«Стервы»

Стервы (fb2) - Стервы (пер. Владимир Семенович Поляков) 1340K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джиллиан Ларкин

Джиллиан Ларкин Стервы

Посвящается Беверли и Венди, двум самым замечательным современным бунтаркам: вас никому не переплюнуть

Все персонажи данного произведения — за исключением некоторых общеизвестных исторических личностей — являются вымышленными и должны восприниматься как таковые. В тех случаях, когда изображаются реальные исторические личности, связанные с ними описания и диалоги также являются вымышленными и никоим образом не выходят за рамки художественного характера данного произведения. Во всех прочих случаях сходство персонажей с реальными лицами, ныне живущими или уже покойными, — не более чем случайное совпадение.

Благодарности

Если девочка танцует, ей обязательно нужны партнеры, и у меня были одни из лучших. Благодарю Теда Мэлауера и Майкла Стирнса из «Инкхаус», и Кристу Витолу, Барбару Перрис, Триш Парселл, и всю замечательную компанию из «Делакорт Пресс» и «Рендом Хаус Чилдренс Букс». Особая благодарность Чипу Гибсону, Беверли Горовиц и Венди Лоджиа за веру с самого начала, вы все просто невероятные.

Пролог

Что-то не хотелось ей сегодня вечером надевать подвязку. Ниспадающее невесомыми складками сверкающее платье, унизанное золотыми бусинками, едва закрывало то место, где заканчивался тончайший прозрачный чулок-паутинка и начиналось обнаженное бедро.

В двухцветные полуоткрытые туфельки сначала проскользнула правая ножка, затем — левая. Черные ремешки, туго стянутые серебряными пряжками, крест-накрест перехватили стопу у подъема.

Из горы всевозможных «боевых средств», устилающих туалетный столик, она тщательно отобрала наиболее действенное оружие — красную «вампирскую» помаду, которая не смазывается при поцелуях, серебряную пудреницу, черепаховый гребень, инкрустированный слоновой костью портсигар. Весь этот набор перекочевал в золотую сумку-сеточку.

Внимательно оглядела себя в зеркале. Все было по высшему разряду: зеленые глаза мягко светятся, нарумяненные скулы в меру выделяются, четко очерченные губы выглядят пухлыми. Даже сама ее кожа в этот вечер излучала какое-то загадочное сияние.

Уже роняя последнюю капельку духов на изгиб шеи — там, где с нежной кожей соприкасался блестящий завитой локон, — она решила, что подвязка все же необходима. Да, необходима, и никак иначе.

И, прежде чем защелкнуть сумочку, добавила к своему арсеналу маленький черный пистолет.

Вот теперь она была готова ко всему.

Часть первая «Тихий» бар

Вся жизнь вертится вокруг единственной фразы: «Я люблю тебя».

Ф. Скотт Фицджеральд. Прибрежный пират («Сэтердей ивнинг пост», 29 мая 1920 года)

1. Глория

Вход находился именно там, где им и объясняли: не доходя до потрескавшейся вывески «Похоронное бюро Малоера», между ателье мод и парикмахерской. Они прошли через заржавленные ворота и спустились вниз по одиннадцати скрипучим ступенькам и постучали ровно три раза. В наглухо заколоченной двери приоткрылось узенькое как щель окошко.

— Пароль знаешь, куколка? — подмигнул им темно-карий глаз.

Глория открыла было рот и тут же застыла. Этот момент она много раз репетировала перед зеркалом в спальне, проговаривала заветный пароль, открывающий двери в самый крутой во всем Чикаго «тихий» бар[1]. И что с того, что она впервые в жизни тайком улизнула из дому, солгала при этом родителям и оказалась одна в городе? Уж не говоря о том, что ее платье (только вчера купленное) было таким коротким, что хватит одного хорошего порыва ветра — хлоп! — и она превратится из богатой сумасбродки, которая ищет приключений, в некое подобие стриптизерши.

— Ну, не молчи, я ж не буду ждать всю ночь! — рявкнул Глаз.

На верхней губе у нее проступили бисеринки пота. Казалось, она физически ощущает, как пот размывает старательно наложенный макияж и прочерчивает дорожки в тонком слое пудры.

— Ой!

— Ну, давай же, говори! — ткнул ее локтем в бок Маркус, лучший друг, взявший сегодня на себя роль ее сообщника и непременного в таких местах спутника.

Глория сделала глубокий вдох: сейчас или никогда!

— Иш кабиббл?[2]

— Неправильно. А теперь давай катись отсюда!

Сказав это, Глаз окончательно исчез.

— Ты, должно быть, просто разыграл меня, — набросилась Глория на Маркуса, сердито сверкая глазами.

— Но в последний раз, когда я сюда приходил, пароль был «иш кабиббл»! — оправдывался тот.

Синеватая полутьма, особенно здесь, на нижней ступеньке лестницы, смягчала резкие черты его лица, характерные для «золотой молодежи»: острые скулы и подбородок, не сходившую с губ самодовольную усмешку. Он казался вполне надежным. Заслуживающим доверия. Такой был способен вскружить не одну голову.

Глория понимала, отчего это девчонки вешаются ему на шею. Однако ее собственные отношения с Маркусом на три четверти были отношениями сестры и брата, и лишь одну четверть составляло некоторое сексуальное влечение — такую пропорцию следует считать здоровой и нормальной в любой дружбе мужчины и женщины.

— Ты сюда приходил… постой, я подсчитаю… раз… раз. Один раз. Верно, ты приходил сюда только однажды, Маркус. И то лишь потому, что заплатил своему дружку Фредди, чтобы он взял тебя с собой.

— Ну, ладно, я все же был там внутри. — И Маркус со вздохом скрестил руки на груди. — Давай я отвезу тебя домой.

Домой? Да, всего несколько миль — сущие пустяки, если ехать на автомобиле, но Глории казалось, что до дома несколько тысяч миль. Великолепный «мерседес» отца (взятый тайком из гаража, когда шофер отправился спать) словно манил ее, сверкая в свете уличных фонарей. Наверное, ей действительно надо было просто взять и вернуться на такую знакомую улицу Астор-стрит, окаймленную деревьями, — тихую, спокойную и до невозможности скучную. К часу ночи она преспокойно могла проскользнуть в свою спальню и даже успеть бегло просмотреть несколько билетов к завтрашнему экзамену по истории Европы. Но разве не этого вечно ждут от нее все окружающие? И она, как послушная девочка, будет всегда выбирать только то, что безопасно?

Нет, сейчас она просто не могла уйти — ведь только одна дверь отделяла ее от того, чтобы совершить первый и единственный в жизни бунтарский поступок. Она уже пришла сюда, теперь надо только пробиться внутрь.

Глория снова забарабанила в дверь. Окошко приоткрылось чуть-чуть.

— Снова ты? Классная у тебя фигура, детка, но если ты сию же минуту не отправишься домой к папочке, я позову охранников…

— Минутку. Я прошу только об одном — дайте мне подсказку, одну-единственную. — Она надула накрашенные яркой, клубничного цвета помадой губы, потому что… ну, в кино это всегда помогало. — Если я угадаю с первой попытки — значит, мы проходим. А если нет, мы исчезаем.

Глаз прищурился угрожающе.

— Ты что же думаешь, здесь что-то вроде вечеринки, где играют в «угадайку»?

— Вот уж, право, не знаю, — холодно ответила Глория. Она слышала, как внутри заиграл оркестр и на улицу полились приглушенные мелодии джаза. — На вечеринки я не хожу. А игры приберегаю для мужчин.

— А этот, — Глаз взглянул на Маркуса, — вроде как настоящий громила? А что, разве нет?

— Гло, ты послушай! Это я громила? Ха-ха! — Маркус рассмеялся во все горло.

— Добрó. — Глаз закатился вверх. — Вот тебе подсказка: это неприличное действие, для которого ты еще слишком молода.

— Легко, — подпрыгнул Маркус. — Это…

— Ответить должна девушка, иначе я эту дверь закрою перед вашим носом навеки.

Слово так и вертелось у Глории на языке. Еще бы — вчера на уроке биологии лучшая подружка Лоррен написала ей записку как раз с этим выражением:

«Ах, божже мой! Вельду, с которой мы вместе работаем влаборатории, только что выгнали…в прошлое вскрс на танцульках ее застали в туалете, когда КАПИТАН футбольной команды добросовестно ее…»

— Натягивать, — хрипло прошептала Глория и сразу залилась румянцем смущения: ей пришлось произнести вслух самое грубое слово, каким она могла назвать секс.

Глаз закрыл окошечко и распахнул дверь.

— Добро пожаловать в «Зеленую мельницу».

* * *

Она словно попала в рай для бунтарей.

Под потолком зала, лишенного окон, висело густое облако табачного дыма — казалось, здесь не было ни одного человека, в чьих руках не дымилась бы сигарета. Это облако пронизывали, переливаясь и играя, яркие лучи света с эстрады, от усыпанных блестками платьев дам, от хрустальных бокалов, в которых пенилось шампанское. В передней части зала — барная стойка из красного дерева, у которой толпилось множество респектабельных мужчин в костюмах-тройках или в смокингах; они нежно согревали в руках небольшие пузатые бокалы, наполненные янтарной жидкостью, и попыхивали толстыми сигарами. Вдоль стены располагались обитые зеленым плюшем кабинки, и в них сидело еще больше мужчин; у этих глаза бегали, а каждая фигура излучала ощутимую угрозу, даже когда они мирно жевали гамбургеры или шлепали по столу картами.

Среди всех этих мужчин так и порхали, сияя в ярких вспышках света, юные бунтарки. Глории было известно, что так нынче именуют себя женщины, которые стараются держаться независимо. Беззаботные и шикарные, будто только что сошедшие с глянцевых обложек журнала мод «Вог» или с афиш очередного экстравагантного голливудского фильма. В этом баре они были повсюду. Лениво изгибались, поигрывали длинными сигаретами, зажатыми в унизанных кольцами пальцах, отплясывали чарльстон, рисуясь каждым движением, и бесстыдно флиртовали, то и дело надувая губки и потягивая коктейли. Они чем-то походили на экзотических птичек: на обнаженные плечи наброшены огненно-красные боа, отделанные серебром шляпки украшены плюмажами из павлиньих перьев, помада цвета бычьей крови безукоризненно обрисовывает изгибы губ, а с шей свисают бесчисленные нитки матово блестящих жемчугов, платья усыпаны блестками, всюду сверкают фальшивые бриллианты. И так много не прикрытого одеждой тела. Даже на морских пляжах Глория никогда не видела женщин, обнаженных до такой степени.

Нигде еще она не чувствовала себя такой белой вороной. В лорелтонской женской школе высшей ступени она была президентом «Общества почета», примером для всех прочих девочек. Но здесь Глория показалась себе такой бедно одетой неумытой провинциалкой — может, откуда-то из Арканзаса, — с которой никто не хочет садиться за один столик даже на большой перемене. Ее платье из шифона персикового цвета, без рукавов, с тонким кружевом по плечу и с юбкой-колоколом, безнадежно устарело для здешних бунтарок. На их фоне оно смотрелось слишком длинным, слишком простеньким — более того, в полутьме оно стало казаться розовеньким, подумать только! Как будто Глория явилась прямиком из викторианской эпохи.

Она попробовала отыскать глазами Маркуса — по крайней мере он мог бы сделать ей какой-нибудь не совсем искренний комплимент, — однако нигде его не увидела.

Мимо прошел официант в смокинге, с подносом, полным разнокалиберных чашек, кружек и бокалов.

— У вас, случайно, не найдется воды? — воззвала к нему Глория, перекрикивая музыку.

Он протянул ей чайную чашку, и Глория залпом выпила прозрачную жидкость. И только проглотив ее, почувствовала, как стало вдруг гореть все горло. Она задыхалась, из глаз ручьем потекли слезы. Уже после до нее дошло, ради чего существуют такие заведения, как «Зеленая мельница», — прежде всего чтобы людям было где выпить. А это было незаконным. Ей было четырнадцать лет, когда «сухой закон» вступил в силу[3], а потому она никогда еще не пробовала спиртного и не знала, что из-за этого теряет. Теперь она впервые в жизни выпила (Глории показалось, что выпила целую бутылку духов своей старенькой бабушки) и просто не могла себе представить, чего ради люди вообще это пьют.

Понимать стала через две минуты, когда ей ударило в голову. Крепко ударило.

Все вокруг завертелось: танцующие пары, пенные бокалы, ослепительно блестящие платья. Глория окаменела на самом краю танцпола, не в силах сообразить, что же ей дальше делать. С учетом своего вида и самочувствия, она уж точно не могла присоединиться к помешанным на чарльстоне бунтаркам, как бы сильно ей того ни хотелось. С завистью она смотрела, как грациозно изгибаются их тела, как самозабвенно они отдаются танцу, беспечно забывая обо всех правилах и манерах.

Слушая мелодию, Глория стала покачиваться в такт, стараясь вспомнить порядок движений. И тут вдруг испытала странное чувство, будто кто-то смотрит на нее. Оттуда, где находилась маленькая эстрада. Там расположились негры-музыканты, аккомпанирующие певице, — она выглядела потрясающе в плотно облегающем алом платье, усеянном блестками. Глория пробежала взглядом по оркестрантам: ударник, бас, труба, саксофон…

Пальцы неустанно порхали по клавишам, взгляд пианиста был прикован к ней. Под заливавшим эстраду ярким светом ламп его лицо, казалось, излучало собственное сияние. Было что-то очень чувственное в его манере играть, раскачиваясь всем телом то вперед, то назад, вслед за порхающими движениями рук. А пальцы ударяли по клавишам, как молнии.

Глория пыталась отвести взгляд, но это оказалось выше ее сил. Вот музыка прекратилась, и Глорию окружила стайка девушек, загораживая от нее пианиста. Глория протолкалась вперед, чтобы лучше видеть.

— Ты толкнула меня под руку и все разлила! — завопила одна из девушек. Она держала свою кружку так, словно это была бомба с часовым механизмом. На лебединую шею красотки были небрежно намотаны нитки великолепного жемчуга. Глория вдруг почувствовала себя этаким неуклюжим гадким утенком.

— Прошу прощения. Я просто пыталась отыскать своего друга…

— Ты хотя бы знаешь, с кем ты сейчас говоришь? — перебила ее другая бунтарка, у которой глаза были так густо подведены черными тенями, что и енота можно напугать. — Ты разлила мартини самой Мод Кортино. Считай, что тебе повезло, если она прямо сейчас не расцарапает твою физиономию.

Глории приходилось раньше слышать эту фамилию. Ходили слухи, что Мод давным-давно бросила школу и стала некоронованной королевой бунтарок всех «тихих» баров Чикаго. Что ж, она подходила на эту роль: кожа, как у фарфоровой куколки, платье из опаловой тафты обтягивает ровную, без выпуклостей, фигуру, а легчайшие кудряшки светлых волос перехвачены — для контраста — усыпанной блестками лентой, черной как вороново крыло.

— Это здорово, красули, — проворковала Мод, передавая свою кружку самой невзрачной девушке из их компании, и прикоснулась пальцем к локону на голове Глории. — Только лучше пусть эта Рапунцель[4] в следующий раз распустит свои волосы где-нибудь в другом месте. Далеко-далеко, подальше отсюда. Tu comprends?[5]

— Ой, не надо! — Глория моментально вскинула руки к голове. Незаметный локон, завитый на французский манер (Глория потратила уйму времени, закрепляя его чуть не миллионом шпилек), распустился, и ее длинные волнистые волосы сразу свободно заструились. Только теперь она сообразила: абсолютно у всех девушек здесь волосы коротко подстрижены. Что у блондинок, что у брюнеток, прямые у них были волосы или кудрявые — но стрижка у всех короткая. С таким же успехом Глория могла появиться здесь в серо-белой школьной форме и считать, что она в вечернем платье.

Остро чувствуя свое унижение, она устремилась в дальнюю часть клуба, к единственному спасению — туалетной комнате. По пути ей пришлось миновать группу мужчин у дальнего конца дугообразной барной стойки. Подойдя ближе, Глория рассмотрела их — эти мужчины выглядели не так, как остальные: голубые костюмы в узкую полоску, надетые набекрень мягкие фетровые шляпы, окутанные густыми клубами сигарного дыма лица. Никаких сомнений, то были гангстеры.

Одного она узнала по фотографиям в бульварных газетах: Карлито Мачарелли, двадцати одного года — сын одного из членов шайки, которой принадлежало это заведение. Кожа бронзового цвета, напомаженные черные волосы — внешность почти что экзотическая.

Глория встретилась глазами с его пристальным взглядом, и по спине у нее поползли мурашки. Ей показалось, что он вот-вот заговорит с ней.

Оказавшись в туалетной комнате, Глория прежде всего посмотрела на себя в зеркало. Отражение показалось ей далеким и нечетким. «Вот что значит быть пьяной», — догадалась она. Отыскала на дне сумочки несколько шпилек и снова сколола волосы как можно туже. Остаток ночи придется держать голову высоко, как статуя, зато прическа удержится. Потом поправила тугой бюстгальтер без бретелек — эта существенная часть ее экипировки позволяла достичь большего сходства с фигурой юноши, как было принято у бунтарок, однако верхняя часть тела у Глории занемела от недостаточного прилива крови. Навела тени над одним глазом, где тушь уже начала сползать на щеку. Вот теперь — порядок. Ну, уж как получилось.

Преодолевая напор все прибывающей толпы посетителей, спотыкаясь, Глория добралась до стойки бара и взобралась на свободный табурет, ухватившись за него, как утопающий за спасательную шлюпку. С облегчением закрыла глаза. Единственное, что ее успокаивало, — легкость неторопливого напева, который играли джазисты. Песенка плыла по залу, словно летний ветерок:

Миру без любви все трудней, все трудней, Дни мелькают неумолимо, Кто-то ждет улыбки милой твоей, Если ты проходишь мимо. Чье-то сердце разбилось на сотни частей, Кто-то умер, душа его ищет покоя, Миру без любви все трудней, все трудней, Даже нам с тобою[6].

Ласковое контральто певицы окутывало все тело Глории, словно целебный бальзам. Эта песня была из числа ее самых любимых. Уроки пения, которые брала Глория, строго ограничивались оперными ариями, но всякий раз, когда матери не было дома, она включала новенький радиоприемник и подпевала модным современным исполнителям. И, хотя петь ей приходилось только на школьных мероприятиях да еще на нечастых приемах в обществе, Глорию захлестывало отчаянное желание самой оказаться на эстраде вместо этой певицы, под жаркими лучами прожектора.

— Эй, у меня в баре спать не полагается! — Глория распахнула глаза. Бармен перегнулся через стойку красного дерева, почти вплотную приблизив к ней лицо. — Из этого правила не делается исключений даже для таких красоток.

Было что-то такое в венчавшей его голову копне волос цвета стершейся медной монетки, контрастировавшей с накрахмаленным белым смокингом, что делало бармена похожим скорее не на живого человека, а на персонаж газетных комиксов. Как ни странно, Глория интуитивно ощутила, что этому человеку можно доверять.

— Я не спала. Я заслушалась. — И выдавила подобие улыбки.

— Ну, раз так — в моем баре не разрешается слушать всухую. — Он побарабанил пальцами по стойке. — Что будем пить?

— М-м-м, а если… — Глория замялась. Что заказывают в баре настоящие бунтарки? Когда она ходила в кинотеатры, то обычно заказывала крем-соду. Кроме того, разве ей недостаточно того, что она уже случайно выпила? — Я пришла просто послушать музыку.

— Правда? — Он протер стойку влажной тряпочкой. — Ну, раз вам так нравится музыка, скажите, как зовут певицу — и будете пить за счет заведения.

У Глории замерло сердце. После пристального взгляда, которым они обменялись с пианистом, она не могла заставить себя вновь смотреть на сцену, хотя и слышала, как резко звучат аккорды фортепиано, перекрывая царивший в зале шум.

— Между прочим, меня зовут Лейф. Все называют меня просто… Лейф, — сообщил ей бармен, гордо вскинув голову. Глория заставила себя негромко рассмеяться. — А почему это я вас не узнаю?

— Да потому, — призналась она, — что я здесь в первый раз.

— А, невинная девочка!

— Нет, я сказала, что я здесь впервые!

— Ну да. Я и говорю — девственница.

— Если я здесь раньше не бывала, это не значит, что я вообще девственница! — воскликнула Глория, повышая голос. В эту минуту громыхавшая музыка вдруг резко оборвалась.

Толпа посетителей разразилась смехом. Глория почувствовала, как жаркая волна прилила к щекам. Заметят ее, если залезть под табурет? Большего унижения она и представить себе не могла.

— Вы все-таки заработали бесплатную выпивку, — сказал, усмехаясь, Лейф. — Хотя на будущее вам стоит запомнить: ее зовут Кармен Дьябло. А аккомпанирует ей самый лучший пианист к востоку от Миссисипи — Джером Джонсон. Утверждают, что он станет новым Джелли Роллом Мортоном[7].

— Джером Джонсон, — вполголоса повторила Глория. — Я слышала о нем.

— Еще бы не слышали! Так что будете пить?

— Мартини[8] она будет пить, — раздался позади нее голос, в котором угадывалось высокомерие южанина.

Глория ощутила запах крепких сигар, обернулась. Мужчина был поразительно красив, в гладко зачесанных напомаженных волосах пробивалась седина, а глазами он так и пожирал Глорию.

— Вы так уверенно выбираете, совсем не зная моих вкусов, — отозвалась она, не отрывая взгляда от Лейфа, который готовил ей коктейль.

Через минуту он перелил напиток в кружку, добавил маслины и протянул Глории. Она взяла предложенное и перехватила непонятный взгляд, устремленный незнакомцем на ее руку.

— Хотите попробовать первым? — предложила она, не зная — может быть, в этих барах так принято?

— Кажется, эта привилегия уже принадлежит кому-то другому, — хмуро ответил мужчина.

Глория проследила направление его взгляда и ощутила, как кровь отхлынула от ее лица: на безымянном пальце левой руки красовалось платиновое кольцо с громадным бриллиантом, полученное ею в день помолвки. Она напрочь забыла об этом кольце! А еще хуже то, что она забыла и о самой помолвке. Если бы ее жених, Себастьян Грей ІІІ, увидел Глорию в эту минуту, помолвка была бы неминуемо расторгнута. Без малейшего промедления.

Бастиан.

Она сделала большой глоток мартини, содрогнувшись, когда крепкая солоноватая жидкость полилась в ее горло. Пусть она и напьется, это ни на йоту не изменит того факта, что Бастиан — признанный лидер горячих сторонников «сухого закона». Как и того, что он сурово осуждал «тихие» бары со всем, что им сопутствует: бунтарками («потаскухи»), незаконным спиртным («сатанинская вода»), негритянским джазом («тамтамы шаманов вуду[9]»), ну и, конечно, «натягиванием» (вот этой темы Глория и Бастиан вообще старательно избегали).

Понятно, что до сегодняшней ночи все это не играло большой роли. Она никогда не придавала значения консервативным взглядам Бастиана, поскольку он стоял на первом месте в неофициальном списке самых выгодных женихов Чикаго. (Места распределялись по очень сложной и точной формуле: х = богатство, у = наличие промышленных предприятий, а = недвижимость, b = родственные связи, с = степень хладнокровия, d = образование, q = дополнительные качества — амбиции, наличие траст-фонда[10] и проч.). Кроме того, в жилах Бастиана текла импортная голубая кровь: он состоял в дальнем родстве с английской королевской фамилией (насколько дальнем — этого никто не мог сказать), поэтому на законных основаниях входил в круг чикагской аристократии.

Однако, рассуждала Глория, до того дня, как этот бриллиант станет символом брачных обетов, а не просто обещаний, остается еще целых шесть месяцев. Она стянула кольцо с пальца и со смущенным смехом спрятала его в кошелек.

Мужчина-с-проседью сжал ее пальцы, лишившиеся украшения.

— Я знаю, что будет смотреться лучше в ваших тонких пальчиках. — С этими словами он извлек из кармана пиджака серебряный портсигар и открыл его жестом странствующего торговца.

Глория уже входила во вкус этой роли — соблазнительной бунтарки, — так зачем же останавливаться?

— Давайте, — сказала она, и незнакомец вставил ей в губы сигарету, щелкнул блестящей серебряной зажигалкой. Она глубоко затянулась; дым обжег горло, Глория непроизвольно закашлялась.

— Ну-ну, здесь все делают тихонько, — проговорил кавалер, осторожно похлопывая ее по спине. — Если будете кашлять так громко, ваш жених непременно услышит. — Глория в ответ только слабо улыбнулась. — А знаете, как называют курящую женщину?

— Бесстыжей (кхе-кхе!) девкой?

— Я имел в виду — «глотательницей дыма», так приличнее.

— А если (кхе-кхе!) я не такая уж приличная (кхе-кхе!) девушка (кхе-кхе-кхе!)?

— Меня вы не проведете. Вы самая сладкая ягодка в этом кабаке. Наличными или чеком?

У Глории от дыма шла кругом голова. Которое из этих слов означало «сейчас», а какое «попозже»?

— Наличными?

Он потрепал ее по щеке и растворился в толпе. Глория обвела взглядом зал, делая вид, что курит. Повсюду полуобнаженные девицы непринужденно болтали с мужчинами, обменивались шутливыми фразами о выпивке, песнях, да о чем угодно. Бунтарский стиль поведения — это каждый жест, манера откидывать голову, когда смеешься, привычка пить из бокала с мрачноватой усмешкой, искоса поглядывая на спутника. А еще — умение пристально смотреть в глаза собеседника, позволяя джазу выразить то, чего не скажешь словами. Что невозможно ими выразить.

Глория оставила на стойке недопитую кружку и улизнула в темный уголок, чтобы отдышаться и собраться с мыслями. Ей очень захотелось отыскать Маркуса. Захотелось оказаться дома, забраться в постель…

Стоп. Чем она недовольна? Ведь эта ночь должна бы стать лучшей в ее жизни — она же пила запрещенные напитки в знаменитом на весь Чикаго «тихом» баре! Флиртовала с крайне неподходящим мужчиной! Курила! (Ну, как бы курила.) И все же трудно было отделаться от впечатления, что она здесь чужая. Если о ее проделке узнают родители или Бастиан, они отшатнутся от нее, но ведь и Мод отвергла ее, и те самые девушки-бунтарки, к которым она так горячо стремилась! Ах, если бы здесь была лучшая подруга, Лоррен — вот та знала бы точно, что и как нужно делать.

И вдруг Глорию обдало волной жара — рядом с нею появился кто-то. Она не посмела обернуться и взглянуть, но в этом и необходимости не было. Она шестым чувством угадала, кто это.

Сигарета была зажата в тех самых сильных черных пальцах, которые недавно порхали над клавишами, нанося по ним быстрые точные удары. Он стоял совсем рядом, обдавая ее сладким запахом табака и ароматом бриллиантина. Как ей хотелось взяться за эти руки, прижать их к щекам и…

Да что же это с нею? Она думает о совершенно чужом ей человеке. О негре. А она — белая. Она помолвлена, она…

— Отчего вы не танцевали?

Глория вздрогнула от неожиданности, услыхав наяву его густой баритон.

— Что?

— Моя музыка вам не понравилась, поэтому вы под нее не танцевали?

— Нет! То есть я хочу сказать, что ваша музыка… — Сердце ее так грохотало, так сотрясало все тело, что она подумала: «Он тоже услышит, он ведь стоит совсем рядом». — Я ничего подобного еще не слышала.

Она заглянула в его умные, добрые глаза, и ей захотелось — просто необходимо стало — сказать ему что-нибудь еще (вот только что?), но в этот момент чья-то тяжелая рука легла ей на спину и развернула к себе.

— Гло! Где только тебя носило все время? Я тебя везде разыскиваю!

— Маркус!

Он критически оглядел ее, будто не встречал много лет.

— Поддала?

Еще не успев обернуться снова, Глория почувствовала, что Джером Джонсон ушел. Вернулся в подпольный мир блюзов и выпивки, а ее оставил наедине с единственным в этом зале человеком, который знает, кто такая Глория на самом деле — президент Общества почета, теннисистка школьной команды, недавно начавшая появляться в свете дочь Беатрисы и Лоуэлла Кармоди. Послушная девочка, невинная ученица частной школы, готовящаяся к скорой свадьбе Глория Кармоди.

— Поехали домой, я готова, — пробормотала она и потянула Маркуса за руку к двери.

— Что с тобой? — спросил он. — Ты какая-то… не такая, как всегда.

— Ах, перестань. Ты оставил меня на какие-то пять минут.

Но в душе она понимала, что с тех пор прошла чуть не целая жизнь. Что-то в ней действительно стало не таким, как раньше, появилось что-то непонятное, пугающее, но что именно — этого она не могла понять.

Они прошли через танцпол, и краешком глаза Глория снова углядела его. Джерома. Он стоял на самом краешке эстрады, обнимая за талию роскошную чернокожую девушку, одетую во что-то похожее на серебристый балахончик. Оба смеялись, и девушка горячо поцеловала Джерома в щеку.

Глория больше ни секунды не могла на это смотреть. Она упорно протискивалась сквозь толпы бунтарок и официантов, мимо кабинок, где сидели гангстеры, мимо стоявшего за стойкой Лейфа, мимо швейцара-сторожа, который усмехнулся, словно Глория его позабавила. Выскочила наружу, стала жадно дышать ртом, впуская в легкие свежий осенний воздух.

Но в ту минуту, когда она поднималась по ступенькам на улицу, ее слуха коснулись первые аккорды «Совсем одного» — хорошо знакомой мелодии. Она бессознательно стала напевать, пока Маркус набрасывал ей на плечи пальто. Печальная мелодия согревала ночной воздух, и тут Глория ощутила, что в ее душе что-то стало смещаться — что-то, чего уже не остановить. Теперь жизнь, казалось ей, наполнилась более яркими красками и обрела больший смысл, чем прежде. И даже пианист, казалось, играет для нее одной.

2. Клара

Вот уже десять минут Клара жадно разглядывала один наряд на сорок шестой странице журнала «Вог» («Стильное платье» Жанны Ланвен: корсаж и юбка из черной шелковой тафты, вышивка типа «павлиний хвост»). Девушка прекрасно понимала, что с того момента как ее поезд остановится у перрона чикагского вокзала «Юнион стейшн», такое платье — как и любое другое, настолько высоко открывающее ноги, — она не наденет. Поэтому-то она и пыталась придумать, как вместо этого ей пробраться на поезд, следующий в Нью-Йорк. И совсем не важно, что билет у нее только в один конец («без права на возврат или обмен») и что наличных у нее не хватит, чтобы приобрести другой билет законным путем…

Законность того или иного поступка прежде ее ни разу не волновала. Если на то пошло, вопросы законности вообще никогда ее не занимали — пока однажды на Манхэттене[11] она не оказалась в тюрьме. Но ведь ее выпустили, за нее внесли залог — так почему не попытаться попасть в Нью-Йорк еще разочек?

Нет. Надо оценить светлую сторону происшедшего: ей все же удалось сбежать из Пенсильвании, из родительского дома (по сути, той же тюрьмы), куда ее насильно вернули. Именно от родителей она и сбежала в Нью-Йорк, немного не дождавшись окончания школы и бросив все, что было ей привычно: родных, бесполезный аттестат полной средней школы, привитые ей понятия «доброй христианки». Она просто не могла больше жить в местечке, где девушки с волнением ожидали каждого молитвенного собрания: оно занимало в их мыслях третье место — после торжественных заявлений о своем целомудрии и обмена рецептами пирогов.

Тот месяц, что ей пришлось снова провести в Пенсильвании (после того, как ее отыскали родители и приволокли за тройную нитку жемчуга назад на ферму), был худшим в ее жизни. По утрам она с трудом заставляла себя встать с постели, не то что уж красить губы. И вовсе не о том она переживала, что весь городок над ней смеется и сторонится ее — она просто не могла смириться с мыслью о поражении.

Поэтому она охотно согласилась на предложение родителей: погостить в Чикаго у тети Беатрисы и помочь в подготовке свадьбы ее дочери, которая приходилась Кларе кузиной.

Сейчас Клара смотрела из окна вагона на проплывающие мимо кукурузные поля, от которых ее тошнило. За многие мили лишь одно привлекло ее внимание: покрытый потом мускулистый молодой крестьянин. На его загорелых руках вздувались бугры мышц, когда он снова и снова вонзал в землю мотыгу. Парень был симпатичный, но, вероятно, такой же темный, как и земля, которую он обрабатывает. Подумать только — всего месяц назад она выглядывала из окна своей квартирки на улице Бэнк-стрит и видела хорошо одетых деловых людей, которые ловили такси, придерживая солидные кожаные портфели. А за столиками уличных кафе собирались художники и артисты, одну за другой курили сигареты и обсуждали новейшие течения в искусстве.

Интересно, что делают в эту самую минуту Лили и Коко, ее соседки по квартире? Клара представила, как девушки вышли на перерыв и встретились в сквере на площади Вашингтона[12]. Сидят теперь на лавочке и обсуждают вчерашние свидания, вечеринки, приключения. Эта мысль была для Клары невыносима: пьянящий, сумасшедший водоворот городской жизни кружит и кружит, хотя самой Клары в Нью-Йорке уже нет. Пусть в глубине души она и сознавала, что перемена обстановки, скорее всего, пошла ей на пользу — проведенный в городе год едва не довел ее до большой беды.

Чего бы она сейчас не сделала ради нескольких затяжек табаком? «На убийство пошла бы», — подумала Клара. Достала портсигар: осталась одна сигарета, а ехать еще два часа. Поезд словно бы вез ее прямиком из ада. Ладно хоть плоская бутылочка джина осталась при ней, заботливо упрятанная за любимой красной подвязкой. Пить придется, конечно, в туалете, а то на одинокую девушку, которая напивается в поезде, посмотрят крайне неодобрительно. Главным образом потому, что пить — это нарушение закона.

Клара поднялась со своего места и двинулась вперед по проходу между сиденьями. Большинство пассажиров составляли упитанные бизнесмены, поглощенные чтением «Уолл-стрит джорнэл»[13]. И вдруг — просто дар небес: место Д-20 занимал потрясающе привлекательный молодой человек с волевыми чертами лица, темными глазами и такими губами, что с ума можно сойти. Он был погружен в чтение газеты. Клара замедлила шаги и послала юноше взгляд, который должен был, по ее мысли, прожечь большую дыру в странице спортивных новостей. Но он и не подумал взглянуть на Клару. Ух, эти мужчины! Какие же они непонятливые.

— Ой! — воскликнула она, споткнувшись и уронив сигарету точно под его сиденье. Наклонилась, чтобы подобрать ее, и при этом так передернула плечами, чтобы в вырезе чуть приоткрылась ложбинка между грудей. Ползая у самых ног молодого человека, Клара подняла на него глаза. Под этим углом он смотрелся еще лучше.

— Кажется, моя сигарета закатилась под ваше сиденье. Вы не будете против, если я попрошу вас достать ее?

— Я не против того, чтобы поднять сигарету, — ответил он и наклонился, в результате чего их лица оказались совсем близко друг от друга. — Но вот если вы собираетесь курить сигарету, поднятую с пола, то я буду против.

— Она у меня последняя, так что выбирать не приходится.

— Значит, вам очень-очень хочется курить.

— Я готова докурить эту, если, конечно, вы не предложите мне что-нибудь получше.

Он помог ей подняться с пола.

— Надеюсь, вам больше нравятся без фильтра.

Они пробрались по узенькому проходу к двери в соседний вагон. Здесь Клара чуть задержалась, чтобы из-за тесноты им пришлось прижаться друг к другу. Разгадав ее маневр, Д-20 ослепительно ей улыбнулся, и ямочка на его подбородке вдруг напомнила Кларе о другом юноше.

О нем. О парне, который остался в Нью-Йорке. В которого она так горячо (и так трагически) влюбилась. И от которого она…

— Рад, что у нас совпали взгляды: только такие сигареты и стоит курить, — прошептал ей на ухо Д-20, протягивая руку к ее блузке. Клара перехватила эту руку, как раз когда поезд сильно качнуло. Молодого человека отбросило назад.

— Мне следовало сразу понять, что вы из тех девушек, кто любит жесткую игру, — съязвил он, снова приближаясь к ней.

Клару передернуло от отвращения. Там, на Манхэттене, она никогда не отказалась бы пофлиртовать с симпатичным незнакомцем. Но это было тогда. Теперь ей необходимо отдохнуть от прежней жизни. От парней, этих отвратительных, бездушных существ, которые умели вознести ее сердечко на вершину блаженства, а потом безжалостно его растоптать. Теперь Д-20 уже казался ей отталкивающим. Она ведь даже не знает его. Или это себя она не знает?

— Полагаю, я не из тех девушек, о которых вы подумали, — сказала она, выскользнула из его рук и ушла.

* * *

Клара остановилась посреди вестибюля с двумя чемоданами и отвисшей челюстью. В особняке Кармоди она бывала только в раннем детстве и просто не могла себе представить, что он настолько похож на настоящий дворец. Здесь поместился бы весь тот жилой дом в Гринич-Виллидж, где она снимала комнатку, да еще осталось бы свободное место.

Ожидая, когда тетушка выйдет ее встретить, Клара бродила вдоль стен, разглядывая скучную череду портретов, в конце которой висело громадное зеркало в позолоченной раме. Мельком она уловила свое отражение и отшатнулась: лицо напоминало чистый холст — ни теней на веках, ни яркой помады на губах, ни накладных ресниц. Она не выспалась, и веки вокруг серо-голубых глаз припухли, а под ними залегли фиолетовые мешки. Волосы цвета светлого меда висели сейчас тусклыми тощими прядками, сливаясь с цветом лица: оно было покрыто не той, что надо, бледностью — не фарфоровой, как на картинах Боттичелли, а землистой, нездоровой. До сих пор Клара не осознавала, как тяжело отразился на ней минувший месяц.

В горле заклокотало от нарастающего гнева, и она поспешно отвела глаза от зеркала. Ее бывший дружок — если он заслуживает даже такого названия — сидит сейчас, скорее всего, в ресторане гостиницы «Уолдорф»[14], потягивает виски, смеется, а о Кларе даже не вспоминает. А она стоит вот здесь, изгнанная из Нью-Йорка, с мешками под глазами, и до сих пор не может его забыть. Это надо прекращать. Сию минуту.

— Клара, милочка, это ты? — Тетушка стояла на верхней площадке величественной лестницы. Господи, что это она надела? Такое впечатление, что тетю проглотило какое-то чудище, сплошь покрытое темной гофрированной бортовочной тканью.

— Здравствуй, тетушка Би, — проговорила Клара самым умильным голоском. — Как я рада тебя видеть!

Тетушка Би спустилась по ступенькам и сдержанно обняла племянницу. Отстранившись, внимательно всмотрелась в лицо Клары.

— Ну, милочка, тебя и не узнать совсем. Какой ты стала… женщиной!

— Я всего на год старше Глории.

— А вот ведь как интересно получилось — замуж-то она выходит первой, — откликнулась на это тетушка. Клара не сомневалась: эта колкость была рассчитана на то, чтобы досадить ей. — Ты, должно быть, утомилась после дальней дороги. Клодина, горничная Глории, распакует твой багаж и…

— Нет! Я сама распакую! — Это Клара почти выкрикнула. Она не могла решить, что хуже: если горничная обнаружит бутылку джина или если найдет диафрагму[15]. Правда, к помощи последней она вроде бы не собиралась прибегать. — Я хотела сказать, что мне хочется распаковать вещи самой, — добавила она уже тише.

— Как хочешь. — Тетушка недоверчиво вздернула бровь. Клара догадывалась, что родители рассказали тетушке Би о ней почти все, но до конца уверена в этом не была. — Давай выпьем по чашечке чаю, пока не вернется Глория. Это даст нам чудесную возможность познакомиться заново.

И тетушка провела ее по бесконечному коридору в гостиную, отделанную панелями из красного дерева. На столе были искусно расставлены заварочный чайник, кофейник, вазочки с пирожными и разнообразными миниатюрными сэндвичами, чашечки и блюдца. Служанка ожидала распоряжений. Тетушка, дядя и кузина были нуворишами[16], это-то Кларе было известно. А нувориши, в отличие от тех, кто разбогател уже давным-давно, имели склонность выставлять все (и себя в том числе) напоказ.

Тетушка жестом показала, чтобы Клара села рядом с нею.

— Сегодня вечером я даю скромный обед в честь жениха Глории.

— Ах да, я так рада, что наконец увижу его, — сказала Клара. — Конечно, только потому, что я приехала помогать в подготовке их свадьбы.

Улыбка тетушки Би погасла.

— Со мной нет нужды притворяться, девочка. Нам обеим совершенно ясно, что я сделала величайшее одолжение, согласившись принять тебя здесь.

Клара поперхнулась своим кофе.

— Ты говоришь так, будто я приблудная собачонка…

— При данном положении вещей, милочка, ты ненамного лучше собачонки. — Тетушка Би понизила голос и почти что прорычала: — Мне все известно о том, что произошло в Нью-Йорке. Абсолютно все.

Клара ощутила, как внутри у нее все похолодело. То, что на самом деле произошло в Нью-Йорке, было совершенной тайной для всех, кроме ее соседок по квартирке. Даже родители не знали. Выпивка, джаз, знакомства с мужчинами, тюремная камера — об этом знали все вокруг. Но вот Задира… ладно, подружки никогда никому об этом не расскажут. Они дали торжественную клятву. А тетушка, несомненно, блефует.

— Тетушка Би, я, право, не знаю, о чем это ты говоришь.

— Не нужно хитрить со мной, Клара. Мне все известно о том, что тебя арестовали и ты провела ночь в нью-йоркской городской тюрьме.

— А-а, вот вы о чем. — Клара вздохнула с облегчением. Не то чтобы она как-то гордилась проведенным в тюрьме временем, но тетушка Би, по крайней мере, не была посвящена в самую страшную тайну.

— Это дело серьезное, — продолжала тетушка, взмахнув рукой. — Глория — моя Глория — ничего не знает о том, что ты целый год грешила. И я твердо намерена и дальше держать ее в неведении.

— Я тоже, тетушка Би, — заявила Клара. — Я твердо намерена оставить этот «год греха» в прошлом.

— Меня ты так легко не проведешь. Хромого только могила исправит.

— Вы хотите сказать: «горбатого»?

— Я хочу сказать то, что сказала! — Тетушка с резким звоном опустила чашку на блюдце.

— Но ведь я и вправду изменилась. Например, ты только посмотри, как я одета, — возразила Клара, указывая на розовенькую блузку, застегнутую до самой шеи.

Тетушка откашлялась.

— Я искренне надеюсь, что поведение у тебя не такое легкое, как эта дешевая блузочка. Если же окажется, что я ошибаюсь, то с чистой совестью посажу тебя на первый же поезд из Чикаго.

— То есть назад, к родителям? — неуверенно спросила Клара.

— То есть, — сказала тетушка Би после хорошо выдержанной паузы, — в женскую исправительную школу штата Иллинойс. Школу-интернат для таких пропащих, как ты.

— Но ты, наверное, шутишь, тетушка! — воскликнула Клара, приложив руки к груди.

— Я уже получила все указания от твоих родителей. Они перевели тамошней директрисе необходимую сумму, что обеспечивает тебе место там в любой момент на протяжении года. Вот до какой степени я не шучу. — Тетушка подбирала каждое слово так тщательно, словно выбирала насыпанные на серебряное блюдо конфеты. — Подобной участи ты, разумеется, можешь избежать, если поможешь сделать так, чтобы Глория Кармоди без малейших осложнений стала Глорией Грей. Это тебе понятно?

— Да, мэм. — Клара так и не поняла толком, что подразумевала тетушка: разве помолвка не совершена, как полагается? И правда ли, что родители заплатили авансом за то, чтобы отправить ее в исправительную школу, даже не сказав ничего ей самой? Как они могли так поступить? Клара хотела было расспросить тетушку поподробнее, но тут почувствовала, как ее начинает мутить. Кофе, виски, выкуренные сигареты, съеденные в поезде бутерброды — все это перемешалось в желудке, и если она не исчезнет отсюда в ближайшие 8,2 секунды, оно окажется на роскошном персидском ковре, покрывающем пол в гостиной.

Она быстренько извинилась, пулей вылетела из гостиной и взбежала по величественной лестнице, спеша попасть в комнату, на двери которой разглядела позолоченную букву «Г» — для гостей? Глубоко вздохнула. Теперь ей стало заметно лучше.

Лучше — до того мгновения, когда окружившее ее невыносимо-розовое вызвало неудержимую тошноту. Комната провоняла розовой водой и французским мылом, а выглядела точь-в-точь как кукольный домик, только в натуральную величину. Быстро обежав комнату глазами, она убедилась, что «Г» значило «Глория»: на письменном столе самое видное место занимает сочинение по «Большим надеждам»[17] с жирно выведенной красными чернилами «5+»; на туалетном столике бросается в глаза хрустальный подносик с серебряной щеткой для волос и серьгами с крупными жемчужинами; а на ночном столике красуется фотография в позолоченной рамке — Глория с розовыми, как у ангелочка, щечками с обожанием взирает на лощеного красавца. Клара легко догадалась, что это и был Себастьян Грей. Если бы желудок у нее не начал успокаиваться чуть раньше, Клара испортила бы его содержимым этот розовенький ад.

Она повалилась на покрывало из розового тюля, чувствуя себя на пределе душевных сил.

Стоило ей оказаться в этом новом доме, в новом городе, как ее манхэттенский образ, который она с таким трудом создавала по крохам, начал медленно расползаться по швам. Ей очень не хотелось это признать, но задуматься было о чем. Так ли уж плохо сделать передышку и какое-то время не играть в Бесстрашную Бунтарку? Может, так удастся наконец выбросить Задиру из головы? А это было бы к лучшему.

Она докажет и тетушке Би, и родителям, что они ошибаются. Конечно, она способна измениться! Но для этого ей потребуется создать себе совершенно новый образ. Придется импровизировать по ходу дела. Если бы это все было пьесой, как можно было бы охарактеризовать этот персонаж?

Клара Ноулз, восемнадцати лет: крестьянская девушка — миленькая, кроткая и невинная, как овечка. Мечтает стать скромной сельской учительницей, в большой город попала впервые. Такая деревенская мышка. Всему удивляется и всему верит.

Разве в журналах о кино не говорится, что перевоплощение — это ключ к созданию «нового, улучшенного варианта самого себя»? Возможно, перевоплощение и есть нужный путь? Она откажется от сомнительных нью-йоркских привычек, от утраченной любви, от покрытого рубцами сердца — и станет чинно носить шляпку чикагской светской девушки, подобно кузине Глории. Прощай, старая Клара — здравствуй, Клара новая!

И горе тому, кто посмеет встать ей поперек дороги.

3. Лоррен

Лоррен наблюдала, как лучшая подруга Глория уже десять минут сердито расхаживает под бело-красным столбом с вывеской мужской парикмахерской. Честно говоря, наблюдать ей изрядно надоело.

— Гло, calmez-vous[18]! — Лоррен схватила подругу за хрупкие плечи, заставив резко остановиться. — Ты ведешь себя так, будто тебя сейчас поведут на операцию!

— Перед операцией мне, по крайней мере, хоть наркоз бы дали, — жалобно ответила Глория.

— Настоящая бунтарка должна проявлять куда больше смелости! — заявила Лоррен и потащила Глорию за руку к двери. — А если мы и дальше будем здесь слоняться без дела, нас примут за парочку продажных женщин.

— Это только о тебе, Рен, так подумают.

— Потому что из нас двоих только я одета, как взрослая, — парировала Лоррен. — Ну, пойдем же!

Они вошли внутрь, звякнул колокольчик на двери. Сидевшие в длинном ряду кресел мужчины (щеки густо намылены ароматной пеной, костюмы закрыты черными простынками) дружно уставились на отражение девушек в зеркалах, которыми была увешена вся стена. Лоррен посматривала на Глорию: у той глаза цвета морской волны расширились от ужаса, когда она осознала, что зашла в мужской парикмахерский салон.

В эту самую минуту один из мужчин, такой же намыленный, как и остальные, поднял руку и помахал им.

— Заговоришь о черте — он и появится! Ну, в данном случае два чертика.

— Маркус! — воскликнула Лоррен. — Это ты?

Прежде чем уговорить папиного секретаря записать их в парикмахерскую, Лоррен провела собственное расследование и выяснила, что некий Маркус Истмен записан на стрижку на пятое октября, 14.30. Тогда она сделала так, чтобы Глорию записали на пятое октября, 14.45.

— Quelle coincidence![19] — продолжала Лоррен, и голос ее звенел, искусно имитируя изумление.

— Quelle coincidence? — эхом отозвалась Глория. — Это правда, Рен?

Лоррен небрежно махнула рукой Маркусу.

— Я всегда говорю, что самые удачные совпадения — те, которые тщательно подготовлены.

Лоррен уже несколько лет была по уши влюблена в Маркуса, да так горячо — в силу своего темперамента, — что стоило ей увидеть его, и сердечко было готово буквально выпорхнуть из груди. Она жадно искала малейшую возможность «случайно» встретиться с ним, то убеждая Глорию заскочить посмотреть бейсбол, когда играла его команда, то затаскивая Глорию к нему домой, чтобы Маркус помог той сделать домашнее задание по математике (на самом деле давно выполненное Глорией). Маркус пока так и не понял, что именно Лоррен и есть его Единственная, а их сказочный (в перспективе) роман вполне будет годиться для свадебного раздела газеты «Чикаго дейли джорнэл». Лоррен порицала отношения Маркуса с Глорией, считая, что это чуть ли не инцест.

Но теперь украшенная бриллиантом рука Глории была официально обещана другому, и перед Лоррен открылась захватывающая возможность показать Маркусу, какая просто сказочная принцесса она сама.

Делая вид, что не обращает на Маркуса ни малейшего внимания, Лоррен усадила Глорию на одну из банкеток, стоявших вдоль стены.

— Пожалуйста, не забывай, что тебя никто к этому не принуждает. Ты всегда можешь отказаться и прийти в другой день…

— А что, можно?

— Ну, не то чтобы можно. Ты просто представь, что у тебя есть право выбора.

— Ты права, я больше и дня не могу прожить с такими волосами, — проговорила Глория, наматывая на палец длинный локон медно-рыжих волос. — Мне так надоело быть у папы с мамой послушной маленькой девочкой.

Лоррен с жестоким разочарованием слушала, как Глория жалуется на жизнь, о которой большинство девочек могло только мечтать. Невероятно красивая, как персик со взбитыми сливками, круглая отличница, да еще умеющая петь ангельским голосом, Глория всегда была для всех той самой девочкой — такой, какими хотели бы видеть своих дочек все другие родители. Удивительно, но Глории удавалось избегать царящей обычно среди девочек зависти — не любить ее было почти невозможно. В ее присутствии жизнь становилась похожей на бокал шампанского — праздничной, искрометной, роскошной. А сама она даже не представляла по простоте душевной, насколько очаровывает окружающих.

То есть не представляла этого, пока не появился Себастьян Грей. Их помолвка привлекла весь Чикаго, словно новый голливудский фильм с пышными бальными платьями и запряженными лошадьми каретами. Как скучно.

Лоррен радовалась за Глорию, но все же…

Для Глории она всегда была одной-единственной, они абсолютно все делали вместе. Но Глория начала встречаться с Бастианом и стала отказываться от еженедельных походов в кино с Лоррен, которые они неизменно совершали на протяжении многих лет. Глория ссылалась на то, что не может же она «сбежать» с обеда в загородном клубе или недавней встречи с банкирами — коллегами Себастьяна. А потом Глории не разрешили ходить вместе с Лоррен на светские приемы: Себастьяну не нравилось, что там вокруг нее «вечно так и вьются все холостяки». А если Глория понемногу исчезает из ее жизни уже сейчас, что же будет, когда она станет замужней? Лоррен боялась, что останется без лучшей подруги. Совсем одна.

На той неделе, когда состоялась помолвка Глории с Бастианом — как раз перед началом занятий в выпускном классе, — Лоррен коротко подстриглась. Она сделала это первой из всех девочек в их классе, отчаянно стараясь удержать за собой репутацию местной «маленькой вампирши». Не исключено, что Лоррен вполне отдавала себе отчет в последовательности событий: сначала помолвка, а уже потом стрижка, — ну и что из этого? Зато девочкам было о чем поговорить, кроме бриллианта Глории, который стоил целое состояние. Нельзя же, чтобы Глория вечно оставалась в центре внимания, правда?

Но они с Глорией все же были друг дружке как сестры, и Лоррен интуитивно чувствовала: что-то идет не так. Иначе с чего бы Глория так настаивала на короткой стрижке, отлично зная, что Бастиан этого не одобрит? Лоррен прекрасно понимала, что она как лучшая подруга не должна допустить, чтобы Глория сделала короткую стрижку. Но ее второе «я», более склонное ко всяческим проделкам, заставляло ее толкать Глорию на это, просто чтобы посмотреть, что из этого потом получится.

— Ты, Рен, не одна такая смелая, чтобы сделать себе короткую стрижку.

— Справедливее и не скажешь, — согласилась Лоррен, поглаживая подругу по руке. — Но ведь не мне же сегодня вечером сидеть вместе с твоим женихом, мамой и, что немаловажно, с этой твоей чудачкой кузиной.

— У-у-у, не напоминай мне о ней! — простонала Глория, вжимаясь в сиденье.

— О чем это теперь «ухает» наша принцесса? — спросил подошедший к ним Маркус, отряхивая черную простынку и гордо выдвигая вперед только что гладко выбритый подбородок. — Что скажете, молодые леди?

— Прежде всего то, что у тебя тут совершенно гладко, — поддразнила его Глория.

Маркус наклонился, придвигая щеки к ее глазам.

— Ты потрогай, это же надо ощутить.

Глория погладила его щеку тыльной стороной ладони.

— Ой, Маркус, какие у тебя толстенькие щечки! Сладкого надо поменьше есть.

Глядя на это, Лоррен ощутила муки ревности. Почему это у Глории должны быть и Бастиан, и Маркус? Что, одного недостаточно?

— Ты должна сама убедиться, Рен, — сказала Глория, взяла подругу за руку и провела ее пальцами по подбородку Маркуса. — Кожа гладкая, как у младенца, верно?

Нет, правда — такой простой жест, а Лоррен почувствовала себя так, будто вот-вот взорвется. Она прикоснулась к Маркусу! И он это позволил! Ого! Она дотронулась до ямочки на его подбородке — таком мощном, квадратном, — и Маркус, глядя на нее, хлопнул красивыми длинными ресницами. У Лоррен екнуло сердце.

— Ну что? — спросил Маркус.

— Она такая… такая… гладенькая, — пробормотала Лоррен.

— Маркус не может допустить, чтобы его щетина сегодня вечером исколола Алису, — хмыкнула Глория.

Лоррен резко распрямилась.

— Алиса… погоди, Алиса Сток? Эта новенькая, блондинка, которая крутила романы с половиной футбольной команды? А как же Сибилла Квинс?

— Ты с Луны свалилась? Он с Сибиллой уже недели две или три не встречается, — ответила ей Глория.

Маркус пальцем ослабил воротничок.

— Сибилла грозилась, что убьет меня, когда услыхала о Мюриэл Третеуэй.

— Со сколькими же девушками ты встречаешься одновременно? — поинтересовалась Глория.

— Список на танцы у меня забит до предела, — пожал плечами Маркус.

Для Лоррен переварить эти новости было ничуть не легче, чем яичный салат ее матушки. Она и раньше знала, что Маркуса все считают ловеласом, который разбивает девичьи сердца направо и налево, но соперничать со всеми Алисами в мире ей было никак невозможно. В конце концов, она не какая-нибудь вертихвостка и не прыгает из постели в постель. Ее интересовал только лишь один парень — Маркус.

Мысли Рен прервало появление Франсуа, мастера высшего класса, который неспешно, вразвалочку, подошел к ним.

— Ах, mon dieu[20]. — Он поджал губы и издал характерный для французов звук «пфффф». — Dites-moi[21]: што, неграмотность дам так сильно расти? Или вам так нравится не обрашать вниманье на вивеска? Там написано: мужска парикмахерска салон! — И он так дернул Глорию за локон, что она ойкнула.

— Франсуа, вы разве не помните меня? — спросила Лоррен, ероша короткие волосы.

Он подергал свои громадные черные усы.

— Ах, mais oui[22]! — Мастер наклонился и нежно прикоснулся губами к щекам Лоррен. — У вас вид… как это ви називать? А, как самая спелая клубничка!

Лоррен просияла — приятно было получить комплимент в присутствии Маркуса. Она указала на Глорию и пояснила:

— Она пришла сюда, чтобы сделать короткую стрижку.

— И с маленькими кудряшками? — уточнила Глория; губы у нее подрагивали.

Лоррен широко раскрыла глаза от удивления. Сама она сделала обычную стрижку — гладкие прямые волосы.

— А ты уверена?

— А что скажет на это такая важная птица, как Себастьян Грей Третий? — поинтересовался Маркус. — Он всегда производил на меня впечатление короля зануд.

— Вот что, — сказала им Глория, разглядывая в зеркале свои длинные рыжие локоны, — если уж я решила грешить, то почему не грешить по-крупному? Я хочу сказать — смело, без оглядки.

— Смелее, Rouge[23], давайте делать ваш папа très miserable[24]. — Франсуа накинул на Глорию черную простынку, завязал на шее и повел клиентку в дальний конец парикмахерской.

Лоррен и Маркус остались вдвоем. У нее появилась возможность доказать, что она вполне может занять место Глории, когда та выйдет замуж. Даже лучше: стать для него более важной, чем была когда-нибудь Глория. К тому же она могла открыть свой самый большой секрет — такой большой, что его не знала даже Глория. Сегодня в 11.57 (или в 11.59, если прибавить то время, когда она буквально набросилась на почтальона) Лоррен была зачислена в колледж Барнарда[25]. А тот входит в состав Колумбийского университета. А ведь именно там предстоит учиться Маркусу с будущей осени[26].

Если б только он не листал журнал с таким видом, будто Лоррен здесь и нет.

Она придвинулась к нему ближе, положив ногу на ногу, чтобы обнажить колени («самую мало используемую эротическую деталь», если верить журналу «Джаз-бэби мэгэзин»).

— Бастиан непременно поместит ее под домашний арест, когда увидит эту стрижку.

— Вот гад, — сказал Маркус, даже не взглянув на нее.

— Вот когда я подстригла свои волосы, мне не нужно было переживать. — Лоррен выбрала из стоявшей с краю стола вазочки красный леденец, развернула. — В нашем классе я самая первая на это отважилась.

— Значит, ты хотела кому-то доказать, какая ты есть.

— Ну, не столько доказать… — она сделала паузу, посасывая леденец, — сколько сделать кому-то приятное.

Тут Маркус наконец поднял голову.

— И помогло? Ему понравилось?

Ясно было, что выиграть она может, только сделав ставку на самую простую карту, которая есть в колоде каждой девушки, — на ревность.

— Я не могу поцеловаться и сразу делать выводы.

Маркус наклонился ближе и вытащил у нее изо рта леденец.

— Значит, и до поцелуев дошло?

Лоррен заглянула в его бездонные синие глаза и почувствовала, как быстро забилось ее сердце.

— Я… я… я…

Маркус излечил ее от заикания, вернув леденец на место.

— Пойду-ка я посмотрю, как там Глория.

Сердце Лоррен ухнуло вниз. Только что он с нею заигрывал — она могла в том поклясться — и вдруг моментально испарился! Этого Лоррен не могла понять: она же спрыснула себя духами от Фрагонара, которые привез ей из Парижа отец, а надето на ней было короткое дневное платье от Пату. Все самое лучшее. Или не самое?

Может быть, она выбрала неудачное место. Парикмахерская — не то место, где пробуждается чувственность. И уж точно не здесь надо открывать душу. Когда она признается Маркусу в любви, все должно быть на своем месте: лунный свет, красивая музыка, подчеркивающий ее женственность наряд.

Лоррен встала и пошла вслед за Маркусом.

— Я хочу сама убедиться, что наша принцесса еще жива, — сказала она.

Когда подошла Лоррен, Франсуа накладывал завершающие штрихи на прическу Глории. Он развернул ее кресло так, чтобы друзья могли обозреть Глорию со всех сторон.

— Voilà! C’est magnifique, non[27]?

Челка свешивалась со лба Глории, подобно засохшему осеннему листику, занавешивала один глаз цвета морской волны и заканчивалась чуть ниже уха. Глория посмотрела на друзей широко открытыми испуганными глазами.

— Ой, мама! Неужели я стала похожей на мальчишку?

— Скорее уж на кинозвезду! — Маркус даже присвистнул от восхищения.

Лоррен мельком взглянула на собственное отражение в зеркале и чуть не расплакалась. Ну почему так выходит, что она вдруг стала выглядеть, как затрапезная Жанна д’Арк, а Глория похожа на восходящую кинозвезду с глазами лани?

Она прогнала это чувство зависти. Ведь не виновата же Глория в том, что волосы у нее потрясающие, верно? Лоррен поцеловала подругу в щечку.

— Ты смотришься просто невероятно классно, милая моя!

— Вот только врать не надо, — сказала Глория, поднимаясь из кресла.

— Если б они и лгали, уже все равно ничего не поделать. — И Франсуа щеточкой стряхнул волосы, попавшие ей на плечи.

— C’est vrai[28], — не могла не согласиться Глория. — Теперь, Франсуа, нам не хватает только одного — по стаканчику самодельного джина, чтобы обмыть ваш шедевр.

— С каких это пор ты пьешь джин? — расхохоталась Лоррен. — Нет, погоди: «с каких это пор ты пьешь, точка».

— Ну, я хотела сказать… умозрительно.

Лоррен подметила, что при этом Глория исподтишка бросила многозначительный взгляд на Маркуса. Так она обычно смотрела на тех, кому поверяла свои тайны, как бы говоря этим взглядом: «Кроме тебя, об этом никто не должен знать». А Лоррен больше всего злилась, когда ее не посвящали в какую-нибудь тайну. Скажем так: она больше всего злилась, если ее не посвящали в тайну, касающуюся Маркуса.

— Ой, мама! У меня голова стала такой легонькой! Так должно быть? — с беспокойством поинтересовалась Глория, приглаживая волосы рукой.

Левой рукой, на которой ничего не было.

Лоррен чуть не задохнулась от неожиданности.

— А почему ты не надела кольцо?

От лица Глории отхлынула кровь.

— Наверное, я забыла надеть его после того…

— …Как мы вчера ходили в бассейн, — мгновенно договорил за нее Маркус.

Лоррен недовольно нахмурилась.

— Глория, мы ведь вчера ходили с тобой после уроков в библиотеку, помнишь? Разве что бассейн оук-лейнского загородного клуба вдруг стал открыт после пяти вечера — впервые с тех пор, как президентом был еще Рузвельт[29]. — И тут ее посетила мысль, которая преследовала Лоррен в ночных кошмарах. — У вас… у вас что, роман?

— Нет! — хором вскричали Глория с Маркусом.

— Это было бы все равно, что назначать свидания родному брату, — с ужасом выговорила Глория.

Франсуа издал смешок, напоминавший кудахтанье курицы.

— Думаю, я не дольжен мешать этому ménage à trois, non[30]? — И удалился легким шагом.

Лоррен уселась в соседнее вращающееся кресло.

— Колись! — скомандовала она. — Я должна знать всю правду.

— Хорошо, — ответила Глория, протягивая ей мизинец. — Но сначала ты должна поклясться, что никому не разболтаешь.

— Что же, — простонала Лоррен, — мы так и будем давать клятвы всякий раз, даже когда ты выйдешь замуж? — Она переплела свой мизинец с пальчиком Глории и поцеловала кончик. — Ладно, клянусь.

— Так вот, ты же знаешь, что «помогать» мне приезжает кузина — эта гениальная идея пришла в голову моей маме. Совершенно неотесанная деревенщина — то есть ни разу никуда не выезжала за пределы своего поселка в самой глуши Пенсильвании. Недавно я слышала, что она мечтает стать школьной учительницей. А может, даже монахиней.

— Монашкой, которая преподает в школе! — воскликнул Маркус. — Вот кошмар!

— Когда она приезжала к нам в последний раз, то почти ничего и не делала, только читала все время «Происхождение видов» Дарвина, — рассказывала дальше Глория. — Мы честно старались хоть вытащить ее с нами в кино, но она сказала, что ей этого не позволяют, потому что — вы вдумайтесь! — Глория округлила глаза, — ее родители считают кинематограф безнравственным!

Тут вся троица расхохоталась так громко, что один старичок, сидевший недалеко от входа в парикмахерскую, сделал им замечание:

— Эй, вы там! Можно потише?

Лоррен смутилась.

— Но какое отношение все это имеет к тому, что на пальце у тебя нет кольца? — Ей уже надоело быть пятым колесом в телеге Глории с Маркусом.

— Потому что, — медленно проговорила Глория, — вчера вечером у меня была последняя возможность развлечься, пока не приехала эта монашка, и я…

— Мы улизнули под покровом темноты и бесстрашно направили свои стопы в порочный большой город, а там пошли в «Зеленую мельницу»…

— А она, как выяснилось, вовсе и не зеленая. Единственное, что в ней было зеленого…

— Это наша дорогая мисс Кармоди, и не только оттого, что она не научилась еще обращаться с крепкими напитками. — Маркус сделал страшное лицо. — Мужчины так и падали к ее ногам. В буквальном смысле. Но каждый из них по очереди разбивался о прибрежные камни — в данном случае, о тот единственный камень, который украшал ее пальчик.

— Поэтому-то мне и пришлось снять кольцо! — завершила рассказ Глория, тихонько хлопнув в ладоши. — Не то чтобы меня интересовали другие мужчины, но…

— Прошу прощения. Помолчи минутку. — Лоррен даже не знала, с какого вопроса ей начать. Лучшая подруга не просто пошла в «Зеленую мельницу» без нее — она пошла туда с Маркусом! Лоррен вдруг захотелось повыдергать из Глории всю новую прическу, волосок за волоском.

Однако рядом был Маркус, а Лоррен хотелось, чтобы он считал ее… милой. Поэтому она мило улыбнулась и спросила:

— Меня что интересует: ты вошла в «Зеленую мельницу» одетой так… так, как всегда одеваешься?

— Тебе удивительно, как ее вообще туда впустили, — уточнил Маркус, приглаживая волосы. — Несомненно, потому, что рядом с ней был дьявольски привлекательный парень.

— Вот еще! — возразила Глория. — Но как бы там ни было, я действительно испытала унижение. Вид у меня был как у самой настоящей пуританки. Вот теперь и приходится все спешно переделывать, чтобы в следующий раз я могла показаться там по-настоящему. Гордо вскинув голову. Ах да, конечно — ты тоже можешь с нами пойти.

— Нельзя забывать и о Простушке Кларе, — добавил Маркус.

Глория презрительно фыркнула.

— Да она навеки сбежит в монастырь, если мы при ней даже заговорим о «Зеленой мельнице», не то чтобы зайти в этот бар!

— Именно! — подтвердил, смеясь, Маркус. — Стоит ей одной ногой ступить в «Зеленую мельницу», и она в ужасе побежит на ближайший поезд, который идет в ее Хиксвилл[31].

На лице Глории расплылась проказливая улыбка.

— Давай, говори дальше.

— Вот я и подумал, — продолжал Маркус, втирая в волосы помаду, — что можно, например, заставить Простушку Клару влюбиться в меня…

— И тогда она станет делать все, что ты захочешь, — закончила его мысль Лоррен. — В пределах приличий, разумеется.

— Кажется, у нас с мисс Дайер совпали мнения, — сказал Маркус и подмигнул ей. Лоррен от счастья чуть в обморок не упала.

— Ну, не знаю, — протянула Глория, вскидывая голову и разглядывая себя в зеркале. — Не слишком ли это будет жестоко? Даже по твоим меркам, Маркус.

— Что по-настоящему жестоко, аленький ты мой цветочек, так это то, что твоя кузина хочет поломать тебе жизнь прежде…

— Чем это сделает Бастиан! — звонким голоском вставила Лоррен.

— Я хотел сказать — прежде, чем ты выйдешь замуж. Да и потом все девушки, кого я знаю, такие скучные. Немного свежей крови, и я мог бы взбодриться как следует. Да, я знаю, ты считаешь меня чудовищем, но я просто говорю искренне. Встречаться с девушками — это своего рода спорт, а в каждом виде спорта совершенства можно достичь… только постоянной тренировкой.

— Теперь я начинаю понимать, почему тебя приняли в Колумбийский университет. — Глория подалась вперед и попыталась взъерошить напомаженные волосы Маркуса. — Разумеется, если не считать того, что один из их корпусов носит имя твоего отца.

Лоррен опустила глаза: ей очень хотелось, чтобы это ее рука гладила Маркуса по золотистым кудрям.

— В обычной ситуации я бы не одобрила такой жестокой затеи, — размышляла вслух Глория, — но Клара — невыносимая зануда. Уж чего я точно не хочу — это чтобы она испортила мне свадьбу. — Она протянула руку и обменялась с Маркусом рукопожатием. — Я приветствую ваш план, мистер Истмен. Давайте прогоним Клару отсюда, так будет лучше!

— Точно, точно! — горячо воскликнул Маркус и обернулся к Лоррен. — Рен, а ты тоже согласна?

«Я всегда с тобой согласна», — подумала Лоррен. Что-то стало уже вырисовываться: она поможет Маркусу провести в жизнь его план по завоеванию сердца Клары. Только на самом деле постарается сделать так, чтобы Маркус влюбился в нее, Лоррен. Полная риска атмосфера «тихого» бара — как раз подходящая декорация, на фоне которой между ними должна проскочить романтическая искра. Их любовь расцветет, а летом они отправятся в Нью-Йорк. Вместе.

Никакой ошибки здесь и быть не может.

Лоррен взяла Глорию за руку, и они все втроем пошли к выходу.

В эту минуту рядышком с лучшей подругой и своим будущим мужем Лоррен чувствовала себя счастливой, как никогда в жизни. Кажется, все завертелось. И на этот раз — в благоприятную для нее сторону.

4. Глория

Глория проголодалась и теперь сосредоточилась на том, чтобы нарезать гриб, фаршированный мясом крабов, на мелкие кусочки. Она избегала смотреть на тех, кто сидел вместе с ней за обеденным столом: чувствовала, как осуждающие взгляды мамы, кузины и жениха понемногу прожигают дыру в ее новой прическе.

События второй половины дня развивались так.

Из парикмахерской она пришла домой, проскользнув черным ходом через кухню, где напугала маму, вдумчиво и критически изучавшую меню сегодняшнего обеда.

При появлении Глории мама так завопила, что любое живое существо в радиусе двадцати кварталов от их дома должно было неминуемо оглохнуть.

Затем миссис Кармоди распорядилась, чтобы служанки вызвали мастера по изготовлению париков. Глория на это сказала, что лучше тогда развести на мамином огороде костер и сжечь не только парик, но и все корсеты, какие только найдутся в доме.

Это вынудило мать пригрозить, что она отменит приглашение Бастиану на обед, а Глория ей ответила:

— Если на то пошло, не лучше ли сразу и саму свадьбу отменить?

И тогда мама закатила ей пощечину. Увесистую.

Все это было бы хоть и неприятным, но вполне терпимым (другого она и не ожидала), не вмешайся в дело неожиданно простушка-кузина Клара. Она нахально предложила, чтобы Глорию заперли в ее комнате. До тех пор Глорию никогда не запирали в комнате! Эта девушка была чересчур наглой — она оказалась даже хуже, чем родная мать Глории.

И вот теперь они собрались за обеденным столом, понемногу пробуя закуски и притворяясь счастливой и дружной семьей. Жалкая кучка никчемных аристократов.

Бастиану еще предстояло сказать свое слово. Он только сверкал глазами так, будто собирался рвануться через стол, свалить на пол вазу венецианского стекла, в которой стояли белые тюльпаны, и задушить Глорию голыми руками. Как ни странно, мысль об этом подзадоривала ее, потому что до сих пор она ни разу не видела Бастиана настолько возбужденным. Прежде он неизменно был таким выдержанным, таким предсказуемым. Таким скучным.

Почему это она вообще решила, что он привлекателен? Понятно, сама Глория внешне казалась школьницей выпускного класса, а все остальное было скрыто глубоко внутри. А как у Бастиана?

Наверное, не так. Он всегда был одинаков — с того дня, когда они познакомились на ежегодных торжествах в Чикагском художественном институте[32].

Тогда Глория, которой наскучили разговоры ни о чем за коктейлями, улизнула с приема и стала бродить наугад. Она оказалась в пустом боковом зале галереи, где висели недавно выставленные работы импрессионистов.

Засмотрелась на небольшую пастель работы Дега[33] — она изображала купающуюся молодую женщину, — и тут в тишине раздался красивый низкий голос:

— У нее волосы, как у вас. — Глория обернулась на голос. — Только ваши намного красивее.

Она увидела молодого человека, потрясающе красивого, очаровательного и (как вскоре выяснилось) принадлежащего к одной из старейших и самых именитых семей в Чикаго. Ее родители полностью одобрили такое знакомство.

В течение лета их роман развивался. Бастиан ухаживал за ней, Глория принимала его ухаживания. В конце концов, у него было все, чего она только могла (как считалось) ждать от мужчины. Мало того — Бастиана мечтали заполучить все девушки в Чикаго, и это лишь увеличивало его привлекательность. В конце августа, во время прогулки на яхте его отца, Бастиан сделал ей предложение — на фоне изумительного заката, какие бывают только на озере Мичиган. Вскоре об их помолвке было объявлено в чикагской газете «Трибьюн» — как раз к началу занятий в выпускном классе школы.

Но у них не было ничего общего. Они редко беседовали на какие-нибудь темы, помимо тех, которые желал обсуждать Бастиан: финансы, политика и прочие скучные вещи. А что еще важнее, когда он поцеловал ее, в поцелуе не было огня. Он просто легонько клюнул ее. Где же пыл? Где страсть? Вот когда Лоррен рассказывала о том, как мальчики целуют на французский манер, в ее изложении это звучало так… чудесно.

А почувствует ли Глория что-нибудь столь же чудесное с Бастианом? Закружится ли у нее голова, едва он войдет в комнату — так, как закружилась при первом взгляде на Джерома Джонсона?

Она обвела взглядом сидящих за столом. Ну, пора ломать лед. Быть может, ей удастся сосредоточить всеобщее внимание на Кларе, которая способна хотя бы утомить их всех до смерти.

Глория изящным движением положила нож на стол у самого края тарелки.

— А расскажи нам, Клара, что же ты поделывала с тех пор, как окончила школу? Ты ведь закончила ее в июне, так? Почти четыре месяца назад.

Все обратили взоры на Клару, с интересом ожидая ответа, и та застыла в напряжении, так и не опустив руку с зажатой в ней вилкой.

— М-м-м, погоди-ка, я все это время…

— Давай оставим твою кузину в покое, — с некоторым беспокойством сказала миссис Кармоди. — Пусть спокойно пообедает. Должно быть, она ужасно устала после такого долгого путешествия.

— Но ведь она ехала со всеми удобствами, поездом, а не каким-нибудь караваном фургонов, — отмахнулась от матери Глория.

— Глория Кармоди, ты сегодня совсем позабыла о приличиях!

Ответ сорвался с языка Глории раньше, чем она успела прикусить язычок:

— Наверное, я потеряла их в парикмахерской, мама.

— Был бы сейчас здесь твой отец! — воскликнула миссис Кармоди, возмущенно всплеснув руками. Потом обратилась к Бастиану: — Мистер Кармоди непременно был бы здесь, если бы ему не приходилось так много ездить по делам. — Мать бросила взгляд на прическу Глории. — Хотя, возможно, и лучше, что его здесь нет. Он был бы потрясен, если бы увидел, как ты выглядишь, Глория.

— Какая вы мудрая женщина, миссис Кармоди, — проговорил Бастиан с принужденной улыбкой.

Глория и вправду была рада, что отца нет сейчас дома. За этим столом не хватало еще одного старомодного консерватора, осуждающего ее.

— Так что же, Клара? — немного резко спросила Глория, снова обернувшись к кузине.

Клара заерзала на стуле.

— Ой, боюсь, о том, чем я занималась в последнее время, не очень-то интересно слушать за столом.

— Ничего подобного! — вставил свое слово Бастиан. — Мы с большим интересом вас послушаем. — Он подпер руками подбородок и просиял улыбкой кинозвезды.

Глория уже знала, что таким образом он — в своем понимании — совершает «глупости» и «очаровывает» окружающих. Он обнажал белоснежные зубы, из-под рукавов темного костюма чуть-чуть показывались манжеты белой сорочки, а глаза сияли от удовольствия. Глория понимала: это он так насмехается над ней.

Миссис Кармоди хихикнула.

Глории хотелось поколотить их обоих, однако она не сводила взгляда с Клары. Та похлопала глазами и наконец заговорила:

— Ну да, вот, дайте подумать. Поначалу я стала… помогать отцу в церкви, а маме на ферме. Мне просто очень нравится подниматься утром в полпятого, чтобы подоить коров. Это способствует смирению плоти и возвышает душу. Никого и ничего — только я, корова и первые лучи зари. И такая радость, что предстоит исполненный тяжкого труда день!

Глория с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться. Она все ждала, что Клара сейчас и сама засмеется и скажет, что пошутила, но на лице кузины не было и тени улыбки.

— Это, конечно, не единственная моя радость, — добавила Клара. Казалось удивительным, что эта девушка в застегнутой по самую шею блузке вообще может что-то рассказывать. Такой уродливой блузки Глории давно не приходилось видеть: желтенькая, со свисающими кружевами и высоким жестким воротником, который позабавил бы даже бабушку. — Еще мне нравится бесплатно работать в педиатрическом отделении нашей больницы.

— В педиатрическом отделении? — переспросила Глория. Кузина что же, всерьез все это говорит?

— Больные и умирающие дети, — пояснила Клара, прищурившись. — Вы бы не поверили, сколько детей болеет и просто умирает. Я ухаживаю за ними, когда они отдают Богу душу.

— Да что ты, Клара, я себе этого и не представляла! — воскликнула мать Глории, на лице которой изобразились одновременно и потрясение, и удовлетворение. Глория смерила кузину уничтожающим взглядом.

— А как же развлечения, Клара? Только не старайся уверить меня, будто ты на самом деле такая святоша.

— Ой, развлечений у нас почти не бывает. По воскресеньям я иной раз езжу на прогулку верхом на любимой лошадке, Джинджер. — Клара замолчала и нахмурилась. — Когда я смотрю на тебя, Глория, то сильнее скучаю по ней.

— Это отчего же? — гордо вскинула голову Глория.

— А Джинджер точно такого цвета, как твои волосы.

— Может быть, Клара, Глории стоило бы заменить вас в деревне, раз вы приехали сюда, — сказал Бастиан, приглаживая упавшую на лоб прядь черных волос. «Он и в самом деле очень красив», — напомнила себе Глория. — Ваши строгие порядки не позволили бы ей дойти до такого… такого…

— Чего — такого, Себастьян? — спросила Глория. — Мне не терпится услышать, каким образом жизнь в деревне могла бы пойти мне на пользу.

— Такого… безобразия! — Бастиан стукнул кулаком по столу.

Глория чуть не завопила. Кем считает себя Бастиан — женихом или ее отцом? Она обожгла взглядом кроткое ангельское личико кузины. Погодите, погодите, а разве золотистые, нежные как у младенца волосы Клары не такие же короткие? Разве не похожа ее прическа на прическу бунтарки… ну, может, слегка отросшую?

— Если мои волосы кажутся тебе таким безобразием, Себастьян, что же ты думаешь о прическе Клары? Едва ли у нее волосы длиннее моих.

Миссис Кармоди промокнула губы салфеткой.

— Мне думается, пора подавать горячее, — сказала она и кивнула дворецкому Арчибальду.

— Я не о Кларе вел речь… — сердито посмотрел на Глорию жених.

— Незачем сердиться, Себастьян, Глория права, — вмешалась Клара, смущенно заправляя волосы за уши. Казалось, в какой-то момент она растерялась, но потом на ее лице появилось умиротворенное выражение. Даже уголки губ слегка приподнялись.

— Вот как? — спросила миссис Кармоди.

— Да. Только моя цель не в том была, чтобы походить на бунтарок, — стала объяснять Клара. — Я подстриглась несколько месяцев назад в благотворительных целях — пусть из моих волос сделают натуральный парик для женщины, лишившейся своих после болезни. Меня подвигли на это дети в больнице. — И Клара отхлебнула молоко, чуть-чуть ухмыльнувшись — чего никто, кроме Глории, кажется, и не заметил.

— Какая вы добрая самаритянка, Клара! — сказал ей Бастиан. — Право, настоящий образец для всех нас!

Неужели никого не тошнит от этой девушки? Глория хотела бы сказать кузине кое-что о благотворительности, но не стоило нарываться на новое наказание. Ведь за ней теперь будут наблюдать и мама, и Клара, а она твердо решила еще разок выбраться в «Зеленую мельницу».

Надо каким-то образом попасть туда снова, пусть даже ради того, чтобы убедиться, что Джером Джонсон вовсе не интересует ее. Просто ее тронула его музыка, и больше ничего. Ее так потянуло к нему — если и вправду потянуло! — только из-за того, что она выпила. И еще из-за того, что люди с его цветом кожи для нее запретны. Из-за его необычности. И этих стремительно порхающих рук…

— Верно, Клара, ты поистине образец для всех нас, — сказала она вслух. — Мой жених прав, как всегда.

— Ну, не уверен, что всегда, — отозвался Бастиан с притворной скромностью, но слегка распрямив плечи. — Но что очень часто — согласен.

«С мужчинами бывает так легко сладить иной раз», — подумала Глория. Надо их только немного погладить по шерстке, и они становятся шелковыми. А что, это мысль!

Да, от Бастиана у нее не шла кругом голова, как от Джерома, но ведь это не значит, что нельзя притвориться, так? В конце концов, чтобы разжечь огонь, нужен хворост.

Глория слушала разговор, смеялась вместе со всеми, но сама не говорила ничего. Они ели канапе с анчоусами, суп из сельдерея, спаржу au gratin[34], boeuf bourguignon[35]. К тому времени, когда доедали последние крошки торта «красный бархат», она разработала великолепный план — как соблазнить своего жениха.

* * *

Глория и Бастиан сидели в гостиной, на разных концах маленького обтянутого шелком диванчика. Остальные участники обеда удалились, оставив жениха с невестой наедине.

Даже просто сидя там, Глория чувствовала себя неспокойно. Тяжелая бронзовая люстра, нависшая над головой, казалось, так и давит на нее, а по телу ползли мурашки от пыли на складках легких шелковых гардин.

— Ты кажешься таким далеким, когда сидишь там, — проговорила она, придвинулась ближе к Бастиану, оперлась о его крепкое мускулистое тело. Положила ногу на ногу, открыв немного колени. — Ну вот. Так гораздо лучше.

— Мы с тобой и так сегодня сидим весь вечер вместе, Глория, — возразил Бастиан и сел поудобнее.

— Да, но за обедом я не могла сделать вот так. — Она положила свою руку на руку Бастиана, вытянутую вдоль бедра. Кисти у него были чуть не в два раза больше, чем у нее. Она переплела их пальцы, и тут же в мыслях всплыли черные руки другого мужчины. Длинные тонкие пальцы, которые летали по клавишам, заставляя замирать ее сердце.

Она попыталась прогнать вставшее перед глазами видение. Рядом с ней сидит мужчина, который был мечтой каждой девушки в городе. Красивый, преуспевающий, воспитанный. Этого человека она любит. И на ее пальце снова сияет подаренное им кольцо.

Рука Глории словно невзначай скользнула по бедру Бастиана.

— Не надо сердиться на меня так сильно, — тихонько сказала она.

— Я не сержусь на тебя, Глория. Я просто в недоумении.

— Но я ведь подстриглась так коротко для тебя, Бастиан. Хотела сделать тебе сюрприз.

— И зачем такое делать? — фыркнул Бастиан.

— Я думала, тебе понравится, если я буду выглядеть сексуальнее.

— Тебе, Глория, следует стремиться к тому, чтобы выглядеть респектабельной, а не сексуальной, — наставительно сказал Бастиан. — Мне страшно неприятно видеть, что ты стала похожей на некоторых совсем другого сорта девушек. На этих лишенных чувства приличия бунтарок, которых развелось сейчас видимо-невидимо. Им лишь бы напиваться каждый вечер с новым мужчиной, других занятий у них нет.

— Но ведь, Бастиан, я в жизни ни разу не пила. — Ложь. — Кроме того, — сказала она, положив голову ему на плечо, — мне никто, кроме тебя, не нужен.

Ложь вдвойне.

Глория всматривалась в его глаза, стремясь найти в них подтверждение того, что не ошиблась, когда приняла его предложение. Поцеловала жениха — сначала легонько, потом с большей страстью. Бастиан охотно на это откликнулся, его губы ласкали ей шею, а рука чуть прикоснулась к ее груди.

— Мне бы так хотелось, чтобы мы провели вдвоем все время до утра, — прошептала Глория.

Она заметила, как зажглись у него глаза при мысли о чем-то таком, о чем раньше он всерьез не задумывался.

— Но, милая моя, ты не забыла, что на втором этаже находится твоя мама? Не представляю, как сделать то, что ты предлагаешь.

— Значит, нам нужно куда-нибудь пойти…

Он осуждающе отстранился от нее.

— Глория, в отель я тебя не поведу, если ты подумала об этом. А если тебя увидят в моем доме…

— Да нет же, глупенький, я говорила только о прогулке. — Теперь настал решающий момент. От нее требовалось лишь одно — сказать то, что нужно. — Не отправиться ли нам в город, в «Зеленую мельницу»? Можно было бы там потанцевать, послушать современную музыку…

Бастиан от возмущения даже вскочил с диванчика.

— Ты что, совсем голову потеряла? То ошарашиваешь меня этой своей прической, а теперь хочешь пойти в подобное грязное питейное заведение? Ты хотя бы представляешь себе, кому принадлежат такие заведения? Людям, связанным с Большой бандой[36]. Они пользуются этими «тихими» барами, чтобы развращать граждан. Если я правильно тебя понял, Глория, — повысил он голос, — тебе хочется оказаться в обществе всех негодяев и проституток?

Она почувствовала, как кровь прихлынула к щекам. Она страстно желала крикнуть «да!» ему в лицо, сказать, что она уже бывала в «Зеленой мельнице», флиртовала там с мужчинами разных цветов кожи и напилась допьяна. Но вместо этого лишь тихонько покачала головой.

— Нет.

— Вот и хорошо. Я и не подумал, что тебе этого захочется. — Бастиан пригладил свой модный темно-синий костюм, поправил галстук в клеточку, который подарила ему Глория на день рождения.

— Просто меня разобрало любопытство…

— Мне пора идти домой, — без обиняков заявил он, поправляя накрахмаленный воротник сорочки. — Рано утром у меня назначена деловая встреча. И пока я исполняю свой долг в интересах развития экономики, все эти бунтарки с ухажерами каждый вечер только и делают, что танцуют и кутят да зари. Это просто позор.

— Ты прав. Просто позор.

Глория проводила его, потом упала на диванчик, прижимая к груди подушку. С трудом проглотила подкативший к горлу ком, предвестник потока соленых слез.

И, разумеется, ее матушка вошла именно в эту минуту. Руки уперты в бока, вид сердитый — губы плотно сжаты, глаза покраснели, на лбу выступили капельки пота.

— Теперь, когда Бастиан ушел, нам есть о чем поговорить.

— Мама, я действительно очень устала. Неужели нельзя подождать до завтра?

— Нет, Глория, нельзя. — Мать присела на диванчик рядом с нею. — Тебе очень повезло, что этот бриллиант остался у тебя на пальце после твоей глупой выходки. — Речь шла, разумеется, о прическе Глории, но по тону нетрудно было догадаться, что мать подслушивала. — К сожалению, теперь это касается не только тебя одной.

— Не пойму, мама, о чем ты говоришь.

Миссис Кармоди тщательно разгладила пальцами юбку, глядя куда угодно: на картины в позолоченных рамах, на часы в деревянном корпусе, на персидские ковры, — только не в глаза Глории.

— Мы с твоим отцом разводимся.

— Что? — Глория чуть с диванчика не свалилась.

— Он прислал сегодня телеграмму из Нью-Йорка и сообщил мне об этом.

— Телеграмму? — По несчастному лицу матери Глория видела, что та говорит вполне серьезно, но смысл того, что она говорила, казался нелепым, совершенно непостижимым. — Наверное, он что-то напутал, ведь он так давно в этой деловой поездке. А в Нью-Йорке, я думаю, легко запутаться. Скоро он вернется домой, и все будет чудесно.

— Ничего чудесного не будет, потому что в Нью-Йорк он поехал вовсе не по делам, — ответила мать. Голос у нее задрожал, и Глория испугалась, что сейчас она расплачется. — Он уехал в Нью-Йорк с… другой женщиной. С какой-то вертихвосткой, в которую, судя по всему, влюбился.

— Погоди. Он тебе об этом сказал? В телеграмме?

— Амбер. Ей двадцать три года. Танцовщица.

— Где она танцует?

— Там, где приняты такие имена, как Амбер[37]! — Мать не выдержала и бурно разрыдалась, крепко прижимая Глорию к себе.

Прежде Глория никогда не видела мать такой расстроенной. Она даже никогда не задумывалась, любит ли мать отца, с такой несомненной убедительностью играла та роль идеальной жены. Жизнь матери всегда вращалась вокруг мужа — она всячески ему угождала, предупреждала малейшие его желания, чтобы муж был доволен, сыт, счастлив. Правду говоря, у матери, казалось, и не было никакой другой жизни, кроме заботы о муже.

Не это ли ожидает в будущем и Глорию, если она выйдет замуж за Бастиана?

— Значит ли все это, что домой он уже не вернется? — задала Глория вопрос.

— Это значит гораздо больше, — ответила миссис Кармоди, вытерев слезы шелковым платочком. — Навсегда опорочены будут сама фамилия Кармоди и репутация всей нашей семьи. Сбежать из дому с какой-то гулящей девкой? Как только эта новость просочится в газеты, мы погибли. Если только ты, — подчеркнула мать, сжимая руку Глории, — не выйдешь замуж за Себастьяна Грея.

У Глории екнуло сердце.

— Но ведь я уже помолвлена. Ты не забыла об этом?

— Нет. Но теперь мы не можем позволить себе роскошь долго ждать самой свадьбы. Нельзя терять время. В ту же секунду, как разразится скандал, Бастиан заберет у тебя это кольцо.

— Но, мама, сейчас уже 1923 год. В наши дни многие супруги разводятся.

— Ты никак не поймешь меня, Глория, — резко возразила мать. — Твой отец единолично распоряжается твоей долей наследства, которую ты должна получить в свой восемнадцатый день рождения. Если ты не выйдешь замуж за Себастьяна Грея, то не получишь ни копейки из этих денег.

— Все равно ничего не поняла, — сказала Глория, испытывая растущую тревогу. — Папа ни за что со мной так не поступит.

— Иногда я забываю, что ты еще совсем дитя, — проговорила мать, потрепав Глорию по щеке. — Не знаю, как сказать это помягче, поэтому скажу как есть: Себастьян сделал тебе предложение вовсе не из какой-то там «любви». — Она глубоко вздохнула. — Они с твоим отцом заключили сделку: Себастьян получит долю в нашем сталелитейном предприятии, а мы в обмен приобщимся к фамилии и происхождению Греев. Ты же должна понимать, что в наши дни одно только быстро сколоченное состояние ничего особенного не сулит. Чтобы твой отец мог и дальше получать прибыли, ему необходимо войти в круг чикагской элиты, его имя должно быть ею признано. Но если ты не выполнишь свою часть договора, мы с тобой окажемся на улице. Останемся без копейки денег.

— Для чего Бастиану так нужны наши деньги? Он же сам богат, как король.

— У Бастиана нет ничего, Глория. — Мать сердито сжала зубы. — Живет он на одни кредиты и займы, а возвращать их скоро будет нечем. Его отец спустил все состояние в казино. У них ничего не осталось, кроме громкого имени. — Она порывисто схватила Глорию за руку. — И оно станет твоим, когда ты выйдешь замуж. Но сделать это нужно очень быстро, пока не просочились слухи о твоем отце. Если ты не выйдешь за Бастиана до скандала, то, узнав о неверности твоего отца, уже никто не захочет взять тебя в жены. Пополнишь ряды девушек из разбитых семей — тех, у кого нет ни гроша за душой.

У Глории голова шла кругом. Она только и сумела, что хрипло выговорить:

— Мне ведь нужно еще до июня…

— Нет. Свадьба должна состояться через месяц, — твердо заявила мать, аккуратно складывая платок в твердый квадратик.

— Это совершенно невозможно!

— Себастьян уже дал свое согласие. Он в таком же отчаянном положении, как и мы, только по другим причинам. — Миссис Кармоди выпрямилась; лицо у нее стало напряженным, каким-то чужим, как у женщин на рекламе сигарет. — Сожалею, моя дорогая, но у нас действительно нет другого выхода.

Оставшись в одиночестве, Глория уже не могла сдержать потока слез. Мама, должно быть, задолго до этого дня знала о любовных похождениях отца — а как иначе она могла бы договориться с Себастьяном о новом сроке свадьбы? И зачем бы иначе она приглашала Клару, чтобы та играла роль этакой гувернантки девятнадцатого века? Глория оказалась в ловушке, все вокруг сговорились делать ей пакости. Стать женой Бастиана значит расстаться со всеми мечтами о будущем, а мечтала она стать певицей, независимой женщиной. А не стать его женой значит погубить семью. Не будет денег. Не будет уважения. Как она может так поступить с собственной матерью? И как мог отец так поступить с ними обеими? Если бы существовала хоть малейшая возможность того, что он передумает, Глория попросила бы его об этом. Но отец был упрям, это так же верно, как и то, что сейчас он в Нью-Йорке.

Так она сидела и рыдала, пока не поймала себя на том, что яростно пытается стащить с пальца кольцо с бриллиантом. До сегодняшнего вечера это был лишь залог, обещание, но сулившее ослепительные перспективы. И весьма зыбкое, потому что она могла по собственной воле надеть или снять кольцо.

Сейчас же палец отек под сдавившей его платиновой полоской, кожа под ней сделалась багровой. Кольцо никак не снималось.

5. Клара

Клара умирала от скуки. Уже почти неделю жила она в доме Кармоди, а единственным развлечением по вечерам до сих пор была только игра в карты. (Прежде она просто не представляла себе, что в карты можно играть без стриптиза и выпивки.) Ее игра в деревенскую простушку проходила пока успешно со всеми, кроме, может быть, миссис Кармоди, которая всегда была настороже. Она, несомненно, так и ждала, когда Клара допустит промах, а тогда тетушка сможет отправить ее в исправительную школу.

Да только Клара не собиралась доставлять миссис Кармоди такого удовольствия.

Клара отложила книгу, «Странницу» Колетт[38], где рассказывалось об актрисе, отвергавшей ухаживания мужчин ради того, чтобы сохранить свою независимость. Очень подходящее чтение для нынешнего настроения Клары. Очень жаль, что она не прочитала этот роман, еще когда жила в Нью-Йорке, — возможно, он помог бы ей удержаться и не влюбиться не в того мужчину, и сердце ее не было бы разбито.

Ах, если б только повидаться со своими прежними соседками по квартирке, тогда Клара почувствовала бы себя лучше. Сейчас была суббота, семь тридцать вечера по нью-йоркскому времени. Коко и Лили сейчас должны уже были выйти из дому со своими beaux du jour[39], спеша на эстрадное шоу, которое начинается в восемь вечера. А потом они пойдут отыскивать «тихий» бар — цель состояла в том, чтобы найти новый, недавно открывшийся подпольный кабачок. Обычно такой помещался в саду какого-нибудь миллионера в Гринич-Виллидж или же в потайном зальчике, в подвале одного из уединенных ресторанов вблизи площади Мэдисон-сквер[40]. Боже, как она скучает по Нью-Йорку! В Чикаго же до сих пор… она слышала одну болтовню.

В эту минуту в конце коридора раздались переливы смеха. Исходили они из спальни пустоголовой счастливой невесты, Глории, которая сейчас красила ногти (не иначе как в розовенький цвет) со своей чуть более бесшабашной прихлебательницей Лоррен. Смех походил на хохот гиен и обычно сопутствовал обмену сплетнями. Клара ни на минуту не сомневалась, что темой пересудов служит именно она.

Клара едва не расхохоталась сама, попытавшись представить, как вписались бы Глория и Лоррен в ее прежнюю городскую жизнь. Они бы и дня не вытерпели в том затрапезном жилом домишке, кишевшем богемными художниками и тараканами, с комнатами, меблированными тем, что удалось найти на свалках, а электричество отключали так часто, что жильцы в основном пользовались свечами. Они даже не имели понятия, что значит купаться голышом с какими-нибудь подвыпившими незнакомцами в пруду Центрального парка, часа в три утра. А о сексе так уж и вообще ничего не знали, если судить по отношениям Глории с Бастианом — эти вежливо прикасались на секунду губами друг к другу, и страсти тут было не больше, чем у восьмилетнего малыша, который чмокает бабушку в щечку. А вот Клара об этом как раз хорошо знала. Быть может, даже слишком хорошо.

Вот все, что знали и умели эти девчонки из светских семей Чикаго: наглухо застегнутая форма частной школы, уроки французского языка и занятия фортепиано по вечерам, а главная их цель — заполучить себе на палец алмазный булыжник. А потом она выйдет замуж за мистера Себастьяна Грея и уютно устроится в своем гробу в качестве жены и содержанки.

Смех зазвучал снова, еще громче. Клара вышла из своей комнаты и на цыпочках прокралась по коридору. У двери Глории она остановилась и навострила уши, подслушивая разговор.

Глория: Держу пари, ее никогда и не целовали до сих пор.

Лоррен: Можно подумать, тебя много целовали.

Глория: Помолчала бы. Я хотела сказать, что она, держу пари, даже на свидания еще ни разу не ходила.

Лоррен: Наверняка не ходила.

Глория: Ты думаешь, она (вздох ужаса) лесбиянка?

Лоррен: Кто знает, чем они там у себя на ферме занимаются?

Глория: Ах, Рен! Она такая нелепая. Ведет себя так вежливо. И так раздражает меня.

Лоррен: Она просто пятидесятилетняя женщина, которая случайно попала в тело восемнадцатилетней.

Глория: Они с моей мамой стали лучшими подругами.

Клара не могла сдержать усмешки. Они и понятия ни о чем не имеют. Их болтовня ее не обижала — они-то говорили на самом деле не о ней, а об ее образе Деревенской Простушки, приехавшей в гости. Кто бы подумал, что эта актерская игра может доставить ей самой столько удовольствия?

Она уже собиралась возвратиться в свою комнату, когда до ее ушей долетели следующие реплики:

Глория: Так когда мы осуществим свою задумку?

Лоррен: Маркус сказал, что это он берет целиком на себя.

Глория: А ты думаешь, это вправду получится? Маме очень хочется, чтобы она и дальше здесь оставалась…

— Цап-царап! — прошептал за спиной Клары чей-то красивый голос.

Она задохнулась и круто обернулась, ожидая увидеть кого-нибудь из чересчур любопытных слуг. Вместо того перед ней предстал один из самых соблазнительных парней, каких она только видела. Клара снова задохнулась, потеряв дар речи. В его глазах плескалась нежная синева Карибского моря, губы — пухлые, четко очерченные, хоть сейчас готовые к поцелую. Гладко зачесанные волосы разделены косым пробором, щеки гладенькие и — ах! — с ямочками!

Такой вполне и безоговорочно стоил того, чтобы потерять голову.

Парень приложил палец к губам, почти неслышно прошептав: «Ш-ш-ш!» Клара, позабыв обо всем, схватила его за руку и потянула по коридору в свою комнату. Плотно закрыла дверь. Он крепко сжимал ее руку, и при первом же прикосновении она почувствовала знакомое волнение в крови. Только потом до нее стало доходить, что, приведя парня в свою спальню, она вышла из образа. Деревенская Простушка никогда бы не взяла на себя инициативу. Клара отпустила его руку.

— Извините, я подумала, что вы…

— Ваша ожившая мечта? — Он широко улыбнулся, обнажив ряд великолепных белоснежных зубов.

— Совершенно… не так! — воскликнула Клара. Шестым чувством она сразу угадала, что встреча с этим парнем добра ей не принесет. Он, может, и красив — ну, будем откровенны, безумно красив, — но из тех ребят, которые отлично сознают свою неотразимость. А это ничего хорошего не сулит. Еще важнее то, что она поклялась избегать парней, иначе разрушился бы весь ее новый образ.

— А теперь прошу простить меня… — И она указала ему рукой на дверь.

Он подошел к ней ближе.

— Не одарив меня, прогоните вы прочь?[41]

Клара проворно отступила как можно дальше. Он что, действительно собрался читать ей Шекспира?

— Если вы рассчитываете произвести на меня впечатление, перевирая «Ромео и Джульетту», то вы глубоко заблуждаетесь.

— Увы, я плохо учу то, что нам задают по литературе, сразу видно. — Парень лукаво ухмыльнулся и плюхнулся на краешек кровати. В качестве приглашения погладил свободное место рядом с собой. — Я хотел только одного — выяснить, что это вы там делали в коридоре, когда я на вас натолкнулся.

— А-а, — протянула Клара, стараясь придать лицу самое невинное выражение (ну, уж насколько получалось).

Он что, пытается соблазнить ее? Инстинкты требовали от Клары не упустить такой шанс, но о таком повороте событий, разумеется, и речи быть не могло. Она осталась стоять у дверей — ради собственного блага.

— Не подслушивала, если вы в этом хотите меня обвинить.

— Ну-у, я никогда не стал бы обвинять вас в подобном безнравственном поступке.

— Вот и хорошо, — сказала она, — потому что я и не подумала бы совершить что-нибудь безнравственное.

Парень потянул ее ближе к кровати. Клара поначалу слегка упиралась, но потом уступила, и с радостью. Сев, она сразу положила ногу на ногу — ей казалось, что так и учили поступать на занятиях по правилам хорошего тона, которые в школе она умудрилась прогулять. Почувствовала, какие теплые руки у гостя.

— А вас никогда не тянуло сделать что-нибудь безнравственное?

Ах, как ее тянуло шепнуть ему на ушко, чего ей хочется, прямо здесь и сию минуту! Но вместо этого она отодвинулась от него подальше.

— Я полагаю, что это крайне неподобающий вопрос, тем более в устах человека, пришедшего в гости.

Парень прищурился и окинул ее лукавым взглядом.

— Скорее, это вы здесь в гостях, Клара.

Клара шутливо изобразила испуг.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Вы же кузина Гло. — Он гордо вскинул голову. — Меня зовут Маркус.

Маркус. Лоррен и Глория только что говорили о Маркусе и… о какой-то их совместной задумке.

— Мне о вас рассказывали, — продолжал между тем Маркус.

— Вот как? Хорошее или плохое?

— Мне казалось, я помню, что именно, но сейчас уже сомневаюсь в этом. — Он встал с кровати. — И убедить себя снова можно только одним способом. Сегодня вечером вы пойдете со мной прогуляться. Я поведу вас в «Зеленую мельницу», это…

— Знаю, знаю, самый крутой «тихий» кабак во всем городе! — сгоряча выпалила Клара и заметила на лице Маркуса явное изумление. Откуда ей, Простушке Кларе, знать о «Зеленой мельнице»? — То есть, я хотела сказать, кто-то мне что-то о нем говорил, — поправилась она. — Что-то очень нехорошее.

— Значит, договорились, — сказал Маркус, посветлев лицом. — Встретимся ровно в полночь.

— Я не нахожу эту мысль удачной. Вас я не знаю и не могу пойти куда бы то ни было с вами вдвоем.

— А мы будем не вдвоем. Гло и Рен тоже пойдут с нами, — смеясь, успокоил ее Маркус.

— Погодите-ка, — проговорила Клара, искренне шокированная. — Вы хотите меня уверить, будто кузина Глория бывает в заведениях, подобных «Зеленой мельнице»? — Ей никогда бы не пришло в голову, что Глория способна тайком посещать подобные кабаки — даже в Нью-Йорке о «Зеленой мельнице» говорили как о заведении с дурной репутацией. Если верить сплетням, там царила атмосфера блестящая и в то же время исполненная угрозы, а принадлежал бар молодым красивым гангстерам.

— Обычно не ходит, но сегодня мы собираемся отпраздновать ее короткую стрижку. — Он пожал плечами.

У Клары в мозгу стала вырисовываться определенная картина. Ни при каких обстоятельствах Глория не захотела бы, чтобы Клара тащилась куда бы то ни было вслед за ней. Если Маркус и впрямь «слышал о ней все», то уж это понимать должен бы. А, следовательно, сделанное Маркусом приглашение было заранее задумано девчонками: они что-то задумали, а на него спихнули исполнение. Разве Глория не об этом говорила в своей спальне — что-то вроде «Маркус берет все на себя»? Клара пока не могла определить, к чему стремится сам этот красавчик, но одно было ей совершенно ясно: он вовсе не так прост, как можно подумать с первого взгляда.

— Как я понимаю, жених Глории тоже идет туда? Уверена, что ему не захочется упустить такой праздничный повод.

— Давайте назовем этот поход, — сказал Маркус, глядясь в ее зеркало и приглаживая волосы, — предварительным девичником. Мальчикам вход воспрещен.

— Ага, теперь понятно. Но вы, наверное, будете чувствовать себя свободнее, если воспретить вход и кузинам?

— Приведите хоть одну причину, по которой вы не можете пойти с нами.

— А по какой причине я должна туда идти? — парировала Клара. Ей очень хотелось пойти, но надо было поупрямиться, чтобы не разрушать образ. Простушку Клару никто и никогда не увидел бы в «тихом» баре.

— По той причине, что там буду я, — ответил ей Маркус. — А с Глорией я уже обо всем договорился. Она вправду хочет, чтобы вы пошли с нами. Даже приготовила для вас подходящее платье.

Потом он встал, приподнял воображаемую шляпу и вышел из комнаты, оставив на память о себе запахи надежды и лосьона для бритья.

* * *

Они договорились, что Клара придет в комнату Глории ровно в одиннадцать вечера.

За пять минут до этого срока она сделала последние приготовления: припудрила лицо, на которое уже был наложен макияж, бросила в сумочку губную помаду, компакт-пудру и жевательную резинку с гвоздикой; дважды внимательно рассмотрела зубы. Но сейчас эти привычные действия казались ей только смутной тенью, остатками того далекого мира, к которому она больше не принадлежала.

В последний раз Клара была в «тихом» баре накануне того дня, когда ей пришлось покинуть Нью-Йорк. Жаркое августовское солнце прокалило весь город насквозь. Она как раз делала последний глоток мартини, когда завыли сирены. «Полиция! Никому не двигаться с места!» Не прошло и нескольких секунд, как музыка смолкла, зажглось освещение, и подвыпившая толпа с воплями заметалась по залу в поисках выхода.

Клара не успела и пикнуть, как кто-то толкнул ее к потайному люку за стойкой бара. Потом она на четвереньках пробиралась через сырой подвал, заставленный ящиками со спиртным, — там сновали крысы — и наконец добралась до железной двери, выходившей на тротуар. На улице было тихо и пустынно, ничего похожего на сумасшедший дом, который творился в баре. Можно спокойно убираться домой.

А можно и угнать «черный ворон», припаркованный на углу: одна дверь распахнута настежь, ключ зажигания болтается на своем законном месте, а поблизости — ни единого копа.

Проще пареной репы.

Клара прыгнула за руль в тот самый момент, когда из «Рыжего» повалила полиция, толкая перед собой табунок скованных наручниками бунтарок. На приборной доске она увидела переключатели. Отыскала тот, под которым было написано «Сирена», нажала, потом повернула ключ зажигания и вдавила в пол педаль газа. «Воронок» рванул с места и молнией понесся по Восточной Четвертой улице, грохоча незакрытой задней дверью. Полицейские, которым теперь некуда стало загнать «пленных», побежали что есть духу за ней вслед, свистя изо всех сил.

Клара смеялась все громче и громче да знай нажимала на педаль газа.

Никогда прежде она не испытывала такого восхитительного чувства полной свободы. Она свернула на Пятую авеню, выключила сирену и залюбовалась отражением машины в бесчисленных витринах, мимо которых проносилась на бешеной скорости. Потом круто свернула и помчалась по Центральному парку, мимо пруда, время от времени включая ненадолго сирену и распугивая кого только удавалось. Она ехала уже по улице Риверсайд-драйв, когда над Ист-Сайдом[42] поднялось солнце. Клара нашла безлюдный перекресток, остановила машину прямо посреди улицы и выдернула ключ зажигания — как только будет возможность, выбросит в Гудзон.

Поступила она, конечно, глупо, в высшей степени неосмотрительно, но ведь, черт возьми, это было так здорово! Ей запомнилось, что за рулем она мечтала только об одном: чтобы жизнь и дальше была вот такой безумной гонкой — просто так, в никуда. Просто ради удовольствия от самой гонки.

В конечном итоге тем ранним утром она попала не в «никуда», а в тюрьму. Не заметила, что «на хвосте» у нее все время висела полицейская машина. Копы на стали слушать ее уверений, что она-де ни в чем не виновата, сцапали под руки и затолкали на заднее сиденье. В руках она так и держала ключ зажигания от «воронка» — улику ничем не хуже дымящегося пистолета.

Назавтра в Нью-Йорк приехал отец и пригрозил отречься от Клары, если она не бросит «безнравственный образ жизни» и не вернется сию же минуту домой.

Что родители от нее отрекутся, Клару не очень-то волновало. Но та ночь стала для нее последней каплей. Ночь и тот парень. Она так и не смогла опомниться после их разрыва.

Понятно, если бы отец знал еще и о парне, он бы от нее сразу отрекся. Теперь же предполагалось, что здесь, в Чикаго, она начнет новую жизнь. В конце концов, играть в примерную девочку оказалось довольно забавно. Особенно сейчас, когда она собралась идти в самый крутой чикагский «тихий» бар.

* * *

По темному коридору Клара проскользнула к комнате Глории, постучала в дверь. Глория открыла, еще не надев до конца платье, усыпанное золотыми блестками. Она пригласила Клару войти и тихонько прикрыла за нею дверь.

— Я очень сильно рискую, позволяя тебе идти вместе с нами, — сказала Глория. — Но Маркус почему-то считает, что тебе можно верить, что ты нас не продашь.

— Я уже дала тебе слово. — Клара повернула воображаемый ключик в воображаемом замке на губах. Потом высоко подняла брови. — Но я не очень-то уверена, честно говоря, что нам так надо идти в «тихий» бар! Разве это не истинный вертеп разврата?

— Моя подруга Лоррен, — продолжала Глория, оставив без ответа вопрос Клары, — была настолько любезна, что принесла тебе вот этот наряд. — И указала на одежду, разложенную на кровати. — Мне думается, ты не привезла с собой ничего такого, что годилось бы для «Зеленой мельницы».

Клара взяла в руки платье из шифона персикового цвета; низкая талия переходила в каскад расшитых бусинками складок. Прикинула платье на себя, посмотрела в зеркало, с трудом удержавшись от хохота, — подол доходил до середины икр. Даже ее мама сочла бы такое платье немодным.

Откуда Глории было знать, что в Нью-Йорке о Клариных нарядах ходили легенды? Стоило ей появиться в субботу вечером в новом прикиде — и наутро бунтарки гурьбой осаждали магазины на Мэдисон-авеню в надежде купить себе такой же. Среди всего прочего, она работала манекенщицей в магазине «Бергдорф Гудман»[43], демонстрировала новую линию готового платья. Имела право брать себе бесплатно любую одежду с дефектами, хоть от американских, хоть от европейских производителей. Клара устанавливала тогда не просто новые направления в моде, а те направления, которые считались самым шиком.

Но вот к этому платью, напомнила она себе, надо относиться как к костюму в спектакле. Увы, даже при всем том, такие платья носили не позднее 1918 года.

— Это платье… оно такое… красивое.

— Мы решили, что ты не захочешь надеть такое платье, в котором будешь чувствовать себя неловко.

— Я благодарна, что вы оказались такими предусмотрительными, — ответила Клара, тщательно взвешивая каждое слово.

Глория безуспешно пыталась застегнуть жемчужные пуговички на спине.

— Помоги мне, пока сама не оделась.

— Хорошо ли, что оно такое облегающее? — спросила Клара. — И такое ярко-красное?

— Не городи ерунды, — ответила на это Глория.

— Скажи, если я тебя ущипну нечаянно. — У Глории была стройная фигура, но не лишенная известных округлостей, а платье, судя по всему, шили на девушку, у которой совсем отсутствует грудь. — На счет «три» выдохни как можно сильнее. Раз, два, три!

Кларе понемногу удалось застегнуть платье на все пуговицы. Глория издала громкий вздох облегчения и бросилась к туалетному столику. Покрутилась перед зеркалом.

— Ой, мама! Я выгляжу…

— Просто потрясно! Как любите выражаться вы, сумасшедшие бунтарки.

Почему бы не начать вечер с доброжелательного тона, подумала Клара. Тогда ей легче будет как бы нечаянно подложить какую-нибудь свинью Маркусу. Взяла с кровати персиковое платье, надела его через голову.

— Так этот, как там его зовут, и Лоррен будут ждать нас уже на месте? — уточнила она.

— Ну да, в полночь, на углу. Надо спешить.

— Так, значит, они вместе? Ведь ты же…

— Ведь я же — что? — Рука Глории, накладывавшей помаду на губы, застыла в воздухе.

— Ты же помолвлена, — закончила фразу Клара, подходя к столику. — Значит, что-то есть между Маркусом и Лоррен. Я права?

— Рен совсем одинока. И Маркус тоже. Но что совершенно точно — они не вместе.

Глядя в зеркало поверх головы Глории, Клара нанесла тени на веки под глазами.

— Но тогда Бастиан должен безумно ревновать тебя к Маркусу.

— С какой стати ты это говоришь?

— Да потому что ты отправляешься в клуб в таком сексуальном наряде с одиноким мужчиной, но не с Бастианом. — Клара подхватила баночку румян, рядом с которой на столике лежало бриллиантовое кольцо Глории. — Ой! — Она уловила в глазах Глории легкую тень вины. — Так Бастиан просто не знает, куда ты идешь нынче ночью, я угадала?

— Мужчинам и не обязательно знать все, — ответила Глория и спрятала кольцо в ящик стола.

Клара нахмурилась.

— Это не нормально — иметь тайны от того, кого любишь. Прочные отношения в семье должны строиться на взаимном доверии. — Эту мысль она вычитала в каком-то жутко скучном журнале.

Глория выхватила у Клары баночку и принялась яростно нарумяниваться. Щеки у нее были более пухлыми, чем у Клары, которая похудела, ведя полуголодное существование в большом городе. А Глория поныне выглядела сущим ребенком.

Казалось, прошел чуть не целый час, прежде чем Глория снова заговорила с Кларой.

— Я знаю, что мама пригласила тебя сюда помочь мне со свадьбой, со всеми хлопотами. За это я благодарна. Но у меня уже есть свои друзья, своя жизнь и очень солидный жених. И не стоит его беспокоить по каждому пустяку. Поэтому я была бы тебе безмерно благодарна, если бы ты занималась своими делами и не помогала мне совсем. Разве что подскажешь, какой глазурью лучше всего полить торт.

Эта вспышка застала Клару врасплох. Она даже пришла чуть ли не в восторг от Глории, обнаружив, что под сусальной оболочкой горит такой огонь живых чувств. А Клара, с учетом ее прошлого, слишком хорошо знала, как он вспыхивает. Он был похож на бомбу замедленного действия, ожидающую подходящего момента и подходящего человека — вот тогда бомба и взрывается. В тот же миг Клара решила, что поможет Глории высвободить этот огонь, который некогда запылал и в ней самой. Если надо, она готова сама поджечь фитиль.

— Тогда я надеюсь, милая кузина, будет тебе торт. Думаю, он тебе придется по вкусу.

У Глории от удивления глаза округлились.

— Что-то ты слишком умничаешь. Может, пойдем уже?

— Ой, че… то есть тьфу! Я кошелек забыла! — воскликнула Клара.

— У-у-у! Из-за тебя мы опоздаем! А после половины первого туда уже не впускают!

Клара опрометью бросилась по коридору в свою комнату. Не зажигая света, схватила сумочку, которая лежала там, где она ее и оставила, — на комоде. Почувствовала, как что-то упало с сумочки на пол. Деньги. Клара включила настольную лампу и тут увидела, что на пол упали совсем не деньги.

Она подняла сложенный пополам квадратик плотной желтоватой писчей бумаги. Откуда он тут взялся?

Осторожно развернула. На листике чернели три слова, написанные изящным почерком с наклоном:

Я тебя нашел

Клара чуть не задохнулась.

Тени в комнате внезапно словно бы ожили, закружились, затягивая ее в темный омут. Она подбежала к окну, выглянула — нет, невозможно было постороннему взобраться на верхний этаж дома, не привлекая внимания. Совсем уж непонятно! Ее не было в комнате всего несколько минут. Кто же подбросил записку? Кто-нибудь из слуг? Или в доме затаился кто-то посторонний? И самое главное — как удалось этому кому-то отыскать ее здесь?

Клара застыла на месте, сжимая записку в горячей потной ладони. Там кто-то был, за дверью, кто-то подслушивал, чуть-чуть приоткрыв дверь, через щель из коридора падала узкая полоска света. Полоска становилась все шире, шире, шире…

— Клара! Я уж подумала, что тебя здесь убили, так долго тебя нет. — Это оказалась Глория. Вне себя от злости.

Клара спрятала за спину руку, сжимавшую листок.

— Извини, я забыла положить деньги в кошелек.

Глория издала возглас нетерпения.

— Да нам бабки и не нужны. За твою выпивку заплатят мужчины.

— Правда? А я и не знала. Как это любезно с их стороны! Ах! Надо духами себя спрыснуть! — Клара отыскала на туалетном столике флакон «Шанель № 5», оказавшийся поблизости, и схватила его свободной рукой.

Глория сердито сверкнула глазами.

— Я буду ждать у себя. Не больше одной секунды.

Глория выскочила, хлопнув дверью, а Клара снова развернула записку. Без сомнения, кто-то из слуг решил разыграть ее. А может, и Маркус! И толкнули его на это хитроумные, коварные девчонки! Клара спрятала записку в ящик гардероба, где лежало нижнее белье, плотно его закрыла.

Холодный пот, однако, струйками стек на поясницу, и теперь холод понемногу полз вверх по спине. В глубине души Клара уже поняла, что это вовсе не розыгрыш. Совершенно наоборот — все очень серьезно, серьезнее некуда. Она брызнула духами из флакона в воздух, прошла через легкое ароматное облачко и покинула комнату. Невесомые капельки осели на ее коже, распространяя нежный цветочный аромат и помогая скрыть ту тяжесть, которая легла на душу Клары.

6. Лоррен

Лоррен была в бешенстве.

— Это черт знает что! Не можем же мы без конца здесь стоять и ничего не делать! Не на школьном же мы собрании!

Их компания неподвижно застыла у самого танцпола «Зеленой мельницы». Прошли они вполне благополучно (сегодня пароль был «богатый любовник»), но отчего же теперь их одолела такая робость? Рен не терпелось выпить и потанцевать! Глория, со своей стороны, не сводила мечтательного взгляда с эстрады, будто до этой минуты в жизни не видела и не слышала, как исполняют музыку. Клара обводила глазами бар, как шокированная школьница, впервые увидевшая, как плохо могут себя вести взрослые, когда рядом нет детишек. А Маркус… впрочем, совершенно не важно, что именно он делал. Он просто выглядел опытным сердцеедом — этаким крутым парнем, способным вскружить голову любой девчонке.

— Неужели мы не можем хоть вид сделать, будто мы завсегдатаи? — сказала Рен.

— Давайте я пойду угощу Клару первым в ее жизни стаканчиком настоящей выпивки, а вы вдвоем пока потанцуете? — предложил Маркус, обнимая Клару чуть пониже талии.

— Нет! То есть я хочу сказать… — сбивчиво забормотала Лоррен. Что она хотела сказать-то? Почти готова была поклясться, что Маркус весь вечер совершенно искренне ухаживает за Кларой. Например, его рука преспокойно лежала на талии Клары — что-то слишком уж непринужденно и чуточку дольше, чем следует. Не похоже, чтобы он просто играл взятую на себя роль. Казалось, самому Маркусу это доставляло немалое удовольствие. Лоррен следовало бы хорошенько подумать, прежде чем поручать мужчине женское дело. Операцию под кодовым названием «Клара уезжает домой» ей надо было взять целиком на себя. — Я хотела сказать: будет приличнее, если с нею пойду я, а не ты. Совсем не нужно, чтобы все подходящие мужчины подумали, будто Клара уже занята.

— Ах, я ведь пришла сюда не для того, чтобы знакомиться с мужчинами… — И Клара, протестуя, замахала руками.

— А почему бы и нет? Или у тебя там дома остался тайный жених, о котором мы ничего не знаем? — Лоррен надеялась, что Маркус засмеется, однако он, напротив, жадно ожидал, что ответит Клара.

— Я приехала в Чикаго помогать Глории готовиться к свадьбе, а не устраивать свою собственную, — проговорила Клара, поглядывая на стойку бара. — Да и кроме того, я не испытываю интереса к… поглощению незаконных веществ.

— Но здесь это обязательно! — воскликнула Лоррен. — Для «Зеленой мельницы» алкоголь — то же самое, что для твоих коровок молоко.

— Каких коровок?

— Ты всего неделю, как уехала из дому, — расхохоталась Лоррен, — и уже успела позабыть своих любимых коровок?

Клара смущенно покрутила свой золотой браслетик.

— Да нет же. Просто… м-м-м… извините, я на минутку…

Они смотрели, как она пробежала в туалетную комнату и исчезла там, явно стараясь скрыть обиду.

Лоррен снова расхохоталась, очень довольная произведенным эффектом.

— Ладно, нам всем понятно, как она относится к «сухому закону». — Лоррен шагнула на танцпол и потянула Глорию за собой. — Давай же, — уговаривала она. — Чарльстон у нас получится.

— Ой, Лоррен, — простонала Глория, — ты же не умеешь танцевать чарльстон.

— Делай вот так, — сказала ей Лоррен и закрутила бедрами в такт музыке, стараясь вспомнить порядок движений. — Меня научила Виолетта, во время урока физкультуры на прошлой неделе.

Виолетту Лоррен терпеть не могла, но иногда от той бывала и польза. Девочка хвастала всем подряд, как она выучила движения в чарльстоне.

— Я еще никогда не получала такого удовольствия, — рассказывала Виолетта в перерыве между упражнениями.

Прозвучал свисток мисс Вильмы, и девочкам пришлось ленивой трусцой обежать спортзал по кругу. Впрочем, даже это не помешало Виолетте рассказывать дальше.

— Знаете, это такой кайф, — говорила она. — Я в Нью-Йорке видела.

Потом, у фонтанчика с питьевой водой, Виолетта наглядно им все продемонстрировала.

— Вы только представьте себе, будто играет музыка, — обратилась она к столпившимся вокруг девочкам. Движения шли сначала медленно, постепенно набирая темп.

— Похоже на джейберд[44]! — воскликнула Лоррен, понемногу узнавая шаги танца, который они с Глорией в прошлом году разучивали чуть ли не каждый вечер.

— Нет, это куда лучше, — возразила ей Виолетта, и ее ноги стали двигаться стремительно, носки то резко вылетали вперед, то мгновенно отступали назад, и Лоррен оставалось лишь смотреть в немом восхищении и поражаться, как этой нескладной девушке удается так ловко все проделывать. Да еще и без музыки.

Увы, Виолетта не успела показать все до конца, потому что их прервала мисс Вильма.

— Девочки! — вскричала она. — И это называется прерваться на две минуты, чтобы напиться воды! Прекратите эти непристойные выкрутасы, давайте выполнять прыжки!

И вот теперь Лоррен пыталась воспроизвести движения, которые демонстрировала Виолетта, и показать Глории, что такое чарльстон.

— Вот как нужно, — поучала она подругу, дрыгая ногами и стараясь не упасть на пол. Вокруг них десятки других бунтарок танцевали тот же самый танец, чуть-чуть свободнее, чем это получалось у Лоррен. Маркус, стоя в нескольких шагах от площадки, смотрел на них и заливался смехом.

— Ну, не знаю, — с сомнением протянула Глория. — Ты выглядишь какой-то… дерганой.

— Ой, брось! У меня прекрасно выходит. — Лоррен вскинула вверх обе руки и прокричала: — Ну, кто тут остался «сухим», а, Чикаго? — По ее представлениям, именно так и должна была сказать настоящая бунтарка, издеваясь над теми, кто поддерживал «сухой закон».

— Думаю, мне нужна небольшая передышка от чарльстона, — проговорила Глория, не сводя глаз с Лоррен. — По крайней мере до той поры, когда я соображу, как делать это правильно.

— Правильно, кривильно, — ответила ей Лоррен, задыхаясь. — Главное — удовольствие получить.

Маркус подошел к ним и взял Глорию под руку.

— Пойдем, Гло, поднимем по рюмочке за новый облик нашей Клары.

Глория схватила с подноса проходившего мимо официанта чайную чашку и лихо осушила до самого дна.

— Идите вдвоем, развлекайтесь. А я лучше еще немного послушаю музыку, — сказала она и отошла от Маркуса и Лоррен.

С самого начала этого вечера Глория вела себя странно. Лоррен сначала приписывала это волнению, однако Глория, когда волновалась, трещала буквально без умолку, сегодня же из нее каждое слово приходилось чуть не клещами вытягивать.

Ну да ладно, некогда сейчас беспокоиться о Глории. Ведь наступила минута, когда Лоррен удалось остаться вдвоем с Маркусом. Она взяла его за руку и потащила через толпу бунтарок, пока не добралась до стойки. Маркус тут же заказал им обоим мартини. Было что-то очень и очень соблазнительное в том, что мужчина заказывает тебе выпивку — значит, Маркусу она где-то подсознательно должна нравиться.

Если не обращать внимания на то, что он упорно разглядывает какую-то завитую блондинку, сидевшую в конце стойки.

— У меня такое чувство, будто я сейчас на пляже, где-нибудь на Кубе, — крикнула ему Лоррен, стараясь перекричать музыку. И прислонила к его щеке прохладный бокал.

— Ты что?

— А мне показалось, что тебе нужно немножко остыть, — ответила Лоррен, подумав про себя: «Так звучит достаточно соблазнительно, разве нет?»

Маркус хмыкнул, явно не уловив, что она с ним заигрывает. Да разве он не видит, что она надела «оголяющее платье» — телесного цвета, с целым потоком оборок внизу, похожих на русалочий хвост? Глядя на такой наряд, и домысливать много не надо. А он ведет себя так, будто она одета в мешок какой-то. Надо сказать что-нибудь, хоть что-то, если она хочет привлечь его внимание.

— А как ты думаешь, Маркус, как там будет в «тихих» барах, когда мы станем жить в Нью-Йорке?

На этот раз его проняло, даже голова пошла кругом.

— Мы?

Она не собиралась упустить такой шанс. Но не здесь, не сейчас. Правда, если верить «Психопатологии обыденной жизни» Фрейда (а эту книгу Лоррен не без смущения указала как свою любимую в заявлении о приеме в колледж Барнарда), у нее, вероятно, прорывалось наружу что-то подсознательное. А когда же еще заронить в его голову нужные семена: они, чикагские изгои, вместе в Нью-Йорке, вдвоем. Она наклонилась ближе к Маркусу.

— У меня есть один секрет, я тебе позже скажу.

— Обожаю стóящие секреты, — сказал он, высоко подняв брови.

Рен уже готова была открыть ему тайну, не известную пока никому, кроме ее родителей, и тут кто-то врезался в нее сзади, резко толкнув прямо в объятия Маркуса. Она увидела прямо перед собой глубокую синеву его глаз, лица их оказались совсем рядом, и Лоррен не удержалась — подалась вперед и поцеловала его.

Едва их губы соприкоснулись, Маркус отпрянул.

— Что это ты?

— Ах, да я… — промямлила она, глубоко уязвленная. Такой реакции она от него не ожидала. — Наверное, это джин ударил мне в голову.

— И давно ты стала такой слабачкой? — Этот насмешливый тон больно ранил ее сердце.

Она принужденно рассмеялась и шутливо ударила его по руке, но дело уже было сделано. Как она могла быть такой дурочкой? Вести себя так безрассудно? Маркус теперь никогда не будет держаться с нею по-прежнему, раз он увидел, что она к нему неравнодушна.

Разве бывает еще хуже? Лоррен обернулась и тут же скривилась. Конечно, бывает: к ним снова подходила Клара.

— Что тут произошло, пока меня не было? — спросила она, устраиваясь на табурете между ними. — У вас обоих такой вид, словно вы прямиком с похорон.

— Самый удачный повод, чтобы еще разок выпить. — И Маркус подозвал бармена.

— Маркус, я ведь совершенно ясно сказала… — замахала было руками Клара.

Маркус заставил ее умолкнуть, приложив палец к ее губам.

— Неужели вам не известно, что невежливо отказываться, когда джентльмен угощает?

— А вам разве неизвестно, что невежливо не считаться с желаниями самой дамы? — Она пальцем поманила бармена. — Мне, пожалуйста, сельтерской воды. С ломтиком лимона.

Лоррен была потрясена. Она только что села в такую жуткую лужу, а Маркус как ни в чем не бывало уже обхаживает эту деревенскую дуру!

Она собралась было все бросить и отправиться на поиски Глории, как к Маркусу вдруг подошел высокий молодой человек в белом смокинге.

— Истмен!

— Фредди Барнс! — расплылся в улыбке Маркус. — Страшно рад видеть тебя, дружище! — Они обменялись крепким рукопожатием.

— Ни разу не видел, чтобы ты нос высовывал из школы с тех пор, как прошлым летом я обыграл тебя в теннис, — сказал Фредди. — Где ты пропадал? Нельзя забывать старых школьных друзей, пока не поступишь хоть на первый курс колледжа. — Потом обратился к Лоррен и Кларе: — Истмен всегда любил шляться где попало, а теперь…

— Не обращайте на Фредди внимания, — перебил его Маркус. — У него жуткие манеры, и вообще он страшный невежа.

— Это я невежа? — возмутился Фредди и протянул руку Лоррен. — Прошу прощения, если чем-нибудь вас обидел. Меня зовут Фредерик Барнс.

— Лоррен Дайер, — представил девушку Маркус.

Лоррен понравилось, как незнакомец бережно пожал ей руку.

— Дайер? — удивленно поднял брови Фредди. — А ваш отец — Патрик Дайер? Вы живете в особняке Дайера, в центре?

— Папе нравятся высокие дома, — сказала Лоррен, смущенно откашлявшись.

— А это Клара Ноулз, — продолжил представлять девушек Маркус. — Приехала к нам из провинции.

— Она занимается коровами, — мгновенно добавила Лоррен.

Фредди взял Клару за руку и сказал:

— Вы похожи на полевой цветок — глаз радуется, увидев вас в этом скучном кабаке.

Клара засмеялась, а Лоррен захотелось выплеснуть на эту деревенскую дурочку остатки своего мартини.

— Да не слушайте вы Фредди, — отмахнулся от приятеля Маркус. — Он так любит болтать, что его согласились принять следующей осенью в Принстон[45].

— Для студента Колумбийского университета ты слишком уж важничаешь, — не остался в долгу Фредди. — Мы там с ребятами в покер играем, присоединяйся к нам.

— Ты решил с них немного шерсти состричь? — бросил Маркус.

— Ну, в этом ты должна разбираться, — обратилась Лоррен к Кларе. Та посмотрела на нее, не понимая, о чем речь. — Ну, «у Мэри был барашек»[46] и так далее.

— Клара, — сказал Маркус, учтиво ей поклонившись, — надеюсь, ваш бокал опустеет к тому времени, когда я вернусь. — После чего удалился вместе с Фредди.

Лоррен чуть не плакала. Мало того, что Маркус ее отверг, так теперь еще она должна сидеть с этой кузиной неотесанной.

— Глория мне говорила, что вы уже бывали здесь раньше, — вежливо сказала Клара. — А не беспокоит ли тебя то, — она оглянулась по сторонам и понизила голос, — что здесь есть преступники?

Лоррен пригубила мартини и рассмеялась, будто тут и говорить было не о чем.

— Просто не нужно лезть в чужие дела, — самоуверенно ответила она. — Не надо связываться с теми, кто торгует наркотиками, продает из-под полы спиртное, с ворами и полицейскими, и все будет тип-топ.

— Типа чего? — растерянно переспросила Клара.

Лоррен не снизошла до ответа: не объяснять же бунтарский жаргон, когда вокруг и так сплошные бунтарки. Вот это было бы совершенно не тип-топ.

— Ах да! И не приближайся во-он к той кабинке, — она показала на обитую зеленым плюшем кабинку в углу зала.

— А почему? Кто это там сидит? — поинтересовалась Клара, приподнимаясь на цыпочки, чтобы получше разглядеть.

— Не нужно туда смотреть! Хуже этого и придумать ничего нельзя! — прошипела Лоррен сквозь зубы. — Личный столик Аль Капоне[47]. Он так сидит, чтобы видеть оба входа в зал. Если нагрянет полиция, может сразу нырнуть в потайной люк за стойкой.

— Боже правый! — Клара глупо захлопала своими огромными глазищами.

— Это ты увидела того, кто сидит с ним рядом, красавца с типично итальянской внешностью? Это сын его ближайшего помощника, Карлито…

— Да нет, меня удивили… вон те! — выпалила Клара, расширившимися глазами глядя на кого-то позади Лоррен.

Лоррен обернулась и без всякого удивления увидела чернокожего, отплясывавшего чарльстон с белой женщиной — ну, Клару такое зрелище могло шокировать. Лоррен готова была посмеяться над наивностью Клары, но тут разглядела эту пару внимательнее и узнала наконец женщину.

Глория!

Клара схватилась рукой за горло.

— Я не знала раньше, что Глория настолько… без предрассудков. Я хочу сказать, в смысле межрасовых отношений.

— Этого и я не знала.

Лоррен не могла отвести взгляд от Глории. Та выглядела сногсшибательно, как алый мак среди целого поля бурьяна, колеблемого ветром. Ей никогда не приходилось видеть Гло такой раскованной, беззаботной, совершенно не интересующейся тем, что подумают о ней другие. И что подумает она — Лоррен, лучшая подруга. С улыбками и смехом Глория танцевала так легко и непринужденно, словно родилась и выросла на танцполе.

— Глория — редкостная девушка, правда? — сказала Клара, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Не уверена, что сюда подходит слово редкостная. — Лоррен снова повернулась лицом к стойке. Она уже насмотрелась, хватит. — Лучше сказать такая, у которой есть все на свете.

— Ах нет — я не говорю о состоятельной семье, отличных оценках и о том, что она красива, как дива с картин прерафаэлитов[48]. — Клара помолчала, выдавливая лимон в стакан газированной воды. — Она из тех редких девушек, кто может иметь благородного жениха, который ждет дома, приятеля-красавца, который всегда готов исполнить любую ее прихоть, а танцевать, тем не менее, со знаменитым пианистом из негритянского джаза. Правду говоря, это не просто большая редкость, это уже нечто совершенно исключительное.

У Лоррен окончательно испортилось настроение. Глория исключительная, а вот она сама… она… совершенно обыкновенная. А это уже полная катастрофа.

— Ну, — проговорила она вслух, поправляя прическу, — ее жених считает «тихие» бары «притонами разврата». Если б он узнал, где она сейчас и чем занимается, он поступил бы совсем не благородно. Да и Глория не казалась бы такой уж исключительной.

Песня закончилась, на танцполе раздались аплодисменты, и Лоррен увидела, как пианист целует Глории руку. Лоррен мгновенно захотелось выскочить туда и утащить Глорию прочь, но что-то мешало ей так поступить. Что именно мешало — этого она и сама не в силах была понять.

— Я восхищаюсь тем, какая ты замечательная подруга, Рен. Иногда добрая подруга просто необходима, чтобы придать сил и смелости сделать что-нибудь такое, на что сама, в одиночку, ни за что не отважишься. — Клара дотронулась до плеча Лоррен. — Это ведь ты помогла Глории сделать короткую стрижку, верно?

— Без меня она бы просто не смогла ее сделать, — ответила Лоррен, просто констатируя факт.

— В том-то и дело. Глория явно берет с тебя пример. А почему бы и нет? Ты ведешь себя как взрослая. Ты гораздо глубже судишь об окружающем мире, а ей как раз этого, увы, недостает. Но именно поэтому на тебе лежит и ответственность — ты должна присматривать за нею.

Лоррен недоверчиво посмотрела на Клару. Конечно, она и сама в глубине души давно знала о себе то, о чем Клара сказала вслух, но с чего это ей опекать Глорию? Им обеим по семнадцать, и Гло вполне способна принимать решения самостоятельно.

— Если кто и должен за ней присматривать, так это ее жених, — сказала Лоррен. Сказала и сразу залилась краской. — Но и мне, разумеется, она небезразлична, она мне все равно что сестра.

— А своей сестре ты бы не позволила зайти с тем мужчиной дальше чарльстона, верно? — спросила Клара таким тоном, что ответ был уже вполне очевиден им обеим. — По крайней мере жениху надо дать возможность честно за нее побороться.

Лоррен очень не нравился тон Клары, и все же в советах этой деревенщины, пожалуй, было что-то разумное. Если она и в самом деле лучшая подруга, то не должна допустить, чтобы Глория рисковала своим будущим. С другой стороны, посвятить во все Бастиана было бы совершенно чудовищным предательством. Если только ему станет известно, что Глория была в «Зеленой мельнице» и танцевала с посторонним мужчиной (уж не говоря — чернокожим!), кто знает, что он натворит?

Впрочем, это Лоррен знала. Немедленно разорвет помолвку.

— Ой, посмотри, Маркус возвращается! — Клара заметно оживилась.

Она не ошиблась. Лоб блестит от пота, глаза посоловевшие, некогда тщательно выглаженная сорочка измята. Похоже, радоваться ему было не с чего, но он был заметно оживлен, возбужден как никогда. У Лоррен бешено забилось сердце, она даже приложила руку к груди.

— Впредь я уж такой ошибки не совершу, — сказал Маркус. — А это что? — спросил он, посмотрев на Клару. — Пустой бокал?

— Если вы желаете наполнить его сельтерской, мистер Истмен, будьте любезны.

— Лучше потанцуем, — предложил он, увлекая Клару за собой.

— Ой, нет! Такое я никогда не смогу танцевать…

— Никаких возражений и слушать не стану!

Лоррен подтолкнула их обоих. «Пусть себе танцуют», — мрачно подумала она. Оглянулась вокруг: не найдется ли кого-нибудь, кто угостил бы ее еще рюмочкой? Да только кто?

И вдруг что-то привлекло ее внимание. Затылок Глории. Лоррен уже хотела окликнуть подругу, но тут ее снова что-то остановило. Глория наклонилась над столиком в углу зала, целиком поглощенная разговором все с тем же чернокожим пианистом. Они так смотрели друг на друга, будто в клубе, кроме них, и не было никого больше. Лоррен потрясенно наблюдала за тем, как Глория отбирает у пианиста бокал и осушает до дна.

И только сейчас Лоррен сообразила, что Глория опять не надела кольцо! Зал поплыл у нее перед глазами, превращаясь в разноцветный бурлящий и гремящий водоворот. Ведь это же Лоррен первой коротко остригла волосы, это она не была связана словом ни с одним мужчиной, это к ее услугам были все удовольствия в мире. Глория уже определила свое будущее, добилась желанного обручального кольца, заполучила себе завидного жениха. А сейчас флиртует с каким-то нищим негром-музыкантом, просто потому, что ей можно? А Лоррен даже не удалось добиться, чтобы Маркус поцеловал ее, не говоря уж о том, чтобы влюбился!

Голова кружилась все сильнее и сильнее. Едва владея собой, Лоррен вцепилась в стойку бара, пытаясь прийти в себя. И вдруг ощутила на своем плече чью-то дружескую руку.

— Рен, тебе что, плохо? — Она подняла взгляд и с трудом разглядела перед собой Клару. — На вот, выпей. Давай, давай, тебе сразу станет лучше.

Лоррен отхлебнула прохладной, с колючими пузырьками, сельтерской.

— Спасибо.

— Я углядела тебя с танцпола. Ну ты меня напугала!

Лоррен похлопала глазами, глядя на Клару как будто в первый раз. Может, ей не стоило так резко обращаться с Кларой? И что с того, что она приехала из глухой деревни? Она очень милая, а сердце у нее доброе. Она дала Лоррен воды, тогда как Глория — лучшая подруга! — бросила ее и болтает с пианистом. А не было бы пианиста, болтала бы с Бастианом. Глория ясно давала понять: мужчины важнее подруг. Как это невыносимо жестоко!

— Иногда такие ночи очень сильно утомляют, — сказала ей Клара, перекрикивая стоящий вокруг галдеж. — В Чикаго совсем не так, как в моих родных краях. Хотя Глория, кажется, чувствует себя здесь буквально как рыба в воде, разве это не здорово?

— И правда здорово, — согласилась с нею Лоррен.

Клара осталась единственным здравомыслящим человеком в ее мире, который вдруг пошел вразнос. Оказалось, что Клара на самом деле — настоящая Хорошая Девочка. А Маркус никогда не влюбится в такую зануду, так что ревновать к ней совершенно незачем.

Наверное, Лоррен не стоит так уж торопиться спровадить Простушку Клару домой. Ведь случись так, что правда о Глории выплывет наружу, какова ни была эта правда, лучше уж пусть это будет делом рук Клары, а не ее собственных. Тогда Лоррен хотя бы не будет чувствовать себя подлой предательницей.

7. Глория

Глории уже не раз снились огни «Зеленой мельницы». Виделось, как она бросает кольцо с бриллиантом в уличный водосборник, будто монетку в фонтан. Но прежде всего она видела во снах руки Джерома Джонсона.

Теперь, снова оказавшись в этом «тихом» баре, который был притчей во языцех, она задала себе тот же вопрос, что и в первый раз: «Зачем я здесь?» Напомнила себе, что теперь ей должно быть легче: волосы подстрижены так, как здесь принято; она знает, как нужно заказывать мартини; даже Лейф, бармен, был ей знаком. Глорию тревожило только присутствие Лоррен и Клары.

Как только вошли в бар, Глория улизнула от них. У нее не было ни малейшего желания наблюдать в тысячный раз, как Лоррен изо всех сил выпендривается перед Маркусом. А уж Клара лучше была бы на расстоянии пушечного выстрела, не ближе.

Оркестр доиграл до первого перерыва, и Глория смотрела, как Джером Джонсон встает со своего места за фортепиано, поправляет галстук-бабочку и падает в объятия роскошной негритянки.

У Глории сердце ухнуло куда-то вниз. Она сразу узнала ту самую роскошную молодую негритянку, которую видела и в первый раз — ту, что была в серебристом балахончике. На этот же раз ее высокую стройную фигурку облегало шелковое платье бронзового цвета, украшенное по подолу блестящей черной бахромой. В черных волосах поблескивала красной медью заколка, оттеняя гладкую блестящую кожу. На вид она была не старше Глории, может, даже на годик младше. А рука ее сейчас нежно обвилась вокруг талии Джерома Джонсона.

Ну как это Глория могла быть такой дурочкой? О чем только она думала — что этот чернокожий пианист так вот в нее и влюбится? Что она сможет отказаться от данного Бастиану слова и привести к себе домой на семейный обед мистера Джерома Джонсона? В высшем свете было неслыханно, чтобы белая девушка встречалась с негром, а уж для девушки из семьи Кармоди даже находиться рядом с чернокожим — ужасное преступление. Уж лучше родить незаконного ребенка от Бастиана, что, впрочем, при нынешнем состоянии их отношений было почти невероятно.

Как бы то ни было, будущее Глории предрешено, и уж теперь его никак не изменить. Она не вправе подвести свою семью — она ведь дала слово и маме, и самой себе. А сегодня вечером единственной ее целью было немного забыться и развлечься, пока до свадьбы остается хоть какое-то время. Глории приходилось постоянно напоминать себе об этом.

Она отвернулась, не в силах больше ни секунды смотреть на Джерома Джонсона. Вообще-то ей следовало уйти отсюда немедленно, пока она не обернулась и сгоряча не совершила непоправимую ошибку.

— Шикарная прическа, — проговорил ей на ухо приятный баритон. — Не хотите потанцевать?

Ей бы надо было не обратить внимания на этот голос или возмутиться, а то и дать ему пощечину за подобный небрежный тон. Но стоило ей разок взглянуть ему в лицо, и ноги сразу подкосились. Он же крепко обхватил ее обнаженные плечи, словно собирался исполнить блюз на спине Глории. В эту минуту зазвучала новая мелодия. Из граммофона полились медленные звуки песни:

Больше нет ни неба, ни роз, ни света, Радуга поблекла, и роса не блестит. Ангел мой, даривший мне и зиму, и лето, Без тебя могу теперь я только грустить, Когда ты ушла.

Строчки Ирвинга Берлина[49] говорили за Глорию то, что сама она не в силах была вымолвить.

Хотя, если на то пошло, что она могла бы сказать? У Глории было такое чувство, будто это она потеряла Джерома, вместе со всем тем, что могло бы их ожидать вместе, но ведь он никогда ей и не принадлежал. Она совершенно ничего не знала об этом чужом человеке, к которому ее так неодолимо тянуло, ничего не знала ни о его жизни, ни о семье. Она положила руки ему на плечи, а ноги тем временем стали двигаться, словно жили сами по себе. Прикосновение Джерома волновало ее, пьянило, кружило голову. Его сильные руки обнимали ее, а свежее дыхание обдавало теплом шею.

Песня закончилась. На мгновение в зале воцарилась тишина, в которой слышно было только шуршание иглы на доигравшей пластинке, потом Глорию снова оглушил галдеж толпы.

Она чувствовала себя так, будто только что очнулась от долгого сна. Слегка отодвинулась, но Джером снова взял ее за руку.

— Спасибо за танец, деточка.

И тут же ускользнул, направился в кабинку у стены, даже не взглянув на Глорию, а она смотрела ему вслед. Должно быть, решила она, это его манера флиртовать, разыгрывая из себя этакую ледышку. Но ведь, если подумать, здесь абсолютно все играли в такую игру. Да и она сама, с новой прической под стать новым манерам, неужели не сможет быть достойной партнершей?

Она прошагала прямо к его столику и села напротив Джерома. Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза, Джером молча затягивался сигаретой. Все разделявшее их небольшое пространство было наполнено табачным дымом, нервным напряжением и жаром тел.

— Что вас привело сюда, деточка? — спросил он наконец.

Глория сразу ощетинилась. Если она чуть моложе, это не значит, что она потерпит подобную снисходительность.

— Почему вы все время называете меня так?

— Как?

— Деточкой.

— Вот вы сами и ответили на мой вопрос, — усмехнулся он, выдохнув новую серию белых колец дыма.

— Тогда скажите, почему я пришла сюда, раз вы это знаете лучше меня самой.

К ним подошла официантка, поставила на столик стакан виски. Джером ей подмигнул, официантка послала ему воздушный поцелуй. До Глории, наблюдавшей эту нехитрую сценку, наконец дошло: Джером Джонсон каждый день встречает миллион девушек, точно таких же, как она. Девушек, которые с ним курят, пьют, хохочут — возможно, делают и другие вещи, не столь невинные. Подыгрывать им — такая же его обязанность, как играть на пианино. И они попадались в его ловушку, как доверчивые мышки. Как и она сама.

Но ведь Глория не все — она другая. Ну, по крайней мере, так ей хотелось думать.

— Вы пришли сюда, — заговорил он, сделав большой глоток виски, — доказать себе, что вы уже больше не ребенок. Хотя сами отлично понимаете: вы пока самый настоящий ребенок.

Глория изо всех сил старалась не выйти из себя. Щеки у нее запылали.

— Я уже давным-давно не ребенок, — сердито возразила она. — А вам сколько лет? Девятнадцать? Двадцать? Вы сами еще не стали мужчиной. А я пришла сюда, если вам так интересно, ради музыки.

— Музыки? — захохотал Джером, хлопая по столу ладонью. — Что можете вы знать о музыке? Капризная девчонка из богатой белой семьи.

Глория в ярости вскочила с места. Еще никогда в жизни никто не осмеливался говорить с ней так грубо! Она понимала, что нужно просто уйти, присоединиться к подругам у стойки и от души посмеяться над этим дерзким, невоспитанным простолюдином…

Она поймала себя на том, что рассуждает точь-в-точь как мама. Чтобы доказать, что она не такая, ее подмывало поцеловать Джерома. Страстно желая этого, Глория все же не хотела выглядеть сумасшедшей. Она просто села с ним рядом.

— Могу поспорить, что в музыке я понимаю больше, чем любая другая девушка в этом баре, хоть белая, хоть какая угодно.

Он придвинулся чуть ближе, задевая ее обнаженное бедро шершавой тканью брюк. Все черты его лица несли на себе отпечаток силы: форма носа, линия щек, квадратный подбородок. А вот взгляд был очень мягким, и его густо-карие глаза едва не гипнотизировали Глорию.

— Вы, деточка, знаете о музыке только то, что написано в старых пыльных книжках, которые читают в частной школе для девочек. Можете узнать симфонию Бетховена или концерт Моцарта. Можете пересказать либретто «Богемы», потому что у ваших родителей есть своя ложа в театре. И песня, под которую мы танцевали, вам знакома — ее вы слышали по радио. — Он помолчал, поправил упавшую на глаза Глории челку. — Держу пари, вы даже не знаете, кто ее написал.

Сердце у нее билось так громко, что даже заглушало мысли.

— Песня называется «Когда ты ушла от меня», а написал ее Ирвинг Берлин.

Глаза Джерома блеснули, но он лишь пожал плечами.

— Это не меняет сути дела, детка. Вы пришли сюда только потому, что вам кажется, будто в этом проявляется ваша свобода. Вы удрали сюда без разрешения папочки, на что не отваживаются ваши юные школьные подружки. Вы слушаете, как чернокожий играет негритянскую музыку, и пачкаете свои белоснежные ручки, — сказал он, схватив ее за руку. — Но сегодня же ночью личный шофер отвезет вас домой, к родителям. Туда, где вы в полной безопасности. Туда, где в ваше распоряжение предоставлены все блага мира. И все же свободы у вас нет, деточка. Быть свободной вы не сумели бы, даже если бы ваша жизнь была поставлена на карту.

Глория понимала: если она сейчас расплачется, то он убедится, что она и есть та беспомощная девчонка, какой она ему представляется. Почувствовала, как жжет ее прикосновение его ладони. В душе Глории что-то пробудилось, этой ночью там разгорелся какой-то уголек, словно чиркнувшая во тьме спичка. Она подалась вперед, едва не касаясь губами его горла.

— Очень жаль, что вы не слышали, как я пою, — сказала она шепотом.

Потом молниеносным движением схватила со стола его стакан, залпом проглотила виски и грохнула по столу пустым стаканом. Вытерла губы тыльной стороной ладони и резко поднялась.

Глория повернулась, чтобы красиво уйти, и столкнулась нос к носу с роскошной негритянкой. Той самой, с которой недавно миловался Джером. Вблизи девушка производила еще более ошеломляющее впечатление, сияя бархатными карими глазами.

Глория испытала горькое разочарование. Она так лихо хватила полстакана виски, а ее тут же отодвинули на второй план — и кто? Любовница Джерома Джонсона.

— Прошу прощения, — пробормотала Глория, потупив глаза.

— Не шибко трудись. На этот раз, — ответила девушка, уселась на то место, где только что сидела Глория, и ущипнула Джерома за щеку.

Глории хотелось как можно быстрее исчезнуть из бара. Да только тогда получится, что он выиграл: это будет точно по-детски, о чем он ей и говорил. «А что бы сделала на моем месте настоящая бунтарка?» — задала себе вопрос Глория. Пошла бы к стойке бара. Естественно.

К счастью, ни друзей, ни кузины там не было. Глории очень не хотелось ничего им объяснять. Она сама еще не сумела разобраться в своих чувствах. К ней на помощь пришел Лейф, сняв лишний камень с ее души. Доброжелательно подмигнул ей, как старой знакомой.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка, вы только посмотрите! Девственница превратилась в настоящую царицу Савскую!

Несмотря на все свои огорчения, она сумела выдавить улыбку.

— Это только ради вас, Лейф.

— За это вам полагается мой фирменный мартини. За счет заведения.

Пока Лейф деловито смешивал коктейль, Глория помимо воли оглянулась на только что оставленную ею парочку. Ну, конечно — Джером был поглощен захватывающей беседой со своей роскошной подругой.

Внутри Глории вдруг вырос до громадных размеров такой порок, как любопытство. Когда Лейф подал ей напиток, она услышала свой голос:

— Спасибо, Лейф. У меня к вам вопрос.

— Давайте его сюда! — воскликнул тот, роняя в бокал маслины.

— Просто интересно — кто эта красавица, которая весь вечер ходит следом за пианистом? Какая-нибудь поклонница?

— Можно и так сказать, — с ухмылкой ответил Лейф. — Это Вера. Одна из самых ярых бунтарок Города на всех ветрах[50]. По случайности, она же — младшая сестренка Джерома Джонсона.

Глория чуть не подавилась мартини.

Прежде чем она успела изобразить на лице полнейшее безразличие, на сцене поднялся невообразимый гвалт. Кармен Дьябло, ведущая певица джаза, в ярости кричала что-то, но слов из-за царившего в баре шума было не разобрать. Глория видела, что певица поднялась на сцену, театрально разорвала украшенную павлиньими перьями шляпку и швырнула ее в толпу, громко завопив: «Я ухожу!» — после чего унеслась прочь.

Голоса в зале на минутку смолкли. Глория краем глаза заметила, как из-за столика Аль Капоне встал один из сидевших там мужчин — Карлито, ловелас и гангстер, любимый герой бульварной прессы, — подошел к Джерому и прошептал ему что-то на ухо.

Джером скривился — ему, вероятно, очень не понравилось то, что сказал Карлито. В зале возобновился обычный шум, и тут Глория почувствовала, как в ее обнаженную спину воткнулся чей-то палец.

— Леди не должны так таращиться, — проговорил Лейф, когда Глория повернулась к нему лицом.

— Я теперь бунтарка, а не леди.

— Хотите мудрый совет от человека, который чего только не повидал? — сказал ей Лейф с сочувственным взглядом. — Чтобы сделаться заправской бунтаркой, одной короткой стрижки маловато будет.

Глория вздохнула. Она понимала, о чем говорит Лейф, только ей очень не хотелось с этим соглашаться. Увы, это правда, ей никогда не стать настоящей бунтаркой. Может, удастся сделать еще несколько вылазок в «Зеленую мельницу», но как только она побывает у алтаря, путь сюда ей уже будет заказан.

Лейф подтолкнул к ней еще один стакан с каким-то напитком, но Глория отмахнулась.

— Думаю, на сегодня с меня достаточно.

— А не все только вам одной, Рыженькая, — подмигнул ей Лейф; из-за спины Глории мигом протянулась черная рука и схватила стакан.

— Он все правильно понял.

Джером. Она рукой ощутила гладкую ткань его костюма, но не повернула головы. Сосредоточилась на том, чтобы зубами вытащить из маслины косточку.

— Так вы, стало быть, певица? — спросил он, отпив виски.

Она резко кивнула.

— И что же я услышал бы, окажись вы на сцене?

— Мой голос, — холодно ответила Глория. Она не сомневалась, что он усмехается, но не отрывала взгляда от маслин.

— Позвольте мне спросить иначе: какую песню услышал бы я, если бы попросил вас спеть? Чисто гипотетически. Ну, скажем, что-нибудь из репертуара школьного хора?

Он это серьезно? Хватит, дерзостей от него она наслушалась достаточно. Глория резко повернулась на табурете.

— Я бы выбрала «Блюз разбитого сердца». Чисто гипотетически.

— Вот как? — В его темных глазах промелькнул намек на одобрение. — За эту песню не взялась бы даже наша вокалистка. Теперь уже бывшая.

— Вы хотите сказать, она недостаточно хорошо пела, чтобы исполнять песню Бесси Смит[51]?

— А вы хотите сказать, что можете петь лучше?

— Превзойти Бесси Смит — вряд ли, а спеть лучше, чем Кармен, — да пожалуйста! — Глория не отвела взгляда. Она не была на сто процентов уверена, что сумеет подтвердить сказанное делом, у Кармен был очень сильный голос. А кто такая Глория? Девчонка, которая поет такие песни, как «Блюз разбитого сердца», — она выучила песню с пластинки, старательно спрятанной под подушкой, чтобы мама не нашла и не отобрала. И поет только в своей спальне. Все для той же подушки.

Но знала она и другое: для бунтарки, помимо обязательной короткой стрижки, непреложным правилом было никогда не теряться, о чем бы ни зашла речь. Лучше уж проявить напускную уверенность, чем растеряться.

— В таком случае успехов вам, деточка. — Джером допил свой стакан, встал, и в этот момент к ним подошел другой негр. Глория узнала его: трубач джаза.

— Слышь, приятель, тут Карлито разбушевался. Говорит, если мы не раздобудем к следующей неделе новую вокалистку, которая сможет выйти на эстраду и спеть весь репертуар, то нам конец. И сдается мне, он имел в виду не только этот бар.

— Ну и что? — пожал плечами Джером. — Позовем подругу моей сестры — как ее? — Милдред. Угу, она вполне вытянет.

— Ты с ума сошел? — Трубач схватил Джерома за плечи и крепко встряхнул. — Милдред — это ж чучело! С ней нас погонят вон с эстрады. Карлито сказал, ему нужна смазливая мордашка — и никак иначе. А уж если Карлито говорит «смазливая мордашка», он имеет в виду и все остальное не хуже. А Милдред похожа на дикого кабана… и то, когда она в хорошей форме.

Сердце у Глории гремело, как колокол, руки дрожали. Сейчас или никогда!

— Я возьмусь за это.

Оба музыканта обернулись и вытаращились на нее. Трубач смерил ее взглядом с головы до ног.

— Ну, вот это как раз то, что Карлито называет «смазливой мордашкой». — Он усмехнулся. — А вы кто такая и откуда? Да, и самое главное — вы под музыку-то петь можете?

— Меня зовут Глория Кар… Глория Карсон. Я приехала из провинции, из такого глухого городишки, что там никто не знает, что это за штука такая — джин. Вот я и приехала, просто попробовать его. И еще чтобы сделаться знаменитой певицей. А значит… — она похлопала ресницами, игриво глядя на трубача, — я от всей души надеюсь, что сумею петь под вашу музыку. Иначе за каким чертом я сюда ехала?

— Мне эта девушка нравится! Где ты ее откопал? — И Трубач подмигнул Глории.

— Он нашел меня на углу, я там пела, чтобы заработать денег на ужин.

— Надеюсь, вы неплохо поужинали.

— Было бы еще лучше, если бы вот он не появился. — Глория метнула на Джерома взгляд, словно говоривший: «Ну-ка!» — «Ну-ка, испытай, на что я способна. Ну-ка, посмей теперь назвать меня деточкой. Богатой белой девчонкой. Или сказать, что я прикидываюсь».

Хотя именно такой она и была на деле.

Она и сама не могла бы объяснить, что это на нее нашло. И с какой это стати ей вдруг вздумалось назваться Глорией Карсон. Ну, что приехала из деревни — это она просто украла у Клары. Один внутренний голос уже был готов пойти на попятную и заявить, что все она лжет. Другой восхищался тем, как быстро она соображает. Но ставки уже сделаны. Надо метать кости.

Джером, казалось, целую вечность смотрел на нее молча.

— Прекрасно. Согласен на одно прослушивание. — Глория уже готова была завизжать от восторга, но тут он добавил: — Завтра вечером. Ровно в восемь.

Именно на это время мама назначила обед для девушек, начавших выезжать в свет в этом сезоне. И пригласила к ним в дом десятки гостей и репортеров колонок светской хроники. Не быть там Глория просто не могла.

— Я не могу завтра вечером. У меня…

— Завтра вечером, в восемь часов, — отрезал Джером. — В противном случае, как я понимаю, мне никогда не удастся услышать «Блюз разбитого сердца» в вашем исполнении. — И направился к эстраде готовиться к следующему отделению.

Он будет играть до самой зари, когда Глория уже уютно устроится под розовым одеялом и не сможет сомкнуть глаз, со страхом думая о том, что ей никак не попасть в «Зеленую мельницу» завтра вечером. И никогда больше не увидеть Джерома Джонсона.

8. Клара

Клара посмотрела в зеркало, как она выглядит без всякого макияжа, и испытала прилив раздражения.

Сегодняшний обед — сборище напыщенных девиц, дебютанток высшего света, и их мамаш — требовал только одного: благовоспитанно положить ногу на ногу и с восторгом обсуждать турнир по крокету в загородном клубе да недавние помолвки. В обычных условиях подобное сборище вызвало бы у нее только желание наговорить всем кучу дерзостей. И все же лучше такой обед, чем прозябание на ферме. Мало того — если она действительно хочет устроиться здесь и начать новую жизнь, к такому приему надо отнестись со всей серьезностью. Ей впервые предоставляется возможность показать во всем блеске Новую Клару в Чикаго. Хорошую Девочку Клару. Святую Клару. Артистку Клару.

Но из этого не следовало, что нельзя сперва принять порцию жидкости, которая придает храбрость. Она выдвинула ящик с нижним бельем, порылась в нем и вытащила на свет божий невинный розовенький носочек с белыми глазками по краям — там хранилась плоская бутылочка джина. Открутила колпачок и запрокинула голову.

И остановилась, едва пригубив.

Если уж стараться соответствовать новому имиджу, то весь этот вечер она должна быть совершенно трезвой.

Старинные напольные часы пробили восемь, и в тот же момент рассыпался настойчивой трелью звонок у входной двери. Раздумывать было уже некогда. Клара поспешно подкрасила черной тушью ресницы, провела по губам ярко-розовой помадой — надо же когда-то привыкать — и помчалась вниз по лестнице.

— А, вот и ты, милочка, — приветствовала Клару тетушка Би, которая сторожила вход в гостиную, бдительным оком надзирая за всеми входящими. Клара знала, что тетушка одобрит ее легкое бледно-голубое платье с цветочками и туго затянутой талией. Его она позаимствовала из шкафа Глории. Без спросу. — Не могу не отметить, что ты очень мило выглядишь.

— Ну, до вас мне очень далеко, — ответила Клара, изобразила намек на реверанс и прошла в следующую комнату, а тетушка — сразу вслед за нею.

По комнате кругами вышагивали маменьки с дочками — представительницы самых известных семей Чикаго. Девушки выглядели точно так, как Клара себе и представляла: худые, бледные, с ничего не выражающими глазами, а уж наряжены, словно елочные игрушки — сплошь разноцветные оборочки, да бантики, да кружева. На этом фоне почти неприлично смотрелись девушки, которые выглядели на свой возраст: без макияжа в стиле «вамп», без повадок роковых женщин. Они неловко жались кучкой в углу, как школьницы (каковыми они, собственно, и были).

Стоило посмотреть и на маменек — точно таких же, как доченьки, разве что пополнее и чопорнее. Маменьки собирались группами, стараясь перещеголять друг дружку сверкающими побрякушками, усыпанными алмазами, да столь же ослепительными списками достоинств своих дочек.

— Дамы, дамы! — прощебетала тетушка Би. — Позвольте представить вам почетную гостью сегодняшнего вечера — мою племянницу Клару Ноулз, которая приехала к нам в гости на длительный срок.

Все, не скрывая интереса, критически оглядели Клару, будто манекен, выставленный в витрине магазина на всеобщее обозрение.

— А где же другая почетная гостья? — послышался чей-то мелодичный голосок.

— Ах, вы же знаете нашу Глорию, — начала было тетушка и бросила взгляд на Клару, которая одна только и увидела промелькнувшее в ее глазах выражение растерянности.

Клара тут же бросилась в бой.

— Она говорит по междугородному телефону со своим дорогим женихом, — нашлась Клара и тут же добавила театральным шепотом: — Он уехал по делам, но даже важные дела не в силах разлучить эту влюбленную пару!

Женщины выслушали ее с завистливыми улыбками. Миссис Кармоди откашлялась, опираясь на руку Клары.

— Ну да, конечно — вы же знаете, какая у молодых горячая любовь! — И хрипло рассмеялась совершенно ненатуральным смехом. — А теперь поберегите свой аппетит, дамы. Подождите немного, пока наш повар Анри — которого мы выписали прямо из ресторана гостиницы «Плаза Атенэ» — не покажет, какие чудеса он сотворил для вас!

Гости с удовольствием занялись болтовней, а тетушка Би потихоньку вывела Клару в коридор.

— Отчего это Глория не вышла к обеду вместе с тобой?

Клара не имела ни малейшего представления, честно. Но, вглядевшись в обеспокоенное лицо тетушки, решила, что ей представляется великолепная возможность сыграть роль ответственной старшей кузины.

— Хотите, я приведу ее к вам на аркане?

— Спасибо тебе, милочка. — Тетушка улыбнулась ей так, что можно было на всю жизнь перепугаться. — И не стесняйся пустить в ход настоящий аркан, если возникнет такая необходимость.

Клара пулей взбежала на второй этаж, испытывая облегчение от того, что на нее больше никто не пялится. Постучала в дверь спальни Глории.

Ответа не последовало.

Она постучала настойчивее, потом нажала на ручку двери. Заперто. Клара опустилась на колени и заглянула в замочную скважину. Комната была погружена во тьму, но резкий порыв ветра Клара ощутила.

Окно было распахнуто настежь.

Нет, это было совершенно невероятно! Ни одна девушка, даже если у нее куриные мозги, не сбежит с обеда, который дают в ее честь. Хотя Глория с прошедшей ночи действительно вела себя странно.

Когда они ушли из «Зеленой мельницы», она завалилась на заднее сиденье автомобиля Маркуса, закрыла глаза, как бы отключившись от всего, и молчала до самого дома. Утром, за завтраком, тупо уставилась в тарелку с овсянкой, сама такая же бледная, как и бесформенная масса на тарелке. Клара подумала было, что Глория никак не может прийти в себя от обилия впечатлений — Клара испытывала то же самое, когда в Нью-Йорке только начинала ходить по кабакам. Однако теперь ее мысли потекли в новом направлении…

Она не могла не вспоминать негра, пианиста из джаза, с которым Глория танцевала в «Зеленой мельнице». А то, как Глория смотрела на пианиста, как искрились радостью ее глаза, в то время как его рука скользила по бедру Глории, — все вместе это предвещало большую беду. Такую, с какой Кларе пришлось познакомиться на собственной шкуре.

Тетушка с волнением поджидала ее у самой лестницы.

— Что там, платье ей не подошло?

Наступила минута, когда тетушку можно было брать голыми руками, и этой минутой надо было воспользоваться в своих интересах. Если удастся завоевать ее доверие, то исправительной школы можно будет больше не бояться.

Клара быстро приняла решение.

— Тетушка Би, я принесла тебе дурные вести. Твоей дочери нет в спальне. — Она подождала, когда смысл сказанного дойдет до тетушки в полной мере, и после этого продолжила: — Иди поищи ее, — стала она распоряжаться, взяв на себя роль хозяйки. — Нужно расспросить официантов, проверить в гараже, все ли машины на месте, отпереть ее комнату. Гостей я беру на себя — они и не заметят ее отсутствия. — Клара наблюдала, как исказилось лицо тетушки, у которой растерянность сменялась паникой. — Не тревожься, — добавила Клара, крепко пожимая руку миссис Кармоди, — я позвоню в «Трибьюн», скажу, чтобы не присылали фотографа.

* * *

Очень скоро выяснилось, что Глории нет ни в доме, ни во дворе, ни в подсобных помещениях. Миссис Кармоди поменяла порядок размещения гостей за столом, а Арчибальд прислал гостям свежую порцию закусок.

Когда Клара вновь оказалась в гостиной, весь дом уже был полон гостей. Год назад Клара по привычке стала бы беззастенчиво флиртовать с симпатичным официантом в белом смокинге, не забывая при этом жевать бутерброды с икрой, которые он нес гостям. У новой Клары появилось чувство ответственности за происходящее. Вместо того чтобы флиртовать, она будет любезничать с оравой этих безмозглых девиц и их толстых мамаш.

— Так вы кузина Глории, — заговорила с нею самая бойкая из всей оравы, блондинка с ангельским личиком, в комплекте с которым шли ямочки и вьющиеся волосы. В своем розовом платье она напоминала пластинку жевательной резинки, уже наполовину сжеванную. — А долго ли вы собираетесь гостить в семье Кармоди?

— По меньшей мере до тех пор, пока не надену платье подружки невесты на свадьбе Глории — вы, несомненно, уже слышали, что в первую очередь ради этой свадьбы я сюда и приехала, — ответила Клара. Девушки затрясли кудряшками и забормотали что-то утвердительное. — Вы, девушки, наверное, как раз из тех, кто состязается на чикагских конкурсах красавиц — мне про них рассказывала Глория.

Клара подумала, не слишком ли грубой покажется ее лесть, однако та, что в розовом платье, захихикала и сказала:

— Ах, отчего же вы так решили?

— Ну как же, вы ведь все такие красавицы! — Говоря это, Клара про себя думала: «А вы что, не слышали о таком революционном изобретении, как губная помада в тюбиках? Если бы слышали, наверняка захотели бы ее испробовать на себе[52]».

Впрочем, это не играло никакой роли: каждая из присутствующих так просияла, будто Клара сделала комплимент ей лично. В Нью-Йорке Клара давно бы уже раздавила их всех каблучками своих полуоткрытых туфелек, словно разноцветные кусочки вафель «Некко»[53], на которые эти девушки были так похожи.

Но пока все шло как по маслу.

— Поверите вы или нет, мы все просто учимся с нею в лорелтонской школе, — икнув, сказала одна из девушек. При такой нездоровой желтизне лица никому не рекомендовалось бы надевать желтое платье.

— Ой, Глория столько мне о вас рассказывала! — воскликнула Клара. — А вы, наверное…

— Я — Вирджиния, можно называть меня просто Джинни, — а это Хелен, Бетти, Дороти — ее можно звать Дот или Дотти. — Джинни представляла своих подружек так, как ее, вероятно, учили на уроках хороших манер: с двухсекундной паузой после каждого имени, чтобы каждая успела сделать положенный легкий реверанс. — А вы и в школе с нами учиться будете?

— Я закончила школу полгода назад, — соврала Клара, которая прогуляла почти весь выпускной класс, — у себя в Пенсильвании.

— Ах, у меня есть кузина, она учится в школе в Мейси-Плейнс! — прощебетала Бетти (в голубеньком платье).

— А моя учится в школе Грира! — Это Хелен (персиковое платье).

— А у меня в семье все учатся в школе… здесь! — Это Дороти, она же Дот, она же Дотти. — Не у всех же такие высокие оценки, чтобы учиться в школе высшей ступени!

— Дот, — обернулась к ней Хелен, — что ты такое говоришь? Ты же учишься в школе высшей ступени вместе с нами!

— Ой, да, конечно! — засмеялась Дотти. — Какая я глупая!

Клара искусала себе все губы, сдерживая смех, который вызывали у нее эти чопорные воспитанницы частной школы. А они все хлопали глазами, ожидая, что еще она им скажет.

— Я училась в обычной государственной школе в Маунт-Лебанон[54], — честно призналась Клара. — Зато, когда я была в десятом классе[55], Скотт и Зельда снимали домик на моей улице, совсем рядом.

Тут она не погрешила против истины, разве что тем летом она отдыхала на острове Мартас-Вайнъярд[56], а не у себя, в окрестностях Питсбурга. Чего не видели в Питсбурге супруги Фицджеральд? Но она решила: если уж врать — так вовсю.

— Погодите! Фицджеральды? — вскричала Джинни, всплеснув руками. — Вы говорите о Скотте Ф.? Он такая прелесть!

— Со-вер-шен-но верно! — изображая восторг, подхватила Клара. «Только не Скотт Ф., а Ф. Скотт[57], дуреха!» Она поманила девчонок ближе. — Они проводили такие невероятные, шумные вечеринки! Однажды ночью мой отец даже вызвал полицию, чтобы их утихомирили. Угадайте, что там увидели копы? — Девочки жадно ожидали продолжения. — Ой, даже не знаю, нужно ли вам об этом рассказывать…

— Расскажите! Расскажите! — завизжали обступившие Клару девушки.

— Они застали там оргию. Прямо на лужайке за домом! А ведь Зельде тогда было всего двадцать лет! — Девушки прямо задохнулись от восхищения, узнав такую непристойную тайну, связанную с самой шокирующей светской дебютанткой того времени. Юной светской дамой, которая превратилась в самую заядлую бунтарку.

Клара насквозь видела этих девчонок: для них бунт заключался в том, что они услышали само слово «оргия» — не важно, понимали они его точный смысл или нет, — прямо под носом у своих мамаш.

— А вам пришлось с ними хоть как-то познакомиться? — шепотом поинтересовалась Джинни.

Клара была уже готова погрузиться в придуманные на ходу подробности, как вдруг шум в комнате резко утих, сменившись чуть слышными шепотками.

В гостиную вошла Лоррен.

Мало сказать «вошла»! Подведенные черными тенями глаза, длинные черные накладные ресницы — она походила на колдунью из страшной сказки. На ней было белое платье без рукавов, украшенное по подолу фантастическим красным геометрическим узором, привлекающим внимание к обнаженным коленкам. На голове красовалась лоснящаяся глянцем черная шляпка-колокол, из-под которой торчала жесткая челка, а на плечи был небрежно наброшен блестящий норковый палантин.

Никто не усомнился в том, что Лоррен была навеселе. Она слегка оттолкнула стоявшего в дверях Арчибальда и нетвердой походкой вошла в комнату, позвякивая и позванивая браслетами с фальшивыми бриллиантами и ожерельем из искусственного жемчуга, постукивая высокими каблучками остроносых красных туфель.

— Нет, вы только посмотрите, какая пава к нам притащилась, — еле слышно пробормотала Джинни.

— Моя мама ни за что не позволила бы мне выйти из дому в таком виде, — согласилась Бетти. — Да мне и самой, конечно, никогда бы в голову не пришло отколоть такую штуку.

— Над Лоррен всегда можно посмеяться, — фыркнула Хелен.

— Знаете же поговорку, — не промолчала и Дот, — смех — лучшее лекарство.

«Ой, только не это!» — мысленно вскричала Клара, увидев, что Лоррен направляется прямиком к ней. Все, что ей нужно было узнать о Лоррен, уже выяснилось в «Зеленой мельнице» минувшей ночью. Девушке, которая изо всех сил стремится стать центром внимания, нельзя верить ни на грош.

— Вот уж не ожидала встретить вас здесь, mes chéries[58]! — Лоррен по очереди расцеловала каждую из девушек в обе щеки и остановилась, дойдя до Клары. — Насколько я поняла, вы все уже познакомились с нашим пополнением, прибывшим прямехонько с огородных грядок?

— Какая ты… шутница, Лоррен, — проговорила Клара.

— А где же почетная гостья? — вопросила Лоррен, оглядываясь вокруг.

— Я прямо перед тобой.

— Ха! Я говорю о Глории. О действительно почетной гостье.

— Я-то думала, ты нам это расскажешь, — сказала ей Клара, отхлебнув лимонаду. — Но теперь вижу, что знаешь ты ничуть не больше нашего.

— Я не сомневаюсь, что она появится, — ответила Лоррен, сузив глаза.

— Клара нам рассказывала о Пенсильвании, — сообщила Бетти.

— Ой, знаю! Ну, разве это не жуть? Вы только представьте: учиться в обычной школе, где сплошные немытые отпрыски фермеров да мастеровых! Да такое и представить себе невозможно! — Лоррен расхохоталась. — Как только она приехала, нам пришлось сразу вести ее по магазинам, бедняжку, чтобы она хоть одеться могла по-человечески.

— Тем более что Лоррен, несомненно, дока по этой части, — съязвила Клара, кивнув на шутовской наряд Лоррен.

— Видели бы вы ее прошлой ночью, — продолжала Лоррен, пропустив реплику мимо ушей.

— Ах, разве я не видела вас на танцах в загородном клубе? — воскликнула Дороти с набитым пирожным ртом.

— Нет, — хмыкнула Лоррен, — мы были в… ой, это такая тайна, никому нельзя рассказывать.

— Ну, расскажи нам! Пожалуйста! — хором взмолились девочки.

— Только поклянитесь не рассказывать ни единой живой душе, — потребовала Лоррен. Как понимала Клара, на самом деле это означало: разболтайте всем, кому только сможете, и поскорее. — Мы были в «Зеленой мельнице». Я, Глория, Маркус Истмен, — стала рассказывать Лоррен, ухватив с подноса проходившего мимо официанта стакан сельтерской с лимоном. — И Клара. Она тоже была с нами.

У слушательниц глаза вылезли из орбит. Они посмотрели на Клару совсем по-новому и сразу засыпали ее градом вопросов:

— А ты пила джин?

— Гангстеров крутых видела там?

— А этот ловелас Маркус Истмен пытался тебя соблазнить?

Клара не успела ответить: снова зазвенел голосок Лоррен.

— Видели бы вы только бедняжечку Клару! Ради чего люди идут в «тихий» бар? Чтобы напиться! А Клара даже притронуться к спиртному не смогла! Наверное, до сих пор не оправилась от того душевного потрясения, которое испытала, когда свиней на ферме забивала.

— Тебе, Рен, стоило бы последовать моему примеру, наверное, — особенно учитывая, что сказал о тебе Маркус, — заметила Клара.

Это мигом остановило поток красноречия Лоррен.

— Он что-то про меня говорил?

Клара не спеша отпила из своего бокала.

— Что-то вроде того, что если Лоррен, мол, нравится изображать из себя пьяную, то и все остальное у нее тоже, наверное, ненастоящее.

Девчонки захихикали.

У Лоррен же был такой вид, будто ее в самое сердце ранила пуля. Она открыла сумочку и вытащила серебристую фляжку.

— Лоррен! — хором вскричали Джинни, Бетти, Хелен и Дороти. Лоррен восприняла это в том смысле, что они глазам своим не верят; а то было предостережение: прямо у нее за спиной стояла миссис Кармоди.

— Да ну, — зло рассмеялась Лоррен. — Эта противная маленькая брюзга сама ни черта не понимает, что говорит.

Миссис Кармоди выхватила фляжку из рук Лоррен.

— Девушки, еще минутка, и обед будет подан. — Она вежливо улыбнулась всем, но не ослабила хватки на руке Лоррен. — Будь любезна побеседовать со мной. Выйдем?

У Лоррен хватило совести изобразить смущение.

— Ах, миссис Кармоди, я прошу прощения…

— Идем, Лоррен, — перебила миссис Кармоди. Фляжку она передала Кларе. — Милочка, выброси это, а? Так, чтобы никто не видел.

— Конечно, конечно, — ответила Клара. Схватила с ближайшего столика одну из разложенных там салфеток и обернула ею флягу.

— Но позвольте, миссис Кармоди, это же папина фляжка! — попробовала возмутиться Лоррен.

— Довольно, Лоррен, — сказала миссис Кармоди и повела ее прочь из комнаты.

— Не хотелось бы мне оказаться сейчас на ее месте, — заметила Джинни, когда Лоррен увели. — Миссис Кармоди совершенно не терпит, когда кто-то нарушает правила хорошего тона. В таких случаях она становится светской дамой с косой в руках.

А Хелен, казалось, до всего этого и дела не было. Она снова с любопытством уставилась на Клару.

— А Маркус Истмен на самом деле так сказал? Тебе? Мне понравилось!

Клара ушам своим не верила: для этих девчонок Маркус был вроде великого Чарли Чаплина. При одном упоминании его имени они растаяли, превратились в сопливых подростков.

— Он сегодня тоже должен прийти, только задерживается. Когда придет, я могу всех вас познакомить с ним, если хотите.

— Хотим! — воскликнули девочки хором.

В эту минуту толстый человечек в слишком тесном смокинге — Арчибальд, дворецкий миссис Кармоди, — вошел в гостиную и позвонил в серебряный колокольчик. Очень напыщенно.

— Обед, — провозгласил он, старательно имитируя британское произношение, — сию минуту будет подан. — И отвесил всем поклон.

Джинни и Бетти взяли Клару под руки и повели в столовую.

— Ах, мамочка! — воскликнула Джинни, отыскав глазами плотную даму, похожую на нее как две капли воды, разве что у дамы было бесчисленное множество подбородков. — Ты просто не можешь не познакомиться с кузиной Глории!

— Я могла бы поклясться, что вы старшая сестра Вирджинии! — заверила ее Клара, сделав реверанс.

Миссис Битмен просияла, перебирая пальцами жемчужное ожерелье.

— Какая вы славненькая, — проговорила она с сильным акцентом южанки.

— Мамочка, нужно непременно пригласить ее на мой прием, на следующей неделе, — попросила Джинни. Потом обратилась к Кларе: — Может быть, ты и Маркуса Истмена с собой приведешь?

— Ну, конечно. Он был бы так кстати на нашем приеме. — Миссис Битмен ласково улыбнулась Кларе. — Какая вы прелесть, если хотите привести его ради моей Джинни.

— Вы правы, миссис Битмен, — подхватила Клара. — Как раз вчера вечером Маркус мне говорил, что ему так хочется найти себе девушку из приличной семьи. А Джинни как раз и есть настоящая молодая аристократка, получившая подобающее воспитание.

— Спасибо, — сказала ей миссис Битмен. — Впрочем, похоже на то, что Пенсильвания и сама не забывает сеять в мире честность и красоту. — Она повернулась к ближайшей группке гостей. — Вы слышали? Мисс Ноулз постарается устроить брак между моей Джинни и Маркусом Истменом. Он из тех джентльменов, которых я бы одобрила как претендентов на руку моей дочери!

Стоявшие поблизости мамаши ответили ей громким «Да ну-у-у!», совсем как девчонки-школьницы.

— Мне очень приятно, — сказала Клара. Претендент на руку? Это она серьезно? Миссис Битмен что, на плантации выросла? Похоже на то.

Тем временем в коридоре миссис Кармоди снова направляла гостей по нужному руслу, только лицо у нее стало белым, как жемчужины в больших серьгах.

— Я так надеюсь, что вы посадите свою племянницу рядом с нами! — обратилась к ней Джинни. — Она такая замечательная!

— Да, настоящая лапушка! — подхватила Бетти.

Миссис Кармоди одарила Клару ласковым взглядом — впервые с тех пор, как девушка приехала в Чикаго.

— Садись, Клара, на место Лоррен, там ты будешь ближе к другим девушкам. Лоррен все равно ушла.

— С удовольствием! — ответила ей Клара и прошествовала рука об руку с новыми подругами в гостиную, наполненную гулом голосов. Клара, конечно, и раньше заходила в большую столовую — на первом этаже это была самая большая комната, — но пользовались ею Кармоди нечасто. Обычно там было безлюдно, пыльно, а в полутьме неясно вырисовывались силуэты массивных старинных буфетов, столов, стульев. Сегодня все было по-другому.

Распахнуты створки ставней (о существовании которых Клара даже не подозревала), массивная мебель вынесена, а на ее месте появились больше десятка круглых белых столов, и вокруг каждого — по девять белых стульев с изящными резными спинками. В центре каждого столика стояла ваза с режущими глаз яркими цветами: гладиолусами и тюльпанами, цинниями и гортензиями, флоксами, гвоздиками, розами… Нет, в небольшом количестве цветы были бы вполне уместны, но вот так, целыми грудами? Безвкусно. Клара отвела глаза.

Но куда бы она ни взглянула, порадовать глаз было нечем. Стены увешаны бесконечными полосами материи пастельных тонов, и на каждой стене — нарисованные углем портреты влюбленных: смеющихся, танцующих, развлекающихся вовсю. Причем на рисунках эта пара проделывала такое, о чем в реальной жизни и не подумала бы. А хуже всего то, что в самом центре столовой высилась громадная ледяная статуя — кого бы вы думали? Клара даже непроизвольно вздрогнула — ну да, изваянные из льда фигуры Глории и Бастиана Грея, водруженные на верх чего-то похожего на очень большую стеклянную коробку. Что это, небоскреб? Торт? Никто об этом, по-видимому, не задумался.

И сколько же денег выбросила миссис Кармоди на весь этот цирк уродцев? Неужели она даже не понимает, что от всей этой показухи так и несет пошлостью нуворишей?

Кларе чуть не стало дурно, и она извинилась перед новыми «подругами» — мол, выйдет на минутку в туалет и вернется. На самом деле ей было просто необходимо прийти в себя от всего увиденного.

Закрыла за собой дверь туалетной комнаты, привалилась к косяку и впервые за этот час вздохнула свободно.

Как удачно все повернулось, что Глория куда-то запропала, иначе Кларе мог и не выпасть шанс покорить это сборище. И с Лоррен тоже удачно получилось, Клара ей теперь даже обязана. Хотя, честно говоря, этой девушке хоть иногда надо думать головой!

А эти девчонки, такие оранжерейно-домашние, такие недалекие, бесили Клару и заставляли сильнее тосковать по оставшимся в Нью-Йорке подругам.

Она вышла из туалета и уже спускалась по ступенькам на первый этаж, когда ее окликнул Арчибальд.

— Принесли письмо, адресованное вам, мисс Ноулз.

Клара увидела почерк на конверте и вся буквально заледенела, как вылепленная из льда скульптура Глории в столовой.

— Кто вам это передал?

— Просто мальчишка-посыльный, мисс, — пожал плечами Арчибальд. — А одна из горничных расписалась в получении.

— Благодарю вас. — Она взяла конверт, ощущая, как внутри поднимается волна страха.

Призраки минувшего должны бы остаться в минувшем, а не тревожить ее теперь. У нее вертелся в голове лишь один вопрос: который из призраков прислал записку? И что ему от нее нужно?

Дрожащими пальцами она вытащила из сверкающего золотой фольгой конверта листок бумаги кремового цвета. Ей бросились в глаза слова, написанные черными чернилами:

Я пришел за тобой

9. Лоррен

Каждой бунтарке известна прописная истина: если изысканно-поздно являешься в гости, то и уходить надлежит тоже изысканно-поздно.

К сожалению, в данном случае уход не зависел от воли Лоррен. Да что с того? Меньше всего ей хотелось тратить свое драгоценное время на обмен притворными любезностями со всеми этими дурочками из школы. Она и на уроках едва их выносила: такие чопорные ханжи, им страшно нравятся книжки Джейн Остин[59], в которых предложение руки и сердца (без малейшего намека на секс) мигом решает для девушки все жизненные проблемы, а потом все герои чинно пьют чай.

Лоррен терпеть не могла этой чинности.

В чем она вообще виновата, кроме того, что явилась в сказочном наряде, извлекла на свет божий фляжечку джина (можно подумать, никто из гостей раньше таких и в глаза не видывал!) и внесла немного живости в скучную беседу? За это миссис Кармоди должна бы ее благодарить, а вовсе не гнать прочь! Если бы мама Лоррен узнала об этом (и если это вообще интересовало бы ее), она была бы крайне возмущена! Может быть. А может быть, даже встала бы на сторону Лоррен.

А ведь всех неприятностей вполне можно было бы избежать, если бы Глория была на месте. Лоррен и сама не могла понять, что ее больше печалит: то, что Глория пропала неизвестно куда, или то, что она бросила Лоррен одну мучиться со всеми этими коровищами. Вообще-то очень непохоже на ту Глорию, которую она знала. У лучшей подруги снова появился секрет, которым она не стала делиться с нею, а Лоррен хорошо понимала: если личных секретов становится все больше и больше, то скоро начнутся и откровенные обманы.

Теперь сиди вот и жди на улице, пока приедет шофер.

Фу! Лоррен и сама села бы за руль их запасной машины, если бы не такой торжественный прием, куда полагается прибывать с помпой, на автомобиле с личным шофером. Ну, он не так скоро сюда доберется, а потому можно пока прогуляться. К дому с торца примыкал великолепный сад в английском стиле: расположенные кольцами и вытянутые в ряд клумбы, много фонтанов, а в самом конце вздымались стеной высокие кипарисы.

Здесь должен был царить покой, да вот в душе Лоррен бушевала буря.

Со стороны дома до нее доносились стук ножей и вилок по тарелкам, негромкий смех девочек. Лоррен просто представить не могла, чтобы хоть одна из них сказала что-нибудь смешное, разве что уже привыкшие к загородным клубам дебютантки отпускали ехидные реплики в адрес сельской мышки Клары. Но даже шутки над ней начали приедаться Лоррен.

Клара оказалась куда умнее, чем казалась поначалу. Ах да, она старается прикинуться такой миленькой, прямо рождественский тортик, да и только; хлопает ресницами, окаймляющими большие, как у лани, глаза, будто бы ее удивляет все, на что только она ни взглянет. А потом откроет ротик да и выдаст что-нибудь — без ножа режет. Умная она, эта Клара, хорошо соображает. И умеет быть обворожительной. За то короткое время, что Лоррен провела среди гостей (при воспоминании об этом она даже слегка содрогнулась), ей стало ясно, что Клара там всех околдовала. И — как скучная хорошая девочка — прочно попала в милость к миссис Кармоди.

В свое время и Лоррен была точно такой же. Не так уж много времени прошло с тех пор, когда именно Лоррен, а не кто другой, становилась любимицей всех гостей на любом приеме, именно Лоррен без всяких усилий очаровывала светских львиц, именно на Лоррен смотрели все мальчики и стремились с нею поговорить.

Что-то изменилось. И теперь даже такая неотесанная деревенщина, как Клара, может перещеголять Лоррен в остроумии, лучшая подруга ее бросает, и Лоррен остается в полном одиночестве.

Ей даже стало немного стыдно: ну, может быть, она и впрямь слишком экстравагантно нарядилась, может быть, не стоило выставлять напоказ фляжку с джином.

Из дома послышался взрыв аплодисментов.

Ну, что может поделать Лоррен, если ее так и тянет одеваться стильно? Если она не боится выглядеть вызывающе, тогда как остальные довольствуются, с одобрения мамаш, платьицами в оборочках. Есть женщины, которые смелы от природы, а свет платит им завистью и осуждением. Лоррен и есть такая смелая женщина. А вот миссис Кармоди и все это сборище — люди совсем другого склада. Но это их проблема, Лоррен здесь ни при чем.

Хорошо хоть вечер был таким теплым, ясным, а воздух — свежим. Лоррен сняла норковый палантин и побрела по дорожке сада. Ей показалось, что в дальнем конце мелькнул слабый мерцающий огонек светлячка. Подошла ближе и увидела, что то был вовсе не светлячок, а огонек горящей сигареты. А тот, кто курил эту сигарету, смутно напоминал ей…

— Ну-ка, ну-ка, вы только посмотрите, кто там идет!

Не узнать это безукоризненное произношение было невозможно. «Ах, Маркус, — подумала она, — ты здесь со своим непогрешимым умением рассчитать время».

— А я думала, у тебя сегодня мальчишник.

— Да, мы поиграли в карты, но Кристиан разохался, что ему все время карта не идет, поэтому закончили рано. — Сумерки набросили на Маркуса свой покров, под которым все же можно было разглядеть белую сорочку и темный костюм. Волосы слегка растрепались, что придавало ему сходство с каким-нибудь симпатичным шалопаем из фильма вроде «Шейха» с Рудольфом Валентино — казалось, он тоже украдкой покинул свой дворец, пока его гарем стенает от тоски.

— Похоже, мы оба сегодня оказались изгнанниками, — проговорила Лоррен, не спеша подходя ближе к нему.

— На данную минуту, — сказал Маркус, глубоко затянувшись сигаретой, и кивнул в сторону дома. — Не думаю, что мне удобно и дальше обходиться без общества этих светских дебютанток.

— Ты хочешь сказать, это они не могут обойтись без твоего общества?

— Ты о себе говоришь?

— Ну, я-то уже не дебютантка.

— Да, по твоему откровенному наряду это сразу видно, — заключил Маркус, бросил окурок в траву и затоптал.

— Да что вы, мистер Истмен! Я и не знала, что вам нравятся девушки, застегнутые до самого подбородка.

— Вы правы, мисс Дайер, они мне не нравятся. Я отдаю предпочтение таким полуодетым девицам легкого поведения, как вы.

Лоррен в ответ легонько шлепнула его по щеке.

Когда она хотела убрать руку, Маркус крепко сжал ее, и сетчатая сумочка Лоррен с громким стуком упала на землю. В такой позе они оба застыли. Лоррен готова была не один час простоять так, настойчиво сверля Маркуса взглядом, вдыхая аромат его одеколона, смешанный с ароматами осеннего сада.

Наконец, он наклонился, чтобы поднять ее сумочку, и Лоррен захотелось лягнуть его, повалить на влажную траву, потом хорошенько попрыгать на нем и втоптать в эту траву. Но тут она вспомнила, как Маркус отверг ее вчерашний неуклюжий поцелуй в «Зеленой мельнице».

Тогда она скрестила руки на груди, предоставляя Маркусу инициативу.

— Возможно, я одета не так, как добропорядочная леди, но все же обходиться со мной надо, как с леди.

— Ладно, я знаю, почему я здесь торчу, — сказал Маркус. — Но не потрудишься ли объяснить, отчего это ты до сих пор не сидишь за праздничным столом?

— Да мне нужно было поправить дело выпивкой, — объяснила Лоррен, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, — я и вынула поправлялку, которую всегда ношу с собой.

— А я и не подозревал, что дебютантки носят с собой бутылки джина, — съехидничал Маркус.

— Ну да, миссис Кармоди этого тоже не ожидала, — выдавила Лоррен. — Хорошо еще, что у меня запас есть. — Она достала из кошелька вторую фляжечку, совсем крошечную. — Девушка в свете всегда должна быть готова и к лучшему, и к худшему варианту развития событий. Кажется, так написано в учебнике хороших манер.

— А какой вариант получился на самом деле? — поинтересовался он.

— Такой, что надо хлебнуть бурбона.

Протянула фляжечку Маркусу, но тот поднял руку.

— Без меня. Я сейчас пойду туда.

— А я как раз оттуда. Но ты-то понимаешь, что там собрались на бал дебютантки высшего света?

— Поверь, я бы лучше пошел куда-нибудь в другое место, — хмыкнул он. — Но долг надо исполнять — соблазнять Простушку Клару.

— Кстати, подожди — ты услышишь, как мисс Клара рассуждает там совсем не в стиле бунтарок.

— То есть? — спросил Маркус с искренним интересом.

— То есть в том духе, что выпивка — дело рук дьявола, а вот пирог с ягодами — это путь к спасению души. Ну, как обычно, и даже не моргнет. Что бы ни происходило. Давай не будем забывать, что с самого начала мы все это затеяли ради того, чтобы Клара не путалась под ногами у Глории. Кстати, о Глории — тебе интересно, где она пропадает сегодня? Может, на своем приеме? Который ее мама устроила в ее честь. Так Н.Е.Т. Нет.

— Рен, давай без патетики, — попросил Маркус.

— Я вполне серьезно, Маркус. С Глорией творится что-то не то. Обычно она мне рассказывает все…

— А тебе не приходило в голову, что она отдаляется не без причины? Ну, может быть, ты слишком навязчивая?

Навязчивая? Лоррен — женщина независимая. Если на то пошло, это Глория всегда липла к ней. Они лучшие подруги с самого раннего детства! Они все всегда делают вместе! Во всяком случае раньше делали.

— Если уж кто и прилипчивый, так это ты, — горячо возразила она. — Я знаю, как тебе неприятно видеть ее с другим мужчиной.

— Да ты же знаешь — Глория для меня все равно что сестра.

— В таком случае не пора ли тебе поступать, как положено старшему брату? Она стала исчезать из дому, шататься по «тихим» барам, и все это — вместе с гадюкой из сельских дебрей.

— Да будет тебе. Клара меньше всего похожа на гадюку.

— Она настоящая змея! Ставлю сто против одного, что она продаст Глорию в ту же минуту, когда узнает ее секреты. Если только ты не сдержишь своего слова до конца и не добьешься, чтобы скомпрометированная Клара была вынуждена убраться из Чикаго.

— Так для этого я сюда и пришел. — Маркус шутливо откозырял. — Я человек слова, и все это знают.

Значит, Маркус все-таки вскружит Кларе голову и выживет ее отсюда. Здорово, если так и выйдет: Клара перестанет быть ее соперницей. И Глория, и Маркус достанутся одной Лоррен.

Но она и сама уже понимала, что этого ей вряд ли удастся добиться.

Поэтому Лоррен втайне разработала для себя «план Б». Глория пока занимается какими-то своими тайными делами; Маркус непременно влюбит в себя Клару (кто сможет в него не влюбиться?), и тогда Кларе потребуется подруга, с которой можно делиться переживаниями, кто сможет утешить ее разбитое сердце. И к кому же она обратится за сочувствием?

К Лоррен, всегда готовой ее выслушать и посочувствовать. К Лоррен, на которую можно положиться, — к своей единственной подруге в этом враждебном мире. Если Лоррен сумеет завоевать полное доверие Клары, та станет делиться с нею всеми своими мыслями и чувствами. А как только мисс Простушка Клара выдаст ей один-другой свой секрет, Лоррен припрячет их в свою модную сетчатую сумочку от фирмы «Уайтинг и Дэвис»[60], и уж тогда она всем станет командовать.

Она сможет выбирать, кого ей погубить. Маркуса, который не разглядел, какая необыкновенная женщина стоит перед ним, готовая любить его до гроба. Клару, приторную, как бисквит со сливками, всезнайку, которая вторглась сюда незваной и вероломно захватила всеобщее внимание. Или Глорию, лучшую подругу, которая всю жизнь получает все готовенькое прямо на серебряном блюде, но остается жадиной: сбежала куда-то тайком от Лоррен и даже не соизволила предупредить ее.

Рен поправила Маркусу воротник сорочки, позволив себе слегка пробежаться пальчиками по пуговицам. При этом она вспомнила, как минувшим летом они отдыхали у Глории на даче, на берегу озера. Лоррен однажды застала Маркуса в ту минуту, когда он надевал купальный костюм. Как хотелось ей тогда погладить его загорелое мускулистое тело, пощупать крепкие мышцы, дотронуться до желобка, который вел от выступающей тазовой кости вниз, к его…

— Не хлопочи, — сказал Маркус, отводя ее руки.

«Только не торопись, Лоррен. Действуй шаг за шагом».

Да ладно, не важно. Скоро люди о ней заговорят. Скоро она появится во всем своем блеске.

10. Глория

Без ослепительных бунтарок и бешеных танцев, без ярких огней и грохочущей музыки «Зеленая мельница» становилась тем, чем и была на самом деле — сырым подвалом. У пустой сцены словно бы съежился танцпол, а все помещение пронизывала зябкая сырость. К тому же оно провонялось спиртным, а уж табачным дымом несло, как из переполненной пепельницы. Довольно отвратительное впечатление.

Глория пыталась сосредоточиться на словах песни, выбранной для прослушивания, но мысли все равно вертелись вокруг того места, где сейчас ее не было, — вокруг родного дома. Торжественный обед для дебютанток высшего света. Мама. Гости. Одну треть битвы она уже выиграла: сумела улизнуть из дому незамеченной. Позаимствовала в гараже мамин автомобиль. А теперь всего-то и остается — выдать убойное исполнение песни и вернуться домой, пока не подали обед.

Конечно, это легче сказать, чем сделать: на часах было уже четыре минуты девятого. А Джером Джонсон, расположившийся вместе со всем джаз-бандом в центре зала, пока не обратил на нее ни малейшего внимания.

Вся эта затея вообще была ее большущей ошибкой.

Едва появившись, Глория была шокирована, когда увидела в полутемном колодце лестницы полдюжины других девушек, которые тоже пришли на прослушивание.

Она почувствовала себя круглой дурой. С какой это стати она решила, будто ее наугад выбрали из толпы, да и делу конец? Девушки, похоже, были профессиональными певицами, которые могли, даже не очень стараясь, спеть лучше Глории. Проходя мимо них, она все острее ощущала запах дешевых духов и немалого честолюбия. И у каждой в глазах читалось одно: «Я больше всего на свете хочу получить это место».

К счастью, Глорию узнал трубач, выглянувший на лестницу, чтобы вызвать очередную претендентку.

— Меня зовут Ивэн, — представился он. — Мы виделись вчера. А почему вы не входите?

Вот теперь она сидела у стойки бара в полутемном помещении. На танцполе перед залитым светом микрофоном поставили в один ряд несколько стульев. Со своего места Глория насчитала шестерых мужчин, лениво покуривавших, сдвинув шляпы набекрень, и шепотом обсуждавших то, что происходило на сцене.

А Глории так и пришлось сидеть здесь, пока пели девушки, пришедшие раньше.

И пели все хорошо. По-настоящему хорошо. Так хорошо, что каждую можно было расписать в «Трибюн» и привлечь к ней внимание публики. Они давным-давно напрактиковались брать высокие ноты и пели так, будто с самого рождения ничем другим не занимались.

Глория еще за рулем по дороге сюда пыталась немного распеться, однако ей приходилось нелегко, управляя машиной в центре города, где она оказалась в одиночестве и чувствовала себя потерявшейся девочкой. А сейчас горло так пересохло, что она то и дело глотала слюну, от чего становилось только хуже.

— У вас такой вид, Рыженькая, будто вы сейчас с катушек полетите, — сказал Лейф, подталкивая к ней по стойке бокал с какой-то жидкостью янтарного цвета. Он почесал чуть крючковатый нос, потом поскреб в затылке. — Вот, выпейте. Это маленькая профессиональная хитрость, помогает нервы успокоить.

Бурбон[61]. А ей сейчас бы чашечку чаю выпить. Но она послушалась бармена и осушила бокал, закашлялась и долго пыталась отдышаться, когда спиртное обожгло ей глотку. Как раз вовремя — подошла ее очередь.

— Мисс Карсон! Мисс Карсон! — выкрикнул голос откуда-то из передней части зала.

— Вы их просто на лопатки положите, — подмигнул ей Лейф.

— Если сама не умру раньше.

На ватных ногах Глория прошла к сцене. Не обманывает ли она сама себя? Да, она обожает петь, но голос у нее, возможно, предназначен лишь для того, чтобы петь в одиночестве, а не на публике. Так кого она хочет обмануть?

Глория передала пианисту ноты.

— «Будешь и в декабре любить меня, как в мае?» — прочитал тот вслух. — Этого я давненько не играл.

Она тихонько стала выбивать ритм, чтобы он мог вспомнить. Потом подошла к микрофону. Яркий свет прожектора резал ей глаза, она едва могла различить лица слушателей: трубача Ивэна, ударника, басиста, двух мафиози, а в самой середине — Джерома.

— Ну, давайте послушаем, что вы можете, сельская девушка, — обратился он к ней своим бархатным баритоном. И от этого у Глории под ложечкой совсем уж все заледенело.

Позднее в тот же вечер, оглядываясь на эти пять минут своей жизни, она так и не смогла ясно припомнить все. Вспоминала, как начал импровизировать на ходу пианист. Но из памяти начисто выпали те минуты, когда она пела для шестерых мужчин, сидевших на стульях у самой сцены.

Сказал ты, что румянец щеки моей Похож на розу и даже нежней, Но когда померкнет юности цвет, Будешь ты меня целовать или нет? Но когда померкнет солнца закат И когда мы вместе дойдем до конца, Будешь ли все так же ты меня обнимать, Будут ли стучать в унисон сердца?

— все это она пела для себя одной.

* * *

Отдаленные недружные хлопки вернули ее к реальности.

Потом включили свет в зале. Находившийся в центре оркестрантов Джером не сводил немигающих глаз с Глории. Но не произнес ни единого слова. Люди, сидевшие слева и справа от него, казалось, скучали. Один даже громко вздохнул.

Глория не знала, как ей теперь быть: сойти со сцены или же остаться? Она осталась на месте, не в силах пошевелиться. Наконец, заговорил басист.

— Вы понимаете, птичка певчая, у вас по-настоящему приятный голос. Сладкий как мед. Не говоря уж о том, что у вас такие волосы — при свете кажется, будто на голове горит пожар. Но, — он сочувственно ей улыбнулся, — вы поете не совсем так, как надо нам.

Птичка? Она всю жизнь поставила на карту — ради того, чтобы какой-то зануда называл ее «певчей птичкой»?

— А как же именно вам надо? — спросила Глория в микрофон. — Просто любопытно.

— У вас манера задушевная, искренняя, — пояснил басист. — Но нам нужна девушка, которая может причитать по-настоящему.

— Ну, это я могу, уж поверьте. Хотите, спою другую песню? Я не взяла с собой ноты, но могу спеть а капелла…

— Вы еще слишком юны, деточка. Как я и предполагал, — сказал Джером. — К тому же вы не спели «Блюз разбитого сердца». Как я понимаю, вы не чувствовали себя готовой к нему.

Эти слова пронзили ее, будто отравленные стрелы. Она ведь с самого начала хотела доказать, что он ошибается, показать этому святоше-музыканту, что она — певица. Артистка. А не просто глупенькая школьница. И что, если ей не хватает того, чем обладают другие пришедшие сюда девушки, — сильного звука и еще большего нахальства? У Глории есть нечто свое. Она соблазнительнее. У нее есть нечто такое, что привлечет слушателей, заставит их слушать песню, а не просто танцевать под музыку. Только вот Джером Джонсон, вероятно, думает иначе.

Глория неловко спрыгнула со сцены и пошла прямиком к двери. На полдороге обернулась, посмотрела прямо в глаза Джерому и сказала:

— Чтоб вы знали, я умышленно не спела «Блюз разбитого сердца».

— И в чем же умысел? — усмехнулся он.

— Самое лучшее я не отдаю даром, — ответила ему Глория.

Потом развернулась и зашагала дальше.

— Ну, клянусь всеми потрохами, я думаю, что вы пели, как звезда, — сказал ей Лейф, когда она проходила мимо.

Глория даже не остановилась, чтобы сказать ему «спасибо». Ей хотелось немедленно исчезнуть отсюда, пока застрявший в горле ком не растаял и не превратился в поток слез. Она читала статьи в журналах и биографии звезд сцены, знала, что жизнь певца нелегка: снова и снова тебе отказывают. С этим она могла бы примириться.

Но Джером говорил с нею жестоко. Получалось, что как бы превосходно она ни пела, его это все равно никогда не устроит.

Она набрала полную грудь воздуху, готовясь проскочить мимо ожидавших на лестнице девушек, и толкнула входную дверь.

— Эй, Рыжая! Повернись-ка своей прелестной попкой к двери, а личиком к нам. Давай, топай сюда!

Голос врезался в Глорию, как пуля между лопатками, когда она уже открыла дверь и ступила на порог. Бандиты, сидевшие на прослушивании, теперь стояли у стола. С блестящими напомаженными волосами, в сногсшибательных костюмах, они были очень молодыми на вид, не старше лет двадцати пяти — двадцати шести. От них ощутимо исходило чувство полной уверенности в себе и еще нечто такое, что заставляло Глорию вздрагивать. Они были опасны.

Она развернулась и прошагала назад, к столу. В похожих ситуациях Глория ненавидела свои рыжие волосы — знала, что кожа у нее идет пятнами, становится некрасивой, делая заметными малейшие дефекты. Хорошо хоть яркие лампы погашены.

Пока она шла, в зале стояла неловкая тишина, разве что иногда позванивали стаканы.

— Ты забыла свои ноты. — Один из двух бандитов — тот, что был красивее, — протянул ей три смятых листка. Его лицо смутно помнилось Глории со вчерашнего вечера.

У нее все сжалось внутри. Ноты, вот в чем дело. Ну, разумеется, а зачем бы еще стали они ее звать? Что она себе вообразила?

— А-а, спасибо, — пробормотала она.

Потянулась взять листки, но бандит отдернул руку с нотами.

— Не надо спешить.

Неужели нужно снова унижать ее, как будто она мало вытерпела сегодня?

— Так ты хочешь получить у нас работу, Рыжая? — Он помахал нотами у нее перед носом. — Сильно хочешь?

— Очень-очень, — сердито ответила Глория, снова протягивая руку к нотам.

— Хо! А ты, оказывается, с норовом. — И он разжал пальцы; листки полетели на пол. — Мне нравится, когда певицы у нас такие.

Глория присела на корточки, собирая листки; должно быть, ему просто захотелось лишний раз на нее поглазеть. Пол был покрыт липкой пленкой спиртного с кислым запахом. Подбирая последний листок, она обратила внимание на туфли гангстера. Они были закрыты короткими гетрами, какие носил и ее отец — что-то вроде серых чехольчиков, которые мужчины обычно надевали, чтобы не запачкать сами туфли. У этого юноши даже гетры выглядели дорогими — из блестящего шелка, с вышитой на них буквой «М».

«М» — Мачарелли. Конечно. Карлито Мачарелли, известный плейбой, сынок одного из гангстерских главарей.

И тут до нее внезапно дошел весь ужас положения: она, юная девушка из богатой семьи, поймана в ловушку в этом подземелье, среди негров-музыкантов и безжалостных бандитов. Во что же она втянула себя по собственной воле?

— Она не годится еще для сцены, Карлито, — нарушил тишину голос Джерома. — Представь только, что здесь толкутся и шумят две-три сотни подвыпивших людей. У нее слабый голосок, ее просто не услышат.

— В ней что-то есть, — ответил Карлито, затянувшись сигарой и выпуская дым в лицо Джерому. Еще раз окинул взглядом Глорию. — Что-то свеженькое. Мне она понравилась.

— Ну да, мне тоже. Очень даже понравилась. Но ей нужно укрепить голосовые связки, развить выносливость. У нее же ни техники, ни опыта.

— Значит, тебе, Джонсон, придется как следует потрудиться в ближайшее время.

— Что ты хочешь этим сказать? — Глаза Джерома потемнели еще больше.

— Что с этой минуты ты за нее отвечаешь. Подготовь ее. Позанимайся с нею. У тебя есть целых две недели. Времени предостаточно. — Карлито бросил недокуренную сигару в стакан Джерома. — Сам убедишься, что неопытные девочки всегда учатся быстрее всего.

Джером открыл было рот, словно собирался еще что-то возразить, но так ничего и не сказал. Только потер подбородок и сердито посмотрел на Глорию.

А она подумала о том, что ей надо быть на седьмом небе от радости — ее же берут на работу певицей, Боже правый, — да вот только как ей удастся каждый вечер незаметно исчезать из дому? И как прогуливать уроки ради того, чтобы разрабатывать голос?

Но все эти заботы — еще полбеды. Не так уж трудно пропустить несколько уроков в лорелтонской школе, имея поддельную справку от врача. А вот как быть с тем, что белая девушка из почтенной богатой семьи станет звездой негритянского джаз-банда? Да еще в подпольном «тихом» баре! А если об этом узнает Бастиан? Ведь кто-то из его друзей-банкиров, несомненно, здесь бывает. Вот о чем ей нужно беспокоиться.

— Глория Карсон, так? — спросил Карлито, устремив взгляд на ее грудь.

— Друзья зовут меня просто Гло.

— Ну что ж, замечательно. Не пройдет много времени, и ваше имя загремит в ГЛО-бальном масштабе. — Он поцеловал Глории руку. Она не могла понять, всерьез это он или откровенно насмехается над нею, но его липкая рука и бегающие глазки заставили ее содрогнуться. — Добро пожаловать в «Зеленую мельницу». Вас ожидает блестящее будущее. — Карлито повернулся к Джерому. — Приветствуй даму как положено, Джонсон.

Сделав над собой заметное усилие, Джером отставил в сторону стакан с плавающей в нем сигарой и шагнул вперед.

— Извините, если я сейчас говорил с вами несколько резко. Ваш голос действительно доходит до самого сердца, мисс Карсон. Но это сущие пустяки по сравнению с тем, как вы станете петь через две недели.

У Глории сразу голова пошла кругом. Все так просто — стоило Джерому сказать ей комплимент, и пробудились силы, дремавшие где-то в глубине ее души.

* * *

Глория повернула руль маминого автомобиля, направляя его на подъездную дорожку.

Опоздала. Слишком сильно. И неприятности ее ждут немалые. Однако они не слишком заботили Глорию — скоро она станет певицей!

У самого дома вырисовались силуэты двух людей, смутно похожих на Лоррен и Маркуса. Тех самых людей, которых в эту минуту ей хотелось видеть меньше всего!

Она выключила фары, заглушила мотор и плавно проскользила по кольцевой подъездной дорожке, почти бесшумно остановившись перед дверью гаража. Осторожно открыла дверцу машины, выскользнула наружу и тихонько закрыла дверцу. Потом прокралась к дому в одних чулках, сжимая туфли в руках.

Маркус и Лоррен встретили ее недоуменными взглядами, будто всю ночь только и дожидались ее возвращения.

— Наконец-то почетная гостья соизволила почтить нас своим присутствием, — прокомментировала Лоррен.

Первой мыслью Глории было: Боже правый, что это напялила на себя ее лучшая подруга? Вторая мысль заключалась в том, что надо было заранее придумать подходящее объяснение своего отсутствия, а теперь что она им скажет?

— И не спрашивайте, — сказала Глория. Вот так просто. Вынула из уголка рта Лоррен сигарету и затянулась. Если бывает такое время, когда необходимо выкурить сигаретку, то как раз сейчас самое время.

— Да брось — ты что же, думаешь, мы дадим тебе так легко сорваться с крючка? — сказал Маркус, слегка толкнув ее под ребро. — Давай, выкладывай все.

А что ей выкладывать? Как бы она ни любила своих друзей, этого они не поймут. Происшедшее с трудом укладывалось в голове у нее самой.

— Ай, Бастиан просил меня кое-что сделать для него, — проговорила она, кашляя, потому что пока так и не научилась затягиваться сигаретой. — У него были неотложные дела — ну, акции там, облигации, еще что-то.

— Как же — акции, облигации! Заднице моей все это расскажи, — оборвала ее Лоррен.

— Да, кстати, ее у тебя видно за целую милю, — парировала Глория, щупая почти прозрачное платье Лоррен. — Из чего оно сшито, из рисовой бумаги?

— Наверное, — расхохотался Маркус, — повар Анри принял Рен за лишний кусок мяса и завернул, чтобы отправить назад.

— На улицах Парижа, — топнула ногой Лоррен, — такие платья — самый последний крик моды!

— Уж скорее, на уличных женщинах Парижа, — засмеялась Глория. Она любила Лоррен, но в последнее время замечала, что между ними возникает соперничество: Лоррен все время старается перещеголять Глорию остроумием, драгоценностями, размером груди, короткой стрижкой. С какой бы это стати?

— Пойду-ка я в дом, ребята, пока смелость не испарилась, — сказала Глория, обнимая друзей за плечи. — Проводите меня на казнь.

— Боюсь, мне придется предоставить это захватывающее занятие одному Маркусу, — возразила Лоррен. — Меня уже казнили. Твоя мама. А ведь я даже ничего не сделала.

Глории оставалось лишь теряться в догадках, что там такое случилось, но с Лоррен придется разбираться позже. В этом мире девушке приходится выдерживать столько сражений, а Глории нужно было во всеоружии вступить в то, что назревало сейчас — между нею и мамой. Хуже всего то, что ее отвлекали от этого другие мысли: она все не могла забыть, как буквально задохнулась, когда Джером взял ее за руку.

— Я тебе потом позвоню, — торопливо проговорила она, целуя Лоррен в щеку. — Конечно, в том случае, если мне не запретят звонить отсюда по телефону до конца жизни. — После этого она взяла Маркуса под руку. — Ну, пошли в дом. Что бы я ни стала говорить, ты меня поддерживай.

— Глория Кармоди, — отозвался Маркус, — что за карту ты прячешь у себя в рукаве? Ой, а правда! — со смехом воскликнул он, коснувшись ее обнаженного плеча. — У тебя же совсем нет рукавов!

— Ты об одном только не забывай: весь вечер я была вместе с тобой.

— Бессовестная ложь! — притворно возмутился Маркус и заулыбался. — Надеюсь, ты подумала обо всем как следует.

— Мне совсем не за что зацепиться, — ответила Глория. Но одно она знала совершенно точно: с этой минуты ей придется врать и врать, чем дальше — тем больше. И никогда в жизни она еще не была так захвачена этой перспективой.

11. Клара

Как незаметно может промелькнуть целая неделя!

После парадного обеда для дебютанток высшего света расписание светских приемов было у Клары заполнено почти до отказа. Сперва мать Джинни Битмен пригласила ее на ленч во вторник, потом в среду она отправилась в поместье Бетти Хейвермилл на маскарад и обед с самой Бетти и ее родителями. Отец Бетти был известным чикагским архитектором; он сам проектировал свой особняк с высокими потолками и окнами во всю стену. В четверг ее пригласили на мороженое к Дот Спенсер в небольшой дом, называвшийся «Домик Гарри». Угощали там только шоколадным и ванильным мороженым, да и простоять в очереди пришлось минут двадцать. Клара никогда не любила очередей за чем бы то ни было, но мороженое оказалось очень вкусным, этого отрицать нельзя. После угощения она слушала в гостиной, как Дот играет на пианино. Клара была бы очень рада, если бы ей до самой смерти не пришлось больше слышать музыку Гершвина[62]. Разумеется, к Гершвину у нее претензий не было, только к Дот.

Конечно, знакомиться ближе с этими скучными девицами и их родителями, еще более скучными — это был полный отстой. Ни тебе джаза, ни развлечений, ни мужчин. По крайней мере мужчин, в которых можно влюбиться.

А это и хорошо, говорила себе Клара. Она и не хотела сейчас влюбляться. Чего она действительно хотела — это утвердиться в свете, сделать себе имя здесь, в Чикаго, и пока дело подвигалось успешно. Медленно, но верно. Да, приходилось терпеть невыносимо скучные светские приемы, но в прошлом ей приходилось выносить и куда худшее. Так что теперь это просто детские игрушки.

Сейчас был вечер пятницы, и Клара впервые за всю неделю оказалась свободна. Глория до сих пор находилась под домашним арестом после своего выходящего за всякие рамки приличий опоздания на обед, устроенный в ее же честь. Даже теперь, вспоминая тот вечер, Клара не могла сдержать усмешки: ни за что бы не поверила, что Глория способна на такой спектакль, если бы сама не была его зрительницей.

Только подали десерт и кофе, как Глория, едва передвигая ноги, вошла в столовую, под руку с Маркусом Истменом. Глаза при этом у нее были совсем сумасшедшие.

— Я очень прошу простить меня! Я так сильно задержалась, что этому нет оправдания, я понимаю, — начала Глория. — Но я никак не могла не прийти на помощь одному из самых близких моих друзей… которому не мешало бы помнить, куда он кладет свои ключи!

Миссис Кармоди промокнула губы салфеткой, аккуратно свернула ее, положила на стол перед собой.

— Это правда?

К чести Истмена, надо сказать, что он старательно подыгрывал Глории. Хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

— Ах, я такой рассеянный! И пятки свои бы потерял, если б они не прикреплялись к ногам. — Маркус мог бы, подумалось Кларе, считаться идеальным мужчиной, не будь он таким самовлюбленным. Тем временем Маркус повернулся к Глории. — Если бы не добросердечие мисс Кармоди, мне бы ни за что не удалось…

— Попасть в дом! — закончила за него Глория.

— Отчего же его не мог впустить лакей? — удивилась миссис Кармоди.

— Болен! — воскликнула Глория одновременно с репликой Маркуса. — В Мексике!

Оба переглянулись.

— То есть, — объяснила Глория, — его родители уехали в Мексику, а дворецкий болен.

— Непрестанно чихает, — вступил Маркус. — Это очень неприятно. Право, не хочется находиться поблизости от него.

— А у меня есть запасной ключ от его входной двери, — заключила Глория, явно испытывавшая облегчение от того, что им удалось добраться до финала истории.

— И из-за этого ты опоздала на девяносто минут? — спросила Глорию мать.

— Ключ не подошел, — ответил ей Маркус. — Из-за того, что…

— …было ограбление, — вклинилась Глория. — Да-да, их дом ограбили, и пришлось сменить все замки.

— Я до сих пор не могу прийти в себя, — добавил Маркус.

Девчонки за столом захихикали, а сама Клара с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться во все горло. Она взглянула на Джинни, на Дот, на Бетти, на сидевших за соседним столиком их мамаш. Все они выглядели смущенными. Тарелки уже были пусты, а слуги разливали кофе по чашкам великолепного фарфорового сервиза Кармоди, ставили на каждый столик сахарницы и кувшинчики со сливками. Благоухание стоявших в вазах цветов становилось невыносимым, Кларе даже показалось, что сейчас ее стошнит. Она взглянула на скульптуру изо льда — та еще была цела, разве что черты лица невесты начали слегка расплываться. «Интересно, — подумала Клара, — сколько еще нужно времени, чтобы от статуи осталась одна большая лужа?»

— Все это очень странно, Глория, — произнесла миссис Кармоди, вставая из-за стола. — Особенно если учесть, что Истмены ни слова не сказали мне об ограблении…

— Как же они могли сказать, — перебила ее Глория, начиная заливаться от шеи краской, — если они уехали в Мексику?

— …когда я сегодня вечером звонила им и пожелала получить удовольствие от вернисажа.

— О! — воскликнул Маркус. — Так они, должно быть, решили вернуться раньше, чем я ожидал! Вечно я обо всем узнаю последним.

— Должно быть, так, — подвела итог миссис Кармоди. — Глория, будь любезна, ступай на второй этаж, в свою комнату. Мы с тобой еще поговорим обо всем этом попозже.

— Хорошо, мамочка, — ответила Глория и быстро исчезла в коридоре.

Клара могла бы прочитать кузине целое наставление по искусству вранья. Правило № 1: Врать надо как можно проще. Правило № 2: Никогда ничего не объясняй. Правило № 3: Никогда не прибегай к услугам других, если только эти другие не замешаны в деле вместе с тобой.

Однако то, что Глория была наказана, открыло перспективы перед Кларой: отныне чуть ли не на всех светских развлечениях она стала заменять Глорию. Казалось, все в восторге от Простушки Клары.

Она отложила в сторону книгу («По эту сторону рая»[63], взяла почитать у одной из девочек) и собралась написать письмо оставшимся в Нью-Йорке подругам. Правда, быстро сообразила, что ей нечего им писать — типа «ой, вы не поверите, кто ко мне сейчас клеился» или «ой, как я наклюкалась». Что она могла им рассказать? «Ой, девочки, представляете! Тетя Беатриса сегодня учила меня вязать! У нас вышел замечательный чехольчик для чайника». Всегда можно было поиздеваться над Глорией, но Клара была не из тех, кто пинает ногами лежачего.

Клара всерьез размышляла, чем могут заниматься девушки в исправительной школе штата Иллинойс. На кого их могут там учить? На ювелиров? Стеклодувов? Взломщиков? Тут прозвенел звонок у входной двери. Понятно, дверь откроет дворецкий (как, бишь, его зовут-то?), но причина была вполне уважительной, чтобы выйти из комнаты и спуститься на первый этаж.

Клара плавно сбежала по лестнице, одной рукой скользя по перилам, и вышла в холл.

Там было тихо и пусто, как в голове у этой дурочки Лоррен.

Никого и ничего, только портреты в позолоченных рамах на стене и столик красного дерева — там стояла маленькая бронзовая тарелочка, доверху наполненная мятными лепешками, и лежали ключи от дома. Куда же запропали все домашние? Клара отперла входную дверь и, к большому удивлению, увидела стоящего на крыльце Маркуса. Он был разряжен в пух и прах. На нем был сшитый на заказ костюм из серой фланели и нежно-голубая сорочка под цвет глаз, на голове — мягкий серый котелок. А ширинка расстегнута.

Клара отвела глаза и уставилась в пол.

— Разве эти полы не прекрасны? — проговорила она. — Я всегда любила старое доброе дерево.

Маркус озадаченно взглянул на нее.

— Вы слишком много времени проводите взаперти, — заметил он, входя в холл и снимая шляпу. — Красивые девушки не должны устремлять взор вниз. Только вверх.

— У вас… — Клара взмахнула рукой на уровне талии.

Маркус опустил глаза, потом отвернулся и застегнул брюки.

— Ах, простите! Кажется, я одевался в жуткой спешке и думал только о сегодняшнем вечере.

— А что должно произойти сегодня вечером?

— Мы идем гулять, — ответил он. — Наденьте самый лучший свой наряд — сегодня надо надеть все только самое-самое.

— «Мы» — это кто? — спросила Клара, не желая уподобляться всем прочим девушкам, которые с жадностью внимали каждому его слову. Правда, стоя рядом с Маркусом, трудно было не поддаться его чарам. Прядь волнистых светлых волос упала ему на левый глаз — Кларе так и хотелось поправить ее, коснувшись его кожи хотя бы кончиками пальцев. С этим искушением приходилось бороться. — Вы же знаете, что Глории до сих пор нельзя никуда выходить, — напомнила она.

— А почему Глория должна сидеть дома? Да потому, что ее опоздание было оскорбительным для дебютанток чикагского света. И что же нам сделать, чтобы загладить это? — рассуждал Маркус, кружа вокруг Клары.

— Право, я в затруднении, — ответила Клара.

— Маркус, это ты! — Миссис Кармоди вбежала в холл и звучно чмокнула гостя в щеку. Она была одета в светло-коричневое платье чуть ниже колен, на шее — простое, но изящное бриллиантовое ожерелье. Клара разглядела под глазами тетушки темные мешки. Тетушка Би выглядела совсем измученной.

— Как мило, что ты сам предложил свою помощь. Не сомневаюсь, что сегодня Клара будет в более чем надежных руках.

— Тетушка, милая, — забормотала Клара, переводя взгляд с одного на другую, — я не…

— Знаешь, она в последнее время была так занята, — продолжала тетушка, не обращая внимания на Клару. — О ней уже весь город начинает говорить. — Тут она с улыбкой повернулась к Кларе. Неужто это та самая суровая тетя, которая грозилась отправить ее в исправительную школу?

— Прошу прощения, разве я должна куда-то идти? — спросила Клара.

— Ну, как же, милочка — Маркус был так любезен, что сам предложил сопровождать тебя на чай к Вирджинии Битмен. Он всегда такой заботливый! — Миссис Кармоди захлопала в ладоши. Клара не могла взять в толк, что приводит тетушку в такой восторг, но она, по крайней мере, была теперь очень ласкова с Кларой.

— Он и впрямь проявил большую заботу, — согласилась Клара, с некоторой растерянностью заметившая озорной блеск в глазах Маркуса. Непохоже, чтобы глаза у него так заблестели при мысли о вечернем чаепитии у Джинни Битмен или у кого-то из ее подруг.

— И раз уж девушки так полюбили тебя, Клара, попытайся навести заново те мосты, которые сожгла моя дочь. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ах, вот оно в чем дело! Для тетушки не было ничего важнее, как поддерживать связи в свете и подняться еще на одну ступень выше.

Клара не горела желанием попасть на это убогое чаепитие, ей вполне хватило пустой болтовни Джинни и липких пирожных во вторник. И кому, кстати, пришла в голову мысль, чтобы ее сопровождал мистер Плейбой? Вряд ли ему так хочется потратить на этих дебютанток вечер пятницы?

Как бы то ни было, у нее появился предлог выбраться из этого дома, в котором она задыхалась. Радуясь такому повороту событий, Клара не стала больше ни о чем спрашивать, а побежала наверх — надевать наряд, наиболее подходящий для наведения светских мостов.

* * *

— Ну, признайся — сильно ты меня любишь? — спросил Маркус.

Клара сложила пальцы рук, оставив между ними крошечный зазор.

— Настолько?

Они стояли в очереди за билетами в кинотеатр «Биограф» на улице Норт-Линкольн. Над их головами вспыхивала ярко-красными, как пожарная машина, буквами надпись: «НАШЕ ГОСТЕПРИИМСТВО» — их ждала премьера нового фильма с участием Бастера Китона[64].

Еще когда они ехали к Джинни, Маркус признался, что не собирается долго сидеть за чаем.

— Лучше взойти на костер! — воскликнул он, развеселив Клару.

Она оценила разработанный им план и очень обрадовалась.

— Минут через двадцать, — объяснял Маркус, — тебе станет плохо. Ну, съела что-то не то. Выйдешь в туалет, напудришься погуще, смочишь лоб, чтобы капельки остались. Когда вернешься в комнату, немного пошатывайся — ухватись одной рукой за стол, а другой сожми виски. Потом подзови меня, а остальное я беру на себя.

Маркус не подвел: он убедил Джинни и ее подружек, что лучше всего сразу отвезти Клару домой. Через минуту-другую они уже сидели в его автомобиле, а спустя еще несколько минут заняли очередь в кассу «Биографа».

— Всего лишь настолько? Да ну, дай человеку хотя бы надежду.

Клара развела ладони чуть пошире. Игра ей нравилась. Она была красиво одета, сознавала свою привлекательность, видела, что и он сам считает ее привлекательной. На ней были тонкие чулочки, юбка изумрудно-зеленого цвета и бледно-розовый шерстяной свитер, приятно ласкающий кожу.

— Так лучше?

— Давай-давай, не стесняйся. Сегодняшний вечер намного лучше!

— Хм-м-м-м, Джинни Битмен против Бастера Китона. Трудный выбор.

— Да как ты можешь сравнивать Джинни Битмен с Бастером Китоном?

— Ну, они оба по-своему клоуны.

— Разве что на Джинни Битмен грима меньше, но все равно на мужчину она похожа больше.

— Джентльмену не подобает так говорить, — Клара покачала головой с шутливым осуждением.

— Если тебе нужен джентльмен, то возвращайся на чаепитие. — Маркус бросил взгляд на часы. — Скоро Фредди Барнс и остальные мои друзья отправятся смотреть водевиль в «Соленой таксе». Я еще успеваю. А ты беги назад к Джинни. — И махнул рукой, будто прогоняя Клару.

— Нет уж, спасибо. Лучше я проведу время с повесой, чем сама повешусь со скуки за столом у Джинни.

— Вы хотите сказать, мисс Ноулз, что я дамский угодник? — Он отвернулся от Клары и сделал шаг к кассе. Глаза у Маркуса ярко блестели — великолепное сочетание мальчишеского нетерпения и уже вполне мужской привлекательности. Боже, ее действительно влекло к нему!

— Ваша репутация широко известна, мистер Истмен.

В душе Клара была в восторге от придуманного Маркусом плана на этот вечер, хотя и не была уверена, какие цели он при этом преследовал. В Нью-Йорке ей встречались похожие ребята. Поскольку они от рождения были сразу и богатыми, и красивыми (опасное сочетание!), им все доставалось без малейшего труда. Девушками они разбрасывались так же легко, как и пачками долларов из своего бумажника. Главным для них был сам процесс охоты.

Клара встречалась с некоторыми из тех, о ком ходила самая дурная слава.

Например, с Лео Силверманом, миллионером-евреем, который не раз приглашал ее покататься на своей яхте. С Шоном Кэрроллом, банкиром и меценатом, неизменно предоставляющим Кларе свою ложу в «Метрополитен-опера», шел ли он сам вместе с нею или нет. И еще — с Тьерри Марсо, французом, которому предстояло унаследовать настоящую империю, построенную на импорте и торговле кашемиром; он заботился о гардеробе Клары. Были и другие, но с теми она встречалась недолго.

«Встречаться» — понятие растяжимое. Чаще всего ей удавалось всего один разок побывать с мужчиной на премьере спектакля или на вернисаже, как он уже начинал ожидать от нее кое-чего в ответ. А у Клары с такими мужчинами было нерушимое правило: только общение, и больше ничего.

Впрочем, Клара отбросила все эти правила, когда влюбилась по-настоящему.

«Что было, то было, а сейчас все совсем по-другому», — напомнила она себе. Той девушки больше уж нет. Она набила много шишек, сломалась, но многому научилась на собственных ошибках. И уж Маркусу никак не удастся поколебать ее недавно обретенную силу воли.

Ему это и не удалось — пока они не вошли в зрительный зал.

Окинули взглядом ряды кресел, быстро заполнявшихся зрителями. Клара углядела два места во втором или третьем ряду.

— Вон там — годится?

Маркус только хмыкнул. Он потянул Клару к последним рядам, а потом, по лесенке, на балкон. И усадил в темном уголке.

— Так, сиди здесь и не двигайся. И не вздумай отдать мое место, пока я отойду, какому-нибудь другому парню. Даже если он будет красивее меня.

Клара осталась сидеть, улыбаясь во весь рот, как последняя дурочка. Что это на нее нашло? Прежде всего, ей никак не следовало соглашаться занимать места на балконе — всем известно, для чего они вообще существуют: чтобы парочки могли целоваться. Она огляделась вокруг. Точно, чикагские кинотеатры ничем не отличались от нью-йоркских — один большой чулан для влюбленных. Парочки виднелись, куда ни повернись. Прямо перед Кларой сидел мужчина, обнявший свою спутницу за плечи и готовый прижать ее покрепче, едва погаснет свет. Нет, с Кларой так не должно произойти.

Но такое ли большое преступление — поцеловаться с Маркусом? У него ведь самые подходящие для поцелуев губы, какие она только видела, а пухлую нижнюю губу так и хочется слегка укусить.

Свет в зале стал меркнуть, тапер принялся стучать по клавишам веселую мелодию регтайма — вероятно, эта музыка и должна будет сопровождать сам фильм. А Маркуса все не было. Клара закрыла глаза, как делала всегда перед началом фильма или спектакля, желая прочувствовать темноту, переносящую ее в совершенно иной мир.

— Тебе уже стало так скучно?

Клара открыла глаза, привыкая к полной тьме, царившей теперь в зале. Эту тьму прорезал луч кинопроектора — начинался фильм. Маркус скользнул на соседнее место, держа в руках огромный кулек с маслянистым попкорном.

— По мне, фильм хорош настолько, насколько вкусные лакомства можно под него жевать. — Потом наклонился ближе к Кларе и прошептал в самое ухо: — Дай мне свои руки.

На его лице плясали тени. Клара пожалела, что у нее нет фотоаппарата — запечатлеть навеки, как выглядит Маркус в эту самую минуту.

— Это зачем?

— Ты все еще мне не доверяешь? — Он протянул руку и насыпал в обе ладошки Клары горки маленьких, гладких на ощупь пирамидок.

Клара опустила глаза и посмотрела. «Поцелуи Херши»[65].

— Попкорн с шоколадом — самое лучшее сочетание. Немножко сладкого, немножко соленого.

— Ш-ш-ш! — Клара показала на экран. — Уже начинается.

Весь экран заполнило знакомое перепуганное лицо Бастера Китона. Его персонажа звали Вилли Маккей, и этого парня — почти как саму Клару — отправили жить к тетке. Правда, по иронии судьбы, Бастера послали жить в Нью-Йорк. Очень скоро Клара стала хохотать так, как ей не приходилось уже много и много недель.

Фильм был просто великолепным, однако Кларе не так-то легко было сосредоточиться на действии, когда рядом сидит Маркус. Всякий раз, когда он смеялся — издавая замечательные четкие звуки «Ха! Ха! Ха!» — он подавался вперед, и его брюки касались Клариной ноги.

Однако всякий раз, когда Клара против воли подавалась к нему, не в силах сопротивляться его магнетическому притяжению — давая ему тем самым возможность обвить рукой ее плечи, если захочется, — Маркус выпрямлялся и отклонялся от нее.

От всего этого Клара потихоньку стала заводиться. Для чего же он тогда тащил ее сюда? Вокруг них все парочки уже обнимались по полной программе. Клара положила ногу на ногу, а лежавшую на них руку передвинула повыше, открывая взгляду Маркуса колено…

Он и ухом не повел.

На экране за Вилли гнался убийца, они оба свалились в бурную реку и полетели вверх тормашками в водопад. Клара смеялась не переставая, но в голове у нее крутился один вопрос: может, она с самого начала не так поняла намерения Маркуса?

Или она считает себя такой жутко неотразимой, что каждый встречный парень должен непременно влюбиться в нее? Да у Маркуса миллион других девчонок. Отчего это она решила, что он без ума от нее? Именно в ту минуту до нее и дошло: она желает, чтобы он был от нее без ума. С ним весело, он очарователен, немного рисуется, конечно, но ничего плохого в том нет. Ей хотелось, чтобы он погладил ее колено, притянул к себе. Поцеловал ее.

Вдруг Клара почувствовала, как он наклоняется к ней — похоже, мечты начинали сбываться. Она затаила дыхание.

— Вот видишь? — прошептал Маркус, поправляя Кларе выбившуюся из-за уха прядь волос. — Я же говорил, что Джинни больше похожа на мужчину, чем Китон.

В эту минуту Кларе хотелось одного-единственного — прижаться к нему губами. Но тут ей вспомнились тетка, исправительная школа, появившиеся надежды сделаться светской львицей здесь, в Чикаго. Вспомнила она и о тех загадочных посланиях, которые стали приходить в последнее время, — они грозили ей разоблачением, грозили затянуть ее снова в омут прежней нью-йоркской жизни. Не здесь ли он, этот таинственный автор записок? Не следит ли за нею?

Клара задрожала и приковала взгляд к экрану.

* * *

Маркус с Кларой вышли из кинотеатра и пошли пешком по городу. Казалось, все жители Чикаго одновременно пришли на свидания: навстречу одна за другой шли парочки, держась за руки, лакомясь мороженым, целуясь. Кларе прежде и в голову не приходило, что Чикаго настолько юный город. И ей захотелось стать участницей происходящего действа, а не наблюдать его со стороны, с благоразумного расстояния.

Живя в Нью-Йорке, она на свиданиях вечно неслась вперед. Предстоящие развлечения занимали ее куда больше, чем тот, кто шел рядом с нею. Она не могла припомнить, когда в последний раз встречалась с парнем без того, чтобы не прикидываться кем-то другим, не тем, кто она есть на самом деле, не изображать из себя ужасно крутую девицу. А сейчас, с Маркусом, хотя она по-прежнему была в образе Простушки Клары, она держалась на удивление естественно. Непринужденно. Спокойно. С Маркусом она чувствовала себя так, словно вышла погулять с близким другом — если бы только у нее когда-то был такой друг, шикарный мужчина, при виде которого сладко замирает сердце.

— У меня родилась мысль, — обратился к ней Маркус. — Что ты скажешь, если мы завершим это сви… — тут он оборвал сам себя. — Я хочу сказать, этот вечер…

— Ты же собирался выговорить слово на «с», — поддела его Клара.

— Да, собирался, — не стал спорить Маркус, поправляя котелок, — но потом подумал, что наша прогулка меньше всего похожа на любовное свидание.

— Разумеется, — подтвердила Клара, хотя какая-то частица ее была бы рада, если бы Маркус назвал это свиданием, пусть сама Клара и стала бы возражать ему. Она чувствовала себя так, как бывает на свидании. На настоящем хорошем свидании.

— Ты права. Э-э-э, так что я хотел сказать-то? — Маркус издал нервный смешок, и Кларе это очень понравилось.

— Хотел закончить слово на «с»?..

— Именно! Мне думается, было бы вполне логично завершить этот вечер стаканчиком.

— Маркус, ты же знаешь, что я не пью, — заупрямилась Клара, хотя Маркус словно прочитал ее мысли: ей до смерти хотелось выпить бокал мартини. — Это незаконно, а кроме того, нам ведь обоим нет еще двадцати одного[66]. — Она посмотрела на часики. — И мне нужно вовремя вернуться домой.

— Красивые часики, — сказал Маркус и взял ее за обнаженное запястье.

Она рассмеялась, Маркус — вслед за ней. Фонарь отбрасывал желтый свет на его гладко выбритые щеки. А голубые глаза притягивали ее, как два магнита.

— Со мною, когда бы ты ни вернулась, всегда будет «вовремя». Миссис Кармоди, в отличие от тебя, доверяет мне целиком и полностью.

Клара с трудом удержалась, чтобы не усмехнуться. Похоже, тетка так и увивалась вокруг Маркуса.

— Это потому, что у тебя есть подход к женщинам. То есть ты умеешь пустить пыль им в глаза.

— Но ты же не похожа на других девушек, Клара, — сказал он. — Или ты думаешь, я этого не понимаю?

В его голосе звучала глубокая искренность, как сквозила она и в открытом взгляде умных, внимательных глаз.

— Ну-у, не знаю.

— Пойдем, я провожу тебя домой. — Маркус стремительно двинулся вперед.

— Погоди! — окликнула его Клара, и он обернулся на ее зов. От огорчения на лбу у него собрались морщины, в уголках рта залегли складки. — Один бокал.

— Я не собираюсь принуждать тебя к тому, чего ты не хочешь делать.

Клара ясно видела, что он не шутит.

— Я согласна даже пойти в «Зеленую мельницу», если ты обещаешь ничего не говорить моей тетушке.

Маркус снова подошел к ней.

— У меня на примете есть другое место. Такое, где можно спокойно поговорить.

— Поговорить?

— Да, поговорить. А ты разве подумала о чем-нибудь другом?

Такие парни, как Маркус, никогда не стремились просто поговорить с нею. Но Кларе не хотелось, чтобы это свидание (как его ни называй) закончилось так быстро. Не исключено, что Маркус и вправду не такой, за какого она приняла его поначалу. В конце-то концов, если кто и знал что-нибудь о том, как можно создать человеку дурную репутацию, то это была Клара.

— Я считаю, что поговорить — это замечательно.

Они прошли еще пару кварталов, и Маркус остановился у кондитерской с вывеской «Сдоба Бебе».

— Идем, — позвал он Клару и вошел в магазинчик.

Если бы в кино Клара не наелась попкорна с шоколадом, то сейчас у нее слюнки потекли бы от выставленной на витрине выпечки: там красовались длинные ряды пирожков, пирожных, печений, тортов. Весь магазин источал запахи ванили, корицы и сахара.

— Бебе! — воскликнул Маркус, завидев миниатюрную блондинку с пышно взбитой прической и в пекарском фартуке. Перегнувшись через прилавок, он расцеловал ее в обе щеки, как принято в Европе.

— Est-ce que nous pouvons entrer?[67]

— Для вас здесь всегда открыто, — ответила та, подмигнув Маркусу, и откинула крышку прилавка. — А вы, наверное, Патриция, я угадала? — Она так и сияла улыбкой.

Клара, смутившись, застыла на месте.

— То было уже месяц назад, Бебе, — спокойно сказал Маркус и жестом пригласил Клару войти. — Давай, нам сюда. — И пошел впереди, открывая одну дверь за другой, пока они не оказались на кухне.

Клара послушно шла за ним, чувствуя себя круглой идиоткой. Маркус показал пальцем на табличку с надписью от руки: «Во мрак — сюда», — и большую стрелку пониже.

В дальнем конце кухни он отворил обитую железом дверь. За ней находился маленький полутемный зальчик, освещенный гирляндами елочных лампочек. Кирпичные стены увешаны плакатами старых кинофильмов. Восемь столиков, со свечами в центре каждого, расставлены вокруг небольшой эстрады, на которой бас-гитарист и пианист наигрывали что-то среднее между джазом и блюзом.

Даже Клара, которая в Нью-Йорке все повидала и все испытала, должна была признать, что этот бар — полный блеск. У нее заболели щеки, и Клара поняла, что улыбается без перерыва уже… сколько? Похоже, целую вечность.

Они сели за столик в темном уголке и заказали коктейли: ему — виски со льдом, ей — шампанское с апельсиновым соком. Клара хотела было запротестовать, как планировалось, но вовремя сообразила, что даже девушка из деревенской глуши не может устоять перед запретным вкусом шампанского.

— Патриция? — спросила она, стараясь говорить как можно равнодушнее. — Значит, это твой тайный бар, где ты стараешься произвести впечатление на девушек?

— Когда-то давным-давно, — ответил Маркус. — Но те дни уж канули в Лету.

— Давно канули, если посчитать?

— Не нужно делать из мухи слона, — сказал Маркус, пожав плечами. — Да, я встречался с очень многими девушками, но очень мало кто интересует меня всерьез.

За каждым столиком сидели парочки — кто целовался, кто обнимался, а кто сочетал одно с другим. Клара никогда не была сторонницей того, чтобы демонстрировать нежные чувства на публике, но здесь что-то витало в самом воздухе, и Кларе захотелось, чтобы она тоже пришла сюда с тем, в кого влюблена.

Маркус потянулся было к ней через столик, но сдержал себя и вместо Клары обнял руками свой стакан.

— Ты совсем не похожа на всех тех девушек.

«Если б ты только знал», — подумала она.

— Так вот, скажи мне — ты очень скучаешь по своему дому? — спросил Маркус.

— Скучаю. — Она отхлебнула шампанское, закрыв тем самым себе рот.

— Но ты переписываешься с родителями, с друзьями? — Его голубые глаза, не отрываясь, смотрели на нее и ожидали ответа. — Даже не представляю, как тебе тяжело — ведь все родное осталось там, далеко-далеко.

Лицо у него было серьезным и открытым. Словно Клара ему действительно небезразлична. А когда это ей удавалось ходить на свидания с парнем, которому небезразличен хоть кто-нибудь, кроме него самого? Она сделала еще глоток шампанского.

— Хочешь потанцевать?

— Клара, — нахмурился Маркус, — я же по лицу вижу, ты чем-то очень опечалена. Это я понял с той минуты, когда увидел тебя в первый раз.

На какое-то безумное мгновение Кларой овладело желание рассказать ему все. Да, она была опечалена. До последнего времени, по крайней мере. Потому-то она так конфузилась в его присутствии: у нее возникало такое ощущение, будто тяжкий груз прежних горестей спадает с плеч, а вместо того возникает что-то легкое и головокружительное, вроде пузырьков в бокале шампанского.

— Ты не ошибся. — Она глубоко вздохнула. — Я скучаю по очень многим, кого пришлось оставить, — прежде всего по близким подругам. Они были мне все равно что сестры. Конечно, с кем-то расставаться легче, с кем-то труднее.

— Например? — спросил Маркус, вскинув голову.

— Ах, да ты и сам знаешь. — Клара уставилась в свой бокал.

Потом почувствовала, как на ее руки легла рука Маркуса, влажная от запотевшего стакана виски со льдом. И это прикосновение, о котором она мечтала весь вечер, заставило ее забыть обо всем. Пальцы у него были сильные, они вселяли в Клару чувство безопасности и уверенности.

— Я понимаю, как тебе было, наверное, тяжело отказаться от всего привычного с детства и приехать сюда, — проговорил Маркус, переплетая свои замечательные пальцы с пальчиками Клары, — но я очень рад, что ты это сделала.

Эта фраза могла показаться банальной, если бы не серьезные глаза Маркуса.

— Я тоже рада, — мягко сказала Клара.

— Может быть, теперь ты хочешь потанцевать?

— Давай просто посидим еще немного, — ответила она.

Ей хотелось всю ночь просидеть здесь, целуясь с ним одними руками.

* * *

Маркус высадил ее из машины, и Клара вошла в дом, как зомби, глядя перед собой остекленевшими глазами. Она отлично понимала, о чем говорит это состояние, и ничего хорошего оно не предвещало. А хуже всего то, что она не могла стряхнуть с себя это состояние.

Она по уши влюбилась в Маркуса Истмена.

Маркус не то чтобы опроверг свою репутацию плейбоя, но за этот вечер она убедилась, что он не совсем такой, что он отличается от мужчин, которых она встречала в Нью-Йорке. Он не был пресыщенным.

В своей комнате Клара тяжело опустилась на стул перед зеркалом. Куда же девалась вся та сила воли, с которой она начинала этот вечер?

Услышала, как тихонько скрипнула дверь в комнату Глории. А ей-то что не спится в полвторого ночи? Хорошо хоть сама Клара не в таком положении, как кузина. Лучше уж ее собственная запутанная ситуация, чем то печальное будущее, которое уготовано Глории. Той придется влачить жалкое тихое существование рядом с жалким муженьком — точно как тетушке Би. Кошмар!

В Маркусе ее как раз и привлекало то, что он не пытался ею командовать. Он лишь хотел быть рядом с ней. Маркус хотел, чтобы Клара была самою собой. Ну, скорее, такой, какой она была бы в деревне. И это Клару сильно смущало.

Она сбросила с себя юбку, стянула свитер и в изнеможении повалилась на постель, на простыни из кремового шелка.

В спину ей врезалось что-то острое, как нож.

Клара так и подскочила. Она надеялась ошибиться, молилась, чтобы ее догадка оказалась ошибкой. Только не сейчас, не сегодня. Так не хотелось портить сегодняшний вечер — чудесный благодаря Бастеру Китону, шампанскому и голубым глазам Маркуса.

Но никуда не денешься. Она вскрыла теперь уже знакомый конверт:

Ты можешь теперь выглядеть по-другому, но в душе осталась такой, какой была.

Из конверта выпало на пол что-то еще.

Фотография.

На обороте, в левом углу, надпись:

Таймс-сквер

сентябрь 1922

Повернула фото лицевой стороной.

Вот и она сама, в «тихом» баре недалеко от Таймс-сквер[68]. Волосы недавно коротко острижены по последней моде, да их почти и не видно под расшитой бисером шляпкой; одета в умопомрачительное черное платье на манер древней тоги, с яркими блестками.

Голова запрокинута, будто она только что услышала самую развеселую шутку, а в руке зажата, как дирижерская палочка, сигарета с длинным мундштуком. В другой руке сверкает серебристая бутылочка. Клара хорошо помнила ту ночь. Задира повел ее тогда на представление в одном театре на Бродвее, а потом снял шикарный номер в отеле «Пьер», с видом на Центральный парк. В ту ночь она впервые спала с ним.

Это — начало конца.

Начали они ту ночь в компании, но кто же ее сфотографировал?

Она снова пристально всмотрелась в фото. Дело даже не в том, что здесь она выглядит типичной лихой бунтаркой, каковой и была. Но от нее исходит сияние такого неземного счастья, которое затмевает даже свет ламп в кабинке бара, служившей фоном.

Клара опустила фотографию и записку обратно в конверт и запечатала его. Засунула подальше в ящик комода, рядом с другими.

Присела к зеркалу и принялась щедро втирать в щеки холодный крем. За окном светила полная луна, жемчужный свет которой заливал зеркало.

Нынче вечером она была счастлива, разве нет? Трудно сказать наверняка. Сначала счастье казалось таким прочным, надежным. Но теперь оно ускользало от Клары, словно текущая меж пальцев вода.

Она снова посмотрела на себя в зеркало. «Кто ты есть, Клара Ноулз? Кого ты пытаешься играть сейчас?» Однако лицо ее, как и луна, расплывалось, туманилось, было неузнаваемым. Черты его тонули в темноте.

12. Лоррен

Вторник, без четверти десять вечера. Для Лоррен это значило одно: надо изо всех сил готовиться к завтрашнему утру, к уроку французского языка. Известная всей школе своей суровостью мадам Клутье будет в очередной раз проводить examen du vocab, то есть беспощадно проверять, как они выучили новые слова. Лоррен, далеко не в первый раз, забыла взять домой список слов из книги, которую они читали — «Госпожа Бовари», — но у Глории список наверняка есть.

Вот как вышло, что Лоррен сидела сейчас за рулем папиного «дюзенберга» и ехала вслед за «мерседесом», который принадлежал семейству Кармоди.

Сперва она собиралась сделать так: набросить на себя купальный халат, взять «напрокат» автомобиль отца, как только он ляжет спать, доехать до дома Кармоди, проскользнуть через черный ход и переписать карточки со словами, которые Глория аккуратно размечала разными цветами.

Впрочем, карточки — это всего лишь предлог.

Прошла уже целая вечность с тех пор, как они с Глорией в последний раз сидели вместе и болтали обо всем на свете, как у них издавна было заведено: едко высмеивали никчемных одноклассниц, тайком таскали с кухни ломтики фирменного шоколадного торта Анри, прикидывали, насколько далеко можно зайти с тем или иным мальчиком из старшего класса академии в Лейк-Форесте[69].

Но едва Лоррен свернула на Астор-стрит, она тут же приметила «мерседес-седан» с потушенными фарами, выезжавший со двора Кармоди.

Было темно, но она могла поклясться, что за рулем сидит не кто иной, как Глория. Лоррен уже собиралась посигналить ей, однако целый вихрь мыслей не дал ей этого сделать: Глория куда-то едет? Одна, без шофера? В будний день? Эта загадка была поинтереснее, чем допоздна болтать вдвоем обо всем на свете. У Глории что же, тайное свидание?

Выбора у Лоррен не было: она поехала следом.

Она затормозила, выключила фары — оставалось надеяться, что Глория ее не заметит.

Как только Глория выехала со двора на улицу, Лоррен включила фары, нажала на педаль газа и помчалась по полутемным улицам к центру города.

Она проехала вслед за подругой через весь Лейк-Форест, где движения на улицах почти не было, далее по Северному шоссе, параллельно берегу озера, и оказалась на забитых транспортом городских улицах. Поначалу пропустила вперед две-три машины, чтобы Глория не углядела ее в зеркальце заднего вида, но та была слишком поглощена собственными думами.

К тому времени, когда Глория повернула свой «мерседес» на проспект Норт-Бродвей-авеню, Лоррен висела прямо у нее на хвосте, почти бампер к бамперу. Она даже шутя подумала, не дать ли полный газ и не толкнуть ли сзади автомобиль подруги. Нет, это привлекло бы внимание Глории. А Глория не просто забыла свою лучшую подругу, она даже не замечает, когда та едет прямо за ней. Эта мысль привела Лоррен в бешенство.

Они миновали здание компании «Ригли», потом отель «Дрейк» в северном конце Мичиган-авеню. Единственными ориентирами для Лоррен служили уличные фонари, ярко горевшие на фоне черного неба, да габаритные огни идущего впереди автомобиля Глории.

Лоррен терялась в догадках, куда направляется ее подруга. И вдруг — ба! — стали мелькать знакомые дома. Лоррен наблюдала за тем, как Глория тормозит в нескольких кварталах от «Зеленой мельницы». «Ай, как все лихо закручивается, — подумала Лоррен. — Этого уж никак нельзя было предвидеть».

Глория припарковала авто и пошла быстрым шагом по улице; одета она была с головы до ног в чисто бунтарский прикид.

Идя по улице, невозможно было даже догадаться о существовании «Зеленой мельницы» — она ведь находилась ниже уровня улицы, между похоронным бюро и обшарпанной парикмахерской, а здание выглядело так, словно уже не один год стояло необитаемым. На улице курили трое или четверо мужчин, но прохожих почти что и не было.

Лоррен припарковалась за углом. Оглядела себя и скорчила недовольную мину. Угоняя папин «дюзенберг», она уже оделась ко сну, и теперь на ней был шелковый пеньюар, купленный минувшим летом в Париже (черный шелк с белыми французскими кружевами) — ну, пожалуй, сойдет за наряд бунтарок.

К счастью, дура служанка Маргерит забыла на заднем сиденье мамины вещи, которые забрала из химчистки. А мама, слава Богу, одевается не так, как миссис Кармоди. Лоррен перебралась на заднее сиденье и быстренько перерыла вещи.

«Спасибо тебе, мамочка, что отдавала в химчистку свой норковый палантин — мне он сейчас пригодится». И Лоррен набросила палантин на почти голые плечи. Parfait[70], как сказала бы мадам Клутье. По крайней мере это слово Лоррен на завтрашнем опросе сможет выговорить без ошибок.

Она надеялась на то, что в бардачке лежит мамин набор «на всякий случай»: красно-коралловая помада, которая сгодится и вместо румян, и вазелин, который можно использовать для придания блеска волосам. На Лоррен не было подходящего бюстгальтера, но с учетом обстоятельств сойдет то, что есть.

Лоррен спустилась по ступенькам, ведущим в «Зеленую мельницу», и обнаружила стайку бунтарок, круживших вокруг входа, как стервятники над трупом. Они торчали здесь, чтобы их не было видно с улицы — мало ли, вдруг полиция нагрянет? Правда, и это не так уж страшно — большинство полицейских получало регулярную «подкормку» от гангстеров.

Лоррен люто ненавидела всех этих девиц, одетых в самые настоящие платья. Из-за них Лоррен чувствовала себя голой дешевкой, тогда как была богаче, вероятно, чем они все, вместе взятые! Она легко бы перещеголяла все эти их наряды с блестками, если б только выходка Глории не застала ее врасплох.

Одна из девиц держала в руках шитую бисером фиолетовую сумочку, и сумочка Лоррен по сравнению с этой казалась какой-то потертой.

Не чувствуя себя уверенно в этой компании, Лоррен укрылась в темном углу. Прежде чем входить, надо продумать стратегию поведения.

Тощая как жердь девица в серой шубке решительно подошла к двери и стала стучать, пока не приотворилось узенькое окошко. Глаз окинул ее изучающим взглядом.

— Ну, что?

— У Энтони, кузена моего приятеля, заказан здесь столик.

— Энтони, как дальше? — рявкнул Глаз.

— Фамилия моего приятеля — Вуд, он уже в зале, за столиком. Вы, наверное, заметили его — он такой высокий и…

Смех Глаза долетел даже до Лоррен.

— Хочешь, чтобы я позвал его к тебе?

— Ой, а что, можно?

— Нет! — Окошко захлопнулось.

Придется Лоррен прибегнуть к самому старому приему: максимально используй то, что имеешь. А у нее было то, чем не могли похвастать все эти девицы, — идеальная кожа.

Она дождалась, пока девицы немного расступятся, подошла и тихонько постучала. Приоткрылось окошко, Глаз осмотрел ее с головы до ног. Лоррен выпрямилась во весь рост и рассчитанным движением приспустила палантин, открывая взгляду свой пеньюар.

В самую точку! Глаз заморгал.

— Вы к кому?

— Я сама по себе, — ответила она и опустила правое плечо, чтобы с него соскользнула бретелька. — О-ой! — воскликнула она, поправляя бретельку прежде, чем та открыла взору слишком много.

— Эй! — возмутилась бунтарка с фиолетовой сумочкой. — Мы пришли первыми!

— И кто вас позвал сюда?

— Мой завтрашний день рождения.

— Вы хотите убедить меня, — сказал Глаз, снова оглядев ее с головы до ног, — что собираетесь праздновать здесь в одиночестве, в таком парадном наряде?

— Если вы меня впустите, то в одиночестве я не останусь.

— Добро, — сказал ей Глаз. — У нас всегда найдется местечко для трудящейся девушки.

Лоррен не совсем поняла, почему это он назвал ее трудящейся девушкой. Да у нее траст-фонд! Она никогда и дня не трудилась!

Но дверь открылась, бунтарки на лестнице возмущенно загалдели, и Лоррен не стала разбираться. Ей всегда больше всего нравилось быть посвященной. И если Глория собиралась оставить ее в неведении, придется прибегнуть к собственным средствам, чтобы не остаться сторонней наблюдательницей.

Лоррен направилась прямо к стойке бара и прошла вдоль нее до самого конца — лучшего места, с которого можно все видеть, не слишком бросаясь в глаза. Взобралась на табурет, оперлась локтями о стойку и понадеялась на то, что теперь она не отличается от прочих посетительниц.

Слева от нее тянулся ряд обитых зеленым плюшем кабинок, где неизменно сидели богатые покровители и хозяева заведения. Справа стояли небольшие высокие столики, на которые посетители (в основном бунтарки) ставили бокалы и стаканы, когда шли потоптаться на танцполе. А сам танцпол находился прямо перед Лоррен — небольшое пространство, заполненное до отказа танцующими, которые трясли стрижеными головами и изгибались из стороны в сторону, исполняя чарльстон с выражением блаженства на физиономиях. Наблюдая за ними, Лоррен ощутила укол зависти. Они получают удовольствие, а она…

— Мисс, — это появился Лейф, бармен, — я спросил, что вы хотите заказать.

— Мартини, — сказала она, — и покрепче.

За танцполом возвышалась эстрада, на которой сидели негры-музыканты, их инструменты сверкали отраженным светом ламп. Джазисты шутили друг с другом, весело смеялись.

Ничего интересного. Лоррен стала не спеша обводить взглядом весь зал, высматривая Глорию, и встретилась взглядом с мужчиной, покуривавшим сигару в одной из кабинок напротив ее места.

«Пусть он сам подойдет ко мне», — решила Лоррен и повернулась к нему спиной. Ровно через тридцать секунд он опустился на соседний табурет. Мужчины такие предсказуемые.

— Я не смог не обратить на вас внимания даже с противоположного конца зала, — проговорил он, одновременно подзывая Лейфа. — Мне — как обычно, а куколке сделай что-нибудь фирменное.

Вблизи он выглядел моложе, чем показался ей издалека, — лет двадцати с небольшим. Лоррен инстинктивно притягивала его экзотичность, он так не похож был на привычных ей мальчишек-старшеклассников. У этого юноши были коротко стриженные черные волосы и темные глаза, полускрытые густыми черными бровями. Широкий рот, тонкие губы, в которых зажата сигара, отчего казалось, что он все время чему-то усмехается — впрочем, это придавало ему сексуальности. Мало того, он был одет в классический гангстерский прикид: безукоризненно сшитый серый костюм, широкий темно-синий галстук, серебряные запонки.

— И на что же вы обратили внимание? — В это время бармен поставил перед ней коктейль розового цвета. Теперь у Лоррен были целых два бокала. Она взяла один из них и отхлебнула немного.

— На то, что вы отличаетесь от других девушек. У вас волосы как вороново крыло и глаза, как у ворона, — ответил незнакомец и вытер своим платком капельку коктейля, скатившуюся по подбородку Лоррен. — Вы похожи на хищную черную птицу.

Он сразу же понравился Лоррен, понравился тот грозный образ, который он нарисовал, понравилось прикосновение его шершавого пальца к ее подбородку. Она не совсем понимала, к чему он клонит, но не все ли равно? Она тоже умеет быть смелой; незнакомые мужчины находят ее интересной. И к черту Маркуса Истмена.

Она хотела продолжить беседу, как вдруг краем глаза увидела предмет своих поисков: в дальнем углу клуба Глория беседовала с чернокожим пианистом из джаза, едва не льнула к нему.

С каких это пор, интересно, Глория перестала доверять Лоррен свои секреты? Ведь Лоррен неизменно была их надежной хранительницей! Они всегда рассказывали друг дружке абсолютно все — ну, до последнего времени, пока Глория не стала отдаляться, готовясь к свадьбе с этим надутым типом. А теперь она стала вести двойную жизнь отдельно от Лоррен! Может, и Маркус выскочит откуда-нибудь из стены? Она не могла постичь смысл того, что видела, но никогда еще ее так не предавали.

Впрочем, наблюдая за Глорией и Джеромом, Лоррен стала замечать и кое-что другое: как изгибается тело Глории, стремясь к собеседнику; как оба они не сводят глаз друг с друга, будто и нет в зале никого больше. Что-то было между ними такое… такое… сексуальное.

Да нет, бред какой-то. Даже не говоря о том, что о ее помолвке трубили все газеты. Глория вообще всегда была такой осторожной. Глория была образцом приличий. А этот музыкант — негр.

Сосед Лоррен слегка толкнул ее локтем, возвращая на грешную землю.

— Раздумываете, достоин ли я вашего внимания?

Лоррен совсем ушла в свои мысли. Теперь она огляделась вокруг, увидела потные лица мужчин, вычурные позы бунтарок, презрительную ухмылку на усатом лице бармена (кому только она адресовалась?), наконец, два пустых бокала.

— Она хочет еще выпить, — сказал бармену ее сосед.

— Извините. Мне показалось, я увидела одну знакомую — она беседует с пианистом. — Лоррен уже чувствовала легкое опьянение.

— Это вы о новой звезде нашего клуба? — Он пальцем показал на Глорию. — Девушка из деревенского церковного хора. Хорошенькая, но прямиком из фермерской хибарки. Я чуть было не купился — даже не подозревал, что у них на кукурузных полях растут такие.

— Как эта девушка? — засмеялась Лоррен. — Не суйте мне в уши бананы! Она вовсе не из… — Тут Лоррен резко прикусила язык. — Погодите, откуда она, говорите?

— Вроде, из Огайо… или из Пенсильвании. — Он пожал плечами. — Не уловил. Но я сомневаюсь, чтобы такая рафинированная девушка, как вы, была с ней знакома.

— Вы правы. С такими девушками я не знаюсь. — Лоррен чуть в обморок не падала. Глория здесь поет? У нее красивый голос, Гло станет звездой чикагских подпольных баров, в этом и сомнения нет. Но разве так справедливо? Ведь это Лоррен всегда торила дорогу, она стала первой приверженкой стиля жизни бунтарок, она шла впереди всех. А все лавры снова достаются Глории!

Стоп. Этот гангстер только что назвал Лоррен «рафинированной». Что-то в этом есть, а? Лоррен осознала, что он ее как-то странно притягивает. Не так, как Маркус, по-другому. И, если верить ему, Лоррен отнюдь не была на подхвате у далеко не столь «рафинированной» Глории. Ей даже захотелось крикнуть на весь зал: «Ты об этом знаешь, Гло?»

Лоррен приходилось признать, что те самые черты ее характера, которые порой смущали других чикагских дебютанток: дерзость, склонность называть вещи своими именами, — вероятно, прекрасно подходят для этого мира гангстеров и джина, бунтарок и джаза. Глории очень хотелось стать здесь своей, тогда как Лоррен уже была здесь своей. А разве нет?

Лоррен видела, как Глория с Джеромом исчезли за занавесом возле сцены. Э, да там происходит что-то интересное. Что-то пошло у них не так.

— Вы пить-то собираетесь? — Сосед постучал пальцем по ее бокалу, только что вновь наполненному барменом, и тут Лоррен заметила на мизинце незнакомца золотое колечко с инициалами «КМ».

— А можно я оставлю этот бокал на потом? — Она встала с табурета, и зал пошел вокруг нее колесом.

— Э-гей, да вы свалитесь вот-вот? — Он обнял Лоррен за талию, не давая ей упасть. — Вам нужен наставник, который научит пить как следует.

— Подскажите, куда обращаться.

— Когда придете в следующий раз, назовите швейцару мое имя — Карлито. Хотя такую девушку, как вы, и без этого не посмеют не впустить.

— Ха! — отреагировала Лоррен и медленно отошла от стойки.

И в этот момент он шлепнул ее по заду. Лоррен не стала оборачиваться. Выходит, не так уж плох оказался ее наряд.

Особенно если учесть, что Карлито Мачарелли, двадцатилетний сынок одного из хозяев этого заведения, выбрал именно ее — болтал с нею, флиртовал, платил за ее выпивку. В кабаке, где полно других девушек, он выбрал именно ее.

Лоррен, спотыкаясь, выбралась из клуба и протолкалась через стайку бунтарок, все еще толпившихся у двери. Она больше не была с ними на равных — как и Глория, она могла теперь проходить внутрь беспрепятственно, на правах «своего человека». Но Глория уже получила свой миг триумфа: фото ее вместе с Бастианом напечатала «Трибюн», а на пальце у нее засверкало столь желанное всеми девушками кольцо, подаренное столь желанным для каждой девушки женихом. У нее был даже Маркус Истмен. И ей все мало? Теперь она еще хочет сделаться звездой «тихих» баров?

Не будет такого, чтобы Глория имела все! Во всяком случае пусть выбирает: или то, или другое. Все дело тут в простой справедливости.

И Лоррен добьется этой справедливости.

* * *

— Так вот как живут холостяки? — громко крикнула она в направлении кухни.

Лоррен слонялась по гостиной Бастиана, из многочисленных окон которой открывался вид на сияющий огнями Чикаго. Прекрасное жилище. Красивое и бездушное.

В пентхаусе Бастиана она побывала до сих пор только один раз — после торжественного объявления о помолвке он пригласил на коктейль своих друзей и подруг Глории. Подавляющее большинство гостей составляли мужчины его круга: коллеги по банку, бывшие соученики по университету, партнеры по теннису из оук-лейнского загородного клуба, — все либо пожилые, либо близкие к пожилому возрасту. Правда, в тот день все они много смеялись, флиртовали, веселились от души.

Теперь же ей показалось, что с того дня минула целая вечность. В пустоте этой холостяцкой гостиной Лоррен чувствовала себя совсем чужой. В углу стояли клюшки для гольфа, на стене рядом красовались весло и диплом Гарварда в рамочке. Лоррен остановилась у камина и взяла в руки стоявшую на нем фотографию. На нее смотрела Глория, сфотографированная на пляже, такая соблазнительная в закрытом купальнике. Лоррен быстренько поставила фото на место и отошла подальше.

На верхней губе и под глазами у нее начали выступать капельки пота. Нервы. Надо вытереть щеки и лоб, пока Бастиан не вошел в комнату.

Лоррен открыла наугад дверь, предполагая, что она ведет в ванную комнату, однако быстро поняла, что это спальня Бастиана. Главенствующее положение в этой комнате занимала громадная, аккуратно застеленная кровать, покрытая стеганым одеялом из красного шелка. Это красноречиво напомнило Лоррен, что она находится дома у настоящего мужчины — и она, и Глория до сих пор спали на узких одноместных кроватях.

Лоррен стало любопытно — со сколькими женщинами спал Бастиан на этой кровати? В двадцать три года мужчина с такой внешностью и с такой громкой фамилией вполне мог переспать с доброй дюжиной женщин. А может, и больше того. Хотя сама Глория в их число пока не вошла.

Остальное убранство комнаты было весьма скромным: туалетный столик темного дерева, ночной столик с небольшой керамической лампой, книга, название которой Лоррен так и не разобрала. Стены выкрашены в спокойный серый цвет, картина в рамочке у окна изображает какие-то горы — какие именно, так и осталось неизвестным. Под ногами стелился плюш цвета густого красного вина.

— Вы что-то ищете?

Лоррен круто обернулась к двери.

За ее спиной стоял Бастиан и держал в руках два стакана минеральной воды со льдом. Одет он был в белую сорочку и полотняные брюки. Лоррен впервые видела его без костюма. Прежде она не замечала, какая у него атлетическая фигура: широкая грудь плавно переходит в узкую талию, а сорочка туго облегает плоский мускулистый живот. Черты лица безукоризненно симметричные, резкие, говорящие о сильном характере.

— У меня в спальне, — сказал Бастиан, шагнув к ней, — имеется ванная комната, и если вам нужно…

— Не нужно. Я отлично себя чувствую! — Лоррен нервно засмеялась, отступая назад, в гостиную. Ловко обогнула журнальный столик и опустилась на диван, опершись рукой о мягкую темную ткань.

— Что привело вас сюда в столь поздний час, Рен? — Бастиан вошел в комнату вслед за ней, протянул стакан.

— Я случайно ехала мимо…

— В такое время?

Он сел рядом на диван, и Лоррен снова стало жарко.

— Я была… на приеме. В вашем районе?

— Вы меня спрашиваете или сами рассказываете?

— Рассказываю.

— Тогда, — хмыкнул Бастиан, — становится немного понятнее ваш выбор одежды. — Он пощупал пальцами бретельки ее пеньюара. — Или, скорее, отсутствие таковой. Вы настоящая модница.

Лоррен и дышать перестала. Если пальцы Карлито были шершавыми, то у Бастиана они были как шелк. Он уже убрал руку, а ее кожа никак не могла забыть его прикосновение.

— На приеме было жарко, как в сауне. Я чуть не завяла там.

— Тогда выпейте. Не то придется подрезать вам стебелек.

Лоррен снова нервно засмеялась и сделала большой глоток воды.

— Не сомневаюсь, вы не одобряете того, что я хожу на приемы по будним дням — завтра ведь уроки в школе. Но я не собираюсь делать это регулярно.

— Меня это не должно волновать, я не несу за вас ответственности.

— А если бы несли?

На минутку Бастиан задумался.

— Тогда я установил бы для вас крайнее время возвращения домой и наказывал бы, если в положенное время не нашел бы вас в постели.

Ей всегда казалось, что глаза у него светло-карие. Теперь Лоррен разглядела: они зеленые, но с оттенком олова, даже, скорее, стали. Она откашлялась.

— О чьей постели вы говорите? Разумеется, чисто теоретически.

— Теоретические вопросы могут подождать, — сказал Бастиан и поставил свой стакан на стол. — Давайте коснемся более животрепещущего вопроса: почему вы пришли сюда, Лоррен? Время позднее, я утомился. Рано утром мне нужно на работу. — Он внимательно всмотрелся в ее лицо. — А вам — в школу.

Лоррен ощутила, как вспыхнули у нее щеки. Она пришла сюда потому, что его невеста ведет двойную жизнь и поет на эстраде «тихого» бара, где все пьют спиртное, где полным-полно гангстеров. Возможно, и хуже — скоро она может сделаться любовницей чернокожего музыкантишки из джаз-банда. Она пришла сюда потому, что Глория недостойна Бастиана, недостойна его доверия. Да, правда — он ужасный зануда, но на фотографиях смотрится безукоризненно. Она пришла сюда потому, что лучшая подруга предала ее. Больно обидела ее. Лоррен ведь и подумать не могла, что Глория станет лгать ей, скрывать от нее свои похождения. Она пришла сюда потому, что больше ей некуда обратиться.

— Я пришла, чтобы поговорить о Глории, — начала она, но умолкла, едва произнеся это вслух. — О вашей невесте?

— Да, я знаю, кто она. К тому же я и не предполагал, будто вы пришли говорить о себе самой. Позвольте, — Бастиан взял ее уже пустой стакан, — я налью вам чего-нибудь покрепче.

Он подошел к книжному шкафу, где выстроились рядами переплетенные в кожу толстые тома. Они выглядели зачитанными — несомненно, сохранились со студенческих лет. Лоррен смотрела, как он снимает с полки толстенный словарь.

— Со словарями я и в школе много вожусь, — заметила она.

— Терпение, Лоррен. — Бастиан раскрыл книгу. Внутри она была полностью вырезана, и в углублении уютно устроилась бутылочка чего-то, похожего на бурбон или на шотландский виски.

— Не каждый прячет алкоголь в книге, — сказала Лоррен, подумав о своем отце. — Как бы то ни было, я считала вас горячим сторонником «сухого закона».

— Мне кажется, я не какой-нибудь заурядный обыватель, — хмыкнул Бастиан. Он открыл бутылочку и налил по глотку в низкие хрустальные бокалы. — Есть же разница между тем, что можно делать дома, когда нет посторонних, и тем, что надо демонстрировать на людях.

Лоррен не была уверена, что он имеет в виду одну только выпивку. Она представила себе, что сейчас на ее месте сидела бы Глория и задушевно беседовала с Бастианом в такое позднее время. Как вообще возможно, что Глория до сих пор лишь изредка целовалась с ним? Будь он ее женихом, Лоррен ни за что не смогла бы удержаться — прижала бы его к огромному окну от пола до потолка и сорвала бы с него одежду.

— Рен, вы хорошо себя чувствуете? — Он протянул ей бокал, спрятал бутылку в словарь, а словарь поставил снова на полку, где тот не выделялся среди прочих книг.

— Я… — Она избегала смотреть ему в глаза. — Я совершенно ужасный человек.

— В этом я сильно сомневаюсь, — сказал Бастиан и положил руку на ее бедро.

Лоррен понимала, что надо отодвинуться, даже дать ему пощечину. Но к ней уже очень долго не прикасался — по-настоящему — ни один парень.

Вот сейчас самое время рассказать ему правду. Сейчас, сейчас, сейчас!

Но в тот же миг, когда Бастиан убрал руку, голова Лоррен снова стала ясной. Хочет ли она на самом деле, чтобы на нее легла ответственность за крушение грядущего брака лучшей подруги, за крушение всей ее будущности? Чувство вины уже захлестывало душу Лоррен. Нет, она не может так подставить себя. И Глорию тоже. Если она желает отомстить Глории за предательство, это следует сделать так, чтобы концов никто не нашел.

— Бастиан, я совершенно ужасный человек, потому что не спросила у вас позволения, — проговорила она, импровизируя на ходу. — Но мне так хочется сделать Глории сюрприз и похитить ее на выходные. Мы поедем на воды в Форест-Лейк, это будет ей предсвадебный подарок от меня как от подружки невесты.

— Просто замечательно, — откликнулся Бастиан с коротким смешком.

— Ах! Вы очень облегчили мою душу.

— Но все же вы не перестали быть ужасным человеком.

Она хотела было сказать какую-нибудь двусмысленность, но удержалась. Бастиан явно с нею флиртовал, и это… выводило ее из равновесия.

— Ну, мне давно пора домой, — решилась она наконец, вставая с дивана. В голове шумело от выпитого. — Мне нужно готовиться к контрольной по французскому.

— И давно вы стали делать уроки? — ухмыльнулся Бастиан.

Лоррен в изнеможении опустилась снова на диван и потерла лоб.

— Я очень устала.

— Хотя бы допейте, а уж потом убегайте, — сказал ей Бастиан, и его теплая рука снова легла на ее колено.

Лоррен вгляделась в его зелено-стальные глаза. Она не могла прочитать в них, чего же он, собственно, хочет. Увлекся ею или просто расставляет ей ловушку?

— Послушайте, — проговорил Бастиан, придвигаясь ближе, — вам никто никогда не говорил, что вы просто умопомрачительная штучка?

— Вы меня разыгрываете? — Лоррен едва не прыснула со смеху. Невозможно было понять, чего добивается Бастиан. Он был совсем не похож на того, каким она себе представляла его раньше. Только подумать, прячет в книгах спиртное!

Но Лоррен уже не в силах была понять, чего хочет она сама. Нет, отдавать Бастиану свою невинность она не собиралась, это ясно, но голова словно наполнилась ватой, она явно перебрала горячительного… а его рука дарила ей такие приятные ощущения.

— Совершенно нечего стесняться, Лоррен, — сказал Бастиан. — Даже у женщин есть потребности, к тому же мы оба, полагаю, понимаем, что Глория для меня ничего не значит, просто дань светским условностям. Она лишь средство для достижения цели. — Он облизнул губы. — Нет ни малейшей причины, по которой я не мог бы удовлетворить твои потребности, если ты согласна удовлетворить мои.

Он обнял ее голову обеими руками и прижался к губам.

Лоррен закрыла глаза, но прежде этого у нее в голове мелькнуло одно забытое слово из списка к завтрашнему контрольному опросу:

femme adultère (сущ. ж. рода) — женщина, совершающая прелюбодеяние.

13. Глория

Глория стояла посреди «Зеленой мельницы».

Там было совершенно пусто: ни бармена, ни джаза, ни гангстеров, только перевернутые стулья на столиках да ряды чисто вымытых бокалов на полках позади стойки. На миг Глорию охватил страх. Она перепутала день? Или время? Разве не здесь назначил ей Джером первый урок пения? Дверь черного хода, как и было обещано, стояла незапертой, но где же сам Джером?

— Ау-у-у! Есть здесь кто-нибудь? — громко позвала она.

Никто не отозвался.

Была середина дня, но определить это, находясь здесь, было невозможно — в «Зеленой мельнице» царила вечная полночь. И зачем только Глория тратит время в этом сыром, темном, пустом подвале? Ей в эту минуту надо быть в школе, на уроке английского: двенадцать девочек сидят, окружив мисс Мосс, и читают вслух второе действие «Отелло». Глория любила учительницу английского языка и литературы, поэтому ей было очень неприятно вручать той записку (с поддельной подписью отца), где говорилось, что Глория будет вынуждена пропустить урок, ибо должна пойти к врачу «в связи с предстоящим вступлением в брак». Глория ни разу не прогуливала уроки, только по болезни пропускала иногда, и то частенько находила в себе силы встать с кровати и пойти в школу.

А вот теперь все стало по-другому.

Согласно строгим правилам школы, на ее территории можно было находиться только в школьной форме, но Глория не могла показаться в «Зеленой мельнице» в серой юбке до щиколоток и белой блузке с короткими рукавами, которая топорщилась от обилия пуговичек. В раздевалке спортзала она переоделась в свое любимое платье от Пату, расшитое цветочками, — в пасторальном стиле, с юбкой-колоколом и высокой талией. Потом надела на голову шляпу с широкими полями и вышла из школы через черный ход. Если бы кто-нибудь заметил ее, то решил бы, что это учительница, приглашенная на замену, или одна из мамаш-модниц. На улице ее уже ожидало такси, заказанное рано утром.

Теперь Глория пересекла танцпол, и стук ее каблучков был единственным звуком, нарушавшим тишину, если не считать негромкого бульканья воды в трубах. Строго говоря, для Глории сегодняшний урок был уже третьим по счету — она до этого дважды присутствовала на репетициях оркестра, — но впервые она должна была заниматься с Джеромом. Наедине. Прошлой ночью не смогла глаз сомкнуть, так волновалась в ожидании этого занятия. Было такое чувство, будто собираешься на свидание с парнем, в которого ты влюблена по уши.

Только здесь речь шла не о свидании, а об уроке пения. И Глория не влюблена по уши в Джерома, у нее есть жених. Джером — музыкант, ее начальник, а его нигде не видать!

— Я было решил, что в зале идет конкурс чечеточников.

— Вы опоздали, — сказала Глория, крутнувшись на месте. Увидела его, и сердце, казалось, замерло: перед ней стоял Джером Джонсон — рослый, с длинными руками и длинными тонкими пальцами, такой загадочный, такой сдержанный и очень-очень самоуверенный. Одет он был в желто-коричневые брюки и черного цвета рубашку, расстегнутую на горле и позволяющую видеть гладкую кожу груди. От волнения Глория едва могла говорить. — На двадцать минут.

— Вы теперь имеете дело с музыкантами, привыкайте. — От его улыбки в зале стало как-то светлее. — Нам пора браться за дело. Работать придется много и упорно.

— К этому я готова.

— Мне нравится, когда у моих учеников такой настрой. Хотя ростом они обычно вот такие, — и он поставил руку на середину бедра.

— А, так вы обучаете детей?

— Днем я даю этим козявкам уроки игры на фортепиано. — Глории понравилось, что он ласково назвал ребятишек «козявками» — по-видимому, он их искренне любит. Ее это удивило. Прежде Джером Джонсон казался ей черствым. — А вы что, думали, будто мне на квартплату хватает заработка в баре?

— Да, это верно, конечно, — проговорила она, покачивая головой. Но что она, собственно, хотела этим сказать? «Да, это верно, конечно». Глория никогда раньше даже не задумывалась о квартплате, вообще не задумывалась о том, что за какие-то вещи надо платить. О том, чтобы зарабатывать себе на жизнь. О том, как нелегко выжить в этом мире музыканту.

— Только не старайтесь меня уверить, будто без этой работы вам не на что было бы жить, — сказал Джером.

— Конечно же, было бы на что… У меня… есть…

— Приятель?

— Боже мой, да нет же! — Она принужденно засмеялась. — Я хотела сказать, что у меня есть… работа. Я работаю официанткой. В… закусочной.

— А мне казалось, вы были тогда в клубе с одним блондином, потому и считал, что…

Он имел в виду Маркуса.

— Это просто друг, — заверила Глория. — Один из очень немногих, которые появились у меня после… э-э… того, как я приехала сюда.

Повисло неловкое молчание. Она не была готова к этому вопросу о приятеле. А Джером Маркуса приметил — возможно, он наблюдал за Глорией.

— Вот, смотрите, — проговорил Джером, заходя за стойку бара.

Глория смотрела, как он внимательно вглядывается в паркетный пол, выложенный из темных досочек, на которых с прошлой ночи остались отметины каблуков. Потом наклонился и продел палец в еле заметную петельку, потянул и откинул потайной люк.

— Там хранится вся выпивка, — пояснил ей Джером. — Кроме того, на случай внезапного налета полиции там есть ход, ведущий на соседнюю улицу.

Глория так была захвачена вихрем событий: предстоящей карьерой певицы, волнующей притягательностью Джерома Джонсона, поспешными приготовлениями к свадьбе с Бастианом, — что и забыла, по какой причине возникли заведения, подобные «Зеленой мельнице». А существовали они лишь потому, что в стране запретили употребление алкогольных напитков.

Когда «сухой закон» вступил в силу, ей было всего четырнадцать лет, тогда она была не в силах полностью постичь его смысл. Позднее, на уроках обществоведения в школе, они проходили его. Официально он назывался законом Волстеда, но все называли его федеральным законом о запрещении алкогольных напитков или Восемнадцатой поправкой[71]. В 1920 году вдруг оказалось, что производство или продажа спиртных напитков на всей территории страны — нарушение закона. Что внешне выглядело вполне здравым.

Люди, однако, не горели желанием отказаться от пагубной привычки. И сразу же после принятия указанной поправки стали возникать «тихие» бары — подпольные заведения, куда всякий мог пойти выпить и повеселиться. Они считались нелегальными, но все о них знали. Всегда надежно укрытые — чтобы войти, нужно знать пароль, — они размещались в таких точках, куда никому (в первую очередь полиции) и в голову не пришло бы заглядывать. И все-таки все знали, как отыскать подобный бар.

Так что Глория, соглашаясь петь в «Зеленой мельнице», не только пренебрегала установленным временем возвращения домой и обманывала родителей — она нарушала закон.

— Вы готовы? — щелкнул пальцами Джером и махнул рукой, показывая в глубину подпола. — Я бы пропустил вас вперед, мисс Карсон, но в данном случае уж лучше я покажу вам дорогу.

Он спустился по крутой лесенке, Глория — вслед за ним. На предпоследней скрипучей ступеньке ее нога соскользнула, и Глория ухнула вниз.

Но Джером был наготове — он поймал ее.

Глория вцепилась в его сильные руки, выпрямилась. Они замерли, боясь пошевелиться. Глория ощущала на щеке его дыхание, а его руки обвились вокруг ее талии. В темноте, вдали от всего мира, он перестал быть белым или чернокожим. Просто мужчина.

Глория почувствовала, что сейчас что-то должно произойти. Но Джером бережно отпустил ее. Она отступила на шаг, не в силах окончательно прийти в себя.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Не стоит благодарности.

Джером включил электрический фонарик. Следуя за узким лучом света, Глория ощутила себя в каком-то доме с привидениями. Или в склепе. Пол устилали дохлые тараканы, а рядом громоздились промокшие картонные ящики с бутылками. Под потолком шли ржавые водопроводные трубы, свисали провода. То и дело им попадались приоткрытые двери, и Джером комментировал: «Гостиная для игры в покер», «Конференц-зал», «А про эту комнату мне не следует распространяться: если вы узнаете, что здесь на самом деле происходит, то больше не станете приходить в этот кабак».

— Ну, вот мы и пришли. — Он дернул за свисающую с потолка цепочку, зажглась покрытая густым слоем пыли лампочка. В этой комнатушке вдвоем было тесновато, а ведь там еще стояло обшарпанное пианино.

— Мы здесь будем заниматься? — спросила Глория, вся дрожа. Ей показалось, что она попала в холодильник, где хранят мясные туши.

— А вы думали, в Карнеги-холле? — Джером снял чехол со старенького пианино и закашлялся от поднявшейся тучи пыли.

Глория привыкла заниматься в большом зале музыкального крыла школы. Но она взглянула на Джерома, и ей стало стыдно. Что он может знать о больших концертных залах? Нечего ей проявлять снобизм и шарахаться от этой комнатки для занятий.

— Извините меня, — сказала она. — Я вполне довольна помещением.

— Начнем с дыхательных упражнений. Вам известно, где у вас диафрагма?

— Простите, не поняла. — Она сделала шаг назад.

— Диафрагма — это мышцы, которые крепятся к нижним ребрам. Посредством ее певцы управляют дыханием.

— А-а, поняла.

— Поймите, если вы вдыхаете неглубоко, то из легких и гортани выходит только воздух. Но если вдохнуть глубоко, до самой диафрагмы, где находится солнечное сплетение, то вы сможете выдать эмоции, звуки, тембр, переливы голоса… — Он прищурился. — Вы что, резинку жуете?

Челюсть Глории застыла на месте.

— Наверное, я просто забыла, что все еще… — Она стала лихорадочно рыться в сумочке, отыскивая клочок бумаги или хоть что-то подходящее. — Сейчас-сейчас, я только…

— Дайте сюда. — Джером протянул руку.

Несчастная Глория вытолкнула языком зеленую мятную жвачку в его ладонь.

— Извините, пожалуйста, — только и смогла пропищать она.

— Если вы не принимаете всего этого всерьез, то незачем тратить даром мое время. — Все, что Джером только что говорил ей так любезно и весело, тут же было забыто. — Не мне нужно брать уроки пения.

— Я отношусь серьезно. Я же извинилась.

— И перестаньте извиняться. — Джером оторвал страничку от лежавшей на полу газеты и завернул в нее жвачку. Потом снова посмотрел на Глорию. — Если вы сумеете там, наверху, выйти на эстраду и сделать так, что все без исключения слушатели влюбятся в вас без памяти с первым же звуком, который слетит с ваших уст, вы станете хозяйкой эстрады. Хозяйкой своего голоса. Станет ясно, кто вы такая, и никаких извинений. Понятно?

— Да, — ответила Глория.

Жар, с которым говорил Джером, заражал и пугал ее — в его голосе звучала страсть. А Бастиан вообще не считал джаз музыкой. В Бастиане не было ни капли страсти, даже когда они целовались.

— Итак, вы готовы? — уточнил Джером.

— Готова.

— Для начала я хочу, чтобы вы вообразили себе, будто ваш голос — прекрасный клен. Вот это, — коснулся он ее макушки, — вершина, покрытая густой порослью рыже-красных листьев.

— Уразумела, — откликнулась Глория, стараясь расправить плечи и стоять во весь рост.

— А вот здесь, — он коснулся ребер, — находятся ваши ветви. Вы хотите расправить их, но при этом они не должны даже дрогнуть.

Глория вдохнула до отказа и напыжилась.

— Не так? — спросила она.

— Нет, не так. — Он крепче обхватил ее талию, словно корсет. — Попробуйте еще раз. Вдохните, но так, чтобы мои руки остались на месте.

Она попробовала, только как мог Джером ожидать, чтобы она управляла дыханием, если его руки заставляли ее всю дрожать, и поделать с этим она ничего не могла?

— Над этим вам надо будет поработать, — продолжил он. — Наконец, вот оно, основание ствола — диафрагма. — Рука Джерома легла пониже грудной клетки. — Для голоса это самое главное. Не считая, понятно, голосовых связок. И вот отсюда должен начинаться выдох.

Глория затряслась, словно ее щекотали. Хотя вообще-то она щекотки не боялась, да и никто ее сейчас не щекотал. Она испытывала блаженство. В мечтах она так и рисовала себе прикосновение его рук. Сильных. Страстных.

— Что вас так забавляет? — резко спросил Джером, убирая руки с ее живота.

— Ничего!

— Вас это забавляет, крестьяночка? — Тон у него неожиданно стал суровым. — Вам кажется, что мы шутки шутим?

— Да нет же, — запротестовала Глория. Не могла же она сказать ему, что никогда еще ни один мужчина не касался ее так непринужденно и ее это немного напугало.

— Это серьезное дело. Через неделю вам нужно будет выйти на эстраду. И если вы выступите плохо, то не получите больше работы в этом городе — мало того, виноват во всем буду я, — сказал Джером, и глаза у него потемнели. — Думаете, вам будет весело, если это случится? Вы хоть представляете, что со мной сделает Карлито?

У Глории внутри все сжалось и от упоминания имени гангстера, и от тона Джерома.

— Вы со всеми девушками так разговариваете?

— Пока вы работаете у меня, я могу разговаривать с вами так, как мне хочется.

Глория уставилась на него, не веря своим ушам.

— Лучше выбирайте выражения, иначе я ведь могу в любую минуту повернуться и уйти.

— Да перед вами такие возможности открываются! Вы не посмеете уйти.

— Вот как? Пораскиньте мозгами. — И она повернулась к двери. — Посмотрим, кто будет смеяться последним. Уж конечно, не ваш босс.

Джером схватил ее за руку и притянул к себе. Она разглядела золотые искорки в его глазах. Оба они смутились, и между ними проскочило что-то вроде электрической искры. Глории трудно было понять: любит она Джерома или ненавидит. Как и то, что собирается сделать он: поцеловать ее или ударить.

— Покажите мне все снова.

— Что показать? — Он отпустил ее руку.

— Основу. Кленового ствола. Где она?

— Здесь, — тихо сказал Джером, остывая. И очень бережно положил руку ей под грудину.

Глория глубоко вдохнула воздух, выдохнула. На этот раз она уже не смеялась.

Джером сел за пианино, выпрямился и положил пальцы на клавиши.

— Не начать ли нам петь?

И заиграл первые аккорды грустной песни, которую Глория никогда прежде не слышала, однако что-то в душе подсказывало: она рождена для того, чтобы спеть эту песню.

* * *

Чем больше Глория смотрела на коктейль из креветок[72], тем больше ей казалось, что креветки смотрят на нее своими крохотными глазками-бусинками.

— Милая моя, тебе подали недоваренные креветки? — спросил ее Бастиан. — Мы можем отказаться от этого блюда.

— Нет-нет, очень вкусно, — ответила Глория. Ей не просто казалось, что креветки живые, они еще вроде бы и осуждали ее. Им было известно, где она провела нынешний день — в подвале «Зеленой мельницы», вместе с Джеромом. На другом конце света от ресторана, в котором она сидит сейчас.

Хотя отель «Дрейк» открылся уже три года назад, его закрытый клуб и поныне пользовался исключительным престижем в тех кругах, где вращался Бастиан. Чтобы попасть в этот ресторан, надо было два года ждать своей очереди. Впрочем, у Бастиана имелись связи с нужными людьми.

— Позволь, я поделюсь с тобой этим. — Жених переложил на ее тарелку часть своей порции полосатого окуня. Одет Бастиан был в щегольской темно-синий костюм, волосы безукоризненно расчесаны и напомажены, лицо гладко выбрито — нетрудно было принять его за кинозвезду. — Попробуй, дорогая.

Глория откусила маленький кусочек и сразу скривилась.

— Ой, я и забыла, что терпеть не могу голландский соус[73].

— И давно не можешь?

— Вот с этой минуты. — Она подумала, не выплюнуть ли окуня на салфетку, но Бастиана от этого вполне мог хватить удар — он не выносил подобного поведения, не подобающего истинной леди. И от этого искушение нарушить приличия только усиливалось.

— Глория, когда ты перестанешь капризничать? — спросил Бастиан, вытерев рот салфеткой. — Это ведь только подчеркивает твой возраст. Что ты станешь делать, когда мы будем принимать у себя гостей? Подавать одни бутерброды? Или выбрасывать икру в унитаз?

— Боже упаси меня от такого!

Бастиан внимательно обвел зал своими ледяными зелеными глазами. Когда они были вместе, у Глории возникало такое впечатление, что он смотрит куда угодно, только не на нее. Она вздохнула.

— Нужно ли мне приучиться любить еще что-нибудь, пока мы сидим здесь? Петрушку, кинзу, тимьян?

— Да нет, полагаю, пока достаточно, — ответил Бастиан, откладывая вилку.

Они надолго замолчали, Глория стала вглядываться в огонек стоявшей на столике между ними свечи. Как это не похоже на те минуты, когда они молчали вместе с Джеромом! То молчание было таким многообещающим, это же — просто неловким. Глория представила, как будет обедать с Бастианом следующие шестьдесят лет своей жизни — ведь если сейчас дело идет вот так, как же это будет выглядеть, когда они станут мужем и женой? И не только обедать — они ведь жить будут вместе. Значит, и завтракать, и обедать вместе. Даже просто перекусывать.

— Не знаю, как тебе нравится, — произнес Бастиан, откашлявшись, — но я получаю здесь огромное удовольствие.

Глория расхохоталась и сделала большой глоток воды, надеясь успокоиться. Сегодня ее уже во второй раз разбирал смех, когда речь заходила о серьезных вещах. Надо взять себя в руки. Но тут она снова представила себе Джерома, сидящего с нею за столиком в этом чопорном душном зале, и снова хихикнула.

— Извини. — Она прикрыла рукой рот, из уголков которого брызгала вода.

— Что это с тобой сегодня? — сердито спросил Бастиан. — Перестань дурачиться, Глория.

— Ты назвал меня дурочкой, я не ослышалась? — Глория опять засмеялась.

— Когда мы поженимся, ты не будешь вести себя таким образом, — заговорил Бастиан, словно и не слышал ее вопроса. — Я не допущу, чтобы моя жена всюду вела себя, точно малый ребенок. Если не научишься держать себя, как положено, то будешь все время сидеть дома. Все время — в буквальном смысле слова. Я прослежу за этим.

Глория глубоко вдохнула и выдохнула носом, и вдруг в окружающем ее пространстве уже не осталось ничего веселого. Повсюду чинные пары, избыток роз на столиках, безвкусные пестрые обои — все это скорее навевало тоску.

Бастиан аккуратно свернул салфетку и снова положил себе на колени.

— Рудольф Райт мне говорил, что Бальный комитет серьезно подумывает о том, чтобы пригласить Клару на новогодний бал дебютанток.

— Ой, что, правда? — без всякого интереса спросила Глория, откусывая голову креветке, которая смотрела на нее особенно осуждающе.

— О Кларе в городе только и говорят, — откликнулся Бастиан. — Даже отец на днях расспрашивал меня о ней.

— Ну, тебе же всегда хотелось жениться на дебютантке. Возможно, Клара подойдет тебе больше, чем я.

— Не нужно преувеличивать, Глория.

— Преувеличивать? — Бастиан ведь знает, что она терпеть не может, когда он так о ней говорит. Сейчас Глория поняла, почему это ее так раздражает: Бастиан хотел себе жену, которая станет исполнять малейший его каприз покорно, никак не выражая своего мнения и ни о чем не задумываясь. Даже голоса не подавая. Иное дело Джером, который как раз и старался, чтобы ее голос был слышен. — Мой вывод основан исключительно на фактах.

— Предоставь мужчинам делать глубокомысленные выводы, — фыркнул Бастиан.

— Бастиан, я получила первоклассное образование. Пусть я не закончила Гарвард, как ты, но об окружающем мире тоже имею некоторое представление.

— Глория, пожалуйста, давай говорить серьезно. Твое образование не имеет ни малейшего отношения к нашей договоренности.

Он положил на ее запястье свою холодную руку. Глории стало зябко.

Какой-нибудь час назад ее брал за эту руку Джером, и его прикосновение покоряло теплом и искренностью. Теплыми были и изящные длинные пальцы с мозолями на кончиках — от постоянных ударов по клавишам. Всякий раз, когда он приближался к ней, Глория ощущала, как волны тепла окутывают их обоих. А сейчас она ничего не чувствовала, кроме холода и еще раз холода.

— О какой «договоренности» ты ведешь речь? — спросила она, мигом отдергивая руку.

— Не понимаю, отчего тебе нравится прикидываться дурочкой. — Бастиан подался вперед и заговорил тихонько: — Не может быть, чтобы ты до сих пор не знала, по какой причине мы вступаем в брак.

— Просвети меня, пожалуйста.

— Глория, ты, черт возьми, прекрасно знаешь, что мы достигли с твоими родителями договоренности. Я не собирался унижать тебя, но до меня дошли слухи о том, как недопустимо ты вела себя на своем обеде на прошлой неделе. Надеюсь только, что это был исключительный случай. Мы никак не можем себе позволить ставить нашу помолвку под угрозу, делая ей плохую рекламу. Особенно если учитывать то положение, в котором оказалась твоя мать.

— Постой, а что ты имеешь в виду, говоря о положении моей матери? — У Глории застрял ком в горле. Никто еще не знал о предстоящем разводе родителей, даже ее лучшая подруга. И мама не осмелится никому об этом рассказать.

— Это взаимовыгодная сделка, — сказал Бастиан, глядя на нее немигающими глазами. — Теперь, когда твой отец вот-вот втопчет в грязь репутацию вашей семьи, я готов защитить тебя, дав тебе вместо прежнего имени уважаемое. Вот так просто и ясно.

Глория с трудом проглотила комок. Конечно, у нее и раньше были сомнения относительно Бастиана, но поначалу он говорил все же, что любит ее. И ей казалось, что она испытывает такие же чувства к нему. Сколько раз они встречались — на свиданиях, на балах, на обедах; а как романтично он ухаживал за нею летом!

— Не все здесь так просто, — начала она, стараясь не сорваться на крик. — А что ты получаешь от этого?

— Как ты сама думаешь, Глория? Целое состояние. Ответственный пост в фирме твоего отца. И взбалмошную жену. Это обязательно обсуждать сейчас?

— Ты прав, не стоит. — Она закрыла глаза и отвернулась — как раз вовремя: пианист ресторана заиграл классическую пьесу. — Кто это? — поинтересовалась она.

— Вивальди, — рассеянно ответил Бастиан. — Глория, мы прекрасно сможем ужиться вместе, если ты будешь вести себя, как положено. Я понимаю, у тебя это временное, возрастное, но…

— Это «Зима»[74], — удовлетворенно констатировала Глория.

— Это престо[75], — отрицательно покачал головой Бастиан, — из «Лета».

Глория хотела было заявить, что он ошибся, но прислушалась внимательнее и поняла, что он прав. Она откинулась на спинку стула. Как она могла перепутать? Столько раз же слушала «Времена года»!

— Ты прав, конечно, — вынуждена была признать она. Бастиан ведь всегда прав, разве не так? Она ошиблась насчет музыкального произведения, но, обведя взглядом зал, поняла, что так же заблуждалась и насчет всего остального: чем она дорожит, к чему стремится. По правде говоря, она никогда не стремилась к тому, что сейчас окружает ее, не дорожила этим. С фешенебельными ресторанами, с дорогими нарядами, с классической музыкой она может распрощаться навеки, и глазом не моргнув.

Единственное, к чему ее по-настоящему влечет, — это джаз. И еще ее по-настоящему тянет к Джерому.

— Уровень обслуживания, — вывел ее из задумчивости голос Бастиана, — в последнее время неудержимо катится вниз. — Он говорил так, чтобы слышал стоящий рядом официант. — Нужно будет побеседовать об этом с управляющим. Ты уже выбрала себе первое?

Что ж, пусть Бастиан носит прекрасную фамилию, которая спасет Глорию от падения в глазах света, но она хорошо представляет себе, с чем она сама, Кармоди, входит в дело.

— Да, я твердо решила, чего хочу. — А про себя подумала: «Хочу-то я гораздо большего».

— Ну, говори же, заказывай, — поторопил ее Бастиан.

— Итак, для мадам… — склонился над нею официант.

— Мадемуазель, — поправила она. — Я хочу gateau[76] в черном шоколаде.

Бастиан улыбнулся, призывая официанта проявить терпение, и обратился к Глории:

— Дорогая, это мы можем заказать после обеда.

— А я не хочу после обеда. Учти, что платит за обед мой отец, поэтому не тебе и решать. — Она широко распахнула глаза и оперлась подбородком о кулачок.

Бастиан со злостью захлопнул меню и вернул официанту. Больше до конца обеда он не вымолвил ни слова.

А печенье оказалось очень вкусным.

14. Клара

Клара подъехала на такси к особняку Кармоди в ту самую минуту, когда полил дождь. Зонтика у нее с собой, конечно, не было.

Она расплатилась с водителем, открыла дверцу и, прикрыв голову миниатюрной сумочкой, собиралась уже рвануть что есть духу к дому, когда узнала новехонький «кадиллак», стоявший в самом конце подъездной аллеи.

Автомобиль принадлежал человеку, видеть которого в эту минуту ей хотелось меньше всего на свете, — Маркусу Истмену. Что-то он зачастил сюда, если вспомнить, сколько у него друзей и бывших подружек. Клара стремглав пустилась бежать к дому, но еще на полдороге промокла до нитки.

Оказавшись в безопасности на крыльце, под навесом, она задержалась перед дверью. Требовалось время, чтобы взять себя в руки. В душе у нее все было скомкано, как вымокшее крепдешиновое платье с цветочным узором, которое липло к мокрому телу.

Она возвращалась после обеда с одним нью-йоркским приятелем. Собственно, не ее приятелем, а Задиры. Получив последнюю загадочную записку, она уже не могла ни минуты оставаться спокойной, пока не выяснит точно, не Задира ли посылает ей эти записки, не сбываются ли ее ночные кошмары. Кто же пишет ей письма? Задира? Или Красавчик Проныра? А может быть, Бутлегер[77]? Или же кто-то такой, кого она даже не подозревала, но имеющий на нее зуб? Слишком много неизвестных в этой задачке. Нужно было повычеркивать из списка одно имя за другим и вычислить того человека, пока он (или она?) не добрался до Клары.

Вот она и договорилась о тайной встрече с приятелем Задиры. Это был Бартон Бишоп, архитектор, который недавно перебрался в Чикаго, чтобы выполнить заказ Фрэнка Ллойда Райта. Для миссис Кармоди она сочинила легенду: есть-де возможность вступить в Чикагскую лигу общественных связей! — и отправилась потихоньку на обед в ресторанчик «Хижина», претенциозное заведение в центре города, где ужинали многие снобы.

Однако затеянное ею расследование с треском провалилось. Бартон совсем ничего не знал, в особенности же о Задире, которого она подозревала в первую очередь. Мало того, Бартон имел наглость приставать к ней!

По дороге домой она попросила водителя такси опустить стекло.

— И ничему не удивляйтесь, — добавила она. — Продолжайте спокойно вести машину.

— Простите, не понял, — сказал таксист. Этот седовласый доброжелательный человек был чем-то похож на ее дедушку.

— Ведите машину спокойно, что бы ни случилось, — повторила Клара. И сразу после этого завопила что есть мочи.

Она вопила, орала благим матом и колотила кулаками по кожаной обивке сидений, пока не стала задыхаться, а злость не перестала душить ее. Слыша доносящиеся из машины вопли, парочки на тротуарах теснее прижимались друг к другу и провожали такси широко открытыми от изумления глазами. Дело было сделано. Клара успокоилась.

— Спасибо.

— Может, вам плохо, мисс?

— Мне чудесно, — возразила она, но в глубине души ее терзал страх. Она была смертельно напугана.

Чего хочет от нее таинственный автор записок? Чего-то конкретного или хочет просто лишить ее покоя? Пишет ли на самом деле записки Задира или дело обстоит гораздо хуже?

И от того, что она стоит и таращится на струи дождя, решить эту задачу легче не станет. Пора надевать пижаму и ложиться в постель.

Клара вошла в дом, который казался опустевшим. Было девять часов вечера — значит, миссис Кармоди уже легла спать, а Глория делает, наверное, домашнее задание у себя в комнате. Клара сняла «лодочки» на высоком каблуке, которые весь вечер немилосердно натирали ей ноги, и прошла через восточное крыло к нише, служившей хозяйским гардеробом.

— Давно пора бы, — послышался чей-то голос из глубины вестибюля. К ней шел Маркус, держа в руках большую открытую коробку с мороженым, в которое были воткнуты две ложечки. — А то мороженое почти растаяло.

— Я очень устала, правда, Маркус, и к тому же вымокла насквозь. — Мороженое выглядело очень привлекательным, как и сам Маркус. Одет он был на удивление непритязательно — в темно-синий свитер, простые хлопчатобумажные брюки и легкие кожаные туфли. Так он казался еще красивее, чем обычно. — Я хочу обсушиться и лечь спать.

— А почему ты так сильно устала? — спросил он с подозрением. По вестибюлю прокатился эхом раскат грома. — Где это ты была сегодня вечером?

— Меня пригласили на обед, — с запинкой призналась Клара.

— Кто пригласил?

— Да друг один, просто друг, инспектор Истмен. Тебе что, нечем другим заняться, кроме как околачиваться у дома Глории Кармоди?

— Ты ходила на свидание, правда? — хмуро спросил Маркус.

— Отчего ты так думаешь?

— Мужская интуиция, — ответил он и вытер катившуюся по щеке Клары дождевую капельку. — Меня она ни разу не подводила.

— Маркус, я пойду к себе наверх.

— Я с тобой.

— Нельзя! — воскликнула Клара, освещенная внезапной вспышкой молнии. — Тетушка ни за что не позволит, чтобы ты входил в мою комнату…

— В этом доме я могу идти, куда захочу, так всегда было и есть. Моих родителей почти никогда не было в Чикаго, и растила меня, по сути, миссис Кармоди. — Он зачерпнул ложечкой мороженое и отправил себе в рот. — Глория мне все равно что сестра.

Кларе вдруг стало жаль его.

— Кроме того, — продолжал Маркус, — не нужно себе льстить. Я приехал по одной и только одной причине.

— И эта причина?..

— Домашнее мороженое, которое готовит Анри.

Когда речь заходила о мороженом, сила воли Клары сразу куда-то девалась.

— Отлично, — сказала она небрежным тоном, отжимая пальцами мокрые волосы. — Можешь подняться на второй этаж при одном условии.

— Каком?

— Если мороженое мне понравится.

* * *

— Я держу слово, — прошептала Клара, чуть-чуть приоткрывая дверь. — Можешь войти.

Маркус сидел на полу в темном коридоре, возле комнаты Клары, где она оставила его несколько минут назад. Она объяснила, что ей сначала нужно переодеться в сухое (это была чистая правда), но куда больше, до ледяного ужаса, ее заботило то, что в комнате может обнаружиться очередное загадочное послание.

Она быстро обыскала всю комнату, но ничего не нашла. И слава Богу. А теперь Клара смотрела, как стройная фигура Маркуса проскальзывает в ее освещенную спальню.

Маркус окинул махровый халат Клары оценивающим взглядом.

— Ты выглядишь заново родившейся.

— Я чувствую себя заново родившейся. — Она все еще вытирала полотенцем волосы, неловко стоя перед Маркусом. — Хотя мне надо было бы снять чулки. — Она посмотрела на свои ноги, потом пожала плечами, осознавая, что теряется при нем куда сильнее, чем ей казалось. — Ну… вот это — моя комната.

Маркус поглядел на нее глазами побитой собачки.

— Ты даже не помнишь, что я уже заходил сюда?

Клара мигом вспомнила их первую встречу, на той же неделе, когда она приехала в Чикаго.

— Верно, — согласилась она, подошла к старенькой виктроле[78], которую дала ей тетушка Би, и поставила пластинку Марион Гаррис[79] на 78 оборотов в минуту.

По комнате поплыли первые аккорды песни «После того как ты бросил меня». Клара хотела, чтобы атмосфера в комнате стала скорее теплой, чем накаленной, и больше походила на случайную встречу добрых друзей, а не на романтическое свидание, но результат почему-то оказался прямо противоположным. Лучше всего хотя бы притвориться равнодушной.

— Да, ты тогда произвел на меня изрядное впечатление, — проговорила она, стараясь не выболтать чересчур много. — Отчасти оно и сейчас на меня еще действует.

— Хочешь сказать, что нашла меня неотразимым?

— Скорее слишком уж напористым и неисправимо самоуверенным.

— А мне казалось, что после нашего свидания я совершенно исправился! — возразил Маркус, устраиваясь на полу и облокачиваясь о кровать.

— Свидания? — Клара удивленно вздернула бровь.

— Когда мы в кино ходили. На Бастера Китона.

— Но мне казалось, что это было не свидание, — сказала Клара. — Я думала, ты просто спасал меня от скуки на приеме у Джинни Битмен.

— Для меня это было свидание, — признался Маркус, поставив на пол у своих ног картонную коробку с мороженым. — Во всяком случае мне так хотелось. И это было лучшее изо всех моих свиданий.

Клара не могла придумать, что на это ответить. Минутку она размышляла, потом решила, что самое разумное — никак не отвечать.

— Кажется, я уже готова попробовать мороженое.

— Если оно не совсем еще растаяло. — Маркус жестом предложил ей сесть и протянул ложечку. Клара постаралась сесть подальше. — Мне нравится неаполитанское, — сказал Маркус, придирчиво разглядывая полоски шоколадного, ванильного и клубничного мороженого, — а вот выбирать не терплю.

— Полностью согласна. — Сидя здесь вместе с Маркусом, Клара почувствовала себя вполне естественно. — А Глория дома? — спросила она, припомнив вдруг, что дверь в комнату Глории была плотно закрыта, когда они тихонько поднимались по лестнице. Как часто Глория стала куда-то исчезать в последнее время — даже удивительно. Да еще в такой поздний час!

— Клодина говорит, что Глория ушла к Лоррен, они там какое-то коллективное задание выполняют, — ответил Маркус, не проявляя ни малейшего интереса к этой теме.

— «Коллективное задание» — древнейшая в мире отговорка, — заметила Клара, снимая ложечкой верх с клубничного мороженого.

— А тебе это откуда известно?

— Я ведь тоже ходила в школу, Маркус, — ответила она. — Да и на свет я родилась не вчера. Если на то пошло, то я, как понимаю, старше тебя.

— Старше — это может быть. Но мудрее ли? Быть не может! — Он лукаво усмехнулся, набрал в ложку мороженое всех трех сортов и поднес к ее губам.

— У меня свое есть, — сказала Клара, покачивая у него перед носом ложкой. Маркус был с нею ласков, даже очень, но Клара не могла позволить, чтобы события этого вечера развивались в таком направлении. Приходилось все время напоминать себе, что Маркус в каком-то «заговоре» вместе с Глорией и Лоррен. И доверять ему никак нельзя. Она погрузила ложечку в мороженое, стараясь не смотреть Маркусу в глаза. — Так, серьезно, что же ты здесь делал, если Глории вообще нет дома?

— Так, серьезно, ты не собираешься рассказать мне, с кем это ты ходила на свидание? — парировал Маркус, облизывая отвергнутую Кларой ложку. — Кто бы он ни был, сластями он тебя явно не баловал.

— Я же тебе сказала: просто один друг, — упрямо повторила Клара. — Старый друг…

— Оттуда, с востока?

— Можно сказать и так.

— Ой, не надо только мне рассказывать, — Маркус задохнулся, изображая ужас, — что он из Пенсильвании.

Клара пожала плечами, ничего не отрицая и не подтверждая, и стала хлопать себя по бедрам в такт музыке.

— Вижу, ты не получила от этого свидания и половины того удовольствия, какое могла бы получить со мной.

— А что, если получила? — И Клара игриво толкнула его коленками.

— Такого быть не может, — отрезал Маркус. — Я хочу услышать, что было на самом деле. Шаг за шагом, событие за событием…

— Не могу. Там все было… неописуемо.

— Прекрасно, тогда я опишу это за тебя, — не отставал от нее Маркус. — Он пришел на четверть часа раньше, от него за версту пахло мамочкиной розовой водой.

— Так не пойдет, — сморщила она нос.

— Ладно, пусть будет бабушкиной. Потому что ему безумно нравится запах бабушки, и он решил, что так сможет произвести на тебя большее впечатление.

— Запах был сильным, — подыграла ему Клара. — Пришлось даже опустить стекло в машине.

— Одет он был в твидовую спортивную куртку. Первый показатель неудачного свидания.

— Первым была розовая вода.

— Ой, но ты же успела прежде выкурить сигарету, поэтому смогла унюхать воду только тогда, когда села в автомобиль. И чуть не задохнулась.

Клара подняла руки вверх.

— Виновна по всем пунктам.

— Машину он тоже водит, как его бабушка. Да и сама-то машина — бабушкина, разболтанный старенький «форд-Т»[80], на котором она ездила только по воскресеньям, в церковь и обратно.

— Ты еще ни разу не говорил мне подобных гадостей. Боже упаси, чтобы я когда-нибудь села в такое авто. — Клара рассмеялась, вспоминая, как здорово было просто садиться в автомобильчик. — Кроме того, у меня есть доказательство: я вернулась сюда на такси.

— Такси понадобилось, когда старая жестянка заглохла на берегу озера.

— Ой, нет, — отвергла этот вариант Клара. — На пляжи я не езжу.

— Надеюсь. Тамошняя стоянка для машин совершенно не достойна тебя. Но он так хотел оказаться с тобой наедине в этой колымаге…

— Я не из тех девушек, кто целуется на заднем сиденье, Маркус.

— Мне ты этого могла и не говорить, — обиженно заявил Маркус. — Кто теперь обнимается в машинах? Уж конечно, не я.

— Эге, Маркус, не ревность ли в тебе заговорила?

— Не надо меня оскорблять. — Он встал, отложил ложечку и предложил: — Давай потанцуем.

— Здесь? — нерешительно переспросила Клара, оглядываясь, будто кто-нибудь мог за ними подсматривать. А ведь кто-то мог! Но не в том было дело, просто Клара слишком хорошо знала себя. Ощутить на себе крепкие руки этого парня значило нарываться на большие неприятности. — Я слишком устала.

— Ну, не нужно быть такой паинькой! — Маркус поднял ее на ноги, а виктрола как раз заиграла новую песенку: «Трудно отыскать настоящего мужчину».

«Какая ирония!» — невольно подумалось Кларе. Она хотела было возразить, но тут его руки оказались у нее на талии. Она сразу напряглась, руки будто отнялись.

— Я не знаю, Маркус, надо ли…

— Ш-ш-ш! — прошептал Маркус и положил ее руки на свою шею. — Главное, не напрягайся.

Так, как сейчас, Клара еще ни с кем и никогда не танцевала. В джаз-клубах и на вечеринках в Нью-Йорке важно было не удовольствие от танца, а то, со сколькими партнерами удалось тебе станцевать за один вечер, беспрестанно переходя от одного из них к другому. Ты потела, задыхалась, а каблучки все стучали и стучали. Если сравнивать с тем, то сейчас они не танцевали, а скорее обнимались.

На какое-то мгновение, прижавшись к широким плечам Маркуса, она почувствовала себя в безопасности. Ничто из ее прошлого не может причинить вреда — ни записки, ни угрозы, — пока они вдвоем покачиваются в такт нежной песне Марион Гаррис, вслушиваясь в ее зовущий голос и дыша в одном ритме.

Лицо Маркуса придвигалось все ближе, пока Клара не ощутила его дыхание у самого уха.

— А если я и вправду ревную? — прошептал он, нарушив воцарившееся между ними молчание.

Пластинка закончилась и легонько пощелкивала, этот звук легко заглушали бившие в стекло капли дождя, который понемногу ослабевал.

Клара не знала, что на это сказать. Если Маркус и вправду ревнует ее, то она не собирается его поощрять. А может, для него это просто пустяки, о которых он потом и не вспомнит. Она высвободилась из его объятий.

— Я вполне серьезно, Клара. Не могу выбросить тебя из головы, — проговорил он, и глаза его потемнели. — У меня так ни с кем еще не было.

— Уверена, что ты говоришь неправду. Насколько я слышала, у тебя была чуть не сотня подружек…

— Не всему верь, что тебе рассказывают. — Маркус быстро прошагал по комнате из угла в угол, потом резко повернулся к Кларе и сказал, нажимая на каждое слово: — Кроме того, я говорю о том, что сейчас чувствую к тебе. Прошлое роли не играет.

— Ты действительно так считаешь? — Ей приятно было думать, что прошлое не играет никакой роли.

— Я считаю, что всегда можно начать с чистого листа, — сказал Маркус с твердой убежденностью. — И считаю, что нужно честно говорить о своих чувствах.

— Я благодарна тебе за честность, но…

— Я от тебя не благодарности жду, Клара. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что ты чувствуешь.

Она всмотрелась в его молящие голубые глаза, стараясь отыскать в них хоть искорку неискренности, но Маркус смотрел прямо на нее и не отводил взгляда. Она не хотела причинять боль ни ему, ни себе. Ее ранам еще надо затянуться, пока же они так и зияли в ее сердце.

— Я не знаю, — наконец выговорила она, качая головой.

— Ерунда, все ты знаешь, — возразил ей Маркус. — Почему у меня такое ощущение, что ты меня обманываешь?

— Я не обманываю, — проговорила Клара слабым голосом, и это прозвучало как явная ложь. «Снова приходится врать, — подумала она. — Когда это прекратится?» — Все очень запутано. Ты лучший друг Глории, очень нравишься Лоррен…

— При чем тут Лоррен? Мне нравишься ты, Клара. Я без ума от тебя. — Он коснулся рукой ее щеки, и Клара склонила голову на эту руку. Ей так хотелось забыться в его объятиях…

Нельзя. «Он не любит меня. Он любит деревенскую Простушку Клару».

— Ты больше не должен думать обо мне, Маркус. Ради себя же самого. — Говоря это, она сама понимала, что все как раз наоборот. Она перестала быть «людоедкой». Она была напугана. Клара подошла к двери, приоткрыла, махнула Маркусу рукой: «Уходи». — Я причиню тебе одни неприятности.

Маркус подошел к ней. На секунду Кларе показалось, что он хочет поцеловать ее, но он остановился, подойдя почти вплотную.

— Уже причинила.

* * *

Прошло несколько минут, и Клара услышала, как зарычал на подъездной аллее мотор его машины. Сердце у нее сжалось, словно в тисках.

Она стала рассеянно снимать чулки, один зацепился за кольцо с топазом и порвался. Горячая кровь ударила ей в голову. Она схватила оба чулка и яростно изодрала их в клочья. Но то был не конец. Бушевавшее в груди бешенство невозможно уже было удержать.

Клара вытряхнула из ящиков комода все их содержимое: лифчики, трусики, чулки, подвязки, шелковые комбинации, — и расшвыряла по комнате, в том числе и три записки на бумаге кремового цвета. Она подобрала их, порвала на клочки сначала первую, затем и вторую, и они, кружась подобно снежным хлопьям, полетели на розовый ковер. Если бы только не он, если бы не его лживые обещания и не ее пустые надежды, то сейчас она могла бы целоваться с Маркусом, могла бы раскрыться навстречу его любви.

Но сердце ее было заперто на ключ, и этот ключ оставался у него.

Клара уж собиралась порвать и последнюю записку, но тут остановилась: на пол выпала ее нью-йоркская фотография.

Задыхаясь, Клара подняла ее. Единственное, что уцелело, что связывало ее с прежней жизнью. Напоминание о том времени, когда она только и была счастлива, когда жизнь казалась бесконечной.

Фото она надежно упрятала в пару красных кружевных трусиков. Их она надевала под свое любимое полупрозрачное красное платье, которое осталось там, в Нью-Йорке. Клара собрала разбросанное белье, сложила все назад, в ящик, а ящик задвинула в комод.

Обрывки кремовых листков аккуратно сгребла на ладонь. В ее руке они выглядели невинными отрывочными словами: «нашел», «я», «тебя», «душе». Отнесла их в туалет и выбросила в унитаз.

И решительно спустила воду.

15. Лоррен

Разговор по душам — это не то, к чему тянуло Лоррен.

Но именно ради такого задушевного разговора, как она предположила, и звонила Глория, обещая зайти к ней в субботу утром. Теоретически это должно бы понравиться Лоррен: разве же она не мечтала о том, чтобы лучшая подруга снова была с нею, а на худой конец — чтобы можно было высказать Глории свое возмущение по поводу секретов, которыми та не захотела делиться?

Да, но об этом она мечтала до того, как поцеловалась с Бастианом.

Даже просто признаться в том, что такое событие имело место, уже нелегко. Тем более что все происшедшее помнилось ей смутно, как в тумане. Единственное, что она помнила твердо, — диван, рука, которая легла ей на колено, покрытое легкой щетинкой лицо, которое царапало ее щеку. И, наконец, блаженное мгновение, когда их губы затрепетали совсем рядом — и встретились.

Оба они остались одетыми — значит, ничего, собственно, и не произошло, кроме поцелуя. И теперь, в ожидании прихода Глории, Лоррен приходилось гадать: сказать или не сказать? Оставляя в стороне тот факт, что Глория собирается выйти замуж за мужчину, который будет, скорее всего, обманывать ее, как объяснить то, что Лоррен оказалась в пентхаусе Бастиана?

Глория ей этого не простит.

Их дружба окончательно полетит с горы в пропасть. А ведь Лоррен и Глория дружат с восьми лет! Уж конечно, она предпочтет старую подругу какому-то парню, пусть он и жених ей.

Лоррен пришла к твердому решению: ей необходимо покаяться и получить прощение.

Когда по светлым коридорам пустого дома разнеслись трели звонка у входной двери, Лоррен бегом спустилась в вестибюль, громко крича: «Я открою, Маргерит!» Если ей хотелось орать во все горло — пожалуйста: на эти выходные в доме остались только она и слуги. Нервничая, Лоррен распахнула входную дверь и просияла ослепительной улыбкой.

— Доброе утро! — воскликнула она и хотела поцеловать Глорию в щечку.

Но тут заметила, какое у Глории бледное измученное лицо. Глаза цвета морской волны поблекли, под ними залегли фиолетовые мешки. Даже кожа покрылась нездоровой бледностью, а волосы, напоминавшие румяный апельсин, казались не очень чистыми.

— Гло, ты выглядишь совсем…

— Погибшей! — выкрикнула Глория дрожащими губами.

— Я хотела сказать «уставшей». — Тут Глория не выдержала и расплакалась. — Ну-ну-ну! Что это ты — фонтанчиком работаешь?

— Я не знаю, что теперь делать! — рыдала Глория, и слезы ручьем текли из глаз, орошая серебристое шелковое кимоно Лоррен. — Я такую кашу заварила!

— Такого быть не может. Та Глория Кармоди, которую я знаю, от усталости неспособна заварить кашу. — Лоррен провела гостью в дом. Пока не появилась такая гостья, она даже не замечала, как в доме пустынно. С тех пор как в прошлом году ее сестра Эвелина уехала в Брин-Мор[81], дом постоянно казался слишком большим и слишком холодным. — Ты мне все-все расскажешь, только давай сначала я сделаю тебе кофе. Как ты на это смотришь?

— Сделай, — всхлипнула Глория, вытирая нос рукавом светленького платья.

— Иди посиди в солярии, я сейчас!

В просторной кухне Лоррен нашла старшую горничную, Маргерит, и велела той заварить крепкого кофе и отрезать два кусочка пирога, глазурованного безе с лимоном и с хрустящей корочкой. Вообще-то Лоррен сейчас увлеклась голливудской диетой, рассчитанной на восемнадцать дней, но успокоить девушку лучше всего лакомым угощением. Вот она и решила, что можно на четвертый день отойти от диеты ради того, чтобы помочь оказавшейся в беде подруге.

Как удачно все складывается!

Вот теперь Лоррен сумеет доказать, какая она преданная подруга, подставит плечо, на котором Глория сможет выплакаться, окружит ее безграничной любовью и вниманием. А когда придет время Лоррен каяться за ту кашу, которую она заварила, Глория, не задумываясь, примет ее сторону.

Глорию она нашла там, куда ее и отправила. Та, понурившись, сидела в солярии, на обитой английским ситцем скамеечке. Солярий был очень уютной комнатой, со всех сторон застекленной, уставленной скамейками из кованого железа и кадками, где росло что-то с огромными листьями — Лоррен никак не могла выучить названия. На ее взгляд, что деревья, что кусты — все одно растения.

Вслед за нею вошла Маргерит с кофе и ломтиками пирога на подносе, поставила все это на столик возле девушек.

— М-м-м, мне уже стало лучше, — сказала Глория, с интересом поглядывая на пирог. Казалось, она немного успокоилась, хотя на щеках еще виднелись непросохшие слезы.

— Давай, выкладывай все, — подбодрила ее Лоррен, протягивая вилку.

— Обещаешь не осуждать меня, что бы я тебе ни рассказала? — спросила Глория и поскребла вилкой по пирогу, начиная с безе.

— Будем считать, что здесь, в солярии, никто никого не осуждает.

— И учти: я скрывала это от тебя не потому, что не доверяю — я тебе очень даже доверяю! Ты же моя лучшая подруга. Просто, наверное, потому, — Глория глубоко вздохнула, — что если никто об этом не знает, то оно как бы и не происходит на самом деле.

И Глория приступила к повествованию о «Зеленой мельнице» и о Джероме Джонсоне. В ее рассказе было все, чему положено быть в пикантной истории, но концовка оказалась куда более пресной, чем ожидала Лоррен. Ну ладно, если говорить откровенно — чем она надеялась.

— Гло, мне-то ты можешь сказать, — проговорила Лоррен, облизывая вилку. — Что на самом деле происходит между тобой и Джеромом? Мне как-то трудно поверить, что он просто так дал тебе это место.

— О чем ты?

— У него же руки пианиста, Гло, — гнула свое Лоррен.

Глория сгорбилась на своей скамейке, прижимая к груди подушку.

— Ладно. Он действительно прикасался ко мне…

— Так я и знала!

— Но только по делу, профессионально.

— Дальше ничего не говори! — воскликнула Лоррен. Она села по-турецки, слегка покачиваясь. — В смысле — говори дальше. Рассказывай без утайки.

— Рен, я говорю вполне серьезно, — ткнула ее пальцем в бок Глория. — Это не то, что ты думаешь. Он очень строг со мной, временами чересчур строг.

— А это несомненный признак того, что ты ему нравишься. Когда мужчины не знают, как им быть со своим чувствами, они становятся слишком суровыми, — просветила подругу Лоррен, вспоминая про себя о том, как держится с ней самой Маркус. — И тут уж не важно, сколько им лет, взрослые они или нет.

— Могу я сказать тебе нечто шокирующее?

— Даже больше, чем то, что Джером — негр? — поинтересовалась Лоррен, отламывая от пирога кусочек хрустящей корочки.

— Лоррен! — вспыхнула Глория.

— Ну, кому-то же надо произнести это вслух! — Глория что, сама не понимает, в чем главная проблема? — Я, знаешь ли, не слепая. Что скажет твоя мама, если узнает об этом?

— Ничего не скажет, потому что никогда не узнает, — ответила Глория, нервно потирая руки. — Знаю, что это звучит нелепо, но меня по-настоящему тянет к нему. И ничего не могу с этим поделать. А к Бастиану я ничего подобного не испытываю.

Лоррен поежилась при упоминании имени Бастиана, не заговорить о котором они просто не могли.

— Даже в самом начале не испытывала?

— Нет. Не было между нами искорки, как ты, наверное, сказала бы. — Глория нахмурилась. — А вот когда я рядом с Джеромом, она проскакивает.

Между Лоррен и Бастианом такая искорка тоже проскочила. Его поцелуй как током ее ударил. Она взяла чашечку кофе и сделала большой глоток.

— А-а-ай! — Это кофе обжег ей гортань. Лоррен высунула обожженный язык. — Ах, чтоб тебя!

— Что случилось?

— Я вечно говорю Маргерит, чтобы она подавала кофе не très[82]… горячим! Неужели так трудно сделать, как просят? То есть как тебе велят. — Лоррен осторожно отставила чашку и попыталась взять себя в руки. — Извини, давай дальше. Бастиан. Мне казалось, ты так в него влюблена. После ваших свиданий ты всегда мне звонила. И в класс входила с таким мечтательным выражением на лице…

— Я была влюблена, — опустила глаза Глория, — в его образ, в список его достоинств. А не в него самого. Но, по правде, с самого начала между ним и родителями была договоренность. Он никогда не любил меня, даже когда мне казалось, что он влюблен.

— Не понимаю, — прищурилась Лоррен.

— Он как бы подписал на меня деловой контракт, Рен. Контракт с моими родителями! Они сейчас разводятся, и мама думает, что замужество спасет нашу фамильную честь или еще какую-то ерунду…

— Погоди, погоди. Когда это твои родители решили разводиться?

— Когда у отца появилась любовница. — Глория с силой вонзила вилку в пирог. — Богом клянусь, если Бастиан когда-нибудь хоть прикоснется к другой девушке, я раздобуду пистолет и застрелю его. Вместе с девушкой.

Лоррен съежилась еще сильнее.

— Но, Глория, ты ведь и сама не образец верности. Мечтаешь о чернокожем музыканте…

— Мечтать — это одно, а делать — другое, Рен. Я считала своего отца порядочным человеком. И Бастиана считала порядочным человеком. Теперь я в этом сильно сомневаюсь.

Пробил час Лоррен — сейчас или никогда. Глории необходимо узнать правду. Раз она уже настроена против Бастиана, то разве не укрепит ее подозрений эта история с поцелуем? Конечно, изложить ее нужно так, чтобы Лоррен выглядела невинной жертвой его посягательств.

— Ну, если так, тогда тебе нужно кое-что узнать, — медленно начала Лоррен, подчищая ноготь. — Мне трудно рассказывать тебе об этом, потому что меньше всего я хочу показаться ревнивой.

— К чему именно ты меня ревнуешь: к браку по деловой договоренности или к негру-музыканту?

— К тому… к… к… — Признание вертелось на кончике языка.

Но Лоррен хорошо знала: когда речь идет о мужчинах, девушки ведут себя точно как слоны — они никогда не забывают обид. Если у Глории получится это замужество, она всякий раз, целуясь с Бастианом, станет неизбежно вспоминать Лоррен — и доверять ей больше ни за что не будет. Лоррен может навеки распрощаться с их дружбой — это теперь-то, когда они снова были вместе, как прежде и как должно быть всегда: удобно свернулись на подушках и по очереди открывают душу друг дружке.

Нет. Она хочет, чтобы Глория вернулась к ней. Лучшая подруга важнее любого приятеля. Так было и будет.

— Ни к чему из перечисленного! — решилась она. — Просто я чувствовала себя отверженной, Гло, словно ты нарочно вытесняешь меня из своей жизни. Началось с того, что ты пошла с Маркусом в «Зеленую мельницу»…

— Ах, боже мой, — нахмурилась Глория. — Это было начало конца.

Лоррен требовалось закрепить у нее чувство вины.

— Ты же знаешь, я никогда не допустила бы, чтобы с тобой произошло подобное, если бы ты не скрыла ничего от меня.

— Ты уж прости меня, Рен…

— Ведь тебе известно, что я никогда от тебя ничего не скрывала.

— Знаю, что не скрывала, — подтвердила Глория. — Я действительно очень виновата. Отгородилась от тебя в тот момент, когда нуждалась в тебе. Но сейчас ты нужна мне, как никогда раньше. У меня ведь больше никого нет.

— Значит, теперь я должна задать тебе самый трудный вопрос. — Лоррен не сводила глаз с громадного бриллианта на пальце Глории. — Что же ты думаешь дальше делать?

— Не думаю, — Глория откинулась на подушки, — что у меня есть из чего выбирать. Я не успею оглянуться, как стану миссис Грей, хочется мне этого или нет.

Ну что ж, если Глория хочет мучиться в этом браке без любви, Лоррен никоим образом не станет ей мешать. Лучшая подруга не пожалеет, что вернулась к ней.

— Мы с тобой обе знаем, что самые лучшие решения приходят к концу дня.

— Только ты пообещай, что будешь на свадьбе подружкой невесты, как договаривались! — Видя, что Лоррен колеблется (она думала о том, как станет смотреть на Бастиана, стоя на венчании совсем рядом), Глория добавила: — Платья для подружек шьет Шанель!

Лоррен заключила Глорию в объятия.

— Ты же понимаешь, что Шанель я отказать не могу, — сообщила она, положив голову на плечо Глории. — Я согласна, Глория! Согласна!

* * *

— А я и не знала, что у вас дома есть библиотека, — проговорила Глория, разглядывая высокие, от пола до потолка, шкафы из красного дерева, уставленные книгами. — И не знала, что отец у тебя пьет.

— Пьют все отцы, — сказала Лоррен. — Или мечтают об этом.

Она уткнулась носом в стекло шкафа, где отец хранил первые издания книг.

— Что ты там высматриваешь?

— У папы есть первое издание «Таинственного сада», по его просьбе Фрэнсис Ходжсон Бернетт[83] сделала там дарственную надпись для меня. Впрочем, книгу отец хранит у себя.

— Кажется, он у тебя эгоист.

— Ну, таков мой папа. Ага, вот! — Книга лежала в пыльной стопке на полу, возле шкафа. — А вот где он прячет ключ. Думает, никто не догадается! — Она раскрыла книгу и встряхнула, из переплета выпал тяжелый железный ключ.

— Ну, мой папа никогда не пил, — задумчиво проговорила Глория, листая книжку с названием «Оружие и человек»[84]. — Во всяком случае дома. — Она передернула плечами. — Наверное, он пил с этой гулящей нью-йоркской танцовщицей.

— А ты можешь представить, как тебя натягивает мужчина в таком возрасте, как наши отцы? С таким вялым, сморщенным…

— Прекрати, Рен! — Глория зажала уши руками. — После твоих разговоров мне потребуется мозги вымыть с мылом.

Лоррен сдвинула в сторону том «Британской энциклопедии» на букву С.

— «С» — это «секрет». Тут-то и кроется разгадка. — За толстым томом находилась замочная скважина; Лоррен вставила в нее железный ключ и повернула. С негромким стуком шкаф повернулся на шарнирах, в открывшейся нише зажегся свет.

— О-ой, — воскликнула Глория. — Можно сказать, даже красиво.

Во внутреннем шкафчике-баре было несколько полок, уставленных разнообразными бутылками спиртного и бокалами. И те, и другие изрядно запылились, а на этикетках (где они вообще были) трудно было что-нибудь прочитать, но в лучах света хрустальные бокалы и старые бутылки искрились и переливались, словно самоцветы.

— Такое утро, как сегодня, требует одного и только одного, — заявила Лоррен, довольная тем, что сумела произвести на Глорию впечатление.

— Побега из города? — спросила Глория. — Или дуэли из-за меня между Бастианом и Джеромом?

— Да нет же, бокала доброго коктейля — шампанское с апельсиновым соком!

Эвелина, сестра, рассказывала Лоррен, что в Брин-Море девушки пьют по утрам такой коктейль — перед тем, как идти смотреть футбольные матчи. Похоже было, что это очень здорово и необычно. Она вручила Глории несколько бутылок, потом приподняла юбку, открывая подвязку бледно-лилового цвета.

— Ах, черт, я и забыла! Твоя милая мамочка отобрала мою любимую фляжку. Обычно я носила ее здесь, за подвязкой.

— Извини, Рен, — поморщилась Глория. — Я уверена, что она спрятала ее где-то у нас дома. Я тебе ее верну.

— Да не важно. У папы здесь много таких. — И она обвела рукой многочисленные сосуды, выстроившиеся на полках. — Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять! — Лоррен достала узенькую плоскую фляжку, сияющую чистым серебром, и отвинтила крышку. Поставила фляжку на «Таинственный сад», налила в нее немного коньяку. — Но сначала мне надо подзаправиться.

— Ты хочешь сказать — долить? — спросила Глория, с любопытством наблюдая за манипуляциями подруги.

— Долить, подзаправиться, освежиться — какая разница?

— С каких это пор ты носишь с собой фляжку, Рен? Нет, давай я поставлю вопрос по-другому: с каких пор ты стала носить фляжку по утрам, в субботу?

— А где же мне еще носить выпивку? Подумай сама, Гло, не получится же спрятать за подвязкой вот это! — Она помахала для наглядности бутылкой коньяку.

— Но разве отец не заметит, что отсюда кое-что исчезает?

— Единственная вещь во всем доме, пропажу которой он непременно заметит, находится в соседнем отделении. — Лоррен вытащила еще одну книгу и вытряхнула из переплета еще один ключ. — Первое издание «Войны и мира», на русском языке. У него все так очевидно! Не сомневаюсь, что ключ от «пояса верности» моей мамы он держит в издании «Любовника леди Чаттерли»[85]!

— Рен! Но ведь твоя мама не носит «пояс верности», — засмеялась Глория, и Лоррен похвалила себя за одержанную победу.

— Ну да, сама я его не видела, да он ей и не нужен. Ты когда-нибудь видела ее без макияжа?

Глория снова расхохоталась, зажимая рот рукой.

Повозившись с потайным замком, Лоррен повернула и другой шкаф. За ним вдоль стены выстроились в ряд винтовки.

— Бах-бах, ты убита!

Там были винтовки и ружья всех типов и размеров, в том числе одно короткое, с раструбом на конце.

— Боже мой, это еще что такое? — спросила Глория, из головы которой вмиг вылетели все мысли о Бастиане и Джероме.

— Называется «мушкетон», — объяснила Лоррен. — С такими, кажется, охотятся на слонов.

Между винтовками и ружьями примостились огромные револьверы и тупорылые пистолеты, даже маленькие двухзарядные красавцы дерринджеры[86]. Ниша пропахла смазочным маслом и порохом. Глория шумно потянула носом.

— Этот запах — из них что, недавно стреляли?

Лоррен пригубила коньяк (право, он недурно шел после пирога и кофе) и сказала:

— Конечно. Папа обожает стрелять и регулярно тренируется. И оружие всегда заряжено, хотя мама и говорит, что когда-нибудь это добром не кончится. — Она провела рукой по тонким, хорошо смазанным стволам, по спусковым крючкам, только и ожидающим, чтобы на них нажали.

Глория беспокойно переступила с ноги на ногу.

— И когда же твой отец стал гангстером?

— Ты что, смеешься? Папа был членом стрелкового клуба в Принстоне. — Лоррен взяла с полки небольшой пистолет. — Он их просто коллекционирует. — Лоррен вытянула руку с пистолетом и прицелилась. — Бах! Бах! — повторила она.

— А можно мне? — попросила Глория, и Лоррен отдала ей пистолет. — Э, да он тяжелее, чем я думала.

— Знаю, — сказала Лоррен. — Сначала нужно сделать так. — И показала Глории, как снять его с предохранителя.

Глория подняла пистолет и прицелилась в стену. Положила палец на спусковой крючок.

— Эй, эй! — закричала Лоррен. — Он же заряжен! — Она забрала у Глории пистолет. — С этими штуками надо обращаться очень осторожно!

Положила пистолет на место, вернула шкафы в первоначальное положение, а ключи снова спрятала в те книги, где они и лежали. Потом взяла в руки фляжку и направилась к двери.

— Идем.

Глория не могла отвести глаза от книжных шкафов.

— Гло! Ты меня слышишь? — Лоррен включила и выключила свет. — Пора пить шампанское!

— Правда, шампанское с апельсиновым соком, — согласилась Глория, на шаг отступая от шкафов. — А за что пить будем?

— За верность, конечно. — Лоррен обняла Глорию.

И впервые в жизни пожалела, что не умеет говорить правду.

16. Глория

Глория прибыла на место.

— Рыженькая пришла! — Трубач Ивэн, сидевший в углу, громко затрубил, возвещая появление Глории. — Скоро начинаем!

Он, кажется, единственный из всех заметил ее. В комнатке за эстрадой царил творческий беспорядок: все активно готовились к выступлению, хотя со стороны казалось, что они просто бездельничают.

Ивэн улыбнулся и пожал плечами. А потом снова тихонько заиграл под вращавшуюся на граммофоне пластинку Джо Кинга Оливера[87] и его джаза. В другом углу басист Томми, уже облаченный в дешевенький смокинг, горячо спорил с ударником Чаком — тот, в одной сорочке и брюках с подтяжками, развалился на кушетке.

— Ну, если это счет на три четверти, то ты — Фредерик Дуглас[88], — доказывал он.

Потом взял предложенную Чаком бутылку бурбона и отхлебнул. Посреди комнаты сидели и скучали две бунтарки-мулатки, курили длинные, размером с карандаш, сигареты. Одна была в усыпанном блестками плиссированном платье, в волосах красовалось павлинье перо; у другой наряд был канареечного цвета, украшенный фальшивыми бриллиантами. Босые ноги обе беззастенчиво водрузили на краешек низенького столика. Между ними, на самом столике, восседал тромбонист Бикс, но он, казалось, даже не замечал ничего вокруг, а просто работал со своим инструментом: извлекал из него звуки, варьировал так и сяк, потом начинал ругать тромбон, словно тот его предал. В комнате было темно от табачного дыма, повсюду валялись кулечки с попкорном, пахло спиртным и потом, но она буквально звенела от накопившейся перед выступлением, бьющей через край энергии — будто жарким летним утром распелись цикады.

Глория остановилась в дверях, еще задыхаясь от волнения, вызванного тем, как она улизнула из дому и как добиралась в центр города. На этот раз она сказала матери, что идет с Кларой на премьеру нового кинофильма.

Теперь она на месте, до начала первого отделения остается полчаса, а ее пианиста нигде не видать.

— Кто-нибудь знает, где Джером? — спросила она. Но потребовалось еще раз прокричать вопрос на всю комнату, прежде чем на нее обратили внимание. Оркестранты только плечами пожали, но девушка в канареечном платье кивнула Глории.

— Он всегда исчезает перед началом выступления, — сказала она хриплым голосом.

— Хотите, я пойду найду его для вас? — подошел к ней Ивэн.

— Нет, я сама его найду, — ответила Глория. Она принесла с собой сумку с одеждой и косметичку, и ей казалось, что весит этот груз добрых сорок кило. Надо положить где-нибудь, пока она не свалилась под этой ношей.

И что ей, переодеваться в присутствии всех этих людей? Она знала, что музыканты — люди раскованные, без комплексов, но Глории надо было минуту побыть в одиночестве, сосредоточиться и взбодриться.

— Есть здесь туалетная или каморка какая-нибудь, хотя бы просто темный уголок, где можно переодеться? Без посторонних.

— В конце коридора — примадонне полагается отдельная грим-уборная, — подмигнул ей Ивэн, шутливо толкая ее в щеку кулаком. — Вы готовы к великому дебюту?

— Готова, если в обморок не грохнусь, — ответила Глория, переводя дух.

— Если грохнетесь, то, пожалуйста, на пол, а не на ударные. Они стоят целое состояние!

* * *

«Коридор» оказался тесным проходом за занавесом, он соединял комнату оркестрантов с закутком, где стояли несколько стульев, как попало, один на другом, в углу — ведро с торчащей из него шваброй. Глория толкнула дверь и оказалась в вонючей туалетной комнате. За следующей дверью находилась крошечная квадратная каморка с умывальником, вешалкой, зеркалом в раме с маленькими лампочками над конторкой и колченогий стул. Под потолком висели провода. Ну а что она ожидала — комнату отдыха для «Девушек Зигфельда»?[89]

Еще в дверях Глория вдруг услыхала приглушенный рев толпы посетителей за тонкой перегородкой, и сердце у нее забилось еще сильнее, составляя компанию идущей кругом голове и дрожащим конечностям. Оказавшись в душной темноте, она затаила дыхание. «Вот она, — мелькнуло у нее в мозгу. — Та самая ночь, которая может все изменить».

— Грим-уборная нашей звезды! — раздался голос за ее спиной.

Глория вздрогнула от неожиданности, споткнулась, уронила сумку с одеждой, положила косметичку и, наконец, обернулась.

За кулисами появились трое: Карлито Мачарелли, молодая женщина с усталым лицом и ребенок, на котором был костюм в мелкую полоску. Глория прищурилась, вглядываясь в полутьму. Нет, это не ребенок, а маленький человечек, похожий на уменьшенную копию гангстера. Карлик откровенно разглядывал ее. Это выводило Глорию из равновесия, поэтому она включила на полную мощность улыбку, обращенную к боссу.

— Здравствуйте, мистер Мачарелли! — воскликнула она.

— Называйте меня просто Карлито, — сказал он и показал на карлика и бунтарку. — Этого малыша зовут Тор. Он невелик ростом, но дерется здорово. А вот это одна из моих новеньких девушек. Я хотел представить ее вам прежде, чем вы выйдете на эстраду. Спойте немного для нее, пока не началось главное представление. Мод, поздоровайся с Глорией Карсон. Это деревенская девушка, которую ожидает блестящее будущее.

— Как скажешь, Карлито, — отозвалась девушка и сделала шаг вперед.

Мод Кортино. Глория задохнулась бы от удивления, если бы вообще была способна дышать в эту минуту. Она узнала ту знаменитую бунтарку, с которой столкнулась, впервые придя в «Зеленую мельницу». Глория тогда случайно разлила коктейль из ее бокала и сейчас могла только молиться про себя, чтобы новая прическа, грим и модное платье достаточно изменили ее. Вовсе не хотелось, чтобы Мод узнала ее и стала повсюду болтать о том, что «Глория Карсон» совсем не та, за кого себя выдает.

Однако Мод не сводила глаз с блесток на красных туфельках Глории. На Мод было помятое вечернее платье — переливчатого серебристого цвета, без рукавов, подпоясанное нитями черных бусин, а металлические полосочки бахромы позвякивали при каждом ее шаге. Выглядела Мод измученной. И очень напуганной.

— Рада познакомиться, — произнесла она, так и не поднимая взгляда. Это была уже не та девушка, которую встретила здесь когда-то Глория, не та Мод, королева подпольного Чикаго. Похоже, из нее высосали все жизненные соки.

Если уж Карлито сумел погасить искры в душе Мод, на что же еще он способен?

— Спойте нам песенку, — сказал Карлито. — Что-нибудь такое: та-ра-та-та и так далее. Без музыки, понимаете?

Он это серьезно?

— М-м-м, у меня нет ничего в запасе, — пыталась отговориться Глория.

— Давай, птичка певчая, — проговорил карлик Тор. Голос у него был низкий, хриплый, словно он полоскал горло битым стеклом. — Мы хотим послушать, как ты щебечешь. — Он достал из кармана пачку сигарет, вынул две, прикурил, одну отдал Карлито. — Мне хочется услышать красивую песенку.

— Я слов на ветер не бросаю, — предупредил Карлито.

Глория закрыла глаза. Она стала думать о Джероме, отгораживаясь от гама в баре, от табачного дыма и темноты, царившей за кулисами. Ей вспомнилась нелепая песенка времен Великой войны[90], и она запела — грустно, гортанным полушепотом:

Уложи все тревоги в заплечный мешок, А затем улыбнись, улыбнись. Если хватит огня на погасший бычок, Значит, хватит улыбки на жизнь. Что толку бояться? Не поможет, дружок! Так что лучше давай-ка держись. Уложи все печали в заплечный мешок, А затем улыбнись, улыбнись.

В наступившей тишине послышались слабые хлопки трех человек.

— Хорошо она пела, правда? — обратился к Мод Карлито и сжал ее обнаженное плечо.

— Ну, конечно, Карлито, она пела просто здорово. Я кайфовала. — Мод оторвала наконец взгляд от пола и посмотрела на Глорию. Но в ее глазах почти ничего не осталось от прежней Мод Кортино — казалось, она так и не видит Глорию.

Карлито щелкнул пальцами, и карлик протянул розу, которую прятал у себя за спиной.

— Это вам, — сказал Карлито. — Может быть, вы приколете ее в волосы или как-то пристроите. — Взгляд его стал холодным. — Уйма людей рассчитывает на вас, крошка. Постарайтесь сегодня уложить их наповал. — И, не сказав больше ни слова, он повернулся и прошел из-за кулис в бар; за ним последовали Мод и страшноватый карлик.

— Уложу я их наповал, уложу, — пробормотала под нос Глория.

Включила лампочки, окружавшие мутное зеркало. Сделала глубокий вдох. «Займись чем-нибудь привычным», — мысленно приказала она себе. Хорошо бы начать с макияжа, решила она и достала косметичку. Чем больше думала она о Карлито и Джероме, о софитах и своей программе, о слушателях, тем сильнее сжималось у нее все внутри.

Сейчас было неподходящее время впадать в панику. Но именно это Глория и делала.

Она подошла к умывальнику, плеснула в лицо холодной водой, внимательно посмотрела на себя в зеркало. Пока не наложен макияж, глаза казались бледно-зелеными, круглые щеки были румяными, как яблочко, на подбородке едва заметен крошечный прыщик. Она выглядела совсем юной. Собственно, она на самом деле была юной. И что же она себе думает, если собралась петь здесь для гангстеров? Всего несколько недель назад она не осмеливалась даже переступить порог какого-нибудь подпольного бара, а сейчас оказалась здесь в качестве главной приманки. Теперь она стала другой Глорией, не такой, как была раньше.

Взяла лежавшую на столике розу, понюхала. Запаха у цветка не оказалось. Давно срезанная, эта роза уже начала увядать, как всё и все в этом заведении.

Глории стало чуть легче, когда она представила, что среди слушателей окажутся ее друзья. Она ведь пообещала Лоррен, что больше не станет таиться, и клятву эту свято соблюдала. А пригласить Лоррен значило пригласить одновременно и Маркуса. В конце концов, это же он первым привел Глорию в «Зеленую мельницу». Вот без Клары она бы как-нибудь обошлась, но в мире нет совершенства. Оставалось лишь надеяться, что ни один из них не выдаст ее — Глорию Кармоди, обрученную невесту, дебютантку высшего света, девушку из общества. Здесь она всего лишь Глория Карсон, никому не ведомая инженю[91], у которой нет ни родных, ни друзей.

— Так ведь? — спросила она у своего отражения в зеркале.

Ей еще нужно было распеться, переодеться в принесенное платье, заново просмотреть список песен, подвести глаза в стиле вамп. Хорошо хоть в грим-уборной никого, кроме нее, не было.

Пока дверь не распахнулась настежь.

Увидев в зеркале отражение Веры Джонсон, Глория чуть глаз себе не выколола щеточкой, с помощью которой наносила тушь на ресницы.

— Мальчики спрашивают: сколько тебе еще времени нужно? — произнесла Вера, остановившись в дверях и уперев одну руку в бок.

— Не могла бы ты им передать, что мне нужно еще несколько минут? Я немного отстаю от графика. — Глории такая формулировка казалась достаточно ясной, чтобы Вера покинула комнату. Вместо этого девушка неторопливо вошла в комнатушку размером со шкаф — с таким видом, словно была здесь хозяйкой.

— Ничего им передавать не нужно. Это привилегия девушки — заставлять мужчину ждать.

Веки у нее были густо покрыты тенями в стиле Клеопатры и украшены длинными накладными ресницами, черными как вороново крыло. Медная змейка с глазами-рубинами обвивала тонкое плечо, удачно оттеняя бронзовый цвет сатинового платья и темную кожу. Вера была красавицей. Глории показалось, что в сравнении с Верой сама она похожа на уродливое бледненькое привидение.

— Не перестарайся с макияжем, — сказала ей Вера. — Такая кожа, как у тебя, отталкивает влагу.

Раньше они ни разу не беседовали, но для Глории было очевидным то, что Вера ее терпеть не может.

Да, Глории страшно нравилось, когда Джером смотрит на нее. Да, у нее мурашки бегали по коже, когда его пальцы летали над клавишами, создавая самую прекрасную музыку, какую она только слышала. Но Джером не был ее бойфрендом. Дома, на Астор-стрит, лежало в шкатулочке с драгоценностями ее обручальное кольцо. А уроки пения прошли совершенно невинно, разве что изредка Джером касался кончиками пальцев то ее плеча, то ребер, но волновали эти прикосновения только саму Глорию, для Джерома они ничего особенного не значили. Он чернокожий, она белая; он бедный, она богатая. Между ними и быть-то ничего не может. Так почему же Вера смотрит на нее так, будто Глория — женщина-вамп, которая собирается похитить ее брата?

Из украшенной бисером сумочки Вера вынула губную помаду кораллового цвета и мизинцем нанесла ее на свои пухлые губы.

— Надеюсь, ты не выйдешь на эстраду в этом? — Вера указала на прозрачную комбинацию из переливающегося шелка. — Хотя так, кажется, можно отвлечь слушателей, чтобы они не очень прислушивались к твоему голосу.

Вера явно не собиралась прятать свои коготки.

— Ха-ха, — ответила Глория. — Я как раз собиралась надеть платье, когда…

— Когда в комнату вломилось видение из твоих ночных кошмаров?

«Именно!» — подумала Глория. А эта девица не любит юлить. Ладно, Глория решила не обращать на нее внимания и открыла сумку с одеждой. Ей пришлось целых две недели придирчиво рыться в запасах лучших магазинов города, чтобы подобрать наряд, идеально подходящий для первого выступления в клубе. Она даже прогуляла экзамен по истории Европы, договариваясь с портным в китайском квартале о том, как это платье перешить. Платье было уникальным: ручная работа, только что из Парижа, насыщенного темно-зеленого цвета, усыпанное яркими изумрудными блестками. Глубокое овальное декольте открывало ключицы и широкую полосу белой кожи над грудью — ее Глория туго перебинтовала, сделав почти плоской. Довершали наряд зеленая бандана с огромным искусственным цветком, браслет на одной руке и двойная нитка жемчуга, извлеченная из маминой шкатулки с драгоценностями.

— Наверное, тебе это все в копеечку влетело, — проговорила Вера, ощупывая блестки. — Как это простой деревенской девчонке удается покупать себе такие прикиды?

— Я взаймы взяла, — солгала Глория, пытаясь унять дрожь в руках, пока она наносила на ресницы черную тушь. — У подруги.

— Но ведь ты совсем недавно сюда приехала! — Веру невозможно было сбить с толку. — Уж не знаю, каких ты себе «друзей» завела, только надеюсь, что моего брата ты одним из них не считаешь.

— Уж тебе-то прекрасно известно, что у нас с Джеромом… то есть с мистером Джонсоном чисто деловые взаимоотношения.

— И поэтому тебя так в жар бросило, стоило мне упомянуть его?

— Ты мне сообщить что-то хочешь? — спокойно, к своему собственному удивлению, спросила Глория. — Или просто пытаешься вести себя, как стерва?

— И то, и другое сразу, — ответила Вера, скупо улыбнувшись.

— За что ты меня так не любишь? — Глория не была идеалом, но окружающим она всегда нравилась.

— За брата. Я же вижу, как ты на него пялишься. Не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость типа влюбиться в него. Или еще чего.

— Или еще… чего? — Глория почувствовала, как вспыхнули у нее щеки.

— Крошка, в случае чего тебе даже подумать будет тошно, чтобы иметь дело со мной.

В эту минуту к ним присоединился как раз тот, о ком они вели речь.

Джером казался воплощением непринужденности. Он нес два бокала шампанского, в уголке рта была зажата сигарета, на шее — свободно завязанный галстук-бабочка. Рубашка не застегнута и не заправлена в брюки, под ней виднелась облегающая тело белая нижняя сорочка. Глория затаила дыхание. А она-то считала, что все музыканты тощие!

— Мне нужно минутку поговорить с нашей певицей до начала выступления, — сказал Джером, хмуро взглянув на Веру. Судя по взгляду, он не пришел в восторг, застав здесь сестру. — Наедине.

Тут до Глории дошло, что она стоит почти голая.

— Прочь отсюда! — завопила она, скрестив руки на груди и отворачиваясь к стене. — Я не одета!

— Не беспокойтесь, я смотреть не стану, — ответил Джером и прикрыл глаза. Но Глория заметила, как он при этом улыбался.

— Подожди, пока я тебя не позову, — с этими словами Вера вытолкала брата за дверь. — И не смей заходить раньше. — Она с треском захлопнула дверь и хлопнула в ладоши. — Шевелись, подруга, нам нельзя терять время даром.

— Спасибо, но я могу и сама справиться, — возразила Глория.

— Ты глупее, чем я думала, — заявила ей Вера и взяла в руки зеленое платье. — Ты хоть на все эти крючочки и петельки смотрела, когда покупала? Ни в жисть тебе этого самой не застегнуть.

— Ой! — Глория вспомнила, что в магазине во время примерки ей помогала продавщица.

— Именно «ой!» Давай заканчивай макияж, тогда мы сможем надеть на тебя эту штуковину — и вперед, на эстраду. От твоего выступления зависит, как пойдут дела у целой уймы людей.

— Мне об этом все время напоминают. — Глория выскользнула из комбинации и выпрямилась. — К тому же я тебе уже сказала: я не покупала это платье. Я взяла его взаймы.

— Угу. И у той, что дала его тебе поносить, точно твой размер. И она оставляет на одежде ценники. — Вера зажала пальцами маленький белый квадратик ценника.

— Э-э-э… — Глория даже не знала, что на это возразить.

— Думаешь, мне есть дело до этого? — махнула рукой Вера. — У меня одна забота — чтобы брат не потерял работу. Ну, давай одеваться.

* * *

— Глаза у меня закрыты, честное слово, — сказал Джером после того, как его сестра вышла. Он, как слепой, сделал неуверенный шаг в комнатку. — Нате. Это поможет вам расслабиться. — И протянул Глории бокал шампанского, другой рукой по-прежнему прикрывая глаза.

— Уже можно смотреть, — сказала Глория и взяла бокал. Джером убрал руку и медленно оглядел ее с головы до ног, потом присвистнул.

— Я надеюсь, вы сможете петь в таком тугом платье. — Глория кожей чувствовала каждую блестку на шелковом платье, обтягивающем ее фигуру, как чувствовала и каждый сантиметр тела, не прикрытого этим платьем.

— Это все-таки не так, как в корсете, — сказала она, хотя ощущения в этом платье были ничуть не лучше.

— Сейчас корсета на вас нет, это совершенно точно, — возразил Джером и тихонько засмеялся.

— Вы что же, хотите, чтобы я разнервничалась еще сильнее?

— Да я шучу. А нервы — это штука хорошая.

— Вот как?

— Еще бы. Это же энергия высочайшего напряжения, которую вы способны обуздать и вложить в свое выступление. — Джером положил руку ей на плечо. — Не волнуйтесь. Пойте себе, и все. Сегодня вы должны уложить их наповал.

— Ну почему все это повторяют?

— Повторяют — что? — Рука Джерома замерла на ее плече.

— Ладно, не обращайте внимания. — Глория надеялась, что он не заметит, как при его прикосновении у нее лихорадочно участилось дыхание. Ну почему рядом с ним она вечно теряет всякую способность управлять собой? За это она себя ненавидела. Нет, она ненавидела себя за то, что боготворила каждую секунду, когда он был рядом. Глория взглянула в зеркало. Она хорошо выглядит. Да нет же, она выглядит превосходно!

— Послушайте: когда подниметесь на эстраду, надо всего лишь довериться своему голосу, — сказал Джером, поправляя выбившийся из-под банданы локон. — И еще нужно довериться мне.

Она понимала, что этого нельзя желать, никак нельзя, но в эту минуту ей безумно захотелось, чтобы он ее поцеловал — разве это не обычный ритуал перед выходом на сцену, как пожелать «ни пуха, ни пера»? Ей ничего больше и не нужно было для смелости, его поцелуя вполне достаточно.

Глория затаила дыхание и закрыла глаза.

— Загадайте желание, — вдруг сказал Джером.

— Что? — Она почувствовала, как по ее щеке легонько прошелся его палец.

— У вас ресничка упала. — Она открыла глаза и недоверчиво посмотрела на клубничного цвета ресницу, блестевшую на кончике его пальца, словно серп луны на ночном небе. — Видите — надо загадать желание.

«Тебя, — подумала она. — Тебя».

Глорией овладело такое мистическое предчувствие, будто стоит ей выйти на эстраду и возврата к прошлой жизни уже не будет.

— Я не верю, что желания сбываются. А может быть, у меня их просто слишком много.

— Вы обманываете меня, детка. Вы его уже загадали — по глазам вижу.

Глория не успела ответить ему: дверь распахнулась настежь и чей-то голос прокричал:

— Наш выход!

— Что ж, давайте, — обратился к ней Джером, снова поднимая палец. — Надо идти на эстраду. Загадывайте желание.

Так она и сделала. И сильно подула, отправив ресничку в полет.

17. Клара

Записки.

Клара так тревожилась из-за них, что почти не спала по ночам. Чаще всего она просыпалась часа в четыре утра, вся мокрая от липкого пота, и уж не могла уснуть снова.

А днем, когда нечем было толком заняться, страх вдруг наваливался на нее в самые неожиданные мгновения — когда она бродила по залам Художественного института или гуляла по набережной реки Чикаго. В такие моменты она вся покрывалась гусиной кожей и не сомневалась, что автор записок где-то поблизости — то ли за углом, то ли прямо у нее за спиной. Смотрит и выжидает.

Кто же посылает записки? У Клары были некоторые соображения на этот счет. Твердой уверенности не было, но в глубине души она не сомневалась. Для чего он так с нею поступает? И что стремится этим доказать?

Что-то надо было менять, но во власти Клары было лишь одно — то, как она держится, и она решила расстаться со своим обликом паиньки. Только на короткое время — в частности, на время пребывания в «Зеленой мельнице», куда Глория пригласила близких друзей.

Она не попала бы на первое выступление Глории, если бы не чистая случайность — телефонный звонок.

Клара была в доме одна. Она сняла трубку, опасаясь, что автор записок нашел еще один способ досаждать ей. На том конце провода оказался совершенно не знакомый ей человек. Он назвался Ивэном и попросил передать кое-что Глории.

Клара приперла ее к стене сразу, как та пришла из школы.

— Тебе недавно кто-то звонил, — сообщила она, остановившись у дверей спальни кузины. Глория была еще в школьной форме и первым делом сбросила с ног тесные коричневые туфли.

— Да? — вяло поинтересовалась Глория, уронила на кровать учебники и рухнула вслед за ними.

Клара вошла в комнату и присела на кровать.

— Что это ты? Я занята.

— Не похоже, — заметила Клара, сдвинула учебники и легла рядом с Глорией. — Да и разве тебе не нужно собираться на репетицию?

Клара читала в книгах, но сама до сих пор такого не наблюдала: в лице кузины не осталось ни кровинки.

— Понятия не имею, о чем идет речь, — ответила Глория.

— А мне кажется, имеешь. Звонил некий Ивэн, сказал, чтобы ты заскочила в «Зеленую мельницу» за нотами и словами нескольких новых песен. И просил еще передать, что репетицию перенесли на час раньше.

— Ах, черт! — Глория резко села на кровати. — Который час? Пора собираться! — Она подбежала к двери и плотно закрыла ее. — Тебе-то что от меня нужно?

— Для начала правду, — ответила Клара. — А потом видно будет.

— Почему это я должна рассказывать тебе правду? — Глория нервно пригладила волосы. — Ты же стала чуть ли не лучшей маминой подругой.

— Это нечестно, — возмутилась Клара. — И несправедливо. Если бы я хотела заложить тебя, то давно могла бы все рассказать тетушке Би.

На мгновение Кларе показалось, что Глория ее ударит. Та сжала кулачки и издала короткий сердитый вопль.

— Что ты суешься в мои дела? Что я тебе такого сделала?

Клара подняла руки в знак капитуляции.

— Я тебе не враг, Глория. Просто мне нужно здесь пожить. А тебе надо больше доверять мне.

— Прекрасно, только пообещай никому ничего не рассказывать. Серьезно пообещай — на карту поставлена вся моя жизнь.

— Чтоб мне провалиться! — поклялась Клара.

Глория набрала полные легкие воздуха и крепко зажмурилась.

— Ладно, поехали. Я — новая примадонна «Зеленой мельницы».

Клара присвистнула. Ее простодушная кузина становится звездой самого крутого кабака в Чикаго? Приходилось отдать Глории должное — девушка оказалась куда более отчаянной, чем поначалу казалось Кларе.

— Браво, — сказала она, тихонько хлопая в ладоши. — Это так здорово, я бы в жизни не могла себе представить.

— Правда ведь? Правда? — кивнула ей Глория с сияющими глазами.

— Значит, вот куда ты все время исчезала! На репетиции?

— Да! — восторженно завопила Глория. Вид у нее был такой счастливый, какого Клара до сих пор и не видывала.

— Ты только посмотри на себя! — воскликнула Клара. — Я в полном восторге.

— Больше никто об этом не знает, — торопливо заговорила Глория. — Кроме Рен, конечно. Ах да — и Маркуса.

Маркуса.

— Можешь пойти туда, если хочешь, — предложила Глория. — На мое первое выступление. Я хочу сказать, мне будет спокойнее, если ты будешь у меня на глазах, а не здесь, с мамой, а то можешь ведь проболтаться.

Клара удивилась, что ее приглашают. Ей это даже польстило. И только капельку вызывало подозрения.

— Ясное дело, — сказала она. — Пойду с большим удовольствием.

Но не все было так просто. Ей очень хотелось пойти на дебют кузины в своем настоящем обличье. Все Чикаго считает ее Деревенской Простушкой, поэтому нельзя прийти в «Зеленую мельницу» в том виде, в каком она появлялась в Нью-Йорке, иначе будет скандал. Но, с другой стороны, нет никакой необходимости изображать этакую неряшливую крестьянку, иначе какое же это удовольствие? Кларе необходим был кто-нибудь, чье присутствие могло бы оправдать ее появление в экстравагантном наряде.

Ей нужна была Лоррен Дайер.

И Клара быстро составила план действий.

Надо подольститься к Лоррен.

Убедить ее в том, что никак не годится показываться на первом выступлении Глории вместе с Простушкой Кларой.

Потом спросить, не может ли Лоррен поделиться своими богатыми познаниями в моде, тонким вкусом, чтобы помочь Кларе приобрести более современный вид.

И пусть Лоррен пожинает лавры за то, что сумела превратить Клару в бунтарку.

* * *

В тот вечер, когда предстоял дебют Глории, Клара пришла домой к Лоррен. Дверь ей отворила мать Лоррен.

— Ой, Клара! Здравствуй! — Она была очень похожа на дочь, разве что постарше, посерьезнее, да и одета более прилично. На ней было элегантное платье в темных тонах, а волосы высоко взбиты по французской моде и аккуратно заколоты. За ее спиной стояла Лоррен с самым невинным выражением на лице.

— Лоррен, милая моя, я уезжаю в оперу. Пожалуйста, не причиняй лишних хлопот нашей Маргерит. — Миссис Дайер перевела взгляд на Клару. — Рада тебя видеть. Приношу извинения за то, что вынуждена уйти. Надеюсь, ты скоро снова к нам заглянешь. — С этими словами она выплыла из дверей, села в ожидавший ее автомобиль, и тот сразу тронулся с места.

— Родители постоянно где-нибудь бывают, — объяснила Лоррен на ходу.

Одевались они в комнате Лоррен. На граммофоне крутилась пластинка Эдди Кантора[92], на комоде стояли две бутылки джина, а рядом — невероятная россыпь всевозможной косметики. Лоррен оперлась локтями на туалетный столик и оттянула нижнее веко, старательно зачерняя тушью узкую розовую полоску.

Клара наблюдала за нею, примостившись на краешке кровати. Лоррен была по-настоящему красивой девушкой, но черты ее лица, говорившие о сильной натуре, совершенно не совпадали с тогдашним идеалом красоты: в моде были утонченно-женственные блондинки. Блестящие черные волосы Лоррен были коротко подстрижены, челка едва не закрывала широко поставленные карие глаза. Высокая ее фигура сохраняла некоторую угловатость, как у молодой кобылки, которой предстоит еще подрасти, чтобы длинное тело соответствовало еще более длинным конечностям.

— Ах, как жаль, что у меня не такая фигура, как у тебя, — сказала Клара, встала и подошла к Лоррен со спины. — У тебя же бедра чуть не вполовину тоньше моих.

— Правда? — спросила Лоррен, сразу просияв широкой улыбкой, и гордо сжала тонкую талию. — А мне кажется, что бедра у меня похожи на ручки чайных чашек.

— Да нет же, я тебе так завидую! — с жаром вскричала Клара. — А грудь! Тебе же не приходится возиться со всеми этими жуткими обручами и повязками!

Лоррен повернулась к зеркалу одним боком, потом другим, любуясь своими крошечными грудками.

— Это все заслуга платья, — проговорила она, расправляя красное платье от сестер Калло[93]. Без рукавов, длинное — почти до лодыжек, — оно было исключительно сексуальным, что подчеркивалось сатиновой окантовкой и вышитой бисером талией. — Французы знают, как нужно одевать женщин.

Клара скривилась, глядя на свое платье, позаимствованное у тетушки. Она надела его умышленно, рассчитывая на то, что Лоррен будет смущена перспективой показаться на людях рядом с Кларой в таком наряде.

— А я в этом платье чувствую себя так, словно собралась на загородный пикник, — пожаловалась она и растянула широкое платье, пока то не стало напоминать палатку.

— Хочешь, я дам тебе одно из своих?

— Правда?! — спросила Клара, изо всех сил распахнув глаза, в которых светилась благодарность.

— Да у меня полно платьев, которые я даже не ношу, они так и висят в гардеробе, на многих даже ценники сохранились, так что и благодарить не за что. А кроме того, — она нетерпеливо вздохнула, бросив взгляд на слишком уж старомодное платье Клары, — одно дело прошлый сезон, совсем другое — прошлый век. Понятно, сегодня ночь принадлежит Глории, но это же не значит, что нам нельзя выглядеть très chic, oui[94]?

— Ой, это будет просто замечательно! — воскликнула Клара. Все оказалось легче легкого. — Слушай, а ты уверена, что мне это пойдет? Ну понимаешь, я же далеко не такая красивая, как ты.

Лоррен чуть подумала, потом стала накрашивать губы ярко-красной помадой.

— Не переживай. — Она лучезарно улыбнулась, всем существом наслаждаясь восхищением Клары. — Чудес обещать не могу, зато туши и румян не пожалею.

* * *

— Что с тобой произошло? — спросил Клару Маркус, когда девушки вошли в «Зеленую мельницу». Вид у него был ошарашенный.

И не у него одного. Обеих девушек то и дело окидывали долгими жадными взглядами. С плеч Лоррен на ее сверкающее искрами, переливающееся в свете ламп платье свешивалось красное боа. Длинные шелковые перчатки — черные, не уступающие теням, которыми были обведены глаза. Даже Клара вынуждена была признать, что девушка выглядит потрясающе.

Но и Клара потрясала не меньше. Платье с открытой спиной было чуть-чуть светлее ее медовых локонов. У нее был вид настоящей кинозвезды.

— Кажется, Маркусу я в таком виде не очень нравлюсь, — произнесла Клара с напускной скромностью. Парень и сам был одет отлично: черные брюки, короткий серый пиджак, а под ним — темно-синий жилет, украшенный вышивкой. Безукоризненный галстук-бабочка завершал этот ансамбль.

— Да нет, я хочу сказать… ты такая… ты выглядишь… совсем другой? — сумел наконец выговорить Маркус, задумчиво потирая подбородок.

— Всю вину я беру на себя, — промурлыкала Лоррен и взяла Клару под руку. — Ну разве она не прелесть?

— Если быть точной, я подражала царствующей королеве, — произнесла Клара, горделиво вскинув голову. Лоррен действительно выглядела очень хорошо (может быть, она немножечко перестаралась), но Клара видела, что Маркус до сих пор не может отвести глаз от нее самой.

Да Клара и не жаловалась. Всякая девушка в клубе боролась за то, чтобы привлечь к себе внимание. А среди целого моря темноволосых бизнесменов и гангстеров с ухоженными ногтями Маркус являл собой захватывающую противоположность: молодой блондин, полный жизни и сил.

Конечно, Маркус был не просто красавчиком. (Кларе иногда хотелось, чтобы он был просто смазливым парнем, это сильно облегчило бы ей жизнь.) Она уже не могла не мечтать о нем. Да, она вознамерилась было избежать нового романтического увлечения, но есть вещи, избежать которых, наверное, невозможно.

Маркус просиял, глядя на Клару. Тут она вдруг ясно вспомнила, как он — не Маркус, а Задира — стоял и так же ослепительно улыбался, играючи соблазняя ее. Клара моргнула и снова оказалась в баре.

Да, не так-то легко ей будет держаться с Маркусом непринужденно.

Глория вскоре должна была выйти на эстраду, и вся компания двинулась в заказанную кабинку почти у самой эстрады. Об этом позаботилась Глория, иначе они так и остались бы стоять в конце зала. Соседние кабинки были набиты гангстерами в темных костюмах и бунтарками, чьи сверкающие наряды были способны ослепить кого угодно.

— Думаете, мне надо пойти посмотреть, как там наша девочка? — спросила Лоррен, отхлебнув ядовитого на вид напитка — желтоватой жидкости, поверх которой плавало нечто похожее на взбитые сливки. — Уже почти полдвенадцатого.

— Да такие представления вечно задерживаются, — небрежно заметила Клара. И тут же спохватилась: — Я хочу сказать, так в газетах пишут. А время указывают просто как приманку для публики, чтобы пришло побольше к началу.

— Сперва Простушка Клара просит у меня взаймы бунтарское платье, а потом оказывается, что она дока по части моды! — презрительно рассмеялась Лоррен. — Да если бы я тебя не знала, то бы решила, что ты всю жизнь только и делала, что ходила по клубам!

— У нас в Пенсильвании нет «тихих» баров, — сказала Клара с нервным смешком и скрестила руки на груди. — Слишком много амишей[95].

— А то! — бросила Лоррен и расхохоталась во все горло.

— На мой взгляд, она одета, как куколка, — заметил Маркус, слегка толкнув коленом Клару под столом, и подмигнул ей. — Должно быть, красота впиталась в плоть и кровь Кармоди.

— Кстати, о второй Кармоди — мне все-таки кажется, что нам надо пойти посмотреть, как она там, — сказала Лоррен. — Клара, милочка, ты же родственница — может быть, ты пойдешь?

Клара вздохнула. Уловки Лоррен были видны насквозь, будто стеклянные. Ей стало жаль Лоррен: если так приставать к человеку, которого ты совершенно очевидно не интересуешь, то к добру это не приведет. На лице Лоррен угадывались предательские признаки овладевающего ею отчаяния: макияжа многовато, на лбу выступают бисеринки пота, глаза мечутся по всему клубу, стараясь избегать своей единственной цели — Маркуса.

Кларе очень хотелось отвести Лоррен в сторонку и вбить ей в голову немного здравого смысла. «Маркус не интересуется тобой, — сказала бы ей Клара. — Ты умная, веселая, красивая девчонка, найдешь себе кого-нибудь другого».

Но вместо этого Клара согласилась предоставить Лоррен то, чего девушка и добивалась, — возможность побыть с Маркусом наедине. Кроме того, слишком уж уютно устроилась на ее колене рука Маркуса. Короткая передышка не повредит.

— Вы же знаете, какая Глория чувствительная. Не будем ее трогать. Но я не возражаю против того, чтобы принести вам еще выпить. — Клара поднялась и взяла пустые бокалы Лоррен и Маркуса. — Есть конкретные пожелания?

— Не пойти ли и мне с тобой? — предложил Маркус, выскальзывая из кабинки.

— Совершенно исключено! Оставлять такую красивую девушку, как Рен, одну за столиком — это никуда не годится. — И Клара удалилась плавной походкой, пока Маркус не успел ничего сказать в ответ. Так же плавно она проплыла сквозь толпу, поглощавшую спиртное в темных недрах клуба, и пробила себе дорогу к стойке бара.

Оперлась рукой о покрытую пятнами стойку красного дерева и подумала, как спокойно и привычно стоять здесь. Не в «Зеленой мельнице», понятно, а в «тихом» баре вообще. Если бы и в прежнюю жизнь вернуться было так же легко, как заказать порцию напитков.

— Одну «розовую даму»[96], один виски кислый[97] и… — Клара только сейчас сообразила, что ни разу не заказывала себе выпивку с тех пор, как покинула Нью-Йорк. — И один мартини — больше вермута, чем джина, пожалуйста. С двумя маслинами.

— Надо сходить в погреб, взять еще вермута, — ответил бармен. — Согласны подождать?

Не успел он исчезнуть, как на эстраде возникло оживление — оркестранты занимали свои места. Клара почувствовала, как в ней нарастает волнение. Что может быть лучше, чем сидеть вот так в темном уголке и слушать хорошую музыку? Разве что сидеть в темном уголке и слушать хорошую музыку вместе с любимым.

Красивый негр, которого Клара узнала по прошлому посещению клуба, — пианист, — взял в руки микрофон. Джером Джонсон.

— Леди и джентльмены! Шейхи и царицы Савские[98]! Сегодня у нас очень радостное событие. — Заслышав его голос, шумная толпа посетителей сразу же утихла. — Не только потому, что мы представляем вам новую солистку джаз-банда Джерома Джонсона, но и потому… — он сделал паузу и полностью овладел вниманием всех присутствующих, — что эта юная леди сегодня впервые выступит на чикагской эстраде. Прошу вас от души приветствовать мисс Глорию Карсон!

Слева от него раздвинулся занавес, и на эстраде появилась Глория. Она сделала шаг под ярким светом, и весь зал, казалось, издал один общий вздох восторга. Причиной тому, возможно, была необычность ситуации: юная белая девушка в окружении негритянского оркестра. Но, может быть, и то, что Глория сверкала с головы до ног, подобно переливающейся всеми цветами русалке, вынырнувшей из неведомых глубин. Зеленое платье туго обтягивало все выпуклости ее тела, а на этом фоне пламенели волнистые рыжие волосы. В осанке Глории, в каждом движении была изумительная грация, какой Клара у нее до сих пор не замечала — она царила на сцене, даже не успев еще и рта открыть. Когда же она ухитрилась такому научиться?

Пианист заиграл вступление, на четвертом такте к нему присоединился весь оркестр. И тогда Глория разомкнула губы и приковала к себе внимание зала.

Когда ты отверг мою нежную страсть, Мне ярких нарядов уже не носить, И нынче я в скорбь и тоску убралась, Чтоб день тот жестокий вовек не забыть. Я снова пришла, чтобы просто сказать: Мне незачем больше кривляться и врать, Я верною буду, я стану другой, Позволь мне остаться, о мой дорогой!

Голос Глории идеально подходил к ее имиджу — он был полон страсти, в нем трепетала искренность, в нем звенели нотки глубокой грусти. Начала она песню почти в разговорном стиле, но затем перешла на самые низкие ноты. А когда песня стала рассказывать о том, как мужчина безнадежно разбил сердце героини, Глория сумела взять еще тоном ниже, постепенно переходя с гортанного шепота на хриплый стон.

— Мисс! То, что вы заказывали, — это бармен вернулся и уже смешал коктейли.

— Отнесите на столик Маркуса Истмена, пожалуйста.

Бармен осторожно придвинул к Кларе по стойке ее мартини, чтобы он не перелился в другие бокалы.

И тут она заметила: на шпажку одной из маслин был насажен клочок бумаги.

Руки у Клары задрожали, немного мартини пролилось из бокала. «Только не здесь, не сейчас», — взмолилась она про себя и сорвала записку со шпажки.

Я тебя вижу

Мысленно она представила, как он произносит эти слова. И каждое из них набатом отдавалось в ушах Клары, перекрывая ропот толпы, музыку, усиленный микрофоном голос Глории. Ей хотелось оставаться спокойной, собранной, но в глубине души уже начал нарастать панический страх, готовый охватить все ее существо. Она обвела зал бешеным взглядом. Повсюду, в любом уголке было множество людей, но все они смотрели только на эстраду.

Все, кроме одного.

Одна пара глаз была ей до ужаса знакома. Те самые глаза, которые когда-то давно светились такой любовью к ней, а теперь в них не было ничего, кроме измены.

Клара повернулась к стойке и одним духом выпила чуть не весь бокал мартини. В уме она еще раньше бесконечно проигрывала эту минуту. Ее дневник был переполнен неотправленными письмами, в которых говорилось все то, чего она так никогда и не произнесла. Там она сводила счеты и обвиняла. Там она даровала прощение. Это ведь она уехала из города, даже не попрощавшись, и сейчас она, чуть ли не впадая в истерику, не желала встречаться с ним. Она была на грани истерики, у нее было разбито сердце. И еще — она очень боялась.

— Простите, мисс, это не вы уронили?

Она ощутила, что он стоит рядом, а его рукав касается ее руки. Он положил смятый клочок бумаги на стойку перед Кларой. Она повернулась к нему лицом, стараясь выглядеть неколебимой как скала, как будто бы ничего не произошло, как будто она была выше всего этого. Но его присутствие лишило ее всяких сил.

— Я же сказала, что не желаю тебя больше видеть, — с трудом выговорила она.

— Клара. Кларабелла. — Он сделал еще шаг и заключил ее в объятия.

Ей хотелось оттолкнуть его, бить его кулаками в грудь — а что, если Маркус и Лоррен увидят? — но сил на это не было. Чем больше она сопротивлялась, тем более слабой ощущала себя, пока не сдалась окончательно и не рухнула ему на грудь с тихим рыданием, чувствуя, как отпускает ее сердце рука, сжимавшая его столько месяцев.

— Я ждал этой минуты с того самого дня, когда мы виделись в последний раз, — проговорил он, уткнувшись в ее волосы. — И не было мига, когда я не думал бы о тебе, с тех пор как ты меня покинула.

— Я покинула тебя? — Ну конечно, это так на него похоже — переворачивать все с ног на голову. Сплошная ложь. Да, она сбежала от него, но лишь после того, как он прогнал ее.

— Если бы не это, мне не пришлось бы проехать полстраны, разыскивая тебя.

— Ты невозможен. — Выглядел он старше, чем она его запомнила, хотя это ему как раз шло. Все то же могучее телосложение. Все та же широкая улыбка, от которой становится заметнее ямочка на подбородке. — Если бы ты хотел меня видеть, мог бы и позвонить. Открыто. И не играть в садистские игры, посылая мне загадочные записки.

— Загадочные? А мне казалось, они такие милые. Я хотел дать тебе время на размышление.

— Какой ты бред несешь! — сердито бросила Клара.

— Но я же не знал, захочешь ли ты видеть меня, — сказал он немного громче.

— Я и не хотела. — Новый глоток мартини придал ей смелости. — И сейчас не хочу.

Она стала теперь другой. Более сильной. Если Клара чему и научилась в образе Деревенской Простушки, то в первую очередь тому, что надо хоть немного уважать себя. Необходимо вернуть себе то достоинство, с которым она держалась, пока он не разбил ее жизнь.

— Ты по крайней мере могла бы со мной выпить.

— Я только что выпила.

— Клара, — сказал он, — когда это мешало тебе выпить еще?

И поцеловал ее в уголок рта. Его губы, такие мягкие, такие нежные, задержались там, и Клара не стала противиться. Внутренний голос кричал ей: «Ни за что! Вспомни, как он поступил с тобой!» Но она была заложницей своего тела, у которого были свои собственные воспоминания.

На мгновение весь зал куда-то исчез, и она разом забыла все долгие месяцы горя и слез. Казалось, что сейчас снова весна, она снова в Нью-Йорке, ей семнадцать лет — ей, горячей, сумасбродной, по уши влюбленной в Гарриса Брауна.

Снова, как тогда, когда она еще не знала всей правды о нем. Как и всей правды о себе.

18. Лоррен

Лоррен пребывала в состоянии кайфа.

Она помирилась с лучшей подругой, она чувствовала себя такой утонченной, она сидела в достойной зависти кабинке «Зеленой мельницы», да еще рядом с Маркусом Истменом.

Она даже ощутила прилив материнской гордости, глядя на то, как выступает Глория. Да, Лоррен была завистлива, но даже она не могла не признать: эта девушка умеет петь.

Она знала, что Глория пошла на огромный риск. Та что-то такое ей говорила вскользь — что ей угрожает сестра пианиста, и еще какую-то чушь о том, что артисты здесь могут продержаться лишь до тех пор, пока ладят с гангстерами, которым принадлежит заведение, но тогда Лоррен только посмеялась над всем этим. Господи Боже, это же не кто-нибудь, а Глория Кармоди! Какой гангстер (или девчонка-негритянка, если уж на то пошло) осмелится конфликтовать с любимицей чикагского высшего света?

Вы только посмотрите на нее сейчас!

Пусть Глория и волнуется в душе, но от нее так и веет безмятежностью. Лицо застыло, зато тело живое, как ртуть, оно раскачивается в такт музыке, а голос, стоило ей закрыть глаза и запеть, стал прясть нити из чистого золота.

Пианист как раз исполнял потрясающее соло, электризовавшее всех присутствующих, словно удары молнии. Пока он перебирал клавиши, Глория отошла от микрофона и покачивалась из стороны в сторону. А Лоррен всем своим существом воспринимала музыку. Ничто так не возбуждает, как страстные мелодии джаза.

Пора и Лоррен Дайер напомнить окружающим, кто здесь по-настоящему смелый. Она вынула из пачки сигарету, зажала в губах.

— Дашь огоньку? — спросила она, пытаясь завладеть вниманием Маркуса.

Он достал из кармана пиджака серебряную зажигалку, дал ей прикурить, но ясные голубые глаза смотрели на что-то позади Лоррен. Не позволяя себе сорваться, она попробовала применить другую тактику.

— Ты послушай только, как божественно поет Глория, — проговорила она, сделав глубокую затяжку. — Я и понятия не имела, какой у нее талант.

— Ну да, — рассеянно произнес Маркус. — Она всем тут показала, что почем.

— Помнишь, как мы слушали ее в прошлый раз — на том невыносимо скучном рождественском приеме… Маркус! — перебила себя Лоррен. — Какого черта ты туда уставился? — Она проследила за его взглядом и увидела Клару у стойки бара. — Ох, ничего себе! Тебе так сильно хочется еще выпить? Решил оторваться по полной?

— Да нет, — ответил Маркус. — Меня заинтересовал тот парень. Ну, с которым она беседует. Тебе его лицо не кажется знакомым?

— Ей можно разговаривать с другими мужчинами, Маркус, — Лоррен закатила глаза. — Пусть она деревенщина, но никто не запрещает ей флиртовать. — После этого она присмотрелась к собеседнику Клары повнимательнее. — А ты не случайно меня спросил — это же Гаррис Браун!

— Кто? — Маркус сжал запястье Лоррен.

Ну, теперь он у нее на крючке. Если Маркуса интересуют сплетни, Лоррен ему такое выложит!

— Гаррис Браун? Второй сын известного нью-йоркского политика-миллионера. В испорченном высшем свете Нью-Йорка он слывет одним из самых крутых ловеласов. И теперь, когда я на него смотрю, то начинаю понимать почему. Ух ты!

— За каким чертом Кларе понадобилось с ним болтать? — спросил Маркус. Глаза его округлились.

— А кому это интересно? — пожала плечами Лоррен. Конечно, странно, что такой завидный кавалер тратит время на Простушку Клару, но ведь та и вправду выглядит сегодня совершенно по-новому, чертовски привлекательно — это Лоррен в душе признавала. — А вообще-то, ей повезло. — Она вскинула глаза как раз вовремя и успела заметить, как Клара отрывается от губ кавалера после поцелуя. — Похоже, наша строгая пуританка решила отвязаться как следует.

Маркус вскочил на ноги и вылетел из кабинки, сжав губы от злости.

— Сейчас я приглашу этого шутника пойти прогуляться.

— Вот этого ты точно делать не станешь! — решительно потянула его назад Лоррен. — Наш план наконец-то пришел в действие! Клара напрашивается на большой скандал. Так не мешай ей увязнуть в нем… — Лоррен не успела договорить, как до нее вдруг дошла правда. Чем дольше она смотрела Маркусу в лицо, тем глубже убеждалась, что это правда. — Глазам своим не верю, — проговорила она. — Значит, для тебя это больше уже не игра, так?

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — пробормотал Маркус, уткнувшись в свой бокал.

— Хочешь, чтобы я назвала вещи своими именами? — настаивала Лоррен. — Ты в нее втюрился. В нее. В Клару.

— Хватит чушь нести…

— Это я несу чушь? Ты не забыл, что именно мы задумали вместе? — У Лоррен голова шла кругом. Ей было необходимо что-нибудь говорить, все равно что, лишь бы отвлечь внимание Маркуса от Клары и вернуть самой Лоррен, которой его внимание и должно принадлежать — не важно, осознает это Маркус или нет.

— На следующий год я еду в Нью-Йорк, — выпалила она.

— Что ты говоришь? — спросил Маркус, отводя от стойки бара глаза, в которых вспыхнул огонек интереса.

— Я в следующем году буду учиться в Барнарде. Это такой колледж — колледж Барнарда.

— Я знаю, что колледж.

— Он находится в Нью-Йорке. Колледж Барнарда при Колумбийском университете в Нью-Йорке.

— И где он находится, я тоже знаю, Рен.

Но теперь, раскрыв свою тайну, Лоррен уже не могла молчать. Язык у нее работал как бы сам по себе.

— Меня приняли, а это дело немаленькое… то есть тебе не нужно объяснять, как это важно, ты и сам знаешь… но я подумала, что тебе будет интересно это узнать. Ну, потому что ты ведь и сам будешь учиться в Нью-Йорке, понимаешь? В Колумбийском университете. Через дорогу от меня… ну, от колледжа Барнарда. И… — Тут, по счастью, ее перебил шум перебранки, вспыхнувшей у стойки бара. Лоррен, в равной мере растерянная и разъяренная, повернулась посмотреть, что там происходит.

А там появился не кто иной, как Себастьян Грей. Он размахивал руками и орал, как на пожаре.

— Да вы знаете, кто я такой? Мне стоит только мигнуть, и вся мэрия Чикаго обрушится на ваш вертеп греха!

— О боже! — только и смогла произнести Лоррен, непроизвольно хватаясь за руку Маркуса. Его глаза уже устремились туда же, и впервые за нынешний вечер они с Лоррен смотрели на одно и то же лицо.

— Вот уж действительно незваный гость, — проговорил он.

Бастиан орал на того самого парня, который в прошлый раз пытался «снять» Лоррен. На Карлито Мачарелли. Лоррен хотела было предупредить Бастиана, но наблюдать за происходящим ей показалось интереснее.

Карлито был недоволен, но держал себя в руках.

— Я управляющий этим баром. Прошу вас успокоиться.

— Я не собираюсь успокаиваться! Я не допущу вот этого! — Себастьян пальцем показывал на эстраду, где стояла Глория, приставившая руку козырьком ко лбу. Она пыталась с ярко освещенной эстрады рассмотреть, что происходит в полутемном зале. — Вы понимаете, что это такое?

— Ну да, — ответил Карлито, поправляя галстук. — Пара красивеньких ножек, и к ним — очень недурной голосок.

Полдюжины головорезов, без лишнего шума выросших за его спиной, дружно заржали. Бастиан, казалось, только сейчас их заметил и начал соображать — он страшно побледнел. Размахнулся сжатым кулаком, но охрана гангстера чуть-чуть опередила его.

Закричала какая-то женщина, затем раздался оглушительный треск.

Бастиан отлетел назад, проехал спиной по столику, сметая с него бокалы, со звоном разлетавшиеся на мелкие осколки. Упал на колени, потом с трудом поднялся.

— Ах, так! — заорал он. — Я добьюсь, что вашу лавочку закроют за нарушение «сухого закона»!

— Попутного тебе ветра, козел, — спокойно пожелал Карлито и пригладил рукой волосы. — А пока — чем мы можем вам служить? Вы огорчаете наших клиентов.

— Я пришел за тем, что принадлежит мне, — заявил ему Бастиан и рванулся к эстраде. Подручные Карлито двинулись вслед за ним.

У Лоррен все в голове перепуталось. Она ведь ничего такого не сказала Бастиану, когда пришла к нему домой совсем пьяная? Ведь нет? Конечно, она не могла подложить Глории такую свинью, в каком бы состоянии ни находилась.

— Ты же ничего ему не говорил, правда? — спросила она у Маркуса.

— Я? Ты что, смеешься? Мы с ним друг друга на дух не переносим.

— Вот понять не могу — кто бы это мог сделать? — Лоррен посмотрела на Глорию, стоявшую на залитой светом эстраде. Едва стих поднятый Бастианом гвалт, оркестр заиграл потрясающую обработку песенки «Ну, разве нам не весело?» — заиграл так, словно ничего и не произошло. Несколько пар вышли на танцпол.

— Маркус, — взмолилась Лоррен, — мы больше не можем сидеть сложа руки.

Но было уже поздно.

Глория разглядела проталкивающегося сквозь толпу Бастиана и замолкла, не допев строчку. Оркестранты продолжали играть, но без голоса музыка стала казаться какой-то потерянной, оголенной — просто какофонией отдельных инструментов.

Джером неистово замахал Глории рукой: «Пой, не останавливайся», — но той сильной Глории, которая только что царила на сцене и покоряла весь зал, уже не было.

Бастиан грузно протопал по ступенькам, взобрался на эстраду, и музыка смущенно прервалась. Он же яростно схватил Глорию за локоть.

— Какого черта ты здесь делаешь? Что ты себе позволяешь? — Микрофон разнес его голос на весь зал.

— Пою! — ответила Глория, пытаясь вырваться из его цепкой хватки. Из-за рояля пулей вылетел Джером.

— Эй, ты, не вздумай даже прикоснуться ко мне, — рявкнул на него Бастиан.

— Джером! — предостерегающе крикнула Глория, перехватывая сжатый кулак Бастиана.

Казалось, Джером стал еще выше ростом. Он положил на спину Глории свою уверенную руку и потихоньку протиснулся между нею и Бастианом, заслоняя девушку.

— Что вам, интересно, нужно от моей вокалистки? — совершенно спокойно обратился он к Бастиану. В баре воцарилась мертвая тишина.

— Прошу тебя, Бастиан. Прошу тебя, давай отложим разговор на потом. Не будем выяснять отношения сейчас. На нас же люди смотрят, — выкрикивала Глория. — Ну, умоляю тебя.

Не обращая на нее внимания, Бастиан обрушился на Джерома.

— Я ее жених, черномазый. И с какой стати ты решил задавать вопросы мне? Забываешь свое место. Что с того, что ты умеешь бренчать на рояле?

Джером убрал руку со спины Глории, отступил на шаг и сжал кулаки.

Зал в едином порыве завопил, как на матче по боксу. До слуха Лоррен донеслись слова какой-то девушки:

— Я ставлю на пианиста.

Глория повернулась к Джерому, который сделал еще шаг назад. На лице его застыло странное выражение.

— Джером, не надо! Я все объясню…

— Будьте любезны увести отсюда вашу невесту, — проговорил Джером, глядя прямо в глаза Бастиану. — Думаю, мы все очень сожалеем, что приняли ее не за ту. — Даже Лоррен сумела разглядеть пламя, горевшее в его глазах. Что оно могло означать? Ненависть? Ревность? Разочарование? Быть может, смесь всех этих чувств сразу. — Ваша невеста больше не должна переступать порог нашего клуба.

— Уж не тревожься, — ответил ему Бастиан. — Больше ты ее здесь не увидишь.

Стоящая между двумя мужчинами Глория поникла и съежилась. Для Лоррен это зрелище было невыносимо. Она стала пробираться сквозь толпу.

— Глория! — окликнула она подругу, уже дойдя до танцпола. — Гло!

— Пойдем отсюда, — зло крикнул Глории жених и поволок ее за руку с эстрады.

— Ты делаешь мне больно! — возмутилась Глория.

Лоррен вскарабкалась на эстраду и в один миг оказалась рядом с Глорией.

— Отпусти ее! — крикнула она Бастиану, вцепившись в него и стараясь оторвать от Глории. — Она поедет домой со мною.

И тут ее щеку обожгла пощечина.

Из глаз у нее посыпались искры, потом она ощутила боль, словно к щеке поднесли горящую спичку. Поначалу ей показалось, что это Бастиан ударил ее. Но, придя немного в себя, держась за щеку, Лоррен подняла взгляд и встретилась с бешеными глазами Глории.

— Как ты только могла? — крикнула Глория ей.

— Гло! — промямлила Лоррен, совсем растерявшись. — Нет. Я не…

Весь мир разом отодвинулся на второй план: ревущая толпа и ослепляющий свет на эстраде, музыка, которая звучала теперь с граммофонной пластинки. Лоррен видела одну только Глорию, у которой на лице было написано: «Это ты предала меня, ты поломала мне жизнь, это из-за тебя все погибло». Лоррен почувствовала, как у нее задрожали коленки.

— Глория! Я — твоя лучшая в целом мире подруга. Я никогда бы…

— А я никогда не стану разговаривать с тобой, до конца жизни, — холодно бросила Глория.

А потом сделала то, чего не ожидали ни Лоррен, ни Бастиан: резко ударила жениха локтем под дых, и он невольно выпустил ее руку. Глория спрыгнула с эстрады и помчалась через танцпол, не обращая внимания ни на людей, ни на препятствия.

Лоррен хотела побежать вслед за нею, но толпа уже сомкнулась, пропустив Глорию. Пока Лоррен пробиралась к выходу, Глории уже и след простыл.

Теперь попытки догнать ее потеряли всякий смысл. Лоррен увидела направляющегося к дверям Маркуса.

— Как ты думаешь, нам проводить ее домой?

— Я всегда знал, что ты чокнутая, — сказал Маркус, не удостоив ее даже взгляда, — но не знал, что еще и предательница.

Слово обожгло ее, как ватка со спиртом, приложенная к свежей царапине.

— Маркус, Богом клянусь, это не я! Я ничего не говорила Бастиану. Ты должен мне верить.

— С какой это стати? — Он швырнул на пол сигарету и сердито толкнул дверь.

«Предательница». В мозгу вспыхнуло видение: она целуется с Бастианом. «Предательница». Глории она ведь ничего об этом так и не сказала. «Предательница».

Она почувствовала, как кто-то положил руку ей на спину.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Карлито. Гангстер, который выяснял отношения с Бастианом. Его серые глаза, обрамленные короткими черными ресницами, смотрели на нее приветливее, чем в прошлый раз.

— Все будет чудесно, — ответила Лоррен. Но она понимала, что обманывает себя: ничего чудесного уже не будет.

— Я видел, как все получилось. — Он выудил из кармана платок, наполнил его кубиками льда из своего стакана и приложил к ее горящей щеке. — Вам крепко досталось.

— Мы с ней подруги, — сказала ему Лоррен, чувствуя, как приятно холодит щеку платок со льдом. — Теперь мне гораздо лучше. Спасибо.

— Не за что. Вот как нелегко здесь приходится порой. Я уж хотел было приказать, чтобы этого парня вышвырнули вон. А вы видели, как он задирал тут нос?

— Видела. Он не проявил ни капли уважения, — сказала Лоррен и стала сама держать платок. Гангстер мигнул и посмотрел на нее с интересом.

— Как раз об этом я и подумал. Главная беда нашего мира в том, что нам не хватает уважения. К посторонним, к друзьям, к женщинам. — Он ласково пожал ее руку. — Если вам что-нибудь понадобится, вы найдете меня вон там, в конце зала. Не стесняйтесь.

— Да нет, мне правда уже хорошо, — сказала Лоррен, ощутив прилив усталости. Она протянула Карлито платок.

— Оставьте себе, — сказал тот, сжав платок в ее руке. — В следующий раз я хочу видеть ваше прекрасное лицо без таких отметин.

Он ушел, а Лоррен развернула платок. В углу была вышита буква «М». Она поднесла платок к носу и вдохнула запах мужского одеколона.

Принюхалась.

Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой, безнадежно одинокой.

Снова потянула ноздрями воздух и учуяла запах дыма.

Она опустила глаза. У ног дымилась брошенная Маркусом сигарета, в ней еще теплилась, угасая, последняя искорка. Лоррен накрыла окурок носком туфли, а потом стала вдавливать его в пол бара, еще и еще, пока не осталась только щепотка пепла, из которой навеки ушел огонь.

Часть вторая Говорите тише

Я не хочу жить. Я хочу в первую очередь любить, а жить — лишь в силу этого.

Зельда Фицджеральд, 1919 год

19. Глория

Глории это так и запомнилось — она вышла под свет прожектора и увидела, как сбывается ее хрустальная мечта: рядом — рояль, перед нею — слушатели, а из глубин души неудержимо льется песня. На эстраде она почувствовала себя привычнее, чем в родном доме. Со сцены она была способна растрогать людей за те считаные минуты, пока длилась песня. А это куда больше, чем может сделать жена светского человека за всю свою жизнь.

Но внезапно прожектор погас.

Внутренний голос говорил ей, что правда так или иначе выплыла бы наружу. Повсюду в газетах, в колонках светских новостей, можно было наткнуться на фотографии ее с Бастианом. Сколько времени ей удалось бы выдавать себя за певичку из деревни? Но Глория никак не ожидала, что все произойдет настолько быстро. Жизнь подразнила ее сладким вкусом свободы, и тут же людское бездушие отняло у нее все. Она осталась ни с чем. В одиночестве.

В лорелтонской школе все девочки слышали о происшествии, в том или ином пересказе.

В понедельник Глория снова появилась в школе — единственном месте, которое отныне ей позволено было посещать: все остальное мама ей категорически и навсегда запретила. Глория не без удивления обнаружила, что приобрела своего рода скандальную известность. Пока она шла по коридорам, девчонки посмеивались и перешептывались за ее спиной, а когда она вошла в класс, все умолкли.

На уроке истории она заметила, что девочки то и дело что-то передают друг другу. Глория подалась вперед — она сидела за партой в третьем ряду — и выхватила это «что-то» из немытых рук Малинды Бэнкс, ее ровесницы, у которой, увы, уже пробивались робкие усики.

— Эй! — вскрикнула Малинда, но Глория не стала обращать внимание.

У нее в руках оказалась страничка из чикагской «Ежедневной газеты», под рубрикой «Сплетница» — раздел светской хроники. Сразу же, в верхней части страницы, Глория увидела свое имя, набранное жирным шрифтом:

Чикагскую красавицу Глорию Кармоди застали в тот момент, когда она без всяких церемоний — и без обручального кольца — выступала вчера вечером в неназванном заведении. Ее жених, выпускник Гарвардского университета Себастьян Грей, обнаружил, что семнадцатилетняя девушка выступает в составе негритянского джаз-банда в качестве певицы. «Он буквально уволок ее с эстрады, — сообщает анонимный источник, наблюдавший выступление. — Ситуация вызвала большое замешательство и у нее, и у него». «Глория всегда была отвязной, — рассказал нам один из друзей семьи Кармоди. — Глядя на нее, этого не скажешь, но у нее есть тайная жизнь, скрытая от посторонних глаз. Я слышал, что она выступала не только с этим цветным джазом». Какие же новые секреты скрывает юная певичка? Вам, Себастьян, лучше выяснить это поскорее, пока еще не поздно.

Еще одна новость: Элизабет Даунинг видели вчера в Гайд-парке…

— Хотите знать правду? — подумала Глория, отрываясь от газеты. И только когда все головы в классе повернулись к ней, до нее дошло, что она сказала это вслух.

— Что? — осведомилась мисс Тримбел, учительница истории. — Вы что-то сказали, Глория?

— Я только пела, и больше ничего. Это что, такое тяжкое преступление? — Глория обожгла сердитым взглядом сначала Малинду, затем и остальных одноклассниц.

— Не в том дело, что ты пела, — раздался голосок сзади (Анна Десмонд, корова непричесанная!), — а с кем пела. И в том, что ты это скрывала. Всем же понятно, что любовные песни можно тайком петь вместе с чернокожим только в одном случае…

— Довольно посторонних разговоров, ученицы! — Мисс Тримбел зазвонила в колокольчик, всегда лежавший у нее на столе. — Вынуждена вам напомнить, что грязное белье не принято стирать при всех. Иначе виновная лишь заважничает и…

В эту минуту Глория собрала учебники и поднялась из-за парты.

— Глория Кармоди, куда это вы собрались? — сурово спросила мисс Тримбел, но Глория поняла, что любой ее ответ будет некстати.

Она выбежала из класса, промчалась по коридору в туалет, заперлась там в одной из кабинок и дала волю слезам. Что хуже всего — нельзя было даже обратиться за утешением к Лоррен: они с той ночи в «Зеленой мельнице» не разговаривали.

Все девочки в школе посматривали на нее свысока, но вскоре Глория поняла, что они хотят услышать от нее подробности. Всем было интересно, связана ли она с Большой бандой, видела ли какие-нибудь убийства, не может ли она использовать свои связи и провести их в «Зеленую мельницу». А одна девочка спросила напрямик, не обрюхатил ли ее «этот чернокожий ублюдок», и Глория второй раз в жизни ударила человека по лицу.

Раньше Глории и в голову не приходило, как сильно она зависит от Лоррен, которая помогала ей коротать скучные дни. Они постоянно обменивались мнениями — в записках на уроках, в разговорах во время большой перемены, в походах по магазинам после уроков, на посиделках поздно вечером.

К счастью, Лоррен не показалась в школе ни в понедельник, ни во вторник, и Глории не пришлось с нею объясняться. Но в среду, когда Глория, прижимая к груди учебник, вошла в класс, Лоррен уже сидела там. Школьная форма на ней была сильно помята, лицо густо накрашено; оно осунулось и выглядело так, будто Лоррен только что вышла из длительного запоя. В общем, что-то среднее между хористкой из шоу и покойницей.

У Глории возникло сильное искушение заехать бывшей подруге в физиономию учебником. Этого она не сделала, но старательно избегала общества Лоррен.

Жизнь Глории сделалась невыносимой. Разгневанная мать гадала о последствиях происшедшего, рассчитывая на то, что в конце концов Бастиан простит невесту ради задуманного «великого предприятия». Глория могла вернуться к прежней жизни и никогда не заговаривать о пении, о попойках, о том, чтобы стоять среди негров-музыкантов, как заурядная шлюха.

— Что бы это значило? — сердито бросила ей Глория. — Мама, что такое «заурядная» шлюха? — Они обедали в столовой, поглощали мясной рулет. Клара сидела напротив Глории и не произносила ни слова.

— Не смей мне дерзить! — возмутилась мать. — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Понимаю, — отозвалась Глория. — Ты хочешь сказать, что я должна стать незаурядной шлюхой. Непревзойденной!

— Глория! Сию же минуту марш в свою комнату!

Она поднялась к себе, оставшись в тот вечер снова без обеда. Повалилась поперек кровати, как делала каждый вечер после своего дебюта в «Зеленой мельнице» (если можно, конечно, назвать это дебютом), и стала без конца крутить пластинку — «Блюз разбитого сердца» в исполнении Бесси Смит.

Стоило подумать о том, что она больше не увидит Джерома, как в груди нарастала самая настоящая боль. Как и при мысли о том, что в его глазах она так и останется обманщицей, богатой белой притворщицей — он ведь еще в первую встречу так ее и назвал. «Папочкиной дочкой». Разве что папочки и близко здесь не было — он предпочитал портить им с мамой жизнь издалека.

Надо было чем-нибудь заняться, лишь бы чем, иначе эта боль поглотит ее целиком. Просто Глория не представляла, что ей нужно совершить, чтобы исправить сделанное. Поэтому она подошла к патефону и снова поставила «Блюз разбитого сердца».

А потом лежала, слушала песню и смотрела на потолок, выкрашенный в бежевый цвет, когда в чуть приоткрытую дверь просунулась голова Клары.

— Гло, только что звонила сама знаешь кто, спрашивала тебя.

Лоррен звонила сюда беспрестанно, но Глория не подходила к телефону. Рен даже прислала целую серию телеграмм: «Я очень сожалею», «Прости меня, пожалуйста» и «Получила ли ты мою первую телеграмму, где сказано, что я очень сожалею?» Глория выбросила их все в мусорную корзину. У нее не было ни малейшего настроения читать кучу оправданий, извинений и навязчивых просьб о прощении. Как могла Рен продать ее после стольких лет, проведенных бок о бок с нею? Она всегда была немного свихнувшейся, это надо признать, но пакостей никогда не делала.

И вот Глория сидит дома взаперти, газетчики треплют ее имя, как хотят, а Лоррен свободна как птица. Разве это справедливо?

— Надеюсь, ты ответила ей, как обычно, — сказала она Кларе, прижимая к груди отделанную рюшем розовую подушку. — Типа «Не звони сюда больше, сука».

— Я все так и сказала, кроме «суки», — подтвердила Клара и скользнула в комнату. На ней был вышитый цветами шелковый халат, которого Глория раньше не видела. Похоже, сделан в Европе. Большие красные маки на черном фоне.

— Откуда у тебя этот халат? — спросила она.

Клара застыла на мгновение, потом закуталась в халат еще плотнее.

— Это мне подарили. — Она подошла к патефону и остановила пластинку на середине. — Нужно, чтобы кто-нибудь вывел тебя из этого мрачного состояния.

— Удачи тебе, — ответила Глория и швырнула подушку на пол. — А я пока буду плыть по течению.

— Уж поверь, я сама не напрашиваюсь. Но знаю одного человека, которому это под силу.

Глория недоверчиво посмотрела на кузину. Девушки больше не были врагами, но не перешли еще ту грань, за которой могли бы считать себя подругами. Да, верно, Глория показала себя не слишком-то ласковой родственницей, однако… Да нет, если уж говорить правду, она вела себя просто ужасно. Клара еще не успела приехать, а она уже составила против кузины целый заговор. А как только Клара появилась в Чикаго, Глория ей или хамила, или вообще не замечала.

Глядя на Клару сейчас, она пожалела об этом. Может быть, еще не поздно все исправить? Ведь Клара даже Маркусу понравилась, а он, когда дело шло о девушках, становился самым строгим критиком в целом свете. Ну и что, если кузина приехала прямо с фермы? Это еще не значит, что она обязательно плохая. А как было бы здорово иметь подругой родственницу и ровесницу, особенно сейчас, когда Лоррен показала свое истинное лицо!

— Если ты скажешь, что этот человек — Себастьян, я официально изгоню тебя из моей комнаты, — попыталась пошутить Глория.

— Ну, это меня не тревожит, — сказала Клара, разглядывая жуткий беспорядок, царящий в комнате. Повсюду, где только можно, валялись кучи грязной одежды, учебники, чашки с засохшей кофейной гущей, вазочки с растаявшим мороженым, среди которого плавали окурки. — Ты могла бы не сегодня завтра впустить сюда Клодину, только бы она сразу в обморок не упала.

— Да, ты права, — согласилась Глория. Уже почти неделю она не впускала к себе горничную, но и возникший в результате бедлам ничуть не скрашивал ее положения. — Ладно, так о ком это ты говоришь?

— О Дж. Дж., — ответила Клара. — Расшифровывать не нужно?

— Не нужно, — проговорила Глория, у которой перевернулось все внутри. — И что же он?

— Вот это, я надеялась, ты сама мне расскажешь.

— Да нечего рассказывать, — отмахнулась Глория.

— Ой, солнышко, я не такая глупая, как тебе кажется. — Клара подняла с полу расческу, устроилась на кровати возле Глории и стала расчесывать ей грязные, спутанные волосы. — У тебя обручалка от мужчины с такой внешностью — Бастиана Грея, за которым охотятся все девушки и их маменьки. Тем не менее ты заперта в этой комнате, выглядишь несчастной и слушаешь без конца одну и ту же песню Бесси Смит. Можешь привести мне другой такой же классический пример явной влюбленности?

— Ты-то что в этом понимаешь? — слабо защищалась Глория. — Может, какой-то фермер стащил у тебя любимую овечку, что ли?

И Глория, еще не закончив говорить, рассмеялась. Клара присоединилась к ней.

— Ты, наверное, не поверишь, но даже в моих родных краях случается несчастная любовь.

— В Пенсильвании?

— Слушай, я давно хочу тебе рассказать. — Клара отложила расческу в сторону. — Я приехала в Чикаго вовсе не потому, что надо помогать тебе готовиться к свадьбе. Мне нужно было уехать подальше от одного человека, от моего собственного прошлого, и начать жизнь заново. Уехать от человека, которого я любила, хотя и не следовало. — Она закрыла глаза. — Я в этих делах смыслю не больше любой другой девушки. Но одно я знаю твердо: ради любви можно пойти на все. Если кого-то любишь по-настоящему, потом и жалеть ни о чем не станешь. Даже если добром это не кончится.

— Но как можно узнать? — настаивала Глория. — Как можно быть уверенной, что это — любовь? Как вообще разобраться в своих чувствах?

— А тебе и знать ничего не нужно, кроме одного: хочешь ли ты разобраться? — Клара взяла Глорию за руку. — Или же готова от него отказаться.

— Нет, — сказала Глория, представив себе Джерома, его руки, которые легли на ее талию во время первого урока пения. И как он учил ее петь, учил чувствовать текст и музыку. — Отказываться я не собираюсь. Пока не все потеряно.

— По-настоящему живой я тебя видела один-единственный раз — когда ты была на эстраде вместе с ним, когда вы вместе выступали. Это было какое-то чудо!

Слезы брызнули из горячего родника внутри Глории, из того места, которое показал ей Джером.

— Мне необходимо разобраться, предназначены ли мы с Джеромом друг для друга. Если не разберусь, то никогда себе этого не прощу.

— Ну, так чего ты ждешь? — сказала Клара, ласково вытирая слезы со щек Глории. — Твоя мама вернется домой только через несколько часов.

* * *

Глория сделала нечто такое, чего никогда раньше не делала, — она поехала автобусом. Одна. Вечером. В Бронзвиль[99].

Прежде она и близко не подходила к этому району. Но для себя решила: если уж она собралась пойти на самый большой в жизни риск, то и делать это нужно смело, только так. Ей некого было попросить отвезти ее туда. Нужно добраться самой, постучать в дверь Джерома и раскрыть ему свою душу. Иначе какой смысл вообще туда ехать?

Для поездки в автобусе она и «нарядилась» соответственно: старенькая шляпка-колокол, простенькая белая блузка с длинными рукавами, строгая темная юбка. Правда, «наряд» удалось выдержать не до конца — ни у кого из женщин не было на ногах туфель с высоким каблуком, а юбки у большинства были очень скромными, до середины икр. Туфли у женщин, как и у мужчин, отличались сугубой практичностью — и для ходьбы пешком, и для работы. Они же возвращаются домой с работы, сообразила Глория.

Немолодая женщина встала и уступила Глории место. Та пыталась отказаться, но женщина улыбнулась и сказала:

— Леди не годится стоять на ногах. — Глория в последнее время ни у кого не встречала такого доброго к себе отношения.

Другой примечательной чертой пассажиров было то, что почти все они были чернокожими. Поначалу Глория опасалась, что будет среди них белой вороной и что все станут смотреть на нее неприязненно. В памяти всплыло то, о чем говорили еще в школе, и она покрепче прижала к себе кошелек, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Но ехать пришлось долго, и выдержки Глории не хватило. Довольно скоро она уже начала смотреть на своих попутчиков.

Кое-кто бросал на нее мимолетные взгляды и снова возвращался к книге, газете или вязанию. На белую девушку в странной одежде никто не обращал особого внимания. Такое впечатление, что она для них ровно ничего не значила.

И Глория поняла, что так оно и есть: она ничего не значит для этих людей. Эти люди живут настоящей, насыщенной жизнью и борются за то, что для них действительно важно. Влюбленная девушка в старой шляпке? Есть о чем беспокоиться помимо этого.

Подъехали к нужной остановке, и Глория вместе с другими вышла через задние двери.

Ее поразило, какая бурная жизнь кипит на улицах. На Астор-стрит, где она жила, всегда было тихо и скучно. Но здесь все шумело и кипело. Ребятишки играли в уличный вариант бейсбола, отбегая к тротуарам, когда проезжала машина. На каждом углу громко судачили о чем-то женщины, придерживая на бедре полные белья корзины. Чернокожие подростки лениво сидели на крылечках и потягивали сигареты, а мимо шли, взявшись за руки, влюбленные.

Проходя по улице, Глория стала ловить на себе пристальные взгляды — совсем не такие, как в автобусе. Она скромно потупила глаза и молилась только о том, чтобы не заблудиться.

В воздухе уже не ощущалось никакого тепла, промозглый ноябрьский ветер гулял по мостовым. И все же Глория, пока добралась по указанному ей Ивэном адресу, вся взмокла от пота.

Джером жил в обветшалом трехэтажном доме, стоявшем в ряду других таких же, некогда вполне приличных, зданий. Кое-где на подоконниках виднелись пустые ящички для цветов, на лестнице пожарного выхода сушились рубахи, из чуть приоткрытых окон доносилась музыка. Здесь было уютно. Даже очень уютно.

Однажды на репетиции Джером рассказал Глории, что год назад, когда ему исполнилось восемнадцать, он ушел из родительского дома — игра на рояле приносила ему достаточно средств, чтобы начать самостоятельную жизнь. Отец не одобрял его занятия — он хотел, чтобы Джером взял на себя семейный бизнес, бакалейную лавку на Гарфилд-стрит. Вера, ровесница Глории, по-прежнему жила в родном доме. Мать умерла, когда они с Верой были еще маленькими, и теперь только сестра связывала Джерома с отцом, с которым он даже не разговаривал.

Глория нажала кнопку звонка квартиры 2Б[100], рядом с которым красовались инициалы «Дж. Дж.».

Сердце у нее бешено колотилось.

Никто не ответил на звонок.

Палец лежал на кнопке, готовый нажать снова, но тут Глория замерла. Она сделала по ступенькам шаг назад и попыталась отдышаться. «Тебе это не суждено, — произнес холодный голос в ее мозгу. — И никогда не было суждено».

Теперь оставалось только одно — вернуться домой.

Безжалостный холодок поражения пробежал у нее по спине. Она и раньше знала, что жизнь полна случайностей, но эта случайность была трагической. Она ясно представила себе, что никогда больше не увидит Джерома Джонсона, пошатнулась и ухватилась за перила. Все внутри нее кричало: «Нет!» В ту минуту, ухватившись за ржавые перила дома в негритянском гетто, Глория поняла, что всем сердцем стремится к нему. Он ей необходим. Она и жила-то лишь в те мгновения, когда он был рядом. Она всем своим существом любит его.

В этот момент открылась входная дверь, и перед Глорией возникла фигура Джерома Джонсона. На нем были только белая футболка и старенькие брюки.

Ей хотелось рвануться вверх по лестнице — в его объятия. Но выражение его лица мигом остудило этот порыв.

— Я так рада, что вы дома, — проговорила она, еле ворочая языком.

— Что вам нужно?

— Я… — неуверенно начала Глория, видя отчуждение в его глазах. — Я замерзла.

Он хотел что-то возразить, но тут заметил, что она без пальто.

— Можете войти, — сказал Джером, — но на одну минутку.

Без единого слова Глория вошла в квартиру вслед за ним. В прихожей не было света, обои отклеивались, коврик на полу совсем вытерся.

А в квартире оказалось очень мило, там царила богемная атмосфера, которой Глория не ожидала. На полу громоздились стопы книг и граммофонных пластинок, на стенах висело несколько смелых картин без рам. Недалеко от входной двери находилась крохотная кухонька, куда поместились только раковина, плита и два шкафчика, а в дальнем конце была ниша, ведшая за угол — туда, как предположила Глория, где находилась его спальня. Почти полкомнаты занимал старый кабинетный рояль. Глория подошла к роялю и пробежала пальцами по лежавшей сверху стопке листов с нотами.

Джером молча наблюдал за ней. Глории хотелось продемонстрировать, что ей здесь уютно, хотя на душе у нее было очень неуютно.

— Видите, — повернулась она к Джерому, — я уже согрелась.

— Что вам нужно? — сурово повторил Джером, стоя на другом конце комнаты. — Надеюсь, вы не для того проделали такой долгий путь, чтобы повидать меня. Шофер вас ждет, мисс Кармоди? Или я должен называть вас миссис Грей?

— Я заслужила такой тон. Нет, шофер меня не ждет. Я приехала автобусом. И пока остаюсь мисс Кармоди, — добавила она.

Джером ничего ей не ответил, лишь скрестил руки на груди.

— Можно я выпью воды? — попросила Глория, потому что не знала, что еще сказать.

— Конечно, можно, — сказал он. — Возьмите сами, прислуги мы здесь не держим.

Глория проковыляла на кухню, достала из шкафчика стакан, открыла кран. Она привыкла к тому, что Джером ведет себя грубовато, но это было что-то новое: он сердился на нее. Иными словами, был обижен. А это могло значить — пусть только могло бы, — что он ее любит.

— Спасибо, — поблагодарила она, выпив почти целый стакан.

Джером покачивался на носках.

— Когда соберетесь сказать, что вам нужно, дайте мне знать. — Он прошел к окну, сел на стул и закурил.

Глория давно привыкла к тому, что за нее все решают мужчины. Ей нужно было знать не то, чего она хочет, а то, чего она не хочет. Теперь все повернулось иначе.

— Мне нужно объясниться.

— А почему вы решили, что я должен верить хоть одному вашему слову? — Он равнодушно выпустил тонкую струйку дыма. — Один раз вы меня уже обманули. Отчего вы думаете, что я должен вам верить?

— Да потому, что прежде я могла потерять все, — воскликнула Глория. — А теперь я уже все потеряла и скрывать стало нечего.

Джером продолжал молча смотреть в окно. Глория подошла к нему и села на соседний стул.

— Ну, пожалуйста, — проговорила она и положила руку ему на колено.

— Вы ничего мне не должны. — Он не оттолкнул, но и не взял руку Глории.

— Все верно. Мы ничего не должны никому, кроме самих себя и тех, кого любим, — с вызовом сказала Глория. При слове «любим» глаза его расширились. — Но выслушайте же меня.

И она рассказала ему все.

О своей семье, о детстве, о школе. Рассказала о Бастиане и о том, что помолвка оказалась лишь выгодной сделкой, заключенной ее родителями. О своем отце, который бросил их с мамой, предоставив им самим выживать, отстаивать свою репутацию и зарабатывать деньги. О том, что теперь все легло на ее плечи. О том, как ее мир трещал по швам, пока пение не помогло удержать его на время.

Она рассказывала, а на лице Джерома не отражалось ни сочувствия, ни переживаний, даже ни единой искры понимания не блеснуло в глазах. Глории стало казаться, что она переоценила те минуты, когда они были вместе — на репетициях, в грим-уборной. Они почти дошли до поцелуя, но, быть может, все дело и правда было в упавшей ресничке? Или она сама все выдумала?

— Вот и все, — подвела она итог. — Верите вы тому, что я рассказала?

— Не до конца, — отрезал Джером.

Сердце у Глории ухнуло вниз. Она вынуждена была напомнить себе: что бы ни случилось, она, по крайней мере, честно пыталась во всем разобраться.

— Даже не знаю, что еще рассказать. Я рассказала вам все, что только могла.

— Еще не все. — Он потушил сигарету в пепельнице, поставил пепельницу снова на пол. Теперь их с Глорией ничто не разделяло. — Вы не сказали, как мне вас называть.

Но ведь он знает, как ее зовут. Знает ее подлинное имя и фамилию. Чего же он еще хочет?

— А! — Она издала короткий смешок. — Глория Роза Кармоди.

— Глория Роза, Глория Роза, — повторил Джером, словно пробуя эти слова на вкус. — А ведь это великолепное сценическое имя! Когда будете петь в следующий раз, именно так надо написать на афишах.

— Сомневаюсь, что он будет, этот «следующий раз».

— У вас чудесный голос, детка. — Он смотрел прямо ей в глаза. — Мне было бы очень жаль, если бы вы его загубили.

— Значит, вы должны и дальше заниматься со мной.

Джером поднялся и подошел к самому окну.

— Не думаю, что это хорошая мысль.

— Почему же?

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — Вам нужно найти себе другого учителя.

— А я не желаю другого! — Глория встала рядом с ним. Если она не скажет этого сейчас, то не скажет уже никогда. — Мне нужен ты. Ничего другого я не хочу. И сюда я приехала ради того, чтобы сказать тебе это.

Глория тронула его за плечо, и глаза Джерома ярко вспыхнули. Он ласково провел рукой по ее волосам, поднял ее подбородок, чтобы смотреть прямо в глаза.

— Вы пока не можете быть в этом уверены. Вы просто не знаете, что это значит.

— Так научи меня, — сказала Глория, сильнее прижимаясь к нему. — Научи.

Он крепко обнял ее. Губы их встретились, и обоим показалось, что всю свою жизнь они только и ждали этого поцелуя.

20. Клара

— А ты знаешь, что «Зеленая мельница» названа по аналогии с «Красной мельницей» — «Мулен Руж»[101] — в Париже? — спросила у Маркуса Клара, рассматривая картину «В Мулен Руж» Анри Тулуз-Лотрека[102]. На картине были изображены сидящие за столом мужчины в цилиндрах и женщины в дорогих нарядах, а на переднем плане — похожая на гоблина женщина, которая так смотрела на зрителей, словно хотела их сглазить. Это очень нервировало.

— Только подумать, какая ты ученая, — поддел ее Маркус.

— Считай, что я твой персональный гид.

— Должен признаться, — пробормотал Маркус, — что я охотнее пойду в «Зеленую мельницу», чем в заведение, изображенное на картине. Не похоже, чтобы там хоть кто-нибудь получал удовольствие.

Они были на вернисаже в Чикагском художественном институте. И людей пришло куда больше, чем ожидала Клара. В главном выставочном зале яблоку негде было упасть — столько собралось там мужчин и женщин в парадных нарядах. Клара могла поспорить, что сюда прибыла вся чикагская элита, сейчас потягивавшая сельтерскую воду и лениво разглядывавшая картины.

Клара тоже оделась с иголочки — она надела одно из немногих красивых платьев, оставшихся от ее былой нью-йоркской коллекции. Свободного покроя шелковое платье от Шанель в свое время обошлось одному ее поклоннику чуть не в целое состояние. Юбка была коротковата для такого приличного общества, зато причудливое переплетение черных и бронзовых узоров на ткани подчеркивало красоту Клары, а красота многое извиняет.

— Я не забыл сказать, какая ты невероятно красивая в этом платье? — сказал Маркус.

— Сказал, и уже, кажется, в двенадцатый раз — ответила Клара. — Я сбилась со счета?

Маркус позвонил ей и пригласил на вернисаж через неделю после фиаско Глории в «Зеленой мельнице», через неделю после того, как сама Клара встретилась лицом к лицу с призраком своего прошлого.

Она охотно приняла приглашение. Теперь, после встречи с Гаррисом Брауном, в ней полностью умерли те сентиментальные воспоминания, которые еще привязывали ее к нему. Теперь она могла двигаться дальше, на полной скорости. Могла быть рядом с Маркусом и не мучить себя бесконечными тревожными вопросами. Она была свободна.

— Можно я поделюсь с тобой секретом? — спросила она теперь у Маркуса.

— Ты ими, кажется, набита до отказа, — ответил он и потянул Клару к официанту, державшему поднос с креветками.

— И что ты этим хочешь сказать?

Он обмакнул креветку в сложный красный соус и бросил себе в рот.

— Да ничего. Так что за секрет?

— У меня есть мечта: побывать в Париже и познакомиться там со всеми писателями-эмигрантами. — Она внимательно всмотрелась в Маркуса, но не сумела прочитать что-либо на его лице. Целую неделю она его не видела и не слышала: он не звонил, не приходил к ней, — а потом вдруг это приглашение, буквально в последнюю минуту. Может быть, Маркус заметил, как в «Зеленой мельнице» она беседовала с Гаррисом? Не потому ли он не появлялся так долго?

— А ты там бывал? — спросила она, потягивая имбирное пиво[103]. — В Париже.

— Я подумываю съездить туда летом — на самом деле, объехать Европу.

— Какой ты оригинал. — Потом сообразила, что это прозвучало грубо, и поспешно добавила: — Хочешь избавиться от соблазнов, чтобы потом в университете тебя ничто уже не отвлекало?

— У меня нет соблазнов, от которых надо избавляться. А у тебя?

— Не кипятись, колумбиец[104]. — Она взяла его под руку. — Кроме того, я завистлива. Я же сама не бывала нигде дальше… — Она успела остановиться, прежде чем выболтала очевидное.

— Дальше чего?

— Я хотела сказать — дальше Чикаго.

— Ты не ошиблась, случайно? — Он освободился от ее руки и решительно повернулся к Кларе лицом. — По пути точно никуда не заезжала?

— Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но только…

— Клара Ноулз, вот уж не ожидала тебя здесь встретить! — Этот тонкий, писклявый голос мог принадлежать только одной особе.

— Ой, Джинни, какая приятная неожиданность!

— Мой папа состоит в наблюдательном совете музея, — пояснила Джинни, хлопая близко посаженными карими глазами.

Клара наклонилась, чтобы обменяться поцелуями в щечку, но тут Джинни заметила Маркуса и решительно отодвинула Клару в сторонку.

— Маркус! Я даже не… Я думала, что ты не… — беспомощно промямлила Джинни, нервно накручивая на палец локон.

— Как мне приятно видеть тебя, Вирджиния. — Маркус взял Джинни за руку, пока она обмахивалась другой рукой. — Если хочешь знать, мы как раз говорили о тебе.

— Не может быть! — Джинни вырвала у него руку и в восторге захлопала в ладоши.

— Говорили, — с удовольствием подыграла ему Клара. — Мы только что вспоминали, какой славный чайный прием был у тебя на позапрошлой неделе, и как жаль, что нам обоим пришлось так рано уйти…

— Из-за того, что у Клары очень нежный желудок, — напомнил Маркус.

— Я отравилась чем-то, — скривилась Клара. — Очень серьезно, по правде говоря.

Джинни сморщила носик.

— Право, нет необходимости рассказывать дальше! Я так рада, что теперь ты выздоровела.

Маркус взял Джинни за локоть и громко прошептал:

— Мы подозреваем, что это из-за полусырой лососины, которая была у миссис Кармоди.

— Так жалко, что вы ушли и не видели клоуна, — хихикнула Джинни.

— Бастера Китона? — поинтересовался Маркус.

— Нет, Китона папе нанять не удалось, — ответила Джинни, восторженно глядя на Маркуса. — А как мило с твоей стороны, Маркус, что ты взялся проводить Клару!

— Он очень любезен. — Клара взяла стакан освежающего напитка с подноса проходившего мимо официанта и выпила шипучий сидр[105] залпом. Уф. Жалко, что не шампанское.

Джинни вдруг перевела взгляд с Маркуса на Клару, потом обратно и задумчиво поджала губы.

— А вы пришли сюда… вдвоем?

— Да, — согласился Маркус.

— Нет, — одновременно с ним выпалила Клара.

На короткий миг их взгляды скрестились.

— Да, я ее пригласил, — повторил Маркус. — На свидание.

— Значит, вы все-таки вместе, — широко раскрыла глаза Джинни — похоже, не столько от ревности, сколько от волнующей новости.

— Наверное, так, — проговорила Клара и почувствовала, как щеки заливает румянец.

— Но Глории с вами нет, правильно? — Джинни внезапно посерьезнела.

— Да, к сожалению, она не смогла, — сказал Маркус, глядя мимо Джинни, словно выискивая кого-то в толпе.

— Потому что ее до сих пор не выпускают из дому? — Джинни театрально завертела головой во все стороны. — За то, что она пела в той негритянской забегаловке?

— Можно сказать и так, — ледяным тоном произнес Маркус. Он погладил Джинни по спине и слегка подтолкнул ее. — Ах, как приятно было тебя повидать, Джинни!

Они с Кларой двинулись к «Спальне» Ван Гога[106], перед которой не было зрителей. Однако на пути туда Маркусу пришлось раскланяться с пятью или шестью парами. Девушки, похоже, были хорошо с ним знакомы, Клару же они окидывали неприязненными взглядами. Парни все как один походили на Фредди Барнса — молодые, богатые, еще не закончившие школу. Да и сам Фредди стоял в центре целой компании.

— Слышь, Истмен, — окликнул Фредди, когда они проходили мимо, — я уже второй раз вижу тебя с этой птичкой. Вы что же, гнездышко вьете?

— Ты остроумен, как всегда, Фредди, — ответил ему Маркус. — Можешь не считать это комплиментом.

— Я же только шучу, — сказал Фредди, поклонившись Кларе. — Нам всем приятно видеть, что Маркус остепенился. Когда он вышел из ученического совета и куда-то пропал, мы боялись, что ужасная Джинни Битмен…

— Невыносимая Джинни Битмен! — поправил его кто-то из дружков.

— Кошмарная Джинни Битмен! — добавил другой.

— Вот видите — у нас даже слов нет, — подытожил Фредди. — Но мы боялись, что мужские доблести Маркуса пропадут попусту рядом с этой свинцовой чушкой.

— Как видите, все мои доблести на месте. А теперь позвольте вас покинуть. — И он подтолкнул Клару прочь от этой компании.

— Этим ребятам, — сказа он ей, — только бы поржать над чем-нибудь.

— А я и не знала, что ты был в ученическом совете! — воскликнула Клара.

— Мне объявили импичмент. Слишком грустно, чтобы ворошить все сейчас заново.

— Ну, если тебя вываляли в грязи и понадобилась девушка для утешения, то Джинни Битмен, я думаю, еще не самый плохой вариант.

— Правда? Не уверен. Вполне может оказаться, что хуже не бывает.

— Иными словами, она исключительная. Это как раз то, что ты ищешь.

— Сбылась мечта моего детства, — проговорил Маркус, прижав руку к сердцу. — Джинни Истмен. — Он откашлялся. — А ты сама, Клара? Кого бы ты выбрала?

— Ой, не надо! — со смехом воскликнула Клара. — За мной не бегает целая свита, как за тобой, — Джинни и ее подружки, и все на задних лапках.

— Зато за тобой бегают важные нью-йоркские политики. Как ты их назвала бы?

Клара застыла на месте. Значит, в тот вечер он видел ее с Гаррисом. От одной мысли об этом ей чуть не стало дурно.

Она вгляделась в открытое лицо Маркуса — на нем не было злости. Похоже, он был уязвлен. Она ему нравится. Она нравится этому красивому парню. И Клара не собиралась допустить, чтобы Гаррис Браун вторично поломал ей жизнь, хватит и одного раза. Она сделала глубокий вдох.

— То, что ты видел тогда вечером, — это было совсем не так, как казалось со стороны.

— Такой мужчина тебя целует, и это не то, чем кажется со стороны? Клара, не такой уж я дурак.

— Я не говорила, что дурак. Но ты просто не знаешь, а я…

— Ах, вот и он! Я уж с ног сбилась! — проворковала какая-то дама, возникшая перед ними буквально из ниоткуда. Она обняла Маркуса, пробежала руками по пиджаку, поправила ему галстук.

С учетом возраста, выглядела эта платиновая блондинка очень привлекательно. Волосы взбиты в красивую высокую прическу, а черное, до пола, платье с кружевами сидело элегантно. Лицо ее было Кларе смутно знакомо. Вдруг она сообразила — это же мать Маркуса! Та же уверенность в себе, бьющая через край энергия, та же манера говорить быстро, на одном дыхании, но совершенно отчетливо, выделяя отдельные слова взмахом руки с зажатым в ней длинным мундштуком.

— Я повсюду тебя разыскивала! Хотела познакомить с мистером Кентом — помнишь, я о нем рассказывала? Он член попечительского совета. Ему принадлежит чуть ли не половина всей недвижимости в Нью-Йорке, так что на будущий год знакомство с ним может оказаться тебе очень полезным. — Наконец она заметила Клару. — А это кто такая миленькая? Не иначе как племянница Беатрисы? Та самая, с которой Маркус постоянно где-нибудь появляется?

— Именно так оно и есть, — подтвердила Клара. Чем дольше она жила в Чикаго, тем больше людей стремилось познакомиться с ней. Приятно чувствовать себя востребованной. — Позвольте сказать, что теперь мне ясно, от кого Маркус унаследовал такую красоту.

— А она такая куколка! — воскликнула миссис Истмен, обращаясь к Маркусу. — Ну, если вы позволите мне сказать, то когда этот мальчик был еще ребенком, я всегда считала, что он влюблен в вашу кузину Глорию — они ведь почти не расставались. Ну а потом эта ее помолвка…

— Мама! — с укором воскликнул Маркус. — Пожалуйста, перестань…

— А вы просто влетели в жизнь моего сына, словно ангел с небес, — продолжала мать. — У меня было предчувствие, что вы понравитесь друг другу. Предчувствие из космоса.

— Ой, мама, — пробормотал Маркус.

— Материнские инстинкты всегда самые верные, — с улыбкой сказала Клара. Эта женщина была сумасбродной и очаровательной. Кларе она страшно понравилась.

— Может быть, и не самые, зато они никогда не обманывают, — проговорила миссис Истмен, снова поправляя Маркусу галстук-бабочку, отчего сын попытался уклониться. — Не обижайтесь на меня, только я уж оставлю вас вдвоем — смотреть мою выставку. Ну, не то чтобы мою — я только одна из членов совета. Ой, посмотрите, там же Бетси фон Типпер! Мне говорили, что у нее роман с зубным врачом. Бетси!

Маркус и Клара смотрели, как она целуется с дамой в пурпурном платье, похожем на персидский ковер.

— Ну-у! — восхищенно протянула Клара. — Мама у тебя…

— Такая, что челюсть отвисает? — предположил Маркус.

— Маркус, не годится так говорить о собственной матери! Я хотела сказать, что она просто потрясающая. — Лилиан Истмен, возможно, была чересчур экзальтированной, но при этом куда интереснее, чем большинство женщин ее возраста. — Интересно, что ты ей обо мне рассказывал? — полюбопытствовала Клара. — Надеюсь, ничего плохого?

— Только хорошее, — ответил Маркус и грустно посмотрел на Клару. — Хочу верить, что не окажусь лжецом.

Тон, каким это было сказано, поразил Клару до глубины души.

— Я вот что хочу сказать: я понимаю, что лезу не в свое дело, потому что мы с тобой… — он умолк, так и не договорив фразу.

«Мы с тобой — что? Мы — пара? Мы без ума друг от друга? Мы созданы друг для друга?» — вот что хотела спросить Клара, но вместо этого она лишь сказала:

— Договаривай.

— Мы ничем не связаны друг с другом, Клара. В том-то, наверное, и беда. — Маркус ослабил галстук, словно ему стало душно. — Если тебе хочется с кем-то целоваться, я не могу тебе этого запретить. Но с таким человеком, как Гаррис Браун… — Он резко дернулся, и галстук развязался окончательно. — Откуда ты только его знаешь?

Клара съежилась, услышав это имя в устах Маркуса. Ей хотелось сказать ему, что Гаррис остался в прошлом, что она гордится новой Кларой, которая не пошла с Гаррисом «позажиматься». Ей хотелось убедить Маркуса в том, что она изменилась, стала не такой, какой была когда-то в Нью-Йорке. И что ей нравится, какой она становится теперь.

Но ведь Маркусу ничего не было об этом известно, и Клара, глядя в его обиженные голубые глаза, решила: пусть и дальше будет так.

— А не пойти ли нам посмотреть картины Кассат[107]?..

— Я придумал кое-что получше. — Маркус повел ее через лабиринт сверкающих бриллиантами дам и облаченных в белые смокинги официантов, мимо зала с картинами Кассат, в отдаленную часть музея. Наконец они перепрыгнули через ограждение и оказались в темном коридоре, где были вывешены полотна художников Возрождения. Шум с приема сюда еле доносился. Они стояли одни в пугающей темноте.

— Это ты мне так пытаешься тонко намекнуть, что лики Девы Марии нравятся тебе больше, чем изображения матерей, которые купают детишек[108]? — спросила Клара, пытаясь превратить все в шутку. Но Маркус даже не улыбнулся, мрачно меряя шагами коридор под громадным темным ликом Мадонны. — Ты немного напоминаешь сумасшедшего.

— Потому что ты сводишь меня с ума! — с отчаянием выкрикнул Маркус. — С той минуты, когда я увидел, как ты целуешься с тем типом в «Зеленой мельнице»!

Кларе вдруг стало тесно в платье. Она начала задыхаться.

— Может, не нужно было тебе этого говорить, может, лучше было притвориться, что меня это совершенно не трогает, только оно меня трогает, — сказал он.

— Нет, я хочу, чтобы ты говорил со мной честно, — начала было Клара, но тут же поняла, насколько бесчестно поступает с ним она сама.

— Ну почему ты не хочешь открыться мне? Разве ты не видишь, что я бьюсь изо всех сил? — Он нервно пригладил рукой волосы. — Но ты же как закрытая книга — слова из тебя не вытянешь! И никому не хочешь открыться.

Кларе так хотелось рассказать Маркусу правду — он заслужил правду, а не лживую подделку под нее, — но что он тогда станет о ней думать? Сможет ли уважать ее после этого? Она посмотрела в его глаза, светившиеся нежностью и заботой. Он стал первым в ее жизни парнем, который думал о ней — не как о девушке, с которой его связывают светские условности, которая соответствует требованиям текущего момента, а о ней, о Кларе, со всеми ее дурацкими шуточками, страхами и ошибками.

И если она расскажет ему о своем постыдном прошлом, то может потерять его. А ей не хотелось рисковать и снова терять что бы то ни было.

— Я хочу тебе рассказать все, — проговорила она, с трудом сдерживая слезы, — но тогда ты станешь ненавидеть меня.

— Я никогда не смог бы тебя ненавидеть, Клара, — ответил он. Его рука легла ей на затылок, притянула ее ближе, к своим нежным губам. — Я хочу, чтобы ты открылась мне, Клара.

И впервые в жизни она поцеловалась по-настоящему — не покоряясь мужскому напору и не обманывая его своими прикосновениями. Ей в этот миг не хотелось целовать никого другого в целом мире. Этот поцелуй потряс ее до самых глубин души, встряхнул ее и пробудил к настоящей жизни.

* * *

Они сидели на ступеньках музея, пили вдвоем унесенную с выставки бутылку шипучего сидра, и Клара рассказывала Маркусу, как удрала из Пенсильвании в Нью-Йорк, какую жизнь неистовой бунтарки вела там: джаз, попойки, мальчики. Как теперь старалась заново найти себя и при этом избежать исправительной школы. И рассказала ему все о Гаррисе Брауне — ну, почти все. О некоторых подробностях, самых ужасных, она просто не сумела заставить себя даже упомянуть.

— Значит, ты не знала, что он помолвлен с другой девушкой? — спросил Маркус, передавая ей бутылку.

— Да нет, знала, — тихонько призналась Клара, испытывая сильное смущение. — Во всех газетах же были их фотографии. Вокруг этой помолвки было много шума. Просто невозможно было об этом не знать, если только не живешь в пещерах.

— Тогда я не понимаю, — сказал Маркус, потирая подбородок. — Зачем же ты сознательно поставила себя в такое положение?

— Мне как-то странно говорить с тобой о другом мужчине, — призналась она, хотя ей стало гораздо легче, когда она сняла камень с души. Она опустила глаза и посмотрела на свои туфельки-лодочки из натуральной кожи, такие маленькие рядом с его громадными замшевыми туфлями. Да, кое-что она утаила, но остального не расскажет ему никогда — никогда в жизни.

— А что Гаррис Браун делает здесь? Мужчина не станет ехать через полстраны и преследовать девушку, с которой у него все осталось в прошлом.

— Его невеста, — Клара обхватила себя руками, — разорвала помолвку, когда узнала обо мне. Сюда он приехал, потому что никого больше не интересует, сколько ни искал.

Маркус посмотрел вдаль. В небе висела полная луна, вобравшая в себя весь свет. И в эту минуту лицо Маркуса казалось ангельским, слишком невинным после всего, что она ему рассказала.

— Послушай, если ты не захочешь больше иметь со мной дела, я пойму. Но только, пожалуйста, очень прошу, никому ничего не говори. У Кармоди и без этого хватает неприятностей. Меньше всего им нужен новый скандал. — Клара чувствовала себя уставшей и опустошенной, но она, по крайней мере, теперь выговорилась, а этого она не делала уже очень давно.

Маркус поднялся, очевидно собираясь уходить. Конечно, он сейчас уйдет. Несмотря на все свои недостатки, Маркус — порядочный парень из приличной семьи. Ему нужна милая невинная девушка, а не исправившаяся бунтарка, которую прошлое преследует на каждом шагу.

Клара в последний раз посмотрела на Маркуса. Как ей хотелось поцеловать его! Но вместо этого она должна отпустить его, не стараясь удержать.

— Можешь уходить, если желаешь. Все, что хотела, я уже сказала.

И закрыла глаза, надеясь на то, что, когда откроет их, Маркуса уже здесь не будет. Она не хотела видеть на его лице выражение неприязни. Выждала несколько мгновений, потом захлопала глазами. Он никуда не исчез.

— Я никуда не собираюсь уходить, — мягко произнес он. — Просто хотел набросить на тебя мое пальто.

Маркус встал на колени и закутал ее в пальто, а потом обнял. Было так невыразимо приятно ощущать себя в его объятиях.

Клара опустила голову на его сильное плечо. Она не привыкла к доброму отношению. Сейчас она открыла почти все свои секреты, а Маркус обнимал ее и уходить не собирался.

— У меня остался один вопрос, последний, и я хочу, чтобы ты ответила на него честно. — Он помолчал. Она чувствовала на шее его теплое дыхание. — Ты его все еще любишь? Ведь теперь, когда разорвана помолвка, вы могли бы быть вместе.

— Нет, — твердо ответила она. — Я его не люблю. Думаю, никогда и не любила. Я тогда не знала, что такое любовь. Наверное, мне только хотелось попробовать, что это такое, — просто попробовать. Но теперь у меня есть идея куда лучше.

— Да? — сказал Маркус, поглаживая ее руку. — И что это за идея?

— Что-то вроде этого, — ответила Клара и стала целовать его снова и снова, пока луна не зашла за горизонт и на чикагском небе не засияли звезды.

21. Лоррен

— Что будешь пить? — спросил Бастиан. — Вернее, как сильно нализаться тебе хочется?

— Я пришла не для светской беседы, — ответила Лоррен, закинула ногу на ногу и поправила подол. — И не для того, чтобы «лизаться», какой бы смысл ты ни вкладывал в это слово.

— Рен, со мной тебе нет нужды играть в недотрогу. — Бастиан достал из бара два бокала и поставил их рядышком. — В свой прошлый визит ты утратила эту привилегию.

— А я предпочитаю об этом не вспоминать. Считай, что из истории это вычеркнуто. — Она пришла к Бастиану по делу и не собиралась отвлекаться ни при каких обстоятельствах. Как и рисковать повторением прошлого раза.

— А мне больше нравится об этом помнить. — Он постучал пальцем по лбу. — Вырублено, как на скале.

Лоррен всмотрелась в лицо Бастиана, в его темные брови, квадратную челюсть, в губы, которые так и хотелось целовать. Шикарный мужчина, спору нет. Но лжец и лицемер. И единственное ее орудие мести. Хорош он или плох, для Лоррен он необходим.

Она пришла для того, чтобы выяснить, как все же Бастиану удалось проведать о выступлении Глории в «Зеленой мельнице». Она ему об этом не говорила, однако же вся вина пала на нее. Дружба с Глорией полетела в тартарары. И Маркус даже не смотрит в ее сторону, тем более не желает разговаривать.

Раньше Рен нравилось быть плохой, особенно с учетом того, что она вечно оказывалась в тени образцовой, чопорной Глории. Но что из всего этого вышло? Нравится ли ей такая Лоррен теперь?

Может быть, прав Маркус и Лоррен Дайер не заслуживает ничего, кроме упреков. Где-то она перешла незримую черту, и теперь надо менять то, что можно. Она уже не была той жалкой девицей, которая две недели назад сидела на этой самой кушетке и целовалась с женихом своей лучшей подруги. Она твердо решила исправиться. И начать прямо сейчас.

Бастиан подошел к кушетке и остановился перед Лоррен, держа в руках два бокала бренди. Вид у этого красавца был самодовольный. Она почувствовала, что ненавидит его сильнее, чем ей казалось.

— Что занесло тебя в мою глушь? Первого раза показалось мало? — Он протянул ей бокал, который Лоррен тут же поставила на журнальный столик.

Бастиан сел на кушетку, удобно вытянул руки и ноги, заставив гостью вжаться в подлокотник.

— Ты не возражаешь, правда? — Он раскурил сигару. — Ой, я и забыл — тебя не привлекают мужчины, которые обращаются с тобой любезно.

Лоррен забилась в самый уголок. Кажется, Бастиан уже был «под мухой».

— Почему Глория даже не догадывается о том, что ты любишь выпить?

— Ну, это еще что! Глория ведь считает, — он стал загибать пальцы правой руки, — что я не курю, не хожу по «тихим» барам, не шляюсь нигде по ночам и… не позволяю себе прочих вольностей. — Говоря это, он придвинулся ближе к Лоррен. — Вольностей, которые, как я знаю, можно вполне позволитьс тобой.

Лоррен потеряла дар речи. Бастиан оказался куда большим негодяем, чем она предполагала. Презрение со стороны Глории и Маркуса она еще могла снести, но от Бастиана — это уж слишком.

— Ты… я… ты ведешь себя подло!

— Я? — рассмеялся Бастиан. — Извини, может, я чего-то недопонимаю? Ты снова пришла ко мне в такое позднее время и сидишь на моей кушетке, причем от тебя пахнет джином. Что же должен думать нормальный мужчина?

От злости у Лоррен перехватило горло, и она попыталась встать на ноги. Но Бастиан мгновенно протянул руку, схватил ее за локоть и насильно усадил на место.

— Не смей ко мне прикасаться! — крикнула она.

— Но раньше ты же не возражала.

Лоррен вырвала у него руку и поправила платье. Нужно сохранять выдержку.

— Я не в игры с тобой играть пришла, Бастиан, — проговорила она. — Я пришла с одной целью: выяснить, откуда ты узнал про Глорию. После этого я оставлю тебя в покое.

— Ах, так это все, что тебе нужно? — протянул Бастиан, выпив бренди залпом.

— Я прошу, — сказала Лоррен, взывая к тому доброму, что могло еще таиться в его душе. — Глория считает, что это я ее выдала…

— Маленькая поправка: все считают, что выдала ее ты.

— Мне плевать на всех! Для меня важна лишь моя лучшая подруга. Для меня важно не потерять дружбу Глории.

— Так важно, что ты даже согласишься спать с ее женихом? — поинтересовался Бастиан, выдыхая дым колечками.

— Да как ты смеешь… — Лоррен почувствовала, как заполыхали ее щеки. Может быть, ей стоит быть помягче? На мед-то ловится больше мух! — Бастиан, пожалуйста, постарайся понять, в каком положении я очутилась. Я готова на все…

— Так уж и на все? — Он подался вперед.

— Ну, почти на все, — ответила она и заставила себя улыбнуться. Бастиан бросил на нее взгляд искоса.

— Я деловой человек, Лоррен, — сказал он, затушил окурок сигары и положил руку на колено девушке. — Я привык говорить деловым языком. Товар, цена, гонорар за оказанные услуги. А сейчас я с особым удовольствием пойду на переговоры с тобой.

Лоррен перехватила его руку на полпути к своему бедру и вонзила в нее коготки.

— Скажи мне, от кого ты узнал, — потребовала она, пытаясь оттолкнуть Бастиана.

— Я верю только в честные сделки. — Он высвободил свою руку и снова прижал Лоррен к кушетке. Она неистово брыкалась. — Да ты настоящая дикая кошка!

— Ты даже себе не представляешь, — прошипела Лоррен и ударила его коленом в пах.

Бастиан завизжал, как побитый щенок, и отпустил ее.

Лоррен не без труда встала на ноги. Что бы там ни было, она не пожертвует своим достоинством. Осушила бокал бренди, со стуком опустила его на столик и бросила:

— Спасибо за угощение.

— Хочешь знать, почему Маркус, твое увлечение, никогда тобой не заинтересуется? — простонал Бастиан, все еще не в силах распрямиться. — Да потому, что ты слишком покладистая, Лоррен. У тебя же на лбу написано: «Доступна».

Да, она совершила большую ошибку, вообще придя к Бастиану.

— А ты не заслуживаешь такой девушки, как Глория, — парировала она. — И уж я позабочусь о том, чтобы она все узнала. Я ей открою глаза на то, чем ты занимаешься, — вот тогда посмотрим, захочет ли она после всего выходить за тебя замуж.

— Почему это ты решила, что она теперь вообще станет тебя слушать? — спросил Бастиан. — Она с тобой и разговаривать не станет.

Не удостоив его ответом, Лоррен повернулась и ушла.

* * *

Лоррен, сбросив туфли на высоком каблуке, бежала в одних чулках — бежала по Северному шоссе, пока не свернула на Астор-стрит и не увидела внушительный особняк Кармоди.

В окнах не было света. Ну конечно: сегодня же официальное заседание «Общества почета» старших классов, и Глория непременно должна там быть вместе с матерью. А Лоррен уже приняли в колледж Барнарда, и «ключик» общества был ей не нужен, тем более что он все равно ничего ей и не сулил. Возможно, оно и к лучшему.

Лоррен не слишком увлекалась детективами, но кое-какие выводы относительно предателя она сумела сделать:

1. Она должна входить в круг близких Глории людей.

2. Она должна знать Бастиана Грея.

3. Она должна иметь мотив, чтобы вредить Глории.

Она, она, она… Отчего Лоррен была так уверена, что предательница — женщина? Мог же быть и мужчина, заинтересованный в том, чтобы расстроить брак Бастиана с Глорией, — например, если сам в нее влюблен. Но происшедшее было явно результатом женской ревности, это Лоррен нутром чуяла. Можно назвать это интуицией, но Лоррен безошибочно узнавала проделки какой-то скверной девчонки, потому что и сама была такой.

Ну, раз уж она оказалась здесь, надо извлечь пользу из того, что Глории нет дома. Она обулась и поправила платье. Нужно отыскать хоть одну улику, «железную», хоть что-то, связанное с Бастианом, — тогда Лоррен сможет доказать, что это не она проговорилась насчет «Зеленой мельницы».

Дверь на ее стук открыла старенькая усталая служанка-француженка Клодина. Это тихое, незаметное существо, подобно мышке, не доверяло никому из окружающих. Лоррен мысленно молилась о том, чтобы до ушей служанки еще не дошли слухи о ее размолвке с Глорией, хотя вообще-то слуги, как правило, все узнают даже раньше хозяев.

— Oui, Mademoiselle Lorraine?[109]

— Claudine, est-ce que je visite la chambre à Mademoiselle Gloria? Je, э-э, забыла mon учебник le nuit на днях, а завтра у нас examen[110].

Клодина окинула гостью подозрительным взглядом, однако впустила.

В доме было совершенно тихо, если не считать стука каблучков Лоррен по паркету. Просторный вестибюль был полон теней, и Лоррен обрадовалась, когда наконец дошла до покрытой ковром лестницы. Бесшумно она проскользнула на второй этаж.

Потом остановилась и задумалась, еще не дойдя до комнаты Глории. Ее внимание привлекла дверь справа, чуточку приотворенная. Спальня Клары Ноулз — милой, невинной, добродетельной Клары Ноулз. Эта девушка казалась такой бестолковой, такой безобидной, но как-то сумела же она покорить Маркуса (да и всех остальных), словно ворожить умела.

Ее чары и на Лоррен подействовали, разве нет? Когда они вместе собирались в клуб, Клара притворилась, будто и тени для век видит впервые в жизни. А потом, хотя Лоррен успела дать ей всего пару советов, быстренько преобразилась из безвкусно одетой гусеницы в роскошную бабочку. Такого не бывает.

В тот вечер Клара держалась, как заправская бунтарка, будто все это давным-давно ей привычно. Полоска губной помады не могла придать ей столько уверенности. Куда же подевалась тогда застенчивая деревенская натура?

Что-то в этой картине обманывало глаз, и Лоррен твердо была намерена разгадать, в чем тут дело.

Комната Клары оказалась на удивление заурядной, навевающей тоску. На кровати разбросано нижнее белье, на туалетном столике сдвинуты в сторону несколько баночек с косметикой. На тумбочке у кровати лежат книги: «Эмансипированные и философствующие» Фицджеральда, «Эпоха невинности» Уортон[111], «Шейх» Эдит Халл[112] — фривольные вещи! А над кроватью висит плакат, изображающий Дугласа Фэрбенкса[113] в роли Робин Гуда. Да, Фэрбенкс — это настоящий мужчина.

Лоррен отвела глаза от плаката. Что, собственно, она здесь хочет найти? Если уж Клара такая смышленая, что водит всех за нос, то наверняка умеет заметать следы и не забывает уничтожать компрометирующие материалы.

Большие напольные часы на первом этаже пробили десять. Церемония в «Обществе почета» скоро должна закончиться, с минуты на минуту Кармоди могут вернуться домой. Ей нужно действовать быстро.

Сначала прикроватная тумбочка: ванильный лосьон для тела, лак для ногтей с экстрактом кокоса, крем для рук, билет в театр — скука, скука, сплошная скука.

Дальше — белье. Лоррен не испытывала ни малейшего смущения, роясь среди Клариных подвязок и бюстгальтеров. Иной раз, чтобы встать, надо сначала пасть низко. Вероятно, как раз в таком месте и хранится что-нибудь важное, что следует беречь от постороннего глаза. Что в бельевом комоде у самой Лоррен? Пара фирменных трусиков, подаренных одним красавцем артистом, которому она чуть было не отдала свою невинность; салфетка, на которой Маркус набросал ее портрет.

Ага, вот! В дальнем углу, среди обычного белья кремового и бежевого цвета, обнаружилась пара кружевных ярко-красных, как пожарная машина, трусиков. В яблочко! Лоррен осторожно вытянула эти трусики. И что же оттуда выпало? Фотография, которая была красноречивее целого триллиона слов!

Бунтарка вместе с франтоватым красавцем в каком-то «тихом» баре.

Нет, погодите… — бунтарка-то Клара, а с нею… Гаррис Браун. Лоррен даже негромко присвистнула. Клара была законченной бунтаркой. Ее расшитая бисером шляпка не скрывает короткой стрижки с кудряшками, а лицо с «вампирским» макияжем сияет пьяным восторгом. Гаррис целует ее в шею, в руках у него сигарета. Она же наклонилась к нему, вытянула голые ноги поперек кабинки. Стол весь уставлен бутылками со спиртным. На обороте фотографии мелкими черными буквами выведено:

Таймс-сквер,

сентябрь 1922

Вот! Клара отнюдь не какая-то деревенщина из Богом забытого медвежьего угла. Она бывала в Нью-Йорке. Была украшением вечеринок — бунтаркой высшего класса. И, судя по этому фото, у нее был романчик с Гаррисом Брауном. А Деревенская Простушка — это просто роль, которую она здесь разыграла: хорошо разыграла, это Лоррен вынуждена была признать, — тем не менее это всего лишь притворство.

Что, интересно, все скажут, когда выяснится, что недавно взошедшая на чикагском небосклоне звездочка — на самом деле пьяница и завсегдатай подпольных заведений? И что станет думать миссис Кармоди, когда узнает, что племянница держала ее за дурочку?

Лоррен хорошо понимала: если удалось разоблачить одну ложь, неизбежно вслед за ней потянется и другая. Если кто и был настолько низок и подл, чтобы рассказать Бастиану о предстоящем выступлении Глории в «Зеленой мельнице», так это изображенная на фото стерва. Лоррен радостно заулыбалась. Кларе казалось, что она сумеет перехитрить Лоррен Дайер и заставит ее носить клеймо предательницы. Ладно, проискам Клары пришел конец.

А что подумает Маркус, когда узнает, что чистенькая невинная девица, в которую он по уши влюбился (хотя поначалу собирался скомпрометировать ее), — побывала в таком количестве скандалов, какого Маркус за всю жизнь не увидит?

— Мадемуазель! — послышался из-за двери тонкий, как у мышки, голосок Клодины.

Лоррен молитвенно сложила руки с зажатой между ладонями фотографией.

— Je pense que Глория дала le учебник Кларе, parce que я не нашла его в sa chambre[114]. — Она нервно махнула рукой в сторону стопки книг на ночном столике Клары. — Quel dommage![115]

— Oui, dommage[116], — согласилась Клодина, так и стоя в дверях. — Вы знаете, мой английский, он лучше ваш французский! Вы со мной английский можете говорить. Я понимать. — И Клодина проводила Лоррен по величественной лестнице до самых дверей дома.

— Ах, Клодина, — воскликнула Лоррен, уже стоя на крыльце. — Не трудитесь рассказывать Глории, что я здесь была. Лучше я сама ей об этом расскажу, non[117]? То есть я хотела сказать s’il vous plaît[118].

— Как пожелаете, мадемуазель, — захлопала глазами Клодина. — Глория, она все равно не слушать, что я говорить.

Как только дверь за ней захлопнулась, Лоррен отлепила фото от потной ладони и положила его в сумочку.

На улице заметно похолодало, подул пронизывающий ноябрьский ветер. В небе висела полная оранжевая луна. Лоррен жила за несколько кварталов отсюда, и пока дошла домой, в полной мере ощутила, что надвигается зима. Но внутри у нее все горело, ведь в сумочке с черной бахромой лежало фото Клары.

После сегодняшней встречи с Бастианом обиженным остался он, а не она. А визит в особняк Кармоди оставил на этот раз победу не за Кларой, а за Лоррен.

И по пути домой Лоррен с каждым шагом строила новые планы, а перед ликом луны дала себе клятву: больше она никому не позволит себя дурачить.

22. Глория

В лорелтонской школе было время большой перемены. Глория сидела в столовой, одна за столиком, и жевала куриные фрикадельки. Она уже пожалела, что не пошла на занятия по домоводству к старушке мисс Такер, не стала учиться пришивать пуговицы, а вместо этого предпочла страдать в столовой. Ей было невыносимо видеть вокруг сгрудившихся за столами девочек, которые жевали, не переставая сплетничать.

За последние две недели она уже привыкла ходить на большой перемене в библиотеку, где на сорок три минуты получала совершенно необходимую передышку от несмолкающих язвительных перешептываний и реплик одноклассниц. Но сегодня библиотека почему-то оказалась закрытой, и у Глории не осталось другого выбора, кроме столовой: в соответствии с правилами, школьницы во время перемены не могли покидать территорию школы.

Она пыталась читать, однако уже минут десять как застряла на одной строчке «Зарисовок из чертополоха» Эдны Сент-Винсент Миллей[119].

Стоило ей прочитать одну строчку, и мысли вихрем уносились к Джерому. Она думала о нем целые дни напролет. Это было настоящее наваждение. Она ведь не виделась с ним уже целую неделю, после того вечера в его квартире. И чем дольше она его не видела, тем сильнее сомневалась в происшедшем: действительно она выговорила те слова — что хочет его? И они действительно в конце концов поцеловались? Тот поцелуй был таким чудесным, таким чистым, что при одном воспоминании у нее дрожали коленки.

Ах, если бы не назначенный сегодня на полвосьмого вечера прием в честь помолвки, к которому мама готовилась с того дня, когда Глория познакомилась с Бастианом!

Глория ощутила, как что-то слегка стукнуло ее по затылку, и сразу послышалось противное хихиканье. Она замерла. «Не опускайся до того, чтобы оборачиваться, — приказала она себе. — Не отрывайся от книги». Но потом в затылок ей попало еще что-то.

Это стреляли из трубочек шариками жеваной бумаги.

У Глории кровь прилила к щекам, она обернулась и встретилась взглядами со своими заклятыми врагами — Анной Томас, Стеллой Маркс и Амелией Стоун. Эти неугомонные брюнетки с косичками изо всех сил старались испортить Глории как можно больше крови. Сегодня у нее не было настроения пикироваться с ними.

— Это вы, кажется, потеряли, — сказала Глория, вынула из волос застрявшие там липкие шарики из белой бумаги и швырнула в девчонок.

— Ах нет, оставь себе на память, — проворковала Стелла и презрительно скривила тонкую губу, обнажая щербатые передние зубы. — Но если уж говорить о том, что потеряно, — кажется, твое достоинство крепко застряло в бюро находок. Не хочешь пойти забрать его?

И девчонки разразились новым приступом хохота.

— Как я понимаю, ты не пойдешь больше на прослушивание, чтобы участвовать в школьном мюзикле? — полюбопытствовала Амелия.

— Еще как пойду, — парировала Глория, хотя и понимала, что делать этого, скорее всего, не станет. Все годы учебы в старших классах она постоянно мечтала о том, чтобы поучаствовать в школьном музыкальном спектакле, куда брали только учениц выпускного класса. В нынешнем году в школе ставили «Бедняжку из высшего общества» Роджерса и Харта[120]. Но Глории вообще не хотелось петь, если за роялем не сидит Джером. Впрочем, рассказывать об этом противным девчонкам она не собиралась. — Отчего же мне не идти на прослушивание?

— Ну как же, там ведь нет ролей для цветных мальчиков, — сказала Анна, отхлебывая молоко из стакана. — А мы ведь знаем, как сильно ты их любишь.

Это уже было слишком. Глория закрыла книгу, кровь прилила к ее щекам.

— Ты права, — заметила она. — Я их просто обожаю.

Она пулей вылетела из столовой и помчалась по коридору, подальше от несносных девчонок. Больше она не в силах была ни минуты оставаться в этой школе.

Но сбежать с приема в честь помолвки не удастся. Глория уже сумела помириться с матерью, извинившись и убедив ее в том, что все происшедшее — не более чем легкомысленный порыв. И Бастиану она принесла свои извинения, заверив, что больше ни за что не станет петь в том «притоне греха». Одно неискреннее «ну, прости меня, пожалуйста» за другим.

Но никогда, даже ради спасения жизни, она не станет извиняться перед…

— Глория! — У самого шкафчика с ее вещами стояла Лоррен.

— Можно мне заглянуть в свой шкафчик? — напряженным голосом спросила Глория. Лоррен была похожа на голодную ворону: щеки у нее запали, под глазами залегли фиолетовые тени.

— Выслушай меня, пожалуйста, и тогда я смогу объяснить тебе, что я в жизни…

— Нечего тут объяснять! — отрезала Глория.

— Но если бы ты послушала, что я скажу, пока не начался твой прием…

— Мой прием? — переспросила Глория, не веря своим ушам. — Видит Бог, я от всей души надеюсь, что ты там не появишься, сама понимаешь. Тебе же лучше будет. — Глория протянула руку к шкафчику через голову Лоррен. — А теперь пропусти меня, будь добра. — И оттолкнула Лоррен в сторону.

Глория схватила пальто, с треском хлопнула дверцей шкафа и побежала по коридору прочь из школы, не заботясь о том, видят ли столь вопиющее нарушение школьных правил директриса или кто-то из учителей. И не остановилась, пока не вскочила в такси, не помчалась на окраину города, чтобы сию минуту увидеть единственного человека, которого она желала, который был ей необходим.

* * *

Она промерзла до костей, когда очутилась на Норт-Бродвее. Накануне ночью прошел кратковременный дождь, а потом температура резко упала и улицы покрылись толстой ледяной коркой.

Глория не отдавала себе отчета в том, как сильно волнуется, пока такси не затормозило перед самым клубом. Она не сомневалась, что Джером там — репетиции днем в пятницу считались обязательными, — но ведь она не была в «Зеленой мельнице» с той самой ночи, когда Бастиан разоблачил ее как лгунью, притворщицу, избалованную девицу, играющую в переодевание.

А теперь она возвращалась сюда. Сделав глубокий вдох, Глория постучала в дверь без вывески. Приоткрылось знакомое окошко, в нем мигнул знакомый карий глаз.

— Это Глория, бывшая… бывшая звезда клуба.

— Что вам нужно?

— Я… я пришла повидать, — она хотела сказать «Джерома», но сообразила, что это, возможно, не лучший вариант, — то есть посмотреть, не забыла ли я в клубе чего-нибудь. В ту ночь, когда пела здесь.

Глаз прищурился, вглядываясь в нее. Затем его обладатель неприветливо сказал:

— Никуда не уходите.

Окошко захлопнулось. Глория воспользовалась паузой, чтобы снять с пальца обручальное кольцо. Когда-то, в разгар репетиций, это служило ей первым шагом при смене наряда. Сейчас она стянула его с пальца и упрятала в школьный ранец, чувствуя себя неисправимой притворщицей.

Дверь отворилась, и Глория шагнула в знакомую полутьму.

Музыка притягивала ее, как магнит. Она тихонько встала в дальнем углу, захваченная звуками, которые звучали и в ее снах. Джером покачивался в такт синкопированным ритмам, глаза его были закрыты, будто эти звуки уносили его куда-то далеко, в никому не ведомые миры. Она могла бы целую вечность смотреть, как он играет.

Но вот глаза открылись, и Джером заметил Глорию.

Сначала она не могла поручиться, улыбнулся ли он или то была лишь игра света. Нет-нет, он действительно улыбался ей. Оркестранты еще не оделись к вечернему выступлению, и вид у них был такой, словно они только что пришли прямо с улицы. На Джероме и басисте были твидовые кепки, все музыканты были одеты в брюки защитного цвета или в джинсы и полотняные рубахи, помятые так, будто в них спали.

Песня закончилась. Джером встал из-за рояля и хотел спуститься с эстрады, когда басист остановил его и шепнул что-то на ухо. Джером снова взглянул на Глорию, только улыбка его теперь погасла.

Глория невольно попятилась. Она вдруг почувствовала себя очень неловко в своей серо-белой школьной форме. Здесь она была чужой. А потом ее поразила мысль: ей же нигде нет места! Всюду она чужая: и здесь, и в школе, и дома на Астор-стрит. Куда ни повернись.

К ней подошел Джером, небрежно сунув руки в карманы.

— Привет, — холодно бросил он. Не поцеловал, не погладил. — Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь.

— Я понимаю, надо было раньше тебе сказать, но…

— Не ожидал, — повторил он, перебив Глорию, — потому что мне казалось, у тебя сегодня грандиозный прием. Я в газете прочитал.

У Глории кровь застыла в жилах.

— Да, прием, — честно подтвердила она. — Но я хотела повидать тебя. Если можно. Я могу уйти, если ты…

— Не уходи. — Он подошел вплотную, и Глория увидела в его черных глазах что-то затаенное, словно не высказанный еще секрет. — Я скучал по тебе, — прошептал Джером.

Глория едва успела переварить эти слова, которые она и стремилась услышать, как подбежал трубач Ивэн.

— Надо отработать этот момент, пока еще не начали готовиться к вечернему выступлению, — сказал он, обращаясь к Джерому и не удостоив Глорию даже взглядом.

— Привет, Ивэн, — сказала она. — Ты здорово играл сейчас.

— Что она здесь делает? — спросил Ивэн у Джерома, покачиваясь на каблуках.

— Понятия не имею, — ответил тот, скрестив на груди руки. — Сам задаю себе тот же вопрос.

— Я в ту ночь потеряла одну из бабушкиных сережек, — объяснила Глория, дотронувшись до мочки уха, в которой ничего не было. Это была правда — она даже не заметила пропажи, пока не приехала домой и не перестала рыдать; взглянув тогда в зеркало на свое искаженное лицо, она и увидела, что одной серьги нет. — Это мой талисман, они приносят удачу. — Это тоже было правдой — до последнего времени.

— Ага, ну, тогда удачи в поисках, — насмешливо бросил Ивэн, потом ударил Джерома по плечу. — Не забудь, мы сегодня рано начинаем — мальчики Карлито придут на обед. Приходи к семи.

— Не забуду. — Джером поправил кепку, в которой он был похож на мальчишку-газетчика, а Ивэн тем временем вышел из клуба. Джером окинул взглядом эстраду, на которой еще возились басист и ударник, и сказал Глории: — Сюда.

Она пошла за ним к эстраде.

— Привет, Чак. Привет, Томми, — вежливо поздоровалась она.

— Привет, — мрачно пробормотали те.

— Глория сережку потеряла, — объяснил Джером. — Так мы быстренько глянем за кулисами, может, она ее там обронила. Ладно?

Чак от удивления поднял брови.

— Пойдемте, — сказал Джером Глории и прошел за кулисы.

Глория прошла вслед за ним, опустив голову от смущения. Она понимала, что должна извиниться перед ребятами и все им объяснить, но сейчас было не время.

Джером придержал дверь, и Глория, не отрывая глаз от пола, шагнула в кромешную тьму коридорчика. Дверь за ними громко хлопнула. На какое-то мгновение она вспомнила, как Джером в первый раз давал ей урок пения. Тогда они впервые оказались наедине. И тогда Джером впервые прикоснулся к ней…

Что-то коснулось ее талии, и она подскочила на месте, тяжело дыша.

— Ш-ш-ш-ш, — раздался шепот Джерома в самом низком регистре. Тут только она поняла, что это была его рука. Потом уже обе руки нежно прислонили ее к стене. Глория обняла его, сжала крепкие мышцы спины. От него исходило успокаивающее тепло, и она почувствовала, как в глубинах ее естества вздымается какая-то волна.

Потом его губы осторожно коснулись ее щеки. Глория не стала бороться с собой, она нашла его губы своими. Наконец оторвалась от него и прошептала:

— Что это мы делаем? — Широко открытыми глазами она старалась в темноте рассмотреть его лицо.

— Ищем твою сережку, — ответил он, покусывая ей мочку уха.

Глория попыталась увернуться, но позволила зубам Джерома задержаться там еще на секунду, потом ухватилась за его бицепсы и оттолкнула.

— Я серьезно. Что мы делаем, Джером?

Вынести такие крайности было трудно. Прямо из школьной столовой — в объятия мужчины, а потом — на предстоящий вечером прием. И Джером — то холодный, то страстный, не успеешь глазом моргнуть. Джером разочарованно вздохнул. Она почувствовала, как он оперся о кирпичную стену рядом с нею.

— Ты не против, если я приглашу тебя на свидание? На жаркое свидание?

— Прямо сейчас? — Она не могла понять, говорит он серьезно или шутит.

— Не беспокойся, домой я тебя доставлю раньше, чем ты снова превратишься в тыкву.

* * *

— Ты точно не возражаешь? — поинтересовался Джером, сжимая ее занемевшие пальцы.

— Я… я… — пробормотала Глория, глядя на замерзший пруд, где каталось на коньках множество людей. Ей с трудом удавалось шевелить губами. — А куда делась «жаркая» часть нашего свидания?

— В нынешнем году пруд рано замерз. Даже снега нормального не было.

Когда Джером так неожиданно увез ее из «Зеленой мельницы», Глория не представляла себе, как пойдет дальше их свидание, но уж меньше всего она представляла себе каток. Конечно, она не возражала — главное, что они проводят время вместе. После трех недель разлуки она наконец-то рядом с ним, в его крепких руках, и не важно, чем именно они станут заниматься.

Она бросила взгляд на свои часики, чтобы убедиться: есть еще время вернуться домой и сыграть роль послушной дочери и будущей жены. Еще не было и четырех, времени достаточно.

— Нет, ты точно не возражаешь?.. Сама же понимаешь, о чем я. — Джером поднес ее руки к губам и стал согревать их своим дыханием. Глория не сразу ответила, не в силах оторвать глаз от замерзшего пруда.

— Я уже несколько лет не становилась на коньки.

В последний раз это было, когда ей исполнилось двенадцать, — отец тогда повел ее на закрытый праздник в «Чикаго арена». Но Глория понимала, что Джером спрашивает не об этом.

— Знаешь что — а не пойти ли нам куда-нибудь, где не так…

— Нет! — перебила она и потянула его за руку. — Если уж ты можешь учить меня петь, то кататься на коньках, уверена, — сущие пустяки.

— И я не сомневаюсь, что у тебя отлично получится, — сказал Джером и повел ее к дощатому бараку у катка. На льду не было ни одного белого. Да что там — ни единого белого даже поблизости отсюда было не видать.

Джером привез Глорию в Саут-Сайд[121]. А куда, собственно, было им идти — на светский чайный прием в «Блэкстоуне»[122]? Совершенно невозможно было показаться с ним в любом месте, где преобладали белые. Находиться рядом с Джеромом в «Зеленой мельнице» — это одно: он музыкант, она певица (по крайней мере собиралась ею стать). Но показаться с ним на публике — совсем другое, тем более держаться за руки, обниматься, целоваться… Такого просто не могло быть. Чернокожий парень и белая девушка привлекли бы к себе слишком пристальное внимание, и отнюдь не доброжелательное.

Мимо со смехом и шутками носились парни и девушки, и каждый непременно бросал взгляд на Глорию. Она ощущала на себе эти взгляды, не похожие на взгляды публики во время ее выступления.

Она посмотрела на Джерома. Испытывает ли он то же самое всякий день, появляясь в «белых» районах города? И как с этим быть, если хочешь смешаться с окружающими, но вместо этого так и бросаешься им в глаза?

Они присели на лавочку, Джером прикрепил ей коньки. Наверное, он ощутил ее беспокойство, потому что наклонился и прошептал:

— Мне уже приходилось видеть, как ты появляешься перед куда более крутой публикой, чем здесь. И ты ведь всем понравилась тогда, помнишь?

— А кажется, что этого и не было никогда, правда? — спросила Глория, когда они неуклюже проковыляли к пруду. Два раза она чуть не шлепнулась наземь, а ведь они еще даже не вышли на лед. — Словно все это просто приснилось.

— А сейчас? Тебе тоже кажется, что все ненастоящее?

— Я теперь уже не знаю, что настоящее, а что нет.

— Ну, давай тогда посмотрим, можно ли об этом забыть. — И Джером взял ее за руку.

Они стояли на самой кромке пруда. Мимо скользили на коньках супружеские пары, родители, детишки, и все без исключения поглядывали на Глорию с Джеромом. До ее слуха доносились и шепотки, не очень-то отличающиеся от тех, какие она слышала в школе на следующий день после скандала в «Зеленой мельнице».

Зачем она пришла сюда? Если с трудом переносит эти любопытные взгляды во время такого невинного развлечения, как катание на льду, то как же она собирается провести жизнь с Джеромом, вдали от катка? Она никогда не слышала, чтобы супруги имели разный цвет кожи — бывают ли вообще такие пары?

Тут Джером без лишних слов вывел ее на лед, дернул за руку, и Глория вылетела вперед. Она не сдержалась и завизжала.

Он изо всех сил старался догнать ее, а она изо всех сил старалась сохранить равновесие. А потом все получилось — она смогла стоять ровно, и вовсе не было это настолько трудно, правда? — а он, смеясь, стоял рядом с нею.

— Что тебя так насмешило? — спросила Глория, но он только громче рассмеялся.

И она засмеялась вместе с ним.

Может быть, из-за плавного скольжения по льду, может, из-за того, что мороз щипал ей щеки, или оттого, что ее успокаивало тепло его руки, за которую она держалась, но Глория вдруг перестала думать о чем бы то ни было — мысли стали гладкими и спокойными, как этот лед под ногами. Она испытала то же самое, что и в недолгие мгновения, когда пела на эстраде «Зеленой мельницы», — блаженство и предвкушение будущего счастья.

А потом пошел снег.

Сначала с серого неба лениво падали отдельные снежинки, легкие как пух. Все на катке замерли, кто бы они ни были, с кем бы ни пришли сюда. Люди протягивали ладони, глаза их сияли, а детишки вопили от восторга. В тот чудесный миг Глория испытала такую же радость, что и окружавшие ее люди.

Они сделали еще несколько кругов по пруду, и снежинки повалили гуще, предвещая сильный снегопад — первый нынешней зимой, раньше обычного. Ведь не настал еще даже День благодарения[123].

Глория с Джеромом, задыхаясь и хохоча, словно ничего забавнее этого в их жизни не бывало, ушли с катка, рухнули на ближайшую лавочку и в изнеможении склонились друг к другу.

Снежинки блестели, как хрустальные, на длинных черных ресницах Джерома. Глория поддалась порыву и поцеловала его веки, ощутив, как тают на ее губах эти первые снежинки.

— Не нужно так делать на людях, — проговорил Джером и оглянулся — не видел ли кто. — С чего это тебе вздумалось?

— Ну, я же на свидании, — пожала плечами Глория.

Он присел на корточки и стал снимать с Глории коньки.

— Знаешь, что говорят, когда идет первый снег?

— Хм-м-м… что пора улетать на юг, в теплые края?

— Если бы!

— А разве тебе не нравится жить здесь?

— Ну вот, один есть, — сказал Джером, переходя ко второму ее коньку. — Этот город стал частью меня, хочу я того или нет. Здесь моя семья, здесь джаз. Но в моих жилах течет кровь непоседы, мне хочется взбудоражить какой-нибудь другой город — например…

— Нью-Йорк?

— Да! — воскликнул он, удивленный, кажется, тем, что она угадала. — Именно о нем я и думаю. А как ты догадалась?

— Мне показалось, ты мечтаешь не о Кубе. Хотя сейчас, — она зябко передернула плечами, — я бы и туда поехать не отказалась. — Она немного помолчала. — А ты можешь себе представить нас в Нью-Йорке?

— Нас?

Глория не могла бы сказать отчего, но ей очень понравилось, как прозвучало это «нас».

— Так можешь представить? — повторила она. — Выступать совсем в другом городе! В Гринич-Виллидж, даже в Гарлеме[124] — о нас заговорит весь Нью-Йорк. «Глория Роза и джаз-банд Джерома Джонсона».

— Мне нравится, как это звучит.

— И никто не будет нам мешать — ни родители, ни гангстеры из «Зеленой мельницы», ни бывшие подруги-предательницы, ни…

— Женихи?

Слово резануло ей слух, как ругательство.

— Не надо говорить о нем, не хочу портить себе такое чудесное свидание.

— Чудесное? — переспросил Джером. — Вы, мисс Глория Роза, хотите убедить меня в том, что это — чудесное свидание?

— Совершенно верно, — ответила Глория. — Как раз в этом я и хочу тебя убедить.

— Я знаю, как сделать его еще чудеснее. — Джером распрямился. — Хочешь горячего какао?

— Вот теперь ты говоришь на понятном мне языке, — рассмеялась она.

Джером повел ее в сарайчик рядом с прокатом коньков — там продавали кофе и какао по два цента за чашку. Они заняли очередь. Заметив их, стоявшая за прилавком девушка вздрогнула от неожиданности.

— Только посмотрите, кто к нам решил зайти! — На вид она была примерно ровесницей Глории, из-под вязаной черной шапочки поблескивали миндалевидные глаза; куталась девушка в поношенный матросский бушлат.

— Макс! — Джером выпустил руку Глории и чуть отодвинулся. — Как поживаешь?

— Тебе не кажется, что ты поздно этим интересуешься? — ответила продавщица. — Лучше месяц назад поинтересовался бы.

— Знаешь, я был очень сильно занят…

— Оно и видно. — Она окинула Глорию взглядом с головы до ног. — Слишком занят, развлекаясь с богатыми белыми девочками?

— Полегче, Макс. Не нужно говорить о том, чего ты совершенно не знаешь.

— Ты прав, знать я ничего не знаю, да только слышала, что на прошлой неделе к тебе домой заглядывала какая-то рыжая. Ночью. — Взглядом она резала Глорию на части. — Наверное, люди все выдумали.

— Мы сюда пришли выпить горячего, а не слушать твои ледяные речи. — Голос у Джерома звучал по меньшей мере на октаву ниже, чем обычно.

— Извини, объявление надо читать: мы подаем только горячее какао и кофе. Темные напитки. Черные напитки.

Пораженная Глория уставилась на девушку. Впрочем, она ведь хотела, чтобы все было по-настоящему — и получила, разве нет? Ей здесь не рады, им с Джеромом нигде не будут рады. А это ведь всего лишь юная дурочка, которая продает какао.

— Все нормально, — сказала Глория. — Мне не хочется пить…

— Это не нормально! — Джером бросил на прилавок пятицентовую монетку, а в глазах его уже бушевал гнев. — Ты дашь нам две чашки какао, как и любому другому посетителю. — Макс хотела что-то возразить, но он демонстративно обнял Глорию за плечи. — Давай, не тяни время.

Макс поцокала язычком, однако поставила на прилавок две чашки какао. Указала на них рукой в перчатке.

— Надеюсь, вам понравится, — подчеркнула она, обращаясь к Глории. — Получай удовольствие, пока предлагают, дорогуша.

Джером взял обе чашки, и они с Глорией в молчании вышли снова на улицу. Уже стемнело, по-прежнему шел несильный снег. Над замерзшим городом повисла зловещая тишина, прерываемая разве что отдаленным визгом тех немногих, кто еще не ушел с катка, да еще — проезжающими время от времени машинами. Джером подал ей бумажный стаканчик.

— Эта девушка — подруга моей сестры, — начал он извиняющимся тоном. — Я не хочу, чтобы ты думала, будто она для меня…

— Не нужно ничего объяснять. Я ничего и знать не хочу. — Ей действительно этого не хотелось. Она никогда до этого не задумывалась всерьез о том, что в жизни Джерома были другие женщины. Несомненно, их было немало — в той же «Зеленой мельнице» они толпились вокруг него каждый вечер. Но ей ли упрекать его в этом? У нее же в сумочке прожигает дыру огромный бриллиант…

Ой, прием в честь помолвки! Она совершенно забыла! Но опоздать было просто невозможно: сейчас только четверть шестого. Если сразу взять такси, она через двадцать минут будет дома, еще через десять — под душем, к четверти седьмого высушит волосы, оденется к…

— Идем сюда. — Джером потянул ее за рукав пальто и увлек в боковой переулочек. Оглянулся, удостоверился, что их никто не видит, и нежно поцеловал Глорию.

— Да, я же тебе так и не сказал, что говорят о первом снеге. С кем бы ты ни была, когда пошел первый за зиму снег, этот человек сильно изменит твою жизнь в предстоящем году.

— Ты это сам выдумал, — засмеялась Глория.

— Эй, Рыженькая, почему ты не веришь мне?

Они прошли по переулку, дошли до угла, и Джером поймал ей такси. Забрал стаканчик, который она так и держала в руке, и ласково сказал:

— А теперь езжай, развлекайся на своем приеме.

Такси отъехало, а она все смотрела на него в окошко. Прежде чем повернуться и уйти, он вылил какао на землю, и снег приобрел цвет шоколада.

* * *

— У меня это просто не получится. — Глория, обернутая полотенцем персикового цвета, тяжело опустилась на край ванны, с ее волос стекали на спину капельки воды. До начала приема оставалось полчаса, а она еще не начинала одеваться. — У меня не осталось сил притворно улыбаться.

— Вдохни поглубже, — посоветовала Клара и шумно втянула в себя воздух, показывая, как надо. Она только что зачитала Глории список всех репортеров, которых ожидали на приеме. Теперь свернула список и бросила на мраморный туалетный столик. — Не берусь ничего делать с твоими чувствами, но о твоем внешнем виде, по крайней мере, могу позаботиться. Сиди здесь и не двигайся!

— Да куда я денусь? — промямлила Глория, а Клара опрометью выскочила из ванной.

Глория держалась молодцом, пока не начала брить ноги после душа. Заметила свежий синяк на колене — это она ударилась, шлепнувшись на лед с Джеромом, — и мысли ее вернулись к сегодняшнему свиданию. Бастиан никогда не повел бы ее на каток.

Еще совсем мокрая, Глория выползла из ванной и плашмя упала на кровать.

— Давай, давай, поднимайся! — Клара вошла в комнату, закрыла дверь и резко хлопнула в ладоши. — Я тебе разве не сказала сидеть и никуда не уходить? — Тут она взобралась на кровать и немного попрыгала на ней.

— Я тебя поняла! — Глория с трудом заставила себя принять сидячее положение.

— Я принесла все, что нужно. Твоя задача — сидеть спокойно и делать, что я говорю. — Клара помахала перед носом Глории каким-то флаконом. — Тебе необходимо лекарство.

Глория выхватила у нее маленькую бутылочку и с восхищением рассмотрела. Она была позолочена, спереди на стекле выдавлена бабочка, а на пробке вырезаны буквы — «К и Г».

— Откуда это у тебя? — спросила она, отвернула пробку и понюхала содержимое.

— Нет времени на вопросы, — сказала ей Клара, поцокав языком, — осталось только время делать то, что сказано. Давай-ка, пей.

Глория повиновалась. Ощущение было такое, будто по пищеводу провели зажженной сигаретой.

— Ты что, отравить меня хочешь? — спросила она, отчаянно кашляя. — Что это за гадость?

— «Зеленая фея», — ответила Клара, в свою очередь принюхавшись к содержимому бутылочки. — Хотя я никогда не могла понять, отчего ее называют зеленой — вкус у нее как у черной лакрицы.

— Ты на каком языке говоришь?

— Это абсент[125], дорогая моя. — Клара снова усадила Глорию на краешек кровати.

Глория чувствовала, как по телу разливается тепло, принося с собой расслабленность и успокоение. Ей казалось, что алкоголь пульсирует в кончиках пальцев.

— Но я не могу появиться перед репортерами «под мухой»!

— Тебе так хочется, чтобы они увидели тебя в нынешнем миленьком состоянии?

— Принимается. — Глория сделала еще глоток из бутылочки.

Клара поставила на кровать черный кожаный чемоданчик, открыла замки из желтой меди. Внутри помещался целый магазин косметики: баночки с пудрами, тюбики губной помады, баночки румян, флакончики с мазями, ряды кисточек, щеточек, карандашей.

— Ты что, собралась поступать на сцену? — недоуменно захлопала глазами Глория.

— В нашей семье, — засмеялась Клара, — хватит и одной артистки. А теперь закрой глаза. — Она откупорила баночку крема с молочаем и начала втирать Глории в щеки.

— У этого крема такой мерзкий запах!

— Красота требует жертв, — назидательно произнесла Клара, проводя косметическим карандашом под глазами и вокруг носа.

— Можно тебя спросить? — обратилась к ней Глория.

— Как твою гримершу или как советника по жизненным вопросам?

— Как кузину.

— У, в этой роли я давненько не была. — Клара пуховкой набрала полупрозрачной пудры и фыркнула, создав в воздухе небольшое облачко.

— А с Маркусом? — полюбопытствовала Глория. — Какую роль ты играешь при нем?

— Я думала, мы о тебе сейчас говорим.

— Мы и говорим, только с небольшими отступлениями, — сказала Глория и заметила, как к ее лицу приближается щеточка с тушью для ресниц. — Только, пожалуйста, не выколи мне глаз этой штукой.

— Ладно, я тебе скажу, чем мне нравится Маркус. — Клара стала наносить на ресницы Глории черную тушь. — С ним я чувствую себя такой, какой хочу быть, а не такой, какой была раньше или какой следует быть, или еще какой-нибудь…

— Разве мы говорим о Маркусе Истмене? — Глория подумала, что точно так же она чувствует себя рядом с Джеромом, только это никак не облегчало их невероятного положения.

— Ладно, пошли одеваться. — Клара подняла Глорию с кровати, потащила за ширму в восточном стиле и развернула перед ней, словно падающий занавес на сцене, платье.

Такого великолепного платья Глории еще не доводилось видеть. На золотистом шелке со сложным узором сплошная сеть мелких кружев напоминала пузырьки, струящиеся в бокале шампанского; талия чуть опущена и перехвачена шифоновым поясом с металлическим отливом — на бедре этот поясок был завязан бантом. Юбка — сплошной водопад из шифона, обрывающийся на уровне лодыжек. Платье выглядело очень элегантным, но не лишенным откровенной завлекательности, характерной для нарядов бунтарок. Правда, Глория признавала в душе, что со времени скандала в «Зеленой мельнице» она больше не чувствует себя бунтаркой.

— Так вот, я все думаю о трудном положении, в котором ты очутилась, — начала говорить Клара. — Ты понимаешь, любовь — такая же игра в кости, как и все остальное. Случается так, что одной любви мало, чтобы выдержать совместную жизнь, как мало одних только денег или только положения в обществе. Ты посмотри на Бастиана. Да на родителей своих посмотри! Деньги и положение в обществе не только не сблизили их, а наоборот, развели в разные стороны.

Глория, уже полуодетая, высунула голову из-за ширмы.

— Ты хочешь сказать, что я проиграю в любом случае? — У Глории в душе все бушевало, но Клара ответила ей точно таким же взглядом. — У тебя с головой все в порядке?

— Я же тебе сказала: нет времени задавать вопросы, — сказала Клара, загоняя кузину назад, за ширму. — Кроме одного, и задам его я. С кем в итоге ты будешь счастливее?

Глория снова появилась из-за ширмы, на этот раз уже полностью одетая, и Клара задохнулась от восхищения.

— Ой, Глория!

— Тебе нравится?

Глория хотела сразу подбежать к трюмо, стоявшему в углу спальни, но Клара не пустила ее.

— Не смотри пока! Сначала надо тебя причесать. — Глория пошла за ней в ванную.

Мысли ее были о Бастиане и о Джероме. Вся проблема выбора между любовью и долгом показалась ей вдруг нелепой. На деле все не так просто. «Правильно» ли любить? А исполнять долг? Она разглядывала ногти, и ответ пришел в голову сам. В конечном итоге, долг не устоит против любви. Та любовь, которую она испытывала к Джерому (а это была любовь, к чему отрицать?) перечеркивала все то, что ее приучали думать, чувствовать и делать. Будущего с Бастианом она не вынесет.

Клара втерла ей в короткие волосы помаду, повернула Глорию вокруг оси и отступила в сторону.

— Вот теперь не хочешь ли взглянуть на себя?

Глория посмотрелась в зеркало и затаила дыхание.

— Клара! — воскликнула она, поближе наклонившись к зеркалу и не веря своим глазам. — Как тебе это удалось?

— Это все твоя заслуга, лапушка, — ответила Клара, сдувая с Глории крошечку пудры. — Ты же вся светишься изнутри.

Так оно и было. Щеки излучали мягкий персиковый свет, отчего глаза казались светлее — цвета зеленой мяты, а волосы отливали медью с вкраплениями чистого золота. Впечатление было такое, будто она впервые видит себя в цвете.

— Ты уверена, что это не от абсента?

— Не потеряй эту мысль! — Клара опрометью бросилась в комнату и через мгновение вернулась с бутылочкой, на которой была изображена бабочка. Вложила ее в руку Глории. — Я хочу, чтобы она осталась у тебя.

Глория всмотрелась в загадочные буквы «К и Г».

— Клара, ну не могу же я…

— Считай, что это мой тебе подарок к помолвке. Запрячь ее куда-нибудь понадежнее — например, за подвязку, — и пользуйся, когда возникнет необходимость, — перебила ее Клара.

Глория порывисто обняла Клару.

— Спасибо тебе, — воскликнула она, прижимаясь лицом к ее плечу. Теперь она была рада тому, что Клара приехала в Чикаго. — Спасибо тебе за все.

— Эй, осторожнее, не размажь косметику! И платье мне не запачкай! — шутливо возмутилась Клара, удерживая Глорию на расстоянии вытянутой руки. — Мой последний совет на сегодняшний вечер: хорошенько подумай, прими решение и тогда уже — вперед, без оглядки.

Глория согласно кивнула. Клара правильно судила о жизни и о любви. Глории предстояло сделать свой выбор и сделать его быстро, чтобы не жалеть потом. Иначе выбор сделают за нее, и тогда возврата назад не будет.

23. Клара

Клара перегнулась через перила и посмотрела, что происходит на первом этаже.

Дом буквально гудел от множества собравшихся: сотни гостей жевали, о чем-то болтали, смеялись; громко играла музыка — приглашенный специально на сегодняшний прием оркестр Ишэма Джонса, состоявший из одних белых. Обычно в доме было пустынно — только они с Глорией и тетушкой Би, да еще служанка. Сегодня, однако, не было проходу от самых разнообразных лиц — седовласых представителей чикагской элиты, друзей и родственников Бастиана с серыми лицами, пучеглазых знакомых семьи Кармоди. Приглашены были даже несколько местных знаменитостей, хотя никто не ждал, что они действительно придут.

Прием в честь помолвки Глории начался.

Клара наблюдала, заняв выгодное место наверху парадной лестницы. В вестибюле Арчибальд, дворецкий миссис Кармоди, отгородил место по обе стороны от входа — там толпились репортеры и фотографы. Как только объявляли имя каждого нового гостя, его встречали дружные вспышки магния, а затем — гул репортеров, стремившихся заполучить для своих газет какое-нибудь замечательное высказывание. В самом доме умело лавировали между гостями официанты в белых смокингах и перчатках; высоко подняв серебряные подносы, они разносили прохладительные напитки и легкие закуски.

Сами гости блистали роскошными нарядами. Там были девушки, желавшие слыть бунтарками, в переливающихся золотом, серебром и начищенной медью платьях, в длинных, до локтя, перчатках, с нитками жемчуга, свисающими до пояса; женщины постарше щеголяли в вечерних, до самого пола, туалетах из жоржета, крепа, атласа, с высоко взбитыми прическами, а в ушах и на пальцах у них сверкали бриллианты и прочие драгоценные камни. Юноши и мужчины во фраках с белыми галстуками-бабочками казались все на одно лицо.

Клодина преобразовала малую гостиную в гардеробную. Клара даже со своего места слышала, как бедняжка снова и снова выкрикивает: «Oui, monsieur!» А по всему дому громоздились охапки оранжерейных цветов: бархатистых белых пионов, грациозных белых калл — куда ни глянь, всюду нежные лепестки чистейшего белого цвета.

— О боже, — проговорила Глория, возникшая рядом с Кларой, — смилуйся надо мной!

— Главное — оставайся спокойной, что бы ни происходило, — Клара дружески толкнула кузину в бок. — В конце концов, это твой прием.

Глория не ответила. Она посмотрела на бурлящую внизу толпу, и на лице появилось страдальческое выражение.

— Пойдем, — подбодрила ее Клара. — Не можем же мы здесь вечно прятаться.

Девушки вместе спустились по лестнице.

Их появление исторгло дружное «Ооох!» из груди собравшихся, оно пролетело по всему вестибюлю и повергло гостей в молчание.

— Вот и они! — раздался чей-то возглас. И тут же грянули аплодисменты — такие бурные и долгие, что Глория даже покачнулась. На какой-то миг она показалась смертельно напуганной.

— Улыбнись фотографам, — подсказала ей Клара.

Аплодисменты не смолкали, пока девушки не сошли с нижней ступеньки. Спускаться пришлось долго. Клара уже собиралась сказать кузине: «Вот видишь? Не так уж все и плохо», — но тут кто-то крикнул:

— Улыбнись, Глория!

— Улыбнись, Глория, — передразнила Клара.

Глория повернулась к ней, и обе захохотали от души. Какое нелепое событие! Прием в честь помолвки девушки, которая не желает выходить замуж — потому что влюбилась в негра-музыканта. Вздумай он показаться сейчас здесь, его тут же вытолкали бы взашей, прямо из ворот особняка.

Бастиан, казавшийся сегодня особенно высоким и широкоплечим, ожидал невесту внизу, у лестницы. Лицо гладко выбрито, темные волосы зачесаны и уложены волнами. Он взял Глорию под руку, и пара стала позировать фотографам. Потом их окружила толпа.

Неожиданно все фотоаппараты нацелились на Клару.

Ослепленная множеством вспышек Клара проморгалась и обвела взглядом толпу, отыскивая Маркуса, но вокруг были только чопорные чикагцы в роскошных нарядах. В гостиной оркестр наигрывал какую-то нежную лирическую мелодию. Клара слушала и жалела, что она сейчас не с Маркусом, а торчит здесь, среди этих хищниц высшего света.

— Мисс Ноулз, мисс Ноулз! — окликнула ее журналистка в костюме с меховой опушкой. — Какое на вас чудесное платье! У кого вы его шили?

— Ой, этого я не выдержу, — пробормотала Клара и оглядела свое платье — чистого темно-синего цвета, узкое, плотно облегающее фигуру, ниспадающее до колен и отделанное по подолу шелковой лентой, украшенной вышивкой бисером ручной работы. Оно уже немного вышло из моды, но сохранило всю свою прелесть. Можно было ответить журналистке, что автор этого платья — Шанель, но ведь Простушке Кларе не полагалось этого знать.

— Клара, милочка, наконец-то! — Тетушка Беатриса проплыла через толпу и поцеловала Клару в обе щеки. Впервые в жизни она увидела тетушку в шикарном наряде — скромном черном платье и ожерелье, сверкающем множеством бриллиантов. Уже давным-давно тетя не выглядела такой счастливой и помолодевшей. «Тетушка Би выглядит очень элегантно», — подумала Клара. И высказала эту мысль вслух.

Тетушка Би обняла ее. Казалось, она искренне рада видеть Клару, в отличие от того дня, когда племянница только переступила порог ее особняка. Угроза исправительной школы превратилась в далекое кошмарное воспоминание.

— Я хотела ответить репортерам насчет платья. — Клара повернулась к ним. — Разумеется, мой сегодняшний наряд — не моя заслуга. Если бы моя тетушка не проявила такой щедрости, я бы выглядела как оборванка. У нас в деревне не очень-то разбираются в вопросах моды, но здесь я многому научилась.

— Ах, глупости! — протестующе замахала руками тетя Беатриса. — Ты завоевала весь город своими силами. — Она погладила Клару по руке и тихонько прошептала: — То, что свадьба все же состоится, — в немалой степени твоя заслуга. Я так рада, что ты приехала в Чикаго, милочка. Твои родители будут очень гордиться тобой.

Клара почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она уже сто лет не вспоминала о родителях. Ей казалось, что они навсегда в ней разочаровались. Но тетушка, возможно, права, и теперь они перестанут стыдиться дочери.

— Мисс Ноулз, пожалуйста, позируйте для фото!

— Да, конечно, — ответила Клара. Она улыбнулась, не показывая зубов и положив одну руку на низкую талию платья. Другие репортеры забросали ее вопросами, но она охладила их пыл: — Извините, но мне необходимо перекусить. Иначе я просто умру от голода!

Она говорила неправду. Перед ее глазами стояло только одно, и это вовсе не была черная икра. Она хотела видеть Маркуса.

Он ожидал ее, прислонившись к одной из выкрашенных в кремовый цвет стен. Вид у него был еще более неотразимый, чем в тот день, когда она увидела его впервые, — если такое вообще возможно.

— Привет, красавец, — сказала Клара и потянула его за шелковый галстук.

Маркус поцеловал ее в щеку.

— Не думайте, будто я не видел, как вы там красовались, мисс Клара. Это в Пенсильвании тебя научили бросать такие томные взгляды в объектив?

— Маркус! Не смей при мне говорить такие пошлости. — Клара отхлебнула сельтерской из его стакана.

— Я не предполагал, что «томный» — это пошлое слово.

— Я имела в виду — «Пенсильвания».

— И все же, — Маркус изогнул свою восхитительную бровь, — я буду вынужден повторить его, когда спрошу, что подумают обо мне твои родители на ферме в Пенсильвании? — Он допил воду, взял с подноса проходившего мимо официанта две порции закуски с крабами и отправил себе в рот.

— Какой ты проворный, — со смехом воскликнула Клара. Так он хочет познакомиться с ее родителями? Ведь он пока не стал даже ее бойфрендом. А может, уже стал? «Не спешить», — напомнила она себе. — Мне казалось, что мы продвигаемся вперед потихоньку.

— Так и есть, — ответил ей Маркус. — Тихо, тихо, потихоньку. Так называется игра. — Он поправил выбившийся у нее локон. Каждый раз, стоило ему прикоснуться к ней, Клара просто млела. — Я уже говорил тебе, как ты сегодня прекрасна?

Он взял у официанта еще стакан сельтерской и небрежно вылил воду в стоявшую рядом кадку с цветами. Потом вытащил из кармана фляжку и разлил в стаканы золотистую жидкость. Протянул один стакан Кларе.

— Такое событие надо отметить шампанским. Увы, у меня ничего нет, кроме виски.

— Придется довольствоваться этим. — Клара подняла стакан. — Произнесешь тост?

— Непременно! — воскликнул Маркус, поднимая стакан. — За… — Он хитро прищурился. — Это может прозвучать банально, но давай выпьем за то, чтобы забыть прошлое и смотреть только в будущее.

— За это я выпью. — Клара переплела свою руку с рукой Маркуса, и так, держась друг за друга, они чокнулись стаканами и выпили. — Как получается, что ты всегда говоришь как раз то, что нужно?

— Я-то? Да рядом с тобой я чувствую себя болваном неотесанным! Да, кстати, не согласишься ли пройти с этим болваном куда-нибудь подальше от посторонних глаз?

— О-хот-но, — произнесла Клара по слогам.

Если они на минутку исчезнут, никто и не заметит. Фотографы с репортерами все еще не отрывались от Глории на противоположном конце зала: она сидела в обитом плюшем кресле, похожем на дешевый трон, держала за руку Бастиана — несмело, целомудренно. Выглядело это, должно быть, как и нужно, но Клара знала, что Глория просто с трудом выносит его присутствие. Репортеры выстреливали один вопрос за другим. Отвечал им только Бастиан, Глория же смотрела куда-то в даль.

В толпе гостей Клара углядела Джинни Битмен. Облачена та была в какой-то жуткий наряд голубенького цвета, как у младенцев, однако вела беседу с парнем — настоящим, живым парнем! — который, казалось, слушает ее… ну, не то чтобы невнимательно. Лицо, правда, у него было такое смешное, и все же Клара преисполнилась гордости за девушку.

Маркус взял Клару за руку и повел по коридору — мимо кухни, где разбили лагерь поставщики всевозможных продуктов, мимо туалетной комнаты для гостей, откуда доносился приторный запах мыла с ароматом сирени, — в библиотеку ее дяди. Эту комнату не открывали с тех пор, как дядя бросил семью и ушел к манхэттенской попрыгунье.

Вдруг до Клары дошло: темная комната, поблизости никого…

Нет, она не хочет стать для него такой подружкой! Пусть он не думает, что если она раньше была неразборчива в связях, то и сейчас станет заниматься с ним всякими глупостями. Очень важно, чтобы их отношения с самого начала пошли по правильному пути.

Отношения? Она замерла в коридоре, выдернула у Маркуса свою руку.

— Что случилось? — спросил он. Щеки его запылали.

— Ничего, — ответила Клара. — Извини. Просто я… растерялась.

Значит, вот как она уже обозначает это для себя. Отношения. Обычно она шарахалась от этого слова, а вот сейчас… Она посмотрела на Маркуса и заулыбалась, пока не заболели щеки.

Ей пришло в голову, что у Глории с Лоррен был какой-то план — она подслушала их разговор в тот день, когда впервые встретила Маркуса. Что же, это его заключительная часть? Темная комната, унижение перед лицом сотен гостей?

— Может, вернемся? — предложила она.

— К этим надутым манекенам? Боже, чего ради?

— Ну, я подумала, что… — Не так-то легко оказалось высказать свои подозрения вслух. Маркус, однако, сказал ей просто:

— Ладно, будем считать, что в этом коридоре нам никто не помешает. Клара Ноулз, ты самая изысканная девушка во всем этом безвкусном старом особняке. И не смей отвергать мой комплимент, этого я не допущу.

— Комплименты. Лесть. — Клара склонила голову набок. — Что это ты так любезничаешь со мной?

— Любезничаю? Я? Не порти мне репутацию. — Он порылся в карманах фрака и достал красный футляр с золотой надписью «Картье». — Но раз ты уже находишь меня слишком любезным, то, может быть, стоит передумать и не дарить тебе вот это?

— Маркус! — воскликнула она, слегка задыхаясь от волнения, и, не зная, что еще сказать, повторила имя еще раз.

— Наверное, сначала ты должна открыть и посмотреть. — Он засмеялся, протянул футляр ей, но Клара почувствовала, что за всей его напускной уверенностью кроется робость. Ему хотелось понравиться ей не меньше, чем она сама хотела понравиться ему. Они были на равных, ни один не командовал другим — это было для Клары внове, даже пугало, но и доставляло огромную радость.

Она осторожно открыла футляр.

Перед ней лежал платиновый браслет с бриллиантами. Красными звездочками сияли рубины, то там, то тут вправленные в сплошные ряды алмазов. Клара еще не видела такой роскошной и такой изящной вещицы. Она даже дара речи лишилась.

— Мне пока непонятно, нравится тебе или нет, — сказал Маркус, переминаясь с ноги на ногу.

— Нравится, — с трудом выговорила Клара осипшим голосом. — Определенно нравится.

Тогда он вынул браслет из футляра и нежно взял Клару за запястье. Она сомлела от одного прикосновения его пальцев.

— Если ты удостоишь меня такой чести.

Маркус застегнул браслет на ее запястье, а Клара тем временем всматривалась в его лицо. Чем она заслужила такой подарок? Чем заслужила Маркуса? Жизнь дарит ей второй шанс, и на этот раз ничто не заставит Клару сбиться с правильного пути. Она обвила руками шею Маркуса.

— Маркус, ты такой внимательный, а браслет хорош, даже чересчур.

— Клара, моя Клара. Когда я его увидел, он чем-то напомнил мне тебя, — сказал Маркус, целуя ее в лоб. — Внешне такой красивый, но очень хрупкий.

Тогда она поцеловала его, взъерошивая его шелковистые волосы. Он оторвал ее от пола и закружил в воздухе. Она смеялась, покрывая поцелуями его щеки, уши и шею, все шло колесом у нее перед глазами — и вдруг заметила в дальнем конце коридора темную фигуру.

Клара вскрикнула, и Маркус резко остановился.

— Что случилось? — спросил он.

Она неловко встала на ноги, громко стукнув по паркету каблуками. Наверное, ответ был написан у нее на лице. Маркус проследил за ее исполненным ужаса взглядом и увидел несравненного Гарриса Брауна в шикарном фраке. Тот стоял и молча наблюдал за ними.

Гаррис двинулся к ним по центру коридора, как бы заполняя собой все пространство; он казался выше и тяжелее, чем был на самом деле.

Клару стало распирать от нарастающей ярости, пока она не почувствовала, что вот-вот взорвется.

— За каким чертом тебя сюда принесло? Тебя никто не приглашал!

— Я же занимаюсь политикой, забыла? — ответил Гаррис, сияя победной ухмылкой, которая ей некогда так нравилась, а теперь вызывала отвращение. — Меня все равно что пригласили.

— Предлагаю, — выступил вперед Маркус, — сию же минуту поискать ближайший выход, не то…

— Не то что? — засмеялся Гаррис.

— Я предупреждаю тебя, Гаррис, — сказала Клара дрожащим голосом. — Сейчас же уходи, пока не разразился скандал. — Она не позволит ему снова вторгнуться в ее жизнь. Теперь здесь ее город, ее дом, ее прием, ее бойфренд…

— Да ведь ты же обожаешь скандалы, разве нет? Есть вещи, которые не меняются со временем, куколка. — Гаррис шагнул ближе, оценивая Маркуса. — Ой, Клара, бедненькая! Неужто здешняя жизнь довела тебя до того, чтобы броситься в объятия этого красавчика? Он же еще совсем маленький, не научился, наверное, шнуровать свои…

Маркус набросился на Гарриса и прижал его к стене. Но если Гаррис что-нибудь и умел, так это применять запрещенные приемы.

Он изо всех сил ударил Маркуса коленом в живот, развернул его и приложил кулаком прямо в глаз.

— Прекрати! Перестань! — закричала Клара и попыталась развести их в стороны. Куда там! Гаррис схватил Маркуса за горло и накрепко прижал к стене.

— Я разорвал помолвку из-за тебя, Клара. Ты знаешь, что я люблю тебя и всегда любил. Я приехал сюда, чтобы увезти тебя в Нью-Йорк, чтобы вместе начать новую жизнь…

Больше она не могла этого слышать.

Ничего не видя перед собой, она помчалась по коридору — прочь отсюда, прочь от них обоих. Сколько бессонных ночей она провела, мечтая, чтобы Гаррис сказал ей это, вот эти самые слова! Клара посмотрела на сияющий браслет. Она его не заслужила.

Раздался грохот и звон.

Клара остановилась и вмиг увидела окружающее: парадный вестибюль, лежащий у ног большой серебряный поднос, разбросанные по полу бутерброды с паштетом — и уставившиеся на нее десятки пар глаз.

— Прошу прощения, — пробормотала она официанту, на которого налетела, встала на колени и подняла поднос. — Простите, пожалуйста…

— Вот кого я ищу!

Гости расступились, и между ними появилась Лоррен.

Клара едва смогла ее узнать: щеки Рен были вымазаны черной тушью, рот кое-как подведен ярко-красной помадой, кремовое платье измято и заляпано грязью. Клара возблагодарила небеса за то, что кто-то другой появился в подходящий момент и отвлек на себя внимание присутствующих, но тут сообразила, что Лоррен обращается к ней.

— Ба, не Клара ли это Ноулз, покорительница сердец, которая осчастливила нас присутствием своей велоро… верлом… вероломной особы!

— Лоррен, тебе плохо? — спросила Клара, но даже на расстоянии учуяла сильный запах спиртного.

Гости и репортеры окружили их, словно вышедших на ринг боксеров. Кларе необходимо было обезвредить бомбу, в которую превратилась Лоррен.

— Рен, может, пойдем куда-нибудь в тихий уголок, поговорим?..

— Нет! Пусть все слышат, что я сейчас скажу. — Рен едва стояла на ногах, а слова выговаривала с немалым трудом. — Пусть все знают, какая ты мошенница.

Клара не успела ничего сказать — к бывшей подруге подбежала Глория. Лицо у нее было встревоженное.

— Тебя не приглашали на прием! — крикнула она, испепеляя Лоррен взглядом. — Уходи сию же минуту!

— Это все она! — Лоррен ткнула в Клару обвиняющим перстом так, будто сейчас был самый разгар охоты на сейлемских ведьм[126]. — Это ее не нужно было приглашать. Это она все разболтала Бастиану. Она продала тебя с потрохами, рассказала ему про «Зеленую мельницу». Не я, Глория, клянусь. Ты его только спроси…

— Она лжет! — твердо сказала Клара и повернулась к Глории. — Клянусь тебе, Глория, я ничего не говорила Бастиану. Это ты лгунья, Лоррен.

— Ах, так! — Лицо Лоррен перекосилось. — Тогда что же здесь делает один из сильных мира сего, мистер Гаррис Браун? Давай, объясни всем! Вот тогда и видно будет, кто из нас — отвратительная лгунья!

Лоррен указала пальцем на кого-то за спиной Клары. Но той не было необходимости оборачиваться, чтобы понять, кто именно там стоит. По толпе прокатилась волна шепотков, журналисты лихорадочно застрочили в блокнотах. Лоррен пробилась через толпу, расталкивая людей локтями.

— Когда я увидела тебя в «Зеленой мельнице», Клара, рядом с Гаррисом Брауном, я подумала: «Откуда может знать такого крупного нью-йоркского политика эта деревенская дура из Пенсильвании, которая провоняла навозом и не умеет отличить ленточку от ленточной змеи?»

— Ты пьяна, Лоррен, — перебила ее Глория. — Пожалуйста, пусть кто-нибудь из крепких джентльменов вынесет эту дрянь отсюда. — Она огляделась в поисках Бастиана, но того нигде не было видно.

— Ах-ах-ах! — воскликнула Лоррен, увернувшись от единственного мужчины, внявшего просьбе Глории. — Я позвонила кое-кому из знакомых в Барнарде — я говорила, что поступила в колледж Барнарда? Он находится в Нью-Йорке. Недалеко от Гарлема, что очень огорчает моего папу.

— Мы знаем, где находится колледж Барнарда, — раздался голос Маркуса.

— Моя подруга Шелли, которая за версту чует всяких негодяев, знает, какими похождениями знаменит Гаррис Браун.

— Перестань, — только и смогла вымолвить Клара, чувствуя себя так, словно рот у нее был забит ватой. Ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заставил Лоррен умолкнуть. Она переводила взгляд с Глории на Маркуса, с Маркуса на миссис Кармоди, потом на случайных гостей, с которыми она даже не была знакома. Все они молчали и только смотрели на Клару широко раскрытыми глазами, ожидая, что она ответит.

— Угадайте, что мне удалось разузнать! Вы удивитесь! Клара Ноулз вовсе не такая, за какую себя выдает! — Лоррен не удержалась на ногах и с грохотом повалилась на пол.

Толпа гостей взволнованно загудела, фотографы снова защелкали аппаратами.

Лоррен барахталась на полу, юбка у нее задралась, открывая взглядам розовое белье в цветочках. Она быстро перекатилась, встала на колени, потом выпрямилась и указала на Клару подрагивающим пальцем.

— Ты ночная бабочка, Клара Ноулз. Бесстыжая стерва. Что ты на это возразишь? — Лоррен приложила руку к груди и не сдержала отрыжки. — Извините.

Клара похолодела. Понятно, Лоррен напилась в стельку, но говорит она правду. Значит, проведала про Гарриса. И разоблачила ее игру в Деревенскую Простушку. Что еще ей известно? У Клары задрожали коленки, и она, сама того не сознавая, стала пробиваться к Маркусу.

— Заставь ее умолкнуть, — проговорила она, потянув его за рукав и стараясь не разрыдаться. — Пожалуйста.

— Тебя не звали сюда, Лоррен, — вышел вперед Маркус. — Уходи немедленно…

Лоррен сделала коленце чарльстона посреди вестибюля. Никто не засмеялся — все были шокированы ее поведением, и чем отвратительнее она себя вела, тем сильнее нервничала Клара.

— Ах, Маркус, — проговорила Лоррен. — Мой миленький глупый Маркус. Мы как раз подходим к самому интересному, к тому, что тебя особенно заинтересует. — Она говорила с такой решимостью, что Маркус невольно попятился. У Клары голова стала совсем пустой и готова была, казалось, оторваться и поплыть по воздуху.

— Лоррен, умоляю тебя…

— Все думают, что это я такая плохая: слишком сильно накрашиваюсь, слишком коротко стригусь, многовато пью. — Она уставилась на Клару. — Но, леди и джентльмены, у милейшей невинной Клары Ноулз была интрижка с Гаррисом Брауном. Бац! Бум! Ба-бах! Несмотря даже на то, что он был помолвлен с той богатой француженкой, наследницей целого состояния. А хотите знать, чем завершилась эта постыдная интрижка? — Лоррен воздела палец к небу. — Она родила ему ребенка! Клара Ноулз родила ублюдка от Гарриса Брауна!

Клару словно ударили по лицу.

А потом ее ослепил свет, ее заживо сжигали на костре сотен вспышек магния, когда защелкали затворы полутора десятков фотоаппаратов, запечатлевая ее боль, смятение, стыд, чтобы затем разнести их по всему миру.

24. Лоррен

Не так все это должно было произойти. Этого не происходит!

И все же было так, а не иначе.

Перед глазами у нее все перемешалось, сливаясь в неразборчивые пятна: лица, отвисшие челюсти, собственное платье, заляпанное грязью, Маркус с Глорией и эта лживая, двуличная Клара. И еще доносился какой-то шум — то был ее голос, сорвавшийся на визг. Вот только что она говорила? Лоррен сама этого не понимала. Потом почувствовала, как кисло стало во рту от выпитого вина.

А Клара теперь плачет. Тяжелые слезы раскаяния катятся по влажным атласным щекам, придавая ей вид прекрасной мученицы. Похожая на Мэри Пикфорд[127] любимица прессы, неспособная ни на что дурное. Лоррен вспомнила, что именно сказала. Да-да, она все раскрыла — все! — и объявила на весь свет, что Клара Ноулз — мошенница, притворщица, обманщица.

Так отчего же Клара не убегает отсюда со стыдом?

— Это правда, — сказала Клара. — Все, что она говорит, — правда.

Такого поворота Лоррен не ожидала.

— Поэтому я могу во всем признаться прямо сейчас. Не желаю больше лгать.

В чем же, интересно, Клара еще может признаться?

Лоррен раскопала все, что можно. От своей подружки Шелли Монахейм из колледжа Барнарда она получила полную информацию. Брат Шелли учился с Гаррисом в Гарварде и знал его как свои пять пальцев — вот Шелли и сообщила ей все-все, самые грязные подробности. О романе Клары и Гарриса. О ребенке.

Кларе конец, и уж теперь Глория поймет, что именно Клара выболтала то, что касалось «Зеленой мельницы», что именно Клара обманывала всех встречных и поперечных, что предательницей была именно Клара. А Лоррен — единственная, кто по-настоящему привязан к Глории, так что лучшей подруге ничего не останется, как вернуться к ней.

Разве не так?

Но Клара продолжала говорить. Ну почему она не заткнется?

— Мне было тогда семнадцать лет, и я… я была совсем глупенькая. Я впервые оказалась в незнакомом городе, меня захватили его соблазны, его огни — и очаровал мужчина, это правда. Гаррис Браун. Он вскружил мне голову, и… — Клару душили рыдания, и Лоррен подумала: «Давно пора».

— Никому не интересны все эти мерзкие подробности, — воскликнула Лоррен, но язык ворочался у нее с трудом. Впрочем, на нее тут же все зашикали: Глория, Маркус, даже миссис Кармоди.

— И я забеременела. — Клара помолчала, глядя в пол и пытаясь вдохнуть воздух.

В толпе стали шептаться. И, кажется, в этих приглушенных разговорах сквозило сочувствие. Что же здесь творится?

— Шлюха она, — пробормотала Лоррен непослушными губами.

Теперь до нее стало доходить, что, собственно, происходит, и она вынуждена была признать, что перестаралась, подбадривая себя вином перед тем, как прийти сюда. Однако ее уже никто не слушал. Все внимание было обращено на Клару, которая сумела наконец справиться с голосом.

— Но я потеряла ребенка. — Она подняла глаза, смахнула слезы. — Я потеряла ее. На тринадцатой неделе у меня случился выкидыш. — Она высморкалась и повернулась к Лоррен. — Спасибо тебе, Лоррен, за то, что напомнила мне о том, какой я была раньше. Я думала, что, приехав в Чикаго, сумею спрятаться от душевных терзаний прошлого, но теперь вижу, что ошибалась.

Лоррен изо всех сил снова попыталась постичь, что же все-таки происходит. Окружившая их толпа о чем-то переговаривалась вполголоса: до Лоррен долетали нелестные комментарии в ее адрес, и это было нестерпимо. Почему это ее выставляют таким чудовищем? А Клара тем временем обратилась к Глории:

— К твоему сведению, кузина, — жизнью клянусь, я никому ни слова не говорила о «Зеленой мельнице». Тебе, Глория, я всем обязана. И я никогда ничем не поставлю под угрозу твою настоящую любовь. — Глория со слезами на глазах сжала ее руки.

— Ну, давай же дальше, — проговорила Лоррен, которая была уже сыта всем по горло. — Вы что же, верите этой комедии? Она лгунья!

— Я лгала только в том, что связано с моим прошлым. — Клара снова повернулась к Лоррен. На ее глазах блестели слезы, но лицо у Клары было не сердитым, а печальным. — Я не так бессердечна, как ты, Рен.

«Бессердечна»?

Она, наверное, о ком-то другом говорит. Лоррен испытывала горячую любовь к Глории, это всем известно. Разве кто-то сомневается? Лоррен искренне старалась — и сейчас старается — сделать так, чтобы Глория была счастлива! Потому и пришла сюда в этот вечер.

Стоп. А почему же она все-таки пришла сюда? Воспоминания всплывали из сплошного тумана. Она сидела у себя, просматривая то, что написала ей Шелли, и обдумывала, как удачнее сообщить обо всем этом Глории.

Потом, чтобы немного успокоиться, пошла выпить в «тихий» бар, носивший название «Под розой». Там выпила стаканчик вина, который вскоре превратился не то в три, не то в четыре стакана. Вино должно было придать Лоррен смелости: трудновато, даже очень трудно будет убедить Глорию в постыдной правде о Кларе. К тому же вино помогало отвлечься от мыслей о приеме у Глории, который проходил без нее.

Там был еще такой мужчина с усами, очень приветливый. Если хорошенько подумать, может, даже чересчур приветливый. Он целовал Лоррен, а грубоватые руки быстро добрались до ее подвязки.

Она дала ему пощечину и выбежала на улицу, путаясь в высоко задравшейся юбке. Но ей не хотелось, чтобы тот мужчина догнал ее — вот ведь наглец! — и она бежала что есть духу, не замечая, что улица покрыта коркой гололеда.

Лоррен поскользнулась и упала на холодный тротуар, порвала чулки, поцарапала колено (было очень больно), но вокруг никого не было, звать на помощь бесполезно, поэтому она сглотнула слезы, запила их еще одним глотком из своей неизменной фляжки, потом нашла машину и села за руль. В ту минуту и бросились ей в глаза слова:

ИСКУПЛЕНИЕ

Это слово пульсировало красным светом. А вслед за ним:

ИСТИНА

Зеленым.

Если уж это не было знамением свыше, то непонятно, каким вообще должно быть знамение. Слова, ясно, были написаны на рекламном щите какой-то новомодной церквушки в центре города (и кому только взбредет в голову посещать церковь, увенчанную крестом из неона?), но Лоррен в ту минуту не собиралась докапываться, посредством чего снизошло на нее благословение небес. Она просто нажала на газ и рванула с места, направляясь на Астор-стрит и позабыв обо всем, кроме долга, который предстоит ей исполнить.

И вот почему-то все пошло вразнос.

Клары сейчас уже не было в вестибюле — она убежала, вся в слезах, за нею бросился Маркус. Прием подошел к концу: репортеры прятали в сумки блокноты, гости забирали из гардероба пальто и шубы, музыканты укладывали инструменты.

— Думаю, тебе давно пора покинуть наш дом, Лоррен Дайер. И послушай внимательно, что я скажу: чтоб ноги твоей больше здесь не было! — Миссис Кармоди ухватила Лоррен за шею, подталкивая ее к дверям. Та попробовала сопротивляться, но старая карга была неумолима, как стихийное бедствие, к тому же Лоррен где-то потеряла один башмачок.

Потом они оказались на крыльце, миссис Кармоди протянула ей этот башмачок, и Лоррен почувствовала себя замерзшей, растерянной и до ужаса одинокой.

— Я многое прощала тебе, Лоррен Дайер. Я знаю, что родители почти не уделяют тебе внимания, и мне всегда хотелось, чтобы здесь ты чувствовала себя как дома. Но посмотри, что ты наделала. Эта капля переполнила чашу моего терпения. Не смей никогда больше приближаться к моей Глории. До самой могилы.

* * *

Сидя на скамье и вся дрожа, Лоррен тупо смотрела сквозь голые ветви на небо.

Когда она была маленькой, няня часто приводила их с Глорией в парк у площади Астор-сквер — сюда недалеко было идти от обоих домов, — и они часами играли здесь. А теперь она сидела и курила, одинокая, протрезвевшая, хотя в голове все еще шумело. Одежда на ней была порвана и испачкана. Теперь ей самой хотелось плакать, но холодный ветер бил в лицо, высушивая слезы.

Ей так и не удавалось уразуметь толком, что же все-таки произошло. Окажись Лоррен на месте Клары, она, несомненно, не смогла бы противиться чарам Гарриса Брауна — такого красивого, такого влиятельного. Но выкидыш? Такого удара не заслуживала ни одна девушка.

Она вынула серебряный портсигар от Тиффани, увидела, что он уже опустел, сияя в лунном свете чуть ли не зловеще, словно жестоко над нею насмехаясь. Со смешком она зашвырнула портсигар подальше, в темные глубины парка.

Лоррен приложила пальцы к вискам. Они гулко пульсировали, словно там отдавались чьи-то шаги. Нет, погоди-ка, вот действительно слышатся шаги. Тяжелые — похоже, мужские. А она одна, ночью, в пустынном парке! Одета, словно гулящая женщина, а на то, чтобы убежать, уже сил не осталось.

— Потеряла здесь что-то? — Она моментально узнала голос. Но больше ее удивила собственная реакция (она испытала явное облегчение), чем тот факт, что случайный прохожий оказался Бастианом Греем. Он выступил из темноты, помахивая, как веером, ее портсигаром. Галстук-бабочка был повязан небрежно, а сорочка выбилась из парадных брюк. — Или это ты так необычно бросаешь курить? Говорят, для легких полезно.

— Давно тебя стало интересовать мое здоровье?

— Да не переживай ты, меня куда больше интересуют твои вредные привычки. — Бастиан присел на лавочку рядом с нею. — Хотя полезные, насколько я понимаю, тебе еще только предстоит продемонстрировать.

Намерения Бастиана всегда вызывали подозрения, но приятно было чувствовать рядом с собой тепло его тела, да и само его присутствие снимало с Лоррен невыносимый гнет одиночества. К тому же у него были сигареты.

— Ты не против принести еще немного вреда моим легким?

— С превеликим удовольствием, — ответил Бастиан. Он вынул из кармана портсигар, прикурил две сигареты, одну протянул Лоррен. — Ты, между прочим, устроила сегодня неплохое представление. Тебе надо всерьез подумать, не сделать ли это своей профессией.

— Зачем это ты пошел за мной? — спросила Лоррен, не испытывая сейчас желания отвечать ему в том же ироническом духе.

— Я в душе настоящий джентльмен, Рен. Если уж Маркус великодушно последовал за обиженной, то я счел справедливым пойти вслед за обидчицей.

«Маркус». Как бы она ни старалась, Маркусу она никогда не будет интересна. От этой мысли она окончательно протрезвела, а ушибы и царапины на теле разболелись еще сильнее. Лоррен обнаружила, что прижимается к шерстяному пальто Бастиана, и быстренько отодвинулась.

— Справедливым? С каких это пор ты сделался борцом за справедливость?

— А разве зря говорят, что в любви и на войне справедливо все, что ни делаешь?

— В любви и на войне на деле царит сплошная несправедливость.

— Ты знаешь, в чем — на мой взгляд — заключается твоя главная проблема? — Он повернулся к ней и поправил нависшую на глаза прядь. — Ты толком не знаешь, кто твой враг.

Лоррен вздрогнула от его прикосновения. Да нет, главная проблема в том, что вокруг нее все — враги.

— Видишь ли, ты повела войну не в том направлении, — продолжал Бастиан. — В нашем городе, если пресса кого-то ругает — это самая лучшая реклама.

Лоррен поежилась.

— Да уж, я и не представляла себе, что Клара просто украдет у меня всю соль истории.

— Если на то пошло, она завоевала себе сочувствие публики, — развил мысль Бастиан. — У каждого ведь есть в шкафу один-два скелета, вот большинство и сочувствует ей. — Он надменно вскинул голову. — А вот кого чаще всего не любят, так это тех, кто отворяет дверцу шкафа. Таких людей побаиваются.

— Если ты намекаешь на то, что я поступила не так, как надо, оставь это при себе. Глория должна была узнать, она это заслужила. И все остальные должны были узнать правду. А Клара — мастерица притворяться.

— Может, так оно и есть, — хмыкнул Бастиан. — Только о «Зеленой мельнице» мне рассказала не она.

Лоррен была неприятно поражена. Значит, где-то чего-то она недоучла.

— Как бы там ни было, — не умолкал Бастиан, — она глубоко запустила коготки в красавчика Маркуса Истмена. Интересно, чем они занимаются сейчас, пока мы тут беседуем.

— Мне на это наплевать. — Лоррен потерла замерзшие руки. — Меня ждут вещи поважнее и получше, я жду не дождусь, когда поеду учиться в Нью-Йорк.

Нью-Йорк. Город, который никогда не засыпает. Вот в Нью-Йорке она заживет новой жизнью. Ее домом станет колледж Барнарда, где никто ничего не знает о ее жизни в Чикаго. А через дорогу — Колумбийской университет, где учатся десятки — да что там, сотни! — великолепных, умных, богатых парней. Уж наверняка она найдет среди них одного, чтобы ходить с ним на свидания, любить его — такого, кто не станет воротить от нее нос, как Маркус, не станет видеть в ней пьянчужку, как Бастиан. В Нью-Йорке вся жизнь ее пойдет по-другому, и, в отличие от Клары, она не попадет в скандальные ситуации. Лоррен сделает все по высшему классу.

— Ну а чем ты собираешься пока заняться? — Бастиан словно невзначай обнял ее за плечи. — Ты слишком красива, чтобы оставаться в одиночестве.

Рука, которой Бастиан обнимал ее, вернула Лоррен с небес на землю.

— А вот этого даже не начинай, Бастиан.

— Иди ко мне, — тихонько проговорил, почти прошептал, он. — Ты что же, ни капельки мне не доверяешь? Иди ко мне, я сказал. — Он ласково прижал ее к себе и стал растирать ей руки. — Ты же вся дрожишь.

— Ой, спасибо! — За что, интересно, она его благодарит? Это же просто уловка, гнусная уловка сластолюбца, чтобы привлечь ее — разве два визита в его гостиничный номер ничему ее не научили? Но и пальцы, и все тело у нее онемели, да и сердце будто закоченело. Ладно, пусть согреет ее, на том все должно и закончиться. А Бастиан так старательно тер ей руки, словно хотел добыть трением огонь.

— Согрелась? — поинтересовался он.

— Немного, — ответила Лоррен, забрала у него свои руки и сунула их между колен.

Минуту они посидели молча, слушая, как ветер свистит в голых ветвях деревьев. Потом Бастиан заговорил снова:

— Возможно, я позволил себе немного… немного вольностей, когда мы виделись в прошлый раз…

— «Немного вольностей» — это слишком мягко сказано, — холодно ответила Лоррен.

— Что ж, ты права, я приношу свои извинения. Ты заслуживаешь того, чтобы с тобой обращались с уважением.

— С уважением? — Она резко отодвинулась подальше. Внешность у Бастиана была потрясающая — эти темные волосы, глаза с поволокой, — но внутри он весь прогнил. — Брось трепаться!

— Я серьезно говорю, Рен. У Греев и у Дайеров были славные предки. И если уж мы сами не станем относиться друг к другу с уважением, как же ожидать его от подлого мужичья? — У него на лице было такое выражение, что Лоррен чуть не стошнило.

— Ты такой… — начала она, глядя ему прямо в глаза.

— Какой? — В его глазах блеснула насмешка. — Как сама думаешь, какого названия ты заслуживаешь после всего, что произошло сегодня вечером? Доброй самаритянки? Спасительницы? Ах, святая Лоррен, давай лучше выпьем вместе, — предложил он. — Позволь мне понежиться в лучах твоей святости, не отвергай скромного приношения простого смертного.

— В чем заключается твое приношение?

— В выпивке. У меня дома.

Внутренний голос говорил ей, что нельзя принимать это приглашение. Намерения Бастиана были далеко не невинными — она не сомневалась, что он хочет переспать с нею. Но, не желая допустить этого, Лоррен чувствовала, что присутствие Бастиана успокаивает ее, словно бы она и не испортила всю свою жизнь всего полчаса назад. Не приходится сомневаться, что поутру родители засадят ее под домашний арест до конца дней. Она может даже попасть в колонки светских новостей наряду с Кларой.

Возможно, нынешняя ночь — последняя ночь ее свободы. Так зачем же отказывать себе в удовольствиях?

— Один бокал, — сказала она. — И не больше.

— Правила устанавливаете вы, мисс Дайер. — Бастиан усмехнулся и поднял два пальца, пародируя церемонию присяги. — Я лишь смиренно им подчиняюсь.

Лоррен мигом позабыла о Кларе. Из головы вылетели все мысли о Маркусе. Глория, миссис Кармоди, даже собственные родители — ни о ком из них Лоррен больше не думала. Она чувствовала, как что-то в ней меняется в эту минуту, как в душе поднимается нечто темное, пробиваясь понемногу на поверхность.

— Ну, раз так, — сказала она с новым приливом энергии, — пойдем напьемся как следует.

25. Глория

Теперь Глории все стало понятно.

Вот почему Клара приехала в Чикаго! Спрятаться от воспоминаний. И все, что она говорила о необходимости следовать в любви зову сердца, — выдумка. Сама Клара последовала зову сердца — и вот куда оно ее завело: к утратам, к позору. К катастрофе.

Глория не станет повторять ошибки кузины. Пойдет в клуб и попрощается с Джеромом. Быстро и просто. Не будет никаких неудач. И никаких сожалений.

Ясно же, что все ее чувства к Джерому — не больше чем детская очарованность, как у Клары с Гаррисом Брауном. Глория могла справедливо считать, что ее объединяет с Джеромом какое-то особенное чувство, однако у них нет будущего. Где они стали бы жить? С Бастианом пусть и скучно, но она будет вести жизнь солидной дамы.

После приема она так и сказала Бастиану. Он простил ей былое и сказал:

— Я рад видеть, что к тебе вернулось здравомыслие. — Потом поцеловал, пожелал спокойной ночи и отправился к себе домой.

Став миссис Себастьян Грей ІІІ, Глория не станет устраивать скандалы, которые могли бы попасть на страницы светской хроники. И мама будет вполне обеспечена. В очень многих отношениях эта свадьба отвечала здравому смыслу.

А в их отношениях с Джеромом вообще никакого смысла не было.

Так отчего же на следующий день Глория оказалась у входа в «Зеленую мельницу» и стояла там, как каменное изваяние? Она отрепетировала все заранее. Еще в школе составила записку, представив, что это задание по английской литературе, где надо излагать мысли четко и ясно:

Мы живем в слишком разных мирах, Джером.

Слишком многое поставлено на карту,

слишком многие могут пострадать.

Надо быть взрослыми и видеть вещи такими,

какие они есть: нас привлекла друг к другу

одна только тяга к запретному. Но мы оба понимаем,

что полагаться на это нельзя. Такое может

привести к катастрофе. Мы допустили ошибку.

На ее стук дверь открыл Лейф. В клубе почти никого не было.

— Рыженькая? Что это вы здесь делаете?

— Забыла кое-что за кулисами, — объяснила Глория. — А Джером здесь?

Лейф пожал плечами и вернулся за стойку.

— Где-то здесь.

Она прошла мимо стойки с таким видом, словно была здесь как дома, поднялась на эстраду. В грим-уборной отыскала то платье, в котором пришла сюда в день дебюта. Оно валялось, смятое, на полу, будто сброшенная змеиная кожа на обочине дороги.

Глория подняла платье, прижала к себе, втянула ноздрями воздух. Оно пахло пылью и лаком. Как вся эта неприбранная каморка в «Зеленой мельнице». «Только не плакать, — сказала себе Глория. — Ни за что не плакать».

— Ба, да это та самая куколка, которую мне так хотелось повидать!

Она резко обернулась к двери — там стоял Карлито Мачарелли, одетый, как всегда, в безукоризненно сшитый темный костюм. Даже при этом тусклом освещении волосы его блестели. Он отбросил полу пиджака, чтобы упереть руку в бок, и Глория уловила отблеск металла: из кобуры выглянула рукоятка пистолета.

После прослушивания она почти не видела Карлито. Несколько раз он приходил к ним на репетиции, молча наблюдал за музыкантами из темного угла зала — его и видно-то было лишь благодаря красному огоньку на кончике сигары. И еще он пришел за кулисы в ту первую и последнюю ночь — пожелать ей удачи. С ним были Мод и тот карлик.

А теперь он с улыбкой, не вызывавшей у Глории доверия, загородил ей выход.

— Когда вы были здесь в прошлый раз, то устроили настоящий спектакль.

— Помню, — откликнулась Глория, бочком пробираясь к двери.

— Позвольте сказать вам, что за много лет в клубе еще не бывало такого бедлама. Чтобы устроить такое, нужно быть не просто девушкой, а настоящей чертовкой.

— Я как раз собиралась принести свои извинения, — сказала Глория с нарастающей тревогой. Прошло уже три недели, но весь ужас ситуации она переживала так ясно, словно это случилось только вчера.

— «Собираться» и «сделать» — вещи совсем разные.

— Это я понимаю. Отчасти потому и пришла сюда. У меня и в мыслях не было причинять какие бы то ни было хлопоты…

— Так вы пришли еще и по другой причине?

— Забрать свое платье, — ответила Глория, держа его так, как держат на суде вещественное доказательство. Не могла же она назвать имя Джерома. В нос ей бил запах бриллиантина, которым Карлито смазывал волосы, и в этом запахе чудилась угроза. До сих пор ей не приходилось еще проводить столько времени наедине с гангстером, а в клубе ведь никого не было. Она внимательно всмотрелась в лицо Карлито. Насколько ей надо его опасаться? И где Мод — может, с ней что-нибудь случилось? — Я забыла здесь платье.

Он ухмыльнулся и шагнул к ней, захлопнув за собой дверь.

— Знаете, Глория, я ведь на редкость добродушный человек. Если хотите знать, я очень горжусь тем, что прощаю людям многое. Но то, что вы тогда устроили, задало нам кучу хлопот. И влетело в копеечку.

— Я понимаю, это целиком моя вина…

Он приложил палец к ее губам, не дав закончить. Карлито стоял слишком близко, и это нервировало Глорию, которая чуяла исходивший от него запах табака и едва не ощущала на языке вкус шотландского виски, которым был пропитан гангстер.

— Этот ваш жених — больно уж влиятельный в городе человек, правда? Если б не он, вы бы сейчас оказались в очень неприятном положении.

— Я искренне сожалею о том, что произошло, — начала Глория, не желая, чтобы Карлито почувствовал ее испуг. — У меня и в мыслях не было затевать скандал. Единственное, чего я хотела — петь.

— Но вы же не певица, крошка, вы светская дама. — Он провел пальцем по ее губам. — Таким девушкам не следует играть с огнем.

Глория теперь оказалась придавлена спиной к стене. От гангстера ее отделяло только платье, которое она прижимала к груди.

— Я же принесла свои извинения…

— Одних извинений недостаточно, — проговорил Карлито, прожигая ее взглядом насквозь. — Даже из уст такой красотки, как вы. — Одной рукой он обхватил ее талию, вонзив в бедро большой палец. Другой рукой задрал платье. — Но есть способ возместить мне убытки.

— Прекратите! Пожалуйста! — закричала Глория, пытаясь оттолкнуть его. Силы, однако, были слишком неравны. Карлито впился поцелуем ей в губы.

— Перестаньте! — закричала Глория, как только ей удалось оторваться от этого поцелуя. Карлито набросился на нее с новой силой. — Да перестаньте же!

Язык у него был, казалось, из наждака. Она закрыла глаза, надеясь, что Карлито от нее отстанет. «Ну, пожалуйста, пусть он перестанет!»

И вдруг он на самом деле перестал.

Глория открыла глаза и увидела, как Карлито, отброшенный от нее мощным ударом, отлетел к противоположной стене. От нового удара его голова бессильно мотнулась вбок.

Как подрубленное дерево, он повалился к ногам Джерома Джонсона.

Глорию захлестнули облегчение и радость.

— Джером! — глухо вскрикнула она.

— Тсс-с, — ответил он. — Нет времени, надо убираться отсюда. Давай тихонечко за мной.

Они быстро и бесшумно покинули грим-уборную и двинулись в зал. В баре по-прежнему никого не было.

Впрочем, у самой входной двери стоял Тор, тот самый карлик, с которым Глория познакомилась за кулисами в ночь своего выступления. Одетый в костюм по своему росту и черную шляпу, он покачивался на носках, самодовольно поглядывая на Глорию с Джеромом. Руки при этом он скрестил на груди. Несмотря на всю миниатюрность, в его позе было что-то зловещее.

— Где Карлито? — спросил он.

— Этого мы не знаем, — ответила Глория, взглянув на Джерома. — Вы уж извините, но нам надо идти.

Карлик вытащил из кармана пистолет и выставил перед собой, держа его двумя руками.

— Никто никуда не выйдет, пока не разрешит Карлито. А теперь поднимите руки повыше, чтобы я видел.

Глория и Джером нехотя подняли руки. Вот-вот появится Карлито, и что тогда? Джерому несдобровать. Уголком глаза Глория заметила, что сбоку к Тору подкрадывается Лейф. Бармен ударил ногой — и выбитый у Тора пистолет полетел через весь зал.

— Какого…

Лейф ухватил Тора за шиворот и засунул себе подмышку.

— Никогда ты мне не нравился, коротышка, — прокомментировал он.

— Ты уже покойник, бармен! — завопил Тор, отчаянно брыкаясь и лягаясь.

— Ой, верно, — воскликнул Лейф, — я кое-что позабыл. — Он выудил из кармана грязный носовой платок и заткнул им Тору рот. — Ну вот, теперь ты заткнешься. У меня есть для тебя подходящее местечко — пустой шкаф за стойкой.

— Лейф! — крикнула Глория. — Что вы делаете? У вас же неприятности будут!

— Что делаю? Тебя спасаю. Мне показалось, что вы оба нуждаетесь в помощи, — ответил Лейф. Тор перестал брыкаться.

— Спасибо, Лейф, — сказал Джером. — Мы у тебя в долгу.

— Обо мне не беспокойтесь, — криво усмехнулся Лейф. — Я уже нашел себе другую работу. Удачи тебе, Рыженькая. — Он повернулся к Джерому. — Береги ее, смотри в оба!

— Уж присмотрю, — откликнулся Джером. Он открыл дверь, и Глория всей грудью вдохнула прохладный свежий воздух. — Идем, идем, — поторопил ее Джером, — мы еще не выбрались отсюда. Нам теперь надо брать ноги в руки.

И они, держась за руки, понеслись сломя голову по тротуару, мимо недоумевающих прохожих. Что могли подумать встречные, видя, как молодой негр несется вперед, держа за руку молоденькую белую девушку? Глория даже не стала обращать на них внимания. Она изо всех сил сжимала пальцы Джерома, мечтая никогда их не отпускать.

И, если бы в другой руке она не сжимала помятое платье, то могла бы вообще позабыть, что приходила в «Зеленую мельницу» попрощаться с другом.

* * *

Наконец, они добежали до входа на военный пирс. С той минуты, когда они выскочили из «Зеленой мельницы», Глория с Джеромом не сказали друг другу ни слова.

У пирса почти не было людей — из-за наступивших холодов толпы туристов сейчас не рвались сюда. Лишь несколько парочек бродили в молчании то там, то тут, мужчины обнимали своих спутниц, согревая их. Глория посмотрела на озеро, воды которого зимой стали свинцово-серыми.

— Тебе не нужно было этого делать, — вырвалось у нее. — Карлито теперь тебя убьет.

Джером придвинулся к ней, обнял за талию.

— А ты хотела, чтобы я не вмешивался и дал ему возможность пользоваться моментом?

— Нет, но…

— Тогда что же я должен был делать? — спросил у нее Джером. — Я тебя люблю. У меня не было другого выхода. — Он прижался к Глории, нос к носу. В его объятиях она чувствовала себя под защитой. — Я побеспокоюсь о том, чтобы этот негодяй больше и пальцем не тронул ни тебя, ни меня.

Глория, как ни страшен ей был Карлито, не могла не поразиться тому, что сказал Джером.

— Погоди — ты сказал «люблю»?

— А ты и не знала, что я влюбился в тебя, Глория Кармоди? — грустно спросил он и поцеловал ее в лоб. — Я тебя люблю.

— Не понимаю…

— А что тут понимать? Я люблю тебя. Вот и все. Я люблю тебя.

Глория смотрела на него во все глаза, широко открыв их и не мигая. Его слова проникли в нее до самой глубины души. Ей хотелось ответить ему теми же словами — ведь любила же она его, разве нет? — но язык ей не повиновался. Вспомнилось, как она в первый раз сказала эти слова Бастиану — они тогда катались в экипаже по Линкольн-парку, той безоблачной весной, когда Глории казалось, будто она понимает, что такое любовь.

Какой она была дурочкой!

Джером забрал у нее платье, перекинул через плечо. Они подошли к самому краю берега.

— Послушай, я должен тебе кое-что сказать, — начал он. — И, пожалуйста, не перебивай меня, не спорь и не возмущайся. Ты заслуживаешь счастья в жизни, Глория. В мире так много страданий, зачем же нам множить их — жизнь ведь и без того нанесла тебе жестокий удар. А после сегодняшнего я могу сказать только одно: я тебе не пара.

— Погоди, Джером…

— Нет уж, дослушай. Да, я тебя люблю, но не могу обещать тебе счастья в жизни. Вообще не могу обещать тебе никакой жизни. Поэтому ты должна сделать то, что и собиралась делать с самого начала, — выйти за Себастьяна.

— Ты ведь не хочешь сказать…

— Хочу! У тебя есть родные, есть друзья. У тебя будут прекрасные дети, которые станут учиться в хорошей школе…

— Да перестань же! Перестань! — Она не могла больше слушать ни минуты. Смотрела, не отрываясь, Джерому в глаза, и тело ее начало дрожать как в лихорадке. — Как ты можешь говорить мне такое! Как можешь говорить, что любишь меня, и тут же прогонять прочь! — Она закрыла лицо руками.

— Глория, — проговорил Джером, обнимая ее. — Глория, взгляни на меня.

— Джером, что толку было бы жить, если бы жизнь состояла из одних удовольствий? Я уже потратила на них семнадцать лет своей жизни. И не хочу растрачивать таким образом следующие семнадцать.

— Чего же ты тогда хочешь?

Глория молчала.

— Давай, говори, — настаивал Джером. — Скажи мне, чего ты хочешь.

У Глории было такое чувство, будто с лица ее спала завеса и она смогла видеть ясно.

— Я хочу уехать из Чикаго, — выговорила она.

— Значит, так тебе и нужно поступить.

— Нет, Джером. Я хочу уехать из Чикаго вместе с тобой.

Впервые за все время, что они были знакомы, на лице Джерома промелькнул страх.

— Надо смотреть на вещи трезво, Гло…

— Нам с тобой нельзя оставаться здесь! Мы оба погибнем: из тебя вытрясут душу в подвале «Зеленой мельницы», а я задохнусь в силках ненавистного брака. Ты сказал, что любишь меня. Действительно любишь?

— Конечно. — Глаза у него расширились. — Я люблю тебя, Глория. В жизни я никого еще так не любил.

— Этого мне вполне достаточно. Поедем в Нью-Йорк. Обо всем остальном подумаем, когда доберемся туда.

— А ты понимаешь, что значит для нас жить в Нью-Йорке? — спросил он. — Придется терпеть нужду и лишения. Особняка больше не будет. Ни слуг, ни шофера. Никаких загородных клубов и платьев из Парижа…

— Все это у меня было — и посмотри, к чему оно меня привело.

Джером помолчал минутку, раздумывая.

— Если ты говоришь серьезно, если это не просто минутный каприз, то сегодня ровно в десять я буду ждать тебя у моего дома. Мы сможем успеть на нью-йоркский экспресс, который отходит в полночь.

— Я приду! — Глория обвила руками его шею.

— Сумасшедшая ты, Глория Роза Кармоди, — рассмеялся Джером. — Можешь поглядеть на себя со стороны, а?

— Почему же я тогда чувствую, что никогда в жизни не мыслила более здраво? — Она быстро поцеловала его и отстранилась. — И знаешь, что еще, Джером?

— Что?

— Я тоже люблю тебя.

* * *

Ей оставалось еще одно дело.

— Он ушел играть в бридж, как и каждую неделю, мисс Кармоди, — сообщил ей портье в гостинице, где жил Бастиан.

— Ничего страшного, Мартин, — просияла радостной улыбкой Глория. — Я только хочу оставить ему сюрприз, если вы не будете возражать.

Двери лифта открылись в маленькой прихожей Бастиана. Глория своим ключом отперла входную дверь и вошла в номер. Там было пусто и тихо. Глория краем глаза заметила свое отражение в зеркале, которое висело в позолоченной раме над столиком в коридоре. Щеки у нее стали пунцовыми от мороза, а глаза сияли не знакомым ей самой блеском. Лицо у нее было совсем счастливым.

И вдруг она услышала из кабинета громкий голос Бастиана.

Значит, он вовсе не ушел играть в бридж.

— Тем более нужно навести порядок, Карлито. Я не желаю, чтобы он собрал целую банду негров или улизнул из города. Разделайся с ним поскорее. Ну да, этот адрес в Бронзвилле я тебе и давал. Квартира 2-Б. Ты займись им, а я займусь ею. Она просто пустое место.

Глория прикрыла рукой рот и затаила дыхание. Очень осторожно открыла второй рукой ящичек в столе под зеркалом, нащупывая в его глубине чехол из красного бархата, о котором ей было известно. Бастиан когда-то сказал ей, что держит это там «на всякий случай» — вдруг заявятся грабители.

Оказавшись снова в прихожей, Глория бесшумно прикрыла за собой дверь, убрала руку с губ и глубоко вздохнула.

Бастиан знаком с Карлито? Они действуют заодно? Карлито же гангстер. Почему он выслушивает распоряжения от ее жениха? И откуда Бастиану известно, где живет Джером? Ей надо быстрее добраться туда. Надо предупредить Джерома. Спасти его.

Подошел лифт.

— Эй! Здесь есть кто-нибудь? — донесся из-за двери голос Бастиана.

Чехол, который она держала в руках, оказался тяжелым, гораздо тяжелее, чем она ожидала. Глория бросила его в сумку, и в этот момент двери лифта с тихим шелестом открылись. В вестибюле портье Мартин спросил:

— Оставили вы сюрприз мистеру Грею?

— Конечно, оставила, — ответила Глория, стараясь скрыть волнение. Перед мысленным взором встал маленький черный пистолет, лежавший теперь в ее сумочке.

26. Клара

На кровати Клары лежал чемодан, и она задумчиво смотрела в его разверстую пасть. Одежда, спасибо Клодине, была свернута и уложена аккуратными стопками. Вот и все, что дала ей жизнь в Чикаго — несколько платьев, которые поместились в небольшом чемоданчике.

— Мы тебя не прогоняем, — объяснила ей миссис Кармоди наутро после приема, — но ты ведь сама все понимаешь, правда, Клара? Над нашей семьей вот-вот грянет новый скандал, из-за похождений моего муженька, а пережить еще и твой у нас уже сил не будет. — Потом она сказала, что не собирается отправлять Клару в исправительную школу. — Милочка, это ведь была всего лишь угроза. Я поговорила с твоими родителями — они согласились на то, чтобы ты вернулась домой. — Тетушка Би погладила Клару по щеке. — Думаю, ты уже достаточно настрадалась.

Ее попросили уехать, и Клара испытывала странное чувство. Особняк Кармоди за это время стал ей ближе, чем родной дом в Пенсильвании. И Чикаго во многих отношениях нравился Кларе больше, чем Нью-Йорк. Она наконец-то нашла город, где чувствовала себя как рыба в воде. Конечно, это было связано с тем образом, который она создала для себя — милой Деревенской Простушки Клары, — однако со временем ей так здесь понравилось, что она почти забыла о своей игре. Она ведь во многом и стала той, кого старалась изображать, и эта роль нравилась ей все больше.

На полу были разбросаны памятные мелочи: программка открытия выставки в Художественном институте (первый поцелуй с Маркусом), билет в кино на Бастера Китона (первое свидание с Маркусом), нитка искусственного жемчуга, взятая взаймы у Той, Кого Не Называют (у Лоррен).

Еще оставался красный футляр с логотипом Картье.

Клара открыла его и надела на руку изящный браслетик, усеянный бриллиантами и рубинами. После кошмара на приеме Клара заперлась у себя в комнате и не впустила Маркуса. Потом он несколько раз приходил в особняк Кармоди, но Клара не могла заставить себя говорить с ним. Какой смысл?

Браслет подмигнул ей с ледяной усмешкой. Непривычно было чувствовать его на руке. Надо вернуть Маркусу.

В коридоре послышались крадущиеся шаги, потом тихонько щелкнула ручка двери. Глория. Ну, какие бы чувства она ни питала к Кларе, к утру поезд уже увезет Клару в Пенсильванию. Сейчас была отличная (и единственная) возможность попрощаться, а заодно передать через Глорию браслет Маркусу. Собравшись с духом, сколько его еще осталось, Клара негромко постучала в комнату Глории и толкнула дверь.

Она увидела зеркальное отражение своей комнаты: в ногах кровати — туалетный столик, комод у противоположной стены, большущий платяной шкаф в дальнем от двери углу. А на кровати лежит наполовину упакованный чемодан. Что тут происходит?

Глория склонилась над чемоданом, засовывая туда скомканную ночную сорочку. Одета она была потрясающе — в платье из золотой парчи, сиявшей, словно солнце, а блеск в глазах говорил о том, что кузина твердо решила добиться чего-то своего. Глория уже не играла роль певички в «тихом» баре, она перестала быть капризной девочкой, которая назло родителям сделала короткую стрижку.

Кузина Клары превратилась в настоящую бунтарку.

— Маленький совет на случай, если ты собираешься со мной в Пенсильванию, — проговорила Клара, зайдя в комнату и прикрыв за собою дверь. — Выброси это платье. Для поезда оно слишком шикарное.

— Это не просто платье, это Поль Пуаре[128], — сказала Глория. Она рылась в ящиках, швыряя вещи через плечо, словно соль. — Я намерена появиться в Нью-Йорке только в этом платье, ни в каком ином.

Глория собралась в Нью-Йорк? Клара хотела было расспросить поподробнее, но быстро вспомнила, как она сама чувствовала себя, когда решила два года назад сбежать из дому.

— Когда ты уезжаешь?

— Сегодня вечером.

— Ты хорошо все обдумала?

Глория ответила не сразу. Она продолжала рыться в ящиках и бросать отобранное в раскрытый зев чемодана.

— Я очень много думала. Остаться здесь никак не получится. Думаю, что поступаю правильно, но даже если это ошибка, я готова ее совершить. Мы с Джеромом готовы.

— Боже мой, — не удержалась Клара. — Ты что, забеременела? Мне ты можешь сказать…

— Что? Да нет же! — Глория даже задохнулась от ужаса. — Я даже еще не… ну, сама понимаешь… Ни с кем.

Клара примостилась на краешке кровати. Она вспоминала о прежних чувствах к Гаррису, потом о новых — к Маркусу. Все равно, что сравнивать акварель, нарисованную малышом, с водяными лилиями Моне.

— Еще один совет, — сказала она. — Стоит все бросить, и потом уже не вернешь. А жизнь становится еще более запутанной, чем была до того.

— Послушай, — сказала ей Глория. — Я очень благодарна за то, что ты стараешься быть мне старшей сестрой и тому подобное, — она наклонилась и собрала с полу груду бюстгальтеров. — Мне очень жаль, что у тебя не вышло так, как ты рассчитывала. Но это не значит, что и у меня не выйдет. Извини, Клара, если я говорю резковато, я не хочу тебя обидеть. — Глория с силой нажала на крышку чемодана, но вещей туда оказалось набито слишком много.

— Раз так, — сказала Клара, подходя к кузине, — тебе наверняка потребуется небольшая помощь.

Она вынула из чемодана то, что лежало сверху — свитер из красного кашемира, белую хлопчатобумажную юбку средней длины — и бросила на пол.

— Укладывать нужно поменьше вещей, иначе чемодан тебе все руки оттянет. Приедешь в Нью-Йорк — купишь себе все, что требуется, — добавила она, критически оглядывая, насколько уменьшилось содержимое чемодана. — Ты не забыла взять с собой деньги?

Глория утвердительно кивнула.

— Уверена, что их хватит?

— Надеюсь.

Клара помнила, как туго ей пришлось, когда она только приехала в Нью-Йорк с сотней долларов в кармане. И все-таки она там выжила, разве нет? Да, приходилось много трудиться, как и всем, еле-еле удавалось наскрести на квартплату, но нелегкая жизнь была частью очарования Нью-Йорка.

— Слушай, тебе надо поселиться на Манхэттене. — Пусть Глория и уезжала, она стала Кларе ближе, чем когда-либо раньше. — Кто знает, быть может, скоро и я тебя там повстречаю.

— Возьми, — Глория с нежностью обняла Клару. — Я хочу тебе это вернуть. — И стала бродить по комнате, пиная ногами разбросанную по полу одежду, пока не нашла то, что искала — фляжку с золотой бабочкой.

— Разве я не сказала, чтобы ты оставила ее себе? — спросила Клара.

— Сказала, но мне подумалось, что она тебе пригодится. На память… — Глория не договорила, а на лицо набежала тучка печали.

— Все, что нужно для памяти, у меня уже есть, — отрезала Клара. — К тому же тебе поездом ехать долго. — И вложила фляжку в руку Глории.

— Что бы я без тебя делала? — Глория спрятала лицо на плече у Клары.

— Что-то мне подсказывает, что дела у тебя пойдут отлично, — сказала Клара, потянув Глорию за выбившийся локон. — Ну, давай, пора тебе двигаться. Не трать на меня слезы. — Она стащила с кровати чемодан, ставший заметно легче, и вручила его Глории. — И не беспокойся, что скажет мама, — я тебя прикрою. Во всяком случае на несколько часов. Да, и не забудь — выйти надо через черный ход.

Глория поцеловала Клару в щечку.

— Как только приеду, сразу отправлю тебе телеграмму, ладно?

Клара проводила ее до выхода, там они в последний раз обнялись. И Глория, крепко сжимая чемодан, отправилась в путь, куда бы он ее ни привел.

— Счастливого пути, — прошептала Клара, вглядываясь в темноту.

* * *

Клара вернулась в свою комнату. Предварительно она так уложила подушки на постели Глории, чтобы выглядело, будто там кто-то спит — на случай, если проснется тетушка или если Клодине вздумается среди ночи проверить, на месте ли Глория. Разумеется, утром тетушка Би поймет, что Глория пропала, но к тому времени кузина уже будет не так далеко от Нью-Йорка.

Клара радовалась за Глорию, которая постепенно превращалась в самостоятельную девушку, с которой стоит дружить, и печалилась за себя, потому что теперь никому не захочется дружить с нею.

Вспомнила утренние газеты, фотографии и заголовки (она не сумела заставить себя читать статьи целиком): Лоррен указывает пальцем на Клару; на заднем плане — шокированная Глория. «ТАЙНЫ ПРОШЛОГО ЦАРИЦЫ БАЛА», «ШОКИРУЮЩИЕ СЕКРЕТЫ ОТОДВИГАЮТ ПОМОЛВКУ В ТЕНЬ», «„ОНА РОДИЛА ОТ НЕГО!“ — КРИЧАЛА ПЬЯНАЯ ГОСТЬЯ». Клодина говорила, что на внутренних страницах есть и другие фото, но там в основном показано, как Лоррен пытается подняться с пола.

Клара сняла с себя одежду и отвернула в ванной кран горячей воды. Потом щедро всыпала в ванну французские соли с лавандой — тетушке нравилось их покупать, но девочек она просила «беречь их для особого случая». Ну, сейчас как раз был особый случай, если говорить о Кларе. Из крана забулькало, и ванна начала медленно заполняться.

Потом Клара завернулась в полотенце и повалилась на кровать, прикрыв глаза рукой. Тут она и почувствовала, как холодный металл браслета царапает ей веки.

У нее совсем из головы вылетело! Она помахала рукой в воздухе, глядя, как сверкают и переливаются бриллианты. Теперь она не сможет вернуть его Маркусу сразу. Ну, может быть, удастся переслать по почте из дому.

Из дому. Ее дом — не в Пенсильвании. Больше уже и не в Чикаго. Да, если уж говорить с собой начистоту, дом — это Нью-Йорк. Куда сейчас направляется Глория.

Раздался еле слышный стук в дверь. Наверное, Глория что-то забыла.

— Подожди минутку! — крикнула Клара, радуясь, что у нее есть эта минутка и можно снять проклятый браслет. Потом поплотнее закуталась в полотенце и подошла к двери. — Слава Богу, что ты вернулась, а то я совсем забыла попросить тебя…

— О чем ты забыла попросить меня?

— Маркус! — Клара отшатнулась, совершенно растерянная, и покрепче прижала к себе полотенце, чтобы оно не свалилось. — Что ты здесь делаешь?

Он вошел в комнату. Одет он был в светло-синий кардиган и легкие коричневые брюки; волосы гладко зачесаны. Судя по лицу, он не спал прошлой ночью, после приема у Кармоди. Под глазами были фиолетовые синяки, щеки покрыты коротенькой щетиной.

— Первым делом скажи, о чем ты хотела меня попросить. — От его голоса Клара покрылась гусиной кожей.

Ей хотелось задать ему миллион вопросов: «Я тебе противна?», «Сможешь ли ты снова доверять мне?», «Потеряла ли я всякую надежду из-за того, что лгала тебе?», «Сможешь ли ты когда-нибудь смотреть на меня, не вспоминая о Гаррисе? Не думая о его ребенке?», «Ты меня любишь?», «Ты меня любишь?»

Но вместо этого она лишь протянула ему руку, как обиженный ребенок.

— Браслет! Не могу его расстегнуть.

Маркус бережно взял ее за руку.

— А тебе не пришло в голову, что ему не хочется расстегиваться? — Он открыл замочек и сразу защелкнул снова.

— Э!

— Помолчи немного, а?

Маркус подвел Клару к кровати, усадил и сам сел рядом. Положил ее раскрытые ладони себе на колени, и Клара затаила дыхание.

— Я так и знал, — проговорил он, проводя пальцем по ее линии жизни.

— Что ты так и знал?

— Да так, ничего, — сказал он. — Просто я удостоверился, как ты ответишь на мой вопрос, незачем его и задавать.

— Какой вопрос? — смутилась Клара. Да, она была счастливой, смущенной и испуганной. Посмотрела на свои ладони. Руки как руки. Ну, может, чуть влажные — она же только из ванной. — Маркус, ты забери свой браслет и оставь меня. Пожалуйста.

— Ты и вправду именно этого хочешь?

— Да разве важно, чего я хочу? Ты уже все знаешь, до самого донышка. Все раскрылось до конца. И у меня ничего не осталось, — проговорила она, не сводя глаз с браслета.

— Посмотри мне в глаза, Клара, — попросил Маркус.

— Не могу, — покачала она головой. — Не могу.

Он ласково взял ее пальцами за подбородок и приподнял так, чтобы она смотрела ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты смотрела на меня. — Его глаза были подернуты дымкой, как небо, по которому плывут легкие облака. — Это что — так трудно?

— Я не думала, что ты захочешь снова видеть меня, после вчерашнего…

— Я здесь, правда?

— Но зачем? Чтобы полюбоваться моим позором? — Она проглотила подкативший к горлу ком. — Ты же добился того, чего хотел: увидел, как Простушка Клара пала жертвой скандала. И теперь вынуждена бежать из Чикаго. Такой был у вас расчет, ведь правда же? Когда я только-только приехала.

— Да. Поначалу мы так планировали, — смущенно признался Маркус. — Но это же было до того, как я познакомился с тобой. Теперь мне это уже не нужно.

— Что же нужно тебе теперь, Маркус?

Он улыбнулся ей так, что она чуть голову не потеряла, и снова взял ее за руку.

— Мне нужна ты, Клара. Ты… — Он помедлил, держа палец на застежке браслета. — Ты поедешь со мной в Нью-Йорк летом? Когда я закончу школу.

— Что? — Клара вскочила с кровати. Ах, если бы она была одета нормально, а не закутана в это полотенце! — Ты шутишь, что ли?

— Клара, — в отчаянии воззвал к ней Маркус, — я боюсь, что никогда больше тебя не увижу.

— А ты не слышал, что вчера вечером сказала Лоррен? Ты не понимаешь, какое мнение сложилось теперь обо мне в Чикаго? И в Нью-Йорке. Да везде, если говорить честно.

— Мне нет дела до того, что ты делала и чего не делала, прежде чем познакомилась со мной. Мне есть дело только до тебя самой, сейчас. Ты мне очень нравишься. Я люблю тебя, Клара, — сказал Маркус и потянул ее назад на кровать, так что Клара села чуть не на колени ему. — У меня было время хорошенько подумать. Главное: когда я пытался представить себе, какой будет моя жизнь без тебя, ну… Я не видел вообще ничего.

Кларе хотелось сказать ему так много, что на минуту она почти онемела. Метнулась в ванную, набросила на себя фланелевый халат.

— Ты помнишь, как мы познакомились в этой самой комнате? — спросил Маркус, когда она вернулась.

— Как я могу это забыть?

— А мне хорошо запомнилось, что я сразу увидел: ты какая-то загадочная — было в тебе что-то скрытое глубоко, какая-то завеса тайны, которая ждала, пока ее приподнимут. От этого мне сразу захотелось тебя поцеловать, не теряя ни минуты.

— Не поцеловал же.

— Не поцеловал, — согласился Маркус и погладил ее по голове. — Я же все-таки джентльмен.

Ей захотелось, чтобы он поцеловал ее сейчас. Захотелось самой поцеловать его.

— А если я тебе не понравлюсь… настоящая? — встревоженно спросила она. — Если я не буду тебе нужна такая, как есть на самом деле?

— Ты всегда будешь нужна мне, Клара.

— Откуда ты это знаешь? — спросила она. — Как ты можешь быть уверен?

— А если попробовать так? — предложил Маркус. Он выпрямился, одернул кардиган и протянул ей руку. — Давай начнем с нуля. Здравствуйте. Меня зовут Маркус Истмен. А вас?

— Ой, брось, Маркус, не дури, — засмеялась Клара.

— Да я же серьезно! — возразил он. — Представься. По-настоящему, как есть.

Клара хотела было снова засмеяться, но тут поняла, что именно этого он и хочет — начать все с самого начала.

— Меня зовут Клара Ноулз, — произнесла она, пожимая его руку.

Маркус энергично потряс ее.

— Очень приятно познакомиться, мисс Ноулз.

— Мне тоже приятно, мистер Истмен. — Теперь они оба расхохотались и повалились на спину.

— Осталась только одна проблема, — сказала Клара, сделав серьезное лицо и не выпуская руку Маркуса.

— И какая же?

Клара погладила его густые светлые волосы, легонько пробежалась пальцами по щеке. Вот и настала минута, когда ей предстоит рискнуть всем, как никогда в жизни. И это еще мягко сказано.

— Как мне дождаться лета?

— Ну, оно же совсем скоро, — засмеялся он и поцеловал Клару.

— В следующий раз ты меня поцелуешь… мы поцелуемся на вокзале Грэнд-Сентрал[129]. Я приеду первым утренним поездом.

— А волосы у тебя будут укрыты широкополой шляпой. Я тебя сразу и не узнаю.

— Но потом я сниму шляпу, волосы растреплются…

— Как у актрисы в дешевом кинофильме. — Маркус скривил губы.

— В сказочно прекрасном фильме, большое спасибо. То есть это на платформе я скажу «спасибо», когда ты меня встретишь. В первую минуту ты и рта не сможешь открыть. А я побегу и брошусь в твои объятия, а ты закружишь меня, я стану дрыгать ногами, и все будут смотреть и удивляться, завидуя нам, нашей любви.

— Боже мой, — прошептал Маркус. — Да ты закоренелый романтик, Клара Ноулз.

Она внезапно поняла, что так оно и есть. Она на самом деле романтик.

— Так ты и сейчас хочешь, чтобы я расстегнул браслет? — спросил Маркус.

— Если не возражаете, мистер Истмен, — ответила она, — я оставлю его себе навсегда.

27. Лоррен

Сидеть дома и хандрить — глупо. Вот пойти в новый, недавно открывшийся «тихий» бар под названием «Плащ и кинжал» — как раз то, что надо.

Даже если Лоррен и придется отправиться туда одной.

Ей подумалось, что это будет вроде подготовки к колледжу Барнарда — там, несомненно, девушки самостоятельные, они хоть через весь Нью-Йорк могут прошагать в одиночестве, и глазом не моргнув.

Она велела шоферу высадить ее у ветхого итальянского ресторанчика недалеко от Стейт-стрит. Подруга Виолетта написала указания на последней страничке молитвенника, лежавшего у Лоррен в сумочке, и она строго последовала им: «Пройдешь в самый конец ресторана, обходя целующиеся парочки; толкнешь двойные двери — смело, будто привыкла; потом бегом через забрызганную томатной пастой кухню, не обращая внимания на поваров; у дальней стены повернешь налево, пройдешь мимо вонючих баков с отбросами, а дальше — прямо к громадному, звероватого вида мужику, который стоит перед металлической дверью».

— Я пришла к мужчине, который знает, где моя собака, — Лоррен пыталась прорычать эту фразу, но вышло скорее жалобное повизгивание. Мужчина, одетый во все черное, окинул ее быстрым цепким взглядом и без единого слова пропустил.

В «Плаще и кинжале» оказалось гораздо уютнее, чем предполагала Лоррен: маленький полутемный зал, освещенный чем-то похожим на тысячу лампадных свечечек, вставленных в шары из тонкого стекла. Железная винтовая лестница вела на второй этаж — на балкон, который шел по всему периметру зала. В дальний угол зала была втиснута стойка, больше похожая на слишком высокую парту. На эту парту облокотился еще более высокий мужчина — бармен, куривший сигарету. Со старенькой граммофонной пластинки лилась умеренно громкая джазовая музыка, и на крошечном танцполе несколько пар кружили медленно, как дымок, который лениво поднимался от их сигарет.

Такая расслабленно-томная атмосфера понравилась Лоррен. Казалось, никто из посетителей не обращает внимания на остальных. Когда она выпьет один-два бокала мартини, то сможет забыть, почему она, собственно, оказалась здесь в одиночестве — да потому, что ее привычная жизнь рухнула.

Вернулись домой родители, отсутствовавшие две недели, и коротко объявили: они читали светскую хронику, знают о ее поведении, запрещают ей куда-либо выходить до самого окончания школы, сами же не будут с ней даже разговаривать. Ни одна из подруг тоже с ней не разговаривала.

Она неспешно продефилировала к стойке бара. В отличие от «Зеленой мельницы», здесь возле стойки почти не было посетителей. Но толпой Лоррен была сыта по горло. Больше она не станет пытаться угождать другим. Ей больше не нужна Глория. Не нужен Бастиан. Не нужен… никто.

Ей нужно утопить свои печали в каком-нибудь красивом напитке, ярком и крепком. Может, даже розовом. Она стряхнула с плеч норковое боа и постелила на ободранный табурет.

— Вы нарушаете мои правила, — едва расслышала она слова бармена. Их заглушил голос Лил Хардин[130], исполнявшей какую-то знойную песню.

Бармен был поджарым, мускулистым, что подчеркивали облегающий свитер-безрукавка и узкие брюки-дудочки. Он казался опасным, но привлекательным. Лоррен уже тошнило от красавчиков типа Маркуса и от гнусных толстосумов типа Бастиана. Ей нужен был кто-то новый, свежий, кто и ее нашел бы новой и свежей. Кто-нибудь поджарый и мускулистый в свитере-безрукавке и брюках-дудочках.

— А мне казалось, в таких заведениях нет никаких правил, — сказала Лоррен. Глаза у бармена были темные, бездонные. — Разве не поэтому я пришла сюда?

— Извините. Мне показалось, вы пришли пофлиртовать со мной.

— Вы что, насквозь меня видите?

— Ничуть, — ответил он, слегка опираясь о стойку, — если только не говорить о вашем платье.

— Что-то я не припоминаю, чтобы давала вам позволение разглядывать мое платье, — проговорила Лоррен с игривой усмешкой. На ней было новенькое платье от Жанны Ланвен[131], доставленное маминым личным агентом в магазине «Бергдорф Гудман». Оно было из ткани, напоминавшей сеточку, и только середину тела прикрывали пламенеющие бархатные цветы. — Вы так и не сказали мне, какое же правило я нарушила.

Он выстроил в ряд на стойке четыре стопочки.

— Вот, их четыре — по две каждому из нас.

Лоррен, колеблясь, прищурилась. Он рассмеялся.

— Извините, пожалуйста. Может быть, лучше налить вам стакан молока?

Насмехался он совершенно беззлобно, Лоррен это чувствовала, но все же насмешка задела ее. Ей не хотелось, чтобы он считал ее маленькой девочкой. Да, она еще несовершеннолетняя, и все же…

— За что? — спросила она, поднимая стопку.

— За то, что мы нашли друг друга! — ответил бармен, чокаясь с нею. Обе стопки он осушил в один миг. Лоррен последовала его примеру.

— Прицепчик не помешал бы, — сказала она, вздрагивая от обжигающего напитка.

— Есть у меня одна мысль. — Он подмигнул Лоррен, потом окликнул мужчину, одиноко курившего в углу. — Фрэнк, побудь минутку за меня? У нас лимоны закончились. — Он вышел из-за стойки и взял Лоррен за руку. — Пошли, — сказал он ей.

Лоррен чувствовала, как алкоголь расползается по всему телу, словно пылающая змея. Она так вцепилась в руку бармена, будто они с ним были влюбленными. Как его зовут-то? Она уже не помнила. А может, забыла спросить. Ей казалось, он ведет ее к дальнему столику, но бармен прошел мимо столика и потянул Лоррен в темноту, к двери, которой она сразу не заметила.

— Входите, — пригласил он, открывая дверь толчком плеча. За дверью находилось подсобное помещение, до потолка заставленное ящиками с кукурузой, соевыми бобами, помидорами и перцем.

— Я здесь лимонов не вижу…

— Лимоны я уже нашел вот где, — ответил бармен, обнял ее за плечи и прижал к стене. — Главное, не напрягайтесь.

Она не успела и пальцем пошевелить, как он поцеловал ее и стал шарить руками по спине, пока не дошел до бедра и не переплел ее ногу со своей.

Лоррен оттолкнула его и отскочила в сторону. С нее было достаточно. Когда она целовалась, то неизбежно думала о том первом поцелуе с Бастианом и о тех поцелуях, которых у нее никогда не будет с Маркусом.

— Эй, куда это ты собралась? — сказал бармен, слегка отступая.

— Я забыла свою накидку, — ответила она.

Ей хотелось бежать подальше от этого заведения, но на табурете у стойки осталось ее боа. В ее распоряжении было минуты две, пока бармен кинется за ней вдогонку. Она сразу приметила свое боа там, где и оставила его — постеленным поверх табурета, и сразу бросилась туда.

Но сидевший за столиком у стены мужчина в мягкой фетровой шляпе успел схватить боа раньше.

— Эй! — воскликнула Лоррен. Потом разглядела под шляпой лицо. Оно показалось ей очень знакомым (и очень красивым этакой дьявольской красотой), но она не могла припомнить, где именно видела его. Эти серые глаза, однако, откуда-то были ей знакомы. Впрочем, она была не в том настроении, чтобы шутить, особенно коль речь зашла о ее мехах.

— Не собираюсь выпрашивать его у вас, — сказала она, протянув руку, — но и не собираюсь до смерти закоченеть на улице.

— Куда это вы так спешите? — поинтересовался он и выдохнул струйку дыма. Лоррен скрестила руки на груди.

— В более крутое заведение, чем этот кабак.

— А здесь вам не нравится?

Лоррен не могла понять, к чему он клонит, но в любом случае лучше прикинуться Искушенной Бунтаркой, чем Глупенькой Девочкой.

— Если хотите знать, я видела заведения и получше этого.

— Плохо, если так, — проговорил он и погасил окурок в своем полупустом стакане, — потому что хозяин этого кабака я. И теперь вы просто обязаны выпить со мной.

Лоррен собралась было возразить, но тут до нее дошло, что она имеет дело с гангстером.

— Отлично, — сказала она, неловко присаживаясь на скамейку рядом с ним. — Один бокал. — Слова показались ей ужасно знакомыми: именно их она сказала Бастиану, прежде чем подняться в его номер.

В зал возвратился бармен. Он бросил на Лоррен сердитый взгляд, но подойти не посмел — вероятно, потому, что она сидела с боссом.

— Два мартини, — крикнул гангстер, и через минуту-другую на их столик поставили поднос.

— А я вас знаю, — сказал мужчина в шляпе.

— Сомневаюсь.

— Да нет, точно знаю. Вас зовут… — Он взял один из бокалов и сделал большой глоток. — …Лоррен.

Стоило просто услышать свое имя из уст этого человека, и у нее мурашки по коже побежали. Это был тот самый мужчина, который подошел к ней в ночь, когда выступала Глория — когда от Лоррен отвернулся Маркус, а Глория обвинила в том, что она все выболтала Бастиану. Тогда он был очень любезным, отдал ей свой красивый платок.

Карлито Мачарелли.

— Вы ведь дружили с той рыжей певицей. Подруга ваша крепко влипла, с цветным связалась. И ее кузина влипла в скандал, его так смакуют бульварные газетки. — Он наклонился ближе, на лицо упал свет, и Лоррен наконец-то смогла рассмотреть его как следует. Выглядел он неважно — похоже, его побили.

— Она мне больше не подруга, и я понятия не имею, чем она там занимается. — Лоррен подумала, что прозвучало это грустно, потому что было чистой правдой.

— Тогда хорошо. — Он вытащил из кармана револьвер, отщелкнул барабан и не торопясь зарядил, не переставая говорить. — Все, что мне нужно, я теперь знаю. Знаю, что вы пришли сюда в одиночестве. Знаю, что ваши друзья полагают, что это вы их заложили. А скоро буду знать и то, где прячется ваша бывшая подруга со своим парнем.

Угрожающий тон Карлито вселил в Лоррен тревогу.

— Отдайте мне накидку, пожалуйста, — проговорила она, пытаясь встать.

Его рука рванулась вперед и загородила ей дорогу.

— Позвольте, я скажу вам что-то такое, чего не знаете вы. — Он опустил руку, и Лоррен снова села. — Поймите, вы и вправду отлично устроились.

Она не могла понять, к чему он клонит. Она ведь столкнулась с Большой бандой. Чего они хотят от Глории? Лучше всего не вмешиваться в это дело. По крайней мере никак не выражать своих чувств.

— В данный момент я «устроилась» здесь.

— Именно. Вы устроились как раз там, где нужно. Здесь, рядом со мной.

— И в чем тут соль? — спросила Лоррен, глядя ему прямо в глаза.

— Я вот что хочу сказать, — медленно проговорил Карлито, прикуривая следующую сигарету; огонь зажигалки отбрасывал блики на его лицо. — Я думаю, что наши интересы очень тесно переплетаются. У нас с вами гораздо больше общего, чем вам кажется, Лоррен.

Возможно, Лоррен и пала низко, но она не могла представить себе, чтобы у нее было что-то общее с Карлито Мачарелли. Она многое слышала об Аль Капоне и его банде — этот тип был очень опасен.

— Мне в это верится с трудом, — произнесла она, слегка вздернув подбородок.

— Вот как? — Казалось, ее ответ развеселил Карлито.

Лоррен облизнула губы — лучше всего противопоставить его уверенности свою собственную.

— Я гораздо красивее вас, — сказала она.

Карлито усмехнулся, потом сам этому удивился и усмехнулся снова.

— Ты мне нравишься, девочка, — сказал он. — Ты умеешь… дерзить.

Лоррен хотела поблагодарить за комплимент, когда к их столику подошли два крепыша.

— Пойдем, Карлито. Мы их нашли. Пора двигаться.

«Нашли — кого?» — мелькнуло в голове у Лоррен.

Карлито защелкнул барабан и положил револьвер в карман пиджака.

— Ничего лучше я за сегодня не слышал. — Он положил руку на руку Лоррен. — Не обижайся, ягодка, но мне надо идти.

— Я и не обижаюсь, — ответила Лоррен и вдруг спросила его: — Когда я увижу вас снова?

— Думаю, на следующей неделе в «Зеленой мельнице».

— А почему вы решили, что я буду в «Зеленой мельнице»? — удивилась Лоррен. — Знаете, я девушка занятая.

— Не настолько занятая, — ухмыльнулся Карлито, — чтобы отказаться от моей помощи, когда я сам ее предлагаю. А это случается нечасто. У тебя же сейчас нет ничего, крошка. А со мной у тебя будет все. — Он наклонился и слегка коснулся губами ее щеки. Вся правая сторона лица у него была покрыта багровым синяком.

— Вы сами взяли на себя обязательство, — сказала Лоррен, закрыв глаза. Когда через минутку она открыла их снова, Карлито уже ушел.

28. Глория

На часах было 19:53.

Что-то не хотелось ей сегодня вечером надевать подвязку. Ниспадающее невесомыми складками сверкающее платье, унизанное золотыми бусинками, едва закрывало то место, где заканчивался тончайший прозрачный чулок-паутинка и начиналось обнаженное бедро.

В двухцветные полуоткрытые туфельки сначала проскользнула правая ножка, затем — левая. Черные ремешки, туго стянутые серебряными пряжками, крест-накрест перехватили стопу у подъема.

Из горы всевозможных «боевых средств», устилающих туалетный столик, она тщательно отобрала наиболее действенное оружие — красную «вампирскую» помаду, которая не смазывается при поцелуях, серебряную пудреницу, черепаховый гребень, инкрустированный слоновой костью портсигар. Весь этот набор перекочевал в золотую сумку-сеточку.

Внимательно оглядела себя в зеркале. Все было по высшему разряду: зеленые глаза мягко светятся, нарумяненные скулы в меру выделяются, четко очерченные губы выглядят пухлыми. Даже сама ее кожа в этот вечер излучала какое-то загадочное сияние.

Уже роняя последнюю капельку духов на изгиб шеи — там, где с нежной кожей соприкасался блестящий завитой локон, — она решила, что подвязка все же необходима. Да, необходима, и никак иначе.

И, прежде чем защелкнуть сумочку, добавила к своему арсеналу маленький черный пистолет.

Вот теперь она была готова ко всему.

* * *

Чуть больше часа спустя, в 21:04, Глория припарковала машину, в багажнике которой лежал ее чемодан, возле дома, где жил Джером. Рановато.

Она сидела в машине с потушенными огнями, а сердце билось, как пойманная птичка в тесной клетке. Глория еще не приняла окончательного решения — запросто можно было повернуть ключ зажигания и вернуться туда, откуда она приехала. Но она сознавала, что в ту секунду, когда выйдет из машины, у нее начнется совсем новая жизнь.

Улизнуть из дому, не простившись с мамой? Оставить на туалетном столике обручальное кольцо? Угнать без спросу мамину машину? Все это она проделала очень легко. Тогда отчего же ей так тяжело взять и выйти из машины?

Наконец, решение за нее принял Джером. Он открыл входную дверь и всмотрелся в машину.

— Глория! — позвал он.

Она бросилась к нему.

— А я боялся, что ты не придешь.

Глядя в его лицо, во встревоженные глаза, она догадалась, что он до конца не уверен в том, что она любит его. Что готова рискнуть всем ради него. Покинуть Чикаго. Отказаться от прежней жизни.

Ну что ж — он ошибался.

Джером на шаг отступил и минуту, задумчиво поглаживая подбородок, разглядывал Глорию.

— В чем дело? — спросила она, вдруг ощутив себя раздетой.

— Да ни в чем, — ответил он. — Абсолютно ни в чем. Просто у тебя такой вид…

— Сексуальный? Глупенький? Идиотский? — выпалила Глория, скрестив руки в попытке прикрыть сверкающее платье.

Джером медленно приблизился и остановился прямо перед нею. Взял ее за руки своими большими, сильными руками, в которых таилось что-то волшебное, как подумала Глория — музыка. Ей хотелось, чтобы эти руки играли на рояле только для нее, чтобы они держали ее всю оставшуюся жизнь.

— Я хотел сказать, что вид у тебя настоящий, не напускной. Не такой, как у девушки, которая играет в переодевание. — От его спокойного голоса у Глории закружилась голова. — Ты выглядишь шикарно. Уверенной. В чем-то даже опасной.

Глория вспомнила о сумочке и о том, что в ней лежит. А Джером упер руки в бока.

— Глория Кармоди, ты — самая настоящая бунтарка.

* * *

Глория помогла ему уложить одежду в чемодан, пластинки — в большой кофр, подождала, пока он обуется и застегнет пряжки на туфлях.

Сама не заметила, как ее палец скользнул по его безымянному, на котором ничего не было. Все так быстро получилось — она ведь не знала даже, станут ли они в Нью-Йорке жить вместе, не говоря уж о том, станут ли спать в одной постели. Глория не знала ни одной семьи, в которой супруги стали бы жить друг с другом до свадьбы — это было просто неслыханно. Особенно если учесть, что они даже…

— Что это с тобой? — Джером сжал ее плечи и легонько встряхнул.

— Ничего! — ответила она слишком быстро. Закрыла глаза, стараясь расслабиться в его объятиях. — Я просто волнуюсь — о том, что задумал Карлито, о том, чтобы не опоздать на поезд, о том, что ждет нас в Нью-Йорке. Обо всем.

— Не хотел тебе говорить, пока не приедем в Нью-Йорк, но, похоже, тебя необходимо подбодрить. Я побеседовал по телефону с одним приятелем, хозяином джаз-клуба в Гарлеме. Он собрался открыть новый музыкальный бар в Гринич-Виллидж, и ему как раз нужен «гвоздь программы». Так вот, он говорит, что обо мне немало толкуют в джазовом мире, вот он и предлагает мне выступать у него.

— Джером! Просто невероятно! — Глория не могла удержаться и обняла его. — Работа! Так сразу!

— Но главное еще впереди. Я рассказал ему о тебе.

— Обо мне? Зачем?

— Я ему сказал, — Джером нежно сжал ее руки, — что знаю одну рыжую звездочку, которая поет, как настоящий соловей. Знаешь, что он мне ответил? Что на чернокожего пианиста с классной белой певицей повалит весь Нью-Йорк. Говорит, им как раз такого и не хватает, чтобы оживить бары и клубы, встряхнуть их как следует.

Глория повисла на нем, повалила на диван и стала покрывать поцелуями.

— У нас все будет просто чудесно, — выговорила она, чуть отдышавшись и положив голову ему на грудь. Она слушала, как бьется его сердце — сильно, медленно, ровно. — У нас все будет просто чудесно.

— И сомнений нет! — Он погладил Глорию по спине. — А я действительно не был уверен в том, что ты сегодня придешь. Договорился с Верой, что она заскочит и проводит меня до вокзала, если ты не появишься.

— Эй, — вскинула голову Глория, — если уж мы собираемся ехать туда вместе, то ты должен верить мне. Я непременно отправлюсь с тобой в Нью-Йорк.

— Теперь не сомневаюсь, — сказал Джером. — Но в глубине души все-таки чувствую себя виноватым — вроде отбираю у тебя такую жизнь, которая тебе пристала, легкую жизнь, какой ты вполне заслуживаешь…

— Мы едем в Нью-Йорк, поэтому незачем стыдиться того, что мы вместе.

— Ну, там многое точно такое же, как и в Чикаго, — заметил Джером. — Люди точно так же поднимают брови, когда видят белую девушку с цветным парнем. И так же будут осуждать нас.

Он был прав, но Глорию это не волновало. Она снова поцеловала его.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— И я тебя люблю. — Он поцеловал ей оба глаза по очереди.

Она стала медленно расстегивать его рубашку.

— Глория, — ласково произнес Джером, — нам пора ехать. Что ты…

— Не нужно ничего говорить, — ответила она, расстегивая последнюю пуговицу. — Просто поцелуй меня.

Что он и сделал.

В последующие долгие минуты весь мир за потрескавшимися стенами квартиры, казалось, растворился, а поезд, отходящий в полночь, готов был ждать их до бесконечности.

* * *

В 22:16 они вышли на улицу и уложили вещи в машину. Стояла почти полная тьма. С неба падали легкие снежинки, а узкий серп луны тускло проглядывал сквозь бледно-желтую завесу туч. Джером закрыл багажник, и хлопок гулко разнесся по пустынной улице.

— Ты готов? Едем? — спросила Глория.

— Вполне готов… — Джером умолк, губы его округлились. — Погоди-ка, я кое-что забыл взять.

— А оставить нельзя? — нервно поинтересовалась Глория, взглянув на свои часики. — Ты ведь уже запер квартиру, а нам надо приехать пораньше…

— Это не займет много времени, обещаю, — проговорил он, быстро поцеловав ее в щеку. — Ты подожди здесь немного.

— Джером! — крикнула она вдогонку, но он уже бегом мчался по лестнице. Потом исчез внутри.

Глория облокотилась на машину, нетерпеливо постукивая ногой по запорошенному снегом тротуару, пытаясь согреться. Снег холодил ей лицо. Сердце до сих пор отчаянно колотилось, отдаваясь в висках и даже в пятках.

Она обхватила себя руками. Джерома не было уже, кажется, целую вечность.

Ей так хотелось, чтобы началась наконец их новая жизнь — в машине, на дороге, в поезде, по пути к Нью-Йорку. Каблуки выбивали дробь по тротуару, словно зубы стучали о вилку. Глория сильнее натянула платье, сколько позволяла его длина, пытаясь согреть ноги; по плечу била сумочка.

Позади послышались чьи-то быстрые шаги.

Из снежной тьмы вынырнули две фигуры.

Глория почувствовала, как у нее сдавило горло.

— Джером, — слабо позвала она.

Но эти двое уже оказались рядом, прижали ее к багажнику машины.

— Ни звука, девочка!

Невозможно было не узнать этот голос. Повернула голову и увидела безжалостные серые глаза того, кто притиснул ее к машине. Лицо искажено злобной гримасой, обнаженные зубы похожи на волчьи клыки. Вместе с ним был плотный парень, которого Глория смутно помнила по клубу, только по имени не знала.

— Не надо, Карлито, — взмолилась она и почувствовала, как в ребра ей уткнулся ствол пистолета.

— Я же тебе сказал — ни звука! — Карлито больно сжал ей руки, завернул их за спину, не отводя пистолет.

Глория даже не почувствовала боли. В голове билась одна-единственная мысль: «Джером! Джером! Джером!»

— Так тебе нравятся черные, а? — прошептал Карлито, дыша ей в лицо табаком и перегаром. — А как на это смотрят мамочка с папочкой? Их девочка собирается сбежать с…

Глория изо всех сил лягнула его ногой.

Карлито охнул и пошатнулся, и в этот момент из дверей дома пулей вылетел Джером.

— Глория! — крикнул он, но тут на него набросился второй гангстер, повалил наземь. Карлито снова схватил Глорию, резко прижал к автомобилю.

Джером взмахнул ногой, и его противник оказался на земле. В ту же секунду Джером вскочил и снова ударил бандита ногой. Это было последнее, что успела заметить Глория перед тем, как Карлито с силой приложил ее затылком о багажник.

Не сдержавшись, Глория закричала — было очень больно.

Потом Карлито отшатнулся от нее и улетел в сторону.

Глория потрогала голову — рука была в крови, — повернулась и увидела лежащего на снегу Карлито и нависшего над ним Джерома. Джером подошел к ней, осторожно потрогал голову.

— Ты ранена?

— Берегись! — завизжала Глория, увидев за его спиной Карлито. Тот ударил Джерома в лицо с такой силой, что Джером завертелся на месте, споткнулся о бровку тротуара и упал на колени. Карлито сделал еще один стремительный выпад.

— Прекратите! — заорала она, но Карлито и не думал прекращать. Он нанес удар Джерому в глаз, потом коленом по лицу. Джером рухнул на спину и остался лежать на тротуаре, задыхаясь от кашля.

— Тебе нужно было хорошенько подумать, прежде чем связываться со мной, — бросил ему Карлито. Он яростно пнул лежачего ногой, и Джером свернулся калачиком. Карлито захохотал.

— Тони, — позвал он. — Прикончи эту падаль, хочешь?

Глория не заметила, когда второй гангстер, Тони, успел тихонько подняться на ноги и подойти к ней. В вытянутой руке он сжимал пистолет. Медленно подошел к лежащему на тротуаре Джерому, не спеша взвел курок, снял пистолет с предохранителя и приставил к голове Джерома.

— Не-е-е-т! — в ужасе завопила Глория.

Громыхнул выстрел.

В мире исчезли все звуки, стало тихо-тихо, только раздался звук падения на землю чего-то тяжелого. После этого наступила полнейшая тишина. Глория опустила взгляд на свои туфли — на белом снегу они казались двумя черными лепестками какого-то диковинного цветка.

Вдруг она сообразила, что держит в руках пистолет, ощутила всю его смертоносную тяжесть. Она выронила пистолет и упала на колени. Сквозь чулки снег холодил ее ноги, но она лишь слышала звук выстрела, отдававшийся во всем теле. Потом задрожала — кто-то тряс ее за плечи.

— Глория!

Знакомое лицо. Руки, которые поднимают ее и крепко держат. «Так ты жив! — подумала она, приникнув к груди Джерома. — Как же тебе удалось остаться в живых?»

Красные полосы протянулись к ней, словно пальцы на белом снегу. Человек, не шевелясь, лежал ничком на земле. А у ног Глории валялся холодный черный пистолет, словно второй мертвец.

Она убила человека.

Резко втянула в себя воздух и снова обрела способность видеть все вокруг четко. Рука занемела от отдачи при выстреле, в воздухе стоял отвратительный запах пороха, а сама Глория замерзла, ей было страшно холодно.

— Боже мой! — прошептала она.

— Все будет в порядке, — нежно проговорил Джером. — Обещаю тебе.

Как может что-то быть в порядке?

— Не будет, — пробормотала она.

— Глория, — взяв ее крепко за плечи, сказал Джером, — ты спасла мне жизнь.

Голова Глории отказывалась соображать.

— А где Карлито? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Джером. — Он пустился наутек сразу после того, как ты… после выстрела.

Не успела она еще полностью переварить сказанное, как по асфальту застучали еще чьи-то шаги, направляясь к ним.

— Вера! — воскликнул Джером. — Это Вера пришла, Гло. Не бойся, это пришла моя сестра.

А Глория не могла отвести глаз от мертвеца. Снег теперь повалил гуще, во тьме неистово кружили и кружили снежинки. Снежный саван укутывал тело гангстера, но красное на снегу осталось, только потемнело.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, к ним приблизилась Вера. Заметив тело Тони, она замерла на месте и приложила руку к губам.

— Мне показалось, что я слышала выстрел, но я не… — Она перевела растерянный взгляд с Глории на залитое кровью лицо Джерома.

— Откуда ни возьмись на нашу голову свалился Карлито, — объяснил ей Джером. — С одним из своих прихвостней. Как я понимаю, им стало известно, что мы уезжаем. Кто-то их навел.

Вера нервно огляделась вокруг.

— Погодите, а это здесь откуда? — спросила она, заметив у ног Глории пистолет.

— Это пистолет Бастиана, — вырвалось у Глории раньше, чем она сообразила, что говорит. Лицо Веры совершенно застыло.

— Уезжайте, — быстро проговорила она. — Не теряйте времени. Я обо всем позабочусь.

— Вера, я не могу допустить, чтобы ты…

— Уезжайте, я сказала! Я попрошу Фреда и Дага убрать отсюда тело. Какой коп станет лезть из кожи вон, чтобы выяснить, что это случилось с каким-то паршивым гангстером? А вам обоим нужно уезжать, и как можно быстрее.

Джером наспех чмокнул сестру в щеку.

— Я напишу тебе из Нью-Йорка.

Он скользнул на место водителя и повернул ключ зажигания. Автомобиль задрожал и ожил. Глория по-прежнему не двигалась с места, глаза ее были прикованы не к покойнику, а к красному на снегу.

— Глория! — Она почувствовала, как Вера легонько трясет ее за плечо. — Вы должны уехать, пока не появилась полиция. — Вера подвела ее к дверце пассажирского сиденья. Еще не открыв дверцу, прислонилась лбом ко лбу Глории. — Ты позаботишься о моем брате вместо меня, ладно? Я очень на тебя надеюсь.

Так ласково Вера с ней еще никогда не говорила.

— Ладно, — услышала свой голос Глория. — Позабочусь. — Потом дверца маминого автомобиля захлопнулась, и Джером медленно повел машину по улице, а снег почти сразу заметал следы шин.

* * *

Им удалось не опоздать.

На платформе они были в 23:52. Вскоре должен был подойти полуночный экспресс. Глория держалась в пяти-шести шагах от Джерома. Не хотелось, чтобы их видели вместе, если вдруг встретятся знакомые. В одной из вокзальных уборных Джером постарался, как мог, привести себя в порядок, но на губах и щеках остались глубокие царапины, а под правым глазом расплылся синяк. Джером надвинул на лицо широкополую фетровую шляпу, которая скрыла слишком явные следы драки.

Стрелка на часах постепенно приближалась к полуночи. Глория, прогуливаясь по платформе, поравнялась с Джеромом.

— Мне все равно, увидит ли нас кто-нибудь вместе, — сказала она.

— Вот и хорошо, — ответил он.

— Что же нам теперь делать? — спросила она. Не так она себе представляла начало их новой жизни с Джеромом. Все должно было быть не так.

— Я хочу, чтобы ты меня выслушала, — сказал он ей. — Для тебя — и для всех остальных — это я убил Тони.

— Но, Джером…

— Послушай же меня, — настаивал он, приблизив к ней лицо. — Я его убил, вот и все. И банда, и полиция — все будут искать меня. Для них я всего-навсего ничтожный негр, лучше мертвый, чем живой. Поэтому мне нужно бежать. Но если даже я поеду в Нью-Йорк, Карлито и люди Аль Капоне станут разыскивать меня повсюду. Мне придется все время скрываться. Тебе же, Глория, — продолжил он ласково, — тебе не нужно страдать. Ты можешь остаться здесь, в безопасности. — Он грустно посмотрел на свои руки, потом снова заглянул ей в глаза. — Я люблю тебя, Глория. И потому, что люблю, я не могу допустить, чтобы ты поехала со мной.

У Глории что-то оборвалось в груди. Джером был прав, это она хорошо понимала. Пока жив Карлито, ей с Джеромом неизбежно придется прятаться. И виновата в этом была она сама. Не вернись она тогда в «Зеленую мельницу», то и не встретилась бы с Карлито, он бы не набросился на нее, Джерому не пришлось бы ее защищать и…

Раздался пронзительный свисток.

К перрону, пыхтя, подполз экспресс. Глория заглянула в глаза Джерому.

— Я люблю тебя, — сказала она, и эти слова прогнали из мыслей все остальное: страх перед местью Карлито, неуверенность в их будущем — одним словом, все.

Вдоль вагонов прошли кондукторы, открывая двери.

— Посадка! — выкрикнул один из них. — Полуночный экспресс до Нью-Йорка! Конечная станция — Грэнд-Сентрал.

Джером, отбросив осторожность, поцеловал Глорию в щеку — на прощание — и заспешил.

— Будь умницей, — сказал он, взваливая на плечо кофр и подхватывая другой рукой чемодан. И двинулся по перрону, словно в замедленной съемке, а Глория осталась.

— Джером! — окликнула она его, а он уже взобрался по ступенькам в вагон, остановился на площадке и, повернувшись, бросил на нее взгляд.

— Ой, чуть не забыл! — воскликнул он и полез в карман. Достал оттуда сережку — бабушкину, ту самую, которую Глория обронила в «Зеленой мельнице». Протянул ей на ладони. — Вот за чем я возвращался в квартиру.

Глория подбежала, поднялась на площадку.

— Лучше я поеду с тобой — что бы ни было, как бы плохо нам ни пришлось, но это лучше, чем жить где угодно без тебя.

— Ты хорошо подумала?

Прозвучал предупредительный свисток. Вокруг них толпы пассажиров заполняли вагоны, располагались на своих местах, раскладывали по полкам багаж.

— Легкой жизни у нас не будет, — сказал ей Джером. — Легкая жизнь закончилась. Я не обижусь, если ты останешься. Я пойму тебя.

Глория во все глаза смотрела на мужчину, который перевернул всю ее жизнь, впустил ее в свое сердце, научил петь — и не только на эстраде, но и в жизни. На мужчину, ради которого она совершила убийство. Она подумала о том, как они станут жить в Нью-Йорке, ни на минуту не забывая, что Карлито охотится на них. Потом подумала, что ждет ее в Чикаго одну-одинешеньку.

«Ну, решайся же! — сказала она себе. — Потом будет поздно».

— Посадка заканчивается! — прокричал кондуктор.

Эпилог

Вера

— Я говорил, чтобы сюда ты не приходила ни в коем случае, — произнес Бастиан, когда закрылись двери лифта. — Мы же договорились!

— Но потом ты ведь нарушил наш договор, — возмущенно воскликнула Вера, врываясь в его апартаменты. — И в результате моего брата чуть не убили!

— А я теперь, — недовольно проговорил Бастиан, закрывая за ней дверь, — буду вынужден придумывать историю о том, что мне срочно потребовалась уборщица.

— Ага, кто-нибудь так и проглотит этот бред — в два часа ночи!

Вера понимала, что идет на рискованный шаг — явиться не просто в район, где живут одни белые, но еще и в номер к богатому белому мужчине, у которого есть официальная невеста. К тому же явиться среди ночи. Но у нее не было другого выхода. Ведь это она виновата в том, что случилось.

Она еще никогда не оставалась с Бастианом наедине, и это заставляло ее сильно нервничать.

Прежде они встречались на лавочках в восточной части парка Вашингтона или же в какой-нибудь китайской закусочной в Гайд-парке, где никто не обращал внимания на белого мужчину, который обедал за одним столиком с негритянкой.

— Позвольте, я помогу вам снять пальто, мисс Вера, — сказал Бастиан с издевательской вежливостью.

— Перестань паясничать! — резко ответила она, не желая показывать слишком откровенный наряд, который скрывался под пальто. Она прямо с работы, из «Зеленой мельницы», побежала попрощаться с братом. Не ожидала же она увидеть кровь, труп, разбитое лицо Джерома.

— Ну, тогда я хотя бы налью тебе выпить? Тебе надо согреться, — сказал он и подошел к уже вынутой из потайного бара бутылке, которую распивал в одиночестве перед ее приходом.

— Мне не хочется пить с вами, мистер Грей, — возразила Вера, не отходя далеко от двери. — Вы и так прекрасно знаете, почему я пришла сюда.

— Просвети меня, пожалуйста.

— Убит один из людей Карлито. Мне кажется, он явился к моему брату вовсе не за тем, чтобы пожелать ему счастливого пути в Нью-Йорк.

— Об этом я уже знаю, — констатировал Бастиан, сделав глоток виски. — Трудно не узнать о том, что твой братец прикончил дружка одного из самых крутых гангстеров во всем Чикаго.

— Джером убил этого типа? — удивилась Вера, но тут же прикусила язык. Значит, Карлито утверждает, что виноват Джером. Наверное, потому, что никто и ухом не поведет, если он в отместку убьет чернокожего. А вот богатую белую девушку из общества… У Веры сложилось такое впечатление, что Бастиан и не подозревает: дружка Карлито застрелили-то из его пистолета! — Мне даже не верится, что когда-то я могла доверять тебе.

— Вот как? — презрительно усмехнулся Бастиан. Он прошел через всю комнату и навис над Верой, даже не скрывая своей неприязни.

— Давай говорить начистоту, Вера. Разве это я вынюхивал все о новой певичке из «Зеленой мельницы»? Разве я проболтался про то, что брат собирается удрать с нею в Нью-Йорк? И разве я дал самому себе его адресок, чтобы наверняка разлучить этих влюбленных голубков на веки вечные? — Он допил свой стакан до дна. — Продолжать?

— Речь не шла о том, чтобы кого-нибудь убивать. — Вера почувствовала, как у нее сжимается сердце.

Бастиан говорил правду: кроме себя, винить ей было некого. Она же была твердо убеждена, что Глория сломает жизнь ее брату.

А оказалось, что она ошиблась.

Из-за того, что она все рассказала Бастиану, едва не погиб Джером. Теперь ему с Глорией приходится спасаться бегством, убит человек — и все это из-за нее, Веры.

Нужно срочно исправлять положение.

— Но это ведь ты послал сегодня Карлито убить Джерома, разве нет? Тебе было наплевать, кто при этом пострадает. Тебе хотелось одного — наказать Глорию.

— Естественно. — Бастиан склонил голову набок. — Глупенькая, глупенькая Вера! Поздно теперь сожалеть и каяться, милочка.

— Не смей называть меня «милочкой»!

— А как прикажешь тебя называть? Иудой? Ведь это ты предала свою плоть и кровь!

— Хватит! — Вере хотелось ударить его, рвать на части, покуда хватит сил. — Я пыталась спасти своего брата…

— Ну, тогда незачем было посвящать в это дело меня.

— Могли и Глорию убить, — сказала Вера и попятилась к двери.

— Да наплевать мне на Глорию, — ответил на это Бастиан. — Я на ее деньгах хочу жениться.

Вера больше ни секунды не могла оставаться в этом номере, опасаясь сотворить что-нибудь такое, о чем потом придется пожалеть.

— Не получишь ты ни ее, ни ее денег. Уж об этом я позабочусь.

— И как ты собираешься это сделать? — поинтересовался Бастиан со злобной ухмылкой.

Вера отворила дверь, посмотрела на Бастиана и улыбнулась. Ей было известно то, чего не знал он: у нее в сумочке лежал пистолет, связывающий Бастиана с убийством, совершенным у жилища ее брата.

— А вот подожди, скоро узнаешь, — сказала она.

И хлопнула дверью.

Примечания

1

В период действия в США «сухого закона» (1919–1933) «тихими» называли подпольные бары, где шла оживленная торговля алкогольными напитками. Имелись и «тихие» столики в легальных барах — для обслуживания «надежных» клиентов. Незаконная торговля способствовала становлению и распространению организованной преступности. В отдельных штатах запрет на торговлю спиртным и его производство действовал до 1966 г. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Искаж. произношение — вероятно, от nisht gefidlt («а мне все равно», «наплевать» — идиш). Выражение «иш кабиббл», не будучи ни английским, ни еврейским, получило в США распространение: так называлась шуточная песенка, исполненная впервые в 1913 г. Затем эти слова фигурировали в разных эстрадных номерах, а впоследствии (с 1931 г.) их взял в качестве своего сценического псевдонима популярный тогда комик Марвин Бог.

(обратно)

3

В сентябре 1917 г. в США было прекращено производство виски, в мае 1919 перестали выпускать пиво, с июля 1919 на всей территории страны запретили продавать любые алкогольные напитки. Однако юридически «сухой закон» — 18-я поправка к Конституции США — вступил в силу в январе 1920 г. Следовательно, действие романа начинается ранней осенью 1923 года.

(обратно)

4

Рапунцель — героиня одной из сказок братьев Гримм. Имела косу необычайной длины.

(обратно)

5

Понятно? (фр.)

(обратно)

6

Музыка и слова Каролины Айрес-Тернер (1915), пер. Ю. Поляковой. Песня была очень популярна в США во время Первой мировой войны и в первые послевоенные годы.

(обратно)

7

Дж. Ролл Мортон (1885–1941) — джазовый пианист, певец и руководитель оркестра, родом из Нового Орлеана. Один из самых известных в США представителей традиционного джаза.

(обратно)

8

Здесь: не чистый итальянский вермут, а коктейль из джина, вермута и горькой настойки.

(обратно)

9

Вуду — смесь христианства с традиционными африканскими верованиями, включая различные колдовские ритуалы. Распространена среди афроамериканского населения части островов Карибского бассейна и на юге США.

(обратно)

10

Здесь имеется в виду имущество, переданное родителями или др. родственниками в распоряжение их наследника до получения им всего наследства.

(обратно)

11

Остров, на котором расположен центральный район города Нью-Йорк.

(обратно)

12

Площадь в южной части Манхэттена, откуда начинается Пятая авеню, самая фешенебельная улица Нью-Йорка. Недалеко от площади расположен район Гринич-Виллидж, в ту пору излюбленное место богемы.

(обратно)

13

Влиятельная нью-йоркская газета, освещающая в первую очередь вопросы экономики и политики. Издается с 1889 г. компанией «Доу-Джонс энд Ко», которая известна своим авторитетным индексом котировки биржевых акций.

(обратно)

14

Гостиница «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке была построена потомками первого американского миллионера Дж. Дж. Астора (чьи предки происходили из немецкого городка Вальдорф) в 1897 г. на 34-й улице, где находилась до 1929 г. Современное здание этой гостиницы занимает целый квартал Парк-авеню между 49-й и 50-й улицами.

(обратно)

15

Разновидность презерватива, противозачаточный резиновый колпачок.

(обратно)

16

То есть людьми, разбогатевшими недавно, наподобие современных «новых русских».

(обратно)

17

Роман классика английской литературы Ч. Диккенса (1812–1870).

(обратно)

18

Успокойтесь! (фр.)

(обратно)

19

Какое совпадение! (фр.)

(обратно)

20

Боже мой (фр.).

(обратно)

21

Скажите мне (фр.).

(обратно)

22

Ну, конечно же (фр.).

(обратно)

23

Рыженькая (фр.).

(обратно)

24

Очень несчастным (фр.).

(обратно)

25

Один из семи самых престижных женских колледжей в США. Дает степень бакалавра. Основан в 1889 г., находится на территории Колумбийского университета в Нью-Йорке.

(обратно)

26

В США зачисление в вузы производится без вступительных экзаменов, только на основании присланных документов. Отсев происходит уже в процессе учебы.

(обратно)

27

Ну вот! Великолепно, разве нет? (фр.)

(обратно)

28

Это верно (фр.).

(обратно)

29

Имеется в виду Теодор Рузвельт (1858–1919), республиканец, 26-й президент США (1901–1909). К описываемому времени после его отставки прошло больше 13 лет.

(обратно)

30

Любовному треугольнику, верно? (фр.).

(обратно)

31

Вымышленное название, символ глухой деревни.

(обратно)

32

Музей и училище на Мичиган-авеню в Чикаго. Располагает богатыми коллекциями работ импрессионистов и постимпрессионистов, японской графики, китайской скульптуры и бронзы и др. Основан в 1879 г. как художественное училище.

(обратно)

33

Дега, Эдгар (1834–1917) — французский живописец, график и скульптор, выдающийся представитель импрессионизма.

(обратно)

34

Обжаренную в сухариках (фр.).

(обратно)

35

Говядину по-бургундски: тушенную в красном вине с грибами и целыми луковицами (фр.).

(обратно)

36

Итальянское слово «мафия» распространилось в США только с середины 1920-х годов.

(обратно)

37

Amber — янтарь, янтарный цвет (англ.).

(обратно)

38

Колетт, Сидони Габриэль (1873–1954) — французская писательница, классик французской литературы ХХ в., одновременно — символ начавшейся в первой половине века женской эмансипации.

(обратно)

39

Сегодняшними ухажерами (фр.).

(обратно)

40

Площадь в центральном районе Нью-Йорка, на Манхэттене.

(обратно)

41

Слегка искаженная цитата из «Ромео и Джульетты» (акт ІІ, сц. 2): «Не одарив меня, прогонишь прочь?» (Пер. А. Радловой.)

(обратно)

42

Часть Манхэттена к востоку от Пятой авеню.

(обратно)

43

Один из самых дорогих и престижных магазинов на Пятой авеню. Существует с 1901 г. Известен тем, что в нем можно заказать любое платье по эскизам лучших кутюрье всего мира.

(обратно)

44

Более медленный и спокойный танец, гораздо менее известный, но считающийся действительно похожим на чарльстон. Сам же чарльстон зародился в афроамериканской среде на Юге США, однако теперь неизменно ассоциируется с эпохой «сухого закона», подпольных баров и белых девушек-«бунтарок». Всплеск популярности чарльстона произошел как раз в 1923 г., после успеха бродвейского мюзикла «Сходим с ума», где прозвучала песенка «Чарльстон». Танец в 1920-е годы считался вызывающе-неприличным и исполнялся в основном в подпольных заведениях.

(обратно)

45

Принстонский университет в штате Нью-Джерси, недалеко от Нью-Йорка — один из старейших и самых престижных вузов США.

(обратно)

46

Аллюзия на известную американскую детскую песенку.

(обратно)

47

Капоне, Альфонсо (Аль, Эл) (1899–1947) — знаменитый американский гангстер, итальянец по происхождению, один из самых влиятельных боссов мафии в 1920—1930-х гг. Начинал в Нью-Йорке, потом перебрался в Чикаго. Сколотил огромное состояние на торговле спиртным и рэкете. Впоследствии отсидел несколько лет в тюрьме за неуплату налогов.

(обратно)

48

Прерафаэлиты — школа английской живописи середины ХІХ в. (Д. Г. Россетти, Г. Хант, сэр Джон Милле).

(обратно)

49

Берлин, Ирвинг (наст. имя и фам. — Израиль Моисеевич Бейлин; 1888–1989) — известный американский композитор, автор не менее 900 песен, 19 мюзиклов и музыки к 15 кинофильмам.

(обратно)

50

Прозвище города Чикаго, продуваемого постоянными ветрами с озера Мичиган.

(обратно)

51

Бесси Смит (1894–1937) — афроамериканская певица, самая популярная в 1920-е и 1930-е гг. исполнительница блюзов (прозвище — «Императрица блюза»). Названную Глорией песню она записала на пластинку в 1922 г.

(обратно)

52

Прежде губная помада выпускалась в форме палочек, обернутых в шелк. Привычная нам форма была изобретена в 1915 году, а распространение получила только в начале 1920-х, в описываемый период.

(обратно)

53

Один из самых известных продуктов фирмы «Некко» («Кондитерская компания Новой Англии», Бостон). Состоят из восьми слоев с различными ароматизаторами (лимон, апельсин, корица и др.), окрашенных каждый в свой цвет. Выпускаются с 1847 г.

(обратно)

54

Городок в штате Пенсильвания, пригород Питсбурга.

(обратно)

55

В США полная средняя школа состоит из 12 классов; поступают в школу в 6 лет, заканчивают в 18.

(обратно)

56

Небольшой островок в штате Массачусетс на Атлантическом побережье США, популярный курорт.

(обратно)

57

Писатель Фицджеральд носил двойное имя — Фрэнсис Скотт, — сокращая первое до инициала.

(обратно)

58

Дорогие мои (фр.).

(обратно)

59

Остин, Джейн (1775–1817) — выдающаяся английская писательница, блестящий стилист, мастер психологического анализа. Автор нескольких романов, в том числе «Разум и чувство» (1811), «Гордость и предубеждение» (1813), успешно экранизированных в 1990-е и 2000-е годы.

(обратно)

60

«Уайтинг и Дэвис» — американская компания, производитель фирменных аксессуаров, ювелирных изделий и бижутерии в форме разнообразных сеточек. Существует с 1876 г.

(обратно)

61

Американский сорт виски, изготавливаемый из кукурузного сусла в смеси с рожью и солодом и выдержанный в дубовых бочках. Первоначально производился в графстве Бурбон, штат Кентукки.

(обратно)

62

Гершвин, Джордж (1898–1937) — выдающийся американский композитор, в творчестве которого переплелись мотивы джаза, классической и народной музыки.

(обратно)

63

Роман Ф. Скотта Фицджеральда, опубликованный в 1920 г. и принесший автору широкую известность.

(обратно)

64

Китон, Джозеф Фрэнк (сцен. имя — Бастер Китон; 1895–1966) — американский актер и режиссер, один из величайших комиков немого кино.

(обратно)

65

Фирма «Херши чоколат компани» (с 1968 — «Херши фудс») известна в США кондитерскими изделиями. Штаб-квартира компании с самого основания находится в поселке Херши, штат Пенсильвания.

(обратно)

66

В то время — официальный возраст совершеннолетия, когда граждане США получали право голосовать на выборах, распоряжаться своим имуществом и т. д. Во многих штатах и в наше время спиртное не продают лицам моложе 21 года.

(обратно)

67

Можно нам войти? (фр.).

(обратно)

68

Центральная площадь Нью-Йорка.

(обратно)

69

В описываемое время — пригородный район Чикаго.

(обратно)

70

Великолепно (фр.).

(обратно)

71

Закон Волстеда (по имени его инициатора, конгрессмена-республиканца от штата Миннесота) был принят в октябре 1919 г. в целях практической реализации положений 18-й поправки. Отменен в конце 1933 г., после принятия 21-й поправки.

(обратно)

72

Вареные крупные креветки в томатном соусе. Подаются в фужере.

(обратно)

73

Густой соус из яичных белков, сливочного масла, уксуса. Подается преимущественно к рыбе.

(обратно)

74

Имеется в виду знаменитый цикл концертов «Времена года» итальянского композитора Антонио Вивальди (1678–1741): «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима».

(обратно)

75

Часть музыкального произведения в самом быстром темпе.

(обратно)

76

Печенье (фр.).

(обратно)

77

Бутлегерами во времена «сухого закона» называли тех, кто торговал «из-под полы» спиртным — контрабандным или самогонным.

(обратно)

78

Большой напольный граммофон без выносной трубы, усиливающей звук. Выпускался фирмой «Виктор токинг машинз» (отсюда название).

(обратно)

79

Гаррис (Харрис), Марион (1896–1944) — первая в США белая певица, получившая всеобщее признание в качестве исполнительницы блюза и джазовых песенок. Пик ее популярности пришелся на 1920-е годы.

(обратно)

80

Первый в мире массовый дешевый автомобиль, разработанный в 1908–1910 гг. За последующие 15 лет компания «Форд моторз» реализовала на рынке 15 млн таких автомобилей.

(обратно)

81

Брин-Морский колледж — престижный частный вуз в поселке Брин-Мор, пригороде Филадельфии (штат Пенсильвания). Основан в 1885 г., до 1931 был чисто женским.

(обратно)

82

Слишком (фр.).

(обратно)

83

Бернетт Ф. Х. (1849–1924) — американская детская писательница. Упоминаемый здесь роман вышел в свет в 1911 г., когда Лоррен было 5 лет.

(обратно)

84

Комедия английского писателя и драматурга Джорджа Бернарда Шоу (1856–1950).

(обратно)

85

Неточность автора: этот роман английского писателя Д. Г. Лоуренса (1885–1930) был впервые издан в 1928 г., через 5 лет после описываемых здесь событий.

(обратно)

86

Карманные пистолеты крупного калибра.

(обратно)

87

Оливер, Джозеф Натан (сценическое имя — Кинг Оливер; 1885–1938) — джазовый корнетист и дирижер, создатель популярного в 1920-е гг. «Креольского джаз-оркестра Кинга Оливера». В 1922 г. в составе оркестра начал свою карьеру Луи Армстронг.

(обратно)

88

Дуглас, Фредерик (1817–1895) — первый в истории США чернокожий борец за права негров. В 1838 г. бежал из рабства на Юге, в северных штатах стал известным оратором и писателем.

(обратно)

89

Название шоу-группы американского импресарио Флоренца Зигфельда (1869–1932), основателя популярного на протяжении всего ХХ века жанра бродвейского шоу-мюзикла.

(обратно)

90

То есть Первой мировой.

(обратно)

91

Инженю — театральное амплуа: молодая девушка, наивная, обаятельная, наделенная глубиной чувств.

(обратно)

92

Кантор, Эдди (Эдвард-Израиль Ицкович; 1892–1964) — американский певец, автор песен, комедийный актер.

(обратно)

93

Дом моделей в Париже, открытый в 1895 г. четырьмя сестрами Калло, которые вплоть до Второй мировой войны оставались законодательницами моды «высшего света».

(обратно)

94

Очень шикарно, правда? (фр.).

(обратно)

95

Амиши — наиболее консервативное направление среди меннонитов (одной из протестантских церквей). В XVIII в. многие амиши переселились из Западной Европы в США, преимущественно в Пенсильванию, где преобладают последователи квакерской церкви, также весьма строгой в вопросах морали.

(обратно)

96

Коктейль из джина с гранатовым сиропом и яичным белком.

(обратно)

97

Коктейль из виски с лимонным соком и сахаром.

(обратно)

98

Шутливые обращения соответственно к мужчинам и женщинам в среде бунтарок и их окружения.

(обратно)

99

Негритянское гетто на юге Чикаго.

(обратно)

100

В американских жилых домах принято обозначать цифрой этаж, а буквами — квартиры на этаже.

(обратно)

101

Знаменитое кабаре в Париже, одна из «визитных карточек» французской столицы. Открыто в 1889 г., в честь начала Всемирной выставки и завершения строительства Эйфелевой башни.

(обратно)

102

Граф Анри Мари Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа (1864–1901) — один из крупнейших французских художников-постимпрессионистов, мастер графики и рекламного плаката.

(обратно)

103

Безалкогольный шипучий напиток наподобие ситро.

(обратно)

104

Имеется в виду: студент Колумбийского университета.

(обратно)

105

Здесь: газированный безалкогольный яблочный напиток.

(обратно)

106

Ван Гог, Винсент (1853–1890) — нидерландский художник, один из виднейших представителей постимпрессионизма.

(обратно)

107

Кассат, Мэри (1844–1926) — американская художница. Значительную часть жизни провела во Франции, была дружна с Э. Дега, К. Писарро, Б. Моризо. За заслуги в развитии искусства французское правительство удостоило ее ордена Почетного легиона.

(обратно)

108

Одна из любимых тем картин М. Кассат.

(обратно)

109

Да, мадемуазель Лоррен? (фр.).

(обратно)

110

Клодина, я зайду в комнату мадемуазель Глории? Я… мой… вечером… экзамен (искаж. фр.).

(обратно)

111

Уортон, Эдит (1862–1937) — американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии.

(обратно)

112

Халл, Эдит (1880–1947) — английская писательница. Роман «Шейх» вышел в свет в 1919 г. и вскоре был экранизирован с Рудольфом Валентино в главной роли. Название не связано с прозвищем «шейх» в среде подпольных баров Америки — в романе речь идет о настоящем арабском шейхе. Книга переиздается по сей день.

(обратно)

113

Фэрбенкс, Дуглас (1883–1939) — один из крупнейших американских актеров эпохи немого кино, исполнитель множества ролей героического плана. Выступал также как сценарист и продюсер.

(обратно)

114

Я думаю, что… потому что… ее комнате (фр.).

(обратно)

115

Какая жалость! (фр.).

(обратно)

116

Да, жалко (фр.).

(обратно)

117

Нет? (фр.).

(обратно)

118

Пожалуйста (фр.).

(обратно)

119

Миллей Э. (1892–1950) — американская поэтесса, лауреат Пулитцеровской премии (1923). Здесь идет речь о сборнике ее сонетов и стихотворений, изданном в 1920 году.

(обратно)

120

Роджерс (Рогозинский), Ричард Чарлз (1902–1979) — американский композитор, автор многочисленных бродвейских мюзиклов. Харт, Лоренц Милтон (1895–1943) — поэт, в соавторстве с которым Роджерс написал большинство своих мюзиклов и песен. Здесь упомянуто их первое совместное произведение (1920), которое было весьма прохладно встречено нью-йоркской публикой.

(обратно)

121

Район трущоб к югу и востоку от реки Чикаго. Населен преимущественно афроамериканцами и пуэрториканцами.

(обратно)

122

Самый дорогой и престижный в то время отель Чикаго, построенный в 1910 г., одна из главных достопримечательностей города (ныне называется «Ренессанс Блэкстоун»).

(обратно)

123

Один из государственных праздников США. Отмечается в четвертый четверг ноября, в память о первом урожае, собранном переселенцами в Новом Свете (1621 г.).

(обратно)

124

Район на острове Манхэттен, негритянское гетто Нью-Йорка.

(обратно)

125

Алкогольный напиток из спирта, воды и различных трав. Крепость от 45° до 72°. Пьют обычно разбавленным, с сахаром. Название «зеленая фея» возникло во Франции и связано с тем, что абсент чаще всего имеет зеленоватый цвет, хотя бывают и бесцветные сорта.

(обратно)

126

В конце XVII в. в английской колонии Массачусетского залива переселенцы-пуритане провели в обстановке массовой истерии ряд судов над женщинами, обвиненными в колдовстве. Людей хватали по малейшему подозрению. Многие обвиняемые были сожжены на костре, сотни брошены в тюрьмы. С тех пор выражение «охота на ведьм» вошло в политический лексикон для обозначения массовых преследований инакомыслящих.

(обратно)

127

Пикфорд, Мэри (наст. имя и фамилия — Глэдис Мэри Смит; 1893–1979) — американская киноактриса, звезда немого кино, впоследствии — продюсер.

(обратно)

128

Пуаре, Поль (1879–1944) — парижский модельер высшего класса, один из законодателей моды.

(обратно)

129

Центральный железнодорожный вокзал Нью-Йорка, на 42-й улице. Построен в 1913 году.

(обратно)

130

Лил (Лилиан) Хардин Армстронг (1898–1971) — американская джазовая пианистка, певица, композитор; вторая жена Луи Армстронга (с января 1924 г.).

(обратно)

131

Ланвен, Жанна Мари (1867–1946) — одна из ведущих парижских кутюрье, основательница известного дома моделей.

(обратно)

Оглавление

Джиллиан Ларкин Стервы

Благодарности

Пролог

Часть первая «Тихий» бар

Часть вторая Говорите тише

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg