«Сайт нашего города»

Сайт нашего города (fb2) - Сайт нашего города [сборник] 1475K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья В. Горская

Наталья Горская Сайт нашего города

© Наталья Горская 2016

© ООО «Написано пером», 2016

Происшествие на станции Астрово

Красивое всё-таки название: «Астрово». А-астрово, а-стро-во, здо-ро-во! Интересно узнать, откуда такое название. Должно быть, в этом небольшом городке много астр… Но что-то не видно здесь астр. И электричку тоже не видно. Не видно и не слышно, хотя пора бы уж объявиться. Давно прошли даже допустимые для нашей железной дороги пределы опоздания.

Ах, астры, астры – прекрасные цветы!.. Воображение сразу же рисует август, когда лето уже вышло из беспокойной юности июня и повзрослело от грозовых самоутверждений душного и знойного июля. Погода прочно утвердилась, и никто уже не волнуется по поводу её чудачеств. Воздух прозрачный, и в нём хорошо звучит стук колёс уходящих поездов по вечерам. Ах, эти августовские вечера в наших краях!.. Как же я люблю это время! Конечно, житель какого-нибудь Мозамбика никогда не поймёт их прелести, потому что у него совсем другой август, а у нас…

– Ах ж ты, курва, куда улеглась! Нет, ты поглянь на эту оторву! Нашла место, где разлечься! – зычный голос дежурной по станции прервал мои размышления о метаморфозах природы.

– Что? Где? – заволновался народ. – Задавили кого, что ли?

– Человека задавили!!! – завопили было самые впечатлительные.

– Да не человека, а бабу, – флегматично успокоил их мужчина, лузгающий семечки на краю платформы. – Баба пьяная на путях лежит.

– Ох, Царица небесная, ужас-то како-ё-ёй! – запричитала бабуля с корзинкой.

– Да никого пока не задавили, а только собираются. Не орите вы так! – ответил парень, сосредоточенно нажимая кнопки на мобильном телефоне.

Оказывается, уже пришла электричка и остановилась недалеко от платформы, так как в колее между рельсами лежало что-то большое и неопределённое.

– Ту-ту-у-у!!! – требовательно прогудела электричка, как бы говоря: «Лю-у-уди, я приехала! Я знаю, что вы меня ждали, вот и приехала».

Большое и неопределённое невнятно зашевелилось и очень внятно выругалось матом.

– Ну, и кто будет убирать это говно с пути? – резонно спросил машинист, высунувшись из окна. – Никакого порядка! Мне отправляться надо через пять минут, а я к платформе подъехать не могу.

– Товарищи, да что же это такое? Мне же надо успеть на самолёт в само Пулково! – вскричал солидный господин с портфелем из крокодиловой кожи.

Любое происшествие в небольших населённых пунктах, где жизнь протекает крайне однообразно, воспринимается очень оживлённо и прочувствовано, как грандиозное событие. Жители крупных городов не обращают внимания на такие пустяки. Если человек уляжется, скажем, на Невском проспекте, то никто не обратит на него особого внимания. Кроме стражей порядка, разумеется. И это не от чёрствости, как ошибочно принято считать, а потому что современного горожанина очень трудно чем-либо удивить: чего он только уже не видел.

Короче говоря, началась сумятица: кто-то торопится, кто-то никуда не спешит и с любопытством наблюдает за дальнейшим развитием событий, а мой взгляд снова падает на жестяной, погнутый чьей-то молодецкой удалью щит, где на грязно-белом фоне чёрным, решительно-грубым, рубленым шрифтом написано хрупкое, как хрусталь слово «Астрово». Такое слово следовало бы написать каллиграфической гарнитурой или шрифтом в стиле модерн, где буквы похожи на грациозных женщин с работ Альфонса Мухи. Есть в звучании этого слова что-то этакое космическое! Я бы даже сказала, нечто астральное…

– Ну ты, шалава, будешь вставать или нет? Я щас ментов вызову! – пытается расчистить путь дежурная по станции громовым голосом.

– Слышь, а ты проедь по ней, – советует машинисту кто-то из несостоявшихся пассажиров, – а то нам некогда.

– Она весь путеочиститель мне сломает! Поглядите, какая у неё корма, – зевает в окно кабины машинист.

– Да-а, баба в теле: есть за что подержаться, – со знанием дела комментирует мужик с семечками.

– Это же Клавка с совхозной фермы, – опознаёт кто-то лежащую. – Совхоз давно развалился, комбинат тоже закрыли, а народ не знает, куда теперь деваться…

На чём же я там остановилась? Ах, да! Август – прекрасная пора, когда уже нет летней духоты, и ночи тёмные, прохладные. Ещё далеко до заморозков, и астры усыпали разноцветными звёздами цветники, которые так и распирает от обилия этой красоты. Астрово! Похоже на Астрахань. В детстве казалось, что слово Астрахань означает «царство астр». Судите сами: «астра» – звезда, «хан» – правитель, царь. Каково же было моё разочарование, когда я узнала, что это искажённое название от Аштархан или даже Хаджитархан. Так жизнь зачастую беспощадно сокрушает наши фантазии. А ведь красиво: Царство астр! Я тогда даже стихи сочинила:

Там, где Волга впадает в Каспий, Разбиваясь на рукава, Там находится Царство астр…

– Вот падла! – дежурная по станции пинает Клаву. – А ну пшла отседа!

И бессильны о них слова.

– Разве можно бабе так нажираться? Ни стыда, ни совести у народа не осталось! – начала читать мораль Клаве бабуля с корзинкой. – Женщина называется! Это ж надо так запаршиветь! Уж ладно мужики своим человеческим обликом не дорожат, а коли бабы так начнут разлагаться, то кранты стране. А ну вставай, кобылиш-ша…

Тут Клава открыла глаза и грозным мутным взглядом посмотрела на бабку, отчего та резко сменила пластинку:

– До чего народ довели правители наши, чтоб им пусто было! Споили русский народ под корень!

– Это не правители спаивают, а жиды! – заметил мужичок со сморщенным лицом.

– Да не жиды, а чурки, – не согласился ещё кто-то.

Началась полемика на излюбленную в России тему: кто спаивает русский народ. Машинист в это время курил, дежурная по станции бегала на вокзал в Опорный пункт МВД, а что же наше Царство астр?

Отец мне сказал тогда, что в Астрахани нет астр – там есть арбузы. Как это замечательно! Ведь в августе в наших краях появляются не только астры в палисадниках, но и арбузы на рынках. Само слово «Астрахань» такое сахарное, как хруст спелого арбуза, когда его разрезают острым ножом – ассстр-р! – и отламывают лакомый, пахнущий мёдом кусок – хххань! Вокруг вьются одуревшие пчёлы и осы, а черноглазые мужчины весело расхваливают свой скоропортящийся товар. В воздухе плывут ароматы сладких арбузов, медовых дынь и звуки проходящих мимо станции поездов, которые везут людей в далёкие прекрасные города и страны… Да, а в палисадниках цветут астры.

– Щас я тебе устрою тут лежбище, лярва страшенная! Вот, товарищ старший сержант, полюбуйтесь: полчаса поезд стоит, а она не встаёт! – отрапортовала дежурная по станции молоденькому милиционеру.

– И не встанет: она ж пьяная в дупель. Надо её как-то с пути убрать, перенести в другое место, – сказал сержант устало, и вдруг грозно добавил: – И совсем не за чем беспокоить ментуру по таким пустякам!

– Да Вы что! Да знаете ли Вы, что задержка поезда теперь приравнивается к теракту! – не сдавалась дежурная по станции. – Её надо арестовать!

– Да уж, вид у неё, как у настоящей шахидки, – сострил кто-то.

– Куда я её буду арестовывать? У меня и так народу полный обезьянник: полгорода нигде не работает, а только дурью маются от рассвета до заката!

– Может быть, её действительно оттащить куда-нибудь? – робко спросила женщина с тележкой на колёсиках.

– Сама и тащи, коли умная такая: эта кобыла весит больше центнера, – обиженно отреагировал кто-то из мужчин.

– Эй, тётка, а ну вставай живо! – скомандовал старший сержант, слегка пнув Клавку с фермы в бок, но та только прохрипела что-то нецензурное густым неженским басом и брыкнула толстенной голой ногой, которая выглядывала из-под такого же, как и его хозяйка, бесформенного, неопределённого цвета платья.

– Когда же это безобразие закончится? – воскликнула хорошенькая дама в обтягивающих белых джинсиках. – Я жутко опаздываю на поезд в Адлер, – заявила она тоном, не терпящим возражения, и указала на большой, белый, красивый чемодан.

– Мама, а что такое «адлер»? – спросил у матери маленький мальчик с пальцем в носу.

– Я не скажу тебе, пока ты не прекратишь ковырять козявки.

– Ты сама всё время ковыряешь свой нос, когда мы дома, – выдал ребёнок мать и спросил мужчину, разгадывавшего сканворд: – Дяденька, а что такое «адлер»?

– Это не что такое, а кто такой. Был такой психолог в прошлом веке. По-моему, ученик Фрейда.

– А кто та…

– Не приставай к незнакомым дядям с дурацким расспросами!

– Сама ты дурацкая!

– Нет, вы поймите, что поезд на Адлер ждать не будет! – надрывно воскликнула хорошенькая дама. – А у меня путёвка пропадёт.

Большинство граждан, которым отдых в Адлере был недоступен, злорадно улыбнулись. Адлер, Адлер… Где это? Это где-то на юге, почти там же, где и Астрахань, только на берегу другого моря. Чёрного. Маленький городок рядом с Гантиади. Они так и идут вереницей друг за другом: Анапа, Геленджик, Туапсе, Сочи, Адлер, Гантиади, Гагра, Пицунда, Сухуми. Знаменитые курорты Советского Союза. Там тепло и солнечно, почти круглый год можно купаться. Там наверняка тоже цветут астры: не могут не цвести. Пчёлы летают меж ними, а устав от их красоты, летят искать сладкие арбузы и дыни…

– Ну как же так?! Я же опоздаю! А меня ждут, между прочим! – не унималась дамочка в джинсиках.

– Вот кто-то в Адлер по путёвкам катается, а я тут должен без отпусков и выходных всякую пьянь подбирать, – сердито пробурчал молоденький милиционер.

Дама, бросив красивый чемодан на платформе, подбежала к старшему сержанту, очаровательно стуча каблучками.

– Товарищ старший лейтенант, ну сделайте же что-нибудь! Из всех присутствующих только Вы можете разрешить эту дилемму, – проворковала она, трогательно положив холёную ручку на крепкое плечо стража порядка.

– Кхе-кхе, – растерялся сержант, потом густо покраснел и по-детски беззащитно улыбнулся.

– Хм! – презрительно отреагировала дежурная по станции.

– Дайте воды, – сказал милиционер, снова приняв строгий вид.

Все засуетились в поисках воды, решив, что старшому стало плохо. Хотя нельзя сказать, что ему было плохо, а как раз совсем наоборот. Он стал застенчиво объяснять хорошенькой даме, что он – старший сержант, а не лейтенант. Она же ответила, что он похож именно на старшего лейтенанта. Он сказал, что у лейтенантов на погонах – звёзды, а у сержантов – нашивки. И она, встав на цыпочки (хотя, благодаря каблукам, и так на них уже стояла), чтобы получше рассмотреть его погоны, сказала, что совсем не разбирается в этих тонкостях суровых мужских будней. А он…

Сказать проще, начинался лёгкий флирт при исполнении служебных обязанностей. Дежурная по станции демонстративно ушла. Сержанту-лейтенанту протянули бутылку минералки, и он полил лицо неподъёмной Клавы. Та издала булькающий звук, крякнула и резко села.

– Помогите подняться, – сказала она совершенно трезвым голосом.

Несколько человек с кличем «и-эх, взяли!» поставили Клаву на ноги. Она какое-то время постояла на месте, как бы привыкая к новому положению в пространстве, медленно разгибаясь в месте соединения ног с туловищем, а потом вразвалку заковыляла в сторону пивных ларьков.

Хорошенькая дамочка восхищённо смотрела на молоденького милиционера, а он хмурился для строгости, отдавал какие-то команды подчинённым, но всё время косился в сторону белых джинсиков.

Электричка наконец-то пришвартовалась к платформе. Все расселись. Кто-то обсуждал недавнее происшествие, кто-то углубился в свои дела, а напротив моего окна вновь возникло название станции.

Красивое всё-таки название: «Астрово». Воображение сразу рисует августовский вечер, чаепитие на веранде и астры в палисаднике. А вдали утихающий стук колёс скорых поездов, которые везут людей в разные прекрасные города и страны. Ту-ту-у!

– Ту-ту-у! – весело кричит электричка и, как резвый жеребёнок, резко дёргается с места.

– Ну, слава те, Осподи, – вздыхает бабуля с корзинкой, – никак поехали.

Снег

Начальник гаража Дмитрий Александрович очень нервничал, и было из-за чего: подлец Байкин опять не явился в поездку, хотя, гад такой, обещал быть, как штык. И трезвым, как стёклышко.

Рейсов не было целую неделю – стояли морозы, и мужики решили переждать с поездкой: в соседнюю область путь не близкий. Наконец, как часто бывает в наших краях, морозы сменились оттепелью, и пошёл снег…

Снег и сейчас шёл: рыхлые крупные хлопья плавно кружились за окном в каком-то только им ведомом танце, то ускоряясь, то снова замедляясь, да так, что начинало казаться, будто они никуда не падают, а парят в тяжёлом влажном воздухе. Они подлетали к самому стеклу, словно внимательно всматриваясь и вслушиваясь, что происходит по ту сторону, а потом улетали в сторону, и у окна их сменяли новые хлопья. От наблюдения за таким поведением снега мерещилось, что это не он проносится мимо, а мир несётся куда-то в неизвестном направлении. Так бывает, когда смотришь из окна поезда, который стоит на месте, а мимо идёт другой поезд. От этого кружилась голова, и начинало клонить в сон. Хотелось отключить и телефон, и радио, и вообще всё, чтобы завернуться в мягкое одеяло и крепко заснуть. А проснувшись, увидеть яркое весеннее солнце.

– Ох, придётся мне за баранку садиться, – вздохнул вслух начальник и налил себе крепкого кофе. – Нашёл, кому поверить…

В этот момент дверь в каморку начальника распахнулась, и на пороге застыл, нетвёрдо держась на ногах, всклоченный Байкин.

– Саныч, гуд монинг! Вот я и пришёл, – неуверенно сказал новоприбывший.

– Бон жур, мать твою! Мог бы и не приходить, – проворчал Дмитрий Александрович.

– Да я щас всё объясню…

– Сыт по горло твоими объяснениями! Если не можешь слово держать, то и не давай его никому.

– Да говорю же тебе: непредвиденный случай. Со мной такого никогда ещё не было, – Байкин сверлил Саныча глазами.

«Сейчас начнёт сказки рассказывать», – подумал начальник, а вслух сказал:

– Ты бы литературной деятельностью занялся, что ли. А я все твои басни давно наизусть знаю.

Байкин, надо отдать ему должное, был человеком с очень богатой фантазией и умел так преподнести любое событие, что все аж заслушивались. У Дмитрия Александровича не раз чесались руки подписать приказ об увольнении, но он так и не осуществил этот замысел, и сам не знал почему. Сегодня он твёрдо решил уволить Байкина, поэтому изо всех сил старался не смотреть в гипнотизирующую синь его, как казалось на первый взгляд, наивных глаз, в которых постоянно плясали озорные огоньки.

– Сейчас пойдёшь в отдел кадров и заберёшь свои документы: я с инспекторами уже договорился, – сделал серьёзное лицо начальник гаража.

– А это… а как же… кто вместо меня за руль сядет?

– Я сяду.

– Да-а, вот переживёшь потрясение, и никто не поинтересуется даже! Э-хе-хе.

– Да что за потрясение-то?! – не выдержал Дмитрий Александрович. – Летающая тарелка на тебя чуть не упала опять, что ли?

– Не тарелка, – загадочно сказал Байкин и выразительно закатил глаза.

– А что? – настороженно спросил начальник.

Дмитрий Александрович обладал крайне редким качеством для начальника: он умел выслушать любого, за что подчинённые его очень любили и уважали, а вышестоящие начальство укоряло в отсутствии жёсткого руководства. Так он и разрывался, как меж двух огней. То ему хотелось, что называется, «закрутить гайки», и тогда он был готов наказать и уволить любого за малейшее нарушение. То ему становилось не по себе от такого «металлического» отношения к людям. Байкин это знал и думал теперь, чего бы такого придумать в оправдание своего неправедного образа жизни. Придумывать было нечего, поэтому он решил сказать правду.

– Послала меня жена на колонку за водой, – начал он откуда-то издалека, закручивая сюжетную интригу, осторожно присев на краешек стула. – Ну, я и пошёл.

– Так, – кивнул Саныч, думая про себя: «Ну-ну, давай, заливай, артист».

– А был я абсолютно трезв. Вот те крест! Думаю, завтра в поездку, как же я могу Саныча подвести? Нет, я Саныча ни в жисть не подведу… Иду, стало быть, по дороге, а вокруг – ни души, как будто вымерли все, хотя около полудня. И так тихо-тихо. А я привык к грохоту, когда мотор ревёт, прицеп грохочет! Но тут такая тишина, что я даже поначалу испугался. И вот этот снег, белый и пушистый, может легко превратится в лавину, которая движется со скоростью триста кэмэ в час и обладает силой удара в сто тонн. Этот «белый и пушистый» может сметать бетонные здания, скручивать в бараний рог арматуру, переворачивать автомобили! А тут он так ти-ихо падает… Понимаешь?

– Ну, – опять кивнул Дмитрий Александрович.

– И главное, Саныч, снег падает так, что мне начинает казаться, будто снежные хлопья никуда не падают, а это я падаю куда-то в другое измерение, – ускорил рассказ Байкин, думая, что начальник сейчас оборвёт его повествование, как пуля прерывает полёт птицы, и скажет о том, что закусывать надо или что-нибудь в этом роде. – И стало мне так страшно, что я аж задумался. А не задумывался я уже лет тридцать. Даже забыл, как это делается.

– А тут вспомнил, да?

– Да, Саныч, да! Иду и думаю, почему же мы так странно живём? Всё нам вроде бы дано с рождения, а мы даже и сотую долю этого не используем. Для чего я живу? И живу ли я? Суечусь чего-то, зарабатываю, пропиваю, снова зарабатываю и снова пропиваю, ругаюсь с женой, не люблю никого. И меня никто не любит, разве только жена жалеет. И даже тот, кто не пьёт, также суетится и мельтешится чего-то, гоняется за ерундой. А мимо проходит жизнь и – вот этот снег. И деревья замерли как кораллы на дне морском. А нам некогда остановиться, чтобы рассмотреть такую красоту, порадоваться тому обстоятельству, что где-то смеются дети, собаки лают и ловят пастью снег… Ведь такой же снег падал, когда жил первобытный человек, потому что за всё время существования Земли, на ней не появилось ни одной новой молекулы воды! Вода, как и прежде, испаряется, выпадает на землю в виде дождя или снега, просачивается сквозь почву или попадает в водоёмы, снова испаряется или превращается в ледники, которые сейчас тоже тают и испаряются, и вода опять падает на землю в виде снега. И так длится несколько миллиардов лет, а может и больше. А мы живём и ничего этого не замечаем! Не замечаем, что этот же снег мог видеть сам Моцарт. Или он упал на голову Ньютону, после чего тот открыл свой Второй закон динамики.

– Это яблоко ему на голову упало, говорят, – неуверенно поправил Дмитрий Александрович.

– Нет, я думаю, сначала это был именно снег. А яблоко уж потом, как окончательное подтверждение. Не в этом дело! Такой же снег падал, когда Христос жил в Палестине.

– В Палестине снега-то никогда не бывает.

– Я не говорю, что именно снег. Это мог быть дождь. Я о том, что это та же самая вода, те же самые молекулы, понимаешь? А мы этого не чувствуем, потому что распалась связь времён, Саныч, и наше время вывихнулось и повернулось вспять! Ты только подумай, что эти же капли воды текли по лицу Иисуса, когда он умирал на кресте. Я подумал и испугался. Как и зачем они теперь упали к нам откуда-то свысока, где тихо и людей нет, разве что они летят в самолёте, где только тучи и облака из снега и воды? А там дальше, за всеми этими стратосферами, термосферами и экзосферами начинается Космос.

– Ещё мезосфера есть, – скромно добавил начальник.

– А?

– Я говорю, что между стратосферой и термосферой находится мезосфера.

– Вот именно! Так высоко над Землёй, что дух захватывает, а Космос ещё выше! Я как подумал, что Космос – бесконечен… Понимаешь, Саныч: бес-ко-не-чен! Он тянется и тянется во все стороны, и мы с тобой – да что мы! – вся Земля – это ма-а-ахонькая песчинка по сравнению с Космосом. Там взрываются звёзды, размеры которых больше всей нашей галактики, и отблеск этих взрывов достигает Земли только через века, через тысячелетия. Ты представляешь себе, какое это должно быть расстояние, чтобы такой сумасшедший свет, который может исходить от огромной звезды, проходя триста тысяч километров в секунду доходил до нас только через несколько тысяч лет?! – Байкин шмыгнул носом. – Мне родителей тяжело навестить, хотя они живут в ста километрах от меня, а тут – триста тысяч кэмэ! Это же больше экватора Земли! Сколько у нас экватор-то?

– Где-то около сорока тысяч километров, – послушно ответил Дмитрий Александрович, вспомнив школьные познания.

– Во! А я шаг шагну, и мне уже лень становится. Вот почему так? – на глазах у Байкина навернулись слёзы, в которых растеклась невозможная синева радужной оболочки. – Столько талантов нам дано с рождения, а мы жизнь тратим на то, чтобы скорее её прожить, чтобы скорее себя привести в нерабочее состояние. Ведь каждый день и час – бесценны. Свет за один час проходит… Сколько он проходит? Это триста тысяч километров надо умножить на три тысячи шестьсот секунд. Сколько это будет, Саныч?

– Э-э…, – полез тот в стол за калькулятором. – Приблизительно: миллиард километров.

– Вот! – рявкнул Байкин и хлопнул ладонью по столу, так что начгар невольно вздрогнул. – А мы через час остаёмся там же, где и были, и нисколько не продвигаемся в развитии. Пушкин жил двести лет тому назад, а его уровень развития ушёл дальше нашего на сотни парсеков! Ньютон был гениальнее всех нас в тысячи раз!.. Вся наша мышиная возня, которую мы считаем настоящей жизнью, так мелочна и глупа в сравнении с вечной сущностью вещей! Занимаемся каким-то волюнтаризмом, обструкционизмом и эскапизмом с квиетизмом, короче, полным …измом. Я о Королёве прочитал в газете, что его арестовали по доносу какого-то Костикова. Фамилия-то какая… елейная! Этот Костиков сделал быструю карьеру от рядового инженера до директора НИИ: стучал на людей, которые высокие посты занимали, а потом садился в их кресла. Таким бл…ям в нашей нелепой стране всегда почёт и уважение. А Королёву – титану, благодаря которому Человек полетел в Космос – в нашем эНКаВэДэ сломали обе челюсти и пригрозили заняться его женой и дочкой, если он не подпишет признание во вредительстве. Ладно бы мне морду сломали – не жалко, – а то какие-то опричники без извилин в мозгу пытали Гения! И отправился этот Человечище на Колыму, где в скотских условиях из пяти заключённых выживал один. Только у нас так могут к гениям относиться, чтобы другим неповадно было! А он, несмотря на это паскудство и продажность нашу, выжил и остался Гением. Не спился и не скурвился, хотя имел повод. Ему Нобелевскую премию хотели дать, а наши вожди держали его имя в секрете и отвечали Нобелевскому комитету, что это не конкретный человек придумал космический корабль, а всё это благодаря советскому строю произошло, и весь советский народ в этом участвовал. Это мы с тобой, Саныч, в этом участвовали? Да мы хрена лысого такое бы придумали!.. Я на днях лежал под забором, смотрел на звёзды, и вдруг стало мне страшно, что это они на меня смотрят, а не я на них. И сколько нас таких валяется, а нам приписали подвиг Королёва. Он в нечеловеческих условиях сумел остаться человеком, личностью, а мы чего-то рыщем, воруем, унижаем и обижаем друг друга, пакостим ближним своим, смотрим целыми днями в телевизор на политиканов и чернуху-порнуху, стоим в очередях за деньгами и водкой, воюем меж собой, портим друг другу жизнь хамством, разучились любить и понимать друг друга… А вечный разумный Космос, где одно короткое мгновение вмещает в себе целую эпоху, со всех сторон обступил нас и смотрит. И как ты думаешь, Саныч, что он обо всех нас думает?

– Не знаю, – пожал плечами Дмитрий Александрович.

– А я как подумал, и мне страшно стало, что на нас давит эта тишина, которая там, в Космосе, где никто не орёт дурным голосом и не матерится, где только метеориты проносятся со свистом, да кометы шипят хвостами. Но нам не до Космоса, не до звёзд, а волнует нас только, прибавят ли нам к зарплате очередные копейки, на которые мы купим себе лишнюю бутылку водки. И даже если только предположить, что Космос где-то всё-таки кончается, то ещё страшнее становится. Потому что там дальше тоже что-то должно быть. Пусть это будет абсолютная пустота, но и она тянется куда-то! И что там потом начинается? Я как подумал обо всём этом, так страшно мне стало, что пошёл и надрался. Чтобы ни о чём таком не думать, чтобы мозги отключить и стать таким же, каким я был прежде…

– Иди домой, Викентий, – сказал начальник гаража. – Я сам в рейс съезжу. Тем более, у меня дочь с внуками в соседней области живёт: за одно и навещу.

– Спасибо, Саныч, – всхлипнул Байкин. – Я жене первый раз правду сказал, почему напился, а она не поверила. Сколько раз врал, небылицы всякие сочинял, и всегда верила. А тут правду сказал, как на духу, и она усомнилась. Допил до горячки, говорит… Ну, я пойду, – и он вышел, вытирая слёзы шапкой.

Дмитрий Александрович посмотрел в окно. Там, как и прежде, снег плавно падал рыхлыми крупными хлопьями. И этот белый и пушистый снег может легко превратится в лавину, которая движется со скоростью триста километров в час и сметает здания, переворачивает автомобили… Но сейчас он падает так неслышно! Его хлопья подлетают к самому стеклу, словно внимательно всматриваясь и вслушиваясь во всё, что происходит по эту сторону, а потом, получив нужную информацию, разворачиваются и улетают куда-то вверх, и их сменяют новые скопления кристаллов льда. От наблюдения за ними начинает казаться, что это не они проносятся мимо, а весь мир несётся куда-то в неизвестном направлении.

Пчёлы

История любого города начинается с пары-тройки одиноких дворов, которые ставили и заселяли по-настоящему сильные и отважные люди. Именно им выпало основать цивилизацию с нуля, отвоевать не изученное пока ещё пространство у леса или пустыни, дабы сделать его своим. То есть любой город, грубо говоря, начинался с деревни. Даже если вы живёте на Манхэттене, то знайте, что когда-то на месте того роскошного небоскрёба вполне мог находиться какой-нибудь огородик с коровником или пыльный постоялый двор для измученных дорогой переселенцев.

И с такого, казалось бы, никаких перспектив не обещающего начала, деревня вдруг начинает расти, развиваться и иногда за тысячелетия, века, а то и всего за несколько лет превращается в крупный сгусток из людей, домов, улиц, машин, организаций, ведомств и разных прочих институтов общества. То есть медленно, но верно превращается в то безумие, которое в современном мире принято называть мегаполисом. Не просто городом, а мегагородом – городом крупнее некуда.

Естественно, далеко не все деревни вырастают в мегаполисы. Должно же на Земле остаться место, где обитатели мегаполиса могли бы отдохнуть. К тому же, седая старина знает немало случаев, когда от знаменитых и поражающих воображение роскошью, мощью и обилием событий городов нам, современным жителям, остались только их имена. А от самого города даже камня на камне не осталось, например, от Вавилона. Целые научные экспедиции снаряжают, дабы отыскать их местонахождение или хотя бы осколок, но так ничего и не находят. Иные города, как и любой человек на пути развития, в какой-то момент начинают чахнуть, спотыкаться на каждом шагу, как вдруг или вовсе исчезают, или возвращаются к состоянию захолустья, превращаются в старую добрую деревню, с которой всё и началось.

Моя деревня началась с мызы, которая была расположена на большой горе. Собственно, это нельзя назвать горой в смысле скалистого образования, как горы Кавказа или Тибета, а скорее это гигантский холм, который совершенно не воспринимается при нахождении на нём. Просто любые возвышенности в наших краях, где высота почвы практически равна уровню моря (а то и ниже), представляют собой довольно-таки заметное явление. И хотя высота нашей горы от этого самого уровня не превышает и ста метров, но этого вполне достаточно для такой местности, чтобы именоваться Горой с большой буквы. Как говорят её обитатели, обладающие особой самоиронией, среди невских болот любая кочка Эверестом покажется.

В Ленинградской области вообще очень много населённых пунктов, где в названии присутствует слово «Гора». Есть и Абрамова Гора, и Акулова Гора, и даже Ахматова Гора. Есть Гора Черемная и Чудская, а также Бабья – тоже Гора! Глебова, Иванова, Ильина, Карпина, Козья, Липовая, Лосева и всё это – Горы. Есть такие названия, как Пильдеж-Гора, Пиргора, ПельГора, Гора-Валдай. Есть Ерёмина Гора (две штуки), Железная Гора и даже Пятая Гора (хотя Первой или Третьей нет). Есть ещё и Горка, и Горки: Вельяшева Горка, Вороньи Горки, Горка-Воскресенская, Горка-Хваловская, Мазаная Горка, Маяк-Горка, Ореховая Горка, Рудная Горка, Сельцо-Горка. И это – только малая их часть, так как перечислить все эти Горы нет никакой возможности. Точнее, Горы – это отдельное название, есть четыре населённых пункта, которые так просто и называются: Горы. Просто название Гора встречается один раз, Горка – 18, Горки – 11, Горушка – 3. Есть по одному названию Горье, Горный, Горская, Горское, Горочка, две Белогорки и четыре Загорья. На карте нашего края вы можете найти населённые пункты Малые Горки и Большие Горки, Малая Горка и Большая Горка, Красная Гора, Красные Горы, Красная Горка (шесть штук), одна Старая Красная Горка и даже Красный Холм. Некоторые названия весьма романтичны и даже загадочны: Горная Шальдиха, Горное Елохово, Горные Морины. Такой вот парадокс, что в низинной местности есть и Горное озеро, и Нагорное, и Подгорное, и…

Каких только Гор, Горок и Горочек у нас нет! Я лично насчитала полторы сотни «горских» названий. И это – только официальные административно-географические названия. А сколько ещё таких Горок присутствует внутри населённых пунктов, в местных, исторически сложившихся наименованиях частей и районов города или деревни – и не счесть!

Что касается холма, с которого начиналась история моего города, то некоторые старожилы называют её Ведьминой Горой. Якобы жила на ней в глубокой древности некая ведьма особой силы колдовства. От её «места дислокации» где-то на самой маковке горы осталась большая поляна, на которой до сих пор никто не ставит дом и даже огород не разбивает. Пробовали, но тут же ни с того ни с сего образуется болото – и это в самой высокой точке местности! Или нападает такая сушь, что чахнет не только огородная зелень, но и вездесущая луговая трава перестаёт расти. А то ещё какие-нибудь страсти-мордасти приключаются. На впечатлительных приезжих граждан это производит неизгладимое впечатление. Мы же давно к этим причудам нашей Горы привыкли.

На этой Горе с незапамятных времён жили мои далёкие предки. Были они трудолюбивы, как пчёлы, поэтому жили – не тужили. Одно время они были подданными шведского короля, но после Северной войны, в ходе которой в здешних краях велась ожесточённая партизанская война между русскими солдатами и нежелающими принимать русское подданство чухонцами, перешли-таки во владение то ли дворян Нарышкиных, то ли Лопухиных – точно уже никто не помнит. А только помнят, что какой-то родни грозного царя Петра Великого по линии матушки или первой жены, чья роскошная усадьба раскинулась на самой вершине вышеупомянутого холма, и от которой, к сожалению, как часто это у нас водится, ничего уже не осталось. Кроме нескольких старинных деревьев барского парка да куска каменной ограды. Всем живущим на Горе финнам, эстам, ижорцам и вепсам, ставшим крепостными вышеупомянутых дворян после Ништадтского мира, дали впоследствии фамилии Горские, Горкины, Горовы и даже Егоркины и Егоровы, а настоящие их фамилии установить уже невозможно. Так, во всяком случае, принято считать, хотя прабабушка моей бабушки рассказывала правнукам, что фамилии их были то ли Мяки, то ли Куккола, что так же намекает на гору или холм. Поэтому если говорят про «ком с горы», это про нас.

Некоторые мрачные наши земляки утверждают, что фамилии сии произошли от горького русского слова «горе», коего на Руси всегда много, но тут уж кому что больше нравится: горе было да прошло, а гора осталась. Есть ещё версия, что эта фамилия пошла от русской формы имени Георгий, что означает «земледелец» – Егор или, как в старину называли, Гора. Возможно, предки наши возделывали землю. Хотя Васька Горкин с Карбюраторной улицы, увлечённый разными древними культами, настаивает, что фамилия сия восходит к имени древнеегипетского бога Гора, покровителя фараоновой власти, сына самих Осириса и Исиды. Ему никто не верит: больно широко он размахнулся. Какие тут фараоны в нашей-то Ингерманландии!

Широко размахнулась и наша деревня. Со времени возникновения она стала разрастаться, расширяться в разные стороны, объединяться с другими мызами и деревеньками и, в конце концов, это нагромождение частных и общих, одноэтажных и многоэтажных домов, разных мелких и крупных предприятий, ферм, огромных и зажиточных в советское время совхозов, многие из которых к настоящему времени приказали долго жить, широко расползлось в разные стороны и обрело статус посёлка городского типа, а затем и просто города. Теперь её зовут и городом, и деревней, и посёлком – кому что больше нравится. В центре она похожа на обычный город с многоэтажными домами, с разными административными зданиями, а ближе к окраине она больше похожа на деревню с огородами и садами, с бескрайними полями, которые разделяют лесополосы, упирающиеся в настоящий дремучий лес. Короче говоря, ни то ни сё или и то и это. Хочешь почувствовать себя горожанином – иди в центр, устанешь от шума городского – катись на самую окраину. Удобно, что и говорить.

Первая улица деревни, уходящая за пределы Горы по её пологому склону, получила название Загорской. Зимой особенно здорово кататься на санках с противоположного более крутого склона, где как раз наверху располагаются остатки старинного барского парка с куском ограды. Но сейчас я хочу рассказать о лете, а точнее – о пчёлах.

Говорят, укусы пчёл полезны для здоровья, особенно при ревматизме. Не знаю. Точнее, знаю, что полезны, но уж очень болезны. Но если вы страдаете ревматизмом и не боитесь такой радикальной терапии, то добро пожаловать к нам на улицу Загорскую. Только нет никакой гарантии, что вас ужалят именно в то место, куда надо, потому как пчёлы больше норовят ужалить в нос или скулу. Дело в том, что соседи наши занялись пчеловодством, и теперь дня не проходит, чтобы кто-нибудь не испытал на себе лечебное воздействие пчелиного яда.

Ещё весной их участок украсился уютными на вид ульями. Соседи купили их на сельскохозяйственной выставке вместе с пчёлами.

– Ох! – сразу же стали раздаваться возгласы соседей. – Зараза, в глаз-то зачем!

Тогда-то мы и узнали о новых полосатых соседях, которые появились на земле за пятьдесят тысяч лет до человечества.

Собственно, такое соседство нас не беспокоило бы, если б ваша покорная слуга не любила цветы. Даже если у меня обнаружится аллергия на пыльцу цветов, я всё равно не смогу с ними расстаться. Цветы очень украшают наши улицы. И вот в этой красоте засели пчёлы, потому что они, как выяснилось, тоже обожают цветы. Они появились не сразу, а только после тщательной разведки, когда некая пчела-шпионка нашла источник дохода в виде моего цветника. Она-то и привела своих соплеменников, исполнив перед ними, так называемый, «круговой» танец, как бы говоря: «Айда за мной!». Их уже не прельщает душистый зверобой и пачкающий всё и вся в ярко-жёлтый цвет чистотел, заросли которых украшают восточную стену нашего дома. Им теперь подавай культурные растения в лице пионов и гвоздик.

И хотя соседи засадили свой участок цветами, чтобы пчёлы особенно не тревожили округу, но пчёлам, оказывается, нужно облететь до десяти миллионов цветков, чтобы собрать килограмм мёда. Вот они и облюбовали мои цветочки.

– Оказывается, мы с вами родственные души! – кричу я им, убегая в дом.

– В ужжжко ужжжалю, – ревнуют они цветы ко мне.

Сразу видно, что это умные пчёлы, окультуренные: они не залетают в чужой дом, как дикие осы и шмели, а останавливаются у самой границы дверного проёма, кружат у этой воображаемой плоскости входа, хотя дверь и открыта нараспашку, но дальше ни шагу, если можно так сказать. Ты подумай!

Так эти «злодеи» разлучили меня с цветами.

– Тигры полосатые, – ворчу я на них. – Мне же надо освобождать огород от вечного укропа, который никто и не сажал, но он растёт себе повсюду.

– Уйдзззи, жжжадзззьина, – отвечают они мне.

Так теперь и бегаем от них по огороду и улице. Только подземный пахарь – дождевой червь – совершенно не реагирует на их кульбиты посреди цветущей растительности. Выползет себе на поверхность – уф, устал.

С раннего утра в пчелиной семье, в этой целостной биологической и хозяйственной единице, кипит работа. Всё в ней символизирует сплочённость и тесное взаимодействие, где ни одна особь не может существовать вне семьи.

Население ульев с каждым днём увеличивалось. Наконец, пчёлам стало тесно, как детям становится тесно с родителями, и они чувствуют, что семье надо разделиться.

Первый сеанс пчелиной терапии я получила, когда пчелиной матке – это очень важная персона, глава семейства пчёл – приспичило прилететь на нашу яблоню. Следом за ней прилетело всё семейство. Прилетели и засели намертво. Короче говоря, произошло у пчёл естественное роение и почему-то выбрали они для этого наш сад. Когда я увидела этот огромный клубок пчёл, у меня пропал дар речи.

– Натаха, ты их не бойся! – кричит мне соседка с распухшей щекой. – Они в таком состоянии почти не жалятся, только близко к ним не подходи и руками не махай.

– Ага, не жалятся! Что же мне теперь и шагу не шагнуть по огороду? – но пчёл я всё равно не трогаю, потому что, говорят, пчелу обидеть – грех на шею навязать.

– Сейчас Кузьмич придёт и соберёт их.

Кузьмич – это дед с другого конца города, дока в пчеловодстве, умеющий общаться с перепончатокрылыми голыми руками. Он может часами рассказывать о своих любимцах:

– Пчела развивает скорость свыше шестидесяти километров в час и делает крыльями свыше четырёхсот взмахов в секунду, а груз, который она способна поднять, равен её двукратному весу. В то время как лошадь может только сдвинуть с места груз, не превышающий её веса, – восхищался он пчёлами и передавал это восхищение другим.

– Так значит, пчела сильнее лошади? – спрашивали его дети.

– Именно.

– Как у пчёл всё справедливо устроено, – говорил Кузьмичу, перевесившись через забор, его сосед Мотька Ручкин, который нигде не работал, даже в собственном огороде, – а почему мужик должен работать, если у пчёл работают только бабы, а трутни, то есть мужики – нет? А только спариваются с маткой. Вот она, демократия!

– Тьфу! – реагировала жена Ручкина, которая в это время окучивала картошку.

– Не жизнь, а сплошной кайф, – развивал тему Ручкин. – А у людей всё как не у людей. Минуту не дадут мужику спокойно посидеть!

– Зато каждую осень пчёлы изгоняют трутней из улья, и они погибают, – объяснял Кузьмич, устанавливая разделительную решётку в улей.

– Вот бабы проклятые! Нигде мужикам жизни не дают, – негодовал Мотька по поводу такой несправедливости и шёл курить на завалинку.

Кузьмич пришёл в обычном одеянии вместе с соседом, который с ног до головы был экипирован в специальное защитное обмундирование, с сеткой на шляпе и лице. Они зачем-то опрыскивали рой водой и потом собрали его в мешок.

– Вон она, вон! – указал старик на матку: длинную и крупную по сравнению с другими пчелу. – Хороша, царица!

Мне до того стало любопытно разглядеть «царицу», что я сунулась ближе к мешку. Тут-то какая-то пчела, как медсестра с шприцем, вколола мне лечебную инъекцию в мочку уха.

– Ой-ёй-ёй! – завопила я. – Спасибо, хоть не в нос.

– Это кто-то из молодых пчёл балует, – сделал вывод Кузьмич и вытащил из моего уха чёрную иглу жала. – Держи трофей на память.

– А я слышала, что пчела погибает после того, как ужалит, – говорит мне дочь соседей Таня, разгрызая редиску.

– Ужжжас! – отвечаю я. – Мне их жжжалко.

– Мне тожжже, – соглашается Танька.

Ухо моё уплотнилось и распухло, как локатор, а собранный рой поселили в новый улей.

Следующей жертвой стал наш кот Фёдор, которого ужалили в нос. Но его это, как истинного воина, только украсило. Хотя он долго приходил в себя от такого потрясения.

Потом я уже и со счёта сбилась, кого и сколько раз жалили пчёлы. Теперь по нашей Загорской улице все передвигались с ускорением, натянув по самые уши верхнюю одежду. Хотя какая верхняя одежда может быть летом? Женщины, особенно те, что помоложе, сразу же закрывали лицо руками, и пчёлы жалили их в пальцы. Больше же всех страдал пастух, который перегонял стадо по нашей улице, и бежал огромными прыжками сквозь тучи пчёл. Потом сосед подарил ему специальную шляпу с сеткой, и пастух стал чинно вышагивать вдоль забора, в то время как его коровы и овцы, жалобно мыча и блея, мчались вскачь.

Местный сутяга Шершенев дошёл до районной прокуратуры, когда пчела ужалила его в ногу. Но прокурор сам оказался страстным пчеловодом, поэтому Шершенев грозился дойти до областного уровня.

– Ты что, по Загорской улице гулял? – так у нас в округе стали говорить, если встречали человека с распухшим глазом, носом или просто с испуганным выражением лица.

Благодаря пчёлам, во всех соседских садах уродилось много яблок и вишен. А осенью соседи принесли нам огромный янтарный ломоть печатного мёда, который мы «приговорили» с чаем за один присест. Мёд пах летом и солнцем, а укусы давно зажили. И даже стало как-то не хватать этих жужжащих тружжжениц, которые трудолюбивы, как наши далёкие предки. И так же, как и я, обожжжают цветы.

Тюльпаны

Здравствуйте, мы – тюльпаны. Обыкновенные красные тюльпаны. Точнее, не совсем обыкновенные, а вообще необыкновенные, так как обыкновенных цветов не бывает! Наш гибрид называется Дарвиновым, а вид – Tulipa «London». Так уж исторически сложилось, что именно нас вы, скорее всего, видите весной в любом российском огороде, а не какой-нибудь махровый Schoonoord. Наша первая Родина – загадочная страна Персия. Да, мы даже стали героями одной из сказок «Тысячи и одной ночи»! Вторую Родину мы обрели в Голландии, где наше выращивание и экспорт составляют статью национального дохода. Теперь мы здесь, в России, и нам это очень нравится.

Раньше нас было мало – всего одна луковка. Но прошли годы, и наше семейство разрослось на большую грядку, как бывает в любом семействе живой природы. И стало ещё красивее! Это наша цель – украшать жизнь и землю. Наш жизнеутверждающий красный цвет дарит радость и энергию всем, кто нас видит, а жёлтое основание каждого лепестка сглаживает агрессивность этого цвета и создаёт очень ярко выраженный контраст. Вот как тщательно всё продумано и подобрано у Природы.

Но нас давно не пересаживали. Наши луковицы плотно оплетены тугими корнями сныти обыкновенной, которая вскоре может вытеснить нас своей необузданной живучестью. Но мы тоже очень неприхотливы, разве что нас надо иногда пересаживать в сентябре-октябре. Зато в горных районах Передней и Центральной Азии растут безо всякого ухода наши дикие родственники!

Ах, если бы нашёлся добрый Человек, не утративший тягу к прекрасному, который выкопал бы нас отсюда и перенёс на солнечное место в своем палисаднике, то мы стали бы ещё прекраснее, чем вы можете наблюдать сейчас!

Началось всё с того, что нас везли куда-то на машине, но одна луковка-непоседа возьми, да и выпрыгни из кузова. Наверно, она была очень любопытна, что передалось всем нам по наследственной линии. Она хотела посмотреть, что там находится за пределами кузова, и оказалась на твёрдой чёрной поверхности, по которой проносились на большой скорости автомобили. Возможно, она могла бы погибнуть под их колёсами, но вмешался друг Человека. Этот большой и умный пёс аккуратно взял луковку в зубы и, как положено образованной собаке, отнёс найденную добычу своему хозяину – Человеку.

Человек этот, как истинный Царь природы, старался всячески украсить и упорядочить своё жизненное пространство, то есть создать собственный космос на земле. В его саду росли разные деревья и цветы, но все они были так ухожены, что чувствовалась рука настоящего Хозяина. По нашим наблюдениям не все люди таковы: среди них встречаются странные гибриды, которые всю жизнь тратят на то, чтобы максимально обезобразить ту среду, в которой они обитают. Мы таких называем Нехозяин Самому Себе.

– Молодец, Алмаз: ты принёс мне луковицу тюльпана. Ну-ка, куда мы её посадим? – спросил Человек собаку и, разглядывая луковку, прочёл стихи:

Чудесный гость далёкого Ирана, Любимец опалённых солнцем стран, В садах Хазифа огненный тюльпан Раскрыл, как чашу, венчик свой багряный.[1]

Вы, может быть, удивлены, откуда мы знаем, что такое стихи? Мы много чего знаем, хотя и не всё: земля слухами полнится и передаёт всю информацию нам и другим цветам. И даже овощам. Так что не говорите невежде, что он «глуп, как тыква».

А Человек выбрал лучшее место для луковки, которая в благодарность за это расцвела весной пышным бокаловидным цветком. Когда грянули майские заморозки, Человек заботливо укрывал наш первый цветок сада специальной плёнкой, под которой уютно и тепло.

Через три года нас было уже двенадцать. Человек радовался этому, украшал нами свой дом и дарил друзьям и родственникам. Мы были не одиноки в саду. Когда мы выходили из земли, нас встречали крокусы, которые, как они нам рассказывали глубокой осенью под землёй, начинают цвести в марте, когда ещё не сошёл снег. Закалённые ребята! Любопытные личики анютиных глазок изумлённо смотрели на нас. Рядом цвели ландыши, про которые Валерий Брюсов сказал: «Ландыш клонит жемчуг крупных белых слёз…». Каково, а? Ещё были грациозные нарциссы, изящные гиацинты, прекрасные и очень неприхотливые дицентры, чьи цветы в виде расколотых сердечек на элегантно склонившихся ветках навевают лёгкую грусть. Когда мы отцветали, то начинал цвести символ революции – гвоздика, ярко-красный шалфей – такой яркий цвет даже сравнить не с чем – и петуния. Также начинала вылезать вездесущая календула. Готовился зацвести пион. Нам всегда хотелось посмотреть на георгины, на этих королей сада, но они начинали цвести уже ближе к осени.

Помню: осень, холод подбирался, Лист продрогший отлетал с осин, Только на ветру ещё качался, Не сдавался красный георгин.[2]

А осенью в саду Человека безраздельно царствовали астры.

А крупные яркие астры В осенней сухой тишине Так пестры и разномастны, Что видимы и при луне.[3]

Когда же нас стало ещё больше, то Человек стал создавать целые композиции и клумбы с нашим участием: в центре, как самые высокие, были мы, нас окружали нарциссы, потом шли примулы и ландыши, а по самому краю – маргаритки с жёлтыми мягкими сердцевинками. Было так красиво, так невыносимо красиво, что иногда в сад Человека забирались другие люди, которые тоже любили красоту, но не умели её создавать, поэтому воровали чужие цветы. Но Человек не сердился, а только просил всех, чтобы они не вытаптывали землю и не ломали его сад без надобности.

– Ни хрена себе, сколько цветов, – иногда звучал чей-то молодой, но ленивый и усталый голос с той стороны забора. – Надо сегодня ночью сюда наведаться и всё ободрать.

– Да на фига тебе? – откликался чей-то такой же юный, но сонный голос.

– На рынок сдадим Ашоту: бабок срубим, тёлок снимем, кайф словим, – произносил первый голос странные заклинания.

Наш Хозяин таких слов никогда не говорил, и голос у него был очень красивый: мягкий, но очень уверенный и располагающий к себе, поэтому нам нравилось, когда он что-нибудь рассказывал. Он знал превеликое множество историй, легенд и стихов о цветах. Когда он работал в саду, то обязательно читал по памяти нам и своей жене стихи о цветах:

Всё, всё бело! Глаза не различат, Как тут смешался с цветом сливы снег… Где снег? Где цвет? И только аромат Укажет людям: слива или нет.[4]

Человек умело возделывал землю, и она дарила ему богатый урожай каждый год. А ещё он выращивал розы! Это высший пилотаж в цветоводстве, тем более в таком капризном климате. Ну, это такая красота, что вы не поверите, что такая красота возможна, если мы вам их опишем. Мы их видели в букетах, которые Человек дарил гостям и жене, а сами розы росли на другой стороне дома в специальной теплице. Они очень любят тепло.

Как хороши, как свежи были розы В моём саду! Как взор прельщали мой! Как я молил весенние морозы Не трогать их холодною рукой! —

читал Человек жене знаменитые стихи Ивана Мятлева.

«Сады, как известно, – писал Дмитрий Лихачёв в «Поэзии садов», – были непременной принадлежностью лицеев и академий, начиная со времён Платона и Аристотеля». Потому что сад, этот ухоженный уголок природы, настраивает человеческое мышление на философский лад и раскрывает многие созидательные таланты Человека.

А иногда мы встречали такой сказочный праздник, который называется Новый год. Люди его отмечают, когда проходит день зимнего солнцестояния, и Солнце с каждым днём начинает подниматься всё выше и выше над горизонтом. А наш Хозяин видимо умел как-то договориться с самим Солнцем, и оно светило у него в теплице посреди зимы, да так сильно, что мы просыпались и зацветали.

– Ах, вы мои хорошие! – приветствовал нас Человек. – Извините, что я вас так рано разбудил.

Потом Человек переносил нас в горшочках в дом, где была ещё ель – видимо, она очень мёрзла зимой на улице, поэтому её тоже переносили в дом. Она была наряжена в такие драгоценные украшения, какие носят женщины. Женщины – это такие красивые цветы среди людей.

У Человека была большая и дружная семья, которая разрослась, как и мы, от одной луковки, и луковкой этой был он: глава семьи. Эта семья собиралась вместе на каждый праздник. У Человека был большой и очень уютный дом, который он, как настоящий Человек, построил своими руками. У дома была терраса, на которой в тёплые вечера Хозяйка устраивала чаепитие. А как пели птицы в саду по вечерам! Они знали, что здесь никто не бросит в них камень. Мы к тому времени уже закрывали бутоны, в которых иногда на ночлег устраивался большой шмель. Вообще-то этот шмель жил в теплице с огурцами, но иногда где-то загуливался до того, что когда прилетал обратно, теплица была уже закрыта.

– Ребята, ну войдите в моё положение: друзей встретил, в одном полке служили, то да сё… – принимался жужжать он нам.

– Да ладно распинаться-то, – смеялись мы. – Залезай!

Шмель храпел всю ночь в чьём-нибудь бутоне, а утром вновь улетал на промысел. Иногда он прилетал и пристраивал на ночлег ещё и своих друзей. Надо думать, тех самых однополчан.

У Человека было несколько сыновей, но они не любили, как их отец, работать на земле.

– Папа, отгадай загадку, – говорил ему младший сын. – Спинка чёрная, брюшко белое, лапки в навозе. Кто это?

– Ну, это жук какой-то.

– Это земледелец, папа. Это – ты! У тебя вся спина чёрная от солнца! – смеялись сыновья Человека.

Ещё у Человека были внуки и внучка. Особенно мы подружились с внучкой. Она была такая маленькая, с нас ростом, но уверенно топала крепкими ножонками каждое майское утро к месту нашей дислокации. У неё были золотые кудряшки и синие-пресиние глаза, какие бывают у людей только в раннем детстве, а потом почему-то тускнеют. Ещё у неё был замечательный курносый носик.

Однажды, когда шмель только что проснулся в бутоне кого-то из наших и сладко потягивался, зевая во всю ширь, внучка Человека заглянула как раз именно в этот бутон, бормоча что-то на своём языке.

– А-а-а!!! – заорал шмель.

– Ну, чего ты так орёшь? Это же внучка нашего Хозяина, – сказали мы. – Ребёнка напугаешь!

– А-а-а!!! – закричала внучка и шлёпнулась на песочной дорожке.

– Ах, красавица ты моя, – с веранды вышел Человек и начал успокаивать плачущую внучку. – Это только шмель, а это – тюльпаны. Посмотри, какие красивые. Их раньше было мало, а теперь видишь, как много!

– Угу, гу-гу, – ответила внучка.

Так мы и жили долгие годы. Каждую весну, когда от земли исходит запах возрождающейся жизни, мы вылезали после зимней спячки из земли и расцветали красным ковром под окнами дома Человека.

– Привет, Весна! Привет, Май! – радовались мы ещё одному возрождению.

– Здорово! – отвечали нам Весна и Май первой грозой и запахом озона.

– Салют, ландыши и нарциссы!

– Ну, здравствуй, ещё раз, о персидский тюрбан! – поэтично приветствовали нас эти прекрасные обитатели сада.

Но случилось то, чего мы никак не ожидали: у Человека погибла жена. Мы не сразу поняли, что это такое, потому что мы каждый год умираем, но по весне возрождаемся снова. Но у людей всё иначе: они уходят безвозвратно, а это так грустно. Мы только помним, что это произошло зимой, когда мы спали в земле. Его жена попала под машину, как когда-то чуть не попала под её колёса наша первая луковка. Мы ещё заметили, что Человек в этот Новый год не стал нас будить, потому что очень страдал, и ему было не до нас.

– Ну вот, один я остался, – плакал над нами Человек, когда мы вылезли весной. – Умерла моя Хозяйка.

Его горячие и солёные слёзы капали на нас и смешивались с чистой росой. Потом он собрал большой букет из нас и других цветов и отнёс его очень далеко: туда, где закапывают в землю людей, как осенью закапывают клубни и луковицы цветов, чтобы они взошли по весне. И мы плакали вместе с ним и утешали его, что она обязательно вернётся, надо только подождать до следующей весны. Весна – это священное время, которое возвращает жизнь всему сущему. Мы тянули к нему лепестки и говорили ему, что он не один, что у него есть мы и его большая и дружная семья.

Но она не вернулась: ни в следующую весну, ни в последующую. Как странно устроен мир людей! Как же можно безвозвратно уходить от своих близких, которые так нуждаются в тебе? Этого не может быть, потому что в высшей степени неразумно! Мы знаем, что умершие люди тоже обязательно вернутся в этот мир. Просто надо запастись терпением и ждать, потому что они настолько сложно устроены, что Природе надо проделать очень большую работу, чтобы вновь возродить этот венец своего творения.

– Папа, ты, может, ещё женишься? – говорили сыновья Человека отцу, стараясь не смотреть ему в глаза. – Ты ещё не такой и старый: найдёшь себе бабу какую-нибудь с квартирой, а дом нам подпишешь.

Но Человек стал стареть прямо на глазах и вскоре слёг. Умирал он в мае, когда сад цвёл как сумасшедший, словно хотел порадовать напоследок Хозяина. Цвели не только весенние цветы, но вылезли даже пионы раньше срока, так как Земля всем нам сказала, что скоро заберёт этого Человека. И если мы хотим с ним проститься, то надо поторопиться.

Его семьи не было рядом, когда его не стало. Рядом были только мы и старуха-соседка, которую Человек попросил срезать и принести ему букет цветов из его сада. Так она и сделала. Он обнимал нас, а когда руки его ослабели, то мы все упали ему на лицо и грудь и слушали, как ещё бьётся его огромное доброе сердце. Когда оно вытолкнуло кровь в последний раз, собака Человека резко и протяжно завыла.

– Мы будем ждать тебя, Человек, – сказали мы ему, – ты только возвращайся!

– Георгий-то никак помер, – переговаривались соседи. – Слышишь, как собака воет?

Человека закопали в землю рядом с женой, и дом его опустел. В него иногда приезжал кто-то из сыновей Человека с какой-нибудь чужой женщиной, а иногда и с двумя.

– Ой, какая красота! – сказала однажды одна из них и присела на корточки рядом с нами. – Подари мне один цветочек.

– Подари, подари, – кивали мы бутонами. – Мы украсим вашу жизнь, люди, и вы станете ещё добрее и мудрее…

– Перебьёшься, дура! – буркнул сын Человека. – Пшли быстрей, а то мне некогда: жена сказала к шести дома быть.

– И то правда, – согласилась чужая женщина. – Мне ещё ребёнка из детсада надо забирать.

И они заходили в дом, а через какое-то время выходили оттуда и, воровато озираясь, разбегались в разные стороны, как и положено совершенно чужим друг другу людям.

А потом приехали все дети и внуки Человека и стали делить меж собой этот некогда уютный и чистый дом. Они долго спорили, пили какую-то мутную жидкость, дрались, снова спорили и снова пили. Потом старший сын Человека гонялся за своим младшим братом вокруг дома и валял его в пряных зарослях люпина, вытоптав рабатку с мальвами.

– Я те покажу, падла, полдома! Я те такие полдома дам, что и не унесёшь, сука! – увещевал он, молотя родного брата кулаками.

Так они и не договорились, после чего разъехались, выкрикивая вслед друг другу проклятья. Но потом, когда уже совсем стемнело, вернулся средний сын Человека и поджёг дом.

– Обойти меня решили, сволочи, – приговаривал он, поливая стены дома чем-то из канистры. – Вот вам, получайте домик, мрази!

– Что ты делаешь, человек, сын Человека? – волновался сад. – Мы ждём своего Хозяина: он обязательно вернётся!

Но сын Человека не слышал. Он вообще уже давно никого не слышал и не видел, как обычно не слышат, не видят и ничего не чувствуют мёртвые организмы. Дом Человека горел ярко и жарко, словно выделял всё то тепло, которое накопилось в нём за жизнь Хозяина. Так и погибло всё богатое наследие Человека, как только к нему прикоснулись его дети.

Потом приехали люди в форме и привезли среднего сына Человека в таких стальных браслетах с цепочкой между ними. Они долго ходили вокруг обгоревших стен и что-то записывали. А потом приехали остальные дети Человека и снова дрались друг с другом. Мы смотрели на это в оцепенении и вспомнили, как Человек когда-то объяснял кому-то из друзей-земледельцев, что с годами растительная культура вырождается и тогда надо полностью обновлять посадочный материал. Видимо, произошло именно такое вырождение в семье самого Человека.

Когда они уехали, наконец-то наступила благословенная тишина, и пошёл тёплый дождь, словно само небо о чём-то плакало. И мы плакали вместе с небом и спрашивали дождь, где же он был раньше, когда горел дом. Дом, оставшийся без Хозяина.

То, что осталось от дома, походило на зияющую кровоточащую рану, которая ещё долго дымилась, отдавая Природе своё тепло, как свежая кровь из раны человека источает пар на морозе. И мы все тянулись к пепелищу, желая согреться остатками этого тепла, потому что нам сразу стало холодно и неуютно в этом мире без Человека.

Этой осенью никто не ухаживал за садом, никто не декламировал наши любимые стихи Ки-но Цураюки:

Осенний вид не привлекает взора. В горах сейчас не встретишь никого. Цветы осыпались… И только листья клёна — Как ночью золотистая парча.

Мы слышали сквозь сон только тишину, стук дождя по опавшей листве, которую некому было собрать, и завывания холодного ветра над землёй, поэтому, вылезая из земли на следующую весну, мы подумали сначала, что по ошибке попали не в свой сад.

– Нет, ребята, это наш сад, – грустно поприветствовал нас крокус. – Я тоже не сразу поверил.

– Здравствуйте, дорогие вы мои, – всхлипывал ландыш. – Как же мы теперь будем без Хозяина-то-о-о?

– Нет, он вернётся: я сердцем чую, что вернётся, – плакала росою дицентра.

Когда мы отцветали в тот год, у нас уже не принимали эстафету, как прежде, ни петунии, ни шалфей, ни георгины. Взошла только вездесущая календула, да лилии испугано озирались по сторонам сквозь высокую траву. И мы вспоминали, как Человек читал нам Бунина:

Тёмной ночью белых лилий Сон неясный тих. Ветерок ночной прохладой Обвевает их.

– Не уходите, тюльпаны! – умоляли нас лилии. – Как же мы будем здесь совсем одни?

Но мы ничего не могли поделать, потому что у Природы всё чётко расписано: кому время всходить, а кому – отмирать. Так мы отмирали и возрождались ещё несколько лет, за которые сад окончательно зарос полевой травой и лопухами, крапивой и подорожником, сквозь которые уже нельзя было различить нежные ландыши и печальную дицентру. Над нами уже не кружились так весело, как раньше, пчёлы и шмели. Мы стали мельче, потому что наши луковицы всё глубже уходили в землю. Никто бы уже не сказал, что ещё несколько лет тому назад здесь был великолепный сад.

– Ах, какие же вы красивые! – восхищались нами искренние одуванчики.

– Ах, если бы вы знали, какими мы были прежде, – отвечали мы грустно.

Однажды пришли трое шатающихся мужчин, и мы оживились, что появились наконец-то люди: эти единственные создания на Земле, которые умеют красиво обустроить жизненное пространство.

– Нет, ты мне скажи, – горячился один из них, – какое право имеют эти америкашки удерживать в тюряге Хусейна нашего?

– Да какой же он наш? – отвечал другой человек. – Я тебе толкую про ситуацию в секторе Газа…

– Ну что, накатим, что ли, – перебивал их третий. – Только закуска кончилась.

Мы поняли, что эти люди, одетые в лохмотья, не способные обеспечить себе пропитание и при этом амбициозно рассуждающие о политике далёких стран, не имеют интереса к обустройству своей жизни. Но они нас всё-таки заметили: может быть, мы ошиблись в них?

– Гляди-ка, тюльпаны! – заметил заступник Хусейна и принялся выковыривать ножом из земли несколько луковиц. – Закуска какая-никакая.

– Нет! – вскричали мы в ужасе, пытаясь закрыться широкими листьями. – Не надо нас есть! Мы призваны украшать вашу жизнь и землю. Наш жизнеутверждающий цвет подарит вам энергию к созиданию и творчеству…

– Тьфу-у! Крахмала много, – отшвырнул надкушенную луковицу специалист по проблемам сектора Газа. – Да брось ты их! Ты мне лучше скажи, о чём это президент Грузии думает, когда…

– На вот, нарцисс попробуй!

– Ну что, накатим, что ли, – предложил третий человек. – За то, чтобы понизили цены на водку, а то надоело этот денатурат хлебать!

Ах, люди-люди, даже тосты вы разучились произносить! То ли дело был наш Хозяин, который произносил тосты, которые походили на поэму:

– В Турции сохранилась старинная поговорка: «У кого два хлеба, тот пусть продаст один, чтобы купить цветок нарцисса, ибо хлеб – пища для тела, а нарцисс – пища для души». Так поднимем же наши бокалы и сдвинем их дружно за то, чтобы у людей всегда были и хлеб, и нарциссы! – так говорил Человек, когда в праздник к нему приходили гости.

Мужчины, в конце концов ушли, а у наших ног остались лежать несколько наших растерзанных братьев, но мы ничем уже не могли им помочь, и от этого нам было очень горько.

Ттак мы и живём уже несколько лет. Наши луковицы ушли глубоко в землю: их плотно оплетает тугими корнями сныть обыкновенная. Она вскоре вытеснит нас отсюда, как и другие садовые цветы, которые совсем недавно цвели вместе с нами и радовали красотой землю и людей.

Ах, если бы нашёлся какой-нибудь добрый Человек, имеющий тягу к прекрасному, и умеющий обустраивать жизнь и землю, выкопал нас отсюда и посадил бы в своём саду, то мы стали бы такими же прекрасными, как были когда-то! Ах, как давно это было… Наш жизнеутверждающий красный цвет подарит вам энергию и радость, а широкие зелёные листья сделают его ещё ярче. Как всё продумано и подобрано у мудрой и вечной Природы.

Суд Линча

Началось всё с того, что на окраине города стали грабить огороды. А что такое огород в наших краях, что за город без огорода? Не сразу и объяснишь, чтобы всем понятно стало. Это же совсем не то, когда, скажем, рядовой англичанин или немец ходят в свой холёный сад, где работает свой садовник – какой-нибудь бывший доктор технических наук из бывшего же Советского Союза, – и только изредка сами поковыриваются в земле, чтобы посадить там какой-нибудь кустик для общей релаксации, так как некоторые растения оттягивают негативную энергетику или потому, что так посоветовал личный психоаналитик.

В России же огород – это наше всё, чисто практическое мероприятие: вырастить урожай, собрать его и употребить в пищу, желательно не раньше наступления следующего огородного сезона. Весной, конечно, многие рассчитывают на крапиву, причитая, как им в двадцать первом веке пришлось перейти на подножный, проживая в Великой державе. Тсс, отставить сопли и крамольные мысли! Если власть прикажет, икая балыком и красно-чёрной икрой, то и землю жрать будем!

Да бог с ней, с этой властью: уже то замечательно, что хоть кто-то в стране хорошо живёт. Это должно радовать. А весенние щи из молодой крапивки очень полезны. А если туда добавить ещё немного сметанки, то это, вообще, такое объедение! Не случайно в последние годы появилось много литературы о том, что полезно есть глину, или вообще ничего не есть – вот радость-то для нашего правительства! Или как можно приготовить блюда, например, из дягиля и сныти, которые только на вид неказисты, а на самом деле представляют собой прямо-таки кладезь питательных веществ и эфирных масел. Тут вам и такое важное вещество, как холин, и все витамины от А до Я, и флавоноиды, и кверцитин, и кемпферол, который укрепляет сердечную мышцу и стенки сосудов. А каково россиянину без крепкого сердца – сами знаете. К тому же растут эти растения повсюду и не требуют заботы. Как и сами россияне.

Каждая рачительная русская хозяйка обзавелась книгами с такими рекомендациями. У меня они тоже постоянно на кухне под рукой. Про иван-чай там сказано, что «грубое волокно из его стеблей пригодно для выделки верёвок». Очень ценное знание на случай, если человеку окончательно надоест поедать траву. А про крапиву почему-то написано, что «высокое содержание в ней витаминов повышает яйценоскость кур и другой домашней птицы». Ну, это ничего. Как любят говорить у нас в России, курица – не птица, а баба – лучше, чем человек.

Кстати, что касается мужиков, то им на такой пище долго не продержаться, как бы жёны их и не заверяли, что в листьях лопуха содержится умопомрачительное количество солей калия. Мужик, работающий в сельской местности, не может питаться пыреем ползучим, заедая это дело одуванчиком на десерт. Его деятельный организм требует мяса и полноценного гарнира. Но в последние годы в нашей стране с холодным климатом стало очень популярно учение Йоги, которое в советское время преследовалось чуть ли не в уголовном порядке, а теперь разрешено и даже рекомендовано. Родина Йоги – жаркая страна Индия, где можно весь день сидеть нагишом в позе лотоса на голой земле и медитировать, а потом залезть на пальму, скушать банан и снова окунуться в медитацию, но уже в позе «ноги за голову». Про голодание теперь говорят, что оно лечит все болезни, приводя в пример Самого Христа, который сорок дней ничего не ел в пустыне. И даже становится как-то стыдно, что мы так много хотим от жизни, вместо того, чтобы медитировать с пустым желудком.

Но сельскому жителю в самом деле некогда медитировать, тем более, на голой земле – она у нас очень холодная. Ему надо не прозевать коварные майские заморозки, которые могут свести на нет все весенние труды и оставить без урожая. Он бегает ночью по своим владениям и закрывает ростки растений плёнкой, которая появилась наконец-то в продаже. А если нет плёнки, то в ход идут кастрюльки и миски со всего дома. Если же не хватает кухонного инвентаря, то приходится жечь костры, чтобы окутать дымом землю, не отдать её в объятья заморозкам. Днём поселянин вскапывает и удобряет землю, подкармливает и пересаживает рассаду из теплицы на открытый воздух и молит небеса о пощаде к его небольшому кусочку земли. И это – только весенние заботы! А впереди ещё непредсказуемое лето с коварными ливнями и градами, с незапланированными засухами и ветрами. Потом наступит капризная осень, которая может ранним снегопадом загубить весь урожай капусты и яблок. Это не юг, где можно получать по три-четыре урожая в год. Здесь идёт борьба за каждый росток в прямом смысле слова.

Живучий российский народ делает всё возможное, чтобы сохранить свою неповторимую разновидность в современном мире, но ему иногда кажется, что это приводит в недоумение многих гениев от политики, которые испробовали, казалось, все мыслимые и немыслимые методы, препятствующие выживанию среднестатистического человека. Народу от недоедания, что ли, но мерещатся такие разговоры сильных мира сего о нём:

– Ну, как там наш народ? – царственно вопрошают сильные у приспешников.

– Да чёрт их знает: как-то живут всё ещё.

– А дустом их не пробовали травить?

– Всем пробовали: и радиацией, и нитратами, и дустом, чтоб им было пусто.

– Ну, как же им не стыдно! Почему они ещё живы?! Мы все извилины надорвали, что ещё такого придумать, как бы их извести, а у них ни стыда, ни совести: живут, как ни в чём не бывало! Ну, где ещё такой наглый народ есть?

Ах, какую ужасную ошибку совершили врачи Третьего Рейха, производя опыты по выживанию человеческого организма, скажем, в ледяной или кипящей воде на русских пленных, стоя рядом с секундомером в руках и с немецкой педантичностью занося в табличку время смерти подопытного! Организм русского человека кардинально отличается от организмов остального человечества в плане выживания. Он стал подобен дикорастущим растениям, которые сколько ни изводи в том же огороде, а они вынесут любые испытания и по весне вновь заполонят весь участок. Это не тепличное растение, которое хозяин бережно растит на подоконнике всю весну, потому что оно может погибнуть даже при десяти градусах тепла.

Россия иногда напоминает искусственно созданный полигон по испытанию выживаемости человека в экстремальных условиях. Словно в наших правителях сидит непреодолимое любопытство: сколько шкур можно снять с одного человека. Ну, одну уже сняли, и вторую – тоже, но на нём откуда-то вырастает ещё и третья! А что будет, если и эту шкуру содрать? Крайне любопытно!

– Наш народ – лучший народ в мире! – иногда со слезьми в голосе кричат наши многочисленные политики с трибун.

И россияне их понимают: куда уж лучше. Потому что какой другой народ давно бы послал куда подальше.

Этот полигон создан искусственно, потому что надо было очень постараться, чтобы государство с богатейшими ресурсами, где есть все виды полезных ископаемых, ввергнуть в нищету. Даже если очень захочешь так сделать, то не получится, но наши многочисленные и все, как на подбор, великие политики на то и великие, что у них получилось осуществить невозможное. Хочется надеяться, что сей эксперимент, растянувшийся на всю историю моей страны, закончится хотя бы в наступившем тысячелетии.

Российский огород, которому можно и нужно поставить памятник, остался единственной надеждой и опорой, что не даёт окончательно протянуть ноги российскому же провинциалу. Поскольку работа на огороде крайне трудна и непривлекательна, а кушать хочется всем и всегда (как не покажется это странным власть имущим), как уже и было сказано, участились набеги голодных соотечественников, не имеющих собственного огорода или врождённой предрасположенности к агрономии, во владения сельских жителей.

– А я что могу сделать? – схватился участковый Николай Борисович за голову, когда поселяне достали его жалобами. – У меня столько краж, убийств, а сотрудников не хватает. Теперь вы ещё!

– Коленька, солнышко, а когда ты мой умывальник найдёшь? – напомнила о себе баба Оля.

– Никогда, – огрызнулся участковый. – Не надо искушать преступников! Зачем Вы его во дворе повесили? В Райцентре все лифты из строя вывели: цветные металлы воруют, а у Вас во дворе целый алюминиевый умывальник висит зачем-то.

– Как это «зачем»? Когда работу в огороде закончишь, то надо же руки помыть.

– Вот и мыли бы свои руки в доме! – наставлял участковый. – Я в бочке мою или в корыте старом: на них никто не позарится.

– Отнюдь, – заявил через забор пенсионер Дорохов. – На прошлой неделе у меня из сарая ржавую бочку свистнули. Я уж не стал Вас по пустякам беспокоить.

– Но умывальник-то энтот у меня во дворе всю жизнь висел, ещё когда мои родители живы были! Даже фашисты его не тронули.

– А теперь другие времена, Ольга Савельевна. Я очень Вам сочувствую, но сами подумайте, где я Вам его теперь найду? Его давно распилили на части да сдали куда-нибудь на лом.

– Да подождите вы с умывальниками! – раздражённо оборвал всех учитель физкультуры Трошкин, у которого минувшей ночью выкопали две ровки картошки на грядке у реки. – Ты лучше скажи, Борисыч, как нам урожай защитить? Ведь сколько трудов потрачено!

– Охранять надо.

– Чтобы охранять, оружие надо. К соседям забралось пятеро здоровых парней и давай по огороду шуровать, а дома были только бабка да внучка: они в подвал спрятались и там отсиделись. Прямо страшнее, чем при немцах: те хоть чужие были, пришлые, а эти-то – свои. Было бы в каждом доме ружьецо хоть какое-нибудь…

– Какое оружие, какое ружьецо?! Вы ещё перестреляете тут друг друга сгоряча! Я если в преступника выстрелю на задержании, меня затаскают по разным комиссиям, да ещё засудят, а уж про вас и говорить нечего. Это в американских фильмах полицейские палят в бандитов, сколько хотят, а у нас – гуманизм. Сгруппируйтесь по несколько человек, колья какие-нибудь возьмите. Если что, то слегка подубасить можно вора. Но только слегка! Для профилактики. И ко мне его тащите.

С этими словами участковый сел на велосипед и поехал в соседнюю деревню, где минувшей ночью украли целый трактор. А в садоводствах на окраине стали создавать дружины, которые дежурили по ночам в смену. Это очень сплотило людей. Но в августе ночи становятся тёмными и прохладными, поэтому несколько раз враг ушёл незамеченным. Ну, да ничего: лиха беда начало. Со временем выработался кой-какой опыт, что ещё больше обозлило воров, поэтому они стали действовать жёстко и нагло, оставляя за собой сломанные теплицы и заборы, вытоптанные и разорённые огороды. Крали не только урожай, но и кур, и уток, и даже коз.

Иногда среди похитителей попадались вполне приличные и обеспеченные молодые люди, как, например, сын преподавателя одного из ВУЗов Петербурга. Когда его спросили, зачем ему нужен украденный лук и чеснок, он искренне пожал плечами и насмешливо спросил: «А вам жалко, что ли?» Вообще, разные люди попадались, но был негласный уговор: если попадётся кто-нибудь совсем уж отчаявшийся и по-настоящему нуждающийся, то можно и отпустить на все четыре стороны.

Как на грех, в соседнем посёлке временно расположилась воинская часть. Солдатики нередко шныряли ночами по окрестным хозяйствам и огородам в поисках пропитания. Потому что возраст такой, когда организм усиленно продолжает расти и ему постоянно хочется кушать. Двоих поймали, когда они украли гуся и оборвали огурцы в чьей-то теплице. Но у хозяйки гуся был сын-солдат, который нёс службу где-то в Сибири, а у хозяйки огурцов был внук-сверхсрочник, которого судьба занесла на Сахалин, поэтому женщины сначала заголосили, а потом потащили перепуганных худосочных «защитников Отечества» к себе домой, где накормили их хорошенько и ещё с собой дали сухой паёк. На следующий день приходил лейтенант и дико извинялся за данный инцидент, но бабы его также накормили до отвала и отпустили с миром, после чего установилось перемирие, согласно которому солдаты и поселяне не должны были обижать друг друга. Некоторые женщины, у которых служили в армии братья, сыновья, племянники или внуки, сами выносили солдатам продукты, когда те праздно шатались где-нибудь поблизости, и просили их не ломать заборы и не вытаптывать грядки.

– Хотите поесть, так только скажите, – говорили бабы и сокрушались, глядя на этих маленьких и хмурых грубоватых мальчиков в солдатской форме.

Но были и такие граждане, которые отчаянно строчили жалобы в различные инстанции о голодных солдатах и их ночных вылазках в поисках еды. Ситуация вскоре разрешилась, когда воинская часть передислоцировалась на новое место, оставив нескольких местных женщин в очень интересном положении.

Но набеги на огороды не закончились. Дружины дежурили каждую ночь, и люди ждали середины осени, когда урожай будет собран и убран на хранение. Особенно никто не хулиганил: то попалась женщина, мать-одиночка двоих детей, которая пыталась стащить два кочана капусты, то заезжим рыбакам захотелось разжиться петрушкой для ухи. Их отпустили, так как они вели себя лояльно.

Но тут объявилась целая банда, которая всполошила округу. Какие-то добры молодцы в тонких вязаных шапках, натянутых на лицо, однажды сами напали на дружину, поколотили её членов их же кольями и заставили под прицелом двух обрезов выкопать огромное поле картошки, уложить её в мешки и погрузить в машину с замазанными номерами, после чего скрылись в неизвестном направлении. Случай этот ужасно обозлил всех беспримерной наглостью и цинизмом. Теперь дежурили большими группами, и был даже шёпот, что якобы у кого-то завелось огнестрельное оружие. Это больше всего встревожило участкового, который сам стал дежурить по ночам, что ужасно его изматывало.

– Борисыч, иди ты спать, – говорили ему мужики. – Тебе же завтра на службу.

– Да, я уйду, а вы ненароком кого-нибудь завалите, – чуть не плакал от усталости и безысходности участковый.

Стояла тёмная дождливая ночь. Дождь лил как из ведра, поэтому дружина решила разойтись по домам.

– Кому приспичит в такую гнилую погоду шастать по огородам? – резонно решили люди.

– Кого чёрт дёрнет охранять огороды в дождь? – догадались воры.

Они залезли в огород к врачу Скорой помощи Татьяне Филипповне, которая в силу профессии привыкла не спать по ночам. Она сразу заметила возню в саду и позвонила соседям. Те позвонили другим соседям, и через некоторое время огород врача был окружён со всех сторон поселянами по всем правилам ведения войны. Трое здоровых парней беспомощно заметались в темноте. Один из них подлетел к краснодеревщику Дубову и взмахнул ножонкой, как герой Ван Дамма, с диковинным криком «Ки-ий-я-а-а!» Дубов даже не колыхнулся, а просто и без выкрутасов хлопнул парня по голове гигантской ладонью, отчего тот смирно лёг у его ног. Двое других повели себя крайне неразумно: один вытащил приличного размера нож, а другой принялся выкрикивать оскорбления и собирался позвонить по мобильному телефону своему адвокату. В атмосфере запахло чем-то нехорошим, предчувствием насилия человека над человеком. Так бывает, когда кто-нибудь зажигает спичку в помещении, где может быть газ. Или разъярённый зверь срывается с цепи и мчится на своего обидчика.

Мужики, занимающиеся всю жизнь тяжёлым физическим трудом, легко сбили парней с ног, навалились на них и принялись, что называется, метелить безо всяких этих «ки-ий-я-а» и прочих премудростей. Затрещали кости, полетели зубы, брызнула кровь. Бабы не совались, потому что это было опасно для жизни, а только ахали и охали. Когда мужикам немного полегчало от этой разминки, они поволокли горе-грабителей к речке, которая была рядом.

– Сейчас, суки, мы вам боевое крещение произведём, – приговаривали мужики. – Ох, сейчас мы на вас отыграемся!

– Плывите, бл…ди, – сказали они парням на берегу реки. – Кто до того берега доплывёт, тот и свободен.

– Вы чего, совсем озверели, фашисты? – опять начали грубить парни, за что их снова били, а затем, раскачав за руки и ноги, бросили в воду.

Речка наша не очень широкая, но капризная и непредсказуемая, а местами – достаточно глубокая. Недалеко от этого места находится искусственный порог, поэтому течение здесь довольно-таки сильное, тем более в дождь. А на дворе уже начало осени, и вода в реках и озёрах по ночам становится ледяной.

Мужики стояли на берегу и, тяжело переводя дух после потасовки, внимательно смотрели на воду. Там, в темноте, которая уже стала рассеиваться перед рассветом, на поверхности показались две головы. Одна из них достаточно бойко продвигалась к противоположному берегу, а другая несколько раз уходила под воду, снова выныривала, захлёбываясь, и наконец окончательно исчезла в пучине волн.

– Утоп! – крикнул женский голос. – Спасайте, достаньте! Грех-то какой!..

– Ага, щас: разбежались, – сплюнул кто-то из мужиков. – Туда этой падле и дорога.

– А этот-то, первый-то… Ведь уйдёт, мужики!

Непотопляемый пловец доплыл до берега, вылез из воды, хотел крикнуть что-то оскорбительное, но не смог, так как зубы у него стучали от холода. Да так, что было слышно на этом берегу. Тогда он вытянул руку и изобразил характерный жест в виде кулака с распрямлённым средним пальцам.

– Да беги ты, дур-р-рак… – прошипел кто-то из баб.

Но в мужиках жест пробудил хищный инстинкт преследования, и тут в их толпе обнаружилось огнестрельное оружие в лице самозарядной винтовки.

– Игорёк, шмальни по гаду, – обратился владелец винтовки к одному мужику, который раньше служил конвоиром при камере смертников, и, как говорили, мог попасть в убегающего человека в полной темноте, ориентируясь по звуку топота его ног. – Жалко, если уйдёт.

– Только не насмерть, – запричитала Татьяна Филипповна.

Немногословный Игорёк молча взял винтовку и также молча сразу выстрелил, словно бы и не целясь. Парень на том берегу закрутился на месте и повалился на бок, дрыгая одной ногой.

– Уби-и-или-и! – разрезал предрассветную тишину истошный вопль. – Мужики, да что ж вы делаете?! Ну, намяли им бока, да и отпустили бы!

– Да ничего я не убил, – спокойно сказал Игорь. – Пуля под колено прошла. Надо ему ляжку ремнём перетянуть, а то кровью изойдёт.

– А где ещё-то один? – всполошился кто-то.

– На дне! – засмеялись в ответ.

– Нет, ребята, надо его достать! Нас же всех к уголовке привлекут.

– Если языком не будет никто болтать, так и не привлекут. А ежели кто лишнее ляпнет…

– Да вот же он! – закричали в сумерках.

Метрах в двадцати от места происшествия под нависшим над водой берегом полусидел утопленник. Видимо, его прибило сильным течением. Мужики разделились на две группы: одна побежала через хлипкий мостик на тот берег за подстреленным, а другая принялась вытаскивать утопленника. Подстреленный скрипел зубами, а утопленник не подавал признаков жизни, и это было хуже всего.

Уже почти рассвело. Раненного унесли в ближайший дом, где Татьяна Филипповна оказала ему первую медицинскую помощь, а утопленнику несколько раз делали искусственное дыхание, но это мало помогло. Его и тормошили, и хлопали по щекам, и переворачивали вниз головой, но он даже не булькал.

Никто не мог точно сказать, сколько времени прошло с момента данного происшествия. Кому-то казалось, что прошла целая вечность, а кто-то утверждал, что всего лишь пара минут.

– Ну я же просил, я ж говорил! – с пригорка катился на велосипеде участковый, подскакивая на кочках, отчего пару раз прикусил себе язык. – Я как чувствовал, что этим дело кончится.

Он бросил велосипед и подбежал к бездыханному грабителю:

– Кто это сделал?

– Мы, – смотрели мужики на утопленника такими глазами, какими смотрит Иван Грозный на знаменитом полотне Репина.

Если кто и сумел полностью выразить русский характер в изобразительном искусстве, так это Илья Ефимович Репин в картине, известной в народе как «Иван Грозный убивает своего сына». Картина запоминается не «колоритом в густых лужах крови, пролитых на горячие краски персидского ковра», а безумным и страшным взглядом царя-отца: сначала сделал дело, а потом ужаснулся своему деянию. И за этим остекленевшим взором кроется та исконно русская противоречивость, которая и является главной отличительной чертой загадочной русской души. Которую мы сами в себе не понимаем и не принимаем, иногда отрицаем, а бывает, люто ненавидим себя за то, что есть она в нас. Хотя ругать себя за это, всё равно, что обвинять зебру в её полосатости. Полосы чёрные и белые – всё соединено воедино на одной шкуре. Эта противоречивость – как орёл о двух головах, каждая из которых смотрит в противоположную сторону. Это несочетаемое сочетание европейского гуманизма и азиатской свирепости, деятельного Запада и созерцательного Востока происходит, должно быть, от местоположения России на рубеже двух разных миров.

– Кто «мы»? Вы сами-то понимаете, что наделали! – убивался участковый. – Я же говорил, только слегка подубасить для профилактики, а не всю душу вкладывать…

– Ну, давай, арестовывай нас, Коля, – спокойно сказал на это Игорёк.

– Да ну вас! – отмахнулся тот и ещё больше расстроился.

– Может быть, ещё раз искусственное дыхание сделать? – предложил кто-то несмело.

– Какое дыхание? – раздражённо сверкнул глазами Николай Борисович и нагнулся над потерпевшим.

Из кармана у него выпал маленький, но тяжёлый пистолет, который участковый изъял в минувший день у банды школьников, и угодил прямо в живот утопленнику, отчего тот вдруг зашёлся в мучительном кашле, потом сел и выплюнул некоторое количество воды.

– Живой! Ура-а! – с каким-то облегчением выдохнули все и бросились к нему.

– Не убивайте, – всхлипывал воскресший, – я больше не буду-у-у…

Но его и не собирались убивать, а радовались, словно камень упал с души.

– А чего ты лежал так долго? – по-приятельски спрашивали непотопляемого горе-воришку мужики. – Мы тебя и так трясли, и этак, а ты – ни гу-гу.

– Я испуга-а-ался, – парень вытер нос рукавом.

– Детский сад, – презрительно сплюнул Игорёк.

– Есть хочешь? – спросила баба Оля виновника всеобщей радости.

– Не знаю, – испуганно ответил тот.

– А вы что здесь делаете? – шикнул участковый на стайку детей. – Вам через два часа надо в школу идти.

– Дядя Коля, а покажите нам пистолет, – сказал белёсый мальчишка, ковыряя в носу.

– Это не игрушка. А ну, марш по домам!

В небе окончательно утвердился рассвет. Тяжёлые свинцовые тучи выплакались за ночь, и теперь в чистом светлом небе выступало вечное Солнце. В его холодных утренних лучах особенно ясно проступила первая золотая листва.

Гало

Колька выскочил из школы на улицу и зажмурился от нестерпимо яркого света, ударившего его по веснушчатому лицу. Открыл глаза и не поверил тому, что увидел. В небе, как ни в чём не бывало, выстроившись в ряд над горизонтом, светили три солнца. В воздухе порхала мелкая снежная пыль.

– Не может быть! – прошептал Колька и, ещё раз зажмурившись, помотал головой.

Но солнца никуда не исчезли. Лучи среднего из них походили на гигантский ромб с вогнутыми сторонами, а два крайних солнца были слегка вытянуты в высоту.

– С ума сойти! – ахнул Колька и побежал в школу, чтобы хоть с кем-то поделиться увиденным.

– Кыш, пострел, – прикрикнула на него уборщица. – Куды пошёл следить по мытому?

– Баба Вера, там… там… три солнца в небе!

– Вам бы всё безобразить! Ишь, чего удумал: три солнца! Только бы посмеяться над старой бабкой.

– Да нет же, нет! – Колька боялся, что, пока он будет спорить, солнца исчезнут. – Посмотрите в окно: вот же они! Смотрите, смотрите…

– Некогда мне в окна засматриваться. Я весь день свету белого не вижу, а тем более солнца, – баба Вера продолжала надраивать полы в школьном вестибюле.

По лестнице в верхней одежде спускался директор школы Василий Петрович. Он преподавал физику в старших классах и вёл факультативные занятия по занимательной электротехнике. Очень строгий товарищ.

– До свидания, Василий Петрович, – поклонилась ему уборщица.

– Всего доброго, Вера Сергеевна, – вежливо ответил он.

– Василий Петрович, – обратился к нему Колька и тут же испугался, что запросто отвлёк Самого Директора школы от его важных дел.

– Да. Если не ошибаюсь, ученик шестого «А» Николай Цветиков? – строго взглянул директор. – Что случилось?

– А… это… вот, что это? – Колька от волнения не мог ничего сказать, а только показал рукой в сторону трёх солнц.

– Ох ты! – неожиданно Василий Петрович даже присвистнул. – Ну-ка, ну-ка, посмотрим.

Они с Колькой вышли на улицу, и Василий Петрович какое-то время внимательно разглядывал всё небо: не только сами солнца, но и выше, как будто искал что-то ещё.

– Так, значит давление падает, поэтому жди циклон, – пробормотал директор и вдруг неожиданно торжественно сказал: – Поздравляю Вас, Цветиков! Я рад, что Вы обратили внимание на это. Мы с Вами наблюдаем довольно-таки редкое явление, одно из разновидностей гало: парантелии или ложные солнца.

– А как они так… утроились? – Колька не знал, какое слово подобрать для данного явления.

– Да нет, солнце-то на самом деле одно, иначе и быть не может, – Василий Петрович тоже, казалось, подбирал слова, чтобы объяснить Цветикову данное явление. – Ты физику пока не начал изучать. Это ничего, что я на «ты»?

Колька помотал головой, потому что был даже рад, что этот серьёзный умный человек говорит ему «ты».

– Ну, так вот, – продолжал директор, – когда ты будешь учиться в одиннадцатом классе, то узнаешь о таком интереснейшем явлении, как преломление света. О-о, это самое удивительное явление физики в природе! Ты видел когда-нибудь радугу?

Колька кивнул.

– То, что мы с тобой сейчас наблюдаем, из той же оперы.

– Как это?

– Ты видишь снежную пыль в воздухе? – Василий Петрович входил в профессиональный азарт.

– Ага.

– Это мелкие-премелкие ледяные кристаллы, которые присутствуют в облаках и атмосфере зимой при высокой влажности и морозе. Джек Лондон в рассказе «Тропой ложных солнц» называл эту снежную пыль алмазной. Чувствуешь, как поэтично?

– Да, – Колька восхищённо слушал.

– Да-а, брат, физика – это на самом деле поэзия! Обычно эти кристаллы имеют неправильную форму, поэтому явление гало наблюдается относительно редко. Но когда они приобретают форму шестигранных призм, то лучи солнечного света определённым образом преломляются в них и создают то, что мы с тобой сейчас наблюдаем на небе. То есть солнце… как бы тебе это объяснить?.. Ну, оно как бы отражается в этих кристалликах льда, как в зеркале. Понимаешь? – спросил директор с надеждой, словно боялся, что Колька ничего не понял.

– Угу. А какое же солнце из них настоящее?

– В центре. То, что похоже на ромбовидный крест, – Василий Петрович обрадовался любознательности Кольки. – Данное гало называется малым, и возникает вследствие двукратного преломления луча света в кристаллической призме под углом в шестьдесят градусов. Но если этот угол будет составлять девяносто градусов, то можно наблюдать до девяти ложных солнц! Такое же явление можно наблюдать с участием луны.

– Девять солнц! – ахнул Колька.

– Да-да! Правда, это бывает редко. А радуга – довольно частое явление, и она возникает в результате преломления и отражения световых лучей в каплях дождя, и наблюдать её можно только в стороне, противоположной солнцу.

– А когда солнце спрячется за горизонт, то куда остальные денутся?

– Проведи наблюдение и узнаешь, – хитро улыбаясь, сказал директор.

– А почему зимой солнце здесь садится, а летом – совсем в другой стороне?

– Браво, Цветиков, браво! Я очень рад твоей наблюдательности. А ты знаешь, что как раз сейчас солнечный день начинает расти? И закат всё больше будет сдвигаться на запад, а восход – на восток. Таким образом, солнце будет с каждым днём проходить всё больший путь. Именно поэтому ещё в древности люди решили отмечать наступление нового года в конце декабря, хотя наблюдалось это не во всех культурах.

Колька, слушая увлекательный рассказ Василия Петровича, не заметил, как они дошли до железнодорожной станции, хотя ему надо было совсем в другую сторону.

– Ну, до свидания, Николай: сейчас моя электричка должна подойти. А с нового года обязательно запишись в школьный кружок «Занимательной физики».

– А это бесплатно?

– Ха! Пока бесплатно. Ну, желаю удачи, – директор стал подниматься на перрон.

– До свидания.

Колька двинулся в сторону своего дома. Он радовался прекрасной погоде и тому, что скоро наступят зимние каникулы. Он будет кататься с ледяной горки, а солнце будет проходить всё больший и больший путь над его белобрысой головой. Он посмотрел в сторону трёх солнц, по-детски взвизгнул от счастья и запел во весь голос:

– И согрета лучами звезды по имени Солнце…

Колька до того засмотрелся на свои солнца, которые были слева от него, что не заметил, как налетел со всего ходу на первую красавицу их класса Янку, идущую навстречу по той же тропинке.

– Цветиков-Букетиков, ты чего орёшь? Ты мне чуть колготки не порвал! – Янка, не смотря на мороз, была в тонких капроновых колготках, низеньких ботиночках и коротенькой юбчонке.

Увидев такое великолепие, Колька ещё больше обрадовался и ещё громче запел:

Белый снег, серый лёд на растрескавшейся земле. Одеялом лоскутным на ней город в дорожной петле…

– Да перестань ты голосить! – капризно воскликнула Янка.

– Янка, а ты ничего не замечаешь? – спросил он, кружа около неё.

– Нет, – испуганно оглядев себя со всех сторон, ответила она.

– Да вот же, погляди туда! – Колька не мог понять, как она не замечает три огромные, ярко сияющие солнца.

– Тебе надо, ты и гляди, – опустив длинные ресницы, Янка прошла мимо Кольки своей дорогой.

– Яна, ну правда, посмотри какая красота! – побежал он следом за ней.

– Без тебя знаю.

– Да нет же…

– Что нет? – она резко повернулась и грозно посмотрела на него с высоты каблуков и роста акселератки.

– Там… три солнца, – растерянно пролепетал он.

– Слушай, Семицветиков, твои детсадовские ухаживания достали уже! Если хочешь со мной встречаться, так прямо и скажи, а то наплёл тут непонятно что.

Её лицо как-то странно раздвоилось, выражая одновременно две эмоции: в изгибе губ проглядывало презрение, глаза и брови изображали удивление.

– Да не хочу я с тобой встречаться! – испугался не на шутку Колька.

– Что-о-о?! Дур-р-рак! – Янка пошла прочь, неуклюже вихляя угловатыми, ещё не сформировавшимися подростковыми ногами.

– Дылда, – тихо сказал он ей вслед.

Тоже решительно повернулся и пошёл домой. Настроение несколько ухудшилось, но как только он посмотрел на три солнца, то счастливое расположение духа вновь вернулось к нему. Радость так распирала, что он непременно хотел хоть с кем-нибудь поделиться ею, поэтому пошёл в сторону рыночной площади, где всегда много народу.

Но ещё не доходя до площади, он встретил бывшего одноклассника Юрку, который с этого года перестал учиться в школе, заявив, что он и так знает всё, что ему надо по жизни. Сейчас он шагал куда-то, съёжившись от холода.

– Юрка, привет!

– А, Колян… Ты Вовку не видел?

– Нет. А ты видел когда-нибудь три солнца?

– Я много чего видел: я, когда травки покурю, у меня не то, что три солнца, а все тридцать три. Ха-ха-ха. Кстати, у тебя ничего нет покурить?

– Нет, я пока не курю.

– Плохо. Ну где же Вовка?

– Да не знаю я. Ты лучше туда посмотри, – Колька указал на солнца, которые ему стали уже как родные. – Наш директор школы сказал, что это очень редкое явление природы…

– Ой, не напоминай мне про этого Петровича! Всю осень ходил и зудел: «Юрий, Вам надо обязательно закончить хотя бы девять классов». Да в гробу я их видел! Он даже к мамаше обращался, да что с неё взять: не просыхает никогда.

– А я в следующем году буду ходить в кружок «Занимательной физики».

– Ну, и флаг тебе в руки… Да где же ходит этот урод?!

– Вон он, кажется, идёт, – Колька обрадовался, что появился ещё один человек, кому он сможет рассказать про гало.

– Явился, не запылился. Долго тебя ждать?

– Если надо, то подождёшь и дольше, – по-деловому ответил Вовка и спросил: – Ну что, принёс?

– А то! – Юрка вытащил из-за пазухи видеодиск, на обложке которого три голые девицы сидели верхом на таком же абсолютно голом мужике, и протянул его Вовке. – Гони бабки и просвещайся, ребёнок.

– Сколько?

– Двадцать баксов.

– Ну, ты и куркуль стал! Опять какое-нибудь дерьмо?

– Сам ты дерьмо! Такой фильм – закачаешься.

– Ребята, смотрите – три солнца, – неожиданно вставил Колька.

Юрка с Вовкой равнодушно посмотрели на солнца, а потом на Кольку.

– Слушай, Колян, тебе давно взрослеть пора, а ты всё на облачка любуешься, – с сочувствием ему сказал Юрка и сообщил Вовке: – В кружок кройки и шитья решил записаться человек. Представляешь, до чего людей школа доводит, ха-ха-ха.

– Не кройки и шитья, а занимательной физики, – обиделся Колька.

– Какой-какой физики? – переспросил Вовка. – Занимательной? Ха-ха-ха! Дурак вот где занимательная физика, – ткнул он пальцем с грязным ногтем в голых девиц на обложке диска. – Это я понимаю – и физика, и три солнца в одном флаконе!

– Эх ты, астролябия ходячая, – Юрка больно щёлкнул Кольку по носу и пошёл с хохочущим Вовкой в сторону рынка.

Колька потёр нос и решил, что видимо не каждый готов к тому, чтобы постичь и оценить такое грандиозное явление, как гало. Когда он вышел на широкую, разъезженную машинами дорогу, то ему повстречалась женщина, которая жила в соседнем с ним подъезде. Она шла со стороны маленькой церквушки и сосредоточенно смотрела себе под ноги.

– Тётя Нюра, здравствуйте! – Колька обрадовался тому, что сейчас обратит её внимание на такое необычное явление.

– Ой! Здравствуй, касатик, здравствуй.

– Тётя Нюра, а Вы ничего не замечаете? – лукаво спросил он.

– А что, случилось чего? – насторожилась соседка.

– Вы посмотрите, какая красотища на небе! – и Колька указал на три солнца.

Тётка Нюра сфокусировала взгляд на редком явлении природы. Глаза её разъехались в разные стороны, пытаясь охватить огромную панораму увиденного. Колька ожидал, что она выразит восхищение, но углы её губ, и без того низко опущенные, задрожали и поползли ещё ниже.

– А-а-а! – слабо воскликнула она. – Ой, батюшки, нечистая сила, ой, матушки! Меч кровавый в небе – быть беде! Анчихрист явится с речами сладкими, а за пазухой глад и мор с собой принесёт. Ой, быть люту, быть пусту! Крест огненный, чур меня, чур, сгинь, сгинь, сгинь, знак сатанинский…

Соседка засеменила в сторону церквушки, истово крестясь на ходу и бормоча что-то из Библии, надо полагать. Колька стоял, как вкопанный. Василий Петрович ему мимоходом поведал, как древние люди, будучи не в состоянии объяснить разные явления природы, приходили в трепет от их вида и усматривали в них предзнаменования разных бед. Но это было очень давно, и Колька никак не ожидал такой бурной реакции от современной женщины. Тем более, бывшей когда-то секретарём партийной ячейки на комбинате.

Он решил больше не рассказывать о трёх солнцах кому попало, а поделиться только с самыми близкими, поэтому решил зайти к своей бабушке, которая жила как раз поблизости.

Колькина бабуля всю жизнь отработала на ферме. Как она сама говорила, до смерти устав «от энтой каторги», полюбила на старости лет латиноамериканские сериалы, объясняя свою страсть тем, что хоть теперь она хочет посмотреть, как живут нормальные люди. Когда Колька пришёл к ней, она сидела в стареньком кресле и сосредоточенно смотрела на экран, временами ахая и вздыхая.

– Бабуля, здравствуй! Я сейчас такое видел!!!

– Внучек мой ненаглядный! – внука бабуля всё-таки любила больше, чем сериалы. – Есть хочешь? Какой ты худенький! Эти ироды тебя совсем не кормят, – иродами бабуля называла Колькиных родителей.

– Да нет, не хочу я есть! Бабушка, там три солнца, гало называется.

– Удивительно, как же можно не хотеть есть? Ты обедал сегодня?

– Обедал, бабуля. Ты слышишь: в небе три солнца! Очень редкое атмосферное явление.

– А где ты обедал? В школе? Да разве у вас в школе можно нормально поесть: там вместо еды – помои какие-то! Всё экономят на детях себе в карман, аспиды!

Колька понял: пока он не поест, бабуля не успокоится и не станет его слушать. Он согласился съесть суп и второе, тем более, что он действительно проголодался.

По телевизору начались новости. Колька придвинулся к экрану и стал внимательно слушать: ему казалось, что сейчас будет специальное сообщение о том, что сегодня в небе наблюдается удивительное, очень редкое явление природы гало. Но ничего подобного не произошло. Сообщения были самые обычные, к которым все давно привыкли: где-то что-то взорвалось, где-то что-то сгорело, шахиды опять совершили теракт, и строгий дядя в штатском обречённо сказал, что ничего нельзя сделать, а надо крепить бдительность среди населения. Потом пошли сообщения о светских новостях, и Колька стал ещё внимательнее слушать, ожидая, что сейчас обязательно скажут о гало. Но и здесь всё было, как обычно: популярный английский музыкант заключил брак с молодым мужчиной.

– Тьфу! – сказала бабуля.

А российская популярная певица развелась с очередным мужем – таким же популярным олигархом. Показали сцену их венчания десятилетней давности в храме Иерусалима и фрагменты трёхдневной свадьбы в Европе.

– Ах! – отреагировала бабуля и вытерла глаза платочком.

«Да что передают всякую лабуду?! – подумал Колька. – В небе такое чудо, и об этом ни слова. Не померещилось же мне? А может, действительно, померещилось? Да нет же, Василий Петрович тоже видел. Мировой он всё-таки мужик!»

Наконец-то, подошло время прогноза погоды, и очаровательная девушка в мини юбке сообщила о приходе циклона на Северо-запад России. Колька аж напрягся: Василий Петрович тоже что-то говорил о циклоне. Но дальше девушка порекомендовала зрителям какой-то крем для обуви, с которым никакая слякоть не страшна, и лекарство от простуды для людей с ослабленным иммунитетом.

– Хорошо, что ещё не посоветовала простуду лыжной мазью лечить! – привычно сострила бабушка.

– Бабуля, а ты сегодня видела гало? – Колька решил достучаться до её сознания, пока его окончательно не захватили в водоворот предстоящие политические склоки, и не начался очередной аргентинский или бразильский сериал.

– А кто это?

– Это такое явление природы: несколько солнц на небе.

– Нет, внучек, не видела. Я, вообще, на небо не смотрю: чего на него смотреть-то – небо как небо. Под ноги надо смотреть, мало ли там что лежит, под ногами-то.

– Бабуля, ну посмотри, какая красота! Может быть, его никогда не будет больше: оно редко бывает.

– Ты, когда улицу переходишь, должен не на небо смотреть, а сначала посмотреть… направо, а потом… ой, нет, наоборот всё… или нет?

– Бабушка, как же тебе не интересно? Ты только посмотри…

– Сначала надо посмотреть на… лево. Да, точно! А потом – направо. Или нет?.. Почему мать не научит тебя, куда надо смотреть, когда улицу переходишь?

– Да я не улицу переходил: я из школы вышел и посмотрел на небо, а там такие солнца!

– А на солнце вообще нельзя смотреть: глазки потом будут болеть. Ну, всё, давай сериал смотреть, уже начался.

– Да не люблю я эти сериалы, – расстроился Колька. – Я просто хотел тебе рассказать…

– Подожди, Коленька, фильм очень интересный! Здесь Режиналдо и Жозевалдо что-то затевают против Леонардо. Фернандо сделал предложение Луселии, но она любит Энрике, от которого ждёт ребёнка её кузина Хулия. А в эту самую Хулию влюблён Рикардо, который…

Колька понял бесполезность своих попыток рассказать бабуле о чуде, которое он видел, и пошёл домой.

«Я просто не умею интересно рассказывать, как Василий Петрович. Но как они сами-то ничего не видят?» – думал он.

Три солнца по-прежнему украшали собой небосвод, а мороз обжигал щёки.

– Ты где ходишь, паразит? – первое, что услышал Колька, открыв дверь в дом. – Мне надо бежать полы мыть в магазине, а он где-то гуляет.

– Ма, мама, я три солнца сейчас видел…

– Да хоть четыре! Нет, ну за что мне такое наказание: у всех дети, как дети, а у меня – сволочь, – мать дала Кольке оплеуху.

– Мама, я утром картошки сварил для тебя, – глаза его наполнились слезами.

– Одолжение мне прямо сделал! Гуляет где-то, когда все дети давно из школы пришли! Весь в гадского папашу своего.

– Я у бабушки был.

– Чего ты делал у этой старой дуры? – Колька получил ещё один подзатыльник. – Я тебе сказала, чтоб к ней не ходил! Сказала или нет?! У ба-абушки он был. Сбагрила мне своего сыночка-алкаша, а теперь сериалы смотрит, стерва.

– Я у неё поел и теперь могу не есть, – всхлипывал Колька.

– Слава те Господи, хоть одного накормила…

– Закрой пасть, курва, – в комнате на диване лежал пьяный отец.

– Конечно – курва! Сидит у бабы на шее сколько лет, а я должна на трёх работах вкалывать, кормить его. Только курва на такое и способна.

– Замуж тебя взяли, так и корми, – пьяно отозвался отец.

– На железной дороге электрики нужны, я узнавала. Пошёл бы, устроился…

– Заткнись, я тебе сказал!

– Господи, хоть бы мне сдохнуть поскорее! Это же не жизнь, а непонятно что.

– Ты своей смертью не помрёшь, сука, – ворчал отец. – Я тебе когда-нибудь помогу сдохнуть.

Колька ненавидел это. Он не знал, как быть в такой ситуации. Его как будто разрывали на части, когда самые близкие люди так собачились друг с другом. Ему хотелось куда-нибудь спрятаться или убежать от этого. Но бежать было некуда. «Ничего: отольются когда-нибудь кошке мышкины слёзы», – думал он в такие минуты.

На мать он никогда не сердился, потому что ему было её жалко: она работала санитаркой в больнице. Сегодня она после ночного дежурства перебирала гнилые овощи в хранилище соседнего совхоза, а сейчас уйдёт мыть полы в магазине. Отец нигде долго не задерживался: отовсюду выгоняли за пьянку, хотя он всегда доказывал, что вокруг него плетут козни какие-то сионисты или сатанисты. Большую часть времени он проводил, лёжа на диване. Когда был пьян, то придирался ко всем, в трезвом состоянии был злым и неразговорчивым, поэтому Колька давно разучился общаться с ним и очень боялся, что когда-нибудь станет похож на этого угрюмого, вечно на всех обиженного, никого не любящего человека. Во всех бедах он винил баб, начальство, правительство и очень любил об этом подолгу говорить. Когда он был трезв и зол, то применял рукоприкладство к своим врагам, но поскольку начальство и правительство были ему не доступны, а ближайшая к нему баба была Колькина мать, то ей всё и доставалось. А мать после этого била Кольку, так как ей тоже надо на ком-нибудь выместить обиду. Поэтому он никогда на неё не обижался.

Только однажды он сказал, что это признак незрелой личности, так вымещать злобу не на источнике своих обид, а на более слабом существе. Родители тогда удивились и испуганно переглянулись, как будто Колька сказал что-то на языке инопланетян. Он вычитал об этом в книге по психологии, потому что не давала покоя мысль, отчего люди так ужасно себя ведут, особенно в отношении близких. Колька любил читать – это было его обычное времяпрепровождение. Он набирал книг в библиотеке, приходил домой, садился за шкаф, где у него был свой уголок, и погружался в это безмерно любимое им занятие. Больше любить было нечего: радио в доме не было, а купленный матерью подержанный телевизор пьяный отец разбил топором, когда транслировали политические дебаты.

А родители любили играть в прятки меж собой: утром мать прятала деньги и водку, и если отец их находил, то вечером уже пряталась мама. Когда она говорила о том, чтобы ей поскорее сдохнуть – а она часто об этом говорила, – Кольке становилось совсем тошно: он не представлял себе, на что будет похожа его жизнь без неё.

Мать ушла в магазин, захлопнув за собой дверь. Колька сидел на кухне и смотрел в окно, которое выходило на восточную сторону, откуда гало не было видно.

– Ой, плохо мне, ох, умираю, – кряхтел отец в комнате. – У-у, суки рваные! Глава семьи умирает, а им хоть бы хны. Колька, иди сюда, падла мелкая!

– Да тут я, тут, – сжался Колька.

– Поищи у этой… матери денег и купи у Клавки-самогонщицы чекушку для меня. Она, стерва, уже в долг не даёт – та ещё мразь…

– Не буду я у мамы денег красть, – твёрдо сказал Колька.

– У-у, сучонок, весь в мамашу свою! Ничего, я сейчас встану, я тебе устрою, как отца не уважать.

– Да не встанешь ты, не ерепенься, – Колька знал, что отец не встанет, потому что он всегда напивался до такого состояния, когда встать уже невозможно.

– Коля, ну не будь ты падлой, как мать! У тебя же есть деньги какие-нибудь, хоть рублей десять. Сходи к этой суке Клавке, скажи…

– Ладно, схожу.

Кольке вдруг стало жалко отца, и он сам удивился, как можно жалеть этого жестокого, оскорбляющего всех и вся заложника своего скверного характера и слабой воли. Он вышел на улицу и побрёл, сам не зная куда. Денег у него не было, но он ушёл из дому, потому что невыносимо было там оставаться.

«Куда же мне сходить, чтоб не замёрзнуть? – думал Колька, играя сам с собой в футбол куском льда. – Ах, как же я забыл: у меня есть три солнца! Тем более я должен провести наблюдение их заката».

И он помчался со всех ног на другую сторону дома, опасаясь, что солнца уже исчезли.

Но они никуда не исчезли, а незыблемо остановились над самым горизонтом, как будто ждали Кольку. Солнце, находящееся в центре, стало ярко-красным, его свет совсем не обжигал глаза, а боковые вытянулись в огненные столбы, словно кто-то нарисовал их на полотне неба масляной краской, а потом нечаянно смазал рукавом. И Колька даже знал, кто художник: это Бог.

Солнце садилось за горизонт, а Колька плакал, и слёзы на морозе обжигали ему щёки. Ему казалось, что если солнце спрячется из виду, то он останется совсем один на всём белом, точнее – тёмном свете, где даже три солнца не могут отогреть испорченные и грубые, равнодушные ко всему на свете сердца людей.

Изгнание из храма

В соседней деревне Жуковке (бывшей Марксовке) произошло престранное событие. В те годы вообще чуть ли не каждый день кто-нибудь видел то НЛО, то инопланетян, то, на худой конец, какие-то необъяснимые явления в атмосфере. Газеты такого ранга, как «Правда» и «Известия», взахлёб рассказывали о скором вступлении в контакт с пришельцами, а некоторые впечатлительные граждане заявляли, что они уже вступили в этот самый контакт. Причём настолько тесный, что одна женщина даже якобы оказалась на сносях от гражданина из другой галактики. Её неоднократно показывали по телевизору, и чадолюбивые зрители обращались на телевидение с просьбой сообщить о состоянии здоровья ребёнка. Ребёнка так и не показали, но сам факт такого прогресса никого не оставил равнодушным, разве что самых законченных скептиков. Даже в районной газете «Слово Перестройки» (носившей совсем недавно название «Слово Ильича») стали появляться рассказы очевидцев этих малоизученных случаев.

Чем был вызван повышенный интерес к нашей неказистой земной жизни со стороны внеземных цивилизаций – осталось тайной. Но важно, что он был, и люди ждали новых впечатлений от общения с соседями по Вселенной. А когда люди чего-то упрямо ждут, то обязательно дождутся: таково уж устройство мироздания.

Так что же наша Жуковка? А в Жуковке, как и всегда по субботам, была дискотека в местном Доме культуры. Был канун Пасхи, которую теперь официально разрешили отмечать, хотя многие напрочь забыли, как это делается. На стенде для афиш красовался плакат с надписью:

ТОЛЬКО СИВОДНЯ!

ПАСХАЛЬНАЯ ДИСКОТЕКА!

1 РУБЕЛЬ ЗА ВХОД

(СКИДОК НЕТУ)

буфета тоже ни будит

ЖРАТВУ с собой НЕ приносить!!!

В зале неспортивная молодёжь, рано полнеющая от малоподвижного образа жизни и привыкшая много пить и курить с ранней юности, рьяно пыталась изобразить сложные кульбиты из брейка. Акробатические элементы как правило заканчивались тем, что кто-то кому-то нечаянно задевал ногой по уху или брюху, но в целом всё смотрелось не так уж и безнадёжно.

Олька Капустина тоже плясала весь вечер с новым кавалером Вовкой с улицы Урицкого. Ближе к полуночи Вовка, как и положено истинному ухажёру, поволок Ольку к туалету для решительного объяснения. Рядом с туалетом в стене находилась полукруглая ниша, непонятно для какой надобности сделанная, но местная публика облюбовала её для признаний друг другу в любви.

– Лёлька, ты такая тёлка классная, лучше всех этих кобыл: я прямо тащусь, – задышал Вовка перегаром в лицо счастливой избраннице и начал задирать её коротенькую юбчонку.

Пока он возился со своей ширинкой, довольная таким лестным комплиментом Олька от нечего делать стала разглядывать потолок нищи, который был в виде свода. Поблизости кто-то громко сопел, а в ответ раздавались ахи и охи. Рядом с туалетом блевала на пол Верка из переулка Коминтерна.

«Вот дура-то! Не умеет стакан держать, а всё со мной тягается!» – с гордостью подумала Олька, так как из девок её действительно никто не мог перепить.

В зале начали дружно выплясывать под тяжёлый рок. Иноземный голос сначала визгливо выкрикивал короткие реплики, словно стрелял короткими пулемётными очередями, а под конец зашёлся истошным воплем, как давно некормленый младенец.

Вдруг Олька увидела нечто странное. Сначала она подумала, что это глюки, а потом вспомнила, что ничего такого нынче не курила, чтобы посещали видения. Она напрягла юное зрение, вглядываясь сквозь дым танцевального зала, и ясно увидела, что в районе потолка ниши находится огромный чувак с крыльями, который смотрит прямо на неё яростным взглядом. Он словно проступал из темноты, и Олька увидела у него в руках большой меч, который явственно горел белым, как внезапная молния, светом, и который был направлен прямо на неё! Олькин отец иногда по праздникам, когда сильно напивался, гонялся с таким же резаком, только гнутым, оставшимся от деда-кавалериста, за собутыльниками, когда тем надоедало слушать его басни, как он ходил в атаку под командованием самого Будённого. Отец родился уже после Сталина, но втемяшил себе в башку после аварии, когда въехал на мопеде в столб, что он лично участвовал в Гражданской войне против контры, а несогласных с этим фактом гонял по округе старой кривой саблей деда.

Олька пронзительно завизжала, да так, что перекричала визгливого певца.

– Чё ты орёшь, курва драная? – ошалел оглушённый Вовка. – Я даже не начинал.

Но Олька продолжала орать и с ужасом смотреть на потолок. Вовка подумал, что это от избытка страсти к нему, но потом тоже поднял голову и заорал со своей пассией в унисон.

– Ну, ни хрена себе кайф ловят! – позавидовали представшей их взору картине выходящие из туалета.

А Вовка отшвырнул Ольку и помчался из зала прочь в приспущенных штанах, показывая на ходу пальцем в потолок. Народ, разглядев на потолке что-то необъяснимое и почуяв недоброе, повалил на улицу.

– Пришельцы! – истошно орали одни.

– Там… там… Там в зал целое эНэЛО залетело! – заикались от ужаса другие.

– Да не эНэЛО, бараны, а гуманоид под потолком завис, – со знанием дела констатировали самые трезвые.

Все выбежали из Дома культуры, где продолжала рыдать музыка, и бросились в разные стороны.

– Ма-а-ма-а! – как всегда орало в таких случаях большинство.

– Царица небесная, спаси и сохрани! – причитал на ходу бывший заместитель председателя Горкома ВЛКСМ Витька Тряпкин и, как впоследствии рассказывали очевидцы, несколько раз даже наложил на себя крестное знамение с левого плеча на правое.

Кто-то из обитателей прилегающих домов, перепуганных ором и топотом, позвонил по «02» и коротко сказал в трубку: «Убивають». Вскоре на пороге Дома культуры появился наряд милиции.

– Да выключите вы эту таратайку! – рявкнул главный по наряду в адрес тяжёлого рока. – Оглохнуть же можно.

Но диск-жокей, как тогда называли нынешних ди-джеев, слинял с боевого поста в числе первых. Бесстрашный милиционер шагнул в общество пришельцев, которые коварно затаились в стенах дискотеки. Все присели, когда затихла музыка. Служитель порядка вышел как ни в чём не бывало, походил вокруг здания Дома культуры, напевая под нос «Ксюша-Ксюша, юбочка из плюша», и вдруг присвистнул:

– Ёксель-моксель, да никак это церковь! – он подошёл к обескураженной толпе: – Вы там, видимо, очень уж рьяно прыгали, со стен краска местами и отвалилась. А под ней – фрески, что ли.

– Да, фрески, – подтвердила бабка Агафья, старейшая жительница Жуковки, которая страдала по ночам возрастной бессонницей, поэтому тоже пришла на крики, разбудившие округу. – Этот храм в тридцатые годы закрыли. Купола сбили и обычную двускатную крышу сделали. Сначала сделали склад стеклотары, потом вытрезвитель открыли, а после войны отдали молодёжи под клуб.

– Надо же, а я и не знал! – подивился милиционер. – Нет, я где-то слышал, что раньше вытрезвитель в бывшей церкви был, но не думал, что здесь.

– Здесь, здесь, касатик, – закивала Агафья Васильевна.

– А как оно называлось-то? – спросил Витька Тряпкин.

– Не оно, а она: церковь Архистратига Михаила. Ещё мой батюшка рассказывал, как проезжал через наши края некий великий князь – сын то ли императора Павла, то ли Николая Первого – на войну то ли с Наполеоном, то ли с басурманами на Кавказ. И так ему это место понравилось, что повелел он поставить здесь церковь. И звали того князя Михаилом. В христианской традиции такое имя носит самый главный архангел, стоящий во главе небесного воинства в борьбе с силами Анчихриста.

– А Антихрист – это чёрт, что ли? – спросил вылезший из канавы диск-жокей, где всё это время держал линию обороны против пришельцев.

– Нет, – твёрдо сказала старейшая жительница. – Это тоже посланник Божий, который носит маску Христа и искушает людей понимать слово Бога в обратном смысле.

– Ё-маё, как в религии всё сложно устроено! – воскликнул Вовка, застёгивая штаны. – Куча всяких посланников да проповедников. И не запомнишь, кто из них и кому чего должен. Легче зачёт по Обществоведению в нашей путяге сдать.

Какое-то время люди потоптались на улице и неуверенно пошли в здание бывшей церкви и нынешнего Дома культуры. Там ярко горел свет, и внутреннее убранство не напоминало ни дом Бога, ни Дом культуры: на полу валялось несметное количество окурков и шелухи от семечек, фантиков и упаковки из-под разнообразной закуски, а вдоль стен стояла батарея пустых бутылок различного калибра от 0,25 до 2,5 – чекушка с четвертью. Дешёвая масляная краска на стенах местами облупилась и отвалилась. Из-под неё выглядывали страшные и страдающие глаза давно живших людей, которые остались в памяти народной святыми. Они вышли откуда-то из небытия, как из другого измерения, которое продолжает существовать где-то рядом, словно бы желая узнать, что же сталось с их далёкими потомками.

В нише напротив входа находилась фреска, изображающая, должно быть, вышеупомянутого Архистратига Михаила. Она была настолько тщательно выписана с учётом изгиба стены, что Архистратиг казался самым что ни на есть настоящим и осязаемым. Казалось, что складки его алого плаща на мощной фигуре шевелятся от лёгкого ветра, а два огромных огненных крыла за спиной с детально прописанными перьями, каждое из которых светилось неземным светом, таили в себе колоссальное динамическое напряжение. Казалось, если подойти ближе, то увидишь своё отражение в золотых латах, перетянутых синей перевязью с жемчугом. Особенно впечатлял взгляд больших и строгих глаз, от которого невозможно было укрыться в пределах танцзала, и острый огненный меч, который грозно сверкал ярко-белыми искрами и был направлен в адрес каждого присутствующего.

– Клёвый чувак! – восхитилась Олька. – Где бы найти такого мужчинку? А то всё шелупонь помятая под ногами вертится…

– Это не мужчинка, а ангел. У ангелов нет пола, – объяснила ей Агафья Васильевна.

– Как жалко! – вздохнула та.

– Не могут они ничего, дура, по этой части, – заржал Вовка. – Так что ко мне приходи, если что. Уж я-то так могу…

– Да заткнитесь вы, уроды озабоченные! – цыкнул на них страж порядка. – Вам бы только трахаться на каждом шагу, как собакам бездомным – больше ничего в жизни не интересует.

– Да-а, умели раньше люди рисовать, ничего не скажешь! – невольно произнёс Тряпкин. – Ишь, как глазищами-то сверкает! Охраняет свои владения от нечистой силы.

Дальше продолжать танцы в такой компании никто не решился, и многие даже посетовали на то, что теперь негде будет «оттянуться по полной программе».

На следующей неделе в районной газете «Слово народа», носившей совсем недавно название «Слово Перестройки», появилась маленькая заметочка, которая бодро гласила, что вот, дескать, и до нас докатились-таки паранормальные явления в лице огромного гуманоида, который залетел-таки, милай, прямо в Дом культуры деревни Жуковки, создав своим присутствием некую таинственную вибрацию, от которой осыпалась краска со стен. Статья вселяла гордость за свой край, который наконец-то взяли на заметку сами инопланетяне, и вносила заметное оживление в небогатую на события деревенскую жизнь.

Ещё через неделю в Жуковку приехала компетентная комиссия из Ленинграда, которому незадолго до этого вернули прежнее имя Санкт-Петербург, с благообразным и энергичным старичком во главе. Старичок этот был похож на жителя именно того, навсегда ушедшего Петербурга, каким он был ещё до многих переименований и катаклизмов.

Комиссия выяснила, что здание Дома культуры действительно некогда было церковью, внутри которой имелась также усыпальница, где покоился прах каких-то уважаемых граждан дореволюционного прошлого, сделавших что-то полезное для родного края. Место погребения нескольких офицеров, инженеров и учителей находилось прямо под полом церкви, с которого сразу после Революции были украдены надгробные плиты непонятно для каких нужд.

– Это получается, мы на костях плясали?! – ужаснулись некоторые.

– Ну и что? Всё ништяк! – отреагировали патологические оптимисты.

Глава же комиссии горячо благодарил растерянное руководство бывшего Дома культуры за то, что стены бывшей церкви были покрашены несколькими слоями масляной краски, под которыми, как под защитной плёнкой, великолепно сохранилась темперная роспись. И теперь есть возможность восстановить её полностью в первозданной красе.

– Так мы чего, мы нечего, – недоумевал заведующий Дома культуры. – Мы вообще всё такой краской мажем, так что обращайтесь, если что.

– А почему именно глаза первыми из-под слоя краски показались? – полюбопытствовал кто-то у благообразного старичка, который мог самозабвенно часами рассказывать о фресках и истории храмового строительства.

– О, это уникально! – начал он. – Дело в том, что в темперной иконописи используют метод многослойного наложения белил под глаза, в результате которого образуется своеобразная подушка. Место глаза становится более выпуклым относительно остальной площади росписи…

– Я бы им другие места сделал выпуклыми, хе-хе-хе, – острил диск-жокей.

– …поэтому эта подушка из белил, – самозабвенно продолжал старичок из Петербурга, – как бы сбросила с себя слой масляной краски при определённой интенсивности сотрясения стен во время танцев.

– А чего у них вокруг башки какие-то круги светятся?

– Это нимбы. Данное сияние вокруг головы является символом божественности.

– Ну да! – воскликнул Вовка с Благовещенской улицы, совсем недавно носившей имя Моисея Соломоновича Урицкого, теперь объявленного душегубом и врагом России. – Когда наш электрик пьяным делом в трансформаторную будку полез, его так током ё…уло, что с башки тоже искры сыпались. И даже дым из ушей валил!

– Ха-ха-ха! – развеселились все, а старичок пытался увлечь собеседников темой иконописи:

– В европейской живописи данная традиция претерпела изменения, где нимбы превратились в диски, жёстко закреплённые к макушкам, и поворачивающиеся при движениях головы. Вы можете увидеть вырождение иконографических канонов в работах Джотто и Пьеро делла Франческа. Тем и ценна иконопись, что этот древний вид живописи в своём первозданном виде сохранился только в России. Вы понимаете: данную церковь важно если не восстановить, то хотя бы сохранить эти уникальные фрески для потомков! Это же один из красивейших стилей иконописи – Строгановская школа с элементами новгородских прописей! Фигуры людей и части тела в данной живописи имеют сильно удлинённые, против натуры, пропорции.

– Гы-гы-гы, – заржали парни, подумав о своём насущном при слове «натура».

– Вы заметили? – обрадовался старичок. – Такая манера письма создаёт довлеющий эффект на зрителя, когда изображение как бы смотрит на него с высоты, независимо от того, из какой точки он наблюдает его. Очень красивый стиль, и очень важно сохранить каждый его образец! Здесь можно, например, организовать краеведческий музей. Это же бесконечно интересно изучать историю своего края, которая таит в себе столько тайн!..

– Да уж, прямо уделаться можно от такого интереса, – зевнул Вовка.

– Где же мы теперь танцевать-то будем? – грустно спросила Олька Капустина.

– А мы теперь сюда на богомолье будем ходить, – заржал Вовка. – Ты, Олька, будешь священнику в своих грехах исповедоваться: сколько раз согрешила, с кем и в какой позе, гы-гы-гы.

Все засмеялись, а старичок достал из сумки большой альбом, в котором было много портретов каких-то людей. Они выглядели вроде бы, как и все, но в то же время было в них что-то особенное. Спокойные и уверенные, они благородно взирали со страниц альбома на жителей России конца ХХ века. Текст был на английском языке.

– К сожалению, в России пока нет таких изданий о Доме Романовых на русском языке. Данную книгу нашему институту подарила одна Лондонская библиотека.

– Надо же, теперь про всякую контру недобитую ещё и книжки выпускать начнут, только этого нам не хватало! – вздохнул сильно опухший и давно небритый Капустин-отец.

– А это что за кобыла? – спросил Вовка, ковыряя в носу и указывая свободной рукой на портрет грациозной женщины с волосами, уложенными на макушке в форме банта.

– О, это великая княгиня Елена Павловна, принцесса Вюртембергская, создательница Русского музыкального общества и Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия, являющейся предшественницей общества Красного Креста. Жена великого князя Михаила Павловича, четвёртого сына императора Павла и его второй жены Марии Фёдоровны. Есть версия, что именно Михаил Павлович повелел поставить эту замечательную церковь.

– Все на народные деньги строили да основывали. На наши деньги! – опять мрачно пробурчал отец Ольки. – А нам теперь… кушать не на что.

– Ага, и бухать, – пискнула Олька и увернулась от тяжёлой отцовской лапищи.

– Нет, что Вы! – воскликнул старичок. – Все свои таланты и знания Елена Павловна принесла на пользу обществу, да и великий князь Михаил Павлович не был праздным человеком в отличие от нынешних нуворишей. Он руководил артиллерийским ведомством и был главнокомандующим гвардейским и гренадёрским корпусами, способствовал проведению целого ряда улучшений в армии. Участвовал в военных действиях против Наполеона и в русско-турецкой войне. Но я всё-таки больше склоняюсь к версии, что данную церковь мог основать великий князь Михаил Николаевич, младший сын императора Николая Первого.

– А это ещё что за хрен с горы?

– О, Михаил Николаевич был наместником Кавказа и командующим войсками Кавказского военного округа. Во время войны в семьдесят восьмом году прошлого века был главнокомандующим Кавказской армией. Был также председателем Государственного Совета, где выражал интересы консервативных кругов дворянства. Вот посмотрите, – старичок развернул перед жителями Жуковки разветвлённую схему родословного древа Дома Романовых. – Михаил Николаевич был женат на Ольге Фёдоровне, принцессе Баденской. Их старший сын Николай был известным историком, председателем Русского исторического общества. Его вместе с младшим братом великим князем Георгием Михайловичем расстреляли в Петрограде в январе девятнадцатого года в дни Красного террора…

– Туда контре и дорога, – проворчал Олькин отец.

– Батя, заткнись ты, – просто сказала ему Олька.

– Вся в мамашу свою, лахудру облезлую! – обиженно пробухтел отец, но соблаговолил заткнуться.

– …пятый его сын Сергей Михайлович, который внёс большой вклад в развитие русской артиллерии, – старичок продолжал метать бисер, – был казнён в Алапаевске вместе с князьями Константиновичами, князем Палей, княгиней Еленой Петровной и великой княгиней Елизаветой Фёдоровной. Эта казнь потрясла весь мир, когда людей живыми сбросили в шахту старого рудника, а затем, чтобы скрыть следы этого преступления, на них сверху бросали брёвна, гранаты и горящую серу.

– А зачем? – спросила Верка из Церковного переулка, бывшего переулка Коминтерна, которую до слёз поразил прозвучавший рассказ.

– А старичьё ещё врёт, что они лучше нас были, что в их время отморозков не было! – гоготнул Витька Тряпкин. – Оказывается, были, да ещё почище нынешних.

– Такое было время, – печально ответил чудесный старичок. – Во время любой революции всегда происходит много страшного и безумного. Но это ещё не всё. Четвёртый сын Михаила Николаевича великий князь Александр Михайлович был не только контр-адмиралом, но также стоял у истоков организации военной авиации в России. Благодаря его инициативе и усилиям страна вступила в Первую мировую войну, имея на вооружении двести тридцать боевых машин. Он сумел уйти от террора и обосновался во Франции.

– Ушёл?! – встрепенулся Капустин-отец. – Ну-ну…

– Александр Михайлович оставил очень интересные воспоминания о своей жизни. Имел от брака с великой княжной Ксенией Александровной шестерых сыновей и одну дочь, которая, кстати, была женой знаменитого Феликса Юсупова, богатейшего человека в России.

– Ничего себе, сколько бабы раньше рожали! – всплеснула руками мать Вовки. – С ума сойти можно, семеро детей! Тут одного-то родишь, а потом не знаешь, куда от него, ирода, спрятаться. Да ещё муж ничем не лучше беспомощного младенца.

– Не в том дело, сколько в семьях было детей, а в том, какими людьми они стали, какого высокого уровня развития они достигли и какую пользу принесли стране, – восторженно продолжал свой рассказ благообразный старичок.

– Да уж, – согласился милиционер. – Не сравнить с нашими нынешними трибунными пустобрёхами.

– А это что за краля? Ишь гладкая какая! – ткнул пальцем Вовка в портрет сестры последней русской императрицы.

– Это и есть Елизавета Фёдоровна, жена пятого сына Александра Второго великого князя Сергея Александровича, убитого эсером Каляевым взрывом бомбы возле Никольских ворот Кремля.

– А зачем? – опять задала свой сложно-простой вопрос Верка.

– Да как сказать? – пожал плечами старичок. – Сам Каляев так и не смог объяснить, зачем он это сделал. Я же хочу рассказать вам о Елизавете Фёдоровне, каким удивительным человеком она была.

– Ничего бабёнка, – одобрил Витька Тряпкин.

– Это баба-то была человеком?! – присвистнул Вовка. – Ну, уж это ты, дед, загнул! Из бабы человек, как из меня табурет.

– После смерти мужа она оставила всё своё состояние государственной казне, наследникам мужа и на благотворительность. Приобрела в Москве усадьбу и превратила её в больницу, где работали лучшие специалисты того времени. Сама Елизавета Фёдоровна ухаживала за больными и ассистировала при операциях.

– За мной, когда я в больнице после отравления спиртом лежал, тоже такая коза ухаживала! Ой, чё было… – поделился воспоминаниями диск-жокей.

– Это что за довески? – Вовка указал на фото, где были запечатлены четыре ангелоподобные девочки в белых платьицах, сидящие на диванчике.

– О, это дочери императора Николая Второго, – благоговейно произнёс старичок. – Данная фотография сделана в тысяча девятьсот пятом году. Старшей дочери императора Ольге здесь десять лет – она в центре. А рядом – великая княжна Анастасия Николаевна, которой здесь всего четыре годика.

– Какие хорошенькие! – всплеснула руками Олька Капустина.

Никто больше ничего не говорил, а все молча всматривались в эти искренние в своей беззащитной жизнерадостности и бесконечной мудрости детские лица, которые были похожи на лица всех детей Земли независимо от эпохи и политического строя, как вечная константа в неустойчивом человеческом сообществе.

На соседней странице была фотография женщины, которая держала на руках озорного мальчика лет трёх в матросском костюмчике и бескозырке с названием корабля «Штандартъ». У женщины было очень необычное для такой весёлой ситуации выражение лица – тревожно-обречённое. Такие лица бывают у богородиц на иконах старой традиции, показывающие тревогу Матери за своего Сына от предчувствия его страшной судьбы, так как страдания ребёнка всегда доставляют невыразимые муки и Матери. Так уж устроена Её Природа, нравится это кому-то или нет.

Вовка хотел было по привычке ляпнуть что-нибудь смачно-скабрезное в адрес этой неулыбчивой бабы с ребятёнком, но почему-то передумал.

Когда комиссия уехала, все разошлись по своим делам. Церковь решили восстановить, и старичок из комиссии стал хлопотать о выделении денег для этого. Но как раз в это время к власти в стране пришли клинические коммерсанты с табулятором вместо мозгов, способные сделать коммерцию на чём и ком угодно, даже на самых близких людях, не говоря уже о дальних. Эти самые коммерсанты начали активно открещиваться от народа, как от чего-то чуждого и незнакомого им, и быстренько нашли государственной казне более интересное и увлекательное для себя применение, выдав это за Новый и самый верный путь развития их Новой России.

Удивительный старик больше не приезжал. Как стало известно, он вскоре умер, но перед смертью прислал ту самую удивительную книгу о Доме Романовых в дар будущему краеведческому музею. Книгу отдали на хранение в районную библиотеку, а бывший Дом культуры, где фрески уникальной Строгановской школы с элементами новгородского письма от сырости стали покрываться плесенью, закрыли на неопределённое время. Молодёжь теперь ездила на дискотеку в соседнюю деревню, где по этой причине теперь случались частые драки и даже случаи поножовщины, так как пришлых нигде не любят.

В районной газете «Слово Божье» (носившей совсем недавно название «Слово народа») появилась маленькая такая заметочка с помпезным заголовком «Православие вернулось в наши сердца!». Заметочка бодро гласила (можно даже сказать: голосила), что и до нас докатилась-таки после семидесятилетнего мракобесия истинная вера предков, которая теперь решит все проблемы сложной жизни одним махом. Статья вселяла гордость за свой край и вносила заметное оживление в небогатую на события деревенскую жизнь.

Три желания

Зоя Андреевна принесла домой аквариум из класса биологии на время летних каникул. Она всегда так делала. В этом учебном году от обитателей сего сосуда никто не уцелел. Во-первых, минувшей зимой в школе полопались трубы центрального отопления, и температура воздуха в кабинете биологии быстренько сравнялась с уличной, что не смогли пережить некоторые особи, вроде Corynopoma riisei[5] и Tanichthys albonubes[6]. Во-вторых, аквариум несколько раз роняли дети во время перемен, за что Зоя Андреевна ругала их вандалами и даже рыдала над погибшими Rasboris urophtalmis[7]. Но на равнодушных и жестоких детей это мало подействовало.

Теперь пустой и вымытый аквариум стоял в тесной, заваленной книгами и тетрадками комнатке. Зоя Андреевна решила, что аквариум не должен пустовать, усмотрев в этом схожесть с бабой при пустых вёдрах, а это уже примета. В первый же выходной она съездила в зоомагазин и купила одну – на большее количество не хватило денег – небольшую рыбку. Но рыбка была не простая, а… Правильно, была она Золотая: именно так, с прописной буквы, было её совершенно официальное название.

«Ничего, – думала Зоя Андреевна, – к концу лета прикуплю ещё кого-нибудь. Отпускные-то до сентября выдадут… наверно».

Она запустила в аквариум новую обитательницу, и та живёхонько начала обследовать своё жилище.

– Хоть одна живая душа в доме, – сказала самой себе Зоя Андреевна.

Она выпила чаю с печеньем и решила почитать последний номер «Учительской газеты», но поездка в зоомагазин несколько её измотала, поэтому она и не заметила, как уснула. Проснулась от странного булькающего звука. «Неужели я чайник забыла выключить?» – ужаснулась Зоя Андреевна в первый момент, но к бульканью присоединился ещё один необычный звук, как будто кто-то стучал в стекло, но очень мягко.

– Зо-о-я-а-а! А Зоя! Да не туда ты смотришь! – раздался голос несколько назидательного тона.

– А? Кто здесь? Куда мне смотреть-то? – крутила головой Зоя Андреевна, ожидая увидеть кого-то на потолке.

Но говорящий был не на потолке, а пониже. Как Вы, может быть, уже догадались, это была Золотая рыбка.

Удивилась Зоя Андреевна, испугалась:

– Я преподаю биологию десять лет и три года, но не слыхивала, чтоб рыба говорила!

– Зоя, ну что ты, ей-богу, как Пушкин, стихами пошла рубить, – постаралась успокоить её Золотая рыбка.

– Я что, сплю? – спросила Зоя Андреевна, не зная кого. – Вроде бы, с ума сходить ещё рановато. Хотя в современной школе и немудрено.

– Да не спишь ты! Сколько можно спать? – начала раздражаться рыбка, встретив такое неверие. – Эх ты, дерёвня.

Зоя Андреевна уткнулась носом в аквариум, потом приложила к нему ухо. Несомненно, голос шёл отсюда. Рыбка смотрела на Зою очень осмысленным взглядом, а на голове у неё откуда-то появилась маленькая и изящная золотая корона.

– Но ведь этого не может быть! – уверяя саму себя, воскликнула Зоя Андреевна.

– Эх, Зоя свет-Андревна, ещё и не такое может быть, – сказала Золотая рыбка, специально приблизившись к самому стеклу, чтобы её новая хозяйка воочию убедилась, что говорит это именно она: – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

– Ах! – вскочила Зоя Андреевна и невольно снова села, так как у неё подогнулись ноги.

– Вот и правильно: лучше сидя меня послушай, – взмахнула плавниками Золотая рыбка.

– Но ты же рыба.

– Стопроцентно.

– Золотая?

– Как бог свят, золотая! Вообще-то я – вуалехвост японский или Я-тан-ю, одна из форм Carassius auratus[8], то бишь Золотой рыбки, которая, в свою очередь, является подвидом Карася серебряного. Уф-ф, кажется, ничего не забыла, – перевела дух рыбка. – Но ты называй меня Я-тан-ю: мне так больше нравится.

– Как же ты сюда попала?

– Ты же сама меня и купила.

– Но я не думала, что мне достанется говорящая рыба.

– В том-то и дело, что такие рыбы достаются не абы кому, а только избранным.

– Что же во мне избранного? Я простая школьная учительница, – недоумевала Зоя Андреевна.

– Не знаю. Но раз я тебе досталась, то в мои обязанности входит выполнить три твоих желания. Только сначала у меня просьба: не относи меня в школу.

– Но как же? Ведь аквариум-то – казённый.

– Но меня-то ты купила на свои деньги!

– Я просто думала, что это лучше для детей, чтобы они гармонично развивались, наблюдая за живой природой…

– А сами они мёртвая природа, что ли? Бедным рыбам-то каково от такого «гармоничного развития»? То чернил в аквариум нальют, то кислоту, украденную в кабинете химии, то пива, то пепел от сигарет стряхивают. И смотрят любопытными глазёнками садистов, что из этого выйдет, экспериментаторы, мать их. А то выловят и жабры оторвут, чтобы разглядеть повнимательнее, как там всё устроено. И сколько же нашего брата полегло смертью храбрых в кабинетах биологии! Но гармоничнее люди всё одно не стали. Так что не права ты, Зоя: только духовно зрелая личность может общаться с живой природой, а уж тем более с рыбами.

Зоя Андреевна ужаснулась рассказу Я-тан-ю.

– Хорошо. Я скажу завхозу, что аквариум треснул и не подлежит дальнейшей эксплуатации, а на новый у школы денег нет.

– Вот и умница! А за это я исполню три твоих самых заветных желания.

– Подожди, какие три желания?

– Раз ты – живой человек, то у тебя обязательно должны быть желания, и даже больше трёх. Меня так инструктировали.

– Кто инструктировал? Где?

– Неважно где. Скажем так: в центре управления полётами.

– Какими полётами? Ведь ты же рыба, – нервно захохотала Зоя Андреевна.

– Зоя, соберись! У нас очень серьёзная работа. Ты пойми, что меня не пошлют к кому угодно лишь бы для галочки, – серьёзным тоном сказала Я-тан-ю. – В мои профессиональные обязанности входит исполнение твоих желаний в количестве трёх штук.

– Но у меня нет никаких желаний, – совершенно искренне сообщила Зоя Андреевна. – У меня всё есть.

– Ну вот тебе и на! Приплыли, – подбоченилась Золотая рыбка. – Всё у неё есть… А что именно есть? Что у тебя быть-то может?

– Эта комната в коммуналке, например. В наши дни очень даже неплохо, – начала перечислять Зоя Андреевна свои богатства. – Работа есть…

– Ага, любимая.

– Не знаю. Как-то не задумывалась. Но надо же где-то работать!

– Дожили, докатились! – вдруг резко перебила её Золотая рыбка. – В век кибернетики и атомной энергии люди окончательно разучились мечтать. Кругом суровая проза жизни. Где наивный хрупкий мир грёз, хочу я вас спросить, люди двадцать первого века?

– Ну… не знаю, – растерялась Зоя Андреевна.

– А кто знает? Пушкин, что ли? – взвилась рыбка.

Зоя задумалась. Действительно, если бы сейчас приставили пистолет к затылку и потребовали назвать три заветных желания, она не знала бы, что и ответить. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз мечтала, и о чём. В юности мечталось, что она непременно встретит доброго, надёжного, ответственного мужчину, который станет хорошим мужем, и у них будут замечательные дети, уютный дом, прекрасная и интересная работа, ну и всё в таком духе. Но ничего этого не произошло, потому что сейчас семью принято считать пережитком и предрассудком, и умным человеком называют того, кто сумел избежать серьёзных отношений с противоположным полом, а в моду всё больше входит лёгкий, ни к чему не обязывающий флирт. Да и современные дети таковы, что многих радует не их наличие, а отсутствие. Когда слушаешь рассказы мамаш о своих чадах, то они больше напоминают исповеди пострадавших от терроризма. Работа не приносит радости, а заработок и того пуще расстраивает. Поэтому со временем Зоя Андреевна как-то перестала мечтать, и жизнь её протекала однообразно, и один день был похож на предыдущие. Но она этого не замечала, потому что так живут почти все.

«Как же я дошла до жизни такой? – сдержанно ужаснулась про себя Зоя Андреевна. – Чего бы в самом деле такого пожелать? Даже не думала, что так трудно назвать три заветных желания!»

– Типичный случай, – констатировала Я-тан-ю, – очень распространённый среди россиянок. Ну, ладно, попробую тебе помочь. Где-то тут у меня был списочек… Ах, вот он! Итак, зачитываю, что можно желать, – рыбка выудила откуда-то длинную грамоту и, как глашатай на площади, стала зачитывать:

– Желаете ли Вы выиграть крупную сумму денег? Ась? – спросила рыбка, сдвинув корону на затылок.

– Не знаю даже. Говорят, что не в деньгах счастье, – как-то неуверенно отозвалась Зоя Андреевна.

– То есть счастье, по-вашему, состоит в отсутствии оных? – выглянула из-за списка Я-тан-ю.

Зоя Андреевна ничего не ответила рыбке, только лишь плечами пожала.

– Ладно, поехали дальше, – не сдавалась рыбка. – Ты, главное, не впадай в отчаяние: список длинный, авось что-нибудь и наскребём для тебя.

Я-тан-ю с неподдельным артистизмом долго ли, коротко ль читала список, но он всё-таки закончился. Зоя Андреевна ещё больше растерялась. Сначала она было почувствовала какой-то азарт в душе, но потом наступили привычные отупение и усталость от изобилия человеческих желаний. И ещё стало очень грустно оттого, что прошла уже почти половина жизни. И, как показалось сейчас, прошла мимо неё.

– Да зачем мне всё это? – молвила она. – Если бы я была помоложе – другое дело, а так… Зачем мне, к примеру, быть самой соблазнительной женщиной? Кого соблазнять-то?

– Уф, ну ты даёшь, подруга! Из всего списка так ничего и не выбрала. Это уже клинический случай какой-то, и ещё неизвестно, поддаётся ли он лечению. Ну, а достойную оплату своего труда почему ты не хочешь?

– Очень хочу, но кто мне её даст?

– Да не твоя забота! Твоя задача – загадать три желания, только три, понимаешь? – рыбка сложила правый плавник в виде трёх выпрямленных пальцев. – А моя задача – эти твои желания ВЫ-ПОЛ-НИТЬ! Как я это буду делать, заказчика не должно беспокоить. Что вы как неживые какие-то, просто ходячие покойники! Живой организм отличается от неживого активным потреблением питания из внешней среды. Ты, как учитель биологии, должна это знать. Только мёртвым ничего не нужно, но ты-то – живой человек!

– Я спать хочу, – вдруг устало сказала Зоя Андреевна.

– Я те покажу спать! Я сейчас такую бурю устрою в отдельно взятом аквариуме! – не на шутку рассердилась Я-тан-ю. – Живёт чёрт-те как, да ещё спать хочет.

– Ну, а как же старуха из сказки, которая много хотела, а осталась у разбитого корыта? – задала Зоя, как ей показалось, каверзный вопрос.

– Это был перебор чистой воды. Надо было загадать всего три желания, а её понесло… Вообще-то, эта старуха мне больше всех понравилась. Огонь, а не баба! Какая жажда жизни, какой накал страстей! С мужем ей, правда, не повезло. И как она с ним тридцать лет и три года прожила, не понимаю. Жили они в ветхой землянке – неужели старик хоть какое-то подобие дома не мог соорудить за столько-то лет?! Ещё ходил и плакался мне: мол, такая-сякая у меня старуха, не даёт старику мне покою. Уж хотела ему сказать, что он, пенёк трухлявый, не видел настоящей распилки. Попросила жена только корыто, чтоб его же портки полоскать, а он уже в шоковое состояние впал. До чего же непрактичные люди, эти ваши мужики: ничего не знают о том, откуда что берётся! Им и не снилось, что такое привередливая и сварливая баба с претензиями.

– Но сам Пушкин вывел образ старухи, как негативный персонаж, – возразила Зоя Андреевна. – Он хочет сказать нам посредством этой сказки, что человек, который слишком многого хочет, останется ни с чем.

– Крайне вредная философия! Это просто мужской взгляд на жизнь: мол, пряди свою пряжу, баба-дура, и ничего от меня не требуй, а я буду жить, как мне удобно. Как я погляжу, сказка сия так на вас подействовала, что вы готовы всё на себя взвалить, лишь бы мужчину не беспокоить. Но если бы рядом с Адамом не было Евы, если бы она не расшевелила его скучную и ленивую природу, он до сих пор сидел бы в Раю без штанов. Вся мировая история – это история мужчин, где нет места женщинам. Вся слава им досталась: Эйнштейнам, Толстым, Линкольнам. Но двигала-то их именно Женщина! А уж мужика с места сдвинуть – это задача не из простых. Но она сдвинула эти горы неподъёмные и сделала их великими. И кто теперь вспомнит их жён несчастных. Эту безликую Софью Толстую, которая несколько раз от руки все романы своего великого мужа переписывала? Или жену Авраама Линкольна, который так и сказал, что стал президентом, потому что жена слишком «пилила»? Про жену Эйнштейна я вообще молчу. Так, скажут, были какие-то стервозы, которые не давали гениям покою.

Зою крайне удивил взгляд рыбы на миф о грехопадении.

– Ну, Я-тан-ю, ты прямо ярая феминистка!

– Да какой в вашей дыре может быть феминизм? Он у вас невозможен по определению. Феминизм – когда общество держится на мужчинах, а женщина живёт так, что ей становится скучно от праздности, и она пытается оттяпать от мужчины хоть часть его обязанностей, чтобы окончательно не сойти с ума от бесконечного счастья, а он не уступает. Таким образом, возникает у них конфронтация, что и называется феминизмом. А в вашей деревне что? Куда не сунься – всюду одни бабы делами заправляют: на фабриках, в школах и больницах. Мужики вовсе отсутствуют как таковые или руководят в лучшем случае по принципу «больше всех в колхозе работала лошадь, но она так и не стала председателем». Это ж не феминизм, а убожество какое-то! Только у вас его определяют, как требование, чтобы мужик иногда мыл за собой посуду. Не за бабой, заметь, а за собой, сердешным. И все сразу разорались: батюшки-светы, феминизм-то какой, заморская зараза!.. Стыдно, образованная женщина, которая ещё и новое поколение учит, быть такой пришибленной в новом веке! – беспощадно отчитала её рыбка.

Но это было только начало. Дальше – больше:

– Я понимаю, когда американки уже в правительстве сидят, страной рулят – это махровый феминизм, стопроцентный! А когда ваша Маша с виноватым видом умоляет своего, скажем так, Васю приходить домой трезвым хотя бы раз в неделю, не пропивать всю зарплату и не буянить при заикающихся от страха детях – это уже извращение какое-то, а не феминизм. По мне, такую Машу надо изолировать от общества, как опасный источник разложения мужской породы. Блёклый какой-то у нас феминизм, прямо скажем, квёлый, как и вся ваша жизнь. Там бабы ругают мужчин за излишнюю активность, а вы не знаете, что ещё придумать, чтобы они научились самостоятельно хотя бы день без нянек прожить. Феминизм – это на самом деле признак высокого уровня развития общества, признак того, что люди в этом обществе очень хорошо живут. Ваш же русский феминизм похож на басню дедушки Крылова «Лисица и виноград», когда лисица ругает виноград, ищет в нём изъяны, чтобы хоть как-то себя успокоить, что он ей недоступен. Защитная реакция психики, ферштейн, биолог? Мудрая лиса успокаивает себя, что это не она плоха, а виноград. Так и бьётесь всю жизнь, но достаётся вам не то, о чём мечтается, а то, что под ногами валяется. И надо брать, потому что ничего другого не предвидится, а кому-то даже это не достаётся. Настоящие-то феминистки ругают мужчин, что они слишком активны и предприимчивы, а вы не знаете, как своих богатырей разбудить от вечной спячки, как убедить, что это они, а не вы – сильный пол, который способен построить разумный мир. Ведь «мужчина велик на земле и в веках, но каждая йота его величия выросла из женщины», – процитировала вдруг рыбка Уолта Уитмена, отчего у Зои Андреевны отвисла челюсть.

– Был же такой Емеля, который всё время на печи лежал, а ему щука волшебная досталась, которая его желания выполняла: воды натаскать, дров наколоть!

– Щука из отряда лососеобразных: мяса много, ума мало. Нет того изящества в работе, что у нас, у золотых. И что за желания такие: воды натаскать да дров нарубить? Амёба более интересное придумала бы, а тут – homo sapiens. Нет, разучились люди мечтать! Ведь и щук-то всех переели: она не успеет рот открыть, чтоб разъяснить рыбаку его права, как он её уже сожрал. У мужиков вообще все желания вокруг жратвы или ещё какой ерунды крутятся. Я до тебя попала к одному перцу. Спрашиваю, чего, мол, хочешь честной молодец. Он пыхтел-кряхтел, тужился-пыжился и, в конце концов, угрюмо выдал: «Карбюратор хочу от старой «Волги»! Нигде найти не могу». Такое раз в жизни бывает, чтобы золотая рыбка желания исполняла! Давай, говорю, сварганим тебе новый автомобиль почти без пробега. А он ещё пуще прежнего кипятится: карбюратор мне, кричит, карбюратор, да ни какой-нибудь, а на ГАЗ двадцать четыре! И это ещё не самый тяжёлый случай: некоторые просят только выпить да закусить, а есть такие, кому и закусывать не надо. О чём только не просят! Чтобы в карты всегда везло, чтобы цены на водку понизили, чтоб соседка одолжила три рубля до получки, чтоб жена заначку не нашла… Э-хе-хе! Один загадал желание: «Хочу такую тачку, чтобы все тёлки за мной бегали», а теперь недоволен чего-то! Я ему такую славную тачку справила: из нержавейки, с амортизацией, с удобной ручкой! Одно слово: мэйд ин Германи! Не Хина какая-нибудь. Мечта садовода-огородника! Думаю, неужели хоть кто-то для серьёзного дела что-то у меня попросил, а он теперь с этой тачкой по своей деревне бегает и недоумевает, почему за его тачкой все молодые бурёнки гоняются. Главное желание всей своей жизни надо максимально точно сформулировать, отшлифовать, как алмаз, а они буркнут что-нибудь невнятное, потому и жизнь такая невнятная получается. Недавно попалась такому же экземпляру. Говорит: «Бабу хочу! Только не навсегда, а на ночь-две». Я уточняю, какую именно, а он лоб наморщил, подумал мучительно и говорит: «Четвёртого размера». Я спрашиваю, какое, мол, второе твоё желание, а он опять подумал крепко и говорит: «Ещё бабу, только теперь пятого размера». Так все желания и потратил с размерами-то. И это называется Человек – венец природы! Да мне дождевые черви с рыболовных крючков более интересные желания загадывают! Короче, и сами мужики измельчали, и их желания вместе с ними. А всё потому, что нет рядом такой старухи, как в сказке Пушкина, поэтому и разучились люди мечтать: нет в современном человеке полёта мысли и фантазии. А мне-то как скучно стало работать с такой деградацией… Нет, брошу я это дело, раз людям ничего не надо. С тобой оформим договор, и уйду на пенсию: давно пора.

– Какой договор?

– Что я выполнила твои желания, подпись там, дата, печать с плавником. Мне же надо отчитаться о проделанной работе, – Я-тан-ю достала чистый бланк. – Ну, надумала желания?

– Ой, я даже не знаю, что и сказать.

– Зоя, ну сделай над собой усилие! Это же так просто – всего три желания. Я понимаю, что сто желаний трудно придумать, но тут-то – всего ничего! Три! Раз, два, три – и всё. Давай начнём с самого главного – с личной жизни. Как ты смотришь на то, чтобы тебе выйти замуж за красивого, работящего, доброго, надёжного…

– Ой, ну куда мне столько достоинств? Такого мужа у меня враз уведут.

– Не волнуйся – не уведут: фирма гарантирует.

– Да как же не уведут! Сейчас знаешь, какие женщины хищные? Прямо охоту ведут на мужиков, как щука на карася. Нет, мне бы такого какого-нибудь не очень завалящего, чтобы хоть какой-то товарный имел. Не совсем плюгавого, конечно, но и не этакий супер-пупер…

– Ага. Всего понемножку, а в итоге нуль. Ты саму себя-то слышишь? Ах, женщины, до чего же изуродованы ваши трепетные души грубыми жизненными обстоятельствами!

– Главное, чтобы он имел склонность к семейной жизни, а не пьяным домой таскался, как будто я его чего-то ценного в жизни лишила, – более точно сформулировала Зоя. – Я уже не первой молодости. Ну, кто на меня позарится? Уж забыла, когда в парикмахерской была…

– Не отвлекайся на пустяки! Можно считать, одно желание мы худо-бедно придумали. Тэк-с, идём дальше. Как ты думаешь, может ли семья существовать в такой комнатёнке, как эта?

– А что, очень даже может. В соседней комнате пять человек живёт и ничего…

– Тьфу ты, Зоя, ты меня с ума сведёшь! Нет, решено: с тобой закончу и на пенсию! – воскликнула Я-тан-ю и устало потёрла глаза у переносицы (если, конечно, это можно назвать переносицей).

– Ну, хорошо, хорошо. Мне нужна квартира, небольшая такая, чтоб поменьше платить.

– Ох, рыбий Бог, за что мне всё это! – схватилась рыбка за своё рыбье сердце. – Небольшая – это какая в твоём понимании?

– Ну, такая…

– На два метра побольше твоей нынешней клетушки, я так понимаю?

– Да кто мне квартиру даст, если даже старейшие учителя нашей школы до сих пор не могут получить жильё! Только расстроила меня с этой темой…

– Так, решено: трёхкомнатная квартира в Райцентре, – перекричала Зою Я-тан-ю. – Записываю.

– Не надо трёхкомнатную: одна ежемесячная плата за неё всю зарплату съест! Я согласна на однокомнатную.

– Ой, ё-о! Ну как ты будешь создавать семью в одной комнате, скажи пожалуйста? – рыбка молитвенно сложила плавники и переплела в замок пальцы на них (если, конечно, это можно назвать пальцами).

– Как все. И вообще, говорят, что с милым рай в шалаше.

– Это что, цитата из бессмертных трудов Ленина Вэ И?

– Почему Ленина? – удивилась такому повороту Зоя Андреевна.

– Потому что Ленин жил в шалаше в Разливе. Здесь недалеко, кстати, могу прописать. Жил не тужил: рыбу удил – воду мутил, статьи сочинял – рай обещал. Может быть, для него это и было олицетворением Рая: не работал нигде, а только всех учил, как надо жить и работать. А вы слушали и слушались.

– Откуда ты это знаешь? – Зоя снова удивилась познаниям Золотой рыбки.

– От рыб Финского залива. А ты как думала? Скорость звука в воде почти в пять раз выше, чем по воздуху, поэтому слухи в нашем подводном царстве разносятся в пять раз быстрее. Ильичу тогда один Золотой карп попался, он и загадал ему три желания.

«Надо же, какой поворот событий в истории, – подумала Зоя Андреевна. – Надо будет рассказать об этом Светке, Светлане Николаевне, учительнице истории: она как раз диссертацию пишет на тему Трёх русских революций».

– Итак, мы приблизились к последнему, третьему желанию, – продолжала атаку рыбка. – Желаешь ли ты зарабатывать много денег?

– Нет, погоди-ка, что мы всё о материальном да вещественном. Неужели счастье в зарплате?

– Ха, а ты думала, что в заплате?

– Должно же быть у человека какое-никакое духовное развитие, а не только… стяжание материальных благ. Я всё-таки учитель, давно хочу выписать «Библиотеку зарубежной классики»… Нет, не то. Я хочу побывать в Третьяковке или Эрмитаже – что это за учитель, который никуда не ездит, ничего не видит… Нет, это тоже не то. Я вот чего хочу… Даже неловко говорить.

– Так-так, смелее, Зоя, смелее: любое твоё желание для меня закон, – подбадривала её Я-тан-ю.

– Я хочу купить компьютер, – как будто страшную тайну выдала Зоя Андреевна. – Ну, хоть подержанный, чтобы какое-то представление иметь, что это такое, а то что это за учитель, который…

– Зоя, ну ты меня удивляешь! Я о чём и толкую: желаешь ли ты зарабатывать много денег? Если у тебя будет много денег, то ты сможешь и библиотеку себе купить, и компьютер новый, а не подержанный, и в Третьяковку съездить, и даже в Лувр. И потом, Зоя, я хочу тебе сказать, как женщина женщине, только не обижайся, но тебе нужна новая одежда.

– Но у меня есть одежда! – запротестовала Зоя. – У меня даже… много одежды. Два платья и три блузки.

– Это не одежда, а рубище какое-то, экспонаты для этнографического музея! Это в гроб стыдно одеть, а ты у нас учитель. Всё время на виду, ученики тобой должны восхищаться, подражать. Но ты своим видом – извиняй, конечно – детям можешь внушить только отчаяние в духе «так жить нельзя». И что это за причёска: это из какого века?

– Но мы же говорили о духовном развитии!

– Чё ты меня «лечишь», кура те испум![9] Духовное развитие нынче денег стоит. И не малых. Книги, музеи, театры, концерты, парикмахерские – это что, бесплатно тебе дадут?

– Я как-то не согласна, что духовное развитие можно купить за деньги. У нас говорят, что деньги – это зло.

– Потому-то у вас их и нет. А добром у вас что считается? То, что молодая баба носит одно и то же платье десять лет – это от высокой духовности, что ли? Появятся у тебя деньги, будешь путешествовать по миру, появятся интересные ухажёры. Не такие уж они бессребреники, как принято считать. Нынче богатая невеста им даже больше нравится, чем какая-нибудь яркая красавица без денег.

– Ухажёры-то этак за деньги ещё и порешат, чего доброго.

Зое Андреевне стало обидно, но она не могла согласиться, что можно стать высокоразвитой личностью, обладая большими деньгами. Жизнь в изобилии поставляет примеры обратного – одни анекдоты про новых русских чего стоят. Она даже вспомнила сказку «Морозко», где всё получила как раз та покладистая и забитая героиня, которая ничего не требовала от жизни. Но Зое-то Андреевне как раз всегда нравилась Марфушка в исполнении Инны Чуриковой, а не скульптурно-правильная Настенька, которой и не тепло, и не холодно, и вообще никак, хоть на куски её режь. А Марфушка, живая земная баба, так открыто и говорит, что хочет быть любимой и богатой. И что плохого в том, если женщина хочет внимания, заботы, тёплых слов и всего того, чем сердце женское было согрето во все времена? Почему нельзя себе позволить осуществления таких, казалось бы, незатейливых желаний? Не слона же прошу, в самом деле!

Тут Зоя Андреевна подумала, что ей некуда будет поставить шкаф с библиотекой зарубежной классики, а ещё нужен шкаф под новые платья. То есть опять новые расходы, а отпускные выдадут неизвестно когда…

– Зоя, ты будешь загадывать последнее желание или нет?! Как я с тобой устала! За всю жизнь так не уставала. Чего такого крамольного узрела в том, чтобы зарабатывать много денег? Я же не даром их предлагаю, а ты их будешь ЗА-РА-БА-ТЫ-ВАТЬ самоотверженным трудом учителя. Ох, до чего же хорошо вашим правителям с таким удобным и нетребовательным народом! Им даже и делать для вас ничего не надо, потому что вы, как спартанцы какие-то, научились обходится малым, даже меньше малого. Забили вам головы тем, что хорошо жить – это очень плохо, а вы уши и развесили.

Крайне обидные, но в чём-то верные слова Я-тан-ю прервал противный дребезжащий звук. Он прерывался и возобновлялся снова три раза. «Это же мне звонят в дверь, – поняла Зоя Андреевна. – Три звонка – это мне».

Она вскочила и выбежала в коридор.

– Зойка, чего дверь так долго не открываешь? – крикнула соседка по коммуналке из кухни. – Спишь, что ли?

– Да бегу я, бегу! – уже открывала дверь Зоя.

– О-о, мадам, Вам несказанно повезло сегодня, потому-что-как-раз-сегодня-у-нас-только-специально-для-Вас, – затараторил заученной скороговоркой парень с красным лицом и большими сумками.

Рядом стояла девушка с серьгой в пупке (Зоя забыла, как это называется), жевала жвачку с презрительно открытым ртом и оценивающе смотрела на Зою Андреевну. Парень, отбарабанив словесную часть акции, быстрёхонько выставил перед Зоей разную кухонную утварь.

– Но-это-ещё-не-всё! – заверил он. – Вам, и только Вам, – начал он разделять слова, – наша-фирма-совершенно-безвозмездно-дарит-СУПЕР-современный-электрочайник! – сказал он, перевёл дух и добавил. – Две тыщи гони, тётка, и всё это счастье – твоё!

Зоя заинтересовалась таким заманчивым предложением счастья, но вспомнила, что у неё нет даже ста рублей, потому что она всё потратила на покупку Золотой рыбки. Чтобы не расстраивать бойкую молодёжь, Зоя очень вежливо отказалась.

– Я ж тебе говорила, мля, что в этой дерёвне одна рвань живёт, мля, – вдруг низким хриплым голосом проговорила девушка с серьгой в пупке, обращаясь, надо понимать, к парню, но при этом не сводя злого и презрительного взгляда с Зои Андреевны. – Поехали лучше в район, мля, там полно лохов, мля, а тут только зря время потеряли, науй.

Девушка сплюнула на пол жвачку, и коммерсанты-неудачники удалились, а Зоя расстроилась, что второй раз на дню заявляют о её материальной несостоятельности. «Ну всё, решено, – думала она, возвращаясь по коридору в свою комнату, – сейчас же попрошу у Золотой рыбки много-премного денег, и уже никто не посмеет так презрительно смотреть на меня».

– Я-тан-ю, я решила, я хочу много денег, – подбежала она к аквариуму.

Но… ничего не сказала рыбка, лишь хвостом по воде плеснула и зарылась в зарослях элодеи зубчатой.

– Ты чего, обиделась на меня? – не поняла Зоя Андреевна. – Рыбка, куда ты? Ты же сама хотела, чтоб я загадала последнее желание. Вот я и…

«Нет, тут что-то не так: свет какой-то не такой, и у рыбки куда-то пропала корона, – присмотрелась Зоя. – И смотрит она как-то не так, не осмысленно как прежде… Да мне это приснилось! Ну да: я читала газету и заснула… и мне… это… приснилось…».

И заплакала Зоя от горя, что всё это сном только было! А рыбка несколько удивлённо косилась в её сторону через толщу воды и стекла: меня кормить сегодня будут?

– Я-тан-ю, ну как же так? Ну разве можно так жестоко шутить с одинокой беззащитной женщиной? – рыдала Зоя Андреевна, а потом начала смеяться над собой: – Нет, ну не дура ли? Уже за тридцать, а ты всё в чудеса веришь. Вот дура-то: всем дурам дура… А может, и надо верить чудесам? Может, как раз одурачены те, кого убедили не мечтать и запретили верить в чудо?

Потом она успокоилась, подумав, если бы кто увидел это сейчас, то справедливо усомнился бы в её психическом здоровье. Хотя какое тут к чертям собачьим может быть здоровье при работе в современной школе. Она покормила рыбку, налила себе чаю и села к окошку любоваться наступающим летом.

«Не отдам я рыбку в школу, – думала Зоя Андреевна. – Так придёшь домой, а она тебя ждёт, плавниками машет, хвостиком виляет. Надо будет ещё Enneacanthum obesum[10] купить и Jordanellam[11] – хорошая у них получится компания… Хорошо, что всё это мне приснилось. Я даже не думала, что так трудно назвать хотя бы три своих желания».

Не смог

В дверь просунулась круглая голова бригадира Потехина:

– Наташа, бросайте всё и идите в Красный уголок: там сейчас будут поведение алкаша Самсонова разбирать. А Вы будете протокол заседания вести.

Я работаю технологом на Заводе. А поскольку у меня ни к селу, ни к городу для такой работы красивый почерк, то мне частенько поручают писать разные документы, плакаты, технические карты, выписывать удостоверения в отделе кадров и записывать протоколы разных заседаний, как будто от этого кому-то легче станет.

Заседаний у нас ой, как много. Полным ходом идёт возрождение России непонятно из чего, объёмы производства падают – наш цех наполовину остановлен, – а надо, чтобы все были при деле, поэтому и заседаем. Вокруг столько бессмысленной суеты, что голова кругом, но надо включаться в процесс и создать видимость бурной деятельности. С утра хватаешь какой-нибудь журнал какого-нибудь учёта и бегаешь с ним в обнимку по территории Завода со значительным лицом среди таких же деятельных индивидуумов. Начальство радуется, что народ вроде как при деле, бегает весь в мыле, якобы что-то решает, все чем-то заняты, погрязли в насущных заботах и производственных хлопотах, что и не разгребёшь, не откопаешься. А чем заняты, что за дела – поди разбери! Некоторые до того поднаторели в этой беготне, что смело могли бы открыть кооператив «Как создать видимость кипучей деятельности на пустом месте». Да ещё заседания – тоже все вроде как при деле.

У нас любят заседания. А как же не любить эту исчезающую культуру человеческих отношений? На заседании можно разгадывать кроссворды, играть в морской бой, читать газеты и детективы, спать, грызть чего-нибудь, знакомиться друг с другом, просто ничего не делать. Всего и не перечислишь, что можно делать на заседании. Я же люблю наши заседания, потому что это такой спектакль, какой нигде больше не увидишь.

Проштрафился у нас, стало быть, слесарь Самсонов, и теперь его будут воспитывать. Вообще-то современные психологи утверждают, что характер человека формируется до пятилетнего возраста, потом можно до пятнадцати лет корректировать этот характер, то есть вносить какие-то изменения и поправки, но не полностью, а частично. А уж потом характер человека становится настолько неподатливым для обработки, что отшлифовать его может лишь он сам, если очень захочет. Но не кто-то из вне. Потому как речь идёт о мощных пластах «не осознаваемых субъектом психических сил, процессов и механизмов, которые, сталкиваясь с цензурой сознания, разряжаются в разных формах», порой непредсказуемых. Слова-то какие: цензура сознания! Нет, мы раньше такого не изучали. Нам о психологии говорили: «Антинаучная реакционная теория». О той самой психологии, методологической основой которой прежде считался диалектический материализм и учение Ивана Павлова. А Виктор Гюго говорил: «Чтобы изменить человека, нужно начинать с его бабушки». У нас это практикуют в другую сторону, и некоторых товарищей воспитывают до тех пор, пока они сами не станут дедушками. С другой стороны, если бы не воспитывали, не стало бы такого чудесного мероприятия, как заседание.

Особенно любят воспитывать русские женщины. И не кого-нибудь, а мужей-пьяниц. Надо сказать, что только в России есть женщины, которые свято верят в возможность перевоспитания взрослого заматеревшего мужика. И сколько бы они не бились «за свово касатика», но никто так и не видел положительных изменений этого процесса. Кто пил, так и пьёт, кто бил, так и бьёт. Стоило ли силы тратить? Вот сама женщина изменилась и в худшую сторону. Постарела раньше времени, превратилась в брюзгу с разрушенной нервной системой и получила статус источника всех бед и главного врага человечества. Это уникальные женщины, потому что нигде таких больше нет. Американка или европейка, недовольная чем-то в поведении супруга, просто с ним расстанется, если увидит, что он не собирается расставаться с пагубными для семейной жизни привычками. Ещё и раскрутит на внушительную сумму за моральный ущерб и потраченные зря полгода жизни. Но наша женщина не приемлет таких лёгких путей в жизни: она будет шлифовать идеал из любого подвернувшегося ей материала, пусть даже совсем безнадёжного. Она, как древний алхимик, сделает-таки золото из… Да из чего угодно! Нет такого г…на, из которого русская баба не смогла бы слепить себе мужа.

– Наташа, Вы ведёте протокол? – этот вопрос застигает меня уже в Красном уголке, где идёт разбор поведения слесаря Самсонова. – Не надо этот монолог про спирт «Роял» записывать: протокол всё-таки.

А я даже не обратила внимания на этот, надо думать, содержательный монолог Самсонова. Был такой в своё время спирт, который, как позже выяснилось, предназначен для заправки примусов. Но поскольку на Западе давно никто не пользуется примусами, то сей залежалый товар присылали в Россию в качестве гуманитарной помощи: авось на что и сгодится. Сгодился, да ещё как!

Вот и слесарь Самсонов потреблял этот спирт, чем, конечно же, на Руси никого не удивишь. Вообще, он пил что угодно, что только содержит хоть какой-то градус. Но самое ужасное, что пил он на производстве, а это уже перебор, как говорил начальник цеха Олег Андреевич.

– Наглеть наглей, но так-то зачем? – негодует он на заседении.

– Так я ж это: чуть-чуть, уж простите, – бормочет Самсонов какие-то дежурные извинения, ничего не значащие для его спиртозависимой субстанции.

– У каждого свои представления об этом «чуть-чуть».

Начальство вычисляет выпивох по очень простому признаку: резко проявившейся разговорчивости. То молчит, набычившись, двух слов из себя выдавить не может, а то вдруг разговорится. Да так, что не остановишь, по принципу, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. На днях «вычислили» тщедушного инженерика, который молчал-молчал, крепился из последних сил, но всё-таки прорвало в конце концов: обрушился с критикой на новое правительство бывшей союзной республики в Средней Азии. Три часа заткнуть не могли! Пришлось дать убойную дозу спирта, чтоб затих.

Я сижу за столом в президиуме, куда входит ещё несколько человек: бригадир Потехин, главный инженер Завода товарищ Лещёв и инспектор отдела кадров Ольга Сигизмундовна. Потехин спит. Он вообще виртуоз по этому делу: может спать в любых условиях, что никто и не заметит. Сейчас сидит в позе мыслителя, прикрыв глаза левой ладонью, а в правой держит карандаш, как будто что-то записывает. Но мне сбоку видно, что дрыхнет товарищ Потехин крепким здоровым сном: видимо, плотно пообедал. В силу тяжёлого климата наш человек до обеда борется с голодом, а после обеда – со сном.

От нечего делать я, подперев щеку ладонью, рассматриваю стены Красного уголка, на которых ещё сохранились следы советской пропаганды. Поскольку в данном помещении чаще всего разбирались случаи нетрезвого поведения контингента, то и агитация здесь соответствующая. На стене слева висит плакат, выполненный в технике окон РОСТА с отрывком из стихотворения Маяковского «Секрет молодости»:

Нет, не те «молодёжь», Кто, забившись в лужайку да в лодку, Начинает под крик и галдёж Прополаскивать водкой глотку…

Далее находится целый стенд с высказываниями великих о пьянстве. «Пьянство не рождает пороков: оно их обнаруживает», – говорит нам Сократ сквозь века. «Никакое тело не может быть столь крепким, чтобы вино не могло повредить его», – заявляет Плутарх. «Мы пьём за здоровье друг друга и портим собственное здоровье», – подмечает Джером. «Сколько мужья выпили водки, столько их жёны и дети пролили слёз», – грозно констатирует первый Нарком здравоохранения Семашко. Очень поучительные высказывания, хотя не известны такие случаи, чтобы человек, прочитав их, бросил пить. Как говорится, спирт консервирует не только тело, но и душу, поэтому душа уже ничего не воспринимает.

А вот плакат ещё сталинских времён:

иностранные

РАЗВЕДЧИКИ

усиленно охотятся

за любителями ВЫПИТЬ

где двое выпивох болтают о чём-то за столом, а третий у них за спиной подслушивает.

– Я перед главным разгоном пивка в бак залил, вот и повело меня в крен, сам не знаю, как так получилось, – бормочет о наболевшем Самсонов, словно повествует о неудачной заправке неисправного автомобиля.

– Запишите в протокол: употребил пиво в недопустимом количестве, – переводит мне начальник цеха.

– Подождите, – возражает мастер участка, – у нас теперь есть допустимые количества пива? Вы с ума сошли?

Завязывается полемика о пользе и даже пищевой необходимости сего напитка, который набирает бешеную популярность в последнее время благодаря массированной телерекламе.

– Это не надо записывать, – даёт мне указание Олег Андреевич.

Ох, чувствую, надолго сегодня собрание затянется. Вижу рядом со стихами о молодёжи небольшую выписку в рамочке. Это несколько лет тому назад приезжал лектор с докладом об алкоголизме. Начальство вылавливало мужиков чуть ли не из туалета и тащило на эту лекцию. А лектор отчитался и эту выписку из справочника по наркологии подарил нашему Красному уголку. Ну-кась, что там написано-то мелким шрифтом: «По мере привыкания к алкоголю круг интересов человека сужается, подавляется интерес к противоположному полу, а вместе с этим нарушается нормальная репродуктивная способность, развивается немотивированная агрессия и апатия». Сейчас в такой апатии с примесью агрессии и находился Самсонов. Надо же, всё по науке. Он, как на плакате, сначала «напился, ругался, сломал деревцо», а теперь протрезвел и «стыдно смотреть стало людям в лицо». Типичный случай.

– Сергей Владимирович, как же так вышло? – вопрошает угрюмого Самсонова начальник цеха, молитвенно сложа руки. – Вы закрепили груз в несколько тонн стропами для груза в несколько килограмм!

Да уж, было шуму, когда груз своим внушительным весом разогнул крюки на стропах и сорвался с эстакады вниз.

– Ата-а-ас! – заорал страшным голосом крановщик Валера.

Груз ухнул, расколол бетонный пол в полуметре от уборщицы Валентины Петровны, обдав её серой пылью. Все замерли. Валентина Петровна так и стояла до тех пор, пока её не взяли, как манекен с витрины, и не уложили на носилки работники Скорой помощи. Вот метлу из рук не смогли вытащить. Начальник цеха потом ездил к ней в больницу. За метлой. И умолял не подавать заявление в суд! Но Валентина после обширного инфаркта не могла обещать ничего определённого.

Этот случай почему-то очень веселил и смешил мужиков, которые взахлёб рассказывали его друг другу, как весёлый анекдот, и крайне ужасал и возмущал женщин. Это оттого, что у последних по мнению первых нет никакого чувства юмора и ума. Всё им досталось, включая прочие достоинства.

– Где это видано, чтобы квалифицированный рабочий допустил такую грубую ошибку? Вы же не додумаетесь мизинцем пудовую гирю поднимать.

– Да это всё из-за тёщи, – понурив голову, отвечает Самсонов.

– Олег Андреевич, – спрашиваю я, – про тёщу записывать?

– Обождите!

Наступила понимающая тишина. «Тёща» – это пароль, ключевое слово для людей нашей страны, где квартирный вопрос вынуждает жить в махоньких квартирках по несколько поколений семьи с дедушками и прабабушками, с женатыми братьями и замужними сёстрами, со свекровями и тёщами, с племянниками и внуками. По квадратному метру на двух человек, и неча тут, панимашь ли, народ баловать.

Самсонову стать гармоничной личностью мешала тёща. Говорят, египтяне так любят свои пирамиды, что из размеров пирамиды Хеопса способны вывести всё, что возможно, включая число «Пи» с абсолютной точностью. Так же на Руси все беды в мужском сознании связаны с бабами. На Руси вообще испокон веков принято считать, что если с мужиком что-то плохое случается: загулял ли он, спивается или ещё что-нибудь там, то виновата или жена – не уберегла его от него же самого, плохо ухаживала – или мать жены, или собственная мать, если нет ни жены, ни тёщи, или, на худой конец, сестра, или дочка, или внучка, или жучка, или ещё какая-нибудь …ка. Короче говоря, особь женского пола. «Cherchez la femme!» – девиз мужчин, начиная с Адама, но нигде он не имеет такого значения, как в России. Русские женщины в свой черёд добросовестно отрабатывают вину, постоянно себя укоряют за что-то, хотя иногда и не понимают, за что именно. «Я сама во всём виновата, – думает про себя иная женщина. – Поблёкла раньше времени, завяла. Надо спать хотя бы по пять часов, а то вчера опять до двух ночи обед варила, а перед этим стирала, а перед этим обувь мыла, а перед этим… Нет, это не дело. Каково моему-то на меня смотреть, на такую страшную! Надо сегодня сэкономить на обеде и сходить в парикмахерскую после работы: сто лет не была. Кругом столько красивых и нарядных баб: вон каких по телевизору показывают конфеток, как мой их называет. А как он на них смотрит! Всё, решено: в парикмахерскую! Только когда же я успею в магазин, а ещё надо на почту заскочить заплатить за квартиру… Нет, завтра в парикмахерскую, точно! А завтра мне надо к детям в школу на собрание… Нет, я сама во всём виновата».

Обитательница гарема без образования, без работы, запрещённой женщине по законам Шариата, да и не имеющая никакой тяги к труду, сидящая на полном обеспечении мужа, и то имеет более высокую самооценку. Любой пьянчужка, вылезший после многодневного запоя из зловонной канавы, совершенно искренне считает, что более достойного человека на земле, чем он, быть не может. А русская баба, которая тащит на себе дом и страну, ходит с виноватой физиономией, как будто что-то украла.

Жена Самсонова, как и полагается, чувствовала себя очень виноватой в произошедшем. Очень! Она работала на Заводе обтирщицей – отмывала подшипники от мазута, – и сейчас сидела здесь же в зале с очень виноватым видом, закусив дрожащую губу. Хотя Самсонов пил и до встречи с ней, когда был женат на другой, при которой тёщи не было, и когда был холост. Он пил при жене, без жены, при жене и тёще, при жене без тёщи, при маме и без мамы, по приезде новой тёщи, после её смерти. Представлял собой тот распространённый на Руси тип совестливого человека, который в глубине души всё-таки стыдится своего непотребного поведения и образа жизни, поэтому всячески перекладывает ответственность за это на сильные женские плечи… Стоп, а тёща-то у него вроде как померла в прошлом году. Мы ещё деньги на похороны собирали, он тогда месяц из запоя не выходил…

– Как же так? – тоже вспоминает цепкой бабьей памятью это обстоятельство Ольга Сигизмундовна. – Тёща Ваша умерла год назад. Вы ещё через фонд мастера пробивали денежную помощь на похороны.

– Так в том-то всё и дело, – раздражённо оживляется Самсонов, – что как раз год тому назад она и сдох… скончалась. Я же должен был как-то это отметить! Я же не виноват, что она именно в этот день сдох… помёрла! Что вы такие непонятливые?

– Действительно, – раздаются голоса в поддержку.

– Ага, нализался на радостях, – укололи заводские тётки. – Тёщи год как нет, а зять как был пьянью, так и квасит по-чёрному.

– Вас бы на моё место, – вошёл во вкус Самсонов. – Редкая сволочь была, царствие ей небесное, конечно.

– Как же так можно? – вступает женский голос. – Про покойницу-то, пусть даже и тёщу. Нехорошо это.

– Ненависть к матери жены означает крайнюю нелюбовь к супруге, – интеллигентно говорит начитанная девушка Вика, техник из литейного, поправив очёчки на милом носике.

– Наташа, это не надо записывать.

– Я уже записала.

– Вычеркните!

– Всегда так: самое интересное вычёркивать, – бубню я под нос.

– К какой ещё супруге? – сокрушается Самсонов. – Ну, что вы как нелюди! Ну, что я такого сделал?

– Из-за тебя чуть человек не погиб!

– Какой человек? Петровна, что ли? Вот все беды в жизни из-за баб – не могла эта дура старая в другом месте встать!

– Самсонов, ты дураком-то не прикидывайся, – вдруг тихо, но веско произносит молчавший всё это время главный инженер. – В два счёта вылетишь с Завода: это я тебе гарантирую.

– Распустились, дальше некуда, – говорит старейший рабочий Завода Матвей Потапыч. – При Сталине попробовал бы так выдрючиваться – сразу бы к стенке или на Соловки за вредительство. А теперь авария за аварией, и мы с этой пьянью ничего сделать не можем. Чего хотят, то и творят – рабочий класс называется!

– За что сразу к стенке-то, чего я такого сделал? А ты чего молчишь? – громко шепчет жене испуганный Самсонов. – Жена называется! Меня уволят, так узнаешь, как на твою вшивую зарплату жить.

– О, женщины, ничтожество вам имя! – артистично декламирует рабочий Федин.

Жена Самсонова выглядит ещё более виноватой. Она встаёт и говорит срывающимся голосом:

– Не надо его увольнять: он же хороший человек. И работник… не плохой.

– Только ссыться и глухой, – резвится скучающая группа поддержки. – Обязуемся взять его на поруки.

– Сыт по горло я вашими поруками! – перебивает мастер цеха. – Пьяницы на поруках у своих же собутыльников, как если тонущие спасают утопающего. Он на прошлой неделе в канализацию свалился: где вы были со своими «поруками»? Не поруки, а руки, всегда готовые протянуть стакан. Ещё хорошо, что у него башка дубовая, даже скобы погнул. А если б разбил её вдребезги? Мне тогда что, в тюрьму из-за него садиться? А у меня дети.

– У всех дети, – шумят в зале.

– Если так, то надо думать о детях, а не о выпивке, – робко заявляет чей-то женский голос.

– А жить-то когда? – резонно вопрошает кто-то из лагеря мужчин.

– А жить – не только пить!

– Давайте не будем превращать заседание в фарс и комедию! – срывается на крик Олег Андреевич.

В этом гвалте жена Самсонова продолжает самоотверженно сражаться за благоверного, который угрюмо уставился в пол.

– Как я буду троих детей поднимать, если он дома сядет? Вам, конечно, плевать на это: у вас есть дела поважнее, чем будущее моих детей.

– Кому ты сдалась со своим алкогольным выводком? – даже собутыльникам Самсонова надоело слушать лепет этой жертвенной особы.

– Самсонов, что Вы конкретно можете сказать в своё оправдание? – вдруг отрезвил всех вопросом главный инженер.

– Так я это, как это, это самое…

– Понятно. Я предлагаю уволить товарища Самсонова за систематическое нарушение дисциплины и угрозу безопасности труда.

– Да я же совсем мало выпил в тот день: сам не знаю, чего меня так развезло!..

– Это субъективное мнение: много или мало. Для Вас может и мало, а шуму наделали много. Выпил на копейку, а выёживался на рубль.

– Не надо его увольнять! – взмолилась жена Самсонова. – Хотите, я перед вами на колени встану?

– Хочем, – хохотнул кто-то из зала, и жена Самсонова действительно бухнулась на колени:

– Только не увольняйте! Мы же с ним все в долгах, как в шелках…

– Это ты в долгах, а я-то тут причём? – огрызается Самсонов. – И хватит тут на коленях ползать: стелешься перед всеми, как подстилка бесплатная.

– Предлагаю объявить ему выговор с занесением в личное дело, – сказал начальник цеха, которому стало неловко смотреть на терзания жены Самсонова.

– Строгий выговор! – поправил Лещёв.

– Ой, какое «страшное» наказание! Удавиться впору, чем такую казнь пережить.

– Значит, Наташа, записывайте: объявить строгий выговор с занесением в личное дело.

– Да за что строгий-то?! – не сдаётся Самсонов. – Я выпил-то чуть-чуть! Вон «Биттнер» рекламируют, в чай добавляют, а это алкоголь между прочим!

– Ох, мой крокодил за один присест вылакал целый флакон «Биттнера», – громко шепчет подругам бригадирша смазочной Кроликова. – А он дорогущий! Я говорю, надо по одной ложечке в чай, а он за один присест всю бутылку. И никакого чая!

– Мы тебе не за «чуть-чуть» строгий выговор влепили, а ты чуть-чуть человека на тот свет не отправил, – объяснил ему Олег Андреевич, а потом добавил по-дружески: – И вообще, Серёжа, если ты не умеешь пить, то пей чаёк или кефир на худой конец. Противно смотреть, как вас с чекушки развозит, а вы мните себя чемпионами в этом деле.

– Это я-то не умею пить? Я?! Да я могу столько выпить, сколько ты воды не выпьешь! – зашипел Самсонов и обратился к собранию: – Товарищи, граждане, да что же он такое говорит, чего он на меня поклёп наводит! Выговор объявляй, пусть даже строгий, но зачем же так оскорблять-то…

– Кто тебя оскорбляет? Я говорю, если ты стакан совсем не держишь, то вообще за него не берись, зюзя! – разозлился вдруг Олег Андреевич. – Вас даже пьяницами назвать нельзя, зюзики вам имя. Не умеете пить и успокойтесь на этот счёт раз и навсегда. Не ваша это тема.

Повисла гнетущая тишина, которую невозможно описать, если не знать, что значит выражение «стакан не держишь». Это приговор, хуже смертного. Хуже этого для «настоящего мужчины» в понимании алкоголиков ничего быть не может. «Держать стакан» означает пить и не пьянеть, что достигается путём многолетних тренировок, как у спортсменов. Это тайная мечта многих пьяниц: научиться пить так, чтобы вылакать огромное количество водки или даже спирта и не захмелеть при этом. Какое практическое значение это может иметь, не знает никто. Зачем пить, чтобы не пьянеть? Не проще ли вообще не пить, если хочешь оставаться трезвым? Но у пьющих своя логика. Некоторые даже при совместном распитии тайно выплёскивают стопку-другую куда-нибудь под стол или в цветочный горшок, отчего пал смертью храбрых уже не один кактус и фикус, чтобы создать ложное впечатление у окружающих об этом самом высоком мастерстве «держать стакан». Надо заметить, что даже женщины нынче овладевают этим мастерством, полагая, что так им проще будет вызвать восхищение редеющего противоположного пола.

– Скажи честно: очень заметно, что я выпил? – иногда спрашивали работники Завода меня, как лицо незаинтересованное.

– Да как сказать? Не так, чтоб очень, – не хотелось расстраивать мне несчастных людей, хмельное состояние которых было видно за версту.

Василий Буслаев, набирая себе дружину, предлагал всем ковш хмельного напитка. Кто после этого нехитрого тестирования мог устоять на ногах, попадал в его весёлую компанию. Был у нас инженер Вадимов, который в совершенстве владел сим высоким искусством, так мужики завидовали ему и чёрной, и белой завистью! Выражение лица у него было всегда одно и то же: как будто целый лимон съел, кисло-презрительно-обиженное. Видимо, что не все окружающие понимают с каким необыкновенным человеком рядом живут. Когда мимо него проходила хорошенькая женщина, он шипел ей вслед, презрительно сплёвывая, хотя сам не мог объяснить, по какой причине:

– У-у, с-с-сука какая пошла.

Поэтому женщина испуганно съёживалась и быстро уносила ноги. Но мужикам, которые считали Вадимова героем, было непонятно, почему дамы шарахаются от него:

– Девки, и чего вы на Вадимова глаз никто не положите? Такой мужик! А стакан как держит – никто так не может!

– Да зачем нам его стакан? – недоумевали девки.

– И-эх, дуры, ничего-то вы в мужиках не смыслите: это же самое главное, чтобы мужик умел стакан держать. Мы на рыбалке так напились, что никто ничего не помнит даже, а этого лося даже не развезло! – восхищённо рассказывали они нам.

– Значит, он – алкаш законченный, и нечего дур молодых с толку сбивать, – констатировали бабы, ветеранши в безуспешной борьбе с мужским пьянством. – «Такой мужик, такой мужик»! Дерьмо мужик.

– Да что вы смыслите в мужиках-то!

– Да уж куда уж нам уж.

– А вот Леонид Алексеевич не закусывает никогда, представляете? Разве только чаинку-другую пожуёт.

– Осподя, такая пьянь и в Петербурхе, в культырной столице! – искренне пугались провинциалы, впитавшие с молоком матери, что в Питере только подобные академику Пиотровскому люди живут. – Вы тут от обилия культуры и искусства совсем одурели. Ехали бы в деревню. С колодца по бездорожью сорок вёдер воды натаскаешь полверсты туда-сюда – всяку дурь как рукой снимет. Нет, попробуйте, в самом деле, если уже ничего не помогает.

Пресловутый Леонид Алексеевич возил оборудование на КАМАЗе и часто хвастался, что он может напиться и после этого проехать по двум тонким, как он говорил, досточкам. Сказано – сделано! Правда, после этого приехали гаишники и сообщили, что этот «хренов ас» намотал несколько метров дорожного ограждения и снёс павильон автобусной остановки, в котором по счастью никого не было.

– Ты что творишь, гад? – орал начальник гаража и тряс героя за шиворот. – Ты где бампер потерял? А если б люди были на остановке, сволочь ты!

– Да это не я, – икал Леонид Алексеевич. – Мало ли уродов ездит, а на меня списали: ты же знаешь, как я стакан держу! Я могу литр выпить и по двум досточкам…

Этот случай опять-таки очень веселил и смешил мужиков, как весёлый анекдот, и крайне ужасал и возмущал баб. По причине отсутствия чувства юмора. Смешно же, если автобус ждёте, а в остановку въедет груженный КАМАЗ. Ухохочешься! Чего удивляться, что обладатели такого извращённого мышления – пьяницы.

Карьера же Леонида свет Ляксееча закончилась, когда он забыл поставить на ручник, и его боевой КАМАЗ нырнул в Обводный канал вместе с ценным оборудованием. Инстинкт самосохранения подсказал герою убежать с места происшествия, иначе растерзали бы начальники. А потом по кабинетам целый месяц ходила его жена и умоляла, чтобы мужа уволили по собственному желанию без отметки в трудовой книжке о тяжёлой форме алкоголизма. Сам он так и не появился: должно быть обиделся.

– Жалко, что Лёньку уволили, – вздыхали мужики. – Хороший мужик был, а как стакан умел держать!

Ещё одна трагическая личность вошла в историю: технолог Сашка Лямкин. Весь трагизм его жизни заключался в том, что он никак не мог научиться «держать стакан», хотя очень старался. Его здоровый организм совсем не принимал алкоголь, словно говорил: «Что за гадость ты в меня вливаешь? Нам с тобой это ни к чему, поэтому прими обратно». И Сашку начинало безудержно тошнить, а это с точки зрения асов пьянства самый большой позор. А высшим пилотажем в умении «держать стакан» как раз считается способность организма выдержать как можно большее количество несовместимых алкогольных ядов. Реклама пива и дорогой водки многими трактовались, как команда пить вообще всё, что льётся. Пили технический спирт, запивая его пивом, вином или ещё каким-то ужасным пойлом, потом шли напитки, которые таковыми и назвать нельзя, например, этиловый стеклоочиститель. Когда Сашку Лямкина начинало выворачивать наизнанку, он вымученно улыбался и говорил: «Кайф».

Сашка так страдал, что не может, как другие настоящие мужики «держать стакан», что несколько раз вскрывал себе вены с горя, отчего его жена ходила с очень виноватым лицом и вопрошала мужа:

– Сашенька, чего ты хочешь? Ну, что не так? Люди-то думают, что это из-за меня.

– Да отстань ты, дура! Что ты можешь понять своим бабьим умишкой?

После очередной попытки суицида Сашку определили на лечение в дурдом, после которого он впал в религиозный фанатизм и ушёл в какую-то секту. Психиатр сказал: стандартный случай для алкоголиков. У жены его на лице навечно застыло виноватое выражение. Ей настолько было стыдно, что она даже уволилась и уехала куда-то в Сибирь. Ей казалось, что каждый показывает на неё пальцем и говорит: «А энта стерва не уберегла свово мужука». Не зря психиатр сказал, что жён алкашей тоже надо серьёзно лечить – жизнь с пьяницей любого с ума сведёт.

В романах писателей XIX века про индейцев и папуасов встречается описание обряда посвящения в мужчины, когда юношам давали выпить ядовитый напиток, приготовленный из какого-то растения. Тех, кто выживал после этой инициации, причисляли к мужчинам, потому что уж никакая отрава им не страшна, а это являлось главной характеристикой настоящего воина. Видимо, след этого варварского обычая сохранился в мужской психике, охочей до острых ощущений, до сих пор. Мужчинам, тем более современным, ведущим диванный образ жизни, нужен риск: без него они не ощущают полноты жизни. Хотя сейчас постоянно говорят об участившихся авариях – то взорвётся что-нибудь неожиданно, то утонет непредсказуемо, то рухнет незапланированно. И все делают обречённое выражение лица, усмотрев в этом некий суровый рок, карающий перст судьбы, от которого не увернёшься, как ни крутись. А не от пьянства ли? Может, ларчик проще открывается?

Но следует заметить, что всё это является чисто женской точкой зрения, а мужской взгляд на данную проблему трактует её иначе. И первые здесь никогда не поймут вторых, даже если и будут пытаться. А вторые не поймут первых, впрочем, и пытаться не будут. Потому что на пьянство всегда будут смотреть с двух точек зрения. С позиции самого пьяницы, который чувствует, что именно в таком состоянии он способен на любой подвиг, например, помочиться у всех на глазах – это ж какую смелость надо иметь! И с точки зрения тех, кто вынужден рядом с таким «героем» находиться, обязан его «спасать» и «любоваться» на «подвиги». Не зря в Древней Греции пьяного раба показывали детишкам и говорили, что так нельзя себя вести. И дети, обладая врождённым чувством прекрасного, находили в этом отвратительный и непотребный образец поведения. Но сам-то пьяный раб, надо думать, считал себя в этот момент героем.

– Эт-т-то я-т-то ст-т-такан не держ-ж-жу? – зашептал Самсонов побелевшими губами и вдруг натурально зарыдал: – Ребята, да что он такое говорит, в самом-то деле?

– Серёженька, успокойся, – подскочила к нему жена.

– Да уйди ты с глаз долой, кур-р-рва! – завизжал Самсонов и закатал ей под глаз, с которого только недавно сошёл предыдущий синяк. – Да я могу стакан держать даже после трёхкратного ерша, даже никакой эксперт не заметит!

– Раньше мог – не спорю, было время, был ты молод. А теперь НЕ СМОГ. Стареешь, брат, теряешь квалификацию, – как приговор врача неизлечимо больному произнёс Олег Андреевич.

Все мужики вздрогнули при этом «не смог», а технолог Потехин даже проснулся:

– Кто не смог, чего не смог, а? – протирает он глаза. – Эх, хорошо поспал. Чего случилось-то?

– Да как ты смеешь меня после таких слов братом называть?! Да я… тебя за это… убью-у-у!!!

– Эти слова записывать? – растерянно спрашиваю я Потехина. – Угроза расправы как-никак.

– Всё, писательница, суши вёсла: сейчас представление начнётся, – весело говорит он, поудобнее устраиваясь на стуле.

Поднялся рёв. Основной тон сволочной глоткой задаёт Самсонов, который изо всех сил тянется руками к горлу начальника цеха, но ему мешают несколько рабочих и его разнесчастная жена, которую он беспрестанно материт.

– Такую бы энергию да в мирных целях, – задумчиво произносит Ольга Сигизмундовна.

Когда Самсонова угомонили, инженер по техбезопасности объявляет заседание закрытым и предупреждает, что завтра будет собрание по поводу поведения товарища Крамолина, всем известного алкаша и скандалиста, который уехал за пределы Завода в вино-водочный магазин на заводском автокаре, чем задержал погрузку и отправку вагона, что привело к сбою работы железной дороги.

Самсонов неподдельно рыдает. Первый раз вижу, чтобы взрослый мужик так рыдал, тем более по такому поводу. Это всё не согласуется с образом основательного и серьёзного мужика, на котором когда-то держалась патриархальная Россия. Та самая, которая по заверению современных историков пила по-чёрному, так что нынешним россиянам сам бог велел.

– Ведь я когда-то, – всхлипывает он, – мог всю ночь пить и не заметно было ни в одном глазу, честное слово! А теперь не получается так: старею. Не смог… А когда-то мог мимо начальства прошмыгнуть, и никто ничего не замечал. Ни одному Джеймсу Бонду такое не по зубам!

– Да брось ты так убиваться-то из-за ерунды, – успокаивают его заводские бабы.

– Вам, дурам, всё ерунда! У бабья никаких интересов в жизни, никакого интеллекта ни на грош, – начинает ещё больше страдать Самсонов. – Чего вы можете понять своими куриными мозгами? У вас же одна цель в жизни: нарожать каких-нибудь уродов от какого-нибудь дурака… Ох, гад этот Андреич! Так оскорбить, так обидеть! За что? Уж лучше бы он меня пидором обозвал!

Печально, конечно, но мужские сопли по поводу умения пить и «держать стакан» не имеют абсолютно никакого веса в глазах женщины, которая ещё не переняла окончательно мужской взгляд на мир. Такая женщина видит какое-то впавшее в детство неприкаянное создание, выдающее свой абстинентный синдром за высокодуховные искания и терзания, нуждающееся в расслаблении при любом малейшем напряжении. Ему мерещится, что он – отважный Агент 0,7: в его задачу входит пройти незамеченным мимо начальства, держась за стеночку цеха, словно карабкаясь по отвесной скале, чтобы совершить очередной подвиг и спасти всё человечество от мирового зла. Именно ВСЁ, потому что очень скучно жить только ради близких. И именно с мировым злом схлестнуться. Это намного проще, чем оградить людей от собственной пьяной рожи. Да, в конце подвига обязательно должна появиться награда 0,7 литра. Но тут его пьяную личность запеленговали враги, и доблестный Агент 0,7 отправляется в здравпункт дышать в трубочку.

Как же это нехорошо, так цинично и нагло высмеивать чужие святыни! Ведь в современной России критиковать пьянство – это всё одно, что посягнуть на религию.

На следующий день стало известно, что у Самсонова ночью случился сердечный приступ.

– Довели мужика, – мрачно констатировали его друзья по работе и объявили бойкот Олегу Андреевичу, написав петицию, что они отказываются работать под началом такой отъявленной сволочи, которая жестоко оскорбила их коллегу и растоптала при всех его неординарную личность.

Потом на работу приковыляла еле живая Валентина Петровна и сказала, что она не имеет никаких претензий к «касатику» Самсонову: дескать сама виновата, что не там стояла и не в то время. Жена Самсонова ходила как тень и боялась посмотреть в глаза людям: не уберегла мирового парня.

А потом снова началось заседание по поводу поведения товарища Крамолина, который на днях уехал в вино-водочный магазин на заводском автокаре. И все снова чего-то орали, отстаивая свои принципы. Но у нас всё равно все любят заседания. А как же их не любить, эту исчезающую культуру человеческих отношений? На заседании можно читать газеты, спать, ковырять в носу, разглядывать как это делают другие – да всего и не перечислишь, сколько полезных дел можно выполнить во время заседания. Я же их люблю, потому что такой спектакль нигде больше не увидишь.

Князюшка

– Девки, есть в мире справедливость, как вы думаете? – влетела в столовую Анька с подшипникового цеха. – Тут хоть бы какого жениха Бог послал, пусть самого низшего сорта, а Алинке нашей, змеюке гулявой, настоящий князь подвернулся! Представляете?

– Как – князь? Какой ещё князь в бывшей стране бывших Советов? – не сразу дошло до тех, кто уже настроился на безмятежное поглощение обеда.

– Такой «какой»! Самый что ни на есть настоящий!

На улице стоит страшная жара. Погода устроила людям тест на переносимость температурных перепадов. Ещё вчера лил дождь при ледяном северном ветре, а термометр показывал от силы пять градусов тепла. Сегодня сумасшедший столбик красной жидкости уже подскочил до чёрточки с отметкой плюс 30. Хочется крикнуть ему: «Куда ты разогнался-то!». И это – при полном отсутствии ветра и облаков.

Работники Завода поглощают холодный борщ в неимоверных количествах, чтобы охладить раскалённые в горячих цехах организмы.

– Виногреду мне, виногреду! – дурачатся рабочие на раздаче, словно требуют не обед, а свободу.

– Мне, пожалуйста, повмовочного, – вежливо заказывает половину порции молочного супа кладовщик-язвенник, не выговаривающий согласную «л». – А где можно взять вожки и вивки?

– Компоту больше нету! – зычно кричит очумевшая от жары и людей повариха Нина кассирше Валентине Христофоровне.

– Это ж не еда, а яда от слова «яд», – острит кто-то из мужчин в очереди.

– Не нравится – не жри! – огрызается Нина.

– Ни-ина-а, – продолжают заигрывать кавалеры, – не буянь. Девушке это не идёт.

– Уйди от прилавка по-хорошему! – негодует она на такие знаки внимания, лихо размахивая половником.

– А компоту больше нет, Христофоровна? – хрипит угоревшая от ядовитой антикоррозийной краски бригадирша маляров Ленка Никанорова, прорвавшись к кассирше.

– Опоздала на обед, Никаноровна, – смеётся очередь.

– С ума сошли: в такую жару народ без жидкости оставили!

– Говорят, жирная крыса угодила в кастрюлю с компотом, – поведал всем технолог Паша Клещ, лузгая семечки. – Решили выловить да прокипятить, а потом ещё остужать будут. Кто ж станет горячий компот хлебать в такое пекло.

– Ихь, ахь! – брезгливо реагируют дамы из администрации.

– Ох, и трепло ты, Клещ! – качает головой Нина, но уже благосклоннее, перед этим посимпатичнее взбив поварской колпак на голове.

– Уф, хорошо, что мы раньше всех пришли, а то мотористы берут борщ по три порции сразу в одни лапы, и нам бы ничего не досталось, – ликует Маша-учётчица, громыхая поднос с тремя салатами из капусты на наш стол. – Чего ты там про князя-то говорила?

– Не понимаю, как вы можете о жратве думать, когда такие дела творятся! – негодовала Анька. – Алинкин новый хахаль – княжеского роду.

– Иди ты?

– Вот ей-богу! Практикант из ПэТэУ Кошкин.

– Ха-ха-ха!

– Чего вы ржёте? Он сам сказал!

– Ха-ха-ха! Этак любой может о себе сказок насочинять! Нынче все из грязи да в князи ломятся, не снимая сапог. И должно быть богат, как индийский набоб? – не унимались мы.

– Родословную показывал! – обижалась на недоверие Анька.

– Кому показывал? – спросила лаборантка Ира, старательно разжёвывая жилистое мясо из борща.

– Алинке.

– Народ нынче, что собаки, родословными стал обзаводиться. У меня батька партбилет до сих пор хранит, шепчет: мало ли что, мало ли какой очередной приступ стенокардии у нашей власти случится, а я тут как тут. С партбилетом на кармане. Я говорю: ага, тебя сразу и загребут, куда надо. Вместе с билетом, как самого верного отжившим идеям.

– «Вот билет на балет, партбилета вовсе нет», – пропела под общие смешки Маша.

– Главное, на пару минут их группа в цех капремонта зашла! – не слушала нас Анька, – а Алинка тут как тут: окрутила-таки его, зараза. Если бы знала, что среди практикантов князь есть, то рассмотрела бы повнимательнее… Ленка, а у Алинки новый хахаль князь! – подскакивает она к бригадирше маляров Никаноровой.

– Бывает и такое в нашем болоте, – равнодушно реагирует та.

Стало модно иметь корни благородного происхождения. Ну что ты будешь делать! Народ поделился на дворян и дворняг, даже не замечая, что название обоих классов имеет общий корень «двор». После Октябрьской революции в умах многих граждан засел культ грязных сапог – а культ мы можем создать из чего угодно, такова уж наша природа, которую в нас даже религия не способна переломить. И люди стали специально ходить в грязной обуви, всем доказывая своё «простое» происхождение. Что значит простое происхождение – сказать трудно. Любое происхождение является процессом сложным и многоступенчатым. Но после революции 1917-го года бывали случаи, когда человека могли расстрелять прямо на улице за его слишком опрятный вид. А что касается родословных, то многие скрывали благородное или просто происхождение из семьи культурных и образованных людей, как самое страшное о себе, даже документы подделывали. Сколько же тогда бесценных семейных архивов сгорело в огне, сколько интереснейших бумаг навсегда сгинуло в лихорадочных избавлениях от «проклятого прошлого»! Говорят, если своё прошлое обозвать проклятым, то и будущее получится ничем не лучше.

Не верьте, что при Советах не было никаких династий. Были, да ещё какие! В советские времена люди тоже гордились корнями и предками. Рассказы о них пользовались большим успехом у публики: «Он – из династии слесарей Ивановых», «А это внук Сидоровых – молодое поколение знаменитой династии строителей!». Попадание в такую династию обязывало человека к соблюдению определённых норм и традиций. Были династии врачей, военных, учителей, рабочих, железнодорожников. То есть советские династии непременно были привязаны к какому-то ремеслу, деятельности – без неё династия словно бы не завязывалась. Время было такое деятельное, страна нуждалась в людях активно-созидательного плана, а не пассивно-созерцательного. Были и творческие династии, и сколько бы теперь ни говорили о дворянах Михалковых, а в сознании народном – это династия прежде всего творческих людей, поэтов и художников, актёров и режиссёров с мировым именем.

Что есть имя и где начинается его родовитость, благородство? Знатное имя – материя тонкая. Иногда величие к нему приходит, откуда меньше всего ждали, как говорится. Иногда человек прославит самую незатейливую по звучанию фамилию, и она для потомков становится как титул, а сам он воспринимается как основатель некоего клана. Ну, например, сколько среди славян есть Бондарчуков, Бондаруков, Бондаревых, Бондарей? А Сергей Бондарчук взял, да и вывел эту фамилию в такой ранг, что иной князь по сравнению с ним – тьфу. И на потомков его уже ложится великая ответственность, как бы заранее ожидается, что носитель данной фамилии просто ДОЛЖЕН обладать какими-то определёнными талантами. Ему могут не простить, если талантов этих у него не наблюдается. Его могут даже обвинить в предательстве рода, если он не обнаружит одарённости великого предка!

Особый разговор – династии политических деятелей. Многие желали бы иметь родственником какого-нибудь депутата или министра, а то и самого… Генсека! Родство с советской политической элитой сулила так много, что голова могла закружиться от перспектив. Одно плохо: слетел Генсек с трона – полетели и его родственники, зятья, дочки, сыновья, выдвиженцы, приживалки, любовницы, протеже и просто те, кому генсек сто лет тому назад какой-нибудь орден вручил или просто в звании повысил. Даже если орден вручил или в звании повысил за заслуги, а не просто так, всё равно могут не простить. У нас же как: бывший вождь – всегда дурак и палач в отличие от нынешнего. И вчерашнему орденоносцу уже выговаривают: «Как ты мог от этого палача и тирана орден принять? Да каждый порядочный человек ему бы в морду этим орденом, в морду!». И смелость говорящих такие речи обратно пропорциональна тому страху и благоговению, с каким они совсем недавно ходили на цыпочках вокруг «бывшего» в надежде самим получить и орден, и звание, или хотя бы… дачу под Москвой.

Сила знаменитой фамилии бывает очень огромна, но также и непредсказуема. Поэтому не хватайтесь без надобности – можно обжечься. Если, конечно, уж очень припрёт, что невмоготу, как хочу именоваться пышным титулом и фамилией в придачу, – тогда другое дело. Но потом не говорите, что вас не предупреждали.

Сочетание титула (или звания) и фамилии – та ещё наука. Князь Петров, барон Егоров, граф Баранов – согласитесь, как-то странно звучит. Но если сказать: политрук Матвеев, старший мастер цеха Копылов, начальник завода Устинов, бухгалтер Шнайдер, генсек Сталин – всё сочетается, всё привычно для уха. Если поменять что-то местами и слепить, например, некую несуразицу типа генсек Шнайдер, согласитесь, уже не то – ухо режет. Иногда фамилия так крепко привязывается к какому-либо предмету, что можно сам предмет не называть – и так понятно станет. Кажется, что автомат Калашникова уже не мог иначе называться, словно бы в самой фамилии слышится этакий звук мягкой автоматической стрельбы. Можно не говорить «автомат», а называть просто: Калашников. И все понимают, о чём речь.

Чего только не бывает в истории того или иного славного рода или знаменитой фамилии. Слава некоторых фамилий легко переходит на другие события, поступки и даже объекты. Взять фамилию Челюскин. Мало кто уже помнит, что в первой половине восемнадцатого века жил такой знаменитый русский мореплаватель и исследователь Севера. Был он настолько отважен, и пользы принёс Отечеству и науке, что назвали его именем и мыс, и пароход. Этот-то пароход двести лет спустя «перетянул» на себя славу фамилии Челюскин. Фамилия эта теперь в сознании большинства ассоциируется именно с пароходом, который был раздавлен льдами в Чукотском море в феврале 1934 года. Слишком громкое последующее событие затмило имя Семёна Ивановича Челюскина, участника Великой Северной экспедиции, открывшего самое северное место континентальной Евразии. И появилось новое имя: челюскинцы – олицетворение храбрости и выдержки.

Теперь же активное время строительства чего-то светлого сменилось пассивным упадком, никто ни в ком не нуждается, умение украсть стало лучше всякой храбрости и выдержки. Стране больше не нужны ни строители, ни монтажники, ни мореплаватели, поэтому стало проще обозначить себя неким титулом и на этом успокоиться. Уцепиться за громкое имя предков, и пассивно ожидать восхищения собой только за это. Иногда выдавать что-нибудь этакое: «Да мой предок с самим Волконским в войне с Наполеоном участвовал!», хотя сам ни в чём знаменательном не участвовал, ничего не достиг – все силы на дворянские тусовки ушли. И согласитесь, так в самом деле проще, чем с трудом медленно продвигаться к определённой цели, расти и развиваться, достигать целей, в результате чего имя твоё станет известным и благородным. Именно так стали великими имена Ломоносова, Королёва, Лихачёва. Но куда нам нынче до гения Ломоносова? Нам бы лучше в его потомки угодить. Хотя был ли он ваще дворянином, Ломоносов-то энтот? А то сдуру примажемся, а потом выяснится, что там благородного происхождения с гулькин хвост. Ну подумаешь: великий учёный! Кому нынче этот учёный нужен? Учёные вон в дворники идут…

С каким остервенением россияне после Революции вытравливали всевозможные «корни», с таким же осатанением они теперь стали их выискивать. Всё словно бы повернулось вспять, и закипела новая работа. Сумасшедший менталитет! Оказалось, что ввести окружающих в заблуждение относительно своего происхождения – проще простого. Потому что люди в большинстве почти не знают историю и своих корней. Раньше было такое выражение «с корней соскочить», что означало сойти с ума. Жить без знания истории своего рода и страны означало безумие, а сейчас это «безумие» стало чуть ли не нормой. Много говорят, что это-де некто нехороший оторвал нас от корней и так далее. Но кто тебе мешает изучать историю? У нас что, учебники по истории через какой-то КПП выдают? Кто тебе не даёт узнать свои корни? Нельзя человека оторвать от корней, от Бога, от совести, если он сам этого не захочет. Избегаю общаться с такими нытиками, которые скулят, что их, «оторвали» от всего на свете, да так ни к чему и не подвесили. На самом деле отрывать-то не от чего было, потому что они как были оторвами, так ими и остались. Если военное поколение детей, чьи отцы ушли на фронт и не вернулись, и то знают своих отцов и дедов, знают так хорошо, как сейчас и живых родственников многие не знают, то о чём говорить?

Зато теперь у нас пруд-пруди «людёв дворянскову происхождению». Зазвучали громкие фамилии. Откуда? Как? Ведь в годы репрессий истребили не только реальных дворян, но и простолюдинов полегло ещё больше, так что «просочиться в веках» в таком количестве было затруднительно. Только за одну «благородную» фамилию могли к стенке поставить. И вот на, тебе: князь на князе сидит и князем погоняет!

Дело в том, что многие освобождённые крепостные крестьяне «не мудрствуя лукаво» брали фамилию барина, так как своих фамилий у них не было – не полагалась рабам фамилия. Так себя и называли: Князевы, Бариновы, Графовы. Другие просто заимствовали барскую фамилию полностью. Отсюда у нас столько носителей «дворянских» фамилий Шереметьевы, Нарышкины, Ромодановские. К сожалению, иногда их обладатели больше ничем «породистым» не обладают.

Почему люди хотят обрести пусть благородную, но всё же чужую фамилию? Почему чураются своего истинного имени? Я знала одного мальчика, который нафантазировал целую легенду о «благородном происхождении». Но что ему было делать? Мать седьмой раз замужем, родного отца он вообще никогда не видел. Взрослые им не занимались, очередной отчим таскал домой девок, когда мать была на дежурстве: «Не выдавай, сынок, ты же сам – мужик! У нас с тобой должна быть мужская солидарность, угу?». И вот он в один прекрасный день придумывает, что ничего этого нет, а есть некий прекрасный мир, что его папа – благородный князь, полный мудрости и чести, а не пропитуха какая-то, какими были все его многочисленные «отцы». Мама, естественно, княгиня или графиня, а не эта суетливая и задрипанная курица, которая тупо пытается создать видимость семьи с теми, кому эта семья меньше всего нужна. Уж всех в округе гуляк и пьянчуг, которые менее всего для брака подходят, перебрала, в какие притоны только не забиралась в поиске «своего единственного», а личного счастья так и не нашла. А ребёнок тем временем придумал радужный мир. Он таким образом спасал ранимую детскую психику от ужасов реальной жизни, которая никак не может нравиться только-только начинающему жить человеку.

Постперестроечный крутой поворот от советских ценностей «к прежним», дореволюционным, вызвал к жизни невиданное количество титулованных особ, всевозможных дворянских званий и рыцарских орденов, которые стали соперничать друг с другом при помощи «сверхсекретных» документов и «истинных» генеалогических таблиц, наспех осваивая Табель о рангах, дабы не запутаться: чем статский советник отличался от тайного, а коллежский асессор – это вам не то же самое, что коллежский же регистратор. Оказалось, что бывшие советские граждане – сплошь дворянское собрание! Особенно смешно сии признания наблюдать среди отъявленного люмпен-пролетариата, когда изрядно спитой товарищ неопределённого возраста и рода деятельности орёт собутыльникам, как его прадед Преображенским полком командовал. У кого-то прадед великим князьям курс молодого бойца в Преображенском полку проводил, кто-то скромнее о себе сказки рассказывает: дед служил адъютантом губернатора и даже спал с губернаторшей. Облагородился, так сказать, раз был допущен к рассыпчатому телу губернаторской жёнки.

Дня теперь не проходило, чтобы кто-то из российской элиты или простых смертных не заявлял таинственным голосом об истинном положении дел в своём происхождении. Слушатели только вздыхали: «И этот из этих, оказывается. Из бывших хозяев». Все стали копошиться в своих корнях на предмет поиска хоть каких-то завалящих мелкопоместных дворян, а ещё лучше – столбовых. Иные готовы были признать себя потомками какого-нибудь распоследнего бастарда или разорившегося на кокотках и карточных долгах герцога, чем отпрысками простых советских тружеников. Пусть хоть какой-нибудь барин-самодур оприходовал на конюшне чью-то прапрабабку, ходившую у барина в дворовых девках! Барин этот оставил по себе только память, что собственноручно порол кнутом крепостных для «снятия негатива после трудового дня», как сейчас говорят защитники таких невинных забав, как мордобой на дому, спустил два имения в карты и долго угасал то ли от сифилиса, то ли от проказы в полном безумии. И ухаживала за ним, меняла пропитанные гноем простыни всё та же битая и пользованная много раз спитым сифилитиком дворовая девка. Но зато был потомственным дворянином! Не кочегаром каким-нибудь там и не плотником. И не монтажником-высотником, принадлежностью к «касте» которых так гордилось поколение наших родителей. Стало казаться, что лучше от такого «барина» (где вместо буквы «и» так и хочется поставить букву «а») свой род вести, чем от каких-то там пролетариев!

Что показательно, многие граждане пожелали узнать о предках из чисто меркантильных интересов, и дворянство здесь ни при чём – за него льгот на проезд в автобусе не дают. Зато те, кто сможет отыскать у себя, например, польские корни, будет иметь право пользоваться льготами при поступлении в вузы Польши. А Польша – это вам уже не хухры-мухры. Заграница как-никак, мать вашу! Кто не знает нашего отечественного поклонения перед магическим «made in», пусть даже и польского розлива? Так некоторые очень хотят найти еврейские корни для отъезда в Израиль, и сильно огорчаются, когда узнают об их отсутствии. Доходит до настоящих казусов, когда люди, узнав о весьма неприглядном прошлом своих предков, их совсем не безупречной биографии или неимении иностранных или дворянских корней, просто отказываются забирать родословные, которые теперь составляют практически всюду.

Родословные эти стали клепать все, кому не лень или просто на чем-то другом сделать «свой маленький бизнес». Поговаривали, что в некоторых архивах, сотрудники которых остались на голодном пайке, могли «вырастить» всякому заплатившему – даже вполне умеренную цену называли – ге-не-а-ло-гическое древо, где на какой-нибудь ма-а-аленькой такой веточке мог затеряться, как забытое к первому снегопаду яблочко на яблоньке, маркизик или барончик какой-никакой, а то и целый князёк. Ну, хоть заштатного штабс-капитанчика какого дайте в предки, в прапрабабки впишите кого-нибудь полудворянского толка! За соответствующую плату, разумеется. А за неприличные деньги могли на не маленькую веточку родового древа поместить славного предка, а на очень даже толстую, но данная услуга многим была не по карману. То ли деньги у граждан тогда ещё водились, то ли они готовились к новым расстрелам, но уже не русского дворянства и особ, приближённых к императору, а тех, чьё происхождение было модным лет семьдесят тому назад, но и до нашего Завода докатилась подобная мода.

Началось с того, что бывший председатель Парткома Завода Алексей Николаевич Романов справедливо задумался над своими корнями. Быть сыном человека по имени Николай Романов в конце ХХ века – это совсем не то, чем быть им году этак в 1937-ом. Затем из Парткома исчез шкаф с «Полным собранием сочинений» Ленина. Такие облупленные рассыхающиеся шкафы с плохо закрывающимися дверцами раньше были на всех предприятиях и заводах, во всех организациях и школах. При взгляде на многотомный труд Вождя мирового пролетариата человек невольно начинал чувствовать личную никчемность в этой жизни.

– Как мало мужик прожил, а сколько книг успел нацарапать! – искренне восхищались одни.

– Чего ему ещё делать было? При царизме жил, как в санатории, – святотатственно острили другие, когда всем коллективом присутствовали на политинформациях и просветительских лекциях.

– Плодом гигантской теоретической работы товарища Ленина, – заливался приглашённый с кафедры марксизма-ленинизма какого-нибудь подшефного института лектор, и хорошим тоном считалось записывать всё сказанное в какую-нибудь тетрадочку, коих за годы посещений этих посиделок накапливалось страсть сколько, – явились произведения «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» и «Удержат ли большевики государственную власть?». В гениальной книге «Государство и революция» Владимир Ильич восстановил взгляды Маркса и Энгельса на государство, которые были искажены и опошлены Каутским, меньшевиками и прочими оппортунистами, развил дальше учение марксизма о государстве и диктатуре пролетариата…

Теперь же в бывшем Парткоме никто не заседал, а хозяин кабинета Алексей Николаевич стал радоваться как ребёнок, если кто-то вдруг путал его имя с отчеством и называл по ошибке Николаем Алексеевичем или ещё лучше – Николаем Александровичем. Он даже отрастил такую же бородку, как у последнего русского царя, и вскоре был назначен ответственным за выдачу сотрудникам продуктовых наборов в счёт зарплаты и запись на новогодние подарки для детей. Это происходило под ласковым взглядом невинно убиенного монарха, чей портрет теперь занимал прежнее место советской троицы Маркса-Энгельса-Ленина. Троицу эту засунули куда-то на склад, а портрет Николая II товарищ Романов приобрёл у заводского оформителя, который по должности рисовал трафареты «Проверь стрелку!» и «Габарита нет», плакаты для доски объявлений, поздравления к разным праздникам, некрологи и прочее. А в свободное время копировал для продажи на Конюшенной площади работы великих мастеров. В свете новых веяний он намастачился рисовать царей и князей, да так здорово это у него выходило, что оформитель даже перестал беспокоить заводское начальство просьбами повысить ему категорию маляра и, соответственно, зарплату.

Теперь смотрел на нас в бывшем Парткоме простым и лучистым взором последний Хозяин Земли Русской, который лег в эту самую землю где-то в глухих уральских лесах с разбитым прикладами лицом, облитый серной кислотой рядом с растерзанными телами своих детей и домочадцев. Не был он ни великим полководцем, ни мудрым реформатором, ни дальновидным политиком. Просто живой человек, а живой человек никогда не важен Её величеству Истории. Просто живых людей особенно не щадят при разных катаклизмах.

– Вот, – торжественно объяснял Алексей Николаевич всем входящим в бывший Партком на запись за наборами, указывая на портрет. – Последний русский самурай. Не по умению махать мечом и ногами, а по верности своей земле. Никуда от неё не ушёл, хотя и мог бы. Этим он и раздражает нынче многих, потому что нам такая верность несвойственна, в какие бы одёжки ни рядились, какое бы высшее общество ни разыгрывали.

Умел красиво говорить наш Алексей Николаевич: сказывались годы работы на партийной должности. Иногда он спорил до хрипоты с председателем Профкома, который называл его любимейшего монарха слабаком и подкаблучником и обвинял в трагедии на Ходынском поле. Тут уж он срывался на просторечие, но затем неизменно поправлялся.

– Не хрен было ломиться за бесплатной водкой! Сами же друг друга передавили за дефицитом, а царь виноват! У нас вчера за наборами тоже рабочему с литейного руку сломали… Ох, ну о чём с вами говорить? Ругаете его за мягкость, за нерешительность и прочие «грехи», которые непростительны для правителя, дескать, Пётр Великий колесовал бы не только Ленина, но полстраны не пожалел бы. Поэтому и Великий, а этот!.. А этот пожалел больного сына, выбрал семью вместо власти. Тот, который Великий, не пожалел, а этот напоминает своей кровью, растекшейся и впитавшейся в землю у нас под ногами, насколько могут быть страшны люди, когда власть кружит им голову. Удрапал бы вовремя за бугор, нашёл бы вечное успокоение посреди могил белогвардейской эмиграции и не жёг бы нам совесть таким страшным кровавым пятном.

А шкаф из бывшего «рассадника коммунизма» исчез-таки бесследно. «ПСС» Ленина, которые нынче стали библиографической редкостью из разряда «днём с огнём», в те годы выбрасывались в неимоверных количествах на свалки и помойки, так что людям, трепетно относящимся к книге, удавалось собрать огромнейшие библиотеки.

Стали раздаваться робкие голоса тех, кто раньше гордился знакомством с друзьями дальних родственников мужа сестры самого Владимира Ильича или двоюродной роднёй кузины Надежды Константиновны, что у кого-то из них прапрабабушка, оказывается, жила на одной улице с троюродной тёткой петербургского соседа графьёв Татищевых, а чей-то прадед младенцем видел легендарного князя-поэта К.Р.! И это воспринималось как право на родство с вышеупомянутыми личностями. Слесарь шестого разряда Разумовский потерял всякий покой, тщетно разыскивая хоть какой-то намёк на родство со знаменитым фаворитом императрицы Елизаветы Петровны и матерно ругался с инженером Аракчеевым:

– Какой ты на хрен барон?! Коммунар ты, а не барон. У тебя на харе написано: ком-му-нар!

– Да я князь, мля! – ревел страшным голосом барон липовый. – Я князь, а ты – сявка, мля!

Иные вошли в такой вкус, в такое смелое враньё, что и товарищ Бендер смутился бы, но уже никто не обращал на это (не знаю, как это и назвать-то можно) внимание. Страсти накалились, как станки в горячих цехах. Доходило до того, что потомственные в седьмом колене рабочие вдруг объявляли себя наследниками династии Рюриков, а то и на Габсбургов замахивались. У меня с этим делом совсем глухо: классическое рабоче-крестьянское происхождение, где по папиной линии – махровые крестьяне, по маминой – крепкий рабочий класс, строители заводов, ракет, пароходов. Но даже я как бы ненароком в таких диспутах сообщала, что прапрапрадед мой работал крепостным садовником у самих дворян то ли Нарышкиных, то ли Лопухиных, которые засели в нашей деревне после Северной войны, потеряв интерес к шумному двору беспокойного царя Петра. Ну, согласитесь, всё ж какая-никакая возможность примазаться к белой кости!

Но вот болезнь по отыскиванию дворян и прочих родовых титулов в своём происхождении пошла на убыль, потому что как-то неинтересно быть дворянином или наследным принцем, когда кругом – сплошные родственники всевозможных князей и монархов, причём не только отечественных, но и европейских династий.

И на, тебе: князь Кошкин. Это известие, конечно же, внесло какое-то оживление в заводскую жизнь, и всем захотелось хоть краем глаза взглянуть на нового Алинкиного ухажёра благородного происхождения. Больше всех хотел на него посмотреть крановщик из цеха капремонта Валера, который был влюблён в охочую до титулов Алину. Влюблён был настолько, что обожал даже её тщеславие и прочие пороки, и сочинял в её честь очень искренние стихи:

Милая картина, Как ты мне мила… Где моя Алина? Вся моя до дна.

– Да пошёл он со своими стихами! – фыркала Алинка раздосадовано, когда получала от него очередное послание, и царственно разрешала: – Можете его себе забрать, кто хотите.

В смысле, не стихотворение, а Валеру. Женщины, желающие перетянуть внимание крановщика Валеры, конечно, имелись. Только сам он настолько страстно мечтал об Алине, что других представительниц слабого пола просто не замечал. Хотя каждая женщина почему-то свято верит в невозможность устоять перед её чарами. Он всегда представал перед нами, спустившись с небес мостового крана на цементную землю цеха, с блуждающим взором и неизменным вопросом: «Девчонки, а где моя Алина?». Моя!

– Ох, Алинка, гляди, мужиком-то прокидаисси, – увещевала её многомудрая уборщица Антонина Михайловна. – Стихи тебе парень пишет: это ж где нынче встретишь такого, когда кругом мат да блат.

– А мой князь обещал меня на дворянское собрание сводить! – гордо отвечала на это Алина и осекалась: – Или в дворянское собрание? Как надо говорить-то: в или на?

– Смотря куда посылать.

Наконец, она решилась представить нам своего князюшку, когда группа практикантов ПТУ, где ковались рабочие кадры для тяжёлой промышленности вообще и нашего Завода в частности, должна была прибыть в её цех на очередное практическое занятие. Валера-крановщик запил с горя, обещал сбросить на голову Алинкиному князю плохо закреплённый груз и в сердцах прислал ей невозможное по дерзости послание:

Ах, Алина, моя Алина, Дура-баба ты, кобылина! Вот какой-то князёк-козлина Перешёл мне дорогу, скотина.

Гнев его возлюбленной был ужасен, как и подобает всем, кто только что приблизился к высшему свету.

– Это моего Кошкина он назвал козлиной?.. Нет, этого я ему никогда не прощу!

Короче говоря, интрига с князем взбудоражила многих.

– Вы представляете, – объявили уже в техотделе, – наша Алинка с князем познакомилась!

Елена Николаевна, завсектором обучения персонала, которая в тот момент карабкалась под потолок к полке с документацией, так и застыла на стремянке в позе арабеска.

– А? Что? С каким князем? – переспросил начальник нашего цеха Владимир Сергеевич, копошась в каких-то чертежах. – С уголовником, что ли?

– Да почему сразу с уголовником-то? Это такой наследственный титул.

– А-а, хм… Раньше уголовники любили такими кликухами баловаться: князь, барон, маркиз. У нас на Лиговке жил налётчик Граф. Лихой был парень. Его застрелили, когда он на инкассаторов налёт организовал.

– А тут настоящий князь, представляете? Говорят, во всяком случае. Дворянин!

– Да туфта опять какая-нибудь, а не дворянин, – заявил технолог Нартов и ядовито захохотал: – Тоже мне, дворяне в спецовках и с мазутом на носу. Мы и так все дворяне: каждый вырос в своём дворе. Скоро на заводах работать некому будет: все в титулованные особы подадутся. Бояре-дояре, блин.

– Ну, князь, ну и что? – пожимал плечами старейший рабочий Завода Матвей Потапыч. – Это ж не характер. Князья тоже всякие бывают. Были такие, кто театры создавал, школы и больницы строил. А были и те, кто только проматывал состояние до последней копейки и никакой доброй памяти по себе не оставил. Есть среди них и меценаты, и поэты, но и людей самого низшего качества тоже немало. Человек всегда сам выбирает, каким ему быть, будь он простолюдином или благородным. Сейчас у некоторых большие деньги появились. Кто-то их преумножает, разумно расходует на благо себя и общества, но большинство только скурвились по полной программе и сами не поняли, как это с ними случилось.

Заводчане старшего поколения малость поворчали, глядя на фокусы молодёжи, или вообще не обратили внимания, а мы стали ждать явления товарища, в чьих жилах заключена благородная кровь династии князей Кошкиных.

Избалованное добротными советскими спектаклями и фильмами о дореволюционной эпохе воображение стало рисовать образы, созданные такими колоритными и мощными русскими актёрами, как Черкасов и Симонов, Зельдин и Санаев, братья Стриженовы, Лановой и Тихонов, Леонид Марков и Стрежельчик, Дружников и, конечно, великий Смоктуновский. Это были люди, у которых на лицах отразился определённый жизненный, интеллектуальный и культурный багаж, внутреннее достоинство, где вместо гордыни – гордость, вместо простецкости – простота. вместо мудрствования – мудрость. И хоть в рубище их одевай и доказывай, что происхождения они пролетарского или крестьянского, но на лице отпечатано: АРИСТОКРАТ. И всё. И больше добавить нечего. Этого уж никто у них не отнимет и себе не присвоит. И нравится нам это или нет, но таких породистых и благородных лиц сегодня всё меньше и меньше. Как говорится, таких лиц теперь не делают. Смотришь современные фильмы про царскую Россию и чувствуешь словно бы подлог какой: нет того шарма и блеска, присущего аристократам, каких играли советские актёры классического рабоче-крестьянского происхождения. Может, они просто умели играть?

Как рассказывал в одном интервью Игорь Дмитриев, преподаватели актёрского мастерства учили их аристократично носить даже поношенный пиджак, поэтому они и на стипендию умудрялись выглядеть дворянами. Есть люди, которые умеют всё делать аристократично: ходить, разговаривать, браниться, даже материться. Но есть и другая разновидность людей, которым дай хоть все богатства мира и несколько высших образований, а они так и не овладеют элементарной культурой поведения. Это как порода: чистокровного рысака всегда отличишь от клячи, даже если он сбежит с конюшни и несколько дней проживёт без ухода. Или кусок цветного стекла как ни выдавай за драгоценный камень, а настоящий аметист он всё одно не затмит.

Слово аристократ означает «власть лучших». Не только власть лучших людей общества, но и власть лучших качеств в человеке – это когда в человеке правят лучшие качества его природы, когда он сумел взрастить, развить их в себе и отдать людям. Сумел сделать то, для чего человек, собственно, и наделён умом и сердцем. Под это слово, на мой взгляд, больше всего подходит не какой-нибудь старосветский помещик, а почему-то Михайло Ломоносов, сын поморского рыбака, который без наставников и менторов в девятнадцать лет пришёл пешком в Москву, чтобы за последующие тридцать пять лет изучить и заложить основу для развития практически всех фундаментальных наук в России. Постичь и сделать открытия не только в химии, физике и астрономии, но и создать русский литературный язык, внести вклад в изящное искусство мозаики. «Всё испытал и всё проник». А не тот, кто остался до дикости неразвитым, и всю жизнь потратил на то, что взрастил в себе лишь пошлые привычки и выставил их напоказ в виде какой-то тусклой неопределённости. «Зато он смыслит в картах, знает толк в хорошем вине, в лошадях – зачем знать больше барину? Ещё, пожалуй, как попробует того да другого, да пойдёт умничать, тогда и житья от него не будет! Всякому своё, всякий пусть занимается своим. По мне так уж лучше тот человек, который говорит прямо, что он не знает толку, нежели тот, который корчит лицемера, говорит, будто бы знает то, чего не знает, и только гадит да портит».[12]

Но в любом случае, как писал Симеон Полоцкий в XVII веке,

Родителей на сына честь не прехождает, аще добродетелей их не подражает. Лучше честь собою комуждо[13] стяжати, нежели предков си честию сияти.

И вот мы уже полчаса торчим в заводской столовой, когда все отобедали и разбрелись по каптёркам, где столы сотрясаются от стука костяшек домино или смеха над весёлым трёпом заводских балагуров. Алинка обещала привести сюда князя. Ждём-с, ожидая увидеть человека глубокого и интересного или, на худой конец, какого-нибудь банального сноба, так называемый суррогат аристократа, что по нынешним временам тоже неплохо. Наконец, в столовую впорхнула наша красавица, а за ней, вразвалку шаркает ногами некий бритоголовый низкорослый крепыш, словно сошедший с современного экрана, кишащего балладами о всемогущей братве. Или, сказать нейтральней, с внешностью человека из толпы.

– Это и есть князь? – насильственно улыбаясь, спросила Ира.

– Да! – заверила Анька с подшипникового.

– Чего-то не похож.

– Чего не похож-то? Князь как князь, всамделишный, обыкновенный.

– Князь обыкновенный, отечественный, подкласса дворянского, – сострила Маша-учётчица, словно ярлык на товаре прочла.

– Я думала кого-то вроде князя Курбского в исполнении Названова увидеть, – вздохнула Ира разочарованно, – а у этого окружность головы даже несколько меньше толщины шеи. Квадратный какой-то.

– Тише ты! – шикнула на неё Аня. – Чем кряжистей, тем княжистей.

– Девочки, познакомьтесь, – Алина так и светилась от гордости за удачное приобретение.

– Вовик, – хрипло представился практикант Кошкин, держа руки в карманах, ногой выдвинул стул из-под соседнего стола и плюхнулся рядом с нами.

Алинка засуетилась, потом тоже где-то присела.

– Ну чё, девки, расскажите хоть чё-нибудь, – зевнул Вовик.

– А Вы правда князь? – деликатно спросила Маша.

– А то! Чё, хреново видишь, что ли?

Мы неопределённо пожали плечами, а Анька захихикала, как она всегда реагировала на новое знакомство с мужчиной. Вовик взял её крепкой короткопалой рукой за загривок и зловеще прошипел:

– А хошь, я тебя щас в суп харей обмакну, чтобы ты больше не ржала, когда не надо?

– Нет, – разумно ответила Анька, смерив глазами расстояние до поверхности супа.

– Да Вы что? – возмутилась Ира. – Отпустите её немедленно!

– Вовик, ну чё ты в самом деле, как не родной? – пихнула его Алина локтем.

– Хавало завали! – обиделся Вовик. – Я тебе не быдло какое-нибудь, чтоб всем родным быть.

– Кошкин… Кошкин, – раздумывая о чём-то, сказала Маша. – А ваша династия имеет отношение к академику Кошкину?

– Какому ещё академику? – растерялся Вовик.

– Ну, который работал над теорией автоматических поточных линий роторно-конвейерного типа.

– Какого ещё конвейерного типа! Станем мы, князья, возиться у конвейера! Это уж ты, подруга, наверно перегрелась на солнышке, хе-хе.

Хочется, чтобы этот Кошкин рассказал, как он дошёл до жизни такой. Но такого ранимого человека расспрашивать прямо – здоровью вредить. Тут поможет мудрый совет из песни кота Базилио и лисы Алисы «на хвастуна не нужен нож – ему немного подпоёшь и делай с ним что хошь», что я и делаю:

– А ведь бояре Кошкины были родоначальниками династии Захарьиных-Юрьевых, которая впоследствии обрела фамилию Захарьиных-Романовых по имени воеводы Романа Юрьевича, отца Анастасии, первой жены Иоанна Грозного, и от которой, собственно, произошла династия царей и императоров Романовых.

– О, я вижу, ты просекаешь тему, тётка! – казалось, что Вовик сам не ожидал такого «родства». – Приятно побазарить с ерундированным человеком!

Через минуту Вовик начал рассказывать о себе такие сказки, что сомнений не оставалось: истинный князь. Мы конечно виду не подавали – зачем человека расстраивать?

– Ой, девки, эти княгини и графини ну такие страшные! Я даже не пойму, каким местом они себе гинекологическое дерево добыли. Не одной реальной тёлки! Я как-то с одной баронессой состыковался на балу, до сих пор содрогаюсь. На вашем Заводе бабы конкретнее, чем эти дворянки ощипанные. Спрашивается, чего ты со свиной рожей в благородство лезешь? Я бы ни одну даже в домработницы не взял.

– А у Вас есть домработница? – изумилась Маша. – Мне она даром не нужна. Я дома даже мух не терплю, а тут целая посторонняя баба будет по квартире бродить, мои вещи трогать.

– Да какие у тебя вещи? Ты – это одно, а династия Кошкиных – совсем другое. Мы, Кошкины – это не хухры-мухры, понимать надо! Это вам ни как-нибудь, а очень даже если бы! В родстве с самими царями! – подмигнул он мне. – Верно я говорю, старуха?

– Угу.

– А вам никому не надо генералогическое дерево сварганить? А то обращайтесь: цены реальные. Тебе, старуха, предки знатные не нужны?

– Они у меня и так знатные, – заявляю я. – Владельцы заводов, ракет, пароходов. Да мой прапрапрадед был садовником у самих Нарышкиных и Лопухиных, огромный сад в образцовом порядке содержал! А дед всю жизнь работал на Заводе Его Императорского величества.

– Чё, правда? – удивился Вовик, хотя чего ему удивляться при его-то родстве с Домом Романовых. – Ни фига ж себе! Чё, реально у настоящих дворян работали?

– Ага.

– Клёво!

– А как Вас занесло на наш Завод-то? – вдруг спросила его Ира.

– Да я сам скоро заводами буду владеть! Скоро всё вернётся исконным хозяевам, потому что из вас, безродных, хозяева никакие. Всю жизнь на своём грёбаном Заводе просидите и ничего не высидите!

Он ещё потрещал какое-то время, а потом встал и вышел из столовой, не оборачиваясь. Только Алинку позвал жестом, каким обычно собачонку загоняют домой после прогулки.

– Жалко Алинку, – вздохнула Маша.

– А врала-то, врала: князь, князь! – неистовствовала Анька, доедая остывший суп. – Гопник какой-то, а не князь: у нас на Заводе парни в сто раз лучше. Про таких ещё говорят, что родители из дворян, а он сам – из обезьян.

– Да уж, хи-хи…

В цеху капремонта стояла послеобеденная тишина, только крановщик Валера метался в бетонно-стальном пространстве:

– Ох, девчонки, как бы мне написать стихи, чтоб поняла она, чтоб дошло до неё… Я теперь даже стихи не могу слагать в её честь.

– Почему?

– Да у меня на её имя лезут только нехорошие рифмы: козлина, кобелина и в таком роде.

– Почему именно такие? – ужаснулись мы и стали наперебой предлагать Валере варианты: – Субмарина, картина, балерина, былина, калина, рябина, малина, в конце концов!

– Балерина? М-м, красиво, – загудел Валера: – По арматуре бегаешь легко, как балерина, порхаешь мимо, моя Алина…

– Нет, Валера, не то, не то! В лирических стихах лучше обойтись без арматуры. Ты бы ещё кувалду сюда приплёл.

Совместными усилиями мы состряпали такое пятистишие:

Всей моей жизни былина! Ты, как матрос в субмарине, В сердце застряла моём. Смилуйся, солнце Алина! Жизнь мы прожили б вдвоём.

– Мне прямо как-то неудобно, – возмущалась Алина под конец рабочего дня, получив Валеркино послание. – Чего он мне всё пишет и пишет?

– Да пусть пишет, – успокоила Ира. – Раньше благородная молодёжь писала друг другу стихи в альбомы. Это такие специальные тетрадки были, вроде дневников.

– Да? Ну ладно, пусть тогда пишет… А я с Вовиком сегодня на настоящий бал иду!

На следующий день жара, наконец-то, отступила. Тёплый дождь смыл духоту из воздуха и налёт пыли с листвы заводского сквера. В атмосфере появилась свежесть и лёгкость. А Алинка явилась на работу… с фингалом под глазом и злая, как сатана.

– Алинка, кто это тебя так? – ужасались девчонки.

– Не иначе, князюшка приложился благородной десницей, – давились парни смехом, превышающим размер лёгких.

– Да какой там князюшка! – в конце концов взорвалась Алинка. – Дерьмо собачье! Нет, каждое говно теперь в князья лезет! Позвал меня на бал, якобы, а вышла пьянка обыкновенная, каких-то чмошников туда назвал, мне один из них всё и рассказал, что этот урод так всем дурам лапшу на уши вешает. Нет, я что, на идиотку похожа, что ли?

– В жизнь, понимаешь, не скажешь, какой был мужчина! Ну, настоящий полковник! – пробормотал Нартов голосом Аллы Борисовны.

– Надо же, а так был на князя похож! – прыснула довольная Анька, но Алина не обратила на них внимания.

– Нашёл дурочку! Я сразу поняла, что он никакой ни князь! Его из школы выгнали, и даже ни в одно ПТУ не брали, а в наше взяли, потому что там недобор – нынче ж никто в рабочие идти не хочет, все в князья метят! Я ему всё так и высказала, а он мне по харе заехал за правду. Нет, ну совершенно невозможно сейчас встретить интересного мужчину, чтобы всё в нём устраивало! До чего же надоело брать от жизни не то, что нравится, а что есть! Ах!

Так Алинка весь день сокрушалась, прикладывая к синяку охлаждаемые в холодильнике мелкие кусочки разорванной шестерни, которую притащили в техотдел для рекламации.

– Вот и моя любовь лопнула, как эта несчастная шестерёнка, – вздыхала она. – И рекламацию некому предъявить.

Кто-то ей сочувствовал, кто-то над ней ржал, а крановщик Валера прислал очередное послание:

У меня нет княжеских богатств Для моей богини свет-Алины: Я дарю ей бусы из рябины, И кулёчек полненький малины, И букет цветов на веточках калины От души, что больше целых царств.

После обеда он катал Алинку на кране под самой крышей огромного цеха капремонта, а она так счастливо смеялась, что заглушала токарные станки.

– Вот и правильно, – радовалась Антонина Михайловна за молодёжь, выметая стружку из-под обточенных деталей. – А то зациклились на князьях да боярах. Подобное должно тянуться к подобному: князья пусть за княгинями ухаживают, а на наших прынцэсс свои прынцы найдутся.

Петербургский полдень

Замечали ли вы, уважаемые граждане, как разумно устроен Невский проспект – эта всеобщая коммуникация Петербурга?

– Ну вот, – возможно вздохнёте вы, – ещё один Гоголь появился, к тому же в женском обличии.

– Гоголи-то нынче, как грибы, растут, – справедливо заметил в своё время Виссарион Григорьевич Белинский.

Да, всё верно. Но дело в том, что Невский проспект – это такое необъяснимое явление, что каждому, кто видел его когда-либо, хочется хоть что-то о нём сказать. Вот и я не удержалась от соблазна, заметив в нём одну особенность, которую наверняка замечали многие. Это совершенно разумная особенность, которая учитывает интересы всех граждан, передвигающихся по данной улице, что в свою очередь говорит о демократичности Невского проспекта.

Возможно, это получилось совершенно случайно, но на Невском проспекте днём одна сторона – солнечная, а другая – в тени. Вот так просто до гениальности. Скорее всего, это произошло случайно: в первые годы строительства Санктъ-Питербурха не планировалась такая сплошная застройка проспектов. Ну да не важно. А важно, что Невский проспект по этой причине является чрезвычайно удобной для прогулок улицей. Если вы устали плестись по солнцепёку, то решительно переходите на нечётную сторону – там вас ждёт отрезвляющая прохлада и защита от беспощадного зноя. Поэтому летом, особенно ближе к полудню, основной поток прохожих перемещается на нечётную сторону. Зимой, наоборот, нечётная сторона пустеет, а замерзшая публика, бежит на чётную сторону греться в скупых лучах северного солнца. Если вам надо бежать на поезд, то смело переходите на эту почти безлюдную сторону и бегите себе, не опасаясь кого-либо сшибить с ног. Я говорю «почти безлюдную», но учтите, что это условно, так как Невский проспект всегда запружен народом и полная безлюдность ему органически не свойственна.

А ещё Невский проспект является олицетворением веротерпимости, как и весь Петербург в целом. На солнечной стороне вы можете увидеть и армянскую церковь святой Екатерины, и римско-католическую святой Екатерины Александрийской, у подножия которой обитают художники, и протестантскую святого Петра. Даже Дом военной книги находится во флигеле бывшей голландской реформатской церкви, от архитектурного убранства которой сейчас мало что уцелело. На нечётной же стороне находится всего один Казанский собор, но он компенсирует своё одиночество грандиозным великолепием. Развёрнутая в сторону проспекта колоннада напоминает разведённые в разные стороны руки, словно он рад вам безмерно и хочет заключить в свои объятья.

Но сейчас я иду по чётной стороне. На улице март, и зима ещё не собирается сдавать свои позиции, поэтому приходится греться в скупых солнечных лучах. Совсем скоро день и ночь сравняются в своей продолжительности, а там и до белых ночей рукой подать. Петербург – не только Город белых ночей, но и тёмных дней, которые находятся на противоположном полюсе года, когда солнце слегка выглядывает из-за горизонта, словно любопытный сосед по даче через забор, и снова прячется, потому что у него есть дела поважнее на другой стороне земли.

Я праздно шатаюсь с видом занятого человека. Электричка у меня только в два часа пополудни, так что гуляй – не хочу. Было бы на что. Нам в силу скромного бюджета доступна только пешая прогулка.

А замечали ли вы, как необычен полдень в нашем городе? Нигде нет такого полдня, как здесь! Словно до сих пор царь Петр тревожится за нашу природную русскую сонливость: «Ведь всё проспят, в том числе и царствие небесное! А вот мы их пушечкой разбудим, ежели кто ещё не очнулся к полудню!» Говорят, что раньше пушка стреляла по несколько раз на дню: только это и помогало не зачахнуть.

Не пойти ли и нам поглазеть на выстрел с Нарышкина бастиона? А то клонит в сон, знаете ли. Того и гляди – заснёшь на ходу. Вот аккуратненько, гуськом перейдём через Аничков мост, чтоб не растянуться на гранитных плитах, которые в мороз становятся ужас до чего скользкими, поэтому некоторые пешеходы идут по проезжей части параллельно с автомобилями. Уф, миновали сие препятствие, но светофор на противоположной набережной уже сменил зелёный глаз на красный. Вот так всегда! Летом-то, когда не скользко, я успеваю пробежать сразу и мост и оба пешеходных перехода, а зимой – нет. Ну, ничего, подождём.

А куда мы, собственно, спешим? Мы и так уже разогнались, что дальше некуда. Но как-то неловко сбросить скорость на полном ходу, сменить быструю деловую походку страшно спешащего человека на размеренный шаг. Да и холодновато, чтоб идти прогулочным шагом. Вон как все бегут, обгоняют друг друга, нервно топчутся на перекрёстках в ожидании зелёного света. Создаётся впечатление, что вы попали в город крайне деловых людей, у которых каждая секунда на учёте. А всё дело в холоде, от которого можно спастись только быстрой ходьбой.

Вообще-то, по Невскому лучше всего ходить медленно. Даже не просто идти, а шествовать! Плыть! При этом обстоятельно глазеть по сторонам, ощущая себя в организме города временной и маленькой, но нужной деталью. Это удобнее делать на нечётной стороне, чтобы не затянуло в поток бегущих. Нечётная сторона больше подходит для созерцания. Она как-то солиднее, что ли. На ней меньше зданий, но что это за здания! Их фасады по длине равны целым кварталам чётной стороны: Строгановский дворец, Казанский собор, Гостиный двор, Аничков дворец, дворец Белосельских-Белозерских, два пятизвёздочных отеля. На чётной же стороне домов много, все они очень разные и от этого начинает рябить в глазах. Тем более, что они арендуются разношёрстными фирмами, обживающими даже подвалы, так что под посольством или какой-нибудь солидной администрацией ведётся торговля роликовыми коньками, а над книжным магазинчиком сидит строительная компания или даже целый банк. Исчезли старинные аптеки и советские парфюмерные магазины «Сирень», «Ванда» и «Болгарская роза», которые, кажется, были здесь ещё в годы молодости моих родителей. Да и моё поколение выстаивало здесь длинные очереди за якобы французской губной помадой и дефицитным польским шампунем с ароматом яблока. Пропали милейшие лавки художественных промыслов на углу с улицей Восстания и недалеко от Владимирского проспекта. Хотя когда-то казалось, что может рухнуть Рим, но они останутся. Увы, всё теперь меняется здесь по несколько раз в году, как лавки на рынке, и от этого возникает неприятное чувство зыбкости.

Если у канала Грибоедова и на той, и на другой стороне проспекта номера домов приблизительно идут в ногу, то у Фонтанки чётная сторона уже обгоняет свою «сестру» номеров на тридцать. К площади Восстания эта цифра растёт, а затем нечётная сторона словно бы старается нагнать чётную по номерам, но это ей так и не удаётся. Зато ей удаётся обогнать её по длине, так что она даже врезается в площадь Александра Невского до Лаврского проезда.

Чтобы «отмахать» весь Невский медленной походкой, надо иметь много времени при хорошей и тихой погоде. В дождь и снег вы и сами не заметите, как побежите сломя голову вместе со всеми. В зной осядете в ближайшем кафе и разумно решите, что чашка кофе лучше прогулки по раскалённому тротуару с выхлопными газами пополам.

Но я люблю ходить быстро по той простой причине, что под ритм шагов удивительно хорошо слагать стихи! Особенно по Невскому проспекту, потому что топот большого количества ног создаёт удивительные размеры стиха. Вот рядом, например, цокают каблучки: цок-цок, цок-цок. А вот уже пробиваются трёхсложные стопы: цоко-цок, цоко-цок. Идёт целая ватага школьников – прогуливают уроки, должно быть. Только успевай слова подставлять в эту музыку каблуков:

Цок-цок, цок-цок, Цоко-цоко, цоко-цок, И-раз-два-три… Раз слог, два слог. Где толк, в чём прок? Вместо слов один лишь вздох: Слово свято, словно Бог.

Бред, конечно же, но очень увлекательный. И нужный мне, как тренировка спортсмену, чтобы спасти себя от умственной праздности. Оказывается, ноги не только волка кормят. И совсем не холодно, а даже наоборот становится жарко, особенно после десятой строфы.

А вот и памятник Пушкину виднеется в конце – или в начале? – Михайловской улицы. Свернём к нему, поздороваемся.

– Ну что, брат Пушкин? – заорём ещё издалека, чтобы всем продемонстрировать нашу дружбу.

– Да так, – ответит Поэт растерянно, – так как-то всё…

Гуляя по Петербургу, удивляешься его переменчивости. Только что перед нами был европейский, можно сказать, немецко-педантичный пейзаж. Даже не пейзаж, а какой-то чертёж – особенно удивительный эффект на таком чётком фоне создаёт изящное чёрное кружево ветвистых деревьев. И вдруг мы попадаем в родную «золотую дремотную Азию», тихую и немного безалаберную. А то можно оказаться на шумной, пульсирующей, как воспалённый нервный узел, улице, где яблоку негде упасть, и всё напоминает какой-то сказочный восточный базар. Люди бегут в обе стороны и сталкиваются друг с другом на тесном тротуаре. Из многочисленных магазинчиков в подвалах льются всевозможные мелодии, перекрывая одна другую, и на всё накладывается вой автомобильного потока. Тут вам и пышно-аляповатый московский стиль, и безликие бетонно-стеклянные сооружения из брежневского «застоя», и «сталинский ампир», дома и для «богатых», и для «подлых». Но походив по городу, начинаешь ощущать, что эти непохожие друг на друга здания и кварталы ведут меж собой диалог.

Но если попытаться представить город в виде какого-нибудь человека, то Петербург – это мужчина средних лет, поджарый, язвительный и всё подмечающий. Мне, почему-то, он напоминает актёра Кторова: он аккуратен, изыскан и всё время, что называется, собран. Он элегантен, но в нём нет ничего вызывающего. Всё драгоценное он носит только для себя, а не для того, чтобы удивлять других. Если он носит алмаз в перстне, то это – алмаз чистейшей воды, который заметит и оценит только тонкий знаток. В то время как Москва – это женщина, и не просто женщина, а этакая роскошно одетая барыня в цветастой павлопосадской шали и с огромными каменьями в перстнях на каждом пальце, с увесистыми серьгами в ушах, что выдаёт в ней неистребимую византийскую тягу к роскоши. И ещё она по-азиатски очаровательно ленива. Само слово «Москва» даже без знания, о чём идёт речь, создаёт своим звучанием представление о чём-то беспредельно широком и смачно-тяжеловесном, как удар большого колокола. Поэтому любой скажет, что это имя или властной царицы, или древней столицы. На взгляд Петербурга, Москва безвкусно одета: на ней слишком много дорогих вещей, но они плохо сочетаются меж собой. Сам же он – безупречен, в этом отношении у него всё продумано: классический костюм и зонтик в виде трости. А его скептический характер объясняется скверным климатом и сухим, колючим, как мгновенная ломаная молния на чёрном небе, звучанием имени. Имя Ленинград звучало значительно мягче. Только не усмотрите в этом моих политических пристрастий. У аполитичных анархистов их вовсе быть не может: меня интересует и волнует только музыка слов.

Петербург – нервный, всё время куда-то спешащий, что-то критикующий и высмеивающий. В Петербурге всё имеет крайности. Хотя город этот совершенно европейский, весь отстроенный по проектам европейских зодчих, но погода в нём никогда не делает ничего вполсилы. Как ничего не делает вполсилы русский человек. Он или вообще ничего делать не будет, или сделает с таким рвением, что возникнет в какой-то момент мысль: а лежал бы ты, Ванюша, лучше на печи. Жара и холод, дожди и снегопады в этом городе проявляют себя так, что после них выдержишь уже всё. Или почти всё.

Если этот город обнаружит на своих улицах немолодую особу в мини-юбке, может очень жестоко и едко её высмеять: «Куда, куда ты со своим варикозом-то?». Сколько красавиц страдает оттого, что, выходя из дому при весенней, казалось бы, уже установившейся тёплой погоде легко одетыми, подвергаются в течение дня нежданной метели и морозу. «Ага, у вас уже ле-е-ето наступило! – словно бы говорит Петербург, над которым внезапно стянулись свинцовые тучи. – Ну-ну, а как вам это понравится?». Поэтому истинная петербурженка круглый год носит в своей сумочке зонтик, невзирая на заверения синоптиков, что осадков не предвидится. «Снег, дождь и всё то, чему даже имени не бывает», как сетовал Достоевский, здесь частые гости. Какой только столицей не называют Петербург – северной, морской, культурной, криминальной, русского рока, – но помимо всего прочего его можно было бы законно назвать Столицей дождей. Или просто осадков.

Иногда тут идёт не то, чтобы полноценный дождь, а какая-то водяная пыль, которую ветер бросает порциями прямо в лицо. А какие тут туманы, морось – м-м! В них можно заблудиться, затеряться и даже посреди бела дня… увидеть приведение.

Призраки и приведения Петербурга связаны с именами его известных жителей. Прежде всего – это основатель города Петр Первый. Точнее, памятники ему. Всякий истинный петербуржец знает, что по ночам лучше держаться подальше от Медного всадника и уж тем более не говорить в его адрес ничего плохого. А если белой ночью в три часа подойти к памятнику грозного императора у Михайловского замка, то можно увидеть, как он… (а-а, карау-ул! бр-р) шевелится! Просто призрак Петра собственной персоной часто можно видеть в коридорах Академии культуры. Так что заходите, милости просим.

В Михайловском же замке и без Петра Великого есть кому являться людям в образе призрака. Это, естественно, император Павел, который сам при жизни неоднократно рассказывал, как в свою очередь в Петербурге же видел своего великого деда Петра. Ещё в советское время работники многочисленных советских учреждений, располагавшихся в Михайловском замке, рассказывали друг другу о странном призраке, навевающем ужас и тоску на окружающих. С наступлением сумерек все стремились как можно скорее покинуть здание. В семидесятых годах прошлого века из Москвы даже приезжала специальная комиссия, которая пыталась разобраться в таинственном феномене, засиживаясь в замке по ночам. Призрачное дело о призраке яснее так и не стало, зато слухов о приведении бедного Павла стало ещё больше. И видеть его в последнее время стали ещё чаще. Или это слухи заставляют людей верить в то, что они в самом деле видели здесь бледного, невысокого человека со свечой в руке и… (а-а, мама-а, забери меня отсюда!) белым шарфом на шее, который иногда играет на музыкальном инструменте, похожем на флейту. А ещё рассказывают, если ночью подойти к Михайловскому замку (тс-с!), то можно услышать смех, звон бокалов, звуки музыки – сие есть призрак некой Белой Дамы, которая устраивает по ночам у замка балы.

Призрак Николая Первого можно встретить в Зимнем дворце, но только ночью. Николай Палыч тем замечателен, что никого особо не пугает своими выходками и попытками вступить в беседу, а проходит мимо совершенно равнодушно, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Настоящий царь, что тут ещё скажешь. В знаменитом доме на Гороховой обитает дух Григория Распутина. Этот же дух «безобразит» иногда в районе Поклонной горы в Озерках, где Григорий Ефимович был неудачно кремирован, отчего присутствовавшим при этом ротозеям показалось, что он ожил и исчез в неизвестном направлении.

Ещё петербуржцы могут поведать вам о стонах, которые время от времени доносятся с места казни декабристов, и пяти неясных фигурах, бродящих поблизости. В середине двадцатых годов прошлого века члены Ленинградского общества безбожников устроили что-то типа засады на тех, кто, «прикрываясь святым именем декабристов, пугал честных советских граждан». Три ночи просидели в засаде, но так никого и не поймали.

Город-призрак, город-мираж, построенный на болотах, которые своим туманом создают причудливые видения, по-своему преломляя панораму во влажном воздухе и отражая звуки от стен из капель воды, буквально населён приведениями! Испарения каналов и болот убеждают людей в правдоподобности увиденного и услышанного, поэтому так много случаев зафиксировано в истории города, когда его обитателям доводилось увидеть и то, как сфинксы с набережных вдруг начинают корчить рожи остолбеневшим прохожим, и скачущего по улицам Медного всадника, и разгуливающего царя Петра, который манит за собой, но никому не удаётся его догнать. И чужие гигантские тени, которые вдруг откуда-то наплывают на твою миниатюрную проекцию на плоскости; услышать то печальные, то экзальтированные шаги императора Павла по мягкой болотистой почве при прогулке вокруг Михайловского замка, шелест плаща и лязг кольчуги Александра Невского у самой лавры, а то и – не дай бог, конечно, – на кладбище. Рядом с Исаакиевском собором регулярно видят тень великого зодчего Монферрана. У Петропавловской крепости вот уже которое столетие плачет горючими слезами над своей незавидной долей легендарная самозванка княжна Тараканова. Льет слезы на Благовещенском мосту несчастная кикимора Шишига, которая хоть и кикимора, но служила в горничных у генерала. На мостике через канал Грибоедова время от времени появляется дух террористки Софьи Перовской с белым платком в руках, которым она и подавала сигнал к метанию бомбы. По коридорам Смольного уже во всю бродит такой сравнительно «новый» призрак, как тень Кирова. А в начале девяностых годов на Литейном мосту стал появляться призрак самого Ленина! Очевидцы рассказывали, что вид у «теневого» Владимира Ильича был изумленный. Он словно бы хотел спросить: «Куда это я попал?». Видимо, сильно удивили его произошедшие со страной перемены, в которой коммунизм так и не наступил.

Литейный мост в этом отношении место вообще подозрительное. Например, существует поверье, что во время лунного затмения под тем же Литейным мостом появляется черный водоворот, в котором бесследно исчезают не только люди, но даже свет звезд. В полицейских архивах XIX века современные журналисты нашли жалобы жителей ближайших домов, что якобы в такие дни «из-под моста вылезает всяка нечисть, которая корчит поганые рожи и кричит разные срамные слова». Много нечисти водится и на Обводном канале, в прежние времена имевшем дурную славу из-за большого числа грабежей, убийств и самоубийств. Как можно дальше советуют держаться по ночам от двухэтажного особняка в Песках, прозванного «Клубом самоубийц» за то, что по ночам из его окон доносились стоны и похоронная музыка. Также нехорошей славой пользовался один из домов на Большой Дворянской улице, про который говорили, что там собираются «замаскированные покойники» при тусклом свете черепов, пустые глазницы которых горят неземным светом. Покойники играют в карты, притом окна, двери и ворота этого дома всегда закрыты.

Каких призраков в городе на болотах только нет! Дошло до того, что в коридорах Русского музея разгуливает не приведение даже некогда жившего человека, а призрак дамы в чёрном платье… с картины Льва Бакста «Ужин». Ну это уж слишком! Ну, ладно там император или кикимора, но тут уж героини картин сходят с полотен для ночной прогулки.

Ах, не ходите по ночному Петербургу, не бродите, свои слабые сердца поберегите! Хотя поговаривают, что в городе уже существует группа экстремалов, которые специально демонстрируют неслыханную смелость, гуляя по ночам около Медного всадника, и даже (акстись, Маланья!) залезая верхом на оного! Вот уж, в самом деле, смельчаки.

В Университете по слухам живёт грустное и задумчивое привидение, которое любит бродить лунными ночами неподалеку от филологического факультета. Некоторые утверждают, что это поэт Блок, другие считают, что некий безымянный студент, «зверски замученный вредным профессором во время экзамена». В Академии Художеств студентам, допоздна засидевшимся за книгами, является первый её ректор Кокоринов, который по преданию повесился на чердаке со страха, когда императрица Екатерина Великая испачкала в краске своё великолепное платье во время визита сюда. А в дождливые холодные ночи в двери Академии стучится сам скульптор Козловский со Смоленского кладбища и при этом жалобно кричит, что он прямо только что из… могилы, где измок и обледенел. Прямо скажем, Академии «везёт» на приведения, скучать не приходится.

Что касается кладбищ, то Малоохтинское кладбище издавна считалось пристанищем колдунов, алхимиков и самоубийц. О нем ходит немало легенд. Очевидцы утверждают, что по ночам там слышатся стоны, стуки, скрежет, а иногда над могилами появляется движущееся зеленоватое свечение в форме шара и в воздухе пахнет ладаном. Следует заметить, что на любом кладбище ночью можно и не такое увидеть, так что ей-богу сидите вы по ночам лучше дома! Немало мифов связано и с Александро-Невской лаврой. Воздвигнутая в начале XVIII века на остатках древнего языческого святилища, она всегда была покрыта завесой таинственности. Кого тут только не встречают – всех не перечислишь. Я имею в виду приведения. Тут вам и обитатели знаменитых могил, и даже простые могильщики, которые при встрече могут с вами поговорить о погоде и денег на водку занять. Говорят, что лучше дать, а не то можно получить лопатой. Синяки при этом проступают не призрачные, а самые настоящие. Мистика, да и только!

Величественный и элегантный в светлое время суток город буквально преображается в ночную пору, становясь таинственным, мистическим, полным тайн и загадок. Он щедро подкидывает поводы если и не для встречи с призраками, то для того, чтобы искренне поверить в их существование.

Параллельный мир Петербурга – это плата за тысячи и тысячи душ, безвинно погубленных при строительстве города, утверждают специалисты по аномальным явлениям. Под городом якобы находится большая сеть разломов, излучающих газ, негативно влияющий на людей. Как видим, не только на живых, но и на мертвых. А иначе, почему уже который век бродят по нашим улицам призраки? Говорят, что из всех мест на земле чаще их видят только жители туманной Англии. Отсюда другая версия: во всём «виноваты» туманы и просто характерная для этих мест высокая влажность воздуха. Всё из-за болот, чёрт бы их побрал, и низкого уровня почвы относительно мирового океана!

Москва же основательно и высоко стоит на твёрдой почве и не верит в миражи, поэтому всех принимает такими, кто каков есть, понимая, что переделывать кого-либо – самое безнадёжное занятие на свете. Она терпима и терпелива, как истинно русская женщина…

Однако, мы и разогнались! Вот уже летим по Зелёному мосту и, естественно включаем поворот направо: ныряем под арку Генштаба, и оказываемся на Дворцовой площади.

Как жаль, что с годами куда-то уходит то радостное ощущение пространства, которое в детстве внушает чувство абсолютной свободы и полёта! Когда я впервые оказалась на этой площади, она поразила меня не красотой своей, а своей, как тогда казалось, бескрайностью. Она меня просто-таки поглотила, и даже придавила тем огромным пространством и количеством воздуха, которое это пространство могло в себе содержать. Хотелось петь от восторга во весь голос!.. А сейчас не хочется. И нет этого захватывающего ощущения полёта. Красивая, но… тесная площадь. И каждый раз она становится всё меньше, теснее и привычнее. А жаль. Такое же ощущение, когда я заходишь в свою бывшую школу или детский сад. В детстве вестибюль и рекреации казались огромными бескрайними залами, а теперь они предстают предо мной, как маленькие тесные комнатки, в которых не хватает пространства и воздуха. Даже недоумеваешь, каково энергичным и подвижным детям в этакой теснотище. Мы вырастаем, и нам становится тесно там, где совсем недавно был такой простор. Так же в начальной школе старшеклассники казались взрослыми дядями и тётями, а сейчас смотришь на выпускников и думаешь: младенцы.

Император в образе ангела окутан лёгким туманом. Раньше казалось, что он уходит куда-то в облака, в горний мир, а сейчас – чуть повыше меня. Стройная и тонкая колонна превратилась в короткую толстушку. У основания колонны два ограждения. Первое – изящно выполненная ограда с двуглавыми орлами. Второе – казённое, из дешёвой арматуры, какое можно видеть на любой улице у открытого канализационного люка, чтоб ненароком кто не ввалился в колодец. Но здесь это невзрачное ограждение призвано защищать ограду с орлами, а то некоторые особо чувствительные к красоте граждане так и норовят чего-нибудь от неё да отодрать. Нескольких орлов уже кое-где погнули, а местами и вовсе оторвали. От избытка чуйвств-с к прекрасному, надо полагать.

До полуденного выстрела ещё целый час, поэтому мы пойдём петлять вокруг да около: по Певческому мосту, потом нырнём во двор Капеллы и вынырнем на Большой Конюшенной, да припустим по Шведскому переулку. На Малой Конюшенной увидим ещё одну церковь святой Екатерины, на этот раз – шведскую евангелическо-лютеранскую, и по Чебоксарскому переулку выйдем на Екатерининский же канал, который ныне носит имя писателя и дипломата Грибоедова. Нельзя ль нам для прогулок подальше выбрать закоулок?

Ну, вот мы оказались у Спаса на Крови. Этого, как совсем недавно говорили специалисты от архитектуры, «наиболее яркого образчика неорусского стиля, в котором истинно народная идея облекалась в искусственно созданные формы, и в сравнении с подлинной древнерусской архитектурой данное произведение стилизаторов отличается монотонностью и излишней подробностью в прорисовке деталей, где причудливо и безвкусно переплетаются русские народные и модернистские мотивы». Я лично ничего не смыслю в архитектуре, да и вам не советую, потому как при подходе к любому произведению архитектуры и искусства вообще с лекалом и линейкой сразу пропадает очарование красоты и умение искренне восхищаться этой красотой, пусть даже она и «являет собой этнографическую реконструкцию Древней Руси и не отличается композиционной законченностью». Я же, как полнейшая дилетантка, считаю Спас на Крови лучшим архитектурным памятником в мире. Хотя, конечно же, я мало знаю мир.

Это храм-сказка, хрупкая и воздушная, какой собственно и должна быть настоящая сказка. Это храм-мираж, который причудливо возникает на фоне абсолютно европейского города каждый раз, когда вы поворачиваете голову в его сторону, переходя Казанский мост. Когда я впервые его увидела, гуляя с родителями по Невскому проспекту, было ощущение именно миража, ибо такая рукотворная красота казалась невозможной. Именно здесь начался мой роман с этим Городом.

Я люблю бывать рядом с этой «стилизацией под Древнюю Русь». Особенно люблю разглядывать декор колокольни с противоположного берега канала, чем я сейчас и займусь. Здесь запросто можно изучить географию не только России, но и ближнего зарубежья. Если посмотреть на северный её фасад, то где-то там внизу второго яруса можно отыскать герб Тулы – города пряников и самоваров. Только на гербе нет ни тех, ни других, так как Тула – это ещё и город русских оружейников. А повыше можно отыскать герб Вологды с золотой державой и мечом, которые держит в деснице сам Бог, надо полагать, опрокинутый кувшин с водой на воронежском гербе и герб Кронштадта в самом углу наверху. Ближе к краю фасада бросается в глаза герб Курска: вот он с синей косой полосой на белом фоне и тремя птицами.

Идём дальше. На западной стене над мозаикой «Спас Нерукотворный» вижу герб Пскова со странным зверем, по виду – тигром, которого благословляет рука из белого облака; золотую корону на престоле тверского герба; доблестного витязя на гербе Рязани; грациозно шагающего оленя на гербе Нижнего Новгорода. Рядом – смоленский герб с пушкой и восседающей на ней коронованной птицей, а под ними – ярославский медведь с золотым топориком. На сдвоенных колоннах главного входа можно отыскать гербы Киева и Москвы, но мне больше нравятся владимирский геральдический лев в короне, куда-то идущий на задних лапах, и кривая сабля под короной в виде чалмы на гербе Астрахани. А на юго-западном фасаде в правом нижнем углу – герб с перекрещенными якорями и золотым скипетром с двуглавым орлом. Не буду говорить, какого города: догадаетесь сами.

На южном фасаде узнаю только Волоколамский герб со святым Георгием и крепостной стеной в виде треугольника с бастионами на углах, а ещё вечно сражающегося архангела Михаила с такой же вечной нечистой силой на гербе Архангельска. Вот три золотые короны на чёрном фоне – по-моему, это герб Баку, или я ошибаюсь? А может быть, это и не короны вовсе? Под ним бегущий бабр с соболем в зубах – герб Иркутска. «Зверь бабр величеством больше льва, шерсть низка, по ней полосы поперёк, а голосом велик и страшен». Оказывается, бабр – это тигр, которые когда-то в изобилии водились в Восточной Сибири. Про гербы в детстве мне рассказывал отец.

Да, красота-то какая! Лепота…

– Оху…ть, какая пиз…ая церквушка! – раздаётся у меня за спиной хриплый голос.

Оборачиваюсь и вижу божественно красивую девушку. Нет, так сказать – это всё равно, что ничего не сказать. Все фотомодели мира, вместе взятые не сравнятся с такой красотой: тут описывать нет смысла – надо просто увидеть. Высокая, стройная, в сапогах на фантастически высоком каблуке и в шубе из какого-то экзотического меха – эх, не разбираюсь я в мехах. Да, и ещё распущенные шикарные волосы ниже талии да водопадом по дорогому меху.

– Толян, я хочу в этой церкви венчаться! – удивительно не идёт такой красоте этот хриплый голос. – Такая клёвая! Посмотри, сколько всяких хреновинок понацеплено: оху…ть!

– Да не венчают здесь, жопа! Сколько тебе повторять? – отвечает коренастый крепыш в длинном пальто из дорогого сукна. – Тётка в ларьке сказала, что тут только панихиды проводят в день памяти этого… как его… Короче, того чувака, которого здесь завалили эти… ну, как их? Короче, братки какие-то.

– Да мне по х… кого здесь завалили! – капризно топает ножкой красавица. – Если церковь, то должны венчать. Денег им предложи, в конце-то концов! Что у тебя, денег нет, что ли?

– Я уж предлагал им, они всё равно в отказку.

– На хрен тогда эта церковь нужна, если в ней ничего такого не делают, я не врубаюсь? Ты наверно, мало им предложил? Тебе денег жалко на меня! Вот Вадик для меня ничего не жалел: он бы эти башенки со всеми потрохами купил. А ты вечно, как импотент, ничего не можешь.

И красавица широко шагает в сторону такого же красивого и неописуемого в своей красоте автомобиля.

– Анжелочка, ну постой ты, жопа, не будь ты задницей! Я чего-нибудь скумекаю, – переваливается за ней Толян.

– Ай, да ну тебя в п…ду!

– Вот они – новые хозяева России, – бубнит бородатый художник, пишущий городской пейзаж с храмом, не отрываясь от своей работы.

– Танто джентиле э танто онеста парэ ля донна миа… – начинает цитировать вслед Анжелочке сонет Данте какой-то замотанный в шарф по самые глаза итальянец.

– Си-и! – мечтательно произносит его соотечественник в шапке-ушанке.

Иностранцев в это время года можно отличить по такой вот замотанности, словно они одели на себя сразу всё, что у них было в гардеробе.

Ну, да мы слишком здесь задержались. Поэтому бодро рванём по сросшимся одним пролётом, как сиамские близнецы одной ногой, Мало-Конюшенному и Театральному мостам, да через стёжки-дорожки Марсова Поля, да через площадь мимо памятника Марсу-Суворову на Троицкий мост, где дует вечный ветер.

Мне кажется – да нет, не кажется, а я точно знаю, что ветер на Неве никогда не прекращается. Ветер ледяной, пронизывающий до подсознания, до самых глубин души и костного мозга. Даже в нестерпимо жаркий день вы рискуете, прогуливаясь вблизи Невы, а то и по самой Неве, подхватить серьёзнейшее воспаление лёгких. Вот где особенно хорошо сочиняется! Людей, конечно, маловато для стихотворного ритма, но зато сам ветер задаёт мелодию. И ещё волны, холодные свинцовые волны.

Но стихи сейчас что-то не идут, а под ритм собственных шагов прилетело откуда-то ахматовское:

Подумаешь, тоже работа, — Беспечное это житьё: Подслушать у музыки что-то И выдать шутя за своё.

Да, всё верно. А что делать?..

От этих мыслей меня отвлекает очень знакомый запах. Что бы это могло быть? Странно, что-то очень знакомое. Невозможно знакомое! Но никак не вспомнить… Да это же запах Невы! Да-да-да!

Не помню, когда в первый раз уловила этот запах, но он точно из детства. Петербургофобы – коих много даже среди коренных петербуржцев-ленинградцев, которые живут в этом городе просто потому, что надо где-то жить, но совершенно не знают и не понимают его – ядовито заметят, что Нева пахнет канализацией, в лучшем случае – болотом. Несчастные! Они не умеют улавливать запах. Они испортили свои гортани и носоглотки язвительными речами и теперь вообще ничего не чувствуют! А Нева, между тем, пахнет мокрым камнем и сырым песком. Именно, речным песком, а не абы каким. И камнем непременно холодным, а никак не горячим и сухим. Как его почувствую, всегда спохватываюсь: «М-м, что это могло бы быть такое знакомое?.. Ба! Да это ж Нева! И как я могла забыть». Но в другой раз точно так же не сразу вспоминаешь этот запах, зато сразу узнаёшь, как что-то очень давно и хорошо знакомое, но не можешь обозначить его какими-то словами. Да и надо ли? Как описать запах летнего ливня или тающего на солнце снега, родниковой воды или осеннего леса? И не абы какого, а хвойного, запах его древесины, открывшейся на сломе или спиле. Одно дело, когда речь идёт о запахе ещё не колотых дров, и совсем иначе пахнет полено, наколотое на треугольные чушки. И уж совсем иначе пахнут опилки. А если их ещё намочит дождь, это уже совсем другой запах. И опять-таки, смотря какой дождь: тёплый и резвый летний или затяжной и холодный осенний. Но некоторые странные люди все эти запахи называют единым «запахом дерева».

Вот и запах Невы невозможно обозначить единым словом, одним компонентом. Ещё Нева пахнет какой-то свободой, весёлой и одновременно холодной, равнодушной: если хочешь, то иди за мной, а не хочешь, так и не надо. Возможно, именно эта её черта заставляет обитателей города то рубить окно в чужой мир, то затевать целую гирлянду революций, которые так и не приближают людей хотя бы на йоту к справедливому общественному строю, а только каждый раз жестоко обманывают саму веру в возможность оного. А Неве что? Она равнодушна ко всем проделкам простуженных на её берегах людей. Холодная и неласковая. А её любят, как любят именно тех, кому до влюблённых в них дураков или дур нет никакого дела. Дураки и дуры потому и влюбились, что прекрасно знают: их не любят. Влюбились в эту воду, медленную, притягивающую, наверняка всегда холодную. И пошли за ней по её течению. А не по своему.

Хорошо идти через Неву по мосту и смотреть сверху на её суровое великолепие, на изменчивость волн. Так хорошо думается под их плеск, что… не замечаешь, как уже оказываешься на другом берегу. Уже более отчётливо вырисовывается наша цель – Заячий остров. Яннисаари, он же Люст-Элант – Веселый остров, то самое место, откуда всё началось и до сих пор продолжается. Ноги сами идут быстрее, как только минуешь середину Невы. Вот они уже шагают по Каменноостровскому проспекту, а вот и топочут по Иоанновскому мосту, справа от которого на деревянной свае сидит длинноухий хозяин острова – заяц. Скажем ему: «Привет, ушастый!».

Ещё при подходе к острову можно увидеть фанатов загара, которые стоят вдоль стен Невской куртины, подставив бледные бока первым весенним лучам. Как только солнце выходит из-за туч, они сразу же, как по команде, вытягиваются и подставляют нужную, ещё не загоревшую часть тела. Когда солнце вновь прячется, в рядах загорающих происходит некоторое расслабление, как в строю солдат при команде «вольно», и лица обращаются к облакам, высчитывая время следующего выхода светила. Это напоминает куплет из детской песенки:

Тысячи глаз в небо глядят, Губы упрямо твердят: «Пусть всегда будет солнце».

У некоего гражданина больно краснеет солнечный ожог первой степени на животе, который уже пора мазать сметаной. Но загорающий стоически переносит эти неудобства, подставив лучам белый левый бок и подняв левую руку вверх, как античная статуя. Я тоже поддаюсь порыву и вытаскиваю из воротника замёрзший нос на солнце, но тут же спохватываюсь: веснушки! Снег до боли, до воспаления век слепит глаза, отражая лучи мартовского солнца, в которых можно запросто сжечь тонкую северную кожу, больше привыкшую к потёмкам, а не к яркому свету.

Отважная дама-морж раздевается и совершает заплыв от насыпи у Нарышкина бастиона. Эмоционально раскрепощённые иностранцы восторженно кричат ей «браво» и даже «бис». Наши только поёживаются и тоже отпускают много слов на букву «бэ», самое приличное из которых «баба». Да уж, это не фунт изюму вот так плескаться в ледяной воде, когда тепло одетые граждане запросто ходят по толстому льду между берегом и Комендантской пристанью Невских ворот или, как их ещё называют, Ворот смерти. Через них когда-то проходил перед отправкой на казнь в Шлиссельбургскую крепость старший брат человека, чьё имя Город носил почти семьдесят лет. О чём он думал тогда, проходя под аркой ворот в последний раз? Возможно, что взгляд его упал на отметки подъёма воды в Неве во время сильных наводнений. Много раз затопляемый непотопляемый город.

До полуденного выстрела ещё есть время, поэтому мы погуляем по Главной или Центральной аллее. Сбоку от неё сидит Шемякинский бронзовый Петр, который остроумные питерцы уже успели окрестить Медным сидником, и тревожно смотрит на свой собор. У него удивительные пальцы: тонкие, нервные, повелительные, сведённые какой-то деятельной судорогой. Посмотрев на такие руки, начинаешь верить в то, что можно описать характер человека по его рукам. Даже если бы Михаил Михайлович Шемякин изваял только одни эти руки, можно было бы догадаться, кому они принадлежат.

С этим памятником обожают фотографироваться туристы, особенно корейцы и вьетнамцы. Вот и сейчас они, такие маленькие, облепили его со всех сторон, как дети любимого папу. Кто-то забрался на колени, кто-то повис на могучем плече, кто-то обхватил сзади руками за шею. Стоит им только отойти от памятника, как тут же на него набрасывается очередная порция туристов, как воробьиная стая на пшено. В результате такой нежной любви бронза памятника, надраенная замшевыми куртками и меховыми пальто, ярко сверкает на солнце. Пётр смотрит на мир выпуклыми глазами и, должно быть, думает: «Как всё изменилось вокруг: и мой город, и жизнь в нём, только люди всё те же – ну как дети, ей-богу!».

Если пойти дальше по аллее, мы окажемся на главной площади крепости. Обогнув Монетный двор, можно пройти через Васильевские ворота к Алексеевскому равелину, где когда-то находился Секретный дом, в котором томился перед отправкой в Сибирь автор «Путешествия из Петербурга в Москву», этот «бунтовщик, хуже Пугачёва». Здесь же с апреля и до конца 1849 года находился Достоевский за участие в собраниях петрашевцев. Отсюда Фёдор Михайлович писал брату: «Быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастиях, не уныть и не пасть – вот в чём жизнь, в чём задача её». А слева от нас окажется Трубецкой бастион, в тюрьме которого первым арестантом был сын создателя Города – царевич Алексей. Драма венценосной семьи, которая до сих пор пугает борьбой отца с сыном.

Мы туда не пойдём, а начнём медленно взбираться по аппарели на Государев бастион, откуда открывается невыразимая панорама Невы и города. Но мы будем смотреть в другую сторону. Над Невской куртиной, где в одном из казематов в своё время томился литературный критик Писарев, гуляет ледяной ветер. Даже яркое солнце не согревает, а только слепит глаза, отражаясь в шпиле колокольни, отчего тот похож на сорокаметровый огненный столб. Во дворе Нарышкина бастиона кишит огромное количество народа. В основном это школьники, которых знакомят с историей родного города. Педагоги пытаются что-то им втолковать, но они слишком возбуждены ожидаемым выстрелом пушки. «Ну, когда же, когда?» – галдят детские голоса.

Чуть далее – Комендантский дом, где велось дело декабристов. Были такие мечтатели, которые верили в возможность справедливой власти в России и которые, по утверждению Ленина, разбудили самого Герцена, после чего тот «развернул революционную агитацию. Её подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» – звал их Герцен. Но это не была ещё сама буря. Буря, это – движение самих масс…». Раньше на экзамене по истории любили ввернуть какую-нибудь цитату из Ленина – это был верный шанс схлопотать высший бал, – но при цитировании данного отрывка из статьи «Памяти Герцена» постоянно путались, кто и в какой последовательности кого разбудил.

Вот и она, красавица – «вестовая» пушка. Тут до меня доходит, что сейчас из неё будут стрелять, так близко от меня! А я ведь очень чувствительно отношусь к громким звукам. А тут сейчас пальнут, так пальнут, от всей души! И чего меня сюда понесло? Часто здесь бываю, но никак не могу привыкнуть к выстрелу. Надо срочно бежать отсюда подальше! Но даже если бежать с очень приличной скоростью, то звук выстрела всё равно настигнет. Его слышно в районе Гостиного Двора, правда совсем тихо, а вот на Марсовом поле – очень даже прилично. Не добежать мне ни до поля, ни до двора. А если опросить, чтобы пока не стреляли? Вот я убегу, и палите себе, сколько хотите…

Нет, вряд ли это возможно, поэтому остаётся только одно: стоически пережить такое потрясение. Я нервно смотрю на часы и хочу, чтобы всё скорее случилось. Так чувствует себя человек, который до смерти боится уколов, а ему надо сделать прививку. Сидит в очереди и мучительно ждёт казни.

Из будочки выходит человек в форме и начинает копошиться у пушки. Дети кричат снизу, имитируя сигналы точного времени: «Пик-пик-пик…», публика несколько волнуется. Мужчины, которые служили в армии, спокойны.

Вдруг земля покачнулась под ногами, и пушка выплюнула из себя яркое пламя. «Уф, свершилось!» – приблизительно так можно описать выражение лиц вокруг. Кто-то зааплодировал артиллеристу, кто-то из иностранцев прокричал с грассированием «Браво!», а из наших – просто «Ура-а-а!». И сразу в народе появилось какое-то единение: незнакомые люди друг другу улыбаются, и чуть ли не поздравляют друг друга с тем, что в Городе наступил ещё один полдень. Какой-то старик даже слёзы утирает клетчатым платочком. Вот скажите, разве есть такой полдень где-нибудь ещё?

– Оху…ть, так клёво! – раздаётся у меня за спиной знакомый голос. – Толян, ты поглянь сколько золота! И ведь не какой-нибудь паршивой пятьдесят восьмой пробы.

Я оборачиваюсь и вижу Анжелочку с Толяном. Как тесен мир!

– Толян, я хочу в этой церкви венчаться. Такая пиз…ая церквушка! – ликует Анжелочка. – И чтобы вот так пушка стреляла, когда мы будем выходить оттуда. И чтобы ковёр был, а я в платье от Кардана…

– От Кардена, дура. Не венчают в этой церкви никого, сколько тебе говорить, задница. Тут это, место захоронения этих, ну как их, королей каких-то, – начинает объяснять Толян.

– Ты опять за своё! Я же не говорю, что короли должны присутствовать, – недоумевает Анжелочка. – Пусть лежат себе спокойно, кто их трогает-то! Вот Вадик давно бы…

– Да ты заманала меня уже со своим Вадиком говённым! Он давно на дне рыб кормит, а я тут с тобой вожусь, как последний лох!

– Да пошёл ты в п…ду!

– Девушка, прекратите материться, – не выдерживает женщина средних лет из большой группы экскурсантов. – Что ни слово, то мат. Ну сколько можно?

– Чё-о-о?! Ты на кого пасть раззявила, сявка?! Толян, ты поглянь на это быдло! – заревела густым басом Анжелочка. – Понаехали откуда-то из диких лесов и ещё воняют чего-то. Толян, закатай этой кошёлке старой в лобешник!

– Да не бзди ты! Это какие-то передовики производства наскребли денег, чтобы сюда вскарабкаться. Не обращай ты внимания на отстой всякий, будь выше – у нас другой уровень! А у этой дерёвни больше никакой радости в жизни, как на колхозном автобусе по достопримечательным местам областного центра трястись.

– Ха-ха-ха! – Анжелочка смачно хохочет, засверкав золотым шариком пирсинга на розовом языке и показав группе экскурсантов выпрямленный средний палец. – Ну и быдло!

– Ну и нравы! – качает головой женщина.

– Хорошшша! – облизнулся пожилой мужчина из этой же группы на Анжелочку.

– А этот кобель старый уже хвостом завилял, – презрительно скосилась на него женщина. – Его жену «поливают», а он слюни пускает на какую-то шмару.

– Ну, что такого-то? – пугается мужчина словно бы сам себя. – Просто сказал, что… красивая девушка.

– Ага, девушка, после десятого аборта, – вступила в разговор бойкая старуха из экскурсантов и покачала головой в адрес Анжелочки. – Бедная ты, бедная…

– Чего это она – и вдруг бедная?

– Да все эти Толяны да Вадики её как хотят, так и пользуют. Поимеют, да в другие руки отдадут.

Довольные экскурсанты засмеялись со счётом 1:1, и даже Толян одобряюще ухмыльнулся. Разъярённая Анжелочка бросилась было на передовиков производства с когтями, но тут куранты на колокольне начинают выбивать гимн Российской империи.

– Ой, как пиз…то! – ликует Анжелочка. – Толян, я такую же мелодию хочу в мобилку.

– А чё это за мелодия? Слышь ты, дед, чё это за тренькалка? – наводит справки Толян у старика с клетчатым носовым платком.

– Сие есть гимн Российской империи! – торжественно отвечает он.

– Какой гимн? Какой Российской империи? Ты чё, за тормоза меня держишь? Это чё, «Союз нерушимый республик свободных», что ли? – пытается понять Толян, на чём его «разводят».

– Да что Вы, молодой человек! – встревожился старик. – Это гимн композитора Львова на стихи Жуковского «Молитва русского народа». Вот послушайте: «Бо-о-оже, царя храни! Си-и-ильный, держа-а-авный, царствуй на сла-а-аву, на сла-а-аву-у-у нам».

– Ладно, дед, завязывай с пением.

– Нет, Вы прочувствовали мелодию? Это же совсем не то, что «Союз нерушимый»…

– Да всё я почувствовал, не тупой! Ладно, Анжелочка, щас зайдём в салон связи: будет тебе такая мелодия.

– Уси-пуси мой! – Анжелочка целует Толяна в нос.

– Жопа моя, – ласково говорит Толян.

– Нынче таким дегенератам вся Россия под проценты отдана, – тихо замечает кто-то из экскурсантов, когда Толян с Анжелочкой важно прошествовали в сторону спуска. – Что хошь купят: хоть гимн в мобилку, хоть храм в копилку.

А Петербург продолжает жить свой очередной день, не обращая внимания на людские склоки. Словно бы говорит: «Пусть их. Люди приходят и уходят, а города остаются».

Просто люди

Трудно понять тех русских мальчиков и девочек, которые полюбили в последнее время играть в фашистов. Хотя понять можно что угодно. Так исторически сложилось, что слово фашист в русском языке не обязательно употребляется в значении «приверженец гитлеровской идеологии». Часто оно используется вообще безо всякой идеологии, как синоним ругательств, обозначающих кого-то очень нехорошего от подлеца и мерзавца до просто хулигана, шпаны. Мальчишки высадят в окне стекло футбольным мячом, и вот уже хозяйка квартиры кричит им вслед: «Ах вы, фашисты!». И она совсем не считает их какими-то сторонниками «социально-политического режима тоталитарного типа», а просто в памяти так закрепилось, что фашизм – это нечто плохое, и если надо кого обругать, то смело называй его фашистом. Люди часто употребляют какие-то слова, совершенно не задумываясь над их этимологией и дефиницией. Иногда, например, можно услышать такие вопли в чей-либо адрес: «Ах ты, амёба бесхребетная! Ах ты, инфузория без туфельки!», а что такое амёба или инфузория – оратор не имеет ни малейшего представления. Так, что-то очень обидное, должно быть.

И вот русская молодёжь повадилась в последние годы корчить из себя этакую пародию на арийцев и прочую третьерейховую муть, которой весь мир давно переболел, да и более-менее успокоился. То ли с играми сейчас у русских детей совсем как-то туго, то ли им до тошноты надоели заморские ниндзя и отечественные богатыри из мультяшных боевиков, которые мало чем отличаются друг от друга. По сути они умеют только крушить условно вражеские челюсти, а в мирной жизни теряются, и ума им хватает только на то, чтоб на печке лежать да в потолок поплёвывать. Появилось много детин, которым уж пора начинать жить, а не играть. Но они всё играют. И играют не в абы кого, а в фашистов! Странно видеть людей, которые изображают из себя тех, кто опровергал само их право на существование. Странное словосочетание: русские фашисты, когда фашизм в своё время объявил всех славян вне закона. Вспоминаются кадры из фильма Элема Климова «Иди и смотри», где немецкие солдаты закидывают, как лягушонка, пока ещё живого славянского ребёнка за ноги в горящий амбар, куда согнана вся деревня. Теперь такие же лягушата – жертвы альтернативной истории – поклоняются фюреру, как Богу.

Моё поколение играло в мушкетёров и кардинала, в Чапаева и контру, в тимуровцев и квакинцев, в молодогвардейцев и гестаповцев. Девочки играли, конечно, в вечные, как мир, «дочки-матери», но эта игра была не нами придумана, поэтому нельзя сказать, чтобы она как-то характеризовала поколение «последних пионеров и комсомольцев». Лицо поколения определяют именно игры мальчиков. Там больше идеологии и столкновений между тем, что на момент игры принято считать добром и злом, правдой и ложью, светом и тьмой. И может так статься, что новая идеология именно прежний свет объявит тьмой, а бывшую ложь – правдой.

Прямо скажем, что игры эти были не совсем детские. Точнее, совсем не детские. Доходило до самых ожесточённых драк, до выбитых зубов и разбитых кулаков. Но в результате всегда побеждали «наши»: мушкетёры, чапаевцы, тимуровцы и молодогвардейцы. И этому радовались даже те, кто играл за вражеский лагерь. Потому что иначе и быть не могло, чтобы победили не «наши», а враги. В этом и заключается смысл любой игры, чтобы в ней восстановить справедливость, какой она должна быть по представлениям играющих. И пусть в жизни Чапаев погиб, а молодогвардейцы казнены, но в наших наивных детских играх такому «гадству» не могло быть места.

Как раз в год моего рождения был снят фильм «Семнадцать мгновений весны», где фашисты были показаны очень гордой, сильной, красивой кастой «истинных арийцев с нордическим характером». Но как-то не блажило в эту касту играть. Может, потому, что было показано, как эта каста гибнет от амбициозной веры в свою исключительность. А может быть, просто оттого, что самым лучшим арийцем там оказался… советский разведчик Исаев Максим Максимыч. Мы тогда пытали взрослых расспросами, что это за избранная раса такая, коли русский человек так легко перешёл в неё, и никто из арийцев даже не догадался, что он – мало того, что не ариец, а представитель как раз той нации, которую фюрер окрестил «недочеловеками»? Попробовал бы китаец прикинуться эфиопом – вряд ли у него что получилось бы. Зачем вообще провозглашать какую-то расу самой лучшей или худшей, если внутри нации все люди разные, и иногда члены одной семьи не находят общего языка между собой? Чем один человек отличается от другого человека, и почему на основе этих отличий кто-то берёт на себя право уничтожать непохожих на себя?

Мы расспрашивали об этом учителей, но они не знали, как это объяснить, тем более детям. Подобные темы были под запретом, да и информации по ним никакой не было. Мы знали из уроков истории, насколько страшной была война с фашистской Германией, и безошибочное детское чувство прекрасного подсказывало, что творцы таких безумств и злодеяний никак не могут быть высшей расой, если она вообще имеет место быть. В семье не без урода. Один может прославить расу или нацию, а другой – опозорит её донельзя, хотя при этом и будет орать, что он – великий сын своего народа. Опозорит так, что мир забудет даже выдающихся детей этого народа, которые жили задолго до этого «великого сына». И никто из соплеменников не додумался сказать ему: «Какой ты, на фиг, великий сын народа? Ты просто не тем ударился о воду, дурачок».

Но почему на звание высшей расы всегда претендуют именно одичавшие человекообразные? Высшая раса – это, должно быть, люди высочайшей порядочности и образованности, абсолютной внутренней свободы и культуры. Но такие люди никогда не станут стучать себя кулаком в грудь: «Я – суперчеловек!». Так всегда поступают только недоделанные. Это их удел. Их, кстати, всегда можно по этому жесту определить – никогда не ошибётесь. Если вам кто станет рассказывать о своей принадлежности к чему-то избранному или высшему, плюньте ему в харю – он большего и не заслуживает. А ещё лучше – пройдите мимо, если этот «высший», конечно, предоставит такую возможность. Потому что такие люди больше всего не любят, когда кто-то проходит мимо без внимания к их неустойчивой персоне.

Сложно было бы представить себе, скажем, Дмитрия Лихачёва или Мстислава Ростроповича, чтобы они говорили о своей избранности и причисляли себя к сверхлюдям. Опять-таки следует оговориться, что сверхчеловеками – или, как в англоязычном мире говорят, суперменами – мы будем называть не бесчисленных клонов агента 007, которые смело наматывают чьи-то кишки на кулак, потому что им так приказало начальство. А будем понимать под этим словом именно простых живых людей, которые остаются людьми даже в самых нечеловеческих условиях; кого не могут заставить перестать быть живым и всё чувствующим человеком ни слава, ни почести, ни жестокости жизни, ни прочие ужимки многогранного мира. Когда я слышу о суперменах, то представляю именно таких людей, и ничего не могу с собой поделать. Не могу ими считать каких-то недалёких и самодовольных костоломов.

И тем более странно видеть палачей и психопатов, которые совершенно серьёзно считают себя сверхлюдьми и высшей расой. И уж совсем страшно наблюдать, как внуки и правнуки тех, кого терзали эти палачи, играют в эсесовцев и солдат Абвера, носятся с именем Гитлера на устах, как с молитвой, и играют так самозабвенно, что даже могут убивать своих противников прямо на центральных улицах города, пережившим Блокаду и прочие выходки высшей расы. Трудно понять, где в их игре «наши», «свои» и все прочие. И вообще, в чём смысл и суть игры? Да, дети – это цветы жизни, но такие дети напоминают цветы без корней. Их корни воевали против тех, кого цветы теперь считают «своим», «нашим». Их корни обрубили, отделили от них, доказали, что всех этих подвигов можно было и не совершать, что всё постепенно уладилось бы само собой, путём эволюции… Но без корней любая поросль умирает. Нет, она ещё какое-то время ходит, дышит, питается, то есть физически жива и даже вроде как здорова. Как выгнившее изнутри дерево без сердечника ещё продолжает производить впечатление чего-то мощного и устойчивого.

То ли их оторвали от корней, то ли они сами оторвались, но нас вообще иногда называют «Иванами, родства не помнящими». Мы страшно обижаемся, естественно, на такие заявления, но никто не обидится, если увидит на стенах своего дома или подъезда корявую свастику.

– Да это же детишки играют, – скажем мы себе. – Дитя чем бы ни тешилось, лишь бы не плакало.

И я представляю, насколько эти «игры» могут шокировать и даже убивать стариков, если они удивляют моё анархическое поколение, на юности которого переломились и государственный режим, и государственная идеология, и вообще всё, что только могло переломиться и изогнуться под порывами «ветра перемен».

Психологи утверждают, что многие проблемы в обществе проистекают от нарушения общения между людьми, между поколениями. Это утверждение часто используется в рекламе операторов мобильной связи. Дескать, общайся за ноль центов в минуту и горя не знай. Показывают при этом говорливых статистов, которым по ходу действия прямо-таки невтерпёж звякнуть хоть кому-нибудь, дабы сообщить, что они в данный момент находятся там-то с тем-то и делают они то-то и так-то. Говорят много и долго, затрачивают на оплату телефонных разговоров бешеные деньги, но вместо общения нарастает только непонимание и раздражение, почему кто-то не позвонил вовремя и не доложил, какого цвета трусы на нём сегодня. А просто общение заключается не в беспрерывной эксплуатации речевого аппарата. Иногда и молчание лучше опишет, что у человека на душе. Есть такой древний обычай, как минута молчания, когда тишина расскажет людям больше всех учебников по истории.

Я не помню, кто именно из взрослых моей семьи рассказывал нам о войне. Но я помню словно бы с самого рождения, что фашизм – это зло. Поколение родителей на себе испытало, что такое высшая раса, и на чём держится её липовое величие. У несовершенных людей так заведено, что величие одних всегда держится на унижении других. Так было и у немцев, и у русских, и у всех остальных народов. Возможно, когда-нибудь человечество научится своё величие – если оно кому надо до зарезу – держать на своих плечах и только на своих. Величие же арийской расы было хлипким уже потому, что опиралось на унижение детей: славянских, семитских и даже немецких.

Представьте себе какого-нибудь здоровенного бюргера середины прошлого века, который живёт трудом пленных детей на каменоломнях, и как он хвалится своим могуществом? Так у Радищева в знаменитом «Путешествии…» описан некий великий земледелец, который не нашёл себя в столичной службе и удалился в деревню. Сам он никогда не касался сохи, но уподобил крестьян своих сельскохозяйственным орудиям, которым по его мудрому мнению не нужны были ни пища, ни одежда, ни жильё. При таком раскладе дела его пошли очень хорошо, и даже в неурожайный год уродился «хлеб сам-четверг», а о нём самом по округе пошла слава, как о «знаменитом земледельце».

И заклинит же так иного социопата, чтобы его считали выдающимся хоть в чём-нибудь, что он способен убедить в этом целую нацию. Не самую глупую, следует сказать, а нацию выдающихся учёных и философов, литераторов и композиторов. И вот эта умнейшая нация послушно согласилась, что, благодаря своей избранности, она имеет законное право унижать и даже уничтожать другие народы. Такие болезни не длятся долго – нужны колоссальные запасы силы и энергии для ора и визга с трибун о своём величии и о ничтожестве всех остальных. Когда эти силы иссякают, наступает кризис и медленное, болезненное выздоровление. Не у всех, конечно же.

Немцы переболели этой болезнью в середине ХХ века, а в конце века решили покаяться. По окончании столетия мир как-то невольно старается оценить вековой путь и сделать работу над ошибками, а уж по завершении тысячелетия – и подавно. Какой тут к чёрту Третий Рейх, если третье тысячелетие на носу! Папа римско-католической церкви именно на рубеже тысячелетий покаялся перед всем миром за Инквизицию и прочие «перегибы», какие всегда происходят, когда власть попадает в руки жестоких садистов и гнусных мизантропов. Работу над ошибками делать как бы поздно, но надо хотя бы предупредить ныне живущих об опасности такой ядовито-привлекательной идеи, что какая-либо нация, религия или политический строй имеют право считаться избранными и высшими, а потому непогрешимыми в своих деяниях.

И вот дети и внуки тех, кто болел фашизмом и бредил Третьим Рейхом, решили покаяться за своих отцов и дедов хотя бы перед детьми, которые благодаря этому взрослому и совершенно осознанному бреду были лишены самого детства. Перед детьми без детства, перед детьми, которых никто не считал цветами жизни, и поэтому они были вынуждены стать взрослыми уже в таком нежном возрасте. Теперь-то они уже не дети, многие из них приблизились к завершению земного пути, а кто-то уже перешагнул в мир иной, но после 50-летия Победы появился такой статус, как «бывшие малолетние узники фашизма».

Мой отец стал этим самым узником, когда ему было всего три года. Всего-то три года от рождения! Я до сих пор не пойму, когда вижу трёхлетних детей, до какой степени безумия может дойти тот, кто уверует в своё право строить собственное величие на рабстве таких ангелоподобных созданий, один вид которых заставляет взрослого человека стать лучше и добрее. Не пойму и того, как эта высшая раса могла додуматься до эксплуатации стариков, до отстрела тех, кто по возрасту был не способен работать на великую арийскую расу.

Дети, бабы и старики – вот кто остаётся самым беззащитным во время любой войны. Они и остались совершенно незащищёнными в небольшом городке в 1941-ом году, когда туда стремительно вошли бравые фашисты. Мой отец до сих пор помнит, как немцы убили его тётку – жену красного офицера. О том, что она являлась женой красного командира, донесли, кстати, свои. Соседи. Соплеменники. Соотечественники. Потом так честно и сознались: «А мы же думали, что это теперь навсегда. Мы же не знали! Чего вы, ей-богу, обижаетесь?». Не знали в смысле смены режима: надолго ли это всё? Поэтому решили хотя бы доносами заранее обеспечить себе местечко в новом раю. Так, на всякий случай.

Немцы первым делом убили коммунистов, взрослых родственников кадровых военных, преимущественно жён и матерей. И ещё несколько человек только за то, что те были похожи на цыган или евреев. Расстреляли всех пациентов местной больницы, заявив, что сверхчеловеки никогда не болеют, а если кто и болеет, то он является недочеловеком и, следовательно, не имеет права жить.

Кого-то выдали свои, кого-то не выдали, кого-то немцы и сами вычислили, но вот тётке моего отца не повезло одной из первых. Её зачем-то пытали перед смертью, как будто она, красивая молодая баба, могла знать какую-то тайну. Видимо, просто так пытали, от скуки. Доказывали лишний раз своё право на звание высшей расы. Под конец она сошла с ума, и её выволокли за длинные русые волосы на виселицу. И всё это на глазах у детей, в детство которых вот так нагло и подло вторглось неумение взрослых жить разумно и гармонично. Даже сложно себе вообразить, как они все, должно быть, орали в этот момент, как плакали, захлёбываясь от ужаса, и трясли своими сжатыми детскими кулачками, как делают все дети, когда плачут. Так сейчас можно увидеть какого-нибудь карапуза, который вот так кричит в магазине, когда мама не купила понравившуюся игрушку.

Огромную семью бабушки «милостиво» выгнали жить в сарай. До войны в России семьи были очень большими, где двое-трое детей не считались признаком многодетности, как сейчас. Старухи того поколения потом говорили, что двадцатый век отбил у них охоту рожать. Видимо, они как-то генетически это передали новым поколениям русских женщин. У них у всех было по дюжине детей! Правда, после войны почти никого не осталось. Дети умирали от голода, болезней и, видимо, просто от ужаса. У прабабушки из пятнадцати детей после всех катаклизмов в виде советской «великой политики», революций, гражданских войн и Великой Отечественной уцелели только трое. Три дочери, три сестры. Только им удалось дожить до старости. Женщине трудно выполнять своё предназначение, когда она видит такое отношение к его результатам. Мужики у власти не догадываются, что рожать и растить детей тяжело. Они никогда в это не поверят, потому что на их взгляд делать детей легко, приятно и… быстро. Какие там девять месяцев – тыр-пыр и готово, подходи следующая! А женщины как всегда раздувают из мухи слона – что с них взять? Бабы, они бабы и есть, только б мужикам жизнь отравить. Эх, и трудно же им с этими несносными бабами – никакой великой войны не дадут развязать, сразу голосят, стервы, как будто что-то ужасное случилось!

Бабушку с шестью детьми, из которых в ту войну выжили только два сына – мой отец и дядя, выгнали жить в хозяйственные пристройки. А дом, выстроенный ещё дедом и его братьями, занял какой-то важный то ли группенфюрер, то ли бригаденфюрер, то ли ещё какой-то фюрер. Проще говоря, офицер, а при нём пара-тройка солдат. В целом немцы совершенно не воспринимали жителей занятого ими города за людей. Они спокойно справляли нужду прямо у них на глазах, как обычно человек не стесняется это делать в присутствии, например, собаки. Пердели и рыгали за столом или в присутствии женщин и громко гоготали при этом. Обычные, вечно жизнерадостные скоты, которым никогда не бывает грустно, с претензией на звание высшей расы. Впрочем, именно такая публика и имеет всегда подобные претензии.

Но среди простых немецких солдат отец запомнил двух наивных мальчишек, которые заняли со своим офицером соседский дом. Им было лет по двадцать, а то и меньше, и они более-менее сносно балакали по-русски. Они играли на губных гармошках и угощали детей сахаром через забор. И всё время недоумевали, почему русские такие же белобрысые и голубоглазые, как и… сами немцы? Почему русские дети так похожи на ангелов, как и вообще все прочие дети мира? Почему Киев и Ленинград так красивы, если в них живут какие-то дикие «недочеловеки», как их учили в Германии? У них, как и у всех жертв тоталитарного режима, мозги были основательно засорены пропагандой. Они со смехом рассказывали, что им ещё в школе на уроке географии учитель доказывал, что у русских растут хвосты и рога! И тут вдруг они перестали понимать, чем русские отличаются от выдуманной арийской расы. Зачем их послали воевать с такими же, как и они, людьми, у которых построены такие красивые города? Где матери так же плачут над убитыми или умершими от голода детьми. Как это скоро будут делать и немецкие матери, когда война повернёт вспять и покатится к своему очагу возгорания, чтобы выжечь его дотла.

Когда в сарай угодил снаряд при обстреле, начался пожар, и моего пятилетнего тогда дядю завалило горящими брёвнами, то один из этих немецких мальчишек бросился его спасать. Совершенно спонтанно бросился. Как любой живой человек, который посмел остаться живым душой, хотя мозги и забили идеями смерти и ненависти. Ни бабушка, ни дядя, никто потом из семьи отца даже не смели заикаться об этом эпизоде вплоть до середины 90-ых. Шутка ли: фашист спас русского ребёнка из-под горящих обломков! Немыслимо было в советское время сказать, что фашист мог кого-то там спасти. Был установлен в Берлине памятник советскому солдату со спасённой им немецкой девочкой на руках, над которым уже лет двадцать довлеет угроза демонтажа – новое хобби стран бывшего соцлагеря. Но само слово «фашист» после войны было бранным, как варвар или вандал. Так часто и бывает: кто-то считает себя слишком великим, а другие видят в нём лишь свирепого дикаря, которому чёрт знает каким ветром в голову надуло мысль о собственном превосходстве. Сам тот немецкий солдат вряд ли сознался о таком поступке начальству. Оказалось бы, что никакой он не фашист, который должен убивать врагов, не задумываясь, а обычный человек. Не сверхчеловек высшей расы, а обычный живой человек. А просто живой человек всегда очень опасен для любого режима. Режиму нужны машины, послушные роботы, зомби, универсальные солдаты.

Быть обычным живым человеком – это на самом деле очень трудно. Трудно наступить на глотку навязанной или модной на данный момент идеологии и поступить согласно не временным, созданным чьим-то воспалённым воображением нормам. Трудно следовать вечным ценностям, согласно которым нормальный мужчина всегда спасёт и защитит слабого ребёнка, какой бы нации или расы тот не был. Опять-таки не супермен, а просто нормальный живой мужчина, обычный человек с сердцем и душой. Орать-то о своём превосходстве и заставлять силовыми методами поверить в это окружающих – любой ходячий организм может и очень любит. А вот оставаться просто обычным живым человеком, несмотря ни на что – это всегда высшее искусство. В наш техногенный и финансово зависимый век – и подавно.

Семья отца не долго жила на улице, когда их сарай сгорел, потому что вскоре весь город угнали на работы во благо великой арийской расы. Несогласных убивали на месте. Да несогласных почти и не было: дети не понимали, что происходит вокруг них, а матери всегда делают всё возможное, чтобы только спасти и сохранить жизни своим детям. Этот факт им потом припомнят уже наши сверхправильные суперлюди из НКВД.

Многих стариков и заболевших пристрелили во время этапа, а те, кто остались, даже слегка завидовали им. Но семье отца «повезло» – это они сами потом так говорили, – что выпало попасть в деревню, а не в город. Потому что в провинции народ всегда меньше заражён пропагандой центра. В городах, на немецких заводах и фабриках дети умирали очень быстро. Там были надсмотрщики с хлыстами и палками, которые могли забить насмерть за малейшую неточность в работе. У соседей, которые донесли на тётку моего отца, десятилетний сын погиб на работах в каких-то каменоломнях, а пятилетняя дочь умерла от гангрены обеих рук, так как ей пришлось голыми ладонями перетирать каменную соль. Не помог им донос – они в глазах немцев остались теми же «недочеловеками», как и прочие славяне. А мою бабушку и её сестёр со всеми детьми на рынке рабочей силы забрала семья каких-то фермеров. Так они угодили в остарбайтеры – рабочую силу с востока. Для Германии наша Ленинградская область – уже далёкий восток.

Их определили жить в сарае со свиньями, коровами и прочей живностью. Спали они в стогах сена даже зимой. Мой отец тогда простудился и чуть не умер от воспаления лёгких, а бабушка очень боялась, что его убьют, так как больных остарбайтеров не лечили, а сразу убивали. Некоторые из братьев и сестёр отца умерли от холода, голода и тяжёлой работы. Дети, вне зависимости от возраста, работали наравне со взрослыми: выгребали навоз, пахали землю и собирали урожай. Всё для великой арийской расы, которой было не по чину заниматься такой низкой и грязной работой.

Хозяева кормили русских детей из корыта, как и своих животных. И это был не самый худший вариант. Сильные, хорошо откормленные животные при этом постоянно лезли в корыто для детей, так как ревновали, что хозяева кормят ещё вот этих маленьких человеческих детёнышей. Отец запомнил, как его укусила за палец огромная свинья. Она поела из своего корыта и сунулась к ним, к детям, которые руками тоже что-то ели из корыта. Он тогда испугался даже не боли, а мысли о том, что массовым безумием и ненавистью ко всему миру заражается не только какой-то народ, но и все свиньи, коровы и лошади этого народа. Ему казалось, что даже мыши и крысы, которые шныряли ночью по сараю целыми стаями, тоже кусали их, спящих, измотанных рабским трудом детей, не из-за своей кусачей натуры, а по причине всё той же расовой ненависти. И опять-таки было странно, что у высшей расы тоже есть крысы, мыши и даже тараканы. И эта высшая раса ничего не может с ними поделать.

Сейчас стали раздаваться голоса, что узникам фашизма попадались и «хорошие хозяева», забывая или не обращая внимания на тот факт, что человек, который провозгласил себя хозяином другого человека – это уже как бы не вполне человек. И говорят об этом порой сами жертвы таких вот «хозяев». Они не понимают, что с ними обращались пусть не как с животными, а как с полезными домашними животными, которых уже не бьют, сносно кормят, но только ради того, чтобы они и дальше выполняли функции полезного скота. Высшая раса не способна любить просто людей, она может их только использовать. Вещами тоже все пользуются по-разному: кто-то бережно эксплуатирует свою бытовую технику, а у кого-то она постоянно ломается и выходит из строя, поэтому её заменяют новой.

В конце концов, высшая раса пала под натиском «неполноценных» народов. Тогда, в мае 1945-го вся Германия была объята огнём, свирепствовали мародёры, немцы уже убивали друг друга за кусок хлеба, за клочок сена. А немецкие матери рыдали над своими убитыми сыновьями-подростками, которыми Гитлер спешно затыкал бреши разбитой армии. Высшая раса дошла до самых низких поступков.

Отцу на тот момент шёл седьмой год. Из всех детей их огромного рода уцелел только он, его старший брат, которому было около девяти лет, и две двоюродные сестры. Одна из них потом умерла где-то в Латвии, когда они возвращались домой.

Дома их ждал разрушенный дом и… ненависть со стороны некоторых соотечественников. Эти «некоторые» сразу зачислили их в предатели. Им повезло оказаться далеко от этой страшной бойни и теперь зачем-то захотелось всех опалённых войной хоть как-то измазать грязью. Советские люди тогда все как-то разделились на фронтовиков, тыловиков, оккупированных и прочие группы граждан по отношению в этой войне. Конфликты были нешуточные. Распадались целые семьи. Брат-фронтовик мог не простить своей сестре, что она за время войны нашла себе в мужья какую-нибудь «тыловую крысу». Тыловики в свою очередь упрекали оккупированных, что те «немцам жопу лизали, когда мы обеспечивали фронт танками и снарядами». У побывавших в оккупации не было слов для объяснений, а только боль и ярость, поэтому у них чаще в ход шли кулаки.

Бабушка рассказывала, как после войны один бывший фронтовик упрекнул забавы ради каких-то баб с их улицы, что они «заигрывали тут с полицаями, пока мы там кровь проливали». И как эти бабы потом гнали его вилами и граблями по улице и кричали:

– А что же ты, паскуда, отступал до самой Волги?! Что же ты, защитник хренов, оставил нас с детьми и стариками один на один с вооружённым до зубов супостатом!

В это трудно поверить, но я знаю таких людей, которые на этой почве до сих пор не общаются. До сих пор! Хотя и живут рядом, на соседних улицах, в соседних домах. А вот это «пока мы там кровь проливали!» многие мужики любят орать до сих пор. Даже среди моих ровесников уже такие крикуны появились, хотя они и в армии-то никогда не служили.

У Ольги Берггольц есть рассказ, как в блокадном Ленинграде измученные голодом, морозами и бомбёжками бабы моются в холодной женской бане. От них остались посиневшая кожа да кости, а кто-то безобразно раздулся от голода. У многих выпали волосы и зубы, они постарели раньше времени, поседели и покрылись морщинами, потому что женщина задумывалась природой совсем не для таких условий существования. Но они не обращают на это внимание, потому что все одинаковы, и никто друг от друга не отличается. Но вот туда пришла женщина, которая по всей видимости недавно прибыла в Ленинград. Может быть, это была какая-нибудь журналистка или врач, которую командировали в блокадный город, и бог весть, чего ей стоило пробраться сюда по Ладоге. Но она показалась им преступно красивой: с белой кожей, с округлыми формами, с зубами и волосами. Они обступили её и удивлённо разглядывали, в их глазах было осуждение. Такое осуждение, что красавица в конце концов убежала из бани в слезах.

Это уже была не расовая ненависть, а ненависть по уровню пережитых страданий, когда люди одной нации начинают ненавидеть друг друга из-за степени причастности к независящим от них событиям. Ненависть – классовая ли, расовая или ещё какая – всегда соседствует со страхом. Недаром слово «фобия» переводится и как «страх», и как «ненависть». И в эту ненависть были втянуты даже дети. То ли это было выгодно власти, чтобы народ раскололся изнутри. То ли «сверхвеликих вождей всех времён и народов», которые наделали слишком много ошибок, повлекших за собой колоссальные жертвы в этой бойне, испугало, что Победа может сплотить народ. Но появились специальные концлагеря «для перемещённых лиц», куда отправляли тех, кто побывал во вражеском плену, в Бухенвальде и Освенциме. И эти лагеря мало чем отличались от фашистских лагерей смерти. Власть не любит быть просто нормальной. Власть у несовершенных людей – это такая игра, когда всё время беспощадно свербит в известном месте стать слишком великим и высшим. Быть просто нормальной властью и вникать в насущные дела и проблемы своего народа – это очень трудно на самом деле, это всегда высшее искусство. Гораздо проще заставить всех силовыми и подавляющими методами поверить в свою божественность и избранность, чтобы стать непогрешимыми в любых своих деяниях.

Общество в СССР перед Великой Отечественной войной и так было слишком раздроблено и разобщено. Тоталитарный режим поделил всех на врагов народа и стукачей, на раскулаченных и разбатраченных, на троцкистов, зиновьевцев и прочих, и прочих, и прочих. Война вроде как сплотила тех и этих, потому что русский народ имеет ужасную привычку сплачиваться только при глобальных потрясениях и тяжелейших катаклизмах. В мирных условиях существования фиг дождёшься от него такого единства. Но не тут-то было: людей словно бы кто-то стал сталкивать лбами. Да это уже давно замечено, что русские люди тем и живы, что сами себя поедом едят.

Отца после возвращения домой долго допрашивал какой-то фанатичный энкавэдешник, внимательно смотрел в его детские страдальческие глаза и должно быть раздумывал над непростым вопросом: мог ли этот семилетний подозреваемый предать Родину, когда работал на врага?

– Да вы что?! Это же дети! – защищала бывших детей-остарбайтеров учительница, которая тоже была угнана на работы в Германию и которая тайно учила там детей русскому языку.

– Ну и что, что дети? – сверкнул свинцовым взглядом наделённый властью карать или миловать моральный урод. – Родину можно предать, даже находясь в утробе матери!

Учительницу эту всё-таки отправили в концлагерь, а вот детей отпустили, так как мудро решили, что дошкольники вряд ли могли там предать Родину. «Хотя, вот если бы чуть постарше… Ай, да чёрт с ними совсем! И так вагонов не хватает для отправки всего этого дерьма в лагеря. И кто это придумал, чтобы возить всех этих предателей и врагов народа в вагонах? Пешком бы топали до самой Сибири. Вот это было бы правильно». Должно быть, именно такие мысли роились в гнилых мозгах охотников за «врагами народа».

Отцу в год Победы надо было идти в первый класс, но его не взяли. И его старшего брата не взяли, хотя тому было уже почти девять лет. Дядя потом так и не успел закончить среднюю школу, ушёл в армию после седьмого класса. Всю жизнь очень много читал и шутил по этому поводу: «Я же недоучка». В городской гимназии им тогда сказали, что «здесь не место предателям». Но потом вернулся с фронта бывший директор гимназии, человек по-настоящему мудрый, понимавший, что дети не должны расплачиваться за безумства взрослых, и зачислил всех «предателей» на следующий год.

В наш город после войны приехало много народа из эвакуации. Многие города и деревни были полностью уничтожены высшей расой, поэтому их население распределялось по тем населённым пунктам, которые более-менее уцелели. Нельзя сказать, чтобы они все косо смотрели на побывавших в фашистском рабстве. Но в такой накалённой обстановке бывает достаточно одной искры, одного недоброго слова, одного на миллион провокатора, чтобы между людьми пролегла пропасть непонимания, чтобы их дети тоже переняли навыки классовой ненависти.

Дети дрались. Дети били друг друга нещадно. Чаще всего одерживала верх партия тех детей, которые побывали в оккупации, в рабстве. Дети фронтовиков могли только хвалиться подвигами своих отцов, но они не владели их силой. Дети тех, кто пережил войну в эвакуации, были слишком изнеженными. Вся их «изнеженность» заключалась в том, что они тоже очень плохо питались, болели цингой и рахитом, но им «посчастливилось» не есть из корыта какие-то помои, не видеть расстрелы своих близких. А из детей, побывавшими остарбайтерами, остались по закону естественного отбора самые живучие и сильные. И хотя они были ослаблены голодом и болезнями больше всех, но в то же время они уже умели сражаться и ненавидеть. Они были очень закалёнными, так как им с самого младенчества пришлось жить в невозможных условиях и работать наравне со взрослыми. И в них сидела колоссальная злость. Эта злость давала им силу побеждать в драках.

И потом, их всё-таки было больше, чем тех же тыловиков. Весь город и близлежащие посёлки и деревни были угнаны в рабство.

– Что ж вы так бьётесь-то друг с другом? – посмеивался над ними директор и растаскивал враждующих детей за загривки лёгким движением руки. – Бьются, как с немцами! С немцами так не дрались, как они бьются со своими. Ну и ну!

От таких слов всем становилось стыдно, и враждебность постепенно уходила. Тогда в школах было больше учителей мужчин, многие побывали на войне. Фронтовики после войны были в глазах детей богами, обладали огромным авторитетом, заменили мальчишкам, оставшимся без отцов, такой важный образ настоящего мужчины. Не супермена, а именно просто обычного мужчины. Самый обычный мужчина и есть настоящий. Сложно сказать, что делали бы современные учительницы с той отбившейся от рук армией сорванцов, которые бойкотировали уроки немецкого языка, порвали и сожгли портрет Вагнера в кабинете музыки, а Шиллеру пририсовали рога. И никакие розги не могли заставить их вести себя иначе. Дошло даже до того, что в то совершенно недемократичное время пришлось пойти навстречу пожеланиям учеников и вместо немецкого ввести испанский на уроках иностранного языка, потому что немецкий никто не желал изучать.

Шли годы, война на временном отрезке века отодвигалась всё дальше и дальше какой-то чудовищной станцией с горящими домами, убитыми людьми и чувством высокой концентрации горя. И вот под конец века Германия сказала словно бы самой себе: «Ребята, а ведь мы поступили ужасно. Мы совершили преступление, что пошли на поводу у одного безумного, который по ему одному ведомым причинам так возненавидел почти всё человечество. Нам надо предупредить всех, чтобы такого больше не повторилось. Нам надо попросить прощения, чтобы в новый век шагнуть с чистой совестью».

Немцы изыскали средства, чтобы выплатить компенсации тем, кто был ребёнком в годы той страшной войны и пострадал от амбиций тех недочеловеков, которым вздумалось провозгласить себя сверхлюдьми. Закипела нешуточная работа. Начались конфликты.

– Вы что же думаете, нам в оккупации лучше жилось, чем вам? – заявляли одни. – А кто-то вообще отсиделся где-то в Казахстане!

– Я же не виноват, что меня родители туда отправили, – оправдывались те, кто военное детство провёл в глубоком тылу.

– Кто же виноват? Я, что ли!

– А ты где был, когда великий народ за тебя кровь проливал?!

– Я тогда ещё не родился.

– Ах, ты не родился! Ты ждал удобного момента для рождения, пока мы шли на баррикады…

– Да на какие баррикады ты шёл, если тебе было два года? Германия-то хоть покаялась перед всем миром за своих фашистов, а из наших никто так и не ответил за истребление своего же народа. Теперь для наших чиновников надо доказательства собирать, что ты побывал в немецком концлагере. Надо было справку об этом у фашистов попросить. Дескать, с такого-то по такое находился в Дахау, печать, дата, подпись.

– Так вам и надо! Мы вот в плен не сдавались…

Многим из бывших узников фашизма оказалось не так-то просто доказать, что они были этими самыми узниками. Фашисты в самом деле никому справок не выдавали, что такой-то ребёнок с такого-то по такое-то был подвергнут насильственной эксплуатации на благо Германии. Естественно, как у нас часто водится, нашлись и самозванцы, которые захотели выхлопотать компенсации, хотя никакими узниками и не являлись. Их не трудно понять, потому что началась странная эпоха в стране, когда невесть куда стали пропадать продукты, товары первой необходимости, а зарплаты вообще никому не платили. И даже было некуда пожаловаться на этот совершенно законный беспредел. До сих пор не наказали ни одного работодателя, который в те годы по несколько месяцев, а иногда и лет, удерживал зарплаты тех, кто работал на него, обеспечивал ему его богатство и величие. Видимо, на таких «сверхчеловеков» законы никогда не распространяются в любой стране, и от этого факта «сверхлюди» ещё больше дуреют и наглеют.

Тогда в постперестроечной России появилось ещё такое понятие, как «гуманитарная помощь», словно мы были страной беспомощных иждивенцев, которые не могут сами себя прокормить. Хотя в те годы все работали, и тунеядство преследовалось по закону. Шутка ли: после войны восстановили страну из руин, когда никто не верил, что эти руины можно восстановить! Но новые хозяева страны заявили, что люди у нас «как-то не так» работали, не так жили и не так думали. Поэтому хавайте теперь китайские консервы и мойте голову сингапурским шампунем, а то скоро и этого не будет. Вся страна была завалена «гуманитаркой», а свои товары куда-то пропали, хотя заводы и фабрики ещё не начинали разворовывать и закрывать.

Всё стало импортным. Если в советское время граждане Советского Союза благоговели перед «маде ин», то стало невозможно найти хотя бы банку отечественной тушёнки. В те годы иногда покупали и потребляли в пищу немецкие консервы, которые, как после выяснялось, были предназначены для кошек или собак. Хорошие были консервы. За ними часами стояли в очередях. Иногда в этих «гуманитарных консервах» находили такие записки: «Победителям – от побеждённых». Выяснилось, что побеждённая советским народом фашистская Германия живёт не в пример лучше этого народа-победителя, так что может даже кой-чё подкинуть этому самому «победителю», который выиграл такую страшную войну и при этом так высоко прожил жизнь, «своих душ не изгадив». И вот этим людям стали доказывать, что они никому не нужны, что они даже напрасно так страдали, потому что «немецкое пиво и сигареты лучше, а мы пьём и курим всякую дрянь». Что могут думать и чувствовать корни, которые видят такое пренебрежение к себе со стороны этих хлипких вертлявых стебельков, которые из них выросли?

Выросли целые конторы по распределению компенсаций бывшим узникам фашизма. Распределяли эти компенсации уже наши ловкачи. И вот мой отец наконец-таки собрал все нужные документы и поехал в какой-то офис. Там его очень вежливо приняли и сказали, что денег в данный момент нет – в те годы было бы даже странно услышать, что они где-то есть. Зато есть бытовая техника. Импортная! Такая, какой в Советском Союзе никогда и не было. Предложили выбрать чего-нибудь из этой техники на сумму компенсации. Отец выбрал стиральную машину. Надо же было хоть что-то выбрать.

Машина была чудо, как хороша! Техника для жизни. Не из таких, какие делала советская промышленность и которые всегда были страшным дефицитом в советское время. Такие машины ревели во время работы, как реактивный самолёт, отчего самопроизвольно выдвигались ящики в кухонных и письменных столах, так что перед стиркой их приходилось или заколачивать, или заранее вытаскивать. Ещё эти машины имели привычку «разгуливать» по всей квартире и могли даже «уйти» в соседнюю комнату от ужасной вибрации. У нас в детском саду такая машина даже провалилась на нижний этаж от сотрясения пола. Чувствовалось, что делали её умы, которые словно были встревожены, что советские граждане совсем потеряют бдительность и ещё чего доброго станут жить слишком комфортно. А с такой стиральной машиной они могут, как бы между делом, отрабатывать приёмы гражданской обороны или ещё чего-то стратегически важного.

Но заморская стиральная машина была создана именно для людей, для жизни, для уюта: работала почти неслышно, сама набирала воду, сама выливала, полоскала, отжимала. Инструкция была правда на немецком языке и ещё почему-то на китайском. Иероглифами. По-русски ни слова. Но это не беда – отец неплохо выучил немецкий ещё в дошкольном возрасте.

Когда мы её запустили первый раз, то всей семьёй прильнули к круглому окошку в дверце посмотреть, чего это там деется. Это напоминало фантастические романы Уэллса, где герои погружаются на дно морское в батискафе и зачарованно наблюдают через иллюминатор прекрасное и загадочное морское царство. Всё шло по инструкции, но… Тут взяли, да и отключили электричество. Обычное дело для наших широт. Типа, неча тут баловать, нормальные русские люди голыми руками в речке свои портянки стирают!

Машина только набрала полный барабан воды, а электричества-то и нема. Машина озадачено замолчала. Через четыре часа электричество дали, и машина снова заработала, дабы честно отработать начатый цикл. Напряжение временами становилось таким слабым, что машина снова отключалась. Понятное дело, что её создавали для работы в условиях нормального напряжения, да только где ж его взять? Но, оказалось, что это ещё не самое трудное для её педантичного немецкого организма. Вот что машине совсем не понравилось, так это ржавая вода. Она у нас не всегда ржавая, но довольно-таки часто. Причём концентрация ржавчины меняется от слаборжавого раствора в виде мочи почечного больного до сверхинтенсивного, когда вода мало чем отличается от кофейной гущи. Да ещё в этой гуще попадаются куски какого-то мазута. В жилконторе на это отвечают, что у кого-то вода и того хуже. Причина сей беды в том, что водопроводные трубы в доме быстро ржавеют, а меняют их редко. Или вовсе не меняли со времён строительства квартала, а это было ещё при Хрущёве. Но мы-то привыкли, а вот импортная стиральная машина – нет. Попробуй, объясни ей про трубы да про перепады напряжения. Это люди поймут, да и то не все, а только наши. А машина уж никак не поймёт. Её запрограммировали, что в нормальном доме должно быть нормальное напряжение и нормальная вода в водопроводе с нормальным напором. Не вода высшей пробы, не супернапряжение, а именно, что просто нормальные. Но у нас это редко, чтобы что-то было просто нормальным. У нас с нормальным напряжение. Или всё сверх меры или вообще никак. У нас иногда напряжение такое, что и холодильники перегорают, а напор воды такой силы, что срывает краны с резьбы. А попробуй, пожалуйся куда, так вода выше первого этажа доходить не будет. То ли это от нашей национальной безалаберности, то ли и в самом деле кто-то сильно тревожится, что народ слишком уж избалуется и от рук отобьётся при такой хорошей жизни.

Короче говоря, стиральная машина вскоре сломалась. Она устала захлёбываться ржавчиной и никак не могла понять, зачем ей постоянно приходится отключаться посреди стирки на несколько часов. Не выдержало её иностранное сердце наших русских реалий. Её-то создавали работать в нормальных условиях для людей, а тут всё продумано против людей. Верно сказано: что русскому хорошо, то немцу – смерть.

Но мы к ней так привыкли, что не стали выбрасывать. Постелили сверху кружевную салфеточку, поставили вазочку, примостили рядом телефонный аппарат. А барабан стали использовать в качестве корзины для грязного белья. Да и наш кот облюбовал его себе в качестве лежбища. То есть, не пропала вещь, а стирать можно и руками. Руками даже проще: всегда и воду до нужной чистоты можно отстоять, и от наличия электричества такая стирка совершенно не зависит.

– Вот она, моя компенсация, – иногда посмеивается отец, глядя на эту машину. – Ну, да ладно.

Ему на 60-летие Победы вручили настенные часы и подарочный набор спичек. Это такой презент был всем ветеранам, бывшим фронтовикам, узникам и детям войны. Наборы спичек были в красивых коробках, а часы были ещё краше – в виде ордена Победы. Всё очень тематично оформлено. Только спички оказались отсыревшими – совершенно не горели. Ветераны посмеялись, пошутили, что это, должно быть, такой намёк на их переправу через Вислу. Да не беда – что мы, спичек себе не купим что ли? Зато часы сделаны на славу!.. Но и часы походили пару месяцев, да и встали. Я их понесла в часовую мастерскую при Доме быта. Часовщик, уже весь заваленный такими часами, притащенными от «награждённых» со всей округи, только успевает отшивать в своей неподражаемой манере вновь прибывающих:

– Эти часы ремонту не подлежат, потому что откровенный заводской брак сплавили ветеранам для галочки. Чтоб никто не подумал, что про них забыли.

Но старикам и такое внимание приятно. Хотя один ветеран всё же умер от переживаний, что такие красивые часы сломались. Ведь пожилые люди так чувствительны и сентиментальны, что их так же легко обидеть, как и детей. К тому же у многих из них не было детства. Просто нормального детства с детскими капризами, сказками и непременным исполнением всех желаний.

Ещё им на круглые даты со Дня Победы или перед выборами известные политики и первые лица страны пишут письма. Это очень здорово: получить письмо от самого Президента, главы огромной страны, проживая в небольшом городке, который не на каждой карте и отмечен! У моего отца уже есть такие письма от генерала Лебедя, от Ельцина и от Явлинского.

– Состоим в переписке, – важно говорят старики и хранят эти письма, как что-то очень важное для себя.

Молодёжь же видит это казённое отношение к поколению Победы, когда только один день в году о них резко вспоминают, начинают душить многочисленными кинопремьерами и громкими концертами по всем каналам, где холёные ведущие с речью в стиле хип-хоп как бы между делом намекают аудитории, что «вроде бы как бы надо любить эту самую Родину и как бы типа не забывать о подвиге великого народа». Где-то старикам раздадут какие-то сухие пайки из продуктов первой необходимости. Где-то чиновники произнесут замусоленные, пронафталиненные речи, как будто они их вынули из сундука с мишурой от прошлогоднего праздника. Где-то депутаты пообещают надбавки к пенсиям в виде 1,62 процента или назовут ещё какую-нибудь смехотворную цифру, которая убивает своей миниатюрностью и издевается точностью десятичных дробей. Мол, мы вроде бы о вас позаботились и эти крохи как бы от сердца оторвали. Всё вообще делается со стойким привкусом этого «вроде бы да как бы» на фоне того, что пенсионеры фактически ничего не получают за свой труд. Потому что в одном окошке почтового отделения они получают свою пенсию, и тут же половину отдают в другое окошко за коммунальные услуги. За то, что государство как бы снисходительно разрешает им, россиянам, жить на территории России в квартире, а не в землянке, пользоваться водопроводом и санузлом, а не справлять нужду где-нибудь в поле, и потреблять электроэнергию, а не с лучиной сидеть. А современная российская молодёжь прекрасно знает, как живут люди старшего поколения за пределами России, в Европе и Америке, где никто не додумался почему-то классифицировать их на ветеранов, узников, жертв и просто стариков. Там не надо собирать кучи справок, бегать по каким-то бессмысленным конторам, хлопотать за тот или иной статус, чтобы улучшить свою материальное состояние на сто рублей или хотя бы получить бесплатный проездной билет в пригородных электропоездах. А у нас у железнодорожной кассы можно наблюдать сцены, когда кассир выговаривает бабульке лет восьмидесяти, которая везёт в Петербург мешок картошки «унучекам» и ещё один такой же огромный мешок всевозможных удостоверений, справок и прочего бюрократического барахла «для проезду»:

– Вам не положено до Питера со скидкой. Вам по этому удостоверению скидка распространяется только на билет до райцентра. А вот эта справка вообще для льгот в рейсовом автобусе, а не на ЖэДэ!

Молодёжь, глядя на это, делает свой циничный, но правильный вывод, что высокие слова о народе-победителе – блеф. Хотя некоторым взрослым и кажется, что «эти олухи» не способны сделать какие-то свои выводы. Нет, молодёжь – она такая, она может. И… выбирает игры в успешных фашистов, а быть успешным любой ценой – нынче самая главная жизненная цель. Молодёжь вообще видит мало конкретного дела, а только слышит много болтовни о всевозможных достоинствах болтающих. У молодых возникает интерес, где-то даже инстинктивный, изучить, понять и осмыслить идеи более оригинальные, чем идеи демократии, о которой все только говорят, но никто её так и не видел. Кроме беспорядка, безработицы, алкоголизма и порнографии эта самая «демократия» России так ничего и не принесла. И не может принести. Потому что исходит от так называемых «развитых» стран, которыми в современном мире принято называть государства, отличающиеся от других не особо высокими моральными и духовными качествами, а лишь более мощной хозяйственной сферой. При этом все материальные богатства этих «развитых» стран были в своё время завоёваны как раз самыми недемократическими и негуманными средствами, а банальным грабежом и истреблением бывших владельцев этих богатств и территорий. Теперь эти «развитые варвары» берут на себя право говорить о гуманизме, и этим речам принято внимать.

А наши старики продолжают оставаться просто людьми. Быть просто людьми в наше время ой как не просто! Они становятся особенно сентиментальными накануне Дня Победы. Отец иногда плачет в этот День, когда смотрит по телевизору кинохронику военных лет. По-мужски, неслышно, потому что стесняется слёз. Но я-то слышу, и мне жалко, что я не могу отомстить за него, за его боль. И я в какой-то степени тайно радуюсь, когда на День Победы отключают электричество, чтобы он не смотрел эту кинохронику. Он, как и другие люди его поколения, не любит многочисленные концерты в этот День, когда современные артисты эстрады, которых мы все привыкли видеть почти раздетыми по поводу и без, что-то заученно поют о войне словно бы для отчёта, а завтра они снова перейдут на свои привычные песни о чём-то совершенно другом. Они могут пропеть «Синий платочек», но это уже не то, подделка. А старшее поколение остро это чувствует и судит категорично, но оно заслужило это право. Отец любит в этот День слушать только Хворостовского и смотреть кинохронику, которую весь мир, наверно, уже помнит наизусть, но она не приедается. Вот показывают улыбающихся детей при погрузке на баржу для эвакуации, а дети улыбаются, потому что им всё любопытно и интересно. А вот сильный немецкий солдат рукоятью плети поворачивает к себе лицо какой-то беспомощной старухи, так что хочется крикнуть ему: «Убери свои поганые лапы от этой женщины!» И вот уже эти пленные немецкие солдаты просят у измученных войной русских женщин «хлебушка». И просто живые люди, которых немцы ещё недавно называли «недочеловеками», дают этой поверженной высшей расе хлеб, воду и даже что-то из продуктов, хотя в стране после бойни у самих каждая крошка на счету. И такие просто живые люди – это и есть высшая раса, сверхчеловеки, которые смогли выстоять и сохранить в себе человечность, какую-то живую искру, чтобы после пережитого ада протягивать хлеб оголодавшим создателям этого самого ада.

Такие вот прекрасные люди. И если я иногда не могу поступить подло, то только потому, что не имею на это права, так как я – их ребёнок, их росток, а они – мои корни, от которых мне не хочется отрываться, даже если и будут отрывать. Потому что они по-настоящему красивые и сильные люди. Потому что на самом деле от корней нельзя оторвать, если росток сам того не захочет. Я не верю тем, кто скулит, что их вот-де оторвали и от Бога, и от корней, и от главных жизненных ценностей, поэтому ничего не остаётся, как вести себя «Иваном, родства не помнящим». Просто они сами никогда не тяготели и не были привязаны к тому, от чего их якобы оторвали – вот прямо всем миром за ноги тащили, чтобы оторвать, а затем заставить полюбить чужие ценности, чужих идолов, чужие корни. Я опять же не верю, что можно заставить полюбить что-то – это противоречит самой природе любви.

С кем мы останемся, когда эти прекрасные и сильные люди, справившиеся и со спесью «высшей» расы, и с живодёрами из «родного» НКВД, уйдут? И останемся ли мы вообще, когда они уйдут? Кого мы сможем расспросить о той живой истории, свидетелями которой они были? Двадцатипятилетних выпускников Гарварда?

Как же всё-таки хорошо, что в моей жизни есть место тем просто живым людям, о которых мой рассказ. Как хорошо, что где-то во мне есть какой-то атом, а может и целая молекула, которые в случае необходимости подают какой-то неуловимый сигнал: «Постарайся остаться просто живым человеком». Хотя я иногда ловлю себя на мысли, что не смогла бы вот так отдать свой хлеб врагам. Я почему-то хочу им плюнуть в морду, хотя и понимаю, что это дико и глупо. Ведь это на самом деле очень трудно – быть обычным живым человеком. Не суперменом, который всем твердит о своём превосходстве и в доказательство оного умеет только головы рубить несогласным, а просто живым человеком с сердцем и душой; который следует не временным истерикам, а вечным ценностям, согласно которым нормальный живой человек всегда протянет руку помощи тому, кто столь высоко вознёсся, а потом так больно упал с головокружительной высоты своих амбиций, заблуждений и предрассудков.

Сегодня, в третьем тысячелетии, когда нетерпимое отношение к кому-либо непохожему на тебя считается серьёзным пороком, когда заводится речь даже о защите прав бездомных животных, как-то уже и не верится, что когда-то была возможна такая ненависть и совершенно сознательное уничтожение одного народа другим только за его национальную принадлежность. Хотя, кто знает, чего можно ждать от граждан нового тысячелетия, если внуки и правнуки борцов с фашизмом увлекаются играми в этот самый фашизм. Они, может быть, ещё больше всех нас «удивят».

Один народ всегда отличается от другого. И что такого в том, что народы отличаются друг от друга биологически и психологически? Почему кого-то это так задевает и коробит? Так было и так будет. Видимо, так и должно быть, поэтому никто из людей никогда не сможет перекроить эту схему мироустройства. А равенство возможно только по уму.

И у каждого народа есть свои заблудшие овцы, которые бредят о своём превосходстве. А есть просто живые люди, которые умеют сохранить в себе человеческое начало. Они-то и являются главным достоянием нации. Но часто именно по мордахам заблудших овец судят о целом народе, потому что овцы создают вокруг себя слишком много шума и поднимают слишком много пыли.

Трудно быть просто живым человеком. Но важно оставаться просто человеком, несмотря ни на что. Есть мнение, что трудно быть Богом. Но человек может быть не Богом, а только богом, божком. И быть таким богом в человеческом исполнении как раз очень легко. Часто бывает, что ничего кроме глупости для этой роли и не требуется. А вот быть человеком – это всегда высшее искусство для людей. Особенно в наш техногенный и финансово зависимый век, когда русские мальчики и девочки так полюбили играть в фашистов, суперменов и прочую муть.

Волчьи нравы

В пионерские годы я состояла в редколлегии школьной стенгазеты. В середине 80-ых годов, когда в стране стали искренне верить в наступление справедливых времён, было ужасно интересно создавать газету, формировать общественное мнение, как бы сказали сейчас. Мы просиживали допоздна в пионерской комнате, заваленной выгоревшими транспарантами и флагами, и с азартом спорили о том, что написать в главной статье и кого пропесочить в карикатурах.

Главным редактором у нас был Генка Лукрецкий из старших классов, который консолидировал и направлял наши стихийные творческие порывы, потому что, как он сам говорил, уже собаку съел на этом деле. Когда мы приносили какой-нибудь стишок или заметку, он гениально изображал из себя редактора крупной столичной газеты, которого постоянно отвлекают от важных дел, что приносят всякую ерундень вместо стоящих работ.

– Понимаешь, ярче надо, выразительнее о таких вещах писать! – ерошил он свою рыжую шевелюру. – Это же не рассказ, как я провёл лето.

Эта была такая своеобразная игра во взрослых, и нам она очень нравилась. Наша стенгазета даже несколько раз занимала первые места на каких-то смотрах, коих в то время было в избытке. Это придавало огромную значимость нашим действиям и задавало стимул к дальнейшему творчеству.

Приближался праздник Победы, и нам поручили взять интервью у ветеранов Великой Отечественной войны, какие проживали в городе и его окрестностях, чтобы потом с их слов написать рассказ о подвиге в годы войны. Это было очень ответственное задание, поэтому Генка счёл своим долгом дать такое напутствие:

– Поменьше лирики, побольше героизма. Помните, что «в наши дни писатель тот, кто напишет марш и лозунг», поэтому «уберите этот торт».[14] Надо так написать о подвиге, чтобы всякий прочитавший захотел бы повторить его! Понятно?

– Ага, – ответили все, а Инна Бородина из параллельного класса спросила:

– Гена, а можно напечатать мои стихи о мае?

– О Дне Победы?

– Нет, просто о мае, о весне…

– Нельзя! Вы мне весь выпуск запорите своей весной! – Генка в сердцах хлопнул дланью по столу. – Хватит «тинтидликать мандолиной, дундудеть виолончелью»! Я же сказал: побольше героизма. «В испытанье битв и бед с вами, что ли, мы полезем? В наше время тот – поэт, тот – писатель, кто полезен». Ясно? – и он для пущей выразительности сжал кулак, словно у него в руке было знамя или штык, и потряс им.

Мы только вздохнули в ответ: «Надоел ты со своим героизмом, старый дурень».

Нам с Инной поручили посетить ветерана Вишневского Михаила Васильевича, который жил далеко от школы в Боярышниковом переулке на другом конце города, где я никогда не была. Мы разделились на группы по два-три человека, чтобы не скучно было. Все старались выбрать адреса тех ветеранов, которые живут поближе к ним, поэтому Генка придумал тащить жребий. Кому-то выпало ехать в соседнюю деревню, куда ещё неизвестно, когда идёт автобус и идёт ли вообще. Кому-то – счастливчики! – совсем рядом с домом, а нам достался Боярышников переулок.

Ко Дню Победы вспоминали ветеранов и начинали их посещать. Сами ветераны тоже приходили в школу на уроки мужества, как их тогда называли. Эти люди были очень бодрые и подтянутые, хотя многим в то время уже было под семьдесят. Тимуровцы помечали их дома маленькими звёздочками. Мальчишки выпиливали эти звёздочки на уроке труда, а девочки раскрашивали красной краской.

Великая Отечественная в те годы представлялась нам каким-то сплошным парадом под бодрые звуки марша и солдатские частушки. Позже эта помпезность куда-то улетучилась, и теперь та война в воображении выглядит большой незаживающей до сих пор раной с кровоточащими рваными краями, которая расширяется дальше и втягивает всё новые поколения. И только сейчас начинаешь понимать, что в годы той войны произошла настоящая катастрофа, трагедия, оправиться от которой уже невозможно.

С ветеранами же очень интересно было общаться. С людьми вообще крайне интересно общаться, но, когда человек жил в другую эпоху, интересно вдвойне. Тогда превращаешься в одно большое ухо и вешаешь его на гвоздь внимания.

Они все разные, хоть и объединены общим словом «ветераны». Некоторых трудно было разговорить, потому что они воспитывались в условиях, когда за одно только слово человека могли поставить к стенке. Мы сами-то были не очень разговорчивыми. Просто тогда ещё не вышли из возраста неугомонных почемучек и обожали расспрашивать взрослых обо всём на свете.

В прошлом году нам выделили двух замечательных стариков. Они пришли в класс после приёма боевых ста грамм на братском захоронении, поэтому охотно с нами разговаривали.

– Какое у вас было оружие? – осаждали их наши мальчишки, которые целыми днями не вылезали из школьного тира. – Пистолет-пулемёт Дегтярёва, Шпагина или Судаева или же автоматическая винтовка Токарева? А правда, что Версальский договор ещё в девятнадцатом году запретил Германии производить пулемёты? Где больше ёмкость магазина: у «Томпсона» или немецкого эМПэ-сорок? А правда, что «Шмайссер» сконструировал не Хуго Шмайссер, а Фольмер и Гайпель?

– Ух ты! Я вижу, вы тут время зря не теряете, – засмеялся один ветеран и обратился к другому: – Сергеич, ты посмотри на этих милитаристов.

– Нда-а! – ответил тот, хитро улыбаясь. – Вы нас прямо за академиков принимаете.

– Ну расскажите, ну пожалуйста! – упрашивали мы, чувствуя, что эти люди не из тех, кто умеет только нравоучения молодёжи читать. – Мы никому не скажем.

– О-хо-хо! – ещё больше развеселились ветераны. – Да мы и не помним уже, что там у нас было за оружие.

– Не правда! – не отставали мы. – Как же можно такое не помнить?

– Трофейные автоматы были, – наконец сдался первый, а другой толкнул его локтем в бок.

– Немецкие?! – ликовали наши мальчишки. – «Вальтеры» или «шмайссеры»?

– эМПэ-тридцать восемь.

– Ого, ничего себе! А как они к вам попали?

– Очень просто: в бою.

– А до этого что у вас было за оружие? Винтовка Мосина? Какого образца?

– Да никако… Дети, вы задаёте недетские вопросы, – вдруг сделали серьёзные лица ветераны. – Нам сказали провести у вас урок мужества, а вы сами можете старикам допрос провести.

– Ведь так интереснее, а то мы уже сто раз одно и то же слушаем! – орали мы.

– Ну, хорошо. Образец винтовки точно не скажем… Нам на семерых одну винтовку выдавали, а немцы были до зубов оружием завешаны, поэтому из каждых трёх наших солдат в первые дни войны выживал только один. Тогда ещё актёр Борис Чирков пел в военном киносборнике: «Десять винтовок на весь батальон, в каждой винтовке – последний патрон». Так и воевали. Поэтому и отступали так далеко, а немцы по нашим пятам шли и выкашивали мирное население. Тогда ещё повсюду висели плакаты: «Товарищ, бей врага! Оружие добудешь в бою!» Вот мы и добывали. После боя вылезешь, соберёшь, у кого что осталось, а потом из этого чего-нибудь сварганишь. Помнишь, Сергеич?

– Угу.

– А какая у вас была плотность огня? – спросил наш умник Валька Мочалкин.

– Ха-ха-ха! – совсем подобрели ветераны от детской наивности и боевых ста грамм вкупе с жарким майским днём. – Ой, дети, о чём вы спрашиваете? Раньше за такие вопросы могли… Короче говоря, это – военная тайна.

Мы приуныли, но они через какое-то время, сказав обычные слова о патриотизме и верности делу Ленина, видимо и сами соскучились по живому диалогу с молодым поколением и снова стали выдавать то, что раньше не принято было говорить о той страшной войне.

– Только треть нашей армии на начало войны имела ПэПэШа. Войны-то не ждал никто. Не было времени на обучение, да и командиров не было, которые умели солдат грамотно в бой вести. Нам дали какого-то мальчонку необстрелянного, так он в первом бою и погиб, – разговорился первый ветеран, а второй всё так же молчал. – Почему Александр Матросов на амбразуру бросился? И таких случаев сотни были. Потому что люди до отчаяния доходили, ведь голыми руками воевали! Солдаты волна за волной бросались на приступ, пока гора трупов не забивала все огневые точки противника, и только тогда по телам убитых проходили остальные. Немцы захлебнулись в нашей крови, потому что ни у кого не было столько жертв, как у нас! Жертв, не считанных никем, кроме родни… Ну да ладно, не надо вам о таких вещах слушать.

– Надо! – требовали самые наглые из нас.

– Вот я вам прочитаю цитату из знаменитого тоста Сталина в июне сорок пятого года на приёме в Георгиевском зале Кремля в честь Парада Победы, – сказал неразговорчивый ветеран «Сергеич», доставая из кармана журнал «Вопросы военной истории» и надевая очёчки: – Так, где это… А, вот: «Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего – русского народа. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас и моменты отчаянного положения. Иной народ мог бы сказать: «Вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь! Мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой». Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие! За здоровье русского народа!». Хоть теперь и говорят, что Сталин – тиран, а всё ж таки признавал свои недочёты.

– Разве можно прощать такие «недочёты», когда гибнет столько людей? Только забитый раб будет радоваться, что тиран выпил за его изрядно подорванное таким бесчеловечным отношением здоровье!

Мы недоумевали, потому что наше поколение учили совсем другому, и нас пока ещё не коснулась мода на христианское всепрощение и смирение перед «данной Богом властью». Поэтому очень хотелось мести, когда око за око и зуб за зуб. И даже хотелось не зуб за зуб, и не два зуба за зуб, а все тридцать два с каждого врага!

– А вот Конфуций говорил, что «посылать людей на войну необученными, значит, предавать их», – выдал Валька Мочалкин.

– Мы ещё и не такое можем простить, – ответили ветераны. – Ну, ничего. Теперь к власти пришли совсем другие люди, которые будут гуманно и справедливо относиться к нашему народу и разумно организуют жизнь в стране.

Но не каждый раз к нам приходили такие интересные собеседники, которые могли непринуждённо разговаривать с нами. Многие говорили только дежурные заученные фразы, отчего нас клонило в сон, потому что мы всё это уже знали наизусть. Приходили и такие, которые не могли понять и простить тех, кого война обошла стороной, так как для них война стала самым ярким событием их однообразной, безрадостной и трудной жизни. И они держались за это событие железной хваткой. А поскольку мы никак не могли побывать на какой-либо войне, то становилось очень неловко от общения с ними. Мы не в силах были изменить то, в чём они нас обвиняли. Когда им выпадало выступить перед школьниками, они начинали описывать в подробностях те лишения и унижения, которые довелось претерпеть, а современным детям по их мнению, досталось всё незаслуженно, даром. Чувствовалось, что они почти ненавидят нас только за то, что мы – дети, в жизни которых ещё не было войны, и эта жизнь сильно отличается от их жизни, полной страданий и ужасов. Иногда казалось, что они стали бы страшно несчастливы, если бы у нас появилась возможность отдать свои маленькие жизни за Родину. Им тогда было бы некого упрекать и ненавидеть.

– Мы вам жизнь спасли, а вы никогда не страдали за свой народ и ничем для него не жертвовали! – яростно втолковывал ветеран на уроке мужества, когда мы ещё учились в начальной школе. – Ну и молодёжь вырастили! Избаловала вас советская власть донельзя. Зачем мы свою кровь проливали, а? Чтобы всякая шваль, вроде вас, жила, да?

– Мы после войны впрягались в плуг и пахали, потому что всех лошадей фронту отдали, а вы привыкли пить и жрать в три горла, – вторила ему маленькая бабуля в орденах. – Джинсы хотите носить, да? А Родина побоку, так?.. Ишь, господа какие! Мы вот в бараках жили после войны и ничего не требовали!

Мы молча слушали их упрёки, потому что нас учили уважать старших. Но они нас не прощали, и мы не хотели кого-либо прощать. Диалога не получалось. Мы в самом деле не знали, как на них равняться. Тоже прыгать по крышам и тушить бомбы-зажигалки? Или голодать и замерзать, отдавая хлеб и дрова фронту? Тем более уже начиналось то странное время в истории нашей страны, которое показало, как обворованы и обмануты эти благородные и самоотверженные старики. От них отмазались высокими речами да почётными грамотами, этим насквозь лживым «спасибо нашему народу». Кто живёт в лучших домах лучших городов нашей страны, кто обитает в элитных районах столицы? Рядовые герои войны или даже защитники Москвы? И близко этого нет. Герои и защитники страны влачат нищенское существование в спасённой ими же стране. Они и к 60-ой годовщине Победы не все смогли получить хотя бы самые скромные квартирки, и к 70-ой. Не трудно понять, как им обидно за себя, за свои раны и пролитую кровь, как им больно видеть такое отношение к себе на фоне шика и блеска тех россиян, которым вообще всё равно, в какой стране жить.

– Дедушка, а почему они нас так ругали? – спрашивала я потом своего деда, который вообще никогда не говорил о войне. – Разве это плохо, что мы не видели войны?

– Ну, люди вообще не любят тех, кто на них не похож. Но ты не должна сердиться на стариков. Старики – они как дети становятся. Обычно человеку обидно за свою жизнь, если он прожил её не так, как хотелось бы. Вот человек планирует получить образование, профессию, что-нибудь создать, а тут – война, которая рушит все планы. И человеку обидно, что его лучшие годы пришлись на это время. А тут он видит тех, у кого есть возможность иначе прожить жизнь и осуществить свои стремления.

– Как это – лучшие годы? Разве не все годы лучшие?

– Все годы хороши, только я вот уже не могу так бегать, как ты, – засмеялся дед.

– А тебе не обидно, что в твоей жизни была война?

– Нет. Я жизнь прожил, как и должен был прожить. А обиды эти от усталости. Когда человеку приходится заниматься тем, к чему душа не лежит, он быстро устаёт. Вот ты любишь рисовать?

– Да!

– Поэтому и не чувствуешь усталости, даже если весь день будешь малевать чего-нибудь. А от войны люди очень устают, потому что это противоестественное занятие для человека. Да и в мирной жизни человек тратит много сил, когда берётся не за своё дело. Вот наш сосед жену постоянно упрекает, что она в море никогда не ходила. Я на вахте стоял, кричит ей, а ты не знаешь даже, что это такое! Он-то сам в море пошёл, потому что думал, там одна романтика, как в книгах пишут. А оказалось, никакой романтики нет, а много тяжёлого и опасного труда, поэтому он так быстро оттуда и сбежал. Такие люди больше всего любят говорит о своих свершениях и подвигах.

Сосед действительно не мог спокойно разговаривать с теми, кто не отличал крейсер от эсминца, и совершенно искренне считал таких людей потерянными для общества. Потом он «сошёл на берег» и стал работать на КАМАЗе. Теперь тех, кто не знал, чем КАМАЗ отличается от «Татры», он стал считать своими личными врагами.

– Попробовала бы ты за баранкой КАМАЗа посидеть! – кричал он своей жене, когда она робко просила его сделать что-нибудь по дому. – Я бы на тебя посмотрел.

Жена его даже подумывала об этом, но в гараже ей сказали, что это не женская работа: «Ты лучше со своим идиотом разведись. Пусть попробует сам себе жрать готовить, за собой убирать и стирать». Не знаю, как называется такая форма нетерпимости, но получается очень изощрённый шантаж, когда люди ненавидят и обвиняют друг друга в том, что у них по-разному сложилась судьба и разное назначение в этой жизни. На некоторых из нашего поколения эта провокация сильно действовала. Так, многие мальчишки мечтали попасть хоть на какую-нибудь войну, совершить там какой-нибудь подвиг, и, может быть, даже погибнуть. Чтобы никто уж не мог их упрекнуть, что они не пролили положенную норму крови за проживание в нашей великой стране. Но войны не было. От этого несостоявшиеся герои ещё больше страдали. Но мальчишки так устроены, что, если подходящей войны нет, они её развяжут. Иногда на пустом месте.

Интересно, что за человек этот Вишневский Михаил Васильевич, которого нам надо посетить в Боярышниковом переулке и написать рассказ о подвиге с его слов, чтобы всякий прочитавший захотел повторить этот подвиг? Да, и поменьше лирики. Генка сказал, что лучший рассказ будет опубликован в районной газете, а это вам не на ватмане через трафарет заголовки набивать! Ещё приз дадут – книгу Марка Твена про Тома Сойера и его друга Гекльберри Финна. Но у меня уже есть такая. Дед собрал большую библиотеку, выписал через журнал «Огонёк» всю зарубежную и русскую классику. Он приезжал с работы, обкладывался книгами со всем сторон и читал, читал, читал. Раньше читали больше. Потому что телевизора не было.

– Не слушай тех, кто говорит, будто раньше люди были умнее, поэтому много и читали, – говорил дед. – Просто не было никаких других развлечений: ни магнитофонов, ни кинотеатров. Самого электричества не было, поэтому собирались все у одного стола, чтобы свет зря не жечь, и читали. Или одну книгу вслух, или каждый свою про себя. Так и вошло в привычку. Хотя нынче книга книге рознь, потому что там можно такое вычитать… Раньше, когда бумага дорогая была, её на всякую ерунду не изводили, а сейчас по книгам можно научиться и обманывать, и воровать, и убивать.

Я любила копаться в дедовской библиотеке. Вот и вчера я искала что-нибудь для своего героического рассказа о войне, но меня вдруг «срезал» Вольтер своим высказыванием: «Война превращает в диких зверей людей, рождённых, чтобы жить братьями» или «Начиная с древних римлян, я не знаю ни одного народа, который обогатился бы вследствие победы». Как же так? А как же наша Победа? И вторит Вольтеру Пьер Буаст: «Война есть процесс, который разоряет тех, кто выигрывает его… Война будет длиться до тех пор, пока люди будут иметь глупость восхищаться теми и помогать тем, которые убивают их тысячами». Ничего себе! Что же получается, мы разорены? Окончательно расстроил меня генерал Гордон, сподвижник Петра Великого: «Война далеко не олицетворение славы – это организованное убийство, грабёж и жестокость, тяжесть которых реже всего ложится на воюющих; большею же частью страдают от неё женщины, дети и старики». Да-а, дела!

Но мне надо написать героический рассказ, а настрой чего-то совсем не героический после таких цитат. И ещё мне надо нарисовать в стенгазете карикатуру на злостную курильщицу Измайлову. Я сижу в пионерской комнате и мучительно думаю, как мне её изобразить.

Раньше к курению детей относились крайне неодобрительно. Это сейчас можно видеть ватаги школьников, которые идут в школу с сигаретами в зубах. А их мамаши и папаши запросто могут «стрельнуть» курево у своего чада, словно безобидные конфетки. Когда в школы хлынули наркотики, уже никого не удивляет, если ученик явится на урок в нетрезвом виде. И даже не из старших классов! В «тоталитарную» эпоху это было немыслимо и даже ненормально. Уборщица застукала десятиклассницу Ленку Измайлову за курением на пожарной лестнице, подняла крик по поводу такого казуса и побежала к директору школы.

Директор школы был крайне строгим человеком. Он немедленно созвал общешкольную линейку в спортзале и устроил всем разнос, после которого уже никто не захотел бы попасться за этим занятием.

– Как вам не стыдно? – гремел он голосом бога-громовержца на весь зал. – Будем отчислять: нам такие засранки не нужны. Что ещё придумали? Вы же будущие женщины, матери! Как же можно так похабно к себе относиться в таком нежном возрасте? Кто же будет к вам хорошо относиться, если вы сами к себе так плохо относитесь? Девушки, это же некрасиво, в конце концов! Ведь женщина – это как цветок. Она должна благоухать, как роза, а от вас табачищем будет нести, как от фельдфебеля!

Мальчишки давились от смеха при упоминании фельдфебеля, а девчонки восхищённо с разинутыми ртами слушали рассуждения директора о женщине и сравнении её с цветком: прямо, восточная поэзия. Ленка Измайлова безутешно рыдала в центре зала, а когда директор сказал об её отчислении, у неё чуть не подкосились ноги.

– Что, уже ноги не держат? – спросил директор разочарованно и вдруг рявкнул так, что все вздрогнули: – Взял бы ремень, да выдрал как следует, чтобы дурью не маялась такая взрослая девица! Если такая большая уже, работать пойдёшь! На комбинат пойдёшь, а доучиваться будешь в вечерней, сейчас же в отдел кадров буду звонить. Всё, всем разойтись по классам!

Все кинулись врассыпную, а Ленка так и рыдала посреди этой неразберихи. Потом пришла её мать, которую срочно вызвали с работы, и надрала ей уши в учительской. Ленку не отчислили из школы, зато выгнали из комсомола. Учителя и классные руководители бросились обыскивать и обнюхивать своих подопечных детей. Даже нам, пятиклассникам, предложили добровольно-принудительно вывернуть карманы и показать содержимое портфелей.

– Та-ак, чисто! – констатировала завуч Маргарита Филипповна, которую за глаза называли Тэтчер из-за её сходства с премьер-министром Англии.

– Дети, курить нехорошо, – мягко сказала наша классная руководительница Анна Ивановна, которая всегда воздействовала на нас словом – хотя это было ой как нелегко! – а не делом, то есть не позволяла себе рукоприкладства.

Большинство школьников в те годы никогда не драматизировали по поводу рукоприкладства со стороны учителей. Это считалось частью педагогической методики, якобы иначе нельзя. Были педагоги, которые щедро раздавали подзатыльники и оплеухи ученикам. Некоторые применяли насилие умеренно и больше щипали за уши, другие обходились просто обидными оскорблениями, а кто-то – никогда не прибегал ни к каким видам агрессии. Наша Анна Ивановна относилась к последней категории. Надо заметить, что мы этим пользовались и вели себя отвратительно. Но таких, как она, было меньшинство. Точнее говоря, она одна такая была.

Родителям никто не жаловался, потому что авторитет советского учителя был очень высок, и если учитель наказывал учащегося, это было сигналом к тому, что и родители должны сделать то же самое в отношении своего ребёнка, иначе он окончательно отобьётся от рук. «Крепче будешь», – говорили родители своим поротым детям. Тем более, что поротое поколение родителей видело ещё и не такое обращение, и их не впечатляли рассказы об оплеухах учителей. Они были воспитаны именно на таком подходе к воспитанию, и их воспитатели были точно так же воспитаны, поэтому никто не обращал на это никакого внимания. Как люди, живущие несколько веков у подножия вулкана, игнорируют данное обстоятельство в отличие от людей приезжих.

– У нас после войны было много учителей-фронтовиков, – рассказывал нам учитель рисования Станислав Степанович. – Ох, какие это были суровые товарищи! Мужики с разрушенной нервной системой. Тогда было больше учителей-мужчин, чем сейчас, тем более при раздельном обучении. У нас историком был фронтовик без правой руки и с обгоревшим лицом. Мы его боялись, как огня, и старались на его уроках даже не дышать. Он и левой мог такую затрещину закатать, если ему чего не нравилось, что искры из глаз!

– Раньше в классах в углу всегда стояло ведро с розгами, – рассказывала нам бабушка, – и учитель мог наказать ученика, если тот не был настроен на учёбу. Если это доходило до родителей, что ученик довёл учителя до такого гнева, те могли так всыпать, что потом ничего другого не оставалось, как прилежно учиться, учиться и ещё раз учиться.

– Ничего себе! – говорили мы, её внуки. – Наши учителя ещё ангелы по сравнению с вашими.

– Раньше так было принято. Детей воспитывали строго, по Домострою. Слишком много поколений на нём воспитано. Вот послушайте, что по этому поводу написано в Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова…

У бабули была Библия. В деревнях у многих остались Библии от дореволюционных времён, когда в школах изучали Закон Божий в качестве обязательной дисциплины. К тому же по Библии раньше учились читать, как нынче по букварю. Бабуля иногда нам что-то зачитывала из неё, только говорила, чтобы мы никому не рассказывали об этом. Многие знакомые под страшным секретом говорили, что у их бабушек и прабабушек тоже есть Библии! Иногда мы сами просили почитать нам эту толстую книгу, которая была так засекречена, что только ещё больше воспаляло детское любопытство. Хотелось понять, почему в школе так настойчиво внушали, что религия – это признак мракобесия и главный враг прогресса.

– «Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им, – начала читать бабушка. – Кто наставляет своего сына, тот будет иметь помощь от него и среди знакомых будет хвалиться им. Поблажающий сыну будет перевязывать раны его, и при всяком вскрике его будет тревожиться сердце его. Необъезженный конь бывает упрям, а сын, оставленный на свою волю, делается дерзким.» Или вот ещё. «Не давай ему воли в юности и не потворствуй неразумию его. Нагибай шею его в юности и сокрушай рёбра его, доколе он молод, а не когда сделается упорным и выйдет из повиновения тебе. Учи сына своего и трудись над ним, чтобы не иметь тебе огорчения от непристойных поступков его».

Мы хихикали при сравнении сына с необъезженным конём и говорили, что это уж слишком.

– Вы поймёте это, когда у вас будут свои дети, – улыбалась бабушка. – Родителям, которые потакают каждому капризу детей, дети предъявляют всё большие требования. Иные настолько ребёнка затискают любовью, что он уже и малейшего замечания в свой адрес пережить не может. В «Золушке» главную героиню никто не жалеет, а она от этого становится самостоятельной и встречает принца. А дочери мачехи настолько расслабляются от попустительства маменьки, что без чужой помощи не могут одеться-обуться и ничего так и не добиваются в жизни. Раньше были другие отношения между детьми и взрослыми. Недопустимо было что-то приятельское, фамильярное в отношении ребёнка к родителям или к учителям. Авторитет был прежде всего. Упаси Боже, чтобы отца или учителя ребёнок на «ты» назвал! А как учителей уважали раньше. Мне отец, ваш прадед, рассказывал, когда первый учитель приехал в нашу деревню работать, мужики ему даже дом построили. Это была такая уважаемая профессия, как сейчас и сравнить-то не с чем.

Что сказала бы моя милая бабушка, воспитанная на почтительном отношении к учителям, если бы услышала современные песни о школе, где ученик-акселерат, дитя эпохи сексуальной революции, у которого физическое развитие далеко обскакало умственное, ходит в школу в татуировках и пирсинге явно не для учёбы, а потусоваться. Он и так уже всё знает, что нужно знать «по жизни», а в школу заглянул, чтобы охмурить молоденькую учительницу и после уроков с ней «шампусика попить»? Самой «молодой» учительнице в нашей школе было за сорок. Учительницы тогда больше ассоциировались с мамой, даже с бабушкой, совсем молодые – со старшей сестрой, а уж никак не с возможным объектом буйных юношеских фантазий. Дело даже не в возрасте, а просто у учителя был совсем иной статус. Он больше ассоциировался с образом, созданным великой Марецкой в знаменитом фильме. Названия его не буду указывать: кто видел – догадается, а кто не видел, всё одно не поймёт, о чём речь. Там даже в начале, когда она совсем юной девчонкой приехала учить детей в глухую деревню, невозможно себе представить, чтобы она пришла в класс в мини-юбке, на шпильках, в прозрачной блузке с глубоким вырезом, чтобы было видно нижнее бельё, в ярком макияже. Сегодня же, когда главной заслугой для прекрасного пола стало умение демонстрировать окружающим свою упругую попку, а для пола сильного главным достоинством стало умение всё это оценить по достоинству в любое время и в любой обстановке, то, естественно, это повлияло и на взаимоотношения современных учителей и учеников. Появились другие фильмы, другие песни, ученики под партами на уроках играют по мобильному телефону в игры типа «Раздень училку». И как относиться к этому уже седым учителям, которые до сих пор работают в школах, потому что профессия учителя теперь не престижна, и среди молодых найдётся мало желающих выполнять этот титанический труд за мизерную плату? Мы-то, несмотря на всю нашу грубость и неотёсанность, не смели назвать директора школы чуваком, а учительницу – тёлкой или обратиться к ней на «ты». Нам и в страшном сне не взбрело бы в голову пригласить учителя в пивной бар или угостить сигареткой. Пели мы совсем другие песни об учителях и «школьных годах чудесных с дружбою, с книгою, с песней»:

Но где бы не бывали мы, Тебя не забывали мы, Как мать не забывают сыновья… Простая и сердечная, Ты – юность моя вечная, Учительница первая моя!

Трудно здесь найти компромисс, поэтому неизбежно возникают столкновения между разными поколениями, которые были воспитаны на разных подходах к педагогам и педагогике, по-разному росли и развивались.

В нашей школе до розог, конечно, не доходило, но некоторые учителя любили драться указками. Школьный завхоз делал их по несколько штук на учебный год. Особенно лютовала у нас англичанка Римма Анатольевна и ломала эти указки об учеников чуть ли не каждый день. С её уроков дети иногда выходили с разбитыми носами и оттопыренными ушами а ля Андрей Миронов в фильме «Бриллиантовая рука». Мы были несказанно рады, что в нашем классе никто не изучал английский, а были только «немцы» и «французы». Поначалу некоторые из нас роптали по этому поводу, потому что англоязычные фильмы уже начинали вытеснять отечественный кинематограф, и мы уже пристрастились к культуре англосаксонской цивилизации. Это выражалось в том, что советские подростки любили писать разные надписи на английском где только можно. Они пестрели чудовищными ошибками, например: J lova yow или вовсе что-нибудь немыслимое, как oll raight. Учителя только посмеивались над нашей ущербной тягой к заморским примочкам. Но спросить у Риммы Анатольевны, как надо правильно писать то или иное слово, никто не отваживался.

Иногда идёшь во время уроков по коридору мимо классов иностранных языков и слышишь из-за дверей кабинета немецкого чёткую речь:

– Ist das Wetter heute gut? Das Wetter ist schön!

– Je veux visiter cette ville. J’aime les livres, – мелодично доносится из кабинета французского языка.

– Ты щас у меня кровавыми соплями-то умоешься, подонок! – льётся звонкий голос Риммы Анатольевны из кабинета, где изучают язык великого Шекспира.

Римма Анатольевна ненавидела тапки-шлёпанцы. В школе шла борьба с этим видом обуви, потому что проводились постоянные строевые подготовки, марши, линейки и так далее. А в тапках «ни-шагу-назад», как называл шлёпанцы наш военрук, маршировать было затруднительно.

Мы шли под грохот канонады, Мы смерти смотрели в лицо, Вперёд продвигались отряды Спартаковцев, смелых бойцов, —

горланили ученики чуть ли не каждую неделю. Дежурные по школе даже могли отправить домой за «нормальной обувью» – тапками с закрытой пяткой. Но у мальчишек за учебный год вырастала нога, и они начинали стаптывать задники тапок, отчего те превращались в шлёпки.

Как-то на уроке английского ученик сидел в «недопустимо фривольной буржуазной позе» нога на ногу и раскачивал стоптанной тапкой. Нервная Римма терпела-терпела, даже можно сказать, крепилась, но вдруг подскочила к нему, сорвала с его ноги злосчастный тапок и отшлёпала им ученика прямо по лицу! Да так, что у того из носа брызнула кровь. Но англичанку это не смутило, она схватила ученика за шиворот и, открыв его лбом дверь, порекомендовала ему привести себя в порядок за пределами класса. Вообще, она любила открывать дверь лбами учеников. Садистка!

Говорили, что её муж был каким-то испытателем и погиб при испытании чего-то там, поэтому нам иногда было жалко эту инфернально красивую властную женщину с горящими глазами, высокой башней из волос на голове и трудным характером. Её некем было заменить, она владела тремя языками, и в случае болезни преподавателей немецкого и французского, подменяла их. Однажды наша немка Августа Карловна приболела и сказала, что следующее занятие проведёт Римма Анатольевна. Мы слёзно умоляли её не болеть, тогда она заявила, что заболеет обязательно, если хоть кто-то не приготовит домашнее задание. На следующий урок она пришла вся замотанная в шарф, но к окончанию занятия почти выздоровела, потому что даже безнадёжные двоечники отвечали на «пять». Вот какой мощный стимул задала она нам в лице Риммы Анатольевны!

Надо заметить, мы не были ангелами и отлично понимали, что выучить нас чему-либо – занятие не из лёгких. У нас не было иллюзий и самообмана по поводу своего поведения. Как и все дети, мы любили проказничать, и конечно же орали в случае чего классическое «я тут ни при чём». Но в глубине души отлично понимали причину гнева преподавателей. Гнев был не тот, что можно наблюдать в современной российской школе. Учителя редко вымещали на детях плохое настроение, не унижали требованием денег на ремонт класса, потому что было больше уверенности в жизни, а все школы финансировались государством. Сейчас, когда результаты труда советских людей стоят в руинах, а у государства нет денег ни на школы, ни на достойную оплату труда учителей и родителей, чтобы те могли оплачивать обучение детей, в умах и сердцах накапливается много злобы. А ребёнок всегда был и остаётся самой удобной мишенью для вымещения этой хронической озлобленности…

«Как же мне изобразить курильщицу Измайлову? – думаю я в пионерской комнате. – Она, вообще-то, хорошенькая».

– Ну что это такое? – склонился над моей карикатурой вечно недовольный всеми и собой в том числе, как и положено творческому человеку, Лукрецкий. – Прямо реклама сигарет! А надо создать отталкивающий образ, чтобы другим неповадно было.

– А как?

– Ой, да очень просто! Чего она у тебя, как Мэрилин Монро стоит в манящей позе? Надо нарисовать её как-нибудь пострашнее, что она курит и давится ядовитым дымом, вся больная, нечёсаная, над грязным унитазом.

– Над каким унитазом? Скажут ещё, что у нас туалеты не моют. И она не в туалете курила, а на пожарной лестнице.

– Да не важно! – терял самообладание талантливый Генка. – Надо создать отталкивающий образ, а как ты это сделаешь – не имеет никакого значения. Посмотри на плакаты, как там контра изображена, – он указал на плакат про бегство Колчака из России. – На самом деле людей с такими рожами не бывает, но они созданы художником для усиления негативного эффекта, а ты портретное сходство копируешь. Не пойдёт это для карикатуры. Думай, как создать негативный образ! Да, главное, не забудь изобразить, что у неё уже нет комсомольского значка.

– Ничего себе задачка, – бормочу я. – Понятное дело, когда надо нарисовать значок, а тут надо изобразить его отсутствие. Причём такое, чтобы бросалось в глаза.

Из угла пионерской комнаты на меня печально смотрит одним глазом Фридрих Энгельс. Он попал сюда после столкновения с нашим классом в прошлом году, когда учительницу математики Галину Павловну внезапно вызвал с урока однокурсник её сына и сообщил, что весь их курс забрали в армию. А его не взяли, потому что он уже отслужил, зато теперь ездит и сообщает родителям, чтобы они не волновались за сыновей. Галина Павловна принялась горько плакать, а потом побежала в учительскую куда-то звонить.

«Цветы жизни» остались без присмотра. Цветам не терпелось чем-то себя занять. Раньше во всех классах висели портреты вождей мирового пролетариата. Они соседствовали с Пушкиным и Горьким в кабинетах литературы, с Иваном Павловым и Сеченовым в классе биологии, с Евклидом и Декартом в классе математики, где мы остались без присмотра учителя. Портрет Энгельса, где был изображён приятный мужчина средних лет с чудовищно не идущей ему огромной бородой, висел соблазнительно низко.

– Слушайте, а давайте ему фингал нарисуем, – как бы невзначай предложил главный заводила класса Андрюшка Ромашкин.

– А чем? – оживился ещё кто-то.

– У меня есть фломастеры! – с готовностью откликнулась Ленка Панина, потому что фломастеры были только у неё, и ей не терпелось хоть как-то их продемонстрировать. – Чешские! Папа купил, он у меня в Праге был по работе.

Сказано – сделано. Нарисовали сыну фабриканта зелёный колоритный синяк на весь правый глаз. Хотели ещё чего-нибудь пририсовать, но Ромашкин сказал, что в живописи главное – умеренность. Тут вошла Галина Павловна с потерянным видом и ничего не заметила. Она продолжила урок, но постоянно прикладывала платочек к красным глазам и несколько раз делала ошибки в написании уравнений.

Надругательство над ликом одного из основоположников Научного Коммунизма заметили в следующем классе, который пришёл на урок алгебры, и где учился воинственный Председатель Совета пионерской дружины школы Димка Виртанен. Быстро вычислили, какой класс мог это сделать.

– Вот они, голубчики! – вошла к нам на третьем уроке с хищной улыбкой Маргарита Филипповна. – Дети, давайте вы сразу скажете, кто это сделал.

– Чего? У кого? Да где? – стали мы изображать из себя дурачков.

– Вы прекрасно знаете, о чём идёт речь, – холодно произнесла наша железная леди. – Кто изуродовал портрет Энгельса? Что за ребячество! Вы должны отвечать за свои поступки. Кто это сделал, я спрашиваю? Серебряков, что ты можешь сказать?

– Я ничего не видел, – пробухтел председатель нашего пионерского отряда.

– Ерёмина, может быть ты что-то знаешь? – спросила завуч старосту класса Свету.

– Я ничего не знаю, – растеряно ответила Света.

Стукачей в школе никогда не любили и даже жестоко карали. Когда одна восьмиклассница выдала зачинщиков побега своего класса с последнего урока, её затащили в мальчишеский туалет и несколько раз макнули головой в унитаз. Даже зуб выбили при этом.

– Ну ладно, – потёрла руки Маргарита Филипповна, как перед разминкой. – Попрошу вас всех встать.

Класс нестройно поднялся.

– А теперь – сесть, – ласково сказала завуч.

Мы поняли, что нам сейчас проведут упражнение «встать-сесть», и настроились на его выполнение. Она долго нас гоняла, меняя темп, даже запыхалась, а в нас вселился кураж, поэтому мы весело и быстро вскакивали, дружно стукаясь коленками об ножки парт.

– Ох, – вздохнула полненькая Оксана Малахова и больше не вставала.

– Малахова, – обратилась к ней Тэтчер со сладкой улыбкой. – Когда я говорю «встать», это ко всем относится. Или ты хочешь сказать, кто был зачинщиком этого безобразия?

– Не-ет, – захныкала Оксана.

– Вставай, колода! – зашипели на неё мальчишки с задних парт.

– Так, поживее, – подбадривала нас завуч, но в конце концов сдула со лба взмокшую чёлку и серьёзно произнесла: – Ну, молодцы: будет кого на войну послать.

Она отправила нас убирать снег со школьного двора. До самого асфальта. Мы счистили снег до земли.

– Не, я пойду сдамся, – вдруг обречённо произнес Ромашкин.

– Ты что?! Не ходи! – стали его отговаривать. – Родителям сообщат, запорют!

– Пусть Панина идёт, – предложил кто-то из девчонок. – Это же её фломастеры!

– Что-о! – возмутилась Панина, взяв в руки лопату для нападения на говорящую.

– Ага, чешские! – пропищали другие девчонки и сами дали блатной Паниной лопатой по заду.

– Тише вы! – шикнул кто-то. – Вон директор идёт.

Директор шёл по направлению к нам и жестом приказал прекратить работу.

– Ну и долго вы будете разыгрывать этот спектакль? – спросил он.

– Юрий Кириллович, это я нарисовала синяк, – вышла вперёд маленькая девчушка с хрупким, как ледяное кружево, именем Кристина и бойцовским характером, благодаря которому могла броситься в любую драку.

– Да что ты говоришь, Рустамова? – усмехнулся директор. – Как ты дотянулась-то? Ромашкин, Вам не стыдно вот так весь класс подставлять? – спросил Юрий Кириллович, не глядя на Андрюшку. – Это же просто не по-мужски.

У Андрюшки Ромашкина затряслась нижняя губа и потекли слёзы из глаз.

– Мне стыдно-о! – выдавил он из себя.

– Это хорошо, что стыдно, – сказал директор. – Значит, ещё не всё потеряно. Пойдём-ка побеседуем с тобой. А вы все отправляйтесь в класс математики.

Мы проводили взглядом директора и плетущегося за ним как на расстрел Ромашкина. В классе все сидели тихо и ждали возвращения героя сегодняшнего дня.

– А чего вы натворили-то? – в дверь с любопытством просунулся наш вожатый Слава Трубачёв. – Мне сейчас такой разнос устроили, что я не досмотрел чего-то за своими подшефными пионерами. Я так и не понял, из-за чего весь сыр-бор.

Мы рассказали ему про портрет, и он заявил, что это легко исправить. Синяк попытались отмыть каким-то растворителем, но после такой «реставрации» синяк исчез вместе с глазом, как брови у Джоконды! Тогда наш вожатый попытался нарисовать глаз заново, взяв за образец глаз из учебника анатомии. Но поскольку глаз в учебнике был изображён в анфас, а товарищ Энгельс на портрете повёрнут в три четверти, то получилось что-то невообразимое, когда соратник Маркса и учитель Ленина стал смотреть одним глазом на зрителя, а другим – куда-то направо.

– Нет, чего-то не то, – сказал, задумчиво потирая подбородок, весь перепачканный в краске Славка.

Портрет решили убрать с глаз долой, а Ромашкина на полгода исключили из пионеров.

Теперь этот портрет стоял в пионерской комнате за сломанными стендами. Одним глазом он смотрел на меня, а другим указывал куда-то в сторону. Я посмотрела по направлению этого взгляда и увидела на каком-то плакате волка из «Ну, погоди!» с изломанным окурком в пасти. И вдруг меня осенило, как надо изобразить Ленку Измайлову!

– То, что надо! – обрадовался Лукрецкий, когда увидел мою карикатуру в виде сутулого и лохматого существа в школьном платьице. – Совсем другое дело. Надо ещё какую-нибудь подпись придумать.

– «Ни за что на свете не курите, дети», – предложила я на манер стихов Чуковского.

– Нет! – капризно возразил Гена. – Какие дети? Тут надо чего-нибудь посерьёзнее. М-м, так-так, э-э… Надо вот как: «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину предашь»!

Раньше любой проступок приравнивался к предательству Родины. Даже не проступок, а любое негативное явление воспринималось именно в таком ракурсе. В годы юности моих родителей ходила присказка, что «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Трудно оставаться нормальным, осознавая тот факт, что в нашей стране совсем недавно многие люди преследовались за то, что сейчас происходит на каждом шагу, что совсем недавно человека могли упечь на несколько лет в тюрьму за какой-нибудь безобидный анекдот, который сейчас можно найти в любой газетёнке.

– Не пойдёт, – возразила член редколлегии Надя Соболева. – «Предашь» не рифмуется с «куришь», а надо в рифму как-то.

Все стали искать рифму к слову «куришь», как чеховские герои вспоминали лошадиную фамилию.

– «Сегодня ты, зараза, куришь, а завтра ты не отдежуришь!» – придумал Димка Виртанен, и все захохотали.

– «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину забудИшь!» – робко предложила Инна Бородина.

– «Сегодня много куришь, а завтра лоб свой хмуришь», – пришло что-то совсем безыдейное на ум Соболевой.

– «Тем, что ты так много куришь, ты себя лишь только дуришь!» – выдал ещё один поэтический перл неугомонный Димка.

– Нет, не то, не то! – болезненно морщился Лукрецкий.

– «Ты очень много куришь-куришь, глаза свои от дыма щуришь», – произнёс Ромашкин, после чего мы долго умирали со смеха.

– «Лена много так курила, что уроки все забыла», – вставила и я свои пять копеек.

– «Тем, что ты, Елена, куришь, мальчиков плохих охмуришь», – строго констатировала староста Светка Ерёмина.

– В «охмуришь» ударение падает на последний слог, – назидательно поправила её Надя Соболева.

– Ну и что! – не сдавалась Светка. – А у нас ударение будет падать там, где нам надо!

– Да не то, всё равно не то! – перебил их спор Генка. – И вообще, что это за слова такие: «мальчики», «охмуришь»? У нас же школьная стенгазета, а не жёлтая пресса! Надо, чтобы было обращение ко всем, а не только к Измайловой. И обязательно про предательство Родины как-то упомянуть. Обязательно!

Все мучительно задумались. Эти думы прервал вожатый Слава, который зашёл в пионерку за каким-то стендом.

– Слава, Слава! – начали его осаждать. – Придумай нам рифму на слово «куришь». Нам надо закончить фразу «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину…», а что дальше? Что дальше-то можно с Родиной сделать?

Славка закатил свои хитрые глаза, несколько секунд думал, а потом с чувством произнёс:

– «Сегодня сигареты куришь, а завтра Родину профуришь».

– Конгениально! – щёлкнул пальцами Генка.

Наконец-то с карикатурой было покончено, и все стали расходиться по домам.

– Не забудьте, что завтра надо посетить ветеранов, а послезавтра сдать рассказ о каком-нибудь подвиге, – предупредил Лукрецкий, проглатывая на ходу засохший с обеда бутерброд.

На улице слякоть. Только бы завтра было тепло и солнечно, а то на первомайскую демонстрацию падал снег. Наш класс должен был идти в колонне юных физкультурников в лёгких спортивных костюмчиках с разноцветными флагами в руках. Это было так красиво, когда мы репетировали: весна, солнце и свежий ветер, как пойманная птица, бьётся в яркой материи флага! Но что-то небу не понравилось в такой красоте, и когда я проснулась утром первого мая, то увидела огромные хлопья снега, которые стремительно пролетали за окном. И я ругала этот холодный и равнодушный мёртвый снег, который так беспардонно и нагло искомкал прекрасную нежную весну.

– Ты чего? – ужаснулись родители, когда я надела спортивный костюмчик. – Никуда не пойдёшь в таком виде!

Демонстрацию нельзя было пропускать. Мы никогда не воспринимали сие мероприятие, как идеологическую акцию. Сейчас все напряжённо отыскивают в любой советской традиции хоть какой-то намёк на подавление личности и несвободу человека. Но в нашем детском восприятии первомайские и ноябрьские демонстрации были подобием карнавала, праздничного шествия, какого не было ни у кого. Стопроцентно нашенский праздник, а не нынешние жалкие пародии на заморские пивные фестивали и гей-парады. Первомай сплачивал и объединял, собирал всех под флагами и за праздничным столом. Сейчас это стали называть стадностью и обезличенностью, а тогда воспринимали как здоровый коллективизм. Сейчас в моде – зацикленность на индивидуальности, которую все «достают» и «грузят», а тогда таких называли «не от мира сего». Всё очень изменилось за последние годы, и многие понятия перешли на противоположный полюс.

Родителям тоже надо было показаться на демонстрации или хоть как-то отметиться. Они спешили, поэтому быстро запихнули меня в зимнее пальто и высокие резиновые сапоги, не забыв тёплые штаны с начёсом. Увидев такое уродство в зеркале, я рыдала:

– А как же флаги-ы-ы!

– Ты у нас и без флагов красивая, – успокаивали родители.

Другие ученики пришли и того больше навьюченные в каких-то тулупах, перекрученных сверху бабушкиными платками. Все смеялись друг над другом до боли в лице: «Ты на себя-то посмотри»! Нашлись идиоты, которые явились в лёгких спортивных костюмах. Римма Анатольевна погнала их домой, размахивая древком знамени, как учительской указкой:

– Родителей – в школу! Обоих! С ума сошли, ребёнка в снегопад голым отпускать.

Наша колонна была смята и расстроена. Мы были похожи на отступающих солдат наполеоновской армии в смоленских лесах. Флаги намокли и слиплись от тающего снега.

– Да уберите вы эти колья! – посоветовал учитель физкультуры. – И так трудно идти против вьюги.

Жиденькие гирлянды воздушных шариков беспомощно трепыхались на ветру. Мальчишки метко стреляли в них из рогаток, за что получали затрещины от педагогов.

– Ваша выучка, Эдуард Александрович, – шутил директор в адрес военрука школы. – Не зря к Вам в тир ходят.

– Да уж, – неохотно соглашался военрук.

Когда демонстрация заканчивалась, из-за туч выглянуло предательское солнце и превратило выпавший снег в подобие манной каши. По этой каше было трудно передвигаться, но нет таких трудностей, которые не могли бы преодолеть пионеры. Настроение у нас было как у медведей, которых внезапно разбудили посреди зимней спячки. Всех взбодрил Первый секретарь Горкома Партии товарищ Моськин, которому приспичило чихать в микрофон прямо во время поздравительной речи с трибуны.

– Простыл наш Арнольд Тимофеевич! – ахнула Анна Ивановна.

– Простыл, касатик, – подтвердил физрук. – Мы-то хоть двигаемся, а он стоит на месте несколько часов, как идол. Вон, как его всего снегом-то облепило. Хоть бы обколотил кто.

Это было на Первомай, а сейчас снег растаял, но сильный холодный ветер нагнал свинцовые тучи, которые создали видимость промозглой осени. Я смотрю на эту майскую осень из окна и думаю, как бы мне завтра написать самый лучший рассказ о войне. А зачем мне самый лучший рассказ? Книга Марка Твена у меня уже есть. Классика. А классика, как говорил сам Марк Твен, это книга, которую все восхваляют, но не читают.

Я допоздна делаю уроки, а потом ложусь спать. Мне снится та популярная разновидность снов, когда находишься далеко от дома и никак не можешь найти дорогу к нему. Я ищу этот самый Боярышников переулок, как объяснил мне отец: сначала надо пойти по Лебяжьей улице, свернуть на Суконную и идти до третьего поворота направо. Там и находится нужный мне переулок. Я петляю по незнакомым улицам, а небо стремительно темнеет, хотя на улице май. Но вот уже совсем темно, как вечером в ноябре, и мне уже не разобрать названия улиц на табличках. И веет каким-то одиночеством и пустотой от спящего города без единого, хотя бы случайного огонька в окне. Вдали слышен лай дворовых собак. Я не могу найти дорогу ни к нужному мне переулку, ни – что хуже всего – к своему дому, отчего в душе растёт чувство страшного горя.

Вдруг вижу силуэты двух человек, которые выруливают откуда-то из-за поворота. Они одеты в немецкую военную форму с автоматами наперевес, но меня это почему-то не удивляет. Во сне спящего вообще мало что удивляет.

– Die Frühling ist die schönste Jahreszeit! Was kann wohl schöner sein? – читает стихи один другому.

– А почему Вы говорите die Frühling? – чёрт дёрнул меня влезть. – Надо же говорить der Frühling, потому что в вашем странном языке слово «весна» является почему-то существительным мужского рода.

– А-а, партизанен, хэнде хох, шнель, а не то пиф-паф! – заголосили те двое.

Я бросаюсь наутёк, ныряю в незнакомый двор и прячусь в каком-то закутке. По улице начинают бегать и стрелять, а отовсюду несётся немецкая речь. Мне становится совсем плохо, потому что я окончательно заблудилась в пространстве и времени, а мой дом где-то далеко за несколько десятилетий отсюда, и мне до него уже не добраться. Мне надо долго ждать, когда пройдёт эта война. И тут я начинаю испытывать острую ненависть ко всем любителям войны – людям, не нашедшем себя в жизни, навязывающим всему миру свои галлюцинации в качестве единственно возможной реальности. Для них война стала единственным способом самоутвердиться, самому себе доказать свою состоятельность. Мне хочется собрать их всех вместе и… Чего бы с ними такого сделать, чтобы они никогда не мешали мне жить? Они достанут всех, даже если их отправить в соседнюю галактику. А надо как-то надёжно от них избавиться. И ещё я понимаю, что не хочу писать героический рассказ о войне. Мы и так нашпигованы этими рассказами, как шерсть бродячей собаки колючками, поэтому вокруг так темно и неуютно. Написаны миллионы книг об ужасах войны, создано великое множество фильмов, но войн не стало меньше. Наоборот, их стало больше, и они состязаются со своими предшественницами в жестокости и масштабности. Искусство и в самом деле никого ничему не учит. Искусство – это то, что крайне важно его создателю, но чем настойчивее он излагает, тем меньше его хотят слушать…

Вдруг зазвенел спасительный будильник, и стало так хорошо оттого, что я дома, что мне не надо искать дорогу домой в течение долгих лет. Какое простое неосознаваемое счастье! А в окно смотрит настоящее майское солнце, и птицы звонко поют, купаясь в его лучах.

После уроков с Инной Бородиной идём в Боярышников переулок. У Инны недалеко отсюда живёт какая-то родня, поэтому ей тут всё знакомо. Это очень красивое место, где над дорогой переплетаются кроны деревьев, растущих по разные стороны улицы. Мы подходим к нужному дому. Во дворе какой-то парень рубит дрова.

– Это его внук, – шепчет мне Инна. – Он недавно из армии пришёл.

– Здрасьте! – орём мы через забор, отчего парень вздрагивает.

– Вам кого?

– Нам нужен Михал Василич! – так же орём мы по бумажке для деловитости.

– Хватит орать, оглушили, – парень воткнул топор в колоду. – Дед, а дед, тут к тебе пионеры пожаловали.

Мы идём в сени, застеклённые цветными стёклами, отчего стены и пол залиты жизнерадостными разноцветными пятнами.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, спасибо, что зашли, – встречает нас худощавый подтянутый старик. – Хотите чаю?

– Не знаем, – растерянно пожимаем мы плечами.

– Михаил Васильевич, – начинаю я, – нам надо написать героический рассказ о каком-нибудь подвиге.

– О подвиге? – Вишневский достаёт из довоенного серванта чашки. – Да я и не знаю никаких подвигов.

– Дети, я вам могу про сто подвигов рассказать, – в окно просовывается его внук.

– Не слушайте его, он любит сказки на ходу сочинять.

Мы согласились выпить чаю, посчитав, что так беседа будет протекать свободнее. Рядом с нами устроился большой, выгоревший на солнце рыжий кот. Он боднул меня в локоть, отчего рукав коричневого школьного платья покрылся жёлтой шерстью.

– Платон, ты бы шёл на улицу линять, – говорит ему хозяин.

Платон внимательно посмотрел на него, улёгся рядом со мной, подогнув лапы бубликом, и навострил уши на нашу беседу.

– Так что вам рассказать? – озадаченно спросил словно себя самого Михаил Васильевич.

– О подвиге, – сказали мы хором, а Инна добавила: – На войне же много подвигов, говорят.

– На войне подвигов не бывает, там только кровь да грязь, – сказал наш ветеран о чём-то раздумывая. – Лучше вы мне расскажите, как вы учитесь, какие книги читаете, кем хотите стать. А то меня каждый год расспрашивают, как я воевал. Не дают забыть то страшное время. Я уже и не знаю, что ещё придумать.

– Понимаете, нам надо написать рассказ о каком-нибудь героическом событии на войне, чтобы всем прочитавшим захотелось стать такими же героями, как вы.

– Чего в этом геройского? Мужик должен свою страну защищать, и ничего особенного в этом нет, – Михаил Васильевич размешивал ложечкой сахар в чашке. – Это очень плохо, когда человек защищает свою страну только для того, чтобы им все восхищались. Например, женщины детей рожают, а это сколько сил надо, чтобы ребёнка долго вынашивать, родить, а потом не спать, ухаживать за младенцем, кормить его, оберегать, переживать! И никто не считает это подвигом, относятся как к само собой разумеющемуся. Вот как на войне начальники говорили: кавалерию беречь надо, потому что лошади больших денег стоят, а солдатиков бабы ещё нарожают. Такое вот отношение к женщине в воюющей стране. Войной нельзя восхищаться, жестокое это дело. И неправильное.

Мы смутились от таких сравнений и решили рассказать о своих школьных оценках в обмен на хоть какой-нибудь мало-мальски героический сюжет. Вишневский рассмеялся от такой сделки с нами.

– Ну ладно, – согласился он в конце концов. – Вот помню я, как мы попали под бомбёжку. Мы в окопах сидели, и земля так сотрясалась, так нас швыряло из стороны в сторону, что мы даже стрелять не могли. Это уж под конец войны было: тогда немцы особенно бесились. Нас и было-то всего ничего, какой-то взводик, а они нас так обстреливали, как будто перед ними целая вооружённая до зубов армия. А молодым солдатам страшно, они к земле прижимаются, как к мамке, а земля их от себя отталкивает, словно ругает: «Что ж вы, сукины сыны, творите-то со мной?! Вместо того, чтобы украшать меня садами и городами, выворачиваете наизнанку! Чего опять не поделили-то?». Словно хочет сказать, что мы все – её дети. Да и нам, кто уже третий-четвёртый год воевал, страшно. Грохот такой, что даже собственного крика не слышно. А я вдруг начал читать какую-то молитву, сам не знаю, откуда она вдруг всплыла в голове: должно быть, от такого сотрясения откуда-то из закоулков памяти вытряхнулась. Не знаю, как специалисты это объясняют, но бывает, что вспоминаешь даже то, чего и не знал никогда. Словно есть какая-то маленькая клеточка или даже молекула в организме, которая знает всё про всё, где все знания мира за всё время его существования собраны. Так они там и хранятся, а мы об этом даже не догадываемся. И во время боя, когда человек весь напрягается перед возможной смертью, всплывает откуда-то – сам не знаешь, откуда что и берётся. Что-то от далёких предков, которые веками верили в Бога, как дышали, и ты – прожжённый атеист вдруг начинаешь молиться, потому что в тебе где-то сидит их клетка, невзирая на богоборческое воспитание. Меня ведь даже не крестили: батька коммунистом был убеждённым. Я потом уже после войны узнал, что в Православии есть молитва самая главная, и я её тогда в окопе начал читать. Землю зубами грызу и шепчу: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…», а дальше не идёт никак и не пойму, почему. Снова начинаю читать и опять на этом же месте спотыкаюсь. И откуда-то знаю, что там дальше идёт речь о самом главном, о том, как от злой силы себя защитить, а как именно это звучит, не могу сказать, хоть ты тресни и всё тут! Так мне досадно стало, что не смог я тогда эти слова вспомнить… Никогда так обидно мне не было! Думаю, помирать будешь, а самого главного в жизни сказать и не успеешь. И начал орать в голос от досады такой, а немцы как-то сразу стрелять перестали: то ли душу отвели и затихли до следующего боя, то ли что-то другое на них повлияло… Уже тихо стало, а я всё ору, как зверь раненный, словно до кого-то самого разумного во всей вселенной хочу докричаться, чтобы он прекратил это безумие раз и навсегда. А ребята наши вылезли и хохочут надо мной: это ты немцев своим воем распугал. Вот как бывает-то… Смешно?

– Нет.

Мы с Инной приуныли, потому что героический рассказ никак не клеился из данного повествования. Кот Платон распелся от удовольствия.

– Нет, Михал Василич, нам бы про подвиг какой-нибудь, – робко пробормотала я.

– Да кто вам вбил в голову, что война – это место подвигов? – удивился Вишневский. – Это высшее проявление человеческого безумия, самая высшая степень того, насколько человек может сойти с ума. Это жестокость ужасная! Такая жестокость из людей вылезает, что они потом сами не понимают, как такое могли сотворить. Мы же не для того воевали, чтобы вы нам подражали. Ведь, чтобы всё это вам повторить за нами, нужна новая война, а мы-то как раз воевали, чтобы войн больше не было. Вот в чём дело! Сколько людей погибло, а вы что же, теперь тоже будете погибать, на нас глядя? Нет. Надо учиться жить в мирной жизни, а не войнами восхищаться. Знаете, почему после той войны некоторые люди очень быстро умирали?

– Почему? – спросили мы.

– А в том-то и дело, что не хотели вливаться в мирную жизнь. На войне всё понятно и просто было: там каждый день как последний, там не надо заботиться о хлебе насущном. А в мирной жизни надо планировать дальнейшую жизнь, приспосабливаться к житейским заботам. Вот вы видели фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих»? Там в начале герой Шакурова кричит, его ломает, оттого что война закончилась, а у него руки чешутся с шашкой в бой кинуться, так что он не может даже ничем заниматься. Такие вояки на войне востребованы, а в мирное время себе места не находят, мечутся как обречённые. К войне очень легко привыкнуть, к жестокости, к возможности решать любую проблему через убийство. Мирную жизнь обустраивать значительно трудней.

– А как же другие фильмы о войне? Ведь сколько фильмов снято про героизм на войне, – возразила Инна.

– Ай, да ну, – устало махнул ветеран рукой. – Это всё пропаганда. Мне не нравятся эти фильмы. Зачем на войну смотреть? В сумасшедшие дома никто не ходит смотреть на то, что там происходит, потому что незачем здоровым людям на это смотреть. Хотя скоро, может быть, и до этого кто-нибудь додумается.

– Это надо для того, чтобы люди не забывали про войну и героев. Люди должны это помнить.

– Если бы люди умели выводы делать из войн, давно бы вся вражда прекратилась. Только люди-то не умеют прошлым опытом пользоваться. Вот в чём вся беда. А помнить обо всём нельзя. Человеческая память, что ведро с водой: когда воды больше нужного нальёшь, она через край прольётся. Мы же не отмечаем Куликовскую битву или окончание войны с Наполеоном, хотя тоже очень важные события в истории страны. Но ничего ужасного в этом нет. Если люди будут все войны вспоминать, им некогда будет о мирной жизни подумать. И хорошо, когда люди сами помнят, что им дорого, а не за уши их притягивают, чтобы они к чему-то с почтением относились. Такая память не нужна никому. Само выражение «должны помнить» странно звучит, потому что память у всех людей разная. Кто-то помнит события полувековой давности, а кто-то и вчерашний день вспомнить не может. И у каждого поколения свои ценности должны быть, и что ценно и важно для одного человека, для другого может не иметь никакого значения. Ещё во времена Лермонтова старшее поколение упрекало молодёжь, что тем не пришлось в Бородинском сражении участвовать. А мы вот в своё время с ума сходили, когда Гагарин в космос полетел. Нам казалось, что уже более великого человек не сможет совершить, хотя сейчас такого восторга это ни у кого не вызывает. Я почему так говорю? Я просто очень хочу войну забыть, а ко мне каждый год приходят и просят, чтобы я её, проклятую, вспоминал. И кто просит-то? Дети! Не надо вам, детям, о войне думать. И знайте, кто войну смакует – это самый непорядочный человек.

– А как же фильм «Небесный тихоход»? – спрашиваю я, думая, как нам несказанно повезло поговорить с таким интересным и нестандартно мыслящим человеком.

– Это же тоже пропаганда была. Только талантливая, чтобы поднять боевой дух народа, и это правильно было сделано. Ведь многие были шокированы именно жестокостью врага – одна Хатынь чего стоила. Но если бы все впали в отчаяние, враг нас быстро разбил бы. Тогда не было ни психологии, ни религии никакой, чтобы люди могли справиться с переживаниями по поводу таких зверств, поэтому стали снимать такие фильмы. Но это, повторяю, было очень талантливо сделано. Знаете, чем талантливый фильм отличается от бездарного? – спрашивает Вишневский, подливая нам чаю.

– Чем?

– Тем, что его несколько поколений смотрят и насмотреться не могут. Я этот фильм раз сто смотрел, и он мне не надоедает. А нынче такие фильмы, что один раз посмотришь, а второй и не захочешь, а то и в первый раз не усидишь. Потому что штампуют сейчас фильмы без души для протокола, для галочки: мол, мы фильм о войне сняли и запишите нам это в ведомость. Как круглая дата, так сам Бог велел каждому режиссёру сварганить что-нибудь о войне, каждому архитектору памятник воздвигнуть, каждому композитору песню написать. А зачем? Я люблю работы искренние, когда автору действительно есть, что сказать. Мне вот больше всего фильм «Они сражались за Родину» нравится. Это самый правдивый фильм о войне, правдивее я не видел больше. На войне именно такие солдаты: уставшие, пыльные, постаревшие раньше времени и в них нет ничего геройского. А сейчас в фильмах солдаты на суперменов каких-то больше похожи, как это сейчас называется-то… на крутых, во как! Да барышни все им на шею вешаются. Нет, наши девчонки не такие были.

– А какие? – навострили мы уши.

– С чувством собственного достоинства, серьёзные и строгие. На войне вообще люди серьёзнее становятся, вся дурь мигом улетучивается, а у кого не улетучивается, тот быстро гибнет. Мы же спать боялись, страшно было заснуть, спали на ходу. В шеренге средние спят, а боковые их плечами подпирают. А современные фильмы о том времени посмотришь, там солдаты только тем и занимаются, что с современными длинноногими девицами амуры крутят. Если бы мы так воевали, немцы до Камчатки бы дошли!

Мы прыснули от смеха.

– Вы извините меня, старика, что я такие вещи говорю, но уж больно богатая фантазия у нынешних киношников. Вы сами представьте, на кого мы были похожи. У нас же и мыла не было. Кусочек мыла был на вес золота. Знаете, почему на фронте считалось плохо, если человек без единого ранения провоевал?

– Почему?

– А потому что вши нас заедали, уж простите за такую подробность. Некоторые даже умирали от антисанитарии такой. Я, когда первое ранение получил, даже рад был, что обмундирование своё снял наконец-то. Его в лазаретах сжигали сразу, потому что не отстирать было. Я помню, как медсёстры обмундирование с раненых в огонь бросали, а оно сильно трещало, потому что это гниды да блохи лопались, уж вы меня извините. Вот такие мы «красавцы» были. Далеко нам было до суперменов-то, или им – до нас. Уж какая нормальная женщина на нас позарилась бы? И потом мужик на войне очень злым и агрессивным становится. Война никого лучше не делает, и не слушайте тех, кто будет вам обратное говорить. Мы, когда в какую-нибудь деревню входили, молодые бабы в подвалы прятались от нас. Население очень запугано было: то немцы, то мы, то опять немцы, то снова мы, перестрелки, убийства, казни, пытки, выяснение, кто врагам прислуживал. Мирное население больше всего страдает при войнах.

– А как же героизм? – спросили мы со слабой надеждой. – Героическое хоть что-то было на войне?

– Да я и не знаю, что такое героизм, – искренне ответил старый солдат Михаил Васильевич. – Мы таких высоких слов не употребляли. Кто пороху не нюхал никогда, любят солдат сортировать на героических и не очень. Было в нас и малодушие, и чувство поражения, и безысходность… А вы думаете, что мы всю войну, выпятив грудь колесом, и прошли? Нет. Живой человек не может всю жизнь браво маршировать. Я вообще не согласен, что только военные войну выиграли. Мне не нравится, что у нас людей разделили на тех, кто воевал и не воевал: кому-то – льготы, а кому-то – шиш. Это людей всё больше разобщает, и общество дробит на касты какие-то. Мой отец всю войну на военном заводе проработал, он четыре года с завода вообще никуда не выходил. Нельзя было отлучаться, потому что шпионы на каждом шагу мерещились. И мать тоже в соседнем цеху работала, и они с отцом за всю войну ни разу даже не виделись! Оба старые уже были, а работали. И дети работали. Спали прямо у станков на деревянных топчанах, исхудали так, словно в концлагере побывали. А что бы фронт без такого тыла смог бы? Да ничего! Да и те люди, которые просто жили где-то далеко от фронта, какую-то мирную жизнь создавали, мне очень дороги. Почему обязательно кровь надо проливать? Надо жить долго и счастливо! Я помню, когда с ранением меня в эшелон грузили, на нас немецкая авиация налетела, а в эшелоне ещё совсем маленькие дети были. И они так по-детски обрадовались, когда самолёты увидели. Дети же не понимают, зачем взрослые так жестоко себя ведут, ради чего воюют друг с другом. Самолёт, кричат, самолёт, помаши нам крылом! А самолёт им на голову бомбы сбрасывает. До сих пор это забыть не могу. Внука в детский сад водил, когда он маленький был, так дети во все времена одни и те же – они тоже как увидят пожарный вертолёт или «кукурузник», машут ему ручонками и панамками, кричат, смеются. А мне кажется, что из него сейчас бомбы повалятся. Я плачу, а внук меня за рукав дёргает и не понимает, с чего бы это мне плакать, – засмеялся Вишневский. – Это хуже всего, когда детей война касается. Вот под Берлином против нас мальчишки немецкие воевали.

– Гитлерюгенды?

– Да, они самые. Помню, один на меня вышел в лесу, гляжу на него – пацан ещё совсем: ну как такого убить? Я у него фаустпатрон из рук выбил, да оплеух надавал, а он ревёт и глазёнки свои арийские кулаками трёт. А глаза-то такие же синие, как и у нас. Или берлинские старики в ополчение призывались, это ещё хуже было, чтобы вот так старика убить.

– А Вы видели Рейхстаг?

– Видел.

– Ой, как здорово! А что Вы там делали?

– Да много чего. Мы пока до него добрались, так чего только не делали. Помню, в какой-то больнице или роддоме оборону держали. Немецкие бабы рожают, орут, а кругом стрельба такая, что оглохнуть можно. Стёкла от взрывов вылетают, потолки обваливаются, один снаряд прямо в центр палаты угодил. Мы в соседнюю палату прорвались, а там на столах такие маленькие кулёчки лежат и тоже кричат. Я не сразу и сообразил, что это дети новорожденные. На них куски штукатурки и осколки сыплются, а мы и не знаем, что делать. Вот каково детям так жизнь начинать, когда вокруг взрослые такое творят, так с ума сходят? Я какого-то младенца окровавленного схватил, бегал с ним, бегал, думал, как его спасти, а потом смотрю, он уже мёртвый. Я думаю, что тогда и увидел настоящее лицо войны…

– А у Рейхстага-то Вы что делали? – тупо попытались мы повернуть нашего ветерана к героическому сюжету.

Самое ужасное, что в тот момент нам было совсем не жалко этих новорожденных младенцев, детей наших врагов, которые заставили так страдать нашу Родину. Страшно хотелось мести за Хатынь, за Смоленск, за Ленинград.

– Да что там можно было делать? Плакал я. Все плакали. Никто поверить не мог, что эта чёртова война наконец-то закончилась. Я даже удивился, что не разучился плакать за войну. Думал про себя, что уж ничего меня до слёз не прошибёт, а тут рыдал как дитя. Но это хорошо.

– Что хорошо? Плакать?! – удивились мы.

– Да. Не в том смысле, когда человек хнычет на каждом шагу без повода, а когда понимает, что умеет чувствовать, сопереживать. Это значит, что душа его не зачерствела окончательно, что она ещё всё-таки живая, оказывается. Я-то думал, что сердце у меня высохло за войну от ненависти и ничего уже не воспринимает, а оказалось, что оно чувствует всё, – задумчиво сказал Вишневский, но тогда мы его совсем не поняли.

Мы помолчали, а Платон потянулся и вышел на улицу через окно, как и положено истинному коту.

– Ну, что мне ещё вам рассказать? – улыбнулся Михаил Васильевич. – Чувствую, что не получится у вас героический рассказ с моих слов. Давайте, я вам лучше про волка расскажу.

– Про какого волка?

– Про такого, который в лесу живёт. Было это близко отсюда: мы тогда отступали. И прижали нас к самому лесу. Был бой, потом всё стихло. Я и ещё два солдата пошли осмотреться на местности, что да как. Вдруг видим: волчонок маленький скулит над мамкой своей и братьями: видимо во время обстрела в волчье логово граната попала. Все погибли, а один волчонок остался. Тыкается носом в бок мёртвой матери и скулит. И так мне его жалко стало, даже не ожидал от себя такой жалости. Думаю, людей каждый день убиваем, а жалости никакой не чувствуем, да и они к нам тоже. А тут какой-то махонький кутёнок – и такая жалость. Что, говорю, и ты пострадал от войны проклятой. Взял его за пазуху, да так и ходил с ним несколько дней. Он к людям присмотрелся, подрос и стал повсюду за нами ходить. А зима была морозная. Во время войны зимы вообще, как никогда морозные были, словно сама природа против войны восстала, чтобы таким холодом остудить горячие головы людей. Словно хотела выморозить немцев из нашей страны, как из одежды паразитов вымораживают. Немцы-то ужасно от морозов страдали, хотя у них питание и обмундирование лучше нашего были. Мы как языка ни возьмём, он первым делом причитать начинал, как, мол, у вас в России холодно-то, какие же они дураки, что сюда сунулись. А мы говорим, что и сами не знаем, чего им не сиделось в своей тёплой Германии… А волчонок жил с нами в блиндаже. Он уж и не волчонок был, а настоящим волком стал. Крупный, красивый такой зверь. И однажды заснули мы все: усталость сказалась, потому что несколько месяцев уже нормально не спали. А, как потом выяснилось, к нам немцы подкрались.

– Ой! – сказали мы.

– И волк начал рычать, нас за руки-ноги хватать, чтобы мы проснулись. Мы-то проснулись, но понять ничего не можем. А волк мечется по блиндажу, скулит тихо так. Смекнули мы, что-то неладно, на всякий случай к бою приготовились. Осторожненько вышли, немцы не успели нас окружить. Уж не помню, сколько тогда наших погибло, но отбились мы. Я спохватился, что волк пропал куда-то. Звал его, звал, а он тявкает где-то поблизости. Пошёл на его голос, а он прижал к дереву немца какого-то и страшно рычит на него. Тот не жив, не мёртв от страха, даже автомат свой выронил. Вот так наш волк языка взял. Я потом думал, что же это за война была, что даже звери в ней участие приняли?..

– А потом что с ним стало?

– Потом мы уже наступали и уходили с тех мест. Волк всё рядом с нами шёл, а когда граница леса закончилась, он остановился как вкопанный и долго-долго вслед нам смотрел. Словно сказать хотел: «Это мой лес, нельзя мне отсюда уходить». Я потом оглянулся, когда мы далеко ушли, а он всё смотрел на нас. И вдруг морду к небу поднял и так протяжно завыл, что очень мне горько стало… Вот так, дети. Я вам что ещё хочу сказать. Героизм не в войне, а в том, чтобы жизнь без войны прожить. А для этого надо учиться хорошо, работать по призванию, обустраивать жизнь в своей стране, чтобы людям было в ней уютно. И все силы надо приложить к тому, чтобы войн никогда больше не было. Вам надо быть на своём месте, как мы были на своём. Делайте всё для жизни и не слушайте тех пустобрёхов, которые войной восхищаются. Они и не знают о ней ничего! Кто там был, никогда войну хвалить не станет. Вы какой вывод должны сделать из нашей жизни? Когда у вас на жизненном пути возникнут трудности – а без этого ни одна жизнь не проходит, даже самая благополучная, – вы нас вспоминайте и не пасуйте перед ними, потому что человек с любой проблемой справиться может. Бывает так, что на войне человек героем кажется, а в мирной жизни от любого пустяка ломается.

Мы поблагодарили Михаила Васильевича за чай и беседу и засобирались домой. На улице было тепло и солнечно, так что мы даже сняли свои плащики. На огородах местами уже вылезли первые нарциссы и, словно ко Дню Победы, собрались цвести тюльпаны. Земля покрылась смолистыми тополиными почками, которые тут же налипли на подошву обуви. Такая погода продержится до середины коварного мая-обманщика, пока не зацветёт душистая черёмуха, цвет которой похож на снег. В это время всегда холодает, причём резко. Утром выйдешь в лёгком костюмчике, а назад бежишь вприпрыжку против ледяного ветра и снега с градом. И черёмуха сокрушается под порывами ветра и осыпает на землю крошечные лепестки своих белых цветов. Так они и летят вместе: снег и лепестки, снег и лепестки – не различишь, где цветы, а где кристаллы льда. Всё, что случается в мае, всегда призрачно и обманчиво…

Инна сказала, что ей понравился рассказ про молитву, и она попробует его изложить. А я пришла домой и сразу настрочила рассказ про волка.

– Ну что это такое?! – схватился Генка за голову на следующий день после своего привычного «что ж, прочтите, прогремите грозным маршем боевым». – Где героизм, где желание повторить подвиг наших ветеранов? Ох, вы меня в гроб вгоните! Одна про «Отче наш» чего-то насочиняла, другая вообще про какие-то волчьи нравы набредила! Вы чего, пионерки, заблудились в эпохах?

Нам не было обидно за эти слова. Генка был хронически недовольным всем и вся человеком, как и положено истинно творческой личности – так, во всяком случае, он сам говорил, – и заслужить его похвалу было в принципе невозможно. Он разнёс в пух и прах все рассказы, а для праздничной стенгазеты выбрал рассказ находчивого Димки Виртанена, который вообще не ходил ни к каким ветеранам, а просто заменил имена главных героев «Повести о настоящем человеке», несколько перекроил и сократил сюжет и выдал за свой труд. Мы тогда уже понимали, что талантливый плагиат – это тоже искусство, без которого не бывает громких имён в литературе.

А свой рассказ про волка я отложила до менее воинственных времён, которые ещё до сих пор так и не настали, а мы всё так и не научились жить в мире между собой и сами с собой. Сейчас нас в ещё большей степени «перекормили» киноопусами о войне, где актёры больше похожи на энтузиастов и пропагандистов, всеми силами старающихся донести до зрителя героизм военного времени, отчего многие наши сограждане стали особенно болезненно бредить войной. Они мечтают попасть туда, чтобы совершить героический подвиг всей своей жизни, и не находят себе места в неуютном запущенном мире, который всегда становится таковым, когда люди занимаются только тем, что вспоминают «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», не воспринимая всерьёз и даже презирая день сегодняшний, где им некуда приложить свой героизм.

Так неудачно закончился мой первый литературный опыт.

Сайт нашего города

Скучна и пуста жизнь в городе Энске! Настолько пуста, что и описывать её не хочется. Да что делать, ежели ничего другого в поле зрения не попадается? Такая скукотища, что скулы от зевоты сворачивает. Особенно, когда смотришь в окно, где между стёкол жирные осы лениво ползают, а за окном – туман.

Смотреть в окно – одно из основных занятий обывателя. Иные глазеют в него, как в телевизор! А куда же ещё прикажете смотреть, ежели не только кинотеатра нет, а даже ни один общественный туалет не работает? Даже на вокзале нужник заколотили досками крест-накрест, прилепили серую бумажку с надписью: «Закрыто. Ремонт». Ещё бы приписали: «Все ушли на фронт». Чего там ремонтировать-то: доска и три очка в ней. Или даже это умудрились разворовать и пропить, умельцы народные?

Э-хе-хе, короче говоря, тоска по всем пунктам. В соседнем Эмске не веселее, но там хотя бы мост через реку имеется – всё ж какое-то разнообразие. А у нас, мало того, что ни тебе моста, ни кинотеатра, так и последнюю достопримечательность, вышеупомянутый привокзальный туалет – опечатали. Ремонт, ха! Знаем мы их ремонты. Просто губернатор проезжал через Эмск, что «ниже по течению» от райцентра Эльска вёрст на пятьдесят, вот местные власти и перестраховались: заколотили все аварийные точки в своих владениях, а то ступит кто царственной ногой да провалится. А где они у них не аварийные? У таких горе-владельцев акромя аварийного состояния даже в нужнике самой примитивной конструкции ничего не допросишься.

Ах, как скучно! Ну куды тут девушке на выданье податься? Да на каком там «выданье» – скажем честно, на самом рубеже участи старых дев… Хотя, чёрт его разберёт, где там нынче этот рубеж, если иные и на седьмом десятке теперь говорят, что у них «ещё всё впереди», всё только начинается. Может быть, где-то далеко от Энска так оно и есть. А вот «последний из могикан» среди местных кавалеров Валерка тут как-то сморщился:

– Для меня бабец после тридцати – фактически мертвичина! Один учёный вывод сделал, что женщина имеет право считаться женщиной только до двадцати, а потом это уже перестарок, годный только для кухни, дабы великому мужчине облегчать такую нелёгкую его героическую жизню.

Сорокалетних невест расстроил незнамо как! Мало того, что моста нет через реку, так ещё и от кавалеров собачий хвост остался. Да и тот вместо дела ходит, семечки лузгает и рассуждает. В запое чего-то примерещилось, а он потом это пересказывает с неизменным началом «я тут слышал, как один известный учёный такое открытие сделал…». Сам-то на кого похож – сказать страшно. И поди ж ты, чувствует себя неотразимым! Нет, никогда женщины не сравнятся с мужчинами, которые могут ходить по улице в шортах на кривых ножках, с неухоженной лысиной в перхоти и огромным пивным животом, и считать, что все женщины должны быть в них влюблены. А женщины и готовы влюбиться хоть в это – другого-то всё одно ничего нет.

В соседнем Эмске хотя бы два-три таких чуда колобродят – всё ж таки выбор какой-никакой. А у нас-то!.. Э-хе-хе, так и зачахнешь тут в тоске и полной невостребованности. А куда податься? Только в Интернет. Особенно, ежели ты им располагаешь по работе. Особенно, ежели он мало у кого в городе Энске вообще имеется. У тебя вот есть, потому что ты не абы чем на этом свете занимаешься, а работаешь оператором почтового отделения Энского подразделения Эмской волости Эльского района! Каково звучит, а?..

Так размышляла Зина, когда на почте происходил некий спад в посетителях, заканчивались выплаты пенсий и коммунальных платежей.

– Господи, и чем занимаемся! – возмущалась иногда её коллега Нина. – Не почта, а собес какой-то! Люди неделями посылку не могут получить, за газеткой до востребования не протиснуться из-за очередей за пенсией или на «коммуналку», а ведь это прямая функция почты – пересылка посылок и прессы. Хотя бы один-два терминала установили, чтобы наша почта занималась собственно почтой, а то ведь как кассиры в банке сидим!

– Ну ты сказала! – шикала на неё Марина, их непосредственная начальница. – Не дальновидно рассуждаете, товарищ: если народ к терминалам повалит, то нас вмиг закроют. За ненадобностью.

– И то верно, – соображала Нина каждый раз как в первый.

– Да и не повалит народ к терминалам, – скучно отзывалась Зина. – Там комиссии до восьми процентов, а у нас люди даже за два рубля драться будут.

И выходила на просторы Уорлд-Уайд-Веба. Интернета, в смысле. Она всегда так под конец рабочего дня делала, дабы узнать, что там делается в мире – огромном и неизведанном. А когда в третью декаду месяца наступал спад в посетителях, она и в обед туда залезала. И даже имела наглость сидеть в Сети в рабочие часы. Марина её за это ругала, а Нина защищала:

– Да пусть она там сидит! Офисный планктон, говорят, туда как на работу ходит, в Интернет этот.

– А ты его видела, планктон этот?

– Видела!

– Где?

– По телику!

– А, ну это достоверный источник информации.

– Других не держим…

– Да тише вы! – шикала на них уже сама Зина, выловив на просторах Мировой Сети очередную «сенсацию»: – Джонни Деппа жена из дома выгнала!

И через пару секунд они все начинали дико хохотать от нелепости картины происходящего: три русские бабы в глубинке волнуются по поводу пошатнувшейся семейной жизни заморского артиста.

– Вы бы лучше книги умные читали, – корила Зину бабушка Катя с Крайней Комсомольской улицы, когда заходила за пенсией и заставала операторов у одного монитора со страницей сайта РИА-новостей.

– Нас и так замуж никто не берёт, а уж начитанных и подавно оббегать будут.

– Ну, тогда газеты. Дай-ка мне, пожалуйста, свежий номерок «Сада-огорода», там про кабачки должны написать. Да сканвордик какой, чтоб не так скучно вечером было. А то ведь такая скучища!..

– Двадцать первый век на дворе, а вы всё на газеты молитесь, – выдавала ей самое толстое сканвордное издание, да ещё и судоку в придачу. – А что от них толку? Лежат толстые пачки бумаги с информацией, а что люди вынесли из них? Когда огурцы сажать, да как где-то сыграли в футбол, да будет ли дождь через три дня. Всё. Была интересная статья, как общаться с детьми, чтобы они нормально развивались, да только её вообще никто не заметил. Я мамашам нашим молодым говорю: почитайте, интересно же, да и надо им для жизни. «Да где!» – недоумевают. В упор не видят. Зато о разводе модели Водяновой со своим английским лордом до дыр статью зачитали – из рук вырывали. А что им этот лорд? Нет, где они и где лорды!

– Ой, а в Антарнете вашем про другое пишут, можно подумать! Да все газеты из него и перепечатаны.

– А Вы-то откуда знаете? – затихало в изумлении всё почтовое отделение перед информированностью старушки 1927-го года рождения.

– Что тут знать, если в конце каждой статьи так и пишут: перепечатано, мол, с сайта такого-то. А сайт – это ведь явно что-то антарнетское, так?

– Так.

– Ну вот.

Было ясно: бабуля поклоняется исключительно бумажным источникам информации, а все прочие считает «происками ампырьялистов» или Сатаны, что в её понимании до сих пор одно и то же. Так их поколение воспитали. Когда бумага была основным способом хранения информации. Многие люди с тех времён не представляют себе мир без бумаги, чтобы книга или газета была в электронном виде, а не бумажном. Они поклонялись всегда книгам бумажным, солидным полкам с изобилием книжных корешков. А если увидят, что полное собрание сочинений любого классика умещается на ма-аленькой такой флешке – нет, это не чтение, а баловство одно!

Старшее поколение было основным посетителем почтового отделения Энского подразделения Эмской волости Эльского района. Сам город Энск собственно только ими и заселён. Молодёжи мало. Женихов и вовсе никаких, особенно для невест, которым «хорошо за тридцать». От кого рожали некоторые местные молодухи – никто не знает даже. За Ниной ходил одно время вышеупомянутый Валерка, только с таким «кавалером» больше мороки, чем радости или хотя бы элементарного покоя. Как в запой уйдёт, так только его и видели. Не узнавал никого! Совершенно повреждался рассудком, бегал по улице за какими-то видениями, замахивался на них различными колюще-режущими предметами. Забирали его несколько раз в дурдом, что в соседнем Эмске, но вскоре выпускали.

– Тебя даже оттуда выгнали! – ругала его мать, у которой с возвращением сына заканчивалась спокойная жизнь.

Пьянство своё Валерка объяснял просто: скучно. Хотя все и так видят, что весёлого мало. А ещё Валерка мечтал совершить «чего-нибудь этакое ради всей страны», но случая никак не представлялось. Страдал из-за этого ужас как! Иногда к Нине на почту приходил, по несколько часов там слонялся, мешал работать, критиковал вообще всех, кто работает, что они всё делают не так. Когда уже не было возможности терпеть, его прогоняли. Он упирался и возмущался, что с ним так нельзя, потому что он и под танк готов лечь «ради Родины».

– Под кого вы все так спешите восподлечь? – спрашивала уставшая от него Нина. – Под какой танк? Лучше бы грязь у подъезда убрал: с дружками ночи напролёт сидят, так навалят всякой грязи от души, а потом с перепоя в бой за Отечество рвутся. Телевизора насмотрятся, а там сейчас только войну и прославляют, зазывают народ широким жестом на тот свет.

– Если Родина пошлёт!.. – продолжал свой исхоженный сценарий Валерка.

– Вот-вот, так и проводят всю жизнь в ожидании, когда же Родина пошлёт. Она и посылает. Куда подальше. Манипулируют вами, дураками пьяными, как хотят, а вы и не догадываетесь.

– И лягу под танк! А вы, курвы, все только и мечтаете, как бы под олигарха какого лечь, лишь бы не работать. А я – под танк! Безвозмездно.

Спорить с ним на тему, кто и подо что собирается лечь, и какие «выгоды» это может сулить, было глупо, поэтому Нина умолкала. Он же это расценивал как очередную победу в споре с глупой бабой.

Каждый день у Валерки на завтра было запланировано совершить подвиг «во имя глобальной и достойной цели». Но поскольку завтра – это всегда то, что будет, а не есть, то в настоящем ничего кроме тоскливого пьянства ему было не придумать. В итоге каждый вечер лежал он мертвецки пьян и обижен, что некие сволочи опять не создали ему возможности подвиг совершить. Нет, так-то парень вроде как не плохой, но… на фига он нам, такой придурок!

У Марины одно время водился некто Вовка Носов, который тоже пил, но умеренно. И причина питья была вроде как уважительней: нету перспектив для бизнеса. Должон кто-то создать ему энти самые перспективы! Интересно, кто Генри Форду их создавал? Всё-таки странные в России мужики, что бедные, что богатые. Некий российский миллиардер выслал детей в Англию: в России, говорит, жить невозможно. Интересные люди! Сначала страну разграбили, разорили дотла, как нашествие ига какого, а теперь жалуются, что им «тут жить невозможно», в Лондон как в эвакуацию драпают, сучата. Свою страну в помойку превратили, а теперь им другую подавай, с перспективами на жизнь.

Так-то Вовка тоже был мужик не плохой. Но он не только у Марины был, а ещё у пары-тройки баб жил, и очень этим гордился. Видимо, больше нечем было. Ещё он очень гордился своим патриотизмом и частенько орал на той же почте, за неимением другой площадки для своих выступлений:

– Я – патриот! Я только из своего посёлка тёлок трахаю. Это вы всё о заморских прынцах мечтаете – того и норовите кого из Райцентра захомутать. Знаю я ваше подлое племя…

Потом как-то сам незаметно в Эльск смылся, то есть в Райцентр – женился-таки на какой-то беременной эльчанке с квартирой. Не зря о преданности родному краю орал.

А за нашей Зиной никто никогда не ухаживал, потому что ей и одного наблюдения за «личным счастьем» подруг хватало. За одиночество и позорный на Руси статус «не замужем» никто её особо не корил, так как в Энске подавляющее большинство её ровесниц если и успели родить хоть от кого-то, то были матерями-одиночками и разведёнками. Поэтому больше всего на свете любила Зина Интернет.

Сейчас наступает такое время, когда и в нашей стране перестают восторженно ахать при упоминании Интернета. А совсем недавно, когда в России только-только появились первые нормальные, а не в полкомнаты, компьютеры, при слове «Интернет» культурный человек был обязан вздохнуть: «О-о!». Словно о запуске адронного коллайдера услышал. Условно некультурный мог почесать в затылке и откровенно спросить: «А чё это?». Фраза «скачано с Интернета» тогда просто всех завораживала: «Ну надо же! С ума сойти! Это сколько высших образований надо иметь, чтобы уметь обращаться с этим самым Интернетом Вебовичем, да ещё и набраться смелости что-то с него скачивать? Стало быть, стоящая информация». Хотя скачана она была с сайта какой-нибудь энциклопедии, которая вон у тебя на полке стоит: возьми да прочти. Но с Интернета как-то круче! Потом для «скачивания» из энциклопедии, которая на полке стоит, надо вставать, брать книгу, листать её… Это сколько трудоёмких и мучительных действий надо совершить, что даже вставать лень.

На первых программистов смотрели как на… на… Да и не сказать, как на них смотрели в те далёкие времена, когда диапроектор считался самым большим достижением техники. На Гагарина так, наверно, не смотрели, когда он в космос только что слетал. В городе Энске этих программистов до сих пор нет. Если техника заглохнет, приходится ехать в Райцентр, где они уже есть. Первый программист там появился в конце девяностых годов. Это был почти бог – в его обязанности входило включать ЭВМы. Никто не умел! Привыкли все, что для включения утюга или телевизора достаточно воткнуть вилку в розетку, а тут вдруг надо ещё какие-то кнопки нажимать, а потом ещё, страшно сказать, на клавиатуре какие-то фигуры выделывать – ужас!

Раньше ведь любая бытовая техника выключалась просто выдёргиванием шнура из розетки. Потом появились телевизоры, от которых у многих случался шок, особенно у старшего поколения: «Вы представляете! Его нельзя сразу из розетки выдёргивать, а для начала надо на какую-то кнопочку нажать, а потом ещё на пимпочку, и только затем дозволяется вилку из розетки вынимать! Каждый запоминать теперь должен такую сложную манипуляцию». И вот появились компьютеры! А с ними и программисты.

У первого районного программиста в самом деле такая работа была: с утра объехать все отделения, где имели место быть компьютеры, и включить их, а вечером совершить точно такой же «обход», дабы всё выключить. Если какая-нибудь зараза выключала машину самостоятельно, варварски выдернув штепсель из розетки, то программист разражался высокоинтеллектуальной бранью со множеством компьютерных терминов, что материнская плата (материнская плата какая-то!) не выдержит такого надругательства, а ОЗУ (Осподи, а энто-то чаво?) не резиновое, понимаешь ли, чтобы насиловать нежный организм ЭВМ не-от-фор-ма-ти-ро-ванными дискетами. «Спаси и сохрани!» – именно так ахали старухи-уборщицы при виде программиста. Девочки из почтового отделения испуганно смотрели, как огромные выпуклые мониторы, эти монстры с внушительной электронно-лучевой трубкой внутри начинали мигать своими черно-зелеными экранами, когда программист проделывал с ними все необходимые манипуляции. Всё замирало и останавливалось, когда программист опаздывал или уходил на больничный. Народ этого не понимал, народ негодовал, что их не могут обслужить «по старинке»: просто взять деньги или выдать их без «энтой элехтроники». Народу казалось откровенным дуракавалянием, когда он валил валом на почту, а там всё бездействовало:

– Сейчас программист приедет, включит нам компьютеры с принтером, и мы вам всё распечатаем.

– А разве мало этого гада просто в розетку воткнуть?

– Нет, он ещё нажатия кнопок и введения пароля требует.

На программиста продолжительное время смотрели как на посланника, посвящённого в особые тайны мироздания. Он очень долго эти тайны не выдавал, так как боялся сокращения. Чтобы он писал там какие-то программы, как программисту и положено – да что вы, и речи о том не шло! Некоторые злые языки говорили, что он… не умеет их писать. Да и зачем ему это уметь? Утром пришёл, включил «этим чудикам» компьютеры, и до вечера ты – свободный человек. Ходи курить на пожарную лестницу и рассказывай несведущим о том, что современные чипы в четверть дюйма вмещают столько же элементов, сколько было в компьютере полувековой давности, который при этом занимал целый городской квартал.

Тогда казалось, всё, что связано с миром информатики, с Интернетом – это для богатых и даже для ОЧЕНЬ богатых людей. Никто их рядовых граждан не мог себе позволить купить персональный компьютер или хотя бы модем – тяжёлый громоздкий аппарат похожий на старинный квартирный телефон. Сегодня же Интернет стал прибежищем как раз для небогатых. Он вообще нужен как раз бедным слоям населения. Бедный художник может тут и картины свои выложить, и, чем чёрт не шутит, найти покупателя на них. Вне Сети ему мало что светит. Где он вне Интернета сможет вот так легко заявить о себе? Денег на выставки у него нет, на место в галерее – тоже, да и самой галереи как таковой нигде поблизости может не быть. История с Интернетом в России напоминает историю с устрицами, которые изначально были пищей для бедных, а потом стали деликатесом для избранных господ, только наоборот. Зачем богатому художнику или просто ценителю прекрасного его величество Веб? Он лучше купит себе галерею, выпустит каталог на дорогой глянцевой бумаге. А у бедного что? На свой «среднестатистический прожиточный» оклад он вряд ли когда сможет себе такое позволить. Остаётся один Интернет. И как бы его ни ругали, что он превращён (самими ругающими, кстати) в помойку, куда любой может вывалить любое количество всевозможного дерьма, но нельзя не признать, что три короны Всемирной Паутины WWW – лучший меценат и подвижник плодовитой в плане творчества бедноты. А богатому-то зачем это творчество плодить? Купит, всё что захочет.

Где бедному студенту взять реферат? Толстенную книгу покупать, а то и несколько таких книг, где нужного ему материала по полстранички в каждом томе? Где рядовой моднице купить себе обнову, если в её родном городе на рынке одежды только пятнистые камуфляжные куртки да спортивные костюмы жёваного вида продают? Ехать в ближайший мегаполис? То-то и оно, что в наш общественный транспорт войдёшь, а там то ли люди едут, то ли их покупки: коробки, пакеты, свёртки. То ли дело через интернет-магазин себе вещь какую заказать и на почте её потом спокойно получить!.. Вот с нашей почтой, конечно, – беда. Работает медленно, работать некому, зарплата в один МРОТ. Опять же, проблематично развозить посылки по бездорожью, машины и ломаются, и даже переворачиваются на колдобинах. Опять же почта запружена и коммунальными платежами, и выплатами пенсий – и когда у нас пенсионеров перестанут пытать этими жуткими очередями.

– А почему опять на электричество тарифы повысили? – вывел Зину из этих размышлений зычный бабий голос.

– И на газ, на газ-то опять на двадцать пять рублёв больше квитанция пришла! – вторил ей другой.

Это они Зину, значит, допрашивают. Она знать должна, почему где-то там далеко в правительстве так решили и её непременно в курс поставили: «Зина, если кто возбухать будет, то объясни так-то и так-то». Ага, щас! Газпром доплачивал бы, что ли, операторам почтовых отделений за выслушивание упрёков в его адрес. А то он цены вздыбит, а Зина знать должна, почему да отчего. Зина отвечать за это будет. Хорошенькие дела!

– А я почём знаю? – задавала она резонный вопрос.

Но никто словно бы в самом деле не верил, что господин Миллер ей персонально не сообщил, отчего ползут цены на газ.

– Воду отключили, зато плату за киловатт повысили! – продолжали вопить старухи, не слушая никого, даже самих себя.

Как набьются в тесное помещение почты, как начнут галдеть, и Интернет не нужен – обо всём на свете без него узнаешь. Весь кислород выпьют, а взамен оставят только свой углекислый гнев. Ах, как скучно! За что, Господи? Отчего же так скучно живём-то, люди, а?..

И Зина вновь уходила блуждать по Интернету. Хотя врачи говорят о вреде компьютера, но некоторые эксперименты показали, что пользование Интернетом благотворно действует на мыслительные процессы и снижает вероятность мозговых нарушений. Например, любопытные данные получили исследователи из Калифорнийского университета: они отобрали группу добровольцев пожилого возраста от 55 лет и выше, ранее не имевших дела с Интернетом, и обучили их принципам работы с Сетью. Практически во всех случаях были отмечены такие резонансные изменения в мозгу, как всплеск активности в областях, отвечающих за языковые навыки, чтение, память и визуальные способности. Активизировались также мозговые центры, отвечающие за контроль над принятием решений, и процессы сложных рассуждений. Таким образом, пользование Интернетом является не только средством улучшения работы мозга, но и профилактикой мозговых болезней. Сама структура Интернета такова, что наш мозг постоянно вынужден напрягаться, чтобы вычленить нужную информацию, поэтому, работая в Сети, люди бесперебойно его тренируют. Но не стоит забывать, что существуют ещё и много других видов интеллектуальной деятельности за рамками компьютера и виртуальной реальности. Есть ещё и книги, библиотеки, архивы, различные области научной и творческой деятельности.

Интернет, безусловно, полезен тем, что учит людей работать с информацией, а значит думать. У тех, кто до глубокой старости занимается умственной деятельностью, снижения интеллекта обычно не наблюдается. Главное, не переусердствовать и не сбрасывать со счетов, что малоподвижный образ жизни перед монитором ведёт к ухудшению зрения и остеохондрозу. Одно дело, когда речь идёт о сомнительных компьютерных играх или просмотре порносайтов, особенно для подростков, которые так легко утрачивают связь с действительностью и уходят с головой в виртуальную реальность. Но совсем другое, если человек умеет контролировать своё время работы в Интернете и извлекает из него пользу для своего развития.

Но однажды увидела Зина на его бескрайних просторах то, чего никак не ожидала. Сайт города Эмска она увидела, вот что! Это было так необычно, так здорово, что город, который был совсем рядом, уже как-то зарекомендовал себя во Всемирной Паутине.

– А мы чем хуже! – воскликнула Зина.

– Что? – не поняла Нина.

– Кто? – испугалась Марина.

– У Эмска свой сайт уже есть!

– Ух ты, здорово! – они чуть ли не влезли в монитор с головой. – С ума сойти, до чего дошёл прогресс!

– А у нашего Энска ничего нет. Даже в Википедии о нас ни слова, а о Эмске есть статья, и Вконтакте своя группа создана!

– Чего о нас писать? – высунулась из монитора Марина. – Ведь живём так скучно, серо и ничего не видим. Ни разу даже за границей не были, ни одной страны не видели. Той же России толком не видели дальше Эльска.

– А я так много стран повидала! – заявила вдруг Нина.

– Где ты могла их видеть?

– Да на глобусе!

– Ха-ха-ха!

– Нет, вы гляньте, как на самом деле круто: «Географическая справка о нашем поселении», – переживала Зина. – «Творчество наших жителей», «Наш город развивается». Ого, свой форум есть!.. У них город, оказывается, ещё и развивается. А жители творчеством занимаются!

– Я тоже, кстати, несколько стихов написала. В юности, – созналась Марина.

– Давай их опубликуем! – предложила вдруг Зина.

– Где?

– На сайте.

– На каком сайте?

– На сайте нашего города. Мы создадим Сайт Нашего Города! Сокращённо: эСэНГэ!

– Хм, здорово. А как?

– Надо подумать.

И они принялись думать. Месяц думали, два, уж и зима подступила, но они всё же выяснили (из того же всесильного Интернета), что сайты делают в специальных Веб-агентствах, и стоит эта услуга весьма недёшево: около десяти ежемесячных окладов оператора почтового отделения.

Приуныли девки ещё на месяц, решили подождать до двадцатых чисел, когда на почте произойдёт спад в посетителях.

– А давайте сходим в нашу Мэрию, – предложила после Рождества Марина. – Там есть отдел по культурной работе с населением, пять человек в кабинете сидит. Я думаю, что они должны заинтересоваться этим вопросом…

– Ничего мы вам не должны! – спустили их с небес на землю в этом самом отделе. – В городском бюджете и так денег нет, тем более на такую глупость. Придумали тоже: сделать сайт для какого-то колхоза сиволапого! Мало там по интернетам всякой дряни да порнухи расплодили, так вы ещё добавить хотите?

Лучше б родили по три единицы народонаселения, пока ещё до пенсии далеко, вот тогда точно некогда будет дурью маяться.

Но Зина, Нина и Марина не сдавались. Они аж до главы Городской Администрации дошли, до самого мэра! Хотя он даже разговаривать с ними не стал. Некогда – на отдых в Испанию собирался. Он всегда в это время года в тёплые страны летал, как лунь полевой, чтобы электорат жалобами на стужу в жилищах не донимал. Ляпнул только мимоходом:

– Нам этот сайт нужен, как деревне банкомат! Тридцать лет этой помойкой управляю, а она как была помойкой, так и осталась – что о ней рассказывать мировому сообществу? То ли дело в Европе города. Уж там есть, что показать, виски настоящее продают! Коньяк – не палёнка какая-нибудь из местного ларька, а за тысячу евро одна бутылка, видали!

Показал пузатый шкалик из сейфа и укатил за бугор деньги проматывать. Видимо, те самые, которых хронически нет в городском бюджете «на всякие глупости». Вот так промотают всю страну на курорты да виски, а рядовому обывателю ничего не остаётся, как мечтать о красивом городе со своим сайтом.

Они и после Испании пытались его достать, но секретарша их осадила:

– Если мэр не отвечает на ваши дурацкие просьбы, значит, он занят какой-то другой, более важной для города ерундой!

Точно сказано, что любая ерунда становится важной и значительной, если тебе дают её возглавить. Зина, Нина и Марина вдруг вспомнили, как три года тому назад их город накрыл прогресс – им провели Интернет. Правда, мало кто хотел к нему подключаться. Зато к этому факту сразу очень проворно присосались какие-то чиновники, депутаты и особенно кандидаты в них. Они все в едином порыве выбрали его кто в качестве своей предвыборной программы, кто в виде плана модернизации и инноваций. Так и заявляли местным старухам на различных предвыборных митингах, куда кроме старух никто больше не ходил:

– Мы вам, мамаши, Интернет провели, оснастили ваши дома волоконно-оптическими линиями, понимаешь ли. Пользуйтесь, бабуси.

– Внучек, нам бы хотя бы дверь на подъезд навесить, – начинали скрипеть «бабуси» о насущных нуждах своих, – хотя бы не новую, а какую-нибудь такую, чтобы закрывать было можно, а то в дожди вода в парадную натекает.

– Экие ж вы тёмные, в самом деле! – злились продвинутые люди. – Мы вам Интернет провели, а вы о каких-то средневековых проблемах лопочете. Волоконно-оптическими линиями ваши хибары оснастили, говорим мы вам, а вы всё о пустяках каких-то радеете, о которых уважающие себя люди не задумываются давно.

– Да мы и без этой волоконно-толоконной проводки сто лет жили и ащё столько жа проживём! – заверял их электорат, давно привыкший без воды и электричества с газом обходиться. – Вы нам лучше колодец новый вырыли бы, касатики, а то старые-то все исчерпали свой ресурс: ещё наши прадеды их рыли в тыща девятьсот пятом году.

– Ваш дом теперь подключён к волоконно-оптической сети, которая позволяет получить высокоскоростной доступ к Интернету! – кричали в мегафоны какие-то проворные ребята из свиты депутато-кандидатов. – При наличии договора с другим провайдером, предоставляется скидка…

– При наличии договора с чем? – пугались любознательные старушки.

– Заключение договоров производится на улице Лысой Горы, дом шестнадцать, в помещении бывшего склада противогазов – это напротив бани.

– Пойдём, заключим, что ли? – отзывались самые смелые.

– А на кой ляд? – терялись в догадках их оппоненты.

– Начальство рекомендует.

Важные узлы города, включая Мэрию, поликлинику, почту и школу, тогда оснастили Интернетом безо всяких разговоров и договоров. Благодаря чему тамошние охранники теперь режутся на входе в он-лайн игры. А рядовые граждане притихли, долго принюхивались к новшеству, увидели, что никого не расстреляли за не подключение, поэтому напряжение спало.

Бабульки Интернет этот сразу невзлюбили:

– Всё от нечистой силы в этих ваших Антренетах. Интернату энтого нам и даром не нать!

– Ой, а вы слышали, что сам премьер-министр завёл блох в каком-то свитере? Не иначе, конец света близок, а у мине огород не копан…

До сих пор боятся «энтернетов энтих» как огня! И ещё больше их пугают те, кто смотрит на Интернет как на обыденность, как на тот же утюг или пылесос в хозяйстве. Одно время пугались не только Интернета, но и самих компьютеров, когда Зина или Нина на их глазах отправляли посылку или деньги через почтовые программы:

– А как оттель идёт посылка-то? Интернет – это человек, что ли? Как он может прислать-то чего?! С ума сойтить, как прогресс с глузду сдвинулся по всем направлениям! А если ляктричество отключат, так он нам и не выдаст ничего?.. А если три дни света не будет…

И смотрят этак на компьютер с испугом, как будто он сейчас собственноручно ещё что-то выдаст. По лбу. От имени Антренета!

Вообще, как они только Интернет ни называли. Интранет, Антарнет, как иные табурет называют тубаретом. Да что бабушки – и более молодые никак не могут сойтись во мнении: склонять это слово по падежам или нет. Так же нет единства во мнении, писать ли это слово с прописной буквы или всё-таки пора начать это делать со строчной. Ведь Интернет – это не имя собственное, а такой же общеупотребительный термин, как тот же «телефон». Но в целом можно констатировать, что Интернет успешно проходит фазу привыкания в нашем языке, как в своё время «пулевизер», «конфютер», «булхахтер» и «дохтур».

Особенно старушек радовало, что научная мысль в последнее время всё чаще стала бить тревогу по поводу вреда Интернета и пугать им родителей, чьи чада «зависают в Сети». Дескать, и для здоровья-то он ой, как вреден, и мошенников там пруд пруди. То какие-то вирусы на чужое компьютерное имущество напускают, то какие-то хулиганы выдавали себя в социальной сети за прекрасную девушку, а некий юноша в неё влюбился, точнее, в них, точнее… Ну, в общем, стал жаждать с нею встречи. Потом узнал, что её не существует и… повесился! Как говорится, у дураков и смерть дурацкая. А кто во всём виноват? Социальные сети, конечно же! Играл бы в кубики или через скакалку скакал, и не дотянулась бы до него десница разврата.

Общение в блогах и соцсетях уже ругают: «Дружба в социальных сетях способствует построению поверхностных взаимоотношений и отвлекает от настоящих! Вместо развития глубокой дружбы налицо тенденция плоских и обезличенных отношений, которые порождают слабые искусственные связи – это иллюзия настоящих отношений. Вместо посвящения времени реальным друзьям, люди просиживают часы, общаясь в Интернете с псевдодрузьями. Это особенно заметно в рамках семьи, от общения с которой постоянно отвлекают безотлагательные текстовые сообщения. Такие связи не стоят ничего, кроме простого щелчка мышью!». А им чего, собственно, надо? Щелчка по носу? От друга, которому они не одолжили денег.

Спору нет: дружить «по-настоящему» в Интернете трудновато. Людьми там нельзя манипулировать, мотать им нервы, грузить своими проблемами, капризно требовать у них участия и внимания, как это обожают незрелые люди – они ведь именно так понимают дружбу. Что это за друзья, с которыми можно только общаться, переписываться и обмениваться открытками к праздникам? В старинных романах дружба как описывалась! Измены, предательства, мордобой, требования жениться. А тут и стребовать-то ни с кого ничего нельзя! Ну, что это такое: мальчик девочке валентинку на страничку прислал – тьфу! Вот если бы они в реальности встретились, напились бы какого-нибудь коктейля «для смелых», полюбили бы друг друга «по-настоящему». В каком-нибудь подъезде. Вот это было бы дело! Никаких тебе «псевдо-дружб», всё натурально, настоящая связь с реальной беременностью и абортами! Как у взрослых. Этого гораздо лучше, конечно же, чем в блогах «зависать» с теми, кого нет никакой возможности руками пощупать и в декрет отправить.

Бытует мнение, что узнать человека можно только лицом к лицу, сидя с ним рядом, вдыхая один и тот же воздух. А в Сети якобы присутствуют только вымышленные имена и лица, надуманные интересы и качества. На самом деле по страничкам в соцсетях о человеке можно узнать гораздо больше, чем кажется его близким, которые уверены, что слишком хорошо знают этого человека. Его выбор видео и фото для просмотра, предпочтение определённых групп и сообществ может рассказать о нём то, чего он никогда сам не расскажет тем же близким. Показателен пример, когда две девочки из города Лобня покончили с собой, прыгнув с пятнадцатого этажа. Тогда в СМИ мелькали какие-то «близкие родственники и соседи», которые хоть и общались с девочками в реальности, но так и не смогли ничего сказать о поступке подростков. Какие-то кумушки, тётушки, бабушки в один голос твердили, что девочки не могли сами прыгнуть, потому что «они всегда здоровались и прилично одевались». То есть, по их мнению, проблем у детей, которые здороваются с бабушками в своём дворе и одеты родителями более-менее сносно, нет и быть не может! Но любому постороннему человеку достаточно было бросить один только взгляд на страничку девочки Насти «Вконтакте», чтобы понять: у подростка имеют место быть очень серьёзные проблемы. Её излюбленные цитаты и посты о красоте смерти, о прелести самоубийства заметил бы даже далёкий от психиатрии человек. Наверняка, её близкие не видели этой страницы, иначе они забили бы тревогу. Получается так, что Интернет может поведать о человеке то, чего не знает никто.

Многие бывшие одноклассники предпочитают сегодня общаться через одноимённую социальную сеть. Многие предпочитают это общение реальным встречам, на которых надо… пить. Как-то не принято говорить об этом, но у современных россиян дружба всё чаще происходит вокруг бутылки, редкая компания обходится без возлияний. Некоторые бывшие соученики и сокурсники так и пишут в «Одноклассниках»: «Зачем мне ехать на вечер встречи? Я и так общаюсь со всеми, с кем учился, в курсе их дел. А ехать напиваться в другой город, потом ещё добираться ближе к ночи домой – зачем? Я и так знаю, что будет пьянка и оргия». Конечно, в ресторане или школьном кафе их ждёт живое общение – глыбокое и рыальное! С пьяными разговорами, с падением лицом в салат – сколько потом вываливается нелепых фотографий и позорного видео с таких «встреч» и корпоративов в те же социальные сети, о чём их многие участники потом наверняка жалеют.

Если Интернет отвлекает людей от существующих отношений в жизни, то они им просто скучны. В этом нет ничего ужасного. Если женщина опостылела мужчине настолько, что он предпочитает смотреть не на неё, а в телевизор или в компьютер, то надо признать это как факт, а не винить во всём футбол и социальные сети. Вполне возможно, что где-то её ждёт настоящая любовь, а не пресные отношения с человеком, с которым она сошлась только потому, что «подруги замужем давно». Миллионы людей знакомятся через Интернет и даже создают семьи. Да, иногда это неудачные отношения. Но их количество ничуть не больше неудачных семей, созданных без помощи Интернета.

Иной раз кажется, что некоторым нашим людям даже радостно жить, что называется, «в чёрном теле»: без электричества, Интернета и даже без телевидения. Устойчивый стереотип настоящего русского человека заставляет их думать, что человек этот непременно должен тяжко работать, пахать землю допотопными орудиями труда и быть равнодушным к знаниям, потому что они заставляют его думать, а это ему совсем как бы ни к чему. Не дай бог, ещё додумается до какой-нибудь крамолы! Они убеждены, что такое положение вещей «служит хорошим заслоном от чуждых русскому духу идей, навязываемых масонско-сионистскими и властно-олигархическими кругами». Всё-то им кажется, что мировое зло так и норовит у них… последние грабли из ветхого сарая стибрить!

Представьте себе большой магазин, где есть всё, что душе угодно. И вот появляются требования закрыть этот магазин, потому что там продаётся сливочное масло, а кто-то ест его в непомерных объёмах и вредит своему здоровью. Там есть соль и сахар, которые в больших количествах тоже разрушают организм, однако большинство людей умеют регулировать их потребление и делать свою еду вкусной. Но находятся такие, кто вёдрами пьёт лимонад, мешками ест чипсы и солёные огурцы, а общественность бьёт тревогу: «Да закройте же наконец этот ужасный магазин! Или ограничьте допуск в отдел чипсов, давайте сделаем туда вход по специальным пропускам, которые будет выдавать особая комиссия». Виноват магазин, а не чья-то личная распущенность. Получается, что общество всегда состоит на службе самых бестолковых своих членов, которые не желают отвечать за свой выбор. Инфантильные родители, которые не хотят заниматься своими детьми, обожают обвинять улицу, Интернет и телевидение, как те портят и разлагают их чадо, пока они сами… зависают в социальных сетях или на порносайтах.

Кто-то идёт в магазин, чтобы купить хлеб и фрукты, а кому-то нужна только водка и табак. В отделе хозяйственных товаров один человек покупает садовый инвентарь, чтобы облагораживать свой дачный участок, а другой ищет там ацетон, чтобы нюхать и становится идиотом. И так получается, что любые требования ввести цензуру и ограничения направлены на спасение этой группы риска, которая всеми силами ищет способы вывести себя из строя. Но кто ищет, тот всегда найдёт.

Интернет – это такой же огромный магазин. Там есть экстремистские сайты и безобидная трепотня, которая ничего не даёт, а просто отнимает время. Там есть образовательные порталы, где можно изучить любой иностранный язык и высшую математику, но кому-то это скучно, поэтому он всю жизнь ползает где-то на уровне игры «Раздень училку». Есть люди, которых в Интернете свели с ума и убедили отдать всё имущество храму бога Кузи, пока другие там слушали лекции МГУ, а кто-то освоил парикмахерское искусство и ландшафтный дизайн.

На самом же деле Интернет ничуть не опаснее ножа – всё зависит от того, в чьи руки он попадёт. Один с его помощью и в самом деле зарезать может, а другой только сам порежется, зато третий салат приготовит, четвёртый затупит и так далее. Говорят, что Интернет вреден, опасен, полезен, а он на самом деле совершенно нейтрален. Он оставляет человеку право выбирать на его просторах, что человека привлекает. Но в том-то и беда, что ничего так не боится человек, как обладать самостоятельным правом выбора, а привлекает его только то, за что он потом этот Интернет клянёт!

Всемирная паутина – всего лишь вид «транспорта», способ перемещения по океану информации. А презрительно-уничижающее отношение к любому каналу получения информации можно сравнить с сознательным использованием только одного глаза или одного уха вместо двух. До сих пор можно встретить людей, которые глубоко уверены (и никто их в этом не разубедит – даже не пытайтесь), что Интернет создан только для того, чтобы там голых девок разглядывать или в блогах общаться в стиле «Ну чё? – Да ничо!». Если им сказать, что там можно прочитать классику, они не поверят: «Да не может же Интернет быть таким отсталым, чтобы классику народу втюхивать! Это ж – Ин-тер-нет, а не Каменный век! Понимать нада, дерёвня беспросветная!».

Он у них есть, но они совершенно не умеют им пользоваться! Проблема «дай дураку Интернет» в том и заключается: дураку что ни дай, а он всем в очередной раз докажет, что он дурак непроходимый. Хоть руль ему дай, хоть телефон, хоть ружьё, хоть ничего не давай, а беды не оберёшься в любом случае. Потому что – дурак же. И вот судят по этому дураку: «Ах, он через Сеть в секту попал!». Следовательно, Сеть для всех опасна! И только Сеть виновата, что он выбрал сайт мошенников на её бескрайних просторах, вляпался в историю. Но он вляпается, даже если на горшок без присмотра сходит. Что же теперь, объявить опасным посещение туалета?

Интернет – это как та же водка. Водка сама по себе не плоха и не хороша. Она даёт себя знать, когда попадает к тому или иному человеку. Один от неё дураком становится, начинает её пить, не просыхая. Другой совершенно равнодушно к ней относится. Третий пьёт умеренно и не меняется так радикально под её воздействием, как первый. Многие люди употребляют вино, но не становятся алкоголиками. Потому что причина не в вине, а в самом человеке. Сам человек делает выбор: смаковать ему вино в хрустальном бокале, наслаждаясь его ароматом и вкусом, или жрать любое пойло вёдрами, не зацикливаясь «на такой фигне» как аромат и вкус и деградируя ударными темпами. Ведь если человек – придурок, то кто ж тут, простите, виноват? Как говорил герой Анатолия Папанова в известной комедии: «Если человек идиот, то это надолго».

Если перефразировать ещё одно известное изречение, то получится: «Скажи мне, как ты пользуешься Интернетом, и я скажу – кто ты». Достаточно посмотреть на перечень сайтов, которые человек посещает, чтобы сделать вполне определённые и безошибочные выводы о его развитии и стремлениях. Если человек опасается Интернета, то он опасается самого себя. У него просто нет уверенности, что он сумеет разумно воспользоваться безграничными ресурсами Всемирной Паутины. А ну, как потянет голытьбу всякую разглядывать, да ещё и цены на их услуги выяснять?.. Так собака, найденная на помойке хорошими хозяевами, потом как ни выйдет гулять, а первым делом – на помойку! И тащит за собой на поводке хозяина. Хозяин уж её и усовестит: «Ты же теперь – культурная собака, домашняя, у тебя вон и хвост по последней моде купирован, и блохи выведены, и подшёрсток вычесан». А собаку влечёт помойка, хоть ты тресни! Так и Интернет: один в нём только «клубничку» ищет, а другой – труды Ключевского прочитал.

То, что Сеть замусорена разным хламом, может пугать только тех, кто не способен анализировать информацию и глотает всё подряд. В обычной библиотеке тоже полно книг, которые вам не нужны. Так и не берите их! Уж чего, казалось бы, проще-легче. Ан не тут-то было – не на тех напали! И вот учёные люди уже начинают бить тревогу, вот уже замелькали «научные статьи» с говорящими сами за себя названиями «Отупляет ли вас Twitter?» или «Самореклама в социальных сетях приводит нарциссическому расстройству личности». Ленивый только не слышал сегодня таких «страшилок»: если мы не одумаемся, то лет через пять на наших шеях будут висеть терабайтные флешки! Страсти-то какие! Эпоха неврастеников на марше. Тех самых, которые создают повод для паники даже из снегопада: «аномальными осадками» из двух снежинок нас пугают не первую зиму. А уж дай им Интернет, тут они вообще свихнутся, но обвинят во всём какой-нибудь «травмирующий психику» e-mail! Никак не себя. Раньше так про алкоголиков говорили: парень хороший – водка плохая. Водка виновата, что он напился и витрину разбил, а сам-то он – хороший. Если б не водка, да вот тут ещё витрина ему подвернулась – она во всём и виновата, витрина эта!

Кому-то точно так же «подвернулся» Интернет. В ответ на новомодный недуг уже проведено научное исследование, согласно которому беспрерывный поток информации, обрушивающийся на современных людей, впору сравнивать с новым Всемирным потопом. Его интенсивность исчисляется зетабайтами, скорость современной жизни оценивается в 2,3 слова в секунду. Дескать, одумайтесь, православные – нас дурят и зомбируют!.. А вы не дуритесь и не зомбируйтесь. Возьмите, да и не усваивайте эту информацию: компьютер ведь ОЧЕНЬ легко выключить. Не пробовали? Не можете? И кто в этом виноват: вы или компьютер? Или вас пугает и оскорбляет, что теперь практически любой связан с таким огромным объемом информации, доступной через простое нажатие кнопки?

Такие люди предпочитают не работать над собой и своими недостатками, а критиковать тот предмет, на котором они помешались: «Насыщение мира информацией можно сравнить с тренировкой культуриста, который накачивает мускулы до уродливых пропорций с помощью стероидных препаратов. Такое вмешательство в обмен веществ вредит организму – он перестает вырабатывать собственные гормоны! Не происходит ли нечто подобное с человеческим мозгом, не превращают ли зетабайты слов, цифр и пикселей содержимое черепных коробок в какую-то кашу?». И тут армия рассейской лени начинает уже поддакивать, мучительно зевая: «И в самом деле, ну энтот Антарнет к лешему! Лучше ничего не знать, на завалинке сидеть да прохожих обсуждать. Всё-таки три прохожих в час – это не сотня сообщений в минуту».

Большинство людей умеют распределять своё время разумно и не впадать в крайности. Проблема начинается тогда, когда ваша жизнь трещит по швам, когда горят сроки сдачи работы, когда взаимоотношения с людьми требуют вашего внимания, но вы выбираете Facebook в ущерб всему прочему. Но тут проблема не Фейсбуке, а в самом человеке! Если он склонен создавать себе зависимости, то он будет создавать их из чего угодно и на каждом шагу. Не будет Интернета, он создаст эту зависимость из просмотра телевизора или ковыряния в носу. Конфеты будет поглощать килограммами: «Ай, у меня зависимость на сладкое!». Или маринованные огурцы пожирать бочками: «Ой, у меня нехватка соли на фоне затяжной депрессии на почве компрессии!». Чего только человек не выдумает, чтобы как-нибудь благозвучно и культурно обозначить собственную распущенность и разнузданность. Другие точно так же на улицу выходят – хлоп, и у них уже ОРЗ. Или даже грипп с ангиной! А другие ходят даже без шапки и шарфа – и ничего, не заболевают. Может, всё дело в иммунитете, а не в том, что человек «заболевает» любым предметом или явлением, и начинает винить в этом их, но только не себя?

Любая зависимость опасна, даже если человек запоем книги читает, забывая принимать пищу и иногда хотя бы умываться. Причина здесь в склонности из любого занятия создавать болезненное пристрастие. Некоторые точно так бросаются в любовь, чтобы непременно с надрывом, с попытками суицида, беспардонно влезая в чужую жизнь с никому не нужными чувствами, считая их великим благом и счастьем для окружающих. Ну, вот не умеют они по-другому ни жить, ни любить, ни пищу принимать! Недалёкие люди винят не самого психопата, а предмет его страсти, будь то «любимый» человек, сдобные булочки, Интернет, алкоголь или даже работа.

Во все века были такие люди, которые просаживали деньги в казино, а дружбе и семье предпочитали кабак. Если закрыть все казино и кабаки – они найдут или создадут для себя кучу других «норок», чтобы уйти от жизни. Как бы окружающие ни старались уберечь «порося от грязи», но он туда рано или поздно всё равно ввалится, потому что там – его стихия. Будут это наркотики, порносайты, секта – он найдёт «свою погибель» по любому. И люди, страдающие нарциссизмом, были со дня сотворения мира, задолго до появления социальных сетей. И будут ВСЕГДА. Но это – их выбор. А чужой выбор следует уважать, каким бы он ни был. Если он только не создаёт опасность для окружающих.

Я больше чем уверена, что при создании граммофона «научная мысль» точно так же била тревогу, что конец света близок, потому что теперь профессиональные музыканты станут не нужны, оркестры все разгонят, люди перестанут работать и развиваться, а будут только «пластинки крутить». А спустя сто лет мы видим, что музыканты никуда не делись, и люди не забыли свои обязанности и прочие занятия кроме слушания музыки, хотя устройств для этого стало ещё больше. Первые ткацкие станки разбивали, паровозы предавали анафеме точно так же, потому что боялись, что каждое из этих очень полезных изобретений отнимет у людей последний кусок хлеба, отвратит их от «вечных ценностей», развратит и испортит человека самым неописуемым образом! Во все времена в любом обществе находится прослойка дикарей, которая крушит любые изобретения и проклинает прогресс, объявляя их «происками самого диавола». Особенно для разных неустойчивых личностей, какими они сами и являются. Ещё они настолько глубоко уверены в своей значительности, что им постоянно кажется, будто всё при них началось и с ними закончится, поэтому конец света наступит именно при них. Они так мало знают, что им невдомёк: всё это уже было много раз. Они, видимо, банально мало читают хороших книг по истории, поэтому не знают, что паникёры были ВСЕГДА. И сколько бы они не предсказывали «лихую годину» в связи с изобретением аэроплана или хотя бы электрочайника, а мир так и не собирается заканчиваться. Непонятно только, почему же они так мало читают? Раз они не отвлекаются на такие «глупости», как компьютер и телевизор, не сидят в социальных сетях и блогах – на что у них столько сэкономленного времени уходит? На таскание воды с колодца, хотя водопровод есть, но они им тоже принципиально не пользуются, считая его «сатанинским подкупом» или хотя бы «происками сионистов»?

Особенно комично слышать такие «страшилки» из уст представителей нашего обожравшегося благополучием постиндустриального общества. И если в нормальном обществе люди ещё радуются покупке компьютера или смартфона, то «продвинутые слои», которые уже по определению не способны ничему радоваться (всё обрыдло) с ликами философов-хиппи, только что вышедшими из ломки, вещают: «Дураки, чему вы рады? Это же погибель ваша. Уж лучше сразу в монастырь». То известная певица пишет в микроблоге, что чуть не умерла на Килиманджаро, потому что не могла выйти в Интернет, так на него «подсела». То уже депутаты из Госдумы забили тревогу, что компьютер развращает детишек, которые шныряют по Интернету в поисках порнографии вместо разговоров с родителями о чём-нибудь этаком духовном. Они по себе, может быть, судят, или по своим детишкам? Хотя с работой наших депутатов многим россиянам ещё до-олго не видать, как своих ушей ни компьютеров, ни автомобилей, ни хотя бы пылесосов. И они наверняка ещё доказывать будут, что это «для вашего же блага»! Домострой читайте да репчатый лук кушайте, вместо «разврату по ентому Интранату».

Многие «бояки» Интернета до сих пор не верят, что в Сети, в этом «рассаднике порнографии и мошенничества», можно читать хорошие книги. И это не какая-то специфическая литература, а ключевые произведения, которые уже сто лет как входят в «мировую копилку», которой издатели давно уже не интересуются. Тем не менее, человек с обычной книгой, газетой или ещё какой бумажкой выглядит в глазах многих как-то умнее, что ли. А тот, кто с планшета или смартфона читает, вроде как больше выпендривается. Да и как узнать, читает ли он вообще? Наверняка, он там голытьбу какую-то рассматривает или в социалке с кем-то шашни крутит – для чего ж ещё нормальные люди компьютер используют!

А если кто с книжкой, так сразу умиление: «Ай, молодца, читает хоть что-то!» И это упоминание про хоть что-то напрашивается на сравнение с такими популярными у нас высказываниями, как «Слава те Осподи, замуж вышла хоть за кого-то!» или «Ну наконец-то наш обалдуй школу закончил хоть как-то!». Всё в том же излюбленном русском стиле жить и работать хоть как-то, хоть с кем-то, абы где и абы да не кабы. Читатель при этом вполне может читать «бестселлер сезона» про то, как Вася с Машей на десяти страницах в позе кочерги сексом занимались, а на одиннадцатой на позу «верблюд на осле» перешли. Маша триста страниц страдала, сменила десять партнёров (они все козлами оказались, естественно). Одиннадцатый и оказался главной и настоящей любовью всей её жизни. Пришла очередь Васи страдать на оставшиеся триста страниц. И вот это читают! «Мужские» романы не лучше: убил, ограбил, с грудастой мочалкой какой-то на курорте всё промотал, мочалка его в конце концов «кинула». Он рвёт на попе волоса, как будто чего-то другого от этой мочалки ожидал. Ага, обеды она тебе варить будет и тапочки подавать, когда ты с работы в лоно семьи возвращаться будешь.

Ещё валом повалили книжки, которые можно обозначить, как «краткие инструкции по бытовому использованию представителей противоположного пола». Словно от нечего делать некто прикупил себе в хозяйство агрегат под наименованием «женщина», а как обращаться с ним (или с нею?) – чёрт её знает! Требуется литература типа «Где же у этой дуры кнопка?», где авторы будут терпеливо объяснять каждый шаг, как программист объясняет ничего не понимающему компьютеру, что тот должен делать согласно заложенной в него программе, если в неё забыли вложить необходимые подробные инструкции. И это оказывается намного сложнее, чем давать указания маленьким детям. Для женщин пишут точно такие же книги, но они мало чем отличаются от инструкций для мужчин. Из такой «благородной литературы» можно узнать, например, следующее: «Оказывается, что мужчины, как станки с числовым программным управлением, прекрасно делают именно то, на что их запрограммировали, и ничего больше (при условии, конечно, что программа написана без ошибок). Если этому станку дать задание помыть посуду, то он помоет ТОЛЬКО посуду в раковине, но оставит грязной сковородку на плите и крошки на столе. Потому что он – существо однозадачное, и если ему эту задачу чётко не поставить, то лучше его вообще ни о чём не просить». Учитывая, что в мире проблемы не кончаются, а агрегат-мужчина создан для решения этих проблем, то количество программ, какие можно для него написать, бесконечно. И как не существует одного идеального алгоритма, который подходил бы для написания любых компьютерных программ, точно так же несть числа этим «советам психолога» для налаживания жизни каждого отдельного человека. Не жизнь, а сплошной ужас ждут вас при таком подходе друг к другу – вот что можно констатировать без знания этих пошаговых инструкций, поясняющих человеку-агрегату, чего от него требуется.

И вот это читаем. В мире, перегруженном информацией, то и дело под видом правды в печати появляется всякая ерунда. Но всегда некое умиление присутствует, когда видят человека именно с книгой, даже если «Майн кампф» он там читает. А если он в ноутбук уставился, то вроде как неуч и пижон. Не читает, а пакости всякие во Всемирной паутине вылавливает, как пить дать, или с вербовщиками ИГИЛ переписывается!

Странная гордыня ещё советских людей «мы – самая читающая в мире нация» сегодня сыграла с россиянами неожиданную и довольно злую шутку. Опрос Всероссийского центра изучения общественного мнения в апреле 2011 года показал: третья часть россиян отстала от развития науки на сотни лет! Социологи задавали не самые сложные вопросы, ответы на которые должны были дать представление: насколько жители России поумнели, вступая во второе десятилетие XXI века. Оказалось, что значительная доля опрошенных уверена, будто Солнце вращается вокруг Земли – хорошо, что ещё не вокруг конкретно России, как «самой читающей» страны в мире. С этим средневековым утверждением согласились 32 процента россиян, причём за последние четыре года таких людей стало больше на четыре процента. На самом деле Земля вращается вокруг Солнца – этот факт был открыт ещё пятьсот (!) лет назад польским астрономом Николаем Коперником. Почти треть современных россиян выразила уверенность, что первые люди на планете были современниками динозавров (видимо, насмотрелись современных блокбастеров с участием всевозможных гигантских рептилий). То, что динозавры вымерли 65 миллионов лет назад, а первые предки человека появились только спустя 60 миллионов лет после этого, их мало волнует – они «в кине видали». И наконец, 11 процентов россиян верят в то, что радиоактивное молоко можно очистить кипячением, а пятая часть опрошенных убеждена, что пол будущего ребёнка зависит только от генов матери.

Россия так долго твердила о своём «особом пути», что угодила в своей гордыне не на путь, а на обочину жизни. И речь даже не о том, что у нас есть История – она есть у любого народа, хотя мы и уверены, что она у них не с большой буквы. Россия всегда позиционировала себя некой заколдованной землей, на которую, казалось бы, не действуют никакие мировые законы. В результате у неё и Солнце как-то не так, как у всех вращается, а избитой темы «загадочной русской души» лучше и не касаться. Мы так долго смеялись над шутками наших сатириков о том, что «они там, в Америке, все ТАКИЕ тупые», что нам теперь и радиация не страшна – её можно просто-напросто вскипятить, и она испарится! Мы уверены, что сам факт чтения «хотя бы чего-нибудь» делает человека титаном мысли и светочем научного знания, листая в метро предсказания Ванги с Нострадамусом и рассказы о любовницах французского короля.

Миф о России как об особой стране рассыпается на глазах. Мы оказались ничуть не умнее американцев, китайцев или немцев. В среднем мы все одинаковые, с теми же общими культурными пробелами и бытовыми дрязгами. Нет никакого «особого пути», а есть только повторение чужих заблуждений и поиск ошибок собственных. Все разговоры о том, что в России нельзя устроить так, чтобы не было коррупции, были нормальные дороги, работали государственные служащие – из той же оперы «такие вот мы особенные». Можно устроить. И нужно устроить.

О чём мы читаем? Оглядитесь вокруг, просмотрите хотя бы бегло газетные заголовки: «Наркоман два дня пытал паяльником свою семью», «Алкоголик заставил свою подругу заниматься проституцией, когда у него закончились деньги на выпивку», «Педофил пробрался в детский сад», «Маньяк-насильник баллотируется в депутаты!», «Арестованного за взятки начальника ГУВД зеки макали лицом в парашу». Все виды человеческих извращений на любой вкус и цвет, проституция детская и недетская, женская и мужская, разврат махровый и суконный. Что даёт людям такое чтение? Оно делает их духовно богаче или развивает интеллектуально? Оно обогащает их культуру и традиции? Сомнительно. Но такова сила стереотипа, что читающий с бумажных носителей информации человек выглядит как-то солидней, чем тот, кто не уткнулся в книгу или не мусолит газету.

Недовольство чтением из Интернета может быть вызвано ещё и тем, что для многих наших граждан компьютер, тем более переносная его версия – ноутбук, до сих пор является очень дорогой вещью, которую они не могут позволить себе таскать по улице или в общественном транспорте. В то же время каждый ли наш гражданин имеет возможность держать у себя дома хорошую библиотеку? Для книг нужны книжные шкафы, а у него в квартирку и так ничего кроме одного мебельного гарнитура, стола и пары стульев не влезает.

Читать можно что угодно и как угодно. Кажущееся изобилие книг на современном книжном рынке на деле представляет собой собрание сплетен и кулинарных рецептов от известных политиков и актёров. При близком рассмотрении это «изобилие» оказывается кулинарным, детективным и псевдоисторическим месивом – вот что нынче действительно производится и продается в нечеловеческих масштабах. Биографии звезд, гламур, перепечатки блогов. А зачем читателю передачи Юлии Высоцкой о кулинарии ещё и в бумажном виде, на добротной глянцевой бумаге, с множеством фотографий высочайшего качества, если это интересней по телевизору или на DVD смотреть? Но вот нашли же деньги, чтобы эти бесконечные кулинарные шоу на бумаге увековечить, а работы Умберто Эко или Евгения Тарле нигде не найти. Широкий выбор книг – лишь иллюзия: на самом деле в книжных магазинах поражает однотипность товаров под разными обложками и сериями. Получается, что Интернет для кого-то – это не блажь, а единственное средство спасения от логики рынка, который выпускает только то, что ему выгодно, но так и не научился продавать умную литературу. И можно сколько угодно фыркать в адрес электронных книг, но это единственное спасение от современного нашего литературного месива, особенно в провинции.

И наконец, только Интернет способен отражать реальные настроения граждан, настоящее положение дел в государстве. Где, скажите, даже в самом лучшем книжном магазине можно найти рассказы или заметки о жизни в современном Воронеже или Орле, узнать, как живёт, точнее говоря, как загибается многострадальная русская деревня? В глянцевых изданиях на такую «мелкую тему» вообще принципиально не пишут, региональные газеты нынче напоминают прессу эпохи Застоя, где кроме полированной лубочной фантазии ничего не найдёшь. Исчезли гневные заголовки Перестройки типа «Совхоз Ударник разворован дотла!» или просто «Доколе?». Нынче в прессе одна тишь-гладь да божья благодать: «Благосостояние на селе растёт», «Перемены только к лучшему!» «Мы довольны результатами своей работы», «Мы можем жить не хуже, чем в Европе!». Оно конечно, можем-то можем, да вот почему-то всё никак. Сто лет Европу «пугаем», что «мы тожа так могём!», да только всё не превозмочь самих себя. Потому остаётся только бравада храбрящихся перед клыками волка поросят.

Интернет обладает такими милыми возможностями! Особенно в нашей стране, где дорог нет, связи нет, света нет, а вышла в Интернет, и уже неважно, что нет каких-то там норм минувшего двадцатого века, потому что весь мир перед тобой! Нина взяла и написала отзыв на сайте одного актёра БДТ, а он взял… да и ответил ей! Представляете, кайф какой: знаменитый актёр нашей Нине ответ написал! Мол, спасибо вам за тёплые слова и внимание к моему творчеству. Такой культурный! Ответил, отреагировал на её незатейливое «обожаю Вас и все Ваши роли». С ума сойти!

– ОН так далеко, а знает, что я где-то живу!!! Что я есть! И даже его творчеством интересуюсь.

Она три дня от счастья говорить не могла. А бабушки ей не верили: «Ай, да этот Антернет токмо для мошенников и разврату».

А Марина-то, Марина в Интернете столько всего себе накупила! Записи Марии Каллас заказала в ОЗОНе. В Энске-то такого не купишь, даже в Эмске в универмаге в отделе «Фильмы-Музыка» только тюремный хрипатый шансон имеется да трень-брень какой-то про «хочется курить, да промокли все спички». А тут вдруг – Каллас, мощь-то какая! Это вам не какие-нибудь «поющие трусы», мяукающие под свой неизменный «бум-бум-бум». Фильм «Старомодная комедия» выписала маме своей, та его очень любит – вот где такое сейчас купишь? А какая там музыка – м-м! Его только ради музыки купить надо. В закутке при бывшем Доме Культуры продают фильмы, но там только боевики да эротика – дескать, быдлу другого и не надо. Есть ещё про киллеров да маньяков, где вместо артистов какие-то аватары да киборги бегают. Проще компьютерную игру с ними запустить, чем такие «фильмы» смотреть. Пиратские диски с десятком фильмов на каждом, а на коробках так и написано: «Наёмные убийцы в кино», «Серийные маньяки в кино», «Женщины-спецагенты», «Мужчины-суперагенты», «Порно жёское», «Порно мягкое». Выбирай – не хочу. В том-то и дело, что не хочется.

– Ой, Маришка, тебе опять бандероль с Антарнету пришла! – ликовали бабульки. – Из Интернеты энтой посылка тебе. До чего же широк и безбрежен этот Инернерт в своих возможностях!

Ещё Марина хотела своей бабушке Библию купить на сайте Российского Библейского общества, но старушка воспротивилась категорически:

– Чур меня, чур! Мне таку Библию не нать от Ентернентов этих. От нечистой силы всё это – как вы не понимаете?! Ведь это же очевидно!

Вот те на! А Зина, Нина и Марина решили сайт своего города на просторах этой «нечистой силы» создать. Все смотрели на них, как не безумных: на фига вам этот сайт?! Только старенький учитель музыки на пенсии Роман Евграфович их поддержал:

– Дети, какие же вы молодцы! Это так прекрасно! Я обязательно найду вам материал по истории нашей Ultima Thule.

Они решили обратиться к учительнице информатики – уж она-то должна знать, как сайты делаются.

– Я могу только Вконтакте страничку вам завести, – робко предложила она.

– А ты не программист, что ли? Ты же детей информатике учишь.

– Да ну вас! Я и институт-то не закончила, со второго курса в декрет ушла. Как будто вы не знаете, что в нашу школу никто не хочет идти работать, тем более с настоящим образованием! Вот я согласилась, так с руками и ногами взяли: хоть информатику веди, говорят, хоть ботанику. Да современные дети в компьютерах лучше разбираются, чем в букваре!

Оказалось, очень верная подсказка. Среди её учеников нашёлся мальчик Тёма, серьёзный ребёнок двенадцати лет, который сходу заявил:

– Надо не просить, а делать самим.

– Мы же не умеем!

– Нет такого дела, которому нельзя было бы научиться. Вы только на беготню силы и время тратите, а вас всё больше и больше разуверивают в вашей идее. Вот что, тёть Зин-Нин-Марин, я дам вам книгу «Создание сайтов для чайников»…

– Для ко-го-о?

– А что за комплексы сразу? То, что вы будете читать литературу «для чайников», свидетельствует только о вашей любознательности и желании учиться, развиваться. Чайник – это не дурак и невежа, а тот, кто знает, что он чего-то не знает, поэтому стремится восполнить пробелы в знаниях. Лучше честно сознаться самим себе в своей чайниковости, чем продолжать совершать ошибки.

Зина, Нина и Марина так и присели! Книгу всё-таки прочитали и поняли, что… ничего не поняли. Тут Тёма смилостивился:

– Я подумал, зачем вам за хостинг платить, да и продление доменного имени тоже надо оплачивать. Можно создать сайт на «Народ-точка-ру». Там ничего сложного делать не надо, всё есть, даже гостевая книга. А если делать самим, то нужен специальный скрипт для гостевой, который может написать только профи. Я, так и быть, вам помогу, но вы должны мне предоставить контент.

– Что?

– Да что угодно: фотографии, тексты, заметки – материал, которым вы собираетесь свой сайт заполнить.

И отправились они за контентом. Роман Евграфович написал им небольшую статью об истории города, нашёл несколько старинных фотографий разрушенной в годы советского богоборчества церкви да строительства почтового тракта, где теперь проходила федеральная автотрасса. И всё! Нина вспомнила, как в давнишних номерах местной районной газеты раньше публиковали очень хорошие фотографии с видами здешних посёлков и деревень.

– Там ещё такая хорошая фотография была, на которой наша баба Катя по своей Крайней Комсомольской коз домой гонит. Пастораль прямо-таки! Да вот только как их теперь найти?

– В том же Интернете, – подсказал Тёма.

Стали искать в Интернете. Ввели в строку поиска «улицы российских городов». Что тут началось! Пошли ссылки одна другой страшней: «На улицы российских городов в сумерки лучше не выходить», «Преступность на улицах российских городов достигла своего предела!». Из фотографий была только целая подборка самой жуткой порнухи «Российские бл…и на улице сосут без стыда» – надо полагать, что придумавшим такую ссылку стыда за десятерых досталось.

Тёма на эту голь совершенно не отреагировал и даже не смутился: мол, я этого «добра» уже богато перевидал на просторах Трёх дабл-ю.

– Вы неправильно сформулировали запрос. Вам нужна бабушка с козой, ну так и напишите.

«Бабушка с козой» выдала такую развесистую клюкву, что самая приличная из ссылок звучала приблизительно так: «Голые тёлки и козы, секс с пожилыми бабушками, голые женщины старые и молодые, развод на секс на улицах российских городов». Вместо фотографий несчастных бабушек с козочками шла сплошная голытьба, иные снимки были нелепо подписаны: «Я глупая и злая, но очень сексуальная. Тебе понравится, котик».

Что бы они ни делали, какой бы запрос в строку поиска не отправляли, но стоило упомянуть русских женщин, бабушек, русскую провинцию с её улицами, а Интернет выдавал только каких-то голых дур и проституток всех мастей, как бы суровый приговор выносил: в русской глубинке нормальных людей нет и быть не может! Только на десятой странице ссылок и нашли фото некой бабушки Евдокии. В статье было сказано, что её увезли в район с третьим инфарктом, но она сбежала из палаты, так как картошку надо было копать, а больше некому. Фотокорреспондент написал об этой бабушке очень добрые слова: «Евдокия ни разу в жизни ничего не украла, ни разу никого не обманула, не обидела. Одинокая женщина. Мне кажется, когда жулики (мелкие и всемирные) изведут подобных людей, грянет природная катастрофа. Ведь никто и не догадывается, что Земля без подобных людей Космосу не нужна».

А вообще из Интернета они узнали очень много интересного о таких провинциальных городах, каким был их Энск. В одной статье, претендующих на энциклопедичность, было так просто и написано: «Российская провинция состоит из малых населённых пунктов, где живёт быдло, занимающиеся выращиванием закуски в открытом грунте». Тоже как приговор без права апелляции. Да и какой тут смысл апеллировать?

Зина, Нина и Марина стали соревноваться, кто найдёт хотя бы что-то положительное, хотя бы совсем нейтральное о жизни в русской провинции. В результате Марина выловила чуть ли гимн русской деревне! Жалко, что автор не указан:

«Провинция в представлениях мегаполиса является рассадником пьянства и дикости. Но на самом деле, оказывается, в годы советской власти в русскую деревню ссылали определенный контингент городских паразитов, которые привыкли жить по принципу «украл – выпил – в тюрьму». Эти паразиты плодились, и, по всем законам жанра, такой естественный горе-отбор, который был направлен в обратную сторону, сформировал совершенно жуткий вид прямоходящего человекоподобного существа. То есть, культура крупных городов очищала себя от своей же дряни, как сейчас из Европы радиоактивные отходы к нам свозят. Банк же истинного генофонда любого народа, который необходимо беречь, как зеницу ока, находится именно в провинции! Дело в том, что крупный город может дать людям только множество соблазнов, чтобы те вели неправедный образ жизни и не догадывались о своей деградации. Рабочий ритм города всегда нарушает естественный и традиционный жизненный уклад человека, который предполагает большую семью и физический труд, здоровую пищу и свежий воздух. Проживая в больших городах, люди очень часто теряют родственные и человеческие связи, распадаясь и рассредоточиваясь на больших расстояниях друг от друга. В итоге теряется семейственность, а вместе с этим и взаимовыручка. Сегодня наш мегаполис – это перекресток различных культур, религий, нравов, ценностей и национальностей, причем не всегда исконно российских. И во всей этой смеси способно потеряться что-то такое, что есть исконно-русское. Люди начинают обосабливаться, они выдвигают на передний план проблем нравственную, но при этом сами тяготеют больше к самым безнравственным формам поведения. Они много говорят о демографии, но при этом сами не имеют никакой склонности к рождению и воспитанию детей, зато упорно продолжают впустую тратить своё здоровье».

– А почему бы вам самим, тёть Зин-Нин-Марин, не сделать эти грёбанные фотографии? – в конце концов спросил Тёма. – Возьмите обычный фотик-мыльницу, да и нащёлкайте чего угодно.

– Да? Но у нас же такой… страшный город. Как его фотографировать, когда на улицах бездорожье, грязь, дома покосившиеся с рассыпающейся кирпичной кладкой стоят, мужики всюду пьяные валяются. И даже бабы.

– Надо провести мини-субботник вокруг снимаемого объекта, – деловито предложила Марина. – Подчистить всё, подкрасить, где надо, по мелочи.

– Ага, – «согласилась» с ней Нина. – Капитальный ремонт некоторых зданий произвести, осыпавшуюся штукатурку наложить и закрасить, асфальт на той части дорог, что в кадр попадут, проложить! Всего и делов-то, по мелочи…

– Не надо никаких мини-субботников! – ужаснулся всегда невозмутимый Тёма. – А Photoshop на что? Да и самый обычный Paint много чего может. Что получится, то и получится – тащите все фото мне, уж я им придам «товарный вид».

Фотоохота началась как-то вяло, когда местами ещё снег лежал. Но потом Зина, Нина и Марина в такой раж вошли, что стали щёлкать всё подряд и дощёлкали до самого лета. Они, конечно, старались выбирать пейзажи почище, но неустроенность и бесхозность города лезла отовсюду. Чувствовалось, что у города нет хозяина, никто им по большому счёту не занимается. И сколько же на улицах было пьяных! Раньше они их как бы и не замечали, даже как-то привыкли к ним. Но теперь-то, когда им надо сделать фото для сайта, они так и лезли в глаза, как грибы после дождя! Они с трудом выбрали удачный ракурс со зданием полуразвалившегося универмага, почти без трещин и осыпавшихся элементов, но прямо по центру валялся Эдик-пьянь, бывший одноклассник Нины и троюродный брат Марины. Раскинулся на полянке, как море-широко. Пришлось будить. Эдик очнулся и долго недоумевал, зачем его потревожили, словно бы кто-то оторвал его от основного занятия жизни:

– Я всегда здесь лежу, когда после магазину! Здесь моё место, понятно? Я чужих мест никогда не занимал!

– Да выползи же ты уже из кадра! Нам для сайта нашего города надо.

– А что мне за это будет? На бутылку дадите? – проявил смекалистость Эдик.

Делать нечего, пришлось барышням скидываться ему на пойло. И только Зина собралась сделать «коронный» кадр, как Эдик-гад взял, да и нафурил на стену. На штукатурке и без того плачевного вида образовалось характерное для таких дел пятно в виде параболы. Девки Эдика уже убить хотели, а он только ржал:

– Да ничо, не убудет от красот вашего города от такой мелочи! Наоборот: жизненно получится.

Под конец они нашли красивый вид на реку, но и этот вид «портил» бугорок в виде дрыхнувшего на теплотрассе Валерки. Валерка оказался не в духе – с ним это бывало, когда он просыхал после очередного небольшого запоя. После больших запоев он не мог «просохнуть» самостоятельно, а только с помощью наркологии.

– Фиг ли вы эту помойку фотите? – спросил он сразу весьма агрессивно.

– Мы для сайта. Мы хотим сайт нашего города создать.

– А это кто ещё такой?

– Ну, чтобы в Интернете о нашем городе узнали.

– Нет, я знал, конечно, что все бабы – дуры непроходимые, но не до такой же степени. Это ж вам не Москва, чтобы тут сайты мостить. Опозорите родной город на весь мир через Интернет свой! Так хоть не знает никто об этой дыре позорной, а вы, дуры, «ославите», всему миру разболтаете. Никакого патриотизму! Это же надо так свою Родину ненавидеть…

– Слышь, ты, ура-патриот хренов! – вдруг рявкнула на него Марина. – Валяется тут целыми днями под забором и думает, что тем самым родной город облагораживает.

– Нет, он его унаваживает, – хихикнула Зина, а Нина, уже знакомая с непредсказуемым и порой очень опасным поведением бывшего своего кавалера, насторожилась:

– Да не трогайте вы его! Тёма сказал, что для Фотошопа никакие лишние элементы на снимке не страшны.

Тут Валерка взвился не на шутку:

– Ах, у неё теперь Тё-ома какой-то появился… Шлюха! Все вы – проститутки, рассадник разврата и деградации, убивать вас надо! Лучше бы рождаемость повышали, кобылищи стоялые! В Эльске вон опять воинская часть на постое балует, так уже три венерических заболевания, четыре аборта и пять дур с брюхом. Вот это я понимаю: работа кипит! А в Эмске гастарбайтеры лес валят и уже двух местных давалок в койку завалили: и маму, и дочу ёйную обрюхатили. Вот это я согласен: люди делом заняты. Потому что поголовье населения надо увеличивать. Поголовье-то совсем сократилось, а всё из-за таких стерв, как вы, у которых запросы, как у олигархов. О стране ваще не думаете! А кто будет на выблядков нынешних министров вкалывать в будущем? Пушкин? У них вона у всех по гарему, наверно. Настругают дармоедов на нашу шею, а этим курицам сайт подавай. А мне не нужны сайты! Мне нужны бабьё с большими сиськами и дешёвая жрачка. И мне пофиг, управляют мной или нет, главное – чтобы я об этом не знал!

Пришлось незадачливым фотографам спасаться бегством от этого ходячего острого алкогольного психоза, а Нина аж расплакалась:

– Придурок! Да такие, как он, стерв ещё и близко не видел. Стали бы стервы так пахать, как в нашем городе бабы пашут, чтобы только этим алкашам никто не мешал водку хлестать? Да были бы мы стервы, то разве так жили бы? А я-то, дура, ещё хотела за него замуж выйти когда-то. Если женщине приходится через такое дерьмо пройти, чтобы стать матерью или даже женой хоть какого-нибудь отребья, то на фиг вообще продолжение такого рода-урода…

– Может, зря мы всё это затеяли? – приуныла и Зина. – Может, правы Луркоморье с Быдлостаном, и о нашем городе сказать-то хорошего нечего, кроме как о выращивании закуски в открытом грунте?

– Как это «зря»? – не согласилась Марина. – Как это «нечего»?! Подумаешь, пьянь какую-то они встретили и сразу носы повесили! Мало мы пьяниц перевидали на своём веку?

– Да уж, – согласилась Нина, – каких только идиотов нет, а мы тут о красивом городе мечтаем.

– Ты всё ещё мечтаешь? Надо не мечтать, а действовать! – взорвалась Марина, как и положено маленькому, но всё же начальству. – Надо сайт создавать. А мечтать среди гопоты о семейном счастье может только дура, которая от этой гопоты по уровню развития не далеко ушла. А ну, марш делать сайт! А что ещё делать? Кавалеров нет, все спились, с оставшимися ошмётками совершенно нет аппетита иметь хоть какое-то дело, поэтому сам бог велел заняться чем-то более разумным. «Женихи» нынче умеют только пальцы загибать: дескать, бабы им должны то да это, да пятое-десятое. А что они сами могут и что они должны – молчок. Дескать, уметь и мочь – нынче не мужское дело. Это бабы всё должны уметь и мочь, а мужик может только соблаговолить в чём-либо участвовать, да и то не всегда. При таком раскладе, чем ещё провинциальной бабе заняться, как не сайтостроительством? Да в такой среде поневоле академиком станешь – ведь ничего не отвлекает!

Тёма просмотрел снимки и заверил, что «все эти пятна» в виде пьянчуг и следов мочи на стене легко устранить:

– Выделяем фрагмент стены без пятна, копируем в буфер обмена, выгружаем и помещаем на участок снимка, требующий коррекции.

– Здорово! – подпрыгнула Зина, как увидела, насколько легко Тёма расправился с меткой Эдика на стене универмага.

– Класс! – подтвердила Нина.

– Ух ты! – не верила глазам Марина.

– А вы как думали! – гордился Тёма. – Даже совершенные красавицы из глянцевых журналов и то к помощи компьютерной графики прибегают, прыщик там убрать или цвет лица подправить. Лёгким движением руки устраняем следы настоящей жизни! Надо не подстраиваться под окружающий мир, а пытается формировать его самим. Всё, что не устраивает, заменяем нужными элементами.

– Люди на фото получились какие-то мрачные, как будто в морду сейчас зрителю дадут, – пригляделась Марина. – Надо бы…

– Других людей?

– Ну, я не знаю. Не таких угрюмых, что ли. А то, они если весёлые, то непременно пьяные. А трезвые вот только такие. В Интернете подумают, что у нас народ тайно истязают и мучают, раз у них такие лица.

– Щас сделаем! – и Тёма накладывал поверх жителей Энска вырезку респектабельных и оптимистичных, а главное, совершенно трезвых людей.

– Надо бы изображение хоть одного мужчины, – робко предложила Нина. – Прямоходячего. А то у нас есть только лежачие.

– Ничего, сейчас мы его поставим, распрямим, – колдовал Тёма.

Невнятно получилось, но всё-таки. У кого-то в городе и такой «роскоши» нет!

– Тёмка, ты просто гений! – восхищались Зина, Нина и Марина. – Когда вырастешь, будешь мэром нашего города.

– Зачем он мне, Энск этот? – очень удивился серьёзный ребёнок. – Я уеду. Чего мне здесь делать? Тут электричество то и дело вырубают, комп постоянно перезагружается, сервиса по ремонту софта до сих пор нет. Да и нельзя мне тут оставаться.

– Почему?

– Так мой папашка Вовка Носов – отец почти всех моих ровесниц в городе. На ком мне тут прикажете жениться? На кровных сёстрах? Это плохо для генофонда, а у нас в стране он сейчас и без того поганый.

– А где сейчас он, этот… Вовка? – осторожно поинтересовалась Марина.

– Не знаю, – равнодушно пожал плечом Тёма, не отрываясь от компьютера. – Рождаемость, наверно, где-то повышает, он же больше не умеет ничего, это быдло позорное… Так, тёть Зин-Нин-Марин, как вы смотрите на то, чтобы нам через реку нормальный мост перекинуть?

И на место хлипкого верёвочного моста над местной речушкой смело приклепал… Ломоносовский мост, что в Петербурге имеется!

А потом их в прямом смысле понесло! Они пошли лепить, строить и мостить с помощью различных графических редакторов свой город, лишний раз подтверждая, что первые девяносто процентов работы занимают десять процентов времени, а последние десять процентов – оставшиеся девяносто процентов времени. Пьяных они безжалостно вырезали и навырезали столько, что образовалась целая коллекция! Нина даже хотела создать на сайте рубрику «Пьянству – бой!», но удалось её убедить, что нынче такие лозунги неактуальны и даже оскорбительны для самосознания значительной доли населения.

В конце концов, сайт у них получился. Оказалось, что не так страшен чёрт, как его малюют. Чудо, что за сайт вышел: красивый, яркий, радостный, настоящий! Даже жирные осы уже ползали по монитору, словно хотели удостовериться, что это реально Сайт Нашего Города.

А потом наступило затишье. Сайт мало кто посещал. Тёма говорил, что для увеличения посещаемости его надо где-то регистрировать, рекламировать, одним словом, продвигать. Но Зина, Нина и Марина были так рады, что их мысль о сайте Энска наконец-то материализовалась, что решили подождать, когда эта радость немного пройдёт, вот тогда они подумают о его продвижении. А пока они переписывались друг с другом через гостевую книгу сайта, особенно когда на их родной почте происходил некий спад в посетителях и можно было выйти на просторы World Wide Web.

Им нравилось мечтать, что теперь о таком чудесном городе узнают где-нибудь далеко-далеко! И даже мэра Энска пригласят куда-нибудь «в верха», где будут хвалить за «проделанную работу по улучшению жизни граждан», а он будет рапортовать в свойственной ему манере, не понимая причины похвалы, а напротив, ожидая пиндюлей за хроническое безделье на посту:

– Дык мы ж энто… рады стараться! Конечно же, уф-ф… Мы жа всё ради народа энтого, мать его ити!..

К зиме на сайт зашёл первый «чужой» посетитель и оставил восторженный отзыв: «Какие же вы счастливые, что в таком городе живёте! Как же вам повезло! Не то, что в нашем захолустном Эмске. Нельзя ли приехать к вам в город в гости, дабы полюбоваться такой комфортабельной жизнью?».

Зину, Нину и Марину аж неподдельная гордость прошибла за родные края! Они отвечать ничего не стали, а только вслух перед монитором загалдели:

– А вот фигушки вам! Мы сами свой город отстроили, сутки напролёт не вылезали со стройки такой. И вот результат! А этим бы только на всё готовое.

Следующий посетитель сайта оказался не таким любезным, а всё чего-то вынюхивал, словно подкоп искал:

– А где же этот ваш чудо-город находится? – ехидно интересовался незваный гость. – У вас на сайте в географической справочке указано, что это где-то рядом с Эмском, не доезжая до Эльска. А я там был как-то проездом и видел только замшелый такой посёлочек, где на вокзале туалет крест-накрест заколочен и написано корявыми буквами, что очко закрыто на ремонт, а внизу ещё кем-то, должно быть из хулиганских побуждений, приписано: «Все ушли на фронт!».

Ева

Сегодня ночью я смотрю в окно и думаю о том, куда зашли мы? И от чего мы больше далеки: от православья или эллинизма? К чему близки мы? Что там, впереди? Не ждёт ли нас теперь другая эра? И если так, то в чём наш общий долг? И что должны мы принести ей в жертву? Иосиф Бродский. «Остановка в пустыне»

– Человечество изначально задумывалось как падший мир. Вы понимаете? Как падший мир!

– Угу.

– Вот смотрите, я объясню: Бог указывает на древо познания Добра и Зла и запрещает есть с него плоды, да ещё и запугивает: «Ибо умрёте». Чувствуете закручивающуюся интригу?

– Ага.

– Если бы Бог так не сказал, никто не ел бы эти разнесчастные яблоки! Библия состояла бы всего из двух глав, которые описывают, как люди сидят до сих пор в Раю без имущества и крыши над головой и не осознают, для чего им вообще дана жизнь. Мы бы до сих пор сидели в Каменном веке, не отличаясь от животных, и было бы нас максимум несколько тысяч. Животные – на то и животные, что кроме инстинктов ими ничего не движет. Человечество не проделало бы тот огромный путь, полный побед и поражений, который отточил его природу до совершенства. Не было бы сейчас ни науки, ни искусства, ни политики, ни вот поезда этого, ни дороги. Вы согласны?

– Э-э… м-м… Да.

– Понимаете, есть такой сорт людей, которые требуют от близких и «любимых» не развиваться, пребывать в дикости и невежестве. Иной муж говорит жене: «Что ты можешь понимать в жизни, дура серая, сиди и не рыпайся!». С таким презрением говорит, что даже странно, зачем она ему-то нужна, такому умному и востребованному? Или жена пугает мужа: «Не лезь никуда, а то как выйдешь в люди, так и не войдёшь». Люди боятся, что кто-то станет умнее, лучше, они видят в этом угрозу лично для себя. Но не это ужасно. Ужасно, что сначала родитель требует от ребёнка не развиваться и быть как все, а потом стегает ремнём по заднице и требует, чтобы ум его сделался живым и оригинальным. А откуда ему быть оригинальным, если он живёт в среде, где культивируется остановка в развитии? Сколько сейчас всякие подпевалы на потеху ленивой власти баек рассказывают, как они не могли на стипендию духи «Шанель» купить девушке, а сейчас-то студенты значительно богаче стали! На основе этого делают вывод, что жизнь лучше стала, тогда как она вовсе не развивается! «Я на сто рэ вкалывал тридцать лет тому назад, а сейчас не хотят на сто рэ, сейчас тыщи подавай. Зажрались!». Радуйтесь, мол, что в бараках хотя бы живёте, а то могли бы и этого не иметь. Жизнь за тридцать лет не улучшилась, развитие остановилось! Власть словно бы боится, если народ станет жить хорошо, им это якобы принесёт какой-то убыток, ущерб. Они нас призывают жить по нормам пятидесятилетней давности! Они ставят в пример ветеранов Войны, которые до сих пор своего угла не имеют, и не понимают, как это дико, что столетний старик ещё не получил в своей стране своё жильё! На что же тогда надеяться тем, кому ещё далеко до ста лет?

– Получается, что не на что.

– Нам говорят: довольствуйтесь малым, что пока имеете. И смотрят, как боги на проштрафившихся людишек, которые не хотят прозябать в таком «раю». «Не думай, не анализируй, не вникай. Жри, сри и сношайся, воспроизводи себе подобных!» – вот к чему нас призывают. В итоге люди не хотят думать, мыслить, люди уже откровенно боятся всего, что заставит их задуматься хотя бы на минуту! Посмотрите, что сейчас в нашей культуре делается, в искусстве. Фильм, где кроме секса и убийств есть ещё что-то, критики называют «слишком заумным» – мол, среднестатистическому быдлу такое не постичь. Но получается, что Бог именно к такой модели рая призывал первых людей. А им такой рай показался адом. Потому что это были всё-таки люди, человеки разумные. И Бог их за это не может упрекать, потому что Он их таковыми и создал. Мне кажется, что это не Бог их оттуда изгнал, а они сами оттуда сбежали. Ведь это не дети малые были – Бог, если помните, сделал их сразу взрослым мужиком и бабой. И вот эти взрослые, особенно мужик, сидят без дела на иждивении Бога-родителя. И Бог говорит, что это хорошо! А чего хорошего-то? Сколько сейчас родителей вот так тянут своих великовозрастных сыновей? Тянут и молятся: Господи, ну сделай же что-нибудь, чтобы он хотя бы одну ногу с нашей шеи снял! Разве не так?

– Так.

– И много говорится, что Бог любит людей, но при этом Он почему-то хочет, чтобы они оставались на уровне скотов.

– Кто там знает, чего хочет Бог? Кто вообще это знать может? Всё куда как проще: религию создали люди, поэтому и наделили Бога своими слабостями и глупостями. Богу не свойственны интриги и провокации – они Ему не нужны. Это стопроцентно человеческие прибамбасы.

– Вы тоже заметили? Я давно заметил, что во многих религиозных сюжетах не столько Бога, сколько ущербности человеческой проглядывает. И ущербность эта навязывает себя людям, как нечто божественное. Есть такие виды человеческой любви, когда любящий много говорит о любви к кому-то, считая её подвигом со своей стороны, но при этом предмет любви постоянно принижает, запрещает ему развиваться, двигаться по жизни, словно больше всего этого боится. По-настоящему любящий всегда приветствует попытки тех, кого любит, расти, развиваться. А есть такие, которые этого развития боятся: меня непременно бросят, предадут! Женятся на волевой и самостоятельной женщине и весь остаток жизни требуют, чтобы она превратилась в застиранную клушу и не вылезала с кухни. Выйдут замуж за великого учёного и сетуют, что он вместо «заколачивания бабла» слишком много занят наукой. И вот Бог словно бы тоже боится этого. Но этого быть не может! Он в Библии словно бы любит не людей, а свою любовь к ним: «Зачем ты стремишься к знанию, к истине, к развитию, если Я и так люблю тебя? Я тебя, ничтожество, можно сказать, осчастливил такой наградой как МОЯ любовь, а тебе всё чего-то не хватает, презренная ты тварь!». И любуется этой своей любовью, постоянно о ней говорит и считает, что ему за любовь к кому-то низшему должны награду какую-то дать. Но это не может быть поступком Бога, потому что слишком мелочно, слишком по земному! Это чисто человеческий подход к любви, а не божественный. Зачем же Он при этом наградил людей разумом, склонностью к анализу, тягой к знаниям? Сделал бы им вместо головы вторую жопу, если Ему так хотелось, чтобы они пассивно сидели в райских кущах и ни к чему не тянулись кроме отправления естественных физиологических потребностей. Сколько сейчас людей вокруг, у которых словно бы вместо головы седалище? Пропасть! Что-то здесь не так. Я думаю, всё было совсем наоборот.

– Думаете, Бог изгнал Адама и Еву за их лень и желание праздно существовать?

– Да! Именно так. И Сатану к ним подослал с этой целью. Ведь Сатана – это всего лишь слуга Бога, слабый слуга. Только непроходимо глупые люди боятся Дьявола как некую силу, а на самом деле он действует только с разрешения или по указанию Бога. Нет ни одной его проделки, которую он совершил бы без ведома Бога. И вот Богу надоел этот тюфяк Адам, которого ничего не интересовало, кроме лежания на диване…

– Перед телевизором!

– Нет, это я оговорился по поводу дивана. Но если вникнуть в логику Бога, то Ему не могла понравится такая позиция человека. Он это предвидел. Он дал Адаму жену, которая заставит этот тюфяк расшевелиться. У Бога ведь нет ничего случайного, лишнего, чего-то не на своём месте. Покладистая жена, которая не толкает своего мужчину к развитию – смерть для мужчины. А Ева была не того поля ягода.

– Логично.

– Поймите, что человек в Христианстве считается не только богоподобной личностью, а прежде всего личностью, поврежденной тем самым первородным грехом, подверженной греховности. Мир людей – это мир, где торжествует зло. Как бы люди не стремились подражать Христу, различать в себе злое и доброе, противиться злу, понуждать себя к добру, но тяга ко греху берёт вверх. Чувствуете, какие глаголы: «стремиться», «противиться», «понуждать»? То есть человеку постоянно надо совершать над собой некое усилие, чтобы стать хорошим. А чтобы стать плохим вроде ничего и не нужно, всё само собой происходит. Не нужно себя ни понуждать, ни заставлять, словно бы человек сам по себе плох и зол. Бог изначально относится к человеку как к ненадёжному субъекту, которого надо запугать, чтобы он стал хорошим. И Бог врёт, запугивая людей: «Ибо умрёте»! А они едят плоды с запретного дерева и убеждаются, что Бог их просто за людей не считает! Он хочет, чтобы они прожили в неведении, в невежестве. И если бы они воплотили это Его желание, то Библия…

– Состояла бы всего из двух глав?

– Совершенно верно! Не было бы ни науки, ни искусства, ни ремёсел. Мой внук говорит на это: «И хорошо, что не было бы, а то учёные по физике столько открытий сделали, мне их теперь к экзаменам надо заучить, будь они не ладны. А так бы я вместо этой лабуды телек смотрел». Я ему, дуралею, на это отвечаю, что и футбола бы не было, потому что спорт вышел из войны! Для любого спортивного состязания или зрелищного соревнования прообразом когда-то давно послужила война – конфликт между несовершенными людьми. А между людьми Рая конфликт невозможен. Бога просто начинает раздражать ленивая природа человека, поэтому Он его провоцирует на исход из Рая. Так пожилые родители гонят взрослого сына из дома, когда он не хочет ни учиться, ни работать, ни самостоятельно двигаться по жизни. Вот и Бог сыграл как по нотам. Это закон драмы, понимаете? Если в начале пьесы указывают на ружьё и говорят, что оно заряжено, то зритель невольно ждёт, когда же оно выстрелит. Если выстрела не происходит, ерунда какая-то получается. Становится непонятно, ради чего было сказано, что ружьё заряжено. Но тут говорит Сам Бог! А Он никогда не говорит случайных слов, потому что это – Бог, Который ничего не делает просто так. У французов есть такой герой-интриган – Синяя Борода, который специально говорит НЕ ходить именно в ТУ комнату, но даёт каждой своей новой жене ключ именно от ТОЙ комнаты. Спрашивается, зачем ей нужен ключ, если ходить туда нельзя? Вы понимаете, что это классика провокации?!

– Угу.

– Нашёл тоже «грех» – любопытство! Пушкин и вовсе поставил людям неутешительный и неизлечимый диагноз «мы же ленивы и не любопытны». Да я бы Нобелевские премии давал самым любопытным людям! А то мы преклоняемся перед каким-нибудь праведником, праведность которого заключается только в том, что он никогда ничем не интересовался, ни к чему не стремился, никуда не встревал, а когда умер, так никто и не заметил: а был ли он, жил ли он вообще среди нас. И вот нам говорят: святой человек, равняйтесь на него! Святость – это подвиг, а подвиг – действие, а где здесь действие, если человек удалился от людей и не хочет принимать участие в реальной жизни? Спрятался от неё и хвалится, что избежал мирских соблазнов, – так это любой может. Ты попробуй остаться праведником в аду, то есть среди людей, особенно таких, которых кроме базовых инстинктов ничего больше в жизни не интересует. Упади десять раз и десять же раз поднимись, чтобы двигаться дальше, попробуй остаться личностью в условиях подавления. А нам доказывают, что святость в пассивности, чтобы никогда не ошибаться и не падать. А чтобы не падать, надо не выходить из дома, особенно в наших краях, где гололёд держится на дорогах с октября по апрель. Чего проще прятаться от людей и не грешить, потому что не с кем, не обижать себе подобных, потому что нет никого рядом, сохранить честь, потому что на неё никто и не думал покушаться? Получается, что премудрый пескарь Салтыкова-Щедрина – тоже святой.

– Однако, смело же Вы рассуждаете.

– А как иначе надо рассуждать? Мы высокомерно отмахнулись от Маркса, а он хорошо прописал человеческую природу. Не ту, что мы сами себе рисуем, тешим своё тщеславие, рассказывая сами о себе сказки, что человек – разумен, велик и всесилен. А настоящую, согласно которой человек жаден, труслив и слаб настолько, что не может даже свои ногти в порядок привести, придумывая отговорку, что не это является самым главным в жизни. Не умеет собственный дом или страну в порядок привести, и снова себя успокаивает, что всё это пустяки в сравнении с более высокими целями. Не хочет свои мысли в порядок привести, потому что нет у него никаких мыслей-то, одна каша в голове. В жизни нет ничего второстепенного, в ней всё важно. Просто мы из-за своей слабости сортируем явления жизни по степени важности, чтобы оправдать своё бессилие. Сейчас принято не соглашаться с утверждением Маркса, что «бытиё определяет сознание», и возможно это утверждение не будет действовать на нового человека будущей эры. Но он-то это сказал о тех, кто даже за место вот в этом холодном и грязном вагоне готовы зубами рвать себе подобных, потому что следующая электричка пойдёт только через четыре часа. Сейчас говорят, что иностранцы в отличие от нас такие приятные в обращении, культурные, жизнерадостные, великодушные, живут в своё удовольствие и не теряют человеческого облика. А с чего бы им терять облик-то? Ведь они – пассивные плоды своего общества, где всё продумано для благополучной жизни и разностороннего развития человека. И мы – такие же пассивные плоды, но уже другого общества, где всё ещё более тщательно продумано для деградации и вымирания. Почему сейчас многие россияне быстро спиваются, опускаются до самого дна, как Вы думаете?

– У каждого свои причины.

– Ничего подобного! Причина одна: все тупо бегут от жизни в пьяные галлюцинации, где вместо жизни – угар, разврат и хамство. Это тот же скит для святого, сбежавшего от мира, потому что он не уверен, что удержится от его соблазнов. А надо учиться жить и выживать в своём социуме, какой бы он ни был, понимать его пусть самую примитивную и дикую психологию, в чём-то приспособиться к нему, а в чём-то и себе подчинить. Но религия именно такую активность признаёт греховной. Религия препятствует развитию и становлению личности, она ей говорит: беги от жизни в скит или плыви со всем стадом по течению. Поэтому в цивилизованных обществах человек послушно выживает, во всех же остальных, которые при этом могут считать себя превосходящими весь мир – послушно вымирает.

– Нет уж, если человек поставит перед собой цель развиваться, его уже ничто не остановит: ни религия, ни безбожие, ни застой, ни перестройка, ни коммунисты, ни капиталисты.

– Это верно только отчасти. Хорошо, вот Вам другая крайность: человек сознательно ищет опасность или, как сейчас модно говорить, экстрим. Лезет куда-то на Эверест без всякой практической цели, карабкается, срывается, разбивается, а всё ради чего? Опять-таки ради бегства от жизни, потому что легче убежать от мира в горы, разбиться там и остаться в памяти героем, чем жить среди людей. А среди людей такой «герой» липовый сразу ломается, гибнет. Самый тяжёлый подвиг для человека – это не битва за идеи, не рекорды для «Книги Гиннесса», не заточение в монастыре. Самое трудное – это жить среди людей, людей разных, опасных, с разной степенью сумасшествия и предрассудков. Помните, как Порфирий Петрович в беседе с Раскольниковым говорит, что «этак ведь современно-то развитый человек скорее острог предпочтёт, чем с такими иностранцами, как мужички наши, жить»?

– Угу.

Я еду домой в электричке. Напротив меня сидит благообразный старик с живым взглядом и держит в руках книгу. На чёрной обложке золотой фрактурой написан заголовок: «Интерпретации мистерий».

В вагоне привычная давка, народу много. Но его количество будет постепенно уменьшаться, пока поезд всё дальше будет удаляться от Петербурга, который многие из жителей области продолжают именовать Ленинградом. Не по каким-то политическим или историческим убеждениям, а просто по привычке, да и область осталась под именем Ленинградской, а не Петербургской. Получается, что в области живут ленинградцы, а в областном центре – петербуржцы. Большинство жителей этой самой области центр называют почти по-приятельски Питером или просто Городом. Воинственных интеллигентов это раздражает. Но сейчас вообще всех хоть что-то да раздражает. Один раз я слышала даже такой «вульгаризм» в качестве названия Санкт-Петербурга, как Петрович. Потому что детище Петра. Иные остряки по этой схеме даже Москву именуют Юрьевной, потому что и основатель её Долгорукий, и нынешний бессменный столичный градоначальник – Юрии.

Имён у этого города не счесть. Петербург с первого дня существования сравнивали с древними прославленными столицами мира и награждали эпитетами, многие из которых сразу вошли в городской фольклор, образовав мощный синонимический ряд неофициальных, бытовых названий города: Четвертый Рим, Новый Вавилон, Второй Париж, Русские Афины, Царица Балтики. На греческий лад его величали Петрополисом и Петрополем. В народных песнях можно услышать Сам-Петербург, Питер-град, Град Петров, Окно в Европу, Петрослав, Невоград, Город Ленина, Колыбель трёх Революций, Город белых ночей, Город на Неве и просто Город. Когда Петербург перестал быть столицей России, за ним закрепились имена Второй столицы, Культурной столицы и даже Криминальной столицы. С криминальной не согласны петербуржцы, с культурной – вся остальная страна. Но чаще всего в эпитетах Петербурга фигурирует слово «север»: Северная столица, Северный парадиз, Северная Жемчужина, Северная Пальмира, Северная Венеция…

Питер – это как вынужденный компромисс между советским «Ленинград» и царственным «Петербург». Потому что жители его уже не советские, и уж тем более не царственные. Питер – это вариант для тех, кто не согласен считать этот город ни Ленинградом, ни Санкт-Петербургом. Когда городу вернули историческое название, возникло некое противостояние между теми, кто считал себя ленинградцами, и петербуржцами. Некоторые ленинградцы тогда, в начале 90-ых годов, даже презрительно фыркали: «Ишь ты, петербуржцы нашлись! Ишь, как вам хорошо в Петербурге-то жить!». Иные невзлюбили слово «Санкт-Петербург» за его непроизносимость для русского человека из-за обилия идущих подряд согласных. Это заимствование из голландского в самом деле мало кто выговаривает чётко: СаНКТ-ПетеРБуРГ. Говорят приблизительно следующее: «Сан-Питебук». Как сложное для плавного русского языка «Александр Александрович» неизбежно заменяют более лёгким «Алексан Алексанычем» или даже «Сан Санычем». Иногда даже настораживает, если скажут чётко, выговорят все мельчайшие приставки и суффиксы. Такое чувство, что человеку сейчас официально сообщат о его аресте или кончине близкого родственника. Когда эмигранты в Нидерландах берутся за изучение голландского, им проводят своеобразный тест: предлагают произнести какое-то нагромождение типа «трахтен-брахтен-кудахтен» и так далее в том же духе. Если осилит человек такое изобилие твёрдых согласных, то осилит и голландский.

Ещё одна причина путаницы в именах города кроется в том, что название вернули только городу, а железнодорожная станция ещё долго оставалась Ленинград-пассажирский – почти до конца века не было официального указа о её переименовании. Многие предприятия продолжали оставаться «ленинградскими». Сам Питер – это что-то пролетарское, просторечное, рабочая окраина, а не пышная и сытая столица, какой она уже давно быть перестала. Пролетарское же теперь для многих стало чем-то нехорошим, почти ругательным, символом отсталости. Но не фыркайте в адрес имени Питер, как стало модно в последнее время у снобов, которым только кажется, что это от переизбытка культуры. Если приставить к нему «You», то получится Юпитер – отец всех богов. А для тех, кто равнодушен к античной мифологии, – крупнейшая планета в Солнечной системе. Представляю, как перекосило снобов при этих словах!

Снобы – беда Петербурга. Им всё время кажется, что кто-то хочет их оскорбить. Они ищут признаки этого оскорбления даже там, что к ним лично вообще не относится. При слове «Питер» их передёргивает, как будто некую Офонареллу Иссидуоровну назвали просто Фёклой. Потому что она Фёкла и есть – квашня обыкновенная. Ещё хорошо бы обдать её водой из лужи – у Петербурга этого «добра» на всех хватит – и послать открытым текстом «вдоль по Питерской». Узнать снобов всегда можно по кислой физиономии и чопорно поджатым губам, которые они размыкают только для того, чтобы обличить этот гнусный мир и подлый люд в очередном нарушении их картины мира. Снобы всегда охотно перехватывают чужие мысли, которые им кажутся оригинальными. Стоило одному снобу сморщиться в адрес «простецкого» имени города, узрев в этом оскорбление для всего прогрессивного человечества, и другие который год повторяют слово в слово, как прилежно заученный урок: «Питер – это неуважение к великому городу, ко всей нашей культуре и истории! Только людям с низким уровнем развития придёт в голову называть свой город столь пренебрежительно! Ведь имя влияет на судьбу (у них всё влияет на судьбу, кроме них самих), а такое имя, которое звучит как оклик подростка, склоняет город к обыденности и провинциальности, к рабочей окраине (фи-и!). Да-да, это комплекс всех провинциалов, так называть великий город». Вот и выдали свой главный страх с головой: как бы ни прослыть провинциалами, да ещё с rabotchey окраины – вот ужасти-то! Эта фобию в них развил комплекс обитателей бывшей столицы, которая лет сто как уж перестала ею быть. А в России так повелось, что не столица, то провинция, дерёвня – худшего оскорбления для снобов и придумать нельзя! Быть жителем просто города, не великого и не столицы для снобов невыносимо!

Снобизм – претензия на ум и культуру при отсутствии оных. При полном отсутствии! Снобы даже не знают, что имя Питер город носит со дня основания наравне с официальным Питер-бурх. Просто «Бурх» отбрасывалось, как и «Санкт», которое сейчас тоже мало кто использует – слава те, Господи, снобы по поводу этого пока не беснуются. Кстати, первые версии Word при проверке правописания на слове «Санкт-Петербург» выдавали ошибку: «слишком много идущих подряд согласных на стыке слов, что в целом несвойственно русскому языку». Редактор вежливо рекомендовал «построить фразу иначе».

Когда Петербург превратился в Петроград, затем Петроград стал Ленинградом, Питер оставался неизменным. Когда Ленинграда уже не стало, а Санкт-Петербург так и не прижился, опять пришёл на помощь Питер. Он вне политики и вне истории, не имперский и не советский, не белый и не красный, как и положено настоящему имени. Он как неделимый атом в молекуле названия, от которого уже ничего не отбросить. Он прошёл сквозь все эпохи и оказался единственным общепризнанным. Многие уверены, что Питер стал паролем среди своих. Так люди разрешают себя в кругу друзей и домашних именовать не Петром, а Петей, Петькой. По этой же схеме Васильевский остров называют Васькой. Но Piter – это не Петька. Это и есть Пётр. Так звали царя Петра многие его современники, не только голландцы с немцами, но и русские. Пётр не любил раболепия, но и фамильярного обращения вроде Петьки не потерпел бы, поэтому в имени Питер нет ничего низкого. А если снобам видится в нём что-то оскорбительное, то лишь потому, что они мыслят как те надутые вельможи, которые из своих париков и кружев недоумевали, зачем же царь САМ строит корабли и участвует в военных походах, когда для этого есть рабы. Современные «вельможи» так же презирают Питер пролетарский, промышленный, потому что для них величие выражается прежде всего в пышных наименованиях, а не в делах и пользе для страны.

Так или иначе, но мы удаляемся от Петербурга. За окнами метёт метель, сумасшедшая метель, и я с ужасом думаю, что мне ещё надо будет идти полчаса против этой метели, когда приеду в свою дерёвню. Невозможно понять, откуда дует ветер. Мне надо будет идти от станции на север. Хорошо бы, ветер дул в спину. Хорошо, когда ветер в спину, гонит тебя, как Бог из Рая, ускоряет твои тяжёлые и вялые шаги по рыхлому снегу. А уж когда метель в лицо, когда снег, как толчёное стекло, так и режет кожу, забивается в рукава, карманы и даже в самые дальние закоулки сумки, так что потом его приходится вытряхивать даже из кошелька! Тут уж и словами не передать, до чего отвратительно себя чувствуешь.

Опять я нахожу только минусы, хотя давно договорилась сама с собой искать плюсы в любой ситуации. По наущению Робинзона Крузо – и это очень помогает, – я стараюсь мысленно записывать все плохие события дня на правую страницу воображаемой приходно-расходной книги, противопоставляя им всё то, что можно разглядеть в них положительного. Чтобы хоть как-то примирить себя с жизнью, потому что «у нас всегда найдётся какое-нибудь утешение, которое в счёте наших бед и благ следует записать в главу прихода». Тоже мне горе – метель в лицо! В Петербурге ветер и вовсе дует со всех сторон света сразу. Куда ни пойдёшь, а метель всегда в лицо. Всегда! Как удаётся ижорскому воздуху так перемещаться – не каждый сотрудник Гидрометцентра объяснит. Но это же великолепный массаж для кожи лица, который звезда нашего техотдела Алинка сделала в салоне красоты на каком-то там распылителе-ионизаторе воды и отвалила за такое удовольствие ползарплаты. А у тебя есть возможность получить этот массаж бесплатно! Помолодеешь лет этак на …дцать, а всем будешь лениво и вальяжно рассказывать о том, что была у профессионального косметолога.

Итак, я уже хочу, чтобы ветер дул с севера. Так, что ещё? Метель нас уже не беспокоит, но беспокоит то обстоятельство, что вторые сутки во всей области перебои с электричеством. Облепленные мокрым снегом провода провисают и постоянно захлёстываются от ветра. Но как хорошо спится, когда в доме нет света, и ни у кого из соседей не орёт телевизор, что всё будет кока-кола, и не слышен металлический голос диктора, скороговоркой рассказывающего про безумия современной цивилизации, и молчит музыкальная радиоволна, разрывающая тишину хрипами тюремного романса или кошачьими вздохами про пальмы и мачо. В полной тишине закутаешься в одеяло, а если отключат и отопление, то можно накрыться армейской шинелью старшего брата – хорошо, что не выкинули такую нужную вещь, когда её слегка подъела моль. И именно под музыку ветра и снега видишь самые солнечные сны, в которых сине-зелёное море ласково плещется у самых ног…

– …Вы меня слышите? – старик с мистериями уже вырулил на Новый Завет.

– Да-да.

– Христос приходит на землю и ищет, кто согласился бы Его предать и распять. Ему ведь надо умереть, чтобы потом воскреснуть: именно такая у Него сверхзадача. Представьте себе, что никто Его не хватает, никто не предаёт, да и властям безразлично, что Он там за беседы ведёт с народом. Его не казнят, но Ему-то надо, чтобы Его казнили, НАДО! А ничего этого и близко нет, и Он не может явить людям чудо Воскрешения. Ведь Иуда выполнил очень важную, может быть, даже ключевую роль в Новом Завете. Ну, а если бы он оказался честным человеком и не выдал Христа, а? Что было бы?

– Не знаю.

– Христос должен был спровоцировать хоть кого-то на подлость по отношению к Себе, понимаете? Если бы Иуда не согласился его предать, то Ему пришлось бы искать кого-то другого. Сколько сейчас развелось всяких гуру, которые объявляют себя новыми мессиями и даже более крутыми, чем сам Христос, а их никто и не трогает, никто с ними и не спорит, никто не кричит: «Распни его!». Потому что современным людям всё до лампочки, никто никому не интересен. Представьте себе начало эры, когда не было ни телевидения, ни газет, ни светской литературы, ни эстрады и театра в современном смысле этих слов, когда человек тянулся в храм не из любопытства и праздности, а потому что ничего другого не было. Человек тогда ещё не знал, что Земля круглая, для него Тихий океан казался целой Вселенной, неизведанным миром, как космос. Сегодня человек идёт изгонять из себя бесов к психологу или на телевидение в ток-шоу, а не к священнику. В ту эпоху человек рождался – его несли в храм, вступал в брак – шёл в храм, рожал детей – опять нёс их в храм, болел – обращался за помощью к жрецам, случался неурожай – он снова молил богов о милости, умирал – и опять в храм. Первые библиотеки и школы основывались при храмах. Вся жизнь древнего человека была тесно переплетена с религией. Теперь есть медицина, агрономия, метеорология, море всевозможных развлечений, поэтому человеку некогда да и незачем постоянно тревожить Бога своими насущными просьбами. Но когда пришёл Христос, люди готовы были глотку перегрызть тому, кто посмел бы замахнуться на устои их веры, потому что для них это было всё, чем только можно дорожить в жизни. Что плохого, если люди не соглашаются так легко отказаться от своей веры в Бога-Отца, который к тому же является отцом самого Иисуса? Вы понимаете, какая во всём этом искуснейшая провокация заложена? Бог постоянно провоцирует человека на такие поступки, от которых потом ужасается всё человечество, от которых человек постоянно чувствует себя ничтожным, никчемным и жалким, и это самоуничижение принято считать святостью. Мол, я так низок и мерзок, что с меня и требовать-то нечего. Бог смеётся над нами, Ему там скучно, вот Он и развлекается, как может.

– Где это «там»?

– Ну там, на небе.

– А почему Вы думаете, что Бог именно на небе, а не повсюду?

– Ха, хороший вопрос! Но людям всё-таки спокойней, когда они думают, что Бог на небе, а не где-то рядом. Бог должен быть на небе, а на земле Его ждут только гонения. Кому он нужен хотя бы здесь, в этом переполненном вагоне? Люди станут пихать его локтями: «Только тебя ещё тут не хватало!».

Большинство пассажиров от холода и долгой неподвижности, обусловленной теснотой и намокшими от снега толстыми зимними пальто на тёплых подкладках, шубами, блестящими от воды скрипящими кожаными куртками, спит тяжёлым медвежьим сном, каким можно спать только в зимней России. Кто-то клюёт носом, кто-то наоборот запрокинул голову чуть ли не на спину, так что она временами непроизвольно перекатывается через плечо на грудь, отчего человек резко всхрапывает, на мгновение просыпается, ужасается чему-то и опять, откинув голову назад, тут же крепко засыпает. Иные спят даже стоя, а только что вошедшие с выражением лица «попробуй, вякни что-нибудь» стряхивают на сидящих свои воротники, мокрые зонты и шапки в отместку за не доставшиеся места. На лицах сидящих при этом изображается «тьфу!» и «чтоб тебе!». Пахнет мокрой шерстью и табачным дымом.

Нам не повезло: мы сели в старую электричку с деревянными рамами. Такие электрички ходили ещё во времена строительства коммунизма в нашей отдельно взятой многострадальной стране. То ли от времени вторые рамы сгнили, то ли места их крепления износились, то ли их воруют сами пассажиры – а наш гражданин может утянуть, что угодно, и даже не из надобности, а просто по инерции или рефлексу. Но на некоторых окнах вторых рам вовсе нет, а где всё-таки есть, они приколочены длинными загнутыми гвоздями. Хорошо ехать в такую погоду в новенькой электричке, какие сейчас делают где-то в Торжке или Тихвине, а раньше делали на Рижском заводе, с добротными двойными рамами, с печками под каждым сиденьем. Но где ж, в самом деле, напастись новых поездов на всех желающих?

Рама у моей головы колышется от каждого движения вагона, но я не переживаю. Во-первых, её надёжно подпирает моя голова. Во-вторых, я вижу, что в соседнем купе второй рамы нет, и от окна дует так, что на воротнике спящей подле дамы вырастает маленький сугроб снега. Ехать ещё долго, и я тоже нечеловечески хочу спать, но ужасно интересно послушать этого словоохотливого пожилого человека.

– Вы помните, где Пушкин говорит о нашей лености и не любопытстве?

– По-моему, это из «Путешествия в Арзрум». Он там ещё пишет о гибели Грибоедова…

– Браво! Приятно в наше время встретить кого-то из молодёжи, знающего об этом. Значит, не всё потеряно. А как Вам его совет проповедовать Евангелия среди черкесов, чтобы укротить их свирепый нрав, чтобы подружить их с нашей культурой?

– Уж и не знаю.

– Да глупости это всё! Таким импульсивным по своей природе людям будет тесно в оковах христианского смирения. Религия обязательно должна соответствовать характеру нации. Обязательно! Ведь греческое христианство, которое принял князь Владимир, многожёнец и пьяница, тем не менее, причисленный к лику святых, тоже значительно отличалось от современного Православия. А призыв жить как птицы небесные, не думая о хлебе насущном, потому что Бог всё даст, ничего не напоминает?

– Нет.

– Это же определение характера нашей нации: не прикладывать ни к чему никаких усилий, и авось, небось да как-нибудь всё само собой наладится и образуется. У нас же всё на авось делается: мы и живём-то на авось. Авось – это наш второй Бог. А может быть, и первый.

– А вот в Коране, кстати, нет этой лабуды про птиц небесных и Еву, – подключилась к разговору сидящая рядом со стариком женщина. – Сказано просто, что вывел первых людей из Рая сатана, поэтому южные мужики не страдают комплексом Адама на манер наших, которые только скулят и баб во всех своих бедах обвиняют.

– Много ты знаешь! Да они баб вообще за людей не считают! – толкает её в бок сидящий на краю сидения мужик, до этого мирно спавший у неё на плече. – Ты даже себе не представляешь, дура, как к тебе ещё хорошо относится наша культура! У вас, баб, вообще синдром этого, как его… Пигмалиона, вот вы и пилите мужиков, выпиливаете из нас что-то, жизнь нашу сокращаете.

– Мы ж не виноваты, что вы такие неотёсанные получились, – ядовито сказала ему женщина. – Поспешил с вами Боженька, создал Адама первым, а первый блин, как известно, всегда комом.

Раздалось несколько злорадных женских смешков.

– А, что… Билеты? А-а, – зевает и просыпается мужчина, сидящий рядом со мной: на коленях у него дипломат, и он периодически открывает его и вытаскивает оттуда чипсы по одной штуке из хрустящего пакета. – А вы слышали анекдот про то, что Адам был советским человеком?

– Почему именно советским?

– Потому, что только хомо советикус может ходить с голой жопой, без денег и крыши над головой и совершенно серьёзно считать, что он находится в Раю.

– Ха-ха-ха!

Старик начинает нервничать: ему не нравится, что такой в общем-то серьёзный разговор повернул на волну анекдотов и прибауток. Он что-то доказывает мужчине с дипломатом, а я всё-таки нетактично засыпаю, и мне даже снится что-то религиозное. Я вообще всегда засыпаю, когда кто-то говорит о религии. Не понимаю разговоров о религии и ведущих эти разговоры людей, которые словно в чём-то сомневаются и таким способом гонят свои сомнения. Самый разумный разговор о религии и Боге – это молчание. Россияне в последнее время очень много говорят о своей вере, и в то же время не могут, а то и не пытаются осилить выполнение хотя бы одной заповеди Моисея.

Обидеть друга не желаю, И не хочу его села, Не нужно мне его вола, На всё спокойно я взираю: Ни дом его, ни скот, ни раб, Не лестна мне вся благостыня. Но ежели его рабыня Прелестна… Господи! я слаб! И ежели его подруга Мила, как ангел во плоти, — О Боже праведный! Прости…[15]

«Ах, Александр Сергеевич, милый, ну что же Вы нам ничего не сказали?..»

– Чего я вам ещё не сказал-то? – вдруг входит в вагон Пушкин и стремительно проносится по проходу в другой конец. – Уж, кажется, всё разжевал! Я не виноват, что вам хоть кричи в оба уха, а до вас всё одно ни черта не доходит, нелюбопытные ленивцы!

Что сказали, кому сказали?.. Ах, это кто-то в соседнем купе у меня за спиной слушает «ДДТ» через наушники, а по составу бегает кудрявый помощник машиниста со связкой ключей. До чего же клонит в сон! Скорей бы уж оказаться дома. Как хорошо дома, когда, закутавшись в одеяло или тёплый плед, можно наблюдать за метелью из окна…

– Да отстань ты от меня со своими инициациями пирамид! – протестует мужчина с дипломатом в адрес старика с «Интерпретациями мистерий». – Нет в людях никакой веры, нет! Одно притворство!

– Но послушайте…

– Не-хо-чу!

Людям нужна хоть какая-то точка опоры, чтобы удержаться на ногах при нынешних потрясениях, поэтому многие вцепились в разные религии и учения. В коммунизм ведь тоже многие верили по инерции, потому что так было принято. Так было удобно. А кто-то и вовсе не верил, судя по нынешним откровениям бывших секретарей парткомов, прорвавшихся в Китай-город, но, тем не менее, прилежно продвигался по исхоженной лестнице: из октябрят в пионеры, потом – комсомол, кандидат в партию, а вот ты и коммунист, которому по заведённому порядку неплохо было бы прорваться в депутаты или куда ещё повыше. Это тоже было своеобразной игрой в веру, а сейчас она рухнула, поэтому вцепились хоть во что-то, потому что «природа не терпит пустоты», и вакуум в головах втягивает в себя всё. Как в известном школьном опыте по физике, где трубка с выкачанным воздухом втягивает в себя воду. И поскольку этой «воды» появилось слишком много, в головах образовался винегрет из каббалы, розенкрейцеровской философии, герметических теорий, космогонии, гороскопов, хиромантии, манихейства. И это обильно приправлено обрывками даосизма, брахманизма, суфизма и прочего аллегоризма, так что и не поймёшь: Христу человек поклоняется, Исиде или своему знаку Зодиака. А ещё эти нирваны, сансары, архаты! Да добавь к этой гремучей смеси ещё самую крепкую и неистовую из всех вер веру – суеверия, так и вовсе скучно не будет. При этом каждый заявляет о своей единственно правильной Истине, хотя все существующие истины слиты теперь в один котёл и тщательно перемешаны. И эта ядерная смесь может в любой момент взорваться. А где-то уже взрывается…

Действительно, трудно быть верующим не в отрезанном от безумного мира скиту, а среди людей. Вера – самый тяжёлый труд для современного человека, а мы относимся к ней как к развлечению, способу убить бесконечное и такое быстрое время. «Оставь тех, которые свою религию обращают в игру и забаву: их обольстила ближняя жизнь!»[16]

Опять же появилась мода на воинственно заявивший о себе Ислам. От красивых обрядов Православия тоже что-то взято – так модница берёт что-то в магазине одежды к новому сезону, – а остальное отброшено за ненадобностью и сложностью. Все венчаются, крестятся, но так же успешно разводятся и открещиваются от любых своих убеждений. Маленькие обезьяны любят всё блестящее и сверкающее, а мировые религии очень красивы в убранстве храмов, в роскоши одежд и запутанности обрядов. Это и привлекает, а не следование канонам. Тем более, что в наше время быть христианином значительно труднее, чем во времена Нерона, потому что тебе на каждом шагу говорят, что нынче самая лучшая женщина – это куртизанка и путана, самый лучший мужчина – это авантюрист и аферист, что продажность и лживость – это норма жизни, разврат – это подвиг, а элементарная порядочность – это лицемерие и ханжество. «В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку», – утверждал Чехов, и сейчас все потерявшие веру, как попугаи, повторяют друг за другом прописные истины, что «делает пустым набором слов обряды церкви». Слов на это счёт много понаделано, но словами всё и заканчивается, словно людей поразила неведомая болезнь, при которой человек страдает непреодолимой гипертрофированной потребностью много говорить, но при этом ничего не может выполнить из сказанного. Проповеди крепкой веры и элементарной нравственности тонут в хоре голосов, призывающих к тому же самому.

Но Бог не позволяет человеку чувствовать себя одиноким, и именно из-за тотального чувства одиночества в современном мире, в котором человек окружён разными механизмами так плотно, что сам всё больше уподобляется механизму, многие потянулись к религии. Техника уже не внушает совершенства и надёжности, из любви сделали новую и прибыльную отрасль медицины и спорта, всё приелось, всё успело разочаровать, а Бог остался. Но люди, много говорящие о Боге, стучащие себя кулаком в грудь по этому поводу, напоминают разобщённых крикливых детей. Даже не детей, а каких-то обменышей, которые передрались меж собой, и вот уже бегут к Отцу с криками и, вцепившись липкими и грязными ручонками в его платье, продолжают валтузить друг друга:

– Папа, папа, я верю в тебя правильно, а вот он – не правильно!

– Я крещусь тремя пальцами, а он – двумя, а вот тот совершает какое-то непонятное телодвижение.

– А вот он называет тебя не так, как я! А этот и вовсе в тебя не верует!

– Врёшь, собака, верую я!

– Нет, это я верую по-настоящему, так как надо, а вы все…

– Нет, я!

– Нет, я!

А Бог-Отец смотрит на них и не знает, как быть: то ли всем надавать подзатыльников, то ли вырваться от этих несносных созданий с воплем: «Да Я вас знать не знаю и знать не хочу! У всех дети как дети, а у меня – сволочи! Когда же вы повзрослеете и научитесь уважать Меня, а не бояться?».

– Где вы разглядели в современной России Православие? – грохочет мужчина с дипломатом, и я снова просыпаюсь. – Не смешите вы меня своими сказками! Если в том же атеистическом Союзе азарт, похоть, пьянство и хитрость считались пороками, то нынче они негласно стали самыми главными достоинствами человека. Вот она, ваша нынешняя религия! – он вырывает у женщины напротив журнальчик с обнажённой красоткой на обложке, которая лукаво улыбается и манит зрителя наманикюренным пальчиком. – Вот чему сейчас люди поклоняются, а не Богу…

И мужчина, тем не менее, начинает разглядывать журнальчик с характерной плотоядной жадностью во взгляде:

– Да-а… Эти сиськи-писки тоже сейчас в церковь ломятся венчаться с каким-нибудь богатеньким Буратино. Повенчаются и бегут дальше блудить, а потом со страниц газет и журналов будут взахлёб рассказывать, кто кого переплюнул в этом деле. А вы будете про этих жиголо и шлюшек читать и слюни пускать, пока они на время очередного молебна перерыв в своём блядстве сделают.

– Отдайте журнал! – протестует женщина. – На себя посмотри, пьянь.

– Да на, штудируй дальше! Только ничего важного не пропусти, кулёма. Православие к ним вернулось… У моей бабки учебник «Закона Божьего» был в тысячу страниц, его раньше в школе изучали несколько лет, как алгебру и географию, а вы в церковь пару раз сбегали, поглазели там в разные стороны и уже к верующим себя причислили. Это всё одно, что научиться говорить «гутен морген» и «ауф видерзейн», и кричать всем, что владеешь немецким языком в совершенстве. Мой бывший однокашник эмигрировал в Германию, и там, чтобы в приход попасть, надо настоящий экзамен сдать: наизусть знать основные молитвы на латыни, Символ Веры, Заповеди блаженства, основные сюжеты Библии и много ещё чего. А без этого экзамена хрен тебя пустят в церковь ихнюю! И если узнают, что ты как-то непотребно себя ведёшь, могут взашей выгнать из прихода на веки вечные. А наши клуши ни черта не знают, а только умеют жужжать о своей набожности. Я вот – атеист, и то знаю, что в августе есть три Спаса – Медовый, Яблочный и Ореховый. А тёща в церковь бегает каждую неделю рассусоливать там с другими сплетницами о своей праведности, но ни фига не знают! Они даже не знают, что Пасха посвящена выходу евреев из плена египетского.

– Так на то и вера, что надо верить, а не знать.

– Во что верить-то, если ничего не знать? А жена моя и вовсе луне поклоняется: вычитала где-то, что мы с ней по лунному календарю совместимы, и говорит: «Вот если бы ты не в апреле родился, то мы вместе не были бы». Да куда бы ты делась, егоза? Даже бельё теперь стирает и волосы стрижёт только в тот день, когда по лунному календарю полагается – ну, полное затмение!

– Вот у Вас ярко выраженный комплекс Адама, – жёстко констатировала женщина напротив интонацией врача, который сообщает больному о наличии у того смертельного заболевания.

– Да чихать я хотел на это! Ты сама-то веришь в Бога?

– Верю.

– А я не верю, что ты веришь!

– Тоже мне Станиславский выискался! Вот сейчас все станем Вам доказывать свою веру.

– Да где ваш Бог? Покажите мне Его! И я буду в Него верить, так уж и быть.

– Ой, одолжение Богу сделал своим «так уж и быть».

– А как же!

– Вы понимаете, в чём дело, – старик напротив меня, кажется, очень рад такому интересному спору. – Человек обычно верит в то, что видит или слышит, хотя он же не видит, не слышит и не чувствует радиацию, но мало в современном мире найдётся дураков, которые заявят: «Я не верю в радиацию, потому что не вижу её!». Почему надо что-то увидеть, чтобы поверить в это? Видеть означает верить? Но верить – это не всегда видеть. Вера – это одно, а зрение – нечто совершенно другое. Вера принадлежит к понятиям философским, если хотите, психоэмоциональным. А зрение – явление чисто физическое, можно сказать, медицинское. Что же может быть между ними общего? Вы вот сказали: «Покажите мне что-то, и я стану в это верить». Но будешь-то просто видеть, а не верить! Я, например, сейчас вижу вагон. Но мне нет смысла верить в это и возводить сию веру в культ.

– Ну, дед, ты и мозговерт! Точнее, мозгокрут.

– У нашей станции на днях сбило поездом бабу одну, – подключился к разговору стоящий в проходе около нашего купе пассажир, – потому что она и не видела его, хотя ей и кричали окружающие: «Куда же ты под поезд-то?».

– Правильно! – ещё больше обрадовался старик. – Она узнала о существовании поезда только в момент столкновения с ним, когда все органы чувств почувствовали, увидели, услышали его…

– И осязали, – перебил его мой сосед, закладывая в рот очередную порцию рифлёных чипсов, от аппетитного запаха которых у меня забурчало в желудке. – Но это ей уже не помогло.

– Потому что наши органы чувств несовершенны, – продолжал старик с улыбкой, – и многие представители животного мира во много раз превосходят нас по качеству слуха, зрения, обоняния. Более того, с годами они у нас ухудшаются или вовсе исчезают. Согласитесь, что нельзя в таком деле, как вера в Бога, полагаться на столь непостоянные и несовершенные ощущения.

– Так я о том же и говорю! – восклицает товарищ с «ярко выраженным комплексом Адама», дожёвывая жареный картофель. – Сейчас любой алкаш водочки накушается до «белочки», а потом бежит людям рассказывать, что ему Бог является. А то ещё может на основе своих запоев новую религию создать, и что ему там почудилось, в канон возведёт! Именно так и создаются религии.

– Да как же можно вот так всё опошлять? – с деланным негодованием восклицает женщина напротив его.

– Ой, да ладно! А ты веришь в Бога? – мужчина вдруг резко оборачивается ко мне, и я чувствую по запаху, что он находится под приличным градусом: обычное дело, после которого угрюмый и молчаливый россиянин обретает дар цицеронова красноречия.

Не знаю, что и ответить, потому что не умею говорить на эту тему, тем более с теми, кто явно настроен на конфликт. Пустая трата времени, когда люди спорят о Боге, или о том, что такое счастье или любовь, потому что каждый по-своему видит или не видит этот мир. Это всё одно, что спрашивать человека, верит ли он в существование солнца или в то, что после зимы наступит весна. Глупейшие ответы звучат на этот вопрос, когда человек начинает объяснять, как он верит, в кого или что, зачем, отчего, почему и сколько раз на дню. Всегда настораживают как расспрашивающие об этом, так и те, кто охотно разглагольствует о своей религиозности или полном безверии. Есть в них что-то неестественное. Как правило, это люди с претензиями на избранность и всезнание. Но больше всего отталкивают те, которые заявляют, что у них кто-то отнял веру. Веру отнять нельзя, если это в самом деле настоящая вера, а не очередная дань моде.

Мне не нравится состояние веры – оно подразумевает под собой какое-то сомнение, неуверенность или разочарование. Нравится состояние знания, и верующие в Бога являются, прежде всего, твёрдо знающими, что Он есть, чувствующими и осознающими Его существование и присутствие в каждом мгновении жизни. Просто закрепилось в речи называть таких людей верующими, как мы говорим о том, что пчёлы кусаются, хотя они не могут кусаться, потому что у них нет зубов – они жалятся. Никогда не спрашиваю людей об их вере или неверии – проще понять это по поведению и поступкам. А при рассуждении о высоких материях так легко сбиться на глупый пафос и высокопарность. Поэтому всегда теряюсь, когда кто-то обращает на себя внимание подобными речами.

– А у вас дома свет есть? – спрашиваю я в ответ.

– Какой ещё свет?

– Электрический.

– А-а! Нет.

– И у вас нет? – удивляется женщина. – У нас тоже второй день нет света.

– Я уже четыре дня без света сижу! – ещё больше удивляет её мужчина с дипломатом.

– И куды только правительство смотрит? – вздыхает кто-то в соседнем купе, у кого дома, по-видимому, не первый день отсутствует электричество.

– А чего правительство сделает, если на улице буран? – усмехается мужик рядом с женщиной. – Пойдёт столбы поднимать и провода распутывать?

– Пусть идут и распутывают! – откликнулся вздыхавший голос. – Чего им ещё делать-то? Столько напутали, что теперь сто лет никто не распутает.

Все как-то сразу повеселели. Знает ли, ведает ли наше правительство, что в государстве есть такие граждане, которые по определению Гоголя «желали бы впутать правительство во всё, даже в свои ежедневные ссоры с женою»? Погасла лампочка в подъезде или лопнула труба в подвале, и уже град скрытых и явных проклятий сыплется в адрес не только президента и кабинета министров, но и всего многочисленного класса политиков, чиновников и прочих господ. Так в большом патриархальном семействе отец всегда отвечает за всё, что происходит в нём, а если не хочет или не может, то его уже никто не воспринимает главой семьи.

– У меня сосед тоже одно время в церковь бегал, – мужчина с дипломатом продолжает уже более мирным тоном. – С алкашами это случается. Говорил: «А чё, модняво жа». Потом начал носить звезду Давида на толстенной цепи. В лютый мороз распахнётся до пупа, чтоб все видели, и идёт, в разные стороны поворачивается, а то, не дай бог, не заметит кто. Я спрашиваю: «Ты что, уже веру сменил? Быстро же у вас всё нынче делается». Он объясняет, что крест ему надоел, а звезда красивше, да и вообще прикольней как-то. Вот так сейчас люди и относятся ко всему на свете: и к вере, и к любви, и к самой жизни – чтоб всё прикольно было да клёво.

– Не в этом дело, – обрадовался старик продолжению интересного ему разговора. – Мир хочет вернуться к многобожию, потому что одного Бога мало. Человеку намного легче понять сущность Бога именно в политеистическом изложении, чем при монотеизме. Мы даже из монотеизма умудрились сделать многобожие: у нас есть Троица, апостолы, тысячи ангелов и святых, к лику которых продолжают причислять всё новых и новых людей. То есть человек поклоняется уже человеку, самому себе, а не Богу и даже не богам. Многим из нас более понятны такие люди, как Ксения Блаженная, а не ветхозаветный строгий Яхве.

– Кому это «многим»? У нас был бог в Кремле, а теперь его там нет. Его место заняли такие же слабые и безответственные люди, как и мы все, – владелец дипломата достал из кармана маленькую фляжку и с жадностью вылакал её содержимое, как кот валерьянку. – А насчёт многобожия я, пожалуй, с тобой согласен, дед: сейчас у каждого свой бог. Мы уже поклоняемся Бахусу, Селене и Венере, и скоро у нас Сатурналии объявят новым государственным праздником. Вчера по телеку показали какого-то старого хмыря, у которого уже песок из задницы сыплется. Так он, козёл облезлый, влюбился, стало быть, в какую-то школьницу, бросил семью, живёт с этой рано созревшей малолеткой в свободной любви, каждый день занимается с ней сексом и очень этим гордится. Чем не вакханалия? И все в студии поздравляют его с днём каких-то влюблённых. А некая мамаша пенсионного возраста отбила у родной дочурки мужа и хвалится этим в прямом эфире. Дескать, вот какая я ещё резвая, хотя и климакс наступил. А я так думаю, что она после этого полезет отбивать бойфренда уже у внучки. Раньше таких потаскух в деревнях кнутами драли, чтобы они заразу не распространяли, а теперь им прямой эфир предоставили. Обожрутся таблеток омолаживающих и бегут блудить с каждым встречным, включая кровных родственников. Со всей страны собрали развратников, которые влюбляются на каждом шагу во всевозможное отребье, и рассказывают о своих интимных похождениях каждому встречному, а их пр-роздравляли с этим самым Днём святого Валентина. Этот Валентин-то кто такой?

– Католический святой, – объяснил всезнающий дед. – В третьем веке был такой епископ, который тайно венчал влюблённых, когда император Клавдий Второй запретил браки, чтобы ничего не отвлекало солдат от военных походов. Четырнадцатого февраля его за это казнили.

– Нам своих святых мало, что ли?

– Отнюдь! В православной традиции есть, например, День мучеников Адриана и Натальи, которые символизируют собой образец супружеской верности.

– Ну-у, супружеская верность нынче неприличной болезнью объявлена! – хохочет мужчина с дипломатом, и ему тоненько вторит пассажир из прохода.

– Русское общество всегда более сдержанно относилось к таким вещам, как любовь, влюблённость, брак, поэтому и святые у нас несколько другие. А День Валентина у нас появился для того, чтобы показать миру, что мы теперь являемся светским государством, вот и всё.

– Зачем нам всё время всему миру чего-то показывать? Э-хе-хе, святые угодники… У меня родители пятьдесят лет прожили душа в душу, мать отца с войны ждала, а теперь британские учёные установили, что нормальная женщина должна на каждого встречного вешаться, чуть ли не каждый день в кого-то влюбляться, а иначе она больная, и её лечить надо.

– Это всё от депрессии, – сказал старик. – Сейчас у многих людей не осталось ни работы, которая нравилась бы, ни хорошей семьи, ни увлечений, ни позитивной информации, вот и вцепились мёртвой хваткой в разговоры о личной жизни в надежде хоть от этого получить какую-то радость.

– Да таких оргий не видывали ни в Древней Греции, ни в языческой Руси!

– Почему же сразу оргий? – возмутилась женщина с журналом. – День влюблённых посвящён любви.

– Да не любви, а траханью он посвящён, тррра-хань-ю! – последнее слов было произнесено так громко, что часть пассажиров проснулась и недоумевающе закрутила головами в разные стороны. – А вы, бабьё, куриный народ, только и сбиваете мужиков с пути истинного!

– Ну вот, ещё один женоненавистник с комплексом Адама! – совсем чего-то расстроилась женщина. – Я не пойму, почему именно ко мне такие типы липнут! – она вдруг обратилась ко мне: – У меня же очень высокая самооценка, а мужчин с комплексом Адама притягивают к себе только женщины с комплексом вины и низкой самооценкой! Вы можете мне объяснить, почему этот хам напротив меня сел? Со мной рядом уже сидит одно недоразумение, – при этом её спутник насупился и сделал вид что спит, – а теперь ещё напротив другое прилипло! Вот почему так?

Я пожимаю плечами, потому что её слова напоминают фразу из какого-то дешёвого американского фильма, а стоящий у нашего купе пассажир хихикает:

– Других-то нету.

– Да нужна ты мне, чтоб к тебе липнуть! До чего же бабьё образованное пошло: захочешь к ней прислониться, а она тебя тут же своей образованностью оглоушит, разберёт по косточкам и определит, какой у тебя комплекс или синдром, и как тебя лечить, – мужчина с дипломатом решительно встал и двинулся к выходу, напевая: – «У меня жена, ох, красавица, ждёт меня домой, ждёт, печалится».

Но это уже сон. Да, это сон, в котором кипрский царь Пигмалион, боящийся несовершенных наглых и бессовестных женщин, вырезает из слоновой кости статую прекрасной девушки. Вырезает и поёт что-то про коня и ревнивую жену. Но его перебивает горько плачущий Адам, который трёт свои глазёнки кулачками и жалуется на Еву, стоящую в стороне от этой мужской истерии:

– Это она виновата-а! Это она мне яблоко подсунула-а-а! Я тут ни при чё-о-ом!..

Иногда кажется, что Адам так и не вкусил толком яблока познания – как был дураком, так и остался. Бог посмотрел на него, поморщился, посмотрел на Еву, да и выгнал их обоих из Рая. Понял, что с такой спутницей этот рёва не пропадёт: уж она-то ему не даст расслабиться. Она будет толкать его к развитию и совершенству, а он будет постоянно зудеть, что мог бы как прежде сидеть в Раю и нечего не делать, если бы подлой бабьей натуре не приспичило полюбопытствовать: и зачем это Бог запретил есть именно ЭТИ плоды. Ах, Ева-Ева, мать всех людей и мужчин в том числе… Хотел Бог выгнать и Пигмалиона-идеалиста, но тот нахально заявил, что он Ему не подчиняется, так как его боги живут на Олимпе.

– До чего же наглый народ пошёл! – ужасается Бог.

А эти двое, Адам и Ева, пошли. Вот они идут из Рая навстречу новой жизни: Ева бодро с любопытством на лице, а Адам еле плетётся и всё хнычет и плачет, жалуется и причитает, да так проникновенно, что хочется схватить его в охапку, оградить от всех невзгод ещё неизведанного им мира и ляпнуть что-нибудь вроде:

– Уси-пуси, какие мы ластлоенные! Не ходи никуда, сиди с мамкой, кушай кашку, а то вляпаешься ещё куда-нибудь не туда, горе ты моё луковое! Агу-агу!

А Ева вдруг обернулась ко мне и оглушила зычным голосом:

– Билеты готовим! Сколько раз повторять?! Ишь, спальный вагон тут устроили!

Я машинально достаю билет за проезд и показываю его Еве. Потом всё-таки открываю глаза и вижу, что это никакая не Ева, а контролёр-билетёр: крепкая, горластая, привыкшая много работать и рассчитывать лишь на себя баба средних лет. Да я проспала никак не меньше получаса! Народу в вагоне значительно поубавилось, вместо давки теперь в каждом купе сидит по три-четыре пассажира. Старик с книгой и женщина с журналом и «недоразумением» исчезли, а вместо них напротив меня сидит бабуля в пальтеце образца 1947 года с каким-то баулом на санках.

– А за ребёнка кто будет платить? – спрашивает непонятно кого контролёрша. – Ребёнку-то уже больше пяти лет.

Тут я замечаю, что к моему плечу привалилась девочка лет восьми и мирно спит.

– Это не моё, – заявляю я.

– А чьё? Моё, что ли?! – грохочут мощные голосовые связки контроля.

Девочка от такой звуковой волны просыпается, садится прямо и глубоко вздыхает. Она слишком легко одета для такой гиблой погоды. Демисезонное пальтишко, из которого она заметно выросла, так что из рукавов выглядывают тонкие запястья, местами порванные застиранные колготки и лёгкие ботиночки говорят о том, что ребёнок не живёт дома. Хотя сейчас в каждом доме свои причуды в обращении с детьми.

– Ну и? – грозно спрашивает женщина в синей форме. – Куда едешь? Из дома сбежала, что ли?

Девочка молчит и сжимается, как затравленный котёнок, потом вытягивает тонкую шею и жалобно смотрит в окно большими глазами. Ни дать, ни взять – Мальвина из «Приключений Буратино»! Я тоже оборачиваюсь к окну и понимаю, как это ужасно, если такому плохо одетому ребёнку сейчас придётся выйти из вагона в метель на какой-нибудь глухой станции, где не все поезда и останавливаются.

– А ну-ка давай на выход! Там будем разбираться, – машет контролёрша рукой, словно сметает какую-то паутину перед собой.

– Возьмите, вот, – я протягиваю ей пятьдесят рублей.

– Чё ты мне суёшь? Это что – твоё? А ты, малявка, ну пшла на выход!

– Чего ты к ребёнку пристала, фашистка? – вдруг ожила бабуля напротив, прожёвывая бублик. – И так народ ободрали дочиста, а теперь ещё к ребёнку пристали. Мешает она тебе, да? Мешает? Связался чёрт с младенцем! Государство обеднеет, если ребятёнок бесплатно проедет пару-тройку станций? Куда она пойдёт в такую собачью погоду? Цыганкам вонючим, которые тут целым табором бесплатно катаются и наркоту возят, боитесь слово поперёк сказать, а к невинному младенцу прицепились! Ишь, какая смелая! Иди вон с мужиками цапайся, если так неймётся!

– Нет, как она меня назвала? – задрожали губы у женщины в форме. – Вы все слышали?

– Слышали, – ответил хитрый голос откуда-то из-за спины и по интонации было ясно, что человек любит наблюдать скандалы.

А скандал намечался нешуточный.

– Бабы, хорош вам орать, – зевнул проснувшийся в соседнем купе мужик и позвал контролёршу: – Ты к нам-то подойдёшь когда-нибудь, краля, а то мы уже проснулись и снова заснули, пока ты там канителиссьси.

– Дома надо спать! – игриво заявил чей-то женский голос.

– С тобой что ли? У себя на кухне будешь командовать, что надо делать и как.

– Хи-хи-хи!

– Да как Вам, бабушка, не стыдно? – загремела контролёрша. – Какая я фашистка?! Я у Вас даже билет не спрашиваю, хотя могла бы, но вот из уважения к Вашим сединам не спрашиваю, хотя дачный сезон давно закончился, а Вы мне что говорите? Как Вам не стыдно?

– А чего мне должно быть стыдно-то? Вам не стыдно людей обирать, а мне чего стыдиться? Понаставили держиморд в форме повсюду, а народ молчит! – в бабуле чувствуется недюжинный талант повести за собой этот самый народ на баррикады. – Скоро последнее будут отнимать, а они знай, спят себе! А у Вас почему билет есть? – обращается вдруг ко мне бабуля. – Очень богатая, что ли?

– Очень, – отвечаю я.

– Да-а, у богатых свои привычки, – вздыхает голос сзади.

– А что такого-то? – почти оправдывается женский голос. – Я каждый день на работу езжу, у меня уже возраст не тот, чтобы от контроля бегать по вагонам, как студентка…

– Вот из-за таких законопослушных, как вы, эти дармоеды с народа и будут продолжать драть в три шкуры!

– Вы ещё морду нам набейте, – не на шутку пугаюсь я агрессии, которую всегда порождает неравенство, – что у нас куплены билеты, а у вас – нет.

– А не фиг буржуазию из себя корчить! С билетами они, вишь! Никто не покупал бы эти билеты, и не повышали бы на них цены.

– Они бы тогда и вовсе все поезда отменили, – перебил хитрый голос сзади. – Эти на поездах не ездют: у них у всех личное авто имеется.

– Кто это «эти», кто «эти»? Ты кого это «этими» назвал? – шумит контролёрша.

– Людка, да пошли ты! – окликнул её напарник, долговязый молодой человек. – Охота тебе так вот с каждым рылом нервы мотать?

– Не-е-ет, пусть она мне покажет своё пенсионное удостоверение и платит пятьдесят процентов за проезд! – вошла в раж контролёрша, нависнув грозовой тучей над бабулей.

– Обзавелись все какими-то удостоверениями да справчонками, а мы должны за них платить по полной стоимости, – возмущается пассажирка уже с противоположной стороны вагона. – На весь вагон три-четыре человека с настоящими билетами, а остальные с какими-то бумажками-поблажками. У некоторых по целому мешку документов набрано на все случаи жизни. Где справедливость? Почему я из своей нищенской зарплаты должна находить деньги на проезд, а кто-то имеет законное право бесплатно кататься? А мне ещё троих детей надо растить-кормить, на ноги ставить.

– Не хрен рожать столько, а то нарожают целый выводок от алкаша какого-нибудь, потом плачутся всем, что не знают, как их прокормить! Головой надо думать, а не жопой.

– Какого алкаша? Я вам сейчас морду набью за такие слова! Мой муж – инвалид.

– О-хо-хо, ха-ха-ха! Детей наплодил и инвалидом стал от таких трудов! – громко загоготали несколько человек.

– Вы бы ездили по инвалидным документам мужа, – разумно предложил кто-то женщине, которой надо поднимать троих детей. – Я вот езжу и ничего…

Тут голос осёкся, так как его обладатель вспомнил о находящихся рядом ревизорах, но те были слишком поглощены своей работой.

– Почему вы не берёте билеты? – придралась Людмила к молодой красивой женщине. – Вы понимаете, что вы грабите государство…

– Да провались ты под пол со своим государством! – возопила бабуля. – Один жирует, а миллионы нищенствуют, вот и всё ваше государство. Хорошо устроились! Сказку для дураков придумали, чтобы народ безнаказанно грабить.

– Да! – огрызнулась в подтверждение молодая женщина. – Это государство ещё не так всех нас ограбило.

– Ишь ты какая умная! – Люда вперила руки в боки. – Серьги вон продай и будут деньги на билет, а то сидит в косметике, в серьгах, в пальте с меховым воротником, а на билет денег нету?

– Это мне муж подарил, – повела бровью красавица.

– Муж объелся груш. Такой жены и врагу не пожелаешь, – пробухтел Людмилин напарник, чтобы хоть как-то отразить атаку.

– Где хоть мужа-то такого нашла? – поинтересовался кто-то, зевая.

– Вот мы платить должны, а кто-то бесплатно катается, – с новой силой возмутилась пассажирка, жена инвалида. – Пусть цацки свои снимает, а то ишь, развесила тут золото.

– Так всё к тому и идёт. Скоро у народа не останется ни украшений, ни одежды, – сказал кто-то с тихой угрозой в голосе, и в вагоне запахло микрореволюцией. – Всё государству отдадим на то, чтобы чиновники могли в тёплых странах отдыхать каждый год, а сами в рубище будем ходить. Всё к этому и движется, чего вы так волнуетесь, что на весь вагон одна прилично упакованная баба едет? Скоро все в телогрейках останемся.

– Да они скоро с нас грошовые бирюльки сдирать будут, помяните моё слово! – воскликнула бабуля.

– Почему это грошовые? – обиделась красавица.

– Я сейчас милицию вызову! – взвилась Людмила.

– Ага, уже бежит сюда твоя милиция! – засмеялся кто-то. – Они вылезли ещё на предыдущей станции. Они до нашей дерёвни и не ездют никогда.

– И где только таких шестёрок набирают, чтоб своих же грабить? – не теряется бабуля. – Я пятьдесят пять лет на это государство отработала, а меня теперь какие-то хари, которые ничего кроме того, как беззащитных людей обирать, делать не умеют, будут из вагона выкидывать?!

– Это я-то ничего делать не умею?! – нашла коса на камень. – Да у меня высшее образование, чтоб ты знала!

– Вот-вот, не иначе начальница какая-нибудь бывшая, – прокомментировали из соседнего купе. – Привыкла на людей орать на высоком посту, а теперь отвыкай, шестёрка!

– Какая начальница? Я педагогический институт закончила в своё время, если хотите знать! – в голосе контролёрши Людмилы зазвенели слёзы.

– Вот-вот, – зловеще откликнулся всё тот же голос. – Учителями работать никто не хочет, а деньги клянчить по вагонам все мастера. Кругом рэкет! Ничего-ничего, завтра ваши господа вышвырнут вас с работы, как щенков беспородных, заменят более прыткими особями, тогда узнаете, когда среди нас окажетесь.

– Людка, уходим! Чё ты прицепилась-то к ним? Нам надо на следующей станции выйти успеть. С тобой, с дурой, уедешь куда-нибудь в Тмутаракань, где на станции ни пожрать, ни поссать по-человечески негде будет! Деньги бери, – при этом Людкин напарник вытянул у меня из руки полтинник, – и иди дальше… Так, сударыня, квитанция о штрафе у пассажира в том конце вагона.

– Угу.

– Они ваши деньги себе возьмут, – заговорщически шепчет мне кто-то из соседнего купе на ухо.

– Я это знаю, – пожимаю я плечами.

– Кто там такой умный сидит, а? – напарник Людмилы, услышав навет, приближается к нам.

– А мы ничего, молчим…

– Не-ет, пусть она мне покажет своё пенсионное… – не уступает контролёр по имени Людмила.

– Чего вы в самом деле прицепились-то к людям? – проснулись уже кажется все. – Ну, сколько вам денег дать, чтоб ушли отсюда? Вас в следующем вагоне пассажиры ждут.

– Ей, наверно, сегодня мужик не дал, – предположил чей-то развязно-хмельной голос. – Вот она и бесится.

– Па-азвольте, с каких это пор мужик стал давать? – стал уточнять знакомый и не очень трезвый баритон.

– Да вот с тех самых! Разве не наоборот? Мда-а, такие вот нынче мужуки пошли дающие, прости Господи, тьфу ты, ну ты!

И за этими выяснениями часть вагона смачно гоготала, а я заметила, что мужчина с портфелем типа «дипломат» и женщина с журналом никуда не вышли, оказывается, а пересели в свободное купе к нам спиной и в обнимочку уже о чём-то воркуют. Не иначе, про избавление от мучительного комплекса Адама и затяжного синдрома Пигмалиона.

– А почему в вагоне так холодно и грязно? – обращается к контролёрам проснувшаяся от шума-гама дама из соседнего купе с заиндевелым воротником. – Это же полная антисанитария: стёкла пыльные, пардон, пахнет калом, от окон дует, вторые рамы, страшно сказать, ржавыми гвоздями приколочены и болтаются, я извиняюсь, на соплях! Я тут ехала, товарищи, и рама так же болталась-болталась на двух гвоздях, да и выпала, когда по встречному пути скорый пошёл. И за такой совковый «сервис» мы должны ещё платить?! Это вы нам должны платить, что мы согласились в таком вагоне ехать!

– Ага, щас! – качает головой напарник контролёрши Люды. – Может, я ещё должен кал за каждым пассажиром подбирать? Это вообще не наше ведомство. Жалуйтесь в Отделение дороги.

– Понаделали всяких ведомств и контор с отделениями и подразделениями, где чинуши сидят и большие деньги гребут, а отвечать за недочёты в работе не найдёшь никого, не докличешься! Этих сытых господ надо в таком засранном вагоне покатать сутки, чтобы они тут промёрзли до мозга костей, глядишь, и расшевелятся что-нибудь сделать для простых смертных. Расстреливать вас надо за такую работу!

– Да, бабушка, да, – улыбается парень в форме. – Нас расстрелять надо непременно, и после этого сразу в России процветание начнётся. Весь вред только от нас идёт, только мы, гады, виноваты, что так паскудно живёт народ. Нас в расход пустить, и сразу рай наступит в нашем царстве-государстве, уж помяните моё слово, бабушка. Тогда наступит счастье всем и сразу, да столько, что и не унесёшь.

– Чего вы в самом деле на них взъелись? – вступилась женщина из противоположного купе, которая давно уже засматривалась на напарника Люды. – Они тоже не по своей воле тут на нас любуются.

Контролёрша Людмила в конце концов уходит со своим напарником, как оглушённая, бормоча что-то на ходу. Каково вот так целыми днями толкаться по вагонам и выслушивать накопившиеся претензии задёрганных жизнью людей.

– Детонька, есть хочешь? – участливо спросила бабуля у девочки, сидящей рядом со мной.

– Хочу! – сказала она с некоторым вызовом.

Я вспомнила, что в сумке у меня лежат два бутерброда, бабуля извлекла из своего баула бутылку с молоком.

– Тебя как зовут-то?

– Ева.

– Как?

– Ева. А что?

– Да так. Необычное имя.

– Так звали жену Гитлера, – вдруг с какой-то гордостью сказал этот нежный ребёнок.

– Откуда ты это знаешь?

– От верблюда.

– Надо же какие умные верблюды бывают.

– Ты где живёшь-то? – спрашивает бабуля.

– В Караганде!

– Так далеко?! – наивная и сердобольная к детям пожилая женщина не допускает мысли, что ребёнок ей просто хамит.

– Да нет, – усмехнулась Ева. – Я здесь недалеко живу.

– Как же тебя родичи отпустили в таком лёгком пальтишке? Метель же на улице!

– Какие родичи?

– Ну, с кем ты живёшь-то: с родителями, с бабушкой?

– А-а… Нет, – весело отвечает Ева, уплетая докторскую колбасу. – Я давно без них живу.

– Ах, сиротка! Как же ты одна-то? – у бабули аж слёзы на глаза навернулись.

– Да клёво!

У девочки какое-то необычное выражение лица. Такое выражение бывает у современных российских гламурных дамочек, которые, невзирая на свою современность, воспринимают мир как дикие джунгли. Поэтому в случае чего могут выпустить когти и показать зубки, а если этого не делать, то тебя посчитают слабой и неспособной к выживанию в этих джунглях. Восьмилетнему ребёнку такое выражение очень не идёт, как не идёт мини-юбка пожилой деревенской женщине, или вульгарный макияж на лице младенца, или выражение благоговейной набожности на физиономии коррупционера. Есть в этом какое-то неприятное уродство, потому что уродство заключается не только в отклонении от эстетических норм, но в соединении несочетаемых, разнородных элементов, несоответствии одного другому, как сверкающий роскошью небоскрёб среди жалких лачуг и хибар. Ева не улыбается, а как-то криво усмехается, презрительно сощурив глаза, и напоминает девочку из последнего сна Свидригайлова. Но если его поразил пьяный больной румянец на её щеках и развратная улыбка, то здесь что-то другое. Взгляд не детски простодушный, а словно бы смешанный с каким-то именно взрослым лукавством и притворством, как будто лицо нарисовал один художник, а глаза выписал другой в совершенно иной манере.

Ребёнок умеет испытывать и выражать чистые эмоции, не смешивая их с чем-то другим. Он просто улыбается или так же искренне плачет, удивляется или возмущается, и не знает пока, что можно улыбаться презрительно-снисходительно, или обречённо-насильственно, или злобно-надменно, или ещё как-нибудь, когда человек выражает эмоции не от чистого сердца. Потому что у ребёнка душа ещё свободна от этих устремлений, поэтому и эмоции отражают реальные переживания, а не то, что следует отражать в данной ситуации. Этим детское лицо отличается от лиц взрослых, которые лгут, носят маски и изображают эмоции, которых на деле не испытывают. Но у Евы эта «школа» уже была пройдена: она смотрела на мир как-то презрительно и брезгливо. Чувствовалось, что она никогда не верила в сказки, да и никто ей их не рассказывал. На лицах верящих в сказки детей можно прочитать выражение «как чудесен этот мир, что бы про него ни говорили странные взрослые!». На лице Евы застыло выражение «да лажа это всё!». Ребёнок, похожий на маленького взрослого, впитавший в себя скорбные умственные и духовные дефекты взрослого окружения, но всё-таки ещё не научившийся по-взрослому их скрывать.

– Твои родители живы? – догадываюсь я, что Ева не является сиротой.

– А чё им сделается-то?

– Да как же так, да что же это? – восклицает бабуля. – Где же они живут?

– Они живут там, где им нравится, – снова какая-то наглая кривая ухмылка исказила её хорошенькое личико. – То за бугром, то тута.

– Креста на них нет! – выпалила бабушка и сунула Еве пахнущий свежей выпечкой пирожок.

– Почему же? – удивилась та, и тут её лицо приобрело самую настоящую детскую наивность. – Очень даже есть. Золотые! Они даже венчались в этом… ну, короче, где жиды живут.

– В Израиле?

– Ага. Фазер спонсировал строительство церкви, и в такой вкус вошёл, что таскался на всенощные и нас с мазером возил. Но мазер в церкви не понравилось: в мини и декольте туда ходить нельзя, пепси и пиво пить нельзя, по мобильнику ботать нельзя: на фига такие заморочки?

– Врёт наверно, – шепчет мне бабуля. – Фазер-мазер какой-то.

– Ничего я не вру! – Ева снова меняется в лице.

– Как же они тебя обрекли на такие страдания!

– Почему страдания? Я сама от них ушла.

– Как же так, зачем?

– Да надоели они мне оба! – и Ева снова криво усмехнулась, прищурив глаза.

– Сколько же тебе лет?

– Неприлично спрашивать леди о возрасте, – хохотнула Ева, обескуражив ответом бабулю, которая вырастила, должно быть, не только своих детей, но и внуков, и привыкла, что ребёнок в таком возрасте по-детски относится к подобным вопросам.

– Как же ты в школе собираешься учиться?

– А я не собираюсь в школе учиться. Я и так всё знаю, что мне нужно по жизни. Настоящей женщине не в школе учиться надо, а устраивать свой комфорт. Бабу сколько не учи, а она дура дурой – так мой фазер говорил. Это большевики ничего не умели, а только языками чесали, вот они и заставили баб работать, внушили им, дурам, что они должны и у станков стоять, и землю пахать, и камни на стройках ворочать, и дом содержать, и солдат для многочисленных войн рожать. При этом молчать и не вякать, а мужики будут только на завалинке лежать и посмеиваться над ними. Разве не дуры? Нет уж, я не собираюсь пополнять их ряды.

Мы с бабулей переглянулись, словно бы оказались в обществе инопланетянки.

– Это твой папа так говорил?

– Ага.

– А ты буквы хоть знаешь? Вот как буква «А» пишется? – спросила бабуля.

– Да я читать уже умею, а не по буквам слова складывать, – Ева посмотрела на бабку укоризненно. – Давайте я вам прочитаю что-нибудь.

Мы дёрнулись в поиске, что можно дать ребёнку для чтения, и тут как раз на наше сидение глухонемой продавец газет и журналов шмякнул пачку яркой бумажной продукции, где на одной глянцевой обложке шрифтом, какой получится, если обмакнуть палец в густой кетчуп и писать на вертикальной поверхности, чтобы кетчуп стекал и образовывал зловещие подтёки, написано слово «КРИМИНАЛ». Нет, детям это лучше не давать в качестве букваря. На обложке другого журнала рядом со страшным бритоголовым мужиком, ощерившим наращенные клыки, сияли анонсы статей «Маньяк ищет партнёров для оргии», «22 способа увести мужа из семьи» и «Узнайте всё о интимной жизни великих грешников Иоанна Грозного и Нерона». Да-а, историки отдыхают! Я роюсь в этом ворохе голых грудастых тёток с напускной удалью, истыканных огромными ножами и измазанных бутафорской кровью статистов на обложках глянцевых журналов из дорогой добротной бумаги, натыкаюсь на дешёвые романы в мягкой обложке с кричащими названиями, такими как «Похождения юной блудницы» и «Искусство быть прожжённой проституткой», на сборники «Застольные песни», на многочисленные издания «Камасутры», под видом которой часто обыкновенное слабоумие на почве полового истощения выдаётся за восточную мудрость. И вдруг посреди этой свистопляски вижу брошюрку «Молитвы на все случаи жизни», с обложки которой скорбно смотрят Вседержитель в образе Спаса нерукотворного, Казанская Божья Мать и Никола-чудотворец. В памяти всплывает строка из песни Высоцкого: «Лики, как товарищи, смотрят понимающе с почерневших досок на меня».

А вот буклетик с католическим Распятием на обложке – издание какой-то миссии. Вы замечали, как не похожи друг на друга сцены Распятия у разных художников? Например, Распятие, выполненное Грюневальдом, где основной идеей является натурализм страданий Христа, где мучения Его настолько утрированы, что это напоминает современный, жадный до крови и сломанных костей кинематограф, в рекламе которого загробный голос за кадром зловеще сообщает, что несколько человек померли-таки при просмотре очередного киношедевра. Забивание гвоздей в живую плоть, судорожно искривленные пальцы рук, вывихнутые плечевые суставы, вывернутые ступни ног и оголённые рёбра несут только идею патологии, идею физического страдания человеческого тела. Конечно же, это интересно публике, на самом ли деле актеру ломали кости или же это искусная компьютерная графика, и как он, горемычный, после таких-то съёмок оклемался.

В васнецовском Распятии много укора в адрес человеческой глупости и жестокости. Христос Брюллова тянется к небу и словно молит Бога-Отца, чтобы он поскорее забрал его подальше от этих ужасных и грубых людей. У Сальвадора Дали сюжеты Распятия напоминают застывшие сцены из современного балета. Но есть Распятия другие, как в древнерусских иконах, где использован лаконичный, сдержанный и проверенный временем язык символов, потому что передать и измерить страдания Христа всё равно невозможно. На таких Распятиях, как, например, у Дионисия, изображён действительно всесильный Бог, который страдает не за себя, а за нас. Он словно бы разговаривает с нами. Вот он горестно всплеснул руками, как крыльями над нашими головами, и сокрушается, и говорит нам с высот горнего мира: «Как же мне вас жалко, люди! Зачем я вас оставил? На какие странные занятия вы расходуете свою драгоценную жизнь!».

В конце концов, я выбираю из этого многообразия информации и болезненных фантазий программку телевидения на следующую неделю, как самое безопасное для ребятёнка издание, и Ева, открыв её наугад и насмешливо посмотрев на нас, в самом деле начинает читать без единой запинки анонсы фильмов:

– «Кровожадный оборотень, которого не берут ни пуля, ни огонь, ни яд, вновь выходит из своего мрачного логова под личиной обаятельного денди. Боевик с элементами мистического триллера и психологического хоррора, круто замешанный на сексе».

– Ох ты! – всплеснула бабуля руками и посмотрела на меня: – А ведь и вправду умеет читать. А ещё?

– «Ученик старших классов Кейси решил стать серийным убийцей… Женщина похоронена заживо и кислорода ей хватит лишь на одни сутки». Кстати, заживо похороненные люди умирают не от недостатка кислорода, а от избытка углекислого газа. Я об этом в Интернете прочитала, – со знанием дела сообщила Ева и стала читать дальше: – «Монти нравилось спать с Джес, и они сами не заметили, как у них родилось трое детей, но, поскольку их отношения давно исчерпали себя, да и особой любви не было, пришлось расстаться… Старшая сестра ценой огромных усилий пытается подавить в себе запретную страсть к младшей, а младшая упивается властью над старшей и нарочно заводит интрижки с мужчинами, чтобы вызвать у неё ревность… Профессор литературы постоянно находится под кайфом, делает ребёнка любовнице, флиртует со студентами и в конце концов впадает в депрессию, а затем и в кому… Готический ужастик, кишащий приведениями, чудовищами и прочей мистической жутью – адреналин вам обеспечен… Боксёр забил на ринге сына влиятельного наркобарона». Ха, тут уж и к гадалке не ходи, чтобы узнать дальнейшую судьбу благородного бойца-костолома. Я давно такой примитив не смотрю. Вот так-то! Я вообще много читаю. В вагонах и на вокзалах уйму газет и журналов можно найти.

– Где же ты научилась читать?

– Я в элитный детский садик ходила. У меня фазер – бизнесмен, и когда я у него жила, то он меня в этот садик сдал. С английским уклоном. The dog wag its tail.

– Ох ты! – опять всплеснула руками бабуля. – А бабушка у тебя есть?

– Бабушка? – Ева на мгновение задумалась. – Есть.

– Почему же она не возьмёт тебя к себе?

– Зачем? – недоумевает Ева. – Ей надо свою личную жизнь налаживать, а я только мешать буду.

– Да-а, сейчас такие бабушки пошли, – опять вздыхает бабуля. – Современным бабушкам не до внуков: морщины выведут, варикоз вылечат, це… цел-лю-лит себе разгладят на заднице и ищут молоденького дедушку, тьфу, прости Господи. Не иначе конец света близок, э-хе-хе… Ну, а дедушка есть у тебя.

– А кто это?

– Как кто? Муж бабушки.

– А-а, есть. Он у нас – мулат. Фазер бабушку в Египет отправил на отдых, она там с ним и познакомилась, домой его привезла. Он из всех взрослых мне больше всего нравился: весёлый такой, не ругается, не дерётся, всё танцевал и пел, а по ночам в клубе стриптиз делал. Так классно!

Мы, конечно, онемели, но виду не подали. Ну, что взять с отставших от веяний цивилизации тёмных баб?

– А у меня мазер, между прочим, бывшая фотомодель! – с весёлой гордостью сообщила Ева, болтая ногами. Она наелась, согрелась и становится всё более разговорчивой: – Она тоже когда-то в ночном клубе танцевала. Мой фазер на ней женился, потому что у неё во всём городе была самая большая грудь и самая узкая талия: он специально узнавал перед тем, как познакомиться. А потом она меня родила, и талия у неё «поплыла». Она меня за это ругала: «Если бы не ты, сучка, я бы так не потолстела». Даже била меня иногда со злости. Утром встанет, и давай себя мерить во всех местах, дура! А фазер её сразу бросил за это.

– За что «за это»?

– Ну, за толстую талию.

– Зачем же они тебя родили, если им так важна эта талия?

– Ттрахаться-то хотца! – подмигнула Ева бабуле. – Дети являются побочным продуктом секса, как какашки – побочный продукт приёма вкусной пищи. Так они мне объяснили… Но ничего. Мазер за две операции лишний жир с талии сняла и нового козла себе нашла.

– Ну и ну! Вот ужасти-то! – только и нашлась что выдохнуть бабуля.

– Чего ты их так называешь – фазер, мазер?

– Как же их ещё называть? Ну не перебивайте меня! – по-детски сердится она.

– А как они тебя называли?

– Фазер меня называл киндером или Евочкой-хорошей девочкой, а мазер – псиной или Евкой-подлой девкой. Она меня Евой назвала назло фазеру, потому что у него когда-то собака была, овчарка по кличке Ева, и он не хотел, чтобы меня как собаку звали. А мазер узнала, что ему это не нравится, поэтому и назвала меня именно так. Они всё время так делали: как одному что-нибудь не нравится, другой это обязательно и сделает. Мазер попросит фазера музыку тише сделать, когда у неё голова после бодуна раскалывается, так он специально ещё громче сделает. А фазер как-то сказал, что жёлтый цвет не любит, так мазер приказала рабочим весь наш дом жёлтыми обоями оклеить. Только это их и сближало. Больные люди, что тут ещё скажешь, неврастеники. Я раньше своё имя ненавидела, а как узнала, что всех великих женщин так звали, даже рада, что мне именно это имя досталось.

– Каких же великих женщин так звали?

– Как каких? – Ева смотрит на меня, будто я ляпнула что-то крамольное с её точки зрения. – Еву Браун и Эву Перон.

– А ты знаешь, кто это?

– Это жёны великих вождей.

– Да-а, девочка, сколько же у тебя мусора в голове, – не нахожу ничего другого сказать ей.

– Почему? – Ева искренне недоумевает. – Гитлер же неплохой дядька был.

– Как это неплохой?! – ахнула бабуля, которая видела в своё время, что этот «неплохой дядька» сделал с Россией и Европой, и для которой не было более страшного ругательства, чем это имя.

– Ну, а чего он сделал-то? Он немцев работой обеспечил, промышленность возродил, вернул им самоуважение после поражения в Первой мировой. Что в этом плохого?

– А сколько горя он нашей стране принёс, ты знаешь? – не успокаивалась бабуля.

– Он и не обязан был о нашем благополучии думать. Об этом даже наши вожди не думают, – ответила Ева равнодушно, облизывая пальцы. – Гитлер уничтожил среди немцев всех гомосеков, шлюх, наркоманов, пьяниц, извращенцев всяких, кто работать не хотел, развиваться. То есть всех неполноценных людей, недочеловеков. А Сталин наоборот именно таких не трогал, оберегал их, под амнистию всегда выпускал, а истребил всю элиту нации, учёных, гениев, кто мог за свои убеждения постоять. Поэтому Германия теперь процветает, а мы влачим жалкое существование, потому что у нас вместо людей одни дебилы остались, с которыми можно всё что угодно выделывать.

Поражает, как Ева с детского лепета переходит на совершенно взрослую речь, словно говорит по заученному тексту. Я хочу ей сказать, что, невзирая на такие старания дяди Адольфа, в Германии всё так же много «неполноценных людей» в лице наркоманов и сексменьшинств, но понимаю, как это глупо: объяснять восьмилетнему ребёнку такие вещи. Но её и до меня кто-то просветил в этих недетских вопросах. Пытаюсь вспомнить себя в таком возрасте, и на память приходят куклы, плюшевые медведи, поездки в зоопарк и театр с родителями. Ещё почему-то вспомнился жираф из заставки к всесоюзной передаче «Спокойной ночи, малыши», где он спит, а под головой у него возвышается целая пирамида подушек, как на кроватях в купеческих домах. Как это мне нравилось! Куда же подевались люди, которые умели придумать такой уютный мир для детей?

– Я читала листовки и прессу, – объяснила Ева свою осведомлённость. – Здесь в электричках русские фашисты свои журналы раздают. Красивые такие…

– Что, журналы?

– Да нет же! Фашисты: опрятные, серьёзные, а главное – трезвые. Сразу видно, что не быдло отстойное. Я с одним мальчиком познакомилась, он мне и сказал, что меня зовут как жену Гитлера, звал в ихнюю организацию. Меня и антифа к себе звали. Да вот же их лозунги!

Ева показывает на стенку, где от надписи: «Места для пассажиров с детьми и инвалидов» осталось только выскобленное: «…ест …жир… с детьми … инвалид…», а рядом было написано красным маркером: «Все – разные, все – равные! Фашизм не пройдёт!».

– Они тут с фашистами дубасились как-то до потери пульса. Я только не поняла из-за чего: и те красивые, и эти ничего.

– О-хо-хо, мы, русские, это любим: друг друга дубасить, – вздохнула на это бабуля, а я перевожу разговор в другое русло, чтобы Ева не травмировала бабулю:

– В каком же городе ты с родителями жила? Где их дом?

– У них несколько хаз. Мазер сейчас со своим бойфрендом живёт за бугром где-то. Такой же противный, как и она: два сапога пара. Ко мне клеился, урод, грозился меня женщиной сделать. И всего-то на десять лет меня старше. Я фазеру позвонила, всё рассказала, он ему хлебало начистил и меня к себе забрал.

– Где ты такие слова узнала?

– В детсаде с английским уклоном. А у фазера жена новая – не та, к которой он от мазер ушёл из-за того, что она потолстела, а другая, то есть пятая уже – такая стерва! Фазер, дурак, уедет на работу, а она – по мужикам. Даже домой их приводила, думала, что я не понимаю, чем они там будут заниматься. Чем с этой грудастой коровой, у которой вместо мозгов половые гормоны, ещё можно мужику заниматься? Я фазеру сказала, а эта пищит: «Это мой репетитор испанского». Потом избила меня, чуть глаз каблуком не выбила, – Ева показала нам маленький шрам на виске под волосами. – Зато я ей все ногти переломала до крови и клок поганых крашенных волос вырвала! Ещё хотела зуб выбить, но не дотянуться было до её мерзкой хари.

Мы больше не ужасались, а слушали дальше, как Ева рассказывала свою маленькую жизнь без малейшего трагизма и даже посмеивалась.

– Я сознание потеряла, она фазеру сказала, что я с лестницы упала. Положили меня в больницу, а эта сука вонючая пришла меня навестить. Засюсюкала: «Евочка, девочка моя!», врачи умиляются. Мне так противно стало, я как звезданула её по башке ночным горшком с говном, ха-ха-ха! Её еле от меня оттащили. Когда меня должны были выписать, я сама сбежала из больницы и на электричке уехала, куда глаза глядят.

– Вот что за сумасшедшая жисть настала? – прошептала мне бабуля. – Мои родители после войны меня с братом и сестрой вырастили, и ещё двоих сирот взяли. И таких семей много было, хотя и трудно людям жилось. А сейчас молодые, здоровые, даже богатые родители блудят, пьянствуют, своих кровных детей вышвыривают на улицу, да ещё и хвастаются такими фортелями. И в кого пальцем не ткни – все безудержно веруют в Бога, в Землю Обетованную ездют венчаться. Что за люди! Как им в церкви потолок на голову не обвалится? Нужны только дикие страсти, как диким зверям в загоне, а принимать на себя хоть какие-то маломальские обязательства никто не хочет. Распутство дороже родной дочери! Сталина на них нет. Коммунистов ругают, а Железный Феликс собственной персоной бегал по Москве, беспризорников собирал, детей, чьи родители погибли в Гражданскую, детские дома и коммуны для них создавал, чтобы было, кому жить в будущей стране. А сейчас при живых сытых родителях дети бродяжничают! В Америке приёмная мать убила ребёнка из России, так у них вся страна на ушах стояла несколько недель. А у нас тысячи таких случаев, когда родители со своими же кровными детьми выделывают, что и словами не описать, и никто даже не заикается об этом, все относятся к этому, как будто так и должно быть! На днях по телевизору передача была из подростковой исправительной колонии, там семьдесят процентов детей были изнасилованы в своё время родными папашами. Это что же с мужиками нынче случилось, чтоб на своё дитё так покушаться? Это до чего допить надо, чтобы совсем всё человеческое в себе истребить? Не чужой дядя, не отчим, а родный отец, батя! Раньше такого вообразить себе никто не мог, а сейчас всё возможно стало. Раньше тоже алкоголики были, но никто из них до такого додуматься не мог, а сейчас даже трезвенники насмотрятся вот этого дерьма, – бабуля ткнула пальцем в кипу журналов, оставленную продавцом в нашем купе, – и бегут на своих же детях экспериментировать, чтоб им пусто было! Сколько понаснято-понаписано, как мачехи со своими пасынками сношаются, тёщи с зятьями, свёкры с невестками, отчимы с падчерицами – чёрт-те что, всё перепутали, лишь бы было с кем перепихнуться, важнее этого сейчас ничего нет для людей! Все образованные-переобразованные, по три высших образования у иных нахватано, как хрусталя дефицитного, а простейших вещей не понимают. И сколько передач нашлёпали, что нельзя так жить, а люди уже не могут изменить в себе ничегошеньки. Ток-шоу на каждом канале теперь о проблемах в семье жужжат, сытые дядьки и тётки языками до мозолей чешут, а толку – ноль. Кто-нибудь из столичной элиты произнесёт прописную истину, и все аплодируют, будто раньше этого никто не знал. А при коммунистах, хоть и чихвостят их все сейчас, вовсе не было таких передач, но к детям отношение было несравненно лучше, в семьях было больше порядка, а сейчас дети бродяжничают при живых родителях. Ох, не иначе конец света близится! Уж лучше бы нас в самом деле фашисты истребили, чем теперь на всю эту проституцию смотреть!

Бабуля встала и тяжело пошла к выходу со своими санками и баулом, что-то бормоча на ходу. Пассажиров стало ещё меньше, так что некоторые купе вовсе опустели. Исчезла и парочка с синдромом Адама и комплексом Пигмалиона или что-то в этом роде.

Присказка «Сталина на них нет» звучит всё чаще. Сталин, как рубеж, а для кого-то – рубец на теле апокалиптической истории России ХХ века, хорошо узнаваемое имя великой и страшной эпохи, о которой теперь с чувством ностальгии иногда говорят даже те, кто тогда ещё не родился. Шталин – называют его старики, потерявшие в своё время от цинги и недоедания на коммунистических стройках и войнах все зубы. Даже нынешние россияне так и говорят, упоминая те или иные события: «Это было ещё до Сталина. Я родился ишшо при Шталине. Опосля Сталина пришёл Никита», как в учебниках истории пишут, что Спартак жил до нашей эры или до рождества Христова. Сталин превратился почти в мифологический персонаж, былинного героя или самого ужасного злодея – кому что ближе. И чем дальше уходит это имя в историю, тем длиннее становится шлейф мифов о нём, в котором трудно отделить правду от вымысла за давностью лет. Люди до сих пор живут по правилам сказок и былин. Уже ведутся споры об отцах Сталина, как о загадке рождения Христа. Можно видеть публикации в серьёзных исторических журналах, где на основе каких-то медицинских документов предполагается, что у Иосифа Виссарионовича вместо одной стопы было – не падайте в обморок! – копыто. Антихрист, дескать, чур меня, чур!

Но для многих, на фоне сходящей с ума от изобилия элиты посреди нищего и вымирающего населения, Сталин – скорее полубог и полу-что-то-ещё. Который, как Георгий Победоносец или Илья Муромец придёт и защитит, решит все проблемы разом без лишней волокиты, пусть даже ценой новых бессмысленных жертв. И так хорошо ощущать себя маленьким ребёнком, вернуться в беззаботное детство, когда знаешь, что у нас есть всесильный Отец, который может и наказать, если что. Но полубог на то и полу, чтобы молча сделать своё дело и скромно уйти в тень. Нет, он будет требовать подтверждений своего величия. Но народ всё стерпит, потому что его новый тиран – тот самый герой, который когда-то додумался решить за нас наши проблемы. Быть ведомым легко и удобно: решения уже кем-то приняты, а мы, не ломая головы над мелочами, выполняем чётко определённые инструкции и не несём за это никакой ответственности. Надо взрослеть, а не хочется. Ведь так хорошо осознавать, что во всём виноват этот самый Отец народов, этот полубог. И если что пойдёт не так, то мы как всегда ни при чём. Быстренько поскидываем памятники с постаментов и найдём себе новых богов.

Имена вождей минувшего века по современным экономическим понятиям – сильные раскрученные бренды, способные обеспечить массовый тираж всему на свете: теперь даже история подчинилась торговым отношениям. Их портреты на обложках книг используются всё чаще как приманка. Вот Гитлер в пальто и шляпе (почти интеллигент) на обложке каких-то тягучих воспоминаний о Третьем Рейхе. Вот Сталин с трубкой на фоне полок с книгами (почти икона). А вот оба вождя каким-то образом вместе склонились над картой мира на обложке сочинений-выкриков, где много сенсаций и даже «клубнички», но мало истории как таковой.

Теперь бывшие противники, которым довелось находиться по «ту сторону» окопов пишут мировую историю, а наши историки работают грузчиками и таксистами, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Свидетельства другой стороны, цель которых – проникнуть в душу эпохи, разобраться в трагических коллизиях тех лет объективно и по существу, позволяют дополнить наше представление, с кем же приходилось сражаться советским солдатам, и как враги оценивали их мужество и стойкость. Но надо помнить, что в России никогда ничего не делается вполсилы. И вот уже со всех сторон полились околонаучные исследования и сенсации похлеще Святого Грааля, в которых для приманки массового читателя и зрителя вкрадчиво и сочувственно идут в ход любые инсинуации, неподтверждённые, списанные с потолка цифры, безымянные «свидетельства очевидцев», в которых немецкие солдаты предстают чуть ли не наивными мечтателями и благородными рыцарями, чуждыми беспощадного насилия и жестокости, на фоне смакования сцен насилия русских в немецких городах. Даётся чуть ли не научное обоснование тотального уничтожения врагов Рейха. Народ как всегда пассивно развесил уши, ловя ими всё, что не пролетит мимо. Хотя в той же Германии, говорят, упоминание о фашизме считается признаком некорректного поведения. И беда вся в том, что мы – крайне внушаемая нация, особенно в эпоху отсутствия чёткой линии Партии и Правительства. Мы, как всегда, верим всему, что нам не предложат, даже если при этом считаем себя безыдейными нигилистами и анархистами и со временем невольно возведём эту мысль в новую веру.

Ева всё это время внимательно смотрела на нас и с интересом слушала бабулю. Этот маленький человечек с недобрым взглядом, привыкший к отсутствию или неадекватности родительской заботы, к враждебности между членами семьи, не по летам жёсткий и самостоятельный, никем не защищённый, никому не нужный и не интересный искренне считает, что знает жизнь. Тут уж первые седые волосы появились, а нет уверенности, что ты знаешь хоть что-то о жизни, хоть немного можешь понять людей.

И чего так кричал Иван Карамазов, пугал младшего брата страшными историями, коих у него было много, о мучениях беззащитных детей, если «дитё» это до сих пор страдает и плачет от унижения, когда взрослые срывают накопившуюся злость и недовольство беспросветно-трудной или праздно-бесцельной жизнью на своих детях? И даже большие деньги и особняки тут погоды не делают. Богатым так же некогда возиться, некогда беседовать не только о повседневных заботах, но и о вечном, вести неторопливый разговор о прочитанных книгах, увиденных фильмах и спектаклях, потому что надо «заколачивать» бабки, надо налаживать богатую по впечатлениям и ощущениям интимную жизнь, надо где-то потусоваться, «оттянуться по полной». Так много всего надо, что некогда творчески относится к своим родительским обязанностям, да и вообще нет никакого интереса к ним. Некогда «сеять разумное, доброе, вечное», тем более ценой собственного комфорта, а времени хватает только на оплеухи и мордобой. Это всегда легко и быстро делается, так что и «париться» не надо. И пусть близкие и даже дальние страдают от твоей зацикленности на острых переживаниях и первобытных страстях, зато твоя жизнь будет полна огня и приключений. Не то, что у остальных гуманоидов.

«Есть особенное свойство у многих в человечестве – это любовь к истязанию детей, но одних детей. Ко всем другим субъектам человеческого рода эти самые истязатели относятся даже благосклонно и кротко как образованные и гуманные европейские люди, но очень любят мучить детей, любят даже самых детей в этом смысле. Тут именно незащищённость-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, – вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя. Во всяком человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь безудержу, спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печёнок и проч.».[17]

А ещё легче предоставить ребёнку полную вседозволенность, оставить его вовсе без надзора, замаскировав своё подлое равнодушие к нему под модные нынче прогрессивные принципы воспитания. Бросить его в жизнь, как щенка в воду – авось не утонет. А утонет, на всё воля Божья: тогда в церковку сходить можно и свечечку потолще поставить. Хотя все понимают, даже для того, чтобы вырастить герань на подоконнике или какой-нибудь корнеплод, нужно затратить своё драгоценное время, приложить к нему хотя бы минимум стараний и усилий.

Тут, как говорят современные психологи, на лицо ролевая путаница в семейных отношениях. Бывает так, что жена вместо роли жены играет роль матери и няньки, муж заигрался в беспомощного младенца, мать играет роль соперницы своей дочери, отец видит в детях потенциальных собутыльников и играет перед ними роль своего в доску пацана. Когда взрослые так самозабвенно играют в детство, а маленький ребёнок, предоставленный самому себе, вынужден взять на себя роль единственного взрослого посреди впавших в детство родителей, вникать на равных с ними в их же интриги, тогда реальность настолько искажается, что все устают от этого противоестественного кавардака в отношениях, да и сами отношения неминуемо трещат по швам. Всё равно, что артист, которому поручили роль Гамлета, вдруг начинает играть могильщика и не понимает, почему никто не восхитится его гениальным исполнением чужой роли. Или рядовой сотрудник вдруг начинает играть роль руководителя, а сам руководитель раздавлен свалившейся на него ответственностью и недоумевает, почему ему нельзя играть роль рядового сотрудника. Но если все понимают, что в театре или на производстве такая ролевая путаница может привести к провалу или аварии, то в семье почему-то на это не обращается никакого внимания. И нет никого, кто сумел бы разрулить эту ситуацию. Такая путаница похожа на смещение пластов земли относительно друг друга при сильном землетрясении, когда всё рушится, крошится, рассыпается и нет этому конца, присутствует сейчас практически в любых отношениях. Полный сдвиг по фазе. Одни утверждают, что это Сталин исковеркал их души, другие доказывают, что во всём виновата Перестройка – нужное подчеркнуть. Сами люди как всегда опять ни при чём.

– Так где ты живёшь? Не на улице же? – продолжаю я разговор.

– Не на улице. Домов заброшенных мало, что ли? Мы сначала жили у бабки одной – тут недалеко. Она нас пустила: живите, говорит, мне всё одно скоро помирать.

– А про кого ты говоришь «мы»?

– Я не одна была. с Сонькой и Тёмкой познакомилась. Мы в электричках сначала жили, а потом осели у этой бабки. Мы-то думали, что она одинокая, а как она померла, приехали её сыновья и выгнали нас. Но мы в другой дом уже забрались. Если вглубь какой-нибудь деревушки забраться, обязательно найдёшь брошенные дома, где одинокие старики вымерли, так что живи, кто хочешь. Сгоревших домов тоже много, но в них вполне можно жить, особенно летом.

– А эти Сонька с Тёмкой откуда? Им столько же лет, как и тебе?

– Не, они старше меня будут. Тёмке двенадцать, его мазер заставляла в школе учиться, а он не хотел, вот и убежал из дому. Она тут его искала по вагонам с милицией, плакала, домой вернула, а он снова сбежал. Она на двух работах работает за копейки, чтобы Тёмку одеть-обуть, поэтому дома почти не бывает, вот он и сбежал. А Соньке пятнадцать, к ней мужики уже липнут вовсю. Они с Тёмкой иногда поймают какого-нибудь жирного козла, который на Соньку позарился, да и обдерут. У Тёмки ствол есть, он на мушку этого козла возьмёт, тот ему даже свой паспорт отдаст. А Тёмка пугает, что теперь они его адрес знают и найдут в случае чего. Они и сейчас на промысле. А раньше Сонька жила с предками в Питере, её фазер бил ногами даже за «четвёрки». У него заморочка была, чтобы она училась на одни «пятёрки», потому что ему после школы золотую медаль не дали. По физкультуре у него была «четвёрка» – задницу свою не мог поднять повыше, чтобы сдать зачёт по прыжкам в высоту. Потом в универе ему диплом какой-то не дали, какой круглым отличникам выдают.

– Красный.

– Во-во, красный. Он Соньке сказал, если она в четверти получит хоть одну «четвёрку» – убьёт. А Сонька на уроке специально, когда её учительница вызвала отвечать, сказала: «Я не готова», хотя прекрасно всё знала. Пришла домой с «двойкой». Тут её фазер так взбеленился, что разве только не прыгал по ней. А мазер ейная в соседней комнате сериал смотрит и говорит: «Она так орёт, что я телек не слышу. Ты её по морде особенно не бей, а то заметно будет». А фазер потом и её начал пинать и орать при этом: «От кого ты её родила, сука рваная? Это не моя дочь! Моя дочь не может на «двойки» учиться!». Сонька на следующий день якобы в школу пошла, а сама сбежала. Я ещё удивляюсь, как она с такими уродами столько лет прожила? Уж на что мои – дегенераты, но и то не такие. Я бы такому фазеру давно какого-нибудь яду подсыпала в суп, чтобы помучился, падла. Мне фазер как-то нагрубил, я ему слабительное в пиво добавила, чтоб знал, что его место – около параши.

Ева всю речь обильно пересыпает ругательствами, которые, видимо, настолько прочно вошли в привычку, что ей от них будет уже не отказаться.

– Тебя родители ищут, наверно?

– Не думаю. У фазера такие охранники есть, они кого хошь найти могут. Раз не нашли, значит, и не ищут. Да и зачем им я? Они наверняка новых игрушек себе нарожали, – говорит она совершенно спокойно. – У фазера и так дети есть от других тёлок: он до моей мазер два или три раза был женат. Я всех не знаю, но помню, что у меня брат живёт где-то в Сибири в детском доме. Другой в колонии сейчас срок мотает. Ещё сестра есть в Киеве, моя ровесница. Однажды мазер фазера по морде била, когда его секретутка от него «залетела», и он орал, что выполняет пожелание нашего правительства относительно повышения рождаемости в стране. Представляешь, какой он у нас бык-производитель!

– А чем твой отец занимается?

– Фазер-то? Не знаю. Он весь день сидит, в комп уставившись.

– Это что, болезнь такая произносить только полслова?

– Да не грузись ты так! Фазер говорил, что настоящий бизнесмен должен экономить даже в слогах. У него два завода есть где-то, а рабочих своих он зовёт рабами для экономии слога. Любит анекдот всем рассказывать, как один новый русский жалуется другому: «Я своим рабочим зарплату уже год не плачу, инструменты и спецодежду не выдаю, обедами не кормлю, а они всё ходят и ходят на работу. Всё ходят и ходят, как бараны! Я не знаю, что ещё-то сделать с ними можно?» Другой ему советсует: «А ты платный вход сделай». Ха-ха!.. Такой дурак он у меня. В бабах совсем не сечёт, на самых грязных прошмандовок западает, а всем хвастается, что он теоретик и практик по женской части. Меня мазер учила: «Запомни, Евка, мужикам только весёлые тёлки без проблем нужны, а не жёны и дети, потому что для них нет ничего хуже обязаловки и ответственности. У них у всех – комплекс Царевны-Несмеяны в мужском варианте. Это мужики выдумали, что Несмеяна бабой была, а на самом деле они с себя её списали. Потому что как только ему скучно становится – а скучно ему бывает сто раз на дню, – его сразу развлекать надо. Не успеешь вовремя развлечь, другая стерва для этого сразу найдётся, а ты в дурах останешься. И мужики в глубине души нас за людей не считают, поэтому никогда не показывай ему характер и не говори, что ты думаешь: это для него хуже смерти! Для него это такое потрясение, как если резиновая надувная кукла из сексшопа вдруг заговорит». Я слушала-слушала, да подумала: на фига у взрослых всё так дурацки устроено? Вот уж хрен я стану кого-то развлекать. Уж я никогда не буду жертвой с низкой самооценкой… У тебя есть ещё чего-нибудь пожрать?

– Слушай, ты желудок себе испортишь, – я достаю из сумки пачку печенья. – В таком возрасте важно правильно питаться, а ты ешь, что подвернётся, как я понимаю.

– Правильно понимаешь.

– Неужели ты уверена, что родители о тебе совсем не вспоминают?

– Чего им меня вспоминать-то? Я же не счёт в банке.

– А ты хочешь их увидеть?

– Вот уж нет!.. Но я их ещё навещу, – тут Ева опять как-то нехорошо прищурилась и криво ухмыльнулась: – Они, бараны, напрасно думают, что больше меня не увидят. Я скоро ещё постучу в их окна.

– Вот это точно не твои слова. Я тоже видела в вагоне листовку со свастикой, и она заканчивалась именно такими словами: «Вы можете думать, что вашим детям нужны только секс, кайф и попса, а мы изучаем труды Шопенгауэра. Вы можете не воспринимать нас всерьёз, но мы ещё постучим в ваши окна» или что-то в таком духе.

Ева даже покраснела и обрадовалась:

– А мне так понравились эти слова! Так клёво сказано: «Мы ещё постучим в ваши окна!» – мечтательно произнесла она. – Так сказать могли только суперлюди, а ни какие-нибудь недочеловеки.

Я хочу предупредить Еву, как предупреждали Алису: «Никогда не произноси слова только за то, что они красивые и длинные», но чувствую, что она не прислушается к этому совету.

– А себя ты кем считаешь?

– Сверхчеловеком конечно же! – с удивлением отвечает она, словно я не вижу очевидного. – А ты как думаешь?

– Я думаю, что быть сверхчеловеком невозможно.

– Почему это?

– Потому, что ему надо всех во всём постоянно превосходить, даже в негативных чертах, потому что он – сверх, супер. Один другого превосходит во всём, значит, третьему надо превосходить уже обоих, чтобы прослыть сверхчеловеком. Четвёртому надо быть превосходящим этих трёх во всём. Если каждый объявит себя сверхчеловеком, то кто же будет выполнять роль просто человека, которого этот сверхчеловек будет во всём превосходить? И супергерой всегда достоин только мегазлодея. Просто есть такая гипотеза, предположение, что бывают суперлюди, но не дай бог рядом с ними находиться.

– Как же так? – разочарованно воскликнула Ева.

– Был такой сверхчеловек инженер Гарин. Точнее, его на самом деле не было, потому что такие люди невозможны, а его выдумал писатель Алексей Толстой. Он превосходил людей во всём: в уме, силе, хитрости, даже в жадности и жестокости. И был очень несчастен от этого.

– Как же сверхчеловек может быть несчастен?

– Он ненавидел людей, что они не достают до его уровня, что он их во всём превосходит, как сверхчеловек, а они – просто человеки, на фоне которых он может быть суперумным и суперсильным. И эта ненависть отравляла всё его существование… Ты так не расстраивайся. Вообще, все люди по своей сути – актёры. Это открыл один английский драматург четыре века тому назад, а может, и до него кто-нибудь об этом догадывался, что люди играют ту роль, которую сами выбрали.

– Как это?

– Ну, как актёр играет. Сегодня ему досталась роль пьяницы и лодыря, и он её бездарно или гениально играет. А завтра он уже доблестный рыцарь, или великий учёный, или бандит с большой дороги. Так и в жизни человек играет, изображает какой-то выбранный им образ. Хотя в любой момент он может этот образ поменять. Сильный вдруг станет слабым и беспомощным, трусливый – смелым, хвастун – молчуном, или наоборот. Тут всё от человека зависит, от степени его актёрского таланта. Есть такие, которые всю жизнь пытаются кого-то из себя изобразить, например, того же сверхчеловека. Но у них плохо получается, потому что работать надо много над образом, надо учиться быть тем, кем ты хочешь быть, а не только казаться. Один всем говорит, что он – великий певец, а другой ничего не говорит о себе, а просто великолепно поёт. Очень много таких, кто всем кричит о своём превосходстве, а на деле ничего-то из себя человек не представляет. Он выдумал себе искусственную линию поведения и не может от неё освободиться, стать самим собой. Но есть люди, которые настолько вживаются в выбранную роль, что уже ни у кого сомнений в их подлинности не возникает.

– А почему же тогда кругом столько дураков и хвастунов?

– Потому что так легче жить, вот человек всегда с охотой и выбирает эти роли: для таких ролей ни учиться, ни работать не надо. Ты слышала о полководце Александре Васильевиче Суворове?

– Не-а. А чё за торчок такой?

– Он был не торчком, но не в этом дело. Дело в том, что в детстве он был слабым и болезненным настолько, что окружающие не верили, что он доживёт до совершеннолетия. А он поставил перед собой задачу стать сильным и так себя закалил, что – хотя и был из дворян, которые не служили солдатами, а сразу становились офицерами – прошёл путь от простого солдата до генералиссимуса и выходил победителем даже в самых трудных и безнадёжных походах и сражениях. Он выбрал себе роль сильного человека и блестяще её сыграл, а не пытался только таковым казаться.

– Наверно, он был идеальным и красивым?

– Идеальный человек – это статуя, как Аполлон Бельведерский.

– А кто это?

– Каменная статуя с идеальными пропорциями. Ты в каком-нибудь музее была? Родители тебя куда-нибудь водили?

– Не-а. Зато я была в ночном клубе! А ты была в ночном клубе?

– Не-а, недосуг.

– Значит, ты не знаешь жизни!

– Так нет такого понятия, как жизнь.

– Как это?

– Так это. Что для одного является жизнью, для другого может не представлять никакой ценности.

– Ничего себе, – Ева обескуражена. – Слушай, интересно с тобой побалакать. Ладно, расскажи мне про этого самого Аполлона.

– Я тебе не про Аполлона говорю, а про статую. Человек не должен превращать себя в идеальную статую, потому что он, как и всё живое, постоянно развивается, изменяется, от чего-то отказывается, что-то приобретает. Я в детстве в песочнице лепила куличики из песка, и мне казалось разумным посвятить этому всю жизнь, но сейчас-то я так уже не считаю. Потому что с годами всё меняется, и мысли меняются, а когда человек перестаёт развиваться, меняться – наступает смерть, хотя физически он ещё какое-то время продолжает жить. Вот ты о чём мечтаешь?

– Не о чём. Делать мне больше нечего, как мечтать!

– Жаль. Надо мечтать, двигаться вперёд, а застывших в своём развитии, пусть даже и очень развитых, лучше обходить стороной. Ева, тебе учиться надо, а то ты только чужие слова повторяешь, пусть даже и красивые, а надо формировать свой собственный взгляд на вещи.

Ева в самом деле похожа на зеркало, которое отражает в себе все уродства нашей эпохи, все её дикости с претензией на продвинутость, те самые резкие черты общества, которыми так пестрит наша ежедневная действительность, и от которых мы всячески пытаемся отгородиться, сделать вид, что всё не так уж и страшно. Её родители предпочли своей дочери весёлых девочек и мальчиков, которые не «грузят» проблемами, а призваны развлекать, поднимать их самочувствие, как запрограммированные на постоянную радость роботы. Но разве возможна вечная весна или постоянная зима? Всё меняется и человек тоже. Но тут речь не о человеке или природе, а о каких-то странных машинах, которые живут для ежесекундного наслаждения: едят, пьют, делают детей и выставляют их на улицу без лишних эмоций. А то, не дай бог, конечно, пойдут морщины по лицу, на выведение которых потрачено столько денег. И эти выброшенные дети выбирают себе в наставники каких-то экстремистов, которые, возможно, сами бегут таким способом от духовной пустоты внутри своих семей.

– На фига мне нужен этот взгляд?

– Неужели твой папаша не может обеспечить тебе такую малость – школу? Даже дети из бедных семей пока имеют возможность ходить в школу, а ты, дочь бизнесмена и фотомодели, будешь без среднего образования. Это же очень опасно, вот так бродяжничать. Тебя могут обидеть. Вот чего тебе здесь светит, сама подумай: голод, бомжи, наркотики.

– А я уже пробовала эЛэСДэ! – смеётся она на это. – Но мне не понравилось: глюки уж больно противные. Я помню, украли мы с Сонькой несколько яиц в каком-то курятнике и стали их варить. Сварили, стали чистить, а мне вдруг померещилось, что там под скорлупой сидит змея: скрутилась в клубок и сидит. Потом вдруг скорлупу разрывает и начинает на столе плясать: жирная такая, противная и огромная. Бр-р! Я как заору и на шкаф полезла, Сонька меня потом еле сняла оттуда. Это тебе не анаша какая-нибудь, от этой дури сразу не проспишься, несколько дней так глючит. Я потом спать собралась, одеяло откидываю, а в кровати будто бы таракан лежит размером с человека! Мерзкий такой, тоже жирный, блестящий и даже будто бы говорит что-то…

– Фу ты ну ты! Ева, ты меня извини, но ты просто дура набитая!

– Ха-ха-ха!

– На кой чёрт травить себя этим дерьмом в таком нежном возрасте? У тебя вся жизнь впереди, – меня начинает тошнить от её рассказов, а она смеётся:

– Это у мужиков всё лучшее впереди, а у баб – сзади. Так мой фазер говорил.

– Ну, а что он ещё тебе говорил?

– Да это он не мне говорил, это он вообще говорил. Мои предки со мной так особо и не разговаривали: пожрала и иди в свою комнату… Да нет, я больше не буду ширяться: не понравилось. Хотя Соньке очень понравилось, потому что у неё таких мерзких глюков не было, а только чудные видения. А меня так глючило, наверно потому, что мазер любила фильмы ужасов про гигантских насекомых смотреть. Фазер на работу или по бабам уедет, а она весь день лежит перед ящиком и смотрит, смотрит, смотрит фильмы американские про всяких глистов размером со слона. Вот у меня, наверно, это в голове и отложилось. Она любила фильм один смотреть, там люди превращались в гигантских тараканов. У главной героини жених превратился в таракана, а она отказалась с ним трахаться. Так он её изнасиловал прямо в своём тараканьем обличии. Так классно! Мазер моя прямо в восторге была, всё твердила: «Вот меня бы кто так». А ты не смотришь такие фильмы? Сейчас, по-моему, других-то и не показывают, хотя я уж телек давно не смотрела. Теперь даже наши дураки научились такие фильмы снимать.

– Да уж, мастерство растёт прямо на глазах у изумлённой публики.

– Вот о чём я скучаю, так по телеку! А ты ширялась когда-нибудь?

– Не-а.

– А чё?

– Ну, может же у меня быть хоть какой-то недостаток, – я ловлю себя на мысли, что в наш «продвинутый» век тотальной раскрепощённости и терпимости к нетерпимому приходится как бы оправдываться за то, что не пичкаешь себя всякой дрянью.

– Надо всё в жизни попробовать.

– Это опять не твои слова, Ева. Это опять что-то из рекламы. Ну, а ещё что ты любишь?

– Money, баксы.

– А из людей тебе кто нравится?

– Ева Браун. Сам Фюрер называл её идеалом арийской женщины, чьё призвание – служение мужчине-воину. Она так эффектно умерла! Я тоже так хочу…

– И тебе её не жалко? Несчастная ведь баба, умерла молодой в разгромленной стране. Чего ж хорошего?

– Странно, но почему-то её совсем не жалко. Мне из всех людей больше всего было жалко ту бабку, у которой мы с Сонькой и Тёмкой жили. Она была какая-то… настоящая, что ли. Я даже не знала, что такие настоящие люди могут быть. Вот моя мазер придуманная от и до: всё у неё откуда-то слизано, позаимствовано, все ужимки, повадки. Всё до последнего волоска взято то из журнала какого-то, то из фильма, то из шоу! А своего ничего нет. И фазер такой же, и его тёлки все до одной. А эта бабка была такая, какая есть, и ничего про себя не выдумывала. И это так здорово: быть настоящей, хотя… Почему же она была такая бедная? Такая добрая была, хорошая, хотя мы ей и чужие совсем. В Бога верила, но не так, как все сейчас верят для показухи, для прикола или от скуки, а по-настоящему, – и тут у Евы лицо становится хмурым и непроницаемым: – А я в Бога не верю. Нет никакого Бога! Если бы он был, то обязательно помог бы этой бабке. Она же хорошая была, очень хорошая! Самая лучшая из всех людей, каких я знаю. Вот если бы у меня такая бабушка была… Бог сделал её нищей и больной за её доброту, а хорошо живут только злые и грязные люди. И чем поганей они себя ведут, тем лучшая жизнь им достаётся. Не знаю, как в других странах, но в ЭТОЙ – именно так. Или это Бог у нас какой-то другой?.. Ты не представляешь себе, какие крокодилы на «мерсах» разъезжают, а старуха эта даже пешком до Питера ходила, потому что денег не было у неё. Рано утром выйдет, к ночи дойдёт, на вокзале переночует и идёт к Кузнечному рынку цветочки и редиску продавать. У неё в доме все стены были какими-то бумажками увешаны, какими-то грамотами и похвальными листами за победы в соци… социальных соревнованиях.

– Социалистических.

– Ну да, со-ци-а-лис-тических. Я её спрашиваю: «Бабушка, а что это за бумажки?». А она говорит, что этот не бумажки, а награды от Советской власти за её добросовестный труд. Я говорю, что же это за труд, который оценивается такими бумажками. Она всю жизнь отработала, а ей вместо зарплаты такие бумажки выдавали. Даже мой фазер до такого не додумался пока. У Тёмки от прадеда хоть ордена остались, их продать или на что-то обменять можно, а вот эти грамоты кто сейчас купит? И ведь у многих стариков такие грамоты есть. Мы по разным заброшенным домам потом тусовались, брать нечего, а только эти грамоты на стенах… Нет, я теперь совсем не смогу дома жить.

– Как же ты дальше жить планируешь?

– Я выйду замуж за мешок с деньгами и буду жить в своё удовольствие.

– А если он не захочет?

– Кто?

– Ну этот. Мешок с деньгами.

– Да куда он денется-то! – Ева делает бровки домиком, и её лицо вновь приобретает детское выражение. – Кто его спрашивает, ваще! Мешок – он мешок и есть. Меня мазер научила, как надо действовать. Хочешь, я тебя научу?

– Валяй, подруга.

– Надо вести себя как надувная силиконовая кукла и всё. Мужик любит приключения и весёлое времяпровождение, и твоя задача – создать это для него, а то он тут же увлечётся другой. Это как кипящее молоко прозевать: чуть замешкаешься, а оно уже и убежало.

– Кто оно?

– Ну не оно, а он!

– А мужчина как должен себя вести в отношениях с женщиной?

– А он ничего не должен. Он только оценивает по достоинству потуги женщин по его завоеванию. Только мне надо скорее вырасти.

– Зачем?

– Затем, что я где-то слышала, как япошки изобрели робота-женщину, которая и всю домашнюю работу выполняет, и все желания своего хозяина, и говорит только то, что он хочет слышать, и настроение у неё всегда одно и то же – весёлое. Это они воплотили мечту мужиков, которые устали от живых женщин. Америкашки даже кино про это сняли, «Степфордские жёны» называется. Вот мне и надо успеть замуж выйти, пока все богатенькие не обзавелись такими роботами, которые их будут ублажать и развлекать по первому зову.

– Ты же сказала, что никогда не станешь кого-либо развлекать.

– Ну, это же не навсегда. Этот лох на мне женится, а я все деньги из него вытрясу и к Соньке с Тёмкой уйду. А может, и не пойду я замуж, – раздумывает вслух Ева и грызёт ногти. – Нет, лучше я к фашистам подамся, с ними как-то интереснее.

В вагон заходит ватага мальчишек. Они собирают бутылки и банки для сдачи в пункты приёма. У них уже набрано несколько мешков. Это такие же заброшенные дети, дикие, как зверята, не боятся ни сумы, ни чумы, ни тюрьмы.

– Во, это тоже наши! – обрадовалась Ева и поприветствовала мальчишек своим тонким голоском: – Привет, мужики!

– А, Евка, – заметил её самый старший мальчик лет десяти. – А Тёмка где?

– На деле.

– Мы сейчас выходим, а ты?

– Я с вами!.. Ну, пока, – говорит она мне как своей старой знакомой, словно бы прощается со мной на денёк-другой.

– Пока, – отвечаю я и поднимаю ей воротник куцего пальтишка. – Ты бы хоть шарфик себе какой сообразила, а то снег сейчас за шкирку будет сыпаться.

– Да плевать! – пищит Ева и убегает за мальчишками.

Они выходят на небольшой станции и идут по платформе. Я вижу, как они ёжатся под ударами снежного ветра, и вот уже их маленькие фигурки исчезают в кулисах бурана. Эти дети вырастут, выживут, хотя и не все, но те, кто останется, будут сильнее и живучее своих домашних ровесников, как лесной зверь, привыкший спать на снегу и добывать себе пищу, сильнее и живучее своих обленившихся сородичей из зоопарка. И когда-нибудь они, возможно, постучат в наши окна, захотят заставить нас воспринимать их всерьёз.

В вагоне осталось пять человек: скоро конечная остановка. Моя остановка. Ещё три станции, и я дома. Надо будет купить в магазине у вокзала чего-нибудь к чаю… Я вдруг ощущаю, что карман мой, где лежал кошелёк, подозрительно лёгкий. Так и есть! Эта тёзка жён великих вождей свистнула у меня кошелёк! «А ты-то, дура великовозрастная, пошла плести младенцу чего-то про генералиссимуса Суворова!» – ругаю я себя, но в тот же момент мне становится жалко Еву: она-то, дурёха, думает, что отхватила большой куш, а в кошельке всего сто рублей и гарантийный талон на ремонт утюга…

Я ставлю в главу прихода своей воображаемой бухгалтерской ведомости законный жирный плюс напротив плаксивого: «А зарплату-то опять не выдали». То-то было бы славно, если бы этот ребёнок, беспристрастно сортирующий людей на недочеловеков и сверхлюдей, рассказывающий тебе, взрослой тётке, как надо окрутить богатого мужика, стащил бы всю твою зарплату! Ах, Ева-Ева, мать всех людей и мужчин в том числе… Это я, когда билет вытаскивала, сунула кошелёк в карман. А билет-то, билет тоже тю-тю… Но он через пару дней кончается, так что ещё один плюс тебе обеспечен – сплошные плюсы, а не жизнь! Хотя, опасные наступают времена, когда каждый карманный воришка, недоучившийся в детском саду с английским уклоном, станет провозглашать себя сверхчеловеком.

– Станция Дребезги, – объявляет вежливый женский голос по динамику, – следующая остановка – станция Спасайся-Кто-Может, осторожно: двери закрываются.

Вот и моя станция. Мы, остатки пассажиров, нехотя выходим на перрон, где метель сразу же принимается за нас. Она набирает полные ладоши снега и с хохотом бросает их прямо в лицо, в уши и даже умудряется проникнуть за замотанные-перемотанные шарфами, платками, кушаками и прочими подручными средствами воротники и капюшоны. Ветер дует с такой силой, что не успеваешь схватить из его потока глоток воздуха. Я подумала про зонтик, но поняла, что эта стихия его тут же вывернет и переломает, как жестокая судьба ломает человеческие жизни.

Иду домой и не замечаю неудобств, связанных с метелью. И не потому, что массаж лица мне обеспечен, а потому что я иду ДОМОЙ! Потому что это и есть самый большой плюс в жизни против всех незначительных минусов, когда у тебя есть дом. И не какой-нибудь, а такой, где ты чувствуешь себя уютно и комфортно, где тебе знаком скрип каждой половицы. Где тебе рады самые близкие люди, а всё остальное не имеет значения.

Примечания

1

Стихи Всеволода Рождественского.

(обратно)

2

Стихи М. Палиевского.

(обратно)

3

Стихи Н. Асеева.

(обратно)

4

Стихи Оно-но Такамуры.

(обратно)

5

Латинское название аквариумной рыбки Дракон.

(обратно)

6

Латинское название аквариумной рыбки Кардинал.

(обратно)

7

Аквариумная рыбка, которая особенно красива в стае.

(обратно)

8

Карась золотой (лат.)

(обратно)

9

Medice, cura te ipsum (лат.: врач, исцелись сам.)

(обратно)

10

Латинское название Бриллиантового окуня.

(обратно)

11

Латинское название Иорданеллы.

(обратно)

12

Отрывок из повести Н.В. Гоголя «Портрет».

(обратно)

13

Комуждо – каждому (др.-рус.)

(обратно)

14

Обыгрываются отрывки из стихотворения В.В. Маяковского «Птичка божия».

(обратно)

15

Отрывок из стихотворения А.С. Пушкина «Десятая заповедь».

(обратно)

16

Коран, 6: 69.

(обратно)

17

Отрывок из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы».

(обратно)

Оглавление

Происшествие на станции Астрово

Снег

Пчёлы

Тюльпаны

Суд Линча

Гало

Изгнание из храма

Три желания

Не смог

Князюшка

Петербургский полдень

Просто люди

Волчьи нравы

Сайт нашего города

Ева Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg