«И всё это просто Жизнь»

И всё это просто Жизнь (fb2) - И всё это просто Жизнь [сборник] 358K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Надежкина

Елена Надежкина И все это просто Жизнь (сборник)

Жизнь

У каждого из нас бывают в жизни моменты, когда начинаешь задумываться, кто ты в этом мире, для чего пришёл в него и что останется после тебя. Проходит время, забываются имена и дела даже самых великих. А если ты – просто человек?

Но не может так быть, чтобы в этом мире от тебя не осталось ничего. Не может так быть. Ведь ты был, любил и ненавидел, радовался и страдал. В конце концов, у тебя были дети. Но кто вспомнит хоть одно из имён своих предков, живших лет так тысячу – две назад. Разве они не думали, не переживали, не чувствовали так же, как мы?

И, всё-таки мы живём, рождаемся и умираем, любим и ненавидим, страдаем и радуемся. Всё, что останется от нас, наша ДУША на небесах. А пока…

Имя твое Никто.

И был ты Никогда.

И всё, что от тебя осталось, пепел и зола, Пепел и Зола.

Но какой был огонь, какой Огонь. Никакие брандспойты мира не могли его затушить столько лет. Но жаль – этому безумному огню не суждено было расплавить тот лёд, что сковал сверху оболочку, такую огромную и грузную.

Стоило чуть подтаять, как холод мира вновь сковывал её, а жар изнутри рвал, раздирал на части, доводя до бешенства, до закипания мозгов. И иногда эта бурлящая смесь прорывалась сквозь окна души – глаза. И тогда лились из них потоки восторженной влаги, а сердце рвалось наружу безудержными стонами. Так душа пыталась ворваться в мир, по непонятным причинам не принимающий её. От рождения и до смертного одра этот мир с остервенением загонял её внутрь глупого тупого тела. И она мучилась там, горела от безумной тоски одиночества и огромной любви, которую так не принимали люди. Огонь жёг и жёг Душу пока не оставил от неё ничего, кроме золы и пепла. Пепел осыпал волосы, зола забилась в рот и глаза.

О, слепая усталая старость, мудростью своей ты могла бы исправить весь мир, всю вселенную и самого Всевышнего научить любви и терпению к людям. Но ты молчишь и наблюдаешь за всеми сквозь прикрытые глаза. Откричала, отговорила молодость, и зрелостью отцвела и выцвела. И вот ты никто, и уже нигде. Дождями смыта зола и ветрами развеян пепел. Ах, ЖИЗНЬ, для чего ты была?

Свет 

1

Густая вязкая тьма не кончалась бесконечно долго. Руки и ноги ныли, глаза ничего не видели, а в мозгу стучала одна только мысль – выйти, выйти на свет. Любой: теплый, холодный, но свет. Хотя, трудно было разобрать, что же такое свет и где он, и куда надо двигаться в этой темноте. Порою вдруг казалось – вот он, невдалеке, все тело напрягалось и ползло, почему-то так медленно, туда, где была надежда. Но, увы. Все вновь погружалось в пугающую черноту, болезненную и безысходную. Тогда вдруг где-то рядом начинал звучать хрипловатый голос:

– Оставь, остановись, здесь же тихо, хорошо. Зачем тебе туда? Там злые люди, там столько проблем, тебе это нужно?

На секунду все становилось безразлично и пусто. Но уже через миг слышался другой голосок, легкий и нежный, как дуновение ветерка:

– Иди, милый, иди! Только не останавливайся, молю тебя.

В душе вновь появлялась ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО – НАДЕЖДА, и он тащил свое истерзанное тело туда, где, по его предчувствию, должен быть свет.

И однажды свет показался. В начале, он был похож на крошечную мигающую звездочку в ночном небе, затем стал расширяться, обжигая каждую клеточку тела белым льющимся теплом. И неясно откуда, стало понятно, что это лампочка, обыкновенная лампочка в матовом плафоне. Где-то с боку появилась тень, она была огромна. Он точно знал, что это была тень, и даже заволновался, когда она закрыла собою весь плафон. Вдруг показалось, что тьма поглощает эту лампочку, как прежде те крошечные пятнышки света, что появлялись в начале. Он попытался смахнуть тень с лампочки, но, почему-то, рук не было:

– Как же так, они же болят, я ведь чувствую, куда же они делись? Ах, они там, в темноте. Какая она жирная и неприятная, как мазута.

Неожиданно тень отодвинулась сама, а рядом появилась другая – больше и выше.

– Зачем они? Что они хотят со мною сделать? Мне страшно, мне холодно, я хочу спрятаться, во тьму. Тьма… Нет, не хочу, вперед, вперед. Я уже вижу свет. Уйдите, уйдите все. Боже, как больно. Ма…

– Уа, уа, уа.

– Ну, мамочка, поздравляю. У вас чудесный богатырь. Смотрите, какие глазищи.

2

– Я люблю тебя, Улька! Как я люблю тебя. А Алешка у нас самый красивый, правда? – Толик нежно прижался к теплому телу жены. К непривычному запаху молока еще примешивался больничный, и это сочетание пьянило и расплывалось в его душе счастьем и гордостью за них, теперь уже троих.

Маленький человечек, по имени Алешка, мирно посапывал в своей первой в жизни кроватке в первую ночь у себя дома. Снилась ему лампочка в матовом плафоне, тот самый свет, от которого начался отсчет времени под названием его ЖИЗНЬ…

Начало

– Ну что, Семён? Жизни конец? – сказал старый Игнашка, присаживаясь рядом с дедом Семёном.

– Да, ни… Начало! – улыбнулся во весь рот дед.

– Это как же?

– Да правнучек по утру народился. Живут Стрельниковы.

Старый Семён в молодости был хорош собой, уж-то бабы сохли. Да и в старости не подкачал. Хоть и седа голова, да волос на пятерых хватит. Спина ровная, что шест прибит. Суховат, правда, стал, и силушки поубавилось. Так и то – до девяноста не так уж много осталось.

Душою добрый дед. Ещё с измальства стеснительным и робким был, Марью свою любил так, что, поди, на земле и любить-то так не умеют. Слышал я как-то от старух здешних, что любовь та и была неземная.

Хоть и красив был Семён, и девок вокруг полно, а пошёл на войну не целованным.

Про войну что говорит? Одно слово-горе. Да вот повезло как-то Семёну, всю её без единого ранения пройти, хотя от пуль и не бегал, медали за храбрость свою имел.

Первый бой он завсегда самый страшный бывает, и помнится всю жизнь до мелочей до самых. Дальше – то ли сердца потом от боли отвердевают, толи так уж человек устроен, ко всему привыкает. А первый и есть первый.

Вот и Семёну досталось. Такая каша была, не приведи Господи. А после боя, тишина – будто оглох.

Ночь настилает свой покров, но нет покоя истерзанным нервам. Лишь под утро задремал Семён, и приснился ему сон странный.

Идёт он по зелёному полю, красотища. На встречу – девушка, глаза подняла – обомлел, не видал синевы такой. Девушка за руку его взяла и говорит:

– Ты, Семушка, – побереги себя. Много Стрельниковых впереди, да ты им всем начало.

И исчезло всё, вновь воспалённый мозг бой вспомнил. Открыл Семён глаза и понять не может – толи сон, то ли видение. Только с того дня глаза эти синие из памяти не шли. Видел Семён во сне ту девушку ещё несколько раз, даже знал, что Марьей зовут. А вот, кто такая, откуда? На яву не видал её ни разу.

И войне когда-то конец приходит. Вернулся Семён домой, да как все – за работу. Отец с матерью не нарадуются, одно беда – не женится сын. Они ему и намекали, и впрямую говорили, а он одно – про какую-то Марью твердит. Да где же её взять? Уже и от младших детей внуков дождались Иван с Прасковьей, а старший всё один.

Как-то раз наградили Семёна путёвкой в санаторий. Обычно не любивший отлучаться из дома, он засуетился, засобирался, словно чувствовал, что за судьбой своей едет. Санаторий находился в красивом большом селе Первобойном. От чего дали селу такое название даже краеведы не знали. Но места были хороши.

Автобус легко подкатил к главному входу старинного особняка. Пассажиры, измученные жарой, лениво поднимались по широкой лестнице, таща свои чемоданишки. За стеклянными дверями их ждала прохлада. Регистраторша, молодая статная женщина, быстро рассадила вновь прибывших на мягкие диванчики и занялась оформлением документов. Семён посмотрел в окно, в раскинувшемся парке прогуливались отдыхающие. Вдруг его внимание привлекла едва видневшаяся фигура в конце аллеи. Сердце бешено забилось, застучало, что-то давно знакомое и родное было в ней. Семён привстал, потом, как-то вдруг, выбежал на улицу и понёсся по аллее туда, где на встречу ему шла она – Марья. Девушка была всё ближе и ближе, и уже синева её глаз разливалась повсюду.

Семён остановился так же внезапно, как и побежал. Бешеная радость сменилась вдруг неожиданным страхом.

Перед ним стояло удивительное синеглазое существо лет семнадцати. Боль пронзила сердце Семёна. Он стоял, так и не решаясь что-либо сказать. Несколько минут они смотрели друг на друга растерянно. Опомнившись, девушка быстро пошла прочь, не оглядываясь на странного мужчину.

Два дня Семён не выходил из своего номера, трудно сказать, что творилось в его душе. Он нашёл свою Марьюшку, но она так молода, а ему уже тридцать семь, она же ему в дочки годится. Как он подойдёт к ней, да что он ей скажет?

Семён решил немедленно уехать, но Марья держала его крепче всех верёвок. Без неё нет ему больше жизни. А с ней возможно ли?

Наверно, сама судьба вела их друг к другу. Несколько дней Марья гуляла по парку, надеясь встретить того странного мужчину. Ей хотелось обязательно увидеть его. Она тянулась к нему, как травинка к солнышку, ещё не осознавая, что в сердце её родилась «её Величество любовь».

Через три дня они встретились. Не будем описывать, что да как, только не расставались они больше никогда.

Семён рассказал Марье о своём сне, и вот что удивило их. В тот день, кода Семён впервые увидел свой сон, Марьюшка появилась на свет.

Многое было в их жизни, шестерых детей вырастили, внуки подрастали. Вон, уже и правнука дождались. Сидит Семён на лавочке, со своим давним другом Игнашкой беседу ведёт, косточки на солнышке греет. Хлопочет на веранде Марьюшка, разливая повсюду синь от глаз своих. Треплет ветерок пелёнки маленького Сёмушки.

Много их, Стрельниковых, на свете, да начало одно – любовь.

Вера, Надежда, Любовь

Точкой на стене вернулась я в мир. Точка эта расплывалась и расплывалась по стене больничной палаты, пока не стали видны мне все её шероховатости и выбоины, с теми, довольно многими, местами, где краска просто облупилась и отвалилась совсем. С этой стеной вернулся ко мне мир, злой и серый как небо за грязным окном, впрочем, может оно совсем и не грязное… о чем это я? В мозгу тут же вспыхнула мысль «Дочка».

– Врача, позовите врача, – мне казалось, что я кричала со всей мочи, но голоса не было, а я все силилась и силилась, сказать что-либо.

– Проснулась? – худенькая бледная девушка склонилась надо мною, поправляя мою непослушную челку, так и норовившую сползти на глаза. – Тише, тише, тебе еще нельзя говорить, я сейчас позову врача.

Девушка ушла, и мне на минуту показалось, что я опять погружаюсь в какую-то тягучую пустоту, но нет, вокруг были звуки, а значит – жизнь.

– Ну, как дела, мамочка? – Женщина с очень добрыми и уставшими глазами, стояла передо мной, держа руки в карманах белого халата. – Ох, и напугала ты нас, но теперь все будет хорошо, отдыхай.

– Дочка, – едва слышно произнесла я.

– Дочка у тебя чудесная, крепенькая, завтра принесут кормить, а пока отдыхай, набирайся силенок.

Женщина в белом халате ушла, а я мягко погрузилась в исцеляющий сон, в котором моя дочка Наденька (да, да, я обязательно назову ее Наденька) топала своими пухленькими ножками по мягкой луговой траве.

– Мамочки – готовимся, детишек везут, Ипатьева, вам тоже сейчас принесут, – почти пропела пожилая медсестричка.

От радости я дернулась и тут же вскрикнула от резкой боли.

– Тише, родная, тебе, детонька, еще нельзя так шустро, поглядишь на доченьку свою и то хорошо.

Я уже знала, что во время родов у меня остановилось сердце, и врачи практически вытащили меня с того света. Низкий поклон им за себя и за ту кроху, что так мило сопит сейчас рядом со мной.

Я купалась в блаженстве, но детский крик прервал мою негу. Наденька моя спала, я оглянулась и увидела спелёнутый сверточек, что так жалобно плакал.

На койке у окна лежала женщина в теплом мохнатом халате, она уткнулась в угол и, казалась, не обращала ни на кого внимания. Малышка кричала, ища ротиком мамкину грудь, но та не делала ни каких движений в сторону дочери.

– Ирка, покорми дочку.

– Еще чего, сказала же, не нужна она мне, чего носите?

– Ирка, побойся Бога.

Но непутевая мать так и лежала, отвернувшись к стене, пожилая медсестра взяла кроху на руки, тяжело вздохнула и вышла, унося голодного ребенка назад.

Я еще крепче прижала к себе свою доченьку, пытаясь осознать, все увиденное. Поняв, что ребенка унесли, Ирка уселась на кровати и потянулась к пакетам, где лежали бананы.

– Ну, что зыришь? – обратилась она ко мне, заметив мое негодование. – Думаешь, мне девку не жалко? Жалко. Только куда я с ней, да и не совсем еще из ума выжила, что бы себя по рукам и ногам связывать. Я ж молодая еще, все при мне.

Ирка покрутила своими широкими бедрами, громко заржала и вышла из палаты, доставая из кармана зажигалку.

– Вот же сволочь какая, – я совсем забыла еще об одной мамочке, той самой худенькой девушке, что позвала ко мне врача. – И что они ее уговаривают, какая из нее мать? Только ребеночка намучает.

– Давно она лежит?

– Четвертый день, домой уже собирается, а на девочку отказ напишет.

– Ужас.

Мы замолчали, поглядывая на своих сокровищ.

На следующий день Ирку выписали, она так и ушла домой одна, ярко накрасив и без того пухлые губы.

Молока у меня было много, и я предложила сестричке, покормить кроху. Девочка жадно сосала, словно стараясь наесться на всю свою сиротскую жизнь.

Моя сытая Наденька посапывала рядом, даже и не подозревая, что мамка ее так легко «раздает» кому-то ее собственную «вкусняшку». Я смотрела на чужую девочку и все четче в голове моей вырисовывалась мысль.

– И даже не подходите ко мне с этим, Ипатьева. Вы что? Вам свою девочку ещё поднять надо, а вы?

– Ну, Марья Кирилловна, – канючила я.

– Что ж вы думаете, нам не жалко малютку? – Марья Кирилловна стала протирать платочком стеклышки очков. – Только это очень серьёзный шаг. Да вам и не отдадут её…

– Отчего же, – опешила я. – У меня квартира большая, материально я обеспечена.

– Идите, идите, Ипатьева, вы у меня ещё замуж выскочите и сыночка себе рОдите. А у этой девочки дорога одна…

Старенькая акушерка присела за свой стол, в глазах её стояли слёзы.

– И от чего так бывает? Родной матери след простыл, а чужая вот на коленях стоять готова.

– Да я же ей уже и не чужая, я же ей молочная мать.

– Ладно, иди уже, подумаю.

Дела мои день ото дня становились лучше, поговаривали о моей скорой выписке, а значит за нами приедет мой любимый папка, дедушка Любочки и Наденьки. Он понял меня и принял моё решение, несмотря на то, что из взрослых в нашей семье только я и он. Милая моя мамочка не дожила до этого дня. Папка поставил одно лишь условие – жить всем у него, дом большой, огород, хозяйство, прокормимся.

– Отважная ты у меня, Верка, – только и сказал папка, принимая два маленьких кулёчка из рук Марьи Кирилловны.

Та смахнула набежавшую слезу.

– А за сыном ты, Ипатьева, всё-таки приходи.

– Мальца б не мешало, а девок полный комплект – Вера, Надежда, Любовь, – горделиво сказал папка.

Сегодня мои девочки получили аттестаты, позади экзамены, волнения. Обе мои красавицы, в пышных бальных платьицах весело щебетали с одноклассниками.

– Любочка так на вас похожа, просто одно лицо, – услышала я от одной из родительниц.

– Да они обе прелесть, – поддержала другая, – мне бы таких в невестки.

Я рада, у меня замечательные дочери. И сын, смешливый «птенчик» Алешка.

Марья Кирилловна не зря звала, только была я уже тогда не Ипатьева, а Скворцова.

Елена Троянская

Лена-а-а! – резкий крик то ли счастья, то ли бешенной, почти звериной, тоски пронзил сонное утро и долго ещё держался, вопреки всем законам физики, сгущаясь и приобретая какую-то неясную материальную форму.

Ле-ена, – проскользнул по траве, чуть заметный шепоток.

Кричавший мужчина как-то сразу осел и уткнулся в холодную росистую траву. Тело его задрожало и зарыдало глухо, по – мужски, и слезы, невидимые ни для кого в этом мире, лились, освобождая и очищая душу, словно гной из прорвавшегося нарыва, принося облегчение и какую-то надежду на лучшее.

– Прощай.

Леночка Степцова, милое живое существо, неполных восемнадцати лет, хлопала в ладоши и смеялась от радости, увидев свою фамалию в списке зачисленных. Начиналась новая, совсем незнакомая студенческая жизнь Тоненькие изящные пальчики быстренько пробежали по кнопкам телефона.

– Папка, я студентка!

Высокий располневший мужчина засиял, словно фонарь в темную ночь.

– Я в тебя верил, девочка моя. Я тебя люблю.

В кабинете сонная тишина. Лишь изредка пожалуется на свою жизнь толстенькая муха на окне, и, разомлев от жары, снова уснет, не опасаясь мухобойки или свернутой трубочкой газетки. Андрей Матвеевич взялся было дочитывать отчет, но цифры толпились, толкались в голове, нарушая все показатели.

– Вот она и выросла. Как это все быстро. Солнышко мое.

Мысли и воспоминания слились воедино и понеслись, понеслись по волнам памяти, прокручивая кадр за кадром моменты их с Леной жизни, и объединяя их в единый фильм под названием его судьба.

Судьба сводит людей, она же их безжалостно разводит. Где сейчас Наталья, мать Леночки? Помнит ли она о том, что у неё есть взрослая дочь? Много вины у Андрея перед женой, но и её понять он так и не смог.

Наталья. Она ушла от них в один миг, словно вышла в магазин и больше никогда не вернулась. Лишь письмо, грубое жестокое письмо обиженной женщины и те дикие, хотя по правде, верные слова.

– Я ненавижу тебя и ненавижу ее. Я родила эту девчонку, но она её дочь, так же, как и ты сам всегда был и будешь её.

Что делать, если то была горькая правда и боль его жизни. Так и остался Андрей Матвеевич с десятидневной дочкой на руках. Он же и назвал её Леночкой.

Жара, какая сумасшедшая в этом году жара, а ведь последние денёчки лета…

Тогда, то же было лето, и то же конец августа, и даже, кажется, стояла такая же жара.

– Посадка на электричку Харьков – Маслов производится на второй платформе третьего пути. Повторяю…

Но повторять, и не требовалось, так как огромная толпа ринулась к подземному переходу, матерясь и гремя нагруженными тележками. Закричала какая-то баба:

– Данька, стервец, куда рванул, держись за юбку.

Бежать было не далеко, да только электричка было последней дневной и, судя по числу желающих, шансы каждого уехать, стремительно приближались к нулю. За тесно прижавшимися друг к другу счастливчиками заскрежетали двери, и пошла, застучала электричка, оставляя на перроне далеко не маленькую толпу тех, кому предстояло тереться тут добрых четыре часа в надежде уехать «девятичасовой». Компания молодых ребят, кажется, была даже рада представившейся возможности поорать под гитару на перроне? Кто их тут осудит, сидят, ждут. То ли от песен и весёлого смеха ребят, то ли от спадающей жары, но время, для ожидающих, прошло как-то совсем незаметно.

Подкатила, подмигивая зелёными глазками, «девятичасовая». Вся оставшаяся толпа удачненько разместилась по вагонам. К удивлению, остались ещё и свободные места.

Сорок минут пути, один миг и целая вечность. Мог ли тогда Андрей представить себе, что через сорок минут мир вокруг него перевернётся и разрушится навсегда.

Подъезжали, уже светился яркими огнями впереди вокзал, постепенно пассажиры продвигались к выходу. Вот тут он и обратил внимание на длинную худую девчонку, сразу и не понял, что это с ней. Обернулся ещё раз, глаза их встретились и всё – пропал.

С вокзала они ехали в одном автобусе, он, со своей гогочущей оравой сзади, а она сидела впереди, рядом с каким-то старичком. Уже в последний миг, ничего не сказав пацанам, он, неожиданно даже для самого себя, выпрыгнул вслед за ней на остановке в темноту.

– Разрешите, я вас провожу. Здесь темно, и мадам, наверное, страшно боится темноты.

– С вами стало ещё страшнее.

– (Вот это да.) Отчего же, неужели я такой страшный?

– Ну, на счёт страшного, не знаю, темно. А вот, что прилипчивый, это точно.

– Да ладно, я и отлипнуть могу.

– Вот и отлипни.

Дальше они шли молча, всего два двора и вот она уже открывает дверь своего подъезда.

– (Неужели это все?) Скажите хотя бы как вас зовут?

Тихо так, словно это и не она, а легкий ветерок:

– Лена.

– О, за Елену Троянскую я готов жизнь отдать.

– Не стоит, живите, – и она захлопнула дверь прямо перед его носом.

Долго ещё курил Андрей на скамейке у подъезда:

– Что за девчонка, ни кожи, ни рожи, а себе туда же…

Но уходить не хотелось, то ли от того, что она там, за стенами этого дома, то ли ночь была так хороша.

К счастью, цветов в округе было очень много, и в шесть утра всё тот же Андрей, у того самого подъезда сидел с огромным букетом роз.

– Елена Троянская, салют, – Андрей высоко подбросил цветы, и они яркими вспышками, посыпались под ноги вчерашней девчонки.

– Глупо, они же колючие, да и намусорил.

Андрей кинулся собирать цветы.

– Правда глупо получилось, что это я, надо было просто ей подарить, и куда я теперь с ними? – подумал Андрей.

Лена присела рядом с ним и стала собирать неудавшийся «сюрприз».

– Такие красивые. Зачем же вы так с ними жестоко?

– Я тебе хотел подарить.

– Спасибо, конечно, но я не люблю срезанных цветов.

– Почему?

– Наверно, от того, что они быстро умирают. А разве можно наслаждаться и радоваться умирающим?

(Какая странная девчонка). Он разглядывал её в солнечном свете и не понимал, зачем же она ему так нужна?

– Как вас зовут?

– Андрей.

– А меня, как вы уже знаете, Лена. Вот и познакомились.

– Прости, правда, глупо всё это, – ну с цветами, – замялся Андрей.

– Да ничего.

Андрей приходил к этому подъезду ещё целую неделю, дожидался, пока она выйдет, перебрасывался с Леной парой фраз и всё. Сам не мог взять в толк, от чего так, почему до сих пор не пригласил её встретиться. Всё происходящее было так не похоже на обычное поведение весёлого балагура Андрея.

– Лен, будешь со мной встречаться, – краснея и запинаясь, спросил он однажды.

– Да мы и так видимся каждый день.

– Нет, я хотел сказать, пойдём вечером в кафешку.

– Пойдем.

Так начались их встречи, такие тихие и совсем не обычные даже для того времени. Они очень много говорили, причём какие-то нелепые вещи. Андрей все больше узнавал Лену и уже не любил, а боготворил её всю, совершенно не понимая, как она может не нравится его друзьям.

А те все твердили:

– Андрюха, бросай, таких телок навалом. Ты ж с ней соскучишься скоро, была бы красивая, а то. Или втюрился по самое не хочу? Смотри она же недотрога. Даст только после штампа.

А он, от чего-то, струсил сказать, что любит её, да ещё пивком разогрелся.

– А спорим, моя будет, ещё бегать за мной станет, как собачонка.

Сказать то сказал, а когда понял весь смысл сказанного, сам ужаснулся. Но было поздно. Правду говорят, «язык мой, враг мой». И не знал он ещё тогда, что «друг мой, то же враг мой». Через день Лена уже всё знала об этом споре. Нет, она не ругала его, она вообще ничего не говорила, только посмотрела в его глаза с такой болью и презрением, что и говорить было ничего не нужно. И опять он сделал ошибку. Ему бы молить её о прощении, а он…

Выпивка, друзья, опять выпивка, хотел забыть, вычеркнуть её из своей жизни.

– Да, что она из себя воображает. Думает, я плакать буду, не дождется. Да у меня таких девок вагон, в очередь строятся.

Вагон, не вагон, а парень он был симпатичный и девчонки сами липли ему на шею, но сейчас, спустя годы, он даже не мог вспомнить имени ни одной из них. С Леной Андрей не виделся, благо, жили в разных районах. Но хватило его только до апреля.

Вот тот же подъезд, та же скамейка ожиданий. Андрей просидел до позднего вечера, Лены не было. Не было её и на другой день, и на третий. Уже стемнело, когда Андрей нажал на кнопку звонка. Дверь открыла полная женщина, он никогда раньше не видел матери Лены, но без ошибки мог сказать, что это она. У них были совершенно одинаковые глаза.

– Здравствуйте, а Лену можно?

Какая-то тень пробежала по лицу женщины, и глаза, от чего-то, сразу стали темнее.

– А её нет… И не будет… Никогда.

– Она уехала?

– Лену сбила машина.

– П-простите, я не знал, – земля ушла из под ног.

– Извините, а вы Андрей?

– Да, Андрей.

– Еще раз извините, может быть это вовсе и не вам, но последние слова её были:

«… скажите Андрею, что Елена Троянская боится темноты», врачи со скорой передали. Я думаю, может бредила.

– Нет, это мне. Простите.

На следующий день скорый поезд мчал Андрея на крайний Север.

Долгих двенадцать лет прошло с тех пор, он научился жить со своей болью.

Мертвым – мертвое, живым – живое. Красивая, уверенная, она все чаще стала хозяйничать в его квартире. И сам не заметил Андрей, когда же перебралась Наталья к нему на совсем. Он не говорил ей о любви, она знала всё о Лене. И, даже когда уже ждали дочь, расписываться не стали. Случилось какое-то чудо, у них, черноволосых и кареглазых, родилась русая сероглазая девочка. С одного взгляда на неё Андрей понял, что Бог вернул ему его Елену Троянскую.

Спустя тридцать лет с тех далеких событий вернулся Андрей Матвеевич в свой родной город. Города как люди, то же умеют стареть. Всё в нём было по-прежнему знакомо, разве что появились рекламные щиты на стенах, но город дряхлел и рушился. Сразу с вокзала Андрей Матвеевич направился туда, куда все эти годы собирался и безумно боялся пойти, Лена была для него жива, пока он не видел её могилки.

Медленно шел по Масловскому городскому кладбищу высокий полноватый мужчина. Остановился у оградки, с памятника смотрела на него та, которая изменила всю его жизнь. Охапка бордовых роз и слезы в глазах:

– Ничего не бойся, Елена Троянская. Я с тобой.

По ком плакали колокола

Мне в жизни повезло, мой муж, Алексей, был самым лучшим в мире мужчиной, у меня подрастали сын и дочь, на любимой работе всё ладилось, хотя и не так быстро, но, всё таки, уверенно, я поднималась по карьерной лестнице. Всё здорово, спасибо Богу!

В эту ночь мне плохо спалось, было слишком душно, и даже открытое окно не спасало положение. Я взяла свою подушку и перешла в зал на диван. Спустя полчаса, а может быть и чуть больше, сон смилостивился на до мной, и я задремала. Но долго спать мне не пришлось. Сквозь сон я чётко услышала, что меня кто-то позвал: «Таня!» Я открыла глаза – тихо.

– Показалось, наверное, – подумалось мне тогда. Но да рассвета я так и не сомкнула глаз. Успокаивало одно – на завтра была суббота.

– Что-то ты сегодня невесёлая? – спросил меня Алёшка, как всегда по утрам, поцеловав в макушку.

– Не выспалась, душно было, когда только закончится эта жара? – пожаловалась я.

– А я думал, за что это ты на меня обиделась так, что ушла спать в другую комнату? – улыбнулся Алёшка.

– Да разве можно на тебя за что-нибудь обидеться? Ты же у меня умница, – я погладила мужа по голове и поставила на стол тарелку с оладьями.

– У золотой жены и мужья в умницах ходят.

Алешка ушёл на суточное дежурство, дети уехали к маме на всё лето, и я была вольна делать сегодня всё, что хочу. Но отчего– то ничего не хотелось. Я вышла с чашкой кофе на балкон, и тут меня словно бы укутал колокольный звон. Церковь была рядом с нами, и колокольный перезвон был вовсе мне не в новинку, но сегодня он был другим. Колокола плакали, рыдали, разрывали моё сердце на мелкие кусочки. Я так и стояла, заворожённая этим звоном, с полной чашкой в руках, с болью и тоской в сердце. Неожиданно по щекам моим потекли слёзы, а затем я заплакала навзрыд. Колокола звучали долго, а потом как-то сразу затихли, и показалось мне в этот миг, что потеряла я навсегда что-то очень дорогое.

В ужасе я кинулась к телефону и стала названивать мужу, маме, сестре. У них было всё в порядке, но ощущение потери не уходило.

Я прилегла на постель и вскоре уснула.

Проснулась я, когда солнце уже шло на закат.

– Да что же за день такой? – подумала я и машинально поглядела на календарь. – Пятое июля.

Как ни странно, но ночью я спала хорошо и даже видела какой-то удивительно счастливый сон, что-то из моей школьной жизни. О вчерашних слезах мужу говорить не стала, наверное, устала в последнее время, да ещё эта ужасная жара.

Шло время, в жизни моей, по-прежнему было всё хорошо, но тот колокольный звон нет-нет, да и всплывал в моей памяти.

С того времени прошёл целый год, вновь стоял июль, и вновь правила миром безумная жара. Сегодня я ночевала одна, Алёшка с детьми наслаждался свежим воздухом и парным молочком у мамы на даче, у него отпуск. А я, увы, должна ещё неделю оставаться в этих городских джунглях. Ну что же, завтра воскресенье и надо бы провести его «достойно».

– Люське позвонить, что ли? – подумалось мне. Но телефон так и остался в руке, мне было сейчас так спокойно, что совсем не хотелось говорить.

В дверь неожиданно позвонили:

– Кто бы это мог быть?

Мне так не хотелось прерывать своего блаженства, но я влезла в свои шлепки и пошла открывать. На пороге стояла незнакомая женщина, во всяком случае, так мне показалось сразу.

– Здравствуйте Таня.

– Здравствуйте, – удивилась я.

– Я мама Саши Потапенко, вы учились вместе с ним в школе, – каким-то слишком глухим голосом сказала женщина.

– Тетя Броня? – ещё больше удивилась я. Последний раз я видела маму Саши лет десять назад, да и о самом Сашке я ничего после школы не знала. – Проходите, пожалуйста. Как Саша поживает, где он?

– Саша? Да, да. Можно мне чаю?

Я провела гостью на кухню и поставила чайник.

Тетя Броня присела на уголок табуретки, неуверенно положила какой-то пакет на колени, потом опять взяла его в руки и всё молчала и молчала.

Я разливала чай по чашкам и смотрела на неё краем глаза, как она постарела. В школе мы часто собирались на праздники у кого-нибудь дома, Сашка Потапенко, симпатичный, но очень застенчивый парень, хорошо играл на гитаре, и мы чаще всего были у него, пели, ели необыкновенно вкусные пироги тети Брони, болтали. Весёлые школьные годы, как недавно это было и как давно. Молчание затягивалось, какая-то неловкость была между нами.

– Зачем же она пришла? – думала я, ставя на стол вазочку с печеньем. – У вас ко мне какое то дело?

Тетя Броня встрепенулась, словно скинула с себя сон, взглянула мне прямо в глаза.

– Знаете, Танечка, сегодня ровно год, как нет моего Саши.

– Простите, я не знала, – холодок пробежал по моей спине, – что с ним случилось?

– Рак, – тетя Броня нелепо развела руками, – он ведь не выбирает, молодой, старый.

– Это конечно, но так жалко, как же вы теперь? – я вдруг вспомнила, что Саша был единственным ребенком в семье.

– Ничего, держусь, вот сестра жить к себе зовёт, хоть и далеко, да родные люди – поеду.

Я, Танечка, просить вас хочу. Нет, не о том я. Вот, – она протянула мне пакет, что так мешал ей. – это вам, от Саши.

– Что это?

– Вы откройте, Саша просил вам сразу передать, а я, грешница, хотела себе на память оставить, думала – вы не захотите.

Я раскрыла пакет и обнаружила в нём старую тетрадь в твёрдой синей обложке. Я раскрыла её и прочла на первой странице.

«Сегодня меня посадили за одну парту с самой лучшей девочкой на свете, я так счастлив, что хочется смеяться и петь. Татьяна, самое прекрасное в мире имя…».

Мы сидели с Сашей вместе с четвёртого класса.

– Я совсем ничего не знала о его чувствах ко мне, просто совсем ничего, – словно извиняясь, обратилась я к тёте Броне.

– Знаю, девочка, всё знаю, ну, я пойду, будь счастлива, и хоть иногда, вспоминай моего сына, – тётя Броня встала и пошла к двери. – Прощай, Танюша.

Всю ночь я читала Сашину тетрадку, вспоминала моменты, описанные в ней, всё больше узнавала о его чувствах ко мне, читала его стихи посвящённые мне. Ах, Саша, Саша. Как не справедлива к тебе судьба, ведь из тебя мог получится замечательный поэт. И какой же слепой была я, совсем не догадываясь о том, какие страсти кипели в тебе. Почему же ты ничего не сказал мне сам, ведь тогда, в девятом, ты мне нравился…

Жара начиналась уже с самого утра, я вышла на балкон, и в ту же минуту колокольный звон окутал меня. Колокола плакали, рыдали, разрывали моё сердце на мелкие кусочки, по щекам моим потекли слёзы, а потом я заплакала на взрыд всё точно так же, как год назад, как раз в то время, когда не стало на свете ещё одного хорошего человека, Саши Потапенко. Но теперь я точно знала, по ком плачут колокола.

Бывает и так

Всё было до-обидного банально и просто.

После обеда я почувствовала себя плохо и так, как работы было немного, к тому же пятница, отпросилась, в надежде отлежаться за пару выходных. До дома добралась в температурой лихорадке, открыла ключом дверь, по привычке кинула сумку на тумбочку в прихожей и остановилась взглядом на лаковых туфлях, аккуратно стоящих на резиновом коврике. Туфли эти были мне хорошо знакомы, но – не мои. Мы покупали их пару месяцев назад вместе с моей подругой Катькой, вернее конечно, покупала Катька, а я просто ходила с ней за компанию.

– Катька пришла, – проплыло в моей затуманенной голове, но сердце ещё молчало.

– Наташа? – выглянул из спальни Виталик, мой муж, – Что-то случилось?

И тут моё сердце предательски молчало.

– Вот, отпросилась, грипп подхватила, наверное. А ты почему дома? – сказала я, отчего-то не двигаясь с места.

Тут только я заметила, что муж был в одних брюках, бос, взлохмачен и отчего-то красен.

– Ты то же заболел?

Наивная, но сердце моё уже подало первые сигналы тревоги.

– Я сейчас, Виталь, таблетки найду, ты ложись, – я хотела пройти в кухню, но в ту же минуту наткнулась на бетонные слова мужа.

– Я всегда знал, что ты дура, но не до такой же степени.

– Что? – остолбенела я.

– Да ладно уже, ну застукала, чего из себя заботливую жену-то строить?

И тут в голове моей всё прояснилось, словно сложились в единую картинку некие пазлы. Рывком открыла дверь в спальню, на нашей кровати, прикрываясь моим же пледом, сидела перепуганная Катька. Вот тут моё сердце уже застучало так, что, казалось, стук его вот-вот оглушит меня, а, впрочем, это вполне могло быть из-за температуры.

– Наташ, прости, – залепетала Катька.

– И давно это у вас? – отчего-то совершенно спокойно, если не считать, готовое выпрыгнуть сердце, спросила я.

– Давно, – почти нагло ответила та, которую я считала своей лучшей подругой. – Я люблю его, понимаешь? Люблю. Отпусти его, ведь у нас сын.

– Аркаша сын Виталика?

На минуту мне показалось, что мир померк, ноги стали ватными, и я как-то боком опустилась на кресло в углу.

Я хорошо помню, как восемь лет назад тогда ещё худенькая Катька пришла ко мне в слезах.

– Наташка, что делать, я беременная?

– От кого? – вырвалось у меня в изумлении.

Катька не была, конечно, святой, но парня у неё не было, во всяком случае, последний год точно. Она всё ещё, шутя, просила моего мужа подыскать ей жениха среди его друзей.

– Кать, да ты только пальцем помани, за тобой же толпы побегут, – смеялся тогда Виталька.

В тот вечер мы долго шептались с Катькой на диване. Виталька несколько раз заглядывал к нам, но я махала рукой, мол, не трогай нас.

Тогда Катька сказала, что это была случайная связь, и она не знает даже, где искать отца ребёнка и вообще, как теперь быть.

Моя дочь Маришка уже била ножками у меня под сердцем, и я уговорила Катьку рожать.

– Ты только представь, будем вместе гулять с колясками, потом дети наши будут дружить. А мы с Виталиком тебе помогать будем, вырастим, Кать, ведь это же ребёнок – счастье.

Через два месяца я родила дочь. Счастливый Виталька нёс наше сокровище домой, сияя и светясь от гордости. А ещё через четыре, мы забирали Катьку с Аркашей. И тогда ребёнка нёс домой Виталька, долго разглядывал красненькое личико мальчугана, а уже дома признался, что Маришка у нас красивее.

– Для каждого родителя его дитя лучшее, – довольная заулыбалась я, прижимаясь к теплому плечу мужа.

Маришку муж обожал, но и Аркаше часто покупал игрушки и вещи. Я воспринимала всё как должное, ведь мы обещали Катьке свою помощь. Дети наши дружили и почти всегда были вместе, даже в школе сидели за одной партой.

– Ну, просто брат с сестрой, – говорила учительница, – умненькие, ладненькие. У них даже глаза похожи.

А ведь точно, у обоих детей глаза серые, с пушистыми чёрными ресницами, как же я раньше не обращала внимания? Правда, серый цвет глаз очень распространен, к тому же, у Аркаши волосы чёрные, мамины, а Маришка у нас русая, как Виталька. Да и разве могла я себе представить такое…

В спальне стояла тугая тишина, Катька все ещё сидела на кровати, прикрывшись пледом, Виталий гремел чашками на кухне. На минуту всё здесь происходящее показалось мне дурным сном или просто, температурным бредом.

– Что делать будем? – вернула меня к реальности Катька.

– Оденься и исчезни из моей жизни навсегда, – ответила я, выходя из комнаты, – И его прихвати с собой.

Они ушли, муж, уже в дверях, пытался что-то говорить, умолял, просил, но слова его не доходили до моего сердца. В голове была только одна мысль:

– Меня предали.

Я стояла, казалось, безразличная ко всему, и даже не заплакала. Только, когда за ними закрылась дверь, я поняла, как мне плохо. Меня била лихорадка, в голове всё перемешалось, виски нестерпимо давило.

– Надо поехать к маме, – думала я, – не могу здесь оставаться, не хочу. Не ХОЧУ…

Я ехала в такси на другой конец города, к маме, к Марише, в твёрдом намерении, никогда не возвращаться назад, туда, где меня так жестоко предали мой муж и моя лучшая подруга. Вокруг быстро темнело.

– Отчего бы это, – подумалось мне, – ведь еще не вечер.

И всё, сознание моё померкло.

Очнулась я в тот же день в больнице, в голове стучали барабаны, а тело дрожало, словно меня обложили со всех сторон льдом.

– Доченька, – склонилась на до мной заплаканная мама. – Ну и напугала ты нас.

– Где Мариша? – спросила я. – Тут, тут, в коридоре. Ты лежи тихонько, у тебя высокая температура.

Я вымученно улыбнулась, прикрыла глаза и долго слушала мамины ласковые слова. Уже сквозь подбирающийся сон донеслись до моего сознания Маришкины слова.

– Мамуличка, поправляйся, я тебя очень люблю.

– Я то же вас очень люблю, – и подумалось мне тогда, – вот эти две родные души никогда не предадут меня.

Мне стало легко и спокойно.

На следующий день в палату принесли пакет с яблоками и большим апельсином.

– Это вам передача, ответ писать будете? – спросила румяная санитарка.

– Нет, – тихо ответила я.

Я смотрела на пакет и думала:

– Негодяй, как он может ещё приносить мне что-то, неужели он не понимает, как мне противно всё это, как больно. Нет у меня теперь ни мужа, ни подруги. За что они со мной так жестоко, ведь я любила их и верила.

Ком подступил к горлу и слёзы, не спрашиваясь, потекли по щекам. Я отодвинула пакет на край тумбочки и тут только заметила прикрепленную к нему записку. Почерк был мне не знаком, что весьма удивило меня.

– От кого же это, может быть перепутали палаты?

Я развернула записку и прочла: «Здравствуйте, Наташа. Как вы себя чувствуете? Вчера вы меня напугали, я так мчался в больницу. Слава Богу, всё обошлось, доехали и вы теперь в порядке. Ешьте яблоки, они из моего сада, витамины всё же. Таксист Виталий.»

– Ещё один Виталий, – разозлилась я, – и, наверное, такой же мерзавец, как и мой муж. Я смяла записку и бросила её обратно в пакет.

– Надо позвать санитарку и отправить это всё обратно, – решила я и выглянула в коридор, но там было пусто.

Пакет так и остался на тумбочке, яблоки были слишком душистые, и, вскоре, запах их распространился на всю палату. Я немного успокоилась, мысли стали приходить в норму, и мне даже стало стыдно за себя.

– Человек мне пришёл на помощь, от всей души принёс эти яблоки, а я его мерзавцем обозвала, – ругала я сама себя. – Нет, милая, так можно знаешь до чего докатиться? Разве этот Виталий виноват, что носит одно имя с подлым человеком?

Я достала из пакета жёлтое яблоко, оно было кисло-сладкое и очень сочное. Я пыталась вспомнить лицо этого таксиста, но тщетно.

На следующее утро мне принесли ещё одну передачу от второго Виталия. В пакете были всё те же душистые яблоки, большой кусочек пирога и записка с одним только словом «Поправляйся».

Я тут же бросилась к санитарке:

– Отнесите вниз мою записку, пожалуйста.

– Конечно, сейчас все пакеты разнесу и вниз пойду, – совершенно спокойно ответила та.

Я быстро достала из тумбочки листок и стала писать:

– Здравствуйте незнакомый мне Виталий.

Немного подумала и вычеркнула слово «незнакомый», как-то нехорошо получалось.

– Спасибо вам за чудесные яблоки. Я вам очень благодарна за помощь. Наташа.

Санитарка отнесла мою записку вниз.

Вечером пришли мама с Маришей, я угостила их яблоками и рассказала о таксисте. Оказалось, он и привёз их ко мне в больницу в тот вечер, когда мне стало плохо.

Уже в приемном покое, чуть приведя меня в сознание, врачи записали с моих слов адрес мамы, и Виталий, не раздумывая, тут же поехал за ними. Затем он долго ждал их внизу, чтобы отвести обратно домой. Мама пригласила его на чашку чая.

– Мама, – слегка ужаснулась я, – ну разве можно приглашать незнакомцев домой?

– Виталий такой чудесный молодой человек, не то что… – тут мама осеклась, но я прекрасно поняла, кого она имела в виду.

Я рассказала маме обо всём на второй день моего внезапного «отдыха», мама плакала, уговаривала меня подумать, но я всё для себя решила, лучше оставаться одной, чем жить бок о бок с человеком, который врал мне столько лет.

В больнице хорошо думается, есть время, я многое вспоминала из нашей жизни, и поняла, вдруг, что муж меня никогда по настоящему не любил. Ему просто было со мной удобно. Да и мои чувства давненько поостыли, хотя я всё еще любила его, но какой-то слишком, взрослой разумной любовью. И вот такой у нас плачевный конец.

– Знаешь, мама, а я даже рада, что всё вот так случилось. Ведь если бы я не вернулась домой, они так и врали бы мне всю жизнь, улыбались мне, а в душе презирали, насмехались. Лучше я один раз переболею.

– Нет, уж, вот так больше болеть не надо, – поняла всерьёз мои слова мама, – скажи спасибо – врачи опытные дежурили, с такой-то температурой поехала. Да если бы не таксист, тебя, может, и с нами уже не было, – мама отвернулась, но я заметила в её глазах слёзы.

Через пару дней мне уже разрешили спускаться вниз, в большом зимнем саду собирались посетители с пакетами, больные, спустившиеся к ним, и те, кому просто надоедало лежать в палате. Передач от Виталия– таксиста больше не было, мой муж и вовсе не показывался на глаза.

Я тихо сидела в дальнем углу сада, дожидаясь маму с Маришей, они обещали приехать сразу же после «художки».

– Здравствуйте, Наташа. Я смотрю, вам уже лучше.

Я сразу же узнала это весёлое лицо таксиста Виталия. Оказывается, я его запомнила, и даже этот непослушный вихор, который он всё время поправлял. В тот день я ещё подумала: «От чего он его не сострижёт, мешает ведь».

– Здравствуйте, Виталий, спасибо, мне уже намного лучше, после выходных обещают выписать.

Мы немного помолчали, не зная, что ещё сказать друг другу.

– Это вам, – он протянул мне пакет, – только я не знаю, любите ли вы яблоки.

– Обожаю, – призналась я.

Виталий присел рядом и стал рассказывать мне о яблоках, даже прочитал какие-то стихи. Мы разговорились, со стороны могло показаться, что беседуют друзья, давно не видевшие друг друга.

С того дня Виталий, не так часто, но появлялся в моей жизни. То была какая-то необходимость срочно отвезти Маришу, то в доме требовались мужские руки, и мама сама созванивалась с ним, и, конечно же, оставляла его на ужин, то сам Виталий обращался к нам за какой-нибудь помощью или советов в бытовых вещах. Мы дружили, как дружат мужчина и женщина, разговаривали о работе, доме, что-то друг другу советовали, чем-то делились.

С мужем нас развели сразу, и как оказалось, он был не только плохим мужем, но и плохим отцом. Маришку он избегал, я видела, что дочь, очень переживает.

Однажды Виталий пригласил нас с мамой и Маришей к себе в гости, у него поспела клубника.

– Ну, девчонки, вы её по больше в рот кидайте, – смеялся Виталий, глядя на наши изумленные лица.

Он был отличным хозяином, дом ухожен, в саду красотища, а в огороде и сорнячка не найдёшь.

– Мама, моя, покойница, чудесной хозяйкой была, вот и меня кое-чему научила, – отвечал Виталий на наши похвалы.

Мама с Маришей сидели в саду под яблоней, довольные и счастливые. Я пошла в летнюю кухню, помочь Виталию.

– Хорошо у вас тут, такой воздух чистый. Даже в доме легко так дышится, – восхищалась я, – В город и возвращаться не хочется.

– Да, Наташа, ты права, И воздух тут, отменный и дом, только хозяйки в нём не хватает.

– Так женись, ты же хороший парень.

– Ты так считаешь? А что если ты станешь хозяйкой в моём доме? – он взял меня за плечи и повернул к себе.

От неожиданности я не нашлась сразу, что ответить.

Со двора вбежала Маришка.

– Мама, мама, я телёночка видела, пойдём скорее, покажу.

Я так и ушла, ничего не сказав.

Домой мы приехали поздно, Виталий слегка придержал меня за руку и, когда мама с Маришей скрылись в подъезде, сказал.

– Наташа, я спрашивал тебя там, на кухне, очень серьёзно. Выходи за меня замуж. Только не торопись с ответом, подумай. Я буду ждать, сколько нужно буду ждать.

– Я подумаю, – кровь прилила к моему лицу, как хорошо, что сейчас темно.

Я вошла в подъезд и, не дойдя ещё одного пролёта до своей квартиры, опустилась на ступени, закрыла лицо руками, заплакала. Что это было? Слезы боли или слёзы радости?

Я подумала, как и обещала. А через два года у Маришки появилась сестрёнка. Я вышла замуж за очень хорошего человека, таксиста Виталия, который принес меня в тот день на руках в приёмный покой больницы. У нас всё хорошо, и мы счастливы.

Катька с другим Виталием пытались жить вместе, но ничего у них не вышло. Виталий гулял, вскоре ушёл с работы, стал выпивать. Катька ругалась, плакала и в конечном итоге осталась одна. Наверное, так и должно быть.

Иногда мы с Маришкой вспоминаем Аркашу. Она скучает, а я жалею его. Может, когда-нибудь мы ещё встретимся, всё-таки родня.

Шекспировские страсти

Бабка Маня и бабка Наталья были непримиримыми врагами, благо, жили на разных концах деревни и от того встречались друг с другом крайне редко, особенно теперь, когда стали совсем стары и редко уходили от своего дома дальше, чем к соседям, посудачить.

Поговаривали, что ещё в юности Наталья увела у хорошенькой Манечки жениха, чуть ли не из под самого венца. Но и сама замуж за него не вышла, сложил парень голову где-то далеко от родного края, то ли по своей, то ли по чужой глупости, погнался за длинным рублём. С тех самых пор, не было дня, чтобы не помянули они друг друга недобрым словом. И детям своим соперницы передали с молоком матери всю свою ненависть. В юности сыновья их бились в кровь, не раз грозился им наказанием местный участковый, но ничего не помогало. К счастью для обеих сторон ребята выросли и разъехались по разным местам, кто в райцентре пустил корни, кто в области, а старший Натальин сын жил в самой Москве, чем вызывал бешенную зависть бабки Мани. С обеими в деревне оставались дочери, повыходили здесь замуж, нарожали детишек и жили себе в родной стороне горя не зная, но внуки обеих бабок, по старой памяти, друг с другом не общались. Да и не было в том надобности, деревня за эти годы выросла, людей поприбавилось, а по работе где пересекутся, так в том и беды нет.

Но ненависть бабок друг к дружке с годами, казалось, становилась только сильнее. В деревне к их вечным склокам давно уже привыкли и не обращали на старух никакого внимания. Пока не подросли их правнуки.

Юлька, правнучка бабки Мани была хороша собой, старожили поговаривали: «Вся в прабабку уродилась». Девчонка выучилась на медсестру и вернулась обратно в свою деревню, ещё в школе она дружила с рыженьким пареньком, Колькой Чубатовым, но пока училась, тот успел жениться на девушке из райцентра, и теперь жил там своёй семьёй. Сама Юлька мало о том тужила, но прабабка, помня свои давние переживания, жалела её.

– Ты, дочка, почаще к людЯм ходи, сердечко успокоиться и нового женишка найдешь. Ты у нас девка видная, одна не останешься.

– Да, я, бабушка, давно забыла Кольку, да и не любила я его вовсе. А замуж выйду за самого лучшего. Ты у меня ещё на свадьбе плясать будешь.

– Ох, голубка, отплясалась я уже, – заулыбалась бабка Маня, довольная словами правнучки.

– Нет, ты уж, бабулечка, пообещай мне сплясать, – не унималась Юлька.

– Да, ладно уже, тряхну стариной, даю своё слово, – пообещала бабка Маня, – только ты со свадьбой-то сильно не затягивай, а то ведь я и помереть могу, через годок девятый десяток разменяю.

И, надо же было так случится, чтобы стал для Юльки тем «самым лучшим» правнук бабки Натальи Роман.

Парень, и впрямь, был хорош собой, высок, плечист, а голубые глаза до того лучисты, что казалось, светятся изнутри. В это лето он вернулся из армии, и как только Юлька появилась в первый вечер в клубе, сразу же выделил её среди других девчат. Они стали встречаться, вскоре первое чувство переросло у обоих в большую любовь. По деревне уже судачили, но сказать что-либо Наталье или Мане побаивались.

И вот к концу лета Роман пришёл к родителям.

– Мам, пап, я это, чего сказать хотел, жениться я хочу, – сказал Роман, побаиваясь реакции родителей.

– Это дело хорошее, – поднял на него глаза отец, – только не спешишь ты?

– Нет, батя, люблю я её, – смелее сказал парень.

– Так, кто ж она, сынок, к кому сватов засылать? – спросила мать, вытирая передником набежавшую слезу.

– Юлька Самохина.

– Кто? – в один голос спросили родители.

– Я всё знаю, что вы мне сейчас скажите, но это же прошлый век. Бабки старые ругаются по дури своей, а вам то что плохого сделали.

– Ой, боженьки, – завыла мать, – Роман, опомнись, да в их змеиное логово только сунься. Да, что ж это люди скажут. Ох, горюшко. Опутала она тебя, подлая.

– Мать, не смей Юльку трогать, ты же её совсем не знаешь, – взорвался Роман.

– И знать не хочу, и видеть, и тебе не дам больше с ней видеться, – закричала мать.

– Ладно, ладно, мать, поостынь, тут подумать надо, – сказал, молчавший до этого отец. – Девчонка она смазливенькая, с образованием, да и самостоятельная, работает, не то, что другие.

– Да вам мужикам лишь бы смазливенькая была, а там хоть змея, хоть ведьма, – закричала мать на мужа.

В тот же вечер состоялся семейный совет во главе с самой бабкой Натальей. Все уговаривали и отговаривали Романа от такого шага, но точку во всём поставила бабка Наталья.

– И не правнук ты мне тогда будешь, вон из нашего рода пошлю.

– И плевать мне на такой род, если вы против моего счастья идёте, – прокричал Роман и выскочил из дома.

В это время Юлька секретничала на кухне с матерью.

– Доченька, родная моя, и угораздило же тебя в него влюбиться, ведь знала, что два рода эти в третьем поколении грызутся, что ж тебе, ребят других не было?

– Не было и не будет никогда, мамочка, – плакала Юлька, прекрасно понимая, что счастье своё им придётся выбивать. А уж, сколько голов полетит, страшно себе представить.

Мать пыталась, как могла, уговорить дочь, но ведь сердцу не прикажешь.

– Ладно, доченька, – наконец сдалась она, – коли любишь, борись за него. А парень он хороший, будешь жить за ним, как за стеной. В крайнем случае, уедите куда-нибудь подальше.

Мать и дочь обнялись и долго сидели молча, думая каждая о своём.

А на утро деревня взорвалась. Каким образом просачиваются здесь новости, одному только Богу известно. Родня бабки Натальи на каждом шагу поносила бабки Манькиных, а те в свою очередь орали на Натальиных. По каким то нелепым обстоятельствам, то к тем, то к другим присоединялись соседи, и к вечеру вся деревня переругалась вконец. Только наши «Ромео» и «Джульетта», как звали их теперь в деревне с чьей-то лёгкой руки, лежали на берегу реки, вдали от глаз и мечтали о своём будущем.

– Плохо так, когда родня ругается. И свадьбы большой у нас с тобой не будет.

– Да ладно, Юль, уедем, распишемся с тобой, а они потом смиряться.

– Я тут хотела, места наши люблю, думала, всю жизнь свою здесь проживу. Обидно так.

– Я так бабке Наталье и сказал, ты ругалась, а я за тебя расхлёбывать должен.

– Ой, а мне бабушка Маня на свадьбе сплясать обещала. Ну, чего они не ладят, ведь баба Маня хорошая, она же меня вырастила.

– Да, глупые старухи, баба Наташа то же хорошая, властная немного, но знаешь, как она с нами в детстве играла, а сказок сколько знает, в нашей библиотеке, наверное, столько и книжек нету.

– Слушай, Ромка, а давай их как-нибудь помирим, – Юлька приподнялась, волосы её заструились в лунном свете.

– Какая же ту у меня красивая, Юлька, – потянулся к ней Роман.

– Нет, подожди, Ром, я ведь серьёзно, – не унималась она, – давай скажем, что покончим с собой, если они не помирятся и не разрешат нам пожениться.

– Слушай, а это идея.

На утро в двух концах деревни появились «гонцы» с письмами, как только первые строки были прочитаны, поднялись в обоих домах женские вопли и плач.

– Ах, господи, сгубили змеи нашего мальчика, – металась по дому бабка Наталья.

– Уморили, уморили ироды мою лапушку, как же я жить теперь буду? – орала бабка Маня.

И не до одной из них не доходило пока, что дети-то живы, и всё, что нужно, примириться наконец, и дать возможность своим правнукам соединиться.

От таких расстройств у одной и у другой прихватило сердце, фельдшер Мария Петровна, металась от одного конца деревни к другому, выслушывая пульс старух и делая им уколы, в больницу ехать обе отказались.

– Помереть хочу дома, – заявили и та, и другая.

Роман и Юлька понеслись по домам, как только узнали, что случилась с прабабками.

Деревня притихла, давненько не случались здесь такие бури.

– Баба Наташа, прости, я живой, – плакал над бабкой Натальей Роман. Та гладила его по голове ослабевшей рукой и все твердила:

– Ничего, внучёк, ничего.

А Юлька рыдала над бабкой Маней:

– Бабулечка, миленькая моя, прости меня, смотри, со мной всё в порядке, только не умирай, ты же обещала на моей свадьбе сплясать. Ой, прости, о чём я.

– Нет, нет, моя лапушка, всё верно, это ты меня старую прости, чуть твоё счастье не разрушила. Выходи за него, он парень хороший. Только погоди чуть, я поправлюсь и обязательно спляшу.

Юлька целовала свою прабабушку и всё плакала и плакала.

К вечеру бабкам стало полегче, правда Маня пока ещё лежала, но Наталья поднялась и даже велела опять всем собраться.

– Так, мои родненькие, сегодня я одной ножкой у Бога побыла, так он меня, дуру старую, и пропесочил, умишко-то на место поставил. Засылай те ка сватов к Самохиным. Свадьбу сыграем на всю деревню, пусть знают – самую красивую девку Натальин правнук в жёны берёт, а с Манькой мы как-нибудь сами разберёмся.

Свадьбу сыграли в конце сентября, гуляли всей деревней, бабка Маня отплясывала под баян, как молодая.

Даже бабка Наталья похвалила её:

– Она ещё с молодости плясунья отменная была.

– Ну, тогда уж ты, Наталья, спой нам. Голос, поди, не пропал ещё? – попросила бабка Маня, присаживаясь рядом.

Обе бабки пели рядышком, как в той далёкой молодости, ведь были они когда-то неразлучными подругами.

Встреча 

1

Я думала, что всё уже давно позади, но нет – судьба, видимо, решила испытать меня ещё раз. Впрочем…

Который день лил дождь, ровный, размеренный и такой скучный, что отбивал всякое желание заниматься чем либо. В такое время в нашей районной гостинице почти никого не было, пара командированных, семья, решившая показать своим отпрыскам «истоки», как выражался глава семейства и торгаши, делившие четырёхместный номер вместе с кучей своих сумок, коробок и картонок.

Городок у нас маленький, так называемая глубинка, и делать здесь просто не чего.

Я сидела за стойкой, укутавшись в шаль, телевизор на тумбочке рычал, шипел, но стоически вещал о красотах Индии. Забавная, всё таки, страна.

Мужчину с большой спортивной сумкой я приметила ещё, как только тот показался в конце улицы. Он шёл, низко наклонив голову, словно пытаясь отыскать в лужах под ногами что-то очень важное для себя. Почти у самых дверей мужчина остановился, долго смотрел на вывеску, закурил, тут же закашлялся, и, отшвырнув окурок, решительно вошёл.

– Здравствуйте, не могли бы вы мне помочь.

– Добрый день, – поднялась я на встречу посетителю, – К вашим услугам.

Мужчина поставил сумку на пол, возле неё тут же образовалась маленькая лужица. Он вытер ладонью мокроё лицо и полез во внутренний карман куртки.

– Мне нужен номер на пару дней.

Я машинально раскрыла красненькую книжечку, и всё внутри меня опустилось.

Листович Вадим Вадимович.

Я судорожно перевела взгляд на фотографию, потом на «оригинал», потом на дату рождения. Передо мной стоял человек, который был полным тёской моего давно потерянного сына. Перед глазами всё поплыло. Мужчина удивленно взглянул на меня, собираясь что-то спросить, но в этот момент зазвонил его мобильный телефон. Мужчина достал телефон из мокрого карманчика сумки и отошёл в сторону.

– Да, мамочка, всё нормально, уже устраиваюсь в гостинице. Как твои ноги? Смотри, таблетки пить не забывай, приеду – проверю. Всё будет хорошо, я люблю тебя, мамочка. Пока, пока.

Трясущимися руками, я заполнила гостиничный бланк, выдала постояльцу ключи и повела его в номер. В голове всё ещё стучало, негнущиеся ноги плохо слушались.

– Нет, это не мой сынок, ты же слышала его разговор с матерью, – говорил внутри меня один голос.

– А вдруг, – сомневался другой.

Всеми клеточками чувствовала я идущего сзади человека, и сердце моё вновь разрывалось от тоски и боли.

2

На кухне призывно запел в свисток чайник.

– Бегу, бегу, – прокричала я из комнаты, словно он был живой и действительно ждал меня.

После смерти мужа я жила одна. Так уж вышло, большая трёхкомнатная квартира и пустота.

Мужа не стало три месяца назад, быстротечная онкология. Через год мы собирались отметить серебряную свадьбу.

Все эти годы я жила как в сказке, Вадим буквально сдувал с меня пылинки. Он был намного старше, необыкновенно добр и заботлив, и я считала его святым. Дочь наша, Ксения училась в МГУ, была умницей и папиной любимицей.

Диагноз Вадима стал для всех шоком, муж мой всегда был бодр, весел, не курил и занимался спортом в любую погоду. Может от того и пропустил начало своей болезни, а когда пришёл, всё-таки, к врачу, было уже слишком поздно.

В один миг наш прекрасный мир рухнул…

Я пила чай, смотрела в окно и вспоминала, вспоминала.

Впервые мы встретились с Вадимом, когда мне было только пятнадцать лет. Весёлый зеленоглазый студент понравился мне сразу. Лето, любовь, новая взрослая жизнь, всё неслось без отдыха, в бешенном ритме сердец и страстей. А потом практика Вадима закончилась. В ту последнюю нашу ночь я прорыдала у него на плече. Он много курил, непривычно молчал, а утром, на прощание, у автобуса только и сказал:

– Не забывай меня.

Не забывай? И это он мне, сейчас? Непонятный гнев вскипел внутри меня. Я жить без него не могу, а он – не забывай, я для него была только игрушка, несмышлёная девчонка. Разве можно со мною так? Да что он себе возомнил.

– Так вроде и вспоминать особенно нечего, обычное лето, как все, – бросила я в ответ и пошла прочь от автобуса, увозящего от меня самого дорогого человека на свете. Сколько раз потом я кляла себя за те слова, сколько слёз пролила я за ту свою глупость.

А вскоре меня стало тошнить по утрам. Несколько дней мама с подозрением поглядывала на мои мучения, а потом твёрдо сказала:

– Ну-ка, дочь, давай поговорим.

Она не кричала, не топала ногами. Она только твёрдо сказала: «На аборт».

Районный врач развёл руками: «Поздно, рожайте».

И я родила, раньше срока, вдалеке от своих родных мест, в доме старой маминой тётки, куда мы с мамой сразу же переехали, и где я провела, практически взаперти, последние месяцы. Мальчика отдали в Дом малютки. Несовершеннолетняя мать, без средств к существованию, с презрением собственной матери, что могла я сделать? Единственно на чём я смогла, всё-таки, настоять – мальчика назвали в честь отца. Листович Вадим Вадимович. В последний раз поцеловала я сына и поклялась над колыбелькой забрать его, как только встану на ноги. Но не суждено, мальчика усыновили. Всю жизнь я несу в своём сердце эту боль. Маму я смогла простить только после её смерти, я знаю, она хотела как лучше, но устроила мне ад. А Вадим так никогда и не узнал о сыне.

Мы встретились вновь спустя долгих девять лет, к тому времени я уже заканчивала институт. Вадим приехал на встречу выпускников, мы сразу узнали друг друга и больше не расставались вплоть до его смерти. Поначалу я боялась сказать ему про ребёнка, а потом уже и не смогла.

3

– Что-то ты плохо выглядишь, Нина, – сказала моя сменщица. – Вадима не вернёшь, а тебе дальше жить надо, дочка у тебя. Да и сама ещё не старая, может, и жизнь ещё устроишь.

– Брось, – отмахнулась я, – это погода на меня так действует.

Я видела, что ключа от номера нет, значит, новый постоялец дома. Мне безумно хотелось увидеть его, поговорить, узнать о нём хоть что-нибудь. Я смотрела в одну точку, постоянно вздрагивая от каждого звука, доносившегося с этажей.

– Так нельзя, – уговаривала я сама себя, – надо успокоиться, надо обязательно найти какой-то повод поговорить с ним. Но в голову ничего не лезло.

Повод нашёлся сам собою.

– Здравствуйте, вы сегодня снова дежурите? – услышала я за своей спиной. – Чайничка у вас не найдётся?

Это был Вадим, такой простой и домашний, в тренировочных штанах, футболке и шлёпанцах на босу ногу.

– Я говорю, чайку у вас тут можно попить?

– Ах, да, да, я сейчас вскипячу воду, – встрепенулась я, – кафе у нас только в девять откроется, но вы располагайтесь, я напою вас вкуснейшим чаем, я рецептик один знаю.

– Буду вам признателен, а то знаете, не дотяну до девяти, помру, а вам проблемы наверняка ни к чему, – засмеялся парень.

– Что вы, что вы, у нас в городе голодной смертью ещё никто не помирал, – я поддержала его весёлый настрой, обратив внимание на такие знакомые ямочки на щеках, как у отца.

– Он, – дрогнуло моё сердце, – конечно, он, и зубы у него как у меня, с щербинкой спереди.

– А вы давно в этом городе живёте? – спросил Вадим, отхлёбывая горячий чай.

– Да, всю жизнь, только училась в другом месте, а вернулась сюда, мама у меня болела.

– Хороший городок, старинный такой, – задумчиво произнёс парень.

– Вам бы в хорошую погодку у нас погулять, а вы монастырь видели? Его уже открыли, он в пятнадцатом веке построен, правда последние лет сорок разваливался весь, а теперь вот взялись и восстановили.

Мне хотелось говорить и говорить с моим мальчиком, я теперь была уверена, что это мой мальчик, так легко и тепло было мне рядом с ним, и так нестерпимо хотелось обнять его, целовать эти глаза, руки, но я боялась. Боялась признаться ему сейчас, боялась быть отвергнутой им, и где-то далеко в душе, боялась ошибиться. Нет, что я, это, конечно же, мой сыночек.

Парень ушёл в дождь, ласково улыбнувшись мне у двери.

– Надо, – развёл он руками, – дела.

Дождь по-прежнему был тихим и скучным, он плакал, капая на маленький город и на моего сына, ушедшего в этот дождь.

– Какие у него дела здесь, – тяжело вздохнула я, – в городе, где он мог вырасти.

Слёзы потекли у меня по щекам, горькие слёзы боли, обиды и запоздалого раскаяния.

– Я должна признаться ему во всём, – решила я, – поставить, наконец, точку во всей этой затянувшейся истории. И пусть мой сын вернётся ко мне в объятия или навсегда возненавидит меня, но по другому жить я уже не смогу никогда.

Вадим вернулся в этот день слишком поздно, смена моя давно закончилась, я, всё еще надеясь на что-то, крутилась у стойки, заговаривала о разных мелочах с Галиной, но его так и не дождалась. Всю ночь я не сомкнула глаз, а утром побежала на работу на целый час раньше.

– Что с тобой, Ниночка, – ужаснулась Галка, – на тебе лица нет?

– Да всё погода, бессонница у меня какая-то, – выкручивалась я.

– Это, Нинка, у тебя нервы шалят, срочно к неврологу надо, а то ещё сама разболеешься, не дай Бог.

– Ладно, Галь, схожу, обязательно. Ты иди домой, иди, у тебя семья.

Теперь нужно было дождаться Вадима, чтобы ни было, сегодня я всё ему расскажу.

Шло время, но Вадим не спускался. Я несколько раз подходила к ключнице, чтобы ещё и ещё раз убедиться – постоялец в номере.

Но вот он вышел с чашкой и всё в тех же шлёпанцах на босу ногу.

– Здравствуйте. Если вас не затруднит, чайку мне можно?

Выглядел он сегодня плохо, чай пил задумчиво и всё больше молчал.

– У вас неважно идут дела? – поинтересовалась я, не зная, с чего начать разговор.

– Да, знаете, устал.

– Может, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Вы? – удивился он, – вы меньше всего, хотя…

Он взглянул на меня, словно обжог, а может быть, мне просто показалось так.

– Простите, я не хотела вам мешать.

– А знаете, может быть, вы как раз тот человек, кто сможет мне помочь, ведь вы вчера сказали, что живёте здесь давно.

– Да, очень давно, – встрепенулась я.

– Понимаете, моя мама – самый лучший в мире человек, последнее время у неё стало часто болеть сердце, а у меня кроме неё никого больше нет. Моя мама из детского дома, отца у меня никогда не было и вот недавно, мама призналась, что усыновила меня. Она работала в Доме малютки санитаркой, очень привязалась ко мне и забрала. Мы жили мирно и счастливо. Сейчас моя мама хочет, чтобы я нашёл ту, что родила меня. А я думаю, зачем? Ведь я был не нужен ей тогда, но я обещал маме. Из Дома малютки я узнал, как звали мою биологическую мать, даже узнал из архива адрес, ваш город, Пятигорская, 15. Но улицы такой не нашёл. Кто-то сказал, что на том месте построили Дом культуры. Вот теперь я думаю, где же мне её найти? Может вы знали такую, Белевецкая Нина Сергеевна., она с вами примерно одного возраста. Она родила меня слишком юной.

Всё время рассказа Вадим, не мигая, смотрел в пол, а меня душили горькие слёзы.

– Вы плачете? Не надо, это грустно, но я вырос счастливым и без той, что родила меня, – сказал он, взглянув на меня.

– Прости меня, сыночек, – кинулась я на колени перед Вадимом, – это же я, Белевецкая, я – твоя мать. Будь проклят тот день, когда я согласилась оставить тебя.

– Вы, – чашка выпала из рук парня и, громко стукнув о плитки пола, разлетелась на куски. – Нет, это не правда, зачем вы обманываете меня.

Он бросился к себе в номер, перескакивая через ступеньку, а я, так и оставшись на полу, только и твердила:

– Прости меня, прости меня, сынок.

Его не было часа три, я сидела за гостиничной стойкой с красными от слёз глазами и ощущением полной пустоты в душе.

– Он не простит меня, я вновь потеряла тебя, Вадим, – крутилось у меня в голове.

Впервые я была рада, что у нас нет постояльцев, вряд ли я смогла сегодня нормально работать.

Вадим спустился тихо, подошёл ко мне и, неожиданно, погладил по голове.

– Не плачьте, я уеду, и никогда не буду напоминать вам о себе. Я видел вас и этого будет достаточно.

– Нет, сынок, нет, – прижала я его к себе, – всё не так, как ты думаешь. Всё совсем не так.

Мы долго разговаривали с сыном, я рассказала ему всё о себе, об его отце. Он рассказывал мне о своей жизни. В эту ночь Вадим ночевал у меня, в том доме, который по праву должен был быть его.

На следующий день он уехал к маме, обняв меня на прощание и пообещав обязательно вернуться.

Теперь у меня вновь стало двое детей, сын и дочь. А у моего сына две матери, мы подружились и это очень важно для всех. Скоро моё пятидесятилетие, я жду их в гости. Слишком дорого обходятся нам порой ошибки молодости, и так важно их исправить, хотя бы спустя почти целую жизнь.

Царствия небесного

Вчера мы проводили в последний путь Ирину Митрофановну, старенькую соседку с первого этажа, тихую маленькую женщину, которая жила в нашем доме с незапамятных времен. А дом наш, надо сказать, изрядно староват. Из тех первых жильцов, что когда-то с такой радостью заселяли новосторойку, оставались она да парализованный старик из седьмой квартиры, за которым давно уже ухаживала его пожилая дочь, тетя Настасья. Отец ее несколько лет для общества был скорее овощ, чем человек, но крепкое сердце зачем-то все держало его на этом свете. Тетка Настасья не роптала по этому поводу, а из года в год несла свой страдальческий крест смиренно и с дочерней любовью. Теперь он остался последним старожилом нашего допотопного дома.

В подъезде нашем жильцы менялись постоянно. Кто-то, как мы, купил недорогую квартирку в надежде подсобирать немного на лучшее жилье, кто-то наоборот переехал сюда из лучшего, в результате разъезда с женами или со своими повзрослевшими детьми. Но и они втайне мечтали перебраться отсюда хоть куда-нибудь.

Наверно из-за этого, а может и еще от чего, но были соседи между собой не дружны. Слава Богу, и не ссорились, «Здравствуйте, до свидания. Какой у вас замечательный малыш. Ах, как ваша дочь повзрослела» – вот, впрочем, и все, на что они были способны.

Меня это вполне устаивало. Мы не собирались жить здесь долго, два-три года и мы, наконец, достроим свой коттедж.

Так уж вышло, что Ирину Митрофановну хоронили мы за счет всего подъезда, она была глубоко одинока, бедна и денег на похороны у нее не оказалось Подсуетилась тетка Настасья, пробежав по соседям и собрав нужную сумму. Скромный поминальный стол впервые собрал всех соседей вместе, словно напоследок Ирина Митрофановна решила всех нас перезнакомить и сдружить.

За столом сидели недолго, больше молча, ведь про жизнь старушки мы ничего не знали и ничего толком сказать о ней не могли. Только тетка Настасья вспоминала что-то из далекого прошлого, когда была жива ещё ее мать, и она сама приезжала в этот дом в гости со всем своим семейством.

– Да разве теперь мне до соседок, – говорила тетка Настасья, вытирая уголком черного платка повлажневшие глаза. – И свой дом, и папку не бросишь.

– Да вы б его к себе забрали, что ли, – проговорила Татьяна Ивовна из пятой квартиры.

– Да куда же, я с сыном живу, у нас двушка, двое внуков.

– Сама бы сюда переехала.

– Да кто же ребят в садик водить будет, молодые наши рано уходят на работу, да все больше до темна, на жилье собирают. Одно спасение, Иван мой по дому помогает, а ведь, хоть пропадай, измучилась вся.

– Да, хоть бы Бог прибрал отца вашего, – протянул весьма захмелевший Сергей из третьей. Жена его, сидевшая рядом, больно ткнула мужа в бок.

– Да ты что? – тут же вскинулась тетка Настасья, – Это ж папка мой, родненький. Пока он жив и я дочка, а помрет, так сиротинкой стану.

Все посмотрели на нее с сочувствием.

– Да, такова наша доля, – протянула опять Татьяна Ивовна.

Как-то само собой разговор пошел об отцах и матерях, давно ушедших и еще живущих.

Часа через два потихоньку стали расходиться.

У меня был выходной и я осталась с теткой Настасьей и еще одной соседкой убрать со стола. Вот так, жил человек и все, пустая комната с завешенным зеркалом и остановившиеся ходики с гирьками.

Мы делали свое дело почти без слов, а если и говорили о чем, то почему-то шёпотом, словно боялись потревожить кого-то, уже не живущего в этом доме.

– Ну, прости нас Ирина Митрофановна за все, царствия тебе небесного, – тетка Настасья перекрестилась на пороге и закрыла дверь в квартиру.

– До новых жильцов, – вздохнула Лариса.

Мы разошлись по своим домам, к своим вечным делам и проблемам за которыми совсем не видим людей.

С этого дня жизнь в подъезде переменилась. Все мы стали как-то ближе друг другу, словно родня, какая-то очень дальняя, но все же родня.

Я и сама заметила за собой, что меня стала интересовать жизнь соседей.

Вскоре, на скамейке у подъезда, где так долго сидела одинокая Ирина Митрофановна, стали собираться соседки, а затем и соседи, беседуя о чем-то, делясь своими проблемами и радостями. И для всех оставалось загадкой, от чего не было так раньше?

Квартира Ирины Митрофановны всё ещё пустовала, смотря печальными окнами на беседующих. Я часто поглядывала внутрь, первый этаж давно уже врос в землю, и окна были так низко, что в них можно было рассмотреть всё, что делалось внутри квартиры.

Все те же остановившиеся ходики на стене и завешенное зеркало, его так никто и не открыл.

Тетка Настасья однажды поймала мой взгляд.

– Я на девять дней свечку ей в церкви поставила, сороковины скоро, собраться что ли?

И все сразу подхватили, «собраться» – словно эта мысль была в голове у каждого, но никто не решался ее озвучить.

Мы снова сидели за столом в квартире Ирины Митрофановны. У её портрета горела большая восковая свеча. Налитая стопочка с куском чёрного хлеба. Мы вели негромкий разговор о жизни, о покойнице, вдруг оказалось, что в памяти у каждого остались какие-то моменты с ней, по которым из крупиц собиралась ее тихая незаметная жизнь, хотя бы тот отрезок, что провела она вместе с нами.

Огонек свечи тихо колебался, кидая отблески на портрет Ирины Митрофановны. Иногда мне казалось, что она плачет, глядя на нас.

– Надо бы собрать ее вещи в коробку, – заметила жена Сергея.

– Соберу завтра да в церкву отнесу, – отозвалась тетка Настасья.

– Самое верное решение, – поддержала Татьяна Ивовна, – ей уже там ничего не нужно, а людям сгодиться.

Но на завтра ни у кого не оказалось времени. А через день появилась у нас новая соседка.

Худенькая девочка лет восемнадцати, в больших черных очках и такой короткой юбчонке, что тут же вызвала осуждение сидящих у подъезда. Шла она вместе с Анной Дмитриевной, начальницей нашего ЖКО.

– Знакомьтесь, – обратилась Анна Дмитриевна к сидевшим, – это ваша новая соседка, в первую заселяется.

– Да-а, – только и сказал Иваныч из шестой квартиры, – таких-то у нас еще не было.

– И что это? Она одна там жить будет? – поинтересовалась его жена у начальницы, когда та вышла назад.

– Девчонка сирота, от собеса выделили, так что уж примите. Да и последите за ней за одно, сами знаете, детдомовские нынче какие бывают, – ответила Анна Дмитриевна и пошла дальше, гордо неся свою высокую прическу, как корону на голове.

– Прощай тихая жизнь, – протянула Татьяна Ивовна, поднявшись со скамейки, – пойду гляну, наверно хлебушек свеженький подвезли уже.

– Возьми-ка и нам буханочку, – протянула ей деньги жена Иваныча.

Из подъезда с постиранным бельем вышла тетка Настасья. Тяжелый пластиковый таз тянул ей руки.

– Как папаша вас? Я вам потом клубнички занесу, – сказал Иваныч, показывая рукой на ведро с крупной клубникой.

– Вот купили, на компот закрою, Иваныч мой обожает клубничный.

– Спасибо, отец мой то же пьет такой, а вот от смородинового морщиться. Это только врачи говорят, что он ничего не чувствует. А мне иногда кажется, он меня слышит, – вздохнула тетка Настасья.

– Ох, а у нас же соседка новая.

– Да ну?! И кто такая? – заинтересовалась Настасья, ставя таз на землю.

– С детдома, молодая, худющая такая.

– Надо бы зайти, познакомиться, может помощь какая нужна, – Настасья вытерла со лба выступивший пот.

– Во, клубничкой угостить, самое оно, – поддержал Иваныч.

Через пол часа тетка Настасья, Иваныч с женой и Татьяна Ивовна стояли у двери квартиры Ирины Митрофановны.

Девушка открыла дверь и с удивлением смотрела на незнакомых людей.

– Здрасти, – нашлась тут же жена Иваныча, – мы к вам по-соседски, знакомиться значит.

– Может помощь какая нужна, – Иваныч протянул девушке миску с клубникой.

– Проходите, – ответила та и чуть отошла в сторону, коридорчик был явно тесен для такой толпы.

Потом они пили на кухне чай из чашек Ирины Митрофановы с пирогом Татьяны Ивовны, рассказывали о том, какой хорошей была прежняя хозяйка, расспрашивали новую и, наконец, договорились, что завтра придут ещё раз, помочь девушке навести порядок, переставить кое-какую мебель. Кстати, новую хозяйку то же звали Ирина.

У меня снова был выходной, и я с удовольствием и интересом пошла со всеми вместе к новой соседке. К тому же у меня остались неплохие шторы, мы недавно повесили новые, и я решила отнести их Ирине, вдруг пригодятся.

Как оказалось, я была не одна такая. Татьяна Ивовна, принесла с собой плюшевое покрывало, не новое конечно, но вполне себе ничего. Жена Иваныча захватила светильник, давно лежавший в антресолях, Сергей пришел с чемоданчиком, полным разных инструментов – настоящий мужчина.

Ирина даже всплакнула, увидав наши дары.

– Я и не знала за что хвататься, – всхлипнула она, у меня же ничего нет, кроме собственных вещей.

– Ничего, девонька, всем миром поможем, – успокоила жена Иваныча, – мы молодые были, то же ничего не имели.

Вещи Ирины Митрофановны были аккуратно сложены в заранее приготовленные ящики, впрочем, их оказалось совсем мало, но всё чистое и целое. Казалось, что самое старое и дряхлое хозяйка сама успела выбросить перед смертью, а может, просто обходилась самым малым. Альбомы с фотографиями, какие-то книги и документы сложили отдельно.

Мебели в комнате было мало, но все необходимое для жизни. Диванчик, шкаф и сервант, полный разнообразных стаканчиков и тарелок.

– Ну вот, Ириша, посуду покупать уже не надо, смотри, сколько ее тут, – сказала Татьяна Ивовна, до блеска натирая бокалы.

– Ой, я и мечтать не могла, – порхала по чистой уютной квартирке Ирина, – у меня все есть, как во дворце.

– Ну да, чем не хоромы? – сказал Сергей, зажигая светильник над диваном.

– Ой, подождите, – кинулась из квартиры тетка Настасья. Вскоре она вернулась с большой картиной.

– Все равно у отца за шкафом стоит.

С картиной комната и правда стала выглядеть еще лучше, получилось некоторое подобие старинного салона. Мы стояли и любовались своей работой.

– Что скажешь, Ирина? – Сергей поправил угол картины. – Как тебе квартирка?

Тут только все заметили, что она тихо плачет, сидя на полу в коридоре.

– Ты чего это, дуреха?

Девушка протянула нам фотографию и зарыдала.

– Что ты, Ирочка, все хорошо, – кинулись мы к ней, ничего не понимая.

Девчонка по-прежнему тянула к нам старое фото.

– Это, это моя ба, – она захлебывалась слезами.

– Что Ира?

– Это моя прабабушка.

– Что?

Все оцепенели, на фотографии нежно улыбалась молодая Ирина Митрофановна, рядом с ней, прижавшись, сидела девочка лет трех с огромным бантом. На обороте надпись:

«Любимому Мише от жены и дочки Светочки. август 1941год»…

Мы долго еще сидели на кухне, пили чай, слушали рассказ Ирины и рассматривали старые фото, документы Ирины Митрофановны и читали ее дневник, рассказ о трудной жизни человека, которого уже нет с нами.

Ирина Митрофановна в молодые годы жила в Ленинграде, работала в музее, она вышла замуж за молодого лейтенанта, обожавшего ее, родила дочь Светочку – голубоглазое чудо, и дальнейшее рисовалось ей одним большим счастьем. Если бы не война…

Горе в ее дом вошло сразу и навсегда, муж пропал без вести в первые дни войны, только и остались от него несколько фото в военной форме и справка из военкомата. Стала Ирина ни жена, ни вдова. Часто смотрела она на фото, что так и не успела отослать мужу и думала о том, что никогда больше не быть ей такой молодой и счастливой. Одно заставляло её держаться и жить дальше, дочь Светланка. Ирина так и не смогла сказать дочери, что папы у нее больше нет, да и не могла сказать, до последнего верила, что муж вернется.

Не знала Ирина ещё в тот момент, что приготовила ей судьба ещё большую муку. В Ленинграде началась блокада, музей требовал от нее теперь много времени и сил, готовилась эвакуация. Маленькая Светочка всё чаше оставалась под присмотром соседей. Худенькое, полупрозрачное существо. Ирина боялась за дочь и каждый раз, по возвращении домой, обнимала и целовала ее, благодаря Бога, что девочка жива.

Но однажды Ирина вернулась к разрушенному дому, люстра ее все еще качалась на потолке, но половина квартиры уже лежала под ногами в виде груды бессмысленного мусора. Женщина упала на колени и страшно закричала. На этот крик и прибежала ее старая соседка.

– Что ты, Ира, жива твоя Светочка, жива, там мы, в бомбоубежище сидим.

С этого дня и появилась у Ирины Митрофановны мысль отправить дочь в эвакуацию, в то время еще вывозили детей.

– Уж, коль сама не выживу, так хоть дочь спасу, – думала Ирина, складывая кое-какие вещички дочери в холщовую сумку, предварительно вышив на них имя, фамилию и адрес музея, так как дома у них теперь не было. В маленькую сумочку для документов, что осталась от мужа, Ирина сложила несколько фотографий, чтоб девочка не забывала родные лица, и маленькую целлулоидную куколку с одежками: «Все таки ребенок, пусть играет».

Детей посадили в крытый грузовик, стояла тишина, если не считать слышимых вдалеке взрывов. Дети и взрослые плакали молча, кричали только их сердца.

Ирина поцеловала Светочку, положила холщовую сумку рядышком и повесила на шею девочке сумочку для документов.

Машина тронулась. Другие дети что-то кричали своим мамам, а ее Светочка сидела тихо, прижимая к груди свою маленькую сумочку, взрослая, словно и не три года было ей, а все тридцать. Только в огромных голубых глазах плескался страх, выбираясь наружу слезинками, что стекали по ее щёчкам.

Такой и запомнила навсегда Ирина свою дочь. Больше увидеть свою девочку ей не довелось. Где-то под нашим городом эшелон с детьми попал под бомбежку, несколько десятков ленинградских детишек, бежавших от смерти из умирающего Ленинграда, нашли ее в сотнях километров от своего дома и родных. Холщовая сумка с вещами, на которых так старательно вышивала Ирина адрес и имя, лежала рядом с обезображенным тельцем девочки. Детей похоронили в братской могиле вместе с погибшими солдатами, а матерям полетели страшные весточки.

В то время Ленинград оказался в полной блокаде, как выжила, Ирина не знала и сама. А после войны собрала свои вещи, да и переехала в наш город, на ту землю, где была пролита кровь ее дочери. Только вот могилки отыскать так и не смогла, не сохранились документы о захоронении, а может быть и изначально не правильно указано место, война ведь. Но Ирина Митрофановна так и осталась в нашем городе, устроилась в краеведческий музей, специалистом она была превосходным, о чем говорили многочисленные грамоты. А когда сил работать не осталось, вышла на пенсию и жила тихо и незаметно в квартире номер один нашего дома до последних своих дней.

Но жизнь порой бывает не предсказуема.

Дочь Ирины Митрофановны Светочка, по какой-то, одному Богу известной, случайности осталась жива, правда ранена и долгое время провела в госпитале, после чего ребенка перевели в детдом. Вскоре хорошенькую девочку удочерили. Вещей, что так бережно собирала ей мама на девочке не оказалось, сама она только и помнила, что звали ее Света из Ленинграда, мама Ия (р она тогда еще не говорила) Всё, что осталось девочке от прошлой жизни – маленькая покалеченная куколка и несколько фотографий, где, как все решили, была она со своими родителями. Всю свою жизнь берегла Светлана эти фото, одно время пыталась даже искать своих родных в Ленинграде, но всё напрасно.

Жизнь Светланы, несмотря на пережитое в детстве, шла ровно, вышла замуж, родила сына, дождалась внучку. Но, злая судьба в один миг перечеркнула все это.

В тот день они все вместе ехали на дачу.

– Открывать сезон, – смеялся тогда сын. Все они были в тот день веселы…

Муж так и умер с улыбкой на губах. Огромный камаз смял их маленькую «окушку» в груду металла. Как выяснилось позже, водитель был пьян, а из их семьи остались в живых только Светлана и маленькая Ириша. Светлане пришлось ампутировать ноги, слишком переломало, а Иринка отделалась небольшими ссадинами и сотрясением мозга. Погибая, невестка укрыла собой дочь и приняла на себя самые страшные удары.

С тех пор девочка жила в детском доме, а бабушка – в интернате для инвалидов. Квартиру у них отобрали почти сразу же, была она ведомственной – не стало мужа, и квартира перестала принадлежать им. Бабушка и внучка, как могли, поддерживали связь, когда внучка подросла, стали встречаться. Теперь Ирине исполнилось восемнадцать, она получила от собеса квартиру и собиралась забрать бабушку к себе.

И вот.

На кухне плакали все, вместе с нами и наши мужчины хлюпали носами. Чтобы чего-то не пропустить они даже не выходили курить.

Бедная Ирина Митрофановна, как жаль, что она так и не узнала о своей дочери. Какое провидение привело сюда её правнучку Ирину? Все это было так странно…

Через неделю мы познакомились со Светланой, она была очень похожа на свою мать, только глаза небесного света, видимо от отца. Она весьма ловко управлялась со своей инвалидной коляской и все плакала, то от счастья, то от мысли о матери.

На годовщину смерти мы вновь собрались в квартире Ирины Митрофановны. Большая восковая свеча снова горела у ее портрета, легкое пламя бросало отблески на ее лицо.

– Знаете, мне все время кажется, что она улыбается, – Ирина ласково провела по портрету рукой.

Царствия тебе небесного, Ирина Митрофановна.

Оглавление

Жизнь

Свет 

  1

  2

Начало

Вера, Надежда, Любовь

Елена Троянская

По ком плакали колокола

Бывает и так

Шекспировские страсти

Встреча 

  1

  2

  3

Царствия небесного Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg