Артём Бочаров Рекламная пауза
© Грифон, 2010
© Бочаров А., автор, 2010
© Е. Абросимова, Б. Дзгоев, оформление, 2010
* * *
Маме, жене, сестре, дочке, невестке, внучке…
Всем женщинам России.
На брудершафт
После Армани и Талона «Пазик» с нашей культбригадой заехал в Балаганное.
Здесь, как и в некоторых других посёлках Магаданской области, студенты копали картошку. Вернее, своими прицепными комбайнами выкорчёвывали её трактора «Беларусь», а представители интеллигентной молодёжи в белых «хэбэшных» перчатках собирали клубни в вёдра, потом ссыпали их в мешки, которые, крепко завязав, укладывали в кузова грузовиков. Машины с раздувшимися бортами одна за другой тяжело катили с поля на сортировку.
Студенты не только собирали, ссыпали, грузили, но и весь сентябрь пели, пили, влюблялись, гуляли парами до утра. Одно нисколько не мешало другому, а только лишь дополняло, делало жизнь насыщеннее и веселее. Несколько раз в неделю по вечерам устраивались танцы, где парни под ритмичный аккомпанемент «Чингисхана» и «Бони М», случалось, дрались с местными. Потом мирились, и под портвешок или самогон вместе обсуждали девчонок. Доставалось всем без разбору – и своим, и деревенским. Сальные комментарии сопровождались наигранным брутальным ржанием десятка-двух молодых здоровых балбесов. Но звучали первые аккорды медляка, и компания рассыпалась по залу. Обнимая в танце объекты недавних острот, все без исключения, даже местные работяги-трактористы, из нарочито вульгарных мужланов превращались в галантных и предупредительных кавалеров.
Обычно танцы проходили под магнитофон, но случалось, что и под аккомпанемент местного ВИА. Но уж лучше было с магнитофоном! На кассетах инструменты настроены, голоса не фальшивят, репертуар удобопонятный…
Городской отдел культуры направлял в районы сельхозработ свои бригады, несущие искусство в массы. К одной из таких бригад прикрепили и наш бэнд – дарить людям радость, танцы для них играть. Хмельницкий, Крицин, Попов и я восприняли весть об участии в культпробеге с энтузиазмом. А что? Сменить обстановку, развеяться, отдохнуть от города. Почти всюду, где предстояло работать, у нас были друзья, девчонки знакомые, а главное – там было много симпатичных девушек, с которыми нам только предстояло познакомиться.
В пятницу мы отыграли в Армани, в субботу – на Талоне.
В Балаганное мы прибыли в воскресенье, ближе к обеду. Одновременно с нами, только с другой стороны – из Магадана, туда въехала фура с пивом. Благая весть покатила по селу с резвой скоростью велосипеда, радуя всех – и местных жителей, и редких гостей старинного казачьего села.
Аппаратуру и инструменты мы настроили быстро. Времени до работы было ещё предостаточно, на улице ярко светило солнышко. Не то чтобы оно палило, но светило не по-осеннему вызывающе. Опять же, фура с пивом приехала… Как ни крути, всё сводилось к одному.
Минут через двадцать наша четвёрка сидела на лавочке возле сельского Дома культуры. Сидели мы не просто так, не праздно, а с удовольствием дули дорогое горькое «Исетское». Неподалёку от лавочки, в тенёчке, в деревянном ящике дожидались своей очереди рядки стройных бутылок с оранжевыми ярлычками на длинных горлышках. Пустая тара возвращалась обратно в ящик, рядом сразу пустели ещё четыре ячейки.
После второй мы уже не сидели, а полулежали на скамейке, вяло курили и лениво обозначали беседу. Говорили обо всём и ни о чём. Об инструментах, струнах, микрофонах и аппаратах, о разнице во вкусе и деньгах между «Исетским» и «Жигулёвским», о девчонках, о недавно прошедшем чемпионате мира в Испании…
– Хорошо! – вдруг бодро выдал Крицин, прервав вялотекущий разговор. Алексей покрутил головой, глядя на нас, и явно ожидая поддержки. – А?
Действительно – музыка, футбол, девчонки – всё это так здорово!..
– Не то слово!.. – Попов хлебнул «Исетского», глянул на солнышко, зажмурился, и в три слога почти пропел непечатное словечко, вполне созвучный синоним популярному «Зашибись!» И так это было произнесено вкусно и к месту, что Хмельницкий, Крицин и я только заулыбались, согласно закивали, безоговорочно поддерживая и дружно одобряя:
– Да-а…
Но всё когда-нибудь заканчивается. А если это ещё и что-то очень хорошее, то оно обязательно заканчивается намного быстрее, чем всё остальное. Солнце почти упало за сопку, отбрасывающую тень на всё Балаганное. Стало прохладно, закончилось пиво, у клуба собиралась молодёжь.
Лениво, конечно, но надо и поработать.
Мы гуськом двинули по хорошо изученному за время отдыха маршруту. До заветной цели оставалось несколько метров, когда к нам подлетела ведущая вечера Света и выдернула из дружного рядка Хмельницкого. Что-то ей там нужно прорепетировать, а без аккомпанемента – никак! Саша попытался объяснить Свете:
– Да мне вот нужно… – Хмельницкий показал на нас, твёрдо держащих свой курс к уборной. – Я сейчас это… И сразу приду!
– Потом-потом! – Света потащила клавишника на сцену.
Мы с Поповым и Крициным, вполне довольные жизнью, стояли на крыльце, курили. Кокетничали с девчонками, шутили, смеялись. Из танцевального зала доносились звуки нашей двухрядной «Вермоны». Света вовсю разогревала народ конкурсами, Саша обеспечивал музыкальную поддержку мероприятия. Неожиданно ведущая фурией вылетела на крыльцо:
– Мальчики, работаем!
Хлопает в ладоши – раз-два-три!
– Работаем!
И снова – в ладоши.
Школа!
Хмельницкий нам сразу не понравился. Волосы взлохмачены, глаза блестят, нездоровый румянец на щеках, а на губах – улыбка. Нехорошая такая улыбочка, болезненная.
Взяли мы с Олегом гитары, Лёха за барабаны присел, палочками дал счёт. Грянули! Народ, заждавшийся музыки, сразу пустился в пляс.
Спели одну песню, вторую. Третью Попов предложил спеть Хмельницкому. Александр только головой покрутил – нет! Мы даже не стали спрашивать – а почему это вдруг?! Очень уж категорично Саша крутил своей взлохмаченной башкой с шальными глазами и совершенно идиотской улыбкой.
Ещё через пару-тройку песен Света объявляет перерыв для проведения оставшихся по сценарию конкурсов и опять просит Хмельницкого подыграть ей.
– Нет! – почти кричит Александр. Показывает на Попова:
– Он тоже может! – и бегом со сцены в ближайшую дверь. Мы с Крициным в недоумении – за ним.
Хмельницкий на полусогнутых ногах метался по комнате-аппендициту – без окон, с одной дверью – и судорожно искал что-то. Обеими руками он крепко обхватил район молнии на джинсах.
Теперь причина Сашиной лихорадки стала понятна.
– А что ж ты в сортир не пошёл? – я в недоумении развёл руки.
– Не донесу… – выдавал дикий степ Саша. – Уже…
Мы с Алексеем переглянулись – надо что-то делать, вон ведь как человека согнуло!
– У-у-у! – гудел наш товарищ и густо сыпал матами. Досталось всем – и Балаганному, и пиву, и нам почему-то, но больше всего – ведущей Свете.
Крицин увидел на заваленном всяким хламом столе пустую бутылку.
– Саня, давай сюда! – Лёха быстро поднёс бутылку туда, куда надо.
Хмельницкий чуть не плача, потянул молнию на джинсах вниз:
– Да как я – туда?! Она же маленькая!
– Кто? – не понял Алексей.
– Бутылка! – высоко крикнул Хмельницкий и добавил короткое, но ёмкое слово на ту же букву, что и бутылка. – Горлышко у неё вон какое!.. Это же не из-под кефира.
– Кефир здесь не пьют, – совершенно не к месту ляпнул я. Действительно, вот к чему это?
– Саня, я знаю как надо! – Решительность Алексея гипнотически подействовала на страдающего. Он полностью доверился Крицину.
Начали!
Я стоял у двери, чтобы никто не помешал процессу.
Парни склонили головы, аккуратно приспосабливая там всё как надо. На фоне доносящейся из зала «Барыни» и всеобщего веселья, здесь было подчёркнуто серьёзно и ответственно:
– Вот так…
– Ага!
– Чтобы прямо туда… И придерживать надо сверху.
– Ага, держу.
– Только не сразу, по чуть-чуть… Давай!
Через пару секунд Хмельницкий снова загудел:
– У-у-у!..
Это «у» принципиально отличалось от предыдущего. Сейчас это «у» звучало как наивысший восторг, запредельное наслаждение. Человеку на глазах становилось лучше. Ещё через несколько мгновений Саша, улыбаясь, подтвердил наши предположения:
– С-с-у-ука-а!..
Лёха внимательно контролировал процесс, склонившись над живописным ансамблем из двух предметов, словно хирург на операции.
Всё!
Хмельницкий стоял посреди комнатки с бутылкой в руке и блаженно улыбался. Сейчас он олицетворял собой абсолютное счастье. Мне вспомнился праздник Нового года в далёком детстве, когда у ёлки ты получал в подарок от Деда Мороза именно то, о чём давно мечтал.
Резко распахнулась дверь и в комнату, хлопая в ладоши, влетела Света:
– Работаем, мальчики, ра-бо-та-ем!
Рука с бутылкой, спрятанная за спиной, не ускользнула от всевидящего матёрого массовика-затейника.
– Ага, вот оно что, – догадалась Света. – Дело хорошее, сейчас уже можно по маленькой. И я с вами за компанию.
– Да нет… – опять закрутил башкой Хмельницкий. К его лицу опять приклеилась глуповатая улыбка.
Света, пошарив рукой под ворохом афиш, извлекла оттуда пару грязных стаканов.
– У нас и фужеры есть под это дело!
– Это не то, – слабо аргументировал Александр.
– А я всё пью! – отрезала Света. – У нас тут в деревне чего только не наливают!
И засмеялась, весело так, заразительно. Мы с Крициным тоже захихикали.
– Такое не наливают, – Саша был непреклонен.
Света посмотрела на него строго:
– Тебе жалко, что ли?!
– Нет, не жалко. Только это…
Ведущая вечера поставила стаканы на неухоженный столик.
– Наливай! – Подмигнула Хмельницкому и добавила:
– Давай-ка с тобой на брудершафт выпьем!
Мы с Лёхой, лопаясь от смеха, выскочили из комнаты и только здесь дали волю своим эмоциям. Нас согнуло пополам, и потом ещё долго не разгибало. Те звуки, которые мы издавали, вряд ли можно было назвать смехом. Стон, рёв, ржание, похрюкивание и повизгивание – весь этот синтез мы выдавали почти одновременно. Лица покраснели, из глаз лились слёзы. Мы их как могли утирали, они катились вновь. Попов и отдыхающие молча смотрели на нас. Интересно, о чём они думали?
Вскоре из каморки появились Саша со Светой. Он, весь красный, нервно посмеивался, поглаживая усы, а она по-доброму улыбнулась нам и подмигнула:
– Ничего, бывает!
Хлопнула в ладоши – раз-два-три:
– Работаем, мальчики!
С Хмельницким мы играли потом ещё года два. Отмечали вместе праздники, дни рождения. Иногда после работы или репетиции мы могли задержаться под задушевную беседу за бутылочкой-другой. И Саша, конечно, сиживал с нами.
Бывало, могли и пивком побаловаться под вкусную рыбку. Вот только в этих посиделках я Хмельницкого что-то не припомню.
День радио
Никогда не работал с девяти до шести, с часу до двух – перерыв на обед.
Где бы я не трудился, рабочий день у меня всегда был ненормированным. Мог отработать меньше восьми часов, положенных КЗОТом, мог больше, но главное ведь не в том – сколько. Главное, чтобы работа была сделана, а с девяти до шести – и всё тут! – звучит как суровый приговор.
Любая теория хороша, когда она хоть немного подкреплена делами практическими. Вот и мне, натуре неусидчивой, постоянно рвущейся куда-то, разок выпал случай – испытать на себе, каково это – «от звонка до звонка».
С детства люблю радио.
Многие годы у меня «служебный роман» с телевидением, но радио, пожалуй, люблю больше. Может, оттого, что это первая любовь, да какая!
Голос Николая Литвинова в его сказках на ночь завораживал настолько, что даже самые беспокойные дети, услышав «Здравствуй, дружок!..», сразу успокаивались, поудобнее устраивались у простеньких приёмников с одной ручкой громкости, и, чуть дыша, слушали, слушали, слушали…
Чуть позже мне уже были интересны новости спорта с Олимпийских игр в Мюнхене с Наумом Дымарским, трансляции игр чемпионатов мира по футболу с незабываемыми Николаем Озеровым и Котэ Махарадзе.
Спустя годы в далёком Омсукчане я уже сам читал в эфире новости спорта, а для местного радио записал позывные, которые долго потом ещё крутили. Юные трубачи моего духового оркестра довольно стройно вывели на четыре голоса тему известной в тех краях песни: «Колыма ты, Колыма, чудная планета!..».
А потом настала эра ТВ.
Конечно, телевидение пришло в мою жизнь значительно раньше, но «потом» означает то, что я встал по другую сторону экрана. Вдвоём с талантливым видеооператором Толей Михайловым мы делали разные программы, вели всякие рубрики, поднаторели в производстве рекламы. Получалось весьма неплохо.
Ещё спустя несколько лет поступило приглашение от первой в Магадане FM-радиостанции, от которого отказываться не хотелось. Радио – это же первая любовь!
Своим временем я распоряжался сам, проблем с совмещением не было никаких. А получится или нет, вопросов не возникало ни у кого – ни у меня, ни у приглашавших. Если в кадре всё как надо, то почему вдруг на радио – нет?!
Да легко!..
В девять утра я уже был на своём новом рабочем месте.
– Смотри, что да как, осваивайся потихоньку, – вводил меня в курс дела начальник ФМ-станции Саша Лыткин. – Готовься к эфиру, часик дадим тебе для начала.
– Когда эфир? – загорелся я.
– В два, – потушил меня Лыткин, и, сославшись на занятость, исчез.
За окном с трудом пробивало себе право на жизнь зимнее магаданское утро. Настроение быстро портилось. Вот что здесь целых пять часов делать?!
Но делать что-то надо…
Я достал принесённые из дома диски, выбрал хороших песен примерно на час и набросал простенькие подводки к ним. Времени это заняло немного. Что дальше?
Следуя совету руководства, прогулялся по кабинетам радиостанции. Смотрел, что там да как, «осваивался», отвлекая отдел занятых людей.
Вернулся на место, сел.
Похоже, часы в кабинете дышали на ладан – шевелились еле-еле, а секундная стрелка на новый круг заходила немного медленнее, чем минутой ранее.
Тут я вдруг вспомнил про необходимые формальности и с радостью пошёл искать отдел кадров – трудовую книжку сдавать да анкеты заполнять всякие. Всё же дело какое-то!
Но и здесь надолго меня не задержали. Сдал, заполнил.
Дальше что?..
Может, позвонить кому-нибудь? Мысль, конечно, неплохая, только вот кому звонить?! Все нормальные люди ещё спят.
В приоткрытую дверь заглянул мой руководитель:
– Осваиваешься?
И, не дожидаясь ответа:
– Хорошо!
Дверь негромко закрылась.
А был ли Саша?
Мог я себе представить, что когда-нибудь, убивая время, буду просто сидеть и смотреть в окно? Нет, понятно, можно по-разному бездарно транжирить свою жизнь – валяться на диване с современным чтивом, листать туда-сюда неинтересные телевизионные программы, горькую ещё можно пить. Но чтобы вот так сидеть и тупо таращиться в окно?! Однако ж, сижу и таращусь! А на что, собственно? Что там интересного можно увидеть? Серое низкое небо, серые коробки пятиэтажных хрущоб, редкие серые пешеходы, подгоняемые серой метелью. Короче, Стивен Кинг отдыхает!
Пошёл, ещё кружок по кабинетам нарезал – опять «смотрел и осваивался». Из второго променада извлёк немного выгоды – насобирал кипу старых журналов. Листал я эту макулатуру и сам себя уговаривал – во всём можно найти что-нибудь полезное!
Выжатый, как лимон, от ничегонеделания, совершенно опустошённый, безо всякого энтузиазма и настроения, за минуту до эфира я сел в кресло ведущего. Надел гарнитуру, прослушал заставку и поприветствовал аудиторию. Так же, как делал всегда на ТВ:
– Здравствуйте, все!
Бумажки с подводками затерялись в кипе пролистанных журналов, поэтому работать пришлось с листа, то есть на самую что ни на есть шару. Я выхватил из кучи си-ди несколько дисков, вокруг которых и крутился потом целый час.
Открыл парой песен из «По волне моей памяти» Тухманова, а потом уверенно прошёлся по ранним альбомам Брайана Адамса, уделив им минут тридцать. Затем я донёс до магаданской аудитории, что, оказывается, ещё в 1970 году у «Дип Пёрпл» вышел очередной новый альбом. Называется он «Ин рок», что в переводе значит… Впрочем, нет сомнений, что люди, пусть даже совсем немного знающие английский, прекрасно понимают, о чём идёт речь. Я нервно подмигнул своему воображаемому продвинутому слушателю и выдал совершенно нелепую «подводку»:
– Для вас, друзья, прозвучит одна из композиций этого альбома, которая так и называется – «Спид кинг». Согласен, по-русски звучит жутковато, но мыто с вами знаем, что СПИД по-английски – AIDS, а «спид» по-английски – это вовсе и не СПИД на самом деле! У этого слова со-о-овсем другое значение.
В тот зимний день после обеда в студии FM-радио пуржило так же, как и на улице.
– А ничё так, нормально! – вынес вердикт Лыткин.
Народ вокруг загудел, заулыбался, захлопал меня по плечам:
– Совсем неплохо.
– Для дебюта – хорошо!
– Да-а-а…
Я отмахивался: «Да, ладно!..», и чувствовал себя прескверно. Психологический стресс ударил по физическому состоянию.
Немного помогла работа над парой рекламных объявлений. Вот это – дело, это – моё! Я приободрился, набросал тексты и сам зачитал их.
– Гениально! – констатировал Лыткин, схватил листочки и убежал в студию давать информацию в эфир.
К пяти вечера мне буквально хотелось лезть на опостылевшие стены. Как же было тесно и душно здесь! Ошалевший, я выскочил в коридор прямо на бегущего куда-то моего новоиспечённого руководителя.
– Саш, я ещё нужен сегодня? – задаю вопрос, стараясь не отставать. Откуда энергия взялась? Взлетаем по лестнице.
– Скорее, нет, – перескакивая через ступеньку, ответил руководитель.
– Тогда я пойду? – на мой взгляд, вполне логичный вопрос. Не отстаю, тоже прыгаю по ступеням.
– Как?! – Александр чуть не дотянул до второго этажа, мы застряли на середине пролёта. – У нас рабочий день до шести. Ещё почти час!
– Мне же в кабак ещё, – напомнил я.
– А во сколько вы сегодня начинаете? – Саша знает всю кабацкую кухню, в своё время сам лабал в ресторане.
– Репетиция! – вру, конечно, но ход верный!
– Да?.. – Саша посмотрел на часы на руке, на меня, и зачем-то – опять на часы, будто они показали ему время начала репетиции. – Вообще-то, это у нас не принято. Но ты первый день, поэтому…
Лыткин посмотрел вверх по лестнице, вниз – не идёт ли кто, не слышит ли? – махнул рукой и громким шёпотом озвучил своё решение:
– Давай!..
Я и дал!
Ночью спалось плохо. Проснулся в разобранном состоянии, совершенно неотдохнувшим. Еле собрался с силами и вывалился из тёплого уютного дома в промозглую колючую темень.
Кружившая над городом пару дней метель угомонилась, вывалив на улицы тонны снега. Иду я по нему, а из-под ног после каждого шага хрустит вопрос: «Зачем?.. Зачем? Зачем?!». Работают же люди, думалось мне. Может и я смогу? «Ни фига!.. Ни фига! Ни фига!!!» – бойко обогнал меня проспавший школу первоклашка. И ты туда же, двоечник!
И опять: «Зачем?.. Зачем? Зачем?!». Остановился – тишина, двигаюсь дальше – тот же вопрос!
А вот действительно – зачем?
Денег платят мало, времени уходит много. Как оказалось – непозволительно много!
Самореализация? Да на телевидении сейчас столько проектов, что твори – не хочу! Хоть засамореализуйся!
Доказать себе, что могу так же, как все, – с девяти до шести? А они смогут после этого ещё две телеги тащить?
Любовь к радио? Так и люби себе! Кто мешает? Слушай, сколько влезет, и люби ровно столько же!
«Зачем?.. Зачем? Зачем?!»
Улыбающийся Лыткин встретил меня по-комсомольски задорно:
– Для тебя есть задание!
– Да ну? – почему-то не верилось.
– Нужно составить должностную инструкцию для тебя.
Словосочетание «должностная инструкция» меня вдавило в стул. Интуиция – бывает же такое! – уверенно констатировала: «Это – всё!».
– Вот, – Лыткин положил передо мной документ. – Типовая инструкция. Но тебе надо здесь кое-что дополнить под себя. И ещё нам надо с тобой определиться с графиком работы.
Саша извлёк из папки расчерченный в шахматку листок.
– Вот смотри, что осталось. Смена – четыре часа.
– И всё? – почему я ещё пытался уцепиться за эфир?
– В смысле? – не понял Александр.
– Четыре часа и – свободен?
– Как это – свободен? – наверное, справедливо возмутился руководитель отдела ГТРК «Магадан». – Рабочий день – восемь часов. Этот пункт КЗОТа ещё никто не отменял.
Безобразная аббревиатура КЗОТ меня и добила. Здесь уже интуиция была ни к чему. Вдруг стало так легко, хорошо и, может, от этого – даже немного весело.
Я встал со стула, и чуть было не запел громко и счастливо:
– Всё!
Лыткин говорил горячо, активно жестикулировал, подмигивал и хлопал по плечу. Ещё кто-то из вышестоящего начальства тоже пытался что-то объяснить, улыбался и тоже хлопал, но по другому моему плечу. В отделе кадров посмотрели на меня недоумённо и раздражённо – ему такие деньги положили, а он ещё и носом крутит! Председатель ГТРК Александр Рушев тоже попробовал убеждать, дескать, всё образуется! Но быстро разобравшись, что уговоры в моём случае – ни к чему, он рассказал о своём друге, который сам себе хозяин – от начальства далеко, поэтому и работает, когда надо. Так и трубит вольный друг Рушева всю жизнь где-то на Богом забытом маяке. Зато свободный и потому счастливый.
Мы пожали друг другу руки, и мне показалось, что председатель ГТРК погрустнел. Может, немного позавидовал нашей с его другом вольнице?
Вышел я на улицу – хорошо-то как! Сквозь тучи солнышко пробивается, по расчищенным дорогам машины красивые импортные бегают, люди идут, никуда не торопятся, улыбаются друг другу.
Вот она – жизнь!
Я вдохнул свежего пьянящего воздуха свободы и пошёл себе. Пошёл делать то, что было нужно мне, а главное – когда нужно.
Р. S. Всё же есть у радио то, чего нет у ТВ!
По телевизору всё понятно, откровенно, никакой загадки. Показывают тебе картинку, значит, так оно и есть, это – данность. Ничего там не изменить, не добавить. А на радио – только голос, который что-то рассказывает нам. Это «что-то» каждый представляет себе по-своему. Сколько слушателей – столько же вариантов последней новости, интересной беседы, увлекательной радиопостановки… Каждый из нас в это время – сам себе режиссёр, оператор, монтажёр картинки, которая рисуется в его голове. Своя, одна-единственная в мире, уникальная картинка!
Мы, слушая эфир, сами того не замечая, начинаем творить.
И всё благодаря радио.
Дарить людям радость…
Команда «Томь» вышла в финал детского всероссийского футбольного турнира. До решающего матча ещё было время, и ребятишки внимательно следили за перипетиями игры за третье место.
– Не дрожат коленки перед финалом? – поинтересовался я у высокого для его одиннадцати лет паренька, на вратарском свитере которого красовалась трафаретка Van der Sar.
– He-а!.. – мальчишка действительно не волновался.
– Правильно! – от души поддержал я финалиста и продолжил разговор на футбольную тему: – В росте скоро догонишь Ван дер Сара, а по игре?
– Хочу также играть! – улыбнулся парень и, посерьёзнев, добавил: – Даже лучше!
– Молодец!
Будущей звезде мирового футбола и его товарищам по команде захотелось сделать что-то приятное.
Узнав, что домой они летят только завтра вечером, дал им свою визитку – пусть тренер зайдёт перед отъездом и заберёт диск с записью финала.
Кто ещё им такое доброе дело сделает, если не телевизионщики стадиона, на котором и пройдёт матч за первое место?
В дверь монтажной комнаты постучали. На пороге появился невысокий субтильный светловолосый молодой человек в синем тренировочном костюме и со спортивным рюкзачком в правой руке.
– О, томичи пожаловали! – по экипировке нетрудно было догадаться, что это и есть тренер сибирской команды.
– Нам сказали, чтобы мы зашли за диском… – начал было молодой человек.
– Вот подготовили для вас два диска, – я вручил тренеру пару ди-ви-ди. – На одном – финал, на другом – награждение.
И зачем-то спросил, подмигнув:
– Что задержались, наверное, через ларёк бежали к нам?
– Какой ларёк? – не понял гость. – Зачем ларёк?
Здесь бы мне и остановиться, но я широко улыбнулся:
– Ну как… Разве у вас в Томске не благодарят людей, которые вам что-то хорошее сделали?
Молодой человек немного подумал, собрался и серьёзно начал всё сначала:
– Нам вчера сказали, чтобы мы зашли…
– Да это я и сказал! – ещё десять секунд назад у меня было хорошее настроение.
– Да? – не поверил детский тренер.
– Да! – мне захотелось, чтобы визитёр поскорее ушёл.
Видно, это желание было столь велико, что скрыть его было невозможно. Блондин всё понял и, не прощаясь, открыл дверь.
Вот и делай людям добро!
– Молодой человек, вы хотя бы «спасибо» сказали! – возмутился я в спину уходящему.
Парень застрял в дверном проёме, развернулся там со своим рюкзаком и хмуро выдал:
– Я в ларёк!
От неожиданности я растерялся и развёл руками:
– Да ведь это шутка была!.. Шутка такая…
– Плохая шутка! – резюмировал неулыбчивый гость и исчез.
Навсегда.
– Плохо то, что у вас нет чувства юмора! – мой запоздалый спич пришёлся в закрытую дверь.
Настроение испортилось окончательно.
«Вот на фига я сказал им про запись? Кто меня просил об этом?! – корил я себя. – Получил? И поделом! В следующий раз прежде подумаешь, чем сделаешь!.. Сейчас этот перец приедет домой и будет рассказывать своим родным и друзьям, какие всё-таки сволочи эти москвичи! Зажрались, ничего за просто так не сделают. Родные и друзья, конечно, будут цокать языками, согласно кивать головами и вторить ему: “Да-да, это давно всем известно – сволочи!..”».
Накануне «Томь» победила в финале, в котором юный «Ван дер Сар» сыграл надёжно, не пропустив ни одного мяча.
В послематчевом интервью на вопрос корреспондента, почему не видно радости на лице победителя, тренер томичей ответил вопросом:
– А как она должна проявляться, радость?
Потом подумал пару секунд и улыбнулся.
На рельсах
Мы жили в Чистоозёрном, небольшом городке на западе Новосибирской области. Мне было тогда два с половиной года.
В сотне метров от домика, в котором родители снимали комнату, проходила железная дорога. Не какая-то там узкоколейка, а вполне себе серьёзная магистраль Новосибирск – Москва. С интервалом в несколько минут здесь лихо проносились скорые пассажирские поезда с занавесками на окнах и солидно грохотали тяжелогружёные товарняки с масляными пятнами на боках пузатых цистерн.
И вот повадился я ходить на эту самую дорогу.
Причём не стоял рядом да проходящие поезда рассматривал. Нет! Я обстоятельно располагался прямо на полотне, где между рельсов на шпалах устраивал себе игровую площадку. Какие развлечения я себе устраивал, что так влекло меня туда? Не знаю. Только снова и снова тянуло маленького человечка к скоростной магистрали.
Сколько раз мама и наши соседи забирали меня с железнодорожной насыпи! Проводились профилактические беседы, случались телесные наказания, но ничего не помогало. Проходило совсем немного времени после очередной экзекуции, а я уже там, где обычно – на своей любимой игровой площадке, на «железке».
И снова меня тащат оттуда прочь, в очередной раз одновременно потчуя «кнутом и пряником». Я пытаюсь вырваться из сильных рук, совершенно расстроенный, заливаюсь слезами. Ни моего плача, ни вразумлений взрослых совершенно не слышно из-за шума несущегося мимо многотонного состава.
Чем бы закончились мои променады на железную дорогу, если бы вскоре отца не перевели в Новосибирск, и мы не уехали из Чистоозёрного?
Здесь совсем не обязательно обладать даром предвидения.
Подарок
Медиатор, плектр – небольшая пластинка с заостренным углом, посредством которой извлекаются звуки при игре на некоторых струнных и щипковых инструментах, например, гитаре. Звук, извлекаемый при помощи медиатора, гораздо более насыщен обертонами, нежели звук, полученный при помощи пальцев.
Не знаю, как вы, а я, признаюсь, плохо помню, что мне дарили когда-то на дни рождения. И на память вроде бы не жалуюсь! Может, оттого, что дарить подарки люблю намного больше, нежели их получать? Тебя все поздравляют, а ты стесняешься чего-то, тебе становится неловко, что близкие люди были озабочены твоей драгоценной персоной, думали о тебе, потратились, опять же.
Припоминаются мне наборы пластмассовых солдатиков, шахматная доска с россыпью чёрных и белых фигурок, немудрёные игры с фишками и кубиками, книжки какие-то, рубашки…
Но вот один из подарков запечатлён в памяти ярко.
Уже несколько месяцев наше вокально-инструментальное трио – Питенко, Попов и я – лабало на танцах в стареньком клубе на Марчекане – районе рыбного порта Магадана. За это время мы сколотили добротный репертуар из популярных советских шлягеров, нескольких песен «Машины времени» и двух-трёх – больше не разрешали! – вещей «оттуда», с развращённого, загнивающего Запада. Как правило, эти композиции подавались на десерт – под занавес танцевального вечера, и тут же повторялись на бис. Публика заходилась в экстазе, выбрасывая немыслимые дикие коленца и мотая в такт длинноволосыми причесонами, выкладывалась в последних танцах до изнеможения. Правильно, чего себя беречь, сейчас отзвучат финальные аккорды, и – по домам!
Без пяти одиннадцать к нашей малюсенькой сценке всегда подходил дежурный милицейский чин и, строго глядя на нас, скрещивал перед собой руки – всё, мол, шабаш, пацаны!.. В ответ я традиционно показывал ему указательный палец – ещё одна песенка, чин привычно снисходительно кивал: «У вас пять минут!», и оставался следить за порядком рядом со сценкой.
У-ух, и отрывались мы в эту пятиминутку! Андрюшка рвал пластик на барабанах, у Попова летели струны на гитаре, у меня ломался очередной самопальный медиатор.
Да и фиг с ним, как и с дяденькой в шинели с красными околышами! Всех в зале накрывало безбрежное счастье – вот они, несколько минут свободы! Хотя бы эти мгновения можно провести почти как «там». Откуда-то появлялась пьянящая голову легкомысленная вседозволенность, и совсем не беда, что не снизошло с ней вдруг и сказочное изобилие…
В те времена отсутствием многих товаров и продуктов в магазинах никого нельзя было удивить. Принималось это как должное – ну нет, так нет! Советский народ был очень скромен и непритязателен. А ещё весьма терпеливы наши люди – они смиренно, из года в год, всю жизнь несли крест многочасовых длиннющих очередей. Взрослые шумно радовались, как дети, когда что-то «выбросили», и им перепало, и расходились ни с чем так тихо, словно умудрённые жизнью старики, философски рассуждая: «Не хватило сегодня, хватит в другой раз!..».
Колбаса, сосиски, апельсины, любая пристойная одежда, обувь… Позже – масло, сахар, водка… Да что там, туалетная бумага была страшным дефицитом!
Всё это «доставалось по блату» или из-под прилавка – за переплату. Модная одежда, приличная обувь, косметика, винилы и прочие излишества водились у «фарцы» за безумные круглые суммы.
Но нигде, ни «по блату», ни у «фарцы» я не мог купить хороших басовых медиаторов! То есть плектров для бас-гитары. В магазине «Мелодия» иногда «выбрасывали» небольшие пластиковые лепестки, но для гитары, а они совсем не подходили для четырёх толстых струн моей гэдээровской «Музимы».
Приходилось проявлять смекалку и самому изобретать необходимый в работе аксессуар. Из чего только я не делал эти медиаторы!
Вырезал из пластмассовых мыльниц, напильником и наждачной бумагой приводил изделие в более или менее удобоваримый вид. Пробовал делать их из плотных кусков кожи, потом приспосабливал под плектр какие-то металлические предметы, величиной с пятак. При этом варианте быстро изнашивались струны, да и гитара звучала далеко не так, как тогда было принято.
Казалось бы – какой-то кусочек пластмассы, а вот ведь – тоже дефицит!
Первая пара начиналась в восемь тридцать.
Попов буднично, безо всяких сантиментов – а чему радоваться в такую рань?! – коротко бросил:
– С днём рождения!
Тут же полез в карман своей джинсовой куртки:
– Вот, подарочек тебе!..
Олег зажал в пальцах медиатор. Фирменный! Зелёненький, перламутровый, треугольный, с дырочкой посерединке. А главное – он был жёсткий, то есть именно то, что нужно! Это был басовый плектр!
За окном быстро рассвело, облака моментально разбежались в стороны, и на серый январский город с неба брызнуло весеннее жизнерадостное солнце.
Я не верил своему счастью:
– Олег, откуда?!..
Олег, чуть повеселев, подмигнул: «Места знать надо!», и под аккомпанемент звонка, не торопясь, отправился в поход за знаниями.
Надо ли говорить, что в этот день я не выпускал медиатор из рук. Я показывал его всем – студентам и педагогам, на уроках внимательно рассматривал подарок, пробовал на зуб и зачем-то нюхал его. Мне казалось, что нет более замечательного запаха на свете, чем этот запах пластмассы.
А вечером хотелось репетировать и репетировать – в пальцах правой руки вместо самопального уродца как влитой лежал фирменный басовый плектр!
Помнится, судьба у того медиатора сложилась долгая и счастливая – несколько месяцев он радовал меня своим качеством.
Действительно, много ли надо человеку для счастья?
Снова на рельсах
Среди множества детских забав и развлечений была у нас игра, название которой забылось, но помнится, напоминала она собой всем известные «бабки». Правила мы чуть изменили и – вперёд, к повышению мастерства, к новым победам!
Следствие этих побед – твой авторитет среди пацанов во дворе и всей округе поднимался на более высокий уровень. У нас, старших – Олега Кузнецова, Лёшки Котельникова и меня, этот уровень и так был выше некуда. Однако же игра эта, непонятно кем импортированная во двор дома 13 на улице Невельского, заразила буквально всех. В том числе и самых-самых. Ведь они тоже были просто мальчишки.
Вместо бабок мы использовали небольшие металлические заготовки. То ли гайки какие-то недоделанные, то ли шайбы. С ростом популярности игры эти гайки-шайбы стали самой ходовой валютой в нашей компании. Их можно было обменять на перочинный ножик, на футбольные марки и даже на нежёваную жвачку! В то лето у нас человека встречали по его карманам. Чем больше они оттопыривались, тем весомее у него было положение в обществе. А так как сам металл тоже что-то весил, то и походка его обладателя становилась степенной, более солидной, вполне соответствуя статусу уважаемого человека. В борьбе с усилившимся земным притяжением он старался держать спину ровно, расправлял плечи и поднимал голову. Так и несли себя местные богачи – гордо и величаво.
На заре игровой лихорадки этих самых деталек было в избытке на железнодорожных путях станции Новосибирск-Западный. Затем с каждым днём их становилось всё меньше и меньше. Небольшими компаниями по два-три человека мы отправлялись в недальний путь на свой Клондайк за очередной партией новой «валюты». Бродили по шпалам, наклонив головы, и пристально всматривались в межрельсовое пространство. Как же мы старались не упустить этот драгоценный металл среди россыпи щебёнки и пятен мазута! Идёшь, не попадается тебе ничего, а рядышком, на соседнем полотне, то и дело:
– О!
– Вот она!..
– Есть!
– Ещё одна!..
А у тебя – пусто!
После очередного приступа радости у более удачливого соседа, не выдерживают нервы:
– Чё орёшь?!
Белёсые ресницы счастливого соискателя удивлённо и чуть испуганно моргают – хлоп-хлоп:
– Нашёл…
– Ну и чё орать-то теперь?! Нашёл он… Золото, что ли нашёл, чтобы так орать?!
И снова – взгляд вниз, и по шпалам! Боковое зрение как нарочно отчётливо передаёт информацию о новых находках компаньона. Внезапно обострившийся слух в деталях доносит тщательно скрываемые приливы откровенной радости. А у тебя…
Всё, дальше так продолжаться не может!
– Меняемся! Ты идёшь здесь, а я там пройдусь.
– Это почему?
Ответ краток и аргументирован:
– По кочану!
Обмен дорогами проходит молча. Идём дальше. И здесь что-то нет ничего… А рядом, на пути, с которого ты только ушёл, фигурка наклоняется и тихонько, но явно радуясь очередной удаче, выдает нараспев:
– Ни-и-штя-я-як!
Ну почему так?!
День стоял пасмурный.
Все пацаны разъехались кто куда. Интересно, куда можно вообще в такую погоду ездить?! Не покупаться тебе, не позагорать.
Вышел я во двор, а там сидит на скамеечке один только Димка Вожжов. Ну да, ведь всем срочно приспичило куда-то ехать! И Кузе, и Лёше Котелку…
Делать нечего, поплелись мы на золотые россыпи вдвоём с Вожжовым.
Димка был на два года младше нас с Котельниковым, то есть было ему тогда лет десять. В нашей компании он слыл маменькиным сынком. Дима Вожжов был мальчик тихий, благообразный, матом не ругался, не курил. Сальные анекдоты ему приходилось слушать «за компанию». Давалось это парню мучительно, а в финалах коротких неприличных историй он отворачивался в сторону и краснел. В нашем кругу Димка вращался редко, и почти всегда – под присмотром матери или старшей сестры. Семья Вожжовых жила в нашем с Лёшкой подъезде, в шестьдесят первой квартире, на первом этаже. Окна выходили прямо во двор, а в них частенько торчали головы родственников Димона.
Походили мы по шпалам с этим, как бы его сейчас называли, ботаником, поискали свои легко конвертируемые гайки-шайбы, и со скудной добычей уныло побрели домой. Сзади громко и высоко загудел тепловоз. Усатый машинист, крупный такой дядя, высунувшись из кабины, кричал, явно ругаясь, и грозя кому-то кулаком. Развернувшись по ходу своего движения, мы никого не увидели и, следуя нехитрой логике, догадались – всё негодование бравого железнодорожника адресовано нам. Что такое, почему? Кто разберёт, да и когда разбирать уже? Тепловоз приостановил ход, и грозный дядя взялся за поручни лестницы.
Мозг сработал быстро и дал команду ногам – ходу! В голове с открытым ртом у Вожжова ещё пару секунд выстраивалась цепочка – сейчас машинист спускается по лесенке, а что будет потом? Мне же стало понятно сразу – потом может быть всё что угодно, только ничего хорошего для нас! Взяв с места в карьер, я обернулся к товарищу, и лаконично подвёл итог своим умозаключениям:
– Бежим!..
И добавил ещё, чтобы парень соображал быстрее.
Подействовало! Димка захлопнул рот, и ничуть не краснея от моего мата, скоренько припустил за мной. Так и бежали мы с ним, синхронно подпрыгивая, словно молодые сайгаки, преодолевая многочисленные рельсы железнодорожного разъезда.
Оставалось всего два пути, по которым ходили пассажирские и товарные поезда. Я коротко бросил взгляд направо. Наперерез нам летел «Сибиряк», фирменный поезд Новосибирск – Москва, возвращающийся сейчас из столицы домой. Вот тут бы нам остановиться, перевести дух, оглянуться. Но там же…
Эх ты, дядя!
Быстро проскочив оба пути, я скатился с насыпи и по инерции пробежал ещё несколько метров. Счастливый оттого, что мы таки сделали усатого, нервно улыбаясь, обернулся назад. Идиотская улыбка приклеилась сургучом к лицу.
Димка споткнулся и растянулся словно на заказ, как прилежный самоубийца. Ступни его ног лежали на дальней от меня рельсе, а кисти рук и плачущая голова – на ближней.
«Сибиряк» уже миновал железнодорожный переезд, и гудел, не переставая. Расстояние между летящей многотонной глыбой железа и тщедушным беспомощным человеческим телом сокращалось стремительно.
Страх сковал все мои мышцы, я просто стоял и тупо смотрел на Димку. На его лице застыла маска боли и ужаса.
Срывающийся на хрип гудок локомотива и грохот приближающегося состава вдруг ворвались в моё сознание и вывели из оцепенения.
В несколько прыжков я оказался у насыпи, взлетел на неё, и, стараясь не смотреть на приближающуюся махину, схватил парня за шиворот и штаны. Рванул в сторону от дороги с такой силой, что мы сразу полетели с насыпи вниз. Тут же мимо пролетел завывающий электровоз, а на том месте, где только что лежал Димон, гремели многопудовые колёса скорого поезда.
К вечеру распогодилось, на улице посветлело, потеплело.
Приехали Олег с Лёшкой, которых родители возили по магазинам, одевали-обували своих сыновей к новому учебному году, подтянулась остальная мелкая шпана.
Мы сидели на лавочке у пятого подъезда, в котором жили мы с Котельниковым и Вожжов. Пацаны делились перипетиями прожитого дня. Я уже вполне пришёл в себя и тоже поведал друзьям о дневном происшествии. Чтобы история получилась, пришлось некоторые нюансы утрировать, преподносить их в иных, более весёлых тонах. Но никто почему-то не улыбался. Все слушали меня серьёзно, в финале единодушно выдохнув:
– Ни фига себе!
Тут вышел из дома и Димка Вожжов. Чистенький, причёсанный, опрятный. В руке Дима держал бутерброд с добрым слоем масла и смородиновым вареньем сверху.
Мальчишки есть мальчишки, даже если они только из-за стола, всё равно попросят:
– Дай откусить!
– Ну дай хоть попробовать…
В оконном проёме первого этажа появилась всевидящая и всёслышащая голова Вожжовой-мамы. Ребятишки, как по команде, замолчали и отвернулись, стараясь не смотреть на жующего Диму. Только голова исчезла в глубине кухни, Витька Черных, махнув рукой в мою сторону, в сердцах выдал:
– Ты бы хоть с ним поделился. Он ведь тебе сегодня жизнь спас!
Вожжов перестал жевать и уставился на меня, прикидывая что-то там в своей голове. А мне вдруг стало так стыдно, будто это и не Черных, а я сам так сказал! Ну какая, в самом деле, может быть связь между тем, что произошло днём, и вот этим банальным бутербродом?!
От волнения я подскочил с лавочки, и с трудом подбирая слова, почти прокричал:
– Пацаны, да вы чё?! При чём здесь это?.. И не хочу я ничё… Не буду я!
Димка посмотрел на меня благодарно, улыбнулся и доел бутерброд.
Комсомол ответил: «Есть!»
Ранним летним утром шёл я по Омсукчану и радовался. Ведь на работу шёл, а всё равно мне радостно было! Тишина вокруг, воздух чистый, солнышко пригревает, сопки вокруг зеленеют. И я иду – молодой, полный энергии, в костюмчике наглаженном, рубашке беленькой, при галстуке.
Хорошо, и всё тут!
У секретаря парткома Дукатского горно-обогатительного комбината имени 60-летия Союза ССР Юрия Николаевича Ярыгина настроение в то утро было совсем другое. Не радовали его ни греющие лучи солнца, ни изумрудный бархат сопок. Накануне в райкоме партии с Юрия Николаевича спросили строго, вот и далеки сейчас были от него простые человеческие радости.
Меня – комсомольского вожака Дукатского ГОКа, партайгеноссе встретил сухо и деловито. Неплохо зная Ярыгина, я понял – ничего хорошего сегодня можно не ждать.
Набрасывая что-то в ежедневник, секретарь парткома строго, без сантиментов, спросил:
– Как у нас ведётся работа с резервом?
Ах, вот оно в чём дело! Теперь всё понятно, Юрий Николаевич!
Я отчётливо представил, как он, невысокий, худенький, лысенький, стоит на ковре перед райкомовской парткомиссией. Бездушные, чёрствые аппаратчики жёстко спрашивают с него, а Ярыгин, краснея, словно школьнику доски, пытается что-то отвечать, но получается не очень…
Где-то в глубине души грустно тренькнула сентиментальная струна, и мне даже стало немного жалко своего старшего товарища.
– Да нормально ведётся, – мягко ответил я.
– А нормально – это как?! – завёлся парторг.
– Ведётся! – хорошее настроение испуганно улетучилось в открытую форточку.
Как мог спокойнее я перечислил несколько фамилий комсомольцев, которые стояли в резерве для вступления в кандидаты в члены КПСС. Ярыгин прекрасно был осведомлён, кто там в том списке – вместе же составляли. Знал он не хуже меня и то, что никто из этих пяти-шести ребят и не думал пополнять ряды партии.
Тем не менее:
– Кого и когда вы готовите?
– Грибкова в августе, – глазом не моргнув, соврал я.
– Не надо ждать августа! Готовьте сейчас!
– Он в отпуске, будет только через месяц.
Ярыгин не тот человек, которого можно бесконечно кормить «завтраками». Он убрал свой ежедневник в сторону, сложил руки на столе, сузил глаза, и, слегка покраснев лысиной, зачитал мне все обязанности комсомола перед партией. Проще говоря, мои – перед ним. Самой главной обязанностью, чуть ли не святым долгом было «пополнение рядов КПСС наиболее сознательными и достойными представителями ВЛКСМ».
Всё, разговор закончен!
Ещё не всё? Ага, нет, вот он финал:
– Берите машину, к вечеру должен быть кандидат!
Совсем худо дело, если «на вы» перешёл!
Сел я в старенькую парткомовскую «Волгу», поприветствовал нашего водителя Колю Астапенко.
– Ну что, работаем сегодня вместе?
– Работаем! – весело отозвался Коля. Ярыгина он уважал, но побаивался. С комсомолом ему было намного проще. – Куда едем?
Хороший вопрос! Действительно, куда?!
Согласно разнарядке райкома партии мы должны были строго соблюдать следующие пропорции приёма кандидатов – трое рабочих, один ИТР. Затем снова – тройка работяг, служащий…
Если хорошенько искать, то из инженерно-технических работников ещё можно было кого-то нарыть – для карьеры нужно, дело понятное. А вот из рабочего люда в партию вступать дураков уже не было. На дворе стоял 87-й год, когда народ, внимательно штудируя газеты, анализировал прочитанное и начинал понимать – в этой жизни можно запросто обойтись без «руководящей и направляющей силы общества». В самом деле, к чему эта партия?! Только деньги терять на взносах, дармоедов райкомовских кормить.
В то время либеральные мыслишки посещали не только головы простолюдинов.
В феврале сидели мы с Ярыгиным вот в этой самой «Волге», припаркованной на стоянке магаданского аэропорта, пили водку и закусывали грибочками солёненькими. Причина у нас была уважительная – ждали самолёт в Певек. Летели туда в местный ГОК по обмену опытом, а рейс из-за непогоды всё откладывали да откладывали. Надо же как-то время скоротать, вот мы и нашли себе занятие. Бедный Коля захлёбывался слюной и каждый раз, когда мы наливали, он выскакивал из-за руля на улицу покурить. Делал это он так часто, что мы даже стали беспокоиться – не простыл бы наш водитель!
После того как почали очередную бутылку «Пшеничной», Ярыгин, сдвинув норковую шапку на затылок, блеснул озорным оком и спросил:
– А вот если честно, как думаешь, нужны мы или нет?
– То есть? – не понял я.
– Ну-у… – секретарь парткома ГОКа развёл руками. – Нужна наша работа?
– Кому? – мне хотелось конкретики.
– Людям… – Ярыгин вновь свёл руки вместе.
– Людям? – Перед глазами у меня возник образ нагло ухмыляющегося контуженного в Афгане Игоря Тарана, который послал комсомол в известном всем направлении. Общественной работой он не занимался, на собрания не ходил, взносы не платил. Всю статистическую отчётность мне портил, гад! Приехать бы на карьер, найти обрезок трубы потяжелее…
– Нужны! – я густо выдохнул свежачком.
– Да? – Юрий Николаевич настраивался на иное развитие беседы, но щекотливая тема не получила развития у консервативной молодёжи. Он как-то сразу сник, и вяло закончил разговор:
– Ну-ну…
– Давай, куда поближе, – был намечен маршрут заскучавшему водителю. – Поехали на ЗИФ.
Комсомольцы на золотоизвлекательной фабрике все как на подбор – симпатичные, жизнерадостные, образованные. Поэтому партия им была совсем не нужна. Посидели мы с энергетиками в перерыве смены, чайку попили, посмеялись. Они весело так, от души, а я, делая вид, что мне тоже смешно, уже перебирал в голове кандидатов из ГОФ.
До посёлка Галимый долетели быстро. Начальник обогатительной фабрики Роман Валентукявичус и секретарь партбюро Наталья Гайдаржи никак меня не порадовали, ничем не обнадёжили. Не хотят, видите ли, их рабочие в партию вступать, и всё! Несознательные, мол. Ладно, злорадно думал я, секретарь комитета комсомола ГОКа – вам не авторитет. Вот специально приеду сюда с Ярыгиным, и посмотрю, что вы ему петь будете! Над репертуаром придётся серьёзно поработать, товарищи, там такие дешёвые номера не проходят.
На крыльце АБК встретил своего товарища Олега Аржанова.
– Олджия, – говорю ему, – выручай, брат!
И скоренько о своих проблемах ему поведал.
– Ты вступи, – предложил я товарищу, – а там посмотришь, надо тебе это или нет.
Товарищ и рад был помочь мне в беде, но через три дня улетал в отпуск, на материк.
Счастливый человек!
Машина держала курс на Дукат. Коля зачитывал свой новый аудиотом рассказов из бесконечной серии «А у нас на Украине». Я, почти не слыша его, перебирал в голове картотеку цеховой организации рудника «Дукат». Кузьмин, Арапов, Шевцов – все ИТР. Сидоркина в декретном отпуске. Кто там в детском саду из нянек есть? Они ведь тоже рабочие. А почему мы на рудник «Индустриальный» не заехали? А кто там, Прищепа? Бульдозерист, отслужил армию. Только вот у Прищепы и с комсомолом беда полная, а тут… Да и зачем ему это, если папа – главный инженер комбината? Мажор, блин! Мажор-бульдозерист.
Заехали в детский садик, потом на кислородную станцию. Через котельную – в ЖКХ посёлка. Лавируя между БелАЗами – «сорокачами» и «малышами» – взлетели на карьер. Там как раз взрывали. Это, конечно, зрелище! Сначала видно только высокую стену взрыва, а спустя мгновения до ушей докатывается низкая звуковая волна.
Будто между прочим, встретил смену у выхода из подземки. Постояли с мужиками, покурили, пошутили. Забросил удочку – всё без толку.
Вечерело.
Проезжая мимо гаражей БелАЗов, вспомнил, что давненько не бывал здесь. Кто знает, может, тут зацеплю кого-нибудь? Остановились, вышли из машины. Смотрю – шагает к нам парень. Невысокий, крепкий такой. Приглядевшись, я узнал его, и память оперативно выдала информацию из учётной карточки:
Баев Александр Иванович, 1960 года рождения.
Русский.
Образование среднее специальное.
Водитель БелАЗа рудника «Дукат», бригадир комсомольско-молодёжного коллектива. Женат, воспитывает сына.
Я тихо застонал от счастья: удача сама шла в руки!
Поздоровались, поговорили о том, о сём. Издалека подошли к главной теме.
– Да я и сам думал об этом, – Баев почесал в затылке.
Состояние у меня было близкое к обмороку.
Все тридцать четыре километра от Дуката до Омсукчана я ехал с маской Гуинплена на лице. С нею же зашёл в партком.
Ярыгин всё понял и был лаконичен:
– Кто?
– Баев, – я никак не мог смыть улыбку.
– Хорошая кандидатура, – откинулся в кресле секретарь парткома. Ранее он был начальником рудника и знал почти всех работающих там. – Когда собрание?
Поздним вечером, уже дома, снял я с себя костюмчик пыльный – в химчистку, скинул рубашку почти чёрную – в стирку, а сам с удовольствием залез в ванну. Лёг, закрыл глаза и замер в неге.
Как начинался этот день, так он и закончился – хорошо!
Нострадамусы
Лето 85-го года в Магадане ничем не порадовало.
Ни свет ни заря выскочит из-за сопки солнце, чуть пригреет до обеда, а потом – свежий ветерок, задувая с бухты Нагаева, летит через весь город в сторону бухты Гертнера, или наоборот, разницы никакой. Вечером картина тоже почти всегда одинаковая – туман да морось. С куртками и плащами народ вообще не расставался. Если в начале дня ещё можно было продефилировать без демисезонной одежды, то вечером уже никак – свежо, однако!
Такое вот обычное магаданское лето.
Дружная компания молодых людей, многие из них – музыканты, частенько засиживались допоздна. Многие из нас тогда работали в ресторанах, и собраться всем вместе можно было только после работы, уже за полночь.
С начала июня набирала ход очередная всесоюзная кампания, страна – от мала до велика – боролась с пьянством и алкоголизмом. Удельные князьки – секретари обкомов и райкомов КПСС – со всех ног бросились исполнять указ своего нового генсека. Там и сям, словно грибы после дождя, появлялись и буйно расцветали общества трезвости. По указанию всё тех же усердных, где не надо, партийных чиновников, под корень вырубались виноградники, которые десятилетиями заботливо разводили и выращивали, холили и лелеяли поколения мастеров этого благородного дела.
В винно-водочных магазинах день ото дня сокращалось количество декалитров спиртосодержащих продуктов, а у дверей выросли длиннющие очереди страждущих припасть к исчезающей влаге. Давка, ругань, драки… Прорвавшийся к прилавку всегда покупал много, очень много. Он брал для себя, для друзей, для соседей. Над головами толпящихся за счастливчиком к выходу проплывали полные ящики, хозяйственные сумки, авоськи.
Пить стали намного больше, чем прежде. Пили всё подряд, пили так отчаянно много, будто в последний раз.
Сколько людей ушло за годы этой кампании!.. Далеко не все из них были алкоголиками.
Наша компания в то лето тоже зачастила за стол. Днём закупали на рынке мясо, овощи, зелень. Вечером, прихватив в ресторанном буфете бутылочку-другую, падали на таксомотор и ехали к месту встречи, которое, действительно, почти всегда оставалось неизменным. Там уже всё было вкусно приготовлено, просто, но чисто накрыто. Постепенно собирались все. Выпивали, закусывали, делились впечатлениями от только что проделанной работы – по сколько срубили, да какие хохмы за вечер приключились. Весело смеялись над ними под аккомпанемент «Дип Пёрпл», доносившийся из дохленьких динамиков бобинного «Маяка-205». Сами пели редко – этого вполне хватало на работе, ну а если запевали, то с большим удовольствием, раскладывая, там, где нужно, на несколько голосов. В кабаках такие вещи не заказывали, вот мы и кайфовали под «Куин» и «Юрай Хип» в своей интерпретации. А ещё мы очень любили песни военных лет – «Вечер на рейде», «Тёмная ночь».
Время летними ночами летело стремительно. Вроде бы только присели, выпили по первой, а за окном уже рассвело! Нам было весело, легко и беззаботно, оттого и время, казалось, летело стремительно.
Серьёзные разговоры обычно заводились на следующий день. Солидно, обстоятельно, никуда не торопясь. Под пиво, под вкусную магаданскую рыбу – горбушу, кету, корюшку. Пива брали всегда много, тем для разговора было не меньше. Здесь тебе и музыка – от классической до рока, композиторы и исполнители; здесь же – история с древнейших времён до сегодняшнего дня. Литература? Пожалуйста! Гомер и Шекспир, Гиляровский и Богомолов. Ну и как же без двух вечных тем всех мужских компаний – футбол и женщины. Без этого никак! Так сказать, классика разговорного жанра.
Именно в один из таких дней с чего-то вдруг зашла у нас речь о «великом и могучем».
Вот интересно, страна, в которой мы живём, Советский наш Союз – естественное образование или не очень? С прибалтами вопрос ясен, не о них речь! Украина, Белоруссия – аксиома другого порядка, здесь тоже вроде всё понятно. А вот как там Кавказ, Азия та же? Нужны ли они нам, какая польза России от южных соседей? А мы им, как? Нужны? Если да, то зачем? Вот представить гипотетически – р-раз, и порознь, долго ли так протянет каждая республика? Какие шансы, к примеру, у Туркмении? А у Литвы?
У каждого обсуждаемого региона обязательно находились свои прокурор и адвокат.
Серёга Козлов когда-то был проездом во Фрунзе, так у него там на вокзале деньги стырили, поэтому его приговор звучал сурово: «Кранты киргизам! Долго не протянут». А вот Андрюшка Морилов каждое лето ездил к бабушке в Кара-Балта, это тоже в Киргизии. Загорал, купался вволю, ел от пуза фрукты да дыни с арбузами. У Андрея иной взгляд на судьбу солнечной гостеприимной республики: «Там очень даже неплохо поставлено сельское хозяйство, промышленность имеется какая-никакая, туризм опять же! Нелегко им придётся первое время, конечно, но выживут, факт!».
Толик Бойко с жаром уверял собравшихся, что не знает, да и знать не хочет, как там другие будут жить-поживать, но вот за судьбу Украины он ничуть не волнуется – главная житница страны всё-таки. А есть хлеб, будет и сало!
Вова Бавыкин тут же завёлся и зло парировал:
– Да и хрен с вами, с хохлами! У нас своего хлеба – до фига! Краснодар вон, Ставрополь… Обойдёмся без вас, не пропадём. А вот как вы без нашей нефти, без газа?!
Толик спокойно наливал себе пиво и с достоинством отвечал:
– Будь спокоен, найдём мы деньги на всё.
– Да уж кто бы сомневался, – вставил реплику Попов.
Сашка Симдянов вспомнил о братском белорусском народе:
– Там с промышленностью вроде всё в порядке – тракторы всякие, БелАЗы делают. Да и лёгкая есть, и пищевая на уровне…
– Картошка жареная, картошка варёная, печёная, в мундире, картофель фри, – загибал пальцы-шпикачки Андрей Морилов.
– Драники ещё забыл, – ёрничая, закрыл список Попов.
– В восемьдесят втором минчане поимели всех! – к чему-то вспомнил я.
– А потом все поимели их, – радостно констатировал Бойко, с рождения болеющий за киевское «Динамо».
Иногда лучше выпить пива, нежели молоть абы что. Уткнувшись в кружку, я сделал пару глотков.
Адвокатов у Прибалтики не нашлось, куда они без нас?! А если начнут ныть: «Отделиться хотим, самостоятельности нам подавай!..», то всё равно бабок не хватит, чтобы откупиться. За что? За всё, что мы им там после войны настроили!
На Кавказе чётко вырисовывалось одно – Азербайджан выстоит наверняка. Нефть и ребята, торгующие гвоздиками на рынках, – аргументы веские. Будущее Армении и Грузии виделось туманным. Хотя опять же, вино и коньяк – вещи серьёзные, всегда востребованные.
В Азии хлеб Казахстана и хлопок Узбекистана давал этим республикам реальные шансы выжить. Всем остальным придётся совсем непросто, лукавили мы, как доктор перед постелью смертельно больного пациента.
Вот Россия, Украина и Белоруссия вполне самодостаточны, но никогда они не станут отделяться друг от друга. Эти всегда будут вместе! Да и остальные тоже. Кто же им даст выйти из СССР?! Это сейчас, под пиво, можно о чём угодно рассуждать, лясы поточить, занять себя чем-то. А если серьёзно, у нас в стране на эту тему даже фантазировать не рекомендуется!
Скажите вы нам тогда, что пройдёт всего шесть лет, и Союза больше не будет. Совсем! Легко так, в одночасье: нет его, и всё. Рассмеялись бы мы дружно, похлопывая вас по плечу – ничего, мол, сейчас пройдёт.
И налили бы вам пивка под обалденно вкусную магаданскую рыбку.
Американка
В Сиэтле самолёт из Сан-Франциско приземлился в полдвенадцатого. Следующий рейс – в Анкоридж – улетал утром, впереди у меня была целая ночь.
Получив багаж, я погрузил вещи на тележку и пошёл с нею гулять по зданию аэропорта, такому громадному, что для скорого передвижения в нём была проложена ветка метро. Компактное, всего несколько остановок, но метро.
Заднее левое колесо тележки повизгивало высокой нотой под тяжестью груза. Раздражали эти звуки только меня. Редкие граждане не обращали на это никакого внимания, словно и не слышали ничего.
Вообще, я заметил, американцы чересчур спокойные люди, даже индифферентные какие-то. Вот если им – да наши проблемы, тогда наверняка заволновались бы, зашевелились, хоть немного бы, да размялись. А то всё размеренно у них здесь, всё чинно, степенно. Никуда это они не торопятся, не боятся опоздать. Вот у меня, к примеру, времени – вагон, однако я не ковыряю пальцем в носу, а двигаюсь с приличной скоростью туда, куда надо.
А куда, собственно, мне сейчас надо?..
В комплект к пачке «Мальборо» я купил самую большую порцию чёрного кофе без сахара. Бодрящий напиток налили в такой же одноразовый стакан, в котором подают сладкую газировку в «Макдональдсе».
Кофе, сигареты, и кроссворды – что ещё нужно для того, чтобы скоротать ночь?
На улице было хорошо. Ни машин, ни людей, тишина. Выбросив окурок в урну, почти сразу понял, что и воздух здесь ничего так, свежий. Даже весьма. Я поёжился от прохлады: в Сан-Франциско ночью теплее. Хотя нет, наверное, так же. Просто там я всегда под куртку американку надевал, а сейчас – только рубашка. А где американка?
Бли-и-ин!.. Хорошее настроение вмиг улетучилось в сторону сияющего огнями Сиэтла. Месяц назад мы ездили с сестрой в небольшой городок Соссалито, что расположился сразу за известным мостом «Золотые ворота». Стояла солнечная погода, в соответствии с которой мы и оделись. Хотя о том, что на улице декабрь, и в тех широтах забывать нельзя. Походили мы по городку, поглазели, сфотались на берегу залива на фоне Сан-Франциско. Под вечер стало заметно прохладнее, и Ленка купила мне толстовку с неким подобием американского флага слева на груди. Только вместо россыпи звёздочек там белели первые буквы названия города по ту сторону моста – SF. Благодаря этому флажку и стала обновка американкой.
Бывает такое – безо всякого желания заходишь в магазин, но заходишь, потому что тебя туда тянет кто-нибудь – жена, мама, сестра… Делаешь одолжение, ладно, что тут примерить надо, хотя абсолютно уверен – ничего тебе не надо! Чтобы не обидеть близкого человека, неохотно прикидываешь вещь на себя, и тут вдруг понимаешь – моё! Без сомнений! Повертишься перед зеркалом, покрутишься, прикидывая так и эдак, и нравишься сам себе всё больше и больше. И уже не хочется снимать эту вещь, будто она была у тебя всегда.
Так случилось и с американкой.
И вот сейчас её нет!.. Может, в суете упаковки вещей я куда-то засунул толстовку? А может, банально забыл у сестры?
Квартеры россыпью летели в телефонный аппарат, а Ленка всё искала мою любимую вещь.
– Нету, на фик! – расстроил меня лёгкий акцент в трубке. – Может, ты в самолёте забыл?
Точно! Я ведь снял её там, потому что в салоне было тепло. Народу летело мало, и когда мы приземлились, яркий свет не включали. Через минуту мы все уже были в аэропорту. Американка, наверное, упала между кресел, а я её не заметил, покидая самолёт.
– Иди в представительство компании, – наставляла меня голосом сестры телефонная трубка. – Они обязаны найти вещь и доставить её владельцу.
– О чём ты говоришь? – Ленка совсем обамериканилась за годы жизни в Штатах, забыла простую аксиому – что упало, то пропало. – Кто её будет искать, а потом ещё и везти чёрт-те куда, в какой-то там Магадан?!
Вышел я на улицу, закурил с расстройства. Постоял под моросящим дождичком, успокоился немного и подумал: а почему не попробовать? Что я, собственно, теряю? Времени у меня много, так что – вперёд!
Со своей визжащей телегой я подкатил к большой чёрной женщине, по всей видимости, уборщице. Она сидела на стуле, закрыв глаза, и, сложив руки на животе, отдыхала.
Мне стало неловко беспокоить рабочего человека по пустякам, и я притормозил в нескольких метрах от дамы. Поздно, эта тележка кого угодно разбудит! Женщина открыла глаза:
– Чем могу помочь?
– Мэм! – я кратко, но эмоционально поведал работнику аэропорта о своей беде.
– Самолётом какой компании вы прилетели, сэр?
– «Аляска Эйрлайнз», мэм!
Дама шумно поднялась со стула:
– Следуйте за мной, сэр!
Так мы и вошли в грузовой лифт: крупная чёрная мэм и расстроенный русский сэр с кучей багажа на визжащей тележке.
Из множества представительств компаний в этот поздний час свет горел лишь над стойкой с вывеской Alaska Airlines. Две симпатичные барышни в униформе тоже собирались было уходить, но учтиво выслушали печальную историю своего незадачливого пассажира.
– Конечно, вещь стоит немного, – мой голос дрогнул, – но она дорога мне, как подарок любимой сестры…
В финале этой грустной повести для полной картины мне оставалось только пустить слезу.
Обаятельные девушки поспешили успокоить:
– У нас ничего не пропадает. Надо лишь заполнить анкету, и скоро вы получите подарок вашей сестры.
Мы довольно быстро заполнили все пункты заявления о потере. Фамилия, имя, рейс, место… Когда дошли до цвета американки, я вдруг задумался – а какого, действительно, она цвета? Вроде как чёрная, или тёмно-фиолетовая?
– Может быть, Deep Purple? – рассмеялся я.
Девушки не поняли причины моего внезапного веселья. Пришлось сказать несколько слов о британской группе «Дип Пёрпл». Молодые леди переглянулись и пожали плечами. Но когда я запел припев из Smoke on the water, обе барышни дружно закивали: «Знаем, знаем!», а одна даже довольно сносно воспроизвела известное во всём мире гитарное вступление к этой песне.
Сколько раз я пел «Дым над водой» на танцах, в кабаках, в компаниях, опять в кабаках. А помнится лишь одно исполнение. Той январской ночью, в пустом аэропорту далёкого Сиэтла, в компании двух симпатичных представительниц компании «Аляска Эйрлайнз».
Недели через три мне позвонили:
– Для вас посылка.
Я поехал и забрал свою американку.
Уроки сольфеджио
На четвёртом курсе я вдруг полюбил сольфеджио. Полюбил, конечно, громко сказано, но то, что к этому ранее нелюбимому предмету я стал относиться намного лояльнее – факт!
В начале учебного года нашу группу из народников и оркестрантов пополнили двое.
Олег Попов второй раз начинал выпускной курс, потому что предыдущая попытка сорвалась из-за серьёзных проблем с военкоматом. С этим органом местного военного управления, как известно, шутки плохи, поэтому, когда Попову предстояло выбирать между службой в армии и репризой последнего года обучения, он не раздумывал ни секунды. За месяц до госов Олег ушёл в академический отпуск, и довольный таким раскладом, спокойно дожидался начала своего второго четвёртого курса. Повторение – мать учения!
Пикунов перевёлся к нам с заочного отделения, которое прикрыли, а окончить училище и получить диплом Юре очень хотелось.
Оба «новеньких» были превосходными музыкантами. Каждый из них занимался музыкой с детства и имел превосходный слух. Уроки сольфеджио для них были не более чем лёгкой прогулкой себе в удовольствие, а диктанты они писали – так просто играючи. Встретившись за одной партой, новички нашей группы объединились в мощный тандем, доводя процесс написания диктантов до мистически быстрого.
Эти два полугения договаривались, кто из них пишет верхний голос, а кто – нижний. Разницы – никакой, выбирали по настроению. Мне тоже было всё равно, кто там и что пишет. Я сидел тихонько между ними, не мешал, не лез с подсказками, а только ждал, когда можно будет списать готовый диктант. Долго ждать себя товарищи не заставляли – после второго исполнения голоса были прописаны, после третьего – отредактированы и сведены в цельное двухголосное произведение. Теперь можно сдавать свои работы и пинать балду до второго часа пары – сидеть в курилке и болтать о всякой ерунде. Что они с удовольствием каждый раз и делали.
Чуть позже к их компании присоединялся и я.
Выйдут из класса Попов с Пикуновым, получив свои законные пятаки, я же пока сижу на месте. Сосредоточенно вглядываюсь в свежесписанный диктант, тычу в него карандашиком, ластиком усердно что-то стираю. Идёт работа, кипит дело! Проходит несколько минут, формальности соблюдены, я поднимаюсь, на ходу якобы вношу в текст последние правки и сдаю свой труд на проверку. Елена Геннадьевна Розанова – педагог молодой, недавно с консерваторской скамьи, прекрасно всё понимает, кто есть кто и на что он способен. Но коль не пойман – не вор!
Быстро пробежав глазами по заполненному нотному стану и убедившись лишний раз, что перед ней – точная копия двух предыдущих работ, Елена Геннадьевна рисует на листке пятёрку. Правда, при этом смотрит на меня нехорошо, не по-доброму, но выводит и в журнале пять баллов. А мне уже всё равно, как она смотрит, это её дело. Для меня главное – результат.
И всё же – сколько верёвочке не виться…
Экзамен мы сдавали в двух группах. В первой были собраны сильные, по мнению педагога, учащиеся, во второй – все остальные. Меня и моих закадычных друзей Розанова развела по разным группам. Как я не пытался доказать несправедливость этого волюнтаристского решения, предлагал преподавателю заглянуть в журнал и посмотреть, какие у меня были оценки за диктанты, всё было напрасно! Елена Геннадьевна, улыбаясь, слушала меня молча. Опять она улыбалась не по-доброму.
Для меня наступил момент истины!
В предчувствии неотвратимой беды настроение, быстро миновав нулевую отметку, стремительно ушло в минус.
Тоскливо слоняясь по коридору, я ещё зачем-то послушал за дверью, что писали в «той» группе, и совсем впал в транс. Тема одной из прелюдий ХТК Баха прозвучала похоронным маршем моему диплому.
Как зашёл в класс, как взял лист нотной бумаги с печатью и уселся за стол у окна – помню смутно. Сидел я себе, смотрел в окошко и думал скорбно. На фига я столько лет мучился? Бывало, занимался на инструменте столько, что губы лопались и сочились кровью. Ради чего вставал ночью, чтобы, протащившись через вьюгу, прийти в училище одним из первых, занять класс и уже в шесть утра дудеть на тромбоне? Зачем я столько времени провёл в библиотеке в наушниках над клавирами и партитурами, изучая ненужную теперь музыкальную литературу? К чему эти полуночные бдения у фоно с теорией, гармонией, тем же сольфеджио?! Зачем вчера, например, сидел допоздна с программой по общему фортепиано? Хорошо, ума хватило одну простенькую вещь взять, которую на втором курсе играл. И Розанова её знает, сидит вон, наигрывает…
Что?!
Громадным усилием воли я заставил себя не крикнуть от неожиданности популярное нецензурное слово, не засмеяться от безграничного счастья, не запрыгать от безумной радости! «Менуэт» Леопольда Моцарта, который я играл по общему фоно и знал назубок, вот что было темой нашего диктанта!
Как я ни старался, своё возбуждённое состояние мне не удалось скрыть. Розанова приняла мою ёрзание на стуле за отчаяние, в который раз нехорошо улыбнулась и, утрируя под официоз, сказала:
– А это – специально для Бочарова.
И повторила знакомые мне до нотки все шестнадцать тактов.
Леночка ж ты Геннадьевна! Дорогой ты мой педагогище! Гордись своими учениками. Ты бы могла сегодня вообще ничего не играть, а просто объявить:
– Леопольд Моцарт, «Менуэт». Ми-минор, три четверти.
И всё, уходи. Не знаю, как там все, но твой-то лучший ученик, Геннадьевна, даже без единого исполнения этой пьески напишет всё правильно!
Каковы учителя – таковы и ученики.
Надо было видеть лицо Розановой, когда я первым подошёл к её столу и чуть небрежно положил на него листок с диктантом. Елена Геннадьевна посмотрела на меня так пристально, что стало немного не по себе – не читает ли она мысли? На всякий случай я отвёл взгляд и постарался думать о чём-то отвлечённом. Хотя какое там!..
– Бочаров, четыре!
– Как это – четыре?!
Совершенно забыв о субординации, я схватил диктант и увидел в его коде красный жирный диез. Как же я мог?! Гармонический минор, ре-диез, всё правильно. А я поторопился, и нотка ре у меня была выведена чистенькой, без диеза… Эйфория сыграла со мной дурную шутку.
Верно говорят мудрые люди – поспешишь, людей насмешишь!
В курилке о чём-то оживлённо беседовали Олег с Юрой. Отличники сольфеджио поинтересовались в унисон:
– Ну как?
– Четыре.
– А что невесёлый такой?
– Да так…
Мужики продолжили разговор. Я закурил и вскоре присоединился к беседе.
Все экзамены мы сдали. Впереди – лишь только три «госа».
Куда мы денемся, и эти сдадим!
На них держится Россия
Служба безопасности футбольного клуба «Локомотив» переехала в другое помещение. Куда, я не знал, но ведь в двадцать первом веке живём – можно и позвонить!
В пресс-службе каждый был занят своим делом. Карягин, приложив телефонную трубку к уху, курсировал челноком по офису – стартовав от своего стола, делал пять-шесть шагов, упирался в стенку, делал поворот на сто восемьдесят градусов и ложился на обратный курс. Зацепилов, надев наушники, уткнулся в экран компьютера и энергично мял пальцами «клаву». Погребняк сортировал на своём мониторе только что отснятые на тренировке «основы» фотки. Мне показалось, что он менее занят, чем остальные.
– Есть телефон Стаськи Иванова из службы безопасности? – спросил я у фотографа.
– Не-а, – быстро отреагировал Саня, обернулся к Зацепилову и просемафорил тому рукой.
Тимофей оставил в покое клавиатуру, неспешно снял наушники.
– У тебя есть телефон Стаса Иванова? – поинтересовался Погребняку меломана.
– Щас посмотрю, – пальцы Тимы теперь живо бегали по клавишам мобилки.
Карягин уткнулся в очередной раз в свой стол, круто развернулся и двинул проторенным маршрутом, продолжая вполголоса беседовать по телефону.
– Есть! – мне показалось, что Тимофей обрадовался найденному номеру больше, чем я.
Под диктовку Зацепилова на дисплее моей «Сони» появлялись крупные цифры: 8-906…
– Точно! – вспомнилось мне. – У Стаськи был префикс 906!
Я вышел на улицу и, набрав Иванова, подождал, слушая длинные гудки. Не отвечает. Ничего, перезвоню позже, а пока занесу номер в «Контакты» – пригодится ещё! Только я закончил эту нехитрую процедуру, труба заиграла, а на дисплее высветился вызывающий абонент: «Иванов Стас».
– Стаська, привет!.. Это Артём Бочаров! – радостно приветствовал я товарища.
– Привет… – невесело ответил Иванов.
Совсем заездили мужика! Только середина рабочего дня, а он – уже никакой! Да что там… У нас ведь так всегда – кто везёт, на том и едут.
Ладно, ближе к делу!
– Стаська, на завтра мне нужна «проходка»! – я резво взял с места в карьер. Человек устал, что там размазывать кашу по тарелке? Надо выкладывать всё сразу, не тянуть кота…
– Борька Дзгоев у нас официально сейчас не оформлен, а он мне завтра нужен! Ну ты же знаешь Борика – компьютерщик наш, график!..
– Ну-у… – промямлил Стас.
Они там в своей службе безопасности скоро совсем доконают мужика!
– У нас же завтра Аргентина играет, вход на стадно только по пропускам, – поспешая, я выходил на финишную прямую. – Да что я, собственно, тебе рассказываю?! Ты же знаешь!..
– Ну-у…
Мне показалось, что Стас уже подгоняет меня, поэтому побыстрее закруглился:
– У Борика нет нашего пропуска, так ты дай мне проходку РФС, чтобы он смог пройти на стадион!..
– Какой стадион? – осторожно поинтересовалась трубка.
Во тормозит парень! Надо посоветовать его руководству, чтобы отпуск дали человеку, а то так и свихнётся ведь. Прямо на службе.
– Как какой?! Наш стадион, «Локомотив»!
– А я сейчас не на «Локомотиве», – мой собеседник был немного расстроен.
– А где? – растерялся я.
– В Самаре!..
– А хрен ли ты там делаешь?! – удивления и негодования во мне было поровну.
В Самаре «Локомотив» играл позавчера. Все, кто работает с командой, вернулись общим чартером в тот же день. Вот только Иванова угораздило остаться на берегах Волги, доделывать самые важные дела! Как же без него там? А здесь? Кто на завтрашний день пропуска выдавать будет?!
На все эти вопросы трубка выдала короткий ответ:
– Я здесь в аренде, в «Крыльях»…
Бли-и-ин!..
Это же не Стаська! Вернее, Стас, и даже Иванов, но не тот Стас Иванов, который нужен мне! Тот, с которым я сейчас говорил, – футболист «Локомотива», отданный пару недель назад в аренду самарским «Крыльям».
Зацепилов сидел в наушниках, когда его спросили номерок, потому он и не знал, о каком Стасе Иванове идёт речь.
Сдерживая нервный смех, я извинился перед Ивановым-футболистом, объяснил ему, что в клубе работает его полный тёзка и попрощался с ним.
– Пока!.. – без особых эмоций закончила диалог Самара.
А мне сразу вспомнился Олег Ефремов в роли танкиста Иванова из фильма «Живые и мёртвые»: «На моей фамилии вся Россия держится!».
В самом деле, много у нас Ивановых, среди которых и немало Стасов.
Ревизия
Целую неделю я мотался по району с двумя барышнями из обкома комсомола.
Возил их по всем подразделениям нашего Дукатского ГОКа – рудники, фабрики, АТП, ремонтные мастерские, детские сады. Везде отрывал людей от работы – комсомольских секретарей этих организаций. Дотошные профессионалы сектора учёта обкома перелопачивали килограммы макулатуры, скрупулёзно изучая всю документацию на местах – протоколы собраний, состояние учёта, и, конечно, членские взносы! Куда без них? Взносы, товарищи, никто не упразднял! Номенклатуре ведь тоже кушать хочется, и кушать вкусно!
Эту неделю мне пришлось обеспечивать работой ревизионную комиссию областного комсомола. Я занимался только ею, что при моей крайней неусидчивости было серьёзным испытанием для моей психики. Дни напролёт барышни листали бумажки, подсчитывали что-то, выписывали себе циферки разные, имена и фамилии ВБСУ. Эта аббревиатура меня поначалу пугала, напоминая лихие времена в нашей истории. А потом ничего, привык. Да и страшного тут ничего нет, просто – выбывшие без снятия с учёта, и всё. Сволочи они, конечно, порядочные – укатили на материк, радуются жизни, а мне теперь здесь отдуваться за них!
– ВБСУ! – барышни нарыли в картотеке очередного беглеца.
Четыре заглавные буквы ярким неоном слепили глаза. Зажмурился, толку никакого, светло как днём – буковки всё высвечивают! Теперь я знаю, как сходят с ума!
– Ещё один ВБСУ! – казалось, злорадствовала Валентина Малаховская.
Валентина Фёдоровна была старше меня лет на тридцать. Когда я увидел её в первый раз, то немного растерялся. Действительно, не каждый день встречаешь даму, которой за пятьдесят, с комсомольским значком на груди. Малаховская многие годы работала в секторе учёта, была там человеком уважаемым, и не только из-за возраста. Ревизии для неё были делом хорошо знакомым и любимым, поэтому состояние делопроизводства таких зелёных секретаришек, как я, Валентина Фёдоровна вычисляла с первого взгляда на папки и картотеку. Для деталей требовалось время, но и с ними Малаховская управлялась легко, словно семечки щелкала. Ветеран ВЛКСМ получала от такой работы истинное наслаждение, она просто кайфовала. По окончании трудового дня, продлевая себе удовольствие, Валентина Фёдоровна забирала папки к себе в гостиницу, где копалась в них длинными зимними вечерами.
Я всё подносил барышням кипы бумаг, подносил и поражался – как это они могут сидеть на одном месте по восемь-десять часов, уткнувшись в совсем неинтересную, никому не нужную статистику? Меня так и подмывало вскочить, убежать отсюда, полезным делом заняться. Недавно мы затеяли строительство горнолыжной трассы…
За неделю работы в подразделениях ГОКа ревизия вывела на чистую воду все мои грешки: ВБСУ, должничков и саму сумму долга, которую мы были обязаны в кратчайшие сроки погасить.
На прощание Валентина Фёдоровна посмотрела на меня строго, как учительница на провинившегося первоклассника, покачала головой и сказала лишь одно слово:
– Готовься!
Я брякнул «Всегда готов!», усадил ревизионную комиссию в парткомовскую «Волгу», перекрестился, и, не веря свалившемуся на меня простому человеческому счастью, пошел домой и напился на радостях.
Прошло несколько месяцев.
Ревизия благополучно забылась, собственно, как сама Малаховская и её серьёзное предупреждение. Да, если честно, было совсем не до всего этого. Мы строили горнолыжную трассу, и моя задача была обеспечить строительство необходимыми материалами – «стаканами» под столбы электроосвещения, самими столбами, а также проводами, светильниками и ещё кучей всяких нужных мелочей.
Вдруг меня приглашают на очередной пленум обкома. Для себя я уже решил, что работаю в комсомоле последние месяцы, и мог спокойно проигнорировать вызов, но зачем отказываться от шаровой поездки в Магадан, к родителям да к друзьям-товарищам?
С высокой трибуны вещал формальный лидер областной молодёжи Константин Скорняков. В зале было по обыкновению скучно и неинтересно. Из президиума пленума неслись какие-то лозунги, никому не нужные цифры, громко озвучивались новые обязательства перед родной партией.
Я откровенно клевал носом – сказывалась бессонная ночь, проведённая накануне в кругу друзей. Уже рисовались первые картинки сновидения, начинал складываться незатейливый сюжет, как в это время меня кто-то громко позвал. Я поднял голову, открыл глаза – да нет вроде, вокруг всё по-прежнему. Скорняков на трибуне, сотни одинаково одетых – костюм, галстук, значок на лацкане – молодых людей в зале внимают боссу. Или делают вид, что внимают. Впрочем, какая разница? Я опустил голову, будто читаю проект постановления пленума, и уже задремал было, как Скорняков назвал мою фамилию. Не показалось, значит, что меня звал кто-то, не приснилось. Интересно, что там обо мне говорят?
Ничего хорошего я не услышал.
– …У таких, с позволения сказать, секретарей комитетов, непорядок везде и во всём – в учёте, в оплате членских взносов, в организации и проведении собраний на местах, – вещал комсомольский вожак из-за трибуны с традиционным графином.
Закрывая тему, Скорняков пригрозил мне прилюдно, что если не наведу порядок в своей организации, то буду снят с занимаемой должности.
Как ему сообщить, что я и сам за неё не держусь, за эту должность? Записку что ли передать в президиум?
В перерыве ко мне подошёл Вадик Филипповский, коллега из Сусуманского ГОКа, с которым мы учились на одном курсе в институте.
– Ничего, брат, держись! – пожал руку Вадик. – Мне на прошлом пленуме тоже досталось, и всё та же бодяга – взносы, учёт…
После антракта румяные жизнерадостные инструкторы обкома стали загонять участников пленума в зал:
– Товарищи, продолжаем работу!
Мне это уже было совсем ни к чему. Я зашёл в туалет, закурил у окошка, а когда в коридоре всё угомонилось, спокойно вышел на улицу, поймал тачку и был таков. Домой приехал прямо к столу, который украшала бутылочка вкусного вина.
По телевизору молодые энергичные ребята горячо обсуждали очередную злободневную тему. Листьев, Захаров и Любимов были уже хорошо известны в СССР.
Вся страна смотрела «Взгляд».
Бокс!
Олимпийские игры в Монреале магнитом притянули мальчишек из нашего дома к телевизионным экранам. Особо не перебирали, смотрели подряд все трансляции, которые весьма скупо тогда вещала «Орбита-3» на Новосибирск. Тяжёлая атлетика, волейбол, фехтование, и, конечно же, футбол. Везде мы болели за наших, громкими воплями и дикими прыжками праздновали победы, зло и крепко ругая соперников, переживали неудачи.
После нескольких дней такой «зарядки» у телевизоров, естественно, нам понадобилось искать выход для накопившейся энергии. В футбол мы и так гоняли с утра до ночи, безо всякой Олимпиады. Нам же хотелось чего-нибудь погорячее – задиристого, драйвового. Молодая кровь требовала адреналина.
В полуфинале боксёрского турнира магаданец Виктор Рыбаков технично провёл бой с Чарльзом Муни и дважды послал чернокожего американца в нокдаун. Но судьи, никого не стесняясь, присудили победу янки, даже не покраснев при этом.
Мы буквально задохнулись от такого произвола! Я, на правах земляка Рыбакова, огласил уважаемому собранию у пятого подъезда своё краткое, но ёмкое мнение об арбитрах. Потом всё рассказал о Муни, в фамилии которого умышленно менял третью букву на «д». Общеупотребительных слов в гневном спиче было немного, но слушатели всё поняли без перевода и полностью были солидарны с оратором. Воодушевлённый поддержкой товарищей, я закончил, как мне показалось, очень эффектно – помесил кулачками воздух и прокричал нескладно, но от сердца:
– Да я бы их всех там!.. А этого Муди – вообще бы у рыл! Да я бы!..
Тут, как бы между прочим, Олег Кузнецов и сказал:
– А у меня дома есть перчатки. Боксёрские.
– У-ухты! Откуда? – заинтересовался народ.
– Отцовские. Старые…
– Настоящие! – радостно сообщил всегда сопливый Юрка Жаткин, которому из-за возраста и роста в последнюю очередь довелось подержать в руках кожаные чушки.
– А ты думал – игрушечные? – усмехнулся Кузнецов. Он надел правую перчатку, несильно ткнул Юрку в нос и сразу посмотрел на инвентарь – не осталось ли там чего? – Ну как?
Вместо ответа Юрка отступил на шаг назад и носом сделал длиннющее глиссандо в себя. Дерзить Кузнецову было занятием небезопасным, поэтому умнее было промолчать. Или вот пошмыгать, всё польза какая-то для носа.
Мы с Лёшкой Котельниковым, надев по перчатке, дурачились, имитируя боксёрский поединок. Глядя на нашу возню, Олега осенило:
– Идея!
Соревнования проходили почти по-взрослому. Пары определялись жребием – каждый тянул из зимней шапки бумажку, свёрнутую трубочкой. На ней было написано имя твоего ближайшего соперника. Так формировались, как минимум, полуфинальные пары, но обычно начинали с четвертьфинала. От желающих показать себя настоящими мужчинами не было отбоя.
Недостаток экипировки компенсировался легко. На свободную руку накладывали кусок поролона, туго обматывали его полотенцем – перчатка готова! В ход пошли белые с красной полоской гетры Олега, который тогда занимался футболом и играл за одну из детских команд Ленинского района. Когда на «ринг» выходил сам Олег, то обе гетры были на нём. Если мне в оппоненты доставался не он, то и я красовался в полной амуниции. Если же буркались мы с Лёшкой, то делили по гетре на ногу. Малявкам этот предмет боксёрской формы практически не перепадал никогда, хотя они и очень просили.
Рингом нам служила большая комната хрущёвки семьи Кузнецовых. Было тесно, мешали книжные полки, стол, телевизор. Вокруг, на диване и креслах, на столе и под ним сидели зрители, они же судьи. Сначала активно болели, поддерживали, кричали что-то. Потом голосовали за победителя, который определялся демократично – простым большинством. Если вдруг выходила ничья, побеждал тот, на чьей стороне были симпатии хозяина импровизированного бойцовского клуба. Ну а если боксировал сам Олег, неважно с кем, побеждал всегда он. Так у нас всегда и распределялись места. Кузнецов – на первом, я – на втором, третий – Лёха. За Котельниковым плотным косяком шла мелкота.
Бывало, случались громкие судейские скандалы. Проигравшие боксёры занимали места арбитров и начинали отыгрываться на обидчике, откровенно засуживая его. И мне доставалось от необъективного судейства, и Лёшке. После таких надуманных вердиктов, я, сбросив перчатки, гонял малолетних рефери по квартирке и вполне серьёзно отгружал им подзатыльники. Импульсивный Лёшка, после несправедливо отобранной победы, выгонял судейский корпус в подъезд. Там они смиренно дожидались, пока Олег не открывал перед ними дверь 39-й квартиры. А до этого так и стояли на площадке – в трусах, майках и носках.
Утром, только родители Олега уходили на работу, вся наша спортивная компания уже на месте – вокруг магического «квадрата» ринга. Боксёры быстро стягивали с себя рубашки, шорты, как попало бросали их в маленькой комнате, и сразу к делу – тянуть жребий. Первая пара деловито готовилась к поединку – надевали перчатки, кто-то натягивал гетры…
И вот оно, долгожданное:
– Бокс!
Ты идёшь вперёд, на противника. Атакуешь его, пропускаешь удары. Тебе неприятно, порой даже больно, но ты терпишь. Здесь и сейчас ты чувствуешь себя настоящим мужчиной!
Судья останавливает бой, у твоего соперника из носа пошла кровь. Радостный, он бежит на кухню, где из заранее приготовленной солонки толкает себе соль в ноздри. Кто-то сказал, дескать, если так делать, то очень скоро нос у тебя будет очень крепкий. Такой крепкий, что ему не будет страшен никакой кулак. Так и укрепляли мы свои носы, хотя было больно и щипало невыносимо – до слёз.
А как быть с синяками под глазами, разбитыми губами, шишками на лбу?! «Боксёры» подбадривали друг друга, а потом повторяли заученное обеспокоенным родителям, нарочито небрежно – через плечо, успокаивая их:
– Шрамы украшают мужчину!
Почти две недели бокс владел нашими умами, руками, ногами. За это время мы разыграли великое множество турниров – чемпионаты СССР, мира, Европы, Олимпийские игры. Разыгрывались какие-то призы, вручались картонные медали. По вечерам после боёв мы обсуждали перипетии только что отгремевших баталий и с нетерпением ждали завтрашнего утра.
Как-то мама Олега вернулась с работы пораньше – с завтрашнего дня она была в отпуске.
Трудно предположить, что же могла подумать мама, когда перед её глазами нарисовалась такая живописная картина.
На диване, креслах, на столе и под ним сидит с десяток пацанов в трусах и майках. А двое в таком же виде, плюс у каждого – по гетре на одну ногу, стоят в центре комнаты. Лица у них красные, потные, возбуждённые, глаза лихорадочно блестят. На одной руке надета старая боксёрская перчатка, другая обмотана чистым полотенцем.
Наверное, мама хотела спросить строго, но не вышло. Получилось растерянно:
– Олег?..
Главный арбитр матча Олег Кузнецов подскочил с кресла и, виновато улыбаясь, пояснил:
– А мы тут, мам… Спортом занимаемся.
– Ага, – нестройно поддержали остальные. – Спортом…
После того полуфинала в Монреале всех рефери, которые предвзято засудили Рыбакова, пожизненно дисквалифицировали. Но решение их, увы, осталось в силе. А Муни этот так чемпионом и не стал, проиграв в финале корейцу, фамилию которого, хоть денег дайте, не вспомню!
Да и зачем она вам?
Елена Павловна
Елена Павловна Лымарь – женщина крупная и строгая. Когда она вносила себя в училищный буфет и, высоко подняв голову, направлялась к стойке, очередь бесшумно расступалась перед нею.
– И что у нас сегодня на десерт? – низким голосом громко вопрошала Лымарь у буфетчицы тёти Гали, не замечая теснящихся на расстоянии голодных студентов.
Обедала Елена Павловна обстоятельно, никуда не торопясь, и всегда что-то рассказывала своим соседям по столу, вечно спешащим неизвестно куда коллегам.
– Нашу Клару Давыдовну вчера по телефону «Ля-Ля» обозвали!.. – веселилась Лымарь. – Она набирает номер и говорит: «Привет, Мила!». А ей в ответ: «Это не Мила!». «Как? – удивляется Клара Давыдовна, – разве это не ре-фа-си-ля-ля?!». «Сама ты Ля-Ля!» – грубо отвечают ей и бросают трубку на рычаг. Ха-ха-ха!..
Клара Давыдовна Раппопорт – педагог теоретического отделения, музыкант до мозга костей, так запоминала номера телефонов. Цифра 1 – нота до, 2 – ре, 3 – ми и так далее. Получалась нехитрая мелодия, которая удобно укладывалась в мозгу музыканта. Система многие годы работала исправно, но вот стоило ошибиться ноткой-циферкой, и на тебе – «Ля-Ля»!
Отсмеявшись, Елена Павловна переходила к очередному блюду и следующей истории. Не знаю, насколько эти застольные монологи были интересны педагогам, но нас, иногда сидящих за соседним столиком, некоторые истории очень даже веселили.
– В прошлом году мы привезли родне в деревню нашу колымскую бруснику, а они к ней даже не притронулись. Что такое, почему?! «Дак кислая уж дюже, – говорят. – Мы вон ягоду эту гусям бросили, дак и они её не едят!» – «Как не едят?» – «А вот так, – отвечают, – сначала поклюют немного, а потом морщатся!»
Я бухнул лбом в стол, Попов мелко трясся, рассыпая вокруг слёзы, Вольнов со стоном полз со стула прямо на пол.
– Гуси!.. – рыдал под столом Игорь. – Морщатся!..
Нас накрыл новый приступ веселья.
На последнем курсе Елена Павловна вела у нас два предмета – музыкальную литературу и анализ музыкальных форм.
Начало пары традиционное – отметка о посещении урока. Народники отстреливаются как обычно, все на месте. Скучно, мон шер… То ли дело оркестранты! Люди все работящие, а если накануне вечером трудился в кабаке, то как это – к 10:15 успеть?! Да никак! Оттого и тянется «духовный» люд весь первый час, зато ко второму – все в сборе!
Сегодня, как обычно:
– А где наши пожилые жентльмены?
Именно так, умышленно пропуская букву «д», называла Лымарь трёх наших старших товарищей, всем – в районе тридцати. Лабзину – немного меньше, Пикунову – ровно, Ивченко – чуть больше. Соблюдая ведомую только им субординацию, в таком порядке они и появляются в аудитории.
– Викто́р! – хмурится Елена Павловна и молча кивает головой на галёрку: «Садись уж, Викто́р»…
Пикунова ожидает более строгий приём:
– Урий!
Слышится именно так, через «у»:
– Урий!
И далее:
– Вы непунктуальны, юноша!
Юра пробует улыбаться, получается грустно, он бормочет что-то в своё оправдание, и – бочком-бочком – к нам на задний ряд.
Последним в дверях вырисовывается Толик Ивченко. Растрёпанные волосы торчат в разные стороны, подмышкой – видавший виды портфельчик, на лице – приклеенная улыбка, а в глазах – бегущая строка: «Простите, я больше так не буду никогда!».
– Анатоль! – всякому терпению когда-то приходит конец. – Сейчас вы расскажете нам о том, что дома у вас лопнула труба. Победив стихию, вы затем долго бежали по улице за автобусом, так и не догнав его. Более не доверяя общественному транспорту, вы устремились к знаниям пешком, резво переходя с бега рысью на галоп. Оттого, наверное, вы так раскраснелись и запыхались.
Елена Павловна, рассказывая нам новую тему, медленно ходит между рядов, с удовольствием наблюдая, как народники тщательно конспектируют материал в свои толстые общие тетради. Заглянула Лымарь и к нам на галёрку, остановилась рядом с сидевшим с краю Поповым. Олег внимал педагогу, подложив левую руку под голову, а пальцами правой якобы наигрывал что-то на своей тетради. Вот она-то и привлекла внимание Елены Павловны.
– А позволь-ка, Олег! – громыхнула над расслабившимся парнем Лымарь. – Позволь, мой юный друг, полюбопытствовать.
Состоявшая некогда из 48 страниц, жиденькая тетрадочка действительно была преинтересная. На титульном листе вверху корявым почерком был начертан известный всем тогда лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Пониже, под словом «Содержание» находилось то, что и было заявлено – содержание:
Муз-pa с. 2
Анализ с. 20
Нар. тв-о с. 30
В одной тоненькой тетрадке у Попова одновременно находились конспекты по музыкальной литературе, анализу музыкальных форм и народному творчеству.
– Интересно! – в голосе педагога появились недобрые нотки.
Из всего курса музыкальной литературы у Попова было написано всего два слова:
Шостакович Дима
И всё, более – ни знака!
Да они Елене Павловне были уже и ни к чему. Великий Шостакович, современники которого считали себя счастливыми людьми лишь только потому, что жили с гением в одно время, а тут какой-то мальчишка, и эдак запросто – Дима!..
Дымарь захлопнула тетрадь, на задней обложке которой Олег к чему-то криво вывел:
Гип-гип, ура!
Это совершенно добило Елену Павловну.
Она брезгливо, двумя пальцами уронила тетрадку на парту и, не теряя самообладания, двинула к своему столу.
– Олег! – раскрыла Дымарь журнал. – Напротив вашей фамилии я с превеликим удовольствием вывожу большие и жирные два балла.
– Согласен, – развёл руками Попов и тихо добавил узкому кругу:
– Базара нет…
– Ещё бы! – победно вскинув голову, констатировала Елена Павловна.
Блики от стёкол её очков, словно молнии, кучно сыпали на галёрку к пожилым и юным джентльменам.
У меня, как и у каждого, было много учителей. Разных, хороших и не очень. Но вот Елена Павловна – одна.
Любой лентяй, коими мы, собственно, и являлись, даже не конспектируя её лекции, знал предмет хотя бы на тройку. Если же у студента появилось желание что-нибудь, да знать, он будет это знать. Потому что слушать Елену Павловну было одно удовольствие. Она любила свои предметы, постоянно изучала их, много читала, смотрела вживую больших исполнителей и потом всё это ярко и красочно преподносила нам. На воображение мы никогда не жаловались, поэтому картины перед нами представали почти реальные.
При лояльном отношении к хорошей шутке, Лымарь – педагог строгий. У неё не забалуешь, сразу ставит на место и в нагрузку – «большие и жирные два балла». А потом, перед сессией, эту тему надо сдавать. Тет-а-тет. А с Еленой Павловной лучше до этого дело не доводить, Попов не даст соврать. Он потом с Димой Шостаковичем очень тесно познакомился. И биографию его узнал и многие темы запомнил, наигрывая их на фоно да напевая, вот только разве что не подтанцовывал в такт.
Вся группа серьёзно готовилась к экзаменам по предметам Елены Павловны, потому что мы не хотели подводить нашего педагога перед ее коллегами – членами комиссии. И мы не подвели. Ни Олег, ни я, ни «пожилые джентльмены».
Навсегда запомнились многие музыкальные темы, их тональности, кто их написал и когда.
Вот если бы нам также преподавали физику, химию, биологию!
А может, и хорошо, что этим наукам меня обучали совсем не так, как своей – Елена Павловна?
Грузчики – люди дружные
На картошке устроиться в бригаду грузчиков было непросто – работа блатная.
Не надо вставать утром вместе со всеми, потому что незачем. Выезжали на поле ближе к полудню, когда уже было что грузить. Потом – обед. Грузчики составляют меню себе сами, количество блюд не ограничено. Почти каждый день – халтурна. Кто-нибудь да попросит подбросить пару-тройку мешков. А нам что, жалко? Благодарили традиционно – жидкой валютой. В период «сухого закона» на время уборки картофеля такой бартер очень даже кстати.
Но и это не всё.
Грузчикам, в отличие от всех других тружеников на картошке, начисляли деньги за работу! Приходишь в октябре получать стипендию, а там – к твоим законным 51 рэ плюс надбавочка рубчиков в шестьдесят.
В общем, не грузчики, а рабочие аристократы, привилегированный класс.
После сытного завтрака элита возлежала на втором ярусе и под гитару напевала фирменное:
Грузчики – люди дружные, Обществу очень нужные!..В самом деле, куда без них? Диван вы купили, к примеру, или холодильник импортный, кто это на пятый этаж попрёт? Сами? Нет, доверите это профессионалам. И правильно сделаете! Не надо экономить на своём здоровье – поясница, нервы, давление…
Допели мы песенку, облачились в свои чёрные комбинезоны, и – в поле!
На грядках нас уже ждали мешки, под завязку набитые «картофаном». Коллеги-музыканты ответственно подходили к экономической составляющей продовольственной программы – в минимальное количество тары, предоставленной совхозом, они утрамбовывали максимальное количество картофеля. Эти, с позволения сказать, товарищи, так заботились о нашей физической форме.
Но рабочие аристократы тоже были не лыком шиты. Грузчики музыкального училища так быстро и ловко загружали машины, будто они всю сознательную жизнь только этим и занимались. И не было вовсе никаких гамм, арпеджио, тональностей… Водители, желая за меньшее количество ходок сделать больший тоннаж, выстраивались в очередь к нам, игнорируя угодья других учебных заведений. А мы, поймав кураж, всё ставили и ставили рекорды, нагружая машины так, что те кое-как уползали с грядок. Пыхтели, упирались и потихонечку катили к весовой.
В длинной веренице КАМАЗов, «Магирусов» и «Татр» особняком стоял видавший виды ЗИЛ-157, именуемый в народе «крокодилом». Но лихой водитель Боря Красочкин, когда-то служивший на флоте, называл свой автомобиль «Крабом». Может в память о службе морской, может, оттого, что село Балаганное, где шла битва за урожай, находилось у самого Охотского моря, а может, ещё отчего-то. Нам было всё равно. «Краб» так «Краб». Подтрунивая над ретромобилем и его водилой, мы, загрузив три-четыре тонны, весело хлопали по бортам:
– Всё, Боря, хватит вам с «Крабом», а то и до трассы не дотянете.
Красочкин, парень весёлый, за словом в карман не лез:
– Что, пацаны, бросили пару мешков и все с грыжей?
Боря выглянул из окна своего «Краба» и, широко улыбаясь золотыми фиксами, богато осыпал картофельные грядки солнечными зайчиками.
На следующий день Красочкин бросил нам вызов – нарастил борта «Краба» в два раза и, стоя на подножке машины, словно парторг с трибуны, кинул лозунг в пролетариат:
– Пацаны! Даёшь рекорд!
– Смотри, Боря, сам напросился, – зло пыхтели пацаны, забрасывая в ползущий по полю грузовик очередную тонну картофеля.
В конце поля ЗИЛ остановился, и пока Боря закрывал задний борт, мы ещё добавили ему в кузов с десяток мешков. Хотел рекорда, получи его!
На «Краба» было больно смотреть. Чудовищная гора мешков раздула полукругами борта и придавила ветерана так, что его колёса ушли в рыхлую почву чуть ли не наполовину. Но всё же сантиметр за сантиметром они крутились в сторону посёлка, где находилась последняя точка недолгого маршрута – весовая. Дедушка отечественного автомобилестроения поднатужился, сильно напрягся и, весь дрожа, изо всех своих последних сил пытался покинуть картофельное поле, вдруг ставшее для него полем боя. Вызов принят, обратной дороги нет! Машина скрипела, потрескивала, тяжело отдувалась, жалуясь на судьбу.
Музыканты – народ с тонкой душевной организацией. Переглянувшись, вся бригада побежала к авто Красочкина. Трое – в кузов, четверо – внизу. За пару минут «Крабу» стал заметно легче. Мы спрыгнули на землю, хлопнули по борту: «Пошёл!». Повеселевший ЗИЛ бодро двинул к трассе.
Обычно бригада возвращалась в барак ночью, но сегодня в клубе танцы-шманцы! Местный группешник будет веселить пиплов. Гуляй, Балаганное!
Мы как смогли закончили пораньше, но всё равно опоздали – танцы уже начались. Грузчики быстро сбросили робы, искупались, принарядились.
– Наших бьют! – гонец от быстрого бега сильно запыхался, но, как и легендарный марафонец из курса истории, миссию свою выполнил. Правда, не сразу. Но только парень вбежал в барак, и, как рыба на суше, стал хватать ртом воздух, вращая выпученными глазами, мы, глядя на эксцентричную пантомиму, догадались – что-то не так!
– Кто? – наш бригадир Игорь Петухов всегда был немногословен.
– Местные!.. – ещё раз выдохнул гонец.
Все грузчики, а также истопники и даже примкнувшие больные, бежали к местному клубу. Сначала глухо оттопали по убранному полю, потом прошуршали гравием мимо любимой столовой. На ходу мы разработали нехитрый план и были готовы действовать по нему.
Вот он – Дом культуры. Очень культурное сейчас здесь будет мероприятие.
Но, как это бывает, на деле всё происходило не так, как предполагалось. Встали на улице две «кодлы» друг против друга, присматриваясь, что да как, ведь «базар» начинать надо. Оказалось, что это вовсе и не местные никакие, а наши, магаданские, которые шоферили здесь на время картошки.
Мы отметили встречу самогонкой, закурили её «Беломором», посмеялись над тем, что так вышло, и дружно ввалились в танцевальный зал, где «скачки» подошли к своему апофеозу. Местный ВИА лабал какой-то примитивный медляк, и под него чуваки вовсю кадрили бикс, ну а биксы, конечно – чуваков. Всё как надо, полная идиллия. Мир, дружба, фройндшафт!
Душа поёт!..
Чтобы высокий градус праздничного настроения не падал, мы вышли поддержать его «балагановкой». Встали в кружок, поддержали.
Смотрим – идёт по улице наш Боря Красочкин, невесёлый отчего-то, хотя из кармана куртки торчит головка беленькой. Увидел нас с Игорем, остановился, но подходить не стал. Только махнул рукой издали:
– А я на «Крабе»-то на своём… – начал было Боря и замолчал.
Мы с Игорем переглянулись – случилось что?
– …борта, что нарастил – убрал!
Боря ещё добавил непечатный адрес, по которому были отправлены борта, задуманные для рекордов, а наделе чуть было не загубившие «краба».
Красочкин снова махнул рукой, негромко выругался и зашагал прочь от весёлого праздника, с которым ему сегодня было не по пути.
Мы с Петуховым еле сдерживались, чтобы не засмеяться – человеку и так тошно! И только когда Боря скрылся из виду, дали волю своим чувствам.
Отвеселившись, мы заторопились обратно в клуб – ведь там нас ждёт столько классных девчонок!
Дело молодое…
Рекламная пауза
Творческая артель «Диалог» выпускала немало разных программ для магаданских телеканалов, «футбол. Незабываемое», «До самого утра», «Имена»… Одни жили долго в эфире – тот же «Футбол» баловал зрителей лучшими матчами прошлого почти шесть лет, другие, как «На ночь глядя», через несколько месяцев после своего появления на экране скоренько сходили с него навсегда. Причина этого была одна – этот проект мне становился неинтересен. А зачем делать то, что тебе не приносит хотя бы морального удовлетворения?
Все эти, а также ряд других передач мы с Толиком так и делали – исключительно на энтузиазме, наверное, доставшемся нам в наследство из советского прошлого. Каналы брали нашу ТВ-продукцию с большим удовольствием «за спасибо», милостиво разрешая разместить внутри действа рекламу собственного производства.
Мы с Толиком – и есть вся творческая артель «Диалог». Я придумывал, изобретал, организовывал, а Михайлов умел всё, что нужно: красиво запечатлеть на видеокамеру. Монтировали, обычно, по ночам, когда никто – ни жёны, ни дети – не отвлекают, не мешают творческому процессу.
Для того чтобы как-то жить на ТВ, показывать широкому зрителю программы, которые мне были интересны, пробовать себя в разных жанрах, мы и стали делать телевизионную рекламу – ролики, объявления, проспекты… Сначала ставили их в свои передачи, а потом я придумал программу, целиком состоящую из рекламы – «Р. В. С.». Ничего от гражданской войны в названии нет, это – «Рекламные вести субботы». Повтор шёл по средам, что тоже вполне соответствовало аббревиатуре.
Удивительно, но программа пошла! Ролики с подробной информацией о компании, её услугах или товарах, живо изложенной в «подводках» к самой рекламе, смотрели домохозяйки и предприниматели, студенты и педагоги, представители умственного труда и простой рабочий люд. Они находили в наших «Вестях» не только полезную для себя информацию – что, где и за сколько, но и обсуждали художественную часть коротких клипов. При встрече со мной знакомые, подмигивая, непременно сыпали придуманными мною же слоганами или напевали мелодичные, легко запоминающиеся темы, записанные для нас Поповым.
В небольшом городке «Р. В. С.» знали, ждали, смотрели. Достойный рейтинг помогал мне «окучивать» рекламодателей и не стесняться, объявляя стоимость услуг артели «Диалог». Проблем с сюжетами не было – они придумывались довольно легко, стоило лишь внимательнее посмотреть вокруг.
Только я вышел с новым заказом из магазина «Автозапчасти», как тут же увидел подсказку для небольшого сценария. Красная подсказка, никуда не торопясь, гордо катила маленькими колесиками по улице Портовой и называлась «Запорожец». Старенький, «горбатый» «Запорожец» – известный объект насмешек и персонаж многих анекдотов.
На следующее утро мы уже снимали этот раритет отечественного автопрома на натуре. Андрюшка Варфоломеев, по сценарию – владелец «Запорика», толкал заглохшую неизвестно отчего машину по направлению к появляющемуся в далёкой перспективе кадра городу.
Варфоломеев по образованию был актёр, а от природы и родителей – парень, одарённый во многом и смышлёный во всём. Работалось с ним легко и весело. Он на ходу придумывал несколько вариантов одного кадра, в охотку делал нужное количество дублей, даже «плюсовал», то есть переигрывал, немного утрировал по моей просьбе жесты, мимику – ровно настолько, насколько требовалось.
В общем, толкал-толкал незадачливый хозяин «Запорожца» своё чудо техники, да так и дотолкал прямиком к магазину «Автотовары», что на улице Портовой, дом шесть. Здесь герой Варфоломеева купил кучу всяких красивых упаковок, баллончиков, бутылочек, сгрёб всё это в охапку и, широко улыбаясь от нежданной радости, вышел из магазина. Последний кадр: «Запорик», чихнув пару раз выхлопной трубой, покатил своим ходом по улице. Титры: внизу – адрес и телефон, вверху – незатейливый слоган, традиционное пожелание отправляющимся в дальнюю дорогу – «Счастливого пути!».
Стоп, снято!
Сейчас внутри магазина снимать нельзя – работники занимаются покупателями, а те путаются в проводах, угрожая разбить наши осветительные приборы, и всё норовят помахать рукой в камеру, приветствуя неизвестно кого.
Доснять нужные кадры – Варфоломеев заходит в магазин и рассматривает прилавки, заставленные всякой автовсячиной, – решили после закрытия магазина.
– Андрюш, – настраивал я нашего актёра. – Встречаемся здесь ровно в семь!
– Базара нет! – Варфоломеев не был настроен шутить. – К семи – как штык!
Всё же мы с Толиком с определённой долей сомнения смотрели вслед Андрею, а потом молча переглянулись. Зачем мы тогда об этом подумали?!
Как многие талантливые люди, Варфоломеев был натурой увлекающейся.
Он увлекался литературой, серьёзным кино, театром. Андрей увлекался женщинами, и они ему отвечали взаимностью. С юных лет его привлекала журналистика, и Варфоломеев занимался ею всюду, где только можно – в газетах, журналах, на радио, на телевидении. Везде у него получалось легко, быстро и хорошо.
А ещё Андрюшка выпивал. И это он делал увлечённо, на полную катушку, взахлёб. Памятуя об этом, мог держаться недели, месяцы, год… Воздерживался, бросал, кодировался. Срываясь в запой, он запирался дома, не открывал дверь, не отвечал на телефонные звонки. Шло время, Андрей терял очередную работу, а на бутылку уже занимал деньги или продавал вещи из дома. Рано или поздно всё это заканчивалось одинаково – больницей, где его отхаживали, приводили в чувство и ставили на ноги.
Возвращение к жизни тоже проходило по известному сценарию. Кодирование, трудоустройство, громадный объём работы – чем больше, тем лучше. Так надёжнее, ни на что постороннее не отвлекаешься. А для симпатичной девушки или на хорошую книгу время всегда найдётся!
Варфоломеев нас не обманул, без пяти семь вечера он стоял у магазина. Но его пунктуальности я радовался недолго.
После вынужденной паузы наш актёр изменился. Он как-то суетился, мельчил в движениях, норовил помочь всем и сразу, мешая подготовить к съёмке зал, выставить свет.
– Андрон! – я прижал живчика к прилавку. – Ты кирнул, что ли?!
– Михалыч! – брови Варфоломеева прыгнули на середину лба, глаза слегка увлажнились, правая рука легла на сердце. Артист больших и малых! – Есть грех! Выпил чуть-чуть, под обед…
Большим и указательным пальцами левой руки артист на виртуальном стакане показал, сколько именно он выпил. В доказательство – чтобы я ни в чём не сомневался, Варфоломеев дыхнул на меня свежачком – водка!
Вот что прикажете с ним делать? Отматерить, дать пинка под зад, выгнать со съёмки и лишить гонорара? Можно, конечно, даже нужно! А снимать тогда кого? Столько уже отснято, да и сроки, как обычно, поджимают.
– Ты не переживай, Михалыч! – успокаивал меня Андрей. – В кадре будет не видно!..
– Я тебе щас дам в глаз, сниму его крупняком и посмотрим – будет видно или нет?!
Хотя сказал я это безо всякой агрессии, без крика – а что изменится от этого? – Варфоломеев на всякий случай отошёл от меня.
Ладно, решили мы с Михайловым, будем снимать, может, что и выхватим полезного при монтаже.
Съёмка получилась нервной, скомканной и короткой.
Делали дубль за дублем, пробовали разные планы, но каждый раз Толик, оторвавшись от камеры, смотрел на меня и грустно крутил головой – не то! Я сам это видел, злился и заводился всё больше.
После очередного циркового па нашего лицедея стало понятно, что ничего толкового с ним мы сегодня уже не сделаем.
– Всё, господа, п…ц! – жёстко, но конкретно я поставил точку на наших мучениях.
– Смотри, Артём Михалыч, если надо, то я… – начал было разомлевший под яркими лампами Варфоломеев.
– Не надо! – резко оборвал его я.
Андрей всё понял, спешно попрощался и был таков.
Мы с Толей ещё сняли кадры со всякими тюбиками, бутылочками, железяками и вскоре покинули магазин в весьма дурном расположении духа.
Буквально через час настроение у нас было совсем другим.
Прежде чем отсматривать рабочий материал, мы сначала сели ужинать. А после такого рабочего дня, снимая стресс, совсем не грех и выпить по двести пятьдесят, да прямо из холодильничка!
Кадры, снятые утром, мы отсмотрели ещё днём, во время перерыва. Теперь видик крутил плёнку с последней записью, которую невозможно было смотреть спокойно.
Андрей, широко распахнув дверь, вваливается в магазин, зачем-то оглядывается и неуверенно направляется к прилавку. Походка у него несколько пружинит, и актёр при каждом шаге слегка подпрыгивает. Вот Варфоломеев доходит до витрины и вопросительно разводит руками, дескать, ну и где то, что мне нужно?!
Снятые далее крупные планы открывали природу странных телодвижений «покупателя». К лицу подвыпившего молодого человека прочно приклеилась дурацкая ухмылка, которая не отклеивалась даже после моих строгих замечаний. Хмельные блуждающие глазки комично дополняли уморительную картину.
Мы с Толиком смеялись, перекручивали назад, снова смотрели и смеялись ещё больше. Слёзы градом катились из глаз, уже болел живот, но отснятые кадры нам вновь и вновь дарили безудержное веселье.
Долго ли, коротко ли, но как-то мы всё же успокоились.
Прощаясь, Толя посетовал:
– Эх, если бы не эта пауза в съёмках!..
Мне было легко. Я уже знал, что мы будем завтра монтировать и как нам обойтись без кадров «покупатель в магазине», поэтому заметил:
– Тогда бы мы сегодня так не повеселились!..
Мы переглянулись с Толиком и снова громко захохотали.
Андрюшку я потом снял ещё в трёх или четырёх рекламных роликах.
Приписное свидетельство
В один не из самых прекрасных дней своей жизни каждый юноша проходит в военкомате медкомиссию, после которой молодой человек получает настоящий военный документ – приписное свидетельство. А это значит, что скоро, парень, в армию! Погуляй, конечно, ещё немного, но потом не обессудь – вперёд, труба зовёт!
Наша комиссия началась прозаично. Да и какая тут, собственно, может быть поэзия?!
Выдали будущим защитникам отечества по небольшой баночке и кивнули на дверь – удобства во дворе. От барака призывного пункта до старенького многодырочного сортира, традиционно окрашенного белой извёсткой, протянулась очередь из старшеклассников разных школ, пэтэушников и учащихся техникумов со стеклотарой в руках. Представители музыкального училища, подумав, решили пока остаться в помещении – февраль на дворе. Какой смысл толпиться в очереди, не за дефицитом же! Так зачем торопиться?..
Немного погодя дворик опустел, и к типовому деревянному строению двинула творческая интеллигенция. Быстренько сделав всё, как надо, мы решили это дело перекурить. Я поставил банку на поперечную рейку, скрепляющую стенки уборной. Достал спички, дал прикурить Попову, задымил беломориной сам.
В туалет залетел опоздавший на комиссию школьник. Непунктуальный парень явно получил нагоняй от строгих военных, очень уж он торопился догнать своих товарищей. В считанные секунды молодой человек наполнил банку, одной рукой ловко управился с пуговицами на штанах, и так же стремительно, как влетел, так и вылетел из сортира. Дверь сильно хлопнула, белый домик вздрогнул, рейка заиграла, а стоявшая на ней банка с моими анализами хлопнулась в небольшой сугроб на стыке подиума и стенки.
Проявив неплохую реакцию, я почти сразу подхватил стекляшку. Она была цела, но вот материала для работы медиков там оставалось совсем немного, почти ничего.
– Вот козёл! – шустрый старшеклассник испортил и без того неважное настроение. – И что теперь делать?!
Ища поддержки, я посмотрел на приятеля, а потом перевёл взгляд на его руку, которая прижимала банку чуть ли ни к сердцу.
– У самого мало! – Попов решительно не хотел делиться.
Мне и раньше было известно, что Олег паренёк прижимистый, но ведь не до такой же степени!
– Качумай! – Я был зол на всех: на военкомат с его долбаной припиской, на школьника этого шустрого, на сквалыжного Попова. – Отлей немного.
– Сам качумай! – Олег отлепил от себя стекляшку. – Смотри, сколько здесь!
В самом деле, анализами он был небогат.
– Что так мало-то? – во мне шевельнулось нечто похожее на сочувствие.
– А на фига больше? – логично парировал Попов.
Я заметался по домику:
– А что тогда делать?!
– Давай туда снега немного бросим, – проявил смекалку Олег.
Со злополучной продольной рейки я смахнул в банку пушистого снежку, погрел дно ладонями, даже подышал на стекло, чтобы быстрее растаяло. Влаги в ёмкости стало чуть больше, но вот цвет её теперь никак не походил на то, что нужно. Олег, понял это, и, скрепя сердце, всё же немного поделился тем, что имел. О, теперь нормально! Самое то!
Мы, порядком замёрзнув, гуськом посеменили к бараку, аккуратно лавируя меж сугробов. Бежали, а впереди, на вытянутых руках, так бережно несли банки, словно те были из самого дорогого в мире хрусталя.
В окошке, куда все сдавали хорошо заполненную тару, мы поставили свои стекляшки перед лысоватым мужичком в белом халате. Он посмотрел на банки, потом на нас.
– Поделился с другом? – подмигнул мне мужичок.
– Ага, – поддержал я шутника. – Жалко, что ли?
– Молодец! – рассмеялся халат. – А что так мало у обоих, как украли?
– Да вот ещё, было б что красть. Уж этого добра у нас…
Отчего-то грустный майор называл фамилии, молодые люди подходили к столу, расписывались в журнале и получали приписные свидетельства. В финале невесёлой церемонии перед офицером оставались лежать две тонкие беленькие книжицы.
– Кто не получил свидетельства, встать!
Поднялось двое – я и тот самый опоздавший на комиссию юноша, из-за которого мы с Поповым мёрзли в сортире.
Офицер узнал у паренька фамилию и вынес приговор:
– Нет фотографии на свидетельство. Остаёшься мыть пол.
Я даже позлорадствовать не успел, потому как настала моя очередь. Услышав фамилию, майор загрустил ещё больше и, глядя в стол, сказал негромко:
– Статья девяносто два «В». В военное время непригоден к строевой службе. В среду одиннадцатого марта прибыть в городской военкомат для получения военного билета.
Нет, дело здесь не в результатах моих анализов. Это – другая история.
Исподтишка, чтобы не увидел майор, тычками в спину и бока меня уже поздравляли наши, когда сзади кто-то из школьников с сочувствием выдохнул:
– Да-а… Вот ведь не повезло пацану!
От Новосибирска до Волгограда
– А я подумала, вдруг погоды не будет? Поездом ведь надёжнее, – мама вручила нам с женой билеты и привела ещё один веский аргумент:
– Зато купе, поедете с комфортом!
Поезд к платформе вокзала Новосибирск-Главный прибыл позже указанного в билетах времени отправления. Поданный состав озадачил отъезжающих – всего семь вагонов и нет никаких опознавательных табличек на боках. Куда держит путь паровоз, откуда? Нашего тринадцатого вагона в этом усечённом варианте, понятно, не оказалось, и мы, следуя интуиции, двинули к последнему – седьмому.
Проводник – молодой грузин – устало посмотрел на небольшую группу растерявшихся пассажиров и с характерным акцентом радушно пригласил:
– Хотите ехать в моём вагоне – ехайте!
Вот оно, кавказское гостеприимство! Ничего подобного я в жизни не видел. Интересно, если бы этот парень работал стюардом в «Аэрофлоте», тоже набирал бы в самолёт всех желающих?
Делать нечего, все, кто хотел уехать из Новосибирска, компактно разместились в трёх купе. Правильно, все нормальные люди перемещаются в Волгоград воздушным транспортом.
Наверное, наш вагон долго стоял где-то на запасном пути, потому что всё вокруг было покрыто плотным слоем пыли. В ход пошли салфетки, платки, обильно смоченные минеральной газировкой из бутылок. Через полчаса купе приняло более или менее пристойный вид, которого так не хватало выданному проводником белью. Простыни с наволочками, может, и стирались, но очень давно, а вот утюга они вообще никогда не знали.
Ближе к обеду выяснилось, что в поезде нет ресторана. Но и это не беда! Нам – советским людям, к трудностям не привыкать! Есть еда, собранная в дорогу. На первое время хватит. С горячим чайком – очень даже ничего себе. А дальше будем что-нибудь покупать на остановках. Не пропадём!
Оптимизма поубавилось, когда узнали – в нашем вагоне и кипятка нет. Тоже ничего страшного, можно сходить в соседний. Как говорил персонаж заставки детского киножурнала «Хочу всё знать!»: «Мы не привыкли отступать!».
На больших станциях я десантировался на платформу, где покупал у торгующих бабулек всякую снедь – картошку, пирожки, огурчики-помидорчики… В привокзальных ларёчках затаривался минералкой и кефиром.
Очень скоро я вжился в роль продовольственного снабженца, эдакого интенданта при своём семейном отрядике.
В Уфе даже удалось сделать несколько вылазок. Сначала принёс что-то поесть, во второй заход – попить. Когда покупал воду, увидел очередь за виноградом и решил побаловать им жену с сыном.
Обхватив руками объёмный кулёк, полный спелых ягод, я направился к своему поезду, который пришвартовался зелёным боком ко второй платформе. Прямо передо мной по первому пути покатил товарняк. Шёл он солидно, никуда не торопясь.
Меня посетило предчувствие чего-то недоброго. Присев на корточки и увидев между колёсами товарняка свой поезд, я сразу понял – отчего. Состав из семи вагонов на третьем пути тронулся с места и мало-помалу набирал ход.
А рядом со мной всё катили и катили товарные вагоны, нефтяные цистерны, платформы с сельскохозяйственной техникой. Я снова присел и увидел последний, свой седьмой вагон, который вслед за другими шестью и локомотивом скоро покидал столицу Башкирии, уверенно двигая на Запад. Мозг подал внутреннему компасу нужный сигнал, и я засеменил по перрону уфимского вокзала в том же направлении.
Только отгрохотал товарняк, освободив дорогу, как я, перепрыгивая через рельсы, с кульком в охапку ринулся в погоню за убегающим поездом. Без сомнений, в тот сентябрьский день 88-го года я показал свой лучший результат в беге. Дверь в вагоне была ещё открыта, но ступеньки уже прикрыли железной площадкой – фартуком. На него я и положил на бегу кулёк, стараясь сделать это аккуратно, чтобы не помять виноград. Стоящие в тамбуре мужики схватили меня за руки, за шиворот и затащили внутрь.
Вечером я вышел сюда покурить и меня чуть не хватил удар. Дверь была открыта и на площадке-фартуке, свесив ноги, сидел наш проводник и громко пел свои народные песни. Рядом с ним, тоже болтая ногами, сидел и внимательно слушал певца наш сын! После очередной остановки поезд уже набрал приличный ход, а у них здесь в самом разгаре концерт на свежем воздухе!
На следующее день я проснулся от дурного сна, в который настырно забрался тяжёлый запах из реальной жизни. Мальчику лет четырёх, ровеснику нашего сына, который ехал со своей мамашей вместе с нами, под утро приспичило в туалет. Ребёнок пытался сам открыть дверь купе, но не смог. А скромность и воспитанность мальчишки не позволили ему по такому пустяку будить старших. Вот потому и «благоухало» теперь вокруг.
До самого Волгограда мы с женой и сыном ехали в соседнем пустом купе. Плотно закрыли дверь, широко открыли окно, в которое на подъезде к городу влетела куча земляных комков, метко пущенная местными пацанами. Таким оригинальным салютом встречали нас на Волге.
Добро пожаловать в город-герой!
Стоял я под душем, смывая с себя все злоключения последних дней, и думал: «Нет, лучше сидеть и сколько угодно ждать авиарейс, чем участвовать в таких экстремальных железнодорожных пробегах на выживание!».
Акын, шаман…
– Дождались?! Белые мухи полетели!.. Па-адъ-ём!
Вот почему он орёт, дурак старый? Опять, поди, с похмелья не спится, ну а мы-то здесь причём?! Всё же гаденький он тип, этот военрук. Есть такие людишки – коль не мне, так и никому! Карандышев хренов! И в детстве, наверное, таким был. Конечно, а каким же ещё? Оттуда ноги растут. Западляцкий типус был, факт! От товарищей доставалось крепко, только жаль – мало…
Тот же Калганин выходит спокойно из конуры в углу барака, где ночуют педагоги, кашлянёт в кулак для начала:
– Так.
И лишь потом, негромко:
– Подъём.
Хотя ведь тоже человек похмельем мается.
Или Витя Пичугов. Самый главный здесь над всеми, однако же:
– Ребята, встаём!
Не начальник, душа!
В ладоши похлопает: раз-два-три, и обязательно добавит:
– Нас ждут великие дела!
А вот тут, дядя Витя, киксуем, потому, как дела наши на величие никак не тянут. Весь день на карачках по грядкам ползать, что в том значительного? Картошкой ведро наполняй, из ведра в мешок высыпай, и опять по новому кругу – «эта песня хороша, начинай сначала». План ещё какой-то придумали, стахановцы. Интересно, если поспорить на что-то серьёзное, можно выполнить этот план? Да ну на фиг! Я бы и спорить на такое не стал…
Какие ещё мухи?!
Заспанный, я резко сел на своём втором ярусе. И с чего эти мухи вдруг белыми стали? Поседели от горя – холода грядут, или неизвестные науке альбиносы залетели в наши края?
– Снег, – кстати пришла подсказка снизу.
За окном медленно, будто в киношном рапиде, крупные снежинки падали на землю и тут же таяли. Видно, их время ещё не пришло.
Почти одновременно вокруг меня всё зашевелилось, зазевало, закашляло. Остывший за ночь барак загудел, засмеялся, заворчал удивительно стройным многоголосием. Музыкальное училище готовились к новому дню битвы за картофельный урожай.
Сначала всё было замечательно.
Мы с Поповым сидели на перевёрнутых вёдрах на краю поля. На жесть бросили по паре пустых мешков, чтобы было мягко и тепло. Спать уже не хотелось, а после завтрака настроение было благодушным. Погода тоже соответствовала – снег прекратился, а из хмурых низких туч нет-нет, да и пробивалось солнышко. И очень радовало, что пока не приехал трактор, который должен взрыхлить грядки, накопав для нас тонны порядком надоевшей за полмесяца картошки. А нет трактора, нет работы. Сиди себе да покуривай, радуйся жизни.
Что мы, собственно, и делали. Курили просушенный на печке «Космос» и от нечего делать набрасывали свой текст на мотив песни «Вот кто-то с горочки спустился…». Выходило ниже всякой критики, но нам, горячим поклонникам «Пёрпл» и «Рэйнбоу», всё очень даже нравилось.
Вот кто-то с горочки спустился, Наверно Блэкмор нашХотели было заменить «горочку» на родную сердцу «сопочку», но ни одна, ни вторая натура с «папой Ричи» нам не глянулись, и совсем неожиданно в первую строку спланировал «Боинг». А какие могут быть сомнения у встречающих человека, которого знает весь мир? Что значит «наверно»?! Заменили на «по трапу».
Дальше и придумывать ничего не надо:
…На нём гитара «Стратокастер», Она с ума нас всех сведёт.Тут наш творческий пыл стал затухать.
По трассе пылил видавший виды трактор «Беларусь». Настроение заметно падало. Мы закурили ещё по одной, внимательно следя за грязной синей машиной – вдруг не к нам? Может, на другое поле, к кулинарам? По соседству за небольшим леском несли трудовую вахту коллеги по битве за урожай – абитура из кулинарного училища. Но, конечно же, трактор зарулил именно к нам. Остановился на краю поля, опустил борону и пошёл-пошёл землю рыхлить да картошку нам подбрасывать. Сволочь!
Безо всякого энтузиазма, скорее, по инерции мы продолжили стихоплётство. Вместо погон и ордена Блэкмору повесили всякие дорогие «примочки». Чтобы простому народу было понятно, внесли ясность – добавили на грудь ещё и флэйнджер жёлтого цвета. Теперь-то, по нашему разумению, становилось совершенно ясно, что это за «примочки» такие, потому что флэйнджер – ключ к разгадке. Что же тут непонятного?! А где флэйнджер, там и овердрайв, и дисторшн, и дилэй. А то, что это – гитарные эффекты, уж каждый ребёнок знает! Нас ничуть не смущало, зачем вдруг Блэкмор станет навешивать на себя кучу этих разноцветных коробочек? И главное, каким образом он ухитрится это сделать?
Складывая вирши, мы зло смотрели на трактор, видя только в нём причину стремительно падающего настроения, отражающегося на творчестве. Железяка на колёсах будто почувствовала плохую энергетику, бурным потоком исходящую от нас. Первую грядку машина взрыхлила так медленно, что наши передовики-ударники сразу её и подобрали, оставив после себя с десяток мешков. На новый круг «Беларусь» заходил долго и неуверенно. Мы с Поповым не курили, не болтали, а сидели и сознательно посылали порчу забарахлившему механизму. Настроившись на нужную волну, мы добивали его.
На второй грядке трактор громко зачихал и заглох. Завёлся, потрясся немного на месте и опять затих. Снова завёлся и тихонечко попробовал ползти по полю.
У Попова не выдержали нервы:
– Да чтоб ты взорвался! – в сердцах бросил Олег и добавил непечатное.
Внутри механизма что-то грохнуло, и из трубы повалил густой чёрный дым.
Мы испуганно переглянулись.
Машина громыхнула ещё несколько раз.
– Слушай, – не отводя глаз от терпящего бедствие, сказал я Попову, – похоже, кранты!
– Похоже, – радостно подтвердил догадку Олег.
Трактор то заводился, то глох. Внутри него что-то громко хлопало и стреляло, над полем повис чёрный смог.
Мы вскочили на ноги, и, не скрывая радости, куражились над грудой железа:
– Давай, ещё разок попробуй!..
Машина старалась, но у неё ничего не получалось, что добавляло нам положительных эмоций.
Минут через десять упорной борьбы за жизнь трактор всё же завёлся и, потихонечку выехав с поля, со скоростью пешехода покатил в свою реанимационную мастерскую.
Нашей радости не было предела! Мы возбуждённо обсуждали случившееся:
– Не, ты видел, а?! Видел, как он?
– Ага, ба-бах – и всё!..
– Клёва-а!
Мимо проходили наши активисты, скоро подобравшие картофель, какой всё же успел выкорчевать трактор. Вожак задорных комсомольцев Сергей Марчуков в лёгком миноре сообщил нам, что до обеда другого трактора не будет, а значит, пока все свободны.
Ударник труда ещё только заканчивал фразу, а мы с Поповым были уже далеко. Радостные и счастливые, мы шагали по полю к своему родному бараку и орали на всю округу, раскладывая на два голоса:
Вот Ричи с «Боинга» спустился, По трапу Блэкмор наш идёт. На нём гитара «Стратокастер», Она с ума нас всех сведёт. На нём примочки дорогие И жёлтый флэйнджер на груди, Зачем, зачем мы повстречали Его на жизненном пути?На сочинительство следующих куплетов у нас не хватило времени.
Как-нибудь в другой раз.
По диско – пли!
Сначала мы слушали всё подряд. «Битлз», АББА, «Уингз», «Бони М»… Даже «демократов» слушали, выделяя среди них венгерские команды – «Локомотив ГТ», «Омега», «Генерал». Правда, довольно скоро они исчезли из сферы наших музыкальных интересов, их легко подвинули гранды.
«Дип Пёрпл», «Лед Зепеллин», «Куин» ворвались в наш круг как-то сразу, вместе, дружно и шумно. Пришли эти группы солидно, основательно и уходить никуда не собирались. Они остались навсегда.
Сравнивать западных мэтров с «демократами» было неэтично ни по исполнительскому мастерству каждого музыканта в отдельности, ни по уровню композиций вообще. Да и английский язык всё же намного доступнее, нежели мадьярский, немецкий или румынский. Вооружившись карманными словариками, мы пытались как-то переводить тексты и очень удивлялись, не находя в них ничего «такого». Ни политики тебе, ни эротики… Со временем я вообще бросил это неинтересное занятие и воспринимал вокал только как музыкальный инструмент. А о чём он поёт, мне было абсолютно безразлично. Я знал название песни, а воображение само рисовало образы и картины. И не только во время звучания вокала, но и когда солировали другие инструменты, будь то гитара, клавишные или даже барабаны.
Чем больше мы слушали рок, тем всё более скептически относились к музыке в стиле диско. На фоне тяжёлых фундаментальных роковых композиций песенки «Бони М», «Ирапшн» и «Арабесок» казались не просто лёгкими, а откровенно легкомысленными.
Вычитав в газете, что «дискота», оказывается, «музыка для ног», мы от неё отвернулись совсем. В нашей компании говорить о диско́ стало дурным тоном. Надув щёки и наморщив лбы, мы вели беседы только о роке. Говорили и всё крутили-крутили магнитофонные плёнки с «концертами» «Слэйд», «Свит», «Блэк Саббат», «Назарет», «Раш»…
Где мы только ни находили информацию о своих кумирах!
Перефотографировали альбомы, плакаты, книги, статьи в журналах. Самопальные фотографии ходили по нашей школе вполне себе конвертируемой валютой. На них можно было обменять жвачку, марки, значки, такие же фотки, их можно было продать.
Книгу Олега Феофанова «Рок-музыка: вчера и сегодня» мне дали «до утра». За это время я умудрился не только прочитать книжку, но и переписать в тетрадку главы о «Битлз», «Роллинг Стоунз» и «Пинк Флойд».
После поступления в училище мой музыкальный кругозор расширился на десятки градусов. И заслуга в этом не только классической музыки, коей там была вселенная… Здесь, как и в школе, совсем не жаловали диско, безумно любили рок, а также очень трепетно относились к джаз-року. Едва научившись извлекать звуки из своего тромбона, я уже пытался сыграть на нём что-нибудь из репертуара популярной в те годы группы «Чикаго». Музыкант из этой команды Джеймс Панков стал для меня лучшим тромбонистом в мире, и этот «маяк» стал громадным стимулом для совершенствования моей игры на инструменте.
На втором курсе мы с Поповым сколотили бэнд, которым лабали на танцах в стареньком клубе на Марчекане. Именно здесь между настоящей музыкой и «дискотой» для нас пролегла большущая пропасть. Как нам тогда казалось, навсегда.
На репетициях мы штамповали дисковые шлягеры пачками. Быстро запоминающаяся тема, несложная гармония, во всех вещах – бас-гитара с барабанами играют почти одно и то же. Что тут мудрёного? Набросали текст, подобрали удобную тональность, прогнали разок – песня готова!
Совсем иное дело рок. Штучный товар.
Каждый музыкант «снимает» свой инструмент. Многие «кнацки» даются совсем непросто, и тогда всем вместе нужно припадать коллективным ухом к динамику, пытаясь коллегиально, зачастую на меньшей скорости магнитофона «срубить»-таки фишку. Но иногда и это не помогало. В этом случае приходилось додумывать самому и такт-два играть по-своему, но обязательно – в стиле исполнителя.
На танцах публика с большим удовольствием оттягивались под диско, роковые композиции люди в основном просто слушали. Конечно, кроме Smoke on the water и Are you ready? ставших почти народными песнями. Под другой рок почти все стояли и внимали. Одно время нас это сильно раздражало, а потом мы поняли – это же лишний раз доказывает, что такая музыка – она для головы! А под «диско» пусть себе топчутся…
В начале восьмидесятых в «Ровеснике», а может, в «Студенческом меридиане», вышла небольшая заметка с рисунком, на котором старинная пушка стреляла круглым ядром по виниловым пластинкам. Публикация называлась «По диско – пли!» и предрекала скорую смерть ненавистного нам стиля. Столь милую нашим сердцам статью мы аккуратно вырезали и повесили на самое видное место в музыкантской. Ходили, наивные, подмигивали друг другу, и широко улыбаясь, потирали руки:
– Ничего-ничего, скоро кранты «дискоте»!
Нам так этого хотелось, будто случись такое – и мир станет лучше.
Сегодня на телеэкран и в эфир разных FM пришло много псевдомузыки. Под простенький ритмический рисунок, наспех набранный на компьютере, несутся ошмётки звуков, как бы гармония. На этом фоне некто – без слуха, без голоса – бормочет о чём-то, поёт, наверное…
Как в воду глядел почти тридцать лет назад автор нашумевшей статьи «Рагу из синей птицы»: «Когда поёт один солист, всё понятно: ну не умеет человек петь в общепринятом смысле, так пусть душа его поёт, микрофоны выручат… Но когда выясняется, что и вдвоём ребята не могут петь на два голоса, неверно интонируют, пользуются так называемым “белым голосом”, срываются то на фальцет, то на хрип – становится страшновато, что со временем такую аномалию смогут посчитать нормой выступления». Корреспондент «Комсомольской правды» хотел копнуть под «Машину времени» – не вышло, зато товарищ оказался пророком в своём отечестве: аномалий нынче – пруд пруди! И не страшновато, а просто страшно оттого, что сегодня она является нормой.
Когда сквозь беспросветные тучи серости пробивается-таки яркий лучик позитива – песенка прошлых лет, нередко – в стиле диско, настроение поднимается и жить становится чуть веселее.
Замечательные музыкальные темы, хорошие голоса, простенькие, но симпатичные аранжировки…
И чего мы тогда ополчились на диско?!
Чтец-декламатор
С русским языком и литературой у меня всегда был полный порядок!
Я не учил правила и орфограммы, но с детства очень любил читать книжки, что мне и помогало писать почти без ошибок, а в сочинениях излагать мысли достаточно складно.
Но на втором курсе училища я что-то отвлёкся от учёбы, и по лит-ре за семестр мне вполне реально светил трояк.
«Ну уж нет! – твёрдо решил я. – Этому не бывать!»
Говорить, конечно, можно много чего, а вот делать… Время для чтения обязательной программы отнимали не столько репетиции в стареньком марчеканском клубе, сколько симпатичные поклонницы нашего ансамбля.
Это и было то самое, отвлекающее от учёбы «что-то».
Или кто-то.
Несколько дней назад весь Советский Союз впервые перешёл на летнее время, и сейчас утренние пары давались ещё сложнее, чем прежде – ведь просыпаться и вставать теперь нужно было на час раньше.
А по расписанию – литература…
Это только лет через пятнадцать я прочитаю «Преступление и наказание», и буду взахлёб обсуждать с Поповым все перипетии романа, восхищаться тонкостью и глубиной Достоевского. А тогда, весной 81-го, откуда мне было знать, почему до самого эпилога бедного студента Раскольникова так трясло в лихорадке от переживаний за содеянное? Чтобы знать ответы на этот и многие другие вопросы, задаваемые на уроках литературы, надо было вдумчиво читать роман. Для этого необходимо время, а вот его, по уже известной причине, мне элементарно не хватало.
Сочинение по книге Фёдора Михайловича я всё же как-то написал, откровенно пересказав фильм с Тараторкиным в главной роли. Судя по невысокой оценке моего манускрипта, такая трактовка популярной книги педагогу понравилась не очень. Второй трояк я отхватил за Сонечку Мармеладову, пытаясь хоть что-то поведать аудитории о роли девушки в судьбе главного героя. Надо ли говорить, что источник вдохновения у меня оставался прежним – фильм Льва Кулиджанова.
В общем, три да три…
Невесёлая арифметика!..
Жанне Фёдоровне пару лет назад исполнилось шестьдесят и она работала комендантом общежития нашего музыкального училища. Женщина, прозванная за глаза юными Шостаковичами Жаннеттой, когда-то преподавала что-то, но уже долгие годы находилась на хозяйственной должности, и по-моему, была вполне довольна ею.
Комендантша со вздохом сообщила, что наш педагог заболел, а сегодняшнюю пару проведёт она. Сделав перекличку и отметив нужное в журнале, Жаннетта бросила взгляд за окно.
Под апрельским солнцем таял снег, оставшийся ещё в грязных бесформенных кучах, бывших некогда пушистыми белыми сугробами. По городским улицам, то бегущим вверх, то летящим вниз, весело текли ручьи, оповещая всю округу:
– Весна!..
И хотя до первой зелёной травки и листочков на деревьях в Магадане было ещё далеко, настроение у города было приподнятым.
– А давайте-ка сегодня почитаем стихи! – настроение у Жанны Фёдоровны полностью соответствовало времени года за окном.
– Просто так, что ли?!
Кто-то из моих товарищей по группе, будто заглянув в будущее, становился предприимчивым на глазах.
– Зачем же – просто так? – приняла вызов комендант общежития. – За оценку!
– В журнал?! – уточнил тот же голос, принадлежащий, может быть, сегодняшнему успешному бизнесмену.
Как он только ещё не спросил: «Сколько?»
Это был шанс!
Я поднял руку, хотя ещё и не знал, что же буду читать.
Получив разрешение, я встал и, как положено, прокашлявшись, неожиданно даже для себя начал:
Кто виноват, что ты устал, Что не нашёл, чего так ждал, Всё потерял, что так искал, Поднялся в небо и упал?Песня группы «Воскресение» мне нравилась своей оригинальностью, свободомыслием, несмотря на общий минор, в ней я видел вызов. Вызов самому себе, чтобы спустя годы не задаваться звучащим рефреном вопросом: «Кто виноват?». Не сидеть в грязной майке на кривом табурете в общей кухне коммуналки, не тянуть дешёвый «Рубин» из стакана, не дымить вонючим «Северном» и не утирать слезливо сопли: «А я ведь тоже мог!..».
Мало того, что песенка мне нравилась, главное – я пел её на танцах и слова знал наизусть!
Закончил я припевом:
И меркнет свет, и молкнут звуки, Новой муки ищут руки. И если боль твоя стихает, Значит, будет новая беда.Текст этот совершенно не гармонировал с настроением Жанны Фёдоровны. Но делать нечего – обещала ведь! Женщина вздохнула и вывела в журнале напротив моей фамилии пятёрку.
Я даже присаживаться не стал:
– А можно ещё прочитать?
Когда такой случай выпадет, надо же исправлять ситуацию по предмету!
Вторая песня в моём «талмуде», по которому я пел на танцах, была из «Машины времени»:
Ты можешь ходить, как запущенный сад, А можешь всё наголо сбрить. И то, и другое я видел не раз, Кого ты хотел удивить?Я вполне освоился в роли чтеца – стоял прямо, уверенно, чуть откинув голову назад, с лёгкой поволокой во взгляде смотрел немного вверх. Левую руку я завёл за спину, а правой активно помогал себе – жестикулировал, отмеряя такты. Недаром мы занимались дирижированием!
С лица педагога заметно улетучивалась лирика, уступая место року, судьбе, неизбежности:
Скажи мне – чему ты рад? Постой, оглянись назад! Постой, оглянись назад, и ты увидишь, Как вянет листопад и вороны кружат, Там, где раньше был цветущий сад.– Чьи это стихи? – заинтересовалась Жанна Фёдоровна.
– Андрея Макаревича, – чуть растерявшись, ответил я. Как этого можно не знать?
– Понятно… – протянула комендантша.
– А можно ещё стихотворение? – Коль поймал удачу за хвост, так тяни!
– Макаревича? – вздрогнула Жаннетта.
– Нет! – нагло соврал я.
Ну не виноват я в том, что вещи «Машины» запоминались мною влёт!
– А может, кто-нибудь ещё хочет почитать? – на сборную оркестрантов, народников и дирижёров-хоровиков из-под очков с надеждой смотрели взгрустнувшие глаза.
– Давайте последнее, и всё! – я решительно рассёк воздух ребром ладони.
Азарт победил во мне чувство такта.
Предложение было смиренно принято, и я чуть не запел:
Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдёшь! Мы годами в засаде ждали, Невзирая на снег и дождь. Мы в воде ледяной не плачем И в огне почти не горим. Мы – охотники за удачей, Птицей цвета ультрамарин!В конце каждого припева вся группа, чуть ли не хлопая в такт, вполголоса помогала мне донести до Жанны Фёдоровны, что именно мы и есть те самые охотники за птицей необычного окраса.
Понятно, она догадалась, что молодой человек выдаёт за стихи тексты песен, но, однако же, невозмутимо вывела мне очередную пятёрку в журнале. В самом деле, некоторые тексты имеют полное право называться стихами!
Мне вспомнились ещё пара недурных песен, но – хватит, дело сделано!
Вполне довольный собой, я отдал инициативу товарищам – некоторым из них тоже не мешало исправить положение.
Литературные чтения продолжались.
Я посмотрел за окно. Вот ведь что значит весна! Как неважно начинался день, и какое прекрасное у него получилось продолжение!
У Зисманов
Молодым людям присущ максимализм, им чужды полутона. Это – чёрное, а вот то, другое, оно – понятно, белое. Если мне нравится белое, значит, это – хорошо, и всё тут! Кто не согласен, тот дурак!
Это потом, с годами, мы становимся спокойнее, рассудительнее, мудрее. Мы понимаем, что дурак вовсе не тот, кто не согласен. И что в жизни нет явлений, событий, людей, о которых можно судить категорично и наверняка. Да и сама жизнь состоит из мириад оттенков, чувств, ощущений. А эти ощущения абсолютно разные у каждого живущего на Земле. Со временем мы понимаем, что к иному, чем ваш, взгляду можно относиться очень даже спокойно. Оказывается, безо всякой ругани, без нервов можно понимать, принимать и уважать позицию оппонента.
Всё это обязательно приходит, но позже. Когда же вам не так далеко за двадцать, а вы ещё и творческая личность к тому же…
У-ух, бурлит кровь!
Четыре таких вот «творца» сидели в крохотной кухоньке типовой хрущёвской пятиэтажки и который час подряд всё говорили, говорили, говорили… О Солженицыне и его фундаментальном «Архипелаге» в «Новом мире», о масштабе батальных сцен у Сергея Бондарчука и Юрия Озерова, о смелости Владимира Молчанова, давшему эфир Талькову и его «России».
Настенные ходики показывали далеко за полночь. В кухне было сильно накурено, но никто из квартета на это не обращал никакого внимания, потому что дымили все. Тушили сигареты и тут же прикуривали новые. На столе, среди нехитрой закуски, стояла початая «Пшеничная». Очередь из пустой стеклотары выстроилась у ведра.
Под задушевный разговор незаметно опустела и последняя бутылка. Братья Зисманы – Сашка и Мишка – на правах гостеприимных хозяев вызвались сходить – «здесь недалеко». Благодарные гости – ни я, ни подуставший Попов – возражать не стали.
Вернулись хозяева довольно быстро, видно, на самом деле было неподалёку. Жизнерадостные и шумные братья ввалились в кухоньку и деловито пополнили интерьер стола, внесли в него важные недостающие детали. Если здесь удалось восстановить статус-кво, то ряды собеседников слегка поредели.
Пока Зисманы бегали за водкой, Попов прилёг ненадолго отдохнуть на диванчике. Как мы его потом ни будили, даже бутылку крутили перед носом, Олег ни в какую не просыпался.
Застолье продолжили втроём.
Только вот добрых посиделок у нас уже не вышло. То ли водка была не та, то ли нам её уже было достаточно, но от размеренной, ни к чему не обязывающей беседы мы вскоре перешли к разговору жёсткому.
Под Талькова на магнитофоне я перекинул мостик в недавнее прошлое и вспомнил ещё одного гражданина своей страны – Высоцкого. Зисманы зачем-то в противовес двинули Розенбаума.
– Ну да, – усмехнулся я. – Всё понятно!..
«Нет-нет!», – в унисон убеждали меня братья. Национальность здесь ни при чём! Просто объективно – Розенбаум современнее Высоцкого, темы у него намного разнообразнее. А сколько у него разных циклов? Сашка принялся загибать пальцы. Быстро согнув два, на третьем серьёзно задумался. На помощь пришёл Мишка, загнув ещё парочку.
Затронув темы мелодики и гармонии, Сашка неожиданно сравнил «Куин» и «Юрай Хип». Дескать, вот тоже коллективы отличались от многих роковых команд именно этим – мелодией, гармонией, плюс многоголосие и насыщенные аранжировки, но ведь сравнивать их нельзя.
– Правильно, – согласился я. – Не надо сравнивать. Зачем?
Где-то глубоко сонно шевельнулось сомнение.
– А что ты имел в виду?
– Ну как, – захлопал длинными ресницами Сашка. – «Куин» – это ого-го!.. А «Хип», ну да, ничё так коллективчик…
– То есть?!
Так огульно хаять «Хип», на которых я учился слушать музыку, а потом её играть?! Не позволю!
– Не-не, – пытался уйти от конфликта Зисман-старший. – «Хип», конечно, сильно. Но «Квины»-то, – зажмурился Сашка, – круче!
– Намного, – добавил младший брат.
– Та-а-ак… – Зисманы молча смотрели, как их гость закатывает рукава своей джинсовой рубашки. Закончив нехитрый моцион, я присел вплотную к столу, всем своим видом показывая: «Я готов!». Для начала – к диалогу, а там посмотрим.
Спорили долго, напевая друг другу известные темы обеих групп. Я ещё разок попробовал реанимировать Попова, чтобы он поддержал меня в неравной дуэли. Бесполезно! Мы продолжили спор в прежнем составе, причём спорили громко, порою переходя на крик. А что толку, кричи не кричи, в таких ситуациях слышишь ведь только себя. Да и сам спор о чём?!
Всё закончилось тем, что мне надоело убеждать братьев в их неправоте. Сам не понял – то ли серьёзно, то ли не очень, я заявил им, что если они ещё будут гнать на «Хип», то оба получат… В общем, пообещал воздействовать на них физически.
Дипломатичный Сашка заегозил и, схватив бутылку, стал разливать веселящее по стопкам. При этом он что-то плёл о субъективных и объективных факторах. Мол, музыку вообще вряд ли можно как-то дифференцировать, ставить оценки разным исполнителям. Да и надо ли это делать, если они и так доказали всему миру свой уровень?
Хотя Сашка теперь говорил всё правильно, пить с братьями я больше не стал. Но не из каких-то там принципиальных соображений. Просто мне уже не шло, я устал. Даже обидеться на братьев не было сил.
Правда, под руку выпивающим я всё же не преминул буркнуть:
– Высоцкий им не угодил!.. «Юрай Хип» для них – фигня!..
Но это так, по инерции.
На улице светало, пришла пора ложиться спать.
Я долго ворочался, но уснуть не мог. На кухне не нашёл спичек и решил прикурить от плиты, включил все конфорки и зачем-то духовку. А зачем ждать, когда огоньком можно на улице разжиться?
После смрада прокуренного помещения на улице было здорово! Прохлада раннего утра освежала голову, насыщала несчастные лёгкие кислородом, заряжала изрядно подсевшие за ночь батарейки.
Возвращаться назад не хотелось. Я выбросил сигарету и пошёл домой.
Днём меня разбудил телефон. Звонил Попов и зазывал к Зисманам, которые уже сбегали на рынок и теперь на обед готовили серьёзный стол.
За ним-то мне и поведали страшную историю о том, что вчера после посиделок мы забыли выключить плиту, которая чадила, пожирая остатки кислорода в квартире. И если бы не Попов, которому приспичило в туалет под утро, сегодня здесь никто бы не проснулся, потому что угорели бы.
Меня прошиб холодный пот, руки мелко задробили по коленкам, рот залепило сухим песком.
– Мужики, – зашуршал я чужим голосом, сдавленным и хриплым. – Это ведь я включил плитку. Хотел прикурить, а потом и забыл…
– Да ладно, – поднял запотевшую стопку Сашка. – Все живы, а сейчас вот будем ещё и здоровы. Всё нормально, жизнь продолжается!
Выпили, закусили. Старший Зисман опять плеснул по стопкам.
– А вот то, что спорили вчера чуть ли не до драки, вот это – напрасно! Интеллигентные, вроде бы, люди, неглупые, а вели себя, как дураки.
Мы с Мишкой переглянулись:
– Точно, дураки!
И выпили ещё.
Хмурое утро
Всё же в понедельник занятия должны начинаться после обеда.
А ещё лучше сделать этот день выходным, вряд ли кто будет против. Во всяком случае, студенты этому противиться бы не стали.
Интересно, какой умник поставил выпускному курсу оркестрового отделения первую пару в 8:30 утра в понедельник?! За ней вторая в 10:15, и тут же третья – ровно в 12:00. Это нормально?! Такое расписание занятий могли составить либо очень злые на весь мир люди, либо эстетствующие хохмачи.
Всю неделю – занятия дни напролёт. По вечерам готовишься сам – специальность, фоно, гармония, по ночам расписываешь инструментовку… В субботу-воскресенье работаешь – танцы, свадьбы, банкеты. Вопрос: когда отдыхать? Посидеть в компании, выпить лёгкого вина, девушки опять же… Симпатичные. Бывает, даже очень. Заснуть получается только под утро, и тут вдруг тишину взрывает гимн Советского Союза за стенкой. Оказывается, здесь соседи уже много лет используют радио как будильник, и все к этому привыкли. Все! Но я-то здесь в первый, и может, в последний раз. Я здесь причём?!
Ладно, только шесть часов, ещё можно поспать. А вот фигушки вам! – злорадно потирают руки те самые умники и умницы – составители расписания занятий. Извольте встать, умыться, одеться, и поспешите за парту, к знаниям!
В ответ выпускники-оркестранты крутили свои фиги. Мы просто не ходили на первые две пары. А вот третью задвинуть не могли. Это были два часа симфонического оркестра, которым руководил заведующий отделением Геннадий Васильевич Розанов.
Утро этого понедельника тоже не несло с собой позитива. Над городом висело низкое небо, вдавливая головы в плечи невесёлых пешеходов, спешащих по своим делам. Северный ветер, за ночь собравшийся с силами, толкал в спину одних граждан и бросал колючками снега в лица других. Настроения это не поднимало никому.
Не только пешеходы, но и автомобили перемещались по городу с большой осторожностью – на тротуарах и магистралях было очень скользко. Люди падали, вставали, матерились и шли дальше. Автобусы шлифовали центральную улицу Ленина и никак не могли вскарабкаться на сопку.
А как вчера всё было хорошо!..
В ясном небе ярко светило солнышко и даже пыталось пригревать. Народ высыпал на улицу целыми семьями, никто никуда не торопился, не бежал. Все гуляли неспешно, улыбались друг другу, радуясь солнцу, свету, какому-никакому теплу. В тональности всеобщего настроения духовые оркестры играли марши и вальсы, под аккомпанемент которых кружили пары. Аромат жареного мяса в виде кодированных сигналов достигал соответствующих отделов головного мозга и моментально раззадоривал аппетит. Сочные шашлыки, румяные блины, вино рекой. Наступающая весна будоражила молодую кровь и влюбляла во всех девушек сразу.
Масленица…
По-видимому, у наших студентов праздник удался.
Даже к Розанову на третью пару явилась лишь половина состава оркестра. Из присутствующих ещё добрая половина только обозначилась в зале. Очень хотелось спать. А ещё – попить чего-нибудь холодненького. Пивка, например…
Геннадий Васильевич сделал отметки в журнале, буркнул «разберёмся!» и встал за пульт.
Играли Бетховена, увертюру «Эгмонт». Пока «смычки» разбирали вступление, трое представителей медной духовой группы, склонившись над пюпитрами, уткнулись в ноты. Ни Пикунов, ни Лабзин, ни я и не думали изучать текст, который нам предстояло играть. Мы даже его не видели, потому что глаза наши были закрыты. Троица дружно дремала, досматривая сны, прерванные будильником, женой или громким гимном по радио за стенкой. Вот сейчас и «докручивались» сюжеты, интересно же, чем там всё закончится?
Только вот звуки какие-то посторонние мешают. Что это так назойливо и громко стучит? Ещё и кричит:
– Медная группа!..
Это же нам!
На задворках оркестра из-за пюпитров вынырнули три сонных физиономии. Глаза быстро забегали по нотному тексту – где играем?
Розанов ещё раз постучал дирижёрской палочкой по своему пульту, поднял руки – внимание!
– Геннадий Василии! – неожиданно прервал творческий процесс Пикунов. Розанов опустил руки. – Это… Простите, прослушал. С какой цифры, вы сказали?
Я такого вопроса задать не мог по определению, потому как «молод ишшо», а уже невнимателен. Юрий Пикунов – дело другое. Человек взрослый, серьёзный, состоявшийся музыкант, не чета молодёжи. Розанов назвал цифру и бросил на меня раздражённый взгляд – а на ком ещё оторваться?
– И-и р-раз! – взмахнул руками дирижёр.
Партии были простые и мы их «слабали» с листа. Но что такое три инструмента, к тому же – не главных, когда в партитуре прописано не менее шести аккомпанирующих голосов. Туба, тромбон и валторна выдали лишь малую толику задуманного великим композитором. А если ещё брать во внимание состояние и настроение музыкантов… Наверняка Бетховен представлял себе этот фрагмент «Эгмонта» иначе.
– Играете, как «жмура» несёте, – заступился за классика Батырев, сидящий за третьим пультом у вторых скрипок.
Владимир Батырев – молодой педагог струнного отделения, первый год работал в училище. Мы с ним не общались. Долгое время даже не знали, кто это такой. Ходит себе мужичок при английских усах «а-ля доктор Ватсон», везде футляр со скрипкой таскает с собой. Потом узнали, что преподаватель, а в кофре у него – альт, а не скрипка. Нам-то какая разница?
Розанов переключился на «деревяшек». Справа от нас закрякали, засвистели кларнеты и флейты.
– Слышь, – наклонился Лабзин к молодому педагогу. – Если ещё будешь чё-то…
Кларнет, следуя пожеланиям композитора, забрался высоко, испугался и громко киксанул.
Пикунов закончил мысль Виктора:
– …То сам «жмуриком» станешь!
Мне показалось, что я тоже должен что-то сказать, за компанию. Надо же было поддержать товарищей. Я и поддержал:
– Точно!
К такому разговору молодой педагог оказался не готов. Батырев растерялся и внимательно посмотрел на нас – не розыгрыш ли? На наших серьёзных лицах он прочёл ясный ответ – нет!
Да и какие тут шутки? Есть дирижёр оркестра, который имеет право делать нам замечания, давать советы, отчитывать, в конце концов. Аты, дядя, кто такой, откуда занесло сюда? Здесь люди уважаемые, сделавшие себе имя в музыкальных кругах, да и по возрасту тебе не уступают. Так что сиди себе тихонечко да пиликай на скрипочке… Ах, да, на альте! И впредь «суши» мозг своим «смычкам»!
Жёстко, конечно, но по делу.
Уткнулся Батырев в ноты и больше в нашу сторону даже не смотрел.
Прикуривая, Лабзин посетовал:
– И так день тяжёлый, а ещё этот настроение портит!
– Кто? – не понял Пикунов.
– Да этот, – Виктор кивнул головою в сторону двери. – Скрипач…
– А-а-а, – протянул Юра, махнул рукой – проехали! – и, улыбнувшись, переключился на другую тему: – Короче, у нас вчера в кабаке…
Да, вчера везде хорошо было! А вот сегодня…
Всё же надо понедельник делать выходным днём!
«Водник» – чемпион
С Костроминым и Крициным мы сидели на трибунке магаданского стадиона, наблюдая, как на пыльном поле без единой травинки гоняли мяч «Портовик» и «Динамо». Матч ничего не решал в распределении мест в итоговой таблице, но отсутствие интриги не отразилось на футболе как на зрелище. И дело не в самой игре, хотя мужики рубились, нисколько не жалея ни себя, ни соперников. Аудитории не давал скучать главный рефери – пузатый Утюцкий, и болельщики вовсю веселились, отпуская колкости в его адрес.
– Утюг, ты бы вышел хоть разок из центрального круга!
– Утюцкий, не ходи никуда, береги себя!..
– Товарищ судья, несите себя нежно!
– Утюг! Хватай пузо, пошли пиво пить! – охмуряли зрители арбитра.
Действительно, бегать судье было крайне сложно, поэтому он только ходил по полю. Его большущий живот редко пересекал границы центрального круга, а если всё-таки пересекал, то недалеко. При этом Утюцкий умудрялся определять нарушения в эпизодах, которые разыгрывались на приличном расстоянии от него. Без сомнений арбитр назначал угловые, штрафные, раздавал карточки и назначал пенальти. В этих случаях он всё же выползал из центра и медленно, под овации трибун, следовал к точке. Пробивался одиннадцатиметровый, и Утюцкий неспешно возвращался в свою вотчину – центральный круг, получая новую порцию едких реплик.
На следующий, последний матч областного первенства вышла только одна команда – «Водник», досрочно обеспечившая себе титул чемпиона. Их соперники, авиаторы «Сокола», видимо, рассудили так: зачем тратить силы и время, если и так уже всё ясно?
Диктор под аплодисменты болельщиков поздравил команду морского торгового порта с победой. Футболисты, хлопая в ладоши над головами, поблагодарили зрителей, и на том все разошлись.
Вечер подходил к концу, «Приморский» был переполнен.
Работа кипела – «заряд» за «зарядом». Из песен выбрасывались совершенно ненужные в такое время вступления и проигрыши, а нередко и – один из куплетов с припевом в придачу. Сейчас главное – объявление: кому, от кого. Подавать его надо громко, чётко. Хорошо, когда заказчик в твоём поле зрения, желательно видеть его реакцию. Вот он уже за столом, общается с друзьями, смеется. Обычно первые слова «объявы» не доходят до адресата, они лишь привлекают его внимание, поэтому приходится её переворачивать, повторять, чуть изменив:
– Для нашей гостьи, прекрасной Елены в память о сегодняшнем вечере в подарок от Михаила…
Здесь надо обязательно сделать небольшую паузу. Михаил, услышав своё имя, замирает со стопкой в руке. Глядя в сторону, он поднимает вверх указательный палец свободной руки: «Внимание!» – и, чуть заплетаясь языком, призывает к тишине:
– Тихо-тихо!..
За столом смолкают разговоры и всем хорошо слышно:
– …«Миллион алых роз» от Михаила для прекрасной Елены!
Довольная компания выпивает, дружно поднимается из-за стола и, разбившись на пары, отдаётся танцу.
В тот день в «Приморском» гулял и «Водник». Начальнички всех уровней из морского порта, сами футболисты, их дамы так широко отмечали победу в областном турнире, будто они стали первыми в чемпионате СССР. Столы ломились от угощений, в паузах между музыкальными отделениями раздавались многочисленные дорогие подарки, и почти все песни тем вечером были адресованы ведущим игрокам и команде в целом.
В общем, всё было чинно, пристойно. До поры до времени.
Всегда в большой компании обязательно найдётся какой-нибудь «носорог», который испортит вам настроение. Нашёлся таковой и в этот раз.
До конца работы – минут пятнадцать, «зарядов» – куча, и все надо отработать. В голове у каждого из музыкантов по паре «объяв», ничего нельзя забыть, ничего не перепутать. Играешь и поёшь в такие минуты на полуавтомате.
В такую вот горячую пору подходит ко мне очередной клиент. То, что это – «носорог», я понял не сразу. Обычный пьяный мужик суёт пятёрку и зачитывает «объяву». Сцена в «Приморском» высокая – метр с лишним – я присаживаюсь на корточки, чтобы лучше слышать заказчика. Тот просит популярную тогда песню из «Машины времени» «За тех, кто в море». От близких друзей для победителей из «Водника». Я без особого желания беру «квинту» – дядя, пришло время червонцев! – киваю: сделаем через пару-тройку вещей. Мужик меняет пятёрку на две зелёненьких трёшки. Щедро подбросил! Я покрутил головой: не получится, заказов много. А моему собеседнику по фигу, упёрся – сейчас давай, и всё. Вот тогда я пригляделся к нему внимательнее, вижу – «носорог»!
Диалог закончен. Ещё раз покрутив головой – не успеем – я выпрямился в полный рост. И тут нетрезвый клиент, ухватив меня за штанину, с силой дёрнул вниз.
В «Приморском» я работал на замене – вместо музыканта, уехавшего в отпуск. Свой инструмент он забрал, а оставил жуткий самопал, который, посмеиваясь, все называли почему-то «Фендер Люксембург». Эта пародия на бас-гитару больше напоминала лопату и по звучанию, и по форме. К небольшому корпусу был приделан толстенный, как черенок для лопаты, гриф. Он был таким тяжёлым, что когда в перерыве между песнями я, убрав громкость, прислонялся к аппарату и убирал руки в карманы брюк, гриф сразу валился влево.
Как я не рухнул со сцены, не знаю, но то, что устоять на ней мне помог неуклюжий смешной «Люксембург» – факт!
Стараясь сохранить равновесие, я отпустил инструмент и стал помогать себе, балансируя руками. Тяжеленный гриф почувствовал свободу и полетел вниз. Через мгновение, набрав приличную скорость, гриф-черенок опустился на голову беспокойного заказчика. Через пару секунд, выпрямившись, я бросил взгляд на своего оппонента. Явно он находился в нокдауне – стоял с открытым ртом, смотрел перед собой невидящим взором и наконец-то молчал.
В пустом зале туда-сюда сновали официанты, убирали со столов, снимали скатерти, поднимали стулья.
Мы, разбросав честно заработанный «парнас», сидели за служебным столиком и выпускали пар – пили кофе, курили и говорили на разные отвлечённые темы. После случившегося инцидента у меня настроение было не очень.
Вот, забрюзжал я, тоже мне, чемпионы. Мы им – радость, а они нам – гадость!
– А при чём здесь чемпионы? – удивился Юра Пикунов. – Нормальные себе ребята. А паршивая овца в любом коллективе всегда сыщется. Да и чувачок этот не из команды, а так, с боку припёка.
Юра закурил новую папиросу.
– Таких и всяких других случаев у тебя ещё много будет, – «успокоил» старший товарищ. – Если думаешь работать в кабаке, должен быть ко всему готов. А «Водник» здесь ни при чём.
И в самом деле, чего я на них надулся? Ребята лучше всех сыграли в чемпионате, смотрелись на поле увереннее других, техничнее, умнее. По праву стали первыми. И погуляли сегодня славно, опять же – денег нам не жалели…
Нет, всё-таки «Водник» – чемпион!
На шару!
Ваня Гемотваль был первым чукотским кларнетистом.
Надо сказать, свою малую родину он не посрамил. Например, те же марши Ваня лабал весьма неплохо. Зубрил, конечно, доводил их почти до автоматизма, но играл ведь! Очень уж любил Иван Петрович эти строевые марши.
А вот с обязательной программой складывалось не всё так гладко. Вещи давали Ване не такие сложные, как, например, тому же Попову. И внимания к себе, и времени Гемотваль требовал значительно больше, нежели Олег.
Вот стоит Ваня в классе перед пюпитром с нотами, разбирает новую вещь, которая, как и все произведения кларнетного репертуара, весьма непроста. Медленно идет процесс, тяжело. То нотки не те вылетают, то ритмически что-то не выхиливается, а то заберётся Ваня вверх и летит из чёрного раструба «петух» – громкий, визгливый кикс. Выругается музыкант коротко, но ёмко, отвернётся от пюпитра и заведёт «Егерский марш». От начала и до конца сыграет, ни одну репризу не пропустит. Хорошо сыграет, чисто, с душою.
Но потихонечку, такт за тактом, мало-помалу, первый чукотский кларнетист расширял свой репертуар и его «сучок» со временем выводил «для души» не только марши, но и вещи посложнее.
Ещё будучи «абитурой», молодые люди на лету хватали разные сленговые словечки, популярные в среде музыкантов, и густо пересыпали ими свою речь. Молодёжи казалось, что таким образом можно быстрее привлечь к себе внимание музыкального бомонда, быть признанным там своим.
Юноша с румянцем во всю щёку, где только начинает виться первый пушок, нарочито громко – чтобы слышали окружающие – говорит своему приятелю:
– Да-а, клёво мы вчера с чуваками покиряли! Башлей немного осталось, пойдём в «Асторию», побирляем, а то что-то тремоло у меня с утра – полная лажа!.. Ща посурляю на дорожку, и – в кабак!
Парень только что окончил восьмилетку, и «клёво покиряли» – это стакан-полтора сладкого «Рубина», купленного на «башли» родителей. На оставшиеся деньги он приглашает товарища пообедать в ресторане «Астра». Молодому человечку нет ещё и шестнадцати лет, но речь его – уже не юноши, а матёрого кабацкого лабуха.
Ваня Гемотваль к своим двум языкам – чукотскому и русскому – с радостью добавил и музыкальный сленг. В буфет он шёл «бирлять», в общагу – «друшлять», в магазине Иван «башлял» за «кир».
Язык этот несложный так запал в душу человеку, что освоил он его довольно быстро. Ване казалось, удивить его уже нечем, мол, всё он уже знает. Как выяснилось – не всё.
Попросил он однажды закурить у Вольнова.
– Что, Вань, на шару и дымок сладок? – улыбнулся Игорь, угощая кларнетиста табаком.
– Ага, – ощерился Гемотваль. – На шару!
Пропал Ваня! Так ему запало это «на шару», что целый день он ходил по училищу, сообщая всем о звучном пополнении в своём словаре:
– На шару!
И смеялся от души, обнажая некрасивые мелкие зубы.
В буфете:
– Вань, дай десять копеек…
– На шару! – Иван щедро отваливает горсть мелочи.
В курилке:
– Вань, есть папиросы?
– На шару! – парень достаёт пачку «Беломора».
– А спички?
– На шару!..
– Ваня…
– На шару!
Такое несчастье может случиться с каждым.
Приклеится словцо к языку, как жвачка к подошве ботинка, и маешься с ним целый день. Вставляешь его в свою речь, где надо, а чаще – совсем не к месту. Уже злишься, начинаешь выходить из себя, а словцо не отпускает, накрепко засело. Сидит долго, до тех пор, пока само себе не надоест. Лишь после этого выбирает себе новую жертву и приклеивается к ней.
Сначала было весело, потом не очень. Коллега стал порядком надоедать со своей «шарой». К обеду он всех достал.
Вольнов, парень прямой, вволю отвеселившись, вдруг посерьёзнел и заявил:
– Ваня, ещё раз скажешь, дам в глаз!
И добавил, подмигнув нам с Поповым:
– На шару причём!
Иван знал не понаслышке, что с Вольновым шутки плохи. Взял он свой кларнет и скрылся в пустом классе – от греха подальше. В паузах между маршами из-за двери негромко доносились высокие шипящие, по которым нетрудно было догадаться, какое слово там твердил Гемотваль.
Музыкальная литература сменила сольфеджио, после народного творчества шли индивидуальные занятия по специальности, общему фортепиано, родственным инструментам…
Вечером на Ваню было больно смотреть. Стоит человек в коридоре у окна бормочет что-то, и вдруг громко выдаёт:
– На шару! Шара!.. На-а ша-а-ару!
Походит взад-вперёд, остановится на месте и опять:
– Ша-ра! Шара! На ша-ру!..
Вольнов ушёл домой, и Ваня вырвался из тесного кабинета на простор. Он давно перестал улыбаться, ничего вокруг его не радовало.
Немного постоит парень молча, глядя в окошко. Потом вдруг покрутит длинноволосой головой, и опять за своё:
– На шару!..
Мы с Поповым смотрели на товарища с сочувствием, не зная, как ему можно помочь.
По лесенке бодро сбежал Дмитрий Монахов, молодой педагог, по совместительству – комсорг училища, который каждый раз при встрече сватал нас с Олегом в свой коммунистический союз.
И теперь Монахов не преминул использовать минутку для агитации:
– Попов!
– Я! – вытянулся Олег, как новобранец перед «дедушкой».
– В понедельник идём в горком.
– Зачем? – у Попова глаза становятся круглыми.
– В комсомол вступать будем, – берёт быка за рога Монахов.
Комсорг перевёл строгий взгляд на меня.
– И товарища твоего прихватим.
– Не знаю, как товарищ, а я не готов к такому серьёзному шагу, – продолжал валять дурака Олег.
– Э-эх, – улыбнулся педагог. – Олег Попов, он и есть Олег Попов. В комсомол тебе надо, Попов! Хоть немного серьёзнее станешь. Правильно, Ваня?
Что мог ответить в это день несчастный кларнетист?
– Ну-у… – несколько потерялся Монахов, пытаясь как-то собрать всё вместе. Видимо, несомненная польза, полученная от молодёжной организации абсолютно бесплатно, удобно выстроилась в голове комсомольского вожака. Он увидел в Иване союзника.
– Вот ты бы, Ваня, как старший товарищ разъяснил всё молодёжи, растолковал им популярно.
Гемотваль хотел было сдержаться, но не получилось. Монахов поправил очки и насторожился:
– Ну да, а как же иначе у нас – комсомольцев? Не за деньги же!..
Он положил руку на плечо нашего старшего товарища, и будто опытный психиатр по-доброму заглянул в карие глазки учащегося. Ничего хорошего он там не увидел, а после очередного «на шару!» поспешно убрал руку с Ваниного плеча.
– Ладно, – вдруг заторопился Дмитрий Викторович, бросил взгляд на часы на руке и удивительно быстро исчез.
Слёзы катились из глаз ручьями, животы болели от смеха. Ваня смотрел на нас с Поповым, смотрел, махнул рукой, коротко бросил главную фразу дня и тоже пошагал куда-то.
Спустя час Ваня ввалился в класс, где сидели мы с Олегом. И по виду, и по запаху, который сразу заполнил небольшой кабинет, было понятно – парень выпил, и немало.
– О, ребята!.. – Ваня полез обниматься и лобызаться, что, понятно, нам не понравилось. – А я выпил!
Чистосердечное признание повеселило:
– Да ну?! – якобы удивились мы. – На шару, небось?
– Нет! – чуть ли не крикнул Иван. Погрозил в сторону кулаком, собрался и спокойнее добавил:
– В магазине купил… Сам. Купил…
Сленговое «на шару» Ваня больше не использовал в своей речи. Да и действительно, зачем, если в русском языке есть несколько всем понятных синонимов?
Старший пионер
Когда мне прикололи на рубашку октябрятскую звёздочку, я расстроился. Нет, диссидентом я никогда не был. Просто мне и ещё паре одноклассников не хватило аккуратных пластмассовых звёздочек с фотографией улыбающегося кудрявого Володи Ульянова. А повесили на нас грубые железные звёзды с бронзовым юным Ильичём по центру.
Расстраивался я недолго – скоро пришло время вступать в пионеры. Накануне очередной годовщины Ленина мы всем классом зубрили текст «Торжественного обещания» своим же товарищам. Классная дама у каждого принимала «Обещание» и лишь после этого отпускала домой.
Как потом выяснилось, знать наизусть текст совсем необязательно, вся торжественная линейка продекламировала его хором. Я старался вместе со всеми, но от волнения забыл про Коммунистическую партию, запнулся, остановился, хотел было догнать, но не успел. «…Всегда выполнять законы пионеров Советского Союза», – нестройно закончили мои товарищи. Под сбивчивый перестук барабанчиков и безбожно фальшивящий горн нам быстро повязали галстуки. Наступили пионерские будни с ворохом мишуры из линеек, заседаний советов, собраний отрядов.
В седьмом классе, когда уже никто не носил красных шейных косынок, кому-то из идеологически продвинутых педагогов пришла идея озвездить нас в старшие пионеры. Что это такое, никто толком не знал, но цель акции стала понятна на самом мероприятии.
Громко объявляя имена и фамилии, из наших плотных рядов выдёргивали по одному. Вяло жали руку, говорили дежурные слова, соответствующие моменту: «Давай! Вперёд! Ура!»… Ещё вручали круглый значок с топорной аппликацией под стёклышком – на сером фоне две бордовые буквы «СП» и языки костерка над ними. Такие значки с персонажами популярных мультфильмов продавались в киосках «Союзпечать», а наше школьное руководство, разорившись на несколько десятков штук, нашло им практическое применение. Так симпатичные Чебурашки, винни-пухи и прочие карлеоны уступили место уродливому, придуманному наспех знаку.
Получив кругляшку на грудь, мы, уже старшие пионеры, оставались рядом с группой педагогов во главе с пионервожатой. Когда значки закончились, напротив этой компании стояло десятка полтора наших товарищей из обоих седьмых классов.
Слово взяла директриса школы, заклеймив позором в своей речи лентяев, двоечников и прогульщиков. Её в один голос поддержали классные руководители, а жирную точку поставила завуч, которая договорилась до того, что взять бы всех этих вот, с позволения сказать, учеников, да и выгнать взашей из нашей, в общем-то, приличной школы с «волчьим аттестатом». Понятно, с таким «дипломом» ничего им хорошего в жизни не светит.
– А там, – зловеще блеснули стёкла очков завуча, – и до тюрьмы недалеко!..
На «изгоев» было больно смотреть. Они все склонили головы под пристальными взглядами старших по статусу и по возрасту – пионеров и педагогов, растерянно переминались и желали одного – быстрее бы закончился этот невесёлый цирк!
Мне вспомнились сцены расстрелов в фильмах про войну, и мысленно в руках наших учителей тут же нарисовались автоматы. Картинка получилась вполне соответствующая моменту.
После школы я в неважном расположении духа навестил Попова. Сел в кресло и вполне серьёзно заявил:
– Знаешь, Олег, а я ведь больше не пионер…
Попов, который всегда отрицал всё коллективное и, по-моему, никогда не был ни пионером, ни даже октябрёнком, остановился посреди домашней суеты и немного удивлённо спросил:
– А кто ты теперь?
– Теперь – старший пионер, – невесело сообщил я о своей новой ступени в партийной иерархии.
– А это как? – неожиданно заинтересовался Олег.
Я пожал плечами:
– Не знаю.
Попов расхохотался так, что потом долго не мог остановиться, утирал выступившие слёзы, смотрел на меня и опять хохотал.
– Вот ведь придумали, козлы!.. – не унимался Олег. – Пионэр, да ещё и старший!..
И опять заходился в смехе.
Успокоившись, Попов покрутил в руках значок «СП» и вполне серьёзно сказал:
– Клёвая вещь!
На следующий день я пришёл в школу с тем же кругляшом на лацкане пиджака. Только теперь на нём вовсю улыбался Джордж Харрисон, а над головою битла красовались аккуратно вырезанные с той же фотографии три коротких слова:
LET IT BE.
Она – женщина
Одно время все носились с национальной идеей. Носились, пытались найти её, а может, придумать, да и относились. Махнули рукой и забыли про это благополучно. Не было её, мол, сто лет, и ещё столько же не надо. Без неё как-нибудь. Да и народ уже сплачивать вроде бы не надо – он сам, разобравшись, что к чему да как, давно сплотился, как мог. Каждый вокруг себя.
И ничего, нормально!
Слава Богу, теперь не надо всеобъединяющую национальную идею изобретать – вроде как ни к чему.
Действительно, зачем? Искали ведь, не нашли…
А её не надо искать, придумывать не надо. Вот она, всегда рядом.
Женщина.
Та самая, которая и коня на скаку остановит, и в горящую избу…
На подвиг вдохновит и сама Родину защитит.
Она и поле вспашет, если что, засеет его, а потом и урожай соберёт. Перемелет зерно в муку, тесто поставит, хлеб испечёт, на стол подаст, разрежет, кусочек румяный в рот положит. Книжку напишет, на сцену выйдет, больного излечит, дом построит, закон примет, в космос слетает.
Между делом, как бы между прочим, она ещё и умоет, накормит, спать уложит. Постирает, заштопает, погладит. И к жилетке прижмёт, слёзы высушит, сопли утрёт. Выслушает, поймёт, простит. Детей родит, воспитает их, выведет в большую жизнь. И родителям позвонит, приедет, поможет всегда. Друзей примет радушно, заботой их окружит, душевной теплотой поделится. И слово крепкое мимо пропустит, обиду стерпит, семью сохранит.
Такая она – русская женщина. Добрая, заботливая, мудрая. Мать, жена, сестра… Она отдаёт всё, что у неё есть, даже больше, чем есть. А что получает за это? Как живёт, что видит, что слышит?
Вот и вся национальная идея – наши женщины должны жить так, как они того заслуживают. Созерцать красивое, слышать доброе. В благодарность за свой титанический ежедневный труд они должны быть окружены вниманием и заботой.
Чтобы донести это до общества, необходимо время, терпение и возможность – от «Бибигона» до «Первого», на радио и в прессе, в метро и на улице. Надо снимать фильмы, издавать книги, наполнить мыслью Интернет.
Нужно говорить, писать, показывать, чтобы крепко-накрепко въелось в гены будущих поколений.
Пройдут годы, и общество обязательно изменится. Тогда оно просто не сможет не измениться.
Мы станем намного лучше, добрее, потому что научимся понимать и будем всегда помнить:
Она – Женщина!
Некоторые агитационные плакаты и реклама СССР
Владимир Маяковский, Александр Родченко, 1923 г.
Неизвестный художник, 1925 г.
Неизвестный художник, 1926 г.
Виктор Корецкий, 1939 г.
Нина Ватолина, 1941 г.
Х. Ерганжиев, 1946 г.
Виктор Говорков, 1947 г.
Ираклий Тоидзе, 1947 г.
Виктор Говорков, 1948 г.
Нина Ватолина, 1948 г.
Виктор Говорков, 1949 г.
Виктор Корецкий, 1951 г.
Борис Решетников, 1957 г.
Анатолий Мосин, 1958 г.
Виктор Говорков, 1964 г.
Комментарии к книге «Рекламная пауза», Артем Михайлович Бочаров
Всего 0 комментариев