«Первое свидание»

Первое свидание (fb2) - Первое свидание [сборник] (Настоящее прошлое) 2352K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Артем Михайлович Бочаров

Артём Бочаров Настоящее прошлое. Первое свидание

© Грифон, 2010

© Бочаров А., автор, 2010

© Е. Абросимова, Б. Дзгоев, оформление, 2010

* * *

Тем, кто родился в СССР, маршировал на праздниках песни и строя, «балдел» от «Битлз» и «Дип Пёрпл», «кадрил» на «скачках» под итальянцев и «Машину»… Тем, кто в 90-е остался человеком.

Про бабу

Солнечным утром 3 июля 1969 года я приехал в Новосибирск к бабушке. Сколько мне предстояло у неё гостить, никто не знал. Мама осталась в украинском городке Каланчак – завершать бракоразводный процесс, определяться со своим, а значит, и с моим будущим. Пока же суд да дело, я потихоньку осваивался на земле сибирской, которая, надо сказать, встретила меня не очень-то и гостеприимно.

Ребятишки во дворе дома номер 3 по улице Челюскинцев буквально лопались от смеха, когда я начинал с ними говорить. Так был смешон для них мой суржик – язык, на котором говорят многие в Малороссии. Я вежливо здоровался со всеми, деловито представлялся – пацанов сгибало пополам. Держась за животы и хохоча, они продлевали себе неожиданный ништяк:

– Хохол, хохол!.. Скажи, а как там по-вашему…

Стараясь говорить правильно, я чеканил слова чуть ли не по слогам. От этого всеобщее счастье вокруг становилось безбрежным.

В слезах я прибегал домой и, уткнувшись лицом в бабушкин халат, вопрошал у неё горько:

– Бабуля, ну почему меня хлопцы хохлом дразнят?!

Бабушка гладила мою белобрысую голову, успокаивала и объясняла, что и как мне надо делать. Рецепт был прост – сейчас пока нужно меньше говорить, а больше слушать, как говорят вокруг, и запоминать это.

Через две-три недели жизнь наладилась. Я уже довольно прилично изъяснялся на русском, и ребятня во дворе стала забывать, что я – вроде бы хохол. Быстро выветривался из моей короткой тогда памяти и суржик – новая среда, другой язык.

Пролетело несколько беззаботных месяцев.

А потом наступил Новый, 1970-й год и был новогодний утренник для детей новосибирских партийных боссов, куда я попал благодаря протекции родного дядьки, крутившего тогда баранку обкомовского «членовоза».

К Деду Морозу, который – то ли от усталости, то ли от чего другого – откровенно дремал под ёлочкой, выходила карнавальная детвора. Снежинки, зайчики, лисички и медвежата читали стихи, пели песни, танцевали. Затем радостные детки бежали к родителям, прижимая к себе игрушку, выловленную Снегурочкой в мешке у Деда.

Мне тоже хотелось игрушку. Я тоже знал стихи и песен немало мог спеть. А ещё в детском саду мы танцевали летку-еньку, аппликации делали разные и из пластилина лепили много чего. Там, в украинском Каланчаке…

Я смело вышел к ёлке. На немолодом лице внучки Деда Мороза, пытаясь воспроизвести улыбку, потянулись неровно накрашенные губы:

– А ты что расскажешь нам, мальчик?

– Стих, – бойко ответил мальчик.

– Про кого стих? – старалась Снегурочка за двоих.

– Про бабу, – удовлетворил я любопытство.

По рядам партийных родителей прошелестел еле уловимый бриз: «Товарищи! Чей ребёнок?!». Сигнал «Внимание! Тревога!» незримо повис над верхушкой сибирской красавицы-ели. Почувствовав состояние родителей, смолкли и вышколенные обкомовские дети.

– Про кого?! – проснулся и закашлял Дед Мороз.

– Про бабу, – спокойно поведал я хозяину зимы.

По наступившей тишине, смущённым переглядываниям Деда, внучки и других взрослых, я понял – что-то тут не так, и даже предположил – наверное, сольные выступления закончились. Сейчас все дружно пустятся в хоровод.

Подарок уплывал из рук.

Я демонстративно набрал в лёгкие воздух. Дед Мороз тихо поинтересовался:

– А это новогодний стих-то?

Утвердительно кивнув, на выдохе я озвучил название произведения. Громко, как учили:

– «Про бабу»!

Аудитория молча смотрела на меня. Такое внимание, конечно, льстило и ещё больше воодушевляло перед исполнением.

Вновь наполнив лёгкие, на едином дыхании я лаконично выдал:

Стоит баба снегова — Здоровенна голова! Поглядает баба скосу: Кто украл у нэи носу?!

Стишок этот незатейливый я выучил к прошлогоднему новогоднему утреннику в детском саду в Каланчаке. Мама нашла его в книжке-раскраске. На одной страничке там стоял грустный снеговик без носа, а в углу другой – оглядываясь на пострадавшего, трусливо бежал заяц с морковкою в зубах.

После моего выступления под ёлкой повисла непродолжительная пауза, которую прервал высокопоставленный мужской голос:

– Во даёт, хохлёнок!..

И все сразу засмеялись, вдруг стало весело вокруг, зааплодировали все. Дед Мороз тоже смеялся, больно тыкал меня одной варежкой в живот, неприятно трепал по голове другой, и почти кричал, стараясь донести сквозь оживлённый гул:

– Молодец! Ай, молодец!..

У меня же настроение было испорчено – опять хохлом обозвали! Хохлёнком… Ну какой я им хохол?!

Дед Мороз засунул руку в мешок и вытащил мне в подарок игрушку – маленькую пластмассовую гитару. Было на ней всего четыре струны, которые имитировали натянутые на миниатюрные колки резинки-венгерки.

Словно знал Дед, что когда-нибудь возьму я в руки бас-гитару, и долгие годы буду зарабатывать этим инструментом себе на жизнь.

На краю земли

Обычная реакция людей, узнавших, что я родился в Магадане:

– Ух, ты! Это же на краю земли!..

Ни фи-га, дамы и господа, до самого края ещё далеко!

В начале августа 1980 года археологическая экспедиция, в состав которой я входил, вылетела на «Ту-154» из Магадана в Анадырь. Потом тряслись до посёлка Лаврентия в стареньком «Ил-14», где мы сидели на простых деревянных лавках, расположенных вдоль бортов самолёта. Этот незамысловатый интерьер мне был хорошо знаком по фильмам про наших разведчиков, которых забрасывают в тыл врага, или картинам про их шпионов, которые десантируются на нашу территорию.

Незадолго до посадки в Лаврентия пилот-ас раскрасил наш будничный полёт яркими впечатлениями. Он так лихо закладывал машину на бок, что один ряд пассажиров чуть ли не вертикально зависал над другим, сидящим напротив. Кто-то, не удержавшись за скамейку, летел вниз и прилипал к иллюминатору, где прямо под ним, казалось, совсем рядом, раскинулась разноцветная тундра. Самолёт ненадолго принимал своё обычное положение и потом резко ложился на другое крыло. Вдавленные спинами в фюзеляж, мы тоскливо смотрели в противоположные иллюминаторы на бескрайнее вечное небо. С той стороны, не удержавшись на верхней скамье, прямо на меня скатилась симпатичная юная барышня в расстёгнутой жёлтой куртке. Я стал помогать ей принять более удобное положение, мы возились, невольно прижимались друг к другу, и что-то доселе непознанное, привлекательно упругое, удобно легло мне в ладошку. Но тогда всё это пронеслось мимо моего юношеского сознания, потому как оно – это самое сознание, было занято одной грустной мыслью: «На хрена я сюда полетел?!».

Рядом со мной невозмутимо, словно индейский вождь на троне, восседал на лавке Сергей Михайлович Тэн. Это – наш руководитель. Эскимос по национальности, археолог, учёный с какой-то там даже степенью. Может, степень и придавала ему такую уверенность в кувыркающемся самолёте? Шутка, конечно. Просто бывал Сергей Михайлович в этих краях много раз, оттого и хорошо знал повадки местных воздушных лихачей.

После благополучного приземления мы с Игорем Чернявским, ещё зелёные, но уже счастливые, закинув за плечи рюкзаки, направились в посёлок. На выходе с лётного поля нас встречал небольшой транспарант на чукотском:

Еттык, тумгытури!

– И вам не хворать! – озвучил наш ответ на приветствие аборигенов «полиглот» Чернявский.

С Игорем мы учились в одном училище, и даже специальность у нас была одна – тромбон. Правда, Чернявский был старше меня на год и тем летом уже перешёл на третий курс.

Несмотря на небольшой жизненный опыт, ему казалось, он знает почти всё на свете, в том числе и языки всех народов мира. Так что, если не знаете вы, к примеру, чего-то – не проблема: спросите у Чернявского, он всё расскажет. Есть трудности с переводом? Тоже не беда – Игорь переведёт хоть с языка древних майя. Вроде бы всё здорово, но при этом всегда нужно было помнить о главном – насколько достоверна полученная информация. Нередко она вызывала большие сомнения, порой – откровенно веселила.

Как все студенты, в свободное от учёбы время коллега где-то подрабатывал. Вот на каникулах и подвернулся случай с экспедицией. Вернее, подвернулся этот случай нам с Поповым, но Олег неожиданно «сел» на месяц в кабак, и в стареньком «Иле» над Лаврентия зеленел от страха со мной не он, а Чернявский.

Тэн, Игорь и я, собственно, и есть вся археологическая экспедиция.

А что не так?

Десять дней мы прожили в гостинице.

Тэн куда-то бегал, суетился, с кем-то договаривался. Но на остров Ратманова – нам было нужно именно туда – как назло, никто не плыл, никто не летел.

В ту пору телевидения в Лаврентия не было. По вечерам мы с Игорем ходили в кино на всякие старые, заезженные на тундровых передвижках, фильмы. Нередко плёнка рвалась, в зале зажигался свет, и мы в который раз перечитывали на красном полотне над экраном приветствие чукотских товарищей очередному форуму родной партии:

XXVI съезду КПСС – мынынрынгиивын тэгмигчерэ!

Днём, коротая время в гостиничном номере, мы до одурения резались в морской бой. Когда Чернявский догонял меня в общем зачёте, я начинал мухлевать, собирая все корабли в одну кучу, а для единственного «однотрубника» оставлял всю оставшуюся акваторию. Причём корабль этот я не рисовал до последнего выстрела моего противника. Игорь каждый раз удивлялся этому обстоятельству, но радость победы отвлекала его от следствия и неминуемого разоблачения подтасовки.

При счёте 65:55 в мою пользу мы здраво рассудили – с игрой пора заканчивать! Нам уже снились разные комбинации рекогносцировки эскадры, мучительные поиски кораблей противника, лавирование под их огнём.

Более того, как-то за обедом, взглянув на Чернявского, сидящего напротив, я вдруг обнаружил, что и его лицо уже расчерчено на клетки, а в одной из них – на Е-2 – спрятался последний кораблик вражеской эскадры. А чтобы его потопить, можно просто ткнуть туда вилкой, то есть прямо в глаз своему товарищу. И всё, нет больше кораблика на Е-2!

Слава Богу, хватило ума вовремя завязать с морскими баталиями. От греха подальше!

В нашем гостиничном номере постоянно стоял дым коромыслом от «Беломора» «с ушами» – логотипом фабрики Урицкого на обороте пачки, которым мы богато отоварились в местном сельпо. Для разнообразия взяли там и махорки. Только затянули её в две толстые самокрутки, как по коридору тревожно забегали горничные: «Товарищи! У кого-то где-то что-то горит!..».

По радио между сообщениями о заседаниях Политбюро и трудовыми рапортами с полей целыми днями крутили «Малиновку» и «Танец на барабане». Крутили бесконечно, упрямо выводя их в высший круг шлягеров. Каждое утро мы делали ставки на одну из песен, но предсказать победителя было невозможно. Если «Малиновка» брала верх – 9:7, то на следующий день уверенно отыгрывался «Барабан» – 10:6.

Эфир выдавал на-гора решения партии и правительства, репортажи о передовиках производства, пел оды советским спортсменам – победителям московской Олимпиады, гремел «барабанами»…

И ни слова о Высоцком, с которым только что простилась страна, ни одной его песни.

На остров Ратманова мы приплыли на военном корабле и расположились на постой в небольшом складском помещении, где было тепло и сухо. На следующее утро мы с Чернявским уже вовсю махали лопатами на благо советской археологии, а значит, и всей мировой науки.

За пару недель нашей работы из-под земли появилось древнее стойбище эскимосов. В приложение нарыли массу всякой мелочёвки – иглы из кости моржа, наконечники стрел, осколки керамической посуды. Тэн был доволен – экспедиция удалась. Он зарисовывал план стойбища – аккуратно выложенные камни вокруг некогда стоящих здесь яранг, внутри каждой – добротно сложенный очаг. Учёный много, под разными ракурсами, фотографировал эти камушки, а заодно с ними щёлкал на камеру и своих помощников, молодых археологов.

На острове, кроме нас троих, гражданских лиц больше не было. Пограничная застава жила своей военной жизнью, мы – своей научно-исследовательской. Чтобы как-то скоротать длинные вечера, ходили в гости к воинам, где в казарме посмотрели два раза фильм «В моей смерти прошу винить Клаву К.», который здесь крутили уже две недели. Иногда перед отбоем мы с Чернявским заглядывали «на огонёк» в каптёрку и, аккомпанируя себе на гитаре, радовали служивых песнями из «мира бизнеса и секса». А после «Битлз», «Хип» и «Гранд Фанка», «на ура» шли наши «Звёздочка моя», «Там, где клён шумит»… Пограничники были рады нашим визитам – какое-никакое, а всё же разнообразие в серых солдатских буднях.

А ещё в свободное от работы время мы охотились. Бегали по скалам с рогатками и полными карманами камней, собранными ещё в Лаврентия. Стреляли по птицам, коих в том краю великое множество. Сначала мы выбрали увесистую белую птаху с крупным клювом. Мишень уж больно заманчивая – не промахнёшься! Палили по этим птичкам почём зря, кучу камней на них извели. Выстрелы ложились точно в цель, а бакланам этим – хоть бы хны!

– Отчего так?! – спросили мы у нашего мудрого руководителя.

Рассмеялся Тэн, зубки свои мелкие показал.

– Это, – говорит, – топорики. Их дробь не всегда берёт, а вы – из рогатки!

И опять зашёлся в смехе, весельчак.

Обиделись мы с Чернявским на жизнерадостного Тэна, и на топориков этих непробиваемых тоже обиделись. Хмуро набили камнями карманы и снова пошли на дело.

Над островом стоял туман, и понятно, что птицы не летали. Но какое до этого дело двум охотникам с уязвлённым самолюбием? Да никакого! Без добычи не вернёмся, и всё тут, точка!

Но прежде мы спустились от заставы на берег. Посидели молча, покурили, на воду глядя – успокаивает. Тишина. Даже море притихло, еле-еле подкатывая своими хиленькими волнами к нашим ногам.

Всё, конец медитации!..

Мастерскими щелчками отправив окурки в сторону американского острова Крузенштерна, мы быстро встали и решительно двинули на дело.

Тропинка вела между скал, и угол подъёма там был серьёзным – градусов семьдесят. Для удобства пограничники сверху протянули верёвку, с помощью которой подниматься было значительно легче. Я шёл первым, а в нескольких метрах внизу замыкал группу Чернявский. Ситуация подсказала ему новую тему для рассуждений. В соответствии с окружающей нас действительностью, парень горячо повествовал об увлекательнейшем виде спорта – альпинизме. Да это и не спорт вовсе, доказывал сам себе Игорь, а скорее, образ жизни, если вообще не сама жизнь. На этом философский спич моего «второго номера» неожиданно оборвался. Но вовсе не из-за того, что он рассказал всё, что знал. Я, делая очередной шаг, наступил на крупный камень, и когда от него оттолкнулся, двигаясь дальше, тот вдруг выпрыгнул из своего векового ложа, как живой, и полетел вниз. Заинтересовавшись шумом сверху, Чернявский поднял голову, и камень, летящий точно в шевелюру «под битла», с силой ударил товарища в его субтильную грудь. Как он удержался за верёвку, не выпустил её из рук – просто удивительно! Коротко выдохнув сдавленное «Гэть!», Игорь взял влево и проворно скрылся под выступом скалы, будто ожидал продолжения камнепада.

Обжигая руки о верёвку, я через мгновение оказался на уровне незадачливого коллеги. Его худенькое тельце влипло в каменную нишу, личико по-старушечьи сморщилось. Да, понятно, что больно, даже очень, но главное – живой!

Прилетевший ветерок с Аляски погнал туман на Чукотку, а над островом собрал кучу хмурых туч.

В скверном настроении, мы сидели в засаде за валуном и ждали.

Правильно говорят: главное – верить!

Неподалёку от нас на камень присела серая птаха, размером с голубя. Сидит, глупая, головёнкой по сторонам вертит. Две рогатки выстрелили одновременно. Птичка попробовала взлететь, но не получилось. Она забила крыльями, скатилась по камню в расщелину, где и схватил добычу сияющий Игорь.

Рано радоваться, друг мой Чернявский!

– Её надо добить, – надул щёки всёзнающий товарищ.

– Как это? – опешил я.

– Ну-у… – растерялся было знайка, но тут же нашёлся: – Из рогатки! Ты будешь её держать, а я добью.

Мне совсем не хотелось брать птицу в руки.

– Почему я должен её держать?!

– Ну ладно, – неожиданно быстро согласился Чернявский, – давай я.

Перспектива стать палачом мне тоже не улыбалась.

– Это что же, получается, тогда мне надо стрелять? – загрустил я.

– Ну да. Я ведь не могу её и держать, и стрелять тут же, – вполне резонно парировал приятель.

«А зря! Мог бы попробовать!» – раздражённо подумал я.

Чернявский разложил жертву на камне, растянув её крылья в разные стороны.

– Давай! – хорохорился опытный зверобой.

Я потянул резину с камнем, раненая птица закрыла глаза.

– Слушай! – я опустил рогатку. – Давай её отпустим, на фига она нам? У нас консервов полный ящик!

– Не, – покрутил башкой орнитолог-практикант, – она всё равно уже не жилец. И добавил:

– Стреляй.

Резина натянулась и вновь ослабла.

– А куда? – хрипло поинтересовался я.

– Что – куда? – не понял Игорь.

– Куда ей стрелять? – в горле было так сухо, будто я зачем-то поел песка.

– В голову! – определил цель юный физиолог.

Фу-ты, ну-ты!.. Прямо сама уверенность! Можно подумать, он каждый день убивает по птице.

– Или в сердце?.. – я тянул время.

– Не-е, – пробовал улыбаться киллер. Получалось кисло. – В голову!

В очередной раз я натянул резинку на рогатке. Птичка внимательно посмотрела на меня. Я отвернулся, зажмурил глаза и повёл оружием чуть в сторону.

Вопль во множество «форте» взлетел над островом и умчался дальше в небо. Высоко над нами сверкнула молния, вслед которой стал распеваться низким баритоном гром.

Многострадальный Игорёк быстро приседал, пряча левую руку где-то между ног, потом резко выпрямлялся, энергично тряс травмированной конечностью, будто стряхивал воду, дул на пальцы, матерился и снова приседал, зажимая руку ногами.

Эта сцена добила меня окончательно.

Длинно и грязно выругавшись, я от души зашвырнул рогатку в сторону мыса Принца Уэльского, вывернул из карманов оставшиеся камни и, чуть не плача, зашагал прочь от дикого сафари.

Суп из птички я есть не стал, и чтобы не видеть довольные лица Тэна и Чернявского, нахваливающих варево, вышел покурить на свежий воздух.

Тучи рассеялись. Далеко на западе солнце уходило на покой, чётко вычерчивая мыс Дежнёва. Я стоял в нескольких десятках километров от него на самом краю Земли и курил «Беломор» «сушами».

Симулянт

Идти в школу не хотелось.

Желание, конечно, не новое, но сегодня не хотелось категорически! На улице темно, холодно, ещё и метель разгулялась. Ты – за дверь подъезда, а тут – она: «Здрасьте!..». Первым делом, ошпарив лицо, глаза прищурит, а потом под пальтишко настырно лезет, пробирая до самых косточек. Бр-р-р!.. Нет уж, в постели куда лучше!

Только как это маме объяснить? Так, чтобы поняла и пошла навстречу: «Сиди, сынок, дома! Бог с ней, со школой!». И по голове бы погладила ласково.

Веским может быть только один аргумент – болезнь!

Ртуть в градуснике замерла на отметке 36 и 5, правдиво отражая состояние здоровья цветущего бутуза. И, признаться, это состояние меня вполне устраивало, а вот температура на градуснике – нет. Энергично потерев стеклянную палочку с разметкой о подушку, посмотрел – где там ртуть? Ага, 36 и 9. Пошло дело! Я повторил нехитрую операцию, потратив на неё чуть больше времени, и разогнал измеритель до сорока градусов. Ого, многовато будет! Но это не беда, градусник можно встряхнуть несколько раз и установить на нём ту температуру, которая нужна.

В комнату вошла мама. Я разметался в постели и разве что только не стонал. По моему несчастному виду даже далёкий от медицины человек мог определённо ставить диагноз: мальчик серьёзно болен.

А в это время под одеялом «больного» вовсю кипела работа – судорожно сбрасывались опрометчиво набранные градусы. Не имея возможности просто встряхнуть градусник, я щёлкал пальцем по нему, стараясь заставить ртуть опуститься на отметку, соответствующую тому же ОРЗ.

Странные звуки под одеялом заинтересовали маму. «Захворавшего» тут же разоблачили, уличив в подтасовке нужного ему показателя температуры. Одеваясь, я узнал новое и очень несимпатичное слово «симулянт», которое было созвучно другому нехорошему слову «спекулянт», значение которого знали все советские люди, даже пионеры. Сгорая от стыда, я накинул пальто и в совершенно гадком настроении выскочил на улицу.

А там – метель: «Здрасьте!..». И далее – в лицо, в глаза, до самых косточек…

В общем, ничего хорошего!

Люди учатся на ошибках.

Умные – на чужих ошибках, все остальные – на своих собственных.

Когда мне опять сильно не хотелось отправляться по колючей метели в поход за знаниями, вдруг включился мозг и быстро нарисовал в голове план действий.

Утром вместо школы я пришёл в детскую поликлинику, встал в очередь и сам себе вызвал врача. Не теряя времени даром, в очереди начал входить в образ больного человека. Брови домиком поползли вверх, губы скорбно поджались, взор погрустнел.

– Мальчик, а ты не себе вызываешь врача? – из окошка регистратуры на меня пристально смотрела строгая тётя в очках.

– Нет! – в начале дня врать так же тяжело, как и вообще что-либо делать по утрам.

– А кому? – не унималась дама в белом халате.

– Соседу… По коммуналке, – второй раз солгать получилось проще, несмотря на утро.

Через пару часов ко мне, вдавленному тяжёлой болезнью в кровать, пришла Ватлина – наша участковая докторша. Измерила температуру, помяла живот и задумчиво посмотрела в мои честные глаза.

– Так что же тебя беспокоит? – Ватлина пыталась выяснить симптомы неизвестной болезни.

– Да вот, как-то плохо мне… – промямлил я, с деланным усилием поднял руку и вяло покрутил кистью.

– Общее недомогание? – честно делала свою работу врач.

– Ага, недомогание, – диагноз пришёлся мне явно по душе.

Женщина вздохнула, выписала рецепт и назначила время приёма через три дня.

Вот она – свобода! Теперь можно спать, сколько хочешь, не тратить время на домашние задания, а значит – читай себе книжки, да телик смотри!

Балдёж!..

Ватлина, так и не определив, что за недуг свалил такого крепкого с виду мальчика, отправила меня сдавать кровь на анализ. Конечно, делать это совсем не хотелось, но ведь надо было довести дело до конца. Может, когда-нибудь понадобится ещё небольшой отпуск. Коль нужна кровь – нате, берите. Не жалко, у меня её много.

Хорошо отдохнувший, бодрый и румяный, я зашёл в кабинет.

– О, какой богатырь! – улыбалась медсестра, подготавливая всё к процедуре. – Крови не боишься, юноша?

Я снисходительно улыбнулся, как это делали настоящие мужчины в кино, выдержал паузу и запел соловьём сестре с докторшей, что-то строчившей в моей карте. Пел о том, что я вообще ничего не боюсь, и как в известном стихотворении, если надо – уколюсь.

Под эти залихватские трели сестра воткнула в мою руку иглу, через которую по трубочке потекла кровь. Мне вдруг стало как-то нехорошо, трели смолкли. С каждой секундой становилось всё хуже и хуже, меня сильно мутило. Картинка перед глазами сначала ушла в расфокус, потом резко повернулась на бок и исчезла совсем.

Так вот он какой, этот нашатырь!..

Какая гадость!

Чувствовал я себя прескверно, большущим колоколом гудела голова. В ней навязчиво звучали далёкие незнакомые женские голоса, доносившие до меня информацию о богатыре, потерявшем сознание. В неравном бою, видать, хорошо досталось парню, вот он и свалился с коняки…

Голоса становились ближе, отчётливее и звучали уже совсем рядом:

– О, открыл глаза, богатырь!..

– Значит, будет жить.

Опять – богатырь!.. О ком они? И кто это вообще?!

Лёжа на кушетке за ширмой, я быстро приходил в себя. Вспомнил, где я, почему оказался здесь и кому принадлежат голоса.

– Белый, как мел. В лице – ни кровинки, – медсестра докладывала докторше последние сводки.

Мел, доска, школа… На большой перемене – завтрак в столовке, вкусные булочки по-домашнему, почти как у бабушки. А после уроков мы с Саней Тереховым пойдём на Марчеканскую сопку, на лыжах кататься. Обязательно возьмём с собой термос с горячим сладким чаем.

Я сел на кушетке и попросил воды. Посидел несколько минут, покрутил головой, прислушиваясь к своему самочувствию. Потом встал, потихонечку дошёл до гардероба, надел пальто, шапку и вышел из поликлиники на улицу.

Глубоко вдохнул морозного воздуха – хорошо! За стегнул пальто на все пуговицы, плотно завязал кроличью ушанку.

Не хочу болеть – завтра в школу!

Новогодние пляски

В необъятном СССР весь народ ещё только готовился встретить Новый, 1979 год. Сметалось с прилавков последнее шампанское, привычно тянулись очереди за только что «выброшенными» мандаринами, скупались неказистые детские игрушки. В маленьких кухоньках типовых домов советские женщины отстаивали «у мартена» последнюю смену в году. Уже потела селёдка «под шубой», в тазиках густо замешивался оливье, с балкона доставали подмёрзший холодец. Советские мужчины, сидя у телевизоров, поглядывали на часы и томились в ожидании.

А в Магадане, который находится почти на самом краю земли, уже никто ничего не ждал. Всё же хоть в чём-то у этого забытого Богом городка есть преимущество перед Москвой и всей остальной страной! Здесь начинается день, сюда раньше приходит и Новый год.

Куранты в телевизоре отыграли час назад, застолье набрало уверенный ход. Легкомысленный шипучий напиток уступил место на столах основательной беленькой. А под неё ведь всё хорошо – и «шуба», и оливье, и холодец с горчинкой.

Дети, успевшие свернуть голову угловатым и непрочным новым машинкам и куклам, переключились на более интересное занятие. Мандарины и шоколад поглощались в таком неимоверном количестве, что рецепторы отказывались определять, что есть что, а на утро была гарантирована аллергия в виде зудящих пятен по всему телу.

Вновь лилась водка в стопки и фужеры – магаданцы готовились встретить 79-й год вместе с соседями – Якутском и Владивостоком.

Мы с Поповым дожидаться Нового года по Иркутску и Красноярску не хотели. Весёлые, на редкость лояльные родители легко отпустили нас к Олегу домой – смотреть телевизор, слушать музыку.

Всё же какими славными иногда бывают наши старики. Поняли ведь – скучно нам с ними, неинтересно. Прониклись.

Случается же такое! Только вот жалко, что редко!..

Под высоченной ёлкой у театра Горького царило всеобщее веселье. Необыкновенно добрые взрослые от всей души угощали Деда Мороза и Снегурочку, выпивали вместе с ними, пели песни, смеялись. Задорно разливалась гармошка, аккомпанируя умелому исполнителю – мастеру танца. Шустрый мужичок небольшого роста выдавал народу «русского» и делал это на загляденье. Вот он развёл руки в стороны, пружинисто прошёл по кругу. Так же легко и быстро присел-встал, присел-встал. Опять пошёл по кругу, на сей раз вприсядочку. Спина прямая, руки – одна на другую – чуть раскачивая, держит перед собой. Вприсядку же вышел в центр импровизированного круга и стал лихо выбрасывать коленца. А в завершение танца мужичок сделал па – быстро менял свою точку опоры с ног на вытянутые руки и обратно. И так несколько раз. Здорово! Благодарная аудитория, не мешкая, поднесла исполнителю почти полный «двухсотгранёный» стакан истинно мужского напитка. Под одобрительный гул очарованной высоким искусством публики, танцор ловко, в три-четыре глотка, опрокинул в себя угощение. Правду люди говорят – талантливый человек талантлив во всём!

Посмотрели мы с Поповым это представление, переглянулись и захрустели по свежевыпавшему снежку восвояси.

– Водку будешь? – спросил меня Олег.

Вопрос был настолько неожиданным, что я переспросил, одновременно принимая решение:

– Водку?

– Ну да.

Водку я ещё никогда не пил, хотя врал одноклассникам, что это дело для меня чуть ли не обыденное. Дескать, взрослый совсем, чего уж там! Но попробовать, как ни крути, когда-то надо, да и праздник ведь!

Я постарался ответить как можно непринуждённее, словно мне предложили чаю:

– Буду.

Попов быстро сервировал стол в крохотной кухоньке-хрущобе. На клеёнке стояла початая бутылка «Русской», рядом – две стопки. На разделочной доске лежали наспех нарезанные хлеб и сыр.

– Ну что, – хозяин серьёзно смотрел на гостя. – Поехали?

Гость не растерялся:

– Поехали!

Мы поднесли стопки к губам.

– Эта… – неожиданно притормозил Олег.

Я тоже отвёл руку с водкой в сторону.

– Не, не так пьём!.. – замотал головой тостующий. – С Новым годом, вот!

– С Новым счастьем, – вторил тостуемый.

Аккуратно, боясь промахнуться, мы чокнулись и выпили.

Какая гадость! Какая же это гадость!.. Как её вообще пьют? Зачем?! Шампанское – понятно: вкусное, игристое, а это…

– Ну как? – поинтересовался жующий Попов. В глазах блестят слёзы, носик покраснел, а всё туда же: «Ну как?». Да также, как и тебе, деловая колбаса!

– Хорошо пошла! – я тоже хорохорился.

– Ещё будешь?

Зачем он это спросил?

– А ты?

– Да так… Пока что-то не хочу, – заюлил Олег.

– Я тоже… – На лице появилась наспех слепленная гримаса лёгкого пренебрежения. – Что-то…

«Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» по чёрно-белому ящику нас не вдохновляли. Да и куда было Карелу Готту, Джо Дассену и даже всему оркестру Поля Мориа до популярных тогда в нашем кругу «Дип Пёрпл», «Куин», «Юрай Хип»?

– Я знаю, что надо делать, – заявил Попов.

– Ты о чём? – не понял я, следуя за ним на кухню.

В пустые стопки он положил по ложке голубичного варенья, а сверху налил водки. Дал мне чайную ложечку:

– Мешай!

Помешали, выпили. Опять не понравилось, только варенье испортили!

Совсем было расстроился радушный хозяин, но как-то вдруг встрепенулся и дохнул на меня свежачком:

– А давай балдеть?

– Давай, – сразу согласился я, покосившись на бутылку. – А как это?

Ведомый идеей, Олег живо переместился в комнату. Я не отставал. Интригуя меня всё больше, Попов, не торопясь, готовил всё для того, чтобы забойно «балдеть». Для начала включил старенький торшерчик и погасил верхний свет. Затем обесточил телевизор и завёл свой бобинный магнитофон «Комета-347». Стоящие рядом колонки тихонечко зашипели. Олег достал плёнку, установил её, запустил. Тумблер громкости вывернул резко вправо. По комнатке, именуемой «большой», поплыли хаммондовские разливы Джона Лорда.

– «Ин рок», «Спид кинг», – машинально отметил я про себя названия альбома и композиции.

Олег встал посреди комнаты и выставил вперёд ладошку, словно сдерживая меня: «Подожди! Сейчас всё начнётся».

А что «начнётся»? Я знаю. Десятки раз слушал этот альбом, или как мы тогда говорили – концерт. Сейчас вот, после лордовского органного вступления, шлёпнет Пэйс по сольнику, да и заиграют все сразу – и Гловер, и Блэкмор. Начнётся самый что ни на есть рок! Настоящий рок!

Знаю я всё. Чему там ещё начинаться?

Но вот действительно – началось!

Только начал Гиллан выводить первую строчку про малышку мисс Молли, как Олег сорвался с места и стал как-то конвульсивно дёргаться, при этом очень живо перемещаясь по комнатке.

Мне стало немного не по себе.

Попов замирал на месте, медленно наклонялся вперёд, потрясывая длинными жидкими волосиками, потом резко откидывался назад, отпрыгивал в сторону, и вновь его клонило вперёд. При этом глаза он сначала закатывал куда-то вверх, потом совсем их закрывал.

«Да это он так танцует!» – осенило меня, и на душе стало спокойнее.

Танцор активно двигал руками, скакал на одной ноге, на другой, прыгал на обеих сразу. Закончил он композицию более чем эффектно. На финальных аккордах он грохнулся на колени и, закрыв глаза, медленно опускал голову к полу. Когда всё стихло, Попов ткнулся лбом в серую ковровую дорожку, забывшую про пылесос.

Кода вышла прямо на загляденье!

– Ну как? – поднимаясь с пола и отряхивая колени на модных вельветовых джинсах, разгорячённый в танце товарищ вопросительно смотрел на меня.

– Классно! – почти не соврал я.

– Понравилось? – Попов был доволен собой.

– Ага!..

Тут же поступило предложение:

– Давай вместе балдеть?

Ну, балдеть так балдеть!

– Давай!

Олег перемотал бобину на начало и снова запустил её.

Теперь в центре комнаты мы выстроились вдвоём – напротив друг друга.

Потом ещё много раз звучала в ночи песенка короля скорости. Пару часов подряд он взывал к своей малышке, чтобы та, наконец-то, услышала его пение…

Наверное, соседи тоже отмечали праздник, потому что нас никто не отвлекал ни визгливыми жалобами, ни откровенными угрозами. Хоть раз в году наша громкая музыка никому не мешала.

Мы с Поповым отдавались Танцу. На ходу придумывали совершенно дикие па, а, исполнив их, получали такое же дикое удовольствие. Запрыгивали на кресло, покривлявшись там немного, перебирались на диван. В дело пошла акустическая гитара и микрофон-клюшка от магнитофона. Пробовали мы изобразить что-то похожее на то, что видели этой ночью возле ёлки у театра. Ничего не получалось, и мы, улыбаясь, успокаивали друг друга – там народное, а здесь-то – самый что ни на есть рок! И надо не так, как тот мужичок, а надо так вот, как мы!

Торшер отбрасывал на стену страшные тени.

Попробовали мы разок выдать номер под следующую песню альбома – «Бладсакер», но что-то не пошло, и мы вернулись к хорошо проверенной «Спид кинг».

И всё же счастье вскоре закончилось. Гиллан охрип, Пэйс с Гловером стали путать доли, Лорд и Блэкмор вместо ранее прилежно сыгранных импровизов несли откровенную ахинею, у Попова скрутило живот.

– Это водка, – поставил себе диагноз захворавший. И вымученно добавил:

– С вареньем.

Он прилёг на диван и, держась за живот, пару раз полюбовался моей сольной программой. Но одному мне балдеть было скучно. Моего напарника болячка не отпускала, а посему и закончили на этом.

«Дип Пёрпл» тихо выматерились и ушли спать.

Никогда в жизни больше у меня не было такой насыщенной дэнс-пати.

Да и не умею я танцевать вовсе!

Хотя в ночь на 1 января 79 года я так не считал.

В лагерях

Придумали же эти пионерские лагеря!

Может быть, изначально сама по себе идея и неплоха. Дети в компании ровесников весьма полезно проводят свободное от учителей и родителей время. Вдали от города, на свежем воздухе ребята много и активно двигаются: бегают, прыгают, играют в футбол, волейбол. Каждый день они купаются, загорают. Дети развиваются не только физически, но и творчески: песни поют, танцуют, рисуют, пишут стихи.

Родителям с учителями недолгая разлука с подрастающим поколением тоже на пользу. И они, случается, поют, а потом встают из-за стола и тоже пускаются в пляс. В общем, отдыхают родители от своих деток, педагоги набираются сил перед новым учебным годом.

Всё это здорово, конечно, но такой идиллии не бывает даже в сказках.

Чтобы дети особо не увлекались свободой, их сразу организовывали, и день пионера был наполнен самыми разнообразными мероприятиями. Все они являлись идеологически направленными. А как без неё, без партийной идеологии?! Да никак! Вот и шагали по территориям летних лагерей в СССР нестройные ряды красногалстучных отрядов. Целыми днями вышагивали. То на утреннюю линейку, то на вечернюю. Шагали в столовую, из столовой, потом ещё куда-нибудь.

В каждой смене обязательно проводился праздник песни и строя. Вот и готовились к нему все отряды, тренируясь по нескольку раз на день. Готовились основательно, поэтому вновь подолгу маршировали и совершенно нестройно – каждый в своей тональности – выкрикивали слова:

Нам, парашютистам, Привольно в небе чистом. Легки ребята на подъём, Совет задирам мы даём: Шутить не следует с огнём!

Пением это назвать было трудно.

В помощь марширующим – чтобы лучше держали такт – пионервожатые призывали на помощь барабан и горн. Совершенно счастливые, но абсолютно никакие музыканты, пытаясь оправдать высокое доверие, сразу пытались что-то изобразить, и этой аритмичной какофонией ещё больше сбивали с толку шагающих. Но это было уже не так важно. Главное, все атрибуты пионерского отряда: горн, барабан, флаг, алые галстуки и сами пионеры к ним – имеются в наличии. А что ещё начальнику лагеря нужно? К примеру, нагрянут с очередной проверкой – будьте любезны, и здесь у нас полный порядок! Глядишь, отметят на собрании, грамоту вручат, на Доску почёта повесят. Вот они – простые земные радости!..

Никакой радости у меня не было и в помине, когда я первый раз в своей девятилетней жизни уезжал из дома на месяц насыщенного, организованного, коллективного отдыха. Лагерь под Новосибирском носил соответствующее такому времяпровождению название – «Дружба». Такое откровение немного настораживало и дурные предчувствия меня не обманули. Ничего хорошего в изолированном от мира отдыхе я не нашёл. Ни сразу, ни тем более чуть погодя. Не нравилось мне в лагере решительно всё. Ни ранний подъём, ни показушная зарядка, ни еда в столовке, ни песни, которые неслись изо всех лагерных репродукторов:

Эх, хорошо в стране советской жить!..

Пожалуй, именно там, в «Дружбе», первый раз в жизни в мою головёнку закралась крамольная мыслишка: «Если так хорошо у нас жить, то почему тогда – эх?!».

В отряде у меня со всеми были ровные прохладные отношения. Так, поверхностное общение, не более. Я не был интересен пацанам, впрочем, ровно так же, как и они мне. Только в Лёньке Рогачёве я нашёл близкого по духу человека. Мы взахлёб делились впечатлениями о прочитанном в книжках и увиденном в кино. «Республика ШКИД» и «Три мушкетёра», Виннету – вождь апачей и неуловимые мстители… Вот темы наших разговоров и импровизированных сценок по ролям. Мы говорили о других планетах, о дальних странах, где мы обязательно побываем…

Через несколько дней я понял, что компании одного Лёньки мне уже не хватает.

В футбол тогда гоняли мало, мяч выдавался вожатыми на определённое время. Может, оттого и удовольствия от игры было немного. Зато маршировали мы предостаточно, но разве это может приносить радость?

Короче, я захандрил. И серьёзно.

А вскоре был первый родительский день. Свою линию поведения с приезжающими я вычертил в голове чётко и к встрече родственников был готов.

Бабушка с дедом приехали проведать внучка в приподнятом настроении. Уезжали они расстроенными и чуть потерянными. Их любимый внук ни к чему «вкусненькому, домашненькому» так и не притронулся, а лишь только смотрел всё куда-то грустно в сторону и молчал. Помолчит-помолчит, посмотрит на родню свою задумчиво, вздохнёт глубоко и опять в сторону взгляд отводит.

Актёр! Да что там, ак-тё-ри-ще!.. Какой талант пропал!

Апофеоз встречи, сцена прощания. Уходят дед с бабулей по дорожке от лагерных ворот, а любимый внучок, обхватив своими детскими ручонками прутья забора, провожает их с тоскою вселенской во взоре и… Молчит!

Сработало безотказно! Не выдержали сердца сентиментальных стариков. Через два дня, в пасмурный вторник примчался в «Дружбу» дед Пётр и забрал меня оттуда.

Через два года мои родители зачем-то решили повторить эксперимент.

Путёвку по блату доставал мне родной дядька, работавший не где-то там, а в самом обкоме партии! И не важно, что был он обыкновенный водила, путёвочка-то не куда попало, а в «Зелёную республику»! Этот лагерь, по неизвестным мне до сих пор причинам, тогда котировался очень высоко в Новосибирске.

Только вот заминка – на меня её оформить никак не получалось. Оказывается, на племянников обкомовская благодать не распространялась. Тут родня проявила смекалку, и дядя Гена скоренько выправил документы на своего сына, моего двоюродного брата Женьку.

В один из прекрасных июньских дней 75-го, меня, вдруг помолодевшего на два года, неизвестно чему радующиеся родственники посадили в автобус и заботливо подали чемоданчик с вещами. «ЛАЗ» занял свой номер и колонна под охраной ГАИ солидно потянулась в ту самую хвалёную «Республику». В кармане моей рубашки, для надёжности застёгнутом булавкой, лежали метрики брата.

Здесь мне категорически не понравилось!

В отряде одни малявки, не с кем даже поговорить на серьёзные темы. Опять эти линейки, маршировки, разучивание отрядных песни и речёвки, ненавистная перловка, старое неинтересное кино, да и то – не каждый вечер.

И, конечно, – конспирация. Я очень старался стать на этот месяц Евгением Крюковым, но…

– Женя! – зовёт меня зачем-то пионервожатая. – Женя!.. Крюков!

Я и в ус не дую.

Кто-нибудь из окружающих участливо – вдруг у парня со слухом беда? – трогает за рукав:

– Тебя зовут.

– Меня?

– Ну да. Ведь ты – Женя.

– Я?!

Секунда недоумения, другая, и – быстро беру себя в руки:

– Ах, да!.. Я – Женя. Да, Женя – это я!

Иду к вожатой и вполголоса медитирую:

– Точно, Женя! Я – Женя!..

Динамики разносили по всей «Республике» бодрую песню:

До чего же хорошо кругом!..

Крутил я своей белобрысой головой, крутил… Туда посмотрел, сюда глянул, но ничего хорошего так и не увидел.

Всё, понял я, хочу домой!

Письмо было написано на одном дыхании. Смысл послания заключался в том, что у меня вдруг нестерпимо заболело горло, и лагерная докторша, внимательно исследовав его, сделала заключение – необходимо срочно удалять гланды. Поэтому меня надо забирать и незамедлительно ехать в Новосибирск. Информация подавалась так искренне, будто я на самом деле побывал на приёме у специалиста, и жизнь моя теперь находится под серьёзной угрозой. Промедление – смерти подобно!

Дня через три приехал перепуганный дед. Врачихи, очень кстати, не оказалось на месте, она уехала в город за медикаментами. Вот везуха! Я совсем осмелел и, почти не краснея, выдал заученную назубок легенду начальнику лагеря. Тот смотреть моё горло не стал, а лишь развёл руками – ну надо, так надо!

Счастливый, я шагал рядом с дедом, который нёс мой чемоданчик с приклеенной бумажкой «Женя Крюков. 8-й отряд». Шёл, и, радуясь жизни, думал – больше никогда, никогда в жизни я не поеду в пионерлагерь! И от этой мысли становился ещё счастливее.

Наивняк!

Ещё через два года родители затеяли ремонт в нашей крохотной комнатке в коммуналке. Под этим немудрёным предлогом сослали меня в третий раз «всего-то на один сезон».

В пионерлагере имени Зои Космодемьянской, что находился в 72-х километрах от Магадана, вроде бы всё ничего поначалу складывалось. Даже надзирательные вышки, торчащие неподалёку, настроения не портили. Мы знали, где живём, и о том, что творилось на Колыме совсем недавно, тоже были осведомлены. Двадцать лет назад здесь тоже находился лагерь, только исправительно-трудовой.

Мужики в нашем 3-м отряде подобрались неплохие, а девчонки так и совсем ничего себе. В столовку ходили не строем, а как хотели, и кормили там тоже более или менее сносно. Мы до устали гоняли мяч на плешивом кочковатом футбольном поле, и потом вволю, одну за другой, дымили в дальней беседке болгарскими сигаретами «Опал».

Курево покупалось в магазинчике посёлка Стекольный, который был неподалёку от лагеря. В один из таких походов нам с Сашкой Нерознаком выпала возможность позвонить в Магадан, родных проведать. Набрал я номер 2-61-67, пообщался с мамой минут пять на все темы сразу, вышел на улицу и вдруг загрустил. Так мне захотелось домой, что вот прямо невмоготу! В лагере неплохо, спору нет, но дома-то, дома, а?!

Какое это наслаждение – засыпать в своей постели и не беспокоиться, что ночью сердобольные товарищи измажут тебя зубной пастой или прокатят на «велосипеде», вставив между пальцев ног клочки бумаги, а потом подожгут её. Несчастный во сне пытается избавиться от огня, дёргает ногами, словно педали крутит. А вокруг всем очень весело!

Утром хорошо просыпаться, когда выспишься, а не из-за громко орущей, бесцеремонно врывающейся в сон ненавистной песни «Взвейтесь кострами, синие ночи!..». Опять же, есть дома можно тогда, когда этого хочешь ты, а не кто-то. И курить, кстати, тоже! Да и вообще – там так классно…

В лагерь я вернулся в дурном настроении и с твёрдым решением – домой!

Когда третий отряд ужинал в столовке, красненький «Запорожец» уже вёз меня по Колымской трассе в сторону города. Весёлые попутчики, супруги лет сорока, заговорщицки подмигивая, интересовались:

– Наверное, из лагеря сбежал?

– Не, мы – с агрофермы, – врал я, неуклюже выдавая себя за местного жителя.

– А что ж рубашка-то белая, агроферма? – не унимались весельчаки.

– Так у бабушки день рождения был! – освоился я.

– A-а, ну тогда понятно! – якобы поверили мне собеседники.

«Запорожец» повернул в аэропорт, и девять километров от Сокола до Уптара я преодолел, словно на крыльях. Бежалось легко и радостно – домой! За Уптаром меня подобрал старый «ЗиЛ», который, несмотря на возраст, весьма бодро добежал до города. Часы на башне показывали двенадцатый час, но было светло. В Магадане стояли белые ночи, и улицы, слегка покрытые туманом, выглядели непривычно пустынно, смиренно и тихо.

На удивление, когда я предстал перед родителями, их лица совсем не излучали радости. Из испуганно-заботливых – не случилось ли чего?! – они быстро трансформировались в сурово-назидательные – вот оно в чём дело!

Позже приехали какие-то люди, столпились на нашей коммунальной кухне, охали-ахали, цокали языками и долго журили меня. Особенно старалась плотная возрастная мадам в длинном кожаном плаще. По фактуре, причёске, по её манере говорить было понятно – большая шишка. Я стоял перед всеми, понурив голову, иногда пытаясь что-то объяснить. Но так ничего и не объяснил. Да и что я мог сказать?

Рано утром отчим отвёз меня обратно на 72-й километр, где я снова выслушивал и от начальника лагеря, и от воспитателя с пионервожатыми…

Это ничего, зато морально мне стало гораздо легче. Я побывал дома, вместе с магаданским туманом глотнул воздуха свободы. Теперь можно спокойно прожить месяц в неволе. А там, конец смены, и – домой!

Так оно и случилось.

Телеграмма от Кавердейла

Серёжка Денисов, хоть и учился на народном отделении, но сильно отличался от своих коллег, зацикленных на баянах да аккордеонах. Он тоже тягал свою гармошку, шпиляя на ней Будашкина с Золотарёвым, а в оркестре, рядышком с другими «пузочёсами» выводил на балалайке «Степь да степь кругом». Но если где-то в аудитории разрывался баян от Smoke on the Water или балалайка выдавала гитарное соло из Highway Star, сомнений быть не могло – это Серёга отводит душу после зубрёжки обязательной программы.

Денисов, как и многие тогда в училище, был повёрнут на роке. Среди нескольких групп-бриллиантов множеством каратов ослепительно блестел для него самый крупный алмаз под названием «Дип Пёрпл». Где только мог, Серёжка находил и переписывал тексты песен любимой группы, а по вечерам разучивал их, аккомпанируя себе на фоно. Кавердейла Денисов просто обожал. Он пытался копировать все фишки вокалиста, как мог, утрировал свой голос, лишь бы тот хоть как-то походил на вокал Дэвида.

Как все народники, Сергей был парень усидчивый и упёртый. Коль поставил себе цель, то пусть медленно, но верно шёл к ней.

Сложив инструменты в футляры, мы с Поповым собирались расходиться по домам. Настраиваясь на неприветливый декабрьский вечер за окном, вели лёгкий разговор ни о чём, оттягивая неминуемый выход в холод. Олег наигрывал что-то на фоно, я, свесив ноги, сидел на столе и в такт выстукивал незамысловатый ритмический рисунок на кофре своего тромбона.

В класс заглянул Денисов. Зная о наших музыкальных пристрастиях, Серёжка похвастался – разобрал очередную вещь «Пёрпл». Попов уступил место за инструментом, и Денисов, немного волнуясь, запел. Сразу стало понятно – «самопал», то есть – человек занимается сам. Никто ему ничего не подсказывает, не помогает. Как сам чувствует парень, как понимает, так и подаёт. В его исполнении был самодеятельный наив, но при этом виделось понимание материала, желание воспроизвести его как можно ближе к оригиналу. На высоких нотах Сергей, немного склонив голову вбок, потешно закатывал глаза вверх. И чем выше была нота, тем глубже в лоб вгонял свой взор Денисов.

– Нормально, – вынес вердикт Попов, дождавшись коды. – А ещё что могёшь?

Получив положительную рецензию авторитетного музыканта, Серёга чуть порозовел и запел следующую вещь.

Конечно, из «Пёрпл».

Несколько раз Серёжка приезжал к нам на репетиции, где мы вволю «джемовали» с роковыми хитами. Давали ему микрофон, а сами аккомпанировали. Олег на гитаре, я на басу, кто-то садился за барабаны. Довольно быстро Денисов подрос как вокалист. С лёгкой руки Попова, сначала в шутку, за глаза, а потом уже и прилюдно мы стали называть Серёгу Кавердейлом. Надо ли говорить, что Денисову это очень нравилось.

Позже он наскоро сколотил свою группу в стареньком клубе работников местной промышленности. Правда, дальше репетиций дело не пошло – приближалась пора «госов», к которым нужно было серьёзно готовиться.

В том же году наш Кавердейл сдал экзамены в хабаровский институт искусств и уехал туда учиться.

В конце января, когда у нас с Поповым друг за дружкой пошли дни рождения, нам в училище пришла телеграмма: «Поздравляю Гловера и Блэкмора с днями рождения! Желаю дальнейших творческих успехов на ниве славного доброго рока!».

И подпись: «Дэвид Кавердейл».

Экстремал

Новосибирск. Февраль 1972 года.

Солнечным воскресным утром поехали бабуля с дедом в гости к друзьям, ну и меня с собой взяли.

Друзья эти жили в сползающей к Оби Нахаловке – откровенно неприятном райончике с понатыканными абы как неказистыми домишками, покосившимися сараюшками да скособоченными сортирами. Когда здесь темнеет, пейзаж вырисовывается и вовсе безрадостный. В домах все двери и ставни закрыты наглухо, будто заколочены навсегда. На узких кривых улочках со сточной вонючей канавой посередине – ни души. Редкие фонари, отбрасывая тени, добавляют зловещие штрихи в мрачные декорации, а жуткий собачий вой дополняет общую картину триллера, надолго вгоняя в глубокую депрессию.

Но это всё – под покровом ночи, мы же приехали утром – солнечным, морозным. Зашли в избушку – сенцы, небольшая прихожая и одна единственная комнатка.

Сбросили дорогие гости пальто и шапки, с хозяевами за стол присели. Как полагается, с морозца – мужики по беленькой, женщины потянулись к красненькому. Лица быстро оттаяли, глаза заблестели, разговор пошёл громче, веселее.

Плотно закусив, я вдруг загрустил – за столом в компании взрослых мне было совсем не интересно.

Дочка хозяев, девушка лет восемнадцати, весьма кстати пригласила меня прогуляться – за водой сходить. Я согласился, деловито предупредил об этом бабулю, взял второе ведро и зашагал «по воду».

У проруби толпилась небольшая очередь. Люди, никуда ни спеша, черпали воду, разливая её по вёдрам. Они общались друг с другом, делились местными новостями, шутили, смеялись. В общем, неподалёку от берега, прямо на льду вовсю работал неформальный местный клуб по интересам.

Метрах в двадцати от проруби в лёд вмёрзли узкие деревянные мостки. Связанные вдоль и поперёк бревна образовали дорожку, которая пролегла вдоль берега, а метров через сто, круто повернув влево, уверенно утыкалась в него. Всё, финиш.

Что мне вдруг вздумалось пройтись по этим брёвнышкам?

Я визуально проложил маршрут, прикинул время, потраченное в пути, пересчитал оживлённо беседующих у проруби, и понял – успеваю как раз к тому моменту, когда наша очередь подойдёт. Вот как тогда первоклашек математике обучали, почти каждый – Лобачевский! Время, расстояние, скорость – всё вычислил, ничего не забыл!

В «клубе» и не заметили, как я направился к бревенчатому тротуару. Солнышко светит весело, лёгкий морозец бодрит. Иду себе, жизни радуюсь. Вот как здесь, оказывается, интересно, а я ещё ехать не хотел! Теперь-то будет что пацанам во дворе рассказать. Буквально в метре от дорожки я сделал последний шаг правым валенком по скрипящему льду, чтобы левым уже на брёвна встать, и тут же ухнул столбиком вниз…

Под водой поднял голову вверх, вижу – дырка, а вокруг лёд. Видимо, погрузился я неглубоко, потому что сразу вынырнул и ухватился рукою за бревно. Ещё бы секунда-другая, и затащило бы меня течением под лёд, а там стучись по нему своей глупой тыковкой до самого Северного Ледовитого океана.

Слышу – крики где-то рядом. Держась рукой за бревно, я обернулся и увидел, как в мою сторону бежит мужик в телогрейке с доской наперевес. Глаза навыкате, орёт жутко матом, ругает меня зло. Вдруг упал мужик, словно споткнулся, и доску с большой силой в мою сторону по льду запустил. Вот тут мне стало страшно. Вместо того, чтобы помочь человеку, его сначала бранью покрыли почём зря, а потом ещё и доской норовят прибить.

От страха и обиды я шустро выполз на брёвна, и тут же встал на ноги. Доска, пущенная мужиком, прошла над моей ледяной купелью и с силой ухнула в дерево. А если бы там до сих пор оставалась голова?! У нас ведь частенько так – хочется, как лучше, да не всегда получается, к сожалению…

Тогда я об этом не задумался, не до того было.

Бегом, бегом по деревянной дорожке к спасительному берегу!

Пока стоял в прихожей, собираясь с мыслями, начал оттаивать. С пальтишки, торчащего колом, постепенно уходил иней, под валенками медленно растекалась лужа.

– Бабушка! – стараясь вложить в голос больше жизни, я обратился к занавеске в цветочек, за которой продолжалось застолье. – А я в речке искупался!

– Ну и как водичка? – донёсся из комнаты весёлый голос хозяина дома.

– Холодная, – меня учили говорить правду.

Занавеска на двери откинулась, и в прихожую вошла бабуля.

Бедная женщина!..

Не откладывая «в долгий ящик», вечером бабушка написала письмо моей маме.

Закончив первый класс, я улетел в Магадан, на берег Охотского моря, подальше от коварной Оби.

Первое свидание

В августе 1972 года я прилетел в Магадан, где мне предстояло идти во второй класс. Пошли мы с мамой в школу, учебники получать. Оформили всё довольно скоро, книжки новые в авоську сложили, собрались уходить. Тут в кабинет вошла новая пара – девочка примерно моих лет и её мама. Я сразу обратил внимание на симпатичную кудрявую ровесницу с обалденными ямочками на щёчках. И мне вдруг так захотелось, чтобы она училась в моём классе!

– Фамилия? – спросили вошедших.

– Беликова, – ответила мама девочки. – Ира.

«Ухты, здорово! – подумал я. – Ира!..»

– Класс? – педагог вносила данные в толстый журнал.

«Второй “Б”, второй “Б”, – про себя твердил я. – Второй “Б”, говорю!..»

– Второй «Б», – словно услышала меня женщина.

Очень довольный, даже счастливый, я со своей авоськой вслед за мамой направился к выходу. Одноклассница бросила на меня взгляд и тут же отвела его. А что там интересного? Идёт себе белобрысый румяный мальчик, улыбается чему-то. Ну и что?

«Ничего, – я шагал по пустому, пахнущему краской школьному коридору. – Теперь надо, чтобы меня посадили с ней за одну парту!»

В этот раз мои мысленные посылы прошли мимо Майи Давыдовны – нашей классной дамы. Сидели мы за разными партами, но всё же рядышком – Ира за четвёртой, я впереди – за третьей.

Так и проучились год. Потом симпатичная девочка перешла в другую школу.

В 79-м мы встретились с ней в музыкальном училище, куда поступили на один курс. Ира играла на скрипке, а я тягал кулису тромбона.

Через четыре года мы поженились.

Звероводы

На свой первый инструмент – болгарскую бас-гитару «Орфей» я заработал деньги на звероферме. Как нас туда занесло с Поповым, сейчас не вспомню. Может, сыграла роль зарплата, которая была здесь выше, чем на пивзаводе, где у нас к тому же не заладилось что-то…

Да и какие могут быть сравнения? На заводе – полутёмный цех, постоянный шум конвейера, дребезжавшего пустыми бутылками, а мы их всё ставили и ставили на бегущую ленту. Однообразно, нудно, скучно!..

На ферме же – красота! Целый день на свежем воздухе. Тут и солнышко тебе, и – рядом, вон оно! – море. Ничего, что Охотское, купаться холодно, зато глаз радует! Чего ещё желать, когда есть всё необходимое для хорошего настроения – солнце, воздух и вода?

В отделе кадров нас определили в седьмую бригаду, шеды которой находились на краю животноводческого совхоза и уходили параллельно друг другу под сопочку. Для каждой постройки – свой уровень. Побегаешь так вверх-вниз по участку несколько раз за смену – про утреннюю зарядку можно забыть. Вот и бригадиру Жерару зарядка была ни к чему. Женщина она была молодая, энергичная, стройная и улыбчивая. При знакомстве представилась лаконично:

– Я – ваш бригадир…

– Жерар! – выпалил Попов.

– Почему Жерар? – заинтересовалась девушка.

– Потому что – бригадир! – даже не моргнул Олег.

Кто читал рассказы Конан Дойля о приключениях бравого бригадира Жерара, тот, конечно, понимает, о ком речь. Наша начальница рассказов сэра Артура не читала и никакой логики в аргументе Попова не нашла, но признаваться в этом нам не стала. Она мило улыбнулась и протянула:

– Поня-ятно!

В самом деле, какая разница? Жерар так Жерар! Главное, вы работайте хорошо, книгочеи!

И рафинированные городские мальчики, отложив на время гитары, взялись за вилы.

Почему за вилы? Да потому что ими удобно дерьмо из-под шеда отбрасывать. А выделила Жерар нам этих шедов аж целых три. Мы должны были их содержать в чистоте, ну и, конечно, кормить и поить норок.

Два раза вдень трактор «Беларусь» привозил в бригаду комбикорм, который своим серо-бурым видом и сильным запахом рыбы вызывал, мягко говоря, неприятие. Но ничего – если надо, и к виду, и к запаху привыкнешь быстро. Уже на второй день мы живо толкали бадью с кормом по монорельсе, висящей над головой, и щедро угощали из черпака животных. Р-раз – ложится на клетку приличная порция, два – и сосед с голоду не помрёт. Потом зверьков нужно было напоить, и мы тягали по всему шеду длиннющий шланг, разливая воду в специальные ванночки. Тут же, зажав шланг большим пальцем и усиливая этим напор воды, чистили клетку.

Словом – втянулись! Работа нам нравилась, каждое утро мы ехали на звероферму с охотой.

Но как всегда, если всё хорошо, это самое «хорошо», заканчивается довольно скоро. Аксиома! Вот и здесь на нашем пути лежали свои «грабли» – пункция.

На самом деле никакая это не пункция, а обыкновенная прививка. Животным, оказывается, их тоже делают. Самым обычным шприцем – р-раз, и готово! Следующая!.. Зверькам процедура явно не нравилась. Они громко и высоко кричали, выделяя при этом очень мерзкий запах.

– Пункция, – заметил Попов, посмотрев, как входит игла в пушнину.

Бригадир Жерар уже не спрашивала – почему вдруг «пункция», а только показала, что нам нужно делать. Она надела двойные рукавицы, открыла клетку, ловко поймала норку и вытащила её из домика. Одна из женщин, работавших в бригаде, умело сделала укол, и Жерар отпустила зверька обратно в клетку, закрыв дверцу. Всё.

– Понятно? – спросила бригадир.

Казалось, что тут мудрёного? Но…

– А если укусит? – забеспокоился Олег.

– Ты её бери правильно – за холку, тогда и не укусит, – парировала Жерар. – И крепко бери, ты же – мужик, сила есть.

Мужик подошёл к ряду, открыл дверцу. Почувствовав опасность, норка заметалась по клетке. Попов захлопнул деревянную рамку и растерянно посмотрел на нас: «Что делать?».

– Смелее! – поддержала Жерар. – Открывай и сразу бери её!

Олег последовал инструкции. Только сразу взять животное оказалось проблемой. Хозяин ценного меха никак не хотел даваться Попову. Зверёк неугомонно носился по клетке, уходя от вытянутой руки в двойной рукавице. И вот, когда эта рукавица всё же ухватила норку, та, ловко извернувшись, укусила её.

– Ай! – крикнул мужик, одним движением руки сбросил ненадёжную защиту на пол и, матерясь, побежал к выходу. Испуганный зверёк выскочил в открытую дверцу и быстро скрылся в противоположном направлении.

Пока Олег сидел у шеда и лил себе на палец холодную воду из шланга, вся бригада ловила беглянку. Ну не «вся», конечно… Я лишь только обозначал поиски, а если бы и нашёл норку, то брать её в руки уж точно бы не стал! Да и зачем, когда такие спецы рядом – Жерар несла вкусившую свободы беглянку к месту постоянной прописки.

Попов сидел на ящике и дымил «Беломором». Виду него был слишком довольный для укушенного. Я присел рядом, продул папиросу.

– Что, – спросил я у друга с сочувствием, – больно?

– Не-а, – ответил друг и, отвалившись спиной на забор, вытянул вперёд ноги.

– Покажи, – мне стало любопытно.

Олег показал одну руку, потом другую. Никаких укусов на них не было.

– А где?.. – не понял я.

– А нету! – в тон ответил соратник по вилам.

– Так что ж ты… – возмущение моё получилось каким-то вялым.

– Что я?! А если б укусила? – взвился было Попов, и сразу же опять расслабленно развалился на ящике. – Да пошли они… Со своей пункцией.

Обычно на работу и обратно мы ездили на служебном транспорте. Но в этот день задержались на звероферме из-за пункции, и пришлось нам ехать на рейсовом автобусе. После трудов праведных люди возвращались домой, и желающих уехать было немало. Пассажиры плотно теснились подальше от задней площадки, где, державшись за поручни, ехали мы с Поповым. Как в вагоне метро люди держат дистанцию с бомжами, так и в том автобусе № 12 вокруг нас было достаточно свободного пространства. Наша рабочая одежда пахла так, что неподготовленному человеку становилось не по себе. Рубашки и штаны на нас, впитав в себя весь букет фермы – норки, их нечистоты, комбикорм – сейчас выдавали всю эту сублимацию в салон автобуса, густо насыщая воздух.

Никто нам ничего не говорил, но мы и сами прекрасно понимали, почему так далёк от нас народ. Автобус въехал в город и затормозил на первой остановке. Из его задней двери, ко всеобщей радости всех пассажиров, вывалилась пара смущённых представителей седьмой бригады.

– Кто ж это сказал, что деньги не пахнут? – Попов зло смотрел вслед катившемуся от нас автобусу.

Мы закурили и, расстроенные, пошагали домой.

Моя милиция

Наверное, нету нас в стране человека, который хотя бы один раз не пересекался с блюстителями порядка. Для этого ведь совсем не обязательно быть хулиганом или крепко выпившим.

К примеру, вы ещё не успели перебежать дорогу на красный свет или не там, где положено, как уже требовательно звучит свисток, и вот он – строгий постовой, выписывающий штраф за административное нарушение.

Стоит чуть поддать газку на ровном участке трассы, где просто грех не «подтопить» – не вы первый, не вы и последний – сразу за поворотом, вот они, ждут вас. Приветливо встречают, улыбаются: «Добрый день! Лейтенант Такой-то». И душевно, с участием: «Нарушаем?».

Да мало ли других ситуаций?

Столкнуться лицом к лицу с законом и при встрече оказаться как-то виновным перед ним может любой из нас.

Легко!

Железнодорожный вокзал Новосибирск-Главный находился рядом с нашим домом. Сразу через Вокзальную улицу. В один из февральских дней 1970 года мы пошли туда компанией, человек пять-шесть. И было нам тогда всем лет по пять, по шесть. Забрели мы на Новосибирск-Главный просто так – погреться да поглазеть на вечную вокзальную суету. Уселись в рядок на скамейке в зале ожидания, вокруг валенок лужицы – оттаиваем. Сняли шапки, тоже все в снегу, головёнками во все стороны крутим, интересно!

Неожиданно в кадре нашего «Клуба кинопутешествий» появился высокий дядя при усиках, но совсем не Шнейдеров – известный ведущий этой программы. Застёгнутый на все пуговицы тёмного костюма, он сухо поинтересовался:

– А вы, юноши, что здесь делаете?

Строгий вид дяди и его менторский голос лишил «юношей» дара речи. Мы сидели на лавке, открыв рты, смотрели на «не Шнейдерова» и молчали.

– Понятно, – донеслось до нас сверху.

Я быстрее своих товарищей пришёл в себя и понял: надо что-то отвечать.

– Мы здесь ждём, – бодро начал я. Уловив в лице усатого вопрос «Кого?», нашёлся:

– Солдата Петьку!

Я поведал строгому дяде, что солдат Петька – это племянник деда Петра, который недавно женился на моей бабушке. И мы – бабушка, дед Пётр и я – живём рядом, через дорогу. Адрес? Улица Челюскинцев, дом три, квартира девяносто шесть. А солдат Петька здесь служит в армии, в Новосибирске, и летом мы с ним, с дедом Петром и с бабушкой поедем к Петьке домой в Семиозёрное. Там живёт вся родня деда Петра, с которой он совсем недавно нашёлся. А потерялись они во время войны.

Весь этот сериал я изложил за пару минут на одном дыхании и замолчал, вопросительно глядя вверх – убедил? Оказалось, не очень.

Дядя подозвал к себе молодого розовощёкого сержанта в шинели и зимней шапке, что-то вполголоса сказал ему. Милиционер кивнул и повернулся к нам:

– Ну что, пацаны, попались?

Сержант коротко хохотнул и добавил:

– Идём со мной, шпана малолетняя.

В небольшом кабинете вокзала за столом сидела крупная немолодая женщина в милицейском мундире, на погонах которого симметрично расположились большие звёздочки. Майор строго посмотрела на вошедших из-под очков и без сантиментов, по-взрослому, спросила сразу всех:

– И что вы, молодые люди, делали на вокзале?

Я вышел в центр кабинета и без энтузиазма пересказал историю про солдата Петьку. И добавил, вот мы здесь, а он, солдат, может, уже пришёл за нами в условленное место. Смотрит, нас нет, волноваться будет Петька, переживать. Нам бы туда, в зал ожидания, к солдату…

И в этот раз не прошло.

Переписала всех нас строгая тётя в мундире. Фамилии записала, адреса. Потом вызвала сержанта розовощёкого, и повёл нас служивый по этим адресам разводить.

Кому-то из путешественников тогда крепко досталось от родителей, кто-то потом ещё несколько дней в наказание сидел дома. А мне повезло – на звонок никто из нашей коммуналки не откликнулся, и сержант передал «шпану малолетнюю» соседям, которые из сбивчивого рассказа сопровождающего так и не поняли, какое же я там совершил правонарушение.

А оно им и не надо было.

Жив-здоров, и – слава Богу!

Несли мы с Поповым по Магадану магнитофон «Днепр». Точнее – «Днипро-14» да ещё и «А»! Эдакая совсем немаленькая деревянная гробина с полированной крышкой. Пустоту внутри этой играющей коробки заняли бобины с записями и рабочая одежда Олега – штаны, рубашка, куртка. Сегодня – вечер классического рока, а завтра утром – на звероферму, где мы работали тем летом.

Стоило нам остановиться у центрального гастронома, чтобы отдохнуть немного, только поставили «Днипро» на скамеечку, как тут же появились бдительные дружинники с красными повязками на рукавах курток и плащей. Возглавлял народную дружину молодой лейтенант. Может, оттого, что молодой ещё, лейтенант оказался очень любознательным человеком. И всё это ему было интересно – кто такие, откуда идём, что несём, куда несём, зачем? Насупленные дружинники тоже недобро подзуживали: где живём, где учимся да сколько нам лет?

– Пятнадцать, говорите? – обрадовался офицер и посмотрел на наручные часы. – И в такое позднее время одни на улице, без взрослых.

Он показал циферблат сначала своим спутникам, потом нам. Часы показывали без двадцати десять вечера. На улице было светло – стояла пора белых ночей.

– А что, у нас комендантский час ввели? – поинтересовался свободолюбивый Попов. Ну что возьмёшь с человека, который не был октябрёнком, пионерский галстук не носил, а потом ещё и от всеобщей мобилизации в комсомол изловчился откосить?! Одно слово – диссидент.

– Ну-ну, – хмыкнул лейтенант, прищурил левый глаз, а правым недобро посмотрел на моего спутника.

К гастроному подкатил милицейский «бобик», в клетку которого нас – Попова, меня и здоровенный «Днипро» – еле-еле затолкали. Магнитофон никак не хотел входить в тесное для него пространство. Его толкали все – дружинники, лейтенант, потом ещё и водитель-сержант подсуетился. С помощью рук, ног и крепкого мата, «Днипро» всё же вошёл в маленькую клетушку, плотно прижав нас с Олегом к стенкам «бобика».

Достойной комедии Гайдая получилась и сцена нашей депортации из машины. Герой эпизода – «Днипро» – шел первым, но теперь он ни в какую не хотел покидать обжитое пространство, в которое недавно с таким трудом попал. Опять суета, крики, руки, забористый мат…

Снять бы тогда это на кинокамеру, да смотреть потом по утрам, заряжаться хорошим настроением на целый день.

Но тогда нам было не до смеха.

Привезли малолетних нарушителей общественного порядка в детскую комнату милиции. За столом в той комнате, откинувшись на спинку стула, в расстёгнутом кителе сидел капитан с серым лицом и пытался сигаретным дымом пускать кольца. Наверное, он начал осваивать это искусство совсем недавно, потому как кольца у него совсем не получались. Вместо них появлялись бесформенные кучевые облачка, которые, поднимаясь к высокому потолку «сталинки», таяли там безо всяких осадков.

Пока мы высаживались из «бобика», молодой лейтенант уже всё изложил на бумаге. Документ о задержании подписали и хмурые дружинники. Их можно было понять. Погулять на свежем воздухе на сон грядущий – куда ни шло, даже полезно, говорят. Но тягать туда-сюда эту тяжёлую негабаритную хреновину – увольте!

– Ну что, музыканты, – обратился к нам капитан, когда недружелюбный патруль покинул кабинет. – Какую музыку играем?

Мы переглянулись. Откуда он знает, что мы музыканты?

– Да всякую, в общем-то… – начал было Попов.

– Давай, ставь чё-нить.

Ага, теперь будем знать, кто такие музыканты.

Олег достал из объёмного корпуса «Днипро» бобину, заправил ленту и запустил магнитофон. Наверняка впервые в этой детской комнате милиции звучала музыка «Битлз». Это была It Won’t Be Long и длилась она, действительно, недолго. Капитан быстро заскучал.

– А чё ещё есть? – «заказал» новый номер хозяин кабинета и положения.

«Диск-жокей» зарядил новую бобину, на сей раз с Guess Who. Но и American Woman, и пёрпловская Fireball, и хиповская Rainbow Demon, как произведения искусства не тронули капитана. Его интересовало другое. Где мы берём эти записи, у кого переписываем? За деньги или как? Пока мы собирались с мыслями, следователя привлекло другое обстоятельство, весьма дурно пахнущее. Лампы старого магнитофона постепенно нагревались, а вместе с ними нагревалась и рабочая одежда Попова. Небольшое помещение густо наполнилось пышным букетом зверофермы. Вспомнились наши норки, как они там сейчас без нас?

Сентиментальные воспоминания прервал капитан. Он быстро встал и посмотрел на «музыкантов»:

– Что это?

– Вы о чём? – «включил дурака» Олег.

– Что это?! – офицер шумно принюхивался и быстро сжимал-разжимал пальцы на руках, словно мял теннисные мячики.

– A-а, – «дошло» до Попова. – Это моя спецодежда.

– Какая ещё спецодежда? – капитан сощурился так, будто ему резало глаза.

– Я на звероферме тружусь, – гордо ответил юный пролетарий. – Ценный мех стране даю.

В доказательство своей причастности к рабочему классу Олег выудил из чрева магнитофона рабочие штаны. Дурно пахнущий вещдок заставил капитана действовать решительно.

Он спрятал нос в кулак, одним прыжком переместился к двери и распахнул её настежь.

– Забирайте эту хреновину, – свободной рукой милиционер указывал на «Днипро» и вещи на его крышке, – и быстро уё…те отсюда!

В общем, нам надо было уходить.

С открытыми от удивления ртами мы синхронно подхватили магнитофон и стремглав бросились на свободу. Так и добежали до самого дома без остановок на отдых. Только возле подъезда поставили деревянный короб на землю, тяжело дыша, плюхнулись на него. Достали «Беломор», закурили. Помолчали, переваривая события последнего часа.

– Интересно, а какую же музыку он тогда слушает? – спросил Олег.

– Кто? – не понял я.

– Да этот, – Попов кивнул в направлении, откуда мы прибежали. – «Битлз» ему – не то, «Пёрпл» – не сё…

– «Бони Мэ» наверное…

Мы рассмеялись. Действительно, что может быть примитивнее диско? Ничего!

Отдыхая между вторым и третьим этажами, Попова осенило:

– Знаю, что он слушает и даже поёт под стакан!

Олег подмигнул мне и низко завёл вполголоса:

Наша служба и опасна и трудна…

Я подхватил песню из популярных тогда «Знатоков», выводя вверху утрированную дребезжащую октаву:

И на первый взгляд как будто не видна…

На четвёртый этаж мы буквально взлетели.

«Днипро-14А» удобно лежал на руках и казался совсем не тяжёлым.

Репетицию свернули чуть раньше, потому что не хотели опаздывать на танцы в ДК «Строитель». Хотя, понятно, мы не танцевать туда спешили.

Любому человеку, считающему себя музыкантом, всегда хочется профессионально расти, совершенствоваться во владении инструментом, познавать новое в теории музыки, в гармонии. Для этого человек занимается индивидуально, с педагогом, и совсем здорово, если в музыкальной школе или училище. О консерватории и аспирантуре можно не говорить, там – гросс-музыканты.

Можно расширять кругозор, повышать свой уровень на выступлениях других исполнителей, оркестров, групп. Подсмотрел, подслушал что-нибудь новое, интересное, прибежал домой и сразу – к инструменту. Пытаешься по памяти воспроизвести услышанное, сыграть также.

На танцы мы ходили для того, чтобы посмотреть другие коллективы, послушать своих коллег, которые тогда были опытнее нас, поучиться у них музыкальному уму-разуму.

Тогда – это конец марта 81-го года, а наш «групешник»: барабанщик Лёша Крицин, гитарист Олег Попов, и я – бас-гитарист этого бэнда. Четвёртым в компании был Андрюшка Морилов, мой одноклассник. После восьмого класса наши пути-дорожки разошлись. Я поступил в музыкальное училище, а Морилов двинул в «фазанку» – ПТУ. Ни само заведение, ни его обитатели Андрею не особо нравились, и почти всё свободное время он проводил в нашей компании.

Стояли мы на крыльце Дома культуры, курили и прикидывали, куда далее путь держим – во Дворец профсоюзов или в «АвтоТЭК»? В «Строителе» танцы почему-то отменили, а нам не хотелось, чтобы вечер прошёл впустую.

В это время невдалеке запустили пару ракет – красную и зелёную.

– О, счастливые люди – до сих пор Новый год отмечают, – прокомментировал жиденький салют Алексей.

Мы посмеялись и пошли потихонечку к проспекту Карла Маркса. Навстречу, со стороны городской магистрали имени теоретика коммунизма, к нам спешили сержант в милицейской шинели и двое гражданских с повязками на рукавах пальто.

– Где стреляли? – на бегу спросил сержант.

– Стреляли? – не понял Крицин.

– Из ракетницы, – пояснил милиционер.

– А-а-а, – дошло до парня. – Там, за «Строителем».

Алексей махнул рукой, указывая вектор движения.

Сержант посмотрел туда, ничего интересного не увидел и крикнул нам уже в спину:

– Стой!..

– Стрелять буду! – в тон продолжил Лёша.

Посмеиваясь, мы продолжали идти.

– Стой, кому говорю?! – Бдительная троица, ускорившись, выстроилась перед нами.

– Чего надо, сержант? – Крицин, старший в компании, попробовал быстро разрулить ситуацию.

– Кто такие? Документы предъявили!

– На каком основании? – возмутился Алексей. – И почему я должен носить с собой документы? Это – мой город, я здесь родился и живу. На фига мне документы носить с собой, если я иду себе спокойно, никого не трогаю, ничего не нарушаю?!

– Родился, говоришь?.. Живёшь?! – завёлся патрульный. – Тогда ты должен знать, что город этот – закрытый, а родился и живёшь ты в пограничной зоне. Паспорт давай, умник!

Конечно, ни у кого из нас паспорта не оказалось.

– Показываем, что в карманах, – сержант почувствовал себя при деле.

– Может тебе ещё чего показать? – ухмыльнулся Крицин и не дал себя обыскивать.

Пока он препирался со служивым, расторопный народный дружинник выудил в кармане у Попова штекеры от наших голосовых колонок.

– Опа! – у сержанта загорелся глаз. – Вот кто стрелял из ракетницы! Это же детали от неё.

Мы начали объяснять, что это всего лишь штекеры от боксов.

– Каких-таких боксов? – удивился милиционер.

– От колонок, голосовых, – я попытался разъяснить несведущим, что это такое и зачем оно вообще нужно. – Мы – музыканты.

Какое там!.. Бетон!

Лёша резюмировал кратко и точно:

– Да кому ты объясняешь?

Скоро подогнали УАЗик, нас туда упаковали и повезли в горотдел. Сидя у меня на коленях, Олег вспомнил историю с магнитофоном. Сейчас вчетвером нам здесь было свободнее, нежели тогда вдвоём и с громоздким «Днипро».

Перед дежурным капитаном мы выстроились втроём – Попов, Морилов и я. Крицина оставили в машине: «А ты посиди пока здесь, говорун!». «Луноход» круто развернулся и укатил куда-то.

На листе бумаги с нашими данными, оперативно подтверждёнными в адресном бюро, лежали злосчастные штекеры. Офицер внимательно изучал моё удостоверение личности. Какое? Комсомольский билет! Нашёлся примерный член ВЛКСМ!

Недели две комсомольские активисты училища напоминали мне, чтобы я принёс билет – штампики об уплате взносов им надо туда поставить. В пятницу вечером я положил-таки красную книжицу во внутренний карман пиджака, да и благополучно забыл о ней. И активисты, как назло, вчера не напомнили, избранники народа!..

Смешно, конечно, но билет этот комсомольский нам в тот вечер помог. Правда, не всем.

Капитан оторвал взгляд от книжки, посмотрел в справку адресного бюро, поднял глаза на меня.

– Такты совершеннолетний? – спросил офицер.

Мы быстро переглянулись с Поповым – прикалывается, что ли?

– Ну-у… – откровенно растерялся я.

– Что, «ну»?! Когда родился?

– Двадцать восьмого января тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года, столица Колымского края, город-герой Магадан!

– Ну и… – капитан опять посмотрел в комсомольский билет, потом в бумагу на столе. – Значит, тебе уже восемнадцать.

– Товарищ капитан! – Попов всегда быстро ориентировался в ситуации. – Я всего на два дня его младше! Вот посмотрите там у себя в бумажке: Попов, тридцатого января шестьдесят четвёртого.

Дежурный сверился со справкой, взглянул на Олега:

– А зачем вас тогда привезли?

– Не знаю, – честно признался Попов.

– Ясно, – констатировал офицер. – Тебе сколько? – обратился он к Морилову.

Андрей покраснел и опустил голову.

– Морилов Андрей Анатольевич, – читал капитан справку. – Гагарина, тринадцать… Седьмого апреля шестьдесят четвёртого…

Милиционер радостно поднял голову:

– Ага, есть один!

И тут же крикнул в открытую рядом дверь:

– Товарищ майор, здесь недоносок!

Мы с Поповым еле сдержались от того, чтобы не взорваться от смеха. Андрюха, глядя в пол, чуть не плакал от обиды.

На следующий день все «задержанные» собрались у Олега, и под пивко рассказывали свои невесёлые истории.

«Говоруна» Крицина хорошо «попрессовали», чтобы в следующий раз знал, как нужно разговаривать с представителями правоохранительных органов, да и стоит ли это вообще делать. Представители били ловко, умело, следов не оставляли. Досталось по рёбрам, почкам, печени…

– Ладно, заживёт, – успокаивал сам себя Алексей, потягивая «Жигулёвское» прямо из бутылки.

Андрюху, продержав в обезьяннике всю ночь, выпустили аккурат к занятиям в ПТУ, куда отправили депешу о задержании учащегося Морилова. Теперь его наверняка вычеркнут из состава группы, которая летом поедет в Польшу, грустил Андрей.

– Да суки они! – опять кратко резюмировал Лёша, допил пиво и убрал бутылку под стол, на котором лежал ещё один участник всей этой истории – мой комсомольский билет.

Нехорошая квартирка

Сначала я чуть было не угорел.

Почти весь ремонт делал сам, опыта – никакого. Засел я в туалете с банкой краски, кистью и большим желанием сделать всё вокруг красиво. Старался на совесть, поэтому просидел в уборной долго. Так долго, что смутно помню, как выбрался оттуда. Потом сильно болела голова, а во рту ещё долго держался вкус краски.

Ванна стояла прямо в кухне. Место для неё в квартире не было предусмотрено вообще, вот и впихнули ванну рядом с мойкой для посуды. Действительно, это лучше, нежели бы её установили в комнате.

Горячая вода была техническая – из батареи. Этой водой мыли посуду, ей же и сами мылись. Кажется, такое невозможно, ведь вода в батарее грязная! Е-рун-да! Если весь дом из года в год использует батареи не только для тепла – вода побежит чистая. Летом, правда, нет отопления, значит, нет и горячей воды. А пошло тепло по трубам, у людей праздник – банный день и для посуды теперь воду греть не надо.

Радостно не только официально зарегистрированным жильцам, но и некоторым четвероногим обитателям старого дома. В туалете, в котором я так заботливо создавал красоту, пешком ходили мыши. Присядешь, бывало, и чувствуешь на себе пристальный взгляд. Кто здесь?! Смотришь, а неподалёку мышка сидит, и внимательно так на тебя смотрит.

Законопатили, зацементировали все возможные лазейки в углах и рядом с трубами. Посиделки вдвоём на этом прекратились.

Первую неделю не могли никак понять – отчего мы все чешемся, кто же нас кусает по ночам, да всё больше за ноги? Если бы я не раздавил случайно парочку клопов, наверное, долго бы ещё недоумевали – кто да почему? На битву с древними насекомыми бросили все знания и средства цивилизации – народные и синтетические. В этой битве пришлось пожертвовать кое-какими вещами, выбросив их на помойку. Но мы победили клопов, а заодно и тараканов – рыжих, крупных и нахальных.

До этого им было всё нипочём. Даже пожар, случившийся посреди морозной декабрьской ночи. У соседей за стенкой вдруг загорелся холодильник. Горел он долго и жарко, закоптив удушающим дымом все квартирки-клетушки двухэтажного барака.

На внешнем стекле окна в комнате была трещина, куда проникала влага. Когда ударили морозы под шестьдесят, между стёклами образовался лёд, который нарастал всю зиму и уверенно прибавлял в весе. Даже в самый солнечный день из-за серого толстого льда в комнате было сумеречно и оттого невесело. В конце марта я целый выходной потратил на то, чтобы убрать с окна ледяной нарост, выросший до нескольких сантиметров в толщину. К вечеру, при помощи электрообогревателя, чайника с горячей водой и крепкого ножа, стёкла были свободны ото льда.

В апреле пришла весна и в этот далёкий край. После двух месяцев сплошного тумана с постоянной температурой под минус пятьдесят, десятиградусный морозец казался самой благоприятной погодой для жизнедеятельности человека. А потом столбик термометра и вовсе вплотную приблизился к нулю…

Сначала в комнате сильно запахло извёсткой и на потолке стали появляться мокрые пятна. Они становились всё больше и больше, а потом как-то сразу разродились потоками воды. Капало у стен – на стол и шкаф, капало в углах – на кровать и телевизор, ежесекундно угрожая замыканием, в центре прямо из люстры текло на ковёр. За зиму под крышу намело снежные сугробы, которые плотно возлежали на стекловате, дожидаясь своего часа. И этот час настал. Только на улице потеплело, снег стал таять и в виде потолочных осадков выпадать в квартиры второго этажа.

Я – к соседям с одним из двух наших извечных вопросов:

– Что делать?

Вопрос: «Кто виноват?» даже не задавал, предчувствуя, что прозвучит он в нашей ситуации риторически, а я буду выглядеть по меньшей мере глупо. Но и на первый вопрос вразумительного ответа не последовало. Все разводили руками – что ж тут поделаешь? – вздыхая, пожимали плечами, говорили, что такое наводнение каждый год весною и они к нему привыкли. Сочувственно предлагали мне тоже успокоиться, не портить нервы почём зря, а принимать потоп смиренно:

– Оно само скоро пройдёт. Покаплет и пройдёт!

Спать в кровати с зонтиком мне никак не хотелось, и я, крепко ругаясь, полез с лопатой наверх. Снег старался отбрасывать на дощатую дорожку, которая проходила посредине чердака. Когда случайно прилетало соседям, не расстраивался – всё равно «само скоро пройдёт»!

Не знаю, как у них, а у нас, действительно, дождик с потолка закончился. Настроение стало полностью соответствовать весне с её ярким солнцем и долгожданным теплом. Хорошо!

И не беда, что горячую воду в батареях отключили. В тазиках помоемся. Чай, не баре!

Прожили мы в этой квартире почти четыре года. Хорошее было время, весёлое…

Вареники с жимолостью

В нашей школе бокса каждый месяц проводился «Открытый ринг». Эдакий междусобойчик юных спортсменов из всех групп.

Накануне очередного «Ринга» я встал на весы, двинул гирьку по шкале и озадаченно почесал свою белобрысую тыковку – четыреста граммов лишнего веса! Это значило, что завтра мне предстояло биться не в своей весовой категории, и не с ровесником, а с кем-то из старшей группы. А в подростковом возрасте и один год – разница большая. Я знал не понаслышке, как старшие товарищи в спаррингах с нескрываемым удовольствием отрываются на младших. Имея превосходство в росте, длине рук, боксёрском стаже, великовозрастные спортсмены с громадным кайфом мутузили тех, кто младше, неопытнее. Не очень-то прислушиваясь к замечаниям тренера, старшие работали в парах с начинающими весьма серьёзно. Градом ударов сыпали по корпусу, норовя побольнее пробить в печень, но больший процент увесистых тумаков всё же приходился в светлые пионерские головы. Да хорошо так приходился! Бойцы вовсю отыгрывались за все свои житейские неурядицы – двойки и замечания в дневниках, отцовские ремни и первые неудачи с девчонками…

А ведь многие из них были уже комсомольцами!

Пиком наслаждения для этих юных садистов было усадить своего младшего оппонента пятой точкой на ринг. Спарринги проходили под контролем тренера, поэтому такое редко, но всё же случалось. В этот момент «победители» озарялись счастьем. Конечно, они приносили необходимые извинения пострадавшему и тренеру, дескать – не хотел, как-то нечаянно получилось, но физиономии их вовсю светились праздничным неоном – «Жизнь удалась!»

Так что же делать с лишними граммами?

Известное дело – убирать их надо!

Оделся я потеплее, сверху натянул чей-то тесный непродуваемо-непромокаемый шуршащий спортивный костюмчик, и пошёл накручивать круги по залу да со скакалочкой прыгать. Долго ли, коротко ль, а полученный после такого интенсивного сгона вес меня вполне устроил.

Уставший, но вполне довольный собой, я пошёл домой. По дороге вывел себе формулу успеха. Сегодня – не ем ничего, завтра – один, всего ОДИН бутерброд с чаем, и всё. Всё! На ринге буду лёгкий и злой, потому что голодный. Вот и буду «порхать, как бабочка, и жалить, как пчела». Привет Мохаммеду Али!

Мама хлопотала на кухне:

– Ты прямо к столу. Мой руки, будем ужинать.

Я легко – всё же решено:

– Не, мам, спасибо! Я что-то не хочу.

И улыбаюсь.

И ещё больше горжусь собою!

Мама внимательно посмотрела на меня:

– Ты не заболел?

– Нет, мам, не заболел.

– Случилось что-то?

– Да ничего случилось, всё нормально.

– А в школе как?

– И в школе – нормально.

Открытое сияющее лицо ребёнка успокоило маму – не врёт!

– Поел, что ли, где-то?

О, чем не вариант!

– Ага. После занятий пошли к Сашке, уроки делали. Чайку заодно попили, бутерброды всякие…

– Ну ладно, – успокоилась мама. И тут же:

– А я вареников налепила, с жимолостью.

Вот было настроение, и нет его больше! Солнышко куда-то скрылось. Только что в кухне было так светло, так радостно… Вдруг – бац, и сразу стало как-то сумрачно, неуютно.

Ещё этот голод. Откуда он взялся?! Не хотел же есть! Память оперативно выдала информацию о том, что сегодня, в общем-то, мне толком и не удалось поесть. Утром в школьной столовке запил тёпленьким жиденьким чайком пирожок с неизвестной начинкой. Из школы – на тренировку, потом – домой. М-да…

Жимолость – кладезь витаминов и всяких полезных минералов.

Вкуснейшая ягода из всех, что я когда-либо ел. Конечно, клубника, смородина, голубика, брусника – тоже все вкусные ягоды.

Но жимолость!

Небольшая, чуть продолговатая тёмно-синяя ягодка. В меру сладкая, немного кисленькая, чуть-чуть горчинки, всего – в меру. У-ух, вещь! Собирать её, правда, одно мучение. Найти ягоду можно на кустах вблизи ручьёв, небольших речушек. Жимолость растёт и небольшими гроздьями, и по одной. Лезешь за ней, тянешься, а тебя комарики покусывают. Нет, не покусывают. Грызут тебя комарищи лютые, северные, просто поедом жрут! Вот и подумается иной раз – да ну её на фиг, эту жимолость, ведь не я её сажал! Если честно, не я её и собирал. Как растёт – видел, а вот собирать – не случилось что-то…

Каждый выходной ранней осени мой отчим уезжал чёрт-те куда, за десятки километров от города, и привозил пару, а то и тройку вёдер обалденно вкусной ягоды. Перебирал её он тоже сам, рассыпал по разнокалиберным банкам и предлагал мне радушно:

– Кушай, Тёма!

И Тёма кушал. Насыпал в большую тарелку ягоду, клал туда две, а то и три столовых ложки сметаны с верхом, щедро сыпал сахаром, перемешивал всё это, и – вперёд! Устроившись в уютном кресле, под шелест страниц сиреневого томика Джека Лондона, я вкушал эту жимолостную сказку.

Жимолость можно есть просто так, можно с сахарком перетереть или варенье сварить. А можно заморозить в холодильнике, чтобы весной слепить вареники…

Семья, расположившись за обеденным столом, неторопливо ужинала. Все ели вареники и получали при этом заметное удовольствие. Видеть их довольные лица было выше моих сил!

Я вышел на кухню, но меня и здесь настиг густой, сытный запах вкусного блюда.

Мама поставила в раковину грязные тарелки. Молодцы, лихо без меня управились!

– Ну что, не надумал?

Надо же – беспокоится! А говорят – сытый голодного не разумеет!

Скорее по инерции, отрицательно крутнув головой, я тихо сдался:

– Давай…

Ладно, немного можно.

Мудрое решение.

Эх, наши помыслы да вдела бы наши…

Мама поставила передо мною большую тарелку дымящихся вареников с горкой и аргумент привела серьёзный:

– Ты же любишь!

Назавтра я весил больше, чем нужно, и меня поставили в пару с высоким, длинноруким пареньком. Звали его Саша Филь. Он был на год старше и занимался боксом больше и серьёзнее, чем я.

Короче, набздыкал мне Саша по полной. Весь бой он держал расстояние, не давая мне шанса приблизиться для атаки. То и дело в мою голову прилетали увесистые одиночные удары и хорошие плотные «двоечки». После первого раунда Филь совсем распоясался – взялся на мне серии отрабатывать! К слову, делал он всё правильно, как учили.

За три раунда я пропустил столько ударов, что незадолго до финального гонга мне вдруг захотелось оттолкнуть этого назойливого долговязого паренька и прилечь на такой, как казалось тогда, мягкий уютный ринг.

Кое-как я пролез между канатов, спрыгнул на пол – а он пружинит! Так и поплёлся в раздевалку – тяжело, пошатываясь, время от времени легонько подпрыгивая, будто пританцовывая. В общем, картина неизвестного мастера: «Возвращение загулявшего грузчика с деревенской дискотеки». А ещё героя этой картины тошнило.

Не обязательно знать медицину, чтобы поставить диагноз – сотрясение мозга.

По дороге домой почему-то вспомнилось прочитанное недавно в очередном «Соннике»: «Жимолость снится к успеху в делах».

Мама одевала сестрёнку на прогулку. Я стоял в дверях, безучастно созерцая процесс.

– Как успехи?.. Что в школе?

Мама, задавая дежурные вопросы, совсем не требовала на них сиюминутные ответы. А зачем? Вот он стоит, сынок, румяный, как всегда. И так видно – парень в порядке.

– Как бокс? Выиграл?

Гримаса у меня вышла – я и сам бы не понял – утверждение это или отрицание. Мама же поняла, подбросив сестру вверх, весело пропела:

– Выиграл! Выиграл!.. Видишь, Лена, какой у тебя братик-акробатик? Чемпион!

Двухлетняя Ленка посмотрела на меня серьёзно и уважительно. Конечно, не каждый день вот так, запросто, видишь чемпиона.

Я уже почти закрыл за ними входную дверь, когда мама обернулась, словно забыла что-то сказать:

– Да, в морозилке вареники остались, отвари себе. Ты же любишь!

И улыбнулась.

Сила искусства

Учителя тоже иногда болеют.

После второй пары в плотном графике занятий четвёртого курса оркестрового отделения образовалось окно. Ничего себе окошко – вместе с обедом два с половиной часа набежало. Гуляй – не хочу! Вот так легкомысленно могут относиться к свободной минуте неопытные первокурсники, но нам, выпускникам, не пристало транжирить драгоценное время. Чтобы не расслаблялись, в фойе даже памятку повесили: «До государственных экзаменов осталось…». Каждое утро циферки меняют, не забывают. Удивительно, но оказалось, что смысл в этом есть – бегущие к нулю числа весьма неплохо организуют. Так что – коль выпал свободный час – проводим его с пользой. Инструмент в зубы и гоняем госпрограмму, как таблицу умножения во втором классе.

Только где найти в полдень свободный кабинет в училище?! Нереально! Дудеть же под лестницей в то время, когда твои коллеги, вытягивая уши и напрягая слух, корпят над диктантами по сольфеджио – в высшей степени неэтично. Это если сказать мягко. А вообще – свинство!

На двери буфета под кнопкой висело наспех набросанное объявление, из которого следовало – кормить здесь будут не скоро. И тётю Галю грипп скосил.

Закурили. Хотя совсем не хотелось – ведь курили недавно. Но глупо стоять без дела, надо же себя чем-то занять!

– О! Эта!..

У Юры Пикунова появилась идея. К такой часто применяемой им преамбуле мы привыкли. Мол, внимание, сейчас буду говорить. Этот нехитрый приёмчик пусть не сразу, но начал работать. Вот и сейчас сигнал был принят. Выпуская папиросный дым, мы с Поповым повернули головы в сторону собравшегося с мыслями оратора. Без остановки, словно телетайп, Юра выдал, что хотел:

– У меня ж Танька вчера всего наготовила! Полдня у плиты стояла. И борщ есть, и на второе чё-то там…

Всё понятно, предложение принимается. Мы ребята не привередливые, на второе согласны и «чё-то там».

Замёрзшие в холодильнике кастрюли отогревались на медленном огне – «чтобы не подгорело ничего!». Голодные, мы втроём сидели на кухне и за беседой коротали время, интенсивно выделяя желудочный сок. Опять закурили, хотя уже не то чтобы не хотелось, а и вовсе было противно. Но зачем-то курили.

– О! Я щас!..

Юра, пыхнув беломориной, ушёл в комнату и почти сразу вернулся, держа в руках небольшую чёрную книжицу.

– Эта!

Как могли, мы с Поповым постарались дать понять хозяину, что мы – само внимание. Не обижать же человека, вон как он для нас старается. Да и почему, собственно, перед обедом не вкусить пищи духовной? Мы же люди культуры, как никак!

Итак, что там у нас?

Юра сиял новым серебряным рублём, временно подменив Ильича на аверсе.

– Пока Танька готовила тут, – мы с Поповым одновременно посмотрели на плиту с кастрюлями, – думаю, дай почитаю что-нибудь. Ну и взял это.

Пикунов показал на обложку, которая оставила нас равнодушными. Ну книжка, много их напечатано всяких… Дальше что? Юра понял наше настроение, но совсем не расстроился.

– Омар Хайям, «Рубаи», – прочёл он всё, что было на обложке.

И это сообщение нас не тронуло.

– Он тут прикольно про это дело пишет, – Юра с характерным звуком щёлкнул себя пальцем по горлу, засмеялся, подмигнул нам и открыл книжку.

Гости зашевелились, меняя позу, и поудобнее устраиваясь на стульях.

– Ага, вот! – нашёл нужное хозяин.

Нежным женским лицом и зелёной травой Буду я наслаждаться, покуда живой. Пил вино, пью вино и, наверное, буду Пить вино до минуты своей роковой.

И сразу же:

Запрет вина – закон, считающийся с тем, Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем. Когда соблюдены все эти оговорки, Пить – признак мудрости, а не порок совсем.

– Правильно! – громко резюмировал Попов. Парня зацепило.

– Клёво!.. – поддержал я товарища.

Почему-то захотелось выпить.

– О! Я ж говорил, – довольный Юра отключил плиту – и опять за книгу.

Сердце! Пусть хитрецы, сговорясь заодно, Осуждают вино, дескать, вредно оно. Если душу отмыть свою хочешь и тело — Чаще слушай стихи, попивая вино.

Одобрительные цоканья внимательной аудитории, её философское «да-а-а» воодушевили декламатора, и он, уже не выбирая, читал «Рубаи» подряд.

Отречься от вина? Да это всё равно, Что жизнь свою отдать! Чем возместишь вино?

Эти строки не могли оставить слушателей равнодушными:

– Вот именно!

Покуда рок не принялся за нас, Нальём вина и выпьем в добрый час!

Ни к селу ни к городу мы приплели сюда «Пёрпл» и ещё пару роковых команд.

Пить вино хорошо, если в сердце весна…

За окном стоял магаданский март. День и ночь с неба падал мокрый крупный снег. Повсюду лежали тяжелые сугробы, мешая абсолютно всем – пешеходам идти, собакам бежать, машинам ехать. Какой там март?! Зима-зимой!..

Но мы были молоды, даже очень. Поэтому в наших сердцах только-только поселилась весна, а вместе с нею почти одновременно постигло озарение – а ведь действительно, иногда так хорошо пить вино!

В одной руке цветы, в другой – бокал бессменный…

Это опять почти про нас.

Сели обедать. И Юра безо всякой преамбулы – к чему она здесь? – просто так, обыденно спросил:

– Может, выпить хотите?

Вот ведь человек! Человечище! Что значит жизненный опыт! Пикунов был старше нас, и, конечно же, мудрее.

От неожиданности – не каждый день читают ваши мысли! – мы с Поповым переглянулись, и затянули вразнобой:

– Ну…

– Может…

– Как-то вот…

И почти одновременно:

– А ты?

Это такая хилая попытка вежливого отказа. Мол, если ты не будешь, то и мы, пожалуй, тоже. Наверное…

Юра, не торопясь, видно, раздумывая – быть или не быть? – достал из холодильника початую поллитровку беленькой, выставил на стол пару стопок. Посмотрел на них внимательно, будто пересчитывал, выдохнул, и:

– Не-не! – всё же отказал себе Пикунов. – Сегодня ещё работать вечером, да и вообще…

Знали мы эту «вообще», Татьяной её звали.

Что за жизнь такая?! Ни выпить тебе с друзьями, ни с девчонками погулять! Несчастные люди, сами себе не принадлежат.

Зачем они только женятся?

На перекрёстке мы с Юрой расстались. План дальнейших действий у нас с Поповым кардинально изменился, поэтому и пути-дороги с Пикуновым разошлись. Напоследок, похохатывая, мы пожелали ему и Елене Павловне – нашему педагогу по музлитературе – приятного времяпровождения с Димой Шостаковичем. А сами, весьма довольные жизнью и собою в ней, зашагали меж сугробов по узеньким тропинкам в ближайший магазин.

У меня под пальто лежала завёрнутая в «Магаданскую правду» книжка. Чтобы она случайно не выпала, я постоянно придерживал её.

Томик Хайяма был в надёжных руках.

О том, как поспорили Сергей Александрович с Арамом Хукасовичем

Курилка в музыкальном училище, как и во многих других заведениях, была много больше, чем просто комната для курения. Здесь обсуждали последние события в мире, рассказывали свежие анекдоты, анализировали свои успехи или неудачи на экзаменах, много говорили и спорили о футболе. В общем, курилка являлась неформальным мужским клубом. Только здесь можно было позволить себе спор с педагогом на некоторые отвлечённые от учёбы темы, и, как бы между прочим, стрельнуть у него сигаретку.

В этом «Клубе джентльменов» ни одну переменку-заседание не пропускали Сергей Александрович Костромин и Арам Хукасович Айдиньян. Педагоги были одного небольшого роста, всегда аккуратно и стильно одеты – начищенные ботиночки, наглаженные костюмчики, светлые рубашечки, под наглаженными воротничками которых скрывались петли галстучков. А вот причёски у друзей разительно отличались. Костромин поблёскивал ленинской лысиной, Айдиньян гордо нёс на себе густую сталинскую шевелюру, чуть тронутую благородной сединой.

Для них, заядлых курильщиков, футбольных болельщиков, людей с большим чувством юмора, в курилке было очень комфортно. Казалось, что им здесь даже легче дышалось, несмотря на плотный смог из табачного дыма. Постоянные члены «клуба» привыкли к тому, что Костромин и Айдиньян в перерывах между уроками находились постоянно здесь, и если вдруг кого-то из парочки балагуров не было на месте, каждый второй входящий обязательно интересовался у его друга об отсутствующем:

– А где же Арам Хукасович?

– Сергей Александрович не заболел ли?

Арам Хукасович сиял, как его супермодная пьезозажигалка.

В финале Кубка СССР ростовский СКА победил «Спартак» и впервые в своей истории завоевал почётный хрустальный трофей. Наконец-то и на его улицу, улицу ростовского армянина, пришёл большой праздник!

Айдиньян радовался, как ребёнок, принимал поздравления и щедро угощал всех дорогими сигаретами. Говорил, что всё же есть на свете высшая справедливость, потому как ровно десять лет назад, именно вот этот самый «Спартанок» сравнял счёт на последней минуте финала, а в переигровке на следующий день уставшие ростовчане уступили более опытным москвичам 0:1. Да и в том, что СКА взял Кубок с третьей попытки – тоже какой-то знак. Первый раз в финале «Карпатам» в шестьдесят девятом проиграли…

– В шестьдесят восьмом, – негромко поправил друга Костромин.

Душа Арама Хукасовича пела под аккомпанемент фанфар и поправку Сергея Александровича Айдиньян не услышал.

В курилку зашёл Юра Пикунов, тоже страстный футбольный болельщик. Поздравил коренного ростовчанина с победой и попытался вспомнить славные страницы Ростова в летописи Кубка страны:

– Это же ваш второй финал? И оба со «Спартаком»?

– Третий! – поклонник ростовских армейцев закурил новую сигарету.

– Да? – удивился Юра. – А когда третий был?

– Первый раз мы вышли в финал в шестьдесят девятом и проиграли Львову.

– «Карпатам»?

– Им.

– «Карпатам», – подтвердил Костромин. – Только в шестьдесят восьмом это было.

– Да что ты, Сергей Александрович! – махнул рукой Айдиньян. – Знаешь, что в шестьдесят восьмом было?

– Знаю! – парировал Костромин. – Вот именно в том году вы и продули Львову!..

Арам Хукасович стал приводить различные факты из своей биографии, привязывать их к дате – кто родился в том году, кто женился из родни, куда он ездил, где гостил…

– А ты говоришь – шестьдесят восьмой! – кипятился Айдиньян. – Споришь со старым ростовским болельщиком!

Арам Хукасович часто говорил со мной о футболе и знал, что я хорошо помню результаты многих матчей, а также разные даты из истории самой популярной в мире игры.

– О! – Айдиньян ткнул в меня пальцем. – Вот пусть он тебе скажет!..

Костромин пожал плечиками:

– Пусть скажет…

Все присутствующие посмотрели на меня с интересом, будто увидели впервые – так вот он какой, третейский судья!

Я, прочувствовав важность момента, отлепился от стенки, опустил вниз руку с сигаретой, откашлялся, прочистив связки, и чуть ли не торжественно сказал:

– Единственный раз в истории советского футбола Кубок страны завоевала команда из первой лиги…

Выдержав небольшую паузу, как это делал Владимир Ворошилов в игре «Что? Где? Когда?», я в полной тишине поставил точку:

– «Карпаты», Львов, тысяча девятьсот шестьдесят девятый год.

– Вот так! – констатировал болельщик ростовского футбола. – Я же говорил: в шестьдесят девятом!..

– Это – не доказательство!.. – упёрся его друг-оппонент. – Как мы можем это проверить?

У меня было достаточно всякой футбольной литературы – книг, буклетов, программок, и я пообещал на следующий день принести документальное подтверждение своим словам.

Прилюдно Арам Хукасович и Сергей Александрович поспорили на бутылку самого дорогого, конечно же, армянского коньяка.

На всякий случай, памятуя о недоверии Костромина, я принёс парочку разных справочников, из которых следовало – в споре победил Айдиньян. Сергей Александрович, который преподавал у меня сразу несколько дисциплин, шутя, но с какой-то лёгкой грустью – а кому проигрывать спор приятно? – погрозил мне пальцем:

– Ты ещё придёшь ко мне на инструментовку!

Покрутил своей лысой головой, побубнил себе что-то под нос, но делать нечего – собрался и пошагал в магазин за коньяком.

Не было у меня никакой инструментовки. Уединились в классе Сергей Александрович со своим другом Арамом Хукасовичем и бутылочкой вкусного армянского коньяка.

А мне – «третейскому» судье – не налили…

Правильно сделали, молодой ещё!

Сейшн

В семидесятых в Магадане была популярна песня группы «Гранд Фанк» Are you ready? Так себе, если честно, песенка. Ничего выдающегося – простенький мотив, бесхитростная гармония. Но вот сыграли Are you ready? разок-другой на танцах, и – покатило! Песня запала в сердца непритязательных магаданцев. Даже в ресторанах солидные дяди подходили к сцене, протягивали музыкантам «синенькую» и по-свойски подмигивали: «“А ю рэй” давай!».

В начале ноября 80-го Попов, Андрюшка Питенко и я «сели» в клуб на Марчекане. Быстро собрали «аппарат», за несколько дней репетиций сколотили репертуар, и вперёд – танцы народу лабать!

Тогда «скачки» для молодёжи были одним из двух культурных развлечений. Кино да танцы, которые проходили только раз в неделю – по субботам, и потому желающих «подёргаться» и «закадрить чувиху» было в избытке. Объектов внимания – «чувих» – тоже хватало. Маленькое фойе перед кинозалом старенького клуба набивалось под завязку. С нашей сценки, чуть сверху, мы видели густо усеянную бахчу из голов, которые, как поплавки, двигались под музыку. Вверх-вниз, вверх-вниз – «дёргались» чуваки и чувихи. Песня заканчивалась, но никто не расходился – просто некуда было разойтись. Звучали первые аккорды «медляка» и «бахча» тут же разбивалась на пары – по всему залу мужские и женские головы притягивало друг к другу ещё ближе.

Правда, эта картина на наших танцах нарисовалась чуть позже, ближе к Новому году. А пока нужно было раскручивать «точку». Объявление в газете? Хорошо! Но всё же нет лучшей рекламы, чем людская молва – из уст в уста.

Дебют пришёлся на красный день календаря – 7 ноября. Всего «промоушена» – небольшая, написанная от руки афишка на дверях клуба, поэтому народу собралось немного, человек тридцать. Но мы здорово настроились на этот вечер и постарались выдать всё, что умели. Работали с настроением, получая удовольствие от своей игры, и первый блин у нас вышел не комом, а получился – что надо!

Через неделю народу пришло в два раза больше, а на следующих танцах эта аудитория выросла ещё вдвое. К количеству проданных билетов мы плюсовали «своих», прошедших «на шару», и полученная в итоге цифра нас откровенно радовала.

Но никогда не бывает всё хорошо. А если бывает, то недолго.

Был на Марчекане свой доморощенный групешник. Когда-то он даже играл в клубе, но потом музыканты поругались с директрисой и, забрав аппаратуру, гордо удалились, твёрдо уверовав в свою незаменимость. Шло время, на танцах играли другие команды и про свой родной музыкальный коллектив марчеканцы стали понемногу забывать. Тогда коллектив решил напомнить о себе сам.

Его руководитель и движущая сила – Серёга Поздняков, он же – Паз, на следующий день после нашего дебюта, то есть 8 ноября, пришёл с мировой к директору клуба – Галине Александровне. Дескать, что было, то было, столько времени прошло, сколько воды утекло, мы уже совсем другие. В общем, к чему старое ворошить? В будущее надо смотреть, а оно у нас с вами, Галина Александровна, обязательно будет светлым, это будущее.

После витиеватой преамбулы, Паз перешёл к сути своего визита. Оказывается, всё это время его команда не тратила время даром, а ежедневно репетировала, создавая новый репертуар. Да такой, что вот этим, которые вчера здесь лабали, и не снился. Короче, подытожил Серёга, если мы вернёмся, то народ сюда валом будет валить. Только успевайте билетики продавать, подмигнул Паз.

Старое забудем, согласилась директриса, но вот попросить ребят на выход не могу – нет на то причины. Поживём-увидим, как у них всё сложится, а вот если не получится, тогда – добро пожаловать, Серёга и компания!

Вскоре нам стало известно о встрече и её теме. Новость эта только раззадорила, прибавив дополнительной энергии в работе над репертуаром. Мы серьёзно занимались каждый день, делая одну, а то и две вещи. В основном это были песни отечественных авторов, что требовал тогда городской отдел культуры, но позволительно было внести в рапортичку и несколько композиций из «зарубежной эстрады». Конечно, здесь шёл отрыв по полной! В допустимый лимит сразу же вписывались, а потом игрались «Дип Пёрпл», «Рэйнбоу», «Юрай Хип», «Лед Зеппелин»… Неизменно возглавляли тот небольшой список Smoke On The Water «Пёрпл» и Are you ready? «Гранд Фанка». Без этих песен не то чтобы ни одни танцы не проходили, они обязательно повторялись. Как правило, ими же и заканчивался вечер.

Мы искали ещё что-нибудь эдакое «забойное», причём, чтобы оно звучало в нашем усечённом составе без клавишных – гитара, бас и барабаны. Поискали-поискали да и нашли ещё один хит «Гранд Фанка» – We’re An American Band.

В очередную субботу мы выдали новинку, а потом ещё разок сыграли её под занавес. Народу понравилось, многие уже подпевали нам незамысловатый рефрен: «Ви эн америкэн бэнд!».

С новым хитом мы угадали.

Был на тех танцах и Паз. Серёга стоял неподалёку от маленькой сцены за решёткой, раскрашенной под берёзки и приспособленной для цветочных горшков. Мы нашли этой решётке и другое, более практичное применение – вешали на неё один из боксов, левую голосовую колонку. Правда, голосовыми их называли по привычке, в них шли и гитара, и подзвучка барабанов. Красные боксы с двумя чёрными параллельными полосами вдоль стенок многим напоминали гробики. Тем, кто начинал острить на эту тему, выдавалась красивая история, как на этих вот «гробиках» работал сам Валерий Ободзинский, а в подтверждение даже приводились какие-то факты, которые вряд ли можно было проверить. После этого шутники становились серьёзными и смотрели на боксы уже по-другому. Более того, теперь им надо было обязательно потрогать колонки, чтобы хоть так прикоснуться к легенде.

Паз ни к чему не прикасался, он стоял и внимательно наблюдал за нами. Ему хотелось знать всё – репертуар, тональности песен, их гармонию. Особенно внимательно Серёга слушал новые вещи. На премьере «Америкэн бэнд» он заметно оживился, задвигался за берёзовой решёткой, словно пританцовывая, глаза у парня загорелись. Паз быстро переводил взгляд с одного на другого музыканта на сцене, словно хотел объять, понять и запомнить всё сразу.

Запала песня Серёге в душу!

Через несколько дней «разведка» донесла – наши коллеги-конкуренты тоже сделали «Америкэн бэнд». И по словам Паза, Васька Шестаков поёт один-в-один, а Сашка Шалдыбин в начале «соляки» играет точно так же, как гитарист «Гранд Фанка», а дальше – лучше, чем в оригинале!

«Накладки» бывают у всех.

Друзья нас попросили поиграть на юбилейном банкете, который, конечно же, по закону подлости, намечен на субботу!

И тут пришла интересная идея – а что если танцы отработает Паз и его команда? Вот и будет шанс у Галины Александровны сравнить коллективы и выбрать лучший. Хотя к этому времени у нашей директрисы уже не было никаких сомнений по-поводу ансамбля для ДК, мы её убедили – пусть всё будет по-честному.

Банкет начался довольно рано и к десяти вечера наша работа закончилась. Быстро собрав аппаратуру, мы составили её в уголке – перевезём завтра! – прыгнули в «тачку» и полетели на Марчекан.

Танцы подходили к концу. Народу было много и мы с трудом протиснулись к эстраде, на которой команда Паза лабала новый шлягер из «Гранд Фанка». Неважнецкий, плохо отстроенный аппарат выдавал соответствующее скверное звучание. Вокал Васьки Шестакова был слышен плохо, и понять, насколько там «один-в-один» с оригиналом, не представлялось возможным. То, что доносилось из хрипящих динамиков, слабо напоминало «Гранд Фанк». Шалдыбин, прислонившись к стене, уткнул в неё, согнув в колене, правую ногу, лабал «соляку». Или разволновался Сашка, увидев нас, или ещё что, но получалось не очень. Паз, опустив бас-гитару чуть ли не до пола, прыгал рядом со стойкой и кричал в микрофон, подпевая Ваське: «Ви эн америкэн бэнч!..». Причём на невесть откуда взявшееся «ч» в слове «бэнд», дуэт налегал особенно рьяно.

В перерыве Питенко, Попова и меня окружили «активисты» субботних вечеринок и попросили нас выйти на сцену. Мы ответили, что это некорректно, так не делается, но парламентёр от группы уже беседовал с Пазом. Отказать авторитетному на Марчекане человеку Серёга не смог, и через минуту мы стояли на сцене. Из зала послышались недружные аплодисменты. Я поднял инструмент выше, нежели он болтался у Паза, Олег быстро подкрутил частотку голосового аппарата, Андрюшка палочками дал счёт, и мы грянули.

Что именно? Вопрос риторический. По многочисленным просьбам отдыхающих: We’re An American Band. Получилось неплохо, зал аплодировал. И чтобы порадовать аудиторию, на коду вечера мы выдали почти народную Are you ready?.

На следующий день погода откровенно радовала. Было много солнца. Оно ярко светило на небе и ещё ярче отражалось на снегу.

Мы быстро перевезли аппаратуру, с желанием навели порядок в своей комнате, даже пол протёрли. Присели покурить. Андрюшка сыпал анекдотами и сам от души смеялся над ними.

На веселье заглянула директриса. Она и рассказала нам, что вчера, забрав свою аппаратуру из клуба, расстроенный Паз зашёл к ней и сказал, будто гвозди вбил:

– Они играют лучше. Пусть они и будут!

Настроение было превосходное – скоро Новый год!

«Мурка» в Санта-Розе

В Сан-Франциско я прилетел в последний четверг ноября, в День благодарения – праздник всей Америки. За большим столом, в центре которого – традиционная индюшка, собираются родственники, близкие друзья. Они ужинают, пьют вкусное вино, общаются, проводят различные викторины и конкурсы, шутят, смеются. В этот день во многих домах американцев царят мир и благоденствие.

На праздник к Истманам в Санта-Розу нас с сестрой пригласили хозяин дома Билл и его дочь Банни, подруга Лены по консерватории.

Гостей было человек двадцать.

По окончании продолжительного обильного застолья из столовой все переместились в просторный холл – пресытившись хлебом, народ потянулся на зрелища. Хозяин дома подошёл к небольшому роялю и открыл крышку.

– Елена говорила, ты тоже музыкант? – спросил меня Билл.

– Ну-у… – вот как ему объяснить, что по общему фортепиано у меня выше тройки никогда не было?

– Сыграй нам что-нибудь русское, – добродушно улыбаясь, попросил Истман.

Гости в ожидании представления занимали удобные места, чтобы лучше видеть и слышать исполнителя заморского фольклора. Отказывать хозяину было нельзя, и я, как жертва на заклание, двинул к своему алтарю – чёрному ненавистному рояльчику. Шёл, не торопясь, и мучительно думал – что ж им сыграть-то? На помощь пришла Ленка:

– А давай «Каким ты был…».

– Давай, – я живо ухватился за соломинку и сел перед инструментом.

Подобрали удобную тональность и начали. Лена пела, Банни с сильным акцентом выводила каноны и выстраивала второй голос. Получалось недурно, и последние куплеты я помогал девчонкам, подпевая им октавой ниже. Закончили мы мощно – дружно, стройно и громко. Вот что значит профессионалы!

Аудитории наше исполнение понравилось. Воодушевлённый аплодисментами, я завёл из любимого – Sailing Рода Стюарта. И эта вещь пошла, да так, что в коде все гости мне дружно подпевали:

…We are sailing stormy waters, To be near you, to be free.

Я поблагодарил публику за поддержку и, раззадоренный успехом, тут же объявил следующий номер, который начал лихим глиссандо по клавишам сверху вниз – эх, б…!

Звучала песня, которую я исполнял сотни, если не тысячи раз. Её заказывали с деньгами и без, для авторитетной братвы и для работников правоохранительных органов. Она была популярна от Калининграда до Анадыря и стала почти народной. Как у многих музыкантов – коллег по кабацкому цеху, на эту песню у меня проявлялась стойкая аллергия. Я был стопудово уверен, что теперь, после кабака, никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах больше мне не придётся это исполнять. И уж тем более – по своему желанию!

Однако же…

Своим доброжелательным американским слушателям в День благодарения я пел «Мурку».

Ленка и Банни за моей спиной изображали подтанцовку, а на рефренах «Мурка, ты мой мурёночек!..» они ещё и подпевали. Я хрипел, не жалея связок, рвал их, подражая исполнителям блатной музыки. Так и прозвучал наш «Мурёночек» зажигательно, экспрессивно и, благодаря акценту Банни, весьма оригинально, необычно и даже немного романтично.

История пылкой любви, подлого предательства и справедливой мести в исполнении нашего трио не оставила равнодушными гостей Истманов. После финальных аккордов все как один встали, долго не отпуская артистов аплодисментами и криками «Браво!». Сухонькая старушка лет восьмидесяти быстро просеменила к роялю, совершенно неожиданно вскарабкалась на него, улеглась животом на верхней крышке и, выбрав хороший ракурс, ослепила меня вспышкой фотокамеры.

Мы с Биллом сидели за столиком на открытой террасе возле пустого бассейна – не сезон, потягивали виски многолетней выдержки и курили ароматные сигары.

Хозяин дома поблагодарил за небольшой импровизированный концерт и удовлетворённо отметил – все гости остались очень довольны праздничным вечером. Истман улыбнулся – завтра они будут рассказывать сослуживцам, что слушали у него, Билла Истмана, русского Луи Армстронга. Переборщив с затяжкой, я поперхнулся крепким табаком. Хотел было сказать, что у нас в России таких «армстронгов» в каждом дворе по паре, но не стал. Зачем расстраивать добродушного дядьку?

Я взял со столика невысокий тумблере с виски, приподнял его и предложил гостеприимному хозяину тост:

– За музыку!

Винилы

– Сорок рублей для такого пласта – это недорого! – горячо убеждал меня Попов.

Собственно, меня и убеждать не надо было. Кто ж откажется иметь у себя диск «Дни Пёрпл ин рок»?! Сорок рублей, конечно, сумма немалая, но у меня есть тринадцать, у Олега два червонца… Наскребём как-нибудь семь рубликов.

– Валера сказал, что по такой цене только нам продаст. На балке этот пласт за шестьдесят рублей сдать можно!

Интересно, с чего вдруг Рыбин полюбил нас? Да так, что это мешает ему в воскресенье смотаться на барахолку и там двинуть пласт на целых двадцать рублей больше. А за шестидесятник-то, ух, что можно взять!.. Тот же «Флойд», например, «Энималс». Если даже и не нулёвку, то уж точно новьё!

– Да ему просто деньги нужны! – читал мои мысли Попов.

Тоже мне, оригинал нашёлся!

– Он себе штаны новые покупает.

А теперь всё понятно – штаны!

– Новые?

– В упаковке!

– Да ты что! Кто сдаёт?

– Какая-то фарца из Москвы привезла…

– Много?..

Вот какая мне разница, сколько та фарца завезла фирменной джинсы на окраину Союза? Интересуюсь так, будто у меня такие деньги есть. Или были когда-нибудь. Весь мой капитал так скромно разместился в томике Джека Лондона, что, глядя со стороны на закрытую книгу, и не догадаешься никогда, лежит там что-то между страницами или нет. Да и хватит этого «что-то» от силы на один задний карман от дорогих фирменных штанов.

Только кто мне продаст один карман?

Хотя мне он и самому ни к чему.

Вот пласт «Ин рок» – это здорово! «Пёрпл» – это кайф!..

Ощущения были новыми и почти мистическими.

Я впервые в жизни держал в руках конверт с пластинкой любимой группы. И первый раз в моей жизни сошлось так, что и конверт, и пластинка, и сама группа – всё было фирменное!.. То есть – полная фирма́!

Осознание этого ещё больше усилило волнение, руки мелко задрожали. Во избежание самого страшного я положил пласт на журнальный столик.

Попов тут же подхватил альбом и, лихорадочно блестя глазами, в сотый раз спросил у меня:

– Ну как? А? Фирма?

Я с готовностью согласился, наверное, уже в сотый раз, но Олегу это было ни к чему. Он, не слыша меня, держал сокровище в руках, разглядывал его на разном расстоянии, под различными ракурсами, и опять ко мне:

– Ну как, а?!

К подобным проявлениям эмоций я оказался не готов. Мой словарный запас от вполне литературных эпитетов до коротких уличных реплик давно иссяк, и приходилось бессовестно закручивать обойму отстрелянных оборотов по несколько раз.

Олег присел в кресло, вроде бы немного успокоился. Оказалось – ненадолго. Попов приоткрыл конверт и сунул туда свой нос.

– Б..! – неожиданно заорал Олег и взвился вверх к низкому потолку хрущёвки.

Испуганный, я стоял напротив, а память отчётливо выдала фрагмент плаката, который долгие годы висел у нас в классе: «Скорая помощь – 03».

– Б..! – также громко, но уже с другой – в этот раз с утверждающей – интонацией крикнул Олег.

Мне захотелось домой.

Товарищ с диском в протянутых руках шагнул ко мне, я чуть попятился и с тоской посмотрел на телефон в другом конце комнаты.

– Б..! – в третий раз, но уже намного спокойнее произнёс Олег. – Она даже пахнет фирмою!.. – хотя Попов и улыбался, его лицо мне совсем не казалось добрым. – Понюхай вот, сам…

А в самом деле, что-то новое.

Я закрыл глаза – для того, чтобы лучше сконцентрироваться – и вдохнул ещё раз, поглубже.

– Англия, Штаты… – вполголоса комментировал Олег, продолжая нездорово улыбаться.

Под эту гипнотическую установку подумалось, что, наверное, во всём остальном мире даже запахи иные, не такие, как у нас. В каждой стране – свой. А в Англии, откуда сами «Пёрпл», наверное, пахнет именно так, как вот эта пластинка.

От неё исходил неведомый запах абсолютной раскрепощённости, она пахла свободой.

Стояла солнечная морозная погода.

Никуда не торопясь, мы гордо вышагивали с Олегом по улице и, словно священное знамя, передавали друг другу конверт, на котором, как пароль, как девиз, было написано Deep Purple in Rock. Мы специально не стали класть его в пакет, не обернули газеткой. Зачем? Пусть все видят, ЧТО у нас есть!

Но зашоренным прохожим было не до нас и не до нашего пласта. Все бежали по своим делам, торопились кто куда.

Лишь только один человек обратил внимание на нашу фирму, да и тот – наш старший товарищ с четвёртого курса Дмитрий Голланд. Лицо у Димы вытянулось, он изумлённо захлопал глазами:

– Ни фига себе!..

Голланд бережно взял диск, посмотрел его состояние, поинтересовался ценой. Потом постучал указательным пальцем по виску и посоветовал нам больше так опрометчиво не поступать, а прятать альбом подальше от посторонних глаз.

– Так будет лучше, – подытожил заботливый Дима.

Я стал засовывать конверт с диском под свою объёмную шубу.

– Ну вы даёте! – усмехнулся Голланд, снова покрутил варежкой у шапки и пошёл дальше своей дорогой.

У одноклассника Артура Штермера буквально за бесценок – всего-то за десять рублей – я купил пластинку «Юрай Хип». Альбом, или как тогда говорили – концерт Demons and Wizards был пиленный-перепиленный, без конверта, с размашистым автографом предыдущего обладателя на лэйбаке… Но! Это были «Хип» и диск был фирменным!

Третьими винилами в нашей с Поповым коллекции стал Vol. 4 «Блэк Сабат».

Для большей солидности фонотеки я добавил в неё пластинку группы «Иллеш», которую мне привезли родители из Венгрии.

И всё, мы наигрались.

Очень быстро пришло понимание, что уровень дисков и наших проигрывателей – очень разный. И чем дольше мы будем крутить фирменные пластинки на своих «Рондо», тем только больше их запилим. А эти же самые альбомы вполне себе можно слушать и на магнитофонных бобинах.

Мы распродали всю нашу коллекцию фирмы, добавили ещё немного денег и купили пару спортивных велосипедов.

На смену весне пришло лето.

Как нас «вступали» в комсомол

В седьмом классе, когда всем исполнилось по четырнадцать лет, многочисленные комсорги школы дружно бросились агитировать одноклассников, которые неплохо учились, и готовить их для вступления в ВЛКСМ. Меня – в том числе.

В рядах оппозиции к советскому строю я, конечно, не состоял, но и в комсомол особо не тянуло. Вопросом «зачем» старался не заморачиваться, а разумно смирившись с неизбежным, всё откладывал «на потом»: «Успеется». Этого настроя вполне хватило для защиты от нападок агитаторов, которые вскоре махнули на меня рукой. Восемь классов я закончил беспартийным.

Первые месяцы в музыкальном училище тоже прошли спокойно, никто из комсомольских активистов меня не домогался. Тишь да благодать! Занимайся себе инструментом, постигай науки разные интересные, полезные к тому же.

Наивняк!

И до этого храма искусства, которое вне времени, вне политики, вне партий, дотянулся своими щупальцами спрут ВЛКСМ.

Я со своим тромбоном стоял под лестницей на первом этаже, традиционном месте для занятий духовиков, если нет свободных классов. Ноты – на батарею, и под сурдинку разучиваю очередную пьеску. Краем глаза вижу – кто-то подошёл и стоит, слушает.

«Нравится, – воодушевился я. – Понимает!..».

Хотя что там было слушать? Первый курс, человек взял в руки тромбон несколько месяцев назад. Репертуар – простенькие вещички, с нотами-картошками. Четвертные на том этапе воспринимались как предел виртуозности. Однако – вот, кому-то интересно, нравится ведь человеку!

Воодушевлённый вниманием, я так здорово выдал коду, что самому понравилось.

Оторвав мундштук от губ, я благодарно посмотрел на свою аудиторию. Передо мной стоял Монахов – молодой преподаватель фортепианного отделения. Настолько молодой, что все учащиеся за глаза звали его по-свойски – Дима.

– Здрасьте! – дежурно улыбаясь, поприветствовал я педагога.

– Комсомолец? – в лоб, без обиняков начал Дмитрий Викторович.

– Обязательно!.. – поддержал я шутку. В самом деле, при чём здесь – комсомолец ты или нет?!

– Где учётная карточка? – жёстко продолжил Монахов.

– Какая карточка? – первый, он же последний мой «кикс».

Откуда мне было знать про всю эту мудрёную канцелярию? А главное, я не знал тогда, что Монахов – комсорг училища. Кто бы мог подумать? Педагог, пианист, Рахманинова играет, и на тебе!..

В общем, вычислил Дима «ближний резерв» для пополнения рядов своей организации и, надо признать, особого труда ему это не стоило.

На следующий день меня, Попова и Вовку Костромина Монахов чуть ли не строем привёл в горком комсомола. Мы заполнили обязательные в этом случае анкеты и вышли на лестничную площадку в ожидании своей очереди. Закурили, помолчали.

Из коридора к нам выскочила бойкая девушка, наверное, инструктор, сунула Вовке в руки тоненькую книжицу и быстро-быстро стала щебетать про часто задаваемые вопросы. Тут же девица сыпала нам и правильные ответы. Её никто не слушал, но зато мы с Вовкой внимательно рассматривали инструктора. Я – сверху вниз, Костромин – наоборот, начал изучение симпатичного работника горкома с ног. Попову же было всё по барабану, он безучастно смотрел в окно и врядли о чём-то вообще думал. А если всё же какие-то мысли и роились в его голове, то их было немного: какого хрена я здесь делаю и как отсюда смыться?!

Девушка перехватила наши с Вовкой откровенные взгляды, покраснела, коротко бросила: «Дураки!», и скрылась туда, откуда и появилась – в коридор.

Мы переглянулись, пожали плечами и рассмеялись. Костромин взглянул на брошюрку, что оставила нам инструктор.

– «Ус-тав», – по слогам прочёл Вовка и забросил брошюрку на красный деревянный короб с большими буквами «ПК». – Что она там про ордена какие-то плела?..

– Тебе не всё равно? – не отрываясь от окна, спросил Попов. – Там тебя ведь не про ордена будут спрашивать.

– А про что? – откровенно растерялся Вовка.

– А про то, что как это ты, Владимир Сергеевич Костромин, доучился до третьего курса, а до сих пор не вступил в комсомол? Как такое вообще возможно?!

– Слышал, что девушка про тебя сказала? – заулыбался Владимир Сергеевич.

– Это она вам сказала, – оторвался от окна Олег. – Вылупились, как два филина, чувиху никогда не видели! Правильно сказала – дураки и есть!

– Умник нашёлся, – мы с Вовкой изобразили обиду.

Закурили ещё по одной. Костромин – сигарета в зубах, руки за спину – чуть раскачиваясь в стороны, стал вышагивать по площадке. Туда-сюда, туда-сюда…

– Ты не волнуйся, – успокоил Попов товарища. – Тебя по уставу гонять не будут.

– Да пошёл ты! – беззлобно парировал Вовка.

– Спросят тебя: «А скажи-ка нам, Владимир Сергеевич! Где это ты такой шикарный свитер отхватил? В каком спецмаге?».

– Не свитер, а джемпер, придурок! – усмехнулся Костромин.

Джемпер, действительно, был на Вовке красивый. Зелёный с чёрной ниткой, длинный, с блестящими пуговицами и с аккуратными карманчиками, в одном из которых лежала пачка «Стюардессы», а в другом – коробок со спичками. В советских магазинах такой джемпер не продавался.

Попов, не жалующийся на фантазию, довольно живо нарисовал картину.

– Скажешь – в Сингапуре купил. Вон как тебя качает, один-в-один – моряк. В загранку ходили, зашли в Сингапур, вот там, в магазине, и приглядел свитерок.

– Джемпер! – опять поправил Костромин.

– Какая разница? – поморщился рассказчик. – В общем, купил ты его, и сразу надел. Идёшь себе по Сингапуру, простой русский моряк в обалденном свитере, а навстречу тебе – такая же обалденная бикса!

– Но без свитера! – я довольно чётко увидел азиатскую красавицу.

Олегу мысль понравилась:

– Откуда у неё такой?

Далее события развивались по всем канонам классической мелодрамы, и на ходу меняя жанр, заканчивались драматическим финалом. Бикса увидела сначала свитер, потом Вовку в нём. Всё, вот оно, случилось! Любовь с первого взгляда! Но воссоединение двух любящих сердец из разных политических систем никак невозможно. Вовка принимает решение остаться в мире капитала. Да забыл наш влюблённый, что он – гражданин страны Советов, а её компетентные органы никогда не дремлют, они всегда начеку! Используя нечестные приёмы, любящему моряку подсыпали снотворное в ром и доставили на корабль. Прямо в чём был, то есть как раз вот в этом самом свитере. Капитан сразу дал сигнал к отправлению. Бравые матросы быстро подняли якоря и взяли курс на Родину.

С тех пор Вовка каждый вечер выходит на берег бухты Нагаева и часами с грустью смотрит вдаль. Смотрит, вздыхая, туда, где далеко за морем светится огнями славный город Сингапур.

– Короче, узнают, что ты хотел остаться за границей – не примут тебя в комсомол! Там такие не нужны! – радостно вывел суть истории довольный собой Попов.

– Ага, рассказывай-рассказывай, – покрутил головой герой невесёлой повести. – Сказочник!

Тут появился Монахов и жестом дал знать – за мной!

Мы зашли в кабинет, где за длинным столом расположились пять-шесть человек совсем некомсомольского возраста. Люди эти были не только немолодые, но и явно уставшие. Их серые лица вполне гармонировали с окнами, за которыми близился к концу короткий зимний день.

– Вот, – Монахов показал на нашу троицу рукой и пофамильно представил. – Музыкальное училище, – закончил презентацию Дима и присел на стул.

– Ага, музыканты! – неизвестно чему обрадовался крупный дядя, энергично потёр пухлые руки и сфокусировал внимание на первом вошедшем:

– Как зовут?

– Олег, – собрался Попов.

– Фамилия?

– Попов.

Единственная в компании дама нервно хохотнула, мужчины широко заулыбались.

– Это – хорошо, Олег.

– Что – хорошо? – не понял кандидат в члены.

– Хорошо, что Попов, – широко щерился дядя за столом.

– А если бы Иванов, хуже было бы? – поинтересовался Олег.

У членов комиссии одновременно исчезли улыбки с лиц, в кабинете опять стало серо.

– Как учишься, Олег? – поинтересовалась дама.

– Так себе…

– То есть? – у дамы прыгнула вверх левая бровь.

– На тройки, – нагло врал кандидат.

Правая бровь дамы взлетела на уровень левой.

– Попов!.. – прошипел Монахов со своего стула.

– Вот и замечательно! – воскликнул крупный дядя, видно, самый главный здесь. – Есть к чему стремиться, есть куда расти.

Крупный настроил фокус на Вовчике.

– Владимир Костромин, третий курс, оркестровое отделение, – подсуетился со своего стула Монахов.

Дядино широкое лицо вновь расплылось в широкой улыбке и по-свойски спросило:

– Где такой красивый свитер купил, Володя?

Нас с Поповым заколотило в истерике. Мы старались укротить смех, но сделать это было крайне тяжело, практически невозможно. Глядя на нас, заулыбалась и приёмная комиссия. Взрослые дяди и тётя смотрели на нас по-доброму, как на своих детей.

Вовка несколько секунд находился в нокдауне от вопроса. Он растерянно посмотрел на Попова, потом покраснел, опустил голову, и, глядя в пол, тихо ответил:

– Мама связала.

Указывать невежде, что это вовсе и не свитер, Вова почему-то не стал.

– По-моему, всё ясно, товарищи, – главный встал из-за стола и, стараясь придать спичу торжественность, поздравил нас со вступлением в ряды Всесоюзного Ленинского коммунистического…

Прошла пара недель.

Я стоял под лестницей и тихонько, чтобы не мешать занятиям по сольфеджио, гармонии и прочим предметам, разбирал очередную пьеску. Ноты – на батарее, в руках – дудка, правая нога – вместо метронома.

Кто-то спустился по лестнице, прошёл мимо и уже было вышел в коридор, но тут же вернулся.

– Ты почему до сих пор не сфотографировался?! – этот голос теперь невозможно не узнать! Недоиграв ноту, я оторвал губы от мундштука и наивно спросил комсорга:

– Зачем?

– На комсомольский билет.

– Где? – я попробовал валять дурака, но не прошло.

– А ну-ка, собирайся, – Монахов был настроен решительно.

Привёл меня Дима в Дом быта, где запечатлели мою кислую чёрно-белую физиономию, а на следующий день энергичный комсорг доставил новоиспечённого комсомольца в горком, где мне совсем не торжественно вручили красную книжицу с Ильичём на обложке.

Не знаю, выловил ли потом Монахов Вовку Костромина, мы с ним на эту тему не говорили. А вот Попова точно не поймал. Издалёка видел Олег Диму, краем уха слышал его, интуитивно чувствовал его приближение и моментально растворялся в воздухе, словно его здесь и не было вовсе.

Прошло полгода, выбрали другого комсорга училища, Попов уже ни от кого не прятался. Некому больше было тащить его в комсомол.

Так и остался Олег беспартийным.

На заре видео

Вадим Орлов всегда был богат идеями. Недостаток в деньгах он с лихвой компенсировал количеством придуманных проектов. Будь реализован хотя бы один из них, и вот оно – финансовое благополучие, Канары, яхта, девушки…

Вадим не просто лежал на диване и вычитывал на потолке тезисы из «Краткого курса начинающего миллионера». Почти каждую свою сверхидею он пытался воплотить в жизнь. С завидной настойчивостью парень ходил по всяким райисполкомам, райсоветам и прочим «раям», пробивая своё очередное предприятие. Он записывался на приёмы, выстаивал в очередях, собирал информацию, многочисленные справки, разные выписки… Финал этих похождений всегда был один. В конце всех мытарств Орлову говорили «Нет!», ссылаясь на только что принятый закон, подзакон, очередной нормативный акт. У любого другого человека на его месте уже давно опустились бы руки, но непотопляемый Вадик вновь ложился на диван и пристально вглядывался в потолок, пытаясь найти нечто новое в сфере бизнеса, что соответствовало бы привередливому советскому законодательству.

Как известно, кто ищет, тот всегда хоть что-нибудь, да найдёт.

В одном из «раев» генератора идей ждала удача. Под вывеской райкома комсомола Вадим запустил первый в Омсукчане видеосалон. Я по мере возможности помогал ему в реализации этого проекта, и когда были улажены все формальности, Орлов сделал мне предложение стать компаньоном.

Красный уголок СМУ был далёк от нашего представления о видеосалоне, но с чего-то же надо начинать! Один стол из президиума поставили на другой, сверху водрузили телевизор «Рубин» с декодером, а рядышком разместился отечественный видеомагнитофон «Электроника ВМ-12», наша первая кормилица. Немного смущаясь, мы обозвали свой кинозал «Сюрпризом» и понесли западную культуру в один из отдалённых северо-восточных районов необъятной страны.

Во мне вдруг обнаружились задатки художника-оформителя. На больших листах ватмана я стал рисовать афиши. Дата, название фильма, сеанс, исполнители главных ролей жирно выводились разноцветными акварельными красками. Гвоздём рекламных листков были картинки, вырезанные из венгерского журнала «Кепеш Шпорт», который я тогда выписывал. Цветные фотографии Шварценеггера, Брюса Ли и Ван Дамма обрекали афиши на яркую, но недолгую жизнь. С наступлением темноты рекламные листы формата А-1 бесследно исчезали.

Публика, не избалованная американским кино, на каждом сеансе заполняла скромную ленинскую комнату до отказа. На всякий случай мы сняли со специальной подставочки гипсовый бюст Ильича и поставили его в дальний тёмный угол, предусмотрительно отвернув лицом к стенке, чтобы не отвлекал зрителей от главного – не на собрании.

И стар и млад шли на «Терминатора», «Горца» «Безумного Макса». Люди от души смеялись над «Полицейской академией» и искренне сопереживали героям «Однажды в Америке». Для всех наших зрителей это было совершенно новое кино, о котором они знали только понаслышке, а то и не знали вовсе. Теперь же всего за один рубль каждый день можно было смотреть новые фильмы, экстерном восполняя значительный пробел в своём кинообразовании.

На постоянные аншлаги изобретательный мозг Вадика сработал оперативно и мудро – надо расширяться!

Вскоре в актовом зале ЖКХ открылся «Сюрприз-2», в семейном общежитии – третий, а в районной больнице – для создания здоровой атмосферы идущим на поправку – четвёртый видеосалон.

Подглядывая в платёжную ведомость, райкомовские комсомольские работники крепко жали нам руки:

– Уважаем!..

Но товарищи этажом выше – из райкома партии – были совсем иного мнения:

– Да сколько же можно этих «сюрпризов»!

Сказано – сделано!

Секретарь по партийной идеологии Александр Штепа разродился статьёй в «Омсукчанском рабочем». Она называлась «Свет и тени экрана» и клеймила все «сюрпризы» районного центра, как очаги чернухи, насилия, разврата и всеобщего оболванивания подрастающего поколения. Не забыл автор и о деньгах: «Но нельзя же, в самом деле, зарабатывать на продаже видеопродукции, которая не пробуждает никакой активности мысли, не способствует воспитанию доброты, милосердия, товарищества, не говоря уж о патриотизме. Да откуда ему взяться-то в американских, японских, французских и прочих держав фильмах? Других произведений киноискусства в молодёжных видеотеках нет и быть не может: коммерция диктует свои духовные ценности».

В этой же статье Штепа привёл пункт из постановления бюро райкома КПСС, в котором наше комсомольское руководство строго предупредили «о персональной ответственности за организацию демонстрации видеопродукции, способствующей воспитанию бездуховности, жестокости, сексуальной вседозволенности среди молодёжи». Конец цитаты.

На это мы с Вадимом ответили в партийном издании уровнем выше. В «Магаданской правде» корреспондент газеты и наш товарищ Юрий Карташов дал достойный отпор Штепе, а с ним и всему бюро райкома. Юра толково объяснил, что оболванивают молодое поколение не фильмы, которые, кстати, проходят тщательную цензуру на областном уровне, а полное отсутствие какой-либо работы руководства района с молодёжью. В первую очередь – идеологического отдела Омсукчанского райкома партии, который возглавляет никто иной, как сам товарищ Штепа.

В общем, создали в районе свою комиссию, которая давала разрешение на показ фильмов. С «Сюрпризами» нам, правда, пришлось ужаться, оставив лишь пару залов.

А скоро я уехал из Сучков, вернулся в родной Магадан.

Вадик же сначала наладил массовый прокат видеомагнитофонов с кассетами, после продавал медвежью желчь и оленьи рога, затем вроде занимался рыбой и икрой.

Потом ещё чем-то…

Ударники отрасли

Рекорды бывают спортивные и абсурдные, индивидуальные и командные, необходимые целым странам и ненужные никому. Одни рекорды устанавливаются на виду у всего мира, благодаря Интернету и телевидению, и фиксируются самой современной компьютерной техникой. Другие, в невероятно экстремальных ситуациях, бьются в гордом одиночестве, а вокруг, как назло, нет никого со стареньким допотопным секундомером в руке.

Граммы, секунды, миллиметры. Человечество стремится к большим высотам, весам, скорости.

Быстрее, выше, сильнее…

На второй день свадьбы мы с Поповым прибыли вовремя. Как и договорились накануне с родителями молодых, начали в двенадцать. Лёгкие немудрёные инструменталки, звучащие еле-еле – именно то, что нужно сейчас подтягивающимся гостям. Если честно, пока им вообще не до музыки. Пришедшие сразу держали курс на длинную стойку бара, где внушительными каре было выстроено всё для продолжения праздника, начатого вчера. За двухцветьем самого многочисленного отряда винных бокалов следовала игривая радуга рюмочек с ликёрами. Далее, за канапе – гвардия. Плотные шеренги серьёзных водочных стопок здорово смотрелись на фоне чуть более высоких рядов осанистых рюмок, полных душистого коньяка. Здесь же – полная идиллия и в закуске: икра красная, икра чёрная… Где-то на задворках стойки, по соседству с традиционным фруктовым натюрмортом расположились фужеры с холодным шампанским, легкомысленно пузырящемся нитками углекислого газа. Сюда уже никто не подходил – игристый напиток не для второго дня свадьбы. Опытный персонал ресторана знал, как правильно накрыть фуршет, где обозначить приоритеты.

После насыщенной разминки гости переместились в другой зал для продолжения банкета. Застолье точно следовало сценарию, обкатанному накануне. Прозвучал тост за молодых, закусили. Выпили за родителей, опять закусили. Выпили за друзей родителей, за друзей молодых, и, не закусывая, пустились в пляс. Народу нужны были энергичные зажигательные танцы – народ их получил.

Дежавю первого дня проявлялось в мельчайших подробностях.

После короткой очереди из «Фаины», «Непутёвого», «Девушки мечты» гости с благодарностью приняли следующую песню, громко и фальшиво подпевая музыкантам: «Ах, какая женщина!..». Повиснув друг на друге, они набирались сил перед следующим стайерским забегом из «Свадьбы», «Тёщи» и «Речки Магаданки».

В семь мы закончили. Несмотря на традиционные просьбы продолжить музыкальное оформление праздника, подтверждённые крупными купюрами, мы быстро смотали шнуры, собрали аппаратуру и погрузились в машину. Магадан – город небольшой. Через пятнадцать минут Олег и я уже расставлялись в ресторане гостиницы «Океан». Бодрый и свежий Лёша Лохманов, подогнавший нам эту халтуру, суетился, старался как-то помочь, но больше мешал.

– Толик уже спрашивал, – выдал нам последние сводки Алексей. – Вроде как в настроении.

Мы с Поповым переглянулись – не самое плохое начало.

3 июня 1995 года в «Океане» гулял магаданский авторитет Толик Инкин. Точнее – один из авторитетов. Хотя городок и маленький, но этого «добра» в те годы там хватало.

Толя отмечал свой очередной день рождения. И дата вроде не круглая – 39, и особого повода для радости не было – дела у него не особо клеились в последнее время, но вот захотел человек широко отметить дату, и всё тут! Может, хотел от проблем отвлечься, развеяться, забыться…

Закупил Толик весь кабак, друзей пригласил множество, музыку заказал хорошую.

Начали мы около восьми. Те же инструменталки, что играли утром на свадьбе, также негромко. Гости дарили виновнику торжества подарки, поздравляли, обнимались, целовались. Проходили за столы, сразу наливали. Правильно, чего ждать?

Вскоре к сцене потянулись гонцы-шестёрки с текстами поздравительных объяв. Картина музыкального сопровождения вечера нарисовалась довольно быстро и чисто конкретно! Отчаянные «Мурка» и «Сингарелла» в разудалой компании «Киян», лихо взяли на «Гоп-стоп» весь «Птичий рынок», а потом – в «Таганке», из-за решётки с тоскою наблюдали за вольными стаями «Голубей»:

Тише, люди, ради бога, тише! Голуби целуются на крыше. Вот она – любовь сама ликует: Голубок с голубкою воркует.

«Ванинский порт», «Я куплю тебе дом», «На Колыме» тоже звучали не раз, но до рейтинга хита вечера – «Вязаного жакета», всем им вместе взятым было далеко. Песня Инкину нравилась, многие об этом знали и норовили заказать именно её. Мы, как могли, перебивали на другое, откладывали «на потом»… «Жакет» звучал через одну вещь, а то и подряд, с большим отрывом возглавляя топовую десятку праздника.

В полночь гости опять вереницей потянулись к столу Толика. Всякий хотел ещё разок засвидетельствовать своё почтение уважаемому человеку. Сам уважаемый человек распорядился позаботиться о людях, несущих искусство в массы, людях, приносящих всем радость. О нас то есть.

В тесной музыкалке официанты накрыли стол. Уставшие и голодные, мы, замахнув по паре стопок «Метаксы», принялись за горячее. Но спокойно поужинать нам, конечно, не дали. Собственно, мы и не настраивались – знали публику не первый год. Эти достанут отовсюду! Постоянно кто-то заходил, что-то говорил. Мы, кусками глотая еду, кивали головами или вступали в полемику. Каждый вошедший, завидев бутылки на столе, тут же предлагал выпить за здоровье Толика Никина. Некоторым предлагающим отказать не представлялось возможным. Может, это было почти то же, что в своё время отказаться поднять бокал за здравие товарища Сталина. Правда, в нашем случае чуть попроще сложилось. У нас был хоть какой-то выбор. Одним мы твёрдо говорили «Нет!», ссылаясь на работу. С другими, кивая на ту же ссылку, нужно было хотя бы пригубить. А вот с третьими, с теми самыми «некоторыми», просто выпивали и всё. Субординация!

Часов до двух ночи работалось более или менее терпимо. А потом…

В коротком перерыве, выкуривая неизвестно какую по счёту сигарету, я вдруг понял – устал! Причём устал так здорово, что ни петь, ни играть не могу. Даже думалось об этом медленно. В голове стоял плотный туман, от которого эти неторопливые мысли звучали приглушённо, словно под сурдинку.

У Попова, судя по его виду, состояние было не лучше.

Лёха посмотрел на меня, на Олега, затушил в пепельнице «мальборину» и решительно поднялся.

– Пойду, попою малёхо, – заявил он.

Предложение, безусловно, обрадовало, но напутствие мне далось с трудом, оттого и лаконично:

– Давай…

Алексей шагнул на сцену, надел инструмент, выкрутил ручку громкости вправо. В зале зазвучали гитарные переборы, а потом Лёха запел:

Под небом голубым Есть город золотой…

В каморке из ниоткуда появился бармен Лёша, поставил перед нами бутылку «Метаксы».

– Чтобы легче работалось, – подмигнул Алексей и исчез в никуда.

Плюнув на ненужный сегодня принцип «на работе не пить», я решительно откупорил бутылку с ароматным напитком из солнечной Эллады. Олег солидарно двинул свой стакан ближе:

– Лей…

И добавил:

– Побольше!..

Почти сразу повторили. Чуть погодя – ещё.

Закурили, причём в этот раз – с удовольствием. Прислушались.

– Поёт…

– Ага, поёт.

– Молодец!

– Да-а…

Молодец в это время закончил петь и загрустил:

– Мужики!

У парня сольные номера подошли к концу.

Олег неожиданно легко подскочил со стула и сунулся в дверной проём:

– Лёха, давай ещё парочку! Классно у тебя всё получается! Давай, Лёха!..

Повернулся ко мне, потирая руки:

– Пивная, ещё парочку! – Игриво подмигнул:

– Наливай!

Хороший коньяк быстро восстановил силы, и мы понеслись дальше:

В день, когда исполнилось мне шестнадцать лет, Подарила мама мне вязаный жакет…

Четыре часа утра. Всё идёт своим чередом – поздравления, объявы, песни, танцы.

Пять часов. Народ не расходится. Вот ведь крепкая нация!

Скоро шесть. Ни фига!

И только когда минутная стрелка побежала на седьмой круг нового дня, компания наконец-то стала редеть. Причём быстро, отваливаясь от праздника целыми партиями, так что ближе к семи гостей в зале осталось совсем немного.

Мы бренчали уже что-то на автомате, мурлыкали себе под нос всякое, когда сам Толик подошёл к сцене и скрестил руки над животом-арбузом. Всё, значит, приехали! Второй раз повторять нам было не нужно. Бросив музицировать на полутакте, мы моментально смотали шнуры и собрали аппарат. Школа! И только было направились к выходу из гостиницы, как в холле вновь пересеклись с виновником торжества. Толик – рубаха на пузе расстёгнута, красные глаза навыкате – развёл руки в стороны, вроде как изумляясь чему-то и одновременно не пропуская нас далее.

– А вы куда?! – Инкин решил подкрепить жестикуляцию вербально. – Все свои – за стол! Давайте-давайте, посидим, закусим…

Что оставалось делать? Развернуться и идти обратно в зал.

– Тикать надо, домой тикать! – чревовещал Попов так, чтобы слышали его только мы с Лёхой.

– Да ладно! – успокаивали мы товарища. – Накатим, отдохнём маленько, да и поедем домой.

Новорождённый сидел во главе стола, за которым собралось человек пятнадцать. Нас усадил рядышком с собой – почёт, мол, и уважуха трудовому люду. На голове у Толика красовалась немецкая каска времён войны – чей-то подарок ко дню рождения. Каска была явно мала Никину. На нём она смотрелась как игрушка, из-под которой выглядывали красные глазки и торчали увесистые щёки.

Выпили. Как полагается, налили по второй. И вот дёрнуло тут гостя одного хабаровского попросить нас «сбацать чё-нить»! Я вроде быстро погасил пожар, объяснил человеку, что долго это и хлопотно – подключаться там, настраиваться. Хабаровчанин оказался человеком понятливым, сразу просьбу «отозвал». Как назло, наш разговор слышал Инкин. Надулся Толик, насупился. Молчал-молчал, хмурился-хмурился, да ка-а-ак треснет своей каской по столу! Стёкла, брызги, вилки, гости – всё в разные стороны.

Почему-то Инкин вцепился не в меня, а в сидящего по другую сторону от него и мирно жующего Лёху. Тот, бедный, даже и не понял, а что случилось-то?!

– Для меня песню жалко спеть? – Кричал Толик нашему гитаристу в лицо. – Для меня?!

Через минуту мы, скоренько ретировавшись из кабака, всей троицей стояли на ступеньках гостиницы.

– Говорил же я вам, не надо туда идти! – сокрушался провидец Попов.

– А чё это он?! – неизвестно у кого вопрошал Лёха. – Чё это с ним?

Ярко светило летнее солнышко. На улице было тепло и очень даже хорошо.

Я посмотрел на часы, они показывали начало девятого утра. А начали работать мы? Вчера в двенадцать. Ого!

– Есть повод! – Лохманов с Поповым как-то нехорошо посмотрели на меня. Я сразу всё понял и тут же закончил, скомкано и без энтузиазма:

– Работали почти сутки… Отметить… Ну как хотите.

Рекорд отрасли – девятнадцать часов у станка – никого не воодушевил. Мы поймали машину и быстро разъехались по домам.

А через час рекордсмены уже спали. Никто не беспокоил их сейчас, даже не снилось им ничего. Ни бесконечные ряды разноцветных рюмок и бокалов на длинной стойке бара, ни фальшиво подпевающие музыкантам танцующие пары, ни Инкин в вязаном жакете, ни его немецкая каска посреди стола.

Пятак

Крытая танцевальная площадка в городском парке культуры и отдыха трудящихся сильно смахивала на НЛО. Большая, круглая, конусом крыши тянущаяся к звёздам. Несмотря на откровенное сходство с инопланетным космическим кораблём, народ окрестил танцплощадку по-своему – пятак.

В начале восьмидесятых летом здесь пять раз в неделю звучала музыка. Правда, работающая молодёжь активно собиралась только на выходные. В остальные дни в павильоне, рассчитанном на более чем тысячную аудиторию, две-три сотни завсегдатаев буквально растворялись в зале, предпочитая танцполу банкетки у стен. Там тоже кипела жизнь, там вовсю бурлила молодость. Чуваки и чувихи кадрили друг друга – знакомились, заигрывали, желая познакомиться как можно ближе.

В будние дни лишь в третьем отделении народ подтягивался к центру пятака и начинал как-то двигаться, мало-помалу танцевать. Кому-то очень хотелось показаться новой пассии, пригласить её на медляк и приобнять за талию. Другие согревались в быстром танце, в котором вместе с накопившейся за день энергией оставляли на площадке и все отрицательные эмоции. У третьих – свой клуб по интересам. Его представителям танцы были уже ни к чему, там согревало другое – по их жилам вовсю бежал популярный допинг – дешёвое плодово-ягодное вино.

Поговаривали, что проектировали этот павильон для южных городов. Там вечера жаркие, душные. Для лучшей вентиляции половина круглой стены была практически открытой. Пустили вертикальную крупную рейку для красоты, и – всё!

Оригинальное решение архитектора, может, и радовало молодёжь какого-нибудь Черноморска. Возможно, там даже благодарили автора за отличную идею.

В Магадане в адрес создателей проекта посылались исключительно ругательные слова. В городе, где летними вечерами температура не поднимается выше пятнадцати градусов да нередко гуляет свежий ветерок в придачу, крымский вариант выглядел откровенной издёвкой.

Музыканты, работавшие на танцах, тоже поминали творцов и строителей сооружения. И тоже бранными словами, потому как было отчего. Сильно мёрзли руки, и пальцы на них отказывались шевелиться. До обморожения, конечно, не доходило, но гитаристу или клавишнику было очень проблематично сыграть что-то техничное.

Ветерок, гуляющий по залу, листал туда-сюда страницы «талмуда» на пюпитре.

Чтобы не простыть, в разумных количествах мы использовали известное народное средство. Потом пили горячий чай из термоса. Сразу становилось веселее, а главное – теплее. То есть средство помогало!

Но и это ещё не все проблемы.

Мало того, что черноморский проект построили на берегу Охотского моря, так в нём ещё и не было туалета. На ватмане архитектора он, скорее всего, существовал, а вот в действительности – нет.

Ближайшее место общественного пользования находилось метрах в двухстах от пятака. В общем, не набегаешься. Особенно вечером во время работы, когда нужно преодолевать все кордоны контролёров, дружинников, милиции, толпу отдыхающей молодёжи, а затем ещё и выстоять очередь в самом туалете.

К чему преодолевать то, что можно спокойно обойти?

Первопроходцы – те, кто работал на пятаке премьерный сезон, приспособили под уборную одно из неиспользуемых подсобных помещений. По плану именно здесь должен был находиться туалет, но строители не подвели коммуникации и, соответственно, не устанавливали сантехнику. Там даже пол не удосужились постелить. Как показало время – к лучшему.

Страждущий забегал в тёмную комнату, шурша мелкими камушками, делал несколько шагов с вытянутой рукой и упирался ею в стенку. Вот он – заветный угол!

Как-то вдруг нагрянула на пятак высокая комиссия. Что они инспектировали – неизвестно, но заглянули эти исполкомовские работники в подсобные помещения за сценой. Милицейский полковник – большой серьёзный дядя – сунулся было и в импровизированный туалет. Только сунулся. А его там будто со всего размаха доской да по носу!

Рассвирепел милиционер, заскочил в музыкантскую, где на свою беду мирно спал на банкетке пьяненький Саша Казаков. Схватил крупный милицейский чин субтильного Сашу за шиворот, поднял на прямой руке почти под самый потолок и основательно тряхнул пару раз.

– Ты кто?! – рычал бордовый полковник.

Казаков тихо висел и часто-часто хлопал глазами.

Он совершенно ничего не понимал.

– Я тебя спрашиваю! – офицер ещё разок серьёзно тряхнул ответчика. – Ты кто?!

Саша стал приходить в себя.

– Я – музыкант… – тихо просипел он.

– Кто?! – громко изумился истец.

– Музыкант… – прошептал Саша.

– Ты – музыкант?!

Казаков вместо ответа смог только просемафорить глазами – вниз-вверх. Хлоп-хлоп!..

Полковник был иного мнения:

– Ты – бич!!!

Милиционер поставил Сашу на пол и, не отпуская шиворота, поволок незадачливого музыканта хорошо известным тому маршрутом – к тёмной комнате. Резко открыл дверь и вбросил в неё Сашу:

– Иди, нюхай!..

И закрыл дверь.

Какое-то время музыканты вели себя пристойно. Они просто вынуждены были так себя вести – после той инспекции дверь заколотили. Днём ходили в общественный туалет, а чуть стемнеет… Парк же, кустики вокруг – раздолье! Если бы ещё не эти многочисленные кордоны общественности у входа… Когда было совсем невтерпёж, приспосабливали под это дело какую-нибудь тару.

В один из выходных дней наш барабанщик Лёша Крицин зашёл на пятак со своим другом Серёгой Белокобыльским. Выходной, он и есть выходной – пролетариат гуляет! Только вот незадача – бутылку друзья взяли, а на закуску денег не хватило, еле-еле на папиросы наскребли.

– О, есть запивон, Боб! Я же говорил, что-нибудь да найдём у нас, – Лёша поднял стоявшую на полу у столика полную бутылку. – Лимонадик…

Разлили беленькую по стаканам, чокнулись, как положено Крицин первым махнул сто граммов и сразу запил водку.

– Ну как? – поинтересовался Боб.

Лёша молча кивнул головой: нормально, дескать, как ещё может быть, и подаёт Серёге бутылку. Тот, ничего не подозревая, опрокидывает водку и запивает её большими глотками лимонада. Вдруг Боб остановился, замер, и также, глядя в потолок, резко оторвал бутылку от губ.

– Крицин, сука!.. Это же – моча!..

Дверь пятака с грохотом распахнулась. Крицин и Белокобыльский наперегонки добежали до лужайки с одуванчиками, где и рухнули на колени.

Стояла отличная летняя погода. Светило солнышко, пели птички, подпевая звучащей на стадионе музыке. В этот час на главной аллее парка была многолюдно.

Вдруг, споткнувшись в середине припева, умолкла популярная песня, молодые мамаши остановили коляски, дети в них, как по команде, угомонились, притихли. В наступившей тишине все с неподдельным интересом смотрели на странную и немного жутковатую картину – двое взрослых дяденек, стоя на коленках, большими пучками выдёргивают траву и тут же жадно едят её.

А ещё на пятаке играли в футбол. Играли подолгу, самозабвенно. Покрытие нежёсткое, мышцы ног не забиваются, как на асфальте. И падать не так больно. Играй – не хочу! А мы хотели и гоняли мяч днём – перед репетициями, вечером – сразу после работы. Частенько заигрывались далеко за полночь, и тогда за нас бралась милиция. Гнали нас с пятака, потому что нарушаем общественный порядок. А это – «Не положено!»

Ночью все должны спать!

Кому мы мешали вдали от жилых домов, какой такой порядок нарушали?

В середине восьмидесятых легкомысленную сочинскую решётку заколотили фанерой. Но радовались потеплению недолго – скоро настали иные времена, и танцы за ненадобностью прикрыли.

В девяностые годы там разместился какой-то склад, а после открыли автостоянку.

В двухтысячные пятак снесли и на его месте построили крытый каток.

Флаеры

– Сейчас он штаны потеряет…

Впереди нас топал тинейджер, джинсы которого были приспущены так низко, что казалось – вот-вот, и они вообще упадут на асфальт. Это и беспокоило Григория.

– Не, не потеряет, – заверил я товарища. – Так и задумано! Это мода сейчас такая.

– Дурацкая мода, – проворчал Едрец. – Что это за мода – трусы наружу?!

Григорий всего несколько дней в Калифорнии, и ему многое здесь в диковинку. Парень, потеряв строительный бизнес в Хабаровске, в поисках нового дела рванул от дефолта куда подальше, купил билет на первый самолёт и оказался в Сан-Франциско. Гриша совсем не знал языка, поэтому всё вокруг ему было непонятно. Я, как человек бывалый – как-никак уже две недели в городе святого Франциска, стал на время гидом-переводчиком для соотечественника.

Подземный трамвайчик L привёз нас из Сансета в центр на Пауэлл-стрит. Отсюда мы быстро дошли до Пайн-стрит, где находился магазин всякой разной одежды для мужчин – сорочки, пуловеры, брюки, куртки… В одной из русских газет Гришка увидел объявление, что здесь за раздачу флаеров платят по шесть баксов в час.

– А ничё так себе!.. – прикидывал доходы Едрец. – Восемь часов понасовал бумажек всем подряд, полтимор в кармане! Полторушка в месяц получается… Совсем не кисло!..

Настроение у Григория заметно улучшилось, и он щедро делился им с прохожими, улыбаясь каждому встречному широким русским смайлом с железной фиксой.

Незнание языка сразу аукнулось хабаровчанину на американской земле. Такси доставило его в не самую дешёвую гостиницу, в которой он прожил всего три дня. Потом снял небольшую студию, за которую рассчитался на два месяца вперёд. Продукты, поездки на общественном транспорте, какие-то нужные вещи – всё это существенно отразилось на тришкином кошельке. Отложив НЗ на чёрный день, Григорий сел на Г-ку и поехал искать работу. Через пару остановок, на Девятнадцатой авеню, заскочил в трамвай жующий молодой человек с яблоком в руке. Когда он прошёл в салон, Едрец, чуть приглядевшись к вошедшему, обратился к нему. По-русски:

– Привет! Давно здесь?

Так мы познакомились.

Вечером за пивом в небольшом барчике на Тэрэвел-стрит, я поинтересовался у Григория, как это он меня так легко вычислил?

– Лица у нас другие! – он зло обвёл взглядом немногочисленных посетителей бара. – Ты посмотри внимательно, вокруг – одни дауны!

Парень хлебнул «Миллера» и сверкнул фиксой:

– И черепушки у нас другие…

Хозяин магазина – армянин, легко говорящий по-русски, вручил каждому из нас по пачке рекламных листовок и объяснил, где их раздавать, разведя нас в разные концы улицы.

Я даже рта не успел открыть, рассказать оборотистому южанину, что мне это, в общем-то, ни к чему, дескать, это – вот ему надо, другу.

Постоял я немного на углу и подумал вот так: «А почему, собственно, нет? Похожу тут пару часов, на людей посмотрю, себя покажу. С народом пообщаюсь – для языковой практики полезно. Солнышко, опять же, светит, что дома сидеть в такую погоду? Двенадцать баксов – это, конечно, не так много, но и лишними они не будут! В конце концов, будет что вспомнить потом, рассказать при случае кому-нибудь».

Через несколько минут я бойко раздавал прохожим простенькие чёрно-белые листочки:

– Сэр, может быть это – для вас?

На флаере были нарисованы мужские брюки, пуловер, куртка и крупно чернела цифра с долларовым знаком – Америка на распродажах готовилась к Рождеству.

Для женщин в ход пошла другая заготовка:

– Мэм, может быть, это для вашего мужа?

Одна строгая чёрная дама сурово осадила начинающего рекламиста:

– У меня нет мужа!

Ну и что? Вот ведь диво дивное! Ты одна на всей земле такая?! Вот абсолютно у всех женщин есть мужья, а только у тебя одной и нету! Уникум ты наш!..

– Мэм, тогда может быть это – для вашего друга?

Я уже держал в голове отца, деда, брата, двоюродного брата, племянника, шурина… Стоп! А кто такой шурин? Брат жены?..

Дама не дала мне повода для конфуза. Она ещё раз строго посмотрела на меня, взяла бумажку с незатейливой рекламой и гордо понесла себя далее. Понятно, почему у неё нет мужа, какой дурак захочет всю жизнь под таким рентгеном жить?! Пиво в горло не пойдёт.

Григорий раздавал флаеры молча и быстро. Пока я, как мог, объяснялся с каждым вторым, Едрец мигом разбросал одну пачку, сбегал задругой, и эту живо прикончил.

Выдал нам хозяин магазина по двенадцать долларов и сказал, что можем подойти завтра в это же время.

– Может, пораньше подойти, да подольше поработать? – закинул удочку Гришка.

Нет, покачал головой работодатель. Пары часов – с двенадцати до двух – вполне достаточно.

– А мы можем… – скис Григорий.

А больше не надо, мягко улыбнулся в усы работодатель.

Стройная схема финансового благополучия Григория Едреца рушилась на глазах. Вместо неё появилось нечто неказистое, оптимизма никакие добавляющее.

– Если колошматить без выходных-проходных, то за неделю набегает восемьдесят четыре бакса. За месяц… – парень задумался. – Короче, где-то триста пятьдесят.

Гришка опять захандрил.

– Триста за жильё, а на полтинник я тут ноги протяну с их ценами…

Я попытался было поддержать товарища, дескать, всё это временно. Сейчас надо перебиться как-то, а там уж найдёт он себе достойную работу, и всё будет – о’кей!

Григорий посмотрел на меня задумчиво, словно спрашивал: «Сам-то ты в это веришь?».

На третий день компаньон подошёл ко мне на «точку» в половине второго. Парень был взвинчен и зол.

– Прикинь, у меня закончились листовки, прибегаю в магазин, а он: «Всё, больше нету флаеров!». И десятку тянет, сука!

Гришка выплюнул на тротуар пару грязных матов.

– Я старался как можно больше этих бумажек раздать! А он мне: «Ты отработал меньше двух часов, поэтому только десять долларов».

И опять – ненормативная лексика.

Когда я получал свои законные двенадцать баксов, хозяин магазина поблагодарил нас, и сказал, что завтра приходить не нужно.

– Выходной, что ли? – Григорий почувствовал недоброе. – А послезавтра?

Нет, ответили нам. Ни завтра, ни послезавтра флаеры магазину не нужны. Спасибо за труд, до свидания!

К трамваю Едрец шёл молча. Не возмущался, не ругался, молчал и всё.

– Слушай, – начал я издалека. – Может, в моём ликёр-стоуре пивка купим? Угощаю!

Григорий остановился и, глядя в сторону, серьёзно предложил:

– А давай лучше водки возьмём!

Много месяцев спустя на форуме одного из русских сайтов Сан-Франциско я спросил ребят о своём товарище. Мне ответили, что да, знают такого. Занимается Григорий Едрец строительством и дела у него идут в гору.

Краткий словарик некоторых слов и выражений, которыми пользовалась молодёжь 70–80-х годов

А

Авоська – плетёная сетка-сумка из толстой нити с ячейкой 3 × 3 см. Весьма утилитарная вещь, с которой можно было сходить за хлебом и кефиром, за картошкой, и, конечно, за пивом.

Агдам Петрович, КакДам – вино «Агдам».

Адики – спортивные штаны синего цвета с тремя полосками, как у «Адидаса». Продавались на рынке цыганами.

Академик – студент, находящийся в академическом отпуске.

Альбатрос – аналог магазина «Берёзка» в портовых городах, где отоваривались моряки, вернувшиеся из загранки.

Алик – алкоголик, опустившийся человек. Понятия БОМЖ в 70–80-е годы не было, оно пришло позже – в перестроечные времена.

Аляска – модная куртка с капюшоном, с меховой оторочкой и оранжевым подкладом. Было очень круто пройтись нараспашку и показать всем ярко-оранжевую подкладку.

Андерсен – врунишка, лгун.

Андроповка – водка «Московская особая» во время правления Андропова. При общей цене на водку 4 рубля 42 копейки она стоила 4 рубля 10 копеек.

Анна Павловна – вино «Анапа».

Аэродром – большая кепка, которую, как правило, носили рыночные торговцы – выходцы с Кавказа.

Б

Бабло, бабки, башли – деньги.

Базар – разговор. «Кончай базарить!», то есть «Давайте прекратим этот ненужный разговор!».

Байда – нечто непотребное, ненужное, плохого качества.

Баклан – то же, что и дятел, фофан.

Балка – барахолка.

Бананы – модные в начале 80-х годов широкие штаны, зауженные книзу, как правило, с карманами-портфелями».

Банки – уличная игра, похожая на городки, где по очереди бросали палки в стоящую метрах в десяти жестяную банку, а водящий должен был её охранять.

Батник – модная рубашка тех лет, как правило, с карманами на груди, с погончиками и планкой. Самый писк было иметь батник на кнопках. Очень крутым был батник производства венгерской фирмы Fekon, с медными клёпками и большим отложным воротником.

Белка, белочка – белая горячка.

Берёзка – сеть валютных магазинов, торгующих импортным дефицитом для граждан, работавших за границей. Обычно витрины такого магазина были зашторены, чтобы не раздражать обычных пиплов.

Бесконечные – сигареты «Ява-100» и «Бородино». Назывались так за неимоверную длину. Если учесть, что советские сигареты тянулись плохо, то выкурить до конца ту же «Яву-100» удавалось далеко не каждому. Ходила такая шутка: «Метр куришь – два бросаешь!».

Биржа – см. куча.

Бикса – молодая симпатичная девушка.

БИЧ – «бывший интеллигентный человек», предшественник бомжа.

Битлы – группа «Битлз».

Блат – знакомство с людьми, которые могут достать дефицит.

Блин! – цензурное ругательство.

Бляха-муха! – цензурное ругательство.

Бобина – катушка с магнитофонной лентой.

Бомба – бутылка 0,8 литра с красным вином, бормотухой.

Бормотуха, борман – название всех низкокачественных вин, портвейнов, вермутов и пр.

Ботва – см. байда.

Братила – брат.

БРС – бычки разных сортов. Окурки, собираемые обычно на остановках общественного транспорта. Шли в ходу мальчишек, аликов и бичей.

Буровить – говорить ерунду, вести себя агрессивно.

Бункер – любой приглянувшийся подвал для самого разнообразного времяпрепровождения.

Бухет – название буфета в общественном месте вроде театра или кинотеатра.

Бухло – любой алкогольный продукт. Обычно применялось к большому количеству оного.

Бухнуть – выпить с друзьями.

Буча – 1) Суматоха, переполох. 2) Драка. «Ну и бучу вы вчера на скачках устроили!»

БэТэ (Бычки Тротуарные) – болгарские сигареты в твёрдой пачке по 60 копеек.

В

Варёнки – варёные джинсы.

Вера Ивановна – вино «Вермут».

Вертушка, вертак – проигрыватель грампластинок типа «Вега-109», для проигрывания пластов, дисков.

Вешалка – тяжелое положение, безвыходное состояние. «Вчера опять завалил экзамен, ну просто полная вешалка!»

Вздрогнуть – см. дерябнуть.

Вилы – см. вешалка. «Как твои дела?» – «Полные вилы!»

Водяра – водка.

Впарить, втюхать – продать за хорошую цену дешёвую вещь.

Вписаться – попасть куда-либо, как правило, задаром, на шару.

Врубить – включить телевизор, магнитофон, свет.

Вшивогонка – расчёска.

Выбросить, выкинуть – применительно к советской торговле – появление в продаже какого-либо дефицитного товара. Обычно дефицит выбрасывали в конце месяца, когда все магазины делали план.

Г

Гадюшник – питейное заведение, где продавали пиво и водку в разлив, или как было принято говорить – в ро́злив. Оборудованные круглыми столиками для стоящих, являлись пристанью студентов, алкашей, мух и полной антисанитарии.

Гармошка – автобус марки «Икарус» с прицепом. Производился в ВНР. Был самым распространённым городским автобусом 70–80-х годов. Выпускался в различных комплектациях. Городской 3-дверный, гармошка с 4-мя дверьми, а также туристический и междугородний варианты. Городские автобусы были окрашены в ярко-оранжевый цвет, междугородние – в тёмно-красный.

Герла – девушка.

Голяк – полное отсутствие чего-либо, например, денег. «У меня сегодня полный голяк!»

Грабли, пакши – руки. «Не маши граблями!» «Убери свои пакши!»

Грелка – 1) Девушка лёгкого поведения. 2) Проститутка.

Гусеница – модная куртка из ткани болонья, простёганная поперёк и напоминавшая гусеницу.

Гэдээровка – Германская Демократическая Республика.

Гэдээровский – нечто, произведенное в ГДР.

Д

Дать дуба — 1) Умереть. 2) Очень сильно замёрзнуть.

Двинуть, сдать – продать что-то фирменное по завышенной цене.

Двойник – двойной альбом. Например, The Wall.

Двушка – двухкопеечная монета для звонка по городскому телефону-автомату. Позднее появились автоматы с возможностью звонить как двушкой, так и двумя монетами по 1 копейке.

Демократовский – относилось ко всему, что было произведено в странах соцлагеря. Польша – ПНР, Восточная Германия – ГДР, Венгрия – ВНР, Чехословакия – ЧССР, Болгария – НРБ. Особняком стояла Югославия – СФРЮ. Её товары по качеству были ближе к произведённым в капстранах. С острова свободы котировался лишь ром «Гавана Клаб». Известные сигары кубинского производства по 1 рублю за штуку спросом не пользовались, поэтому во всех магазинах стояли коробки «Партагаса», которые скупили лишь во времена табачного дефицита в конце 80-х годов. Мужики крошили сигары на махру. Вьетнамских и китайских товаров в 80-е годы практически не было. О дешёвых плащах «Дружба» и термосах, произведенных в КНР, остались только одобрительные отзывы родителей.

День взятия Бастилии – любой предлог для того, чтобы выпить.

Дерябнуть, дёрнуть – немного выпить, как правило, наскоро.

Дефицит – отсутствие чего-либо в свободной продаже. К середине 80-х – практически всё, что можно себе представить.

Диплодок – человек с дипломатом.

Дипломат – супермодный кейс.

Динамо, динамовка – девушка, с удовольствием проводящая время с ребятами, но отказывающая им в интиме.

Диск – виниловая пластинка, он же пласт.

Достать – удачно купить что-то дефицитное.

Дубак, колотун – жуткий холод.

Драпать, делать ноги – быстро ретироваться с места события, убегать.

Дрова – плохое положение дел. «Как дела с зачётами?» – «Полные дрова!»

Дубак – очень холодная погода. «В такой дубак три часа отстоял за билетами!»

Дутики – модные дутые сапоги, с толстой подошвой и дутым верхом, они же луноходы.

Дыбать – что-то искать.

Дятел – бестолковый, неумный человек. «Ты чё, дятел, что ли?!»

Е,Ё

Ежу понятно! – нечто весьма очевидное.

Елки зелёные! – открытое выражение недовольства.

Е-пэ-рэ-сэ-тэ! – цензурное ругательство.

Ёрш – смесь пива и водки.

Ж

Жахнуть – то же, что дерябнуть, дёрнуть.

Женя Волков – шутливое название виски «Джон Уолкер».

Жёлтый дом – сумасшедший дом, где многие пытались косить от армии.

Жига, жигуль – укороченное название всех моделей ВАЗа.

З

Забойный, забойная – что-то очень энергичное и при этом – классное. Например, фильм в жанре «экшн» или песня в стиле рок.

Завал, банан, два шара – полученная на экзамене оценка «неудовлетворительно».

Зависнуть – непредвиденно задержаться где-либо.

Заглотыш – бутылка водки 0,25. Она же – чекушка, четушка, чекундер, мерзавчик.

Загон – танцплощадка в ПКиО, традиционно круглая по форме и с высоким забором.

Загранка – командировка за границу. Весьма популярным считалось после службы в Советской Армии устроиться матросом в загранку – самый доступный вид заграничных командировок.

Загреметь в армию – получить повестку из военкомата.

Задрот – плохо одетый человек.

Зажать, зажилить – спрятать что-нибудь, утаить, оставить только себе.

Закорешиться – подружиться с кем-либо.

Закусон, закусь – непритязательная закуска к выпивке, традиционно – сырок «Дружба».

Запиленный, пиленый – диск очень плохого качества, с песочком.

Зачипись – отлично, хорошо.

Заяснить – растолковать, объяснить.

Зося – вино «Золотая осень».

Зубило – прозвище девятой модели «Лады».

Зыка, зыкана – отлично. То же, что и ништяк.

Зырить – смотреть.

И

Игрушка – игра в хоккей, футбол. В основном использовалась в околоспортивных кругах или у продвинутых болельщиков. «Ты идёшь завтра на игрушку?»

Ихтиандр – главный герой фильма «Человек-амфибия». «Звать Ихтиандра» – испытывать тошноту над унитазом после чрезмерно выпитого.

К

Кабак – ресторан, кафе, как правило, там, где есть «живая» музыка.

Кадрить – пытаться познакомиться с симпатичными девушками.

Капельница – рюмочная. Место, где продавали водку на разлив вместе с нехитрой закуской.

Капли – весьма модные и дефицитные очки, стёкла которых по форме напоминали капли. Очень популярны у молодежи 80-х и актёров индийского кино.

Капуста – деньги.

Катя – сто рублей.

Качалка – место для занятия бодибилдингом (дебилдингом). Обычно – подвал.

Качок – человек, занимавшийся в качалке.

Квины – группа Queen.

Кеды, кедули – спортивные тапочки с резиновым низом и матерчатым верхом. Предок кроссовок.

Кент – то же, что кореш, корефан.

Класс, классно – см. клёво.

Клетка – см. загон.

Клёво – замечательно, превосходно, зашибись. Синонимы – ништяк, зыка, зыкана.

Клёпаный – трамвай.

Клюшка – девушка нескладного вида.

Ковырять – играть соло на гитаре.

Кодла – группа молодежи, как правило, с одной улицы или двора. «На махач пришла вся наша кодла».

Кол, рваный – один рубль.

Колбаса – задняя лесенка у трамвая и троллейбуса. Обычно на них ездили на работу или на игрушку. Умещалось от 3 до 6 человек.

Комок – комиссионный магазин, единственное место, где легально можно было купить японский мафон, например.

Кореш, корефан – ближайший друг.

Коряга – немодная и некрасивая девушка. «И половодье вроде прошло, а коряги все плывут!»

Косарь – тысяча рублей.

Косануть, косить – 1) Делать всё возможное и невозможное, чтобы не идти служить в армию. 2) Прогулять занятия.

Кошёлка – пренебрежительное обращение к девушке.

Крошить батоны – нагло «наезжать» на кого-либо.

Косануть – не пойти на занятия.

Кранты – безвыходное положение.

Крест – производное от крестьянин. Недалёкий, тёмный, совершенно «не в теме» человек. Невербальный знак – скрещенные указательные пальцы.

Крутые — применительно к товару очень хорошего качества. «Я такие крутые кроссовки достал!»

Куча – место, где собирались меломаны для обмена дисками, пластами. Она же биржа. После многочисленных милицейских облав, куча часто меняла свою дислокацию.

Л

Лабуда – ерунда, всякая хрень.

Ластик – то же, что сегодня ботаник.

Лахудра – некрасивая, плохо одетая девушка.

Лажа – антоним словам ништяк, зыка и пр. «Полная лажа!», то есть «Всё очень и очень плохо!».

Левый – плохой, подозрительный, неопределенного производства. «Ему впарили левые штаны!»

Литрбол – банальная пьянка.

ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий. Заведение, в котором посредством ударного труда исцеляли людей от алкогольной зависимости.

Луноход – 1) Милицейский УАЗик, на медленной скорости и с включённой мигалкой проезжающий в ПКиО и других общественных местах. 2) См. скотовоз.

Лыжи – обувь большого размера.

Лэйбак – фирменная нашивка на джинсах, с названием фирмы производителя.

Любаня – горькая настойка «Любительская».

М

Мавзолей – типовой магазин, напоминавший по форме мавзолей, на втором этаже которого размещались пункты проката, мастерские по ремонту обуви и фотоателье. После начала антиалкогольной компании в 1985 году – название всех магазинов, торгующих винно-водочной продукцией, из-за бесконечных очередей.

Макака – название мопеда, мокика. «Поехали, погоняем на макаках!»

Малинник, малина – девичья компания.

Мальвины – джинсы из Юго-Восточной Азии на рубеже 80–90-х годов. Отличались разнообразием лейбов, вышитых на заднем правом кармане: Mawin, Mowin, и т. п.

Мани – деньги.

Матрац – судья в хоккее.

Матрёшка – проститутка.

Мафон – магнитофон.

Махалово, махач, махня – драка, как правило – массовая.

Медляк – медленный танец на дискотеке.

Медяки – монеты самого мелкого достоинства 1, 2, 3, 5 копеек. «Сшибать медяки» – перебиваться в финансовом плане, дорожить каждым «медяком».

Ментовка, ментура – милиция. Соответственно, мент – милиционер, он же – серый.

Мешки – то же, что и штановозы.

Монтана – высшая степень восторга. «Это просто Монтана!»

Морковь, морковка – малолетняя девушка.

Мочалка – обращение к девушке.

Музон – музыка.

Н

Надыбать – что-то найти.

Нажраться, нахрюкаться – напиться до бесчувствия.

Наколоть – обвести вокруг пальца, обмануть кого-либо.

Намылиться – собраться идти куда-либо. «А ты куда намылился?»

Напряг – любые неприятности.

Настучать, заложить, сдать – предать кого-то родителям, учителям, милиции.

Неделька – в начале 80-х модно было носить 7 тоненьких колечек; позднее, во времена перестройки – набор женских трусиков с названиями дней недели.

Немерено – очень много. «Поехали к нам в общагу, там девчонок клёвых немеренно!»

Не фонтан – плохое состояние. Расхожий ответ на вопрос о самочувствии на следующее утро после обильного возлияния накануне. «Как сам?» – «Не фонтан!»

Ништяк – всё хорошо, отлично.

Нищий в горах – сигареты «Памир».

Нулёвый – новый. Применительно к дискам – в идеальном состоянии. «Я вчера нулёвый диск Хипов достал!»

Нулями катить, по нулям — безденежье. «Я сегодня нулями качу!»

О

Обезьянник – место для задержанных в отделении милиции.

Облом, пролёт – не получить ожидаемого, например, с девушкой.

Общага – общежитие.

Огнетушитель – бутылка 0,75-0,8 литра с шампанским или бормотухой.

Одиннадцатый маршрут – пешком, добираться на своих двоих.

Осетринка – посыпанный солью край пивной кружки.

Отоварить – побить кого-то. «Он стал буровить, вот я его и отоварил!»

Оттянуть – применительно к автобусу – зимой прицепиться к заднему бамперу и ехать на ногах по заснеженной дороге. Практиковалось вечером, на дорогах с небольшим движением.

Отходняк – состояние похмелья.

П

Палка – хоккейная клюшка.

Пара – два академических часа в вузе, училище, техникуме.

Парафин – неловкая ситуация, заставившая как минимум покраснеть. Отсюда – опарафиниться.

Парламент – первый попавшийся подъезд, в котором в небольшой компании спокойно можно было распить бутылочку-другую вина. Обычно – две на троих.

Паулюс – композитор Раймонд Паулс.

Пенка, пеналь – пенальти в футболе и в хоккее с мячом.

Пентагон – название винно-водочных магазинов в ряде городов СССР.

Песочек – своеобразный хруст на запиленном диске.

Петрофан – пять рублей. «Он задолжал мне петрофан!»

Петушок – 1) Ладонь руки. «Держи петушок!» 2) Спортивная шапочка.

Пивасик – ласковое название пива.

Пивняк – коллективное распитие пива, а также – пивная.

Пилить — 1) Идти куда-то далеко. 2) Капать на мозги.

Пиплы – люди, народ.

Пирамиды – турецкие джинсы особого покроя с верблюдом на лэйбаке. Появились в середине 80-х годов. Отличительной чертой пирамид были защипы на карманах и лэйбак на ширинке.

Писк – критерий чего-то новомодного. «Такие штаны сейчас – самый писк!»

Пласт – виниловая пластинка, как правило, фирменная. Он же диск.

Пластмасса – коллекция пластов.

Плащ – шутливое название презерватива. Он же – резина.

Плодово-выгодное – самое дешёвое вино, с которого обычно начинался опыт употребления алкоголя в старших классах. Стоило около рубля за 0,5 литра.

Предки, шнурки – родители.

Препод – преподаватель.

Прикинутый – одетый во всё фирменное, нередко – с дипломатом в руке.

Прикол – шутка, хохма, анекдот из жизни.

Прищепка – девушка маленького роста.

Проколоться – допустить ошибку.

Просадить – впустую потратить деньги. Например, прогулять в ресторане, пропить.

Пузырь – общее название единицы алкогольной продукции, независимо от его содержания и объема. «Берём пять пузырей!»

Пурга – откровенная ложь, билиберда, ахинея. «Что ты нам пургу несёшь?»

Пятак – 1) Во многих городах Союза – место, где по воскресеньям собирались меломаны с целью продажи, покупки или обмена пластами, марками, слайдами и прочей лабудой. 2) См. яблоко. 3) Танцплощадка. 4) Нос.

Р

Раздолбай – несобранный, необязательный человек, которому всё до лампочки.

Раисочка – бутылка 0,33 из-под «Пепси», в которую во времена Горбачева разливали водку. Названа в честь Раисы Максимовны – жены Михаила Сергеевича.

Рама – ворота в игровых видах спорта.

Реанимация – пивная или рюмочная, где после вчерашнего можно было поправить пошатнувшееся здоровье.

Резаный – название альбома с диском, из которого аккуратно были вырезаны вкладыши. Обычно на куче ходили только резаные альбомы.

Репа – лицо, реже – голова.

Рила – болгарская швейная фабрика, обеспечивавшая джинсами население СССР в 70–80-е годы.

Рогатый – троллейбус. «С эстадио добирались на рогатом!»

Родной – относительно любого фирменного товара. «А у тебя штаны родные или левые?»

Рыгаловка – столовая.

Рыпаться – агрессивно приставать к кому-либо, провоцируя на драку. «А чё ты рыпаешься, давно по тыкве не получал?»

С

Сабо – модные в начале 80-х годов туфли на толстой подошве без задника. Носились вместе с джинсами и батниками. По слухам, мода на сабо пришла из Венгрии.

Савраска – газета «Советская Россия».

Самец – шутливое название сигарет Camel.

Сарай – автобус «Икарус», набитый до отказа народом. «Вчера в сарай еле вписались!»

Сафари – стиль модной одежды. Мода на одежду в стиле сафари началась в начале 80-х. Как правило, это были женские платья типа халата и мужские рубашки, цвета хаки или светло-песочного. Обязательно присутствие на одежде отстроченных карманов и погон на джинсовых пуговицах, а также узенькой полоски, пришитой на кокетке, в виде патронташа.

Сачок – прогульщик, он же шланг.

Свалить, свинтить – уйти, уехать. «Давай свалим с последней пары в киношку!»

Свинячить – мусорить.

Сгонять – быстро сбегать в магазин за выпивкой.

Селёдка – галстук на резинке, украшенный русалкой или надписью «Крым».

Серый – милиционер, он же – мент.

Сигануть – прыгнуть с высоты.

Синеглазка – бомжиха, алкоголичка. Постоянный пассажир лунохода и клиент гадюшника.

С дуба рухнуть – момент совершения необдуманного, опрометчивого поступка. «Ты что наделал? С дуба рухнул?»

Скачки – дискотека, танцы. «Приходи вечером на скачки!»

Скоммуниздить, спионерить – украсть, взять то, что плохо лежит.

Скотовоз – автобус «ЛиАЗ-677».

Слегонца – по чуть-чуть, немного, мало, едва.

Собес – еженедельник «Собеседник».

Совковый – произведённый в СССР.

Совок – СССР.

Солидол — 1) Солидный, уважаемый человек. 2) Одетый по фирме́. Он же – прикинутый.

Сольник – сольный альбом какого-либо музыканта, ранее выступавшего в группе.

Срыгни – уйди, отвали. «Слышь, дятел! Срыгни отсюда!»

Стекляшка – общепринятое в 70–80 годы название продовольственных магазинов с винно-водочным отделом и большими стеклянными витринами. Во времена борьбы с пьянством в середине 80-х витрины стали заваривать решетками.

Степановна – горькая настойка «Украинская степная».

Степуха, стипон – стипендия.

Стрёмный – неприличный, несовременный, никчёмный, ужасно плохой.

Сушняк – 1) Дешёвое болгарское сухое вино. 2) Состояние на следующее утро. «У меня после вчерашнего сушняк во рту».

Съём, съёмки – знакомство с девушками с далеко идущими планами. «Мы сегодня вечером идём на съёмки!»

Сэйшен – вечеринка у кого-нибудь на хате, после того как его родители уехали на дачу.

Т

Тапки – кроссовки, обувь вообще.

Тачка, точила – такси, машина вообще. «Сейчас ловим тачку и едем в кабак!»

Телега – официальная бумага, пришедшая из вытрезвителя по месту учёбы или работы. «На меня телега из ментовки пришла!»

Термоядерные, матрас – название индийских сигарет «Мадрас». Сделать больше 2–3 затяжек было невозможно.

Техасы, чухасы – джинсы отечественного или демократовского производства. Главным отличием настоящих джинсов была их особенность тереться. Проверяли просто: помусоленной спичкой. Если она синела, значит – фирма́.

Толчок – 1) Туалет. 2) Унитаз.

Точняк – абсолютно верно, точнее не бывает.

Тошниловка – см. гадюшник.

Три очка – экзамен, сданный на оценку «удовлетворительно».

Три топора – портвейн «777».

Трояк, трёшник – три рубля.

Трубы горят – одно из многочисленных определений похмелья.

Трюльник – три копейки. Стоимость стакана газировки с сиропом в уличном автомате.

Тугой, тугодум – долго и плохо соображающий человек.

У

Угорать – сильно веселиться. «Вчера на скачках угорели по полной!»

Урюк – продавец фруктов на рынке, выходец из Средней Азии.

Ф

Фарца, спекуль – фарцовщик, спекулянт.

Фаршмак – 1) Что-то не очень хорошее. 2) Бессвязный набор слов.

Фирма – любое фирменное изделие, одежда или радиотехника. Ударение на последний слог.

Фирмач – иностранец или некто, одетый во все фирмо́вое.

Фифа – воображающая о себе девушка.

Флакон – см. пузырь.

Фофан – см. дятел. Обычно применялось с прилагательным «тряпочный».

ФРГ – Федеративная Республика Грузия. Так грузины в шутку называли свою республику.

X

ХБМ – хочу быть «Мерседесом». Шутливое название седьмой модели «Жигулей».

Хавать – есть, кушать.

Хата – любая жилплощадь, свободная от предков.

Хмелеуборочная – машина медвытрезвителя.

Хрен да маленько – совсем немного, почти ничего.

Хрень – всякая лабуда.

Хусим – в переводе с японского: «Ну и ладно!», «Да и пусть!». Ударение на второй слог.

Ц

Цементовоз – любая милицейская машина.

Цивильный – прилично одетый.

Ч

Чайка – стройная, красивая девушка.

Чайник – бестолковый, неопытный в чём-либо человек.

Чапать – идти куда либо. «Ну, почапали!»

Чапок – пивной ларёк. «Сгоняй за пивасиком в чапок!»

Чебурашка – бутылка тёмного цвета из-под пива или сока. Сначала в ней продавали только болгарский нектар. Стоила 12 копеек.

Чек – заменитель денег в магазинах «Березка». Отличались цветной полосой, в зависимости оттого, в какой стране заработаны.

Чемодан – шутливое название дипломата.

Четвертак – 25 рублей.

Чекундер, чекушка, четушка – см. заглотыш.

Чирик, червонец – десять рублей.

Чувак – молодой парень.

Чувиха – молодая девушка.

Ш

Шара, на шару – везение, халява. «Не учил ни фига, всё на шару сдал!»

Шарага – ПТУ – Профессионально-техническое училище.

Шарить – хорошо разбираться в чём-либо.

Шакалить – отбирать деньги у младших. В основном шакалили в школах и у кинотеатров. Поэтому ходить в кино в одиночку не рекомендовалось.

Шампусик, шампунь – шампанское.

Шарить – понимать, разбираться в чем-либо. «Этот чувак шарит в технике!»

Шкаф — 1) Амбал, крупный парень. 2) Лифт.

Шланг – прогульщик, см. сачок.

Шняга, шняжка – нечто незначительное, неинтересное, мелочь. Применительно как к вещи, так и к событию. «Ну что там было вчера?» – «Да так, шняга одна!»

Шобла – компания, группа. «Собирай нашу шоблу, поиграем в футбол!»

Шпион – случайно оставленная крышка от водки или пива, замеченная родителями или женой.

Штановозы – пренебрежительное название игроков, медленно или плохо играющих.

Штаны – фирменные джинсы. «Штаны достал крутые, полная Монтана!»

Штука, штукарь – тысяча рублей.

Штукатурка – макияж на лице девушки.

Шуба – атас, опасность. В школе кричали: «Шуба с вешалки упала! Шуба! Валенки бегут!»

Шузы – обувь.

Шуршавчики, шевелюшки – деньги. Имелось в виду выражение «Деньги в карманах зашевелились». Обычное явление вдень выдачи степухи.

Щ

Щебёнка – мелочь в кармане.

Э

Эстадио – стадион.

Ю

Юговский – всё, что сделано в Югославии. В отличие от демократовских, югославские вещи котировались отдельно.

Я

Яблоко – центральная часть виниловой пластинки, пласта, диска. На нем обычно иглами ставили знаки, чтобы отличать, кто брал этот диск. То же самое, что пятак.

Японский городовой! – цензурное ругательство.

Яша Ёлкин – ласковое прозвище популярного в 80-е годы эстонского певца Яка Иолы. «Вчера с чувихой был на концерте Яшки Елкина».

Ящик – телевизор.

Оглавление

Про бабу

На краю земли

Симулянт

Новогодние пляски

В лагерях

Телеграмма от Кавердейла

Экстремал

Первое свидание

Звероводы

Моя милиция

Нехорошая квартирка

Вареники с жимолостью

Сила искусства

О том, как поспорили Сергей Александрович с Арамом Хукасовичем

Сейшн

«Мурка» в Санта-Розе

Винилы

Как нас «вступали» в комсомол

На заре видео

Ударники отрасли

Пятак

Флаеры

Краткий словарик некоторых слов и выражений, которыми пользовалась молодёжь 70–80-х годов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg