«Совсем того!»

Совсем того! (fb2) - Совсем того! [Complètement cramé!-ru] (пер. Елена Юрьевна Леонова) 1509K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жиль Легардинье

Жиль Легардинье Совсем того!

Gilles Legardinier

Complètement cramé!

Издание подготовлено при содействии Editions Fleuve Noir, подразделения Univers Poche, и литературного агента Анастасии Лестер

Published originally under the title «Complètement cramé!» © 2011, Editions Fleuve Noir, un department d'Univers Poche

1

Был поздний вечер, довольно прохладный. Пожилой мужчина в смокинге нервно ходил взад и вперед под стеклянным козырьком отеля «Савой», в самом центре города, то и дело нажимая на кнопки мобильного телефона. В какой-то момент из вестибюля отеля вышел администратор вечера, проходившего в большом зале, — через крутящуюся дверь наружу вырвались звуки оркестра, игравшего Коула Портера.

— По-прежнему никаких известий от мистера Блейка? — спросил он, подойдя к пожилому мужчине.

— Пытаюсь до него дозвониться, но он не отвечает. Подождите еще минуту.

— Очень досадно. Надеюсь, с ним не случилось ничего серьезного…

«Единственная веская причина — это если он при смерти!» — подумал мужчина с телефоном.

Едва администратор ушел, как мужчина набрал номер домашнего телефона своего старого друга. Выслушав приветствие на автоответчике, он глухим голосом произнес:

— Эндрю, это Ричард. Ответь, умоляю тебя. Тебя тут все ждут. Я уже не знаю, что им говорить…

Внезапно на том конце подняли трубку:

— Где это меня все ждут?

— Слава тебе господи, ты дома! Только не говори мне, что ты забыл про церемонию вручения награды за успехи в производстве… Я ведь тебя предупреждал, что сделаю все, чтобы тебя номинировали.

— Мило с твоей стороны, но мне это ни к чему.

— Эндрю, ты не просто номинирован, ты победил. Сообщаю, что награда присуждена тебе.

— Потрясающе. И что же это за награда? Принимая во внимание возраст участников, вряд ли что-нибудь съедобное. Клизма? А может, направление на эндоскопию брюшной полости?

— Сейчас не время шутить. Одевайся и мчись сюда.

— Никуда я не помчусь. Я помню, Ричард, что ты говорил мне о награде, но я также прекрасно помню, как сказал тебе, что меня это не интересует.

— Ты отдаешь себе отчет, в какое положение ты меня ставишь?

— В это положение, дружочек, ты поставил себя сам. Я ни о чем тебя не просил. Представь, что я заказываю у тебя две тонны устриц, потому что очень хорошо к тебе отношусь, а потом разыгрываю целый спектакль, требуя, чтоб ты их съел…

— Приезжай немедленно, иначе… Иначе я скажу твоей домработнице, что ты практикуешь культ вуду, и больше ноги ее не будет в твоем доме.

Блейк от души рассмеялся:

— Крепко же ты попал, если грозишься такими пустяками! Напугать Маргарет… Бедная Маргарет. Ну-ну, давай! Это все равно как если бы я угрожал твоей жене сообщить в Службу защиты хорошего вкуса, что именно она сотворила со своими волосами и с вашим пуделем…

— Оставь Мелиссу в покое. Я не шучу, Эндрю. Если ты не явишься… Ты знаешь, на что я способен!

— Как в тот раз, когда ты обвинил меня в похищении домашней обезьянки миссис Робертсон? До самой смерти она была уверена, что ты ее съел. А Маргарет в любом случае тебе не поверит. Я скажу ей, что ты наркоман. Кстати, если тебе удастся заставить ее уволиться, я оплачу тебе недельное пребывание на Багамах вместе с твоей женой и ее прической.

— Перестань вязаться к прическе моей жены! — раздраженно сказал Уорд. — Эндрю, хватит пререкаться! Я добился, чтобы награду дали тебе, так будь добр явиться за ней, и побыстрей!

— Обожаю, когда ты повышаешь голос. В юности меня привлекла в тебе именно твоя горячность. Я благодарю тебя за хлопоты, но играть в отличника не стану, и не надейся. Я не считаю себя предателем. Я предупреждал тебя с самого начала. Все эти церемонии — скучища, а награды, которые эти самодовольные ослы раздают друг другу, не стоят ровным счетом ничего. Я не приду. Но если ты не прочь отправиться куда-нибудь пропустить по стаканчику, то я с удовольствием, вечер у меня свободен.

Уорд едва не задохнулся от ярости:

— Слушай, Блейк: если ты меня кинешь, наша дружба окажется под угрозой.

— Мой дорогой Ричард, все это время у нас был миллион поводов разругаться. Нам многое приходится прощать друг другу…

За полвека с лишним Эндрю Блейк в самом деле часто выводил приятеля из себя, но в этот вечер он допек его окончательно.

— Эндрю, ну пожалуйста!

— В том состоянии, в каком я нахожусь, только ты один и можешь меня чуточку порадовать. Ты всего-навсего скажешь им, что я разбил себе башку и теперь не способен даже вспомнить свое имя. А чтобы оживить церемонию, расскажи им, будто я думаю, что я Губка Боб[1] и что в последний раз, когда у меня было просветление, я упросил тебя пойти и получить награду вместо меня. Ты даже можешь оставить ее себе.

Из отеля снова вышел администратор. Прежде чем он подошел к Уорду, тот успел шепнуть в трубку:

— Обещаю, корешок, что ты мне за это заплатишь.

— Жизнь уже позаботилась о том, чтобы отомстить за тебя, друг мой. Я тоже крепко тебя обнимаю.

Ричард Уорд нажал отбой; его лицо приняло озабоченное выражение:

— Эндрю Блейк только что срочно госпитализирован.

— Боже мой!

— Его жизнь, кажется, вне опасности. Если вас устроит, я могу получить награду от его имени. Я знаю, он себе не простит, если вечер будет испорчен.

2

Сидя за письменным столом, Эндрю Блейк захлопнул ноутбук и закрыл глаза. Сосредоточившись, точно слепой, на своих ощущениях, он легонько провел ладонями по краям ноутбука и, опустив руки на стол, погладил гладкую деревянную поверхность. До него за этим столом работал отец. В ту пору компьютеров не было и итогов каждый месяц не подводили. Совсем другое было время.

Не размыкая век, Эндрю ощупал скругленный край старой дубовой столешницы, погладил бортики и латунные ручки выдвижных ящиков. Тепло дерева, прохлада металла. Сколько ощущений — столько же и воспоминаний. Он проделывал этот ритуал, только когда чувствовал себя очень уставшим. Вот как сегодня вечером. От того небольшого предприятия, которое он унаследовал, сохранился разве что этот стол. Все остальное со временем изменилось: адрес, торговый оборот, оргтехника, окружающая обстановка, люди, он сам. Перемены были столь значительны, что Эндрю порой не узнавал того, чему посвятил большую часть жизни.

Не открывая глаз, он выдвинул нижний ящик справа и запустил туда руку. Нащупал громадный степлер, который в детстве с трудом поднимал, три потрепанных блокнота, зажигалку, бронзовое пресс-папье, подаренное сотрудниками.

Все эти реликвии не просто будили воспоминания, а прямо-таки переносили его в то время, когда жизнь была проще, не все зависело от него и он не был старше всех в своей фирме. Касаясь этих привычных вещей, он воссоздавал в своем воображении мир, некогда существовавший в реальности: от прежних телефонных звонков до запахов смазочного масла и горячего металла, доносившихся из соседней мастерской. Он слышал голос отца, его быструю речь, строгую и такую родную. Что бы он подумал о своем сыне сегодня? Какой дал бы совет? Прошли годы, и Эндрю в свою очередь стал мистером Блейком. Он открыл глаза и задвинул ящик.

Он уже давно с особым чувством относился ко всему, что делалось в последний раз — и нередко делалось безотчетно. Его научило этому конкретное событие — последний ужин с отцом, обычный ужин, в конце которого мать со смехом попросила их поскорее освободить тарелки, потому что ей не хотелось пропустить сериал по телеку. О чем они говорили? Обо всем и ни о чем. Просто беззаботно болтали — как люди, которые думают, что наговориться о серьезном еще успеют. Но жизнь распорядилась иначе: у отца той же ночью случился разрыв аневризмы. И обыденный эпизод стал последним и главным. С того вечера прошло почти сорок лет, и все же, вспоминая о нем, Эндрю всегда ощущал боль в груди и головокружение, у него как будто земля уходила из-под ног. С той поры он стал бояться, что жизнь лишит его вещей, которые ему дороги. Более того, он видел, что жизнь отнимает у него людей, которых он любит, и это только подпитывало его страх. Он выработал для себя философию: ценить все и в каждую минуту, потому что в любую минуту все может рухнуть.

Страх не избавляет от реальной опасности, и жившее в нем чувство не предотвратило новых несчастий. Он пережил много моментов, ставших последними: вот его жена, Диана, — он держит ее в объятиях, а она смеется, положив голову ему на плечо, — это был полдень четверга; вот дочь Сара просит его рассказать сказку на ночь — это было во вторник. Ее последняя игра в теннис. Последний раз, когда они все трое смотрели кино. Последний анализ крови, которому он не придал особого значения. Список можно было продолжать бесконечно, каждый день вспоминалось что-то новое. Все эти моменты, важные и не очень, мелькают один за другим, пока тебе не откроется их значимость, пока все они не лягут на чашу весов, заставив ее качнуться в роковую сторону.

Когда он уставал, у него возникало мерзкое ощущение, что жизнь уже позади, что теперь он живет только для того, чтобы выполнять свои обязанности перед миром, который ему совершенно безразличен. Он уже ни о чем не мечтал и все чаще думал о смерти.

Он протянул руку к большому конверту. Его содержимое он готовил методично, в течение нескольких недель и втайне от всех. Бумаги, вечно эти бумаги. Он не стал открывать конверт. Он подумал о своих решениях и о том, к чему они приведут. В который раз мысленно перебрал их, одно за другим, и ни о чем не пожалел. Кто-то постучал в дверь. Он быстро сунул конверт в верхний ящик.

— Войдите!

В дверях стоял молодой человек в костюме.

— Извините меня, мистер Блейк. Мне бы хотелось вам кое-что сказать.

— Четырехчасового совещания вам не хватило, мистер Эддинсон?

— Очень жаль, что вы так плохо отнеслись к нашим предложениям. Вам следовало бы подумать.

Будь Блейк молодым гепардом, он вцепился бы нахалу в лицо и растерзал бы его в клочки, но он был старым львом. И он лишь усмехнулся.

— Подумать? Я полагаю, что это мне все еще неплохо удается, и, кстати, именно поэтому ваши «предложения» действуют мне на нервы.

— Но они направлены на улучшение работы предприятия…

— Вы уверены? Оставьте меня, Эддинсон. Вы и ваши сторонники за сегодняшний день изрядно мне надоели.

— Мы делаем все от нас зависящее, в интересах каждого…

— В интересах каждого? Для кого вы работаете, мистер Эддинсон? Чему вас учили в этих ваших школах, откуда вы вышли с уверенностью, что все знаете? Для вас нисколько не важна наша продукция. Вам совершенно наплевать на клиентов, для которых мы ее производим. Ваше кредо — продавать как можно больше, неважно, нужно людям то, что вы продаете, или нет, снижать себестоимость, пусть даже урезая рабочим зарплату, любыми способами повысить собственный рейтинг и разбогатеть, чтобы потом переметнуться в другую компанию и там проделывать все то же самое, только еще лучше — или еще хуже, это как посмотреть.

— Вы слишком суровы.

— Меня не интересуют ваши суждения. Вас еще и в проекте не было, когда я уже руководил этим предприятием, начинал с того, что подметал заводские цеха. Я знал в них каждый закоулок. Я не заканчивал школ, где бы мне вдалбливали в голову, будто я пуп земли. Я изучал жизнь, я знаю по имени каждого, кто со мной работает, знаю, как зовут его жену, детей, я видел, как они растут. Вы считаете меня старым кретином? А мои взгляды безнадежно устаревшими и патерналистскими? Думайте что хотите. Хозяин здесь я, а вы — мой служащий.

— Мир меняется, мистер Блейк. И к нему надо приспосабливаться.

— К чему приспосабливаться? К порочным системам, которые придумали люди вроде вас? Вы и вам подобные служите только себе. И позвольте вам сказать, что однажды вас крепко занесет. Разумеется, вы не глупы, Эддинсон, но в человеке ценно не наличие ума как такового, а то, на что он его употребляет.

— Ваши высокие принципы, Блейк, не спасут нашу фирму.

— А ваши мелкие принципы ее погубят. И не забывайте, что это моя фирма. Мы производим металлические коробки уже более шестидесяти лет. Потребители ценят нашу продукцию за прочность и удобство. Быть может, она не так привлекательна, как вся эта модная халтура из ярко-зеленого пластика, но она практична. Мы приносим пользу, мистер Эддинсон. Люди полагаются на нас! Я даже не знаю, понимаете ли вы, о чем я говорю… Так вот, вопреки вашим сомнительным теориям, мы не станем производить коробки из металла меньшей толщины, чтобы увеличить объем продаж. Мы не станем переносить завод в другую страну ради удешевления рабочей силы. Мы будем делать нашу работу! В связи с этим, мистер Эддинсон, у меня возникает вопрос: в чем состоит ваша работа? Оптимизировать? Продвигать? Захватывать новые рынки? Ловить любую возможность? Все это слова, претенциозные слова, чтобы набить цену самому себе.

— Без нас вы не продадите…

— Вы так думаете? Однако же более пяти десятилетий продавали. Как ни наивно звучит, но я полагаю, что вещи полезные не так уж трудно продавать, а вот всякая новомодная дребедень нуждается в том, чтобы ее сбывали любыми способами. Но не будем уходить от дел: я не дам вам возможности оттачивать свои молодые волчьи клыки на моем предприятии.

— У вас не будет выбора, мистер Блейк. Я ведь не один. Банки на моей стороне.

— Вы мне угрожаете?

— Я пришел к вам, чтобы спокойно обо всем договориться, а вы меня оскорбляете.

— Вы пришли, чтобы бросить мне вызов, и я вам ответил. А теперь ступайте. Я достаточно терпел вас сегодня. И все же я хочу поблагодарить вас, Эддинсон: до вашего прихода у меня еще оставались сомнения относительно будущего, но теперь они рассеялись.

— Что вы хотите сказать?

— Скоро вы увидите, что я тоже способен к инновациям… Ступайте.

3

— Хизер, вы еще здесь?

Поглощенная чтением, молодая женщина не слышала, как подошел патрон. От звука его голоса она вздрогнула.

— Добрый вечер, сэр. Я должна доделать отчет о сегодняшнем совещании. Отдел маркетинга просит к завтрашнему дню.

— Бросьте его и идите домой.

— Но…

— Хизер, вы ведь моя помощница, а не их. И если я говорю, что вы можете заняться этим позже, никто не вправе возражать.

— Хорошо, сэр.

Молодая женщина не заставила себя уговаривать и сложила листы в папку. Она вдруг подумала, что Эндрю Блейк крайне редко заходит к ней в кабинет, и внимательно посмотрела на него. Сегодня вечером он выглядел усталым. Высокий, почти полностью седой, тонкие черты лица, открытый взгляд из-за круглых очков. В правом уголке рта залегла небольшая складка, придававшая лицу чуть горестное выражение. С некоторых пор она часто ловила его на физиономии шефа. В тот день на Блейке был темно-зеленый бархатный пиджак и красная бабочка. Что касалось манеры одеваться, то Хизер всегда удивлял его странный вкус — или отсутствие вкуса, — но ей эта манера нравилась.

Он молча стоял перед ней с большим конвертом в руке.

— Отправить по почте?

— Нет. Но раз уж вы здесь, я должен вам сказать.

Он потер глаз кулаком. Он то и дело тер глаза тыльной стороной сжатой в кулак ладони, подняв локоть и плотно сомкнув веки, точно мальчуган, которому хочется спать. Этот жест она отметила, когда пришла работать на фирму. Он ей казался трогательным. У пожилого мужчины — жест ребенка. Потом она обнаружила у него и другие привычки: описывать ногами круги под столом или играть в катапульту шариковыми ручками на совещаниях, когда ему было скучно, — то есть всегда. Она стала его изучать. В их отношениях не было фамильярности, но они чувствовали друг к другу искреннюю симпатию. Она знала все его странности, знала, что линейка неизменно лежит у него справа от телефона, что он во всем любит ясность и точность, что он человек честный. Они никогда не говорили о личной жизни, но она всегда знала, в каком он расположении духа. Он спрашивал, какие у нее новости, и с вниманием выслушивал ответ. Он ничего от нее не скрывал. Дверь его кабинета была закрыта, только когда он звонил своему давнему другу и компаньону Ричарду Уорду. В такие минуты она иногда слышала, как он смеется. В другое время она ни разу не слышала, чтобы он смеялся.

Эндрю Блейк подошел к ней:

— Хизер, меня какое-то время не будет.

— Что-то со здоровьем? — сразу встревожилась она.

— Могут же быть и другие причины, даже у старика.

Он сел на стул напротив своей помощницы.

— Пока что я не могу сказать вам больше, но прошу мне доверять.

Он положил перед ней конверт.

— Хизер, вы работаете у меня уже три года, и я имел возможность наблюдать за вами. Вы женщина серьезная и отзывчивая. Я испытываю к вам доверие. Я долго думал, прежде чем принять решение. Эта фирма очень много для меня значит.

— Для чего вы мне это говорите? Вы меня пугаете. С вами все в порядке?

— Хизер, вам столько же лет, сколько моей дочери, и я знаю, чего вы ждете от жизни. Вы задумываетесь о том, чем будете заниматься в дальнейшем. Вы не хотите стоять на месте. Это правильно, в вашем возрасте люди часто делают выбор. Я вижу, что газета у вас часто открыта на странице с объявлениями… А я много думаю о том, что оставлю после себя. Ну так вот: поскольку я на какое-то время исчезну, я попросил своего адвоката подготовить документы, наделяющие вас всеми полномочиями руководителя предприятия.

Молодая женщина побледнела.

— Нет, не делайте этого, — испугалась она. — Я уверена, вы выкарабкаетесь. Вы душа этой фирмы, заводские вас обожают. Медицина сумеет вам помочь. Не теряйте надежды…

Хизер говорила быстро, ее голос и взгляд выдавали волнение. Блейка это тронуло, он искренне улыбнулся, и молодая женщина смутилась. Блейк накрыл ее ладонь своею.

— Все хорошо, Хизер. Я же сказал вам, что не болен. И врачи мне не помогут. Просто у меня кризис возраста, мне ведь стукнуло шестьдесят — вот и все. Так что успокойтесь и выслушайте меня. Мы поступим таким образом: я на некоторое время уеду развеяться и подумать, чему посвятить остаток жизни. А вы тем временем побудете на моем месте.

— Но я не справлюсь!

— Каждый раз, когда надо было принимать решение, вы высказывали мне свое мнение, и мы часто приходили к согласию. Вот и продолжайте в том же духе. Не слушайте ничьих советов, не идите на поводу у кретинов, они слишком дорого нам обходятся. На работу никого не нанимайте, разве что на завод. В случае необходимости или если вам нужен будет совет, звоните Ричарду Уорду или цеховому мастеру Фарреллу.

— Мы не будем видеться?

— До моего возвращения — нет.

— Вы будете доступны по телефону или хотя бы по электронной почте?

— Не знаю. Я буду вам позванивать время от времени.

— Это немыслимо, вы не можете вот так уехать. Мы пойдем ко дну, и это будет моя вина!

— Дайте себе шанс. Вы рискуете добиться гораздо большего успеха, чем я. Вы же понимаете, что я не доверил бы свою фирму кому попало.

Он указал на конверт:

— Прочтите все внимательно. Наш юрист, мистер Бендерфорд, зайдет к вам завтра утром подписать документы. Еще вам нужно будет найти помощницу. Надеюсь, вам повезет так же, как мне повезло с вами. А теперь марш домой! Завтра вы начинаете совсем другую работу.

— Вас здесь не будет?

— Нет, Хизер. С той минуты, как вы подпишете бумаги, вы станете директором. Я желаю вам удачи. Я уверен, что все будет хорошо. Просто оставайтесь собой.

Он встал, обошел письменный стол. Наклонился и легонько поцеловал молодую женщину в лоб. Он впервые позволил себе это. Получилось искренне, но как-то неумело. Это потому, что у него давно уже не было случая кого-то целовать, даже дружески.

Они долго не двигались с места. Каждого одолевали сомнения и страхи, свойственные его возрасту.

4

Всякий раз, когда Эндрю Блейк переступал порог «Браунинга», ресторана в районе Сент-Джеймс, он испытывал на редкость приятное чувство от того, что заведение, где он любил бывать, не изменилось со времен его молодости. Те же массивные двери со стеклянными вставками, начищенные до блеска медные перила, учтивое приветствие метрдотеля Терренса, работающего здесь уже восемь лет, — и все это в классическом интерьере: дерево и темно-красный бархат. Именно здесь он дважды в месяц обедал с Ричардом Уордом. На этот раз, однако, Эндрю пожелал его видеть раньше, чем истек традиционный двухнедельный перерыв.

Пребывая в том возрасте, когда люди ищут себе друзей-ровесников в разного рода клубах, модных и не очень, Эндрю позволял себе роскошь иметь настоящего друга еще со школьных лет. Терренс встретил его и сообщил:

— Мистер Уорд уже здесь. Я провожу вас.

Эндрю удивился: Ричард редко приходил первым. Он последовал за метрдотелем, с легкостью лавировавшим между столиками. Эндрю шел, стараясь ничего не задеть. Ему показалось, что проходы стали уже, чем прежде. А может, это ему стало труднее двигаться?

Ресторан «Браунинг» отличался той особенностью, что по краям его просторного центрального зала располагались небольшие ниши, позволявшие занимавшим их посетителям наслаждаться тишиной, но не чувствовать себя отрезанными от остальной публики. В одной из таких ниш и ждал Эндрю его друг и компаньон. Мужчины обнялись.

— Ну? — спросил Блейк. — Как все прошло?

— На сцене мне казалось, что я произношу надгробную речь, было очень странно. Ты все же мог бы прийти…

— Надгробную речь? Не дождешься. Если лучшие уходят первыми, то я рискую оказаться в последних рядах…

— У тебя сегодня торжественный вид, — заметил Уорд. — А я рад встрече.

Они уселись за столик.

— Как поживает Мелисса? — спросил Блейк, раскрывая меню.

— Она в Нью-Йорке с какой-то подружкой. Рыщут по галереям в поисках произведений искусства для украшения загородного дома. Слава богу, не нашего, так что пусть себе рыщут… В любом случае ничего не найдут, разве что купят себе по паре туфель, которые наденут всего один раз. Чем я заслужил удовольствие так быстро снова тебя увидеть? Неужто наука добралась и до тебя? Ты наконец-то проконсультировался с эскулапом, и он сообщил тебе те же дурные вести, что и всем нам? Добро пожаловать в клуб старых развалин, дружище!

Блейк никак не отреагировал. Уорд наклонился к нему с лукавой усмешкой:

— Только не говори мне, что ты побывал у проктолога. Это было бы слишком хорошо! Я поспорил с Соммерсом на бутылку, что это случится до конца текущего года…

Блейк вдруг поднял на друга глаза:

— Ричард, я принял решение.

Уорд на некоторое время задумался.

— Ты поговорил с Сарой?

— Моя дочь живет в десяти тысячах километров от меня, и единственный мужчина, который теперь для нее что-то значит, — это ее изобретательный муж. Вполне объяснимо. Ей плевать, что со мной происходит.

— Тем не менее, когда я видел ее в прошлом месяце, она беспокоилась о тебе. Я всего лишь ее крестный, но, странное дело, вижусь с ней чаще, чем родной отец…

Блейк отвел взгляд и принялся изучать меню. Уорд молча согласился переменить тему.

— Не трудись выбирать, — сказал он, — я уже заказал.

— Зачем?

— Затем, что ты всегда три часа размышляешь, а потом заказываешь то же, что и я. Я подумал, что можно сэкономить время.

Эндрю, казалось, пропустил колкость мимо ушей. Он опять посмотрел на друга, на этот раз с явным беспокойством.

— Тебе удалось выяснить, что я просил? Уорд, отвечая, намеренно повысил голос:

— Изменить себе лицо и тело, чтобы стать похожим на Мэрилин, не так-то просто. Даже с грудными имплантами ты рискуешь иметь вид ее восковой статуи, перенесшей пожар…

В зале несколько человек повернули голову в их сторону.

— Ричард, — настаивал Блейк, — я не шучу.

— Я знаю. Именно это меня и удручает. Разумеется, я нашел. Но я не уверен, что это хорошая идея. Отойти от дел — почему бы нет, но возвращаться во Францию…

— Я хочу вернуться. Это единственное, что меня еще интересует.

— Хорошо, но ты бы мог сделать по-другому. Ты должен подумать.

— Со вчерашнего дня ты уже второй, кто советует мне подумать. В конце концов вы внушите мне, что у меня старческое слабоумие.

— Поезжай и проведи остаток лета у Сары. Она прекрасно устроена, у нее есть лишняя комната для друзей.

— Я не друг.

— Эндрю, как бы тебе сказать… Возвращаться во Францию…

Ричард помолчал, прежде чем высказаться напрямую.

— Прости за откровенность, но твой возврат в прошлое не вернет к жизни Диану.

— Это я понимаю, поверь мне. И всегда понимал.

— Тогда зачем?

— Здесь я больше не чувствую себя в своей тарелке. Я даже задаю себе вопрос, для чего я хожу на работу. Я все время что-то прокручиваю в голове, о чем-то сожалею. Дошел до того, что каждый вечер, ложась спать, я думаю, почему я еще жив.

— Рано или поздно всем нам хочется махнуть на все рукой. У каждого бывает такой период. А потом это проходит. Займись гольфом. Приходи к нам в гости. Мелисса сетует, что ты у нас не бываешь. Она пристрастилась к итальянской кухне и будет счастлива заполучить тебя в качестве подопытного кролика… Перемени образ мыслей — и ты почувствуешь себя гораздо лучше. Ты ведь не первый раз впадаешь в депрессию.

— На этот раз все по-другому.

— Ну так что? Единственное, что у тебя есть, чтобы преодолеть кризис, — эта бредовая идея? Впрочем, от тебя следовало ждать чего-то подобного. Когда-то, после того как мы закончили учебу, ты тоже хотел все бросить. Помнишь? Ты купил яхту, удостоверился, что у тебя морская болезнь и что яхта не велосипед, ею не так просто управлять. «Морской волк» — подумать только, до чего претенциозное название, — до сих пор, наверное, стоит на рейде в Портсмуте, откуда тебе даже не удалось ее вывести…

Ричард рассмеялся, вспомнив этот досадный эпизод, но Блейк оставался серьезен. Увидев выражение лица Блейка, Ричард резко оборвал смех и спросил:

— И что ты рассчитываешь там найти? Ты же знаешь: там, где я нашел тебе место, они ничего не знают. Я не посвятил их в твою тайну. Для них это не игра.

— Догадываюсь.

— Ты меня огорчаешь, старина. Тебе надо бывать на людях, заводить новые знакомства, а не искать, куда бы сбежать. Тебе посчастливилось быть в добром здравии в том возрасте, когда многие большую часть времени проводят в больницах и зовут своих мануальщиков — и даже хирургов — по имени…

— Ты понятия не имеешь, что я испытываю.

— Не делай вид, будто я намного старше тебя. Хочу напомнить, что разница между нами всего-то четыре месяца…

— У тебя есть Мелисса. А я один-одинешенек. Кроме тебя, у меня нет близких людей. Сара далеко, у нее своя жизнь. Никому я, в сущности, не нужен.

— Хватит. В любом случае этот твой план возвращения во Францию — нелепость от начала до конца. И я не знаю, какого черта я опять оказываюсь в него втянут. Чем это кончится на сей раз? Кому я должен буду приносить извинения? В первый раз нам еще и двенадцати лет не было. Ты уговорил меня спрятаться в мусорном баке, чтобы напугать старушку Моррисон.

— Вот была ведьма! Надо же было что-то делать, эта старая стерва протыкала все мячи, которые попадали к ней в сад! Не пожалела даже тот, кожаный, новенький, который подарили Мэтту на день рождения. Она наводила ужас на всех окрестных ребят.

— И ведь правда, никто слезинки не проронил, когда ее нашли лежащей возле лестницы с разбитой головой.

— Я уверен, что это был заговор мячей. Они отомстили за себя, они сделали так, что она свалилась!

— Мячи не сдаются! — улыбнулся Уорд.

— Теперь-то можно признаться, срок давности истек! — весело продолжал Блейк. — Но я что-то не припомню, как именно мы ее напугали…

— Ясное дело, ты не помнишь! Первым к баку приехал мусоровоз! Чудо, что он не расквасил нас в лепешку!

Блейк вдруг вспомнил эту сцену и просиял:

— А ведь правда! Я совсем забыл!

— К счастью, мы еще не потеряли способность над этим смеяться!

Мужчины дружно расхохотались. Однако к Блейку быстро вернулась серьезность.

— Все это прошлое, — бросил он.

— Это наша история, Эндрю. И перестань смотреть на вещи так, будто тебе уже не на что надеяться. Там, куда ты хочешь поехать, жизнь тоже непростая. Хозяйка — вдова, и я не хочу, чтобы ты нагонял на нее еще большую тоску. Но раз уж ты не желаешь отказаться от своей бредовой затеи, обещай, что будешь играть по-серьезному.

— Ты еще сомневаешься?

— От типа, который нарядился собственной мамашей и пошел к директору лицея извиняться за «своего сына», я не жду ничего хорошего…

5

Осеннее очарование лесной дороги, по которой ехало такси, не сняло с Эндрю Блейка усталости. День у него начался с рассветом: он рано встал, сел в поезд до Парижа, потом пересел на другой поезд, идущий в провинцию; люди вокруг трещали на языке, которым он тоже владел, и неплохо. Теперь, когда они почти добрались, он понял, что, у него уже не будет времени передохнуть.

— Странно, — сказал вдруг шофер, — я уже десять лет кручу здесь баранку, а по этой дороге еду впервые. Я и не подозревал, что здесь есть дорога. Город совсем близко, а кажется, будто кругом одни леса.

Поместье Бовилье, дорога на Бовилье. Адрес недвусмысленно указывал на то, что это место респектабельное. Асфальтовая лента дороги, по обеим сторонам которой рыжел красивый, растущий на холмах лес, поднималась в гору. На ее вершине, в просвете деревьев, показалась стена, и машина поехала вдоль нее. Стена растянулась на несколько километров; наконец в низине, на поляне, она перешла в мощное укрепление, в центре которого красовались величественные ворота. Между двух колонн, увенчанных каменными, изъеденными временем львами, находились железные кованые ворота, украшенные литерой «В»[2]. Машина остановилась.

— Вот вы и приехали. — Шофер бросил взгляд на ворота и спросил: — Это дом престарелых?

— Надеюсь, что нет.

— В любом случае вам повезло, погода хорошая. Поздняя осень в этих краях бывает очень приятной.

Эндрю расплатился и вышел из машины. Шофер вынул из багажника единственный чемодан и, пожелав пассажиру приятного пребывания, уехал. Глядя на удаляющееся такси, Эндрю вдруг почувствовал себя страшно одиноким.

Стоя перед решеткой ворот, он глубоко вздохнул. Было тепло. Легкий ветерок шевелил сухую траву, заполонившую пространство до самых ворот. Они, должно быть, открываются нечасто, мелькнуло в голове у Эндрю. На одной из колонн было выгравировано название поместья: «Бовилье». Сквозь решетку вдалеке, за деревьями, виднелся небольшой замок с многочисленными остроконечными крышами. Справа от портала имелась калитка.

Солнечный свет, отражавшийся от стены, слепил глаза. Эндрю увидел домофон. Устройство, похоже, было не в лучшем состоянии. Эндрю нажал на кнопку. Никакого ответа. Нажал второй раз — безуспешно. Тогда он решился толкнуть калитку — она со скрипом открылась.

Вокруг было так тихо и спокойно, что поместье казалось необитаемым. Эндрю аккуратно закрыл за собой калитку и ступил на покрытую гравием аллею. Гравий под его ногами шуршал так же, как у его дяди Марка в Пилсбери. Когда он с родителями приезжал к дяде Марку, то часами ходил по гравийной дорожке, слушая этот особенный звук.

Блейк шел по аллее прямо. Он уже очень давно не испытывал того странного чувства, которое охватывает человека, впервые оказавшегося в совершенно незнакомом месте. Не выскочат ли откуда-нибудь с лаем собаки? Даже в очках он видел не так уж хорошо. Наверное, он услышит их приближение, но что это ему даст? Бежать-то он все равно не сможет. Он попытался тихонько произнести по-французски: «На помощь!», стараясь, чтобы не был заметен английский акцент.

Ему трудно было катить большой чемодан, колесики на неровной дороге оказались бесполезны. Во все стороны, насколько хватало глаз, раскинулся парк. Временами меж деревьев мелькал силуэт здания. На повороте от каштановой рощицы, которую огибала аллея, Эндрю наконец увидел его целиком: это был изумительной красоты старинный замок, сложенный из белого известняка и красного кирпича. Здание было оригинальной конструкции, над всей постройкой возвышалась большая четырехугольная башня, у ее подножия располагалось входное крыльцо. Оба крыла здания украшали узкие балкончики и островерхие башенки. Окна на каждом этаже были свои, особенные: высокие на первом этаже, пониже на втором и третьем и разной величины слуховые окошки под самой кровлей. Карнизы с кобылками придавали еще большее очарование всему ансамблю, который невозможно было отнести к какому-то одному стилю. В постройке ощущалось влияние нормандских частных домов, неоготики и даже волшебных сказок…

Эндрю направился к крыльцу, стараясь шагать спокойно и уверенно. Быть может, на него смотрят, а он знает, как важно первое впечатление. Он поднялся по широким полукруглым ступеням, прикрытым навесом-маркизой в виде веера из матового стекла. Прежде чем заявить о своем присутствии, Эндрю выдержал паузу и приосанился.

Он дернул за цепочку колокольчика и сразу же засомневался, достаточно ли сильно. Тогда он дернул еще раз, уже гораздо энергичнее, — и колокольчик громко зазвонил.

Эндрю ждал, и, как всегда, когда ему приходилось ждать, в голове пронеслось множество вопросов. Что если он ошибся адресом? А если в доме никого нет? Вдруг, с его-то везением, он обнаружит хозяйку мертвой и уже высохшей, как та мышь, на которую он наткнулся, когда в последний раз наводил порядок в гараже?

Внезапно сквозь витражи, украшавшие входную дверь, мелькнула чья-то тень. Кто-то щелкнул замком, и дверь отворилась. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, в меру полная, каштановые волосы собраны в конский хвост. Женщина без малейшего стеснения оглядела его.

— Здравствуйте. Вы, наверное, новый мажордом?

— Именно так. У меня назначена встреча с мадам Бовилье.

— Входите. Я ее кухарка.

— Она здорова?

Если б женщина ответила, что ее хозяйка мертва и ее высохший труп лежит в гараже, Эндрю нисколько не удивился бы и уверовал в знамения.

— Мадам ждала вас к полудню. Побудьте здесь, я предупрежу ее.

После ослепительного света, разлитого по парку, Эндрю пришлось некоторое время привыкать к полумраку холла. Кухарка удалилась, ее шаги по плиточному полу с голубым цветочным узором были долго слышны. Холл был обставлен разностильной старинной мебелью. Через несколько минут женщина вернулась, нарушив тишину решительным стуком каблуков.

— Мадам сейчас вас примет. Оставьте вещи на банкетке. Хотите что-нибудь выпить?

— Не сейчас, спасибо.

— Вы хорошо добрались?

Странно, она произносила эти любезные слова довольно жестким тоном.

— Превосходно, благодарю вас.

Кухарка повела его на второй этаж по красивой дубовой лестнице, занимавшей все пространство башни. Преодолев еще несколько ступенек, ведущих в коридор, она постучала в первую дверь. Голос изнутри дал разрешение войти, и она открыла дверь и отстранилась, пропуская посетителя.

Занавеси в комнате были задернуты. Мадам Бовилье сидела за письменным столом. В полумраке виден был только ее силуэт. Тонкий лучик света, пробившийся между шторами, позволял различить, хоть и с трудом, бювар, аккуратную стопку папок, телефон, бронзовую фигурку балерины и фарфоровый письменный прибор.

Мадам Бовилье встала и протянула руку.

— Месье Блейк — так, кажется?

— К вашим услугам, мадам. Счастлив познакомиться. Эндрю слегка пожал протянутую ладонь и почувствовал, что она дрожит. Хозяйка опустилась в кресло за письменным столом, сделав ему знак занять мягкое кресло напротив. Сиденье было настолько низким, что Блейк, человек довольно высокого роста, оказался гораздо ниже хозяйки.

— Я уже начала беспокоиться из-за вашего опоздания, но у нас не было номера вашего мобильного телефона, чтобы с вами связаться.

— Я очень сожалею, мне надо было вам его сообщить. Разумеется, я перепутал время пересадки в Париже со временем своего прибытия сюда…

— Забудем это. Ваши рекомендации выше всяких похвал, и мне очень советовали взять вас. Так вот, я беру вас с испытательным сроком в четыре месяца. То есть до начала следующего года.

— Благодарю вас, мадам.

Несмотря на полумрак, Блейк отметил гордую посадку головы, тщательно уложенную прическу, энергичные жесты хозяйки. Однако в ее поведении чувствовалась какая-то надломленность. Мелодичный размеренный голос казался слишком юным. — Ричард не так давно говорил то же самое и про его собственный голос.

— Мне дали понять, что вы знаете Францию, — сказала она.

— Я имел возможность часто бывать здесь. Моя жена была француженка. Я не приезжал сюда с того времени, как она ушла из жизни.

— Я очень сожалею.

И она тотчас же продолжила:

— Одиль — вы ее уже видели — расскажет вам, как устроен наш дом и что будет входить в ваши обязанности. Я не требую, чтоб вы носили специальную форму, но сорочка и галстук обязательны. По понедельникам у вас будет выходной. Я очень ценю пунктуальность. Вы увидите, что дом у нас спокойный, гостей много не бывает. А теперь я попрошу вас меня оставить, меня ждут другие дела. На все вопросы вам ответит кухарка.

— Хорошо, мадам.

Эндрю встал, чтобы проститься. Он стоял на пороге, когда мадам Бовилье окликнула его:

— Месье Блейк!

— Да, мадам.

— Сегодня вы вошли в дом с главного крыльца. Это исключение. Обслуживающий персонал пользуется служебной дверью с западной стороны или дверью кухни, сзади.

Эндрю снес удар, не моргнув глазом:

— Я понял, мадам.

— Добро пожаловать.

6

Здание имело сложную планировку — это можно было предположить, судя по одному внешнему виду. Выйдя от хозяйки и спустившись по лестнице, Эндрю чуть было не заблудился. Поколебавшись, он повернул назад и, к большому своему облегчению, вскоре очутился на пороге, как ему показалось, буфетной. Одиль, стоя к нему спиной, наполняла сахарницу. Яркий свет лился из окна и ведущей в сад стеклянной двери. Эндрю вошел. Услышав это, кухарка резко обернулась.

— Тут мои владения, — бросила она. — Никто не входит без моего разрешения.

Блейк застыл на месте.

— Я ничего не имею против лично вас, — продолжала кухарка. — Просто я думаю, что у нас нет реальной потребности в ваших услугах, да и средств их оплачивать тоже. Но я командую только на кухне.

Эндрю отошел к двери. Одиль закрыла сахарницу и вытерла руки о фартук.

— Пить по-прежнему не хотите? — поинтересовалась она.

— Я бы выпил стакан холодной воды, если можно. Женщина направилась к большому холодильнику и достала графин. Вернувшись к длинному столу посреди буфетной, поставила на него графин и стакан.

— Ну, идите же, я вас не съем, — позвала она, повернув голову к Эндрю.

— Вы только что сказали, что…

— Я предпочитаю, чтобы с самого начала между нами была полная ясность, вот и все.

— Понимаю.

Одиль выдвинула стул и села. Эндрю обвел взглядом помещение. Внушительного вида газовая плита занимала все внутреннее пространство старинного камина. На стенах висели полки с посудой и кухонная утварь, под ними располагались тумбы с современными cтолешницами. Все пребывало в идеальном порядке. У каждой вещи было свое место, и даже кухонные тряпки были аккуратнейшим образом сложены и висели на поперечной ручке плиты. Эндрю вдруг увидел возле камина великолепного ангорского кота, сидящего в позе сфинкса. Шерсть у кота была светло-коричневая в темную полоску, глаза закрыты, а мордочка чуть приподнята, точно он нюхал воздух.

— Его зовут Мефистофель, — с гордостью сообщила Одиль.

— Какой красавец!

— Только не пытайтесь его погладить, он этого терпеть не может. Настоящий дикарь. Признает только меня.

Одиль налила в стакан воды.

— Мадам вам все объяснила?

— Она сказала, что это сделаете вы…

— Что ж, давайте. Итак, нас теперь четверо на службе у хозяйки. Я занимаюсь готовкой и помогаю Мадам в ее личных делах. Каждое утро приходит девушка — убирать, стирать, гладить. Зовут ее Манон, завтра вы с ней познакомитесь. Есть еще управляющий, он живет на другом конце поместья, в охотничьем домике. Все, что внутри замка, его не касается, но за все, что снаружи, отвечает он. Вопросы есть?

— Чего вы ждете от меня?

— Как я понимаю, вы возьмете на себя секретарские обязанности, почту и всякое такое. Еще вы будете обслуживать приемы. И вы же будете проглаживать газету.

— Проглаживать что? — переспросил Эндрю.

— Газету. Я вам завтра покажу. Она ждет ее ровно в семь утра, вместе с завтраком. Я готовлю поднос, вы несете его наверх. Потом я помогаю ей одеться. В первый день я буду с вами и мы все пройдем вместе, шаг за шагом. Вы, конечно, хотите взглянуть на свою комнату?

Эндрю второпях допил воду: Одиль уже вышла из буфетной.

7

Чем выше они поднимались, тем уже и круче становились лестницы. Эндрю с трудом волок свой чемодан, следуя за Одиль, которая подробно рассказывала ему о доме.

— Мадам принимает чаще всего на первом этаже в маленькой гостиной. Большая предназначена для застолий, но их она давно уже не устраивала. Она не любит, когда заходят в библиотеку. На втором этаже — ее комнаты и те, которыми больше не пользуются. На третий и выше она никогда не поднимается. Там бывший кабинет Месье.

— Вы знали его?

— Нет, я поступила на службу к Мадам восемь лет назад, а он, по-моему, умер года за три до того. А вы, как вы получили здесь работу?

Вопрос застал Эндрю врасплох: он еще не вполне освоился со своей ложью. С трудом переводя дух, он принялся импровизировать:

— Моя прежняя хозяйка умерла. Мне пришлось искать работу.

— Не хватает сбережений, чтобы уйти на пенсию?

— В Великобритании другая социальная система…

— Я об этом слышала. Там многое по-другому… Они поднялись на четвертый этаж.

— Вот наши владения, — сказала Одиль, показывая на длинный, узкий коридор с выступами и бесчисленными дверями. — Моя комната вон там. А вы поселитесь на другом конце. В остальных комнатах всякий хлам. Туда никто не заходит. Мы с вами соседствуем со старьем, уважаемый.

Одиль потянула новичка на его половину.

— Занятно все-таки: во Франции вы всегда селите прислугу на самых верхних этажах, — отметил Эндрю. — А у нас, в Англии, прислуга живет внизу, в подвальных помещениях. По-моему, странно, что слуги живут выше, чем хозяева…

Одиль резко повернулась и строго посмотрела на Блейка:

— Не забывайте, что мы устроили революцию. У нас ваша королева давно лишилась бы головы… Сюда.

Одиль двинулась дальше и уже спокойным тоном сказала:

— Комната у вас небольшая, но вид из окна красивый. Есть ванная и туалет. Учитывая состояние водопровода… В общем, если не хотите мыться ледяной водой, нам лучше договариваться, чтобы не принимать душ одновременно. Вы как любите — утром или вечером?

— Утром.

— Вот и хорошо. А я — вечером. Мешать друг другу не будем.

Она открыла дверь, но переступать порог не стала и пригласила Блейка войти.

— Вот ваши владения. Я покажу, где постельное белье и полотенца. Манон не обязана у вас убирать, но вы можете договориться с ней напрямую.

Эндрю вошел в комнату и вкатил чемодан — после штурма лестницы сердце у него колотилось. Если б он мечтал вернуться в молодость, то лучшего случая ему было не найти: комнатка являла собой типичный образчик студенческой каморки. Мансарда, оклеенная выцветшими обоями с геометрическим рисунком и меблированная небольшой кроватью, парой книжных полок, шкафом и маленьким письменным столом со стулом.

— Ну, устраивайтесь, не буду вам мешать. Когда закончите, спускайтесь вниз. Нам еще надо кое о чем договориться.

— Спасибо, что проводили.

Одиль, ничего не ответив, закрыла дверь. Блейк стоял не двигаясь и обводил взглядом комнату. Потом подошел к окну. Солнце уже клонилось к закату и вытягивало тени. Окно выходило на парк, вид и в самом деле был великолепный. Многие деревья еще не сбросили листву, и косые лучи освещали пышные кроны. Конструкция замка была настолько замысловатой, что Эндрю никак не мог сообразить, где же парадный вход. Он подошел к кровати и попробовал рукой матрас. Сейчас он мог бы уснуть на обыкновенной доске — до того устал. Он открыл шкаф, осмотрел полки. Прошел в ванную и открыл краны — они как-то странно завибрировали, но потом вода все же потекла.

Наконец он сел и глубоко вздохнул. Что он здесь делает? Ричард, конечно, прав, считая его замысел нелепым. Выдавать себя за мажордома… Атмосферу в доме трудно назвать умиротворенной. Не очень-то радостно находиться между хозяйкой, которая запретила ему пользоваться главным входом, и кухаркой, которая, точно капитан военного корабля, ревностно охраняет подступы к капитанскому мостику. Да еще и кот по имени Мефистофель… Пожалуй, жизнь здесь может превратиться в сущий ад…

Эндрю, решив разобрать чемодан, положил его на кровать. Он хотел просто развесить рубашки, а чемодан с остальными вещами сунуть в шкаф, но полки оказались недостаточно широкими и прочными. Прислонившись к стене, он оглядел свое новое царство. Последний раз они с Дианой переезжали в загородный дом в Дебни лет двадцать назад. На мгновение у него возникло то особенное, уже знакомое ему чувство, когда впервые оказываешься в новом месте, зная, что это место твое и ты можешь обустроить его по своему вкусу, не спрашивая ничьего мнения. Однако он быстро вспомнил, что он все-таки не у себя дома и что на этот раз он один. Сегодня ему некому преподносить приятные сюрпризы, и некому улыбнуться в ответ на заманчивое предложение, и никто не поможет ему тащить тяжелый груз. Эндрю поспешил из комнаты в надежде избавиться от подступившего к горлу комка.

Спускаясь с этажа на этаж, Блейк смог наконец, ни на кого не отвлекаясь, проникнуться атмосферой дома. Ему нравилось рассматривать замок изнутри, это отгоняло грустные мысли. Один, он мог наблюдать, вслушиваться. Вот паркет скрипит, вот следы от снятых со стен картин, вот потертости на коврах… Его окружала душная тишина дома, роскошь и блеск которого остались в далеком прошлом.

Блейк шел не торопясь, держась за перила, заглядывая в каждое лестничное окно. На этаже хозяйки он прислушался. Подойдя к буфетной, увидел, что кот сидит в той же позе, с закрытыми глазами, но уже ближе к плите, — точно статуэтка, которую чуть передвинули. Дверь в сад была открыта. Эндрю хотел войти, но не решался. Он слегка пошумел, желая привлечь внимание Мефистофеля, но тот не соизволил даже открыть глаза. Блейк, нарочно громко топая, все-таки вошел на кухню и склонился над котом, — в этой позе его застала вернувшаяся из сада Одиль.

— У вас какая-то проблема? — спросила она, подняв бровь.

— Нет, никакой, — ответил Блейк, быстро распрямившись.

— Комната нравится?

— Прекрасная комната, — ответил Блейк, подумав про себя, что он, конечно, будет занимать ее недолго.

Солнце садилось. Стоящие в ряд медные кастрюли отражали его теплый свет, разбрасывая золотые отблески по всему помещению. Дуновение ветра проникло и на кухню, но сквозняк был не в силах ничего там нарушить или даже пошевелить, разве что шерстку ангорского кота, который чуть вздрогнул.

— Ну, не стойте же на пороге, входите.

— Я думал, что…

— Хорошо. Раз уж мы будем жить под одной крышей, надо устроить хороший прием.

Одиль вышла и вернулась с листьями салата, которые сразу же сунула под кран, чтобы смыть крупицы земли.

— У вас есть огород? — спросил Блейк.

— Не такой большой, как мне бы хотелось, но нам хватает. Я вам его завтра покажу, если хотите.

— Стало быть, вы готовите еду. Даже для того человека, что живет в охотничьем домике?

— Ох, о нем-то я совсем забыла! Лучше будет, если вы сходите к нему дотемна. Он немного странный.

— Немного странный?

Одиль не стала распространяться и указала на дверь в сад.

— Спускайтесь вот по этой дорожке. Никуда не сворачивайте, тогда не заблудитесь. Это недалеко, но отсюда не видно. Пропустить охотничий домик невозможно: он небольшой, кирпичный, увит плетистой розой. Идите прямо сейчас. И заодно скажите управляющему, чтобы шел за едой. Там есть домофон, но он не работает…

Она пошла к раковине, а потом будто спохватилась:

— Если хотите, я буду ждать вас к ужину. Я еще помню свой первый вечер здесь. Прежняя прислуга оставила меня ужинать одну, за этим самым столом. Жуткое было ощущение. Не знаю, о чем мы станем говорить, но если я могу вам помочь…

— Спасибо вам большое. Одиль кивнула.

Удивительно, подумалось Блейку, у «капитана», оказывается, есть сердце…

Эндрю вышел из замка и пошел по дорожке. Вскоре до него перестал доноситься шум воды в раковине. Сумерки сгущались, деревья уже были неразличимы и казались большой темной массой. Блейк никогда не любил выходить из дому в это время суток — «между волком и собакой», как говорила Диана по-французски. Всегда в момент, когда солнце садилось, если он был вне дома, если рядом не было родных, он ощущал грусть и одиночество. Чтобы немного взбодриться, он глубоко вздохнул и прибавил шагу.

8

Если часть поместья — та, что находилась перед замком, — была устроена вполне классическим образом: газоны, аллеи, симметрично расположенные живые изгороди, явно нуждавшиеся в том, чтобы их подстригли, то часть позади замка представляла собой пышно разросшийся сад: по обе стороны длинной центральной лужайки тянулись цветники и деревья. Это обширное пространство со множеством укромных уголков лежало между двух лесистых холмов. Эндрю трудно было изучать рельеф местности в лучах заходящего солнца, к тому же он иногда спотыкался о попадающиеся на тропинке камни. Он миновал обвитую зеленью беседку и заброшенный вольер и наконец увидел домик с освещенными окнами, приютившийся под высокими ясенями возле заросшей травой клумбы.

Блейк сошел с дороги и двинулся напрямик через клумбу. Подойдя к двери, он услышал громкие голоса и звуки борьбы. Дрались двое мужчин. Грохотала опрокидываемая мебель. Эндрю отпрянул от двери. Крадучись он подошел к окну и осторожно заглянул внутрь. Он никого не увидел, а между тем голоса звучали все злобнее. Ссора, по всей вероятности, происходила в соседней комнате. Чтобы в этом убедиться, он пошел вдоль фасада к другому окну.

Аккуратно переступив через грядку, приложил ребро ладони к стеклу и прищурился. Вдруг чья-то рука грубо схватила его за предплечье и заломила руку за спину. Эндрю застонал от боли. Он почувствовал под подбородком что-то холодное. Кто-то прошипел ему в самое ухо:

— Я тя предупреждаю, мудак, пальцем шевельнешь, я те башку размозжу, на куски порву и собаке брошу…

Эндрю, хоть и не все слова понял, смысл сказанного уловил вполне.

— Я пришел… поздороваться… с вами, — дрожащим голосом проговорил Блейк. Что-то продолжало больно давить ему на горло.

— Ага, приятель, знаю все, что ты скажешь. Я пришел с миром, ведите меня к вашему главному! Ну, день добрый — впрочем, сейчас уж вечер добрый. Опять явился за инструментами, мудила! Мало тебе было на прошлой неделе… Слушай меня внимательно: я сейчас тебя вежливо разверну, чтоб посмотреть на твою воровскую рожу при свете, а ты, если будешь вести себя смирно, получишь шанс увидеть завтра восход солнца.

Мужчина еще сильнее заломил руку, вынудив Блейка развернуться к нему лицом.

— Черт! Стыда у них нет! — воскликнул мужчина, увидев лицо своего пленника. — Уже стариков стали на дело посылать! Вот гады. Скажи, ты правда один? Ведь не этими же нежными ручками ты умыкнул у меня хренову кучу инструментов? Где твои дружки?

— Нет у меня никаких дружков. Вы мне делаете больно. Я новый мажордом, месье Блейк.

Мужчина удивленно заморгал. Он уловил английский акцент, совсем непохожий на акцент, с каким говорили цыгане, осложнявшие ему жизнь. Он убрал дуло ружья от горла Блейка и отпустил его руку.

— Мажордом… — повторил огорошенный мужчина. — А я принял вас за…

— За миску с мясом для вашей собаки, я знаю. Блейк отвел от себя дуло и, морщась, потер руку.

— Странная у вас манера принимать гостей, — проворчал он.

— А вы потоптали мне весь шнитт-лук, — ответил мужчина, показав на примятые растения.

— Мадам Одиль просила вам сказать, что вы можете прийти за едой.

Мужчина помог Эндрю отряхнуть одежду.

— Мне правда очень жаль, месье Стейк.

— Блейк, меня зовут Блейк. Я, пожалуй, лучше пойду.

— Но вы не можете так просто уйти! Это слишком глупо. Зайдите, поквитаемся.

— Каким же образом? Ружьем? Ножом?

— Да нет же, это означает, что я приглашаю вас пропустить по стаканчику, отметить, так сказать, ваш приезд.

Мужчина, еще совсем недавно похожий на кровожадного зверя, теперь расплылся в любезнейшей улыбке. Эндрю смотрел на него растерянно и с некоторой опаской. Он начинал понимать, что имела в виду Одиль, когда говорила, что управляющий «немного странный».

Мужчина решительно протянул ему руку:

— Филипп Манье, управляющий поместьем. Эндрю, мгновение поколебавшись, в конце концов пожал ее.

— Эндрю Блейк. Сожалею, что потоптал ваш смит-лук.

— Шнитт-лук, или лук-резанец, ароматическая трава семейства… кажется, лилейных. Кстати, у нас в это время говорят «добрый вечер». «Добрый день» только до шестнадцати часов, а вообще это зависит от местности.

— А после восемнадцати тридцати у вас принято здороваться с ружьем наперевес, да?

— Ну, не злитесь. Я же сказал, что сожалею. И потом, нельзя же прямо так заглядывать людям в окна.

— Я хотел постучать в дверь и тут услышал драку.

— Правда? Так это же телевизор! Дэн отказался нести деньги в полицию, хотя это могло помочь освободить Джеймса, и тогда Тодд набросился на него с кулаками.

— Я все-таки пойду. Я уверен, что скоро явится Билл и всех их арестует.

— Вы уже видели эту серию?

Блейк глубоко вздохнул и повернулся, чтобы идти.

— Нет, кроме шуток, останьтесь. Ну пожалуйста. Вообще-то я рад, что у нас появился еще один мужчина. Знаете, три барышни — это не так просто.

— Три барышни?

— Мадам Бовилье, Одиль и малышка Манон. У них, как это говорится, не все дома…

Управляющий повел Эндрю к двери.

— Ну, пойдемте, уж будьте так добры, — приговаривал он. — Добро пожаловать.

— Если я правильно понял здешние обычаи, я только раз могу войти через эту дверь. В следующий раз я должен буду лезть через мусоропровод или в окно?

Манье несколько удивленно посмотрел на него:

— Не понял?

Эндрю пожал плечами и переступил порог дома. Не успев войти, он, к своему удивлению, встретился нос к носу с золотистым ретривером, который сразу же принялся его облаивать. Пес был молодой, глупый, орехового цвета.

— Лежать, Юпла! — прикрикнул Манье, сделав вид, будто замахивается. — Не бойтесь, он не злой.

Пес и в самом деле оказал гостю восторженный прием, облизав ему обе руки.

— Если это он должен был меня съесть, пусть даже по кусочкам, не знаю, как бы он справился…

Манье достал из стенного шкафа бутылку и два стакана.

— Это мой друг. Именно он предупредил меня о вашем появлении. Он хороший сторож.

Блейк потрепал собаку по голове и шепотом сказал:

— В следующий раз скажи ему еще, что я не вор. Похоже, ты самый нормальный из всей здешней компании…

— Ну, выпьем за нашу странную встречу!

Манье поднял стакан. Блейк, потирая подбородок, все еще побаливавший от знакомства с ружейным дулом, присоединился к управляющему. Проглотив содержимое, он чуть было не задохнулся.

— Крепкое, да? — засмеялся Манье.

— Я должен идти. Меня Одиль ждет.

— И пусть подождет, так ей и надо. А то строит из себя хозяйку. Я иду с вами.

9

Быстро поужинав, Эндрю помог Одиль убрать со стола. За ужином они то подолгу молчали, то говорили о каких-нибудь безобидных вещах. Блейк, воспользовавшись моментом, стал наблюдать за Мефистофелем, надеясь увидеть его с открытыми глазами или, того лучше, в движении. Однако кот превосходно исполнял роль набитого соломой сфинкса. Он опять отдалился от плиты, и Эндрю не заметил когда. Прямо фокусник.

Когда настало время идти к себе, Блейк уже не помнил, ни что он ел, ни о чем они с Одиль говорили, — виной тому был, без сомнения, гадкий аперитив управляющего.

— Спокойной ночи, мадам Одиль, и спасибо, что усадили меня за свой стол.

— Пустяки. Спокойной ночи, месье Эндрю. И не забудьте: завтра я жду вас здесь в шесть утра, будем входить в курс дела.

Эндрю согласно кивнул и направился к двери. На пороге он обернулся:

— «Мадам Одиль, месье Эндрю»… Вам не кажется, что это звучит немного старомодно? Может, мы могли бы звать друг друга по именам?..

— По мне, лучше быть старомодной, чем излишне фамильярной, месье Эндрю.

— Как хотите, но мне странно, что вы предпочитаете стиль Джейн Остин, а я предлагаю вам нечто близкое к Виктору Гюго…

Кухарка ничего не ответила, и Блейк вышел из буфетной.

Единственная энергосберегающая лампочка распространяла по комнате холодный свет, отчего «домик Барби» больше напоминал холодильную камеру на каком-нибудь рыбном рынке. На этот раз у Эндрю не было выбора: прежде чем лечь спать, придется разобрать чемодан. Открыв его, он стал вынимать одну за другой свои вещи и раскладывать их в шкафу. Пустой чемодан ему удалось закинуть на шкаф. Шкаф был узкий, а чемодан широкий, так что сооружение стало по форме напоминать гриб. В крохотной ванной он расставил туалетные принадлежности и опустил в стакан на полке под зеркалом две зубные щетки.

На кровати еще осталась небольшая сумка. Он вынул из нее фотографию в рамке, аккуратно, чтобы не разбилась, завернутую в бордовую пижаму. Это был снимок, сделанный на юге Франции, куда они втроем ездили в отпуск. Диана сияла, Сара смеялась; жена и дочь стояли, положив голову ему на плечо. Один из лучших моментов в его жизни. В тот день ветер опрокидывал зонты на пляжах и террасах кафе, повсюду царила атмосфера какой-то сюрреалистической паники, а им было весело. Счастье читалось на их лицах. Они тогда не знали, что это последние каникулы, которые они проводят вместе. Опять «последний раз».

Эндрю поставил фотографию на тумбочку. Потом опять запустил руку в сумку, достал маленького плюшевого кенгуру и осторожно поставил рядом с фотографией, мордочкой к себе.

— Добрый вечер, Джерри, — сказал Эндрю.

Игрушка в нескольких местах вытерлась, круглые полосатые глазки совсем потускнели. Эндрю с нежностью смотрел на кенгуру. Немного поколебавшись, он взял его в руки и крепко прижал к себе. Потом поднес к носу, чтобы ощутить его запах, и вернул на место. Множество картин ожило в его памяти. Некоторые вещи способны заставить забыть время, но не способны уменьшить боль. За краткое утешение приходится платить. Ожившее в вас счастье кажется еще более далеким, когда вы откладываете вещь, — как накатившая и отбежавшая волна.

В сумке оставался только мобильный телефон. Эндрю, переместившись поближе к свету, включил его. Сигнала не было. Словно старатель с металлоискателем, Блейк медленно приблизился к окну, надеясь поймать сеть. Никакого результата. Впрочем, кто станет ему звонить?

Он почистил зубы, потом рассмотрел себя в новом зеркале. В другой обстановке и при другом свете он и выглядел как-то иначе. Не будь перед ним его собственного живого отражения, доверься он лишь тому ощущению, которое было у него внутри, он бы решил, что уже умер.

Эндрю лег в постель, старательно завернулся в одеяло. Снял очки и положил их на тумбочку. Бросил последний взгляд на Джерри и погасил свет. Удобно устроил голову на подушке. Запах постельного белья напомнил ему запах весны. Он уже скучал по своей собственной постели. Сколько лет он не спал в односпальной кровати? И, как каждый вечер, Эндрю пожелал доброй ночи Диане, которая уже давно спала вечным сном. Семь лет, четыре месяца и девять дней, если быть точным.

10

Его дурной сон прервал далекий грохот. За ним последовала самая настоящая бомбардировка. Наконец, он ощутил глухой удар и услышал испуганный голос:

— Месье Блейк, уже пятнадцать минут седьмого. Вы забыли, что вам надо вставать.

В дверь опять постучали. Эндрю с трудом повернулся, пытаясь осознать, что происходит. Внезапно дверь открылась и на пороге появилась Одиль.

— Поторопитесь! Мы опаздываем. Мадам будет недовольна!

Блейк надел очки и сел на кровати.

— А если б я спал голым? — возмутился он.

— Тогда бы вы замерзли, — ответила, ничуть не смутившись, кухарка. — Быстро принимайте душ, через пять минут я жду вас внизу.

Эндрю поднялся так стремительно, что у него закружилась голова. Он не имел даже времени отрегулировать воду, чтобы пошла теплая. Сначала он мылся холодной, потом взвыл, потому что пошла горячая. Толком не проснувшийся, но уже на взводе, он все же появился в буфетной вовремя.

— Поскольку это ваш первый день, я сама сходила за газетой, — объявила Одиль. — Пойдемте в прачечную, я покажу вам, как ее прогладить.

Они миновали несколько коридоров, пока не добрались до комнаты, в которой стояли стиральная машина и сушка. Кухарка показала ему гладильную доску, на которой лежал экземпляр «Фигаро».

— Прежде всего вы должны надеть на доску специальный чехол, иначе та поверхность, на которой гладит Манон, будет испачкана типографской краской и потом будет пачкать белье.

Одиль сунула Блейку в руки маленький утюг.

— Ставьте терморегулятор на тройку, не больше, иначе может загореться. Я-то знаю, со мной случалось…

— О'кей, терморегулятор на цифру три.

— И берите утюг только с зеленой ручкой, другим гладит Манон…

— …Я понял: краска и все такое, пачкается чистое белье.

— А теперь — действуйте.

— Так прямо и гладить газету?

— Так и гладить. Утюг убирает складки и закрепляет типографскую краску. У Мадам пальцы не будут черные. Разве в английских аристократических домах так не делают?

— Куда уж нам, мы и читать-то не умеем, — проворчал Эндрю. — Может, когда мы совершим революцию, попросим у вас взаймы Карла Великого, чтобы он нам школы придумал.

Эндрю старался как мог. Запах нагретой краски вызывал у него тошноту. Вдруг он замешкался, увидев крупный заголовок: «Цены на сталь выросли на 20 %: промышленность под угрозой».

— Мадам терпеть не может, когда до нее читают ее газету, — заметила Одиль.

— Вы полагаете, что взгляд англичанина способен замусолить страницу? Да и как она узнает? Неужели в корзинке для рукоделия у нее спрятан детектор лжи?

— Мадам не занимается рукоделием, а вам не следует над ней насмехаться. Вы будете удивлены, когда узнаете, на что она способна…

— Вот если бы она была способна читать газету, не боясь испачкать пальцы, я был бы сильно удивлен. Эта ее причуда смешна.

— Не вам судить, смешная причуда или нет.

— Что вы хотите этим сказать?

Эндрю перестал гладить и уставился на Одиль.

— Мадам, по крайней мере, не спит с плюшевой игрушкой, точно ребенок… — ответила кухарка.

Эндрю воздел руки к небу:

— Вы не только позволяете себе входить без предупреждения к мужчине, с которым едва знакомы, вы еще…

— Вы опаздывали, Мадам бы вам этого не простила!

— …вы еще подсматриваете за его интимной жизнью!

— Вовсе нет.

— Ну, раз уж вы так себя ведете, позвольте мне рассказать вам историю Джерри.

— Мне это не интересно. И я не знаю никакого Джерри.

— Это плюшевый кенгуру, над которым вы потешаетесь. Я никуда не езжу без него. Это любимая игрушка моей дочери; этого кенгуру подарил ее крестный, вернувшийся из Австралии, когда ей исполнилось пять лет, и она назвала его Джерри. Она повсюду таскала его с собой. Потерять Джерри было бы для нее самым большим несчастьем. Много лет она не расставалась с ним даже ночью. Она не могла уснуть, если Джерри не было рядом. А потом в один прекрасный день Джерри остался сидеть на углу кровати. Она перестала брать его в руки. Через некоторое время она отправила его на полку. А позже она поехала учиться в университет, а его с собой не взяла. В этом не было ничего особенного, но меня это потрясло. Я взял себе привычку каждое утро приходить в пустую комнату дочери и здороваться с ее брошенным другом. С тех пор я беру его с собой повсюду. И вы можете над этим смеяться, если хотите…

— Мне жаль, правда жаль. Я не хотела…

Неожиданно их разговор прервал дым, идущий от газеты.

— Проклятие! — воскликнула Одиль, хватая утюг. — Биржевые котировки горят!

— Когда речь идет о ценах, «горят» означает «резко пошли вверх».

— Смейтесь, смейтесь. Вот она выставит нас обоих — тогда будет не до смеха.

— Не беда: смотрите, страницы с вакансиями целы…

Эндрю в одиночестве уселся за стол в буфетной и налил себе чаю. После бурного начала дня он смаковал каждый глоток крепкого сладкого «Эрл-Грея». Взгляд Эндрю остановился на коте: животное, похоже, как сидело на этом самом месте еще накануне, так и продолжало сидеть, не двигаясь.

— Ну, Мефистофель, в чем же твой секрет? Сделай одолжение, открой глаза, пусть у меня будет хотя бы маленькое доказательство, что ты живой кот, а не мумия.

В какую-то минуту у Блейка возникла мысль дернуть кота за хвост и посмотреть на его реакцию, но Одиль появилась раньше, чем Блейк перешел к действию.

— Ну и ну! Я прямо отказываюсь верить! — проворчала кухарка, тяжело опускаясь на стул. — Если б я спалила хоть малюсенький кусочек ее газеты, представляю, какую взбучку она бы мне устроила. А тут — ни слова не сказала. Мало того, она промолчала по поводу того, что вы небриты, и она находит забавным, что вы носите зеленую бабочку с голубой сорочкой… Чудеса, да и только!

Эндрю улыбнулся:

— Вы правы, она не сделала мне ни единого замечания, когда я поставил перед ней поднос. Ваши тосты очень вкусно пахли, но запах жженой бумаги заглушал все…

Одиль посмотрела на часы:

— Вы уже видели Манон?

— Нет еще. Она, может, еще не приехала.

— Приехала, я видела в окно ее велосипед. По четвергам она всегда опаздывает.

Затем Одиль обратилась к коту:

— Пожелай мне, Мефистофель, побольше смелости, я иду помогать Мадам приводить себя в порядок.

Одиль встала со стула. Эндрю гнусавым голоском пробормотал:

— Ну, давай: м-я-я-я-у-у-у…

Одиль резко повернулась и с надеждой уставилась на животное, сидевшее все так же невозмутимо.

— Ты заговорил, Мефистофель?

— Размечтались, он и глаз-то еще не открыл…

Окажись у Одиль в руках сковородка, она бы огрела ею Блейка.

11

Блейк заканчивал складывать чистую посуду, когда услышал пронзительный звук свистка, донесшийся с парадной лестницы. Свисток был похож на тот, каким судья сообщает о назначении пенальти во время футбольных матчей. От неожиданности чуть было не уронив на пол стопку тарелок, Блейк поспешил взглянуть, в чем дело. Кот между тем даже не пошевелился.

Выйдя в коридор, Эндрю едва не столкнулся с девушкой, которая с наушниками на голове бегом возвращалась из прачечной.

— Что происходит? — взволнованно спросил Блейк.

Незнакомка, сняв наушники, указала на лестницу второго этажа: там стояла Одиль и вертела висевшим на веревочке свистком. Свет лился на нее сзади, из высокого окна, и от этого она слегка смахивала на кровожадного трансильванского графа Дракулу, увидевшего свою жертву.

— Зачем вы свистели? — спросил Эндрю.

— Чтобы познакомить вас с Манон. Никогда не знаешь, где она. С этой своей музыкой она не слышит, когда ее зовут. Вот мне и приходится свистеть.

Девушка улыбнулась Блейку, решая, протянуть ли ему руку или сделать реверанс, точно перед ней была сама английская королева.

— Здравствуйте… — наконец просто сказала она. Эндрю решил, что она мила. У нее были большие глаза, обрамленные очень черными ресницами, и длинные каштановые волосы, придерживаемые заколкой. Своей живостью и изяществом она напоминала балерину. Даже не двигаясь, она излучала энергию.

— Здравствуйте, — ответил он. — Мне жаль, что наше знакомство состоялось на ходу. Я мог бы дождаться, когда вы заглянете в буфетную.

— Нет проблем, — улыбнулась она. — Только я развешиваю белье и сейчас опять иду в прачечную.

Резко зазвонил колокольчик. Блейк сперва подумал, что это у входной двери, но Одиль, устремившись вверх по лестнице, воскликнула:

— Мадам зовет меня!

«У Дракулы, оказывается, есть господин», — подумал Блейк. Хотя это мало что меняло. Он повернулся к Манон и спросил:

— Если я правильно понял, Одиль зовет вас при помощи свистка, а Мадам зовет Одиль при помощи колокольчика, так?

— Само собой.

— А меня как они станут вызывать? Трещоткой, а может, сигнальным револьвером?

— Сигнальный револьвер уже предназначен для управляющего, с тех пор как сломался домофон.

— Замечательно. И при этом, наверное, считается, что можно сохранять невозмутимое спокойствие, живя точно на палубе авианосца, с которой поминутно взлетают самолеты?

— У меня дома есть еще один плеер… Если хотите, я могу одолжить его вам. Включите погромче — и ничего не будете слышать.

— Очень мило. Но в моем возрасте надо только немного подождать — и перестанешь слышать вообще…

Из коридора на втором этаже донесся звук торопливых шагов. По лестнице сбежала перепуганная Одиль и сообщила:

— В ванной у Мадам нет воды, но я слышу, что где-то капает…

— Над какой комнатой расположена ванная Мадам? — спросил Блейк.

Одиль, нахмурив брови, принялась изо всех сил соображать.

— Над библиотекой, это там, за нами! — воскликнула Манон.

— Но Мадам не хочет, чтобы туда входили, — запротестовала Одиль.

— У нас нет выбора, — ответил Блейк. — Манон, ведите. Эндрю вошел в библиотеку. С потолка стекала вода.

Одиль смотрела, не переступая порога.

— У Мадам в ванной, может, уже и нет воды, но я буду иметь удовольствие сообщить ей, что отныне вода есть в библиотеке.

— Что же нам делать? — спросила Одиль с искаженным от ужаса лицом.

— Надо перекрыть воду и побыстрей, иначе ванну примут энциклопедии. Где находится общедомовый кран?

— В подвале.

— Вы можете пойти и перекрыть его?

— Нет.

— Что вы сказали?

— Я не пойду.

— Вы хотите сказать, что это входит в мои обязанности?

Одиль стояла, точно окаменев.

— Вы можете хотя бы показать мне, где кран?

— Разумеется, нет. Я скорее уволюсь с работы. Внизу огромные мохнатые пауки и ужасные мыши…

— Она боится мышей и пауков, — со вздохом сказала Манон.

— А вы, мадемуазель, вы сможете меня проводить? Надо торопиться, вода заливает книги.

— Вход в подвал там. А где кран, я не знаю… Спускаясь по пыльным и плохо освещенным лестницам, Эндрю вспомнил, что еще вчера считал это место на редкость спокойным.

12

Пользуясь тем, что солнце было в зените, Блейк, Одиль и Манон выставляли мокрые книги вдоль изгороди для просушки. Увидев большое количество книг, пришедший за своим обедом Манье сказал:

— Все-таки она решилась отправить весь этот хлам на барахолку.

Блейк, с трудом выпрямившись, поздоровался с Манье и, не переставая промокать тряпкой том Мигеля де Сервантеса «Назидательные новеллы», сказал:

— Прежде чем она совершит эту ошибку, вам стоит прочитать хотя бы вот это. Здесь есть история цыганки, она может вас заинтересовать.

Манье бросил взгляд на книгу:

— Они почему-то мокрые…

— Неполадки с водопроводом.

— Раз это внутри дома, то меня не касается. Появившаяся на пороге кухни Одиль показала на полочку под навесом, где лежала плотно закрытая коробка.

— Ваш обед на месте. И не забудьте вернуть мне использованные коробки.

Не сказав больше ни слова, она вернулась на кухню. Манье взял еду и повернулся, чтобы идти к себе. Проходя мимо Блейка, он предложил:

— Ну, так как вы насчет того, чтобы выпить у меня вечерком?

— Почему бы и нет? Как-нибудь на днях…

— Как пожелаете, месье Блейк.

Манон вышла из дома с новой стопкой книг.

— Это последние, — объявила она. — Нам еще повезло. Хорошо, что вы быстро сообразили, что делать, а то мебель и пол погибли бы. Мы дешево отделались.

Блейк взял у нее часть книг.

— Спасибо, Манон.

Они вместе разложили книги на солнце. Одиль возилась у плиты. Блейк воспользовался случаем, чтобы спросить:

— Манон, скажите, Манье и Одиль всегда такие?

— Какие такие?

— Как кошка с собакой.

— Я другими их никогда не видела. Он носу не показывает в замке, только если Мадам его изредка вызывает, а Одиль не ходит в парк, только на огород.

— А вы когда-нибудь едите все вместе?

— С моим распорядком дня не получается, нет времени. В половине третьего я должна быть в школе.

— А что вы там делаете, если не секрет?

— Помогаю штатным преподавателям. И готовлюсь к конкурсу на должность учительницы младших классов.

— Замечательный план!

— В прошлом году я не прошла. Живу я с мамой, надо подрабатывать, вот я и поступила. Не такая уж плохая работа…

— И раз уж вы позволили задавать вам вопросы, скажите, у вас, наверное, есть мобильник?

— Разумеется, правда довольно старый…

— Но он ловит здесь?

— Нет, не ловит. Однажды я слышала, как месье Манье говорил, что единственное место в поместье, где есть связь, — это на холме, в лесу.

— На холме в лесу?

— Да, где-то там.

Манон как-то неопределенно указала на лесистую местность, расположенную еще дальше, чем дом управляющего. Девушка посмотрела на часы:

— Мне надо убегать. Даже если ехать на велосипеде, до города не так близко.

— Бегите, Манон. До завтра. И не опаздывайте, а то Одиль покажет вам красную карточку.

— Но я никогда не опаздываю!

— Кроме утра четверга, насколько я понял.

— Это все из-за Жюстена. В среду вечером нет занятий, мы встречаемся и проводим вечер вместе, вы понимаете…

Девушка опустила глаза, ее застенчивая улыбка тронула Блейка.

— Так в вашем возрасте и надо. Бегите.

Манон ушла, махнув ему рукой. Блейк поставил последнюю книгу, слегка влажную, к изгороди. «Последний день приговоренного к смерти» Виктора Гюго. Диана наверняка сказала бы, что это знак.

Войдя в кухню, Эндрю сразу понял, что Одиль чем-то недовольна. Она двигалась резче, чем обычно, и, разговаривая с ним, даже не повернулась.

— У меня из-за всей этой суеты аппетит пропал, — сказала она. — Возьмите поесть в холодильнике, на средней полке. Микроволновка здесь. Мадам хочет вас видеть в своем кабинете ровно в пятнадцать часов.

— Хорошо.

— Если будет что-то срочное, я наверху, у себя в комнате.

— Вы неважно себя чувствуете?

— Нет, напротив. Впервые за долгое время я могу позволить себе передохнуть. Раз уж Мадам сочла нужным вас взять, надо же и вам что-то делать. Оставляю кухню на вас.

Оказавшись во владениях кухарки один, Блейк почувствовал себя странно. Кот сидел чуть ближе к плите, чем утром. Блейк открыл холодильник и обнаружил нагромождение стеклянных контейнеров, о содержимом которых мог только догадываться. Увидев единственную тарелку, он снял с нее прозрачную пленку, потом в поисках вилки выдвинул все ящики и уселся за стол. Попробовав блюдо, он изумился. Это была изысканная смесь слегка припущенной семги и кусочков овощей. Эндрю с удовольствием опустошил тарелку и вымыл ее в раковине, отметив при этом, что стряпня Одиль отличается изумительным вкусом. Потом он вернулся посмотреть, как сохнут книги, и, пользуясь случаем, несколько минут погрелся на солнышке. Он был рад, что ему предстояло свидание с мадам Бовилье. Он собирался ей кое-что сказать.

13

— Месье Блейк, что вы скажете о вашем первом дне здесь?

— Он прошел довольно бурно…

Поскольку солнце еще не било прямо в окно, занавеси были раздвинуты, и Эндрю мог наконец разглядеть мадам Бовилье. В чертах лица чувствуется характер. Руки тонкие, но выразительные. Из украшений только скромное обручальное кольцо на безымянном пальце.

— Эта протечка — настоящая проблема, — с раздражением сказала она. — Я очень беспокоюсь за книги. Понимаете, они мне чрезвычайно дороги. Книги были страстью Франсуа, моего покойного мужа.

— Не волнуйтесь. Манон все вытерла, и книги не пострадали. Уже завтра они вернутся на полки.

— Рада слышать. Однако это не решает проблемы водопровода. В доме все разваливается… Узнайте у Одиль телефон месье Пизони, это он должен все ремонтировать в замке. Велите ему прийти как можно скорее.

— Пизони… Записал, мадам.

Эндрю представил ее себе более молодой, с длинными белокурыми волосами. Ей бы очень пошло. Сегодня у нее была обычная прическа женщин ее возраста: завитые и тщательно уложенные седые волосы. Ее голубые глаза, должно быть, когда-то покоряли сердца.

— Завтра утром, — опять заговорила она, — вы сходите за почтой к ящику у главных ворот. Мы вскроем ее вместе, и я вам скажу, на что надо подготовить ответ.

Блейк слушал вполуха, поглощенный разглядыванием Мадам. Губы у нее были тонкие и прямые, что могло бы придавать ей суровый вид, если бы не мелодичный голос, смягчавший впечатление. Она сказала еще что-то, но он не расслышал.

— Ну вот, на сегодня все, — заключила она. Блейк кивнул, встал и направился к двери.

— Ах да, забыла, — опять обратилась она к нему. — Завтра я принимаю хорошую подругу, мадам Берлинер. Я жду ее на чашку кофе. Приготовьте все в маленькой гостиной к пятнадцати часам. На днях у меня непременно будут еще гости. Я вас предупрежу, когда станет известно, в какой день и в котором часу.

Эндрю вышел. Он ничего не сказал ей из того, что хотел сказать. Слишком увлекся ее разглядыванием.

Когда Одиль спустилась в кухню, Блейк стоял, прислонившись спиной к дверному косяку, и созерцал сад.

— Все прошло хорошо? — спросила Одиль.

— Никаких проблем. Я занес домой последние книги. Досушатся ночью в прачечной.

— Прекрасно.

— Одиль, мне казалось, что ваша хозяйка не устраивает светских приемов…

— Она очень хочет показать всем свою новую игрушку.

— Что за новая игрушка?

— Вы.

Блейк еле сдержался, чтобы не воскликнуть от удивления. Одиль, едва заметно улыбаясь, встала на пороге рядом с ним.

— Как вы находите мой огород?

— Очень хороший.

— У вас был огород на прежнем месте работы?

— Знаете, я как-то больше интересовался листовым железом. С овощами я сталкивался, когда их надо было закладывать в консервные банки…

Блейк тотчас спохватился, что эта шутка могла разрушить официальную версию о его прежней работе, но Одиль ничто не насторожило, и она продолжала:

— А я предпочитаю закладывать овощи в морозилку. Я считаю, так они лучше сохраняют свои вкусовые качества. Консервы все на один вкус.

Люди слышат только то, что хотят слышать. Блейк сменил тему:

— Мадам Бовилье выходит когда-нибудь из своей комнаты?

— Она спускается к гостям…

— Обидно, имея такой большой дом с прекрасным парком, жить затворником.

— Каждый волен поступать, как ему хочется. Одиль вернулась в кухню.

— Ты, наверное, проголодался, мой миленький, — обратилась она к Мефистофелю.

Кот и ухом не повел. Сидел у плиты, точно приклеенный. Открыв холодильник, Одиль сказала:

— Становится прохладно, месье Блейк. Не держите дверь открытой слишком долго.

Эндрю посмотрел на небо, потом в сторону лесистого холма.

— Хорошо, закрываю.

Одиль что-то искала в холодильнике. Блейк закрыл дверь в сад и спросил:

— Могу я задать вам практический вопрос?

— Я вас слушаю.

— Если мне нужно будет позвонить…

— Есть стационарный телефон в кабинете Мадам. Она дает им воспользоваться в случае крайней необходимости. Боже мой, куда же я ее поставила?..

— Кстати, спасибо за сегодняшний обед. Было очень вкусно.

Одиль обернулась:

— Что вы ели?

— То, что лежало в тарелке. Одиль залилась краской:

— Вы съели еду Мефистофеля?

Кот резко открыл глаза. Это удивило Блейка больше, чем слова кухарки. Каким образом он понял? Глаза у него были какого-то сверхъестественного оранжевого цвета.

— Мне очень жаль, — неуверенно проговорил Блейк. — Но это было действительно вкусно, почти вкуснее…

Он осекся.

— Договаривайте, договаривайте, — занервничала Одиль. — Вкуснее, чем то, что я готовлю вам?

— Я не это хотел сказать. Это было просто-напросто замечательно.

— Вы, как Манье, станете утверждать, что лучше быть моим котом, чем моим коллегой?

— Я ничего такого не говорил.

Мефистофель слушал диалог, поворачивая голову в сторону то одного, то другого. Блейк смотрел на него как зачарованный.

— Бедный малыш! — запричитала Одиль, бросившись ласкать кота. — Мамочка тебе быстро приготовит другую еду.

Потом, совершенно переменив тон, она обратилась к Блейку:

— Сегодня утром вы одурачили меня, а потом опустошили миску безответного котика. С меня хватит! Убирайтесь вон из моей кухни!

14

Несмотря на сумерки и проблемы со зрением, Блейк был полон решимости идти до конца. Ему нужно было во что бы то ни стало позвонить, даже если бы для этого потребовалось влезть на дерево. Ситуация, в которой оказался Блейк, не терпела промедления, однако звонить из замка, где его разговор могли услышать, он не хотел. Он спустился по аллее и, миновав заброшенный вольер, через некоторое время углубился в лес, стремясь выбраться на гребень холма. Ветви порой хлестали по лицу, но это его не останавливало. Он шел и шел, не замедляя шага, спотыкаясь, хватаясь за стволы деревьев и продираясь сквозь густой подлесок и колючий кустарник, преграждавший путь на вершину.

Наконец он очутился в густых зарослях низкорослого кустарника, где каждый шаг давался ему с трудом. Обдуваемый холодным ветром, он мог видеть с возвышенности изрезанный силуэт замка и значительную часть долины, в глубине которой лежал ближайший город.

Блейк осторожно достал из кармана мобильный телефон. Он понимал, что, если уронит его, отыскать аппарат в вечернем полумраке среди сплетенных веток и сухих растений будет очень трудно. От этой мысли его прошиб холодный пот. Без мобильника он погибнет. Он поправил очки и сощурил глаза, стараясь разглядеть, действительно ли есть связь. Манон сказала правду. Хорошая девочка. В памяти его телефона хранилось всего пять имен. Он нажал на Ричарда Уорда — тот поднял трубку на четвертом гудке.

— Добрый вечер, Ричард, это Блейк.

— Как поживаешь?

— Не очень. Ты мне нужен.

— Ты врезался в мусоровоз? Твоя лодка дала течь?

— Если бы ты меня видел… Я стою посреди леса, в краю, населенном сумасшедшими.

— Миленькое определение Франции…

— Ричард, я хочу все бросить. Я хочу вернуться.

— Но ты только вчера приехал, насколько я помню.

— Ты не представляешь себе, что мне пришлось пережить за это время…

— Они заставили тебя есть улиток? Кормили плесневелым сыром?

— Ты недалек от истины: кошачьей едой. И самое ужасное — она мне понравилась.

— Тебе нравится кошачья еда? Прежде чем ты пойдешь на прием к гастроэнтерологу, не забудь проконсультироваться у психиатра.

— Ричард, ты был прав: ехать сюда было с моей стороны глупостью.

— Раньше надо было думать, дорогой. Ты пообещал продержаться по крайней мере до конца испытательного срока. Ты дал слово.

— Вчера вечером управляющий хотел меня пристрелить и чуть не сломал мне руку, потому что я потоптал у него под окном какую-то хреновину.

— Надо же, у тебя там бурная жизнь! Я тебе завидую. Как подумаю, что мы с Мелиссой в это время тупо пялились в телевизор…

— Умоляю тебя. Мне шестьдесят шесть лет, я уже не в том возрасте, чтобы терпеть подобное.

— Браво, приятель, ты продержался в два раза дольше, чем Христос! Продолжай в том же духе! Но если увидишь, что они идут к тебе с большим деревянным крестом и гвоздями, беги со всех ног и зови на помощь, а я постараюсь выслать тебе подкрепление.

— У меня сил нет, а тебе плевать.

— У тебя не было сил еще до отъезда, старина, и позволь тебе напомнить, что ты отправился туда по собственной воле. Ты настойчиво просил меня об этом. И мы договорились, что ты пристойно отработаешь испытательный срок, не создавая проблем и не заставляя меня краснеть за тебя. После этого ты свободен.

— А если эти месяцы будут последними в моей жизни?

— Не пытайся меня разжалобить. В Лондоне ты бы умудрился отравить их себе точно так же.

— Я мог бы поехать к Саре…

— Эндрю, тебе не совестно? Ты ведешь себя как десятилетний мальчишка, который плетет невесть что, лишь бы отвертеться от неприятной обязанности.

— Так ты мне не поможешь?

— Я уже помог тебе, когда в очередной раз уступил твоим капризам. Я нашел тебе это место. Вот и работай. Обнимаю тебя, Эндрю. Звони, если будет что-то серьезное. А пока прекрати топтать людям всякие там хреновины.

Уорд повесил трубку. Эндрю остался один — ночью, в зарослях шипастого кустарника. Он сделал шаг, но споткнулся. Нога зацепилась за что-то, и он свалился в кучу каких-то стелящихся колючих растений. Он думал только о том, как не выпустить из рук мобильник.

— Bloody hell![3] — выругался Эндрю.

Слезы бешенства и отчаяния выступили у него на глазах, но чувство собственного достоинства не позволило ему вконец раскваситься. Он представил себя умирающим тут, в лесу, представил, как Юпла находит его тело, изодранное волками и другим зверьем. Его собранные по всему лесу останки будут положены в пищевые контейнеры, позаимствованные у Одили, и отправлены в Англию. Несколько минут он старался отогнать от себя эти бредовые мысли.

Потом с трудом поднялся — сначала на четвереньки, затем в полный рост — и стал выпутываться из растительной ловушки. Когда он наконец выбрался на свободу, то чувствовал себя без сил.

Спустившись с холма, Эндрю обнаружил, что его одежда пришла в негодность. Брюки и свитер были порваны во многих местах. Лицо и руки горели из-за множества глубоких царапин. К счастью, до аллеи было не так далеко. Выйдя на опушку леса, Блейк испытал облегчение. Он так вымотался, что хотел обратиться за помощью к Манье, но, опасаясь новых неприятностей, передумал.

Блейк уже двинулся в сторону замка, как вдруг заметил возле дома управляющего чью-то тень. Эндрю спрятался за деревом. В свете, падающем из окна, действительно мелькнул силуэт. Снова тот же вор. Блейк скользнул к кустам гортензии, чтобы лучше видеть. Что делать? Закричать, вызывая Манье? Пытаться справиться с вором самому? В его-то возрасте?..

Сквозь листву Блейк увидел, что тень бродит вдоль фасада. Вдруг дверь дома отворилась, и на улицу выскочила Юпла. Однако пес, вместо того чтобы наброситься на незнакомца, радостно кинулся ему навстречу! На пороге появился Манье. К нему приблизилась невысокая и тоненькая фигурка незнакомца. Блейк стоял слишком далеко, чтобы хорошо разглядеть, но решил, что скорее всего это не незнакомец, а незнакомка. Блейк вздохнул. Управляющий и его гостья вошли в дом, и дверь закрылась.

Блейк, еле передвигая ноги, добрался до замка. В своей комнате на стене он будет отмечать черточкой каждый прожитый день — так делают заключенные. Свобода наступит не завтра. Надо продержаться четыре месяца.

15

— В доме все в порядке? — поинтересовалась мадам Бовилье.

— Одиль печет пирожные, Манон закончила драить лестницы и занимается бельем. Вот только месье Пизони запаздывает.

— Это на него похоже. Чудо, что он так быстро откликнулся. Уж не знаю, что вы там ему сказали…

— Я обрисовал ему ситуацию с критической стороны.

— Вы взяли почту?

— Взял. Кстати, у меня есть предложение: не починить ли нам звонок на главных воротах?

— Если это будет стоить недорого, почему бы и нет? Поговорите с Филиппом, и мы подумаем.

Мадам Бовилье смотрела на пришедшую корреспонденцию с нетерпением ребенка. Блейк положил пакет с конвертами разного формата на письменный стол. Мадам Бовилье церемонно вскрывала конверты ножичком в виде шпаги. В конвертах по большей части была реклама и каталоги: «Требуйте свой выигрыш!», «Всего один шаг — и слиток ваш», «Ваш номер выиграл», «Поздравляем! Вы выиграли набор электронных гаджетов»…

Эндрю с удивлением обнаружил, что хозяйка относится ко всем этим завлекалкам совершенно серьезно. У него было сильное подозрение, что под очередным «гаджетом» подразумевалась старая вешалка. А что, тресни ею себя по башке, и увидишь небо в алмазах; а сунешь крючок в ухо, услышишь хруст костей. Чем не мультимедиа? Мадам Бовилье все читала и рассматривала печати на липовых сертификатах, точно на настоящих юридических документах. И всякий раз давала мажордому распоряжение:

— Ответьте им незамедлительно, что в данный момент мы ничего не заказываем, но подтверждаем наше участие в розыгрыше.

Поначалу Блейк думал, что Мадам его просто-напросто дурачит, но потом убедился, что это не так. В кипе конвертов нашелся один, на котором адрес замка был написан от руки. К удивлению Блейка, Мадам его даже не распечатала и отправила прямиком в шредер. Заработал нож, и письмо, выйдя из машины в виде бумажной лапши, упало в корзину. С радостной улыбкой Мадам занялась следующим письмом, в котором ей обещали выслать чек…

Блейк наблюдал эту странную сцену, не произнося ни слова. У него было впечатление, что он вернулся в те времена, когда они с братьями играли в шпионов, передавая друг другу через окошечки, вырезанные в листах картона, «секретные документы», которые на самом деле были всего лишь вырезками из газет. Покончив с корреспонденцией, мадам Бовилье выглядела довольной, будто сделала важное дело.

Выйдя от хозяйки, Эндрю был в растерянности. Его взгляд упал на Манон, которая начищала стоящую на буфете статуэтку медведя. Блейк догадался, что статуэткой она занимается только для виду, а на самом деле поджидает его.

— Месье Блейк, — позвала она тихим голосом.

— Да, Манон.

— Я хотела бы у вас кое-что спросить…

— О чем?

— Я предпочитаю поговорить об этом с вами, а не с Одиль, потому что она из всего делает трагедию. Ну вот: в следующий вторник у Жюстена день рождения, и я готовлю ему сюрприз…

— Вы хотите получить жалованье пораньше?

— Нет, с этим все в порядке, я выкручусь, но мне бы хотелось не приходить в этот день на работу, чтобы как следует все приготовить.

— А что вы делаете по дому во вторник?

— Убираю ваш этаж и обе гостиные.

— Ну, я думаю, это можно пережить. Давайте я поговорю с Мадам.

Девушка аж подпрыгнула от радости:

— Спасибо, вы такая няша!

Эндрю не знал этого слова. Видя непонимание на его лице, Манон объяснила:

— Это значит, что вы — сама любовь и доброта! Разговор был прерван стуком во входную дверь. Блейк пошел вниз, но дверь уже открыла Одиль.

— Здравствуйте, месье Пизони.

— Приветствую вас! Давненько мы не виделись.

— Все работало, — ответила кухарка, — не было надобности вас звать.

— А я уж думал, вы на что-то рассердились и теперь вызываете из Пласара второго мастера. Ему тут достаются все легкие заказы, а когда непонятно, в чем проблема, когда нужен знаток, вот тут обращаются к Пизони! Я мечтаю о том дне, когда мне позвонит клиент и скажет, что поломка у него пустяковая, но, видать, не скоро дождусь.

Мужчина был невысокого роста, полный, с красным лицом. Пришел он не один. Позади него стоял здоровяк с ящиком инструментов.

Одиль представила Эндрю:

— Это месье Блейк, наш новый мажордом, он будет принимать у вас работу.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Блейк — это звучит по-английски.

— Я и есть англичанин.

— Надеюсь, мы с вами поладим лучше, чем наши предки: я корсиканец.

— Если водопровод не будет исправлен к завтрашнему дню, я сошлю вас на остров Эльба.

— Мне не очень-то нравится, когда смеются над нашим императором. Он был великий человек.

— Не такой уж и великий, насколько мне известно… Но довольно шуток! Хоть о французах говорят, что они не любят мыла, пойдемте все же в ванную.

Трое мужчин и Одиль поднялись в комнаты хозяйки. В кабинете ее не было. Одиль постучала в смежную комнату.

— Мадам, пришли водопроводчики.

Мадам Бовилье отреагировала далеко не сразу. Когда она наконец открыла дверь, то выглядела крайне встревоженно. Занавески в спальне были задернуты. Блейк попал сюда впервые. Он нашел спальню маленькой — меньше, чем можно было подумать, находясь в коридоре. Одиль следила за тем, чтобы все, не мешкая, как можно быстрее прошли в ванную комнату. Никаких флаконов, никакого белья — очевидно, все было убрано в ожидании визита мужчин. Однако в воздухе витал какой-то запах — жасмина? — с примесью чего-то лекарственного. Пахло тут чем-то еще, но Блейк не смог определить, чем именно.

— Олег, дай-ка мне пассатижи, — попросил Пизони. Здоровяк открыл ящик и вынул инструмент. Пизони, важный, как хирург перед операцией, нырнул сначала под раковину, а затем полез под ванну. — О-ла-ла! И это — оборудование? — запричитал он, выпрямившись. — Кто вам его устанавливал, древние египтяне, что ли? Оно же эпохи фараонов! Если его не поменять, будут новые протечки, это уж как пить дать, и в один прекрасный день дом сгниет от сырости и просто развалится на куски, а вы все под ними погибнете. Будет катастрофа — и очень скоро. Одиль застыла в ужасе.

— Здорово сказано, прямо как в Библии, — вмешался Блейк. — Восьмая казнь египетская. Малоизвестная. Проклятие водопроводной муфты.

Пизони, проигнорировав его слова, обратился к Одиль:

— Вы поступайте как знаете, но мое мнение категорическое: все надо менять.

Олег как-то странно смотрел на своего начальника. Пизони достал блокнот.

— Я составлю вам смету, — сказал он. — Быстро, потому что дело не терпит. Вы получите ее через три недели. Мы с мадам Бовилье давно знакомы. Я ей доверяю. Если она пожелает, я начну работы раньше, чем будет готова смета.

Одиль уже была готова согласиться, но все же бросила вопросительный взгляд на Блейка.

— Если вы не возражаете, месье Пизони, — сказал тот, — мы все сделаем по порядку. Сперва вы скажете нам, какие работы намерены произвести и во что это нам обойдется, а потом мы решим, подходит нам это или нет.

Пизони старательно избегал смотреть в сторону Эндрю.

— Мадам Одиль, здесь все прогнило. Чем раньше мы начнем, тем будет лучше. Это вопрос национальной безопасности.

И, чтобы проиллюстрировать свои слова, повернулся к помощнику:

— Олег, молоток!

Здоровяк подал мастеру кувалду, но Блейк заступил ему дорогу.

— Давайте не будем ничего крушить. Вы сначала сделаете смету, а потом посмотрим.

— Это что еще за Трафальгар?[4]

— Спросите у императора.

16

— Скорей бы уж выходной, — проворчал Блейк.

— В ожидании выходного отнесите вот это, — сказала Одиль, вкладывая ему в руки поднос с красиво разложенными пирожными. — И постарайтесь не уронить.

Эндрю вышел из буфетной, пересек холл и бедром толкнул дверь в малую гостиную. Мадам Бовилье устроилась на потертом диване; напротив нее в кресле восседала, сверкая украшениями, мадам Берлинер. Отправляясь в гости к приятельнице, мадам Берлинер, жена владельца страхового агентства, нацепила все свои побрякушки. Мадам Бовилье смотрела на нее с почти детским восторгом и легкой завистью. Мадам Берлинер явно обожала слушать себя.

— Ах, бедняжка! И как вам только удается одной со всем справляться! При нынешней-то жизни!

Блейк предложил ей пирожные в надежде, что она хоть на минуту замолчит. Она ухватила пальцами одно, помяв соседние, и невозмутимо заработала челюстями.

— Вот мы, например, решили сделать в доме ремонт, — продолжала она с полным ртом. — Так нам с большим трудом удалось найти мастеров. Никто не желает работать. Но деваться было некуда: отделка в гостевых комнатах совершенно вышла из моды. Пришлось нанимать дизайнера. Столько хлопот! Но когда он показал нам проект, мы поняли, что не зря мучились. Это будет и-зу-ми-тель-но!

Мадам Берлинер сразу не понравилась Эндрю. Было что-то неприятное в ее поведении, в манере общения. Блейк протянул поднос с пирожными хозяйке — та сочла себя обязанной взять одно из помятых. Блейк впервые стоял так близко к мадам Бовилье. Ему показалось, что она чем-то встревожена. Блейк предложил дамам еще кофе.

— Я обязательно сменю шторы, — не унималась гостья. — Старые мне жуть как надоели. Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее среди некрасивых вещей!

«Жизнь слишком коротка, чтобы тратить хоть минуту на таких, как ты», — подумал Блейк. Он встречал немало особ подобного рода: они приходят вроде бы повидать вас, но говорят, не закрывая рта, без конца похваляясь перед теми, кому в жизни повезло меньше, чем им. Эндрю всегда их терпеть не мог. Но сейчас его потрясло выражение лица мадам Бовилье: она слушала болтовню гостьи, растерянно оглядывая собственную гостиную, которой вдруг стала стыдиться. Неудивительно, что после таких визитов она подолгу не выходит из своей комнаты.

— Спасибо, месье Блейк, вы можете оставить нас. Стыд не любит свидетелей.

Вечером, сидя на кухне напротив Одиль, Блейк продолжал злиться. Кухарка смотрела на него с веселой улыбкой.

— Кто это вас так порадовал? — язвительно спросил Блейк.

— Вы. Обычно самая сердитая в этом доме я. Мне приятно, что кто-то принял у меня эстафету.

— Нет, вообразите себе! С одной стороны, предприимчивый прохвост, с другой — негодяйка под видом подруги. Что еще надо, чтобы отравить себе жизнь?

— Я с вами совершенно согласна. Вы еще не видели других знакомых Мадам…

— Все такие же мерзкие?

— Есть и похуже.

— Однако она не производит впечатления человека, неразборчивого в знакомствах.

— Конечно, нет. Но когда боишься даже собственной тени, иной раз и сглупишь… Простите, я не должна была говорить о Мадам в таком тоне.

Мефистофель смотрел на Блейка своим загадочным взглядом. Он сидел меньше чем в метре от плиты. Эндрю кивнул на кота:

— Похоже, он простил меня за то, что я съел его еду.

— У него доброе сердце…

— Не хочу бередить старую рану, но тот обед был очень вкусным.

— Вам не нравится то, что я вам готовлю? Мадам не хочет ничего нового, Филипп ест все подряд — так с какой стати я буду лезть из кожи вон?

— Я же не говорю, что вы готовите невкусно! Я говорю, что надо иметь настоящий талант, чтобы приготовить такое блюдо.

Одиль поспешно встала, чтобы не показать Блейку, как она тронута. Она взяла тряпку, открыла духовку, в которой ничего не готовилось, и пошла к раковине мыть руки, которые и так были чистыми.

Блейк подмигнул коту:

— Так ты, значит, не любишь, когда тебя гладят.

Кот отвел взгляд.

— Тем хуже для тебя, — продолжал Эндрю. — Ты многого себя лишаешь.

— Он любит, когда его гладят, — вмешалась Одиль, — но только если глажу я. И потом, это не его время, потому что обычно…

Не дав ей договорить, Мефистофель встал, подошел к Блейку и принялся, мурлыча, тереться о его ноги. Кухарка была потрясена. Впрочем, к ее изумлению примешивалась изрядная доля ревности. Эндрю погладил кота — тот и не думал сопротивляться.

— Это действительно ваш кот, Одиль. Внешняя сдержанность и подлинное обаяние.

Одиль от удивления отрыла рот.

— А почему он меняет место на кухне? — спросил Блейк.

— Это же кот! У него не на все есть причины…

— В этом я не уверен. Вы позволите мне на днях провести эксперимент?

— Что вы собираетесь делать?

— Доверьтесь мне.

— Вы обещаете, что не причините ему зла и не заставите меня нервничать?

— Мефистофель ничем не рискует, вы же — напротив… Кухарка сделала вид, что собирается запустить в мажордома тряпкой. На миг обоих охватило легкое, почти ребяческое веселье.

— Мадам Одиль, все это замечательно, но я должен вас покинуть. Пойду к месье Манье. Надо обсудить с ним кое-какие дела.

17

Едва приоткрылась дверь, Юпла радостно бросилась встречать Блейка. Собака прыгала и поскуливала, восторженно виляя хвостом. Что и говорить, настоящая сторожевая.

— Месье Кейк! Как хорошо, что вы зашли. Если бы знал, я бы что-нибудь приготовил.

— Прошу прощения, что без предупреждения, но мне нужно с вами поговорить. Я не очень вас побеспокоил? Вы никого не ждете?

Манье с усмешкой покачал головой, однако видно было, что ему немного не по себе.

— Выпьете чего-нибудь?

— Нет, спасибо, я только что из-за стола.

— Может, ликеру?

— Нет, правда, не хочу.

— Ну, а в шахматы вы играете?

Эндрю не был уверен, что понял смысл вопроса.

— Что вы сказали? Это что, тоже какое-то выражение?

— Нет, просто я спрашиваю, играете ли вы в шахматы. Черные и белые клетки, король, ферзь, ладьи, кони…

— А почему вы спрашиваете?

— Потому что вы не похожи на любителя посидеть за бутылкой, вот я и думаю, чем бы нам занять время.

Своей искренностью Филипп обезоруживал.

— Я играл в молодости, но это было так давно.

— Вот и замечательно. Вспомним молодость. Но только не сегодня, я думаю. Ну, так о чем вы хотели со мной поговорить?

— Надо бы починить домофон на главных воротах. А заодно наладить линию между вашим домом и замком.

Манье, скривившись, почесал подбородок.

— Что касается главных ворот, я не против. А вот мой… Если линией будете пользоваться вы — согласен, но если Одиль…

— Что у вас с Одиль? — воспользовавшись удобным моментом, задал вопрос Эндрю.

— Да ничего, в том-то и дело! Я даже не имею права заходить на кухню! А ведь мы трудимся на одну хозяйку!

— Вы что, поссорились?

— Она всегда боялась потерять работу. Вот и отпихивает всех, кто может ступить на ее территорию. Я работал здесь до нее и тоже жил отдельно. Держать меня на расстоянии не так уж сложно. С вами у нее будет больше хлопот…

— Неужели со временем она так и не успокоилась?

— Не думаю.

— Все еще настроена против вас…

— Тут другое… Вам я могу признаться. Я один, она тоже одна, вот я как-то и попытался…

— Понимаю.

— А ей это не понравилось. Вот с тех пор она на меня и взъелась. Я, конечно, действовал не очень-то деликатно, но все же…

— Простите, что задаю вам такие вопросы, но, раз уж я здесь, я хочу понять, почему в замке все идет вкривь и вкось. И это касается не только водопровода, но и того, что творится у людей в головах.

— Мир таков, месье Клейк! Таков печальный удел человеческий. Мы катимся к хаосу, и люди все дальше от совершенства…

— Стало быть, это правда…

— Это вы о чем?

— О том, что французы философствуют по любому поводу. Ну, ладно, Манье, плесните мне вашего глистогонного, и я пойду.

Филипп торопливо достал бокалы и бутылку без этикетки.

— Знаете, месье Флейк, играть в шахматы на воздухе гораздо приятнее, чем в доме. Мы можем устроиться в беседке. Давайте не будем откладывать в долгий ящик, воспользуемся последними погожими деньками…

— Вы мне положительно нравитесь, месье Манье. В самом деле нравитесь. Но если вы еще раз исковеркаете мою фамилию, я вырву ту хреновину, что у вас потоптал, и скормлю вам вместе с землей и корнями.

18

Четвертый день подряд Блейк осторожно ставил свой таинственный прибор возле кота, а тот позволял себя гладить.

— В конце концов я разгадаю твой секрет, — шепнул коту Блейк.

Утреннее солнце заливало кухню ярким светом. Одиль была на этаже Мадам, помогала ей одеваться. Ровно в девять часов Эндрю услышал, что кто-то ковыряет ключом в замочной скважине. Он вышел в холл, но звук шел не от входной двери. Он пошел назад, и тут в конце западного коридора увидел крадущуюся тень. Если это Манон, то почему она прошла через служебную дверь, которой никто никогда не пользуется? А если это не Манон? Надо пойти посмотреть, подумал Блейк. Решительным шагом он устремился за тенью. В кладовой никого, в прачечной тоже. Блейк осторожно открыл последнюю дверь.

— Манон, вы здесь?

В дальнем углу комнаты, возле полок с бытовой химией стояла Манон и что-то искала на верхней полке.

— Здравствуйте, месье Блейк. Как поживаете? Произнося эти слова, она даже не обернулась. Что-то здесь не так, подумал Эндрю. Он уже собрался развернуться и уйти, но не в его характере было, почуяв неладное, не попытаться разобраться, в чем дело.

— Хорошо, спасибо. А вы?

— Классно, все в порядке.

Голос у девушки был какой-то странный.

— А как прошел день рождения Жюстена? — спросил Блейк. — Вы все успели приготовить, как хотели?

Девушка перестала шарить среди коробок и флаконов и тяжело вздохнула. Вся как-то обмякнув, она прильнула лбом к полке. Потом тихонько заплакала.

— Что случилось, Манон?

Эндрю положил руку ей на плечо. Она продолжала плакать, потом опять вздохнула и ответила:

— Это был худший вечер в моей жизни.

— Не всегда получается так, как хотелось. Не стоит так расстраиваться.

Манон повернулась к Блейку: лицо ее выражало горечь, глаза опухли и покраснели от слез.

— Не в этом дело, — сказала она, шмыгая носом. — Он меня бросил.

— Бросил вас во время празднования своего дня рождения? Но почему?

— Потому что он большой подлец!

— Но он вам что-то сказал?

— Жюстен не хочет от меня детей.

— Но, может быть, еще рано строить такие планы…

— Не рано. Я беременна, уже два с половиной месяца. Эндрю остолбенел.

— Я хотела сделать ему сюрприз, — продолжала Манон. — Мне так хотелось сообщить ему первому, в день, когда ему исполнилось двадцать шесть. Сначала он подумал, что я его разыгрываю, ну, чтобы его проверить. А когда убедился, что это правда, рассвирепел. Обвинил меня в том, что я все подстроила, а я ничего не подстраивала! Он сказал, что я хочу его захомутать, но что он не поддастся. Мы разругались, и он уехал и сказал, что больше мы никогда не увидимся.

Они стояли в тесной комнатушке, посреди полок, заставленных коробками, пакетами и бутылками, под голой, свисающей с потолка лампочкой. Эндрю перевернул ведро вверх дном и знаком предложил Манон сесть. Сам он устроился напротив нее на ящике с бутылками. Оторвав от рулона кусок бумажного полотенца, протянул девушке:

— Высморкайтесь.

— Спасибо.

— Вы говорили об этом с матерью?

— Она терпеть не может Жюстена, она мне запрещала с ним встречаться. Если узнает, что я от него беременна, она меня выгонит. И потом, я хочу оставить ребенка. Я буду одна его воспитывать! Я хочу видеть, как он растет. Это мой малыш, и я ко всему готова. Если мне повезет, он будет вылитый отец, и он всегда будет у меня перед глазами. Его, по крайней мере, я всегда смогу обнять…

Манон опять разрыдалась. Эндрю дотронулся до ее руки:

— Могу я высказать свое мнение?

— Если хотите, месье Блейк, но это ничего не изменит. Жюстен ушел, ребенок родится в мае, я опять не пройду по конкурсу, и мать выгонит меня из дому.

— Вы все видите в черном свете. Вам надо успокоиться и подумать.

— Вам легко говорить! Не вы же оказались в такой ситуации. Меня не интересуют прописные истины. Вы добрый, но вы не можете понять, каково мне…

— Вам, конечно, трудно в это поверить, Манон, но мне тоже было столько лет, сколько сейчас вам. И у меня есть дочь, чуть постарше вас. Мне, конечно, трудно представить себя на месте беременной женщины, но я прекрасно помню, что почувствовал, когда жена сообщила мне, что я стану папой. Мы действительно хотели иметь ребенка, мы надеялись, что у нас будет малыш. И тем не менее в тот вечер, когда жена объявила мне о своей беременности, меня охватила страшная паника. Я изо всех сил старался этого не показать, но меня на миг охватило желание бежать без оглядки. Моя жена так ничего и не узнала о моем тогдашнем состоянии. Вы первая, кому я об этом рассказываю. Я много раз спрашивал себя, откуда взялась такая странная реакция. Частично ответить на этот вопрос я смог лишь в сорок лет. Я думаю, что меня пугала ответственность. Я боялся того, что потеряю право вести прежнюю беззаботную жизнь молодого мужчины. Чтобы быть до конца честным, скажу, что я, наверное, не хотел, чтобы моя жена любила еще кого-то, кроме меня. Это не служит оправданием, но, быть может, кое-что объясняет.

Манон смотрела на Блейка. Он продолжал:

— Я не знаком с Жюстеном, но открою вам секрет: все мужчины устроены более или менее одинаково. Даже если мы по-разному выглядим и по-разному живем, мотивы наших поступков в общем-то схожи. Всю жизнь мы стремимся удовлетворять свои желания, в лучшем случае — исполнять свой долг в соответствии с возможностями. Женщины устроены иначе. Вы никогда не действуете исключительно в своих интересах. В вашей жизни главное не ваши желания и возможности, а чувство любви к другому существу. Мы своими поступками преследуем какую-то цель, а вы всегда действуете ради кого-то.

— По-вашему выходит, что Жюстен вернется?

— Вот пример практического женского ума в противоположность мужскому. Мы обожаем абстрактные теории. Однако вы правы, Манон, жизнь — штука конкретная. Мне бы очень хотелось вас успокоить, но я не знаю, вернется ли Жюстен. Вместе с тем я понимаю и ваше желание сообщить ему о таком важном событии, и его реакцию.

— Он испугался?

— По всей вероятности, да. Испугался до такой степени, что наговорил невесть чего.

— Он ревнует к будущему малышу?

— Слишком много чести мужчинам — полагать, что они смотрят так далеко и соображают так быстро. Он ждал, что вы будете служить ему, такому молодому, свободному…

— …и такому красивому…

— А вы ему объявили, что отныне и навеки связаны с маленьким существом и ответственны за него.

Манон громко шмыгнула носом:

— Какая же я идиотка…

— А вот пример женской поспешности в сравнении с нерешительностью мужчин. Вы поступили так, как вам казалось лучше. И вы были правы. Но это не всегда производит желаемый эффект. Какой реакции вы от него ждали?

— Я думала об этом несколько недель. И в результате нарисовала себе идеальную сцену: он прыгает от радости, хватает меня на руки и прижимает к себе — но не слишком сильно, чтобы не навредить малышу, — а потом бежит в цветочную лавку. Там он скупает все красные розы и дарит их мне, потом встает одним коленом на землю и просит меня выйти за него замуж.

— Одно, по крайней мере, вы нарисовали верно: он убежал.

— Не очень-то любезно с вашей стороны смеяться надо мной.

— Манон, я просто хочу показать вам, что даже в худшие моменты жизни все обстоит не так мрачно, как кажется. Вы в добром здравии, ребенок тоже. Жюстен жив-здоров. Все возможно.

Манон опять высморкалась.

— Что же мне теперь делать?

Замок наполнился пронзительным звуком свистка.

— Хорошего понемножку, — прокомментировал свисток Эндрю. — Пойдемте. А я подумаю.

— Наверно, Одиль меня давно ищет. Пообещайте, что ничего ей не скажете.

— Обещаю. Я вот не смею даже вообразить, что она подумает, когда увидит, как мы выходим вдвоем из этой каморки…

19

Блейк и Манье лежали рядышком на полу и, просунув руки под ванну, орудовали слесарными инструментами.

— Держите крепко, месье Блейк, не то сорвет.

— Давайте, затягивайте.

Застав их в таком положении, Одиль остолбенела от неожиданности. Когда нужная деталь была установлена, мужчины вздохнули с облегчением и расслабились. Кухарка, подняв одну бровь, проговорила:

— Сегодня утром вы были с горничной в кладовой, теперь вот валяетесь с управляющим в ванной Мадам…

— А день еще не закончился… — отозвался Эндрю. Манье ухмыльнулся. Одиль явно не нравилось, что тот находится в доме. Блейк с трудом поднялся и объявил:

— Я в подвал, пустить воду. А вы, Манье, смотрите, не течет ли. И не забудьте про раковину. Одиль, если что не так, дайте два коротких свистка. Только не торопитесь, мне нужно время, чтобы одолеть эти чертовы лестницы. Оставляю вас одних.

— Мы постараемся вести себя прилично… — весело сказал Филипп.

Кухарка метнула в него злой взгляд.

Когда Блейк вернулся из подвала, вода текла из крана как ни в чем не бывало. Никаких следов протечки не наблюдалось.

— С вами нам теперь никакая смета Пизони не страшна, — с облегчением сказала Одиль.

Когда они шли через спальню мадам Бовилье, первоначальное впечатление, возникшее у Блейка, подтвердилось: спальня действительно была небольшая. В коридоре он попытался на глаз измерить общую длину спальни и ванной комнаты. Даже при грубой прикидке стена коридора была гораздо длиннее, чем стена спальни и ванной.

Манье, в свою очередь, озирался кругом, словно ребенок, которому позволили посетить запретную зону. Одиль замыкала шествие, не позволяя обоим мешкать.

— Ну, договорились? — обратился Манье к Эндрю. — После обеда приходите ко мне, и я покажу вам парк.

— С удовольствием. А заодно посмотрим, как решить проблему с домофоном. Одиль, вы не хотите к нам присоединиться?

Кухарка, удивившись приглашению, съежилась, точно устрица, политая лимонным соком.

— Спасибо, но мне некогда, — ответила она. — Надо составить список покупок на следующую неделю.

И решительным тоном, обращаясь к Манье, сказала:

— Список будет лежать вместе с вашим сегодняшним ужином. И постарайтесь в этот раз ничего не забыть. У Мадам теперь часто гости.

Манье пошел к себе. Одиль осталась с Блейком и Мефистофелем в буфетной.

— А я разгадал поведение вашего кота, — заявил мажордом.

— Если вы позволите себе хоть малейший намек на то, что с Мефистофелем не все в порядке, я на неделю посажу вас на голодный паек.

— Двадцать два градуса по Цельсию.

— Что-что? У него температура? — озабоченно спросила Одиль.

Но тут же вспылила:

— Вы что, температуру ему мерили? Ненормальный!

— Успокойтесь. Я всего лишь измерил температуру воздуха там, где он сидит. Мефистофель предпочитает ровно двадцать два градуса. Если у вас работает плита, он садится подальше, потому что ему слишком жарко, а если дверь в сад долго остается открытой, он садится поближе к плите, где потеплее.

Одиль была поражена. Теперь она смотрела на своего кота с еще большим восхищением.

— Мефистофель, ты гений!

— А по-моему, он просто клубок шерсти, который очень уважает комфорт!

20

Пройдя вдоль живой изгороди, Манье открыл деревянную калитку и пригласил Блейка в сад. Эндрю сразу почувствовал очарование этого уголка.

— Какое великолепие, — тихо проговорил он.

— Восемьсот кустов роз двадцати двух сортов, и все посадил я сам, и сам за ними ухаживаю. Сейчас уже последние отцветают, но видели бы вы эту картину летом! Идите по дорожкам и вдыхайте аромат. Розы пахнут сильнее, когда светит солнце, но и в такой день, как сегодня, вы получите удовольствие.

Блейк шагал между зеленых кустов, усыпанных цветами. Здесь были розы всевозможных красок и оттенков, от белого до ярко-красного: кремовые, оранжевые, карминовые, алые… Эндрю дышал полной грудью, ловя в потоках воздуха благоухание и следуя за ним, словно открывал новый для себя, прежде неведомый мир. На расстоянии всего нескольких метров существовала совершенно другая реальность. Запахи насмешливыми феями кружились вокруг него, щекотали ноздри, заманивали богатством ощущений. Эндрю закрыл глаза и подумал, что надо обязательно вернуться сюда вместе с Дианой…

— Там, в глубине, я поставил скамейку, — сказал Манье.

Голос управляющего вернул Блейка к действительности.

— Это прекрасно, — задумчиво проговорил Блейк.

— Хорошо, что хоть кто-то это понимает, а то я, знаете, привык и уже ничего не замечаю.

— Разве Мадам сюда не приходит?

— С тех пор, как умер месье Франсуа, нет. Это ведь он попросил меня устроить здесь для нее розарий.

— Вы знали месье Бовилье?

— Так он же меня и нанимал! Интересная история. Как-то прихожу в понедельник на завод — я работал токарем-фрезеровщиком, — и узнаю, что я уволен. Это было лет пятнадцать назад, если не больше. Вот так вот взяли и выгнали, как собаку, и весь наш металлургический цех заодно: дескать, нерентабельный он. Решили перенести производство в Польшу. Я остался ни с чем. Сбережений ноль. Платить за квартиру нечем. В округе никакой работы нет. Катастрофа, да и только. Это был такой удар, что я даже матери ничего не стал говорить, она в то время была еще жива. Мир ее праху. На следующий день, как всегда по вторникам, я сел на велосипед и поехал ее навестить. Качу себе, а тут навстречу здоровенная такая тачка, но не едет, а вихляет — то в одну сторону ее занесет, то в другую. И прямо у меня на глазах как врежется в каштан! Удар был страшный. Грохот дьявольский. Я уж думал, водителю конец. Бросил велосипед и побежал туда. Двигатель уже загорелся. Ветровое стекло разбилось, я заглянул в салон и вижу: водитель шевелит рукой. Ну, вытащил я бедолагу, отволок его подальше, к дереву прислонил. И тут машина взорвалась. Водителем оказался месье Бовилье, ему за рулем с сердцем стало плохо. Он два месяца пролежал в больнице, а когда вышел, стал меня искать и нашел. Я рассказал ему, что со мной случилось, и он предложил мне работать у него. Могу честно сказать, что следующие несколько лет останутся самыми прекрасными в моей жизни. Я как будто обрел вторую семью. Гуго, их сын, только что закончил учебу и собирался ехать в Южную Африку. Я недолго был с ним знаком, но убедился, что парень он хороший. Мы часто смеялись. Месье и мадам Бовилье прекрасно ладили друг с другом. Я все делал для них. Именно в тот период мы вместе занимались садом. Месье позволил мне подновить домик, в котором я живу до сих пор. Он оплатил все материалы. Он был добрый малый, месье Франсуа. К несчастью, болезнь не делает разницы между добрыми малыми и подлецами. Он рано умер. Подумать только, в то самое утро, когда его в последний раз положили в больницу, мы с ним еще обсуждали ремонт крыльца. Он говорил, какие работы надо будет сделать, а вечером уехал и не вернулся. Тогда мы разговаривали с ним в последний раз — и не подозревали об этом.

Дойдя до конца дорожки, Манье показал на скамейку. Она была поставлена на обложенном дерном холмике, чтобы с него можно было видеть все разноцветное море цветов.

— Присядем на минутку, вы не против? Эндрю сел.

— Мадам Бовилье знает, что вы продолжаете ухаживать за розарием?

— Она никогда об этом не говорит, но, думаю, догадывается. К ней ведь приходят счета за удобрения для роз, которые я покупаю мешками. Подумать только: на нужном экономит, а деньги доверяет форменным грабителям!

— Что вы хотите сказать?

Эндрю вскинул на Манье глаза. Точно сболтнувший лишнего мальчишка, тот принялся отнекиваться:

— Мне не следовало этого говорить. В конце концов, это не мое дело.

Эндрю не стал настаивать. Он кивнул в сторону цветов:

— В итоге вы один наслаждаетесь красотами парка.

— Ну да, с Юплой вместе, а теперь еще с вами!

— Одиль здесь никогда не гуляет?

— Держу пари, что ей хотелось бы, но тогда будет впечатление, что она у меня в гостях, а она не доставит мне такого удовольствия… Если пожелаете, я как-нибудь свожу вас вглубь поместья. Там есть великолепные грибные места. Далековато, конечно, но прогуляться стоит, вот увидите. А какой оттуда вид на долину — до самого города!

— Как вон с того холма?

— Именно так… Но откуда вы знаете, что с того холма виден город?

— Догадываюсь… Поместье действительно большое.

— При жизни месье Франсуа оно было еще больше. Мадам продала кое-что строительным компаниям, почти четвертую часть территории, чтобы выпутаться из денежных затруднений. Но им нужен еще кусок, чтобы проложить дорогу к будущим постройкам. Вот они и пристают к Мадам, требуют, чтобы продала еще один участок. Она пока сопротивляется.

— Она всегда была такой, мадам Бовилье?

— Какой?

— Затворницей, молчуньей и…

Эндрю, не договорив, сделал неопределенный жест рукой.

— Когда был жив месье Франсуа, она была веселой, любила посмеяться. Он то и дело ее звал, не мог без нее обходиться. «Нали! Нали!» — только и слышалось отовсюду. Это уменьшительное от Натали. Они прожили вместе сорок лет, а вели себя как молодожены. На Новый год и Пасху приглашали меня к столу. А в последний год даже позвали мою матушку. Я ей новое платье купил ради такого случая. Хорошо было. После смерти Месье ни разу не было ничего подобного. Мадам все больше замыкалась в себе. Я уже не слышал, чтобы кто-то звал ее по имени. Манье посмотрел на небо и добавил:

— Вам не кажется, что надо бы пойти к воротам посмотреть насчет домофона, пока дождь не полил?

— Совершенно верно. Но у меня ноги болят. Я не привык так много ходить.

— А разве там, где вы раньше работали, поместье было маленькое?

— Очень маленькое. Там все было маленькое. Мужчины вышли из розария.

— Знаете, месье Блейк, я очень рад, что вы приехали сюда.

— У меня всего лишь испытательный срок.

— Она совершит большую глупость, если не оставит вас.

— Мило с вашей стороны.

— Если позволите, я выскажу одно замечание касательно Англии…

— Если не попросите вернуть вам Белую башню[5] из лондонского Тауэра, то пожалуйста…

— Во французском языке есть такая фишка, которой у вас нет: обращение на «ты». Очень полезная фишка. Если люди вам не очень-то близки, вы говорите им «вы», все очень вежливо. А тем, кто вам близок — членам семьи, друзьям, — вы можете говорить «ты». Это отличительный знак, показывающий вашу близость.

— Ну да, а после восемнадцати часов вы можете им говорить «добрый вечер»… Если позволите, я тоже выскажу одно соображение по поводу вашей страны.

— Я вас слушаю.

— Как получается, что при вашей демократии и почитании равенства — это ведь даже отражено в вашем девизе[6] — вы по-прежнему делите собеседников на две группы, тогда как мы, при нашей-то монархии с ее строгой иерархией, и к королю, и к ребенку обращаемся одинаково?

Манье надул губы:

— Хоть вы и очень умные, а такого девиза, как у нас, у вас нет.

Эндрю расхохотался.

— Один ноль в вашу пользу, гражданин Манье!

— Вообще-то я всего лишь хотел сказать, что мы могли бы перейти на «ты»…

— Why not[7], дорогой Филипп…

21

Эндрю принес из маленькой гостиной последний поднос с чашками и тарелками. Одиль готовила ужин, и он сложил посуду возле раковины.

— Если хотите, — тяжело дыша, сказал он, — я позже засуну все это в посудомойку. Сейчас у меня нет сил.

И, немного помолчав, добавил:

— Скажите, вы знаете пару, которая приходила сегодня в гости к Мадам? Мне они показались какими-то странными. Эта их манера понижать голос при моем приближении очень подозрительна. И смех у них фальшивый. У меня впечатление, что они говорили только о деньгах.

Одиль не ответила. Блейк продолжал:

— Мадам устраивает приемы все чаще и чаще. Теперь у нас гости едва ли не каждый день.

— А ваши старания только возбуждают в ней желание принимать. Идея огня в камине превосходна. А когда вы переставили журнальный столик и стулья, комната заиграла, будто ею занимался дизайнер…

— Филипп срезает столько сухих веток, жалко их выбрасывать, можно ведь время от времени разжигать огонь, особенно в холодное время года.

— «Филипп»… — заметила кухарка. — Быстро же вы нашли общий язык. Рыбак рыбака видит издалека.

— Но ведь я вам первой предложил называть друг друга по имени, мадам Одиль. Если бы вы согласились, мы бы тоже были как два рыбака.

Одиль подняла с пола миску, тщательно вылизанную Мефистофелем.

Блейк, вздохнув, тяжело опустился на стул.

— Ног под собой не чую…

Кухарка продолжала хлопотать возле плиты. Потом открыла один из навесных шкафов и встала на цыпочки, чтобы достать сотейник.

— Могу я высказать свое мнение? — спросил Блейк.

— Почему же нет, говорите.

— Зачем вы кладете посуду, которую часто используете, на самые высокие полки, а огромные кастрюли — на нижние? Поменяйте их местами. Так вы сэкономите себе…

Одиль грохнула сотейник на столешницу и встала перед Блейком, опираясь рукой на стол, словно нажимая на ручку утюга. Она находилась так близко, что Блейк мог разглядеть выражение ее лица без очков.

— Послушайте-ка меня, месье дизайнер и распорядитель огня: вы еще и двух недель здесь не проработали, а уже имеете наглость учить меня, как ставить мои кастрюли у меня на кухне! Кем вы себя возомнили?

— Не сердитесь, просто я хотел дать совет, как уменьшить нагрузку на спину…

— Так вот, не беспокойтесь о моей спине, и все будет в порядке!

Блейк не настаивал. Одиль подала ему ужин — мясное рагу с разогретыми овощами. Когда она отвернулась, Эндрю обратился к Мефистофелю:

— Ты-то поласковее будешь. Хочешь, поглажу? Кот повернул к нему голову.

— Иди, мой хороший, я тебе еще немного мясца дам… Кот поднялся, слегка потянулся и своей великолепной кошачьей походкой приблизился к Эндрю. Тот поднял его и положил себе на колени. Одиль вся кипела.

— Э, да ты не потолстел ли немножко? — шепотом спросил Блейк. — Тебе надо заняться гимнастикой. Еда у тебя очень уж вкусная, это сущая правда…

Одиль взорвалась. Кот мигом спрыгнул с колен и убежал.

— Когда едят, животных не тискают — это раз! — бушевала Одиль. — Ничего он не растолстел, у него просто мех густой — это два…

— Растолстел, растолстел, точно вам говорю, я почувствовал…

— И три… — Крик Одиль перешел в вопль: — Если моя еда вам не нравится, можете готовить себе сами!

Схватив тарелку Блейка, она выбросила ее содержимое в мусорное ведро.

— Зачем вы это сделали? — попытался возразить Блейк. — Я же не сказал, что это невкусно, я ведь даже не попробовал. Я как раз и говорю, что вы должны давать свободу своей фантазии, готовить так, как подсказывает вам ваше чутье, как вы готовите для Мефистофеля. И потом, мне казалось, что у котов не мех, а шерсть…

— Убирайтесь вон!

Если бы Эндрю было на шестьдесят лет меньше, он поднялся бы в свою комнату, позабыв про ужин. Но, будучи человеком умудренным жизненным опытом, он решил раздобыть кусок хлеба у управляющего.

22

Мышечная боль, мучившая Блейка в первые дни, прошла, и теперь, шагая по дорожке в глубину парка, он признавался самому себе, что чувствует себя гораздо бодрее и увереннее. Он даже помнил, где его поджидают те или иные ловушки. Размышляя о своей стычке с Одиль, он улыбался. Странно, но он совсем не обижался на нее.

Блейк постучал в дверь Манье. Юпла тотчас же принялась лаять, но хозяин не вышел открывать. Блейк посмотрел по сторонам. В только что сгустившейся тьме трудно было что-либо разглядеть.

— Филипп? — позвал Блейк, обратившись в сторону парка.

Ответа не последовало. Вдруг дверь открылась, и Юпла бросилась к ногам гостя. Блейк потрепал псину по холке, в то время как та обнюхивала его брюки, явно заинтригованная запахом Мефистофеля.

— Добрый вечер, Эндрю, я не ожидал…

— Одиль выставила меня за дверь, потому что я посмел сделать ей замечание, вот я и пришел просить у тебя убежище.

— Для политических беженцев у меня двери всегда открыты. Заходи.

Несмотря на шутку, Филипп был не очень рад гостю. Блейк это заметил.

— Я тебе не помешал?

— Я собирался ужинать. Разделим то, что приготовила мне Одиль.

— Что-то вроде овощного рагу с мясом, но я толком не разглядел.

Эндрю выдвинул стул и сел. Юпла металась между столом и закрытой дверью в соседнюю комнату.

— Ты прав, надо наладить домофон между буфетной и моим домом, — сказал Манье, — так будет проще.

Пока в микроволновке грелся ужин, Филипп поставил тарелки и приборы.

— Извини, я на минутку, — вдруг сказал он, — кажется, забыл закрыть окно в ванной. Не хочу, чтобы какой-нибудь зверек забрался.

Он скрылся в соседней комнате. Юпла последовала было за ним, но Манье оттолкнул собаку и аккуратно закрыл за собой дверь. Псина осталась стоять возле нее, пристально глядя на ручку и виляя хвостом.

— Тебе тоже это кажется странным? — обратился к ней Блейк. — Но ты ведь знаешь то, чего не знаю я.

Манье быстро вернулся, ничуть не менее озабоченный.

— У меня, случается, крыша немного едет, — бросил он в качестве извинения.

Он разложил ужин по тарелкам.

— Так ты говоришь, Одиль опять распсиховалась?

— Она заводится с пол-оборота. А я, по правде сказать, люблю ее дразнить.

Манье сел и попробовал блюдо.

— Приятного аппетита, — сказал Эндрю, — и спасибо, что приютил.

Отправив в рот по куску, мужчины переглянулись.

— Мне это напоминает заводскую столовку, — сказал Манье.

— А мне — один маленький ресторанчик, который полиция закрыла, потому что там готовили из крысятины.

— Исключено, Эндрю, Одиль слишком боится мышей.

— На войне как на войне… У вас говорят «ням-ням», так?

— Верно. А у вас?

— «Юм-юм».

— Забавно! Совершенно по-разному передаем звуки.

— Какие звуки? Ты что, считаешь, что петух действительно кричит «кокорико»?

— У вас он как кричит? Куэн-куэн?

— Кок-э-дудл-ду.

— Бедная птица! Чем вы ее кормите-то?

Грохот, донесшийся из соседней комнаты, заставил Манье вздрогнуть. Он бросился туда, закрыв за собой дверь. Эндрю показалось, что он услышал его шепот и… громкий детский голос.

— Я не виноват! — защищался ребенок.

Когда дверь открылась, Манье был мертвенно бледен. Юпла бросилась в комнату. На пороге появился паренек лет четырнадцати, черноволосый, с матовым лицом. Филипп умоляюще смотрел на Эндрю.

— Только не подумай ничего такого, я тебе все объясню.

— С чего это я должен что-то подумать. Я нагрянул к тебе неожиданно. Если ты прячешь ребенка, это твое дело…

— Он мне не отец! — воскликнул мальчишка, нисколько не смущаясь.

— Добрый вечер, молодой человек, — сказал ему Блейк. — Меня зовут Эндрю, а вас?

— Янис. Я живу в Туртереле, дом два. Если вы пришли… Филипп знаком велел ему помолчать.

— Янис помогает мне делать покупки, — пояснил он. — Вот и все.

Блейк взглядом изучал ребенка: худенький, невысокий… Это его он видел с холма как-то вечером. Филипп поставил третью тарелку.

— Янис, возьми в комнате табурет и сядь поешь с нами. Управляющий разделил свою порцию пополам и со вздохом опустился на стул.

— Мне бы не хотелось, чтоб вы рассказали кому-нибудь в замке…

— В случае больших потрясений опять переходим на «вы»?

— Это непростая история.

— Никто не вынуждает тебя ее рассказывать. Все нормально.

Мальчик вернулся с табуреткой и мячиком для собаки, которая уже прыгала, стараясь его схватить.

— Я познакомился с Янисом больше года назад, — начал Филипп. — В супермаркете недалеко от его дома. Я езжу туда на велосипеде, это ближе всего. Если срезать по лесу, приедешь в верхнюю часть города, к самым домам. Но это неважно. Был четверг, я набирал продукты, а его как раз сцапали за то, что он стащил пакет с печеньем и спрятал его под майкой.

— Я собирался заплатить, — возразил ребенок, — клянусь, я собирался заплатить!

— Не клянись, Янис, — проворчал Манье. — У тебя не было денег, и ты хотел улизнуть из магазина, но охранники тебя остановили.

— Неправда…

Филипп покачал головой и продолжал:

— Когда я увидел его в руках охранников, мне стало его жалко. Я заплатил за печенье, чтобы они его отпустили. Ну а потом, чтобы занять его делом, я предложил ему помогать мне.

— Вы сказали помочь один раз, — продолжал возмущаться мальчишка. — Я должен был помочь вам донести покупки один раз, а потом вы пригрозили, что все расскажете моей матери, если я не стану помогать вам дальше.

Манье, смущенный, встал:

— Не все так просто.

— И с тех пор, — резюмировал Блейк, — мальчик ходит по магазинам вместо вас.

— И притаскиваю сумки сюда! — уточнил Янис. Филипп сделал вид, что негодует:

— Признайся, что я с тобой обхожусь не так уж плохо! Я тебя кормлю и даю тебе немного денег.

— А школа? — поинтересовался Блейк. Янис опустил глаза:

— Я туда почти не хожу.

— Там таких много, кто в школу не ходит, — сказал Манье. — Янис и другие дети из городка по большей части предоставлены самим себе…

— Ты, наверное, голодный, — сказал Блейк мальчугану. — Ешь.

Ребенок схватил вилку и быстро очистил тарелку. Мужчины смотрели, с какой жадностью он ест. Едва он закончил, как посмотрел на часы:

— Мне пора, мать скоро вернется.

— Тогда беги, — посоветовал Филипп. — У тебя есть список на послезавтра?

— No problemo, — ответил мальчуган.

Он опустился на колени, чтобы попрощаться с собакой, засмеялся, когда Юпла ткнулась мордой ему в шею, потом встал и вышел из дому.

Манье не решался смотреть на Эндрю.

— Я знаю, что ты думаешь, — сказал управляющий. — Ты презираешь меня за то, что я воспользовался ситуацией. И что мальчишка должен заниматься другим, а не работать на меня.

— Эти слова сказал не я, а твоя совесть, Филипп. Что касается меня, то я думаю, что мы должны постараться сделать для парня что-нибудь действительно полезное.

23

Мадам Бовилье просматривала почту: рекламные рассылки и прочую дребедень — всякие пробники, ненужные презенты… Опять пришли каталоги… и еще два письма из банка. Мадам Бовилье вскрыла их с такой поспешностью, что даже не воспользовалась разрезным ножом. Похоже было, что она забыла о присутствии Эндрю. Пробежав глазами несколько страниц, она остановилась на последней. Лицо ее приняло необычное выражение. Эндрю не мог дать ему точное определение, но ясно было одно: мадам Бовилье испытывала беспокойство. Она принялась за второе письмо, занимающее всего одну страницу. Прочитав его, она отправила оба в ящик письменного стола и, через силу улыбнувшись, стала разглядывать буклеты.

За короткое время, проведенное здесь, Эндрю успел полюбить этот странный церемониал. Его по-прежнему возмущали лживые посулы, содержащиеся в почтовых посланиях, и приводила в замешательство реакция Мадам, слишком серьезно ко всему этому относившейся, однако это почти ежедневное занятие давало ему возможность изучать женщину, все больше возбуждавшую его любопытство. С неподдельной радостью она распаковывала грошовые подарки и красочно разрекламированные новинки, ставила их в ряд перед собой и разглядывала точно военные трофеи. Бесконечно повторяющееся Рождество и пустяки-сюрпризы.

Как и каждое утро, Эндрю предстояло покинуть кабинет Мадам с пачкой корреспонденции, на которую надо было ответить. Как и каждое утро, на пороге Мадам окликнет его, чтобы проинформировать о «главном пункте», о котором она забыла ему сказать. В этот раз, однако, Блейк решил ее опередить.

— Что касается домофонов, хочу вам сказать, что мы с Филиппом сможем их наладить совершенно бесплатно. Мы уже придумали, как это сделать. Кроме того, я предлагаю, когда вы сочтете возможным, установить на калитке видеофон с контролем открывания. Это не должно стоить слишком дорого.

— Сейчас действительно не время для больших трат. Хорошо, что вы сумели починить водопровод у меня в ванной комнате, не знаю, как бы мы иначе выкрутились.

— Не хочу быть нескромным, но все ли у вас в порядке по части финансов?

— Не хотите, а поступаете нескромно, месье Блейк. Но, поскольку рано или поздно вы все равно узнаете, скрывать нет смысла. Мои финансы в плачевном состоянии. Поместье большое, дом требует постоянных трат, да и персоналу надо платить. Я разместила кое-где капитал, но это не только не принесло ожидаемого дохода, но и привело к тому, что он тает, как снег на солнце.

— Если бы я мог…

— Нет, вы не можете. Здесь вы мажордом. И должна признаться, в этом качестве вы меня полностью устраиваете. Вы инициативны, ваше влияние на Одиль, которое я уже чувствую, на малышку и даже на месье Манье весьма позитивно. Однако в том, что касается ведения моих дел, я прошу вас неукоснительно выполнять мои распоряжения и не пытаться давать мне советы. Я уже поняла, что к людям, которым я полностью доверяю, вы относитесь по меньшей мере критически. Не хочу, чтобы между нами были какие-то неясности, месье Блейк: у вас нет необходимой квалификации, чтобы судить о том, как управлять замком. Вести дела в таком поместье, как мое, все равно что руководить предприятием. Мой муж, который управлял заводом и несколькими компаниями, разъяснил мне кое-какие элементарные вещи. Вы ничего этого не знаете, поэтому прошу вас не выходить за пределы вашей компетенции. Вы меня поняли? Блейк сдержался, несмотря на желание возразить.

— Прекрасно понял, мадам.

В то утро мадам Бовилье не окликнула Эндрю, когда он выходил из ее кабинета.

После такого унижения Блейк не чувствовал в себе сил идти вниз, где мог столкнуться с Одиль. Он поднялся к себе, чтобы немного отдохнуть. Шум пылесоса подсказал ему, что Манон на этаже. Проследив взглядом за тянущимся по полу проводом, он понял, что она убирает его комнату. Войдя, он увидел, что девушка водит щеткой под шкафом. Краем глаза она заметила его.

— Вы меня напугали, — проворно вскочила она на ноги. И, выключив пылесос, добавила:

— Я убрала в ванной, сменила полотенца. Завтра, если хотите, я поменяю постельное белье и вымою плитку. Сегодня уже не успею…

— Большое спасибо, Манон. Мне правда очень досадно, что вы не хотите, чтоб я вознаградил вас за эту дополнительную работу.

— Мне она не в тягость.

— Только не слишком переутомляйтесь, в вашем-то положении… Есть новости от Жюстена?

— Никаких. Ночью я просыпаюсь и пытаюсь угадать, что он сейчас делает, о чем думает. Я боюсь, что другая девушка приберет его к рукам. Каждый раз, как я отсюда уезжаю, как только мобильник опять начинает ловить, у меня сердце колотится. Я все надеюсь, надеюсь — и ничего. Вот вы мужчина, вы можете сказать, что сейчас творится у него в голове?

— Если б я мог понять, что творится в моей…

— Он не представляет, в каком аду я живу, как по нему тоскую.

— Мужчины часто об этом не догадываются. Я знаю, что это несправедливо по отношению к вам и заставит вас еще больше страдать, но я думаю, что надо дать ему еще немного времени.

— Сколько?

— Хотя бы несколько дней.

— Я пойду, — со вздохом сказала Манон. — Уборку я закончила. Белье поменяю завтра.

Она наклонилась, чтобы взять пылесос, и наткнулась глазами на фотографию, стоящую на тумбочке.

— Это ваши жена и дочь?

— Да.

— Красивые.

Девушка взяла рамку в руки и принялась рассматривать фотографию.

— Вам никогда не хотелось изменить свою жизнь?

— Диана по-прежнему моя жена. Это может показаться вам идиотизмом, но я все еще живу с ней.

— Поэтому у вас две зубные щетки?

— Вы заметили…

— В первый раз, когда я это увидела, я подумала, что это такая заморочка у англичан, вроде как одна щетка для верхних зубов, другая для нижних…

— У вас действительно странные представления о нас. И когда вы догадались?

— Красная всегда сухая, а зеленой пользуются, это видно …

— А вы случайно не подумали, что у англичан нет нижних зубов?

Девушка рассмеялась и поставила фото на место.

— А ваша дочка — чем она занимается?

— Сара изучала прикладную физику, во время учебы познакомилась с молодым подающим надежды инженером и уехала с ним жить в Лос-Анджелес. Они специалисты по сейсмическому прогнозированию.

— Она на вас похожа. Вы часто с ней видитесь?

— Разумеется, нечасто. А жизнь проходит. Эндрю взял в руки фото.

— Когда она была маленькой, мы с ней были очень близки. Но я много работал. Поздно приходил домой. Случалось, меня и в выходные не было. Я и не заметил, как она превратилась в молодую женщину. А Диана всегда была с ней, помогала ей встать на ноги. Они очень любили друг друга. Когда моей жены не стало, я совершенно растерялся. Я вдруг оказался лицом к лицу с барышней, которую не очень-то хорошо знал и с которой был неспособен найти общий язык.

— Жалко…

— Трагедия, да и только. А мне бы так хотелось… Блейк почувствовал, что на него накатывают эмоции, и замолчал. Манон из деликатности пошла к двери. На пороге она обернулась:

— Что-то мне в вас очень нравится, месье Блейк.

— Вряд ли я это заслужил.

— Вы способны анализировать проблему, разложить сложную ситуацию по полочкам, рассуждать мудро и ясно. Послушаешь вас, и сразу как-то легче на душе.

— Вы очень добры ко мне, Манон. Я бы предпочел иметь чуть меньше способности анализировать и чуть больше смелости действовать…

Девушка вышла из комнаты. У Блейка вдруг мелькнула мысль, и он выглянул в коридор.

— Манон!

— Да, месье?

— Кажется, у меня есть идея относительно Жюстена…

24

Войдя в буфетную, Эндрю ощутил приятный запах. Одиль хлопотала у плиты, а Мефистофель сидел почти у самой мойки — ему было жарко. Эндрю весь день избегал встречи с кухаркой, опасаясь нового столкновения. Вечером он решил предпринять все возможное, чтобы наладить отношения.

— Поручаю вам накрыть на стол, — сказала Одиль.

Фраза была слишком короткой, к тому же сопровождалась бульканьем и шкворчанием готовящихся блюд и гулом вытяжки, так что Эндрю не мог понять, в каком Одиль настроении.

Проходя мимо кота, он не стал его гладить, полагая, что это может быть воспринято как провокация. Открыл створки посудного шкафа — и не увидел тарелок. Сначала он подумал, что ошибся, но не нашел и стаканов. Воспользовавшись тем, что все внимание Одиль было сосредоточено на плите, Эндрю быстро заглянул в другие шкафы. Одиль все переставила. Каждый вид кухонной утвари получил на полках новое место. Те, которыми она пользовалась чаще всего, теперь располагались ближе, и их было проще достать. Эндрю едва сдержал улыбку. Он постарался вести себя как ни в чем не бывало, как будто он ничего не заметил.

— Так вы дадите мне тарелки? — бросила Одиль, не отрывая глаз от стряпни.

Она подняла одну из крышек, чтобы положить приправу. Новый запах распространился по кухне. Эндрю подумал, что, будь он более благоразумным, ему, быть может, готовили бы по тому же рецепту, что и коту…

— Садитесь, — приказала Одиль.

Оба не осмеливались открыто смотреть друг на друга. Одиль поставила перед Эндрю наполненную тарелку и объявила:

— Говяжья вырезка под ягодным соусом, с картофельным пюре.

Мефистофель облизывался. Блейк как в рот воды набрал. Прежде чем притронуться к блюду, он подождал, когда Одиль сядет за стол. Его вкусовые рецепторы отреагировали мгновенно.

— Превосходно. Как это вам удается? Мясо внутри мягкое, но с восхитительной хрустящей корочкой?

— Дайте поесть спокойно.

— А я и не собираюсь вам докучать. Просто скажите, где вы научились так хорошо готовить.

— Я перепробовала немало занятий, прежде чем осела здесь. Одно время работала на кухне довольно известного в округе ресторана «Реле де Дормёй». Мне нравилась моя работа. Пять лет я была членом бригады.

— Бригады?

— Да, так называют команду поваров.

Эндрю смаковал каждый кусочек. Он уже давно не получал такого наслаждения от еды. Даже кухня его любимого «Браунинга» по сравнению с этим блюдом показалась бы безвкусной.

— И много вы знаете таких рецептов?

— Кое-что знаю.

Он положил в рот новую порцию и заработал челюстями.

— Одиль, это не еда, а произведение искусства!

— Может, это избавит вас от желания воровать еду у кота…

— Вы уже подали это блюдо Мадам?

— Она не хочет. Для нее ничего не должно меняться. С ней я топчусь на том, что ей привычно. Раз в неделю ромштекс, семьдесят граммов, которые она всегда делит на девять кусочков, эта чертова брокколи и салат из риса с кукурузой… Поначалу я пыталась приготовить ей что-нибудь другое, но она и пробовать не стала.

— Могу я высказать кое-какое соображение?

— Если по поводу того, как расставлены кастрюли, я бы предпочла, чтобы вы делали вид, будто ничего не заметили…

— А я ничего и не заметил.

— Если по поводу того, сколько весит Мефистофель, — тоже.

— Ваш кот — форменный атлет.

— Не перегибайте палку. По поводу рецепта?

— Вовсе нет. Просто я подумал, почему бы Мадам, вам, Филиппу и Манон не собраться как-нибудь за одним столом.

— Мадам не любит вмешиваться в нашу жизнь, что касается Филиппа…

— Он, конечно, не такой утонченный человек, как вы, но мне кажется, что он, как говорят у вас, «славный малый».

— Я сомневаюсь. Поначалу он постыдным образом меня клеил…

— Поначалу все бывают неловки.

— В молодости у меня была подруга, она говорила: «Неважно, как разжечь огонь. Важно, сколько он будет гореть…» Тонко подмечено, да? Ну, в общем, она уже в третьем разводе. А я люблю, чтобы за мной красиво ухаживали. Один раз я попалась на этот крючок: он умел красиво ухаживать, и это было прекрасно…

Эндрю, заинтригованный, смотрел на Одиль, пока та ела. Внезапно она перехватила его взгляд:

— Вы думаете, почему я здесь, не замужем в моем-то возрасте, притом что я любила?

— Я не осмеливаюсь…

— А я не прочь рассказать об этом. Я еще никому здесь не рассказывала. История проста, месье Блейк: он уехал. Он был заместителем директора в «Реле де Дормёй». Ради него я научилась готовить. Я думаю, мы любили друг друга. Я была счастлива с ним. Спустя несколько лет ему предложили место шеф-повара в вашей стране. Он предложил мне поехать с ним, но я отказалась.

Одиль перестала есть. Она уставилась в тарелку, рисуя вилкой узоры на пюре.

— Он пытался меня уговорить, — подняв глаза, продолжала она, — но я ни в какую. Я боялась. Мне так странно об этом говорить, я так долго не могла признаться себе в этом… Я боялась перемен, боялась все бросить и уехать. Какая дура… Еще я боялась, что, став шефом, он решит, что я не так уж и хороша для него. Мы расстались. Через полгода я уволилась из «Реле» и сделала все возможное, чтобы работать на кухне и при этом избегать всего, что напоминало бы мне большой ресторан. Я пробовала работать в школьных столовых — кормила детей полуфабрикатами, а им хотелось рубленого бифштекса с жареной картошкой. Работала в двух домах престарелых, а потом увидела объявление и приехала похоронить себя здесь. Вы, наверное, считаете меня слишком пафосной…

— Потому что вы жалеете о прошлом? Ну, конечно, нет.

— А вы жалеете о прошлом?

— Еще как жалею. Но в моем возрасте жалеют не столько об ошибках, сколько о людях. Мне их так не хватает…

— Вы тоже любили. Это чувствуется — по манере держать себя, отношению к жизни. От вас что-то такое исходит… Несмотря на свои недостатки, Мадам тоже относится к этой категории.

— К категории тех, кто познал любовь, а потом ее потерял?

— Можно сказать и так.

— В отличие от нас, Одиль, вы не вдова. Вы никогда не пытались навести справки о вашем шефе?

— Он наверняка устроил свою жизнь, преуспел… забыл уж обо мне.

— Ни разу не пытались?

— Ни разу. Мне так стыдно.

— И готовите только для кота…

— Он меня не судит.

— А если я вам скажу, что я об этом думаю, вы станете, несмотря ни на что, готовить мне ваши чудесные блюда?

Одиль улыбнулась, но ничего не сказала.

25

Почему бессонной ночью время идет так медленно? Почему в голову лезут грустные мысли? Блейк лежал в постели и думал об Одиль, Манон, Филиппе и даже о Янисе. Все они жили какой-то странной жизнью, все оказались здесь разными путями. У каждого, сколько бы ему ни было лет, за внешними проявлениями, за маской, которую он на себя надел, чувствовался душевный надлом… Эндрю вздохнул. Он находился во Франции всего несколько недель, а уже размышлял бог знает о чем.

В окно, которое он никогда не занавешивал, лился мягкий лунный свет. В доме было тихо. Все спали. Эндрю представил себе Филиппа в его домике, Манон в ее одиночестве, Одиль на другом конце коридора и Мадам в ее всегда темной спальне.

Ночная тишина уводила мысли в прошлое. Как справиться с накатившей волной воспоминаний, с нахлынувшими чувствами? Есть ли возраст, начиная с которого человек теряет способность переживать? Мы стали жить дольше, может, поэтому сердце, перейдя какой-то предел и не имея больше сил для новых чувств, живет тем, что уже пережито? И ему приходится перебирать старое, чтобы сохранить только самое главное. Есть ли у него, Эндрю, день, который он бы хотел пережить заново? И какие дни он хотел бы забыть? Если бы появилась добрая волшебница и предложила ему вернуться назад, какой момент своей жизни он выбрал бы? Чтобы ответить на этот вопрос, надо честно признаться, чего больше всего не хватает, о чем ты больше всего жалеешь. А в общем-то хорошо, что никакая волшебница не придет и не предложит ничего подобного. Если не можешь что-то забыть, гони прочь мысли об этом. Жить настоящим, жить сиюминутными заботами — это, наверное, самое лучшее решение.

Часто, когда Эндрю не знал, как относиться к какому-то человеку или ситуации, он представлял себе, что по этому поводу сказала бы Диана. Она говорила много и обо всем, но когда речь заходила о действительно важном, она умела сказать только самое необходимое. Всего несколько слов о жизненном выборе, о поступке знакомого. Она никогда не была агрессивной, редко — снисходительной, всегда — справедливой. Странно, но Эндрю не мог вообразить, что сказала бы Диана об обитателях замка. Зато тихий внутренний голос, всегда звучавший в нем, настойчиво твердил, что другим, в конце концов, было ничуть не лучше, чем ему, даже, пожалуй, наоборот. Они тоже были одиноки, и у них имелись гораздо более веские причины для тоски. Он не испытывал денежных затруднений, как Мадам. Он жил уединенно потому, что, в отличие от Филиппа, сам этого захотел. Он не сделал ничего такого, что напоминало бы ему, как Одиль, о загубленной жизни.

Смешанное чувство медленно, но неотвратимо зрело в нем. Он испытывал злость, вину и досаду одновременно. Способен ли он рассказать о своих горестях так же просто, как Одиль? Конечно, нет. Хотя и у него было много такого, о чем он действительно жалел. Хочется ли ему, отгородившись от мира, жить одними воспоминаниями о любимом человеке, как мадам Бовилье? У него не хватило бы на это сил, хоть он и вознес Диану на пьедестал. Будь он в жизни так же честен и бескомпромиссен, как в мыслях, он бы погиб. Но на это ему не хватало мужества. Он вдруг с ужасом открыл для себя правду: несмотря на свои невыдуманные страдания, на порой трудное положение и сетования, он не был готов отказаться от жизни. К добру ли такое открытие?

26

— Во Франции всегда начинают белые… У вас так же?

— Во всем мире так же, с тех пор как в Лондоне в 1851 году во время Всемирной выставки прошел первый шахматный турнир.

Управляющий все прекрасно устроил для их первой партии в беседке. На пластмассовой тарелке лежали две пачки сухого печенья, рядом в честь гостя стоял термос с чаем, чуть в сторонке покоились одеяла — хоть и потрепанные и даже местами дырявые, но все же спасающие от осенней прохлады.

Сосредоточившись, Манье двинул вперед пешку. От напряжения он даже высунул кончик языка, словно ребенок, целиком погруженный в свое занятие. Блейк сделал ответный ход.

— Подкрепиться не желаете? — спросил Манье.

— Спасибо, не сейчас.

Происходящее напомнило Блейку игры с кузиной, когда он ребенком проводил летние каникулы в деревне. Отец тогда работал на фабрике, и мать, которой нужно было следить за ремонтом в доме, отправляла его за несколько десятков миль, на свежий воздух, чтобы он не путался у рабочих под ногами. В доме его тетки все были взрослые, за исключением Дебби. Вынужденный играть с этой фанаткой кукол и модных показов, Блейк впервые в жизни пожалел, что у него нет брата. С кузиной ему было не так весело, как с мальчишками, кроме разве что игры в обед. Они наполняли свои тарелки землей и камешками. Вино им заменяла вода из лужи. Эндрю вспомнил, как однажды Дебби, сделав вид, что пьет, обнаружила в кружке большого извивающегося червяка. Ее вырвало прямо на стол. Когда им исполнилось по восемь лет, они получили право уносить в свой уголок под ивой настоящую еду. Эндрю годами не вспоминал об этом, но сейчас, когда он сидел напротив Филиппа в старой беседке, к нему вернулось то давнее ощущение свободы.

Прибежала Юпла с веткой в зубах. Положив ее к ногам Манье, принялась лаять, пока наконец хозяин не зашвырнул ветку как можно дальше.

— Оставь нас в покое, — проворчал Манье. — Видишь, мы делом заняты.

Он двинул вторую пешку. Блейк немедленно пошел конем.

— Англия всегда очень быстро пускает в ход кавалерию… — прокомментировал Филипп. — При Ватерлоо это дорого нам обошлось.

— Я не Англия и, несмотря на мой возраст, не был при Ватерлоо.

— Вы правы. Всегда одно и то же. Встречаешь иностранца и применяешь к нему расхожие штампы.

— Вот именно, — согласился Блейк.

— Встретив испанца, мы говорим ему «Оле», а с итальянцем заводим беседу о пицце, мафии и Венеции. У вас то же самое?

— Полагаю, да, потому что, когда задумываешься о французах, сразу представляешь себе лягушку в берете и с багетом, которая злится, пытаясь противопоставить себя другим лягушкам, гораздо большим, чем она сама. Но мы ошибаемся, вы совсем не похожи на лягушек.

— К тому же никто уже давно не носит беретов… А знаете, какими мы видим вас?

— Скажите.

— Педантичными, манерными, коварными, думающими только о себе.

— Спасибо.

— Не за что. А еще вас считают несексуальными…

— Несексуальными?

— Говорят, чтобы узнать, сколько раз англичанин занимался любовью, надо просто посчитать, сколько у него детей.

— Бедный я, бедный, у меня одна дочь! А каким животным вы нас представляете?

— Англичанин — это и есть разновидность животного… Блейк расхохотался:

— Моя жена была француженка, но она ничего такого мне не говорила.

Вернулась Юпла с палкой в зубах.

— Отдай нам, — сказал ей Манье. — Иди погоняй кроликов с белками.

Видя, что хозяин не хочет ею заниматься, собака повернулась к Блейку. Она положила палку к его ногам и чуть отошла назад, виляя хвостом. Эндрю поднял палку:

— Вы сговорились, чтобы не дать мне сосредоточиться, да? Он перебросил палку через соседние кусты. С быстротой молнии собака устремилась за ней.

Манье прислушался:

— Слышите, колокольчик звонит?

— Нет, не обратил внимания. Так мы играем?

Манье двинул слона сквозь образовавшийся коридор из пешек. Блейк хотел было что-то сказать по этому поводу, но воздержался. Манье продолжал:

— Должен вам признаться, меня поражает то, как вы говорите по-французски. Без ошибок, каждое слово на своем месте…

— Благодарю вас.

— На вашей прошлой работе вы много практиковались во французском?

— Нет, но я много читаю. Диана любила книги, и я часто перечитываю те, которые ей особенно нравились.

Блейк ожидал, что Манье спросит, что это за книги, но не учел склонности Филиппа к неожиданным поворотам мысли.

— И еще одно меня изумляет, — продолжал он, — я ни разу не слышал от вас ни одного ругательства…

— Я считаю, что они бесполезны.

— Вы никогда их не употребляете?

— Стараюсь избегать.

— И вы никогда никого не оскорбляете?

— Можно проявить силу и без оскорблений. Иногда самое корректное высказывание может задеть больнее, чем ругательство. Бранные слова теряют смысл, потому что люди бросаются ими как попало.

— Пожалуй, вы правы. Но я считаю, что богатство языка определяется, кроме всего прочего, разнообразием его бранных слов. Во французском у нас их длинный список. Прямо-таки арсенал средств, от, можно сказать, безобидных до самых что ни на есть грубых. Вы можете обозвать того, кто вас достал, идиотом, кретином, придурком, уродом, а в случае чего перейти и к высшему пилотажу. Если хотите, я могу вас кое-чему научить для расширения, так сказать, кругозора. Я уж не говорю про тяжелую артиллерию — это когда в дело идет ваша родословная… Хотите?

— Спасибо, Филипп.

Со стороны дорожки прозвучал голос, от которого они оба вздрогнули:

— И во что же это вы играете?

Появилась Одиль — красная, запыхавшаяся, явно чем-то встревоженная.

— В шахматы, благородная игра, — ответил Манье.

— И ругаетесь при этом как первоклашки?

— А вы, — обратилась она к Блейку, — конечно, не слышали колокольчика?

— Филипп мне что-то говорил про колокольчик пару минут назад.

— И вам не пришло в голову, что вы можете понадобиться Мадам?

— Я не знал, что должен реагировать на такого рода сигналы. В любом случае я отказываюсь отзываться на звонок. Но всегда к услугам, когда меня зовут.

— Вот идите и объясните все это Мадам, она ждет вас уже битый час.

27

— Я с ума схожу! До того дошла, что караулю его возле работы. Самое ужасное, что он выглядит как ни в чем не бывало. Даже кругов под глазами нет. Представляете, разговаривает с сослуживцем и хохочет, я сама видела. Как же так? Я ношу его ребенка, бьюсь совсем одна, а он веселится. Значит, он меня уже забыл?.. В среду я весь вечер проторчала возле его дома, вглядывалась в его окна. Я мало что увидела, только как он несколько раз подошел к холодильнику. Мне показалось, судя по отсветам на потолке в гостиной, он или играл на компьютере, или смотрел телевизор. А я, беременная, в это время мерзла на улице и умирала от тоски! Боялась, что люди примут меня за проститутку. И все это по его вине! Десять дней и десять ночей я жду, месье Блейк. И ни одной эсэмэски, ни слова по электронной почте, ничего. Я не сплю, я не живу. У меня больше нет сил. Девушка вытерла глаза.

— Манон, слезами делу не поможешь. Десять дней по сравнению со всей жизнью — это капля в море. А в делах такого рода поспешность к добру не ведет.

— Простите меня, но это черт знает что! — взвилась девушка. — Вы говорите как по писаному. Вам легко быть рассудительным, вас ведь это не касается. Вы когда-нибудь делались больным от ожидания? Ваша жизнь когда-нибудь зависела от ответа, на который вы никак не могли повлиять?

Слова Манон подействовали на Блейка как ведро ледяной воды. Девчушка была права. Если он немного напряжет память, то вспомнит, как часто находился в состоянии мучительного ожидания. Он прятался за шаблонными фразами как за запертой дверью, за которой пылились его воспоминания, его подлинные чувства и эмоции. Манон распахнула эту дверь, и все они хлынули в его память. Он вспомнил, как впервые увидел Диану, на концерте, — тогда один их общий знакомый пообещал ему дать ее адрес. Шесть дней он ждал и сходил с ума. Потом, когда они уже были женаты, она долго не могла выносить ребенка, они ждали результатов обследования, чтобы узнать, удастся ли сохранить беременность. Одиннадцать бессонных ночей. А когда его мать надеялась, что излечится от рака, он изо всех сил старался казаться спокойным, а сам плакал в одиночестве, ожидая приговора врачей. Таких примеров можно было насчитать десятки. Не все ожидания заканчивались катастрофой, далеко не все. В конце концов он позвонил в дверь Дианы под смешным предлогом, что она потеряла свой шарф, хотя прекрасно знал, что это шарф не ее. И Сара появилась на свет. Но в каждом таком случае он отдал бы все, чтобы стрелки его часов шли быстрее, чтобы дни летели, как секунды.

Блейк поднял глаза на Манон и сдавленным голосом проговорил:

— На вашем месте я бы ему написал.

— Неплохая мысль, но что я ему скажу? Эндрю потер висок:

— Ни капельки гнева, ни одного упрека. Если хотите, я вам помогу.

В долю секунды выражение лица девушки изменилось. Взгляд засиял надеждой и признательностью.

— Успеха я не гарантирую, — предупредил Блейк, — но попробовать стоит.

Манон бросилась ему на шею и поцеловала в щеку.

— Вы просто прелесть! Я сейчас принесу бумагу и ручку.

Блейк принялся диктовать, полагая, что начало письма не вызовет проблем:

— «Дорогой Жюстен…»

— Я лучше напишу «Мой дорогой Жюстен…»

— Девушки очень любят присваивать себе мужчину, а нам это как раз и не нравится, особенно вначале, уж поверьте мне.

— Ну хорошо: «Дорогой Жюстен…»

Эндрю, немного подумав, продолжил диктовать:

— «Вот уже десять дней, как мы не виделись. Мне не хватает тебя. Без тебя моя жизнь стала совсем другой. Я понимаю, что, после того как ты узнал о моей беременности, тебе нужно время, чтобы все обдумать. Я искренне хотела сделать тебе приятный сюрприз и не представляла, что может быть иначе. Я не нарочно забеременела, но ребенок есть, и он твой, а я счастлив этим».

— Вы хотите сказать «счастлива»…

— Ну да, «счастлива». «Он возник непредвиденно, но я надеюсь, что однажды мы вместе решим иметь детей. Я не претендую на твою жизнь. Я только хочу разделить ее с тобой».

Эндрю сделал паузу. Манон торопливо записывала. Эндрю продолжал:

— «Я не боюсь одиночества, я боюсь лишиться тебя. Я не стремлюсь любой ценой выйти замуж, я хочу жить рядом с тобой. Каждый вечер я жду тебя. Я знаю, что с тобой моя жизнь будет лучше. Когда мы будем расставаться, я буду ждать тебя, зная, что ты придешь. Я не сомневалась в тебе и думала, что и ты во мне не сомневаешься. Скажи мне, если я ошиблась, если напрасно надеялась. Я знала других мужчин, но никто не вызывал во мне таких чувств, как ты. Никогда я не испытывала ничего подобного. Я люблю тебя таким, какой ты есть. Я люблю смотреть на тебя, наблюдать за тобой. Мне кажется, рядом с тобой я могу стать лучше. Во всяком случае, ради нас я способна на лучшее. Тебе, конечно, нужно время, чтобы понять, подхожу ли я тебе и есть ли у тебя желание быть со мной. Если тебе трудно решить, я готова ждать. Ответь мне, как только сможешь. Я надеюсь, что ты вернешься. Я люблю тебя…»

Манон закончила писать со смешанным чувством. Каждое слово письма в точности выражало то, что творилось у нее в душе, и все же было как-то странно слышать такое от человека, который годился ей в деды. Она внимательно посмотрела на Блейка, но виду не подала.

— Очень красиво, — сказала она. — Я никогда бы не смогла так написать, хотя это именно то, что я чувствую к Жюстену. Как это вам удалось?

— Давным-давно, еще в самом начале нашей с Дианой истории, она меня бросила. Я даже не знаю почему. Я только помню, в каком ужасном состоянии я был. Я пережил настоящий кошмар. Я знал, что это женщина моей жизни. И что если я ее потеряю, я не буду счастлив больше ни с кем. Как и вы, я ждал. Уже не помню сколько. Как и вы, я тайком ходил за ней, бывал там, где бывала она. Как и вы, я не понимал, как она могла жить, в то время как я был так несчастен. Письмо, которое вы пошлете Жюстену, — это как раз то письмо, которое мне следовало написать ей, но я оказался на это не способен…

— Как же не способны, если вы мне его продиктовали?

— С опозданием на сорок лет, Манон. В ту пору я не умел говорить просто и искренне. Нужно время, чтобы этому научиться. Когда ты молод, ты боишься того, что начинается. Ты теряешься, не знаешь, что будет. Когда ты стар, ты боишься того, что может кончиться. Ты много чего знаешь, но у тебя больше нет возможности этим воспользоваться. Если мой опыт сможет вам помочь, значит, мои тогдашние переживания были не напрасны. И эта мысль мне нравится.

Манон посмотрела на исписанный лист:

— Я перепишу все начисто, пойду в город и отдам ему.

— Нет, Манон. Вы должны послать письмо по почте. Он даже не должен знать, что вы были возле его дома. Мужчины терпеть не могут, когда вторгаются на их территорию…

28

Небо хмурилось, когда Манье прибежал к главным воротам с отверткой в руке.

— Господи, сделай так, чтоб сразу заработало! — с мольбой в голосе воскликнул он.

Манье открыл калитку и встал перед видеофоном, еще утром прикрепленным к стене и подключенным к электросети. Словно суеверный игрок, собирающийся бросать кости, он потер кончики больших пальцев, прежде чем нажать на кнопку вызова.

Услышав первый звонок, Блейк, ждущий перед приемным устройством, установленным в холле замка, сразу же ответил. На маленьком черно-белом экране появилось лицо Манье. Широкоугольная камера с низким разрешением сделала его голову похожей на голову земноводного — круглую, с огромными глазами и маленьким ртом. Блейк не удивился бы, если б увидел пузырьки у него на губах.

— Ты меня слышишь? — спросил управляющий.

— Сперва надо сказать «добрый день», иначе я не открою. Впрочем, учитывая время, «добрый вечер» будет правильнее…

— Очень смешно. А теперь попробуй открыть, пока я не промок до костей.

— До костей не успеешь …

Искаженный голос Филиппа доходил с некоторым опозданием. Сюрреалистический эффект завораживал Блейка.

— Ну, чего ты ждешь, Эндрю? Открывай!

Блейк нажал на кнопку и через домофон услышал резкий щелчок.

— Работает! — победно прокричал Манье.

Начал накрапывать дождь. Стоя перед глазком камеры, Манье уже совершенно другим тоном сказал:

— Дрянь я последняя, воспользовался мальчишкой.

Неуместность признания удивила Блейка. Даже по искаженному лицу управляющего было видно, что ему не по себе.

— Зачем ты говоришь об этом сейчас? Это ведь домофон, а не исповедальня.

— Мне стыдно говорить об этом тебе в лицо.

— Не мое дело тебя судить. Это касается тебя и парня. Скажи ему, если ты раскаиваешься.

— Ты говорил, что у тебя есть идея, как уладить это дело…

— Да, кажется, есть.

— Знаешь, мне бы хотелось побыстрей этим заняться, я себя правда паршиво чувствую.

— Когда Янис должен вернуться?

— Сегодня вечером, — ответил Филипп, щурясь из-за дождя.

— Ты готов с ним поговорить?

— Хорошо, если б ты мне помог… Но я не знаю, что у тебя за идея.

Блейк выдержал паузу и ответил:

— Я приду после ужина. Обсудим.

На лице Манье появилась широкая улыбка; камера, исказив ее, сделала управляющего похожим на вооруженное отверткой фантастическое существо, явившееся из космоса, чтобы захватить Землю.

— Все развлекаетесь, — сказала Одиль, неожиданно возникшая в холле.

— А вот и нет, — попробовал защититься Блейк. — Мы испытываем новый домофон.

— Да уж слышу, звонит беспрерывно. Но для испытаний не обязательно договариваться о каких-то тайных свиданиях…

Эндрю нечего было возразить. Одиль, широко улыбаясь, ушла. Мажордом, несмотря на свой возраст, был похож на застигнутого врасплох школьника…

29

— Можно включить телевизор?

— Не сейчас, Янис. Мы с Филиппом хотим сначала поговорить с тобой о важных вещах.

— Предупреждаю, ни в какой магазин я больше не поеду! Можете нажаловаться матери, мне плевать. Не стану я больше ишачить. Вы эксплататоры.

— Вообще-то правильно говорить «эксплуататоры», — спокойно поправил Эндрю.

— Вы ко мне пристали, потому что я иммигрант, да?

— Ты родился во Франции, мой мальчик. Из нас двоих иммигрант — это я.

Ребенок не притрагивался к еде. Под столом он тайком бросал кусочки хлеба Юпле, думая, что никто ничего не замечает. Как и было условлено, Филипп держался чуть в стороне. Блейк продолжал:

— Мы хотим предложить тебе сделку.

— Тем хуже для вас. Ничего не выйдет. Если я сказал нет, значит, нет.

— Скажи, ты любишь бывать здесь?

Слегка сбитый с толку, мальчуган украдкой взглянул на обоих мужчин, пристально смотревших на него.

— Ну, здесь неплохо, другая обстановка, и потом, Юпла…

— А тебе хотелось бы бывать здесь почаще?

— Для чего это? Вы что, зоофилы, что ли? А то мой брат приедет с дружками и сотрет вас в порошок!

— Ты, конечно, хотел сказать «педофилы»? Нет, успокойся. Речь скорее идет о том, чтобы научить тебя читать и писать.

— Я умею считать!

— Правда?

— Достаточно, чтобы не надули в магазине. И вообще.

— А читать?

— А для чего? Телик можно и так смотреть… Я обхожусь.

— Сколько тебе лет, Янис?

— Почти семнадцать.

— Я вижу. И представляешь, я тебе верю. У нас у всех тот возраст, в котором мы себя комфортно чувствуем, потому что он отражает то, как мы сами себя воспринимаем. Юные видят себя более взрослыми, а пожилые — более молодыми… Мне вот тридцать пять лет.

— Ну да, это вы уж слишком загнули! Да вам раза в три больше!

Блейк улыбнулся:

— Ты прав. Как-нибудь, если ты будешь хорошо себя вести, я тебе расскажу о своей первой охоте на динозавра, которая происходила в те времена, когда я ходил голым и жил в пещере. Но сейчас речь о тебе. Так сколько тебе на самом деле лет, Янис?

Мальчуган принялся ломать себе пальцы.

— Четырнадцать. Скоро пятнадцать. Через восемь месяцев.

— А в каком ты классе?

— В пятом. Я оставался на второй год, а потом еще болел…

— Это неважно. Сейчас, если я правильно понял, ты живешь с матерью и она тебя кормит. Но ты думал о том, как будешь жить без матери? Что с тобой будет, когда тебе придется самому о себе заботиться?

— У меня полно друзей… И вообще, чего думать? У меня вся жизнь впереди. Что вы понимаете…

Почувствовав, что за него взялись не на шутку, мальчик внутренне ощетинился, готовый перейти на грубости. Филипп хотел было осадить его, но Эндрю жестом велел управляющему молчать.

— Ты будешь удивлен, Янис, — продолжал Эндрю, — но две старые развалины, которые ты видишь перед собой, тоже когда-то были мальчишками. И тоже делали глупости. А матери нас ругали. Мы не хотели есть овощи. Сдерживали слезы, когда получали взбучку, всячески показывая, какие мы гордые. У нас тоже были мечты и очень много иллюзий. В точности как у тебя. И позволь мне открыть тебе один секрет, который помогает сберечь много времени: мечты побуждают тебя развиваться и растут вместе с тобой. Они воспитывают тебя. А вот с иллюзиями, наоборот, надо расстаться, и как можно скорее. Иллюзии мешают тебе видеть жизнь такой, какая она есть, и неизбежно ведут к краху. Когда ты говоришь, что у тебя полно друзей и впереди целая жизнь, поверь мне, это иллюзия.

Янис растерянно смотрел на обоих мужчин.

— Должен признаться, — продолжал Эндрю, — что в твоем возрасте, у меня не было ни такой энергии, как у тебя, ни твоей способности не лезть за словом в карман. Я даже думаю, что не смог бы пройти по лесу, когда стемнеет, — а ты ходишь. Я бы с криком пустился бежать при первом же хрусте ветки. Или, того хуже, грохнулся бы в обморок при первом же крике совы!

— Вы боитесь темноты?

— А ты нет?

— Маленький побаивался, но отец, он тогда еще жил с нами… Короче, ему так надоедало, что мы шумим, что он выгонял нас на лестницу дожидаться маму. Она приходила ужасно поздно, и мы торчали там часами. Когда в подъезде выключали свет, мы сидели в темноте. Иногда появлялись какие-то люди — мы их звали призраками. Но мы к ним привыкли.

— По-твоему, как давно это было?

— Не знаю, вечность назад. А что до разных там мечтаний, то когда сталкиваешься с жизнью вокруг, они исчезают еще быстрей, чем мои приятели по компьютерным играм…

— А если бы у тебя было много денег, что бы ты с ними сделал?

— Много денег?

— Сколько хочешь.

— Хорошенький вопрос. Мы с ребятами часто играем в эту игру. Перво-наперво я бы купил суперскую тачку, типа «астон-мартин», с разными наворотами. Ну и шмоток. И потом, я бы дал денег матери, чтобы она бросила свою дурацкую работу.

— Значит, ты первым делом приобрел бы себе роскошный автомобиль? Я спрашиваю тебя о мечте, а не об иллюзиях…

— Вообще-то, я думаю, что в первую очередь подарил бы матери большой телевизор, старый у нее совсем никуда. У нее всего-то и радости в жизни, что телик смотреть. Но он принимает всего два канала, да еще изображение скачет…

— Вот сделка, которую мы с месье Манье тебе предлагаем: каждый раз, когда ты будешь приходить сюда, мы будем помогать тебе учиться читать и считать…

— Я же вам уже сказал, что умею!

— Позволь мне договорить. Если тебе удастся догнать своих ровесников в школе, мы дадим тебе денег на покупку телевизора для мамы.

— Кроме шуток? А зачем вам это надо? Вы хотите взять у меня глаза или почки, чтобы продать их торговцам органами?

— А тебе не приходит в голову, что кто-то просто хочет тебе помочь?

— Никто ничего не делает задаром.

— Если ты в этом убежден, мне жаль тебя.

— Не нужна мне ваша жалость. Обойдусь как-нибудь.

— Янис, ты веришь в удачу?

— В лотерее — да. Но не в жизни. У Блейка загорелись глаза.

— Так значит, ты веришь, что может повезти в карты? — настаивал он.

— Брат говорит, что судьба не делает различий между людьми. Перед случаем все равны.

— Прекрасно. Филипп, у тебя есть колода карт?

— Постараюсь найти.

Управляющий пошел в другую комнату. Эндрю смотрел мальчишке в глаза.

— Предлагаю тебе сыграть, Янис, обычная игра, в которой главное — это случай. Никакого блефа, никаких сложных правил, одна только удача.

— Берегитесь, я в картах не новичок, вам не удастся сжульничать.

— Никакого подвоха. Ты тасуешь карты. Ты решаешь, кто начинает. Первый из нас, кто вытянет ту карту, которую ты назначишь, выигрывает. Ну, идет?

— А что выигрывает?

— Если ты выигрываешь, никаких уроков. Мы просто даем тебе денег на новый телевизор. Если ты проигрываешь, то обещаешь приходить сюда учиться, и, когда достигнешь определенного уровня, подаришь матери телевизор, деньги на который дадим тебе мы.

— Что это еще за шахер-махер? Я в любом случае дарю матери телевизор?

— Да, но если выигрываю я, ты сможешь, кроме того, прочитать ей инструкцию по эксплуатации и помочь мне договориться о цене, не путаясь в процентах.

Манье принес колоду и положил ее на стол. Янис колебался.

— Мне нужно подумать…

— Ты уже большой. К чему проволочки? Мое предложение ведь не на всю жизнь. Тебе надо сделать выбор между тем, чтобы сделать приятное маме — за счет слепой удачи или за счет своего мужества и твердости.

Яниса сделка привлекала, но у него не было привычки делать выбор. Никто никогда не давал ему такой возможности. Пытаясь определиться, он даже вопросительно посмотрел на Юплу. Внезапно он объявил:

— Туз пик. И я начинаю.

Блейк протянул ему руку, чтобы официально скрепить договор. Мальчик неумело пожал большие пальцы Блейка. Манье придвинул к Янису колоду, и тот перемешал карты, выронив половину на стол. Не теряя гордого вида, поспешно собрал карты. Гостиная Манье вдруг превратилась в декорацию фильма в стиле нуар. Янис вытянул первую карту с таким видом, будто от нее зависела его жизнь. Он подтащил ее к себе, не отрывая от стола, чтобы никто не видел, что ему выпало. Едва взглянув на карту, он разочарованно вздохнул: девятка треф.

Блейк в свою очередь вытянул карту и сразу же выложил ее лицевой стороной на стол: валет бубен. Янис выпрямился на стуле и вытащил следующую карту: король пик.

— Тепло, — прокомментировал он.

— Тепло не в счет. Нужна именно та карта. Либо ты попадаешь прямо в цель, либо промахиваешься. Половинного успеха не бывает.

Блейк вытащил десятку бубен. Каждый по очереди тянул карты. Напряжение росло по мере того, как уменьшалась колода. Даже пес, похоже, проникся важностью момента и вел себя спокойно. Следящий за партией Манье наклонялся над столом все ниже.

— По сколько карт мы вытянули? — спросил Блейк у своего противника.

— Не знаю. По десять или двенадцать. Не пытайтесь меня сбить. Сейчас мой ход.

— Ты вытянул тринадцать и я тоже. В колоде 32 карты. Сколько осталось?

— Хватит, чтобы выиграть телик для матери. Мальчуган вытянул туза червей. Видно было, как он расстроен. Блейк приготовился тянуть свою карту, точно ковбой, готовый выхватить пистолет из кобуры. Посмотрев прямо в глаза мальчугану, который не выдержал и отвел взгляд, он сказал:

— Вот видишь, Янис, из-за обычной карты твоя жизнь может измениться. И ты помнишь, что только ты сам и удача все решают, так ведь?

Усмешка держалась на лице ребенка до того мгновения, пока Блейк резким движением не открыл туза пик.

— Вы сплутовали!

— Каким же образом?

— А тогда откуда вы знали, что попадете на туза?

— Как и ты, я верю в удачу.

— Я не согласен.

— Ты дал слово. Мужчина всегда должен держать свое слово. Никто не простит ему, если он его нарушит, тем более если он сам установил правила игры. Твой брат и его друзья будут на моей стороне.

Разозлившись, Янис швырнул карты, и они разлетелись по всей комнате.

— Чего вы ко мне привязались? — заорал он.

— Чтобы тебе помочь.

30

Стараясь перебить запах готовящихся кальмаров, от которого его всегда подташнивало, Эндрю склонился над дымящимся кофейником.

— Вы что, отказались от чая? — удивилась Одиль, открывая дверь в сад.

— Разумеется, нет. Я стараюсь внести в свою жизнь разнообразие.

Кухарка высунулась наружу и стала звать кота:

— Мефистофель! Мефистофель! Иди, мой хороший, пора пить молочко!

— Вы простудитесь, — предупредил ее Блейк. — Можно сделать котоход. Мефистофель будет ходить туда и назад, не беспокоя вас.

Поджидая своего любимца, Одиль задумалась над этой идеей.

— Не знаю, согласится ли Мадам.

— Я могу поговорить с ней. Кстати, о Мадам. Вы не находите, что она неважно выглядит в последние дни?

— Когда я сказала ей, что у нее усталый вид, она ответила, что ничего страшного.

— А доктор не рекомендовал ей сделать анализы?

— С тех пор как я здесь, я ни разу не видела ни одного доктора. Она лечится травками, принимает какие-то биодобавки…

Держа хвост трубой, рысцой вбежал кот и прямиком устремился к блюдцу с молоком. Одиль продолжала:

— Сегодня днем Мадам ждет важных посетителей.

— Меня никто не предупредил.

— Она, конечно, забыла вам сказать. Это деловая встреча. Очевидное недоумение Блейка заставило Одиль кое-что разъяснить.

— Не цепляйтесь к формальностям. Ей известно, какого вы мнения о людях, которые занимаются ее финансовыми вложениями. Она предпочла уведомить об их визите меня, а не вас. Тем более что, как я понимаю, дело не терпит отлагательств.

— Я мог бы оказаться ей полезен в этом вопросе.

— Она так не думает, а хозяйка все-таки она.

Для Блейка не прошло незамеченным, что Мадам не поручала ему отвечать на письма, имеющие отношение к денежным вопросам. С этой минуты он твердо решил побольше разузнать о финансовом положении Мадам и ее «управленцах», даже если добывать информацию ему придется самому…

Блейк переменил тему разговора.

— Одиль, я хотел бы вас попросить об одолжении: не могли бы мы завтра пригласить Манон пообедать с нами?

Кухарка недоуменно посмотрела на Блейка. Тот продолжал:

— Она сейчас не в лучшем моральном состоянии.

— Разве она не встречается по средам со своим дружком?

— В последнее время нет.

— Вы полагаете, что обеда с нами достаточно, чтобы вернуть ей хорошее настроение?

— Ваши кулинарные способности творят чудеса.

— У нее неприятности? Она вам что-то рассказала?

— Нет, ничего серьезного…

— Знайте же, месье Блейк, что для нас, женщин, сердечные дела всегда серьезны. Но она предпочла обсуждать их не со мной, а с вами.

— Я думаю, вас она побаивается.

— Меня? Интересно почему. Манон девушка неплохая, но она никогда не пыталась со мной сблизиться. Она приезжает, делает свою работу не больше и не меньше и уезжает. Наши отношения не выходят за служебные рамки. Но я бы ее охотно выслушала.

— Ее жизнь протекает не здесь.

— Однажды, когда она только поступила на работу, она сказала мне о своем желании стать учительницей. Понятно, что это имеет мало общего с работой горничной.

— Судьба не всегда заводит нас туда, куда мы хотим. Вы и я красноречивые тому примеры. Так вы согласны, чтобы она присоединилась к нам за столом?

Одиль погладила кота, усердно лакавшего молоко.

— Я уже знаю, что приготовлю…

31

Поднялся ветер. От его порывов, наполнявших лес завыванием, сухие листья взмывали кверху, до самых верхушек деревьев, и, кружась, снова опускались на землю. Блейк и Манье шли вглубь парка.

— Лисичек мы, пожалуй, много не наберем, — заявил Филипп, — а что касается белых, то у нас есть все шансы.

Управляющий шел впереди с плетеной корзинкой в одной руке и палкой в другой.

— А ты на удивление здорово умеешь обращаться с детьми, — снова заговорил он. — Мальчуган-то этот не прост. Упрямый и всегда готов выпустить когти. И как ты все устроил с тузом пик?

— Я что-то не понимаю.

— Я же видел. Ты знал, что вытянешь туза. Как тебе удалось? Он был у тебя в рукаве? Карточный фокус?

— Случай.

— Ну, Эндрю, я серьезно! Ты можешь раскрыть мне секрет. Я ничего не скажу мальчишке, обещаю.

— Единственное, что важно, — это подтянуть его до нужного уровня и вернуть в школу.

— Идея благородная, но я его знаю, он себе на уме. Он все сделает, чтобы не перетруждаться.

— Все дети такие. Наше дело — не оставлять ему выбора. Мы ведь тоже не простофили, так ведь?

Манье улыбнулся:

— Кстати о детях, у тебя есть дочь, так?

— Сара. Но мне никогда не приходилось заставлять ее учиться. У нее перед глазами был пример ее матери.

— И ты никогда не помогал ей делать уроки?

— Помогал пару раз с физикой, она просила меня, когда училась в университете.

— Я потому спрашиваю, что понятия не имею, как заниматься с Янисом.

— Что ты предпочитаешь — чтение или математику?

— Считаю я, только когда расплачиваюсь, да еще высчитываю дозы удобрений и прочего, что нужно для ухода за растениями. А чтение… Ну, полистаю иногда журнал-другой… В детстве я любил читать, особенно на каникулах, когда делать было нечего.

— Тогда ты берешь чтение, а я — математику…

— Ладно, но я все равно не знаю, с чего начать.

— Читай ему истории, но только те, которые сам любишь. Что ты любил читать, когда был на каникулах? Какие книги будили твое воображение? От каких тебе было трудно оторваться, и ты читал до позднего вечера? Вспомни. Читай ему вслух. Несколько страниц на каждом занятии. Пусть у него появится желание узнать продолжение. Он сам начнет читать.

— Но в школе учат не так…

— Школа — это другое. Школа должна учить много детей сразу. Вот они и автоматизируют процесс, почти ставят его на конвейер. Но лучший способ научить читать — это заразить человека ощущением счастья, какое дает чтение. Не надо ему объяснять, что содержится в книгах, дай ему возможность самому открыть все то, что он может в них найти.

— Ты всегда так умно рассуждаешь. Чувствуется образованность…

— Хотя в школе я не был примерным учеником, поверь мне! Больше всего мне хотелось носиться с ребятами. Компания была для меня всем. А как мы хохотали! Учителя за голову хватались. Мы не были зловредными, но, сам посуди, какими мы могли быть в этом возрасте? Во всяком случае, мы были вместе.

— Ты боишься одиночества?

— Моя жена говорила, что дорого только то, что делишь с другими. Думаю, она была права.

— Тогда ты должен считать меня никчемным человеком, потому что я живу в своем домишке, точно крыса в норе.

— Иногда у человека нет выбора, я ведь тоже приехал сюда совершенно один… Каждый в тот или иной момент жизни бывает одинок. Главное — найти дорогу к другим людям, если это возможно…

Манье уловил в голосе Эндрю грустные нотки. Управляющему хотелось сказать мажордому, что тот не один, что они станут друзьями. Еще ему хотелось положить руку на плечо Эндрю, чтобы приободрить, как делают школьные приятели. Но он не посмел.

Блейк поднял воротник. Манье показал на ковер из опавших листьев.

— Смотри внимательнее, — сказал он, роясь в листьях палкой. — Лисички легче обнаружить из-за цвета, а вот чтобы найти белые, надо глядеть в оба. И пожалуйста, не клади ничего в корзину, не показав мне. Один ядовитый гриб испортит всю зажарку. Грибы не прощают ошибок.

Блейку этот пафос показался смешным. Грибы не прощают ошибок… Он представил себе заметку в газете под заголовком: «Гриб берет реванш». В ней бы рассказывалось, как гриб с маленькой круглой шляпкой попадает на сковородку и совершает свою беспощадную месть, потому что, как всем известно, он никогда не прощает. Блейк подумал, что английские грибы, без сомнения, такие же злопамятные, как французские. В это время вдалеке, у подножия особенно раскидистого, величественного дерева, он увидел невысокую стену, увенчанную остроконечной решеткой.

— Что это? — спросил Блейк. — Граница поместья?

— Нет, кладбище.

Посреди леса, под кроной векового дуба, лежали четыре могильных камня. В огороженном пространстве еще было свободное место. Манье отставил корзинку и палку и открыл калитку. Медленным, торжественным шагом он направился к необработанному граниту.

— Вот здесь покоится месье Франсуа, — тихим голосом пояснил он.

Тыльной стороной руки Филипп старательно смахнул с плиты опавшие листья. Все его жесты были проникнуты уважением. Очистив плиту, Манье встал перед могилой, выпрямившись и скрестив руки. Блейк не сводил с него глаз. Взгляд управляющего был устремлен на надпись, выгравированную на могильном камне. Его губы слегка шевелились, но было непохоже, чтобы он читал молитву. Может, Филипп обращался к месье Бовилье? Необычно и очень впечатляюще выглядел здесь этот человек, что-то едва шепчущий в окружении вековых деревьев. Казалось, только он знает, что скрывается под величественной холодной плитой. В отличие от церквей и больших кладбищ, всегда удаляющих нас от мира, это маленькое, обнесенное оградой пространство было частью окружающей природы. Ветру нипочем смерть, решетка на является преградой для листьев, а горестные воспоминания не способны прервать течение жизни.

Блейк оставил погруженного в себя Манье и вышел за пределы кладбища. Сквозь прутья решетки он изучал другие могилы. Семья Бовилье, семья Деланкур. На третьей могиле никакой надписи не было.

Спустя некоторое время управляющий, поискав глазами Блейка, тоже покинул кладбище. За его пределами голос Манье вновь обрел привычную громкость:

— Представляешь, я единственный, кто приходит сюда. Манье говорил громко, несмотря на то, что находился всего в нескольких шагах от того места, где считал себя обязанным шептать. Он просто-напросто вышел из калитки. Блейк не раз убеждался, что вся наша жизнь есть не что иное, как коды и символы.

— Мадам сюда не приходит?

— В первые годы приходила время от времени. Потом стала бывать только в День всех святых. Но вот уже четыре года, как ноги ее тут не было. Она даже не спрашивает, ухаживаю ли я за участком. У меня в голове это не укладывается, ведь они были так близки.

— Деланкуры — это родители Мадам? Манье кивнул:

— Месье Франсуа счел необходимым перезахоронить их здесь. Он хотел соединить семью.

— А почему на одном камне нет никакой надписи?

— Не знаю. Я даже не знаю, похоронен ли там кто-нибудь. Камень уже был здесь, когда я приехал сюда. Месье Франсуа никогда ничего об этом не говорил, а я не считал себя вправе задавать вопросы.

— Вы были близки?

— Месье Бовилье и я? Думаю, да. Мы были из разных миров, и я никогда не претендовал на то, чтобы считаться его другом, но мы с ним переживали славные минуты. Я думаю, что в обыденной жизни я был для него тем, что точнее всего назвать словом «товарищ».

— Хорошее слово. Мы, кстати, заимствовали его у вас. Comrade. Тебе, наверное, не хватает месье Франсуа.

— До того как я познакомился с ним, я был какой-то потерянный. Впрочем, с тех пор как он умер, тоже…

— А их сын, Гуго?

— Он уже несколько лет не появлялся в поместье. В последний раз я видел его на похоронах Месье. Кажется, он уехал в тот же вечер, даже не переночевав здесь. Странно, но я плохо помню. Признаться, я был в таком состоянии…

Внезапно Филипп ткнул палкой под каштановым деревом.

— Вон, видишь? Первый в сезоне! Бери его себе. Он будет очень хорош в омлете.

32

— Благодарю вас, месье Блейк. Вы нам больше не понадобитесь.

Эти слова послужили ему сигналом к началу обратного отсчета, и Эндрю не намерен был терять ни секунды. Почтительно поклонившись, он сделал несколько шагов назад, а затем, развернувшись, направился к двери, оставив Мадам с двумя финансовыми консультантами, на лицах которых запечатлелись пугающе одинаковые улыбки. Выйдя из малой гостиной, Блейк плотно закрыл за собой дверь.

Принимая во внимание то количество буклетов, которые принесли с собой консультанты вдобавок к своему ноутбуку, мажордом надеялся, что в ближайшие как минимум четверть часа он может действовать совершенно спокойно. Он посмотрел на часы и пошел вверх по лестнице, переступив через восьмую ступеньку, которая скрипела. Поднявшись на лестничную площадку второго этажа, он прислушался, желая понять, что творится наверху. Одиль была на четвертом, в своей комнате, наверняка читала какой-нибудь душещипательный роман.

Убедившись, что путь свободен, Блейк направился к комнатам Мадам. Он проник в переднюю и далее в кабинет. Ящик, где Мадам хранила корреспонденцию, которую никогда ему не показывала, был не заперт. Блейк взял несколько листов. Это были банковские уведомления о задолженностях вперемешку с письмами от строительной компании. Он также нашел выписки из счетов и отчет о состоянии имущества. Этот документ сразу же привлек внимание Блейка. Сводка давала полное представление о финансовом положении мадам Бовилье. Только за последние три месяца вклады сократились более чем на 15 процентов. Посмотрев на даты, Блейк обнаружил, что самые последние документы были составлены несколько недель назад. Где же остальные?

Поправив очки, Блейк прошелся на цыпочках по комнате. В секретере лежали только книги, каталоги и старые записные книжки. Шкаф был битком набит старыми видеокассетами, DVD и коллекцией разного рода безделушек, без сомнения привезенных из заграничных путешествий. Несмотря на тщательный осмотр, в передней больше ничего не обнаружилось.

С твердым намерением получить ответы на свои вопросы Эндрю проник в спальню. Шторы в комнате были задернуты. В первую же секунду Блейк застыл на месте: в полумраке ему почудился силуэт. Собравшись с духом, Блейк зажег свет. Надетая на плечики, на ширме висела ночная сорочка хозяйки.

Блейк отдавал себе отчет в том, что нарушил запрет, однако, по его мнению, необходимость узнать истинное положение дел оправдывала его поступок. Желая быть честным перед собой, Блейк сознательно обращал внимание не только на то, что могло указывать на местонахождение официальных бумаг Мадам. Оказавшись в столь интимном месте, он рассчитывал больше узнать о самой хозяйке, что было для него крайне важно.

Напротив убранной кровати, на красивом старинном комоде стоял телевизор с плоским экраном, почти такой же ширины, что и комод. Слева от кровати, на тумбочке, возле электронного будильника с голубыми светящимися цифрами Мадам поставила вазу с цветами из розария. Это обстоятельство показалось Блейку странным, учитывая тот факт, что Мадам редко забирала к себе в спальню цветы, которые приносил Филипп.

Из той мебели, где можно держать документы, в спальне имелись комод, платяной шкаф, книжные полки и встроенный шкаф. Блейк начал поиски с верхних ящиков комода, но, наткнувшись на нижнее белье Мадам, поспешил их задвинуть. В последнем ящике лежали пачки писем, сложенные по размеру, и детские рисунки. Платяной шкаф был забит одеждой, странным образом сложенной в стопки не по типу, а по цвету. На заполненных доверху книжных полках тома в красивых старинных переплетах соседствовали с дешевыми современными изданиями. Во встроенном шкафу висели платья и костюмы, лежало несколько коробок с обувью.

Увидев меняющиеся цифры на электронном будильнике, Эндрю осознал, что время идет, а он все еще не нашел ничего существенного. Что-то в этом было не так. Блейк принялся напряженно думать. Мадам должна где-то хранить бумаги. Он уже достаточно хорошо изучил все здание и понимал, что в замке не было никакого другого места, где мог бы содержаться архив, за исключением, быть может, подвала, куда никто никогда не заглядывал. Он, Блейк, находился сейчас в единственной комнате, где Мадам проводила большую часть своего времени и где Манон не имела права делать уборку. Может, документы просто-напросто сложены в обувных коробках, что лежат во встроенном шкафу? Он опять открыл шкаф и, встав на колени, принялся открывать коробки. В первой он увидел две пары лодочек.

В соседней — ботинки. Он взял в руки поочередно остальные коробки, но они была слишком легкими, чтобы содержать документы. Когда Эндрю клал коробки на место, ему вдруг показалось, что задняя стенка шкафа слегка шевельнулась. Он просунул руку между висящей одеждой. Когда его пальцы почувствовали дерево, он надавил и, к его большому удивлению, стенка повернулась вокруг оси. У Блейка задрожали руки. Сердце забилось сильнее. Он еще толкнул дверцу. За ней открылось темное пространство, гораздо большее по размерам, чем потайная ячейка.

В этот момент он услышал настойчивый звон колокольчика. Блейк поднялся так резко, что сильно стукнулся о верхнюю полку шкафа. Быстро поправив вешалки и вернув на место коробки, он покинул комнату так скоро, как только мог.

33

Страшный вопль разорвал царившую в доме тишину. Отозвавшись на всех этажах, в каждом уголке здания, он превратился затем в жалобный плач. Эндрю чуть не выронил масленку, с помощью которой смазывал замок главного входа. Решив, что случилось что-то ужасное с Мадам, Блейк бросился к лестнице, но успел лишь поставить ногу на ступеньку, когда послышались стенания из буфетной. Войдя туда, он увидел Одиль, упавшую грудью на обеденный стол. Закрыв лицо руками, она испускала стоны, похожие на предсмертные.

— Одиль, что случилось?

Кухарка сидела неподвижно, согнувшись в три погибели.

— Что с вами? Да скажите же, Одиль! Я вызову спасателей.

— Не надо, — пролепетала она. — Слишком поздно. Это ужасно…

С первого взгляда на нее Блейку не показалось, что она ранена. Может, ранена Мадам? Она могла упасть, и даже того хуже… Одиль показала рукой на открытую дверь в сад.

— Она там! Умоляю, прикройте ее чем-нибудь… Эндрю выскочил в сад. Ничего. Добежал до огорода.

И там никакого трупа. Эндрю вернулся на кухню.

— Где тело? Одиль, прошу вас, поднимите голову и скажите!

Блейк обнял ее, чтобы успокоить. Она не сопротивлялась. Положила голову ему на плечо, дрожа как осиновый лист.

— Тело там, возле ступенек…

— Но я ничего не видел!

Блейк, оставив женщину сидеть на стуле, вернулся на крыльцо. В это мгновение он увидел жертву — маленькую мышку.

— Одиль, вы из-за этого так кричали?

— Я боюсь мышей, — дрожащим голосом проговорила она. — Я их видеть не могу. А дохлые еще страшней.

— Разумеется, это работа Мефистофеля, — со вздохом сказал Блейк.

— Я знаю, — ответила кухарка, постепенно приходя в себя. — Он регулярно это делает. Я не понимаю, он же всегда накормлен. Вы даже говорили, что он ест слишком много…

— Кошки делают это не от голода. В них говорит охотничий инстинкт.

Блейк осмотрел мертвое тело.

— Головы нет. Я надеюсь, покойница не будет являться вам по ночам.

— Как вы можете этим шутить?

— Лучший способ побороть страх — это смеяться.

— Посмотрела бы я на вас. Я пошла за лавровым листом — и наткнулась. Но каков мерзавец!

Блейк с трудом сохранял серьезность.

— Когда-нибудь в будущем, через тысячи лет, когда его вид сильно изменится, он соберет для вас букет своими маленькими лапками, или подарит какой-нибудь рисунок, или прочитает стишок на своем кошачьем языке, а пока он приносит вам пойманную и обезглавленную мышь.

Одно упоминание о мыши снова пробудило у Одиль ужас. Эндрю опять обнял ее:

— Простите, я не хотел.

— Это чудовищно, — всхлипывала она, — какая жестокость!

— Я накрою ее белым носовым платком, а если у вас есть желтая лента, я могу написать на ней «место преступления» и огородить жертву по периметру.

— Вы опять смеетесь надо мной, злой человек.

— Ну так разрядитесь на мне. Мефистофель не поймет. А что до любительницы сыра, то она свое уже получила…

Появившаяся в дверях мадам Бовилье увидела Одиль в объятиях Блейка.

— Кто это так страшно кричал? — взволнованно спросила она.

Услышав голос хозяйки, кухарка резко высвободилась из объятий Блейка.

— Это я, мадам. Мне очень жаль.

— С вами не случилось ничего страшного?

— Нет, мадам, это…

Даже произнести название животного для кухарки было выше ее сил.

— Одиль увидела… как бы это вам сказать? — вмешался Эндрю. — Нечто маленькое на букву «м». Мадам Бовилье улыбнулась:

— Это маленькое обитает в норках и иногда высовывает оттуда мордочку.

— Теперь уж ему нечего высовывать… Мокрое место осталось, — уточнил Эндрю.

Мажордом и Мадам заметили, что Одиль строго смотрела на них.

— Как вам не стыдно, — сказала она.

Не проронив больше ни слова, Мадам пошла к себе.

— Отдохните, Одиль, — мягко проговорил Блейк. — Я все уберу.

Взяв под раковиной совок, Блейк отправился подобрать мышиный трупик. Он посмотрел вокруг, нет ли где поблизости оторванной мышиной головы.

— Знаете, Одиль, вы не вправе упрекать Мефистофеля в том, что сами же проделывали со своими монархами. Может статься, этот обаятельный зверек был безжалостным тираном, угнетавшим кошачий народ. Вообразите, сидит такая кроха на троне, в маленькой короне, и требует все больше сыра и зерна, в то время как за стенами дворца кошки страдают от голода. Мефистофель совершил революцию!

— В вас нет ни капли жалости.

— Есть. И в доказательство я уничтожил все следы его деяния. В округе нет и намека на присутствие мыши. Вы можете выйти и открыть глаза.

В эту минуту Мефистофель появился со стороны огорода. С совершенно невинным видом он двигался рысцой вдоль ограды по направлению к кухне.

— Эге, дружочек, советую тебе немного повременить с возвращением домой. Тебе еще надо научиться вести себя с барышнями…

34

— Хизер? Добрый вечер. Это Эндрю Блейк.

— Мистер Блейк! Где вы? Я так волнуюсь! Я вас плохо слышу.

— Я во Франции, в лесу, идет дождь. Это немного трудно объяснить.

— Вы гуляете так поздно?

— Не пытайтесь понять, Хизер, я сам не все понимаю. Как вы поживаете?

— Я не поживаю, а выживаю. Вы толкнули меня в реку, а плаваю я неважно.

— Как это происходит?

— Я бьюсь, чтобы держаться на поверхности. Надеялась, что вы раньше позвоните. Когда я спросила о вас мистера Уорда, он сказал, что вы в исправительном лагере…

— Этот не упустит случая…

— А что вы исправляете?

— Ничего, Хизер. Расскажите лучше о себе.

— Я подвела первые промежуточные итоги с момента вашего отъезда, цифры получились хорошие. Ребята в цеху замечательные. Объясняют мне все, чего я не знаю. Я уже начинаю кое в чем разбираться. У нас бывают бурные совещания. Эддинсон никак не может смириться с тем, что секретарша держит бразды правления.

— Вы не секретарша, Хизер, зарубите это на носу. Если вы сами не будете в этом уверены, тогда нет никаких шансов, что это поймут другие.

— Они все испробовали, чтобы выбить меня из колеи. Прошел даже слух, что вы умерли, а поскольку я была вашей любовницей, я подделала вашу подпись на документах, чтобы захватить власть.

— Пусть говорят — а вам я желаю куда более блистательных любовников. Важны только факты, и, пожалуйста, обращайтесь к мистеру Бендерфорду за правовой поддержкой.

— У нас есть шансы выиграть отличный тендер, объявленный шведской фирмой. Мастера говорят, что, если мы выйдем на этот рынок, надо будет частично обновить оборудование.

— Подготовьте заказ, распланируйте с цехом поставки, но не спешите подписывать контракт, чтобы стимулировать покупку. У вас возникали проблемы с ценой на сталь?

— У нас были кое-какие запасы. Мы задействовали их в ожидании, когда цены вновь станут приемлемыми. Конечно, возникнут трудности в конце года, тем более что в оборотные средства надо заложить декабрьские премиальные.

— Не давайте ничего Эддинсону и его присным.

— Можете не сомневаться. Кстати, мистер Блейк, спасибо, что увеличили мне зарплату.

— А как же, забот-то у вас прибавилось!

— Когда вы вернетесь?

— Не знаю, Хизер, и даже, когда вернусь, не уверен, что займусь прежним делом. Вы уже никогда не будете моей помощницей. Я надеюсь, что теперь-то вы обрели уверенность в себе?

— Не вполне.

— Хочу попросить вас, Хизер, о маленькой услуге.

— Я вас слушаю.

— Мне бы хотелось, чтобы вы навели справки об одной французской строительной компании. Называется она «Вандермель».

— Вы собираетесь заняться строительством?

— Скорее наоборот. Разузнайте о них как можно больше: балансы, счета, обучение руководящего состава, текущие проекты — словом, все, что сможете.

— Хорошо, мистер Блейк. А как мне сообщить вам результаты?

— Я сам с вами свяжусь. И не беспокойтесь обо мне, Хизер. У меня все в порядке.

— Голос у вас и в самом деле бодрый. Бодрей, чем прежде.

— Мне пора, Хизер. Думаю, надзиратели меня уже засекли. До скорого.

35

Еще одно письмо из банка мадам Бовилье сунула в ящик стола. Она продолжила без особого интереса листать каталог, на обложке которого красовалась рождественская елка, украшенная гирляндами и разноцветными шарами; рядом с елкой стоял веселый кругленький снеговик. Задержав взгляд на потешной фигуре с морковкой вместо носа и котелком на голове, мадам Бовилье отложила каталог в сторону. Судя по всему, настроение у нее было на нуле. Взяв следующее письмо, она вздохнула. Зеленый конверт, написанный от руки адрес. Такой конверт и почерк Эндрю уже видел около месяца назад. Не задумываясь, мадам Бовилье сунула его в шредер, который превратил его в тонкие полоски.

— Сегодня урожай невелик… — сказала она, имея в виду, что больше нечего распечатывать.

— Вы чем-то озабочены, — отметил Эндрю.

— Не тревожьтесь, месье Блейк. Это не входит в ваши обязанности. Это мои проблемы.

Мадам отвела взгляд, будто опасаясь, что Эндрю прочтет в нем совсем не то, что она сказала. Эндрю не настаивал и заговорил о другом:

— Если вы можете уделить мне еще минуту, я бы хотел обсудить с вами некоторые хозяйственные вопросы.

— Я вас слушаю.

— Я предложил Одиль сделать котоход в той двери, что выходит в сад, для Мефистофеля. Стоить это не будет ничего. Вы не возражаете?

— Если это будет способствовать тому, что она перестанет истошно кричать при виде дохлых мышей, то я вас благословляю.

Блейк слегка откашлялся, прежде чем продолжить: следующий вопрос был щекотлив.

— Еще я хотел бы узнать, не позволите ли вы мне устроиться в библиотеке и там заниматься ответами на письма. Своего письменного стола у меня нет, а секретарская работа требует более приспособленного места, чем обеденный стол на кухне.

— Я не хочу, чтобы кто-то входил в эту комнату.

— Я знаю, и все же это самое удобное место для той работы, которую я должен делать. Да и книгам вашего мужа будет от этого только лучше. Всегда в темноте, без притока свежего воздуха, без уборки — это для них не идеальные условия.

Мадам Бовилье опустила глаза, точно собиралась сложить оружие.

— Я должна подумать. Вы получите ответ завтра.

— Хорошо, мадам. Последний вопрос более личного характера…

— Уж не собираетесь ли вы опять вмешиваться в мои дела?

— Всего-навсего позаботиться о вас. Мы с Одиль видим, что в последнее время у вас утомленный вид. Мы считаем, что вам необходимо проконсультироваться с врачом…

— Разумеется, нет. Для чего? Чтобы они пичкали меня лекарствами, которые одно лечат, а другое калечат? Меня очень трогает ваша забота, но я взрослая девочка и могу сама о себе позаботиться. Что-нибудь еще?

— Нет, мадам.

— Тогда я попрошу вас меня оставить.

— Вы кого-нибудь ждете в ближайшие дни?

— Нет, никого не жду. Вы будете вовремя предупреждены, спасибо.

Прежде чем уйти, Эндрю еще раз взглянул на мадам Бовилье. Лицо у нее было напряженное. При первом же удобном случае он постарается выяснить почему, заглянув вглубь платяного шкафа. Похоже, там находятся ответы на многие вопросы.

36

— Это так мило с вашей стороны — пригласить меня на обед, — сказала Манон, опускаясь на стул.

— Немного развеешься, — сказала Одиль. — И потом, у нас будет время поговорить, что не так часто случается.

Блейк поставил в центр стола приправы и сел напротив молодой женщины. Глаза у Манон ввалились, выглядела она измученной. Когда она увидела, что из-под скатерти выглядывает кот, сидящий рядом с ней на стуле, ее лицо просияло и она принялась легонько ласкать его кончиками пальцев. Кот и усом не повел.

— Красивый. Вчера я видела его на четвертом этаже. Он так и ходил везде за мной.

— Кстати, — заговорил Блейк, — завтра или в пятницу придет Манье поменять свой домофон, и заодно мы сделаем котоход.

Одиль согласно кивнула — без особого энтузиазма. Она была согласна сделать лазейку для кота, но гораздо меньше ей нравилась идея восстановить связь с домиком управляющего. Одиль открыла дверцу духовки.

— Готово, давайте тарелки.

Блейк поднялся, чтобы подавать тарелки. Кухарка объявила:

— Филе окуня, запеченное с маринованными овощами. Манон никак не отреагировала, когда Эндрю поставил перед ней тарелку с блюдом. Она смотрела куда-то в пустоту.

— Одиль, это великолепно, — прокомментировал Эндрю. — Это наслаждение не только для вкуса, но и для зрения и обоняния.

— Спасибо.

— Ты что-то бледная, не заболела ли? — поинтересовалась Одиль, желая завязать разговор. — В октябре надо быть очень осторожной. Легко простудиться. Особенно если ездишь на велосипеде в куртке нараспашку.

Манон, повернувшись к Блейку, умоляюще взглянула на него.

— Скажи ей, — шепнул он.

Оттого, наверное, что Блейк впервые обратился к ней на «ты», и, конечно, оттого, что она была не в силах с собой совладать, Манон дала волю слезам.

— Я беременна, — тихо сказала она.

Кухарка от неожиданности застыла, разинув рот. Опомнившись, она сказала:

— Мои поздравления! Токсикоз замучил?

— Нет, это Жюстен, отец ребенка. Он меня бросил, когда узнал, что я беременна.

Повинуясь безотчетному порыву, Одиль сжала руку девушки.

— Бедняжка.

Несколько слезинок скатились по щекам Манон и упали прямо в тарелку, оставив светлые пятна на соусе. Одиль продолжала:

— Как развлекаться, так мужчины тут как тут, а как брать на себя ответственность…

— Не думаю, что сейчас подходящее время для такого разговора, — заметил Блейк.

— Вы считаете, что реакцию этого парня можно назвать честной? — отпустив руку Манон, ответила Одиль.

— Да, на сегодняшний день она паническая и даже неразумная.

— Вот кто прекрасно объясняет поведение мужчин, — заметила Одиль.

— Манон нуждается в помощи и понимании. А использовать ее случай для того, чтобы лишний раз облить мужчин грязью, — этим делу не поможешь.

— К его подлому поступку надо отнестись философски, в этом нет сомнений.

— По меньшей мере прагматически. Проблема не решится, если настраивать Манон против Жюстена.

— Странно все-таки: всегда найдется мужчина, который будет защищать другого мужчину, что бы тот ни натворил.

— Я Жюстена не защищаю. Я пытаюсь защитить будущее Манон с этим парнем. И я надеюсь, что никто не скажет Жюстену, что правильно он дал деру, потому что беременная женщина становится истеричной и неуправляемой.

Пока шла эта небольшая перепалка, Манон попробовала рыбу.

— Очень вкусно, — почти с удивлением сказала она. И, посмотрев на обоих, добавила:

— Я люблю вас обоих. И я не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня. Этот ребенок — моя проблема.

— Да мы и не ссоримся, — возразила Одиль. — Мы обсуждаем.

— Ну, тогда я не хочу быть свидетелем того, как обсуждение перерастет в ссору.

— А как ты обходишься с велосипедом? — спросил Блейк. — Наверное, ездить становится трудновато.

— Когда я еду сюда, немного тяжело, а когда обратно — никаких проблем, тем более что теперь у меня путь короче…

Молодая женщина внезапно замолчала. Блейк почувствовал неладное.

— Ты по-прежнему живешь с матерью? Манон сжала в руке вилку:

— Она увидела бумагу из социальной службы.

— И как она отреагировала? — спросил Эндрю.

— Потребовала, чтобы я сделала аборт. Я отказалась. В любом случае уже поздно. Она рассвирепела. Сказала, что и так еле-еле сводит концы с концами и что ей не прокормить еще один рот. Ну, я и уехала.

— И где же ты ночуешь? — спросила Одиль.

— У подружки, но она не может приютить меня надолго. Одиль и Блейк переглянулись.

37

Придя к Манье, Блейк заметил у него на столе книгу. Она была не очень аккуратно обернута в плотную бумагу кремового цвета, а название было написано от руки маркером. Эндрю взял произведение в руки.

— «Юпла» Джека Лондона? — с удивлением прочел он.

— Ну да, я подумал, что такое название скажет мальчику больше, чем «Белый Клык». Он Юплу обожает. И его действительно зацепило. Мы уже на середине. Теперь он смотрит на моего пса как на героя.

— Если ты соберешься поведать ему историю императрицы Сиси[8], не советую тебе брать на себя ведущую роль…

— Но я же ничего не переделываю в самой истории, я только изменил имя животного.

— Не знаю, что сказал бы по этому поводу Джек Лондон… Но, в конце-то концов, почему нет? Юпла делает повествование чуть более праздничным, и это не может не сказаться на драматических сценах. Странно, но сцена, где «Юпла вцепилась волку в горло», сразу становится менее страшной…

— Ты можешь насмехаться сколько угодно, но с первой же главы Янис перестал бурчать.

— У меня будет больше трудностей с математикой… Я не вижу, как можно заменить цифру два на Пикачу и «умножить» на Железного человека.

— Жаль, это было бы повеселее. Представляешь? Кота Сильвестра разделить на Скуби-Ду и умножить на мышку!

— Только не упоминай о мышке в присутствии Одиль, а то с ней случится сердечный приступ, и ты будешь опять изгнан, как в худшие времена.

— Из-за одного только слова? А что она делала, когда у нее выпадал зуб?

— Что-то я не вижу связи.

— Когда ты был маленький и у тебя выпадал молочный зуб, разве его не клали под подушку, чтобы его забрала мышка, а взамен оставила монетку?

— У нас этим занимается зубная фея.

— Ну и зря.

— Почему это фея хуже, чем какой-то грызун? Мы не очень-то хотим, чтобы переносчики инфекционных болезней забирались под подушку к нашим детям, пока они спят.

— Неужели вы и впрямь верите в то, что маленькая фея, как дура, порхает по ночам, собирая какие-то выпавшие зубы? Вы много их видели, фей-то, с маленькими крылышками и дурацкой улыбкой? Не забудьте оставить окно в спальне открытым, а то найдете свою зубную фею в обмороке на полу.

— А тем временем твоя мышка, должно быть, оставила под подушкой у Одиль помет, чуму или холеру, раз женщина впадает в шок, едва видит зверька.

Манье отнесся к дискуссии очень серьезно, и Блейк не преминул поиграть на этом. Управляющему уже было некуда отступать.

— Ах, я и забыл, ваши феи ведь не какают…

— Не какают под подушками у детей — разве что у непослушных.

Манье надул губы, словно рассерженный школьник, у которого не получилось оставить за собой последнее слово. Спустя мгновение он пробурчал:

— Я знаю, как отучить Одиль бояться мышей.

— Даже и не думай об этом. — Блейк положил книгу и спросил: — Ты не знаешь, где я мог бы взять машину?

— Для чего тебе машина?

— Мне надо будет съездить в город, а заодно поможем Янусу довезти самые тяжелые покупки.

— У меня есть машина.

— Есть машина, а ты заставляешь мальчишку возить по лесу на велосипеде эти чертовы сумки?

— Машина моя, но прав у меня нет.

— Где она?

— В сарае. Но я не знаю, можно ли еще на ней ездить. Манье выдвинул ящик буфета и стал там рыться.

— Ключи должны быть где-то здесь. Месье Франсуа отдал мне ее незадолго до смерти. Он хотел помочь мне получить права, но не успел. С тех пор машина так и стоит без движения.

— Ты разбираешься в механике?

— В минитракторах, в газонокосилках немного разбираюсь. В станках, в пилах тоже, но в машинах…

— Пойдем, посмотрим, ты не против?

— Ага, вот и ключи…

38

Когда Одиль и Эндрю вместе пришли к мадам Бовилье, им не пришлось долго просить за Манон. Мадам Бовилье сразу же согласилась ее приютить. Хозяйка пошла даже дальше и предложила участвовать в медицинских расходах, не предусмотренных страховкой.

После обеда Эндрю занялся расчисткой одной из комнат на четвертом этаже, заваленной всяким хламом. Комнату он выбрал самую большую и светлую, расположенную на равном удалении от его комнаты и комнаты кухарки.

Весь остаток дня Одиль и Блейк убирали и чистили, разносили коробки и старую мебель по соседним комнатам. Филипп пришел помочь им переставить шкаф и перенести кровать из гостевой комнаты на третьем этаже. Несмотря на боль в спине, Эндрю ликовал. И с упоением наблюдал, как Филипп и Одиль протаскивают матрас через узкий поворот лестницы, как управляющий и кухарка трудятся вместе. Блейк старался ставить их в паре на все работы. Манон следила за процессом, стоя возле лестничных перил. Поначалу она немного переживала из-за того, что ей не позволили в нем участвовать, но была потрясена тем, что люди так стараются ради нее.

Из своих покоев вышла мадам Бовилье, чтобы взглянуть на результат. Точно королева, открывающая детский приют, она с достоинством все осмотрела. И даже прошлась немного по коридору. Одиль, с той поры, как начала здесь работать, не помнила, чтобы хозяйка вообще поднималась на этот этаж. Прежде чем спуститься к себе, хозяйка остановилась на лестничной площадке, где выстроились в ряд все трое ее работников, ласково погладила Манон по руке и даже шепнула ей что-то ободряющее.

Было уже довольно поздно. Сидя на верхней ступеньке лестницы, Манон почесывала Мефистофеля, расположившегося у нее на коленях.

Блейк удивился, что она сидит в коридоре, и подошел.

— Тебе не нравится в комнате?

— Одиль сейчас заправляет постель. Она говорит, что из-за всех этих передвижений поднялась пыль, надо проветрить, а она боится, как бы я не простыла.

Блейк уселся на ступеньку рядом с девушкой.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Лучше, благодаря всем вам.

— Правда? Я не хотел говорить в присутствии других, но как Жюстен отреагировал на твое письмо?

— Никак, ни малейшего знака. А мобильник здесь не ловит. И я не могу найти розетку, куда подключить ноутбук.

— Мы найдем какое-нибудь решение. В крайнем случае, я уверен, Мадам согласится, чтобы ты дала ему номер здешнего телефона, если он захочет с тобой поговорить.

— Со мной поговорить? Я не уверена, что мы вообще будем когда-нибудь разговаривать.

— Не надо думать только о плохом. Мужчинам иногда надо много времени, чтобы понять, и еще больше, чтобы начать действовать, но далеко не все они чудовища.

Мефистофель урчал, прикрыв глаза. Девушка водила пальцами по его длинной светло-коричневой шерстке. Несмотря на серьезность ситуации, в которой оказалась Манон, настроение этим вечером было чудесное. Блейку всегда нравилась атмосфера чердаков и мансард. Находясь под самой крышей, он чувствовал себя защищенным и от неба, и от мира. Разлитый в коридоре мягкий свет усиливал это ощущение.

— А вы помните день, когда уехали от родителей? — спросила Манон.

— Это была среда. Я помню, потому что в то время мы с матерью по вечерам смотрели детективный сериал. Она предприняла трогательную попытку оставить меня еще на один вечер под предлогом совместного просмотра. Но меня ждала моя будущая жена, и я все-таки уехал. Для меня это был вечер как вечер. И только годами позже, когда моя мать как-то заговорила об этом, я понял, чем он был для нее. Мама призналась, что в тот вечер даже телевизор без меня не смогла включить. И весь вечер проплакала… Я просто не сознавал тогда, что уезжаю. Для меня это был никакой не конец, я просто продолжал жить своей жизнью.

— А ваша дочь?

— Перестав быть ребенком, ты становишься родителем, и вот настал мой черед расстаться с Сарой. Она покинула родное гнездо, чтобы ехать учиться. На следующее утро я должен был провожать ее в аэропорт. Всю ночь я почти не спал. Я встал и тихонько подошел к ее двери. Я не позволил себе пойти и посмотреть на нее спящую, как делал, когда она была маленькой. Я даже не стал прислушиваться, как она дышит. Просто наслаждался каждым мгновением той последней ночи, когда она была дома по-настоящему.

— С тех пор она никогда не ночевала у вас?

— Ночевала, но, когда человек не живет с вами изо дня в день, это уже совсем другое. У нее появился муж, другие привычки. Ее жизнь больше не протекала в нашем доме. Это проявляется во множестве мелочей.

— Вам, наверное, было грустно.

— Это тоже проходит. Жизнь есть жизнь.

— А я и не собиралась покидать дом, где выросла, если бы меня не выгнала моя собственная мать.

— Пусть пройдет время. Я знаю, ты опять станешь упрекать меня в том, что я говорю как в книжках, но, поверь мне, не надо делать поспешных выводов. Ты еще не оправилась от потрясения. Я уверен, что твоя мать уже жалеет.

— Вы ее не знаете…

— Ты ее дочь. Скоро ты поймешь силу этой связи. Ее нельзя недооценивать.

— И все же, когда я вышла из дому, а она хлопнула дверью, я в глубине души почувствовала, что уже ничего никогда не будет таким, как прежде. Я подумала, что, может быть, в последний раз видела свою комнату. У вас было когда-нибудь такое ощущение?

— В последний раз… Ты слишком молода, чтобы смотреть на жизнь с этой стороны. Обращай лучше внимание на то, что происходит впервые.

— Сейчас не получится. Последний раз, когда Жюстен меня обнял. Последний раз, когда мама меня утешала. Последний раз, когда я поверила, что пройду по конкурсу…

— А ты помнишь, что почувствовала в то первое утро, когда проснулась, уже зная, что беременна?

— Не очень. Кажется, я помчалась в туалет, потому что меня тошнило…

Из-за двери комнаты Манон появилась Одиль.

— Постель готова. Надо будет укрепить шкаф, а то он вот-вот развалится, это ты попросишь мужчин. А теперь, девочка, иди отдыхай, этот день и так был для тебя слишком долгим.

Манон отложила в сторону кота — тот остался лежать, свернувшись клубком, в ожидании, что его будут гладить до самого утра. Пожелав друг другу спокойной ночи, все разошлись по своим комнатам. Манон первая закрыла дверь. Несмотря на свою близорукость Эндрю разглядел, что Одиль слегка помахала ему, прежде чем скрылась за своей. Он в ответ тоже помахал и пошел укладываться, чтобы перед сном обо всем рассказать Джерри и Диане.

39

Прежде чем сесть в кресло, с которого он только что вытер пыль, Эндрю помедлил немного, словно прося разрешение у того, кто занимал его раньше на протяжении многих лет. Блейк устроился в кабинете, обставленном так, как он обставил бы его сам, если бы кабинет принадлежал ему. Блейк закрыл глаза. Положил руки на кожаные подлокотники. Никто не сидел здесь после смерти месье Бовилье.

Даже если мажордом добился разрешения разместиться в библиотеке для того, чтобы выполнять секретарские обязанности, это не означало, что ему позволено залезать в ящики.

Все необходимые ему для работы документы и ручки лежали рядом с бюваром на большом подносе со светлой окантовкой. Эндрю глубоко вздохнул и оглядел комнату. Здесь царил полумрак, медные бра озаряли мягким светом книжные шкафы из черешневого дерева, которыми были уставлены все стены. В каждом из шкафов стояли в ряд книги в красивых переплетах и затейливые безделушки. Письменный стол занимал в этом пространстве самое подходящее для него место. Довольный, Блейк встал, чтобы рассмотреть все поближе. Месье Бовилье собрал впечатляющую коллекцию, самые старинные издания находились за стеклом. Эндрю открыл дверцы шкафа, взял первый попавшийся сборник стихов и осторожно полистал. XVII век. Стихи о любви, смерти, о быстротекущем времени. Многих слов Эндрю не понял — они были на старофранцузском. Он легонько погладил пальцами старинную бумагу, прежде чем поставить книгу на место. В других шкафах большинство книг было на французском — литературная классика, множество словарей и справочных изданий по истории, архитектуре, медицине. Попадались и диковинки вроде словаря арго начала прошлого века. В одной из тумбочек Блейк обнаружил музыкальный центр и набор компакт-дисков: классика, музыка из кинофильмов, одна или две оперы, записи отдельных исполнителей и различных групп — самые свежие датировались тем временем, когда месье Бовилье ушел из жизни. Закончив осмотр, Блейк подумал, что хотел бы познакомиться с человеком, который всем этим интересовался.

Эндрю подошел к двери. Выглянув наружу, осмотрел пустынный коридор, после чего плотно закрыл створки. Достал из кармана взятую у Филиппа клейкую ленту и сделал несколько шагов к одному из книжных шкафов. Просунул руку за книги и достал оттуда пластиковый пакет. Высыпал содержимое на письменный стол. Ранее Блейк собрал узкие бумажные полоски, в которые превратилось письмо в зеленом конверте, отправленное мадам Бовилье в шредер. Ему понадобилось немало времени, чтобы по одной выудить их из мусора. Разумеется, нескольких не хватало, но большую часть он собрал. Блейк никогда не увлекался паззлами. Он методично отделил полоски, которые раньше были конвертом, от полосок, на которые было разрезано письмо — для него гораздо более важных. Постепенно постарался подобрать одну к другой полоски бумаги цвета слоновой кости, с обрывками строк, написанных черной ручкой мелким почерком. Из-за особенностей почерка Эндрю в первую очередь удалось восстановить подпись: Гуго. Почему Мадам не хочет читать письма сына? У Блейка вдруг возникла мысль проверить и конверт. Благодаря марке он определил, откуда прибыло письмо: Джакарта, столица Индонезии. Письмо шло три недели.

Услышав стук в дверь, Блейк вздрогнул.

— Месье Эндрю, вы здесь? — послышался за дверью голос Одили.

Блейк схватил бювар и быстро накрыл им свой пазл. Кухарка вошла, не дожидаясь разрешения.

— Я так и думала, что вы здесь.

— Мне придется бывать здесь все чаще. Вы никогда не ждете разрешения войти?

— Но вы же не голый работаете…

— Зачем я вам понадобился?

Одиль обвела библиотеку взглядом.

— Мадам, наверное, очень вас ценит, если разрешила воспользоваться этой комнатой.

— Я не буду больше загромождать ваш обеденный стол, когда вы готовите вкусные блюда.

— Вы мне не мешали. Мне нравится ваша компания. Сожалею, что потревожила, но там Манье вас ищет. Он ждет возле кухни.

— Прочему же вы не пригласили его войти?

— Пойдите сами посмотрите…

Управляющий стоял у двери, его лицо и одежда были перепачканы грязью и смазкой.

— Что случилось? — спросил Эндрю.

— Мы с Хакимом в сарае, чиним машину. Я ему помогаю, но он спрашивает у меня такие вещи, которых я не понимаю. У тебя есть права, ты будешь водить, вот я и подумал…

— Сейчас иду.

Когда они уже направились к сараю, Одиль бросила Блейку:

— Постарайтесь не вымазаться!

40

Прямо посреди сарая, между тем, что когда-то было лошадиным стойлом, и старой ржавой сельхозмашиной стоял маленький «рено» с распахнутыми дверями и поднятым капотом. Кузов был покрыт толстым слоем пыли, на земле вокруг валялись инструменты.

— Хаким, вы еще там? — спросил Филипп. Голос из-под машины ответил:

— Я скоро заканчиваю. Надо бы еще поменять кое-какие детали, но для этой модели их найдешь разве что в музее.

Молодой человек вылез из-под машины.

— Эндрю, познакомься, это Хаким, старший брат Яниса.

— Извините, месье, не могу пожать вам руку — я весь в грязи.

— Здравствуйте. Ну как, сможете починить это чудо техники? — спросил Блейк.

— Не скажу, что она легко пройдет техосмотр, но ездить будет. Надо бы шины сменить, резина немного высохла, но в остальном порядок: после того, как мы сменили аккумулятор, свечи, масло, прочистили фильтры и заправили бак, она завелась с полоборота. Хотите попробовать?

Блейк сел за руль.

— У нас все с другой стороны, — сказал англичанин. — Я уже водил во Франции, но это было так давно…

— Навыки быстро вернутся.

Старшему брату Яниса было чуть больше двадцати. Они были очень похожи. Эндрю повернул ключ и тронулся с места.

— Вам стоит сначала сделать круг по парку, а уже потом выезжать на дорогу, но вообще-то проблем быть не должно.

Мотор гудел ровно.

— Мои поздравления, вы отлично разбираетесь в машинах.

— Как-никак моя профессия, я ведь работаю в автомастерской. Разве Янис вам не говорил?

Хаким взглянул на часы:

— Было бы здорово, если бы кто-нибудь из вас посмотрел мой телефон. Он у меня в кармане куртки. Я жду сообщение, но боюсь кнопки заляпать.

— С удовольствием, — ответил Блейк, выключая зажигание, — но здесь нет связи.

— Вот те раз. Да ладно, уже поздно, мне пора идти.

— По дороге зайдите ко мне почиститься, — предложил Манье.

— Не откажусь.

— А сколько мы вам должны? — спросил Блейк. Хаким вытер руки старой тряпкой.

— Ничего, месье. Я знаю, что вы делаете для Яниса, и я вам за это благодарен. Ему полезно общаться с такими людьми, как вы. Он возвращается домой счастливый. У него в голове полно идей.

— Я думал, он ходит сюда тайком, — удивился Эндрю.

— От матери, да. Но он мой младший брат, и я присматриваю за ним…

— Вы уверены, что мы вам ничего не должны? Вы ведь потратили на нас время. Да и запчасти чего-то стоят…

— Уверен. И обращайтесь, если что. Кстати, советую вам выкатить машину на улицу. Если повезет, дождик ее немного помоет, а то не поймешь, какого она цвета…

Когда Блейк включил первую, его ждал сюрприз. Машина прыгнула, как козочка, и мотор заглох. Вторая попытка оказалась удачной. Со скоростью улитки машина выехала из сарая.

— Чтобы добраться до города, ей понадобится неделя… — сделал вывод Манье.

— Зато, если лопнет шина, можно заменить ее прямо на ходу, — добавил Хаким.

Мужчины расхохотались.

— Издеваетесь! — ухмыльнулся Блейк.

— Внимание! В двухстах метрах впереди дерево. Тормози, не то завтра к вечеру врежешься! — крикнул в ответ Манье.

41

Возвращаясь от Филиппа, Блейк с удивлением увидел просунутую в котоход руку, которая неистово махала яркой кошачьей игрушкой-погремушкой. Сдавленным голосом Одиль повторяла:

— Мефистофель! Мефистофель! Пора домой. Иди к мамочке. Через волшебную дверцу.

Привлеченный необычной сценой, Эндрю остановился. Он представил себе, как кухарка с другой стороны двери, стоя на четвереньках и сунув голову в кошачий лаз, зовет своего ангорского убийцу, и едва не расхохотался. Двигаясь на цыпочках вдоль стены, он подошел поближе. Блейк столкнулся с одной из тех ситуаций, которые в молодости даже создали ему некоторую известность. С раннего детства и позже, в каких бы обстоятельствах он ни находился, такого рода сцены неизменно будили его воображение. Он загорался так или иначе поучаствовать в происходящем. В его голове мгновенно возникали всевозможные сценарии. В данном случае можно было действовать двояко. Либо вежливо и осторожно постучать в дверцу, чтобы Одиль, убирая руку, ненароком не поранилась и открыла дверь. Такое решение позволяло каждому выйти из ситуации с честью и достоинством. Либо осуществить план Б в надежде, что эта невероятная история войдет в легенду. Эндрю колебался. Рука Одиль продолжала махать смешной игрушкой. Блейк, подошел совсем близко и наклонился, чтобы рассмотреть игрушку.

— Мефистофель! Мефистофель! Если научишься ходить через волшебную дверцу, мамочка приготовит тебе твои любимые креветки!

В какой-то момент Блейк почти устыдился того, что собирался сделать, но, не признаваясь самому себе в истинных намерениях — черта, которую Одиль признала бы чисто мужской, — сумел убедить себя в том, что еще ничего не совершил и потому не должен испытывать угрызений совести. В такого рода операциях фишка заключается в том, что, решившись на что-то, дальше надо действовать быстро и не раздумывая. Одиль, со свойственным ей упорством, не отходила от лазейки для кота. С настойчивостью, достойной уважения, несмотря на отваливавшуюся от усталости руку, она упорно продолжала звать своего любимца.

— Кис-кис-кис!

Блейк не без удовольствия представил себе реакцию Одиль, положи он сейчас ей в руку мышь. Однако уже в следующую секунду посчитал такой поступок жестоким и ограничился тем, что просто-напросто пожал ей руку со словами:

— Добрый день, мадам Одиль! Как поживаете?

Одиль испуганно вскрикнула, и рука ее скрылась быстрее, чем голова мурены исчезла бы в пасти большой белой акулы. Последовавший за этим глухой звук удара немного встревожил Эндрю. Когда он увидел за стеклом двери лицо Одиль, то понял, что в ближайшие четверть часа его не ждет ничего хорошего. Взгляд ее был так мрачен, что внушал неподдельный ужас. Она потирала голову. Эндрю прогневал киборга, инкогнито жившего на нашей планете. Одиль принялась орать на него прежде, чем открыла дверь. Когда она распахнулась наполовину, до ушей Блейка донеслось:

— Псих ненормальный! Больной на всю голову! Совсем чокнулся!

Эндрю не понял последнее слово, но счел благоразумным до поры не спрашивать его значение. Одиль бушевала, размахивая руками и то и дело потирая себе лоб, где уже наметилась шишка. Она никак не могла успокоиться. В потоке не вполне литературных выражений Блейк различал отдельные упоминания о душевных болезнях, нервном срыве, сердечном приступе и прочем в том же духе.

Вдруг позади Одиль Блейк увидел Мефистофеля. Тот спокойно сидел посреди буфетной, обернув хвост вокруг своих красивых мохнатых лап. Кот уже давно вернулся и, конечно, наблюдал за своей хозяйкой, как та потешным образом уговаривала его воспользоваться лазом, который тот уже освоил.

Блейк, не пытаясь успокоить Одиль, ограничился тем, что указал ей на кота пальцем. По прошествии некоторого времени кухарка остановила поток словесных излияний.

— Что, что там еще?

— Сзади вас.

Она обернулась и увидела кота.

— Ты здесь, мой милый! — проворковала она как ни в чем не бывало.

В эту минуту Блейк открыл один из тех законов, которые управляют жизнью мужчин: женщина более всего внушает страх тогда, когда внезапно переходит от бешеной ярости к ласковому щебету.

— Хороший котик, — счел нужным прокомментировать Блейк. — Сам, как большой, воспользовался волшебной дверью…

Одиль резко повернулась:

— А вы…

— Когда-нибудь вы мне объясните, что значит «совсем того»?

Киборг двинулся на Эндрю. Пришло время спасаться бегством.

42

На первом же перекрестке Эндрю увидел машину, которая ехала по встречке, и запаниковал было, но вовремя вспомнил, что движение здесь правостороннее. Затем он выбрался на круглую площадь с клумбой посередине, от которой отходило несколько дорог. Не представляя, какую из них выбрать, он двинулся наугад, изрядно поплутал по периферии городка, но в конце концов отыскал парковку в центре. Местные жители с любопытством смотрели на его жутко грязный и давно отслуживший свой век автомобиль. Манье, хорошо знавший городок, предлагал ему поехать с ним, но Эндрю отказался. Для дела, которое ему предстояло провернуть, свидетели были не нужны. Он вышел из машины и дальше отправился пешком, без конца спрашивая у прохожих дорогу, пока не очутился в торговом квартале, возле скромного на вид жилого дома. Убедившись, что нужная ему фамилия значится на почтовом ящике, он подождал, пока кто-нибудь откроет дверь с кодовым замком. Пожилой человек ни у кого не вызовет подозрений. Порядочные люди забывают, что негодяи так же стареют, как и все остальные.

Уже звоня в квартиру № 15, Эндрю продолжал сомневаться, правильно ли он поступает. Меньше всего ему хотелось навредить Манон. Дверь открылась.

— Месье Жюстен Баррье?

— Что вам нужно?

— Поговорить с вами несколько минут.

— О чем?

— О Манон.

Блейк почувствовал, как молодой голубоглазый парень напрягся. Он был готов закрыть дверь. Эндрю, чтобы помешать ему, положил руку на створку.

— Я не стану ни читать вам мораль, ни давить на вас.

— Вы ее отец?

— Никаких семейных связей. Я знаком с ней, вот и все.

— Это она вас прислала?

— Если она узнает, что я ходил к вам, она очень рассердится. Поэтому я прошу вас никогда ничего ей не говорить. Я могу войти?

Поколебавшись, Жюстен впустил гостя.

— У меня не так много времени…

— Я ненадолго.

Молодой человек явно нервничал — переминался с ноги на ногу и то вынимал, то снова прятал руки в карманы.

— Мы, наверное, могли бы сесть… — предложил Эндрю, указав на стулья вокруг заваленного всякой всячиной стола.

Мужчины сели друг против друга.

— Как она поживает? — спросил Жюстен, избегая смотреть гостю в глаза.

— Здоровье в порядке. Настроение — не очень. Ее мать плохо отнеслась к ее беременности. В общем, сейчас она живет там же, где работает, — в замке. Я тоже там работаю.

Жюстен шумно вздохнул, запустив ладонь в коротко стриженные волосы.

— Так что вы хотите? — настороженно спросил он.

— Ничего. Я пришел не для того, чтобы обвинять вас или учить. Если вы вернетесь, но не будете счастливы, это продлится недолго, и вы в конце концов уйдете.

— Мне нужно время подумать.

— Это фраза, которой мы, мужчины, обычно прикрываемся, когда на самом деле не хотим думать.

— А еще говорили, что не хотите читать мне мораль…

— Готов держать пари, что я в своей жизни совершил гораздо больше ошибок, чем вы. Если бы в определенные моменты кто-то совершенно посторонний, кому я не должен давать отчет, пришел бы ко мне и откровенно со мной поговорил, я, быть может, нашел бы решения, которые уберегли бы меня от многих катастроф. После нашего разговора вы поступите так, как сочтете нужным. Это ваша жизнь.

— Я сам себя не понимаю. Ребенок все изменит…

— Неужели?

— Я еще так молод…

— Добро пожаловать в мир мужчин. Существует ли свой возраст для каждого этапа жизни? Между пятнадцатью и двадцатью годами мы экспериментируем, едим и пьем бог знает что, фантазируем, делимся своими фантазиями с друзьями. Мы пробуем. В лучшем случае находим границы своих возможностей, в худшем — совершаем «проколы». Вы уже прошли через это, Жюстен. На меня вы производите впечатление человека сложившегося — разве что с уборкой пока не очень… У вас есть работа. Ваша история с Манон имеет шансы на продолжение.

— Я совсем не готов к ребенку.

— Жизнь редко ждет, когда мы к чему-то подготовимся. Я не знаю, должны ли вы выбрать именно Манон, но именно сейчас вы должны задать себе этот вопрос.

— Вы считаете, что можно так вот решать такого рода вещи?

— У вас никогда не появится уверенности, вы никогда не найдете ответов, пока не встанете на эту дорогу. Но вы можете быть честным перед самим собой, слушать то, что подсказывает вам ваше сердце и не поддаваться страхам.

— Вы говорите как старый, умудренный опытом человек…

Блейк улыбнулся:

— Манон считает, что я изъясняюсь как персонаж книги, и еще она порой говорит мне такие вещи, которые меня потрясают. Хоть мы и стараемся им этого не показывать, но женщины часто производят на нас именно такое впечатление, разве нет?

— Она говорит обо мне?

— Редко, но она думает о вас все время, это я вам точно говорю.

— Она обижена на меня?

— Она ждет вас.

— Она мне тут письмо написала…

— Вы ей ответили?

— Я не способен написать так же красиво, и потом, даже если б я и хотел, я не знаю, что ей ответить.

— Есть только два варианта, Жюстен. Либо эта беременность позволила вам понять, что отношения с Манон были для вас всего лишь приключением и вы не хотите переходить на более высокую ступень, — в таком случае надо рвать. Либо Манон для вас нечто большее, чем просто приключение, но вы поддались панике, потому что все произошло слишком быстро. Оба варианта возможны, но вы должны по крайней мере сказать ей, какой из них вы выбираете, чтобы она могла либо продолжать все, как есть, либо все начинать заново… Ей ведь тоже надо как-то строить свою жизнь.

— Вы женаты?

— Был. И это я добивался своей будущей жены.

— Вы познакомились в молодости?

— Когда мне было столько лет, сколько сейчас вам, я уже был женат четыре года. И нам пришлось биться за то, чтобы иметь ребенка.

— И вы сразу поняли, что она — та самая женщина?

— Сказать по правде, я думаю, что все эти истории о безумной любви с первого взгляда, о том, что вы созданы друг для друга, — это все девчачьи байки. Им хочется в это верить. Молодого мужчину с первого взгляда привлекает соблазнительная попка или грудь. Мы этого не говорим, но тем не менее это так. Это уже потом, когда гормоны немного успокоятся, мы открываем для себя что-то другое. Девушки прекрасно это знают. Для чего, как ты думаешь, они столько времени тратят на то, чтобы заботиться о своей внешности? Если бы не гормоны, мы так бы и занимались своими мальчишескими делами: гоняли бы на великах и мотоциклах, играли бы в стрелялки, покуривали втихаря. Игрушки себе всегда можно найти. Но, слава богу, есть гормоны, и они толкают нас к единственным существам, способным сделать из нас нечто отличное от полных кретинов. Не знаю, как вы, но когда я начал серьезно смотреть на ту, которая должна была стать моей женой, я рассматривал все в деталях, точно какой-нибудь инженер. Звучит, конечно, не очень, и все же… Интересуется ли она тем же, чем и я? Сделает ли она мою жизнь приятной? Сможет ли она терпеть мои недостатки? Мы никогда им в этом не признаемся, однако в дальнейшем, беседуя с близкими друзьями, вы понимаете, что все мужчины поступают одинаково. Мы выбираем наиболее подходящее нам из того, что мы в силах заполучить, а потом наиболее умные из нас учатся любить.

На какое-то время воцарилась пауза.

— А у них по-другому? — спросил вдруг Жюстен.

— Не знаю. Я в своем возрасте с трудом понимаю себе подобных, а вы хотите, чтобы я все знал о противоположном лагере?

— Иногда я ее не понимаю…

— Мы все испытываем одно и то же. Единственный вопрос, на который вы и только вы должны сегодня найти ответ: готовы ли вы отказаться от предубеждения относительно Манон и ее ребенка? Могут ли мимолетные увлечения, машины, выпивка и компьютерные игры принести вам больше радости, чем то, что сулит жизнь с Манон? Если вы бросаете ее, чтобы через какое-то время все начать сначала с другой женщиной, значит, ваш роман был ошибкой. Если вы намерены и дальше жить без женщин и детей, тогда вы правильно поступите, если ее бросите. Это тот момент, Жюстен, когда надо задуматься о себе. Не позволяйте никому вас судить. Сами решайте и действуйте.

— Я скоро уеду.

— Далеко? Когда?

— Завтра. На месяц. Командировка в Германию. Будем монтировать кое-какое оборудование в Мюнхене. Я вызвался сам. Я здесь задыхаюсь.

— Пожалейте Манон, не держите ее долго в неведении.

43

Двое мужчин и один ребенок стояли на крыльце домика и смотрели на дождь, падающий с навеса крупными каплями. Янис стоял между Филиппом и Эндрю, лицом к парку, в котором было так много серого, что картина напоминала черно-белую фотографию. Три поколения — бок о бок, трое посторонних людей, становящихся все более близкими друг другу.

— Когда такой сильный дождь, французы говорят, если дословно, «льет веревками».

— А в Англии, если дословно, «льет кошками и собаками». Я знаю, Филипп, что ты хочешь сказать, и почти готов с тобой согласиться.

— А наша математичка говорит: «Льет, как корова писает». Двое взрослых разом посмотрели на юного.

— Кстати о математике, — вспомнил Блейк, — ты сделал примеры, которые я тебе задавал?

— Жутко трудные. Вообще-то мне больше нравятся задачи. Я лучше понимаю, когда какая-нибудь ситуация, чем просто одни цифры.

— Янис, я не могу каждый раз придумывать для тебя истории на две страницы, чтобы ты сделал вычисления в одну строку. К завтрашнему дню примеры надо доделать, потом мы будем повторять деление.

Парень был явно недоволен.

— Моя мать получит телик году в трехтысячном.

— К тому времени теликов уже не будет, придумают что-нибудь другое.

— Матери тоже уже не будет.

— Поэтому не тяни с уроками.

— И что я тогда выиграю?

Эндрю и Филипп опять разом уставились на ребенка:

— А ты и вправду мастер говорить «нет»… Янис поднял глаза на Блейка:

— Вообще-то я хотел вас попросить об одной вещи.

— Ты хочешь сказать, вдобавок к тому, что мы уже для тебя делаем?

— Хочу тебе напомнить, что ты почти не ездишь по магазинам… — вмешался Филипп.

Янис ударил кулаком пустое пространство перед собой:

— Вы ужасно непреклонные…

— Непреклонные? — Манье поперхнулся. — Рабовладельцы, педофилы и непреклонные? Тебе впору спасаться бегством. Но подожди хотя бы, когда дождь перестанет…

— Откуда ты взял это слово? — поинтересовался Блейк.

— Из книжки, которую мы сейчас читаем. Там пятеро ребят ищут сокровище на необитаемом острове. Отличная книжка, у них еще собака по кличке Юпла.

Манье незаметно подмигнул Блейку.

— И что же это за «вещь», о которой ты хочешь попросить?

— Вы знаете, что такое Хэллоуин?

— Немного, но в Англии это празднуют не так, как в Соединенных Штатах.

— Во Франции тоже не очень, — уточнил Манье.

— Может быть, но я очень хотел бы отпраздновать Хэллоуин с друзьями.

— Пожалуй, это возможно.

— Нужны тонны конфет!

— Если в килограмме тысяча граммов, а одна ириска весит двадцать граммов, то сколько таких ирисок в одном килограмме?

— А сколько весит клубничный мармелад? — вмешался управляющий. — Я обожаю клубничный мармелад.

— Филипп, подожди, мы занимаемся.

Янис принялся изо всех сил соображать. Некоторое время слышен был только шум дождя, стучавшего по листьям, металлическому столу и крыше. В конце концов ребенок заявил:

— Слишком сложно для моей головы. Мне нужен калькулятор.

— Я надеялся не на такой ответ. Что ж, тем хуже. Отпразднуешь Хэллоуин в другой раз.

Мальчик что-то проворчал себе под нос и снова принялся соображать. Филипп выставил вперед руку, проверяя, какой силы дождь.

— Интересно, после такого дождя машина будет какого цвета?

— Думаю, небесно-голубого, — сказал Блейк.

— Я сейчас припоминаю, что она должна быть изумрудно-зеленой, — сказал Манье.

— Ты тогда уже подсел на свои аперитивы?

— А что в них такого, в моих аперитивах?

— Да ничего. Говорю тебе, что машина светло-голубого цвета.

— Зеленого.

— Спорим? — предложил Блейк.

— На что? — спросил заинтригованный Манье.

— Пятьдесят! — воскликнул Янис. — Надо пятьдесят ирисок, чтобы получился килограмм.

44

Уже лет десять Блейк не засиживался так далеко за полночь, разве когда одолевали мрачные мысли. Да еще когда однажды ужинал с Ричардом и когда Сара выходила замуж за Дэвида. Но сегодня ему надо было во что бы то ни стало все выяснить.

Он расположился за письменным столом в библиотеке и продолжил кропотливую реставрационную работу. Понемногу отдельные полоски складывались в письмо. Работа чем-то напоминала изготовление поделок в детском саду к празднику мам, во всяком случае, наличием ярких цветов. К этому моменту в документе выделились три различные части. Блейк был слишком занят графической стороной дела, чтобы одновременно вникать в смысл. Перебирая несколько оставшихся полосок, он пытался соединить части воедино. Состояние полосок, некоторые из которых также были разрезаны на несколько кусочков, только усложняло задачу. Все же кропотливая работа принесла свои плоды. Прикрепив скотчем последнюю полоску, Блейк взял в руки документ и сощурился, чтобы лучше разобрать написанное.

«Дорогая мамочка!

Соблюдая сроки, которые я сам себе назначил, шлю тебе весточку о нас. Надеюсь, что это письмо найдет тебя, как и полагается, в поместье. Мы постепенно разбираем коробки и правда очень рады нашему новому дому. Это ничего, что он чуть поменьше — на одну комнату, — зато расположен неподалеку от того места, где работает Изабелла, и через две улицы от парка, где обитают Танины любимые обезьянки, хоть мы и твердим ей, чтобы вела себя с ними поосторожней. Твоя внучка не потеряла из-за переезда никого из своих подружек, потому что ходит в ту же школу. Для меня дорога в университет стала немного длинней, но мне это не мешает. Если ты захочешь приехать, мы будем счастливы и без труда выделим тебе место. Я по-прежнему вижу Франка два раза в неделю. После улучшения, о котором я писал тебе в прошлом месяце, его состояние внезапно ухудшилось. Две недели назад я даже не на шутку испугался, но врачи меня успокаивают. Они говорят, что он может пережить еще несколько таких “микроспадов”, прежде чем окончательно пойдет на поправку. Мы поддерживаем его и его подружку, которая все лучше овладевает нашим языком.

Мне по-прежнему странно, что я давно ничего не знаю о твоей жизни, в то время как рассказываю тебе все о своей. Я не хочу навязываться тебе и, даже если твое отношение меня огорчает, я уважаю твою позицию. Я знаю, что для Франка было бы большим утешением узнать, что ты смягчилась, а в его состоянии это очень важно. Мы еще вчера вечером говорили о тебе. Он мне настоящий брат, и моя близость к нему позволяет мне как-то компенсировать ему нехватку собственной семьи, частью которой, несмотря ни на что, он является.

Я по-прежнему надеюсь получить от тебя известие. Повторно сообщаю свой домашний адрес и адрес электронной почты. Я часто думаю о тебе. Изабелла обнимает тебя, я тоже.

Твой сын Гуго».

Блейк наконец-то понял, что означали каракули после подписи, доставившие ему столько хлопот, когда он складывал свой паззл. Малышка Таня нарисовала обезьянку и написала свое имя.

Эндрю положил письмо на стол и тихо вздохнул. Сколько людей во всем мире в эту самую минуту отчаянно ждут, что кто-то подаст им весточку?

45

Манон просунула голову в дверь буфетной. Убедившись, что Эндрю один, она впорхнула, сама не своя от радости. Мажордом после завтрака убирал в посудомойку свою чашку.

— Месье Эндрю! — пропела Манон. — Жюстен прислал мне сообщение!

— Прекрасная новость! Но мне казалось, что у тебя мобильник не ловит.

— Я подключила ноутбук к телефонной розетке в библиотеке, как вы мне советовали, чтобы повторять материал, а там письмо.

— Фантастика! Вот видишь, никогда не надо отчаиваться. И что он пишет?

Девушка со счастливым видом погладила свой живот, который уже начал округляться.

— Мое письмо — наше письмо — его взволновало, он сожалеет, что так плохо отреагировал, и думает обо мне и о ребенке. Он должен уехать за границу. Он воспользуется этой поездкой, чтобы поразмыслить. Еще он надеется, что моя мать воспримет все не очень плохо — тут он ошибся, — но в любом случае я могу рассчитывать на его помощь. Он обещает, что оплатит расходы на ребенка и не даст мне пропасть.

— Thank God![9]

— Он ни разу не говорит «наш» ребенок и не говорит, что мы опять будем вместе…

— Дай ему свыкнуться с мыслью. Жюстен парень серьезный, я уверен, что он даст о себе знать, когда вернется, как пообещал.

— Откуда вам знать, что он серьезный? — удивилась Манон.

Эндрю поколебался.

— Ну… Принимая во внимание все, что ты мне о нем рассказала, и учитывая тот факт, что такая девушка, как ты, не выбрала бы себе кого попало, я решил, что он наверняка…

Манон, по всей видимости, удовлетворилась ответом. Эндрю даже взмок. Он посмотрел на Манон. Ее лицо опять светилось. Одного письма хватило, чтобы высушить ее слезы, убрать круги под глазами, вернуть вкус к жизни. Эндрю подумал, как мало женщинам надо и как, однако, мужчинам трудно дать им эту малость.

Дверца котохода приподнялась, и показались усы Мефистофеля.

— По-моему, он немного потолстел, — сказала Манон.

— Одиль утверждает, что это только так кажется и что он просто меняет шерсть на зимнюю, но если это действительно так, то шерсти у него достаточно, чтобы обеспечить зимними шубами всех окрестных котов.

Манон не услышала конца фразы. Она мечтала, погрузившись в свои мысли, лелеяла надежду. Теперь она станет считать дни.

Кот проследовал к тому месту, где ему обычно оставляли еду. Он понюхал сухой корм, не прикоснувшись к нему, потом полизал тарелку, в которой накануне была еда, на случай, если от нее остались какие-нибудь молекулы. Удостоверившись, что миска для молока пуста, он повернулся к находящимся в комнате людям и жалобно мяукнул.

— Я знаю, что сейчас у тебя время пить теплое молоко, — принялся объяснять ему Блейк, — но твоя хозяйка все еще занята с Мадам, и ей не понравится, что мы отнимаем у нее эту роль. Тебе придется подождать, когда она спустится…

Кот, словно поняв, о чем его просят, покорно сел и принялся умываться.

Манон уже ушла заниматься уборкой, когда появилась Одиль. Даже не взглянув на Блейка, она открыла холодильник и достала молоко для кота.

— Прости меня, малыш. Сегодня было трудное утро. Ты хорошо погулял?

Кот принялся тереться о ее ноги, пока она наливала в кастрюльку молоко. Одиль включила газ.

— Вы все обижаетесь на ту мою шутку? — осторожно спросил Блейк.

Окунув палец в молоко, чтобы определить его температуру, Одиль, не глядя на Блейка, ответила:

— У меня все еще болит лоб, но я на вас уже не сержусь. У меня трудности с Мадам.

Она вылила молоко в миску и, поставив ее возле плиты, спросила у мажордома:

— Вы действительно способны дать ей совет по поводу размещения средств?

— Думаю, да.

— А мне?

— Я что-то не понимаю.

— Вот уже три года я доверяю все свои сбережения людям, которые занимаются размещением капиталов Мадам, и я начинаю в самом деле думать, что они не вполне честны. Мне грозит потеря всего, что я скопила. Если я вам покажу бумаги, вы сможете сказать мне свое мнение?

Одиль повернулась к Эндрю. Тревога и отчаяние и беспокойство были написаны на ее лице.

— Я боюсь в старости оказаться ни с чем, вы понимаете? — добавила она.

— Почему вы не поговорили со мной об этом раньше? Вы ведь знаете, что можете на меня положиться. Пойдемте посмотрим вместе. Не волнуйтесь.

Одиль явно воспрянула духом.

— Есть еще одно обстоятельство, — продолжила она. — Мадам вот уже два дня совсем ничего не ест. Ни крошки. Когда я помогаю ей одеваться по утрам, я вижу, что она тает на глазах. Ее гложут заботы. Я не говорила вам, думала, что она вот-вот соберется с силами. С ней часто такое бывало, но в этот раз…

— Я иду к ней.

46

Несмотря на то что почта еще не пришла, Эндрю постучал в дверь, ведущую в комнаты Мадам.

— Входите, Одиль. Блейк приоткрыл дверь.

— Это не Одиль, мадам, это Эндрю.

— Что случилось?

— Нам надо поговорить.

— Поговорим чуть позже, месье Блейк, во время нашей обычной работы с почтой. Сейчас я занята.

— Простите, но, я полагаю, что дело не терпит отлагательств.

Блейк переступил порог. Мадам Бовилье сидела за письменным столом с калькулятором в руках, перед ней на столе лежали выписки с банковских счетов. Увидев, что Блейк открывает дверь, она напряглась.

— Я же вам сказала, что мы поговорим о вашей проблеме чуть позже.

— И все же я настаиваю, с вашего позволения.

— А если я не позволяю?

— Мадам, Одиль и я очень беспокоимся за вас. За ваше здоровье, оно не в лучшем состоянии…

— Сейчас осень, в это время года все выглядят усталыми…

— Я все же думаю, что причина в другом. Ваши финансовые консультанты…

— Это вас не касается, — прервала его Мадам.

— Я вовсе не собираюсь вмешиваться в ваши дела…

— И однако же вмешиваетесь.

— Я полагаю, что должен вмешаться.

Мадам Бовилье принялась раздраженно складывать документы и маленькими пачками засовывать их в ящик стола. Все более резкие движения выдавали ее нарастающий гнев.

— Я думаю, вам надо посоветоваться с врачом, — продолжал убеждать Блейк. — Выслушайте хотя бы его мнение, сдайте анализы…

— Вы, оказывается, не только эксперт по ценным бумагам, но и медик?

— Будьте же благоразумны. Вы почти ничего не едите. Я каждое утро вижу, как вы получаете почту, от которой делаетесь все более подавленной. Почему вы отказываетесь от помощи, которую вам предлагают?

Спрятав последние бумаги, Мадам резким движением закрыла ящик и встала.

— Я не нуждаюсь в помощи, месье Блейк. Хватит уже. Я вышла из возраста, когда получают уроки и советы.

Мадам Бовилье, не оборачиваясь, пошла в спальню.

— Теперь прошу вас оставить меня. Я не желаю сегодня вас видеть. Попросите Одиль принести мне почту в положенное время.

Мадам захлопнула за собой дверь. Эндрю колебался, не зная, как вести себя дальше. Он не представлял себе, как пойдет заниматься другими делами, не вскрыв этот нарыв. Подождать еще день — вряд ли это что-то даст. Он подошел к двери спальни и взялся за ручку.

— Мадам, пожалуйста, выслушайте меня…

Ответа не было. Блейк открыл дверь. Мадам Бовилье лежала на постели, свернувшись клубком. Увидев Блейка, она резко встала:

— Как вы смеете?

— Вы не оставляете мне выбора.

— Я же просила оставить меня в покое.

— Мне совесть не позволяет.

— Плачу вам я, а не ваша совесть.

— Вам необходимо проконсультироваться у врача. Если он вам не понравится, мы вызовем другого и будем звать столько раз, сколько потребуется.

— Я вам запрещаю…

— Я не подчинюсь, из уважения к вам. Речь идет о вашем здоровье и о судьбе поместья.

Мадам выпрямилась с непримиримым видом и устремила на Блейка испепеляющий взгляд. Блейк не сдавался. Он переступил порог комнаты. Мадам подняла руку, чтобы его остановить:

— Если вы сделаете еще один шаг, я вас уволю, — сказала она холодным повелительным тоном.

Эндрю отступил.

— Не надо меня увольнять, мадам. Мы много потеряем — и вы, и я.

47

Блейку не удалось узнать, с какой целью Мадам пригласила гостей на вторую половину дня, но он был уверен, что речь пойдет о финансовых вопросах. Хозяйка отстранила мажордома от дел, передав его обязанности кухарке, и категорически запретила ему обращаться к ней. Всем теперь занималась Одиль, а Эндрю, как приговоренный к заключению, должен был сидеть в своей комнате. Однако он не намеревался безропотно подчиниться. Когда в холле запищал домофон, он незаметно вышел на лестницу четвертого этажа и подошел к перилам, чтобы убедиться, что все идет по плану. Он услышал голоса, увидел спускающуюся вниз Мадам, потом Одиль, провожавшую троих гостей в маленькую гостиную. Для Блейка наступило время действовать.

С электрическим фонариком в кармане он спустился на второй этаж, проскользнул в комнаты Мадам и направился прямиком в спальню. Неубранная постель, наполовину выдвинутый ящик — комната производила совсем иное впечатление, чем тогда, когда он очутился здесь впервые. Он открыл встроенный шкаф и, просунув руку между одеждой, надавил на заднюю панель. Та не сдвинулась с места. Эндрю надавил еще — безуспешно. Растерявшись, он стал ощупывать панель в поисках открывающего механизма, но не обнаружил ни выемки, ни какой другой неровности. Может, тайная дверь — это плод его воображения? Он зажег фонарик и с головой нырнул в висящую одежду.

Направляя свет в каждый уголок, Эндрю упорно искал. Встал на четвереньки, чтобы проверить за коробками с обувью. Он же не сумасшедший. Справа, за коробкой, обнаружилась прикрепленная к стене маленькая ручка. Он повернул ее. Раздался щелчок, и стенка сдвинулась.

Эндрю толкнул потайную дверь, и фонарик осветил гораздо больше, чем Блейк ожидал увидеть. Это был не просто тайник, это была настоящая комната. Только проникнув в нее, он понял, почему коридор был длиннее, чем смежная с ним стена спальни Мадам. Эта комната была почти такой же большой, заполненной до отказа, ее стены были доверху обиты черным сатином. Водя фонариком, Блейк не переставал удивляться. Середину пространства занимал стол с исписанными листками, на многочисленных стеллажах стояли папки и книги. Но удивительней всего были стены, обклеенные фотографиями, письмами — и везде присутствовал Франсуа Бовилье. Различные безделушки, одежда дополняли эту невероятную коллекцию. Комната походила скорее не на музей, а на храм, место тайного поклонения, целиком посвященное памяти покойного. Эндрю вдруг стало не по себе: у него возникло впечатление, что он оскверняет святыню, вторгается в самый интимный уголок души Мадам. Но уходить было поздно. Отныне он знает. И не сможет забыть или делать вид, что ничего не видел. Все, что открылось ему здесь, поражало самое смелое воображение. Он провел фонариком по фотоснимкам, маленьким записочкам, адресованным «Нали». Попадались и пожелтевшие детские рисунки. Стало быть, Мадам не сидела часами в своей спальне, подремывая или уставившись в телевизор. Она проводила дни, скрываясь в прошлом. Знала ли Одиль о существовании этого святилища?

Изучая фотографии, Блейк много узнал о том человеке, чья тень всегда витала в замке. Этот человек хорошо выглядел, и, несмотря на добродушную внешность, его позы и взгляд свидетельствовали о его непререкаемом авторитете. На одном снимке они с Мадам сидели за столом в ресторане. На другом он позировал перед замком, с Манье на заднем плане. Эндрю задержал внимание на снимке, где рядом с Месье была другая женщина и совсем маленький ребенок. Судя по одежде, фото было не намного старее, чем те, где он был с женой и Гуго. Волнующие моменты жизни. Запечатленные мгновения, из которых складывается человеческая сущность. Восстановить по нескольким кадрам человеческую личность во всей ее сложности — значит превратиться в следователя. Надо прочесть каждую деталь, каждый незаметный жест, каждый взгляд — все, что не стремился увековечить фотограф, но что все-таки запечатлевает фото. Мадам отобрала эти документы, чтобы вспоминать, воссоздавать. Без сомнения, интерес вызывала не только ценность, которую она придавала этим фотографиям, но и заключенная в них информация.

Эндрю нашел документы, которые первоначально искал. Балансы банковских счетов, свидетельства о собственности и официальные бумаги были аккуратно сложены в папки и подписаны. Но Эндрю не стал в них углубляться: то, что он обнаружил под ними, заинтересовало его куда больше. Сперва ему показалось, что он ошибся, но, наклонившись, чтобы прочесть повнимательней, он раскрыл глаза от удивления. Оказывается, Мадам собрала обширную коллекцию книг по спиритизму и общению с потусторонним миром. Книг на эту тему насчитывалось десятки, ими были забиты две полки. В некоторых речь шла о способах вступить в контакт с умершими, в других — о душах и подаваемых ими знаках. Блейк не мог опомниться. Он никогда бы не подумал, что Мадам интересуется эзотерикой. Однако, с учетом того, какую пустоту оставил в ее жизни уход мужа, подобный интерес выглядел вполне объяснимым. Эндрю наткнулся на серию работ, посвященных автоматическому письму. Не представляя, о чем в них говорится, он взял книгу и прочел на задней стороне обложки: «Позвольте душам ушедших дорогих вам людей водить вашей рукой и прочтите то, что они хотят вам сказать! Задайте им вопросы и получите от них ответы! Все приемы и методы анализа в ясном и доступном изложении. Не теряйте связи с теми, кто вас покинул, но кто вам дорог. Общайтесь с другим миром». Получить такую фантастическую способность по цене одной книги — вот подарок так подарок, иронизировал про себя Эндрю. Такого рода обещание заслуживает доверия не больше, чем рекламные рассылки, на которые Мадам набрасывалась каждое утро. Блейк поставил назад книгу и пошел взглянуть, что лежит на столе. Он не верил во все эти паранормальные истории, но был потрясен тем, какое значение придавала им Мадам. По его мнению, это говорило прежде всего о снедавшей ее глубокой тоске, которая находила волнующий отклик и в его сердце, хоть он и переживал ее по-другому.

На круглом столе, покрытом бархатной скатертью, лежали листы бумаги с коряво написанными буквами разной величины, порой наползающими одна на другую. Эндрю взял несколько листов, стараясь ничего не сдвинуть с места.

Иногда на листе была написана всего одна расположенная как попало буква. На других фигурировали какие-то штрихи, по всей видимости ничего не значащие. На каждой странице внизу стояла дата, иногда даже время. Почти каждый день Мадам предавалась этому занятию — и днем, и среди ночи. Эндрю представил себе Мадам, сидящую с ручкой, закрыв глаза, в надежде на то, что Франсуа станет водить ее рукой, чтобы передать свое послание.

Эндрю понял, что возле стены, прямо на полу — из-за чего он сначала принял их за стопку старых документов, — лежало внушительное количество таких листков, являющихся результатом потусторонних контактов. Все они были рассортированы по месяцам. В лежащую сверху тетрадку мадам Бовилье записала «интересные» результаты. Первые записи были сделаны несколько лет, последние — несколько дней назад. «15 октября: Франсуа больше не доверяет вложениям Гернера»; «17 октября: Франсуа меня по-прежнему любит»; «18 октября: Франсуа полагает, что надо пересмотреть предложение “Вандермель-Недвижимости”».

Блейк был одновременно растроган и очень обеспокоен. Каждый день Мадам Бовилье пыталась найти ответ на свои тревоги. Она жила с проблемами и сомнениями, которые мучили ее, становясь навязчивыми идеями. Блейк положил тетрадь на место. Оставаться здесь дольше было рискованно. Словно киношный вор, он в последний раз провел фонариком по комнате. Никогда больше он не сможет смотреть на Мадам прежними глазами. Внезапно в его представлении она перестала быть холодной и нервозной. Она его заинтриговала.

48

Пока Манон занималась мытьем окон у них на этаже, Блейк одолжил у нее ноутбук и подключил его в библиотеке. Поиски в области спиритизма и автоматического письма вывели его на многочисленные сайты и форумы. Изучив их, он сделал малоутешительный вывод: есть люди, которые страдают, и есть те, которые на этом наживаются. Несть числа историям женщин и мужчин, сломленных горем, не знающих, как жить после утраты ребенка, друга, родителя, готовых на все, чтобы поверить, что смерть разлучила их не окончательно. И наряду с этими несчастными — когорты мошенников, ловкачей и мистификаторов, готовых принять их в свои объятия. Чего только они не придумывают, чтобы извлечь выгоду из страданий других людей. Деньги в обмен на то, что не имеет цены. Среди всего этого моря циничной лжи Блейк тем не менее отметил некоторые свидетельства, способные поколебать убеждения самых отъявленных скептиков. Но не об этих опытах говорили больше всего. В Интернете мало кто ставит своей целью поделиться информацией или утешить страждущих, зато полным-полно тех, кто жаждет вам что-то впарить. В который раз темная сторона человеческой натуры берет верх над остатками высоких чувств и стремлением к тайному знанию. Блейк не собирался опровергать чужие заблуждения, но что бы ни произошло между Мадам и ее почившим мужем, ему было ясно: Мадам нуждается в помощи живущих.

Он открыл электронную почту и принялся писать:

«Здравствуйте, Хизер!

Надеюсь, что у вас все хорошо. Пишу вам, чтобы сообщить, что я теперь доступен по электронной почте. Только не надейтесь, что сможете пользоваться ею трижды на дню, и никому не давайте этот адрес. Удалось ли вам узнать что-либо о “Вандермель-Недвижимости”? Заранее вас благодарю.

Сердечно ваш, Эндрю Блейк».

Прежде чем начать другое письмо, Блейк на мгновение задумался. Воспитание велело ему молчать, но инстинкт подсказывал, что написать надо. Странно, но он не был уверен, как поступила бы на его месте Диана.

«Здравствуйте, Гуго!

Мы никогда с вами не встречались, и мой поступок, без сомнения, вас удивит. Я позволил себе обратиться к вам с этим письмом, потому что я знаю вашу матушку. С ней все хорошо. Важное уточнение: она не в курсе, что я вам пишу, и я был бы вам признателен, если бы вы не стали ей об этом говорить. Мне трудно вам объяснить, кто я такой, но мне кажется, я понял, что у вас с матерью довольно сложные отношения. Я не намерен в них вмешиваться (ваша матушка сказала бы, что уже вмешиваюсь, и была бы права!), но то обстоятельство, что вы можете быть знакомы с кем-то из окружающих ее людей, может оказаться полезным. Я надеюсь, вы не истолкуете моего поступка превратно. Я не преследую никакого личного интереса. И был бы очень рад, если бы кто-нибудь сделал то же самое для меня, окажись я на вашем месте. Если вы мне не ответите, я все пойму и больше вы обо мне не услышите.

Искренне ваш,

Эндрю Блейк».

Одиль ждала у входа в библиотеку. Когда он увидел, что она пристально смотрит на него, его чуть инфаркт не хватил.

— Дверь была открыта, — принялась она оправдываться.

— Входите, прошу вас. Как поживает Мадам?

— Она немного поела.

— Все еще сердится на меня?

— Она об этом не говорит. Но она попросила меня заниматься всем. Она не хочет никого видеть, кроме меня. «До нового распоряжения», — так она сказала.

— Я сожалею, вам прибавилось работы.

— Не страшно. До вас я так работала годами. К тому же я чувствую себя виноватой в вашей ссоре…

— Ни в чем вы не виноваты. Это я к ней вломился.

— Если б я вам ничего не рассказала, вы бы к ней не пошли.

— Рано или поздно, разумеется, пошел бы. У вас правда нет ни малейшей причины упрекать себя.

Блейк встал.

— А вы одобряете мой поступок в отношении Мадам? — спросил он. — Только честно.

— Я бы никогда не осмелилась сделать то, что сделали вы.

— Вы не отвечаете на мой вопрос… Одиль смутилась:

— Будь я посмелее, я бы сказала ей то же самое. Она всегда бежит от правды, прячется в своей скорлупе… Ей бы посоветоваться с врачом и не доверять больше тем, кто ее разоряет. Но когда я так говорю, мне кажется, я предаю ее. С Мадам хоть иногда и непросто, но она всегда была ко мне добра, и я многим ей обязана.

— Даже самая большая верность требует иной раз маленького предательства. Мне необходимо знать, на моей ли вы стороне или я должен действовать в одиночку. Она пригрозила меня уволить. И она это сделает. Но вряд ли она выгонит нас обоих.

— Я боюсь. Меня всегда учили не вмешиваться в личные дела других людей.

— Меня учили тому же, но в некоторых случаях невмешательство равносильно отказу прийти на помощь гибнущему.

Немного поколебавшись, Одиль сказала:

— Вы можете рассчитывать на меня. Но вы должны знать, что, стоит Мадам повысить голос, я становлюсь совершенно беспомощной.

— Ручаюсь, что на меня она будет раздражаться в первую очередь.

— Если вам удастся уберечь ее от всего, что ей угрожает, она будет вам очень обязана.

— Я тоже ей многим обязан. Как, впрочем, и вам. Здесь я чувствую себя на своем месте. И могу вам сказать, что я не часто испытывал это чувство.

Немного помолчав, Блейк добавил:

— Одиль, могу я вам кое-что предложить?

— Если вы хотите, чтобы мы называли друг друга по имени, то да. Во всяком случае, вы уже именно так и делаете.

— Я по поводу вашей кухни.

— А что такое?

— Я бы хотел, чтобы в один из вечеров вы, Манон, Филипп и я поужинали вместе. Я думаю, что все хотят чувствовать себя менее одинокими. В конце концов, мы же вместе живем…

49

Судя по тому, как Мефистофель вскочил со своей подушки, он еще не привык к тому, что домофон на кухне снова работает. Словно получив удар электрическим током, кот взмыл в воздух, шерсть у него встала дыбом, и он умчался в неизвестном направлении. Трескучий голос Манье всех застал врасплох.

— Уже пора? — поинтересовался он, находясь на другом конце парка.

Эндрю, прежде чем ответить, уменьшил громкость:

— Все готово, ждем тебя.

— О’кей, иду!

В белом фартуке, завязанном на талии, Одиль лихо манипулировала кухонной утварью. Вытяжка работала на полную мощность. Стол был накрыт на четверых.

— Что это с Мефистофелем? — спросила Манон, заходя в буфетную. — Я только что его видела. Он мчался куда-то со вздыбленной шерстью.

— Его голос Филиппа напугал, — объяснил Эндрю. По случаю совместного ужина девушка надела платье.

Эндрю сделал ей комплимент:

— До чего же ты красивая!

Манон повернулась кругом, пышная юбка поднялась в воздух.

— Вот, любуйтесь, а то животик-то растет, я уж, наверное, в последний раз надеваю это платье.

Видя, что Одиль чем-то озабочена, Блейк наклонился к ней:

— Что-то не так?

— У вас не будет закуски, я ее проворонила.

— Не расстраивайтесь. Тут все свои, и вам не надо ни на кого производить впечатление. Нам и так повезло, что нас потчует такой талантливый повар. Не надо чересчур усердствовать, а то вам самой это будет не в радость.

Одиль постаралась улыбнуться, открывая крышку кастрюли. Филипп постучал в стекло. Эндрю ему открыл. На Манье была «выглаженная» рубашка. Глядя на результат, можно было подумать, что утюгом водила Юпла… Кроме того, Филипп причесался — пригладил волосы, разделив их на прямой пробор, чего никогда раньше не делал. Он был похож на первопричастника, опоздавшего на церемонию на тридцать пять лет.

— Чтобы наш ужин не получился слишком тяжелым, у нас не будет закуски. Пожалуйста, рассаживайтесь…

Управляющий и горничная заняли места с одной стороны стола, мажордом и кухарка — с другой. Едва Манье сел, как лицо его приняло какое-то странное выражение. Блейку показалось, что он вот-вот заплачет.

— Что с тобой?

— Мне так странно. Я очень давно не ужинал в замке… Огромное спасибо, что вы меня пригласили, правда. Извините, я и не думал, что на меня это так подействует…

— Четверо за этим столом, — сказала Одиль, — я сама никогда такого не видела.

— Четверо с половиной! — уточнила Манон, показывая на свой живот.

— Мы же забыли про вино! — вдруг воскликнул Блейк.

— Ничего не забыли, — заметила Одиль. — Вино в подвале… Если хотите, идите за ним сами.

— Я с места не двинусь, — отозвался Манье. — Мне так здесь хорошо! Не хочу уходить.

Манон тоже отказалась, и тогда Блейк заявил:

— Выпьем вина в следующий раз. А сегодня будем наслаждаться вкусом ваших блюд, дорогая Одиль.

Пока кухарка наполняла тарелки, в кухню с торжествующим видом вернулся Мефистофель.

— Он и вправду красавец, — сказал Манье. — Я его видел в парке, но издалека. Интересно, поладят ли они с Юплой…

— Между твоей собакой, которой вечно хочется за чем-нибудь бегать, и Мефистофелем, которому надо побольше двигаться, возможно взаимовыгодное партнерство, — ответил Блейк.

— Оставьте моего кота в покое, — грозно сказала Одиль. Профессиональным движением она поставила перед Манон полную тарелку и объявила:

— Фирма предлагает: утка конфи с картофелем по-сарлатски.

Манье тотчас же развернул салфетку и засунул ее край себе за ворот. Провожая носом тарелку, которую подавала ему Одиль, он, точно гурман, с наслаждением вдыхал аппетитный запах. Последним Одиль обслужила кота, поставив перед ним тарелочку поменьше. Хотя Филипп уже схватился за вилку, никто не приступал к еде, все ждали, когда хозяйка кухни сядет наконец за стол.

— Всем приятного аппетита, — сказала она. Кончиком ножа Блейк попробовал хрустящую утиную кожицу. Великолепно. Он удовлетворенно кивнул головой.

Отведав первые кусочки, все отдали должное кулинарному таланту Одиль, и даже кот прыгнул на стол в надежде полакомиться чем-нибудь еще.

— Что это с тобой? — удивленно воскликнула Одиль, возвращая его на пол. — Ты же никогда так не делал!

— Для него это тоже праздник, — попытался защитить его Манье. — Я, во всяком случае, страшно доволен.

— Только не пытайся стянуть что-нибудь у нас из тарелок! — пошутил Блейк.

Разговор зашел о погоде, с каждым днем все более ненастной, и о необходимости — весьма спорной — носить шарфы и зимние шапки. Слушая рассказы о том, как в детстве матери заставляли их носить шерстяные шлемы и как после школы они сражались в снежки, Манон узнавала своих коллег по работе с новой стороны. Одиль, Блейк и Филипп вспоминали о самом разном: о том, в котором часу каждый из них в детстве ложился спать, о своих любимых комиксах и даже о вкусе зубных паст — как выяснилось, он был своим в каждой стране. Они говорили об уже умерших родителях. Взгляд Манон сделался печальным. Не желая, чтобы Манон грустила, Эндрю осторожно перевел разговор на другую тему.

— В конце концов, если подумать, получается, что, несмотря на разницу в возрасте, нравились нам и раздражали нас одни и те же вещи. И все же говорят, что на вкус и цвет товарищей нет. Возьмем кино, например…

Манье ухватился за новый сюжет:

— Я вот смотрю в основном приключенческие фильмы и комедии, но я помню, что обожал китайские фильмы, медленные такие, с субтитрами в три слова, в то время как артисты говорили минут десять. А вы, мадам Одиль?

Кухарка, вздохнув, улыбнулась:

— Не знаю, стоит ли говорить, вы будете смеяться.

Со всех сторон на нее стали наседать, и она в конце концов призналась:

— Я питаю слабость к американским мюзиклам. Они меня трогают до слез. Эти люди, которые поют о своих болях и надеждах, такие трогательные. У них те же заботы, что и у нас, но когда все это сопровождается музыкой, самые большие трагедии становятся чем-то возвышенным. Они так красиво страдают… Вот я говорю, а у меня уже мурашки бегут. Некоторые считают, что это безвкусица, а я думаю, что, если б надо было показать какому-нибудь инопланетянину наши самые сильные чувства и одновременно самое лучшее, что мы способны создать, то мюзикл подошел бы идеально.

Блейк кивнул, его убедили рассуждения Одиль. Филипп тоже был под впечатлением.

— Вы их часто смотрите? — спросила Манон.

— У меня есть небольшая коллекция на DVD. Это все, что осталось от моей прошлой жизни. Когда я их смотрю, я всегда держу под рукой носовые платки… Люди расстаются — я плачу, а когда находят друг друга — плачу еще больше. В общем, Мадлен да и только…

— Мадлен? — удивился Блейк. — Что-то я не понимаю, вы плачете, как знаменитое печенье?

— Не печенье, а та знаменитая блудница, которая плакала у ног Христа! У вас она Магдалина, а у нас — Мадлен. А вы, Эндрю, какие фильмы любите?

— Я уже давно ничего не смотрел. Фильмы всегда выбирала Диана, в противном случае мы могли попасть на какое угодно барахло — я как-то не очень в этом разбирался.

Диана открыла для меня французское кино — вашу классику, но еще и экспериментальные фильмы. Она умела пробуждать интерес к странным вещам. Я шел за ней. Вообще-то у меня нет любимого жанра. Иногда я люблю посмеяться, в другой раз с удовольствием смотрю какой-нибудь политический фильм или драму. Или ужастики — когда хочется как следует испугаться.

— Это и я люблю… — призналась Манон. — Мы с Жюстеном часто выбирали фильмы только для того, чтобы испытать ужас пострашнее. Даже самые дурацкие. Ну, вроде того, что молодые люди оказываются ночью в лесу, а их преследует какое-нибудь фантастическое чудовище. Обожаю! Еще лучше, если чудовища нет на экране. Если его хотя бы раз увидел, то уже не так страшно. Я прижималась к Жюстену и так стискивала ему руку, что у него появлялись синяки. А потом боялась даже пойти в туалет.

— А я помню, что меня больше всего потряс фильм ужасов, который назывался «Вирус каннибалов». Жуткий фильм… Мне было пять лет. Я целый месяц всех боялся. Как только какой-нибудь взрослый до меня дотрагивался, я орал. А еще я попытался оторвать руку у своей соседки, — я был уверен, что она зомби.

— В пять лет? — удивилась Одиль. — Это кто же вам позволил смотреть это в пять-то лет?

— Матери надо было куда-то отлучиться, и она отвела меня к одной своей сослуживице, а у нее были дети-подростки…

— Да, зомби — это беспроигрышный вариант, — прокомментировал Блейк. — Они всюду были бы хороши. Только представьте: «Моя прекрасная леди и зомби», «Выживут только зомби» в фильмах с Джеймсом Бондом или еще «Граф Монте-Кристо и зомби»…

— Это удивительно, что ты заговорил о «Графе Монте-Кристо», — отметил Манье. — Дело в том, что я как раз начал читать эту книгу Янису.

— Так это правда, что вы занимаетесь с мальчиком из города? — подхватила тему Одиль. — Как хорошо, что вы это делаете.

— Он мне помогает с покупками, а я ему — со школой…

— Если бы все делали, как вы, мир был бы намного лучше, — сказала Манон.

— Пока с этой книгой не все так просто, — сказал Манье. — Этот кирпич больше чем в тысячу страниц, и я ума не приложу, куда там всунуть Юплу…

Блейк расставил тарелки для десерта, и Одиль объявила:

— А теперь я предлагаю вам тарталетки с засахаренными яблоками. Только будьте снисходительны, я их уже сто лет не готовила…

На ее слова никто не отреагировал. Хуже того, все трое застыли в смущенном молчании. Одиль ничего не понимала до тех пор, пока не проследила за взглядами присутствующих, устремленными к входу в буфетную. Там стояла мадам Бовилье. Блейк и Манье резко встали.

— Я рада видеть, как вы мило проводите вечер, — сказала Мадам.

Одиль подалась назад, на ее лице выразилось боязливое удивление.

— Не прерывайтесь, — продолжала хозяйка. — Я хоть и спустилась, но не для того, чтобы вам помешать… Просто я заинтересовалась, кто это там смеется.

Блейк перехватил инициативу:

— Попробуйте вместе с нами десерт.

Он поспешил поставить еще одну тарелку.

— Очень любезно с вашей стороны, но я лучше вернусь к себе.

— Я настаиваю…

Едва произнеся эти слова, Эндрю пожалел.

— Что-то вы слишком часто настаиваете… — заметила с иронией Мадам.

В ее словах, однако, не прозвучало ни малейшего упрека.

— Ну так останьтесь с нами, — вмешался Манье. — Зачем уходить-то!

Одиль, не способная вымолвить ни слова, просто положила на тарелку тарталетку.

— Ну хорошо, — сдалась Мадам. — Посижу с вами немного.

В гробовом молчании она села за стол и повернулась к Манон:

— Вам в вашем состоянии не стоит возиться с котом. Для беременных это вредно.

— Ничего. Мне сделали анализ, а токсоплазмоз у меня уже был. Спасибо, что вы об этом подумали.

Блейк подал свою тарелку Одиль, та разделила тарталетку пополам и одну часть подала ему.

— Нам действительно приятно вас видеть, — сказал Манье, обращаясь к Мадам. — Вам еще надо бы зайти ко мне. Парк в это время года великолепен.

— Мои хвори не позволяют мне выходить из дому, но я признательна вам за приглашение.

Каждый попробовал десерт, высказав набор приличествующих случаю фраз.

— Я предложила бы вам шампанского, чтобы отметить ваше веселое собрание, — сказала Мадам, — но я даже не знаю, осталась ли в доме хоть одна бутылка. Да и хорошее ли оно? Вы не в курсе, Одиль?

— Если оно и есть, то в подвале, а я туда никогда не спускаюсь. Из-за…

— Я и забыла.

Мадам вскоре пожелала их оставить. Она уже говорила с Блейком обычным тоном и, казалось, сменила гнев на милость. Вечер потихоньку близился к концу. Не заметив, как прошло время, Манье с сожалением засобирался в обратную дорогу.

— В следующий раз, мадам Одиль, я принесу вам белых грибов, чтоб вы их приготовили. Еще раз спасибо, было очень вкусно.

Одиль смотрела, как он удаляется в ночном тумане, с салфеткой на шее, которую забыл снять.

Манон предложила помочь вымыть посуду, но Одиль, посмотрев на ее уставшее лицо, отправила ее спать. Мефистофель отправился с ней, что не совсем понравилось кухарке. Кот все чаще изменял ей.

Одиль и Блейк остались наводить порядок.

— Этот совместный ужин — хорошая идея, — сказала Одиль. — Правда. Вы думаете, им по вкусу моя готовка?

— А вы еще сомневаетесь? Даже Мадам съела всю тарталетку.

— Мне понравилось готовить для вас всех. Это действительно приятно. Может, нам продолжить?

50

В последующие дни кое-что в замке стало меняться. У Манон появилась привычка ежедневно, часам к четырем, приходить полдничать с Одиль. Женщины беседовали, говорила в основном Манон. Чаще всего она вспоминала Жюстена, иногда — свою мать. Одиль предложила ей помощь в подготовке к устному конкурсному экзамену. Манье больше не старался приходить за едой незаметно, точно вор какой-нибудь. Забирая свою коробку из ниши в стене, он отныне делал знак кухарке, дошло даже до того, что он стал говорить ей «добрый день» или «добрый вечер» и благодарить ее. Иногда Эндрю, отправляясь заниматься с Янисом математикой, прихватывал с собой еду для управляющего. В такие дни Одиль клала побольше в расчете на мальчика. В конце концов она дала убедить себя в том, что надо готовить одно меню для всех, от кота до хозяйки, и никто не роптал. Одна только Мадам едва притрагивалась к еде, но кухаркиной вины тут не было.

Блейк, конечно, больше всех замечал перемены во взаимоотношениях между обитателями поместья и радовался этим переменам, не упуская, однако, из виду, что ни одна из проблем хозяйки все же не была решена.

Гуго с воодушевлением ответил на электронное письмо Блейка. Младший Бовилье хотел побольше узнать о таинственном доброжелателе и был признателен за сделанный им шаг навстречу.

Тот вторник выдался серым, дождливым и холодным. Погода стояла осенняя, почти каждый день шли дожди. На лестничной площадке третьего этажа у окна стоял Блейк и смотрел на главные ворота в бинокль.

— Чем это вы заняты? — спросила заставшая его в таком положении Одиль.

— Пытаюсь воздать должное лицемерию…

— Что, простите?

Внезапно мажордом объявил:

— Такси приехало. Минута в минуту.

— Зачем вы поджидаете мадам Берлинер? Разве домофон не работает?

Блейк не ответил и стал быстро спускаться в холл. Там он встал возле видеофона, у которого предварительно был отключен звук.

— Эндрю, что еще за выходку вы готовите?

— Это очень плохая женщина.

— Что верно, то верно, но что вы собираетесь делать? Убить ее током, когда она позвонит?

Блейк посмотрел на Одиль:

— Превосходная идея, клянусь честью.

— Вы и вправду сумасшедший. Оставьте в покое подругу Мадам. У нее не так уж много друзей осталось.

— Таких подруг, как мадам Берлинер, всегда предостаточно.

Загорелся экран видеофона, и на нем появилось лицо посетительницы. Пытаясь защититься от проливного дождя, она высоко подняла воротник пальто, но капли тем не менее попадали ей на лицо. Мадам Берлинер нажала на кнопку вызова, но ответа не получила. Она опять и опять с силой давила на кнопку, лицо ее исказилось гримасой, которую камера делала еще более страшной. Ее исступленная мимика и прерывистые резкие движения напоминали злобного персонажа мультфильма, которому — ко всеобщей радости — никак не удавалось добиться цели… Под некоторыми углами камера делала ее голову очень похожей на голову землеройки, однако Блейк поостерегся говорить об этом кухарке. Вопреки ожиданию, та наблюдала за происходящим, не скрывая улыбки.

— И сколько времени вы собираетесь заставлять ее ждать под дождем?

— Сколько потребуется, чтобы выяснить, действительно ли у нее на ресницах водостойкая тушь.

— Опыт подсказывает мне, что, когда что-то падает сверху, хватит меньше минуты, чтобы ресницы потекли…

Эндрю удивленно поднял бровь. Он никогда не видел Одиль подкрашенной. Но наблюдение полезное. И вообще Одиль — симпатичная женщина.

Мадам Берлинер уже начинала паниковать. Эндрю решил, что после такого душа ей пора просушиться…

— Предупредите Мадам, что ее подруга явилась.

— А вы?

— Я же вам сказал, что буду воздавать должное лицемерию.

Взяв огромный зонт, Блейк помчался к воротам, спасать жертву злосчастной поломки…

51

В библиотеке Блейк включил музыкальный центр и принялся знакомиться с коллекцией дисков. В коллекции было много известных ему современных имен, однако в этот вечер Блейку хотелось послушать классическую музыку. Он остановил свой выбор на Дебюсси, Штраусе и Моцарте. Прелюдия, вальсы и реквием. Что из этого больше соответствует его теперешнему настроению?

Диана обожала Дебюсси. Блейк поместил диск в ячейку и удобно устроился в кресле. При первых же тактах Бергамасской сюиты Блейка охватило волнение. Мягкий свет, лес за окном, книги, звуки чудесной музыки… Эндрю закрыл глаза. Его накрыла волна чувств. Каждая нота отзывалась в нем, заново открывая ему дорогу в то пространство, которое он когда-то давно покинул. Его пальцы двигались по кожаным подлокотникам в такт музыке. Он хорошо знал эту сюиту, слышал ее сотни раз, но в тот вечер у него было впечатление, что он открывает ее для себя заново. Так открывается взору монументальная скульптура, с которой вдруг спадает прикрывающая ее завеса; так вдруг внезапно рушится стена, закрывавшая доселе невидимый горизонт. Дух Блейка унесся в другую вселенную, в другой мир, где не было серых красок, где все жило и дышало, даже прошлое. Под влиянием музыки он почувствовал в себе силы смириться с тем, что Дианы больше нет и что она навсегда останется жить в его памяти. Захваченный полетом, он осознал, что у него есть силы надеяться.

Музыка внезапно смолкла. Блейк открыл глаза и увидел возле проигрывателя мадам Бовилье. Она его выключила.

— Простите меня, — проговорила она, — но это почти невыносимо…

С растерянным видом, в халате, она сделала несколько шагов по комнате. Она оглядывала библиотеку, бросая иногда безумный взгляд на Блейка, точно он был призраком. Блейк понял ее состояние и встал с кресла.

— Я очень сожалею, я не хотел…

— Почему вы выбрали это произведение?

Блейк не знал, что ответить. Она опередила его:

— Именно эту музыку мы с Франсуа слушали, когда закончили ремонт в этой самой комнате. Он сидел как раз там, где вы. Он так радовался, что наконец-то у него будет место для книг. Он обнял меня, и мы стали танцевать…

— Именно эта сюита звучала в зале Плейель, когда я впервые увидел женщину, которая потом изменила мою жизнь. Мы вместе учились в университете, только Диана была на другом отделении. Она сидела на ряд впереди меня. Сначала я обратил внимание на ее волосы. А потом уже не мог оторвать от нее взгляда. Я рассматривал ее профиль, ресницы, губы. Она была целиком поглощена музыкой. В антракте я услышал ее голос, смех…

— Вы верите в случайность, месье Блейк?

— А вы?

— Нет, не верю.

Мадам Бовилье покачнулась, у нее закружилась голова. Блейк бросился ее поддержать.

— Сядьте. Я сейчас принесу воды.

— Нет, пожалуйста, не оставляйте меня здесь одну. Я не приходила сюда с тех пор, как Франсуа… Меня потрясло, когда я увидела вас в кресле.

— Я искренне огорчен.

— Не надо. Вы правы. Даже ради его памяти этот дом должен жить.

Она понемногу приходила в себя.

— Как вы думаете, сколько можно получить за все эти книги?

— Что вы хотите сказать?

— Если я не ошибаюсь, тут есть хорошие издания и даже несколько антикварных. На какую сумму можно рассчитывать при продаже?

— Вы серьезно?

— У меня нет выбора. При том, как идут дела, я, возможно, даже не смогу вас оставить после испытательного срока. Чтобы избежать худшего и выстоять, мне придется продать все, что я могу.

— Вы не можете продавать книги вашего мужа…

— Лучше, если придется продать весь замок? Иногда мне кажется, что тогда жить стало бы легче. Признаюсь, бывают вечера, когда я серьезно об этом думаю. Я бы поселилась в маленькой квартирке в городе. От одной мысли, что не надо будет тащить весь этот груз, мне становится легче. Выходить на улицу, встречать людей, смотреть на них, разглядывать витрины, да и в кино пойти — почему бы нет… Купить хлеба, еще чего-нибудь и вернуться домой. Управлять только своим жалким существованием…

Блейк опустился в кресло напротив нее. Мадам смотрела на свои руки, вертела вокруг пальца кольцо, ставшее слишком большим для ее исхудавших пальцев. Она подняла на него глаза.

— Когда вы потеряли жену, месье Блейк, вы переехали жить в другое место?

— Я думал переехать, но остался. Прежде всего ради дочери. Я не хотел, чтобы она получила еще одну травму. Но и из-за Дианы тоже. Мне хотелось, чтобы все оставалось на своих местах, как если бы она могла в любую минуту вернуться.

— Я вас понимаю. Франсуа очень хотел купить это поместье, он сам занимался его отделкой. Этот замок похож на него. Если я его продам, у меня будет впечатление, что я второй раз переживаю его смерть. Поэтому, пока у меня есть силы, я предпочитаю пожертвовать его книгами и своими украшениями, чтобы этого избежать.

— Вашими украшениями?

— Они не такие уж и ценные, большая часть досталась мне по наследству. Мадам Берлинер уже предложила кое-что у меня купить.

— Вы позволите мне высказать свое мнение?

— Позволю я или не позволю, вы мне все равно его выскажете… — устало улыбнувшись, ответила мадам Бовилье.

Блейк, сидя в кресле, наклонился в ее сторону.

— Если уж вы решились продавать, позвольте мне этим заняться.

— Вы мажордом, а не агент по распродаже имущества.

— Я прежде всего человек. И так же, как Одиль, Филипп и даже Манон, я к вам привязан.

— Вы привязаны к работе. Блейк покачал головой:

— Не только, мадам.

— Так как же быть с книгами?

— Если вы желаете их продать, я постараюсь навести справки по Интернету и сообщу вам результат.

— Сделайте это поскорее, пожалуйста.

— Завтра утром приступаю.

— Спасибо. Я подумала над вашим предложением отпраздновать Хэллоуин с этим ребенком, которому вы с Филиппом даете уроки. Я согласна. Я сама намерена в ближайшее время пригласить на ужин одну мою очень давнюю подругу. Она ваша соотечественница. Мы с ней переписывались еще когда учились в лицее, и хоть всегда поддерживали друг с другом связь, не виделись по меньшей мере лет пятнадцать. Ужин — самое подходящее, чтобы встретиться. Дадим этому замку немного тепла и света, прежде чем его поглотят сумерки.

52

Кассирша в супермаркете не без интереса смотрела на двух мужчин, методично выкладывавших из тележки покупки. Стоявшие сзади покупатели тоже. Десятки пакетов конфет, бутылки газировки, свечи, коробки печенья — в том числе любимые галеты Манон, которые она с некоторых пор в большом количестве съедала на полдник. Блейк, поймав вопросительный взгляд кассирши, спросил:

— Вы находите, что мы уже слишком стары, чтобы устраивать вечеринки?

А Манье добавил:

— Фокус в том, чтобы получить диабет за один вечер и отвлечься от страданий из-за радикулита.

Он подмигнул кассирше и изобразил страшную боль в спине. Женщина не решалась больше на них смотреть и занялась исключительно штрих-кодами.

Подкатив наполненную тележку к машине, Блейк сложил покупки в багажник.

— Может, мы слегка и перебрали. Сколько их будет?

— Пятеро. Янис и два его лучших друга, его младшая сестра и ее подружка.

— Если они съедят хотя бы четверть всего этого, придется вызывать «скорую».

— Ничего, пусть останется, эти продукты не портящиеся. В кои-то веки устраиваем что-то веселое! Я, кстати, готовлю им маленький сюрприз…

— Что еще за сюрприз? — встревожился Блейк.

— Ты же не раскрыл мне свой трюк с тузом пик. Вот и я не скажу!

Небо заволокли большие серые тучи, и стемнело раньше обычного. К счастью, дождя вечером не обещали. Когда в назначенное время приглашенные подростки вышли из леса на тропинку, они остановились, разинув рты. Даже Янис, хорошо знавший поместье, был удивлен. Вокруг домика Манье стояли горящие факелы. Их танцующее пламя бросало рыжие отблески на окружающие деревья. В каждом окне горели свечи разной величины, отбрасывая на фасад пляшущие тени. В саду на столе лежала красивая выскобленная тыква и улыбалась гостям всеми своими заостренными зубами. Обстановка была фантастическая.

Когда дети подошли поближе, из облака мучной пыли появился мажордом во фраке и цилиндре. Лицо у него было смертельно бледным, черные круги под глазами делали взгляд пугающим. Вместо плаща он накинул на спину старое шотландское одеяло с дыркой посередине…

— Добрый вечер, дети, — начал он замогильным голосом. — Добро пожаловать в страну самых страшных кошмаров. Вы попали в страну колдовства…

Откуда ни возьмись с лаем прибежала Юпла. На голове у собаки была повязана лента с мигающими звездочками, на шее красовался галстук-бабочка.

— Вернись, чертов пес! Сейчас не твой выход! — проревел из домика голос Манье.

Собака бросилась на девочек, пытаясь облизать им лицо и напугав их гораздо больше, чем мажордом из преисподней. Блейк не моргнув глазом продолжал:

— Сейчас вы вступите на земли проклятого поместья. Если хотите заполучить конфетное сокровище, наберитесь смелости и идите по дороге тысячи чар, освещенной огнями… Но берегитесь: страшная ведьма со своей верной служанкой уже поджидают вас там, чтобы съесть…

И мажордом преисподней расхохотался, как в старых фильмах ужасов. Янис потоптался на месте:

— Скажите, месье Блейк, надо идти вверх по аллее до самого замка, да?

— Месье Блейка больше не существует, я его съел. Уа-ха-ха-ха-ха-ха!

Эндрю, закутанный в дырявый плащ, споткнулся о садовый стул, пустился бежать и вскоре скрылся в ночи.

Предоставленные сами себе, дети двинулись вперед.

— Что за фигня! — раздраженно сказал самый младший из друзей Яниса. — Вообще-то это мы должны нагонять на них страху! А тут уже в лесу было страшновато… И потом, кто этот здоровенный, который смеется, как псих?

— Я не смеюсь, как псих! Остерегайся мажордома из преисподней! — раздался голос из-за кустов.

Янис прыснул со смеху.

— Ну, давайте, давайте! Много лет я мечтаю попасть в замок… Об этом домишке рассказывают умопомрачительные вещи. Говорят даже, что его построил внук Франкенштейна и там прячут похищенных детей, чтобы производить с ними опыты…

— Янис, мне страшно, — прошептала подружка его младшей сестры.

— Не дрейфь. Они клевые.

Дети шли по дороге. Расставленные через равные промежутки факелы создавали атмосферу, будоражащую воображение. На первом повороте они наткнулись на гигантскую паутину, посреди которой сидел огромный паук.

— Да он же не настоящий! — воскликнул другой приятель Яниса.

Сестра взяла Яниса за руку и больше не отпускала.

— Да это ж не страшно! — храбрился второй приятель. В этот момент Блейк с криком выскочил из чащи. Пятеро детей тоже принялись кричать.

— Что, малявки, поджилки дрожат? Уа-ха-ха-ха-ха-ха!

Он опять убежал, по дороге зацепившись плащом за ветку, на которой плащ так и остался висеть в самом жалком виде.

Дальше дети шли, тесно прижавшись друг к другу и опасливо озираясь. Вдалеке послышался жуткий волчий вой.

— Да где же они, конфеты-то? — спросила одна из девочек.

— Как только найдем, хватаем их и смываемся, — предложил один из друзей Яниса.

Когда показались крыши замка, мажордом вновь явился из своей преисподней.

— Что-то темновато вокруг, вам не кажется? Взгляните-ка на небо! И берегитесь! Второй псих только что сказал мне, что здесь вас поджидает сюрприз. К сожалению, даже я не знаю, что он такое приготовил…

Раздался первый взрыв. Эхо от него выкатилось далеко за пределы поместья. В небо поднялась маленькая горящая точка, и вдруг ночь осветилась разноцветной вспышкой. Вторая ракета взмыла вверх, за ней третья. На этот раз дети не испытывали страха. Даже мажордом из преисподней поднял глаза к небу, полному разноцветных огней. Залпы следовали один за другим, пальба становилась все более оглушительной. Дети кричали:

— Давай! Еще!

— Не подбадривайте его, он и так возбужден дальше некуда. Мажордом из преисподней вас предупреждал…

Испугавшись взрывов, Юпла убежала в лес. Фейерверк продолжался. Блейк понятия не имел, где Филипп раздобыл свой арсенал, но произвести впечатление на публику ему удалось. В небе одна за другой вспыхивали красные розетки, и в парке стало светло как днем. Несколько красивых снопов прочертили небо. Затем пальба стала понемногу стихать. Завершающая картина была великолепна, хотя, на взгляд Блейка, некоторые ракеты взрывались слишком близко от деревьев… Когда три последние ракеты, самые мощные, разорвались, дети закричали от радости.

Взволнованный не меньше детей последними падающими искрами, Блейк не сразу вспомнил, что там дальше по сценарию.

В замке Одиль, превратившаяся в злобную ведьму, поджидала детей на крыльце у входа в кухню вместе с Манон, нарядившейся мумией. На кухарке были лохмотья и парик из старых тряпок. Ее черные зубы произвели сильное впечатление на девочек.

— Заходите в мою скромную таверну, молодые люди, и угощайтесь…

Их вразвалку сопровождала мумия. Она вытягивала руки и издавала хрипы.

Усевшись по-царски за стол, пятеро детей отведали волшебных кексов, потом заколдованных пирожных оранжевого цвета. Через некоторое время она перестали обращать внимание на мертвенно-бледное лицо мажордома, шрамы мумии и угольные зубы ведьмы — знай себе хохотали и лопали конфеты.

Когда пробило десять часов, настало время пускаться в обратный путь. Янис поблагодарил Одиль и Манон, крепко их поцеловав. Пока его друзья набивали карманы сладостями, мальчик подошел к Блейку:

— Это самый прекрасный вечер в моей жизни. Жалко, что месье Манье нет.

— Я не знаю, куда он подевался. И я очень рад, что тебе понравилось. То есть я хочу сказать, что мажордом из преисподней доволен…

— Так это правда?

— Что правда, Янис?

— Иногда люди делают что-то для других просто так?

— Такое в самом деле случается.

Широко раскрытыми темными глазами мальчик смотрел на Блейка. Миг — и у Блейка возникло ощущение, что с ним такое уже бывало. В его памяти возник образ Сары, совсем еще маленькой. Это было во время ярмарки, он тогда, стреляя по мишеням, выиграл для нее огромного голубого кролика. У Блейка защемило сердце. Он потеребил ребенку волосы и чуть было не обнял его, но вовремя почувствовал, что такой жест будет неуместен. Мажордом протянул ему руку.

Мальчуган обхватил своей рукой руку пожилого человека и энергично потряс ее.

— Спасибо, месье.

— Мне это было в удовольствие. Не забудь, тебе надо решить к четвергу пять примеров.

— Сделаю.

Дети пустились в обратный путь. Одиль и Манон махали им, стоя на крыльце. Блейк провожал их, слушая, как они громко делятся впечатлениями. Когда они углубились в лес, внимание всех привлек странный звук. Вдалеке среди деревьев появился какой-то свет. Возникли чьи-то очертания, становящиеся все более яркими. В ночи раздался протяжный вой.

— Филипп, это ты? — крикнул Эндрю.

Фигура с размытыми контурами скользила между деревьев. Странный призрак то исчезал, то появлялся опять, становясь все ближе. Казалось, будто он парит над землей.

— Что это, месье Блейк? — не совсем спокойным голосом спросил Янис.

Сестренка вцепилась ему в руку.

— Не бойтесь, дети. Это наверняка фокус Филиппа.

Выйдя на опушку леса, светящийся призрак вдруг ускорил движение и с воем помчался в сторону детей. Те закричали и бросились врассыпную. Одиль вернулась на кухню и вышла оттуда, вооруженная сковородой. Она решительно двинулась на существо, преследовавшее объятых страхом детей. В парке, прилегающем к замку, начался странный балет. Фантом буквально летал за Янисом и его приятелями, Блейк встал на колени, чтобы защитить сестренку мальчика, обняв ее. Другая девочка умчалась в лес. Казалось, ничто не могло остановить страшный летающий призрак… до тех пор, пока ему на пути не встретилась Одиль. Она со всей силы огрела фигуру сковородой по голове. Призрак вдруг смолк, однако продолжал свой безумный бег, пока не рухнул где-то в зарослях. Детям понадобилось больше получаса, чтобы успокоиться.

53

— Вы знали, что это Филипп?

— Да ничего я не знала! — оправдывалась Одиль. — Слышала звериный вой и видела светящийся призрак, который носился по лесу!

— Ну, вы его и треснули…

— Он подверг опасности детей! И что ему взбрело в голову устроить такое? Он должен был нас предупредить.

— Слава богу, все обошлось. Он ведь мог серьезно пострадать. Вы представляете?

— Что за идея гоняться за детьми на велосипеде с большим прожектором и приклеенным к лицу скотчем мегафоном! Да еще накрывшись простыней!

Блейк крепился, чтобы не рассмеяться.

— Он, когда падал, сильно ударился коленом о батареи.

— А дети? Вы о детях подумали? Их еще долго теперь будут мучить кошмары. И через тридцать лет, увидев висящую простыню, которую поднимает ветер, или просто человека на велосипеде, они станут дрожать от страха.

— И все же вечер удался на славу.

— Ага, один больной чуть не свел с ума всех остальных!

— Одиль, расслабьтесь. Филипп чувствует себя хорошо. Никаких последствий, кроме разве что отметины от вашей сковородки на лбу.

Ворчливость Одиль плохо скрывала ее беспокойство по поводу Манье.

— Он очень на меня обиделся? — спросила она.

— Он не знает, что это вы его огрели.

— Как это?

— Вчера вечером, после всех событий, он не помнил даже, какой был день недели. И что происходило в последние два дня. Когда я помог ему раздеться и лечь, он назвал меня мамой…

— Вы шутите?

— Нет, клянусь. Еще он спросил, принесет ли ему Дед Мороз красный велосипед…

Одиль не знала, что и думать, а Блейк еле сдерживал хохот.

— И вы сегодня утром ходили его навестить…

— Когда вы меня встретили, я как раз возвращался, чтобы принять душ и переодеться. Всю ночь я просидел у его постели, в костюме и загримированный. Я вот думаю, на кого была похожа его матушка…

— К нему так и не вернулась память?

— Частично возвращается. Он помнит, что ездил на велосипеде. Он узнал Юплу. Однако спросил, почему у бедного пса галстук-бабочка весь в грязи…

— Так он не помнит, что это я его ударила?

— Я ему сказал, что он наткнулся на ветку. Так что никто не виноват. Я об этом позаботился.

— Я умираю со стыда.

— Если он на Рождество решит прийти через камин, не вздумайте зажечь огонь.

— Вы иногда такое несете…

— Сковородкой по голове… Н-да.

— Может, мне пойти его проведать?

— Он станет думать, почему это вы проявляете к нему такое сострадание, и может что-нибудь заподозрить. Он ведь далеко не дурак… несмотря на то, что еще вчера вечером был твердо убежден, что, если он написает в постель, за ним приедут жандармы.

— Бедняга…

— Мне скорее жаль жандармов. В любом случае не беспокойтесь, на следующей неделе у него день рождения. Можно устроить ему маленький сюрприз. Что вы на это скажете?

— Даже если бы я не чувствовала себя такой виноватой, я бы сказала «да».

Когда Одиль поднялась к Мадам, чтобы помочь ей одеться, то нашла ее в гораздо лучшей форме, чем в предыдущие дни.

— Петарды и фейерверк вас не очень побеспокоили?

— Это длилось недолго.

— Филипп и Эндрю все здорово устроили. Дети были в восторге. Вы бы видели парк и фейерверк, все было так необыкновенно.

— Одиль, что у вас с зубами?

— С зубами?

— У вас зубы, как у крестьянки в пятнадцатом веке, какие-то старые гнилые пеньки…

Кухарка, бросившись к зеркалу в ванной, вскричала от ужаса:

— Боже мой!

— Вы наряжались?

— Месье Блейк уговорил меня сделать черные зубы, как у пирата, но он нашел только маркер.

Мадам засмеялась.

— Какой ужас! — со стоном сказала Одиль.

— Для Хэллоуина это очень даже годится, но на следующий день…

Одиль закрыла рот руками и еще громче воскликнула:

— Господи, помилуй нас!

— Что такое?

— Этим же маркером он нарисовал шрамы на лице мумии!

— Какой еще мумии?

— Манон! Только бы не отразилось на ребенке…

54

В то утро Эндрю заметил, что хозяйка уже с меньшим интересом занималась почтой, чем несколько недель назад. Ходила ли она в свою тайную комнату? Что спрашивала у мужа? Думает ли она о своем сыне?

Наблюдавшему за ней Эндрю было все труднее делать вид, что он ничего не знает. Он знал слишком много. Под конец он спросил:

— Вы по-прежнему намерены продать книги?

— Мне их до слез жалко, но ситуация не изменилась.

— На специальном сайте библиофилов мне удалось оценить их стоимость. После чего, кстати, было сделано несколько предложений, одно из которых представляется мне весьма интересным. Некий парижский коллекционер дает за полный лот сумму на двадцать процентов выше, чем все остальные.

— А почему он платит больше?

— Он питает страсть к словарям. А в коллекции, судя по всему, есть редкие словари. Я ответил ему от вашего имени, что, если он хочет, пусть берет все или ничего и что у нас уже есть другие предложения. Он тут же набавил цену.

— Да вы ценный человек, месье Блейк. Продавайте и покончим с этим как можно скорее.

— Не желаете ли, что бы я занялся также вашими украшениями?

— В следующий раз, если не возражаете. Одной дурной новости в день вполне достаточно. Могу я вас попросить об одолжении касательно продажи книг?

— Я к вашим услугам.

— Можно не трогать их до тех пор, пока у меня в гостях не побывает моя английская подруга?

— Дата уже известна?

— Она будет в наших краях в следующую пятницу, разумеется, с мужем. Если покупатель согласится, я бы хотела, чтобы книги Франсуа были в этот вечер на месте.

— Я сумею его уговорить.

— Нам надо приготовить настоящий пир, я надеюсь на вас с Одиль. Я уже давно не устраивала больших приемов. И кто знает, стану ли устраивать?

Блейк опять стоял у окна на лестничной площадке и наблюдал за главными воротами.

— Зря силы тратите, — сказала ему Одиль, выйдя из своей комнаты. — Сегодня дождя не будет.

Эндрю, не выпуская бинокля из рук, ответил:

— Я никогда не трачу силы зря, особенно когда дело касается таких людей, как мадам Берлинер.

По ту сторону решетки из-за деревьев наконец-то показалось такси.

— Надо признать за ней по крайней мере одно хорошее качество, — сказал Блейк, быстро спускаясь к видеофону, — она пунктуальна.

Одиль стало любопытно, и она последовала за Блейком.

— Что вы приготовили ей на этот раз? Призрака на велосипеде, чтобы ее напугать?

— Слишком рискованно, Филипп не умеет вовремя остановиться.

— А вы сами — воплощенная сдержанность и чувство меры?

Мадам Берлинер позвонила. Ее шарообразное лицо появилось на экране. Блейк рассмеялся, точно озорной мальчишка, нажал кнопку на видеофоне и не отпускал.

— Иногда вы меня прямо пугаете, — сказала Одиль, заинтригованная и вместе с тем обеспокоенная.

Мадам Берлинер взялась за решетку, чтобы открыть калитку. Едва ее рука коснулась металла, как мадам Берлинер начала биться в конвульсиях, отчего у нее даже слетела с головы модная шляпка. Из полуоткрытого рта вырвался странный звук, хорошо слышимый по домофону, похожий отчасти на звук лопнувшей шины, отчасти на хрип просыпающегося весной медведя.

— Вы ненормальный! — воскликнула Одиль. — Сейчас же прекратите!

— Это вы подали мне идею.

— Эндрю, я заявлю на вас!

— Вы думаете, кто-нибудь поверит женщине с черными зубами?

Мадам Берлинер покинула поместье вечером, забрав с собой кое-какие украшения. Подойдя к воротам, она наотрез отказалась дотрагиваться до решетки. Эндрю, проводив ее, поднялся к себе отдохнуть. Когда он проходил мимо двери Манон, ему показалось, что он слышит рыдания. Он постучал.

— Это Эндрю. Все в порядке? Ответа не последовало.

— Пожалуйста, скажи мне, — настаивал Блейк.

Дверь открылась. Девушка уже вытерла слезы, но заплаканные глаза выдавали ее состояние.

— Какие-то проблемы? С беременностью?

— С этим все в порядке. Ребеночек лакомится печеньем на чистом сливочном масле и конфетами…

— Есть новости от Жюстена?

— Сегодня ночью мне приснилось, что он не вернется.

— Это просто дурной сон.

Манон сделала шаг назад и прислонилась спиной к шкафу.

— Этот сон снится мне каждую ночь. Он должен вернуться через одиннадцать дней. Иногда я представляю себе, что он придет в тот же вечер, а иногда теряю всякую надежду. Меня поминутно бросает то в жар то в холод… И по маме я тоже скучаю. А тут еще куда-то пропал вязаный жилет, который мне Жюстен подарил на годовщину нашего знакомства…

Блейк обнял девушку.

— Вот слушай, сейчас я стану говорить как персонаж книги: решай проблемы по мере их поступления. Как у тебя дела с подготовкой? У тебя же экзамен на носу…

— Через две недели. Одиль считает, что я готова, кроме вопросов по педагогике. Но в любом случае…

Манон замолчала.

— Что в любом случае?

— Через две недели либо Жюстен вернется и у меня будет шанс, либо не вернется, и потому не стоит даже и пробовать.

— А пока тебе надо готовиться.

— Могу я задать вам один вопрос?

— Пожалуйста.

— Вы помните то время, когда вам было двадцать лет?

— Франция и Англия находились в состоянии войны. Мы жили в глинобитных домах. Нищие ели какие-то корешки, а мы спали вместе со свиньями, чтобы не было холодно. Видишь, я помню. Чем я могу тебе помочь?

— Вы тоже во всем сомневались, как и я?

— Жизнь во многом была другой. У нас не было электронных гаджетов, не было такой одежды, развлечений, но сомнения, страхи, плохо скрываемые под маской бывалого всезнайки, — все это было. Я помню надпись на фронтоне римских катакомб, которые я осматривал с родителями. Над грудой черепов и костей было написано: «Я был таким, как ты. Ты будешь таким, как я». Я вышел оттуда в ужасе и на всю жизнь запомнил эту надпись. С тех пор я всегда смотрю на стариков как на прежних детей, а на детей как на будущих взрослых. У каждого свой путь, но все мы проходим через несколько этапов.

— Мне трудно поверить, что вы чего-то боялись…

— Боялся плохо сыграть в футбол, тогда ребята не взяли бы меня в свою команду, боялся, что я некрасив и девочки не станут со мной танцевать, боялся оказаться не таким смелым, как мой отец, чтобы пойти по его стопам, боялся, что женщина, которую я люблю, увлечется другим, боялся не дать людям то, чего они от меня ждут. Я и сейчас боюсь многого…

— Вау… Выходит, это я вас должна утешать?

— Мне достаточно смотреть на тебя. У тебя есть сила и душа. Ты несешь в себе жизнь. Тебе принадлежит будущее. Настал твой черед. Все, чем старик может помочь молодому, это быть честным и говорить ему то немногое, что знает, даже если это уязвляет его гордость. Не забывай, что взрослый — это просто состарившийся ребенок.

55

Воспользовавшись вилкой, Филипп почесал себе голову под широкой марлевой повязкой.

— Как дела с «Графом Монте-Кристо»? — тихо спросил его Блейк.

— Есть трудности, — так же тихо ответил Манье. — Не в смысле чтения, тут он справляется все лучше, а вот с персонажами… Чтобы его заинтересовать, я заменил Бертуччо, слугу, на Юплу.

— У тебя пес — сообщник Эдмона Дантеса? — поперхнулся Блейк.

— Ну да, и теперь ребенок не может понять, как это графу помогает в его мести говорящая собака… И потом, до него с трудом доходит, что его возлюбленная Мерседес — это вовсе не крутая немецкая тачка, и тут, клянусь тебе, некоторые куски становятся прямо-таки чистым сюром, потому что говорящая собака, которая должна передать тайное послание автомобилю в двести лошадиных сил, — это тебе не хухры-мухры…

Янис поднял глаза от листка с примерами, над которыми он корпел. Паренек сидел за столом управляющего, Юпла лежала у его ног. Строгим голосом он сказал двум заговорщикам:

— А в школе, знаете, что делает директор с теми, кто болтает и мешает другим заниматься?

— Просит выйти? — предположил Блейк.

И двое мужчин продолжили разговор на улице, на ветру. На Филиппе был свитер, который ему подарили в складчину на день рождения.

— Ты, я вижу, его не снимаешь, — сказал Блейк, кивнув на свитер.

— Я всегда так. Надевать свитер — это ж целое дело, не подумай чего другого.

— Однако же я видел, когда Одиль протянула тебе пакет…

— Она сама сказала, что это подарок от вас всех.

— И вы оба покраснели. А ты чмокнул ее…

— В ее лице я чмокнул всех, даже тебя и Мадам.

— Ты был в таком состоянии, что и кота бы чмокнул, попадись он тогда тебе под руку. Вы все больше ладите с Одиль.

— Это правда. Но я не строю никаких иллюзий. Я мужлан. Рядом с такой женщиной, как она… Вот ты — со всем другое дело.

И, слегка копируя английский акцент Эндрю, Манье проговорил:

— «Ничто не помешает нам насладиться вкусом»; «После вас, милая леди»; «Вот уж нет, я не стану этого делать»; «Ваша кислая капуста восхитительна»…

— Ты смеешься надо мной?

— По части догадливости ты не уступишь своему соотечественнику Шерлоку…

— Я отношу это на счет твоей контузии.

— Отнеси это на счет моей никчемности. Мне нечем заинтересовать Одиль.

— Значит, ты хотел бы ее заинтересовать?

Манье отвернулся. Блейк не стал допытываться. Мужчины еще немного прошлись, а потом отправились посмотреть, как дела у Яниса. Они не обменялись больше ни словом, только занимались с мальчиком. Филипп пару раз неловко взмахнул руками — такое стало с ним случаться после пресловутой «контузии». Вечером Блейк пришел его проведать. Филипп сидел перед телевизором и глупо смеялся, хотя показывали документальный фильм об угрожающем подъеме уровня моря в Полинезии. Блейк отправил его спать. Филипп покорно пошел. Тем вечером, в отличие от вечера Хэллоуина, Эндрю не пришлось петь ему колыбельную, чтобы он уснул.

56

— Одиль, ну будьте же благоразумны, пожалуйста.

— Бесполезно настаивать. Нет — значит, нет.

Блейк не сдавался:

— Ну не будем же мы подавать блюда без вина, а я не могу его выбрать. Я спускался, но там так всего много!

— Возьмите любое красное. Прекрасно подойдет.

— Я вас не понимаю: вы так тщательно готовите блюда и совершенно пренебрегаете вином.

— Я не вином пренебрегаю, а подвалом.

— Если хотите, я спущусь вместе с вами. Я буду охранять вас от…

— Очень любезно с вашей стороны, но вам не совладать с моими фобиями.

— Разве вы никогда не спускались в подвал?

— Спускалась один раз, и мне этого достаточно. Спросите у Мадам, она была со мной. Я не знаю, что там меня коснулось, но я вылетела оттуда как стрела.

— Стало быть, я сообщу Мадам, что, поскольку ее шеф-повар боится трех крошечных мышек, к ее праздничному ужину будет подана вода из-под крана.

— Если б у нас было переговорное устройство, вы описывали бы мне бутылки, а я бы вам говорила, что брать.

— А почему бы нам не послать в зараженную зону робота с дистанционным управлением? В любом случае, у нас нет переговорного устройства.

Одиль, не намеренная сдавать позиции, скрестила руки на груди. Блейк опять пошел в атаку:

— Вы просто спуститесь вместе со мной. Закроете глаза, а я вас проведу. Вы ничего не увидите. Вы встанете перед винным стеллажом, посмотрите, выберете, мы поднимемся — бегом, если хотите, — и больше не будем об этом говорить!

— А у вас нет никакой фобии?

— Есть, я боюсь гигантских крабов с Аляски. Когда я был гораздо моложе, некоторые торговцы рыбой продавали лапы этих огромных животных. Они были длинные, тонкие, покрытые маленькими колючками, как когти пришельцев из фильмов ужасов. В интернате один мой сосед по комнате купил их и спрятался у меня под кроватью. Я вышел из душа и тут увидел эти огромные штуковины, как они шевелятся на паркете. Я упал в обморок, голый, прямо в коридоре…

— Бедненький. Однако вы не часто их встречаете, этих ваших крабов с Аляски. Во всяком случае, могу вас успокоить, в наших краях их уже давно не видели. В последний раз они появлялись тут, должно быть, в меловом периоде.

— Отлично, вот уж успокоили. Значит, можем спускаться.

— Я же вам сказала, что никогда не спущусь. Что тут непонятного?

— Я понимаю только, что время идет, что нам нужно вино для сегодняшнего вечера и что никто так в нем не разбирается, как вы.

Блейк вел Одиль, держа ее за руку, на глазах у нее была тряпичная повязка. Объятая страхом, она двигалась напряженно и дышала прерывисто.

— Расслабьтесь, осталось несколько ступенек. Все хорошо.

Они были в начале длинного коридора со сводчатым кирпичным потолком. Блейк локтем нажал на выключатель. Они углубились в лабиринт. Подвал занимал ту же площадь, что и замок. Возле первых помещений Блейк замедлил шаг. Он узнал комнату без дверей, где был свален ржавый садовый инвентарь. Дальше лежали два детских велосипеда и стопки старых пожелтевших газет, усеянных мышиным пометом. Блейк помнил, что отсюда надо повернуть направо.

— Только не говорите, что мы заблудились, — прошептала Одиль.

— Доверьтесь мне.

Добравшись до комнаты, где стояла накрытая простыней детская коляска, Блейк облегченно вздохнул. Следующее помещение — то, которое им нужно. Они вошли в комнату с низким сводом и земляным полом, три стены которой были уставлены стеллажами с бутылками. Несколько деревянных ящиков стояли прямо на полу.

— Осторожно, тут ступеньки. Мы пришли. Постойте, пожалуйста, минутку, мне нужны обе руки…

Блейк высвободился и несколькими широкими движениями убрал самые большие паутины.

— Что вы делаете?

— Забочусь о вас.

— В последний раз, когда вы обо мне позаботились, у меня в течение пяти дней были черные зубы.

Поддерживая Одиль за плечи, Эндрю подвел ее к стеллажу с красным вином.

— На счет три я сниму с вас повязку, вы выберете, и все. Один, два. Хоп!

Одиль осторожно открыла глаза и увидела стеллаж с бутылками.

— Какой ужас, столько паутины… Из-за пыли я не могу прочесть этикетки.

— Если хотите, я могу пойти поискать тряпку.

— Не двигайтесь с места, умоляю вас… Вон там я вижу белые бордоские вина, сент-эмильон. Не будем рисковать. Их будет трое, поэтому нужно как минимум три одинаковые бутылки.

— Вы считаете их пьяницами, поскольку они англичане?

— Две поставим на стол, и одна нужна, чтобы проверить, хорошее ли вино. С выдержанными винами иной раз бывают неожиданности.

Одиль наклонилась, чтобы лучше разглядеть бутылки.

— Так, у нас тут есть шато-лафит, о-брион… И даже бургундские: вон-романе, шассань-монраше… Прекрасный подвал.

— Вам надо бы спускаться сюда почаще.

— Опять вы за свое. Она показала пальцем:

— Я вижу белые. Сотерн, я думаю, будет неожиданней всего, но, как вы говорите, почему бы нет?

Одиль склонилась ниже. Вдруг в глубине стеллажа, за бутылками, она почувствовала какое-то движение. И застыла на месте.

— Диана очень любила сотерн.

Одиль не ответила. Она попыталась взять себя в руки, но прямо на нее смотрели милые черные глазки, а это было выше ее сил. Она не закричала. Не бросилась бежать. Она лишь поискала рукой руку Блейка, который разглядывал соседний стеллаж. Одиль подалась назад, но в этот момент наткнулась на паутину. По телу женщины пробежала дрожь от охватившего ее ужаса. Одиль упала в обморок.

57

— Через несколько часов гости будут здесь. Если Одиль очнется в подвале, она опять потеряет сознание.

Блейк и Манье мчались по коридорам со всех ног. Когда они прибежали в винный погреб, кухарка все еще лежала на полу без сознания.

— Бедняжка… — жалостливо сказал Филипп. — Прямо Спящая красавица.

— Спит во дворце с паутиной, на ложе с мышиным пометом. Чудесно. Если подсчитать, сколько кругом грызунов, получится скорее Золушка. Как, по-твоему, они сделают ей платье? Но шутки в сторону, ты берешься за нижнюю часть, я — за верхнюю, и поднимаем.

— Слава богу, когда она упала, не ударилась головой о ящики…

— А то бы тебе пришлось готовить сегодня ужин. Тоном заправского метрдотеля управляющий объявил:

— Замороженные равиоли под соусом с ГМО и с хлебом из целлофанового пакета!

— На счет «три» поднимаем, — скомандовал Блейк. Мужчины подняли Одиль и с трудом потащили ее к выходу.

— А все-таки ноги у нее красивые, — отметил Манье.

— Вот видишь, ты к ней неравнодушен.

— Да замолчи ты, лучше шагай поживей, чем глупости говорить, у меня спина отваливается.

— А ты представь, что спасаешь принцессу.

— Скажешь тоже, — пыхтел Филипп. — У нас, когда тащат что-нибудь неподъемное, говорят: тяжелый, как дохлый осел.

— Надо же, забавно, а у меня в Девоне говорят, как беременная корова.

— Я все слышу, — процедила сквозь зубы Одиль. — Еще одно слово…

До приезда гостей оставалось меньше часа. Манон весь день драила гостиную с пола до потолка. Блейк помог ей управиться с пылесосом и помыть люстру. Стол был накрыт на три персоны: белая выглаженная скатерть с белой же вышивкой, фарфоровый сервиз, хрустальные бокалы баккара с ручной огранкой и столовое серебро в лучших французских традициях. Пока Эндрю проверял, ровно ли стоят бокалы относительно стульев, Манон взбила подушки на угловом диване.

Выглянув в окно, мажордом удостоверился, что Филипп точно выполняет свою программу. Уже стемнело. По просьбе Мадам управляющий в виде исключения открыл главные ворота. А еще он уставил гравийную аллею факелами и смел с крыльца опавшие листья. Взобравшись на приставную лестницу, Манье менял одну из лампочек под навесом.

— Ну, ты доделывай здесь, а я пойду на кухню, посмотрю, как там дела, — сказал Эндрю горничной.

Дверь в буфетную была закрыта — редчайший случай. Блейк постучал и вошел. Одиль резала тонкими ломтиками говядину.

— Ну как, успеваете?

— У меня еще голова слегка кружится, но все будет в порядке. Не могли бы вы налить вино в графин?

— Конечно. А потом пойду переоденусь. Продолжая резать, кухарка спросила:

— А что вы собираетесь надеть?

— Бежевую рубашку, коричневый пиджак и, наверное, галстук-бабочку. А что?

— Я видела, что Филипп достал факелы. Не вздумайте разыграть перед ними мажордома из преисподней! Не надевайте бабочку!

— Почему не надевать?

— Во Франции бабочку надевают скорее гости.

— Приму к сведению. Значит, галстук. Какого цвета? Синий или зеленый?

— У вас еще есть бордовый, красивый такой, он больше всего подойдет.

Блейк откупорил три бутылки о-бриона, чтобы дать вину подышать, и медленно перелил содержимое одной бутылки в графин. И отметил, что кухарка, против обыкновения, во время готовки ничего не положила в миску Мефистофеля.

— Вы полагаете, что коту не понравится?

— Он набросится на это так же, как с некоторых пор набрасывается на все, что я готовлю, но я посадила его на диету. Только, пожалуйста, ничего не говорите. Я знаю, что вы думаете.

— Я думаю, что он сменил шерсть на зимнюю…

— Мефистофель разжирел, вот и все. Вчера я видела его в огороде. Притаился за какой-то веточкой и с вожделением смотрел на птиц. Он вел себя так, будто был готов прыгнуть и поймать их на лету. Он уже и так похож на диванную подушку. Если будет продолжать в том же духе, то станет похожим на диван…

— Я с трудом представляю себе, что бы вы со мной сделали, если б я так говорил о Мефистофеле.

Одиль включила вытяжку посильнее и принялась обжаривать куски говядины на гриле.

— Вы их уже жарите?

— Это кулинарный секрет, — объяснила она. — Сначала ломтики мяса надо слегка обжарить и дать им чуть подсохнуть, зато потом, когда они впитают в себя виноградный сок, то станут мягкими и к тому же приобретут тонкий аромат.

— Во Франции вы меньше жарите мясо, чем мы в Англии. У вас мясо всегда красное, с кровью.

— А у вас не мясо, а подошва. Проблема с мясом у вас, а не у нас. Вы слишком его пережариваете. Это ваш исторический порок. Посмотрите, что вы сделали с нашей Жанной д’Арк: вы ее так поджарили, что одни угольки остались!

58

Несмотря на начавшийся дождь факелы горели исправно. В замке все пребывали в боевой готовности. С получасовым опозданием фары автомобиля возвестили о приезде гостей.

— Манон, поднимись, предупреди Мадам, что они здесь. И Одиль предупреди.

Машина медленно проехала по гравийной аллее и, обогнув каштановую рощицу, остановилась возле самого крыльца. Блейк ждал на верхней ступеньке, держа зонт наготове. Как только машина подъехала, он спустился, чтобы открыть дверцу и защитить гостью от дождя.

— Добрый вечер, мадам. Добро пожаловать в поместье Бовилье.

Взглянув на женщину, он в первое мгновение подумал, что у него галлюцинация.

— Мелисса?

— Добрый вечер, Эндрю. Жаль, что не могу тебя поцеловать, но мы не должны показывать, что знакомы. Ты хорошо выглядишь.

Блейк пошатнулся. Затем посмотрел на водительское место. Из машины выходил Ричард Уорд.

— А мне зонт не полагается?

— Что ты здесь делаешь?

— Сопровождаю жену, которая приехала в гости к своей французской подруге.

Уорд взял с заднего сиденья великолепный букет цветов и поспешил под навес.

— Ты славно выглядишь, старина. Это отрадно. Блейк все никак не мог опомниться. Уорд продолжал:

— Если бы мне однажды сказали, что ты будешь прислуживать на ужине, куда я буду приглашен, я бы не поверил. Чего только в жизни не бывает! — Ричард уже забавлялся в предвкушении предстоящего вечера.

— Ты понимаешь, в какой мы оказались ситуации? — спросил наконец Блейк.

— Прекрасно понимаю, именно поэтому я так рад, что нахожусь здесь. Никогда бы не подумал, что в гостях у одной из подруг жены…

Ричард Уорд направился к двери.

— Здесь по правилам ты должен держать мне дверь, приложив мизинец к боковому шву брюк.

— Ричард…

— Мистер Уорд. Мы принадлежим к разным кругам общества, — ответил тот, глядя прямо в глаза другу, которому было не до веселья.

Блейк в растерянности закрыл за ними дверь. Его друг снял пальто и протянул его мажордому.

— Спасибо, милейший, вы очень любезны!

Блейк был готов наброситься на него, как тогда, когда Уорд намекнул ректору университета, что Эндрю переспал с его дочерью. Появление мадам Бовилье остановило его. Она спускалась по нижним ступенькам лестницы, величественная, в роскошном изумрудно-зеленом платье с подчеркнутой талией. Красиво причесанная, с макияжем, Мадам производила шикарное впечатление.

— Натали, какая радость тебя видеть!

— А как я счастлива, Мелисса. Спасибо, что добрались до меня.

Женщины горячо обнялись.

— Ты, наверное, не помнишь Ричарда, это мой муж. Уорд наклонился, чтобы поцеловать руку мадам Бовилье.

— Очень приятно. Уорд преподнес ей букет.

— Какие изумительные цветы! — воскликнула Натали. — Ну что вы, зачем? Месье Блейк, поставьте их, пожалуйста, в вазу.

Отдав цветы, Мадам взяла подругу за руку.

— Я так рада вас видеть! Друзей ведь уже на так много. Проходите и будьте как дома.

Блейк дошел до буфетной, точно робот. Голова у него шла кругом. Он представлял себе что угодно, но к тому, что произошло, он совершенно не был готов. Дело осложнялось тем, что он не должен был подавать виду. Открыв шкаф, он машинально взял вазу и пошел к раковине налить воды. Одиль, хоть и хлопотала у плиты, все же заметила, что с мажордомом что-то не так.

— Все нормально, Эндрю?

— Я подам аперитив. Мадам сегодня необычайно красива.

С выражением сомнения на лице кухарка посмотрела вслед уходящему с букетом Эндрю.

Аперитив был подан в маленькой гостиной. Мелисса и Натали сразу же пустились в воспоминания. Сидя рядом на диване, они смеялись, вспоминая свое знакомство, когда одна плохо говорила по-французски, а вторая — кое-как изъяснялась по-английски. Мадам в самом деле выглядела счастливой.

Уорд сидел в кресле. При малейшей возможности он подмигивал Блейку. Подавая ему аперитив, мажордом шепнул:

— Если ты не перестанешь, извращенец несчастный, я пожалуюсь, что ты ко мне пристаешь.

Уорда очень забавляло, как скованно его друг чувствует себя в роли мажордома. Наклонившись, чтобы поставить стакан на журнальный столик, он шепнул Эндрю:

— А ты представь себе, что ты на маскараде, где только ты один в маскарадном костюме…

— Ты мне за это заплатишь.

— Завтра — пожалуйста, все что угодно, а сегодня уж я повеселюсь.

Подруги были слишком заняты друг другом, чтобы заметить перешептывание мужчин.

— Скажите, друг мой, нет ли у вас льда? — спросил Уорд уже громче.

«Это в мускат-то, дубина?» — чуть было не ответил Блейк, но вовремя остановился.

— Одну минуту, месье…

Выходя из гостиной, Эндрю чудом не расшиб лоб о дверной косяк, а Уорд с блаженной улыбкой уселся поглубже в кресло.

59

Когда Блейк торжественно распахнул двери, вид большой гостиной произвел на гостей сильное впечатление.

— Ты нас принимаешь как особ королевской крови! — воскликнула Мелисса.

— Как людей, которых я люблю… — улыбнулась Натали.

Блейк выдвинул стул Мелиссы:

— Соблаговолите, пожалуйста…

Мадам Уорд избегала смотреть на Эндрю. В отличие от мужа, она, похоже, не находила забавным то, что Эндрю находится в затруднительном положении. Следующим мажордом усадил месье Уорда. В тот момент, когда Ричард опустился на стул, Блейк улыбнулся ему, незаметно наступив на ногу. Гость стиснул зубы и вежливо поблагодарил. Потом Блейк занялся Мадам, любуясь попутно ее движениями и манерой держаться, чему радостная встреча придала еще больше изящества. Эндрю отметил про себя, что на Мадам не было никаких украшений, кроме обручального кольца. Какое-нибудь колье, однако, хорошо смотрелось бы на ее декольте.

— Я знаю, что в Англии, — начала мадам Бовилье, — принято, чтобы люди, прислуживающие за столом, развернули вашу салфетку и положили ее вам на колени, но во Франции так не делается… Однако, если вы хотите, месье Блейк может…

Мелисса и Уорд поспешили развернуть свои салфетки сами.

— Меня всегда удивляло, почему в наших странах, хоть мы и соседи, такие разные обычаи, — сказал Уорд.

Мелисса рассмеялась:

— А помнишь ту преподавательницу, которая заставляла нас изучать слова, которые мы позаимствовали друг у друга?

— Ну конечно! Мадам Саренсон! Сумасшедшая, одета была всегда как пугало огородное.

— Она еще говорила, что без англичан у французов не было бы таких слов, как паркинг, уик-энд, клуб, сэндвич, докер, дезодорант. Froggies[10] были бы лишены фэйр-плей, пуловеров, хит-парадов и шейкеров!

— Не знаю, обошлись бы мы без дилеров и фастфуда, но без джентльменов и секс-символов было бы скучновато.

— Она даже заставляла нас выучивать целые тексты собственного сочинения, напичканные словами, которые англичане заимствовали у французов…

— Я уже не помню.

— А я кое-что помню: «женщина-вамп в дезабилье смотрела меню…», «она дала карт-бланш своему шевалье, и он отправился на рандеву», «этот буржуа был готов на все ради своей протеже», а еще выражения «ноблесс оближ» и «се ля ви».

В разговор вмешался Уорд:

— А мне очень нравится высказывание, которое приписывают Роберу Сюркуфу, вашему корсару, хотя оно и выставляет нас в дурном свете.

— И что это за высказывание?

— Когда он атаковал наш флот, один из наших адмиралов попытался его унизить. Он сказал: «Вы сражаетесь за деньги, а мы — за честь!» На что Сюркуф ответил: «Каждый сражается за то, чего у него нет».

Блейк подождал, пока стихнет смех, и объявил:

— На закуску наш шеф-повар предлагает вам морские гребешки в апельсиновом соусе. Приятного аппетита.

Ужин протекал идеально — для всех, кроме Блейка. Каждый раз, возвращаясь в буфетную, он пытался немного расслабиться. Словно потерпевший кораблекрушение, который вот-вот утонет, он старался глотнуть воздуху, прежде чем погрузиться в море. Дважды ему пришлось ополоснуть лицо холодной водой. Этот вечер выбил его из колеи. Присутствие Ричарда, с которым он мог перекинуться парой слов, только подойдя очень близко, и холодность, которую выказывала ему обычно такая теплая Мелисса, заставили его задуматься о своем месте. Присутствие блистательной мадам Бовилье тоже не оставляло его равнодушным.

Не успела Манон убрать одно блюдо, как он вошел в гостиную с безупречно сложенным полотенцем, висящим на левой руке.

— Далее мы предлагаем вам мильфей из говядины с фуа-гра и виноградом, с гарниром из фирменных картофельных крокетов и трюфелей.

Блюда сменяли друг друга без сучка и задоринки. Мадам и ее гости с легкостью общались на французском и английском, кто-нибудь задавал вопрос на одном языке, а ему отвечали на другом. На кухне Одиль уже могла перевести дух. Листья салата и сырная тарелка были уже готовы, а по поводу десерта Одиль не беспокоилась. Она еще ни разу не испортила ни одного крем-брюле.

— Ну как, Эндрю, держитесь?

— Да, вечер не из легких.

— Как, по-вашему, им понравилась моя кухня?

— Тарелки возвращаются пустые. Не знаю, как к этому относятся во Франции, а в Англии это хороший знак. Пару вы покорили, но, думаю, и Мадам еще больше прониклась вашим талантом.

Удовлетворенная Одиль не торопясь вытерла руки и позволила себе несколько минут отдыха.

Когда Блейк вернулся в гостиную, разговор уже перекинулся на другую тему.

— Франсуа нуждался в том, чтобы я ему помогала, — признавалась Мадам. — Я без колебаний оставила свою карьеру. И не жалею об этом. Никакая профессия не дала бы мне столько счастья, сколько дал этот человек.

— Пути, ведущие нас туда, где мы обретаем свое место в жизни, порой удивительны, — сказал Уорд.

Внезапно, повернувшись к Блейку, он спросил:

— Вот, например, вы, месье, почему вы стали мажордомом?

Эндрю не смел открыть рот.

— Не робейте, месье Блейк, скажите нам, — подбодрила его Мадам.

Блейк оказался в полном замешательстве. Стоя навытяжку перед гостями, он смотрел на своего лучшего друга, не имея возможности показать, что знает его, и был вынужден отвечать на очень трудный для него вопрос, заданный хозяйкой, которой он служил, обманывая ее, уже несколько месяцев.

— Не знаю… — пробормотал он. — Я никогда не думал об этом.

На каком языке он ответил — на французском или на английском? Он не отдал себе отчета. Взгляды всех были устремлены на него. И вдруг, несмотря на растерянность, его словно прорвало:

— Я испробовал много профессий. Теперь, оглядываясь назад, я должен признать, что всегда гораздо важнее для меня были люди, с которыми мне приходилось работать, чем сама работа. Близкое общение, взаимопомощь, стремление к общей цели… Все то, из чего и складывается жизнь. Дело само по себе стало вторичным, главное — человеческие отношения. Сначала я понял это, общаясь с моим отцом, а потом — с большинством тех, кого встречал на своем пути. В сущности, я думаю, мне нравится заботиться о людях. Не знаю, является ли это профессией, но именно этому я бы хотел посвятить всю свою жизнь.

Наступило молчание. Натали, Мелисса и Ричард восприняли слова Блейка каждый по-своему, но все решили, что сказанное им гораздо значительнее, чем они ожидали услышать.

Чтобы сохранить невозмутимость, Уорд выпил глоток вина. Все ожидали, что Блейк продолжит вести себя как почтенный мажордом и беседа возобновится между гостями. Однако, вопреки ожиданию, Блейк заговорил вновь:

— Месье прав. Мы нередко странными путями идем к своему месту в жизни. Я вспоминаю одного своего хорошего друга, который в юности жил в английской деревне у большой дороги. Каждое утро он, к своему огорчению, находил на шоссе мертвых ежей. Я несколько раз видел, как он плакал над этими маленькими созданиями, хороня их в дальнем углу родительского сада. Прошло много лет, он стал молодым инженером и больше никогда не говорил о мертвых ежах. Однако он получил диплом и сделал блестящую карьеру благодаря тому, что стал создавать специальные траншеи и туннели, защищающие животных в сельской местности. Вот и спрашивается, жизнь ли делает из нас тех, кем мы являемся, или же мы сами выбираем свой путь, исходя из того, что нам дорого?

60

Было уже поздно, когда гости собрались уезжать. Блейк проводил машину до главных ворот, чтобы закрыть их после отъезда гостей. Едва выехав за пределы поместья, Уорд остановился. Мелисса вышла из машины.

— Какой вечер! Так странно было видеть тебя в этой роли, заботящегося обо всех и обо всем, — сказала она, обнимая друга. — Но роль тебе идет. В конце концов это то, что ты всегда делал для каждого из нас.

Уорд тоже вышел из машины и обратился к жене:

— Садись обратно в машину. В этом своем модном платье ты, чего доброго, еще простудишься.

Мелисса еще раз обняла Блейка и повиновалась мужу. Уорд взял Блейка за плечи:

— Я долго буду помнить этот вечер. Он сжал Блейка в объятиях.

— И я тоже, — ответил Блейк. — Ты весь вечер меня дурачил. И перестань меня обнимать, что если нас увидят?..

— Я скажу, что влюбился.

Уорд вдруг посерьезнел:

— Знаешь, Эндрю, если б я тебя не знал, в этот вечер мне бы захотелось стать твоим другом. Как хорошо, что мы встретились пятьдесят лет тому назад.

— И все ради чего. Чтобы увидеть меня переодетым в мажордома? И пуститься в рассуждения о том, как лучше всего выходить из лифта, если вы приехали на этаж, кишащий змеями…

— Я счастлив, что дожил до этой минуты. Ты чуть не довел меня до слез, когда рассказал историю с ежами. Даже Мелисса — и та не знала.

— Ты ей скажешь, что я говорил о тебе?

— Она видела мои глаза. И все поняла.

Уорд посмотрел поверх плеча Блейка в сторону замка.

— Кто-то бежит сюда. Какой-то мужчина. Эндрю обернулся.

— Это Манье, управляющий. Он мне часто напоминает тебя.

— Незаменимых нет…

— Ты незаменимый.

Прибежал запыхавшийся Филипп. Эндрю сделал вид, что желает гостям доброго пути:

— Будьте осторожны, месье.

— Еще раз спасибо, любезнейший! — бросил Уорд, сунув руку в карман.

Блейк побледнел. Его друг вынул из кармана банкноту и сунул ее ему в руку.

— Больной на всю голову, — тихо пробурчал Блейк.

— Что вы, что вы, мне будет приятно, вы были великолепны! — громко ответил Уорд.

Он сел в машину и тронулся с места.

— До чего же милые люди… — сказал Манье.

— Мадам умеет принимать гостей.

— Я помогу тебе закрыть ворота.

На обратном пути мужчины гасили факелы.

— Филипп?

— Да?

— Я очень рад, что ты здесь живешь. Ты тоже незаменимый.

61

Грузчикам понадобилось менее двух часов, чтобы упаковать всю коллекцию книг в специальные ящики и вывезти. Блейк был с ними все время, пока шла работа. Опечаленная Мадам не выходила из своих комнат. Даже у Одиль выступили на глазах слезы, когда она пришла предложить рабочим что-нибудь выпить. Грузовик уехал. В замке опять воцарилось спокойствие, однако у всех было ощущение утраты.

Блейк смотрел на опустевшие полки, на которых редкие предметы декора выглядели как-то сиротливо. В супермаркете он купил несколько банных полотенец мышиного цвета и принялся их распаковывать.

— Хотите помогу? — предложила Манон, опершись на дверную раму.

— Не откажусь. Эти пустоты наводят на меня тоску.

— Хорошая идея с полотенцами, будет не так тоскливо.

— Не хочу, чтобы Мадам застала библиотеку в таком виде. Да и мне будет повеселее.

— Что, финансовые дела так плохи?

— Мадам пытается найти выход…

— На прошлой неделе она заплатила мне наличными. Это впервые.

Блейк был не в курсе. Манон продолжала:

— Надеюсь, ей не придется вас увольнять. Для Одиль, да и для Филиппа это была бы катастрофа. Вы с вашими талантами без труда найдете себе место даже в более крупном замке, чем этот.

— А ты, Манон? Куда ты пойдешь?

— Жюстен возвращается из командировки через несколько дней. Все зависит от него. В худшем случае вернусь к матери.

— Я надеюсь, что ты вернешься к ней не потому, что некуда деваться, а по другой причине.

— Она прислала мне на мобильник всего одну фразу: «Как поживаешь?» — и плачущий смайлик. Она не станет себя утруждать…

— Это уже хорошее начало. Так твой телефон ловит?

— Я поднималась на холм. Настоящий поход совершила. У меня было предчувствие, что Жюстен пришлет мне сообщение.

— Верное предчувствие. Ошиблась всего лишь в адресате. Все равно это отличная новость. А как экзамен?

— Готовлюсь.

— Животик растет.

— Малыш набирает вес.

— Ты говоришь как будто о мальчике…

— Еще одно предчувствие. Посмотрим, оправдается ли. Присутствие Манон внезапно навело Блейка на мысль:

— Строго между нами, могу я тебя спросить, что ты думаешь по поводу Одиль и Филиппа?

— Я люблю их обоих. У каждого непростой характер… Я рада, что между ними налаживаются отношения.

— Ты тоже заметила…

— Сейчас небо и земля по сравнению с тем, когда я пришла сюда работать.

— Манон, ты можешь кое в чем мне помочь?

— В чем?

— Открыть им глаза.

62

Когда Эндрю поднялся к мадам Бовилье, она задала ему вопрос, от которого он оторопел:

— Вы знаете дорогу к кладбищу в парке?

Эндрю уставился на мадам Бовилье, решая, как поступить. Признаться, что был там, или изобразить неведение?

— Я уже был там с Филиппом.

— Вы можете проводить меня туда?

Листва с деревьев облетела, и небо было видно всюду, куда ни кинь взгляд. Ощущать необъятность пространства, видеть горизонт или чувствовать на лице дуновение ветерка — это всегда возбуждало Эндрю. В юности он с криком пускался бежать, размахивая руками. Позже он научился переживать свой восторг по-другому: замирал, весь превращаясь в зрение и слух, дышал полной грудью и, ощущая, как бьется сердце, уносился мыслями далеко. С возрастом, даже когда глаза уже не позволяли отчетливо различать кричащих вдали птиц, внутренние ощущения не ослабевали. В этот день легкий ветерок в парке доставлял ему большое удовольствие.

Блейк шел рядом с мадам Бовилье. Укутанная в пальто, поднятый воротник которого наполовину закрывал ее лицо, с наброшенным на голову шарфом, она шла нетвердой походкой. За почти три месяца работы Блейк ни разу не видел, чтобы мадам Бовилье выходила из замка. Что заставило ее выйти и не жалела ли она об этом?

Люди разного возраста, даже когда идут вдвоем, редко идут вместе. Эндрю наблюдал это сотни раз — и в прошлом, и в настоящем. Янис обычно бежал впереди, время от времени оборачиваясь и словно побуждая его идти быстрее. Филипп вел себя, как его Юпла: удалялся, потом возвращался, влекомый непонятно чем. Манон то отставала, то шла впереди, а рядом старалась идти, только когда ненадолго отвлекалась от своих мыслей.

Мадам и Блейк шли так, как часто ходят пожилые люди, — приноравливаясь друг к другу. Быть может, жизнь научила их ценить такие минуты, наслаждаясь компанией другого и вслушиваясь в звук его и своих шагов.

Блейк не сомневался, что они идут правильной дорогой. Тем не менее, когда он увидел возвышающийся над кладбищем раскидистый дуб, он почувствовал облегчение. Заметив вдали ограду, Мадам остановилась. Не говоря ни слова, она обернулась, словно желая окинуть взглядом путь, который они проделали. Блейк подумал, что она искала глазами замок, но он был слишком далеко. А может, удалившись от дома, она хотела немного успокоиться?

— Ходьба, кажется, пошла вам на пользу, — сказал, глядя на нее, Блейк.

— Хотелось бы так думать.

Блейк показал на дуб:

— Какое величественное дерево!

— Да, действительно. Франсуа говорил, что это самое красивое дерево в поместье.

— Тот, кто задумал устроить место упокоения у его подножия, поступил правильно.

— Красота дерева — не единственная причина. Когда мы с Франсуа купили это поместье, его бывший владелец рассказал нам связанную с ним легенду. Больше двух веков назад под этим дубом встречалась одна влюбленная пара. Парень принадлежал к одной из самых богатых семей в округе, а девушка была дочерью простого фермера. Они любили друг друга, но богатая семья была категорически против их союза. И вот отец парня подговорил одного из своих работников спрятаться в лесу, прихватив ружье, подождать, пока появятся влюбленные, и выстрелить в их сторону. Он никого не собирался убивать — хотел только слегка ранить девушку. Дескать, испугается и выбросит мечты о богатом женихе из головы…

Мадам и Блейк подошли к самому дереву. Мадам погладила ствол.

— Работник промахнулся, — продолжила она. — Девушку он даже не задел, а вот парня сразил наповал. С тех пор эту трагическую историю передают из уст в уста. И ни один дровосек не посмел срубить дерево, хотя все дубы в округе давно превратились в мебель и доски.

— Вы считаете, что эта история правдивая?

— Она красивая. Что-то вроде истории о Ромео и Джульетте. А правдивая или нет — я не знаю. Любовь часто приносит несчастье, а дерево по-прежнему стоит.

— А ваш муж верил в эту легенду?

— Франсуа любил разные истории. Его собрание книг — тому подтверждение, — теперь уже было подтверждением. Он считал, что истории — это лучший способ поднять жизнь над серой обыденностью.

Мадам Бовилье прошла за ограду. Вначале она направилась к могиле родителей. Долго сосредоточенно стояла возле нее. Ветер шевелил ее локоны, выбившиеся из-под шарфа. Поджав губы, она не сводила глаз с выгравированных на камне имен. Блейк, хоть стоял за оградой, находился всего в нескольких метрах от Мадам.

Затем она перешла к могиле мужа. Возле нее она вела себя по-другому. Ее взгляд часто отрывался от гранитной плиты и устремлялся вдаль. Не были так напряжены губы. О чем она думала? Мадам взглянула на Блейка. Он видел, что она продолжала стоять потому, что была не одна и на нее смотрели. Приди она сюда в одиночестве, она ушла бы раньше.

Наконец она перевела взгляд на безымянную могилу, сделала к ней несколько шагов и, поколебавшись, все-таки задержалась возле нее на мгновение. Она избегала смотреть на камень. Лицо ее было опущено. Перед этой могилой она выглядела какой-то маленькой, хрупкой и несчастной.

Прежде чем выйти назад, она обратилась к Блейку. Она говорила своим обычным голосом, не подстраиваясь под кладбищенскую обстановку.

— Вы боитесь смерти, месье Блейк?

— Не думаю. Но я ненавижу то воздействие, которое она оказывает на жизнь.

Мадам Бовилье тихо произнесла:

— Смерть отняла у вас близких людей?

— Она разлучила меня с ними.

Мадам Бовилье закрыла за собой калитку и повернулась лицом к могилам. Взявшись руками за решетку, она сказала:

— А я ненавижу жизнь. Это она развела меня с близкими людьми. А смерть в конце концов все успокоила. Вам не хватает вашей жены, месье Блейк?

— Безумно.

— Мне Франсуа тоже не хватает. Вы ее любили, месье Блейк?

— Не знаю. Я часто задавался вопросом, что значит любить. Я знаю точно, что моя жизнь была лучше, когда она была жива. Мне было хорошо с ней. Мне нравилось то, какой она была и что она делала. Я не был равнодушен, она волновала меня. Она была человеком душевным и порядочным — такая женщина любого мужчину сделает счастливым. Мне с ней никогда не было скучно. Когда я был в силе, мне ради нее хотелось многое сделать. Когда я был слаб, то благодаря ей мне удавалось все-таки идти вперед.

— Вы никогда ей не изменяли?

— Ни разу.

— Похоже, вы наделены незаурядной нравственной силой.

— Вы заблуждаетесь. Я обыкновенный мужчина. От измен меня предохраняло вовсе не умение властвовать собой, а боязнь причинить ей боль. Для меня понятие проступка — чисто субъективное. Важны причины, по которым он совершается. Сами по себе понятия добра и зла мало чего значат. «Ради кого» и «против кого» — это говорит о нас гораздо больше.

— Надо еще уметь выбирать… Вы человек наблюдательный и наверняка заметили, что на одной из плит нет имени.

— На это, видимо, есть веские причины…

— Эта могила — результат компромисса, месье Блейк. Вот вы были мужем одной-единственной женщины, чего нельзя сказать о Франсуа. Около двадцати лет у него была тайная любовь. Я узнала о ней случайно, из-за ребенка. Для меня Франсуа был всем, но я была для него лишь частью. Когда она умерла, он захотел соединить семью под этим дубом. Я даже подозреваю, что он устроил это кладбище только для того, чтобы приблизить ее к себе. Я согласилась, месье Блейк. Я стерпела эту обиду при условии, что ее имя не будет написано на плите.

— Вы считаете, что он вас не любил?

— Скажите, вы бы согласились быть на вторых ролях у своей любимой женщины? Вы смирились бы с мыслью, что она готова на все ради кого-то другого? Моя драма не в том, что он мне изменял, а в том, что он не любил меня так, как любила его я. Я легко пережила бы его мимолетное увлечение, но их любовная история меня убивала. У меня сложилось впечатление — хотя он всегда это отрицал, — что он женился на мне по расчету, а ее действительно любил.

— Вы все еще в обиде на него?

— Чтобы простить, нужно время и много сил. У меня нет ни того, ни другого.

Мадам Бовилье охватила дрожь.

— Пойдемте, пора возвращаться.

— Еще минуту, пожалуйста. Вряд ли я еще приду сюда когда-нибудь.

Она схватилась за прутья ограды, точно узник за свою решетку.

— Франсуа был моим счастьем и моим несчастьем. Я завидую вашей истории с женой. Завидую до такой степени, что даже испытываю ревность, и это заставляет меня думать, что все вами пережитое не более чем иллюзия. И все-таки Франсуа мне не хватает. Я хотела бы, чтобы он был здесь. С ним мне не было страшно.

— В том, что вы говорите, не чувствуется обиды на него.

— Чего я только ни делала, чтобы его не потерять, если бы вы знали… Но теперь, я думаю, что всегда была одинока.

Блейк одной рукой обнял Мадам за плечи. Она не противилась. По дороге к замку он не посмел заговорить с ней о сыне. И если некоторое время назад обыкновенный мажордом сопровождал свою хозяйку, то на обратном пути мужчина поддерживал женщину, и обоим было тяжело от давящего на них груза потерь и сожалений.

63

— Я получил ваше сообщение, Хизер, но, простите меня, я не  мог позвонить раньше. Как вы поживаете?

— Все хорошо. Если у вас есть немного времени, я бы хотела поговорить с вами о заводе.

— Есть проблемы?

— Нет, с производством все в порядке, но вот Эддинсон переходит все границы. Это кретин рвется к власти и ради этого всех подвергает риску. Если бы я могла, я бы вышвырнула его из фирмы…

— И что же вас смущает? Вы директор. Но будьте осторожны, он большой притворщик. Вам нужна веская причина, и не раскрывайте своих намерений, пока не соберете солидное досье. Если пойдете в наступление, не останавливайтесь на полдороге. Его надо сразить одним ударом, раненый он станет опасен…

— Я тоже так думаю. Так, значит, вы даете принципиальное согласие?

— Не просто согласие, а одобрение и, если понадобится, поддержку, а когда с этим типом будет покончено, то и поздравления!

— Спасибо, месье. Теперь о другом. Мне наконец-то удалось получить сведения о «Вандермель».

— И что там?

— Они запустили несколько проектов, касающихся тех земель по всей Франции, где расположены пригородные особняки. Нельзя сказать, что у них скверная репутация. В домах, которые они строят, есть кое-какие изъяны, но, как мне объяснили, изъяны сегодня — это обычное дело. Плохо то, каким образом они покупают участки. Многие продавцы жалуются на давление с их стороны и не вполне законное проведение сделок. Вы имеете с ними дело?

— Не напрямую, просто они зарятся на один знакомый мне участок.

— Тогда будьте бдительны. Я вам пришлю по электронной почте все цифры, которые я смогла найти о них.

— Спасибо, Хизер. Большое спасибо. В прошлый раз вы сказали, что у меня изменился голос, но ваш голос тоже изменился. Вы стали более уверенной. Меня это очень радует. Это место как раз для вас.

— Я по-прежнему боюсь наделать глупостей, просто я научилась это скрывать.

— Дорогая Хизер, у меня есть для вас хорошая новость и плохая. Плохая состоит в том, что этот страх вас никогда не покинет.

— А хорошая?

— Без него никогда ничего не достигнешь. Взгляните на этого болвана Эддинсона: он ничего не боится. Обнимаю вас.

64

— Эндрю, сказать по правде, я не уверен, что это хорошая идея…

Управляющий беспокойно ходил взад и вперед по своей кухне, ожидая, когда Эндрю выйдет из его спальни.

— Я знаю, что ты из добрых побуждений, — добавил он, — я тебе признателен, но правда же…

— И это говорит человек, который носился на велосипеде по лесу, изображая призрака… — через дверь отвечал Блейк. — В любом случае я почти закончил. Ты накрыл на стол?

Ворча что-то себе под нос, Манье покорился.

— Что касается Одиль, — уже громко сказал он, — то мне уже несколько дней снится странный сон.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи…

— Один и тот же, вижу все очень отчетливо. Прямо как наяву. Я парю в облаках, вокруг все белое. Вдруг передо мной возникает она, взгляд у нее какой-то безумный, и она со всего маху бьет меня чем-то по лбу. На этом сон обрывается. Наверное, это последствие того случая.

— Несомненно… Ты готов?

Манье встал перед дверью в спальню. Блейк открыл дверь. Увидев его, Филипп вскрикнул и отскочил назад.

— Черт возьми! И ты считаешь, что ты похож на Одиль? Ты похож на трансвестита, по которому проехал грузовик! Юпла и та больше похожа, чем ты!

Блейк был в парике и с накрашенными губами. Результат был впечатляющим, но о сходстве вряд ли можно было говорить.

— Послушай, Филипп, у нас ведь тут не конкурс двойников. Я хочу тебе помочь. У нас осталось четверть часа до начала второй фазы.

Манье не мог оторвать взгляд от причудливо накрашенного лица друга. Не отдавая себе отчета, он медленно пятился назад — до такой степени ему было не по себе.

— Ничего не получится, — сказал он, качая головой. — Мне страшно на тебя смотреть. Уж лучше бы я ужинал с мажордомом из преисподней.

— Сядь!

В других обстоятельствах Филипп расхохотался бы до слез, но при виде этого человека, обычно такого опрятного, а теперь перекрашенного, словно краденый автомобиль, и с немыслимой прической, он совсем растерялся.

— Мать говорила, что у каждого человека всегда есть его темная сторона, но ты побил все рекорды. Даже ваши рок-звезды рядом с тобой выглядели бы как монахи-цистерцианцы…

— Садись за стол. Начнем с салфетки.

Филипп развернул салфетку и, вытянув шею, приготовился заправить ее за ворот.

— Нет, не так. Берешь ее за уголок и держишь на весу, она сама расправляется под силой тяжести.

— Так это сила тяжести заправит мне салфетку?

— А потом ты кладешь ее себе на колени.

— Но я не сюда сажаю себе больше всего пятен…

Манье пребывал в отчаянии.

— Филипп, дыши глубже, — расположившись прямо перед ним, посоветовал Блейк.

— Посмотрел бы я на тебя! Ты себя в зеркале видел? Нет, конечно. Глядя на твою физиономию, можно подумать, что ты красился в кромешной тьме, и не руками, а ногами. А голос…

— Что голос?

— Да голос как голос, обычный, но в сочетании с головой… В общем, это действует на нервы.

— А я думал, это тебе поможет.

— Надеюсь, ты не сегодня собираешься учить меня танцевать. Если ты до меня дотронешься, меня может стошнить.

— Постарайся сосредоточиться. Манон скоро придет, к этому времени надо уметь хотя бы садиться за стол.

— Ты покажешься ей в таком виде?

— А в чем проблема?

— Бог мой, дитя невинное! Да она со страху родит у меня на пороге.

— Я ее предупредил, что буду загримирован, и в отличие от тебя она отнеслась к этому спокойно. Складывай салфетку, и начнем сначала.

Манье понемногу привыкал к внешнему виду своего наставника. Тот уже не внушал ему страха. Манье стал даже от души смеяться.

— Филипп, давай посерьезней.

— Ага, стоит только посмотреть на тебя…

— Сосредоточься на салфетке.

— Уголок, сила тяжести — и хоп на колени.

— Уже лучше, но следи за тем, чтобы не вытягивать шею, а то ты похож на старую курицу-психопатку.

— Ты себя не видел.

— Теперь посмотрим, как ты держишь приборы.

— А тут-то что не так?

— Ты их сразу хватаешь. За тобой же никто не гонится. Ты должен подождать, пока тебя не обслужат и пока все не будут готовы приняться за еду.

— Понял. Жду.

— Теперь бери их. Филипп взял вилку и нож.

— Можно подумать, что ты собираешься кого-то зарезать…

— Отчасти это верно. Я собираюсь зарезать стейк.

— А зеленый горошек?

— Тоже. Я заколю одну горошину за другой. Настоящая резня.

— Если ты будешь валять дурака, мы не продвинемся ни на шаг.

— Я уже десять лет ем совершенно один. А ты хочешь, чтобы я вдруг появился при австрийском дворе и со своей кривой рожей выдал бы себя за виконта? Я неисправим.

— Я бы так не сказал.

Блейк встал и сам вложил приборы другу в руки.

— Вот. Так будет лучше.

— Вблизи ты смотришься еще ужасней… Франкенштейн отдыхает.

В дверь постучали.

— Мне, наверное, надо пойти открыть, чтобы подготовить малышку…

— Сиди на месте.

65

Манон действительно вскрикнула.

— Хорошо еще, что ты ее предупредил! — усмехнулся Манье.

Девушка, не сводя глаз с Блейка, вошла в комнату. Она обошла мажордома кругом, стараясь держаться от него подальше.

— Это что же, ваш способ научить Филиппа вести себя с женщинами?

Манье встал, чтобы поздороваться, и поцеловал Манон в щечку.

— Добрый вечер, Манон. Хоть вы ему скажите. Вас он, может, послушает. Представьте, что вы агент спецслужб на тренировке, вам нужно поражать мишени, стрелять по террористам, спасать женщин и детей… Что бы вы сделали?

— Уложила бы на месте.

— Спасибо вам за поддержку нас обоих… — сказал Эндрю. — Манон, садитесь, пожалуйста. Мы немного изменим правила.

Блейк снял парик и умылся под краном.

— Чтобы дать вам максимум свободы, я сяду в сторонке. Забудьте обо мне.

— Легко сказать, такое не забывается…

— Я вмешаюсь, только если Филипп сделает ошибку.

Блейк направился к шкафчику, взял оттуда швабру и направил палку на Манье.

— Если ты поведешь себя неправильно, я легонько ткну тебя в бок, а потом мы посмотрим, что нужно подкорректировать.

Манон ситуация веселила. Они с Филиппом уселись друг против друга. Эндрю зажег на столе свечу.

— Как романтично! — усмехнулась девушка.

— Только не забудьте напомнить, в какой момент я должен буду мордой пододвинуть ей котлету, — продолжил иронизировать Манье.

— Вы готовы?

Управляющий наклонился к Манон:

— Как мило с вашей стороны, что вы согласились участвовать. Может, и лучше тренироваться с настоящей женщиной, но я чувствую себя полным идиотом… Представьте только, учиться красиво есть, в моем-то возрасте…

— Нет проблем, Филипп. Нам всем время от времени нужна помощь, и возраст тут ни при чем. Эндрю мне тоже помог. Только метод был не такой странный…

— Можем начинать?

Уголок салфетки, сила тяжести, взятие в руки приборов — начало прошло без сучка и задоринки. Филипп и Манон осторожно начали разговор. Можно было подумать, что они играют в «да и нет не говорите».

— Вы любите цветы?

— Обожаю.

— А моллюски у вас не вызывают аллергию?

— Насколько я знаю, не вызывают…

Подыскивая тему для разговора, Манон вспомнила о своем желании отправиться в путешествие на край света.

— А в какую страну мечтаете поехать вы? — спросила Манон у Манье.

— Не знаю. Мне кажется, я боюсь летать, а на море у меня морская болезнь. Мне нужна такая страна, куда я мог бы поехать поездом.

Филипп повернулся к Блейку:

— На Багамы можно поехать поездом?

Эндрю закатил глаза и ткнул его в бок рукояткой швабры.

Мало-помалу все стали вести себя более или менее естественно в неестественной ситуации.

Филипп наполнил бокал Манон так, как наполняют его в мексиканских барах, — поднимая бутылку во время процесса. Блейк легонько ткнул его в бок. Когда же управляющий опрокинул на партнершу солонку, Эндрю чуть не сломал ему ребра. Манье почти не беседовал с женщиной. Его манера вести разговор тоже вызывала нарекания. Филипп то допускал неподобающие высказывания, а то вдруг становился излишне застенчивым.

— У вас уже было первое свидание? — поинтересовался он, почти не глядя на девушку. — Само собой, вы же такая красивая…

Манон покраснела:

— У меня о первом свидании осталось скверное воспоминание. Это был мальчик, с которым мы учились в лицее. Я была им очарована, а ему от меня надо было только одно… Он был хорош собой и с хорошими манерами, но это была только видимость. На его примере я хотя бы поняла, что не надо обращать слишком большое внимание на упаковку.

— Бедная девочка, — сказал Филипп. — У меня тоже было первое свидание. Ее звали Эмили. Я до сих пор вспоминаю ее красивые зеленые глаза. Каждый раз, когда они останавливались на мне, я чувствовал себя кроликом, которого осветили фарами. Я десятки раз приглашал ее на свидание, и однажды она согласилась. Я выбрал лучший ресторан, который только мог ей предложить. Купил цветы, белые розы. Я сидел в ресторане и ждал ее, но она не пришла. Я так волновался… До сих пор помню жалостливые взгляды официантов, когда я уходил со своими цветами. Я не решился ей позвонить. А через три дня я встретил ее под руку с одноклассником. Когда я спросил ее, почему она не пришла, она рассмеялась мне в лицо. Она просто-напросто забыла, для нее это не имело никакого значения. Больше я на свидание никого не приглашал.

Рассказывая, Манье навалился локтями на стол. Блейк не стал его поправлять.

— Манон, — продолжал Манье, — вы с Эндрю здесь ради того, чтобы мне помочь, и вы даже не представляете себе, какая это для меня честь. Но я считаю, что все слишком поздно. Не тратьте время на старого брюзгу. Вам надо готовиться к конкурсу. Через несколько месяцев вы станете матерью. Эндрю мне сказал, что вы ждете молодого человека, который сейчас за границей. Когда он должен вернуться?

66

— Вы считаете нормальным, что он до сих пор не дал о себе знать?

— Расслабься, Манон, сейчас только восемь утра. Сидя за письменным столом в библиотеке, девушка не отрывала глаз от монитора, словно подводник от экрана гидролокатора. Эндрю застал ее там еще до рассвета, когда пришел прогладить газету. С того времени Манон не покидала своего поста, разве только два раза ходила в туалет, да и то просила Эндрю подежурить — на случай появления электронного письма от Жюстена.

— Ты испортишь себе глаза, если будешь так таращиться на экран.

— Он уже должен был вернуться. Чем же он занят? Наверное, не получил моего письма…

— Почему вдруг?

— А вдруг с ним что-то случилось на обратном пути? Бывают же трагедии? Погиб в самом расцвете молодости, когда ехал к любимой женщине, которая ждет от него ребенка… А если я не любимая женщина?

— Тебе в самом деле нужно успокоиться. Так тебя на весь день не хватит. Да и меня, кстати, тоже…

— Я не знаю, что со мной. Я чувствую себя стиральной машиной в режиме отжима, так меня трясет. Места себе не нахожу. Я понимаю, что говорю глупости, но если я не буду их выговаривать, они засядут у меня в голове, раздуются до невероятных размеров и в конце концов лопнут вместе с мозгами!

— Да, нелегко быть молодой женщиной…

— Мне так его не хватает. Я все время только о нем и думаю. А знаете, чего мне недостает больше всего? Вы, конечно, решите, что я свихнулась, но я обожаю слушать его дыхание, когда он спит. Он иногда храпит, но чаще всего дышит медленно, глубоко. У его дыхания свой ритм, как у музыки. И я не устаю говорить себе, что он здесь, рядом со мной. И я кладу ему голову на плечо. А он даже не просыпается! Я чувствую щекой тепло его кожи, ее запах. Я слышу биение его сердца и чувствую себя в безопасности. Как подумаю, что у меня никогда больше не будет таких минут…

— Не начинайте сначала.

— А вам чего не хватает, что было в вашей жене? Манон мгновенно осознала бестактность своего вопроса: она-то еще могла на что-то надеяться, а он нет.

— Простите меня, — сказала она, смутившись. — Я бог знает что говорю. Я не хотела причинить вам боль…

— Все нормально. Если разговор о Диане поможет тебе уберечь свой мозг…

Эндрю вспомнил свою жену. Ему не было ни грустно, ни тоскливо. Он часто думал о ней, и это было так естественно, как будто они только вчера расстались.

— Я много чего любил в ней, и всего этого мне не хватает. Особенно я любил смотреть ей в глаза — и она позволяла это мне. Часто говорят, что глаза — это окна, через которые можно заглянуть в душу. Люди дотрагиваются друг до друга, ласкают друг друга, но нужно пользоваться очень большим доверием человека, чтобы он позволил вам смотреть ему в глаза столько, сколько вам хочется. В этот момент вы не только слышите, что он говорит, вы видите его всего таким, какой он есть на самом деле. У нас с Дианой такое случалось где угодно: во время ужина, посреди улицы или вечером, когда мы были одни. Тогда время останавливалось, и мы ощущали эту связь друг с другом. Я никогда не переживал более волнующих моментов. Нам было даже не обязательно касаться друг друга. Каждый ощущал малейшее движение души другого. Она знала это. Пользоваться ее доверием было прекрасно. Я улавливал ее глубинную энергию, ее суть.

— Вы, наверное, очень любили друг друга. На меня никто никогда так не смотрел. Иногда Жюстен пожирал меня глазами, но это совсем другое. Как, по-вашему, он пришлет письмо или позвонит?

— Понятия не имею.

— Мадам не высказывала неудовольствия, что я дала ему номер ее телефона?

— Она почти так же, как ты, надеется, что он вот-вот позвонит…

В дверь просунула голову Одиль:

— По-прежнему тишина? Блейк воздел руки к небу:

— Вы, стало быть, втроем ждете прекрасного принца! В какую милую компанию я попал.

Лицо кухарки помрачнело, и она спросила:

— Вы не видели Мефистофеля? Я ищу его со вчерашнего дня. Он не притронулся к еде, а утром не пришел попить молока…

Манон и Блейк покачали головой.

— Он скоро вернется, — попытался успокоить кухарку Эндрю. — Тем более если погода испортится.

— Ох уж эти мужчины! Уходят и приходят, когда им заблагорассудится, — вздохнула Манон. — Сколько с ними хлопот…

Блейк хотел было возразить, но тут раздался резкий звон колокольчика на этаже Мадам.

— Что это ей понадобилось? — удивился Блейк.

— Телефон! — хором воскликнули обе женщины, бросившись в коридор.

67

Эндрю вряд ли сможет забыть, как Манон и Одиль мчались вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, словно два ошалевших подростка. Мадам едва сдерживала нетерпение. На другом конце провода действительно был Жюстен.

Зайдя — гораздо более спокойно — в переднюю хозяйки, Эндрю увидел Манон, вцепившуюся в телефонную трубку. Она изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ее безумного волнения, но оно прорывалось в гримасах, искажавших ее лицо. Стоя по обеим сторонам от нее, Мадам и Одиль одинаково приплясывали на месте, каждые пять секунд переживая вместе с девушкой то взлет на головокружительную высоту, то падение в бездну. Когда Манон повесила трубку, все были без сил. Разговор длился менее двух минут, в течение которых Блейк размышлял о том, почему все девушки мира приходят из-за мужчин в такое состояние.

Жюстен пообещал приехать за Манон в тот же вечер, в семь часов. В конце разговора он сказал: «Я люблю тебя», что отнюдь не успокоило Манон, ровно наоборот. Для нее и двух других женщин признание в любви стало фактором, серьезно осложнившим ситуацию. В Манон откуда ни возьмись проснулась бешеная энергия. Сомнения и напряжение последних недель унеслись в вихре, все сметавшем на своем пути. Хозяйка и кухарка вели себя не лучше. Спустя час, когда они уже в третий раз повторили весь разговор, откомментировав каждую фразу, точно разбирали шедевр классической литературы, Блейк решил, что ему для душевного здоровья лучше отправиться к Филиппу и провести время в обществе Юплы и Яниса. Заодно он хотел вернуть домой Мефистофеля, но так его и не нашел.

К вечеру Блейк вернулся в замок — в сопровождении Филиппа, который жаждал своими глазами увидеть сцену возвращения беглого папаши, — и застал трех женщин сидящими за столом на кухне. Они пили чай. Манон громко хохотала, Одиль и Мадам вторили ей. Эндрю почувствовал исходящее от них мощное излучение. Три поколения собрались вместе, и молодость изливала свое счастье на два остальных. В глазах мадам Бовилье вспыхивали радостные искорки, она улыбалась, демонстрируя чудные ямочки на щеках. Филипп был очарован Одиль, сменившей свою всегдашнюю суровость на словоохотливость.

Блейк мечтал об одном — чтобы Жюстен приехал вовремя, потому что опасался, что в одну секунду восьмого все три женщины станут совершенно неуправляемы. Из-за малейшего опоздания Манон решит, что «ее» Жюстена похитила страшная мафия, Мадам станет горевать, потому что ей нечем заплатить выкуп, а Одиль вооружится сковородой и отправится освобождать бедолагу.

В 18 часов 30 минут Манон принялась ходить кругами по кухне. Она брала какую-то вещь, смотрела на нее невидящими глазами, потом клала на место и брала другую. За пять минут она дважды обошла всю кухню и перетрогала все, что попалось ей под руку. В 18:45 она вдруг решила переодеться, потому что наряд, который они с Одиль выбирали несколько часов, совершенно не подходил к историческому моменту. В 18:50 она сидела на банкетке у входа, уже в куртке, и смотрела на видеофон, как собака с вожделением смотрит на кусок говядины в витрине мясной лавки. Мадам дружески держала ее за руку.

Филипп и Эндрю наблюдали за происходящим, стараясь держаться в стороне. Манье хотел было что-то сказать, но Блейку удалось склонить его к молчанию. Урок номер один: никогда не вмешиваться и не пытаться урезонить влюбленную женщину. Урок номер два: любоваться спектаклем и молить Бога, чтобы когда-нибудь такое произошло из-за вас.

В 18:59 Манон несла караул возле видеофона, готовая схватить трубку быстрее, чем техасский ковбой свой кольт в перестрелке возле салуна. Мадам и Одиль стояли на лестничной площадке, и кухарка смотрела в бинокль Блейка на главные ворота. Кстати, забыв спросить разрешение взять бинокль.

— Если ответишь ты, когда он позвонит, — осторожно начал Эндрю, — он поймет, что ты только и делала, что ждала его. В доме есть мажордом, вот и воспользуйся его услугами. Сделай так, чтобы тебя добивались.

— Вы правы. Ответьте ему вы. Вот, смотрите, это несложно, надо просто нажать сюда…

Блейк, улыбнувшись, посмотрел на девушку.

— Ой, простите, — смущенно сказала она. — Я уже не знаю, что со мной.

— Машина подъехала! — пронзительным голосом оповестила всех Одиль.

— Какая марка?

— Темно, не видно, но вроде бы оранжевого цвета…

— Ну, Золушка, вот и твоя карета, — сказал Блейк. — Дыши свободно, время тревог прошло.

Манон обеими руками держалась за живот, не зная, смеяться ей или плакать. Блейк взял ее за подбородок и посмотрел в глаза:

— Манон, в тот день, когда твой мужчина поведет себя как-то не так, когда он проявит глупость, на какую способны только мужчины, вспомни эти минуты и прости его.

Манон обняла Блейка. Зазвонил домофон, все три женщины вздрогнули.

— Замок Бовилье, добрый вечер, — сказал Эндрю голосом заправского мажордома.

— Меня зовут Жюстен Баррье. У меня встреча с Манон…

— Открываю.

Блейк зажег свет возле дома и на крыльце.

— Встреча! — повторила Манон. — Он сказал, что у него встреча! Как романтично!

Блейк и Манье озадаченно переглянулись. Манон проверила, все ли у нее в порядке с платьем, и посмотрела на свой живот.

— Он увидит, что я необъятных размеров.

— Ты прекрасна. Не волнуйся. И, бога ради, дай ему сказать хоть слово.

— Вы правы. Я замолкаю.

— Он вошел, идет по аллее! — Одиль вела репортаж в прямом эфире.

— Скажите нам, когда он минует рощицу, — попросил Блейк.

— Идет решительно. Нет, правда, Манон, он очень мил…

Филипп широко раскрыл глаза. Бросив взгляд на Одиль, Блейк увидел, что Мадам берет у нее бинокль, чтобы тоже посмотреть на Жюстена. Блейк вздохнул.

— Он миновал каштаны, — объявила хозяйка. Эндрю приготовился открыть дверь.

— Манон, на сцену, — скомандовал он.

Молодая женщина выглядела хрупкой и беззащитной, и в то же время в ней чувствовались сила и королевское благородство. Почему женщины во всем мире производят такое впечатление на мужчин? Манон глубоко вздохнула и переступила порог так, будто нырнула с высокой скалы в океанские волны. Блейк закрыл за ней дверь.

Филипп и Эндрю незаметно пристроились у одного из окон в большой гостиной, в то время как Мадам и Одиль наблюдали за встречей сверху.

Манон спустилась с крыльца и пошла навстречу Жюстену. Молодой мужчина крепко обнял ее. Он долго смотрел на нее, гладил прядку ее волос, потом прошептал какие-то слова, и Манон засмеялась. Обнявшись, они прохаживались по аллее. Холод им не мешал, они находились в краю вечного лета. Он опять обнял ее. У Блейка сложилось впечатление, что говорил один Жюстен. Молодые люди были счастливы и невероятно красивы. Они чувствовали в себе силу, о которой мечтают все, — силу, которая делает человека непобедимым, бросает вызов времени, поднимает вас над землей и заставляет забыть об одиночестве.

— Ей-богу, Филипп, ты плачешь…

— Да нет же. Мне в глаз что-то попало.

— А-а-а. Тем хуже. Не понимаю, как ты можешь оставаться равнодушным? У меня слезы на глаза наворачиваются.

— Ты не шутишь?

Манон и Жюстен долго разговаривали, смеялись, потом Манон за руку повела Жюстена к замку. Блейк встретил их на крыльце.

— Жюстен приглашает меня поужинать, — сообщила Манон, и глаза ее лучились счастьем.

— Хорошо, мадемуазель.

— Но я завтра вернусь… Может, чуточку опоздаю…

— Не торопитесь, — вмешалась Мадам, вышедшая на крыльцо вместе с Одиль и Филиппом.

Жюстен поднялся на несколько ступенек и пожал каждому руку. Он начал с дам, поблагодарив их за заботу о Манон, потом подошел к Блейку.

— Спасибо, месье Блейк.

— Проведите хорошо вечер. И будьте счастливы.

Молодые люди, прижавшись друг к другу, пошли к главным воротам. Манон сказала всем «до свидания». Манье помахал ей, далеко вытянув руку, как будто прощался с судном на горизонте, хотя девушка была от него всего в трех метрах.

Они удалялись. Внезапно Манон бросила руку Жюстена и бегом вернулась на крыльцо. Подбежав к Эндрю, она горячо обняла его.

— Спасибо вам, — шепнула она. — Если бы не вы, я бы точно свихнулась.

— Я, наверное, что-то упустил, потому что ты все же немного того… — пошутил Блейк, чтобы скрыть волнение.

— Странно, мне вдруг показалось, что вы с Жюстеном знакомы…

— Опять эта твоя интуиция. Помни, что она не всегда срабатывает…

Повинуясь нахлынувшим чувствам, Манон поцеловала Мадам, потом Одиль, которую она крепко обняла, и Филиппа, который обнял ее. Прежде чем убежать, она шепнула Эндрю:

— Вашей дочке крупно повезло. Иметь такого отца — это счастье. До завтра.

68

Дождь с раннего утра шел не переставая. Эндрю качался на стуле под навесом возле маленького домика и слушал, как дождевые капли ритмично стучат по металлическому столу в саду.

— Ну и погодка! — воскликнул управляющий, присоединяясь к Эндрю.

— Зима наступает. Я все время мерзну.

Филипп прежде ни разу не слышал, чтобы его приятель на что-либо жаловался.

— Ты какой-то мрачный сегодня. Что-то не так?

— Все так.

Манье уловил в его голосе нотку неуверенности.

— Мне неловко тебя просить, но мне очень нужна помощь … — сказал он.

— Говори.

— Водосточные трубы засорились. Возможно, решетки, которые сверху, завалило опавшими листьями. Такое в конце осени случается каждый год. В результате вода скапливается на крыше, а потом стекает где не нужно…

— Надо лезть наверх?

— До большинства водостоков можно добраться по тросам, через отверстия в крыше, но до трех водостоков никак не дотянешься. Надо по лестнице взбираться. Спускаться сверху по веревке, не видя земли, — это еще куда ни шло, но карабкаться по пожарной лестнице… Честно скажу, мне от одной мысли становится не по себе…

— Когда надо этим заняться?

— Чем раньше, тем лучше. Установятся холода, и трубы могут лопнуть от мороза.

— Займемся сегодня.

Манье открыл чердачное окно и огляделся. Хоть ветер и высушил черепицу, ходить по крыше все равно было опасно. Оснастившись страховочными ремнями и длинным крюком, управляющий выбрался наружу, подав Эндрю знак оставаться на чердаке возле выхода на крышу.

— Все, что тебе нужно делать, это держать веревку. Ослабляй, когда я скажу, и даже если таль работает, будь готов меня удержать. Если я сорвусь, моя жизнь будет в твоих руках…

— Положись на меня.

В подобных ситуациях Блейк обыкновенно шутил. Он мог бы, к примеру, сказать, что неосмотрительно французу доверять свою жизнь коварному англичанину. Но Эндрю ничего такого не сказал, ограничившись обещанием крепко держать веревку.

Словно заправский альпинист, Манье, держась за веревку, передвигался от одного покатого края крыши к другому и осторожно, стараясь не смотреть вниз, спускался к приближался к желобам. С помощью крюка, вытянув руку как можно дальше, он соскреб накопившиеся листья и извлек гнилой комок, засорявший фильтр водостока. Затем он проделал то же самое с другой стороны крыши.

— Ты держишь? Никакого ответа.

— Эндрю, не валяй дурака. Я рискую своей шкурой! Эй, где ты там?

— Я не валяю дурака, я просто не слышал. Не волнуйся, я здесь.

Манье волновался бы меньше, услышь он в ответ какую-нибудь идиотскую шутку — серьезность в такой ситуации была не похожа на Блейка. Он прошел всю крышу до конца, время от времени проверяя натяжение веревки. Убрав последние листья, он вздохнул с облегчением. Страшно довольный тем, что закончил работу, он, словно гусеница, пополз к чердачному окну. Блейк, думая о чем-то своем, накручивал веревку.

— Одно дело сделано, — объявил Манье.

— Осталась лестница.

— Ты не обязан.

— Нет проблем. Я же сказал, что не боюсь высоты.

Мужчины приставили большую лестницу к западному крылу.

— Тяжелая, — запыхавшись, сказал Блейк.

Манье потянул за канат, чтобы развернуть лестницу.

— Эндрю, нам не обязательно все делать сегодня. Верхним концом лестница достала до края крыши.

— Дай мне крюк.

Филипп протянул инструмент. На душе у него было неспокойно. Метеопрогноз обещал ветер и дождь. Эндрю вел себя странно: мыслями он был явно далек от того, что делал. Впрочем, это происходило с ним уже несколько дней.

Именно по этой причине Филипп даже выиграл у него партию в шахматы. Сейчас Манье хотелось отговорить его подниматься, но мажордом уже карабкался по ступенькам.

Блейк миновал уровень второго этажа и остановился передохнуть.

— Когда я был ребенком, — начал он громко, чтобы Манье слышал, — у нас в деревне была старая церковь. Втайне от викария мы развлекались тем, что влезали на колокольню. Кто быстрей залезет и разорит сорочьи гнезда.

— Будь осторожен, Эндрю.

Блейк, возобновив подъем, добрался до окон третьего этажа. Здесь он принялся насвистывать. Манье держал лестницу, не сводя с него глаз. Ему было так страшно, как если бы наверху был он сам. Наконец Эндрю достиг крыши. Изогнувшись, он просунул руку в цинковый водосток и стал чистить внутри. Работая, он слышал только лязг крюка по металлу. Наконец объявил:

— Здесь порядок!

— Давай слезай. Не торопись.

Мажордом начал спуск. На уровне третьего этажа он отдохнул и посвистел. Манье с облегчением наблюдал, как приближается его фигура.

— Высоковато все-таки, — согласился Блейк, спустившись до середины фасада. — Отсюда ты кажешься таким маленьким, прямо как гномик.

— И знаешь, что он тебе говорит, этот гномик? — сказал Филипп, начиная понемногу успокаиваться.

Про себя управляющий решил, что сегодня больше не стоит испытывать судьбу. Все, хватит. Да и дождь вот-вот пойдет. Лестница вернется в сарай, а они с Блейком пойдут выпьют по стаканчику. А для очистки оставшихся двух водостоков он призовет на помощь Хакима. Неплохая перспектива.

Блейк был в нескольких метрах от земли, когда промахнулся, поставив ногу мимо перекладины. Манье видел, как это произошло. Мажордому почти удалось сохранить равновесие, но сила, влекущая его к земле, была слишком велика, и он не успел схватиться за лестницу. Эндрю Блейк камнем полетел вниз с пятиметровой высоты.

Манье с криком бросился к своему помощнику. Он проклинал себя последними словами. Случилось то, чего он боялся. Он чувствовал, что добром дело не кончится. Он должен был помешать Эндрю лезть на крышу. Он вообще не должен был ни о чем его просить. Блейк неподвижно лежал на боку, среди грязи и камней. Руки и лицо были в крови. Филипп стоял возле него на коленях, боясь прикоснуться.

— Эндрю, пожалуйста, скажи что-нибудь! Блейк чуть приоткрыл глаза.

— Живой…

Блейк еле ворочал языком.

— Что ты сказал? — переспросил Филипп, склонившись над ним как можно ниже.

— Я живой. Твое покушение, лягушатник, не удалось. Блейк слабел на глазах, было видно, что он теряет сознание.

— Эндрю, прошу тебя, не отключайся.

— Когда ты увидишь мою дочку, скажи ей, что я ее люблю и жалею о том, чего не смог сделать для нее.

— Мой самый лучший друг сказал мне одну правильную вещь: если у тебя что-то не ладится с ребенком, если ты о чем-то жалеешь, скажи ему об этом сам. Ты выживешь ради этого.

Увозя безжизненное тело мажордома, медики «неотложки» наотрез отказались делиться прогнозами. Мадам и Манье не отходили от него. Перед тем как машина тронулась, включив мигалку, примчалась Одиль. На носилки, возле окровавленного лица Блейка она положила Джерри, маленького плюшевого кенгуру. Подняв на врачей полные слез глаза, она сказала:

— Сделайте так, чтобы он всегда был рядом с ним, пожалуйста.

69

Сначала где-то вдалеке прогремел гром. Потом раздался глухой ритмичный стук копыт — словно сотни диких лошадей мчались по зеленым склонам холмов Уиндермира. Резкий вдох, заставивший содрогнуться грудь, как в день прихода в этот мир. И наконец свет. Слепящее пятно с размытыми контурами. Ощущение свинца во всем теле, будто оно наполняется раскаленным жидким металлом, который кипит, изливает бурным потоком и постепенно остывает и успокаивается, становясь озером.

«Он приходит в себя, позовите доктора».

И снова ночь. Он снова всего лишь огромная мрачная форма, сползающая в озеро. Медленно стекать, погружаясь в глубину. Времени больше не существует.

Сквозь слегка приоткрытые веки Блейк видит расплывчатый силуэт. Диана.

— Откройте глаза. Если вы меня слышите, откройте глаза.

Мужчина и женщина в белом ореоле склонились над ним. Он их понимает, но язык, на котором они говорят, какой-то странный.

— Очень хорошо, — говорит женщина. — Спокойно, не напрягайтесь.

— Как вас зовут? — спросил доктор.

Блейк уловил вопрос и принялся искать ответ в ворохе информации, с которой он не знал как справиться. Первый возникший у него в голове ответ был «Энди» — уменьшительное от его имени. Он колебался с ответом.

— Эндрю, — с трудом произнес он.

— Отлично.

Мало-помалу Блейк начал приходить в себя. С каждым часом он все реже погружался в озеро. Его просили пошевелить руками, каждым пальцем, ногами. Сделали ему уколы. Хоть он и терпеть не мог уколов, протестовать у него не было сил.

— Что со мной случилось?

— Вы упали с высоты. Но вам повезло.

— Когда?

— Десять дней назад.

Блейк положил руку на голову.

— Мне надо идти за дочкой в школу.

Медсестра умела справляться с такого рода волнением.

— Не беспокойтесь, — сказала она, — мы обо всем позаботимся.

Блейк оглядел комнату. Светло-зеленые стены, опущенные шторы на окнах, странные звуки — «бип-бип», — которые уже начинали его раздражать.

На тумбочке он увидел плюшевую игрушку. Зверек был ему знаком. Что-то он напоминал. С большим трудом ему удалось взять его в руки. Зверек пахнул чем-то родным, домашним. В его голове одна за другой возникали картины. Спальня. Пустая кровать и лежащие на краю книги. Чье-то лицо.

— Вам что-нибудь говорит имя Ричард Уорд? Эндрю попытался сосредоточиться.

— Это мой брат?

— Не думаю. Попытайтесь вспомнить. Вам это полезно.

Внезапно Блейк представил себе лицо друга.

— Да, я его помню. Он здесь?

— Нет, но он трижды в день звонит из Англии. Он вас обнимает. К вам приходили, пока вы были в коме. Две женщины и мальчик. Он даже оставил для вас конверт.

Медсестра положила конверт на кровать.

— Откройте, вам это придаст сил. Хотите, я помогу? Эндрю кивнул. Медсестра распечатала конверт и достала оттуда листок с контрольной работой по математике с оценкой «13 из 20, очень хорошо» и письмо. Она показала листки пациенту. Блейк никак не отреагировал.

— Я не могу читать, — извиняющимся голосом сказал он.

— Я вам прочту: «Здравствуй. Я надеюсь, что ты чувствуешь себя хорошо и скоро вернешься. Я получил самую лучшую в моей жизни оценку по математике! Мадам Креме сказала, что я смухлевал, и дала мне еще примеры. Она следила за мной, а я все решил. Я утер ей нос! Я приходил к тебе с мамой каждый день, но меня к тебе не пустили. Я надеюсь, что ты не умрешь. Я уже видел, как умирают. Это был один тип по имени Кевин. Ужасно. Он даже на свое имя не отзывался. Я очень хочу опять тебя увидеть, даже если придется решать примеры. Целую». И подпись: «Янис». Есть постскриптум: «Готовься покупать телевизор для мамы». А внизу, — добавила медсестра, — мальчик нарисовал какое-то чудовище с рогами, направленными вниз и вбок, и подписал «Юпла». Эти японские мультики совсем заморочили им голову.

— Янис… — медленно повторил Блейк.

— Кто вам этот ребенок? Подумайте. Постарайтесь. Я знаю, что это трудно.

Блейк не смог сразу ответить. Он опять погрузился в озеро, где было так приятно плавать.

70

В последующие дни Эндрю окончательно пришел в себя и стал набираться сил. Неврологические исследования не выявили ничего угрожающего, кроме некоторых расстройств, обычных при подобного рода травмах.

Вернувшись в палату после очередного обследования, он увидел Манон и Жюстена.

— Ну, молодежь, как поживаете?

— Вы выглядите гораздо лучше. Мы ходили на УЗИ и воспользовались случаем, чтобы зайти.

— Я очень рад вас видеть. Я чувствую, что могу ходить, но они заставляют меня все время лежать в кровати или сидеть в кресле. Просто каторга какая-то. Я имею право на десять минут свободы в день.

— А мы уже знаем, что у нас мальчик, — сообщила Манон.

— Интуиция тебя не подвела.

— Мы назовем его Тео.

— Симпатичное имя.

— А второе имя будет Эндрю, — добавила Манон. Блейк не сразу понял:

— Тео — это хорошо…

И вдруг оборвал себя на полуслове:

— Эндрю? — растроганно переспросил он. — Вам не следовало так волновать старого человека. Спасибо большое. Идите, я вас поцелую. Вы даже не представляете, как вы меня тронули.

— Нам очень приятно, — сказал Жюстен.

— Вы оказываете мне большую честь. Бедный малыш! В школе ребята будут кидаться в него камнями, когда узнают, что второе имя у него английское.

— В замке без вас совсем не то, — сказала Манон. — Одиль и Мадам сами не свои.

— Дай Одиль волю, она таскала бы мне еду утром, днем и вечером. Хотя, откровенно говоря, при виде больничной кормежки поневоле вспоминаю, какие пиры она нам закатывала…

— Мадам тоже ждет вашего возвращения.

— Известно что-нибудь о Мефистофеле?

— По-прежнему ничего. Одиль уверена, что он погиб.

— Бедняга. Это было бы очень печально.

В этот момент Манон увидела в дверях Манье. Поздоровавшись, она сказала:

— Мы вас покидаем. Нам в любом случае пора идти. — И, обращаясь к Блейку, добавила: — Если можно, мы зайдем завтра.

— Еще раз спасибо за маленького.

Манон широко улыбнулась, и они с Жюстеном ушли. В дверях палаты стоял, не шевелясь, Манье и смотрел на своего приятеля, избегая встречаться с ним взглядом.

— Ты меня узнаешь? — робко спросил он.

— Прекрасно. Вы — виконт с кривой рожей при австрийском дворе. Ну, что ты там застыл на пороге? Входи же.

— Как ты себя чувствуешь?

— Выкарабкиваюсь. Я рад тебя видеть. Принес бы шахматы, я бы отыгрался. Бери стул, ты ведь минут пять пробудешь?

Манье не заставил себя упрашивать. Теперь он пристально смотрел на Эндрю. Блейк показал на забинтованный лоб:

— Видишь, у меня такая же повязка, как была у тебя, когда ты врезался в дерево. Надеюсь, что я не буду бредить, как ты…

— Я так испугался, — сказал Манье. — Я подумал, что ты умер. Я бы не простил себе до конца своих дней.

— Проехали. Ты поэтому так долго не приходил ко мне? Даже Мадам выползла из своего укрытия.

— Я не решался. Мне очень стыдно.

— Это несчастный случай, Филипп. Никто ведь меня не принуждал.

— Доктора говорят, когда ребро срастется, ты будешь как новенький.

— Не совсем, Филипп.

— Что ты хочешь сказать? — испугался Манье.

— Я прекрасно помню, о чем просил тебя, когда подумал, что настал мой смертный час.

— По поводу дочери?

— Жизнь — странная штука, друг мой. За несколько дней до падения меня сразили слова Манон. Она сказала, что для моей дочери иметь отца, который столько для нее делает, — это счастье. Если б я был замком, то, услышав о себе такое, тотчас же рухнул бы. Ужасно. Я ничего не сделал для своей дочери. Годами я кем только не занимался, кроме нее. До меня это дошло в ту секунду, когда Манон сказала про мою дочь. Я был уничтожен. Другой удар нанес мне ты, когда ответил, что я сам должен ей сказать…

— Мне очень жаль, что я тебя ранил.

— Ничего ты меня не ранил. Мне даже кажется, что именно благодаря твоему ответу я выжил. Знаешь, Филипп, раньше я совсем не боялся смерти. У меня было ощущение, что мне на этом свете больше делать нечего. Но теперь я смотрю на вещи по-другому. Смерть не настигнет меня прежде, чем я сделаю то, что должен сделать.

Манье схватил руку приятеля и сказал:

— Я рад. Узнаю твой скверный характер и грандиозные планы. Прости, я должен был прийти раньше.

— А я, если ты когда-нибудь окажешься в коме, не дам тебе помереть, мерзавец ты эдакий. Я примчусь к тебе на следующий же день. Надену на тебя парик, накрашу лицо и попрошу приделать искусственную грудь. Когда ты очнешься, ты, как и я, ничего не будешь помнить, и я тебе сообщу, что ты Анджелина Джоли. И даже покажу фильмы с твоим участием.

— Ну ты совсем того!

71

— Я могу увеличить обогрев, если вам холодно…

— Спасибо, Жюстен, все хорошо. Лучше будьте осторожны на скользких участках, тут не везде посыпано.

На обратном пути в поместье Блейк с трудом узнавал пейзаж. Три дня крупными хлопьями валил снег, и в лесу стало белым-бело. Ветки согнулись под тяжестью толстой пушистой шубы. Для машины Филипп открыл главные ворота. Жюстен переключил передачу, прежде чем выехать на аллею. Парк был великолепен, но замок производил еще более сильное впечатление. Как в волшебной сказке, крыши, балконы, купы деревьев — все было покрыто белым мягким покрывалом. Белизна слепила глаза, несмотря на пасмурную погоду.

Едва Жюстен остановил машину, как на крыльцо высыпали Одиль, Манон, Филипп и даже Мадам.

— Какой прием! — воскликнул Эндрю, вылезая из машины.

Филипп хотел было помочь ему подняться по ступенькам, но Блейк хотел показать, что не нуждается в помощи, несмотря на то, что прихрамывал.

— С какого же времени вы караулили мой приезд? — пошутил он. — Как я догадываюсь, вооружились моим биноклем… Я очень рад снова всех вас видеть.

Все пошли в дом. Одиль осторожно сняла с Блейка пальто. Манон размотала шарф, а Филипп забрал у него сумку. Мадам смотрела, как ухаживают за Блейком, — довольная, что он вернулся.

— Новые очки вам очень идут, — заметила Одиль.

— Учитывая, в каком состоянии оказались старые, представился подходящий случай их поменять.

— Можем мы заняться почтой? — неожиданно спросила Мадам. — Мы уже опоздали больше чем на час…

Увидев на ее лице хитрую улыбку, Блейк понял, что это не упрек, а желание все вернуть на свои места. Одиль вручила ему пакет с корреспонденцией, и он пошел наверх вместе с Мадам.

Сидя по обе стороны письменного стола, Мадам и Блейк еще больше, чем раньше, были похожи на детей, играющих в какую-то игру. Он смотрел, как она ножичком в виде шпаги один за другим вскрывает конверты. Часть из них она отдала ему — с указанием, что ответить. В это утро, однако, внимание Мадам было сосредоточено не столько на почте, сколько на Блейке.

— В прошлый раз, когда я вас видела, — сказала она, — я подумала, что это в последний раз…

Мадам почувствовала, что сказала что-то не то. Эндрю кивнул:

— Я понял. Иногда не надо придавать большого значения тому, что, как тебе кажется, происходит в последний раз…

Она повертела ножичком и спросила:

— Вы собираетесь уехать в отпуск на праздники?

— Нет.

— Не с кем повидаться?

— Есть, но скорее в январе. Если позволите, я останусь у вас до конца испытательного срока. А потом, как вы уже дали мне понять, у меня может появиться много свободного времени…

— Кажется, я нашла решение. Если мои финансовые дела поправятся, у поместья есть будущее…

Несмотря на обнадеживающее заявление, Блейк сразу встревожился. Ему хотелось узнать обо всем подробнее, но он не решался задавать вопросы.

Разбор почты в то утро шел не совсем обычно. Ни Мадам, ни Эндрю в действительности не придавали значения тому, что делали, привычное занятие служило им только предлогом побыть вместе. Они украдкой поглядывали друг на друга, избегая встречаться взглядами. Не желая признаваться самим себе, они наслаждались обществом друг друга.

Отложив в сторону очередную рекламу, Мадам взяла следующий конверт, зеленого цвета, адрес на котором был написан от руки. Она наклонилась, чтобы включить шредер. Блейк понял: сейчас или никогда. Мадам уже приготовилась опустить письмо в щель, когда Эндрю остановил ее:

— Позвольте мне кое-что вам сказать.

Рука Мадам застыла в воздухе. Письмо было в нескольких сантиметрах от резательной машины. В комнате воцарилось молчание, слышен был только мотор машины.

— Не уничтожайте письмо, пожалуйста.

— К вам, стало быть, вернулись все ваши способности… В том числе и способность вмешиваться в то, что вас не касается.

— Я даже приобрел кое-какие новые. Не знаю, оттого ли, что я был на волосок от смерти, но я еще больше убедился в том, что сегодня нет ничего дороже мира. Надо стремиться к нему всеми силами. Сожаления ни к чему не ведут.

Горечь тоже. Важно только настоящее и будущее. Мы такие уязвимые… Как и вам, мне не хватает дорогих мне людей. Как и вы, я живу с мыслью, что их нет со мной. Я думаю, что и для вас, и для меня те, кто ушел, остаются по-прежнему близкими, но ведь другие живы, и они нуждаются в нас…

Эндрю испугался, что наговорил лишнего. Мадам Бовилье повертела в руках письмо, словно пытаясь определить его содержание, и положила перед собой. Шредер все еще работал.

— Что на это сказала бы ваша жена? — спросила мадам Бовилье на удивление уверенным тоном.

— А что на это сказал бы ваш муж? — вторя ей, ответил Блейк.

72

— Одиль, прошу вас, доверьтесь мне и ответьте. Мадам принимала людей из «Вандермель»?

— У нее были какие-то встречи. И даже много. Но откуда мне знать, о чем именно они говорили?

— Вы ничего не заметили? Как по-вашему, она что-нибудь подписывала?

— Эндрю, вы ставите меня в трудное положение…

— Мне очень жаль, но это крайне важно.

— Единственное, в чем я уверена, это что Мадам вызывали в банк. Через три дня после вашего падения. Когда она вышла оттуда, она ничего мне не сказала, но она была мертвенно-бледной.

Одиль взяла нетронутую миску Мефистофеля и аккуратно опорожнила ее в ведро для пищевых отходов.

— О коте по-прежнему ничего не известно?

— Скоро уже три недели… Иногда утром мне кажется, что он приходил немного поесть. А иногда я будто слышу, как посреди ночи открывается дверца котохода. В прошлое воскресенье я даже спустилась посмотреть, но его не было. Вы, наверное, считаете, что глупо так беспокоиться о коте, погуляет и придет. Но я думаю, что он погиб, вот и все.

С ними такое случается каждый день, хотя об этом не говорят по телевизору…

— Телевизор не всегда говорит о том, что нас волнует… Блейк подошел к Одиль, желая ее как-то утешить, но она отвернулась.

— Я, как маленькая наивная девочка, продолжаю готовить ему еду… Но я пообещала себе, что после Рождества перестану.

Кухарка вымыла миску и вернула ее на место возле кошачьей подушки. В глазах у нее стояли слезы.

— Он так любил тепло, я надеюсь, что ему не холодно там, где он сейчас …

Она шмыгнула носом, вытерла руки и попыталась успокоиться.

— Мадам говорила вам о своих планах на Рождество?

— Нет еще, у нас было много дел…

— Она хочет устроить ужин для всех нас — Манон, Филиппа, вас и меня. Я думаю, она и Жюстена пригласит.

— Вы сказали — Филиппа…

Одиль сделалась красной, как помидор.

— Ну и что с того? Я же называю вас Эндрю! А что касается ужина, то месье Манье мне говорил, что эту традицию завел еще ее покойный муж.

— Ну вот, опять «месье Манье»?

— Хватит, — проворчала Одиль. — Вам не кажется, что я и так много чего вытерпела? Боялась, что вы не выживете, и кот у меня пропал. Я плакала часами. А вы не успели вернуться, уже начинаете меня мучить…

— Мне вас тоже очень не хватало, Одиль. Очень-очень, правда. И уверяю вас, хоть я и мечтал о вашей еде каждый раз, когда мне приносили больничную, еда была не главное. Когда я обнаружил возле себя Джерри, я так расчувствовался… Вы даже не можете себе представить. И потому, что зверек был со мной, и потому, что только вы могли проявить такую заботу.

Блейк подошел к ней и поцеловал в лоб.

— Спасибо.

73

Закрыв за собой дверь маленькой гостиной, Одиль с возмущением выдохнула. Пунцово-красная, она вцепилась руками в поднос. Эндрю никогда не видел ее такой — готовой взорваться. Слегка прихрамывая, он пошел за ней в буфетную.

— Судя по вашему состоянию, мадам Берлинер там расходилась, — с иронией сказал он. — Кто на этот раз стал жертвой ее змеиного языка?

— Как ей не стыдно! — вспыхнула кухарка. — Эта гадкая женщина имела наглость прийти с кольцом на пальце, которое Мадам продала ей недели две назад. Она же видела, как горько было Мадам расставаться с ним, — видела и все-таки торговалась. А сегодня она явилась и выставила его напоказ… Вы представляете? И она еще всех поучает! Считает себя светской дамой!

— Вы уверены, что это именно то кольцо?

— Абсолютно. Это красивое изумрудное кольцо, подарок месье Франсуа. Я много раз его чистила. Бедная Мадам… Я возмущена. Вы правильно сделали, что ударили ее током, эту старую каргу.

— Теперь обслуживать их пойду я.

— Не надо. Не беспокойтесь, я справлюсь. Врачи сказали, что вам надо еще поберечь ногу.

— Немного тренировки мне не повредит…

Когда он вошел в гостиную с горячим кофе и пирожными, ни гостья, ни Мадам не заметили подмены. Одна с жаром высказывала свое непререкаемое мнение, а другая слушала — подавленная, не способная возражать.

— Мне смешно. Меня удивляет, что вы так растаяли из-за банальной любовной истории между горничной и мелким заводским служащим. Прямо как в плохом сериале для домохозяек…

Блейк поставил поднос на журнальный столик. Узнав Эндрю, мадам Берлинер воскликнула:

— Какая неожиданность! А мне говорили, что вы больны. Я наслышана о происшествии с вами. Надо внимательно смотреть, куда ставите ноги, друг мой, особенно в вашем возрасте…

Эндрю на упрек никак не отреагировал, а только учтиво поинтересовался:

— Не желаете ли еще кофе?

Блейк всегда поступал так с опасными людьми: позволял им выступить вперед, раскрыться, решить, что они одерживают верх. А сам следил, чтобы не дать вовлечь себя в провокационную игру. Он их оценивал, но никогда не переоценивал. Жизнь научила его, что нет слабых противников, и тот, кто считает себя сильнее, зачастую в итоге проигрывает.

— А посему, — говорила мадам Берлинер, — я думаю, вам надо ее заменить, она недостаточно любезна…

Наливая мадам Берлинер кофе, Блейк рассматривал кольцо: оно было строгое, изящное, сверкающее и не шло той, которая теперь его носила. Женщина знаком показала, что кофе и пирожных ей достаточно. Съев одно, она продолжала:

— Возвращаясь к вашей горничной. Хочу вас предупредить, чтобы вы были начеку. Теперь у нее голова идет кругом, ей не до работы. И так все трудней найти хорошую прислугу, а тут еще эта вульгарная история про якобы безумную любовь. И никакой адвокат не поможет, на адвоката нужны средства! А там и дети пойдут, а значит, социальные пособия! Вот на что идут наши налоги. Денежки-то они считать умеют!

Блейк встретился взглядом с мадам Бовилье. Угадав намерения Эндрю и не высказанную вслух просьбу позволить ему то, что он задумал, она дала свое согласие едва заметным кивком.

Блейк осторожно поставил на стол кофейник и посмотрел на мадам Берлинер так пристально, что та не могла не отреагировать.

— Почему вы на меня так смотрите?

— Потому что нечасто доводится видеть такую…

— Ну, ну, говорите.

— Кем вы себя возомнили? — спросил Блейк на удивление спокойным голосом.

— Что?

— Вы не понимаете по-французски?

Мадам Берлинер бросила безумный взгляд на хозяйку дома, которая продолжала пить кофе как ни в чем не бывало.

— Не знаю, как в вашей стране, мой друг, — сказала женщина, наморщив нос, — но во Франции слуги…

— Я не являюсь вашим другом. Я слышу в ваших словах ненависть и осуждение и задаюсь вопросом, кто вы такая, что все это себе позволяете. Может, таким способом вы пытаетесь набить себе цену? У вас по любому поводу есть мнение, и оно всегда негативное. Вы беспощадны ко всем. Вы способны что-нибудь защищать, отстаивать, кроме своего тщеславия и высокомерия? Любовь для таких людей, как вы, — это сладкие бредни, доброжелательность — доказательство слабости, а говорить о простых вещах — значит быть недостаточно культурным.

— Это возмутительно! Со мной еще никто никогда не говорил в таком тоне!

— В этом-то ваша беда. Несколько хороших уроков открыли бы вам глаза и вправили мозги.

— Что, простите? Натали, да скажите же что-нибудь! Мадам Бовилье сделала сочувственное лицо:

— Когда он входит в раж, я предпочитаю молчать. Я его боюсь…

Блейк наклонился к мадам Берлинер — та отпрянула. Блейк склонялся все больше, что вынудило гостью вжаться спиной в диванные подушки.

— Ну, и где ваше едкое словцо? Где ваши убийственные замечания? Категоричные суждения? Помог вам ваш цинизм? Обычно вы выходите сухой из воды потому, что никто не решается вам ответить. Но это не означает, что никто не думает над ответом… Даже слуги могут насыпать соли на рану. В глубине души мне вас жалко, потому что жизнь у вас, наверное, такая же, как вы сама, — безрадостная, бессмысленная, полная горечи. Вы тратите время на то, чтобы разрушать, шельмовать, чернить все то, что недоступно вашему разумению. Видели бы вы эту «горничную» и этого «мелкого заводского служащего» — они прекрасны! Они обладают таким богатством, какого вам вовек не накопить. Ведь для вас люди, у которых есть сердце, — обыкновенные простофили, и вам доставляет удовольствие пнуть их, чтобы почувствовать свое превосходство. Вы паразит, который питается чувствами и надеждами других. Вы гадкий клещ, который отравляет кровь тех, к кому присасывается.

Блейк говорил тихим голосом, отчетливо произнося каждое слово. Он был всего в нескольких сантиметрах от мадам Берлинер.

— Я всегда старалась помочь этому дому, — пробормотала она, — и в награду меня же оскорбляют…

— Не удалось восторжествовать, так теперь прикидываетесь жертвой. Я не удивляюсь. Как правило, подлость идет рука об руку с глупостью. А ваши представления о помощи вам стоит пересмотреть. С вами в любом случае больше не о чем говорить. А теперь я прошу вас удалиться. Это не лакей вас просит, а человек. Отставим в сторону всякие там сословные заморочки и правила, которые играют вам на руку, и вернемся к элементарным понятиям. Как получается, что наше время ставит вас над такими людьми, как Одиль, которые стоят в тысячу раз больше, чем вы? Вон! Дорогу вы знаете. И чтобы ноги вашей больше тут не было.

Мадам Берлинер вскочила и поспешила к двери.

— Последний совет, — бросил ей вдогонку Эндрю. — Будьте осторожны, дотрагиваясь до калитки, и не забывайте про гололед, в вашем возрасте недалеко до беды…

74

Обменявшись электронными письмами с Ричардом и Хизер, Блейк наконец-то пошел спать. Поднявшись на свой этаж, он увидел, что дверь в комнату Манон широко открыта. Девушка читала, лежа на постели.

— Ты не спишь?

— Не могу заснуть. Малыш все время шевелится.

— Волнуешься из-за конкурса?

— Конечно.

— Когда будет известно?

— На следующей неделе, накануне Рождества…

— Какое у тебя предчувствие?

— Я боюсь, но очень хочется пройти. Это был бы такой подарок…

— Можно, конечно, попросить домовых и Деда Мороза, но вряд ли это в их власти.

— Скажите, это правда — то, что мне сказала Одиль? Мадам сможет вас оставить?

— Ты знаешь то, чего не знаю я. Со мной она это не обсуждала. Но поскольку у нас с тобой доверительные отношения, могу я попросить тебя об одной, скажем так, не совсем обычной услуге?

— Все что угодно.

Блейк, убедившись, что коридор пуст, понизил голос:

— Когда мы в следующий вторник будем все вместе ужинать, мне бы хотелось, чтоб ты кое-что сделала.

— Что именно?

— Изобразила, что плохо себя чувствуешь.

— Зачем это?

— Водительские права есть у меня одного, и я повезу тебя в больницу на обследование.

— Вы не хотите ужинать вместе со всеми?

— Разумеется, хочу, но еще больше я хочу, чтобы Одиль и Филипп остались наедине — понимаешь, судьбе надо немного помогать…

Манон сразу все поняла.

— А если придет Мадам?

— Она не будет выходить из своих комнат.

— Она дала на это согласие?

— Полное.

— И вы объяснили ей, для чего?

— Ну конечно!

— Вы удивительный человек, месье Блейк, но вы можете на меня рассчитывать. Разыграем дурное самочувствие…

— Только не переусердствуй, не то испортишь им аппетит…

В ответ Манон заявила нарочито серьезным тоном:

— Если во время операции вас или кого-нибудь из ваших подельников арестуют, мы станем отрицать, что были в курсе ваших махинаций, а Одиль за подстрекательство треснет вас сковородкой…

В ту ночь Эндрю не спал. Он смотрел из окна своей комнаты на заснеженный парк. Пейзаж в синеватом лунном свете напоминал ему поздравительные открытки «С Рождеством и Новым годом!», которые мать заставляла его посылать всем родственникам. Снег на старых открытках был усыпан блестками, они осыпались и прилипали ко всем вещам, и потом от них трудно было избавиться.

Блейк сел на кровать. Взял с тумбочки фотографию. Сколько времени он не видел свою дочь? Сколько времени он избегал ее? По какой такой причине мы лишаем себя тех, кого больше всего любим? Должно быть, из-за сильной боли, которую причиняем сами себе… С того момента, как Эндрю после несчастного случая принял решение поехать повидаться с дочерью, он стал считать дни. Давно уже он не испытывал такого нетерпения. Хизер заказала ему билет на самолет. Он хотел воспользоваться рождественскими каникулами, чтобы позвонить Саре и предупредить о своем приезде. Как он объяснит ей? Что скажет? Не опоздал ли он? А если она откажется?

Посреди ночи, когда он то дремал, то, просыпаясь, обдумывал насущные вопросы, он вдруг услышал какой-то шорох. Ему показалось, что где-то кто-то скребется. Эндрю сперва показалось, что у него слуховые галлюцинации, но звук не прекращался.

«Термиты. Этот замок и вправду обречен…» Он напряг слух, стараясь определить, откуда исходят таинственные звуки. Он встал во весь рост на кровати, потом влез на стул, а потом даже на стол, чтобы проверить, не из деревянных ли балок доносится странный шум. Затем прошел вдоль межкомнатных перегородок, прикладывая ухо к каждой. Звук прекратился. Потом послышался опять. И затихал всякий раз, когда Блейку казалось, что он вот-вот определит его источник. Блейк лег в кровать и попытался заснуть, но шебуршание возобновилось, будто где-то неподалеку орудовал веселый домовой. Пролежав час и вконец разнервничавшись, Блейк уселся на кровати. О том, чтобы спать, не могло быть и речи. Он не сможет уснуть, пока не разгадает загадку. Он снова встал. Словно охотник, насторожился и принялся ждать. Вскоре шорох послышался вновь. На это раз Блейк устроил настоящую охоту. Выйдя на цыпочках в коридор, он исследовал пол и стены с электрическим фонариком в руке. Мыши вполне могли устроить себе норы в дальних чуланах, набитых всяким хламом и старой мебелью. Блейк знал, что при малейших посторонних звуках грызуны могут затихнуть и не подавать признаков жизни до следующей ночи. Он подумал о том, что будет с Одиль, если она узнает, что кто поселился в непосредственной близости от ее спальни… Блейк представил себе, как она с криком мчится по снегу, босая, в одной ночной рубашке…

Шебуршание становилось все более явственным. Блейк приближался к цели. Звуки явно доносились из чулана, дверь которого была приоткрыта. Эндрю прикрыл рукой свет от фонаря и толкнул дверь. Без сомнения, здесь кто-то был. Эндрю прошелся фонарем по чулану.

Он много чего видел в своей жизни, но тут буквально остолбенел.

75

— Одиль, проснитесь! — тихим голосом повторял Блейк, осторожно стуча в дверь.

Заспанная кухарка наконец-то открыла ему.

— Что случилось?

— Симпатичная у вас ночнушка…

— Вы для этого подняли меня с кровати? Вы что, выпили?

— У меня есть для вас новости, одна хорошая, другая плохая.

— В самом деле, Эндрю, три часа ночи. Надеюсь, у вас была серьезная причина меня разбудить… Мадам заболела?

— Хорошая новость в том, что вы сейчас увидите вашего кота. А плохая — что он оказался транссексуалом…

Чулан представлял собой скопище старой мебели и вышедших из употребления чемоданов, сумок и тому подобного. На основе содержимого одной этой комнаты можно было бы создать музей чемодана. Каких только чемоданов тут не было: всех размеров, картонные, пластиковые, кожаные, на колесиках, даже дорожные сундуки. Стоя впереди Одиль, Блейк водил фонарем по всему помещению, словно прожектором по стене тюрьмы в поисках сбежавших преступников…

— Не надо их пугать, — сказал Эндрю.

— Ну, если это шутка…

— Это шутка, но шутник не я. Вам надо бы объясниться с вашим «котом»…

Между двух чемоданов яркий пучок света выхватил маленькие глазки, которые тотчас же скрылись. Когда свет упал на пол, Одиль вытаращила глаза и вскрикнула:

— Бог мой, Мефистофель!

Животное вольготно развалилось в уютном гнездышке, сделанном из старых носков и мохеровой кофты. Два котенка сосали мать.

— Тот, кто сказал вам, что это кот, — грязный лжец, — насмешливо произнес Блейк.

— Но откуда я могла знать? Я в этом совсем не разбираюсь. И потом, шерсть пушистая, как проверишь… Не под микроскопом же мне было его разглядывать!

— Как предполагаете назвать малышей?

— Вы издеваетесь? Что я стану делать со всем этим зверинцем? Во-первых, сколько их всего?

— Я насчитал четырех, но в этом лабиринте… Вы можете открыть свой цирк, маленький такой, цирк маленьких тигров. Посмотрите вот на этого: мордочка вся в молоке, но уже показывает нам свои зубки, хочет нас напугать…

— Значит, ничего он не растолстел. Он был просто беременный.

— Кстати, он все такой же красивый, и зимняя шерстка у него короче по бокам — удобно для всех этих висячих штуковин…

Одиль осторожно подошла к Мефистофелю. Малыши сразу же удрали. Одиль опустилась на колени и погладила кошку, которая подняла на нее голову.

— И все-таки я страшно счастлива, что ты нашелся, мой… моя девочка. Знаешь, я ведь волновалась.

Кошка мяукнула и принялась урчать.

— Так ты, значит, принесла нам маленьких? Но знаешь, сейчас ведь не сезон…

— Подумать только, вы подозревали Юплу в том, что она его слопала!

— Я была в отчаянии.

— Ну вот, теперь для отчаяния нет причин. Только я надеюсь, что ваша французская пословица не совсем точна…

— Какая пословица?

— «Один пропал — десять найдутся».

76

— Вот это деревце! — воскликнул Манье, любуясь огромной елью, установленной в центре гостиной, верхушкой касаясь потолка.

— Она даже выше, чем елка в школе! — радостно отозвался Янис.

Мальчик помог управляющему и Блейку спилить дерево в лесу и притащить его в замок. Янис повернулся к Эндрю:

— Значит, я точно смогу подарить маме на Рождество суперский телик?

— Мы же уже договорились, мой дорогой, — ответил Блейк. — У тебя хорошие результаты, ты заслужил.

— Но учти, — добавил Манье, — если средний балл пойдет вниз, телик заберем.

— Неправда, вы этого не сделаете!

— Нет, конечно, но мы лишим тебя общества Юплы. Блейк чуть отошел назад, чтобы полюбоваться елкой.

В гостиной уже ощущался запах хвои. Они с Филиппом закрепили дерево в большом полене с выдолбленным в середине отверстием. Манон пришла с двумя картонными коробками.

— Я нашла игрушки. Тут есть все — шары, гирлянды…

Янис с удовольствием стал рыться в коробках, рассматривая разноцветные стекляшки.

— Когда мы закончим, я смогу посмотреть на котят?

— Одиль отвела бы тебя хоть сейчас, — ответила Манон. — Но она пока что занята.

— Так занята, что не может прийти взглянуть на елку? — удивился Блейк.

— Она с Мадам… — уклончиво ответила Манон. Ее ответ встревожил Блейка:

— Как вы думаете, что они делают?

— Не знаю…

— Но там, по крайней мере, не происходит никакая встреча?

— Если Мадам узнает, что я вам проболталась, она очень рассердится.

— Когда они приехали?

— Как раз когда вы с Филиппом ушли за елкой. Блейк посмотрел на часы:

— Значит, они здесь уже больше часа. Их двое?

— Эндрю, прошу вас, не вынуждайте меня…

— В темных костюмах.

— Они даже пальто не сняли, сразу пошли с Мадам и Одиль в парк.

У Блейка кровь застыла в жилах.

— Они пришли, чтобы заставить ее подписать! Эндрю повернулся к Филиппу:

— Пожалуйста, пойди к себе, возьми ружье и иди к главным воротам. Они не должны уехать с договором о продаже.

— О’кей, я понял. Если хочешь, я буду изображать плохого полицейского, а ты хорошего.

— Что это значит?

— Я буду злиться как черт, а ты будешь спокоен — они предпочтут разговаривать с тобой.

— Why not?[11]

Машина посетителей стояла возле главных ворот. Эндрю смотрел на нее из-за решетки, расхаживая туда-сюда, точно тигр в клетке. Примчался Филипп с ружьем за спиной и Юплой, которая то и дело ныряла в снег.

— Для чего ты привел собаку?

— Я подумал, что так будет страшнее.

— Зачем ты надел на нее намордник?

— Это сторожевая собака. Без намордника она, чего доброго, еще принесет им палочку или попытается лизнуть в лицо…

Блейк посмотрел в сторону парка.

— Я сомневался, что Мадам решится на такое.

— Ты думаешь, она продала им часть леса под застройку?

— А что же еще? Она больше не говорит о денежных проблемах. Она даже планирует переделать ванную комнату.

— Это плохо?

— Я навел о них справки. Учитывая методы, которыми они действуют, и жгучую потребность Мадам в деньгах, ручаюсь тебе чем угодно, что они воспользовались ее ситуацией. А поскольку она все решала одна, сидя в своих четырех стенах, не сомневаюсь, что они милейшим образом обвели ее вокруг пальца…

— Но если она не продаст, то впадет в нищету?

— Решение можно найти. Есть и другие способы, не только это жульничество. Интересно знать, сыграл ли тут банк какую-то роль, оказывал ли давление…

— Ты думаешь?

— Ты даже не представляешь, на что способны некоторые ради таких деньжищ… Сейчас мы должны помешать этим акулам слопать Натали. У тебя ружье заряжено?

Филипп снял со спины через голову ружье и потряс им.

— Я подумал, что, если дело примет дурной оборот, всегда можно будет стрельнуть в воздух, чтобы их припугнуть.

— Ты ничем не рискуешь. Мы заберем бумаги и не станем никого убивать.

— Ты и вправду странный малый, Эндрю…

— Как я должен это понимать?

— Нет, ну все-таки. Ты наводишь справки о фирмах, ты знаешь гораздо больше про Мадам, хотя я поступил на работу на несколько лет раньше тебя… Скажи… Ты всегда был мажордомом?

— Тебе я могу признаться. Я был еще балериной и торговал на рынке рыбой. Приготовься, они идут.

77

Четверо расстались в заснеженном парке. Мадам и Одиль направились к замку, а двое мужчин, посмеиваясь, пошли к своей машине. Они уже подходили к воротам, когда из-за кустов появились Блейк и Манье. Управляющий держал наготове ружье и дергал за поводок Юплу, поэтому казалось, что она вот-вот с него сорвется и набросится на чужих, тогда как в действительности бедному животному просто не давали спокойно идти.

— Здравствуйте, господа! — громко сказал Блейк. Молодые люди остановились удивленные.

— У нас была деловая встреча с владелицей, мадам Бовилье. Вы что, егеря?

— Можно сказать и так.

Один из агентов показал на роскошный седан, припаркованный за воротами:

— Простите, если потревожили, мы немедленно уезжаем. Он попытался толкнуть калитку, но она была заперта.

Агент сделал шаг назад. Блейк пошел в наступление.

— Прошу вас отдать мне документы, которые подписала мадам Бовилье.

Мужчины весело и вместе с тем смущенно переглянулись.

— Но вас это не касается, — пренебрежительно ответил тот, что постарше. — Удачного вам дня.

— Повторяю, месье. Прошу вас отдать мне документы, которые подписала мадам Бовилье. С ними никто отсюда не выйдет.

Манье подергал Юплу и щелкнул затвором.

— Это угроза? — спросил один из агентов.

— Это обещание, — ответил Эндрю.

Тот, что постарше, рассмеялся. Молодой призадумался.

— Но мы даже не знаем, кто вы такие, — сказал он. — Если вы не хотите проблем, я вам советую дать нам спокойно уехать.

— Вы не поняли, — продолжал Блейк. — Это у вас будут проблемы, если вы не дадите мне то, что я прошу. Отдайте документы и можете ехать спокойно обделывать ваши делишки куда-нибудь в другое место.

— Наши, как вы говорите, делишки касаются только нас. Дайте нам уехать, или вас выгонят с работы да еще и в суд на вас подадут.

Риелторы явно были не намерены уступать. С подписанным договором в кармане им было ради чего сражаться.

— Довольно шуток, немедленно открывайте калитку. Блейк неспешно двинулся вперед.

— Нам хорошо известны ваши методы, — начал он, глядя старшему прямо в глаза. — Мы вам не позволим воспользоваться слабостью Мадам.

Мужчина понимающе хлопнул другого по плечу:

— Видал, оказывается, этот сторож тоже международный шпион. У него и акцент английский.

И, повернувшись к Блейку, с усмешкой добавил:

— Послушай, что я скажу: хозяйка подписала, и, нравится тебе или нет, то, что она продала, отныне принадлежит нам. Надо смириться, приятель. Будешь охотиться в другом лесу. Не сердись.

Манье в свою очередь сделал шаг вперед. Юпла, судя по всему, почуяла неладное: она теперь грозно смотрела на двух мужчин и даже время от времени рычала.

С вызывающей улыбкой старший показал на западную часть парка:

— Любуйся красивым пейзажем, приятель. Как только сойдет снег, сюда приедут экскаваторы, и через полгода у вас появятся соседи.

— Вы довольны содеянным, — проворчал Блейк. — Как же, сделка века.

— Мы не жалуемся, — весело ответил другой.

— Все, чем вы занимаетесь, — это облапошиваете тех, кто продает, чтобы затем облапошить тех, кто покупает.

— Я не обязан обсуждать с тобой мою работу. Открывай эту чертову калитку.

— Чему вы служите? Кому вы приносите пользу?

— Я не люблю философствовать с обслугой, да к тому же не умеющей проигрывать…

Прежде чем агенты попытались открыть калитку, Блейк выхватил из рук Манье ружье и приставил дуло к горлу старшего.

— Давай сюда контракт, ты, дырка от ануса!

— Эндрю, спокойнее, оно заряжено, — вмешался Манье. — И потом, по-французски говорят «дырка от задницы». Отверстие — слово скорее из области техники. Кстати, это ведь я должен играть злого полицейского…

Риелтор стоял не двигаясь.

— Ты вообразил себя на Диком Западе, несчастная деревенщина? — с трудом проговорил он, глядя Блейку прямо в глаза. — Ты дорого за это заплатишь.

С удивительным проворством Блейк вскинул ружье и выстрелил по седану. Боковые стекла разлетелись вдребезги, дверцы были изрешечены дробью. Звук ружейного выстрела отозвался эхом от окрестных холмов.

— Ты полагаешь, что пристрелить такого паразита, как ты, для меня проблема? Подумай хорошенько. Зачем мне бросать собственное дело и поступать так, как выгодно вам? Я влеплю тебе пулю, потом разрежу тело на куски и скормлю собаке… Посмотри на свою тачку, кретин, и ты увидишь, на что станет похожа твоя крысиная голова, если ты не отдашь мне то, что я у тебя прошу.

Блейк передернул затвор. Мужчина сглотнул слюну.

— Эндрю, — заволновался Манье, — ты весь красный. Ты хочешь его укокошить? Кстати, я знаю местечко, где можно спрятать трупы. Никакие экскаваторы не найдут.

Агента помоложе охватила паника: он пустился наутек, бросив коллегу с документами.

— Мы можем обсудить… — проговорил мужчина изменившимся голосом дуло ружья больно давило ему на челюсть.

— Ты рассчитываешь меня купить?

— Сколько ты хочешь?

— Весь контракт. И ты исчезаешь.

— Он хочет сказать, — вмешался Манье, — что ты гонишь бумаги, а потом делаешь ноги, кретин.

— А если ты хоть что-нибудь сообщишь хозяйке, клянусь, я найду тебя и ты мне заплатишь, понял?

Манье пришел в сильное возбуждение:

— Он хочет сказать, что, если ты сболтнешь хоть слово хозяйке, тебя найдут и тебе будет крышка — ну, въехал?

На этот раз риелтор не на шутку испугался.

— У вас обоих крыша поехала, — дрожащим голосом проговорил он. — Совсем того! Это не торг, а грабеж.

— Ценный комплимент из уст специалиста. Спасибо. Давай сюда договор. А то крыша слетит с твоей головы, и она станет похожа на спортивную машину, о которой ты наверняка мечтаешь.

Мужчина бросил сумку с документами в снег. Манье быстро поднял ее и открыл. Предусмотрительный Блейк принялся обыскивать типа.

— Вы позволите? Риелтор поднял руки.

— Здесь обязательство по продаже! — победно воскликнул Манье. — Договор и акт! Есть! Ты был прав!

Блейк опустил ружье.

— Иди скажи своему храброму помощнику, что в таком ружье всего два патрона. Но, может, он и до двух считать не умеет. Уложили бы тебя, а не его.

Когда машина с риелторами рванула с места, Манье и Блейк помахали им рукой, точно провожали друзей.

— Мне кажется, он наделал в штаны, — сказал Филипп. — В какой-то момент я подумал, что ты и правда снесешь ему голову.

— Он либо сам дал бы мне бумаги, либо я взял бы их у трупа. Ни слова Мадам и помни: если явится полиция, мы все отрицаем.

Блейк и Манье двинулись к дому. Ступать по снегу было мягко. Погода стояла тихая, словно зима вела себя смирно, чтобы не мешать последним приготовлениям к Рождеству. Но снегопад, конечно, не заставит себя долго ждать.

— Филипп?

— Да?

— А что такое «совсем того»?

78

Усевшись рядышком на диване, Одиль, Манон, Эндрю и Филипп молча смотрели на мигающую в темноте елку. Разноцветные гирлянды бросали блики на их лица. Загораясь, лампочки словно будили затаившиеся в глубине колючих веток бесчисленные сказочные миры, давая волю воображению и воскрешая светлые воспоминания детства. Один котенок забрался под елку и пытался дотянуться до красного шара. Его братья и сестры весело копошились возле золоченой гирлянды. Кошачье семейство вполне освоилось в комнате, превратив ее в площадку для игр. Филипп аккуратно отцепил коготки хорошенького котенка тигровой раскраски, слишком заинтересовавшегося его любимым свитером. Мефистофель, пользуясь минутой, блаженно спала, свернувшись клубочком на коленях у Одиль.

— Если бы я встретила Деда Мороза, — прошептала Манон, — я бы попросила у него детскую для маленького, выйти замуж за Жюстена и остаться работать здесь, со всеми вами…

— А я попросила бы сбавить мне годков десять, — включилась в игру Одиль. — И подарить мне немножко смелости… Хотя вряд ли у него в мешке есть такие подарки…

— А мне, — подхватил Филипп, — мне бы хотелось посидеть за столом с мамой и папой. Один только раз. Мы бы о многом поговорили. Мне столько нужно им рассказать… И еще… Я бы хотел провести такой же вечер, как сегодня, со своими детьми, если б они у меня были…

Блейк не знал, что сказать. Его обуревали многие желания, но большинство вещей, о которых он мечтал, нельзя было ни купить, ни найти в камине.

В гостиную вошла Мадам. Уверенная в том, что нашла решение своих проблем, она была в приподнятом настроении.

— Что это вы тут сидите в темноте?

— Беседуем о Рождестве.

— Ну, осталось подождать всего два дня. При условии, что вы будете хорошо себя вести… Вы сегодня ужинаете все вместе, не так ли?

— Именно так, — ответила Одиль, вставая с дивана. — Пойду, кстати, на кухню. Вы уверены, что не хотите к нам присоединиться?

— Спасибо, но у меня был очень трудный день. Я лучше лягу пораньше.

Она показала на двух котят, которые прыгали и гонялись друг за другом на ковре:

— Вот эти малыши с удовольствием слопают мою порцию. Буквально минуту назад они возились возле моей двери. Что они творили! Желаю вам хорошего вечера. Спасибо за тепло, которое вы приносите в этот дом. Благодаря вам мне здесь хорошо.

Мадам собралась идти к себе, когда Манон поднялась с дивана. Вдруг она вскрикнула и схватилась за живот.

— Что с тобой? — бросилась к ней Одиль.

— Не знаю, кольнуло что-то…

Подошел Филипп — с котенком, висящим на рукаве свитера.

— Может, врача вызвать?

— Я думаю, ничего страшного, — вмешался Блейк.

— Как это, ничего страшного? — возмутилась Одиль. — Вот типичная позиция мужчины. Сразу видно, что не вы вынашиваете детей!

— Что правда, то правда! — пустился в рассуждения Филипп. — Беременность — это что-то уму непостижимое. Великая тайна, чудо!

Он размахивал руками, а котенок болтался у него на рукаве и мяукал от страха.

— Дайте мне договорить, — твердым голосом продолжил Эндрю. — Я предлагаю отвезти Манон в больницу, чтобы не рисковать.

— В больницу? Зачем в больницу? — встревожилась Одиль.

— Затем, что только врач может сказать, серьезно это или нет.

— А как же наш ужин? — спросил Филипп.

Манон сделала вид, что ее пошатывает, и положила руку на лоб.

— У меня все плывет перед глазами, искры какие-то…

— Не смотри на свет! — посоветовал Филипп.

На этот раз котенок не удержался. При слишком резком движении руки он оторвался от рукава и, сделав в воздухе сальто, шлепнулся на диван.

Блейк театральным жестом обнял Манон.

— Оденьте ее. Я пойду за машиной. Я знаю, такое с беременными бывает. Мы съездим проверить, все ли в порядке. Не волнуйтесь. Ужинайте спокойно, мы к вам присоединимся.

79

В предпраздничные дни город сверкал огнями. Люди спешили в магазины за покупками. Блейк припарковал машину возле ресторана в центре.

— Ты уверена, что хочешь здесь поужинать? Может, немного подождать, а потом вернуться в замок?

— Очень есть хочется. Я два часа не вытерплю. А то мне действительно станет плохо! К тому же ресторанчик очень симпатичный.

— Чего хочет женщина… Но прежде… Ты позволишь мне отойти на несколько минут? Мне надо позвонить, пока сеть ловится.

— Пожалуйста, не торопитесь, я займу столик и опустошу хлебницу…

Стоя перед лавкой со сверкающими елочными украшениями, Блейк набрал номер. В обрамленном искусственным инеем окне ресторана, расположенного на другой стороне улицы, он видел, как Манон садится за стол.

— Добрый вечер, Ричард!

— Какая приятная неожиданность! Только не говори мне, что стоишь на затерянном холме. С твоей-то больной лапой!

— Я в городе, и нога у меня уже лучше.

— В городе? Маугли вышел из джунглей…

— Маугли сожалеет, что побеспокоил Балу, но ему очень нужен совет…

— Совет? А намерен ли ты ему последовать? Или, как всегда, выслушаешь и сделаешь по-своему?

— Ничего не обещаю, но хочу знать твое мнение. Так вот: я помешал мадам Бовилье продать часть ее поместья.

— Как тебе удалось?

— С помощью хитрости и дипломатии, при участии собаки и одного сумасшедшего, а также с применением огнестрельного оружия. Я тебе потом расскажу. Проблема в том, что она рассчитывает на деньги от продажи, а теперь у нее этих денег не будет. Я мог бы купить у нее эту землю, но для этого придется признаться, кто я такой на самом деле…

— Ты сомневаешься?

— Я не то чтобы сомневаюсь, я рискую.

— Рассмотрим вещи с прагматической точки зрения. Если ты купишь эту землю, вы будете связаны. Именно это обстоятельство тебя смущает?

— Не совсем.

— Насколько я понимаю, больше всего ты боишься, что она рассердится на тебя за обман и не пожелает иметь дело с человеком, вероломно проникшим к ней в дом под личиной мажордома, так ведь?

— Все кажется так просто, когда ты об этом говоришь…

— В любом случае, что бы ты ни решил, она в конце концов узнает, кто ты такой. Нельзя же врать бесконечно…

— А что мне делать, если она обидится? Вдруг она меня прогонит?

— Она потеряет разом прекрасного мажордома, друга, который может вытащить ее из беды, и хорошего человека. Натали не идиотка. Положись на нее.

— Да я не в ней сомневаюсь, а в себе.

— Несколько месяцев назад у тебя были одни только сожаления. Теперь тебя одолевают сомнения. Это прогресс. Я уже давно не видел тебя таким энергичным. Узнаю прежнего Эндрю. Я чувствую, что ты опять живой и на многое готовый. Выходит дело, твоя идея вернуться во Францию оказалась не такой уж плохой. Мне нелегко в этом признаваться, старый ты бандит, но ты был прав! И ты прав, что хочешь поехать к Саре. И что хочешь купить этот участок. Я даже думаю, ты прав, что заботишься о Натали. Она того стоит. Ты ничего не теряешь, Эндрю. Ты с детства в себе сомневаешься. Уж я-то знаю. Но теперь ты достиг такого возраста, в котором пора себе доверять…

Блейк молча слушал.

— Спасибо, Ричард.

— You’re welcome[12], старина.

Усевшись напротив Манон, Блейк обнаружил, что в хлебнице остался всего один кусочек хлеба.

— Это меня долго не было или ты настолько голодная?

— Если бы это была не горбушка, я бы и ее умяла. Посреди стола стояла зажженная свеча. Вокруг сидели сплошь парочки и дружеские компании.

— Странно оказаться здесь вдвоем, — сказала девушка. — Мы немного выделяемся. Но я довольна. Вы появились у нас всего несколько месяцев назад, а мне кажется, что я вас всегда знала.

Подошел официант принять заказ. Две пиццы.

— Если бы Одиль видела, что мы тут едим, — сказал Блейк, — она бы жутко разозлилась.

— Мне хочется, чтобы у них с Филиппом все наладилось…

— Посмотрим, когда вернемся. Если только не обнаружим, что один из них пристукнул другого. И котята ползают по холодному трупу…

— Почему-то в виде жертвы мне видится Филипп.

— Мне тоже.

Когда принесли пиццу, Эндрю сказал:

— Мне надо с тобой серьезно поговорить, Манон. Но это довольно трудно… Мне нужна твоя помощь. Понимаешь, я немного запутался, но думаю, что ты можешь вывести меня на верный путь.

— Вам нужна моя помощь?

— Это касается моей дочери… Мне очень жаль, что приходится проявлять бестактность, но мне очень нужно знать.

Он вздохнул и задал вопрос:

— Скажи, если бы твой отец пожелал с тобой встретиться, какой бы ты хотела видеть эту встречу? Каких слов от него ждала бы?

Манон только что наколола на вилку кусок пиццы. Рука ее на миг замерла, и вилка с пиццей снова опустилась на тарелку. Манон смотрела на Блейка грустно и вместе с тем ласково.

— Вы себя с этим типом не равняйте, — тихо сказала она. — Мой отец бросил нас с матерью. Он не участвовал в моем воспитании, не нес никакой ответственности. Ни разу не поздравил меня с днем рождения, не поинтересовался, как у меня дела в школе. Я считаю, что отца у меня не было. Вы совсем не такой человек. Достаточно услышать, как вы говорите о своей жене, или посмотреть, как вы заботитесь о других, чтобы исчезли последние сомнения. Я была бы счастлива, если б у меня был такой отец, как вы. Но и быть вашим другом — тоже большая удача. Что же такого вы сделали дочери, что так переживаете?

— Я перестал о ней заботиться. С той поры, как умерла ее мать, я совсем ее забросил. Даже не помню, когда мы в последний раз говорили по душам. Когда люди утрачивают связь друг с другом? В какой момент я ее потерял? Сара очень мужественно переживала смерть матери. Я предоставил ей устраивать свою жизнь самостоятельно — у меня и на самого себя сил не хватало. Вот она и научилась жить, не рассчитывая на помощь отца. Я думаю, связь теряется, когда люди перестают в вас нуждаться. Поначалу ребенок никого не видит вокруг, кроме вас, он не может без того, что вы ему даете. Его руки тянутся к вам, его глаза устремлены на вас. Но скоро перед ним предстает необъятный мир, и, вполне естественно, ребенок отправляется открывать его. Он расширяет свои горизонты и удаляется от вас. Вы еще не успели это понять, а он уже далеко. За несколько месяцев я потерял не только жену, я потерял и дочь. Я заметил, что она больше во мне не нуждается. Речь не о том, чтобы вернуться назад, просто я хочу ей сказать, что досадую на самого себя. Я, без всякого сомнения, должен был стать для нее опорой, но оказался на это неспособен. И теперь я хочу до нее донести, что она опять может рассчитывать на меня.

— Дети вырастают. И наступает момент, когда отношения с родителями больше не являются самой важной частью их жизни. Посмотрите, что произошло у меня с матерью. Мы обмениваемся эсэмэсками, иногда даже очень длинными, и это меня вполне устраивает. Мы, конечно, помиримся, но в любом случае я больше не впадаю в тоску из-за нашей ссоры. Я перевернула страницу. Вы сами мне рассказывали, как уехали от матери. Вот и Сара перерезала пуповину.

— Но я-то ее не перерезал. Сара нужна мне, я хочу быть ей полезным. Я очень любил ждать ее где-нибудь, встречаться с ней. Я обожал забирать ее из школы. До сих пор помню там невысокую стенку: она шла по ней, а я держал ее за руку. В последний раз, когда мы там были, она помогла мне усесться на нее… Время идет, я теперь здесь и не знаю, что сделать, чтобы вернуть ее дружбу. Я собираюсь поехать к ней в январе, но даже не представляю, что скажу ей, когда она встретит меня в аэропорту. Должен ли я ее обнять? Или лучше начать разговор, когда мы сядем в машину? Знала бы ты, Манон… Я ночи напролет проигрываю эту сцену у себя в голове. Даже репетирую перед зеркалом.

— Не бойтесь ее. Будь я на ее месте, мне бы хотелось, чтоб вы приехали запросто, ничего не объясняя, просто вернулись бы на свое место, и все. Пусть сама жизнь вам подскажет. Один хороший человек как-то сказал мне, что нужно время, чтобы научиться говорить о вещах просто. Вот оно и настало.

80

Машина выехала утром. Эндрю был за рулем, Филипп сидел рядом, опираясь на подлокотник.

— Эндрю, ну правда, что ты задумал, я ведь ничего не знаю. И ради бога, не надо так гнать, скользко ведь.

— Есть два способа взяться за дело: убеждение и устрашение. На дураков лучше действует устрашение. Не так утомительно, и дело идет быстрее. Никаких длинных фраз и сложных глагольных конструкций. Одно повелительное наклонение. У тебя балаклава с собой?

— Я не хочу угодить в кутузку.

— Доверься мне.

— А если она нас узнает?

— Исключено.

— Только потому, что ты надел мою одежду, а я твою?

— Стресс лишает человека умственных способностей больше чем наполовину, а в ее случае там вообще останется с гулькин нос…

— Это ты судье объяснишь. А пока мы похожи на двух клоунов: ты — потому что моя одежда тебе мала, а я — потому что твоя мне велика.

— Ты придумал, какой у тебя будет акцент?

— Только вот это не надо, а? Это просто невозможно, они там, в больнице, что-то с тобой сотворили! Ты — жертва провалившегося эксперимента. Пытались восстановить тебе память и активизировали какую-то тайную область твоей коры. В башке у тебя что-то воспламенилось, и они стали сбивать пламя лопатой. Вот тебя и переклинило.

— Что за странное слово! При чем тут клинья?..

— Эндрю, я боюсь.

— Ты в Бога веришь?

— Не то чтобы очень.

— Жаль, я бы тебя убедил, что он нас не оставит. Но ты можешь внушать себе, что наше дело правое.

— Сегодня утром я был вынужден соврать Одиль. Я этого не люблю.

— Я видел, как она лю… аккуратно зашивала тебе свитер.

— Да, аккуратно, а как же еще? Жалко ведь, свитер хороший. Это все котята. Во время ужина не давали нам ни минуты покоя. На стол запрыгивали, цеплялись за свитер, тащили все подряд. С холодильника пытались сигать. Мы с ней так хохотали. Они и вправду симпатяги.

— «Вы с ней»?

— Давай-давай, смейся надо мной.

— Надеюсь, солонкой ты в нее не кидался?

— Мы о многом поговорили. Было очень хорошо.

— Вот и славно. Знаешь, Одиль мне часто говорит о тебе. Она считает, что ты человек необычный, у тебя много хороших качеств. Она мне даже говорила, что в тебе есть сумасшедшинка, которая ей очень нравится…

— Правда?

— Приехали. Приготовься.

Филипп спрыгнул по другую сторону ограды и помог перебраться Эндрю.

— Ты уверен, что она одна?

— Когда она рассказывала о своей жизни, я кое-что слышал. В общем, собрал кое-какую информацию.

Пробираясь между заснеженными деревьями, они обогнули красивый богатый дом. Перед застекленной верандой Блейк сделал знак приятелю остановиться.

— Надевай перчатки и балаклаву.

— Мне не нравится, что она зеленого цвета. Она противная, я в ней выгляжу как покойник. Я хочу как у тебя…

Блейк выхватил у него из рук зеленую балаклаву и отдал ему свою, черную. Довольный, Манье натянул ее на голову.

— Вот это я понимаю, прямо спецназ.

Эндрю тоже надел балаклаву и поправил очки в прорезях для глаз. Манье оглядел его.

— Ну я же говорил, — оглядев его, сказал Манье. — У тебя в ней взгляд как у дохлой рыбы.

И, вдруг посерьезнев, добавил:

— Эндрю, еще не поздно остановиться.

— С этой минуты я Гельмут.

— О нет, пощади…

— А ты?

Манье в конце концов выдавил из себя безжизненным голосом:

— А я Луиджи…

— А! Guten tag[13], Луиджи.

— О господи…

— Ты же в него не веришь. Как же тогда он придет тебе на помощь?

Блейк приблизился к дверям веранды. Приподняв стоящую рядом кадку с растением, он обнаружил под ней запасные ключи, отпер дверь и проник в дом. Манье шел за ним по пятам. Оба мужчины миновали одно помещение за другим — ни дать ни взять спецназ. Кухня, патио, библиотека — путь был свободен.

— У меня в твоей балаклаве лицо чешется, — простонал Филипп. — Может, там блохи?

Когда они подходили к гостиной, Эндрю услышал шум на втором этаже. Он указал Манье на лестницу. Они поднялись осторожно, на цыпочках, ступенька за ступенькой. Вдруг Блейк достал из своего — вернее, из Филиппова — пальто пластмассовый пистолет, который одолжил у Яниса.

— О нет! Ты же не станешь совать ей его под нос? — шепотом запротестовал Манье.

— Nicht[14] рассуждения! Verboten[15] рассуждения! Луиджи доверять.

— Хотел бы я послушать, как ты будешь объясняться с полицией на своем паршивом эсперанто.

В глубине коридора — что там — спальня или ванная? — раздался звук задвигаемого ящика.

— Если она там голая, меня стошнит, предупреждаю. Оба мужчины прошли по коридору, крадучись вдоль стены. Сомнений не оставалось: мадам Берлинер находилась в соседней комнате, дверь туда была открыта. Разгибая пальцы, Блейк сосчитал от трех до нуля. Закончив обратный отсчет, он ринулся в комнату, размахивая пистолетом. В последний раз он проделывал такое в день своего рождения: ему тогда исполнилось шесть лет, он нарядился супергероем и пугал маму. Мадам Берлинер заканчивала одеваться. Увидев невесть откуда взявшегося человека, принявшего характерную стойку, она пронзительно закричала.

— Вы не кричать! Это есть ограбление! Если вы молчит, kein problem[16].

Женщина была изрядно напугана и вместе с тем озадачена. Она таращила глаза на двух плохо одетых бандитов, один из которых, косоглазый, наставил на нее совсем маленький пистолет.

— Уграшения! Schnell![17]

— Не поняла. Что вы сказать? — переспросила она, сжавшись и умирая от страха.

— Нам тафать уграшения! Бистро или gross problem![18] Луиджи недоверчиво поглядывал на Гельмута. Что они тут делают?

Мадам показала на шкатулку, стоящую на туалетном столике. Блейк отдал свой пистолет Манье, чтобы тот, в свою очередь, взял мадам Берлинер на мушку.

— No pas volare le pistolero, Luigi petocho…[19]

Однако под настойчивым взглядом приятеля Манье уступил. Блейк вывалил на столик украшения из шкатулки — мадам Берлинер опять закричала. Того, что он искал, в шкатулке не было. Блейк повернулся к женщине и погрозил ей пальцем:

— Ви врать! Тругой уграшения! Где есть? Schnell!

— Pronto rapidissimo![20] — счел нужным добавить Манье. Вконец перепуганная, мадам Берлинер показала на комод.

— Рrimo[21] ящик. Но вы обещать не делать мне плохо. Блейк обнаружил в комоде маленький бархатный мешочек, в котором лежали все украшения, которые продала Натали. Он высыпал содержимое мешочка на кровать и взял два кольца — одно с изумрудом, — три браслета и великолепное колье. Забрав у Манье пистолет, он подошел к своей жертве.

— Если вы telefoniren polizei[22], мы фосфращаться и gross problem. Понимайт?

— Si, senõr![23] — дрожа всем телом, ответила женщина. — Я ничего не сказать, нет, nada[24]. Разрази меня гром.

Филипп был готов уходить. В балаклаве у него зудела голова, и он весь покрылся потом. Неожиданно Блейк запустил руку во внутренний карман и, вытащив оттуда пачку денег, кинул ее на кровать мадам Берлинер. Женщина ошарашенно смотрела на бумажки. Манье вытаращил глаза:

— Ma quez que tou fais?[25]

— Луиджи, спокойно.

— Perque pognon[26] этой старой карге?

— Kein reflexion[27].

— Гельмут frappatoque[28]. Блейк повернулся к женщине:

— Компенсация. Фы фсе забывать. Если говорить, ich come back, und für sich colossal katastrof![29]

Мадам Берлинер смотрела то на деньги, то на сумасшедшего, который прыгал возле нее, то на его спутника, что стоял сзади и, по всей видимости, страдал тем же заболеванием.

— Ich[30] поняла. Никогда не говорить.

Оба мужчины пустились наутек. На полдороге домой Филипп вдруг попросил остановиться. Он выскочил из машины и побежал в кювет, его стошнило. Блейк не мог взять в толк почему. В конце концов, мадам Берлинер была вполне пристойно одета.

81

Мадам Бовилье подняла бокал с шампанским и произнесла тост:

— Я предлагаю выпить за успехи Манон и за чудесный вечер, который мы провели вместе.

— За Манон! — хором подхватили сидящие за столом.

Зазвенели бокалы. Никто не заметил, что с самого начала ужина Блейк и Манье только делали вид, что пьют. Им предстояли важные дела, и надо было оставаться совершенно трезвыми… В этот вечер атмосфера в буфетной никоим образом не напоминала их обычные посиделки или ужин, устроенный хозяйкой для работников. Что-то теплое витало в воздухе. Быть может, потому, что с ними был Жюстен? Или потому, что они встречали Рождество? Или просто потому, что в подготовке праздника участвовали все?

Чтобы избавить Одиль от необходимости провести вечер у плиты, Эндрю предложил каждому приготовить какое-нибудь блюдо. Кухарка, поначалу не выразившая восторга от идеи доверить свою утварь гораздо менее опытным поварам, в конце концов согласилась — однако краешком глаза приглядывала за процессом, впрочем, вполне добродушно. Манон приготовила великолепный террин из налима. Каждому досталось немного, потому что кошки, уловив момент, слопали добрую половину. Мадам Бовилье принесла восхитительное фуа-гра, для которого сама приготовила тосты, — они, правда, немного подгорели. Эндрю отважился приготовить медальоны из морского языка в шампанском — Мефистофель, хоть и объевшаяся террином, с удовольствием отведала и медальона. В свою очередь, Филипп испек изумительной красоты миндальные макарони, к сожалению, несъедобные — твердостью они могли соперничать с бетоном. Все оценили такт Мадам, которая первой протянула руку к ровненьким и гладким печеньицам.

— О! Макарони! Какая великолепная идея! Я их уже сто лет не ела.

После первой же попытки ее энтузиазм угас так же быстро, как сломались бы зубы, продолжай она их грызть.

— Очень интересно… — заявила она, не утратив ни капли хладнокровия.

Самые безрассудные принялись сосать печенье в надежде, что оно когда-нибудь растает. Другие потихоньку сунули печенье в карман, предполагая донести его до ближайшей помойки и едва сдерживая хохот. И только Одиль, чтобы морально поддержать Филиппа, мужественно сжевала целый кругляшок.

Была уже почти полночь, когда мадам Бовилье встала из-за стола:

— Предлагаю всем пойти спать. Завтра у нас будет длинный день. Спасибо всем. Я уже давно так славно не встречала Рождество.

Немного помолчав, она добавила:

— Мне пришла в голову идея. Поскольку завтра к вечеру приедут мои друзья Уорды, что вы скажете, если мы пригласим и ваших близких тоже?

Все переглянулись. Мадам продолжила:

— Жюстен, приходите! А лучше оставайтесь-ка ночевать, если не против.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил молодой человек.

Манон просто расцвела от счастья.

— А мне, кроме Юплы, и пригласить-то некого. Все мои друзья уже здесь, в этой комнате… — сказал Филипп.

— А маленький Янис, который делает такие успехи в науках? — возразила Мадам.

— Он, наверное, будет праздновать Рождество с матерью, братом и сестренкой.

— Ну так пусть они тоже приходят. Чем больше народу, тем веселей, и будет случай познакомиться.

Одиль молчала. Ей некого было позвать, даже собаку. Блейку тоже. Он боялся, что опять придется обслуживать Мелиссу и Ричарда… Два одиноких человека, Одиль и Блейк, обменялись взглядами — это ничего не изменило, но хотя бы немного согрело обоих.

— Значит, договорились! — заключила Мадам. — Желаю всем спокойной ночи.

Закончив наводить порядок на кухне, Одиль оперлась на мойку и вздохнула.

— Вы переживаете из-за завтрашнего вечера? — спросил Блейк.

— Накормить такую ораву! Я даже не знаю, сколько нас будет.

— Не беспокойтесь. Если гости и после десерта не наедятся, подадим сегодняшние остатки.

— Я вот думаю, не ударило ли Мадам в голову шампанское, что она наприглашала столько гостей?

— Какая разница, идея-то хорошая.

— Вы сходите за вином в подвал?

— Нет вопросов.

В это время в дальнем углу буфетной Филипп забавлялся с котятами: он смастерил для них игрушку из пробки и веревочки.

— Если это вам поможет, — обратился он к Одиль, — у меня дома полно замороженных продуктов. Это, конечно, не ваш уровень, зато силы вам сэкономит.

— Вы очень любезны, Филипп. Я завтра зайду к вам, посмотрю, что есть.

— Мадам Одиль, — робко спросил управляющий, — вы не будете возражать, если я приведу Юплу? Мне будет очень грустно, если в день Рождества она останется одна…

— Конечно, ведите, — ответила вконец растроганная Одиль. — Я приготовлю что-нибудь специально для нее.

Если бы у Блейка была вставная челюсть, она бы, наверное, вывалилась — так широко он раскрыл рот от удивления.

82

Стоя поздней ночью посреди парка, Филипп и Эндрю ждали. Разыгравшийся ветер поднимал в воздух и кружил снежные хлопья.

— Значит, вы с Одиль назначили друг другу свидание возле морозилки. Поздравляю, это хороший знак. А ты знаешь, что в рейтинге лучших мест для ухаживания морозилка на кухне почти соседствует с венецианскими гондолами? Кстати, я думаю, что в сцене свидания Ромео и Джульетты по первоначальному замыслу никакого балкона не было. Они, скорее всего, разговаривали возле холодильника…

— Ты можешь смеяться надо мной сколько угодно, а пока ответь, кто любезничает с Мадам? И смотрит на нее так выразительно… И соглашается со всем, какую бы чепуху она ни несла…

— Натали никогда не говорит чепуху.

— Натали? Ну вот, приехали! Англия опять пытается захватить Францию. Но тебе надо бы помнить, что это никогда не удавалось! А потому вам придется поладить, деваться некуда.

— Ты правда так думаешь?

— Ручаюсь — если прекратишь надо мной издеваться. Иначе…

— Хорошо, обещаю. Оставлю тебя в покое.

— Ну, раз так, тогда да, я действительно считаю, что вы подходите друг другу.

— Жаль.

— Что жаль?

— Жаль, что я не могу больше подкалывать тебя по поводу Одиль, придется переключиться на Юплу…

Мужчины рассмеялись. Манье поднял глаза к небу: ночь была ясной, на небе виднелись звезды.

— Ты знаешь, где Большая Медведица?

— Справа от Маленького Пингвина, — ответил Блейк, продолжая смотреть в сторону замка.

— Какого еще Маленького Пингвина?

— Того, который над Утюгом, слева от Фаршированного Краба.

Блейк получил снежком по голове.

— Ну вот, сам все когда-то выучил, а меня просветить не хочет.

Блейк поправил очки и показал на небо:

— Ну смотри! Вон там, видишь, созвездие Монтировки, а над ним — созвездие Бэтмена.

Второй снежок угодил Блейку в лоб.

— Не провоцируй меня, Блейк. Мне осточертели твои дурацкие затеи. То мы нападаем с ружьем на людей, то грабим какую-то дуру…

— Да, кстати, она ведь позвонила.

— Что? — встревожился Манье.

— Сегодня днем. Я как раз был у Мадам, когда она позвонила.

— Вот гадина! Я был уверен, что она нас сдаст. А ты со своими великими идеями еще имел глупость отвалить ей деньжищ…

— Мы пришли, чтобы вернуть, а не чтобы украсть. И потом, ты не понял. Она любезно позвонила Мадам, чтобы предупредить, что в округе орудует какая-то болгарская банда и что она стала ее жертвой. Она рассказала, как геройски противостояла верзиле с глазами, как горящие угли, и коротышке, судя по всему, вшивому — так он чесался. А еще она сказала, что благодаря ее храбрости у нее ничего не забрали…

— Глаза как горящие угли? Ерунда какая-то. И потом, у меня нет вшей. Это все твоя чертова балаклава.

— Спецназовцы не чешутся, как прокаженные.

— Это кто прокаженный?

Манье принялся лепить большой снежок. Блейк показал на одно из окон замка:

— Смотри, Манон свет погасила. Филипп посмотрел на часы:

— Минута в минуту. Хаким, наверное, уже ждет. Когда я думаю о том, какая нам предстоит ночка, у меня уже заранее руки болят…

— Ну ведь надо же, чтобы кто-нибудь изобразил Деда Мороза, чтобы другие в него поверили…

Оба мужчины скрылись в ночи. Оба напевали Jingle Bells, но каждый на своем языке.

83

Ночь пролетела быстро, а рассвет был великолепен. Первые лучи солнца превращали только что выпавший снег в белый ковер, усеянный сверкающими бриллиантами. Небо усердно трудилось большую часть ночи, чтобы создать идеальную декорацию для первого дня Рождества.

Эндрю встал рано. С непривычной для себя тщательностью выбрал, во что одеться. Когда он был вполне готов, то сел на кровать и стал ждать семи часов. Блейк испытывал страх.

Чтобы немного отвлечься, он стал рассматривать фотографию жены и дочери. При виде их улыбающихся лиц и положенных ему на плечи голов ему стало спокойнее. Ему даже показалось, что голос Дианы подбадривает его, как в тот день, когда ему надо было утром идти говорить с рабочими о необходимости модернизировать предприятие, а днем обсуждать ту же тему с банкирами. Сара была тогда совсем маленькой. Когда он уходил, будто на фронт, она уже на пороге сунула ему в руку маленькую забавную фигурку — смурфика, — сказав, что он принесет ему удачу.

Эндрю поправил жилет и еще раз провел руками по щекам — убедиться, что они хорошо выбриты. Без десяти семь. Он взял в руки Джерри и крепко прижал его к себе — как если бы обнимал всех, кого ему так не хватало. Потом проверил складку на брюках, поправил галстук. Без двух семь. Он встал, спросил у Джерри, что тот думает по поводу его внешнего вида, и, не получив ответа, в последний раз взглянул на себя в зеркало в ванной. Впервые он не думал обо всем, что отняло у него время, сосредоточившись на том, что оно ему оставило.

Стараясь не шуметь, Эндрю вышел из комнаты. Ему не хотелось встречаться ни с Манон, ни с Одиль. Несмотря на симпатию, которую он питал к обеим, то, что он собирался сделать, касалось только его.

Когда он подошел к комнатам Мадам, в замке было так тихо, что было слышно, как в коридоре на ковре играют котята. Их возня сопровождалась приглушенным шумом и умилительным мяуканьем. Погладив Мефистофеля, Блейк приблизился к двери и постучал. Никакого ответа. Блейк рискнул пройти через кабинет Мадам и постучаться прямо к ней в спальню. Неужели Натали еще спит? Это на нее не похоже. Может, она в потайной комнате?

Дверь открылась. Мадам Бовилье удивилась, увидев на пороге не Одиль, а Эндрю, да еще так хорошо одетого…

— Что случилось, месье Блейк?

— Я поздравляю вас с Рождеством.

— Очень мило… Я вас тоже.

Она поправила на себе халат и завязала пояс.

— Вы для этого пришли так рано? Это английский обычай?

Блейк вспомнил совет Манон говорить просто. Ричард подталкивал его к тому, чтобы броситься с головой в воду. Но никто никогда не говорил ему о том, что однажды придется делать и то и другое одновременно.

— Если Мадам позволит, я хотел бы вам кое-что показать. Не пройдете ли со мной?

— Прямо сейчас? А можно мне сперва одеться? Одиль скоро придет.

Перспектива появления третьего лишнего испугала Блейка.

— Лучше сейчас. Простите, но я настаиваю. Мадам улыбнулась:

— Что ж, покоряюсь. Не хочу портить вам настроение. А то потом вы, чего доброго, скажете, что у меня сварливый характер…

Мадам и Эндрю спустились по главной лестнице. Шагая чуть впереди Мадам, Блейк двигался через холл так, будто шел по центральной галерее Вестминстерского аббатства в день коронации. Подойдя к дверям библиотеки, он остановился.

— Сплошные тайны, — прошептала Мадам. — Для чего вы привели меня сюда?

Блейк распахнул двери. Горело множество маленьких светильников. Книжные шкафы по-прежнему были закрыты тканями, а на письменном столе лежал маленький, красиво упакованный сверток.

Эндрю жестом пригласил Натали войти.

— Вы и в самом деле удивительный человек, месье Блейк. Он взял сверток и почтительно вручил его Натали.

— Счастливого Рождества!

— Вы будете поздравлять меня весь день? Что это? У меня тоже есть для вас маленький подарок, но я собиралась вручить вам его в полдень, со всеми остальными…

Она развязала ленточку, развернула подарочную упаковку и остановилась, поняв, что внутри футляр для драгоценностей.

— Что вы, не надо. Я не могу принять… — проговорила она, удивленная и вместе с тем очень смущенная.

— Здесь не то, что вы думаете.

— Вы знаете, что я думаю?

— Откройте.

Натали открыла коробочку и увидела кольцо с изумрудом. Она вздрогнула. Не веря своим глазам, она осторожно взяла кольцо и рассмотрела его вблизи.

— Это не копия. Это то самое. Но каким чудом?.. Эндрю пригласил ее сесть. Не сводя глаз с кольца, Натали села.

— Дайте мне, пожалуйста, вашу руку.

— Что, простите?

— Я попросил дать мне вашу руку — дать, а не отдать… Мадам покраснела. Блейк надел ей на палец кольцо.

— Почему вы делаете мне такой подарок? Как вам удалось?

Вдруг Мадам ахнула и закрыла рот руками:

— Банда румынов!

— Болгар. Хватит вешать на них всех собак. И, пожалуйста, не будем больше об этом говорить. Тем более что у меня есть для вас еще один сюрприз…

Блейк отошел вглубь комнаты и широко раскинул руки.

— Вы меня пугаете, — тихо сказала Мадам. Широким жестом Блейк сдернул ткань, закрывавшую первый книжный шкаф. На этот раз Мадам не смогла сдержать крика. Шкаф был полон книг. Одно за другим Эндрю убирал покрывала с мебели. Ценные тома все стояли на своих местах. Мадам поднялась, в глазах у нее помутилось.

— Как это возможно? — хриплым голосом спросила она. — Вы все выкупили?

— Какая разница? Обманул, украл — в любом случае я сделал это для вас. А теперь мне надо с вами поговорить, и это, без сомнения, один из самых тяжелых моментов моей жизни…

— Вы опять меня пугаете.

— У меня есть для вас хорошая новость и плохая.

— Я знаю, что вы часто играете в эту игру, но…

— С какой начать?

— А это обязательно?

— Это меня успокаивает.

— Тогда начните с плохой.

— «Вандермель» не станет покупать ваш участок. Они больше не могут…

— Как не могут? Все в порядке, бумаги подписаны, и мне нужны эти деньги!

— А теперь спросите о хорошей новости.

— Эндрю, ну что это за игра?

— Хорошая новость заключается в том, что я могу купить то, что вы хотите продать, по лучшей цене и пообещав вам — в отличие от них — ничего не менять в вашем поместье.

— Для чего вы это делаете? Блейк растерялся:

— Не такого вопроса я ждал…

— А какого?

— Я был уверен, что вы спросите: «Но кто же вы, если имеете средства для такой покупки?» Такой вопрос закономерен…

Натали мило улыбнулась и, нарочито выговаривая каждое слово, повторила:

— Но кто же вы, если имеете средства на такую покупку? И кто вы, если возвращаете мне книги покойного мужа? И кто вы, если идете грабить мою бывшую подругу?

— На этот вопрос не так просто ответить. Вы готовы выслушать?

Мадам Бовилье подошла к Эндрю и на удивление мягким движением приложила ему ко рту указательный палец.

— Не надо ничего говорить.

Она направилась к музыкальному центру и включила его. Не торопясь, просмотрела диски. Эндрю смотрел на нее — с интересом и волнением. Когда она нашла то, что искала, она вложила диск в дисковод и повернулась к Эндрю.

При первых звуках скрипок Блейк узнал самый известный вальс Штрауса — «На прекрасном голубом Дунае». Чудесная музыка заполнила собою все пространство библиотеки и вызвала томительную дрожь у них обоих. Мадам Бовилье взяла Эндрю за руки и привлекла к себе.

— Вы умеете вальсировать, месье Блейк?

— Мы еще слишком молоды для такого танца…

— Именно это говорили мне мои родители.

Они принялись кружиться по комнате. Она не сводила с него глаз. Эндрю позволил себя вести — он робел, как на своем первом студенческом балу.

— Так кто же вы, месье Блейк?

— Я не тот исчезнувший король эстрады, которого без конца кто-то где-то неожиданно замечает. И не беглый террорист, которого активно ищут, в том числе и в вашей стране…

— Уже хорошо.

Музыка увлекала их. Знакомая мелодия будила чувства.

— Месье Блейк, у меня есть для вас хорошая новость и плохая.

— Я думал, вам не нравится этот прием…

— Всему свой черед.

— Тогда плохую, пожалуйста.

— Вы не единственный, кто умеет обманывать.

У Блейка все внутри похолодело, тем не менее он не сбился с такта.

— Что именно вам известно?

— Спросите о хорошей.

— А какая хорошая новость?

— Мелисса Уорд — замечательная подруга.

— Что это значит?

— Это значит, что у нас, как и у вас с ее мужем, тоже есть кое-какие секреты…

— А когда вы узнали?

— Всему свое время. Сначала я бы хотела задать вам один важный вопрос, на который рассчитываю получить ответ.

Вальс приближался к концу, духовые сливались со струнными в упоительном крещендо. Чтобы Эндрю услышал, она поднялась на цыпочки и шепнула ему в ухо:

— Я прочитала письмо, которое вы не дали мне уничтожить. Не знаю, каким образом вам стала известна эта сторона моей жизни, об этом мы поговорим потом. А пока скажу вам, что вы правы. Нет ничего дороже мира. Я решила ответить Гуго… И поговорить с его сводным братом. Наша семья довольно настрадалась.

— Я счастлив слышать это от вас. Если хотите, вы можете отправить ему сообщение уже сегодня. Это будет прекрасным подарком к Рождеству.

— Почему бы нет?.. Вот я уже начинаю говорить, как вы! В полном согласии друг с другом пара, увлекаемая музыкой, закружилась быстрее.

— Вы вернетесь сюда после поездки к дочери?

— Все зависит от места, которое вы мне предложите.

— Не очень-то заноситесь, вы даже не можете прогладить газету без того, чтобы ее не подпалить…

— Давайте лучше поговорим о том, как вы поджариваете тосты.

84

Идея привести Юплу была, конечно, отличной, но не вполне здравой. Утром, когда Филипп пришел в замок вместе с Одиль, они имели счастье наблюдать бурную сцену знакомства молодого золотистого ретривера с кошачьим семейством. Мефистофель мгновенно увеличилась в объеме, увидев собаку, которая так обрадовалась большому пушистому шару и его четырем маленьким копиям, что принялась бросаться на них, опрокидывая стулья. Одиль смогла кое-как усмирить расходившуюся гостью, предложив ей угощение, но тогда неожиданно для всех продолжить знакомство с чудищем отважился один котенок. Он приблизился к собаке, и та, сообразив, что эта мелочь с длинными усами сама не ведает, что творит, спокойно улеглась на пол, давая себя изучить. Котенок обнюхал ей морду, попытался поймать подрагивающий хвост и, как следует полазив по ней и наглядевшись в ее большие изумленные глаза, в конце концов улегся рядом, свернувшись клубочком, и заурчал.

Убедившись, что пришелец не сожрал братца, остальные котята не замедлили присоединиться к компании. Мефистофель все это время пролежала в отдалении, топорща на загривке шерсть, ставшую похожей на метелку для смахивания пыли. Одиль с Филиппом с умилением убеждались, что их «дети» находят общий язык. Идиллия, впрочем, продолжалась недолго: Юпла, заигравшись, залаяла, и все четыре котенка бросились наутек с быстротой молнии, мгновенно забившись по темным углам.

Обед проходил в почти семейной обстановке. Одиль составила меню одновременно изысканное и соответствующее первому дню Рождества: суфле из омаров и крабов и жареная утка с картофелем. Десерт отложили на вечер, когда приедут гости.

Впервые за столом сидели не отдельные люди, проживающие каждый свою жизнь, но три формирующиеся пары. Три поколения, шесть человек — каждый со своими надеждами и опытом, но объединенные общей жизнью. Эндрю, Одиль и Манон лучше других понимали, какой путь они прошли за эти несколько месяцев. Они весело болтали и смеялись, но время от времени обменивались красноречивыми взглядами. Порой от пустяка зависит, куда повернет жизнь.

Иногда мимо проносилась Юпла, подгоняемая кем-то из новых приятелей. Она тоже получила подарок: несколько игрушек, которые забавно пищали, стоило слегка надавить на них носом, и сами катались по полу, возвращаясь на прежнее место, — катай себе сколько хочешь. Порой в приступе нежности псина зажимала игрушку между лапами и принималась лизать ей мордочку.

Ближе к вечеру пришли Янис и Хаким с матерью и сестренкой. Мать Яниса приготовила миндальное печенье с медом. Находясь под сильным впечатлением, она перепутала Мадам с Одиль и решила, что Манон — дочка Филиппа. Янис улизнул играть с собакой и кошками, а Хаким принялся излагать Мадам свои взгляды на решение проблем с водопроводом. Мать Яниса подошла к Блейку.

— Я очень рада, что вы поправились. В последний раз я видела вас в госпитале, вы лежали без сознания.

— Медсестры мне сказали, что вы приходили. Спасибо.

— Янис не оставил мне выбора. Он все время рассказывал о вас и месье Филиппе. Он рассказал и о Хэллоуине, и о том, какие вы придумывали истории, чтобы побудить его заниматься математикой. Благодаря вам, я думаю, он сможет догнать одноклассников. Я и сама хотела ему помочь, но…

— Главное, что он делает успехи. Он славный мальчик.

— И еще я благодарю вас за подарок, который обнаружила сегодня утром. Мне неловко. Но видели бы вы Яниса! Он не мог усидеть на месте. Когда я распаковывала коробку, он радовался еще больше, чем когда открывал свои подарки. Но я хочу вернуть вам деньги.

— Об этом не может быть и речи, дорогая мадам. И благодарить вам надо не меня и не Филиппа, а Яниса. Он много работал, чтобы сделать вам такой подарок. И ваш старший сын тоже нам очень помог. Это ведь он исполнял роль Деда Мороза прошлым вечером…

— Вы знаете, мой отец говорил, что есть люди, которые появляются в вашей жизни, как лучи света, а есть другие, они набегают, как тучи. Вы для нашей семьи будто солнце.

— Ваш отец был прав, но я думаю, что мы все бываем то тучей, то лучом света. То, что вы мне говорите, делает мне честь, и я благодарю вас. Но каким бы проблеском света я ни был для Яниса, помните, что солнцем для него всегда будете вы.

85

Наступил вечер, и Натали не на шутку разволновалась. Уорды опаздывали уже больше чем на час, пошел снег, и она боялась, как бы не случилось заторов на дороге. В библиотеке Хаким, Манон и Жюстен слушали пластинки. Комната наполнилась звуками поп-музыки, от диско до грув-метала. Молодые люди наслаждались шлягерами в исполнении артистов, которых они прекрасно знали, несмотря на некоторую разницу в возрасте. В коридоре второго этажа Филипп, Янис и его сестренка играли с собакой и котятами, и оттуда то и дело доносились взрывы смеха. Впрочем, кто с кем играл, наверняка сказать было трудно: котята заставляли детей вытворять такое… В буфетной мать Яниса и Одиль вели беседу. Принадлежа к разным культурам, они очень быстро обнаружили, что у них схожие взгляды на кухню, в которой обе ценят социальный и эмоциональный аспект, не ограничиваясь вкусовыми и питательными качествами блюд. Каждая делилась своим опытом. Словом, замок жил бурной жизнью. Если бы в этот момент из глубин Вселенной на Землю пожаловали инопланетяне, замок мог бы стать для них идеальной площадкой для изучения рода человеческого: они бы увидели, какими разными могут быть люди — голодными не только физически, но и эмоционально, часто игривыми, иногда глупыми, но ощущающими себя собой только тогда, когда они вместе. Даже люди разных наций, если ими движет что-то общее, объединяются, и это прекрасно.

Свет фар осветил гостиную, и Натали вздохнула с облегчением. Блейк первым встал с дивана:

— Позвольте мне открыть им?

— Вам не обязательно делать вид, что вы мажордом.

— Но об этом должны знать только мы с вами…

С чисто профессиональной пунктуальностью Блейк вышел на крыльцо в тот момент, когда возле него остановился автомобиль Уордов с затемненными стеклами. Элегантным движением он открыл дверь Мелиссе.

— Добрый вечер, Эндрю! С Рождеством тебя!

Не зная, может ли она его поцеловать, Мелисса огляделась кругом, пытаясь выяснить, смотрит ли на них кто-нибудь. Поскольку Блейк демонстрировал сдержанность, Мелисса тоже повела себя как подобает гостье.

— Поговори скорее с Натали, — шепнула она ему. — Это становится невыносимым.

— Я здесь работаю.

Из машины вышел Уорд.

— Ну, добрый вечер, мой дорогой! — весело сказал он. — У нас там свертки в багажнике, надеюсь, вы сможете достать их, ничего не разбив.

Изо всей силы Блейк запустил в друга хорошим снежком, который прятал за спиной. Снежок угодил в дорогущий костюм Ричарда.

— Хулиган! — возмутился гость.

— Drop dead[31] со своими пакетами, эксплуататор! Что, не ожидал?

Мелисса расхохоталась и обняла Эндрю.

— Значит, ты во всем признался. Ну и как?

— Если абстрагироваться от того факта, что я веду себя как подросток, ничего не смыслящий в женщинах, можно сказать, что я еще ни разу не дал осечку.

— Отличная новость.

В эту минуту задняя дверца машины открылась, и Блейк, к своему удивлению, увидел выходящего из машины Дэвида. Застигнутый врасплох, Эндрю несколько секунд смотрел на мужа своей дочери, не узнавая его, — до такой степени был поражен его появлением. Когда он наконец понял, что происходит, другая дверца открылась и из нее показалось лицо Сары.

— Что, не ожидал? — с улыбкой спросил Уорд. Блейка пробила дрожь — но не от холода. Закутанная в длинное пальто сливового цвета, Сара была так же элегантна, как и ее мать.

— Я подумала, что тебе будет приятно нас увидеть… — сказала она.

Эндрю подошел к ней. Даже став взрослой, Сара сохранила свою трогательную манеру закусывать губу. Впервые за долгое время Блейк обнимал кого-то еще, кроме плюшевой игрушки или собаки. Он долго стоял, не отпуская дочь, потом схватил Дэвида за плечо и тоже привлек к себе.

Обитатели замка высыпали на крыльцо и теперь наблюдали картину, хотя не все понимали, что именно творится у них на глазах.

— Он всех ваших гостей так обнимает? — спросил Жюстен у Мадам. — Странно как-то…

Уже несколько недель Блейк мечтал об этой минуте. Он надеялся, он ее ждал. Бессонными ночами пытался представить себе эту встречу, подыскивал первые слова.

— Ты побудешь немного? — спросил он у дочери.

Он никогда не предполагал, что скажет это. Но теперь, обнимая свою дочурку, он больше не хотел с ней расставаться.

— Вообще-то мы с Дэвидом решили вернуться в Европу. Слишком многого нам там не хватает. Мы еще не решили, в какую страну, но у нас есть выбор.

Внезапно на крыльцо выбежал Филипп:

— Кто-нибудь может нам помочь? Котенок застрял между стеной и буфетом на втором этаже. Он может задохнуться…

Праздник начался с передвигания мебели. Мужчины засучили рукава и навалились на громадный буфет, в то время как женщины занимались кошками, собакой и сестричкой Яниса — она боялась, что «киска» умрет. Когда Одиль удалось наконец вытащить котенка, замок огласился радостными криками, вызвавшими панику у остального звериного поголовья, которое разбежалось кто куда.

Только теперь все стали знакомиться с вновь прибывшими. Манон как-то спонтанно поцеловала Сару. Они сразу же завели разговор о беременности — что не ускользнуло от внимания Блейка. Жюстен пытался говорить с Дэвидом по-английски. Мелисса и Натали болтали в сторонке — они говорили тихо и много смеялись. В тот вечер всем было что рассказать друг другу. Где бы Блейк ни находился, он не терял Сару из виду. После всего, что он пережил, ее присутствие в замке было для него самым прекрасным подарком, какой он когда-либо получал.

Когда все уселись возле елки, Уорд начал рассказывать про их с Эндрю проделки в молодые годы. Даже Мелисса и Сара многого не знали. Особенный восторг вызвала история о том, как Блейк стоял в одних трусах посреди вестибюля полицейского участка в Бромли, а на шее у него висела табличка:

«Я прилетел с Плутона. Не дотрагивайтесь до меня, я радиоактивен. Запрет не распространяется на красивых девушек». Наслушавшись этих историй, Филипп поведал об авантюрах, в которые его втянул Блейк, умолчав, однако, о Гельмуте и Луиджи.

— Он и тебе угрожал? — спросил его Уорд.

— Угрожал, и не раз. Он даже хотел приделать мне женскую грудь.

— А меня он заставил нарядиться девушкой и пойти на свадьбу к приятелю…

— Но ты проиграл пари! — попытался оправдаться Блейк.

— Можно подумать, что тебе обязательно нужен повод! — насмешливо произнес Манье. — Извращенец несчастный! — И немного погодя добавил:

— В первый же день он потоптал весь мой шнитт-лук. Приложив руку к груди, Уорд торжественно объявил:

— От имени Великобритании приношу вам свои самые искренние извинения. Обычно худшие экземпляры мы оставляем у себя на острове, но этому удалось улизнуть.

Появление первого угощения переменило разговор спасительным для Блейка образом. Воспользовавшись удобной минутой, он спросил Манье:

— Ты на меня не обижаешься?

— За что?

— За то, что скрывал, кто я на самом деле.

— На твоем месте я сделал бы то же самое. В любом случае мне плевать на твое прошлое и на то, чем ты там занимаешься. Ты можешь хоть рыбой на рынке торговать, если тебе это нравится, мне все равно. Для меня самое важное — что ты остаешься жить здесь.

— Это не от меня зависит.

— Так я тебе и поверил!

Разговор прервал голос, произнесший: «Папа!» Сколько лет Эндрю не слышал этого слова, обращенного к нему? Он повернулся к Саре.

— Да, милая?

— Мадам Бовилье предлагает нам остаться ночевать… Как ты на это смотришь?

Блейк взял руки дочери и поцеловал их.

— Я даже разрешаю тебе лечь поздно. Когда все немного утихнет и у тебя будет минутка, я кое-что хочу тебе сказать.

— Я тоже. Ты прекрасно выглядишь! Даже помолодел. Мне так хотелось помочь тебе, но ты не разрешал. Что же тебя спасло?

— Необходимость помогать другим и желание вновь обрести тебя.

Из кухни пришла Одиль и принесла на сковородке жареные ананасы под ромовым соусом.

— Кто хочет попробовать мое фирменное блюдо? Перед ней внезапно вырос Манье. Он побледнел, будто увидел призрак, причем не в первый раз… Вихрь картинок пронесся у него в голове. Кошмар ожил. Он вновь увидел себя парящим в облаках, в белом сиянии. И Одиль била его по лбу этой самой сковородкой… Филипп взялся рукой за голову:

— Боже мой! Да ведь это ты огрела меня той ночью, во время Хэллоуина…

Все разговоры сразу прекратились. Искаженное лицо Одиль говорило больше, чем самое искреннее признание.

— Я только хотела защитить детей… Прости.

— Это правда, — вмешался Блейк. — Ты тогда совсем спятил. Спроси у Яниса! Надо было что-то делать…

Все ждали реакции Филиппа. Он подошел к кухарке и осторожно взял у нее из рук сковородку.

— Не вздумай никогда больше лупить меня, — сказал он, — а то я позову на помощь Гельмута, и уж он тебе покажет. Тот еще головорез.

— Кого ты называешь головорезом?

— А кто такой Гельмут? — спросила Мадам.

— Да… У вас тут не соскучишься, — шепнула отцу Сара. — Они и правда странные, эти французы. Так прямо и хочется остаться…

В ту ночь если кто и не верил в Деда Мороза, то уж в жизнь поверили все. Они жили, наслаждаясь каждой минутой, словно эти минуты были последними. И первыми.

Вместо послесловия

Спасибо, что вместе со мной добрались до этой страницы. Если позволите, мне хотелось бы поделиться с вами одним очень личным воспоминанием. Надеюсь, оно покажется вам не лишенным интереса.

Как-то раз, много лет назад, я, как часто по средам, сидел у одной старушки, что жила напротив нас. Вдруг она уронила вазу. Послышался звон разбитого стекла. Надо сказать, ваза была не очень большая и довольно-таки уродливая, но расстроилась старушка просто ужасно. Опустилась на стул и, с трудом подыскивая слова, сказала мне, что эта скромная вазочка — первый подарок, который она сделала матери на «собственные деньги». Несмотря на то, что все это было давным-давно, она по-прежнему помнила, как обрадовалась мать подарку; да и сама она, описывая тот день, так и лучилась счастьем. Эту замечательную женщину звали Алиса Кутар-Фокон, но мы знали ее как Нянюшку. В тот день она со своей вазочкой навсегда изменила мое представление о «старших». Она преподнесла мне в дар один из ключей к пониманию нашего мира — благодаря ей я понял, что и «старики» когда-то были детьми. Мне как раз исполнилось семь лет.

С тех пор я в каждом человеке, с которым сталкиваюсь на жизненном пути, вижу ребенка, каким он был когда-то. Впрочем, лучшие из них и сами об этом не забывают, сохраняя способность удивляться, сомневаться, стремиться к познанию нового и играть. Они охотно делились со мной своими историями, а я не стеснялся задавать вопросы и очень скоро пришел к выводу, что в результате такого вот общения нахожу объяснение некоторым из своих бесчисленных страхов, одновременно оказывая поддержку своим собеседникам. Мы живем в одном мире. Мне открылось, что жизнь подобна переправе через широкую реку. В юности, пока мы стоим на берегу, нам страшно бросаться в воду. Потом мы пускаемся вплавь, устремляясь к другому берегу, и боремся с течением. Мы можем плыть, как нам нравится, жесткое правило только одно: назад повернуть нельзя. Кое-кто из плывущих рядом делится с тобой спасательным кругом; есть и такие, кто пытается тебя потопить. К сожалению, попадаются и предатели — эти норовят вскарабкаться на чужую спину… Мне сорок шесть лет; я достиг середины реки. Я уже давно не ступал ногой на твердую почву. Оборачиваясь назад, я вижу тех, кто за мной, и понимаю, что среди них уже видны отличные пловцы. Вглядываясь вперед, я замечаю тех, кто отправился в плавание раньше, и восхищаюсь их смелостью. Но все они — и те, кто меня опережает, и те, кто отстает, и те, кто движется рядом, — изумляют меня своей готовностью бороться с волнами.

Я посвящаю эту книгу солнечным лучам, осветившим мою жизнь и научившим меня, что бояться не надо — ни себя, ни окружающего мира. Не все из моих учителей были стариками, зато они здорово плавали и сумели уплыть намного дальше, чем я.

… Тогда, в семь лет, у меня было немножко «своих» денег. Я купил на них тюбик суперклея — реклама утверждала, что с его помощью можно приклеить человека к потолку. Я собрал осколки — двадцать шесть кусочков стекла — и склеил Нянюшкину вазу. В первый — и единственный — раз в жизни я корпел над пазлом. От обеда до позднего вечера. Попутно я выяснил, что суперклеем можно отлично склеить между собой пальцы рук, а также намертво — не отдерешь! — приклеить подол майки к кухонному столу, пинцет — к любимому маминому блюду, а собственную пятерню — к собственным же волосам… Но все эти катастрофы отступили перед тем, что я прочел в Нянюшкиных глазах, когда преподнес ей спасенную вазочку, еще более уродливую, чем прежде. До сих пор, стоит мне вспомнить об этом, на глаза наворачиваются слезы. Я хорошо понимаю тех, кто плачет из-за разбитой вазы, и готов на многое, чтобы помочь им склеить осколки. Я тут ни при чем. Вся ответственность лежит на тех, кто был мне примером и делился своим опытом. Именно они указали мне путь через бушующие волны.

Я благодарен Нянюшке, своей бабушке Шарлотте Легардинье, своей тетушке Мари Камю, Жоржетте и Шарлю Жюэль, Андре Жюэль, Маргерит Жюэль, Фанни и Жаку Блондель, Жанине и Жоржу Бриссон, Иветте и Бернару Тюрпен, Жаклин и Андре Жиларди, Габи и Роже Лепоро, Матильде и Габриэлю Бульдуар, Жеральдине и Пьеру Девожель, Жермене и Роберу Френель, а также Жану-Луи Фокону, Шону, Дугласу, Рэю и Уильяму Гасснерам. Спасибо за вашу доброту и честность. К счастью, многие из вас по-прежнему со мной.

Я благодарен своим родителям, чьи уроки с каждым днем понимаю все лучше. Папа и мама! Вас больше нет, и я не могу попросить у вас прощения за все, что когда-то вытворял (во мне довольно много черт, роднящих меня с Блейком), зато могу вас утешить: ваши внуки с большим удовольствием мстят за вас.

Выражаю горячую признательность своим друзьям: Брижит Гагеш, Сильви Декомб, Гаэли и Филиппу Лепренс, Элен и Сэму Лэнджри, Мартине и Стефану Бюссон, Мишель Фонтен, Роже Балажу, Доминике и Патрику Базюйо, Кристине и Стиву Креттенан, Соизике и Стефану Мотийон, Элизабет и Мишелю Эон, Шанталь и Андре Дешан, Кэти и Кристофу Лэглбауэр, Марку Монмирелю, Эрику Лавалю, Изабель и Стефану Тиньон и Эндрю Уильямсу. Мы в воде по шейку, но выгребаем вместе. С вами я сбивался с пути, с вами пережидал грозы, с вами налетал на подводные камни, а пару раз выбирался передохнуть на песчаный островок. Хорошо, что дорога у нас впереди еще длинная. Я знаю, кто вы, и знаю, за что вас люблю. Как насчет того, чтобы встретиться на очередном островке?

Спасибо тебе, Томас, за то, что мы с тобой всегда понимали друг друга, спасибо Кате и вашему сыну, у которого постоянно режутся зубы; впрочем, чего ожидать от ребенка, которому мама беспрестанно напевает песенку про акуленка? Будь осторожен: люди рассчитывают на тебя потому, что ты им нужен. И в первую очередь нужен мне. Доверяй только дисковым тормозам.

Спасибо тебе, Эрик. Не устаю наблюдать, как ты бросаешься куда-нибудь бежать, но вдруг замираешь на месте и несешься назад, потому что забыл что-то важное. Меня потрясает твоя способность всегда приводить нас в нужное место, держа карту вверх ногами. Ну да, земля-то круглая… Но, если честно, мне ужасно жаль, что каннибалы съели твоего двоюродного прапрадедушку.

Спасибо вам, Анни и Бернар, за все, что нас объединяет, за ваши подсказки, что я должен, а главное — чего не должен делать. Бернар, если я ничего не путаю, Анни все еще ждет, когда ты подаришь ей бриллианты, изготовленные в домашних условиях. Так что ты, давай, пошевеливайся. Только не подожги ненароком мастерскую и держи детей подальше от своих экспериментов с ядерной энергией…

Спасибо тебе, Гийом. Я только что проводил тебя в Англию и жду не дождусь, когда ты вернешься. У тебя своя жизнь, но не забывай, что я всегда буду рядом, на подхвате, — почти твой личный мажордом. Обещаю передать Коале, Мармотке и остальной компашке, что ты скоро приедешь. Как тебе удается находить таких славных приятелей? Поделился бы секретом…

Спасибо тебе, Хлоя. Что бы ты ни решила, какую бы жизнь для себя ни выбрала, только свистни — и я буду тут как тут. Сколько бы времени нам ни осталось — а я надеюсь, его еще много, — мы всегда будем встречаться в «нашем месте». Ты — мой малыш-дракон и неустрашимый воин с мечом в руках.

Спасибо тебе, Паскаль. Плыть по жизни рядом с тобой — великое счастье. Кролем ты владеешь куда лучше меня, но я не хочу, чтобы ты первая пристала к тому берегу. Мы вместе навсегда. Ты — мой плот, мой остров, моя спасательная лодка. Правда, ты умеешь превращаться то в осьминога, то в тюлененка… Но нет на свете такого течения, которое смогло бы нас разлучить.

Я также благодарен всем, кто помог мне поделиться с читателями своими мыслями и чувствами. Спасибо вам, Селин Тулуз, Дебора Дрюба, Тьери Диас. Спасибо Лорану Будену, Франсуа Лорану, Мари-Кристине Коншон и всей дружной команде издательства Fleuve Noir.

Спасибо семейству Бержерон за гостеприимный прием в великолепном замке Рапэ.

Но самое большое спасибо тебе — тому, кто сейчас держит в руках эту книгу. Спасибо моим читателям и читательницам. Спасибо работникам книжных магазинов, увлеченным своим делом. Благодаря вам моя предыдущая книга «Не доверяйте кошкам!» нашла путь к сердцу читателей. Вы помогаете мне быть тем, кто я есть, и я всей душой с вами. Обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вы не пожалели о своей поддержке.

Я бесконечно признателен всем, кто присылал мне письма, порой трогательные до слез. Ваши имена и ваши истории навсегда вошли в мою жизнь. Если вы не против, давайте еще немножко проплывем вместе. Если я пишу, то только ради вас, и это делает меня счастливым. Мне уже не терпится снова повстречаться с вами. Знайте: вы держите в своих руках мою жизнь, как держите сейчас эту книгу.

От всего сердца — спасибо за то, что вы есть.

© Coming Soon Prod

Автор нескольких захватывающих триллеров, Жиль Легардинье в один прекрасный день решил сменить амплуа. И не ошибся! Роман «Не доверяйте кошкам!», переведенный на шесть европейских языков и изданный огромными тиражами, принес ему мировую известность. В новой книге Легардинье демонстрирует те же замечательные качества: умение создать интригу, неподражаемое чувство юмора, виртуозное владение живым разговорным языком. Есть у него и «секретное оружие» — среди персонажей обязательно будет кот. Или кошка.

Примечания

1

Персонаж американского мультсериала. — Здесь и далее прим. пер.

(обратно)

2

Первая буква фамилии Beauvillier (Бовилье).

(обратно)

3

Здесь: Да чтоб тебя! (англ.)

(обратно)

4

Имеется в виду Трафальгарская битва — морское сражение между британскими и франко-испанскими морскими силами, произошедшее 21 октября 1805 г. у мыса Трафальгар, в котором Наполеон потерпел сокрушительное поражение. Имя Трафальгар во французском языке стало нарицательным, обозначающим катастрофу.

(обратно)

5

Белая башня в центре лондонского Тауэра, построена в 1078 г. норманном Вильгельмом Завоевателем. При ее строительстве использовали кайенский камень, привезенный из Нормандии.

(обратно)

6

Девиз Французской Республики — «Свобода, Равенство, Братство».

(обратно)

7

Почему нет (англ.).

(обратно)

8

Сиси — уменьшительно-ласкательное прозвище Елизаветы Австрийской, погибшей от руки анархиста.

(обратно)

9

Слава тебе Господи! (англ.)

(обратно)

10

Лягушатники (англ.) — английское прозвище французов.

(обратно)

11

Почему бы нет? (англ.)

(обратно)

12

Здесь: Пожалуйста (англ.).

(обратно)

13

Добрый день (нем.).

(обратно)

14

Нет (нем.).

(обратно)

15

Запрещать (нем.).

(обратно)

16

…нет проблем (нем.).

(обратно)

17

Быстро (нем.).

(обратно)

18

Большая проблема (нем.).

(обратно)

19

Не вздумай бросить пистолет, Луиджи, обормот! (искаж. итал.)

(обратно)

20

Да побыстрее! (искаж. итал.)

(обратно)

21

Первый (итал.).

(обратно)

22

…звонить полиция… (искаж. нем.)

(обратно)

23

Да, сеньор! (итал.)

(обратно)

24

Ничего (исп.).

(обратно)

25

Что ты делаешь? (смесь итал. и фр.)

(обратно)

26

Зачем этой карге бабки? (искаж. итал.)

(обратно)

27

Не рассуждать (нем.).

(обратно)

28

Спятил (искаж. итал.).

(обратно)

29

… я возвращаюсь, и для вас большая катастрофа (смесь англ. и нем.).

(обратно)

30

Я (нем.).

(обратно)

31

Отвали (англ.)

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

Вместо послесловия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg