«Медвежьи сны»

Медвежьи сны (fb2) - Медвежьи сны 1380K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Владимировна Смолина

Светлана Смолина Медвежьи сны

Глава 1. Побег

Как все эти годы, которых набралась целая копилка, ей удавалось балансировать между состоянием «прелесть какая дурочка» и «ужас какая дура», как циркачке под освещенным куполом, он не понимал. Или это сейчас, после ее фортеля, он убедился, что она законченная дура, а раньше была милая и славная девочка? Чудесная, наивная, упрямая и любимая дурочка. Впрочем, это было давно. И даже еще раньше, чем давно. За двадцать лет до идиотской записки, встретившей его в супружеской спальне. Такой аккуратной и пахнущей духами, разложенной на ее подушке, как рождественская открытка. Или как эпитафия на смерть их брака. И что это за формулировка: «Димочка, меня не надо искать, я ушла»? Вечер в одночасье перестал быть томным, испоганив воспоминание о коллекционном коньяке.

Куда ушла? Зачем? С кем, наконец, или к кому? Платья на вешалках еле умещаются, батарея обуви не уменьшилась. Даже драгоценности не взяла, в сейф не лазила, документы и деньги на месте. А жены нет.

Ну, искать или нет, не ей решать. Он сам разберется, не мальчик уже, не в прятки с дворовой девчонкой играет. Ясно, что искать будет и найдет – это даже не вопрос!

С другой стороны, если ушла без скандала, без предыстории, значит, все, тупик, приехали. Была любовь, воспоминания, а она все разом вычеркнула и предала. Жили-были, как в сказке, столько всего повидали, крутились и выживали в голодное время, в смутные годы многоходовки рисовали, на экономическом подъеме замки воздвигали, он каменные, она воздушные. Но ведь строили вместе и построили всем назло. Теперь живи в полную силу, отдыхай, пользуйся заслуженными благами. А ей, оказывается, эти блага – как барже кувшинка. Она записки пишет, потому что боится с глазу на глаз. Конечно, проще сесть на метлу и под покровом ночи смыться на шабаш. Вот узнает, где тот шабаш, всю гору с землей сровняет!

Почему поговорить-то было нельзя? Он что, пень бессловесный? Когда он отказывался ее выслушать? Озвучила бы претензии, обсудили бы все, как люди. Да, впрочем, какие у нее могут быть претензии? Он с первого дня все в дом тащил. Все для семьи, все самое лучшее – ей. Хочешь – поездка в Вегас на Рождество, хочешь – бриллианты россыпью, выбирай, что нравится. На вертолете хотела покататься – зафрахтовал. Шикарный кабриолет прямо с конвейера купил. Что там она выбирала на этот раз ко дню рождения? Круиз по Карибам, черепах на Галапагосских островах погладить? Да не вопрос, пусть будут черепахи, ящерицы, динозавры, любая тварь, лишь бы Машка была довольна.

Он все для нее делал, даже больше, чем все. Потому что они семья, стая, они нужны друг другу. И он всегда об этом помнил, что бы ни случалось, какие бы извилистые дорожки ни уводили его из дома. Он возвращался к ней из любых искушений, из сомнительных передряг, из постелей совершенно невозможных красавиц. А она написала эту чушь про «не ищи» и укатила на своей мурселаго в неизвестном направлении с одной дорожной сумкой, как дешевая секретарша. Впрочем, его секретарши ездят на матизах, а она…

И с чего она решила, что можно забрать мурселаго? Машина записана на жену. Но кто за нее заплатил, кто потакал всем милым женским слабостям к железным коням? У нее за всю семейную жизнь их такой табун набрался, какой иному гонщику не снился. А она их меняла, как маникюр, капризничала. Эта не такая, и на этой не комфортно. Ауди ей скучная, БМВ агрессивная, порше избитый, лотус слишком бондовский, феррари… ну, пусть будет феррари, так и быть. И он покупал ей феррари в комплектации, как у Шумахера, только деньги плати. Но феррари ей тоже успевала надоесть за полгода. А нынешней ламборгини еще и трех месяцев нет.

А теперь она ушла. Ну и дура! Ужас какая дура, нисколько не дурочка! Нашла любовника побогаче? Едва ли! Те, что побогаче, малолеткам юбки задирают. А эту, небось, на молодежь потянуло. Как будто он в тираж вышел. Да у них и разницы-то всего ничего. Семь лет, даже не смешно. Он еще хоть куда мужик, еще поборется за свое счастье. Правда, в последние годы жирком заплыл, спортзал забросил. Даже на охоту больше не ездит. Кстати, надо бы ребятам напомнить про ту таежную делянку, а то засиделись в офисах. А там просторы, сосны стоят стеной, речушка рычит на камнях, как тигрица…

Так, отвлекся! И где ее искать? Или не искать? И кто тот моральный урод, козел блудливый, к которому она ушла от успешного мужа? Неужели один из этих творческих, которые в галерее ошиваются с утра до вечера? Трубадуры от Интернета, прямоходящие приматы с голым задом. У Сашки в прошлом году жена спуталась с инструктором по йоге или по какой-то такой же ерунде. А этой совсем уж неземное подавай. Оно и выглядит как неземное, на мужика не похоже даже в голом виде. Дырявые джинсы, немытые патлы до задницы, затертый студенческий на метро. Ничего своего за душой, все одолженное и замусоленное. Рухлядь с помойки таскают и в творческом порыве делают из нее эти… слово модное… инсталляции. Он однажды был на их модной выставке, глазу отдохнуть не на чем. А она с ними носится как курица с яйцом. Как-то хотела дома картину повесить. «Перспективный художник, его полотна лет через тридцать будут сотни тысяч евро стоить!» А он только фотографии этой перспективы посмотрел… Хорошо, что до еды, а то бы вырвало! Да пусть хоть миллиарды стоят, он до этой пакости в своем доме, даст Бог, не доживет. Даже в гараже под брезентом такое хранить противно. А ей с ее тонкой душевной организацией надо было поддержать талант. Наверняка и денег дает втайне от него. Да и черт с ними, с деньгами. Хотелось ей меценатствовать – пусть, он же не запрещал.

Да только с какой стати он должен делить ее с одним из этих немытых гениев? Это его жена на его машине… Он двадцать лет на ней женат, лучшие свои и ее годы. А тут эта несуразная записка, и вся жизнь псу под хвост!

Осталось узнать, с кем она сбежала, и оторвать ему ноги… Хотя ноги – это меньшее, чего он лишится! А с этой зарвавшейся анархисткой он разведется сразу, как найдет. Разыщет – и к адвокату. Хотя никакого брачного контракта у них нет, все по старинке, а значит, придется делить с ней пополам то, что нажито. Получается, он горбатился столько лет, чтобы отдать ей половину бизнеса? Она сбежала, а за это ей бонус? Как же! Оставит себе машину, заберет вещи из гардеробной и шкатулку с бирюльками и до свидания! В бабкину однушку. Сто раз ей говорил, что никому эта хрущевская халабуда не нужна, а она уперлась: не продам и все. Пути к отступлению готовила?

Вот, кстати, туда и надо заехать в первую очередь. Едва ли у нее фантазии хватило на что-то более экстремальное. Если только к одному из этих чудиков в подвал не ушла, как подпольщица. В мастерскую, как они гордо именуют свои трущобы в Бирюлево или в Бибирево. В подвале она долго не выдержит. Там сыро и пыльно, и она начнет кашлять и задыхаться по ночам.

Нет, быть не может! Большая любовь на помойке отпадает, если она не совсем спятила. Туберкулез в два счета заработает, и прощайте радости творческого секса на раскладушке между мольбертом и батареей. Ей бы жить на Кипре, где вечное лето. Дом давно куплен, могли бы переехать и горя не знать, а у него все дела.

Ну, дела никуда не денутся, дела остались, а жена сбежала. И официально машину в розыск не подашь, машина на ней. Впрочем, неофициально ее быстро найдут. Такие машины свой век по обочинам не доживают. Спутниковая система, персональный менеджер. Это тебе не на серийной тойоте кататься. Она свою машину не бросит, сама на ТО гоняет, деньги платит, чтобы прямо при ней делали. А куда им деваться? Это она внешне нежное создание с ангельским взглядом, но если уперлась, то и наорать может, и слезу пустить. И тут проще сделать, чем выпрашивать себе поблажки.

Кто бы мог подумать, Машка и машины… Двадцать лет назад он сам посадил ее за руль. Она была законченная кляча, от страха не то что за дорогой следить, ручку переключения передач нащупать не могла. Он вздыхал, вывозил ее на пустырь, и они наматывали круги вокруг мусорной кучи, задраив окна, чтобы не воняло. Пока однажды собака не перебежала ей дорогу… Уж эти уличные барбосы! В общем, отмывать машину от гниющих овощей и закрашивать царапины ему не понравилось. Он бесился, как бык в загоне, не понимал, зачем ей вообще машина, если любая неожиданность вызывает такую панику. И все сильнее убеждался, что за рулем ей делать нечего. А когда объявил, что «баста и хватить изводить мое и наше время», она вдруг уперлась и заявила, что все равно научится. Не хуже него! Он тогда и злился и смеялся до колик. Не хуже него, когда он мальчишкой сел за руль, без прав, без разрешения отца! Носился по дворам, выкупив у соседа старенькую «копейку». Потом сдал на права с первого раза, потому что ездил лучше всех в группе. После армии заработал себе на москвич. Так хотел машину, что вагоны по ночам разгружал. А дальше понеслось… Одна машина, другая. Уличные гонки, ночные ремонты. Щенок еще был, а как перед девчонками форсил! Когда еще, как не в двадцать два, жить на всю катушку.

А Машка оказалась упорная, как бронетранспортер. Ездила по выходным на бульварное кольцо, пока он отсыпался, осваивалась со знаками, с поворотами, с пешеходами. Он иронизировал месяц, другой, полгода, а она вставала рано утром в воскресенье, как иные на ежедневную пробежку или псину вывести, или в храм на заутреню, и уезжала. А потом в десять забиралась к нему в кровать, счастливая, с брызгами после душа в волосах, и он только ржал, как гаишник: «Доложьте нам оперативную обстановку на дорогах!», и, не слушая ответа, целовал ее, куда придется. В этих воскресных пробуждениях самое приятное было обниматься, пока на кухне фыркал кофе в кофеварке, соседи, как дятлы, долбили стены, а она пыталась рассказать, как покаталась. Но он смеялся, утопая в ее волосах, в ее изгибах и впадинках, в ее тепле и уюте. Да как она могла покататься? Она же трусиха, всего боится: машин, людей, собак.

Через год его машина утром не завелась, и она вызвалась отвезти его в аэропорт. Лихо перестраивалась из ряда в ряд, первая рвала со светофоров, не пропустила какого-то придурка в древней БМВ. Он смотрел на ее счастливый и напряженный профиль, стараясь не показать своего удивления. «Не гоняй, не женское это дело! – предупредил он, выходя на стоянке. – Эйфория первого года никого до добра не довела!» Она, как послушная девочка, согласилась, но не поверила. Однако, вопреки прогнозу, аварии обходили ее стороной. Пока она не видела, он придирчиво осматривал машину. Нет, ничего криминального, ни одной царапины. В конце концов, пришлось признать, что все-таки упрямая девка справилась.

Теперь она никуда не спешила по выходным и будила его по утрам чуть раньше, с теми же самыми брызгами в волосах и счастливыми глазами. И они часами разговаривали о его работе. Разговаривали, когда целоваться уже не было сил и можно было просто валяться до обеда, чувствуя себя успешным и довольным. Бизнес пошел в гору, дома ждала жена – умница и красавица, и впереди маячили сто лет удачи и благополучия.

А еще через три года она сказала, что никогда не сядет за руль. Не сказала даже – кричала и рыдала у него на плече так, что он опасался за ее ум и свои нервы.

Все дело было в собаке. Собака была такая старая, что сунулась под машину будто специально, чтобы поскорее уйти из жизни. Шел дождь, а она просто шагнула с тротуара под колеса, и Машка не успела затормозить. Да как тут затормозишь, если темно, скорость и асфальт по колено в воде. А уличная псина твердо решила покончить жизнь самоубийством именно под их «девяткой», где за рулем, как назло, была эта любительница всего живого. Он бы сбил и не заметил. Ну, то есть, заметил бы и поехал дальше. За окнами ливень, не то что выйти, окно не приоткрыть, салон как из шланга заливает. Он отлично помнил, что курить хотелось страшно, а жена уперлась – не кури, пока дождь не утихнет.

В общем, собака кинулась, машина встала, Машка выскочила в новых туфлях прямо в воду, животину из-под колес тащит. Собака мокрая, как половая тряпка, вся в крови, глаза закатывает. Стоило тронуть – визжит. У Машки глаза, как блюдца, то ли дождь, то ли слезы по щекам. Не знает, как за собаку взяться, чтобы ей не больно было. Пришлось самому выйти, затащить бедолагу на заднее сиденье и везти в клинику. Накрылись планы на вечер, он как чувствовал с утра, что весь день к черту летит. Да если бы только день… Нет, понятно, что живое существо важнее планов. Но если бы он знал, если бы только догадывался… Ни за что бы ее за руль не пустил.

Айболит покопался у собаки в шерсти, уколол, салфетками обложил и выдал, что жить ей все равно оставалось несколько дней от силы, опухоль или пневмония, сейчас уже и не вспомнить. Тут бы Машке успокоиться, а она начала рыдать, что не нам оценивать, сколько кому жить, и что она животину убила и никогда себе этого не простит. И что не нужны ей теперь машины, один вред от них, будет на метро ездить и пешком ходить. И как она на своих шпильках да в шубе за десять штук баксов собралась в метро обтираться? Любому ясно, что это все случайность, погода, такая собачья судьба. У него голова кругом шла, то ли жену успокаивать, то ли доктора слушать. В общем, собаку пришлось усыпить, не из-за аварии, а чтобы гуманно, по старости. Он расплатился за укол и утилизацию тела, как это называется у айболитов, вызвал такси и увез Марию домой, потому что садиться в их машину, даже не за руль, она наотрез отказалась. Увезти-то увез, а вот успокоить так и не смог.

Это был классический нервный срыв, как объяснили ему потом мозгоправы. Неделя, две недели… Практически случай из учебника. А что ему с той классики? Ему надо было знать, как все это прекратить! Она плакала и плакала и ничего не хотела слушать. Его нервы гудели и рвались, он напивался, орал на подчиненных и уходил спать в кабинет на диван. И все равно даже через подушку и две закрытые двери слышал, как она плачет. Позже, на приеме у модного профессора по нервным болезням, которого рассекретили компаньоны, он узнал, что не собака всему виной. Что нервы у его спокойной и уравновешенной жены расшатаны до предела. «Вы не знаете, отчего ваша супруга такая возбудимая?» – почти ехидно спрашивал профессор каждые десять минут. Вот интересный какой дед! Это его дело диагноз ставить и лечение назначать! Ему-то откуда знать, почему у нее нервы ни к черту? Откуда у нее вообще нервы, если все было хорошо, любовь и взаимопонимание. Они прожили в браке пять лет, она ему каждое утро про любовь говорила и целовала, когда он на работу уходил. А тут этот триллер с суицидальной собакой, и оказалось, что его счастливую и довольную жизнью жену надо класть в институт по нервным болезням, потому что она истощена до крайности и совершенно не в себе.

Что ему пришлось пережить в тот период, Мария не знает, или не помнит, или не хочет знать и помнить. Ее кололи, кормили таблетками, снова кололи и часами с ней разговаривали. О чем разговаривали – он не в курсе, она толком сказать не смогла. Через две недели она перестала быть похожа на себя. Привидение в халате – щеки ввалились, глаза стали еще больше, губы бледные, пальцы истончились до прозрачности. Кажется, возьмешься – и переломятся. Разве такой была его Машка? Она то рыдала, когда он уходил, цеплялась за него как за последнюю надежду, умоляла не запирать ее в психушке, то на следующий день отказывалась от свидания, говорила, что не хочет его видеть, что вообще все не так и им надо расстаться. Вот так взять и расстаться на ровном месте, из-за собаки, из-за таблеток этих! Он думал, что сам спятит. А потом она вдруг перестала к нему выходить, все через сиделку передавала. А эта рыба стоит, хлопает глазами и слово в слово Машкину истерику повторяет, как отрывки из Гоголя в школе. А он-то в чем виноват? Ну, собака, ну, померла, царство ей небесное или что там у собак после смерти. Нервный срыв из-за какой-то блохастой шавки – и у него вся жизнь кувырком!

Ведь все было хорошо, по-настоящему хорошо! Он почти и не изменял ей в тот период. Или уже изменял?.. Хотя, да, пожалуй, что уже погуливал. Как посадил ее дома, сказав, что дороже выходит, когда она возвращается вымотанная с работы, так и начал задерживаться сам. То с друзьями посидеть, то девицу в баре на коктейле раскрутить. Хотя, если начистоту, сдались ему эти девицы, если у него красавица жена на широченной кровати в ослепительном итальянском белье ждет, когда любимый муж вернется. Может, даже ужин приготовит. Она в тот период борщи училась готовить и солянки, которые ему нравились. К поварскому делу у нее тоже талант открылся. Правда, ей зачем-то для борща вдохновение требовалось. Но ему это было все равно, он и в рестораны ее с удовольствием водил, женой хвастался. Волосы у Машки всегда были прямые и длинные, как у русалки, цвета гречишного меда, талия тоненькая, а грудь в ладони еле помещается. А его все равно тянуло на разнообразие. Чертова кобелиная сущность, как мать его говорит. Весь в отца. А когда профессор въедливо так спрашивает: «Есть ли в семье проблемы, может, сложности какие», то ясно намекает, что не все у них кристально. Какие могут быть проблемы, если она не знает о его развлечениях? Или догадывается? Чует, как зверь, что запах от него не тот, и глаза блестят, и настроение на секс в супружеской постели все реже приходит.

Нет, мало ли какие она себе глупости придумывает. Знать доподлинно не может, так что проблем никаких нет. Нет проблем в семье – и точка! И поэтому откуда у нее срыв, никто так и не догадался. Поискали причину, витаминов с успокоительным накололи, подлечили нервы, как сумели, и выпустили. Вернулась его Машка домой тощая, как спагетти, одни глаза на лице, в глазах – тоска вселенская, будто за все человечество радеет и жизнь кладет. Он ей тогда по глупости новую машину купил, фольксваген джетту, серебряный металлик, не какое-то чудо отечественного автопрома. Она даже взгляд не остановила. Машины – зло. Без обсуждения. Тогда он ничего лучше не придумал, как щенка домой притащить. Она с порога глянула на собаку, побледнела и чуть в обморок не хлопнулась. Пока он ее валерьянкой отпаивал, щенок обмочился в коридоре и сожрал его кожаную перчатку. В тот же вечер отвез щенка друзьям, там напился до чертиков, с кем-то подрался, от кого-то сам в глаз получил. Все равно так лучше, чем придумывать, как ее развлекать.

А как только подвернулась возможность уехать в Европу на полтора месяца, он заторопился, собрал вещички и – фьють, как институтка на воды! Правда, жизнь распорядилась иначе, вернулся через три недели, довольный, загорелый, с кучей контрактов и светлыми перспективами, но как только к двери подошел – словно в кому впал. Стоял и боялся открыть. Не хотел ни ее слез, ни тоски в глазах, ни молчаливого кивка невпопад. Бросил сумку у стены, уселся на корточки, как торговец арбузами на рынке, курил одну за одной и все ждал, что за долготерпение ему сверху спустят чудо. Дверь откроется, и на пороге она, родная, красивая, непредсказуемая. Когда в невестах ходила – все друзья изводились, за что ему, обормоту, такое счастье. Часа два он сидел у своей двери, как бездомный пес, и мечтал, что всех шлюх пошлет побоку и командировки туда же. Мы же еще поживем с тобой, да, Машка? Мы молодые, мы все сможем вместе. Докурил, полез искать ключи в сумку, и – чудо! Дверь открылась, и на пороге она. Бог ты мой, сколько же он ее не видел! Все еще одни глаза на лице, но какие глаза! Увидела его и сразу на шею бросилась. «Димочка! Как же ты долго не возвращался! Я так тебя ждала! Так ждала!» И не врет, ждала, соскучилась до чертиков, мертвой хваткой вцепилась. А сама такая субтильная, как манекенщица, ребра под пальцами, будто клавиши рояля, обнять страшно! Он ее сгреб в охапку, как букет ромашек, и сразу потащил в спальню, плащик на ходу стянул, запутался пальцами в пуговках на блузке, дернул в раздражении. А она ни слова о своих планах, ведь собиралась же куда-то. Цепляется за него, как мартышка, и целует, целует, будто сто лет не видела. До вечера он так и не вспомнил, как жрать хотел, пока ехал из аэропорта, а она не вспомнила, куда собралась. Уже в ночи заказали еды домой и даже на кухню не пошли, все в спальне съели. И утром он в офис не поехал. Потому что это у него было чудо – его Маруся! Не такая, как до болезни, удивительная, невероятная, какую он только в своих мечтах представлял, хоть и мечтать-то толком не научился.

Что с ней случилось за время его командировки, он не понял, хотя подробно выспрашивал, с пристрастием, буквально по часам. Она рассказала, как рыдала, как неделю вообще не ела, как за руль в первый раз за много месяцев села… Но что изменилось, было неясно. Как будто это она, а не он, на отдыхе побывала.

А может, машина ее спасла. Ее машины всегда спасали, сколько он помнит. Для кого-то машина – железный монстр, так и норовит увезти то в кювет, то такому же неудачнику в бок, а для нее – барокамера, космический корабль, ковер-самолет в поднебесье. Всех пробки бесят, а она улыбается, в окошко смотрит серыми глазищами и напевает что-то. Зато мужики вокруг стекла опускают, шеи выворачивают и телефончик просят. Правда, когда его в салоне видят, быстро люки закрывают и переборки задраивают, потому что за такие заигрывания можно и в морду получить. А Машка только смеется и норовит его поцеловать. Всегда так: стоит ему разозлиться – она с поцелуями лезет. Что там у нее в голове перемыкает, разве разберешь!

Вот с тех самых пор, как он понял, что у нее полжизни в машины вложено, он начал покупать ей дорогие авто, а она начала возить его утром на работу или в середине дня, если была свободна, или когда он звонил и предлагал прокатиться. Иногда она даже забирала его из офиса, когда мимо ехала. А когда не забирала, он ездил по бабам или с друзьями встречаться. В тот период он и загулял напропалую, как запойный. А до того – цветочки! Как же его это заводило: жена привозит в ресторан, а оттуда он уже с любовницей отправляется на квартиру или в отель, или вообще в баню. Черт его знает, чего ему не хватало, адреналиновых впечатлений или гормоны никак не могли угомониться. И в то время она точно знала, что он гуляет. Находила на его рубашках помаду, необъяснимые чеки из бутиков, счета из дешевых гостиниц. Он ничего не прятал, все на виду. Да, гуляет, но ведь женат на ней, не на девках этих. Другая бы истерики закатывала через день, а она принимала его гулянки как данность. Он головой понимал, что так неправильно, не должно быть, и в какой-то момент даже разозлился.

– Ты меня не ревнуешь, что ли, Машка?

– А надо?

Надо, конечно, надо. А как иначе? Если не ревнует, значит, не любит, значит, все равно ей, где он и с кем.

Зато он ее ревновал – не дай Бог никому! Как влюбленный носорог. Однажды друзья заехали, пока он на переговорах застрял, она им кофе налила, посидели, поболтали о жизни, но его так и не дождались. А он потом весь вечер ее пытал с пристрастием, что ей было за дело до их проблем? Зачем им кофе с чужой женой, когда хозяина дома нет?

Вместо истерик она только подшучивала над его загулами.

– Ты, Димочка, развлекайся, только никакой заразы домой не приноси!

– А на остальное тебе наплевать?

– Ты же возвращаешься…

– А если не вернусь?

– Тогда кто тебя обратно сможет затащить? Значит, на этом наша любовь кончится…

– То есть ты меня заранее предупреждаешь, что разлюбишь?

– Смешной ты, Димочка. Если ты не вернешься – это ты меня разлюбишь.

– Да как тебя разлюбить, такую…

– Какую?

А он подходящих слов не мог найти. Просто знал, что разлюбить не может, потому что только она одна – его женщина, по-настоящему его. И ей никто не нужен. Но не ревновать все равно не мог. Ведь сегодня она верна, а завтра кто знает, сколько вокруг нее окажется героев-любовников, падких на его собственность!

И вот дождался через двадцать лет, когда и предположить не мог… Все же хорошо было, просто замечательно! И тут какая-то сволочь не только оказалась падкой, а вынудила ее написать идиотскую записку. И до свидания, Димочка! Не ищи! Разве она сама бы такое придумала? Бросить его без объяснений после двадцати лет счастливого брака… Где теперь ее искать – неясно. А найти необходимо, тут и думать не о чем! Чтобы уже глядя в глаза серьезно спросить: «То есть как это ты уходишь?», и наорать, чтобы в чувство привести, или, может, в постель сразу потащить, потому что он уже и забыл, когда в последний раз спал с ней, со своей Машкой.

Ни секунды не сомневаясь, она выбрала южное направление. Не к морю, а в маленький городишко, расположенный гораздо южнее столицы, в стороне от основных трасс, гигантских заводов, светских развлечений и правительственных маршрутов. В стороне от жизни, какой ее знала Маруся, даже вне жизни. Эти городишки умирали медленно и почти безболезненно, как собака, получившая смертельную дозу снотворного. Глаза еще смотрят тебе в глаза, лапы подрагивают, язык тянется к носу, а кровь уже разносит яд по венам и зрачки мутнеют. Опять она думает о собаках! Нет, городки просто ветшали, приходили в упадок, как провинциальная барышня, в юности вывезенная родителями в столицу на бал, не нашедшая на скромное приданое достойного ловца и вынужденная коротать девичий век в родительском доме за сотни верст от надежд своей молодости. И вдруг она совсем уже не барышня, и мало кто может узнать в этом осеннем увядании нежные майские бутоны.

Чтобы найти въезд в город, ей пришлось плутать узкими дорогами с плохим покрытием, и мурселаго, обиженно подрагивая на неровностях, неохотно катилась прочь от федеральной трассы, словно подозревая, какое испытание ее ждет. На столбе висел указатель с названием населенного пункта, под ним расположилась «девятка» с красно-синими огнями на крыше, и пока мурселаго, сверкая спицами, входила в поворот, румяный гаишник сглатывал слюну, усилием воли подтягивая нижнюю челюсть вверх. Никогда раньше президентские кортежи, царские кареты и космические корабли из голливудских сериалов не заплывали в этот медвежий угол. Забыв про атрибуты власти и магический жезл, который работал эффективнее иной волшебной палочки, он смотрел, как мурселаго, упрямясь, как арабский скакун на ярмарочном родео, втаскивала в город серебристо-черное тело. А когда итальянская мечта замерла, опустила тонированное стекло и спросила: «Как проехать к начальнику ГАИ?», лейтенант Лазейкин решил, что сходит с ума от жары, и потер пухлой рукой вспотевшее лицо. К его окончательному ужасу машина взмахнула крылом и из нее вышла миловидная женщина. Самая обыкновенная, среднего роста, в коротких легкомысленных кремовых брючках, в обтягивающей маечке, с копной русых волос, собранных заколкой, и направилась к нему. Машина негромко урчала, как цирковой лев позади дрессировщика, нагоняя благоговейный ужас на зрителей.

– Мне нужно проехать в ГАИ.

– Что-то случилось? – выдавил лейтенант Лазейкин, проглотив полный рот слюны, чтобы та не потекла по трем его подбородкам. – Я могу помочь?

– Помочь можете, если расскажете дорогу, – улыбнулась владелица космического корабля.

И он, пожирая глазами необыкновенного грифона, поднявшего крыло в приветствии, принялся сбивчиво объяснять, как попасть в родную контору.

– Проводите меня, уважаемый! – в конце концов взмолилась женщина, не понявшая из его объяснений и половины. – Я потеряюсь в этих ваших налево и направо и разобью подвеску.

Он бросил свой пост, включил «люстру» и зачем-то сирену и ехал очень медленно, щадя идущий сзади шедевр итальянского дизайнерского бюро, по возможности выбирая дороги без ям и трещин. Когда они остановились возле пункта назначения, она благодарно махнула ему рукой, нажала на брелок сигнализации и в сопровождении изумленных взглядов подошла к дежурному.

– Мне нужен начальник.

– Начальник смены? – уточнил усатый мальчишка в форме и низко надвинутой фуражке. – По какому вопросу?

– Начальник ГАИ. По личному.

Он взглянул на нее с непониманием и забормотал, что по личным вопросам начальник население не принимает. Но Маруся оперлась локтями о стойку и с серьезным видом заглянула дежурному под лаковый козырек.

– Начнем с того, что я не население. И у меня есть предложение, от которого он не сможет отказаться.

Ее позабавило процитировать «Крестного отца», зная, что парень даже не догадывается, о чем речь. То ли ее внимательный взгляд, то ли загадочная фраза возымели действие, но спустя минуту она уже стояла перед рассекреченной дверью на третьем этаже. По сложившейся в столице традиции даже рядовые гаишники были дородными мужчинами, а уж начальники и подавно, однако в кабинете сидел высокий тощий человек с изможденным лицом язвенника.

– Что вам? – нахмурился он, окинув ее рассеянным взглядом.

– У меня есть к вам предложение, – с ходу начала Маруся, но осеклась и шутить с властью не стала. – Я хочу продать свою машину понимающему человеку.

– Это в газету.

– Не могу, – сокрушенно посетовала она. – Через газету ее не купят.

– А я при чем? Продавайте, где хотите.

– Потому что вы – заинтересованное лицо.

Заинтересованное лицо почти перестало быть изможденным и стало слегка заинтригованным.

– В чем?

– Помочь мне выгодно ее продать. Потому что купить ее может только один человек в городе. С выгодой для меня и для себя. Вот он-то мне и нужен, но я не знаю, как на него выйти, а вы знаете.

– И кто этот человек? – все еще недоумевал полковник милиции.

– Понятия не имею, – легкомысленно улыбнулась Маруся, вызвав приступ язвенного раздражения у большого начальника за столом. – Я приезжая и никого здесь не знаю.

– Послушайте, дамочка!..

– Мария Климова, – представилась она. – Я хотела сказать, что в каждом городе есть человек, который им владеет. Иногда это мэр, чаще – авторитетная фигура в тени. Вы лучше всех знаете, кто тут хозяин, поэтому я пришла к вам.

– Так… – задумчиво протянул гаишник, оценив глубину ее познаний о мировой иерархии, и посмотрел с интересом. – И что это за машина?

Маруся кивнула в сторону окна. Возле подоконника он молчал так долго, будто его разбил внезапный столбняк.

– Ламборгини мурселаго кабриолет? – наконец уточнил он и от трудных иностранных слов с натугой покашлял.

– Приятно встретить понимающего человека так далеко от столицы, – засияла Маруся, выглядывая на улицу из-за костлявого плеча.

– В угоне? – внезапно осознал полковник и пригвоздил мошенницу к полу неподкупным взглядом.

– Господь с вами! Она была моей уже на конвейере.

Он как-то сразу поверил, покивал с суровым выражением на медленно оттаивающем лице.

– А почему продаете?

– Обстоятельства, – в тон ему сухо пояснила женщина и вернулась на просительский стул.

– И сколько вы за нее хотите?

– Сущие пустяки, – небрежно сказала Маруся и посмотрела в пол. – Однокомнатную квартиру в хорошем доме, хонду прелюд и пятьдесят тысяч евро, двадцать из которых ваши.

– Да разве дорого?! Мурселаго всего три месяца в России, пробега меньше пятнадцати тысяч. Неужели здесь нет человека, способного взять эксклюзив? Их выпущено по всему миру чуть больше четырех тысяч. Она же стоит…

– Поищем! – перебил он, не желая услышать астрономическое число, превышающее стоимость всех машин в его городе.

– Хорошо, – покладисто согласилась Маруся. – И еще мне нужна гостиница и охраняемая стоянка.

– А вот с этим у нас туго, Мария Климова. Гостиница на ремонте, а охраняемых стоянок отродясь не бывало.

– Тогда ваша задача усложняется. Продать машину и найти жилье надо уже сегодня, потому что ехать мне некуда, – лучезарно улыбнулась она и пожала плечами.

Внезапно перейдя на панибратский тон, начальник кивнул на дверь:

– Подожди там, я позову.

Она с пониманием отнеслась к условиям конфиденциальности, вышла в коридор и присела на низенькую кушетку, какие стоят в приемном покое в больнице. Ее ожидание затянулось почти на полчаса, и она уже начала клевать носом, когда волшебная дверь в светлое будущее растворилась и унылый голос позвал:

– Заходите. Покупатель скоро приедет.

«Скоро» в этом городе оказалось действительно скорым, не таким, как в Москве, где «скоро» – это время между двумя часами и полным рабочим днем. Или парой недель, если вопрос не касался жизни и смерти.

Покупатель ее космического корабля приехал не один. Их было двое, и если бы не легкая одышка и редеющие волосы на крупной медвежьей голове с непроницаемыми глазами, она бы сочла, что мужчины родные братья, а не отец и сын. Тот, что моложе, несерьезно бросился к окну, не в силах оторваться от созерцания четырехколесной красотки, а второй остановил на Марусе тяжелый взгляд.

– Что ты хочешь за машину?

Она повторила схему обмена эксклюзивного авто на скучную жизнь в захолустном городишке, уверенная, что он уже сто раз все обдумал и принял решение.

– И с чего ты взяла, что кому-то нужна твоя тачка?

– Я уже вижу, что кое-кому она нужна.

Очаровательная Марусина улыбка скользнула к окну и вернулась к хозяину города, потихоньку затухая, как изображение на экране старого лампового телевизора.

– И ты решила, что мы ее купим, а не возьмем просто так?

– Просто так? – Маруся старательно наморщила лоб, но тут же сообразила, что ее испытывают, и приняла игру. – Сейчас не лихие девяностые. Люди научились договариваться культурно.

– В девяностые ты под стол пешком ходила, пока братва на шестисотых договаривалась с народом, – усмехнулся одними губами мужчина.

– Вы мне льстите, – сказала она, охватив одной кокетливой улыбкой сразу двух мужчин. – В то время я уже давно вышла из-под стола.

– Вечер воспоминаний устроим после сделки. – Мужчина удобнее устроился на стуле и сложил на груди руки. – Так что с машиной?

– Есть еще одно условие. – Маруся покрутила на пальце обручальное кольцо и взяла эффектную паузу, заставив троих оппонентов занервничать. – Даже не одно.

– Не расходуй мое время, – не выдержал хозяин. – Я могу и передумать.

– Мурселаго не должна засветиться в базе и на дорогах Московской области.

– Обиженный муж? – понимающе кивнул покупатель.

– Почему же обиженный! – улыбнулась она, вдруг поняв, что может расслабиться. – Со связями в столичном регионе. И если он появится здесь… всем не понравится.

– Мы у себя дома! – На этот раз в холодных глазах промелькнуло подобие улыбки. – А кто защитит тебя?

– Он приедет не воевать, а вернуть свою собственность.

– Тебя или машину? – уточнил хозяин, и Маруся вспыхнула, как сигнальная лампочка.

– Я совсем не…

– Ты хочешь ее? – Обратился хозяин к сыну, не сводя глаз с пылающего лица женщины. – Ты согласен на эти условия?

– Конечно!

– Машина твоя. – Он бросил на стол увесистый пакет, сверху накрыл его связкой ключей. – Квартира в центре, мебель и все дела. Уборщица уже чистит, потому что этот герой там с бабами гулял неделю. – Он кивнул в сторону помрачневшего сына. – Хонды нет. Придется тебе взять его ауди ТТ.

– Ауди хорошая машина, – вежливо поддакнула она.

– Добро! – Мужчина поднялся, сунув руки в карманы брюк. – У меня тоже есть условия. Слушай внимательно, чтобы потом не хвататься за сердце. Все договоренности останутся между нами. Ты теперь в моей юрисдикции и будешь жить по правилам моего города, а московские замашки оставишь в ламборгини под ковриком. Город подчиняется мне. Если я сказал «спать» – все спят, если я сказал «праздник» – все поют и танцуют.

– Я понимаю, – с неподдельным уважением ответила Маруся. – Так и должно быть.

Он одобрительно кивнул и расправил плечи, сделавшись еще значительнее и опаснее, как вставший на дыбы медведь.

– А теперь скажи, что ты собираешься делать в моем городе?

– Петь! – неожиданно для себя выпалила Маруся и рассеянно посмотрела за окно. – Я буду петь.

– Даже когда я сказал «спать»? – нахмурился хозяин.

– Когда весь город уснет, – подыграла ему Маруся, – я готова петь в лучшем ресторане для тех, кому позволено жить вне правил.

– Только мне позволено жить вне правил!

Он повысил голос, вздернул тяжелый подбородок, и отчаянная дамочка дипломатично улыбнулась в ответ.

– Значит, я буду петь для вас.

Двое свидетелей этого диалога перекинулись понимающими взглядами, как будто знали больше, чем могли себе позволить Маруся насторожилась, но хозяин не заметил возникшего напряжения, как-то потеплел и перестал походить на разбуженного посреди зимы властелина лесов.

– Ты хочешь работать на меня? – хмыкнул он и поднял бровь. – Почему ты решила, что мне это интересно?

– Да я… – растерялась Маруся и вдруг нашла неоспоримый аргумент: – Вы же еще не слышали, как я пою.

Именно тогда Димка Климов и влюбился, как последний школяр. Стоило ей взять гитару и среди сигаретного дыма, взвизгиваний девчонок, которых безбожно тискали под столом, и пьяных тостов завести романс, он попал в сети ее голоса и уже не смог вырваться обратно.

«Целую ночь соловей нам насвистывал, / Город молчал и молчали дома, / Белой акации гроздья душистые, / Ночь напролет нас сводили с ума».

До диплома Марусе оставалось полгода, и до цветущей акации не меньше, и до соловьев в университетских кустах сирени, и до немыслимой ночи после свадьбы, воспоминание о которой сводило его с ума много лет. А тогда она просто пела, пятикурсница на шаткой табуретке на другом конце стола, с длинным хвостом пшеничного цвета, серыми глазами и улыбчивыми губами, которые словно стеснялись этих внезапных улыбок и опускали уголки вниз, когда глаза ловили заинтересованный взгляд. Она пела и про две гитары, и про то, как он не любил, и про золотую рощу, и про ямщика. И Димка знал, что сегодня эта девчонка уйдет с ним, с кем бы она ни пришла. Так и случилось. Они бродили по хрустящему снегу на смотровой площадке, она дышала на озябшие пальцы и терла щеки несуразными лохматыми варежками. А ему даже в голову не пришло везти ее к Петьке в пустующую хату или зажать в подъезде возле теплой батареи, чтобы под полосатым свитером трогать нахальными пальцами соблазнительную грудь. Она была не из тех, которым он покупал мороженое в дешевых кафе и кого приручал на вечеринках в профессорской квартире верного друга. Она пела, а ему хотелось плакать и держать ее за руку, и он бы так и делал, если бы она могла аккомпанировать себе одной рукой. Голос у нее был низкий и глубокий, сильный и в то же время осторожный, и казалось, что она, подобно лесной фее, играючи шла по звукам, как по струнам арфы.

Потом она сдавала госэкзамены, и он места себе не находил, когда она дневала и ночевала в библиотеке или у подружки. Ему необходимо было видеть ее все время, каждый день. Слушать, как она смеется, как напевает какой-то глупый шлягер, как говорит: «Ах, Димочка, я ужасно, ужасно, невозможно занята! Еще пять минуток, и убегу!» И никуда не бежала. Смотрела на него восхищенными глазами, прятала виноватую улыбку и тянула весь вечер в пиццерии за бассейном «Чайка» бокал Кьянти, пока он успевал уговорить целую бутылку. Зато спустя пять недель она сама его поцеловала. Он нашел машинистку для ее дипломной работы и взял на себя расходы. Вот тогда впервые она поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. «Какой ты милый, Димочка, и заботливый! Никогда этого не забуду!» И «милый Димочка», которого большинство знакомых считали изрядным сукиным сыном, покраснел и смутился. А на следующий день при встрече она поцеловала его снова, уже как старого знакомого, и при прощании тоже попыталась. Но он уклонился от дружеского поцелуя и подставил ждущие губы. Эта была первая ночь, которую они провели еще без соловьев, но уже целуясь, как взрослые, и она позволяла трогать себя через одежду, а ему и этого было достаточно для счастья. Едва на улице потеплело, он похищал ее из дома в субботу, увозил в лес и слушал, как она поет только для него. И соловьи тоже слушали и даже иногда подпевали, а он не смел рта раскрыть, хотя знал все ее песни наизусть. Так все и было, она оказалась лесной феей, крохотным крылатым эльфом, солнечным зайчиком на корпусе гитары. В лесу он впервые признался, что любит ее с той зимней ночи в студенческом общежитии. Промямлил тихо и неуклюже, спотыкаясь на словах, как молодой бычок на вспаханном поле, ругая себя за косноязычие. А она вдруг посерьезнела: «А я полюбила тебя в прошлом году, только ты меня не замечал». И он понял, что всегда будет отставать от нее на шаг или больше, потому что она не боялась любить того, кто даже не знал, что она живет на свете.

Зато теперь она смелая! Нацарапала несколько слов и сбежала. Даже гитару свою не забрала. Забыла его подарок на десятилетнюю годовщину свадьбы, а песни увезла, и свой голос и его молодость умыкнула черт знает куда. Лучше бы захватила воспоминания и сердце, которое теперь ноет и ноет, как подумаешь, что она где-то поет другому мужчине и смотрит в глаза с виноватой улыбкой. А потом целует и шепчет на ухо: «Как же я соскучилась! Где ты был все это время? Я ждала… ждала…»

– Тогда завтра и споешь! – тоном, не терпящим возражений, потребовал хозяин города и обернулся к полковнику. – Звони нотариусу, будем машины оформлять и с квартирой разбираться.

Уходя из кабинета начальника ГАИ с наполовину опустевшим пакетом, ключами от квартиры и от красной ауди, она обернулась в дверях.

– Петр Евгеньевич, у меня к вам еще одна маленькая просьба.

– Что? – раздраженно спросил полковник, желая поскорее остаться наедине с банковскими билетами европейского сообщества.

– Мне нужен абонемент.

– Куда?

– Не куда, а на что, – поправила его посетительница. – Я, видите ли… езжу быстро. И если ваши архаровцы иногда смогут делать вид, что меня просто нет на дороге… Это ведь не сложно устроить? Других правил я не нарушаю, просто люблю скорость. Вы понимаете?

– Придумаем что-нибудь! – рассеянно буркнул тот и сделал знак, чтобы она освободила кабинет.

Маруся закрыла дверь и, не обращая внимания на отца и сына, с глубоким облегчением выдохнула.

– Вот и все!

– Все только начинается! – обнадежил ее новый работодатель и обернулся к счастливому владельцу серебристого грифона. – Дуй к своей кобылке. Загорелось ему машину купить… балбесу малолетнему!

– Он сделал хороший выбор! – заметила Маруся вслед «малолетнему балбесу», которому на вид было около тридцати.

– Его выбор сделал я, – сурово возразил мужчина. – А тебя завтра жду на прослушивание. Посмотрим, как и что ты умеешь. Кстати, за углом неплохая забегаловка. Поешь, пока тетка у тебя дома порядок наводит.

– Ладно! – согласилась она, чувствуя, что усталость неожиданно подмяла ее под себя, как свалившийся с крыши сугроб. – Поем и поеду домой.

– Ну да, домой! – усмехнулся он и посмотрел внимательно и как будто с тревогой. – Устала с дороги?

И вдруг стал так похож на ее Димочку, что даже сердце защемило. Муж тоже внезапно переключал тему разговора и спрашивал «устала?» и тут же, не принимая возражений, отправлял ее в постель.

– Нет! – бодро сказала она и отвернулась, скрывая заблестевшие слезами глаза. – Только есть хочется.

– Ну иди, – милостиво отпустил он. – Там скажут, чтобы тебя хорошо покормили.

Она не успела удивиться, как рядом вырос здоровенный детина, почти улавливающий ультразвук, исходящий от шефа. Хозяин коротко кивнул и что-то сказал. Выражение лица у детины осталось прежним, зато включилась функция охраны. Он закрутил головой, как робокоп, и двинулся за Марусей, будто на привязи. Но возле кафе опередил ее, открыл дверь, пропустил внутрь и, протиснувшись в узкие двери, профессионально оттеснил к угловому столику, а сам, поймав за плечо официанта, начал что-то втолковывать ему шепотом. Официант кивнул, косясь лошадиным глазом на гостью, и, не потрудившись принести меню, исчез на кухне. А охранник убедился, что женщина пристроена, и расположился у стойки бара, раз в три минуты, как запрограммированный, поворачивая голову в сторону неприметного столика.

Через полчаса около ее ауди обнаружилась собака. Ей редко приходилось видеть дворовых собак такого размера. Высокая, как дог, с широченной грудью и тяжелой квадратной мордой, увенчанной непропорционально маленькими ушами, она, тем не менее, приветливо улыбалась. Короткая палевая шерсть была покрыта пыльным серым налетом, на одном ухе клипсой болтался репейник. Маруся в ответ нахмурилась и огляделась по сторонам, ища пути обхода нежданного препятствия.

– Я не умею ладить с собаками, – осторожно намекнула Маруся и на всякий случай попятилась за спину охраннику. – Можете ее отогнать?

– Это Филька, добрейшая душа! – впервые подал признаки человеческой, не роботизированной, жизни охранник и тоже растянул плоские губы в подобии улыбки. – Он знает машину, Сергей Дмитриевич ему иногда поесть выносил.

– Сергей Дмитриевич? – переспросила она, косясь на огромный розовый язык размером с походный котелок, вываленный из добродушной Филькиной пасти. – Я рада, конечно… Но пусть он уйдет.

– Филь, не будет ничего, иди. – Пес помотал лобастой башкой, не соглашаясь с таким развитием событий, и не тронулся с места, а охранник развел руками. – Он не уйдет, он котлету хочет.

– Я тоже фуагра хочу и устриц, – пробормотала балованная столичная штучка и вопросительно посмотрела на сопровождающего, как будто тот мог быстренько сгонять за котлетой и за фуагра для них обоих. – И что будем делать?

– Он вас не тронет, он добрый, просто упрямый. Если раньше получал котлету, то думает, что так будет всегда.

– Все когда-то заканчивается, – вздохнула о своем Маруся.

Пока охранник уговаривал Фильку, выразительно роняющего слюни на асфальт, она осторожно обошла машину и приблизилась к водительской двери, поражаясь габаритам собаки. Однако Филька был хоть и из простых, но не дурак. Послушав вполуха заискивающий монолог мужчины, он потянулся и, не без труда развернувшись между машинами, обратил морду к женщине. Теперь бессовестная пасть откровенно смеялась. И ей подумалось, что если пес встанет на задние лапы, то будет на пару голов выше.

– Филимон или как там тебя, – официально обратилась к нему Маруся, отступив назад, – мне надо за руль, отойди.

– Давайте я куплю котлету, – сообразил охранник. – Он все равно не уйдет, пока не поест.

– Как тебе не стыдно, – сказала Маруся в карие глаза пса. – Ты шантажист и вымогатель. Просил бы уж будку утепленную, трехразовое питание и ошейник со стразами.

Филька с подозрительным вниманием слушал ее обличительный монолог, прислонившись пыльным боком к машине и слегка помахивая хвостом, отчего кузов красной ауди отзывался глухим «бум-бум», словно за углом били в тамтамы, предупреждая о грядущей опасности.

– Филь, Филь, Филь, – позвал охранник, но тот, глядя женщине в глаза, и ухом не повел, словно теплая котлета не распространяла неземной запах мяса и чеснока. – Он хочет, чтобы вы дали ему котлету, – догадался охранник и ткнул ей в руки сверток. – У меня не возьмет, упрямый черт!

– Ну ты даешь, парень! – вздохнула Маруся, и оба, человек и пес, посмотрели на нее вопросительно, и протянула на ладони пакет. – Ешь и освободи дверцу, террорист лохматый.

Пес вздохнул, считая оскорбление незаслуженным, однако облизнулся, осторожно зацепил зубами котлету, не тронув пакет, и подался назад. Женщина не замедлила воспользоваться удачной диспозицией и в два счета оказалась за рулем. Ауди, рыкнув для устрашения, выскочила со стоянки, и в зеркало заднего вида стало видно, как террорист Филька потрусил вдоль бордюра за уезжающей машиной. Маруся плавно выжала акселератор и со злорадством в считанные секунды оставила собаку далеко позади.

Студия на третьем этаже элитного дома даже по меркам Москвы была достойной. Метраж не подвел, окна выходили в городской парк. И ремонт когда-то был уровня евро, да предыдущий хозяин постарался «обжить» помещение на свой разгульный лад. Впрочем, сантехника и кухня были отдраены до блеска, полы вымыты, пыль вытерта. «Ну, будем считать, что я в гостинице. Жила же в разных гостиницах, не впервой!» – утешила себя Маруся и опустила сумку в кресло. «Только я там с Димкой жила. Какая разница, где жить, если с Димкой!» Невольные слезы навернулись на глаза, впервые с того момента, как она вышла из дома с отчаянной решимостью никогда больше не возвращаться в Москву. Маруся сдержанно всхлипнула и тут же дала волю чувствам. Слезы лились ручьем, и она ревела белугой над своей глупой, совершенно неудавшейся судьбой. Спустя час она устала плакать, поискала полотенце, налила горячую ванну с шапкой пены и, передохнув, продолжила реветь от жалости к себе. Когда вода остыла, ей явно полегчало. Но ненадолго. Следующая волна самобичевания и тоски накатила ближе к полуночи, когда, сидя перед пафосным кабельным каналом, она представляла, что делает муж в ее отсутствие. Хотелось думать, что он обзванивает друзей и знакомых, милицию, ГАИ, больницы или даже морги, пытаясь выяснить, куда исчезла жена, но вероятность этого после оставленной записки была ничтожно мала. Скорее всего, пьет в ресторане и тискает очередную покорительницу ветреных мужских сердец. Маруся, переключив телевизор на мультики, забралась под одеяло с головой. Дело было сделано и плакать было поздно, нецелесообразно, как сказал бы Климов. Если не можешь ничего изменить, нечего переживать и убиваться. Если можешь – меняй. Она изменила единственное, что было в ее силах в последние годы, – окончательно разрушила свою прежнюю жизнь.

Следующее утро Марии Климовой, в девичестве Авериной, предстояло встретить в глухом медвежьем углу без родных и друзей, в незнакомой квартире, с серийной машиной под окном, в полной пустоте и бессмысленности. Маруся в последний раз всхлипнула и уснула без сновидений.

Глава 2. Примадонна из медвежьего угла

Из-за позднего отбоя подъем через четыре часа был похож на армейскую побудку. Хорошо поставленный сержантский голос над ухом произнес: «К вам гости, господа!», и она подорвалась с кровати как укушенная. Звонок, помолчав, повторил приветствие еще дважды, и Маруся, путаясь в рукавах чужого банного халата, побрела открывать. Будильники и дверные звонки, вторгавшиеся в ее ночной мир, она ненавидела каждой клеточкой души.

– Пройти дашь? – бесцеремонно спросил нарисовавшийся на пороге хозяин, с усмешкой осмотрев заспанную женщину, и отодвинул ее с дороги. – И не стой на сквозняке босиком, простудишься и петь не сможешь.

– Петь? – Она с изумлением посмотрела в спину мужчине, чье имя силилась вспомнить, но никак не могла, потом на охранника за дверью. – Зачем петь?

Но охранник пожал плечами и с мрачным лицом остался в коридоре, ограждая хозяина от потенциальной опасности, и Маруся, помедлив, закрыла дверь и поплелась за гостем.

– Ну, кофе сваришь? И что у нас на завтрак?

– На завтрак… – растерялась она, глядя в пустой холодильник. – Я ничего не успела купить.

Она обнаружила в шкафчике кофе и стала загружать кофеварку, чувствуя неловкость под его неотступным взглядом. Рукава халата были слишком широкие и мешались, и она все время нервно поддергивала их вверх.

– Поди сюда! – Маруся сжалась от резкого окрика и нерешительно подалась в сторону гостя. – Я не кусаюсь.

Она подошла, почувствовав негромкий запах его одеколона и сигарет. Но хозяин подтянул ее за руку еще ближе и без лишних слов взялся закатывать рукава халата.

– Как маленькая, – по-отцовски ворчал он, затягивая на ней пояс. – И двигаться не умеешь.

Марусе это замечание показалось ужасно обидным, она шмыгнула носом и вернулась к кофеварке, стараясь сдержаться и не заплакать. Мало ей своих проблем… Еще этот тип вломился в дом в семь утра, требует кофе, критикует не по делу. Кто его звал-то?

– Не злись! – словно прочитав ее мысли, потребовал мужчина. – Мы с тобой теперь повязаны. Я зашел посмотреть, как ты разместилась.

– Спасибо! – неискренне пробурчала она.

– Нечего было реветь полночи.

– Я не ревела.

– Врать ты не мастерица, это радует. А петь умеешь или только в ванной, как все?

– Послушайте, Дмитрий… не помню вашего отчества, – начала она, и он напомнил, прищурившись и сосредоточившись на ее злом лице. – Дмитрий Алексеевич, точно! Мы с вами недостаточно близко знакомы, чтобы я позволяла разговаривать со мной в подобном тоне. И почему вы мне тыкаете? И все время пытаетесь усомниться в моих словах. А я вовсе не обязана…

– Что-то ты слишком быстро взялась бунтовать на моем корабле, – прервал ее мужчина и отхлебнул из чашки. – Много чести звать тебя по отчеству, Мария Батьковна!

– У нас не такая большая разница в возрасте.

– Может, и небольшая. Да только меня есть за что уважать, а ты пока никто!

– Я человек! – возмутилась она, еще не до конца осознав, что мир вокруг изменился и ей придется приспосабливаться.

– За это не уважают. – От его безапелляционности Маруся распахнула изумленные глаза и не нашлась, что ответить. – Человеков много, но с вашими мелкими делишками… Чего ты в жизни достигла, чтобы я тебя уважал? – Она поджала губы и взялась двумя руками за кружку, демонстрируя обиду и нежелание продолжать диалог. – Вот именно! – утвердился в своей мысли он. – Ты пока никто. Станешь кем-то – начну уважать. И по отчеству звать, если заслужишь. Кстати, как твое отчество, напомни?

Она мотнула головой и ничего не ответила, а он не стал настаивать, и следующие несколько минут они пили кофе в полном молчании, хотя она отчетливо слышала, как в его кармане беззвучно бился мобильный телефон.

– Пепельницу подай, – потребовал мужчина, указав на подоконник, и она покорно побрела к окну, прихватив заодно и зажигалку. – Так какой у тебя репертуар?

– Я пою романсы, авторскую песню, эстраду, арии из итальянских опер.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Мои люди любят шансон. Это же ресторан, а не Кремлевский дворец. Они хотят «Мурку» и «Извозчика». Учи слова.

– Это вообще не песни, – скривилась Мария Климова, с отличием окончившая музыкальную школу по классу фортепиано, посещавшая хор в университете, радовавшая своим исполнением мужа и друзей по праздникам и без.

– Однако же «Мурку» ты выучишь, – с нажимом повторил Дмитрий Алексеевич и с удовольствием затянулся сигаретой. – Врачи говорят, что до завтрака курить вредно, а ты даже бутерброда к столу не подала. Кофе с сигаретой по утрам – верная смерть. Ты меня убить задумала?

Она посмотрела исподлобья в его лицо, неожиданно осветившееся смехом, и промолчала. Почему мужчины считают, что ею можно командовать, как оловянным солдатиком из игрушечной армии: кофе свари, пепельницу подай, встань на табуретку и спой, рубашку погладь, приезжай за мной в офис к восемнадцати тридцати…

– Сними халат, – прозвучала следующая команда, и Маруся от такой бесцеремонности чуть не захлебнулась.

– Да вы что! На стриптиз я не подписывалась!

– Я посмотреть хочу, – проигнорировав ее возмущение, заявил он. – Если стесняешься, можешь надеть красивую рубашонку, но чтобы по фигуре, а не мешок с рукавами.

– Послушайте, это переходит всякие границы… – начала было она, но он вдруг грохнул кулаком по столу так, что полная сахарница подскочила на месте, а чайная ложечка трусливо сбежала под стол.

– Делай, что я сказал! Я не намерен тратить время зря. Не хочешь прикрыть свои прелести, снимай халат здесь.

Маруся в отчаянии оттолкнула кружку и ушла в комнату, отгороженную от кухни стеной. Покопавшись в комоде, достала ночную рубашку, слишком прозрачную для демонстрации постороннему человеку, и, распустив волосы, вернулась на кухню. Ни один мускул не дрогнул в его лице, когда белокожая русалка в короткой кружевной рубашке цвета вечернего моря с серебром, с копной пшеничных волос до талии и туфлях на высоченном каблуке остановилась в двух шагах от стола.

– Туфли и волосы лишние, – бесстрастно заметил он. – Ты не на подиуме в Милане. Или надеешься меня соблазнить? – Она вспыхнула, представив, как выглядит со стороны, и попыталась руками прикрыть грудь. – Ну, теперь прятаться совсем уж глупо. Волосы заколи и туфли сними.

Он продолжал командовать как ни в чем не бывало, и она смирилась, сошла с каблуков, как с Олимпа, и дрожащими пальцами принялась собирать непослушные пряди.

– Ладно, оставь. – Он сжалился и стал осматривать ее, как скаковую лошадь, заставляя пройтись по теплой плитке туда и обратно, повернуться, снова пройтись. – Все, я понял. Можешь одеваться, – заявил Дмитрий Алексеевич докторским тоном, но протестующая в душе Маруся уселась на свой стул, закинула ногу на ногу и взялась за остывший кофе. – Или тебе понравилось бегать голышом?

– Я в своем доме! – неубедительно вспылила она. – Надо будет, все сниму.

– Когда станет очень надо – позвони! – расхохотался он, снова вогнав ее в краску. – Я тебе помощника в этом деле найду.

– Ну и шутки у вас!

– Извини, мы в столицах не проживаем, вашим светским манерам не обучены.

Он взял нарочито деревенский тон и пялился на ее грудь, завуалированную тонким кружевом, а Маруся старательно прикрывалась локтем и натягивала непослушный шелк на голые коленки.

– Ну, значит, в восемь в ресторан и приезжай.

– Но там уже соберется публика…

– А ты думала, я буду дома колыбельные слушать? Пусть народ решает, нужна им столичная примадонна или нет. Не подойдешь – возьму официанткой, а то Ленка скоро в декрет уйдет, ей уже тяжко подносы таскать. У нас тут с работой туго. Либо на завод иди, либо спонсора ищи. Спонсоры таких, как ты, любят. – Он поднялся, но продолжал смотреть сквозь ее кружева, и Маруся не решилась уточнить, каких таких любят спонсоры. – Так что пусть народ определяется с твоей карьерой.

– Демократия в отдельно взятом городе! – не удержалась от сарказма Маруся, выходя вслед за ним в прихожую.

– Язык придержи! – огрызнулся мужчина, заставив ее вздрогнуть. – Это у вас в Москве демократия, мэр со всеми подряд советуется, референдумы проводят. А у нас все по-простому. Как я сказал, так и будет. Понравишься мне – возьму. Не понравишься… – Он угрожающе не закончил фразу, окинул ее беспощадным звериным взглядом, и Маруся переступила голыми ногами по полу, отодвинувшись на безопасное расстояние. – Платье пришлю после обеда, примеришь. Будешь одеваться, как нормальная шансонетка.

– Как Наталья Медведева?

Она была уверена, что неотесанный медведь в дорогом костюме не имеет ни малейшего представления о французском шансоне.

– Как Медведева не сможешь. Ни статью, ни голосом не вышла, это я и без прослушивания вижу, – отрезал он и распахнул входную дверь.

Охранник с изумлением воззрился на полуобнаженную фигуру за спиной шефа, и его слегка отвисшая челюсть позабавила Марусю и разозлила хозяина.

– Чего ты вылупился как баран? Не про тебя девка! К лифту шагай, терминатор хренов! А ты, – он с угрозой обернулся к прелестнице, замершей на пороге квартиры, – в порядок себя приведи, и никаких душевных переживаний до вечера. Чтобы вечером в голосе была. И улыбайся, улыбайся, не на похороны собралась!

Маруся вымученно оскалилась ему в спину и захлопнула тяжелую дверь, прислонилась к ней закоченевшими лопатками и сползла на пол. Работа у нее почти есть, отношения «я начальник, ты дурак» они прояснили и все точки над всеми буквами расставили, охранник теперь всему городу разнесет, что шефу долго уговаривать новенькую не пришлось. Вот уж попала она, так попала. Кто бы мог предположить, что, провернув столь успешную авантюру по продаже машины и почувствовав себя почти независимой женщиной, она к вечеру этого же дня попадет в рабство к другому мужчине. «Вот ведь дура! Машина, квартира, платье… Шансонетка, вот ты теперь кто, Машка! Захолустная шансонетка на потребу публике! Будешь курить беломор, пить водку с завсегдатаями ресторана и рыдать по ночам в подушку, вспоминая свою райскую жизнь с Димочкой!» Плакать захотелось уже сейчас, не дожидаясь этих не за горами видных ночей, но она собрала волю в кулак, вспомнив слова незваного гостя, и отправилась в ванную выполнять распоряжение «хозяина» – приводить себя в порядок.

Днем в дверь позвонили, и она, дуя на только что накрашенные ногти, обнаружила на пороге двух мальчишек лет двенадцати, одетых в одинаковые рубашки синего цвета и оливковые брюки военизированного покроя.

– Что вам, детки? – ласково спросила она, понятия не имея, как надо разговаривать с чужими детьми подросткового возраста.

– Мы не детки, – ломающимся баском пропел один.

– Мы вещи принесли, – поддержал его другой.

И обе «не детки» решительно вторглись в квартиру, таща за собой свертки и пакеты, сложили их посреди комнаты и обернулись к хозяйке.

– Вы продукты купили? – спросил один.

– Не купила она, ясно же! – тут же возразил другой. – Он так и сказал, что она бестолковая, ничего сама не может.

– Кто? – заподозрила неладное Маруся.

– Конь в пальто! – грубо ответил первый и пошел к двери. – Не запирайтесь, мы скоро.

– Что скоро? – в растерянности уточнила она, когда дверь за ними захлопнулась.

«Сумасшедший дом! Дети какие-то, барин мелкопоместный… Во что я ввязалась, в самом деле? Может, еще не поздно?..» Но она понимала, что было не просто поздно – катастрофически поздно! Ловушка захлопнулась в тот момент, когда ее призовая лошадь покинула стоянку местного ГАИ под новым седоком, а скомканная записка с подушки мужа полетела под кровать. Маруся протяжно вздохнула, сдерживая рыдания, подула на ногти и осторожно взялась распаковывать сумки.

Через полчаса два малолетних грубияна из ларца притащили сумки с продуктами, как и угрожали. Покосившись на ее ухоженные руки, они не доверили ей распаковать пакеты, сами разложили все в холодильнике по полочкам и молча направились к выходу.

– Мальчики, сколько я вам должна?

– Ну, хоть на конфеты возьмите.

– На конфеты! – усмехнулись они в один голос. – Давай уж на пиво! Только ему не говори, а то шкуру с нас спустит.

Маруся, больше не спрашивая про таинственного благодетеля, сунула ребятишкам сто рублей и заперла дверь. Холодильник ломился от изобилия, на дверце шкафа болталось на вешалке дорогое платье, рядом лежали сумочка, туфли и чулки. «Реквизит! – попыталась уговорить себя начинающая звезда шансона Маруся Климова. – Относись к этому, как к реквизиту! Придет время – вернешь. Ты ничем ему не обязана!» И хотя это было вопиющей неправдой, она на мгновенье смогла убедить себя в своей независимости и продолжила колдовать над сценическим образом перед зеркалом в ванной.

Ресторан на удивление был ухоженный и дорогой. Конечно, не такой, как новиковские проекты, но и не позорный кабак из деревни Гадюкино. Старенький швейцар провел ее в гримерку и поспешил сообщить хозяину, что «примадонна изволили прибыть». Дмитрий Алексеевич вломился без стука, когда она потянулась застегнуть платье и, оттолкнув ее руку, обстоятельно повел молнию вверх.

– Как наряд?

– Красиво, спасибо! – суховато поблагодарила Маруся, внутренне содрогаясь при мысли о первом публичном выступлении со сцены.

– Надеюсь, ты не опозоришься!

– Дима, ну, что за блажь заставлять меня бегать по этажам! Мне же вредно!

Владелица капризного голоска, румяных щечек, голубых глазок и обиженно надутых губок ворвалась в дверь, подобно маленькому урагану. И если бы не круглый животик, опередивший кукольное личико, ее вполне можно было принять за Мальвину.

Маруся уставилась на этот животик, позабыв о вежливости, а скомпрометированный хозяин пошел крупными пятнами, как медведь во время линьки, и только что не зарычал.

– Сколько раз я… – Он осекся под вопросительным Марусиным взглядом. – Она гримерша, приведет тебя в порядок!

– Я в порядке, а ей надо дома яблоки кушать, – заметила Маруся, рассматривая обоих в большом зеркале. – Надо же, в одном ресторане сразу две беременные!

– Ты петь пришла, вот и пой! – взбеленился Дмитрий Алексеевич, едва ни начавший оправдываться, и спрятал в карманы сжавшиеся кулаки. – Причеши ее, Белякова, а то она на утопленницу похожа. И рот держи на замке, пока работаешь!

Беременная Мальвина кивнула, прикусив язык, и поспешно взялась за расческу.

Бывшее здание театра, перестроенное под ресторан, вмещало множество столиков и оканчивалось сценой, на которой стоял белый рояль. Маруся из-за занавеса наблюдала за перемещениями в зале и взволнованно перебирала ледяные пальцы. Иллюстратор наигрывал замысловатые джазовые композиции, официантки сновали по рядам, гости заполняли свободные места. Для умирающего медвежьего угла этим вечером на ужин сошлось подозрительно много гостей. Дамы в густо налаченных прическах кутались в меховые накидки, мужчины щеголяли в узких галстуках и отражающих люстры туфлях. Почему здесь задержалась мода почти столетней давности, Маруся представить себе не могла. Зато отлично поняла значение, которое Дмитрий Алексеевич придавал ее платью и аксессуарам. Заезжая московская дива должна была соответствовать обстановке и эпохе. Она вздохнула в последний раз и вышла на сцену, едва администратор выкрикнул ее имя. И тут же с галерки раздался хамоватый выкрик:

– Давай, Маруся Климова, сбацай «Мурку».

Мария Николаевна прищурилась в зал и наткнулась на ледяной взгляд хозяина за столом слева от сцены. Он едва заметно пожал плечами: «я тебя предупреждал», и с самодовольным видом откинулся на спинку стула.

– Я спою вам романс! – заявила решительная Маруся, проигнорировав выкрик, и обернулась к иллюстратору.

– К чертям собачьим романс! «Лесоповал» давай!

«Это беспредел!» – всем своим видом показала несостоявшаяся певица, обратив взгляд на Дмитрия Алексеевича. «Призовите их к порядку! Мы ведь не на Диком Западе!»

– И все же романс!

– Да она петь не умеет! Давай хоть анекдот расскажи!

– Вызвалась петь, пусть поет!

– «Сиреневый туман» все знают!

Голоса давно перестали интересоваться молчащей певицей, дискутируя о музыкальных достоинствах шансона, отчего в зале стоял несмолкаемый гул. Мужчина с лицом каменного идола опрокинул рюмку водки и улыбнулся ей одними губами. Маруся в оцепенении комкала платье на боку, иллюстратор извлекал из рояля нехитрый мотивчик, официанты сгрудились у дверей кухни и хихикали, глядя на сцену.

– Заткнитесь все! – вдруг, неожиданно даже для себя, рявкнула несостоявшаяся примадонна. – И дайте мне сказать! – Голоса стихли не сразу, но все же через минуту в зале повисла вопросительная тишина. – Поорали, и будет! Думаете, если я на сцене, а вы изволите водку кушать, то меня можно за человека не считать? Я буду петь то, что посчитаю нужным, уместным, соответствующим обстановке. Пока обстановка такая, что петь не хочется. Хочется плюнуть и уйти. Но я не уйду, не дождетесь! – Она кинула короткий взгляд на ближайший столик, где на невозмутимом лице мужчины промелькнула тень интереса. – Я исполню романс, или три романса, или десять, если вы научитесь вести себя прилично, а потом под караоке я спою то, что вам захочется услышать. Я не знаю блатной репертуар, но если будет музыка и текст – спою. А если кто-нибудь еще раз позволит себе хамский выпад – будете ублажать себя сами, как хор пенсионеров на поминках. Я понятно говорю?

– Понятно, дочка! – подал голос безобидного вида старичок. – Ты романсы-то пой, плюнь на них. А потом мне «Белорусский вокзал». Слова я напишу.

– Эти слова я знаю, дедушка, – вздохнула оттаявшая Маруся и покосилась на довольного хозяина. – Может, у кого-то есть вопросы или возражения по процедуре?

– Пой уж, чего там! – пробасил голос из шумной компании за сдвинутыми столами.

Она обернулась к иллюстратору, пряча от публики улыбку победительницы. Как и собиралась, она спела три романса, потом «Белорусский вокзал» и «Землянку» по просьбе старичка, потом «Мурку» под караоке, несколько песен из «Лесоповала», еще два романса, что-то из репертуара Варум и пресловутый «Сиреневый туман». Все это время хозяин не сводил с нее глаз, а просьбы из зала сыпались как из рога изобилия. Далеко за полночь она ушла в гримерку и перед зеркалом без сил уронила голову на руки. Софиты и клубы дыма вызвали острый приступ мигрени, и она не шелохнулась, когда услышала за спиной голос Дмитрия Алексеевича.

– Устала? – с участием спросил он и неуклюже похлопал ее по спине. – Ну, вставай, отвезу тебя домой.

– Мне бы аспирин, – глухо попросила Маруся, дернув лопатками. – И свет погасите, голова раскалывается.

– Будет тебе и аспирин и темнота, вставай!

Через несколько минут машина затормозила у подъезда, мужчина отвел ее в квартиру, налил стакан воды и достал невесть откуда взявшиеся таблетки. Маруся проглотила одну и приложила холодную ладонь ко лбу.

– Я думал – сбежишь! – одобрительно хмыкнул он, вернув ее в воспоминания последних часов.

– Я уже сбежала, дальше некуда. Вам понравилось?

– Мне – нет. – Он отодвинул ее ладонь и заместил своей, подержал немного и повел вверх по волосам, вызвав у нее тихий стон. – А им понравилось. Так что, контракт твой.

– Контракт? – переспросила она, поморщившись, когда он убрал руку. – И какие условия?

– В течение года будешь работать на меня с окладом в пятнадцать тысяч рублей в месяц каждый вечер с восьми до часу. Все, что заработаешь сверху, твое.

– Да это грабеж! – прошептала сквозь мигрень Маруся. – Пять часов в день в крике и дыму без выходных за копейки!

– По вашим меркам, может, и копейки. А в нашем монастыре устав свой, привыкай. Да и на что тебе деньги? За квартиру заплатить? Йогуртов купить в супермаркете? Чулки новые? На это хватит. И чаевые у нас щедрые дают, так что, с голоду не помрешь! Не могу же я тебе оклад выше зарплаты мэра положить.

– Плевать на мэра! – чуть не заплакала Маруся.

– Мэр ездит на мурселаго, а ты поешь в ресторане. Так что, плевать на мэра тебе не по статусу, – терпеливо пояснил ее работодатель. – Ложись спать, голова скорее пройдет.

Он снова погладил ее по волосам, как заигравшегося котенка, и Маруся, не сдержавшись, обиженно всхлипнула.

– А почему вам не понравилось, как я пою?

– Выспись, у тебя завтра важный день.

Он оставил без внимания ее вопрос и пошел к двери, вернув руки в карманы.

– Что еще случится завтра? – спросила расстроенная Маруся, но замок щелкнул, и ее слова растаяли в воздухе, как колечко дыма.

Она проснулась в середине дня почти в хорошем настроении. Голод напомнил о себе почти сразу, и Маруся поняла, что нормально не ела уже вторые сутки, и возблагодарила судьбу и двух сиамских близнецов, заявившихся вчера с полными пакетами. После позднего завтрака она вернулась в кровать с книжкой, поглядывая на часы, чтобы не нарушить условия заключенного вчера грабительского контракта. Сегодня условия были не менее кабальными, но перестали возмущать. Мужчина был прав: деньги у нее остались, и тратить их в этом забытом Богом месте было негде, а обещание чаевых согревало душу своей новизной и загадочностью суммы. Заботиться о деньгах в доме было прерогативой мужа, ей оставалось только доставать купюры из сейфа и разумно пускать на нужды домашнего хозяйства и неразумно – на свои. Что она с успехом все годы и делала, практически не провоцируя конфликты из-за потраченных средств. Единственное, в чем она действительно не была разумной и умеренной – это машины, увлечение которыми супруг поддерживал в ней сам. А шубы, украшения или билеты в дальние страны он покупал на свое усмотрение, считая их достойным антуражем для красивой жизни с красивой женщиной. Воспоминания о Димочке сразу же намекнули, что хорошего настроения у нее быть не может, и слезы предательски защипали в носу.

«К вам гости…» – ворвался в квартиру мужской голос, оборвав ее рефлексию, и она чертыхнулась и пошла открывать.

– Собирайся! – приказал Дмитрий Алексеевич с порога и прошел в кухню.

– Рано же еще! – удивилась Маруся вслед гостю.

– Мы сегодня не едем в ресторан, – заявил он, закуривая. – Кофе я поставлю сам.

– Как одеваться?

– Как женщина.

Не дождавшись вразумительного ответа, она ушла в комнату, облачилась в джинсы и футболку, скрутила на затылке волосы и пошла на запах кофе, справляясь с упрямой заколкой.

– По-твоему, женщины одеваются, как ковбои? Юбку надень.

– А куда мы едем?

– Много будешь знать, скоро состаришься!

– Я уже и так не институтка, – пококетничала она.

– Это точно, – бестактно согласился он и подождал, что она уйдет переодеваться.

– Мне так удобно! – ответила Маруся на его неодобрительный взгляд.

– Ну и черт с тобой!

Он поставил перед ней кружку с кофе, а она ловко извлекла из холодильника сливки и сыр, и следующие десять минут они провели в отчужденном молчании.

Немолодой водитель предупредительно распахнул дверь представительской ауди, и Дмитрий Алексеевич подтолкнул ее в спину.

– Полезай!

– Так куда мы едем? – снова полюбопытствовала она, когда мимо проплыли ресторан и близлежащие дома.

Но ответом было рассеянное молчание. Маруся фыркнула и принялась с подчеркнутым вниманием смотреть в окно. Машина катила по дорогам, совершая то левые, то правые повороты, и через полчаса пассажирка задремала и уютно сползла на широкое сиденье. Когда сидящий рядом человек тронул ее плечо, на улице стемнело.

– Где мы?

– Пойдем!

Он бодро зашагал по бескрайнему лугу с высоко поднявшейся травой. Маруся обернулась на автомобиль, потом на удаляющийся силуэт на фоне звездного неба и поспешила следом. Дмитрий Алексеевич торопился, и она никак не успевала его догнать, задыхалась, путалась ногами в травяных стеблях и тихонько ругалась, заправляя за ухо прядь волос. Когда он остановился перед полосой густого кустарника, она едва ни налетела на него. Хозяин раздвинул ветки и подтолкнул ее в образовавшийся проход. Женщина сделала шаг вперед и остолбенела.

Они оказались на краю вытоптанной поляны с горящими кострами, будто прошли через временной портал. Маруся зажмурилась, как детстве, сосчитала до десяти и открыла глаза. Возле костров суетились люди, звучала чужая речь, вдали темнели силуэты лошадей, сбившихся в кучу.

– Каждый раз вижу и удивляюсь, – задумчиво пробормотал он. – Как будто в кино попал.

– Это какой-то фокус? – Она с опаской взялась за его рукав. – Или я сплю?

– Если и спишь, то со мной! – тут же отбросил романтическое настроение хозяин.

Она пропустила сомнительную шутку и придвинулась совсем близко, когда от костра отделился высокая фигура и направилась в их сторону.

– Не трусь, – негромко успокоил он и повернулся к идущему. – Здравствуй, Федор! Давненько не виделись.

Мужчины обнялись, а Маруся, приоткрыв рот, всматривалась в темноту, из которой тенями проступали цыганские шатры и телеги. Обманываясь ночными тенями, она потрясла головой, но странные видения никуда не девались.

– Твоя новая женщина? – спросил Федор.

– Нет, – ответил Дмитрий Алексеевич. – Я по делу. Мне нужно, чтобы вы научили ее петь.

– Красивая, – заметил цыган, рассматривая Марусю. – Только зачем она в штанах, как мужчина?

– Затем что упрямая, как ослица!

Маруся продолжала пребывать в странном оцепенении.

Дмитрий Алексеевич взял ее за руку, и она покорно пошла за хозяином, как собачонка на шлейке. Перед входом в палатку он задержался и подтолкнул ее к костру.

– Сядь здесь, тебе туда нельзя.

А сам исчез вслед за Федором под пологом. Маруся опустилась на примятую траву и продолжила осматриваться, выхватывая из темноты звуки и силуэты. Вдалеке зазвучала гитара, послышался мужской голос, а из темноты внезапно выступили два голых малыша. Смуглые детишки с торчащими во все стороны вихрами подошли к ней сбоку, и самый смелый решительно потрогал ее озябший локоть.

– Ой! – вскрикнула она и воззрилась на детей. – Вы же замерзнете!

Дети с неподдельным интересом рассматривали незнакомку, а она вглядывалась их чумазые мордашки при свете костра и улыбалась, боясь спугнуть. Их молчаливую дуэль прервал Дмитрий Алексеевич, вышедший из шатра вместе с Федором.

– Нам повезло, сегодня в таборе праздник. Ты сможешь увидеть и услышать все сама.

– Что услышать? – не поняла Маруся.

– Как надо петь!

– Я хорошо пою! – заупрямилась она. – Я всю жизнь пою. У меня музыкальное образование, между прочим.

– Ты поешь голосом, Маша, а они сердцем. – Он впервые назвал ее по имени, и она почувствовала почти неуловимые изменения в его тоне. – Ты знаешь разницу?

Она знала. Ее сердце вовсе не хотело петь, оно хотело плакать, оно задыхалось от боли, оно почти истекало кровью, пока Маруся произносила знакомые слова романсов и незнакомые слова ресторанных песен.

– Это мое личное дело! – возмутилась она и вскочила на ноги.

– Ты или будешь петь с полной выкладкой, или катись на все четыре стороны, – помрачнел непонятый в своем благом начинании хозяин. – Вон, в богадельне вакансия уборщицы открылась.

Он едва сдержался, чтобы не заорать, что ее независимость и ее театральные страсти гроша ломаного не стоят, если она не хочет сдохнуть с голоду, но вовремя заметил недоумение в глазах Федора.

– Значит, буду мыть полы или милостыню просить! – уперлась женщина.

– На руки свои посмотри, уборщица! – охладил ее пыл Дмитрий Алексеевич. – А насчет милостыни… Никто тебе не подаст. Не в моем городе. Так что, послушай, как должно быть, от тебя не убудет. – Цыган отступил к шатру, предоставив гостям возможность договориться без свидетелей. – Ты можешь петь и хорошо поешь. – Мужчина обстоятельно расположился на неизвестно откуда взявшемся складном стульчике и потянул ее вниз. – У тебя отличная техника, сильный голос, и ты ни разу не сфальшивила. Но при этом ты – как мороженая форель. Послушай их и поймешь, что можно по-другому. Как будто никого нет и ты поешь для себя. А врать себе смысла нет, так?

– Так, – прошептала она, оставив попытки высвободиться из его стальных пальцев.

И внезапно он рассмотрел то, что не смог увидеть при солнечном свете за два прошедших дня. У нее были совершенно невероятные глаза. Огромные, как фарфоровые блюдца, и бездонные, как темный омут в заросшем ряской пруду. Он с детства знал, что в таких омутах водится всякая нечисть, вроде водяных. А в лунные ночи на поверхность всплывают русалки, соблазняющие путников женской грудью и плетущие из любовных речей сети для незадачливых юнцов.

Маруся не шевелилась, и по темной глади ее омутов метались блики от костров, тревожа подводных обитателей. Мужчина с усилием стряхнул ночное наваждение и продолжил, отвернувшись к огню:

– Если тебе больно – пой так, чтобы было слышно, что больно, если тебе весело – это твое веселье, и незачем его стыдиться. За сценой можешь хоть поленом быть, но песню надо проживать.

Она сидела на земле у ног своего недавнего обидчика, забыв освобожденную руку у него на колене, и смотрела снизу вверх, как декоративный щенок на умудренного годами сторожевого пса. И щенок внутри нее почти с благоговением признавал, что тот прав.

– Маша? – позвал он и тронул ее щеку. – Ты меня слышала?

– Зови своих друзей! – буркнула она и в смятении отодвинулась. – Послушаем, что они могут сказать.

Но никто ничего не говорил, во всяком случае, на понятном ей языке. Федор принес лепешки, мясо и вареную картошку, и тотчас возле костра закружились с десяток взрослых и детей, потом пришли женщины и еще дети, чуть позже – мужчины. Все несли с собой еду, все галдели, смеялись, сияя бездонными, как ночное небо, черными глазами, перемежали непонятную речь отдельными русскими словами. Дмитрий Алексеевич перестал замечать свою спутницу, тоже смеялся, пил водку, ел мясо с тарелки прямо руками и, казалось, без труда понимал чужую речь. Ей тоже налили водки, она отнекивалась, но он шепнул: «Пей, не обижай людей!», и она выпила залпом, обожглась, долго кашляла и жмурилась, вытирая слезы. А потом зазвучала гитара, одна, другая, третья, и над луговым простором разлились голоса и серебряный перезвон. Маруся, усевшись, как турчанка, и подперев щеку ладонью, вслушивалась в звуки и откуда-то понимала, о чем пели по очереди мужчина и женщина. Дмитрий Алексеевич не выпускал ее из виду, кивая в ответ на длинный монолог Федора.

– Твоя женщина сможет петь, – заключил Федор. – Пусть поговорит с Раей.

– Тетя Рая еще жива? – удивился гость и отвел взгляд от зачарованной Маруси.

Федор указал в конец поля, где горел одинокий костер, и Дмитрий Алексеевич покинул цыганский праздник ради разговора со старой Раей. Высокий цыган проводил его взглядом и подсел к Марусе, заглянул в ее отсутствующие глаза.

– А теперь ты спой нам.

– Я не могу, – очнувшись, заверещала она и стала оглядываться в поисках своего покровителя.

– Он скоро придет, не волнуйся, – утешил ее Федор. – А ты пока спой. Что ты знаешь?

– Романсы, – растерялась Маруся. – Русские.

Федор одобрительно пощелкал языком.

– Вот и спой, а мы послушаем. Когда еще красивая русская женщина споет в цыганском таборе для цыган. Ромка тебе подыграет.

Он повысил голос, и тут же гомон стих, и все повернулись к Марусе. Она покраснела и неуклюже поднялась с земли. Из темноты выступил молодой мужчина с гитарой и сверкнул белозубой улыбкой.

– Что будешь петь, красавица?

– Может быть, «Ямщика»?

– Можно и «Ямщика»!

В длинном проигрыше было много надрыва и едва угадывалась знакомая мелодия, но Маруся поймала нужный момент и, подняв лицо к ночному небу, запела, перестав слышать шепот цыганят, дыхание мужчин, ржание лошадей и потрескивание поленьев в огне.

Когда ее голос смолк, кочевники зашумели, заговорили разом, и она в изумлении огляделась. Дмитрий Алексеевич отвел от нее задумчивый взгляд и наклонился к сгорбленной старухе в черном платке, которая едва доставала ему до груди.

– Она хорошо поет, – сказала старуха, глядя в костер из-под кустистых бровей, и мужчине пришлось склониться еще ниже, чтобы расслышать ее слова. – Но у нее душа закрыта. Чего она боится?

– Она недавно рассталась с мужем.

– Значит, ей нужен другой, – заключила старуха и оглядела затрепетавшую от внезапного ужаса Марусю. – Она не умеет жить одна. Ты теперь ее мужчина?

– Нет! – во второй раз за вечер отвечая на этот вопрос, он почти разозлился. – Она сама по себе. Я просто помогаю ей с работой.

– Если ты заботишься о ней, возьми ее в жены, – словно не услышав, сказала Рая. – Она тебя не разочарует.

– Мне не нужна жена, тетя Рая. Мне нужна певица в ресторан.

– Ах, певица! – Старуха понимающе потрясла седыми космами под платком, и Марусе показалось, что голова на тонкой шее может случайно оторваться и скатиться прямо в огонь. – Скажи, пусть идет за мной.

Она махнула двум цыганкам, стоящим поодаль, и те покорно двинулись следом в дальний шатер.

– Иди! – Дмитрий Алексеевич подталкивал свою протеже, как строптивую лошадь. – Никто тебя не съест.

– Откуда ты знаешь? – скулила не вполне трезвая Маруся, оглядываясь на удаляющиеся огни за спиной.

– Не болтай!

– Она меня заколдует или превратит в жабу.

– А я тебя поцелую, и ты снова станешь принцессой, – уверил он.

– Правда? – Она жалостно взглянула на мужчину через плечо, готовая поверить во что угодно. – Это поможет против заклинаний?

– Не знаю, но если будешь изводить меня дурацкими вопросами, оставлю жабой до конца жизни.

– Ну почему я должна идти в палатку? – помолчав, снова заныла Маруся. – Что они собираются делать такого, чего нельзя делать при людях?

– Понятия не имею. Но хуже уже не будет.

Он втолкнул ее под полог шатра, а сам остался снаружи.

– Только не забудь, что ты обещал, – раздался ее сдавленный шепот из темноты, и он усмехнулся и закурил.

Целовать жабу в его планы не входило. Если ее и стоило заколдовать, так хотя бы в лошадь или в кошку. Впрочем, их он тоже целовать не намерен. Зато эту ночь он бы с удовольствием провел с женщиной с пшеничными волосами и русалочьими глазами, а уж никак не с жабой или кобылой.

Он успел выкурить три сигареты, когда из темноты появились женские фигуры в длинных юбках и встали перед ним в ряд.

– Она почти готова, – сказала старая цыганка и указала на Марусю.

Первое, что он заметил, – у Маруси больше не было испуганных глаз. Она смотрела вдаль мимо него и улыбалась.

– Что с ней? – напрягся он, заподозрив неладное, но сразу отогнал мысль о колдовстве.

– Травка, – прошамкала старуха и засмеялась. – Ей хорошо.

– Травка – это перебор, тетя Рая. Это незаконно, – укорил ее Дмитрий Алексеевич. – Точно ничего серьезней?

– Никто ее не заставлял, – поморщилась старуха, и только тогда он заметил перемены в своей спутнице.

Маруся была одета, как стоящие рядом женщины, в шелковую кофту с широкими рукавами, длинную юбку с оборкой, из-под которой кокетливо выглядывала еще одна. Ее бедра были схвачены ярким платком, на шее причудливо переплелись цепочки и бусы, а в ушах позвякивали кольца. Перед ним стояла босоногая и белокожая цыганка со светлыми косами, каких ему раньше встречать не доводилось.

– Маша, – изумленно выдохнул он и взял ее руку, на которой зазвенели браслеты. – Ты себя видела?

Маруся наклонила голову к плечу, словно прислушивалась, и послала загадочную улыбку далеким звездам.

– Не верь этой улыбке, – остановила его тетя Рая. – Она никогда не перестанет улыбаться. Она должна отпустить свою боль и жить дальше. Пока боль с ней – она сжигает ее изнутри. Ты ее мужчина, помоги ей.

На этот раз он не стал объяснять, что знает эту женщину всего-то три дня, да и не знает вовсе, ничего о ней не знает, кроме паспортных данных, размера одежды и того, что она сбежала от богатого мужа наугад черт знает куда.

– Как?

– Отведи ее в круг, пусть поет и танцует. Боль будет выходить из нее.

– Ее так просто не вылечить, – усомнился он.

– У тебя есть год, – сказала старуха и прищурилась в звездное небо, словно пыталась разглядеть летопись их судеб. – Год до весеннего полнолуния. Если ты не успеешь стать ее мужчиной, она уйдет.

– Думаешь, за год я не справлюсь? – самодовольно усмехнулся он, принимая игру.

– У тебя мало времени, – покачала головой Рая, удивляясь его непонятливости. – Если ее душа все еще будет болеть о муже – ты ее потеряешь.

– Она подписала годовой контракт, – угрюмо вспомнил он, заглянув в просветленное Марусино лицо. – До того момента она не может уйти.

– Ее не удержит никакой контракт, если ты не тот. Или ваши женщины могут жить без любви?

– По-разному могут! – Он нахмурился. – А мне надо, чтобы в мой ресторан ходили слушать, как она поет.

– Ты думаешь, что можешь выбирать! – с жалостью сказала старуха и исчезла в тени шатра.

Дмитрий Алексеевич подхватил заколдованную Марусю под руку и повел к поющему табору. Когда они вошли в круг, табор умолк, а Маруся, очнувшись от дурмана, недоверчиво осмотрела свой наряд и незнакомых людей. Он взял ее за плечи и подтолкнул в центр круга.

– Танцуй, – попросил кто-то по-русски.

– Я не умею, как вы, – смущенно улыбнулась Маруся.

– Она вообще неважно двигается, – зачем-то вспомнил он и поймал на себе ее обиженный взгляд.

– Пусть танцует! – сказал Федор и снова позвал Ромку. – Надо только начать.

Когда над лугом разнеслись первые звуки вальса, Ромка, не раздумывая, закружил Марусю по вытоптанной траве, и зрители отодвинулись, давая им больше пространства. А Дмитрий Алексеевич смотрел, как колышутся ее юбки, как перекатываются бусы, как Ромкина рука полновластно обнимает узкую спину и как в ответ улыбаются Марусины губы, и почти забыл про зажженную сигарету.

– Она легкая, как пчелка! – Ромка неохотно выпустил женщину из объятий. – Просто ей нужен ведущий.

– Кнут ей хороший нужен, – сделал вывод ревнивый хозяин и достал сигарету.

– Пусть еще поет, – послышались голоса, и Маруся, раскрасневшаяся после танца, протянула руку к ближайшему гитаристу.

– Можно?

Тот без слов снял с шеи ремень, и кто-то услужливо придвинул ей складной стул. Маруся кивнула, поставила гитару на колено, тронула струны и, оставшись довольна извлеченным звуком, сразу же запела низким и сильным голосом. «Среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…» И эта была та Маруся, которую никто из стоящих рядом людей не знал, которую муж двадцать лет награждал самыми причудливыми именами, вариациями на тему ее простого имени, а потом вдруг разлюбил, которая много лет была счастлива, а потом в один день решилась уйти от него. Которая давно не пела под звездами, не танцевала с чужим мужчиной, не пила водку и ни разу в жизни не думала, что сможет изменить своему налаженному уюту и сложившейся судьбе. Уж лучше бы цыганка превратила ее в жабу или в лошадь, или в росу на траве, которая высохнет наутро и не оставит следа на листе. Маруся пела, и слезы сами катились из ее глаз, а когда закончилась песня, она начала новую, потом другую, еще одну. И никто не решался ее прервать, не засмеялся и не ушел спать. Она пела, и ей становилось легче, будто вместе со слезами вытекала боль, отпуская сердце из ледяных тисков. А когда она устала и замолчала, цыгане дружно выдохнули, и кто-то сказал «они тоже умеют петь!», и его одобрительно поддержали несколько голосов. Маруся поднялась с шаткого стула и просительно посмотрела на хозяина.

– Пора, – решился он и обернулся к Федору. – Скажи тете Рае, что одежду я пришлю завтра.

– Если Рая отдала этой женщине свое платье – так надо.

– Но украшения дорогие, – возразил Дмитрий Алексеевич.

– Иди, Дима! Мы тут пробудем неделю, может, две. И снова придем через год. Если хочешь – пойдем с нами. Ты нам не чужой, мы всегда тебе рады.

– Ты же знаешь, что я не могу уйти.

– Потому что тебе власть дороже свободы, – усмехнулся Федор и обнял старого друга. – Пора бы понять, что дороже свободы нет ничего.

– У каждого свой путь! – возразил Дмитрий Алексеевич и взял Марусину руку в свою. – Встретимся через год, Федя. Хорошей дороги!

Возле дома хозяин разбудил свернувшуюся в клубок Марусю и, соблюдая конспирацию, отвел ее домой.

– Как это снимается? – спросила она, оглядывая свой странный наряд, и побрела к зеркалу.

– Хочешь, чтобы я тебя раздел? – усмехнулся он, но она обернулась с мрачным лицом.

– Мне не до шуток. Я спросила, как это снять.

– Женщине должно быть виднее, – посерьезнел он. – На работу вечером можешь не ходить, тебе отоспаться надо.

– И это не отразится на моей зарплате?

– Отразится, но ты отработаешь в другие дни.

Хозяин вышел, хлопнув дверью, и с неприязнью подумал, что побыть жабой пару дней ей бы не повредило.

Как он и предполагал, к вечеру она проснулась, выпила кофе, налила себе ванну и провела полночи в постели перед телевизором, а в семь утра уже открывала дверь знакомому гостю.

– Выспалась?

– Вчера, да. Сегодня, нет, – не погрешив против истины, призналась она. – Вы теперь будете каждый день приходить в семь? Я могу будильник на одиннадцать не ставить?

– Город не поймет твоего богемного образа жизни.

– Я не навязываю городу свои привычки, – пожала плечами она. – И не горю желанием жить по расписанию казармы.

– А я привык просыпаться рано. Сделай-ка нам омлет.

Ему хотелось кофе и домашнего завтрака и совсем не хотелось препираться с ней. Но Маруся была не в настроении и не считала себя обязанной быть вежливой по утрам с незваными гостями.

– Со шпинатом? А может, с норвежской селедочкой или с кленовым сиропом?

– Ты и такое умеешь?

– Нет, но вам же плевать, что я умею и что хочу. Я прислуга, которую вызвали на кухню покормить барина.

– Я и сам могу приготовить, – насупился он. – Незачем делать из всего проблему!

– Не надо делать из меня кухарку! – парировала она, открывая холодильник, и вдруг смутилась от собственной грубости. – Мне не сложно, поймите. Но исключение не должно стать ежедневной практикой.

Однако же омлет у нее получился вкусный, хоть и без пышной шапки. И гренки с сыром удались, а кофе из обычного аппарата показался ему лучшим за многие месяцы. Напротив за столом Маруся с аппетитом уплетала свою порцию и смотрела на календарь с собачкой, как будто завтракала одна.

– Ну, я пойду!

Он отодвинул пустую кружку и вопросительно посмотрел на женщину, как будто чего-то ждал.

– Угу, – кивнула она, скользнув мимо рассеянным взглядом, и когда щелкнул замок, спросила: – А зачем вы приходили?

– Спасибо! – запоздало сказал он, закрывая дверь.

– На здоровье, – ответила Маруся и задумчиво посмотрела на стол с грязной посудой. – Лучше бы дал поспать.

Второй рабочий вечер прошел гораздо лучше первого. Публика частично обновилась, но никто не орал, как потерпевший, когда она объявила очередной романс. И, отработав «обязательную программу» из классики, она спокойно перешла к выполнению заявок, пользуясь услугами экрана с караоке. Такое положение дел всех устраивало, и в первую очередь – саму шансонетку. Она не придала значения тому, что хозяйский стол с табличкой «зарезервировано» был пуст, потому что к концу выступления валилась с ног от усталости и искренне радовалась, что от работы до дома ехать несколько минут. Правда, на стоянке пасся старый знакомый Филька и усиленно стучал хвостом по красному боку ауди, оглашая ночную округу звуками тамтама.

– Уйди к чертям собачьим, – очень в тему сказала примадонна и, оттеснив пса, села за руль и опустила стекло, нарочито строго посмотрев на собаку. – Приходи завтра, будет тебе котлета.

Филька подозрительно покивал и улыбнулся. «Галлюцинации от усталости?» – спросила она себя и покатила сквозь ночь, отчаянно зевая и стараясь не пропустить нужный поворот.

Как ни странно, следующим утром ее никто не потревожил, как и послеследующим, и даже спустя неделю. В ресторане хозяин не появлялся, и по тому, как расслабилась публика, Маруся догадалась, что город временно остался без власти. Вернее, официальное подобие власти в лице Сергей Дмитриевича разъезжало на мурселаго и пару раз заказало «Вальс Бостон» и «Чистые пруды», ностальгируя по далеким столицам Российской империи. Маруся прилежно и с надрывом исполнила мужские партии и приняла щедрые чаевые. Слава богу, глава городской администрации не набивался в поклонники, как некоторые зарвавшиеся в отсутствие хозяина пьяненькие господа, а местная секьюрити хорошо знала свое дело. Да и у самой столичной гостьи на этот счет было припасено соответствующее выражение лица, сопровождаемое репликами в стиле английской аристократии: «Пойдите вон, сударь, вы пьяны!» Она беспроигрышно пользовалась этой фразой, отчего у большинства почитателей красоты и таланта случался культурный шок.

Хотя одному поклоннику она втайне потакала.

Шантажист Филька не пропустил приглашения на следующий вечер и с вопросительным выражением ждал ее у машины, еле сдерживая подрагивающий хвост.

– Ах ты, зараза! – сказала она то ли ему, то ли своей забывчивости, и вернулась на кухню за обещанной котлетой.

Натуральная котлета размером с четверть тарелки была проглочена одним махом, хвост отстучал «спасибо» по дверце, и Маруся, тронув машину с места, с изумлением обнаружила, что пес резво бежит по тротуару вслед за ней. Она сбросила скорость и, забавляясь ситуацией, позволила ему проводить себя до дома, где, поставив ауди на охрану, обернулась к лохматому поклоннику, поднявшему на примадонну вопрошающие глаза.

– Никакого кофе, Филимон, даже не думай!

Пес разочарованно вздохнул и прилег на асфальт. Она дошла до двери и снова обернулась, а когда он приподнял тяжелую голову и насторожился, холодно кивнула и скрылась в подъезде. Филька в задумчивости поскреб задней лапой за ухом и потрусил обратно к ресторану в надежде на очень поздний ужин или на ранний завтрак.

Глава 3. Сезон охоты

Спустя две недели после отъезда хозяина город пошел вразнос. В ресторане была «заказана» и успешно проведена драка, на окраине города мелкие уголовники устроили разборку со стрельбой, диджей на городском радио напивался с утра и нес околесицу три дня подряд, а «подобие власти» катало разбитных девиц в мурселаго, не щадя подвески. У Маруси сжималось сердце, когда она видела свою любимицу в компании крашеных кудрей и силиконовых прелестей.

Перемены не обошли стороной и ее жизнь. Два с половиной поклонника каждый вечер топтались перед рестораном, поджидая ее выхода. К Фильке, который был половиной, она откровенно благоволила и таскала ему котлеты из кухни. Два других были всего лишь мужчинами, которые соревновались в тщетных попытках привлечь ее внимание. Цветы и конфеты доставлялись в гримерку к каждому выступлению. БМВ и ауди дымили трубами, и оставалось только понять, кому из немецких автопроизводителей она отдает предпочтение. Билеты на концерты или столик в ресторане областного центра можно было выбрать в любой момент.

Марусе было бы откровенно смешно, если бы не было так грустно. Поклонники были молодые, велись на ее недоступность и столичные манеры, рассказывали наперебой о заграничных турне и сорили деньгами, заказывая песни. Дмитрий Алексеевич был прав, на чаевые в медвежьем углу она могла бы безбедно жить, не заботясь о завтрашнем дне. Правда, она никому не отдавала предпочтения и возвращалась домой в сопровождении почетного эскорта из двух машин и Фильки, неспешно трусящего по обочине. Когда на исходе второй недели она обнаружила на пороге квартиры две одинаковые корзины с цветами, ее разобрал такой хохот, что соседская дверь приоткрылась и домработница окинула ее подозрительным взглядом. Но Маруся продолжала хохотать, затаскивая цветы в квартиру и представляя, как два героя мерились корзинами у входа в подъезд.

Подобный стиль ухаживания был ей в новинку. Да и вообще ухаживания мужчин в последние двадцать лет она принимать отвыкла. Присутствие мужа напрочь отбивало у окружающих желание проявлять к ней сексуальный интерес. Димочка конкуренции не терпел ни в чем. И однажды заявленное право собственности было окончательным и пожизненным, если он сам не решался что-то изменить.

Чем дальше река времени уносила ее от рокового дня, когда она написала записку и уехала, тем труднее ей становилось оценивать свой спонтанный поступок как единственно правильный и неизбежный итог ее семейной жизни. Ощущения были похожи на состояние больного после операции. Опухоль была успешно удалена, но действие анестезии закончилось и неизбежная боль накрывала широкими волнами, не давая возможности сосредоточиться на положительном итоге.

В один из дней она приехала к вечернему выступлению и обнаружила, что ресторан закрыт. Маруся подергала массивную ручку парадного подъезда и столь же безуспешно попыталась войти с черного хода. Особняк был тихим и темным, запертым на все замки, а стеклянную дверь украшало лаконичное объявление «учет». Когда она вернулась к машине, на стоянку подкатил внедорожник, и хозяйский охранник вывалился из-за руля.

– Костя, – начала было примадонна, – что-то я не пойму…

– Садитесь! – Константин распахнул пассажирскую дверь. – Он велел вас доставить.

Формулировка «велел доставить» говорила об имперских притязаниях Костиного шефа. Она представила себя европейской принцессой, взятой в плен турецким султаном. О том, как случайные заложницы становятся гаремными наложницами, ей думать не хотелось. Костя обращался с ней почтительно, но холодновато. Предложил закрыть окно, чтобы не простудиться, переключал радио, интересуясь, что она предпочитает, но на вопрос, зачем они едут к хозяину, втянул голову в плечи и нахмурился.

Машина выбралась из города и мягко покатила по недавно залатанной дороге в сторону коттеджного поселка, где и обретался Дмитрий Алексеевич.

Дом был громадный и возвышался темно-коричневой крышей над другими коттеджами, как здание Министерства иностранных дел над арбатскими переулками. Трехметровый забор, скрывающий от посторонних глаз внутренний двор, не уступал в размерах рублевским.

– Зачем ему такой домина? – удивилась вслух Маруся и поймала на себе недоумевающий взгляд охранника. – Это же крепость. Он готовится к осаде?

Но Костя снова промолчал, подал ей руку, когда она выбиралась из машины, и прошел в дом.

– И в чем, по-твоему, заключается смысл жизни?

Спустившийся со второго этажа хозяин не сводил с нее внимательного взгляда, скрестив руки на груди.

– Моей или вашей? – сразу же нашлась Маруся.

– Ты и про мою знаешь?

– Догадаться несложно. А в моей смысла нет, можно не искать. Как съездили?

Это была чистая вежливость. В действительности ей не было дела до того, куда и зачем он ездил. Вопросов она никому не задавала, а обсуждать с шансонеткой ее покровителя никто не решался.

– Ты мне зубы не заговаривай! – вдруг рассвирепел он. – Что за бардак вы там развели?

Марусе было впору испугаться и начать искать причину хозяйского гнева, но долгая жизнь с Дмитрием Климовым научила ее смотреть на вспышки мужского раздражения снисходительно, порой даже весело. Хотя веселье это, обуревающее ее в душе, демонстрировать было не положено, соблюдая правила игры.

– Драка, перестрелка и запойное радио обошли меня стороной, – догадалась она.

– Зато два кобеля, каждый вечер вьющиеся возле твоей юбки, явно обходить тебя не думают?

– У вас плохие осведомители, – еле сдержала улыбку Маруся. – Кобелей три.

– Что значит три? – Дмитрий Алексеевич повел вокруг себя тяжелым взглядом, думая, на чем бы сорвать злость. – Это такая шутка?

– Могу я рассчитывать на ваше гостеприимство в форме кофе? – осторожно спросила она. – Что-то я подсела на кофе, иначе к двенадцати начинаю засыпать.

– Идем, – буркнул он и повел ее на кухню, где у плиты суетилась худенькая пожилая женщина в красном переднике.

При появлении хозяина с гостьей она вопросительно уставилась на обоих, но получив знак от мужчины, вернулась к своим занятиям.

– Так кто третий? – Он вернулся к прерванной беседе, когда на стеклянную поверхность стола были поставлены чашки с кофе и вазочка с печеньем. – Ужин будет позже.

– Я бы предпочла вернуться домой и поваляться с книжкой, если работы сегодня все равно не будет.

– Ты мне зубы не заговаривай! – Дмитрий Алексеевич проявлял явные признаки раздражения. – Поужинаешь и поедешь. Что за третий?

– Местный пес Филька. Я зову его Филимоном. Не люблю собак, но этот… Он меня приручает, похоже.

– Ты издеваешься? – прищурился мужчина. – Третий – пес?

– Да, и в отличие от двух первых он очень симпатичный.

– Это не мешает тебе принимать подношения от мужиков.

– И чаевые тоже, – подтвердила Маруся. – Надо же мне на что-то жить. А цветы и конфеты… они ни к чему не обязывают.

– И ночные прогулки?

– Ах, это… – Маруся от души рассмеялась. – Ночные прогулки в обществе двух соперников куда безопаснее, чем в обществе одного из них. Пока они делят сферы влияния, я могу быть спокойна. Вот когда кто-то соберется отойти в сторону, придется выкручиваться.

– Похоже, ты просто забавляешься? – догадался Дмитрий Алексеевич.

– Пожалуй! Мне не интересны мужчины. – Она выдержала его испытующий взгляд и отхлебнула из чашки. – Отличный кофе.

– Ты слишком молода, чтобы обходиться без них.

– Меня не интересуют мужчины как объекты коллекционирования. И не так уж я молода.

Она дала скользкий ответ на его вопрос, но углубляться в тему он не стал, удовлетворившись ее невинным взглядом и иронической улыбкой. Хотя с тем, что она поторопилась списать себя со счетов, он был не согласен. После трех недель отсутствия он был неприятно удивлен произошедшими событиями, уязвлен ее появившимися поклонниками и пребывал в отвратительном расположении духа, пока она не переступила порог его дома.

– Значит, просто хорошо сохранилась.

– Это потому, что высыпаюсь по утрам, – слегка поддела его Маруся. – И не жарю омлет ни свет ни заря.

Он хмыкнул и мрачно поинтересовался у кухарки судьбой ужина. Маруся с улыбкой взглянула на его профиль с тяжелым подбородком, и воспоминания о прошлой жизни нахлынули на нее, как приливная волна.

Димочка любил борщ. И как Маруся ни билась, сколько рецептов ни перебирала – ей не удавалось приготовить именно то, что ему хотелось. Маленькие секреты и хитрости, которыми под завязку были забиты дамские журналы и поваренные книги, ей не давались. Он ел, хвалил, благодарил, но она чувствовала, что борщ не тот, а муж слишком хорошо воспитан, чтобы сказать прямо. За недели и месяцы кулинарной битвы Маруся научилась готовить кучу блюд, в чем успешно соревновалась с их домработницей, и только чертов борщ оставался для нее недоступным творением. То он был слишком жирный, то слишком светлый, то ему не хватало остроты, то капуста была старовата. Борщ стал ее проклятием на многие годы, и она была готова сдаться, сказав себе, что для владелицы художественной галереи с ее образованием, воспитанием и внешностью роль кухарки – не самая главная.

Вечером того дня у них был запланирован выход «в свет». Вернее, она возилась с ужином, а он позвонил и напомнил, что через два часа им ехать на благотворительный концерт, который продюссировала его мать. Оказалось, что мероприятие с фуршетом планировалось давно, просто он забыл, что приход в паре был обязательным условием. Конечно, мамочка предпочла бы видеть рядом с ним одну из своих протеже, но Дима будто назло матери никогда не приходил на подобные встречи с чужими женщинами. «Машка любой из них даст сто очков форы, – говорил он, чем приводил родственников в состояние белого каления. – А эти твои профурсетки годны только на пару раз!» Ни консерваторское образование Лидочки, ни головокружительная маркетинговая карьера Лорочки, ни третий опубликованный детективный роман Леночки, ни даже папа-олигарх Лялечки не изменили его позиции. Вне маминых мероприятий он вполне мог кувыркаться с Лидочкой и с Леночкой, но на встречи подобного формата возил с собой жену.

Маруся варила борщ, который ненавидела лютой ненавистью, и разрывалась между зеркалом и плитой. До выхода оставалось полчаса, прическа была сделана, макияж готов, платье дожидалось на вешалке. В туфлях, белье и стареньком фартуке Маруся возилась у плиты и не услышала шаги мужа в прихожей. На экране телевизора проходило мировое дефиле, французский комментатор бойко нахваливал новую коллекцию, тощие манекенщицы сменяли одна другую под вспышками фотокамер.

– Ну ты даешь, Машка! – выдохнул Дмитрий Петрович, обхватив полуголую жену двумя руками. – Где тебя так учили мужа встречать?

– Не учили, это случайность. Я почти готова.

– Я тоже, – подозрительно растягивая слова, зашептал он и стащил с нее фартук. – В спальню уже не пойдем.

– Димочка, – слабо сопротивлялась она, – я же причесывалась, красилась…

– Правильно, – одобрил он и враз освободил место на кухонном столе, смахнув ненужные салфетки и пакетики со специями. – Это то, что надо!

Много лет они не делали этого на кухне, впрочем, еще когда делали, их кухня была в три раза меньше нынешней ванной, и единственным местом, где можно было обняться, не рискуя получить травмы, колото-резаные раны или ожоги, был подоконник. Вот на этом самом подоконнике, привлекая внимание соседей из дома напротив, он и подлавливал молодую жену за приготовлением завтрака или ужина.

Но на огромном стеклянном столе в их давно уже не новой квартире, спустя пятнадцать лет после свадьбы, с кипящим на плите борщом, ей не приходилось заниматься с ним любовью.

– Я ужасно голоден, – шептал он ей на ухо, избавляясь от рубашки, и Маруся, приняв давно забытую игру, довольно мурлыкала в ответ.

Когда таймер напомнил, что очередной неудавшийся борщ готов, оба были слишком заняты друг другом, чтобы обратить внимание на такую мелочь. А когда Димочка выпустил жену из объятий и, рухнув на стул, потребовал воды и борща, они уже катастрофически опаздывали на концерт.

– Димуль, твоя мама мне этого не простит, – жалобно сказала Маруся, глядя на мужа влюбленными глазами. – Давай без борща.

– Машка, я ужасно голоден. Ты смерти моей жаждешь?

– Ты уже был голоден… – резонно напомнила она.

– Вот именно. Сегодня мы начали путь к моему сердцу не вполне традиционно. Давай и желудок заодно порадуем.

– Только оденусь, – хихикнула Маруся.

– Теперь уже нет смысла. Тащи борщ, одеться всегда успеешь.

Хотя в этот вечер одеться она все равно не успела. И оба они не успели ответить на телефонные звонки его мамы, и даже поставить в посудомоечную машину тарелки. Все, на что им хватило времени, – продолжить вечер в спальне, ближе к ночи повторить тарелку борща и уснуть, как начинающие любовники, поперек кровати. Наутро, уходя на работу, он поцеловал спящую жену и сообщил ей, что еще один такой борщ – и у него будет инфаркт. «Тебе понравилось?» – спросила она, удерживая его за шею. «Ничего лучше в своей жизни не пробовал! – поклялся он. – Я говорил, что ты у меня совершенство во всех отношениях?» И она безоговорочно поверила ему в то утро, как безоговорочно верила всегда. Как поверила в то, что он разлюбил ее, посчитав супружеский секс на кухне и отшлифовку навыков в приготовлении борща куда менее интересным занятием, чем любовь юных красавиц, которых с каждым годом все успешнее пиарила неугомонная Димочкина мама.

– Ты теперь будешь вспоминать мне этот омлет до конца моих дней?

– Я злопамятная, да! – созналась Маруся, выйдя из задумчивости. – Хотя ваши утренние визиты были приятным разнообразием в ежедневной рутине.

– Я что же, клоун, чтобы развлекать тебя?

– Почему любое мое слово оборачивается против меня? – нахмурилась она. – Я всего лишь посетовала, что вас долго не было. Что-то случилось?

Он хотел огрызнуться на эту избыточную заботу, но злости в себе не обнаружил и промолчал, наблюдая за тем, как домработница раскладывает на столе приборы.

– Я в Москве был, – после затянувшейся паузы сказал мужчина и искоса проследил за произведенным эффектом. – Я раньше часто в столице бывал, а в последние годы что-то не складывалось. Вот решил в политику вернуться, съездил, обстановку разведал, старые связи поднял.

– В политику? – вежливо переспросила Маруся, стараясь унять сердцебиение при упоминании столицы.

– Пока в областную думу.

– Интересно, – солгала она, хотя ей было ни секунды не интересно. – Хотите стать хозяином целой области?

И пока он рассказывал о своих планах, глядя в ее внимательные глаза, память увела ее в город, где прошли лучшие годы жизни, и водила по узким переулкам Пречистенки, по широкой Тверской, по бульварам от памятника к памятнику, где они когда-то бродили с Димочкой, который еще не был мужем.

– Надо же, как мужчины любят ходить во власть! – успела улыбнуться она, когда рассказ хозяина внезапно оборвался. – Не сомневаюсь, что у вас получится.

«Значит, слушала!» – подумал Дмитрий Алексеевич, в середине своего монолога усомнившийся, что гостья пребывала на его кухне, а не витала в облаках.

– За всех не скажу.

Они помолчали, изучая содержимое своих тарелок.

– Мне пора. Спасибо за прекрасный ужин.

– Я тебе еще дом не показал.

– Сегодня уже поздно, – заторопилась она.

– Твой рабочий день в самом разгаре! – напомнил он, опередив ее перед выходом, и загородил собой проход.

– Для светских визитов время уже вышло.

Она не была готова в один вечер изменить свою жизнь, а он не был готов к отказу и смиряться с ним не собирался.

– Ты можешь остаться. Дом большой, места хватит.

Маруся покачала головой и вспомнила, что приехала на чужой машине и самостоятельно добраться до города не сможет. Если только пешком по ночной дороге. От этой мысли холодок пробежал у нее по спине. Откровенный взгляд мужчины не сулил легкого прощания. Похоже, он догадался об этих сомнениях и теперь уверенно улыбался, не уступая дороги.

– Только не говори, что не можешь уснуть в чужой постели.

– Дмитрий Алексеевич, я не останусь, – заупрямилась Маруся. – Не надо настаивать. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Откуда ты знаешь?

– Я месяц назад рассталась с мужем.

– Тем более. Ты же не в отпуск уехала. – Он придвинулся ближе, не принимая во внимание сомнительный аргумент. – Ты сбежала. Следовательно, считаешь себя свободной.

– Дело не в свободе, – вздохнула Маруся. – Я не готова к другим отношениям.

– Никто не говорит об отношениях, – усмехнулся он и поискал в карманах зажигалку. – Вечно вы, бабы, про любовь. Я тебе предложил дом осмотреть. И остаться… на ночь.

– Если разделить эти два предложения, то первое меня может заинтересовать, а второе – нет.

– То есть осмотришь и уедешь? – переспросил он, явно забавляясь разговором.

– Кажется, нам следует внести ясность в понятие «осмотреть дом».

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, и та ясность, которую она без лишних слов внесла в их диалог, ему не понравилась. Но, имея власть над всем городом, над женщинами, которых он хотел, над ней, которая добровольно приняла его покровительство и вынужденно оказалась заложником этого покровительства, он не готов был воспользоваться этой властью прямо сейчас.

– В такой форме я еще не получал отказа, – подытожил он и отступил.

В холле возле двери Константин клевал носом, то и дело вздрагивая мускулистым телом. Вечер для него еще не закончился, хозяин не дал распоряжений относительно припозднившейся примадонны, и уйти к себе в гостевой домик он не мог.

– Получилось изысканно, да?

Она смотрела ему в затылок и лучилась улыбкой. Он услышал эту улыбку в ее голосе и уже собрался разозлиться, когда она взяла его под руку и тихонько сказала:

– Но если подходить к вопросу буквально, на дом бы я посмотрела. В общем плане, если не возражаете.

– Тебе забавно, как провинция силится догнать московский уровень? – догадался он.

– Так вы покажете, или разбудим цербера, и пусть везет меня в город? – вопросом на вопрос ответила Маруся, уклонившись от ответа.

Ей не было дела до его дома, ее не интересовал местный уровень жизни. Она и раньше никогда не отличалась внимательностью к деталям и запросто могла не заметить обновки в доме свекрови, даже если обновка занимала половину комнаты, что неизменно вызывало неприязнь у хозяйки. Просто Маруся не хотела обижать человека, который так неуклюже проявлял гостеприимство в своем городе и в своем доме, который ходил вокруг да около, хотя мог просто воспользоваться властью, как это сделал бы любой другой. Который был во многом похож на ее мужа, и она невольно искала в нем расположение и защиту.

Расположение и защита без близости… Способны ли на них мужчины в этом совсем не юном возрасте? Способны ли дружить, не переходя границ дозволенного дружбой? Она ему симпатизировала и немного рисковала, проявляя эту симпатию в форме дружеского участия. Но шагнуть разом в отношения, которые он самоуверенно считал просто сексом, Маруся не могла. Хотя… держать его под руку было надежно и волнительно, и, поймав себя на этой мысли, она отодвинулась на безопасное расстояние. Безопасное не для его притязаний, а для собственных фантазий.

– Пойдем!

Он взбежал по лестнице, словно торопился поскорее закончить неприятное дело. Она еле успевала за ним на высоких каблуках, звук от которых скрадывал толстый ковер на ступенях. Ей не были близки имперские амбиции в оформлении дома, причудливая смесь барокко, ампира и эклектики. Кухня и столовая, выполненные в современном стиле, казались ей куда более удобными для жизни, тогда как кабинет, гостевые спальни и библиотека изобиловали пурпуром и золотом, лепниной и шикарной деревянной мебелью в стиле одного из канувших в Лету Людовиков. Он вел ее по комнатам, распахивая двери, нигде не задерживаясь надолго, и Маруся всем существом ощущала его раздражение и мучилась, как корректно завершить ненужную обоим экскурсию. Бродить за ним по комнатам и вежливо улыбаться было глупо, и когда он прошел мимо одной из дверей, она, изобразив живой интерес, задержала его кокетливой фразой.

– А здесь тайная комната Синей Бороды?

– Здесь моя спальня! – Он вернулся и подошел слишком близко. – Хочешь осмотреть?

– Ох, нет… Не в этот раз! – ляпнула Маруся, отшатнувшись от него как черт от ладана. – То есть я хотела…

– Я услышал, что ты хотела, – уверил ее хозяин с самодовольной усмешкой. – Я подожду.

Краснея, как девочка, и мысленно кляня себя на чем свет стоит, она пошла вниз. Что за порода такая – любой разговор переводить в плоскость взаимоотношений между полами! Она просто осмотрела его дом, просто выслушала его за ужином, просто съездила с ним ночью в цыганский табор, просто варила ему кофе по утрам… Черт возьми, нет в этом ничего простого! Даже самый лояльный наблюдатель сказал бы, что это уже отношения, а никакая не прелюдия к ним. Спустя месяц после бегства из дома она проводит время с другим мужчиной и принимает его ухаживания, если, конечно, все эти медвежьи попытки сближения можно назвать ухаживаниями. Он так откровенно ревнует и контролирует ее, что весь город наверняка уже догадался или даже твердо уверен… И только она, как последняя дурочка, в воспоминаниях о муже не замечает очевидного…

Следуя за ним, она не заметила, как оказалась еще в одной комнате, вернее, в огромном зале, и остолбенела, когда он похвастался: «А это предмет моей особой гордости!» – и широко повел рукой, приглашая ее восхититься увиденным.

– Боже правый! – прошептала побледневшая Маруся и прижала пальцы к занывшим вискам.

Каминный зал отличался от столовой и кабинета, как волкодав отличается от шпица или даже ротвейлера. Массивная мебель из состаренного дерева и декорированный камнем камин с тяжелой кованой решеткой придавали комнате средневековый колорит. На мраморном полу перед камином царствовала шкура бурого медведя, а на темных деревянных панелях, которыми были обшиты стены, между коваными светильниками бесконечными рядами висели головы оленей, кабанов, рысей, волков. Среди этих отрубленных голов с мертвыми янтарными глазами и обнаженными желтыми клыками были чучела белок, лисиц, зайцев, глухарей, уток и дичи поменьше, и от увиденного у Маруси закружилась голова и подкатила тошнота.

– Это моя любимая комната! – похвастался он и повернулся к женщине, готовясь принимать знаки восхищения.

– Я хочу уйти… – выдавила она и еле удержалась на ногах. – Хотя сейчас мне лучше присесть.

Он молниеносно придвинул к ней кресло, накрытое шкурой.

– Ты не любишь животных?

– В замке Конопиште я тоже чуть в обморок не упала. Там еще страшнее, – призналась она, глядя себе под ноги. – Эти трофеи… Муж давно понял, что ничего подобного в дом приносить нельзя.

– Ну, да. Тонкая душевная организация…

– Я не переношу вида мертвых животных. Может, это фобия или что-то подобное. А он любит уехать в глушь с друзьями за новыми трофеями. Но когда эти пластмассовые глаза смотрят со стен, когда то, что было жизнью, превращается в глумление над убитым телом…

– Обычно у женщин эти зверушки вызывают восхищение! – оборвал ее мужчина. – И уж точно никто не падает в обморок в музеях.

– Кроме меня. Ничего не поделаешь, я всегда была такая…

– Да уж, такая, – повторил он, вкладывая в эти слова особый смысл. – Вставай. Отправлю тебя домой, пока не пришлось доктора вызывать.

Он подал ей руку, и Маруся поднялась, но он не двинулся с места.

– Пожалуйста, – вздохнула она и поборола искушение зажмуриться. – Прошу вас…

– Скажи, что ты не этого хочешь.

И, не сделав даже попытки отодвинуться, он положил ладонь ей между лопаток. Она невольно распрямила плечи и подняла голову, оказавшись с ним лицом к лицу.

– Не хочу, – не совладав со своим голосом, подтвердила она.

– А твое тело утверждает обратное.

– Моим телом все еще управляет мой мозг.

Она не могла отвести глаз от его упрямого рта и старалась не думать о поцелуе, который был почти неизбежным.

– Который безбожно врет!

Она понимала, что он прав и чувствует ее куда лучше, чем она сама. И в этом ощущении тоже была ловушка, потому что она всегда полагалась на мнение мужа, когда речь заходила о том, как обустроить ее жизнь. «Тебе надо поесть», – говорил он, и они шли в ресторан, где перед тарелкой с салатом она осознавала, что чудовищно голодна. «Ты не должна носить плащ, вот-вот пойдет снег. Надень шубу, и плевать, что они скажут». Они – это целый мир, который крутился в своих мелких делишках, накинув на плечи модные в этом сезоне курточки и пальтишки, когда она ехала в гости в мехах, как голливудская дива, и, ловя на себе насмешливые взгляды, чувствовала, что ей тепло и комфортно. И рядом мужчина, который лучше всех знает, как она должна выглядеть и что чувствовать. «Не смотри на меня так, как будто у тебя не было секса три месяца!» – «Да я и не смотрю, Димочка! Я думала о предстоящей поездке…» – «Не знаю, о чем ты думала, но под таким взглядом мне впору снять брюки! От тебя идут сумасшедшие импульсы!» – «Нет никаких импульсов!» – «А почему тогда мы опоздаем на концерт?» И они бессовестно опаздывали на концерт, в ресторан или на регистрацию на самолет. И всякий раз муж говорил, что она заставляет его терять голову. А она ничего не делала… она почти и не думала о сексе. Просто ее всегда тянуло дотронуться до него, и она, как могла, подавляла в себе эту потребность, полагая, что инициировать близость мужчина должен сам.

И вот сейчас другой мужчина, другая жизнь, а ситуация повторяется, и он читает ее, как по нотам, еще до того, как она сама осознает свои желания. Его рука за спиной стала настойчивей, и Маруся уже понимала, что осмотр дома закончится именно так, как прогнозировал хозяин, – в той самой спальне, куда она побоялась зайти.

– Может, мне машину в гараж поставить? – спросил заглянувший в зал Костя и подавился собственным вопросом при виде их объятий.

Они обернулись к двери, хозяин ослабил хватку, и Маруся выскочила в холл, не желая дольше задерживаться для осмотра бильярдной, тренажерного зала и сауны.

– Домой ее отвези. И не болтай там…

Где мог проболтаться об увиденном этот шкафоподобный андроид, Маруся даже не пыталась понять.

– Спасибо за гостеприимство! – издалека сказала она, стараясь остаться приветливой и беспечной.

– Работу завтра не проспи! – буркнул он и пошел вверх по лестнице, не дождавшись, когда она покинет дом.

Всю дорогу Константин зевал, прикрываясь кулаком, и косился на нее, словно каждый раз вспоминал о сцене, которую застал, и надеялся увидеть в ее лице разгадку.

– Ничего не было! – не выдержала она.

– Это не мое дело! – буркнул он и снова попытался подавить зевок. – К тому же, у него есть женщина, и если она узнает…

– Нечего узнавать! – возмутилась его тупостью Маруся.

– Может и так, – ответил охранник. – Но людям рты не заткнешь.

– Вот как! И что же болтают люди?

– Разное…

– Если он взял меня на работу, это не значит, что я с ним сплю!

– Это пусть Люська сама разбирается.

– Только Люськи мне не хватало! Что еще за Люська? И почему целый месяц я ничего о ней не слышала?

– Людмила Иванова. Двадцать семь лет. Не замужем. Возглавляет туристическую фирму «Парус», которую он ей купил. У них любовь уже два года.

– Я от всей души рада за Людмилу Иванову и твоего шефа. И мне нет никакого дела до их любви.

– Зато ей будет дело, когда она вернется из Парижа.

– Господи, – сокрушенно покачала головой Маруся. – Уехать от проблем с дамами в Москве, чтобы наступить на те же грабли! Я не воюю за мужчин.

– Я просто предупредил, – сухо сказал Константин, записывая ее признание куда-то во внутреннее хранилище своей коротко стриженой головы. – А уж вам решать.

Она открыла рот, чтобы сказать, что ничего решать не собирается, но вступать в дискуссию с охранником было еще глупее, чем обниматься с его хозяином посреди каминного зала под взглядом сотен стеклянных глаз. Поэтому она молчала всю оставшуюся дорогу, а в квартире тут же бросилась под душ смывать с себя воспоминания и ошибки прошедшего дня.

Назавтра проспать работу ей не удалось, поскольку привычный звонок поднял ее с кровати около полудня.

– Ты бы вообще не просыпалась, если бы я не заходил?

– Ну, как-то я справлялась раньше, – зевнула она и запахнула полы халата. – С молоком или с лимоном?

– Вот это мне и интересно. Кто-то приходил к тебе по утрам? Или не уходил с вечера?

– Да перестаньте, – отмахнулась Маруся, доставая кофе. – Вам же известно о каждом моем шаге. Сюда бы и мышь не смогла проскользнуть без вашего ведома. Везде мышеловки расставлены. Городок маленький, все на виду.

– Городок маленький, это ты права. Но через месяц после своего приезда ты не завела ни одного знакомства. Не считая тех двух болванов, что таскаются за тобой по вечерам.

– А зачем мне знакомства? – Она подняла брови домиком. – Магазин, квартира, работа. Меня все устраивает.

Он не стал продолжать допрос, и в кухне повисла неловкая пауза.

– А что ты скажешь о городе?

Маруся удивилась странному вопросу, потому что ей не было дела до этого города, будь он хоть осколком Римской империи.

– Честно сказать – ничего. Все как-то времени не было прокатиться. Или настроения.

– А если я тебе его покажу?

– Это вопрос или предложение?

– Это приказ, – хмыкнул он и громко опустил свою кружку на стол. – Мне нужен свежий взгляд. Одевайся.

Она неопределенно пожала плечами и ушла в комнату.

– А чем ты питаешься днем? – спросил он, заглянув в ее холодильник. – Ты вообще не готовишь? У тебя тут мышь сдохла.

– Какая мышь? – Она выглянула из комнаты, прикрываясь вешалкой с кофточкой. – Не может быть там никакой мыши. Вы же мышеловки на всех моих маршрутах расставили.

– Пришлю тебе домработницу, – хмыкнул он.

– Вот еще! Я и сама справляюсь, квартирка маленькая. А готовить мне просто не хотелось.

– Поспорь со мной!

– Я не могу себе позволить домработницу с такой зарплатой.

Она вышла из комнаты растерянная и сердитая, словно он предложил ей съехать из дома в двадцать четыре часа. Не хватало только, чтобы он диктовал ей, как жить и как строить быт, будто она маленькая девочка, которую мама отпустила из дома в летний лагерь, но не научила, как застилать постель или гладить футболку.

– Я не говорил, что ты будешь за нее платить.

– Я и не буду за нее платить, – окончательно помрачнела Маруся. – Ни деньгами, ни собой.

– Думаешь, я покупаю тебя?

– Если это так, это унижает нас обоих, – с надменностью свергнутой королевы отозвалась она.

– У меня, знаешь ли, достаточно средств, чтобы распоряжаться ими, как вздумается, и не оглядываться на чужое мнение. И если я делаю что-то для человека, то не потому, что пытаюсь его купить. Интернат и роддом живут на мои деньги, ветераны получают надбавку к пенсии. Так что, не стоит мне рассказывать, какая я корыстная сволочь.

Он звериным взглядом смотрел в окно, и ей вдруг подумалось, что он вообще-то разговаривает не с ней, а сам с собой. И «корыстная сволочь» – это тот привычный эпитет, который он давно примеряет к себе, независимо от того, есть корысть в его поступках или нет. И этот внутренний монолог, случайно подслушанный ею, заставил ее на мгновенье иначе взглянуть на успешного промышленника и хозяина города, самоуверенного и самодостаточного, каким он хотел казаться миру. Он был одинок, этот медведь. Он уже не ждал, что его будут любить за то, что он просто существует на свете. Его положено было ценить за блага, которые он раздавал, бояться за крутой нрав, который он не привык сдерживать, и врать ему про любовь и преданность, которых он был лишен. Ей бы следовало если не пожалеть его, то хотя бы проявить сочувствие, но она была эгоистично занята собственной болью и потому отодвинула сопереживание на задний план.

– Я не брошенная девочка, не роженица и не старушка. Я не могу принимать подобные знаки внимания без того, чтобы не думать…

Он в один миг потерял интерес к пейзажу за окном и решительно двинулся к ней, и Маруся отступала до тех пор, пока не наткнулась на стену.

– Не надо, прошу вас…

Сегодня испуг в ее глазах был неподдельным, если он правильно прочитал это выражение. А накануне неподдельным было желание, и в тот момент именно слова фальшивили, как расстроенная гитара.

– Признай, что вчера ты все-таки хотела. И если бы не этот болван…

– Если я невольно дала вам повод решить… – попыталась выкрутиться она, и мужчина брезгливо поджал губы, снова услышав фальшь.

– Мне не нужен повод, чтобы что-то решить.

Константин возле лифта встрепенулся и с подозрением посмотрел на загадочные лица обоих. Но возле машины хозяин отправил его в офис, а сам занял пассажирское сиденье ауди.

– Говорят, ты купила абонемент на нарушение скоростного режима. Но сейчас не торопись и осматривайся потихоньку, я хочу знать, что ты видишь.

Она мало путешествовала по стране в детстве и юности. Потом, когда вышла замуж, они долгое время никуда не ездили вообще, пытаясь встать на ноги в новом государстве и найти дело, которое вывело бы их семью на достойный уровень. А потом все наладилось, и тогда они стали отдыхать в Европе, в Тайланде, на островах, и Маруся не представляла, как живет российская провинция последние сорок лет. А провинция жила негромко и потихоньку, плавно переходя из одного состояния в другое, без переворотов и скачков. Уповала на традиции и новых хозяев, где-то ветшала, где-то возводила элитные дома, дымила построенными в советское время заводами и с явным неодобрением посматривала в сторону надменного центра с его правительствами и слугами народа.

То ли под влиянием присутствия хозяина, то ли из-за солнечной погоды город показался Марусе славным, знакомым и уютным. Улочки расходились под прямым углом от центрального проспекта, круговые развязки были засажены цветами и вымощены разноцветной плиткой. Та же плитка уводила пешеходов во дворы к ярким детским площадкам, двухцветные бордюры радовали глаз, а полосы разметки, пешеходные «зебры» и стоянки выглядели, как на архитектурном макете. Фасады домов были отделаны в нежных пастельных тонах, возле чистеньких магазинчиков высились каменные вазы, а деревья вдоль дороги хвастали друг перед другом свежей побелкой.

– Мне нравится, – жизнерадостно заявила Маруся, проехав по центральной улице, но он только кивнул и указал, куда повернуть.

На радиальных улицах тоже было чисто и опрятно, но разметка и бордюры были потертыми, клумбы у магазинов исчезли, а детские площадки состояли из полупустых песочниц и скрипучих качелей. Маруся в легком недоумении посмотрела на хозяина. «Денег не хватило?» Но Дмитрий Алексеевич только дернул плечом и закурил, стряхивая пепел за окно.

Чем дальше ауди удалялась от главного проспекта, тем мрачнее становился пейзаж, как будто ярких красок хватило всего на несколько кругов и полос в центре картины. Облезлые фасады были пронизаны глубокими трещинами, полуразвалившиеся балконы вызывали панический ужас при мысли, что под ними каждый день ходят десятки людей, а дворы являли собой гибрид свалки и пустыря, где в пыльной траве вдохновенно копались дети и собаки.

– Дмитрий Алексеевич, – не выдержала Маруся и по его знаку остановилась возле одного из трехэтажных домов, больше годного под снос, чем для проживания, – как же так?

– Думаешь, показуха – это только столичное явление? – с мрачным видом отозвался он, покидая машину. – Нам тоже есть, чем похвастаться. Бомбей! Город контрастов!

– Но это же дикость! Высотка и супермаркет в моем районе и вот эти… трущобы. Деньги кончились, как только обустроили проспект?

– Вот и мне интересно, как это деньги так быстро кончились по пути ежедневного проезда главы местной администрации?

– Наверное, бюджет маленький, а распределен плохо, – попыталась найти объяснение она.

– Ты даже представить не можешь, сколько денег выделено на город из федерального бюджета! И пока нам не задали правильные вопросы сверху, мне бы очень хотелось узнать, где эти средства. Еще в прошлом году в конце лета людям был обещан капитальный ремонт. Ты видишь капитальный ремонт? Хотя бы намек на него? – Он заводился все больше, обводя тяжелым взглядом грязный двор с чумазыми детьми и бельевыми веревками, на которых ветер полоскал серое в цветочек белье. – Завод дал денег на ремонт и оборудование роддома, а потом женщины с детишками приходят вот сюда!

– Вы дали денег на роддом? – осторожно уточнила она.

Он стоял посреди двора, утопив руки глубоко в карманы, и смотрел в окна первого этажа, где за стеклом молодая женщина укачивала на руках малыша. Ветер трепал белую кружевную занавеску, губы женщины шевелились, а младенец, завернутый в клетчатое одеяло, крутил головой, никак не желая засыпать. На подоконник вспрыгнул рыжий кот и, задрав хвост, протиснулся между горшками с геранью, присел, оттолкнулся лапами и оказался в проеме форточки. Молодая мать, не прерывая песни, взглянула на кота и тут заметила во дворе хорошо одетого мужчину, наблюдающего за ней. Она в раздражении задернула занавеску, потревоженный кот прыгнул на ближайшее дерево и, перескакивая по веткам, как белка, бросился в кусты. Кот и хозяйка выглядели худыми и изможденными. И Маруся подумала, что пройдет совсем немного времени, когда румяный малыш на руках у матери превратится в бледного анемичного мальчика или девочку в потертых штанишках, доставшихся от родни, и вместе с другими трущобными детьми станет копаться в земле посреди запущенного двора.

Она наблюдала за своим спутником, который все никак не мог оторваться от опустевшего окна, нахмурив брови и выдвинув квадратный подбородок. Обычно в такие минуты друзья и подчиненные не решались его тревожить, но Маруся этого знать не могла, поэтому просто подошла и взяла под руку, забыв о том, кто он и кто она.

– Мне очень жаль, но невозможно осчастливить всех.

Он повернулся, впустив в сознание ухоженное личико красивой женщины с большими серыми глазами, легкий макияж, золотые сережки, стильную одежду, о которой обитатели здешних мест даже мечтать не могли, и вдруг почувствовал, что его безумно раздражает эта столичная беглянка с ее беспечным эгоизмом.

– А ты видела, что там внутри? – В его голосе клокотала ярость, и в суженных зрачках читалось неприкрытое презрение. – Ты хотя бы представляла себе, как они живут?

– Послушайте… – Она трусливо отступила, чтобы не попасть под горячую руку. – Зачем винить в этом меня? Если я никогда так не жила, это не значит…

– Твоя машина стоит столько, сколько они всем миром за сто лет не заработают!

– Сто лет назад с этим лозунгом в стране сменилась власть, а люди снова живут в скотских условиях. Но мне не должно быть за это стыдно!

– А кому должно быть за все это стыдно, а?

Он смотрел на нее так, будто это Марусино благополучие отнимало у женщины с младенцем здоровье и надежду. Будто отдай она все, что у нее есть, малыши за белыми занавесками, их матери и даже рыжие коты станут гораздо счастливее и богаче.

– Я не знаю… – расстроилась она и опустила намокшие ресницы. – Наверное, тому, кто реально может помочь, кто имеет власть и средства решить их проблемы. Хотя бы попытаться…

– Мне, видимо? – съехидничал он. – А вы постоите в сторонке в ожидании крошек от пирога!

– Мне не нужны ваши пироги! – Оказаться в одной компании с его прихлебателями ей казалось унизительным и обидным. – Я ничего для себя не просила.

Она заторопилась к машине, но он остановил ее властным окриком, подошел слишком близко, и она почувствовала исходящие от него тепло и силу. Чем дольше он молчал, глядя на ее склоненную шею с золотой цепочкой, уходящей в вырез блузки, тем сильнее она нервничала, не смея обернуться.

– Что? – первой не выдержала она. – Зачем вы так со мной?

Но он не услышал, потому что вдруг перестал переживать о людях и их проблемах и подумал с тоской, что если прямо сейчас обнимет, то она точно оттолкнет его. И будет права. Потому что он завелся, как дурак, и нес какую-то околесицу о социальной справедливости и ее мифическом благополучии, вместо того чтобы увезти красивую женщину пообедать в приличное место. Или по старинке сводить в кино, или хотя бы в дубовую рощу, где недавно выложили плиткой дорожки и поставили деревянные скамейки. А Маруся, чувствуя его дыхание на своих волосах, забыла про вспышку неоправданной грубости, и ее сердце вдруг затрепыхалось, как пойманный в силки заяц. И стало очевидно, что если он поцелует, то прямо сейчас и только в этот момент она позволит себе не думать о прошлом и не сможет ни оттолкнуть его, ни ударить.

Идущие мимо школьники, вовсю дымя сигаретами, с интересом оглядели ауди и странную парочку на дороге, а они все стояли и ждали какого-то знака.

– Машка, зараза, опять смолишь! Ну, тебе мать устроит, как со смены вернется!

Видимо, это и был их знак – толстая тетка, высунувшаяся по пояс из окна и грозящая кулаком сбившимся в кучку подросткам. Маруся обернулась на крик и отодвинулась от мужчины. Он полез в карман за сигаретами, скрывая неловкость, но боковым зрением поймал осторожный взгляд из-за белой занавески с красной геранью на подоконнике и снова вспомнил о причине своего визита сюда.

– Пойдем, – потребовал хозяин города и подтолкнул ее к подъезду. – Осмотрим интерьеры этих дворцов.

– Я в машине подожду, – попыталась воспротивиться Маруся.

Но ее мнение в тот момент не имело никакого значения, а пальцы, сомкнувшиеся на предплечье, были слишком уверенными, чтобы бунтовать всерьез.

В темном подъезде остро пахло сыростью и кошками. На разбитых ступенях узкой лестницы валялся мусор, зеленая краска по стенам облупилась, а штукатурка тут и там обвалилась целыми пластами. Кое-где перила были выломаны, а окна между первым и вторым этажами оказались такими грязными, что сквозь них не было видно улицу. Но самое удручающее впечатление производила электрическая проводка. Из щитов торчали пучки проводов, местами без изоляции, а провода, идущие к квартирам, провисали, как веревочные качели, и были щедро опутаны паутиной с клоками пыли и засохшими мухами. Маруся жалась к мужчине, пристально всматривалась в ступени и старалась реже дышать.

– Нравится? – все спрашивал он, поднимаясь выше. – Как тебе их реализованное право на жилье? – На верхней площадке они остановились, и он ткнул пальцем в потолок. – И крыша течет! Дом гниет снизу и сверху, в подвале болото. Хочешь, постучимся в гости?

Она избегала смотреть на двери, обитые коричневым дерматином с вылезшими клоками серой ваты, и, стиснув зубы, помотала головой.

– Разве тебе не интересно, как живет народ, пока вы в Москве ездите на ламборгини, кушаете белужью икру и отдыхаете на Мальдивах?

Он был хороший человек, она доверяла своему чутью, и интуиция никогда не подводила ее. Он был хороший и несчастный, и в своем одиночестве был зол и похож на загнанного зверя. Маруся знала, что ни в чем не виновата, знала, что несправедливо было винить ее в грехах человечества, но он не оставил ей выбора, кроме как оправдываться и чувствовать себя маленькой девочкой в кабинете директора.

– Мои родители были инженерами. – Она вздохнула и заглянула в свое детство сквозь пыльное стекло между пролетами лестницы. – Мы жили в новостройке с видом на кольцевую дорогу, весь год копили деньги на отпуск в Бердянске, а по праздникам ели салат из фиолетовых кальмаров и твердую колбасу с розовыми пятнами жира, которую давали в заказах. Я помню свое клетчатое пальтишко с искусственным воротником, в школьной раздевалке таких было три штуки, и мы все время путались, где чье. В июне и июле я ездила в пионерские лагеря, а когда папа умер, мы с мамой в августе оставались в Москве и ездили загорать на Клязьму. Джинсы «Верея» я выпросила себе только в десятом классе и копила по пять копеек с обеда, чтобы иногда сходить в кафе-мороженое. И я очень хорошо училась, потому что мама не могла платить за подготовительные курсы и за репетиторов, и только чуточку не дотянула до медали. На выпускной я получила в подарок золотое колечко с аметистом и сберкнижку с тысячей рублей. На них я купила механическую машинку и печатала чужие курсовые и дипломы, потому что стипендия была смешная, а мамин НИИ развалился в перестройку, и она ушла администратором в поликлинику за копейки. – Маруся в задумчивости перебирала картинки из прошлого и с трудом вернулась в реальность грязного подъезда. – И разве грех, что, когда мы поженились, Димка из кожи вон лез, чтобы вытащить нас из этой серости? Да, он умеет зарабатывать деньги. Он сильный и талантливый, он может позволить себе держать домработницу, менять дорогие машины, ездить на футбольные матчи по всему миру и даже до конца своей жизни не работать, если станет лень. Вы ведь тоже не живете, как они! Вы могли бы продать свой замок и построить многоэтажку. – Она вздохнула, решив, что слегка перегнула палку, перевела на него виноватые глаза и поспешно отвернулась. – Можно снова все поделить, чтобы плохо было всем без исключения. И что изменится вон за той дверью, если я надену китайские шмотки и буду ездить на автобусе? Или вам кажется, что тогда я стану сговорчивее?

Дмитрий Алексеевич смотрел на ее тонкий профиль на фоне грязной стены и почти видел нежную школьницу в белом фартучке, с лентами, вплетенными в светлые косы. Но когда она обернулась, у нее было отчужденное лицо, сжатые в линию губы и две глубокие морщинки между сомкнутыми бровями. И эта чужая сорокалетняя женщина, стоящая рядом, вовсе не вызывала желания быть справедливым и благородным, потому что у него тоже имелась своя правда, совсем не такая чистенькая и уютная, как у девчонки с московской окраины.

– А я вырос на соседней улице. Дом простоял с довоенных времен, а лет пятнадцать назад сложился, как карточный. Правда, бабка уже не увидела, что от ее квартиры даже следа не осталось. Когда родители уехали на север, я жил с ней. А потом отец нашел женщину, мать вернулась домой и за два года спилась. Я вытаскивал ее из чужих квартир, находил полуголую в подворотнях и дрался с ее мужиками. Она утонула пьяная в начале лета в городском пруду, и я вздохнул с облегчением, потому что мой кошмар кончился. И детство кончилось. А бабка на похоронах впервые заплакала. Обычно она меня ремнем охаживала, как теленка, и требовала, чтобы я учился. Но я не учился, шлялся круглые сутки, пробирался мимо билетеров в кино и думал, что уеду к чертовой матери из этого городишки и никогда его больше не увижу. Ни дворы эти, ни трубы заводские, ни бабку. А потом на самом деле уехал в Питер на заработки и получил все, что хотел: бизнес, девок, возможности. И только через десять лет вернулся, как будто мне на шею накинули веревку и потянули. Бабка была еще жива, а город умирал, и мне тут нечего было делать, потому что я его сто раз перерос. А я взял и остался, завод выкупил и бабку пытался в нормальную квартиру переселить. Я с ней собачился до последнего, а когда она умерла, я ее пожалел, и мать-покойницу вспомнил, и отца, который на севере горбатился, чтобы троих малолетних отпрысков прокормить. И даже людей этих пожалел, которые и раньше-то жили, как придется, а теперь вообще хуже уличных собак. И я не обольщаюсь на счет их благодарности. Я для них не лучше тебя, хоть со многими по заборам лазил и водку пил. Они мне в лицо кланяются, а за спиной ненавидят. Думаешь, я не вижу ничего? Не хочу, как ты, жить в столице или в Европе? Но как вспомню, что бабка копейки отсчитывала на молоко и буханку и рубашки отцовские на меня перелицовывала… Я и Серегу не отпустил, когда он в Москву просился. После института домой выписал и главой местной администрации посадил. А этот выкидыш девок в кабинете на столе раскладывает. Нет бы пройтись вот тут по этажам и посмотреть, как оно бывает в настоящей жизни.

– Я не знала.

На Марусином лице больше не было ни злых глаз, ни суровых морщинок на лбу, но образ девочки померк и возвращаться не желал.

– Чего ты не знала? – не понял он и пнул пивную банку, которая с грохотом покатилась вниз.

– Да ничего не знала. – Она приблизилась и бросила опасливый взгляд на мутный глазок в ближайшей двери. – Ни про город, ни вообще про то, как люди вдали от Москвы живут. И про ваше детство…

– А чего тут знать-то? – Он хмыкнул, сунул руки в карманы и, чуть не задев ее плечом, пошел вниз, снова пнул банку и обернулся с нижнего пролета. – Ты там поселиться собралась? Идем, навестим главу администрации. Посмотрим, как он верой и правдой служит народу в свободное от развлечений время.

Эта идея ее порадовала еще меньше, чем посещение местных трущоб, но спорить с хозяином было рискованно и она покорно застучала каблучками по щербатой лестнице, сцепив пальцы, чтобы случайно не прикоснуться к стене или перилам. Мимо нее вверх, ругаясь, как взрослые, пробежали двое мальчишек и кудлатая собака, она посмотрела им вслед и наткнулась на стоящего на нижней ступеньке мужчину. Он обхватил ее рукой за спину и удержал, не давая отодвинуться.

– А что, если одеть тебя в китайские шмотки, ты согласишься?

– На что? – спросила она и покраснела, пряча глаза.

– Сама идею подала!

Он забавлялся ее беспомощностью и крепче прижимал к себе.

– Дмитрий Алексеевич, это неправильно, – пожаловалась Маруся, отклоняясь и выгибая шею, и было неясно, то ли она сторонилась его готовых к завоеванию губ, то ли подставлялась под них.

– Вот оно что! – протянул он насмешливо. – Шмотки на тебе не те, и обстановка не располагает к романтике.

– Я не понимаю…

– Нет? – Он взялся за ее подбородок, и Маруся уперлась ладонями ему в грудь, забыв о том, что еще пятнадцать минут назад почти хотела этого поцелуя. – Ты, небось, подобные предложения получала только по-французски и только в ювелирных салонах?

– Никто не смел делать мне подобных предложений! – полыхнула законным гневом Маруся. – Я замужем.

– Была замужем, – бестактно напомнил он и, разжав руки, пошел к выходу, доставая на ходу сигареты. – Ладно, я не спешу.

Через трущобы, неухоженные улицы и вылизанные центральные кварталы они вернулись на главный проспект. Появляться в его обществе в администрации и уж тем более присутствовать при разговоре отца с сыном о судьбах города ей не хотелось. Она предпочла бы остаться на стоянке и дождаться его возвращения, но Дмитрий Алексеевич не разделял ее сомнений и Марусе пришлось составить ему компанию под внимательными взглядами охраны, посетителей и работников администрации. Однако Сергея Дмитриевича в кабинете не оказалось, и любезная секретарша переадресовала их в столовую, где высокое начальство соизволило сегодня остаться на обед. За время ее краткого монолога с неизменной улыбкой Маруся подверглась жесткому сканированию и ни секунды не сомневалась, что стоит им закрыть дверь приемной, как информация об этом визите сказочным образом распространится среди всех заинтересованных и просто скучающих личностей быстрее скорости света.

Неудивительно, что когда они спустились в столовую, Сергей Дмитриевич уже был осведомлен об этом визите. Маруся отказалась от обеда, заказала чашку кофе, а потом смаковала его крохотными глотками и со сдержанным интересом осматривалась, пока мужчины перебирали нейтральные темы. Тот факт, что присутствующие в столовой сотрудники повсеместно обсуждали этот визит, ее не особенно не смущал. Сергей Дмитриевич был расслаблен и доволен собой и не мог думать ни о чем, кроме футбола. Даже когда вскользь прозвучал вопрос о расходовании бюджетных средств, он не заподозрил подвоха и лениво отмахнулся: «Нет проблем, освоим до конца года!», и вернулся к предстоящему чемпионату.

– Точно освоишь? – Хозяин смотрел на сына с нехорошим прищуром. – А то на следующий год могут и не дать.

– Думаешь, тут деньги вложить некуда? Да у нас проблемных мест…

– Вот видишь, Маша! А ты утверждала, что деньги кончились.

– Я просто предположила, не более. Значит, ничто не мешает решать проблемы на окраинах.

Марусина мысль по знакомому следу вернулась к осыпающимся балконам и грязным лестницам, а Сергей Дмитриевич окинул спутницу отца презрительным взглядом.

– У тебя появился новый консультант, знающий толк в управлении городом? Она кто? Правая рука Лужкова? Или гоголевский ревизор?

– В подъезде ты была более красноречива, – оставив без внимания реплику сына, упрекнул Дмитрий Алексеевич. – У нас привыкли говорить, какой добрый царь-батюшка достался городу. Пресса его целует во все места, избиратели красные дорожки чистят. А почему? За его неописуемые заслуги перед отечеством или за папины вливания? Это вы там своего костерите и в хвост и в гриву, а у нас демократия разумная и управляемая. Кто в городе скажет ему откровенно, что пора заниматься конкретными проблемами, а не подкрашивать фасады на главной улице?

– Дмитрий Алексеевич, я не компетентна…

– При чем тут ты! Это он некомпетентен! – Голос хозяина загрохотал под высоким сводчатым потолком, и работники администрации заторопились один за другим покинуть просторный зал. – Прокати Сергея Дмитриевича по местам его боевой славы, можешь даже свою мурселаго взять по такому случаю!

– Я с бабами не езжу, – сквозь зубы процедил глава администрации, и его полное лицо пошло багровыми пятнами.

– Ты только с бабами и ездишь!..

– Не надо! – Маруся положила миролюбивую ладонь на его руку и слегка сжала. – Не делайте им такого подарка.

Те, кто еще остался в столовой, перестали звенеть столовыми приборами и усердно грели уши на семейном скандале.

– Это ты у нас теперь везде ездишь с бабой. Как свихнулся на ней, – предусмотрительно понизил голос Сергей Дмитриевич, оглянувшись на подчиненных. – Хочешь трахать – трахай в свое удовольствие хоть на центральной площади. А сюда-то зачем притащил?

Марусины пальцы окоченели, соскользнули с мужского рукава и вернулись к чашке.

– Не твое дело, что у меня с ней! – надменно скривившись, парировал хозяин, и она почувствовала себя рабыней, ждущей на невольничьем рынке решения своей судьбы. – Ты давно на Колхозную ездил? А на Дубовую? Ты видел, как там люди живут? Мне не надо, чтобы ты просто освоил федеральные средства. Мне надо, чтобы ты дома к зиме подготовил.

– У меня бюджет принят, если ты не в курсе, как у нас дела ведутся. Все спланировано, все заточено под интересы людей, а не в угоду моему самодурству. Так что, я и без столичных консультантов знаю, где какие дыры надо затыкать!

– Ну, значит, знаешь! – внезапно отступил Дмитрий Алексеевич, как будто разговор разом потерял для него интерес. – А завод пока подождет вкладываться. Посмотрим, как ты управишься.

– Не надо меня пугать! Это с ней проходит: мое царство, мои порядки! – передразнил отца глава администрации города. – Мы живем по законам, а не по понятиям. И твой завод не один такой. Найдутся и другие спонсоры.

– Вот и ладненько! – Хозяин с удивительным для его габаритов проворством поднялся и встряхнул за плечо нерасторопную Марусю. – Поехали отсюда. В другом месте кофе выпьешь.

Но она отказалась ехать в другое место, всю дорогу к дому молчала, стиснув пальцами руль, и кусала губы, пребывая в напряженной и недоброй задумчивости, а на его попытки разговорить ее только хмуро кивала или встряхивала волосами. Парковать машину она тоже не стала, вышла на проезжую часть, оставив двигатель включенным, и, наклонившись к открытому окну, заявила:

– Вечером прикажите подогнать машину к ресторану.

– Это что еще за демонстрация? – заворчал он, выбравшись из ауди со своей стороны. – На кой дьявол мне твоя машина?

Они стояли друг против друга, как несколько часов назад в подъезде дома на Колхозной, только разделяло их не полметра пространства, а глубокая ледяная пропасть, куда проваливались его вопросы.

– Мария?

– Вам льстит, что они считают меня вашей… – Она на секунду запнулась, подбирая уместное слово. – Содержанкой. И вам плевать, что меня это оскорбляет. Вы платите мне за работу, и я ее честно делаю. Других платных услуг я не оказываю и в планах не держу. И моя любезность, – она специально подчеркнула последнее слово, – мое добровольное согласие поехать с вами и, в результате, вынужденное участие в этом фарсе были оценены неадекватно всеми сторонами.

– Ты можешь выражаться по-человечески? – возмутился он.

– Я с вами спать не собираюсь! – Она без ложной стыдливости перевела витиеватую речь на доступный ему язык. – Поэтому донесите до своих… подданных, чтобы в моем присутствии держали язык за зубами.

– Да я-то в чем виноват, что они болтают?!

– Не давайте им повода. Не ходите ко мне.

– Ты думаешь, что в угоду сплетням…

– Я не хочу этих визитов. И мои мотивы никого не касаются.

– Ты вот что, ты не зарывайся! Это мне решать, куда ходить.

Маруся смотрела вдаль, ауди по-кошачьи урчала, прохожие оглядывались, узнавая участников уличной сценки.

– Маша, не дури, – примирительно сказал он, не дождавшись ответа. – Все же было хорошо.

– Ничего не было хорошо. Извините, я пойду.

Она вздохнула и отступила, оставив его в недоумении один на один с работающим автомобилем.

Глава 4. Чужая жена

Вечером он наблюдал за ней с привычного места возле сцены. Знакомый голос позвякивал металлическими нотками, в паузах между песнями пальцы нервно крутили обручальное кольцо, реплики, обращенные в зал, были отстраненными. В остальном это была все та же тревожащая воображение Маруся, которую он встретил в кабинете начальника ГАИ, которая по-домашнему ворчала на его ранние визиты и уклонилась от поцелуя сегодня днем.

Он курил возле ее машины в неверном свете мигающего фонаря, а она явилась на стоянке, как герцогиня Мальборо в толпе обожающих поклонников, и держала в руке кусок мяса для нахального уличного пса с непомерно маленькими ушами на огромной башке. Дмитрий Алексеевич невольно посторонился, когда она прошла к машине, и швырнул тлеющую сигарету на дорогу, когда красная ауди стремительно выехала задом на улицу. Рыжий пес одним махом расправился с котлетой и бодро потрусил за машиной мимо оставшегося в одиночестве мужчины. И хозяин города вдруг позавидовал бездомной собаке, на которую она с элегантной небрежностью тратила заботу, и полночи бесился среди безмолвных трофеев в зале. Наутро он чувствовал себя разбитым и обманутым, но унижаться за чашку кофе перед ресторанной певичкой не поехал.

Маруся недолго поплакала в подушку о прошлом, которое в воспоминаниях вдруг стало светлым и счастливым, о настоящем, которое опутывало ее щупальцами рутины и безысходности, и о будущем, которое было мутным, как запотевшее стекло в ванной, и забылась тяжелым сном. А проснувшись ни свет ни заря, совсем расстроилась неизвестно чему, надумала всяких гадостей и про чужой город, в котором никак не могла ужиться с аборигенами, и про родной город, отнявший у нее мужа и привычную жизнь. К вечеру она почти успокоилась, уверив себя, что все равно все должно быть хорошо, даже если сейчас совершенно неясно, как это «хорошо» проявится в ее разоренной жизни.

А он после одинокого ужина заперся в кабинете с рабочими папками и бутылкой коньяка и, послюнявив палец, листал бумаги туда и обратно, глядя то на колонтитул с номером страницы, то в блестящую поверхность стола.

Проблемы вырастали практически ниоткуда, из неудобных поправок к экологическому законодательству, из курсовых скачков мировой валюты, из человеческого фактора, который не давал расслабиться ни на минуту. Ему следовало сосредоточиться на стратегических задачах, а в голову лезла какая-то ерунда, вроде опоздания на совещание главного инженера или затеянного ремонта в питерской квартире.

Уже в ночи он вдруг вспомнил про певичку. Как она выходит из дверей, отдает собаке кусок мяса и бросает сумочку на пассажирское сиденье. Спина от этой картинки почему-то похолодела, а ладони вспотели. Глупость какая-то, так не бывает, чтобы сразу и жарко и холодно! Ну, вышла из ресторана, велико событие! Но разыгравшееся воображение повело его дальше в ночь, в яркие подъездные огни и интимный полумрак ее квартиры с разбросанными вещами и миллионом баночек и тюбиков в ванной, где в белоснежном пластиковом корыте хотелось расслабиться под пенной шапкой, в мире ее запахов и прикосновений. С ней можно было даже утонуть без сожаления, не успев заметить, что вот ты жив, а вот тебя подхватывает коварный водоворот, всасывает в другие миры, как крупинку морской соли.

Тебя, привыкшего думать, что все бабы стервы, и называть вещи своими именами, грубыми и приземленными, когда все шарахаются от тяжеловесной определенности этих слов и смотрят криво, но молчат, потому что ты хозяин и тебе можно все. А она как будто не замечает. Разве может кто-то просто не замечать?

Тебя, считавшего, что заниматься любовью – это подарить безделушку и одеть, накормить и развлечь, потом раздеть, лечь сверху, перевернуть, переключить внимание на что угодно, снова перевернуть, сказать «не болтай, спи» и отодвинуться, а утром проснуться и уйти. Или распорядиться насчет кофе и завтрака, а потом полчаса смотреть в сторону и ждать, когда можно выставить вон. Иногда до следующего раза по той же схеме с незначительными отклонениями, где раздевается она сама и делает все сама, и нет нужды переключать внимание, потому что утром рано вставать.

Почему же ему кажется, что с ней привычная схема не сработает? Она не ждет подарков, даже как-то подчеркнуто не ждет. И ужин для нее должен закончиться именно ужином. А раздеть ее получается только глазами, потому что рук она сторонится, а если оказывается слишком близко, руки не решаются зайти так далеко, как с другими. Как тогда в грязном подъезде. Или это не руки, а голова, которая не знает, как подступиться к ней, даже если он уже держит ее в руках. То есть он всем телом подступает, вожделеет, ощущает и вскипает, а подступить не может.

Конечно же, он может все! Может раздеть и пристально изучать от ключиц до щиколоток. Улечься сверху или перевернуть лицом в подушку. Целовать беззащитную шею, а потом дождаться, когда уснет, и снова изучать… И утром целовать пахнущие кофе губы, обнять прямо на кухне в полосе солнечного света, пролившегося на теплую итальянскую плитку, гулять ладонью вдоль выгнутой спины, довести до изнеможения, лихорадочного румянца, почти неузнаваемой маски на красивом лице. Или лучше вовсе не трогать утром, отвести в спальню, посмотреть, как одевается, вспомнить, что много дел, и не пойти проводить даже до двери. Но стоит подумать обо всем этом, как шестое, седьмое или двадцать пятое чувство вдруг пихает под ребра, где селезенка, и шепчет, шепчет, что если попробовать так, как со всеми, даже с небольшими вариациями, то ничего не получится. То есть будут ночная возня в постели, утренний секс и вкусный завтрак. А потом она сама найдет выход из дома. И второго раза уже не будет. Хотя зачем ему с ней второй раз, он понять никак не мог. Но почему-то сразу начинал думать именно про второй раз. И это было необъяснимо и парадоксально, как если бы вдруг не заниматься любовью, а любить.

Любить было не для него. Он вырос из этих глупых представлений о любви, не успев окунуться в нее с головой, так, только ноги слегка намочив и получив жар и температурный бред. Любовь в юности делала его больным, истощала. А когда он повзрослел, то спасался тем, что любовь с первого раза не валит с ног. И потому ему нравился именно первый раз, когда говоришь себе, что можно пробовать еще вот с этой или с той, вдруг окажется хотя бы интересно, а наутро понимаешь, что снова все, как всегда. Не интересно, не уникально. Поэтому многообещающие разговоры за ужином и волнующие стоны после, слова, которые очередная девица считает обязательными, когда он уже не хочет ничего, – это только для одного раза.

Тогда почему с этой певичкой он вдруг сразу подумал про пятый или даже сто пятый? А когда подумал – и вспомнить не мог. Сейчас в кабинетно-коньячном бреду казалось, что как только увидел и спросил «Чего ты хочешь за машину?», хотя понимал, что машина мелочь. В тот день он сразу захотел узнать, что она хочет за всю себя.

Каков дурак! И чего он рассиропился в подъезде, зачем прислушивался к подреберному шепоту? Прижал бы к стене со вспучившейся штукатуркой и залез всей пятерней под юбку. И тогда она сама, пионерка Маша с аметистовым камушком в мамином колечке, со счастливыми глазами, смотрящими в гарантированно светлое будущее, будет ластиться жарким телом и запускать нетерпеливые пальцы в короткий ежик на затылке, потому что хочет, тоже хочет, хоть и врет, что ей не надо.

А теперь у нее, видите ли, обиды! «Я не такая, я жду трамвая!» Привыкла в своей столице, что куда ни подайся, вокруг незнакомые лица, и к кому в машину ни сядь, никто и не скажет ничего. Муж не узнает, аптекарь не вспомнит, подружки не осудят за ланчем. А что она хотела в маленьком городке? Тут ты осетрину на ужин ешь, а полгорода рыбными косточками от зависти давятся. Или ядом исходят, что только один мужчина может певичку лапать и доводить до изнеможения хоть на кухне, хоть в подъезде чужого дома, а остальным не положено. Потому что это его певичка, его завод, его город. Черт бы их всех побрал!

Он с тоской смотрелся в зеркальный экран стола, где почему-то показывали не его отражение и даже не завод, а Марусю, и тонул не в ней или в ее ванной, а в мелких деталях, сводящих с ума и ничего не прибавляющих к его желанию, от которого потели ладони и мерзла спина.

– Черт бы тебя побрал! – выдохнул стареющий мальчишка с Дубовой улицы и, коротко выматерившись, вернулся к документам, оттолкнув изрядно опустевшую бутылку.

Остаток ночи он смотрел сны про Марусю, такие, о которых даже психоаналитику не расскажешь, а проснувшись, не вспомнишь подробностей. На следующее утро он не поехал к ней пить кофе, а вечером – в ресторан. Раздражение как-то незаметно сменилось обидой. А приятные воспоминания – мыслями о том, что глупее некуда, когда взрослый мужик ведет себя как сопляк и дает повод сплетникам обсуждать свою личную жизнь. На этой бабе свет клином не сошелся, Люська должна была вот-вот вернуться из Франции, экологи доставали письмами и запросами, бывшая жена ныла про деньги. В общем, ему было чем заняться, кроме как мечтать затащить певичку в постель. Хотя от греха подальше в ресторан в ближайшее время наведываться не стоило, слишком было велико искушение снова пойти на поводу у своих желаний и потребностей. И решив, что Маруся – пройденный этап его биографии, Дмитрий Алексеевич выбросил эти глупости из головы и полностью погрузился в привычную трудовую жизнь успешного бизнесмена.

Утренние побудки прекратились, телефон молчал. Марусина жизнь вошла в некую колею и стремительно катилась в ней, как шарик в наклонном желобке. В свободное время Маруся валялась на диване с книжкой или в ванной с воспоминаниями о прошлом, прогуливалась в дубовой роще на краю города или уезжала подальше от любопытных глаз, чтобы посидеть на берегу мелеющей речушки, придумывая себе невозможные продолжения остановившейся жизни.

Странные ощущения владели ею, будто круг замкнулся, и за его пределами есть мир, в котором ей, Маше Климовой, нет места. То есть, место, конечно, есть, удобное, подготовленное и ее собственное, настоящее, но чтобы вырваться на свободу, она должна что-то понять. Что-то важное, прожитое, как во сне, оставившее еле заметный след, который она так и не научилась правильно читать и который мог вывести ее к людям, как заблудившегося в тайге путника. Но сколько она ни силилась, ничего не придумывалось, кроме романа с хозяином города. И роман этот все усложнит, окончательно запутает, пока нужное решение, полузаметённая дорожка воспоминаний плутает в глубине сознания. Когда-то Димочка говорил, что невозможно двигаться дальше, пока не поймешь, что сделал не так в прошлом. Что тебя раз за разом будут возвращать на круг и для этой учебы нет сроков, может быть, месяцы или годы, а может быть – третья или двенадцатая жизнь. Раньше ей казалось, что мужчины все усложняют, рассуждая про грабли, и она слушала вполуха, проживая день за днем и не задаваясь сложными вопросами бытия. У нее не было времени думать о пустяках, вроде устройства мира или предопределения человеческой судьбы. У нее были любимый муж, уютный дом и долгие дни, наполненные маленькими радостями и огорчениями. А она как-то вдруг переросла этот далекий мир, выросла из него, как подросток из детской одежды, и должна была двигаться дальше. И это неведомое «дальше» ее пугало и манило.

Момент, когда в город вернулась местная королева, она пропустила как несущественный для себя. Светская жизнь на краю земли интересовала ее если не в последнюю, то уж точно в предпоследнюю очередь. Поэтому когда за хозяйским столом вдруг оказались две женщины, в одной из которых она узнала Любаню – творческую натуру, поэтессу и художницу в одном лице, а в другой не узнала никого, – ей осталось только удивиться. Маруся была уверена, что хозяйский стол на то и хозяйский, что ни его прислуге, ни его женщинам за ним делать нечего. Впрочем, нравы и законы города были ей скорее не интересны, чем не понятны. Она держалась в стороне от всех и держала всех в напряжении, потому что город тоже не знал, чего ждать от столичной примадонны. Темноволосая и темноглазая красавица болтала с Любаней и неотрывно наблюдала за Марусей. Маруся смотрела в зал и думала о своем, разворачивая записки и улыбаясь постоянным посетителям, и потому пропустила приход Дмитрия Алексеевича.

С появлением хозяина Любаня незаметно растворилась между столиками, а яркая красавица придвинулась к нему ближе, просунула руку под локоть и принялась что-то шептать на ухо, почти прикасаясь губами. Хозяин смотрел на сцену, курил и слушал с каменным лицом, изредка кивая и рассеянно похлопывая по узкой руке, лежащей на рукаве его рубашки. Только раз Маруся встретилась с ним глазами и не без труда заставила себя отвести взгляд, как парализованный удавом кролик. Она пряталась за словами песен, чтобы случайно не понять, что соскучилась по его утренним визитам, по грубоватой заботе и внезапному нарушению ее жизненного пространства.

Она объявила перерыв и ушла в гримерку, где без мыслей долго смотрела на себя в зеркало. Возвращаться на сцену не хотелось. Внезапно подкравшаяся апатия легла душным манто на опущенные плечи. Такое случалось с ней и раньше, и она знала, что повысить тонус можно только двумя способами – разбудить и обнять мужа или сесть за руль любимой машины. Обнять было некого, машины не было. Ей оставалось только смотреть в свое отражение, зная, что шагнуть из реальной жизни в пространство зазеркального мира невозможно. Когда положенные пятнадцать минут давно истекли, а она все никак не могла заставить себя выйти из гримерки, Сергей Сергеевич тихонько заглянул внутрь.

– Машенька, ты в порядке? Публика ждет.

– Да-да, я сейчас, – вздохнула она и сняла заколку. – Еще пару минут. Только прическу поправлю.

Пара минут затянулась еще на десять. Руки медленно двигались сверху вниз по шелковистым прядям, это движение успокаивало и усыпляло, и нисколько не хотелось возвращаться в прокуренный зал.

– Саботируешь?

Она не успела заметить, как он оказался за спиной в прямоугольнике зеркального полотна.

– Я уже иду.

– Я тебе не за сидение в гримерке деньги плачу.

Она поднялась со стула, скручивая волосы в тугой узел, и обернулась. Маруся не помнила, когда в последний раз муж смотрел на нее такими глазами. Она даже не могла точно определить какими, потому что сердце колотилось как сумасшедшее, а дыхание сбилось. Между ними был только старый деревянный стул, и он легко отодвинул его в сторону.

– Ну, здравствуй, Маша! – Она выронила почти уложенные волосы и снова взялась за расческу. – Отдохнула от меня?

– Дмитрий Алексеевич, я не понимаю…

Он удержал ее за шею и провел пальцем по нижней губе. Тонкие брови дрогнули, и она посмотрела жалобно и волнующе, потому что в тот момент нисколько не хотела отдыхать от него. А хотела и утреннего кофе на своей кухне, и вот такого самоуверенного прикосновения, и даже чего-то большего, в чем сознаться было уже совершенно немыслимо.

– Почему ты не на сцене? Меня ждала?

«Ждала, ждала!» – благодарно подтвердило несущееся галопом сердце, а Маруся нахмурилась, помрачнела и мотнула непокорной головой, вырвавшись из его руки.

– Нет, конечно. Сейчас уже иду.

– Видала, Люська вернулась, – неожиданно вспомнил он и усмехнулся, все еще загораживая ей дорогу. – Красивая она, как думаешь?

– Я не разбираюсь в женщинах.

– Зато я разбираюсь, – похвастался он и вздохнул. – Красивая. Ты ведь знаешь, что она со мной?..

– Мне надо работать! Сергей Сергеевич сейчас придет…

– Она красавица, – продолжил хозяин. – Мне всегда нравились такие эффектные. Наряжаю ее, как куклу. Бизнес ей купил, чтобы без дела не маялась. Теперь вот во Францию отправил квалификацию повышать и в языке практиковаться. – Он замолчал и выжидательно посмотрел в вырез Марусиного платья, и она инстинктивно прикрыла его рукой. – Она почти вдвое моложе меня, – размышлял он вслух. – Я избаловал ее, как столичную модель. Ты слыхала, кстати, что она пару лет назад выиграла областной конкурс красоты? – Маруся вздохнула и с надеждой посмотрела на дверь. – У нее есть все, чего я могу хотеть от женщины. – Он помрачнел и насупился. – А я хочу тебя.

– Мне пора! – выпалила Маруся и зажмурилась.

– Что в тебе такого, Машка, что я тебя все время хочу? – спросил он почти с угрозой и подался ближе. – Я три недели о тебе думать не думал. Решил, что все закончилось, что вылечился от этого вируса, а стоило увидеть тебя на сцене, и все сначала.

– Не надо таких разговоров… – зашептала она, заметавшись взглядом по пустым стенам.

– Я не поеду к ней, если обещаешь, что впустишь меня.

Жесткая ладонь, прикоснувшаяся к ее щеке, знакомо пахла сигаретами, а притяжение его голоса и исходившего от него тепла было столь мучительным, что надежды на длительную оборону таяли с каждым мгновением.

– Сами же сказали, что надо на сцену…

– Не болтай, – снисходительно попросил он, и запах сигарет и одеколона стал просто нестерпим. – Я отвезу ее домой и поднимусь к тебе.

– Я не могу, я замужем, – едва слышно возразила Маруся, утопая в его руках.

– Это не имеет значения. Не для меня.

– Прошу вас…

– О чем ты меня просишь?

Мужчина не понял, что случилось в эти несколько секунд, когда она уже была в его власти и вдруг выскользнула, ушла, как песок сквозь пальцы, хотя он все еще обнимал ее. Он понимал, что она ничего от него не хочет и тем более не просит и, скорее всего, не попросит и впредь. Да и самому проситься к ней на ночь было унизительно, как будто уже много лет мир вокруг не зависел от него, от его желаний и прихотей. Город, женщины, деньги и перспективы были в его власти, и только она нарушала эту стройную гармонию, ворвавшись весенним днем в устоявшуюся жизнь.

– Все будет хорошо, – откуда-то издалека уверила его Маруся и задела подолом платья, выходя в коридор. – И я вам совсем не нужна.

– Много ты понимаешь! – разозлился он и посмотрел на свое мрачное отражение в зеркале.

Певички в гримерке давно не было, ее голос едва долетал из зала, а он все хмурился и сжимал кулаки. Ее необъяснимое упрямство сводило с ума и отодвигало на задний план яркую Люськину красоту. И чем сильнее Маруся упрямилась, тем больше усилий он прилагал. Почти месяц он был свободен и доволен своей жизнью, но стоило ее увидеть – и вечер коту под хвост.

Дмитрий Алексеевич вернулся за столик, словно забыв про сцену, и через десять минут этого испытания подцепил недоумевающую Люську под локоть и увел из ресторана, устав ждать три месяца, когда она вернется в его постель.

А утром поскребся в Марусину дверь, как потерявшийся пес. Она открыла слишком быстро, после первого звонка. Темные круги под глазами, вертикальные морщинки между бровями и сжатые в линию губы выдавали бессонную историю прошедшей ночи. Он буркнул «привет!», а она без слов посторонилась, пропуская его в квартиру, и сразу же ушла на кухню, пока он деловито осматривал беспорядок в комнате, подмечая скомканные бумажные платочки на тумбочке, небрежно брошенную ночную рубашку в изголовье, приоткрытую дверцу шкафа и увядшие цветы в вазе на подоконнике. Из кухни вкусно тянулась струйка кофейного запаха, занавеска качалась от сквозняка, и невидимая Маруся то и дело открывала дверцу холодильника, как будто у нее неожиданно завелась еда.

Он подошел к окну, отдернул занавеску и потрогал сухой розовый бутон.

– Кто тебе цветы носит?

– Я завтрак сделала…

Она заговорила прямо за его спиной и, когда он обернулся, не шарахнулась, как обычно. Босиком на полу она казалась такой маленькой и беззащитной, что хотелось взять ее на руки. Просто поднять и подержать.

– Почему ты открыла дверь?

– Я и раньше…

– Не боишься, что я…

– Боюсь! – кивнула она, не дослушав его опасного признания. – Но вы же меня не обидите?

– Ты как ребенок, честное слово. Называй вещи своими именами.

– Я взрослая, – насупилась она. – И у каждой вещи может быть множество имен. Я говорю на своем языке, а вы на своем. Но вы же поняли…

– Я много чего понял, – оборвал ее Дмитрий Алексеевич, не привыкший играть в такие игры. – Не знаю, станет ли тебе спокойнее, но я вчера тебя обманул…

– Смешной вы! – вдруг сказала Маруся на его попытку соврать, и было видно, что ей нисколько не смешно. – Я не знаю, почему вам кажется, что со мной… ну, что я… Во мне нет ничего особенного, даже жизни не осталось. Я – чужой охотничий трофей, шкурка убитого зверька, я не нужна вам в вашей шикарной коллекции побед.

Она говорила что-то еще, но выражение ее лица беспрестанно менялось, и, наверное, поэтому смысл сказанного ускользал от него. Он напрягался, силился понять, но каждое ее слово было несусветной чушью и понимать там было нечего. Какие трофеи? Какая жизнь?

Он отлично видел, что ей страшно, как бы она ни пряталась за мудреными образами. Почему ей было страшно, он, конечно же, не знал, да и не задавался такими экзистенциальными воп росами. Было очевидно, что она в Москве что-то натворила. Что-то такое, что еще расхлебывать и расхлебывать. Просто так нормальные жены от мужей не сбегают, это знают все. Ему вполне было бы достаточно этого общего знания, будь она доступной, как Люська. Но его какого-то черта потянуло на подробности, и он по своим каналам выяснял, что не так было в столичной жизни Маруси Климовой, которая пела на его сцене и никак не вписывалась в его город и его жизнь. Проще всего, наверное, было бы спросить ее напрямую, но как об этом разговаривать, он не знал и не умел лезть в чужую душу, полагая ее неприкосновенной, как его собственная. Поэтому его интересовали факты, а факты были малоинформативными: галерея, квартира, бизнес мужа, университетский диплом, московская школа и в общем-то все. На этом Маруся Климова заканчивалась. То есть заканчивалась понятная ему жизнь шансонетки. И эти исторические факты никак не объясняли, почему его тянуло приходить к ней по утрам.

И вот теперь она надеется, что он уйдет и оставит ее в покое, в этом ее крохотном бессмысленном мирке с мечтами о брошенном муже. Дмитрий Алексеевич ждал, когда она замолчит, двигал тяжелой челюстью и неотрывно смотрел в ее неуловимо разное лицо. И поэтому, наверное, пропустил момент, когда она умолкла. Услышав тишину, он не смог вспомнить, что было сказано последним, так что разговор пришлось начинать заново, как будто он только что вошел в дверь и должен что-то сказать.

– Маш? – Он захотел сократить дистанцию между ними, но не рискнул. – Я много работаю, и мне некогда думать об этих глупостях, понимаешь?

– Нет.

– Все ты отлично понимаешь! Что женщины для меня…

– Всего лишь способ расслабиться и снять напряжение, – подхватила и продолжила Маруся с каким-то истовым облегчением. – А я вас нисколько не расслабляю, и это задевает. Но я вот такая, и ничего с этим не сделаешь. Поэтому не придумывайте меня. У вас все есть, даже королева красоты, а надоест она, и любая в городе будет счастлива открыть вам дверь.

– Так уж и любая! – Он заподозрил в ее словах иронию и прищурился, а Маруся покраснела и потупилась. – Только я почему-то пришел не к любой, а к тебе. А тебе такого счастья не надо. Ты ждешь, чтобы я убрался поскорей.

– Неправда, я не…

– Да у тебя на лице все написано!

– Пойдемте пить кофе, – вдруг предложила она и стерла с лица все случайно увиденные им надписи.

– Думаешь, я из-за кофе прихожу?

Она сама сократила расстояние между ними, отчего у него голова кругом пошла. И поцеловала его. По-дружески. Очень быстро и очень решительно, как окунулась в прорубь. Легко припечатала губами колючую щеку и, еще до того как он успел замкнуть эту опасную провокацию в кольцо рук и пойти дальше, как обещал, оказалась на безопасном расстоянии.

– Если вы из-за кофе, то лучше идите. Я с ног валюсь, а вечером выступление…

Дмитрий Алексеевич задержался взглядом на расстеленной кровати, на белом бумажном комочке с ее высохшими слезами рядом с томиком Есенина, на примятом ворсе ковра возле тумбочки и ушел, не желая никакого кофе, никаких одолжений в виде детсадовских поцелуев, вообще ничего, что она могла ему предложить вместо себя.

И сразу же, как в наказание, город накрыло дождем, хлынувшим из пышной дымно-серой тучи над центральной улицей. Но Маруся, опустившись на подоконник, не видела улицы, не видела города, вздрогнувшего и внезапно захлебнувшегося в потоках воды. За окном в пелене летнего ливня пружинили ветки парковых деревьев, по узкой дорожке трусил палевый пес, похожий на Фильку, встряхивал лобастой башкой и, наверное, улыбался. Город наполнился дождем, зеленью и клоками туч, в нем шла своя жизнь, бежала по лужам, мчалась в будущее без оглядки, плакала и смеялась, любила и надеялась. И собака между деревьями была живая, настоящая, такая, какую бы она обязательно завела, если бы однажды ее мир не раскололся в свете фар, если бы в нем не было крови, боли и предательства. Если бы в нем не было чужих женщин с их запахами и помадой, если бы она могла петь и родить малыша или даже троих детей… Если бы она сегодня смогла забыть все, что случилось в медвежьем углу до этого дождя, и завтра не отшатнуться от поцелуя. Дождь, собака, поцелуй. Только их она хотела сейчас. Дождь, собака, поцелуй… и мужчина, который пришел к ней от своей королевы красоты.

– Дима?

Она растерянно обернулась к давно закрывшейся двери и бросилась в лифтовый холл, где никого уже не было и даже канаты в шахте не гудели. Она побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, выскочила из подъезда и посмотрела в удаляющиеся красные фонари чужой машины. Тяжелая лобастая голова ткнулась ей куда-то под коленку Маруся присела на корточки и не глядя притянула к себе за шею Фильку. Филька улыбался, потряхивал мокрыми ушами с репейником и пытался лизнуть ее в щеку или в ухо. Она вяло уворачивалась и вглядывалась в опустевшую от машин и людей улицу. Халатик намок и прилип к телу, Филька исхитрился и принялся лизать ее в лицо, нисколько не удивляясь, почему сегодня в городе идет соленый дождь, и она была благодарна ему за такую деликатность. А потом они вдвоем ехали в лифте, и он встряхнулся и виновато посмотрел в ее отрешенное лицо, потом еще раз встряхнулся возле соседской двери и, войдя в квартиру, не пошел с бесцеремонностью дворового пса бродить по кухне, а компактно свернулся калачиком возле ванной и сделал вид, что всем доволен.

Маруся постояла рядом, силясь вспомнить, что следует делать, когда в дом внезапно заявились гости, но, ничего не надумав, накрутила на волосах полотенце в форме чалмы и ушла в комнату. Филька осторожно заглянул в широкий проем, где его новая хозяйка на большой кровати смотрела невидящими глазами в блестящий бок тумбочки. Он снова лег на пороге комнаты, уронил голову на лапы и приподнял брови, читая неутешительные мысли на хозяйкином лице. У мужчины, несколько минут назад вышедшего из подъезда, было похожее лицо и злые глаза.

А еще у него были все шансы пойти дальше, потому что Марусе не было никакого дела до красавицы Люськи. Ведь не зря же она его поцеловала, но он понял что-то свое и ушел, и даже на кофе не остался, и поэтому не узнал, что ей всю жизнь нравились по утрам поцелуи со вкусом кофе и сигарет. А теперь расхотелось кофе и не получалось заставить себя уснуть, и Маруся стала слушать ливень и песьи вздохи, пока не провалилась в сон.

Вечером ни Люськи, ни хозяина за столом с табличкой «зарезервировано» не было. «Слава богу! – размышляла Маруся, разбирая записки из зала. – Эти его приходы, эти мысли черт знает о чем… Так глупо и безответственно… А уж соперничество с провинциальными королевами красоты – это вообще ни в какие рамки. Уж точно не в моем возрасте». Когда в глубине зала мелькнуло лицо художницы и поэтессы Любани, которая посылала ей многозначительные знаки, Маруся пожала плечами и кивнула, а в перерыве старательно морщила лоб и пыталась докопаться до сути пламенной Любаниной речи. Творческая натура широкими шагами мерила крохотную гримерную, встряхивала длинной челкой, как пони, курила ароматизированную сигаретку в тонком мундштуке и то и дело взглядывала на молчащую собеседницу.

– …сто лет с ней знакомы, понимаешь? Я все ее детсадовские тайны знаю наизусть, а тут какая-то пропасть и надрыв. И с чего бы ей еще нервничать, а? Ведь не первая любовь, и на принца не тянет. Кто бы мог подумать, что она так на него западет. Хотя, может, и не на него, а на его деньги, а она сама себя обманывает про любовь неземную. И Костик еще масло в огонь подливает. Не знаю, о чем они говорили, когда она приехала, только она как с цепи сорвалась. – Художница подождала Марусиной реакции, но, не услышав в ответ ни звука, продолжила свои откровения. – Серьезно у тебя с ним или так, для забавы? Или, может, тебе деньги нужны? У нее есть, она даст, сколько надо, она не жадная. Город сплетнями кишит, как труп червями, – тут она поморщилась от собственной метафоры и снова посмотрела на невозмутимую Марусю. – И Костик тоже уверен, что несерьезно у тебя. Я так вообще думаю, что ты к нам ненадолго. Или надолго? И кстати, почему тебя муж бросил, а, Маша?

Любаня была очень продвинутой и демократичной девушкой, поэтому позволяла себе обращаться в Марусе на «ты» и в одностороннем порядке задавать вопросы на самые деликатные темы. Марусю ее фамильярность несколько коробила, но перевоспитывать взрослую девицу было скучно, поэтому, уловив паузу в ее речи, она помахала перед лицом ладонью, отгоняя дым, и вздохнула.

– Знаешь, что я думаю, – вдруг сказала Любаня, застыв посреди гримерки, поискала взглядом, где бы затушить окурок, и не нашла ничего лучше, как сунуть его в вазу с цветами. – Ты с ним еще не спала, поэтому он и трется возле тебя. Он ни в чьих постелях не задерживается. Сколько я его знаю, Люська первая, кто сумел его заполучить, но она у нас звезда, у нее энергетика такая, о-го-го! Она кого хочешь взнуздает и приручит. Ты слышала, что у нее в роду цыгане есть? Кстати, и у него тоже. Поэтому они так хорошо друг с другом ладят. Так что, отступись от него от греха подальше.

– А то что? – спросила Маруся, не опровергая и не подтверждая ее предположений.

– А то она тебя в жабу превратит! – усмехнулась Любаня и вдруг зябко передернула плечами. – Ну, может и не в жабу… но я никогда не знаю, чего от нее ждать. Она такая… опасная… Еще в школе была ведьмой, ее девчонки боялись.

– Я не боюсь, – сказала Маруся и вдруг заулыбалась, вспомнив обещание, которое дал ей мужчина, пока вел в палатку к тете Рае. – Даже забавно…

– Ну, твое дело, конечно, но я тебя предупредила, – с некоторым недоумением та посмотрела в заискрившиеся глаза шансонетки. – Насчет переспать с ним я тебе серьезно говорю. Ясно, что ты хочешь, он мужик интересный, с харизмой. А уж про него и говорить нечего, он вообще как с ума сошел, даже и не скрывает, что готов идти до конца.

– Понятия не имею, что у него в голове и куда он собрался идти, – ледяным тоном заявила Маруся и поднялась со стула. – А вот за меня не стоит делать выводы. И обсуждать мою частную жизнь ни с тобой, ни с его пассией…

– Да не надо обсуждать, – быстро согласилась Любаня и отступила к двери. – Ты просто дай ему, и все. Мужики в своих желаниях примитивны, как бабуины. Им дашь, и они успокаиваются, как будто для них всякий раз оказывается неожиданным, что мы все одинаково устроены. А уж когда вот так таскается, истекая слюной, точно проще дать. Пусть убедится, что ты – как все. Все равно же по молодым будет бегать, пока может, а потом еще и на «Виагру» подсядет, лишь бы не утратить мужественности. А представь, каково Люське, что он от нее, королевы, к тебе бегает. А когда она злая…

– Я поняла, Люба, спасибо. Он бабуин, а она практикует черную магию. А мне следует спать с каждым, кому приспичило.

Любаня несколько секунд осмысливала злую иронию в ее словах, но решила, что дискутировать не стоит. Хочет она ерничать – пусть ерничает. Лишь бы разговор возымел действие.

– Так ты дашь ему?

– Нет.

– И совершенно недальновидно! Как будто ты особенная, и тебе не надо мужика. – Маруся нахмурилась, скрывая улыбку, и демонстративно посмотрела на часы. – А вообще, я тебе ничего не говорила. Если она узнает, что я тебе советовала, она меня убьет. А ты вот так с ходу не руби, подумай над моими словами. Он щедрый мужик, и если подойти к вопросу по-умному… Не обеднеет Люська от его щедрости.

– Люба, мне надо работать.

– И Костик за тобой присматривает, ты учти.

Маруся вышла из гримерки и пошла на сцену, кусая губы, чтобы не расхохотаться, а Любаня шагала сзади и шепотом продолжала что-то рассказывать про Костика, про хозяина и его пристрастия, про опасную Люську. Но примадонна почему-то чувствовала такую легкость и беспечность, как будто вернулась в юность. И когда у нее за спиной сомкнулся занавес, заставив умолкнуть шепот за спиной и притихнуть полупустой зал, она прищурилась и сказала в публику:

– А давайте поменяем формат наших встреч. Например, сегодня я буду петь для вас только шансон, а завтра старые военные песни, а потом что-нибудь современное из этих нынешних, бездарных. Или устроим тематический вечер о любви?

Публика одобрительно зашумела, закивала головами, заулыбалась в ответ, Сергей Сергеевич заиграл бравурный марш, в зале снова помаячило и пропало Любанино лицо, но Марусе уже было все равно. Куражное настроение овладело ею, как будто она собиралась сделать что-то такое, что взорвет этот тухлый мирок с его сплетнями и пещерными представлениями о взаимоотношениях мужчины и женщины. С его вылизанными центральными улицами и разрухой на окраинах, с его хозяином, которому надо переспать с ней, чтобы понять, что она ему вовсе и не нужна, что она – как все, и вернуться к своей распрекрасной королеве. Но вот уж чего он точно не получит для удовлетворения своих альфа-амбиций ни на час, ни на год, так это ресторанную певичку, заезжую примадонну, чужую жену, Марусю Климову. Не получит, и все!

Когда Маруся завершила выступление, верный Филька сидел возле машины и ждал привычной котлеты. На стоянке болтались мальчики и девочки непонятного возраста. Она никогда не могла отличить восьмиклассников от выпускников институтов, все они в последнее время были слишком шумные, самоуверенные переростки. Филька с осуждением посмотрел в пустые руки женщины, но она не спохватилась и не побежала обратно на кухню, а подошла к своей машине и открыла пассажирскую дверь.

– Давай, дружок, забирайся! Дома поедим, как люди!

Притихшая молодежь пронаблюдала, как здоровый уличный пес без лишних уговоров полез в ауди, а Маруся мысленно усмехнулась тому, что дала еще один повод для сплетен городу, и лихо вылетела со стоянки на пустую улицу.

Как правило, детей она не замечала. И вообще была недостаточно наблюдательна, особенно в общественных местах, где очень быстро поддавалась общей атмосфере, приспосабливаясь, как хамелеон. Но эти двое, шепчущиеся возле прилавка с шоколадом, привлекли ее внимание. Или скорее, отвлекли от размышлений. Что-то в их фигурах, в одинаковых оливковых брюках и синих рубашках показалось ей знакомым, но вспомнить сразу она не смогла. Она прошла вдоль витрины с кофейными банками и, пока приближалась к сладостям, все думала, что не так в этих мальчишках. А когда подошла поближе, то уже знала. Во-первых, это были те два тимуровца, которые принесли ей платье и продукты на следующий после приезда день. А во-вторых, и это ее сразу же обеспокоило, мальчишки набивали карманы конфетами и шоколадом, надеясь, что видеокамеры их не выследят. Маруся несколько секунд оглядывалась, пытаясь понять, видит ли охрана эти манипуляции, а потом не выдержала, подошла сзади и тихо сказала:

– Положите в мою тележку, я оплачу.

– Вот черт! – едва ни подпрыгнул Тим. – Зачем так подкрадываться!

– Если попадетесь, будет крупный скандал. Сюда вас больше не пустят, а из интерната не выпустят. Так что кладите, пока не поздно.

Сашка первый сообразил, что отказываться от щедрого предложения не стоит. Тим еще поупрямился, но тоже опорожнил карманы с угрюмым видом.

– Еще что-нибудь взять? – спросила Маруся, вздохнув свободнее. – Или идем на кассу?

– Пива! – без зазрения совести потребовал Тим.

– Нет, пива не возьму. Сегодня проштрафились! Обойдетесь конфетами.

– Это непедагогично, – ухмыльнулся Сашка. – Если один раз позволили, то и второй ничем не хуже.

– Это ты про что?

– В принципе непедагогично покупать пиво малолеткам, – ехидно напомнил Тим.

– Да, точно! Учту.

Сашка исподтишка погрозил ему кулаком и покрутил пальцем у виска, но тот только отмахнулся. Их немой диалог не укрылся от Марусиного взгляда, и она поспешила отвернуться, чтобы воришки не заметили ее улыбки.

На улице она не отдала им покупки, а вызвалась лично проводить их в интернат, чтобы они по дороге ничего не натворили. Тем более, что до него было всего минут десять пешком. Надежду прокатиться с ней на машине она отмела сразу, как и отказалась покупать им сигареты.

– Ну и смысл был в город выходить? – угрюмо проворчал Тим и пошел вперед.

– Со мной встретиться, – рассмеялась Маруся. – А заодно показать мне дом, где живете. Что-то вроде экскурсии.

– Оно вам надо?

– Не знаю. Как дойдем, так и разберемся.

– Хотите нас директрисе сдать?

– С чего бы? Сама всю жизнь от директора подальше держалась, хоть и не таскала конфеты в магазинах. Просто хочу прогуляться по хорошей погоде. Вы же не против?

Конечно, они были не против, когда она не предоставила им выбора. Маруся оставила свой пакет в машине и пошла вслед за мальчишками по уложенной плиткой дорожке. Поддерживать светскую беседу оказалось трудно, потому что ребята были замкнуты и молчаливы. На ее вопросы отвечали односложно и явно были обижены сложившейся ситуацией. Когда они втроем вышли на улицу, в конце которой стоял уютный трехэтажный особнячок за кованой оградой, выкрашенный в теплый кремовый цвет с яркими оранжевыми вставками, мальчишки оживились.

– Все, пришли. Давайте пакет, дальше мы уж сами.

– А поближе подойти нельзя? Я бы здание посмотрела.

– Архитектурой интересуетесь? – насторожился Сашка.

– Ну, что-то в этом роде, – подтвердила Маруся. – Наслышана я про ваш интернат.

Но продолжить тему не удалось. Со стороны особнячка навстречу им бежала девочка лет десяти, тоже в брюках и рубашке, размахивая длинными руками, словно пыталась подать какой-то понятный мальчишкам знак.

– Опять! – мрачно заключил Тим и оглянулся по сторонам.

– Он снова сбежал, – подтверждая его слова, крикнула девочка. – Пятнадцатый раз! Ну, сколько можно!

– Я шкуру спущу с этого барбоса! – рявкнул Сашка и тоже стал хищно озираться.

– Собачка убежала? – участливо спросила Маруся, но оба спутника посмотрели на нее как на умственно отсталую.

– Ехали бы вы домой, – сказал Тим. – Сейчас нам не до визитов. У нас проблема.

– Может, я могу помочь?

– Это наше внутреннее дело, – деловито пояснил мальчик и настороженно посмотрел на женщину. – И мы не привыкли выносить наши проблемы на суд общественности.

– Сами урегулируете? – с пониманием спросила она на неожиданно понятном этому ребенку языке.

– Именно!

– Ну, тогда я пошла, да?

– Идите, идите.

Маруся двинулась прочь от особнячка, оглядываясь на троицу, которая, сдвинув как на подбор белобрысые головы, озабоченно искала способы урегулирования внутреннего дела. Пройдя метров сто пятьдесят вниз по улице, она снова обернулась на детей и едва ни налетела на мусорный бак, оказавшийся прямо посреди проезжей части.

– Какой же дурак… – начала она, когда из-под ног у нее выпорхнуло существо, больше похожее на щенка сенбернара, чем на ребенка.

Существо в бело-рыжей лохматой кофте не по росту, с болтающимися рукавами и почему-то в шапке, заметалось возле бака, и в тот же миг голос издалека заорал:

– Ловите, уйдет!

Маруся распахнула руки и поймала кофту, шапку, брючки цвета хаки и сандалии вместе с тем живым и теплым, что находилось внутри.

– Пусти! – зашипело неопознанное существо и безнадежно дернулось.

– Так это ты – барбос? – спросила Маруся, удерживая мальчишку за плечи.

– Я Димка, а барбос вон он! – ребенок ткнул пальцем в Фильку, почему-то оказавшегося в двух шагах.

По улице к ним уже бежала заговорщицкая троица и еще какие-то люди.

– А сбежал зачем?

– Надоело все!

И столько убеждения было в высоком детском голосе, что ее руки сами собой разжались.

– Так беги!

– Поздно, они догонят! – обреченно пояснил ребенок и поправил сползающую на глаза шапку.

Преследователи уже были близко, и бежать от них, путаясь в кофте, не было никакого смысла.

– Я все испортила, да? – виновато спросила Маруся, присев рядом с малышом на корточки.

– Все! – подтвердил он, нисколько не щадя ее чувств.

– И ничего уже не исправить?

– Посмотрим! – по-взрослому заключил он и подтянул рукава. – Сначала я сам с ними разберусь.

– Да-да, – покивала расстроенная Маруся, когда, едва не сбив ее с ног, их окружила группа преследователей.

– Щенок безмозглый, – заорал Тим и вцепился в рукав кофты. – Ты ее в гроб загонишь! Она тебе не нянька, она не может постоянно тебя за руку водить.

Ребенок насупился и опустил синие глаза, вспыхнувшие недобрым огоньком.

– Дай я ему врежу хорошенько, Маш! – хорохорился Сашка, которого старательно оттесняла от пойманного барбоса девочка.

– Не надо, Саня! – Она хватала Сашку за руки и одновременно отвешивала малолетнему беглецу ощутимые подзатыльники. – Я сама! Я тебе сестра или кто?

– Ну, сестра!

– А чего ж ты мне нервы мотаешь?

– Надоело здесь! – упрямо заявил ребенок и уклонился от очередного подзатыльника.

– Всем надоело, но никто не бежит.

– А я все равно сбегу!

– Да кому ты нужен-то, кроме меня!

– Маме нужен и папе! – уверенно заявил мальчик, и старшая сестра вдруг перестала махать руками и прижала его к себе, громко всхлипнув.

– И мне нужен, ты понимаешь, барбос малолетний? Ты мне нужен! И не убегай больше, Димочка! Мы с тобой потом… вместе… когда время придет!

Маруся вдруг все поняла, глядя в плачущее лицо девочки, сжала губы и поспешила прочь в сопровождении верного Фильки. Голоса за спиной стремительно затихали, зато в горле стучало сердце и слезы сами собой просачивались сквозь ресницы. Филька плелся рядом как приклеенный и время от времени поддевал мокрым носом ее ладонь, напрашиваясь на ласку. В конце концов, она потрепала его по загривку и вздохнула:

– Опять репьев набрал… Бестолковый ты у меня какой!

Пес улыбнулся от уха до уха и покивал, а она принялась освобождать его от колючек, изредка всхлипывая и утирая нос тыльной стороной ладони, как в детстве.

– Это же ужасно, что дети так живут, да? – тихо спросила она у собаки и оглянулась в надежде, что ее никто не слышит. – Кем надо быть, чтобы ребенка бросить, а?

Филька поиграл бровями и наморщил широкий сократовский лоб. Маруся снова вздохнула и подумала, что она бы никогда не бросила своего ребенка, и собаку бы не бросила, и мужчину. При мысли о мужчине, которого она как раз бросила, слезы снова защипали в носу, и она поспешила спрятаться за тонированными стеклами машины.

А назавтра в город, как войско Тамерлана, вошли ливни, и стрелка барометра ее настроения резко переместилась в дождь. Ни с того ни с сего она вдруг начинала капать слезами в чашку с кофе, устроившись на кухонном подоконнике, или принималась читать стихи бесцветным голосом. Или, того хуже, петь что-то жалобное, а Филька подвывал и входил в такой раж, что, даже когда она замолкала, отчаянно выл, вскидывая морду к потолку, и тогда она снова ревела, и так по кругу.

Тематические вечера, объявленные ею, были заунывными, как бесконечный стук капель по металлическим откосам окон и крышам машин. Она перестала улыбаться, через строчку читала записки и переставляла куплеты местами. Слава богу, ее работодатель и его королева в ресторане не появлялись, иначе бы она схлопотала выговор за халатное отношение к сцене. Сергею Сергеевичу, обеспокоенному ее рассеянностью, Маруся сослалась на мигрень, и это объяснение было тут же распространено среди широких масс. Даже незнакомые люди стали интересоваться ее здоровьем и смотреть сочувствующими глазами. В другое время она бы забавлялась тем, как смогла надуть целую кучу людей, но пока над городом нависали грязно-серые тучи, ей не хотелось ни думать, ни радоваться.

Хозяин с подругой не появлялся, Любанин экстравагантный наряд несколько раз украшал разные компании в зале, но Маруся делала вид, что ее не узнает, и никаких попыток возобновления бесед о городских сплетнях больше не повторялось.

Иногда Маруся ездила покататься по вымирающему под ливнем городу, наконец-то воспользовавшись своим «абонементом» на нарушение скоростного режима. Она гоняла ауди на максимальной скорости по близлежащим поселкам, распугивая случайных автомобилистов, велосипедистов и зазевавшихся пешеходов. Машина была покладистой, слушалась руля, быстро реагировала на педаль тормоза, и только Филька в салоне ворчал и с укоризной смотрел на разыгравшуюся хозяйку.

С момента, как пес впервые переступил порог ее дома, между ними установилось странное взаимопонимание. Она беседовала с ним, как будто он был больше, чем собака. А он с первой же встречи стал ей улыбаться, как будто знал ее всю жизнь, и слушал так, что она почти готова была поверить, что он вот-вот ответит.

Кто бы из прежних друзей и знакомых поверил, что она бросает машину на обочине, уходит под дождь и бродит между деревьями, глядя, как Филька кружит в высокой траве, опустив нос к земле, встряхивает мокрыми ушами и, оглядываясь на задумчивую хозяйку, ловит ее взгляд, чтобы расцвести загадочной улыбкой. А потом они оба, как напроказившие дети, пробираются в свою квартиру по лестнице, роняя крупные капли на ступени, едят хлеб с колбасой прямо на полу посреди кухни и валяются в ванной. Она – в душистой пене, он – на огромном розовом полотенце. Еще она читает ему Есенина по памяти. Про собак, про поля, про любовь и разлуку. И задумывается, что собака у нее теперь есть, и поля вокруг города на выбор, какие хочешь, как у маркиза Карабаса, и разлука ей досталась самая что ни на есть настоящая, а вот любовь… Что ей теперь делать с этой любовью?

Дожди прекратились однажды посреди ночи, внезапно, как будто где-то закрутили вентиль, и они с Филькой одновременно проснулись и посмотрели в тишину за окном. Капли перестали барабанить в стекло, ветер стих, проехавшая по улице одинокая машина шумно разогнала огромную лужу. Но было ясно, что луже конец, что еще день-два, и она высохнет, а Марусе не придется подтирать мокрые следы собачьих лап на полу и сушить волосы в полотенце, возвращаясь с выступления.

– Филь, кажется, все закончилось? – шепотом спросила она, и он подошел ближе, словно хотел расслышать, оперся о постель, потянулся мордой, обдав горячим дыханием, и Маруся и глазом не успела моргнуть, как он потеснил ее на кровати.

– Ты что, спятил! – возмутилась хозяйка и толкнула его в спину. – Это негигиенично! Ну-ка, иди на место, наглец!

Но пес накрыл лапой нос и на все попытки скинуть его только кряхтел и бил хвостом по кровати.

– Филимон, что ты за кошмар! Когда я разрешала?..

Он поерзал и поторопился лизнуть ее в щеку, чувствуя, что сопротивление сломлено. Маруся безнадежно вздохнула и отвернулась к стене.

А утром в квартиру ворвалось солнце, пошарило лучиком по кровати, пробежалось по комнате, сверкнуло в зеркальной поверхности шкафа, и почти сразу вслед за солнцем забытый голос позвал хозяйку встречать гостей.

– Боже ты мой, кому не спится в такую рань? – простонала она и ткнула в бок дремлющего пса. – Ты совсем обалдел? Гости явились, не слышишь? Дом охраняй, лоботряс!

Они дружно прошествовали через комнату в прихожую и, почти синхронно зевая, остановились у порога. Пес посмотрел на Марусю вопросительно. Маруся посмотрела на свою ночную рубашку, оглянулась на халатик в кресле и открыла замок.

– Не ждала? – спросил Дмитрий Алексеевич и без приглашения шагнул в квартиру.

«Не ждали!» – рявкнул пес и оттеснил хозяйку от незваного гостя.

– Филя, уйди, – забыв правильную команду, потребовала Маруся и потянула его за загривок в сторону. – Это ко мне.

– А что, и к нему тоже ходят? – с невозмутимым лицом съязвил мужчина и бросил косой взгляд на пса. – Или я просто ему не нравлюсь?

– Зачем вы здесь? – притворно удивилась она, все еще держась за песью шкуру.

– Хотел тебя увидеть.

– Вид у меня сейчас не слишком презентабельный, да и время для визитов так себе.

– Вид у тебя отличный. – Он осмотрел ее холодными глазами хищника и задумчиво добавил: – Я уже и забыл, какой у тебя замечательный вид. Давай кофе попьем.

– Я хочу спать и не хочу кофе.

– Ты меня выставить пытаешься? – не поверил он и заглянул поверх ее головы на кухню. – Мне сказали, что ты болела.

– Это не имеет значения, – равнодушно ответила она и зевнула.

– Выходит, дело во мне? – оскорбился он и, не дожидаясь ответа, продолжил за нее: – С чего бы тебе, умнице и красавице, верной супруге столичного бизнесмена Дмитрия Климова, опуститься до уровня мелкого промышленника из далекой провинции? Конечно, я никогда не открою сеть автосалонов, не буду покупать дома на Кипре и мой банк не войдет в первую сотню. Я не твоего полета птица, да?

– Откуда вы…

– Оттуда! – Дмитрий Алексеевич опустил руки в карманы и посмотрел тяжелым взглядом на дворового пса. – Это ты пришла искать у меня защиты от своего драгоценного мужа, не я к тебе попросился. И условия нашей сделки…

– Ах, условия! – Ей вдруг стало настолько тошно и безразлично, что даже сил не осталось. – Ну, конечно, условия. Вы за этим и ходите, чтобы убедиться, что я – как все.

– Я, вообще-то, кофе с тобой попить хотел. – Он отлично понял смысл ее речи и разозлился, но почему-то медлил и не уходил. – А то, что мне хочется тебя видеть… Я и не скрываю. Вот, пришел, потому что давно не видел. Времени не нашлось, работы по горло. Хотя нет, не потому… А ты комедию ломаешь.

– Я не ломаю, – едва слышно сказала Маруся, пристыженная его отповедью. – Я подумала…

– Давай начистоту, Мария Николаевна! – Он прошел в комнату, сел на край ее постели и уперся взглядом в стену с растекающимся солнечным пятном, сцепил побелевшие пальцы. – Ты мне нравишься. Сильно или не сильно, не знаю. Больше, чем мне бы хотелось, это точно. И ты давала мне понять, что между нами может быть… Ну, ты же не маленькая, тоже соображаешь, что я тут делаю. Но если я ошибся, если ты ничего такого в виду не имела…

– Я замужем, – напомнила она, чувствуя, что этот аргумент уже не убеждает даже ее саму.

– А я развелся сто лет назад и с Люськой сплю. И не только с Люськой, ну и что? Это не мешает мне пить кофе с тобой. И обнимать тебя, когда я соскучился.

– Я не обещала, что между нами что-то будет, – дрожащим голосом попыталась оправдаться Маруся. – Вы неправильно расценили…

– Твои ночные рубашки и то, что ты меня поцеловала…

– Думаете, я вас соблазняю?

– Думаю, что я все равно буду приходить, – предупредил он, проигнорировав ее возмущение. – И ты будешь готовить мне чертов кофе. И обниматься со мной тоже будешь. Не сейчас, так позже. Я никогда не отступаю, ты учти.

– Я учту.

– Хотя позже может и не наступить, – задумавшись, вдруг сказал он. – Я ведь не железный, да и ты не царица Савская. – Маруся смотрела вопросительно, но молчала. – Если я спрошу, что с тобой, ты расскажешь?

– Со мной? – Она пожала плечами. – Все со мной хорошо.

– Что с тобой приключилась, что ты такая… недоверчивая. Вроде бы рядом, и тут же сбегаешь, как будто не доверяешь. Ты меня боишься, что ли? Или себя?

– Вы не должны такое спрашивать, – тихо сказала она и пошла к окну.

– Я сам знаю, что должен, а чего не должен! – вспылил мужчина и поднялся, напугав пса. – Ты все играешь со мной, играешь… Вся на сцене, вся театральная! Ты себя кем возомнила, а? Надо мной, небось, весь город потешается. На тебе свет клином не сошелся, ты хоть знаешь?

– Знаю, – всхлипнула с подоконника женщина. – Не сошелся. И не ходите, не надо…

– Ты чего? – Он стремительно преодолел пространство комнаты и развернул ее к себе. – Чего ревешь? Ну, покричал я…

– Я старалась, я очень-очень старалась, – шептала Маруся сквозь слезы. – Я все готова была сделать, лишь бы опять было, как вначале. Ведь раньше все было настоящее, самое лучшее, и ничто не предвещало… – Дмитрий Алексеевич держал ее за плечи и ничего из этого сумбурного монолога понять не мог. – Что я делала не так? Я жизнь за него готова была отдать, а ему было не надо. Сначала надо, а потом нет. Как же так?

– Ты про мужа, что ли? – наконец догадался он и полез в карман за платком. – А ты как хотела? Двадцать лет конфетно-букетного периода? Кто ж такое выдержит!

– Да, было все, и конфеты, и подарки, я не об этом!

– И я не об этом, – вздохнул он, понимая, что слов не подобрать. – Невозможно через весь брак пронести любовную лихорадку. Проходит она, любовь-то!

– У меня не прошла! – пожаловалась она и спрятала мокрое лицо в платок.

– В этом твое горе, – глухо сказал он и погладил ее по голове, как маленькую. – Должна была пройти, а у тебя не прошла. Когда проходит – легче. И измены, и раздражение, и разные проблемы совсем по-другому воспринимаются. А ты вон, болеешь сколько лет. Как с открытой раной живешь.

– Любовь – это болезнь? – усмехнулась она и посмотрела на него несчастными глазами. – А по мне, так лучше бы он тоже любил, и ничего бы плохого с нами не случилось.

– Все вы бабы эгоистки! – Он хмыкнул и прижал ее голову к груди. – Больше нам делать нечего, с вашей любовью маяться.

– С ней не надо маяться, – всхлипывала она. – Мы же были счастливы, были…

– Были, наверное, – с некоторым сомнением ответил хозяин и крепче прижал ее к себе. – А теперь тебе пора начинать жить. Сколько можно реветь о том, чего уже не будет.

– Ничего не будет?

– Откуда мне знать, – нахмурился он и зацепился взглядом за серебристое облако, ползущее с юга. – Может, ты еще замуж выйдешь и детей нарожаешь.

– Не выйду и не нарожаю, – возразила Маруся и подняла голову, вытирая щеки.

– Хватит уже со мной спорить! Этого ты не можешь знать. И никто не может. Начни жить, как нормальные люди, а там видно будет, – едва заметно вздохнул он и встряхнулся, как попавший под дождь пес. – В общем, я зашел сказать, что уезжаю до осени, Маша. Дела у меня, будь они неладны. А ты дождись меня, не делай глупостей. Обещаешь?

– Каких глупостей? – тихо спросила она, ничего не обещая, но готовая к любым глупостям прямо сейчас, потому что от этого неуклюжего медведя, который то бросался в бой, то неведомо почему отступал и спасался бегством, исходило невероятное, настоящее человеческое тепло.

– Не провоцируй меня! – как-то слишком быстро догадался он и даже руки убрал, чтобы не искушаться. – Или хочешь поцеловать на прощанье?

Наверное, она что-то ответила, что-то такое, чего говорить не следовало, потому что он вдруг решился и сам поцеловал, а потом цыкнул на залаявшего Фильку и хлопнул дверью так, что под обоями в углу зашуршала штукатурка. Филька продолжал лаять, обернувшись к потрясенной хозяйке. Маруся села на кровать, потрогала губы со следами его поцелуя и запоздало вспыхнула краской стыда. Филька запрыгнул на одеяло и рухнул рядом, привалившись теплым боком.

– От тебя пахнет псиной, – вздохнула Маруся и обняла собаку за шею. – Он тебя испугался и ушел. Или меня испугался и ушел? Ты слышал, он сказал «до осени». У нас еще есть время подумать, собака!

Глава 5. Дети и собака

Стоило Дмитрию Алексеевичу уехать, как весенний беспредел вернулся в летний город. Диджей запил, в ресторане дважды били зеркала повздорившие посетители, мурселаго каждый день катала новую девицу, а Люська коротала пустые вечера в компании Любани и Марусиных песен, словно именно она была приставлена следить, чтобы примадонна не завела роман или не сбежала из города до возвращения хозяина. К счастью, хозяйский столик они не занимали, и когда Марусе хотелось отдохнуть от лиц и мелькания в зале, она смотрела на табличку «зарезервировано» и улыбалась своим мыслям.

Иногда она проезжала с Филькой мимо кремового особнячка за кованой оградой и видела играющих детей, но различить своих знакомых не могла, потому что все они были одинаковыми – и мальчики и девочки, толпились, шумели, с большой скоростью перемещались по лужайке перед домом. И от этого броуновского движения у Маруси рябило в глазах.

– Филь, я с тобой обсудить хотела, – сказала она как-то, притормозив напротив детского дома, и повернулась к псу. – Не идут у меня из головы эти дети. Ну, ты помнишь, Маша и барбос. – Она взяла манеру разговаривать с ним вслух в отсутствие других собеседников. – Димка. Мальчишку Димкой зовут. Я тебе говорила, что у меня муж тоже Димка? Впрочем, это неважно… В общем, я как увидела этих двоих – у меня сердце зашлось. Не спрашивай. Я сама не знаю, чего хочу. Увидеть их снова. Вот, наверное, так. Только это странно, прийти и попросить увидеть чужих детей. Давай что-нибудь придумаем, а? Ну, чтобы все выглядело прилично.

Филька ухмыльнулся во всю пасть и вдруг поставил одно ухо торчком. Маруся всмотрелась в своего бессловесного спутника. Пес никогда не поднимал уши, они всегда болтались на его здоровенной башке маленькими нежными лоскутками. На этот раз ухо твердо стояло, глаза были внимательными, а улыбки на широкой морде не было и в помине.

– Я глупости говорю? Думаешь, не надо? Может, ты и прав. Что я могу дать этим детям! У самой ничего нет. Живу в чужом городе чужой жизнью. И вообще я всегда детей избегала. Я тебе не рассказывала эту историю? Ну, не сейчас, это надолго. В общем, дети и собаки – это мое табу. Так, подожди-ка! Филь, а ты точно собака? Почему я собак не люблю, а ты здесь сидишь и совершенно нахально пялишься на меня? И, кстати, спишь на моей кровати. А я за нее, на минуточку, отдала свою прежнюю жизнь. За кровать, за сцену в ресторане, черт знает за что! И как-то все изменилось вокруг… или во мне… как думаешь, Филька? Что-то творится с этим городом? Или со мной?

Пес уронил ухо и, потеряв интерес к сумбурному монологу, посмотрел на играющих детей. Маруся замолчала и тоже принялась наблюдать за детьми, пока в ее голове медленно созревала мысль. И когда пес поскреб лапой по стеклу, попросившись на улицу, мысль окончательно родилась и заявила о своем существовании, а Маруся, выходя из машины, впервые за долгое время была по-настоящему довольна собой.

Кованая калитка была гостеприимно приоткрыта. Она толкнула ее и посторонилась, пропустив Фильку, а потом вошла следом. Навстречу им тут же бросились несколько ребятишек, наперебой крича, что с собаками сюда нельзя, но тут раздался знакомый хрипловатый голосок: «Отвали, это же Филька!», и Маруся обрадовалась.

– Тим, как здорово, что ты тут! Где вы пропадаете? Давно вас не видно.

– Мы проштрафились, – пробасил Тим, не горя желанием развивать тему. – А вы на экскурсию?

– Что-то вроде того. – Маруся пыталась среди детских лиц, окруживших ее, увидеть брата и сестру, но их нигде не было. – Можешь проводить меня к вашему директору?

– К директрисе, – поправил ее Тим и вдруг насторожился: – А что случилось-то?

– Ничего, – легкомысленно сказала она и помахала Сашке, который пробивался к ним сквозь толпу. – Просто у меня есть к ней предложение.

– От которого она не сможет отказаться? – запыхавшись, спросил Сашка и подмигнул другу.

– В общем-то, да… – Маруся переводила удивленные глаза с одного на другого. – Надеюсь, что не сможет.

– Это вы ее не знаете. Если что не так, она откажется, и никакая волына не поможет.

– А откуда ты знаешь про предложение, от которого невозможно отказаться?

– Да что мы, деревня, что ли! Я «Крестного отца» раз сто смотрел, – значительно пробасил Тим.

– Это мой любимый фильм, – поддакнул Сашка.

– Надо же, и мой.

Она зауважала их художественный вкус и, довольная, в сопровождении мальчишек пошла в здание, оставив Фильку на растерзание местным детишкам, которые тут же взялись тискать его и гонять за палкой. Филька разок оглянулся в спину уходящей хозяйке и, по-щенячьи подпрыгнув, побежал выполнять команду «апорт».

Директорский кабинет располагался на третьем этаже с окнами на лужайку, где дети и пес носились как угорелые и визжали, что есть мочи. Просторная желтая комната была заставлена подставками с цветочными горшками, как начинающая оранжерея, и завешена детскими рисунками.

Женщина одного с Марусей возраста сидела за столом вполоборота к окну и перебирала бумаги. На приветствие мальчишек она тепло улыбнулась и строгим взглядом осмотрела незнакомку поверх очков в узкой оправе.

– Слушаю вас.

– У меня есть предложение, – без долгих предисловий начала Маруся. – Очень хочется разнообразить одежду ребятишек, чтобы девочки отличались от мальчиков и научились носить юбки. Мы же не в Китае.

– Извините, а вы кто?

– Я Мария Климова.

– Очень приятно. Галина Петровна. – Карие глаза были все так же недоверчивы. – Так в чем вопрос?

– Я недавно в вашем городе. Познакомилась с Тимом и Сашей весной и все никак не собралась навестить их. – Директриса терпеливо ждала продолжения, и Маруся заторопилась: – Дети одеты совершенно одинаково. Я давно об этом думаю, и вот пришло в голову…

– Не знаю, как в Китае, – сказала Галина Петровна, отвечая на ее первую реплику, – а мы жестко привязаны к финансированию, поэтому дети одеты так, как мы можем себе позволить их одевать.

– Но вы согласны, что девочки должны носить юбки? – спросила Маруся, чувствуя, что ее могут выставить из кабинета в два счета, как школьницу.

– Это не предмет для обсуждения. Я же вам объяснила.

– Я не предлагаю обсуждать. Я предлагаю купить им юбки.

– За чей, позвольте узнать, счет?

– За мой, разумеется! – пожала плечами Маруся. – Я готова взять на себя все расходы.

– Но дети растут… – начала было директриса, казалось, нисколько не удивленная этим предложением.

– Разумеется! Этот вопрос я продумала. Можно сшить для типовых размеров. Длина предполагается немногим ниже колена, со вставками резинки на поясе и глубокими складками спереди и сзади. Таким образом мы не дадим детям слишком быстро вырасти ни по вертикали, ни по горизонтали.

– В длину и толщину, – поправила ее Галина Петровна.

– Именно так, – вдруг смутилась посетительница. – Извините, иногда я забываю слова, когда волнуюсь.

– Ничего. Продолжайте.

– Материал можно использовать повеселее, в клеточку например, что-то вроде шотландки. И, если вы позволите, я сниму с девочек мерки и закажу в ателье пошив на всех.

– У нас пятьдесят девочек! – строгим голосом предупредила директриса, словно рассчитывала напугать ее цифрой.

– Очень хорошо! Сделаем с запасом.

В кабинете вдруг повисла неловкая пауза, хотя Маруся как-то сразу уверилась, что добилась успеха. Галина Петровна смотрела за окно во двор, где здоровый палевый пес во всю мощь четырех лап мчался за футбольным мячом, а весь вверенный ей детский коллектив с ревом и визгом бежал следом.

– Это ваша собака?

– Ох, извините! – Маруся смутилась и привстала со стула, тоже выглянув в окно. – Я не знала, что собак нельзя приводить. Он все время за мной ходит.

– Так он уличный?

– Нет, он мой. Ну, то есть, раньше он был уличный, да, а теперь живет у меня.

– Ясно. – Галина Петровна отвернулась от окна и продолжила тему с того места, где она прервалась. – Думаю, объяснять вам не надо, что я не горю желанием вырастить из них китайских детей. Но наш бюджет не позволяет всего, что хочется. Мы и так много делаем, чтобы скрасить их жизнь вне нормального дома, который есть у их сверстников. – Маруся понимающе покивала в ответ и снова вспомнила, как девчонка в оливковых брючках обнимала барбоса Димку. – Но, если вы готовы взять на себя…

– Конечно, готова! – Едва не закричала она, но сдержалась и продолжила: – И, если вы не против, я бы купила всем футболки на лето. Ну, чтобы повеселее. А то в форменных рубашках жарко.

– А чем плохи рубашки с коротким рукавом?

– Просто футболки для детей удобнее.

– Наши дети носят то, что дают, – снова помрачнела директриса.

– Тем более! – с жаром воскликнула Маруся. – Ведь вы не возражаете?

– Не возражаю!

– Спасибо! – Она обрадовалась так, как будто это ей было обещано пополнение гардероба. – Тогда я бы взяла какую-нибудь девочку и съездила с ней в ателье, чтобы она могла выбрать материал. Так ведь им будет приятнее, не правда ли? – Директриса нахмурилась и посмотрела на нее с подозрением. – Да вы не волнуйтесь! Меня в городе знают, я пою в ресторане по вечерам.

– Я наслышана. Просто дать возможность ребенку выбирать… – Она сняла очки и принялась бумажным платочком протирать стекла. – Вы не понимаете, это сироты, дети с трудной судьбой. Им важно хорошее отношение, важно доверие, но с этими детьми надо аккуратно, надо не перегнуть палку…

– Я не перегну, – тихо сказала Маруся и умоляюще посмотрела на директрису. – Пожалуйста, Галина Петровна!

– Хорошо. – Она потерла переносицу и водрузила очки обратно. – Я дам вам девочку.

– Спасибо за доверие. Можно я возьму Машу?

– Какую Машу? У нас их пятеро.

– Ту Машу, у которой брат барбос… – с улыбкой сказала Маруся и, встретив недоумевающий взгляд, пояснила: – Малыш, который шестнадцать раз убегал.

– Ах, Машу Соловьеву? Семнадцать раз. Ее брат сегодня снова пытался сбежать. Хорошая девочка, талантливая, рисует, как взрослая. И Димка хороший, только все никак не поверит, что родителей нет и бежать некуда.

– А что случилось с их родителями? Если не секрет, конечно! – осторожно спросила Маруся почему-то охрипшим голосом. – Они не производят впечатление детей из неблагополучной семьи.

– Да почему же секрет? В прошлом году мама отвезла детей на лето к бабке в деревню, задержалась там на неделю, пока отец был в командировке, а перед тем, как ей уехать, бабка забыла закрыть газовый баллон с вечера. Дети были на улице… Мать и бабка готовили завтрак. Обе страшно обгорели. Бабка умерла сразу, а мать еще неделю в ожоговом центре провела. Не спасли, восемьдесят процентов тела в ожогах. Отец у них поляк, известный профессор. Он был на конференции в Европе. Его прямо там инфаркт разбил. Так что, дети за неделю всех родных потеряли. Польские родственники их не взяли, слишком все у нас сложно устроено с усыновлением, а в России у них никого не осталось.

Директриса закончила свой рассказ и протянула Марусе бумажный платок. Та, недоумевая, взяла платок, и только тут поняла, что плачет.

– Господи, какая чудовищная судьба!

– Да, этим детям не повезло. Они не знали, что такое боль и унижение, у них могло быть все замечательно: любящая семья, школа, институт, счастливый брак. Но цепь трагических случайностей сделала из них сирот и открыла им другой мир, где детей бьют, бросают, морят голодом и продают в рабство. Большинство наших воспитанников не могут похвастаться даже одним счастливым днем.

– У этих детей все еще будет замечательно! Не может быть, чтобы все закончилось так! – Маруся всхлипнула и скомкала мокрый платок. – Их возьмут в хорошую семью.

– Всем детям нужна хорошая семья, – нравоучительно завершила аудиенцию директриса и поднялась, давая понять, что время посетительницы вышло. – А теперь извините меня. У нас скоро обед, а мне надо еще разобраться с делами.

– Конечно! – Маруся благодарно покивала и пошла к двери. – Когда удобнее заехать за Машей?

– Приезжайте в начале следующей недели с утра. На этой неделе у нас утром спортивные мероприятия, а Маша очень спортивная девочка, она нужна своей команде.

– Обязательно приеду!

Тим и Сашка топтались за дверями кабинета и делали вид, что нисколько не интересуются состоявшимся разговором. Но по их лицам было видно, что они в курсе происходящего.

– Подслушивать некрасиво! – между прочим заявила Маруся, спускаясь с ними по лестнице. – И тем более будет некрасиво, если кто-то до времени откроет рот.

– Мы будем молчать! – уверил ее Сашка и поискал поддержку в глазах друга.

Тим подумал и многозначительно кивнул, Маруся удовлетворенно покачала головой и вышла во двор. Филька валялся посреди зеленой лужайки, вывалив розовый язык и вздымая бока.

– Что, укатали тебя, пони? – с хитрым блеском в глазах спросила Маруся. – Очень хорошо, будешь лучше спать.

Из глубины двора на них смотрели брат и сестра в одинаковых брючках и рубашках и о чем-то переговаривались, делая знаки Тиму и Сашке, но Маруся детей не заметила и увела собаку на улицу, помахав оставшимся воспитанникам кремового особнячка с яркими оранжевыми полосами на фасаде.

В тот же день Филька в награду за поддержку и понимание получил широкий кожаный ошейник с гравировкой «Филимон», а вечером тема детей всплыла снова в другом ракурсе, и Маруся только диву давалась, как причудливо закручивает жизнь ленту ее судьбы. Перед выступлением ее поймал пламенный поклонник и постоянный завсегдатай ресторана, имени которого она не могла вспомнить, как ни старалась. С опаской покосившись на вывалившегося из салона Фильку в новом ошейнике, он поставил перед ней светловолосого мальчишку лет двенадцати с яркими веснушками на коротком вздернутом носу, в широченных штанах, надетых гораздо ниже талии, отчего казалось, что он вот-вот их уронит, и в бесформенной футболке с загадочными письменами во всю грудь.

– Вот, – сказал папаша и заискивающе посмотрел примадонне в глаза. – Это Витька.

– Здравствуй, Витька! – рассеянно ответила Маруся и собралась пройти мимо к служебному входу.

– Он вам одну вещь сказать хочет.

– Автограф попросить? – сострила она и помрачнела, заметив за спинами собеседников, как Филька бесцеремонно метит урну возле ресторана. – Отойди под дерево, балбес! Ты вообще соображаешь, где можно писать, а где нет? Еще раз – и домой не пущу!

Отец с сыном переглянулись, а Филька неторопливо завершил свои дела и снисходительно улыбнулся хозяйке. «Чего орать-то? Как будто я тут один отметился! Вон, слушатели твои регулярно…»

– Что, Витька? – Маруся вернулась взглядом на ближний план. – Что ты хотел сказать?

– Он на гитаре хочет научиться! – Отец пихнул молчащего сына в спину. – И еще ему бы английский подтянуть.

– Замечательное желание, Витя! – вежливо согласилась она и взглянула на часы. – А мне в гримерку пора. Времени мало.

– Да-да, – заторопился заботливый родитель, встряхнув молчащего отпрыска за плечо. – Так вы возьметесь его учить?

– Чему?

– Игре на гитаре и английскому.

– Э-э-э?

Маруся на миг зажмурилась и снова открыла глаза. Витька и мужчина никуда не девались, Филька метил очередное дерево, возле входа в ресторан толпились еще трезвые люди.

– Я хорошо заплачу, – уверил ее обеспеченный отец и снова дернул Витьку. – Он будет стараться.

– Да я в жизни никого не учила! – Маруся провела ладонями по лицу, но и на этот раз мужчина и ребенок не исчезли. – Даже собаку не могу научить хорошим манерам. И гитары у меня нет.

– Гитара есть у нас! – наконец подал голос Витька и тут же покраснел и смутился, уставившись куда-то в район сползшего с живота ремня.

– И учебники по английскому тоже, – добавил папаша, чье имя ей неожиданно вспомнилось.

– А если я не справлюсь, Олег? – засомневалась Маруся и поискала поддержку в глазах подошедшего Фильки.

Пес Филька улыбнулся, почти счастливый папаша улыбнулся, и даже сын Витька попытался спрятать кривую улыбку. Маруся вскинула брови, нахмурилась на циферблат и, удивляясь сама себе, предложила обоим прийти завтра в середине дня, чтобы разобраться в Витькиных склонностях к музыке и языкам. Филимон с умным видом покивал и тщательно обнюхал обоих. Завтра ему предстояло работать хозяйкиным секьюрити, и сомнительные штаны парнишки уже сегодня вызвали у него подозрения. Но обрадованный отец перестал замечать пса и с восторгом рассказывал Марусе, каким горячим поклонником ее творчества является с первого же выступления в ресторане. Он проводил ее до самого служебного входа, галантно придерживая за локоть, а потом назвал цифру, от которой ей стало дурно. Так высоко свои несуществующие преподавательские таланты она не ценила. Маруся стала отказываться, но он расценил ее отказ как торг и тут же увеличил почасовую оплату еще на четверть.

– Я согласна, согласна! – испугалась Маруся, прячась за дверью. – Приходите завтра в три.

И, начиная со следующего дня, в ее доме два раза в неделю стал появляться светловолосый Витька с гитарой и пачкой английских учебников, а позже – такой же светловолосый Олег с неизменными цветами, пирожными или конфетами и конвертом с хрустящими купюрами. Филька относился к гостям снисходительно, но в глубине души не одобрял впустую потраченных на мальчишку трех часов. И уж тем более не одобрял церемонного чаепития с его отцом на просторной Марусиной кухне. Здесь в свободное от гостей время они с хозяйкой лениво жевали «Одесскую» колбасу, отламывая кусочки от кружка, и разговаривали обо всем на свете, и Филька резонно считал это место почти священным.

Витька, несмотря на расхлябанный внешний вид и странную мрачность взгляда, как у Чайльд-Гарольда, был прилежным и заинтересованным учеником, и она с удивлением открыла в себе дотоле спящий преподавательский дар, а Филька даже перестал волноваться о его странных мешковатых штанах.

От Олега пахло по-женски сладким одеколоном, он одевался с подчеркнутым шиком и прилагал массу усилий, чтобы рассмешить ее, и, когда Маруся отворачивалась, смотрел жадными глазами без тени дружеского участия. Но хозяйка явных признаков раздражения или симпатии не проявляла, поэтому пес ограничился наблюдением за гостем, уронив тяжелую голову на лапы, и с нескрываемым облегчением вздыхал, когда дверь за ним закрывалась, а она шла на кухню, ставила чашки в посудомоечную машину и спрашивала: «Тортик хочешь? А то мне придется скоро гардероб менять!» От вкусностей он никогда не отказывался, спасая хозяйку от лишнего веса и напрасных трат в магазинах модной одежды.

Как-то, провожая засидевшегося Олега после занятий до двери, Маруся заметила заинтересованное лицо соседки по этажу и представила, какие сплетни порождают эти визиты у вездесущих городских кумушек. Сначала хозяин, теперь этот герой-любовник, живущий на грани развода и решивший приударить за столичной штучкой. Маруся сурово посмотрела на соседку, та пискнула «добрый вечер!» и исчезла в недрах своей квартиры.

– Тебе не стоит сюда ходить, – понизив голос, сказала она. – Витька уже не маленький.

– Слишком взрослый, ага! – откликнулся Олег и покосился на соседскую дверь. – Я же не из-за него хожу.

– Тебе тоже нужен английский?

– Мне нужен русский, человеческий, как у тебя. В этом городе и поговорить-то не с кем.

– Так уж и не с кем! Сорок тысяч человек и все молчаливые? – Маруся забавлялась, стараясь не дать ему разоткровенничаться в лифтовом холле. – А по мне, так слишком много болтунов.

– Нам с тобой нет до них дела, – скривился мужчина, самонадеянно объединив их в клан заговорщиков. – Пусть болтают.

– Мне бы не хотелось… – начала Маруся, но он впервые за два месяца вдруг проявил решительность и обнял ее.

– А мне бы очень хотелось, Маша. И если ты позволишь…

Маруся сто лет не ходила на свидания. Да что там сто, целую тысячу, и чувствовала себя рядом с этим молодым мужчиной, возомнившим себя влюбленным героем под балконом прекрасной дамы, почти феей Морганой. Ей странно было давать «разрешение» мужчине на форсирование отношений. «Можно я тебя провожу? А если я тебя обниму? Ты позволишь себя поцеловать?» Она никогда раньше не слышала подобных вопросов. Ее смущала и в то же время умиляла осторожность Олега, будто она была хозяйской вазочкой, которую слуга панически боялся разбить. Маруся посмотрела на него с легкой улыбкой и благосклонно позволила то, о чем он попросил.

В понедельник она заехала в детский дом, выставив Фильку на улицу со словами «погуляй, вечером заберу у ресторана», и под завистливыми взглядами нескольких десятков глаз усадила Машу в пассажирское кресло, застегнула на ней ремень безопасности и, красиво развернув машину на площади, умчалась в сторону центрального проспекта. Девочка настороженно молчала, смотрела в окно и только изредка косилась на женщину ярким голубым глазом.

– Мы не поедем в местное ателье, – объявила Маруся уже на выезде из города. – Давай сгоняем в областной центр? Там выбор услуг больше и несколько магазинов ткани.

Маша осторожно кивнула и снова отвернулась к убегающему назад пейзажу. До областного центра они доехали быстро, обгоняя плетущиеся грузовики и проржавевшие машинки, выпущенные еще в семидесятых годах. К концу поездки девочка осмелела, рассматривала приборную панель, победно улыбалась людям в остающихся далеко позади машинах и даже стала подпевать прорвавшемуся сквозь помехи «Русскому Радио».

– Ты любишь петь?

– И рисовать, и еще танцевать, – охотно откликнулась она.

– А я рисовать не умею, а танцевать тоже люблю. Но давно не танцевала.

– Мне нравится фильм «Шаг вперед» про танцы.

– А мне соревнования по бальным танцам.

– Бальные танцы – это вчерашний день! – сморщила носик Маша.

– Да я тоже… вчерашний день.

– Нет. – Девочка внимательно осмотрела ее и покачала головой. – Вы красивая, и у вас все будет хорошо!

– Ты думаешь? – ухватилась за эту мысль Маруся. – Как бы я хотела…

– Если очень хотите, то получится, – убежденно сказала Маша.

– А ты чего хочешь сильнее всего?

– Маму с папой, – просто ответила та и подергала ремень безопасности на плече. – Чтобы у нас с братом снова была семья. Только мое желание не сбудется.

– Кто знает…

Девочка потемневшими глазами посмотрела на Марусю, словно пыталась понять, не смеется ли она, заявляя такие глупости. Женщина за рулем не смеялась, скорее печалилась и думала о чем-то своем, глядя на дорогу и в то же время куда-то гораздо дальше. Но машина шла ровно на высокой скорости, в салоне негромко играла музыка, Маруся молчала, и Маша решила, что ее спутница малость не в себе, и снова повернулась к окну.

В ателье Марусиной просьбе не удивились и сразу же показали посетительницам образцы тканей, из которых только один оказался подходящим. Та самая клетка, красно-сине-белая, как и предположила Маруся, привлекла к себе внимание девочки.

– Мы возьмем эту! – возбужденно сообщила она приемщице и положила перед ней список с необходимыми размерами и количеством юбок на каждый размер. – Когда наш заказ будет готов?

Маша слушала внимательно, крутила головой, осматриваясь по сторонам, и за все посещение ателье не проронила больше десяти слов. Когда они вышли на улицу, Маруся вздохнула и повернулась к девочке.

– Машенька, что-то не так? Я делаю что-то неправильно?

– Все в порядке.

– Но тебя как будто не радует возможность выбрать ткань и получить свою юбочку через месяц?

– Просто я вспомнила, как мы с мамой ходили по магазинам.

Маруся открыла рот, чтобы сказать слова ободрения, но не смогла найти ничего, чем можно было бы утешить маленькую девочку, потерявшую обоих родителей. Маша смотрела на нее яркими синими глазами и тоже молчала.

– Прости, я не знаю, что надо говорить в такой ситуации. Когда моя мама умерла, у меня был муж, и я не очень много плакала на похоронах, просто не могла. Я иногда плачу сейчас, когда вспоминаю про то, как мы с ней жили. Но я не знаю, каково тебе. Я не могу себе представить детства без нее.

– Вы не виноваты, – сказала душевно щедрая Маша и взяла женщину за руку. – Я тоже не знаю, как говорить про нее. Может, просто погуляем по городу? Я никогда здесь не была.

– Точно! Давай погуляем. Только мороженое купим. Я ужасно люблю шоколадное. А ты?

– А я клубничное и фисташковое.

– Сейчас найдем! – бодро заявила Маруся и оглянулась в поисках киоска с мороженым. – Только у меня одна просьба. Называй меня, пожалуйста, на «ты», а то я чувствую себя старой.

– Да вы что, вы совсем не старая! – воскликнула девочка и тут же поправилась: – Ты не старая, ты очень красивая и очень молодо выглядишь.

Они ели мороженое и шли бок о бок по улице, болтая о пустяках, как подружки. Пустяками были модные платья в витрине бутика и две кошки, шипящие друг на друга под кустом акации. А важным оказалась целующаяся парочка возле фонтана. Мария Климова и Мария Соловьева сидели на лавочке, до которой изредка долетали брызги, и сплетничали про то, как двое совсем юных, может, даже не окончивших школу, самозабвенно целовались почти под струями фонтана, а радужные капли блестели в их волосах.

– Нет, это слишком, – сказала рассудительная Маша. – Я бы так не стала.

– Ты просто не пробовала, – ответила Маруся. – У них любовь, им все равно, что мы мимо ходим.

– А ты пробовала?

– Ага!

– И что, правда они нас не видят?

– Не видят, – подтвердила Маруся. – Когда любовь, ничего не видно и не слышно, кроме него.

– А если не можешь выбрать, к кому любовь больше?

– Ты про кого-то конкретного говоришь?

– Ну… – Маша закатила глаза и вздохнула. – Ты ведь не скажешь никому, правда? Мне и Тим и Сашка нравятся. Но с Сашкой я уже целовалась, а с Тимом нет.

– То есть тебе Саша нравится больше?

– Да просто Сашка полез целоваться, а Тим только смотрит и молчит. А Тим мне нравится больше, если честно, только он какой-то очень серьезный, что ли. Он всегда меня слушает и делает, как я скажу. Если я скажу, что не хочу, он и не спрашивает потом. А я, может, просто так сказала, я, может, передумаю через час. А он все равно больше не спрашивает.

– Как я тебя понимаю, Машка! – печально сказала Маруся и вздохнула. – Выбор делать всегда трудно. А понимать их просто невозможно. Они какие-то совсем не такие, думают что-то сложное. Про работу, про спорт или вообще непонятно о чем, про экосистемы или экзистенциальную философию. А вот чтобы нормально про любовь рассказать, им и в голову не приходит.

– Не приходит! – кивнула девочка. – Зато Сашка здорово анекдоты рассказывает и целуется хорошо. Только я не хочу, чтобы Тим узнал.

– Я никому не скажу, – заверила Маруся и с легкой завистью посмотрела на обнимающуюся молодежь. – Но я бы на твоем месте проверила, как Тим целуется. Ну, вдруг лучше. А анекдоты… это здорово, конечно, но не так важно. Просто когда он обнимает, то становится понятно, он или не он. Неизвестно, с кем будешь так целоваться под фонтаном.

– Ты так думаешь?

– Я точно знаю!

Они пообедали в ресторане, прокатились в парке культуры на чертовом колесе и чуть не опоздали в город на Марусино выступление, потому что остановились на краю поля и пошли смотреть на лошадей. Лошади были рыжие, как на подбор, фыркали и трясли гривами и хвостами, отгоняя мух, а Маша жалела, что у нее нет альбома и пастельных мелков. Тогда Маруся придумала фотографировать лошадей и девочку на свой телефон. В результате они вообще забыли о времени, и спохватились, когда телефон пожаловался на низкий заряд батареи, а цифры на экране оказались критическими для того, чтобы успеть в город. Маруся мчалась по трассе, как заправский гонщик, а из окон красной ауди громко неслись песни восьмидесятых на «Ретро ФМ».

Галина Петровна не стала ругаться, когда ресторанная певичка сообщила, что привезет Машу к самому отбою, потому что они загулялись и это только Марусина вина. Маша смотрела испуганными глазами и ждала, что они обе получат от директрисы солидную взбучку за опоздание. Но все обошлось, и ей принесли на пустующий хозяйский стол чай с большим куском шоколадного торта, а Маруся в своем длинном концертном платье пела песни про любовь, улыбаясь девочке со сцены.

В перерыве ауди стрелой пролетела до бело-рыжего особнячка, девочка прижала к груди шуршащий пакет с шоколадом и мягкой пятнистой собакой в вязаной жилетке, выбранной обеими специально для Димки, и с неподдельной благодарностью посмотрела на красивую женщину за рулем.

– Это был самый хороший день за все время, как мы тут живем!

– Правда? – Маруся засияла серыми глазами и чуть не задохнулась от избытка чувств. – И у меня, представляешь?

– Ты ведь еще придешь ко мне, да?

– Нам с тобой еще за футболками ехать, – подтвердила женщина. – И юбки забирать. Я одна не справлюсь.

Маша засмеялась и выскочила из дверцы прямо в незапертую калитку. Маруся лихо развернула машину на крохотном пятачке и помчалась в ресторан, часто моргая от набегающих на глаза слез.

А назавтра она пришла извиняться к Галине Петровне лично с большой коробкой конфет и очередным предложением, от которого детский дом просто не мог отказаться. И хотя директриса на нее не сердилась и сказала, что двадцать тысяч евро на лицевой счет в качестве добровольного пожертвования поступают к ним не часто, Маруся вышла из особнячка с чувством, что это до смешного мало. И имей она возможность отдать миллион, она бы обязательно отдала, потому что у этих детей должно быть все и даже больше, если жизнь обделила их родительской опекой.

Во дворе Димка пристраивал пятнистую собаку на шею запыхавшемуся после футбола Фильке, а Маша сидела на качелях в компании Сашки и Тима и ела шоколадку «Вдохновение». Маруся заговорщицки подмигнула ей, и наблюдательный Тим вопросительно обернулся к своей подруге, пока Сашка без умолку болтал, рассказывая очередной анекдот.

Филька запрыгнул на пассажирское сиденье и недоверчиво посмотрел на счастливую хозяйку.

– Все хорошо! – уверила она его и тихонько засмеялась. – А завтра будет еще лучше, вот увидишь!

Филька расплылся в улыбке и кивнул, согласившись вместе с ней подождать до завтра, когда бы оно ни наступило.

Маруся не сразу поняла, что произошло. Сначала Филька зарычал и одним прыжком отрезал ей путь к подъезду, или сначала был голос, который заставил ее вздрогнуть.

– Здравствуй, Маша!

Когда в круг света от фонаря заступила знакомая фигура, женщина ухватила пса за ошейник.

– Заткнись, Филимон! Иди к двери и жди. И чтобы ни звука.

Пес повиновался, как будто всю жизнь исполнял команды «заткнись» и «ни звука», обошел мужчину, проведя носом возле его ботинка, и понуро поплелся под козырек.

– Лихо ты с ним управляешься! – Дмитрий Алексеевич пересек освещенный участок асфальта и вступил в темноту рядом с ней. – Я вернулся.

– Управляюсь, да, – еле слышно подтвердила она. – Он кажется бестолковым, но на самом деле послушный и очень неглупый пес.

– Я давно тебя не видел, Маша, – с непривычной мягкостью сказал он и сделал еще шаг. – Ты вспоминала обо мне?

– Давно, с лета. А теперь уже холодно по ночам, скоро октябрь.

– Ты хоть немного скучала?

– Да когда же мне скучать! – заторопилась она, будто не поняла его вопроса. – Я пою в ресторане и соблюдаю все условия контракта. Вот, собаку завела. Хотя вы уже видели, да… – Ее пальцы в волнении скручивали концы шарфика. – А город без вас, Дмитрий Алексеевич, становится странным… неуправляемым, что ли… Если бы я приехала сюда сейчас, наверное, не осталась бы. Не могу понять, что с ним не так… – Мужчина без эмоций всматривался в ее задумчивое лицо. – Иногда мне кажется, что мы оторваны от мира и вокруг ничего нет, и некуда больше ехать. Впрочем, я никуда и не пыталась уехать.

– Маша, ты не слышишь меня? О чем ты говоришь?

– О времени. – Маруся теребила шарфик и смотрела себе под ноги в ожидании неизбежного. – Оказалось, что времени прошло очень много. Три месяца, или четыре?

– Много времени, да, – подтвердил он, с трудом сосредоточившись на ее словах, и придвинулся совсем близко, глядя на склоненную голову с тонкой полоской пробора в светлых волосах. – Но я же и говорил про осень.

– Я не люблю осень, – почти прошептала она в попытке отвоевать себе еще немножко времени. – И зиму. Зимой мне тоскливо и страшно. И Пушкину я не верю. Врет он про осень! И про зиму врет, про все…

– Пушкину она не верит… – как будто про себя вздохнул хозяин и покачал головой, едва сдерживая руки. – И зиму не любит. Надо же, я чуть не забыл, какая ты!

– Я обычная… Просто пою в вашем ресторане. И живу.

– Просто поешь, да! И живешь! Иди ко мне!

Он обнял ее с настороженной нежностью, как в детстве обнимал мать, и прижал к себе, а она дрожала дождевой каплей на краю листа и не знала, куда девать руки. Он сам завел ее руки себе за спину, и она уткнулась лицом в его пиджак и почти перестала дышать.

– Как ты жила без меня, Машка? Я думал позвонить, но я не знаю, что говорить по телефону. Мне лучше так, с глазу на глаз. – Она едва заметно покивала, и он, вдохновленный молчанием, крепче обнял ее. – Мне некогда было думать. Ну, почти некогда. Но у тебя была уйма времени. Ты ведь что-то надумала, да? Ты же помнишь наш разговор? – Она снова покивала и судорожно сглотнула, оглушенная стуком его сердца. – Я хотел утром прийти на кофе… А вот не смог дотерпеть, поди ж ты! – Он отодвинул ее от себя, чтобы заглянуть в растерянное лицо. – Ты ждала меня, Маша?

– Я не знаю… – лепетала она, как ребенок, и прятала глаза. – Я ничего не думала, ничего такого.

– Ничего такого и не надо, – утешил он, улыбнувшись в темноту, и с нежностью коснулся ее волос. – Пойдем к тебе. Может, ты даже кофе мне нальешь, а?

– Я не могу. – Маруся зажмурилась, как будто ожидала удара. – Уже поздно для визитов.

– Мне что, посидеть у твоей двери до утра, чтобы приличия соблюсти? – все еще не понимая серьезности ее слов, хмыкнул он.

– Не надо сидеть, лучше уехать.

– Маш, это больше не смешно, я не уеду. Мы это уже проходили.

– Не смешно, – согласилась она и вздохнула. – Я ждала, да, но я не могу вот так сразу. Я еще не готова.

– Не готова, – повторил он, проявив чудеса ангельского терпения. – Тебе кажется, что у нас впереди еще миллион лет? Что мы никуда не опаздываем?

– Не опаздываем, конечно! – подтвердила она и рискнула посмотреть на него с благодарностью. – Может, и не миллион, но торопиться же некуда?

– Торопиться, говоришь… – Он все еще обнимал, уже не надеясь. – Скажи на милость, зачем я тогда уезжал?

– Работать?

– Ну, работать, само собой! Но я дал тебе время…

– Мне не нужно давать время, Дмитрий Алексеевич. Время нельзя дать или забрать. Оно просто есть. Мне нужно привыкнуть и разобраться в себе.

– Понятно… – протянул он и выпустил ее из рук. – Времени навалом, а тебе надо разобраться с собой, как с сопроматом.

– Вы понимаете? – не вполне уверенно поинтересовалась она и подняла на него сомневающиеся глаза.

– Ни черта я не понимаю! – чуть не задохнулся от раздражения он и спрятал в карманах сжавшиеся кулаки. – То есть вообще! Ты просто жила все эти месяцы, пока меня не было, ты ни о чем не думала, ты не любишь осень и не хочешь, чтобы я приходил. Это как раз понятно. Не понятно, какого дьявола я здесь стою и слушаю этот бред! Почему я решил, что ты не такая, как все?

– Потому что я не такая, – с внезапно накатившей обидой сказала Маруся. – И не надо повышать на меня голос.

– Ты не такая, точно. Ты чокнутая! Тебе надо голову лечить. Серьезно этим вопросом заняться, обстоятельно! Может, конечно, у тебя крыша едет из-за отсутствия мужика. Записать тебя на прием к психиатру? Или к сексопатологу? Пожалуй, к обоим! Не помешает.

– Запиши, – тихо ответила она и пошла к подъезду, обойдя его как зачумленного.

Он смотрел на ауди, на потерявшуюся в темноте дорогу, на черную шерстяную тучу, ползущую прочь из города, слышал, как Филька забил хвостом и как запищал домофон, приглашая жильцов в подъезд.

– Ей надо привыкать и разбираться в чем-то там… А мне хватит одной ночи, и пусть потом живет, как знает.

Дверь мягко закрылась, а он, не вспомнив от злости нужных цифр, просто рванул ручку на себя. Магнит поддался его силе, как все живое и неживое, с чем мужчина имел дело, и пропустил его в освещенное нутро дома вслед за Марусей и ее четвероногим охранником. Женщина в дверях лифта увидела решимость на лице хозяина и даже не попыталась спрятаться за собакой.

– Сиди! – коротко приказала она псу и, нажав кнопку нужного этажа, осталась наедине со своим преследователем.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что творишь? – заорал он, забыв, что на дворе ночь.

Она ничего не ответила, но глаз не опустила и не отступила, словно не боялась его бесконтрольной ярости.

– Мы пойдем к тебе. – Он понизил голос и двинулся на нее, как голодный хищник. – Сию же минуту, потому что не в чем тут разбираться. Я тебе и так объясню. Все очень просто. Проще некуда. Я тебя хочу.

– И ты всегда получаешь, что хочешь, – закончила за него примадонна. – А еще у меня контракт, который дает тебе право на все.

Дмитрий Алексеевич ждал слез, испуга, сотен слов, которыми она станет оправдываться и снова уговаривать его подождать и которые он перечеркнет одним своим «хочу», а она не плакала, не боялась и словно стала на голову выше.

– Зачем куда-то ходить, Дима? Здесь нет никого.

И Маруся принялась расстегивать плащ, глядя ему в глаза.

Сдернула тонкий оранжевый шарфик с шеи и разжала ладонь. Шарфик сполз по ее бедру на пол и свернулся лисенком у ног. Пуговицы на блузке были совсем крохотные, и их было слишком много. Ему удалось бы избавиться от них одним рывком, как открыть тяжелую дверь с магнитом. Но она невозмутимо трогала каждую, открывая покрытый загаром треугольник кожи над кружевом бюстгальтера, потом полоску кружева, потом не тронутый солнцем живот. Дмитрий Алексеевич смотрел на нее как завороженный и не мог прикоснуться и сказать что-то значимое, будто их разделило звуконепроницаемое стекло. Она, не отводя взгляда, повернула на талии юбку и поискала сбоку молнию. Если юбка тоже упадет к ее ногам, он сойдет с ума. Он не вынесет этой пытки ее вызывающей покорностью, забудет про подъезд и про то, что хотел ее не на один раз, а надолго, может быть, навсегда.

Почему она решила, что с ним можно играть? Разве он мальчишка, которого забавно таскать за собой на шелковом шнурке, отталкивать и снова приближать? Откуда ей знать, чего ему стоило просто оставаться рядом, какие сны будили его в Питере все эти недели, о чем он думал, когда ждал ее после концерта, прячась в ночи от посторонних глаз. Она не догадывается, что он заводится от ее запаха, от прикосновения к ее щеке, от ее волос, щиколоток и ложбинки между ключицами, от ее голоса и русалочьих омутов за темной гладью зрачков. И ему не надо ни к чему привыкать, потому что самое лучшее было бы отвыкнуть, забыть, ни в чем не разбираться и даже не смотреть, как плавно опускается и поднимается на ее груди цепочка под расстегнутой блузкой. Но не смотреть он не может и не хотеть не может. Если бы мог, уже два часа как развлекался бы с Люськой в соседнем доме и думать забыл о строптивой шансонетке. О чужой жене, ни разу не изменившей брошенному мужу за все месяцы своего одиночества в далеком медвежьем углу.

Он подхватил падающую юбку, вернул ей на талию, обжигаясь от прикосновений, и в ярости от своего бессилия дернул молнию вверх. Она чаще задышала и только смотрела и смотрела без страха в приблизившееся лицо.

– Ты все еще любишь его? Ты не можешь его забыть?

Маруся затаила дыхание. Губы обиженно дрогнули, а ресницы предательски намокли.

– Ты же сама уехала! Тогда почему ты все еще с ним? И если ты так любишь его, то зачем было уезжать?

Она вдруг справилась со слезами и повернула к нему лицо. И было в ее взгляде нечто знакомое, мучительное, забытое, как из детства или из давних снов, о которых он старался забыть. Снов, где он был не такой, как сейчас. Где мать была живой и брала его за руку, когда вела в школу. Где отец таскал его на плечах и называл строгим словом «сын». Где сам он помнил о себе что-то важное, за что его можно было любить.

– Маша, – сделав над собой усилие, заговорил хозяин и взял ее непокорную голову в ладони. – Я должен был сдержаться, но я не привык так жить… в твоем неопределенном будущем. Мне нужна нормальная жизнь сейчас, а не когда-то потом… Нормальная женщина…

Он не мог больше смотреть в ее говорящие на языке его снов глаза, он потрогал взглядом приоткрывшиеся в немом ответе губы и голубую жилку на шее, и теперь точно запомнил место, куда спускалась золотая цепочка с крестиком, – прямо на границе тела и кружев. Она переступила с ноги на ногу, задев его ботинок носком своей туфли, и Дмитрий Алексеевич, покосившись на рыжий шарфик на полу, вернулся к ее губам. От нее пахло чем-то цитрусовым, словно в пальцах растерли листок лимонного дерева, и еще шоколадом и сигаретным дымом. Потому что она любит шоколад и поет в клубах дыма в его ресторане, исполняя условия контракта. И если бы она только позволила… если бы согласилась…

– Машка, что ты молчишь?

Он готов был освободить ее от всех условий, лишь бы только вот так прикасаться в дымке тонкого лимонного запаха и шоколада. И обладать. Брать ее всю без остатка, без слез и возражений, без воспоминаний об их прошлых жизнях. Быть в ее жизни в любую минуту.

– Я противен тебе? Все дело в этом?

Она пыталась что-то сказать, но не могла, а он придумывал за нее отговорки и понимал, что он не тот, не для таких, как она. Медведь в своей одинокой берлоге размером с целый город, куда случайно забрела девочка из чужой сказки.

– Если бы ты знала…

Он вздохнул и прижался губами к беззащитной шее. Маруся в ту же секунду ослабела, ухватилась за него, откинула голову, позволяя ему все, что он сам сможет себе позволить в пустом подъезде глубокой ночью. А он терял связь с реальностью, спускаясь губами ниже и разыскивая непослушными пальцами молнию на ее юбке. Он был уверен, что понял, о чем просит ее рука, обхватившая его за шею, и куда торопится ее сердце в его раскаленной ладони.

– Пойдем к тебе! Мы не можем здесь…

– Прошу вас, – как сквозь туман зашептала Маруся, – Дмитрий Алексеевич, я не сумасшедшая, нет…

– Я не уеду, слышишь!

– И не надо уезжать! Меня нельзя оставлять одну…

– Я не оставлю. Что ты придумала?

– Мне надо чувствовать, что я потом не пожалею об этом.

– О чем?

– Об этом.

Она прижалась так, будто не было ни одежды, ни этого подъезда, ни недавней обиды, и оставила на его губах вкус дорогой помады и шоколада. Он не успел даже подумать, как сказать ей, что она не пожалеет, лишь на мгновение ослабил объятие, и Маруся выскользнула из его рук и, запахнув плащ, побежала вверх по лестнице на свой этаж, где за стеклянной дверью изводился в вынужденном одиночестве Филька. Мужчина выровнял дыхание, наклонился и поднял рыжий шарфик, пахнущий цитрусом и ее кожей, машинально сунул его в карман и, выйдя из подъезда, направился к соседнему дому. Если что-то и было в состоянии утешить его и заставить забыть о том, что он натворил сегодняшней ночью, то только Люськина безотказность на широкой кровати посреди зеркальной спальни. Жизнь не заканчивалась в ожидании часа, когда сумасбродная певичка из его ресторана наконец-то перестанет ломаться и поймет, что он тот, кто ей нужен в новой жизни. Ее хозяин и покровитель. Ее мужчина.

Вечером следующего дня она пела, взглядывая на пустующий столик возле сцены и отгоняя волнующие воспоминания о ночной встрече, а когда вернулась после перерыва, на скатерти стояли запотевший графин с водкой, ведерко с игристым и лучшие закуски. Счастливая Люська, сверкая черными глазами и крупными бриллиантами в ушах, прижималась к хозяину бедром и то и дело подносила бокал с вином к ярко-красным губам. Маруся скользнула над их головами равнодушным взглядом и улыбнулась в зал.

– Ретро? – спросила она в микрофон, и зал заколыхался, с одобрением загудел, громче зазвенел посудой. – Ладно, уговорили!

Теперь она пела то, что он знал с детства, а его подруга знать просто не могла, потому что даже не была в проекте у родителей. И мстительная Маруся пела о любви для него, вспоминала слова и мелодии, заставлявшие мужчину возвращаться в далекую жизнь, которая связывала их похожими воспоминаниями. Дмитрий Алексеевич пил водку и смотрел на то место на ее шее, которое еще недавно целовал, на цепочку, уводящую в безумие кружев, и слушал слова старых песен, которые были обращены только к нему. А певичка на сцене даже не смотрела в его сторону и разговаривала с ним на языке их прошедшей юности. И если она не похожа на всех, кого он сумел затащить в постель за долгие годы, то это не значит, что она сумасшедшая. Она была девчонкой, задорной и ласковой, и он любовался ею и знал, что скоро наступит день, когда она не пожалеет об этом поцелуе.

Сергей Сергеевич в каком-то необычайно куражном настроении терзал клавиши рояля, кто-то в зале громко подпевал, Маруся смеялась, убирала выбившуюся прядь волос за ухо и вынуждала хозяина все чаще прикладываться к рюмке и с вожделением посматривать на свою красивую и доступную подругу. Маруся закончила песню, провела пальцами по влажному виску и краем глаза увидела, как Дмитрий Алексеевич наклонился к Люське и что-то шепчет, а она кокетливо покачивает головой и пытается убрать его настойчивую руку из-под скатерти.

«Я боюсь твоей любви, то холодной, то горячей. Я боюсь твоей любви, то слепой, то слишком зрячей…» – пела Маруся, не в силах вернуть себе улыбку.

– Пойдем! – потребовал голос посреди песни, и Люська громко засмеялась, отодвигая стул.

Маруся смотрела им в спину и в таких подробностях представляла, что произойдет дальше, что едва не бросила микрофон посреди последнего куплета.

– Отдохни, Марусенька, – предложил Сергей Сергеевич, когда она с последним звуком рояля обернулась в глубь сцены. – Ты сегодня в ударе. Посиди в гримерке минут пятнадцать, а я скажу девочкам, чтобы принесли тебе чайку.

Она ушла за занавес, постояла немного в темноте и, стряхнув оцепенение, побрела в гримерку.

– Маш, не ходи туда! – Официантка Валя с подносом, на котором стояли чашка с чаем, блюдце с лимоном и шоколадка, перехватила ее по дороге. – Пойдем, на кухне посидишь.

– Мне хочется побыть в тишине…

– Там совсем даже не тихо, – сказала Валя и хихикнула. – Там очень даже громко! Просто зоопарк какой-то…

– В моей гримерке? – догадалась Маруся и округлила глаза. – Они прямо у меня?..

– Угу! Он здорово набрался. А Люська совсем стыд потеряла.

Валя заторопилась в зал, оставив на подоконнике поднос с чаем, Маруся вздохнула и уселась рядом, развернула шоколадку и отправила в рот тонкую пластинку. Шоколад был горький, как она любила, и Маруся блаженно закрыла глаза, вспоминая, как однажды муж принес домой огромную коробку горького швейцарского шоколада и бросил на кровать в спальне. «Я вечером улетаю. А чтобы ты не грустила, вот купил тебе… Говорят, шоколад поднимает настроение!» – «На сколько же дней ты летишь, Димочка?» – «На три дня». – «Я же столько не съем за это время!» – «Значит, будем есть вместе, когда я вернусь». Он вернулся, как и обещал, ранним утром через три дня. Его жена спала без одежды, укрытая легким пледом, поперек кровати с недоеденной плиткой в руке. Он рассмеялся, откинул плед, перевернул ее на спину и коварно дразнил губами выпачканный рот, приговаривая, что она похожа на нашкодившего котенка. А потом они еще полгода ели шоколад в постели, занимаясь любовью, и он смеялся, что шоколадные месяцы куда лучше медовых, потому что не такие липкие и приторные.

«Совсем не приторные», – вздохнула Маруся и откусила от следующей полоски.

– Юбку одерни, шалава! – раздался голос хозяина, и Маруся чуть не опрокинула чашку.

– Тебе же только что нравилась я без юбки!

– В следующий раз попадешься мне прямо в зале!

– То-то она порадуется!

– Ей все равно! – будничным тоном сказала Маруся, когда любовники появились из-за угла, и облизнула сладкие губы. – Она там работает.

– В засаде сидишь? – ехидно спросила растрепанная Люська и бесцеремонно подцепила с подноса последнюю пластинку шоколада. – Хочешь, милый?

– Иди в зал! – Хозяин нетерпеливо подтолкнул ее в спину, а сам остановился возле подоконника. – Меня ждешь?

– Я собиралась выпить чаю в гримерке, но Валя сказала, что там занято.

– Да, было дело.

Он не собирался оправдываться за свои потребности, которыми эта примадонна пренебрегала.

– Ну и хорошо!

– Ты злишься? – Дмитрий Алексеевич забрал у нее из пальцев кусочек шоколада, положил в рот, пожевал и поморщился. – Он же не сладкий.

– Мне именно такой и нравится.

– Все у тебя не как у людей.

– Зато у вас все, как у людей, – съехидничала она и снова облизнулась, вернув его мысли в сомнительное русло.

– Не дерзи! И скажи спасибо, что не ты попалась в гримерке.

– Я бы пожалела об этом? – не удержалась от улыбки она.

– Еще успеешь узнать, – предупредил он и потянул ее за руку с подоконника. – Иди работай! А то расселась, как в ресторане…

Она пошла вперед, чувствуя его раздевающий взгляд. Он проводил ее прямо до занавеса, за которым шумели посетители и негромко наигрывал рояль, и удержал. Маруся обернулась, готовая дать отпор его новым притязаниям.

– Ты ведь с самого начала знала, что я не святой?

– Конечно, знала.

– И это не влияет на твои размышления?

– Не особенно, – честно призналась она.

– Я зайду к тебе как-нибудь на кофе.

– Ну да, тем более недалеко.

– А вот это не твое дело! – набычился он.

– У вас щека в помаде, – сказала Маруся и, облизнув пальцы, осторожно потерла красный след.

– А у тебя шоколад.

– Где?

– Вот тут! – Хозяин попытался закрыть ей поцелуем рот, но она вырвалась и состроила обиженную гримасу. – Ладно тебе, не злись. Мне тоже больше нравится твоя помада. И белье у тебя совершенно немыслимое…

Маруся молча закатила глаза, дав безмолвную оценку его пьяной выходке, и, отодвинув занавес, вернулась на сцену. Он на всякий случай потер ладонью щеку и с сожалением посмотрел на свои руки, из которых только что легко и непринужденно упорхнула женщина, которую он хотел, задирая в гримерке Люськину юбку.

Глава 6. Прелесть какая дурочка

Хвала небесам, он не являлся ни в ресторан, ни в квартиру целую неделю. Впрочем, ей все равно было спокойнее при мысли, что он неподалеку. С возвращением Дмитрия Алексеевича город сразу же преобразился, как разыгравшийся пес, заслышавший шаги хозяина у двери. Она с удовольствием думала, что даже его незримое присутствие заставляет людей говорить тише, быть осмотрительнее, избегать конфликтов и беспутных выходок. Дорожные работы на дороге, ведущей в город, ускорились в разы, фонари стали включаться по обеим сторонам улиц, и мурселаго больше времени проводила на стоянке перед зданием администрации. Маруся не переставала удивляться, как в этом он был похож на ее мужа, которому тоже легко удавалось задать нужный тон работе.

Но воспоминания о муже в последние дни становились все более гнетущими. Приближался день его юбилея, и Марусина душа рвалась на части, требуя набрать знакомый номер и в то же время предостерегая, что звонить ни в коем случае нельзя. Чем ближе была эта дата, тем тяжелее ей было принять решение. Она отвлекалась только на занятия с Витькой и на посещение интерната, ну и на вечерние выступления, само собой. В остальное время она изводила себя сомнениями и слезами. И ей вовсе не было дела до мужчины, который каждый вечер проезжал мимо ее дома, отпускал Костю с машиной и поднимался на девятый этаж к своей королеве.

Поэтому, когда раздался звонок, она вслепую дошла до двери, натыкаясь на бредущего рядом Фильку, посмотрела в коридор сонными глазами и удивилась, узнав Дмитрия Алексеевича в нежданном госте.

– Вы?

– А ты еще кого-то ждешь?

– Ах, да, кофе, – вспомнила Маруся, не ответив на провокационную реплику, и пошла в кухню, ухватившись за Филькин ошейник. – Господи, зачем так все прятать! Сколько раз я говорила не класть ничего повседневного на верхнюю полку, – ворчала она, приподнимаясь на цыпочки.

– Давай я! – Он оказался позади, прижав ее к разделочному столу, и снял упаковку с молотым кофе. – Ты ведь этого хотела?

– М-м-м, наверное! – задумчиво протянула она, испытывая острое желание постоять так еще немного.

– Надо тебе фланелевую пижаму подарить, – сказал он, неохотно отступив назад.

– Зачем?

– Чтобы не болталась неглиже по кухне, провоцируя меня своими округлостями.

– Я не пыталась.

Она обернулась, и он вздохнул и не смог заставить себя смотреть в другую сторону.

– Оденься. Мне довольно на сегодня развлечений.

Маруся пожала плечами и ушла в комнату, а когда вернулась в джинсах и футболке, кофе был уже готов, и гость курил в открытое окно, в задумчивости рассматривая поредевшие шапки деревьев. Ей вдруг захотелось самой подойти к нему сзади и обнять. Просто так, без далеко идущих планов и светлых перспектив. Прижаться щекой к спине и побыть в тишине, нарушаемой лишь ровным стуком сердца.

– У меня есть одно дельце километрах в пятидесяти отсюда. Прокатимся? – спросил он, не оборачиваясь.

– Хорошо.

– Ты за рулем. – Он успел поймать краешек ее улыбки. – А потом пообедаем. Я так и не знаю, какую кухню ты любишь.

– Я люблю вообще не есть, – призналась она с легким смущением. – Придумать, что съесть, купить, приготовить… Это так утомляет…

– Да уж! – Дмитрий Алексеевич покачал головой и посмотрел на нее, как на тяжело больную. – Как ты вообще-то дожила до этих лет?

– Были люди, которые обо мне заботились.

– И сейчас есть, – очень убедительно сказал хозяин. – Да, кстати, я тебе безделушку привез.

Она увидела у него в руках продолговатый футляр, как для дорогих ручек, но не успела удивиться, зачем ей ручка, когда футляр открылся.

– Боже ты мой! Это же…

– Он твой. – Мужчина снял с синей бархатной подушечки сияющий белым огнем браслет и застегнул его на тонком запястье. – Кажется, с размером я угадал.

– Это очень дорогая безделушка, – с укоризной сказала Маруся, рассматривая бриллианты в белом золоте. – Не для ресторанной певички.

– Не умничай. Просто скажи спасибо.

– Спасибо. Он изумительный.

– Я бы хотел свою награду, – неожиданно вспомнил хозяин и перевернул ее руку ладонью вверх. – Полагаю, я заслужил.

Он поцеловал прозрачную кожу над браслетом, помедлил и неспешно прошелся губами до локтевого сгиба. Маруся прикрыла веки и задержала дыхание, чтобы не выдать своих ощущений.

– Нет уж, – сказал он, оторвавшись от ее руки. – Ты лучше дыши, потому что «скорая» может не успеть. А то давай потренируемся делать искусственное дыхание.

Маруся рассмеялась и попыталась отнять руку, но он снова и снова прикасался губами к нежнейшей коже в локтевой ямке, и она теряла голову и волю к сопротивлению.

– Интересно, сколько времени уйдет на то, чтобы завоевать тебя по частям?

Она больше не отнимала руку и смотрела на него невидящими глазами, где прямо на поверхности омута серебрился игривый русалочий хвост.

– Похоже, я угадал, да, Маша?

– Что?

– С подарком угадал.

– Да, – тихо выдохнула она. – Очень угадал. Мне нравится.

– Пойдем дальше?

Он придвинулся и провел пальцем от локтя до плеча и обратно, пытаясь поймать ответную реакцию в ее затуманившихся зрачках.

– Надо ехать! – через силу ответила она и зябко передернула плечами. – Дело прежде всего.

Пока они ехали, Дмитрий Алексеевич рассказывал о своей задумке, первым шагом к реализации которой была покупка огромного участка земли, принадлежавшего когда-то большому колхозу. Земля несколько раз переходила из одних рук в другие, и сейчас концов уже было не отыскать. Он собирался выкупить землю у нынешних хозяев и построить там какой-то перерабатывающий комплекс. Но как только речь зашла о производстве, Маруся замахала рукой: «Нет-нет-нет, это не для меня, даже не пытайтесь!»

– А что для тебя? – усмехнулся он. – Романсы петь и борщи варить?

– Боюсь, с борщами у меня тоже не очень, – вздохнула она. – Зато в Москве у меня была художественная галерея. В живописи я немного разбираюсь. Мы с мужем помогали начинающим художникам…

– Он денег давал, а ты? – не слишком церемонясь, потребовал ответа пассажир.

– А я… – растерялась Маруся. – Ну, я… организовывала все… выставки… экспертов приглашала. Впрочем, вы правы, в любом случае без Диминых денег это все было невозможно. – Она помолчала, глядя на дорогу. – Значит, я могу только петь. И машину вожу хорошо. Он любил со мной ездить. Когда-то он посадил меня за руль, хоть и не верил, что из этого выйдет что-то путное. Сам он тот еще гонщик, и я всегда боялась, когда он уезжал из дома один. Он меры не знает ни в чем. А уж на дороге – особенно. Выжмет из машины все, что возможно, и даже еще чуточку. Все время на пределе, на грани. И я знаю, что он классно водит, а сердце неспокойно. К счастью, теперь ему некогда гонять. Теперь у него три сменных водителя. Ну и я. Раньше была…

– Ты хорошо водишь, да, – согласился хозяин, оставив без комментария рассказ про бывшего мужа. – Наверное, надо было тебя в личные водители брать, а не в певицы.

– А пою плохо?

В ответ на осторожную Марусину улыбку он не к месту вспомнил, как завелся, слушая в ее исполнении старые песни.

– Уже гораздо лучше, но еще есть, над чем поработать. Останови вон там, у проходной.

– Мне в машине подождать? – спросила она, разглядывая трехэтажное административное здание в центре поселка.

– Еще чего, со мной пойдешь!

– Но я как-то не вполне для переговоров одета.

– Просто помолчишь и посидишь рядом. Как группа поддержки.

– Группа поддержки танцует и скандирует лозунги!

– Я тебе потанцую! – шутливо пригрозил он и выбрался из машины. – Станцуем позже, когда сделку завершим.

Маруся улыбнулась, невольно представив их танцующими прямо на сцене под изумленными взглядами завсегдатаев ресторана, отпустила ремень безопасности и мысленно примерила несколько подходящих к случаю масок. Традиционная блондинка подходила лучше всего, поэтому прямо перед дверью кабинета, где их ждали, она расстегнула пуговицу на блузке, взяла его под руку и в ответ на хмурый взгляд лучезарно улыбнулась. Он с усмешкой похлопал ее по руке и распахнул дверь.

– Прошу прощения, господа, что я не один. Но оставить даму в машине я не решился.

Трое мужчин поднялись из-за стола и наперебой принялись уверять гостей, что дама нисколько не помешает, только ей будет скучно слушать про контракты и юридические тонкости. Маруся, зардевшаяся от внимания к своей скромной персоне, села рядом с хозяином и окинула его взглядом влюбленной кошки.

Женщина на переговорах расслабляет, это она знала наверняка. Не тогда, когда на ней строгий костюм, под рукой три телефона и в глазах светится беспощадность кобры, готовой к броску. А когда в вырезе поблескивает золотая цепочка, под толстой стеклянной крышкой стола видны длинные ноги, которые то и дело меняют положение, будто живут отдельной жизнью, а холеные ногти рассеянно постукивают по краю чашки, отвлекая внимание переговорщиков по другую сторону баррикад. Дмитрий Алексеевич пару раз показал раздражение, покосившись в ее сторону, но она ответила ему таким милым и непонимающим взглядом, что собеседники невольно заулыбались.

Пока секретарша одного из продавцов суетилась с чаем и разговор на время прервался, Маруся мягко потрогала рукав его пиджака и с восторгом указала на высокую клетку в углу кабинета.

– Дима, смотри, попугайчики! Прелесть какая! Всегда хотела завести птичку. Такую, крупную… Чтобы она разговаривала.

– Птичку? – Он мрачно сощурился на ее смеющиеся губы. – Есть у меня один какаду на примете. Матерится, как сапожник. Хозяева не знают, куда его спихнуть.

– Фу, Дима! Такую не хочу! – Маруся наморщила нос в наигранном ханжестве. – Я сама ее научу…

– Уж ты научишь, конечно! Педагог! Кто бы тебя научил.

– Разговаривать?

Ее тонкие брови взлетели вверх, и ему стоило большого труда не улыбнуться этому представлению.

– Молчать, когда надо!

– Димочка, – виновато протянула женщина, понизив голос до шепота, и захлопала ресницами. – Ну я же молчу, я просто вспомнила…

– Вот и молчи! – сурово заключил он и придвинул к ней чашку.

Она послушно покивала и снова принялась с наивностью девочки в зоопарке любоваться попугайчиками, уводя мысли трех мужчин по другую сторону стола далеко от переговоров.

То, о чем рассуждали в кабинете, ей было скучно. Однако из сказанного она не упустила ни слова, переводила осторожный взгляд с одного лица на другое и приветливо улыбалась, наталкиваясь на ответный взгляд. Собеседники были внешне уверены в себе и чуточку взвинчены, но причина этой нервозности ей не давалась. По столу перемещались какие-то бумаги, упоминались постановления и акты, звучали незнакомые фамилии. Изредка продавцы обменивались понимающими взглядами, значения которых Маруся не знала, зато видела, что игра возобновлялась лишь тогда, когда ее спутник углублялся в чтение документов. Лицо Дмитрия Алексеевича оставалось невозмутимым с самого начала разговора, и по его глазам было невозможно понять, какие мысли зреют в этой массивной голове. Видимо, мужчины ждали более определенной реакции, потому что молчание покупателя и его придирчивое чтение бумаг усиливало их нервозность. Один все время поправлял заколку на галстуке, другой покачивался на стуле, как мальчишка, третий то и дело взглядывал на экран своего мобильного. Что-то с этими переговорами было не так. Маруся водила пальцем по краю опустевшей чашки и крутила головой, подчеркивая, что отчаянно скучает.

– А может, прокатимся и осмотрим, так сказать, будущие владения? – предложил тот, кто казался ей главным.

– Почему бы и нет.

Дмитрий Алексеевич неторопливо отодвинул стул и протянул руку женщине. Маруся с явным облегчением снова защебетала, теперь уже не боясь быть услышанной.

– Димочка, ты ведь помнишь, что нам нельзя опаздывать?

– Успеем, – отмахнулся он. – Вечно ты суетишься!

– Зачем мы будем обижать хороших людей?

– Мария, я же сказал!

– Хорошо, хорошо, дорогой! Только не сердись!

По отдельным словам, долетающим сзади, и игривому тону она поняла, что мужчины обсуждают вовсе не переговоры. Она беспечно подыграла им, прижимаясь боком к своему спутнику и то и дело вскидывая на него влюбленный взгляд. Теперь, когда продавцы не могли его видеть, лицо хозяина было хмурым, между бровями залегла складка, а подбородок был упрямо выдвинут вперед. Он позволил ей играть самой, обдумывая прочитанное и услышанное в кабинете. Просторный минивэн бежал по сухой грунтовой дороге между заброшенными полями. Маруся смотрела за окно, не забывая улыбаться, перебирала пальцами рукав хозяйского пиджака и выразительно касалась коленом ноги своего спутника.

– Боже мой, эти осенние краски! Эти леса в золоте и багрянце! Пышное природы увяданье…

– Вы любите Пушкина, Мария? – поддержал светскую беседу тот, кому не давала покоя заколка на галстуке.

– Ну, конечно, кто же не любит Пушкина! – лукаво сверкнув глазами, отозвалась Маруся. – Правда, Дима?

– Ты любишь Пушкина?

– Неужели ты забыл? Я ездила в Болдино несколько лет назад, в середине сентября. Это было непередаваемое…

– Довольно с меня этих историй в пятый раз! – оборвал ее Дмитрий Алексеевич. – И не ерзай ты, бога ради, как устрица на тарелке! Что за манера!

Он накрыл ее нетерпеливое колено ладонью, и она вспыхнула и замолчала, уткнувшись взглядом в его руку. Минивэн остановился на пригорке, и пассажиры вышли, оглядывая открывающийся вид.

– Отсюда вся территория, как на ладони. Вон там старое русло, сама река почти на полкилометра ушла западнее. Те постройки остались еще с советских времен…

Маруся прогулялась вдоль выщербленной дороги, элегантно балансируя на высоких каблуках, а потом вдруг сошла с утоптанной земли и направилась к кромке поля, балансируя, как акробатка на канате.

– Мария, куда тебя черт понес! Наказание, а не баба! – заявил Дмитрий Алексеевич на повышенных тонах. – Извините, сейчас я с ней разберусь.

Он догнал ее довольно далеко от дороги, ухватил за локоть, повернул к себе. Она засияла счастливой улыбкой, которую даже на расстоянии не могли не заметить оставшиеся на дороге мужчины.

– Дмитрий Алексеевич, с продажей что-то не так.

Выражение ее лица нисколько не соответствовало этим обеспокоенным словам. Он напрягся и всмотрелся в улыбающиеся губы.

– Что не так?

– Не знаю. – Она изящно водрузила руку ему на плечо и придвинулась ближе. – Но они нервничают и переглядываются.

– Тебе показалось.

– Я чувствую такие вещи! Не могу объяснить, просто чувствую. Стоило вам опустить глаза к бумагам, начиналась пантомима. Вас ничего не напрягло в документах?

– Криминала там нет.

– И все же надо перепроверить по своим источникам.

– По каким источникам?

– Ах, да откуда я знаю! – Она кинула быстрый взгляд на дорогу и игриво заулыбалась вдаль. – И обнимите меня, что ли. А то они решат, что у нас тут слет цареубийц.

Тяжелая рука без промедления легла ей на спину, помедлила и опустилась ниже.

– Ты так хотела? Или еще ближе?

Куда уж ближе, когда перестаешь чувствовать собственную одежду и нейтральную территорию! Маруся на мгновение затаила дыхание и с трудом заставила себя не закрывать глаза.

– Прежде чем давать им ответ, – очень медленно начала она, – поищите информацию в другом месте, может быть, у прежних владельцев. Подключите частных детективов, юристов. Ну вы же знаете, как это делается.

– Понятия не имею! – Теперь его губы смеялись и произносили слова, которые не имели никакого отношения к тому, что делали руки. – Расскажешь?

– Пора вернуться к нашим друзьям.

– Муж брал тебя на переговоры?

– Никогда. Но он делился тем, что его беспокоило.

– Я даже не могу сформулировать, что меня беспокоит.

– Тогда берите тайм-аут и ищите.

– И где бы я был без твоих советов! – Снисходительная усмешка почти сползла с его лица, или просто он был так мучительно близко и она уже не могла отличить его реального от него, играющего свою роль. – Мне кажется, нам следует ответственно отнестись к роли любовников.

– Наверное. – Маруся продолжала беспечно улыбаться. – А иначе они заподозрят…

– Теперь уже не заподозрят!

Пока они возвращались к продавцам, Маруся почти задыхалась от злости. Он позволил себе немыслимую вольность, получив разрешение всего лишь на деловой поцелуй и ни к чему не обязывающее объятие. В глазах мужчин читалось восхищение пополам с похотью. Ступив на дорогу, она высвободила локоть, нахмурилась и, краснея, забралась в минивэн. Она все еще чувствовала напор завоевателя, жадные губы и бесстыжую руку, ползущую вверх по ноге, сминая юбку. Когда он сел рядом, она с подчеркнутой брезгливостью отодвинулась и искоса посмотрела в сторону троих мужчин. Они были очень недовольны, зато хозяин являл собой пример невозмутимости и спокойствия.

Возле проходной обе стороны церемонно попрощались, и Маруся поспешила сбежать на водительское сиденье.

– Я отложил подписание контракта, – сообщил Дмитрий Алексеевич, когда ауди отъехала от здания.

– Хорошо, – холодно отреагировала она.

– Ты зря обижаешься, Маш.

– Вы слишком много себе позволяете.

– Так уж много?

– Вы распустили руки на глазах чужих людей!

– Я бы тоже предпочел без них… Но ты сама попросила!

– Ах, вот как! – Она чуть не взорвалась от возмущения. – Я старалась…

– Тебе и стараться не надо, ты отлично целуешься! – Она собралась ответить, но вовремя сообразила, что увязнет в этой скользкой теме, и умолкла. – Спасибо, что поехала со мной.

– Перепроверьте все факты еще раз и тогда примите решение.

– Не думал, что ты окажешься полезным партнером.

– Зато вы были…

– Сукиным сыном?

– Вот именно!

– Хочешь, чтобы я пообещал, что больше до тебя никогда не дотронусь?

– Хочу! – в запале заявила она и прибавила скорости.

– Ты уверена?

Ни одной секунды она не хотела взять с него подобное обещание, но поощрять подобные вольности в отношении себя тоже не могла. Он ждал ее ответа с улыбкой и вне зависимости от сказанных слов готов был продолжить игру в любовников прямо в машине.

– Я есть хочу, – капризно вздохнула Маруся, невольно вернувшись к роли блондинки. – Прямо сейчас.

Он рассмеялся, довольный поворотом в разговоре, и пожал ее пальцы, плотно обхватившие руль.

– Только попроси!

– Фуагра и устрицы с божоле.

– Отличный выбор! – согласился Дмитрий Алексеевич. – Как раз по дороге есть классная шашлычная. И кофе там неплохой.

– Не угадала? – Маруся примирительно улыбнулась и подняла мечтательные глаза к бегущим навстречу облакам. – Вечно я ошибаюсь со своими желаниями.

После прокуренной шашлычной с хорошим мясом и достойным кофе он попросил ее заскочить в офис за документами, и перед въездом в город ауди свернула к заводу. Он снова не позволил женщине остаться в машине и успокоил, что на сегодня все переговоры закончились и ей не придется играть влюбленную дурочку. Маруся фыркнула и с высоко поднятой головой громко прошлась по гулкой плитке в большом холле. Секретарша в приемной одарила шефа умопомрачительной белозубой улыбкой и не смогла скрыть кислого выражения лица, едва Маруся выступила из-за его спины. Хозяин усмехнулся, заметив внезапные перемены в Аленином настроении, и потребовал два кофе в кабинет и не беспокоить. «Ясно, что не беспокоить! – ядовито подумала секретарша, заметив вызывающе расстегнутую пуговицу на Марусиной блузке. – Но запереться будет надежнее, а то не ровен час кто-нибудь ворвется, а ты без штанов!» Она не стала торопиться с кофе, дав шефу и его пассии время расположиться в кабинете поудобнее и понервничать, теряя время в ожидании. Но когда она вошла, эти двое изображали полнейшее равнодушие друг к другу. Маруся листала в кресле какой-то проспект, а Дмитрий Алексеевич, обложившись бумагами, делал пометки в ежедневнике и сверялся с ноутбуком.

– Кофе! – громко объявила Алена, но не смогла привлечь его внимание.

– Поставь там, – буркнул он и поправил сползшие на нос очки. – Какие новости?

Под равнодушным взглядом Маруси Алена принялась докладывать о поступивших звонках, заходивших просителях, конфликте в отделе логистики и других событиях, случившихся в компании за время его отсутствия. Хозяин рассеянно кивал, иногда задавал уточняющие вопросы и был вполне удовлетворен работой своей помощницы, но глаз от бумаг так и не поднял.

– Мне бы в отпуск в октябре, Дмитрий Алексеевич, – ангельским голоском протянула Алена в последней надежде обратить на себя взгляд шефа. – Есть очень подходящая путевочка в Турцию.

– Ты хотела в ноябре в Египет, насколько я помню.

– Да, но Люська… ой, извините, Людмила Александровна, сказала, что есть очень выгодное предложение.

– Ну, если Люська сказала… – Он наконец посмотрел на секретаршу, как будто она только что вошла. – С кем собираешься?

– Да я еще не думала… – замялась Алена, опустив игривые глаза. – Вроде бы все заняты…

– Ну да, ну да! – Он снял очки и весело подмигнул Марусе, которая сразу же уткнулась в проспект. – Я твоему занятому отпуск на октябрь еще весной подписал. Он, вроде, собирался с женой ехать. Передумал уже?

– Дмитрий Алексеевич! – воспылала праведным гневом Алена. – За кого вы меня принимаете?

– Ты уверена, что готова это услышать?

Маруся невольно хихикнула и прикрылась яркой картинкой с каким-то станком. Алена окатила ее ледяным взглядом, но открыть рот в присутствии шефа не посмела.

– Если Алла Петровна поймает тебя под этим жеребчиком, всю жизнь будешь работать на пластическую хирургию.

– Не поймает! – хищно прищурилась Алена, перестав изображать паиньку. – Вот из-за таких фурий я и предпочитаю разведенных мужиков.

– Ну, всех разведенных на вас, молодых и зубастых, не хватит! – Шеф явно забавлялся ее внезапной откровенностью. – Если только гаремы создавать…

– Да хоть гаремы, если муж будет ко всем ходить, а не с одной все время развлекаться! – в запале сообщила Алена и с вызовом посмотрела на заинтригованную Марусю.

Маруся вздернула бровь и отложила проспект, от души наслаждаясь странным диалогом между директором и секретаршей.

– По графику, что ли? – не унимался хозяин. – Или жребий будете тянуть?

– А хоть бы и по графику! Чем плох график? Сегодня одна женщина, завтра другая.

– Тяжелая жизнь ждет мужика, – размышлял вслух Дмитрий Алексеевич и пригладил волосы на затылке, словно примерил султанскую чалму. – Секс по расписанию и стая голодных баб за дверью. Я бы просил три выходных за вредность и молоко.

– Зато честно и никто не внакладе! – с убежденностью заявила Алена, пропустив замечание про выходные мимо ушей.

– Похоже, мужские потребности не в счет.

– Чем такая жизнь повредит его потребностям? – Алена очень натурально сыграла удивление. – Всегда, когда захочет…

– А если вообще не хочет сегодня и еще пару недель? Или возьмет, к примеру, и какую-то из вас по расписанию не захочет. Ты же не думаешь, что мужику все равно, кого и когда трахать?

Теперь Маруся уже не интересовалась стоящей навытяжку секретаршей, точеная фигурка которой красиво смотрелась на фоне темных деревянных панелей. Ей казалось, что она слышит бывшего мужа, его интонации, язвительный тон и неожиданные вопросы, ставящие в тупик собеседника. Однако перед ней сидел другой мужчина, которого она видела много раз за последние месяцы, иногда – слишком близко, непозволительно близко, на которого три часа назад обижалась, как маленькая. А сейчас она не могла оторваться от его лица, где не отражалось ни одной эмоции. Зато слова, которые он произносил, настолько разнились с застывшей равнодушной маской и холодным взглядом хищника, что Маруся цепенела и почти не дышала, пытаясь проникнуть в их истинный смысл.

– Если кому-то не все равно, он о гареме не думает, – вывернулась Алена. – Он женится и живет с одной, как нормальные люди.

– А тебе, стало быть, нравятся ненормальные? – уточнил разыгравшийся хозяин. – Которым все равно?

– Не нравятся, – чуть подумав, ответила та. – То есть не нравится, что им все равно. Но с ними хотя бы просто и понятно.

– То есть с теми, кто женится и живет с одной женщиной, – не просто и не понятно? – продолжал плутать в ее странной логике шеф. – А с кобелями не хочется, но зато сложностей в коммуникации не возникает?

– Да нет же! – почувствовав, что он издевается, она топнула ногой. – Я не против полигамии. Я даже согласна, что есть инстинкты и все такое. Но когда такие отношения начинаются, ты ждешь, что он будет если и не принцем, то хотя бы человеком. И что после недельного секса будет продолжение, потому что все же было хорошо… А потом выясняется, что у него таких, как ты, еще два десятка. Конечно, это обидно и мерзко, но даже с этим можно мириться.

– Ну, с твоей терпимостью к мужским слабостям у тебя нет проблем в общении, не так ли?

– У меня и нет! – сощурилась Алена и продолжила неоконченную мысль: – Но если у него все равно уже есть куча баб, то почему тебя вдруг начали игнорировать?

– Кто же такую красотку станет игнорировать? – почти искренне возмутился он и взглядом призвал в свидетели Марусю.

– Да вы не слушаете! – истерически вскрикнула девушка и сцепила нервные пальцы. – Получается, что ты на скамейке запасных, что тебя и не бросили и не навещают. Ждешь неизвестно чего, как нелюбимая жена в гареме.

– То есть и в гаремах бывают проблемы? И ты оставляешь право за мужем иметь любимых и нелюбимых жен?

– Нет, не оставляю! Не оставляю! – У нее на ресницах выступили оскорбленные слезы, и Маруся в изумлении переводила глаза с Алены на хозяина. – Я и говорю, что это не честно! Если у тебя много женщин – уделяй внимание всем.

– А любовь в расчет не берется? – как-то между делом поинтересовался он и откинулся в кресле. – Ну, может, не любовь, но какие-то личные привязанности мужчине позволено иметь? Интерес, симпатия… Далеко не всегда хочется трахать все, что движется, даже если со стороны ты выглядишь как неутомимая секс-машина.

Маруся всматривалась в знакомое лицо мужчины и не могла разобрать, шутит он или говорит на полном серьезе. И еще не понимала, почему ее вдруг потянуло оказаться совсем близко. Так близко, как это было на краю поля под чужими взглядами, или даже еще ближе, как в подъезде, или… Маруся потерла виски, чтобы избавиться от неуместных фантазий, и вернулась к проспекту.

– Любовь? – Казалось, Аленина обида вот-вот перехлестнет через край и затопит просторный кабинет. – Да разве мужчины знают, что это такое? Вам смену впечатлений подавай. Сначала все виды секса, и только попробуй отказать. А потом очередная победа, и снова в бой. Всем надо только одно! И это вы называете любовью или симпатией? До первого повтора в постели или новой юбки?

Алена смотрела на шефа мокрыми и злыми глазами, шеф смотрел на закрывшуюся рекламой Марусю, а Маруся смотрела на отретушированную и неживую фотографию Дмитрия Алексеевича на развороте проспекта и думала, что ее совсем не волнуют новые юбки рядом с мужчиной. И дело было не в юбках и не в повторах, а в том, что муж разлюбил ее за двадцать лет и что они оба устали от этого брака. И когда она призналась себе, что оба, сознание, словно защищаясь, вернуло ее в кабинет с повисшей паузой. Маруся осторожно посмотрела поверх проспекта и сразу захотела провалиться сквозь землю, оказаться на другом конце города или даже в другом измерении.

– Знаешь, деточка, – мужской голос вдруг потерял язвительные нотки и стал усталым и тусклым, а глаза все еще не выпускали Марусю, – не все между мужчиной и женщиной решается в постели. И дело не в повторах. Хотя рискну предположить, что именно повтора некоторые и ищут. Но такого повтора, чтобы уже не хотелось уходить. Чтобы можно было повторять сто лет, а не бегать каждый день, как кобель, по свежему следу. И если ты думаешь, что только акробатика и погоня за впечатлениями все определяет в жизни, то тебе просто не повезло. Надеюсь, пока не повезло!

– Вот именно, не повезло! – всхлипнула Алена и вытерла нос ладошкой. – И вся эта романтика про единственную и неповторимую, с которой можно прожить сто лет, рассчитана на дурочек, которые ничего в жизни не видели!

– А ты видела?

– Я много чего видела, – с глухой злобой сказала девушка и обдала ненавистью замершую Марусю. – И в сказки про тонкую мужскую душу давно не верю. Как только вы снимаете штаны, все сказки заканчиваются тупым порно!

– Я? – расхохотался он, и Маруся фыркнула и уронила проспект.

Она присутствовала при классической разборке с взаимными обвинениями и никак не могла взять в толк, зачем эти двое говорят такие вещи и что они хотят доказать друг другу.

– Да при чем тут вы! – почти закричала Алена. – Все такие, до одного. Ну и вы не лучше!

– Точно, и я такой же! Пока всех девок не перепорчу, не остановлюсь. Надо запомнить про сказки и порно, ты отлично сказала! За это тебе уж точно полагается отпуск в октябре! – попытался закончить разговор Дмитрий Алексеевич и тут же посерьезнел. – Готовь заявление, я подпишу. А насчет Аллы я тебя предупредил. Она не согласится жить в гареме.

– Вот и говори с вами по-человечески!

Алена развернулась на высоких каблуках и пулей вылетела из кабинета.

– А кофе уже остыл! – вслед ей крикнул шеф, но безнадежно махнул рукой и снова придвинулся к столу. – Вот же бабы! Спишь с ними – плохо, не спишь – тоже плохо. Тут женись или не женись, результат всегда один.

– Что это было? – понизив голос, спросила Маруся, глядя на хозяина все еще искрящимися смехом глазами. – Прием по личным вопросам? Такого психоаналитического сеанса я даже в кино не видела.

– Как видишь, у всех свои проблемы! – неожиданно мрачно сообщил Дмитрий Алексеевич, как будто не ожидал услышать ее голос, и уткнулся в бумаги. – Если хочешь холодный кофе – пей. А мне надо поработать полчаса. В тишине. Ясно?

– Не я завела этот разговор…

Маруся в который уже раз за этот день перешла от хорошего настроения к полному упадку.

Однажды Климов рассказывал в тесной компании нечто подобное. Глупые женщины думают, что мужчин только секс интересует, а они всю жизнь ищут свою единственную и никак не могут найти. Тогда Маруся еще радовалась семейной жизни и с наивностью гимназистки полагала, что, может, кто-то и ищет, а ее Димочка уже нашел и счастлив своей находкой. И упорно не хотела замечать чужого запаха на его пиджаке и внеплановых совещаний по вечерам и в выходные. Сознание творило с ней хитрые штуки, подменяя неожиданное открытие привычными штампами. Проще всего было думать, что во всем виноваты бабы, мимо которых он не может пройти.

«Сколько лет пролетело, сколько всего случилось, а мужчины все те же, и мысли у них все те же. Тогда какой смысл был уезжать? – вопрошала она невидимого оппонента, с тоской глядя в окно, где ветер рвал с клена последние листья. – Он отпустил меня, привык к мысли, что я освободила его. Может быть, он даже счастлив?»

– Вот сорока! Пришла, раскричалась… Теперь голова чумная! – Дмитрий Алексеевич первым прервал молчание, поморщился и потер лицо. – И щека немеет. К чему бы это, а, Маш?

– Сколько раз я говорила, Димочка, сходи к врачу! А тебе все некогда! – рассеянно ответила Маруся и вздохнула.

– Что ты сказала?

– Ой… – Маруся медленно повернула к нему голову и залилась краской. – Простите, Дмитрий Алексеевич! Я задумалась… Я вовсе не имела в виду… случайно вырвалось…

– Что, у мужа были проблемы?

Он снял очки и ловко повертел их в пальцах, как фокусник.

Зачем ей теперь что-то скрывать? Это было в ее жизни, это было ее жизнью. И она не собиралась отказываться ни от одной минуты из этих долгих двадцати лет.

– Два года назад врачи сказали, что у него микроинсульт. Ставили капельницы, кололи… А он совсем себя не жалеет, работает на износ, как будто вечный. Как будто если его не станет, я… – Она замолчала, но ему и не нужны были слова, чтобы догадаться о том, что осталось недосказанным. – Простите, я больше не позволю себе ничего подобного.

– Ну, почему же! – снисходительно сказал он. – Даже приятно, когда о тебе вот так заботятся. И обращение такое… человеческое…

– Ну, если приятно… – грустно улыбнулась она.

– Мы с тобой уже полгода знакомы, кажется? Давай уж остановимся на «ты».

– Думаете, я заслужила? – с легким ехидством она припомнила их давний разговор.

– Да ты и правда злопамятная! – удивился хозяин.

– Вовсе нет. Это я так, к слову пришлось… И если хотите…

– Хочу! – сказал он и посмотрел на ее извиняющиеся губы. – Говори мне «ты».

– Хорошо, – просто согласилась Маруся и добавила, словно пробуя новое слово на языке: – Дима.

– Так что прописывали твоему супругу при микроинсульте? – уточнил он.

– Много чего прописывали. – Она нахмурилась, вспоминая сложные названия препаратов. – Но сначала обследование. Я могу с тобой сходить, если хочешь.

– Что я – маленький, сам не схожу?

– Извини, конечно сходишь…

Она замолчала, утратив интерес к разговору, и посмотрела в темнеющее окно.

– Что-то ты стала подозрительно задумчивая. – Он продолжал растирать щеку. – Случилось что-то, чего я не знаю?

– Еще нет, – невесело улыбнулась она и решилась открыть свою тайну. – Завтра у него юбилей.

– И сколько же ему?

– Пятьдесят.

– Как мне! – Дмитрий Алексеевич вдруг увидел за этой цифрой живого человека, лишившегося жены полгода назад. – Удивительные совпадения творятся в твоей жизни, да, Маша?

Она неохотно кивнула и поморщилась. Говорить с ним о муже было почти неприлично, но других собеседников у нее не было.

– Может, мне его поздравить? С чужого номера…

– Он тебя в два счета вычислит! – сурово вернул ее на землю Дмитрий Алексеевич. – Или ты хочешь, чтобы он вычислил? Ждешь, чтобы он приехал и забрал?

– Нет!

Короткое слово прозвучало как выстрел, но мужчина не поверил этой поспешности, хотя развивать тему дальше не стал.

– Езжай-ка ты спать, Мария! Работу сегодня можешь пропустить, я позвоню в ресторан. Утром выспись хорошенько, ванну прими, книжку почитай… Вы, девочки, всегда найдете, чем себя занять, да?

– В этом ты разбираешься лучше меня, – с нарочитой веселостью ответила Маруся и поднялась из кресла, пока он не передумал. – Я на самом деле в последнее время на ходу засыпаю. Все-таки работа каждый день – не сахар.

– Поропщи у меня! – буркнул он, но она улыбнулась и вышла из кабинета.

Заплаканная Алена закрыла рукой микрофон в трубке и проводила гостью ненавидящим взглядом.

«Димочка! – подумал мужчина в кабинете и усмехнулся, потирая ноющую половину лица. – Как она это произносит – Ди-и-имочка. Как бы глупостей не натворила завтра!»

Но выспаться утром ей снова не довелось. Промучившись полночи мигренью и бессонницей и едва дождавшись девяти, хозяин стоял перед ее квартирой. Маруся в банном халате с рассыпанными по плечам волосами повозилась с замками и, увидев гостя, невежливо зевнула, прикрываясь локтем. Копируя хозяйку, посреди прихожей во всю пасть зевнул Филька, даже не удосужившись подняться с приходом гостя.

– Ну и ленивая у тебя псина! – сказал Дмитрий Алексеевич и прошел на кухню, перешагнув через собаку.

– Что, уже обед?

– Как же, дам я тебе весь день проспать!

– Сами же… – пожаловалась она, но вовремя вспомнила о достигнутых вчера договоренностях. – Говорил, что я должна выспаться.

– Обманул, извини!

– Стыдно обманывать! – Она с укоризной покачала головой и принялась заплетать косу. – Меня обманул, секретаршу свою вчера пытался обмануть…

– Тебе стыдно – ты и не обманывай, – парировал он. – И за эту звезду не переживай, она своего счастья не упустит.

– Люську обманываешь, – закончила обличительную речь Маруся и вызывающе уставилась на мужчину.

– Ты сегодня в борьбе за справедливость мир спасаешь? Люську я не обманываю. Она знает, что я хожу к тебе кофе пить.

– Точно знает? – зачем-то переспросила она.

– Она знает то, что ей положено знать. В данном случае – про кофе.

– Значит, сварить кофе?

– Нет, на балалайке сыграть! Вари и собирайся!

– Опять дело, как минимум, государственной важности?

– На этот раз личное, или ты сегодня по личным не принимаешь?

– Я никогда по личным не принимаю.

– Похвально, но для меня придется сделать исключение.

– А если не сделаю?

– А разве я вопрос задал?

Пока она варила кофе и скармливала колбасу прожорливому Фильке, мужчина курил у окна, обходя взглядом Марусины ноги под коротким халатиком.

– Нет, так дело не пойдет, – в конце концов объявил он и, громко развернув стул, уселся на него верхом. – Завтра езжай в областной центр и купи себе домашний костюм.

– Что опять не так? – удивилась она. – Я же не в прозрачном белье.

– Твой халат действует на меня не хуже кружевных рубашек.

– Разве? – Она осмотрела себя от груди до колен. – Да я в нем, как в броне.

– Поди сюда, – потребовал он и постучал пальцами по спинке стула.

Она доверчиво приблизилась, и Дмитрий Алексеевич по-хозяйски повел ладонью под полой халата от колена вверх. Маруся от неожиданности взвизгнула и отпрянула, напугав жующего Фильку. Пес поскользнулся на гладкой плитке, рухнул на зад и возмущенно залаял, задрав тяжелую морду.

– Дима, ты с ума сошел, что ли? Что за выходка! Филька, заткнись!

– Теперь ты поняла?

– Теперь я поняла, да! – Она тяжело дышала и держалась ближе к собаке. – Ты озабоченный! С Люськой так развлекайся!

– Без тебя разберусь! – Он поиграл скулами, как голодный хищник. – С ней нет проблем! Это у меня на тебя… реакция.

– Ах, реакция! – возмущалась Маруся, прижимая к себе собачью морду. – И что, мне теперь скафандр носить или сразу паранджу?

– Паранджу, если хочешь повторить! – усмехнулся он. – Она тоже наводит на мысли.

– А есть что-то, что тебя не наводит на мысли о сексе со мной? – перестав ходить вокруг да около, спросила она и подергала ворчащего пса за ухо.

– Не знаю, пока не нашел.

– Ну тогда лучше не приходи, пока не разберешься.

– А другое решение тебе в голову не приходит? – Его голос стал осторожным и вкрадчивым, а в глазах мелькнула надежда. – Без экстремизма?

– Иди-ка ты, Дима… к Люське! – огрызнулась Маруся, выведенная из себя его необычной настойчивостью. – Как я должна расценивать твои намеки?

– Как предложение. – От надежды он сразу же перешел к недовольству, не увидев понимания в ее лице, и со вздохом добавил: – Неудачное, видимо. Ладно, пей свой кофе. Не буду я тебя больше трогать, не бойся.

Маруся села напротив и уставилась на Фильку, который непонятно чему улыбался, наблюдая за молчащими людьми. Дмитрий Алексеевич снова закурил, зажав сигарету между большим и указательным пальцами.

– У тебя нахальный пес, – заворчал он, не поворачивая головы. – Он все время скалится, как уличная шпана.

– Ты тоже заметил, да? – удивилась оттаявшая Маруся и вздохнула. – Я не могу понять, что у него в голове.

– Тут бы в своей разобраться!

– Тебе не помешает.

– Не дерзи! – Он с раздражением раздавил в пепельнице бычок и полез за новой сигаретой. – Одевайся, а то полдня дома потеряем.

– Куда мы едем?

– На кудыкину гору!

– Замечательное место для прогулки в солнечный день, – съязвила она и ушла в комнату, оставив мужчину и пса наедине.

– Ты не поедешь, – помолчав, сказал хозяин улыбающемуся псу. – Довольно и того, что тебя пригрели.

Пес пошевелил светлыми бровями и отвел глаза. Разве он был виноват, что пригрели его, а не этого пропахшего табаком и незнакомой женщиной альфа-самца, который понятия не имеет, как обращаться с Марусей? К счастью, мужчина еще не знает, что уличному псу разрешено спать с ней на кровати, а то закатил бы скандал. Он не догадывается, что собаке позволено валяться на большом полотенце, пока она принимает ванну. Что она кормит его пирожными, читает по вечерам вслух стихи и ругается только для проформы, потому что ругать собаку для настоящей хозяйки – хороший тон.

– За что она тебя любит?

Дмитрий Алексеевич ткнул в пепельницу следующий бычок и в раздражении уставился на Фильку.

– Хватит курить! – Вышедшая из комнаты Маруся перехватила его руку с пачкой сигарет и потянула за собой из кухни. – Поехали. На какую гору ты собирался меня везти?

– Маш, я виноват, – покашляв, сказал он ей в спину.

– И ты больше так не будешь? – с легкой иронией обернулась она. – Обещаешь?

Он смотрел в сказочные омуты русалочьих зрачков и не мог пообещать, что не будет ее трогать. Что снова и снова не сделает попытки, надеясь, что в тысячный или десятитысячный раз она не оттолкнет его руку, не отодвинется, не попросит уйти.

– Хоть бы соврал, что ли, для приличия, – упрекнула она, не дождавшись ответа.

– Нет смысла врать. Ты и так считаешь меня сукиным сыном.

– Ты это заслужил! – с нравоучительной интонацией ответила Маруся и, вздохнув, добавила: – Но я не считаю тебя сукиным сыном. Это твои мысли о себе, не мои.

– А твои? Что ты думаешь?

– Я думаю, что в нашем возрасте одиночество перестает быть гордым символом свободы. Сначала оно кажется наказанием, а потом ты к нему привыкаешь. И оно становится ежедневной повинностью, которую никто не может с тебя снять.

– Тебе не обязательно наказывать себя.

– Мне – нет. Но я говорю о тебе, Дима. О твоей повинности.

– Ты меня совсем не знаешь.

– А ты меня.

– Мы могли бы попробовать, Маша, – осторожно предложил он.

– Ты хочешь сказать, что мог бы попробовать, каково со мной в постели? Чтобы не тратить время впустую.

– А что не так? Мы взрослые люди. Может оказаться, что все иначе, чем выглядит со стороны.

– Лучше бы ты соврал, Дима, – с горечью заключила она. – Вчера, когда ты рассказывал этой глупышке, что есть мужчины, которые ищут не разнообразия, а постоянства, я грешным делом подумала…

– Эта глупышка крутит роман с главным инженером, у которого четверо детей. И ей глубоко плевать…

– Это ее выбор, Дима. А твой выбор – смена впечатлений! – Ах, какой она иногда могла быть скучной и бескомпромиссной, эта нежная столичная штучка Маруся Климова. – А у меня есть муж, которого я люблю, несмотря на то, что он, как и ты, не успокоится, пока не перепортит всех девок. Ему сегодня пятьдесят, и он все еще думает, что счастье в разнообразии, а не в наших воскресных утрах все двадцать лет. Не в том, что мы знаем друг о друге так много, что этого почти невозможно вынести. Не в том, что я вижу, как он боится, что жизнь проходит. Да, мы оба стареем, это неизбежно, но для меня нет большего счастья, чем стареть рядом с ним. И быть с ним вопреки всему.

Слезы поползли по ее щекам, но Маруся Климова не замечала их, вернувшись мыслями в свою квартиру, где должна была с раннего утра беспокоиться не об одинокой старости на краю мира, а о званом обеде в честь Димочкиного юбилея.

– Маша! – терпеливо начал совсем не тот мужчина, которого она много лет назад выбрала, чтобы прожить жизнь. – Дело не в смене впечатлений. Ты слушала, но твои выводы…

– Я не берусь судить тебя, Дима. Это твоя жизнь, твой выбор. И я тоже делаю свой выбор.

– Однако же, ты бросила его, – без снисхождения напомнил он. – Ты не лучше, чем Алена или Люська, или даже я.

– Не смей судить о том, как я живу! И у меня нет настроения для прогулок.

– Я зафрахтовал легкий самолет, – зачем-то сказал он, уже стоя у двери и понимая, что слова ничего не изменят. – Сегодня отличная погода для полетов.

– Не для меня. Не сегодня.

– Ясно. – Он толкнул массивную дверь, переступил порог и вдруг обернулся и ухватил ее за руку. – К чему эти игры, Машка? Просто скажи, чтобы я больше не приходил, и я не приду.

Она не ответила, глядя на его побелевшие пальцы на своем запястье рядом с браслетом. Он тоже увидел браслет, который она приняла в подарок, не пообещав ничего взамен, и разозлился.

– Давай же, освободи меня!

– Я не держу тебя.

– Ты держишь, – упрекнул он и потянул ее к себе. – Ты держишь так, что я вздохнуть не могу. Вот этой самой ручкой прямо за горло. Будь со мной или отпусти.

Он приложил ее ладонь к гладко выбритой щеке, позволив ей решить, как поступить дальше, и разжал пальцы. Марусина рука на мгновение задержалась, продлив прикосновение, и тут же безразлично упала вниз.

– До вечера, Дима. Увидимся в ресторане.

Она ушла в комнату, не дождавшись его ухода, и Филька по привычке запрыгнул на кровать и облизал ей лицо.

– Хорошо, хоть ты у меня остался, – всхлипнула Маруся, когда дверь захлопнулась, и уткнулась лбом в палевую шею с широким ошейником. – Я боюсь летать на самолетах и боюсь, что он больше никогда не придет. Завтра поедем покупать мне домашний костюм, ладно? Мне нравится оранжевый, он позитивный. Ты тоже почти оранжевый и ужасно позитивный, когда улыбаешься. Давай немного поваляемся, потом примем ванну и навестим Машу и «барбоса». Только чур ты будешь послушным зайчиком, потому что у меня нет времени с тобой пререкаться, сегодня рабочий день никто не отменял.

А потом в город вернулись дожди. Они смывали остатки листьев с деревьев в парке, холодными струями пробирались за шиворот, стоило выйти из машины, и оставляли грязные отпечатки собачьих лап в только что вымытой прихожей. За дожди и плохую погоду доставалось покойному Пушкину, как будто в небесной канцелярии именно он отвечал за метеоусловия. По утрам она бродила в мягком оранжевом костюме со смешными заячьими ушами на капюшоне, ела горький шоколад и рассказывала Фильке про теплые страны, в которых успела побывать вместе с мужем. Пес слушал, глупо приоткрыв рот, но Маруся прощала ему и вываленный из пасти язык, и пятно на ковре из опрокинутой чашки, и светлые волоски на ее черной, серой, разноцветной одежде. За его улыбку, умение слушать и постоянное присутствие рядом она готова была простить ему что угодно. Теперь он ждал ее после выступления в холле ресторана, свернувшись клубком возле гардероба и провожая посетителей золотисто-карими глазами. Из зала доносились вкусные запахи и Марусин голос, и иногда, будучи в особенном расположении духа, Филька брался подпевать, не видя разницы между домом и рестораном. Пожилая гардеробщица тетя Шура принималась шикать на него и махать руками, а Филька обиженно замолкал и тихонько поскуливал, продолжая напевать про себя.

Маруся выходила уставшая, пахнущая чужой едой и сигаретным дымом и надевала очень модное, но какое-то несуразное лохматое пальтишко. В нем она походила на стриженую болонку, которую Филька видел за задним стеклом остановившейся на светофоре машины. Болонка Фильке понравилась, а хозяйка в этом пальтишке – нет. Но он все равно поднимался с пола и от души размахивал хвостом, давая понять, что в пальтишке или в бессмысленном оранжевом костюмчике она была его любимой хозяйкой и он ценил ее не за внешность или утреннюю порцию колбасы, а за то, что она однажды появилась в его собачьей жизни теплым весенним днем. Возле подъезда она отпускала его пробежаться под ближайшими деревьями и обозначить свое присутствие для тех собак, кого выводили из дома ранним утром, и, открывая дверь в ярко освещенный лифтовый холл, всегда спрашивала: «Думаешь, завтра что-то изменится?» Пес был убежден, что завтра всегда что-то меняется: запахи, звуки из окна, интонации в ее голосе под аккомпанемент рояля, погода, вкус крохотного кусочка сыра в ее ладони. Но, похоже, Маруся этого не понимала, каждый вечер мучаясь одним и тем же вопросом.

Зарезервированный столик хозяина пустовал уже полтора месяца, запасы кофе в шкафчике на кухне не истощались, и не было никакого смысла надевать по утрам костюм из мягкого велюра. Почтенные матроны в супермаркете, толкающие телесами полные продуктов тележки, посматривали на заезжую примадонну со снисходительным участием. «Ну какая из нее конкурентка нашей Люське!» – говорили их понимающие взгляды. И с каждым днем, приближающим город к зиме, Маруся была склонна согласиться с их авторитетным мнением. Где королева красоты, пусть даже областная, и где она, Мария Аверина, в замужестве Климова? Ей оказалось не под силу ни борщ приготовить, ни мужчину удержать. Забираясь в шуршащую пеной ванну, она смотрела на свою руку с простым обручальным кольцом и играющим алмазными гранями браслетом и думала, что пора уже снять и то и другое… И откладывала этот шаг сначала до своего дня рождения, потом до Хэллоуина, потом до дня милиции, придумывая странные вехи в однообразной жизни.

В день рождения она сказалась больной и на работу не вышла, отменила занятия с Витькой и, прихватив Фильку, прокатилась до дальней окраины областного центра, чтобы купить продуктов и вина вдалеке от посторонних глаз. Проезжая по главной улице города, она притормозила возле стыдливой вывески «Магазин интимных товаров» в торце дома и обернулась к Фильке: «Зайдем?» Он вздернул торчком ухо и собрал на широком лбу с десяток глубокомысленных складок. «Ну, нет, так нет! – почти весело согласилась Маруся и почесала вовремя подставленную палевую шею. – Советчик ты мой!» Напиваться в одиночестве было так странно, что она прикончила почти полную бутылку крымского портвейна, прежде чем поняла, что изрядно набралась. Филимон нервничал, ходил вокруг кровати, на которой стояла тарелочка с маслинами, остро пахнущим сервелатом и необычайно вонючим сыром и лежала плитка неизменного шоколада, но запрыгнуть не решался. Хозяйка без умолку несла какую-то чепуху про море, про нервные болезни, про двоих детей, которых они вместе навещали в симпатичном особнячке за кованой оградой, и про картинную галерею, которая наверняка уже закрылась, потому что кое-кто терпеть не может современное искусство. Филька ничего не мог разобрать из ее бессвязной речи, тянулся мордой к сервелату и фыркал, натыкаясь на ее бокал с вином.

В конце концов, она одним движением смахнула тарелку на пол, допила свой бокал и заявила, что ненавидит домашние костюмы, техностиль ауди и захолустные городки, где царствуют мелкие личности, возомнившие себя хозяевами мира.

– Мы с тобой уедем путешествовать! Только ты и я, да, собака? – Она поцеловала его в пахнущую салями морду и засмеялась. – Оказывается, для счастья мне не хватало только собаки. Где ты был раньше?

Филька вздохнул и забрался к ней на диван. Он отлично знал, где он был раньше, а вот где завтра будет она после такого бурного празднования, оставалось только догадываться. Хозяйка избавилась от оранжевого костюма и заменила его умопомрачительной ночной сорочкой, которая должна быть в арсенале всякой уважающей себя женщины специально для посещений сердечного друга. Но у Маруси сердечного друга не было, а была только сердечная тоска, которую не получалось спрятать под тончайшими кремовыми кружевами. Она покрутилась перед зеркалом, нетвердо стоя на ногах, осталась довольна собой в кружевах и, чувствуя головокружение от выпитого, забралась под одеяло. На часах было двадцать минут восьмого, и уже полтора часа снег заваливал дома, улицы, площади и дубовую рощу за ее окнами.

«Спокойной ночи, красавчик!» – сказала Маруся и шагнула в душный сон со вкусом розового массандровского портвейна. Филька посмотрел на спящую хозяйку и, спрыгнув с кровати, подошел к окну, за которым в лунном свете на парковые дорожки опускались пышные белые хлопья.

Наутро он с укоризной наблюдал, как бледная Маруся в своем кружевном великолепии перемещается между ванной и кухней в поисках средства от похмельного синдрома. Как ни странно, нужные таблетки нашлись в аптечке, и через два часа она стала похожа на человека, а не тень отца Гамлета, страдающую морской болезнью. Правда, встреча с Машей и Димкой оказалась ей не по силам, потому что дети, как щенки, радовались выпавшему снегу, прыгали вокруг нее вместе с Филькой и заставляли ее кидать снежки и лепить снежную бабу. К началу выступления она едва держалась на ногах, в последний момент догадавшись заменить рояль гитарой. И, устроившись на стуле, взялась перепеть весь известный ей бардовский репертуар, разбавляя его привычными романсами. Благодаря этому решению, ей удалось сохранить лицо и добраться до дома живой. Оставив позади свое образное празднование сорокатрехлетия, жизнь вернулась в привычную колею, и Маруся перестала каждый вечер задавать Фильке глупый вопрос.

После дня милиции, который местная власть в погонах с размахом отгуляла в ресторане, вынудив Марусю продержаться на сцене лишние два часа, короткие ноябрьские дни стремительно понеслись к новому году. Казалось, дням рождения, свадьбам и корпоративным праздникам не будет конца. Марусю рвали на части местная администрация, больница, дом престарелых, крупные коммерческие фирмы, пожарная команда и даже частный детский сад. Она отказывалась так долго, как могла, но, в конце концов, сообщила всем желающим, что работает по контракту и что она готова выступить на всех получивших разрешение праздниках, если заинтересованные организации смогут договориться с ее работодателем.

Буквально на следующий день ее завалили бумажками, подписанными собственноручно хозяином, где он не возражал против участия Марии Климовой в концертных программах указанных организаций на условиях получения основным работодателем пятидесяти процентов от причитающегося примадонне гонорара. «Сутенер! – всхлипнула она, раскладывая разрешения по датам. – Продал меня, как свою собственность! До Нового года чуть больше месяца, а у меня двадцать три выступления днем и каждый вечер в ресторане. Кажется, скоро я возненавижу пение!»

Ей пришлось перенести свои встречи в интернате на утро, а от некоторых занятий с Витькой временно отказаться, сообразуясь с плотным графиком концертов. Его отцу она клятвенно пообещала, что после каникул они возобновят учебу в прежнем режиме, а Фильке, едва за гостями закрылась дверь, что, даст бог, с таким режимом она до праздников просто не доживет. А с покойника взятки гладки, да, собака?

В первый день календарной зимы, оставшийся на удивление свободным от концертов, она слушала вольный пересказ «Робин Гуда» на английском языке, который Витька подготовил из рук вон плохо. Маруся вздыхала, ерзала на стуле и то и дело поправляла нерадивого ученика.

Когда звонок сообщил, что незваные гости пришли с визитом, Маруся с облегчением прервала Витькин косноязычный рассказ и, подивившись на ворчащего Фильку, без лишних вопросов открыла дверь.

– Здравствуй, Маша! – Дмитрий Алексеевич пристрастно осмотрел ее с головы до ног. – Ты все хорошеешь.

– Не с чего. Я очень устаю, – с набатом в груди пролепетала она, пытаясь взять себя в руки.

– Значит, усталость тебе к лицу. Впустишь?

– Не сегодня, Дима.

– «Не сегодня» уже было, – напомнил он, набычившись. – Или для меня теперь каждый твой день «не сегодня»?

– Не придумывай, пожалуйста. Приходи… – Она запнулась, вспоминая свое сумасшедшее расписание. – В следующий четверг.

– Ты издеваешься? – возмутился он и, подвинув ее плечом, прошел в прихожую.

– Дима, так нельзя… – растерялась женщина.

– Мария Николаевна! – Радостный Витька высунулся из кухни. – Я вспомнил, как там дальше.

Дмитрий Алексеевич подобрался, как зверь, и наморщил высокий лоб.

– А этот оболтус что тут делает?

– Я музыке учусь! И английскому! – бесхитростно сообщил Витька.

– Ах, вон оно как! Английской музыке! – Хозяин кинул пальто на вешалку и двинулся в кухню. – Ну-ка, посиди в сортире, Элтон Джон, пока я с училкой потолкую. И воду включи, понял?

– Дима, в чем дело? – заволновалась Маруся. – Зачем ребенок должен сидеть в туалете?

– Ему незачем греть уши на наших с тобой разговорах.

– Но у нас урок! – попыталась вразумить гостя хозяйка, глядя в спину послушному Витьке.

– И как это понимать? – спросил мужчина, когда в ванной зашумела вода. – Это еще что за ошибка природы?

– Он учится, – подтвердила Витькину версию Маруся. – Его отец просил…

– Его отец! Ты не забыла, что не можешь работать, где тебе вздумается?

– Я не работаю в конкурирующей фирме.

– Это вообще не обсуждается!

– То есть, если я перестану брать с ученика деньги, я не нарушу условия контракта?

– Ты спятила? Ты будешь учить балбеса даром? И что изменится, кроме того, что ты будешь работать бесплатно, как раб на галерах?

– Но ты же сам сказал…

– Сказал, например, что мне не нравится, когда в квартиру ходят все подряд!

– Но это моя квартира, не забывай, пожалуйста, – с обидой напомнила Маруся. – И я сама выбираю, кого принимать.

– Уж ты выбрала! К тебе три раза в неделю ходит женатый мужик!

– Ко мне ходит мальчик. Стой, а откуда ты знаешь про три раза?

Дмитрий Алексеевич вздохнул и демонстративно поднял брови, как психиатр, убедившийся, что пациенту еще далеко до выписки.

– И про цветы с конфетами тоже знаю. Это маленький город, все на виду. Так что насчет папаши?

– А что насчет тебя? – не сдержалась она. – Что думает местная публика о твоих визитах ко мне?

– Мне плевать, что они думают! – окрысился он. – Заканчивай с этими занятиями!

– Я не могу сидеть без дела.

– У тебя ближайший месяц по часам расписан!

– Да, ты постарался! Но мне скучно тут.

– Ну так вышивай, книжки читай, в солярий ходи! – принялся фонтанировать идеями хозяин. – Да хоть в потолок плюй! Но связь с женатым мужиком…

– Откуда связь? – схватилась за голову Маруся, но его хмурый вид не оставлял места для маневра и она сдалась. – Хорошо, я скажу Олегу, чтобы больше не приходил.

– Ах, Олегу! Ну, конечно, Олегу!

Казалось, от ее мнимой покорности он завелся еще сильнее, нисколько не скрывая своей ревности.

– Дима, зачем ты слушаешь бабские сплетни? Ты же знаешь…

– Хочешь учить ребенка, пусть он ходит один. Без отца! – отрезал хозяин.

– Да сдался мне его отец! – возмутилась она, с какой-то странной тоской подумав, что осторожный и влюбленный Олег совершенно теряется на фоне этого трудного человека, который понятия не имеет, что такое влюбленность.

Но тема была исчерпана, и Маруся поспешила вызволить Витьку, который с опаской косился на сурового гостя, сидящего с сигаретой на подоконнике. Когда же беззаботный Витькин отец объявился на пороге с очередным тортиком, Дмитрий Алексеевич с непроницаемой улыбкой алтайского медведя-шатуна поинтересовался, какого черта он не работает, а таскается к женщине, отвлекая ее от подготовки к вечернему выступлению. И что об этом думает мать ребенка? Спустя пять минут, дважды вспотев и сто раз прокляв и английский, и музыку, вовсе уже не такой счастливый отец прихватил отпрыска и, не дождавшись лифта, поспешил вниз по лестнице. Он никак не мог избавиться от навязчивой цитаты из «Бременских музыкантов» и обещал себе «никогда не возвращаться в это проклятое место», адаптировав сказочную клятву к альтернативной лексике и народным оборотам.

– Теперь ты доволен? – спросила Маруся, когда за бледным Олегом закрылась дверь. – Он больше не придет.

Дмитрий Алексеевич без слов дернул плечом и полез за новой сигаретой. Впервые за два месяца они остались наедине, не считая безмолвного свидетеля, меланхолично лижущего лапу в углу прихожей.

– Я сегодня ночью уезжаю, – как бы между прочим вспомнил хозяин и, пытаясь скрыть неловкость, покашлял.

– Не было необходимости сообщать об этом лично, – с прохладцей ответила Маруся и заправила за ухо непослушную прядь.

– Не было, – согласился он. – Но я давно хотел зайти.

– Будешь кофе?

Марусе не хотелось никаких разговоров, способных снова вывести ее из душевного равновесия. Она не без сожаления думала, что только что лишилась верного поклонника, с которым могла бы без особенных сложностей и терзаний встречаться, заполняя вакуум бессмысленного существования в чужом для нее мире.

– К черту кофе! – Он грохнул ладонью по столу и сжал пальцы в кулак, будто прочитал ее крамольные мысли. – Я хотел спросить, пока не уехал.

– О чем?

– Ты знаешь…

– Нет.

Она с подчеркнутым вниманием подождала, пока он озвучит свой вопрос, но он только смотрел зверем и не давал ей шанса догадаться. Но едва она взялась за приготовление кофе, мужчина загородил ей дорогу и мягко развернул к свету, чтобы видеть ее глаза.

– Маш, не валяй дурака. Скажи, что ты передумала.

– Дима, прошло столько времени…

– Ладно, давай по-другому, – с несвойственным ему терпением продолжил он. – Что ты решила насчет нас?

– Ты снова! – воскликнула она, заливаясь румянцем, как девочка. – Нас с тобой не существует. Есть я и есть ты.

– Даже если и так, – не стал упираться он. – Но я хочу, чтобы все изменилось и ты была со мной.

– В каком качестве, Дима? Мне сорок три, и я выросла из амплуа подружки на ночь.

– Я пропустил твой день рождения, – вздохнул он, резко поменяв тему. – Что ты хочешь в подарок?

– Чтобы все осталось, как есть, – секунду подумав, ответила она. – Я не хочу ничего менять.

– То есть лучший подарок – уйти из твоей жизни? – криво усмехнулся он.

– Разве ты был в моей жизни, Дима? Мы изредка пересекались… а потом ты исчез на два месяца…

– Ты в любой момент могла позвонить.

– Я не могла.

– Если бы ты на самом деле хотела меня видеть…

– Я хотела и ждала, – призналась она, подняв на него искренние глаза. – А ты даже в ресторан не приходил.

– И как тебя понимать, скажи на милость? Что мне делать после этих слов?

Он повысил голос и почувствовал, что начинает злиться на ее странную, незнакомую покорность.

– Ты все равно уезжаешь, какая разница!

– Я вернусь перед праздниками.

– Ладно.

– Да что ты как неживая! – Он встряхнул ее, как больного зверька. – Поговори со мной нормально.

– Я не могу, – призналась Маруся, распахнув мокрые ресницы навстречу его раздражению. – Мне все время хочется потрогать тебя. Я начинаю думать, что могла бы не отпустить тебя в тот день и в любой другой, когда ты приходил. Но тогда все могло закончиться, не успев начаться. А я все еще не уверена, стоит ли начинать. Поэтому уезжай, и если ничего не изменится, когда ты вернешься, если ты все еще будешь…

Из всей паутины слов, которую она так искусно сплетала, он смог выхватить только первую фразу. И сразу же попался на это многообещающее «хочется потрогать», как безмозглый мотылек на яркий язычок свечи.

– Машка, зачем ждать месяц, когда ты уже сейчас можешь трогать меня?

– Как ты не понимаешь! Все может измениться в один миг, а тут целый месяц. Мы сто тысяч раз передумаем. И ничего не останется, кроме воспоминаний о сегодняшнем дне.

– Дотронься! И все поймешь!

Он отбросил ее сомнения, уверенный за них двоих. Но она не решалась, и минута сменялась новой минутой. И тогда ему не осталось ничего иного, как взять ее руку и приложить к своей щеке. И тотчас прохладные пальцы ожили, затрепетали, прошлись по виску, тронули мочку уха, скользнули по подбородку и прикоснулись к губам. Он целовал доверчиво раскрывшуюся ладонь и хрупкое запястье с подаренным браслетом, поднимаясь к плечу, а Маруся прерывисто дышала ему в затылок, прислонившись спиной к стене. Когда сдержанные губы добрались до ключицы, ей было уже все равно, месяц ожидал их впереди или год, или за этим днем больше не будет ничего, о чем хотелось бы мечтать. Она растворялась в его страсти, переставала быть независимой и одинокой Марусей Климовой посреди чужого и непонятного мира. Она готова была стать частью той жизни, в которой он опрометчиво называл их «мы», забывая, что для женщины это «мы» означало гораздо больше, чем просто близость в пространстве.

– Я купила домашний костюм, как ты хотел, – почти беззвучно сообщила примадонна, обнимая его за шею. – Я ждала тебя…

– Не надо костюма, дурочка! – Обычно беспощадные глаза с нежностью смотрели в ее доверчивое лицо. – У тебя ослепительное белье! Хотел бы я забыть о нем…

Внезапно Филька тявкнул, как щенок, и, вскочив на ноги за секунду до звонка, залился оглушительным лаем.

– Я никого не жду! – заволновалась она, разжав руки.

– Это за мной.

Константин сухо кивнул Марусе и протянул хозяину сложенный листок. Дмитрий Алексеевич, раскрыв записку, сунул ее в карман и повернулся к женщине.

– Мне пора. – Но она промолчала, отвернувшись, чтобы скрыть обиду. – Получилось все так, как ты хотела.

– Нет! – с жаром возразила она, позволив ему увидеть ее истинные чувства. – Я хотела совсем не так!

Он покашлял, пытаясь понять, правду ли говорят эти губы и обманчивые русалочьи глаза, но времени разбираться не было, и нужные слова не находились, как всегда.

– Я вернусь двадцать девятого. А ты ничего не придумывай, слышишь?

Она кивала и избегала смотреть на гостя, чтобы не расплакаться. Константин кряхтел, отворачивался, но никуда не девался. Мужчина надел пальто и, подвинув плечом охранника, вышел в коридор. Филька вопросительно взглядывал на оцепеневшую хозяйку, играя светлыми бровями. Она ожила только через полчаса после его ухода, устроилась на подушке и, закрыв глаза, представила, как через несколько часов проснется, а на календаре проступит цифра «29» и дверной звонок сообщит, что все будет именно так, как она хочет. Через месяц, в самом конце декабря.

Глава 7. Сомнения

Но никакие дверные звонки – вестники визитов, от которых кружилась голова и воспоминания о столичной жизни подергивались туманной дымкой, за месяц так и не нарушили ее утреннего сна. И квартальный календарь каждый день показывал цифру «29» среди таких же невыразительных и ничего не обещающих дат. На кухонной стене Маруся предпочла бы отрывной, где на каждом листочке можно было прочесть скучную цитату или заплесневелую «бомбу» о давно состоявшемся событии или бесполезную информацию о лунной фазе. Или про именины какого-нибудь Степана и Софьи, которые ее нисколько не занимали, зато давали возможность отвлекаться от мыслей о всех Дмитриях и даже Людмилах.

Гости опаздывали, Филька отъедался на колбасе и красной рыбе, публика в ресторане была благосклонна и несколько взвинчена в ожидании зарплат, годовых премий и мгновенных растрат в магазинах подарков и за праздничным столом. «С первого по тринадцатое». А снег шел и шел, скрадывая разницу между пафосными центральными улицами и нищетой на Дубовой и Колхозной, где Маруся изредка ездила на своей красной ауди, пытаясь вернуться в потерявшееся лето с запахом грозы, кофе и дорогого мужского одеколона, названия которого она не знала.

Телефон в кармане дубленки захлебывался модной мелодией, но Филькин лай и Димкин смех оглашали половину парка, и Маруся тоже хохотала, уворачивалась от снежков и звонка не слышала. В краткий миг тишины он вдруг прорвался истерическим звоном, она стянула зубами мокрую перчатку и выдернула на свет перегревшийся от натуги аппарат.

– Да!

Ее голос зазвучал, как колокольчик в оленьей упряжке Деда Мороза, и был таким открытым и радостным, что Дмитрий Алексеевич на мгновение опешил и чуть не ляпнул что-то неподобающее, вроде «здравствуй, малыш!» или и того хуже «я тебя люблю», но вовремя спохватился.

– Какого дьявола ты трубку не берешь? Я уже раз пятнадцать набрал!

– Я не слышала, прости.

Голос потух и загрустил. Хозяин запахнул пальто и пошел вдоль высотного дома по расчищенной дорожке, кивая на приветствия знакомых.

– Я даже к себе еще не заезжал.

Она молчала, ожидая, что будет дальше, и он подумал ее словами, что за месяц могло произойти все что угодно и она уже сто раз изменила свое мнение и не ждет, как обещала. Мчаться к ней с дороги было глупо, и еще глупее в этом сознаваться.

– Ты расстроена? Не скажешь чего-нибудь подходящего к случаю? «Привет, Дима. Я соскучилась», например.

– Здравствуй, Дима, – тихо сказала Маруся. – Тебя так долго не было.

– Я предупреждал, что вернусь в конце месяца! – Ее равнодушие разрушило все, чем он жил в последние недели, думая о встрече. – Разве трудно было запомнить? Или тебе плевать?

– Когда ты возвращаешься, жизнь в городе становится другой.

– С каких пор тебя волнует городская жизнь? Ладно, об этом позже. Сначала мы поедем ко мне.

– Я не могу сейчас, Дима! – растерялась она, наблюдая возню ребенка и собаки. – Тебе надо отдохнуть. Увидимся вечером в ресторане.

– Ты не можешь сейчас?

Он не верил собственным ушам, потому что глаза подтверждали его худшие опасения. Она стояла спиной к нему возле дерева, прижимая к уху телефон, вся обсыпанная снегом, как соседний куст, и смотрела, как ребенок и собака носятся по дорожке, оскальзываясь и падая в сугробы.

– Я занята, Дима, – почти прошептала Маруся, услышав тяжелое сопение в трубке. – Только ты не сердись…

– Чем же ты занята?

– Ну, понимаешь…

– Не понимаю, – зло сказал он и развернул ее к себе за плечо. – Ни черта я не понимаю, Машка! Во что ты со мной играешь?

Она выронила в снег телефон и даже не попыталась поднять. У нее были яркие щеки и губы, мокрые от снега волосы и виноватые глаза. Мужчина сунул свой мобильный в карман и, поймав ее лицо в ладони, поцеловал жестко и раздраженно, как будто наказал. А когда отпустил, она вспомнила про упавший телефон и принялась шарить рукой без перчатки в снегу. Он смотрел сверху на ее светлую макушку с растрепавшимися прядями и чувствовал, что все пошло не так. Он ждал счастья в ее глазах, нежности и покорности и этой ее удивительной решимости, когда она сама говорила то, что он не мог произнести вслух, и делала то, что он не смел, опасаясь обидеть и быть непонятым.

– Поедем, – не так уверенно попросил он, едва она поднялась, пряча мокрый аппарат. – Я не спал почти трое суток, я с ног валюсь от усталости. И у меня нет сил с тобой пререкаться.

– Тебе надо отдохнуть…

– Да что ты заладила, как бабка! – взвился он, выведенный из себя ее упрямством. – Я сам знаю, что мне надо. Тебя мне надо. Прямо сейчас и без разговоров.

– Я так не могу.

– Что не можешь? Без разговоров? Ну разговаривай, если приспичило. В постели тоже будешь болтать?

– Это не самая лучшая мысль – вот так переспать со мной, и все.

– А что еще? На колени встать и кольцо подарить? – Он бесился, как медведь-шатун, почуявший запах металла и пороха. – Когда я уезжал, ты сказала, что хочешь меня. Вот и поехали, чего время терять!

– Зачем ты так, Дима? Это оскорбительно… для нас обоих.

– За себя я сам в состоянии решать! – почти заорал он и надвинулся на нее, как грозовой фронт. – А ты снова передумала? Будешь меня за нос водить?

– Прошу тебя! Ты взвинчен и устал. Давай встретимся вечером и все обсудим…

– Обсудим? Или ты едешь со мной сейчас, или мы ставим точку!

– Почему ты меня не слышишь? – чуть не плача, недоумевала она. – Я не могу сейчас. Я обещала Димке…

– Кому?

– Посмотри, как он играет с собакой! У них так мало в жизни радости… А когда он смеется…

– Маш, у тебя крыша совсем, что ли, съехала? Какие радости, какой Димка? Ты превращаешься в старую деву. Собак пригреваешь, с чужими детьми нянчишься… Тебе мужик нужен!

– Нужен, – согласилась она и посмотрела на него тревожным взглядом. – Но в жизни есть вещи…

– Теперь тебя на философию потянуло, – мрачно заключил он и потер рукой лоб. – А вот я хочу тебя. Это же куда проще понять, чем рассуждения о смысле жизни и чужих проблемах. Я не собираюсь разглагольствовать о высоком. Я жду, что ты выполнишь свое обещание.

Она встряхнула волосами и вытерла подозрительную каплю на щеке. На ее руке не было привычного кольца, напоминанием о котором осталась бледная полоска и ее упрямство.

– Ты кольцо сняла, – вслух подумал он. – Значит, ты ждала меня. Так в чем же дело?

– В нем!

Маруся обернулась, только сейчас осознав, что за спиной стало тихо. Малыш и пес стояли на дорожке и прислушивались к диалогу взрослых. Но стоило ей встретиться с ними глазами, как Филька замотал хвостом, а Димка заулыбался во весь рот и закричал громче, чем требовало расстояние:

– Маруся, иди к нам! Ты обещала с нами гулять, а не с ним!

– Маруся? – переспросил мужчина и поймал ее пальцы в ладонь. – Ты можешь объяснить мне, что происходит?

– Я сама еще не очень понимаю. Но мы же встретимся вечером, да? Ты ведь придешь послушать, как я пою для тебя? – Он хмуро смотрел на ребенка и собаку, отнявших у него женщину. – Я все время пою для тебя, даже когда тебя нет. Ты представить себе не можешь, что ты для меня сделал, когда позволил мне петь. Я как будто заново родилась… и увидела тебя!

– Нечего там видеть! – буркнул он и исподлобья посмотрел на ее приоткрытые губы. – И у тебя контракт!

– Ты можешь ругаться, кричать и говорить ужасные вещи. Но я знаю…

– Довольно! – Он не хотел поддаваться власти ее слов, потому что сам хотел получить над ней власть. – Если добром не поедешь, заберу силой.

Она замолчала и приготовилась к обороне, вдруг осознав, что он не шутит. Ей не было страшно, не было обидно, ей больше всего на свете в глубине ее плачущей души хотелось, чтобы ее вот так забрали и увезли, и любили до вечера и всю ночь напролет, и утром хоть до завтрака, хоть вместо. Но малыш, похожий на снеговика, снова тоненько позвал «Маруся!», пес в тон ему визгливо залаял, а глаза мужчины сузились и потемнели. Делать выбор там, где его в принципе нет, где одно дополняет другое, потому что не будь Дмитрия Алексеевича, не было бы ни Фильки, ни Димки с Машей, ни музыки каждый вечер, было несправедливо.

– Я пойду, я обещала.

Он выпустил потеплевшую руку и скривился, как от боли.

– Это твой выбор!

– Мой выбор – это ты, Дима! – сказала она и ушла.

Сзади он слышал звонкий лай и детский визг, а потом она крикнула «не догонишь!» и засмеялась, и хозяин, стиснув кулаки, ускорил шаг. Он шел к машине, глядя в землю, и только когда ему на шею бросилась женщина в распахнутой шубке, пахнущая духами и морозом, с яркой помадой и опасными черными глазами, он вернулся в свой город.

– Вот ты где гуляешь! – смеялась Люська и, не стыдясь внимания окружающих, оставляла на его небритом лице алые отпечатки губ. – Как же я соскучилась, просто ужас! Уже начала думать, что ты укатил в Австрию без меня! Хорошо Костику догадалась позвонить, а он сказал, что ты тут рядышком в парке гуляешь. Что тебя в парк потянуло?

– Угу, потянуло! – угрюмо повторил он, сняв с шеи обнимающие руки. – Домой поеду. Устал, как собака.

– Поехали! – весело согласилась Люська и лукаво подмигнула. – Я тебе ванну налью, массаж сделаю, и усталость как рукой снимет.

– Мне бы поспать часов двенадцать… Иначе в ванне я утону к чертовой матери.

– Правильно! – Она подхватила его под руку и участливо вздохнула. – К тебе еще вон сколько ехать, а ты еле живой. Я тебя здесь уложу и колыбельную спою.

– Нет уж, вот петь мне точно не надо!

– Пойдем, Дима! – Она тянула его к подъезду, выразительно оглянувшись на вылезшего из машины Константина. – Раздену и уложу, телефоны выключу и рядом лягу. Тебе будет тепло и уютно, мой милый. А если ты проснешься и захочешь меня, то вот она я, вся твоя…

Почему эта, которую он хотел по привычке, когда видел, а когда не видел, даже не вспоминал, умела вовремя говорить такие слова и с готовностью делала то, о чем говорила? А та, которую он хотел, когда не видел, и безумно хотел, когда оказывался рядом, рассказывала ему сказки о том, что случится когда-то в светлом будущем. И каждый раз отодвигала это будущее на неопределенный срок.

Из окна Люськиной квартиры был виден парк, в котором на снегу копошились три фигуры. И пока первая красавица его королевства, как обещала, стягивала с него пиджак и рубашку, он смотрел на Марусю, которая снова обманула его. Больше всего на свете он желал, чтобы это ее пальцы справлялись с пряжкой ремня и ее голос шептал: «Вот так, мой хороший, сейчас мы ляжем, и ты отдохнешь… если захочешь!»

По дороге домой Маруся наткнулась на Костю, идущего из магазина.

– Привет! Что ты тут делаешь?

– Хозяина жду, – сухо ответил тот, даже не поздоровавшись, и направился к машине.

– Вот как! Он не уехал домой… – догадалась она еще до того, как задала вопрос.

– Он решил остаться.

– Ну, конечно! – Маруся подняла голову к Люськиным окнам. – Зачем куда-то ехать, когда и тут пригреют.

– Не лезла бы ты между ними, – попросил охранник, и Маруся с изумлением обернулась. – Может, она и не такая культурная, как ты, но они до тебя жили и он почти был готов жениться.

– А тебе что за дело до их отношений?

– Мы с Люськой с первого класса учились. Я ее, может, лучше всех знаю. Она, когда с ним встретилась, как будто с катушек сошла. Замуж хочет. А ему давно пора остепениться и бабу себе нормальную найти. И только он нашел, тут ты явилась.

– Я не стою между ними, Костя, – помотала головой Маруся и поджала губы. – Я не претендую ни на что и ни во что не лезу. Хочет жениться – пусть женится.

– С того дня, как ты приехала, он к Люське охладел. Ходит к ней, как на работу, а она изводится.

– Это лишь твое предположение!

– Он тебя хочет, – краснея, сказал Константин. – У него бзик такой. Если чего получить не может, будет добиваться до последнего.

– И что? – осторожно уточнила Маруся, памятуя давний разговор с Любаней. – Что ты предлагаешь?

– Уезжай.

– И тогда он перестанет меня хотеть и вернется к твоей однокласснице? А если он меня искать начнет?

– Ну, ты прятаться умеешь. Она тебе денег даст, если надо. Устроишься в другой области, подальше отсюда.

– А, новый хозяин, новая жизнь, новая проблема! – понимающе усмехнулась Маруся. – У меня что, Каинова печать на лбу?

– Чего?

Константин изобразил лицом мыслительный процесс, напомнив ей человекоподобного робота во время их первой встречи.

– Ничего! – огрызнулась она. – Я не уеду. А что касается его матримониальных перспектив – то уж как-нибудь без меня разберитесь.

– Все равно тебе не такой мужик нужен, – сказал упрямый охранник. – Чего время тянуть?

– Как вы тут все о времени беспокоитесь… – съехидничала Маруся. – И о моей личной жизни. Может, ты подойдешь на роль моего мужика? Заглянешь в гости, пока хозяин на Люське занят?

– Я нет… я не подойду… – осипшим голосом выдавил Константин и попятился к машине. – Я не могу, мне ждать велено.

– Ну жди, – снизошла к его проблеме она и стряхнула тающий снег с плеча. – Я вот тоже пока жду. Принца. Так и передай им обоим. Если увидишь подходящего на белом коне, пришли ко мне, не сочти за труд.

Константин остался стоять с открытым ртом, пока она уходила к своему подъезду, на ходу отряхивая Димкину курточку и Филькин загривок.

Через час, когда она отвозила Димку в интернат, Костя все еще был на посту, и еще через час, когда вернулась, тоже. Она старалась не думать, почему все получилось так глупо, но мысли возвращались к разговору в парке, и сейчас, если прокрутить их реплики обратно и начать сначала, она все равно не знала, что изменить. Филька нервничал и ходил за ней хвостом, тычась мокрым носом под коленку, стоило где-то остановиться.

– Да что с тобой, радость моя? – наконец не выдержала Маруся и, присев на корточки, взялась руками за массивные складки на шее. – Ты какой-то неприкаянный сегодня. Устал? Димка сейчас тоже спит, думаю. Укатали вы друг друга. – Филька облизал ей лицо и вяло постучал по полу хвостом. – И этот, другой, отдыхает. Ну и пусть! Мы жили без него и еще проживем. Завтра поедем в город, подарков накупим. Что ты хочешь на Новый год, а, заяц? – Она подняла его уши торчком и, рассмеявшись, обхватила руками за шею и прижалась, как маленькая. – Знаешь, что я хочу в подарок? Ты никому не расскажешь?

Он поднял бровь, и женщина поделилась с ним своими мечтами, и шептала на ухо так долго, что пес устал сидеть и стал заваливаться на бок. Они оба рухнули на ковер и провалялись так, ничего не делая и глядя в потолок, целый час, пока Маруся не спохватилась, что ей скоро на работу, и не начала носиться по квартире, как кошка за клубком.

В ресторане хозяин так и не появился. И она пела впервые за много месяцев не для него, испытывая жгучую обиду. Завсегдатаи и гости услышать этого не могли, а Филька слышал и все время норовил заглянуть в зал, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

На обратном пути Маруся спела ему детскую песенку про собаку, но он смотрел недоверчиво и окончательно утвердился в своих подозрениях, когда она, проходя мимо хозяйской машины, в которой спал верный Костя, вдруг начала всхлипывать и еще долго ревела в ванной, закрывшись на замок. Пес лежал в прихожей и ждал, чем закончится дело. Но она забралась в постель, похлопала по одеялу, приглашая его занять свое место, и уснула почти сразу, свернувшись клубком, как кошка.

А утром зазвонил будильник. Филька не сразу понял, что за оглушительный кошмар ворвался в их предрассветные сны, но Маруся ткнула его локтем и заявила, что будильник не прихоть, а необходимость. И что надо ехать за подарками, нравится им это обоим или нет. Фильке явно не нравилось, и, скорее всего, ей тоже, потому что она всячески тянула время, приготовила яичницу, помыла тарелки после завтрака, взялась зачем-то перекладывать белье на полках в шкафу, но потом решительно оделась и потребовала от него послушания и терпеливого отношения к толпам покупателей, которые осаждали улицы городов в канун праздника.

– Ты только посмотри! Он еще спит! – сказала она, кивнув на хозяйскую машину. – Он там поселиться решил, не иначе. Впрочем, эти двое друг друга стоят.

Люська, с ее громким смехом и тяжелыми запахами духов пса не интересовала, а Дмитрия Алексеевича пес считал неплохим мужиком, невзирая на то, что тот громко разговаривал, от него пахло табаком и иногда водкой. Впрочем, он почти не замечал собаку и постоянно замечал Марусю, подчас вызывая у Фильки острое чувство ревности. Но в целом ничего против хозяина города пес не имел. Мужчина приходил и уходил, и ничего в их жизни не менялось. Но когда Маруся принималась мечтать вслух о его приезде и о том, как все у них будет, Филька исправно вилял хвостом, показывая хозяйке, что если ей так уж хочется все время думать о пустяках, то ему не трудно выслушать. В отличие от нетерпимого Дмитрия Алексеевича его болтающие женщины вовсе не раздражали.

Зато бесили магазины, откуда она возвращалась с пакетами и сумками, пропахшая чужими радостями и огорчениями. Он не желал ждать ее в машине, просился выйти и быть рядом, обещая не наступать на ноги и не огрызаться, если толкнут. Он готов был даже к поводку и наморднику, но она уходила одна, возвращалась, снова ехала и опять уходила. Зато обед она принесла в машину, и они жевали куриные крылышки, жареную картошку и пирожки с сыром, и Филька, не стесняясь, съел львиную долю, потому что устал несравнимо больше.

– Поедем домой, собака! – наконец сказала она, вытирая пальцы влажной салфеткой. – Мы такие молодцы, все-все с тобой купили!

Но домой, конечно же, сразу не получилось, потому что надо было отвезти в интернат два огромных мешка с конфетами и какие-то коробки, в которых, как она объяснила, были настольные игры. Во что можно было играть на столе, Филька представить не мог, поэтому просто крутился под ногами, мешая доставать вещи из багажника. А когда она поскользнулась, он ухватил зубами за рукав ее дубленки, решив, что это начало игры. Но она играть не стала, хотя и ругаться не стала тоже, просто заглянула ему в глаза и провела твердыми пальцами по лбу между ушами. И тогда он увидел, что ей плохо. По-настоящему плохо и больно, а она улыбается, чтобы не заплакать. Он тихонько заскулил и больше не пытался играть, проигнорировав набежавших детей.

Слава богу, машина с Костиком исчезла, как мираж в пустыне, и Маруся с каменным лицом поднялась в квартиру, бросила сумки посреди комнаты и свалилась на подушку.

– Как же я вымоталась… просто кошмар! А мне петь вечером. Ой, и днем тоже… Ты представляешь?

«Представляю!» – зевнул пес и полез на постель.

Телефон зазвонил, как всегда, не вовремя. Они спали, обнявшись, и Маруся долго не могла сообразить, где она и где звонит. Наконец, мобильный нашелся на полу возле тумбочки, и знакомый голос как ни в чем не бывало поинтересовался:

– Надеюсь, пообедать со мной ты сможешь?

– А сколько времени?

– А где ты была все утро? – в свою очередь не замедлил спросить хозяин.

– За подарками ездила. Господи, у меня же в пять концерт…

– Я отменил твой концерт. Сейчас четыре, я приеду через час.

– Как отменил?

От испуга она проснулась и села в кровати, озираясь вокруг.

– Царским указом, – без улыбки заявил он. – За подписью и печатью. Собирайся, мы едем обедать.

Маруся повалилась обратно на подушку и зажмурилась, выпустив телефон из ослабевших пальцев.

– Не надо бы мне с ним ехать, как думаешь? – спросила она у пса, который вовсе не собирался вставать из-за какого-то сомнительного звонка. – Но он концерт отменил, теперь уж не отверчусь.

Спросила и как ни в чем не бывало принялась крутиться перед зеркалом, выбирая наряды. Филька морщил лоб и поигрывал бровями, глядя на ее ужимки, и даже тявкнул, когда она запела что-то веселое. Маруся выбрала короткую строгую юбку, тонкий белый свитер и высокие сапоги. В этом наряде она себе нравилась и казалась лет на десять моложе. Когда раздался звонок в дверь, она была уже полностью одета и, не дав ему оказаться в квартире, вышла на лестницу.

– Боишься остаться со мной наедине? – спросил он, удержав ее за воротник.

– А надо?

– Я бы на твоем месте боялся.

– Хотела бы я посмотреть на тебя на моем месте.

– В другой жизни, если встретимся.

– Мы еще и в этой не расстались, – беспечно отмахнулась Маруся и пошла к лифту.

В ее машине пахло жареной картошкой и курицей. Он поморщился, когда заметил раскрошенные косточки на коврике пассажирского сиденья. Маруся поймала его неодобрительный взгляд, молча пожала плечами и спросила, куда ехать.

Он увез ее в какой-то поселковый трактир на трассе, где хорошо готовили борщ и пельмени, и, не слушая возражений, заказал кучу еды.

Когда официант отошел и дымок зажженной сигареты устремился вверх, Маруся заговорила первой.

– Ты выспался?

– Выспался и поработать успел. Конец года, каждая минута за час идет. Кстати, о конце года. Завтра я везу тебя в лес.

– Ты решил избавиться от меня? – с улыбкой предположила Маруся.

– Новогоднюю ночь ты будешь встречать со мной в лесу, – не терпящим возражения тоном распорядился Дмитрий Алексеевич.

– У меня совсем нет выбора?

– Если ты снова собралась со мной спорить…

– Я иду с тобой в лес встречать Новый год, – с улыбкой согласилась Маруся. – Обещаю.

– Я и не сомневался, – беззлобно проворчал он и достал другую сигарету. – А теперь расскажи мне все по порядку.

– Что рассказать?

– Начни с детей.

– С детей?

– Например, почему тебя понесло в интернат, – пояснил он. – Вот как есть, все и расскажи. Зачем, когда и что дальше.

– Я не знаю, что дальше, Дима, – по-женски непоследовательно ответила она и виновато пожала плечами. – Но эти двое, когда я их увидела вместе… Такие встречи случаются не просто так. Я не знаю, зачем они мне, и понятия не имею, что будет. Но Димка… он такой искренний и такой несчастный, а Маша быстро взрослеет… Я смотрю на них и думаю, что у меня тоже могли быть дети. Как раз такого возраста, может, чуть старше. Но у меня нет детей, а у них нет родителей. И с ними жизнь обошлась куда хуже, потому что дать и отнять… Ну, ты понимаешь…

– Нет, – сказал он и накрыл рукой ее пальцы, нервно барабанящие по столу. – Я не понимаю, Машка. Я ничего в тебе не понимаю. Ты потратила все свои деньги на благотворительность, и ничего глупее я в жизни не видел, потому что случись что, и у тебя ни гроша за душой. Ты уехала из дома и перестала быть богатой, а продолжаешь жить, как жена патриция. Но твои доходы – это даже не средний класс, это нищета. Почему ты тратишь все на чужих детей? Ты не похожа на чокнутую альтруистку. Ты любишь дорогие машины и умеешь выбирать стильные вещи. Но когда твоя машина станет хламом, тебе придется опуститься на несколько ступенек ниже, а потом еще ниже. А потом ты превратишься в сумасшедшую старуху, которая кормит собак и голубей на улицах и раздает чужим детишкам конфетки. Ты этого хочешь, да, Машка?

– Я просто живу, Дима, – ответила она, ужаснувшись нарисованной картине. – Я не думаю о том, что завтра могу заболеть или состариться. Если об этом думать, сразу хочется умереть.

– Даже если об этом не думать, то все равно можно заболеть. И ты обязательно состаришься и даже умрешь в свое время. Но между этими событиями должно быть что-то еще.

– Что?

– А что бы ты хотела?

– То, что я хотела, уже не осуществить. Слишком много времени потеряно.

– Бездействие ситуацию не улучшит.

– Однако всему свое время, если ты читал Экклезиаста.

– Не читал, – буркнул он, – но точно знаю, что это не подход. За то время, что мы с тобой знакомы, уже можно было не с чужими детьми нянчиться, а самой почти родить.

– Кого родить? – встревожилась она и отняла руку.

– Да кого хочешь, – помрачнел он, глядя на свою опустевшую ладонь. – Мальчика или девочку. Или двойню.

– Я никого не хочу.

Она побледнела и отодвинулась в тень, будто в его городе рассчитывала найти тайный угол.

– Ну, так неведому зверушку, если детей не хочешь…

– Не хочу, – шепотом запричитала Маруся, морща лоб и ощущая комок в горле. – Дима, я не понимаю…

Климов тоже любил эти фертильные шутки. Стоя перед зеркалом: «Лучше один раз родить, чем каждый день бриться». Про затяжную зиму: «Страна беременна зимой». Про чужих скандальных детей: «Мальчик дрянь, нового делать будем». А она не понимала такого юмора, переживала и снова возвращалась воспоминаниями в тот день…

– Ты чего это? – не понял Дмитрий Алексеевич и подался к ней. – Ты только реветь не вздумай, Машка. Никто с тобой детей делать и не собирался.

И это была неправда. То есть он не знал, что в ее жизни была другая правда, о которой она старалась забыть.

В тот день Климов был за рулем сам. Он не позволял ей садиться за руль с момента, как она произнесла «у нас будет малыш» и, затаив дыхание, посмотрела, как провинившийся щенок. «Ты же хочешь ребенка, правда?» Глупо было сомневаться. Конечно, ребенка он хотел. Он хотел много детей, пять или семь, может быть. Просто именно сейчас время было неподходящее, чертов кризис. Но абстрактно детей он хотел, да и возраст у обоих уже был подходящий. Впрочем, если откладывать еще на год, на три… Кто знает, наступит ли удобное время. «Конечно, хочу! Что за вопрос, женщина!» И она снова начала дышать и улыбаться. Ну, конечно, как можно было усомниться в нем! Он хотел ребенка, и она хотела. Не семь, конечно. На семерых у нее ни сил, ни времени уже не хватит, но троих будет в самый раз! Троих они успеют сделать и смогут вырастить. Двух мальчиков и девочку. Или двух девочек и мальчика.

Однако в тот день Бог распорядился иначе. И Димочка был не пристегнут, а она хоть и ездила слишком быстро, но пристегивалась всегда. И когда в водительскую дверь ударил другой автомобиль и их закрутило на месте, выбросило на газон и швырнуло на опору рекламного щита, сработали подушки безопасности. И каким-то чудом они оба остались живы. Она – с минимальными повреждениями и ушибами, он – с переломами ребер, травмой шейного отдела и обширной гематомой в мозгу. Она пришла в себя не сразу. Мужа в салоне уже не было, а ее тормошил за плечо дядька в форме не то гаишника, не то пожарника. По дороге в больницу Маруся сто раз спросила про мужа и не ответила ни на один вопрос о себе. Слава богу, их привезли в одну больницу, и когда ее осматривали, она все время говорила про Диму, пока врач не наорал на нее и не отправил сестру звонить в нейрохирургию и узнать, что там с этим Климовым, у которого жена чокнутая. Вечером того же дня она сидела в реанимации возле замотанного в бинты Димочки и плакала, глядя в мертвенно-бледное лицо, перебирала его холодные пальцы и силилась вспомнить, что забыла сказать врачам на осмотре, потому что точно знала, что что-то забыла, что-то существенное. Но в тот момент ничего существенней его жизни не было и быть не могло. После операции врачи уверили ее, что он вне опасности и вообще везунчик, каких мало. Что он будет ходить, говорить и пить водку, несмотря на травму. И что до свадьбы все заживет. «До серебряной?» – уточнила она, а доктор вдруг смутился и сказал, что гораздо раньше. Холодные пальцы в ее руке вдруг подали признаки жизни, сжались, муж открыл глаза и посмотрел на нее отсутствующим взглядом. И она как ненормальная заорала в коридор «сестра!» и вскочила со своего стула, не представляя, что делать дальше и что ему сказать. Женщина металась по палате, и подоспевшая сестра лишь мельком глянула на пациента, хмурящего густые брови под повязкой, удовлетворенно кивнула и потянула ее из палаты. «Идем, тебе надо успокоиться. И ему нечего волноваться из-за тебя понапрасну!» Тогда это и случилось. То, о чем она забыла рассказать докторам на осмотре, напомнило о себе беспощадной болью. Посреди коридора Маруся рухнула на колени и взвыла, как волчица, увидевшая разоренное логово. Больные выскакивали из палат, к ней бежали белые халаты, а она смотрела бессмысленными глазами на намокающие красным джинсы и понимала, что ни девочки, ни мальчика у нее не будет. Не в ближайшие пять месяцев уж точно.

И никогда, как выяснилось позже, потому что сколько они ни пытались, ни разу ее тело не захотело носить в себе чужую жизнь. Еще пять лет напрасных усилий, и он заявил: «Есть же искусственное оплодотворение или как это называется?» В тот день у нее снова случился нервный срыв. И снова в их дом вернулся призрак собаки. «Все из-за собаки!» – шептала она посреди ночи, а он разжимал объятия и шел за успокоительным, пока она не извела их обоих слезами и длинными монологами ни о чем. Вернее, обо всем, чего он не понимал, потому что она снова валила все в одну кучу: и собаку, и аварию, и кризис, который уже давно кончился, и его загулы, и свои нереализованные мечты. Но главное, она категорически отказалась делать ребенка «ненатуральным способом». «Нет, значит, нет. Значит, мне не дано. Нужен тебе ребенок – найди нормальную женщину. Я все равно не смогу родить». А так ли был ему нужен этот ребенок, если его родит кто-то другой? И его Маруся будет плакать над фертильными шутками и отодвигаться от случайно оказавшихся рядом чужих малышей, как от прокаженных.

С той аварии детей она стала бояться почти так же истово, как собак. И когда одна из девиц, с которой у него был затяжной роман, сообщила с кокетством и гордостью, что беременна, он, не раздумывая, повез ее в клинику, оплатил аборт, дал денег на лечение и сказал себе, что отныне никакого доверия этим сучкам. И что надежнее презерватива никто ничего не придумал. А для безопасных отношений у него есть жена.

Черт бы побрал эту вынужденную безопасность! Впрочем, после потери ребенка у него появился собственный комплекс. Он никогда не садился за руль, если в машине была Маруся. Со временем он вообще перестал садиться за руль, и три сменных водителя были в его распоряжении днем и ночью.

Его мать как-то сказала, что если бы он пристегнулся в той аварии, она бы все равно потеряла ребенка. Маруся выслушала ее с каменным лицом, а Дима, оставшись с матерью наедине, долго орал, что потратил столько лет, чтобы жена успокоилась, и что он не позволит… Но запретить другим сплетничать он не мог. Они оба думали так же, и ни один не решался произнести вслух, что Маруся могла лишиться ребенка и без аварии. А что бы изменилось, знай они ответ? Они все равно оставались одной сатаной, одной плотью, неспособной оставить после себя свое продолжение.

Плакать в объятиях хозяина было легко и спокойно, и, возможно, именно этого ей не хватало все месяцы. Просто заливать слезами плечо мужчины, который не представляет, что происходит и откуда столько воды, зато может обнимать и гладить по голове. От этого блаженного чувства облегчения она готова была реветь весь вечер, лишь бы он обнимал. Но принесли борщ, и он вытер ее щеки, а потом сунул ей в пальцы ложку и приказал есть. Маруся рассказывала, как впервые попала в интернат, не в силах забыть смешного мальчишку, которого сестра называла барбосом, как решила, что дети выглядят, словно оловянные солдатики, и это ужасно. Что не заметила, как привыкла приходить к ним время от времени и смотреть на двух сироток, представляя, что они могли быть ее детьми.

Он не перебивал и не задавал вопросов, давая ей выговориться, и у Маруси возникло ощущение, что она разговаривает с Филькой, которому можно рассказать все. Но когда он прервал молчание, иллюзия рассеялась, потому что он заговорил о том, чего она больше всего боялась.

– Дети – это похвально, хотя ты и не можешь себе позволить благотворительности. Это тебе не по средствам. И уж тем более не по средствам думать, что эти дети когда-нибудь станут твоими.

– Разве я просила тебя помочь мне разобраться в себе? – оскорбилась Маруся. – И делать выводы о моей жизни?

– Ты можешь злиться сколько угодно. Но факты налицо. В конце концов, никто не мешает тебе выйти замуж снова и родить, если ты считаешь, что не реализована как мать.

– Выйти замуж снова? – переспросила она, как будто он предложил ей взойти на погребальный костер живьем.

– Возраст у тебя, конечно, уже поджимает, – бестактно продолжил хозяин. – Но сейчас медицина творит чудеса. Или сама родишь, или суррогатную мать найдешь.

– Дима, я не хочу об этом. – В ее голосе зазвучали плачущие нотки, и он удивленно поднял бровь, всмотревшись в ее расстроенное лицо. – Давай сменим тему.

– Да я вообще не хочу разговаривать. Поедем ко мне.

– Тебе Люськи мало?

– Мне тебя мало, мне недостаточно сидеть через стол.

Он смотрел исподлобья, зная, что она снова станет торговаться, снова отступит в последний момент, ни за что не решится подпустить его так близко, чтобы уже не думать о последствиях. Он вспомнил про эти их бесконечные брачные танцы и помрачнел, уткнулся взглядом в стол и пропустил момент, когда она решительно пересела на его скамейку, на секунду задумалась и придвинулась вплотную, будто услышала его мысли.

– Почему мы не можем ни о чем договориться, Дима? Может, нам вообще не стоит разговаривать?

– Это лучшее, что я когда-нибудь слышал от женщины! – Дмитрий Алексеевич обнял ее за талию, все еще опасаясь, что она вспомнит про мужа, двадцать лет семейной жизни и про то, что ей надо еще подумать Бог знает о чем. – Надеюсь, что ты никогда не забудешь, что сама это предложила?

– У меня хорошая память, – ответила она и, чувствуя, как сердце падает в бездну, прижалась к нему.

– Но ты забыла, что обещала трогать меня, когда я вернусь! – Блаженствуя, как пригревшийся кот, он осторожно гладил ее сквозь тонкий свитерок. – И что через час начинается праздничный вечер, где ты должна петь.

– Так трогать или петь? – поиграла бархатными интонациями она и поймала его заигравшуюся ладонь.

– Сначала заскочим ко мне в офис, потом на концерт, а потом то, что ты обещала, – шепнул он, касаясь губами ее уха. – Хотя концертом я готов пожертвовать.

– Тогда давай начнем с офиса, – скрывая улыбку, сказала Маруся, и он неохотно убрал руку, чтобы заплатить по счету.

В окнах приемной на заводе царил полумрак. Этажи были непривычно тихими, зато из столовой неслась музыка, сотрясая стены и перекрытия. Служащие провожали успешный старый год, пока хозяин, как лис в курятнике, крался по коридору, держа Марусю за руку и надеясь не попасться на глаза сплетникам и видеокамерам. В кабинете он зажег настольную лампу и рассеянно рылся в ящиках стола, как будто вспоминая, что ищет. Маруся замерла у подоконника, глядя на заснеженное поле, убегающее в темноту от света фонарей.

Всю дорогу из трактира они ехали молча, и она ощущала его взгляд, но не хотела ни говорить, ни даже включать радио. Оказалось, что рядом с ним можно молчать и думать о нем и о чем угодно, и представлять себе, как после концерта ей придется исполнить свое обещание.

– Да куда же она девалась! – Теперь Дмитрий Алексеевич копался в карманах пиджака, висящего в крохотной гардеробной, и негромко ругался. – Твою мать!.. Все не как у людей…

– Что не как у людей? – Она приблизилась, заглянула ему под руку. – Может, пиджак не тот?

– Тот, с чего не тот! – неожиданно рявкнул он и снова полез во внутренний карман.

– Давай я в этом посмотрю. А то мы опоздаем.

Она ловко скользнула мимо него, раздвинула вешалки, провела ладонями по лацканам пиджака, как опытный таможенник на личном досмотре, и опустила руку во внешний карман.

– Хм, пятьсот рублей. Чек какой-то. Ключи. Ты не ключи ищешь, Дим?

– Не то, все не то! – все сильнее злился он.

– Перестань рычать. Лучше скажи, что мы ищем.

Он не успел ответить, как в приемной послышались женские голоса и зазвонил телефон. Дмитрий Алексеевич и Маруся повернулись друг к другу и притихли.

– Он с обеда уехал. На столе? Сейчас посмотрю.

Хороши они будут, когда Алена застукает их вдвоем в стенном шкафу. Времени на размышления не осталось. Он потянул дверцу на себя, и она без шума закрылась, оставив крохотную щель, через которую сочился тусклый свет из кабинета. Маруся вдруг тяжело задышала и прошептала:

– Дим, давай выйдем!

– Я не могу тут…

– У тебя клаустрофобия?

– Нет, но…

– Замолчи!

В кабинете по полу застучали каблучки, и через несколько секунд Алена сообщила невидимому собеседнику, что «Дмитрий Алексеевич бумаги пока не подписал, так что теперь только после праздников», и записала информацию, которую звонивший решил оставить.

– Дим, уже можно выйти?

– Нет, она еще там.

Мало того, что Алена уходить не собиралась, оказалось, что на пустующий кабинет у нее были планы. Спустя пару минут в двух шагах от гардеробной кто-то двигал стулья, и вскоре уже два женских голоса зазвучали рядом.

– Что обещают синоптики? Включи телек пока, а я цветы полью.

– Что они могут обещать! Мороз, снег, пьянки.

Женщины захихикали, но второй голос Дмитрий не узнавал, а в щель были видны только тени, падающие из окна на стену за его креслом.

– Ты уезжаешь или здесь останешься?

Они расположились в его кабинете, как у себя дома, и если бы он не опасался выглядеть законченным идиотом, то устроил бы этим безмозглым курицам разгон мирных арабских иммигрантов силами французской полиции. Но рядом пряталась Маруся, и выскочить из шкафа, как чертик из табакерки, было невозможно.

– Дима, – одними губами позвала она и подергала рукав пиджака, заставив мужчину наклониться к ней. – А если они заглянут сюда?

– Молчи!

– У меня инфаркт будет!

– Тихо!

Она закрыла лицо руками и помотала головой. За дверцей женщины перешли к обсуждению личных тем, а потом… «Ах ты зараза! – подумал он, когда Алена скрипнула дверцей бара и послышался недвусмысленный звук касания горлышка бутылки о рюмку. – Мой коньяк!»

– За нас с тобой?

– Да, и пусть провалятся все мужики вместе с твоим шефом!

Заговорщицы чокнулись и зашуршали оберткой шоколада.

– И что он нашел в этой Климовой? Она же старая!

Маруся отняла руки от лица и неотрывно смотрела на мужчину. В темных омутах ее зрачков гуляла опасная рябь, не предвещающая ничего доброго.

– Одевается, как принцесса, ездит на шикарной тачке. А сама-то дешевка, певичка из забегаловки. Возомнила себя суперзвездой!

– И чего мужики так тащатся от москвичек?

Маруся побледнела, и водяной принялся баламутить воды омута.

– Не желаю это слушать! Избавь меня…

Но сейчас он не мог ее избавить и защитить ни от двух дур в своем кабинете, пьющих коньяк и злословящих, как старые ведьмы, ни от сплетен, ни от воспоминаний о муже, который сделал что-то не так, и потому в жизни хозяина медвежьего угла появилась примадонна из ресторана, хотя он уже и думать забыл о том, что женщины бывают такими.

– У них что, ноги из другого места растут? Или сисек больше двух? – не унималась гостья в кабинете.

– Они там, в своей Москве, умеют делать такие штуки… Думаешь, как они квартиры и машины отрабатывают?

– Тогда чего же ее муж бросил, если она такая профессионалка?

– Молодую, небось, нашел, вроде Люськи!

Маруся сглотнула душащий комок, закусила губу и закрыла ладонями уши, а вот глаза закрывать не стала, и темный омут, который так пугал его и манил, вдруг перелился через край. Но оказалось, что нет в нем никакого водяного, просто слезы, которые заструились по вспыхнувшим щекам. И тогда мужчина сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации: заменил ее ладони своими и поцеловал так, словно хотел вобрать ее всю, спрятать от нынешних сплетен и прошлых проблем. И от разочарований в будущем, о которых они оба еще не знали. В тот же миг он испугался, что сейчас она оттолкнет его и Алена с товаркой станут свидетелями невероятной сцены в гардеробной. Но непредсказуемая Маруся пробралась руками под его пиджак, обхватила за спину, как утопающий обнимает бакен, и замерла в жарком плену. Дамы наливали себе по второй, а он все целовал эту столичную суперзвезду, и она постепенно оттаяла, забылась, принялась отвечать ему всем телом, прижимаясь так, что он терял рассудок и ощущение реальности. Ее дубленка мешала, собственное пальто сковывало, как латы, и немыслимо раздражали вешалки, теснота стенного шкафа, необходимость двигаться бесшумно, а не разметать по углам одежду и, прижав женщину к стене, залезть к ней под юбку и почувствовать благодарный отклик. Он давно выпустил ее голову, потому что оба перестали слышать происходящее в кабинете, и Дмитрий потянул назад мягкий воротник дубленки, которая тоже не стала сопротивляться и соскользнула на пол легко и бесшумно. И тогда мужчина, окончательно уверившись, что теперь им никуда не деться, задрал мягкий свитер, плотно обхватывавший ее тело. «Вот сейчас!» – твердил он себе, не сознавая, что не может быть никакого «сейчас», что место неподходящее, и время тоже. И всего лишь случайность на минутку свела их, как детей, в шкафу. И за этой минуткой уже завтра могло не оказаться ровным счетом ничего, что позволило бы ему вот так обнимать ее снова и снова. Но думать «про завтра» он уже не мог, потому что под свитером был нагретый шелк и кружева, а под юбкой нетерпеливая ладонь скользила вверх по бедру, не встречая сопротивления. Его руки узнавали то, что давно угадали глаза и желания, и это невозможное ранее узнавание, а сейчас такое естественное и неотступное, заставляло его забыть о пикантности ситуации. И когда с чудовищным, как показалось им обоим, грохотом сверху посыпались вешалки и коробки, а в его кармане сорвавшимся с цепи псом заорал телефон, Марусино сердце рухнуло и разбилось о гулкую тишину в кабинете.

– Боже! – прошептала она, еще не понимая, что спаслась от сплетен и рук, которые разжались и лихорадочно принялись искать мобильный в недрах пальто. – Они ушли.

– Что? – Он не сразу понял, нащупав аппарат и пытаясь удержать женщину, торопливо распахнувшую дверь гардеробной. – Подожди!

– Мы опаздываем, Дима! – Она прятала от его глаз шелка и кружева, одергивала свитерок и приглаживала волосы. – Выходи оттуда и поехали.

Дмитрий Алексеевич разыскал внезапно захлебнувшийся звоном телефон, а вместе с ним и то, с чего началась история в шкафу, – сложенный листок.

– Черт, вот же она.

– Что это?

Маруся с опаской подошла ближе и глянула на белую визитку, небрежно сломанную пополам, как на загадочный чип, вынутый из головы помешанного на инопланетянах.

– Я должен позвонить.

– И ради этого?..

Она не закончила фразу, но было и так понятно, о чем она думает. Двадцать минут душного безумия, вседозволенность рук и губ, унизительные сплетни завистливых дам. И все это ради какого-то телефона под именем Дениса Сорокина, будь он трижды неладен!

– Мне нужен этот телефон! – Разозлившись, он почти перешел на крик. – И если ты считаешь…

Снова два омута затягивали его вместе с этим раздражением, вкусом ее губ, рваным ритмом все еще не успокоившегося сердца, и он забыл, что хотел сказать, как кролик перед удавом.

– Дай мне дубленку! – попросила она, опустив ресницы и отпустив его из плена. – Без тебя не начнут, а если мы еще и опоздаем вместе, Бог знает, что люди подумают.

– Давно уже болтают, и только сегодня будут правы, – хмыкнул он.

– Я не стремлюсь оправдать доверие масс.

– И не надо, оправдай мое. На концерт мы уже опоздали, можем не ехать. – Он подал ей дубленку и, вдруг обхватив руками, как медведь, поцеловал в шею. – Господи, Машка…

– Нет! – Она вырвалась и подтянула к подбородку воротник. – Едем в ресторан.

– Волшебный шкаф, – с обидой пробурчал он и запахнул пальто. – Придется затащить тебя сюда после ресторана.

– Секретаршу свою затащи! – беззлобно огрызнулась Маруся, выходя в приемную. – Она только и ждет залезть к тебе в брюки.

– Она там уже побывала! – буднично сообщил он и запер кабинет. – А теперь, видишь, бесится из-за тебя.

– Вот ведь я дура! – Маруся зябко передернула плечами. – В этом городе есть хоть кто-то, с кем ты не спал?

– Мужики. И ты.

В машине он придвинулся, тронул рукой ее волосы, но она мотнула головой и заблестела глазами, глядя на дорогу. Только слез ему не хватало!

– Скажи еще, что я оскорбил твою невинность!

– Этого нельзя было допустить!

– Ты и не допустила. А то, что я трогал тебя… ну, не сломал, не помял, не испортил же ничего.

– Ты не понимаешь! – вздохнула Маруся, словно разговаривала с умалишенным. – То, что они говорят обо мне…

– Собака лает, а караван идет.

– Плевать на собаку! Не должен этот караван никуда идти!

– Должен, не должен – не на ромашке гадаем. – Внутри него вскипело и выплеснулось раздражение на весь мир. – С чего вдруг два взрослых человека, которые хотят… хм… сама знаешь, чего хотят… должны слушать бабскую болтовню?

– Я и не слушала, пока мы не оказались там. – Она уклонилась от обсуждения вопроса, чего хотят два взрослых человека, запертые среди вешалок и коробок. – И не знала раньше, о чем они говорят. Догадывалась, но ведь не знала наверняка…

– Ну и услышала ты, что они тебе завидуют! Кому хуже-то стало? – Он искренне не понимал, почему она изводилась из-за глупых сплетен. – Бабы всегда найдут, к чему придраться. – И, глянув в темноту ночи, вдруг расцвел, как каприфоль. – А я теперь знаю, что ты умеешь какие-то штуки, которые эти дуры не умеют. Покажешь?

– Ты невыносим! – сквозь выступившие слезы рассмеялась Маруся. – Все сводишь к одному.

– С тобой сведешь! Ты же сопротивляешься как королева-девственница, а секс в одиночестве – это в моем возрасте несолидно.

– Королева Бесс не была девственницей, это доказанный факт!

Он заинтересованно поднял брови, ожидая разъяснений, но она легонько стукнула его по руке, показывая, что разговор пора прекратить. Про королеву он ничего не понял, но женщина рядом с ним перестала плакать и можно было вздохнуть свободно.

В ресторане они сидели, как чужие, стараясь не касаться друг друга. Табличка «зарезервировано» переехала на край стола, и на ее место поставили Марусину тарелку. Десятки глаз сверлили русый затылок, и ее уши горели от того, сколько раз присутствующие шепотом произнесли их имена. Даже старички-ветераны странно шелестели за соседними столиками и виновато замолкали, стоило ей скользнуть по ним взглядом. Марусе хотелось на сцену, где ее оценивали в контексте песни, в обрамлении аккомпанемента, улыбок, выкриков про «Сиреневый туман» или Сердючку. В компании Дмитрия Алексеевича она переставала быть самостоятельной, не была красивой женщиной или мелодичным голосом, она становилась его вещью, его пассией, и все обменивались догадками, какими штучками в постели она приворожила его восемь месяцев назад. Когда конферансье умолк и доморощенный фокусник, наряженный Дедом Морозом, ушел со сцены, а Дмитрий Алексеевич перестал смотреть в упор на ее напряженный профиль, официантка положила на стол несколько записок.

– Еще чего! – возмутился хозяин и оттолкнул их прочь. – Ты сегодня отдыхаешь.

– Дима, я лучше спою. – Она склонилась к его плечу и осторожно придвинула к себе записки. – Мне все равно кусок в горло не лезет, пока на нас смотрят. Дурацкая идея быть по эту сторону сцены.

– Из-за меня? – насупился он. – Ты меня стыдишься?

Но она не стала отвечать, легко поднялась и взошла по узкой лестнице, одетая совсем не так, как полагалось на праздничном концерте, в короткой юбке, сапогах выше колена, как кот из известной сказки, в обтягивающем свитере, который так запомнился его рукам. Зал заволновался, послышались привычные выкрики с названиями песен и исполнителей, и Маруся кивнула Сергею Сергеевичу, одетому по случаю праздника в серебристый фрак. Он понимающе склонил голову к роялю и картинно пробежался пальцами по черно-белым клавишам. Она встряхнула головой и запела для мужчины, с которым целовалась два часа назад в тесном шкафу на окраине города. Ее взгляд, как магнитом, тянуло к хозяйскому столу, где Дмитрий Алексеевич с мрачным лицом напивался, слыша, как шепчутся в зале, пока ее голос в предпоследнюю ночь уходящего года сплетает опасную паутину слов, в которую он попался, встретив ее в кабинете начальника ГАИ.

Глубоко за полночь в тускло освещенном лифте, теряя рассудок от выпивки и ее близости, он снова попытался зажать женщину, как пьяный завсегдатай бара уставшую от мужского внимания стриптизершу. Она почти ответила на поцелуй, но до третьего этажа лифт домчал, как ему показалось, быстрее обычного, а возле двери, отклеивая от себя его ищущие руки, она сказала: «Не сегодня, езжай спать, ты ужасно пьян!» – и заперлась на оба замка. Он со всей силы нажал на звонок, послушал идиотскую фразу про гостей и Филькин лай, перешедший в рычание, стукнул кулаком в стену, подул на содранные костяшки пальцев и уехал по заснеженной улице обратно в ресторан. «Не дала!» – зашуршали насмешливые голоса, когда он через двадцать минут появился в дымном зале в расстегнутом пальто, со сбившимся на сторону галстуком и, набычившись, пошел к своему месту, застеленному свежей скатертью с табличкой «зарезервировано» посередине. Кто-то слишком громко хохотнул, он обвел налитыми кровью глазами столы, и, казалось, даже рояль заиграл тише, когда он скинул пальто на руки официантке и потребовал еще водки.

«Обещала и не дала», – с пьяной тоской напомнил он себе, уезжая домой под утро, и проводил вожделеющим взглядом стайку смешливых девушек на площади. Вспоминать запретный шелк белья под пальцами и бархатистую нежность шеи с легким запахом подаренных им же духов было невыносимо, и он с усилием переключил память на предстоящие в новом году проекты, пока машина плавно катила к неосвещенному особняку посреди коттеджного поселка.

Весь следующий день Маруся, выключив городской и мобильный телефоны, курсировала между спальней, кофеваркой и ванной в сопровождении собаки. К середине дня от кофе ее начало мутить, от горячей ванны кружилась голова, а валяться с книжкой в кровати было невыносимо, потому что в голову лезла всякая чушь. Впрочем, чушь была не всякая, а очень даже конкретная, и ей хотелось плакать, потому что из двух Дмитриев память выбирала того, который был территориально ближе. Она уговаривала себя, что это только из-за расстояния, из-за его медвежьего упрямства и напора, а тот, другой, в далекой Москве все равно самый лучший и самый любимый. Но цепочка мыслей все время замыкалась на вчерашних поцелуях. И тело напоминало, что можно отпустить желания на волю и начать жить, выбравшись из скорлупы прежних ошибок.

«Не поеду ни в какой лес! – обнимая Фильку, шептала она, будто мужчина мог ее подслушать. – Вот еще что придумал – проводить новогоднюю ночь в лесу! Тоже мне, Маша и медведи! Костер, петарды, шампанское… Бред какой-то! Посижу до половины первого и лягу спать. Сдался мне этот новогодний фарс!» Но слезы наворачивались на глаза, и приходилось снова идти в ванную, а мысли все бегали и бегали по кругу, как раскрашенные лошадки на карусели. Под «Иронию судьбы» она разревелась и все твердила про себя «с любимыми не расставайтесь…», словно эта магическая формула могла вернуть ее на год назад в ушедшую новогоднюю ночь, где они с Димой поссорились из-за его матери. Вернее, из-за очередной ее протеже, которую она пригласила к себе в дом, а Маруся оскорбилась, не желая встречать в подобной компании семейный праздник. «Она мне никто, ты понимаешь, никто! – кричала она, имея в виду очередную Олечку или Ирочку. – Ну, почему мы не можем побыть вдвоем, а? Так трудно встретить Новый год со мной, а не в компании черт знает кого?» Но Дима решил, что она про свекровь и его родню, разозлился и тоже стал орать, вынудив жену мгновенно замолчать и забиться в угол дивана. Из-за этой ссоры праздник был тусклым и скучным, хотя они и помирились уже на подъезде к маминому дому, а Олечка или Ирочка буквально накануне простудилась и не осчастливила их своим присутствием. Но все равно они даже спали в разных постелях, потому что Маруся ушла в комнату около двух, а Дима гулял до утра. Наутро он заявил, что был пьян и не рискнул идти на второй этаж, но она знала, что это ложь и он специально остался в гостиной, потому что не хотел ложиться с ней. И пусть под елкой с утра оказались шикарный бриллиантовый комплект с карточкой «Тебе, любимая!» и куча подарков от его родителей, братьев, сестер, кузенов и их детей, ничто не могло поднять ей настроение.

И вот теперь этот год заканчивался уныло и одиноко в кровати с книжкой, под занудную речь президента, в обнимку с бутылкой шампанского, которое она не любила, и обогревателем, без которого не могла пережить ни одну зиму.

В девять хозяин позвонил в дверь, но она лежала в ванне с книжкой и не открыла. Филька уговаривал ее, как мог, и порывался выйти в прихожую и обругать нахального гостя, но Маруся не позволила. Дмитрий Алексеевич был настойчив, но его угрозы пропали впустую из-за льющейся воды. Соседи в своих квартирах притихли, когда он витиевато выругался и, пнув дверь, ушел, но через полчаса вернулся, убедившись, что свет в комнате горит, а оба телефона не отвечают.

– Мария, если ты не откроешь, я вызову спасателей, они вскроют этот чертов замок, а ты проведешь ближайшие дни в ожидании, когда откроются магазины и тебе привезут новую дверь.

Она прислонилась к стене, за которой бесновался обманутый мужчина, и, зажимая собачью пасть, верила каждому слову.

– Машка, хватит уже! Не порть себе и мне праздник! Открой!

Она отрицательно помотала головой, словно он мог ее видеть, и обхватила себя руками. Ей не нужен был новый год, ей нужны были предыдущие двадцать лет и муж, который улыбался, когда она сердилась, целовал ее, пока в легких хватало воздуха, с гордостью садился в ее машину и дарил ей умопомрачительно дорогие подарки. Филька лизал Марусину коленку и вздыхал, посматривая на дверь, хозяин продолжал просить и требовать, а она мысленно решала судьбу следующего года.

– Ладно! – Похоже, мужчина готов был смириться. – Если ты думаешь, что без меня тебе будет лучше…

– Не будет, – вслух поняла она, кутаясь в халат на пороге своей квартиры.

Он оттолкнул покорившуюся бунтарку, прошел в комнату в ботинках и пальто и осмотрел комнату прищуренными глазами. И только потом вернулся, взял ее за плечи, чуть приподнял, как будто собрался встряхнуть, но передумал, и прижал к груди.

– Я не стану извиняться, потому что… Просто не стану!

Она одобрительно кивнула, и он подождал ответа, но Маруся, умеющая оставить последнее слово за собой, на этот раз молчала. Положила голову ему на плечо, не обнимала сама, но и не отталкивала. И тогда он осознал, что до начала празднования еще два часа. А если уж быть до конца честным, то сдалось ему это празднование! Можно не ездить и ничего не потерять. Что он, первый раз в жизни Новый год встречает? К тому же, этот самый Новый год никуда не денется, наступит, бог даст, а вот женщина снова сбежит. Из рук, из шкафа, из его жизни. Он каждой клеточкой тела желал ее, но опасался даже шевельнуться, как будто она была лесной птицей, случайно севшей к нему на ладонь, и даже вздох мог ее спугнуть. И то, что он намеревался сказать, могло оттолкнуть ее и испортить им обоим жизнь окончательно и бесповоротно. А даже если и не окончательно, то уж с такими поворотами и виражами, что только держись.

– Маш, – вкрадчиво начал он, – может, пришло время поговорить?

– Не пришло, – отказалась разговаривать она и в знак примирения потерлась щекой о его свитер.

– Откуда ты знаешь?

– Я весь день думала.

– И что ты надумала?

– Ничего.

– Ясно! – Он, помедлив, поцеловал ее в макушку и выдохнул: «обошлось». – Тогда марш одеваться. Без нас не начнут!

– Без нас не начнут Новый год? – осторожным шепотом переспросила она и посмотрела хитрыми русалочьими глазами из глубокого омута.

Дмитрий Алексеевич подумал, что провокационная кровать с упавшим на пол одеялом сейчас совсем некстати со своими намеками, и, коротко глянув на часы, подтолкнул ее в комнату, но сам не пошел. Спорить с ним было бесполезно, как торопить асфальтоукладчик. Маруся сбросила халат на пол и принялась натягивать легкие брючки и джемпер, пока Филька крутился рядом и одобрительно улыбался. Хозяин без слов взял за руку, подвел к шкафу и, покопавшись пару минут, выбрал джинсы и теплый свитер, которые куда лучше соответствовали месту празднования, и, не слушая ее робких возражений, снова ушел на кухню. Потом он ругался по поводу ее сапог на шпильке, ворчал про короткую дубленку и модные кожаные перчатки не по сезону, но она только пожимала плечами.

– И откуда ты такая взялась на мою голову?

– Тебе не нравится?

Он посмотрел так, что она съежилась в своей дубленке, втянула голову в плечи и стала на полголовы ниже и на пару размеров меньше.

– Вот и не болтай, – в сердцах сказал он, и это был вполне определенный ответ на ее вопрос, и ничего другого ждать от такого ужасного медведя не приходилось.

На его строгий вкус Маруся была на редкость безалаберной, несмотря на свои сорок с хвостиком и успешно обмененную ламборгини. Настолько безалаберной, что по утрам могла обнаружить пустой холодильник и непритворно изумиться в лицо гостю. И будь в ее доме тараканы, они бы носили ей еду, потому что никак иначе не получилось бы заставить ее жить, как нормальные люди. Она накупила тонну шампуней и гелей, загадочных баночек и удивительных пузырьков, но не могла вспомнить, куда девался банальный нож для сыра или щетка для обуви. Она пять раз умудрялась забыть на кассе мобильный телефон, и менеджер, ругаясь на чем свет стоит, посылал к ней охранника с пропажей. Зато у нее на туалетном столике лежал неизменный томик Есенина, над которым она плакала, как в первый раз, когда не находилось других причин, и кормила уличного пса салями, красной рыбой и мороженым, как будто он был не собакой, а наследным принцем.

Дмитрий Алексеевич носил ей подарки, нужные и бесполезные, видел, как она восхищается трогательными безделушками или примеривает очередные туфли, и чувствовал себя не просто хорошо, а божественно хорошо, прямо скажем, великолепно. Но почему в его душе зажигался теплый огонек, он не понимал и не изводил себя самокопанием.

За эти месяцы он столько дел наворотил благодаря ей, что чувствовал себя если не Мамонтовым, то уж точно Рябушинским. Ладно клумбы на дорогах и во дворах, не велика проблема цветочков насажать. Детские площадки тоже дело нужное, куда ребятишкам еще податься? Ремонт в доме престарелых давно назрел, но у администрации, то есть у лоботряса Сергея Дмитриевича, все руки не доходили распорядиться. Оборудовать новую лабораторию в больнице стало в копеечку, хотя кто, кроме него, об этом беспокоился? Но передать часть своих охотничьих трофеев в краеведческий музей, открыть там же зал для местных художников и скульпторов и провести в каникулы во дворце культуры фотовыставку, в которой основное место заняли работы детей инвалидов, – это уже был явный перебор с меценатством. Одно дело – стать личным спонсором певички из ресторана, другое – выкидывать миллионы в толпу. Впрочем, куда еще тратить эти миллионы?

Она долго смотрела в его отсутствующие глаза, но, в конце концов, не дождалась и подергала мужчину за рукав.

– Дим, мы идем?

– Пока ты соберешься – вечность пройдет! – вернулся на грешную землю Дмитрий Алексеевич, еще раз обернулся на разочарованную кровать, погрозил пальцем собравшемуся на улицу Фильке и вывел ее из квартиры.

Константин остановил машину на небольшой площадке перед лесом, и Маруся ужаснулась количеству чужих людей, которых в ближайшие несколько часов ей придется считать своей семьей. Она жалобно смотрела на своего спутника, который, делая вид, что не понимает причин ее растерянности и несчастного вида, шагал по плотно утоптанной дорожке между деревьями. Сзади пыхтел охранник, впереди светился огонек далекого костра.

– Может, не надо? – без особой надежды спросила она за несколько метров до поляны, но он, ни слова не говоря, вытолкнул ее к людям.

И сразу вокруг них заволновалась, зашумела толпа. Хрипело невидимое радио, раскрасневшиеся у огня женщины что-то варили в большом котле. Самодельный стол ломился от бутылок и разной снеди.

– Дмитрий Алексеевич, отец родной! Давайте быстренько-быстренько проводим!

К ним протолкался директор супермаркета с коньяком и рюмками, и Маруся, поморщившись, выпила положенные граммы и закусила толстым куском сыра. Дмитрий Алексеевич закусывать не стал, потребовал себе еще рюмку и, внимательно посмотрев на Марусю, будто оставив наказ быть хорошей девочкой и слушаться папу, пошел по кругу, пожимая руки и похлопывая по плечам старых знакомых.

На другом конце стола Маруся ясно разглядела Люську, закутанную с головы до ног в норковую шубу и широкий белый шарф. Она не ответила на вежливый Марусин кивок и отвернулась, зато Любаня бросилась к Марусе, смеясь и пытаясь перекричать соседей.

– Я уж думала, ты не придешь! Ну, что так долго-то? Мы и не знали, что подумать!

– Да ладно, – вздохнула Маруся, вспомнив диалог двух дамочек в кабинете, – отлично вы знаете, что подумать, если нас нет.

Любаня заговорщицки огляделась и с пониманием во взгляде закивала.

– Так у тебя с ним было?

– Ничего не было! – твердо отреклась примадонна и взяла еще кусок сыра. – Ровным счетом ничего. И не будет. Так что, можешь успокоить эту Венеру в мехах.

– Ты не зарекайся! – пророчески произнесла Любаня, сделав большие глаза. – Он из тех, кто всегда получает то, что хочет. Вчера, когда вы вместе опоздали…

– А ты откуда знаешь, что мы вместе опоздали? – прищурилась она. – Тебя же не было в ресторане.

– Да сегодня это новость номер один! Даже по местному радио намекали, что в личной жизни известного джентльмена готовится серьезное событие, которое повлияет на культурную жизнь города. Мужики ставки делают, бросишь ты петь или нет.

– Да взбесились вы все, что ли! – чуть не расплакалась оскорбленная Маруся и потянулась за бутылкой коньяка. – Какое кому дело до моей личной жизни?

– Маш, ну что ты, ну не реви. – Любаня шершавой варежкой по-матерински вытерла предательскую слезу с ее щеки. – На него все бабы в городе западают. Ты сама посуди, столько свободных миллионов было до твоего приезда. И тут откуда ни возьмись, ты взошла, как звезда на небосклоне, а у наших девушек не осталось даже шанса.

– Я его не держу! С кем он и как, меня не волнует.

– Не волнует, потому что он с тобой. А уж как, где и когда – над этим весь город голову сломал. Тут важен принцип: такими богатыми мужиками надо делиться. Попользовалась, дай другим.

– Я попользовалась? – взвилась Маруся. – Я хоть что-то просила для себя? Мне от него ничего не надо!

– Надо или не надо – это дело темное. Только раньше он был щедрый… Его девочки всегда были в шоколаде. Вот народ и говорит, что ты жадная, заграбастала себе мужика и не делишься.

Любаня всегда искренне озвучивала общественное мнение, уверенная, что любая правда идет на пользу человечеству. На этот раз общественное мнение было исключительно предвзятым, потому что предметом исследования была неприступная певичка, от чьей юбки хозяин враз отвадил неудачливых поклонников.

– Неужели Люська делилась? – едко заметила оскорбленная Маруся. – Она ведь, как я понимаю, замуж за него хочет. Как только окольцует – плакали его денежки для записных красавиц.

– У Люськи приоритет, – уважительно сказала Любаня, и обе собеседницы посмотрели в сторону театрально-одинокой женской фигуры в мехах. – Она давно под него клинья подбивает, это раз. И она своя, это два.

– Отлично! – сказала Маруся и опрокинула в себя полную рюмку. – Пусть забирает. Прямо сейчас. Передай, что это мой новогодний подарок.

– Ты понимаешь, от чего отказываешься?

Любаня отступила на шаг и неодобрительно покачала головой, а Маруся вздернула подбородок и улыбнулась недоумевающей сопернице.

– Скажи ей, – снова потребовала она и налила себе третью рюмку. – Мне чужого не надо. У меня муж в сто раз круче, чем эти ваши мелкие буржуа. Уж поверь, Люба, в сто миллионов раз.

– У тебя давно нет мужа! – с сочувствием напомнила та. – И тебе нужен покровитель.

– Никто мне не нужен. И муж у меня есть. Самый лучший муж на свете!

– Ну ты как маленькая! – вздохнула Любаня, отобрала у нее бутылку и ушла к Люське с невероятной новостью.

Маруся горько рассмеялась собственным мыслям и поискала, на чем задержать внимание, чтобы не расплакаться и не сбежать от шумной компании в лес наугад. И тут увидела елку.

На поляне росла здоровенная ель, и понять, как на ее вершине оказалась блестящая мишура, Маруся была не в силах. Запрокинув голову, она шла по кругу, натыкаясь на людей, трогала пружинистые ветки, которые позвякивали переливающимися в свете костра шарами, искрились яркими звездами из легкой фольги и прогибались под тяжестью апельсинов в сеточках и полосатых носков с конфетами и печеньем.

«Господи ты Боже, елка!» – шептала она одними губами. Самая настоящая, колючая, пахнущая хвоей и морозом, каких в ее доме не было уже давно.

Каждый год домработница наряжала шикарную искусственную ель, и у свекрови были только искусственные, и все знакомые предпочитали ставить пластмассовые суррогаты вместо натурального дерева. Это у них называлось «спасением леса» или что-то в этом роде. Как движение за искусственные шубы или за освобождение лабораторных мышей. Она аполитично подписывала обращения к президенту, которые ей подсовывала свекровь или очередная его кузина, а потом покупала себе новую шубку и вздыхала о судьбе несчастных мышек, разбежавшихся куда глаза глядят по подмосковным лесам. Что будут делать на воле зимой зверьки, с рождения получавшие корм и воду от людей в белых халатах, и сколько их доживет до апреля, она даже думать боялась. Но подписать очередную бумажку было проще, чем доказывать, что садизм – это не только испытание препаратов на животных, но и бездумное отношение к ним, и она ставила свою фамилию в конце списка и выслушивала гневные нотации, кутаясь в меха. «А мне нравится, когда она в шубе! – вступался за нее муж. – Есть в этом что-то первобытное…» И Маруся счастливо улыбалась и сияла благодарными глазами, пока фурии переводили огневую мощь своих орудий на ее несознательного мужа.

Откуда в первый раз в их доме появилась искусственная ель, она не знала. Подозревала, что это происки свекрови, но всегда забывала спросить. Маруся каждый год тосковала по еловому запаху, сопровождающему единственный достойный в году праздник, не считая Димочкиного дня рождения.

Раньше они ставили елку сами. Он тащил ее с другого конца города, как будто в их районе нельзя было купить, ругался, прилаживая ее на крышу машины. Показывал жене исколотые ладони и извлекал горсть иголок из-за пазухи. А потом мастерил треногу, потому что прошлогоднюю они всегда куда-то умудрялись засунуть и потерять безвозвратно. Он обожал гирлянды и, сидя рядом с ним на полу, она распутывала провода и боязливо отдергивала руки, когда он включал вилку в сеть и бормотал «где-то перегорела», потому что гирлянда оставалась мертвой. А когда он находил разрыв в цепи и гирлянда становилась короче на одну лампочку, Маруся не уставала повторять, что никогда бы без него не справилась, и ее обязательно бы убило током. Они доставали из коробок старые шары и стеклянные игрушки, оставшиеся ей в наследство из далекого детства, и целовались в предвкушении праздника. И все было просто чудесно, так чудесно, что и подумать было нельзя, что когда-то все изменится и она останется одна в лесу посреди вытоптанной поляны с мерзнущими руками и ногами и опьяневшей головой. Совершенно одна, не считая нескольких десятков человек, кричащих, обнимающихся, запускающих в темное небо петарды, пьющих и смеющихся в ожидании лучшего праздника, который неотвратимо приближался к заснеженному лесу.

– Шампанское, давайте разливать шампанское! – разом закричали несколько голосов, и Маруся в очередной раз ушла от далекого и почти нереального мужа в реальный мир.

В тот же миг елка вспыхнула сотнями огней и женский голос надменно произнес за спиной:

– Это ты серьезно?

Кутаясь в шубу и нервно переступая ногами, как породистая кобыла на стартовой линии, на нее смотрела Люська, Людмила Иванова – первая красавица и умница, модница, бизнесменша и подруга хозяина. Марусиными усилиями почти бывшая подруга.

– Про то, что он мне не нужен? – не стала отпираться Маруся, улыбаясь Любане, которая топталась поодаль.

– Про то, что ты наговорила. Что у тебя есть право подарить мне мужчину, который и так мой.

– Вот и следи за своим мужчиной, чтобы он не таскался по чужим домам! – мгновенно ощерилась всегда доброжелательная Маруся. – А не можешь уследить, так и не жалуйся, что у тебя отбирают самое дорогое.

– Пока тебя не было… – растерялась от ее напора Люська.

– Но теперь я есть, – перебила певичка, – и никуда не денусь. Так что, жени его на себе и успокойся на время, пока не появится кто-то интереснее и он опять от тебя не сбежит.

– Такие, как ты, всегда заглядываются на чужих мужиков!

– А такие, как ты, всегда их упускают.

– Девочки, девочки! Не надо ссориться. Через семь минут Новый год! – закричала Любаня и вклинилась между соперницами. – Одна отказалась, другая забрала. Все же решено!

– Решено! – стиснув зубы, подтвердила Маруся и встретилась глазами с Дмитрием Алексеевичем, идущим к ним сквозь толпу.

– Решено! – холодно кивнула другая и проследила за ее взглядом. – Так что, уйди с дороги!

Маруся буквально последовала ее совету и, развернувшись, пробралась между людьми, суетящимися у стола, к костру, где в огромном котле булькала вода и всплывали один за другим пельмени. Красавица Люська изобразила лицом неземное счастье и ухватила под руку растерявшегося хозяина.

– Димуль, ты мне нальешь шампанского? А то сейчас президент говорить закончит, а у меня даже бокала нет.

Любаня предусмотрительно сунула бокал ему в руку, он посмотрел вслед ушедшей Марусе и взял со стола початую бутылку.

Откуда у нее взялось шампанское, когда прозвучал последний удар курантов, и кто первым полез обниматься в кричащей «ура!» толпе, Маруся не помнила. Она рассеянно кивала, повторяла как попугай «с новым годом, с новым счастьем» и все время двигалась по кругу, уходя от приближающегося хозяина. Гимн сменился песнями, в тарелках задымились выловленные из котла пельмени, петарды взрывались и летели в небо, как во время артобстрела. А она расстраивалась, что впервые с последним ударом не загадала ни одного желания, потому что все желания в ее жизни закончились и поступление новых откладывалось в далекое и нереальное будущее.

Дмитрий Алексеевич незамеченным подкрался сзади, обхватил ее руками и развернул к себе.

– Ты меня избегаешь?

– С Новым годом, с новым счастьем! – затараторила она и постаралась искренне улыбнуться. – Как тут шумно! Ты рад?

– Почему ты меня избегаешь? – пропустив все сказанное и даже увиденное на ее лице, снова потребовал он. – Что я сделал?

– Все хорошо, Дима! – бормотала она и делала неуверенные попытки вырваться из его рук. – Я праздную вместе со всеми.

– У тебя на лице написано, что ты врешь.

– Здесь темно, ты не видишь!

– Машка, что случилось?

– Я замерзла! – внезапно нашлась она. – Отпусти меня домой, а?

– Как это я тебя отпущу? – опешил он. – Пешком уйдешь через лес? Все празднуют, кто тебя повезет, по-твоему?

– Не надо было мне вообще приходить… Сейчас бы выпила шампанского и спать легла. Дай мне ключи от своей машины, Дим! – попросила она. – Тебя же все равно кто-нибудь подвезет. Петр Евгеньевич…

– Так, – мрачно догадался он и заглянул ей в глаза. – Явно дело не в Евгеньевиче. Что тебе сказала Люська?

– А что мне могла сказать твоя подруга? – забормотала Маруся, пряча глаза. – Ничего такого… Ну, сказала, что болтают про нас разное, а я ей ответила, что между нами ничего нет и быть не может.

– Так и сказала? – нахмурился он. – Что не может?

– Не может, Дим, совсем ничего не может и не будет. Мы с тобой разные. У тебя своя жизнь…

– Еще бы мы были с тобой одинаковыми! – хмыкнул он. – А насчет того, что будет, а чего нет, не тебе решать.

– Но это моя жизнь тоже! – возмутилась она, но под его суровым взглядом поникла. – Дима, я не хочу проблем и сплетен. Дай мне ключи, и я не буду никому портить праздник.

– Кроме меня! Но тебя ведь не волнует, что я думаю?

– Дима, пожалуйста, я замерзла! – заныла она, едва сдерживая слезы. – Я домой хочу в ванную… и спать!

– Я тоже хочу с тобой домой. И в ванную. И спать я тоже хочу. С тобой.

– Я этого не слышала! – Она закрыла воротником уши и помотала головой. – Ничего не слышала. Все кричат, тут громко! Песни поют… Так весело! А я не по сезону одета! Я поеду, да?

Он оторвал ее руки в перчатках от воротника и крепко сжал в своих, наклонился и громко сказал, не опасаясь, что его услышат.

– Я хочу поехать с тобой домой прямо сейчас, и чтобы у нас было все!

– Но, Дима…

Она готова была заплакать, ее бездонные омуты опять кто-то баламутил изнутри, не давал расслабиться, отдаться течению времени и позволить судьбе действовать так, как было задумано в написанном где-то наверху сценарии.

– Ладно! – Он мгновенно убедил себя, что это не окончательный отказ, а блажь, обида, ошибка, и через некоторое время можно будет все повторить, и тогда случится то, чего они оба хотели еще вчера в его кабинете. – Мы останемся и будем праздновать. Тебе просто надо выпить. Шампанское не подходит. Будешь пить водку.

Маруся с постным лицом праведницы без фанатизма сопротивлялась, пока он тянул ее к столу под недоумевающими взглядами толпы, долго отнекивалась, когда он совал ей в руки рюмку, и морщилась, прихлебывая ледяную водку.

– Закусывай, Маруся, закусывай, а то я тебя не донесу до машины! – смеялся он, протягивая ей вилку с наколотым пельменем. – Умница, а теперь еще рюмочку!

– Ты напоить меня собрался! – догадалась «умница», и он расхохотался и потащил ее к елке, вокруг которой, взявшись за руки, водили хороводы нетрезвые собратья по новому счастью.

– Ну, оттаяла, снегурочка? – закричал он над ухом, когда она, тяжело дыша, вырвалась из цепочки танцующих и попыталась сбежать к костру.

– Да, только руки еще замерзшие…

– Давай их сюда!

Он бесцеремонно схватил ее ладони, стянул кожаные перчатки на рыбьем меху и принялся дышать водкой и чесноком на побелевшие пальцы.

– Дима, на нас смотрят! – пожаловалась она и потянула к себе руки. – Отпусти!

– Они завидуют! – заявил тот, не уточнив, кто кому завидует, и прижался горячими губами, глядя ей в глаза.

– Однажды твои женщины придушат меня в подъезде.

– Тем более тебе нужно мое покровительство! – уверенно констатировал мужчина и сунул ее руки себе под свитер. – Так быстрее согреешься.

– Что ты делаешь? – зашептала она, обливаясь потом при мысли, что со стороны этот жест выглядит совершенно определенно как объятие. – Тебе так холодно!

– А тебе так тепло?

– Да!

– Ну, тогда не сопротивляйся! А то отведу в машину, включу печку… И дальше не обессудь. Я пьяный, и ты пьяная.

Она, стараясь отвлечься от мыслей о Люське, которая с ненавистью смотрела ей в спину, потрогала пуговицы на его рубашке, провела пальцами по груди, и его глаза тут же потемнели и сузились. Он обхватил ее свободной рукой, и Маруся растеряно заморгала и подняла домиком тонкие брови: «не надо!», но тело снова обманывало ее, неуловимо двигалось ему навстречу, пока голос разума кричал во все горло, что этого делать нельзя. Теперь он совсем отпустил ее руки, но они никуда не девались из-под свитера, поползли за спину, угрожая выйти из-под контроля.

– Поедем к тебе, Машка! – попросил он. – Не могу же я прямо здесь целовать тебя, как в шкафу.

– Меня не надо целовать! – как во сне откликнулась она. – Тебе нельзя меня целовать, у тебя есть женщина.

– Если тебя не целовать, ты замерзнешь! – Еще не хватало думать о Люське и обсуждать с ней своих бывших, и он пропустил глупую реплику мимо ушей. – Или умрешь от собственных сомнений! А когда ты целуешься, ты настоящая.

– Не смей говорить такие вещи!

– Ты сама напросилась! Значит, прямо здесь!

– Дима, Маша, идите в круг! – срывающимся голосом закричала Люба, правильно оценившая глубину проблемы, как только увидела слившуюся в объятии парочку на краю поляны.

Праздник вклинился между ними, разъединил, снова потащил под переливающуюся гирляндами елку, в смех и пьяные крики веселящихся людей. Он успел ей сунуть в руку свои перчатки, и хоровод унес Марусю от опасного искушения, грозившего перерасти в скандал. С другой стороны елки надрывно веселилась и грозно сверкала черными глазами Люська. Но водка, музыка, петарды и накопившаяся за прошлый год усталость сделали свое дело, и Маруся танцевала и веселилась так, как не веселилась никогда в своей жизни, отпустив глупые сомнения в лес, за пределы светового круга от полыхающего костра.

А еще через час он нашел ее теплую руку в недрах своей перчатки, которая была ей невообразимо велика, стиснул отогревшиеся пальцы и потянул за собой к машине вместе с толпами счастливой и уставшей, дожившей до праздника и пережившей его городской элиты. Константин шел в авангарде, изредка поглядывая на шефа, который просто обязан был не заметить его состояние. Хотя сам шеф едва ли был в лучшем виде, и даже Петр Евгеньевич с трудом держался на узкой линии дорожки, надеясь до того, как ноги подведут его, оказаться за рулем своего мондео с синими номерами и красно-белой «люстрой» на крыше. Желающих уехать с импровизированной стоянки оказалось гораздо больше, чем посадочных мест, и, стоя возле хозяйской машины и кивая проходящим, Маруся слушала, как красавица Людмила Иванова, как сиротка на паперти, просилась сначала в одни, потом в другие сани. Но никто не рисковал взять ее на борт, и постепенно стоянка пустела.

– Дим, ты ведь меня подвезешь, да? – Люська предприняла последнюю попытку уехать из леса и потянула за собой верную Любаню. – У тебя же есть место в машине?

– Вообще-то место только одно, – покашляв, сказал он и снова завладел Марусиной рукой. – Горин напросился, и мы с Машей сзади.

– Но ты же как раз к моему дому едешь! – капризным голоском напомнила она и вдруг вспыхнула «гениальной» идеей: – Я могу к тебе на колени сесть. Ты же знаешь, я не тяжелая.

– Хм… пожалуй… – Хозяин открыл дверцу, стараясь не смотреть на Марусю. – Полезай назад.

Недоумевающая Люська подобрала полы шубы и полезла внутрь. Вслед за ней втиснулась Любаня. Дмитрий Алексеевич удовлетворенно кивнул и обернулся к заинтригованной Марусе.

– А тебя я возьму на колени.

– Ни за что! – Она потрясла головой и отступила. – Я лучше в багажник.

– В багажник не получится, там твой подарок.

– Подарок, точно! – Маруся разом забыла про немыслимое предложение. – Я же тебе подарок привезла! – И полезла во внутренний карман дубленки. – Вот!

– Галстук? – удивился он. – Зачем ты тратилась!

– И булавка! – радостно подтвердила она и быстро поцеловала его в щеку. – С Новым годом!

– Тебе не нравятся мои галстуки? – заподозрил подвох он, пряча подарки в карман. – У меня вкус хромает, да?

– Дима, да я же ничего больше не смогла придумать. У тебя ведь все есть.

– Не все! – Хозяин смотрел на нее глазами голодного хищника. – Поехали отсюда.

Он забрался в салон, из глубины которого сверкали две пары глаз. «Будь что будет!» – сказала себе шансонетка и оказалась у него на коленях. Всем, кроме мгновенно уснувшего Горина, вдруг стало не по себе. Константину – за свое пьянство, Люське – ощущать, что предпочтение отдано не ей, Любане всего лишь мешали длинные Марусины волосы, а Дмитрию Алексеевичу было тяжело, душно и хотелось забраться к женщине под юбку, если бы на ней была юбка. Сама Маруся не мигая смотрела в окно и старалась отрешиться от ощущения напряженного мужского тела под собой. Но мысли не желали останавливаться на ночном пейзаже, и ей было стыдно, что это ощущение ее волновало и тревожило тем больше, чем ближе машина подбиралась к дому. Длинный кортеж торжественно въехал в город и вдруг рассыпался по улицам и переулкам. Однако до центра добралось немало машин, по дороге высаживая разгулявшихся пассажиров. Едва Константин остановился возле дома, из трех подъехавших автомобилей высыпались, как спелые горошины из стручка, восемь человек и радостно загалдели, не желая тотчас же расставаться.

Ощутив твердую почву под ногами, Маруся почти протрезвела, успокоилась и приготовилась попрощаться с коллективом, но хозяин что-то сказал в глубь салона, и Константин вывалился на тротуар и извлек из багажника здоровенную цветную коробку, перевязанную лентой.

– Это тебе! – сказал хозяин и с нежностью посмотрел на Марусю. – Пойдем, я отнесу!

– Сначала проводим Марию! – загалдела толпа, желающая во что бы то ни стало продлить праздник. – Будем всех провожать. У тебя шампанское есть?

– Что это, Дима? – в легком ужасе спросила она, не слушая крики за спиной.

– Пойдем наверх, увидишь!

– Скажи мне сейчас, а то что-то мне уже нехорошо! – Она и правда выглядела испуганной. – Там что, медвежья шкура? Почему коробка такая немыслимая?

– Почти угадала! – усмехнулся мужчина.

– Шампанского! Шампанского! – скандировала за спиной веселая толпа, увлекая ее в подъезд.

Страждущие выпивки и сюрприза заполнили все три лифта, а Маруся не сводила глаз с загадочного лица Дмитрия Алексеевича, предчувствуя, что сюрприз окажется вовсе не таким веселым, как всем кажется. На третьем этаже двери открылись почти одновременно, и на лестничной площадке сразу стало тесно и громко.

Когда она пробилась к своей двери, там уже ждали незваные гости и в первых рядах – заинтригованные и напряженные Люська и Любаня.

Гости вломились в маленькую квартирку с неубранной кроватью, упавшим на пол халатом, кучей немытых чашек в раковине и раскрытым на середине томиком Есенина на тумбочке. Филька оглушительно лаял и пятился к шкафу, высматривая хозяйку.

– Дима, что ты делаешь? – пожаловалась она и, на секунду зажмурившись, переступила порог собственного дома.

– Шампанского!

– Подарок!

– Любаня, две бутылки шампанского в холодильнике! – деловито распорядился Дмитрий Алексеевич. – Бокалы в шкафчике над столом. Маша, снимай дубленку.

Дубленка отправилась на вешалку, а Константин, поймав взгляд хозяина, принялся развязывать неподатливый бант на коробке. Маруся смотрела на Люську, Люська смотрела в коробку, а мужчина смотрел на Марусю и тоже чувствовал, что ничего хорошего не будет, потому что лицо у нее было каменное, темный омут зрачков был неподвижен, и только пальцы раз за разом скручивали и отпускали длинную светлую прядь. Наконец Константин справился с лентой, крышка со стуком упала на пол, королева красоты выдохнула «о, Господи!», и по комнате прокатился вздох восхищения. Маруся вопросительно взглянула на Дмитрия Алексеевича, избегая взглядом коробку, будто оттуда вот-вот должен был явиться самый страшный ее кошмар.

– Примерь! – потребовал хозяин и извлек на свет шубу.

– Что это? – громким шепотом спросила у Люськи Любаня и зазвенела зажатыми в пальцах бокалами.

И тогда на напряженные Марусины плечи упал почти невесомый серебристый мех, а Люська бросила возмущенное «шиншилла» и ушла на кухню, потянув за собой упирающуюся подругу.

– Дима, я не возьму.

Ей не надо было ни секунды, чтобы отказаться от подарка. Не требовалось искать причин, чтобы вернуть его в коробку и, перевязав бантом, всучить Константину и закрыть за всеми дверь.

– Это подарок, – набычился он.

Подарок для обсуждения главными сплетниками города, подарок, за который продавались большинство женщин, с которыми он спал, подарок, как бельмо на глазу, как след от помады на воротнике рубашки, как забытые в салоне автомобиля трусики. Подарок, кричащий «да, да, она моя любовница, я сплю с ней!». Мужчина торговал ее, как Рогожин Настасью Филипповну, и все вокруг ждали, что она примет шубу и подтвердит свой статус, о котором было столько домыслов с момента ее приезда в город на безумно дорогой машине.

– Спасибо, Дмитрий Алексеевич, она очень красивая, – сухо сказала жена Дмитрия Климова и, не взглянув на шубу, скинула ее на руки хмурому Константину. – Повесь в шкаф, пожалуйста, и будем пить шампанское и веселиться.

Но почему-то пить шампанское и тем более веселиться всем расхотелось, как будто вместо мехового манто ей вручили ордер на обыск с конфискацией при понятых. И даже Дмитрий Алексеевич понимал, что между ними только что произошло нечто необъяснимое, непонятное и плохое, но что стало причиной такого поворота событий, он не знал. Сконфуженные гости потянулись к выходу, как утки на юг, задевая рукавами и полами одежды застывшего посреди прихожей хозяина.

– Пойдем, Дима! Поздно уже! – сказала лучше всех разобравшаяся в обстановке Люська и крепко взяла его под локоть. – Хозяйке надо отдохнуть, а нам с тобой еще Любаню домой везти.

– До завтра, Маш? – Он обернулся с порога, чувствуя себя почти виноватым. – Вернее, до сегодня.

– Спокойной ночи, – ответила она, не трогаясь с места, и посмотрела на грязные лужицы от растаявшего снега на полу. – И с новым счастьем, видимо.

– Да уж! – подтвердил Константин, пристраивая пустую коробку в углу прихожей. – С новым счастьем!

Маруся ушла в комнату, холодно отодвинула улыбнувшуюся Филькину морду, стянула с себя свитер и джинсы, нашла в ванной тряпку для пола и принялась тщательно протирать ламинат в три часа утра первого января, ползая на коленях среди грязных следов. В шкафу за неплотно закрытой дверцей переливалась серебром шуба, по стоимости не уступающая дорогой иномарке. Настоящий троянский конь, обманом проникший в ее дом. Маруся вымыла руки и открыла дверцу шкафа пошире. Ей и в голову не приходило, что можно носить на себе целую машину, вызывая острую зависть и ненависть женщин, понимающих толк в мехах. И не так был страшен сам факт появления шубы, потому что она давно научилась принимать дорогие подарки, не пересчитывая их стоимость в долларовый эквивалент. Но попытка купить ее… И эти люди в ее квартире… И уверенный голос Люськи «нам с тобой еще Любаню домой везти», объединивший мужчину и его «бывшую» в новогоднюю ночь.

Маруся достала из шкафа заискрившуюся в свете люстры шубу, накинула на плечи и уселась на краю одинокой постели. Филька обиженно смотрел на хозяйку из прихожей, но она перестала замечать его, как будто ушла в другое измерение.

Вот и хорошо, что не пришлось объяснять мужчине, что он не может остаться. Вот и замечательно, что эта ночь закончится, как и любая другая в последние месяцы, в одиночестве на широкой кровати. И правильно она решила, что Люська должна забрать своего заигравшегося любовника обратно. Ей никто не нужен, у нее есть воспоминания о прожитой жизни с любимым мужем, и этих двадцати лет достаточно, чтобы жить ими все оставшиеся годы, двадцать или пятьдесят – не важно. Маруся закинула замерзшие ноги на кровать, накрылась невесомой шубкой, стоимостью в престижную иномарку, и через несколько минут забылась тяжелым сном.

Глава 8. Подаренный праздник

Она проснулась в середине дня от криков на улице, автомобильных гудков и ощущения, что в квартире она не одна. Иначе откуда бы взялся запах кофе, витающий над кроватью, и стук кофейной ложки о стенки кружки?

– Дима? – не открывая глаз, улыбнулась она, протянув к нему руки из-под сползшей с плеч шубки. – Что тебе не спится?

– Сейчас полдень! – сказал знакомый голос. – И мне уже часа четыре не спится.

– Как ты сюда попал?

Она распахнула глаза и натянула шубу на голые плечи.

– Открыл дверь и вошел. Ты забыла, что раньше это была моя квартира?

– Все это время у тебя были ключи?

– И заметь, я ни разу ими не воспользовался, – с какой-то неуклюжей гордостью заметил он.

– До сегодняшнего утра, – укорила Маруся. – Почему же ты изменил своим принципам?

– Потому что ты бы не открыла мне дверь.

Он был в несвежей рубашке с расстегнутым воротом, с помятым лицом и небритым подбородком, и она поняла, что до дома он не доехал.

– Зачем делать завтрак в чужой квартире, когда можно подать своей пассии кофе в постель?

Он ничего не ответил и протянул ей кофе. Маруся помедлила и взяла из его рук дымящуюся кружку. Он опустился на край кровати и бесцеремонно смотрел на ее голые руки и упрямо наклоненную голову.

– Может, теперь поговорим?

– О чем, Дима? О погоде? Или о том, кто догадался высадить в дубовой роще ель, да такую красавицу! – нарочито легкомысленно защебетала Маруся, глядя мимо за окно. – Или почему тебе не понравился галстук, который я подарила. Мне всегда казалось, что галстуки я выбирать умею.

– Поедем, у меня для тебя сюрприз! – предложил он, пропустив поток пустых слов.

– Еще один?! – неподдельно ужаснулась она.

– С первым ты даже ночь провела, значит, не так все плохо!

– Как я провела ночь, это мое дело. И то, где был ты, меня тоже не касается.

– Не там, где ты думаешь! – сообщил он и отставил свой кофе на тумбочку.

– Я вообще о тебе не думаю, – с вызовом соврала Маруся. – Хотя нет, я думаю, что это возмутительно, припрятать комплект ключей, чтобы иметь возможность вломиться в мой дом…

– И сварить тебе кофе в первое утро нового года? Ужасное преступление! Вставай.

– Я никуда не поеду, с меня вчерашнего дня хватит.

– Прекрати трусить! – Он склонился над ней, всем видом показав, что отказа не примет и вытащит ее из кровати, даже если придется применить силу. – Ты едешь, и без разговоров.

Она с ослиным упрямством мотала головой и мучительно противилась желанию потрогать щетину на его щеке. Щетина отросла очень быстро и подчеркивала глубокие складки у рта и обманчивую ямочку на квадратном подбородке.

– Что ты? – напрягся он, пытаясь прочитать ее взгляд.

– Я не могу взять шубу, – неожиданно для них обоих сказала Маруся и совершенно предсказуемо для себя прикоснулась пальцами к уголку его рта. – Ты думал, что можешь купить меня?

– А если бы я подарил ее после? – Он не стал уточнять, после чего, но ей и не требовалось пояснение. – Ты бы сказала, что я расплатился?

Он перехватил ее пальцы и прижал к губам, но она приложила и вторую ладонь к его щеке, приласкала, а потом обхватила за шею и потянула на себя.

– Машка! – выдохнул он и навалился, как медведь на охотника, подмял под себя, но стал не убивать, а целовать, царапая беззащитную шею.

Чертова шуба мешала добраться до ее тела, но он боялся выпустить примадонну хоть на мгновенье и тискал сквозь шубу, как охотник на мамонтов, застигнувший в кустах женщину из чужого племени.

Филька стоял в ногах постели и, поджав хвост, наблюдал сцену борьбы, не понимая, стоит ли вмешаться или просто полаять для проформы.

«К вам гости, господа! К вам гости, господа!» – все твердил и твердил настойчивый звонок сержантским голосом, пока, наконец, мужчина не осознал, что в квартиру звонят.

– Не открывай! – простонала Маруся, удерживая его. – Пусть катятся к черту!

– Это Костя. Нам надо ехать!

– Господи, не сейчас же!

– Сейчас! – подтвердил он и ушел в прихожую, сопровождаемый собакой.

Маруся перевернулась на живот и уткнулась полыхающим лицом в подушки. Константин рассеянно заглянул в комнату и тут же отвернулся, покраснев, как девушка.

– Скажи, пусть подождет, мы будем минут через двадцать!

Хозяин выставил охранника, выпустил за порог заскулившего Фильку и вернулся в комнату.

– Вставай, Машка!

– Я слышала, у нас есть двадцать минут? – осторожно спросила она.

– У тебя есть пять минут на одевание и пятнадцать минут на то, чтобы доехать до места назначения, – вздохнул хозяин, глядя на ее длинные ноги с узкими щиколотками и недовольно дернувшиеся лопатки. – Или ты мне весь праздник испортишь.

Она села в кровати и потянула шелковую рубашку через голову.

– Давай я тебе дома праздник испорчу! А то ты опять что-нибудь вытворишь на людях!

– Мы сюда еще вернемся, – покашлял он и отвернулся.

– Если ты хочешь… – спохватилась Маруся, устыдившись своей попытки соблазнить мужчину.

Верный Константин, коротко взглядывая в салонное зеркало, вывез их из города и, притормозив на обочине, принялся кому-то звонить. Маруся молчала и терпеливо ждала. Дмитрий Алексеевич смотрел в окно с непроницаемым лицом, и она все думала, что будет потом, после сюрприза, когда он, как и обещал, вернет ее в квартиру. Или не надо никакого «после»? Она страшилась этого «после», потому что знала, что все изменится раз и навсегда. У нее не останется оправданий не открывать дверь, грустить о прошедшей жизни, уверенно смотреть в глаза сплетников, зная, что ничего не было и быть не может.

– Смотри! – Он взял ее за руку. – Вон там!

Послышался странный звон, а потом он стал определенно громче, и ей уже не казалась, а ясно виделась тройка лошадей, запряженных в сани. Лошади были немногим темнее снега, с черными мордами и белыми гривами, и неслись прямо в их сторону.

– Какое чудо! – завороженная невиданной ранее картиной выдохнула она. – Как в сказке!

Дмитрий Алексеевич оглядел ее с нежностью и приглушенным голосом пояснил:

– Одно волшебство за другое!

Но Маруся не поняла и следила за лошадьми, по-детски приоткрыв рот и распахнув изумленные глаза. И когда недалеко от дороги тройка замедлила бег, а колокольчики стали оглушительными, он выбрался в сугроб и подал ей руку. Над лошадиными мордами поднимался пар, а за лошадиными крупами улыбался бородатый мужичок.

– Как и просили, лучшая тройка!

– Для кого?

– Для тебя, дурочка! – Хозяин указал на пустующие сани. – Мы едем кататься!

Откуда-то в багажнике нашлись два огромных желтых тулупа, словно сшитых в позапрошлом веке, и вполне современные унты, которые ей пришлось надеть вместо несерьезных сапог для прогулок по зимнему Парижу. Пока она натягивала овчину поверх своей дубленки, Константин недовольно качал головой, хмурился и как будто силился что-то сказать, но так и не решился.

– Давай в объезд! – приказал ему хозяин и подсадил Марусю, запутавшуюся в полах тулупа, в сани. – А мы с ветерком!

Через поле в санях на резво бегущей тройке оказалось очень даже с ветерком. У нее мгновенно замерзли щеки и нос, зато глаза заблестели, как озерная гладь, подернутая легкой рябью в солнечный день. Маруся изредка оборачивалась к своему спутнику и улыбалась, словно русалка, потерявшая голос, но обретшая возможность ходить.

– Тебе нравится?

– Очень!

– Ты замерзла!

– Ветер!

– Иди сюда!

Он по-медвежьи сграбастал ее, и, прежде чем она подумала, что целоваться на морозе совсем не стоит, неожиданное тепло погладило ее щеку. Не успев возразить, Маруся замерла с закрытыми глазами. Мир помедлил, заколыхался в морозном воздухе хриплым дыханием лошадей и скрипом снега под полозьями и сжался до единственного звука – звона колокольчика под дугой, и единственного ощущения – поцелуя. А может, это и не колокольчик, а поцелуй звенел на морозе и рассыпался тысячами стеклянных шариков? И когда мужчина оторвался от нее, чтобы приказать вознице сделать еще круг, она не решилась разомкнуть ресницы, а только улыбнулась, увлекая его обратно в объятия. А потом разлившаяся по снежному полю вечность вдруг сконцентрировалась в новых звуках, и звон затих. Сани встали, и Маруся, прищурившись, из-под руки посмотрела вокруг. Мир наполнился людьми, машинами, облаками, криками и визгом, запахами мяса и дыма. Хозяин разомкнул руки и полез в снег из саней.

– Что это? – спросила Маруся, выдернутая из сказки в реальность.

– Это твой праздник! – заявил он и сделал широкий жест. – Я дарю тебе праздник!

Ужасный, самонадеянный тип, решивший, что владеет праздником и может дарить его, как безделушки! Такой ужасный, что просто захватывало дух. Она смотрела на него со смесью восхищения и недоумения, пока он стягивал с нее тулуп и отдавал подоспевшему Константину. Поворачивалась ему вслед, как стрелка компаса, стремящаяся к северу, и ничего не могла с собой поделать, будто выпустила на волю цепного зверя, который оглядывается и не верит упавшей на землю цепи, не смея ни сбежать, ни кинуться. Кажется, он вовсе не понимал, что натворил, отвечал на чьи-то приветствия, махал рукой и водил ее за собой, крепко сжимая выскальзывающие из перчатки пальцы. Она старалась не смотреть на него, но не могла. Рассеянно отвечала на приветствия и чувствовала себя пристяжной, впряженной рядом с будущим победителем заезда, задающей ему спортивный задор и резвость в тренировочном забеге.

– Дима, стой! – наконец вернулась в собственное тело она и дернула рукой, принуждая его обратить на себя внимание. – Где мы? И зачем?

Вместо ответа он указал вперед, и она неохотно оторвала от него взгляд и посмотрела в том направлении.

Они стояли на высоком берегу реки, превращенном в огромную снежную горку, по которой стремительно скатывались и медленно ползли вверх дети и взрослые сплошь в искрящихся снеговых пятнах, будто лепные пряничные фигурки, облитые глазурью.

Вдалеке была устроена импровизированная стоянка, на которой оказались даже автобусы. Поодаль стоял армейский шатер, рядом с ним была развернута военно-полевая кухня, а чуть ближе к спуску с горы расположились столы с едой и выпивкой, дымили несколько мангалов, и вокруг прицепа с яркой вывеской «Хот-дог» толпились ребятишки. Из машин неслась музыка, между отдыхающими ходил баянист, растягивая меха и что-то покрикивая речитативом, через поле ехали еще одни сани, запряженные лошадьми.

– Дим, это все ты организовал? – выдохнула она, глядя на толпы людей, штурмующих крутой подъем из замерзшего русла реки.

Он только хмыкнул и прижал ее к себе так, что перехватило дыхание.

– Пойдем, я тебя покормлю. – Он снова потащил ее, как комнатную собачку, впервые вывезенную на природу. – И сам выпью.

И выпил. Со знакомыми за праздник, с незнакомыми за знакомство и даже с ней – за нее. Так и сказал «за тебя, Мария Климова!» и опрокинул в себя полную рюмку. Маруся мелкими глоточками влила в себя водку и в блаженной расслабленности принялась жевать ледяное яблоко, отпустив мысли, как стаю голубей. Теперь он не держал ее за руку, она сама ходила за ним следом, щурилась на горящий серебром снег за рекой, обжигалась морозным воздухом с запахом дыма и позабыла о проблемах, оставшихся в прошлом году.

– Маш, – вдруг спросил он и потряс ее за плечо. – Маш, ты где?

– Где-то здесь, – соврала она. – Ты хотел что-то сказать?

– Я собираюсь тебя повалять в снегу. Что скажешь? Давно тебя в последний раз в снегу валяли?

– Как это – повалять? – не поняла она. – Вообще не валяли, думаю…

– Какое у тебя было ужасное детство! – усмехнулся он и потянул ее к краю горки. – Целый час уже гуляешь, а вниз ни разу не скатилась!

– Нет, нет, нет! – запричитала Маруся, упираясь и мотая головой. – Нет, Дим, я не могу! Я не хочу! Я боюсь…

– Вот еще! Дети малые катаются, а она боится! – возмутился он, не приняв ни единого аргумента. – Всем весело, а она мечтает, как Снегурочка.

– Дим, Снегурочка не мечтала, она через костер прыгала!

– Не поедешь – заставлю через мангал прыгать! – заявил он и подхватил с земли чью-то брошенную ледянку.

– Господи, какой спуск длинный! У меня будет разрыв сердца!

– Я с тобой поеду, не трусь.

Он уселся на пластмассовый круг прямо на склоне и дернул ее за руку. Маруся опасливо посмотрела вниз, жалостно – на него, безнадежно – вокруг, и принялась осторожно усаживаться.

– Только не быстро, ладно?

– От меня ничего не зависит, – с нарочитой суровостью заметил он. – Ты физику в школе учила?

И прежде чем она подумала про физику и школу, резко оттолкнулся и обнял ее за талию. Шаткий пластмассовый круг, набирая ход, рванулся вниз по ледяной полосе. Мимо с еще большей скоростью на крохотной картонке пронеслись дети, крича, визжа и размахивая руками. Ей послышалось в их крике что-то знакомое, но ветер засвистел в ушах, ледянку на кочке подкинуло, развернуло, и они сменили направление движения, уходя куда-то вбок от основной трассы. Она хотела закричать, но дыхание перехватило, в лицо полетели снежные хлопья, мужчина стиснул ее сильнее, и они с размаху влетели в огромный сугроб далеко в стороне от наезженной колеи.

– Господи Боже, мы не разбились? – простонала Маруся, выныривая из сугроба и отфыркиваясь, как тюлень.

Он расхохотался, перевернул ее, облепленную снегом с головы до ног, напуганную и еще не понявшую, что произошло, на спину и начал целовать мокрые щеки и виски, а когда добрался до губ, она уже тоже смеялась и отталкивала его.

– Уйди, слезь с меня, медведь дремучий! Ты ведь специально, да? Специально сюда зарулил?

Она пыталась поднять голову и увидеть других катающихся, но он клялся, что «оно само», не давал ей вырваться, удерживал ее руки, глубже вдавливал в сугроб. Снег забился к ней за воротник, снег был в унтах и под дубленкой, руки были почти по локоть мокрые, а в волосах от тепла и его дыхания искрились льдинки.

– Ты сказал, что хочешь меня повалять! Значит, специально!

– Это физика, Машка, учи матчасть! Нас несло по законам физики!

– Или по законам судьбы? – вдруг спросила она и притянула его к себе за шею, мнимым возмущением заманив в омут русалочьих глаз. – Надеюсь, никто не увидит, как ты меня поцелуешь?

– Пусть видят! – заявил он, царапая щетиной ее щеку. – Моя женщина, хочу и целую!

Она не была его женщиной ни одной секунды, что бы он себе ни возомнил, но она гладила его затылок и выгибалась под ним, уводя его желания гораздо дальше невинных кувырканий в сугробе. Оказалось, что под свитером у нее нет даже футболки. Ну, кто так одевается зимой, чтобы натянуть свитер на голое тело и выскочить в мороз! Но зато руки вдруг высохли от ее жара, а она издала тихий скулящий звук и растеряно посмотрела в сторону копошащихся на горке людей.

– Дим, что ты делаешь!

Он тоже обернулся на хохот и женский визг и вдруг, схватив ее, как медведь добычу, перетащил на другую сторону сугроба, который закрыл их от людей, оставив на месте аварии предательски красную ледянку.

– Я же обещал, что буду валять тебя!

И задрал на ней засыпанный снегом свитер, уткнувшись колючим подбородком в беззащитный живот.

– Нас найдут, – запричитала она, сунув руки ему за воротник и тяжело дыша. – Нас найдут и предадут анафеме!

– Я успею! – заявил он, путаясь пальцами в веренице маленьких пуговок на ее джинсах. – Да где ты такое покупаешь?

– Димочка! – Она поползла под ним вниз, пытаясь заглянуть в глаза. – Димочка, я не успею, слышишь? Я не успею… Уедем отсюда!

– Ты не хочешь? – осознав ее сопротивление, но не услышав слов, поразился он. – Не хочешь меня?!

Было глупо доказывать что-то словами, и она впустила его руку под пояс джинсов, в невыносимый жар белого шелка и кружев, и, позволив обоим привыкнуть к этим новым ощущениям друг друга, зашептала на ухо:

– Я ужасно хочу! Но пусть первый раз будет не здесь! Не на глазах всего города! Только ты и я…

– Да не могу я больше ждать! – возмутился он, но сдержал себя, словно обдумывая сказанное ею, и она коварно воспользовалась ситуацией, выпросталась из-под него, толкнула на спину и упала сверху.

– Ах, ты не можешь ждать? Тогда я сама буду тебя валять и не отпущу, пока ты не запросишь пощады!

Он оценил ее коварный маневр, хохотнул и закрыл поцелуем смеющийся рот, чтобы не болтала напрасно. И теперь уже она пустилась бессовестными руками в путешествие под его свитером, но стоило ему направить ее руку ниже, она заупрямилась, и они принялись барахтаться в сугробе, как разыгравшиеся медвежата, швыряя друг в друга горсти снега и заливаясь смехом. В конце концов, он снова позволил ей взять верх, и она, как амазонка, оседлала его, сверкая голым животом и белым кружевом белья. Удерживая ее за талию, он любовался мокрыми ресницами, полыхающими губами и спутанными волосами.

– Кто сказал, что ты взрослая? – Он тяжело дышал и желал только одного: перестать разговаривать и снова оказаться сверху. – Ведешь себя, как девчонка! Дразнишь меня! – Она сделала невинные глаза и, посмотрев на плывущие вверху облака, словно невзначай поерзала на нем, заставив его остро почувствовать тяжесть ее тела, почти физическое единение, ограниченное лишь одеждой. – Думаешь, я поведусь на твои штучки?

– Поведешься! – прошептала Маруся, прижав его руки к себе, и чуть приподнялась над ним, на мгновение разомкнув цепь его ощущений. – Ты уже повелся. Теперь никуда не денешься…

– Так вот о чем говорили эти дуры в кабинете! – догадался мужчина, вернув ее вниз и снова замкнув цепь, взялся за пояс ее джинсов. – А я-то думал…

– Ты думал о банальном, Димочка! Как у всех. А надо мыслить шире. Человеку в любом возрасте требуется тактильный контакт. Это может быть дружеское рукопожатие с соседом, похлопывание коллеги по плечу, поглаживание ребенка по голове. Такие контакты являются условиями нашей социализации. Но только разнополые объятия лучше всех удовлетворяют наши потребности в прикосновениях…

– Ты спятила? – перебил он охрипшим голосом, мучительно отвлекаясь от ощущений под ней. – Что на тебя нашло?

– И совсем не обязательно это должен быть прямой сексуальный контакт, – бесстрастно продолжила цитировать чей-то трактат Маруся, снова приподнявшись над ним с загадочным лицом. – Существует масса способов…

– Машка, еще раз шелохнешься, и все закончится очень традиционным способом!

Он вдруг перестал понимать, шутит она или нет, повинуется ощущениям тела или мечтает о возвышенном и не запятнанном плотскими утехами. Ее кружева были ярче снега и притягивали взор и мысли, и невыносимо было думать, что надо подняться, выпустить ее из плена и потратить уйму времени на то, чтобы отвезти ее домой. А если по дороге что-нибудь случится, неясно что, но что-то непредвиденное, не будет ни традиционного способа, ни этой упоительной тяжести ее тела. Она снова ускользнет, пообещав все и не сдержав обещания.

– Миссионерская позиция? – Маруся прервала его мысли, склонилась, опутав его прядями волос и словами. – Или как тебе хочется? – Но не успел он сказать, что ему хочется всего и прямо сейчас, она снова распрямилась, как отпущенная ветка. – А как же незабываемый первый вечер с цветами в хрупких вазах в свете зажженных свечей на расстеленном ложе?

– Тебе было мало романтики и ужинов, что ли?

– Разве ты не должен поразить мое воображение?

– А для этого нужен расплавленный воск и колючки от роз?

– Я веду себя глупо, – вдруг затосковала она и быстро заморгала, пытаясь справиться с подступившими слезами. – Хотеть немного сказки – это просто смешно в моем возрасте…

– Едем! – Он с легкостью скинул ее с себя, как норовистый жеребец начинающего наездника. – Все тебе будет, Машка, и цветы, и шампанское, и свечи в канделябрах! Только джинсы подтяни, а то свалятся по дороге!

Растрепанные и молчаливые, они карабкались вверх по склону, изредка переглядываясь, как заговорщики. Маруся не чувствовала холода в насквозь промокших джинсах и не замечала ветра, думая о предстоящем вечере.

– Ты заболеть не вздумай! – вдруг сказал он и принялся застегивать на ней дубленку, а потом стряхнул наваждение обращенных к нему глаз и снова повел ее за собой.

То, что их исчезновение не прошло незамеченным, было очевидно. Кучки зевак оценивали их затянувшееся отсутствие и появление в неподобающем виде и шептались, отводя понимающие взгляды.

– Они уже знают, – вздохнула Маруся.

– Я еще ничего не знаю! – вдруг рассердился он. – Я тебя еще даже голой не видел, а они уже все знают!

– Дим, что ты! – Она потрогала его рукав и понизила голос. – Это в природе человека…

– Надеюсь, ты не собираешься открыть научный диспут с примерами из нашей жизни?

И оба подумали, что никакой «нашей» жизни еще нет, и кто может сказать с уверенностью, будет ли она? Вернее, его уверенность или, скорее, самоуверенность перекрывала ее сомнения и страхи, и на двоих получался совсем неплохой процент, но точно не сто из ста. Хотя у него были собственные комплексы, которым он потакал много лет и которые она невольно свела к минимуму, потребовав себе романтический вечер на кровати с розовыми лепестками. Черт его знает, зачем женщинам были нужны скользкие лепестки на простынях и огоньки пламени на всех поверхностях, как показывали в голливудских фильмах, но если это была та мелочь, за которую можно стянуть с нее свитер и джинсы – ему ничего не стоило удовлетворить ее прихоть.

Но на тернистом пути к блаженству, как и положено, выросло препятствие, которое отшвырнуть пинком или втоптать в снег он не мог. Не мог даже подвинуть, потому что препятствие задирало голову, с которой сползала белая вязаная шапочка, хлопало синими глазами и умоляюще просило:

– Ну, пожалуйста, пожалуйста!

Дмитрий Алексеевич посмотрел в направлении посланной просьбы и увидел, что Маруся улыбается, убирая волосы за спину и с пониманием глядя в лицо девочки.

– Но ведь тогда надо будет всех пригласить, правда?

– Ну, пусть всех, – покладисто поддакнула девочка Маша. – Но я хочу первая! С Тимом и Сашкой!

– Что делим?

Мужчина повернулся к Марусе и строго нахмурился, показав девочке, кто в доме хозяин. Маруся и просительница разом открыли рот, чтобы ответить, и вместе замолчали, не издав ни звука. Он продолжал переводить глаза со старшей на младшую и обратно.

– Ну ладно, тогда я! – решилась девочка и, будучи хорошо воспитанной, начала разговор издалека. – Понимаете, Дмитрий Алексеевич, мы наблюдали, как вы приехали на санях…

– Не тяни, давай сразу к делу! – грубо прервал ее он, как директор на совещании – главного инженера, не став разве что добавлять вводных слов.

– Мы хотим на лошадях покататься! – четко отрапортовала переговорщица. – Можно?

«Нет!» – почти произнес он вслух, но встретил Марусин умоляющий взгляд и позволил озвучить разумное возражение.

– Дим, ребятишкам это надо. Если ты слышал, есть такая наука иппотерапия. Это когда с помощью общения людей и лошадей лечатся…

– Психосоматические расстройства? – ехидно спросил он и в ответ на немой вопрос в ее лице похвастался: – Не такой уж я дремучий медведь!

– Вы совсем не медведь! – уверенно подтвердила девочка. – А нам очень-очень хочется!

– Но их же сто пятьдесят человек, – заупрямился было он.

– Но у нас есть две тройки, в каждую сядет по три ребенка за раз, это значит, что лошади сделают всего двадцать пять маленьких кружочков.

Спорить с ней не хотелось, потому что у него была своя логика, которая в обычное время не учитывала предстоящий вечер или развлечение для ста пятидесяти интернатовских детишек. Можно было рявкнуть беспрекословное «нет» и отвести женщину к машине, но синеглазое препятствие смотрело умоляюще, цеплялось за Марусин рукав в поисках поддержки и явно готовилось прибегнуть к последнему аргументу, который без нервотрепки и поисков носового платка он пережить не мог.

– Ладно, зови свою банду!

Хозяин недовольно кивнул и попытался отвоевать Марусин рукав. Девочка Маша мотнула светлыми косичками под сползающей шапкой, взвизгнула, от чего у взрослых чуть не лопнули барабанные перепонки, обхватила Марусю руками и тут же умчалась, высоко подбрасывая ноги, как жеребенок.

– Почему это я разрешил, а обнимает она тебя?

– Она девочка, ей не положено обнимать чужого взрослого дядьку.

– Ты тоже девочка, но ведь обнимаешь… – Маруся вспыхнула и опустила заблестевшие глаза. – И откуда она вообще взялась?

– Ты же помнишь, я рассказывала. Это Маша. Ну, длинная история про брата и сестру…

– У тебя в жизни одни истории и все длинные, – проворчал он и повел ее к машине.

– Дим!

– Ну?

– Ты такой молодец! Спасибо тебе!

Он остановился как вкопанный, так что она чуть не налетела на него, повернулся и посмотрел со смесью недоверия и надежды.

– Ты о чем?

– Этот праздник… Все потрясающе организовано! И детишки на тройках… Я никогда раньше так не веселилась!

– Это было несложно! – фыркнул он и подавил самодовольную улыбку.

– Может, и несложно в техническом плане. Но денег стоит, это раз, и потом… это же надо было придумать!

– Ерунда!

– Да ну тебя! Совсем не ерунда! Сделать детей счастливыми так просто, но никто об этом не думает.

– Действительно, почему ты не школьница! – упрекнул он с улыбкой.

– Если бы я была школьницей, – тихонько заметила Маруся, глядя, как целая толпа ребятишек мчится по краю ледяной горки к саням, – ты бы не контракты в кабинете читал, а Уголовный кодекс в СИЗО.

– Это после того, что ты там творила?

Он указал вниз, поискал глазами место, где они возились в снегу и переходили всяческие границы, но красная ледянка исчезла и их сугроб было уже не найти.

– Это ты виноват! Завез меня Бог знает куда и пытался напоить!

Но если Бог и знал что-то предосудительное, то не стал вмешиваться, творить судьбу, посылать знаки. Он позволил им начать новый год с нового счастья, и они по-своему оценили эту заботу, торопясь наверстать ушедшие месяцы. Беззлобно поддевая друг друга, они сели в предусмотрительно распахнутую Константином дверь и на заднем сиденье машины вдруг снова потеряли волю к благоразумию. Охранник обернулся, сдавая назад с утоптанной площадки, покашлял и всю дорогу до города старался не смотреть в зеркало заднего обзора. Собственно, звуков поцелуев, вздохов, хихиканья и довольного ворчания было достаточно, чтобы достроить невидимую картину.

«И чего он в ней нашел! – злился Константин. – Люська такая яркая, эффектная, дерзкая, умеет себя подать и заставить собой любоваться. А эта примадонна с печальными глазами совсем не похожа на привычный типаж хозяйских женщин. В ней нет ничего особенного. Может, голос – и все. Но с голосом на прием в мэрию не приедешь, а с Люськиной фигурой – только успевай раскидывать вожделеющих поклонников».

У торгового центра Дмитрий Алексеевич велел притормозить и прошел в магазин, ничего не объяснив. Константин маялся на переднем сиденье, кряхтел, ерзал и снова собирался с духом что-то сказать. И когда он уже был готов начать свою речь, Маруся выбралась из машины, заявив, что сходит посмотреть, куда пропал хозяин. Пропасть он, конечно же, не мог. Как всегда собрал вокруг себя небольшой водоворот услужливых лиц, одновременно отдавая указания менеджеру супермаркета и кудрявой белокурой девице, словно сошедшей с рекламы косметической фирмы.

– …отнесешь в машину, – услышала она окончание беседы и окликнула его. – Очень хорошо, что пришла, пойдем.

Он подвел ее к большому цветочному магазину в глубине здания, где за стеклянными дверями две продавщицы пили чай и что-то бурно обсуждали. На стук в стекло одна из них отрицательно покачала головой, указала на чашку и отвернулась. Он помрачнел и постучал сильнее, стряхнув осторожную Марусину руку, уговаривающую его уйти.

– Ты хотела цветов. Сейчас будут цветы.

– Дим, я же пошутила…

– Не видите, закрыто! – чуть гнусавя, протянула девушка, приоткрыв дверь. – Чай попьем и уходим, сегодня же праздник!

– Именно! Поэтому не надо мне его портить!

Он протиснулся мимо нее внутрь и втянул за собой покрасневшую Марусю.

– Какие ты хотела? – не слушая возмущенных вздохов за спиной, уперся он. – Красные? Или вон те, желтые?

– Это не желтые, а слоновая кость! – возмутилась продавщица, встав между ним и вазой с цветами. – И мы уже не торгуем.

Он посмотрел сквозь нее и ткнул пальцем в букеты на стеллажах.

– Чего только не придумают, да? Зеленые розы… черт знает что такое! А это что, черные?

– Дима, они не работают, пойдем…

– Ты выбрала? – Он прищурился и тяжело задышал, как бык на арене. – Какой цвет?

– Слоновая кость! – наугад сказала Маруся, не взглянув на цветы. – Девушка, продайте нам пять роз, и мы уйдем.

– Сколько есть на складе?

Он наконец-то соизволил заметить раздраженную продавщицу, и под этим взглядом девушка невольно сжалась, но еще не потеряла прежний запал.

– Пятьсот штук получили перед праздниками! – ядовито отчиталась она. – Все будете брать?

– Все, – подтвердил он и полез во внутренний карман. – Карточки принимаете?

– Двадцать три продали, – растерялась она, вдруг осознав, что клиент не шутит.

– Значит возьму четыреста семьдесят семь. – Он невозмутимо протянул ей карту и выдернул из вазы длинную розу. – Откуда они?

– Из Кении, – сказала другая девушка, с любопытством глядя на него из-за стойки. – А вы их как заберете?

– А никак. Вы их отправите по адресу…

И он принялся диктовать адрес, протянув Марусе цветок.

– Нет, – громко сказала она, пунцовая, как герберовый букет в золотой органзе. – Я не возьму. Мне не надо.

– Тогда квартира не нужна, – невозмутимо продолжил он, – за домом мусорные баки, туда и сложите. Ей из окошка будет видно.

– Дима, что ты творишь! – зашипела она, повиснув у него на рукаве. – Ты же знаешь, что через час весь город будет знать…

– Ты хотела цветы, я покупаю цветы… В чем дело?

Продавщица поспешно сунула карту в электронный терминал, пока клиент не передумал.

– Зачем ты!.. – Маруся обиженно отвернулась и пошла к выходу с длинной розой в руке. – Я на такси домой доеду.

– Не доедешь! – Дмитрий Алексеевич загородил ей дорогу с хмурым видом. – Я все равно их уже купил. Теперь только на помойку.

– Девушка! – Марусю вдруг осенило, и она вернулась к прилавку, за которым переглядывались изумленные продавщицы. – Я возьму пять штук прямо сейчас. А завтра сто пятьдесят одну вы отошлете в детский интернат на Ленина, сто одну отправите в дом престарелых, а оставшиеся – в роддом.

Продавщица старательно записывала, взглядывая на багрового покупателя сквозь густо накрашенные ресницы.

– Осталось четное количество, – подсказала другая.

– Тогда одну оставьте себе! – улыбнулась Маруся, выудив из вазы еще четыре розы. – За беспокойство!

– Что это было? – потребовал ответа он на ступенях торгового центра, проследовав за ней через зал, как статуя Командора. – Что ты хотела этим доказать?

Хозяин смотрел и ждал, стоя на ступеньку ниже, а Маруся задумчиво наблюдала, как Константин укладывает в багажник пакеты, и молчала, прижимая бутоны к губам. Как это глупо, пытаться купить ее! Цветы, шуба, катание на тройках не помогут сделать ее доступной. Розы почти не пахли, пальцы без перчаток мерзли, а он все смотрел, пыхтя и вскипая раздражением.

– Дима, я хотела, чтобы ты понял, что все это не важно. Я с тобой не за цветы и подарки, а просто так…

– Что просто так? – с натугой избавляясь от мутной пелены в голове, уточнил он.

– Просто ты мне нравишься. Очень. И цветы ничего не добавят.

– Если они тебе не нужны…

– Они мне нужны! Но дело не в цветах… Мы уже могли быть дома…

– Ясно! – перебил он. – Черт с ними, с цветами!

Он обхватил ее за талию, но в последний момент образумился и целовать не стал. Маруся вздохнула и улыбнулась. Кажется, аномальная гроза в заснеженном городе прошла стороной, только молниями посверкала и погремела немножко для острастки.

Костя возился на кухне с сумками, шуршал пакетами и громко ворочал стулья, как слон на лесоповале. Мокрый от снега Филька, которого они подобрали у подъезда, совал нос в пакеты и фыркал. Дмитрий Алексеевич мерил комнату широкими шагами из угла в угол, посматривал в сторону сидящей на кровати Маруси и хмурился. Наконец дверь за Константином закрылась, и они столкнулись под люстрой, как два истомившихся в неволе зверя.

– Свечи будешь зажигать? – неловко вспомнил о романтике он, стаскивая с нее свитер нетерпеливыми руками. – А то уже темнеет.

– Глупый ты какой… И шампанское не буду, – вздохнула его женщина и выразительно указала глазами на кровать. – Только тебя.

Стемнело быстро, как будто наверху хотели прикрутить коптящий фитилек, а свечка вдруг потухла. За окнами небо полыхало доморощенными салютами, осыпающимися на крыши домов, как пепел проснувшегося вулкана. На тумбочке в изголовье остались лежать забытые розы, так и не нашедшие свою хрупкую вазу, а возле кровати крупным зверем на полу свернулась соскользнувшая шуба.

– Ну, вот, я с самого начала знал, что все будет так! – вздохнул он довольный и, не открывая глаз, пошарил в кровати в поисках женщины.

– Ты не мог ничего такого знать! – Она чуть поодаль перевернулась на живот и подмяла под себя подушку. – Даже я этого не знала.

– Я знал, что буду с тобой спать! – продолжал настаивать он и потянулся, чтобы вернуть ее в свое жизненное пространство.

– Ты мог предполагать или хотеть, – мягко возразила Маруся, не успев уклониться от его руки.

– Хотел! – признался он и снисходительно, как несмышленыша, потрепал ее по спутанным волосам. – А если я чего хочу, то так и будет. А ты мне голову морочила восемь месяцев.

– Нисколько не морочила, Димочка! Кстати, спать ты будешь дома, чтобы не вызывать напрасных подозрений и последующих акций протеста среди почитательниц твоих талантов.

– Не напрасных опасений, – ухмыльнулся он. – Иди-ка сюда и можешь снова почтить мои таланты!

Она ткнулась шелковыми губами ему в плечо и защекотала горячим дыханием: «я здесь, я твоя». Он деловито, по-хозяйски повел пальцами вдоль ее гибкого, как у девочки, позвоночника, задержался во впадинке на пояснице и вернулся обратно к склоненной шее. Водопад рассыпанных волос обрушился ему на грудь, когда она подняла голову и без слов поманила его в свои русалочьи сказки о любви.

– Если ты решила, что теперь сможешь крутить мной, как мальчишкой… Если тебе кажется, что ты приобрела надо мной какую-то власть… – монотонно шептал Дмитрий Алексеевич и, собрав ее волосы в ладонь, обморочно касался губами там, где поблескивала застежка от серьги, слушая сдержанный стон под собой. – Если ты думаешь, Машка, что бросишь меня завтра или через неделю и сбежишь…

«…я тебе голову оторву, когда найду!» – наконец определился Дмитрий Петрович, привыкший мысленно разговаривать с женой со времени ее побега. «Ты мне испортила годовщину свадьбы, отпуск, юбилей и даже Новый год», – перечислил он очевидные факты, потом подумал и добавил неочевидные: «Автосалон в Болонье, контракт на поставку в мае, выпуск акций, сезон зимней охоты, поездку в Вегас… Какого черта, Мышь! Новый год – семейный праздник, а я трахаюсь бог знает с кем под елкой, как зайчик!» Елка обиженно зазвенела, потревоженная то ли Диной, то ли Тиной, он по пьяни не разобрал, когда сажал ее в машину. Очередная гениальная журналистка, кажется. Надо будет спросить у матери, куда она пишет, и заказать статейку. Не сейчас, позже, когда он сможет трезво мыслить, а не начислять сбежавшей Марусе штрафные баллы. Белокурая нимфа склонилась над ним и что-то замурлыкала про джакузи и вино.

– Там! – Климов неопределенно махнул рукой в сторону стены и натянул на голый живот попавшийся под руку свитер. – Возьми, что хочешь!

Она надула губки, но, встретившись с его похмельным взглядом, поспешила убраться с огневой позиции.

А вот жена никогда не боялась смотреть ему в глаза. Делала вид, что боится, но он отлично видел, как в уголках губ таилась снисходительная улыбка. Иногда ему казалось, что она специально заводит его, заставляет разозлиться, выпустить пар, накопившийся за неделю или за месяц, а потом из угла дивана робко просит: «Димочка, не пугай меня!» и тут же воинственно заявляет, что вокруг столько идиотов, что из-за них не стоит расстраиваться, потому что он самый лучший, и им, мелким и ничтожным, не понять его высоких целей и мотивов. А сама улыбается и теплеет, и он остывает, как выдернутая из огня подкова. Так, выравнивая температуру до комфортной, они смотрели друг на друга много лет, и Димочка, пытаясь подловить ее на малейшей неискренности или насмешке, понимал, что она не врет. По крайней мере, раньше не врала, пока не написала эту чертову записку.

Десять дней каникул! Какой дурак придумал эти праздники в январе? Он или сопьется или перепортит всех маминых принцесс, что куда проще после изрядной доли алкоголя. А потом она будет скандалить и упрекать его, что он потребительски относится к женскому телу, что использует «невинных девочек», как старый вампир, набираясь молодости и сил. Однажды он в запале рассказал о шалостях «невинной девочки», с которой уговорил бутылку виски после очередного светского приема, а Маргарита Юрьевна, как царствующая королева, выслушала его с каменным лицом и заявила, что если бы его жена такое умела, он бы не стал ей изменять. Он едва не сказал, что его жена умеет гораздо больше и от секса с ней у него кипящие гейзеры в груди и салюты под веками, но вовремя спохватился и, выругавшись, ушел, хлопнув дверью. Невозможно все время жить и сравнивать ее. Никто не в силах превзойти его Машку, которая до свадьбы целовалась с ним на подоконнике, роняя цветочные горшки, а он не смел дать волю рукам, чтобы не спугнуть ее. Которая безответственно трогала его на автобане в Германии, удерживая одной рукой руль и улыбаясь летящему за окном пейзажу. Его жену, из-за которой он сломал нос деловому партнеру, подъехавшему к ней на корпоративной вечеринке. Ту самую невозможную Машку, шептавшую ему на ухо по утрам немыслимые вещи, которые он не повторил бы даже под пыткой. Вспоминая их, он возвращался уже с порога в постель, в коридоре стаскивал пиджак и рубашку и раз за разом опаздывал в офис, как озабоченный подросток.

Ему под руку попался стеклянный елочный шар, почти такой же старый, как он сам. Шершавая поверхность царапала ладонь, пока он крутил его в пальцах. А ведь когда-то они наряжали настоящую елку, а не эту искусственную пальму с новой китайской гирляндой, плотно, как скотчем, опутавшей массивные ветки разноцветными огнями, столь же похожую на живое дерево, как размалеванная резиновая женщина на девственницу под венцом. Дмитрий Петрович размахнулся и швырнул свои воспоминания в стену. Заботливо хранимый Марусей кусочек их далекого детства разлетелся на тысячи мельчайших осколков, словно зеркало снежной королевы. И хотя коварный осколок не попал ему в глаз, и ни в темной комнате, ни за окном ничего не изменилось, он перевернулся на живот и вытер рукавом мокрые щеки, как обманутый малыш, нашедший под елкой вместо подарка обрывки пожелтевший ваты и мишуру.

– Ты бы хоть веточку из леса принесла! – Дмитрий Алексеевич разомкнул кольцо ее рук, чтобы отвлечься и не дать заманить себя в стремительный водоворот слов. – Мишуру какую-нибудь на занавеску нацепила, лампочки… А то что есть праздник, что нету…

– Праздник есть! – убежденно заявила Маруся и пристроила подбородок на ладони, возвысившись над его плечом. – Ты же мне его подарил, помнишь?

– Я тебе и шубу подарил. Вот, красивая! – Он втащил на кровать брошенный комок меха, как провинившегося щенка, покрутил в воздухе, любуясь на стальные переливы и набросил ей на спину. – А ты не ценишь.

– Деньги? – Она мелодично рассмеялась и легко скользнула губами по губам, пока он не успел надумать себе каких-нибудь глупостей. – Я тебя ценю. А деньги… они просто есть… или их нет.

– У тебя их никогда не будет, если будешь делать такие выгодные вложения в интернат, – напомнил он.

– Ну и не будет. – Она снова засмеялась, и от ее девчачьего легкомыслия или от ее близости у него закружилась голова и перед глазами поплыли переливающиеся мыльные пузыри. – Ты же не дашь мне с голоду умереть или пойти по миру с протянутой рукой.

– Любая попытка пойти куда-то без разрешения будет приравнена к побегу! – почти пошутил он, зажмурившись.

– Если бы ты знал, как приятно это слышать! Я уже сто лет…

Дмитрий Алексеевич насторожился, поискав объект для разглядывания в стороне от ее лица и чувствуя, что сердце начинает сбоить. Одно дело дарить подарки и обнимать в кровати и совсем другое – искать дно в омуте ее глаз, обманываться сиюминутным желанием, доверять и довериться самому.

– Дима, ты не должен бояться… – попросила она и повернула к себе его тяжелую голову. – Я не сделаю тебе больно.

– Куда тебе! – малодушно заявил он. – Силенок не хватит.

– Ты знаешь, что я не про такую боль…

– Вот я зарос! – Хозяин провел ладонью по подбородку и поморщился. – У тебя найдется в ванной станок?

Она кивком головы разрешила ему все и перевернулась на спину, закутавшись в полы шубы. Он уронил на подушку розы, ушел в ванную, встал под душ и слушал свое сердцебиение и шум воды, сосредоточиваясь на ощущениях, а не на мыслях о ней. Еще не хватало, начать испытывать к ней… чувства. Довольно уже и того, что он пригрел ее в своем городе, дал ей машину, квартиру, работу. И вообще… хорошо относится, даже советуется иногда. Так, для проформы, вроде как с консультантом по имиджу, когда можно послушать и сделать по-своему.

Он не расслышал стук в дверь, а когда очнулся, она уже заглянула в ванную и тихонько спросила:

– Можно мне в туалет?

– Чего спрашивать! – прокричал он сквозь шум воды.

– Только не смотри.

– Очень надо! Мы же не подростки в школьном сортире.

Он демонстративно отвернулся, но за спиной было подозрительно тихо. Наконец в бачке зашумела вода, и он потребовал:

– Иди сюда.

– Но я в халате.

– Снимай его и живо в воду! – рявкнул он и открыл дверь душевой кабины, обдав ее каскадом брызг.

Наконец-то он мог смотреть на нее так, как давно хотел – без мехов и кружев, без украшений и интерьеров, будто вышедшую из материнского лона. Беззащитную и стыдящуюся его бесцеремонного взгляда. Он подался назад, нисколько не смущаясь собственной наготы, и скомандовал: «Повернись!» С удовлетворением потрогал плавный изгиб спины, переходящий в упругие ягодицы, и снова приказал ей повернуться.

– Я так и думал, – наконец заключил он, довольный проведенным осмотром, и шагнул к ней. – Твой биологический возраст тебя обманывает. Ты выглядишь гораздо моложе. – Она попыталась отвернуться, но мужчина прижал ее к стеклянной дверце. – Я тебя еще не отпустил.

– Хорошо, – согласилась Маруся и смежила ресницы, но он не позволил ей сбежать из его объятий в свои мысли.

– Тебе неприятно?

Он чувствовал под руками напряженные плечи и не мог понять причину ее скованности.

– Мне лучше, когда я не смотрю.

– Но я хочу, чтобы ты смотрела. На меня. А не придумывала… другого.

– Я с тобой, Дима!

Но он все равно не поверил, и ей пришлось доказывать свою верность, задыхаясь и сгорая от поцелуев под струями воды, пока кабина подозрительно раскачивалась.

– Мы ее сломаем! – улыбнулась она, пока он удерживал ее скользкое тело на весу.

– К черту ее! Сломаем – поставим новую! – зарычал медведь, не желая думать о кабине.

– Да-да, поставим, – вторила Маруся, стараясь не закрывать глаз.

– Не можешь? – посочувствовал он и милостиво разрешил. – Не смотри, ладно.

Она благодарно кивнула и зажмурилась.

У нее под ногами закачалось горное озеро и отраженное небо почти без облаков. Солнце отталкивалось о чистое и далекое дно и выныривало на поверхность причудливыми пятнами света. Водопад рассыпал ледяные брызги, и целоваться под ними было почти невозможно. Холодные капли и поцелуи обжигали, губы горели огнем и мысли вскипали и таяли, как клубы пара. А на песчаном пляже можно было дурачиться и снова целоваться, и вдруг вспоминать, что вокруг никого и позволено делать все, что пожелаешь. Здесь и сейчас. Именно с этим мужчиной, а не с другим…

Она перестала дышать и слушать струи воды, бьющие в стекло, и его хриплый шепот с обрывками ее имени. Мужчина осторожно отпустил ее, и она сползла вниз обессиленная, подтянула к себе колени и подставила лицо теплым брызгам. Он посмотрел на нее сверху вниз и вдруг подумал, что если бы она не была чужой женой… Или мысль о ее браке была всего лишь бегством от своих страхов? Потому что знал, что услышит в ответ. Тип вроде него мог рассчитывать только на любовь местных красавиц, а не на сказочную историю с такой, как эта московская беглянка.

– Вставай!

Дмитрий Алексеевич подал руку, и Маруся снова оказалась слишком близко. Он повернул ее лицом к стеклу, набрал в ладонь пахнущий шоколадом гель и принялся втирать в ее тело, задумчиво изучая вздрагивающие от прикосновений лопатки и свежую царапину на плече, которую совсем не помнил.

– Нам стоит поговорить об этом, – наконец решился он, и она заметно напряглась.

– Слишком мало времени прошло.

– А сколько нужно? Мы же не школьники.

– И тебе мало, – сказала она в стекло, удержав его руку на своем на животе. – Тебе тоже мало, я же вижу.

– Много ты знаешь обо мне! – хмыкнул он. – Ждешь, что он приедет?

– Кто? – малодушно переспросила она. – Никто не приедет. Никто не знает и не приедет.

– Но ты ждешь.

– Я не жду, Дима! – Она выкрутилась из его рук и повернулась лицом, обняла его за шею, пригладила мокрые волосы на затылке, улыбнулась невпопад. – Тебе стричься пора.

Он упрямо мотнул головой, силясь сбросить ее настойчивые пальцы.

– Ты мне зубы не заговаривай!

– Дима, я не жду. Он уже забыл меня, может, даже развелся. У него есть родители, куча родни, любимая работа, молодые женщины. Зачем ему старая жена?

– Стал бы я связываться со старухой! – Она вздохнула, поднялась на цыпочки и поцеловала его в твердо сжатый рот. – Не надо мне твоей жалости!

Он оттолкнул ее и поморщился. Но она неотрывно смотрела ему в лицо и снова придвинулась, обвила руками, лишая воли и обещая своим объятием больше, чем ему представлялось в своих самых смелых снах.

– Я твоя женщина в твоем городе. Мне хорошо с тобой.

– От него ушла и от меня уйдешь…

– Я тут, зачем думать о плохом?

Он не нашел весомых аргументов, всей кожей вбирая ее прикосновения и поцелуи. А она уговаривала словами, руками, губами, и он отдался течению времени и ее фантазиям и сам закрыл глаза, не отвлекаясь на мелкие детали и мысли о насущном.

Филька скулил в прихожей, не решаясь беспокоить хозяйку и ее гостя, расположившегося на том месте, которое обычно занимал пес. Дмитрий Алексеевич поцеловал Марусю в висок и удобнее устроился на подушке.

– Как насчет кофе?

– Ты мне или я тебе? – сонно откликнулась она, не торопясь покинуть свои сны.

– Догадайся!

– Может, еще омлет с кленовым сиропом?

– Поищи, вдруг они и кленовый сироп вчера положили.

– Похоже, кофе и омлет делаю я!

Маруся с обреченным видом выбралась из-под обнимающей руки и, закутавшись в халат, ушла на кухню. Филька вскочил на лапы и, размахивая хвостом, нагнал ее возле холодильника, приложился к бедру лобастой башкой и закрыл глаза в ожидании ласки.

На его мобильном была уйма неотвеченных вызовов, и он, чтобы не изводить себя просмотром имен, махом очистил список. У него отпуск, каникулы, начало романа. Он не хочет никого поздравлять и принимать поздравлений. Выпить кофе и отвезти ее в областной центр пообедать подальше от сплетников – программа сегодняшнего дня. А вечером снова вернуться сюда с выключенным телефоном и включенным инстинктом самосохранения. Однако почему рядом с ней инстинкт практически молчал, он не понимал, но на всякий случай действовал по привычной схеме: никого не подпускай близко, проверяй все сказанное, доверяй только себе. Сейчас она была ближе всех, но не настолько близко, чтобы отвоевать часть его мира и нанести значительный ущерб привычному образу жизни. Она мало рассказывала о себе, но информацию о муже, его бизнесе и ее штампе в паспорте он проверил еще летом. А себе он доверял, поэтому когда внутренний голос почти убежденно заметил, что «если нельзя, но очень хочется, то можно», то он довольно быстро перевел это «хочется» сначала в «можно», а потом в «нужно». И попался. То есть, еще не зная, что попался, он решил, что петь в забегаловке она не будет. И отдельная квартира ей не нужна. И еще ему предстоят две командировки в ближайшее время, одна за Урал, вторая в Европу, куда она поедет с ним, и иное не обсуждается.

– Я не хочу сидеть дома, хватит с меня уже, – возразила Маруся и налила в кофе сливки. – Я пела тут восемь месяцев, и ничто не помешает мне…

– Ты не забыла, что это мой город?

– Это не аргумент!

Он опешил. Пока тут главенствует его комбинат и кормит половину населения, пока созданная им инфраструктура дает еще куче народа рабочие места, не было в дискуссии убедительнее аргумента.

– Ты не будешь работать! – Он не считал возможным пререкаться с женщиной. – Ты нужна мне дома.

Она опустила глаза и отступила, слишком поспешно, чтобы он мог расслабиться. Он пристально смотрел на склонившееся над чашкой лицо и каким-то далеким шестым чувством понимал, что давить не стоит. Зверь, вышедший против человека, будет убивать и дальше. Женщина, способная предать одного, готова сделать это снова. А она ушла из дома без вещей, без друзей, в другой мир ради новой неведомой жизни. Сказка про колобка в современном исполнении. Сначала один мужчина, потом дорога, потом другой мужчина, третий. Он не хотел быть номером два в списке ее брошенных любовников и не привык переписывать свою жизнь, как чужие конспекты к сессии. Он мог быть только первым и единственным. Или не быть.

– Мы вернемся к этому разговору позже.

Мужчина с царской щедростью подарил ей надежду, но она не смогла оценить, молча кивнула и даже не взглянула в его сторону. Филька громко чавкал в миске, нарушая торжественность момента неподобающими звуками. Дмитрий Алексеевич поерзал на стуле, не зная, что предпринять, отодвинул чашку и, внутренне чертыхаясь, скрылся в ванной. Маруся из-под ресниц осторожно проследила за ним и не сдержала вздоха. Он может настоять, потребовать, заставить. Он еще не понял, что она не годится на роль хозяйки дома, что в быту она бесполезна, как музыкальная шкатулка. Что, оставленная умирать в четырех стенах без голоса, без веры, она догадается обо всем, чего не видит, или придумает то, чего нет на самом деле, но что может случиться с ними в любой миг. А он, возвращаясь под утро от шлюх и приятелей в ее разочарованные одинокие ночи, пропустит момент, когда она сядет писать записку всего в одну строчку. Ту самую, которая легко перечеркнет все предыдущие годы.

Филька перестал гонять миску по полу и улыбнулся с блаженным видом. Маруся рассеянно почесала пса за ухом и выпустила его на прогулку, строго наказав вернуться через полчаса.

Глава 9. Кажется, я тебя люблю

Обед в ресторане «Черная жемчужина» плавно перешел в ужин. Не то чтобы он так проголодался, что не мог выйти из-за стола. Он просто продлевал этот день со своей женщиной, и ощущение, что она «своя», было ему в новинку.

– Маш, – сказал он невпопад, прервав очередной ее рассказ. – Давай сегодня поедем ко мне.

И она так натурально испугалась, будто услышала об объявлении мировой войны или извержении вулкана на соседней улице. Сам испуг длился всего пару секунд, а потом она нахмурилась, посмотрела в сторону и принялась перебирать камни в браслете, как четки. Он как во сне видел вызывающе молчащий рот с неяркой помадой, к которому она подносила тяжелый стакан, где плескалась и играла ледяная вода, касалась ее губ и перекатывала по стенкам пузырьки. Дмитрий Алексеевич слушал, как Маруся молчала, и не мог понять, почему тишина вокруг была настолько громкой, что у него гудело в ушах и ныли барабанные перепонки. Черт его дернул сказать! Да в общем-то, что он такого сказал? Он любил ее на кровати посреди безалаберной квартиры. Он видел ее в приглушенном свете душевой кабины с покорно наклоненной шеей и тягучей струйкой шоколадного геля между лопаток. Он трогал ее в своем кабинете, в сугробе у подножия ледяной горки, на заднем сиденье машины – и не понимал. Почему-то сегодня у него не получалось спрятаться за привычной мыслью «там и понимать нечего», а от этого он чувствовал себя болваном, как современный турист перед сфинксом. И от невозможности ничего изменить в ее молчании и неумело спрятанном испуге он злился и успел придумать себе целую кучу ее отговорок, пока она придумывала только одну.

– В чем проблема, ну? – почти угрожающе спросил хозяин, первым не выдержавший театральной паузы.

– Своди меня в кино! – заторопилась она. – Я сто лет в кино не была.

– А домашний кинотеатр не подойдет? – охрипшим голосом предложил он. – Выберешь себе любой фильм.

– Дима!

Он слышал по ее укоризненному тону, что не подойдет ни его дом, ни огромный экран в небольшой комнате с мягкими креслами, ни, возможно, он сам. И если бы прямо сейчас у нее была возможность сбежать или даже исчезнуть, она бы так и поступила. Но что произошло между ними, он решительно не представлял.

Кинотеатр долго искать не пришлось. В торговом центре через дорогу было два зала, и она выбрала то ли боевик, то ли фантастический триллер. У него не получалось отвлечься на афишу, и потому он все время смотрел на свою женщину, пока она делала вид, что ничего особенного между ними не происходит. Он расплатился почти вслепую, не сводя с нее настороженных глаз, и ей пришлось самой забрать билеты и сунуть к нему в карман. Они сидели в фойе полупустого кинотеатра, тогда как все нормальные люди в праздничный вечер проводили время за столом или перед телевизором, или в постели, и только ему выпало наблюдать, как она читает рекламные проспекты, отгородившись шиншилловым воротником. Его нервы звенели, словно высоковольтные провода на морозе, сердце колотилось, и дышать было невозможно, как будто из помещения откачивали воздух. И к тому моменту, когда она снизошла до него, во многом уступающему мускулистым полуобнаженным торсам на картинке: «пойдем, зал открыли», он уже знал, чем все закончится. После фильма она скажет, что ей пора домой и спасибо ему за праздники. Что между ними не было ничего необыкновенного и серьезного, а завтра вообще ничего не может быть. Почти услышав эти ее слова в собственной голове, он уже был готов ко всему. И сразу становилось не важно, какую причину она назовет. Любая причина была справедливой. Он ей не пара. Он не привык встречаться с женщинами подобного типа, ему нужен был кто-то попроще. Кто-то с детской мордашкой и рельефной фигуркой, с легкими капризами избалованного дитяти и восторженной благодарностью за щедрые подарки, кто-то болтающий о новом модном курорте и изображающий в постели Дженну. Кто-то, кого можно бросить в любую минуту без сожаления или поменять на точно такое же безмозглое и красивое существо. Кто-то, от кого нет вреда и пользы, но нет и рваного сердечного ритма, многомесячной бессонницы с бредовыми вставками невозможных фантазий и дикого, необъяснимого ужаса, что вот сейчас тебе прохладным голосом скажут, что все это смехотворно и впереди у них ничего не может быть. И даже то, что ты богат, успешен и самодостаточен, что девки роятся, как июльские осы, чтобы ты выделил их из толпы и осчастливил ужином и всем, что придет тебе в голову, что у тебя есть свои компании и предприятия, свои подданные, свой город… Словом, все, что ты есть и что есть у тебя, не имеет ровно никакого значения. Для нее – не имеет. И потому она отворачивается, читает надписи на аляповатых плакатах и после фильма собирается сказать ему…

Маруся взяла его за руку, потянула из кресла и, рассказывая что-то, прижималась плечом и улыбалась, но до него долетали только обрывки фраз. У входа в зал она подтолкнула его в спину, потому что он не знал, куда и зачем идет, и все время оглядывался на нее, стоило отпустить его руку. Маруся обогнала его на лестнице, и тогда он заторопился вверх, боясь отстать хотя бы на шаг, хотя понимал, что едва ли такая верность спасет его от неизбежного. На последнем ряду отдыхающие вставали перед ними, шуршали пакетами, смеялись и смотрели на пустой экран. В конце концов, он оказался в углу зала, где справа высилась стена, слева было ее плечо, рукав, сползающая с колена пола шубы, а под ним – целый зал, заполненный почти до отказа людишками, которые почему-то не сидели за столом, не смотрели телевизоры и не обнимали в кровати своих жен.

– Дима, хочешь снять пальто? Здесь тепло.

Он помотал головой, и она нахмурилась, но промолчала. С другой стороны от нее устроились три парня с пивом и попкорном, и он подумал, что надо бы пересесть, потому что ей не нужно такое соседство. Но в этот момент свет погас, экран вспыхнул, сверху заорали динамики, и в Марусиных глазах заискрились десятки огней, будто инопланетный корабль повис над озерной гладью, где в темном омуте прятались робкие русалки.

Он тоже сто лет не был в кино, и от стремительных кадров автомобильной погони во всю стену и гудящих динамиков над головой у него заныл затылок и пересохло во рту. Два часа этой пытки, а потом она скажет… И тогда он отвезет ее в квартиру и пойдет к Люське. Собственно, почему бы и не к Люське? С ней всегда было просто, даже когда она устраивала сцены ревности или пыталась обменять свои желания на секс. Она поскандалит, не без этого, но он знает, как с ней договориться. В конце концов, купит еще одну шиншилловую шубу и свозит ее в Куршевель.

Маруся вложила похолодевшие пальцы в его почти раскаленную ладонь и придвинулась ближе, насколько позволял подлокотник. Надо было сразу поехать к нему, и какая уже разница, что скажут горожане! Сплетни распространяются задолго до того, как ты успеешь согрешить. Ты еще только подумала, а они уже нарисовали картинок и обменялись впечатлениями о твоей безнравственности. Ну, да, пусть она безнравственна, пусть она увела мужика у первой красавицы королевства, предала двадцать лет жизни с мужем… Зато рядом с этим мужчиной она становится беззаботной девчонкой с косичками, как стрекоза из известной басни, как кошка на залитом солнцем подоконнике, как женщина в момент пробуждения воскресным утром на плече любимого…

Она провела по его ладони вдоль линии судьбы и не сбежала, когда он сомкнул пальцы.

– Дим, я тебе кое-что сказать хотела.

– Давай не здесь! – мрачно попросил он, с трудом удерживая взгляд на движущихся картинках.

– Здесь! – громким шепотом потребовала она, замирая от страха перед собственной решимостью. – Мне надо сейчас, потом не получится…

– Ну?

Не смогла дождаться окончания фильма и посчитала, что в кино он скандал не устроит? Впрочем, в его положении случайного любовника скандалить бесполезно. С самого начала было ясно, что он, как влюбленный школьник, придумал себе роман с заезжей певичкой. Цветы, подарки, поездки по городу, катание на тройке. Бессмысленная суета ради того, чтобы переспать еще с одной. Разве в молодости ему приходилось тратить столько сил и средств, чтобы уложить несговорчивую девицу в постель? Даже Люська за два года обошлась ему дешевле. Надо смириться с тем, что в этот раз инвестиции были ошибочными. В конце концов, важен результат, а он добился, чего хотел. Мучительно долго и баснословно дорого, но добился! Вот сейчас она скажет про «несерьезно» или, того хуже, про дружбу, они досмотрят фильм, и завтра он перестанет думать о ней. Или даже сегодня, прямо сейчас!

– Димочка? – Он вздрогнул, ощутив ее губы совсем рядом. – Кажется, я тебя люблю.

– Что?

– Не сердись, – зашептала Маруся. – Я тоже не понимаю, как это случилось… Я двадцать лет не влюблялась, не ходила на свидания. Я даже не помню, как все должно быть… Неприлично такое рассказывать, да? Странно, что я говорю с тобой об этом?.. Но это тебя ни к чему не обязывает, ты не думай!

– Тебе кажется?

Он со всем старанием собирал по буквам слово, которое она произнесла, но повторить не мог.

– Или не кажется… Но если мы поедем к тебе, я буду любить тебя больше. И если я еще немного побуду с тобой… чем дольше я буду рядом… Поэтому мне не надо к тебе. Мне надо домой и успокоиться. Мне надо подумать…

– Ты любишь?

Наконец, слово родилось и закричало, а Маруся блеснула недоумевающими глазами и почти перестала дышать. И тогда он ослеп, оглох и сошел с ума и с рельсов. Или сначала сошел с ума, а потом уже его настигло все остальное, неведомое, которое могло в одночасье оказаться самым главным. Ему не надо было сбегать, успокаиваться и думать, а если и не помешало бы, то на такой подвиг он сейчас был не способен. Ему стало тесно с ней на коленях в узком кресле, мешали подлокотники, злило ее платье, под которое было не пробраться, вспышки света били в лицо, а постоянно оборачивающихся соседей с нижнего ряда хотелось убить. Его приводили в исступление ее решительные и жадные губы и слишком робкие руки, и то, как она твердила между долгими поцелуями: «Дима, не надо, отпусти меня», а сама прижималась и удерживала за шею и изводила теснотой объятий и обещанием большего. И чертов фильм с погонями, стрельбой и мельканием лиц все никак не заканчивался, орал с экрана разными голосами, ревом моторов и автоматными очередями, грозя довести его до инфаркта. А когда героев настиг хэппи-энд и зажегся свет, Дмитрий Алексеевич тысячу раз успел забыть про любовь и желал тела, как первый мужчина с надкушенным яблоком в руке. Маруся обожгла его счастливым взглядом и напомнила одними губами: «Я люблю тебя». И он опять чуть не помешался, потащил ее мимо ворочающихся в креслах зрителей, раздвигая образовавшуюся толпу на лестнице, как ледокол в Антарктике, выскочил на улицу, сжимая в ладони запястье с браслетом, и вдруг встал как вкопанный посреди улицы.

– Дима?

Морозная крупка посыпалась за воротник пальто, как будто в него бросили горсть снега. Он потер лоб, пытаясь избавиться от наваждения предыдущих двух часов, повернулся к Марусе и принялся тщательно застегивать на ней шубу, избегая смотреть ей в лицо, а потом хрипло пояснил:

– Мы едем ко мне. И не о чем тут думать.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Если ты понимаешь, что рискуешь… – Она смотрела на него снизу вверх, а ему казалось, что она вдруг стала на голову выше и на тысячу лет старше. – А ты понимаешь?

– Нет. Я рискую?

– Когда ты захочешь меня бросить…

– Я не захочу.

– Ты не можешь этого знать. Это может случиться с нами завтра или через год.

– С нами этого не случится!

– Дима…

– Довольно! Если я говорю, значит, знаю.

– Ты ужасно самонадеянный тип, – улыбнулась она и продолжила, отказав ему в объективности: – Так вот, когда ты захочешь меня…

– Я уже хочу, – буркнул он, не дождавшись конца фразы.

– …захочешь меня бросить, – упорствовала она, – может статься, я буду любить тебя так сильно, что у тебя ничего не получится.

– Люби меня сильно, – попросил он, испытывая щемящую боль в груди. – Меня никогда не любили сильно.

– Может, ты просто не замечал?

– Хватит уже со мной пререкаться, Машка! – неожиданно взъярился он и ухватил ее за воротник. – Если я сказал…

– Я буду любить тебя так сильно, что тебе будет трудно, – пообещала она, нисколько не испугавшись.

– Я готов потерпеть. – Ярость схлынула, и к нему вернулась способность соображать. – Или ты пытаешься напугать и отговорить меня?

– Пытаюсь, ага, – быстро согласилась Маруся и посмотрела жалобными глазами. – Потому что мне тоже будет трудно, Димочка.

– Любить меня?

– Нет, любить тебя просто! Но когда ты соберешься меня бросить…

– Да почему ты решила-то?.. – Он снова зарычал, раздраженный этим упрямством, но взглянул в ее несчастное лицо и понял. – Машка, перестань думать о нем. Что за напасть такая! Все месяцы ты меня убеждала, что я похож на твоего мужа. Может, тебе так проще, но я сам по себе, я не такой, как он! И бросать тебя я не собираюсь, и тебе не позволю, даже если ты себе придумаешь всяких глупостей. Теперь тебе придется терпеть меня всю оставшуюся жизнь.

– Какой ты!.. – Она не договорила и стала гладить его виски, уводя в темный омут зрачков, который вдруг перестал пугать неизвестностью и коварством русалочьих песен. – Мне не придется терпеть, потому что я люблю. Неужели ты не знаешь разницы?

Скорее всего, она была права, и разницы он не знал. Ни с бывшей женой, ни с подругами, ни с Люськой. Не знал и не задумывался об этом, однажды решив, что эти приторно-розовые страсти не для него. Все женщины пытались вовлекать его в свои переживания, но он как-то продержался полвека и на ближайшие полвека сдавать позиции не планировал. Просто теперь появилась возможность совместить его «хочет» с ее «любит», а ломать голову над загадками романтических бредней он не собирался.

– Да что за день такой! Снег сыпет, фильм тупой! Зачем ты меня в кино потащила? Такое ощущение, как будто меня по башке дубиной съездили, – сказал он и крепко взял ее под руку.

Они шли к стоянке, избегая смотреть друг на друга. Под ногами хрустела ледяная крупка, ветер дергал ее за волосы, как пятиклассник, и Маруся щурилась и прятала лицо на плече у мужчины. Прямо перед занесенным капотом машины, когда пришло время выпустить ее локоть, он вдруг признался:

– Я был уверен, что ты меня бросишь. Еще в ресторане подумал, что ты собралась сказать…

– Ты опять тянешь время! – вздохнула замерзшая Маруся. – Я хочу в горячую ванну.

– Я тебе глинтвейн сделаю, – пообещал он, открыв дверцу.

– Да что ж такое! – рассмеялась она. – Ты все время хочешь меня напоить!

И он подумал, что напоить и любить – именно то, что сейчас нужно, и всегда будет нужно, потому что оказалось, что у них все серьезно. Теперь не придется ехать к Люське и злиться, что он хочет каждое утро пить с Марусей кофе и пререкаться из-за пустого холодильника, чучел в гостиной или капитального ремонта в трехэтажках, которые старше нее раза в два. И пока его машина пробивалась через разыгравшуюся метель, он думал, что когда они будут жить вместе, то с холодильником у нее забот не будет, насчет чучел он как-нибудь договорится, а про ремонт и дорожное строительство теперь пусть переживает глава города. Зря он, что ли, поставил этого обормота управлять! Пора уже работать, а не только катать девок на ее мурселаго. А они непременно поселятся вместе, и пусть спит до полудня и поет, лишь бы любила, как обещала.

Через час он готовил глинтвейн, пока она нежилась в ванне. Он тоже был не прочь поваляться в тепле, но хотелось напоить ее и любить, а для этого надо было идти на кухню и возиться с вином и пряностями. Пока глинтвейн настаивался, а она не успела сбежать, он забрался к ней в ванну, как медведь на мелководье, расплескивая вокруг себя воду и ворча про кипяток и мелкое корыто, не рассчитанное на двоих. Но оказалось, что в мелком корыте с ней все равно удобно, можно почти не думать, обнимать и прикасаться. И не чувствовать, как в кинотеатре, напряжения в мышцах и острого желания тащить в постель и раздевать. Собственно, и раздевать не надо, куда уж больше. Сквозь тающую пену ему была видна истончившаяся рука с браслетом, лежащая на бедре, и колено с белым зигзагом старого шрама. Лопающиеся пузырьки и рябь на воде причудливо преломляли ее тело, добавляли сюрреализма странному вечеру, в котором не хотелось просто обладать, а только присутствовать рядом.

– …что так бывает. До слез не хотелось оттуда уезжать, – тихо рассказывала Маруся, откинув голову ему на плечо, и он спохватился, что не слушает, когда история почти подошла к концу.

– Откуда уезжать?

– Ты все пропустил!

– Ты обиделась?

– Вот еще!

Она выпростала руку из-под толщи воды, обхватила его шею, и стало ясно, что рука совсем не хрупкая, а живая, горячая, с перламутровым маникюром и с браслетом, переливающимся холодным огнем.

– Зачем тебе браслет в воде? – только и успел спросить он, потому что Маруся ловко извернулась и поцеловала его в уголок рта, а потом вернула голову на место, а руку под воду, словно ничего и не было. – На тебе нет ничего, кроме браслета.

– Тебе не нравится?

Дмитрий Алексеевич выдохнул, потрогал изысканную полоску камней, схваченных металлом, переплел свои пальцы с ее и закрыл глаза, наслаждаясь теплом и близостью. Кто бы ему раньше рассказал, что счастье бывает и таким тоже – расслабленным и незамысловатым! И в ответ на эту мысль Маруся снова его поцеловала.

– Поваляйся еще чуточку, – разрешил он, но глаз не открыл. – Ты же любишь воду.

– Откуда ты все про меня знаешь? – прошептала она.

И он не стал признаваться, что ничего про нее не знает, чтобы не отдать лишний козырь. Впрочем, зачем ему надо было в этой игре копить козыри, он не представлял.

– Вода остывает, надо выходить, – еще через пять минут потребовал он и не пошевелился, потому что лежать с ней в воде было почти так же хорошо, как в постели, и гораздо лучше, чем разговаривать на соседних сиденьях в машине или за столом в ресторане.

– Я засыпаю, Димочка, – промурлыкала она. – Можно я сегодня буду любить тебя во сне?

Утром он как всегда проснулся в семь и до восьми мучился от безделья и собственного благородства, давая ей возможность поспать, а потом устал быть пай-мальчиком и, откинув одеяло, повернул сонную женщину к себе.

– Расскажи, как ты любила меня в своих снах.

– Димка, отстань, я сплю.

Но он намеревался пристать, а не отстать. Сопротивляться его воинственной нежности было бесполезно, а пожаловаться на произвол некому, кроме него самого. Поэтому она обвилась вокруг него и принялась шептать, слегка касаясь губами то щеки, то мочки уха, какой он ужасный, бессовестный, эгоистичный медведь, который думает только о себе. Которому нет дела, что она не выспалась, будет зевать весь день, плохо выглядеть, а к вечеру валиться с ног. И вообще…

На этом «вообще» ему удалось заставить ее замолчать и перестать думать, и если что-то и отвлекало его, то только браслет, вздрагивающий белым пламенем, пока ее пальцы комкали угол подушки. А потом, когда они обессилели и разжались, Дмитрий Алексеевич поцеловал ее в шею и лег рядом.

– В твоем сне у нас было так же?

– Почти.

– Что не так?

– Там ты дал мне выспаться и сварил кофе.

– Глупости! Кофе варишь ты!

Она притворно вздохнула, сползла с кровати и полезла в шкаф искать что-нибудь подходящее из мужской одежды, пока он делал вид, что спит, а сам без зазрения совести наблюдал за ней. Она выбрала свитер, который был явно коротковат и не слишком прикрывал ее прелести, обернулась на кровать, снова вздохнула и босиком пошла на кухню, стараясь не шуметь. Пока ее не было, он и вправду заснул, а проснулся от запаха кофе и ее неотрывного взгляда.

– Что?

– Я так и думала.

– Что ты думала?

– Что если я буду с тобой, все станет сложнее. – Она смотрела на него без улыбки, склонив голову набок, а он вдруг безумно захотел кофе и не мог сосредоточиться на ее словах. – Я готовила завтрак на твоей кухне, как будто так и должно быть. Как будто всегда так было.

– Не всегда, – с усмешкой сказал он и протянул руку к подносу. – Иначе ты бы знала, что я пью кофе из другой чашки.

И тогда она заплакала навзрыд, как ребенок, а он тут же расхотел кофе и снова захотел ее. Да так, что даже свитер не стал снимать, потому что свитер ему не мешал, и браслет, и ее немыслимые слезы. Они безудержно текли, как дождевые капли по стеклу, а когда он натыкался на них губами, они вовсе не казались ему солеными. Он не догадывался, о чем она плачет, но в тот миг не мог ни жалеть, ни думать. Если он что-то сделал не так, ничего уже не изменить. Женщины плачут даже если все хорошо, даже если все просто замечательно, вот как сейчас, когда он вслепую тискал ее под свитером, не рассчитывая свои силы, как почуявший весну хозяин леса. Он не заметил, когда она перестала плакать и как будто забыла, что он медведь и грубиян. Он стал «Димочка», «любимый», «солнышко мое»… А потом вдруг: «Подожди секундочку»… И через несколько мгновений: «Нет-нет, что ты делаешь!» А он делал все, что хотел, потому что это она позволила ему все. Он не мог разобрать слов и слышал только звуки, которые накатывали, как ночной прибой. А потом их голоса раскололись надвое, распались шуршащей пеной на песке, и тела накрыла тишина. Дыхание выровнялось, сердце перестало рваться, как пойманная птица в силке, и сразу вспомнилось, откуда все началось, и захотелось остывшего кофе и холодных тостов с беконом, потому что, как выяснилось, влюбленность в его возрасте нисколько не влияет на аппетит.

Маруся отказалась от тоста и вспомнила, что двадцать лет назад точно так же не могла есть, пить, спать и думать про учебу. Любовь вытесняла из ее жизни все другие желания. Но он настоял, и она выпила полчашки кофе и съела кусок сыра, чтобы угодить ему.

– Ты вот что… – Хозяин встретился с ней глазами и в ответ на ее рассеянную улыбку посерьезнел. – Ты не думай, так всегда не будет. Я не смогу заниматься с тобой любовью по сто раз на дню. Это сейчас у нас каникулы, а потом начнется работа и поездки. Чаще всего будет, как у всех. И если у тебя иллюзии и потребности…

– Дим, у нас с тобой никогда не будет, как у всех, – сказала она как-то очень буднично, но он почему-то поверил. – Мы с тобой не сможем, как они. Мы слишком долго друг друга искали.

И хотя он ни единого дня не искал ее, потому что даже во сне не мог увидеть, что она есть на свете и жизнь предоставит ему шанс, и даже предположить не мог, что в этом возрасте, в этом городе, где он знал наперечет всех собак и всех девок от рождения до восьмидесяти, он встретит женщину, которая хочет его любить и даже, кажется, любит, он тоже догадывался, что у них все будет особенно. Думать, что в его годы встретится кто-то еще, глупо. И она оказалась необычной, непонятной и притягательной, как сказка о сокровищах на таинственном острове, которую он помнил с детства.

– Ты меня ни с кем не перепутала? – привычно ляпнул он.

И только когда Маруся вышла, не обернувшись, он догадался, что обидел ее. Проводил взглядом до двери, полюбовался на тонкие щиколотки и длинные ноги под слишком коротким свитером и вспомнил про ее мужа. И Маруся тоже вспомнила про мужа, про их воскресные утра, про поцелуи без счета, про мечты и планы и глупую уверенность, что так будет всегда. Но это безусловное «всегда» закончилось, когда она оставила записку на подушке и сбежала в неизвестность. А теперь, спустя всего несколько месяцев, она любит другого человека. И это – ее новая реальность, которая не может быть настоящей.

Она бродила по комнатам, рассматривала мебель, картины, фрагменты коттеджного пейзажа за окном и сравнивала свою прошлую жизнь и нынешнюю. И выходило, что если сравнивать с тем, что было двадцать лет назад или даже десять, то сейчас все не так, и мечты не те, и кураж не тот. А если вспомнить, что было еще год назад, то сейчас все просто замечательно, и ничто не обещает, что станет скучно или буднично, как у всех. И оттого, что она не знала, как надо правильно сравнить, чтобы не ошибиться, ей становилось страшно и одиноко.

Дмитрий Алексеевич прошел мимо открытой двери, увидел Марусю возле окна, приостановился, но окликать ее не стал, потому что не умел извиняться, не знал, что сказать и как объяснить, чтобы не быть смешным.

Он злился на себя за неуклюжесть и бестактность, когда в дверь позвонили. Хозяин выплеснул невостребованный накануне глинтвейн в раковину, заглянул в холодильник и понадеялся, что обойдется и можно никого не впускать. Но звонок прозвучал еще раз, и ему пришлось встречать гостей. С сыном он не виделся неделю. Тот праздновал Новый год в Питере и специально для этой поездки позаимствовал у отца внедорожник, оставив мурселаго в гараже.

– Зачем ты их притащил?

Дмитрий Алексеевич кивнул на двух раскрашенных, как матрешки, блондинок.

– Куда же я без них-то? – хохотнул мэр и обхватил обеих девиц за талии.

– Что за манера везде с собой баб таскать! – пробурчал отец, чувствуя себя почти стариком, и сделал знак Константину, который топтался за спинами гостей. – Там на столе список. Сгоняй в город.

Охранник без слов пошел в кухню, но вдруг замычал, закашлялся и встал посреди холла, как громом пораженный. Лица гостей вытянулись, а хозяин обернулся, готовясь увидеть как минимум кентервилльское привидение. И был недалек от истины.

Маруся спускалась по лестнице босиком, в широченном свитере со спущенными рукавами, которые ей ужасно мешались, и потому она взмахивала ими, как птица, и тогда они скатывались почти к плечам, обнажая тонкие руки и вспыхивающий белым пламенем браслет. Занятая своими мыслями, она не видела застывших внизу людей и, дойдя до нижней ступеньки, двинулась в сторону кухни, глядя себе под ноги.

– Маша, – прервал ее размышления хозяин. – Иди сюда.

Она подняла голову, заметила гостей, сменила направление, послушная приказу, небрежно собрала в ладони волосы и перебросила за спину. От ее движения свитер стал невозможно коротким, Константин покраснел, как девица, девицы фыркнули, Сергей Дмитриевич проглотил полный рот слюны и принялся пялиться на ее ноги.

– Проголодалась? – догадался Дмитрий Алексеевич и начал старательно закатывать рукава свитера. – Надо было утром завтракать по-человечески.

– Надо было, – чуть виновато согласилась Маруся. – Но утром не хотелось.

– Ладно, я что-нибудь организую. А ты пока надень что-нибудь подобающее. Видишь, гости стесняются.

– Ты ничего не говорил про гостей!

Она с укоризной глянула на мужчину и потянула свитер вниз.

Хозяин прижал ее к себе и поцеловал в висок, потом обвел замерших гостей строгим взглядом.

– Да они как татары ходят. Без приглашения.

– Кто же знал, что ты с дамой… занят, – оправдывался Сергей Дмитриевич, все время возвращаясь взглядом к ее ногам. – У тебя же с Люськой шуры-муры.

Маруся подняла на своего, не Люськиного, любовника вопросительный взгляд, и ему мучительно захотелось сказать, что нет никакой Люськи и больше не будет. Довольно с него Верок, Светок и Танек. Теперь она сможет любить его, как обещала, а он будет ради нее отвлекаться от работы гораздо чаще, чем она может себе представить, потому что у него тоже… потребности. И возить ее с собой в командировки будет. Как он раньше обходился без нее дома и в поездках, было неясно, но теперь их ждала новая жизнь в новом году. Совершенно шальная, как ее поцелуи в снегу, как песни у цыганского костра, как ее уверенность в том, что можно продать машину и купить на вырученные евро счастье.

Но он ничего такого не сказал, потому что при упоминании Люськиного имени девицы одобрительно зашептались, без стеснения рассматривая Марусино лицо с паутинкой морщинок у глаз. Костя вздохнул, как сенбернар, а Маруся без особого рвения потянула свитер вниз и без слов ушла в спальню искать брошенное платье.

– С Люськой все! – сказал отец, проводив ее долгим взглядом. – А если она слухи распускает…

– Да весь город знает, что ты с этой спишь и Люську бросил.

– Много твой город знает! – вспылил хозяин, и зарвавшиеся девицы притихли. – И у меня с ней… с Машей… отношения. Так что, держи язык за зубами и матрешек своих угомони, а то пешком до города пойдут.

Константин, озираясь, появился из кухни со списком и прошел к выходу, избегая смотреть на хозяина.

– Цветов купи, – вспомнил Дмитрий Алексеевич. – Желтые розы. Или не желтые, красные… Черт их знает! Возьми те, что поярче.

Охранник показал плечами и затылком, что понял распоряжение шефа, и закрыл за собой дверь.

– Пошли, чаю сделаю! – Хозяин с усмешкой подтолкнул сына в кухню. – Ну, рассказывай, что там в Питере? Какие новости? Кого повысили, кого сняли?

Маруся в неуместном вечернем платье восседала напротив Сергея Дмитриевича и его спутниц и с задумчивым видом размешивала в чашке давно растворившийся сахар, пока хозяин не отобрал у нее ложечку, как у разыгравшегося ребенка. Тосты с сыром и ветчиной остывали на тарелке, а Маруся сцепила пальцы и переключила внимание на падающие хлопья снега за окном.

– Нет, мы сегодня никуда не собираемся, – сказал хозяин и положил руку ей на колено. – Мы уже нагулялись, да, Маш?

– Господи! – Она нахмурилась, потерла задумчивый лоб и вышла из оцепенения. – Филька! Дима, мне домой надо!

– Я пошлю Костю погулять с ним.

– Он ждет меня, а не Костю.

– Хорошо, сейчас я оденусь.

– Мы только время потеряем. Ну, Димочка, я быстро.

– Ты вернешься?

– И заодно к ребятам заскочу. Я обещала, что в праздники буду часто приходить, а вот не получается…

– Маша?

Она обернулась в дверях кухни с отсутствующим лицом.

– Я спросил, ты вернешься?

Он повторил свой вопрос и щелкнул зажигалкой, словно ответ интересовал его постольку-поскольку. Маруся сокрушено покачала головой и вернулась к столу.

– Если ты все время будешь думать…

Но мужчина не стал ожидать окончания и потянул ее к себе на колени. Матрешки ахнули и выпучили густо накрашенные глаза.

– Ты можешь просто ответить?

– Можно я привезу к тебе Фильку? Во дворе много места, а на ночь ты бы мог впускать его в дом.

Он выпустил струйку дыма и прищурился.

– Ты переедешь ко мне с собакой?

– Я привезу к тебе свою собаку. У тебя ему будет лучше.

– А тебе?

– Димочка, я быстро вернусь, ты даже не заметишь.

Он с сомнением поднял бровь и поднес сигарету к губам, но она отвела его руку в сторону, поцеловала, позабыв о гостях за спиной, и сбежала, не попрощавшись.

– Она, конечно, хорошо сохранилась, – начал было Сергей Дмитриевич. – И не дура…

– Я что, спросил твоего мнения о моей женщине?

– Это не только мое мнение. Весь город обсуждает твой роман.

– Передай городу, пусть заткнется.

– Отец, люди не будут молчать. Она здесь чужая. И ты, конечно, можешь развлечься, но все ждали твоей свадьбы с Людмилой. И уж она-то точно не заслужила…

– Езжай, повеселись, Сережа! – Дмитрий Алексеевич грозно возвысился над столом, дав понять, что аудиенция окончена. – И не дай Бог, я узнаю, что ты распускаешь сплетни про Машу!

Через четыре часа Маруся въехала в открывшиеся ворота и, притормозив, выпустила из машины почти не обиженного Фильку. Хозяин со ступенек лестницы смотрел, как она паркуется, как выбирается в снег в узких джинсах и дубленке, как обнимает за шею подбежавшего пса.

– Где ты была столько времени? И почему у тебя телефон выключен? – Она подошла совсем близко, и он бросил сигарету в снег и забрал ее голову в ладони. – Машка, не смей больше исчезать! Слышишь? Ты вещи свои привезла?

– У меня перед дверью лежала крыса с колокольчиком на шее. Дима, зачем кому-то класть мне на порог мертвое животное?

– Ты испугалась?

Он гладил ее по голове и не мог найти слов утешения, кроме каких-то банальностей. Он не думал ни о крысе, ни о тех, кто развлекался, заставляя ее нервничать, а только о том, как ждал, почти не надеясь, что она вернется.

– Нет.

– У кого-то в этом городе идиотское чувство юмора, – наконец сказал он и увел ее в дом. – А что у тебя с телефоном?

Наутро она проснулась одна и долго не могла понять, что случилось с комнатой и почему рядом нет Фильки, но потом вспомнила, что искать надо не Фильку, а мужчину, и отправилась в привычном уже свитере в путешествие по дому. Из кухни слышался разговор, и она без сомнения пошла на голос хозяина. Выросший как из-под земли Костя попытался загородить ей дорогу, но она первой открыла створки дверей.

– Вот и примадонна явилась, – сказала королева красоты и соблазнительно закинула ногу на ногу, отчего узкая юбка задралась, а Константин приклеился взглядом к ее ажурным колготкам вызывающе сиреневого цвета.

Маруся готова была повернуть назад, но Дмитрий Алексеевич поманил ее, как собачонку, и она подошла и прислонилась к нему плечом, глядя на соперницу.

– И это чучело ты взял к себе в дом? – скривилась Люська и обвела в воздухе ее силуэт тонкой сигареткой. – Ты посмотри, ей же сто лет в обед.

– Мне надо присутствовать? – тихо спросила Маруся у мужчины.

– Она уже уходит, – ответил он и пододвинул Марусе стул. – Я тебе сейчас кофе сварю.

– В ее возрасте полезно пить кефир и таблетки от склероза.

– Зачем ты встал так рано? – Маруся придвинулась и нежно поцеловала его в висок. – Я бы чуточку поспала и приготовила тебе завтрак.

– Успеешь еще.

– У тебя какие планы?

– Сделаю несколько звонков и пару часов с документами посижу. А потом мы с тобой покатаемся, да? Или кино посмотрим.

– Дим, не надо кофе, ладно? Я йогурт выпью и книжку почитаю. Только Фильку покормлю.

– Я покормил.

– Какой ты! – Она засияла глазами и снова поцеловала его, словно не было никакой Люськи на гостевом стуле. – Приходи скорее, я буду скучать.

Маруся забрала из холодильника бутылочку с йогуртом и вышла из кухни, оставив бывших любовников наедине.

– Ты собираешься жизнь прожить с этой пенсионеркой? – Люська не собиралась никого щадить. – Тебе нравится седина и дряблые телеса?

– Люсь, ты допила свой чай? Ну так иди отсюда. Костик тебя проводит, а мне работать пора.

– Посмотрим, как ты заговоришь, когда она от тебя сбежит и ты опять придешь ко мне.

– Ей незачем убегать. А вот твой визит подошел к концу.

Люська встала, не потрудившись одернуть юбку, и остановила ненавидящий взгляд на его лице.

– Ты пожалеешь об этом, Дмитрий Алексеевич. Ты очень пожалеешь.

Он с хмурым выражением лица вышел из кухни, наткнулся на бредущего без цели Фильку и потрепал его по лобастой башке. Пес покрутил головой в поисках хозяйки, но Маруси негде не было, хотя рука мужчины пахла ее волосами, и пошел за ним по лестнице. На пороге кабинета Дмитрий Алексеевич передумал и развернулся в сторону спальни.

Маруся лежала поперек кровати и, подперев руками подбородок, читала книжку. Хозяин без церемоний потянул одеяло в сторону, зная, что найдет под ним именно то, что ищет: раздетую женщину, из-за которой он только что отложил звонки и бумаги.

– Она молодая и красивая. – Маруся даже не повернула головы. – Я не могу с ней тягаться.

– Мне нравится то, что я вижу, – заметил он, расстегивая ремень.

– Ты же собирался заняться документами, – тихонько засмеялась она и потянула одеяло на себя. – А потом ехать кататься.

– Кататься будем здесь и сейчас!

– Дима, а как же работа?

– К черту работу! У меня дома форс-мажор, – признался он, избавляясь от брюк. – Стихийное бедствие, которое несет какую-то чушь. А ведь могла бы трогать и целовать…

«Стихийное бедствие» уронило на пол книжку и обернулось с томящимися глазами и улыбающимися губами.

– Не стоило тебе так рано просыпаться в праздник.

– И это благодарность за то, что я не стал будить тебя и завтракал один?

– Зато теперь ты сыт и готов к подвигам.

– Я голоден, как никогда, – возразил он. – Прекрати болтать, женщина, и делай, что обещала.

– Какой же ты медведь, Димка! И за что я тебя люблю?.. – зашептала она, пока он тонул в водопаде рассыпавшихся волос, желая получить ответ на этот вопрос прямо сейчас.

Заставить ее привезти свои вещи в коттедж оказалось не так-то просто. Она избегала разговоров о переезде, находила массу причин, чтобы не оставаться на ночь, хотя Филькины миски, ошейник, намордник и пара игрушек давно поселились в его доме. А сама Маруся, чуть что, норовила сбежать в город переодеваться, или за кремом, или за зарядкой от телефона, как будто оставляла себе шанс уйти от него в любой момент. Дмитрий Алексеевич жил все время на грани: чувств, отношений, перспектив, которых боялся и желал одновременно. Сразу по окончании праздников он впрягся в работу, оставив ее спать на широкой кровати одну, а когда вечером набрал привычный номер, ему никто не ответил. Один звонок Косте, и ситуация прояснилась: Маруся отправилась в ресторан. Он появился у сцены хмурый, в расстегнутом пиджаке и небезупречной рубашке, когда она, сияя глазами, пела: «А я сяду в кабриолет, и уеду куда-нибудь, если вспомнишь меня, забудь, а вернешься, меня здесь нет…» Он дослушал песню стоя и поманил ее вниз, как подзывают провинившуюся собачонку. Шансонетка кивнула на гору записок, он набычился и собрался наверх, но она положила микрофон и спустилась в зал.

– Ты почему здесь? – без предисловия начал мужчина и по-хозяйски привлек ее к себе. – Я тебя отпустил?

– Дима, что ты! – Маруся очень похоже изобразила испуг, пряча смеющиеся искорки под опущенными ресницами. – Я же здесь работаю.

– Моя женщина не будет петь в ресторане.

– Димочка, я же для тебя пою!

– Поужинай со мной.

– Но мне надо…

– Будешь спорить?

– Нет, что ты! Посижу рядом, конечно!

Он закусывал водку осетровым балыком и слушал ее отчет о том, как она провела день. Как спала до полудня, пила кофе, валялась на кожаном диване в библиотеке с книжкой, играла с Филькой в мяч и сетовала на то, что в коттедже нет хорошей пены для ванны. Маруся рассказывала, подперев подбородок руками и не сводя с него счастливых глаз, а он сосредоточенно жевал и сам наливал себе из графина, а потом, будто не слышал ни слова из сказанного, вдруг заявил:

– В понедельник поедешь со мной в Сибирь на пять дней. Только сапоги купи, чтобы можно было хотя бы из самолета выйти.

– Зачем в Сибирь? – не поняла она. – Что мне делать в Сибири?

– Да все, что захочешь: спать, книжки читать. И ждать меня по вечерам.

– Димка, я и так жду тебя и днем и вечером, круглые сутки. Я останусь здесь и буду ждать.

– Ты не останешься, потому что я тебя не оставлю.

– Но зачем тебе я в командировке?

– Это надо объяснять? – Маруся морщила лоб, и было видно, что она хочет спросить что-то еще. – Ну?

– Ты не сможешь обойтись без меня в другом городе или ты не доверяешь мне?

– Водки тебе налить?

Он не собирался отвечать, и ей оставалось самой придумать причину.

– Что ты! Мне еще петь!

– Ну, пойди спой, пока я ем. – Хозяин достал сигареты и откинулся на спинку стула. – А потом домой, я сегодня устал.

Она благодарно коснулась его руки и вернулась на сцену. Из глубины зала за ней пристально следили черные глаза свергнутой королевы, но Маруся отказалась принимать вызов и отвернулась. Через полчаса Дмитрий Алексеевич затребовал свою женщину обратно, не отпустил в гримерку переодеваться, и когда администратор принес Марусину дубленку, завернул ее, как ребенка, в мех и увел из зала. А в машине, дав волю рукам, одновременно выговаривал ей за то, что не носит шубу, что пошла петь, хотя знала, что он больше не хочет видеть ее на сцене, что не отвечала на звонки. Маруся просила прощения словами, но ни голосом, ни глазами, ни губами не раскаивалась. Обнимала в ответ, смотрела весело и нежно и целовала так, что ему хотелось забыть про Костю за рулем.

– Машка, ты совсем меня не боишься, что ли?

Она наигранно распахнула ресницы и через секунду рассмеялась и замурлыкала, как кошка, прижимаясь к его груди. Она была отчаянная в своей любви и, казалось, совсем ничего не боялась, ни его, ни с ним.

Он даже рискнул уехать без нее в Сибирь, хотя до последнего был уверен, что настоит на своем. Но она уютно смотрела из-под одеяла и рассказывала, какое это блаженство – вернуться туда, где тебя ждут. Где на заметенном пороге видна цепочка следов и небольшая вытоптанная площадка. Где потрескивают дрова в камине, а из чашки струится неземной аромат горячего кофе. Где в ванной шуршит пена, и уголок одеяла призывно отогнут. Она рассказывала ему такие сказки, которых было не прочесть ни в одном сборнике, которыми ни одна мать не баловала свое чадо, которые предназначались только для его ушей. И он собрал сумку и уехал, строго наказав ей ждать и не делать глупостей. Тех, которые обычно приходили ей в голову, и тех, которые еще не пришли, но если придут – гнать их прочь. И ждать, как обещала. А она взяла с него слово звонить так часто, как сможет. Он хмыкнул и пообещал, наклонился к подушке, отстраненно поцеловал, словно разлука уже забрала его с собой, и ушел в морозные сумерки. Маруся подошла к окну и долго всматривалась в дорогу, на которой давно погасли красные огни уехавшей машины, а потом побрела в каминный зал, который Филька облюбовал, как свою комнату, и до поздней ночи валялась у огня с книжкой, обнимая собаку.

Как ни странно, дни в отсутствие мужчины летели быстро. Она каждое утро гуляла с Филькой, ездила к Маше и Диме, читала скучного Пруста и пела в ресторане о несчастной и счастливой любви. Дмитрий Алексеевич не звонил. То ли был слишком занят, то ли занимался воспитанием своей женщины, и Маруся, набирая его номер, сбрасывала вызов, не решаясь задать вопрос. В четверг вечером она осталась ночевать в городе и уснула почти под утро между мобильным телефоном и Филькой. А в девять была разбужена странным звонком. Незнакомый голос потребовал, чтобы она спустилась на стоянку. Маруся долго не могла понять, кто это и что от нее хотят. Но мужчина был суров и непреклонен, и она кое-как оделась и в сопровождении Фильки пошла в торец дома, где оставила машину. Собственно, то, что она оставила ночью у дома, утром трудно было назвать машиной.

– Боже правый! – выдохнула Маруся и обошла искалеченную груду металла. – Как это возможно?

– Вот вы мне и расскажите, – потребовал незнакомый гаишник, поигрывая полосатым жезлом.

– Я вам должна рассказать?

– Ну, машина-то ваша!

– Судя по номеру – моя… была моя… машина…

Пока представитель власти оформлял протокол, Маруся ходила вокруг красной ауди, с которой кто-то старательно поработал то ли бейсбольной битой, то ли другим подобным орудием пролетариата. Филька плелся следом как привязанный, нюхал помятый кузов, фыркал и огорченно посматривал на хозяйку.

– Думаешь, уже пора ему позвонить? – спросила у пса Маруся и потянула из кармана телефон.

Гаишник и собравшаяся толпа зевак с интересом воззрились на нее. Пес уселся перед женщиной и завилял хвостом.

– А он спросит, почему я сразу не сказала? Ну ладно, давай подождем. Попросим Костю нас отвезти, да?

Филька одобрительно тявкнул и обернулся на представителя власти. Тот поспешно опустил глаза на планшет и продолжил писать. В толпе перешептывались достаточно громко, чтобы Маруся за полчаса оказалась в курсе всех версий случившегося. Над мелкими и незначительными мнениями доминировало одно, самое главное: не надо уводить чужих мужиков. Бурное обсуждение прервалось сразу же, как понадобились свидетели. Повреждения, нанесенные машине, – мятый кузов, битые стекла, проколотые колеса, – были громкими и не могли остаться незамеченными хотя бы одной бдительной бабулькой. Но никто ничего не видел и не слышал. Маруся с пониманием улыбнулась мрачному гаишнику и подписала протокол. Толпа расступилась, пропуская ее к подъезду, и снова сомкнулась вокруг останков ауди.

Дома Маруся сварила крепкий кофе и не меньше трех часов провела в ванне, не в силах согреться и перестать думать о происшествии. Одно дело – шутка с мертвой крысой, другое – разбитая машина. Кто такой смелый, что может позволить себе все в этом городе? Не Люська же собственноручно крушила ночью стекло и металл. Она могла нанять кого-то, могла спланировать… Хотя примерить на себя подобную ненависть к другому человеку у Маруси никак не получалось.

Филька тоже был задумчив и невнимателен и почти не реагировал на ее экзистенциальные рассуждения о произошедшем инциденте и человеческой сущности. За час до выступления она позвонила Константину, но его мобильный был выключен. Телефон в коттедже тоже не отвечал. Она пыталась набирать знакомые номера, но без толку. В конце концов она вызвала такси и уехала в ресторан, поругавшись с водителем, который ни за что не хотел брать в салон собаку. К счастью, Филька был достаточно сообразительным, чтобы догнать хозяйку своим ходом. Она долго обнимала его возле гардероба и извинялась за тупость таксиста, а потом ушла в гримерку с отрешенным лицом. По окончании выступления телефон Кости все еще молчал, приехавший таксист ничем не отличался от предыдущего. «Не положено!» – твердил он, и Маруся махнула рукой, отпуская машину.

– Филь, – начала она, виновато глядя на пса. – Тут такое дело… В городе мы с тобой остаться не можем. Дима приедет рано утром, а я обещала встретить его… В общем, придется идти пешком. Ты понимаешь? Ночь и мороз, но выбора нет. Ты пойдешь или отвести тебя домой?

Филька домой не собирался. Он готов был идти за ней целую ночь, и еще день, и неделю, и даже сто лет, если бы ему позволил недолгий собачий век.

– Ладно, – вздохнула она. – Тогда пошли. Только ты рядом держись, а то что-то мне не по себе.

До коттеджа они добирались почти три часа. В поселке за высокими заборами светились только фонари, хозяйский замок надменно возвышался среди более скромных строений. Маруся, не зажигая света, прямо в холле уронила дубленку на пол и босиком пошла в каминный зал. Филька, воровато оглядываясь, поплелся следом. В камине едва теплился огонь, и припорошенные пеплом угли переливались красным, как рубины в ожерелье. Она бросила на них несколько поленьев и придвинула медвежью шкуру поближе к решетке. Пес тут же привалился к хозяйке и блаженно вытянул лапы.

– Да, малыш, – сказала она и зябко повела плечами. – Сейчас согреемся, и я пойду наверх. Мне вставать рано, а ты поспишь, сколько захочешь.

Филька зевнул и без энтузиазма постучал хвостом по полу. Маруся погрузила замерзшие пальцы в палевый мех и замерла, глядя на разгорающийся огонь.

Ее ауди на площадке не было, и даже следов от протектора не осталось, метель скрыла все перемещения людей и машин во дворе. Дмитрий Алексеевич вошел в спящий дом и сразу увидел дубленку на полу и матовые следы от собачьих лап на чистой плитке. Он, конечно, не особо поверил в ту сказку про ванну и кофе, которую она рассказала в день его отъезда, но уж хотя бы проснуться к его приезду она могла. Хозяин взбежал по лестнице в спальню, с недоумением посмотрел на застеленную кровать, заглянул в ванну, распахнул двери в пару комнат, в библиотеку и даже в кабинет.

– Это шутка такая? – вслух спросил он у молчащего дома и спустился в зал.

Женщина и собака спали перед едва тлеющим камином, обнявшись, как бродяжки в кино. И хотя он подошел вплотную и присел, разглядывая эту неразлучную парочку, никто из них не проснулся. Дмитрий Алексеевич протянул руку и легонько потрепал пса по шее.

– Филька, вставай! – Пес поднял голову и сонными глазами посмотрел на мужчину. – Давай, давай! Иди в холл. Нечего тебе тут…

У Фильки было иное мнение, но, хотя шепот мужчины был дружеским, глаза оставались холодными и жесткими. Ослушаться он не посмел, выбрался из-под Марусиной руки и, постукивая когтями, ушел охранять оставшуюся на полу дубленку.

Дмитрий Алексеевич занял освободившееся место на шкуре, наклонился к спящей женщине, вдохнул слабый запах ее духов.

– Машка, тебя не учили, что обманывать плохо?

И еще до того, как она проснулась, принялся целовать ее, как изголодавшийся по ласке сибирский поселенец, вернувшийся в родной дом к жене. Она даже не стала открывать глаза, прерывисто дышала и обнимала, будто боялась, что он исчезнет. А когда он улегся рядом, слушая стук собственного сердца, она вдруг начала сотрясаться всем телом и всхлипывать, уткнувшись носом в его плечо.

– Что ты? – Он прижал ее крепче, принялся гладить по волосам. – Я вернулся, все хорошо!

– Не все хорошо, Димка! – сквозь слезы бормотала она. – Совсем не все. Ты ни разу не позвонил мне, ни разу!

– Я был занят. Если бы мог, позвонил. – Она уловила металлические нотки в его голосе и перестала издавать звуки, замерла и сжалась, как в ожидании удара. – Ты же не думаешь…

– Нет, прости! Конечно, ты был занят! Сейчас я сварю кофе и налью нам ванну.

– Ну, давай! – усмехнулся он, провожая ее взглядом. – Лучше поздно…

О том, что машины у нее больше нет, он узнал только в понедельник утром, когда услышал ее разговор по телефону с диспетчерской службой такси.

– Кому понадобилось превращать твою машину в металлолом? Ты сама-то понимаешь, что это глупо?

– Дима, но ведь это не я сделала!

– Ну ясно, что не ты! Но тот, кто это сделал, понимал, что бросает вызов мне.

– Ты примешь вызов?

– Мы играем, что ли? – рявкнул он, и Маруся вздрогнула и отодвинулась от стола. – С кем мне бороться? С бабами?

– Ты думаешь… это она?

– Я вообще об этом не думаю! Пусть милиция занимается этим делом. Вандализм и порча собственности – это в их компетенции.

– Ладно, пусть милиция, – тихо сказала Маруся, обхватив ладонями чашку и глядя в пол. – Можно, я возьму твою машину? А то Филю в такси сажать отказываются.

Он хотел было сказать, что таскаться повсюду с кобелем нет никакого смысла, что охранник из него, как из дерьма пуля, что вообще ей нечего делать на улицах города, где жители распустились и почувствовали себя слишком вольготно. Но ничего подобного произнести вслух не смог, коротко кивнул и уехал на работу, тронув ее щеку равнодушными губами. По дороге в офис он обещал себе, что теперь уж точно не оставит ее, когда соберется уехать в следующий раз, и злился на себя, что поддался на уговоры неделю назад. В обед он подался в областной центр и вернулся вечером за рулем нового лексуса, поставил его на площадку перед домом и бросил на обеденный стол ключи.

– Теперь тебе не нужно такси. Только не бросай машину, где попало.

– Дима, я не могу принять такой подарок.

– Тебе машина не нравится? Обязательно спортивное купе?

– Ты не понимаешь… Их это только разозлит.

– Кого? – подозрительно прищурился он. – Ты знаешь больше, чем говоришь?

– Я ничего не знаю. – Она соскользнула со стула и подошла к мужчине вплотную, обняла, уткнулась губами в шею. – Мне просто страшно.

– Это еще что за глупости? В моем городе тебе бояться нечего! Слышишь, Машка? Не-че-го!

Но она только кивала и не разжимала рук, горестно вздыхая, как лошадь в стойле. И Дмитрий Алексеевич, оставив недоеденный ужин, увел ее смотреть кино, какую-то легкую комедию, законченную ерунду, лишь бы не слышать этих вздохов.

Теперь он сам решал, когда она едет в ресторан петь, а когда остается дома и ждет. Она не противилась, ни разу не намекнула, что это произвол. Ждала по вечерам, крутилась под ногами у домработницы, больше мешая, чем помогая, и, заслышав звук въезжающей в ворота машины, мчалась с Филькой наперегонки в холл, чтобы прижаться и сказать, что ужасно, немыслимо, совершенно невероятно соскучилась за эти несколько часов. А он, снимая пальто, прятал довольную усмешку и нарочито суровым голосом допрашивал ее, как прошел день. Она с горящими глазами пересказывала прочитанный роман, или телевизионные новости, или что-нибудь подобное, незначительное и почему-то волнующее. А Филька тыкался носом в его руку и подставлял лобастую башку. Мужчина чесал Фильку за ухом и прижимал к себе болтающую Марусю. Никогда за всю его жизнь ни одно живое существо не встречало его с такой неизменной радостью и искренностью, как эти двое. И никогда раньше он не возвращался домой с мыслями о том, что семья – это то, что ему нужно ничуть не меньше, чем работа. А временами даже больше.

Хотя эта девчонка в оранжевом домашнем костюме с заплетенными косичками так же мало походила на спутницу жизни, как и женщина на фотографии пятилетней давности под руку с солидным бизнесменом на открытии очередного дилерского центра в столице. Он почти случайно нашел эту фотографию в Интернете и теперь подолгу всматривался в ее знакомое и одновременно незнакомое лицо. В той жизни она казалась старше, чем теперь, когда обнимала его по утрам в спальне, заставляя почти забыть о назначенном совещании. Или вечером, когда выходила из ванной в мало что скрывающей ночной рубашке, распустив русалочьи волосы до талии, и, отнимая у него газету или журнал, игриво говорила: «Димочка, хватит работы на сегодня. Давай спать. Или не спать?» И отворачивалась, притворяясь покорной и уставшей и давая ему возможность обнять ее и уснуть или побыть хозяином и завоевателем. Он засыпал, думая о том, что за двадцать лет ее замужества в эту игру она играла с мужем тысячи раз и однажды кому-то из них эта игра надоела. Возможно, и через двадцать лет все будет не так, как сегодня, даже скорее всего не так. Он состарится и уже не будет за обедом ждать наступления вечера и ее поцелуев, и не будет Фильки, а она будет грустить о прошлом и о том, что время для пения в ресторанах ушло безвозвратно. Зато она будет с ним в командировках или на отдыхе, за столом и в машине. Она останется с ним навсегда, потому что для него это «навсегда» незыблемо и монументально, как его завод, его город, его власть.

Но в следующую командировку она тоже не поехала. То ли погода менялась, то ли ее тело чудило без видимой причины, но она почти неделю пролежала в постели, жалуясь на слабость и головокружение. Он даже доктора к ней привез, но доктор не нашел инфекции и уехал, спихнув проблему на атмосферное давление и гормональную перестройку женского организма после сорока.

– Ты думаешь, что у меня климакс? – ужаснулась Маруся, схватив Дмитрия Алексеевича за руку. – Ты думаешь, что это конец?

– Чему конец? Жизни? Или ты без месячных жить не сможешь? – вдруг разозлился он и ушел провожать доктора.

– Нет-нет, не климакс. Это нервы, Дима, просто нервы, – жалобно сказала она ему вслед и уткнулась носом в подушку, стараясь не заплакать.

Накануне отъезда он даже спрашивать не стал о ее самочувствии. Пришел с работы почти в полночь, наскоро поел и, бесцеремонно разбудив ее, заявил, что всю неделю к ней не прикасался, а теперь уезжает и не намерен ждать еще неделю.

– И не жди, Димочка, зачем ждать… – шептала она слабым голосом, избавляясь от рубашки.

– И не собираюсь! – Он спускался губами вдоль позвоночника с бархатистой кожей, заставляя ее изгибать спину и тихонько постанывать, как во сне. – Ты же не хочешь, чтобы я ходил к проституткам. Или ты не против?

– Ты дразнишь меня?

– Я еще посмотрю на твое поведение!

– Димка, стой, Димка! – Она удержала его руки и вывернулась из-под него, легла рядом. – Ты просто посмотри на меня. Прямо сейчас!

Он взял ее голову в ладони и принялся смотреть так, будто хотел запомнить ее навсегда в тусклом свете ночника.

– Что я должен увидеть, а, Машка? Что ты красивая? Что у тебя глаза, как у русалки, и волосы, как водяные струи?

– Я не всегда такая, как ты хочешь. Я давно выросла, живу, как умею, и совершаю ошибки, может, чаще, чем другие. Но мои поступки не всегда то, что ты о них думаешь. Так что, не смотри на мое поведение, Димочка. Смотри на меня и помни, что я люблю тебя, что бы ни случилось. Я уже никогда не буду такой, как год назад. Я другая, и я твоя.

– И все равно ты совсем еще девочка! – хрипло рассмеялся он и поцеловал ее губы, ставшие внезапно серьезными. – К тебе еще няньку впору приставить.

Няньку, может, нанимать и не следовало, а вот прицепить ей на щиколотку электронный браслет с ограниченным радиусом действия не мешало. Потому что стоило ему уехать, и начались новые приключения. Сначала она не смогла попасть в свою квартиру, и дверь вскрывали спасатели, которых она вызвала после часа безуспешной борьбы с замком. «Не надо ничего лишнего совать в не предназначенные для этого отверстия, дамочка!» – заявил один из них, и все трое почему-то заржали, как жеребцы на выпасе. Маруся покраснела и до вечера заперлась в квартире с удивленным Филькой.

В ресторане три микрофона оказались сломанными, администратор по-бабьи всплескивал руками «что за кошмарный день!», и Маруся не выдержала этих причитаний и заявила, что будет петь без микрофона. А когда пришла в гримерку в перерыв, обнаружила, что все в комнатке перевернуто вверх дном. Во избежание дальнейших проблем она снова вызвала администратора и потребовала сменить замок как можно скорее.

На следующий день, пока она гуляла с Машей и Димой в парке, кто-то написал зеленой краской «шлюха» на лобовом стекле ее лексуса, и ей пришлось объяснять «барбосу» значение этого слова. По выражению лица Маши она видела, что девочка отлично осведомлена о его значении.

– Почему они тебе это написали? – в конце концов спросила та, пряча глаза.

– Думаю, что эти люди сами не ведают, что делают, – задумавшись, ответила Маруся.

– А я думаю, что это из-за Дмитрия Алексеевича. Ты не должна с ним встречаться.

– Но я люблю его, Маша! В этом нет ничего зазорного.

– Почему же тогда город думает иначе? – спросила Маша и посмотрела на нее ясными глазами.

Маруся пожала плечами и не нашлась, что возразить. Рассказать ей о зависти, о жадности, о противостоянии столицы и регионов она не могла. И уж тем более не готова была обсуждать любовные похождения хозяина и матримониальные претензии Людмилы Ивановой.

– А я тебя люблю! – в отместку целому городу заявил «барбос» и обхватил Марусю обеими руками. – Очень люблю. Ты на маму похожа. Ты добрая и красивая.

– Не похожа! – мотнула головой серьезная девочка Маша и вытерла предательскую слезинку со щеки. – Хотя ты все равно хорошая! А на этих дебилов не обращай внимания. У нас в интернате таких полно.

Глава 10. Театр военных действий

Всю ночь Маруся проплакала, обнимаясь перед камином с Филькой, а утром едва смогла добраться до кровати. Головокружения усилились, и йогурт, опрометчиво выпитый по дороге в спальню, настойчиво просился наружу. Ее тошнило и шатало до середины дня, но она нашла в себе силы собраться и выехать из дома. На развилке, ведущей к городу, она остановила машину и долго собиралась с мыслями, в рассеянности поглаживая пса между ушами. Наконец он не выдержал и лизнул ее руку, приглашая что-нибудь сказать.

– Пожалуй, лучше не рисковать, – продолжила она вслух внутренний монолог. – Съездим в центр и купим. По крайней мере, этот фактор надо исключить. Правда?

Филька радостно улыбнулся и закивал, и Маруся, ободренная его улыбкой и принятым решением, покатила прочь от города.

На этот раз микрофоны работали, администратор вручил ей четыре ключа от гримерки, оставив пятый у себя в сейфе, и Маруся, наскоро переодевшись, ушла на сцену, думая о том моменте, когда наступит перерыв. Но в перерыв за ней увязалась словоохотливая уборщица, и пока Маруся рылась в сумке, ждала ее на пороге гримерки, будто собиралась провести с ней весь вечер. Наконец, женщина ушла, и Маруся, заперев дверь, пошла в туалет, оглядываясь по сторонам. Через несколько минут она сидела перед зеркалом и смотрела, как на белом фоне проступает вторая яркая полоска. «Но это невозможно! – шептала она, вглядываясь в беспристрастный тест. – Этого не может быть! За все время после больницы я ни разу… Ни единого разу… Мы столько старались! Что только ни делали! А тут я просто не предохранялась, потому что это уже не нужно. Потому что у меня не может быть детей. Просто не может!»

А по срокам выходило, что очень даже может. Слабость с головокружением и внезапная утренняя тошнота только подтверждали ее подозрения. Она через силу завершила вечер, посадила Фильку в машину, увезла в коттедж и еле дождалась утра, чтобы повторить тест. Ничего нового тест не сказал, зато неожиданно позвонил Дмитрий Алексеевич, раздраженный тем, что она продолжает сбегать по вечерам в ресторан, и заявил, что вернется и отвезет ее на обследование к врачам. Маруся поверила, испугалась и почти слезно умоляла его ничего не придумывать. Убеждала, что ей уже гораздо лучше, что она чувствует себя сильной и здоровой и вот сейчас как раз собирается завтракать. «Смотри у меня, Машка! Вернусь через три дня и запру на месяц в стационаре, если врешь!» – «Приезжай скорее, Димочка, я так соскучилась!» – «Куда уж я от тебя денусь!»

– Филька, это катастрофа! Ты понимаешь? Это невозможно!

Маруся металась по спальне, забыв про тошноту и слабость, а Филька крутил башкой из стороны в сторону и сам был на грани головокружения.

– Как это могло случиться? И что теперь делать? Ему не нужен ребенок, это же ясно, как белый день. Ему уже пятьдесят, у него внуки в любой момент появятся. У него бизнес, командировки. Нет-нет, он даже не думает о детях. И тут я с сюрпризом. Филь, ему зачем такой сюрприз, вот скажи? Тебе был бы нужен?

Филька вздернул ухо и внимательно следил за хозяйкой, но ответить не мог, потому что не представлял, нужны ему были дети или нет. Во всяком случае, не попробовав, что это такое – дети, собственные, не чужие за оградкой симпатичного особнячка, определенно сказать что-то было невозможно.

– Господи, а что он подумает, если я скажу… Что они все подумают, ты представляешь? Мне сорок три, и я как малолетка залетела, чтобы женить на себе мужика! Но ты же понимаешь, что я не собиралась! Я не знала, что это еще возможно, что это не окончательный диагноз! Ты ведь мне веришь, малыш? Веришь?

Он ей верил. Он, со щенячьего возраста привыкший с опаской посматривать на людей, поверил ей безоговорочно и навсегда еще при первой встрече. А теперь, пережив с ней столько месяцев разочарований, печали об утраченной жизни и надежд на новую, он был готов пожертвовать ради нее всем, пусть даже не мог купить ей машину или шубу.

– Но этот ребенок… Он ведь не потребует избавиться от него? Или скажет, что ребенок ему не нужен. Не теперь, не со мной. Но я не убью собственного ребенка! Ты понимаешь? Я не избавлюсь от ребенка, я не смогу. И не сказать ему не смогу… Он ведь отец.

Маруся села на край кровати, сгорбилась и уронила руки на колени. Пес привалился к ее ногам, положив морду ей на руки. В сложных человеческих отношениях Филька разобраться не мог и помочь не мог, зато мог лизать ее в ладонь и смотреть в глаза, и дышать как паровоз в душной спальне, мучаясь от невозможности скинуть палевую шкуру.

– У меня есть квартирка в Москве, – после долгого молчания продолжила Маруся и на минуту оцепенела от собственных мыслей. – Если уехать туда, пока еще никто ничего не понял… А когда родится малыш… Что будет, когда родится малыш? И как я проживу одна эти месяцы и потом тоже как я справлюсь? Он прав, у меня ни гроша за душой. Вот сейчас бы надо, а нет ни копейки. Филя, что же мне делать, а? Что мне делать?

Филька даже не догадывался. И не представлял, как он, она и малыш будут жить в крохотной квартирке у черта на рогах в какой-то далекой Москве. Он слушал плачущий голос, лизал ей руки и тихонько поскуливал, стараясь не потревожить ее мыслей своими сомнениями.

Ближе к вечеру Маруся вышла из спальни позавтракать, твердо решив, что не бросит пение в ресторане до тех пор, пока ее положение не станет заметным, а отцу будущего ребенка сообщит новость чуточку позже, хотя гораздо раньше, чем уйдет со сцены. Но когда этот день придет, она не знала и загадывать не решалась. Проблемы с утренней тошнотой и головокружением решались изменением режима дня и таблетками. Ей и в голову не пришло, что, желая оставить ребенка, она должна показаться врачу и пройти обследование, чтобы убедиться, что в ее возрасте беременность и роды пройдут без осложнений. Она до поры могла обманывать себя или своего любовника, даже весь город, включая своих врагов, но обмануть природу она не могла. Первый ребенок в ее возрасте требовал повышенной заботы и внимания.

Дмитрий Алексеевич позвонил накануне приезда и сообщил, что погодные условия в Германии задерживают его неизвестно на сколько. Маруся вздохнула с облегчением, в котором он услышал сожаление, и, понизив голос, наговорил ей милых глупостей, вроде того, что он и сам уже соскучился и хотел бы забраться к ней в ванну, как в тот вечер, или увезти ее в лес на машине без шофера и как американский подросток творить всяческие безобразия на заднем сиденье ее лексуса. «Конечно, он не откажется от своего ребенка! – думала она, вздыхая в трубку. – Он не из тех мужчин, которые трусливо сбегают, когда слышат эту новость!»

– В общем, очень скоро меня не жди! – неожиданно жестко закончил он. – Я позвоню в ресторан. Твоя концертная программа сокращается на два часа. С восьми до одиннадцати ты поешь, а к двенадцати должна быть дома как штык. Поняла?

– Да, конечно, – растерялась Маруся. – А почему?

Но он уже повесил трубку, оставив ее с повисшим в воздухе вопросом.

Он прилетел через три дня и сразу завалился спать, не дождавшись ее возвращения из ресторана. Войдя в спальню, она обнаружила его на кровати, небритого, пахнущего потом и перегаром, и, подавив внезапный приступ тошноты, легла рядом, прижалась щекой к его спине и напомнила себе, что наступает время откровения. Время, чтобы узнать, чего стоит почти год ее жизни в медвежьем углу. Но наутро эта решимость испарилась, как роса в лучах солнца, и она заторопилась сварить ему кофе и отправить в стирку содержимое его дорожной сумки, пока он спал. После кофе мужчина зазвал ее в душ, и Маруся боялась, что он увидит изменения в ее теле, которых она еще сама не замечала. Но он ничего не увидел, кроме виноватых глаз и потемневших прядей, липнущих к телу. После короткого допроса он узнал про испорченный замок, про лобовое стекло лексуса, про микрофоны и погром в гримерке.

– Ты просто дока притягивать к себе неприятности.

– По-твоему, это неприятности? А по-моему, это вполне спланированные акции.

– А что говорит доблестная милиция про ауди?

– Мне не звонили.

– Ладно, сам разберусь.

Слава богу, до конца февраля ему никуда не надо было ехать, и почти везде, где она появлялась, он был рядом. Сплетники молча переглядывались, черные Люськины глаза пожирали поющую на сцене шансонетку, а неприятности обходили Марусины вещи стороной. Как ни странно, ее перестало тошнить по утрам и головокружения куда-то ушли, но она исправно перепроверяла результат теста, который ни разу не изменился. Мария Климова, в девичестве Аверина, а пока все еще Климова, как значилось в паспорте, была беременна от любовника. И ее муж Дмитрий Климов даже не представлял, где она и с кем.

Каждое утро мучительно тянулось до момента, когда она понимала, что сегодня тоже не сможет сказать ему о ребенке. А потом время галопом неслось к середине дня и стремительно врывалось в прокуренный зал, где Маруся пела со сцены о любви, изменах, ревности и одиночестве для мужчины, которому не могла рассказать самое главное, что случилось с ней за долгие годы. И когда наступил день отъезда в очередную командировку, она со смешанными чувствами облегчения и волнения проводила его до ворот, а через час неслась по дороге в областную столицу, где в медицинском центре предварительно записалась на прием.

– Аборт или рожаем? – сухо поинтересовалась пожилая докторша, пощупав Марусин все еще плоский живот.

– Нет-нет, зачем же аборт! – забормотала та и прикрылась замерзшими ладонями. – Мне нужен этот ребенок.

– Тогда сдаем анализы и пытаемся разобраться, что у нас там внутри.

– В каком смысле, что внутри? – не поняла Маруся.

– Мужу сколько лет?

– Ребенок не от мужа, – глупо призналась она и увидела презрительную ухмылку на лице докторши. – Отцу ребенка пятьдесят. Это существенно, да?

– Ты старородящая, папаша тоже не призывного возраста. Не боишься родить уродца?

– Господи, да что вы говорите…

– Знаю, о чем говорю, – огрызнулась докторша. – А то сначала плодят все подряд, а потом вспоминают про генетический анализ. Будем проверяться на хромосомные и генетические отклонения или все самотеком пустим?

– Я подумаю!

Маруся вылетела из кабинета бледная и дрожащая. Как же она забыла о возрастном факторе? А что, если с малышом не все в порядке? Что, если он болен и родится таким, что окажется не нужен ни отцу, ни матери? Уже сейчас она может узнать об этом и решить все вопросы, не создавая себе и своему мужчине лишних проблем. Но узнать то, что скрывала природа, было еще страшнее, чем признаться Дмитрию Алексеевичу о своем положении. «Вот расскажу ему, и пусть сам решает, – трусливо убеждала себя Маруся, смотрясь в большое зеркало в ванной. – Вернется из Питера, и все расскажу!»

Он вернулся в последний день марта, вышел из машины в одном костюме, посмотрел на бегущие под ногами ручьи и почти растаявшие сугробы и поднял голову к окнам дома. Маруся сидела в кабинете на подоконнике и смотрела на него сверху вниз, мысленно подбирая слова. Фраза «дорогой, у нас будет ребенок» была такой заезженной и пошлой, что у нее тут же подскакивал пульс и учащалось дыхание. Мужчине, стоящему посреди двора, засунув руки в карманы и подставив лицо весеннему солнцу, не был нужен этот ребенок. Ему была нужна женщина, сидящая на подоконнике, как кошка. Он взмахнул рукой, и Маруся вышла из ступора и побежала вниз по лестнице встречать хозяина.

– Погода шикарная, – зажмурился от яркого солнца он, раскрыв ей объятия. – И ты шикарная. Я бы пообедал с дороги, если не возражаешь. А потом мы поговорим, да?

– Да, – осторожно кивнула она и потянула его за руку в дом. – Обед ждет тебя уже целый час.

Он по сложившийся в последние двое суток привычке сунул свободную руку в карман и нащупал бархатную коробочку, которая все время напоминала, что после обеда ему обязательно надо с ней поговорить. Теперь он был уверен, что время для разговоров подошло к критической черте. Дальше делать вид, что нынешнее состояние его устраивает, смысла не было. Он хотел не просто отношений с этой женщиной, он хотел, чтобы эти отношения стали серьезными.

Пока он обедал, Маруся рассказывала о мелких неприятностях, которых в этот раз оказалось не слишком много, о Диме и Маше, которые день ото дня становились все более ручными, как почуявшие любовь зверушки, о первой грозе и недовольстве посетителей ресторана из-за сокращения ее вечерней программы.

– Ничего, перекантуются. Пусть радио слушают и караоке поют.

Константин молча принес накопившуюся почту из ящика и положил на подносе перед хозяином. Дмитрий Алексеевич слушал вполуха Марусю и вскрывал конверты, вчитываясь в обратный адрес.

– Смотри-ка, это тебе! – Он сунул ей в руки большой коричневый конверт. – Поклонники?

– Да кто бы рискнул писать мне письма в твой дом, – улыбнулась Маруся и вскрыла письмо.

С больших фотографий на нее смотрел Дмитрий Климов собственной персоной. То на пороге собственного офиса, то возле подъезда, в котором располагалась их квартира, то выходящий из машины. И на каждой фотографии рядом с ним была молодая женщина, высокая и худая, с короткой стрижкой и красиво очерченными чувственными губами.

– Ты заказывала фотосессию? – спросил мужчина и развернул к себе фотографии. – Забавно…

– Дима, если это сделал ты… – не услышав его слов, потухшим голосом сказала Маруся. – Если ты играешь нечестно…

– Ты спятила? На кой черт мне фотографировать твоего мужа?

– Ты же не веришь мне. Ты все время сомневаешься во мне, в моих словах…

– А муж твой тут при чем, да еще и с бабой? Кстати, ты ее знаешь?

– Первый раз вижу. Но если это способ, шантаж… если ты решил заставить меня подать на развод таким образом.

– Да сдался мне твой развод! – рявкнул он и опустил руку в карман, чувствуя бархатистое прикосновение коробочки. – Если бы я хотел, чтобы ты была свободна, я бы уже давно решил этот вопрос.

– Так ты не хочешь? – спросила Маруся, угадав ответ. – Ты предпочитаешь встречаться с замужней женщиной, чтобы не нести лишних обязательств?

– Я не встречаюсь с тобой, я с тобой живу. И насчет обязательств… Я никогда не боялся ответственности.

– А я боюсь, да! – с жаром выпалила она, глядя в когда-то дорогое лицо мужчины на фотографии. – Потому что я женщина. Я не могу быть похожей на тебя.

– Твоя женская ипостась нисколько не мешает тебе отвечать за свои слова и поступки. А не ныть, как девчонка, увидев предмет своего обожания.

– О чем ты, Дима?

– Не я прислал тебе эти снимки, но я вижу, как ты смотришь на них.

– Никак я не смотрю! Я просто поражаюсь человеческой подлости… Но чувств у меня нет, ты знаешь.

– Убеждай в этом кого-нибудь другого. Дураков много!

Он прихватил бумаги и ушел в кабинет, оставив ее наедине с фотографиями, с которых улыбался и хмурился Димка Климов, каким она знала его все двадцать лет их счастливой семейной жизни.

– Что же ты наделал, Димочка? – шепотом спросила Маруся, сама не зная, к которому из мужчин адресует свой вопрос.

Перед выходом она постучалась в кабинет, но дверь была заперта и мрачный голос спросил, что ей надо.

– Дима, я еду в ресторан. Поедем вместе, пожалуйста.

– Мне есть чем заняться, – прозвучал ответ, и она кивнула и оставила мужчину в покое.

Она позвонила ему с дороги, а потом еще четыре раза из ресторана, но он не взял трубку и, отработав свою программу до часа ночи, как в добрые старые времена, она забрала из холла Фильку и уехала ночевать в свою квартиру.

А утром проснулась от тянущей боли в низу живота и привычного голоса над головой, сообщившего о приходе гостей. Меньше всего в этот момент ей хотелось двигаться и разговаривать, но, пересилив себя, она поднялась с кровати и в ночной рубашке открыла дверь. На пороге стояла супружеская пара, живущая в квартире напротив. От вида ее рубашки женщина фыркнула, а мужчина нервно закашлялся, не зная, на чем остановить взгляд.

– Сколько это будет продолжаться? – возопила соседка и дернула стекленеющего мужа за рукав. – Это не квартира, а какой-то бордель! Я напишу заявление в милицию, и пусть разбираются.

– С чем? – не поняла Маруся, отталкивая любопытную Филькину голову.

– Вот с этим!

Соседка подагрическим пальцем ткнула в Марусину дверь и отступила, давая ей возможность выйти и полюбоваться самой. Шагнув на площадку, она прикрыла дверь и посмотрела на нее снаружи. Вся ее дверь сверху до низу была покрыта чем-то черным и липким, к чему приклеилось нечто белое и воздушное.

– Что это? – спросила Маруся у соседа, который оказался ближе и не мог оторвать глаз от ее окружностей и плавных линий, почти не скрытых рубашкой.

– Это деготь и перья, деточка! – разъяснила соседка и снова дернула мужа за рукав. – Так демонстрировали народу сущность гулящих девок.

– Но это же просто дверь… – в растерянности пробормотала Маруся.

– А за ней живет гулящая девка, как показывает традиция.

– Что-то я не уверена, что традиция не ошиблась квартирой, – взяв себя в руки, нашлась шансонетка и захлопнула изгаженную дверь.

Ей надо было срочно позвонить, но мобильный, как назло, сел, едва она начала набирать номер. А городской телефон хозяина она наизусть не помнила.

– Ты мог себе такое представить, а, собака? – спросила Маруся, забираясь в кровать. – Ты понимаешь, что это заговор? Весь город против меня. Разве это справедливо?

К моменту, как им понадобилось выйти из дома, весь город уже обсуждал новость, что приезжая певичка получила по заслугам, и то ли еще будет, если она не угомонится и не вернет то, что ей никогда не принадлежало. Филька весело пробился сквозь толпу, которая тут же сомкнула строй у него за спиной, отгородив Марусю от внешнего мира. Она щурилась и прикрывала глаза рукой от солнца, силясь рассмотреть резвящегося в кустах пса.

– Самой-то не стыдно? – прозвучал женский голос из толпы, но Маруся сделала вид, что не услышала.

– Филимон, домой!

Пес послушно протиснулся обратно к хозяйке и завилял хвостом, приглашая ее разделить радость прогулки, но она решительно взяла его за ошейник и почти втащила в подъезд.

– Так, дружок, ты понял, что мы в осаде? – с недобрыми глазами хохотнула она, когда очередной телефонный звонок прорезал тишину квартиры. – Если опять будут молчать, я сойду с ума.

На этот раз трубка молчать не стала и визгливым голосом произнесла: «Убирайся, шлюха!» Маруся отодвинула телефон от уха и долго смотрела на кнопки, исторгающие ругательства, потом нажала отбой и пошла на кухню, стараясь не слышать новых звонков.

– Филь, – позвала она из кухни, и он поплелся на голос, оглядываясь на трезвонящий аппарат, – у нас проблема.

Она перебирала на столе две пачки сухих хлебцев, баночку с растворимым кофе, почти пустую сахарницу и виновато вздохнула в ответ на его взгляд.

– Ну, я же не живу тут, зачем мне закупаться продуктами. Хлебец будешь?

Они пожевали хлебцы и кусочки сахара и вернулись в комнату молча, стараясь не встречаться глазами. Маруся выдернула шнур из телефонной розетки и в доме сразу же наступила блаженная тишина. Но длилась она недолго. В дверь позвонили, и Маруся чуть не открыла, но в последнюю минуту замерла и прислушалась. Приглушенные мужские голоса были ей незнакомы, а когда через пару минут за дверью закричали: «Эй, ты, открывай! Хуже будет!» Она шарахнулась от двери и, не зная, как быть, посмотрела за окно, где внизу подозрительно много людей прогуливались возле дома.

– Это мне снится, да? – тихо спросила она, сползая на пол возле подоконника. – Это ведь не может быть правдой! Весь город сошел с ума или только я?

Тихая ноющая боль в низу живота снова дала о себе знать, и поза с подтянутыми к груди коленками была неудобная. Маруся легла на бок возле окна и отгородилась от внешнего мира в глупой фантазии про счастливую жизнь. Филька пристроился рядом, облизав ей лицо. Она обхватила его рукой и вздохнула. «Один ты у меня остался!» И слезы сами покатились по ее лицу. За дверью периодически слышались голоса, и звонок, как потерпевший, кричал про гостей, но она будто ушла в другое измерение, не слыша и не вслушиваясь. В комнате совсем стемнело, слезы высохли, боль унялась, а Филька принялся жалобно скулить и взглядывать на молчащую хозяйку виноватыми глазами.

– Потерпи, маленький! – прошептала она, почесывая его за ухом. – Я знаю, что тебе на улицу надо. Но там опасно, там враги!

Он все понимал, но ему было надо, очень надо, и он пошел к двери, прислушиваясь и оглядываясь на хозяйку.

– Хорошо, я тебя выпущу! А ты, как все сделаешь, возвращайся, не задерживайся, пожалуйста!

Она долго прислушивалась к тишине на площадке, потом рывком открыла дверь и вытолкнула пса, поспешно заперлась и только тогда выдохнула с облегчением: «обошлось». Но Филька не вернулся ни через полчаса, ни через час, ни глубокой ночью. Она тщетно высматривала его на парковых дорожках и прислушивалась к звукам за дверью. А когда решилась выйти к лифту и посмотреть в окно в холле, то увидела не собаку, а несколько молодых людей с пивом, будто дежурящих у подъезда.

– Господи, я в осаде! Это сон… страшный сон!

Она вернулась в квартиру, обходя взглядом дверь с прилипшими перьями, забралась под одеяло в одежде, накрылась с головой и завыла, как волчица, потерявшая щенков.

Утро началось с ненавистного звонка в дверь, но Маруся не собиралась открывать этим ублюдкам, забравшим у нее свободу и собаку. Она шла на кухню готовить себе кофе, когда голос за дверью произнес:

– Машка, какого черта! Ну не спишь же ты в самом деле!

И Маруся дрожащими руками начала копаться в замках. Хозяин в мгновение ока сгреб ее в объятия, чтобы ощущать, целовать и ругаться, не слушая ее всхлипов и подвываний.

– Я миллион раз говорил, чтобы ты не смела тут оставаться! Дьявол тебя понес в город! И телефон выключен! И что это за концептуальный дизайн входной двери?

– Они его забрали, забрали! Я его погулять отпустила, а он не вернулся!

– Снова ты про собаку! Машка, что с тобой происходит? Ты бросить меня решила?

– Димочка, я не решила, я ничего не решила! Я ждала, а ты приехал какой-то не такой… и эти фотографии… И ты мне не веришь! Почему ты мне не веришь?

– Какой не такой? Что ты придумываешь! Я к тебе ехал, Машка! А ты смотришь на эти фотографии, как будто меня и не было никогда. Если ты его все еще любишь, если ты хочешь к нему вернуться…

– Димка, я тебя люблю! Я тебя люблю больше всего на свете! Я жить перестаю, когда ты уезжаешь, как будто засыпаю и сны про тебя вижу. А потом ты возвращаешься, и мне ничего больше не надо, лишь бы ты был утром и приходил с работы каждый вечер. Не уезжай больше, Димочка, не бросай меня!

– Да кто тебя бросает-то! Я же звал тебя ехать вместе, а ты упрямее ослицы!

Он стаскивал с нее одежду прямо в коридоре и только в последний момент вспомнил про кровать и отнес ее в комнату, прижимая к груди, как котенка, и тонул вместе с ней в подушках и желаниях. Маруся перестала плакать, а он позволил ей делать все, что заблагорассудится, и чуть не пожалел об этом, когда она принялась сводить его с ума быстрыми поцелуями и медленными прикосновениями, почти разочаровываться и снова задыхаться в водопаде ее волос. А она твердила, как сумасшедшая, что любит, что жить без него не может, что никогда не уйдет, даже если он станет гнать. И уже одних этих слов было достаточно, чтобы он снова лишил ее права руководить его телом, подмял ее под себя и, подходя к последней черте, чуть не проговорился, что он тоже, тоже… Но, слава богу, не успел, лег рядом, прижимая ее к взмокшему боку, и вздохнул.

– Теперь буду везде водить тебя за руку!

И она хрипло засмеялась, не замечая, как слезы снова потекли по щекам.

До обеда они ездили по улицам в поисках пропавшего пса, а потом он силой увез ее в коттедж, напомнив, что собаки сообразительны и способны пройти тысячи километров, чтобы вернуться домой. Она представила себе Фильку, бредущего по чужим дорогам, и закусила губу, чтобы снова не разрыдаться.

Пес пришел к воротам хозяйского дома на третьи сутки и разбудил своим лаем половину поселка. Костя впустил его во двор и мрачно наблюдал, как грязная собака с обрывком веревки на шее, прихрамывая на заднюю лапу, поднимается по ступенькам к входной двери.

– Маленький мой! – Маруся вылетела на крыльцо в одной ночной рубашке. – Собачка моя!

Дмитрий Алексеевич накинул ей на спину первую попавшуюся под руку куртку и закурил. Пес скулил и норовил облизать хозяйку с ног до головы, а она ощупывала его ввалившиеся бока, поджатую лапу, поцарапанную морду и шептала ему на ухо что-то не для прессы.

– Пойдем, хоть помоешь его, – снисходительно сказал хозяин и слегка сжал Марусино плечо. – И покорми, а то он в обморок готов упасть.

Пока Филька бессовестно пользовался своим плачевным положением и поглощал все, что она подкладывала и подкладывала в его миску, мужчина пил кофе и рассматривал эту ненормальную парочку. В кармане его пиджака все еще лежала заветная бархатная коробочка, открыть которую в разговоре с Марусей ему пока не удалось.

– Ну, теперь ты успокоилась? – Прервав их щенячьи нежности, он отставил чашку и попытался завладеть ее вниманием. – Мы можем поговорить о чем-нибудь, кроме собаки?

– Да, – ответила Маруся и обернулась. – Теперь мы поговорим не только о собаке. Я хочу, чтобы те, кто это сделал, сдохли.

Черная вода плескалась в глубине ее глаз, и почти не было видно серых ободков радужки. Уголки губ, сжатых в тонкую линию, нервно подергивались, а пальцы все заправляли и заправляли за ухо непослушную прядь.

– Чего ты хочешь? – от души изумился он.

– Чтобы гады, которые это сотворили с нами, понесли наказание. И сдохнуть для них – самое мягкое, что приходит мне в голову.

– Машка? – Он засмеялся над ее кровожадными желаниями, решив, что она шутит. – Ты прямо спецназовец, не иначе!

– Никому не позволено издеваться надо мной и над теми, кого я люблю.

– Да ты совсем с катушек съехала! – Похоже, серьезность ее слов сомнению не подлежала. – Пес вернулся. Чего тебе еще надо?

– Сегодня он, завтра я.

– Тебе угрожали?

– А разбитая машина, вымазанная дегтем дверь, надписи и звонки – это все шутки, да? Пока никто не умер, мы будем улыбаться и спускать им все выходки?

– Кому им, Маша? – насторожился он, читая ненависть в ее глазах. – Ее даже в городе не было в эти дни!

– Ты нашел ей алиби?

– Мы не знаем наверняка…

– Я не знаю, а вот ты можешь узнать. И я не понимаю, почему ты еще не узнал и не наказал… Почему тебе наплевать на то, что они делают с нашей жизнью?

– Кто сказал, что мне наплевать?

– Дима, я все понимаю. – Она села напротив и переплела тонкие пальцы с длинными ногтями. – Ты не привык бороться за кого-то. Ты много лет провел, как медведь в берлоге, установив свои порядки и отвечая только за себя. Но теперь все изменилось, потому что есть мы. И ты не можешь просто наблюдать, как нас убивают.

– Кто это мы? – холодно прищурился Дмитрий Алексеевич.

– Мы – это твоя женщина и твоя собака. Если ты думаешь иначе и мы для тебя ничего не значим, мы не останемся.

– Это шантаж, Мария? Ты диктуешь мне условия игры? – Он навис над столом, оттолкнув стул, и на самом деле стал похож на вздыбившегося медведя. – Ты не забыла, что ты всем обязана мне?

– Ты тоже мне кое-чем обязан, – сказала непокорная Маруся и не опустила глаза.

– Чем же?

– Тем, что ты перестал быть одиноким.

– А я к этому стремился? – едва сдерживаясь, чтобы не заорать, с издевкой уточнил он. – Думаешь, только и ждал, когда заезжая певичка осчастливит меня своей любовью? Все вы бабы любите преувеличивать роль своей личности в истории.

– Я не все! – Маруся обнимала за шею прижавшегося к ней Фильку и с вызовом смотрела хозяину в лицо. – И если моя любовь ничего не значит…

– Как-то я прожил без нее полвека!

– И еще проживешь, – закончила она недосказанную фразу и потянула за собой собаку в холл. – И не придется заботиться о тех, кому это нужно. Твоя свобода важнее, чем чужая жена. Я могу взять машину доехать до города?

– Машина твоя, – угрюмо заметил ей вслед хозяин.

– Твоя, Дима, и квартира, и город тоже твой.

– И ты моя! – Он так и не понял, как слова, которые он хотел почти торжественно произнести пять минут назад, в один миг были перечеркнуты и растоптаны. – Что бы ты себе ни придумала!

Но она не стала ничего придумывать, она свалила вещи в сумку и пропустила пса на переднее сиденье лексуса. Дмитрий Алексеевич с порога дома видел, как она уверенно и без сожалений уходит, спустя всего три месяца со дня, когда поклялась, что будет с ним всегда. А Маруся как в тумане ждала чего угодно: молнии среди ясного неба, резкого окрика «Машка, не уходи!», заглохшего двигателя. Любая мелочь могла остановить ее, но небо было безоблачным, мужчина молчал. И лексус приглушенно заурчал и направился в распахнутые ворота. Филька обернулся на дом и вопросительно посмотрел на хозяйку.

– Так бывает, малыш. Был мужчина и нет мужчины, – шмыгнула носом Маруся, надевая солнечные очки. – Не думала, что это снова случится со мной.

Но жизнь водила ее по кругу, хотя в этот раз ей не хотелось бежать в другой город под покровительство нового хозяина. Она мыла Фильку, пила кофе и в резиновых перчатках с помощью тряпок и бензина до вечера оттирала от дегтя входную дверь. А потом залезла в душ и, наскоро приведя себя в порядок, отправилась на работу. Пока она беседовала с Сергеем Сергеевичем, на хозяйский стол принесли закуски и графин с водкой. Маруся вздохнула, понимая, что этот вечер может оказаться труднее, чем все предыдущие вместе взятые, и подошла к краю сцены с микрофоном.

– Скоро День Победы, – сказала она в шумящий зал. – Давайте на время забудем о любви и вспомним о тех, кто дал нам возможность жить и любить.

Зал колебался, но, за много месяцев воспитанный и покоренный, принял правильное решение.

– Давай «Землянку», Маруся! Мы подпоем.

Маруся кивнула и сдвинула брови, как наяву увидев языки огня в большом камине, медвежью шкуру на полу и хлопья снега, облепившие высокие окна. И пока хозяин шел по проходу, опустив плечи и держа руки в карманах, она пела с закрытыми глазами и вспоминала снежные искры, смех, поцелуи в сугробе и торопливо снятый свитерок посреди комнаты с неубранной кроватью и упавшими в изголовье розами.

Она пела, а он пил, и его невозмутимое лицо с холодным прищуром было обращено к сцене. Она не посмела скрестить с ним взгляд и не рискнула уйти на перерыв, боясь встречи один на один в крохотной гримерке. Маруся читала записки и ждала, что к полуночи он уедет, но он дымил уже второй пачкой и никуда не собирался. Наконец Сергей Сергеевич перестал терзать черно-белые клавиши и взял Марусю под локоть.

– Езжай спать, деточка. Ты на ногах еле стоишь.

– Что-то я сегодня в ударе…

– Ты сегодня не в себе, – возразил старенький иллюстратор и увел ее со сцены.

На стоянке перед рестораном Дмитрий Алексеевич курил, облокотившись на капот лексуса. Маруся подала ему ключи на ладони, а он сжал ее руку и потянул на себя.

– Машка, не дури! Едем домой.

– Я отчистила дверь, – с усталым вздохом ответила она, – купила еды, вымыла Фильку. У меня есть все, что нужно, чтобы спокойно жить, никому не мешая и не ущемляя ничьих интересов. Надеюсь, твои протеже оставят меня в покое и я буду как раньше петь.

– Если я тебе позволю, – напомнил он, стиснув Марусину ладонь.

– Ты можешь испортить мне жизнь, – согласилась она и поморщилась. – Но это не изменит того, что ты одинокий медведь и я не нужна тебе. Я позволила тебе владеть мной, хотя знала, что рано или поздно ты вернешься в свою прежнюю жизнь. А я останусь еще одной твоей победой.

– Ничего не изменилось, ты все еще моя!

– Так заставь меня!

Она высвободила руку, открыла дверь и, пропустив Фильку на пассажирское сиденье, забралась за руль.

– Маша, прошел почти год. – Хозяин смотрел исподлобья. – И за целый год ты не научилась понимать меня.

– Знаешь, Дима, давай я кое-что объясню, чтобы ты не говорил, что я не пыталась. У моего мужа множество недостатков. Климов прожженный бабник и безнадежный сукин сын, у него гадкие родственники, и его чертова работа отняла огромный кусок моей семейной жизни. А еще он орет на подчиненных и ругается матом как сапожник, может выпить за вечер бутылку виски и не притрагиваться ко мне по три месяца… Но он никогда не позволял своим подстилкам даже смотреть в мою сторону, потому что он любил меня. Потому что есть я и есть все остальные. И я для него никогда не была, как все.

– И так ты обошлась с человеком, который тебя любил? – Он не просил, чтобы она изливала душу, но уж если захотела сама, то ей придется услышать его мнение. – Ты бросила его и сбежала, как последняя дура.

– Потому что у нас возникли трудности, – возразила Маруся, не поддавшись на провокацию. – Но он ни разу не унизил меня и не позволил никому мучить меня. И я никогда не забуду эти двадцать лет.

– Почему же такой замечательный муж не приехал забрать тебя отсюда?

– Он же не знает… – начала было она, но Дмитрий Алексеевич усмехнулся и полез в карман за зажигалкой.

– Что на машине установлена спутниковая система слежения? Или у него ума не хватило подать в розыск любимую жену, пропавшую вместе с машиной?

– Но я не пропала, я оставила записку, – залепетала враз потерявшая уверенность Маруся.

– А я бы пришел в милицию и сказал, что нет ни женщины, ни машины, и записки тоже нет. Три дня – и они станут землю рыть, потому что пропала жена уважаемого человека на баснословно дорогой тачке.

– Ты намекаешь?..

– Повзрослей наконец! Это не ты бросила мужа, это твой муж бросил тебя.

– Ты говоришь это специально, чтобы сделать мне больно! – поморщилась Маруся, сдерживая слезы. – Ты придумал эту историю… чтобы оправдать себя.

– На кой черт мне оправдывать себя? Я не сделал ничего плохого.

Она горько усмехнулась и завела двигатель, но мужчина не позволил ей закрыть дверь.

– Ты ничего не поняла, Маша, – хмуро заметил он. – И зная твою биографию, глупо было надеяться…

– Глупо, – подтвердила она и спохватилась: – А что с моей биографией?

Но он оставил ее без ответа, просто удерживал дверь и выжидал, как медведь, встретивший охотника в своих угодьях. Маруся нервничала и не догадывалась, чего он ждет, и совсем не понимала, чего ждет сама.

– Маша, я хочу, чтобы ты вернулась, – противореча самому себе, вдруг попросил он. – Нет таких проблем, которые я не смогу решить. И если это Люськины происки…

– Ты снова сомневаешься в моих словах.

– Я должен знать наверняка, а не слушать бабские сплетни. Все, что происходит, – не Люськин уровень.

– Она ненавидит меня. И другие…

– Дались тебе мои бабы! – рявкнул он, выйдя из себя. – Как будто, ложась со мной в постель, ты не видела, с кем связываешься!

– Я видела, да. И до последнего момента не была уверена, что смогу все это пережить.

– Ты не смогла пережить, что я достался тебе не девственником?

– Господи, ну при чем тут это! – всплеснула руками она. – Я понимала, что однажды ты захочешь меня бросить.

– Черт возьми, Машка, ты совсем, что ли, дура? – Он схватил ее за запястье и потянул из машины. – Это ты бросаешь меня!

– Да, точно! – Она выкрутила руку из его пальцев и потерла нахмуренный лоб. – Мы попробовали, и ничего не вышло.

– Мы и попробовать не успели, как ты струсила.

– Потому что мне страшно, Дима. Мне физически страшно, а ты не хочешь этого увидеть!

– С тобой ничего не случится, я обещаю.

– Я не уверена…

– Машка, я в последний раз прошу… Больше не стану!

– Да, – эхом откликнулась она. – И я не стану. Спокойной ночи, Дима!

Медведь в нем вдруг устал от противостояния и отступил, позволил ей уехать, раствориться в темноте вместе с красными огнями лексуса. Но для него это был не конец, даже если она твердила, что все кончено.

Ему нужно было время, чтобы узнать, кто руководит бунтом в его городе, потому что Люське это было не под силу. Она всего лишь похотливая сучка, охочая до его денег и его возможностей. Она могла бы поцарапать Марусину машину или звонить по ночам и говорить в трубку гадости, или даже спровоцировать драку, но организовать травлю, когда сотни людей отказываются быть свидетелями и в нужный момент отключаются видеокамеры в подъезде, ей было не под силу. Кто-то копал под него, не под его женщину. Женщина была всего лишь прикрытием, способом достать его, заставить сделать глупость, вроде открытой войны с бабами. Маруся ничего не понимала в войне, в стратегии и тактике, в разведке и партизанщине, и ей казалось, что вокруг нее с нарастающей скоростью крутится мир и грозит обрушиться и погрести ее под обломками. Однако мир крутился вокруг него, и кто-то решил повернуть это движение вспять.

Но она носится со своей уличной псиной и ничего вокруг себя не замечает. А он купил ей кольцо и чуть не сказал, что хочет остаться с ней навсегда. И слава богу, что не сказал. Потому что, как оказалось, ее драгоценный муж даже под руку с очередной пассией в сотни, в тысячи раз лучше, чем одинокий медведь в своем медвежьем углу.

Он стоял посреди опустевшей стоянки и думал, что совершил ошибку, доверившись, как мальчишка. А в пятидесяти метрах от ресторана Костя наблюдал за шефом и монотонно рассказывал в трубку:

– Просто поговорили, и она уехала. Нет, только за руку подержал. Откуда я знаю? Вернется и нарежется, как скотина. Или домой поедет и там нарежется. У него планы меняются, как у бабы. Он скоро совсем от нее спятит. Так что, не тяни резину, действуй.

Теперь Дмитрий Алексеевич ездил в ресторан каждый вечер и слушал, как она поет. Но она перестала петь для него, и он чувствовал, что все изменилось. Ее голос был далеким и неузнаваемым, каким не был даже в первый день, когда он устроил ей испытание публикой. За неделю он не произнес ни слова, хотя каждый раз, когда она садилась в машину, он оказывался на стоянке с зажатой в пальцах сигаретой. Филька, пробегая мимо, весело махал ему хвостом и даже пару раз подошел и потыкался холодным носом в руку, выпрашивая ласки. Мужчина рассеянно потрепал его между ушами, и пес потрусил к хозяйке. На второй неделе хозяин уехал на несколько дней, преисполненный смутной тревоги и дикого раздражения на Марусино упрямство. А она пела до часа ночи, ездила в интернат, выгуливала пса в парке, покупала продукты в супермаркете и вела себя как независимая женщина, одна из многих в его городе. Как чужая.

Глава 11. Не отпускай меня

Мурселаго остановилась в метре от калитки, за которой скрылись Маруся и Филька. Сергей Дмитриевич посмотрел на часы и заглушил двигатель. У него было полно времени до обеда, который он собирался провести с исключительной пользой для себя и для города.

– Садись! – приказал он в опущенное пассажирское окно, когда Маруся появилась на улице. – Есть разговор!

– Беги домой, малыш! – Маруся приголубила лобастую башку с несуразно маленькими ушами и подтолкнула пса к дороге. – Мы можем поговорить на улице? Мне бы не хотелось садиться в эту машину…

– Понимаю! – Он вышел на проезжую часть и остановился перед капотом. – Садись за руль.

Она настороженно посмотрела на этого добродушного на первый взгляд толстяка, но не заставила себя упрашивать.

– Девочка моя! – прошептала она и опасливо потрогала приборную панель, сжала рычаг переключения передач, благоговейно опустила руки на руль. – Прости меня, малышка!

– Хорошая тачка, – сказал хозяйский сын, втиснувшись на пассажирское сиденье. – Я доволен.

Маруся защелкнула ремень и рванула с места так, что Сергея Дмитриевича вдавило в кресло. Мурселаго шаровой молнией неслась по улицам города, не останавливаясь на красный свет, обгоняя на узких дорожках, на скорости вписываясь в повороты, проскакивая между нарушающими правила пешеходами и короткими зигзагами объезжая неровности на дороге. Пассажир пыхтел и упирался ногами в пол, прохожие оборачивались, а машины жались к обочине. Она сделала пару кругов по площади перед зданием городской администрации, до полусмерти напугав сонного гаишника, дежурившего возле стоянки, и встала как вкопанная.

– Я слушаю! – Маруся с еле скрываемой усмешкой повернулась к потному Сергею Дмитриевичу. – О чем вы хотели поговорить?

– Вечно мой папаша связывается с ненормальными, – прохрипел тот и полез в карман за носовым платком. – Я хочу знать, сколько ты еще пробудешь в городе.

– А тебе какое дело? – прищурилась она, поглаживая руль. – Я не у тебя на кухне, я тут живу.

– Твое присутствие было терпимо, пока он развлекался с тобой. Теперь любовь закончилась, и тебе пора ехать.

– Куда ехать?

– А вот на это мне глубоко плевать. Я хочу, чтобы ты убралась из города. Я готов купить твою квартиру дорого, добавить денег и создать тебе все условия для переезда в другую область, как можно дальше отсюда.

– Переезда в другую область? – Маруся не верила собственным ушам. – А зачем мне переезжать?

– Ты много крови попортила моим людям, и надеяться, что город примет тебя…

– Твоим людям? Ты сказал «моим»? Помнится, год назад другой человек называл этот город своим.

– Папаша тешит себя мыслью, что производство делает его хозяином, – презрительно скривился неблагодарный отпрыск.

– Но у него здесь не только производство, – горячо возразила Маруся, защищая интересы человека, который отказался защищать ее. – Магазины, бензоколонки, общепит. Я ведь не ошибаюсь, правда? И его благотворительная деятельность…

– Давай-ка обойдемся без красивых слов. Ты не его адвокат и даже не пресс-секретарь. Ты всего лишь баба, с которой он наигрался. Тут таких полгорода, и почти все моложе и красивее тебя. Хотя надо отдать тебе должное, ты продержалась дольше многих. А теперь вспомни, наконец, про свою гордость и уезжай.

– Иначе?

– Иначе ты все равно уедешь, но без денег, без помощи, без моего дружеского участия.

– А чем я мешаю лично тебе?

– Ты мешаешь одной уважаемой особе, которая обратилась ко мне за помощью.

– Нет, – протянула Маруся и покачала головой. – У тебя в этом деле свой интерес, и я хочу понять. Люська мечтает получить его деньги. А что получишь ты?

– У меня есть все! – вороватые глазки забегали по приборной панели. – Я здесь хозяин.

– Ты хочешь власти? Ты собираешься каким-то образом получить власть над городом и его людьми. Вы, как стая стервятников, хотите поделить его царство. Но как мое присутствие мешает тебе?

– Власть? Он гордится тем, что город принадлежит ему, и мы всегда поддерживали в нем эту утопическую идею. На самом деле он почти никогда здесь не жил. Он приезжал сюда, как барин в Яр, с девками отдохнуть, отоспаться, зверье пострелять. А год назад ты свалилась как снег на голову, и все изменилось. Он стал задерживаться, стал интересоваться городом, не формально, чтобы денег дать и услышать благодарные выкрики толпы, а как хозяин. Он начал лезть в дела администрации и в бюджет, шантажировать меня пожертвованиями. Пока он был с Люськой, его волновали другие проблемы. Он имел ее и возил по курортам. Она не любительница сидеть в нашей деревне, и он тоже не задерживался тут. Но стоило появиться тебе, и он стал прямо-таки домоседом. Но это не его город, а мой. И мне не нужен ни свадебный, ни настоящий генерал.

– И все равно я не могу понять, при чем тут я, – настаивала Маруся, начиная догадываться.

– Как только ты уедешь, Люська найдет способ забраться в его постель. А уж, оказавшись под ним, она знает, как заставить его вспомнить о политических амбициях, например. Или о развлечениях на Ибице и на Ривьере.

– То есть я мешаю Люське увезти его подальше от города, чтобы развязать тебе руки?

– Ты умная бабенка, я всегда подозревал. И ты не будешь артачиться, потому что это не в твоих интересах.

– Ты понятия не имеешь о моих интересах.

– Однако же папашу ты упустила. А свято место пусто не бывает. Так что, пакуй свои вещички, пока он не вернулся, забирай своего кобеля и присмотрись к карте России. Могу обеспечить тебе неплохой домик где-нибудь под Сочи. А то вдруг решишь посмотреть на Приморье? У меня там приятель не последний человек.

– Да пошел ты! – в негодовании огрызнулась Маруся и в последний раз окинула нежным взглядом свою машину. – Таких, как ты, в колыбели надо душить, гаденыш! Мелкий прыщ, воюющий с женщинами и подсиживающий собственного отца.

– Ты язык попридержи, стерва! И не таких обламывали!

Маруся усмехнулась и вышла из машины посреди площади. Из пассажирской двери вывалился потный и злой глава местной администрации.

– У тебя есть три дня на раздумья.

– А потом что?

– Увидишь.

Она прошла мимо изумленного гаишника и вскинула руку перед проезжающим такси.

– Я тебя предупредил! – напомнил местный царек.

Маруся мысленно добавила к его имени несколько ярких эпитетов и сравнений и, садясь в машину, не удостоила хозяйского сынка даже взглядом.

Срок в три дня оказался не пустой угрозой, как беспечно полагала Маруся. Филька вбежал в подъезд первым и вдруг насторожился и пошел к лестнице, оставив хозяйку в лифтовом холле.

– Эй, малыш, ты куда? – удивленно позвала она, и в ту же секунду Филька взвизгнул, а из-за угла послышались торопливые шаги. – Филя, Филечка!

Трое молодых мужчин окружили ее так быстро, что она даже пискнуть не успела.

– Прокатимся? – предложил один и подтолкнул Марусю к открывшимся дверям лифта.

Она не спрашивала, что им надо, не кричала и не пыталась биться, молча доехала до последнего этажа и, подталкиваемая в спину, поднялась на два пролета лестницы под крышу.

– Что вы сделали с моей собакой? – спросила она, когда идти уже было некуда.

– Посидит пока в каморке со швабрами. А ты побеспокойся лучше о себе.

– Я и беспокоюсь, – вздохнула она и прислонилась к стене. – Что вам надо?

– Догадайся! – хохотнул один и подошел вплотную, так что ей пришлось отвернуться, чтобы не задохнуться от запаха пива и чеснока. – Ничего деваха, аппетитная.

– Мы тебе привет принесли от твоего старого знакомого, – сказал второй и зашел с другой стороны. – Он говорит, что ты непослушная девочка и тебя следует немножко наказать.

– Этот ваш знакомый – сволочь несусветная, – не сдержалась Маруся, почувствовав загулявшую руку на своем бедре. – Он еще наживет неприятностей на свою задницу.

– А чего это ты такая смелая? – Другая рука взялась расстегивать блузку на ее груди. – Или по мужику стосковалась?

– Точно не по тебе!

– Попробуешь и будешь скучать по мне всю оставшуюся жизнь.

– Едва ли. Вы втроем моему мужчине и в подметки не годитесь.

– Ух ты! И кто же твой Илья Муромец?

Маруся молчала, пока они лапали ее в четыре руки, и не смела назвать имя человека, который еще недавно был ее мужчиной, а потом отказался защитить ее.

– Она сказки сочиняет!

– У меня будет ребенок, – вспомнила о себе Маруся, надеясь обойтись без помощи хозяина. – И я не хочу его потерять.

– Ребеночек? Мы любим детишек, да, парни! – Тяжелая ладонь легла ей на живот. – Особенно делать!

Он дышал ей в лицо перегаром, оттесняя менее настойчивого приятеля, и Маруся знала, что имя – ее последний шанс вырваться из липких рук посланцев Сергея Дмитриевича.

– Отец вашего заказчика, который окончательно спятил, если прислал вас сюда, – выпалила она, уклоняясь от слюнявого рта. – И ребенок тоже его.

– Дмитрий Алексеевич? – Насильник замер и обернулся к своим подельникам. – Я слышал, что у них…

– Она блефует!

– А если нет? – потные руки разжались, и Маруся стиснула в кулаке расстегнутую на груди блузку.

– Ты хоть знаешь, почему мы здесь? – спросил третий, стоящий в стороне.

– Ваш господин хочет, чтобы я уехала из города, но я не уеду.

– Ты или слишком смелая, или слишком глупая!

– Или мне просто некуда ехать.

– Короче, – подвел итог тот, кто ни разу не прикоснулся к ней. – Информацию мы до тебя донесли, дальше думай сама. Но если ты дорожишь своим здоровьем и жизнью своего ребенка, то собирайся и уезжай. Потому что он решительно настроен выставить тебя из города.

– Я подумаю, – неожиданно для себя прошептала она, вдруг потеряв волю к сопротивлению.

– Хорошая девочка!

Пропахшая табаком рука на прощанье прошлась по волосам, потрепала по щеке. Маруся как во сне слушала удаляющиеся шаги и голоса, как громом пораженная. Когда все звуки замерли, она еще долго стояла под крышей, сжимая в руке блузку, не в силах собрать обрывки мыслей, прежде чем пошла вниз по лестнице освобождать от ведер и швабр верного Фильку.

Алена посмотрела на дисплей мобильного телефона, оставленного шефом на столе, и злорадно заулыбалась. Сейчас она устроит этой московской примадонне Варфоломеевскую ночь.

– Да? – томным голоском спросила она у трубки. – Слушаю.

– Кто это? – опешила Маруся, уверенная, что услышит другой голос.

– Здравствуйте, Машенька! – нараспев промурлыкала Алена. – Ищите кого-то?

– Где Дима? – спросила Маруся, наплевав на даму, ответившую по его номеру. – Мне надо с ним поговорить.

– Дмитрий Алексеевич сейчас очень и очень занят, – пела Алена, наслаждаясь своей властью. – Он не может разговаривать. У него важное совещание.

– Алена? Какого черта ты отвечаешь по его телефону? С кем у него совещание?

– Но вы можете подождать его в кабинете, – не отвечая на вопрос, сообщила Алена.

– Позови его сейчас же! – рассердилась она.

– Он сейчас немножко не в форме и не может разговаривать с бывшей любовницей. Совещание продлится час. Вы успеете застать его на месте.

– У него свидание? – внезапно догадалась Маруся. – Он встречается с женщиной? Прямо в офисе?

– Всегда лучше увидеть своими глазами, чем слушать сплетни, правда?

Маруся прижала ладонь к животу и с минуту просто дышала, приходя в себя от услышанного. Прошло всего две с половиной недели. Он не мог так быстро утешиться в объятиях очередной красотки. Или мог? Если он с женщиной, ей там нечего делать. Но если она не поговорит с ним, если не скажет ему о ребенке… У нее остаются считанные дни до момента, когда поздно будет принимать альтернативное решение. И до момента, как его сын пришлет к ней более решительных парней.

Лексус втиснулся на заводской стоянке между двух жигулей, и Маруся соскочила на пыльный асфальт. В хозяйской машине напротив дремал Константин, местная шавка лениво лежала в солнечном пятне, а вокруг нее крутились пятеро пузатых щенков. Маруся расправила пояс у юбки, подергала цепочку с крестиком, провела рукой по волосам и захлопнула дверь машины.

– Люсь, – сказал Костя в трубку, провожая ее глазами до входа, – ты не тяни время. Она приехала на завод. Если они договорятся, то можешь попрощаться со своими планами. Звони уже!

Маруся так и не придумала, что скажет отцу своего ребенка, но дольше ждать было нельзя. Тонкие каблучки, сбиваясь с ритма, простучали через холл, она почти искренне улыбнулась охраннику и поднялась на административный этаж.

Алена не скрыла ехидной улыбки при виде бывшей пассии шефа. Вчерашняя надменная примадонна была бледна и взволнованна, хотя и пыталась казаться уверенной в себе.

– Где он?

– На массаже.

– Где? – изумилась она, не поверив словам секретарши.

– Я провожу, мне не трудно.

Алена поднялась из-за стола и, виляя бедрами, как манекенщица, прошествовала к лестнице. Маруся двинулась следом, думая, как удержаться на ногах и не упасть прямо тут. Головокружения вернулись, слабость по утрам не давала встать с кровати. Единственная радость была в том, что организм позволял есть все, что ей заблагорассудится. Но на нервной почве ей не хотелось есть, и не получалось нормально выспаться.

– Вот!

Алена указала на стеклянные створки с надписью «Медицинская часть». Маруся вошла первая и толкнула ближайшую дверь, но та оказалась закрыта, а наманикюренный Аленин палец указал на массажный кабинет в конце короткого коридорчика. Она сделала несколько шагов и бесшумно нажала ручку. Дмитрий Алексеевич без рубашки стоял возле окна и смотрел на улицу. Следов присутствия женщин в комнатке с кушеткой и массажным столом не было. Алена разочарованно заглянула внутрь и удивленно поморгала густо накрашенными ресницами.

– Дима!

Он обернулся, и обе женщины увидели небритый подбородок и расстегнутый ремень под обозначившимся животом.

– Машка! – Он со счастливым лицом шагнул ей навстречу, как будто не было почти трех недель непонимания. – Иди ко мне!

Она бросилась вперед, разом позабыв о проблемах и приготовленных откровениях, обхватила руками, прижалась и замерла, не слыша обращенных к ней слов.

– Как ты сюда попала? Да перестань реветь, посмотри на меня! – Но она боялась оторваться от его груди и понять, что все это ей приснилось в очередном кошмаре на одинокой кровати. – Машка, хватит! Скажи что-нибудь! Ну, хоть кивни, что ты меня понимаешь!

– Димочка, я так соскучилась! Если бы ты знал, как я жила все эти дни!

– Черт знает, как ты жила! Не ела, не спала, пела в ресторане и возилась с чужими детьми и собаками. А то я не знаю! Загнать себя хочешь?

– Не хочу!

– А чего хочешь? Чего ты добиваешься своими выкрутасами?

– Я тебя хочу, Димочка! – прошептала она, подняв к нему несчастное мокрое лицо. – Не отпускай меня, пожалуйста!

– Конечно, меня! – заворчал он, как сытый зверь, прижав ее к простенку между двумя окнами. – Кого ж тебе еще хотеть, как не меня!

Алена нервно топталась перед открытой дверью, наблюдая, как руки шефа уверенно шарят под Марусиной юбкой. А когда юбка вдруг оказалась почти на талии, Алена захлопнула дверь и в ярости стиснула кулаки. Такого исхода она не ожидала. Где шляется эта дура, которую специально наняли, чтобы вернуть хозяина к прежней жизни?

– Ох, Машка, что же ты вытворяешь!

Она не знала, относится ли этот возглас к трем прошедшим неделям или к тому, как ее ловкие пальцы управлялись с молнией на его брюках, и не сразу поняла, что дверь в кабинет снова открылась.

– Где наш котик? – прозвучал игривый женский голос, и Маруся посмотрела через его плечо в дверной проем.

– Это твоя массажистка?

Хозяин обернулся, удерживая сползающие брюки, и даже присвистнул от изумления, как уличный мальчишка. Девица на высоченных каблуках, как минимум на голову выше его, была затянута в короткий белый халатик на молнии, снизу из которого уходили к полу длинные ноги, а сверху наполовину вываливалась пышная грудь. Рыжие кудри, ярко накрашенный рот и подведенные тонкие брови завершали портрет звезды из немецкого порнофильма.

– Ты эту вызывал к себе в офис? – снова уточнила Маруся, поспешно одернув юбку и застегивая блузку негнущимися пальцами. – Тебе требуются услуги подобных девиц?

– Маш, я понятия не имел, как она выглядит, – отозвался он, не отпуская глазами неожиданную гостью. – Я спину потянул и попросил Алену…

– Тебе Алены мало? – Маруся протиснулась мимо него на середину комнаты и внезапно вспомнила, зачем пришла. – Мне настоятельно рекомендовали уехать из города, Дима. Последнее предложение поступило из городской администрации позавчера вечером. Я хотела увидеть тебя до отъезда и поговорить, но теперь, похоже, такая необходимость отпала.

– Из городской администрации? – Он с трудом смог отклеить взгляд от порнодивы и повернулся к Марусе, осознав, что дело принимает неожиданный оборот. – Что это значит, Машка? И что значит «необходимость отпала»?

– Я уезжаю, Дмитрий Алексеевич! Завтра утром меня в твоем городе не будет. Я не научусь бороться за себя, мне уже поздно. Да и не хочу. – Она улыбнулась одними губами и посмотрела вдаль за окно. – А сегодня вечером я в последний раз спою для тебя в твоем ресторане. Если ты, конечно, найдешь время прийти.

– Что ты придумала! Какая борьба? Куда ты поедешь?

– Не знаю, – пожала плечами беспечная Маруся и отступила к двери. – Ведь достаточно просто выехать из дома…

Он принялся застегивать ремень, слушая, как удаляется по коридору звук ее каблуков.

– Дмитрий Алексеевич! – вскрикнула Алена, когда он пошел к выходу, оттеснив массажистку. – А рубашка?

– Ты уволена! – рявкнул он, сдернув со стула рубашку и не попадая в рукава. – Чтобы духу твоего здесь не было через пять минут!

Марусиного лексуса на стоянке и след простыл. Константин, как всегда, спал за рулем хозяйской машины, а сотрудники администрации завода торчали у окон, глядя, как беснуется посреди пустого пространства человек, владеющий всем городом и упустивший единственную женщину, которая его любила.

Она не могла вспомнить, по каким дорогам каталась дотемна и как вернулась обратно в город. Времени заскочить домой уже не было, и Маруся запарковалась возле ресторана, прошла сквозь толпу гудящих посетителей, рассеянно кивая и не глядя в любопытные лица. В гримерке она заперла дверь изнутри, натянула на почти незаметно располневшую талию концертное платье, собрала волосы на затылке и тщательно подвела глаза и брови. Из зеркала на нее смотрела сорокалетняя женщина, заблудившаяся в своих мечтах и потерявшаяся в чужом городе.

– Ну что же, Маруся Климова! Твой выход! – Она улыбнулась своему усталому отражению, и зазеркальная подруга Дмитрия Алексеевича предательски заблестела глазами и всхлипнула. – Все будет хорошо, Машка! Ты же знаешь, у тебя всегда все заканчивается хорошо.

Зал был полон, и хозяин за своим столом не сводил с нее глаз, перекатывая в пальцах бархатную коробочку в глубине кармана.

Первую песню она спела из рук вон плохо, извинилась перед публикой и взяла себя в руки. Следующие два часа она пела, как под гипнозом, почти неотрывно глядя в холодные глаза медведя.

«Что ты наделал, Димка! Что мы оба натворили!»

Но мужчина смотрел без выражения и курил одну за другой. А потом его телефон, лежащий возле тарелки, взорвался звоном. Дмитрий Алексеевич прищурился на высветившийся номер и, сжав аппарат в ладони, вышел из зала, потеряв интерес к сцене.

Официант подал ей очередную записку, и Маруся открыла сложенный пополам листок из ежедневника. Почти по диагонали твердым размашистым почерком было написано «Аненский. Звезда». Маруся, оцепенев, снова пробежала глазами по одинокой строчке. Сомнений быть не могло, она знала этот почерк и знала человека, который никак не желал запомнить, что фамилия поэта, как и его имя, пишется с двумя буквами «н».

За столиками шумели, кто-то потребовал Успенскую, на него зашикали и голосом пожилого человека вежливо попросили «Пять минут».

Маруся едва нашла в себе силы оторваться от листка и оглядеть зал, где не было свободных мест. Мельтешили официанты, стайка девиц перемещалась от одного столика к другому, и она никак не могла сосредоточиться и увидеть человека, приславшего записку. В том, что он наблюдает за ней сейчас, она нисколько не сомневалась.

– Ну что поем, Маруся? Что ты вытащила в лотерею? – тихонько спросил Сергей Сергеевич, с легким недоумением глядя на окаменевшую, как жена Лота, примадонну.

– Сейчас… – рассеянно ответила она и пошла в глубь сцены.

Через несколько секунд она вернулась с гитарой и села на услужливо подставленный Сергеем Сергеевичем стул, водрузив потертый корпус на колено и пробежав пальцами по узкому грифу.

Шевеление в зале стихло, ближние столики обернулись к сцене, на которой происходило странное действо. Взяв несколько аккордов и подтянув колки, Маруся вытащила заколку из волос, и тяжелые пряди упали ей на плечи. Она встряхнула пшеничной гривой, как молодая кобылка, выпущенная в весенний загон, и снова бросила короткий взгляд в зал. Тот, кто видел ее сейчас, должен быть оценить этот жест. И он оценил, отложив бесполезное меню и готовясь услышать их песню.

Его жена запела практически без проигрыша, сразу влилась в мелодию, будто пела ее все эти месяцы вдали от дома, и все предыдущие годы, и вообще всегда.

«Среди миров, в мерцании светил, – ее голос взлетел над головами публики и устремился к самому потолку, скрывавшему таинственные миры, о которых писал поэт. – Одной звезды я повторяю имя, не потому, что б я ее любил, а потому, что мне темно с другими».

Сколько раз Димка Климов повторил это в их юности, не умея толком сказать, что чувствует к ней, не смея даже произнести слово «любовь». «И если мне на сердце тяжело, я у нее одной ищу ответа, не потому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света!»

Сильный Марусин голос разносился над притихшим рестораном, и завсегдатаи переставали жевать и пить и забывали подносить ко рту зажженные сигареты, потому что никто не видел раньше такой Маруси Климовой, не слышал такого голоса в обрамлении незамысловатых гитарных аккордов. Песня оборвалась внезапно, и Маруся еще помедлила, прикрыв ладонью затихающие струны, встала и поставила гитару рядом с собой.

– Зачем ты приехал? – спросила она, глядя в зал и щурясь от сигаретного дыма. – Год прошел.

Люди за столиками оглядывались в поисках чужака, и Маруся даже разглядела две плечистые фигуры в дверях, но никак не могла… И тут он встал во весь рост. У нее сразу же сделалось несчастное лицо и вымученная улыбка, а руки замирали и снова сходили с ума, потому что на пальце давно не было кольца, от которого напоминанием о двадцати прожитых годах осталась бледная полоска.

– Догадайся.

Он шел к сцене как танк, не замечая препятствий. И препятствия предпочитали сами убраться с его пути, отодвигая стулья и опасливо сторонясь. С момента, как он возвысился над залом, всем стало ясно, что это ее муж, потому что таким и должен был быть ее муж – основательным, как бронированный мерседес, и уверенным в себе, как президент.

– Дима, год прошел! – повторила она тише и обняла себя руками за локти, будто к ней направлялся не человек, а ледяной ветер из Арктики.

И, казалось, весь зал видел, как она замерзала, бледнела, реже дышала, и даже темные омуты зрачков подернулись хрусткой ледяной коркой.

– Иди сюда, – сказал Дмитрий Климов, подойдя к ступеням, и протянул руку. – Спускайся.

Ей ничего не оставалось, как положить пальцы в развернутую ладонь и довериться его силе и справедливости. И по мере того, как она спускалась, она становилась все меньше. И вскоре в зале рядом с его массивной фигурой совсем исчезла прежняя Маруся, которую знал город.

– У меня теперь другая жизнь.

– Ты поиграла в другую жизнь, пора возвращаться.

– Прошло много времени…

– Не для меня.

– Но Димочка!..

Она непривычно попыталась спорить, но он взял ее за плечи и встряхнул, словно приводя в чувство.

– Дура ты, Мышь! Сбежала, как дворовая девка. Я чуть было не подумал, что к любовнику…

Маруся улыбнулась через силу и неопределенно качнула головой.

– Скорее, от твоих любовниц.

– Ты же знала, что они никто для меня. Ты всегда была умнее всех.

– Я устала соревноваться с твоими подругами.

– Тебе пришлось со мной трудно, – с неуклюжим сочувствием сказал он и провел пальцами ее по щеке. – Я понимаю.

– Очень.

Она еле сдерживала подступившие слезы, разом окунувшись в воспоминания прожитых лет и того последнего дня, когда приняла решение уйти.

– И ты решила, что станет легче.

– Я надеялась…

– Получилось?

– Стало совсем по-другому, но тоже трудно, – призналась она, глядя на идущего по проходу хозяина.

Зал замер, даже ножи и вилки перестали стучать по фарфору, а Сергей Сергеевич оставил в покое клавиши и заерзал на круглой табуретке.

Человек, бывший двадцать лет ее мужем, усадил ее на ближайший стул и устроился напротив, даже не подозревая, что оба стула были навсегда приписаны к хозяйскому столу.

– Не помешаю?

Дмитрий Алексеевич остановился возле своего места и сверху вниз смотрел на непрошеных гостей, но самоуверенный Климов махнул рукой, позволяя ему сесть. Маруся почувствовала, как ее щеки загораются румянцем.

– Как ты нашел меня, Дима? – первой спросила она, прервав затянувшуюся паузу.

– Мне позвонили.

– Позвонили?

– Приятный женский голос на удивление легко обошел моего референта. Когда я услышал твое имя, мне осталось только записать адрес и вызвать машину. Похоже, твоя конкурентка очень хочет избавиться от тебя.

– И не она одна, – вздохнула Маруся.

– Ты увела у нее мужика, да, Мышь?

– Дима, я не думаю…

– Это я не думаю, что ты целый год хранила мне верность. Я бы удивился…

– Не хранила, – созналась она с выпрыгивающим из груди сердцем. – У меня есть мужчина.

– У тебя был мужчина, – желчно напомнил он. – Пока я не приехал и не забрал тебя в Москву.

– Ты не можешь забрать меня, я тебе изменила.

– Мы в расчете!

– Разве год моей неверности компенсирует двадцать лет твоих похождений?

– Нет никакой разницы, Машка. Один или сто – это все равно измена.

– Формально это не измена, потому что я ушла от тебя.

– Ты не подала на развод. Ты носишь мою фамилию, в твоем паспорте стоит штамп. Ты до сих пор считаешь меня своим мужем, – усмехнулся чудовищно логичный Климов и похлопал ее по руке.

– Все не так просто…

Она искала слова, но впервые слова не хотели находиться. Она ждала поддержки, но хозяин медвежьего угла молчал.

– Кто он? – первым прервал паузу муж. – Ты хотя бы нашла мне достойную замену?

– Дима, прошу тебя…

– Судя по этой безделушке, – Дмитрий Климов с уважением провел пальцем по браслету на ее запястье, – моя девочка сделала правильный выбор и ни в чем не нуждалась.

– Она нуждалась в любви и заботе, – ответила Маруся на немой вопрос Дмитрия Алексеевича, не повернув головы.

– Если он не заботился о тебе, он не достоин тебя. Ты же привыкла иметь только самое лучшее, да, Мышь? Где в этом захолустье можно найти мужика с деньгами и положением? Если только он не какой-нибудь мафиози местного розлива.

– Тут все по-другому, Дима, и ты не можешь судить о человеке, не зная его.

– Но я могу судить о наших с тобой отношениях. За двадцать лет никто не узнал тебя лучше. И никто не заботился о тебе больше, чем я.

– А потом ты разлюбил…

– Это ты так видела, Мышь! А мы просто устали. Все устают. Этот год многое поставил на свои места.

– Так и есть. Я попыталась разобраться в себе, Дима…

– Вот и умница. Значит, я вовремя приехал за тобой.

– Климов! – Маруся на мгновение зажмурилась. – Я не готова начать сначала.

– Машка! – Дмитрий Климов придвинулся вместе со стулом и поймал ее нервные пальцы в ладонь. – Не будь такой эгоисткой. Даже я готов начать сначала. И ты ведь не думаешь, что моя семейная жизнь была сплошным удовольствием? Ты помнишь, через что я прошел с тобой?

– Ты? – изумилась она, подняв на мужа посветлевшие русалочьи глаза.

– Твои слезы, твои нервные срывы, твои таблетки, черт бы их побрал! Тебе кажется, что это касалось только тебя? Сотни раз я не решался повернуть ключ в замке, потому что ты несла этот бред про собаку, потом про детей, снова про собаку. Ты жила для себя и думала о себе. Ты считаешь, мне легко было любить тебя такую, на постоянном надрыве? Я в любой момент мог собрать свои вещи и уйти. Но в отличие от тебя я никуда не ушел, потому что у меня есть семья, есть ответственность за мою жену.

– Мои слезы и срывы были не на пустом месте, – почти шепотом напомнила Маруся.

– Но ты не станешь отрицать, что вынести это было почти невозможно?

– Почти невозможно, – согласилась она. – И мне невозможно, потому что ты гулял. И ты не можешь измениться.

– Все мужики гуляют, – сказал он с усмешкой и поцеловал Марусины пальцы в плену своей руки. – Как будто ты нашла себе херувима! Целый год у тебя была возможность мстить мне. Ты довольна?

– Я не пыталась мстить тебе! – вскинулась она, холодея под взглядом молчащего хозяина.

– Да как ни назови. Ты год прожила в этом Бобруйске, развлекалась в чужой постели и принимала подарки от своего любовника. Этого достаточно, чтобы я подал на развод. Но, как видишь, я здесь и не хочу развода. Я хочу назад свою жену.

Если бы он нашел ее через две недели, через месяц, даже через три месяца и произнес эти слова, все бы вернулось на круги своя. В их ухоженную квартиру в центре мегаполиса, в их воскресные утра, в их богатый дорогими спорткарами гараж. В ее прежние обиды, страхи и воспоминания о прошлом. Но он опоздал на целый год.

– Я работаю по контракту, – уцепилась за последний аргумент Маруся. – Я пою и не могу все бросить.

– Контракт заканчивается через три дня, – холодно вклинился в их беседу Дмитрий Алексеевич и принялся щелкать зажигалкой, лишь бы не смотреть ей в лицо. – Мы не будем препятствовать…

В конце концов, сигарета разгорелась, Климов отпустил взглядом невольного свидетеля, и Маруся поняла, что это город отторгает ее, как инородное тело, и что мужчина по другую сторону стола даже не попытается удержать ее.

– Вот видишь, и контракт не проблема. А тебя ждет твоя галерея и толпы психов со своими гениальными инсталляциями.

– Димочка, ты не понимаешь…

– Что у тебя неземная любовь и светлые перспективы? И я стою между тобой и твоим счастьем? – Она прижала ладони к щекам и пожелала умереть в тот же миг. – Ты немолодая тетка, а рассуждаешь, как обкурившаяся первокурсница. Это со мной у тебя любовь и перспективы, так что иди за руль и не тяни время. Отвезешь меня домой, по дороге вся дурь выветрится, а там уж я тебя неделю из постели не выпущу. Где твоя сумка?

– В гримерке.

Он подозвал официантку и, сунув ей пятьсот рублей, велел принести Марусины вещи прямо сюда. «Чтобы ей не пришло в голову сбежать от мужа через кухню», – пошутил он и поцеловал жене руку с подарком любовника на запястье.

– Мне надо поговорить с тобой, Дима, прежде чем принять решение, – понизив голос, вспомнила она.

– С каких это пор ты принимаешь решения? Оставь это дело мне. У нас будет черт знает сколько времени в дороге. Успеем наговориться!

Дмитрий Алексеевич опрокинул в себя полную рюмку водки и сразу налил вторую. Фарс закончился, и вопрос с ее отъездом был улажен. Теперь оставалось навести порядок в городе, который позволил себе интриговать против него. Пришла пора пройтись частым гребнем по своему зарвавшемуся окружению. Или просто объявить военное положение и комендантский час и ввести трибунал и прочие репрессивные меры. А там, где идет война, потери неизбежны. И если она думает, что он сам станет первой жертвой с разбитым сердцем…

– Дай мне пять минут, чтобы попрощаться, – попросила Маруся, сдавшись под напором мужа.

– Узнаю свою Машку! А то я уж думал связать тебя и отнести в машину! – засмеялся он и бегло оглядел зал цепкими глазами. – Не задерживайся, ночь на дворе.

Она покивала ему вслед, как китайский болванчик, и подняла глаза на хозяина.

– Мышь? – передразнил Дмитрий Алексеевич и криво усмехнулся. – Он зовет тебя мышью?

– Какая разница… Ты ошибался, сказав, что он бросил меня.

– Да ты слепая! – Хозяин наклонился к ней через стол, не скрывая тихого бешенства. – Он все это время был уверен в тебе, где бы ты ни была. А когда эта анонимная тварь позвонила, он понял, что больше не может тебе доверять. Что отпуск закончился и пора забирать тебя домой.

– Я не вещь, меня нельзя просто так забрать!

– Вот как? Однако же у него получилось. Все так, как ты хотела.

– Неправда! Все не так, все должно было быть иначе!

– Ну, если я разочаровал тебя, то мне жаль.

Он справился со своей ненавистью и выпустил густую струю дыма вверх, потеряв интерес к женщине.

– Тебе не жаль, – вздохнула Маруся, глядя в его каменное лицо. – Ты даже не пытался бороться за меня.

– Бороться за тебя с твоим мужем, фотографии которого ты носишь в сумке, сравниваешь меня с ним и мечтаешь вернуться в его постель? Ты сама сделала выбор.

– Если тебе так проще думать… – Она помолчала, оглянувшись на сцену, где провела столько месяцев, а потом буднично сказала: – Прошу тебя, забери Фильку домой. Я не смогу посмотреть ему в глаза.

– Отлично! Первым номером пес! Мне в глаза ты смотришь без угрызений совести!

– И Маше с Димой передай, пожалуйста, что я обязательно их заберу, – едва слышно добавила она и проглотила твердый комок в горле. – Я обещала, что не оставлю их.

– Обещать ты умеешь!

– Дима, не начинай! – Она оставила ключи от квартиры на столе и поднялась, глядя в пол. – Мне пора.

– Ну, так иди.

Она сделала шаг в сторону и обернулась. Уйти от него было невозможно, как невозможно было еще раз начать жизнь заново с человеком, который прожил с ней двадцать лет и вдруг оказался чужим.

– Дима!

– Ну?

– Если ты скажешь… я не уеду.

– Что я должен сказать?

– Ты знаешь. Просто произнеси это вслух.

– Мы играем в угадайку?

– Не надо играть. Скажи то, что считаешь нужным, если я все еще твоя женщина.

– Ты не моя женщина!

Она шла к выходу, стиснув в побелевших пальцах сумку, но поймав на себе торжествующий взгляд королевы красоты, отклонилась от курса и без опаски приблизилась к змеиному логову, где Люська и Любаня злорадствовали по поводу разыгравшейся мелодрамы. Женщины замолчали в ожидании развязки, а Маруся оперлась обеими руками о край стола и, чуть раскачиваясь, как кобра под дудочку факира, отчетливо произнесла:

– Тебе кажется, что ты выиграла, принцесса? Может быть, ты даже затащишь его в постель, потому что ему нравится секс с тобой. Но он никогда не женится на тебе. После таких, как я, они не женятся на таких, как ты. Климов не смог, и он не сможет. И скажи спасибо, что я не рассказала ему, что ты спишь с его сыном! – Любаня сделала большие глаза и воззрилась на свою подругу, густо залившуюся краской. – А заодно передай этому тупому неудачнику, что ему никогда не быть хозяином в городе, где бы Дима ни проводил время. У города был и будет только один хозяин, а вы все – пошлые марионетки, которым грош цена в базарный день. – Маруся с чувством исполненного долга улыбнулась. – И если однажды я захочу сюда вернуться, ты пожалеешь о каждом прожитом тобой дне.

И не дав сопернице даже рта раскрыть, она вышла из зала, провожаемая изумленными взглядами завсегдатаев.

– Люська, ты с ним спала? – заволновалась почти пришедшая в себя Любаня. – Ты же знала, что у меня с ним…

– Заткнись, дура! – прошипела скомпрометированная королева. – Хозяин услышит.

Но Дмитрий Алексеевич не слышал Марусиного монолога и Любаниной истерики. Он смотрел на скатерть, где еще недавно лежала тонкая рука, перехваченная дорогим браслетом. Женщина уходила легко и налегке, оставив все, с чем пришла в этот город год назад, не привязанная к материальным ценностям и отношениям. Уже завтра она сдаст браслет в комиссионку, а свои воспоминания в утиль в обмен на привычную жизнь жены успешного столичного бизнесмена и эксклюзивное авто, которых сойдет с конвейера сто или даже десять. Он никогда бы не смог ей дать тех благ, которые были у нее в замужестве. Его лексус против ее мурселаго был как тушканчик против тигра. И ее квартирка с разобранной кроватью в центре города, чашки с кофейным ободком на дне и этот браслет… И может быть, даже секс с ним – все оказалось смешным и ничтожным. Его чувства ничего не значили, и в первую очередь смешными и ничтожными были именно они, заставившие его поверить, может быть, впервые в жизни, и купить бессмысленное кольцо. «Люби меня сильно. Меня никогда не любили сильно!» Зачем он признался ей, зачем дал ей в руки этот козырь? Он ведь с ранней юности знал, что никто и никогда не сможет его любить. Даже он сам.

Дмитрий Алексеевич направился к выходу, бросив рассеянный взгляд на притихшую Люську. И хотя логика подсказывала, что приезд Марусиного мужа, спровоцированный ревнивой стервой, был неизбежен рано или поздно, он не стал церемониться и играть в снисходительного государя.

– У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы собрать вещи и покинуть мой город. – Его голос перекрыл возбужденный шум голосов, обсуждающих скандальную историю с любовным многоугольником. – Я понятно говорю? Можешь забрать с собой все, что в состоянии увезти. И заодно прихвати эту идиотку, которая больше у меня не работает.

Хозяин стоял на пороге ресторана с тлеющей сигаретой в пальцах и смотрел, как его женщина разговаривала с двумя бугаями возле лэнд ровера, как улыбалась им, дружески прикасалась к мощным плечам под безупречными пиджаками. Рядом с этими громилами ее муж казался не таким внушительным, как в зале, зато Маруся в своем длинном переливающемся в свете фонарей платье и с распущенными волосами выглядела как школьница, сбежавшая с выпускного бала. Муж обнимал ее за талию и изредка целовал в макушку, и тогда было видно, как поднимались и опадали ее плечи. А потом его охранники сели в машину, и яркие фары просветили стоянку и стоящий поодаль порше. Муж подтолкнул ее к водительской дверце, она нерешительно взялась за ручку, помедлила и обернулась.

Дотлевшая сигарета обожгла пальцы, Дмитрий Алексеевич чертыхнулся и выронил ее под ноги, пропустив момент, когда Маруся вдруг пошла в его сторону, оставив за спиной «новую» прошлую жизнь.

– Дима…

– Чего тебе еще?

– Ты должен был удержать меня!

– Я ничего тебе не должен, – возмутился он, сунув руку в карман, и сдавил бархатную коробочку, грозя раздавить.

– Ты должен сказать, что любишь меня, – настаивала она, переступая на высоких каблуках и торопясь получить ответ. – Ты ведь любишь?

– Мария, быстро в машину! – загремел за спиной властный голос.

Вместо ответа она подошла к мужчине совсем близко, умоляюще глядя на его сжатые губы.

– Прошу тебя… Я не могу уехать, если ты любишь.

Он помрачнел, как грозовая туча. Ловко она переложила решение на него! Почему он должен спасать ее от нее самой, от явившегося в провинцию, как римский император, мужа, от его громил, от всего города, который восставал против чужаков, едва завидев их на пороге? Она смеет искать у него защиты! А что ему делать с ее предательством? С тем, что она обещала любить и все время ускользала из рук, как шелковая нить. Дворовую собаку и чужих детей она ставила выше мужчины, который заботился о ней все эти месяцы.

– Ты уже приняла решение.

– Я женщина, мне можно быть непоследовательной. – Она виновато улыбнулась, пытаясь заигрывать с ним. – Останови меня, Дима.

– Ты клялась, что никогда не уйдешь, ты использовала меня, чтобы отомстить ему. Никому не позволено использовать меня.

Он уперся, как паровоз в обвалившемся туннеле, где впереди не видно просвета. И даже не подозревая, что можно просто сдать назад и вырваться из опасной темноты, продолжал биться в глухую стену своих ошибок и сомнений.

– Ты многого не знаешь, Дима.

– Ты тоже многого не знаешь и уже не узнаешь. Уезжай!

– Даже если я совершила миллион ошибок… – Она помедлила, прежде чем привести последний аргумент. – Я люблю тебя и останусь, если ты этого хочешь.

– Ты ждешь, что я стану драться за тебя? – Яд недоверия отравил последние минуты ее присутствия, но он ничего не мог с собой поделать. – Что мы сцепимся с ним посреди улицы, как два кобеля?

Он стиснул зубы, чтобы не сказать лишнего, и ушел обратно в ресторан, в сердцах хлопнув тяжелой дверью, а Маруся осталась стоять на границе двух своих жизней до тех пор, пока тяжелая рука не легла ей на плечо.

– И ты думала, что сможешь остаться с этим человеком?

– Я должна тебе кое-что сказать, Климов, – не поднимая головы, сказала неверная жена.

– В машине. – Он твердо обнял ее и развернул в сторону порше. – Я не намерен задерживаться тут ни на минуту. Дорога долгая, успеешь рассказать все свои тайны.

Порше вспыхнул яркими огнями, вырулил со стоянки и медленно покатил по улице в сторону загородного шоссе.

Заслышав шум удаляющихся машин, хозяин вышел из ресторана и направился к брошенному лексусу. Ему предстояло забрать томящегося взаперти Фильку и продолжить привычную жизнь. Хотя, что делать с ее собакой и своим будущим, он не понимал и не желал понимать.

– Ты ошибаешься, я никогда тебя не любил. Я тебя хотел, но любить не любил! – громко заявил он, когда радио в машине неожиданно запело одну из Марусиных песен о любви, и вдруг со всей силы грохнул кулаком в обшивку двери. – Черт бы тебя побрал, Машка! Я ведь был совершенно уверен, что тебя мне оставят навсегда…

Филька выл, и это было слышно даже в подъезде на первом этаже. Дмитрий Алексеевич стиснул зубы от злости и ткнул в кнопку лифта. «Сволочь, причитает, как на похоронах!» Он сунул ключ в замок, и Филька замолчал, прислушавшись к звукам за дверью.

– Нет ее, нет! – взорвался он, когда пес вылетел на площадку и, оскальзываясь на поворотах, помчался за угол к лифту. – Не понимаешь, тузик? Тебя она тоже бросила!

Филька вбежал в квартиру, как будто не мог поверить, что мужчина говорит правду. Уселся перед ним, вытянулся в струнку, поднял морду вверх и испытующе посмотрел в сузившиеся от гнева глаза.

– Ты тупой, что ли? – Его вывела из себя необходимость объяснять собаке прописные истины. – Она уехала. Навсегда!

Пес склонил голову набок и заскулил, будто не доверял авторитетному мнению хозяйкиного друга. Дмитрий Алексеевич обогнул его по дуге и прошелся по квартире, как слепой прикасаясь к ее вещам.

– Бардак, везде бардак! Ни тряпки в шкаф убрать, ни чашку за собой помыть… Ну и кому нужна такая баба?

«Тебе нужна, – тявкнул за спиной ее невоспитанный пес. – И мне нужна!»

Хозяин подхватил с подушки невесомую рубашку, вызвав к жизни десятки воспоминаний, которые толкались в голове, оттесняя друг друга. Он машинально перекинул шелковую шкурку через плечо и вспомнил, что в сказках положено было ее сжечь, чтобы красавица не сбежала. Или наоборот, жечь было нельзя? Эти ее сказки, про любовь, про волшебство, про злых колдунов, которые окружали их и завидовали их счастью… Он был не мастак их рассказывать, да и запоминать не пытался, пока она была рядом. Дмитрий Алексеевич тяжело задышал и наклонился за томиком Есенина, чтобы не думать. Но Есенин тоже не помог, мелькнул страницами про нежность и обман, и мужчина, словно обжегшись, бросил книжку на одеяло. За спиной вяло топтался пес, норовя просунуть лобастую морду под руку. Хозяин обошел кровать, погладил высунувшийся из приоткрытого шкафа рукав шубы, отогнул занавеску и посмотрел на чернеющие кроны деревьев в парке.

– Она мне эти сказки рассказывала столько месяцев! И что теперь? Что?

Он, сгорбившись, как старик, сидел на привычном месте за кухонным столом и стряхивал пепел прямо на пол.

– Я сто раз мог затащить ее в постель. А тебя она пустила сразу. Почему? Я что, хуже тебя?

Филька, привалившись к дверному проему, вслушивался в бессвязную речь мужчины и силился понять, как жить дальше, пока не вернется хозяйка.

– Я три года был женат на его матери. Думаешь, этого мало, чтобы понять, что второй раз в такую петлю только дурак полезет? А кольцо тогда зачем? И мысли эти про стакан воды у смертного одра? Ведь анекдот же, и все знают, что смешно. А мне не смешно было, понимаешь? Стакан воды… после секса! И кофе этот по утрам… – Он потрогал щекой шелк ее рубашки, и в виске застучала, запульсировала отравленная предательством кровь. – Интересно, он довезет ее до дома или прямо в машине?.. Она ведь не стала с ним разводиться. Значит, надеялась?

При мысли, что где-то на обочине, в тени внедорожника, его Маруся обнимает бывшего, нет, настоящего мужа в тесном порше, ему стало тошно и захотелось завыть вместе с ее псом. Надо было срочно усмирить разыгравшееся воображение, заставить себя не думать, как они исполняют этот сложный фокус в тесной спортивной машине. Но вышедший из-под контроля мозг неожиданно привел его в массажный кабинет, где в последний раз он обнимал свою Машку, прижав к стене между двух высоких окон. В те несколько минут он так торопился, ошарашенный ее приходом, что теперь не мог вспомнить ни ее белья, ни запаха туалетной воды, ни даже ее поцелуев.

Хозяин в недоумении посмотрел во внимательные глаза Фильки. Теперь, когда она выехала за границы его владений, когда не будет тревожить его душу своими песнями, не будет прикасаться и смотреть, он начнет забывать о ней. Это так естественно для человека – забывать то, от чего больно, защитная реакция, говорят врачи. Правда, он привык наступать, а не защищаться, но он справится. И не с таким справлялся. Надо дать себе немного времени, и все успокоится, забудется, перестанет саднить. Он уронил на пол ее рубашку, потрепал по голове пса и вышел вместе с ним в коридор, заперев осиротевшую квартиру.

Филька без приказа запрыгнул в машину и подышал на пассажирское стекло, как будто собрался что-то написать на запотевшем окне.

– Какая же ты дура, Машка! – неизвестно к чему сказал хозяин и в раздражении посмотрел на собаку. – И я тоже хорош, нечего сказать…

Оставленный во дворе на ночь, Филька снова принялся выть. Дмитрий Алексеевич, вознамерившийся поработать, потому что сон даже и близко не подходил к его спальне, выругался и забрал собаку в дом. Филька долго бродил по первому этажу, стуча когтями по плитке, как десяток модниц на каблучках, а потом снова подал голос.

– Филимон, быстро ко мне! – взревел Дмитрий Алексеевич, стоя в дверях кабинета. – И пасть закрой.

Филька покорно приплелся к его ногам, свесив морду почти до земли и вяло размахивая хвостом.

– Я бы тебе водки предложил, но тебе не поможет, – сказал мужчина и шире раскрыл дверь кабинета. – А мне поможет, да что-то тошно водку пить.

Пес как куль с костями свалился на ковер перед письменным столом и закрыл глаза.

– Ну, может, ты и прав, – согласился хозяин и, взяв со стола бумаги, пересел в кресло. – Глядишь, хоть так усну.

Кресло оказалось очень удачным средством борьбы с бессонницей, потому что вскоре бумаги соскользнули с колен и ручка выпала из ослабевших пальцев. Пес приоткрыл глаз, заслышав шуршание на ковре, но снова зажмурился и горестно вздохнул. Когда теперь ему случится спать рядом с хозяйкой?

Сны, наполнившие кабинет, были у обоих похожи, и не всегда можно было понять, где чей. Вот она ведет машину, поглядывая на пассажирское сиденье, вот они обнимаются на кровати, вот шуршит пена в наполненной до краев ванне, а вот они завтракают вдвоем и улыбаются солнечному дню. Сны были светлые и реальные, как будто она никуда не уходила, как будто можно что-то вернуть или в чем-то задержаться дольше, чем на мгновение.

– Дима, – негромко позвал голос, – почему ты спишь в кабинете? Спать в кресле вредно.

– Угу, – согласился он, проведя ладонью по лицу, прищурился и подергал ворот рубашки. – Жить вообще вредно.

– Смотря с кем! – напропалую флиртуя, сказало привидение и многообещающе улыбнулось.

В его мучительном сне о несбыточном пес вскочил на ноги, как укушенный, и кинулся к женщине в длинном переливающемся платье.

– Сидеть!

Резкий окрик заставил Фильку затормозить и со всего маху плюхнуться на зад, завалив на сторону задние лапы, как несмышленый щенок. Мужчина помассировал переносицу и окончательно открыл глаза.

– Не ходи никуда утром, тебе надо нормально выспаться, – сказала Маруся, оставшись на своем месте посреди едва освещенной фонарями комнаты.

– А тебе?

– И мне надо. Я тоже никуда не пойду. Ты же знаешь, я люблю спать до полудня.

– Я тоже люблю с тобой спать до полудня, – по-мальчишески признался он в своем сумасшедшем сне.

И тут пес залаял, и сразу стало ясно, что это не сон. Что Маруся стоит посреди кабинета в его коттедже, одетая в знакомое концертное платье, и подаренный им браслет играет гранями на ее запястье.

– Маша?! – поразился он, не доверяя яви еще больше, чем снам. – Ты здесь?

– Я хотела спросить, не знаешь ли ты кого-то, кто захочет купить порше? Он совсем новый, в феврале только приехал в Москву.

– Ты опять торгуешь машинами?

– Мне нужны деньги.

– На что тебе деньги? Ты же не умеешь ими распорядиться.

– Мне предстоит множество расходов в ближайшие месяцы, – вздохнула она. – Тебе самому порше не нужен?

– Почему ты вернулась? – хмуро спросил он, не расположенный к шуткам.

– Я обещала, что останусь с тобой.

– Я не просил об этом.

– И это меня не радует. Но я сама обещала.

– И уехала, – как упрямый подросток, не умеющий прощать, напомнил он.

– Мне надо было поговорить с мужем. С бывшим мужем, – уточнила Маруся.

– Ты снова решила его бросить?

– На этот раз он меня, – вдруг рассмеялась она и сделала шаг к его креслу. – Он сказал, что подаст на развод, когда доберется до Москвы.

– Ты так плохо исполнила супружеский долг? – съехидничал мужчина и наклонился, чтобы собрать бумаги и не видеть ее лица, когда она расскажет, как у них это было в машине.

– У нас ничего не было, Дима, – серьезно ответила Маруся и приблизилась еще на шаг. – Не было и быть не могло.

– Это еще почему?

– Потому что у меня есть ты, Филька и дети. Моя новая жизнь.

– Чем супружескому долгу мешает уличная собака и чужие дети?

– Дима, нет никакой уличной собаки и чужих детей. Есть наш Филька и наши дети. Наши с тобой.

– Вон оно как! – Он выбрался из объятий кресла и отошел подальше к окну, чтобы не искушаться ее близостью и коварными словами. – Хочешь убедить меня, теперь я семейный человек, воплощающий в жизнь мещанские идеалы? Дом, жена, собака, двое детей.

– Трое детей, – спокойно поправила его Маруся. – У тебя есть жена, собака и трое детей.

– Ну да, у меня уже есть одно великовозрастное чадо… Полагаю, с меня хватит отцовства.

– И все же тебе снова придется побыть отцом.

– Ну, положим, двоих я знаю. А где ты возьмешь третьего?

Он принялся искать в карманах потерявшуюся зажигалку, натыкаясь на бархатную коробочку, которая сегодня была неуместна больше, чем всегда. В этой суете и раздражении он не заметил, как она подошла и встала рядом, удержав его суетливую руку. Он невольно разжал пальцы и позволил ей приложить внезапно вспотевшую ладонь к блестящему платью.

– Вот здесь!

– А ты спросила меня, хочу ли я заводить с тобой детей?

Он попытался отнять руку, но она крепко прижимала ее к животу.

– Я не успела спросить, Дима. Я много лет была уверена, что после выкидыша у меня никогда не будет детей. Поэтому, если ты не хочешь от меня ребенка, скажи мне прямо сейчас. И помоги продать порше, потому что другого имущества у меня нет, а на зарплату певицы я малыша одна не подниму.

Маруся отпустила его руку, расстроившись от собственной речи, и сделала попытку отодвинуться, но он, теряя голову от ее тепла и запаха, обхватил ее за талию и прижал к себе.

– Ты шутишь, Машка? Это твоя очередная игра? Продажа машины, семейная идиллия предпенсионного возраста, общий ребенок?

– У меня дома лежат пятнадцать положительных тестов на беременность, я сдавала анализы, ходила к гинекологу, снова покупала тесты. Мне оставили всего лишь пару дней, чтобы принять решение… Но я не избавлюсь от нашего ребенка. Несправедливо было бы уехать и ничего тебе не сказать о нем.

– Почему ты столько времени молчала?

– Ты тоже не все мне рассказывал. Но даже если тебе не нужен ребенок…

– Я понятия не имею, нужен ли мне ребенок, – признался он, глядя ей в лицо. – Я вообще не думал о детях, о собаках и о семейной жизни. Не в последние двадцать пять лет. – Он был взволнован и почти не замечал, что она тоже испугана и решительна одновременно. – Но я точно знаю, что целый год хочу тебя.

– С тремя детьми, – напомнила Маруся, еще не в силах начать дышать и перестать бояться. – И с собакой.

– И с твоими дурацкими фокусами, – подтвердил он. – Прямо сейчас и хочу.

– Прямо сейчас и получишь, – пообещала она. – Только давай решим вопрос с кольцом.

– С каким кольцом? – насторожился он.

– С тем, которое ты пытаешься мне подарить уже целый месяц и каждый день откладываешь. Не могу же я сказать «да», не получив кольца.

– Я еще ни о чем тебя не спрашивал, – усмехнулся он, чувствуя, как надрывно колотится сердце.

– Ну так спроси!

– А если я не готов?

– Ладно, – безмятежно согласилась она. – Не будем торопиться. Завтра ты сделаешь мне предложение по-человечески, с цветами, шампанским, испачканными на колене брюками и расскажешь, как ты меня любишь и жить без меня не можешь. И про руку и сердце, все, как положено. А сегодня просто достань кольцо и задай нужный вопрос.

– Ты слишком много требуешь, женщина! – притворно нахмурился он.

– Но отдаю-то еще больше!

И, прежде чем он собрался снова возразить, она притянула его за шею и поцеловала, заставив забыть обо всем, что случилось с ними в последний день, в последний месяц и даже в последний год. И теперь он мог без спешки запоминать запах ее духов, упругое касание груди и нагретый шелк белья под платьем. Но когда он собрался свести слова к минимуму, а ощущения довести до максимума, она вдруг отстранилась и подставила открытую ладонь.

– Дима, если ты будешь тянуть время, опять что-нибудь случится. Это мое кольцо, отдай его мне.

– Ты целый год успешно притворялась бессребреницей. – Он разжал руки и полез в карман за многострадальной коробочкой. – Вот, если ты так его хочешь.

– Очень хочу!

Пока он надевал ей на палец кольцо, она не сводила внимательных глаз с его лица.

– Ну что, нравится?

– Безумно!

– Не ври, ты даже не посмотрела, – укорил он.

– Я только и делаю, что смотрю на тебя.

– А как же кольцо?

– Дим, если ты настроен узнать, выйду ли я за тебя замуж, спроси меня про любовь, что ли. А насчет кольца… Даже если бы это была фольга от конфеты, я бы все равно сказала «да».

– Да куда ты денешься от меня со своими детьми, собаками и перспективами на ближайшее тысячелетие?

– И знаешь, если ты решил жениться на мне только из-за ребенка, – с серьезным видом продолжила она, не оценив его шутку, – я тебя прощаю. Ты все равно будешь меня любить. Никто лучше тебя не сможет меня любить.

– Ужас, какая ты дура, Машка! Одна любовь у тебя в голове! – пробормотал он, пугаясь этого кошмарного слова, звучащего как приговор или диагноз. – Куда тебе детей рожать! Тебе самой еще нянька нужна.

– Мне нужен только ты, – вздохнула она. – Но ты мрачный, опасный, совершенно неприручаемый медведь! Временами я почти боюсь тебя. Но чаще всего боюсь потерять…

– Дурочка… – Он перебирал ее волосы и почти умирал от счастья, пока она произносила свои немыслимые и опасные признания. – Даже не рассчитывай, не потеряешь! Я собираюсь повсюду таскать тебя с собой. И не смей больше спорить. В конце концов, я здесь хозяин, а ты всего лишь моя женщина.

– Твоя женщина… только твоя.

Филька устал сидеть по стойке смирно и заскулил, привлекая к себе внимание, и Маруся подозвала его и тоже погладила, а потом отправила спать в каминный зал на шкуру, строго приказав вести себя тихо.

Пес улыбнулся во всю пасть, заставив мужчину и женщину переглянуться, и пошел исполнять команду, мечтая, наконец, отоспаться и получить на завтрак большой кусок сыра.

– Почему твоя собака все время улыбается? – в который раз удивился Дмитрий Алексеевич. – Никак не могу привыкнуть.

– Наша собака улыбается, – поправила его Маруся и потянула прочь из кабинета. – Слушай, давай продадим порше и купим что-нибудь полезное!

– Что, например?

– Ну, не знаю… Приют для собак или заповедник.

Он не понял, говорит она серьезно или шутит, но с нее станется купить заповедник и оградить добрых невинных зверушек от злых охотников. Спасало только, что в этой стране заповедники не продаются.

– А может, ликеро-водочный цех или цыганскую кибитку? – поддразнил он. – Ужасно нужная в хозяйстве вещь.

– Да, цыганскую кибитку в самый раз. Кстати, ты помнишь, что тебя пригласили в этом году на поляну? Ты ведь возьмешь меня с собой?

– Только если ты будешь петь для меня.

– А для кого же я все это время пела, Димочка?

Он вел свою будущую жену в спальню и снисходительно размышлял, что старая цыганка ошиблась и пророчество не сбылось. Да, он почти потерял эту женщину. Но кто-то перепутал страницы в пьесе, и она прошла сквозь его сны, чтобы снова оказаться рядом. Почему она вернулась, он так до конца и не разобрался. Наверное, из-за ребенка. Или из-за собаки и троих детей. Но сейчас это было не так уж важно. Она вернулась, чтобы исполнить свое обещание и любить его так сильно, как никто не любил, даже если он был уверен, что его – дикого, не поддающегося дрессировке медведя – вообще невозможно любить.

Оглавление

Глава 1. Побег

Глава 2. Примадонна из медвежьего угла

Глава 3. Сезон охоты

Глава 4. Чужая жена

Глава 5. Дети и собака

Глава 6. Прелесть какая дурочка

Глава 7. Сомнения

Глава 8. Подаренный праздник

Глава 9. Кажется, я тебя люблю

Глава 10. Театр военных действий

Глава 11. Не отпускай меня Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg