поездка с друзьями по новой кольцевой дороге. Надо было дозаправиться. Я увидел ближайшую АЗС, сказал: «Давай сюда». Мне ответили: «Не суетись, здесь бензин «балованный»! Я спросил: «Почему? Ведь всё частное! Смысл?» А мне в ответ: «Ты не от мира сего!» Не от российского? Слава богу! Уже в самолёте, вспоминая своё пребывание в Пост-Ленинграде, я задумался: где я побывал, что изменилось? Почти ничего. Коммуняки – те, что были у руля, так и рулят, только поменяли партбилеты на кресты. Как были временщиками, так ими и остались! Мэр города – бывшая комсомольская выдвиженка по кличке Валя-стакан! Народ? Он сам по себе. Они – тоже. Те, кто поумнее, пашут как подорванные и мечтают свалить куда подальше, остальные же пьют горькую и ругают «явреев», «за то, что еврейка стреляла в вождя, за то, что она промахнулась!»

А было ли лучше раньше? В чём-то – да. Была паутина, на которой всё держалось. Вся страна гнала брак и получала за это премии. А потом подул ветерок – и всё рухнуло. Эксперимент под названием «царство свободы» был обречён ещё до появления на свет! Но за время своего существования государство отучило народ работать и, самое главное, верить в себя! Поэтому нет и не может быть там никакого движения вперёд, хапнуть бабла – и за бугор. А не то будет как с Ходорковским и другими. И как следствие самый главный министр там – министр МЧС, что логично.

Самолёт шёл на посадку. Вот мягко коснулся земли, и я подумал: «Эйн кмо ба-арец!».

Заводской гудок

Признаюсь сразу: нет во мне пролетарской косточки. Вид спешащих к станку пролетариев не звал к новым свершениям и трудовым рекордам.

Да, я как и все, шёл на работу, к станку, но моя спешка была вызвана боязнью вовремя не отбить карточку и получить выговор и штраф. Наступили вегетарианские времена, и за опоздание на работу не сажали, били рублём.

Работал я учеником токаря, что для еврея в Ленинграде считалось, скажем мягко, нетипично. Работу свою я не любил. Шум, грязь, постоянный надзор. Конторка мастера цеха возвышалась над станками, и у меня было постоянное ощущение, что мне смотрит в затылок недремлющее око мастера. Тип он был весьма замечательный. Но всё по порядку. В цехе царил пролетарский порядок, в смысле «бери с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость!». Это я к тому, что пролетариат успевал кроме нормы-плана делать вещи для дома, для семьи. К наступлению сезона отпусков пролетариат большую часть рабочего времени уделял дому-семье, а не плану. На удивление, это делалось практически открыто. Но я постоянно ощущал за собой контроль. И быстро понял причину. Мастер цеха был, как и я, еврей. Он тупо боялся упрёков в том, что он недостаточно строг ко мне. Я очень быстро перезнакомился с рабочими. Знал их по именам. Кроме одного. Звали его Борис Фёдорович. Такого токаря в цехе не было. Не было начальника с таким именем-отчеством. Что ещё больше придавало таинственности, его вспоминали почему-то в обеденный перерыв или в самом конце работы. Набравшись смелости, я обратился к глубокому старику, недавно ему исполнилось пятьдесят.

– Иван Иванович, а кто такой Борис Фёдорович?

– Зачем он тебе?

– Да так, его часто вспоминают, но я его ни разу не видел!

– Хочешь познакомиться?

– Да!

– Ну пойдём, парень ты наш, хоть и еврей, думаю, не выдашь.

Пошли. Я всю дорогу размышлял о том, почему я должен знакомство с таинственным Борисом Фёдоровичем хранить в тайне. Шли мы долго. Через какие-то завалы, чердаки. Наконец пришли. На чердаке, заваленном мусором, мы с трудом откопали ржавую дверь. «Он там», – сказал Иван Иванович. Мы с трудом открыли дверь. К моему удивлению, за дверью никого не было, кроме грязной вонючей бочки.

– А где Борис Фёдорович?

– Перед тобой.

– Это же клей БФ.

– Это для тебя, очкарика, клей, а для народа – лучший друг Борис Фёдорович.

– А что вы, народ, с ним делаете?

– Пьём!

– Клей?

– Да, рановато тебе вливаться в коллектив.

Мыслил он, понятное дело, жидкими категориями. Я же отбывал рабочую повинность. Один серый день сменялся другим. Иногда ради развлечения новичка посылали к свирепой кладовщице за разводным или – для разнообразия квадратным сверлом. И он пулей вылетал из её каптёрки в сопровождении мата. Однажды, когда очередной посланец за уникальным инструментом вылетел под общий хохот из каптёрки, я повернулся к своему другу детства, а теперь и соседу по цеху, чтобы увидеть его реакцию. Юра смотрел перед собой как истукан, не реагируя на происходящее. Стоял и повторял: «Серёга увёл Татьяну». Как оказалось, он, Серёга, его спас. Милая скромная Танечка оказалась стервой. Но это выяснилось потом. Я же в назначенный день пришёл на свадьбу к «предателю». Предателем он был не мне, а моему другу. Они оба были друзья с детства, и оба работали со мной в одном цехе. И я решил: пойду к Серёге, а кто виноват, пусть разбираются сами. Я припозднился. Не успел я нажать на кнопку звонка, как на пороге нарисовался счастливый отец невесты. Он находился в высшей стадии счастья, то есть в полном пьянственном недоумении. Грудь его была увешана орденами. Не узнавая меня, он спросил:

– Воевал? Моряк?

– Да!

– Кронштадт защищал?

– Конечно!

– А ты помнишь, как мы на кронштадтском льду…

– Как сейчас!

Наш диалог не успел достичь кульминации. На лестничной площадке появилась тёща.

– Толя, козёл, опять нацепил мои ордена! Это я била немцев. А ты, пьянь, черпаком махал!

– Это что, стыдно солдат кормить?

– Нет, только носи свои медали, а не мои.

Стол ломился от угощений, благо повар был свой. Водка текла рекой. Свадьба затянулась, как это часто бывает, на второй день. В понедельник я прогулял работу. Не скажу, что это было впервые. Я нагло пользовался тем, что малолетка. Мне не было восемнадцати, следовательно, меня надо было не увольнять, а перевоспитывать. Не в коня корм. Утром меня поймал у моего «любимого» станка старший мастер. Он долго и нудно рассказывал о поруганной мною рабочей чести. К слову, я так по сей день и не понял, что это такое – рабочая честь. Свою душеспасительную речь он закончил приговором:

– Я бы с тобой в разведку не пошёл!

– Я бы тоже не пошёл!

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, в разведку не хочу.

– О твоём поведении я вынужден донести твоему комсоргу!

– Вам следует подождать, он ещё не родился.

– Ты не комсомолец?

– Нет. Или вы хотите перенести на комсомол моё перевоспитание?

Зря я так с ним говорил! В принципе, он был неплохой дядька. Просто забитый жизнью еврей, стремившийся не выделяться и тихо дотянуть до пенсии. Чтобы про него говорили: хороший человек, хоть и еврей.

А может, это и заставило меня так с ним говорить?

Оглавление

Антисемитам и не снилось

Армейский юмор с акцентом

Вопросы педагогики

Без права на ошибку

Выпьем за Андропова

Битва против урожая

Битлы на костях

Бочка спирта

Бутылка омуля

Бюро добрых услуг (кооператив «Милости просим»)

Важнейшее из искусств (Офелия)

Ведро «ракеты»

Впечатлился

Мои университеты

Гарна цэрква

Голова профессора Доуэля

Голь на выдумки…

Граница на замке

Гроб

Давид и Голиаф

Детство без секс-символов

Диверсия

Дизайнер

Женские шалости

Здравствуйте, Лаврентий Павлович

Ируся не изменившимся лицом

Как из начальника сделать человека

Как я изменял Родине

Каскадёр

Красота спасёт мир?

Магендавид в кокошнике

Макаренко

Мастер

Медные трубы

Миссия

Народ и армия едины

Не Бельмондо

Не встречай по одёжке

Новое мышление

Майор Иванов, или Оно мне надо?

Освободитель

Туалет на Авроре

Похмелье тортом

Прапорщик Бабаня

Радость со слезами на глазах

Родео по-еврейски

Рука свыше

Самородок, или Как шутят друзья

Самоход

Свадьба

Секретный фарватер

Слежка

Сложности перевода

Сон в руку

Софи Лорен в стройбате

Сумеречное состояние, или Вошёл в образ

Творческий подход

Ангел-хранитель

Трудно быть гением

Урок этики

Утопленник

Фантомас не разбушевался

Футбол

Цветы в окне

Чемодан, или Байка о везении в пьяном виде

Русский сионист

Я вернулся в мой город, или Нерушимый блок

ЮАР. Грустные путевые заметки

Вот такое кино

Вот такое кино – 2

Вот такое кино – 3

Кино про сварку

Байки из прошлой жизни

Дембель

Место, в которое едят

Это сладкое слово «халява»

Путешествие из Тель-Авива в Пост-Ленинград

Заводской гудок Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg