«Дети Шахразады»

Дети Шахразады (fb2) - Дети Шахразады 807K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Антонина Глазунова

Антонина Глазунова Дети Шахразады

Глава 1. Сказка первая. О том, как милосердный и всемогущий халиф Гарун аль-Рашид работал в израильском банке

Тяжелая стальная дверь стремительно распахнулась, и доктор Мириам Ашкенази чудом успела отскочить, чтобы не получить смертельный удар в лоб. Вертящийся черный волчок, похожий на небольшого джинна, только что выпущенного из бутылки, стремительно ворвался в генетическую лабораторию медицинского центра и тут же затараторил, испуская огромное количество бьющей через край энергии:

– Ой, он все знает! Он предсказывает будущее! Он всем говорит правду! И такой прехорошенький! И все правильно! Все! Он знает нас всех! Все про всех!

– Погоди! Кто? Что? – Длинная и худая как палка, суровая доктор Ашкенази сумела схватить смерч и с риском для жизни остановить его. В ее железных негнущихся руках оказалась крохотная секретарша, вся трясущаяся от возбуждения. Доктор Ашкенази схватила ее за плечи и развернула к себе лицом. – Остановись и разъясни все толком. Или я дам тебе успокоительного!

В просторный коридор лаборатории уже стали выглядывать заинтригованные сотрудники, и проемы дверей обросли головами на длинных шеях – прямо стая Змеев Горынычей.

– Ну что же вы, ничего не знаете? Доктор Мириам! Все уже знают! Все сестры! Мне позвонила Рахиль с детского, а ей – Натали с ортопедии, а той…

– Что случилось?

– Ой, доктор!.. На хирургию ночью положили больного с аппендицитом и прооперировали его. А утром он проснулся и давай по руке гадать! Всем! Бесплатно! И все правильно! У него уже все перебывали – и сестры, и нянечки, и больные! – Черные глаза девушки восторженно блестели, персиковые щеки разрумянились, золотые сережки прыгали в ушах. – Вы ведь на хирургию идете, правда? Вот и посмотрите сами! Ой, доктор!.. – И пухленькая секретарша пылающей кометой понеслась по коридору, оставляя за собой хвост сногсшибательной информации.

Доктор Мириам поглядела ей вслед, скептически подняла одну рыжую бровь, недоуменно пожала прямыми худыми плечами и продолжила свой скорбный путь по чужим отделениям. Генетическая лаборатория занималась особо тяжелыми и непонятными случаями, как правило, неизлечимыми, и поэтому результатов такого обследования ждали, затаив дыхание, и больные, и их родственники, и лечащие врачи. Хорошие, обнадеживающие результаты просто отправляли с санитаром или по внутрибольничной почте, а сомнительные или плохие, как правило, относили сами специалисты, чтобы, еще раз переговорив с лечащими врачами, убедиться в несомненной правильности роковых ответов. Не дай бог ошибиться!

Сегодня была очередь Мириам взять на себя сей горький труд.

Доктор Ашкенази, строгая и худая, шла по узкой асфальтированной дорожке, вьющейся между зелеными подстриженными газончиками, в сторону клинических корпусов. В узких длинных руках она держала бланки анализов с плохими вестями и сама себе напоминала Смерть с косой. Коса, впрочем, была богатая – пышные, рыжие с медным отливом роскошные кудри вились до середины спины, и, казалось, солнце входит в комнату, когда туда заглядывала голова доктора Мириам Ашкенази – Машки-жерди, как ее по старой памяти называли питерские ребята-медики.

Восьмое чудо света, столь подробно описанное медсестринскими байками, она увидела в коридоре хирургического отделения, сразу же за входной дверью. Больница была переполнена, и легких больных клали в коридор – вместе с тумбочками и стойками с капельницами, отгораживая страдальцев матерчатыми ширмами, которые образовывали подобие комнатки и видимость покоя.

Недалеко от входа в отделение, вокруг такой вот импровизированной палаты крутился водоворот разнообразных молоденьких девушек, причем все они были чрезвычайно оживлены, более-менее сконфужены и тихонько хихикали, пытаясь скрыть смущение и восторг. Возбужденно переговариваясь, они нетерпеливо ожидали своей очереди на прием к прославленному Мэтру.

Путь доктора проходил мимо этого импровизированного оракула, и она не удержалась и мельком заглянула за ширмы. Идиллическая картина заставила бы улыбнуться любого, даже менее скептически настроенного зрителя.

На белоснежных простынях в небрежной позе великого халифа Гаруна аль-Рашида возлежал смуглый черноволосый молодой человек приятной наружности. Одной рукой он удерживал маленькую раскрытую ладошку доверчивой медсестры, а другой нежно поглаживал линии жизни, ума и сердца. С торжественной серьезностью он объяснял что-то трепещущей от волнения девушке, и та склонялась все ближе и ближе к симпатичному прорицателю. Мэтр не торопился, он вдумчиво и обстоятельно разглядывал податливую ладонь, уточнял какие-то детали, гладил тонкие пальчики, расспрашивал девушку о чем-то сокровенном и относился с чрезвычайной серьезностью к своему ответственному делу. Девушка платила ему полным доверием, и, несомненно, оба получали величайшее удовольствие от интимной беседы.

Вот уж действительно – Восток! – подивилась бывшая пионерка. Безоглядно верят любому прорицателю и проходимцу! Все эти девчонки – с аттестатом зрелости, многие – с высшим образованием, а ведут себя, как в Средние века… Маги, шайтаны, джинны… И ведь верят от всей души, и счастливы, и идут к нему косяком!..

Она вспомнила толпу цыганок, оккупировавших Александровский сад в Питере в пору ее незапамятного детства, и панический ужас и презрение, с каким матери уводили своих детей подальше от колышущихся пестрых юбок. А тут – поклонение и полное доверие оракулу. Восток…

Хотя тут, скорее, – необычное сочетание клуба знакомств и исповедальни…

Доктор Мириам оценила находчивость молодого человека, избравшего столь неординарный способ знакомства с девушками и времяпрепровождения в скучной больнице, и прошла дальше – в ординаторскую.

Она поговорила с врачами о продолжении обследования тяжелых больных, проконсультировалась с заведующим отделением, и возвращалась обратно уже во время тихого часа. Пусто было в коридоре, тихо в спящих палатах, никто не толпился вокруг оракула, и доктор опять заглянула за белую ширму.

Молодой человек не спал. Он спокойно лежал на высоких подушках, глядя в больничный потолок, и чему-то безмятежно улыбался – видно, мысли его были приятными. Он услышал легкое шуршание ширмы и, неторопливо повернув голову, встретился взглядом с рыжей красоткой в белом халате.

Что-то необычное мелькнуло во взгляде карих спокойных глаз, что-то такое особенное, что усталая, задерганная работой доктор против воли на секунду замедлила шаг и чуть улыбнулась уголками губ – просто из вежливости. Молодой человек взглянул на нее, помедлил и вдруг улыбнулся такой лучезарной, обезоруживающей доброй улыбкой, что Машка непроизвольно наклонила голову в ответ. Тот улыбнулся еще шире и протянул к ней длинную смуглую руку – мол, давай погадаю.

Негоже взрослому врачу, как наивной девчонке, заниматься глупостями, да еще на глазах у всех, да еще в рабочее время! – сердясь сама на себя, подумала суровая доктор, но первородное женское любопытство пересилило глупый апломб. Она секунду помедлила и украдкой оглянулась по сторонам – не видит ли кто? Потом быстренько скользнула за ширмы и присела на краешек стула рядом с его кроватью. Это же на секунду, и, кроме этого, может, она пришла обследовать больного. Почему нет?! Он тут же, ни слова не говоря, взял ее руку, развернул ладонью вверх, разгладил и погрузился в изучение переплетающихся линий. Доктор между тем разглядывала прорицателя.

Он был не так уж юн – примерно одних с ней лет, под тридцать. Смуглое, худощавое, слегка вытянутое лицо было приятно, а высокий, уже лысеющий лоб и короткий прямой нос придавали ему сходство с античными бюстами. Белые драпировки больничной рубашки и простыни подчеркивали это сходство и оттеняли смуглую кожу. Длинные тонкие пальцы были теплыми, а их прикосновение – спокойным и уверенным, без тени заигрывания. Карие глаза казались светлыми и смотрели спокойно и вдумчиво, совершенно серьезно. Ни намека на развязность или пошлый интим.

Машка опустилась на краешек стула с намерением тут же вскочить и помчаться по неотложным делам, но, усевшись, почувствовала покой и желание расслабиться и немножко отдохнуть, подумать. Парень был явно североафриканского происхождения – черные вьющиеся волосы, смуглая кожа, карие, чуть продолговатые глаза над выступающими резкими скулами, и веяло от него неторопливостью верблюда, бредущего по караванным путям, и умиротворяющим спокойствием прохладного оазиса – блаженной передышке на утомительном пути жизни.

Он медленно и тщательно рассматривал узкую белую ладонь, поворачивая ее под разными углами к свету, изредка приближал к глазам, всматриваясь в переплетение линий, изредка разглаживал смуглым пальцем мешающую ему складку кожи. Неожиданно благодушное спокойствие, освещавшее сухое лицо тихим пасторальным светом, сменилось некоторым изумлением и беспокойством:

– У вас скоро будут значительные денежные проблемы, – с удивлением промолвил прорицатель, подняв карие глаза на расслабившегося было доктора.

– Денежные проблемы? Ну уж этого никак не может быть! – категорически заявила молодая женщина, рассердилась на свою детскую доверчивость и попыталась выдернуть руку у коварного обманщика.

– Да, – охотно согласился он, не отпуская руки, – меня это тоже удивляет. Это не в вашем характере. Но это так. Проверьте счет в банке и будьте осторожны.

– Осторожна? В каком смысле? – Строптивая доктор заинтересовалась, но не настолько, чтобы верить африканскому проходимцу, пусть даже с античным профилем.

– В ваших отношениях с близкими людьми. – Он помолчал, еще раз повертел руку, рассматривая ладонь под разными углами. – Знаете, может быть, из-за них и будет денежная проблема.

– Честно говоря, вы меня не обрадовали. Я ожидала от вас другого, – несколько обиженно вымолвила доктор и решительно освободила руку.

Она действительно была разочарована – ясно же, что смешливым девчонкам он вешал любовную лапшу на уши, а она что, такая старуха, что амурная романтика ей уже не подходит? Вместо эротики – денежные проблемы, вместо нежного шепота на ушко – ссора с хахалем? Спасибо большое!

Молодой человек внимательно посмотрел на по-детски обиженное лицо и надутые губки. Он мудро, по-восточному улыбнулся чуть приподнятыми уголками темных губ:

– Каждый ожидает от гадания то, что хочет услышать. Но не всегда получает это. Я сказал вам то, что сейчас важно для вас. – Он вдруг солнечно улыбнулся, блеснули белоснежные зубы на смуглом лице. – Не расстраивайтесь. Когда вам будет нужно что-то другое, я скажу вам. Но только тогда, когда это будет нужно, не раньше.

– Вы хоте сказать, что погадаете мне еще? – Строптивая Машка-жердь выпрямилась на колченогом больничном стуле. – Что я к вам приду еще?!

– Конечно! – Он смотрел ей прямо в глаза строго и серьезно. – Мы еще увидимся. Это тоже написано у вас на ладони!

– Хм! – Доктор решительно встала со стула. – Будьте здоровы!

Она вышла, гордо подняв рыжую голову, и не видела лукавого взгляда молодого человека, знающего будущее.

Еще чего! Нахал бесстыжий! Бабник! Казанова! И не мечтай, что я буду искать встречи с тобой! – Она быстро шла по коридору, прямая и высокая, кипя от негодования. Белый халат ее развевался, как паруса боевого фрегата.

Очаровательная кошка, которая ищет развлечений! – усмехнулся про себя оракул-бабник, вспоминая возмущенные зеленые глаза под рыжими, изломанными, как крыша домика, бровями. Какая страстная и энергичная!..

И, откинувшись на подушки, он опять отдался сладким думам, прерванным приходом молодой искательницы приключений.

* * *

– Господи, Машка, ты людей не видишь! – воскликнула доктор Ольга, когда мчащаяся на всех парусах доктор Мириам чуть было не толкнула ее. Проглядеть доктора Ольгу было не просто – ее мощную квадратную фигуру замечали и огибали издалека. – Что случилось? Кто за тобой гонится?

Маша остановилась и открыла было рот, чтобы рассказать подруге про больного-прорицателя, но устыдилась того, что поверила ему.

– Ерунда, – отмахнулась она от своих мыслей, – так, бегу по делам. Как у тебя? Придете к нам в субботу? Посидим дома? Или ты хочешь в лес за грибами?

– За грибами? Это хорошо… Хотя… Твой Андрей, конечно, опять будет дрыхнуть как убитый! Слушай, чем он занимается каждую ночь на субботу?.. А? – Насмешливая толстая доктор отличалась весьма бойким язычком, и Машка ее немного побаивалась. – Празднуете шабат, как велит Закон? «Плодитесь и размножайтесь»? Похвально!..

Машка потупилась и поджала губы. Эти ночные одинокие выезды Андрея в Тель-Авив уже давно не давали ей покоя, но она была гордой кошкой, которая гуляет сама по себе, и не требовала от своего друга отчета в его действиях, точно так же, как сама не потерпела бы контроля с его стороны. Обычно он вяло объяснял, что едет к приятелям, но никогда не брал ее с собой и не приглашал друзей погостить в Беер-Шеве. Странные еженедельные выезды, от которых его невозможно было отговорить. Сволочь!.. А ведь каких-нибудь полгода назад все было совсем не так!.. Ну и пусть! Даже если он ездит к девкам – пусть! Хочет кутить – его дело, насильно мил не будешь.

– Он говорит, что развлекается с ребятами в барах. Пускай, – она демонстративно пожала прямыми плечами и по-королевски вздернула нос, – его дело! У него ночных дежурств нет, может себе позволить расслабиться!

– Думаешь – баба?.. – Всеведущая подруга по-бабьи поджала губы. – А ты знаешь, дорогуша, что его частенько видят в автобусе из Иерихонского казино? А? Уж не играет ли он там в рулетку?

– Если и играет, то на свои, – вызывающе усмехнулась Машка, бравадой стараясь скрыть беспокойство, внезапно уколовшее ее изнутри. – Меня это не касается. У нас разные счета!

– Что ж, – философски откликнулась внушительная доктор, – как хочешь, тебе с ним жить. Мое дело – предупредить. Так значит, за грибами поедем? А они уже пошли?

– Февраль, – констатировала Мириам, знаток леса, – давно пора. Дожди уже были, да и тепло, значит, должны быть и грибы. Ну пока, меня, наверное, уже с собаками ищут!..

* * *

Она не пошла в отделение. Слегка потоптавшись на месте и удостоверившись, что мощная фигура удаляется в противоположном направлении и не смотрит ей вслед, она свернула к маленькой стеклянной будке, находящейся в вестибюле больницы. Там стоял банковский автомат для выдачи денег, и, кроме денег, из автомата можно было вытащить информацию о своем денежном счете. Счет, естественно, был в порядке, и доктор, сердясь на себя за легковерность, вернулась на свое рабочее место. Там уже, действительно, ждали неотложные дела.

А еще через месяц ей позвонила банковская служащая и предупредила, что ее счет превысил допустимый кредит. «Пожалуйста, – с вежливостью автомата выговаривала пластиковая телефонная трубка, – зайдите в ближайшее отделение банка и выясните, что у вас творится на счету. При таком положении дел мы не сможем продлить вашу ссуду и оплачивать чеки».

Вы знаете, как внезапно зеленеет в глазах и Земля начинает поворачиваться не в ту сторону? Знаете? Именно это испытала бедная Машка.

* * *

Ближайшее отделение банка располагалось через дорогу – на территории Университетского комплекса. Не помня себя от ужаса, несчастная доктор опрометью бросилась в солидные тонированные двери, и первый, кого она увидела за стеклянной перегородкой, был черноволосый молодой человек приятной наружности. Он сосредоточенно работал на компьютере и выглядел современно и по-деловому, совсем не как сказочный Гарун-аль-Рашид. Зеленоватая стеклянная перегородка отделяла его от внешнего мира, и он казался аквариумной рыбкой, неторопливо шевелящей плавниками в прохладной глубине. Аквариумной рыбкой, зависшей перед компьютером.

Машка закоченела, впившись взглядом в виновника своих несчастий. Вот он! Напророчил! Накаркал! Сказал – и на тебе! Никогда раньше у нее не было проблем с банком! Ничего себе, прорицатель! Жулик! И бабник в придачу! А может – шпион? Откуда он узнал, что у нее будут проблемы? И еще сказал – проверить счет! Издевался, гад! Мошенник! Банковский бандит! В тюрягу его!..

Банковский прорицатель почувствовал на себе безумный взгляд, беспокойно заворочался, поднял голову и увидел источник взгляда – рыжую высокую молодую женщину, показавшуюся ему чем-то знакомой. Секунду он мучительно соображал, где мог ее видеть, потом, широко улыбнувшись, протянул руку – совсем как в больнице, словно вновь приглашал погадать. Машка, кипя от негодования, нырнула в аквариум и нервно присела на кончик стула – точно так же, как месяц назад за ширмами, и так же подозрительно уставилась на него.

– Добрый день, доктор! Что? Появились денежные проблемы? – Прорицатель с довольным видом отвалился от компьютера и с хрустом расправил широкие плечи. – Я же предупреждал – будьте осторожны!

– Это не мои проблемы, – мгновенно окрысилась Машка. – Я вообще не понимаю, что происходит. Мои расходы обычные, они не могут превысить разрешенный кредит. Это у вас в банке что-то не в порядке!

– Вот как? – искренне удивился молодой человек, подтянулся и, по-деловому прищурившись, привычно забарабанил по клавиатуре компьютера. На Машку он больше не глядел, весь подавшись вперед – к монитору. – Очень может быть! Что ж, давайте посмотрим, что у нас не в порядке! Номер счета, пожалуйста…

Ошалев от такой неожиданной деловой прыти, несовместимой с образом волшебного халифа, Машка, запинаясь, пробормотала длинный ряд цифр.

– И удостоверение личности…

Она дрожащей рукой достала из сумки пластиковый синий квадратик.

Прорицатель, мгновенно преобразившийся в капиталистическую акулу, одним взглядом поочередно окинул фамилию-фотографию-лицо, замершее перед ним, и опять погрузился в недра плоского монитора. Машка, между тем, оглядела большой рабочий стол с аккуратной стопкой разноцветных документов и небольшой элегантной пластинкой с надписью:

«Давид Нир, консультант по вопросам частного бизнеса».

Черт возьми! Интересно, как он сочетает умение гадать по руке с консультацией по ведению личного дела? Или гадание – это часть его личного частного бизнеса, на котором он отрабатывает свои методики, используемые для дальнейших консультаций?

Консультант Нир еще пару раз стукнул по клавишам и, отвалившись от экрана, застыл в созерцательной позе.

– Так, – очень довольный, проговорил он.

И тут за перегородку впорхнула девушка-служащая.

– Дуду, давай печать! – Кокетливо улыбаясь, она склонилась над широким плечом, почти задевая его высокой грудью. Намеренно, конечно.

– Зачем тебе?

Она молча сунула какую-то бумагу. Хранитель печати скосил на нее глаза, и Машке почему-то почудилось, что глаза были направлены не на документ, а в глубокий вырез кокетливой кофточки. Стук выдвигаемого ящика, оттиск печати, «Мерси!», и опять – созерцание плоского экрана.

– Так!.. Смотрите! 26 февраля на ваш счет поступил чек на предъявителя на пять тысяч шекелей. За две недели до этого – ого! – пятнадцать тысяч триста пятьдесят шекелей! Второго февраля – три тысячи пятьсот двадцать шекелей. Тоже чек на предъявителя. – Он строго посмотрел на резко побледневшее лицо, обсыпанное проступившими рыжими веснушками. – Что вы на это скажете?

– Я не выдавала чеков… – Голос был едва слышен. Куда девалась задиристость рыжей независимой кошки?

– Позвольте взглянуть на вашу чековую книжку.

– Она у меня дома. Я не ношу ее с собой. Я расплачиваюсь «Визой».

– Хорошо. Это ваши чеки? Номера чеков вы, конечно, не помните. Давайте проверим их номера… – Он снова застучал по клавиатуре, и тихие щелчки клавиш отдавались в бедной Машкиной голове грохотом барабанов перед смертной казнью.

Чеки на предъявителя. Их нельзя ни отменить, ни уничтожить. Такие суммы ей в жизни не выплатить! О боже!.. Откуда такая напасть?

– Чеки ваши. Вы их не потеряли? – Слабое движение рыжей головой. – Нет? Кто из домашних имеет доступ к чековой книжке?

– Никто.

Опять за перегородку порхнула девушка – еще более молоденькая и хорошенькая. «Дуду, дай печать!» Опять быстрый взгляд на документ и грохот Большой королевской печати.

О господи! Вот так же будут описывать мое имущество! За неуплату долгов! Что делать? Откуда, черт возьми, эти чеки?!

– Госпожа Ашкенази! – Взгляд карих глаз суров, как у прокурора. Куда девалась его лучезарная улыбка консультанта? – Чеки выписаны на крупные суммы, значит, они прошли банковскую проверку прежде, чем поступили к оплате. Проверяется подлинность чеков и подписи. Кто-нибудь, кроме вас, имеет право подписи ваших чеков?

– Нет. – Господи, только бы не расплакаться!

– Я вижу, что ваш счет записан только на ваше имя. Вы никому не давали доверенности распоряжаться вашим счетом?

– Нет. – Боже, где платок?

– Вы уверены?

Еле заметный кивок. Так, говорить уже не может, и сморкается. Надо бы приготовить стакан воды. Только истерики мне здесь не хватало! Жалко. Бедная девочка. Кто-то ее надувает. И по-крупному.

– Тогда я не понимаю… – Прокурор откинулся в кресле и посмотрел на подсудимую загадочным немигающим взглядом анаконды. – Этого не может быть. Подумайте. Вы уверены, что чековая книжка дома? Когда вы ее видели последний раз?

– Не помню… Я давно ею не пользовалась…

– Вы живете одна? Простите, кто-нибудь может взять чеки без вашего ведома? – Как тактично он сказал «украсть». Не живете ли вы с вором, дорогая доктор Мириам?

Бедная Машка только вздохнула. Давид поглядел на поникшую рыжую голову, на бледное лицо, занавешенное роскошными кудрями, на поникшие худые плечи, обсыпанные золотыми веснушками… Подумал, вздохнул и опять забарабанил по клавишам.

– Я закажу повторную проверку этих чеков, – сквозь зубы процедил консультант, продолжая что-то рассматривать, печатать и выискивать в компьютерном нутре, – а вы дома удостоверьтесь, цела ли чековая книжка и не выдраны ли из нее страницы, из середины или сзади, где не видно… – Опять барабанный треск клавиш.

Господи, помоги!..

– Ну вот! – тоном обманутого в лучших чувствах неожиданно вскричал он. – Что же вы! Три года назад вы выдали доверенность в ведении дел на имя «Андрей Пра… Пре…» – Он замялся, пытаясь прочесть непроизносимую на иврите фамилию.

– Преображенский, – оживилась Машка, шмыгая красным носом.

– Точно… – Банковская акула вгляделась в буквы. – Именно так! Подпись на чеках тоже его! Что, забыли? Вы с ним знакомы?

– Еще бы! – Машка вдруг покраснела так, что рыжих веснушек не стало видно. – Мы вместе живем… То есть, я хочу сказать, в одной квартире…

– Ага! – Акула вновь стала умиротворенным всезнающим Гарун аль-Рашидом. Все встало на свои места. Конечно, дура-девчонка выдала дружку доверенность и забыла. А парень этим нагло пользуется. – Ну вот и разгадка ваших неожиданных расходов. Деньги спрашивайте с него!

– С него?.. – прошелестело в ответ. – Как же я с него возьму?..

– Зачем вы выдали ему доверенность?

– Мы тогда вместе покупали мебель и разное барахло… Я много дежурила, и мне некогда было бегать по магазинам, оформлять кредиты и разные бумажки. Вот я и дала.

– Понятно! Мудрый поступок! А теперь она вам не нужна? Можно ее отменить? Вы позволите мне отменить ее прямо сейчас?

– О! Да! Конечно! Спасибо вам большое, – обрадовалась Машка, чувствуя, что неотвратимая гильотина чудом задержала свое падение. – Это можно сделать?

– Ну конечно! – Великодушный и милосердный Халиф уже стучал по клавишам. Из стоявшего рядом принтера выполз официальный бланк. – Распишитесь здесь и здесь… – Он клюнул ручкой в длинный прочерк, и Машка, не помня себя от радости, подмахнула документ. Опять грохнула Большая королевская печать.

Да он просто сказочный султан, спасающих подданных от неминуемой гибели!

– Ну вот, полдела сделали. Что теперь? Как быть с чеками?

– А их можно как-нибудь того?.. – Заискивающая улыбка и мелкое подобострастное виляние хвоста.

– Как-нибудь того?.. Того-этого?.. – Консультант резко откинулся в глубоком качающемся кресле так, что чуть не перевернулся. – Ну, прежде всего проверим, нет ли там каких-нибудь зацепок, по которым их можно аннулировать. Во-вторых, может ли ваш… э… друг сам оплатить эти долги? Вы не интересовались его платежеспособностью?

– Вообще-то нет, не интересовалась… Хотя… Я думаю, что если он расплатился моими чеками, то с деньгами у него не так чтобы очень…

Консультант строго поглядел на нее:

– Отнюдь. Известно много случаев, когда люди пользуются чужими деньгами именно для того, чтобы сберечь свои. И именно так наживают миллионы. – Он внушительно поглядел в зеленые леденцовые глаза и неожиданно для себя подумал, что сочетание нежной белой кожи, медных кудрей и изумрудных глаз – удивительно красивое сочетание. – Так что вы поговорите с… э… господином Преображенским. Кстати, через сорок восемь часов он получит сообщение об отмене доверенности, так что будьте готовы к любому повороту событий.

Тяжкий вздох был ему ответом.

– Я не смогу оплатить эти чеки… – И неожиданный быстрый молящий взгляд – Господин Нир! Вы мне так помогли! Придумайте, прошу вас, что можно сделать? – Она вся подалась вперед, умоляюще глядя в удлиненные карие глаза.

– Дуду, ты есть идешь? – Давешняя прехорошенькая девушка, вся переливаясь радужными улыбками, помадами, лаком, локонами и украшениями, заглянула за аквариумную перегородку.

Обед?! Ох! Неужели она сидит здесь уже столько времени?

– Приятного аппетита, лапонька! Я еще задержусь!

– Ну как хочешь! – Обиженно надутые прелестные губки, убийственный взгляд на молодую рыжую дамочку, вот уже час как вцепившуюся в милашку Дуду. Вот зануда!

– Ой, простите, у вас перерыв…

– Ничего, ничего, – успокаивающий жест и озорная обезоруживающая улыбка, – в больнице вы очень торопились и мы тогда не успели поговорить, теперь договорим, если не возражаете!

Машка сконфузилась, вспомнив, как вылила на симпатичного парня ушат холодной воды. Он тогда явно хотел помочь, а она… Теперь она сама просит помощи, но что тут можно сделать?

Сама, дуреха, виновата!.. Да, виновата, но как расхлебать эту кашу? Как? С Андреем говорить бесполезно – последнее время он хамит и грубит при каждой попытке завязать разговор, дома почти не появляется, на звонки не отвечает. Совсем сбесился парень, словно подменили его. А какой ласковый и любящий был каких-нибудь полгода назад… или пять лет назад – когда только познакомились! А сейчас живут как кошка с собакой, она даже радовалась, что почти не встречаются дома. Скандалов меньше. Господи, до чего дошла! И вот награда за ее терпение и мягкость – украл чеки и «кинул» ее на двадцать восемь тысяч! Подонок! Надо срочно искать другую квартиру и бросить его к чертовой матери… Дура! Раззява! Все надеялась, что отношения исправятся, все тешила себя идиотской розовой мечтой! Теперь вот расхлебывай!

– Что делать с чеками? – пропел голодный консультант, возвращая Машку в реальную плачевную действительность. – Ну хорошо. Давайте смотреть правде в глаза. Слезы оставим на потом. Смотрите, – ткнул он пальцем в монитор. – Тот чек на три тысячи пятьсот двадцать шекелей, который пришел первым, банк уже оплатил, тут ничего не поделаешь. Деньги обратно будете выцарапывать сами. Остальные два чека – на пять и пятнадцать тысяч с копейками. Эти чеки пока что не оплачены, они задержаны, потому что превышают ваш кредит. Превышают, верно? Прекрасно. Как бы их отменить? Мы это сделать не в праве – они на предъявителя. Предъявитель не должен страдать из-за того, что ваш приятель – прохвост. Согласитесь со мной!

Тихое поскуливание было ему ответом. Зеленые глаза покрылись жалобной собачьей слезой, а красные искусанные губы покраснели и набухли еще больше.

Тут уж акула капитализма не выдержала. Резко выпрямившись, консультант Нир встал и нервно зашагал куда-то в стеклянные банковские недра.

Машка чуть не взвыла в голос – от отчаяния, что единственный на свете человек, который может помочь, – сбежал. Ну чего она, дура, разнюнилась? Чего разревелась? Всегда держала себя в руках, а тут – на тебе! Почему? Потому что он показался добрым и ласковым, и симпатичным в придачу, а она – такая одинокая, обворованная, выкинутая на помойку, и даже поплакаться некому… У-у-у!..

Консультант вернулся с какой-то бумагой в руках, причем сразу было видно, что бумага – казенная, а потому несчастная неплательщица отшатнулась от нее, как от чумной. Может, это уже приговор? Ордер на арест?

Укоризненного взгляда прорицателя Машка не смогла вытерпеть и отвернулась в угол зеленоватого аквариума, как нашкодивший котенок.

Ну ясно. Это, конечно, договор на ссуду. Чтобы я еще залезла в долги, чтобы выплатить эти чеки. Он прав. Это единственный выход. Но, боже, выплачивать еще и ссуду!.. У-у-у!..

– Госпожа Ашкенази! – Голос был суров, взгляд печален. – Вас нужно повесить не только за невыплату долгов, но и за отвратительную память!

Несчастная приговоренная затряслась, глядя на прокурора, как кролик на удава. Господи, что еще? Сейчас съест, и косточки не хрустнут! Наверное, при таком положении счета и ссуду не дадут, сразу – в тюрьму…

– Когда вы подписываете документы, надо же смотреть, что вы подписываете! И не только смотреть, но и запоминать! И не только запоминать, но и действовать в соответствии! – Голос нарастал, тьма сгущалась… – Ваша доверенность ограничена! Вы что, не помните это?

– Что? – Бедная Машка пискнула так, что не услышала сама себя.

Господин консультант потряс перед бледным конопатым носом казенной бумагой:

– Вот ваша доверенность! Вот черным по белому написано – до трех тысяч шекелей! До трех тысяч! Вы понимаете? Все чеки незаконны! Все чеки можно отменить и привлечь вашего дорогого господина Преображенского к суду за дачу недееспособных чеков!

– Что?!

– Что! Горе мое! – Давид радостно хрюкнул, белоснежная улыбка осветила его смуглое лицо от уха до уха и, как в зеркале, отразилась на Машкином лице.

Она тоже начала улыбаться – сначала робко, не веря своим ушам, потом все шире и шире. Радость захлестнула ее до такой степени, что ей захотелось броситься на шею этому незнакомому служащему и расцеловать его. Ура! Нет долговой ямы! Нет описи имущества! Нет ссуд и долгов! Ура!

– Так! – Довольный консультант плюхнулся в кресло и бодро застучал на компьютере. – Эти два чека мы аннулируем. Все. Этот, старый, на три тысячи триста пятьдесят шекелей я пересылаю в юридический отдел, и мы открываем иск по возмещению убытков за неправильно выплаченный чек. Ошибка банка плюс сумма небольшая, поэтому ответ и возврат денег придет довольно быстро… – Он еще что-то проверял, заставил Машку расписаться здесь и здесь, печатал, звонил и еще раз проверял, и, наконец, с довольным видом отвалился от монитора и поглядел на клиентку. – Все. Теперь вы чисты, как ангел небесный.

Ангел в золотом свечении пышных волос сидел, молитвенно сложив длинные худые руки, и смотрел на благодетеля с такой благодарностью в леденцовых глазах, что святой консультант застеснялся и засмеялся.

– Я вижу, что вы такая же голодная, как и я! – Натягивая свитер, он улыбался и прятал глаза, чтобы скрыть смущение. По правде сказать, он был очень доволен – не часто ты действительно можешь помочь людям. И таким чистым, наивным и симпатичным, как эта девушка. Немножко неопытным в банковских делах – но ведь это не смертельно, научится. Особенно после такого хорошего урока. – Позвольте пригласить вас в столовую.

* * *

Через пару дней известный прорицатель, читающий будущее по руке, как по открытой книге, был приглашен на отделение интенсивной терапии. Не потому, что врачи-реаниматологи не могли возвращать к жизни тяжелых больных без консультации с этим знаменитым специалистом, и не потому, что они боялись давать наркоз без базисных знаний о продолжительности жизни пациента.

Нет! Просто вертлявая и легкомысленная санитарка этого отделения, крошка Лиор, решила выйти замуж… И она не знала, кого предпочесть: приятеля-одноклассника Рувена, с которым была знакома уже десять лет, борца-тяжеловеса Давида, с которым познакомилась в армии три года назад, или медбрата Алекса, с которым работала в отделении уже полгода. Другие претенденты были не в счет. Знаменитому пророку предстояло выбрать достойного жениха. Крайне ответственное и срочное дело.

Прославленный Мэтр, насвистывая и предвкушая приятное времяпрепровождение, шел по асфальтированным дорожкам больницы между идеально подстриженных газонов и любовался изящными длинношеими белыми цаплями, грациозно вышагивающими по зеленой траве и церемонно качающими маленькими головками. Они всегда зимой прилетали в Беер-Шеву из соседнего Египта. Давид любовался ими и вспоминал свое детство в Александрии, в дельте великого Нила; красных священных ибисов, разгуливающих между шуршащими высокими стеблями папируса; этих белых маленьких цапель с золотистыми хохолками и величественных розовоклювых пеликанов, парящих, как орлы, над широкой светлой поверхностью воды.

Множество народа сновало по асфальтированным нешироким дорожкам больницы, и Давид не сразу увидел впереди себя длинную, тощую как жердь фигуру, увенчанную копной медно-рыжих волос, сияющих, словно начищенная театральная корона. Фигура торопливо шла впереди, чуть спотыкаясь на растрескавшемся асфальте. Неровную походку объясняло наличие чудовищного чемодана на колесиках, который девушка волокла за длинную ручку. Громадный чемодан, набитый до отказа так, что красные матерчатые бока выпирали, как у беременной женщины, поминутно норовил съехать с дорожки, упасть на бок или зацепиться за проезжающую мимо тележку. Словом, он вел себя крайне непристойно, чем вызывал поминутные справедливые нарекания со стороны владелицы.

Давид удовлетворенно ухмыльнулся, прибавил шагу и, изловчившись, перехватил сзади длинный ремешок.

Строптивый чемодан, почувствовав смену руководства, немедленно встал на дыбы, и девушка возмущенно оглянулась, желая проучить непослушную собственность. Увидев чужую мужскую руку, цепко держащую чемодан, она опешила от изумления, но тут же пришла в себя и так хватила по непрошенной руке свободным концом ремешка, что на коже тут же вздулась широкая багровая полоса.

Вопль боли и изумления огласил идеально подстриженные газоны, и торжествующая воительница догадалась наконец взглянуть, кого она едва не сделала инвалидом. Тут газоны огласил другой вопль – сожаления и сострадания. Строптивый чемодан был забыт, поверженному озорнику оказана самая теплая забота и самый детальный врачебный осмотр. Таким образом, мир был восстановлен, а недальновидный прорицатель препровожден в ближайшее кафе для восстановления утраченного душевного равновесия.

– Я сам виноват, – в тысячный раз повторял незадачливый шутник, прижимая к вздувшемуся кровоточащему рубцу полотенце со льдом. – Ради бога, не беспокойтесь! Боль почти прошла!

Доктор Мириам, все еще пунцовая, пыталась напоить страдальца целебным чаем.

– Вот, я уже пью, я уже спокоен, у меня ничего не болит. Сядьте же и выпейте кофе вместе со мной, это успокоит меня лучше, чем ваш цветочный чай!.. Ну, вот так-то лучше! Я надеюсь, что вы не опоздаете на самолет, отпаивая меня чаем?

– Какой самолет?

– А зачем вам чемодан? Я думал, что вы с работы улетаете. Разве нет?

Маша горестно усмехнулась:

– Это частично верно. Я действительно вылетела. Но, слава богу, не с работы, а из дома.

– Из дома? Милосердный боже! Почему? Что случилось?

Машка посмотрела на собеседника укоризненным взором:

– Сам виноват… и еще спрашивает…

– Я?! Я виноват?! В чем?

– Кто мне сказал, что будут проблемы с домочадцами? Кто отменил доверенность? Кто перекрыл поток денежных средств из моего кармана прямехонько в Иерихонское казино? А? Отвечайте?

– К казино я не имею никакого отношения, – честно ответил прорицатель. – Ни сном, ни духом. А какое отношение оно имеет к вам? – Взгляд стал суровым, и Машка обнаружила перед собой давешнего прокурора. – Расскажите-ка подробнее.

– А! – Она махнула длинной рукой, и Давид с беспокойством обнаружил на белой коже длинные глубокие порезы. Как от бритвы. Свежие. – Это я так шучу. Лучше чем плакать, правда?

Собеседник хмуро молчал, ожидая продолжения и исподволь изучая рубцы.

– Ну, в общем, оказалось, что этот мой друг – бывший друг, обратите внимание! – пристрастился к игре в рулетку. Ездил каждую пятницу в Иерихонское казино – знаете, из Тель-Авива есть бесплатный автобус, – и там играл всю ночь напролет, а мне врал, что гуляет с ребятами в барах. Профукал все свои деньги, стал у меня таскать – вы знаете. Вчера он получил сообщение, что и доверенность перекрыли, и чеки вернулись без покрытия. Ему из казино позвонили, говорят, гони монету. А где ее взять? Ну, в общем, поговорили мы с ним… – Маша вздохнула, задумчиво посмотрела на чемодан, немое доказательство непрочности дружеских связей, и сглотнула невольно набежавшие слезы. – Я сказала, чтобы он убирался из квартиры. Он ни в какую – некуда и денег нет… Ну… я собрала свои вещи, кстати, многих недосчиталась, и сейчас везу их к маме.

– И жить у мамы будете?

– Нет. У мамы жить нельзя – опасно.

– Опасно?

– Да. Сегодня к Андрею приходили гориллы из казино, пытались вытрясти из него деньги. – Машка печально усмехнулась, не поднимая глаза на напрягшегося, подавшегося вперед собеседника. – А он пытался вытрясти их из меня. Так что я сейчас немного поживу на работе, пока не сниму квартиру. А что? Кабинет у меня есть, там кушетка. Туалет и душ – в отделении. Постельное белье я приволокла, подушку и одеяло в отделении возьму. Так что со всеми удобствами!

– Прекрасно! Вы замечательно все продумали! – мрачно подытожил прокурор. – А почему все-таки не у мамы?

– Потому что не хочу рисковать. Как и друзьями. Андрей их всех знает, я не хочу, чтобы он с этими придурками из казино к ним ввалился. А в больнице – охранник, да и слишком много народу, чтобы бузить. Собственно, простите, но я вас хлестнула так, потому что подумала, что это – они…

– Скажите, это, – кивок на глубокие порезы, – результат «бузы»?

– Что? Где? А, это! – Маша рассмеялась. Грустно, негромко. – Нет, это не результат насилия в семье! То есть насилия, но не в семье… – Она улыбнулась, глядя на напряженное, насупившееся смуглое лицо. – Это мой кот. Я договорилась с подругой, что кот пока поживет у нее, от греха подальше. Я запихивала его в хозяйственную сумку, чтобы отвезти к подруге, а кот не хотел. Сопротивлялся… Он хороший, он не со зла. Просто испугался. Представьте, что вас ни с того, ни с сего будут запихивать в большую сумку…

– Я этого точно не перенесу. – Давид был полностью солидарен с котом. – Так что, вы сейчас – бездомная?

– Ну, если честно, да! – Машка пнула беременный чемодан. – И бездомная, и безмужняя, и безкошатная! Как это здорово!

Давид мгновение серьезно смотрел, как веселится сидящая напротив рыжеволосая девушка. Молодец! Не вешает носа, хотя срочно подыскать жилье – не простая задача. И под удар никого не ставит – понимает, что вышибалы из казино в придачу с осатаневшим игроком, которому не дают играть, – не шутка. Но нервы – на пределе, если она так отреагировала на чемодан. Наверное, и не спала… Бедняжка!..

– Вы позволите пригласить вас ко мне домой? У меня свободная комната, мой компаньон уехал на полгода в Америку. Покой и безопасность я вам гарантирую.

– Что?!

– Я предлагаю вам комнату в моей квартире. – Консультант проговорил все слова медленно и четко, так, как говорил с клиентом. – Вы будете жить в отдельной комнате. Сколько хотите. И вы, и кот. Согласны?

– Но… это вас стеснит…

– Ничуть. Я снимаю трехкомнатную квартиру. Одна комната моя, другая – компаньона, а в третьей хозяин запер свое богатство. Все вещи моего компаньона я перетащу в эту третью комнату, так что условия у вас будут весьма приемлемые. Вы будете платить за воду, электричество и газ по счетчику, как платил мой товарищ, а квартирную плату он заплатил вперед на полгода, так что на этом вы сэкономите. Потом с ним рассчитаетесь. Согласны?

Машка секунду смотрела прямо в глаза полузнакомому молодому человеку. Что она знала о нем? Практически ничего. И ему она тоже была незнакома, если не считать того, что он вычитал по ее руке и по банковскому счету. И сейчас он второй раз выводит ее из весьма щекотливого положения, прямо скажем, – спасает ее. Он что – Дон Кихот? Всемогущий Гарун аль-Рашид? Или – Синяя Борода с тайной комнатой? Правда, на сексуального маньяка он не похож, хоть и явный Казанова… И он не боится, что ополоумевший Андрей с гориллами высчитает ее?

– А вы не боитесь, что я на хвосте приведу к вам банду из казино? Ведь они могут проследить мой путь из больницы домой.

Давид широко улыбнулся, знакомым жестом откинулся в пластиковом кофейном кресле и снисходительно посмотрел на нее – так смотрит старший брат на маленькую девочку:

– Я никогда ничего не боюсь. Не бойтесь и вы. Ну рассудите сами! Подумайте – зачем им вас искать? Наличных денег у вас не отнять – их вы с собой не носите, счет перекрыт, живете вы отдельно, и не только отдельно, а с мужчиной, который может вас защитить. – Он озорно поиграл бицепсами, рельефно выступающими сквозь тонкую рубашку. – Ну что, вы согласны?

– А… кот? Вы правда возьмете меня с котом?

– Да. У меня, правда, никогда не было кота, но, я думаю, мы поладим. Поладим же мы с вами!

– Поладим, – очень серьезно ответила бездомная доктор.

– Тогда пошли! Нечего тут рассиживаться! Ведь еще надо переселять кота!

И они оба впряглись в громадный чемодан и поволокли его, упирающегося, к автомобильной стоянке – ехать на новую квартиру.

* * *

Жизнь чудесно изменилась. Для обоих.

В первое же утро Машку разбудил упоительный запах из кухни. Пахло чем-то незнакомым, но обалденно вкусным – так, что бездомная голодная доктор, едва продрав глаза, тут же накинула халатик, сделала вид, что идет в ванную, а на самом деле заглянула на кухню – там сосед-спаситель, напевая, колдовал над сковородкой.

Увидев рыжую всклокоченную голову и опухшие от сна глаза, шеф-повар сделал широкий приглашающий жест со скворчащей сковородкой в руке и громогласно объявил:

– Омлет по-александрийски и египетский «фулль»! Только у нас! Ресторан «Нир»! Милости прошу!

Тигриный с подпалинами жирный кот уже терся выгнутой спинкой о синие вытертые джинсы, обвивался длинным пушистым хвостом, жалобно мяукая так, что сердце разрывалось от жалости к несчастной киске, погибающей от голода. Шеф-повар не отпихнул нахального обжору, не дал под толстый рыжий зад, а вежливо и обстоятельно выговаривал ему, как клиенту в банке:

– У тебя есть еда. Иди к своей миске и ешь, сколько хочешь. Вон, у холодильника! Забыл? Там полно твоей кошачьей еды! Когда мы позавтракаем, и, если тебе позволит хозяйка, то я, уж так и быть, дам тебе немного омлета. Немного! Не мечтай, что получишь все! Ты понял меня?

Кот понял. Он отошел и сел рядом с кухонным столом, как часовой на посту, не отрывая взгляда от восхитительно пахнущей сковородки.

Свеженькая и бодренькая Маша выпорхнула из ванной, блестя промытыми леденцовыми глазами и медными кудрями, и тут же была вознаграждена горой вкуснейшей еды, наваленной на широкую тарелку. Ее слабое сопротивление «Ой, я не завтракаю, ой, мне только чай» мгновенно было пресечено в корне.

Поели дружно и быстро, скормили несчастному, умирающему от голода зверю остатки омлета, потом Машка быстренько прибрала в кухне – «Я готовлю, а ты моешь посуду! Хорошо?», и дружно выкатились на стоянку – в больницу и банк было по пути. Просто идеальная семья!

Вечером Давид вернулся домой совершенно измочаленный: за день клиенты успевали сделать свое черное дело и выпотрошить клерка до конца, до самых кишок. Ввалился и сразу же пошел в ванную – отмыться от дневной грязи. Подозрительные, заискивающие, угрожающие, обманчивые, льстивые, липкие взгляды клиентов и клиенток он ощущал кожей, как налипшую грязь, и смыть с себя, содрать эту присохшую корку было единственным желанием выдохшегося человека.

Вот тебе и «белый воротничок»! Он содрал с себя рабочую рубашку, пропитанную трудовым потом, и с ненавистью кинул ее в корзину с грязным бельем, стоявшую в ванной. Кинул и удивился – рубашка плавно спланировала на самое дно. Странно! Он хорошо помнил, что утром корзина была забита по самые края – он ненавидел стирать даже в суперсовременной стиральной машине, купленной за бешеные деньги специально для того, чтобы избавиться от ненавистного процесса. Удивившись, он забрался под хлещущий поток и весь отдался упоительному чувству омоложения, воспарения, нирваны, отдохновению души. Долго стоял под льющимися прохладными струями, уже отдыхая, возрождаясь душевно и физически для продолжения дня, а точнее – вечера, потому что уже смеркалось, когда он кончил работать.

Вылез из ванны, отряхиваясь, как пес после дождя, и привычно протянул руку к банному полотенцу, закинутому на полку над зеркалом. Банное полотенце было здесь, но не мокрое, скомканное и вонючее, брошенное после утреннего душа, а чистое и свежее, пахнущее солнцем и свежим ветром! Вот это да! Рука потянулась к полке и наткнулась на стопку чистых маек и трусов, ожидающих его после мытья. Ого! Вот это здорово! Как удобно! Почему он раньше не догадался, что можно заранее приготовить чистое белье, а не шастать по квартире, завернувшись в мокрое полотенце?

Переодевшись и предвкушая другие приятные неожиданности, Давид выглянул из ванной и огляделся. Тихо было в квартире. Тихо, пусто и чисто. За окном на веревке развевалось выстиранное белье, грязная посуда на кухне испарилась в неизвестном направлении, и единственной живой душой, встретившей его, был жирный кот, кое-как угнездившийся на узком подоконнике и с интересом наблюдающий за голубями, ворковавшими на противоположной крыше.

При виде владельца квартиры кот грузно спрыгнул с окна, подошел и боднул хозяина лобастой башкой в ногу. В виде приветствия, надо полагать. Давид погладил кота, включил чайник и пошел к себе в комнату – полежать, растянуть спину после тяжелого дня. Кот, задрав трубой пушистый хвост, последовал за ним, вежливо помедлил на пороге – можно ли зайти? – потом прошел, с ленцой прыгнул на диван, пристроился под бочок к новоприобретенному хозяину и мирно замурлыкал.

Давид погладил шелковую шубку, пригрелся о мохнатый бок, расслабился и задремал под тихое мурлыканье кошачьей шарманки. Такими и нашла их Машка, возвратившаяся из магазина, – спящими, расслабившимися и очень довольными друг другом.

Маша заглянула в приоткрытую дверь чужой комнаты для того, чтобы выманить дурака-кота, по недосмотру попавшего на чужую территорию. Заглянула и убедилась, что кот вовсе не считает эту комнату чужой – напротив, очень даже своей, судя по тому, как рыжая туша развалилась на диване. Рядом мирно посапывал хозяин комнаты, видимо, согласный с новым квартирантом. Судя по всему, общий язык они нашли.

Вот здорово! И когда же они успели так подружиться? «Поладим!» – видно, Давид действительно обладал пророческим даром.

Найдя кота в добром здравии и благополучии, Маша бросила невольный взгляд на его соседа и неожиданно для себя залюбовалась красотой отдыхающего мужского тела. Белизна простыни подчеркивала смуглый силуэт, мужественные, классические пропорции тела. Запрокинутая на высокой подушке небольшая голова с античным профилем, мощная шея борца, широкие, подчеркнутые облегающей майкой мускулистые плечи, широкий торс с рельефными мышцами, свободно раскинутые стройные ноги. Впалый живот ритмично вздымался при дыхании, длинные сильные руки раскинуты по дивану – одна обнимает подушку, другая – храпящего кота.

Машка была врачом, она привыкла смотреть на обнаженное человеческое тело, выискивая в нем изъяны, порожденные недугом, или симптомы, указывающие на болезнь. Она без стеснения рассматривала спящее мужское тело и удивлялась, насколько такое, расслабленное, оно красивее, чем навязшие на зубах образы накаченных агрессивных суперменов, вечно куда-то мчащихся, прыгающих, летящих, пробивающих, но ни в коем случае – не отдыхающих. Спали почему-то всегда принцессы, и именно таких, спящих, их рассматривали, описывали и любовались их красотой. Наверное, красота расслабленного тела совсем другая, чем бодрствующего… Задумавшись над этим философским вопросом, Машка не заметила, как ее взгляд сам собой остановился на некоей точке, находящейся между свободно раскинутыми ногами, и отметил, что точка эта – совсем не точка, а довольно внушительный холм, и что он стал нервно подрагивать под ее пристальным взором. Ой! Извините! И тихо, как мышь, соседка уползла в свою комнату.

* * *

Они жили, как пара состарившихся супругов, – каждый в своей комнате, не мешая друг другу, но составляя единое целое. Для каждого существовал круг забот и обязанностей, дополняющий и облегчающий взаимное существование, как в сыгравшейся спортивной команде. Давид великолепно готовил, он говорил, что все мужчины-египтяне – прирожденные повара, и с этим трудно было не согласиться, познакомившись с его кухней. Он же следил за всей квартирной бухгалтерией, скрупулезно проверял счета и платил по ним. Машка стирала и мыла посуду, убирала в доме, бегала за продуктами и для себя, и для соседа, причем сосед с маниакальным упрямством возвращал ей деньги за «свои» продукты, хотя ели они из одной кастрюли и одного холодильника. Кот был общий, и он бессовестно пользовался тем, что один хозяин не знал, покормил ли его другой.

Квартирная соседка чрезвычайно нравилась Давиду. Она была не первой в длинной череде подружек тридцатилетнего мужчины, которые претендовали на совместное с ним проживание, но никогда не добивались успеха, потому что жить с кем-нибудь постоянно было для Давида психологически невозможно. Развод родителей оказался слишком тяжелой травмой для шестнадцатилетнего подростка, убившей в нем уверенность в благополучной семейной жизни. В этом же случае было не так, как всегда, и он часто размышлял об этом. Что отличало Машу от других знакомых ему женщин? Во-первых, она взяла на себя то, что он до смерти не любил делать, и это было великолепно. Во-вторых, она часто сутками дежурила, то есть ее присутствие в квартире почти не ощущалось. В-третьих, в ночи, когда она дежурила (а расписание всегда висело на холодильнике), он мог безбоязненно приводить подружек, и только кот был немым свидетелем потрясающих оргий. Но кот был кастрирован, а потому снисходительно смотрел на низменные шалости озорного владельца квартиры и не ябедничал.

Правда, последнее время жизнь перестала быть легкой и приятной, и виной этому были сны, приходившие в кудрявую голову нашего Казановы помимо его воли. Ему снилась соседка. Ее высокое, прямое как палка тело, с прямыми и широкими, как вешалка для одежды, плечами. С небольшими, остренькими и крепенькими, как незрелые лимончики, грудями, казалось, прокалывающими все лифчики и кофточки, которые она носила. Ему снилась ее костлявая, почти прямая, без талии, фигура, плоская спина без ягодиц, переходящая в длинные, худые ноги, между которыми всегда оставалась манящая щель, даже когда она стояла, плотно сдвинув ноги. Ее фигура всегда напоминала ему родные древнеегипетские фрески – тонкие, вытянутые ввысь грациозные абрисы, легкие и воздушные, укутанные в полупрозрачные, не скрывающие тела, ткани. Во сне она наклонялась над ним, как божественная Изида, и тонкие призрачные руки обнимали его, а золотые кудри щекотали кожу на груди и животе, и он просыпался, дрожа от возбуждения, и шел в холодный душ, чтобы утихомирить внезапно восставшего зверя. И все труднее было приводить беззаботных девушек, и все труднее было проводить одинокие вечера ее бесконечных ночных дежурств…

А без дежурств было еще тяжелее! Невозможно так просто вечером встать с дивана, равнодушно сказать «Спокойной ночи!» и удалиться в свою комнату, отлично представляя, как она прошла в свою и там раздевается, снимая с себя поочередно узкие джинсы и просторную домашнюю кофту, оставаясь лишь в кружевных трусиках и крохотном лифчике – он часто видел их на веревке за окном. А потом она снимала эти, ничего не прикрывающие тряпочки, одну за другой, и оставалась без них – какой?.. И он ворочался всю ночь, а когда засыпал, она приходила к нему во сне – желанная, щекочущая и недоступная, как богиня Изида. И тогда он просыпался, уверенный, что она тоже не спит и ждет его, ворочается на своей девичьей узкой кровати так близко – за стенкой, откидывает душащее одеяло, чтобы остудить пылающее тело, переворачивается на живот, чтобы прижать к прохладной простыне набухшие, разрывающие кожу маленькие грудки. А утром все было как обычно: «Привет, как дела?».

Не нужно предсказывать будущее и быть опытным Казановой, чтобы понимать, что такое положение вещей долго продолжаться не может. Давид с замиранием ждал решающего часа, когда прогремит Большой взрыв, и не знал, что он принесет – мгновенное разбегание галактик или построение новой вселенной в отдельно взятой квартире.

Его родители развелись, и он ушел из дома потому, что не в силах был наблюдать, как рушится домашний очаг, который он так любил и в котором так нуждался. И он возненавидел семейные отношения, где под маской любви и заботы прячутся обман и предательство. Повзрослев, он понял, что это не так, не всегда так, но детский страх вновь оказаться над коварной пропастью лжи сковывал его, и он не мог заставить себя пойти по пути, ведущему к семейному гнездышку. Не мог, хотя страстно мечтал об этом. И где-то в глубине души теплилась мысль, что милосердная судьба сама поможет ему.

Однажды он заскочил домой в обеденный перерыв потому, что был уверен, – она там, дома. Почему-то очень захотелось посмотреть на нее перед тем, как она уйдет на свое бесконечно длинное дежурство – просто посмотреть, пообедать вдвоем – и ничего более, потому что ничего более не существовало и не могло произойти.

Он открыл входную дверь и сразу же почувствовал сильный порыв ветра – это значило, что громадное, в полстены окно на кухне открыто, и Маша вешает постиранное белье на веревки, специально натянутые за окном. Так оно и было – заглянув в кухню, Давид увидел длинные белые ноги и небольшую попку, а самого тела до половины не было видно – оно перевешивалось наружу, к веревкам. Давид секунду смотрел на короткий ситцевый халатик, задравшийся от порыва ветра и открывающий белый треугольник полупрозрачных трусиков, и боролся со страстным желанием тут же подойти и воткнуться в темную щель, внезапно обнажившуюся за белоснежными кружевами. В глазах его потемнело, в голове бухал молот, и тяжелая темная страсть поднималась из самых недр его существа, затопляя разум. Еще секунда – и ему не справиться с собой, и мир рухнет, и рухнет навсегда, потому что ему ни за что не восстановить его.

Он и рухнул… Длинная белая нога внезапно описала смертельную дугу, и истошный крик застыл в воздухе, и розовая попка стала стремительно переливаться через окно туда, наружу, в ослепительно сияющий голубой квадрат неба. Давид, ничего не соображая от ужаса, каким-то одним длинным прыжком бросился на ускользающее в пространство тело, навалился всей массой на верткую, скользкую спину и зажал своими каменными ногами ее ноги – уже висевшие в воздухе. Плохо понимая, что делает, он обхватил сзади тонкое длинное тело и рванул на себя – обратно в кухню, выдирая его из небесной голубизны. Тело с хрустом повалилось на него, и тут же из сведенных судорогой рук выдрался рыжий пушистый комок и с отчаянным мявом исчез в коридоре, расцарапывая по дороге опрокинутые тела, барахтающиеся на полу. Они извивались, борясь друг с другом на скользких блестящих плитках пола, пока мир не восстановился и они не обнаружили себя в совершенно неожиданной позе – она лежала на спине, а сверху навалился Давид, обнимая и в беспамятстве целуя спасенное, такое дорогое ему лицо.

Она увидела карие глаза, показавшиеся ей огненными, обнажившиеся в хищном оскале сахарные зубы, услышала хриплое неровное дыхание обезумевшего от страсти мужчины, и поняла, что спасена. Счастье горячей волной затопило разум, а тело вдруг напряглось, почувствовав на себе долгожданную тяжесть.

В ту же секунду мир померк в зеленых леденцовых глазах, и она, страстно прижав к себе неожиданного спасителя, отдалась ему с таким пылом, какой трудно было предположить от только что спасенной девушки. Непонятно, каким образом его ноги оказались между ее согнутыми коленями, а руки – под ее спиной, и она автоматически выгнулась дугой, потому что невозможно было лежать на его жестких, вонзающихся в спину кулаках. В то же мгновение он ощутил крепкие лимончики-груди, прижавшиеся к нему с такой силой, что, казалось, они искрошат ему ребра. Из-за этого стало трудно дышать, и, выпростав руки из-под извивающейся спины, он схватил эти твердые грудки, уместившиеся под ладонью и затрепетавшие, как крохотные живые существа. Он погладил их, стараясь успокоить, но эффект превзошел все ожидания – белые руки с хрустом сорвали плотный лифчик, и острые холмики ослепили глаза сияющей, ангельской белизной. В ту же минуту кто-то, извиваясь всем телом, сумел расстегнуть молнию на джинсах и выпустил на свободу его мощный фаллос. Тот встал, как джинн из бутылки, – грозный и готовый к действию, и тут же провалился в глубокий туннель, стремительно затягивающий его, как в черную дыру, в самые недра мироздания. Мир развалился на части, исчез, потонул в волнах наслаждения и безумия.

Большой взрыв свершился. Старого мира больше не существовало.

Когда они оба пришли в себя, он подхватил на руки и перенес на кровать ее расслабленное, обвисшее как тряпка тело. Осторожно положил на мягкие подушки и опять – в который раз! – залюбовался потрясающими изгибами точеного тела, самого красивого тела в мире! Не удержался и, низко наклонившись, стал целовать ложбинку между грудями… и мягкую ямочку между острыми ключицами… и пульсирующую жилку на длинной шее… Он наклонялся все ниже и ниже, пока рот не слился с ее ртом – неожиданно хищным и жадным. В ту же минуту длинные голые ноги, безвольно лежавшие где-то далеко, изловчились и одним ловким движением обняли его, обхватили поперек спины, прижали к обнажившемуся вожделенному пространству, и все началось сначала…

И не было этому конца…

В перерывах между бурными ласками она успела позвонить в больницу и сказать, что не придет на дежурство – совершенно не в состоянии встать на ноги. Истинная правда.

В ту же минуту Давид по мобильному телефону объяснял начальнице, как у него болит голова – ну прямо-таки отваливается, – и отчаянно отбивал энергичные попытки молодой дамы срочно навестить его, чтобы помочь страдальцу.

Выполнив таким образом свой долг по отношению к внешнему миру, влюбленная парочка занялась миром внутренним – а именно, поисками еще не исследованных уголков разгоряченных и ненасытных тел друг друга.

К вечеру проголодались и обессилили. Героический Давид, перевязав передником утомленные чресла, быстренько сварганил что-то особо калорийное, призванное поддержать душевные и физические силы изможденных организмов.

Маша, накинув изумрудный халатик, который так шел к ее медным кудрям, сидела на кухонной табуретке, наблюдала процесс приготовления пищи и рассказывала:

– Я открыла окно, чтобы вешать белье. А потом пошла в ванную, чтобы взять тазик с постиранным бельем. Вдруг слышу – кошачий вой и какой-то шум. Непонятный. Я выскочила из ванной, бегу в кухню. Там – пусто. Только из-за окна доносятся какие-то необъяснимые звуки. Я выглянула в окно и вижу – о, ужас! Этот негодяй кот выпрыгнул в окно и застрял своей толстой тушей на веревках. Как в гамаке. Раскачивается и орет благим матом от страха. Я испугалась, что он сорвется и полетит вниз, перегнулась через окно, чтобы схватить его, а этот идиот, еще больше перепугавшись, полез по веревкам в дальний угол. Ползет и шипит на меня, как змея! Пугает! Меня! Ну я еще больше высунулась, чтобы поймать мерзавца, уже ухватила его поперек живота, но тут нога поскользнулась на плитках, а он тяжелый, зараза…

– Все! Больше белье вешать не будешь! – решительно сказал супруг, вываливая на тарелку громадный кусок шипящего мяса в грибном имбирном соусе. – Завтра же покупаем сушильную машину, а к окну ты больше не подходишь! – это уже было сказано коту, который с невинным видом крутился между ногами. – Зачем ты, разбойник, выпрыгнул в окно?

Кот проигнорировал вопрос и ясно дал понять, что, мол, еще в детских книжках написано: «Сначала накорми, а потом спрашивай!»

– За голубями охотился, – прокурорским тоном произнесла суровая хозяйка. – Тоже мне, спайдермен! Обжора!

Кот понял, что сегодня, пожалуй, с этими двумя каши не сваришь, и, обиженно подрагивая пышным хвостом, удалился к своей плошке с едой. Что ж, иногда не грех и попоститься. Не все же, в самом деле, коту масленица! Тем более что грибной соус он не особенно любил.

Глава 2. Сказка вторая. О том, как красивейший и блистательный Омар Шериф был пленен бедуинской девушкой

Первый раз она увидела его по телевизору – у тетки Фатимы. Старшая сестра отца была богатая и ученая, работала в больнице медсестрой, у нее в комнате был собственный телевизор с кабельным телевидением, и ее добрый муж позволял ей смотреть все, что она хочет! Неслыханное дело! Телевизор на женской половине! Ни у кого этого не было!

Поэтому маленькая Хосния любила бегать к тете в гости. Мать знала о недопустимой вольности поведения золовки, но молчала перед отцом, а отец возмутительно баловал единственную дочь и смотрел сквозь пальцы на то, что девочке позволяют вести себя, как сыну, – то есть делать то, что хочет. В рамках законов шариата, разумеется. Телевизор в комнате у тетки, конечно, выходил за рамки шариата, но тетка была самоуверенная до крайности, энергичная и лучше всех знала, что можно, а что нельзя… Короче, любимая племянница видела даже американские ковбойские фильмы…

Она запомнила его имя – Омар Шериф и грезила им наяву так, что тетке пришлось подробно растолковать отцу, что этот голливудский актер – правоверный египетский араб, и поэтому его можно смотреть. Он был такой красивый, что холодело в животе, особенно, когда он, прищурив агатовые глаза под черными разлетающимися бровями, смотрел прямо на тебя – ах, вот так! – и чуть-чуть насмешливо улыбался, блестя сахарными зубами под черной щеточкой усов. Ах! Он был красивее, чем все пацаны в Рахате, в том числе и все ее братья, хоть и они и были самыми классными парнями в округе, и все девчонки из класса завидовали ей, когда один из братьев провожал ее до школы и обратно.

Она выросла такой, какой ее растил отец, – упрямой и своенравной, и заявила, что хочет учиться в университете, как тетя Фатима. Тут уж мать не выдержала и восстала против вопиющей дерзости и грубейшего нарушения законов Аллаха, но и тут отец пошел на поводу у обнаглевшей дочки. Мать прямо заявила, что это – вопиющий грех, и что в наказание своевольная дочь никогда не выйдет замуж и останется презренной старой девой, ибо ни один здравомыслящий мужчина не женится на девушке, побывавшей в греховном университете. Но отец стукнул посохом, и мать замолчала, а дочка стала студенткой. Конечно, она соблюдала все законы скромного поведения, и братья по-прежнему провожали ее из Рахата до Беер-Шевы и обратно, но сам факт, что дочка была образованнее, чем мать, унижало мать. Девушке – учиться?! После школы? Где это видано?! Зачем?! И вообще, само пребывание в еврейском университете арабской девушки не могло кончиться ничем, кроме греха. Мать была убеждена в этом. Точка.

А потом Хосния увидела его на летней практике в музее бедуинской культуры. Центр по сбережению исчезающей культуры коренных жителей пустыни Негев, кочевников-бедуинов, располагался в небольшом, искусственно посаженном лесу недалеко от Беер-Шевы и ее родного бедуинского города Рахата.

Среди небольших современных зданий маленького этнографического музея была разбита настоящая показательная палатка со всей домашней утварью, а на выходные к ней приводили нескольких смирных осликов и верблюда, чтобы дети, посещающие музей, могли покататься и почувствовать себя настоящими кочевниками. Как и всякий этнографический музей, центр занимался научной работой, и многие студенты университета проходили там летнюю практику, зарабатывая трудовую копейку и зачетные баллы за летний семестр.

Хосния любила бывать в этой палатке, она напоминала ей допотопное жилище бабушки и дедушки, стоящее посередине обширного двора великолепной современной виллы ее отца. Закончив научную работу в самом музее, Хосния приходила сюда, как к себе домой, – прибраться, правильно поставить разбросанные посетителями вещи, поправить тяжелый брезент, покрывающий выделанные из верблюжьей шерсти стенки палатки, подмести…

Вот и сейчас она выбивала шерстяные половики, вытащенные для проветривания, размахнулась палкой… и услышала сзади придушенное «Ох!». Она оглянулась… и увидела отскочившего Омара Шерифа – она узнала его мгновенно, он был точно такой же, как в фильме: высокий, мускулистый, феноменально красивый, узкие бедра обтянуты джинсами, бугры мускулов играют под клетчатой ковбойской рубашкой с расстегнутым воротником. И он так же посмотрел на нее, внимательно и чуть улыбнувшись, как в фильме. Удлиненное худощавое лицо с черными бархатными усами вытянулось еще больше, а насмешливые агатовые глаза над чуть выступающими скулами стали круглыми, когда она, ахнув от изумления, бросила на землю палку и стремглав убежала за палатку – прийти в себя.

Она ни на секунду не усомнилась, что это он, настоящий он, хотя прошло много долгих лет с тех пор, как снимались те фильмы, и душка-ковбой должен был давно состариться. Нет! Он не мог стариться! Киногерои не старятся, они остаются навечно молодыми и красивыми и приезжают к влюбленным в них девушкам, и увозят на белом коне в свое прекрасное далеко. Она верила в это, мечтала об этом, была уверена, что ее мечта сбудется так же, как всегда исполнялись все ее желания, и вот – он приехал!

Когда она опомнилась и осмелилась выглянуть из-за черного брезента, покрывающего невысокую палатку, вытоптанная площадка между соснами была пуста. Только валялась отброшенная палка и висел, раскачиваясь на ветке дерева, небольшой пыльный половичок. Может, его и не было вовсе? Может, ей почудилось? Она вышла на утоптанную площадку и оглянулась по сторонам. Пусто и тихо. Никого. Но остался слабый сладкий запах дорогого заграничного одеколона – его запах. Значит, ей не почудилось. Значит, он был, посмотрел на нее и сбежал! Сбежал, вместо того, чтобы настигнуть прекрасную беглянку и похитить ее, как всегда делал в фильмах! Она подняла брошенную палку и хлестнула по ни в чем не повинному половичку так, что тот развалился на части. И поделом.

Она пошла в чулан – взять новый и, пока рылась среди пыльных тряпок, выбирая нужный по размеру, услышала голоса. Кто-то стоял у самого входа в длинный беленый сарай, именуемый в музее запасником. Говорили по-английски, причем приглушенный страстный шепот с ивритским акцентом принадлежал женщине, а прекрасная английская речь с нехарактерными для английского певучими интонациями была мужской. Хосния тихонько вытянула шею, подглядывая и подслушивая, и убедилась, что эта стерва, руководительница проекта Рахиль, бесстыдно соблазняет ее собственного Омара Шерифа.

Хосния видела, как голые костлявые руки обняли стройный торс ее кумира, как полуголое тощее тело прижалось к ее красавцу, как накрашенные яркой помадой губы бесстыдно тянутся к умопомрачительным усам. А он – истинный джентльмен! – не оттолкнул наглую зарвавшуюся старуху, а нежно обнял и поцеловал, нашептывая на ушко те слова, которые приготовил для нее, для его Хоснии!

Этого Хосния не могла пережить. Как фурия она выскочила из пыльных половиков, сильными руками, привыкшими доить овец и отжимать сыры, толкнула старую ведьму так, что та отлетела на полметра и шмякнулась на груду каких-то тряпок, и пулей вылетела на свет божий. Завывая от злости, нырнула в спасительную кабинку женского туалета и там выплакалась всласть, поклявшись себе, что ни в жизни не ответит на ласки этого ловеласа, этого изменщика-киногероя, даже когда он придет свататься к ее отцу. Никогда! Она покажет ему!

На другой день был объявлен семинар по фольклору синайских кочевых хамул под руководством уважаемого гостя из Мичиганского университета – полное перечисление титулов и работ – профессора Ружди Халеда. Так, оказывается, звали теперь ее суженого. Она пришла и демонстративно села в первый ряд – пусть видит, что она не боится его! Даже чуть закатала рукава – путь видит, какие у нее красивые, сильные, смуглые руки, не то что у этой белобрысой мымры. И даже позволила пряди блестящих вороных волос – одной-единственной, ведь это не такой большой грех – выбиться из-под душного темного платка, покрывающего голову и шею. Все студенты и преподаватели сидели полуголые из-за июльской жары, в майках и шортах, так что чуть закатанные рукава – это не страшно, сойдет.

Он стоял прямо перед ней – свободно и гордо – и говорил о своих находках и теориях, об особенностях сказаний и песен Синайских кочевников, и все его выводы отличались новизной и нестандартным подходом, и все слушали его, разинув рот. Все, кроме Хоснии. Господи, какую чушь он говорил, свято веря в свою правоту! Уж что-то, а фольклор исконных жителей Синая она знала с малолетства, мать всегда любила петь, особенно, когда пряла, а уж бабушка рассказывала такие сказки и предания – куда всем голливудским фильмам!

И когда он кончил говорить, и все зааплодировали и стали рассыпаться в благодарностях за уникальные научные исследования, она встала и высказала этому липовому профессору все, что она думала. Она говорила, а он смотрел на нее совершенно непостижимым взором, притягивавшим, как магнит, и она боялась остановиться, чтобы он не перестал глядеть на нее. Казалось, ее речь продолжалась вечность, и этот блестящий, вожделенный взгляд ласкал ее вечность, и вечность прошла, пока она не остановилась, чтобы перевести дух, и он спросил ее что-то, а она даже не слышала – что. Видела, как шевелится бархатная полоска усов, как поблескивают сахарные зубы, как играет улыбка на тонких губах, как лучатся агатовые глаза, ласкающие ее с ног до головы, и сладостное томление захлестнуло ее до такой степени, что она села в середине своей речи – боялась, что ноги подогнутся и она упадет в его объятия.

Она остановилась – не хватало воздуха. Он молчал – может быть, вежливо ждал продолжения? – и глядел на нее таким чудным блестящим взором, что ей захотелось убежать и спрятаться в темной палатке, как в бабушкином черном подоле. Но тут все зашумели и заговорили, перебивая, споря и не слушая друг друга, и его голос затерялся в этом привычном израильском гаме. Только глаза продолжали время от времени пронзать ее чистым и светлым взором – она чувствовала его затылком, даже не глядя. Семинар кончился, и эта молодящаяся стерва Рахиль с противной улыбочкой взяла его под локоть и увела со всеми студентами и сотрудниками, а она осталась сидеть в полутемном тихом конференц-зале.

– Хосния Усмана, пройдите в администрацию. Хосния Усмана, пройдите в администрацию! Спасибо, – внятно проговорил музейный динамик, и девушка, поправив платок и тщательно застегнув длинные рукава плотной мужской рубашки, медленно поднялась и побрела через прожженный солнцем двор в низкий административный кубик.

Все понятно. Эта мерзкая Рахиль, конечно, сводит счеты – наябедничала, что она вела себя на семинаре неподобающим образом, и сейчас она, студентка Усмана, белым лебедем вылетит из проекта, и о летней практике можно забыть. Как и о дополнительных зачетах, которые ей так нужны, – отметки-то неважнецкие…

* * *

Он выглянул в узкое, занавешенное от яркого света окно и сразу увидел ее – закутанную от палящего солнца девушку, понуро бредущую в его сторону. Она не торопилась, и он смог разглядеть ее хорошо – лучше, чем в полутемном конференц-зале среди толпы галдящих студентов или на вытоптанном пятачке перед палаткой-экспонатом, когда она чуть не убила его своей палкой.

Она была высокой, стройной и мускулистой, и на это крепкое, упругое тело приятно было смотреть, особенно – на хорошо развитую грудь, которую не могла скрыть даже толстая мужская рубашка, закрывающая все тело почти что до колен. Ноги были закрыты бесформенными вытертыми джинсами и грубыми рабочими башмаками, то есть не видны совсем, но по очертаниям рубашки, чуть колышущейся при движении, он угадывал круглые девичьи ягодицы и тонкую талию. Колебания рубашки завораживали, манили, и он с трудом оторвал глаза от этой драпировки, не скрывающей запретный плод. Эх!

Он повернулся к Рахили, неслышно подошедшей сзади, чтобы посмотреть, что так заинтересовало его во дворе, и чуть отстранился от почти голого щуплого тела, прикрытого лишь крошечной золотой маечкой на тонких бретельках и узкими, укороченными шортами. Конечно, она прекрасно выглядела для своего возраста – энергичная, подтянутая, ни грамма лишнего веса, уже редеющие волосы модно покрашены полосками и взбиты в густую копну, закрывающую половину лица. Не зря закрывающую – бронзовая, тщательно ухоженная кожа уже начинает стареть, вокруг голубых, искусно подведенных глаз и губ – мелкие морщинки… Южное солнце делает свое разрушающее дело, и не зря женщины Востока скрываются от него под тяжелыми накидками, паранджами и платками. Лучше задыхаться, но не выглядеть старухами!

Он отчетливо видел круглые крепкие соски, вздувшиеся под тонкой маечкой, и ощутил плотоядный жар, исходящий от почти обнаженного тела. Это было приятно и привычно – так вели себя почти все женщины, знакомящиеся с ним, кто раньше, кто позже. И он был готов к этому и знал, как вести себя с ними (так, как ему хотелось), и знал, как выходить потом из различных ситуаций (не обращать внимания ни на что). Это было знакомо, привычно, удобно и приятно, и обе стороны легко принимали эти, ни к чему не обязывающие, отношения.

Он прекрасно знал, чего хочет почти прижавшаяся к его спине женщина. Собственно, их отношения уже начались и, если бы не фурия, выскочившая из пыльных половиков, они бы продолжились вполне успешно. Теперь эта фурия неторопливо шла по двору и мешала ему пойти по накатанной, приятной и удобной дорожке. Мешала, как камушек в ботинке. Черт! И откуда она взялась?

Хосния потянула на себя ручку плотно закрытой двери, и тут же ей в лицо ударил поток холодного воздуха из кондиционера. Она вошла и привычно закрыла за собой дверь – чтобы холод не уходил, а потом подняла глаза и увидела его. Он стоял и смотрел прямо ей в глаза, точно так же, как в телевизоре, и точно так же, как тогда в детстве, что-то оборвалось в животе и перехватило дыхание.

– Хосния, профессор Халед хочет поговорить с тобой о традициях Синайских кочевников… – Выдра-Рахиль, как чертик из коробочки, выпрыгнула из-за его спины и затараторила по-английски, стараясь обратить на себя внимание. – Профессор Халед…

– Спасибо, Рахиль, – изысканно прервал он, не отрывая взгляда от темных глаз Хоснии, – я думаю, что нам легче будет разговаривать по-арабски. Так что не смею вам мешать. – Он вежливо поклонился, и руководительница проекта прикусила язык. – Где нам удобнее всего поговорить? – продолжил он по-английски, и Хосния ответила, не задумываясь:

– В палатке.

Ответила и вышла, уловив за спиной шипение разъяренной кошки, у которой отняли желанную добычу. Ну и пусть! Так ей и надо!

Он шел за ней, и спиной она ощущала его жгучий ощупывающий взгляд – на ягодицах, потом выше – на талии и плечах, потом опять – на ягодицах… Затем она почувствовала его взгляд на спине, на уровне груди… Напряжение взгляда усилилось – он пытался разглядеть ее тело через толстую ткань, но у слепых городских это не получается, и вот он опять тянется к ее ягодицам, круглым, выпуклым, чуть подрагивающим при ходьбе, вожделенным. Да! Вожделенным! Она чувствует, она знает это!

В низкой и темной, почти прохладной палатке студентка-гид рассказывала что-то группе скучающих школьников, поэтому Хосния и Ружди, пригибаясь, прошли в дальний конец, на женскую половину. Она опустилась на вышитые кошмы так естественно, так грациозно, что профессор невольно вздохнул.

– Что вы хотели узнать у меня? – Низкий, чуть хриплый голос завораживал, родная арабская речь ласкала слух, успокаивала, как мамина колыбельная.

– Расскажите о ваших родных, я понял, что ваша матушка родом из Синая, – попросил Ружди и приготовился внимательно слушать и запоминать. Он привык запоминать наизусть все длинные, как караванные пути, притчи и песни – кочевники не любят, когда их записывают, но сейчас, слушая рассказ этой удивительной девушки, так не похожей на других, он не смог сосредоточится.

Он смотрел на ее продолговатое смуглое лицо, низкий чистый лоб, овальную девичью линию подбородка, и вспоминал мать-египтянку, свое детство в Александрии, ювелирную лавку отца и деда, сияющую драгоценностями, как сказочная пещера Али Бабы, озорную Надию, в которую по уши влюбился в первом классе…

Он просто внимал ее голосу, весь отдавшись напевности ее речи, смотрел в ясные карие глаза, лучившиеся при воспоминании о бабушке-колдунье, живущей на Синае, где она ежегодно проводила зимние каникулы, ловил упругое колебание ее груди и сладкий запах розового масла, которым она умащала волосы после купания. Почему-то поймал себя на игривой мысли, что, наверное, она прекрасно исполняет танец живота, и непроизвольно опустил глаза на ее живот, закрытый широкой рубашкой, но взгляд сам скользнул ниже, в переплетение швов на джинсах, и девушка сердито натянула рубашку на самые колени. Черт! Спугнул!..

Но почему же она такая дикарка?! Она же студентка, черт возьми, живет в городе, хоть бедуинском, но все-таки в городе!.. А, я знаю! Наверное, ей надо просто привыкнуть ко мне. Привыкнет и перестанет дичиться. Вот тогда… Да. Надо просто не торопиться… Но, мой бог, как это странно в наше время!

Потом они часто сидели вдвоем, голова к голове, записывая, обрабатывая, уточняя собранный материал. Сидели в библиотеке, в рабочем кабинете, в палатке, в кафе, в студенческой столовой, и везде его охватывало жгучее, не поддающееся никаким разумным доводам вожделение. Он почти никогда не спал один – ислам категорически против мужского воздержания, это вредно для здоровья. И, слава Аллаху, кроме ненасытной Рахили, были и другие раскованные современные девушки, не менее алчущие любви… Но такого сумасшедшего желания, как к этой закрытой дикарке, он не испытывал ни к кому. И из-за этой неутоленной страсти другие девушки не удовлетворяли его! О, всемогущий Аллах! Он видел ее горящие любовью глаза, слышал, как учащается дыхание и волнуется полная грудь, лишь только стоит ему подойти к ней, чувствовал, всем существом своим впитывал сладостное томление, охватывающее ее, но она ни разу не подала ему повода приблизиться к себе. Ни намека! Ни жеста! Ни вольного слова!.. Это злило, это раздражало, это было непонятно, непостижимо, это сводило с ума, но это было так! Так, и никак иначе…

* * *

И он уехал – назло! Злой, сбесившийся, горя желанием забыть и эту непостижимую недотрогу, и проклятых Синайских кочевников, уехал, чтобы никогда не возвращаться, уехал на три дня раньше срока, вернув билет и потеряв на этом кругленькую сумму!..

Дома было хуже. Хуже, потому что тоска, тягучая, как жевательная резинка, и такая же неотвязная, разъедала душу каждый день. С утра до вечера, а точнее – до ночи, потому что ночью можно было отключиться. Нет! Дома было лучше, потому что родной университет – это не крошечный музей бедуинской культуры, затерянный в лесу провинциального города Беер-Шева. Это – этнографический музей, громадный кампус, тысячи студентов и сотни преподавателей, колледжи, спортивные площадки, десятки специалистов во всех областях знаний, конгрессы и выставки, круглосуточная библиотека… То есть полно работы, жизнь кипит и слетает крыша, и некогда вспоминать тягучую хрипловатую речь, неторопливые движения и круглые, упругие недоступные ягодицы.

И он засел за работу, и работал круглосуточно. И постепенно жгучий жар, исходящий от вещей и слов, которые он привез из сожженной солнцем страны, стал меркнуть, теряться, остывать. Воспоминания стираются, и хорошие и плохие, время лечит, и безусловную справедливость этого банального высказывания профессор испытал на себе. Он написал и опубликовал ряд статей, выступил с серией докладов, занялся подготовкой к следующей поездке, в Иорданию: решил проследить, как изменяются кочевые традиции в другом месте того же региона. Он был полон жаждой деятельности, но…

Всегда наступает это маленькое «но». Эта роковая заминочка, которая переворачивает весь мир…

Весной он получил весточку от белокурой Рахили – электронное послание. Кроме обычного обмена сводками с университетского фронта, она сообщила, что у нее начинается «шнат-шабатон», академический год, когда она может на деньги университета поехать для повышения квалификации в другой университет. Почему бы не в Мичиганский? А может, они встретятся? Этим летом, а? И отлично проведут летние каникулы где-нибудь на Карибах или на Гавайях? Как он на это смотрит?

Он смотрел на бегущие строчки на экране компьютера, и перед его глазами вдруг встала, как на фотографии, высокая, сильная девичья фигура, закутанная в тысячи одежек. Из-под темного платка, туго повязанного по самые брови, глянули пронзительные черные глаза, чуть шевельнулись полные темные губы, улыбнулись украдкой. И он понял, что это – конец. Хватит бегать от самого себя, хватит затаптывать чувство, которое живет в нем независимо от его желания, живет уже год, живет, несмотря на тысячи любовных похождений и адскую работу. Все. Надо быть мужчиной. Надо взять на себя ответственность и принять решение, которого – без сомнения! – ждут они оба. Он не ответил на соблазнительное письмо. Он сменил билет и вместо Иордании приземлился в Тель-Авиве.

* * *

Нежаркий майский день клонился к вечеру. Уже потянуло прохладным ветерком, и высокие стебли камыша, которым был обсажен игривый ручеек, протекающий через университетский дворик, закачали пушистыми головками. Солнце, склоняясь к приземистому зданию библиотеки, оставляло на щербатых плитах известняка длинные изломанные тени, игриво перепрыгивающие со ступеньки на ступеньку.

Хосния, нахохлившись, сидела на одной из ступенек и задумчиво глядела на волны, пробегающие по камышовому морю. Все девчонки по группе давно ушли обедать, а она осталась посидеть и подумать – может быть, последний раз в жизни. Озорной ручеек пел свою незамысловатую песенку, она прислушивалась к его журчанию и горестно думала, что вот тут, сейчас, пришел конец ее жизни. Свободной, вольной жизни, потому что ее муж, конечно, не разрешит продолжить учебу, да и не до учебы будет, когда пойдут дети.

Сегодня утром мать объявила, что Тарик, сын Хани, старшего брата отца, хочет жениться на ней, и чтобы она не вздумала артачиться, потому что не много найдется сумасшедших, согласных взять в жены девушку, целый год околачивавшуюся в греховной Беер-Шеве. Тарик, конечно, хороший парень, тихий, спокойный, он вряд ли будет ее бить, да и в школе он учился – недолго, но учился. Значит, не зря полгода назад он начал строить дом, и не зря дядя Хани, приходя к отцу, оценивающе посматривал на нее. Она, дурочка, тогда не обращала внимание на эти взгляды, а напрасно… И напрасно тешила себя мыслью, что она – особенная, что ее минует извечная судьба бедуинских девушек – замужество и роды, роды, роды, и работа дома и в поле, и ублажение мужа, и опять роды…

Хосния представила себе худую жилистую фигуру Тарика, развалившуюся на диванных подушках, его острый хрящеватый нос и такой же острый, выпирающий кадык на длинной худой шее, и ей стало дурно. Она вспомнила его узловатые пальцы с обломанными от тяжелой работы ногтями, выпуклые ногти, обведенные черной каймой, – она обратила на них внимание, когда подавала ему и дяде чай и домашнее печенье. Этими пальцами он будет лапать ее? Его глаза, бегающие как у хорька, под куриными бровками, прокуренные жидкие усики и восторженный голос, кричащий мальчишеским фальцетом «Гол!» – мужчины смотрели телевизор.

И он будет отцом моих детей?! И ему я буду готовить еду, мыть ноги, шить и стирать одежду, повиноваться каждому слову, отдаваться ему, когда он захочет… Чего именно он захочет, Хосния не решилась додумать. И так мерзко, гадко, выть хочется. И, конечно, он запрет ее дома, как мужнюю жену. Разумеется, он изредка будет брать ее с собой на море или на прогулку в торговый центр, или даже в банк, как отец берет мать, но об учебе, книгах и свободе можно забыть. И, Аллах всемогущий, до чего же он противный! Отвратительный. Мерзкий…

И он возьмет мою девственность?! Я ее берегла, дура, для него?! О, Аллах… И ничего, ничего нельзя поделать!.. Может, утопиться?

Неожиданно на ладонь упала капля воды – большая и прозрачная, и медленно поползла по смуглой чистой коже. Хосния подумала, что это брызги из ручейка, но тут же упала вторая капля, и девушка поняла – это она плачет. Слезы закапали из глаз помимо ее воли, и тут ей стало настолько жалко себя, что она заткнула рот концом платка, чтобы не завыть в голос, натянула платок на лицо, чтобы никто не увидел, и расплакалась. Бурно, самозабвенно, уткнув лицо в судорожно сведенные колени, ничего не видя и не слыша вокруг.

Она почувствовала, что кто-то осторожно обнял ее за плечи – вот заразы, выплакаться не дают! И зло передернула плечами, чтобы сбросить ненавистные руки. Чем они могут помочь, доброхоты фиговые? Где им понять ее?! Но руки не унимались – теплые и добрые, они продолжали гладить ее плечи, голову, они обняли ее так, что стало трудно дышать. Невозможно плакать и не дышать! Дрожа от злости, она скинула с лица платок и резко повернулась к ненавистному доброжелателю – вот сейчас она ему задаст! – и тут же услышала голос, который не могла забыть:

– Наконец-то ты со мной!

Она попыталась отстраниться, чтобы взглянуть на него, чтобы удостовериться, что не спит, что не грезит наяву, но сильные руки крепко держали вздрагивающие плечи, и бархатная щетка усов щекотала ухо под съехавшим платком, и сладкий запах его одеколона окутывал, как свадебная фата. И слова, лучше которых не было в мире, музыкой звучали в закружившейся голове:

– Я не отпущу тебя. Мы теперь всегда будем вместе. Всегда! Навечно. Клянусь тебе!

Он увез ее сразу – в свой номер в Тель-Авиве. Она по дороге позвонила матери, что задержится у подружки для подготовки к семинару, и подружке – предупредить, что мать может проверить. Она не помнила ни бурных поцелуев во время бешеной езды по скоростному шоссе, ни высоченного небоскреба гостиницы, ни зеркального лифта, вознесшего ее на вершину счастья.

Она даже не успела раздеться – он содрал с нее и рубашку, и джинсы, и еще кучу нижнего белья, и оно разлетелось по всему номеру, как белые птицы радости. Единственное, что она распутала сама, – это девичий душный платок, и обняла этим платком его широкую мускулистую спину, пока он, стоя на коленях, целовал смуглый, чуть выпирающий пупок и темную полоску кожи, идущую вниз, от пупка к темному шелковистому треугольнику. На секунду в голове мелькнула паническая мысль, что ее тело не подготовлено для брачной ночи, не умащено благовониями, не удалены лишние волосы, не… Но это была последняя разумная мысль, ибо громадный фаллос осторожно, медленными толчками входивший в нее, заполнил все ее существо…

Резкая кинжальная боль пронзила тело и заставила ее закричать, но он, не останавливаясь, входил все глубже и глубже, в самые недра ее тела, наполняя его собой, и боль прошла, сменившись никогда не испытанным наслаждением. Сладкие желанные губы целовали ее, не пропуская ни единой клеточки тела, усы призывно щекотали кожу, сильные руки сжимали налившиеся как мячи груди, и вся она была внутри его крепкого красивого тела – удивительно прохладного в этой жаре. Жар сжигал ее изнутри, возлюбленный непостижимым образом был и внутри и снаружи, обволакивал ее целиком, и она потеряла сознание от счастья, что это свершилось.

Ее тело было гибким и сильным, как у кошки. Гладкая, смуглая, почти коричневая кожа, удивительно нежная и бархатистая, как у младенца… Круглые налитые груди с почти черными сосками, мгновенно затвердевшими, словно на холодном ветру, пронзающими его руки. Длинные вороные волосы, плащом окутывающие узкую подвижную спину до упругой выпуклой попки, в которую он вцепился дрожащими от вожделения пальцами и от которой уже не мог оторваться…

Нежные розово-коричневые губки открылись, как цветок под лучами солнца, и он поразился, какая она маленькая – казалось, не пропустит и мизинца! Но он стал осторожно входить в нее, и юные ткани послушно разошлись, жадно вбирая его плоть, впитывая ее, как истосковавшаяся почва пустыни впитывает в себя вожделенную влагу – всю, без остатка. На мгновение показалось, что вот он – конец! – но тут же яростный толчок сокрушил тонкую перегородку, и головокружительный полет вглубь, в самые непостижимые недра заставил забыть об окружающем мире.

Он застонал от наслаждения – впервые за много лет!

Он забыл обо всем. О том, что она – девственница, и ей, наверное, больно. О том, что она неопытна, и нужно быть предельно осторожным, чтобы не напугать ее. О том, что они первый раз вместе, и он должен быть чутким и внимательным, чтобы дать ей максимум наслаждения, что он должен изучить ее эрогенные зоны, ее темперамент, ее выносливость… Он забыл обо всем, как глупый юнец, наконец-то дорвавшийся до запретного плода. Он знал и был абсолютно уверен только в одном: они – единое целое, и наслаждение, испытанное им, – ее наслаждение. Единые чувства. Единое тело. Единый мир. Во веки веков!

Он отвез ее обратно в Беер-Шеву, к ее подруге. Он остался на стоянке под домом и видел, как через полчаса приехал ее мрачный полусонный брат и забрал домой утомившуюся студентку – еле стоящую на ногах от напряженных занятий. «Кайс!» Слава Аллаху, обошлось.

Весь следующий день он сидел в университетской столовке – за крайним столиком, как они условились, и ждал. Приходили знакомые студенты, преподаватели – здоровались, расспрашивали о новостях, приглашали зайти на кафедру. Он благодарил, отвечал на вопросы, но не двигался с места. Он ждал. Забегали продавщицы из соседнего книжного магазина, поздороваться и поглазеть на красавчика профессора. Он механически улыбался, жал протянутые ручки, ждал. Его выгнали, потому что готовился какой-то симпозиум и в столовке расставляли и накрывали столы, он прислонился к наружной двери и ждал.

Она не пришла. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Тогда он решился на отчаянный поступок и поехал в музей бедуинской культуры, рискуя встретиться с прилипалой Рахилью. Но там не было ее возлюбленной, и никто не знал, где можно ее найти.

Однажды ночью она пришла к нему. Сама. Он вернулся из гостиничного ресторана после позднего ужина, открыл номер и, еще не заходя внутрь, понял, что кто-то ждет его. Не зажигая свет, крадучись, он прошел в комнату и увидел ее силуэт, освещенный разноцветными сполохами рекламных огней. Она стояла и смотрела в огромное, во всю стену окно, спокойно, не поворачиваясь.

Его поразило, что она была обнажена – полностью. Ни душного платка, ни мешкообразной рубашки, ни бесформенных джинсов. Первый раз его взгляд наслаждался великолепием ее фигуры – сильной, гибкой и развитой, как у дикой пантеры. Длинные, черные как вороново крыло волосы тяжелым водопадом ниспадали с крупной, горделиво посаженной головы до круглых сильных ягодиц, словно вырезанных из темного эбенового дерева. Он отчетливо видел силуэт сильных стройных ног, мускулистых рук и почти прямых округлых плеч, вспыхивающий и угасающий в пляшущих огнях рекламы.

Осторожно ступая, чтобы не спугнуть видение, он подошел и положил руки на округлые девичьи плечи. Она не оглянулась. Бархатистая смуглая кожа была так прохладна и нежна, что он, закрыв от наслаждения глаза, дотронулся до нее губами – сначала робко, а потом сильнее и требовательнее, разгораясь от этих мгновенных, огненных прикосновений. Плохо сознавая, что делает, он с силой обнял крепкие, широкие плечи и стал целовать ее сзади – острые, чуть выступающие лопатки, смуглую шею, где пульсировала тонкая, нервная жилка…

Она стояла неподвижно, как черная статуя. Осмелев, он прижался к ней всем своим жаждущим телом и позволил дрожащей от напряжения ладони спуститься с плеча на тонкую, мускулистую руку, затрепетавшую от его прикосновения. Жадный рот перешел с точеной шеи на мягкую ямку под подбородком, поймал твердый, чуть дрогнувший подбородок и, наконец, впился в губы – пухлые и мягкие, как у младенца. Они раскрылись, теплые и влажные, и он чуть не потерял рассудок, поняв, что она отвечает на его поцелуи. Страстно, нежно, а потом покорно, а потом опять бурно, вся отдавшись восхитительному чувству слияния дыханий, плоти, чувств…

Поцелуй, длящийся вечность, от которого слабеют руки и подкашиваются ноги, меркнет разум и кружится голова…

Он подхватил ее стройное, обнаженное, такое доступное ему вожделенное тело, прижал к себе со всей силой страсти… и только оторвался от пламенных губ, чтобы насладиться им, как все пропало. Она исчезла, колдовски растворилась в сумасшедших взрывах разноцветного ночного Тель-Авивского пламени. В руках был воздух, губы целовали ничто, а красно-зеленые огни рекламы вспыхивали на темном квадрате гостиничного ковра. В отчаянии он рухнул на подогнувшиеся колени, ударился головой о ковер – и проснулся.

Красно-зеленые неоновые буквы соседнего бара ослепляли опухшие глаза, занемевшие руки сжимали продолговатый диванный валик, а голова нестерпимо болела от удара о ручку дивана. Покачиваясь от горя, он спустил затекшие ноги с дивана, закрыл лицо руками и застонал.

Он понял, что потерял ее.

Навсегда.

На другой день, в порыве отчаяния, он решил переодеться арабом и поехать в Рахат – поискать ее там. Выходит же она из дома, хотя бы за покупками! На бедуинском базаре в Беер-Шеве, предназначенном для сдирания бабок с наивных туристов-лопухов, по бешеной цене он приобрел «настоящую» галабию, куфию и кинжал. Доехал на арендованном «форде» до перекрестка дороги, ведущей в Рахат, переоделся в «местное» одеяние и замер на автобусной остановке, голосуя в ожидании попутной арабской машины. Он решил, что в местной машине будет незаметнее.

Долго ждать не пришлось. Затормозила полицейская машина, и толстый лысый полицейский несколько минут внимательно разглядывал длинную, завернутую в бедуинские тряпки черноусую фигуру. Посмотрел, подумал, кряхтя вылез из машины и, козырнув, что-то спросил на иврите. Самозванец-бедуин ответил по-арабски. Полицейский послушал классический арабский выговор, усмехнулся и по-английски попросил документы.

Переодетый профессор очень удивился, что его так быстро раскусили, и предъявил представителю закона заграничный паспорт, предусмотрительно захваченный из гостиницы.

– Вот что, мистер Халед, – тщательно изучив паспорт и отдавая его владельцу, заключил страж порядка. – Я не знаю, с какой целью вы затеяли весь этот маскарад, но вам не провести даже грудного младенца. Если вы хотите добиться своей цели – езжайте честно в своей одежде. В натуральном виде вы будете менее заметны.

– Мне нужно разыскать одного человека, но тайно, – признался разоблаченный влюбленный. – Я думал, что так на меня не обратят внимания.

Полицейский усмехнулся:

– Напротив. Не будьте наивны. Вы светитесь за версту. А людей лучше всего искать через Министерство внутренних дел. Проще и безопаснее.

– Э-э-э… – попробовал было возразить американец, но блюститель закона сурово остановил его:

– Возвращайтесь в гостиницу, мистер. Оставьте этот маскарад. Я не хочу международных скандалов. Своих довольно. – И вежливо, но настойчиво препроводил переодетого Омара Шерифа до его машины. Постоял и, убедившись, что «форд» поехал в сторону Тель-Авива, продолжил патрулирование.

Так, в бесплодных поисках и метаниях прошел месяц, и несчастный влюбленный совсем пал духом. Он похудел, загорел, как настоящий израильтянин, утратил голливудский лоск, но решимость найти суженую не оставляла его. Приближалась сессия, которую, конечно, ни один студент пропустить не может, и профессор вновь появился на территории кампуса. В деканате сказали, что студентка Усмана не взяла зачетные листы и не оплатила экзамены, а значит, не будет допущена к сессии.

Оставался последний шанс – как-нибудь увидеть ее подружку, хотя он понятия не имел, как та выглядит. Он не знал, дома ли она вообще или уехала на выходные, или ушла к своему парню, или… Он простоял на стоянке под домом весь вечер, высчитывая случайных прохожих и жильцов, входящих и выходящих из многоквартирного дома. Наконец, уже в темноте, он заметил тоненькую, скромно одетую девушку со студенческим рюкзаком, устало бредущую от автобусной остановки. Она! И выпрыгнул перед ней на дорожку, как убийца в триллере. Она отпрянула и вскрикнула, но тут же узнала профессора-киногероя. Его узнавали все.

Как он и предполагал, случилось самое худшее. Кто-то увидел, как он утешал плачущую Хоснию, и наябедничал ее матери. Мир не без добрых людей. Мать заперла бессовестную дочь дома и отобрала мобильный телефон. Хосния успела позвонить подружке, сказать, чтобы ее не ждали на семинар, и что, может быть, она как-нибудь выберется перед экзаменами, чтобы получить расписание и зачетные листы. Это было месяц назад. С тех пор – ни слуху, ни духу. Адреса нет, телефон выключен. Все.

Он плохо понимал, что делает. Не помня себя от горя, вернулся в Тель-Авив и завалился в гостиничный бар. Там как раз плотно засела группа англичан, знакомых из Оксфорда, и они – душевные люди! – приняли в бедняжке живейшее участие. Прежде всего, дали лекарство от всех скорбей, и в большом количестве. Выслушали сбивающийся малопонятный рассказ на вавилонской смеси языков, которым изъяснялся пьяный в стельку профессор. Честно, хоть это было сложно и потребовало изрядного количества времени и усилий, дружно проводили до номера и уложили в постель, а наутро, справедливо решив, что лучший способ забыться – это покинуть сей бренный мир, впихнули в автобус и повезли на Мертвое море.

И эта экскурсия, действительно, помогла… самым удивительным и неожиданным образом. Но сначала чуть не погубила…

Глава 3. Сказка третья. О том, как воды Мертвого моря оживили утерянную дружбу

Стрелки громадных, как на вокзале, береговых часов показали пять часов вечера, и сейчас же пляжный спасатель отер мозолистой рукой трудовой пот и закричал в мегафон, что его рабочий день окончился.

Изможденные солнцем загорающие даже не приоткрыли глаза, и тогда он громогласно объявил, что слагает с себя всю ответственность за их пляжные жизни и предлагает моментально покинуть опасный берег моря. В противном случае он, спасатель, умывает руки. Эта угроза тоже не произвела желаемого эффекта, только какой-то вконец разомлевший пляжник проснулся от зычного рыка, спросонья перевернул бутылку холодной воды, и она пролилась на раскаленное тело его супруги.

Истошный вопль испаряющейся плоти огласил мирно дремлющий берег и заставил наиболее сильных духом разлепить глаза и даже повернуть голову в сторону неминуемой опасности. Спасатель, оценив ситуацию, ополоснул раскормленную ряшку холодной водой, повернулся к окружающему миру лоснящейся от загара спиной и вразвалочку спустился из своей наблюдательной будки на грешную землю.

Маша проследила за ним насмешливыми зелеными глазами.

– Бедняжка, – с состраданием произнесла она, – просто удивительно, как он выдерживает эту исключительную нагрузку! Весь день наблюдать за девушками в бикини – это какую нервную систему нужно иметь!

– Еще бы, – переворачиваясь на живот и с удовольствием заглядывая в глубокий вырез ее купальника, подтвердил одомашненный Казанова, – а потом еще отрабатывать ночные смены с этими же девушками! Искусственное дыхание рот в рот! Массаж груди и других частей тела!.. Это не всякому по плечу! Титан!

– Ну конечно! Девушки-то – отдохнувшие, а он весь день работал! Глаз не спускал! Вот поэтому спасатели и требуют каждые полгода повышение зарплаты за тяжелые условия труда!

– Совершенно с ними согласен! – горячо поддержал ее Давид, запуская глаза еще глубже. – Условия действительно невыносимые! Есть от чего сойти с ума!

Маша проследила за жгучим взглядом возлюбленного и тут же шмякнула его мокрым полотенцем по широкой мускулистой спине:

– А ты завидуешь, да? Казанова!

– Ну что ты, дорогая! Где уж мне! Тут нужно спецобучение, курсы, практика!.. – И, неожиданно изловчившись, сгреб Машу в объятия. – Пойдем в номер, поиграем в спасателя! Потренируемся! Кто кого спасет?

– Брысь! – отпихнула его рыжеволосая нимфа. – Спасатель-любитель!.. А знаешь, – оживилась вдруг она, – когда я только приехала в Израиль и училась на языковых курсах, нас, естественно, повезли сюда, на Мертвое море. И многие мужики взяли с собой удочки в полной уверенности, что тут классно клюет!

– Ну еще бы! – Ее спутник кивнул на вырезанную из жести фигуру рыбака, тихо дрейфующую по бирюзовой поверхности воды. – Видишь, как сел, так и сидит! Оторваться не может!

– А выглядит, как живой! – восхитилась молодая женщина.

Она грациозно вытянула длинную шею, вглядываясь в черный плоский силуэт, слегка покачивающийся на зеркальной поверхности, и ее спутник с трудом подавил желание впиться губами в нежную плоть.

Они были женаты уже три года, но до сих пор изгибы жениного тела одурманивали его. Он посмотрел на стройные ноги жены и подивился, насколько шелковистой и блестящей становится кожа после купания в Мертвом море – тонкая восковая пленка минералов, растворенных в воде, лаком покрывала тело, делая его манящим и блестящим, как у манекенщиц.

– Это что, – усмехнулся он, благоразумно отворачиваясь от манящих линий, – а вот когда меня с ребятами из кибуца привезли первый раз на Мертвое море, так я увидел море, разбежался – и головой в него! Ласточкой! Поймать не успели!

– Какой ужас! Давид! И ты остался жив?!

– Ужас! Не то слово! Выскочил, как пробка, не поверхность, рот и нос в огне, жжет так, что вздохнуть не могу, глаз не открыть – слава богу, успел закрыть их перед прыжком, иначе, наверное, без глаз остался бы! Ну, ребята подскочили, вытащили, под душ отвели… Отлежался… На всю жизнь запомнил!..

– А что же спасатель?!

– А, спасатель…

Он не выдержал искушения, подобрался поближе, почти прикасаясь смуглым плечом к медным локонам, закрывающим обнаженную веснушчатую спину, и опять заглянул в вырез купальника.

Жена возмущенно отпихнула бесстыдника и уже открыла было рот, чтобы отчитать мужа, неприлично ведущего себя на людях, но он ловко опередил ее:

– У тебя удивительно красивая цепочка, дорогая! Просто чудо!

– Ах, это ты любуешься цепочкой, негодяй! Теперь это называется – цепочка!..

– Можно мне посмотреть ее поближе? – Белозубая улыбка супруга была такой очаровательно-детской, что Машка кокетливо рассмеялась:

– Посмотреть поближе?.. Хитрый какой!.. А если я скажу – нет? Что тогда?

– Мужу?! Законному супругу?! Сказать «нет»?! Ну это ты переборщила! – Одним рывком он обнял длинное, узкое тело и зарылся лицом в шелковую волнующуюся массу волос. – Раз так, то мне придется снять ее с тебя, а это, согласись, на людях неприлично…

– Ну хорошо, смотри… – С трудом освободившись из цепких объятий, она вытащила из-за купальника тяжелую золотую змейку. Крупные продолговатые кольца жирного желтого золота были сплетены так, что образовывали двойную спираль. В одном месте эта спираль разрывалась небольшой золотой монетой – круглой и тяжелой. По ободку монеты и внутри нее вился непонятный рисунок, похожий на выпуклые кружева. Тонкая чеканка была такой искусной работы, что взгляд невольно задерживался на ней, пытаясь прочесть непонятные письмена. – Будто тысячу раз не видел!.. Я очень люблю ее. Красивая, правда?

– Очень! – с чувством ответил муж, внимательно разглядывая цепочку и монету. – Знаешь, каждый раз, как я рассматриваю ее, мне кажется, что я такую уже где-то видел. Когда-то давно. Возможно, что-то похожее… Но никак не могу вспомнить, где и когда…

– Ага, Казанова! Постыдись!.. Но, если говорить всерьез, то вряд ли где-нибудь есть еще такая же. – Молодая женщина пожала плечами, и рыжеватая, изломанная домиком бровь ее с сомнением поднялась вверх. – Она старинная, передается у нас из поколения в поколение. Ты, мой милый, из Египта, а я – из Питера, и папа рассказывал, что наша семья пришла из Германии или Польши, так что цепочка – откуда-то из тех мест. Где же ты мог ее видеть?

– Ты хочешь сказать, что ты – из ашкеназских евреев? – удивился муж. – Нет, этого не может быть! Ты – истинная египтянка! И уж кто-то, а я это прекрасно знаю!

– И откуда же ты это «прекрасно знаешь»?

– Нутром чую! – Он наклонился близко-близко и прошептал прямо в маленькое ушко, усыпанное веснушками: – Я тебе это в номере объясню! Ты – самая настоящая знойная египтянка, и всем этим холодным ашкеназийкам, поверь мне, до тебя далеко!..

– Какой чудовищный опыт! – возмутилась законная жена. – Какое невероятное зазнайство! И ты не стесняешься говорить об этом мне?!

Справедливое негодование знатока женской природы было ей ответом:

– Но я же должен знать, что ты – самая лучшая! Как я узнаю, если не проверю это?! Это естественно! Это научно! Мне нужна статистика! Я не могу голословно утверждать подобные вещи! И теперь, после огромной проделанной работы, я могу с уверенностью утверждать, что ты – самая лучшая! Что лучше – не бывает! Что ты – единственная…

– Ах, разбойник, – рыжая голова качнулась, зеленые глаза засветились медовым светом, – ах, горе мое луковое! ООН просто плачет, что потерял тебя как дипломата! Всегда выйдет сухим из воды…

– Но ведь это правда! – стоял на своем искатель истины. – Ведь правда, согласись со мной!

– Но мой папа утверждал, что семья – ашкеназская! Что мы – выходцы из Польши! Или Германии? Да и девичья фамилия – Ашкенази, ты это прекрасно знаешь! Как же так?

– Наверное, ваша семья пришла в Польшу через Северную Африку, но это забылось, – примиряющее объяснил знаток еврейских корней. – И твоя цепочка это подтверждает. Ведь надпись – по-арабски, хоть я и не могу ее прочесть.

Машка подумала и догадалась, как можно зацепить мужа.

– Ты хочешь сказать, что по внешнему виду можешь определить, кто откуда родом? Сейчас? В наше время? Когда все люди выглядят одинаково и одеваются по-европейски? А на пляже, когда все голые, – можешь?

– Ну конечно! – Муж дерзко выкатил смуглую грудь и проницательно обвел глазами берег моря, покрытый десятками полуобнаженных тел. – Вон, посмотри! – Он кивнул на остановившийся у входа на пляж громадный, пестрый, как попугай, автобус, из которого высыпала куча горластых, пестро одетых туристов. Английские крики разбудили разомлевший пляж, бледные худосочные фигуры жителей туманного Альбиона замелькали среди бронзовых туш аборигенов. – Вот это – англичане!

– Какая прозорливость! Какое знание человеческой природы! Ты меня убедил!.. Но посмотри, дорогой мой, вон на того жгучего брюнета! Он мне не кажется англичанином, – заметила опытная доктор, оглядывая мускулистого смуглого парня, застрявшего одной ногой в штанине и беспомощно прыгающего на берегу недалеко от них, – он даже похож чем-то на тебя!

– На меня?! – Муж ревниво уставился на соперника.

В ту же минуту брюнет-англичанин освободился от штанов, разбежался и… головой вперед прыгнул в море. Никто не успел даже вскрикнуть. Фонтан тяжелой, масляной воды поднялся на месте, где он вошел в воду, и купающиеся в ужасе шарахнулись от тысячи брызг, разлетевшихся по сторонам. Все знали, что капля Мертвого моря обжигает слизистые и разъедает глаза, почти как серная кислота, поэтому всем вновь прибывшим туристам прежде всего втолковывали правила поведения на воде – не брызгаться, не умываться, со свежими ранами и царапинами в воду не входить… Этому бедолаге, видимо, правил не разъяснили, или он пренебрег занудными объяснениями гида.

Через секунду он выскочил на поверхность и заметался, с шумом расплескивая воду вокруг, – выпученные глаза ничего не видели, дыхание сперло, он потерял ориентацию и не знал, как ему выбраться на берег.

Давид не растерялся. В мгновение ока он оказался рядом с несчастным, ловко обхватил его сзади под мышки и, осторожно, без брызг, загребая масляную воду, быстро поволок к берегу. Турист затих, повинуясь умелым действиям, только слезы градом бежали из-под обожженных век, и вывернутые потрескавшиеся губы шевелились – бедняжка то ли молился, то ли ругался.

После сильного холодного душа, промывки глаз, носа и рта, после обильного питья несчастного уложили отдышаться на бережку. Он уже пришел в себя после пережитого потрясения, уже мог дышать и говорить, только красное обожженное лицо и отекшие веки и губы напоминали о происшедшем. Он лежал и тихо стонал. Остальные англичане топтались на берегу, с ужасом поглядывали на коварную бирюзовую воду, на снежные айсберги выкристаллизованной соли, сверкающие на неподвижной масляной глади, на бронзовых аборигенов, сусликами застывших в воде и созерцающих поверженного.

Давид подошел к пострадавшему и накинул ему на плечи махровое полотенце, чтобы согреть его, Маша быстро налила из термоса горячий, приторно-сладкий чай. Несчастный выпил одну чашечку, затем другую, глубоко вздохнул, и к нему вернулся дар речи.

– Спасибо, – хрипло сказал он по-английски и посмотрел на спасителей мутными слезящимися глазами. – Мне уже лучше. Большое спасибо.

Давид внимательно посмотрел на него, прислушался к неразборчивой речи и, к удивлению жены, заговорил с ним по-арабски. Англичанин онемел от изумления, потом с восторгом ответил, и оба принялись что-то восхищенно лопотать, причем единственные слова, которые Маша могла понять, были «Каиро», «Александрия», «Мицр» – арабское название Египта и «Эль хаммет Алла!» – «Слава богу!», выражение, которое она часто слышала от своей свекрови, объяснявшейся исключительно по-арабски. До этого тот же оборот речи Маша выучила из незабвенной «Бриллиантовой руки», причем, тогда она была твердо убеждена, что незнакомые слова означают «непереводимую игру слов с использованием местных идиоматических выражений».

Мужчины тараторили как сороки, забыв об окружающем мире, и новый знакомый при этом называл своего спасителя по-арабски – «Дауд».

От нечего делать Маша принялась рассматривать туриста. Он был примерно одних лет с ее мужем, такой же смуглый, с теми же удлиненными карими глазами, торчащими скулами и слегка вытянутым книзу лицом, какое она привыкла видеть у всех многочисленных представителей семейства Нир на семейных торжествах. Единственное, что их отличало, – это черная полоска усов, красиво обрамляющая рот и подчеркивающая белизну зубов незнакомца. Наверное, усы очень красили молодого человека. Сейчас понять это было невозможно – красные слезящиеся веки, вывернутые губы и одутловатая, пунцовая, обожженная кожа изменяли пропорции лица так, что трудно было догадаться, какое оно в действительности.

Наверное, все египтяне одинаковые, подумала она и вдруг заметила на волосатой груди туриста золотую цепочку. Господи, вот мазохист! – ужаснулась она. Цепочка наверняка цепляется за волосы! Это же больно! Фу, гадость какая! – Ее передернуло от представления, как именно это происходит, но в эту минуту Давид обратил к ней сияющее лицо:

– Ты представляешь?! Это – мой друг!

– Что? Ты хочешь сказать, что он – из Египта?

– Ну конечно! Из моей Александрии! Мы жили почти рядом, ходили в одну школу, в один класс! – От волнения Давид с трудом говорил на иврите. Машка еще никогда не видела мужа таким счастливым, а точнее – потрясенным. – Его зовут Ружди, Ружди Халед. Надо бы рассказать маме, она, конечно, помнит его мать. Как часто она ей звонила, когда обе искали нас по всем дворам!.. Я до сих пор помню лавку его отца – она сияла, как сокровищница царя Соломона!

– Почему?

– Его отец и дед были ювелирами, золотых дел мастерами. Это у них наследственное, только вот Ружди – «паршивая овца», занялся изучением языков. Мы учились в первом и во втором классе, пока мои родители не переехали в Израиль! Подумать только – двадцать лет прошло! Эль хаммет Алла! Какие сладости его мать давала ему в школу!..

«Друг» между тем вертел головой, стараясь разобрать быструю незнакомую речь, потом неожиданно снял с себя цепочку и, оживленно что-то объясняя, сунул в руки Давида. Тот повертел ее, рассматривая, и передал жене:

– Вот! Гляди! Я же говорил тебе!..

Тяжелая золотая змейка, спиральный рисунок такой же, как на ее цепочке, та же маленькая золотая монета в центре. Странно! Машка даже взвесила на руке эту точную копию своей семейной реликвии, не веря, что может быть еще одна такая же… Но нет, тот же вес, значит – настоящее золото, настоящая, не поддельная монета. Очень странно! Откуда?!

– Ты помнишь, я сказал, что твоя цепочка мне что-то напоминает? – возбужденно жестикулируя, продолжал Давид. – Теперь я вспомнил. Эта цепочка уже тогда была у Ружди, он носил ее в школу, потому что она у них – фамильная. Я был тогда совсем маленьким, и от этого воспоминания почти ничего не осталось. Теперь я вспомнил.

– Но как они похожи, – подивилась Машка, рассматривая цепочку, – как две капли воды. Вот уж не думала, что такое бывает!

– Они обе очень древние, – вслух думал Давид, пропуская золотую змейку между тонких коричневых пальцев. – Наверное, тогда в моде был такой фасон цепочек. Или их делал один мастер. В Каире или Александрии, что, кстати, доказывает твое египетское происхождение!

– Надо бы их отнести какому-нибудь знатоку, чтобы он посмотрел. Жалко, что Эрмитаж далеко, там классные специалисты. Я перед отъездом отнесла туда некоторые семейные вещи. Но, вообще-то, здорово! – Она кивнула на незадачливого туриста, отдышавшегося, отошедшего от шока и теперь с интересом слушающего незнакомый говор. А может, знакомый? Арабский так похож на иврит – просто языки-братья! – Что будем делать с твоим одноклассником? Он уже оклемался? Ты хочешь привести его в наш номер? Вам, наверное, хочется поговорить?

– По-моему, он чувствует себя хорошо, но, может быть, ты права, и ему нужен отдых? – Супруг пожал широкими смуглыми плечами и живо обернулся к другу. Поговорил с ним и передал жене информацию: – Он благодарит, говорит, что не нуждается в помощи. Он уедет со своей группой в Тель-Авив, там у них гостиница. Он обещал завтра позвонить и приехать к нам в гости. Это удобнее, он не хочет отставать от своего автобуса и группы. Но какая встреча!.. Вот уж действительно – пути Господни неисповедимы! – Давид долго влюбленными глазами глядел на товарища детства, улыбался, слушал певучую египетскую речь. Потом нехотя прервал беседу, встал и критически оглядел белую, с рыжими веснушками кожу жены, покрасневшую от длительного пребывания под солнцем: – Пойдем, пожалуй? Хватит тебе на солнце жариться! – Он и с трудом подавил желание потереться о ее кожу щекой – так она была нежна и шелковиста, ммм, как атласная подушечка, набитая мятой, которую мама всегда давала ему перед сном!

Давид встал, аккуратно собрал раскиданные махровые полотенца и, солнечно улыбаясь, пожал руку арабу-англичанину. Тот вскочил, залопотал что-то на гортанном, певучем арабском языке, быстренько, порывшись в шортах, вытащил мобильный и записал телефон «друга Дауда». Повернулся к «леди» и проговорил несколько вежливых фраз на изысканном английском, вогнав бедную Машку в краску – в английском она была не сильна. Церемонно накинул ей на плечи махровый халат так, будто это было норковое манто. И вежливо проводил своих спасителей до выхода с пляжа. Прощальные поцелуи, троекратные, крест-накрест, как это принято на востоке, деликатное пожатие слабой лапки «леди». Бай-бай!..

Поднимаясь в номер, Давид без устали рассуждал о том, как тесен мир, но Машка не слушала болтовню мужа. Единственное, о чем она мечтала, – это сорвать с себя пропитанный морской солью купальник, встать под душ и смыть наконец с себя эту заразу – колючий, как наждак, песок Мертвого моря, образованный из выкристаллизовавшейся соли мерзкого серо-коричневатого цвета. Поэтому, едва открыв дверь номера, она скинула прямо на пол тяжелый махровый халат и нырнула в ванную.

Несколько удивленный таким поведением, муж подобрал халат, вывесил его сушиться на балконе, аккуратно расправив рукава, и вернулся в комнату, прислушиваясь к звукам льющейся воды и довольному фырканью, раздающемуся из-за двери. Он вновь вспомнил шелковистую кожу с веснушками, плавный изгиб стройной спины, переходящий в маленькую выпуклую попку, золотую змейку, таинственно переливающуюся в темном углублении между упругими холмиками груди, и непреодолимое первозданное желание медленно и неуклонно зародилось в недрах его существа и стало подниматься все выше и выше, захватывая его целиком. Крадучись, как тать в нощи, Давид приоткрыл дверь ванной, увидел влекущие контуры длинного, извивающегося под сильными струями воды женского тела за полупрозрачной занавеской, и почувствовал, что темная сила желания уже поднялась в нем до горла, сжимая его тугим кольцом и затемняя разум все больше и больше.

Уже плохо владея собой, он обнял скользкое тело сквозь тонкую занавеску, услышал неразборчивое восклицание и, одним прыжком вскочив под теплые ласкающие струи, оказался рядом с маленькими твердыми грудями, вожделенным плоским животом в хлопьях мыльной пены и золотым треугольником под ним. Длинные скользкие женские руки вцепились в мускулистые коричневые плечи, белые ноги сами непостижимым образом обвились вокруг смуглых голых бедер – куда девались плавки?! – и жгучая волна наслаждения захватила его целиком.

Мыльная пена мешала схватить скользкое гибкое тело, но оно само прижималось к смуглой груди, щекоча и лаская одновременно. Отвратительный горько-соленый вкус оставался на языке, когда он лизал все тайные, недоступные воде вожделенные уголки, сердце бешено колотилось и, в едином с ним ритме, бешено пульсировала упругая, податливая плоть, страстно втягивающая его в себя. Струи воды хлестали по обнаженным, вздрагивающим от напряжения телам, и не было в мире силы, способной разъединить их.

Когда неудержимый натиск страсти сменился блаженной истомой, утомленная парочка обнаружила себя посреди развороченных подушек, на мокрых простынях и съехавшем на бок гостиничном матраце. И как это получилось?.. Надо бы поправить! – одновременно подумали супруги, но на исправление катастрофы уже не было сил.

– Черт с ним, – сонно пробормотал вконец измочаленный муж, подгребая под себя жену, тут же уютно свернувшуюся в теплый комочек.

– Как Мертвое море выматывает! Все-таки сильная радиация! – прибавила образованная супруга, натягивая на себя тяжелую мужнину длань, как одеяло. Она любила спать, вплотную прижавшись к теплому надежному боку.

Негромкий храп был ей ответом.

Она поудобнее подложила его руку под голову, примяла ее, как подушку, и через пару минут только разноголосые сонные рулады доказывали присутствие жизни на данном уголке обитаемой Вселенной.

* * *

– Все-таки странно, что он нырнул с головой в Мертвое море, – качая медной короной, заметила госпожа Нир, намазывая маслом пышную булку, обсыпанную мелкими кунжутными семечками. Супруги пили чай на балконе гостиничного номера. – Он ведь почти местный, знает, что это такое.

Муж с благодарностью принял приготовленный женой аппетитный бутерброд, с удовольствием откусил и характерным жестом откинулся назад, раздумывая над справедливым замечанием жены:

– Если честно, Ружди мне не очень понравился… По-моему, он был вне себя. Не совсем адекватный… Не такой, как всегда…

– Вы не виделись почти всю жизнь, – заметила рассудительная доктор, – ты не можешь сравнивать взрослого человека с семилетним мальчишкой.

– Вот именно! – кивнул супруг. – Да еще после такой вот водной процедуры!.. И я не знаю – он вел себя так странно после неудачного «купания» или так неосмотрительно нырнул именно из-за своего состояния… – Давид почесал в затылке. – Если бы я не был уверен, что арабы не пьют, то решил бы, что он пьян в стельку!

– Но твой друг детства не араб, то есть не правоверный мусульманин… – Маша вздрогнула от порыва холодного вечернего ветра с гор и поискала глазами кофту. – Он ведь из Англии?

– Не знаю, – откликнулся супруг, доев бутерброд и смахнув с колен крошки. – Завтра позвонит, приедет в гости, тогда и поговорим. Пойдем, пройдемся, что ли?

Ружди не позвонил ни завтра, ни послезавтра.

Давид ругал себя за то, что не догадался сам записать его номер, и жену – за то, что не подсказала ему сделать это.

Они встретились через неделю – но при каких обстоятельствах!..

Глава 4. Сказка четвертая. Об ужасной кровной мести, потерянной любви и научных изысканиях

Суперсовременная лаборатория генетического центра сияла стеклом и никелем плоских, покрытых загадочными кнопками приборов, зеленоватыми поверхностями лабораторных столов, стеклянными блестящими пробирками, колбами… и вообще выглядела чрезвычайно внушительно и по-научному.

Среди всего этого компьютерного великолепия громадная конторская книга – порядком затрепанная и засаленная, – куда вручную вписывались результаты сложнейших гормональных анализов, выглядела просто динозавром.

Доктор Мириам Нир сидела за письменным столом и прилежно, как первоклассница, вписывала ивритские квадратные буквы в этот журнал: в первую графу – фамилию и имя пациента, во вторую – номер удостоверения личности, в третью – самое простое – цифры, результаты анализов, произведенных приборами. Потом из этих безликих цифр, из сухого пощелкивания автоматов складывается судьба целой семьи, ждущей ребенка. Будет ли здоров этот, еще не развившийся комочек жизни? А может, он несет в себе страшное уродство и долгое, иногда на всю жизнь, страдание для всей семьи. А может, у него есть наследственное заболевание, которое передаст из поколения в поколение страх самой возможности иметь детей. А может, он просто погибнет, только появившись на свет, и этим нанесет неизлечимую травму своим родителям, и они будут долго думать перед тем, как решиться завести другого ребенка. А значит, и судьба того, второго, тоже зависит от этих цифр. Все это нужно узнать заранее, и не только узнать, но и понять, и не ошибиться, потому что от этого часто зависит, будет ли вообще произведен на свет этот будущий человечек. Нельзя ошибиться. А может, он будущий Моцарт?

Маша писала цифры, сопоставляла их, делала отметки у себя в тетрадке: этот случай надо обсудить с другими врачами, этот – повторить анализы, а этот – срочно доложить профессору, тут, похоже, что-то особенное…

Неожиданно на журнальный лист легла тень – кто-то вошел в лабораторию.

Она подняла голову и увидела перед собой молодую девушку. Та была одета в модные вытертые джинсы, плотную и темную, несмотря на жару, мужскую рубашку с длинными рукавами, за спиной у нее был яркий спортивный рюкзачок, в каком студенты обычно носят учебники. На голову, закрывая лицо и шею, был намотан огромный черный платок, так, что волос и шеи не было видно вовсе. Типичная студентка-бедуинка из соседнего Беер-Шевского университета.

– Можно ли мне узнать результаты анализов, доктор? – вежливо спросила она низким, чуть с хрипотцой голосом и застенчиво подошла поближе к уважаемому доктору в белом ослепительном халате.

На иврите она говорила свободно, только чувствовался гортанный акцент в выговоре слов.

– Мы посылаем результаты анализов в поликлинику по месту жительства, – ответила доктор Мириам на своем «русском» иврите. Гортанные звуки, которые бедуинка выговаривала так легко и свободно, застревали у нее в горле, как черствый кусок хлеба. – Вы узнаете их у своего гинеколога.

– Анализы могут потеряться по дороге, – пряча глаза, тихо и настойчиво проговорила девушка. – Лучше я сама передам ему ответ. Дайте его мне.

Черт знает, что у них там делается, в этих бедуинских поселениях. Может, она права? – подумала Машка, глядя на девушку.

Смуглое лицо с низким чистым лбом было приятно, агатовые глаза, окаймленные длинными черными ресницами, смотрели решительно и твердо, густые бархатные брови ровными дугами подчеркивали красоту глаз. Она, несомненно, была умной и очень упрямой, иначе бы, конечно, не смогла убедить отца разрешить ей учиться. Девушка производила хорошее впечатление, и доктор решила отдать ей бланк ответа.

– Как ваша фамилия? – спросила она, придвигая к себе тяжелый гроссбух.

Девушка ответила что-то, состоявшее целиком из гортанных согласных.

Черт побери, как это пишется? – думала Машка, пытаясь повторить про себя странные звуки и мысленно перевести их в письменные буквы.

– А имя?

– Хосния.

– Номер удостоверения личности? – Маша оставила слишком сложный для нее гроссбух и пересела к компьютеру.

Девушка порылась в рюкзачке, подала маленькую синюю пластиковую книжечку и в то же время произнесла номер, немного путая ивритские и арабские цифры, которые произносятся почти одинаково.

– Хосния Усмана, живете в Рахате, – прочла доктор мгновенно найденный анализ и посмотрела на фотографию в удостоверении. Это, несомненно, была та самая девушка в том же самом платке, и доктор Нир нажала на клавишу «распечатка». Посмотрела на выползающий бумажный листок и радостно – потому, что все, без исключения, радовались этому известию – сказала: – Поздравляю! Вы беременны!

Кофейное лицо девушки неожиданно посерело. Она глотнула воздух посиневшими губами, качнулась, но удержалась на ногах.

Испугавшаяся врач бросилась к аптечке первой помощи, висевшей на стене, и сунула девушке под нос склянку с нашатырем, но та твердо отвела протянутую руку. Она уже пришла в себя. Сильные, привыкшие к грубой работе пальцы чуть заметно дрожали, когда она взяла напечатанный бланк и аккуратно, методично свернула – пополам, еще пополам… и еще раз пополам, как будто решала какую-то сложную логическую задачу. Потом она сунула маленький незаметный квадратик в карман джинсов, глянула на белый халат мертвыми глазами и спокойно сказала:

– Спасибо, доктор!

Повернулась и неслышно вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Что-то не радует ее эта беременность, подумала, поджав губы, доктор, вновь поворачиваясь к экрану компьютера. Странно! Бедуинки всегда так счастливы и так гордятся этим. Но тут что-то неладно. Не зря она взяла его сама – не хочет, чтобы дома узнали. Ладно. Ее дело. Не буду пока отправлять ответ.

* * *

Вечером, наливая Давиду крепкий сладкий чай, Маша вспомнила про эту девушку.

– Слушай, ты у меня знаток местных обычаев, – размешивая сахар в гжельской чашке, сказала она своему местному мужу, – с каких это пор бедуинки боятся беременности?

– Ты, наверно, что-то не так поняла, – ответил разомлевший от домашнего тепла муж. Кроме сахара он бухнул в чашку столовую ложку тягучего финикового меда, и теперь наслаждался родным египетским вкусом напитка. – Расскажи, как было дело.

– Ну… сегодня пришла ко мне студентка-бедуинка и попросила на руки анализ на беременность. Положительный. Я дала. Она чуть в обморок не грохнулась. Нашатырь пришлось совать.

– Студентка-бедуинка? А как ее зовут? – Муж, порозовевший от финикового меда, лениво прищурился в сторону телевизора, на экране которого танцевали полуголые потрясающие красотки. На его коленях мурлыкал толстый теплый кот. Бразильский карнавал хорошо сочетался с финиковым медом и мурлыкающим котом.

– Ну что ты спрашиваешь?! Ты же знаешь, что ее фамилию я не то что выговорить – и запомнить не способна! Звать Хосния, из Рахата. Это бедуинский город в Негеве, так?

Муж неожиданно проснулся:

– Студентка из Рахата? Хосния? Хосния Усмана? Ты не перепутала?

– Да! Откуда ты знаешь ее фамилию?! Ты что, и с ней знаком, Казанова?.. Да, она так и сказала, теперь я припоминаю. Я еще думала, как эта фамилия пишется – через «алеф» или через «аин».

– Через «аин», – автоматически ответил предсказатель будущего и задумался. Сон его как рукой сняло. Кот почувствовал перемену настроения хозяина и перестал мурлыкать. – Значит, Хосния Усмана беременна… Ой, вей! Это плохо. Это очень плохо! Быть беде!..

– Ты можешь объяснить нормально?! – возмутилась жена. – Вечно ты каркаешь!

Муж выключил красоток в перьях и внимательно посмотрел в зеленые леденцовые глаза:

– Это очень известная семья. Очень богатый клан. Ее отец – мой клиент в банке уже много лет. У них в семье – одни мальчики, они вместе с отцом пасут овец и ухаживают за его стадами, и только одна девочка – эта самая Хосния. Ее рождения так долго ждали, что отец устроил пир по поводу рождения дочки, несмотря на то, что празднуют только рождение сыновей. В банке до сих пор рассказывают, сколько денег он угрохал тогда на этот праздник.

Маша кивнула. Она вспомнила, как часто на врачебном приеме она спрашивала бедуинскую женщину:

– Сколько у вас детей?

– Двое!

– Но в карте роженицы написано – пятнадцатая беременность!

– Но ведь все остальные – девочки!..

– Ее даже назвали в честь отца Хосни, настолько отец был рад, – продолжал Давид, подкладывая под бок пышную диванную подушку и по-арабски сгибая ноги на диване. Он уселся поудобнее и продолжал горестно качать головой – Видишь, он даже позволил ей учиться. И не только в школе, а в университете – это очень редко бывает.

– Но если он так ее любит, то почему плохо, что она беременна? – не поняла доморощенный психолог.

– Потому, что Хосния не замужем.

– Ну и что? Подумаешь, треть женщин в стране – матери-одиночки, и половина из них – не замужем!

– Глупенькая. Она же бедуинка! – терпеливо, как клиентке, растолковал муж. Кот внимательно слушал, навострив уши. – Она должна выйти замуж за своего двоюродного брата.

– При чем тут двоюродный брат? Во-первых, это слишком близкое родство. Во-вторых… А если она его не любит?

– Это не имеет значения. Таков Закон. Кузен может быть кривым, косым, полным идиотом – она будет его женой. Это ее судьба. Точка. Теперь подумай, что будет, если обнаружится, что она была с мужчиной. По их законам это – преступление, прелюбодеяние, тяжелейшее оскорбление всей семье, всему клану. Ведь она не сберегла честь семьи! Преступление карается смертью, убивают и его, и ее. Казнь совершает ее родной отец или старший брат. Если обидчик – бедуин, то начинается кровная месть, потому что его клан будет мстить за убийство, даже если оно было справедливо. Эта война кланов может длиться десятки лет и привести к десяткам трупов. – Давид нахмурился и выдернул из-под спины подушку. Все теперь раздражало, тревожило его.

Кот обиженно спрыгнул на пол и, чтобы успокоиться, пошел к аквариуму – посмотреть на замедленные движения рыбок. Ему не нравилась нервная обстановка в семье. Пропадал аппетит и чесались уши.

Давид проследил взглядом за подергивающимся нервным хвостом и продолжал:

– Я помню такой случай. Это был тихий ужас, он длился много лет, и никто не помнил, когда и от чего он начался. Но убивать не переставали. Я как раз работал в Рахатском отделении банка, и помню этот непрекращающийся кошмар очень хорошо. Только Решение Совета шейхов при активном содействии полиции Негева, личном вмешательстве представителя Правительства и семидневной мировой – «сульхи» помогло прекратить эту бессмысленную череду убийств. Потом все переженились, чтобы забыть вражду.

– Вот почему она не хотела, чтобы ответ пришел в поликлинику, – задумчиво проговорила Маша.

– Ну конечно! Тогда все узнают! Это будет подобно разорвавшейся бомбе! Ты подумай – не только была с мужчиной, но еще и беременна!.. Послушай… – Давид как-то по-собачьи посмотрел на жену. – Ты можешь не отсылать ответ?

– Хм… Я напишу в журнале, что ответ выдан на руки, – задумчиво произнесла доктор и пошла мыть посуду.

Миротворец посмотрел на узкую спину, наполовину закрытую рыжими кудрями, на острые локти, сноровисто двигающиеся над раковиной, и ему захотелось успокоиться. Он встал, подошел к жене и тихо обнял ее сзади. Та тут же оставила посуду и замерла, прислушиваясь к ощущениям и пытаясь понять, чего хочет муж – просто приласкаться или…

Он зарылся греческим носом в шелковистую массу волос, вдохнул тонкий цветочный аромат французского шампуня, которым Маша стала мыть волосы, потерся заросшей за трудовой день щекой о розовое прямое плечико, высунувшееся из изумрудного любимого халатика. Стало спокойно, легко на душе. Все образуется, утрясется. Как говорила любимая теща: «Как-нибудь, да будет. Не может быть так, чтобы никак не было». Спокойной ночи!

* * *

Этот разговор произошел во вторник, а в субботу, в выходной день, утром, привольно расположившись на крошечном газончике перед домом, Давид спросил загорающую рядышком жену:

– Ты помнишь ту студентку-бедуинку? Беременную?

– Хоснию? Еще бы не помнить! – Маша потянулась к стакану с апельсиновым соком, таким же оранжевым, как и ее шевелюра.

Кот-домовладелец, тоже вольготно развалившийся на газончике, недовольно приоткрыл один глаз – поосторожнее с соком, вы прольете и отряхнетесь, а мне потом – вылизываться! Горько-кислый апельсиновый сок – тьфу, мерзость какая!

– Ты знаешь, эта история имела продолжение… – Глаза мужа задумчиво скользнули по тяжелой жениной цепочке, забравшейся между упругими холмиками груди, еле прикрытыми крошечными бирюзовыми треугольничками модного купальника. Давид вздохнул, вспомнив счет в банке. Черт возьми! Чем меньше материи, тем дороже купальник!

– Но я не отправляла анализ! Честное слово!.. Что? Все равно узнали?

– Нет, гораздо интереснее. Посмотри-ка сюда! – Муж героически оторвался от удобного лежака, не поленился сходить в дом, вернулся с рабочим портфелем и, порывшись в нем, вытащил небольшой матерчатый мешочек, затейливо вышитый крестиком и украшенный красными кисточками.

Кот приоткрыл второй глаз и шевельнул усами – уж больно странно пахнет от затейливого мешочка! Похоже, что какими-то зверями и полем, уж не мышами ли?..

Давид протянул жене странный предмет:

– Полюбуйся!..

– Господи, какая красота! Я видела такой в музее бедуинской культуры. Ты посмотри, какая вышивка! Яркая, как дымковская игрушка! – восхищалась жена, рассматривая это произведение прикладного искусства. Субботнюю дрему ее как рукой сняло. Чуткими врачебными пальцами она нащупала внутри мешочка что-то твердое и вопросительно подняла одну рыжую бровь.

Муж усмехнулся женскому любопытству:

– Посмотри, что там.

Маша тут же запустила чуткие пальцы внутрь и извлекла на свет то, что меньше всего ожидала увидеть, – массивное золотое кольцо с громадным сияющим бриллиантом. Она замерла, стараясь понять, что это – подарок мужа к близящейся годовщине свадьбы или… другого варианта не было. Но почему в бедуинской сумочке? Это что – новая мода местных ювелирных фирм? Дань народному творчеству аборигенов?

– Что это? – розовея от предчувствия приятного подарка, она тут же надела его на палец.

Кольцо оказалось велико, но не слишком. Носить можно. Только вот – на какой руке? Вопрос. На правой она носит обручальное кольцо, на левой красуется другое – с маленьким бриллиантом, подаренное женихом в день помолвки. Куда же надеть это? Она задумалась – рук катастрофически не хватало. Вы когда-нибудь видели женщину, которой на все хватает рук?

Вот хорошо мужчинам – только обручальное кольцо, и не надо ломать голову! Правда, у ее благоверного есть еще одно, фамильное, подаренное его отцом в день свадьбы, но оно маленькое, не считается. Хотя совершенно необычное, можно даже сказать – аристократическое: белый с синим агат в нежнейшей серебряной оправе. Удивительно красивое. Благородное. Видно, что старинное – изящный узор из переплетенных веток, цветов и листьев потемнел от времени, как Машка его ни чистит мелом и специальными порошками. Говорят, что агат добавляет человеку красноречия и ума и помогает усмирить гнев, то есть незаменим в супружеской жизни. Особенно для мужчин. Не зря свекор подарил в день свадьбы. Поэтому Маша любила рассматривать полупрозрачный камень на темной руке мужа, а не отобрала его сразу же после свадьбы. И, видно, правильно сделала, вот результат – бриллиантовое кольцо! И какое!..

Мужчина с усмешкой наблюдал за женщиной, поглощенной примеркой нового украшения. Кот презрительно прищурился на разноцветные брызги, слепящие его чувствительные глаза, и ткнулся носом в вышитый мешочек – странный, очень странный запах! Вроде бы пахнет мокрой шерстью и дымом? И явно – зверьем, но не домашним, а диким, пахучим… И откуда хозяин его приволок?

– Оно мне немножко велико, – задумчиво произнесла жена, снимая кольцо с пальца и разглядывая его.

Искры от бриллианта прыгали в ее зеленых глазах, превращая их в изумруды, золотили рыжие волосы, заставили порозоветь щеки так, что исчезли веснушки. Она так похорошела, что даже одомашненный муж обратил на это внимание.

Наконец, насытившись чудным блеском, женщина удовлетворенно вздохнула и обратила свой взор на благоверного:

– Откуда оно?

– Из этой сумочки.

– Перестань! – Она чмокнула мужа в щеку. – Ты – умница! Это подарок на наш день, верно?

– Какой день? – Удивление было вполне искренним.

– Ах, негодяй! Еще притворяется, что забыл! На день свадьбы. 31 августа.

– Ах, нет, дорогая! Я, разумеется, помню. Как можно забыть? – Он немножко смутился, но тут же вывернулся с привычной ловкостью. – Но это будет только через месяц! Мы вместе выберем тебе подарок. – Он поцеловал жену в румяную щечку и тихонько вынул из ее рук кольцо. – Оно недостойно тебя. Мы выберем что-то более подходящее.

– Как это – недостойно? – Горящие глаза все еще следили за ускользающим бриллиантом.

– Ты затмеваешь его своей красотой, – громко чмокнул второй поцелуй.

– Я думаю, дорогой, что тебе надо всерьез заняться дипломатической карьерой. Жаль зарывать такой талант в землю. – Обманутая в лучших ожиданиях жена надула губки. Помолчала, переживая обиду. Потом сменила гнев на милость: – Так что за историю ты хотел мне рассказать?

– А! Вот история действительно заслуживает внимания, не то, что эта безделушка! – воскликнул несостоявшийся политик, радуясь, что жена перестала вздыхать о кольце.

– Но это совсем не безделушка! – вновь загорелась жена. – Дай-ка мне еще раз посмотреть на него!

– Бери… – Остановить женщину, примеряющую украшение, невозможно. Опытный дипломат не стал и пытаться, а перевел разговор в другую плоскость. – Интересно, что ты о нем скажешь, мой любимый Шерлок Холмс!

Доктор поднесла к глазам тяжелое кольцо и несколько минут придирчиво рассматривала его со всех сторон.

– Ну я, конечно, не знаток… – задумчиво произнесла она, – но понятно, что его делали для мужчины, а носила женщина.

– Почему? – искренне удивился муж. Его сарказм исчез, он ближе придвинулся к кольцу.

– Потому что оно велико для женского пальца. Вот, смотри! – Она вновь надела кольцо. Только для проведения следственного эксперимента, ни для чего более, к сожалению… – Видишь, как болтается? Женщина, которая носила это кольцо, сжала его – оно не правильной формы, а чуть сплюснутое, овальное, чтобы не падало с пальца. Видимо, у этой женщины были распухшие суставы – сплюснутое кольцо можно надеть только бочком, так, чтобы пролезало через сустав, а потом оно свободно на самом пальце.

– Очень интересно. А еще?

– Видимо, оно старинное. Смотри, какое желтое золото – тяжелое и жирное. Такие кольца я видела в Эрмитаже, в «Золотой кладовой». И бриллиант такой большой и чистый – сейчас стоит кучу денег, а тогда, я думаю, он был самым обыкновенным. – Она прищурилась, оценивая его. – Здесь, наверное, карата два, если не больше. Читой воды. Смотри, как играет! – Она восхищенно повертела кольцо перед глазами.

От бриллианта во все стороны отскакивали искры, они плясали в стакане с соком, в стоящем в гостиной аквариуме, и рыбы в испуге шарахались от невесть откуда взявшихся огней. Плясали они и на старинной цепочке с золотой чеканной монетой, и, казалось, алмазные искры перемигиваются с блеском золотой арабской надписи.

– И оно сделало евреем! – уверенно заключила новоявленная миссис Шерлок Холмс.

– Почему?

– Посмотри! – Она повернула кольцо обратной стороной так, чтобы были видны лапки, держащие камень. – Видишь? Они образуют «Маген Давид», еврейский знак.

– Ну нет, этого никак не может быть! – победно воскликнул муж.

– Почему?

– Потому, что я знаю его историю! Слушай! В четверг вечером ко мне в банк пришла бедуинка, закутанная до бровей. Она дождалась очереди ко мне, хотя кругом было множество свободных мест, села так, чтобы никто не мог ее увидеть, и только тогда раскрыла лицо. Это была Салма – мать той самой Хоснии, которая чуть не упала в обморок у тебя.

– Ну помню, помню, дальше!

– Меня очень удивило, что она приехала в Беер-Шеву одна, без мужа. Это очень опасно, потому что другие две жены могут наябедничать ее мужу, и тогда такое самоуправство не пройдет ей даром. Но я еще раньше замечал, что она – женщина на удивление самостоятельная. Не знаю, как уж они там уживаются с мужем, но умом и умением добиваться своего она заткнет за пояс любого мужчину. Это я заметил, когда он ссуду брал для каких-то своих дел, но на ее имя, и поэтому привез ее в банк. Так она в делах и процентах разобралась лучше него. Это редкость среди наших бедуинок. – Давид задумался. – Может, это у нее в крови, она ведь не из наших, негевских бедуинов, а из жительниц Синая. Там женщины независимые, даже занимаются рыбной ловлей наравне с мужчинами.

– Как это – рыбной ловлей? На удочку?

– Нет, сетями. Они выходят в море с дочерью или младшим сыном и закидывают сети. Мужчины ловят рыбу вплавь, руками.

– Как это рыбу можно поймать руками? – не поверила городская жительница, которая ловила рыбу только в магазине и только в виде филе.

– Я и сам не поверил. Был на Синае в одной деревушке на берегу Красного моря, в гостинице. С другом поехали туда в отпуск, – подозрительно быстро пояснил муж. – Так хозяин спрашивает: «На обед хочешь рыбу?»– «Да!» – «Какую?» – «Красную!». Он мигнул своему сыну, тот тут же, как стоял, нырнул с обрыва… и через пять минут вернулся мокрый, с барбонией. Рыба еще дышала.

– Ужас! – проговорила потрясенная жена, представив себе, как она держит в руках шевелящуюся, скользкую морскую тварь. Наверное, еще и кусачую! Брр! Нет уж, лучше замороженное филе. – Так что же – кольцо и твоя Салма?

– Моя Салма! Ты даешь! Так вот. Пришла она ко мне в четверг, на секунду приоткрыла лицо, чтобы я ее узнал, опять закуталась и тихо так говорит, по-арабски, разумеется: «Мне нужна твоя помощь, устаз!». Это обращение к чиновнику или к любому другому образованному человеку. Я очень удивился, потому что за помощью она должна обращаться к своему мужу, и упаси бог, если он узнает, что жена одна пришла к другому мужчине. Хоть бы даже и к банковскому чиновнику. Ты же знаешь, он идет с ней даже к гинекологу и присутствует при осмотре. Тут Салма вытащила из-под своего платка эту сумочку и говорит: «Мне нужно продать это кольцо! Я не могу сделать это сама, среди наших – муж узнает. Продай мне его, устаз!». А сама смотрит своими яркими голубыми глазами – требовательно так, настойчиво.

– Бедуинка с голубыми глазами?

– Да, на Синае они особенные – светлокожие и с голубыми глазами. Смуглые лишь от загара, а так кожа светлая. Очень красивые. Я думаю, что этой необычной красотой она и околдовала своего мужа. Знаешь, она высокая и гибкая, как кошка. – Он подумал и почему-то начал загадочно улыбаться. – Мне всегда казалось, что она напоминает дикого зверя – такая красивая и опасная, зачаровывающая.

– Если так, то дочка не в нее. Дочка – типичная негевская бедуинка. Смуглая и ширококостная крестьянка. Хоть сила духа и упрямство у нее есть… – Маша вспомнила, с какой твердостью и достоинством девушка отклонила ее руку со склянкой нашатыря, хотя была в полуобморочном состоянии.

Мечтательная улыбка слетела с лица банковского Казановы:

– Ну… дочку я не видел. Наверное, в отца. Так вот. Салма протягивает мне это кольцо и говорит: «Оно очень древнее. Досталось мне от бабушки, а той – от ее бабки. У нас в семье есть поверье, что оно спасает от бед. Сейчас у меня беда. Не спрашивай – какая. Я знаю, что оно стоит много денег. Продай его и отдай мне деньги. Я верю, что ты не обманешь меня, устаз!». Требовательно так говорит! Я отвечаю, что не торгую драгоценностями. А она настаивает. Всунула мне его и просит пятьдесят тысяч шекелей. Кругленькая сумма, а? Я не знаю, сколько оно стоит. Что делать?

Маша пожала голыми веснушчатыми плечами:

– Ума не приложу!.. Постой, должны же быть какие-то оценщики, продавцы антиквариата…

– Антиквариат? – Давид облегченно улыбнулся и обнял жену. – Ай да умница! Точно! В Алмазной бирже в Тель-Авиве есть оценщики. Завтра отпрошусь на работе и съезжу туда. Посмотрим, что они скажут. Может, это и не бриллиант вовсе, а подделка какая-нибудь.

– И я с тобой!

– А ты зачем? – Муж перестал обниматься и подозрительно покосился на загоревшуюся жену. – Мы там ничего не сможем купить, предупреждаю заранее.

– Да? – Она подавила тяжкий вздох. – Ну хоть посмотреть, потешиться… – Она горестно погладила кота, все еще с подозрением обнюхивающего вышитый мешочек. – Что, мой милый, тебе тоже не хватает приключений? Давно из окна не прыгал, разбойник?

* * *

Через пару дней скромный белый «фиат» подкатил к группе Тель-Авивских небоскребов, известных под названием «Алмазная биржа». Вполне солидное название. Да и современная архитектура выглядела так же, как алмазы, – чрезвычайно солидно, изысканно и очень дорого.

Давид ловко загнал машину на платную подземную стоянку, зеркальный лифт вынес их с Машей на поверхность перед центральными дверями, и по бордовой ковровой дорожке наши торговцы бриллиантами направились к темным стеклянным дверям в глыбе матового неотесанного мрамора. Маша почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и плотнее прижалась к мужу – камеры слежения, укрепленные на стенах, поворачивались ей вслед, как дула автоматов. Вращающаяся, дымчатого стекла дверь заработала автоматически, едва робкая парочка подошла к ней, и медленно и неотвратимо завертелась, словно винт мясорубки. Все это напоминало супербоевик и, честно говоря, внушало тревогу.

В просторном, прохладном и сумрачном пустом холле к ним подошел корректный молодой человек, идеальной выправкой, улыбкой и фигурой похожий на манекен.

– Чем могу служить?

Давид объяснил.

– Минуточку! Я сейчас наведу справки. Прошу вас присесть…

Бордовые кожаные кресла были на редкость глубокими и прохладными. Сидящий погружался в них медленно и верно, как в гроб… Но Маша не успела додумать эту мрачную мысль и поделиться ею с Давидом.

– Прошу вас следовать за мной, вас ждут, – прозвучал голос «манекена». Давид негромко что-то сказал ему, и молодой человек с профессиональной улыбкой повернулся к Маше: – Госпожа, пока ваш муж занят, вы, наверное, захотите осмотреть выставку ювелирных украшений из-за рубежа? Это временная выставка, очень интересная!

Давид просто негодяй! А еще муж! Она так хотела посмотреть, как производится оценка, но это, видимо, не входило в его планы. Как он вежливо сплавил ее! Обманщик! Но не устраивать же здесь сцены! Особенно под дулами камер слежения.

– Благодарю вас! – Убийственный взгляд на коварного мужа. – Откуда, простите, выставка?

– Из России, из Санкт-Петербурга. Из музея «Эрмитаж»… – Молодой человек чуть сдвинул соболиные брови, вспоминая экзотическое название: – Из «Золотых…»… э…

– Кладовых, – любезно помогла ему госпожа, и живой манекен удивился ее глубоким познаниям.

Маша беззвучно гуляла по толстому вишневому ковру, покрывающему маленькие и уютные выставочные залы, любовалась изяществом статуэток Фаберже, разглядывала старинные тяжелые русские ордена, сплошь облитые алмазами, вздыхала, наслаждаясь причудливой игрой линий золотых диадем и колье, величиной грушевидных жемчужин и нежными акварелями на расписных фарфоровых вазах Петергофской мануфактуры.

Залы были затемнены, лишь искусная подсветка сияющих витрин придавала дополнительный блеск выставленному великолепию. Бывшая ленинградка бродила, вспоминая Эрмитаж, «безлунный блеск» белых ночей, мелодичный перезвон курантов на Петропавловке, тихий плеск Невы о гранитные спуски… Эх!.. Может, еще увижу когда-нибудь… Подумала, что, когда уезжала, не чувствовала боли расставания. Уезжаешь – как под наркозом. А потом он проходит, и становится все больнее и больнее… И тоска тягостна и неизлечима, как загадочная болезнь гемикрания, от которой болит полголовы… «О боги, боги мои, яду мне, яду!..».

Супруг появился примерно через час. Лицо непроницаемое, вежливая улыбка, осанка – как у корректного молодого человека. Видимо, атмосфера шлифует. Интересно, если того живого манекена отправить работать на поле или просто в столярку, долго бы он сохранял первоначальный лоск?

Давид подошел, рассеянно поцеловал жену в веснушчатую щечку, так же рассеянно оглянулся на сверкающие витрины:

– Ну, что ты выбираешь из всего этого великолепия, дорогая? Где тут касса? – Солнечно улыбаясь, он сделал вид, что потянулся за бумажником, хотя жена видела, что мысли супруга и благодетеля были где-то далеко.

– Как дела?..

– Пойдем, по дороге расскажу… – Он оглянулся на немногочисленных посетителей выставки. Взял жену под локоток и повел к выходу с ловкостью английского джентльмена.

Черт побери! Надо бы почаще бывать здесь, чтобы муж не забывал, как надо обращаться с дамой!

– Послушай, а почему ты, собственно, считаешь, что эта история с кольцом – продолжение истории с Хоснией? – спросила Машка по дороге к зеркальному лифту.

– Мне так кажется… Хотя ты права, может, это наши вымыслы. Просто никто и никогда не обращался ко мне с подобными поручениями, а тут вдруг все сразу. Слишком много наверчено, чтобы быть просто стечением обстоятельств… – Давид открыл дверь машины, пропустил внутрь жену, захлопнул дверцу и, обогнув машину, сел на водительское кресло. Долго перебирал связку ключей, внушительную, как у всех израильтян, думая о чем-то, потом продолжил: – Салма сказала, что кольцо выручает из беды. Беда эта – секретная, иначе она не попыталась бы решить ее одна, без мужа. Секрет, который мы знаем, – это беременность ее незамужней дочери. И хуже этой беды для бедуинки я не могу себе представить…

– Проблема нежелательной беременности решается очень просто, и тут не нужны деньги, – возразила Машка. Зажмурилась – «фиат», пофыркивая, медленно выкатился из полутемной подземной стоянки на ослепительный солнечный свет.

– Не совсем так. – Давид говорил, думал и рулил одновременно. Ну и муж у меня! Почти как Юлий Цезарь – делает три дела одновременно! – с восхищением отметила про себя доктор Ашкенази. – Во-первых, аборт запрещен мусульманскими законами. Поэтому ни один врач не возьмется его сделать в открытую. Значит, для операции нужны деньги. Во-вторых, она не может сделать аборт в родном Рахате или в его окрестностях – об этом тут же узнает вся округа. Значит, нужно куда-то далеко ехать, налаживать связи, жить в чужом доме или гостинице – это дорогое удовольствие. Взятка врачу – тоже не маленькая. Так что все сходится. Видимо, она считает, что пятидесяти тысяч ей хватит.

Они выехали на скоростную трассу, разрезающую Тель-Авив с севера на юг. Мимо мелькали суперсовременные небоскребы, сплошь состоящие из зеркальных затемненных стекол, увенчанные плоскими круглыми крышами – посадочными площадками для вертолетов; проносились красиво подстриженные карликовые деревья и газоны с яркими цветами перед входом в офисы. Бесшумно промчался голубой, длинный, как гусеница, двухэтажный поезд – железная дорога проходила параллельно скоростному шоссе.

– Куда мы едем? Что сказал оценщик? – спросила Маша, разглядывая в окно длинноногих блондинок на громадных – во всю высоту небоскреба – рекламных щитах. Их ноги доходили до двадцатого этажа и тянулись все выше и выше, как у Алисы в Стране Чудес, когда она откусила гриб не с той стороны.

– Домой! Куда же еще? Я голоден, а ты как? Или ты хочешь вернуться на работу? Или пообедаем где-нибудь здесь и погуляем?

– Погоди про обед!.. Во сколько оценили кольцо?.. Что ты все молчишь? Это подделка? Ты не хочешь мне ничего рассказать? Да? Ты поэтому не дал мне присутствовать при оценке?.. Эх, ты!..

Мудрый Давид не стал дожидаться, пока иссякнет женский словесный поток, а, украдкой улыбнувшись, вдруг панически стал шарить в кармане:

– Ой! Где оно?.. Неужели забыл там?!

Сварливая женушка тут же забыла свои обиды на обманщика-мужа:

– Не может быть! Остановись и поищи получше!

– Ты права, дорогая! – Он притормозил на какой-то заправке и, счастливо улыбаясь, «нашел» вышитый мешочек во внутреннем кармане куртки:

– Спрячь его. У тебя-то оно не пропадет! Вот в ком я уверен – так это в тебе! – И сочный поцелуй в щеку. Действительно, истинный дипломат.

Отношения, таким образом, были восстановлены. Машка, не колеблясь, сунула мешочек за пазуху, но размера тощей груди не хватило для столь объемистого предмета. Красные кисточки предательски выглядывали наружу. Тогда, нисколько не растерявшись, она вытащила и остальные кисточки, а за ними верхнюю часть вышитого мешочка… и расправила их по вырезу кофточки.

– Новая мода! – победно объявила новоиспеченный модельер, чрезвычайно довольная собой. – Лето 2003! Фольклорные мотивы в современной одежде!

– Очаровательно! Теперь слушай! – Давид опять вырулил на магистраль. Движение было относительно спокойным, светофоров не было, поэтому он мог рассказывать и рулить одновременно. – Во-первых, это не подделка, кольцо настоящее, золотое, камень – алмаз. Во-вторых, стоимость его оценщик не смог сказать – оно настолько древнее, что историческая ценность его намного превышает цену золота и камня. Но когда я сказал про пятьдесят тысяч шекелей, то меня просто засмеяли. Оценщик сказал, что оно стоит, конечно, больше десяти тысяч долларов, но окончательную цену я должен узнать у специалистов-антиквариатов.

– Бог мой! – Маша непроизвольно ощупала мешочек на груди. – А почему они решили, что оно такое старое? По золоту? Там есть какая-нибудь печать?

– Нет! По обработке алмаза. Именно алмаза… Бриллиант – это ограненный специальной «бриллиантовой», то есть «сияющей» огранкой алмаз. Ее изобрели в только шестнадцатом веке, а наш алмаз не огранен, а отшлифован. Грани его не симметричны. Это говорит о том, что камень, скорее всего, – из Индии, и что кольцо сделали до шестнадцатого века. Вот так. Это рассказал мне оценщик. Он еще предупредил, что он – не историк, поэтому может быть не слишком точным. Но главное мы узнали.

– Ну и ну, ты даешь! – Маша не удержалась и извлекла уникальное кольцо из естественного сейфа, нарушив «Моду Лета 2003».

Алмаз огнем засверкал у нее на пальце, сильнее светофора притягивая взоры водителей, едущих в соседних машинах.

– Если он так играет, не будучи огранен, – рассуждала Маша, рассматривая камень со всех сторон и не замечая, что создает опасность для движения транспорта, – то каким же чистым он должен быть! И как засверкает, если его огранить современными методами!..

– Оценщик показал мне, что естественная форма камня не изменена, оправа подогнана под его форму, – продолжал рассказывать Давид, виляя в потоке машин. – Он говорит, что камень исключительной чистоты и без единого изъяна. Он очень удивился, что такой старинный алмаз дожил до наших дней без сколов и трещин. Видимо, его берегли. Поистине, у него счастливая судьба!.. – Давид резко тормознул, чуть не шлепнувшись носом в руль. – С ума они, что ли, спятили! – не выдержал закаленный лихим тель-авивским движением водитель. – Вроде только что пустая дорога была, а теперь сбились в кучу вокруг нас, как намагниченные!..

Он злобно оглянулся по сторонам, заметил вытянутые шеи едущих рядом и рассматривающих волшебное сияние в руках жены, и проворчал:

– Спрячь-ка его подальше! Вишь, уставились!..

– Ну и что ты будешь делать дальше? – спросила жена, со вздохом убирая кольцо в мешочек, а мешочек – обратно в природный сейф. – Расскажешь все Салме?

– Это моя обязанность, – пожал плечами муж. – Она просила меня оценить, я это сделал.

– Она просила тебя продать кольцо. И назвала свою цену. Оценил ты по собственной инициативе. И выяснил, что цена, которую она назвала, грошовая.

Давид почесал затылок:

– Если быть до конца честным, то я должен ей объяснить, что она отдает свою вещь за бесценок. Но, с другой стороны, как покупатель, я не обязан растолковывать торговцу, что он ошибся в стоимости товара…

– Как покупатель? – заметно оживилась жена. Рыжая, изломанная домиком бровь непроизвольно дернулась, выражая живейшую заинтересованность.

– У нас есть пятьдесят тысяч шекелей? – в свою очередь изумился министр домашних финансов. – Не скажешь ли – где, дорогая?

– А может – взять ссуду? – неуверенно заскулила Машка. – Кольцо ведь стоит того…

– Стоить-то стоит, да вот что ты с ним будешь делать? Носить на работу? В магазин? На рынок?.. Нет, милая моя, такие вещи держат в банках в закрытых сейфах. А выплачивать ссуду с бешеными процентами за вещь, которая мертвым грузом лежит в сейфе, за который, кстати, тоже нужно платить – это, по-твоему, разумно?

Милая только вздохнула. Домашний оракул, как всегда, был прав.

– Кроме этого, насколько мне известно, кое-кто хочет учиться вождению автомобиля – ты думаешь, что это бесплатно? Кроме этого, твоей матушке нужны новые очки. Это тоже не малая сумма, сама знаешь. Так что антиквариат мы купим попозже, если ты не возражаешь, дорогая? – Изысканная вежливость супруга означала, что о кольце можно забыть.

Что ж, он прав. Как говорил Герман в «Пиковой даме»: «Я не рискую необходимым в надежде приобрести излишнее». А жаль!..

– Но! – прибавил чуткий супруг, зная по опыту, как опасно отбирать у женщины соблазнившую ее вещь и ничего не предоставлять взамен. – Нам за труды праведные полагается компенсация! Ты не возражаешь против обеда в «Аладдине» в старом Яффо? А? На террасе с видом на море?

– Подлиза, – констатировала удовлетворенная супруга и милостиво разрешила: – Вези!

* * *

Небольшое уютное кафе, расположившееся в старом арабском домике, чудом держащимся на скалистом обрыве над морем, было оформлено в турецком стиле. Под невысоким куполом красными и синими огнями светились лампады, на беленых стенах – бирюзовые изразцы, ниши в стенах отделаны темным старым деревом, в углу – высокие, поблескивающие стеклом и серебром кальяны, низкие круглые столики с вышитыми скатертями.

Маша подумала, что, наверное, именно так выглядели постоялые дворы в Оттоманской империи, и поэтому совершенно не удивилась, когда на стареньком вытертом диванчике увидела черноусого Омара Шерифа собственной персоной – красавца киногероя, заветную мечту всех девушек от Америки до Ближнего Востока. Может быть, и Дальнего, если туда дошли ковбойские фильмы с умопомрачительными душками-разбойниками.

Омар Шериф сидел напротив входа и пил красный прозрачный напиток, который так любят египтяне, – «каркаде». Машка срезу увидела, что это «каркаде», потому что дорогой супруг тоже любил этот кисло-сладкий чай и часто покупал в магазине засушенные цветки, похожие на плоды шиповника. Машка ленилась проговаривать трудное название и называла напиток просто «крокодил». Никто не возражал.

При виде новых посетителей голливудский киногерой повел себя странно. Он отставил стаканчик с вишневой жидкостью, издал хриплый горловой звук, всплеснул руками, как будто собирался сплясать гопака, приподнялся с дивана и начал в восхищении тараторить по-арабски, явно обращаясь к вошедшей паре. Официанты с блестящими подносами как стояли, так и застыли в своем углу.

Семья Нир закоченела у входа. Поведение киногероя явно не соответствовало европейским стандартам. Но, может быть, это так принято в Голливуде?

Первым очнулся Давид:

– Господи, – выдохнул он на иврите, – это же Ружди, мой египетский друг! Неужели нашелся!

Одноклассники с минуту смотрели друг на друга, потом одинаково, как в зеркале, белозубо улыбнулись друг другу, обнялись и поцеловались крест-накрест, троекратно. Машка во все глаза таращилась на голливудского корифея, мысленно сравнивая его с тем обломком кораблекрушения, который недавно был извлечен ее супругом из Мертвого моря. Да, несомненно, сходство было. Видимо, это действительно был он. Но как тесен мир!

Семейная пара тут же была приглашена за столик к знаменитости, и официант в длинном черном переднике засуетился вокруг них, убирая ненужную посуду и уставляя столик крохотными тарелочками с оливками, маринованным чесноком, солениями, всевозможными салатиками и другими закусками.

На минуту за столиком воцарилась тишина – новые знакомые не знали, на каком языке вести беседу: на иврите говорили только Давид и Маша, на арабском – Давид и Ружди, на английском – только Ружди, на русском – никто, кроме Маши. Обычное для Израиля смешение языков, когда, прежде чем поздороваться, думаешь – на каком языке. Видимо, наследство Вавилона. Переглянулись, растерянно улыбаясь друг другу. Решительный Ружди, чувствовавший себя старожилом за столиком, разрядил обстановку. Начав было разговор по-английски и поняв, что душевной беседы для всех не получится, он извинился перед леди, что они будут продолжать говорить по-арабски, потому что ему нужно кое-что рассказать другу, а друг Дауд переведет для жены.

– О, конечно! Конечно! – уверенно ответила ему леди по-английски и вплотную занялась вкуснейшими салатиками, потому, что этим ответом почти исчерпала свой английский словарный запас, хотя ей и неловко было в этом сознаться. Израильтяне, особенно врачи, свободно владели английским, писали статьи на английском, смотрели фильмы на английском, а ей, учивший язык в средней ленинградской школе, было это трудно. Давид пристроился рядышком и бегло переводил.

Бывший однокашник рассказывал о своей жизни и работе. Оказывается, он был арабистом, преподавал в Мичиганском университете, изучал диалекты и развитие арабского языка. Он много ездил по арабским странам, а год назад приехал в Израиль, чтобы собрать материал для статьи о разновидности арабского – так называемого «израильского» арабского, на котором говорили арабы, проживающие на территории бывшей Палестины, а также языка, на котором говорили бедуины. Сверкая агатовыми глазами и белоснежными зубами под черной бархаткой усов, красавец Ружди рассказывал что-то, по-видимому, очень интересное, потому что Давид слушал как завороженный и изредка вскрикивал: «Кайс!», что означало одобрение рассказчику. Через пару фраз в рассказе прозвучало знакомое «Рахат», «бедуины», и вдруг Давид, хлопнув себя по лбу, словно вспомнил что-то, проворно обернулся к жене:

– Дай-ка сюда кольцо!

Хранительница сокровищ встала и отвернулась, чтобы не смущать мужчин процессом извлечения драгоценностей из-за пазухи.

Кольцо было предъявлено, оно переходило из рук в руки, сопровождаемое разнообразными замечаниями – от простого цоканья языком безъязычной леди до чрезвычайно эмоциональной речи, которую произнес Ружди. Впрочем, потом выяснилось, что эта речь была посвящена вышитому мешочку – предмету декоративно-прикладного искусства.

Поуспокоившись, начали внимательно изучать новые вещи, причем Машка, как зачарованная, не отрывала глаз от сияющих брызг, а просвещенный арабист – от бедуинского мешочка. Он разглаживал на ладони плотную ткань, выворачивал мешочек наизнанку, рассматривая технику вышивки, чуть ли не обнюхивал его – совсем, как домашний кот, почуявший что-то необычное. Потом он перешел к осмотру кольца, сначала камня, потом оправы – такому же тщательному и планомерному.

Понаблюдав за его профессиональным обследованием, бывшая миссис Шерлок Холмс устыдилась своих доморощенных выводов.

Воспользовавшись минутной паузой в разговоре, она спросила мужа:

– Зачем ты показал ему кольцо?

– Как – зачем?! Я же должен его продать! Он упомянул Рахат, и тут я вспомнил про Салму с ее кольцом. Потому и показал! Просто сказал, что оно продается за десять тысяч долларов. Хочу посмотреть на реакцию.

– Ну смотри! – Смотреть было на что.

Потомок золотых дел мастеров не отрывал взгляда от бриллиантовых брызг, казалось, что они гипнотизируют его. Одной рукой он чуть поворачивал алмаз, любуясь игрой света в нем, другой по-бабьи грустно подпер щеку.

– Флюс… – не выходя из гипноза, пробормотал он.

– У него зубы болят? – удивилась доктор.

Давид рассмеялся:

– Флюс – по-арабски «деньги». Эсер таляф доллар. Десять тысяч долларов США, – повторил он по-английски.

– Десять тысяч долларов? – удивился американец, выходя из транса. Удивился, но не показал виду, что понимает, насколько смехотворна цена. А может – не смехотворна? Может, кольцо – ловкая подделка? – Сертификат есть?

– Я не просил, но можно получить на Алмазной бирже, я только что оттуда, провел экспертизу… – Разговор теперь шел по-английски, что придавало ему дополнительный вес.

Потомок торговцев что-то прикинул в уме, решил про себя, потом уверенно тряхнул головой и протянул руку. Друг Дауд пожал. По-египетски это означало «Продано!», и сговор, оформленный таким образом, был так же нерасторжим, как после третьего удара аукционного молотка. Профессор тут же порылся во внутреннем кармане летнего пиджака, который он, как истинный джентльмен, носил даже в самое пекло, вытащил чековую книжку, и сделка состоялась.

– Ну вот видишь, как хорошо все получилось… – Довольный продавец тщательно спрятал чек поглубже в свой кошелек, а кошелек беспечно сунул в задний карман летних брюк, как будто специально для карманников. – Теперь есть, с чем прийти к Салме.

Приобретение было тут же надето на палец, а уникальный мешочек тщательно спрятан в карман того же джентльменского пиджака. На коричневой тонкой профессорской руке бриллиант смотрелся превосходно – скромно и благородно. Бедная Машка украдкой завистливо вздохнула и отвернулась, чтобы не травить душу.

Еще пару минут полюбовавшись на сияющий алмаз, Ружди продолжил повествование. Видимо, он рассказывал что-то не менее занимательное, чем сказки «Тысячи и одной ночи», потому что Давид совершенно забыл про жену, глаза у него загорелись, он вдруг начал перебивать, жестикулировать и что-то уточнять.

– Ты не поверишь! – Давид наконец повернулся к жене, его глаза возбужденно блестели. – Это такая романтическая история! Как в кино! Слушай! – И он повернулся к бывшему однокласснику, видимо, прося у него минутку на перевод, и тут же вернулся к жене. – Оказалось, что Ружди год назад работал в музее бедуинской культуры в «Joe Alon center»… – О, yes! – закивал американец, уловив ухом знакомое название. – И там познакомился с очаровательной девушкой-студенткой, делающей какой-то проект от Беер-Шевского университета. Она влюбилась в него по уши, как и большинство девушек, работающих с ним, но ничем не выдавала своего чувства. Видимо, из гордости, скромности, бог знает чего, Ружди это не очень понял. Наш дорогой профессор обратил на нее внимание, но ждал, что девушка сама начнет флиртовать с ним, как это делали большинство его американских поклонниц. Этого почему-то не произошло. Ружди, несколько разочарованный, что командировка кончилась, а роман не удался, собрал материал и вернулся к себе в Америку писать статью, но, чем дольше он ее писал, тем больше эта девушка не выходила у него из головы. Год он промучился, стараясь забыть ее, но этой весной не выдержал и вернулся, чтобы найти. Оказалось, что она уже закончила проект и вернулась к учебе. Он бросился ее искать в университет, но знал только имя и кафедру…

– Только не говори, что она бедуинка и что ее зовут Хосния! – потрясенно изрекла доктор Мириам, пророчески качая рыжей головой.

– Верно! – Давид даже подскочил на месте. – Как ты догадалась?.. Ты что, поняла то, что он рассказывал?

– Нет, просто это такая банальная история, что все теперь ясно, как божий день.

– И что же тебе ясно?

– Что он ее нашел и что результаты этой встречи записаны у меня в лабораторном журнале. Поэтому она и упала в обморок.

– Хм, это верно! – Давид мысленно что-то прикинул в уме, – Теперь вот что. Она перестала ходить на занятия после их единственной встречи. Он не знает, что делать, потому что и на факультете она больше не появляется, подругам не звонит и вообще не проявляет признаков жизни Он в отчаянии. Уже ходил в деканат, пытался найти ее, спрашивал адрес, но никакого адреса ему не дали. Подружка сказала, что мать заперла девушку дома. В качестве превентивной меры. Теперь сошлись концы с концами. Салма скрывает все от отца, надеясь выпутаться самой, как мы с тобой и предполагали. Ох, эта боевая Салма!.. Ружди ничего не знает о беременности.

– Да, это все объясняет, – подытожила проницательная доктор. – И что ты думаешь? Если честно, то ее адрес есть у меня в журнале… Да что я?! У тебя же есть данные всех клиентов! Ты хочешь ввязаться во всю эту историю? – Она понизила голос, хотя американский арабист никак не мог понять ее русский иврит.

Впрочем, бог его знает, все-таки профессор-языковед, покрутился в университете, может, и разбирается. В любом случае надо быть осторожным, здесь, в Израиле, никогда не знаешь, кто какой язык понимает…

Давид задумался, искоса поглядывая на проштрафившегося профессора. Тот грустно медитировал над сияющим алмазом. Видимо, вспоминал отцовскую лавку или незабвенную Хоснию.

– Правильнее всего было бы, чтобы Ружди пошел к ее отцу и официально попросил ее руки, – наконец произнес миротворец. – Так и о беременности отец ничего не узнает, и вопрос чести семьи будет решен. Вопрос, хочет ли этого сам жених? Да и ее нужно спросить. Хотя у нее выбор невелик – или в петлю, или замуж за профессора. Нужно подумать, как бы ему это попонятнее разъяснить… Все-таки, какой он негодяй, если так поступил с девушкой, и не просто с какой-нибудь студенткой – с бедуинкой! – Миротворец стал медленно накаляться, надуваться от злости. – И ведь арабист, подкованный человек, должен знать обычаи! – Давид ожесточенно сжал руки, и жена невольно ахнула про себя – она никогда не видела такого проявления чувств у мужа-дипломата. Ничего себе, как он разозлился! – Туполобые американцы! Считают, что весь мир живет по их американским законам! Теперь вот расхлебывай кашу!.. – Он нахмурился и мрачно уставился в пространство.

– Погоди. Не «зависай». Что теперь делать?

– Что делать? – Муж задумчиво посмотрел на свою любимую богиню Изиду – хранительницу домашнего очага. – Прежде всего, передать чек Салме. Обрадовать ее. А заодно, если получится, и жениха привести. Дай-ка я отведу его в сторонку и растолкую ему, что к чему. Ох, балбес! Так рисковать девушкой! И собственной жизнью в придачу! Идиот! – Прожженный дипломат решительно встал, громко объявил, что хочет показать гостю знаменитую скалу Ариадны, прекрасно обозреваемую с террасы кафе, и вежливым жестом указал гостю дорогу.

Стеклянная дверь за ними плотно закрылась. Надолго.

Они любовались видом не меньше получаса. После этого удовлетворенный Давид вернулся на вытертый диванчик, ведя за собой, как на веревке, потускневшего Омара Шерифа.

Маша вопросительно подняла рыжую бровь. Муж озорно подмигнул ей, после чего разговор на арабском возобновился, но как-то односторонне – кинозвезда отмалчивалась, изредка косилась на победоносного друга и периодически вздыхала. Душка-ковбой заметно полинял и уже никак не походил ни на ковбоя, ни на профессора. Так, какая-то бледная шестерка, хоть и черноусая… Даже про кольцо забыл.

Мужчины расплатились по счету, обменялись телефонами, последними многозначительными взглядами и расцеловались на прощание.

– Ну что? – спросила любопытная женушка, забираясь в машину.

– Он был потрясен, узнав, что средневековые законы, про которые он знал только из книг, работают до сих пор. Он все настаивал: «Но Израиль – демократическая страна, как же так?!». Он, балда, думал, что если на дворе двадцать первый век, то мусульманские законы не действуют. Такой разговор был занятный! Я ему объясняю: это же бедуины! А он мне твердит – она же студентка университета! И так утюжили туда-сюда эти две фразы – минут двадцать! И я не уверен, что он до конца меня понял. Потом я объявил ему, что она беременна. Что, скорее всего, мать узнала об этом и закрыла ее намертво дома. Что если – не приведи Аллах! – об этом узнает отец, то ее… Сама знаешь! А потом его самого найдут, это не сложно, поверь мне! – и готово дело. После этих объяснений наш профессор сник. – Давид покрутил головой. – Это было тяжело. Бедный!.. Знаешь, что у них в Америке в студенческих городках творится? Так он думал, что это – везде так. Эх, американцы!..

– Так он не хочет жениться?

– Нет, хочет! Собственно, для этого он ее и ищет. Слава богу, хоть это хорошо. Эль хаммед Алла!

– И что ты будешь делать?

– Ну, во-первых, я ему посоветовал еще раз проштудировать мусульманские правила сватовства и подготовиться к беседе с ее отцом. Он опять за свое – «Но мы еще ничего не решили!». Я опять – «Идиот, невесту никто не спрашивает!». Он – «Как так! Демократия! Равноправие! Эмансипация!..». Короче, я сведу его и Салму, а потом уж вместе с ними пойду к ее отцу. Все-таки сайеди Усмана – мой старый клиент, а мистер Халед – ученый египтянин, поэтому, может быть, дело уладится миром. Я сам пойду с этим олухом… и говорить с отцом Хоснии тоже буду сам.

– Архиверное решение! – по-русски процитировала Маша основоположника марксизма-ленинизма. Давид не понял. Жена перевела: – Я говорю – соломоново решение.

Они еще какое-то время молча катили по дороге домой. Каждый переваривал полученную информацию. Давид думал о предстоящем разговоре с Салмой – непростом разговоре. Машка, сентиментальная, как и все женщины, упивалась романтической историей и гордилась, что и ее роль была не последней в этом супердетективе с псевдоковбоем. Обсасывая в уме отдельные эпизоды любовного романа, она вдруг поймала себя на мысли, что, собственно, романа как такового она и не знает, и почувствовала себя обойденной – а где самое главное? Где любовь?

– А как они встретились? Как познакомились? – Она повернула обиженную физиономию к супругу, занятому своими важными мужскими мыслями. А может, он просто тихо засыпал за рулем и не признавался.

– Э-э-э… Я не знаю… Как-то к слову не пришлось… А что?

– Нет, ничего, просто интересно.

– А ведь это действительно интересно, – нехорошо оживился супруг. – Как сейчас знакомятся с молодыми девушками? Давненько я не знакомился!.. Я, пожалуй, спрошу его при встрече!

– Только попробуй, Казанова, – немедленно откликнулась законная мегера.

– Но ведь ты сама спросила, дорогая, – изумленно поднял брови верный муж. – Ты уж реши, хочешь знать или…

Глава 5. Сказка пятая. О волшебном алмазном кольце, дарующем жизнь

Через пару дней доктор Нир в обеденный перерыв пошла в университетскую столовку. Отделение банка, где работал супруг и благодетель, находилось на территории Беер-Шевского университета, через дорогу от медицинского центра, поэтому время от времени благоверные обедали вместе.

Июль в Беер-Шеве, столице каменной пустыни Негев, – это раскаленная сковородка, где температуру воздуха ощущаешь губами – как лоб больного, потому что собственные губы кажутся тебе холоднее, чем окружающая среда. Поэтому немногочисленные пешеходы передвигаются там быстро, короткими перебежками – как в лютый мороз. От кондиционера к кондиционеру.

Почти бегом поднимаясь по широким плоским ступеням отделения банка, Маша заметила узкую черную тень, незаметно выскользнувшую из стеклянных банковских дверей. Отделение было уже закрыто, поэтому первой ее мыслью было – грабители! Через секунду черная тень поравнялась с ней, и она разглядела длинное, до пят черное бедуинское платье, негнущееся от сплошь покрывающей его пестрой вышивки, и тяжелое черное покрывало, укутывающее голову и всю верхнюю часть тела. Когда женщина проходила мимо, черное покрывало на мгновение приподнялось от порыва обжигающего ветра, открывая нижнее белое, и Маша увидела смуглую щеку и ослепительно сверкнувшие на темном фоне лица голубые, как карбункул, глаза, тщательно подведенные сурьмой. Взгляд неестественно светлых глаз показался черным от силы злобы, с которой бедуинка метнула его в лицо незнакомой рыжей женщины. Метнула… и тут же скрылась под своим спасительным платком. Машка остановилась, пораженная молнией взгляда, и автоматически оглянулась вслед незнакомке. Но высокая, точеная фигура, которую не могло скрыть даже мешкообразное платье, уже исчезла, растворилась в знойном мареве. Маша постояла, дивясь пластике движений и грациозности этой дикой Венеры.

Она сразу же поняла, что видела Салму, и Давид подтвердил это:

– Ну как тебе эта пантера? Вы столкнулись нос к носу.

– Уф! И правда, пантера. Удивительная женщина. Как удар током получила. Как ты с ней разговариваешь?

– Я-то?.. Ничего, я с разными людьми работаю, привык. А вот как муж с ней управляется? Да и двум его другим женам, наверное, не сладко. Бедняжки!

– Ну как прошла встреча? – Говорят, что любопытство сгубило кошку. И женщину тоже, если верить такому неоспоримому источнику информации, как Библия.

– Погоди, – взмолился голодный муж, устремляясь к внутренней двери, ведущей в столовую, – дай поесть! А то я умру от голода в корчах, а это тебе невыгодно!

– Почему невыгодно? – Они быстро шли по коридору, следуя запахам шашлыков и жареной картошки. – Очень даже выгодно! Я получу колоссальную страховку.

– Да, но ты не узнаешь эту историю до конца! Вернее, узнаешь, но уже из полицейских сводок. А это не так интересно!

– Верно! – Они уже добежали до раздачи. – Дай, дорогой, я положу тебе этот антрекот… Кушай, птичка!..

Как приятно после сытного обеда выпить чашечку сладкого, крепкого кофе. Ты сидишь, дремотно раскинувшись в удобном кресле, баюкая сытый живот. Прохладный воздух из кондиционера мягко ворошит твои волосы, волшебный аромат кофе щекочет нос. Ты сидишь перед громадным – во всю стену – дымчатым стеклом, видишь, как снаружи раскаленный воздух дрожит, поднимаясь от белых плит песчаника в выцветшее небо. В его мареве расплываются гладкие стволы пальм и одинокие фигурки полуголых юношей и девушек, пробегающих из одного здания в другое быстро, как в свирепую метель.

Как приятно, разомлев после обеда, слушать детективную историю, прекрасно сознавая, что она закончится американским хеппи-эндом, потому что в наше время она не может закончиться по-другому. Конечно, она закончится «пиром на весь мир» и каким-нибудь бедуинским маршем Мендельсона, и молодые укатят на медовый месяц куда-нибудь на Гавайи или, наоборот, раскинут палатку на караванных путях Синайского полуострова. Кайф!

– Давид! Все закончится хорошо? – томно спросила Маша, не сомневаясь в ответе.

– Я очень надеюсь, – неожиданно серьезно и искренне ответил муж. Настолько серьезно, что разомлевшая жена очнулась от дремы и посмотрела в карие глаза над выступающими скулами. – Вообще то, что девушка-бедуинка попала в такую историю, это… Ты себе представить не можешь, во что это может вылиться, если не закончится хорошо. Мы обязаны сделать так, чтобы закончилось хорошо… Подумай! Ко всему прочему, он – американец, а арабы вечно вопят, что Америка поддерживает сионистов. А тут такая пикантная история – американец обесчестил арабскую девушку в Израиле! Неплохой заголовок для газет, верно? Ты представляешь, какой международный скандал можно раздуть!..

Давид помолчал, допил кофе, прищурился на тощего черного кота, который сидел в засаде под пальмой и думал, что его никто не видит. Кот охотился на воробьев, прыгающих с разинутыми от жары клювами на пустых столиках открытого кафе.

Давид подождал, пока кот прыгнет на воробьев, промажет и с обиженной мордой удалится обратно в пальмовую тень.

Потом продолжил:

– Салма взяла деньги и поблагодарила – как всегда, очень сдержанно. Посмотрела на меня загадочно и встала, собираясь уходить. Тут я спросил: «Салма, это для дочки?» Она застыла, как соляной столб, потом так же медленно, как встала, опустилась на стул и с трудом кивнула. По-моему, она не могла говорить. Это первый раз, когда она не могла говорить. Даже после падежа скота, когда погибло почти все их состояние, она не была так бледна.

Я говорю: «Что с дочкой?». Она смотрит и молчит. Я говорю: «Ты хочешь, чтобы я нашел его, того парня?». Она молчит, а глаза начинают гореть, как у кошки. Знаешь – зрачки сжимаются и расширяются… Страх! – Давид невольно поежился, словно ему вдруг стало холодно. – Я говорю: «Он хочет жениться на Хоснии и ищет тебя, чтобы посвататься. Я узнал это случайно. Он – мой друг, египтянин». Тут она начала молча вставать, все выше и выше, во весь рост, и наклоняется ко мне, как ведьма, а голубые глаза так и сверкают, аж побелели от огня. Я сижу, словно приколоченный к стулу, двинуться не могу, а она выжигает мне мозг белым бешеным взглядом и молчит, а кругом тихо, словно мне уши заложило, как под водой… Жуть! Так продолжалось несколько мгновений, потом она потупилась, погасила свое пламя, села и спокойно так говорит: «Спасибо, устаз! Я знала, что ты мне поможешь… В нашей семье передается легенда, что этот алмаз спасает от беды. Видишь – это действительно так!». Помолчала, повертела в длинных коричневых пальцах чек, который дал мне Ружди, и говорит: «Алмаз не только спасет от беды, он дает жизнь. Слава Аллаху!».

– Это она о беременности, – тихо заметила доктор.

– Я тоже так подумал, но – слава богу – не сказал. Потом из разговора выяснилось, что она ничего об этом не знает. Когда мать вцепилась в девушку мертвой хваткой, Хосния повинилась, что была с мужчиной, но про большее она не решилась сказать. Мать сама убила бы ее за честь семьи. Просто удушила бы. А так ее только заперли под домашний арест. Салма хотела ехать на юг Египта, где делают операции по восстановлению девственности, а потом срочно выдать дочку замуж, чтобы никто ничего не узнал… В этом смысле – кольцо дает жизнь, жизнь ее дочери. Теперь ситуация изменилась… Я уже позвонил дорогому другу и сказал, чтобы он срочно ехал сюда. Сейчас он по дороге в Беер-Шеву, чтобы поговорить с Салмой, а та, в свою очередь, подготовит дочку для разговора с отцом. Ты видишь, как все сложно! Тот убийственный взгляд, который ты видела, был адресован не тебе – Хоснии.

– Бедная девочка!

– Да, ей приходится не сладко. Но по бедуинским законам она виновата больше, чем мужчина. Ее обязанность – блюсти честь семьи, а она эту обязанность не выполнила. Обесчестив себя, она обесчестила семью. Ружди сейчас – единственный выход из положения. А потом, с благословения Аллаха, Хосния быстренько забеременеет от него, и все встанет на свои места… Какое счастье, что ты не отправила результат анализа!.. – Ангел-хранитель встал и взял поднос с грязными тарелками, чтобы отнести его в мойку. – Интересно, кого еще этот алмаз спас от беды?.. – Он озабоченно взглянул на часы. – Я побежал. Отделение откроется через пять минут, а еще через час сюда приедет профессор Халед. Мне надо его встретить и познакомить с будущей свекровью. Представляю себе его физиономию! Хи-хи! Так ему и надо!.. Чао! Увидимся дома! – Он чмокнул жену в щечку и исчез.

* * *

Давид вернулся домой поздним вечером. Мертвый от усталости. Любящая жена, естественно, не спала – дожидалась супруга, как и положено преданной подруге жизни. Встала с постели. Налила мужу крепкий сладкий чай с финиковым медом, села рядом, дожидаясь, пока он отдохнет с дороги и напьется. Спросила, как прошла встреча. Собственно, любопытство и было основной причиной столь примерного домостроевского поведения.

Кот, сердито тряся круглой башкой, мутноглазый спросонья, потянулся и подошел – из преданности. Сел в сторонке, чтобы не мешать, и стал внимательно слушать, не перебивая и не задавая ненужных вопросов.

– Все хорошо… – Миротворец удовлетворенно кивнул и отхлебнул чай. – Поговорили. Завтра я с Ружди еду к ним домой в Рахат – официально просить руки. Салма объяснит дочери, кто к ней сватается, чтобы, когда отец спросит ее, не натворила глупостей. Девица с норовом, всего можно ожидать… Слышь! – Давид нервно хохотнул от усталости. – Оказывается, именно сейчас к Хоснии сватается двоюродный брат. Представь себе, Салма уже настроились на свадьбу, а тут выясняется, что невеста порченная! Такой маленький «упс»! Слава богу, что кто-то настучал на девицу до свадьбы, а не после!.. Конечно, отцу ничего не сказали, но как Салма этот удар пережила – одному богу известно… Ну ладно, теперь все обойдется. Я думаю, что отец примет это предложение, хотя уверен не на сто процентов.

– Почему? – Леденцовые глаза слипались, но не узнать развязку детектива было невозможно.

– Потому, что для отца предпочтительнее бедуин из своего поселка. Он не захочет отпускать любимую дочь за тридевять земель в какую-то нечестивую Америку. Но мы для него – египтяне, арабы, ученые люди… Это почет семье. Хорошо, что он меня знает и уважает, я ведь исполняю роль друга жениха. Так что, думаю, что он согласится. Салма тоже обещала поддержку.

– Еще бы! И что дальше?

– Дальше? Если он примет предложение, то через неделю назначим официальное обручение, а еще через неделю – свадьбу. Сама знаешь, нам время дорого. Мешкать нечего. – Давид залпом допил чай и сладко потянулся, расстегивая мокрую рубашку. Вот странно! Видно, и на дипломатической работе устаешь!

– Обручение? Зачем? Почему не сразу свадьба? – Дотошная доктор хотела разобраться во всем до конца.

– Потому что таков закон. Потому, что во время обручения жених приносит подарки семье и невесте. Семье – верблюдов, а невесте – золото, – терпеливо объяснил знаток местных обычаев. – Верблюды остаются в семье, а невесту вместе с ее золотом жених уводит в свой дом.

– Откуда у американца верблюды? Ты хочешь сказать, что он приведет настоящих живых верблюдов?! Мохнатых, плюющихся и лягающихся?! И сколько?

– Десять-пятнадцать, в зависимости от богатства семьи невесты. Но, думаю, что Ружди заплатит долларами. Сейчас это более актуально.

– Сколько? – искренне заинтересовалась верная женушка.

Кот тоже навострил уши, как будто это имело к нему какое-то отношение.

– Ишь, какая ты любопытная! Несколько десятков тысяч. Невеста – дорогое дело!.. – Давид насмешливо взглянул на внезапно проснувшуюся жену. – Что, прогадала? Надо было выходить замуж за бедуина, была бы сейчас вся обвешана золотом, как индийский божок!

Машка сидела напротив мужа, подперев щеку кулачком, и думала, до чего она, коренная петербуржка, дожила – сидит и совершенно серьезно обсуждает с мужем, сколько верблюдов стоит невеста…

– Да, кстати. Кольцо при таком раскладе возвращается Салме, и этим мы еще раз спасаем ее… – Засыпающий муж нетвердыми шагами направился в спальню.

– Почему – спасаем?

– Потому, что в любой момент муж может спросить ее, где кольцо. И ой-ва-вой, если она не предъявит семейную реликвию! – И.о. семейного ангела-хранителя протяжно зевнул, потянулся на хрустящих простынях. – Я устал. Теперь нужно звонить дорогому однокашнику и выцарапывать обратно кольцо. Об этом мы еще не беседовали. Не думаю, чтобы он легко пошел на попятный. Уж больно его кольцо приворожило. И что он в нем нашел?.. – Риторический вопрос сменился легким похрапыванием, но неуемная женушка все еще рассуждала:

– Нет, не говори… Я понимаю Ружди. Кольцо зачаровывает…

* * *

Давид проснулся посередине ночи – мокрый, задыхающийся, с пересохшим горлом и головной болью. Видимо, он очень устал и перенервничал за этот длинный день до такой степени, что не мог спать. Во сне в голову лезла всякая чушь: алмазные кольца, переливаясь радужными брызгами, разваливались на части и оказывались голубыми искрящимися глазами, с ненавистью сжигающими его в белом адском пламени. Бежевые и серые верблюды тыкались спесивыми мордами прямо в лицо, щекотали нос и губы, и Давид с омерзением отворачивался от вонючих волосатых, оттопыренных ноздрей. Но верблюды не унимались, тесным стадом лезли в сон, а один расположился прямо на голове, как меховая шапка, совершенно перекрыв доступ свежего воздуха, и вдобавок явно решил, что он трактор, и стал мелко трястись и тарахтеть. Давид не выдержал шума, духоты и тяжести навалившегося верблюда и проснулся.

Оказалось, что верблюд – настоящий. Меховой, тяжеленный и дребезжащий, как испорченный холодильник. С ненавистью Давид спихнул с головы обнаглевшую тушу, и верблюд тяжело спрыгнул на пол с обиженным мявом.

Проклятое животное! Совершенно обнаглело! Ночью прийти в супружескую спальню! Вот я тебя!.. – Мученик разлепил сонные глаза и, чуть было не споткнувшись в темноте о кота, пошлепал босиком на кухню напиться. Потом – в туалет. Придя в себя таким образом, вернулся в ночную спальню, в тихое сонное царство, наполненное вздохами, теплом, дыханием и покоем. Тихонько, стараясь не разбудить жену, пристроился сбоку, пока негодяй кот не забил тепленькое местечко. Протяжно вздохнул, натянул на себя свободный угол одеяла, закрыл глаза и честно попытался уснуть.

Но сон не приходил. То есть он приходил и тут же уходил, спугнутый голодным зверем, неожиданно, без всякой уважительной причины зашевелившимся между ног. Это было не к месту! Давид попытался отвлечься от настойчивого зова предков, но ничего не получилось. Узкая спина жены маячила перед ним в ночном мраке, переходя в четко выступающую округлость бедра. Упругая маленькая попка, как нарочно выставленная из-под одеяла и прикрытая лишь шелковистой тоненькой пижамкой, была видна, как нагая, и Давид не удержался и погладил ее – еле-еле, чтобы не разбудить. Прикосновение было настолько нежным и манящим, что возникла большая охота разбудить, но опытный муж знал, что ничего хорошего из этого не выйдет – Машка до смерти не любила, когда ее будили. Видимо, это был отголосок ненавидимых ночных дежурств, которые, слава богу, ушли в прошлое после замужества. Супруг знал, что будить нельзя, но зверь не только не подчинялся объективной реальности, но настойчиво требовал обратного.

Многострадальный муж не выдержал такого раздвоения личности. Осторожно, чтобы не спугнуть, он поцеловал мягкую теплую щечку жены и, к своему изумлению, увидел довольную сонную улыбку. Расхрабрившись, он перешел со щечки на тонкую шею, а потом – на тверденькую, напрягшуюся под его поцелуями грудь, и почувствовал, как жена глубоко вздохнула и повернулась к нему в ответ, словно подставляя все тело. Ободренный, он продолжил поцелуйный путь – крепкий розовый сосок, как бы невзначай выбившийся из-под расстегнувшейся розовой пижамки, темную ложбинку между грудями, бархатистый мягкий живот с круглым пупком посередине. Пупок в темноте напоминал маленькую улитку, и Давид, не задумываясь, сунул в нее язык и шаловливо защекотал внутри.

Поднял голову и поглядел на результат – никакого. Спящая красавица даже не шевельнулась. Ах, так! Сейчас выведем притворщиков на чистую воду! И он, оттянув резинку пижамных штанишек, провел ищущим языком ниже – к золотому шелковому треугольнику. Дальше длины языка не хватило, и он, оттопырив резинку одной рукой, храбро сунул другую внутрь – в заветное теплое пространство между сомкнутых худых бедер. Оно спало. По-детски мяконькое, невинно шелковистое, наивно сухое, как у целлулоидного пупсика.

Это было несправедливо! Он ожидал совсем другой реакции на труды праведные! Черт возьми! И что же теперь делать? Он вопросительно посмотрел на зверя, замершего в полной боевой готовности. Зверь как-то неопределенно шевельнулся, слово пожал плечами – мол, что ж, ничего не поделаешь, хотя я, ты видишь, готов… Сжалившись и над спящей женой, и над верным зверем, Давид вплотную прижался к сонной жениной спине и засунул кое-что между маленьких упругих ягодиц. Кое-что покорно затихло, удовлетворившись малым. Жена, не просыпаясь, тут же свернулась калачиком, подстраиваясь под изгиб тела мужа, как улитка в раковину. Давид ласково обнял узкое теплое тело, прижал к себе, отодвинул от носа щекочущую прядь волос и закрыл глаза. Спокойный детский сон мягким покрывалом накрыл супружескую чету, тихую мирную спальню, свернувшегося на коврике сторожевого кота. Спокойной ночи.

* * *

Прошло две недели, и в семейном альбоме появилась еще одна фотография – цветная, современная, но сказочно неправдоподобная, как из дворца Гаруна аль-Рашида или из Диснейленда.

На фоне роскошного, красного с черными разводами ковра, утопая в малиновых с золотом подушках, восседает молодой черноусый красавец-шейх. Его несколько портит голливудская улыбка от уха до уха – настоящий мужчина должен быть суров и мстителен, – но во всем остальном он неподражаем. Ослепительная белозубая улыбка и черные глаза сверкают из-под белоснежной куфии, и таким же чудным блеском переливаются белая шелковая галабия и белый шелковый халат «абая», отороченный широкой золотой тесьмой, по-барски наброшенный на одно плечо. Рядом расположился пожилой шейх – седые усы под белой куфией, могучее брюхо перепоясано широким черным кушаком, за ним грозно блестит оправленный в серебро кинжал чудовищных размеров. По правую руку от главы семейства его жены – черные каменные изваяния, лица наполовину прикрыты черными платками, видны только глаза и руки – грубые, мозолистые, крестьянские. И глаза крестьянские – с прищуром, защищающим от пыльного степного ветра, от палящего солнца, от пепла из кухонного очага. Только у одной глаза смелые, вызывающе голубые, смотрящие остро и ярко, как кольцо с алмазом, что победно светится на темной от работы и загара руке.

Рядом с женихом – молодой и похожий на него, не понять, то ли европеец, то ли азиат, довольный, умиротворенный. В европейском костюме, ворот рубашки свободно расстегнут, небольшие смуглые руки, не привыкшие к тяжелому труду, удобно лежат на коленях. Взгляд карих глаз над выступающими скулами – доброжелательный, спокойный, уверенный в себе и в происходящем. «Так должно было случиться, и так случилось!» Так сидят люди, удовлетворенные плодами рук своих.

В самом центре, оберегаемая молодым красавцем и грозным старым шейхом, экзотическим цветком белеет невеста – белая орхидея, покрытая золотом с головы до ног. Черные глаза победно сияют из-под длинных золотых висюлек, закрывающих лоб, щеки и шею невесты, смуглое лицо оттенено белой шелковой шапочкой. Золотой негнущейся вышивкой и длинными висюльками эта шапочка напоминает русскую кичку замужних женщин – такая же высокая и важная.

Вокруг, заполняя фон картины, расположились многочисленные сыновья женщин в черном, их братья, дядья, двоюродные, троюродные… Голова каждого покрыта клетчатой куфией, под ней грозно топорщатся усы, ниже – галабия, подпоясанная кушаком с громадным кинжалом. Фигуры до того одинаковые, что кажутся повторяющимся рисунком арабески, выполняющим рамку для центральной группы.

Милая семейная фотография. Пройдут годы, и она поблекнет и забудется, как и вся эта история местного масштаба.

Глава 6. Истинная правда. О загадочном пророчестве мудрой морской раковины и об абассидском перстне

Месяца через три, уставшие от сложнейших детективных расследований и напряженной дипломатической деятельности супруги Нир решили «отрешиться и воспарить».

Где? Где в наши дни можно найти:

а) рай в шалаше со всеми удобствами;

б) не очень дорого;

в) близко от дома, потому что тратить «день отъезда – день приезда» на стояние в аэропорту и перелеты, если у тебя всего три дня отпуска, глупо.

Вы думаете, что нет такого места? Ан нет! Есть! Синай! Вот решение проблемы. Знаменитый Синайский полуостров, на который из дома можно доехать за три часа на собственной машине, проштамповать заграничные паспорта в Табе у одетых во все белое египетских пограничников, и на обшарпанном местном «мерседесе» за два часа оказаться на золотых песках Дахаба.

Низенькие, квадратные, расписанные египетскими фресками прямоугольные коттеджи «Новотель» располагались полукругом на берегу естественной лагуны, которую кристальные воды Красного моря вымыли в чистейшем шелковом песке у подножия суровых Синайских гор.

Зеленые газончики, покрытые клумбочками с мелкими красными розами на тонких ножках, вымощенные камнем дорожки, просторная открытая столовая-терраса с видом на лагуну и окрестные скалы, бирюзовые бассейны, утыканные по краям разноцветными зонтиками от солнца, теннисные корты, гамаки, верховые прогулки, водные велосипеды… И – никого! Пусто, тихо и чисто! Что еще надо для счастья? Египетские пограничники не зря оделись во все белое – они охраняли вход в райские кущи с собственной лагуной.

Розовое, как грудь фламинго, экзотическое солнце неторопливо всходило над синими спокойными водами Красного моря, и они тут же блекли, как будто выцветали под его яркими, слепящими лучами.

Темная коса, полукругом отделяющая лагуну от плоской водной глади, светлела прямо на глазах, превращаясь в золотую, а потом – в лимонно-блеклую, тонкую, как серп луны.

Темная, таинственная лагуна начинала оживать, из колдовской, неподвижной и загадочной становилась сияющей синей, ультрамариновой, как на лубочных картинках, а потом вся окрашивалась в нежнейший бирюзовый цвет, того неправдоподобного оттенка, которым славятся изразцы на мечетях Бухары и Самарканда. Крошечные крабики, как по волшебству возникшие на золотом, плотном и влажном песке лагуны, подняли вверх миниатюрные лакированные клешни в языческом приветствии восходящему богу Ра-Солнца, и тут же, боком-боком, заторопились в сторону кромки воды.

Машка, безжалостно разбуженная ни свет ни заря и выволоченная на берег моря, чтобы полюбоваться восходом солнца, с визгом вздернула ноги на пластиковый шезлонг, где она было прикорнула в ожидании обещанного рассвета, когда прямо из-под ног, из невидимых песчаных норок, полезли крохотные лакированные чудовища.

Давид весело рассмеялся и по-крабьи, боком запрыгал к воде, жестами приглашая спутницу жизни последовать за ним. Но его благоверная боялась клешнястой ползающей нечисти и потому величественно вошла в воду только после того, как все опасные твари исчезли из поля видимости. Вошла – и обмерла.

Абсолютно прозрачная, чистейшая, теплая вода ласкала тело как шелк, как нежнейший пух, поднимаясь все выше и выше, от щиколоток до колен, до талии… и, наконец, закрыла грудь и плечи. Она тихо плескалась вокруг лица, гладила шею и подбородок, обволакивала тонкие, уже успевшие покрыться золотистым загаром руки и плечи, нежила каждую клеточку расслабившегося тела. Хотелось лечь на воду, как в упругий гамак, закрыть глаза, подставить лицо под легкий прохладный бриз и забыться. И пусть вода убаюкивает тебя, словно в колыбели, пусть несет далеко-далеко на своей бирюзовой поверхности, пусть…

Забыться не удалось. Разумеется, помешал дорогой супруг. Словно коварный Посейдон возник он из морской глади, по-дельфиньи отфыркиваясь, подхватил на руки, закружил, высоко поднял и швырнул в море, разбрызгивая соленую воду и нарушив всю прелесть одинокого покачивания на волнах. Обрушившись и глубоко погрузившись в синюю, пронизанную солнечными лучами водяную толщу, Машка огляделась по сторонам и чуть не завопила от ужаса, как при виде таракана на кухне: насколько хватало глаз, лагуна кишела рыбой. Разнообразной – от бурых неповоротливых бревен до мелких и юрких полупрозрачных особей. Самые любопытные, лобастые и толстые рыбы, неторопливо шевеля плавниками, подплывали почти вплотную к лицу, рассматривали, пытались что-то сказать и, не найдя слов, вздохнув, уплывали. Мелкие серебристые детки-рыбешки стаями резвились чуть поодаль, на мелководье, образуя сверкающие серебристые полотнища, изгибающиеся и переливающиеся, как северное сияние.

Машка залюбовалась феерическим зрелищем, вынырнула, набрала побольше воздуха и вновь погрузилась в бездонную синюю толщу воды, широко загребая руками, чтобы удержаться на одном месте и вдоволь насладиться невиданным шоу.

Давид тоже нырнул и в ультрамариновой глубине, пронизанной острыми золотыми солнечными лучами, его тело приобрело фантастический оранжево-коричневый оттенок. Крохотные пузырьки воздуха одели его сияющей серебристой тканью, при каждом движении они отрывались от тела и всплывали наверх, образуя шевелящийся столб газировки. Удивительное зрелище!

Наплававшись всласть, Машка подгребла поближе к берегу и обнаружила, что, несмотря на обилие народа в столовке вчера вечером, никто не пришел понежиться на берегу лагуны и что они с мужем совершенно одни на всем обозримом пространстве. Правда, где-то далеко-далеко под пальмами копошились в песке детишки, а над баскетбольной площадкой с гиком взлетал мяч, доказывая присутствие жизни в данном уголке обитаемой вселенной, но вокруг не было ни единой живой души. И тогда в голову забралась шальная мысль – потихоньку снять купальник и попробовать искупаться голышом – как это, а?

Ежесекундно по-воровски оглядываясь по сторонам, чтобы не прозевать случайного купальщика, озорница расстегнула застежку лифчика и освободила грудь. Та сразу же всплыла вверх, к поверхности воды, и шалунья, екнув, присела до шеи в воде. Присела и прислушалась к своим ощущениям. Это было нечто совершенно необычное – шелковая вода ласкала обнаженные груди, слегка покачивая их в такт прибоя вверх-вниз, вправо-влево… Вода приятно холодила тонкую чувствительную кожу, нежно щекотала обнаженные, мгновенно напрягшиеся тугие соски. Неслыханное возбуждение охватило молодую женщину. Прохладное, атласное прикосновение бесчувственной, индифферентной воды возбуждало больше, чем самые бурные ласки, самые страстные взгляды или слова. Оно волновало исподтишка, ненароком, без всякой задней мысли, наводя смутные воспоминания о чем-то сладострастном, запретном и, может быть, поэтому действовало гораздо сильнее, чем требовательная и жаждущая чужая плоть. Ученая доктор в первый раз живо осознала, насколько чувственность, эротика, заложена в нас самих, в подкорке и не является чем-то внешним, привнесенным партнером, обстоятельствами или обстановкой. Вот сейчас – бездушная, чуть солоноватая морская вода дотрагивается до тела – что ж тут такого? Но – о, великие боги! – как от этого шелкового прикосновения трепещет все тело, и дыхание становится прерывистым, как во время любовной неги, и истома заставляет закрыть глаза и отдаться несравненным, чарующим ощущениям, особенно, когда разум уверен, что никто не наблюдает сладострастного томления души и не воспользуется этим. Это было восхитительно, пленительно, заманчиво!..

Она оглянулась, чтобы убедиться, что поблизости по-прежнему никого нет, а заодно – в поисках мужа. Увидела мелькнувшие в воздухе загорелые ноги – он нырял неподалеку, и, вдохновленная успехом предприятия, решила продолжить эксперимент. Медленно и осторожно, словно пробираясь в клетку к тигру, купальщица стянула плотные купальные трусики, спустила их до колен и прислушалась сама к себе. Вода струилась между ног, охлаждая и лаская запретное, уже пылающее огнем пространство, она захотела раздвинуть ноги, чтобы насладиться новизной впечатлений, но не смогла – мешала плотная ткань. Тогда она, решившись, отчаянным жестом сорвала купальник до конца и крепко зажала в руке, чтобы не уплыл, словно в дурацких кинокомедиях. Раздвинула освобожденные длинные ноги, взмахнула руками, будто взлетела, свободная и легкая как птица и, одурманенная радостью и счастьем, как ведьма в полете, широко загребла руками возбуждающую живую воду. Бесшабашный восторг закружил голову, замутил разум, она зажмурилась, всей поверхностью тела впитывая сатанинское ощущение бесконечной свободы действий в бесконечном пространстве, захлестнувшее ее. И тут же свобода пространства исчезла – молодая ведьма обнаружила себя в клетке из стальных рук и ног, обвивающих ее обнаженное тело. Алчный рот впился ей в губы, рискуя задушить купальщицу, потом – в розовые соски, вздувшиеся, твердые и упругие на розовых треугольничках незагорелой кожи. Холодная обжигающая вода вдруг хлынула в самое нутро вместе с могучим фаллосом, и ощущение полета сменилось совсем другим – знакомым, восхитительным, непередаваемым наслаждением слияния и единства. Знакомые вожделенные толчки вперед и внутрь сопровождались колебаниями упругой, прохладной воды, усиливающими возбуждение и одновременно охлаждающими плоть. Ритмичное колебание шелковистой воды вокруг, прохладной воды внутри, смягчающее неистовый пожар… Томление, нега, успокоение, нирвана… О-о-о! Как хорошо!..

Когда многорукий спрут ослабил железные объятия, а голова перестала кружиться настолько, что внешний мир приобрел более-менее знакомые очертания, милая парочка заметила нескольких наблюдателей, скромно расположившихся на бережку. Судя по отутюженной форме, они были частью доблестного персонала замечательной гостиницы, «гарантирующей каждому проживающему полную дискретность и поистине домашний уют». Разумеется, их наблюдение было вызвано лишь желанием убедиться, что все права туриста соблюдены, а так же заботой о безопасности купающихся. Они свободно расселись на шезлонгах, как в партере, и откровенно, с нескрываемым интересом наблюдали за телодвижениями любовников, изредка обмениваясь глубокомысленными комментариями и остроумными замечаниями о сути происходящего.

– Ну я им сейчас задам, – прошептал разъяренный Казанова и зашарил руками по воде в поисках плавок. К его нескрываемому изумлению, плавки бесследно исчезли в бесконечной синеве лагуны. Где они?! Какая рыба их сожрала?! Черт возьми, не растворились же они?! О господи, что же делать?!

Машка расхохоталась – такого беспомощного и глупого выражения лица она еще никогда не видела.

– Придется мне выйти первой и принести тебе полотенце, – отсмеявшись, предложила она, забираясь поглубже в воду и натягивая купальник.

Предложила и замялась – выходить из воды под бесстыдные, ощупывающие взоры наглой челяди совсем не хотелось.

– Не смей! Погоди! Сейчас они у меня сами убегут! – И Давид что-то зычно выкрикнул по-арабски.

В ту же секунду негодяев как ветром сдуло.

– Какое заклинание ты произнес, о, несравненный? – подивилась супруга, – я надеюсь, что-то не слишком забористое? Там, на берегу – дети…

– О нет! Я просто позвал начальника службы безопасности гостиницы.

Супруга в который раз подивилась находчивости несостоявшегося представителя ООН и отправилась за спасительным полотенцем.

* * *

На другой день было намечено Большое Путешествие на коралловые рифы. Разведка донесла, что там феноменальные подводные виды, не идущее ни в какое сравнение с чахлой, мертвой, плоской, глупой, наскучившей лагуной – так пел обольстительный турагент. А вот совсем неподалеку, всего-то в каком-нибудь часе езды – волшебная красота подводного царства, не обезображенного цивилизацией, и экзотика настоящего бедуинского стойбища времен Шелкового пути. Наши герои, конечно, клюнули на очаровывающие байки рекламного агента и, заплатив солидную сумму, вместе с десятком таких же легковерных идиотов с утра пораньше погрузились на пропыленный, порядком помятый и побитый джип.

Агент не соврал – ехали, вцепившись в трясущийся и разболтанный джип, ровно час. Через час джип сдох, уткнувшись разбитой мордой в глухую скалу. Народ в недоумении вылез и, разминая ноги, стал оглядываться по сторонам в поисках подмоги. И помощь пришла. Из-за глухой коричневатой скалы показалась серо-коричневая презрительная морда верблюда, за ней – другая, и вот уже караван в десять верблюдов, покачиваясь на длинных мосластых ногах, стоял перед незадачливым джипом. Похоже, что все было подстроено заранее.

Караван возглавлял маленький, юркий и чрезвычайно энергичный мальчишка лет десяти, не более. Зычными гортанными криками он посадил верблюдов на землю, живо съехал с шерстяного бока, как с горки, и на жуткой смеси английского с ивритом стал рассаживать потерпевших бедствие на верблюдов, уверяя, что только так они могут прибыть к месту своего назначения. Длинная бамбуковая палка для усмирения верблюдов так и мелькала в его руке, подбадривая сомневающихся туристов. Его длинная сероватая рубашка-галабия крутилась как волчок между обомлевшими от такого напора туристами, белые зубы и глаза ослепительно сверкали на почти черной свирепой физиономии. Клетчатая, будто шахматная доска, накидка-куфия сползла на одно ухо, обнажив грязно-коричневую шею и ухо, в котором блестела золотая серьга. Короче, через несколько минут джип был взят на абордаж, добыча навьючена на верблюдов, животные крепко-накрепко привязаны друг к другу, и мальчишка, победно воссев на вожака каравана и стукнув его палкой, повел свой пиратский корабль в надежную гавань. Шествие замыкал флегматичный парень постарше – равнодушно придерживая за спиной берданку времен Войны за независимость, он меланхолично покачивался в седле, наблюдая за плененными путешественниками. Шаг вправо, шаг влево…

– Что-то не нравится мне этот бедуинский набег… – Маша обернулась к своему супругу, чинно восседающему на следующем за ней верблюде. – Почему ты не протестовал, когда нас так нахально взяли в плен?

– Взяли в плен? – удивился безмятежный Гарун аль-Рашид. Верхом на верблюде он чувствовал себя так же покойно, как в рабочем кресле. – Почему? – Он извлек из кармана джинсов потрепанный листок бумаги подозрительного вида с кружевной арабской вязью. – Вот план экскурсии: поездка на джипе, потом на верблюде до бедуинского стойбища, там – отдых и купание, обед и возврат домой. Все по плану.

– Возврат домой – тоже на верблюде?!

– А как же! Другой транспорт здесь не ходит, дорогая! Метро еще не провели!

Шипение дикой кошки было ему ответом:

– Что же ты, негодяй, не сказал, что надо будет ехать на верблюде?! Я бы ни за что не согласилась!

– Вот потому и не сказал! – солнечно улыбнулся коварный халиф, и дальнейшее путешествие проходило в гробовом молчании.

Это была не дорога. Эта была узкая, извилистая, каменная тропа, вырубленная в высоченной скале, отвесно вздымающейся над Красным морем. Ширина тропы – один верблюд плюс одиннадцать сантиметров с каждой стороны. Караван из десяти привязанных друг к дружке верблюдов медленно, чуть покачиваясь, мирно шел над пропастью. Мелкие камешки вылетали из-под мозолистых раздвоенных копыт и, весело подпрыгивая по крутому склону, сыпались в синее бескрайнее небо. Куда? Маша не глядела – намертво вцепившись в переднюю луку седла обеими руками и обвив ее правой ногой, как учил поводырь, она крепко-накрепко закрыла глаза, чтобы ненароком не взглянуть вниз – в сияющую синевой бездну, в которой с писком носились ласточки. Верблюд – рослое животное, на него еще водружают что-то вроде высоких зимних санок с выступающей лукой спереди и сзади, так что высота получается порядочная – метра два с половиной, три, если не выше. Машка сидела на этой высоте, не огражденная ничем, без ремня безопасности, без подлокотников, справа – шершавая серо-коричневая скала, слева… Она боялась чихнуть, чтобы верблюд не испугался, боялась пошевелиться, чтобы он не потерял равновесия, боялась даже ругаться с мужем по поводу его коварства и безрассудного, глупого, никому не нужного экзотического путешествия. Впрочем, чуть скосив глаза назад, она увидела, что вид у негодяя тоже неважнецкий, что бравый султан бледен подозрительной меловой синевой, и испугалась, что у него на этой верхотуре закружится голова. Так они и ехали около получаса – зажмурившись и молясь.

Через полчаса узкая тропа внезапно расширилась, и бездна снизу кончилась, перейдя в вытоптанный крошечный пятачок, среди вздымающихся гор. Свирепый командир остановил караван, приказал верблюдам лечь, а путникам – спешиться. «Мальчики – направо, девочки – налево». А куда – налево, черт, если кругом высоченные скалы?! Мужикам хорошо… «Девочки» выискали какую-то узкую щель между громадных валунов, и протискивались туда по одной, как тараканы, с писком и возмущением.

Маша подошла к Давиду, все еще бледному. Тот молча прижал ее к себе, отечески поцеловал в рыжую макушку. «Знал бы – не поехал!» – прошептал в веснушчатое ушко, как последнее прости. Супруги обнялись, постояли, потом Давид мягко, но решительно отстранил жену и пошел что-то выяснять по-арабски с проводником. Вернулся, ободряюще потрепал веснушчатую щечку:

– Все. Такого кошмара уже не будет. Дальше – узкая тропа, но не над пропастью.

И верно. Через каких-нибудь полчаса они расправили занемевшие ноги и спины перед невысокими, стоящими полукругом палатками. Все крохотные домики были построены из переплетенных соломенных щитов, точь-в-точь как домик Наф-Нафа, и сверху покрыты тяжелыми полотнищами, сотканными из верблюжьей шерсти. Огляделись. Оказалось, что стойбище расположено на полуострове, мысом врезающимся в Красное море, причем смертельный путь над пропастью был единственным перешейком, связывающим стойбище с Большой Землей. Впрочем, может быть, и не единственным – вдалеке Машка заметила давешний побитый джип, тщательно спрятанный за хозяйские соломенные вигвамы. Но разбираться уже не было сил. Умаявшиеся от мучительной езды на верблюде, туристы раскорякой разбрелись каждый по своей палатке и повалились на ковры и кошмы, устилающие плотно утрамбованную землю. В каждом домике были приготовлены ласты, трубки и маски для подводного плавания, но на них никто и не взглянул. Все. Хорошенького понемножку.

Но никто не умер. Не прошло и двадцати минут, как воскресшие путешественники, переодетые в купальники, шлепая устрашающих размеров ластами, направились к специально приготовленным сходням – прыгать вниз, в коралловый подводный рай. Наши герои тоже прогулялись, ополоснулись, смыли синайскую пыль и вернулись в родное бунгало – поваляться на песочке. Постепенно и другие путешественники повылезали на раскаленный песок – позагорать, погреться на солнышке после ледяной – аж +22°! – воды Красного незамерзающего моря. После привычных 28–30° в Средиземном – это просто Ледовитый океан!

Многие раскрепощенные девицы, пользуясь свободой от цивилизации, не стесняясь, скинули верхнюю часть купальников и разлеглись на соломенных циновках, подставив под солнечные лучи весьма аппетитные западные полушария. Нижняя часть купальников тоже не обременяла обилием ткани, так что, как выразился Казанова, знаток местных идиоматических выражений, «было чем промыть глаза». Худосочная Машка, поежившись, посмотрела на эту выставку обильной женской плоти и тяжко вздохнула – комплекс неполноценности, возникший еще в золотую пору полового созревания, вновь дал о себе знать. Ее маленькие груди, похожие на недозрелые лимоны, не шли ни в какое сравнение с памелами, дынями или персиками, с гордостью выставленными на всеобщее обозрение. Мужчины-бедуины, обслуживающие отдыхающих, сидели на корточках поодаль, рядом с хозяйскими палатками, в которых женщины готовили еду, со знанием дела рассматривали выставленный для обозрения товар и изредка зычно гаркали на маленьких девчонок, посмевших высунуть нос из женской палатки, чтобы попрыскать в кулачок, глядя на откровения европейской культуры.

Давид полюбовался на каменные черноусые изваяния, наблюдающие за отдыхающими, на шустрых девчонок, черными ящерками снующих между хозяйскими палатками, и вдруг негромко свистнул, как бы от изумления. Задремавшая было законная мегера приоткрыла один зеленый глаз – что? Ревниво проследила за приподнявшимся на локтях в позе крокодила супругом, уверенная, что он «промывает глаза» и обнаружил действительно что-то достойное внимания. Она ошиблась.

Внимание мужа было приковано к толстой пожилой бедуинке, неторопливо направлявшейся к отдыхающим. Она была одета в обычное длинное, до пят, черное платье, вышитое разноцветным крестиком, босая, голова покрыта темным тяжелым покрывалом, и Машка удивилась, чего вдруг благоверный так заинтересовался ею. Потом Машка разглядела необычный головной убор, нахлобученный поверх покрывала и представляющий собой что-то вроде корзинки с плоским дном, как зонтиком прикрывающей старуху.

Подойдя поближе к изнемогающим от непосильного отдыха туристам, старуха поставила на землю свою ношу, и Машка, приглядевшись, увидела, что это действительно невысокая корзинка, сплетенная из волокон финиковой пальмы – обычного местного материала для всевозможного плетения – циновок, корзин, ширм и прочей домашней утвари. Старуха села в тень от ближайшей тростниковой палатки, оценивающе оглядела размякших на солнышке туристов и, приподняв свою плоскую корзинку, встряхнула ее. Над невысокими коричневыми краями взлетели, блестя полированными боками, большие морские раковины. Взлетели, перевернулись в воздухе и опять шлепнулись в корзинку. Туристы тупо взирали на непонятный аттракцион.

– Что это? – Машка повернулась к знатоку местных обычаев.

– Гадалка, – живо откликнулся муж, уже поднимаясь на ноги с явным намерением воспользоваться предлагаемыми услугами. – Пойдем, гадание на раковинах – это может быть интересно! Это не часто встретишь!

Супруги подошли к местному оракулу, присели на землю, и Машка увидела, что широкая плоская корзина до половины была заполнена плотным морским песком. На нем живописной горкой лежали довольно большие разноцветные, отливающие перламутром раковины с причудливыми отростками – из тех, в которых слышится морской прибой.

Маша перевела взгляд на гадалку – такую же экзотичную, как и ее раковины. Были видны ее лицо и шея – наверное, она уже вышла из возраста, в котором скромные женщины закрывают себя целиком. Коричневое, как корица, морщинистое лицо было покрыто татуировкой – синие и зеленые узоры кружевом покрывали шею, подбородок и щеки, поднимались на прямой точеный нос, вились между черненых сурьмой бровей. Широкие ноздри были проколоты и увиты многочисленными золотыми серьгами, бесконечные золотые цепочки переливались на впалой груди, как на новогодней елке, пальцы были сплошь покрыты массивными золотыми кольцами с блестящими разноцветными камнями. Словом – цыганский восточный изыск во всей красе.

Единственным, что никак не соответствовало стандартному облику цыганки, были глаза. Они ошеломляли. Пронзительно голубые, яркие, драгоценными сапфирами они сияли на темном лице и, обведенные черной сурьмой, казались неправдоподобно сказочными, завораживающими. Контраст темной, почти черной кожи и светлых глаз был такой, что казалось, словно глаза покрыты бельмами, слепые, как у римских статуй. Жуткое ощущение! Машка тут же вспомнила взгляд Салмы, матери Хоснии, когда та выбегала из дверей банка, – тот же бьющий током пронзительный взгляд светло-голубых глаз на темном лице.

Гадалка вонзила свой магический взор в подошедшую парочку, внимательно осмотрела смазливого парня, свободно присевшего перед ней, а потом – рыжеволосую красотку, поежившуюся под ее взглядом. На руках обоих – обручальные кольца, значит – супружеская пара. У парня на левом мизинце необычное кольцо, украшенное полосатым «джазом», очень интересно, откуда оно? Оно явно арабского происхождения. Парень – араб? Непохоже, держится по-европейски, но внешностью египтянин. Девушка – явно русская, но цепочка на груди такая странная, такая знакомая, с арабской надписью… Где-то я такую видела, хотя девушка незнакомая?.. Ну хорошо, нужно работать. Интересно, почему они подошли – из простого любопытства или на самом деле есть проблемы? Что они хотят знать?

Гадалка привычным движением собрала топорщащиеся раковины в невысокую горку, подкинула их, и они упали на песок в корзине, цепляясь длинными отростками и образуя причудливый рисунок. Машка залюбовалась радужными переливами перламутра, но неожиданно низкий, хрипловатый голос вернул ее к действительности:

– Брось монету на раковины! – Старуха довольно сносно говорила на иврите, только жесткие горловые звуки выдавали арабский акцент.

– Монету? – Маша оглянулась на спутника. – У меня нет денег!

Давид растерялся, пошарил в набрюшной сумке и вытащил стошекелевую купюру. Глаза гадалки жадно загорелись, но она отрицательно качнула головой, покрытой черным платком:

– Нужна монета.

– Ну так дай нам какую-нибудь монету, а я потом заплачу тебе! – Давид повертел перед ее глазами шуршащей бумажкой.

– Нет! Иначе не сработает! Нужна ее монета, из ее рук! – настаивала гадалка, хотя у нее слюнки текли при виде лакомого кусочка. Но она была честной гадалкой и не могла нарушить вековой ритуал.

– Но у меня действительно ничего нет! – Машка оглядела свое голое тело, лишь частично прикрытое купальником, и вспомнила Зощенковскую «Баню» – «кругом живот да ноги». Что тут поделаешь?.. Руки ее, бесцельно блуждающие по груди, натолкнулись на старинную золотую цепочку, которую она привыкла считать частью собственного тела. – Вот! Единственная монета! Подходит?

Старуха протянула руку, но девушка быстро отпрыгнула:

– Нет! Только для гадания! Я не отдам ее тебе!

– Да! Монета только для раковины! Мы расплатимся бумажными деньгами, – тут же вступился Давид, повторив фразу по-арабски, чтобы старуха поняла до конца и не устроила потом скандал. Это было не безопасно.

– Кайс! – подтвердила гадалка, как-то странно взглянув на арабского еврея, и продолжила: – Давай монету. Бросай на раковины! С цепочкой тоже сойдет!

Машка, помедлив, вопросительно взглянула на супруга, и, получив его одобрение, сняла с шеи цепочку и, свернув ее в кольцо, бросила внутрь корзины, в полной уверенности, что семейную реликвию она видит в последний раз в жизни.

Цепочка, развернувшись и блеснув на солнце, змейкой упала на песок, а тяжелая старинная монета попала в большую розовую раковину, прямо в ее середину, казалось, облитую блестящим атласом. Старуха, очень довольная, живо подхватила выбранную таким образом раковину, огладила ее, что-то зашептала внутрь, как будто спрашивала, потом приложила к уху – точь-в-точь, как мобильный телефон. Послушала, опять спросила, и опять приложила к морщинистому уху, которое специально выпростала из-под платка. Послушала, и недоумение вдруг разлилось по старому лицу. Подозрительно поглядела на рыжеволосую хозяйку монеты, потом с сомнением – на раковину, и опять поднесла к коричневому уху первобытный мобильник.

– Что? – не выдержал Давид. – Что она говорит?

– Раковина говорит, – сама себе не веря, медленно выговорила ворожея, – что у владелицы монеты родится потомок султана и пророка! И что он уже в пути!

Немая сцена.

Когда первый шок прошел, Давид слегка отодвинулся от жены и начал прокурорским тоном:

– Ну-с! Когда начинаем бракоразводный процесс?

– Дурак! – мгновенно окрысилась любящая супруга. – Нашел чему верить!

– Нет! – обиделась гадалка. – Раковины говорят правду. Не надо смеяться! – Она зло сверкнула глазами на разбитного парня и прибавила: – Я сама не понимаю, но раковина сказала именно это. Потомок султана и пророка!

– Вроде, после Мухаммеда пророков больше не будет, – заметил знаток Корана.

– Она не сказала – пророк! Она сказала – потомок пророка!.. Смотри, твоя жена – рыжая! Может, она ведет свой род от Пророка?

– Она – из России! Половина России – рыжие. И не из-за Мухаммеда, клянусь его бородой! – патетически воскликнул возмущенный Давид.

Почему-то это глупое открытие задело его за живое. Он еще раз скептически оглядел жену. Жена как жена. Что в ней может быть особенного? Ну рыжая. Ну худая как щепка. Ну похожа на фрески из пирамид. Словом – жена. Тоже мне – мать султана!

Гадалка между тем внимательно изучала раковину – источник необъяснимых сведений. Очень, очень странно! Всегда все было просто и понятно! Что же случилось сейчас? Не повреждена ли она? Не вселился ли в нее шайтан? Аллах всемогущий, до сих пор раковины говорили правду, одну только правду, ничего, кроме правды! Что это с ней стряслось?..

А может, не с ней? Может, дело в монете? Может, это она – обманщица? Где она?

Старуха наклонилась, и извлекла из песка золотую змейку. Поднесла к глазам, изучая мельчайшие подробности. Странно. Откуда такая у русской девушки? Тяжелые звенья жирного старинного золота, литые, такие она видела только в сундуке своей свекрови. И монета – маленькая, но тоже тяжелая, со странным рисунком. Старуха прищурила голубые проницательные глаза: по кругу надпись как будто по-арабски, и внутри тоже – арабский. Жаль, что не прочесть – уж очень мелко написано. Где-то она видела такую, и вроде бы – недавно… Где?

– Тут написано по-арабски… – Жилистой рукой она протянула монету Давиду. – У тебя, сынок, глаза молодые, может, разберешь?

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! – отчеканил Давид, как в школе перед уроком. Он тысячу раз пытался прочесть загадочную надпись дома, и давно выучил ее наизусть. – Монета арабская, это мы знаем. А вот в середине что-то странное, написано по-арабски, а прочесть не могу – язык не тот… Господи, бабушка, что с вами?!

Старуха вдруг подскочила на месте, будто ее ужалила змея, и, забыв про раковины, бросилась с криком в дальнюю палатку. Супруги с недоумением глядели ей в след.

– Скорпион? – предположил ошарашенный муж, оглядывая песок. – Сошла с ума?

– Забыла суп на плите, – объяснила жена. – Сейчас выключит и вернется.

И точно. Старуха, довольная и умиротворенная, вновь показалась в проеме палатки. Но не одна. Она важно прошествовала на прежнее место, вслед за ней шли две высокие темные фигуры. Как охрана в супербоевиках. У Давида нехорошо екнуло сердце. У мужчины, закутанного, как все бедуины, в длинную галабию и клетчатую куфию, было видно только лицо с черной как смоль бородой, и он казался вылитым разбойником из арабских сказок. Вторая фигура была женской, и наш храбрый турист облегченно вздохнул.

Женщина, закутанная в бесконечные накидки, казалась черным столбом без лица и рук, лишь круглый, выпуклый как мячик живот, нарушал монотонность фигуры. Давид всмотрелся в приближающихся людей, и ему показалось, что они ему чем-то знакомы. Он поморщился. Бедуин-бандит и его беременная жена? Не может быть! Но было что-то знакомое в походке, пропорции тел, где-то в закоулках памяти отпечатался похожий образ, и Давид, напряженно вглядывающийся в приближающиеся фигуры, вдруг изумленно ахнул – Ружди и Хосния! Ну конечно! Ружди – как две капли воды похожий на своего отца в ювелирной лавке, и его беременная жена!

Те тоже замерли, пытливо вглядываясь в знакомые лица, не понимая, как врач и банкир могли очутиться среди пастушеского стойбища. Вгляделись, поняли, узнали… Господи, какая встреча! Какая радость! Как вы здесь очутились?.. Охи, ахи, объятия, поцелуи…

Старуха сидела, как громом пораженная, переводя выпученные сверкающие глаза с одного лица на другое. Они что – знакомы?! Похоже, эта встреча потрясла ее гораздо сильнее, чем пророчество раковины.

Через несколько минут приветствий и расспросов все встало на свои места. Благополучно забеременевшую Хоснию мать услала к бабушке на Синай. Вместе с мужем, разумеется, тем более что изучение Синайского диалекта входило в планы его научной работы. Хосния, округлившаяся и счастливая, погладила вполне заметный животик, и все радостно засмеялись – каждому из присутствующих был понятен этот жест и все переживания, связанные с ним.

Бабушка важно сидела над своими раковинами, благосклонно слушая сбивчивый, живой гомон молодежи. Кайс! Такой и должна быть молодежь – веселой и беззаботной!

Поуспокоились и продолжили разговоры уже в палатке гостеприимных хозяев, попивая обжигающий приторно-сладкий крепчайший чай «крокодил» из крохотных, как наперсток, чашечек. Вместо сахара – финиковый мед. Совсем как дома. Болтали, вспоминали знакомство с Ружди на Мертвом море, знакомство с Хоснией в лаборатории генетического центра…

– Кстати, о генетике, – оживился Давид. – Вы вот не знаете, с кем сидите! Позвольте представить, – он шутовски поклонился в сторону жены, – будущая мать султана и пророка!

– Что? – нахмурился Ружди и огладил бороду. Он, как правоверный мусульманин, не принимал такие шутки. – Что ты несешь? Чай слишком крепкий, да?

– Чай тут ни при чем. Это сказали раковины. – Кивок в сторону бабушки, степенно восседающей на вышитых верблюжьих кошмах.

– Что?!

– Ах, да, именно за этим я тебя и позвала, сынок, – встрепенулась ворожея и в двух словах объяснила суть дела. Все зачарованно слушали. – Раковины никогда не лгали и не ошибались. Я думаю, что дело в монете. Ты ведь ученый, сынок, прочти, что на ней написано…

Давид протянул закутанному в галабию кочевнику семейное сокровище. Так странно было отождествлять бандита, обросшего угольной бородой, с красавцем-профессором, всегда излучающим шарм и блистающим голливудским лоском…

Тот взял украшение, повертел в руках, взвесил на ладони тяжелую цепь, прищурился, стараясь разглядеть тонко выбитый текст. Потом встал, порылся в каких-то кофрах, играющих в палатке роль шкафов, извлек на божий свет лупу и опять уставился на монету.

Потом судорожно зашарил на груди под рубашкой, и Машка невольно подумала, что здесь, в палатке, наверное, полно насекомых. Ей сразу же тоже захотелось почесаться, но воспитанная доктор силой воли победила зуд.

– Вот она! – удивленно произнес профессор, расстегивая ворот галабии и показывая всем цепочку с золотой монетой у себя на груди, затерянную в черной шерсти. – Она здесь, у меня. Откуда же взялась эта?

– Эта – Машина! – в один голос вскричали Давид и Хосния.

В домашней обстановке бывшая студентка скинула тяжелое черное покрывало и осталась только в легком, полупрозрачном белом платке. Маша первый раз увидела тяжелые, завязанные в высокий узел черные волосы, и подивилась, какие они длинные и блестящие.

– Но они абсолютно одинаковые! – возразил профессор. В каждой руке у него блестели цепочки, и все могли убедиться в их идентичности. – Я уже видел эту цепочку у Маши там, возле Мертвого моря, но думал, что они просто похожи немного… А они совершенно одинаковые! Абсолютно! Этого не может быть!

– Объясни толком, что ты увидел, – попросил Давид. – Что там написано. Ты смог прочесть?

– Я смог прочесть это еще десять лет назад! Когда научился читать! Эти монеты абсолютно тождественны! И обе они – из дворца Гаруна аль-Рашида!

– Прости, какого дворца?.. Из «Тысячи и одной ночи»? В голливудской постановке?.. По-моему, чай действительно слишком крепкий, – заметил Давид, проницательно поглядывая на завравшегося профессора.

– Не веришь? Вот, смотри! Здесь, по кругу надпись… – Темный палец ткнул в золотой диск.

– Знаю! Сам прочел. Первая сура Корана.

– А здесь? В центре?

– Не знаю, в том-то все дело! Написано арабскими буквами, но я не понимаю – что!

– Правильно, что не понимаешь! – восхитился профессор, словно получил верный ответ от нерадивого ученика. – Не понимаешь, потому что написано по-персидски, и не просто на фарси, а на том языке, который использовали в восьмом веке. Смотри, – он начал читать: – «Харун Главный…». Это монета Гаруна аль-Рашида, знаменитейшего из султанов Абассидского Халифата! Он основал Багдадский университет и библиотеку, прославился мудростью и добродетелью. Прозвище «Справедливый» дано ему отцом, аль Мадхи, при восшествии на престол. Жил 43 года – с 766 по 809 год нашей эры, причем, что интересно, взошел на престол в возрасте 20 лет и правил 23 года. И чем правил – Абассидским Халифатом, простирающимся от Китая до Атлантического океана! Не шутка! Столица – Багдад, как документально зафиксировано в сказках «Тысячи и одной ночи». Аллах всемогущий! – Он передал цепочку Маше. – Откуда она у вас?

– Из дома, из Санкт-Петербурга, – ничего не понимающая Маша пожала прямыми плечами. – Передается от отца к сыну уж не знаю сколько поколений. У меня нет брата, и папа передал ее мне… Я даже не знаю, как она появилась в семье.

Ружди задумчиво смотрел на нее агатовыми восточными глазами, мерцавшими над черной короткой бородой.

– Санкт-Петербург? Далековато… Хм… Полагаю, что тут возможны несколько вариантов… – Профессор в галабии встал и, раздумывая, стал качаться на носках, как всегда делал, даже во время лекции. – Во-первых, цепочку с монетой могли купить ваши предки у каких-нибудь купцов с Востока, а потом передавать по наследству, как золотой предмет. Во-вторых, ее могли купить как сувенир – например, в Самарканде или Бухаре, у какого-нибудь незадачливого торговца, не представляя ее истинной ценности. А в-третьих… – Ученый замер перед владелицей цепочки, значительно поднял указующий перст и стал поразительно похож на Учителя в медресе. – Очень может быть, что эта монета действительно досталась вам от предков, живших на территории Арабского Халифата, например, в Египте.

– Это – скорее всего, – подтвердил уверенный в своих предположениях Давид. – Маша – истинная египтянка, посмотрите только на ее фигуру! Я уж не говорю о темпераменте!

Супруга зарделась, а воспитанный профессор сделал вид, что не слышал последнего замечания.

– Еврейские семьи путешествовали из Северной Африки и из Палестины, которая в то время, кстати сказать, тоже входила в Халифат, на север. Через Балканы, в северную и центральную Европу – современные Польшу, Венгрию, Румынию, а оттуда – в Россию, где и оседали…

– Верно, – оживилась Машка. Такой экзотический вариант ей очень нравился. – Папа мне всегда говорил, что наша семья – выходцы из Германии.

– Ну вот видите! Так что вполне возможно, что в вашем роду есть египетские корни. Мало того, – бандит-бедуин озорно улыбнулся улыбкой Омара Шерифа, – может быть, мы родственники! Мне доподлинно известно, что наша семья никогда не уезжала из Египта – как жили в Александрии сотни лет, так и продолжают жить. И все они, от отца до глубоких предков, были золотых дел мастерами. Ты помнишь? – Он живо обернулся к однокласснику. – Ты помнишь отцовскую лавку?

– Вот там был бы рай для тебя, дорогая! – Давид нежно обнял жену. – Сколько украшений. И каких! То кольцо с алмазом – детская игрушка!

– Ну, это не совсем так, – засмущался потомок ювелира, привыкший считать родным домом пещеру Аладдина. Он застенчиво улыбнулся, потом опять перешел на привычный научный тон: – Вполне возможно предположить, что обе цепочки вышли из одних рук, настолько они похожи. И если дать волю фантазии – поскольку документов у нас нет, – то почему бы не допустить, что мы – родственники по крови. Как? Представьте себе двух братьев, получивших в наследство от отца две одинаковые цепочки в восьмом веке. Один остается продолжить отцовское дело в Александрии, а другой безумно влюбляется в красавицу-еврейку и уезжает с ней в далекую Палестину, а потом и дальше, не подозревая, что его потомки найдут себя в заснеженной России…

– Сказка, – почему-то вздохнув, мечтательно проговорила Маша. – Ну что ж, дорогой брат, я принимаю вашу версию! Господи, всю жизнь я мечтала о старшем брате!

Высокий бородатый бедуин протянул руки, обнял новоявленную рыжую русскую сестру, и они по-братски расцеловались под восхищенные аплодисменты присутствующих.

– А не может быть так, что вы оба – потомки самого султана? – предположил Давид. Все-таки пророчество о рождении потомка султана прочно засело у него в голове и не давало покоя.

– Или мы, или ты! – весело рассмеялся Ружди. – Твой сын тоже может быть потомком. Ты забыл о себе? Ну-ка, выкладывай, какие у тебя корни?

– Сам знаешь, что никаких, – пробормотал уязвленный Давид. – Чего тут рассказывать – родился в Александрии, вместе же выросли! Помнишь, как за тутовыми ягодами лазали и как обоих пороли за испачканные рубашки… Какие же тут корни?

– При чем тут рубашки! Вспоминай, у вас, часом, не передается семейная реликвия? Какой-нибудь старинный кинжал или сабля висит на стене? Одежда или книга, гравюра или просто предание?

– Да нет… – Давид подумал, пожал плечами, вспомнил тесную квартирку родителей с белеными стенами, телевизор, покрытый кружевной салфеточкой. – Какие там реликвии… Бедны были, как церковные крысы… Только вот это отцовское кольцо…

– Какое кольцо?! – подпрыгнул профессор. – Ну-ка, давай его сюда!

Давид, пожав плечами, стянул с мизинца серебряное кольцо, подаренное отцом на свадьбу, и передал ученому другу. Тот со знанием дела осмотрел ювелирное украшение и присвистнул:

– Джаз! Полосатый! Настоящий!

Машка моргнула:

– Почему – джаз?

Ученый поднял голову и тупо посмотрел на нее:

– Какой джаз? О чем вы говорите?

– Это не я. Это вы сказали «джаз». Сейчас, когда смотрели на кольцо.

– А! Это – не джаз! То есть – «джаз», арабское название камня, который греки называют ониксом, а евреи – халцедоном. Сейчас его еще называют агатом. Полупрозрачные полосатые породы, из которых в древности вырезали камеи, амулеты и печати. Очень красивые, потому что резчики использовали разные по цвету слои камня, чтобы получить выпуклое изображение.

Машка кивнула. Перед глазами возник небольшой уютный зал Зимнего дворца, украшенный позолотой и бордовыми драпировками, с небольшими круглыми столами-витринами на толстых резных ногах. Под массивными пирамидальными крышками на бархатных подушках рядком лежали удивительной красоты брошки, кулоны, перстни, табакерки, все – украшенные камеями. Отдельно красовалась огромная «Камея Гонзаго» – одинокая, как звезда, гордая и знаменитая…

Потомок династии золотых дел мастеров опять вооружился лупой, но теперь он рассматривал не уникальный камень, а его оправу. Переплетающиеся, почерневшие от времени цветы и листья чрезвычайно заинтересовали его, и он колдовал над затейливым узором, как над головоломкой. Откинул с плеч болтающиеся концы черно-белой клетчатой куфии, чтобы они не мешали смотреть, еще ниже наклонился над истонченной за века оправой. Наконец смуглое лицо осветилось голливудской белоснежной улыбкой, и он горделиво посмотрел на заинтригованных зрителей – точь-в-точь, как разгадыватель кроссвордов хвастается окружающим, сообщая об очередной победе:

– Ну-с, смотрите, это не просто перстень! Он с секретом!

– Каким? – простодушно удивился Давид. Ни о каком секрете никогда никто не говорил. Да и какой секрет может быть у простого перстня?

– Смотри! – Ружди поднес кольцо к самому носу владельца. – Что ты видишь? Белый полупрозрачный камень с голубоватыми разводами. Так?

– Так! – Давид чувствовал себя совершенным идиотом.

– А сейчас? – Тонкие ученые пальцы сделали какое-то неуловимое движение, как будто вывернули камень наизнанку, и потрясенным зрителям открылась его оборотная сторона – полупрозрачная белая поверхность, с выпуклой синей арабеской.

– Мать честная!

Сочетание матовой алебастровой поверхности и изящного ультрамаринового рисунка было настолько красивым, что зрители ахнули от восхищения. Ажурная серебряная оправа подчеркивала изысканную простоту и благородство кольца.

Вновь была извлечена лупа, и арабист погрузился в изучение сложного тонкого рисунка. Насмотрелся, насытился и отвалился, удовлетворенный, как вампир.

Всезнающим взглядом чекиста смерил владельца сокровища:

– Ну что, ты до сих пор будешь утверждать, что не имеешь к Абассидам никакого отношения?

Банковский служащий только моргал и прижимал к груди бледные лапки уличенного во всех смертных грехах.

– Это – печать Гаруна аль-Рашида. Не простая! Не государственная! Гораздо более значимая! – Следователь сделал паузу, подчеркивая значимость своих слов. – Личная печать, вырезанная на ониксе и спрятанная в перстне. Спрятанная, что говорит об особой функции этой печати. Какой? Это мы узнаем у специалистов, но само обнаружение этого сокровища… – Профессор развел руками, показывая, что у него нет слов. – Разумеется, подлинность ее надо установить официально, но я лично в этом не сомневаюсь.

Народ безмолвствовал.

Тогда ученый арабист изволил обратить внимание на молчащую аудиторию и тут же выяснил, что почтеннейшая публика крайне невежественна, а потому не только ничего не понимает, но даже позволяет себе сомневаться в правильности научных выводов.

Профессор Халед вздохнул и набрал в грудь побольше воздуха, как на семинаре:

– Повторяю, медленно и подробно. Во-первых – сам камень. Выбор его не случаен. Оникс, агат или джаз – это единственный минерал, с одной стороны, легко поддающийся обработке и вырезанию по нему, с другой стороны – достаточно твердый, чтобы использоваться для печатей и украшений. Поэтому еще со времен древних греков его использовали именно для этих целей. Кроме того, рисунок каждого камня – уникален, поэтому подделка невозможна. Кроме этого! Вы знаете, что по арабскому и еврейскому закону запрещены всякие изображения, поэтому в странах Востока особенно высоко ценились камни с природным рисунком, рисунком Аллаха. Причем, чтобы подчеркнуть красоту рисунка, древние арабские ювелиры резали камень поперек слоев, чтобы выявить все цветовое многообразие агата. Посмотрите на верхнюю часть печатки! Срез оникса идет поперек рисунка камня, а не вдоль слоев, как это делали в европейских странах. Поэтому я утверждаю, что камень обработан здесь, на Востоке. Это же подтверждает и цветочный орнамент оправы – единственный возможный на Востоке, потому что ислам запрещает изображения человека и животных. – Профессор обвел глазами аудиторию – все сидели, открывши рты. – Теперь посмотрите на внутреннюю сторону. Это – виньетка Гаруна аль-Рашида, его личная подпись, печать. У каждого султана и визиря была такая личная печать, как сейчас у врача или другого специалиста. Обратите внимание, как мудро поступил ювелир, когда выполнял требование заказчика – скромное внешне кольцо, не бросающиеся в глаза, но хранящее в себе тайну. Это удобно и практично – печать всегда под рукой в буквальном смысле, но не бросается в глаза. Простой человек, вор, ни за что не обратил бы внимания на этот белый оникс, теряющийся среди великолепия драгоценных колец халифа. Печать скрыта внутри простого перстня, чтобы никто не догадался о подлинной ценности кольца и не украл его. Чтобы использовать печать, то есть применить власть халифа в своих интересах, надо знать секрет, спрятанный в оправе кольца, открыть его… Ты, конечно, ничего не знал?

– Понятия не имел! – выдохнул потрясенный Давид.

– Вот! Видите! С течением времени секрет забылся, и если бы дед не показывал мне в детстве такие вот ювелирные игрушки с замочками, я бы тоже не знал. Так что оно – подлинное. Поздравляю! – Он отдал кольцо растерявшемуся владельцу. – Так что ты, скорее всего, – потомок великого султана. Вы согласны со мной, госпожа Шахразада?

– Не сомневаюсь! – мрачно ответила жена. – Теперь понятна твоя тяга к гарему, Казанова!

– Гарун аль-Рашид прославился не только гаремом, – усмехнулся арабист и присел на корточки, подоткнув галабию. – Он был выдающимся политиком и поддерживал дипломатические отношения с европейскими монархами. Всем известно, что он подарил Карлу Великому слона, который чудом, живой, достиг Франции, вместе с ключами от Иерусалима, благословением патриарха и другими реликвиями.

– И это тоже есть, – с чувством подтвердила благоверная. – Уж что-что, а дипломатическая жилка в Давиде просто-таки бьет ключом.

– О да! – улыбаясь, подтвердил Ружди, обнимая свою жену. – Если бы не ты… Мы тебе обязаны по гроб жизни… – Он вдруг расчувствовался, подозрительно шмыгнул носом и, обняв сидевшего напротив друга, ткнулся ему в плечо.

Длинные концы куфии скрыли от посторонних глаз подробности душещипательной сцены.

Давид сидел на кошмах и молчал, пытаясь осознать смысл познанного. Все это было странно, чертовски странно, но все действительно сходилось! Вдруг все его качества, все его привязанности, поступки, мечты, вся жизнь сложилась воедино, как кусочки разрозненной головоломки, и это удивляло больше всего. Другого объяснения не было! Все сходилось: и умение убеждать, и способность предвидеть последствия своих поступков, и умение вести дела, свои и чужие… да и любовь к прекрасному, в том числе – к прекрасному полу…

Он встал, обвел всех долгим, задумчивым взглядом, пробормотал: «Я должен подумать!» – и вышел из палатки на свет божий.

– Раковины никогда не ошибаются! – убежденно пробасила гадалка, ласково оглаживая свое сокровище в корзинке, словно новорожденных котят. – Как сказано, так и будет! Эль хаммед Алла! – Она подняла сложенные ковшиком руки.

Давид, просветленный, сунул голову внутрь палатки:

– И они говорят, что этот потомок уже в пути?

Бабушка торжественно наклонила голову:

– На все воля Аллаха! Благословенно имя его!

Ружди присвистнул:

– Эге! Вот здорово!

Хосния, тяжело перевалившись через бочок – круглый живот мешал ей, – подсела к Маше и нежно, по-сестрински, обняла ее:

– Когда?

Она подразумевала – когда роды, но молодая женщина поняла вопрос иначе – когда успели?

Рыжая красотка зарделась и недоуменно посмотрела на благоверного:

– Действительно, когда? В последнее время ты был так занят… Хм! Пожалуй, только вчера, в море… О боже!

– Но ведь невозможно узнать через сутки, – изумился будущий отец.

– Раковины всегда знают, – безапелляционно повторила старуха, качая мудрой головой.

Все замолчали, обдумывая случившиеся.

Вдруг ясная улыбка осветила веснушчатое лицо, и медная корона на голове качнулась:

– Выходит, мы все – дети знаменитого халифа? Может быть – дети Шахразады? Давид – прямой потомок, а мы с тобой, Ружди, – косвенные, не зря же нам дали монеты из ее дома.

– Очень может быть, – благосклонно согласился потомок великой сказительницы. – Хотя, по преданию, Шахразада рассказывала сказки царю Шахрияру, а не великому халифу. Не путайте, пожалуйста, вымышленного Шахрияра со знаменитым и реально жившим Гаруном аль-Рашидом. Кстати, имя Шахрияр, может быть, не имя, а титул или псевдоним, потому что «Шах» – это шах, царь, а «Рияр» – райский сад. То есть царя звали «Султан рая», что-то в этом роде, вымышленное имя.

– Кстати, а были ли у нее дети вообще? – вдруг заинтересовался пра-пра-правнук халифа. – Все-таки документально зафиксированы тысяча и одна ночь, которые царь провел с ней вместе. Это сколько же лет? – Банкир быстренько считал в уме. – Это ж больше двух лет!.. Два и семь десятых года! Не только же сказками развлекались, а? – Он вопросительно посмотрел на окружающих, ожидая подтверждения.

– Не только, – со знанием дела подтвердил разбойник-бедуин. – Тем паче, что закон запрещает мужчине воздержание. Помните? Шахрияр сначала возлежал с несравненной Шахразадой, кстати, в присутствии ее младшей сестры, а уж потом, удовлетворенный, наслаждался восхитительными рассказами. Соловья баснями не кормят, мои дорогие дамы! – Мужчины многозначительно посмотрели на современных Шахразад, а бабушка хихикнула. – Так что дети, конечно, были и у царя Шахрияра, и у Абассийского халифа, чему ты, мой милый, наглядное подтверждение.

– Погодите! Раковины сказали – потомок Пророка, то есть Мухаммеда, я правильно понимаю? А при чем тут Пророк? – вспомнила Маша и почесала в рыжей голове. По марксизму-ленинизму она имела пятерку, а вот ислам в школе не проходили…

– Это как раз просто, – охотно объяснил профессор Халед, – Гарун аль-Рашид принадлежал к династии Аббасидов, второй после Омейядов династии арабских халифов. Они же, в свою очередь, происходили от Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди Мухаммеда. Это – прямое родство. Так что кровь Пророка налицо.

– Раковины всегда все знают, – кивала головой мудрая бабушка.

* * *

Обратно вернулись, разумеется, на современнейшем профессорском «мерседесе» – с кондиционером, подушками, баром и прочими элементарными удобствами.

– Вы что – с ума сошли? – возмущался житель пустыни – Так рисковать на верблюжьей тропе?! Только отчаянные пацаны соглашаются проводить караван над сумасшедшей пропастью! Вы что, всерьез думаете, что те сто пятьдесят человек, что живут здесь постоянно, общаются с внешним миром через это ущелье Шайтана?..

Оказалось, что по другую сторону неприступной скалы, в которой была вырублена смертельная тропа, шло вполне сносное асфальтированное шоссе – узкое, извилистое и разбитое, но вполне пригодное даже для небольшого грузовичка, на котором бедуины привозили еду в стойбище и отвозили на базар выловленную рыбу и женские поделки.

Вернулись, они приняли душ и тут же прилегли на зеленом газончике перед коттеджем – отдохнуть от удивительных приключений и переварить в тишине и спокойствии сногсшибательную информацию, ливнем обрушившуюся на беззащитные неподготовленные головы.

Давид лежал на белом пластиковом шезлонге, глядел в синее, темнеющее небо с выступающими на нем мелкими капельками звезд, машинально поглаживал опаловое кольцо и думал, что он – потомок грозного халифа. Как странно. Как удивительно нести в себе эту информацию. Но – какую? Что мы знаем о нашем прошлом, о наших прадедах, об их характере, привычках, пороках, черт возьми? А ведь из этого происходят и наши характеры и свойства, а значит – наша жизнь и судьба, которую мы сами строим. Кто они – наши предки? Какую информацию от них мы передаем своим потомкам? Давид никогда не задумывался об этом, но теперь вся жизнь вдруг приобрела совсем другой смысл. И он не знал – какой, и как он будет жить дальше… Мелькнула мысль, что надо бы проделать генетические тесты, как-нибудь постараться подтвердить свое происхождение. Но важно ли это? Даже если окажется, что все эти Шахразадские сказки – просто выдумка озорника-профессора, все равно, я – человек, ответственный за ту информацию, которую передам потомкам. Господи, неужели уже можно говорить о потомках? Неужели я буду отцом?..

Он посмотрел на соседний шезлонг, где, по-кошачьи свернувшись в клубочек, задремала уставшая Маша. Медные кудри, отливающие красным в багровых лучах заката, прикрывают острые плечи, худые ноги согнуты в коленях, между ними просвечивает узкая полоска травы. Плоский тощий живот мерно вздымается и опадает при дыхании, длинные узкие руки прикрывают крошечную грудь. Неужели там, внутри, в такой знакомой и домашней Маше, живет кто-то еще? Кто-то маленький и неведомый, пугающий своей неизвестностью.

Давид всмотрелся в расслабленное дышащее тело… и вдруг увидел его совершенно другим взглядом. Вдруг оно показалось ему загадочным и запретным, как мамина деревянная шкатулка, в которой она хранила свои скромные сокровища – обручальное кольцо, бабушкины серьги, цепочку, подаренную на рождение первенца… Небогатые, но удивительно дорогие сердцу, потому что были связаны с любимыми людьми, счастливыми воспоминаниями давно прошедшего детства и юности. Шкатулка с драгоценностями – темная, потрескавшаяся от времени, невзрачная, но удивительная любовью и воспоминаниями, хранящимися в ней. И он вспомнил поразительные слова Сент-Экзюпери: «пустыня прекрасна, потому что в ней скрываются родники»… Любимые вещи как бы сияли через простые деревянные стенки, озаряя старое полированное дерево призрачным волшебным светом.

Давид вгляделся в спящее лицо жены. В этой невзрачной, такой знакомой, такой будничной оболочке теперь скрывался родник, родник новой жизни… И оболочка изменилась, она стала восхитительна, прекрасна и загадочна.

Как же я раньше не замечал?

Волна нежности захлестнула его. Это хрупкое тело – такое тонкое, беззащитное, скрывающее внутри тайну. И крохотный комочек жизни внутри – совершенно непостижимый, мяконький. Как же теперь обращаться с ней? Ведь он – внутри?..

…Дубина стоеросовая, раньше только и думал, как бы трахнуть, а теперь? Что делать теперь, чтобы не повредить его?.. Все странно и непонятно, но так ново и таинственно!..

Давид приподнялся на локте и зачарованно стал разглядывать спящую женщину так, как будто видел ее впервые. Собственно, он действительно видел ее впервые – не как суетливую домохозяйку, не как соблазнительную любовницу, не как болтливую и надоедливую женушку. Он смотрел на особый мир, вместилище других миров и продолжение прежних, смотрел как на цепочку, соединяющую Прошлое и Будущее. Маленький рыжий Космос, зябко поежившийся на жестком пластиковом шезлонге…

Внезапное беспокойство овладело им, тревога нарушила покой тихого вечера. Тысячи важнейших вопросов закрутились в воспаленном мозгу, и он не знал ответов на них. Как она родит – такие узкие бедра?.. Как она выкормит младенца – ведь у нее совсем не развита грудь?.. Женщины во время беременности такие нервные – хватит ли у меня терпения и выдержки? И как теперь любить ее? И хватит ли у меня любви для нее и для него?.. Как теперь жить?..

Внезапно он испугался. Испугался – и вспомнил собственные хвастливые слова: «Я никогда ничего не боюсь!».

И понял, что не боится только тот, кому нечего терять.

Бедняк.

Ему есть, что терять. Он – богач. У него – несметные богатства, как у Гаруна аль-Рашида. Поэтому он боится.

Теперь у него есть самое главное в мире сокровище, бесценное, которое он никогда и ни за что не отдаст – у него есть жена, ребенок и любовь. Самое большое богатство в мире.

Он встал, пошел в дом и принес легкое байковое одеяло. Укрыл спящую жену, и она улыбнулась во сне и вытянулась, и легко задышала.

Он сел рядом – охранять свое сокровище. Навсегда. На всю жизнь. Да будет так.

* * *

Как-то в нежаркий мартовский день семья Нир устроила пикник для семьи Халед. Просто так, без повода, как это часто случалось, когда профессорская семья прилетала в Израиль навестить своих бедуинских родственников.

Мужчины, громко переговариваясь и мешая друг другу, жарили шашлыки на чудовищном мангале, специально привезенном из Рахата. Рыжий кот-обжора, пристроившись поодаль, чтобы не опалить пышного меха, внимательно наблюдал за священным процессом. Женщины, удобно усевшись за накрытым столом, терпеливо ждали обещанное мясо и отгоняли ленивых мартовских мух от салатов и печеной на углях картошки.

Хосния, привычно одетая в мужскую рубашку с длинными рукавами, но без тяжелого головного платка, осторожно прислонила к плечу трехмесячную дочку и тихонько похлопывала ее по нежной спинке, ожидая, когда из малышки выйдет воздух после кормления.

Маша, округлившаяся и одомашненная, уже не похожая на таинственную богиню Изиду, озабоченно оглядела накрытый стол. О господи! Опять забыла поставить баночку с маринованными грибами! Она быстро встала, прошла в кухню и по пояс влезла в громадный холодильник. Извлекла на свет божий заветный клад, повернулась к мраморной стойке, чтобы переложить грибы в хрустальную миску, и мимоходом взглянула в окно. Взглянула – и остолбенела.

Две загадочных фигуры неслышно, как тати в нощи, пробирались вдоль кустов, ограждающих маленький садик, заботливо разбитый вокруг ее коттеджа. Фигуры были вооружены палками, задрапированы черными пиратскими плащами и практически невидимы в густой зелени подстриженных кустов. Крайне осторожно, не выдавая себя ни треском ветки под ногой, ни шевелением кустов, фигуры двигались по направлению к мужчинам, всецело поглощенным поджариванием мяса. Часть готовых к поеданию шашлыков и бараньих ребрышек, истекая жиром и бесподобным ароматом, уже покоилась на широкой металлической тарелке, стоящей поодаль на невысокой табуретке. Именно к этой тарелке и продвигались вооруженные грабители. Маша, затаив дыхание, наблюдала за их действиями.

Вот они подошли на максимально близкое расстояние и, оставаясь в спасительной тени, замерли, выжидая удобного момента для нападения. Вот задний потянулся к переднему, чтобы шепнуть что-то важное, видимо, план действий, и черный плащ, очень напоминающий бедуинский платок замужней женщины, сполз с головы и длинной тощей спины…

Маша увидела огненно-рыжую голову с карими, чуть удлиненными глазами, россыпь веснушек на коротком греческом носу и длинную тонкую шейку пятилетнего мальчишки. Его спутник обернулся, чтобы выслушать новое указание. Ярко-синие глаза топазами сверкнули на смуглом удлиненном лице, черные разлетающиеся брови удивленно приподнялись. Ясно, что новый план показался ему слишком смелым и рискованным, но он не возражал, хотя был старше и опытнее. Поднял красивую, горделиво посаженную голову, прищурил сапфировые глаза, опушенные черными ресницами, стараясь выискать брешь в обороне противника.

Кот, охраняющий мясные сокровища, заметил конкурентов и предупреждающе грозно зашипел. Он не собирался сдаваться без боя. Грабители опять зашептались, обсуждая неожиданное препятствие. Интересно, как они понимают друг друга? Один говорит на сложной смеси английского с арабским, другой – русского с ивритом. И прекрасно общаются! Может, если хочешь понять человека, совсем не обязательно знать языки?

Маша взяла хрустальную миску с грибами и, проходя на улицу мимо стола в гостиной, посмотрела на толстую раскрытую книгу в богатом переплете. Вверху страницы, под витиеватым узором из ветвей и листьев было выведено русскими буквами, стилизованными под арабскую вязь: «Тридцать седьмая ночь». Маша наклонилась над страницей:

«…И халиф Гарун аль-Рашид поднялся на ноги, и Джафар пошел перед ним. И отправились, изменив обличье, и, выйдя из дворца халифа, пошли по улицам, будучи в одежде купцов, и достигли ворот упомянутого сада…»

* * *

Автор о себе, своём времени и своих книгах

Меня зовут Антонина Григорьевна Глазунова, живу в Израиле.

Родилась в Ленинграде, СССР.

«Вы родились в несуществующем городе несуществующей страны!» – объявили мне в Посольстве Российской Федерации, отказывая в восстановлении гражданства.

Но, вопреки чиновникам, я утверждаю, что родилась, выучилась и растила детей в стольном граде Питере! Который был, есть и будет во веки веков, аминь! На просвистанной всеми ветрами Галерной улице, берущей свое начало между славными петровскими Сенатом и Синодом. Под сенью Медного всадника и сторожевых львов, подъявших лапу, под благословляющим крестом Александрийского столпа и могучими плечами Атлантов, что держат небо. И школа моя, «при артобстреле наиболее опасная», и Педиатрический институт, гонявший талантливейших детских врачей на картошку, и абонементы для школьников в Эрмитаж, и несравненный ТЮЗ и товстоноговский БДТ – весь этот ленинградский дух сохранился во мне, как замурованный джинн в бутылке. Время от времени он довольно чувствительно шевелится внутри, пытаясь выбраться наружу, не сознавая, что давно уже никому не нужен и не понятен. А потому – смешон. Иногда я чувствую себя одиноким динозавром, случайно выжившим непонятно для чего!..

Итак, я выучилась на детского врача, стала работать Педиатрическом институте и родила двоих детишек. И тут наступили проблемные 90-е годы. И я, прихватив все самое любимое и дорогое, единственное, что смогла унести на плечах – семью, улетела в неизвестность. В Израиль.

Эмиграции я не пожелаю никому, даже самым бездушным и черствым людям. Это слишком сложный комплекс проблем – от элементарного выживания до потери духовных ценностей, утраты самого себя, – чтобы рассуждать о нем вскользь. Поэтому вернемся к анкете.

По образованию я – детский врач, но работать педиатром не получилось. Заграница не признает русских медицинских дипломов, нужно долго доучиваться, сдавать экзамены, подтверждать диплом… А времени на это нет, особенно, если надо кормить детей и содержать семью. Поэтому я быстренько получила диплом работника медицинской лаборатории и ухнула в необозримое околомедицинское море. Занималась всем – от простого анализа крови до высшего иммунологического и биохимического пилотажа. Сейчас я занимаюсь стволовыми клетками пуповинной крови в знаменитом медицинском центре «Шиба» в Тель-Авиве. А графу «специальность» заполняю просто – мед. лаборант, место работы – больница.

Я начала писать потому, что ленинградский джинн продолжал скрестись когтями изнутри и требовал выхода наружу, чтобы помочь бедняжке хоть так вернуться в ленинградский, милый, родной мир. Рассказы и новеллы издавали в русскоязычных израильских газетах, два романа напечатали в московском издательстве «Панорама». Так я нашла отдушину, через которую смогла дышать воздухом призрачного города. Оставаясь в потоке будней, я подглядываю через замочную скважину в свое выдуманное Зазеркалье и записываю чудные грезы, рожденные волшебным фонарем фантазии. Но очень часто я сталкиваюсь в повседневной жизни с настолько шокирующими поворотами судьбы или трагическими, полными боли воспоминаниями реальных людей и событий, мимо которых невозможно пройти без сопереживания. Тогда мои сочинения получаются разными – зачастую печальными, а иногда и трагическими, как сама реальность.

Не знаю, насколько интересны для других мои воздушные замки, но по-другому жить я уже не могу. Я переселяюсь в свое Неоткуда. Прошу за мной, господа!

* * *

Связаться с автором можно по электронной почте:

E-mail: glazunova.antonina@mail.ru

Оглавление

Глава 1. Сказка первая. О том, как милосердный и всемогущий халиф Гарун аль-Рашид работал в израильском банке

Глава 2. Сказка вторая. О том, как красивейший и блистательный Омар Шериф был пленен бедуинской девушкой

Глава 3. Сказка третья. О том, как воды Мертвого моря оживили утерянную дружбу

Глава 4. Сказка четвертая. Об ужасной кровной мести, потерянной любви и научных изысканиях

Глава 5. Сказка пятая. О волшебном алмазном кольце, дарующем жизнь

Глава 6. Истинная правда. О загадочном пророчестве мудрой морской раковины и об абассидском перстне

Автор о себе, своём времени и своих книгах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg