«Грустный рассказ о родной природе номер шесть»

Андрей Курков Грустный рассказ о родной природе номер шесть

Киев задыхался от августовской жары. Днем в городе было пусто, и в воздухе витали сочные пары расплавленного асфальта. Только под вечер на улицах появлялись люди. Они прохаживались в поисках охлаждающего вечернего ветерка, но очень часто не находили его и возвращались по домам, иногда по дороге предварительно зайдя в пивную или в бар.

В тот день мне пришлось выехать в центр города в самый разгар жары – от нечего делать я более тщательно пролистывал газеты объявлений и нашел одно, касающееся продажи НЕДОРОГОГО прибора ночного видения. Как-то странно было, что мысль о приобретении такого прибора посещала мою голову регулярно, примерно раз в неделю, на протяжении последнего года. Но когда я звонил по подобным объявлениям, цена прибора отпугивала меня мгновенно – просили от двухсот до трехсот долларов, что для безработного гражданина являлось настоящим состоянием. В этот раз я тоже ожидал какой-нибудь невероятной цены, не очень-то доверяя слову «недорогой». Но разговор с невидимым продавцом меня вдохновил. Он не хотел денег. В оплату он хотел какую-то услугу, и, чтобы выяснить – могу ли я оказать ему эту услугу, я ехал в центр, где была назначена встреча. В маленькое стоячее кафе «У Георга», располагавшееся рядом с городским ломбардом.

Двери кафе были раскрыты настежь. Внутри было приятнее, чем снаружи. Облокотившись о стойку, рядом с выходом стоял мужчина лет сорока в бордовой футболке и белых парусиновых брюках. У его ног лежала довольно большая брезентовая сумка. Это был ОН, а по моему быстрому взгляду в его сторону он сразу понял, что я – это Я, тот самый, с кем назначена встреча.

Мужчина пил красное вино из одноразового пластикового стаканчика. Пил медленно, делая маленькие глотки.

Я тоже взял сто граммов «Каберне» и, подойдя, поставил свой стаканчик на стойку рядом с ним.

– Вы – Николай? – спросил я.

Он кивнул. Осмотрел меня с головы до ног.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Саша, – ответил я и тут же перешел к делу. – Так какая услуга?

Николай, видимо, не был настроен на быстрый разговор, что, впрочем, легко объяснялось жарой, замедлявшей не только любые движения, но и сам мыслительный процесс.

– Услуга… – повторил он. – Услуга несложная… У меня на Байковом похоронен друг. На днях будет годовщина со дня смерти. Я обещал вдове ухаживать за могилой и перед каждой годовщиной приводить могилу в порядок, приносить венок и все такое… Но у меня есть враги, они знают и про годовщину, и про мое обещание, поэтому я не могу появляться на Байковом, иначе там и останусь. Понятно? Услуга заключается в простой уборке и украшении могилы. Вы согласны?

Я кивнул. Мне бы и в голову не пришло, что от меня потребуется такая малость.

– Хорошо, – удовлетворенно произнес Николай, отпил еще вина, потом ногой дотронулся до брезентовой сумки. – Вот здесь прибор. Можете взять его сейчас. Я вам доверяю, тем более, что у меня записан ваш телефон. У меня аппарат с определителем номера. Я вас буду ждать завтра в одиннадцать утра на углу Федорова и Красноармейской.

– Зачем? – удивился я.

– Там я вам передам венок и объясню, как найти могилу, – спокойно ответил он. – Берите! – он кивнул на брезентовую сумку.

Я поднял сумку – на вес в ней было килограмма четыре.

Дома меня ждали Марина, горячий обед и два телефонных привета от старых знакомых.

Сначала я поел, а потом мы вместе с Мариной рассматривали прибор, меряли очки-маску, читали инструкцию, написанную суконным языком военного устава.

Той же ночью мы испытали прибор, занавесив все окна шторами, чтобы посторонний свет ночных фонарей и блики не помешали нам. Конечно, в моем воображении этот прибор должен был позволить видеть все ночью в дневном свете, но все оказалось не так. Видны были силуэты, черное на сером фоне. Заметны были любые движения, а когда глаза более или менее привыкли, то серый фон посветлел, проявились предметы.

На следующий день я встретил Николая в условленном месте. Он передал мне схему, на которой была указана нужная могила, номер участка и фамилия погребенного. Передал он мне и венок из свежих сосновых веток, густо опутанных траурными лентами – темнокрасной и черной. Венок был тяжеловат.

– Я позвоню на днях, – пообещал Николай. – Проверю, все ли в порядке.

Мы расстались. Я легко нашел нужную могилу – она действительно была не очень-то ухоженной. На холмике в беспорядке валялись высохшие прошлогодние цветы. На небольшом гранитном камне над выбитой фамилией умершего зиял овал от исчезнувшей траурной фотокерамики.

Оставив венок у могилы, я сходил к центральным воротам кладбища, купил у бабок могильных цветов и, вернувшись, рассадил их вокруг холмика. Потом прислонил венок Николая к граниту и с чувством исполненного долга ушел.

Николай позвонил через день. Спросил, все ли я сделал. Я кратко описал ему результаты своего труда. Он сказал «спасибо» и повесил трубку.

Пару дней спустя Марина, ездившая к своим родителям за продуктами, которыми они охотно с нами делились, вернулась в необычайно радостном настроении. Как только мы перегрузили содержимое ее двух сумок и небольшого рюкзачка в холодильник, она поставила чайник на плиту и, усевшись за кухонный столик напротив меня, просто засияла, словно переполненная неизвестной мне гордостью.

– Ну, в чем дело? Выкладывай! – торопил ее я, действительно заразившись вирусом ожидания необычных новостей.

Она помолчала еще немного, доведя меня до слегка раздраженного состояния. Потом, наконец, заговорила.

– Мы можем заработать кучу денег… У нас же есть этот твой прибор…

– Ну?

– Я у мамы телевизор смотрела. Там объявили об отлове ежиков. С завтрашнего дня на Вокзальной площади будут стоять специальные приемные пункты, и за каждого живого ежа будут платить по триста тысяч.

– А зачем им ежи? – удивился я.

Марина пожала плечиками.

– Может, они вред приносят?! Помнишь, как в Китае воробьев отлавливали?

Я вздохнул и задумался. Последнее время появлялись уже по Киеву разные приемные пункты, в которых принимали то улиток на килограммы, то зеленых лягушек. Ежей, правда, еще ни разу не принимали.

– А я знаю место под Киевом, где ежей просто тысячи! – продолжила Марина, поправив каштановую челку. – Они же днем прячутся, а ночью гуляют. И мы с этим прибором можем их столько наловить!

– Ладно, – сказал я. – Если по триста тысяч за штуку платят – это дело стоящее. Но подходить к нему надо серьезно. Где это место?

– Белогородский лес, там рядом у Костюковых дача.

– Хорошо. Сколько весит средний еж?

– Может, килограмм? – предположила Марина.

– Значит, если мы возьмем по полотняному мешку, то в принципе можем собрать их довольно много. Еще надо будет взять у твоих тележку, с которой они на свой огород ездят.

– Хорошо, я возьму.

На ежиный промысел мы выехали под вечер в понедельник. Жара уже спадала. Пригородный автобус был полупустой, и наша тележка никому не мешала. С собой мы взяли прибор, два мешка и строительные рукавицы. У Костюковых взяли ключи от их дачи. Собственно, именно туда мы сначала и ехали.

Приехав, разожгли камин, посидели в романтической тишине, освещаемой лишь бликами живого огня. Обняли друг друга. Наша любовь пришлась на тяжелое время, но все эти социальные невзгоды нам не мешали. Скорее, помогали, так как жить приходилось разнообразно, каждый день по-новому. Мы оба были щедры на идеи и богаты воображением.

Дождавшись полноценной лесной темноты, мы взяли мешок, прибор и вышли за общий забор дачных участков. Пройдя метров двести, я надел очки-маску, и мы замерли, спрятавшись за широкой сосной. Перед нами была полянка.

Минут через пять на сером фоне ночной полянки появилась жирненькая движущаяся точка. Я быстро надел строительные рукавицы и бросился вперед. Точка, испугавшись, замерла. Передо мной, свернувшись мячиком, лежал наш первый ежик. Марина поднесла мешок. Я аккуратно взял его рукавицами и опустил на дно.

Мы вернулись на дачу наших друзей перед рассветом. Нас встретила лаем собака на соседней даче – видно, страдала бессонницей или обостренным чувством долга. В мешке у нас было около тридцати ежиков.

Уставшие, мы быстро разделись, оставив мешок с ежиками на пороге. Легли на диван и, обнявшись, заснули.

Мне снилось, что у меня болят глаза, не привыкшие к ночному видению. Я несколько раз просыпался и слышал, как шевелятся и перешептываются завязанные в мешке ежи. Думал о том, что им, должно быть, неудобно, что они могут друг другу глаза повыкалывать своими иголками. Чувствовал себя виноватым, но тяжелое время оправдывало меня. Нам хотелось жить, нам нужны были деньги, но работы для нас не было. И, чтобы заработать, я был готов собирать все, что у меня примут в каком-нибудь приемном пункте и за что мне отсчитают положенное за килограмм или за штуку количество купюр. В конце концов, ежи бы меня простили, знай они о нынешних условиях жизни. Кроме того, я был уверен, что отлавливают их не для умерщвления, а для гуманных целей. Может, для экспериментов, может, еще для чего-нибудь.

Я засыпал и просыпался снова. И снова думал о ежах.

Мы проснулись в полдень. Погрузили мешок на тележку и отправились на остановку киевского автобуса.

На вокзал приехали часам к трем. Пункт приема ежей увидели сразу – это был ярко-зеленый трейлер с деревянной пристройкой, над которой был нарисован большой черный еж. В очереди к окошку стояло человек пятнадцать с портфелями и небольшими хозяйственными сумками. Я, подкатив тележку к очереди, сразу почувствовал собственное превосходство над стоящими впереди меня. Мы обменялись с Мариной торжествующими взглядами.

Когда подошла наша очередь, я поднял мешок на три деревянные ступеньки вверх и, надев рукавицы, передавал аккуратно по одному свернувшихся мячиками ежей в окошко приемного пункта. Там они переходили в руки приятного, по-чиновничьи одетого в костюм с галстуком молодого человека.

Расписавшись за полученные восемь миллионов четыреста тысяч купонных карбованцев, я уже поворачивался, чтобы освободить место следующему сдатчику, но тут приемщик ежей окликнул меня и вручил какую-то карточку.

Отойдя от пункта, мы с Мариной прочитали написанный на ней текст и выяснили, что это было приглашение прийти на Вокзальную площадь тридцатого августа к восьми часам вечера на какой-то митинг дружбы и концерт самодеятельности. Приглашение было невнятным, и я подумал, что исходило, оно скорее, всего от многочисленных американских миссионеров, обычно поджидавших людей в самых посещаемых местах, чтобы вручить им цветной буклетик типа «На пути к Богу» или «Он любит вас».

Чтобы не заезжать домой, мы закупили продукты в гастрономе и снова отправились на дачу Костюковых. Дело было очевидно выгодным, и надо было работать, работать и еще раз работать, чтобы потом, когда возможность зарабатывать на ежах исчерпается, можно было бы медленно проживать заработанные деньги.

Снова горел камин, мы сидели напротив и ожидали темноты.

Обнимая Марину, я думал о ежиках. Думал о том, что природа все-таки сглупила, научив их в случае опасности не удирать, не убегать и прятаться, как делают все остальные звери, а всего лишь сворачиваться, выставляя свои иголки. Может, природа просто не могла предвидеть, что на ежиков будут охотиться люди?

Последовавшей за этим вечером ночью мы наловили два мешка ежиков, и дорога на вокзал была для нас сущей пыткой. Правда, и вознаграждение за пытку было щедрым – на дачу Костюковых мы возвращались с восемнадцатью миллионами в одном из мешков – у приемщика не осталось крупных купюр, и он отсчитывал деньги банковскими упаковками по сто пятитысячных купюр. Там же на даче мы прятали деньги в трехлитровых банках, засовывая их за банки компотов и варений на нижней полке погреба.

Через три дня, сдав очередных ежиков почти на двадцать три миллиона, мы прочитали на пункте приема объявление о прекращении приема ежей. Лафа закончилась, но будущее для нас посветлело – на память о ежиной охоте осталось около шестидесяти миллионов.

Тем же вечером мы съездили на дачу Костюковых, забрали деньги и вернулись домой.

Жара спала. Город чувствовал приближение осени, теряя первые каштановые листья.

Мы бездельничали. Я просматривал газеты объявлений, подчеркивая карандашом номера телефонов, по которым звонить в принципе и не собирался.

– Сегодня тридцатое, – сказала Марина. – Помнишь, у нас приглашение?

– Тебе хочется проповедь послушать? – спросил я.

Она мило пожала плечиками.

– Просто повод прогуляться вечером по городу, – сказала она. – А то тут закиснуть можно, все время в четырех стенах…

– Ладно.

Мы выехали пораньше. Зашли в кафе, съели по мороженому.

На вокзал приехали без пяти восемь. Особого столпотворения я на площади не заметил – все было, как обычно.

Но ровно в восемь со стороны платформы первого пути невнятно пробубнил что-то мегафон, и мы, увидев, что на этот звук отреагировало большое количество людей, примкнули к потоку.

На первом пути стоял странный состав, локомотив которого был покрашен в два национальных цвета – от колес до середины – в желтый, а выше – в голубой.

– Друзья, – сказал в мегафон мужчина лет пятидесяти, стоявший на импровизированной трибуне. – Со словами благодарности мы обращаемся к вам за то, что в этот трудный для сельского хозяйства России час вы охотно пришли на помощь…

– О чем это он? – спросил я у Марины. Она пожала плечиками.

– …благодаря вашему упорному и нелегкому труду этот состав откроет новую страницу в отношениях наших двух стран, еще больше укрепит дружбу и солидарность между двумя нашими великими народами. Ежи, которых вы собрали, восстановят нарушенный природный баланс на российских полях и спасут урожай пшеницы от невиданного прежде нашествия грызунов. Ваш труд имел огромное политическое значение – сытая и стабильная Россия – это прежде всего стабильность в Украине, это мир с большой буквы, это дружба между нашими народами! Низкий поклон вам!..

Оратор отошел от микрофона, и тут на весь вокзал заиграл невидимый оркестр. Заиграл он «Прощание славянки». И состав зашипел, дернулся и медленно поехал.

– Ты понял? – толкнула меня в бок Марина. – Это наши ежики уезжают!

– Понял. – Я кивнул. – Значит, мы опять влезли в политику…

– Брось, – улыбнулась Марина. – Какая это политика!

– Э-э-э! – протянул я. – Подожди! Завтра ты об этих ежах услышишь! Парламент их, наверное, будет три дня обсуждать и искать виноватых!

– Ну и что? Ежам от этого хуже не будет. Лучше тоже.

– А кто их потом возвратит на историческую родину? – пошутил я.

– Какая у ежей родина? У ежей – лес!

Мы вернулись домой довольно поздно и еще долго сидели на кухне, пили чай, считали заработанные на ежах деньги.

Я думал, что человек обычно не знает о последствиях своей деятельности, что бы он ни делал. И никак это не изменить. Марина, когда я ей высказал эту мысль, со мной не согласилась.

А утром, открыв «Киевский вестник», я прочитал о взрыве на Байковом кладбище. Трое погибших и четверо раненых. Все пришли почтить память друга в годовщину смерти. Комментарий события был скупой, но успокаивал совесть – все пострадавшие, по мнению журналиста, имели связь с мафией и проходили по делу об убийстве депутата, правда, дело это было месяцем раньше закрыто.