«Армейские будни (сборник рассказов)»

Армейские будни (сборник рассказов) (fb2) - Армейские будни (сборник рассказов) 944K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Елисеевич Дьяков

Виктор Дьяков АРМЕЙСКИЕ БУДНИ

Пока не выстрелило ружье

В то утро первый взвод вставал за час до общеполкового подъёма в 5.00. Дневальный, сдерживая позывы к зевоте после нелегко ему давшегося ночного бдения, подошёл к койке заместителя командира взвода Кухарчука и осторожно, с некоторой опаской потряс его за плечо

- Товарищ старший сержант... подъём.

Кухарчук проснулся мгновенно, будто и не спал, поднял к глазам руку с часами - всё правильно, его будили, как и положено, за четверть часа до личного состава.

- Иди Алхимина толкай, да без нежностей с ним,- дал команду Кухарчук дневальному.

- Есть,- с готовностью отрегировал тот и поспешил выполнять приказ.

Командира отделения сержанта Алхимина разбудить оказалось и в самом деле совсем непросто. Как ни тряс его дневальный, мордастый сержант лишь открывал и тут же вновь закрывал, не выражавшие ни малейшей мысли глаза. В общем, взвод, как это уже не раз случалось, Кухарчуку предстояло поднимать одному...

         Это происходило в начале семидесятых годов в учебной воинской части, так называемой "учебке". Отличие "учебок" от прочих частей заключалось в том, что большинство солдат, именуемых  курсантами, служили здесь лишь шесть своих первых месяцев, а затем отправлялись в линейные полки. Причём лучшие из них - способные, шустрые, или просто приглянувшиеся командирам - оставлялись и дальше служить здесь же, на должностях инструкторов, или командиров отделений уже следующих призывов. Отсюда и второе отличие - дедовщина в "учебках" была субординационно узаконена: рядовой-курсант всегда "молодой", а сержант по сроку службы всегда старше. Данное обстоятельство, прежде всего, и обеспечивало в таких частях необычно высокий для Советской Армии уровень дисциплины и исполнительности.

            Без трёх минут пять Кухарчук, свежевыбритый, умытый, сверкая дембельским набором регалий на выпуклой груди, стоял в расположении своего взвода и ждал.

            - Ну что Алхимин... так и не встал?- вполголоса, с заметным недовольством, спросил он  у дневального то, что и сам отлично видел. Тот виновато развел руками.

            Кухарчук подошёл к койке командира отделения, постоял, и как только его часы показали ровно пять, прямо над Алхиминым протяжно и в то же время приглушённо прокричал:

            - Первый взвоод... подъёёём!      

         Курсанты, скрипя кроватными пружинами, срывались с коек, шлёпали босыми ногами по полу. Синие сатиновые трусы, зелёные линялые майки, едва отросшие на сантиметр-два волосы, не скрывавшие формы черепов – всё казённо, одинаково, некрасиво. Сопение, возня, толкотня в узких проходах между койками, то там, то  здесь глухие удары - это падали на паркет ремни, сапоги - спешка, суета, путание в рукавах и штанинах... Впрочем, не все столь комичны и неловки. Ладному, плечистому крепышу Кручинину положенных сорока пяти секунд на процедуру одевания явно много. Самое большее полминуты прошло, а он уже полностью обмундирован и первым обозначил строй. Вслед за ним, застёгивая последние пуговицы, спешили и другие: Стенюшкин, Забродин, Пушкарёв, Каретник... Сержант Алхимин тем временем едва приподнимается на локтях и сонным взглядом непричастно обозревает эту кутерьму.       

            - Слышь "химик", вставай!  Опять "дедушка" за тебя работать должен?!... Дождёшься! - Кухарчук, внимательно следя за действиями взвода, время от времени зло косил глаза на сержанта, наконец, он сильно ударил сапогом по спинке алхиминской кровати.- Вставай, ждать не будем,- и пошел к уже замеревшему строю. 

         Да, не повезло Кухарчуку с командирами отделений. Один уже третий месяц из госпиталя не  вылезает, второй вот он, сержант Алхимин. По неписаным казарменным законам как оно положено: "лётать", то есть делать всю черновую сержантскую работу, производить подъём, утренний осмотр и всё прочее, должен именно "комод", командир отделения, а не "замок", замкомвзвода. Сколько Кухарчук не бился, не грозил, даже по морде жирной один раз приложился, так и не переборол врождённую особенность Алхимина - долго и тяжело просыпаться. Но Алхимин до призыва успел с отличием окончить сельскохозяйственный техникум и превосходно разбирался в дизельных двигателях и прочих составных частях тракторов - качество очень ценное именно для танковой "учебки". Ведь танк и трактор в некоторой степени братья, хоть и имеют прямо-противоположные назначения. Увы, Кухарчук до Армии ни с какой техникой, кроме велосипеда, не сталкивался, да и тяги к ней не испытывал. Физическая сила, гвардейская внешность и несомненные командирские качества - вот за что сделали его сержантом. Но когда дело доходило до занятий по технической подготовке, тут-то и оказывался необходим мешковатый соня Алхимин.

         В отсутствии штатного "комода" Кухарчуку докладывал Кручинин, уже выдвинувшийся в непререкаемого взводного лидера:

            - Товарищ старший сержант, первый взвод построен, докладывает курсант Кручинин!

         - Вольно!- скомандовал "замок" и неспешно, ощупывая глазами каждого, прошёл вдоль строя.                      

Обязательного сержантского замечания на этот раз удостоился длинношеей правофланговый с лисьей физиономией,- Так ты Елсуков за два месяца и не научился подшиваться.- Кухарчук поднял руку к воротнику мгновенно побагровевшего курсанта и одним рывком оторвал некрасиво топорщившийся подворотничок. На этом он решил ограничиться - не позволяло время.

            - Значит так, слушай задачу,- "замок" покосился на расположение остальных, ещё спавших трёх взводов роты. Шум, производимый первым взводом, вызвал там шевеления и недовольные реплики. Кухарчук заговорил тише.- Даю вам двадцать минут на умывание, сортир, сапоги и всё прочее. Ровно в пять тридцать все стоят внизу, у казармы и скорым маршем отправляемся на полигон. К восьми часам мы должны быть уже там, там же завтракаем и в девять часов начало практических занятий... Вопросы?! - строй не издал ни звука, только скрипнула кровать, наконец-то откинувшего с себя одеяло Алхимина. Кухарчук с нескрываемой неприязнью обернулся.- Доброе утро ваше сиятельство...- В строю послышался смешок, но "замок" тут же повернулся лицом к строю, и опять воцарилась тишина. - И вот что, ходите тише, рота ещё спит, нечего сапогами как слоны... Ррразойдись!

                                                                       2

         В те годы Советская Армия была ещё преимущественно славянской. Резкое изменение пропорций её национального состава, вызванное огромной разницей в рождаемости между северными и южными советскими нациями, стала ощущаться позднее. Пока же армейское руководство могло позволить себе создавать целые воинские части, в первую очередь элитные и учебные, целиком из призывников славян. А учебно-танковый полк, о котором идёт речь, был укомплектован в основном из близлежащих центрально-русских областей. Так и в первом взводе роты плавающих танков насчитывалось по семь человек ярославских и горьковских, трое москвичей, пара брянских и один курский.

         - А ну шире шаг, задние не отставать! - бодро командовал Кухарчук, легко вышагивающий чуть поодаль тяжело шаркающего сапогами взвода. У "замка", конечно, есть основания для хорошего настроения - до дембеля всего ничего, три-четыре месяца. Другое дело бедолаги курсанты, они-то всего два месяца как служат, им до того дембеля ох, сколько ещё каши солдатской сжевать предстоит. Да и сержант Алхимин, тракторный гений, не очень-то весел, хоть и больше года  служит - для него эти ранние подъёмы и марши муки адовы. Но что ещё угнетало, это голод... Есть русским солдатам хотелось всегда, с тех самых пор как зародилось на Руси казённое войско, ибо кормили всегда плохо.

           Шли сначала по ещё не проснувшемуся утреннему городу, сторонясь поливальных машин, смачивавших асфальт и чахлую придорожную травку, и без того мокрую от росы. Едва вышли за окраину, как Кухарчук властно потребовал:

            - Песню... Сулоев, запевай!

            Ещё недавно рыхло-полнотелый, но за два месяца так похудевший, что брюки и гимнастёрка болтались на нём как на вешалке, Сулоев, тем не менее, забасил молодцевато:

                                      Прожектор шарит осторожно по пригорку,

            Остальные тут же подхватили,

                                               И ночь от этого нам кажется темней,

                                               Который месяц не снимал я гимнастёрки,

                                               Который месяц не расстёгивал ремней,           

                                      .................................................................

            Пели, но веселей от песни не становилось, ибо то, что до завтрака далеко и долго тяготило исподволь. Возникали мысли о полигонной столовой, где их непременно "нажмут", и готовят куда хуже, чем в полковой. Тут еще и сама песня виновата, малоритмичная, которую лишь с большой натяжкой можно причислить к разряду строевых. На пустой желудок редкая песня поднимает настроение, но таковая нашлась. Она возникла без команды, спонтанно, с оглядкой на "замка" (тот промолчал,  что означало "добро") и предназначалась не для военного строя:

                                               Синий, синий иней,

                                               Лёг на провода,

                                               В небе тёмно-синим,

                                               Синяя звезда,

                                               ...................................           

         Эта песня заставила проснуться даже тех, кто обладал способностью дремать на ходу. Пели ярославские: Сулоев, Пушкарёв, Торопов, Арсеньев..., горьковские: Кручинин, Забродин, Чистяков, Попков..., курянин Каретник, уже заматеревший 24-х летний семейный мужик. Из москвичей пел только Елсуков, остальные двое молчали. Стенюшкин, парень высокомерно-насмешливый, видимо считал такие песни петь ниже своего достоинства. Митрофанов, худощавый блондин, не пел из-за чрезмерной застенчивости, столь несвойственной "настоящим" москвичам. В то время отношение жителей русской провинции к москвичам ещё не приобрело черт откровенной неприязни, но определённое отчуждение уже наметилось. Впрочем, вместе большинству из этих ребят оставалось жить, спать в одной казарме, есть за двумя на целый взвод длиннющими столами, всего-то три-четыре месяца, до ноября. Случайно столкнула судьба, так же и разведёт, и вряд ли когда-нибудь вновь их пути пересекутся. А кто, с чем, и какой печалью идет в этом строю, поёт или молчит... да какая разница. Песни тем временем возникали самопроизвольно.  

                                      Потерял я любовь,

                                               И девчонку свою,

                                               Вы постойте, а я поищу.

                                               .........................................

            Десять пар - двадцать человек, шаркающие голенищами, пылящие по сухой дороге сапоги.  Быстрым шагом, с песней двигался взвод по широкой просеке, под косыми лучами ещё невысоко поднявшегося над лесом солнца. По-прежнему сбоку Кухарчук, чуть сзади приотстал Алхимин. Песни продолжали рождаться без перерыва. Видимо именно такие, невоенные, лирические, они помогали  забыть о голоде, натёртых ногах, кто-то вспоминал оставленных дома подруг... Но пора и честь знать, Армия есть Армия. Кухарчук громогласно оборвал самостийное песнопение:

            - Прекратить песню!... Бегооом марш!

            Захлебнувшись на полуслове взвод резко, будто получив удар кнутом, сорвался на бег. В первой паре Кручинин с Забродиным, оба спортсмены-разрядники, задали слишком высокий темп. Лишь  Вовчик Митрофанов, футболист, воспитанник прославленной в те годы торпедовской ДЮСШ, выдерживал его без напряжения, большинство же на пределе возможностей. Через пару минут Сулоев, Торопов и Елсуков начали отставать. Сзади их подгонял Алхимин, сам едва переводивший дыхание:

            - А ну не отставать, шире шаг!

            Строй растянулся, нарушился и Кухарчук даёт отбой:

            - Шагооом марш!

            Взвод вновь разбирается по парам, всё приходит в норму. Хотя какая там норма, когда все уже вспотевшие, с мученическими выражениями лиц хватают воздух. Но "замок" не даёт ни минуты на расслабление, тут же взвод подгоняет следующая не совсем уставная команда:

            - Разобраться... шире шаг, мать вашу... опаздываем, сейчас снова бежать заставлю!

            От расположения полка до полигона десять километров и преодолеть их надо не более чем за полтора часа. Вот и грозит "замок", если взвод не уложится, то шею взводный именно ему намылит. Никому уже не до песен, даже с соседом по паре мало кто заговаривает - неприятные ощущения отравляют всё. Особенно противно касание потной шеи к, ещё полчаса назад свежему, подворотничку. Впрочем, и тут далеко не все испытывали одинаковые чувства. Кому, если и не в охотку, так всё почти как в забаву, легко даётся. Например, ходко, словно сам танк движется на своих мускулистых ногах, обутых в сапоги сорок четвёртого размера, арзамасец Володя Кручинин. Да, редко так удачно работает природа: всё шутя, всё играючи получается у Володи, везде он первый, хоть кросс бежать, хоть траншею копать, хоть на занятиях по политподготовке или теории танкового двигателя. Ко всему у Володи и лицо этакой тонкой лепки, нос, губы, рот, глаза - всё чётко, ярко, выразительно, волосы темнокудрой густой шапкой, с которыми так жаль было расставаться. Немудрено, что до призыва он являлся объектом постоянного девичьего внимания.

            Но и Кручинин хмур и не весел, и не только подруги вспоминаются с грустью, а, пожалуй, даже чаще домашний стол... Ох, как есть хочется, а ему особенно, крупному, могучему. Его организм никак не насытить этими постными армейскими супами, кашами, жидкими картофельными пюре, куцыми порциями масла, тонкими считанными ломтями хлеба. Но ничего он вытерпит, только до осени додержаться, а там... Там его наверняка оставят в "учебке" сержантом и он будет как Алхимин, а потом и как Кухарчук, дослужится до "замка". А сержанту куда легче служить, тут уж и нагрузки не те, и сам себе поблажки можешь сделать, а главное с кормёжкой лучше. Сержант, в отличие от курсанта, в любое время и в Военторге, что на территории полка, может подкормиться, и в увольнение в город сходить, и денежное довольствие у него не солдатское. Только бы до осени...

            Кухарчук ещё пару раз давал команду перейти на бег, и во время второй пробежки не выдержал Алхимин. Ни слова не говоря, он ломанулся с просеки в лес, на ходу снимая ремень.

            -Усрался умник,- презрительно процедил ему вслед "замок" и дал команду перейти на шаг.

            Нелегко даются эти смены ритма Валере Каретнику. Он шумно отдувается, вытирая обильно выступивший пот. Ему шёл двадцать пятый год и за плечами он имел четыре курса политеха, а в родном Курске жену и двухлетнюю дочку. Поздно, но и его настигла повестка, и его, мужа, отца, студента-вечерника призвали вместе с восемнадцатилетними пацанами. Призвали вставать в пять утра, бегать, потеть, подчиняться командам этого двадцатилетнего дуболома Кухарчука. Тяжко в Армии вообще, а перестарку ещё пуще. Идёт приземистый, понурый Валера, уже получивший от ребят прозвище "дед", вспоминает своих близких, болезненно кривится, когда "замок" до фальцета повышает свой голос... Но вот, наконец, и дошли. Кухарчук останавливает свой изрядно вымотанный взвод на небольшом плацу. Он ждёт несколько минут - появится ли из лесу Алхимин - затем решительно идёт в штаб полигона докладывать о прибытии: он уложился в срок, но ждать "комода"уже некогда.

                                                                                3

            Танковый полигон, он же танкодром раскинулся на довольно обширной площади. Перелески, поля, овраги, небольшие водоёмы - всё имелось в том обособленном пространстве. Кроме естественных препятствий здесь имелись и искуственные, и вот на этих рукотворных сооружениях и предстояло тренироваться первому взводу.

            Позавтракали будто и не ели. Рисовой невкусной каши выдали едва по полкрышки от котелка, как всегда меньшие, чем положено кружки штампованного, рассыпающегося крошками сливочного масла. Но жаловаться все уже отучены. Кухарчук своё дело знал, лычки отрабатывал добросовестно и пресекал крамолу в зародыше:

            - Эт кому там не хватает?!... Сейчас накормлю... на неделю толчки драить!

         Командир взвода лейтенант Грамахин, невысокий худощавый офицер с красивым, но нервным лицом, ждал их на одной из тренировочных площадок. Он в хорошо подогнанном чёрном комбинезоне, из-под которого виднелась зелёная офицерская рубашка с галстуком. Вынутая из фуражки пружина делала его похожим на русского офицера времён первой мировой войны. Кухарчук привёл взвод, доложил. Взводный окинул взглядом строй, негромко спросил:

- Как со временем?

            - Прибыли на шесть минут раньше,- горделиво ответил "замок".

            - Почему я не вижу Алхимина?

            - В санчасть пошёл, желудок прихватило по дороге,- с усмешкой в глазах сказал Кухарчук.

            - Что-то серьёзно?

            - Да нет... очухается,- успокоил взводного "замок".

            Лейтенант начал давать вводную на занятия:

            - Задача следующая: разбиться на четыре отделения... первое отделение на ров, второе на эскарп, третье на разрушенный мост и последнее на минный проход. По мере выполнения упражнений отделения меняются местами...- Дальше в постановке задачи было уже меньше конкретики, но больше упора на проявление сознательности - ... Ещё раз повторяю, приложить все усилия для получения максимальных оценок... исключить возможность возникновения аварийных ситуаций... все команды инструктора выполнять в точности... особое внимание при преодолении рва и разрушенного моста...

            Долго инструктировал взвод франтоватый лейтенант. Солнце поднималось всё выше, припекало. А взводный всё говорил и говорил, ведь от оценок, что предстояло заработать его курсантам, напрямую зависела его оценка как командира и воспитателя. Вернее, могла зависеть...

            Совсем ещё молод Саша Грамахин, двадцать четыре года. Но в армейской жизни он уже понимает, что к чему. Это пусть те, кто, не зная брода в военные училища поступал, дети всяких там  токарей-пахарей, случайные офицеры во все эти сказки верят, в передовиков-маяков, инициаторов соцсоревнований. А он нет, он офицер во втором поколении, его отец уже третий десяток лет в Армии дослуживает, уж он то давно всё разъяснил сыну. Для успешной карьеры, прежде всего надо иметь мощную "волосатую" руку где-нибудь в верхах. Увы, тут Саше особо хвастать нечем, хоть отец сделал относительно неплохую карьеру. Но что такое старший преподаватель Ташкентского танкового училища, подполковник? Конечно, на своём уровне он сделал для сына всё что мог: и в училище всё было без проблем, и распределение в престижный Московский округ, и не в задрипанную часть, а в "учебку". Но дальше... дальше отец помочь уже не в силах, не тот масштаб. А тут ведь Москва рядом и офицеров с "лапами" пруд пруди.

            В этом году у Саши истекал срок на звание, и он отлично понимал, что надо стараться изо всех сил, дабы не дать ни одной зацепки начальству, чтобы бумаги на "старшего" ушли в срок без задержки, а потом... Потом надо подсуетиться, получить, наконец, вышестоящую должность, и попытаться поступить в Академию, избежав замены в какой-нибудь тьму-тараканский округ... И ещё одна боль истязает молодую лейтенантскую душу: карьера, понятно, для офицера главное, но ведь и личную жизнь устраивать пора. А тут неожиданно появился соблазн одним выстрелом  двух "зайцев" ухлопать, и с Академией вопрос решить и... Всё-таки молодец отец, не бросает сына на произвол. Казалось, что он может-то из своего далёкого, жаркого Ташкента? Ан нет, смог! Случилось вот что. Старого приятеля отца, преподавателя того же училища, с которым они давно дружили семьями, вдруг какой-то благодетель, набравшись сил, вытащил из Ташкента в Москву, преподавателем в бронетанковую Академию. А у друга того закадычного дочка, Валя, годом младше Саши, только институт окончила. Взял отпуск отец, примчался к сыну. Так и так, говорит, Сашка, птица-удача сама к тебе в руки летит. В общем, дело за малым, женись, и сразу все проблемы отпадут, считай ты уже в Академии, ибо тот генерал, что отца Вали тащил, человек  влиятельный и тебе помочь ему ничего не стоит. А потом уж все дороги открыты и не судьба тобой, а ты ею распоряжаться будешь... Дух захватывает от перспективы: никаких тебе взводов, рот, провинциальных гарнизонов, а Москва, Лефортово, Академия имени Малиновского. Эх... так-то оно так, спасибо отец, но... Легко ему рассуждать, женись, хорошая девчонка и к тебе не равнодушна. Хорошая-то хорошая, но если совсем к ней не влечёт... даже когда оставались наедине, да и к чему там...

            У Саша и Вали было похожее детство. И он, и она мотались с родителями по заполярным и

дальневосточным гарнизонам, росли в продуваемых ветрами, холодных ДОСах. Они страдали, как и все офицерские дети, не имеющие дедов-генералов, обеспечивавших сыновьям и зятьям комфортные места службы и быстрое продвижение, и таким образом, избавлявших своих внуков от возможности появления на свет в вертолёте или санях, под вой пурги или волков...

            ..."Нет, нет, ни за что",- Саша искренне жалел Валю, он понимал, она не виновата, что выросла болезненной, худенькой и тонконогой. Он желал ей всех благ, но жениться... Вот уже три недели, как уехал отец, мучает Сашу эта дилемма: разум подсказывает, что здесь не до выбора, сердце, что свяжешь себя на всю жизнь с человеком, к которому очень скоро почувствуешь отвращение. Нет, не такую видел он в своих мечтах будущую супругу. И здесь, в старинном русском городе, он встречал таких девушек. Хоть и мелковат Саша, но недурён собой и потом офицер, а "эполеты" в русской провинции искони в цене. Здесь Саша имел возможность выбирать, и он выбирал, желая видеть в суженой то, чего лишён сам: румянец, телесное богатство, здоровье. Конечно, к этому хорошо бы образование и воспитание ... но Саше ведь только двадцать четыре...

                                                                                   4   

            Отделение в составе Кручинина, Митрофанова, Каретника, Елсукова и Пушкарёва выполняло упражнение по преодолению рва. Ров представлял собою яму глубиной метра три и шириной пять-шесть. Лёгкий плавающий танк, "плавун", весил около пятнадцати тонн и внешне смотрелся не столь внушительно как сорокатонные "утюги", средние танки, или пятидесятитонные тяжёлые. Зато он более юркий, маневренный.

            Первым за рычаги сел Кручинин, как и положено лидеру. Но и ему стало не по себе, когда он подвёл танк к зловеще чернеющей в окулярах триплекса глубине. Сержант-инструктор, сидевший в башне, на месте командира направлял и подгонял. У самого рва Володя переключился на первую передачу и осторожно, не давая машине свободно ухнуть вниз, сполз почти без газа по крутому спуску. Подъём был чуть более пологим.

            - Газу, газу!- орал в наушниках, вмонтированных в шлем, инструктор. Володя жал педаль до "полика", и машина с рёвом выползала по другую сторону рва.

            - Сбрось газ!- скомандовал инструктор в верхней точке подъёма. Но Володя, заворожённый "музыкой" борьбы танкового двигателя с препятствием, чуть промедлил, и машина так на максимальном газу и вылезла, показав днище, как самолёт на взлёте. Следствием этой ошибки стало то, что танк "клюнул" всеми своими пятнадцатью тоннами. Володя только благодаря рубчатому шлему и тому, что крепко вцепился в рычаги, избежал серьёзных ушибов.

            - Ах ты сволочь... падла, я те сейчас по едалу... газ, газ, почему вовремя не сбросил ссука!?-

бесновался в наушниках инструктор. В отличие от курсанта он ушибся крепко. Володя, словно перебивая своими действиями инструктора, перешёл на третью передачу, зажал один рычаг, лихо крутанул машину, чем вновь вызвал болезненный вой в наушниках, объехал ров и остановил танк на исходной.  

            Соскочив с башни, инструктор, было, кинулся, к так жестоко прокатившему его курсанту с кулаками. Однако, не добежав, он будто споткнулся - как высеченная  из гранита глыба средних размеров стоял Володя Кручинин: сажень в плечах, грудь колоколом, пуды угадывались даже в несжатых кистях рук.

            - Стройся! - взвизгнул инструктор, отказываясь от своего первоначального намерения, ввиду его полной бесперспективности.- Вы что, салажня, хотите и меня, и машину угробить?! Если и остальные так же как он ездить будут, всем по двойке повешу... поняли!?

            В танк, в люк механика полез Каретник, и в самом деле кряхтя как дед, а Кручинин подошёл к инструктору и упавшим голосом спросил:

            - Товарищ сержант, а какая мне оценка за упражнение?

            Инструктор неприязненно окинул взглядом курсанта. То ли отошёл уже от ушибов сержант, то ли понравился ему убитый вид Володи, но он его пожалел:

            - На первый раз прощаю... четвёрка.

Вторым упражнением для отделения Кручинина стал эскарп, почти метровой высоты уступ, который на затяжном подъёме должен был преодолевать танк. Это упражнение оказалось попроще: едешь себе в гору, потом толчок, усилие машины и всё, вползла, поелозив гусеницами, родимая. Здесь всё отделение получило наивысшие оценки.

            Разрушенный мост - самое опасное и сложное упражнение. Одно название что мост, а на самом деле эстакада из двух колейных путей, поднятая метра на полотора над землёй, с пологими въездом и выездом. Тут нужно так выровнять машину, чтобы гусеницы пошли точно по этим колеям, ошибся, замандражил, задёргал рычагами - слетел. Здесь случилась заминка. Когда Кручинин со своими ребятами, успешно "отстрелявшись" на эскарпе, прибыли для выполнения очередного упражнения, с моста как раз стаскивали буксирным тягачом танк. Это Арсеньев из предыдущего отделения, проехав чуть больше половины моста, сорвался и посадил машину брюхом на одну колею эстакады. Вид завалившегося на бок, беспомощного танка действовал удручающе. И здесь за рычаги уже новой машины (ту, сорвавшуюся, отбуксировали в парк на техосмотр) вновь сел Кручинин. Жутко ехать по тому месту, где только что случилась авария, по двум узким полоскам, немногим превышающим ширину гусеничных траков. Володя осторожно, вглядываясь в приближающееся препятствие, чуть потягивал то левый, то правый рычаг. Инструктор на башне молчит... Всё, проехал, спуск, наконец широкая и ровная поверхность. Левый рычаг на себя - броневая коробка с пушкой разворачивается и мчит на исходный рубеж. Весь потный, но улыбающийся Володя вылезает из люка механика-водителя. Остальные к нему:

            - Ну как?!...

            - Норма, не дрейфь ребята, главное рычаги не рвите, чуть-чуть и газ самый малый.

            Елсуков провёл плохо, нервничал, рыскал по мосту, едва не свалился, чем изрядно потрепал нервы на этот раз довольно добродушному инструктору. Каретник в пору вечернего студенчества днями перепробовал немало профессий, и некоторый опыт в вождении гусеничных машин у него имелся. Потому и с этим упражнением, как и со всеми другими, он справился достаточно уверенно. Последним пошёл Митрофанов. Тягостное ощущение испытывал бывший футболист в танке - замкнутое пространство, духота, солярный перегар. Это тебе не раздолье футбольного поля. Зато то же поле Вовчик всегда, что называется, видел хорошо, имея развитое боковое зрение. И здесь он точно определил положение машины и строго по центру провёл её по мосту...

            Когда выполнили последнее упражнение, оказалось, что у кручининского отделения самые высокие баллы - всего три четвёрки, все остальные оценки отличные. У других оказалось куда хуже, имелось немало троек, а за падение с моста и вывод из строя машины Арсеньев удостоился "неуда". Лейтенант Грамахин быстро договорился с капитаном, руководителем занятий, о пересдаче: троек, а тем более двойки допустить было никак нельзя. Неудачники, а таковых оказалось с полвзвода, разошлись по препятствиям. Тем временем отделение Кручинина по приказу взводного построилось в шеренгу неподалёку от наблюдательной вышки руководителя занятий. 

            - Ррравняйсь, смиииррно! За отличные и хорошие показатели на занятиях по преодолению

препятствий, отделению объявляю благодарность! - торжественно выразил свою волю лейтенант.

            - Служим Советскому Союзу! - отчеканил в ответ строй после некоторой паузы.

            - Товарищ лейтенант, разрешите мне четвёрку на рву пересдать,- тут же из строя обратился

Кручинин, не желающий хоть в чём-то быть не первым.

            - Что... на рву? Нет, не надо... не стоит... не сейчас,- взводного больше всего волновали тройки и двойка, а четвёрка общего оценочного баланса не нарушала. Лейтенант спешил и хотел перепоручить освободившихся курсантов Кухарчуку, но тот как на зло куда-то исчез и решение пришлось  принимать экспромтом:

            - Вот что Кручинин, вы пока тут на глазах не маячьте, бегом до колючки и с полчаса там воздухом подышите. Пусть это вам, что-то вроде увольнения будет за успехи в боевой подготовке. Ну, вперёд,- довольный своей находчивостью лейтенант махнул рукой и заспешил к препятствиям. 

                                                                             5

            Стоял один из редких для средней полосы России безоблачный и безветренный летний день. Время приближалось к полудню. Курсанты, как и напутствовал их взводный, рванули к границе полигона, означенной плохо натянутой колючей проволокой на изгнивших, шатких столбиках с многочисленными лазами в виде заворотов ряд на ряд. Легко преодолев это неказистое ограждение, они словно в освежающую воду нырнули в прохладный, нечастый лес.

            Эй вы, ханурики, не расползаться! - Кручинин ни на минуту не переставал ощущать груз ответственности.

            Команда-предупреждение оказалась к месту. Именно этот окрик заставил Митрофанова прекратить не вполне осознаваемое движение вглубь леса. Другие тоже, как только вдохнули чистейший, неуловимо отличный от полигонного, воздух, почувствовали мякоть мха... шелест листьев... Глоток свободы действовал опьяняюще.

            Кроме Кручинина, пожалуй, ещё Каретник, по причине несколько большего жизненного опыта, не поддался чарам первозданной красы.

            - Слышь, мужики, давай где-нибудь тут привал сделаем, отдохнуть и перекурить надо,- Валера и внёс конкретное предложение.

            Все молча согласились. Подходящую поляну нашли быстро, небольшую, уютную, поросшую высокой некошенной травой. Наверное от того, что уже немало дней они сосуществовали бок о бок везде - в казарме, столовой, строю...- здесь как-то самопроизвольно разбрелись. У всех возникло желание обособиться, побыть наедине со своими думами в этот вдруг выпавший миг относительного покоя и блаженства. Разве что Елсуков  расположился рядом с Каретником. Но он преследовал сугубо меркантильную цель - у запасливого "деда" всегда имелись в заначке сигареты, а Елсуков был первый во взводе "стрелок" курева. Но Валера сразу распознал его намерения:

            - У меня последняя осталась.

            - Ну, оставь хоть докурить,- моляще заскулил Елсуков. Каретник лишь неприязненно смерил его взглядом и, ничего не сказав, стал приминать траву, готовясь на неё улечься.

            Некурящий Вовчик Митрофанов лежал вверх лицом, зажмурившись, и не видел неба, не ощущал солнца. Он видел... футбольный мяч... Мяч, взмыв, опускался прямо ему на грудь. Он привычно отклонился корпусом, погасил скорость мяча, и тот послушно скатился с груди на ногу... Леса, поляны, высокой травы не было. Был газон футбольного поля, короткая редкая травка, линия штрафной площадки... Именно с линии  штрафной Вовчик любил "класть" мяч в ворота, не ближе и не дальше. По мячу веско прикладывался с этаким подрезом, дабы он взлетел выше защитников, и скользнул под самую планку. Свой коронный удар Вовчик производил и сейчас в полусне...

            Утренний марш и занятия на препятствиях, потребовавшие мобилизации физических и моральных сил, основательно вымотали курсантов. Но они молоды, и потому даже небольшого отдыха хватало для восстановления. Они просто не могли знать, что  лёгкость, с которой переносятся трудности, не безмерна, это шагреневая кожа, сокращающаяся со временем, и что надо бы поберечься, и прежде, чем валиться с ног, хотя бы посмотреть, суха ли почва... Нет, молодость не может знать того, что не пережила, а тех, кто мог и должен был подсказать рядом не было, расхожее же понятие отцы-командиры не более чем словосочетание.

            За пару недель до этого дня всех курсантов обязали сдать кровь, по двести граммов с человека. После дармового кровоотсасывания, не предоставив положенных в таких случаях масла, чая, сахара и обязательного отдыха, голодную, уставшую роту загнали в полковой наряд. Первый взвод в полном составе заступил на кухню, самый тяжёлый наряд в полку. И ничего, никто не упал, не потерял сознания, хоть и мыли посуду, и чистили картошку, и выносили тяжеленные баки с отходами до трёх часов ночи. Всё это скажется много позже, а пока курсанты о здоровье не думали. Впрочем, если учесть, что пришлось пережить тем, кто служил до и после них, в сороковые и восьмидесятые-девяностые... Наверное, тем  солдатам этот случай покажется сущей чепухой, шутливой гримасой счастливого, мирного и относительно сытого времени, когда уже успели "отойти" от войны Отечественной и не могли даже предположить войну Афганскую, и тем более Чеченскую...                                                                                     

            Валера Каретник откусил конец недокуренной сигареты и, передав его Елсукову, прикемарил на боку, подложив под голову пилотку. Во сне он шевелил губами, не то жевал, не то говорил что-то про себя. Конечно, главе семьи не место в солдатском строю, во всяком случае, в мирное время. Ведь семья сама по себе предполагает мирное сосуществование, а  Армия... Армия, чья сила многократно превышает уровень необходимый для обороны - это висящее  ружьё, которое рано или поздно выстрелит. Она обречена выплеснуть избыток мощи.

            Володя Кручинин тоже дремал, закинув руки за голову, расстегнув гимнастёрку на широкой груди - прямо богатырь на привале. По мере того как уходила усталость, его вновь стал донимать голод и Володя довольно скоро проснулся. Инстинкт побудил его зорко вглядываться в траву, в надежде обнаружить то, что тут же можно съесть. Но ничего поблизости не было: щавель на поляне не рос, а для ягод ещё рано. Здесь не росли даже стелющиеся кустики, которые должны были через пару-тройку недель зачернеть черникой. Их ещё зелёные  ягоды надо было искать дальше в лесу. Сейчас бы Володя, конечно, и зелёными не побрезговал, да и риска немного - его желудок переварил бы что угодно. Но идти в лес он не мог, ведь он старший группы и их уже скоро должны позвать.

            Именно Кручинин первым услышал посторонний, не лесной и не полигонный звук. Подняв голову, он стал всматриваться поверх травы... Да, так и есть, кто-то со стороны противоположной полигону приближался к поляне. Эти кто-то разговаривали и то были голоса, от которых, вырванные из естественной своей жизни, парни уже поотвыкли - то переговаривались женщина и ребёнок.

            Володя негромко свистнул, привлекая внимание остальных:

            - Эй, ребята, кажись кто-то идёт.

            Елсуков и Пушкарёв насторожились и тоже стали смотреть туда, откуда доносились голоса.

            - Вроде баба с пацанёнком,- хрипло прошептал угличанин Пушкарёв, нескладный костистый парень с рябым лицом.

            Вовчик Митрофанов тоже вышел из футбольного полузабытья и приподнял, едва начавшую отрастать редкой стоячей шевелюрой, белёсую голову.

            - Дед, кончай на массу давить. Слышь, баба сюда идёт,- чуть повысил голос Пушкарёв, стремясь разбудить всё ещё дремавшего Каретника. Тот  вздрогнул, открыл глаза и, согнав с себя каких-то лесных насекомых, тоже, хоть и с явным недовольством, вернулся из сновидений в реальность.

                                                                                6

            Они лежали, словно в засаде и ждали. Что для молодого человека может быть интереснее женщины, тем более, если он заперт в границах части и почти их не видит? Из всего взвода женат был один Каретник, остальные на гражданке самое большее имели подружек и, как это тогда называлось, "ходили" с ними. "Хождение", вовсе не означало физическую близость, а всего лишь включало поцелуи, от невинных до "взасос", объятия, проникновения под платье девушки, от осторожных до наглых, но не более того. В общем, до сексуальной революции ещё было далеко. Но и в рамках общепринятого и дозволенного преуспевали не все. Хотя, если послушать хвастливый брёх отдельных особей, того же явно сексуально-озабоченного Пушкарёва, то он до Армии только и делал, что "зажимал" девчонок, а то и похлеще. О том, что "похлеще", Пушкарёв многозначительно умалчивал - скорее всего, он просто боялся врать в той области, в которой его могли уличить во лжи. Тем не менее, на перекурах он постоянно находился в центре внимания, его слушали с открытыми ртами и вожделенными взорами.

            На поляне первым появился ребёнок, мальчик лет пяти, в белой шапочке-панаме и коротких штанах на лямках. Лес был без кустарника и зарослей, нечто среднее между лесом и рощей и в нём можно гулять, не особенно опасаясь поранить голые руки или ноги.

            - Мама, мама... смотли какую я полянку нашёл класивую!- радостно закричал мальчик отставшей матери.

            Курсанты, затаив дыхание, ожидали появления женщины, причём женщины молодой, на что указывал, и уже хорошо слышимый голос, и возраст ребёнка. Мальчик сгорал от нетерпения вбежать на поляну, в траву, доходившую ему, где до пояса, а где и выше, но он медлил чего-то опасаясь. Невидимая пока ещё мать, тоже его предупредила:

            - Тима, подожди меня... осторожнее, смотри под ноги!

            - Мам, иди сколее!

            Наконец из-за деревьев показалась и она....

            В те годы Советский Союз жил отгороженный от "тлетворного" влияния Запада так называемым "железным занавесом". И со всеми прочими атрибутами "сладкой" капиталистической жизни, был избавлен и от тотальной голливудской кинопропаганды, где наряду с пресловутым американским образом жизни, навязывался и определённый тип женской красоты - англосаксонский. Любая медаль имеет две стороны, так и тот занавес. Благодаря ему советские люди в семидесятых ещё не ведали, что красивая женщина или девушка - это обязательно 90-60-90, непременно рослая, худая, без намёка на животик... Увы, у большинства дремучих русских мужчин были иные понятия о женской красоте, в том числе и у молодых.

            Наиболее откровенно эти вкусы во взводе проповедовал страхолюдный хвастун Пушкарёв. Когда кто-то из курсантов касался женской темы, он обязательно перебивал говорившего вопросами типа: "А как у неё за пазухой, набито? ... А как у неё задок-то, подержаться есть за что?..."              

            Вышедшая на поляну женщина отвечала всем этим запросам. Смотрелась она никак не больше чем на тридцать лет. Они с сынишкой, искали ещё редкие в это время грибы, в руках женщина несла небольшую корзинку. Кроны деревьев, преимущественно осин и берёз, не сплетались вверху в единую лиственную преграду солнечным лучам, что позволяло вместе с воздушными принимать и солнечные ванны. С учётом этого она и оделась. Так  ходили женщины у себя на дачах, да она, видимо, и была летней обитательницей дачного посёлка, что располагался примерно в километре от границ полигона. На женщине не было платья и юбки тоже. Ярко-голубые трусы от купальника туго облегали широкие бёдра, оставляя солнцу и глазам курсантов очень полные, ещё не тронутые загаром ослепительно-белые ноги. Глаза притаившихся буквально разбегались от обилия точек притяжения и то, на что прежде всего смотрят, когда женщина в одежде, лицо, сейчас привлекало наименьшее внимание. На женщине ещё имелась мужская рубашка, не сходившаяся у неё на груди и животе и застёгнутая лишь на одну пуговицу, как раз под грудью. Всё: бёдра, грудь, живот волнующе сотрясались при движении, неспешном, горделиво-спокойном.

            Ослеплённая солнцем после тени леса, женщина ничего не замечала, пока они с сыном не  дошли примерно до середины поляны и оказались в полуокружении горящих, жадных глаз. Но даже энергетика этих взглядов, охватывающих её всю, от белой косынки, из-под которой струились распущенные тёмно-русые волосы, до обнажённых волнующих ног, не произвела никакого воздействия - остановиться её заставил запах... Пушкарёв, прежде чем улечься на траву разулся, повесив свои несвежие портянки на голенища сапог. Именно этот жуткий запах почувствовала женщина. И первым она увидела Пушкарёва, оказавшегося к ней ближе всех. В сбитой на затылок пилотке он немигающим, истуканским взором уставился ей в ноги выше колен.

            - Ой, кто это здесь?!- в негромком восклицании чувствовалась скорее неловкость, стеснение, нежели страх. Она, конечно, сразу поняла, что перед ней солдаты с рядом расположенного полигона. А солдат тогда ещё не боялись, ибо в Армию редко попадали начинающие уголовники - всех подряд начали "грести" позже, когда стала ощущаться нехватка призывников.

             Она торопливо и с некоторой растерянностью огляделась. На неё смотрели, её ощупывали взорами, ими же снимали то, что на ней ещё оставалось. С красными, воспалёнными от недосыпа глазами, с впалыми от недоеда щеками, в перемазанных комбинезонах, с не отросшими волосами – жуткое зрелище для женщины вообще и такой тем более: сытой, холёной, домашней...

Советская эпоха - это в основном время борьбы, противостояния, напряжения. Покоя, размеренной жизни, когда обыватель существует комфортнее всевозможных борцов... такого времени в истории СССР почти не было. Лишь мизерный исторический промежуток с середины шестидесятых до конца семидесятых напоминал то время. Увы, период оказался чрезмерно краток, и одно поколение не успело насладиться относительным достатком и покоем - висящее ружьё, лелеемое всей страной, в конце-концов выстрелило, началась афганская война. То время потом обозвали застоем, но советскому обывателю тогда хоть немного посчастливилось пожить своей естественной жизнью.

            Запах, исходящий от курсантов, бил в нос не только портяночной гнилью, но и смесью солярки и отработанного танкового масла, запахом терпкого солдатского пота. То, что они лежали совсем рядом и мрачно молчали, лишь неотрывно смотрели, не могло не вызвать у женщины через несколько мгновений уже самого настоящего испуга. Ухватив за руку сына, она стала пятиться, растерянно оглядываясь - ей, видимо, казалось, что вся поляна усеяна лежащими и сверлящими её глазами стрижеными солдатами. Она в смятении шептала, ничего не понимавшему мальчику:

            - Пойдём сынок... пойдём скорее, мы, наверное, в запретную зону зашли...

            Только что преисполненная достоинства, уверенности и покоя, этакая вальяжно-царственная, женщина засуетилась, пытаясь как-то прикрыться хотя бы корзинкой от этих вездесущих глаз. Наконец она повернулась и чуть не бегом, волоча за собой сына, поспешила в лес, под защиту деревьев.

                                                                                 7

            Лейтенант Грамахин взмок, бегая по взрыхлённому гусеницами многотонных машин полю, от одного препятствия к другому. Повторные упражнения не у всех пошли гладко. Взмыленный лейтенант в расстёгнутом комбинезоне, без галстука и без фуражки, где со второй, а где и с третьей-четвёртой попытки заставил-таки всех исправить тройки. Но с Арсеньевым ничего не получалось. Сильно ударившись первый раз, он категорически отказывался заезжать на мост. Тупо глядя в землю, оробевший курсант упрямо твердил:

            - Не сумею я, товарищ лейтенант, опять упаду.

            Грамахин чуть не силой загонял его в люк, но едва машина подползала к эстакаде, Арсеньев резко брал оба рычага на себя и танк останавливался... Так и пришлось лейтенанту плюнуть на это безнадёжное дело и идти на вышку умолять толстого капитана, руководителя занятий, взять грех на душу. Тот поломался для вида, а потом, не мудрствуя, намекнул на отступное:

            - ...Ладно, не буду я тебя на взлёте из рогатки стрелять. Тебе же, кажется, на звание вот-вот должны послать?- толстяк хитро подмигнул находящимся тут же сверхсрочникам. - Так что помни, за тобой должок... И это, чтобы машины твои орлы обслужили, как положено.

            Саша через силу изобразил благодарную радость и твёрдо заверил:

            - А как же, за мной не пропадёт, и трансмиссию вылижут, сам проверю…

Ко взводу шёл, играя желваками на худощавом смуглом лице, кляня про себя, доставившего ему так много хлопот курсанта: "Вот урод попался. Теперь этого борова капитана поить придётся. Эээх, как же всё некстати". Взводный шёл, не глядя под ноги, спотыкался и оступался на неровностях исковерканной гусеницами земли. Увидев уже построившихся курсантов, он попытался привести себя в порядок, но куда дел в суматохе дел фуражку так и не вспомнил.

            В строю отсутствовала пятёрка Кручинина. Кухарчук недоумённо озирался, расспрашивал,

но свидетелей объявления благодарности и пробежки передовиков к лесу не оказалось.

            - Товарищ лейтенант, первый взвод построен за исключением курсантов Кручинина, Каретника...

            - Вольно! Я знаю. Сбегай Кухарчук вон туда, покричи их, они где-то недалеко от колючки.

            Замкомвзвода удивлённо поглядел на лейтенанта, но тот холодно, неприязненным прищуром подтверждал свой приказ: "Да, именно ты как простой салага побежишь их сейчас искать". Обиженный Кухарчук пошёл нарочито неспешно в указанном направлении. Грамахин специально унизил зама перед всеми в отместку за то, что тот отлучился без спроса и проболтался где-то у местных полигонных дембелей, в то время как ему пришлось бегать по препятствиям. После Кухарчука настал черёд и остальных... Нет, из-за этих то ли пальцем, то ли по пьяни деланных дебилов, он не хочет подвергаться риску не получить вовремя звание или должность, застрять на взводе. Нет, он из них всю душу вынет, но они будут брать препятствия, укладываться в нормативы, бегать кроссы, делать подъём переворотом, научатся ходить строевым, хоть бы и ценой своих ног и подмёток. Он заставит их, чего бы это ему не стоило... В мечтах Саша себя видел только генералом. И путь один - поступить в Академию, а там уж другие горизонты откроются, хоть как, но поступить, хоть через женитьбу ... но лучше бы без неё. Может и так получится: сделать взвод отличным, вымуштровать к итоговой проверке этих уродов, так чтобы они стали как гвозди. А для этого надо работать, надо стараться... Ох, как он будет стараться.

- Вот это баба! Видали ляжки... прямо на меня пёрла, думал стопчет! - смаковал  увиденное Пушкарёв, после того как женщина с сынишкой торопливо скрылись в лесу.

            - Сразу видать, что масла не по двадцать пять грамм за завтраком ест,- подхватил с ехидной усмешкой Елсуков.

            У Кручинина напоминание о количестве выдаваемого им масла вызвало нехорошие ощущения, но куда больше ему не понравилась усмешка неприятного москвича.

            - Нашёл кому завидовать... масло, сало,- передразнил он Елсукова.- Тебе вон хоть килограмм скорми, всё на говно переведёшь. А здесь всё оно на пользу, её вон хоть саму на хлеб мажь,- не удержался от комплимента Володя. - Как на твой вкус, дед?- тут же он обратился к авторитетному в таком вопросе мнению Каретника.

            Но тот, в отличие от более молодых сослуживцев особых эмоций не выразил:

            - Да ничего особенного, баба как баба.

            - Ну, ты это брось. У неё вон, каждая титька в пилотку не войдёт, а как кормой завиляла, я чуть следом не побёг,- Пушкарёв стоял по-прежнему босой и делал неприличные движения тощими ягодицами.

            - Титьки, задница - это ещё не всё... Просто вы мужики ещё баб в натуре не видели, вот и беситесь от голых ляжек,- назидательно сказал Валера.

            - Ой, да брось ты знатока из себя корёжить. Знаю я вас женатиков, сидите возле жён и из-за их юбок не высовываетесь,- обиженно парировал Пушкарёв.

            Вовчик Митрофанов в силу природной стеснительности вслух своего мнения не высказал. Женщина на него тоже произвела впечатление. Она была в самом расцвете своей женской силы, той, что действует на воображение юношей иной раз куда сильнее ранней девичьей прелести. В то же время грубые, циничные высказывания Пушкарёва его коробили.

            Володя Кручинин излишней робостью никогда не страдал, даже более того... Но чувствовал он примерно то же, что и его тёзка-москвич и потому осадил спорщиков:

            - Ладно, харе базарить!... Напугали хмыри чумазые хорошую бабу, защитнички хреновы. Она вон с пацанёнком по грибы вышла, позагорать, воздухом подышать, а тут хари немытые в траве вместо грибов и глазеют, портянки вонючие поразвесили.

            - Да уж... Представляю, что она о нас подумала, когда увидела,- с усмешкой покачал головой Валера Каретник. - Не хотел бы я, чтобы моя вот так в переплёт попала.

            В ответ раздался дружный смех - каждый представил мысли женщины попавшей в такое "окружение".

            Курсанты оживлённо делились мыслями, напрочь забыв про полигон с танками. А женщина, торопливо удалявшаяся по направлению к своей даче, уже несколько успокоившись, наверняка досадовала на свою невнимательность и легкомыслие - так далеко зашла в лес, да ещё в таком виде. В то же время она не могла не вспоминать уморительные физии солдат, их глаза. И конечно у неё не мог не возникнуть естественный женский вопрос: как она им показалась? Впрочем, их глаза давали на него исчерпывающий ответ.

            Думали, судили со своих колоколен, но подсознательно, о чём вроде бы и мыслей не было: не сомневались - жизнь правильно, по верной, ленинским гением указанной колее идёт, и дальше будет всё лучше и лучше. Так уж устроен человек, он изначально готов верить, что худшее позади, а впереди только лучшее. Да разве, глядя из семидесятых, поверишь в реальность того, что в восьмидесятых станут и прилавки беднее, и очереди длиннее. А когда достигнет призывного возраста этот мальчишечка, которого волочёт за собою мать, застреляет вовсю, всеми калибрами, это, пока ещё безвредно ревущее на полигоне Ружьё. И кто знает, что ждёт его там, в его, возможно, совсем не прекрасном "далёко", не состарит ли он до срока свою, пока ещё цветущую мать?

            И эти ребята в комбинезонах и пилотках пока не сомневаются, что всё у них будет в порядке, ведь все трудности уже пережиты их родителями, для того чтобы им жилось легче. Да разве можно сейчас предвидеть, что ожидает и их, и их будущих детей, вместо официально объявленного к восьмидесятому году пришествия "Золотого века"?... Ведь сыновья достигнут их возраста, когда Армия предстанет клубком проблем, клоакой. И они, будучи родителями, пойдут на всё, дабы избавить свои возлюбленные чада от, ставшей почти невыносимой и смертельно опасной службы, от того Ружья, что будет палить без удержу... И Саша Грамахин не мог предвидеть, что ожидает его там, в темени будущего - успеет ли, достигнет ли таких должностей и званий, чтобы посылать на смерть, а не быть посылаемым. В то, другое время, когда выстрелит Ружьё.

            - Ну вот... уже ищут,- привычно состроил гримасу мученика Елсуков.

- Кручинин... где вы там!? - уже отчётливо слышался голос Кухарчука.

            - Всё, кончай привал, пошли трансмиссию драить,- со вздохом сожаления проворчал Каретник и стал подниматься.

            - Чёрт... и про время-то забыли совсем, больше часа, наверное, тут провалялись. Нас же всего на полчаса отпускали,- забеспокоился Кручинин.

            - Да не спеши ты Володь, успеем ещё наслужимся,- с неспешной рассудительностью, как бы придержал его Валера.

            И Володя послушался, неожиданно виновато улыбнулся в ответ и совсем уже без командирских интонаций обратился сразу ко всем:

            - Верно, успеем ещё... Давай ребята потихоньку потопали, а как "замка" увидим шагу прибавим. Силёнки-то беречь надо, нас, вон, на гражданке ждут,- он с улыбкой кивнул в сторону противоположную полигону.

            Так они и пошли не торопясь, обходя деревья, туда, где их ожидали танки и лейтенант Грамахин.

Гречневая каша

            Мать неожиданно уехала в служебную командировку и Ирине, студентке-второкурснице, предстояло два дня исполнять ее домашние хозяйственные обязанности. Казалось, ничего особенного, что за дела убирать квартиру, да кормить завтраком и ужином уходящего на работу, и приходящего с нее же отца. Ей и самой казалось, что со всем этим она справится шутя. Утром первого дня они позавтракали еще тем, что приготовила перед отъездом мать. Но вечером ужин уже готовить предстояло самой Ирина. Придя домой, после шести часов институтских занятий, она наскоро убралась, и стала прикидывать, что бы приготовить на ужин.

            Стояла середина семидесятых годов. Это было время, когда уровень жизни в СССР достиг своей наивысшей отметки. В магазинах, особенно больших городов имелся еще сносный выбор как продовольственных, так и промышленных товаров, люди из бараков и хибар постепенно перебирались в хоть и тесные, но благоустроенные квартиры. Как никогда казалось, что ведомая мудрой партией Ленина страна, в дальнейшем заживет еще лучше… Впрочем, не будем забегать вперед и останемся пока во времени относительно сытого и спокойного «застоя».

            Ирина пересмотрела запас продуктов, заготовленных матерью. В холодильнике лежали: кусок сливочного масла граммов на триста, две консервные банки шпротов, одна печени трески,  и два десятка яиц. По дороге из института Ира купила полкило «отдельной» колбасы, и кое что из фруктов и овощей… Южный город, сентябрь и цены на всевозможные плоды и зелень были низкие. Приготовить картошку? Но Ире не хотелось слепо копировать мать, которая чаще всего готовила именно отварную или жареную картошку. Ей хотелось приготовить нечто, чтобы отец сразу почувствовал особую о нем заботу любимой дочери. Их стол, стол обычной среднестатистической советской семьи из 3-х человек тоже был самый, что ни на есть средний - не голодали, но и особых разносолов тоже не водилось. В будние дни на ужин обычно подавались либо уже упоминавшаяся картошка, либо яичница с жареной колбасой. Ира полуинтуитивно, по привычке и купила «отдельную», собираясь, как обычно делала мать, зажарить ее, залив яйцами… но передумала. Открыв буфет, она стала перебирать пакеты с крупой. На глаза попался рис. Приготовить рисовую кашу и сдобрить ее сливочным маслом, а колбасу подать как закуску? Но это тоже, хоть и не часто, готовила мать. Нет, надо что-то… В дальнем углу буфета стояла большая жестяная банка. Ира открыла ее. Там оказалась гречневая крупа. Почему-то мать никогда не готовила дома гречневую кашу. Ира за всю свою жизнь ела её считанное количество раз и все вне дома. Как-то, когда они с матерью гостила у тетки, та накормила их такой вкусной кашей, что Ира не удержалась и попросила научить ее готовить. Никаких особенных секретов в приготовлении гречки не оказалось. Она готовилась почти так же как рис и пшенка. Ира решилась, она поразит отца именно гречневой кашей, которую мать готовить избегала, а она приготовит и приготовит так…

Каша удалась на славу. Сама юная хозяйка, попробовав, с трудом удержалась, чтобы дождаться отца и не поесть раньше. Она с нетерпением ожидала похвалы своим кулинарным талантам. Когда отец, которого звали Владимир Федорович, в седьмом часу вечера пришел с работы, дочь радостно ему сообщила:

- Папка, ужин готов! Мой руки, и садись за стол. Не знаю, как у меня получилось, ты попробуй и скажи.

 Вид сияющей Ирины говорил сам за себя – она не сомневалась, что приготовленная ею каша, аккуратно нарезанная колбаса и темно-красные ломти душистого арбуза, все это придется отцу по вкусу. Она уже все перепробовала. И зная, что их с отцом вкусы всегда совпадают, не сомневалась в успехе.

- Спасибо дочка, не беспокойся, не такой уж я голодный, могу чего и попроще…

Владимир Федорович вышел из ванной, прошел на кухню, где его дожидалась горкой уложенная в тарелку гречневая каша, щедро помазанная сливочным маслом. Он увидел эту кашу и… осекся, замолчал. Добрая улыбка, до того не сходила с его лица. Он готов был проглотить что угодно, даже перегоревшее и пересоленное, при этом все это неустанно нахваливать. Нахваливать, лишь бы не обидеть дочь, оставшуюся за хозяйку в доме. Но при виде гречневой каши, его улыбка самопроизвольно сползла с лица, которое начало медленно но неотвратимо бледнеть, будто из него постепенно уходила куда-то кровь. Ира не могла осознать реакции отца:

- Папка, что с тобой… тебе плохо!?

Отец несколько секунд молчал, потом справился с собой и невнятно, словно у него что-то случилось с горлом, произнес:

- Спасибо Ира… не надо… ты… ты ешь, а я хорошо сегодня пообедал на работе, в столовой… Извини, я что-то совсем не хочу ужинать. Не обижайся дочка, действительно, совсем не хочется, аппетита нет… Я лучше полежу пойду, голова разболелась…

                                                                       2

18 августа 1941 года в день советской авиации в небе над Западным фронтом «висели» только немецкие самолеты. С утра на позициях энской пехотной дивизии Красной Армии немцы белым дождем разбросали листовки: «… не ждите, ваших самолетов не будет, мы их все уничтожили… сдавайтесь, сопротивление бесполезно… эта листовка будет служить пропуском для добровольно сдавшихся…». Тем не менее, измученные постоянными боями, артналетами и авиабомбёжками противника красноармейцы все же надеялись, что хоть в этот день, наконец, в небе появится наша авиация, хотя бы один «ястребок», хоть один фанерный У-2… Увы, надежды не сбылись. После листовок позиции дивизии почти час непрерывно перепахивали бомбами «Юнкерсы», потом немецкая артиллерия, потом, как и положено, пошли танки с пехотой. Немцы, видимо, именно к этому дню приурочили начало своего наступления. Фронт дивизии, в котором всего третью неделю находился 19-ти летний новобранец Володя, прорвали в нескольких местах. Связь штаба дивизии с полками сразу нарушилась. Не имея возможности взаимодействовать, полки дрались каждый сам по себе, кто-то продолжал стоять на своих позициях, кто-то с боем отходил, кто-то обратился в паническое бегство. Хотя, конечно, приказа отступать не было, и быть не могло, и не только потому, что связь со штабом дивизии отсутствовала. Новый комдив, назначенный несколько дней назад вместо прежнего, отданного под трибунал за неумелое командование… Так вот, новый комдив твердо заявил, чтобы об отступлении все и думать забыли, что сам он этого слова не знает. Так что командиры полков наверное даже обрадовались, что связь с вышестоящим штабом отсутствовала, и у них появилась возможность действовать самостоятельно, то есть отступать. А чего же еще оставалось делать, если противник во всех отношениях сильнее и владеет стратегической инициативой.

Как получилось, что все отделение Володи оказалось в тот день без котелков? Да все от того же немецкого наступления. Во время авианалета осколки от бомбы пробили термоса, в которых каждый взвод получал пищу на полевой кухни. В условиях боя взводному ничего не оставалось, как приказать командирам отделений собирать котелки с каждого отделения и отрядить по одному бойцу с ними для получения завтрака. Бойцу, назначенному из отделения Володи всего и надо было, пройти триста метров в тыл, получить завтрак и вернуться назад. Но едва кончился авианалет, начался артобстрел, потом пошли танки. В общем, завтрак так и не состоялся и про посланного бойца забыли, а он как сквозь землю провалился со всеми котелками. Да, в общем-то, и не до него, не до завтрака было. Сначала расчеты противотанковых пушек «сорокопяток» довольно успешно сдерживали атаки танков, а засевшие в окопах пехотинцы винтовочно-пулеметным огнем отсекали пехоту. Три бронированных машины остались дымить как раз напротив позиций володиного взвода. Немцы отступили и изменили направление атаки, вся масса танков навалилась чуть левее на стык позиций двух батальонов. Почему-то этот болотистый участок метров в тридцать-сорок остался совершенно «бесхозным». То ли не попал в зону ответственности ни того, ни другого батальонов по чьему-то недосмотру, то ли понадеялись, что в это болото тяжелые немецкие танки все равно не полезут. Но танки смогли там пройти, несмотря на то, что обороняющиеся спохватились и перенацелили на «болото» огонь батарей с позиций обоих батальонов. Несколько машин прорвались в тыл обороняющихся и обойдя позиции принялись утюжить окопы, давить приземистые «сорокопятки», если расчеты не успевали их вывести с оборудованных позиций и развернуть на прямую наводку…

Ценой огромных потерь, гранатами и прямой наводкой уцелевших орудий, прорвавшиеся танки удалось подбить и эту атаку отразить. Но стало ясно, батальон настолько обескровлен, что следующую атаку уже не выдержит, не лучше положение было и у соседей. Полку, ничего не оставалось кроме немедленного отступления, ибо, по всему, после обеда немцы готовили решающую атаку. А тут еще, судя по канонаде и слева, и справа, соседние полки не смогли удержаться на позициях и отходили, создавая опасность окружения. Связь со штабом дивизии восстановить так и не удалось, и командир полка отдал приказ об отступлении.

А тот боец с котелками… он так и не появился ни во время боя, ни потом, когда поступила команда сниматься с позиций и отходить. Организованного отхода, однако, не получилось. Идти пришлось пешком по разбитой проселочной дороге, лесом. Сначала попали под обстрел дальнобойной артиллерии немцев. Чтобы выйти из зоны обстрела пришлось бежать что есть силы, кое кто бросал винтовки и боеприпасы, чтобы легче было. Уже во время этого бега нарушился строй, перемешались взводы, роты, батальоны, кто-то отстал, кто-то остался лежать. Потом опять налетели «Юнкерсы». Здесь уже пришлось разбежаться по лесу и укрываться под деревьями. Бомбили минут двадцать, а когда улетели, а отступавшие стали вновь выходить и выползать на дорогу, оглушенные, контуженные, раненые… Тут уж вообще все смешалось. Володя не мог найти ни ротного, ни взводного, ни командира отделения, все шли скорым шагом, одной общей кучей, в которой уже не было ни рот, ни батальонов. Он старался не думать о том, что на дороге и в лесу осталось много убитых и раненых, утешая себя ничем не оправданной мыслью, что их похоронят и подберут те, кто идет сзади. А сзади оставались только арьергардные роты, прикрывавшие отход и саперы, которые должны были взорвать орудия и боеприпасы, те что из-за недостатка транспортных средств приходилось оставлять. Володя это знал, но так же, как и все прочие наклонив голову и утирая пот спешил по разбитой колее вперед, на восток, подальше от неминуемой гибели или плена. Канонада сзади стихла, там, где оставались на верную гибель две роты прикрытия уже не стреляли. Немцы на танках, или мотоциклисты могли вот-вот настичь и навалиться сзади, это стимулировало, и люди почти бежали, если были силы, а если не было падали, оставались на дороге, провожая тоскливыми взглядами уходивших.

День выдался погожим, солнечным, но Володя не замечал, ни благоухания трав, ни прелести леса, не слышал птичьей разноголосицы. За неполный месяц войны он успел столько увидеть смертей, и что еще страшнее искалеченных, изуродованных тел, оторванных конечностей, обонять сопутствующие всему этому запахи, что уже не мог воспринимать окружающий мир как прежде. И еще одно ощущение не давало ему возможности думать ни о чем другом, кроме оного – чувство голода. На войне вообще очень часто хочется есть, а он не ел со вчерашнего вечера, после которого прошла ночь, напряженный бой и тяжелый марш…

Остановились, пройдя полубегом километров десять-пятнадцать. Остановились тоже без команды, самопроизвольно, потому что на лесной поляне стояли их полевые кухни. Целые и невредимые, они слегка попыхивали трубами, словно поджидая бойцов. Все, опять же безо всякой команды бросились к ним. Правда, здесь толкучки почти не возникло. На радостях, что и от немцев ушли, да еще можно подкрепиться бойцы самопроизвольно встали в очередь. Ну, а Володя тем более обрадовался возможности одновременно, и позавтракать, и пообедать. Уже когда подходила его очередь Володя вспомнил, что у него нет котелка… Все на месте, винтовка, подсумок с патронами, вещмешок, скатка, пилотка, документы, ложка… а котелка нет. Он растерянно вышел из очереди.

- Ты, кажись, хлопчик, из третьей роты будешь?- спросил, вглядываясь в него, пожилой старшина-интендант, распоряжавшийся раздачей пищи

- Так точно,- автоматически ответил Володя.

- Ну, так чего стоишь как неродной, давай свой котелок?

- Нету… утром отдал и все… тут бой начался…- не очень внятно пояснил Володя.

- Чтооо… котелок потерял!? Ты бы лучше голову потерял. А котелок солдату все равно, что оружие, терять никак нельзя!- возмутился старшина. – Ладно, борщ мне тебе некуда наливать, не в пилотку же, а вот кашу давай, карманы подставляй, в них насыплю.

- Как это в карманы!? Нет… я лучше у кого-нибудь котелок попрошу,- Володя был очень чистоплотен, и никакой голод не мог заставить его поступить так, насыпать горячую кашу прямо в карманы… и потом есть.

- Ну, пошукай, пошукай… только не долго, слышишь немец вот-вот подойдет. Мы здесь не больше получаса стоять будем,- укоризненно покачал головой старшина.

Володя отошел от кухни и, пошатываясь от усталости, пошел по поляне, вглядываясь в небритые, обветренные лица солдат, спешно хлебающих первое, борщ с капустой, и второе, гречневую кашу с тушенкой. Он непроизвольно сглатывал слюну, но никого мало-мальски знакомого не увидел. Казалось, здесь на этой поляне не находилось ни одного человека не то что из их отделения, но и из взвода. Кое-кого он с трудом припоминал внешне, вроде они из его роты, но он с ними не был лично знаком. Минут десять Володя ходил от одной группу лежащих на траве и поглощающих обед бойцов к другой, приглядывался к одиночкам… Конечно, рано или поздно он бы нашел того, кто бы одолжил ему котелок, даже если то оказался и незнакомый ему боец. Но тут, буквально все две-три сотни человек, собравшихся на поляне, повернули головы в ту сторону, откуда пришли, на Запад. Их привлек с каждым мгновением все более слышимый, приближающийся мощный звук танкового двигателя и характерный лязг гусениц… Повисло тревожное ожидание, кто-то стал спешно собираться. Но с той стороны по дороге продолжали прибывать новые группы красноармейцев, уставших, едва волочащих винтовки и вещмешки – они шли довольно спокойно, будто не слыша за спиной этого зловещего лязганья. Один из вновь прибывших увидев выражения лиц «обедающих», успокаивающе махнул рукой:

- Не боись… это наш, КаВешка идет!

И в самом деле, вскоре, уминая своими широкими траками рыхлый, разбитый колесами и авиабомбами проселок на поляну выкатился танк, с большой башней и короткой пушкой, облепленный бойцами, со звездами на башне. Грозно лязгнув и выдохнув топливный перегар, танк остановился рядом с Володей.

- Спасибо братцы что подвезли,- сказал один из сидящих на броне, после чего бойцы попрыгали на землю и, доставая котелки, поспешили к кухням.

Из башенного люка вылез и с ловкой грацией спрыгнул рослый ладный танкист в рубчатом шлеме, из под которого пышно выбивался русый чуб. И вообще на фоне всеобщей растерянности, неряшливости и измученности, он был какой-то молодцеватый, чистый, удалой. И шлем на нем сидел красиво, и комбинезон облегал его так, будто шился в ателье на заказ, удачно подчеркивая широкий разворот плеч и узость талии. Спокойно с полуулыбкой оглядев спешно хлебающее и жующее воинство, танкист, у которого из под комбинезона виднелся гимнастерка с чистейшим белоснежным подворотничком и петлицами со знаками различия старшего сержанта… Он обратился к молодому бойцу, стоявшему рядом и во все глаза рассматривающего его и вылезших из танка вслед за ним его товарищей-танкистов:

- Слышь, браток, здесь у вас кроме кашеваров, есть какое-нибудь начальство? Нам бы доложиться надо, лучше лично командиру 3-го полка майору Кононову. Ты-то сам из третьего?

- Из третьего… Здесь все из третьего. Но нет здесь командира полка. Посмотрите, может кого из офицеров и найдете. Вон к старшине который кухней командует подойдите, он наверняка знает. Я вот сам ни роты, ни взвода найти не могу,- тоскливо ответил Володя.

- Понятнооо,- раздосадовано протянул старший сержант, но тут же его глаза обрели веселый блеск.- Но нет худа без добра… Может, подхарчимся сначала, как думаете ребята!?- повернулся он к своему экипажу.

- Да нам тут навряд ли дадут, мы ж на довольствии-то в их полку не поставлены, тут наверное только своих кормят,- неуверенно ответил худощавый башенный стрелок.

- А это мы сейчас поглядим,- командир танка вновь повернулся к Володе.- Слушай не в службу, а в дружбу, помоги. Действительно, нас тут могут и не покормить, а мы с самого утра не жрамши. Понимаешь, с самого ранья получили приказ выдвинуться в ваш полк и укрепить оборону, так сказать, огнем и блеском стали. Вот движемся, а тут нам навстречу все сломя голову, кто конный, кто на машине, а больше на своих двоих. Отступаем, говорят. А там уж не отступление, а сплошное беспорядочное бегство. Ну, мы с дороги-то съехали, чтобы не загораживать, в лесу постояли, часа два. Тут фрицы с неба налетели, но нас не заметили… А ваши все бегут и бегут. Конца краю нет, и вот также никакого командования, пару раз офицеров видели, но не старше капитана, те тоже ничего сказать толком не могут, приказано, говорят, отступать. Ну что тут делать, фрицев дожидаться? Так и не дождались мы никого из вашего штаба, кто-то сказал, что они по другой дороге отступили. Мы тогда, значит, ваших вон на броню сколько смогли посадили, да тоже газу до полика притопили. Ну, вы ребята драпать здоровы, еле поспели за вами,- натужно засмеялся танкист.

Володя молчал, даже не улыбнувшись в ответ. Танкист понял, что веселость здесь совсем не к месту, спросил уже серьезно:

- Что бой был сильный… потери большие?

- Да… много там положили, да еще в лесу артиллерией и «Юнкерсами» накрыли, когда отходили. Раненых даже не успели вывезти,- нехотя ответил Володя.

- Понятно,- тяжело вздохнул и сразу помрачнел танкист. Тактично помолчав, вновь спросил: - Ну что, поможешь? Возьми наши котелки и скажи своим кашеварам, что для раненых, дескать, они сами подойти не могут. Или еще что соври, а то прямо мочи нет смотреть, как тут все жрут кругом…

- А мне котелок дадите?...- с надеждой попросил Володя.

- Котелок?... Да мы тебе сразу четыре дадим,- не понял просьбы танкист.

- Нет, мне самому котелок нужен, а то я свой, того, в общем, потерял и тоже поесть не могу.

- Ах, вот ты о чем,- вновь заулыбался командир танка.- Мы твоему горю поможем. Мы ведь танкисты, люди запасливые. Саня слазай, дай этому товарищу по оружию запасной котелок, и наши заодно захвати.

Тот самый худощавый башенный стрелок, видимо пользовавшийся особым доверием командира, полез в танк и вскоре появился оттуда сразу с пятью котелками.

- Держи… Давай двигай, только побыстрее, а то не ровен час фрицы налетят, поесть не успеем,- сержант поднял глаза к небу.

- Вам как… во все первое, или в половины первое, а в остальные второе,- спросил Володя, обрадованный, что его мучения разрешились, и он тоже впервые за день поест.

- Как ребята, первое будем?- вновь обратился к своим сержант

- Да ну его… видел я тут один пробегал с этим первым, одна вода и капуста. Пусть лучше каши побольше возьмет с тушенкой и хлеба,- отозвался коренастый заряжающий. Остальные согласились…

- Ты чего это… сразу столько несешь, то ни одного, а то сразу пять, а не слипнется столько жрать?- с иронией спросил старшина. А стоящий за ним кашевар с черпаком в руках протяжно заржал, обнажив желтые зубы.

- Да я это… мне… я своих ребят из взвода нашел… там раненых много, вон на танке привезли, они сами идти не могут,- немного волнуясь, озвучил то, что придумал танкист Володя.

- Ой, врешь хлопчик,- недоверчиво покачал головой старшина.

- Тарасыч? Да черт с ним, скорее разгрузимся да поедем, опасливо покосился на небо кашевар.- Торчим тут как шиш на ровном месте, разбомбят, как пить дать, и лошади выпряжены, отъехать не успеем.

- Ладно, давай свои котелки… Так и быть получай на своих раненых,- насмешливо проговорил старшина и невольно прислушался, повернул голову в ту сторону откуда из леса продолжали подходить и одиночки и группы бойцов, и сразу подъехали две полуторки одна из которых была с красным крестом… откуда все явственнее слышалась пока еще не очень близкая канонада. По всей видимости, немцы догнали арьергард полка и там шел бой… а может и просто избиение, ибо опытное ухо могло по звуку определить – это стреляют немецкие танковые орудия.

Володя не забыл пожелания танкистов, упросил кашевара насыпать только каши с тушенкой, но вот с хлебом произошел облом, хлеб уже кончился. Он пошел назад к танку, стараясь не выронить содержимого котелков. И хоть ему было очень неудобно, но он донес все. Танкисты тоже слушали канонаду и негромко переговаривались:

- Т-4-е, тяжелые,- определил по звуку выстрелов тип немецких танков башенный стрелок.

- Эх, и мы ведь сейчас там бы должны быть,- на этот раз довольно нервно высказался командир.

- Да что бы мы там одни смогли? Видишь бегут все без оглядки… Сожгли бы нас и все дела, возразил коротконогий механик-водитель

- Не вини себя Коля. У тебя приказ какой? Явиться в распоряжение командира полка, чтобы он нам задачу поставил. А где он этот командир полка, может его уже и в живых нету? А соваться наобум, это наверняка и себя и машину сгубить. У нас и так танков почти нет,- явно пытался утешить командира стрелок.

- Может ты и прав,- согласился командир, уже не казавшийся уверенным и молодцеватым.

Повернувшись, он увидел Володю обвешанного дымящимися котелками. Его комичный вид вновь вернул сержанту хорошее настроение.

- А, брат по оружию… молодец. Самое время сейчас подкрепиться. Спасибо выручил…

- Только, это, ребята… извините, хлеба нет, кончился,- виновато проговорил Володя, отдавая котелки танкистам.

- Это, браток, не беда. Я ж тебе говорил, мы народ запасливый. У нас сухари имеется, так что не пропадем… Ты как, не боишься зубы сломать, сухари будешь?...

Володя пристроился неподалеку. Достал из-за голенища ложку и начал жадно есть пахучую гречневую кашу, заедая ее полученными от танкистов сухарями. Танкисты же приступили к еде с относительным комфортом. Они разогрели на горячих стенках своего машинного отделения, так называемой трансмиссии, воду, сделали чай и запивали им кашу и сухари. Увидев это, Володя вновь подошел к танкистам.

- А вы мне кипяточку не нальете,- вежливо попросил он.

- О чем разговор, кружку-то ты не потерял, давай пользуйся, пока у нас движок горячий…

                                                                                  3

            Что надо человеку для счастья? Все зависит от жизненной ситуации, в которой он находится. В тот момент Володя был совершенно счастлив. Он пережил такой бой и остался жив, так сказать, в схватке с внешним врагом, а сейчас отбивал атаку врага внутреннего, голода. Он уже не прислушивался к тому, о чем переговариваются танкисты. По всему, это был очень дружный экипаж, оттуда то и дело раздавался негромкий смех, под перестук ложек о стенки котелков. Однако возглас их командира сразу прервал и смех и стук:

            - Эх ты, мать честная… никак наш командир дивизии катит… Точно, его Эмка. Может он даст команду, как нам быть и куда выдвигаться?

            - Не лезь Коля… Я слышал про него, что он психованный и дурной бывает,- раздался в ответ предостерегающий голос стрелка.

            Володя посмотрел в ту же сторону, куда смотрели танкисты с высоты своей машины. На дороге, объезжая воронки и газуя, двигалась штабная легковая машина. Она остановилась в метрах десяти-пятнадцати от танка. Из нее вылез полковник в сбитой на затылок фуражке с лихорадочным, нездоровым блеском бесцветных глаз, с расстегнутым воротом гимнастерки и расстегнутой кобурой.

            - Это какой полк, третий!? Командира полка ко мне!- скорее взвизгнул, чем крикнул полковник.

            Не дождавшись никакой ответной реакции от грязных, перевязанных, но упорно продолжающих жевать бойцов, он стал беспокойно осматриваться.

            - Командиры батальонов, рот, взводов!... Есть тут кто-нибудь из комсостава!?- продолжал визгливо вопрошать полковник.

            Конечно, на поляне и рядом были офицеры. Володя сам видел, как они подходили к кухням, и с одним капитаном, с перебинтованной головой, кажется командиром батальона, занимавшего соседние с ними позиции, о чем-то разговаривал старшина-интендант. Почему этот капитан, явно старший по должности, среди отступивших сюда, не принял общего командования? Может  серьезно ранен, хоть на ногах вроде держался крепко, а может просто сам только подошел и не успел, а у старшины выяснял есть ли здесь кто из офицеров штаба полка… Так или иначе, но  сейчас ни капитан, ни кто другой из офицеров не отозвались на команды комдива, явно попрятались, не желая подвернуться под горячую руку полковника, про несдержанность и дурной характер которого уже ходили слухи. Даже старшина, до того монументально маячивший рядом со своими кухнями, сейчас куда-то исчез вместе со своими подчиненными – кухни стояли без обслуги, сиротливо попыхивая жидким дымком из труб.

             Полковник, конечно, видел стоящий на дороге танк, более того он не мог ехать дальше потому как тот загораживал дорогу. Но он хотел сначала вызвать какого-нибудь старшего офицера и при всех громогласно отчитать: что такое, почему бросили позиции, почему бежите, почему жрете вместо того чтобы сражаться… И еще он обязательно хотел спросить почему столь грозное оружие как тяжелый танк КВ тоже отступает, бежит, а экипаж сидит на броне с котелками и тоже жрет… Кто во всем этом виноват, кто ответит!? И тут же он назначит виноватого и передаст в руки майора, начальника особого отдела дивизии, что сидит на заднем сидении его машины.

            Но к нему так никто и не вышел, не подбежал с докладом, держа руку у виска. Казалось, на всей поляне лежали только солдаты, и уткнувшись в котелки ели с такими лицами, будто все, что происходит вне этого их жующего действа их совершенно не касалось и не интересовало…

            Связь с полками в штабе дивизии отсутствовала с самого утра. То ли диверсанты перерезали, то ли еще что. Он не знал, что творится на позициях, посылал связных. Те не возвращались, или докладывали, что полки отступают, бегут. Как бегут… почему бегут? Он не отдавал приказа об отступлении. Связался со штабом армии, доложил, правда, не о том, что его полки бегут, а всего лишь, что потерял с ними связь. Командарм его отматерил и приказал самому ехать в полки и выяснить обстановку. Ничего не оставалось как, прихватив с собой особиста, ехать, чтобы попытаться остановить бегущих, заставить их контратаковать и вернуть позиции. Ведь иначе… Он даже не хотел думать о том, что может ждать его лично, если дивизия не удержит позиций. И вот он видит один из бегущих полков. Он хотел их тут же поднять, построить, пристыдить, послать в бой… Но как это сделать, если не возможно найти ни одного офицера, а солдаты делают вид что его не видят и не слышат. Это уже не полк. Это какое-то неорганизованное сборище…

            Нет, полковник не растерялся, он буквально закипел от злости и бессилия. Даже отдать под трибунал некого, не этих же жующих гречневую кашу рядовых. Он еще раз огляделся и уперся взглядом в танк. Это был КВ, тяжелый танк, гордость всей Красной Армии. Но и он стоял «лицом» на восток, и он отступал, бежал… КВ… это означало сокращенное Клим Ворошилов, легендарный воспетый в песнях красный маршал. Тут же на ум полковнику пришла история-байка, что уже не первую неделю ходила по всем штабам Западного фронта. Поступок маршала ставили в пример всему высшему командному составу: вот так надо поступать с паникерами и трусами. А случилось, якобы, вот что. Ехал себе маршал вот так же в машине инспектировать боевые соединения. Подъезжает к фронту, а навстречу ему вот так же целый полк бежит, бросив позиции. Маршал вышел из машины, солдаты увидев с детства по книгам, фильмам и газетным снимкам знакомое лицо и маршальские звезды сразу остановились. Ворошилов вызвал командира полка. Тот подходит весь от страха трясется. Маршал ему приказывает прекратить отступление и контратаковать. Комполка отвечает, что сделать этого не может по тем-то и тем-то причинам. Тогда маршал достает пистолет и тут же при всех его самолично расстреливает, вызывает заместителя и приказывает уже ему принять полк и иди в контратаку. Полк атакует и возвращает позиции… Что в той истории являлось правдой, а что вымыслом, и было ли это на самом деле никто по хорошему не знал, но сейчас полковник вдруг решил поступить так же. Надо любым способом заставить себя слушаться, внушить страх, заставить себя бояться и подчинить своей воле. Просто так он не мог никого сейчас принудить, даже если сорвет голос… Но если кого-то, прямо сейчас на глазах у всех… лучше, конечно, офицера, но их рядом не оказалось, ни одного.

            Командир танка не мог не привлечь к себе внимания – крупночертый, рослый, подтянутый… красивый. Среди всех этих измученных, грязных, потных, перебинтованных… он смотрелся как киногерой из патриотических фильмов довоенной поры. Именно его внешность и гордая осанка привели к тому, что выбор комдива пал на него.

            - Старший сержант, ко мне!- пронзительно, чтобы слышали все, не только на поляне, но и прятавшиеся в лесу за деревьями, заорал полковник.

            Командир танка побледнел, но не потерял самообладания. Он легко спрыгнул с борта своей машины, оправил комбинезон, стряхнул с него крошки, поправил шлем и, сняв свой котелок с недоеденной кашей с брони танка, поставил его на землю. Видимо, даже в этот момент он подумал, что будет не очень хорошо смотреться, если командир дивизии во время доклада, будет сзади на уровне его головы лицезреть этот котелок… и чтобы он случайно не попал в поле зрения полковника, сержант опустил его на землю. Так мог поступить только очень аккуратный и не теряющийся ни в каких ситуациях человек. Печатая строевой шаг, насколько позволяла разбитая дорога, танкист подошел к  полковнику и начал четко докладывать:

            - Товарищ полковник, докладывает командир танка старший сержант…

            Но полковнику не нужен был его доклад, не нужны были превосходные качества этого человека, в том числе и военные. Ему нужна жертва. А кто ею станет, действительно какой-нибудь трус и паникер, или случайный человек, или даже храбрец, способный на геройский поступок… Сейчас это для полковника не имело никакого значения. Ведь он должен любой ценой заставить этих людей себя слушаться, заставить идти в бой, а для этого его должны бояться больше чем противника, от которого они бегут. От этого напрямую зависит и его судьба, карьера, жизнь, наконец. Ведь если бегство не остановить, то и его, наверняка, как и предшественника не только снимут с должности, но будут судить. Таких примеров было сколько угодно. Случалось, что отдельных комдивов разжаловали, понижали в должностях и посылали в окопы командовать батальонами, в лучшем случае полками, а бывало что и ротами. Нет, он в окопы не хотел, ведь там жизни твоей цена – копейка…

            - Молчааать!!... Сволочь, я тебе покажу, как бегать от врага, я вас научу!!- полковник сам себя заводил, явно стараясь привлечь внимание как можно большего числа окружающих людей. И это ему удалось. Все кто собрались на поляне, или прятались с ней рядом, напряженно следили за развертывающимся на их глазах «спектаклем», даже те, кто продолжал жевать, и глотать пищу. – Я тебя куда посылал, сволочь!? Почему такое грозное оружие доверенное тебе страной, народом, не задействовано в бою… почему отступаете, бежите?!... Молчааать!!- полковник в очередной раз прервал попытку танкиста, что-то объяснить, и тот так и стоял с ладонью, приложенной к рубчатому шлему.- Тебя, сука… за бегство с поля боя… за трусость и паникерство!!...

            Все, кто слышал полковника, не сомневались, что сейчас будет объявлено о предании его суду военного трибунала, или еще что-то в этом роде, но то, что произошло, не ожидал, наверное, никто. Как полковник смог молниеносно выхватить свой пистолет? Видимо он еще в машине просчитал все свои действия, и поэтому заранее расстегнул кобуру. И хоть руки его дрожали, но импульс-приказ шедший от мозга был настолько силен: убей его, убей, чтобы выжить самому, чтобы не лишиться генеральской должности, чтобы не попасть под суд… убей, чтобы испугались другие и подчинились тебе… убей, убей…

            Полковник выстрелил прямо в лицо старшего сержанта. Это случилось так быстро, что танкист даже не успел опустить руку. Он подался назад, но не упал, а рука по-прежнему словно одеревенев отдавала честь. То, что сержант не упал, совсем взбесило полковника:

            - Сволочь!! Тебе мало, ещё получи, я тебя научу!!!- визгливо выкрикивал он, посылая пулю за пулей в широкую по молодецки развернутую вперед грудь…

            Танкист сделал еще несколько шагов назад к танку, и, наконец, безвольно опустив руку, беззвучно упал на спину, причем его голова оказалась рядом с его же котелком, который он пару минут назад поставил на землю. Вокруг воцарилась тишина, в той степени, в которой была возможна, во всяком случае никто уже не ел, и никто ничего не говорил, не комментировал… Солдаты, видевшие много смертей, не могли поверить, что в относительно спокойной почти тыловой обстановке, полковник просто так убивает своего же старшего сержанта. Полковник уже не контролировал себя, он стрелял и стрелял, и когда танкист упал подскочил к нему, и оставшиеся в обойме патроны выпустил уже в лежачего. Танкист был мертв, но полковник не мог остановиться, он хотел еще ударить, унизить этого уже не подававшего признаков жизни человека. Увидел котелок с кашей стоявший возле головы убитого.

            - Сволочь,  жрать сюда приехал… я тебя накормлю… до отвала нажрешься,- с этими словами он ударом ноги опрокинул котелок на безжизненное лицо танкиста, и по всему собирался наступить на него и подошвой сапога размазать по нему кашу… Но тут… тут отчетливо, совсем близко не более чем в полутора двух километрах «заговорили» сразу несколько танковых орудий.

            Полковник опустил уже занесенную ногу и настороженно прислушался. К нему от машины бежал майор-особист.

            - Товарищ полковник! Это немцы! Надо скорее уезжать, они уже близко!

            Слова майора моментально отрезвили полковника, он быстро спрятал пистолет в кобуру и, оглядываясь, поспешил к машине. Но быстро уехать не получилось. Пока эмка разворачивалась, потом буксовала в сырой колдобине… В это время башенный стрелок с мертвенно бледным лицом наклонился к своему лежащему товарищу, снял с его лица котелок, потом шлем с головы. Волосы убитого были льняные, а лицо… красивое лицо совсем еще недавно уверенного в себе молодого человека покрыла смесь крови и вареной гречки. Стрелок осторожно стал очищать это месиво с лица товарища и звать его:

            - Коля… Коля… что с тобой… ты жив…

            Когда осознал, что он мертв, убит… его лицо из бледного стало серым. Он поднялся, держа в руке шлем своего командира. Растерянно огляделся, словно ища у кого-то поддержки, совета. Но его товарищи стояли рядом и тоже не знали что делать. На глаза стрелка попала эмка, которая буксуя медленно удалялась… А вокруг уже возобновилась вселенская суета, все словно забыли о том что только что случилось. Все быстро собирались – предстояло срочно отступать дальше. Лишь стрелок не суетился, он действовал быстро и четко, как, видимо, учил его командир. Вскочив на танк, он одним натренированным движением забросил свое тело в люк башни. Тут же башня задвигалась, как и орудие, ловя в прицел удаляющуюся эмку. Машина отъехала не более чем на пятьдесят-шестьдесят метров, но была уже на краю поляны и вот-вот должна скрыться за деревьями… Снаряд пришелся точно в багажник. Развороченная эмка сделала «прыжок» с дороги в сторону, ударилась о дерево, тут же рванул бензобак, и ее остатки охватило пламя.

            Экипаж занес своего командира в танк, после чего двигатель взревел, броневая махина, крутанувшись на месте, развернулась и поехала в сторону приближавшегося боя. Высунувшись из башни, стрелок перекрывая звук двигателя закричал:

            - Уходите, мы вас прикроем!

А мимо «факела», который представляла из себя эмка и ее пассажиры, первыми прогромыхали полевые кухни, которые тащили запряженные в них тощие лошади, следом потянулись солдаты, большинство даже не поворачивали голов в сторону горящей машины.

            У Володи каша встала комом в горле, и он не смог ее доесть, потому что перед его глазами стояла эта гречнево-кровавая смесь на лице танкиста, ему казалась, что она же и в котелке. Он выбросил остатки каши. Но котелок… котелок он оставил себе, солдату нельзя без котелка. С тех пор он не мог есть гречку…

                                                                                  4

            В глазах Ирины стояли слезы:

            - Папка, ну почему ты мне про это никогда не рассказывал? Сколько раз я тебя просила, расскажи про войну, а ты отнекивался. Помнишь, когда еще в школе училась, там девочки отцов своих приводили на 9-е мая, они столько всего рассказывали, иногда такие хохмы… Я ведь то же думала, что война она… ну не такая как ты рассказал…

            - Кто про те хохмы рассказывал, или не были на передовой, или сочинители. Правду вообще лучше не рассказывать, и не вспоминать. Я про то всегда забыть хотел. Помнишь, ты мне все спрашивала, почему я по телевизору военные фильмы никогда не смотрю. Там либо вранье, а если правда, то я опять все вспоминаю, что там было. Лучше вообще не смотреть. И гречку лучше не есть… Когда забываю, вроде могу жить, если вспомню – нету никакой мочи, потом сны снятся и голову словно обручем давит. Сколько за войну у меня всего случилось, и ранения и госпиталя, смертей сколько… А вот это… не могу, лицо того танкиста и каша с кровью… Мать знает, она мне никогда гречку не готовит и сама не ест. А эту, что ты в буфете нашла, она для тетки твоей бережет. Уж больна та ее любит. Когда приезжает она ее ей отдельно готовит. Потому я тебе и не рассказывал, про то тебе вообще лучше не знать. Но раз уж так вышло, теперь и ты знаешь.

 Шанс Виктора Позвоноглу 

            - Властьимущие – это не боги, а люди с обыкновенными, присущими обычным смертным пороками и недостатками,- не раз говорил своему малолетнему сыну Виктору его отец, хирург больницы одного южного курортного города Семён Позвоноглу.

            Такие речи в ту советскую эпоху были не безопасны и даже на кухне "истинные" советские люди говорить такое опасались. Но отец Виктора не являлся "истинным" советским и потому на окружающую действительность смотрел несколько иначе.

            - Какими пороками и недостатками?- где-то лет в тринадцать решил уточнить Виктор.

            - Ну, например, царь Николай обыкновенный подкаблучник, Сталин – урка, правда необыкновенный, а Хрущёв просто шут гороховый.

            - А Брежнев?- с интересом осведомился Виктор о новом генсеке, год назад воцарившемся в Кремле, сместившим "шута горохового".

            - Халявщик,- без тени уважения охарактеризовал отец и эту властвующую особу.

            - Почему?- не понял отца Виктор.

            - Человек, который в молодости на халяву крал мешки из вагонов, которые разгружал, никем иным быть не может,- наставительно пояснил отец.

            Откуда родителю был известен этот факт из биографии генсека, Виктор так и не узнал. Отец вскоре бросил мать и, естественно, их с сестрой, обженившись на своей молодой ассистентке. Мать, заведующая одной из городских поликлиник, и без того часто болевшая, после ухода мужа совсем слегла. Через полгода она тихо скончалась, и Виктор фактически остался сиротой. Правда, сестра уже успела закончить медучилище и как могла заменяла ему мать. Но разве возможно молоденькой девушке, которая сама рвётся "жить да радоваться", посвятить себя полностью младшему брату?... Десятилетку Виктор кое-как закончил, но дальше... В институт с такими отметками в аттестате соваться было бессмысленно, идти по семейной дорожке в медучилище – отец никогда не советовал, да он и сам не хотел. Работать?...

            Виктор считал отца предателем, но в то же время и очень умным, нестандартно мыслящим человеком. Его высказывания, советы он помнил и старался руководствоваться ими в жизни. Так вот, насчёт работы отец высказывался так:

            - Лучше заниматься чем угодно, только не "вкалывать". Запомни, сынок, для того и становятся начальниками, чтобы не работать самим, а заставлять работать других. Но это не каждому дано, не каждый способен получать от этого истинное удовольствие, да и не так-то это легко, требовать, заставлять. Потому лучше всего в этой жизни устраиваются люди, которые делают вид, что работают. Например, освобождённые партийные и комсомольские работники, или замполиты в армии. Это первые халявщики – ни за что не отвечают, ничего не делают, только изображают кипучую деятельность и за это неплохо получают. Сейчас такое время - халявщик у власти, потому всем халявщикам хорошо.

            Насчёт халявной жизни замполитов в армии отец знал по той причине, что как бывший армейский хирург, поддерживал связь со своими фронтовыми товарищами, оставшимися после войны в ранге военных врачей.

            Крепко засели в голове Виктора отцовские "лирические отступления". Он не слыл активистом в школе и потому "рвануть" по комсомольской линии к вожделенной, нетрудной и перспективной работе шансов не было. Насчёт карьеры армейского политработника Виктор задумывался всерьёз, но не знал, как к этому делу подступиться – посоветоваться было уже не с кем. Проболтавшись год после школы, он в мае 1970 года был призван на действительную службу. Уже будучи солдатом, Виктор узнал, что и в армейские халявщики попасть непросто. Для этого необходимо поступить в военно-политическое училище...

            В те годы статус офицера в стране оставался ещё относительно высоким. Оклад даже младших офицеров, как правило, раза в полтора превышал средний заработок рабочих и служащих. Тогда в военные училища ещё шли не только троечники, и для девушки считалось удачей выйти за офицера замуж. Тем не менее, "цена" офицера год от года падала. Служба по "дырам", нервная работа с личным составом и т.д. и т.п. Кроме этого, офицер просто сильно рисковал здоровьем: лётчик преодолевал звуковой барьер, локаторщик облучался высокой частотой, ракетчик бета и гамма излучением, химик тоже... Советские офицеры, увы, были не кавалергарды, ездившие на лошадях и имеющие на вооружении палаши, а для всевозможных услуг денщиков...

            От всех этих "положительных" факторов конкурс в военные училища уменьшался и к семидесятым годам даже в такие привилегированные, как московское ВОКУ, минское ВИЗРУ, киевское ВИРТУ... не превышал двух-трёх человек на место, а в тех, что поплоше так и вообще наблюдался откровенный недобор курсантов и брали всех подряд, даже с двойками. И только военно-политические училища оставались желанными для очень многих молодых людей. В стране, где у власти стоял бывший армейский политкомиссар, политработники всех мастей были "на коне". Они не получали доз облучения, не бились головами о танковую броню... они отвечали за политико-моральное состояние воинских коллективов, то есть ни за что конкретно. Ну и ещё, они любили возглавлять всевозможные распределительные комиссии, типа лавочных, дабы быть поближе к промтоварному и продуктовому "корыту", что в стране всеобщего дефицита, значило очень много. Отсюда и конкурс в те самые училища ниже десяти человек на место не опускался.

            Всё это узнал Виктор за год армейской службы, и решил, тем не менее, попробовать, постучаться в эту столь вожделенную для многих "дверь". Он считал, что у него есть определённые шансы. Во-первых, он поступает не с гражданки, а с войск, к тому же во время службы он постарался, проявил не свойственную ему до того активность: стал комсгруппоргом взвода, постоянно писал статьи в ротную стенгазету и всевозможные "боевые листки". В общем, в части, когда он стал оформлять документы на поступление, ему не препятствовали. Виктор понимал, скорее всего, конкурс окажется настолько велик, что все его положительные характеристики с места службы могут и не "сработать". На крайний случай он приберегал ещё один "факт" своей биографии, который считал главным выигрышным шансом...

            Виктор служил в войсках связи и потому поступать приехал в Донецк. Именно там располагалось военно-политическое училище войск связи. С вокзала он не поехал сразу в училище, а решил побродить до вечера. Город его удивил, особенно после годичной службы в полуголодной, плохо обустроенной Горьковской области. Улицы чистые, в магазинах наблюдалось относительное продуктовое изобилие. Он же ожидал увидеть угольную пыль, грязь и пьяных, сквернословящих шахтёров. Впрочем, он слышал и раньше, что Украина живёт куда лучше России, сейчас убедился в этом воочию. Но особенно понравились в Донецке Виктору девушки. О... он знал в этом толк. Здесь едва ли не каждую можно было сравнивать со свежераспускающимися бутонами прекрасных цветов. На внешности именно женщин сказывался высокий по советским меркам уровень потребления и здоровый климат. В общем, город Виктору очень понравился, и он в отличном настроении и с твёрдым желанием, во что бы то ни стало поступить в Донецкое военно-политическое училище, явился под вечер в оное.

                                                                              2

            Перед сдачей вступительных экзаменов, абитуриентам, прибывшим с войск и уже успевшим подрастерять школьные знания, полагались двухнедельные подготовительные сборы. Взаимоотношения между поступающими сразу установились напряжённые, в воздухе витал дух далеко не здорового соперничества. Виктор понял, что надо держать "ухо востро", ибо конкурс даже среди солдат и сержантов оказался весьма велик и поступить учиться "халявному" делу будет нелегко.

            Конкурс стали уменьшать буквально с первого дня. Тех, кто по каким-то причинам опаздывал, или у кого оказались не в порядке документы... Таких без лишних слов заворачивали назад. Борьба с избытком стремившихся в "комиссары" шла и в самой абитуриентской среде. На второй день у одного из абитуриентов бесследно исчез комсомольский билет, и он, естественно, был незамедлительно откомандирован в свою часть. Виктор от греха зашил свой комсомольский, а заодно и военный билет в трусы, а перед баней выпарывал и зашивал в чистые. Ещё двоих отчислили после того, как они втихаря, после отбоя сходили в город, в самоволку. Никто их там не "застукал", они под утро благополучно возвратились...  Но вечером следующего дня, старший сборов, старшина Франзен, собрал общее собрание абитуриентов, на котором самовольщиков буквально заставили пойти к дежурному по училищу и во всём сознаться. Остальные кандидаты в "политруки" молча одобрили этот произвол – уменьшался конкурс, росли шансы остающихся.

            За две недели подготовительных сборов, едва ли не ежедневно кого-то "выталкивали". То у одного сыпь на лице обозначилась и "коллектив" требует его срочно госпитализировать и, естественно, исключить из списков, то, другой "отличился" в кухонном наряде и на него нажаловался начальник столовой... В такой нервной атмосфере Виктор сумел оказаться в числе тех, кто сохранил в целости документы, кого не подвело здоровье, кто как наскипидаренный, без устали мыл посуду в столовой, чтобы его не заподозрили в нерадивости... Всё он выдержал и дошёл до дня начала вступительных экзаменов. И вот здесь, уточняя списки абитуриентов, допущенных до экзаменов, начальник сборов, подполковник, заинтересовался диковинной фамилией Виктора.

            - Позвоноглу, а кто вы по национальности?...

            История с фамилией Виктора была интересная, необычная. Дело в том, что его нестандартно мыслящий отец по происхождению являлся румыном, правда почему-то не с румынской, а с чисто турецкой фамилией. И родился и вырос отец в Бессарабии, которая до войны входила в состав Румынии. А медицине Семён Позвоноглу успел выучиться также как гражданин Румынии аж в Бухаресте. В сорок четвёртом в Румынию пришла Красная Армия и молодого хирурга Позвоноглу, как выходца теперь уже с советской Бессарабии-Молдавии мобилизовали в эту самую Армию. За год войны, что отец провёл в качестве хирурга военного госпиталя он благодаря "золотым рукам" стал капитаном медицинской службы, там же встретил другого капитана медицинской службы, молодую русскую женщину, будущую мать Виктора. Из-за туманного происхождения, отец не мог рассчитывать на успешную карьеру военного медика после войны – он уволился. Но хорошие хирурги всегда и везде нужны. Они нашли место посытнее и потеплее. Там у Чёрного моря родились сначала сестра Виктора, а потом и он сам...

            Гражданских абитуриентов понаехало видимо-невидимо и, что сразу получило широкую огласку, среди них насчитывалось немало с "лапами", и что конкурс для тех кто без "лапы" среди них достиг двенадцати человек на место. Виктор, пройдя первое "чистилище", готовился к следующим. Первым экзаменом было сочинение. К нему он подготовился таким же образом, как и подавляющее большинство всех прочих советских абитуриентов, не зависимо когда и куда поступающих - он имел массу оставшихся ещё со школы фотошпаргалок, которые ему загодя переслала сестра.

            Экзамены солдаты и сержанты сдавали отдельно от гражданских. Списывали почти все, и успех зависел от качества "шпор". У Виктора они оказались хорошие – он получил четвёрку. Но далеко не у всех они были таковыми. Примерно из сотни с лишком "вояк", дошедших до экзаменов, почти сорок человек написали неудовлетворительно. Виктор, видя как сразу поредели их "сплочённые" ряды, воспрянул духом. Ему казалось, что их уже и так много отсеяли и "сверху" вот-вот должна последовать команда, прекратить "валить" абитуриентов с войск. Они же не должны не понимать, что среди сотен курсантов пришедших с гражданки должен быть и костяк в несколько десятков, уже понюхавших солдатской жизни...

            Вторым экзаменом стала история. Этот предмет Виктор всегда знал относительно неплохо. Во всяком случае, в школе он получал хорошие отметки. Не мудрено, ведь при ответе по истории надо умело и много говорить, даже если не всё знаешь. То есть иметь хорошо "подвешенный" язык. Что-что, а язык у Виктора всегда был что надо. Как ни странно, не все стремящиеся к столь явно говорливой профессии молодые люди обладали этим даром. После истории количество претендентов сократилось до пятидесяти трёх, ну а Виктор получил свою вторую четвёрку.

            Оставался последний, самый трудный для Виктора экзамен, устная математика. В точных науках он не блистал в школе, тройки "выскребал" еле-еле, а сейчас и подавно забыл, то немногое, что там усвоил. На математику он, как и большинство прочих абитуриентов с гуманитарным складом ума, шёл со страхом... Тут обозначилась одна пренеприятная новость: некоторые абитуриенты, получившие на первых экзаменах двойки, вдруг объявились вновь. Им позволили пересдать и они опять влились в "сплочённые" ряды. Таковых оказалось четверо, и это означало, что "позвоночные" были не только среди гражданских абитуриентов.

            На математике Виктору повезло, вернее он сумел изловчиться и взять заведомо счастливый билет. Этот билет предназначался для идущего по очереди сразу за Виктором "позвоночному" сержанту, который получил "пару" за сочинение. Билет лежал немного в стороне от прочих и Виктор, сообразив, что лежит он так неспроста, в наглую его цапнул, несмотря на попытки одного из экзаменаторов ему помешать... В билете оказалось: простейший арифметический пример, теорема Пифагора и система уравнений. Он решил пример, вспомнил теорему, систему не осилил... Потом были ещё дополнительные вопросы, но тройку Виктор уже не упустил. На судьбу "позвоночного" "ловкость рук" Виктора не повлияла. Когда тот готовился к ответу, к нему просто подошёл экзаменатор и помог.

            Математический "барьер" честно или нечестно преодолели только тридцать четыре человека. Тем не менее, Виктор понимал, что радоваться рано. Он не знал сколько курсантов планировали набрать из военных абитуриентов, но чувствовал, что их будет меньше. Он прикидывал шансы всех сдавших... "Позвоночные", эти пройдут точно. Но эти четверо засветились, а сколько таких ещё среди тех, кто не получал двоек? Наверняка, вне конкурса пройдут и двое пограничников, что умудрились у себя на заставе обзавестись карточками кандидатов в члены КПСС. Потом старшина Франзен. Этот поступит стопроцентно, он так ретиво выполнял веления командования Сборов по допуску к экзаменам как можно меньшего числа абитуриентов "со стороны". Да и экзаменационных баллов у старшины больше всех – четырнадцать, две пятёрки и четвёрка. Потом ещё несколько человек, у которых набранных баллов больше чем у Виктора. И так и эдак прикидывал Виктор и получалось, что изо всех, как минимум двадцать имеют шансы предпочтительнее его.

            Неделю до мандатной комиссии, на которой окончательно должны были объявить, кто поступил, а кто нет... В это время начали сдавать экзамены гражданские абитуриенты, а Виктор через день заступал в наряд на кухню.

                                                                             4

            Мандатная комиссия началась с таких сюрпризов... Первым на комиссию зашёл старшина Франзен, как получивший наибольшее количество баллов... Что такое старшина срочной службы? Кто служил в Советской Армии знает насколько это  редчайшее явление, когда за два года молодой человек вырастает из рядового салаги до старшины, дослуживается до широкой продольной лычки. Это означало, что лучшего во всех отношениях, в боевой и политической подготовке, дисциплине, исполнительности воина нет и быть не может. Франзен являлся именно таким. Он и к экзаменам подготовился прекрасно, не забыл за два года рутинной службы ни математики, ни истории. Ему не подсовывали счастливых билетов и всё равно он оба этих предмета честно сдал на "отлично". А сочинение, которое все сдували со "шпор", он писал из "головы" и всё равно получил "четыре". Достоинств у старшины оказалось столько, что не перечесть, он был и прекрасный спортсмен, имел разряд по гимнастике... И это всё помимо "заслуг" в борьбе за "уменьшение конкурса"... Не только Виктор, наверное, все без исключения абитуриенты не сомневались в его стопроцентной гарантии поступления.

            Рослый, атлетически сложённый старшина вышел из комнаты, где заседала мандатная комиссия бледнее полотна.

            - Ну, что... как... зачислили?- кинулись к нему остальные, ждущие своей очереди.

            - Отфутболили...- замогильным голосом прошептал Франзен.

            На него было страшно смотреть. Чистюля, аккуратист, "парадка" отглажена со "стрелками" на широкой груди набор всевозможных солдатских регалий... Он словно в приступе удушья рванул галстук, воротник рубашки, оторвав пуговицы...

            - Суки... они же меня... как шавку, использовали и выкинули...

            После Франзена по очереди зашли двое имевших по тринадцать баллов... Один вышел облегчённо отдуваясь, его зачислили, второй растерянно моргавший глазами, из которых готовы были хлынуть слёзы – его тоже отфутболили... Один из двенадцатибальников перед тем как зайти, проговорил:

- Из этой двери я выйду либо курсантом этого училища, либо врагом Советской Власти...

 Если он сдержал обещание, то стал врагом. Из четырнадцати человек вошедших перед Виктором зачислили каждого второго, семь человек. Критерии, по которым основывали свой выбор члены комиссии не поддавались никакой логике. Констатировать можно было только одно - экзаменационные баллы не играют никакой определяющей роли. Виктор, набрав побольше воздуха в лёгкие, открыл дверь и вошёл. За длинным столом сидели, председатель комиссии, полковник в очках, ещё один полковник, три подполковника, майор и капитан.

            - Товарищ полковник, рядовой Позвоноглу на мандатную комиссию прибыл!- чётко доложил Виктор, молодцевато отдав честь председателю комиссии.

            Полковник, поправив очки, стал читать лежащие перед ним документы:

            - Позвоноглу Виктор Семёнович, рядовой, радиорелейный механик, прибыл из Московского военного округа, школу окончил в шестьдесят девятом году... аттестат троечный, характеристики положительные, комсгруппорг, редактор боевого листка... экзамены сдал, сочинение - четыре, история - четыре, математика – три,- полковник оторвал глаза от бумаг и взглянул на вытянувшегося перед ним Виктора.

            Возможно, он хотел высмотреть какой-нибудь изъян в обмундировании, внешности, но Виктор подготовился как надо: парадка – брюки, китель, рубашка, галстук – всё выглажено, вычищено. Сам высокий, стройный, голубоглазый, светловолосый – материнская кровь явно превалировала во внешности.

            Не найдя ничего предосудительного полковник начал с очевидной слабости стоящего перед ним абитуриента:

            - Что же вы, Позвоноглу, так неважно в школе учились?...

            Виктор ожидал другого, он не сомневался, что услышав его экзотическую для русского уха фамилию, полковник обязательно спросит откуда она у него, и само-собой дело дойдёт до его национальности. И вот тогда... Он продумал всё до мелочей, что говорить для того чтобы "запудрить" мозги искушённых членов комиссии, этих "тяжелопогонных" дядек. Результатом должно стать его зачисление в училище. Они не посмеют его не принять, побоятся. Ведь он, нацменьшинство. Вот что Виктор считал своим выигрышным шансом. Для этого надо было повести разговор так, чтобы члены комиссии осознали, как это для них опасно притеснить представителя нацменьшинства. Ведь в Советском Союзе нацменьшинства поддерживают, их всячески лелеют... Он в этом не сомневался, и когда получал паспорт не колеблясь взял национальность отца, а не матери. Ведь русских так много, что рядовые, не имеющие влиятельных родичей представители титульной нации фактически мало на что могли рассчитывать. Другое дело нацменьшинства... Что значит отфутболить русского или украинца – никакого риска. А меньшинство? Он ведь и развоняться может, в Москву написать. Хлопот не оберёшься, если вдруг обвинят, что в советском военно-политическом училище, зажимают представителя нацменьшинства, к тому же успешно сдавшего вступительные экзамены. Даже если все эти полковники и подполковники и не собирались его зачислять, они должны обязательно испугаться такого развития событий...

            Но полковник спросил не о его фамилии, а о школьной успеваемости. Чёрт, какая школа, ведь у него такая фамилия, она сама напрашивается на вопрос: откуда, почему у вас такая странная фамилия? Ну почему он не спросил, этот хрен очкастый?...

            Виктор лихорадочно размышлял, как вывести дело в нужное русло, как выправить положение. Спасительная мысль явилась не то откуда-то свыше, не то как-то со стороны...

            - Я не мог полноценно учиться,- негромко, но чётко произнёс Виктор.

            - Почему?- удивлённо вскинул глаза полковник.

            - Я сирота... с рождения. Моя мать умерла, когда мне было восемь месяцев, а когда мне исполнилось восемь лет из-за старых фронтовых ран паралич разбил отца...

            Обычно, начав врать, или чередуя правду и вымысел, Виктор продолжал это делать уверенно, увлечённо, так что у слушателей не возникало ни малейшего сомнения в его искренности.

            - Кто же вас воспитывал с восьми лет?- на этот раз полковник всё же засомневался.

            - Старшая сестра. Она и за отцом ухаживала и меня... тоже. Ей очень тяжело пришлось, и сейчас вот... Она фактически лишена личной жизни, и я ещё и потому хочу стать офицером, чтобы иметь возможность оказать ей материальную помощь. И ей и мне с детства пришлось много перетерпеть из-за нашей фамилии и национальности,- резко вывернул на свою "колею" Виктор.

            И на этот раз полковник просто не мог не задать долгожданного вопроса:

            - Национальность... а какая у вас национальность?

            В общем-то, вопрос был глупым, ибо из лежащих перед ним документов полковник вполне мог вычитать, что за национальность у этого говорливого абитуриента. Несомненно, он намеренно не спрашивал об этом, но Виктор сумел-таки заставить председателя комиссии задать этот вопрос.

            - Я румын... У нас в стране все нации наделены одинаковыми правами, но поверьте, обидеть представителя малого народа очень легко. У нас ведь нет ни республики своей, ни автономии, ни какого другого национального образования, нас всего несколько тысяч по всему Союзу. А у меня ко всему ещё и отец инвалид, калека, я с детства не мог рассчитывать ни на чью защиту. А ведь отец у меня человек заслуженный, он воевал в том самом соединении, где начальником политотдела был Леонид Ильич Брежнев...- Виктор словно обрёл крылья. Так вдохновенно он ещё никогда не врал.- Отец не раз там на переднем крае слушал речи армейского комиссара Брежнева, и вдохновлённый ими шёл в атаку, не щадил ни жизни, ни здоровья сражаясь за Советскую Власть. Он верил в Советскую Власть, и меня воспитал в этой вере. И я верю так же как он, верю в её высшую справедливость. Потому я с детства мечтаю стать армейским политработником, так как считаю, что советские политработники являются умом, честью и совестью нашего времени. Я считаю, что только в их славных рядах, я стану истинным представителем той ленинской гвардии, к которой принадлежит бывший командир моего отца, генеральный секретарь ЦК КПСС, Леонид Ильич Брежнев...

            Виктор проговорил без перерыва минут пятнадцать, поломав весь график работы приёмной комиссии, по которому на одного абитуриента следовало затрачивать не более пяти минут. Члены комиссии слушали, что называется, открыв рты. Обычно абитуриентов, являвшихся пред их "светлые очи" била дрожь, они были скованы, напряжены и безропотно принимали выносимый вердикт. Когда Виктор, наконец, замолчал, несколько секунд в кабинете стояла какая-то неловкая тишина, пока председатель нашёл, что сказать:

            - Ннда... Это очень интересно...однако... Что вы там говорили об отце? Он у вас прикован к постели?

            - Так точно, парализован!- Виктор выпучил глаза на полковника, словно собирался его загипнотизировать. Но тот, похоже, уже боялся встречаться с ним взглядом и не поднимал глаз от папки с личным делом.

            - Срочной службы, значит, вам служить ещё год... Ну что ж пусть сестра ещё потерпит, а через год вы уволитесь и поможете ей.

            - То есть как?...- выразил искреннее удивление Виктор на столь неадекватную реакцию на образец его ораторского искусства.

            Но полковник, похоже, решил, что времени с этим хлюстом и так потеряно слишком много и уже не давал ему произносить слишком много слов:

            - Да так будет лучше, и быстрее. Ведь в училище четыре года учиться придётся, и ещё неизвестно куда вас потом направят. А тут вы уже через год домой вернётесь, непосредственно поможете сестре. Ей-то, наверное, уже пора и о себе подумать, замуж выходить?- полковник оправился от словесной "лавины" Виктора и смотрел ему прямо в глаза, смотрел вроде бы серьёзно, но в глубине таилась усмешка-издёвка: куда лезешь, думаешь раз язык без костей, так всего добьёшься, не обольщайся – против "лома" нет приёма...

            - Но я нацменьшинство,- растерянно пытался ухватиться за "воздух" Виктор.

            - Это к делу не относится. Идите.

            - Но я буду жаловаться... я напишу в Кремль, вы зажимаете нацменьшинство!- продолжал как за соломинку цепляться за свой "шанс" Виктор.

            - Идите!

                                                                               5

            После окончания мандатной комиссии зачисленных счастливчиков сразу отделили от неудачников, и после обеда отправили куда то за город в колхоз, на заготовку овощей для училища. Неудачников старались не напрягать, лишь вежливо напомнили, чтобы они на следующий день зашли в строевую часть училища и получили проездные документы – те кто ещё служил до своих частей, у кого срок закончился, до дома.

            Виктор довольно быстро "отошёл" от перипетий "мандатки" и стал собираться к отъезду. При этом он вдруг обнаружил, что находится в отведённом им спальном помещении в одиночестве – остальные абитуриенты-неудачники куда то все пропали, только сиротливо маячили под койками их чемоданы...

            Они стали появляться уже поздно вечером. Первым, сильно шатаясь и дыша перегаром пришёл "враг советской власти". Он упал на койку и тяжело с присвистом захрапел. За ним примерно в том же состоянии "приползали" остальные. Безропотно выслушав свою участь на «мандатке», не издав ни слова в свою защиту, чётко, по уставу поворачиваясь через левое плечо, печатая шаг уходя... они, не зависимо от национальности, поступали чисто по-русски, "утопили" горе в вине. Виктор даже удивился – насколько близко к сердцу, болезненно они приняли своё фиаско. У него даже такой мысли не возникло – напиться с горя. Скорее всего сыграла роль румынская составляющая его крови, к тому же он не сомневался, что сделал всё от него зависящее. А раз так, то ему не в чем себя винить, и пенять не на кого. Разве, что на судьбу, но это уж совсем пустое дело.

            По времени, когда должна состояться вечерняя поверка пришёл майор, дежурный по училищу. Увидев распластанные на койках тела бывших абитуриентов, понюхав тяжёлый спиртной дух, он лишь махнул рукой и обратился к Виктору, единственному трезвому:

            - Ух запашина, прямо закусить хочется... Старшина где?

            Виктор лишь пожал плечами, в то же время с изумлением отмечая, что до сих пор отсутствует старшина Франзен, ходячий Устав, образец дисциплинированности и исполнительности… Франзен пришёл после полуночи. В дверь он попал только с третьего захода, в кровь разбив лоб о косяк. Встав посередине спального помещения, он с минуту осматривался, не обращая внимание на выступившую кровь: неудачники лежали на не разобранных койках вповалку, прямо в сапогах и обмундировании, кто-то стонал, кто то говорил во сне, кто-то блевал в проход между койками. Зловеще усмехнувшись, старшина пошёл на своё место и тут увидел в полумраке ночного казарменного освещения раздетого, лежащего под одеялом Виктора. Он не мог уснуть в такой "атмосфере" и с его лица не сходила брезгливая гримаса.

            - Ааа... собрат по нацменьшинствам,- старшина тяжело оперся о спинку койки Виктора.- Ты... ты говорят соловьём заливался, нацменьшинством своим козырял... Эх ты... румын долбаный. Какое ты нацменьшинство? Ты вообще никто, такой нации в Союзе вообще нет, понял?

            Виктор лежал вроде бы не обращая внимание на пьяного старшину, но устрашающий вид его разбитой физиономии не мог не тревожить – чёрт его знает, что у него на уме. А Франзен продолжал разглагольствовать:

            - Вот я нацменьшинство, так нацменьшинство... но я про это ни-ни, нигде не слова, ни то что в открытую,- старшину сильно повело назад и он еле удержался за койку, основательно тряхнув и Виктора.- А что бы я им сказал, они и так это знают, что я немец, то есть сука, сволочь, фашист, что мне нет веры... Вот что значит быть настоящим, низким нацменьшинством. Понял ты Оглы хренов? Я самое неуважаемое в Союзе нацменьшинство. Поол?- Франзен уже не мог чётко произносить некоторые слова, его язык заплетался. Евреи... жидьё проклятое, больше всех плачут, суки, жизни им тут нет. Их бы в нашу шкуру. Что нам остается – вешаться всем сходу... нас же ниже чурок поганых ставят... А ты говоришь нацменьшинство. Ты радуйся, что ты никто, тебя не трогают и то хорошо... Поол?

            - А что есть уважаемые нацменьшинства?- Виктор опустил ноги на пол и пытался тормозить кровать, которую продолжал дергать раскачиваясь своим мощным телом старшина

            - А как же, ты что разве не знаешь? Есть у нас такие, им все дороги открыты. Но они себя меньшинствами не считают, они себя наоборот лучше, выше всех считают. Власть ещё локти покусает, что жопы им целует, они их отблагодарят...- старшина уже начал заговариваться и, казалось, намертво приковался к спинке койки.

            Так тебе что, прямо так и сказали, раз ты немец, так мы тебя не берём, хоть у тебя и больше всех баллов? – задал конкретный вопрос Виктор, имея целью, чтобы Франзен вышел из своего положения маятника и перестал дёргать койку.

            И действительно вопрос возымел действие, старшина перестал качаться, ненадолго задумался.

            - Да не... ты что... рази такое можно вслух... неее... Они другое... Я ведь до армии один курс политеха кончил и бросил. А как призвали, вот дослужился, - Франзен кивнул на свои старшинские лычки.- Ну вот, тот змей очковый, полковник и говорит, раз вы институт бросили, так и у нас учиться как положено не будете... Сука... Это конечно отговорка... я то понимаю, я немец, в этом всё дело. Вон некоторые гражданские, грузины, азербуды, черти с рогами и с девятью баллами проходят, а мне и четырнадцати мало. Разве может быть советским политработником представитель фашистской нации... нее, никак нельзя... – Франзен утих, постоял и, перехватывая руками спинки кроватей спотыкаясь, пошёл к своей.

            Реакция на мандатную комиссию старшины потрясла Виктора и в то же время заставила глубоко задуматься. Получалось, что он один в этой казарме относительно спокойно перенёс свою неудачу. И в самом деле, до чего же слабые оказались все эти молодые, здоровые парни, независимо от крови. Как болезненно, панически реагируют на такое обыкновенное дело, как несправедливость в свой адрес. Как будто вчера родились, будто им ничего не объясняли родители. Что они не знали, что везде и всегда существовал и существует блат, подставы, нечестные технологии? Сволочь его отец, но он кое чему научил Виктора, заставил зарубить на носу: так всегда было и будет, независимо от эпохи, социального строя. Всё надо принимать как ниспосланную свыше данность, бесполезно не только воевать с "ветряными мельницами", но и переживать о невозможности победы на ними. Какие наивные люди. Виктор Позвоноглу не был так наивен...

        Schöne Mädchen                                                     (Прекрасные девушки)

            Aufstehen, Stillgestanden! Genossin Lehrerin, die zweiundzwanzigste Lehrgruppe ist zum Deutschunterricht gekommen...

            Дежурный по взводу как обычно перед началом занятий отдавал рапорт преподавателю. Вот только в отличие от прочих учебных дисциплин, где дежурный курсант рапортовал преподавателям-офицерам в чинах от майора до полковника, то на занятиях по немецкому языку рапорт приходилось отдавать вольнонаёмной преподавательнице, ну и, само собой, на немецком.

            - Guten Tag, Genossen Kursanten! Setzen Sie sich!- командует преподавательница, и взяв журнал отмечает отсутствующих по причине наряда, или болезни.

            - Опроса по ранее пройденному материалу не будет, потому что мы  сегодня приступаем к изучению новой темы,- на этот раз по-русски объявляет преподавательница, которую зовут Клавдия Михайловна. Ей примерно тридцать пять лет, и внешне она, что называется "не смотрится". Невысокая, полная некрасивой рыхлой полнотой. За глаза курсанты зовут её кубышкой, и при упоминании презрительно фыркают. Не то, что в разговорах, например, о женщине-враче из училищной санчасти. Той хоть и все сорок, но когда идёт она утром на работу, изо всех казарменных окон семнадцати-двадцатилетние курсанты не отрываясь глядят ей вслед – у неё полнота так полнота, тугая, упругая, платье распирает там где надо, не то что у этой "немки"...

            Впрочем, сейчас курсанты настроены к "кубышке" доброжелательно. Известие, что не будет опроса, вызвало нечто вроде вздоха облегчения, прошелестели по аудитории захлопывающиеся конспекты, которые за минуту до этого лихорадочно штудировались.

            - Unser Thema heißt, die Stadt, in der wir leben,- объявила Клавдия Михайловна

            В глазах большинства курсантов обозначился интерес, вообще-то довольно редко возникающий на занятиях по иностранному языку. Но сейчас им предстояло на немецком рассказать о ... Почему-то многие решили, что им предстоит составить текст о родном городе, или местах где выросли, так как почти половина присутствующих родом была не из городов. Но тут же слова преподавательницы как ушат воды затушили уже начавшие самопроизвольно рождаться мысли о своей малой родине, подбор соответствующих фраз на немецком.

            - Вы должны будете рассказать о городе Орджоникидзе, где вам посчастливилось учиться.

            Лица курсантов буквально на глазах из вдохновенных, мечтательных сделались скучными, а некоторые не смогли сдержать презрительно-брезгливой усмешки – почти никто из них не горел желанием ни на каком языке говорить о городе, в котором им "посчастливилось" учиться.

            Двадцать вторая учебная группа, или взвод насчитывала двадцать курсантов и только один из них являлся местным, орджоникидзевским, осетин, зам. ком. взвода сержант Наниев. Учился он так себе, а сержантом стал по причине того, что в городе и окрестностях имел много родственников и потому регулярно снабжал взводного бесплатно, или по дешёвке продуктами. Остальные курсанты прибыли... Ох, откуда они только не понаехали, со всех краёв необъятной страны Советов. Правда, национальный состав в основном довольно однороден, за исключением уже упомянутого Наниева. Все они были либо русскими, либо украинцами и попали в училище, расположенное на Северном Кавказе чисто случайно.

            Орджоникидзевское зенитно-ракетное училище войск ПВО по большому счёту котировалось крайне низко, как, впрочем, и два других расположенных в этом городе военных учебных заведения, училища МВД и Общевойсковое. Набор в них всегда проходил с трудом. Абитуриенты, среди которых насчитывалось много выходцев с близлежащих автономных республик, отличались такой слабой подготовкой, что руководство училища было вынуждено каждое лето, в пору вступительных экзаменов командировать своих офицеров-преподавателей и "подбирать" тех, кто не смог по конкурсу поступить в другие училища того же профиля. "Подобранных" привозили в Орджо, здесь зачисляли, и они, как это ни странно, на фоне местного "контингента" впоследствии становились лучшими курсантами по успеваемости. В двадцать втором взводе таких "подобранных" набиралось более двух третей, и именно они, прежде всего, не хотели говорить о городе, в котором находились уже второй год.

            Расположенный у подножия Большого Кавказского хребта, до революции он назывался Владикавказом. Когда-то столица Терского казачьего войска, в советское время его переименовали и сделали столицей Северо-Осетинской АССР. Вид здесь открывался чудный: над городом отвесной стеной прямоугольная громада горы "Столовой", а в ясный день хорошо просматривалась заснеженная вершина "Казбека". В предгорьях, долинах плодородная земля, в горах, на альпийских лугах отменные места для пастбищ, а живописные красоты склонов гор, ледников, ущелий, казалось должны привлекать толпы туристов. Ко всему мягкий южный климат. Чем не рай, живи да радуйся. Однако здесь вообще мало кто радовался из местных, а кто приезжал со стороны, стремились, как можно скорее отсюда уехать – казалось, что здесь всё: воздух, горы, дома, люди... всё пронизано ненавистью. С ненавистью здесь рождались и умирали, ненависть здесь передавали по наследству, даже если таковой не было ей находили причину – всё вокруг ею отравлено и существовать по-иному было просто невозможно. Здесь, на сравнительно небольшой территории, рядом, жило много народов, и все они в разной степени, с разной силой ненавидели друг друга, ненавидят и будут ненавидеть ещё очень долго. Наиболее сильно ненавидели друг друга осетины и ингуши. Чтобы хоть как-то передать силу этой взаимной ненависти... Помните, как описал Шекспир вражду между Монтекки и Капулетти? Здесь о таком нельзя было и помыслить, чтобы, к примеру, девушка из ингушских Капулетти могла полюбить Ромео из осетинских Монтекки – они все с колыбели как один человек ненавидели друг друга. Ненависть тех и других к русским в сравнении не столь сильна, но это была хоть и маскируемая, но тоже ненависть. До революции эту ненависть, приумножая "гасили" своими шашками терские казаки, а Советская Власть разместила в сравнительно небольшом городе аж три военных училища, на всякий случай. И эти случаи время от времени случались – курсантов снимали с занятий и бросали на подавление беспорядков возникающих на межнациональной почве...

            Но курсанты – это прежде всего молодые ребята, они не для этого поступали учиться, тем более "подобранные" на стороне. Эти вообще не знали, что за нравы царят на Кавказе, они не сомневались, что в Союзе везде живут так же как в Центральной России, на Украине, в Белоруссии, Казахстане. Они и помыслить не могли, что в СССР есть места, где изнасилование женщины другой нации не считается преступлением, а убийство "чужака", перерезание ему горла – высшая доблесть. Эти ребята просто хотели по выходным ходить в увольнения, знакомиться с девушками. А тут ходить по одному в городе человеку в форме вообще было небезопасно, а насчёт девушек... ух ух ух, ах ах ах, ох ох ох ! Увы, в этом городе всё обстояло не так как в большинстве других городов Союза. И одно из таких несоответствий неожиданно всплыло на занятиях по немецкому языку, при обсуждении темы: "Город, в котором мы живём".

            Курсант Плохун,- обратилась "кубышка" к коренастому жгучему брюнету,- какие достопримечательности вы можете назвать в городе Орджоникидзе?- спросила она по-русски, и тут же продублировала по немецки: Welche Sehenswürdichkeiten der Stadt können Sie nennen?

            Плохун сразу не мог ответить ни по-русски, ни по-немецки.

            - Не знаю... чего там, ну город и город,- наконец он что-то выдавил из себя.

            - Ну что же вы, неужели в городе не бывали?- удивилась "кубышка".

            - Был,- мрачно отвечал Плохун, бросая взгляды по сторонам, досадуя, что именно его "немка" выдернула отвечать первым.

            - Ну и что же, разве вы не видели широких площадей, прямых улиц... памятник на китайской площади? А прекрасную суннитскую мечеть, это же гордость нашего города. А какая здесь промышленность... заводы "Электроцинк", "Победит". Видите, как можно много обо всём этом говорить. Давайте, давайте соберитесь. И потом вы же совсем молодой человек и просто обязаны упомянуть о прекрасных девушках, которых много в нашем городе... Schöne Mädchen.

            - Nein!- с решительным лицом, неожиданно по-немецки гавкнул Плохун.

            - Was bedeutet "nein"? - не поняла, к чему относится реплика курсанта преподавательница.

            - In der Stadt Ordshonikidse nein schöne Mädchen!- в каком-то иступлённом экстазе с ошибками, но чётко воскликнул курсант, и "кубышка" аж оторопела от такого ответа.

            Дело в том, что в городе в то время, а речь идёт о первой половине семидесятых годов, действительно, что касается schöne Mädchen, имела место определённая "напряжёнка" – дефицит. Почему? А чёрт его знает. Местные этого вроде бы не замечали, они привыкли, что вокруг столько серых, убогих женщин и девушек, но приезжим это сразу бросалось в глаза. Тогда в СССР какого только не было дефицита, и продовольственный, и промтоварный, но что касается красивых девушек... Пожалуй, в любом, даже самом захолустном городишке таковых можно было обнаружить, и немало. Но в Орджо встретить местную по-настоящему симпатичную девчонку - дело почти невозможное, причём независимо от национальности. Впрочем, говорили, что то же самое наблюдается и в Грозном, и в Нальчике, и в Майкопе и прочих городах Северо-Кавказских автономий. Там так же витал всё отравляющий дух многовековой межнациональной ненависти. Во всех этих городах не устраивались такие повсеместные и обычные для советских людей развлечения как танцы по вечерам. Здесь этого делать было нельзя, ибо такие мероприятия неминуемо заканчивались "костром" межнациональной резни, головешки которого, в условиях обязательной кровной мести у горцев, потом приходилось тушить очень долго.

            И всё-таки, почему же девушек, тех самых хороших-пригожих во всём городе днём с огнём?... Может в такой "атмосфере" красивые люди вообще появиться на свет не могут? Но это почему-то коснулось не всех, а только женщин. Что же касается мужчин, парней, то среди тех же осетин имелось много сильных и красивых, они по праву гордились своими чемпионами. На всю страну и даже за пределами стали известны имена борца Андиева, штангиста Еналдиева, футболиста Газзаева. Почему-то эта тяжкая моральная аура сказывалась только на местных женщинах, даже местные славянки резко отличались в худшую сторону от своих соплеменниц, родившихся и выросших в других местах.

            - Как же так... вы что серьёзно считаете, что в нашем городе нет красивых девушек?- окончательно перешла на русский "кубышка", проявляя патриотизм.

            - Серьёзно... Второй год в увольнение хожу, ни одной не видел,- хмурясь, отвечал Плохун, про себя опасаясь, что этот спор может обернуться для него плохой оценкой.

            - Ну не знаю...- преподавательница выглядела растерянной.- Может у вас какой-то особый вкус,- она натужно усмехнулась.- Наниев, поддержите честь родного города, познакомьте курсанта Плохуна с красивой девушкой,- "кубышка" попыталась всё превратить в шутку. Но видимо ответ курсанта так сильно её задел, что она не удержалась и поинтересовалась:

            - А вы сами-то из какого города к нам приехали?

            - Я не с города, я из села, с Целиноградской области.

            - Ах, вот оно что, так вы целинник. И что же в вашем селе больше красивых девушек, чем здесь, у нас?- в вопросе явно звучал вызов.

            - Больше... Да чего у нас. Я вот этим летом на каникулах у родственников на Украине гостил, в Черниговской области, тоже в селе. Вот там schöne Mädchen так schöne Mädchen,- Плохун аж зажмурился, чтобы не произнести следом какую-нибудь непристойность.- Почти в каждом дворе такие водятся...- Плохун опять запнулся, его руки самопроизвольно дёрнулись вверх, явно намереваясь обрисовать соблазнительные изгибы фигур украинских красавиц, но вовремя остановился... правда руки уже по инерции пошли у него в низ к бёдрам и опять-таки были остановлены только волевым усилием.- А здесь нет, здесь не такие... то ли воздух тут плохой, то ли ещё что... нет здесь schöne Mädchen.

            Для Плохуна его "выступление" прошло без последствий. Преподавательница то ли постеснялась разрабатывать эту тему, то ли... В общем, она заменила её на другую. 

 Кровники

            Майору было тридцать лет, а сидящему напротив него чеченцу в  высокой каракулевой папахе не менее шестидесяти. Они сидели в штабном КУНГе и вели переговоры...

            - Никаких боевиков в селе нет... я тебе клянусь,- убеждал майора старейшина.

            - Ну, сами посудите, как я смогу поверить вам на слово?... Вчера же по нам вели огонь именно с окраины вашего села,- вежливо не соглашался майор.

            - Ээ... какой наш село... случайный люди. Сейчас кто тут только не шатается и у всех оружие. Специально с нашей стороны стреляли. Это ж... как это... провокация, чтобы и наше село сожгли. Их посжигали, вот они и хотят, чтобы и мы без крыши над головой остались. А мы воевать не хотим, мы и в первую войну за Завгаева были... Не веришь?... Самый большой дом в селе видел?... Это дом сына Исраила Умхаева. Исраил в Москве большой человек. Позвони своим начальникам, узнай кто такой Исраил Умхаев.

            - Поймите... Я уже доложил, что нас обстреляли, и теперь село будет зачищено.

            - Ааа!... Зачем спешил?- чеченец негодующе всплеснул руками.- Исраил будет недоволен. Знаешь какой он человек? Его и в Кремле знают, а тут... В том доме сейчас его невестка с внуками... Понимаешь? Звони сейчас же своему начальству. Расскажи всё... про Умхаева расскажи!... Зачистки не надо!

            Майор и сам жалел, что сгоряча доложил об обстреле, ведь никто из его людей не пострадал, просто пробарабанила автоматная очередь по броне БМП. Вояка он был ещё не опытный, в Чечню попал недавно, а его батальон состоял целиком из срочников, восемнадцати-двадцатилетних необстрелянных мальчишек. Какие из них "зачистщики" чеченского села, где каждый дом потенциальная огневая точка. К тому же старейшина, похоже, не врёт, и в Москве, в чеченской диаспоре, действительно есть очень влиятельный родственник местных жителей. В общем, можно огрести кучу неприятностей. И потом, это не мотострелкового батальона дело "зачищать" село...

            Вечером, на связь вышел командир полка и сообщил, что для "зачистки" завтра прибудет ОМОН со спецназом и его, майора задача - обеспечить им тыл, закрыть все входы и выходы из села. Майор вздохнул с облегчением. Когда вновь пришёл пожилой чеченец, он сообщил ему, что ожидает село. Старейшина схватился за голову:

            Ай, ай!... Зачем... зачем ОМОН?!... Это же звери... они же с нас деньги будут выжимать, машины поджигать... мэбель ломать...

            - Ну что вы... Если боевиков, оружия в селе нет, то вам нечего бояться, - в полной уверенности утешал старика майор...

            - Ты хоть и майор уже, а как мальчик!... Что ты наделал?!...

            Командиром прибывших на нескольких крытых "Уралах" омоновцев являлся грузный капитан лет под сорок. Всё свидетельствовало о том, что это совсем другая армия. Командиры взводов, старлеи и прапора лет по тридцать, тридцать пять, бойцы и сержанты в основном тридцатилетние. Общались командиры и рядовые на ты, взводных и ротного именовали по отчеству, обмундирование, снаряжение – куда там простой пехоте. В сравнении со срочниками чувствовалось, что эти мужики попали сюда не случайно, и думают не только о том, чтобы выжить любой ценой... Так их глаза сразу засверкали при виде особняка из красного кирпича, буквально искрящегося в лучах высоко поднявшегося солнца.

            - А село-то богатенькое... ишь дворец какой отгрохали!- прищёлкнул языком один из вновь прибывших бойцов.

            Его товарищи тоже с интересом рассматривали объект предстоящей "зачистки".

            - Чудеса... Кто его тут построил?... "Дух", наверное, какой-нибудь, местных русских ограбил и выстроил. Думал Чечня навек откололась, расплачиваться не придётся... Да и другие дома ничего, крепкие, крыши черепичные. Хорошо живут суки, будто и войны нет...

            Капитан вошёл в КУНГ, где его ждали майор и старейшина. Скользнув недобрым взглядом по чеченцу, капитан оценивающе смерил взглядом  с ног до головы поднявшегося ему навстречу майора.

            - Я Евтеев... Прибыл для "зачистки".

            - Командир батальона майор Мещеряков,- представился в свою очередь хозяин КУНГА. Он был в хорошо подогнанной полевой форме, со свежим подворотничком, с отутюженными стрелками на брюках, в вычищенных хромовых сапогах, на груди поблескивали училищный "ромбик", "классность", планки юбилейных и "песочной" медалей... Так обычно выезжают на полевые учения в мирное время.

            Капитан с нескрываемой усмешкой оценил "прикид" майора. Сам он одет по фронтовому: просторная "горка" и разгрузник с боевыми причиндалами. Его широкие плечи несколько скрадывали уродливость фигуры от сильно выпяченного живота.

            - Ты что, прямо здесь, в этом КУНГе ночуешь?- поинтересовался капитан, оглядывая уютное, разделённое на "кабинет", "спальню" и "кухню" помещение батальонного штаба на колёсах.

            - А где же ещё?... Здесь удобно и работать, и ...

            - Прикажи капонир вырыть и туда его загнать,- перебил его капитан.

            - Зачем... капонир рыть в этой почве... людей мучить. Потом здесь достаточно спокойно. Мы же тут ненадолго, наша задача дорогу закрыть, на время операции...

            Капитан искоса бросил взгляд на чеченца, и тут же предостерегающий на майора... Тот густо покраснел, поняв свою промашку... Хотя, то что он озвучил и не являлось такой уж тайной. В округе все и без того знали, что федеральные войска приступили к крупномасштабной операции в Ущелье.

            - Они,- капитан кивнул головой на чеченца,- твоих мальчиков одними ножами перережут, а КУНГ твой, здесь торчащий, очередями вдоль и поперёк прошьют... Ладно, меня это не касается,- капитан устало опустился на вращающийся стул.- Задачу свою знаешь?... Чтобы ни в село, ни из села никто, ни пеший, ни на машинах... У тебя выпить есть?

            Чеченец, которого капитан намеренно игнорировал, делал майору какие-то знаки. Тот понимающе кивнул.

            - Да вот, насчёт зачистки... Тут небольшое недоразумение получилось. Обстрел, скорее всего, случайность и местные жители видимо к нему отношения не имеют. Потому, я думаю, вам необходимо скоординировать свои действия с представителями совета старейшин села. Вот здесь...

            - Так у тебя выпить есть или нет,- вновь грубо перебил капитан.

            - Я думаю нам следует сначала решить кое какие вопросы!- повысил в свою очередь голос майор.

            - Слушай сынок, ты какое училище кончал?!- резко спросил капитан.

            - Московское ВОКУ...- стушевался от неожиданности майор.

            - Понятно... А я Орджоникидзевское МОПовское. Знаешь что это такое?...

            Старик крякнул и недовольно покачал головой. Капитан, удовлетворённый реакцией чеченца, покосился на него – тот явно понял с кем придётся иметь дело.

            - Во, он знает... И ты сынок заруби себе на носу, кто наше училище кончал, тот лучше всех знает, что такое Кавказ, и как здесь надо себя вести.

            Майор совсем потерялся. Привыкший строго придерживаться всевозможный инструкций и Боевого Устава, он впервые "нюхавший" Кавказа, уже успел смутно осознать, что ни то, ни другое, как руководство к действию здесь, в этой непонятной полупартизанской войне не годится. И ему более всего хотелось поскорее выскочить из этой дурной "мочиловки", желательно прямо в Академию, не замарав ни своей чести, ни послужного списка. Но как это осуществить, он пока не представлял и невольно пасовал перед такими вот офицерами, которым не дались чины и должности, зато они довольно уверенно чувствовали себя в этой кровавой, зловонной жиже, именуемой контртеррористической операцией. Потому он, будучи и по должности и по званию выше, беспрекословно повиновался, когда капитан вдруг предложил ему покинуть его же КУНГ:

            - Слышь командир? Ты погуляй немного, а я тут со стариком потолкую... Ну, что старый, порядок знаешь?... Десять тысяч зелёных соберёте, по лёгкому, культурно вас зачистим, скотину, барахло, КАМАЗы, что во дворах у вас стоят, не тронем.

            - Эээ... я так и думал... слышал про ваши "зачистки". Но тут у тебя ничего не выйдет. Знаешь, чей тот большой дом, на который твои солдаты облизываются? Он принадлежит семье Умхаевых. Знаешь кто такой Исраил Умхаев? Он в Москве с самыми большими начальниками, с генералами, министрами знаком. Позвонит и от тебя мокрое место останется. Тебе ведь, наверное, на пенсию скоро?... Смотри, можешь и без неё остаться, - со спокойной усмешкой выложил свои "козыри" старик.

            - Как ты сказал... Умхаев... Исраил?...- задумчиво переспросил капитан, не отреагировав на "пенсию".

            - Да Исраил Умхаев, он очень большой человек в Москве, а невестка его из нашего села. Она сейчас здесь с внуками. Если с ними что-то случится... я тебе капитан не позавидую.

            - Так, так... понятно. А чего это ты за них так переживаешь, ты что тоже Умхаевым родственник?- спрашивая, капитан внимательно изучал собеседника.

            Старик несколько смутился.

            - Нет, не родственник... Я за село переживаю. Мы ведь всю первую войну в стороне от боёв были и сейчас хотим дома и имущество сохранить.

            - Так-так, значит нейтралитет держите? А мужчины двадцати-тридцати лет в селе есть?- не скрывая усмешки спросил капитан.

            - Откуда... У нас мужчины дома не сидят, водку не пьют, на заработках все.

            - Ха-ха... Ты меня за дурня не держи. Знаю я эти заработки. Половина в горах воюет, половина в Москве разбойничает под крылом того же Умхаева.

            - Неправда это. Умхаев не бандит... он умный.

            - Конечно умный... Когда он этот дом построил?

            - Два года назад.

            - При Масхадове значит. Деньги в Москве делал, а дом здесь строил? И никто ему не мешал?... Значит и нашим и вашим?...

            - Не знаю, это не моё дело. Если человек умный, умеет жить, разве это плохо?

            - А как же у этого умного невестка с его внучатами здесь в такое время оказалась, а не в Москве, в безопасности? А сын его не в горах случайно?

            - Исраил хозяин большой фирмы, он заграничными машинами торгует. Его сыновья у него работает, по заграницам ездят. А невестка... Прошлым летом к родственникам приехала погостить, а тут война. Два раза вывезти их пытались... под обстрел попадали... не поймёшь чей. Исраил за внуков переживает, по телефону мобильному сказал, чтобы сидели здесь под защитой родных, пока он с вашими генералами договорится, чтобы их вывезти. Теперь ты понял, кто такой Умхаев?

            - Я-то понял,- капитан о чём-то напряжённо размышлял, чуть качаясь на стуле взад-вперёд.

            - Тогда давай так, ты мне о деньгах ничего не говорил, а я от тебя ничего не слышал.

            - Да уж... эт ты верно... тут не деньгами...- капитан вдруг зловеще усмехнулся и словно сам для себя принял какое-то решение.- В общем так старик, завтра к десяти ноль ноль всем жителям находится в своих домах, никто никуда не выходит, все документы подготовлены к проверке, в том числе и на стоящий во дворах автотранспорт. Всё имеющееся оружие сдать сразу, найдём спрятанное - возбуждаем дело, представители местной администрации и совета старейшин идут вместе с командирами взводов по домам. В случае открытия огня отвечаем всеми имеющимися средствами...- чётко отчеканивал капитан, глядя на старика и как бы не видя, сквозь него.

            - Ты что... не понял меня?...- старик явно растерялся.- Ладно, может договоримся... тысячи две-три.

            - Всё, разговор окончен,- резко перебил капитан. Прошу оповестить население и напомнить об ответственности за неповиновение,- капитан из расхристанного, недисциплинированного партизана вдруг стал воплощением официальной власти. Он пружинисто поднялся, и не глядя на старика, покинул КУНГ.

                                                                                 2

            Капитан вышел из КУНГа чем-то сильно озабоченный. Он даже не отреагировал на вопрос майора, поинтересовавшегося как прошла беседа со старейшиной, направившись к располагавшимся на ночёвку своим бойцам. Они разбили свой лагерь чуть в стороне от мотострелков и за два часа выполнили, пожалуй, больший объём работы, чем те за двое суток. Используя складки местности и маскировочные сети эти, вроде бы разболтанные, великовозрастные вояки укрыли свои машины и палатки таким образом, что могли принять бой в полном окружении. Они знали, что если солдат срочной службы "духи" могли взять в плен, держать где-нибудь в яме, закованными в колодки, или в качестве раба в каком-нибудь горном ауле, то их в плену ждала не просто смерть, а смерть унизительная, мучительная.

            Сделав пару замечаний, капитан зашёл в уже разбитую для него персональную палатку.

            - Дневальный!- крикнул он хриплым прокуренным голосом, и ослабив ремни через голову снял портупею с кобурой.

            Полог палатки откинулся и показалась голова белобрысого бойца лет двадцати пяти с заклеенной крест-накрест пластырем щекой. Он молча вопросительно смотрел на капитана.

            - Ну что вылупился... не учили что-ли? Рядовой Пупкин по вашему приказанию прибыл!- вдруг взорвался капитан, побагровев лицом и шеей.- Ну, вы меня совсем достали... конвойные войска,- он бессильно махнул рукой и как-то сразу увял, став вроде бы даже меньше в объёме, как сдувшийся мяч.

            Дневальный спокойно дождался пока временная горячка ротного пройдёт. Участливо, будто даже с жалостью спросил:

            - Что надо-то, Петрович?

            - Что надо, что надо... Володю позови... Корнюхина, устало, нехотя, не то приказал, не то попросил капитан...

            По лицу Володе было столько же лет, сколько и ротному, но его подтянутая худощавая фигура "тянула" на значительно меньшее количество прожитых лет. В отличие от дневального он попытался по-уставному доложить о прибытии:

            - Товарищ капитан, старший лейтенант Корнюхин...

            - Да брось ты Володь... Садись,- капитан сидевший на застеленном синим солдатским одеялом койке кивнул на место рядом с собой. Он достал из металлического сейфа стоящего прямо на полу фляжку.- Во... коньяку по глотку осталось... Этот юноша-майор таким жилой оказался, так и не налил... А может и нет у него... Ишь московское ВОКУ, интеллигенция, штаны глаженные. Такие в советские времена из ГСВГ не вылезали, а сейчас и им здесь говна хлебнуть приходится.

            - Ты меня зачем вызвал... пить? Ты же знаешь, я не буду. Если тебе чокаться не с кем, кого другого найди,- Володя говорил спокойно, но с лёгким раздражением.

            - Да нет, не пить... Сначала не хотел тебе говорить... да ведь потом всё равно дознаешься, меня проклинать будешь...- ротный хлебнул из фляжки, задохнулся, закашлялся.- 

            - Что там у тебя Ген, не тяни, а то ребята палатку там ставят. Подумают, что я специально с тобой тут, по старой дружбе, чтобы не вкалывать.

            - Ничего, перебьются, без тебя поставят... помоложе тебя будут... Уф, дерёт сука, ну и пойло даги гонят - ротный погладил горло, которое было обожжено только что проглоченным самопальным дагестанским коньяком. Вздохнув, он словно окончательно решился.- Невестка Исраила Умхаева и его внуки здесь, в этом селе.

            При этих словах Корнюхин как бы встрепенулся, весь наполнился новым содержанием, его до того безразличные глаза загорелись, сузились в звериные щели,  взгляд обрел силу, скулы и рот – хищный оскал.

            - Спасибо Ген...- шёпотом, со зловещей радостью поблагодарил он ротного.- Они там, в этом красном тереме?

            - Да... Только Володь... Я понимаю, тебе всё одно, а мне до выслуги два года осталось. Я и так еле держусь. Я не хочу столько лет отбабахать и без пенсии остаться. Тебе что, ты один, а у меня семья... А, Володь, может того... пусть живут? Они-то, дети не причём и баба, невестка его, она ж не знала когда замуж шла, что на тесте должок неоплатный.

            Корнюхин в упор словно пронзил сидящего на койке ротного взглядом.

            - Ты всё сказал?-  спокойно спросил он.

            Капитан с сожалением смотрел на фляжку в своей руке, как бы раздумывая, хлебнуть ещё раз или нет, и молчал.

            - Моя мама, сестрёнка... они тоже ни при чём были... Ты извини Ген тебе зла не желаю, но...

            За право "зачищать" особняк московских чеченцев возник нешуточный спор. Много прослужившие, не раз понижаемые в должностях и званиях старлеи и такие же "битые" прапора не желали уступать лакомый кусок. Всё решило вмешательство ротного:

- Скляр... ты в "теремок" пойдёшь.

- Петрович... ты самый справедливый ротный на свете,- ёрничая выразил благодарность длинношеей, похожий на гусака старлей.

- Потом сочтёмся,- капитан хитро подмигнул взводному.

- А как же... ты ж меня знаешь,- старлей подтвердил, что понял намёк.

- И это... с тобой Корнюхин пойдет.

Хоть и спокойно, обыденно, вроде бы между прочим сказал это капитан, но настроение взводного сразу испортилось. Он вздохнул и с нескрываемым сожалением заметил:

- Ну что ж надо, значит надо... Только это... Петрович... Я за него не отвечаю...

Ротный обведя взглядом прочих недовольных его выбором взводных, сразу пресёк возможное недовольство:

- Всё... приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Инструктаж как обычно. Предельная осторожность, по одному без прикрытия в дома и дворы не соваться... не менее двух человек прикрывают, хозяев на мушке держат, остальные дом шмонают. Особое внимание на мальчишек, у всех мужиков моложе пятидесяти смотрите синяки на плече... В общем, сами всё знаете. С новичками, кто первый раз на "зачистке", провести индивидуальные беседы, подготовьте, чтобы голова кругом не пошла, чтобы не озверели, когда увидят сколько здесь во дворах иномарок и КАМАЗов, телевизоров японских, ковров в домах... золотых зубов... Перед выходом проверка связи. Я в лагере с резервом, командирам взводов держать со мною связь... при возникновении внештатной ситуации, доклад немедленный... Вопросы?!

Если боевики и были в селе, то они его давно покинули и потому "зачистка" проходила хоть и медленно, но без особых эксцессов. Это, конечно, если не считать недобрые, тяжёлые взгляды женщин и пожилых чеченцев, пронзительные декламации мальчишек младшего школьного возраста стишков, которым их учили в школе в период трёхлетнего "независимого" существования. В них особо акцентировались некоторые строки:

                                               Дрожи Россия, мы идём

                                                ........................................

                                               Аллах над нами

                                               Россия под нами

                                               .........................................

Матери и старшие сёстры вроде бы одёргивали, зажимали малолетним джигитам рты, но так чтобы солдаты успели услышать и оценить степень "любви" местного населения к России и русским. Проверять синяки на плечах оказалось почти не у кого. Старейшины и здесь объясняли отсутствие в селе мужчин способных носить оружие, тем что они все на заработках, добывают средства для пропитания своих семей. И хоть было яснее ясного, где обретаются  эти "добытчики", местные не сомневались, что русские не посмеют жечь и грабить село находящееся под патронажем Исраила Умхаева, тем более что здесь пережидали войну его невестка и внуки. Чеченцы всегда были склонны преувеличивать значение своих земляков достигших относительно высокого положения в Москве. Так большинство из них искренне верили, что Хасбулатов в девяносто третьем году мог стать властителем всей России. "Если бы Руслану тогда немного повезло, Россия сейчас бы была колонией Чечни",- на полном серьёзе говорили они. И если русские в ответ смеялись, резонно заключали: "Смог же Сталин, при нём и Россия и весь Союз работали на Грузию. А чем наш Руслан хуже Сталина?" После этого русские обычно переставали смеяться и задумывались.

"Дворец" Умхаева пошёл "зачищать" сам взводный Скляр с пятью своими наиболее "приближёнными" подчинёнными. К ним, не говоря ни слова, пристроился Корнюхин. Во дворе за высоким забором и железными воротами их встретила молодая женщина, к которой жались трое детей, двое мальчиков, один совсем маленький два-три года, второй лет шести-семи и девочка по возрасту старше первого и моложе второго брата. Национальность женщины не вызывала сомнений, на это указывали и "масть" и особый, одновременно злой и презрительный взгляд. Но и то, что она довольно долго жила вне Чечни, для опытного наблюдателя было очевидно. Она смотрелась не сухопарой и длиннолицей, как подавляющее большинство чеченских женщин, не была она и такой, как те чеченки, что быстро и безобразно полнели после многочисленных родов. Нет, эта по всему, хорошо и разнообразно питалась с детства, и своих троих детей родила в хорошей платной московской клинике. Красивая чеченка – это редкость. Женщина и являлась той редкостью, красивая, здоровая, налитая приятной женской плотью. Во дворе находились ещё люди, пожилые мужчины и женщины, по всей видимости родственники хозяйки.

- Посторонних прошу разойтись по своим домам... Вы хозяйка?... Ваши документы! Оружие боеприпасы, наркотики в доме есть?- привычной скороговоркой обратился взводный.

Глаза женщины источали ненависть, но она сдерживала себя:

- Здесь только я и мои дети... Мы проживаем в Москве, но уже почти год не можем отсюда выехать... кругом стреляют.

Родственники покинули двор, но встали за воротами и не уходили. Взводный тем временем внимательно изучал документы женщины.

- Иш, ты,- присвистнул он,- русскому из мухосранска в Москве прописаться и не мечтай, а чеченцам из деревни запросто…- он в свою очередь так сверкнул глазами, что женщина сразу умерила пыл.

Солдаты тем временем вскрыли гараж.

- Ого, Михалыч... Здесь "Мерс" стоит.

- Это машина моего мужа,- заволновалась женщина.

- А сам-то он где?- подозрительно смотрел взводный.

- Он в Москве... Он у своего отца работает. Его отец очень большой человек в Москве и...

- Уже наслышаны,- перебил взводный.- Пошли в дом...

Женщина вдруг перехватила взгляд немолодого военного стоящего отдельно от всех и не принимающего участия в "шмоне"... Он как-то странно смотрел на детей. Она стала беспокойно на него оглядываться... Солдаты принялись обшаривать дом. В основном провинциалы, жившие в небольших городах, посёлках, деревнях... Они уже привыкли, что большинство чеченских домов это зажиточные крепкие гнёзда больших дружных семей. Их собственные домишки и квартирёшки, в которых остались их родители, если ещё живы и маленькие семьи, если таковые имелись... Рядом с этими гнёздами жилища простых русских это теснота и нищета. Но в этом доме даже опытные, привыкшие к достатку чеченцев, солдаты были ошеломлены: стереоаппаратура, дорогие люстры, ковры, чешская кухонная мебель, итальянская спальня, сверкающая хромированная сантехника... Впрочем, электроприборы и санузел бездействовали – в селе давно уже не было электричества. Видимо дом строили не местные, скорее всего турки, а мебель и всё прочее завезли, несмотря на фактическую блокаду из России, или из той же Турции.

Русский, так странно рассматривающий детей, куда-то пропал, женщина несколько успокоилась и вновь принялась со злом выговаривать взводному:

- Если отсюда хоть что-то пропадёт вам и вашим командирам не поздоровится, у нас есть знакомые в военной прокуратуре!...

Но бойцы, не обращая внимания на хозяйку, с грохотом открывали дверцы шкафов, сбросили паралоновый матрац с огромной кровати... Нарочно хлопали, роняли дорогие вещи, посуду...

- Михалыч... нашёл! Здесь сейф в стену вделан! Под ковром замаскирован!

Взводный поспешил на зов, женщина и не отстающие от неё дети следом. В комнате, видимо выполнявшей в этом, мусульманском, но сделанном по евростандарту, доме, функцию гостиной, со стены был сорван большой ковёр с вытканным изображением иммама Шамиля, под которым и скрывалась дверка сейфа.

- Позвольте ключики,- с галантной издёвкой, и жадным блеском в глазах обратился взводный к хозяйке.

- Нет... их у меня нет!... Там важные документы... вы не имеете права! Они принадлежат отцу моего мужа. Он до Путина дойдёт, если вы до них дотронетесь!

- Ну что ж, придётся нашим. Давай Саша наш ключ, приказал он стоящему рядом сержанту.

- Айн момент,- с готовностью отреагировал тот, доставая из одного из кармашков своего бронежилета небольшую толовую шашку.

- Нет... не дам!- женщина кинулась к сейфу и заслонила его собой, дети последовали за ней.- Вы  ещё пожалеете, что с нами связались!- она с иступлённым упорством пыталась запугать этих много раз видевших смерть людей.

Сержант с толовой шашкой вопросительно посмотрел на взводного. Тот колебался. Женщина конечно "брала на понт". Нет, взводный не испугался, он просто раздумывал, как вскрыть сейф при этом не сильно "трогая" женщину. Он не хотел, чтобы она получила какой-нибудь физический ущерб. Деньги, ценности... у чеченцев, тем более московских, их много, а вот если будет затронута их честь, особенно если это будет касаться их женщин... Тогда они наверняка станут искать виновного, а взводный не хотел быть виновным.

"Гордиев" узел неожиданно разрубил Корнюхин. Он не пропал, он просто ходил в подвал дома, подыскивая место, для совершения своего "дела".

- Ты смотри... тигрица!...  Никак за сейф тестя подохнуть собралась!- Корнюхин стоял в дверях и со спокойной усмешкой смотрел на женщину и жмущихся к ней детей.

Та, вновь увидев насторожившего её русского, как-то моментом обмякла, потеряв свою агрессивность – она инстинктивно чувствовала, что он не такой как остальные, тем прежде всего нужны были деньги, от этого исходил щемящий, парализующей волю холод смерти.

- Михалыч! Они нас карателями называют. Какие же мы к чёрту каратели, если она нас совсем не боится. Представь, что делают чеченцы, когда вот так же входят в русский дом... Детей головами об стену, а бабу дерут человек двадцать попеременно, во все пихательные, покуда не сдохнет. А эта сука уверена, что её не посмеют,- зловещая улыбка проскользнула по лицу Корнюхина и тут же погасла.

Он медленно подошёл к застывшей женщине, но не тронув её, вдруг наклонился, схватил младшего мальчика и быстро потащил прочь из комнаты... Расчёт оказался верен, к мальчикам в чеченских семьях относятся трепетно, не то что к девочкам. Его надо обязательно вырастить... вырастить мужчину, защитника, кормильца. Не известно, как бы повела себя женщина, если бы он схватил девочку, но из-за сына она не могла не кинуться...

Взводный тревожно смотрел вслед удаляющемуся Корнюхину с ревущим мальчиком под мышкой и бегущими за ними с криками женщине и остальным детям.

- Эй Володь... ты там не очень! - как-то неуверенно крикнул вдогонку взводный.

- Да чего ты боишься?... Он же просто отвлёк её. Ну что рвём?- нетерпеливо спрашивал сержант.

Но взводный беспокойно переминался, колеблясь, то ли бежать следом, то ли взрывать сейф.

- А баба ничего... Первый раз такую чеченку вижу, по телу её от добротной русской не отличишь. И титьки, и курдюк что надо, и ноги не волосатые, и на морду ничего. Неплохо они в Москве отъедаются,- плотоядно поцокал языком второй боец, стоящий у сейфа.

- Ладно, рви,- наконец принял решение взводный.

Сержант приладил толовую шашку возле прорези для ключа, воткнул в неё капсюль-детонатор с коротким отростком бикфордова шнура. Солдаты и взводный вышли в соседнюю комнату, туда же следом выбежал и поджёгший шнур сержант... Взрыв совпал с пронзительным воплем откуда-то снизу.

- Что там такое?- взводный обеспокоенно посмотрел на лестницу, ведущую в подвал.

- Да чёрт с ними... бабу наверное защемил, вот и орёт... Пойдём сейф смотреть,- сержант поспешил в комнату разворочанную взрывом.

Но взводный ринулся в другую сторону по лестнице вниз, ибо крики из подвала не прекращались. Он рванул дверь в подвал, но она оказалась запертой изнутри.  Крики прекратились, тяжелая стальная дверь заскрежетав отворилась.

- Володь ты что... что ты с ними сделал!?

Корнюхин вышел спокойно-удовлетворённый, обтирая длинный обоюдоострый нож, сделанный из штыка карабина СКС, что-то бормоча себе под нос. Взводный кинулся мимо него в дверь... Назад он вышел бледный, судорожно расстёгивая одной рукой верхние пуговицы на своей "горке", а второй нащупывая рацию прикреплённую на его ремне.

- Михалыч глянь... восемь с половиной тонн зелени, и в дереве!...- подбежавший сержант держал в руках пачки денег.

Взводный, не глядя на него, вызывал по рации ротного:

- Первый, первый, я третий... ответь... ответь!

- Третий, я первый... что там у вас?- отозвался ротный.

- Петрович... тут твой... этот шизоид разжалованный... под монастырь нас подвёл... чуяло моё сердце... боюсь не расхлебать!

- Не мельтеши, объясни по порядку,- не дрогнувшим голосом перебил ротный.

- Он их зарезал... понимаешь... и бабу и весь приплод... его же в "дурку" надо, а ты его на меня повесил. Я на следствии так и скажу, что это ты мне приказал, у меня свидетели!...

- У тебя всё?!

- Нет не всё. Как мне теперь из дома выйти? Тут же у дома их родственники.

- А они что уже знают?

- Да нет пока... он же их в подвале, и сейф тут как раз взрывали...

- А что за сейф... надыбали чего-нибудь?

- Не знаю. Сейчас спрошу... Есть и зелень и деревянные,- доложил взводный выслушав сержанта.

- Сколько?

- Восемь с половиной тонн баксов, и в рублях больше пятидесяти тысяч,- взводный нехотя назвал размер добычи. При своих он мог бы соврать, но опасался Корнюхина, стоящего в стороне и казалось блаженно от всего отключившегося.

- Володю прямо сейчас ко мне отправляй, мою долю с ним передай, только зелень. Сам в доме пока оставайся. Я дам команду, чтобы остальные постепенно вокруг вас накапливались, а потом все разом отходите... Понял?

- Понял,- загробным голосом ответил взводный.

Корнюхин передал ротному пять стодолларовых бумажек и его же поблагодарил:

- Спасибо Ген.

- Ладно... какие меж нами могут быть счёты. Сейчас думай, что следователю говорить будешь,- капитан достал перевязанную резинкой пачку "зелени", присовокупил к ней принесённые Корнюхиным.- Если без пенсии турнут, на первое время хватит. Хуже если здесь грохнут. Не знаю, кто тогда их моей передаст. Кроме тебя никому не доверяю, а ты теперь вот под следствие загудишь... это уж точно,- ротный со вздохом спрятал доллары в тайник своего чемодана.

                                                                      4

Следователь рослый, грузный подполковник юстиции прибыл недели через две после "зачистки".  "Засветившуюся" роту отвели на базу, а Корнюхин содержался здесь же, в специальной оборудованной под камеру комнате с решётками. Подполковник дважды вызывал подследственного на допросы, но ничего вразумительного от него не добился. Отчаявшись, он решил переговорить с командиром роты, проходящему по делу в качестве свидетеля.

- ... Не могу добиться ничего путного от него...- полный подполковник сильно потел и поминутно промокал лоб платком.- Спрашиваю, за что вы убили женщину и детей. А он... за папу, маму, Надюшку... и ещё какую-то Клавдию Васильевну... Прошу пояснить, что это означает... Замыкается, молчит, ни тпру, ни ну. Под невменяемого косит. Думает так от суда отвертеться?

- Может быть,- отвечал капитан, избегая встречаться взглядом с глазами следователя.

- Понимаете, самое удивительное, что пострадавшая сторона, родственники погибших, ничего не имеют против, если убийцу признают невменяемым и никакого суда не будет. Не могу понять, зачем им спускать дело на тормозах. Наоборот, могли бы такой скандал вселенский закатить, на весь мир, с журналистами с киносъёмками... не пойму. Может, вы поможете мне разобраться?

- Не знаю... вряд ли,- по-прежнему не глядя на следователя, ответил ротный.

- Вы же хорошо знаете Корнюхина. Я понимаю, вы боитесь навредить другу... но поверьте, будет лучше, если вы расскажете всё, что знаете. Я плохо разбираюсь во всех этих кавказских нюансах... просветите меня, мне надо врубиться в это дело.

- А если признают невменяемым... его в "дурку" отправят?- угрюмо спросил капитан.

- Скорее всего, так оно и будет. Получается, что именно такой исход устраивает всех. Но мне очень не нравится позиция Умхаевых... здесь что-то нечисто.

- Хорошо, я вам расскажу... что знаю. Он друг мне... мы в училище вместе учились, в одном взводе. Потом служили в одном полку. Он же тоже капитаном был... разжалован в первую войну, потом уволен.

- Да я читал его личное дело... расстрел мирных жителей, самосуд. Но вы лучше начните с самого начала...

Свой рассказ капитан начал сбивчиво с усилием припоминая некоторые эпизоды из жизни своего друга, услышанные от него же:

- Володя... он же из офицерской семьи... Отец его подполковником был. В середине семидесятых его перевели по службе в Грозный на повышение, на должность заместителя командира полка... Ехал он как-то вечером после дежурства по гарнизону в свой полк, чтобы оружие сдать. Если бы тогда у него не было пистолета, может быть ничего бы этого, всй этой цепочки убийств и не случилось бы. Он в трамвае ехал и трое молодых чеченцев углядели у него кобуру... Они решили завладеть оружием. Оружие для нохчей всегда было, что для русских водка, они его добывали любыми способами. Они же всегда готовились, ждали когда начнут воевать против русских... Дождались... Сошёл отец Володи с трамвая и пошёл к расположению полка. Тут в переулке они на него и напали... В общем, одного он застрелил на месте, второго смертельно ранил, а третий убежал. С этого всё и началось,- капитан вздохнул и замолчал.

- Ну и что... Это вынужденная самооборона, применение оружия правомерно,- прокомментировал происшествие с юридической точки зрения подполковник.

- Так то оно так... Трибунал-то отца оправдал. А чеченцы? Он ведь двух молодых джигитов убил из многочисленного и влиятельного рода. Им плевать на наши законы, как и за что. Он убил чеченцев, а это значит обязательная кровная месть... Они братьями оказались, братьями Умхаевыми. Старших отец Володи убил, а младший убежал... Это Исраил был. Тогда его не судили, ему ещё восемнадцати не исполнилось. Понадеялись, раз мальчишку не привлекли за нападение, род успокоится. Как же, успокоились они. У них родственников тьма, по всей Чечне. Вот они и начали мстить, а мстят они не только убийце, но и всей его семье. Тогда отца Володи с семьёй надо было срочно отсюда убирать. А у нас, сами понимаете, волокита, да и на интернационализме все зашорены, даже сейчас, а тогда и подавно. Хоть бы на территории полка семью спрятали... Никто не догадался. У них ведь даже служебной квартиры не было, отец не успел получить, они в частном доме комнату снимали. Вот в тот дом и нагрянули они в одну из ночей, человек десять. На глазах отца зверски изнасиловали и убили его жену, дочь, ей тогда пятнадцать лет было, ей бутылку между ног забили, а горлышко отломили, чтобы мучилась и кровью изошла... Тут, наконец, милиция подоспела... Отца они всё же успели пристрелить, а Володя, ему десять лет тогда было, в суматохе в окно выпрыгнул... Суд был, но попались только пешки, родственники Умхаевых из горных аулов... Трёх человек расстреляли. Исраил тогда не попался, или откупили. Всё это на глазах Володи происходило... понимаете. А до этого его ещё в школе убить пытались. Исраил кодлу привёл. Они его в спортзал затащили, и хотели на шведской стенки повесить... Его учительница спасла, русская, крик подняла... Потом они её в отместку в тот же спортзал... и на теннисном столе, шесть человек... Исраил был среди них. Всё произошло без свидетелей, учительница ничего не доказала и уехала опозоренная...

- Так... Теперь мне ясно почему Умхаевы не хотят расследования,- задумчиво резюмировал подполковник.

- Это всё случилось давно, и вряд ли сейчас можно привлечь его... Даже если та учительница и жива. Она уже пожилая женщина и не станет давать показания о своём позоре,- с сомнением отозвался капитан. 

- Да не в том дело. Конечно сейчас никто ничего не докажет, но какой шум может подняться, журналюги растиражируют подробности. Для Корнюхина этот суд может сыграть роль трибуны, с которой он так обольёт Умхаева и его клан. Их ведь и без того обвиняют в пособничестве боевикам. Он их втихаря по фальшивым документам устраивает на лечение в московских клиниках и за границей. Ему это сейчас совсем не нужно, такая огласка, многие его контракты могут полететь, миллионы долларов. А внуков у него и без этих полно уже. Знаете, как Черчилль сказал о Сталине? На Западе думают, что в Кремле сидит джентльмен, а там сидит кавказский бандит. Так и тут, западные партнёры считают Умхаева джентльменом, а тут выяснятся некоторые подробности его бурной молодости... Ладно, мы отвлеклись. А что дальше... после убийства семьи Корнюхина,- заинтригованный следователь побуждал капитана к продолжению рассказа.

- Дальше... Володю сначала в детдом отправили, подальше, в Горький. Родственников то ли не оказалось, то ли они его брать испугались. Из детдома потом он в суворовское училище перебрался, а потом в наше. Он специально поступал в училище МВД расположенное на Кавказе, поближе к Чечне. Знаете что такое Орджоникидзевское училище МВД?... Его ещё МОПовским называли. Пожалуй хуже во всём Союзе не сыскать. Абитуриентов туда по всей стране ездили собирали, из тех кто в другие училища не смог поступить. В общем, таких иной раз принимали... Преподователи не стесняясь называли нас отбросами, сборищем дубов. Но бандитов эти дубы, голыми руками потом брать могли, - капитан горделиво взглянул на свои широкие клещеобразные ладони. – И представьте среди нас Володя, на четыре и пять окончивший суворовское. Он ведь в самое лучшее училище пойти мог, в Москве, в Питере. Его у нас академиком звали. Он училище наше дубовое с красным дипломом окончил, так, шутя, без усилий. Я дружил с ним... Представляете, он ещё тогда не сомневался, что будет война с чеченцами, он к ней готовился, мстить готовился... Поверите, из-за этого он и семью не заводил, даже с девушками не встречался. В общем, насчёт невменяемости... есть у него что-то такое. Хотя внешне кажется вполне нормальный человек, а вся жизнь подчинена только одному, мести... В первую войну он родственников Умхаевых и расстрелял. Он их выслеживал и вычислял и здесь, и в Москве. И  самое удивительное, здесь их достать оказалось значительно легче, чем в России. Он начальником штаба батальона был. В девяносто шестом тот расстрел случился.  Могли и уголовную статью припаять, но ограничились разжалованием и посоветовали тут же рапорт написать, в связи с ранением. Ну, а как вторая война началась, он меня разыскал, я посодействовал, под свою ответственность взял. Знал, что плохо кончится, но не взять не мог.

- Мда... Зверства порождают ответные зверства. Замкнутый круг,- тяжело вздохнул следователь.

- Для того и существуют правители, чтобы находить выходы из таких вот замкнутых... дуралеев тут и у нас хватает... Как из этой войны выйти, если почти все чеченцы сейчас кровники... да и у нас вон?...- зло проговорил капитан.

- Ну, это уж не наше дело,- попытался уклониться от щекотливой темы подполковник.

- Это так... не наше... Но знаете у меня после того случая с чеченским стариком, старейшиной того села бурное объяснение было. Покричал он на меня... я на него, а потом он мне уходя и говорит: Знаешь, почему мы не хотим с вами в одной стране жить? Я ему, потому что вы бандитская нация, а у нас и Армия и органы правопорядка сильные, спуску вам не дают. А он: нет, говорит, как мальчишка рассуждаешь. Потому что вы можете позволить своим правителям последние рубахи с вас, с жён и детей ваших поснимать, голодом вас морить, заставить в тесноте и грязи ютится, чтобы те какой-нибудь спутник запустили, или помощь кому-нибудь оказали. А мы, говорит, не хотим как вы жить, чтобы наши деньги нас не спрося куда-нибудь запузыривали. Нам космос не нужен, но мы хотим, чтобы у нас были хорошие дома, хорошая еда и одежда...

После беседы со следователем капитан прошёл в помещение следственного изолятора. Его там знали и беспрепятственно пропустили к Корнюхину.

- Привет Володь... Что скучаешь?

Корнюхин босой, с ногами забравшись на топчан, молча, без выражения смотрел на капитана.

- На вот, сигарет тебе принёс,- капитан суетливо шарил по многочисленным карманам своей униформы.

- Спасибо, у меня есть.

- Тут это,- капитан понизил голос и оглянулся на дверь камеры,- со следователем базарил. Тебе, скорее всего, дурдом светит... Только ты знай, что Умхаевы специально не препятствуют тебя туда упихать. Они убить тебя хотят, а если суд будет, то шума много, ты такого там пораскажешь, коммерция их пострадать может. А главное, у нас же на "вышку" мораторий, тебе пожизненное дадут, и там они до тебя никак не доберутся, а в дурдоме запросто. Понимаешь? Следователь лох, он до конца так и не врубился, что это для тебя ловушка...

- Слышь Ген... мне всё равно... хоть в дурку... хоть лоб зелёнкой,- Корнюхин произнёс это  буднично, но в его глазах читалось: уходи, не мешай мне...

Капитан зашёл именно в тот момент, когда он "говорил" со своими... Когда капитан с состраданием оглядываясь на него ушёл, безразличное, отрешённое лицо Корнюхина вдруг приняло хитроватое  выражение. Он смотрел на голую стену камеры... Он словно на экране видел там свою семью, такой какой запомнил её с тех пор... Так же хитро улыбаясь, он заговорил с "ними": "За дурака меня считают, думают я ничего не понимаю... Вы не бойтесь, там им меня не взять, там не они меня искать, а я их ждать буду... Их много... а я один остался... у них шансов меня убить - один, а у меня их – много... За тебя мама, за тебя папа, за тебя Надюшка... и за вас Клавдия Васильевна... Им меня не взять, вы не беспокойтесь..."

 Подглядывающий

            Когда СССР почил в бозе, многие из тех, кому при Советской власти было лучше, чем после с ностальгией вспоминали: ох, до чего же прекрасная была жизнь, дисциплина, порядок, взрослые все на работе, дети все учатся, пенсионеры на заслуженном отдыхе. И никакого бардака, все при своём строго определённом властью месте - благодать. Может где-то на просторах Союза и обстояло так, а в том леспромхозе, где рос Вовка Пупков (а детство его пришлось на шестидесятые годы) ничего похожего на ту благодать не наблюдалось. А имело место повальное пьянство, хулиганство, грязь и бедность.

            Сам Вовка с рождения не отличался чистоплотностью, ни физической, ни вообще. А тут ещё эта страсть проклятущая. Ну, никак не мог с ней совладать Вовка, хоть и отлично понимал, что это плохо, гадко, стыдно. Но страсть оказалась сильнее, тянула его какая-то неведомая сила подсматривать за девчонками, женщинами. За этим делом его не раз ловили, например, возле общественного туалета во дворе барака, в котором он жил, или на пруду, где он, спрятавшись в кустах, смотрел за отжимающих купальники девчонками. Отец нещадно, до крови порол его, но увы, с годами пагубная страсть, что называется, только мужала.

            В школе Пупков пристрастился подсматривать, как его одноклассники таскают девчат на переменах за печку и там тискают. Он бы и сам не прочь, но уж больно был невзрачен: жирные волосы, угреватая кожа, бородавки на ладонях ... В общем, девчонки испытывали к нему определённую брезгливость и всячески сторонились, в отличие от некоторых других соклассников, которым благосклонно позволяли себя затаскивать за стоящую в углу классной комнаты широкую голландку. В эту игру многие и мальчишки и девчонки играли не без удовольствия. Ну, а Вовка тоже не без своего специфического удовольствия подсматривал, найдя в классе такое место, откуда отчасти просматривался тот запечный закуток.

            Однажды, уже будучи восьмиклассником, Пупков проник на огород к одной бабке, чтобы подсмотреть через окно баньки за моющейся молоденькой учительницей, приехавшей в посёлок на отработку диплома. На этот раз его поймали "с поличным", и дело домашней поркой не ограничилось. Тут уж и директор школы подключился, поставив вопрос ребром: либо Вовка "наступает на горло своей любимой песне", либо его не берут после восьмого класса в девятый, что означало автоматическое отфутболивание в ПТУ, единственное послешкольное учебное заведение в посёлке. В ПТУ Вовка идти не хотел, ибо учился неплохо, без троек и лелеял мечту после десятилетки поступить в институт. Размазывая слёзы по угреватой физии, он торжественно дал честное пионерское, что такое больше не повторится.

            Ох, как нелегко далось Вовке это обещание, но он на этот раз сумел хотя бы временно подавить в себе порочную тягу. Он полностью сконцентрировался на учёбе и сумел существенно повысить свою успеваемость, окончив школу почти на одни пятёрки, особенно блистая по физике и математике.

            Казалось, теперь уже ни что не могло помешать Пупкову поступить в какой-нибудь технический ВУЗ в Перми. Но родители, вдруг, решили по-иному. Кормить и одевать ещё пять лет сына-студента они, оказывается, не собирались. Почему раньше не оглашали своих намерений? Да просто не ожидали, что непутёвый сын, которому все пророчили, что он в последних классах непременно нахватает троек, возьмёт, да и чуть не на медаль окончит учёбу и будет претендовать на институт. Они же надеялись, что он поступит в техникум, где после десятилетки и учится-то всего два года, потом как положено сразу уйдёт в армию. В общем, всё обойдётся без особых затрат для семьи, в которой подрастало ещё двое детей, а папаша, много курящий, в охотку пьющий, зарабатывал так себе. Мать же обыкновенная уборщица. Потому перед Вовкой вновь поставили вопрос ребром: хочешь высшее образование получить, получай, но только на полном гособеспечении, нам тебя дальше содержать не по карману. В то время это было возможно только через военное училище. Таким образом родители, которым предстояло ещё "поднять" брата и сестру Вовки, сразу "убивали двух зайцев": и расходов не несли, и сынка, от которого столько сраму натерпелись подальше отсылали.

            Пупков поступал в Энгельское высшее зенитно-ракетное училище. Конкурс в том 1971 году был не очень, но где-то два-три человека на место набиралось. Вовка, после того как всех абитуриентов остригли наголо, выглядел не просто непрезентабельно, а ужасно, отталкивающе: невысокий, узкоплечий, с большой рахитичной, удлинённой назад башкой. На экзаменах столь негвардейский внешний вид сыграл свою отрицательную роль. Экзаменаторы в основном были женщины, преподаватели саратовских ВУЗов (город Энгельс расположен рядом с Саратовом, на противоположном берегу Волги), и они почему-то стали дружно занижать оценки неприятному абитуриенту – видимо, по их мнению из такого замухрышки офицера лучше не "изготовлять". Так за безупречный ответ по устной математике он получил "четыре", то же самое произошло на физике. На письменной математике подвела авторучка - он поставил большую кляксу и ему не зачли решённое уравнение и поставили "три". Ну а "двойка" за сочинение оказалась вполне справедливой. В родной школе по русскому и литературе ему "четвёрки" натягивали, учитывая его физико-математические способности. Здесь же по результатам предыдущих экзаменов этих способностей не угадали и ему никто ничего не "натягивал".

            Таким образом, в результате столь несчастливо сложившихся обстоятельств, Пупков уже собирался отбывать восвояси, как вдруг в палаточном лагере абитуриентов объявился некий подполковник-грузин, преподаватель такого же училища, но располагавшегося в северокавказском городе Орджоникидзе. В том училище, по ряду специфических причин, конкурс среди поступающих из года в год не превышал полчеловека на место и для укомплектования сего военного учебного заведения ежегодно отправляли таких вот вербовщиков в другие училища. Подполковник, увидев оценки не поступивших, сразу ухватился за Пупкова - у него единственная двойка была по непрофилирующему предмету, к тому же по двум профилирующим четвёрки. У прочих "отбросов" куда хуже, но приходилось брать и с двумя двойками по профилирующим, ибо те кто поступали в самом "Орджо", как правило, были ещё хуже.

            Так Пупков стал курсантом. И здесь, несмотря на то, что с самого начала он отлично учился его, прежде всего из-за внешности и нечистоплотности, стали постоянно назначать на самые грязные, не престижные работы, типа мытья полов, прочистки забитого туалета, в наряд он строго заступал рабочим по кухне ...

                                                                                2

            Осень на Кавказе наступала месяца на полтора позже, чем в Пермской области. То есть начиналась она по факту где-то в середине октября, а самые дожди приходились на ноябрь. В тот дождливый ноябрьский вечер взвод Пупкова после шести часов занятий, обеда и двух часов отдыха заступил в суточный наряд по училищу. Одни курсанты заступали в караул, другие всевозможными дневальными: по батарее, автопарку, КПП, штабу ... А Пупков, который уже получил от товарищей, вполне естественную при его фамилии кличку "Пупок", с такими же, как и он бедолагами в свой обычный наряд на кухню. Непрестижность обуславливалась тем, что в этом наряде почти круглые сутки, включая большую часть ночи, курсанты, облачённые в старое хе-бе, выполняли тяжёлую и грязную работу.

            Заступили с вечера, накрыли столы на ужин. После того, как поужинало всё училище, более тысячи курсантов, собрали посуду, помыли её в ваннах с обжигающе-горячей водой, вынесли отходы на свинарник, вымыли полы, столы, протёрли скамейки ... Только сели передохнуть в десять часов вечера, впервые за четыре часа. Тут снизу из варочного цеха повариха кричит:

            - А ну ребятки милые, не время сидеть, пошли на завтра картошку чистить.

            Делать нечего, встали, пошли. Уселись вокруг большого чана и все десять человек, вооружившись ножами, под зорким доглядом поварихи принялись чистить картошку. Нудная работа - глаза смыкаются, руки устают. Минула полночь, а ещё чистить и чистить, курсанты орудуют ножами и косят глаза на повариху ... Только посмотрят, и сразу пропадает сонливость, кровь быстрее бежит по жилам, ведь смотреть было на что. И не потому, что курсанты-первокурсники до конца первого семестра не ходили в увольнение, фактически заперты в стенах училища, то есть женщин почти не видели. Впрочем, женщины в училище в ограниченном количестве водились: преподавательницы гражданских учебных дисциплин, медперсонал санчасти, продавщицы во внутриучилищных магазине и буфете, ну и обслуга столовой - официантки и поварихи. В основном эти женщины были уже не молоды, как правило, не отличались миловидностью, потому на них даже у "голодных" курсантов "аппетит" обычно не возникал. Начальник училища был выходец из местных, осетин, и в обслугу он набрал много своих. А осетинские женщины, как и все этнические кавказки для русского мужского глаза уж очень непривлекательны. Но эта повариха оказалась русской, тоже уже немолода, курсантам почти в матери годилась, в общем, что-то около сорока, но как смотрелась!!! Глаза курсантов, уже уставшие от вида блёклых, длиннолицых, смуглых, тонконогих горянок, обрели блеск недвусмысленного желания.

            Повариху звали тётя Маша. Была она рослой, пышной и в то же время фигурной. Белый рабочий халат сидел на ней как влитой, а такая же белая косынка удачно оттеняла густые тёмно-русые волосы. Она сидела рядом с курсантами, помогала чистить картошку и по-домашнему доверительно говорила с ними за жизнь. Курсанты слушали, а сами против воли нет-нет, да и посмотрят на её большую грудь, округлый обтянутый халатом живот, полные икры. А когда она встала и, колыхая своими выпуклостями, пошла в варочный цех посмотреть, как там греется вода в котле, один из курсантов жарко зашептал ей вслед:

            - Ну и ж... у этой тёти Маши. Продуктов небось каждый день отсюда кило по двадцать выносит, во какая отъелась,- сказано однако было не столько с осуждением, сколько с восхищением.

            Высказал свои соображения и Пупок:

            - Осетки-официантки тоже отсюда прут немеряно, а всё одно как бабы-яги.

            - А у них всё на проход идёт,- курсанты дружно рассмеялись, но тут же виновато смолкли - повариха возвращалась из варочного.

            Она вновь уселась рядом, взяла нож ... Её широкое лицо светилось довольством и добротой, той что бывает у счастливых, полностью удовлетворённых жизнью женщин. Тётя Маша посетовала, что мальчики-курсанты очень уж худенькие. Курсанты молча, но благодарно внимали этой жалости, ведь им было всего по семнадцать, и они всего три-четыре месяца как оказались вне дома, вне материнской заботы, от которой ещё не успели отвыкнуть, оказавшись здесь, где режим, муштра, напряжённая учёба и работа ... где просто отвратительно, плохо кормят. Но сейчас, глядя на эту женщину, само воплощение довольства и сытости, у курсантов как-то не возникло такой вроде бы вполне естественной мысли, что они сами оттого такие худые, тонкие и звонкие ... Оттого, что весь обслуживающий персонал от начальника столовой до последний официантки бессовестно, безбожно воруют продукты, что и за их счёт эта тётя Маша такая гладкая. Нет, они сейчас не ощущали к поварихе никакой неприязни. Им просто приятно сидеть рядом с ней, с этой красивой и по всему счастливой женщиной, приятно её слушать, приятно, что она их жалеет.

            Потом тётя Маша поспрашивала курсантов, откуда кто родом, потом стала рассказывать о своей семье. У неё имелся муж и двое сыновей-школьников. На сыновей пожаловалась, что устала с ними "воевать", но говорила с такой любовью, особенно о младшем, что некоторые слушатели явно позавидовали тому неведомому последышу - ведь далеко не все поступали в училище от хорошей жизни, кое-кто просто сбегал от неустроенности и скудости царящей в родительских домах. О муже повариха вообще говорила в восторженном тоне, и то что он не пьёт и неплохо зарабатывает мастером на самом большом в городе заводе "Электроцинк". И вновь курсанты подивились - их матери, как правило, об их отцах, то есть своих мужьях, мало кто так отзывался.

            Но вот, наконец, чан полон, курсанты встают с табуреток, разминают затёкшие от долгого сидения ноги. Всё - картошка почищена. Теперь осталось загрузить её в котёл, и они свободны до шести часов утра. А тётя Маша останется дежурить, следить за работой котлов. Курсанты потянулись к выходу, но уже в дверях их настиг мягкий голос тёти Маши:

            - Ребятки, а убраться после себя? ... Один останьтесь, подметите, вымойте пол.

Кому-то надо задержаться, но кому? Никто, естественно, оставаться не хотел, все стремились в казарму, поскорее упасть в койки и соснуть хотя бы три-четыре часа оставшиеся до подъёма. Старший группы не колебался, аутцайдер был очевиден:

            - Пупок, ты остаёшься.

            Пупков горестно вздохнул и поплёлся назад.

            - Чем мыть-то? - обречённо спросил он повариху.

            - А вон там, рядом с душем подсобка, там и возьми веник, швабру, ведро, тряпку. На вот ключ ...

            Когда Пупок начал мыть цех разделки овощей, где только что работали, сверху из зала приёма пищи спустилась дежурная официантка Роза, остролицая сухопарая осетинка. Она прошла в варочный цех и там стала говорить с поварихой. Пупок уловил обрывки фраз доносящихся под аккомпанемент мерного гудения работающих электрокотлов. Он сообразил, что Роза собиралась принять душ. На что повариха  ответила, что, дескать, подожди, сейчас курсант закончит мыть пол, потом помоешься. Сначала Пупков не понял, почему Роза должна обязательно дождаться, когда он закончит мыть пол и уйдёт. Сообразил когда понёс "инструменты" в подсобку. Подсобка и душевая располагались рядом стена к стене, более того, вверху под потолком меж ними имелось окошко, правда забелённое то ли белилами, то ли эмульсионкой.

            Пупкова обдало жаром. Уже несколько подзабытая страсть мгновенно и всецело им вновь овладела. Ему вдруг неодолимо захотелось подсмотреть за моющейся Розой. Но как это сделать, ведь он должен запереть подсобку и отдать ключ. Потом, как добраться до окошка? Впрочем, последний вопрос решился сразу сам собой. Тут же в подсобке стояли какие-то большие ящики, и если их подставит один на другой... А вот как быть с дверью?... Он просто не стал её вообще запирать, а ключ отнёс и подал поварихе.

            - Ну что, всё вымыл... Подсобку закрыл?... Ну и хорошо, иди отдыхай с Богом.

                                                                                 3

            Пупков нарочито громко топая сапогами прошёл к выходу. Осенняя южная, тёмная до черноты ночь окутала всё, училище, город. Пупков постоял в этой кромешной тьме, испытывая внутреннюю борьбу: сильно хотелось идти спать, но эта, невесть от каких предков доставшаяся ему, "вредная привычка"  неодолимой силой тянула в подсобку.

            Пупков тихо, на цыпочках прокрался назад, осторожно приоткрыл незапертую дверь в подсобку, боком протиснулся в тесное помещение, на ощупь, не зажигая света, стал сооружать пирамиду из ящиков. Рядом из душевой слышался плеск льющейся воды. Добравшись до окошка, он стал осторожно скрести ногтем по нему ... Это оказались белила, причём нанесённые со стороны подсобки. Пупков расчистил небольшой "глазок". Он хоть и старался не шуметь, но всё-таки сначала задел ведро, потом ещё что-то, но из-за шума воды его "восхождение" осталось не услышанным.

            Увы, то что он увидел в душевой не принесло ни малейшего удовлетворения. Хоть Роза и была ещё относительно молода, не более двадцати семи - двадцати восьми лет, но смотреть, образно говоря, оказалось не на что. Пожалуй, эту официантку можно было с успехом снимать в массовках фильма об узниках концлагерей: острые плечи, жалкие маленькие груди, худые с большой кривизной ноги, мальчишеские ягодицы ... Даже Пупков не мог долго смотреть на это неприглядное зрелища и уже собирался тихонечко слезать со своего "пьедестала", как вдруг услышал стук в дверь душевой и голос тёти Маши:

            - Роза ... заканчивай, а то уже я мыться иду!

            Вот это да! Пупков аж задрожал от предчувствия лицезреть счастливую во всех отношениях повариху без халата. Ради такого стоило рисковать. Роза выключила воду, вышла и через пару минут воду уже регулировала для себя тётя Маша. Это было зрелище! На контрасте с костлявой Розой повариха смотрелась как кремовый торт со взбитыми сливками после ржаной горбушки. Пупков, забыв обо всём, прильнул к "глазку". Его взор лихорадочно перебегал по всему её сдобному телу и не мог ни на чём конкретно остановиться, на её ставшими розоватыми от тёплой воды плечах, груди, животе, ляжках … Он, спеша обозреть следующее, не успевал запечатлеть в памяти предыдущий фрагмент - мозг не поспевал за глазами. У него в паху сделалось жарко и тесно ...

            Он любил подсматривать именно за полными женщинами и девушками, возможно потому, что сам был от природы худ. Далеко не всегда это приносило настоящее удовлетворение, ведь красота зависит вовсе не от того, худа женщина или полна, всё зависит от того, как она смотрится. Повариха была, конечно, чрезмерно полна, раздетой она выглядела даже крупнее чем в одежде и, тем не менее, смотрелась. Большой живот, олицетворение бездонной мякоти, не казался безобразным, ибо с ним удачно гармонировали широкие, мощные бёдра. По тем же причинам гармонично "вписывались" и объёмные ягодицы. Да и жировые визуально нежные складки на талии, спине и боках не портили общей "картины". Глаз у Пупкова от напряжения начал слезиться. Повариха тем временем распустила волосы, и они оказались у неё ниже талии. Она не знала, что за ней подсматривают и допускала не всегда красивые жесты и позы, тем не менее, Пуков по-прежнему пучил свой глаз в очищенный кусок стекла и не мог оторваться...

            Через несколько минут в дверь душевой негромко, но отчётливо постучали.

            - Кто там?- громко спросила повариха.

            Из-за шума воды ответа расслышать было невозможно. Но "подсматривающий" разглядел, как широкое лицо женщины озарила счастливая и одновременно какая-то животно-утробная улыбка. Она подошла к двери и сняла крючок. Дверь чуть приоткрылась, но кто там был, Пупков не увидел. Он увидел лишь руку ... волосатую, смуглую и довольно тонкую, особенно на фоне полных бело-розовых рук женщины. Но спутать нельзя, то была однозначно мужская рука. Эта рука тронула сочную грудь, скользнула вниз по животу и бёдрам ... Пупок не мог достаточно чётко видеть лицо стоящей к нему вполоборота женщины, но чувствовал, что та стоит, замерев, не шелохнувшись. Лишь когда волосатая тонкая рука дошла до её паха, она чуть слышно взвизгнула и отпрянула назад под струю душа.

            - Давай, раздевайся, я уж думала не придёшь,- послышался одновременно и взволнованный и довольный голос женщины.

            Обладатель волосатой руки вообще имел щедрую растительность на всём теле, но оказался молодым парнем кавказской внешности. Впрочем, то что он молод можно было определить разве что по его густой шевелюре и юношеской худощавости. По лицу же он смотрелся, как и большинство этнических кавказцев в молодости, старше своих лет, мужчиной лет на тридцать. Это лицо показалось Пупкову отдалённо знакомым. Через пару минут он понял, что это курсант-второкурсник, чей "кубрик" располагался недалеко от их взвода. О нём Пупков знал лишь то, что он по национальности ингуш ...

            Они сошлись, слились под струями падающей воды, сорокалетняя пышная белотелая женщина и восемнадцатилетний смуглый поджарый парень. Они не целовались, не обнимались, как это делают, так называемые, цивилизованные люди. Они в неуправляемом животном влечении приникли друг к другу, её округлый мягкий живот к его плоскому, твёрдому в "квадратиках" мышц брюшного пресса, её большие вислые груди к его неширокой, но кажущийся из-за обилия "растительности" выпуклой груди, а широкие бабьи бёдра с лихвой перекрыли узкие, худые. То что им обоим чрезвычайно хорошо Пупков ощущал так, будто сам стоял на месте "волосатого". Минуты три их тела казались совершенно неподвижными. При этом небольшое, смуглое как бы проникало, входило внутрь большого, мягкого, белого. Но теперь уже Пупков знал куда надо смотреть - он отчётливо видел как у обнажённого курсанта набухает, увеличивается, поднимается его обрезанная "крайняя плоть". Она оказалась такой большой, что не верилось в её принадлежность столь невысокому, субтильному человеку.

            Переход от "спокойной фазы" свидания к бурной произошёл мгновенно. Парень вдруг резко, с неожиданной силой обхватил женщину за полную талию и с диким коротким вскриком оторвал от пола, поднял вверх, так, что её голова с разметавшимися мокрыми волосами почти достала до соска-разбрызгивателя. Пупков через "глазок" совсем близко увидел её лицо, выражавшее сладостную муку ожидания высшего наслаждения, её глаза ... они были закрыты. Удивительно, как волосатому удавалось так долго удерживать её ... поднимать, насаживать.  Она так и не открыла глаз, постанывая как от лёгкой боли сквозь крепко сжатые губы, когда чуть опускалась вниз, и как бы с некоторым облегчением, когда чуть приподнималась, а струи тёплой воды стекали по всё более красневшим плечам, груди, бёдрам. Потом он опустил её, завалил прямо на выложенный плиткой пол, своими волосатыми худыми ногами вновь уверенно раздвинул её роскошные бёдра и уже в новом положении начал делать челночные поступательные движения вверх-вниз иногда издавая резкие гортанные вскрики. Она же продолжала постанывать уже снизу. Теперь вода лилась прямо на его тощие ягодицы и спину с хорошо просматривавшимися позвонками, на её круглые колени и полные икры ног вразброс торчавшие из под узкого волосатого тела.

            Пупков совсем забыл не только о времени, но и о своём не очень устойчивом положении. Он, стараясь как можно удобнее примоститься у отверстия, не заметил, как постепенно сдвинул ящики, на которых стоял ... То что падает, Пупков осознал слишком поздно, когда уже лежал на полу подсобки и выставив руки прикрывался от с грохотом падающих на него составных частей "пирамиды". Превозмогая боль, он вскочил, выбежал в дверь, и что было сил понёсся к выходу и дальше во весь опор, сквозь моросящий дождь в казарму ...

                                                                                4

            Какое-то внутреннее чувство подсказало Пупкову, что про увиденное нельзя болтать ни в коем случае. Придя на следующее утро в столовую, он лишь мельком увидел повариху. Вне всякого сомнения, она поняла, что за ней и её молодым любовником кто-то подсматривал. Видимо, до конца своего дежурства она не осталась, так как после завтрака куда-то исчезла и её подменила другая повариха. Пупок во время приёма пищи украдкой поглядывал на столы, где принимали пищу второкурсники: по лицу курсанта-ингуша вообще нельзя было определить, что он чувствует, многие кавказцы обладают природным даром изображать показное спокойствие даже в непростых ситуациях ... Тётя Маша вообще больше не появилась в училищной столовой, после той ночи она сразу уволилась. Постепенно повседневные заботы заслонили случившееся, но даже по прошествии времени Пупков не решился ничего рассказать.

            Оценить своё молчание в полной мере Пупков смог только когда учился уже на последнем курсе, когда осознал, что такое кавказские нравы. Он понял, что рисковал очень сильно, если в детстве за подобное его всего лишь пороли, то здесь запросто могли лишить жизни. Позже, когда в девяностых Кавказ забузил, это стало проявляться часто, но тогда в семидесятых, о тех нравах мало кто из приезжих догадывался. Всё было скрыто под толщей внешнего спокойствия и показной лояльности к советской власти, к русским.

            Если бы тот факт, что молодой ингушский парень является любовником немолодой русской бабы получил огласку, то есть если бы Пупков где-нибудь проболтался об увиденном в душе, более того выступил бы как очевидец, свидетель их плотского совокупления в такой по местным канонам постыдной обстановке ... На лицо не только грех, что правоверный осквернился. Нет, если даже кавказский мужчина насилует неверную, русскую - это не позор, не осквернение, это унижение неверной, её народа. За это не осудит свой народ, свой род, даже если осудит советский суд. Ведь унижая другой народ, он возвеличивает свой - так всегда мыслили на Кавказе. Но здесь совсем другой расклад, здесь не было насилия - это была настоящая взаимная страсть между юношей и зрелой женщиной. Но на языке местных понятий, учитывая, что он много моложе, получалось, что не он её, а она его ... совратила, использовала, унизила. Это обида всему роду, племени. За это её ... Но скорее всего, чтобы дело не получило широкой огласки, сначала бы "зарэзали" свидетеля, потом уже её. Таким образом, обида была бы смыта кровью неверных. Ну, а джигит ... у горцев каждый джигит на учёте, его бы пожурили, но не тронули, ведь ему надо создавать семью, плодить детей, укреплять нацию, увеличивать её численность ... 

"Точечные" страсти 

             Отдельный зенитно-ракетный дивизион – "точка", располагался вокруг и на вершине господствующей над окрестными сопками горы. На вершине размещались радары и пусковые установки с ракетами, а у подножия – казарма, ДОСы, кочегарка, склады... Добраться до "точки" было непросто. С трёх сторон скалистый полуостров омывали воды водохранилища местами достигавшего в ширину десяти километров, ну а с четвёртой до обитаемых мест насчитывалось уже несколько десятков километров тех же гор. Особенности местонахождения диктовали и особые требования к кадровому комплектованию выброшенного в горы воинского подразделения. Что касается личного состава, то здесь никаких особых критериев не придерживались, разве, что откровенных кандидатов в уголовники не присылали, а вот офицеров...

            Офицеры на эту "точку" назначались, или ссылались, только не имеющие детей школьного возраста – ближайшая школа находилась за водохранилищем. Таким образом, попадали сюда либо офицеры-холостяки, либо с маленькими детьми, то есть совсем молодые, либо немолодые забулдыги, брошенные жёнами. Но должность командира дивизиона она везде, хоть под Москвой, хоть здесь, в Богом забытых горах, "весила" одинаково, это подполковничья должность. Как можно ставить на неё молодого офицера, мальчишку? Другое дело если этот мальчишка имеет солидную "лапу" где-нибудь в высших "сферах". Тогда конечно можно поставить сравнительно юного капитана, или даже старлея командовать седыми перестарками вплоть до майоров. Но блатных "юношей" в горы на китайскую границу не заманишь, они предпочитали переносить тяготы и лишения в более благоприятных округах, и заграничных группах войск. Обычно в "Азии" на дивизионы ставили уже послуживших майоров и подполковников. Но у них, людей в возрасте, как правило, дети ходили в школу, так что, как ни крути, на этот дивизион приходилось ставить "молодого". А куда деваться?  Не разведённому же пьянице доверять дивизион с ракетами. И не только командира, но и замполита... Вот счастливчики, без роду, без племени, а выскочили на должности, с которых легко поступить в Академию. И вперёд безродные, в полковники, а то и в генералы. Должен же кто-то детям и внукам армейской аристократии хоть какую-то конкуренцию составить. Но всё это лишь при условии, если на той "точке" шею себе не свернут...

                                                                                  1

            Капитан Безбородов, приняв доклад дежурного офицера, двухгодичника лейтенанта Стромынина, о проведении вечерней поверки, доложил по телефону в штаб полка находящегося за водохранилищем, что за прошедшие сутки в его дивизионе проишествий не случилось. Потом ещё походил по казарме. В спальном помещении царила тишина. Безбородов, однако, не обольщался, отлично зная, что это всего лишь коллективная солдатская хитрость – они ждали, когда командир пойдёт домой спать и тогда... Что начнётся в казарме при таком дежурном как "студент" Стромынин, который как мышь забьётся в канцелярии и носа оттуда не высунет, хоть убивай там!...

            Безбородов тоже решил немного схитрить. Вышел на воздух, посмотрел на безоблачное, резко-континентальное августовское небо, ещё невысоко поднявшуюся луну... Дверь тихонько приоткрылась, осторожно выглянул дневальный. Увидев командира, он тут же вновь притворил её – казарма с сожалением узнала, что начинать послеотбойный бедлам ещё не время. Обычно еженочной концерт в исполнении "стариков" начинался с возгласа: "Старики, день прошёл!". В ответ с другого угла казармы следовало "Ну и ... с ним!". И дальше: "Эй, на тумбочке, сколько дедушке до дембеля осталось!?" И дневальный, если это "молодой", должен без запинки доложить количество дней до "приказа". Эта перекличка обычно заканчивалась хоровой тарабарщиной: "Ба-ба-ба... бу-бу-бу... бы-бы-бы" и, наконец, "старики" все вместе изрекали вожделенное: "Ба-бу-бы"- коллективную волю молодых организмов, второй год лишённых женского общества. Затем начиналась беготня "молодых" на кухню за припасённым поваром крепким чаем для "дедушек", подъём провинившихся, "борзых" салаг на ночное мытьё полов... То есть, начнётся всё то, с чем вышестоящее командование призывало вести беспощадную борьбу, выжигать "калёным железом".

            Безбородов хоть и был ещё относительно молод, двадцать девять лет, но за восемь лет офицерской службы накопил некоторый опыт и имел достаточно здравого смысла, чтобы не кидаться с "шашкой наголо" на борьбу с этим злом. Где-то на уровне подкорки он чувствовал, что это выльется в сражение с "ветряными мельницами". Как и большинство его коллег, командиров других точек, превосходящих его и годами, и званиями, и опытом, под чьим командованием он набирался ума-разума до назначения сюда... В общем, он не столько боролся, сколько изображал служебное рвение. Изображал для начальства, проверяющих... для подчинённых ему солдат и офицеров.

            Безбородов пошёл проверять караул. Дверь в караульное помещение открылась сразу же, едва он позвонил. Застёгнутый на все пуговицы начкар сержант Дашук доложил, как положено.

"Из казармы позвонили, проследили куда иду",- констатировал готовность караула к его визиту Безбородов. В карауле всё "на мази": бодрствующая смена учит Устав караульной службы, отдыхающая спит. Безбородов подал команду "Караул в ружьё" и засёк время. Подъём и разбор оружия занял тридцать восемь секунд. Он поспрашивал обязанности и дал отбой. Пошли с Дашуком по постам. Часовых долго искать не пришлось - они встречали у границ постов окриком: "Стой, кто идёт!?" В общем, всё в норме, что Безбородов и отметил в постовой ведомости. Капитан допустил лишь одну неточность, время проверки он проставил не десять тридцать вечера, как это было на самом деле, а час тридцать ночи... Это являлось негласной договорённостью - командир не "дёргал" караул в середине ночи, а караульные молча соглашались, что он пишет другое время, дабы при проверке ведомости в штабе полка отметили: молодец Безбородов, ночью не спит, а караул проверяет, бдит... А полвторого ночи все они будут спать, и Безбородов дома, и Дашук, скинув сапоги и ремень и, посадив вместо себя разводящего недавно присланного с "учебки". Да и все  в караулке предадутся сну, разве что кого из "молодых" посадят на пару с разводящим бодрствовать. Скорее всего, будут спать и часовые, забравшись куда-нибудь в кабину транспортно-заряжающей машины, или в будку дежурного дизелиста. Безбородов, тем не менее, предпочитал не ловить спящих солдат на постах, и не только потому, что прижиматься к мягкому боку его Наташи куда приятнее - он не сомневался, что  никакой диверсант, свой или чужой в такую глушь, отрезанную от мира водой, горами не пойдёт, ноги собьёт, утонет, сорвётся в пропасть...

          Шёл уже двенадцатый час, а командир еще не шёл домой, но все его перемещения мгновенно отслеживались, и кого-нибудь поймать за нарушением распорядка дня оказалось невозможно. Безбородов и не стремился к этому. То, что его слушаются, побаиваются, и в его присутствии в казарме царит образцовый порядок... Это и являлось основной целью его усилий. Его заместителей и прочих офицеров дивизиона так не "боялись". Впрочем, Безбородов понимал, что дело тут вовсе не в том, что он такой требовательный, а другие нет. У него больше власти, возможностей наказать, отомстить солдату, или наоборот поощрить, наградить, отправить в отпуск. Ведь именно он, капитан Безбородов, на этом клочке каменистой почвы полновластный хозяин и от его воли зависит очень многое. К тому же "рвать службу" у него весьма  весомый стимул, ведь ему ещё нет и тридцати, а он уже на такой должности. У него ещё есть "разбег" в три года для поступления в Академию, служебная перспектива. У других перспективы пока смутные. Такие всегда подставят ногу, завидуя, в надежде занять его место. Ну и ещё одна особенность таких "точек": здесь всегда присутствуют офицеры, которым вообще служба до фени. Это так называемые "пролетарии", производное от слова "пролёт". "Пролетарии" - офицеры, у которых вообще нет перспектив, их "поезд" уже ушёл, они пьют горькую. И с ними надо держать ухо востро, они подставят молодого командира точно так же, как и бессовестные карьеристы, хоть ничего лично для себя и не выиграют... просто из "спортивного" интереса.

            Домой Безбородов пошёл где-то в половине двенадцатого. Наташа ждала его в халате одетом поверх ночной рубашки.

            - У тебя всё в порядке?- она спросила с лёгким беспокойством, ставшим её неотъемлемым спутником за пять лет их совместной жизни.

            Недаром жёны офицеров, которые по настоящему "тащили" службу, а не делали карьеру во всевозможных НИИ, или им подобных "воинских частях"... Так вот эти жёны никогда не говорят о своей жизни с мужем-офицером "мы жили", только "мы служили". И это действительно так, ведь своей отдельной жизни у жены офицера как бы и нет, тем более на "точке".

            - Как обычно,- спокойно ответил Безбородов.- А ты что... ещё не ложилась?

            Наташа не ответила. Впрочем, Безбородову нравилось, что жена почти никогда не ложилась спать, не дождавшись его.

            - Колька спит?- спросил он о сыне.

            - Да, набегался...  Как сел телевизор смотреть, так и уснул прямо на диване. Я его раздевать, а он даже не проснулся. Представляешь?- жена улыбнулась.

            Безбородов прошёл во вторую комнату. Его четырёхлетний сынишка разметался на своей кроватке, воюя с кем-то во сне. Он поправил сбившееся одеяло и вышел, прикрыв дверь.

            - Чай будешь пить?- осведомилась Наташа.

            - Да нет... и спать тоже совсем не хочется,- Безбородов сел на диван и привлёк жену к себе.

            - Ну, ты что?- чуть-чуть упиралась Наташа.

            Он усадил её рядом, и, повалив, стал расстёгивать халат... Но Наташа как-то отстранённо отвечала на его ласки, будто думала о чём-то другом.

            - Ты чего это как замороженная... Наташк?... Ну-ка очнись... Давай, давай... сама, сама...

            - При свете не буду,- капризно надула губы жена.

            - Тогда ночник включи и при нём... как я люблю.

            А любил Безбородов, когда жена, сняв с себя всё, представала перед ним в матовом свете ночника. Наташа улыбнулась, но выполнять прихоть мужа явно не спешила.

            - Подожди Дим... У тебя в казарме, в самом деле, всё в порядке?

            - Да, а что?- уже во власти накатывавшего возбуждения отозвался Безбородов.

            - Да так... чувство у меня какое-то.

            - Какое чувство... о чём ты?- Безбородов тоном показывал недовольство, что Наташа медлит со "стриптизом".

            - Понимаешь, мне не нравится, как ведёт себя в последние дни Ленка Овчинникова.

            - Овчинникова... а в чём дело?- изумился Безбородов, не понимая, чем может не нравиться Наташе поведение жены замполита, недавно отбывшего в отпуск.

            - Знаешь, у женщин есть некоторые особенности в поведении... Ну, как тебе объяснить? В общем, после отъезда Стаса она как заново родилась. Ты не обращал на неё внимание в последние несколько дней?

            - Ну, вот ещё, больно нужно на всякую страхолюдину внимание обращать, когда у меня жена красавица,- Безбородов вновь потянул Наташу к себе. На этот раз она без сопротивления села на его колено, которое сразу же стало неметь – за  годы супружества жена сильно прибавила в весе, но полнела равномерно, таким образом, очертания хорошей фигуры у неё сохранились, только заметно увеличились в объёме.

            - Правильно... так и надо. Только посмотри у меня на кого-нибудь,- Наташа шутливо погрозила.

            - Ну, так что... ложимся?- не придав значения беспокойству Наташи, Безбородов вновь нацелился на халат, одновременно пытаясь шевелить занемевшей ногой.

            - Подожди Дим... успеешь... выслушай меня. Понимаешь, она вдруг стала по нескольку раз на день платья, кофточки, юбки менять. Не может это ни с того, ни с сего. Краситься стала, даже причёски из своих косм умудряется крутить.

            - Ну и что?... Даже если она с ног до головы выкраситься, такой как ты не станет. Ты что завидуешь, что ли? Да ты мне в любом платье нравишься, а лучше без.

            - Ну ладно... подожди...- Наташа мягко пыталась изгнать руку мужа у себя из-за пазухи.- Ты же не понимаешь ничего... Я почти не сомневаюсь, что у неё любовник.

            Безбородов от неожиданности конвульсивно сжал ладонь.

            - Ты что... больно же!- Наташа, соскочив с колена,  подбежала к торшеру и обнажила свою большую молочно-белую на фоне загорелого плеча грудь, ища след синяка или кровоподтёка.

            - Извини... Что ты сказала... какой любовник?

            - Не знаю,- Наташа, бросив обиженный взгляд, застегнула халат.- Но то, что она, оставшись без мужа, так себя ведёт...

            - Как ведёт?... Может просто, когда на склад идёт так одевается?- предположил Безбородов, исходя из того, что замполитша работала заведующим дивизионного продсклада.

            Её работа вызывала откровенную зависть прочих дивизионных дам – склад и магазин, другой работы для женщин на точке просто не существовало. Наташа была, пожалуй, единственной, кто не завидовал, хоть у неё и пылился в чемодане без пользы институтский диплом, ибо стать хозяйкой ни продсклада, ни магазина, она никак не могла. Полковое командование строго соблюдала принцип: на отдалённых точках жену командира ни в коем случае нельзя ставить на материально-ответственные должности – уж очень много имелось примеров "семейного" воровства.

            - Да при чём здесь склад?- раздражённо отреагировала Наташа.- Пока Стас тут находился, она туда в драной телогрейке ходила. Ты сам подумай, зачем она с ним дочку отправила, а сама не поехала? Ведь могла же тоже отпуск взять, а не взяла?

            Безбородов задумался.

            - Может она действительно хочет, чтобы кто-то внимание на неё обратил?- проговорил он неуверенно.

            - Уже... понимаешь, уже кто-то обратил. В этом у меня нет ни малейшего сомнения.

            - Ну, с чего ты взяла?

            - Ох, до чего же вы мужики тупые... Да со всего. Болеть она перестала, понимаешь. Всю неделю здоровая, свежая, цветёт и пахнет,- зло резюмировала Наташа.- Ты помнишь, какая она при Стасе ходила – краше в гроб кладут, от ветра шаталась, а сейчас чуть не летает.

            - И что с того?

            - Ну, ты даёшь,- Наташа разочарованно всплеснула руками,- мужик у неё появился, понимаешь?... Удовлетворяет её кто-то... в отличие от Стаса.

            До Безбородова, наконец, дошло, что втолковывала ему жена. Нет, он не был тугодумом, но в таких интимных делах женщины оказываются, как правило, куда более догадливы. Действительно Ленка Овчинникова всё время ходила смурная, постоянно жаловалась на плохое самочувствие, ни чем конкретно при этом не болея. Ходили слухи, что причиной этого нездоровья являлся её муж Стас, замполит дивизиона капитан Овчинников. Стас, крепкий плечистый парень двадцати восьми лет, любил хвастать своей мускулистой фигурой, крутил "солнце" на перекладине, несколько раз жал двухпудовую гирю. Но на последнем курсе военно-политического училища его при разгрузке грузовика тяжело контузило бревном, сброшенным с кузова. Может по этой причине, может ещё по чему, но Стас год от году испытывал всё большие проблемы с потенцией...

            - То есть как?- Безбородов всё-таки не мог до конца в это поверить, вернее не был готов... что во вверенном ему дивизионе... и кто, жена замполита, которой положено, исходя из должности мужа, быть образцом морального...

            - Вот так Дима, очень просто. Надо что-то делать. Всё это может иметь самые серьёзные последствия и для нас.

            Наташа переживала за мужа, ведь за всё происходящее на точке, в конце концов, придётся отвечать ему. И тогда любая мелочь, не говоря уж о ЧП, может поставить точку в карьере офицера, которому не на кого рассчитывать кроме самого себя и Господа Бога. Безбородов тем более осознавал, к чему может привести "аморалка" на дивизионе. У него пропало желание смотреть "стриптиз", он напряжённо думал: "Кто же... кто ходит к ней?... Эти женаты... Холостяки-лейтенанты?... Вряд ли, у них постоянные конфликты с ней из-за доппайков... Кузменко?... То же маловероятно, от этого алкоголика проку не больше чем от Стаса... Стромынин?...  Этот вообще дитё пугливое, хотя чёрт его знает... Может быть, всё-таки, кто-то из женатых?..."

            - Из офицеров вроде некому,- задумчиво произнёс Безбородов.- Неужто с солдатом?

            - А почему бы и нет,- усмехнулась Наташа.- Она же с ними на складе каждый день якшается, и в казарму ходит,- в её голосе было примерно поровну возмущения, брезгливости и ... любопытства, которое напрочь перебивало у неё желание спать, несмотря на столь позднее время.

            - Нет... надо это точно выяснить. Может, всё-таки, тебе показалось?

            - Если ты сомневаешься, то завтра я об этом с женщинами поговорю,- с обидой отреагировала Наташа.

            - Нет-нет... ни в коем случае. Не надо раньше времени, слухи пойдут. Лучше мы так сделаем... я прямо сейчас в казарму схожу.

            - Ты что, у солдат это выведывать собрался?- изумилась жена.

            - Не совсем так... но, в общем, узнать кое-что надеюсь от них,- загадочно ответил Безбородов, одевая китель.

                                                                                  2

            Он крался к казарме, прячась за обрамляющими строевой плац тополями. Он это делал, чтобы часовой у овощехранилища, если он случайно не спит, не мог его заметить и позвонить в караулку, а оттуда оповестить казарму. Впрочем, Безбородову нужна была вовсе не казарма, а расположенная рядом с ней старая кинобудка, вплотную стена к стене примыкающая к столовой. В этом небольшом помещении Стас хранил свои замполитские причиндалы: всевозможные стенды, плакаты, куски ватмана, запчасти к киноаппарату, усилительные колонки, проигрыватель, гуашь, тушь, краски... Когда уезжал, ключ оставил ему.

            Безбородов сумел незаметно пройти к кинобудке, бесшумно открыть дверь и осторожно проникнуть в тесное заставленное помещение. Его интересовала задняя стенка, общая с дивизионной столовой. Задолго до Безбородова и Овчинникова, когда еще не построили дивизионный клуб, в этой стене пробили отверстия для киноаппарата и фильмы демонстрировали прямо на стене столовой, натянув на неё экран. Сейчас эти отверстия за ненадобностью заделали со стороны столовой тонким побелённым куском ДВП, а со стороны кинобудки забили всякой всячиной. Но если эту всячину вытащить... Это был тайный источник сведений замполита о "закулисной" казарменной жизни. Он обычно так же вот тихо прокрадывался в будку, вытаскивал из отверстий тряпки и, через неплотно прилегающее ДВП, подслушивал солдат. Стас, как-то не удержавшись, похвастал, что знает всё, что происходит в дивизионе. Безбородов такой сбор информации считал недостойной офицера, но сейчас было не до вопросов чести.

            Его надежды оправдались – когда он вытащил из отверстий последнюю шапку-ушанку, то сразу же довольно отчётливо услышал голоса. Солдаты разговаривали свободно, не стесняясь. Как и следовало ожидать, с уходом командира казарма стала жить своей обычной "ночной" жизнью, неподвластной даже командиру дивизиона. В столовой "чаёвничали" двое старослужащих, телефонист ефрейтор Бут и командир отделения операторов ручного сопровождения сержант Новосельцев. Их Безбородов определил по голосам. В качестве "обслуги" по столовой бегал ещё кто-то из "молодых", но кто именно, понять было невозможно – он говорил мало и слишком тихо. Разговор шел обычный солдатский о том, о сём... что "молодые" пошли борзые, что они, то есть, нынешние "старики", совсем не такие были в пору своих первых шести месяцев службы. Вспоминали, как они тогда исправно тащили службу, безропотно вкалывали в кочегарке на "угле", уважали и слушались тогдашних "дедов", хоть и были те сволочи из сволочей, издевались так издевались. Разве они сейчас так поступают? Так нет же, нынешняя "молодёжь" совсем не хочет понимать человеческого к ним отношения: на постах спят, от работы отлынивают, ну как тут по зубам не съездить... Потом перешли на персоналии... Всё это интересно, любопытно, в другой бы раз... Но Безбородов хотел услышать сейчас совсем о другом.

Прошло минут десять. У Безбородова, приникшего к отверстию, уже начала ныть спина. В столовой шуршали обёртки от конфет, из чего следовало, что "дедушки" угощаются реквизированной у кого-то из "молодых" посылкой. Собеседники перешли к теме подготовки дембельских альбомов. У Бута здесь всё оказалось на "ходу": ему альбом делал секретчик Колесников, «черпак» умевший фотографировать, рисовать и писать каллиграфическим почерком. Новосельцев стал жаловаться, что у "молодого", которому он поручил свой альбом, совсем нет для этого времени. Он позавидовал Буту –  "пашущий" на него секретчик освобождён от нарядов, имеет возможность подолгу уединяться в своей секретной комнате, куда даже не все офицеры имели право доступа.

            - А как там у него с фотками, которые мы ему поручали?- спросил Новосельцев.

            - Да никак... Говорит, ничего не получается,- ответил Бут.

            - Может ему по едалу дать, чтобы получилось? Он хоть пытался?

            - Да вроде делал что-то. За лето несколько раз к офицерской бане подлазил с фотоаппаратом. Но, говорит, ни одной голой бабы не видел. Из бани, говорит, только голый Кузменко распаренный выскакивал, пьяный вдрабадан. Не его же щёлкать.

            Безбородов насторожился. Хоть вновь услышанное не совсем то... но он ещё плотнее приник к отверстию ухом.

            - Чёрт... я бы сейчас, чтобы голую бабу посмотреть!...- повысил голос Новосельцев. Именно так, когда видишь её в одежде, на улице там, или в магазине, стоит такая гордая, расфуфыренная и не знает, что у меня в кармане грязного бушлата фотка, где она вся голая.

            - Баба бабе рознь. Здесь среди офицерш клёвых раз-два и обчёлся. И где они таких берут? Недаром офицеров санитарами называют, подбирают всяких уродин, сверху в ворота не пролезет, а снизу вместо ног прутья, - пренебрежительно отозвался Бут.

            - Где ты здесь на точке лучше сыщешь. Я бы сейчас от любой из этих уродин не отказался, засадил бы по самые помидоры. Иной раз так припрёт... Гаджи гад, сумел к замполитше подкатить, дерёт её уже неделю, а тут ходи и облизывайся...

            Безбородов, наконец, услышал то, что хотел, но совсем этому не обрадовался – в глубине души он до этого момента всё ещё сохранял надежду, что Наташа напрасно "бьёт тревогу". Значит всё-таки она права и кто... Гаджи Магомедханов, каптёр.

            - А я бы такую не смог,- тем временем вновь скептически отозвался Бут.

            - Можно подумать, что у тебя тут своя баба есть... Я как представлю как он её на складе, на мешках... Вот сука, с черножопым, получше не могла найти!- негодовал Новосельцев.

            - Да брось ты завидовать. На неё смотреть-то противно, рожа страшная, ни жопы, ни сисек.

            - Причём здесь рожа, пилоткой прикрыл и не смотри.

            - Не, я так не могу,- не соглашался Бут.   

            - Ну, не знаю тогда кого тебе надо... Командиршу что ли, или Гридневу. Эти конечно бабы сочные и симпотные, но к ним же не подступиться. Думать надо о тех с кем можно… Как думаешь, если к Гаджи в пару набиться? Если ему даёт, может и мне даст, пока замполит в отпуске. Да и потом... На складе ведь закрыться можно. У замполита всё равно не стоит. Давай вместе подвалим?

            - Не Паш, я не пойду, западло это... после каптёра.

            - Ну, а кого ты здесь ещё...

            - Просто не хочу я.

            - Да брось... Как бабу голую увидишь, сразу захочешь, точно, по себе знаю.

            - Нет, не захочу... Недели три назад, я линию тянул мимо ДОСов и летёхи этого, Зиновьева, бабу видел, так и не захотел, совсем даже наоборот.

            - Она, что голая была?- с интересом спросил Новосельцев.

            - Почти... в купальнике, бельё вывешивала.

            - В купальнике это не совсем то.

            - Когда руки подняла, одна сиська у неё из бюстгалтера выскочила. Я в кустах спрятался. Думаю, если вылезти, подумает специально подсматривал. Так и сидел, пока не ушла.

            - Ну, и как?

            - Да никак, сиськи как шиши, у меня, наверное, больше, смотреть не на что.

            - Ну, тебе угодить, точно командиршу надо караулить, чтобы у неё выскочили, у неё как кирпичи...

            Безбородов выбрался из кинобудки, после того как Бут с Новосельцевым доели посылку. Он узнал всё что хотел и даже больше. Мысли носились в голове хаотично, с лихорадочной быстротой. Он не ожидал, что его Наташа, так высоко котируется у солдат, мальчишек восемнадцати-двадцати лет, хотя сам тоже считал её самой красивой из всего женского населения точки, полутора десятка молодых, от двадцати двух до тридцати лет женщин. Его не возмущали солдатские солёности "сдобрившие" подслушанный разговор, неблагозвучные восхищения прелестями Наташи. Он закончил военное училище, и сам знал, что чувствуют и как отзываются о женщинах молодые люди, запертые в казарме.

Наташа так и не ложилась.

            - Ну что узнал?- почему-то шёпотом спросила она, едва Безбородов вернулся.

            - Узнал,- бесстрастно ответил он.

            - Всё так, как я предполагала?

            - Да.

            - Кто?

            - Что кто?- сделал вид, что не понял вопроса Безбородов.

            - Кто к ней ходит?- в голосе жены сквозило нетерпение.

            - Каптёр... Магомедханов.

            - Что... Магомедханов?... Это такой симпатичный, стройный кавказец?

            - Да.

            Наташа изумлённо покачала головой:

            - Ведь ему, наверное, где-то двадцать, а ей двадцать семь. Как же он такой гордый, да красивый, а она...

            - Будто сама не знаешь, что солдаты все "голодные", и этот "голод" сильнее любой гордости, даже кавказской,- ответил Безбородов, с трудом стягивая сапоги.

            - И всё-таки,- Наташа презрительно усмехалась.- Это тот каптёр, о котором ты говорил, что у него интересное имя и отчество?

            - Да, и фамилия тоже, Магомедханов Гаджимагомед Шейхович.

            - Надо же... какого любовника Ленка себе нашла, не иначе ханского рода... Что думаешь предпринять?

            - Не знаю Наташ, давай спать, уже час ночи. Устал я жутко. Завтра на свежую голову...

            Безбородов не мог не оценить проницательности жены. И в дальнейшем все действия связанные с её "открытием" обсуждал с ней. Наташа обязалась, по мере возможности, следить за Ленкой, а Безбородов срочно устроил ревизию в каптёрке у Магомедханова – он намеревался как можно скорее убрать его с дивизиона. Но ревизия ничего не дала, каптёр отчитался с мизерной недостачей. Оставалось одно, уволить его в первую, поощрительную партию. Однако это означало, что придётся отставить на более поздний срок того, кто действительно заслужил это право. И всё равно это не решало проблемы. Ведь поощрительная партия будет перед седьмым ноября, а сейчас ещё август... Однако хуже всего то, что в казарме все уже наверняка знают, что замполитша "даёт", и у каптёра скорее всего найдутся последователи. Значит надо избавляться и от замполита с его слабой "на передок" женой. Но это невозможно без "выноса сора из избы", доклада в политотдел полка. Ох, как не хотел Безбородов огласки, и потом без Стаса это было бы некорректно. Потому они с Наташей и порешили, пока не предпринимать никаких "громких" действий и дождаться возвращения из отпуска замполита.

                                                                                  3

Стас приехал, как и положено отпускнику, весёлый и посвежевший.

- Ну, как Питер?- с улыбкой поинтересовался Безбородов, пожимая ему руку.

            - Стас с такой силой ответил на рукопожатие, что Безбородов, поморщившись от боли, невольно подумал: "Лучше бы у тебя в другом месте побольше силы было".

            - Порядок, отдохнул на все сто. Перестройка, Указ о водке... ерунда всё это. Спиртного сколько хочешь. До пива, наконец, дорвался, а то последнее время оно мне чуть не каждую ночь снилось. Слышал новую поговорку: по стране несётся тройка Мишка, Райка, Перестройка... ха-ха... Сегодня тебя жду, я несколько бутылок "Невского" с собой привёз.

            - Спасибо... вряд ли. Я ответственный сегодня,- отнекивался Безбородов. Он не хотел идти  к Овчинниковым, боясь в процессе общения, что-нибудь ненароком высказать. Он надеялся, что всё вскроется само-собой, без его участия... Так оно и вышло.

            Дня через три после приезда замполита, в полдень, когда Безбородов сидел в канцелярии дивизиона, раздался звонок телефона.

            - Товарищ капитан, вам супруга звонит,- раздался в трубке голос дежурного телефониста.

            - Соедини,- отозвался Безбородов, пробегая глазами списки заступающих в караул солдат, которых ему через полтора часа предстояло инструктировать.

            - Дима, срочно иди домой!- голос Наташи выдавал сильное волнение.

            - Что случилось... с Колькой что-то?!- встревожился Безбородов, тем более что сын, со вчерашнего дня чихал и кашлял.

            - Нет, с ним всё в порядке. Придёшь, узнаешь... только скорее.

            От казармы до дома три минуты хода. Наташа ждала его на крыльце, она заметно нервничала. Пропустив мужа, она тут же закрыла дверь и тихо, чтобы не услышали соседи, через тонкие стены из сухой штукатурки, зашептала:

            - Стас пошёл на склад... с топором... Ленку убивать!

            Безбородов повернулся, было, бежать к продскладу, но Наташа буквально повисла на нём всем своим почти пятипудовым телом.

            - Дима!... Я тебя прошу... только осторожнее... не подходи к нему близко... я так боюсь!

            - Погоди... Да пусти ты!

            Безбородов, наконец, освободился и чуть не бегом устремился к складу, путь к которому лежал через весь офицерский городок. Он не видел, но чувствовал любопытные взгляды из-за занавесок, прочих офицерш, отслеживающих столь необычное, для скучного точечного бытия событие: сначала к складу решительным шагом с топором и зверским лицом проследовал замполит, а через несколько минут вслед за ним чуть не галопом командир.

            Глухие удары Безбородов услышал, ещё не видя самого склада. Стас остервенело колотил обухом топора по обитой железом двери дивизионного хранилища продуктов.

            - Стас, ты чего это дверь ломаешь?- стараясь придать голосу шутливый оттенок, вымучив улыбку, спросил Безбородов, остановившись за два шага от замполита.

            Стас посмотрел на него сквозь мутную поволоку в глазах, хотя спиртным от него не пахло.

Заговорил он с трудом, словно вдруг разучившись произносить слова:

            - За... за... закрылись они... сууука... б...дь. Открывай!- Стас вновь заколотил в дверь.

            - Погоди, погоди Стас... успокойся. Ты чего? Кто закрылся, может, там и нет никого?- Безбородов осторожно приблизился на шаг.- Ну, чего ты разошёлся?

            - Там... там она и не открывает... б...дина!

            - Да что ты выдумываешь Стас?- Безбородов пытался отвлечь замполита разговором, про себя соображая: "Одна она там или с Магомедхановым?" В то же время он прикидывал возможность обезоружить явно не контролирующего себя Стаса.- Слушай Стас, брось ты... пойдём в канцелярию поговорим спокойно...

            Вдруг на складе изнутри стали отпирать замок. Замполит вперился глазами в дверь, а Безбородов в его руку, сжимающую топор. Дверь, скрипнув петлями, отворилась, на пороге стола замполитша.

            - Что случилось?- она всячески пыталась изобразить полное непонимание ситуации, даже сделала вид, что собирается зевнуть, де потому так долго не отпирала, что заснула... но в её глазах стоял безмерный ужас.

Стас, отбросив жену, ворвался в помещение склада. Вслед за ним, по-прежнему опасливо косясь на топор, последовал Безбородов. Стас кинулся в один угол, в другой – никого. Он бросил мутный взор на мешки с сахаром и крупой, сложенные на поддоне вдоль стены склада.

- Спрятала сука!- Стас зловеще подмигнул Безбородову и бросился к мешкам.

Но одной рукой сдвинуть эти мешки оказался не в состоянии даже он. Стас был вынужден положить топор. Лежал топор всего несколько секунд, после чего вновь оказался в руках, только уже у Безбородова. Замполит этого не заметил – он рьяно отшвыривал мешки. Безбородов с топором выбежал из склада и увидел неподалёку нервно переминающуюся Наташу.

- Иди домой!- крикнул ей, зашвыривая топор подальше в густую траву.

Когда он вернулся, Стас уже скинул с поддона десятка полтора тяжеленных мешков, оставалось ещё столько же. Ленка стояла ни жива, ни мертва, вытянувшись вверх, словно кол проглотила. "Где-то здесь этот воин Аллаха", - определил по её состоянию Безбородов и решил вновь отвлечь Стаса, попытаться увести:

- Стас кончай. Ты нам весь продовольственный запас перевернёшь... Нет здесь никого.

Замполит остановился. До его отуманенного сознания дошло, что среди мешков соблазнителя его жены действительно нет. Метнув полный ненависти взгляд на Ленку, он тут же перевёл его на дверь во второе помещение склада, где хранились наиболее ценные продукты: мясные консервы, сгущённое молоко и индивидуальные спецпайки на случай объявления большой тревоги.

- Ключи давай!

Связка дробно звякнула в её дрожащей руке. Стас вырвал ключи и с полминуты не мог попасть в прорезь. Наконец открыл... ворвался туда. Несколько успокоившийся, после метания топора в траву, Безбородов вновь замандражировал – Стас и без топора был очень опасен.

Но во втором помещении тоже никого не оказалось. Стас и здесь начал разбрасывать картонные коробки с консервами... И тут до чуткого уха Безбородова донёсся едва слышимый через толщу кирпичной стенки звук... звук, который издаёт при прыжке с высоты приземляющийся человек – кто-то спрыгнул с чердака склада. Безбородов взглянул на замполитшу... Та тоже услышала и буквально на глазах "отходила". Стас же увлечённый разбрасыванием коробок за их грохотом так ничего и не услышал.

- Кончай Стас. Здесь никого нет,- уже уверенно и спокойно произнёс Безбородов.

В свою очередь, осмелевшая Ленка вдруг коршуном накинулась на мужа:

- Что ты тут устроил паразит?!... Кто всё это теперь соберёт... у меня ведь тут всё подсчитано было!... Гад... идиотина, и так жизни нет!...

- Заткни поддувало, тварь!- закричал в ответ Стас, пиная ногами тяжёлые коробки.

- Дмитрий Сергеевич! Вы слышали как он на жену!... Будьте свидетелем... я начальнику политотдела жаловаться буду!

- Действительно Стас. Ну, разве так можно? Тебе, наверное, что-то привиделось.

Блуждающий взгляд Стаса упёрся в люк, ведущий на чердак и закрытый на задвижку.

- Давай лестницу!

- Сам бери... дурак стебанутый!!- почти визжала Ленка.

"Опоздал. Птичка, слава богу, упорхнула",- удовлетворённо думал Безбородов, помогая Стасу установить стремянку...

С чердака Стас слез какой-то обессиленный – он лишился цели его сюда приведшей.

- Никого нет,- опустошённо произнёс он.

- А ты кого там собирался найти?- насмешливо спросил Безбородов.

- Сволочь... гад!... Сколько банок с супом разбил, за них же платить придётся!- замполитша вынимала из дощатого ящика осколки от поллитровых банок с консервированным рассольником.

            - Пойдём Стас, пойдём,- Безбородов приобнял обмякшего замполита за ссутулившиеся плечи и повёл со склада, знаками показывая Ленке, чтобы та замолчала.

           Она, тем не менее, не унималась:

           - А кто мне теперь здесь порядок наведёт, я же эти мешки с места не сдвину!?

           - Завтра, завтра... я дам людей,- отмахнулся от неё Безбородов.

- Может и в самом деле не было никого... а?- Стас спрашивал с явной надеждой.

           - Ну, конечно... Мало ли что болтают. Если всему верить... Наплюй и забудь... Пойдём, я тебе спирту налью из своего НЗ. Проспишься, успокоишься. Всё в порядке, ты же сам убедился...

          Они уединились в канцелярии... В этот день Безбородов не вышел инструктировать караул, перепоручив это дело начальнику штаба. Домой он пришёл покачиваясь, когда уже смеркалось.

          - Ну что?- кинулась к нему Наташа и тут же отпрянула.- Ты что Дима, напился!?

          - Пришлось,- вновь обдал её перегаром Безбородов.- Ты... ты заччем к складу приходила!? Я те сколь раз говорил!?...

           Наташа поняла всё сразу, стащила с него сапоги, уложила спать...

                                                                                      4

           Стас после "штурма" продсклада утих, словно выпустил там весь свой "пар". Несомненным было то, что он всё же уяснил для себя факт измены жены и... смирился. Политзанятия, политинформации он ещё кое-как проводил, но от всех прочих своих прямых и косвенных обязанностей самоустранился, словно утратив интерес к службе, к карьере, всему... Безбородова, впрочем, такое поведение Стаса вполне устраивало – он теперь не сомневался, что повторение случившегося на складе маловероятно. Но оставлять на точке такого замполита и тем более его жену было нельзя. О том же настоятельно жужжала в уши и Наташа, интуитивно чувствующая опасность, исходящую от Ленки, для них. Ведь им надо продержаться на точке без ЧП ещё год-полтора и тогда можно уже поступать в Академию, вырваться, наконец, из постылой, неблагоустроенной жизни офицеров низшего звена, выйти на "оперативный простор" – какая же капитанша не видит себя полковницей... генеральшей.

          Безбородов уже был морально готов к "выносу сора из избы", докладу командиру полка и начальнику политотдела, после чего Стаса наверняка переведут... Но его паралельно мучила ещё одна загадка: на что намекал Новосельцев в том подслушанном разговоре с Бутом, какое задание они давали секретчику Колесникову, где и как тот должен фотографировать офицерских жён? Здесь Безбородов не мог посовещаться даже с Наташей.

         Безбородов вызвал Колесникова незадолго до вечерней поверки с материалами фотоконтроля  последней "боевой работы" по условным самолётам противника. Колесников, плотный парень в очках из недоучившихся студентов, слыл отличным фотографом и представил как всегда безупречный фотоконтроль. Просматривая ещё мокрые фотографии, Безбородов, как бы невзначай, спросил:

         - Есть сведения, что ты не по назначению используешь вверенную тебе фотоаппаратуру?

        Спросил наудачу, без особой надежды на мгновенный успех. И если бы секретчик так же спокойно отверг обвинение... Но случилось невероятное, покрывшись потом Колесников сразу же "раскололся". Видимо он ощущал себя меж двух жерновов: с одной стороны "деды", со своим заданием, с другой офицеры, которые могли его запросто "застукать" за выполнением... Он сознался, что Новосельцев, страдающий на сексуальной почве, заставлял его выслеживать офицерских жён и снимать в пикантных позах, а фотографии передавать ему.

        - Ну и как передавал?- сурово вопрошал Безбородов, сверля глазами, вытянувшегося перед ним по стойке смирно, секретчика.

        - Никак нет, товарищ капитан. Я отговорился, что никого снять не смог.

- А ты, значит, и не снимал никого?- несколько успокоившись, продолжал допрос Безбородов. Но секретчик побагровел и... молчал.

           - Чего молчишь... снимал или нет!?- повысил голос Безбородов.

           - Извините... товарищ  капитан... снимал.

           - То есть как!?- подскочил на стуле Безбородов.- Говоришь, не передавал, зачем же тогда снимал!?

           Колесников опустил свою коротко стриженную очкастую голову. За дверью канцелярии прокричали построение на вечернюю поверку. Безбородов встал из-за стола, выглянул в дверь и сказал старшине, прохаживающемуся по казарме со списком личного состава:

           - Колесникова в строю не будет. Мы здесь с ним фотоконтроль разбираем.

           Прикрыв дверь, Безбородов, уже не садясь, в упор смотрел на секретчика.

           - Ну... объясни?

           - Я... я не передавал... но снимал.

           Колесников виновато потупив глаза, шмыгнул носом. Безбородов усмехнулся. Он, конечно, понимал, что секретчик делал это для себя, но тут же улыбка соскользнула с его лица: "А что если он Наташу... в какой-нибудь позе?!"

          - Где карточки, негативы!?

          - Там... в секретке,- дрожащим голосом тихо отвечал секретчик.

          - Кто-нибудь знает... видел!?

          - Нет, товарищ капитан, никто.

          - И друзья твои... твоего призыва!?

          - Нет... клянусь, никто не знает,- сделал покаянное лицо секретчик.

          Надо было изымать карточки и плёнку. Но идти в секретку, пока шла поверка, мимо строя нежелательно. Кто-нибудь, тот же Новосельцев, мог заподозрить по лицу с каким идёт секретчик, что в канцелярии происходил не просто разбор фотоконтроля. Потом его запросто могли "разговорить", как это сейчас сделал Безбородов. По всему секретчик не врал и карточки действительно пока не пошли по рукам.

          - Откуда снимал?- спрашивал Безбородов, чтобы заполнить паузу до конца поверки.

          - В основном сверху, с сопки, оттуда обзор хороший...

          Они пошли в секретку минут через десять после команды "отбой". Колесников достал пачку фотокарточек. Он снимал женщин гуляющих с детьми, стирающих, вывешивающих бельё, возящихся на своих небольших огородиках возле ДОСов... Некоторые красовались на снимках в купальниках. Наташи не было ни на одном.

          - Это всё?- Безбородов спрятал во внутренний карман кителя всю пачку и моточек плёнки.

          - Ддда,- Колесников не мог удержать дробного стука своих зубов.

          Именно эта дрожь навела Безбородова на мысль, что секретчик показал не всё и очень боится, не решается сказать всю правду.

          - Слушай, если ты боишься Новосельцева... Я его в порошок сотру, он у меня после Нового Года уволится, если тебя хоть пальцем тронет. Не бойся, говори всё как есть. Я же вижу, что ты не всё отдал. Хочешь, чтобы я обыскал твою секретку? Если ещё что найду, пеняй на себя. Доложу в полк начальнику особого отдела, что ты рядом с секретными документами хранишь посторонние вещи... Ты же подписку давал, сам знаешь, дело подсудное,- пугнул на всякий случай Безбородов и тут же успокоил.- А если добровольно отдашь, всё между нами останется, обещаю.

          Но Колесникову это обещание совсем не добавило храбрости. Мимика его лица по-прежнему отображала сильные внутренние мучения – он, казалось, вот-вот расплачется. Безбородов недоумевал: так бояться "дедов" секретчик не мог, на дивизионе не было стариковского беспредела. Он явно боялся кого-то другого... Безбородов наконец понял – секретчик боится его, боится сильно, панически. Его сердце учащённо забилось, он почувствовал, как и к его лицу приливает кровь – видимо этот интеллигентный очкарик всё-таки сфотографировал его Наташу.

         - Давай, что там ещё... по-хорошему!- едва не сорвавшись на крик, приказал Безбородов.

        Секретчик начал спешно шарить за металлическими шкафами набитыми секретной литературой и откуда-то, едва дотянувшись рукой, достал чёрный конверт и дрожащей рукой протянул Безбородову. В конверте лежала всего одна фотография. Безбородов вынул её...

Это произошло более месяца назад. Начало июля выдалось очень жарким. Днями зашкаливало за тридцать градусов, да и вечерами температура ниже двадцати не опускалась. Безбородов на правах командира топил баню для своей семьи по пятницам, в то время как остальные офицеры и их семьи мылись в субботу. Мыться отдельно заставила его жена. Брезгливая и чистоплотная Наташа предпочитала мыться с мужем, нежели в общей бане с прочими женщинами по субботам. В пятницу пока Безбородов протапливал, она отмывала полок стиральным порошком и поливала горячей водой. Вечером Безбородов приходил со службы, и они всей семьёй шли в отдраенную, стерильную баню.

В ту пятницу на точку к вечеру привезли молодое пополнение, только что прошедшее "курс молодого бойца" при управлении полка. Безбородов был вынужден задержаться, распределяя "молодых" по батареям, взводам и отделениям. Наташа уже собравшаяся в баню несколько раз нервно названивала ему, но он освободился только после десяти часов. В баню, они пошли уже затемно. Обычно Наташа сначала мыла сына, после чего Безбородов относил его домой и возвращался. В тот день, вернее ночь, когда он с сыном на руках выходил из бани, Наташе разомлевшей от жары, вдруг нестерпимо захотелось пить... Рядом с баней стояла цистерна, из которой брали холодную воду. Ночь стояла тёплая и безлунная – кто мог её увидеть кроме мужа, державшего на руках закутанного в тёплое одеяло и уже начавшего дремать Кольку.

- Подожди я попью... не могу жарко очень. А ты постой тут пока.- Она на всякий случай выглянула из двери в темень и скользнула к цистерне... открыла кран и, ополоснув выходное отверстие, приникла к нему губами. Видимо уж очень мучила Наташу жажда, раз её не остановил даже страх перед некипячёной, прямо из цистерны водой. Пила она где-то секунд десять...

Как секретчик оказался ночью после отбоя в районе офицерской бани с фотоаппаратом?... Кто же будет проверять где он, ведь ему нередко приходилось работать у себя в секретке и после отбоя... шифрограммы, срочные донесения... Колесников действительно оказался классным фотографом. Он поймал в кадр именно тот момент, когда Наташа на одной ноге, изогнувшись всем телом, прильнула к освежающей струе. Она как нарочно попала в полосу света падающего из широко открытой двери бани... Её ноги, грудь, живот... формы, что у таких женщин великий артист Смоктуновский называл "прелестными излишествами", её круглощёкое лицо выражало блаженство... Это была кустодиевская "Русская Венера" в позе фигуристки делающей "либелу". В отличие от Наташи Безбородов с сыном не попали в луч света и едва угадывались на заднем плане.

Безбородов молча спрятал фотографию, после чего тихо приказал:

- Негатив.

- Нету... я его сразу сжёг... клянусь!- лицо Колесникова было таким, что Безбородов поверил.

- Это единственный экземпляр?

- Клянусь ...- Колесников видимо не мог уже сдержаться и от страха испортил воздух, от чего в маленькой секретке стало трудно дышать.

- Хорошо,- Безбородов скривился и поспешил выйти.

От казармы он не пошёл сразу домой. Остановился на ярко освещённом фонарями дневного света плацу. Осторожно, словно из ограждавшей плац полутьмы кто-то мог подсмотреть, вынул фотографию. Улыбка тронула его губы. Как сумел её этот засранец запечатлеть! Но советовать Колесникову после Армии заняться художественной фотографией, он не будет. Хватит с него и того, что больше месяца в тиши своей секретки любовался его обнажённой, да ещё так соблазнительно изогнувшейся женой. Он и сам сейчас любовался. Жечь карточку жаль, но необходимо, жечь и молчать про всё это. В том, что будет молчать Колесников, Безбородов не сомневался...

Каптёр Магомедханов уволился в поощрительную партию. Никто из дембелей, претендующих на поощрительное увольнение не возмутились – все всё понимали. Перед Новым Годом перевели на другое место службы и замполита с его Ленкой. А Наташа со смехом рассказывала мужу, что в неё, кажется, влюбился очкастый солдат-секретчик – только её увидит, пунцовым становится, глаза прячет, просто чудеса.

   В бурю

            С утра день у старшего лейтенанта  Наиля Хакимоллина складывался отлично. В штабе полка ему сообщили, что документы на очередное звание уже подписаны и не сегодня-завтра будут отправлены "наверх". Сердце Наиля билось с радостным учащением и все данные ему на "точке" поручения он делал в охотку с удвоенной энергией. Уже к двенадцати часам он успел "выбить" в автослужбе машину, загрузить в неё две бочки дизельного масла, лично отобрать на радиотехническом складе запчасти на РЛС... Хорошее настроение придавало сил, и всё у Наиля получалось. К полудню солнечного июльского дня он уже готов был ехать на берег и дальше плыть на Полуостров, на свою "точку", поделиться радостной вестью с друзьями. Так бы оно и случилось, приедь он один, но в управление полка с "точки" откомандировали ещё двух человек, и Наиль в этой группе старший. Потому он был вынужден умерить свой пыл.

            Что более может желать офицер, как не своевременно присвоенного звания?  Тем более, что если первое звание мало кому задерживают, то второе... Капитана, наверное, каждый второй советский офицер перехаживал, кто месяцы, а кто и годы. А тут посылают так, что до Москвы, до Главкома, может дойти день в день, и через месяц-полтора, в августе-сентябре он уже оденет четвёртую звёздочку на погоны. Стройный, свежий, большеглазый, черноволосый, ну никак двадцать шесть лет не дать, самое большее двадцать три. Молодой, красивый, холостой и уже капитан. Ему хотелось улыбаться всем, и чтобы все вокруг улыбались, радовались вместе с ним.

            Отправку задерживали дивизионный старшина прапорщик Мухамеджанов и продавец "точечного" магазина Валентина Сёмкина. Наиль на мог просто стоять и ждать. Он "полетел" на вещевой склад, где никак не мог завершить свои дела старшина.

            - Что это вы мужики здесь закисли!? Машина под парами, ждёт, а вы всё Муму ...!- Наиль словно наполнил свежим воздухом затхлое, мрачное помещение, пронзённое пыльными стрелами света из забранных стальными решётками маленьких окошечек под самым потолком.

            - А ты это вот старшину своего спроси, какую Муму мы тут...- не поддался обаянию дружелюбия источаемого Наилем завсклад, невысокий прапорщик лет за сорок, не по возрасту седой, но с симпатичным точёным лицом.- Смотри, что он мне сдаёт!...- завсклад выхватил из мешка, одну из простыней, привезённых Мухамеджановым на сдачу.- Сам посмотри!

             От простыни осталась едва половина – она была явно разодрана солдатами на подворотнички. Наиль, однако, не смутился:

            - Ну, ты Максимыч как маленький, сам что ли не знаешь, что к нам материал для подворотничков в год раз завозят. Другие будто меньше рвут, только наши.- Наиль недоумённо взглянул на старшину, среднего роста крепко сбитого двадцативосьмилетнего казаха, не сумевшего договориться с завскладом по таким пустякам.

            Мухамеджанов стоял набычившись, его желавки ходили ходуном, дикие гримасы искажали раскосое лицо, придавая ему зверское выражение.

            - Рвут-то везде, но не столько же... На, на глянь... можно такие принимать!?- завсклад схватил сразу несколько простыней и бросил их прямо на цементный пол.

            Наиль наклонился, взял ближнюю за угол, встряхнул, но как только простыня развернулась, брезгливо её отбросил. Она была цела, если не считать небольшого надрыва, но запах, вместе с жёлтыми разводами сразу наводил на мысль, что она снята с койки солдата страдающего ночами недержанием мочи. 

            - Что нос воротишь?- торжествовал завсклад.- Не нравится?... А у него чуть не все, не порваны, так обоссаны, или будто ими казарму вместо половых тряпок драили. Как я такие в прачечную повезу!? Ни один старшина такого срамного постельного белья не привозит...

            Полчаса, не меньше уговаривал Наиль завсклада принять эти ужасные простыни и выдать вместо них стиранные. Старшина при этом всё также безмолвно стоял рядом, шевеля желавками. Но едва полученные свежие простыни оказались в кузове машины, старшину будто прорвало:

            - Гнида... его бы к нам на Полуостров, посмотрел, как бы он там запрыгал!...

            Наиль понимающе кивал, успокаивал - не хотелось говорить обидных слов, хоть и был Мухамеджанов, вне всякого сомнения, никудышным старшиной, особенно в хозяйственных вопросах. Но не хотелось никого расстраивать, когда самому так хорошо и радостно:

            - Не бери в голову Габдраш. Сходи-ка лучше в магазин Валентину поторопи, а то ехать уже пора, а она там, наверное, чай пить села.

            - Да пошла она... настроения что-то нет. Если пойду и там с кем-нибудь поругаюсь.

            Нельзя сказать, что старшина был чересчур недисциплинированный, плюющий на субординацию. Напротив, в тех ситуациях, когда приказ исходил, например, от командира дивизиона или замполита, он являл собой прямо-таки образец исполнительности и рвения, но если приказывал не очень высоко стоящий офицер... Здесь играло роль настроение старшины, а оно у него сейчас было прескверным.

            Наиль не обиделся. Он вообще сейчас не мог ни на кого обижаться:

            - Ладно, посиди, успокойся. Я сам сбегаю.

            Предвидение Наиля сбылось: Валентина уже расписалась за полученный товар и чаёвничала вместе с военторговскими продавщицами, увлечённо обмениваясь новостями "сарафанного" радио. Наиль зашёл с чёрного хода и застал собеседниц на каком-то интимном эпизоде, который они эмоционально смаковали:

            - Неужто... прямо в квартире!?... А муж то на полигоне... Ты смотри, что творят!

            Наилю стало неудобно, хоть он и оказался в роли подслушивающего случайно. Он нарочно громко затопал, прежде чем появиться в тесно заставленной товарной тарой подсобке.

            - О, кто к нам пожаловал...- под смешки подруг приветствовала его одна из местных продавщиц.- Садись к нам Наильчик, мы тебя чайком попоим... Когда невесту-то свою привезёшь? А то мы тебе тут другую живо найдём... ха-ха...

            И в этом случае оптимистический настрой помог Наилю корректно избежать втягивания в шутливую, изобилующую слегка замаскированной пошлостью беседу с разбитными бабами... Наконец Валентина, крупная но, несмотря на свои двадцать четыре года уже рыхлая, в однотонных серых кофте и брюках, была извлечена из недр подсобки.

            - Валь, ну ты чего?... Ехать же пора, только тебя и ждём,- Наиль старался, чтобы упрёк звучал как можно мягче.

            - Ой... А я и не думала, что вы так скоро управитесь. Мы и присели-то минут пять назад, а так всё товар пересчитывали,- оправдывалась Валентина.

            "Так я тебе и поверил, пять минут, небось, часа два уже кости всем подряд перемываете",- подумал Наиль, но сам при этом согласно кивал и понимающе улыбался.

- Ну что, грузим твой товар?- он вроде бы невзначай поторопил продавщицу...                         

Наиль давно уже удивлялся той перемене, что произошла с Валентиной за те почти три года, что знал её. Кто бы мог подумать, что некогда худенькая, робкая девушка, жена вновь прибывшего на точку лейтенанта, так быстро превратится в дебелую, уверенную в себе женщину. Ведь продавец единственного на "точке" магазина лицо довольно влиятельное. Валентина, второй год уже "командующая" магазином, это очень хорошо усвоила и нет-нет, да и злоупотребляла своим положением. Поговаривали, что она припрятывает дефицитные товары и не гнушается при случае обсчитать тех, кто обычно плохо считает деньги, солдат и офицеров-холостяков. Сам Наиль это ни подтвердить, ни опровергнуть не мог, он всегда совал сдачу в карман не считая.

            Наиль быстро организовал погрузку товаров для дивизионного магазина силами дневального с близлежащей казармы, и двух солдат из кухонного наряда, прислать которых он упросил прапорщика, дежурного по столовой. Валентине оставалось только покрикивать да подгонять:

            - Поосторожнее, поосторожнее ребята... Ну что вы еле шевелитесь, как неродные... Куда сапожищами встал, коробку продавишь!...

            Старшина всё это время как истукан стоял рядом с сумрачной улыбкой. Но вот, наконец, все мешки и коробки оказались в кузове и солдаты, отряхивая пыль с хе-бе, вопросительно посмотрели на старшего лейтенанта, явно ожидая обычной в такой ситуации награды.

            - Слышь Валь... ты это, дай бойцам чего-нибудь, сигарет, печенья там, или конфет, работали как-никак,- обратился Наиль к продавщице, видя, что та не проявляет догадливости.

            - Ой Наиль, ты бы раньше сказал. А сейчас как... эти коробки как раз в самом низу, не достать...- с наивной улыбкой ответила продавщица.

Выражение полного удовлетворения чуть было не сползло с лица Наиля. Валентина не собиралась отблагодарить грузчиков за работу, и он оказался в весьма неловком положении.

            - Вот что ребята... вы это... извините... Вот у меня тут "Примы" больше полпачки осталось, возьмите, больше нет... – Наиль виновато развёл руками.

            Солдаты переглянулись, и, взяв по две сигареты, вернули остальное.

            - Не надо товарищ старший лейтенант, мы всё понимаем, у вашей продавщицы зимой снега не выпросишь. На неё ваши с Полуострова всегда жалуются,- дал понять, что в курсе дела один из кухонных нарядчиков.

            Но вот вроде бы и всё, машина загружена, можно ехать. Наиль побежал в штаб звонить на "точку", чтобы на том берегу встретили... Позвонив, он поднимался из подземного этажа, где располагался полковой узел связи, когда его окликнул офицер, дежурный по полку:

            - Хакимоллин, зайди в строевую, там почту для вашей "точки" привезли... не забудь.

            - Как, а разве наш старшина?...- вырвалось, было, у Наиля, но дежурный уже вбегал по лестнице на второй этаж здания штаба.

            Хорошее настроение Наиля опять подверглось "бомбардировке". "Да он что сегодня вообще ничего не делал? Это же его обязанность почту забирать",- внутреннее возмущение, казалось, вот-вот вырвется наружу... Но заряд оптимизма, полученный с утра, оказался настолько силён, что хорошее настроение вновь пересилило. К тому же у Наиля моментально возникло желание выяснить у начальника строевой службы, когда конкретно его представление будет отправлено "наверх".

                                                                                 2

            Начальник "строевой" капитан Забродин сидел в кабинете один. Голова разламывалась, а опохмелиться в преддверии суда чести, где его собирались заслушивать, было рискованно. Если застукают всё, с должности попрут, на "точку" загонят. Ему казалось, что весь мир ополчился против него. И надо-то всего грамм сто-двести и уйдёт эта боль, муторное состояние...

            Наиль зашёл, и словно благоуханным ветерком пахнуло в казённой бумажно-беспорядочной ауре кабинета.

            - Здравия желаю товарищ капитан! Тут говорят нашу почту забрать надо?

            Забродин хмуро смотрел на Наиля, манипулируя морщинами на лбу с глубокими залысинами, будто силился зашевелить ушами. На самом деле он таким образом осуществлял самомассаж ноющих висков. До него не сразу дошёл смысл вопроса, зато он отчётливо видел, что Наиль  безудержно, бессовестно рад. Ему хорошо, он доволен и у него совсем не болит голова, не подкатывает к горлу содержимое желудка...

            - Что... почта?- переспросил капитан.- Ах да, вот забери... Там кажется и тебе письмо есть.

            Наиль принял небольшую кипу газет, пачку писем. Письма быстро перебрал, нашёл своё. "Так и есть из Семска, от Гули". Он уже третий месяц не получал от неё писем, беспокоился и сам себя успокаивал: как-никак пятый курс мединститута, летняя сессия, наверняка некогда... Но тревожные мысли, вызванные неожиданным молчанием девушки нет-нет, да и посещали его в последнее время. И вот, наконец-то, долгожданное письмо. До чего же удачный день... На этой вдохновенной волне Наиль уже собирался задать вопрос насчёт своих  документов...

            Как чувствует себя человек, у которого буквально всё, в том числе и самочувствие, плохо, при виде искренней радости другого? Зависть... хорошо если белую. Ну, а чёрная зависть плацдарм для желания испортить эту ненавистную радость счастливца, заставить его тоже мучиться, страдать. Именно такое желание и возникло у тридцатисемилетнего вечного капитана Забродина.

            - Чего щеришься... рад небось, что документы подписали? Капитана получишь,- вроде бы без задней мысли начал Забродин.

            - Ещё бы,- бесхитростно признался Наиль.- Знаешь, до сегодняшнего дня всё боялся, вдруг к чему-нибудь прикопаются, задержат. Ты там, когда отправишь-то?- он с некоторой тревогой задал наиболее волнующий его сейчас вопрос.

            Наиль, конечно, понимал, что если представление подписано командиром полка Забродин никак не может его завернуть, даже если очень захочет. Но он может просто придержать бумаги. Ну, мало ли что, замотался, зашился да и забыл, или как это с ним частенько приключалось, в запой уйдёт. А документы где-нибудь в сейфе валяться будут, и пока в ресторан не пригласишь, не напоишь... Сейчас, правда, Перестройка, Указ. Политотдел, закусив удила, кинулся на алкашей, согласно инструкции ГЛАВПУРа, рождённой тем же Указом... А всё равно страшновато: возьмёт и придержит. Маленький человек всегда чувствует себя зависимым от любого даже самого ничтожного, но стоящего чуть выше его чиновника, даже если ему и кажется, что он как человек "звучит гордо".

- Не боись, за мной дело не станет, как только так сразу,- успокоил, было, Забродин, но тут же хитровато прищурясь нанёс неожиданный укол.- Только ты Наиль Габдулхабтович напрасно так цветёшь,- капитан сделал особое ударение на отчестве Наиля, как бы давая понять, что знает про него то, что неизвестно другим.  

            Наиль хоть и не понял намёка, но на его лице отчётливо проявилось тревожное недоумение. Оценив на глаз результат своих слов, поднаторевший в штабных интригах Забродин, решил немного поиграть со старлеем в кошки-мышки, чуть приободрить, а потом опять бац...

            - За мною, те говорю, не заржавеет. Вот они твои бумаги, с первой секретной почтой отправлю. Из Москвы как подпишут, сразу позвонят, так что узнаешь о присвоении даже раньше, чем бумаги вернутся. Но поверь мне, ничего хорошего это тебе не сулит.

            Вновь было просветлевший Наиль, замер в недоумении:

            - Не пойму, о чём это ты?

            Настроение и самочувствие Забродина улучшалось по мере роста тревоги у Наиля.

            - О том, что у тебя это, скорее всего, последнее звание,- Забродин даже отвернулся, чтобы Наиль не увидел его удовлетворённой мины, которую не мог сдержать.

            - Это почему же ты так решил?- тон Наиля не оставлял сомнений – "удары" достигали цели.

            - А потому...- капитан резко повернулся к Наилю, его лицо уже выражало что-то вроде сострадания.- Потому, что вы товарищ старший лейтенант не ту национальность себе взяли!

            Наиль даже потряс головой, не понимая смысла услышанного.

            - Как не ту, кем же мне быть, если я татарин?- Наиль смотрел на Забродина, подозревая, что тот повредился умом на почве злоупотреблений спиртным.

            - То-то и оно, что татарин, а ведь и не татарином мог быть и уверяю, служба у тебя легче пошла бы. Вон ведь как стараешься, пять лет на самой тяжёлой точке пашешь, благодарностей не счесть, на полигоне два раза стрелял, а на выходе... На выходе еле на капитанскую должность выскребся, а с неё, сам понимаешь, в Академию не поступишь. А ведь ты не так уж и молод...

            В кабинет заглянули двое солдат и попросили какие-то проездные документы, но Забродин, раздосадованный, что его перебили, заревел на них как поднятый среди зимы из берлоги медведь:

            - Марш отсюда... никаких документов... обед уже!

            Опешившие солдаты попятились за дверь, хотя до обеденного перерыва оставалось ещё полчаса.

            - Защёлкни-ка дверь на задвижку... чтобы не мешали,- Забродин не мог отказать себе в удовольствии озвучить одну из теорий служебного продвижения в Советской Армии.

            - Как же это я мог взять другую национальность, если я татарин?- тем временем настороженно переспросил Наиль.

            - Не надо... ты кому другому лапшу на уши вешай, а мне не надо,- весело погрозил пальцем капитан.- Я же всю твою подноготную знаю,- он кивнул на большой стальной сейф, где хранились личные дела офицеров полка.- Ну, чего ты скрываешь, я же отлично знаю, что твоя настоящая мать не татарка, а казашка была...

            Наиль наверное и сам себе не смог бы объяснить, что почувствовал, услышав эти слова. Это было всё равно, что обухом по голове. Но он ведь и сам это знал... знал, а как будто и не знал. Ему никогда вот так в глаза не говорили, что его давно умершая мать, которую он совсем не помнил, была казашкой. Дома ему об этом никогда не напоминали, ни отец, ни мачеха. Его младшие брат и сестра были уже стопроцентными татарами, а он... Он никогда всерьёз не задумывался о "составе" своей крови и в семье ощущал себя старшим сыном и братом, а мачеху почитал как мать. Да и какое значение имела тогда национальность в таком городе как Семипалатинск. Там подростки и пацаны всегда делились на левобережных и правобережных, и стычки жестокие, костоломные с кровью там случались, и банды, кодлы там тоже были, но не было деления по национальному признаку, не было татар, казахов, русских, были левобережные и правобережные. Хотя... что-то всё-таки было, татары почему-то чаще корешились с русскими, нежели с казахами, к которым относились с некоторым пренебрежением. Наиль об этом никогда не задумывался. Хорошо или плохо, но были семьдесят лет Советской власти, и были люди, рождённые и воспитанные этими годами, которые не знали ни своего родного языка, ни своих корней, истинной истории – это советские люди. Они были не лучше и не хуже всех прочих, хоть именно в Перестройку их презрительно стали обзывать "совками" и рисовать только чёрной краской. И что должен чувствовать истинный советский человек, услышав вдруг от какого-то спившегося типа, что продвижение в Советской Армии зависит и от национальности!?

- Я не скрываю... А что ты хочешь этим сказать?- упавшим голосом спросил Наиль.

            - Ну, как же,- лицо Забродина было бесстрастно, но глаза... глаза торжествовали.- Ты что сам догадаться не можешь? Мы же в Казахстане с тобой служим, и здесь куда выгоднее казахом быть, чем татарином.

            - Что-то я в нашем роде войск ни одного не то, что генерала, полковника казаха не встречал,- Наиль старался говорить без эмоций, словно отгораживаясь равнодушием от этой неприятной для него темы.

            - То-то и оно, что у нас совсем нет казахов,- с воодушевлением подхватил капитан. Он явно выздоравливал от представившейся возможности влить ложку дёгтя в радость ближнего.- Ты бы у нас в Корпусе вне конкуренции был, один единственный представитель коренной национальности. Да тебя бы сейчас на руках носили, тебя бы не то, что на ваш Полуостров, вообще в наш полк бы не заслали. В Алма-Ате, в штабе Корпуса бы служил, на Медео на коньках катался, в шикарных ресторанах девочек бы снимал. И в Академию поступать, никто бы тебе препятствий не посмел чинить. Корпусное начальство вынуждено заигрывать с руководством республики, и ты бы мог здесь много выгадать... Хотя, конечно,- Забродин, окинув взглядом Наиля, с сожалением покачал головой,- вид-то у тебя чисто татарский, ничего казахского. Но всё равно, назовись ты казахом, здесь бы на "точке" не гнил.

            - Ерунду городишь,- Наиль было дёрнулся на выход, толкнул дверь, но не открыл, забыв, что сам же закрыл её на защёлку.

            - Постой... не веришь!? Чем хочешь поклянусь. Мы же кадровики все друг с другом контачим. Вон в пехоте казахов много, не то что у нас, так они в Округе все в нормальных местах сидят.

            - Ну и пусть сидят, я то здесь при чём?- Наиль потянулся к защёлке.

            - Как это при чём, чудак-человек?- Забродин подскочил и удержал Наиля за локоть.- Подожди, я ведь тебе не всё сказал. Понимаешь, ты же по матери мог национальность взять, многие так делают. Вон у Фишмана мать русская, так он русским записался... Хотя всё равно бестолку, ему бы, дураку, и фамилию матери взять, но у тебя совсем другая история, у тебя бы всё было хоккей.

            - А я татарин и татарином хочу быть,- Наиль отбросил руку Забродина.

                                     3

             Наиль вышел из штаба, будто в бане побывал, красный, вспотевший. От хорошего настроения не осталось и помина. Старшина и Валентина стояли возле машины и негромко, но неприязненно препирались. Продавщица, было, подошла к Наилю с каким-то вопросом, но увидев его лицо, не решилась спросить.

            - Ты почему почту не забрал!?- Наиль так обратился к старшине, что тот в свою очередь тоже присмирел.

            - Да понимаешь... забыл как-то с этими простынями... извини.

            - Держи!- Наиль бросил старшине газеты и тот, неловко растопырив руки, часть поймал, остальные рассыпал...- Ну что, все на месте... поехали!?

            - Поехали... тебя одного ждём,- лениво отозвался прапорщик, помощник дежурного по части, который должен был в качестве старшего машины отвезти "точечников" и их груз на берег водохранилища и пригнать машину назад.

            По дороге Наиль молчал. Слова Забродина буквально засели в мозгу, рождая тягостные размышления. Клин надо выбивать клином – с этой целью Наиль достал письмо от Гули, надеясь, что оно поможет вернуть хорошее расположение духа. Письмо оказалось неожиданно коротким. Обычно Гуля писала две-три страницы, сейчас не более полстранички.

            "Наиль! Прости, что так долго не отвечала на твои письма. Я вообще не хотела тебе больше писать, но это было бы нечестно по отношению к тебе. В моей жизни произошли большие перемены, и они непосредственно касаются наших с тобой отношений. Мне тяжело писать, но иначе нельзя, ты должен это узнать. Я встретила человека, который... В общем, мы любим друг друга, и этим всё сказано. Не хочу больше терзать тебя и себя всевозможными словоизлияниями. Не пиши мне больше. Искренне желаю тебе счастья. Прости, если можешь".

                                                                                                                                 Гуля.

            Машина ползла вверх преодолевая крутой подъём, туда где плотина перегородила реку, где разлилось водохранилище. Наиль сидел словно поражённый громом. Он ещё раз перечитал короткий текст письма...

            На верхнем бьефе плотины у бетонного причала была пришвартована "Дора", большая лодка-баркас с двигателем, на которой в безлёдный период осуществлялось снабжение расположенной на противоположном берегу водохранилища "точки". При ней находился рядовой Разбицкий, моторист, в обязанности которого входила поддерживать "Дору" на плаву, а её двигатель в исправном состоянии, ну и конечно управлять ею. Водохранилище вроде бы не очень сильно, но заметно волновалось, брызги от волн нет-нет, да и перехлёстывали борт. Обычно Наиль принимал самое деятельное участие в перегрузках, но сейчас он словно отключился, и весь груз пришлось перетаскать двум солдатам, мотористу и водителю машины. Валентина опять же покрикивала, когда носили её товары, а старшина и старший машины... Прапорщики в этом полку вообще считали физический труд недостойным себя, скорее можно было увидеть офицера с ломом, лопатой или несущего какую-то тяжесть.

Наиль сидел на пристани, свесив ноги к воде, и тупо смотрел, как по длинной палубе пришвартованной рядом самоходной баржи весело бегали друг за дружкой, по всей видимости, практиканты речного профтехучилища, две девчонки и парень лет по шестнадцать-семнадцать. Набегавшись, они разделись и бултыхнулись в воду. Девчонки, плотные загорелые с двух сторон нападали на парня, шутливо топили... а под водой, возможно даже не нарочно, а повинуясь инстинкту, льнули к его мосластому, поджарому телу. При этом каждая бросала время от времени недовольные ревнивые взгляды на подругу. Вот парень ухватился за какой-то крюк, торчащий из бетонного основания причала, а девчонки облепили, повисли на нём... Рука парня соскользнула и весь «клубок» с брызгами, со смехом и визгом плюхнулся в воду...

Этот молодняк наслаждался жизнью, не ведая никакого стыда, им было так хорошо. Наиль вдруг почувствовал себя ужасно старым, к тому же что-то безвозвратно упустившим в жизни, в этой погоне за должностями и званиями. До сих пор он связывал своё будущее с военной карьерой и с Гулей. И вот Забродин заронил сомнение в первом, а письмо... Почему так случилось, ведь, казалось, они так хорошо дружили с Гулей, и вроде бы всё складывалось: она заканчивает в будущем году институт, а он... он надеялся вырваться, наконец, с "точки", при идеальном раскладе поступить в Академию. Везти сюда Гулю ... Нет, этого он не хотел, ему было стыдно, ведь он скрывал от неё, как плохо живут офицеры и как мучаются их жёны, в основном горожанки, в отрыве от цивилизации. Но ещё больше не хотелось ему, чтобы Гуля увидела, что даже в этой дыре он фактически никто, а значит и его жена тоже там будет в "толпе", ждать пока "дефицитом" в магазине отоварится жена командира, потом замполита, потом согласно субординации жёны начальника штаба и зама по вооружению и когда очередь дойдёт до неё... И так во всём. Один раз, именно в такой момент он забежал в магазин за сигаретами... Его пропустили без очереди, женщины вошли в положение спешащего холостяка, но тоже со смехом поинтересовались, почему же к нему не приезжает его невеста, тем более от Семска тут и ехать-то всего-ничего. Тогда Наиль возьми да и брякни, что он вообще на "точку" молодую жену не привезёт, нечего ей тут мучиться и вообще она не для того учится, чтобы диплом здесь гробить. Он сначала всего добьётся, а потом... Больше всех тогда обиделась пышнотелая красавица Наташа Безбородова, жена командира дивизиона. Как всегда она стояла первой в очереди и на правах командирши, отобрав фактуру на товар у Валентины, читала  её, откладывая «дефицит» в первую очередь, конечно, для себя. Она так и застыла с той фактурой в руках, приняв слова Наиля в первую очередь на свой счёт – ведь именно у неё "гробился" институтский диплом. Тогда он не оценил её ответа, но сейчас вспомнил всё до последнего слова: "А ты уверен, что она тебя так долго ждать будет?"

Наиль отрешённо смотрел, то на барахтающихся в воде малолеток, то на снующих от грузовика к "Доре" солдат с ящиками и коробками. В его голове чередовались мысли о письме с тем, что он услышал от Забродина. Он сначала интуитивно, потом всё более явственно стал ощущать связь в этих вроде бы совсем не связанных событиях...

- Товарищ старший лейтенант!... Погрузили. Отчаливаем?- обратился к Наилю моторист.

Наиль очнулся. Старшина с Валентиной уже разместились в загромождённой грузом на три четверти "Доре", а моторист стоял на корме возле движка в готовности его запустить. Наиль прыгнул в колеблющийся на волнах баркас.

- Давай, заводи!

- Ветер усиливается... Может, чуть переждём?- заколебался вдруг Разбицкий, видя, что Наиль совсем не обращает внимания ни на ветер, ни на плотные низкие облака, наползающие с Севера, закрывшие солнце, отчего сразу стало прохладней.

Наиль тоже бросил взгляд на уходящую вдаль гладь водохранилища в обрамлении скалистых гор, по которому им предстояло пройти на этой тарахтелке около десяти километров. Погода  портилась, но Наиль как-то отстранённо осмотрелся, чувство опасности, самосохранения сейчас были явно притуплены.

- Заводи... прорвёмся,- он равнодушно махнул рукой.

Наиль привалился к какому-то ящику, и им вновь овладели безрадостные размышления... Неужто, и во взаимоотношениях с Гулей, национальный вопрос сыграл роковую роль? Гуля татарка, но татарка чистокровная. В семье Наиля всячески скрывали от посторонних, что его мать казашка, к тому же на его внешности это никак не отразилось. И когда их познакомили с Гулей, а познакомили их через родственников мачехи, естественно тоже ни словом не обмолвились... Когда они стали встречаться и переписываться, тоже никаких вопросов не возникало. Скорее всего, она  не сомневалась, что Наиль тоже чистокровный татарин. Неужели узнала и... Он вспоминал как его встречали в доме Гули. Он там всем понравился. Вне всяких сомнений его принимали как будущего жениха, иначе бы ей просто не позволили ни встречаться с ним, ни писать. Но в то же время... Он ведь знал, как в гулиной семье плохо относились к казахам. В отличие от отца Наиля, простого рабочего на мясокомбинате, отец Гули был майор милиции, а мать завуч средней школы. В той семье часто велись разговоры, где казахов именовали не иначе как тупыми баранами. Однажды мать Гули со злостью говорила одной из своих знакомых:

- Если бы русские так же зажимали калбитов как нас, ни один бы из них дальше пастуха не пошёл.

Тогда Наиль не воспринял этих слов как оскорбление и для него, как бы забыв, что написано в его метрике в графе мать. А теперь... теперь он почти не сомневался: если в семье Гули узнали об этом... Скорее всего, так оно и случилось.

                                                                      4

Вернуться к действительности заставил порыв ветра, сорвавший с него фуражку. Наиль недоумённо поднял голову, проследил, как фуражка исчезла в серых мрачных волнах. Он огляделся и обнаружил, что "Дора" отошла от плотины всего километра на полтора, но погода настолько ухудшилась, что бетонное её тело виделось с трудом, словно в туманной дымке. Потемнело всё вокруг, вода казалось вот-вот сольётся в одно целое с тучами, как слились с ними вершины гор. "Дора" тяжело разрезала неспокойную толщу вод. До пристани, на которой их должна ждать машина с "точки" было ещё очень далеко. Наиль глянул вперёд, потом назад - вернуться пока еще гораздо ближе. Валентина куталась в тёплую кофту и опасливо косилась на волнующуюся стихию. Старшина... Мухамеджанов буквально вцепился в борт и, округлив полные ужаса глаза, вращал головой то вправо, то влево. Ветер был боковой, перпендикулярно курсу и волны всё чаше перехлёстывали через борт.

- Поверни чуть к ветру, а то нас заливает!- скомандовал Наиль.

- Тогда плыть долго придётся!- перекрикивая ветер отозвался моторист, поворачивая руль.

- Наиль, возьми накидку, холодно,- Валентина протягивала одну из плащ-палаток, которые обычно возила с собой для укрытия товара.

Наиль уже и сам, будучи в одной рубашке без кителя, чувствовал, что у него зуб на зуб... За короткий промежуток времени, температура резко упала, и уже ничего не напоминало, что где-то с час назад было не менее двадцати пяти градусов тепла. Тяжело гружёная "Дора" всё хуже слушалась руля. Вода по-прежнему перехлёстывала борта, её набралось едва не по щиколотки. Повернуть назад в почти штормовом море было уже невозможно. Ко всему пошёл секущий дождь, сначала мелкий, потом сильнее.

- Вычерпывайте воду!- кричал Наиль.- Валь, у тебя там банки какие-нибудь есть!?

- Посуда... миски есть... но они в ящиках... сейчас не найти,- продавщица беспомощно всплеснула руками.

- Там кружки, банки консервные... под лавкой!- кричал с кормы, с трудом удерживая руль Разбицкий.

- Да ты что... какие банки, это всё-равно, что чайной ложкой!... Эх фуражка улетела... Габдраш, давай фуражку!

Старшина посмотрел на Наиля так, что стало ясно, он не понял, что от него требуют, и вообще оторвать его от борта, казалось, можно было, только отрубив руки. Наиль сорвал с него фуражку и стал в бешеном темпе вычерпывать ею воду из баркаса. Валентина соорудила что-то вроде черпака из какой-то клеёнки и тоже выливала воду за борт... старшина бессмысленно наблюдал... Разбицкий не мог удержать лодку на курсе, её как флюгер постепенно разворачивало кормой к ветру. Волны теперь всё сильнее заливали корму... и движок. Наиль кинулся на помощь Разбицкому, но опоздал, мотор, получив очередную порцию воды, чихнул несколько раз и замолк. Неуправляемый баркас понесло прямо на скалы, но до них оставалось ещё где-то метров четыреста, а волны хлестали, и дождь усиливался. Вода прибывала, баркас оседал...

- Разбицкий ты плавать умеешь?!- кричал безуспешно пытающемуся запустить движёк мотористу Наиль.

- Умею... но не очень... Тут далеко и волны... не знаю... боюсь не доплыву.

С остановкой движка невозможно было не почувствовать свою полную беспомощность. Хотя Наиль ощущал это в меньшей степени, ведь он прекрасный пловец. Что такое для него, выросшего на берегу бурного Иртыша четыреста метров. Мальчишкой он переплывал свою реку туда и обратно на спор, и на перегонки, а это больше километра при сильном течении. И сейчас он боялся не за себя. Он боялся, что если "Дора" пойдёт ко дну, он сможет спасти только одного...

- Я нет... я как топор!- дрожала всем телом Валентина.

Наиль повернулся к старшине...

- Брат... брат!!- Мухамеджанов, наконец, отцепился от борта, чтобы теперь мёртвой хваткой вцепиться в Наиля.- Спаси меня брат... я совсем не умею плавать... спаси!

- Ты что Габдраш пусти... лодку надо спасать... да пусти, ты что сдурел! Возьми себя в руки, ты что... вон женщина и та воду черпает, а ты...

- Да шайтан с ней с сукой, пусть черпает... Брат, ты же мусульманин... мы с тобой мусульмане, а они... они неверные, пусть подохнут, ты должен меня спасти!!- старшина с мокрыми, иссиня чёрными всклокоченными волосами и дикими глазами сам походил на перепуганного сатану.

- Кончай базар, бери чего-нибудь и воду вычерпывай, тонем ведь!- Наиль оттолкнул старшину, и тот отлетел к борту.- Всем воду вычерпывать!

            Но это не помогало, вода прибывала и "Дора" явно не успевала к берегу - чем ниже она оседала, тем медленнее двигалась.

- Брезент!... Разбицкий срывай брезент, парус делаем!

- Там же под ним товары, продукты... они же промокнут,- запричитала Валентина, стоя уже почти по колено в воде.

- Какие продукты!?... Мы сами сорошке на корм пойдём!- закричал на неё Наиль.

Нашли шесты, которые старшина загрузил по заданию замполита, для наглядной агитации, сделали мачту с перекладиной, закрепили на ней брезент... Не бог весть какой парус, но "Дора" сразу пошла быстрее. Наиль с Разбицким удерживали прибитую к лавке мачту с парусом, чтобы не унесло, а Валентина из последних сил отчерпывала воду... Когда стало очевидным, что лодка всё-таки дойдёт до берега, к ней вдруг присоединился и старшина, хватая воду пригоршнями. Валентина оправилась от испуга и злобно шипела на него:

- Быстрее клешнями шевели, калбит проклятый... Приедем, я тебе покажу и суку, и мусульманина, ты у меня попляшешь...

            Их прибило к отвесной скале. Опять же с помощью самодельного паруса Наиль с Разбицким сумели направить баркас вдоль скалы, а потом завести в небольшую бухточку, образованную впадающей в водохранилище речушкой. Чтобы вытащить "Дору" на каменистый берег пришлось её частично разгрузить. На этот раз работали все и старшина. Он старался задобрить Валентину, преданно заглядывал в глаза, хватал самые тяжёлые ящики – она действительно могла довести до сведения вышестоящего командования слова, вырвавшиеся у него в критической ситуации. И тогда неминуем вызов в политотдел, с непредсказуемыми последствиями. Сама же Валентина выглядела мокрой курицей, дрожала от холода и перенесённого стресса. Далеко не красавица, сейчас она смотрелась просто неприятной. Её тяжёлый бюст и плечи особенно уродливо выделялись на фоне сравнительно узких бёдер и худых ног. В своих мокрых, облепивших её брюках она напоминала персонаж карикатурного творчества Кукрыниксов.

Когда баркас вытащили, а выгруженный груз укрыли брезентом, столь успешно выполнившим роль паруса, Наиль понимая, что стоять нельзя, иначе все замёрзнут, скомандовал:

- Пойдём вдоль берега, тут километра три до "Голубого залива"!

Впрочем, все и без команды понимали, что для них единственное спасение как можно скорее дойти до Дома отдыха, расположенного на берегу водохранилища несколько дальше. Там можно обогреться и обсушиться, позвонить в полк... Но Наиль намеренно неправильно определил расстояние – до Дома отдыха было километров шесть-семь. Он боялся, что кого-то это может вновь повергнуть в апатию. Однако Валентина вдруг воспротивилась совсем по иному поводу – она не хотела бросать без присмотра товар, значительная часть которого всё равно промокла и пропала. Бегая вокруг брезента, она заглядывала под него и причитала:

- Так и есть... так я и знала... порошок стиральный намок... Безбородиха заказывала, она же меня убьёт...

Не без основания опасаясь гнева архичистоплотной командирши, Валентина вовсе не собиралась сама остаться сторожить свой товар. Она хотела, чтобы Наиль приказал солдату... Если бы Наиль пребывал в том же расположении духа, что и с утра, возможно, он бы даже не возмутился, он бы вежливо терпеливо объяснил продавщице... Но Наиль был уже не тот.

- А если он здесь кони двинет, барахло твоё сторожа!?... Люди вы или!?...- Наиль не договорил, бросив презрительный взгляд сначала на Валентину, потом на Мухамеджанова. – Всё, отставить разговоры, вперёд и не отставать! Дождь вроде заканчивается.

Он двинулся вперёд, остальные гуськом вслед. Никто уже не перечил, не давал советы, все подчинялись беспрекословно. Метров сто прошли по берегу, потом пришлось свернуть, подняться на сопку. Наиль прокладывал дорогу через кусты, иногда останавливался, чтобы подождать отстающую Валентину... Часа через полтора дошли до соснового леса. Здесь оказалось значительно теплее, ветер не так пронизывал... Ещё через полчаса они вышли на такое место, откуда открылась живописная картина на раскинувшуюся внизу долину, упирающуюся в побережье, где возвышались коробки корпусов Дома отдыха. До них оставалось ещё где-то с час хода.

Наилю уже не было необходимости выполнять роль вожака, и он уступил лидерство старшине, который теперь буквально рвался вперёд, покрикивал, подгонял... Наиль не обрывал его, не ставил на место – ему было всё равно. События прошедшего дня будто выбили какую-то несущую опору в его, казалось, незыблемом мировоззрении, уничтожили без остатка его романтическую составляющую, веру... Буря на водохранилище словно довершила этот процесс – он не стал мудрее, опытнее, он постарел, постарел намного...   

 Однорукий

            Капитан Юрий Ерохин никак не ожидал, что его, начальника штаба пехотного батальона, вдруг назначат комендантом небольшого немецкого городишки. Сначала все вроде носило временный характер. Здесь расквартировали их полк и его как самого молодого батальонного НШ назначили ВРИО на эту весьма хлопотную и непривычную для фронтового офицера должность. Юрий и сам не сомневался, что комендантствовать будет недолго и вместо него назначат более подходящего офицера. Но потом в текучке дел последних дней войны, затем в хмельной эйфории празднования победы, про Ерохина просто забыли. И таким образом он исполнял несвойственные ему обязанности уже третий месяц: занимался городским водопроводом, электросетью и прочими вопросами налаживания жизнедеятельности весьма сильно пострадавшего от бомбежек и артогня городка. Где-то уже в июле того победного 1945 года терпение лопнуло, он напомнил о себе, дескать пора бы его, наконец, сменить. В общем-то и по возрасту и по званию Ерохин действительно должности коменданта никак не соответствовал, но… За этот короткий послевоенный период уже столько комендантов успело себя дискредитировать, что Ерохин, ни в чём порочащем честь советского офицера не замеченный, к тому же вполне справляющийся с новыми обязанностями стал одним из лучших комендантов. Потому ответ «сверху» последовал безапелляционный: продолжайте выполнять обязанности коменданта капитан Ерохин. Его робкие попытки возмутиться тут же весьма резонно пресекли: чего фордыбачишь, другие за такой должностью в очереди стоят. Действительно военный комендант города в зоне оккупации это не только хлопотная, но и весьма «хлебная» должность. Вернуться в истощенную войной и без того весьма небогатую Россию не просто с чемоданом дешевых трофеев, а будучи фактически хозяином города, иметь возможность добыть настоящие, дорогостоящие ценности… Этого действительно добивались многие офицеры победоносной Красной Армии. Нередко на том и «горели». Обогатиться в основном стремились офицеры постарше, обремененные семьями. Но Ерохин оказался не из таких, ибо от роду ему было 25 лет и, ни жены, ни детей он не имел. Правда в России у него примерно в таком же мелком городишки оставались больная мать и старший брат-инвалид. Но у Юрия как-то даже не возникло мысли, чего-то здесь прихватить, чтобы помочь близким. Видимо, сказывалось отсутствие опыта-мировоззрения, который приобретает мужчина, становясь главой семейства.

            Самого Юрия призвали в Армию летом 1942 года. По своим годам, он должен был воевать с самого начала войны. Но его студента техникума, не стали трогать, дали доучиться. Тем не менее, и того, что ему досталось можно охарактеризовать словами – навоевался досыта. За это время он прошел «классический» фронтовой путь, командир взвода – командир роты – НШ батальона. «Поднимался» не за какие-то там полководческие заслуги, хоть воевал не хуже других, а опять же по классической фронтовой нужде – гибли, или выбывали по ранению те, на чьи места его ставили. Он и сам трижды был ранен, причем один раз довольно тяжело, провалявшись почти полгода в госпитале. Он устал от войны, устал и от комендантских обязанностей, которые за эти три месяца успел просто возненавидеть. Он же мечтал скорее демобилизоваться и ехать домой к матери, к брату, которым просто необходима была его помощь. Вот и сейчас Юрий прочитал письмо от брата и… просто сердце кровью облилось.

            Брат потерял руку в самом начале войны. У него за плечами была всего лишь семилетка, и он воевал рядовым. Когда осенью сорок первого брат пришел домой без руки Юрий им гордился и считал героем. То, что брат молодой здоровый мужик, теперь был «функционально» ограничен… Тогда Юрий это как-то не воспринимал, ведь рядом был он и большую часть мужской работы по дому брал на себя. Брат же героем себя совсем не считал и очень переживал за потерянную руку. Брат, старше Юрия всего на два года, после недолгого пребывания на фронте будто постарел лет на десять и напрочь избавился от свойственного молодым людям романтизма. Ко всему от него ушла любимая девушка, с которой они до войны собирались пожениться. Позже выяснилось, что не только руку потерял брат. Снаряд, что нашпиговал ее осколками, в результате чего началась гангрена… один из маленьких осколков того же снаряда угодил ему  в пах. Осколок внешне не произвел никаких «разрушений», за исключением того, что сделал его импотентом. Однажды брат откровенно признался Юрию:

            - Уж лучше бы меня насмерть убило, чем вот так. На вид вроде бы человек, а на самом деле недоделок какой-то.

            Еще брат решительно отсоветовал Юрию бросать учебу и идти на фронт добровольцем:

            - Куда ты лезешь, дурак, ведь как я, рядовым пойдешь. А у рядового на передовой жизни цена – копейка. Закончишь техникум, наверняка офицером пойдешь воевать, а офицеру больше шансов в живых остаться, тем более, если сумеешь не на передовой пристроиться…

            Вдвоем с матерью им удалось уговорить Юрия закончить учебу. Брат не без оснований предполагал, что после техникума Юрия могут оставить в тылу, предоставить бронь. А если и призовут, то попадет он не на передовую, а в части второго или даже третьего эшелона. Казалось, для этого имелись все основания, ведь Юрий учился в техникуме связи. Но он закончил учебу летом 1942 года, когда Красная Армия отступала и несла большие потери, в том числе и среди младшего комсостава. Причем особенно колоссальная убыль наблюдалась среди командиров пехотных взводов и рот. Потому именно в пехотные училища на ускоренные курсы брали основную часть выпускников техникумов. Так Юрий Ерохин стал пехотным офицером и за два с половиной года познал все «прелести» переднего края.

                                                                                  2

            Брат писал, что мать стала совсем плоха, почти не встает с постели. Для ее выздоровления, прежде всего, было необходимо усиленное питание. Но на те продуктовые карточки, что им полагались, здорового человека еще можно было кое как прокормить, но не поднять больного. На инвалидную карточку брата и неработающей матери продуктов им выдавали совсем мало. И если бы не офицерский продаттестат Юрия, пересланный им матери, они вообще жили бы впроголодь. Также брат вскользь упомянул, что в их городе сильно выросла шпанецкая преступность. Банды подростков нападали в первую очередь на женщин, стариков и инвалидов с целью завладения продуктовыми карточками. Хоть брат и не написал конкретно, Юрий понял, что такому нападению подвергся и он. В конце письма брат просил скорее демобилизоваться и возвращаться домой, ибо ему одному мать никак не поднять, и она его может просто не дождаться.

            Зло охватило Юрия. Он ненавидел всех немцев, не разделяя их на фашистов, коммунистов и просто обывателей. Ведь все беды его и его близких от них. Если бы они не начали эту войну… И когда он воевал эта ненависть очень ему помогала. И сейчас он считал высшей справедливостью, что Германия лежит в руинах, а гражданские немцы голодают и терпят множество прочих невзгод. А его же угораздило попасть на должность, на которой приходится делать так, чтобы облегчить участь этих заслуженно страдающих немцев. И ему в этом конкретном населенном пункте приходится обеспечивать столь ненавидимых им людей питанием, восстанавливать для них водопровод, электроснабжение и еще много чего. Иной раз через скрежет зубовный заставлял себя Ерохин всем этим заниматься.

            Вот и сейчас коменданту надо было ехать проверить, как идет ремонт городской электроподстанции и он нехотя распорядился, чтобы ко входу комендатуры была подана его машина. Юрия совсем не радовали похвалы начальства и положительные результаты его комендантской деятельности. Не считая того, что он сам ни разу не «влетел», ни в продуктово-вещевых, ни в амурных делах, чем частенько грешили его коллеги, коменданты других немецких городов, за время его комендантства город почти избавился от развалин, были отремонтированы большая часть мостовых, восстановлена водопроводная сеть. Он сравнивал этот немецкий городок со своим родным. До его родины не дошла война, город даже ни разу не бомбили. Тем не менее, мостовых там не было вовсе, за исключением административного центра и прилегающих улиц. Так что летом почти весь город утопал в пыли, весной и осенью в грязи, а зимой в сугробах. То же самое можно было сказать о водопроводе и центральном отоплении. Город в основном отапливался печками, а воду черпали из колодцев, в туалет ходили на двор. Почему же там, в России никто не удосужился все это даже построить. Сколько здоровья люди оставляют из за того, что нет этих самых удобств. Об этом Юрий знал на печальном примере своей матери. Она надорвала свое здоровье, именно стирая в холодной воде и ходя в туалет на двор, где зимой стояла дикая стужа. На все это нет ни средств, ни, как смутно догадывался Ерохин, даже желания высшей власти – у них-то у самих и водопровод и центральное отопление, и сортир теплый. Почему же тогда здесь в приказном порядке предписано: в кратчайший срок восстановить прежний облик немецких городов. Для чего, Юрий это знал точно – чтобы не дай Бог советская зона оккупации не смотрелась хуже зон западных союзников.

            Ерохин сел на передние сиденье «Виллиса» рядом с водителем. На заднем расположились два автоматчика из комендантского взвода – охрана. Машина почти без качки ехала по недавно отремонтированной отличной дороге, и вскоре Юрий наблюдал следующую картину. На одной из небольших площадей города стоял «Студебеккер» с крытым кузовом и с него шла раздача продовольствия гражданскому населению. Обычно такая процедура проходило довольно спокойно и организованно. Немцы, в подавляющем большинстве женщины, дети и старики дисциплинированно выстраивались в очередь. Но на этот раз в очереди не наблюдалось организованности, там явно что-то происходило необычное.

            - Тормози, что это там еще приключилось?- недовольным голосом приказал Ерохин водителю.

            В очереди же наблюдалось такое неслыханное для оккупированной Германии явление как драка. Почему неслыханное? Тут дело не только в особой дисциплинированности немцев, но и в том, что в среде этой нации еще со средних веков наблюдался крайне малый процент лиц склонных к хулиганству, в отличие от большинства прочих народов. Да-да, среди этой воинственной нации рождающей умелых, мужественных солдат, почти отсутствовала такая всемирная прослойка общества как хулиганье. Здесь сказалась более скрупулезная работа немецких баронов-рыцарей по воспитанию своих кнехтов. В ходе того воспитания они еще в те средние века просто напросто уничтожили большую часть особей склонных к девиантному поведению, вырвали их как сорную траву, так что они почти не оставили потомства для размножения. Ни британские герцоги-лорды, ни французские маркизы, ни испанские гранды, как и итальянские сеньоры, как и русские баре, до такой черной работы не опустились. В результате и получили халлигенов,  санкюлотов с их кроманьолой, мафию и русских беспредельщиков. Да где уж тут драться немцам, когда только кончилась война и они, морально придавленные, боялись каждого шороха. Тем более в городе оставалось совсем немного мужчин молодого и среднего возраста. Но в той очереди таковые мужчины оказались, и меж ними как раз разгорелась драка. Им было лет по тридцать, может чуть больше. Сержанты и старшины из интендантской службы, раздающие продовольствие, стояли чуть поодаль и, не вмешиваясь, смотрели со зрительским интересом и усмешками. Ерохин здесь вполне бы мог сделать вид, что не заметил инцидента, проехать мимо – подумаешь, два фрица подрались. Ну и черт с ними, пусть хоть до смерти друг друга долбят. Он бы, пожалуй, так и сделал, если бы один из дерущихся не был… одноруким.

            Драка шла за небольшой мешок с какой то крупой, по всей видимости выданной сразу на две семьи. Вот этот мешок и не могли поделить дерущиеся, мордатый упитанный тип из которого так и «пер» человек штатский… Причем штатский всегда хорошо питавшийся и не испытавший тех невзгод и лишений, что выпали на долю немцев, ставших солдатами и офицерами, то есть большинства мужского населения Германии, имевшего несчастье родиться и жить в ту эпоху мировых войн. Второй, однорукий, был худым и мосластым, одетый хоть и в гражданские пиджак и брюки, но они на нем сидели как военный мундир. Прямизна, подтянутость и масса прочих мелочей понятных только людям «посвященным» сразу выдавали в нем не просто военного, а бывалого, закаленного фронтовика. Видимо, мордатый хотел забрать весь мешок себе, а однорукий воспротивился. Хоть однорукий был худ, даже костляв, но широк в плечах и мешок он держал большой жилистой ладонью, намного более крупной, чем небольшие и какие-то не по мужски холеные ладошки мордатого. Чувствовалось, будь у однорукого вторая рука, он бы без труда одолел своего противника. Зрители-интенданты весело перемигиваясь комментировали драку:

            - Ишь, какой фашист упорный, его лупят, а он все одно мешок не отпускает, как клещ своей одной рукой вцепился. Видать, жрать сильно хочет.

            Конечно, фашистом интенданты считали однорукого. И выправка сама за себя говорит, да и где, как ни на фронте он мог потерять руку. Интенданты, сами же такие мордатые и упитанные как мордатый немец явно «болели» за него.

            - Эй, бауэр, не поддавайся фашисту! Бей! В рыло его, в рыло!

            И мордатый понимал, что моральная поддержка этих представителей оккупационных властей на его стороне. Он так же одной рукой ухватился за мешок, а второй бил, тыкал своим небольшим кулачком куда попало. И хоть удары были не так сильны, но мордатый бил часто и почти все время в лицо. А однорукий даже не мог ответить, ибо боялся отпустить мешок, который, видимо, был сейчас для него дороже собственного лица. Однорукий явно сдавал, у него уже кровоточил нос, были разбиты губы, заплыл глаз. Шофер  и автоматчики тоже с интересом смотрели на эту… нет, дракой то назвать было нельзя, на это избиение и тоже ничуть не сочувствовали однорукому «фашисту»…

            Ерохин… какое-то непонятное чувство исподволь овладело им, какие-то столь же невольные, догадки и размышления. Да, скорее всего, всю войну отсидевший в тылу, как какой-нибудь «бронированный» ценный специалист, мордатый не проливал кровь советских солдат, а тот однорукий, скорее всего, проливал. Но им сейчас овладела не эта мысль, а то, что типичная тыловая крыса избивает инвалида-фронтовика, хочет в наглую овладеть мешком, который должен с ним разделить. Тем временем, получив уже множество ударов однорукий едва держался на ногах, а мордатый перестав бить уже двумя руками почти вырывал мешок… Ерохин словно сбросив созерцательное оцепенение, хрипло на всю площадь скомандовал:

            - Прекратить!- Обернувшись к автоматчикам, он приказал уже им.- Мешок забрать, а этого однорукого сюда.

            Безмолвно взиравшая на все это очередь, стала негромко переговариваться. Зрители-интенданты тут же, изображая служебное рвение, кинулись разнимать дерущихся. Причем, мордатого просто оттолкнули, а избитому однорукому заломили его единственную руку и таким образом передали подоспевшим автоматчикам. Тут из очереди вдруг выскочила немка, обычная для того времени немка, худая, обносившаяся, на вид где-то лет тридцати пяти, но видимо она выглядела старше своего истинного возраста. Она подбежала к машине и со слезами на глазах стала причитать, обращаясь к Ерохину:

            - Herr Ofizier! Mein Mann ist nein Faschist. Er dient an SS nicht. Er ist eine invalide! Herr Ofizier…

            По всей видимости, это была жена однорукого, но в очереди они стояли порознь, не показывая, что одна семья и таким образом рассчитывали получить больше продуктов. Такие вещи жестко пресекались и виновные жестоко наказывались, но… Но немцы уже поняли, что русский порядок, это далеко не немецкий порядок и подобный обман в девяти случаев из десяти вряд ли раскроют. Жена однорукого продолжала молча стоять в очереди и когда ее мужа начали бить за мешок крупы, боясь и место потерять и того, что их обман может раскрыться. Но когда его скрутили и повели к коменданту, а мордатый вслед начал орать, что это эсесовец, которого надо расстрелять… Тут она уже не выдержала. Ерохин внешне остался равнодушен к мольбам женщины, хоть его уровень знания немецкого языка позволял ему понять, что именно она кричала.

            Однорукого посадили на заднее сиденье между автоматчиками, после чего комендант приказал ехать… назад в комендатуру. Увиденное почему-то вызвало у Юрия столько внутренних эмоций и размышлений, что он решил отменить посещение подстанции. Однорукий сидел молча, сутулясь и утирая носовым платком разбитые нос и губы. Его тусклый взгляд выражал полную обреченность – по всему он готовился к самому худшему…

            В своем кабинете Ерохин приказал оставить его одного с немцем. Один из автоматчиков удивленно осведомился:

            - Товарищ капитан, как же можно вам с ним одному? Ведь это явно недобитый фашист.

            - Вы же его обыскали?... Обыскали, оружия у него нет. Так чего же мне боятся? Подождите в коридоре, я его лично допрошу.

            Когда автоматчики вышли, Юрий указал немцу на стул для посетителей:         

     - Setzen sie sich.

            Однорукий облизал запекшиеся от крови губы и осторожно присел на край стула… Не сразу наладился контакт. Немец явно не мог понять, чего от него хочет русский комендант. Ко всему мешало поверхностное знание немецкого Ерохиным. Немец, наконец, сообразил, что комендант желает услышать нечто вроде его военной биографии. Он видимо решил, что причина такого интереса в том, что кричал тот мордатый, называя его эсесовцем. И однорукий начал быстро и не очень внятно, потому что у него по-прежнему кровоточили губы, говорить… Видя, что комендант плохо его понимает, он заговорил медленнее и даже стал использовать русские слова и словосочетания. Он примерно в той же степени, что Ерохин немецким, владел русским языком, на, так называемом фронтовом уровне. Ерохин не хотел привлекать штатного переводчика комендатуры, он вообще не хотел, чтобы кто-то стал свидетелем его разговора с этим одноруким немцем.

            Частично по-немецки, частично по-русски однорукий рассказал всю историю своего участия в войне, особо оговаривая, что никогда не был членом нацистской партии, что воевал все время в составе Вермахта, что… Воевать он начал в 1940 году. Во Франции отличился, стал фельдфебелем. Потом его послали в офицерскую школу. На восточный фронт попал в августе 1941 года в чине лейтенанта, командовал взводом. Обер-лейтенантом и командиром штурмовой роты стал летом 1942 года. Попал в сталинградский котел, где был тяжело ранен и вывезен на одном из последних самолетов. В конце 1943 вышел из госпиталя и, хоть его здоровье оставляло желать лучшего, вновь попал на фронт в прежней должности – к тому времени уже в Вермахте на переднем крае ощущалась острая нехватка командиров взводов и рот, тем более опытных. Осенью 1944 года в Польше он потерял руку, после чего, наконец, и был комиссован.

            - Как руку потеряли, артобстрел?- сначала по-русски спросил Ерохин, но собеседник его не понял, и капитан подбирая немецкие слова, продублировал его по-немецки.

            - Nein. Meine Kompanie hat zum Gegenangrift an,- немец помедлил и видя, что собеседник его не понимает, добавил в свое немецкое предложение русское слово,- контратака.

            Ерохин догадался, что его собеседник потерял руку, ведя свою роту в контратаку. И дальше однорукий продолжил говорить на фронтовой смеси языков:

      - В окоп… ваш зольдат ранил майн штык в рука… гангрена… госпиталь рука отрезал.

            - А тот солдат… ну, что вас штыком, с ним что стало?

            Этот вопрос немец понял сразу и виновато потупился. Ерохин сам не знал, зачем задал его, наверное, взяло любопытство, что скажет. Наиболее «дипломатично» в его положении ответить, де не знаю, бой был, я сознание потерял… Но однорукий не стал изворачиваться. После некоторых колебаний он тихо ответил:

            - Ich schoss aus meinem Parabellum… drei mal… он умирать.

            Немец замолчал его и без того бледное лицо стало покойницки серым, видимо он не сомневался, что этим признанием подписал себе смертный приговор. Ерохина же поразило то, что однорукий не соврал. Он сам сколько раз во главе взвода, а потом роты врывался в немецкие траншеи и сколько там он убил… он и сам сосчитать не мог. И этот немец поступал так же. Наверняка не один советский солдат и офицер также вот пали от его руки. Ведь однорукий был точно таким же, как он сам. Он поднимал своих солдат в атаки. Что это такое Ерохин знал очень хорошо. Это надо сначала себя заставить встать первым под шквальным убийственным огнем, сделать так, чтобы за тобой встали бойцы, и бежать вперед, увлекая за собой роту. Да, вся боевая биография однорукого было почти зеркальным отражением его собственной. Даже случай с ранением во время атаки уже в окопе имел место с Юрием. Правда его ранили не штыком, в него стрелял немецкий солдат и точно так же он расстрелял его из своего ТТ. Только тогда пуля пробив полушубок и потеряв в нем большую часть своей убойной силы попала Ерохину в бок, вызвав лишь относительно легкое ранение. И в руку, только осколком мины он тоже был ранен, но ему повезло, до гангрены не дошло и руку спасли в медсанбате. «А если бы не повезло, не спасли? Тогда бы он сейчас тоже был без руки, как этот немец, как его брат… Тогда бы не стал он капитаном, а был бы  тоже комиссован старшим лейтенантом»,- грустные «сослагательные» мысли вдруг полезли Юрию в голову.  И еще одно сходство как бы дополнило предыдущие. Он спросил сколько однорукому лет… Оказалось он двадцатого года рождения, ему тоже 25 лет… Но как же плохо он выглядит. Видимо и его жена, где-то его ровесница, а смотрится лет на десять старше. «Интересно, а как я выгляжу со стороны, неужто тоже лет на тридцать с гаком?»- вдруг пришла в голову Юрия мысль, которую он тут же поспешил отогнать.

            Да они были врагами, но война кончилась, и сейчас перед Ерохиным сидел такой же как он рабочий войны, фронтовик. Он также как он не сумел, да похоже и не старался пристроиться в тылу. Он так же ловил своим телом пули, осколки, штыки. Немец в едином лице повторял не только невеселую судьбу Юрия, но и горькую его брата. И его сейчас также как брата, оставшегося без руки и здоровья, пытаются бить, обворовывать те, кто не воевал, кто сохранил здоровье и имеет обе руки…

            Вообще-то Ерохин должен был препроводить немца в особый отдел до выяснения, где… Где с ним бы особо не стали разбираться и церемониться, а как офицера вражеской армии объявили бы военнопленным и отправили в лагерь, где бы он со своим здоровьем и одной рукой вряд ли бы выжил…

            - Товарищ капитан, разрешите войти,- в дверях кабинета стоял шофер.- Там эта, его жена прибежала, плачет, лопочет что-то не понятное.

            - Что…жена? Ах да… Вот что Миша, съездим ка до его дома,- принял решение Ерохин.

            - Обыск проводить будем?- с пониманием спросил шофер.

            - Да нет… Ты вот что, мешок этот возьми, положи в машину. И еще один собери, у начпрода возьми тушенки, крупы, масла, скажи ему, я приказал.

            - После того как изумленный шофер пошел на продсклад, Ерохин коротко произнес:

            - Kom.

            Немец встал и с обреченным видом пошел за комендантом, перед которым почему-то так неосторожно разоткровенничал. Когда они вышли из комендатуры, из-за КПП их увидела  жена однорукого, она что то кричала по-немецки. Ерохин вновь пригласил однорукого на заднее сиденье. Туда же хотели сесть и автоматчики, но Ерохин строго их остановил:

            - Вы свободны, отправляйтесь в расположение!

            Когда появился шофер с двумя мешками, Ерохин распорядился забросить их на заднее сиденье, так что теперь однорукий ехал под этой «охраной». Когда выехали за ворота комендатуры, жена однорукого побежала следом.

            - Едь потише,- приказал Ерохин водителю.

            Шофер уже начал понимать намерения своего командира и резко сбавил скорость, чтобы женщина не отстала и не потеряла из вида машину. Когда отъехали достаточно далеко от комендатуры, и вокруг вроде бы никого не наблюдалось, Ерохин скомандовал:

            - Остановись.

            Когда запыхавшаяся женщина подбежала, он кивком предложил ей сесть рядом с мужем. Лицо однорукого теперь выражало не только тревогу, но и недоумение. То ли русский офицер таким образом позволяет ему проститься с женой, то ли решил арестовать их обоих и препроводить в подразделение русской армии, соответствующее Гестапо. Но комендант, едва женщина уселась рядом с мужем и счастливо к нему прижалась, задал совсем сбивший с толку немца вопрос:

            - Wo befindet sich euer Haus?

            Жена среагировала быстрее однорукого. Она наклонилась вперед и стала показывать дорогу к их дому… Они подъехали к типичному двухэтажному зданию с готической крышей, которыми были преимущественно застроены небольшие провинциальные немецкие города, квартир на десять-пятнадцать.

            - Hier wohnen wir,- уже все поняла  и с благодарностью в голосе проговорила женщина.

            Её муж же словно язык проглотил. Он не мог поверить, что его привезли домой и… отпускают. Шофер вынес мишки и поставил их на землю.

            - Это… ваше. Больше я ничего не могу для вас сделать. Мой вам совет, если хотите пережить это время, на улицу без крайней надобности не выходите. Я понимаю, на одну карточку вашей жены вам будет трудно прокормиться, но с этим,- Ерохин кивнул на пустой рукав однорукого,- вас рано или поздно все равно арестуют. А лучше всего уезжайте туда, где нет комендатур и патрулей.

            Несмотря на то, что все это Ерохин сказал по-русски, немец, явно уловил смысл его слов. То было видно по его глазам и благодарному полупоклону. Сейчас они не были врагами, они были фронтовиками, прошедшими все круги ада, и один из них вошел в положение другого и помог по мере сил.

            Ерохин сел в машину и скомандовал:

            - В комендатуру!

            Шофера и автоматчиков он не опасался, ведь то были бойцы из его бывшей роты, он их лично отбирал в комендантский взвод, а до того они вместе воевали около года – никто из них не мог  «стукнуть». А прочих свидетелей столь странного поступка капитана Ерохина не было…

            Эту историю из биографии своего отца-фронтовика автору рассказал его сослуживец и однополчанин, майор Николай Юрьевич Ерохин.  

  Один день командующего округом

            Сколько на свете властолюбивых людей? Немало. А многим ли из них удаётся удовлетворить свои амбиции, хоть частично, так сказать, навластвоваться всласть? Конечно, далеко не всем любителям подобного удовольствия. Ведь подавляющее большинство "двуногих тварей" тому противятся – никто не любит, когда ими так, или иначе помыкают. Тем не менее, в каждый исторический период властолюбцы стремились удовлетворять свою страсть...  И в советские времена имелась небольшая группа высших начальников, которые при желании могли безнаказанно наслаждаться, то есть злоупотреблять, предоставляемой им властью над подчинёнными. Это были высшие чины Советской Армии.

            С утра у Командующего Округом было дурное настроение. Он знал, что на коллегии в Министерстве Обороны сегодня должен решиться вопрос о его переводе в Москву с повышением. Шансы пятьдесят на пятьдесят и это обстоятельство негативно сказывалась на самочувствии Командующего. Жена сама сильно переживала, но, видя, как к лицу мужа прилила кровь, тут же потребовала, чтобы он перестал себя мучить, и подсказала самый простой способ: съездить куда-нибудь в войска и тем развеяться, забыться. О да, он всегда так делал, когда сильно хандрил, когда у него подскакивало давление. Он выезжал в части Округа неожиданно, вне плана.  Во время этих внеплановых проверок он наиболее "вдохновенно" распекал командиров дивизий, полков, входил в раж, и всем казалось, что он искренен в своём гневе... Но именно в эти минуты он пребывал в абсолютном спокойствии, ибо вид страха, мучений, бледнения лиц, трясущихся подбородков, и скачущее давление у других... всё это его собственное давление чудесным образом стабилизировало, и настроение автоматически улучшалось.

             Сначала Командующий не имел чёткого плана действий. Он просто решил заехать в управление Округа и навести там обычный "шмон". Но по дороге, когда его машина проезжала мимо штаба корпуса ПВО, он заметил, что в ворота этой части заезжает машина его подчинённого, командующего войсками ПВО округа генерал-майора Олеха...

            Сказать, что Командующий Округом, недолюбливал своего командующего ПВО, нет, это будет слишком слабым определением, он его ненавидел. За что? За всё по совокупности, за двухметровый рост, за саженные плечи, образцовую выправку, за то что китель сидел на нём как влитой, за зычный голос... Сам Командующий среднего роста, тучен, пузат, голос его визглив, часто срывался на фальцет. Ну и ещё, он ненавидел Олеха, так как не считал его настоящим генералом, ведь тот заслужил свои лампасы не так как большинство славных советских генералов в мирное время. Например, сам Командующий начинал свою офицерскую службу в самом конце Отечественной войны, пройдя ускоренный курс подготовки лейтенантов. Ему тогда повезло. Когда брали Зееловские высоты, он в самом начале штурма получил лёгкое ранение и не оказался в числе того миллиона солдат и офицеров, что привычно с "милой небрежностью" положили на подступах к Берлину, по обыкновению "не постоявшим за ценой" командованием во имя "великой цели" - опередить западных союзников. Это стало его первым и последним ранением, первым и последним настоящим боем... за всю службу. В строй он вернулся уже после окончания войны и был награждён за тот ужасный штурм, в котором фактически не участвовал. Но ему везло и дальше, тем более он быстро усёк, что нужно для продвижения по службе в мирное время. О, для этого необходимы совсем иные качества, чем на войне. И он выработал в себе эти качества: умение служить начальству. И вот он уже почти на вершине, осталось совсем немного, считанное количество ступеней и ему уже некому будет служить... ну разве что генсеку. Зато все, вся Советская Армия будет служить ему, миллионы солдат, прапорщиков, офицеров, генералов...

            А Олех... Олех шёл другим путём, и это раздражало. Нет, он не был каким-то особенно умным или грамотным. "Умников" обычно отстреливали на дальних подступах к генеральским должностям. Олех же сделал себе карьеру в основном своими пудовыми кулаками. Бывший боксёр-тяжеловес, он до капитана дослужился, командуя спорт-ротой. Затем, осознав, что высоких чинов на спорте не дождёшься, напросился на совершенно разложившийся батальон, так называемую "сточную канаву", куда сплавляли наиболее недисциплинированных с уголовными наклонностями бойцов. На том батальоне "ломали себе рога" все... но Олех за один год сумел его превратить в образцовое подразделение... Да-да, он просто бил морды, но дисциплину таким образом восстановил. С этого батальона он поступил в Академию. А сейчас этот верзила постоянно хвастал, что никогда, никакому начальству не лизал зад и не будет. Вот этого-то и не мог стерпеть Командующий. Все лизали, а этот нет. Ну ничего, ты у меня будешь так лизать, что вылижешь всё сразу, что до сих пор не долизал.

            Командующий, опознав служебную "Волгу" Олеха, тут же приказал водителю свернуть вслед, в штаб корпуса. Когда заехали на территорию штаба, там, естественно, возник переполох. Насмерть перепуганный дежурный по штабу, подполковник подскочил к машине... Командующий открыл дверцу, но из машины не выходил. Доклад дежурного он принимал сидя.

            - Товарищ генерал-полковник, за время моего дежурства происшествий не случилось, командир корпуса убыл в войска, докладывает дежурный по штабу...

            - А чего здесь делает Олех, где он сейчас?...- грубо перебил дежурного Командующий.

            - Кто... генерал Олех?... Не знаю. За командира корпуса остался его зам. полковник Малышев, но его тоже сейчас нет...

            - Что ты мне тюльку гонишь, подполковник? Вот это чья машина?- Командующий указал на стоящую неподалёку машину Олеха.

            - Извините, генерал-майора Олеха,- окончательно смутился дежурный.

            - Ну, так давай его сюда.

            - Есть,- густо покрасневший дежурный козырнул и побежал выполнять приказ.

            Ждал Командующий минут десять – Олех так и не появился. Тогда он вышел из машины, и нервно шевеля желавками мясистого лица грузно ввалился в здание штаба. Дневальный у входа заорал:

            - Смирнооо!!

            Тут же подскочил капитан с повязкой на рукаве кителя, гласившей, что он является помощником дежурного:

            - Товарищ генерал-полковник, помощник дежурного по штабу...

            - Куда подевался дежурный, чёрт вас всех дери?!...

            - Не могу знать... Он куда-то побежал, после того как вам доложил.

            - Ну, так давай его сюда!... Да куда ты!? Где вообще все офицеры, что во всём штабе никого нет? Не хватало, чтобы и ты куда-нибудь пропал. Мне что тогда тут с солдатом разговаривать?! По телефону, по телефону найди своего дежурного.

            Командующий несколько повеселел, увидев, что все разбежались, попрятались. Его успокаивали, улучшали настроение эти нюансы, которые часто сопутствуют неожиданному появлению перед подчинёнными носителя большой власти... Наконец, прибежал запыхавшийся дежурный.

            - Ну что, где Олех?

            - Не знаю, товарищ генерал-полковник, ушёл куда-то... не нашёл,- с отчаянием на лице отвечал дежурный.

            - Сколько этажей в вашем штабе?- Командующий начал багроветь от прилива гнева.

            - Три и один подземный.

            - И куда же он мог здесь провалиться?

            Дежурный стоял руки по швам, ни жив, ни мёртв. Видя испуг подчинённого, командующий  почувствовал себя ещё лучше.

            - Ну ладно, не трясись, а то ещё воздух испортишь. Пойдём вместе искать вашего Олеха. Заодно и глянем, чем вы занимаетесь.

            Тут из подземного этажа буквально скачками по узкой лестнице полетел худощавый полковник, кинул руку к виску, представился.

            - Начальник штаба корпуса полковник Кузнецов! Извините товарищ генерал-полковник, что не встретил вас, был занять на командном пункте, на тренировке по боевой работе. Нам объявили повышенную готовность.

            - Вы остались за комкора?- хмуро осведомился Командующий.

            - Так точно!

            - Олех тут подъехал чуть раньше меня. Где он?

            - Не знаю товарищ генерал-полковник, я его не видел. Я с КП последние полтора часа не отлучался, а он туда не заходил,- теперь растерянность светилась и в глазах начальника штаба.

            - Интересное получается кино, весь штаб на повышенной готовности, а ваш командующий даже на КП не заглянул. Чем же он тут тогда занимается? Ладно, полковник, пойдём теперь с тобой его искать.

            Вместе с начальником штаба Командующий прошёл по всему зданию штаба, начиная с подземного командного пункта, где помещение оперативного зала была уставлено длинными столами с телефонами, какой-то ещё аппаратурой, тут же помещались огромные планшеты из прозрачной пластмассы, на которых планшетисты в наушниках рисовали маршруты движения самолётов отслеживаемых РЛС корпуса. Дежурная смена, едва Командующий вошёл, вытянулась и замерла, услышав команду "Смирно". Командующий вяло бросил: "Вольно", и жизнь подземного КП вновь потекла своим чередом. Командующий заглянул едва ли не во все углы – Олеха не было. Они поднялись на этажи, прошли учебные классы, кабинеты всех служб: тыла, вооружения, политотдел – Олех как в воду канул.

            - Во как боится... а ещё хвастает, что никому не лизал. Врёшь мордобойца, верста коломенская, мне вылижешь, я тебя из под земли...

            Опять спустились на КП. В этот момент по громкоговорящей связи шёл доклад с одного из подразделений Корпуса. Это был фактически СОС:

            - Продовольствия осталось на шесть дней, едят сухари, хлеба нет, саляры для энергоагрегатов осталось на неделю, медикаменты кончились, в медпункте двое тяжелобольных, вывезти невозможно...

            - Кто там плачется?- осведомился командующий.

            - Это майор Карпов, командир радиотехнического батальона,- тут же подсказал начальник штаба.

            - Это значит в его батальоне такой бардак, жрать нечего и больных в госпиталь отправить не может!?- Командующий не знакомый со спецификой размещения войск ПВО, в своих рассуждениях опирался на общевойсковые, то бишь, пехотные понятия.

            - Товарищ генерал-полковник, он докладывает об одной из своих рот расположенной в высокогорном районе. Там несколько дней назад сошёл сель и завалил единственную дорогу к ней,- пояснил полковник.

            - Так, понятно,- Командующий наморщил лоб, снял фуражку, погладил лысеющую голову, вновь одел, оглядел застывших вокруг в статичных позах офицеров, прапорщиков, солдат, женщин-военнослужащих – все ждали теперь от него решения проблемы, ведь для них всех он божество, начальник наделённый огромной властью.

            Нет, он сейчас меньше всего переживал за эту попавшую в беду роту. Подумаешь, без хлеба, отрезаны от внешнего мира. Он уже давно привык к мысли, что находящиеся там внизу у его подошв "мошки", хоть они вроде бы и считаются людьми, всегда мучаются и мучились в своей жизни, кто больше, кто меньше. Но он с этого говённого низа сумел подняться на нынешнюю свою высоту, потому он не мучается, не переносит тяготы и лишения. А кто не может, кому не дано подняться пусть терпит, всю свою собачью жизнь мучается. Так устроен мир, так всегда было, так всегда и будет... Нет, сейчас он думал, как эту роту с её проблемами использовать, чтобы прищучить ненавистного дылду Олеха. Объявить ему очередное взыскание, обвешать ими его как новогоднюю ёлку игрушками, чтобы были основания для объявления несоответствия с занимаемой должностью... ну, а там и вообще с генеральской должности его турнуть. "Ишь сучара, спрятался в какой-нибудь каптёрке, сидит там в шкафу в три погибели согнувшись, боится, что он его публично при подчинённых "отдерёт". Ну, так я тебя по другому достану..."

            - Генерал Олех в курсе, что творится в этой роте?- спросил командующий.

            - Так точно.

            - Какие он в связи с этим дал указания?

            - Никаких...- растерянно ответил начальник штаба.

            - Он хоть послал туда кого-нибудь, назначил ответственного?

            - Не знаю... наверное, командир корпуса в курсе, а я... я только вчера из командировки прибыл,- совсем потерялся полковник, явно труся остаться "крайним".

            - Ладно, соединяйте меня с этим майором, что тут плакался,- Командующий протянул руку, в которую тут же услужливо вложили телефонную трубку...

            Связались с командиром батальона, у которого моментально в голосе проступила дрожь, когда он узнал, с кем говорит... Командующий выяснил, что помочь бедолагам силами самого батальона невозможно, а от вышестоящих инстанций, Корпуса и Округа, то есть комкора и Олеха, тоже никакой конкретной помощи пока не поступило. Вообще-то Командующий осознавал, что не дело генерала Олеха беспокоиться о снабжении какой-то ничтожной роты. Ему доложили, он принял к сведению и... как любой генерал на его месте забыл. Сколько там должностных лиц ниже его, которым положено всем этим заниматься: командир батальона, командир бригады, начальник РТВ корпуса, наконец, командир корпуса. Такие "мелочи" не достойны внимания человека сумевшего в этой жизни выслужить генеральские лампасы. Но сейчас Командующий решил именно этой "мелочью" больно ужалить Олеха. Он почти искренне возмущался про себя: "Ах ты гад, у тебя там люди загибаются без жратвы, без медпомощи, а ты тут игру в прятки затеял..."

            Командующий решил лично заняться этой ротой, а потом ткнуть Олеха "мордой в грязь". Он тут же с КП корпуса позвонил в штаб округа и приказал подготовить к вылету его личный вертолёт... Уже на аэродроме Командующий связался с батальоном, сообщил, что летит к ним и приказал, чтобы к его прилёту приготовили обед и подробный доклад о положении дел в роте отрезанной селем...

                                                                               2

            Впервые в этот радиотехнический батальон, расположенный у подножия гор, прилетал такой большой начальник. В его власти было, например, моментально снять командира батальона с должности. Вертолёт приземлился на футбольном поле. Рядом на небольшой возвышенности находилась позиция РЛС. Тут располагалось сразу несколько радиолокационных комплексов П-14, П-80, ПРВ-13... Командующего особенно заинтересовал так называемый "подхалим", высотомер ПРВ-13 с узкой похожей на лепесток антенной, качающейся вверх-вниз. Ему что-то объясняли, принцип работы этой "качалки", но он ничего не понял. Ведь это не генеральское дело разбираться во всех этих хитрых финтифлюшках, его дело командовать, заставлять, требовать... наводить страх. А это он умел, недаром дослужился до трёх капитальных звёзд, и впереди ему всё явственнее светит маршальская. И здесь он вновь нагнал страху, хоть вроде бы и не очень старался.

            - Командир, почему у тебя тут кругом такая пыль?

            - Пустыня рядом, товарищ генерал-полковник, вот ветер из неё песок и несёт.

            - Пустыня, пустыня... Дорожки мести надо. Видишь, я ботинки в твоей пыли все испачкал. Дай команду, чтобы принесли полотенце, я не могу обедать в грязной обуви.

             С казармы принесли вафельное полотенце. Командующий придирчиво осмотрел его – оно было безупречно-чистое белоснежное. Никого не стесняясь, он задрал одну ногу, обтёр пыльный ботинок, потом второй.

            - Держи,- он бросил грязное полотенце командиру батальона.- Ну что, обед у тебя готов?

            - Так точно, прошу в столовую.

            Для командующего, конечно, приготовили не солдатскую пищу. Здесь, видимо постарались жёны командира и прочих офицеров, благо военный городок рядом и носить кастрюли недалеко. За обедом происходило и обсуждение возникшей ситуации. Командующий вообще любил совмещать полезное с приятным, вот и сейчас: сидит, ест наваристый борщ, потом сочный плов, заедает арбузом, а командир батальона докладывает. Так Командующий узнал, что рота-бедолага находится на высоте трёх с лишком тысяч метров над уровнем моря, что там всего тридцать человек личного состава, пять офицеров и один прапорщик, что обсуживают они три радиолокационные станции, которые осуществляют круглосуточный обзор визуального пространства до самой границы Союза и дальше. А командует этой ротой молодой старший лейтенант, так как более опытные офицеры туда идти отказываются по причине тяжёлых условий для жизни семей, отсутствия школы для детей. Ну, а у того старлея и прочих офицеров и прапора вообще нет семей - они все холостяки. Опыта конечно и у этого ротного маловато и приходится ему тяжко. По-хорошему его давно пора снять, но заменить просто некем, по вышеперечисленным причинам...

            В роту Командующий летел, прихватив с собой командира батальона, медика и специалиста по ремонту энергоагрегатов. Ну и ещё его упросили погрузить несколько десятков буханок хлеба, дабы хоть немного облегчить положение почти неделю сидящего на сухарях личного состава. Вертолёт пилотировал личный лётчик Командующего, настоящий ас, но даже он не без труда посадил машину на крохотном горном плато, продуваемом со всех сторон ветрами. Командующий уже давно привык, что подчинённые его боятся, но при виде заикающегося, с дрожащей у виска рукой длинношеего, угреватого, с распухшим и почему-то мокрым носом старлея, испытал не удовольствие как всегда, а омерзение. Командир рты напоминал ему мокрицу, лягушку...

            - Ну что, пойдём, показывай, чего ты тут накомандовал?

            Командующий шёл по неровной каменистой почве, уже не заботясь о чистоте своих ботинок, рядом на ватных ногах семенил старлей, следом свита. То, что открылась взору Командующего, иначе как отталкивающим зрелищем назвать было нельзя. Солдаты грязные, оборванные, большинство без подворотничков, угрюмые, у многих брюки грязные, сзади порваны и в дыры видны такие же грязные синие сатиновые трусы... Ветер гонял по позиции какие-то обрывки не то бумаги, не то ещё чего - было прохладно и тоскливо. Зашли в медпункт – он оказался переполнен, коек для больных не хватало, лежали вповалку на матрацах, набросанных прямо на пол. Туалет загажен, в столовой полчища мух и всюду грязь, грязь... Пожалуй, никогда ещё Командующему не приходилось видеть такого бардака.

            Пришли в канцелярию роты. Командующий уже "закипал" изнутри. Он повесил свою фуражку на вешалку и сел за стол на командирское место. Свита тоже повесила фуражки и старлею свою вешать оказалось некуда. Он стоял в нерешительности, вертя в руках фуражку ища глазами, куда бы её пристроить. Увидев его растерянность, Командующий встал, подошёл, буквально выхватил фуражку и, подойдя к стоящей в углу комнаты урне для мусора, стал её туда запихивать ногой как можно глубже:

            - Что, не знаешь где ей место?!... Там её место, туда её, туда!...

            Запихав фуражку старлея в урну, Командующий несколько успокоился и стал разбираться с тем, что увидел?

            - Как ты довёл подразделение до такого состояния?!... А ты майор, куда смотрел?!

            - Товарищ генерал-полковник, я...- чуть не со слезами начал было оправдываться ротный, но командир батальона, почуяв, что и над ним "сгущаются тучи" его перебил.

            - Товарищ генерал-полковник, разрешите доложить?!

            - Ну, давай, а то от этого твоего соплежуя мы вряд ли чего толковое услышим.

            - Как вы знаете до этой роты можно добраться по единственной дороге, других нет. А дорога эта почти восемьдесят километров сплошных серпантинов. Мы уже угробили столько автотранспорта, доставляя сюда всё необходимое для поддержания боеготовности и жизнедеятельности. Потому мы просто не смогли создать здесь запас, на случай если дорога будет завалена и рота окажется полностью отрезанной. Но самое худшее то, что у нас нет никаких средств для расчистки завала.

            - Ну, это я понимаю. Но почему в таком состоянии личный состав, бойцы, почему кругом грязь, мухи!?  Что, сортир нельзя почистить!?- всё сильнее повышал голос Командующий.

            - Я... разрешите мне,- пролепетал, наконец, ротный.

            - Ну, давай... скажи чего-нибудь,- исподлобья недобро взглянул на него Командующий.

            - Люди страшно устают... круглосуточное дежурство на РЛС, за планшетами, к тому же караульная служба... Людей не хватает. У меня некомплект по штатному расписанию восемь человек, а тут высокогорье, солдаты, особенно первогодки, таких нагрузок просто не выдерживают, часто болеют, и с питанием плохо... тут же со снабжением постоянные перебои, положенного в условиях высокогорья доппитания выдавать невозможно, его просто нет. Из-за большого числа больных возрастает нагрузка на здоровых, и они тоже не выдерживают. Сейчас я едва-едва наскребаю людей на дежурную смену и караул для охраны позиции... люди просто спят на ходу...

            Много ещё говорил старлей, но Командующий уже только делал вид, что внимательно слушает. Он привык к подобным жалобам. Да и что он мог на это ответить? Раз родители этих солдатиков не смогли их отмазать от армии, устроить в ВУЗы, раз они сами никто, значит и дети их никто, и должны мучиться, уставать, спать на ходу. Раз ты соплежуй не имеешь связей, влиятельных родичей, значит, будешь гнить в этой дыре и тоже мучиться... Нет, этого конечно вслух он сказать не мог. Ведь это смысл жизни, а раз его не постигли ни старлей, ни родители этих солдатиков, значит все вы обречены на мучения. А те кто понял, усвоил, кто смог подняться, взобраться по крутому склону пирамиды именуемой родом людским...

            Эти истины Командующий давно уже усвоил и сейчас про них даже не вспоминал. Он ругал себя за то, что поддался настроению и спонтанно решил лететь в эту мерзкую дыру. И всё из-за треклятого Олеха. Да он теперь имеет достаточно фактов, чтобы обвинить этого верзилу в бездеятельности, но... Теперь надо не осрамиться самому. Раз уж он сюда приехал, то надо оказать помощь и помощь действенную, быстро, чтобы не поколебать веру подчинённых в его власть, всесилие, чтобы его не только боялись, но и уважали. Тогда сподручнее будет и Олеха... мордой в грязь.

            - Что нужно, чтобы расчистить дорогу?- Командующий знаком прервал стенания ротного и теперь смотрел на командира батальона.

            - Нужны бульдозеры, экскаватор, самосвалы, бригада подрывников. Но и это до конца не решит проблемы. Дорогу необходимо расширить и сделать обходные резервные пути на наиболее селеопасных участках. Здесь нужно целое дорожно-строительное подразделение...

            Командующий размышлял со свойственной ему  быстротой. Не раз умение концентрироваться в пиковых ситуациях позволяло ему обходить конкурентов по "альпинизму власти". Единственная дорожно-строительная часть округа находилась за несколько сотен километров отсюда и целиком была занята строительством дороги в районе Космодрома. Снять оттуда ни одного подразделения он не мог – там выполнялось важнейшее правительственное задание. Что же делать? Решение пришло не сразу:

            - У тебя связь-то хоть в порядке,- Командующий уже "мягче", меж слов читалось "горе луковое", обратился к старлею.

            - Так точно!

            Командующий по рации связался со штабом округа и приказал по оперативной ЗАСовской связи соединить себя с Командующим... соседнего округа. Как ни странно, но вся эта разношёрстная цепочка связи работала устойчиво и переговоры двух генерал-полковников прошли без сбоев.

            - Здорово Иван!... Узнаёшь? Ты сейчас где, у себя в кабинете?... А я нет, не сижу, по горам вот прыгаю. Как раз недалеко от твоих владений... Слушай у тебя сейчас твои дорожные строители чем заняты?... Понятно. А где они вкалывают-то?... О так это совсем недалеко от того места, откуда я тебе звоню. Слушай, будь другом, ты не можешь хоть одно подразделение ко мне недели на две-три, ну может на месяц откомандировать, дорогу в горах расчистить и расширить... Да нет, через месяц не пойдёт, срочно надо... А что мои, будто не знаешь, чем они все заняты. Если спецзадание не выполню, мне Москва голову снимет, ни одного бульдозера снять не могу... Да ты насчёт этого не беспокойся, в Москву я сам позвоню, всё улажу, в долгу не останусь, ты же меня знаешь... Ну, спасибо, лады, осетровая рыбалка за мной...

            Командующий положил трубку, мрачно обвёл взглядом всех присутствующих и напряжённо прислушивающихся к переговорам.

            - Через неделю сюда прибудет дорожно-строительная рота из соседнего округа... Они сделают дорогу. Но если и после этого здесь будет так же как сейчас!... Пеняйте на себя. А пока дорогу не сделают, я откомандирую сюда вертолёт из округа, он привезёт всё необходимое на ближайшее время. Майор ты прямо сейчас подготовь соответствующий список... - Командующего прервал надрывный звонок телефона. Он с неудовольствием посмотрел на ротного.- Они у тебя, что не знают кто в канцелярии... чего названивают?! Бери трубку, скажи, чтобы пока не кончу совещание никаких звонков!

            Старлей неловко перегнулся через стол, взял трубку с явным намерением отругать дежурного телефониста:

            - Ну, что ты звонишь!... – но не докончив фразы переменился в лице и протянул трубку Командующему.- Товарищ генерал-полковник, вас спрашивают, из штаба округа.

            На другом конце провода находился начальник штаба округа:

            - Товарищ Командующий, только что по ЗАСу пришло сообщение из министерства. Завтра в десять ноль-ноль вы должны быть в Москве у министра.

            - Понял,- глаза Командующего загорелись молодым азартным блеском: неужто свершилось, неужто он сможет ещё приподняться по этой скользкой пирамиде вверх? Но тут же его мысль заработала более спокойно, рационально.

            - Мой самолёт сейчас там же где и был?- спросил он сообщившего ему радостную весть начштаба.

            - Да на Космодроме, в распоряжении правительственной комиссии. Прикажите срочно вернуть его?

            - Нет не надо. Я на вертолёте и прямо отсюда вылетаю туда, и в Москву уже оттуда, так будет быстрее. А для комиссии ты какой-нибудь другой самолёт подготовь. И к моим зайди... ну, в общем объясни ситуацию, чтобы не беспокоились. Давай, действуй и Горлову передай, что остаётся за меня...

            Ничего не понимавшие из этого разговора офицеры, которые так и стояли, не смея сесть без разрешения Командующего... они не верили своим глазам. Их командующий, всегда хмурый, злой, недовольный всем и вся... сейчас казалось перед ними другой человек. Он весь сиял, довольная улыбка озарила, казалось вообще не способное изображать радость, лицо...

            - Ну что рты раззявили... вперёд, вылетаем!

                                                                               3

            До Космодрома добрались уже поздним вечером. Личный самолёт Командующего находился в готовности к немедленному вылету. Тут же в аэродромной столовой его ждал и ужин. Но Командующий весь в раздумьях о предстоящем дне, ел без обычного придирчивого внимания к качеству пищи. Когда встал из-за стола, чтобы идти в самолёт к нему подобострастно "подплыл" начальник Космодрома и попросил взять с собой в самолёт до Москвы какого-то космонавта с дочерью. Командующий пребывал в сравнительно благодушном настроении и согласился.

            Взлетали уже в полной темноте. В огромном Ту, рассчитанном на сотню с лишком пассажиров, а в данном случае переоборудованном под воздушный КП, кроме самого Командующего летели: адъютант, обслуга, экипаж, да ещё эти пассажиры, космонавт, полковник лет сорока пяти и его взрослая дочь, девушка лет двадцати. Лететь предстояло более трёх часов. Космонавт был в форме, со звездой героя. Командующий решил отвлечься от буквально терзавших его дум о предстоящей беседе с министром. Ему захотелось поговорить с этим космонавтом. Но говорить просто, как человек с человеком... он мог только с равными себе, а таких людей по пальцам перечесть, а с прочими, нижестоящими...

            - Ну, как там тебе в Космосе-то, страшновато было?- снисходительным тоном спросил Командующий.

            - Да когда как. Иногда возникали нештатные ситуации, товарищ генерал-полковник,- ответил как можно приветливее полковник.

            Этого космонавта знала вся страна, на его долю выпало столько почестей и в Союзе и за рубежом. Он хоть и не имел власти, но был уважаем, обласкан вниманием и с ним давно уже не кто не заговаривал в таком тоне, на ты. Но Командующий сразу дал понять, что они не ровня.

            - Врёшь ты всё! Это Гагарину страшно было, ну может быть ещё Титову, или Леонову, когда в открытый Космос выходил. А вам всем, кто после летали уже не то. Не по делу вам звёзды героев дают, никаких подвигов вы уже давно не совершаете. Вот ты... что там на амбразуру, что ли прыгал как Матросов? Нет, сидел в корабле  как попка, а потом ни за что звания и награды огрёб. Вот ты полковник. А ты знаешь, что надо сделать, чтобы командиром полка, полковником в войсках стать, а потом ещё на этой должности удержаться и получить повышение. Полк это такая ответственность, тысяча с лишним гавриков, автомобили, артиллерия, танки, связь, стрелковое оружие и начальство тебя регулярно во все дырки... Знаешь сколько командиров полков снимают и разжалуют, а то и под суд отдают, нормальных работящих мужиков, ни за что, ни про что, например за то, что перепились уроды антифризом и человек двадцать сразу концы отдали. А ты чего, слетал там, проветрился, а потом прошёлся по ковровой дорожке, рапорт генсеку отдал, а за это и Герой и обеспечен на всю жизнь...

            Космонавт покраснел как от натуги... но смолчал. Даже то, что рядом сидит дочь и его при ней фактически оскорбляют, не добавило этому Герою Советского Союза  храбрости, чтобы взорваться в ответ.

            Командующему надоело "доставать" безответного полковника и он решил развлечься разговором с его дочерью.

            - А ты чего в Москву летишь?

            Девушка посмотрела на отца, но тот ни кивком, ни взглядом не помог ей. Не зная как себя вести, она покраснела и отвечала чуть не с испугом:

            - Я... мы... Я в Москве в институте учусь, а живём мы в Звёздном городке. На каникулах я была... вот папа возил меня к нашим знакомым Космодром посмотреть.

            - Возил, говоришь... посмотреть? А в институт, небось, тоже папа устроил... герой липовый.

            Девушка растерянно пожала плечами и то же предпочла не отвечать. Но Командующий не унимался.

            - Ну, а как у вас сейчас у молодых девчонок, с парнями-то с каких лет начинаете?

            Девушка сразу сделалась пунцовой и с мольбой взглянула на отца. Но тот сидел, глубоко втиснувшись в кресло, словно сверху на него навалился непосильный груз, в том числе и на глаза – он не поднимал их, без отрыва смотря на едва вибрирующий пол самолёта. Чего он боялся, что этот всесильный генерал выбросит их из самолёта? Нет, конечно, он как и всякий законопослушный человек боялся власти, человека сумевшим стать её обладателем. Ведь подспудно он не сомневался: высший подвиг это именно достижение высшей власти...

            - Да брось ты целку из себя строить, знаю я вас нынешних, за флакон импортных духов под кого угодно ляжете. Если в школе не начали, то значит в институте с первого курса...

            Он не встречал отпора и продолжал унижать в своё удовольствие... Он это делал вовсе не со зла, напротив, у него было очень даже хорошее настроение. Ведь завтра его наверняка повысят в должности, он получит ещё большую власть, и ему уже не нужно будет даже изредка заниматься такими неприятными делами как сегодня с этой ротой. Теперь того же Олеха он сможет наказать небрежным росчерком пера, безо всей этой предварительной "подготовки". Нет, он пребывал просто в отличном предпраздничном настроении, ведь у него всё хорошо, а завтра будет ещё лучше...

            За иллюминатором самолёта непроглядная темень ночи – день кончился, день принёсший радостную весть. А то, что это один из дней конца восьмидесятых годов двадцатого столетия, одного из последних годов существования Советского Союза, той горы на властную вершину, которой он так успешно карабкается. Гора кажется такой незыблемой, вечной, а вершина так близка, разве могут возникнуть какие-то сомнения в её прочности. Так что настроение Командующего в конце того дня ничто не могло омрачить. 

Мать солдата              

            Рядовой Хмылёв обычно с неохотой заступал в наряд на КПП. Хотя ничего особенного там делать не приходилось: стой себе в будке рядом с въездными воротами, да козыряй офицерам и прапорщикам, когда они, предъявив в развёрнутом виде свои пропуска проходят на территорию военного городка. Правда отдельные особи пропуск не показывали и, когда дневальный их останавливал, начинали на него кричать, дескать, ты что пенёк, в лицо не знаешь полковника такого-то. Ох уж эти полковники. За время службы у Хмылёва создалось впечатление, что в Москве полковников значительно больше, чем лейтенантов, майоров, прапоров... вместе взятых. Куда ни плюнь, всюду полковники. Хорошо если не строевой, служит где-нибудь в редакции, в НИИ, или тому подобной полувоенной шараге, а, если, к примеру, бывший комполка, всю свою службу только тем и занимавшийся, что на плацах орал, подчинённых распекал. Сюда-то, в Москву, таких дослуживать переводят, скорее всего, даже на нижестоящую должность, чтобы к пенсии московскую прописку и квартиру иметь... Ну, так и дослуживай спокойно, так нет, не выдерживает "душа поэта", обязательно к чему-нибудь "прикопается":

            - Как стоишь боец... почему ремень на я... почему сапоги не блестят!?...

            Ох, сколько всего такого услышал Хмылёв за полтора года. И всё же на КПП дежурить куда лучше, чем, например, наряд на кухню. Но это наряд для "молодых". Свои первые "салажные" полгода Хмылёв тоже не вылазил с посудомойки. Но "дембеля" на кухню уже не ходили. И Хмылёв как всякий уважающий себя "старик" предпочитал КПП, или автопарк, и обязательно в паре с "молодым". Вот и сейчас "молодой", как ему и полагалось, продежурил большую половину прохладной московской ночи. Хмылёв сменил его во второй половине. Утром он первым сходил в столовую, позавтракал и вновь подменил напарника. "Молодой" ушёл на "рубон"... и что-то долго не возвращался. Не иначе его где-то по дороге припахали. Хмылёв позвонил в роту. Оттуда ответили, что напарника поблизости не видно...

            - Ну гад, куда же ты провалился, салажня,- злился Хмылёв.- Ну, погоди, я тебе сделаю.

            Злился он оттого, что в это время с девяти до десяти часов, через КПП проходил основной поток спешащих на службу, и чуть не каждому, исключая гражданских служащих, приходилось отдавать честь. А перед наиболее "вредными" ещё и имитировать вытягивание во фрунт. К тому же стоял июль, солнце всё сильнее припекало, а тут даже воротничка не расстегнуть, стой как попка и козыряй.

            Нет, конечно, Хмылёву сумасшедше повезло, что он, простой парень из села, безо всякого блата попал служить в саму Москву, и дослуживает здесь "не мятый не клятый" уже второй год. Мать, когда узнала из письма сына, где тот служит, помчалась в соседнее село, там располагалась ближайшая церковь, и поставила свечку. Так она боялась, как и все русские матери из простых, что её единственного сыночка загонят в Чечню, или ещё куда-нибудь, где если не жизни, так здоровья запросто лишиться можно. Примеров сколько угодно: с восьмидесятых годов как пошли на село, хоть не часто, но регулярно, гробы и калеки с Афганистана, так и не прекращались до сих пор. Менялись только названия "горячих точек". А тут как чудо снизошло, Сашка Хмылёв, рослый, здоровый парень, как такого не законопатить куда-нибудь в джигитский край. Ан нет, его почему-то в столицу определили, да ещё в какое-то потешное подразделение, где рядом располагалось несколько вроде бы воинских частей, редакции военного журнала, газеты, кокой-то жутко секретный НИИ и прочая, прочая... То есть офицеров тьма, а солдат у них в подчинении нет. Вот для осуществления охранных и прочих функций и предназначался батальон, где служил рядовой Хмылёв. Служба довольно скучная, однообразная, наряды да караулы. Но когда мать написала, что его бывший одноклассник уже вернулся домой из Чечни... без ноги, а другой, загудевший в погранвойска на Дальний Восток, чуть живой лежит в госпитале укушенный энцефалитным клещом... В общем Хмылёву роптать на судьбу было грех. Он и не роптал. Служил и спокойно дожидался дембеля.

Становилось всё жарче, а сменщик не появлялся. "Совсем оборзел",- продолжал негодовать про себя Хмылёв. К счастью основной поток офицеров уже миновал, и можно несколько расслабиться. После десяти часов перед будкой дневального никого уже не было за исключением сидящих чуть в стороне на корточках друг против друга метрах в пятнадцати – двадцати солдата и девушки. Они о чём-то увлечённо разговаривали. Со стороны казалось, что солдат жалуется, а девушка его внимательно слушает, а потом начинает утешать. Солдат "молодой", последнего майского призыва, из соседней роты, остриженный под "ноль" в мешковатом, не менее чем на размер больше нужного хе-бе. В общем, внешне такой же молодой, каким полтора года назад был и сам Хмылёв. Но в то же время солдатик и не совсем обычный. Именно в этом мае неожиданно в их батальон обеспечения призвали почти три десятка призывников-москвичей. На памяти Хмылёва раньше такого не было, чтобы призывали по месту жительства. Этот солдат и являлся тем самым свежепризванным москвичом.

            Хмылёв решил заняться самым приятным в его положении делом – принялся рассматривать девушку. Она сидела к нему спиной и чуть в полоборота. Именно её спина и привлекала Хмылёва более всего, ибо на девушке была такая кофточка, что эта спина оставалась почти совершенно голой. "Ничего спинка",- отметил про себя Хмылёв,- "И попка тоже",- его взгляд одобрительно скользил по округлым, обтянутыми светлыми брюками бёдрам сидящей. Она смотрелась несколько полноватой, но не рыхлой, как раз в той женской "кондиции", которая нравится большинству обычных, не выдающихся каким-нибудь "углом" мужчин и парней. Лицо её просматривалось плохо, так что приходилось ограничиться созерцанием спины и соблазнительно выпяченных в сидячем положении бёдер.

            Тут сама-собой на Хмылёва накатила жгучая зависть к этому ушастому москвичу. Если бы и он служил недалеко от дома, и к нему, вот так же, могли приходить знакомые девчонки... Конечно, можно познакомиться и здесь, ведь он довольно часто ходил в увольнения... Он переписывался с друзьями-земляками, теми, что служили по "горячим" и "холодным" дырам, и ещё не раз убедился, как всё-таки ему повезло со службой. Никто из тех его друзей вообще не знали, что такое увольнение из расположения части. На Кавказе это было небезопасно, и не только в Чечне, там везде солдата могли или убить, или украсть – у горцев процветала мода на "русских рабов". А кто служили в тайге, или на границе, там и ходить некуда, разве что к медведям в гости.

            Хмылёв с удовольствием ходил в увольнения, ему нравилась Москва. Ходил он и на дискотеки, если туда благодаря форме можно было пройти бесплатно. Увы, познакомится, по-хорошему, прочно там с девушкой, несмотря на вполне приличные внешние данные, у него не получалось. Москвички сторонились солдат. В глазах большинства из них парень не сумевший "откосить" от армии являлся чем-то вроде «унтерменша», ведь большинство москвичей призывного возраста армии различными способами избегали. Для молодых провинциалок, на птичьих правах живших в столице, солдат родом из села тоже не являлся подходящей партией. Им надо во чтобы то ни стало "зацепиться" в Москве, "поймать" настоящих москвичей, с пропиской. В общем ситуация середины двадцатого столетия, изображённая в фильме "Москва слезам не верит", почти не изменилась и в первые годы двадцать первого.

            Всю эту "теорию" Хмылёву подробно объяснил старшина их роты. Самому прапору повезло, ещё будучи солдатом срочной службы, он сумел жениться на москвичке и таким образом вырваться из своего захолустного шахтёрского посёлка. Но это случилось аж пятнадцать лет назад.

            - Не ребята, вам уже так не подфартит. Сейчас москвички пошли разборчивые, за нищих деревенских не пойдут, у них прописка, она дорого стоит. То ли дело в наше время, тогда ни крутых, ни богатых не было. Тогда молодые комсомольские работники перспективными женихами считались, но они все в своём кругу колготились, да и мало их было. Ну, ещё чёрные, кавказцы в цене были. Эти оттого что богатые. Тогда ведь русские все поголовно нищие были. Сейчас уже и "чёрные" не в такой цене, бандитов среди них много, и с их роднёй жить тяжело, а главное потому, что и русские богатые появились...

            Хмылёва все эти рассуждения злили. При чём здесь прописка, разве парень с девушкой когда встречаются об этом должны думать? Почему в нём обязательно должны видеть потенциального претендента на чью-то жилплощадь. Ему же просто хотелось пройти под руку с какой-нибудь девчонкой по московским улицам, поговорить. А если это будет иметь продолжение, ладно, а если нет, так и ничего. Вот этот салажонок сидит сейчас подле своей девчонки, разговаривает, и потом будет встречаться, когда пойдёт в увольнение. Почему ему можно, потому что дома служит? Какая несправедливость...

            - Эй, боец, позвони в редакцию, передай, что полковника Артамонова ждут на КПП,- возле будки стоял худощавый, выше среднего роста мужчина в лёгких рубашке, брюках и туфлях.

            Хмылёв мгновенно очнулся от сна размышлений. Мужчина обращался к нему на "офицерском" наречии, хоть и одет по "гражданке". Его возраст сразу определить было довольно сложно. Стройная, подтянутая фигура "тянула" не более чем на тридцать пять – сорок, а вот лицо - морщины, мешки под глазами - куда больше. Скорее всего, это офицер-отставник, зачем-то пожаловавший к одному из своих знакомых, или бывших сослуживцев. Хмылёву не хотелось искать в списке абонентов номер редакции, потому он, смерив мужчину независимым взглядом, дескать, сейчас ты мне не начальник, в свою очередь, спросил его:

            - А вы номер редакции знаете?

            - Конечно.

            - Тогда вот телефон, звоните.

            Мужчина взял трубку и стал набирать номер на пододвинутом к нему аппарате.

            - Алло... редакция!? Позовите полковника Артамонова...

            Через пару минут, по всей видимости, полковник подошёл на другом конце провода, и мужчина заговорил с ним:

            - Анатолич, привет!... Да это я... На КПП стою тебя жду... А что быстрее нельзя?- лицо мужчины выражало крайнее недовольство тем, что он слышал от своего собеседника.- Ну лады, так и быть, но не более двадцати минут жду. Сегодня, между прочим, жара почти как в Кызыл-Арвате,- он положил трубку, и что-то недовольно бурча себе под нос, отошёл от КПП.

            Но отошёл недалеко и стал прогуливаться вдоль ажурной чугунной ограды. Он тоже стал присматриваться к сидевшей на корточках парочке. В отличие от Хмылёва мужчина имел возможность рассмотреть их со всех сторон, ибо несколько раз прошёл в непосредственной близости. Погуляв таким образом, мужчина вновь подошёл к будке дневального.

            - Слушай, а у вас в казарме много народу с самой Москвы призвано?- неожиданный вопрос был созвучен недавним мыслям самого Хмылёва.

            - Да есть... из последнего призыва несколько человек,- ответил дневальный.

            - Это москвич?- мужчина резко кивнул в сторону парочки.

            - Да... А как вы догадались?- искренне удивился Хмылёв.

            - Чего тут догадываться,- снисходительно усмехнулся мужчина.- Только к москвичу может вот так запросто, по пути на работу забежать мать, да ещё такая.

            Хмылёв не мог сдержать улыбки – видимо у этого старого служаки не всё в порядке со зрением.

            - Ну что вы. Какая же это мать? Это его девчонка.

            Но мужчина вместо того, чтобы смутиться, в свою очередь с усмешкой посмотрел на дневального:

            - Ты откуда родом будешь?

            - Из Саратовской области.

            - Деревенский?- спрашивал, словно допрашивал мужчина.

            - Да из села,- отвечал Хмылёв.

            - Тогда с тобой всё ясно. Это, сынок, его мать. Ты присмотрись повнимательней, да учти, что она за свои сорок лет ни под ни коровой не сидела, ни в поле не горбатилась, как твоя мать. Да, да, ей не меньше сорока.

            Глаза Хмылёва округлились от удивления. Он стал пристальнее всматриваться, благо стопроцентное зрение позволяло... Красивые босоножки, модная причёска, брюки... загорелая атласная спина, шея безо всяких морщин, на корточках сидит легко, как молодая здоровая девушка... Нет, этого никак не может быть... Сорок!?

            - Ну, ты посмотри, он же рядом с ней – щенок,- подсказал мужчина.

            Только сейчас Хмылёв осознал, что действительно солдатик смотрится явно моложе своей собеседницы.

            - Старшая сестра, между ними есть сходство,- наконец предположил Хмылёв, не в силах поверить, что так может выглядеть сорокалетняя женщина.

            - Конечно, есть... – негромко рассмеялся мужчина.- Какая сестра, я же тебе говорю, ей минимум сорок. Мать это, мать. Когда пойдёт в расположение, спроси у него...

            К КПП со стороны внутреннего двора военного городка подошёл высокий представительный полковник. Хмылёв бросил ладонь к виску. Полковник и мужчина обменялись рукопожатием.

            - Это ко мне,- сказал полковник дневальному и повёл посетителя за собой.

            - Спроси, не забудь, - проходя КПП, напомнил мужчина.

Сидевшие на корточках, наконец, встали и начали прощаться. Солдатик держал в руках целлофановый пакет, видимо, с провизией, которую ему принесли. Хмылёв смотрел на женщину, не отрывая глаз. Не может, не должна так одеваться и так выглядеть мать солдата, не может она иметь такой груди, бёдер, спины, такого моложавого, ухоженного лица... Был бы он постарше, поопытней он бы разглядел немало "деталей", свидетельствующих, что перед ним не молодая девушка... Во первых, когда она поднялась, у неё в ушах заблестели на солнце большие, явно "женские", а не "девичьи" серьги. И потом, несмотря на то, что она смело открыла спину и плечи, обнажить в столь жаркий день пупок, как это делали в Москве едва ли не поголовно все женщины и девушки моложе тридцати лет, она не решилась. Хмылёв не замечал этих деталей, он видел лишь то, что эта женщина не то, что на сорок, на тридцать пять не смотрится, она смотрится моложе... Он всё же ещё надеялся, что его гипотеза насчёт старшей сестры оправдается. Парень из глубинки, он не мог поверить, что мать русского солдата, может быть не такой, какой она существовала в его сознании, в сознании подавляющего большинства других солдат, населения всей России, какой была его собственная мать... Плохо, бедно одетые, некрасивые, рано состарившиеся, болезненные... всё равно какие, худые или толстые, но болезненные, ещё не старухи, но почти... Даже богато или просто хорошо одетыми матери русских солдат быть не могли, только в дешевых платках, неприглядных кофтах, грубых башмаках, или стоптанных и опять же дешёвых сапогах. За всё время своей службы Хмылёв, лицезрел лишь одну богато одетую солдатскую мать. То была мать, навещавшая служившего в их роте армянина из Ростова. У неё, казалось, золото светилось отовсюду, с ушей, всех пальцев рук, с груди, изо рта. Но ту расползшуюся, бородатую, безобразную глыбу с девушкой спутать было никак нельзя... 

            "Молодой" и женщина поцеловались на прощание. И вновь Хмылёв не уловил, что это не поцелуй девушки и парня. Женщина пошла прочь горделивой "качающейся" походкой, соблазнительно вздрагивая бёдрами, притягивая взоры встречных мужчин. Солдатик пошёл к себе в казарму, а Хмылёв, не в силах оторвать взор от спины удалявшейся женщины, очнулся лишь когда тот уже проследовал КПП. Окликнул его уже в догонку:

            - Эй ты, постой!... Кто это, девчонка твоя?

            Вопрос удивил "молодого", но ни засмеяться, ни возмутиться он не посмел. Здесь на территории части не "работали" московские критерии оценки "продвинутости" того, или иного молодого человека. Это там, за забором, он тинэйджер, фен, фанат и так далее, где он мог сквозь зубы разговаривать с любым провинциальным "пеньком". Здесь, в части он всего лишь "молодой", "чмо болотное", а вопрос ему задавал заслуженный "дедушка". Потому солдатик ответил с готовностью и предельно вежливо:

            - Какая девчонка? Нет,- "молодой" инстинктивно прижал к себе пакет, явно опасаясь, что "дед" может частично приватизировать его содержимое. Но Хмылёву было не до пакета.

            - А кто?

            - Мать, - в голосе "молодого" слышалось и непонимание, и удивление...

Наконец прибежал сменщик, не без основания ожидая нагоняя за опоздание. Но Хмылёв и его немало удивил, почти не высказав, ни упрёков, ни угроз. Его мысли витали далеко от этого КПП. Перед глазами стоял образ матери, её раздавленные тяжкой деревенской работой руки, её высохшее костистое тело, тяжёлая походка, не проходящая усталость. Она болела множеством болезней, начиная от артрита с радикулитом и кончая специфическими женскими, лечиться от которых было и негде, и некогда. Вернее легче просто перетерпеть, или обойтись народными средствами, чем тащиться, например, в зиму, за пятьдесят вёрст в районную поликлинику и там ещё отстоять очередь. Да отец выпивал, но в тоже время был работящим и домовитым, любил мать и жили они душа в душу. Почему же тогда так плохо жили? Хотя, смотря с чем сравнивать. На селе их семью считали одной из самых зажиточных. Другие, в большинстве своём, жили куда хуже. Хмылёв вспомнил старшую сестру матери, свою тётку. Та, в отличие от матери, смогла закончить институт и уехать из села. Она жила с мужем в Тольятти, работала на автозаводе. Но и она  в свои сорок пять смотрелась на все шестьдесят. Только если мать сохла, то тётка безобразно, болезненно полнела, и материально жила ещё хуже. Да, недаром говорят, что Москва это не Россия, это государство в государстве...

- Хмылёв, что пригорюнился? Дембель на носу, а ты кислый такой,- в помещении читального зала гарнизонной библиотеки, где сидел Хмылёв и листал подшивки журналов, смотрел и ничего не видел, заглянул их ротный старшина.

Со старшиной у Хмылёва уже давно налажен хороший контакт. Полгода назад тот даже хотел его взять к себе каптёром. Но не получилось, на "непыльную" должность командир роты продвигал своего неофициального "стукача", и старшине пришлось смириться.

- Да так, товарищ прапорщик, думы одолели.

Старшина прошёл к библиотекарше, отдал книгу, выбрал другую и подошёл к Хмылёву.

- Думы говоришь. А что тут думать, ты молодой, холостой и служить тебе пять месяцев всего осталось. Живи да радуйся. Что хочешь, то и делай. Хочешь домой езжай, хочешь здесь в Москве куда-нибудь устройся. Вон в милицию иди, или в школу прапорщиков. Помнишь, я тебе говорил, окончишь и сюда же служить вернёшься, меня сменишь. А я куда-нибудь на склад переберусь, не по годам мне уж эта нервотрёпка старшинская. А у тебя дело пойдёт, ты парень шустрый, в Москве зацепишься.

- Да нет, я пожалуй домой поеду.

- Ну, как знаешь. А горевать тебе рано, успеешь, когда семья, дети пойдут, заботы навалятся, тогда и нагорюешься,- старшина снял фуражку и вытер платком потный затылок.- Уф жара.

Хмылёв не первый раз вот так, по душам, разговаривал со старшиной. Во многом солдат и прапорщик мыслили "в унисон" и откровенничали друг с другом. Вот и сейчас Хмылёв рассказал о том, что увидел на КПП, поделился своими мыслями. Старшина слушал, и с его лица не сходила грустная усмешка.

- Эт, конечно, всё так, многие здесь живут классно и за счёт остальной страны, но и таких, кто хлеб пополам с дерьмом жуёт тоже немало. Говоришь, бабе не меньше сорока лет, а её, если в углу зажать с двадцатипятилетней спутать можно? Есть такие, знаю. Горячая вода, тёплый сортир, ванны-джакузи, лифт, больницы на каждом углу, бассейны, кабинеты косметические. Всё это, ох как здоровье сохраняет, и всего этого, или многого из того, подавляющее большинство народа в остальной России не имеет. И не только в деревне и в большинстве городов, особенно небольших, тоже. Да и хлеб здесь добывается куда легче. Лучше здесь жить, сытнее, интереснее. Но, я тебе говорю, и в Москве далеко не все так живут. Из тех бойцов, кто в этом мае призывался из Москвы... они же не случайно сюда попали. Это ведь не дети простых родителей. Ты не смотри, что они такие же, как все салаги под Котовского острижены и от тебя и других "дедов" шарахаются. Они сюда все по звонкам поступили, высоким звонкам. Понимаешь?

- Нет, не понимаю,- отрицательно замотал головой Хмылёв.- Если они такие блатные, зачем им вообще в армии служить? Сразу в институт с военной кафедрой и никаких хлопот.

- Верно. Только вот ты в институт после школы пытался поступать?

- Пытался. Но они не я, у них, наверное, родня моей не чета, и деньги есть, и школу они не сельскую кончали,- рассудил Хмылёв.

- Уф, жарища,- прапор вновь полез за платком.- Пойми, чудак-человек, вы почему-то считаете, что все кто имеет связи обязательно богатые. В Москве это не всегда так. Я таких знаю, их тут полно. Сотрудники каких-нибудь госконтор, на окладе сидящие, учёных ниишных, как собак нерезаных, артистов, тут же театров этих, как грязи, сотрудники министерств, начальники мелкие да средние. Связи-то у них имеются, а зарплата так себе. Москва ведь город чиновников, их тут тьма. Вот и представь, сынуля этакого чиновника школу кое-как кончил, сдать экзамены в институт не может, подмазать экзаменаторов - денег не хватает, на платное отделение устроить – тем более, медкомиссию военкоматовскую купить – тоже.  А у него, зато другие связи есть, в московском гарнизоне. Вот они и нашли эту лазейку, своих детей устраивать служить в Москву. Вот эти-то "позвоночные", к нам в мае и призвались. И всё, не прикопаешься, долг Родине отдают, в нескольких остановках метро от дома служат. А потом в те же институты они уже вне конкурса пойдут, со всеми льготами уволятся, как и те кто руки-ноги, здоровье где-нибудь оставили. Вот так-то.- Прапор помолчал, с тоской глядя себе на сапоги.- Я уже с ними конфликтовал... Представляешь, только служить пришли и уже увольнение требуют. А попробуй такого не отпусти, или в наряд лишний раз поставь. Говорю, у нас первые полгода никто в увольнение не ходит. А он так в наглую, ваши законы не для нас, мы особые. А куда денешься, если у него папаша клерк, в Генштабе, например, или артист театра Советской Армии. Та мамаша, что ты за девочку принял, тоже, наверное, артистка какая-нибудь. Они обычно лет на десять пятнадцать моложе смотрятся.

Хмылёв сосредоточенно внимал откровениям уже познавшего московскую жизнь прапора. Он напрочь забыл, что находится в наряде и ему уже пора идти подменять "молодого".

- По секрету тебе скажу, что и раньше такое было, в советское время, только не в таких масштабах. Ещё когда я срочную здесь служил, у нас в роте один такой кантовался. Пока мы два года через день на ремень, через два на кухню, он строго три раза в неделю подготовительные курсы при институте каком-то посещал, с портфельчиком, но строго в солдатской форме. Со стороны казалось, ах какая красота, солдатик к знаниям тянется. А он сынок шишки и за наш счёт... Вот увидишь, к осени и у нас такое начнётся, пока вы в нарядах и караулах мёрзнуть будете, да попутно радоваться, что не в Чечне загибаетесь, они с портфельчиками пойдут подготовительные лекции где-нибудь в МГУ слушать...                           

Рассказ старшины не дал всех ответов на возникшие у Хмылёва вопросы. Ему, по большому счёту, было даже не обидно, что салаги-москвичи вместо службы станут ходить на подготовительные курсы. У него перед глазами теперь постоянно возникал образ матери, неприглядное олицетворение почти всех русских матерей, рано состарившихся, уработанных... нищих. Он никогда не задумываясь на эту тему, подсознательно считал, что это всё естественно, так ведь было всегда, и так должно быть. Теперь он в этом очень сильно сомневался...            

Везунчик

Как люди делают карьеру? Если верить высказываниям успешных особей, то в основе их успехов, либо невероятные умственные и деловые качества, либо столь же невероятное трудолюбие, преданность своему делу и т.д. и т.п. Конечно, есть и такие, кто за счет таланта и упорства добились «заоблачных высот». Но велик ли процент среди всех успешных этих, если так можно выразиться, честных карьеристов? Конечно же нет, таковых явное меньшинство, и с этим вряд ли кто поспорит. Так неужто среди «состоявшихся» большинство тех, кто шел к своей цели ни с чем не считаясь и даже «по головам». Конечно же и таковых рвачей не так уж много наберется. Большинство же успешную карьеру делают в основном благодаря чьей-то помощи, влиятельных родственников, друзей, или умению нравиться начальству, или… Или они просто везунчики, у которых вроде бы ничего за душой нет, ни особых способностей, ни влиятельных родственников и вообще буквально во всем они обыкновенные посредственные люди, а вот так у них все складывается, что им постоянно везет по службе. Разве интересны истории карьерного роста блатных-позвоночных, или жополизов? Нет конечно. Тут и так все яснее ясного первые всего добиваются «по звонку», вторые бессовестным подхалеймажем. Скучны повествования и о том, как пробивают «лбом стены» талантливые, упорные, даже бессовестные рвачи. А вот везунцы… О, про них очень завлекательно говорить: как это так, он же никто и звать его никак, а как он смог так высоко взлететь, видать под счастливой звездой родился.

В советское время особенно показательно было карьерное соревнование в армейской, офицерской среде. После короткого хрущевского периода сокращения Вооруженных Сил, при Брежневе вновь началось их интенсивное наращивание. Десятки самых разнообразных военных училищ готовили и ежегодно выпускали тысячи новых офицеров, и редкий выпускник-лейтенант не мечтал закончить свою службу как минимум полковником.

В августе 1971 года, в расположенный в глухой сибирской дыре зенитно-ракетный полк прибыли свежеиспеченные лейтенанты. Прибыли они из разных училищ, но все они были не блатные и не отличники учебы. Блатные, конечно, отправились служить в более престижные места, а отличники имели право выбора военного округа, и тоже в Сибирь не поехали. Как полагалось, лейтенанты представлялись командиру полка:

- Товарищ полковник, лейтенант такой-то прибыл для дальнейшего прохождения воинской службы!

Их было пятеро. Прежде всего привлекал внимание своей колоритной внешностью Женя Григорьев. Она  у него была прямо-таки «нордической»: рост сто девяносто сантиметров, широкоплечий и в то же время аскетичный блондин. Его облик и взгляд отображали не только физическую мощь, но и абсолютную уверенность в себе. Пониже ростом и поуже в плечах был Сергей Панченко. Но его симпатичное лицо гордо вздернуто, а мундир сидел на нем как влитой. По всему было видно, что этот молодой человек аккуратист и себя чрезвычайно любит. Остальные трое ростом были заметно ниже. Тем не менее двое из них от некоторого недостатка роста, похоже, никакого дискомфорта не испытывал, ибо являлись не хлюпиками, а коренастыми крепышами. Особенно этаким молодым дубком смотрелся Антон Остроушко. И от его фигуры исходила аура физической прочности, а от взгляда одновременно и хитрость и моральная сила. Коренастость Юры Михеева не смотрелась столь физически прочной, зато глаза… В его глазах сразу читалась бедовая бесшабашная смелость, что хороша и востребована разве что во время войны, а вот в мирное время… В общем при определенной наблюдательности в нем можно было без особого труда распознать ту разновидность молодых людей, которую принято отождествлять с образом легендарного гусара поручика Ржевского. С такими обычно мучились командиры, но об их кутежах и любовных похождениях слагались легенды местного масштаба, где правда мешалась с вымыслом.

А теперь перейдем к последнему изо всех прибывших лейтенантов, вернее лейтенантику, ибо в сравнении с остальными назвать его полноценным лейтенантом язык не поворачивался. Он так выглядел, что, казалось, офицерский мундир на него одели по недоразумению. Валера Попиков являлся коренным сочинцем, маленьким, дохленьким. И что при такой негвардейской внешности его понесло из субтропического рая в военное училище!?… Впрочем, ростом он не был совсем уж мал. Тем же Остроушко и Михалеву он если и уступал, то совсем немного, но если те были и плечисты и крепки, то Валера… Валера был настолько мелкокостен и узкоплеч, что в свои двадцать лет смотрелся даже не подростком, а мальчиком. Казалось ему даже просто стоять тяжело. Его физическую немощь и неуверенность в себе также подчеркивали сутулость и выражение лица свойственное, наверное, мышонку, хоронящемуся под веником. Все это особенно бросалось в глаза в сравнении с остальными бравыми лейтенантами. По всему Валеру везде били, унижали, третировали, и в школе, и в училище он был «штатным» аутсайдером.

Как говорится, встречают по одежке, то есть по первому произведенному впечатлению. В данном же случае это сказалось на распределении вновь прибывших по подразделениям полка. Женю Григорьевва сразу назначили командиром взвода боевого управления дивизиона. Он должен там порядок навести, если солдатики не будут слушаться такой и кулаком сможет припечатать,- сразу определил его в свою «епархию» начальник штаба полка. Сергея Панченко направили начальником расчета приемо-передающей системы станции наведения ракет. Главный инженер полка по ходу дела выяснил, что у него самые лучшие изо всех пятерых оценки в дипломе и поспешил забрать этого лейтенанта под свою «юрисдикцию». Антона Остроушко назначили командиром стартового взвода. Именно такой крепкий выносливый лейтенант должен был наиболее успешно командовать подразделением, удел которого тяжелая физическая работа на открытом воздухе: транспортировка боевых ракет и перегрузка их на пусковые установки. Но самое тяжелое это поддержание окопов где находились те пусковые в постоянной боевой готовности: зимой бороться со снежными заносами, весной и осенью с потопами… С Михеевым вышла заминка – не нужно было быть сверх догадливым - этот «гусар» будет весьма трудно управляемым. Но, в конце концов, и его пристроили в один из дивизионов командиром взвода. А вот когда дело дошло по Попикова все заинтересованные лица стали дружно от него отказываться:

- Да у него же в дипломе трояки сплошняком, нет я такого на станцию наведения ракет не возьму,- нашел благовидный предлог главный инженер.

- Да он же доходяга, будто с концлагеря или после ленинградской блокады, где ему командовать, его же бойцы будут посылать, не офицер а пингвин какой-то заморенный…- примерно одинаково высказались о Валере, и начальник штаба, и зам командира полка по боевой подготовке.

Но не отправлять же этого «пингвина» назад в училище. Раз прислали, деваться некуда, надо трудоустраивать. Нашли в конце-концов и Валере место, начальником расчета тренировочной аппаратуры «Аккорд». Здесь в его ведении оказалась не боевая техника, а тренировочная и в подчинении всего один солдат. Та должность являлась совершенно не престижной и не сулила быстрого продвижения по службе. Для хорошего «старта» надо было начинать, либо с командира взвода, либо с начальника расчета на СНР. Командир взвода при успешном командовании имел прямую перспективу стать командиром батареи, а начальник расчета начальником отделения. То были уже капитанские должности, с которых опять же была прямая дорога для комбата стать начальником штаба дивизиона, а начальнику отделения заместителем командира дивизиона по вооружению. Ну, а с этих должностей всего шаг до командира дивизиона, подполковничья должность, с которой можно было с почти стопроцентной гарантией поступить в академию. Но вот «добежать» до этой должности надо было успеть до 30 – 31 года, ибо на очное отделение брали только до 32-х лет. А с должности, на которую определили Попикова, такой прямой дороги не было, то есть его как бы сразу ставили в заведомо проигрышное положение.

Впрочем, в тот первый день вновь прибывшие лейтенанты еще не знали на какие должности их распределят. Представившись командиру полка, они все вместе поехали устраиваться в гостиницу, чтобы на следующий день вновь прибыть в расположение полка и узнать о своей дальнейшей судьбе.

                                                                       2

О чем меж собой говорят молодые парни, вчерашние курсанты, ставшие лейтенантами? Конечно о женщинах, ну и еще, с учетом того что все они были родом из Европейской части СССР, о месте в которое их угораздило попасть. Но если средь них имеются такие индивидуумы как Юра Михеев, то он обязательно внесет конкретное предложение:

- Ну что ребята на тройку пузырей скинемся?

Может кто-то бы и отказался: как так, только приехали, завтра опять перед полковым начальством на вытяжку стоять, а от нас перегаром… Но никто не решился прослыть «не мужиком» и нужная сумма была тут же собрана. Кого послать за водкой?  С этим заминки не возникло - аутсайдер был очевиден.

- Валера, сгоняй в магазин и кроме водяры еще на закусь чего-нибудь прихвати,- Юра это сказал небрежно, как само-собой разумеющееся.

И Валера послушно побежал за тем, за чем его послали. А остальные лейтенанты в четырехместном гостиничном номере (понятное дело, что именно Валере там места не досталось, и он ночевал в другом) стали обмениваться мнениями о городе и местных женщинах.

- Черти что, а не бабы здесь, одни страхолюдины, смотреть не на что,- выразил явное недовольство Антон Остроушко.  

- А мне все одно, когда хорошо поддашь, все бабы красивыми кажутся,- ответил не столь разборчивый «гусар» Михеев.

Не склонный обсуждать женщин, Панченко сменил тему:

- Да мужики ну и в дырюгу мы попали, но в этом есть и свои плюсы.

- Какие еще плюсы ты нашел, если даже штаб полка стоит в таком паршивом городишке. А нас ведь даже не здесь оставят, а по «точкам» разбросают, а там я слышал вообще мрак,- пессимистически покачал своей белой головой Женя Григорьев.

- Плюсы, то что здесь блатоты нет, сынков генеральских и прочих с «мохнатыми лапами». Они все в столицах и хороших заграницах долг родине отдают. А раз так, то у нас здесь тоже перспектива имеется,- поучительно объяснил Панченко.

- Блат он везде есть, там генеральский, здесь пониже рангом,- не согласился Григорьев. У меня отец тоже всю жизнь по таким вот дырам служил, и я в гарнизонах вырос. И что поимел? Майором уволился. А ты никак в генералы намылился?- Женя спрашивал с усмешкой.

 - В генералы вряд ли. Для этого очень сильный блат нужен, а вот до полковника, если начать с такой вот дыры вполне дослужиться можно,- обозначил свои «горизонты» Сергей.

Никто больше не стал развивать эту тему. Но по выражению лица Остроушко нетрудно было определить, что он разделяет точку зрения Панченко, только вслух ничего не сказал. Михееву то было совсем не интересно. Его интересовала куда более близкая «перспектива», выпить и пойти, что называется, по бабам.

Наконец, явился нагруженный спиртным и провизией Попиков. Началось питие. Для Григорьева и Остроушко при их физической крепости выпить даже поллитра на брата и быть, что называется «ни в одном глазу», не составляло особого труда. Михеев в этом деле явно обладал немалым опытом и тоже пил почти не пьянея. Панченко явно хитрил и каждую стопку умудрялся не допивать. Валера же изо всех сил пытался не отставать от остальных, пил на равных. Потому его легковесная плоть насытилась спиртным куда быстрее, чем более весомые тела его сотоварищей…

Застольная беседа на самые скабрезные темы была в полном разгаре. Михеев всех уговаривал идти в местный ДК на танцы, афишу которых он видел, и словить там баб. Причем он с видом знатока советовал ловить не молоденьких девчонок, а женщин постарше, желательно одиноких и разведенок. Дескать, такая тебя к себе домой отведет, накормит, еще напоит и… в постель положит. Остальные вроде бы были согласны, но в последний момент начинали пасовать. Панченко пугал, что вот так по пьяни, в той постели легко словить «трепака», да и неизвестно как все там на танцах обернется – можно и по морде от местных парней схлопотать. А завтра хороши они будут в полку смотреться с битыми мордами. Михеев же явно завелся, де, нас пятеро, отобьемся, а что касается «трепака»… Юра тут же достал из своего чемодана презервативы:

- Во, гандон одел и никакая зараза не пристанет.

Но ребята почему-то продолжали смущенно мяться – по всему они не умели этими «средствами предохранения» пользоваться. И вот тут, когда Юра собирался начать озвучивать «инструкцию по эксплуатации» в комнате возник звук падающего тела. Это всеми забытый, уснувший прямо за столом Валера Попиков ничком свалился со стула. Сначала на это падение отреагировали веселым смехом. Но Валера вдруг забился в конвульсиях и начал изрыгать содержимое желудка прямо на пол…

Так закончился для Валеры попытка «пить как все». Понятное дело, он сорвал все Михеевские прожекты, ибо его долго пришлось приводить в чувство, потом убирать и проветривать номер… В общем, в тот вечер никто никуда не пошел. На следующий же день четверо лейтенантов проснулись свежими как огурцы, а Валера, что называется, краше в гроб кладут…

Валера попал на одну «точку» с Женей Григорьевым. И там с самого начала он стал « последним офицером», которого никто, ни вышестоящие, ни равностоящие, ни нижестоящие всерьез не принимали. Зато он всегда был на подхвате и ни от чего не смел отказаться. Кого за той же водкой послать – конечно Попика, так его стали все именовать. Кого в наряд поставить на выходные дни, или на праздник – конечно Валеру. Кого в отпуск в самый неудобный месяц отправить, где-нибудь в «бре» - конечно Валеру. И если в «бре» все лейтенанты ездили только в первый год службы, то Валера ездил, и в первый, и во второй, и в третий. Когда он робко попытался «искать справедливость», ему снисходительно объяснили:

- Ты в отпуска в Сочи ездишь, считай каждый год на курорт, и там у тебя всегда тепло, а другие все из мест, где кроме лета всегда колодрыга. Не одному тебе, другим тоже в отпуске погреться надо.

 Из третьего отпуска Валера приехал не один, а с молодой женой, такой же маленькой, худенькой, невзрачной… Поговаривали, что Валера женился для того, чтобы больше не участвовать в регулярных пьянках холостяков, не бегать за водкой и т.д. Среди прочих офицерских жен, многие из которых имели и внешность и гонор… в общем и среди женщин на «точке» жена Валеры заняла то же место, которое занимал среди офицеров ее муж.

Именно отсутствие авторитета у семьи Попиковых однажды спровоцировало некий инцидент. Валеру в очередной раз как крайнего отправили в какую-то муторную командировку. Попрощавшись с женой, он уехал. А через пару дней вечером после рабочего дня в квартире, где жили холостяки, случилась очередная попойка. К тому времени Женя Григорьев являлся уже среди всех холостяков сторожилом и руководил процессом пития. И вот приняв на грудь где-то с поллитра водяры, ему вдруг нестерпимо захотелось, так сказать, женского тепла. За те без малого три года службы на «точке» Женя превратился в нечто вроде героя-любовника местного масштаба. Конечно же первопричиной послужила его внешность. Некоторые «точечные» женщины не смогли устоять перед нордическим гигантом и при удобном случае затаскивали его в свои супружеские постели. На «точке» жили где-то около полутора десятков офицерских и прапощицких жен, и по слухам с четверыми из них он имел интимные связи. Вершиной его донжуанства стало то, что перед ним не устояла жена начальника штаба дивизиона, второго человека на «точке». Впрочем, слухи остались слухами, свечки при том никто не держал, разве что начальник штаба сомневался, что рожденная в этот период его женой девочка является его дочерью.

Пожалуй, в любой другой ситуации Женя на жену Попикова не обратил бы ни малейшего внимания, тем более о ней бы не вспомнил. Но в тот момент на «точке» только она одна была дома без мужа. Женя как и все Валеру за полноценного человека не считал, потому безо всякого страха и зазрения совести решил навестить его жену. Он ни сколько не сомневался, что эта замухрышка почтет его визит за великую честь… Но здесь у Жени получился полный облом. Маленькая некрасивая пигалица до того вроде бы не смевшая ни на кого поднять глаз… Едва дивизионный сердцеед зашел в квартиру и сделал недвусмысленные намеки, подкрепленные конкретными действиями, она сумела вырваться из медвежьих лап и схватив подвернувшуюся сковородку предупредила, что сейчас начнет орать и стучать в стенку соседям. Выпитого Женей оказалось недостаточно, чтобы у него напрочь отключились мозги, и он счел за благо ретироваться. По приезду Валеры жена все ему рассказала. Он же велел ей обо всем этом молчать и сам о том ни с кем не обмолвился и словом. А о том, что случилось тем вечером, известно стало от самого Григорьева. Конечно, что мог сделать Валера - пятьдесят килограммов против девяноста. Но хотя бы сказал, пристыдил, что так поступать не по товарищески. Нет, молча стерпел и это унижение, как терпел и все предыдущие.

И надо такому случиться, что вскоре после этого безответный Валера строго вовремя безо всякой задержки получил старшего лейтенанта. И это тогда, когда тот же Григорьев получил это звание с полугодовой задержкой, а Михеев так и вообще проходил в лейтенантах лишний год. Ну, Григорьеву тормознул звание понятно кто – НШ мстил за жену. А вот «гусар» Юра Михеев в отличие от Жени строго придерживался правила – где живешь, там не гадишь. Тем не менее, его пьянки и гулянки на стороне часто оборачивались громкими скандалами, потому его личное дело буквально пестрело самыми разнообразными взысканиями, что и предопределило столь долгую задержку первого звания. Ну, а Валере Попикову звание задерживать оказалось не за что. Он служил так, что и благодарностей почти не имел, но и взысканий тоже. Впрочем, Антон Остроушко и Сергей Панченко тоже без задержек получили старших лейтенантов. Но последние сразу впряглись в службу, ревностно выполняли свои обязанности, имели немало благодарностей и явно рассчитывали на служебный рост.

Тем еще более неожиданней стал тот факт, что первыми выдвинули на капитанскую должность не их а… Да-да Валера Попиков, осенью 1974 года едва получив старшего, вскоре вырос и в должности – стал начальником отделения. Как так получилось, что во всех отношениях посредственный офицер сумел обойти в должностном росте не только своих ровесников, мягко говоря, не ладивших с начальством, но и тех, у кого имелась вполне осязаемая карьеристская жилка? Вот тут, пожалуй, впервые в жизни Валеры случилось то, что называется ничем не мотивированным стопроцентным везением. На эту должность после перевода на новое место службы прежнего начальника отделения вроде бы метил его заместитель, дивизионный офицер наведения, старший лейтенант, годом старше Валеры. Офицер он был технически не очень грамотный, но командовать умел, к тому же был физически весьма силен. Солдаты его побаивались, и он сумел так натренировать подчиненный ему расчет операторов ручного сопровождения, что тот являлся лучшим в полку. Казалось кому как не ему стать начальником отделения, тем более ему уже пришла пора расти в должности. Но не тут-то было. Офицера наведения за крайне неуживчивый характер невзлюбило все командование дивизиона: командир дивизиона, НШ, замполит, зам по вооружению. Под стать ему оказалась и жена, часто ругавшаяся с женами вышестоящих начальников, особенно в магазине при дележе дефицитных продуктов и промтоваров. Собралась, значит, эта дивизионная верхушка решать, кого рекомендовать на вакантную должность. Все как один высказались категорически против офицера наведения. Но кого выдвигать так и не могли решить. А дальше тянуть было уже нельзя, потому как если с дивизиона не рекомендуют офицера, такового пришлют со стороны. И тогда замполит предложил:

- А давайте Попика нашего многострадального двинем? А то кто его знает, кого там с полка пришлют, может такого, с которым тут намаемся. А этого мы знаем, хоть и не семи пядей зато послушный, исполнительный, с ним никаких хлопот.

- Да он же до сих пор на боевой технике ни дня не работал. Как можно вот так с тренировочной аппаратуры сразу в начальники боевого отделения?- возразил зам по вооружению.

- Тем более с его талантами он эту свою должность будет не меньше года осваивать. И это не самое страшное. Как он с бойцами то справится. Сейчас-то у него в подчинении всего один солдатик, а там будет десять, да еще офицер наведения, который даже нас не слушается, а его так и вообще посылать будет. Не справится, - решительно высказался начальник штаба.

- Ну, тогда давайте Григорьева ставить, этот и технику быстро освоит и кулаки у него пудовые. Он точно справится,- тогда с явной подначкой предложил замполит.

Услышав такое, НШ язык прикусил. Выдвигать люто им ненавидимого Женю он не хотел, куда более, чем бесталанного, но безобидного Валеру. Последнее слово оставалось за командиром.  Он прикидывал и так и эдак, и в конце концов согласился с замполитом:

- А что, давайте попробуем, парень смирный, старательный и баба его всегда к старшим с уважением. Уж лучше пусть он растет, чем какая-нибудь борзота. А не справится – снимем.

Так Валере крупно повезло по службе в первый раз, и конечно никто тогда не мог предположить, что его везение на том далеко не кончится. Напротив, мало кто сомневался, что в начальниках отделения Валера долго не продержится. Впрочем, на новой должности Валере действительно сначала пришлось очень несладко. Естественно к нему воспылал ненавистью офицер наведения, ставший его подчиненным. И с солдатами, рядом с которыми он смотрелся мальчиком, Валера не справлялся, особенно со старослужащими. Они его разве что только в открытую не посылали. А офицер наведения конечно не только не помогал, он поощрял такое поведение солдат в отношении нового начальника. К тому же и освоение новой техники у Валеры шло туго. Казалось, что сбудутся самые пессимистичные прогнозы. Но в этот нелегкий период жизни Валере в очередной раз повезло, хотя казалось, что никак не должно бы, а опять повезло. На дивизионе произошла смена зама по вооружению. Прежний, Валере не благоволящий, ушел в другой полк, а вместо него так же со стороны пришел… То был молодой и амбициозный рвач, у которого командные навыки имели запредельное развитие. Он так завернул «гайки», требуя работать, не считаясь с личным временем, что подчиненные ему офицеры и прапорщики стали роптать, а кто посмелее в открытую возмущаться. Роптали и возмущались все кроме Попикова, тот напротив нового начальника всячески поддерживал и вскоре стал его неофициальной «правой рукой». В результате, рвач лично стал помогать Валере наводить порядок в его отделении и откровенно закрывал глаза на все его слабости как командира и специалиста.

Так под крылом нового зама по вооружению Валера с грехом пополам прокомандовал отделением три года и с его же подачи вовремя получил капитанское звание. Но тут сверхэнергичного рвача выдвинули на повышение, командиром другого дивизиона. И уходя, он не забыл своего верного пажа. Когда встал вопрос кого ставить на освобождающуюся должность зама по вооружению, рвач сумевший за эти годы стать весьма авторитетным в полковом масштабе… В общем, он сумел убедить полковое командование поставить на его место… конечно же Валеру Попикова. И хоть командование дивизиона было категорически против, на них просто надавили сверху и заместителем командира дивизиона стал двадцатишестилетний капитан Попиков. Так вот Валера сумел подняться на майорскую должность. И это тогда когда Женя Григорьев по-прежнему командовал взводом, Юра Михеев тоже. Даже хитрые, себе на уме жуки Остроушко с Панченко к этому времени вышли только на капитанские должности.

                                                                        3

На новой должности Валере вновь пришлось туго. Теперь в его подчинении кроме солдат находилось уже с десяток офицеров и прапорщиков. Некоторые офицеры были старше его по возрасту, а большинство превосходили по деловым качествам и технической грамотности. К тому же Валера просто не мог командовать так же как его сверхволевой предшественник, а помогать ему уже никто не собирался. В общем, все пошло вкривь и вкось, со своими обязанностями Валера явно не справлялся. Его ругали, посыпались взыскания, увенчанные предупреждением о неполном служебном соответствии. На этот раз казалось, что «Попик» уже не вывернется, вот-вот снимут с должности. Но случилось то, что вообще невозможно было предвидеть - над Валерой вновь еще лучезарнее, чем прежде засияла его счастливая звезда.

Тут необходимо сделать лирическое отступление и пояснить некоторые особенности имевшие место при поступлении офицеров в Военные Академии. Так вот, при поступлении в командные академии основополагающее значение имела должность, с которой поступал офицер, а вовсе не его знания. Оценки поступавшим ставили, опять же, в зависимости от должности. Офицер, поступающий с недостаточно высокой должности, фактически не имел шансов поступить, стать слушателем академии. Поступающим в ВКА войск ПВО имени Жукова лицам, занимающим должности ниже командира дивизиона, поступать почти не имело смысла – не пропустят, завалят на экзаменах. Исключения делались разве что для блатных начальников штабов и заместителей командиров дивизионов по вооружению, но такое случалось крайне редко. Тем не менее, с каждого полка ежегодно должны были посылать на вступительные экзамены строго по одному кандидату. В осень 1978 года от полка, в котором служили наши уже не лейтенанты, а старлеи и капитаны как обычно пришла разнарядка на одного абитуриента. Самым подходящим кандидатом являлся тот самый командир дивизиона, который «сосватал» в замы по вооружению Валеру. Но он не без оснований опасался, что всего год пребывания в должности командира дивизиона, это слишком малый срок и при поступлении данный факт может сыграть отрицательную роль и его отфутболят. Подобные прецеденты случались. Поскольку в Академию можно было поступать до 32-х лет, а ему было 30, он решил год подождать, чтобы уж наверняка поступить через год. Как уже упоминалось в полку этот энергичный командир дивизиона имел немалый авторитет, ибо как до того будучи замом по вооружению, так и сейчас дивизионом он командовал рьяно, замучил всех подчиненных, но начальству это нравилось. Потому и сейчас он сумел уговорить полковое командование не посылать его в этот рисковый «заход». Но все равно кого-то надо было отправлять. У других командиров дивизионов уже вышли годы, и их посылать было нельзя. Стали предлагать подходящим по возрасту начальникам штабов и замам по вооружению. Понятно, они все как черт от ладана отмахивались от этой «чести», понимая, что для поступления с майорской должности в ВКА нужно иметь «мохнатую лапу». А наличием таковой в том глубоко провинциальном полку похвастаться никто не мог. Думали и рядили кого же все-таки посылать в этот явно холостой заход и решили, что поедет… конечно же Валера Попиков. А чего ему терять, все одно на должности еле держится, не сегодня-завтра снимут. Так пусть хоть какую-то пользу полку принесет, съездит, прикроет других, нормальных офицеров, которые не хотят истратить вхолостую свой шанс. Ведь каждому офицеру предоставляется возможность поступления в академию не более трех раз. Но, как правило, более одного раза редко у кого получалось поступать. Обычно даже на второй раз многие не успевали по годам. Правда можно было поступать и после 32-х на заочное отделение, но заочная учеба это уже совсем не то.

Ох, как не хотел ехать Валера. Его ведь опять подставляли как крайнего. Он хоть и рос по службе, но всегда и везде был худшим, крайним. Что его ожидает, он представлял очень хорошо. Съездит, получит двойку или не пройдет по конкурсу и вернется опять в свою дыру тащить службу, исполнять обязанности, с которыми он не справляется, и в конце-концов его снимут, понизят в должности. Впрочем, в штабе полка заверили, что «подчистят» его личное дело уберут  несоответствие, и другие взыскания, так как абитуриенту положено ехать на экзамены с абсолютно чистым личным делом. Ну и с должности до момента поступления его уж точно не снимут. Всю первую половину следующего 1979 года Валера ходил сам не свой, он даже не готовился к экзаменам, понимая, что это ни к чему. Офицеры чуть не в открытую над ним посмеивались, лишь жена как могла его поддерживала, но то было слабое утешение. Казалось все, вычерпал до дна он свое везение, на этот раз он точно влопался – не за понюх «спалит» возможность поступления в Академию, ведь второй наверняка уже не будет.

Дыра, где служил Валера и прочие описываемые персонажи, как уже упоминалось, находилась в Сибири. Потому и экзамены принимались выездной комиссией Академии при штабе отдельной Армии ПВО в Новосибирске. Потому и Валера в назначенный срок летом 1979 года весь в унынии полетел в Новосибирск. В аэропорт Толмачево прибыл рано утром, в самолете дремал, видя далеко не радужные сны. В зале ожидания он, протерев глаза, вдруг заприметил знакомого полковника. То был его бывший командир полка, пару лет назад ушедший на повышении в штаб Армии. Полком он командовал недолго, ибо имел связи, и его поставили на полк всего лишь чтобы, так сказать, отметиться, пройти обязательную для дальнейшего роста должностную ступень. Но и за тот недолгий период командования он успел оставить о себе память человека любящего выпить, но в то же время беззлобного и отзывчивого. Вот и сейчас сразу бросалось в глаза, что полковник изрядно мучается с похмелья. С соответствующим выражением лица он сидел в зале и, видимо, ожидал свой рейс. Валера, впрочем, не догадывался отчего у полковника такое мученическо-страдальческое лицо. Он видел, что человеку просто плохо, а так как плохо было и ему, то он решил подойти и так сказать в унисон поделиться своим горем. Хотя, какое дело полковнику, давно уже ту же академию закончившему, сделавшему и продолжавшему делать неплохую карьеру слушать о несчастьях какого-то капитана? Но Валеру словно какая-то невидимая сила толкала - подойди, заговори…

- Здравия желаю, товарищ полковник,- почтительно поздоровался Валера.

Полковник до того отсутствующим взглядом рассматривал концы своих ботинок, кривя лицо в болезненных гримасах. Услышав приветствие, он с усилием поднял глаза на Валеру и смотрел недоуменно, явно не узнавая. Валере стало обидно - как никак служили в одном полку, и бывшему командиру полка надо бы знать своих бывших подчиненных, даже таких неприметных. Полковник продолжал мутно обозревать Валеру. Наконец Валера догадался, что полковник мучается с глубокого похмелья и вряд ли в таком состоянии его вспомнит. Он решил напомнить о себе:

- Товарищ полковник, это я Попиков. Помните, вы у нас командиром полка были, а я начальник отделения с третьего дивизиона. Теперь вот замом по вооружению стал.

Но полковнику было наплевать на все и всех, ему было так плохо и все затмило одно единственное спасительное желание – хоть как-то ослабить свои страдания, вызванные вчерашним чрезмерным употреблением алкоголя.

- Что… Попиков… какой Попиков… а что ты здесь делаешь?- Полковник по-прежнему смотрел на Валеру безо всякого интереса.

- Да вот… в академию поступать приехал. Шансов ноль, не хотел ехать, силком отправили…- Валера, виновато улыбаясь, начал рассказывать о своем несчастии.

Но полковник как будто его не слышал, его глаза не выражали никакой мысли. Валера же и не надеялся ни на какую помощь, не сомневаясь, что ему ее ждать абсолютно неоткуда. Действительно, кто он такой для своего бывшего командира полка, который его даже вспомнить не может. Да и что он мог сделать даже если бы захотел? Повлиять на экзаменационную комиссию это явно не его уровень. Потому тот факт, что полковник совершенно равнодушно внимал его горестному признанию, Валеру ничуть не удивил. Удивил совершенно неожиданно прозвучавший и не имевший никакого отношения к его рассказу вопрос:

- Слушай, а у тебя выпить есть?

Вообще-то Валера выпивать очень не любил, и без необходимости данного мероприятия избегал. Но увы, в офицерской жизни, подобная необходимость возникала довольно часто. Первые три года приходилось пить за компанию с холостяками. Потом, как женился и вырос в должности, пить приходилось с тем рвачем, который это дело любил. Отказываться он боялся, ведь отказ от выпивки грозил окончательной потерей его и без того некрепкого авторитета. Тем более если начальник желает с тобой выпить – то это надо почитать за честь и благо. Более того, Валера часто угощал сначала холостяков, потом равных по должности и начальников, чтобы хотя бы через это его признавали и держали за равного. С этой целью он взял за правило всегда иметь при себе в любой командировке бутылку водки. Какая еще жена, собирая мужа, положит ему в чемодан бутылку? Немного таких найдется. Жена Валеры была именно такой, ибо отлично знала, сам он никогда к этой бутылке не прикоснется, не напьется, она для того, чтобы при случае угостить нужных людей. И вот это правило сработало в самый судьбоносный момент, когда казалось все летит тар-тарары.

- Что… выпить? Да есть бутылка водки,- Валера несколько опешил, перебитый на седине своего печального повествования.

- Так чего же ты стоишь!? Давай скорее!

Полковник схватил бутылку, дрожащей рукой ее раскупорил и, не обращая внимания на окружающих, вожделенно к ней приник губами. Одним махом отпив где-то с четверть поллитровки, он с блаженным чувством облегчения откинулся на спинку скамейки. Жизнь словно возвращалась в него. Бледно-землистое лицо порозовело, взгляд обрел осмысленность. Отпив еще из бутылки он, наконец, вспомнил о Валере:

- Спасибо тебе капитан. Думал, уже все, кранты. До открытия магазинов еще три часа, а у меня через час рейс, в Москву лететь. Представляешь здесь еще час мучиться и в воздухе три без опохмела. Ни за что бы не выдержал, не здесь так в самолете, как пить дать подох бы.

Полковник еще отпил и видимо окончательно отошел от похмелья.

- Слушай, я эту бутылку твою с собой возьму. Ты не возражаешь? Если опять припрет, опохмелюсь.

- Пожалуйста, берите,- с готовностью согласился Валера.

- Ух, и как же ты вовремя капитан здесь появился. Понимаешь, ты жизнь мне спас сегодня,- полковник смотрел на Валеру уже почти влюбленным взглядом.- Еще раз спасибо тебе огромное.

- Да не за что,- смущенно потупился Валера, продолжая пребывать в своем пессимистичном настроении.

- Так ты зачем приехал-то? Ты извини, мне так хреново было, что я ничего не понял, о чем ты там говорил. Еще раз повтори, может, я чем смогу помогу,- вернувшийся к жизни полковник явно хотел отблагодарить своего спасителя.

- Валера безо всякого энтузиазма повторил свой рассказ, не сомневаясь, что полковник в ответ лишь разведет руками и скажет, что-то типа:

- Извини, но тут я помочь не могу, не мой уровень.

Но выслушав Валеру, полковник вдруг рассмеялся:

- Сегодня не только мне, но и тебе повезло капитан. Ты знаешь, отчего я с похмелюги-то мучаюсь? Оттого, что вчера с председателем выездной экзаменационной комиссии до девяти вечера выпивали. Мы с ним старые друзья, в загранкомандировке год целый вместе в одной комнате жили. А тут встретились после долгой разлуки, выпили, былое вспомнили. Ему-то что, он сейчас выспится, а мне в командировку лететь. Точно сдох бы, если бы не ты… В общем так, не горюй. Я понимаю, что с твоей должности в академию поступить почти нереально. Но я ведь тебе обязан и друг мой, с которым мы вчера пили, тоже мне кое чем обязан. Теперь слушай меня внимательно, сделаем так. Ты главное только не схвати двойку на первом экзамене. Я же где-то через неделю вернусь и про тебя своему другу скажу. А он, сам понимаешь, хоть и полковник, но побольше иных генералов в этом деле может. Так что не тушуйся капитан, главное до моего возвращения продержись…

Поверил ли полковнику Валера, воспринял ли всерьез его обещания во время той скоротечной встречи в аэропорту? Скорее нет, чем да. Полетит, допьет бутылку и забудет о замухрышке капитане, у которого эта бутылка оказалась так кстати. Не надеясь на обещания полковника, Валера поехал в расположение штаба Новосибирской дивизии ПВО, где организовывался сбор абитуриентов и вступительные экзамены.

Основной контингент поступавших на факультет ЗРВ состоял как обычно из командиров дивизионов в званиях капитанов и майоров. Имелись и более высокопоставленные абитуриенты – заместители командиров полков. Да нашлись и такие, кто в мирное время, без академического образования к тридцати – тридцати двум годам сумели подняться на такую высоту. Конечно же, те особи не могли так резво взбежать по карьерной лестнице без посторонней помощи, то есть без блата. Благом же для простых сермяжных офицеров, было то, что здесь, в Сибири таковых насчитывались единицы. Эти блатные-позвоночные, конечно же, шли вне всяких конкурсов, а экзамены для них являлись простой формальностью. Таких как Валера, поступавших с майорских должностей, набиралось где-то с четверть от общего количества поступавших. Все они отлично понимали, что их пригласили для отчетности, и ни на что не надеялись. Но конкурс выдерживался строго – полтора человека на место. Таким образом получалось, что не только такие как Валера, но и кто-то из командиров дивизионов «обязан» был не поступить. В этом и заключалась основная интрига в общем-то довольно скучного и предсказуемого процесса.

Никто из Валериных собратьев по несчастью даже не готовились к экзаменам. А он… он как раз бешено с утра до вечера зубрил, пытаясь за дни наверстать то, что не удосужился выучить за полгода, прошедшие со времени отправки его документов на поступление в Академию. В глубине души он все же надеялся: а вдруг полковник не просто сотрясал воздух и сдержит свое обещание. Тогда ни в коем случае нельзя срезаться на экзамене до его приезда. Тем временем  количество абитуриентов начало сокращаться. Некоторые из не имевших шансов особо ни в чем себе не отказывали, пили и дебоширили, и их сразу же отправляли восвояси. Под это дело влетели и два командира дивизиона, попавшиеся пьяными тому самому начальнику экзаменационной комиссии. Потом они перед ним на коленях стояли, умоляли о прощении, но ничего не помогло.

Начались экзамены. И как бы не отвечали, заместители командиров полков получали отлично, командиры дивизионов – хорошо, ну а остальные в лучшем случае удовлетворительно. Валера же сумел на первом экзамене заработать свою законную тройку. И тут в один из дней подготовки ко второму экзамену, Валера среди членов экзаменационной комиссии узрел спасенного им полковника. Он явно дружески беседовал… да-да с председателем комиссии. О чем они могли говорить… может о нем? Валера даже думать об этом боялся, боялся спугнуть удачу. Подойти и заговорить с полковником он не решился. Тот подошел к нему сам, отвел в укромное место и вполголоса сообщил:

- Все в порядке, я обо всем договорился, ты поступишь. О том, что я тебе помог, и о том, что было в аэропорту – никому ни полслова…

После этого полковник исчез. А со следующего экзамена начались чудеса. Капитан Попиков за свои ответы стал получать четверки, а параллельно стали «валить» одного командира дивизиона, явно пропихивая на его место Валеру.

                                                                        4

Когда Валера вернулся в полк, чтобы собрать вещи и отбыть в Академию… Сказать, что сослуживцы были ошарашены – ничего не сказать. Все, начиная от командира полка и кончая последним лейтенантом, не могли взять в толк, как такому соплежую удалось то, что до него в полку не удавалось ни кому – поступить в Академию со столь «непоступаемой» должности. На все расспросы Валера отвечал, скромно потупив взор, что де подготовился и хорошо сдал экзамены. Ему, конечно, не верили, но Валера никому не проболтался, помня просьбу полковника, ни в коем случае не афишировать его участие. Единственно кому он поведал истину, стала его жена. От нее по сарафанному радио и стала известна правда этого «чуда». Но осторожная жена Валеры все это рассказала своей приятельнице перед самым их отъездом. Таким образом в полку ту правду узнали только после того как Попиковы отбыли.

И вновь дикое везение сменилось для Валеры очередным мучением. И это при том, что в Академии Валера не стал аутсайдером по учебе. Он же учился не в инженерной, а в командной Академии и туда отбирали не по уровню знаний и интеллекта, а исходя из занимаемой должности. Потому среди поступивших в ВКА дубов с сильно развитой «командной жилкой» даже Валера со своими далеко не выдающимися способностями оказался далеко не последним. Сущим наказанием для него стали… гири. Да-да, именно гиревой спорт, который в академии объявили приоритетным и требовали ото всех слушателей обязательного выполнения разрядных норм. Но из-за чрезмерно хрупкого телосложения Валеры он и гири были совершенно несовместимые субстанции. Сколько он ни старался, сколько не тренировался но так и не мог совладать с этими 24-х килограммовыми снарядами. Конечно, из Академии его за это не отчислили, но все три года учебы его буквально третировали этими гирями, заставляя их поднимать. Валера едва не надорвался, каким-то чудом не заработал грыжу, но в конце-концов эти мучения кончились с окончанием академического курса.

В преддверии распределения Валера попросил, чтобы его отправили назад в ту же Армию откуда он приехал, то есть в Сибирь. Почему этот дохляк опять просился в суровый холодный край? Не намерзся, не надоела бытовая неустроенность, плохое снабжение? Валера на этот вопрос ответил в романтическом ключе. По привычке скромно потупившись, он сказал, что полюбил Сибирь, что там живут замечательные люди, и он хотел бы служить только там. Ответственное за распределение академическое начальство, лишь покачало головами не ожидав такой романтической жертвенности от столь заурядного слушателя и… уважили просьбу. Ведь кроме него быть добровольно законопаченным в Сибирь не выразил желания ни один выпускник.

И все же, зачем Валера вновь попросился в Сибирь? На первый взгляд может показаться, что это несусветная глупость, тем более, что его, оттуда приехавшего, теперь бы туда уж точно не распределили. Но Валере не только везло по службе, ему еще повезло с женой – этакий везунчик в квадрате. Жена не видная, не красивая, обладала необыкновенным житейским умом и довольно широким кругозором. И именно с ее подачи они еще задолго до окончания Академии проанализировали все варианты, куда их могут послать по окончании учебы. К тому подтолкнул тот факт, что их сын рос слабым и болезненным. И опять, казалось, зачем проситься в Сибирь, где слабому мальчику будет очень трудно. Но супруги Попиковы были трезвыми реалистами и по всем раскладам получалось, что именно Сибирь это лучшее место, куда они могут распределиться если, образно говоря, сами напросятся. А если не напросятся, то им светят еще более непригодные для нормальной жизни места. Вот они и решили «сыграть на опережение». Почему же они так боялись, что им обязательно предложат еще более худшую, чем Сибирь дыру? Да потому, что престижные или просто нормальные для жизни места по опыту предыдущих распределений доставались опять же блатным, а что оставалось от них разбирали отличники. Валера же, понятное дело, не являлся ни первым, ни вторым. Так что здесь уже никакое везение не помогло бы ему распределиться в заграничные группы войск, под Москву, под Ленинград, на Украину, в Белоруссию и в Прибалтику в те места, где был хороший климат, культурное окружение и нормальные бытовые условия. Что же оставалось? Если очень повезет, то можно было попасть в Поволжье или на Урал, но там не намного лучше, чем в Сибири – это Валера знал из рассказов слушателей там служивших. А все остальное… Бакинский округ ПВО! Валера и его жена выросли в Сочи и с детства знали, что представляют из себя большинство этнических кавказцев и рядом с ними жить не хотели. Никакой хороший климат не перевешивал этого минуса. Они бы предпочли самую неблагоустроенную дыру в России, но только не жить в местах компактного проживания джигитов. Средняя Азия не подходила по тем же причинам плюс чрезмерно жаркий климат. Не намного лучше ТуркВО был и САВО, Среднеазиатский военный округ. Оставался еще Дальневосточный округ, но там было куда хуже Сибири. По причинам в первую очередь климатического характера была не желательна и Архангельская армия ПВО. Так вот и получалось, что для них ничего лучше Сибири не светило. Тем более там многое уже знакомо, привычно, нормальное как русское, так и нерусское население, имеются большие города с неплохим медицинским обслуживанием. Ко всему Валере, уже майору, обязаны как выпускнику Академии предоставить подполковничью должность.

И Валера не прогадал, попав в довольно большой город. Правда, сначала пришлось недолго послужить в должности командира дивизиона. Но тот дивизион располагался  в пригороде и там Валера уже был самым большим начальником и уже никто не смел его третировать – как говорится, чем выше поднимаешься, тем легче и приятнее жить. Теперь у Валеры сиял на груди академический ромбик, поплавок, который и потянул его вверх, ну и к тому же при нем осталось его периодическое везение. Недолго покомандовав в свое удовольствие дивизионом, он ушел на должность зам. командира полка. Теперь уже его карьера была на мази, и он словно брал реванш за все унижения, перенесенные в начале офицерской жизни. Он очень хотел прийти в тот свой первый полк командиром полка, встретить своих бывших сослуживцев, которые его бессовестно унижали и отдать «долги». Но это оказалось несбыточным. В штабе Армии отлично понимали, чем чревато посылать успешного карьериста в ту же часть, откуда он начинал лейтенантом. Потому его направляли с повышением подальше от тех мест – Сибирь большая. Ромбик и везение позволили Валере с 1982 по 1989 годы пройти путь от командира дивизиона до командира бригады. Он стал полковником, полковником на генеральской должности.

А что остальные персонажи нашего повествования? Тот рвач, что посодействовал Валере стать заместителем командира дивизиона… Он годом позже Попикова тоже поступил в Академию. Более того он кроме командного рвения обладал немалыми способностями к учебе и смог окончить Академию с отличием. Но у него не было валериного везения и такой же умной жены. Он за успехи в учебе получил право выбора военного округа. Его жена не проявила мудрости, она не хотела вновь ехать в Сибирь. Потому рвач выбрал для дальнейшей службы Московский Военный Округ, чем поставил крест на своей дальнейшей карьере. Распределенный из Академии на должность заместителя командира полка, он в окружении блатных и позвоночных соперников так на этой должности и остался до самого конца службы, уволившись подполковником. Что касается Жени Григорьева, Юры Михеева, Сергея Панченко и Антона Остроушко. У них у всех карьера, несмотря на то, что первые были гуляки и пьяницы, а последние пытались рвать на службе подметки… У них у всех оказалась одна судьба – ни один из них в Академию не поступил и все закончили службу майорами. Они ведь не были везунчиками и это, наряду с отсутствием блата, был их основной недостаток.

Ну, а стал ли генералом везунец Валера? Вряд ли. Он хоть и поднялся на генеральскую должность, но для получения зигзагов на погоны и лампасов на штаны первостепенное значение имеет все же не везучесть а блат, во всяком случае в мирное время. А с развалом Советского Союза и сокращением Вооруженных Сил, таких возможностей стало в разы меньше. Впрочем, не стану утверждать, потому как не знаю кем закончил службу Валера Попиков. Со времени развала СССР он пропал из поля зрения автора этих строк.                                                                                                                                                       

 Один за всех и все за одного

            Капитан Шевандин открыл дверь кабинета заместителя командира полка по воспитательной работе, коротко спросил:

            - Разрешите?

            - Да Владимир Михайлович, заходи, присаживайся,- лысеющий подполковник лет сорока, подчёркнуто дружелюбно улыбаясь, указал на стул с другой стороны стола, за которым сидел.

            Среднего роста коренастый капитан был в повседневной форме, которая «красноречиво» свидетельствовала, что принадлежит не очень за собой следящему уже не юному холостяку: брюки и рубашка не глажены минимум недели две, ботинки начищены небрежно, для вида, так же «тщательно» выбрит…

            - Ну, как настроение перед командировкой?- продолжал излучать доброжелательность «замполит».

            - Буд-то сами не знаете… Какое там настроение, не на курорт еду,- невесело усмехнулся капитан, закидывая ногу на ногу, и с независимым видом откинулся на спинку стула, как бы говоря: терять мне нечего, меньше разведгруппы не дадут, дальше Чечни не пошлют.

            Инструктаж старшего разведгруппы, отправляемой из состава полка ВДВ, входила в обязанности заместителя по воспитательной работе, но не только из-за «галочки» вызвал он Шевандина. Подполковник, мужик, в общем, неплохой и справедливый, в той степени в которой справедливость вообще возможна в армии… Так вот, «замполит» понимал, что это несправедливо уже в третий раз посылать человека на войну, подвергать смертельной опасности, когда в полку полно офицеров, причём не старше его ни возрастом, ни должностью, которые исхитрились не побывать там ни разу. Подполковник осознавал, что Шевандин уязвлён, обижен и потому хотел его подбодрить, ну и попутно поговорить с ним о некоторых бойцах, отобранных для той командировки.

            - Понимаю я тебя Володя. Не должен ты сейчас туда ехать, но, сам знаешь, так уж получилось, один больной, второй блатной, у третьего жена рожает…- подполковник в сердцах выматерился.- Поверь, я был против. На совещании прямо так и сказал, сколько можно над человеком издеваться. Ну, хоть бы ты женатым был, а то разведён, и детей нет, и родители умерли. Понимаешь, о чём я?- говорил, словно оправдывался подполковник.

            - Понимаю, что верно, то верно, если даже угробят, плакать по мне действительно некому,- всё в том же стиле «юмора висельника» отвечал капитан. При этом лицо его недвусмысленно выражало: кончай свою душеспасительную бодягу, и так всё ясно.

            Но «замполит» не спешил «закругляться», а лишь завершил первый вопрос «повестки дня»:

            - Ну ладно, с тобой мы разобрались. Обещаю, как только вернёшься… Ну не знаю чего тебе лучше… Хочешь путёвку в санаторий выбью, в Сочи. Отдохнёшь, подлечишься… а?

            - Не… спасибо, товарищ подполковник. Это что, после того, как я несколько месяцев там эти рожи противные терпеть буду, потом опять, на такие же, в Сочах смотреть? Сами знаете кто сейчас там жирует,- не скрывая недовольства, возразил капитан.

            - Ну, что ты такое говоришь, там же «чехов» нет.

            - Да какая разница, не «чехи» так другие такие же, всего и разницы, что за оружие не берутся, а ненавидят так же, да и внешне я их друг от дружки не отличаю. Знаете из-за чего ребята из президентской охраны, тогда в сочинском кафе стали их всех под ряд метелить?

            - Точно не помню, кажется что-то там с другими посетителями не поделили, или с таксистами какими-то,- не очень уверенно выудил информацию из своей памяти подполковник.

            - Вот именно. Я разговаривал с однокашником по училищу, он сейчас там служит. Просто зло ребят взяло. Сочи – это русский город, а кругом одна чернота, что хотят то и творят. И в кафе том одни чёрные сидели, хамели, к девчонкам русским приставали. Ну и не выдержали, оторвались. Не… если Бог даст живым остаться, мне от них отдохнуть надо будет. Даже через Москву или Питер ехать не хочу, там их тоже как собак нерезаных. Может где-нибудь на Севере, в тундре их нет,- капитан скептически, натужно рассмеялся.

            - Ладно, Володя, понял тебя. Подумаю над этим. Я ещё вот о чём хотел с тобой поговорить. Насчёт бойцов, что с тобой едут.

            - А чего, бойцы как бойцы. Правда, некоторых я бы с удовольствием оставил, но ведь других-то всё равно не дадут. У солдат ведь тоже свой «конкурс», как и в случае со мной: одни больные, вторые «косят», или на гитарах тренькают – таланты беречь надо, а то за часть на всяких смотрах выступать некому будет, третьи могут в комитет солдатских матерей пожалиться. А на смерть поедут те, кто под больных косить не умеют, играть на какой-нибудь балалайке не научились, жаловаться не умеют, лизать задницу начальству не могут…

            - Ладно, Володь, хватит,- подполковник поморщился, словно от зубной боли.- Я с тобой не об этом сейчас. Хочу обсудить трёх конкретных бойцов, что с тобой поедут,- подполковник достал лист со списочным составом убывающих в командировку солдат полка, в котором красной пастой были подчёркнуты три фамилии.- Думаю тебе на них надо обратить особое внимание. Это троица друзей из ноябрьского призыва, рядовые Лейс, Сибгатуллин и Кузяев.

            - Не понял?- капитан удивлённо вскинул свои редкие, словно выщипанные брови.- Как раз за них-то я совершенно спокоен, эти не подведут. Все трое морально-устойчивые, хорошо развиты физически и огневая подготовка на уровне. Сибгатуллин и Кузяев спортсмены-разрядники, один штангист, второй боксёр, Лейс – отличный пулемётчик, и вообще очень исполнительный боец.

            - Так-то оно так, но ведь Лейс…

            - Немец?...- перебил капитан.- Знаю, ну и что? Он родился и вырос в России.

            - Да я не о том. Ты знаешь, что его родители сейчас живут в Германии?

            - Знаю… Мать с отчимом. Отца у него давно уже нет, погиб когда он еще маленьким был. Ну и что, что в Германии? Сам то Лейс всю жизнь в деревне, в Алтайском крае прожил, последние годы у деда с бабкой,- голос капитана всё более выдавал раздражение.

            - Это хорошо, что ты о подчинённом так много знаешь. Я тебя просто предупреждаю, чтобы ты всё это имел в виду, мало ли что… - многозначительно недоговорил подполковник.

            - Вы боитесь, что он к «чехам» перебежит?- впервые Шевандин весело, от души расхохотался.

            Подполковник помолчав, тоже заулыбался:

            - А ведь действительно… от кого, а от немца такого ожидать, пожалуй, не стоит. Видимо ты прав, я как-то не подумал. Ну ладно, Бог с ним, с Лейсом, а вот на Сибгатуллина точно особое внимание надо обратить, татарин, мусульманин.

            - Да ну, что вы, в самом деле. Он такой же мусульманин, как вы и я христиане. Вы в церковь ходите, молитвы знаете?... Я тоже, а считаемся православными. И он такой же мусульманин. Он из Ульяновской области, родители простые работяги на оборонном заводе. Нет, за Сибгатуллина я тоже совершенно спокоен, сильный выносливый парень, на марше на него можно поклажи как на верблюда навалить, сопрёт и ещё другим поможет,- безапелляционно заявил капитан.

            - Ну что ж… может и здесь ты прав. Ну, тогда последний, Кузяев. У этого по моим агентурным данным определённый «бзик» имеется – «чехов» уж очень сильно не любит. В командировку эту, чуть не сам рвался. И не раз высказывался довольно откровенно. Это президенту можно с трибуны призывать «мочить в сортире», у него начальства нету, спросить некому, а рядовому бойцу следовало бы за языком следить.

            - А мы туда, что с дружественным визитом едем? Мочить и едем, чего уж тут стесняться,- вновь недовольно отреагировал капитан.

            - Опять ты меня не понимаешь. Я же не о боестолкновениях говорю. Я боюсь, как бы он с такими мыслями там всех, направо и налево мочить не начал. Понимаешь? Тогда ведь он весь полк с ног до головы… И ты тоже не отмоешься, и все твои заслуги псу под хвост, и мы тут…

            - Да не переживайте вы, товарищ подполковник. Кузяев не псих, и не садист, это я вам точно говорю. Смирных «чехов» он без причины, во всяком случае, мочить не станет. Если они там остались… смирные,- последние слова Шевандин вновь произнёс со своим обычным скепсисом.

            - Я тоже думаю, что не станет, но предупредить тебя обязан,- наставительно поднял палец вверх «замполит».

            - Я всё понял, приму к сведению,- немного дурашливо и в то же время с облегчением произнёс капитан, чувствуя, что инструктаж, кажется, близится к завершению.

            - Ещё раз желаю тебе и самому живым и здоровым вернуться и чтобы ни одного двухсотого и минимум трёхсотых, а лучше вообще ни тех, ни тех,- подполковник поднялся из-за стола, и протянул руку.

            - Ну, такого желать можно только при выезде на армейский полигон, на учения,- капитан покачал коротко стриженой головой, пожимая протянутую руку.

                                                                                  2

            Последние дни перед отправкой командированных не «напрягали» ни нарядами, ни работами. Старослужащие, уже бывавшие в таких командировках делились опытом, рассказывали случаи из своей «боевой практики». Истории в основном выбирались весёлые, чтобы не портить настроение отъезжающим. Но даже сквозь смех проступала горечь, ведь все знали, что после командировок «туда» на «стене памяти» полка всегда появлялись новые фамилии погибших. Знали и то, что кроме погибших были ещё и калеки-инвалиды, лишившиеся рук, ног, глаз…

            Трое друзей однопризывников Александр Лейс, Ренат Сибгатуллин, и Василий Кузяев находились в спальном помещении, возле своих рядом стоящих коек. Кузяев, рослый, мосластый, собирал вещмешок.

            - Кроссы вот добыл. В них, говорят, по горам лазить удобнее, чем в «берцах»,- Кузяев продемонстрировал друзьям новые кроссовки.

            - Ну, и где ты там их оденешь. В строю, что ли, один как чмо в них светиться будешь,- усмехнулся Сибгатуллин, невысокий крепыш.

            - Я ж не в строй, я когда по горам топать придётся, усёк?... Санёк, ты же в горах жил, скажи по ним в кроссовках лучше ходить?

            - Не знаю. У нас там горы пологие, в любой обуви можно. Хотя, резиновые подошвы должны лучше за камни цепляться. С другой стороны, в них ты щиколотки обобьёшь, а в берцах они защищены будут,- высказал своё мнение Лейс, средней комплекции солдат с серьёзным вдумчивым взглядом. Он сидел рядом со своей тумбочкой и, обхватив её ногами, старательно выводил адрес на конверте, потом положил в него письмо и кусочек фотоплёнки.

            - Ты эт чего, плёнку домой, что ли отсылаешь?- недоумённо спросил Кузяев.

            - Да, фотки вот не успел сделать. У меня дед фотолюбитель, пусть напечатает,- пояснил Лейс.

            - Слушай Сашка, а почему у тебя дед с бабкой в Германию не слиняли, они же немцы?- тут же экспромтом родился вопрос у Кузяева.

            - Не знаю. Они об этом как-то никогда и не думали. Их ведь на Алтай ещё детьми привезли из Поволжья. Они там почти всю свою жизнь прожили. Как же с Родины уезжать?

            - Ну, ты даешь. Мать-то твоя вообще родилась там, а не осталась, уехала,- возразил Кузяев.

            - И мать бы не уехала, если бы не муж, ну то есть отчим мой.

            - А ты как-то не говорил, что у тебя отчим. Теперь понятно чего они тебя с собой не взяли – отчим не захотел,- вмешался в разговор Сибгатуллин.

            - Да нет, отчим здесь не при чём. Дед с бабушкой не дали. Пусть, говорят, техникум здесь закончит, и нам старикам поможет. Я же, когда они уезжать собрались, в техникум в Бийске поступил,- спокойно пояснял Лейс.

            - Знали бы твои дед с бабкой, что ты после техникума в армию и в Чечню загудишь, наверное, не держали бы?- как само-собой разумеющееся констатировал Кузяев.

            Ничего не ответив, Лейс равнодушно пожал плечами.

            - А я ведь тоже мог не в десант, а в спорт-роту попасть,- подхватил Сибгатуллин.- Если бы первый разряд на первенстве области сделал. Не смог, пяти килограммов в двоеборье не добрал.

            - Жалел, небось?- глядел на товарища Кузяев сквозь игольное ушко, в которое вставлял нитку, собираясь подшивать свежий подворотничок.

            - Что разряд не сделал – очень жалел. А насчёт спортроты, я тогда ещё не в курсе был. Мне уже потом в военкомате объяснили,- пояснил Сибгатуллин.

            - А я мужики нет,- отрицательно покачал головой Кузяев,- я ведь не врал, хоть никто и не верил, что специально хотел попасть в часть, которая с «чехами» воюет. Больше всего боялся, что в какую-нибудь не боевую засунут, хвосты самолётам заносить, или дачи генеральские строить. И сейчас не жалею.

            - А кто жалеет?- чуть не с обидой смотрел Сибгатуллин.

            - А что, братьев по вере мочить не жалко будет?- хитро прищурился Кузяев.

            - Васька!... Опять начал? Ты по харе давно не получал, а то смотри не посмотрю, что боксёр?- зло сверкнул чёрными глазами Сибгатуллин.

            - Чего ты ерепенишься Ренат? Я ж шучу,- примирительно поднял руку Кузяев.

            - Сколько можно об одном и том же!?...- раздражённо повысил голос Сибгатуллин, и тут же заговорил тихо, чтобы слышали только товарищи.- Не мусульмане они. Именем ислама они свои зверства прикрывают. Мне отец рассказывал, он в семидесятые годы срочную служил, говорил, в их части каких только наций не было. Говорил, среди всех есть хорошие и плохие люди, но хороших больше и со всеми жить можно, а с кавказцами нельзя, у них плохих намного больше.

            - А про русских, что тебе отец говорил?- вновь с подначкой спросил Кузяев.

            - То же что и про всех, что я и здесь в казарме видел, всякие есть, и нормальные и гады, но нормальных больше.

            - А я по-твоему, кто, гад?- Кузяев спрашивал с нарочитой серьёзностью, но в глазах стоял готовый вырваться наружу безудержный смех.

            - Ещё раз спросишь, точно гадом будешь,- с улыбкой ответил и Сибгатуллин…

            Дневальный прокричал построение на ужин… После приёма пищи, отъезжающим разрешили сразу же «отбиться», но спать не хотелось, и лёжа в постели, относительно недавно сдружившиеся ребята продолжали переговариваться.

            - Отец мне говорил,- продолжал свой рассказ Сибгатуллин, что мы, татары, вторая нация в России и по численности и по значению, после русских, и вместе с русскими её строили. А эти гады хотят её на колени поставить. Эти суки в России ничего не строили, они всегда против неё были. А те наши дурачки, что в медресе учились, а потом к ним подались, так к ним там как к скотам относятся. Если, например, в банде начинают предателя искать, первыми на подозрении всегда татары, а вторые башкиры. «Чехи» так и говорят им, вы, дескать, с русскими слишком долго вместе жили, у вас кровь с ними так перемешалась, что мы вам не верим…

            Ребятам было всего по девятнадцать лет, и разговор не мог миновать одной определённой темы. После того как Сибгатуллин замолчал, «эстафету» с готовностью вновь подхватил Кузяев:

            - Сашок, а у тебя на гражданке баба была? Что-то, я гляжу тебе только от деда с бабкой письма приходят.

            Лейс, накрытый до подбородка одеялом и слушавший товарищей, вновь смущённо промолчал. Но Кузяев, не стал к нему больше цепляться, а привычно перекинулся на Сибгатуллина:

            - А у тебя как Ренат? Твоя-то Галя, отвечает на письма? Кстати, как ты с ней познакомился?

            - А как же отвечает. А познакомился… В нашем спортклубе секция гимнастическая есть. Ну, в общем, один раз на соревнования вместе ездили, там и познакомились.

            - А какая она гимнастка, спортивная, или художественная?- продолжал проявлять уже более конкретный интерес Кузяев.

            - Ну, ты что, конечно художественная. Наши ребята с теми девчонками кто спортивной гимнастикой занимались, никогда не знакомились. В спортивной, там такие… её обнимать, что тебя, одни мослы и мускулы. Разве это бабы?- весёлым голосом пояснял Сибгатуллин.

            - Понятно, так же мыслю,- одобрительно кивнул  Кузяев.- А она у тебя кто, русская?

            - Наполовину. Отец русский, мать удмуртка.

            - А чего с татаркой не познакомился… небось они у вас не красивые?- не мог таки удержаться от очередной подначки Кузяев.

            - Иди ты, Вась… лесом! Алину Кабаеву чемпионку мира по художественной гимнастике видел по телеку? Так вот она татарка.

            - А вот и не совсем,- вскинулся на своей койке Кузяев.- У неё мать русская, это я точно знаю.

            - Зато отец татарин. А кто главнее, по кому национальность определяется? По отцу,- констатировал Сибгатуллин.

            - Неее,- не согласился Кузяев, мать есть мать, она рожает. И вообще мне эта Кабаева не больно и нравится, на лицо так себе, и фигура тоже.

            - Чтоо… тебе не нравится фигура Кабаевой? Ну, ты вообще, ещё тот знаток,- возмутился со своего ложа Сибгатуллин.

            - Ну, сам посуди, разве могут быть у клёвой девчонки такие широкие плечи? Девчонка должна быть,- Кузяев обрисовал пальцами рук две полуокружности, одну выше, другую пониже, причём верхнюю заметно уже нижней. А у Кабаевой наоборот, сверху шире, чем снизу. У твоей Гали разве так же?

            Сбитый с толку Ренат задумался, вспоминая образ своей девушки.

            - Нет, Галя не такая, она одинаковая и сверху и снизу, даже снизу, пожалуй, чуть пошире,- не совсем уверенно произнёс Сибгатуллин

- Да не парься ты, я ж тебе завидую. У меня дома, помнишь, я тебе говорил, сразу три было, и ни одна курва не пишет, со вздохом признался Кузяев.

- Оттого и не пишут, что три. Была бы одна – писала,- убеждённо заявил Сибгатуллин.

- Может и так… А ты Сашка, там в техникуме своём, что, так никого и не надыбал,- Кузяев опять попытался «зацепить» Лейса, но вновь не дождавшись ответа, принялся рассказывать сам.- В нашем городе тоже техникум есть. Когда-то туда поступить проще простого было, а теперь без денег не суйся,- голос Василия приобрёл злобный оттенок. А у меня отец шофёр на «скорой помощи», мать медсестра и сестрёнка младшая в школу ходит. Какие тут деньги.

- Это, наверное, после того как Союз развалился, деньги стали драть?- не то спросил, не то заявил утвердительно Сибгатуллин.- Мой отец всегда говорит, до развала порядок был, зарплату вовремя платили, а теперь беспредел.

            - Неее… у нас этот беспредел почти двадцать лет уже, с того времени как я на свет родился. Тогда в наш городской техникум на должность одного из преподавателей назначили «чёрного» с Кавказа. И какая сука его к нам в маленький городишко прислала. Его бы за … подвесить надо. Сначала этот «чёрный» тихо сидел, всем понравился, на местной женился. А потом к нему земляки как понаехали, целая куча, да с деньгами. Весь наш горсовет на корню купили и тот «черный» директором техникума стал. А теперь там уже его брат директор, а он сам заместитель мэра, и в милиции какой-то его родственник сидит. Что хотят то и творят в городе, суки. Половина магазинов и киосков торговых им принадлежат, и на рынке их родня командует. А в техникум, если вступительный взнос тысячу баксов не внесёшь, не поступишь, и потом ещё каждый семестр платить надо, и за диплом. А считается государственное учебное заведение. Девчонкам, кто не может заплатить, предлагают платить натурой. Там уже давно на каждом курсе человек по десять их джигитов учится.

            - И что, платят?- настороженно осведомился Сибгатуллин.

            - Некоторые платят. А куда деваться, на весь район наш техникум один единственный. А если кто и отказывается, а им понравится, так они и на силу взять могут, и потом ничего не докажешь. Джигиты те к себе на Кавказ сорвутся и там спрячутся, а дипломы им директор потом всё одно выпишет и перешлёт. Он так многим своим делает. Есть такие, кто вообще только числятся студентами, а сами баранов своих пасут и даже не приезжают. За эти годы наверное несколько сотен «чёрных» вот так дипломы нашего техникума получили. Но лучше бы все так, потому что те которые приезжают и учатся, они не столько на лекции ходят, сколько в городе безобразничают. Это, Ренат, отец тебе верно сказал, нормальных пацанов среди них днём с огнём искать надо. Сестрёнка у меня после девятого класса хотела в техникум поступить, а денег нет. Экзамены сдала, ну ей, значит, и предложили, она отказалась. Тогда её двое старшекурсников подкараулили, но она не далась, кричать стала.  Недалеко от дома было дело, я услыхал, выскочил, с двумя сразу махался, одному челюсть свернул. Но пока я бежал, они и ей успели руку выворачивая вывихнуть. Тут люди набежали. Потом суд был, так они там над нами всеми насмехались.

            - И что, ничего не присудили?- это уже спросил, до сих пор молчавший и, казалось, заснувший Лейс. 

            - По году условно. Она видите ли оскорбила их национальное достоинство. У них оно оказывается есть, а у нас его нет. Ну, ничего, там я и за сестрёнку и за город свой рассчитаться надеюсь. В России их достать невозможно, они богаче, дружнее, оружие почти все носят, а там, в горах мы на равных будем, там посмотрим кто кого…

                                                                                  3

            Эта дорога у федералов пользовалась дурной славой. Окрестные высокогорные сёла всегда были прибежищем, в девятнадцатом веке абреков и мюридов, на рубеже двадцатого и двадцать первого боевиков. Если за время Советской власти некий налёт цивилизации стал присущ жителям равнинной части республики, то в горах, как и сто и двести лет назад высшей доблестью считалась звериная жестокость, а дети воспитывались на народных сказках, где герои в финале обязательно отрезают головы своим врагам.

            Дерзкие нападения на воинские колонны, осуществляющие снабжение разбросанных гарнизонов федералов заставило командование принимать контрмеры. Во второй чеченской войне федеральное командование и ФСБ, наконец, осознали, что за хорошие деньги боевики вполне могут и «заложить» и «продать с потрохами» кого угодно, и своих вождей, и товарищей по оружию. Такой вот платный «стукач» и передал информацию о готовящейся засаде на колонну. Разведгруппе капитана Шевандина поставили задачу напасть на эту засаду, связать боем, отвлечь на себя, с тем, чтобы подошедшие главные силы уничтожили боевиков полностью.

            Вышли на рассвете. Август на Кавказе, это ещё не преддверие осени, а разгар лета. Склоны гор подёрнуты голубоватой дымкой, от земли исходит тепло, а с вершин, кое где блестевших снежными шапками ледников, тянет прохладой.

            - У нас на Алтае совсем не такие горы. Они более приветливые, и не так круты. А красотища тоже, только другая, особенно весной, когда жарки цветут. Это цветы такие потрясно красивые,- говорил в спину, идущего перед ним Кузяева, Лейс.

            - Какие люди тут живут, такие и горы,- ответил, не оборачиваясь Кузяев.

            - Отставить разговоры… В расположении, что ли не наговорились,- вполголоса, но зло скомандовал, идущий в середине группы Шевандин, постоянно сверяющий маршрут движения по карте и компасу.

            Группа двигалась по узкой горной тропке, почти всё время забирая вверх, шли цепляя подошвами каменистую почву, продирались сквозь уже начавшие желтеть кустарники. Оружие, боеприпасы, бронежилеты… у Лейса на плече тяжёлый пулемёт, у Сибгатуллина кроме всего прочего два «цинка» с патронами, у фельдшера за спиной ранец с медикаментами. У всех в карманах «разгрузки» гранаты, снаряжённые «рожки». Чем выше забирались, тем тяжелее идти, всё меньше кислорода содержал разряженный воздух. Восемь человек из разведгруппы Шевандина шли в дозоре, впереди основных сил. Но разведчики физически были готовы лучше следовавших за ними бойцов и продвигались значительно быстрее. Потому возник незапланированный, довольно основательный «зазор» между дозором и главными силами, что и предопределило последующие события. В то же время группа боевиков в полтора десятка человек, которые уже должны были быть на своих позициях почему-то «припозднилась» и тоже только ещё шла к месту предполагаемой засады.

            Идущие в голове колонны «лидеры» как бы прокладывали путь и постоянно менялись. Когда неожиданно наткнулись на боевиков, впереди шёл Кузяев. До места было ещё километра полтора пути, когда их пути пересеклись. «Чехи» так же шли, сгибаясь под тяжестью поклажи. Василий остолбенел от неожиданности, но уже через мгновение поднял согнутую в локте руку, сигнализируя группе – «чехи», и несколько раз опустил её вниз – много. Сразу Кузяев «вычислил» и командира – он шел без поклажи и у него единственного автомат был спецназовский, с укороченным стволом…

            Шевандин перед командировкой усиленно учил своих солдат только тому, что надо в такой войне – стрелять, бросать гранаты, терпеть боль и усталость, укрываться от пуль и осколков, колоть промедол себе или раненому товарищу. Шагистикой, уставами, ЗОМП, и прочими совершенно ненужными на чеченской войне дисциплинами они не занимались. Но стрелять научились все. И здесь Кузяев сумел снять командира «чехов» с первого выстрела. Это сыграло свою роль, но уж очень неудобна оказалась та позиция, на которой дозор был вынужден принять бой – ложбина меж двух небольших высоток, а с третьей стороны обрыв и пропасть. Но и для «чехов» стало полной неожиданностью, вот так нос к носу столкнуться с федералами, да ещё сразу потерять командира. Воспользовавшись замешательством противника, Кузяев броском продвинулся вперёд и занял удобную огневую позицию меж трёх больших валунов и уже оттуда «достал» ещё одного «чеха», всадил ему очередь сначала по ногам ниже бронежилета, а когда тот с воем свалился, добил в голову. Но «специалисты по колоннам» оказались опытными, битыми бойцами. Они недолго пребывали в растерянности, рассредоточились сначала самостоятельно, а потом ими, видимо, стал руководить столь же опытный заместитель командира. Определив, что федералов немного, боевики сразу оседлали господствующие высоты, откуда в четыре ствола прижали всю группу Шевандина к земле. При этом выдвинувшийся вперёд Кузяев остался один. Меж ним и остальными образовалось расстояние метров в пятнадцать – двадцать, которое насквозь простреливалось с высоток. Поняв, что основная группа разведчиков не может поднять голов, человек шесть боевиков стали маневрировать, пытаясь зайти им в тыл, и лишь Кузяев из-за своих камней мог эти манёвры отследить, но он был один и по нему постоянно гвоздили со всех сторон. Поняв задумку боевиков, Кузяев громко заорал:

            - Товарищ капитан, нас обходят! Уходите, я вас прикрою!

            Но Шевандин, конечно, не мог бросить своего бойца.

            - Кузяеву надо помочь, пробиться к нему. Кто пойдёт?

Шевандин мог просто приказать тому или другому бойцу, но риск был слишком велик, к тому же он не сомневался, что двое наверняка, вызовутся добровольцами – его друзья. Но Лейс пулемётчик, с его тяжёлым оружием быстро эти простреливаемые метры никак не преодолеть, потому оставался один. И он не заставил себя ждать.

- Я пойду, товарищ капитан, я сейчас,- Ренат Сибгатуллин замер в ожидании удобного момента для броска вперёд. Вот он рванулся, его литая фигура, казалось, почти стелилась по земле. Но уже через несколько секунд он вскрикнул от боли – это в бронежилет попала пуля, тут же вторая. Он не остановился, но бег замедлился, что позволило тем с высотки положить гранату из подствольника прямо ему под ноги. Сибгатуллин, рядом с которым возник сноп огня, со стоном упал, не добежав метров восемь.

Кузяев чуть не сорвал голос:

- Ренат, ты чего… ранен!? Если встать не можешь, ползи ко мне, не лежи там!

Но Сибгатуллин не двигался, уткнувшись головой в землю, он глухо стонал. А его с двух сторон «поливали» с высоток, стараясь попасть в места незащищённые бронежилетом и «сферой», то есть в руки, ноги, шею, лицо… Кузяев ничем не мог помочь товарищу и в бессильной ярости пытался вести огонь по боевикам, пробиравшимся вдоль обрыва в тыл разведгруппы. Но это у него не получалось, потому что стреляли и с высоток и несколько человек подбирались спереди. По нему выпустили несколько гранат с подствольников, но они ударились о валуны и отскочили, не причинив вреда.

            Прошло не более десяти минут боя, и будто никогда и не было свежей утренней тишины. Свист пуль, пороховая гарь, разрывы гранат, стоны лежащего на открытом пространстве Сибгатуллина. Он почему-то не мог говорить, и пытался ползти, с трудом передвигая перебитые руки и ноги. Шевандин с группой отстреливались, но из своей ложбины они могли с крайне малой эффективностью отвечать на огонь боевиков с высоток, больше они фактически ничего не видели. Надо было менять позицию, то есть отходить. Но бросить уже двух бойцов Шевандин тем более не мог. Хотя окружение уже грозило всей группе гибелью или унизительным, скотским пленом, перед которым бледнели и гитлеровские и ГУЛАГовские лагеря. Капитан почти сразу по рации связался с основными силами отряда. Те и так уже слышали отзвуки боя и прибавили ходу. Но им предстояло ещё преодолеть очень крутой подъём и подойти раньше чем через двадцать-двадцать пять минут они не могли. Наверняка и боевики понимали, что сзади идут основные силы федералов. Но они уже потеряли минимум двух человек убитыми и уйти не отомстив… этого им не простили бы родственники погибших, их собственные родственники, ведь такие отряды как правило формировались по тейповому признаку. Они хоть кого-то обязаны были убить, а ещё лучше привести пленных, чтобы ритуально перерезать им глотки во дворах домов погибших шахидов, на глазах их родителей, братьев, сестёр… детей.

            Разведгруппу всё-таки обошли. Десантники заняли круговую оборону.

            - Лейс, ложись рядом со мной!- скомандовал капитан.- Отсекаем огнём задних. Остальные продолжают вести огонь по высоткам, двое по левой, двое по правой. Мы должны продержаться до подхода наших.

            Одного из «задних», рискнувшего сделать перебежку, чтобы занять огневую позицию поближе, Лейс расстрелял почти в упор, проведя длинной очередью от пояса до головы. Не менее трёх пуль попали в лицо. Другие «задние» уже не решились так же «джигитовать». Они обстреливали разведчиков с приличного расстояния, но Лейс с Шевандиным располагались на этот раз выше их и не давали им высунуться из-за укрытий. Единственно, что позволили, оттянуть за ноги своего, не подававшего признаков жизни товарища, сражённого Лейсом.

            В это время с другой стороны боевики, наседавшие на Кузяева, определили, что у того кончаются боеприпасы - он перешёл с очередей на одиночные выстрелы. Они подползали к нему всё ближе, уже были метрах в десяти и могли бросать гранаты, но не делали этого, явно желая взять его живым и здоровым, чтобы не волочь в плен на себе.

            - Здавайся!... Сам выйдешь, голову отрезать не будэм, баран у нас пасти будэшь!- кричал один из близлежащих.

            - Сами вы бараны… чурки сраные!... Я вас, сук, сколько живу, столько давить буду! Русские не сдаются!- Кузяев не сдержался и сделал выстрел по кричавшему, но тут же и пожалел об этом, ибо тот проворно спрятался за камни и пуля ушла впустую.

            Патронов оставалось не более десятка и последняя граната. Но граната оставалась для того, чтобы подорвать себя, не попасть живым в плен. И в этот критический момент совсем рядом, сзади, Кузяев сквозь грохот боя услышал протяжный стон. Он обернулся… Сибгатуллин едва шевеля руками и жалко суча ногами, всё-таки дополз до него. На него было страшно смотреть, он не мог говорить, потому что его челюсть разворотило осколком гранаты, и вся нижняя часть лица представляла рваный кусок кровавого мяса. Аналогичную картину представляла из себя и кисть правой руки. Потемневшие от крови комуфляжные брюки были продырявлены в нескольких местах. Кузяев протянул руку и, схватив друга за здоровую ладонь, рывком втащил его многократно раненого к себе в относительное укрытие.

            - Ренат, ты чего? Подожди я сейчас. Потерпи, потом перевяжу. Сейчас не могу, эти суки совсем оборзели, рядом уже. У тебя патроны, гранаты в «разгрузке» остались?

            Сибгатуллин приполз без автомата. Он просто не мог его держать, но на поясе и в карманах разгрузки у него обнаружились снаряженные рожки, четыре гранаты РГД и одна Ф-1. Именно эти гранаты позволили Кузяеву отбиться. Он перебросал все РГДшки – ранил ещё двоих и они, оставляя кровавые следы, поспешили отползти. Остальные, сообразив, что раненый разведчик дополз-таки до своего товарища и принёс ему гранаты – самое опасное оружие в ближнем, контактном бою, предпочли не рисковать и тоже отступили…

            Всё это время боевики, зашедшие с тыла, вели перестрелку с Лейсом и Шевандиным. Разведчики вскрыли «цинки» и имея много патронов щедро «поливали» боевиков, зная что на подходе подмога. Но те на сближение и не шли. Такая тактика применялась боевиками, когда они отвлекали внимание обороняющихся. Шевандин понимал, что скорее всего, кто-то из «задних» в это время незаметно подбирается, чтобы или расстрелять их в упор, или бросить с близкого расстояния гранату. Одна Ф-1 в такой ситуации могла накрыть всю группу. Капитан ожидал этого и всё-таки «чех» объявился рядом совершенно неожиданно. Видимо прополз по какой-то тайной тропе. Он «вышел» прямо на Шевандина, с боку, в его руках была снайперская винтовка. Капитан, стрелявший из своего автомата по «задним», его не увидел… его увидел Лейс:

            - Товарищ капитан, справа снайпер!

            Но Шевандин явно не успевал среагировать на опасность. Снайпер уже поднял винтовку и целился… И тогда Лейс встал со своим пулемётом открыв себя всего снайперу. Снайпер знал, где залёг командир группы, он специально подползал именно к нему, с его стороны по краю обрыва, рискуя сорваться в пропасть, он хотел убить именно его, лишить разведгруппу руководства. Но этот солдат с пулемётом… он так некстати поднялся. И в подсознании снайпера, не могло не возникнуть в доли секунды пронёсшаяся мысль: если выстрелить в офицера, этот солдат тут же прошьёт его очередью, а из пулемёта пули летят не как из автомата, с такого малого расстояния могут и бронежилет пробить. Нет, надо сначала убить этого пулемётчика, а потом уж командира.

            Они выстрелили почти одновременно. Снайпер точно попал в незащищённую шею разведчика. Пуля не затронула органы, отвечающие за функционирование рук, ног, зрения, мозга, она перебила артерию, отвечающую за кровоснабжение. Но ещё несколько секунд, пока в венах и капиллярах было достаточно крови, организм Александра Лейса выполнял отданный самому себе приказ: спасти командира, обезвредить снайпера. Отработанная длинная очередь, снизу вверх  и почти все пули в цели, превратили в решето бронежилет, лицо. Снайпер упал, исчез, словно сметённый ураганом. Там, откуда он появился, находился обрыв, он стоял на его краю и сейчас упал в пропасть.

            Александр бессильно опустил пулемёт, он почему-то с каждой секундой становился тяжелее, тяжело стало и стоять. Он сел на землю, потрогал шею, но крови на ладони почти не было.

            - Молодец, здорово ты его снял!- за звуком раздавшейся рядом пулемётной очереди Шевандин не услышал выстрела снайпера. Но лицо Александра было какое-то…- Ты чего… что с тобой? Ты ранен… куда!?- Александр на глазах бледнел и молчал.- Эй, доктор, сюда ползи? Лейс кажется ранен, осмотри его… живее!

            Бой, начавшийся внезапно, также внезапно и кончился. Боевики с высоток заметили приближающиеся основные силы федералов, передали своим по рации, и те сразу начали отход, забирая  убитых и раненых. Вскоре они растворились в горах. Фельдшер-сержант, осмотрев уже лежащего на земле Александра, с растерянным видом подошёл к капитану:

            - Ничего не могу сделать, у него внутреннее кровотечение.

            - Как не можешь…? Ты же доктор, сделай что-нибудь!- закричал капитан и его слова эхом отозвались в горах, в этой вдруг установившейся тишине.

Он чуть не побежал к лежащему пулемётчику, будто сам знал, что надо делать. Но на бледном как чистая простыня лице его спасителя уже лежала спокойная маска смерти. Шевандин бессильно опустился рядом, и по небритой щеке капитана покатилась одна-единственная капля – плакать он почти не умел.

Фельдшер, чтобы не быть там, где ничем не мог помочь, поспешил оказывать помощь Сибгатуллину. Над тем вовсю «практиковался» Кузяев:

- Лежи смирно… Ренат… не дёргайся… по шее получишь!

Он уже вколол другу и свой и его шприц с промедолом, и ещё взял у кого-то. Ренат, опьянённый обезболивающим, вёл себя неадекватно. Не в состоянии говорить из-за разбитой челюсти, он вдруг принялся дурачиться, пускал кровавую струю через дырку в щеке прямо на перевязывавшего его друга, отчего тот был весь в его крови… Василий орал:

- Перестань… подохнешь ведь, и так сколько крови потерял!... Только подохни, только попробуй у меня!... Я тебя!... Мы ещё с Сашкой на твоёй свадьбе водки попьём… не отвертишься…

- Не попьёт Сашка,- негромко вклинился фельдшер, вспарывая потемневшие от крови брюки Рената.

- Что ты сказал!?... Что с Сашкой!?...- угрожающе повысил голос Василий.

- Снайпер… в шею… внутреннее кровотечение… я ничего не смог…

                                                                       4

После боя в теле Рената Сибгатуллина насчитали одиннадцать «дырок». Он потерял много крови, но могучий организм справился и он выжил. Через несколько дней Шевандин вызвал Кузяева:

- Ну что Василий… в курсе, на мусульманском кладбище неподалёку от тех мест на следующее утро после нашего боя появилось пять свежих могил. И ещё трое тяжелораненых лежат, двоим срочная операция нужна, хотят в Панкиси до холодов переправить. Так что командование рапортовало о бое как о великой победе, естественно заранее спланированной и разработанной. Да Бог с ними, пусть рапортуют. Я вот с тобой чего хотел. Под это дело нам ордена-медали пожаловать сподобятся. Так вот я думаю Лейса представить к Герою.

- Правильно, товарищ капитан, кого как не Сашку,- согласился Кузяев.

- Но тогда, возможно, и так получится, что ни тебе, ни Сибгатуллину, ни другим ничего уже не обломится. На награды тоже лимиты определённые есть. А если Лейса представить не к Герою, а к ордену Мужества, например, то и вам всем по «Отваге» будет. Как ты на это смотришь, не против?- без выражения, но с внутренним напряжением осведомился капитан.

- Не против… и с ребятами я поговорю, и Ренат не против был бы, если бы не в госпитале, а здесь был. Сашка за всех нас своей жизнью рассчитался,- не раздумывая ответил Василий.

- За всех… не знаю, а вот за меня… Я ведь жизнью ему обязан…

Капитан Шевандин «пробил» Героя спасшему его солдату, хоть и стоило это ему немало нервов, не меньше чем оставил на войне. Василий Кузяев уволился из ВДВ в звании сержанта, а Ренат Сибгатуллин провалялся по госпиталям почти до конца срока службы и был комиссован. Чиновники из «арбатского военного округа» почему-то не спешили разыскивать мать посмертно награждённого высшей наградой страны солдата. Видимо там, в «московском пентагоне» ещё заседало много народа до сих пор «воюющего» с немцами, и уж тем более не приемлющими такого факта, что мать Героя России – гражданка Германии. Её нашли и привезли в часть, совместно с телепередачей «забытый полк», десантники, сослуживцы Александра, где ей и вручили награду сына.

Шевандин боялся этой встречи, боялся что мать Александра скажет ему: почему ты жив, а мой сын мёртв, почему живёшь вместо него? Но не услышал. Совсем ещё не старая женщина просто попросила рассказать про тот бой… На той передаче были и Василий с Ренатом. Ренат хромал и с трудом сгибал пальцы правой руки. Говорил, что тренируется по специальной системе, поставил себе цель избавиться от инвалидности. Еще рассказал, что Галя его дождалась, и они поженились и скоро ждут прибавления в семействе. Меж его родственниками вовсю идёт нешуточный спор, в какую веру определить будущего новорождённого. Родные Рената настаивали на исламе, русско-удмуртская родня Гали бескомпромиссно настроены крестить. Назревал скандал. Всё зависело от его, Рената, слова. Он же колебался, но после телеэфира принял решение, назвать кто бы ни родился, сын или дочь Александром… Александрой, в честь друга и крестить. Там же он  подошёл к Шевандину и попросил стать крёстным его будущего ребёнка…

Оглавление

Пока не выстрелило ружье

Гречневая каша

 Шанс Виктора Позвоноглу 

        Schöne Mädchen                                                     (Прекрасные девушки)

 Кровники

 Подглядывающий

"Точечные" страсти 

   В бурю

 Однорукий

  Один день командующего округом

Мать солдата              

Везунчик

 Один за всех и все за одного Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg