«Ночь за решётчатым окном»

Ночь за решётчатым окном Михаил Фишер

Вонь. Письма ждете. Открытки. Красной смородины

Сырость медленно, исподтишка съедала пространство этой маленькой комнаты. Люстра на потолке давно утратила плафоны, и только в одном рожке, единственным сохранившимся зубом, торчала лампочка. Тусклое освещение скрывало дефекты мебели, пыль и почерневшие снизу обои. Запах скипидара и табачного дыма бил в нос каждому вошедшему в эту комнату, трехлитровая банка сквашенного молока на подоконнике, два горшка с душистой геранью и целая батарея пузырьков с лекарствами вместе образовывали непереносимую для впервые оказавшегося здесь человека вонь. Громоздкий черно-белый телевизор вещал то о печальных событиях в стране, то вранье об улучшении благосостояния народа. Стопочкой у старого просиженного кресла лежали выцветшие открытки, записки, рецепты врача. Часов в этой комнате никогда не было, время здесь никого не интересовало так же, как и число. Какой смысл следить за тем, как уходит жизнь с каждым движением стрелки на циферблате. В углу стояла односпальная кровать с темно-коричневыми спинками из полированного дерева, а, скорей, из спрессованных опилок, с отколотым углом. Серая, застиранная постель в мелкий голубой цветочек была не заправлена, на полу рядом – тарелка с хлебом и банка варенья из красной смородины.

Может, вам чаю,– спросила только что вошедшая пожилая женщина в коричневом трикотажном халате на пуговицах.

– Нет, спасибо.

– Сколько раз я вас просила выключать телевизор, если вы его не смотрите, ведь электричество в прошлом месяце намотало черт знает на сколько,– женщина подошла к старому телевизору и выдернула его из розетки.– Что вы все в окно смотрите, кого вы там ждете?

– Мне должна прийти открытка, я вот смотрю, не несут ли.

– Господи Боже,– возмутилась женщина,– вы ее лет десять ждете, если не больше. Может, ваш автор уже помер давно, а вы все в окно выглядываете. Давайте я разотру вам ноги и пойду собираться на работу. А вы ложитесь потом, уснете ведь, как всегда, в кресле, да еще и свалитесь не дай Бог, костей ваших по комнате не соберешь.

– Да, я лягу. Разотрите меня и принесите водички. Только свет не выключайте, я сама потом выключу.

– Ага, знаю я, как вы выключите. Завтра утром приду, а он горит вовсю. Это же надо, семьдесят киловатт нагорело за сентябрь. Как? А я скажу вам как! Вот эти ваши посиделки по ночам, то книжку читаете, то спите со светом. То телевизор неизвестно для кого целыми днями мотает. Конечно, набежало столько. Да бросьте вы туда смотреть,– раздраженно сказала женщина и задернула шторы,– давайте вашу ногу, буду растирать, да мне собираться надо. Провозишься тут с вами, на работу опоздаешь, потом выслушиваешь от этой скотины начальника. Да вам-то что, Господи, сидите все, открытку ждете. Кому вы, кроме меня, нужны, мне вон каждый месяц письма пишут, то из водоканала, то из ЖКХ квартплату шлют. А она все ждет. Дождалась уже семьдесят киловатт на мою голову.

Вопли. Отдыхайте. На курорт. Интересная любовь

– Здравствуйте, Елена Павловна.

– Зоинька, здравствуйте. Здравствуйте, дорогая.

– Как вы себя чувствуете? Как спалось?– девушка подкатила стойку для капельницы с подвешенным флаконом пятипроцентного раствора глюкозы к кровати,– ну, приступим,– сказала она и перевязала руку резиновым жгутом.

– Мне уже лучше, доктор утром сказал, что через недельку, скорее всего, меня выпишут.

– Ну вот,– девушка зафиксировала положение иглы в вене лейкопластырем,– все готово.

– Зоинька, вы принесли мне книгу?

– Ой, Елена Павловна, совсем забыла. Поздно пришла вчера домой, пока одно, другое, совсем вылетело из головы. Завтра я обязательно принесу, сейчас поставлю себе крестик на руке, чтобы не забыть.

– Да нечего! Мне Серафима Игоревна дала на днях что-то современное, но я такое не люблю. Мы к другой литературе привыкли, на которой росли, нынешнее читать нельзя.

– Да, я согласна с вами,– девушка собрала защитные колпачки для игл, вату, бинты и направилась к выходу,– я зайду к вам позже, отдыхайте,– сказала она, осматривая палату. На двух кроватях, стоящих у самого выхода, в серо-белых сорочках сидели пожилые женщины и вышивали на пяльцах. Делая стежок за стежком, каждая бормотала что-то, слышное и понятное только ей. Это две сестры-близняшки уже который год лежат в этом диспансере, практически забыв о своей жизни вне этих стен.

– Спасибо, Зоинька. Буду вас ждать. А ко мне никто не приходил? – поинтересовалась старушка.

– Нет. Никого не было. Я скажу вам, если кто-то придет.

– Обязательно! Меня же ученики ждут, мне тут нельзя разлеживаться, экзамены скоро.

– Я передам вам, спите,– стоя в дверях, сказала Зоя.

– Только не забудьте. – Старушка закрыла глаза, и, стараясь не шевелиться, мгновенно погрузилась в сон.

Девушка, выйдя из палаты, направилась в процедурный кабинет. Стены психоневрологического диспансера номер семь были выкрашены в белый цвет примерно лет тридцать назад и сегодня имели гораздо больше оттенков. Зое повезло, она работает в стационаре, где обычно тихо и спокойной, буйные лежат на другом этаже, но крики и вопли больных были слышны и здесь. Подойдя к двери из железных прутьев, она ловко открыла ее и попала в зону для медперсонала.

– Зой, привет!– невысокая женщина лет пятидесяти окликнула ее.

– О, Боже мой, ты меня напугала.

– Я не специально,– с улыбкой ответила женщина,– о чем задумалась?

– Да так, о своем.

– О девичьем?

– Да о каком там девичьем. Я тебя сто лет не видела, ты в отпуске была что ли?– женщины вошли в процедурный кабинет, в котором стоял сильный запах лекарств.

– Зойка, я была в таком отпуске! Первый раз в жизни отдохнула как человек,– лицо Клары Филипповны растянулось в улыбке, а голова слегка запрокинулась назад.

– Давай рассказывай,– с интересом сказала Зоя, хотя слушать истории своей сотрудницы не любила,– я чайник поставлю, не завтракала еще.

– Ой, даже не знаю, с чего начать. В общем, я же взяла еще месяц за свой счет, поехала к матери в Розовку, чтобы забрать ее наконец-то сюда.

– Забрала?

– Забрала. Продала там ее хибару, с горем пополам, дали три копейки, но что делать, мне так нужны были деньги. Пока всё сделали, пока оформили. Я хотела все её вещи повыкидывать, но она как встала в позу: это мне нужно, это еще от бабушки, воевала с ней неделю.

– Да уж, старые люди любят цепляться за прошлое,– Зоя разлила чай по кружкам, поставила на стол и села рядом с Кларой Филипповной,– бери печенье.

– Спасибо. В общем, взяла я только книги и всё. Мать скандалила, столько мне нервов вымотала за этот переезд. По приезду я через пару дней устроила её в нашу больницу и наконец-то выдохнула.

– Так ты её сюда положила что ли?

– Ну а куда мне ее везти, Зой, не к себе же в однокомнатную квартиру, я тогда через месяц сама бы в дурку легла.

– Ну и жила бы она себе в своей деревне.

– Так она там одна, братья ее ведь тоже уже не молодые, а сама-то она еле ходит. Тут хоть под присмотром. Ну, слушай! Пока приехали, пока я ее оформила, уложила– устала как собака, отпуск называется. Первый раз в жизни, Зоя, я решила поехать на курорт.

– Куда?

– В Егорово!– с гордостью, смакуя каждую букву, произнесла Клара Филлиповна.

– Обалдеть!– Зоя была удивлена этому, так как в их больнице редко кто ездил отдыхать, с теми мизерными зарплатами, что они получали за свою работу, можно было себе позволить раз в год сходить в кино и потом в кафе, скушать мороженое,– как же ты не побоялась одна ехать?

– Зоинька, а с чего ты взяла, что я одна туда поехала?– с улыбкой и кокетством ответила женщина.

– И с кем же ты поехала? Неужели со своей престарелой мамой?

– Да конечно, я что, сумасшедшая что ли. Знаешь Славку из дневного стационара?

– Славку? Что-то не помню.

– Ну, Слава, высокий такой, темненький, он приходит еще к нам по средам, оформляет своих.

– Аааа, Слава! Так, а что он поехал-то с тобой?

– Зоя, как бы тебе так помягче сказать. Любовь у нас со Славкой. Вот!

– Клара, ты в своем уме вообще, ему сколько лет? Он же молоденький совсем.

– Двадцать четыре года!– гордо заявила Клара Филипповна.

– Ты точно сумасшедшая! Зачем ты ему, старая кошёлка, нужна?– Зоя была удивлена и даже немного возмущена от услышанного.

– Ой! Смотри какая, старая кошёлка, значит, есть за что любить, Зоинька! Это ты тут торчишь днями и ночами, а я хочу нормально жить, полной жизнью. Хочу домой спешить не потому, что здесь все достало, а потому, что ждет меня там кто-то. Да, мне пятьдесят лет? И что теперь только дома сидеть и смотреть телевизор вечерами, а по субботам к полоумной мамаше в деревню ездить. Да мне не интересно это, понимаешь? Меня достала уже эта работа, был бы нормальный мужик рядом, да я сроду сюда больше бы не пришла.

– Странная ты женщина, Клара, никогда я тебя не понимала и сейчас не пойму тоже. Родную мать в дурку, а с каким-то сопляком на курорт,– возмутилась Зоя – и давно это у вас?

– Уже семь месяцев.

– С ума сойти,– сказала Зоя, откусывая размоченное в чае печенье.

– Он очень хороший, правда. Я и сама сопротивлялась сначала, но потом решила, будь что будет. Купила новое платье и пригласила его к себе в гости. Так все и закрутилось. Он с родителями в двухкомнатной квартире живет, там у них еще его сестра с мужем и ребенком, так что никакого личного пространства. А он читать любит. Такой умный, что я по сравнению с ним чувствую себя полной дурой, представляешь?– глаза Клары Филипповны горели от счастья, а улыбка омолаживала ее уставшее, чуть изрезанное морщинами лицо,– ну а для матери я и так много чего делала и все равно плохой была всегда.

– Странно это все,– ответила Зоя.

– Неудивительно. Никто не понимает. Да только мне плевать. Я так от всего устала, забыла, что я женщина, пахала, мучилась с этими идиотами, все выходные и праздники одна сидела как прокаженная. Так что, сколько мне отмерено с ним прожить, столько и проживу.

– А в Егорово зачем поехала?

– Это я ему подарок на день рождения сделала,– гордо сказала Клара Филипповна

– Да уж,– заметила Зоя,– я думала, что такое только в плохих книгах пишут, а оказывается, в жизни тоже бывает.

– Я тоже так думала. Но как видишь, случается.– Клара Филипповна на какое-то мгновение погрузилась в воспоминания о прошедшем отпуске, уставившись в окно.

– Как мама себя чувствует?– поинтересовалась Зоя.

– А что с ней будет, лежит себе, возмущается, просит, чтобы я домой ее забрала.

– Заберешь?

– Нет. Не заберу. Слава теперь у меня живет, переехал сразу, как мы вернулись из Егорово. Без него я уже не смогу. А маме и здесь плохо, и дома будет плохо, так что для нее нет разницы, где лежать целыми днями и ругаться, а для меня есть.

– Может, не надо было дом продавать? Жила бы себе там спокойно. Она ведь привыкла жить одна, а тут шум, гам, больные кричат.

– Мне так спокойней, пусть лежит. А дом я специально продала, когда задумала Славку в отпуск свозить. Денег у меня таких не было, вот я и решила мать сюда перевезти, а на полученные деньги устроить нам медовый месяц. Надоело мне быть хорошей и одинокой, думать обо всех, а обо мне кто подумает? Никто! Так что, Зоя, все, что ни делается, все к лучшему. Зато я теперь счастливая и довольная, и всем хорошо,– весело сказала Клара Филипповна и встала из-за стола,– пойду работать. Ты только не рассказывай никому про это, хорошо, а то будут болтать.

– Интересная у тебя получается любовь, очень интересная,– спокойно сказала Зоя.

– Да, Зоя, интересная! Какая никакая, а есть, это ты все одна живешь, и никто тебе не нужен, а мне вот нужен, я еще хочу жить!– сказала Клара Филипповна и вышла из кабинета.

Зоя тоже направилась в палаты. Воздух в больнице был наполнен запахом лекарств и человеческих страданий. Она весь день будет думать над тем, что рассказала ей Клара Филипповна. Работая с двадцати трех лет в психоневрологическом диспансере медсестрой, она уже привыкла к жестокости и черствости, но иногда что-то все же задевало ее душу. Маленькая, худенькая девушка с длинными светлыми волосами, как правило, собранными в тугой пучок на затылке, находилась здесь только физически, мысли же ее были совсем в другом мире, более для нее приятном и совершенно недоступном ее физическому телу. Когда-то, окончив медицинское училище, она пришла сюда на лето, поработать, но уйти уже не смогла.

Конец. Скучаю. Играете? Конечно позвоню. Выход

Рабочая смена закончилась, как обычно, в восемь вечера. Зоя, выйдя из больницы, мечтала скорей оказаться дома. Жила она недалеко от работы и никогда не пользовалась общественным транспортом. Ей нужно было держать ноги в тонусе, никаких поблажек и никакого отдыха, разминка с утра и разминка вечером. У ворот диспансера обычно стояла маленькая сухонькая старушонка и просила милостыню, тихая, практически незаметная, она, опустив голову, вытягивала правую руку вперед. Выходя с работы, Зоя как всегда дала ей мелочь, что была в карманах, старушка же безмолвно поклонилась, не поднимая головы.

– Зой, привет!– высокий молодой человек окликнул девушку.

– Ой, Данька, привет! Ты ждешь меня что ли?– сказала она, остановившись рядом.

– Ага. Ты долго сегодня.

– Задержали. Больных много. А ты как?

– Хорошо. У меня все в порядке,– он смотрел в ее распахнутые глаза, которые снятся ему каждую ночь.

– Звонил мне?

– Звонил. Но телефон у тебя не работает.

– Да, я им не пользуюсь. Зачем мне телефон, на работе есть, мне хватает,– переминаясь с ноги на ногу, сказала Зоя.

– Пошли?

– Пошли,– с улыбкой на лице согласилась она и, взяв молодого человека под руку, зашагала вместе с ним в сторону своего дома. Толпы людей обгоняли их, иногда задевая плечом. В этом городе всегда было пасмурно, зимой белый пушистый снег за час превращался в серо-черное месиво из-за машин, людей, копоти заводов и фабрик. Ничего светлого и чистого, только единичные души горожан, да и те в маленьком количестве.

– Сегодня столько привезли больных, даже не присела, слава Богу, хоть буйных не было.

– Я так скучаю по тебе,– шагая вперед и не поворачиваясь к Зое, сказал молодой человек.

– Дань, а ты уезжал что ли?

– Ага. К родственникам ездил и по работе. Я все время о тебе думал, каждый день. Ты совсем не изменилась.

– Ну что ты,– возразила Зоя,– просто в пальто не видно. Я занимаюсь сейчас мало, ленюсь. Стала поправляться. Но со следующей недели снова беру себя в руки и никаких поблажек. У меня отпуск намечается, вот и буду заниматься. Так что все как обычно,– она улыбнулась и посмотрела на своего спутника,– ты– то как? Не женился?

– Нет. Не женился. Я думал об этом, но ничего не получается. Ты же знаешь, что я…

– Прости,– перебила его Зоя,– я хотела сегодня после работы зайти в баню на фабрике, у нас воды третий день нет.

– А, ну конечно. Конечно иди,– они остановились, и он снова посмотрел в ее голубые глаза.

– Ты звони если что, хорошо?– спеша отвязаться, сказала Зоя.

– Конечно, позвоню. Только ты телефон включи, обещаешь? А то у меня нет твоего рабочего номера.

– Обещаю!– Зоя улыбнулась и быстро перешла на другую сторону улицы. Молодой человек продолжал стоять и смотреть на стремительно уходящую девушку, отметив для себя, что она все такая же. Проводив ее взглядом до поворота, он медленно побрел обратно. Свет фонаря отбросил тень молодого человека, вытянутый силуэт которого шел впереди. Бесконечным потоком ему навстречу шагали люди, машины неслись рядом, а маленькая, ссутулившаяся старушонка так и стояла у входа в диспансер, протягивая свою тоненькую руку. Заметим ее, молодой человек достал из кармана мелочь и, подойдя, высыпал в хрупкую старушечью ладонь. Она, молча, поклонилась ему вслед, а его вытянутый силуэт погрузился в темноту слабо освещенной улицы.

Зоя, конечно же, не собиралась идти ни в какую баню, хоть воду в ее квартире действительно отключили. Просто меньше всего ей сейчас хотелось вести беседы с человеком, с которым она попрощалась навсегда еще год назад. Холод на улице и давно намеченная встреча заставляли ее ускорить шаг. Извилистыми старыми улицами Зоя шла по городу, мозг не фиксировал то, что было вокруг нее; машины, люди, голоса, шум города – все это было где-то далеко. Какими-то своими туннелями она передвигалась в пространстве, заполненном другими звуками и запахами. В любом месте, на работе или в магазине, да где бы она не находилась, при любой возможности она уходила в свой туннель, вход в который был разрешен только ей одной. Именно там она жила и радовалась, работала и проводила все свое свободное время, общалась с интересными людьми и была довольна собой. Хромая на правую ногу после неудачного падения много лет назад, Зоя стремилась домой, и уже через десять минут, свернув с дороги в арку, она была у старого, пятиэтажного, еще дореволюционной постройки здания, спрятавшегося в маленьком проулочке. У неосвещенного подъезда виднелась фигура человека, это был ее педагог по классическому танцу Амбросимов Игорь Станиславович, с которым она дружила уже много лет. Пожилой человек поддерживал Зою все годы после того, как она получила травму, несовместимую с балетом.

– Здравствуйте, Игорь Станиславович!– с нескрываемой радостью подлетела к нему Зоя.

– Зоинька, здравствуйте!– улыбаясь, сказал высокий пожилой человек и поцеловал ее в покрасневшую от мороза щеку.

– Давно ждете меня?– открывая подъездную дверь, спросила Зоя.

– Нет, только подошел,– ответил он, входя в подъезд. Зоина квартира находилась на первом этаже, окна были надежно укреплены железными решетками, такими же, как в диспансере.

– Задержали сегодня на работе, я бежала со всех ног, боялась опоздать,– они вошли в квартиру, и в нос сразу ударил запах жареной курицы. Громкие разговоры на кухне, странные речи, к которым Зоя давно привыкла, и снова выкрученная в прихожей лампочка дали ей понять, что никогда не прекращающееся веселье сейчас в самом разгаре. Открыв большой навесной замок на двери, Зоя отошла в сторону и предложила Игорю Станиславовичу войти.– Проходите,– стараясь не привлекать к себе внимание соседей, тихо сказала она. Мужчина вошел в комнату, Зоя вошла вслед за ним и закрыла дверь на черный железный крючок. Шум и разговоры слышались и здесь. Её комната была первой от кухни, именно по этой причине все, что происходило рядом, она невольно слышала, но недолго, здесь, на ее планете, кипела другая жизнь, заглушающая все, что было снаружи. Другие законы, другие источники света освещали это пространство, личности планетарного масштаба окружали ее, учили, направляли, не давая никакой надежды хоть когда-нибудь вращаться по тем же орбитам, что и они.

– Раздевайтесь. Давайте ваше пальто,– Зоя подхватила пальто пожилого мужчины и повесила его на вбитый во входную дверь гвоздь. Пожилой человек разулся и прошел к стоящему в противоположной стороне комнаты пианино, пока Зоя снимала с себя верхнюю одежду.

– Играете?– обратился он к Зое.

– Конечно! Каждый вечер! Развлекаю себя Чайковским, – сказала она, стоя у зеркала и причесывая свои длинные светлые волосы,– могу потом сыграть вам что-нибудь. Что захотите.

– Вы просто молодец, Зоинька, восхищаюсь вашей любовью к музыке и ко всему прекрасному. Едва ли сейчас встретишь столь увлеченного молодого человека, как вы. Причем искренне, полностью, без остатка. Для вас и подобных вам великие композиторы создавали свои произведения,– стоя у открытого пианино и рассматривая комнату, говорил пожилой человек в старом, темно-зеленом вязаном свитере.

– Присаживайтесь на диван, у меня для вас сюрприз,– сказала Зоя, надев домашние тапочки и подойдя к проигрывателю,– Рикардо Дриго, «Талисман»,– с детской радостью показала она купленную недавно пластинку.

– Покажите-ка,– присев на небольшой, обтянутый синей тканью диван с давно протертыми подлокотниками, сказал Игорь Станиславович. Зоя протянула ему пластинку, и он с интересом взял ее в руки, черную с красной бумажной серединкой,– Какая старая, где же вы ее достали?

– Купила у одного знакомого коллекционера. Два месяца упрашивала его продать мне эту редкость, отдала даже несколько открыток с изображением Марики Безобразовой тысяча девятьсот тридцать седьмого года, купленные когда-то по переписке у престарелого антиквара. И теперь каждый вечер в моей комнате старый проигрыватель воспроизводит легкие, романтические звуки музыки Дриго,– с улыбкой на лице сказала она. Зоино настроение было как никогда хорошее, хотелось шутить, смеяться и радоваться жизни,– могу дать вам ее послушать,– предложила она.

– Интересно. Возьму на недельку, спасибо,– он вертел ее в руках, разглядывая с обеих сторон.

– Я буду готовить нам с вами чай, а вы пока рассказывайте, как ваши дела,– подойдя к маленькой плитке, она включила электрическую конфорку и поставила на нее чайник. В деревянном шкафчике со стеклянными дверцами, висевшем рядом с плиткой, стоял чайный сервиз, расписанный золотом и несколько, с таким же узором, тарелок.

– Да что вам рассказать, Зоинька. Какие у меня могут быть новости, служу в театре, воюю с бездельниками, а они со мной. Кому теперь нужна дисциплина, приходят заниматься с похмелья, курят без конца, разве это балет. Это Зоинька – балаган,– рассказывал он и рассматривал развешанные на стенах фотографии известных танцовщиков. Несколько афиш местного театра оперы и балета украсили собой стену у входной двери,– про себя расскажите, как вы поживаете? Как настроение?

– Нормально. У меня все в порядке,– сказала Зоя, поставив две пустые чайные чашки с блюдцами на маленький деревянный столик у дивана, украшенный белой кружевной салфеткой.– Тружусь в больнице, будь она неладна, никаких нет уже сил и желания, но делать нечего, хожу, ставлю уколы, капельницы и делаю вид, что все это мне нравится.

– Да уж, Зоинька, такой вы человек. Приносите пользу людям, заботитесь о них, совсем никому не нужных,– рассуждал он с грустью в глазах. Игорь Станиславович когда-то, еще во времена своей молодости был женат, но, прожив десять лет в браке, развелся и с тех пор жил один в небольшой однокомнатной квартире рядом с театром, в котором прослужил всю свою жизнь.

– Согласна, никому они не нужны, больные и обезумевшие,– сказала Зоя, выкладывая в миниатюрную хрустальную вазу вишневое варенье,– сдают даже здоровых, такое сейчас время. Я стараюсь не думать обо всем этом, абстрагироваться, но иногда хочется криком кричать от того, что делают люди, да только никто эти крики не услышит.

– Гнилые люди, Зоинька, совершают гнилые поступки, зародившиеся в их искалеченном плотскими мыслями мозгу.

– Это точно,– согласилась она, поставив на стол вазу с вареньем. Протянув руку и дернув за короткую металлическую цепочку с шариком на конце, Зоя включила торшер, стоявший рядом с диваном, и отошла к проигрывателю,– сейчас будем пить чай, черный, с имбирем, согреемся с мороза. А чтобы было веселей, послушаем пластинку, которую я вам показывала,– Зоя включила старый проигрыватель, и тихо, еле слышно, музыка Дриго растеклась по комнате.

– Это было бы здорово. Очень я люблю к вам приходить. Мне ваша комната всегда напоминала гримерку в театре. Так же все обклеено афишами, фотографиями, разными картинками. Мы раньше любили собираться в чьей-нибудь гримерке после спектакля, включить музыку, выпить чаю, а чаще и напитки гораздо крепче. Выпьем, посмеемся, обсудим все. Время было золотое. Молодое,– погрузившись в воспоминания, с улыбкой сказал Игорь Станиславович,– вот и у вас, все как в театре.

– Ага,– взяв в руки вскипевший чайник и присев к столу, сказала Зоя,– у меня тут свой театр, репетирую утром, потом вечером у станка, слава Богу комната большая, есть где заниматься, только спектакли пока не провожу. Жду, когда пригласят в театр. Я им покажу, как нужно танцевать,– игриво, с улыбкой на лице сказала Зоя.

– Тут вы правы, дорогая моя, многим в нашем театре не помешало бы учиться у вас, а некоторым уже и учиться бесполезно, лучше заняться чем-нибудь другим.

– Ну, рассказывайте,– наполняя чашки, сказала Зоя.

– Что вам рассказать, дорогая моя,– спросил Игорь Станиславович.

– Вы поговорили насчет меня с Зориным?

– Я поговорил, да.

– И что?– ей так не терпелось узнать результат, что каждая секунда казалась сейчас настоящей пыткой. Игорь Станиславович обещал поговорить с художественным руководителем театра оперы и балета Зориным о Зое и договориться о просмотре.

– Как я и предполагал, Зорин сказал, что театру сейчас не требуются балерины, штат и так переполнен.

– Ну как же так,– возмутилась Зоя,– почему он не хочет просто посмотреть меня, это же ничего не значит!

– Я просил, но вы же знаете, что меня там уже никто не слушает. Я разговаривал с Зориным, рассказывал, как для вас это важно, что вы отлично танцуете, просил посмотреть вас, но он меня не услышал. Зоинька, Бог с ними, у меня есть для вас отличное предложение, через месяц в доме культуры железнодорожников организуется концерт, вы не хотели бы сыграть там что-нибудь из Чайковского или Рахманинова, что угодно, на ваш вкус,– он пытался подобрать слова, интонацию, даже придумал этот концерт, только бы она не расстраивалась.

– Какой концерт,– крикнула Зоя, и по ее щекам вдруг потекли слезы, она смотрела ему в глаза так душераздирающе печально, с таким трагизмом, что старый и уже практически никому не нужный педагог классического танца закрыл лицо рукой,– вы тоже списали меня, сознайтесь! Скажите же, наконец, правду. Чтобы я уже не надеялась, не занималась, не думала,– в который раз он говорит ей, что ничего не получится, точнее, намекает, когда она столько лет ждет другого ответа, единственного и самого для нее важного.

– Я прошу вас, Зоинька,– он взял ее руку и поднес к своим губам,– это же не конец жизни.

– Вот это уже конец, понимаете! Самый настоящий конец! Я и тогда, в семнадцать лет, понимала, что это конец, но постоянно упрашивала себя работать и не верить в это. И работала и верила, искренне верила, правда, что все получится, надо только заниматься. Занималась. Вы столько в меня за эти годы вложили, зная, что это уже не имеет никакого смысла. Да?– она захлебывалась от собственных слез и задыхалась от слов, которые боялась произносить вслух. Боялась в это поверить.

– Неправда! Я занимался, потому что верил в то, что вы восстановитесь и выйдите на сцену. Мы разучили с вами все классические балеты, но я теперь ничего не могу сделать. Простите меня,– тихо сказал старый, седой танцовщик. Конечно, он знал, что она никогда не выйдет на сцену, ведь хромых балерин не бывает. И пятнадцать лет надеялся на то, что эта маленькая и упрямая девушка забудет о своей мечте.– И посмотрите правде в глаза,– закончил он. Повисла тишина, каждый спрятался в свои мысли и не находил тех слов, которые были бы сейчас уместны.

– Ладно, что теперь сделаешь,– Зоя встала, и выключила проигрыватель,– у меня просто нет запасного плана, понимаете, я не нашла для себя другую жизнь, мне ничего больше не интересно. Кроме мечты, у меня ничего не осталось, да ничего и не было,– Зоя стояла у задернутого шторами окна.– Я исключила из своей жизни любовь, считая, что меня это отвлекает, друзья сами собой пропали. Я чувствовала, что многие жалели меня, поддерживали, а на самом деле считали сумасшедшей. Никого не осталось. Сегодня я видела Данилу, он ждал меня у диспансера.

– Он вернулся?– удивленно спросил старик.

– Да, вернулся. Я не могу сказать, что не была рада этой встрече. Рада, даже очень, но одернула себя, не хочу портить ему жизнь. Что это вообще такое-жизнь? Как ее надо жить? Вот все говорят, живите в согласии с собой, я жила, и что? У меня ничего нет, все растрачено,– она села на пол, рядом со стариком и стала говорить ему практически на ухо,– не знаю, говорила вам или нет, но я никогда не видела себя в зрелом возрасте, странно, правда? Люди мечтают о семье, о детях, а я не вижу этого, я даже себя не вижу лет в сорок. Почему так? Вы не знаете?

– Я не знаю. У меня ведь тоже всего этого нет, театр – вот моя семья. Мне уже за семьдесят, и не скрою, я часто думаю о смерти.

– А у меня и театра нет и выхода нет.

– Выход всегда есть, просто не всегда есть силы его искать,– сказал он с сожалением в голосе.– Как вам мое предложение насчет концерта в доме культуры?

– Спасибо. Но я не смогу,– ответила Зоя, подойдя к стене. Медленно, одну за другой, она начала снимать пожелтевшие изображения известных балерин. Откалывая от стены кнопки, она стопочкой складывала фотографии на пианино,– как вы думаете, что мне теперь делать со всем этим? Ведь чудо уже точно никогда не произойдет, и глупо продолжать на это надеться.

– Уберите куда-нибудь, без них и вправду лучше. Вы только не отчаивайтесь, может, вам устроиться в театр кем-нибудь, можно в хозяйственную часть, костюмером, например? Как вам? Я мог бы договориться.

– Не стоит. Я видела себя в этом заведении в другом качестве, иного мне не надо,– Игорь Станиславович подошел к Зое и обнял сзади ее за плечи,– Мы с вами обязательно придумаем что-нибудь, вы только держитесь. Хотя все это такая несправедливость. Я пойду, вы не возражаете? Уже поздно.– Зоя повернулась к гостю лицом и тихо ответила:

– Конечно, идите. Конечно,– Игорь Станиславович надел свое старое, изношенное пальто, черные, изъеденные солью ботинки и, собираясь выходить, откинул крючок и открыл дверь комнаты.

– Я теперь сама пойду,– вдруг кинула ему Зоя.

– Куда?– застыв в двери, спросил старик.

– К Зорину.

– Как знаете,– ответил Игорь Станиславович и закрыл дверь. На минуту ему показалось, что она и вправду не в себе, ведь ей уже не семнадцать лет, чтобы не понимать элементарных вещей.

Выйдя из дома, он медленно побрел по улице, думая о Зое. Как она будет жить, одинокая, несчастная и неспособная выбраться из своих иллюзий. Город был пустой и серый, ночь разогнала людей по домам, и только он долго шел одиноко, ссутулившись, как неудачная копия самого себя. Проходя вдоль гигантского серого, растянувшегося на всю улицу здания диспансера с решетчатыми окнами, он увидел у ворот старушку, стоящую с протянутой рукой. Это показалось ему странным, просить милостыню в такой поздний час, да еще и в таком месте, но, подойдя ближе, высыпал в ее ладонь всю мелочь, что скопилась в кармане его старого, залатанного пальто. Старушка поклонилась ему, продолжая стоять в той же позе.

Гвоздь. Вон отсюда. По пятьдесят. Алло. Веселюсь

Распахнув шторы на окне и провожая взглядом своего учителя, Зоя еще долго стояла и смотрела во двор. Мысли о том, что она обманывала себя столько времени, не оставляли ее. Неужели все ушло? Слез больше не было, только мысли о том, что будет. Взяв с подоконника тяжелую хрустальную вазу, она со всего размаху запустила ее в огромное на полстены зеркало у станка, в эту же секунду оно с грохотом посыпалось на пол. На его месте зияла старая кирпичная кладка, голая, как кость, торчавшая из тела. Через минуту Зоя вбивала в стену гвоздь, что есть силы она лупила по шляпке, то попадая, то промахиваясь. Закончив и кинув молоток в сторону, она отошла к противоположной стене, посмотрела на свое творение и, достав из шкафа старую фотографию, на которой она с улыбкой позирует в пуантах и балетной пачке, наколола ее на только что вбитый гвоздь. «Вот это совсем другое дело!»– подумала Зоя и принялась срывать со стен оставшиеся картины, фотографии, журнальные вырезки. На всех этих изображениях должна была быть она. Достав свои истрепанные пуанты, она отрезала ножницами ленточки и бросила все в кучу только что разбитого зеркала. «Теперь это мои белые тапочки»,– сказала она и села на пол. У двери слышался какой-то шум, потом раздался громкий, продолжительный стук. «Эй, ты что там творишь?»– загудело по ту сторону. «Ты слышишь? Или померла?»– не унимаясь, кричал мужчина.Зоя нехотя встала, подошла к двери и распахнула ее. Через секунду перед девушкой предстал высокий мужчина в темной растянутой футболке с надписью «MERGE». Явно нетрезвый, он, ухватившись за дверь, смотрел на Зою серьезным, пристальным взглядом.

– Что ты творишь?– спросил ворвавшийся в ее переживания человек.

– Разбила зеркало,– растерянно ответила Зоя.

– Понятно,– покачиваясь, сказал мужчина и, чуть отодвинув ее, вошел в комнату. – Ты что тут затеяла? Ремонт что ли?– продолжил он, осматривая своим пьяным взглядом разгром, учиненный Зоей только что.

– Что вам надо?– резко спросила Зоя незнакомца.

– Мне? Ничего. Ты шумишь тут и мешаешь нам. Тоже мне, фифа,– он наклонился и поднял с пола старую, пожелтевшую фотографию Агриппины Вагановой,– открытки собираешь что ли?– сказал он, рассматривая еще несколько фотографий и открыток.

– Собираю! Не ваше дело! Дайте сюда и выйдите из моей комнаты,– Зоя подошла к нему и выхватила из рук поднятые им изображения.

– Э, ты что?– оскорбившись, ответил незваный гость,– не бузи давай, поняла? Выхватывает она, кому нужна такая дрянь,– засмеявшись, сказал мужчина.

– Выйдите, не мешайте мне, пожалуйста, я занята,– спокойно попросила его Зоя, подойдя к входной двери. Гость же, проигнорировав ее просьбу, прошел к пианино и открыл его.

– Играешь? Играешь. Я каждый вечер слушаю твои концерты, думал, что это у тебя магнитофон, а ты, оказывается, ученая.– Он начал беспорядочно нажимать на клавиши, уставившись на Зою, продолжавшую стоять у входа,– сыграй мне что-нибудь.

Устав терпеть издевательства ночного гостя, Зоя быстро подошла к инструменту и резко захлопнула его, так что гость едва успел убрать пальцы.

– Вон отсюда!– крикнула она, оттолкнув мужчину рукой от пианино,– пошел вон!

– Успокойся! Ты! Балерина! А то я тебя сейчас толкну,– мужчина сел на корточки и продолжил рассматривать валявшиеся повсюду изображения и статьи. Зоя же, не зная, что делать, стояла у инструмента и молчала. В какую-то секунду она даже хотела уйти сама, но потом поняла, что на улице ночь и идти ей некуда.

– Я давно за тобой наблюдаю, все думаю, что ты такое за человек. Не поздороваешься, шмыг в свою комнату и сидишь тут. И только слышишь, мелодии да трели всякие из твоей комнаты доносятся. Я знал, что ты ненормальная. Вот теперь еще раз в этом убедился. Нормальная не будет громить свою комнату, тебе так не кажется?– он встал и вопросительно посмотрел на Зою.

– Это не ваше дело,– спокойно сказала она,– что вам надо от меня?

– Мне? От тебя? Да на кой черт ты мне сдалась-то,– подойдя к Зое вплотную и прижав ее своим телом к пианино, сказал мужчина,– меня Женя зовут, запомни,– добавил он и провел своей рукой по ее голове. Зоя всеми своими силами оттолкнула его и отбежала к двери.

– Хватит. Выйдите, мне завтра рано вставать на работу.

– Хорошо, я уйду,– улыбнувшись, согласился мужчина,– но только если ты выпьешь со мной.

– Я не пью,– громко сказала Зоя.

– Зря. Иногда полезно. Может, поэтому ты такая чокнутая. Надо знать, что пить, сколько и с кем,– он подошел к Зое и, стоя на пороге, шепнул,– я сейчас приду, а если закроешь дверь, выломаю. Нас тут много, помогут, не переживай,– он вышел из комнаты и пошел в свою, которая была рядом. На кухне, как всегда шумела компания, голоса, перекрикивая друг друга, возмущенно что-то обсуждали. Все было серым, грязным, отвалившиеся частями обои, висевшие гирляндами через весь коридор электрические провода, старое пианино, заваленное тряпками, рваной обувью, книгами. Квартира утопала в безразличии, черствости, разрухе чувств и достоинства. Люди жили в каждом углу, в кладовке, в ванной, бесконечные встречи и проводы, никто не знал, сколько человек здесь проживает. Иногда, пьяные и уставшие от споров, дебоша, празднований и поминаний, свалившись кто где, обессилев, компания затихала, вдруг наступала тишина. В такой момент, валяясь в кровати и мучаясь от бессонницы, Зоя слышала, как на кухне из крана капает вода. С двадцати лет она жила в этой квартире, и все эти годы вода бесконечным потоком, по каплям, бежала и бежала, как песок из песочных часов, как будто отмеряя чье-то время.

Зоя вошла в комнату и прикрыла дверь, в надежде, что этот пьяный незнакомец оставит наконец-то ее в покое. Она подошла к окну и стала смотреть на падающий снег. Мысли снова вернулись к ней, чем теперь жить, о чем мечтать, во что верить. Для чего все это. Балет, величественный, родной, столь ею любимый, сегодня стал окончательно недосягаем. Ее глаза снова стали наполняться слезами, лицо заблестело, всхлипывая и вздыхая, она оплакивала тридцать два года своей жизни.

– Тук, тук, тук,– неожиданно раздавшийся голос вырвал ее из навалившихся душевных терзаний,– заждались?– в двери стоял все тот же мужчина с бутылкой коньяка в руках. Зоя повернулась, вытирая слезы с лица.

– Что опять,– устало, сказала она.

– Что значит, что? Пришел, как и говорил. Доставай бокалы, будем пить коньяк,– мужчина вошел в комнату и поставил бутылку на пианино,– ты что, плачешь что ли? Из-за зеркала?– он подошел к ней, рассматривая ее лицо.

– Я собираюсь спать, так что идите и пейте его с кем-нибудь другим.

– С другими я уже выпил, было как-то невкусно, теперь хочу выпить с тобой.

– Что же это такое,– тихо, как будто про себя сказала Зоя. Мужчина открыл дверцу шкафа и уставился, разглядывая его содержимое.

– Откуда у тебя столько пластинок? Ты музыкантша что ли?

– Что вы там ищете?– возмущенно спросила она.

– Я ищу бокалы,– ответил он, доставая большой альбом с пластинками.

– Прекратите лазить по моим вещам!– Зоя захлопнула дверцу и, открыв соседнюю, достала оттуда два бокала,– я сама достану. Вижу, вы решили окончательно меня доконать своим хамством.

– Хватит, что ты мелешь,– наливая коньяк, он рассматривал не сорванные еще открытки с изображением балерин,– давай, выпьем по пятьдесят,– сказал он, протягивая Зое бокал.

– Черт с вами.

– Пьем за меня, так как если бы я сегодня к тебе не зашел, то мы бы так и не познакомились,– громко продекламировал он

– Обошлась бы и без этого знакомства,– держа в руках бокал, ответила Зоя и удалилась от своего гостя в другой конец комнаты.

– А вот я нет,– он одним глотком опустошил бокал, и, открыв крышку пианино, стал нажимать на клавиши,– я отмечаю сегодня праздник, день рождения.

– И сколько вам стукнуло,– спросила Зоя, сев на груду разбитого зеркала на полу.

– Так не я именинник,– ответил он, присаживаясь на стул у инструмента,– свой я не отмечаю.

– А чей же?– удивленно спросила Зоя.

– Одной моей знакомой.

– Ну, так и отмечали бы его с ней. Или, может быть, она уже наотмечалась и спит в вашей комнате?

– Да нет. Ты не угадала. Хотя может она уже и вправду наотмечалась и действительно спит, но только не в моей комнате,– сказал он и встал со стула. Взяв бутылку, он наполнил свой бокал коньяком и, подойдя к Зое, наполнил и ее бокал тоже,– с вас тост,– громко сказал ночной гость.

– Я тосты не говорю, не умею и не люблю. А если и говорю, то только тогда, когда сама хочу, а не по принуждению. Ненавижу, когда говорят тосты по очереди, каждый сидит и думает, чтобы такое сказать имениннику, чтобы выдумать, только бы отвязались. Смешно. Тупо. Глупо. Я вообще не собираюсь больше с вами пить, не с тостами, не без них,– Зоя встала и, подойдя к двери, распахнула ее,– вон отсюда!– она крикнула так, что затихли даже орущие на кухне соседи. Мужчина молча встал, допил коньяк и вышел из комнаты. Зоя захлопнула дверь, прошла к пианино и начала играть первое, что ей пришло в голову. Громкие звуки заполнили все вокруг, даже ее мысли. Она била по клавишам, стараясь ни на секунду не останавливаться, не оборачиваться, не думать и не говорить. Только бы все это было сном, бредом температурящего больного. Назад, на пятнадцать лет назад, перемотать, перенестись и начать заново. Без ложных надежд, иллюзий и мечт. Заметив оставленную ночным гостем бутылку коньяка, Зоя решила выпить. Налив рюмку, она быстро опустошила ее и продолжила играть на пианино что-то лирическое. Музыки она не слышала, просто вымещала все свои чувства и эмоции, разрывавшие ее в данный момент, на старом черном пианино, которое покорно все принимало. Выпив еще одну рюмку, Зоя решила позвонить Даниле. С трудом отыскав свой телефон, который за ненадобностью лежал в шкафу среди газет, таблеток, теней и помад, она включила его, и налила себе еще коньяка. Настроение улучшилось, мысли слегка затуманились, и всё, мучившее её, отошло на второй план. Набрав номер, она подошла к окну, за которым все так же падал хлопьями снег, и стала напряженно слушать гудки.

– Алло,– вдруг раздался голос в трубке.

– Привет! Не ожидал?– игриво сказала Зоя, и ее лицо расплылось в улыбке.

– Зоя, привет!– растерянно произнес молодой человек,– ты читаешь мои мысли, я как раз думал о тебе.

– Ну, я же обещала позвонить, вот и звоню,– заигрывающе ответила Зоя.

– Это очень здорово, я много лет не слышал твой голос по телефону. Но узнал сразу.

– Ты же знаешь, я телефоном не пользуюсь, просто вспомнила, что обещала тебе позвонить и звоню.

– Молодец,– радостно сказал он.– Нам не удалось сегодня с тобой поговорить, мне так хотелось, но ты спешила. Честно говоря, я не ждал твоего звонка и вот, ошибся.

– Да, ошибся. Скажи, а у тебя за окном идет снег?

– Сейчас посмотрю,– Данила подошел к окну, открыл одну створку и сказал,– да, кружится большими хлопьями,– холодный воздух ворвался в его квартиру, залетевшие снежинки таяли на подоконнике, оставляя после себя маленькие прозрачные лужицы.

– Я тебя не отвлекаю?– спросила Зоя, наливая себе еще рюмочку.

– Ну что ты! Разве ты можешь меня отвлекать.

– Тогда я приглашаю тебя на танец, ты не против?– Зоя выпила коньяк и включила радио. Заводная мелодия восьмидесятых годов ворвалась в тишину и спокойствие умирающей комнаты.

– Я не против, а где мы будем танцевать?

– Каждый у себя дома. Включи что-нибудь веселое и танцуй, я уже включила,– весело предложила Зоя,– У тебя радио есть?

– Да,– ответил парень, не до конца понимая Зоину задумку.

– Настрой на девяносто девять и три и мы будем с тобой танцевать под одну музыку.

– Хорошо, сейчас настрою.

Зои вдруг стало весело, настроение улучшалось с каждой минутой и с каждой мелодией, раздающейся из радио. Она выключила свет в комнате, подошла к окну, распахнула шторы и смотрела на улицу. Ее лицо и тело освещал свет фонарей за окном. Снег опускался белым занавесом на землю, пряча под собой серо-черный, грязный человеческий мир.

– Да! Да!– громко сказала Зоя,– это та самая радиостанция, у меня играет такая же мелодия! Сделай громче!

– Уже сделал!– весело крикнул в трубку молодой человек.

– Выключи свет и распахни шторы, я стою у окна и смотрю на улицу.

– Распахиваю,– сказал Данила, рывками задергивая пыльные серо-синие шторы по углам.

– Потанцуем?– с улыбкой на лице спросила Зоя.

– Конечно,– ответил молодой человек и стал передвигать ногами в такт звучащей из радиоприемника музыке. Яркий свет луны и уличных фонарей обнажал танцующие фигуры в абсолютно темных комнатах. Разбросанные по разным концам города они соединились этой ночью музыкой и светом. Ничего больше не было, ни людей, ни жизни до и после, разлуки и страданий.

– Я специально попросила выключить свет, чтобы тебе казалось, что я рядом, просто ты меня не видишь,– сказала Зоя, энергично танцуя под музыку своего детства.

– Ты вообще молодец! Не зря я чувствовал сегодня, что встречу тебя у больницы.

– Ага! Сюрприз! Кто бы мог подумать, что ты придешь. Я решила, что ты уехал навсегда.

– Я тоже так думал, но не смог,– мелодия, под которую они танцевали, закончилась, и Данила подошел к окну,– я очень скучаю по тебе,– сказал он тихим и грустным голосом.

– Не повезло. А я вот совсем не скучала. Не умею скучать.

– Скажи, ты выпила?

– Неправильный вопрос! Я отвечу на правильный. Да, у меня сегодня отличное настроение. Один человек принес мне хорошую новость, вот я и веселюсь, отрываюсь, так сказать.

– И что же это за новость?

– А это секрет. Расскажу тебе как-нибудь,– голос Зои стал более тихим, спокойным, обиженным. Туман, скрывавший ее отчаяние, стал рассеиваться и боль, и обида окрашивались с каждой секундой еще более темными красками, чем до того, как она о них забыла.

– У тебя сплошные загадки. Кстати, ты получала мои открытки? Я посылал тебе несколько раз, к новому году, на Пасху и на день рождения.

– Нет,– спокойной сказала Зоя,– открыток я не получала. Может, ты с адресом напутал?

– Не думаю. Я его хорошо знаю. Странно. Может, вытаскивал кто-то из твоего ящика. Как обидно,– в трубке звучал расстроенный голос Данилы. Он был уверен, что Зоя получает от него весточки, просто не отвечает в силу своего упрямого характера.

– Пошли мне завтра еще одну открытку, если тоже не дойдет, значит, ты что-то напутал.

– Хорошо. Но я уверен, что адрес был правильный.

– Только обязательно пошли, обещаешь?

– Да! Обещаю!– ответил он, размышляя над тем, куда же девались все его послания.

– Я сегодня, наверное, не усну, столько разных мыслей в голове. Так хочется отключить память и ни о чем не думать. Скажи, что нужно делать, когда понимаешь, что все потеряно.– Зоя села к пианино и стала одной рукой наигрывать какую-то мелодию.

– Не знаю. Я и сам постоянно задаю себе этот вопрос, но ответ пока не нашел.

– Вот и я его не нахожу,– она громко захлопнула крышку пианино, внутри которого, от удара все загудело,– может его и нет, выхода этого?

– Конечно, есть. Вот я провожал тебя сегодня взглядом, когда ты бежала по улице, и думал, что больше никогда не увижу. А ты взяла и позвонила мне. Это как звонок из прошлой жизни, которая иногда кажется мне сном или просто моими фантазиями. Значит, не все потеряно.

– А может, и все,– Зоя поставила локоть на крышку пианино и опустила голову на руку. Длинные распущенные волосы закрыли ее лицо, а она сквозь них смотрела на опускающуюся снежную вуаль за окном.– Я позвоню тебе, как получу открытку. Так что обязательно мне завтра ее отправь, я буду ждать. Надо же мне хоть чего-то теперь ждать.

– Не надо так. Знаешь, как в одной песне поется: «Все хорошо, ничего не случилось…». Я завтра отправлю открытку, и буду ждать от тебя звонка. Мне ведь тоже надо чего-то ждать.

– Договорились!– сказала она тихим голосом, и ее глаза заволокло слезами.

– Я люблю тебя,– сказал Данила и услышал гудки в телефонной трубке.

Зоя выбивала из своего старенького пианино музыку Шопена. Грустные звуки, осколки зеркала на полу, ее светлые волосы укрывали плечи, а слезы – лицо. Снег за окном как будто не собирался прекращаться, кружился, падал, к утру он, может быть, скроет под собой окно. Темные шторы служили рамой для белого, движущегося пейзажа, грязные, давно пожелтевшие оконные рамы не могли сдержать холода, пропуская в комнату морозный воздух. Державшаяся на одной, воткнутой в стену иголке фотография балерины свисала вниз головой, как будто извиняясь за что-то. Настроение в комнате поменялось, когда Зоя заиграла вальс Шопена номер семь, летящие по комнате звуки, закинутая назад голова и скользящие по клавишам пальцы. Ее сознание отключилось и растворилось в звучащей музыке. В один момент она захлопнула крышку пианино и встала. В бутылке еще оставался коньяк, Зоя взяла бокал и наполнила его до середины. Выпив залпом налитое, она провела ладонью по своей щеке, бросила бокал на пол и, взяв бутылку, вышла из комнаты. В коридоре было тихо, лишь два полосатых котенка клубком катались по полу, мурлыча, и шипя друг на друга. На кухне слышался мужской голос, что-то невнятно рассказывающий. Зоя тихо, стараясь быть незамеченной, подошла к двери своего ночного гостя и постучала. Дверь, оббитая до середины коричневым дерматином, из-под которого торчали куски поролона, открылась, и в дверях показался раздетый до пояса выгнанный ею ночной гость.

Закурю? Не люби, если не умеешь. Я желаю. Бросила

– Чего пришла?– с удивлением спросил мужчина.

– Ну, вы же были у меня в гостях, теперь моя очередь,– спокойно сказала Зоя, прислонившись плечом к стене.

– Хорошо,– мужчина закрыл дверь, а Зоя так и осталась стоять в коридоре. Сделав несколько глотков коньяка из бутылки, она сползла по стене, сев на корточки и опустив голову вниз. На кухне стало тихо. Спорившие собутыльники отключились от усталости и выпитого за ночь алкоголя, и стало слышно, как капает вода. Запах жареной картошки доносился из комнаты напротив. Зоя поставила бутылку на пол и заплакала. Внезапно дверь, у которой она сидела, распахнулась и ее окликнули:

– Ты что там сидишь,– громко спросил мужчина,– давай заходи, я просто оделся. Не ходить же мне перед тобой полуголым,– мужчина надел белую футболку с коротким рукавом и синие льняные штаны. Зоя встала и, взяв бутылку, вошла в комнату. В углу шумел телевизор, огромный, от потолка до пола, шкаф у двери был забит книгами и фотоальбомами. На стене висела большая фотография, напечатанная на холсте, на которой хозяин этой комнаты нежно обнимал какую-то молодую, темноволосую девушку.

– Я тут….,– тихо начала Зоя.

– Ты коньяк что ли принесла?– спросил мужчина, выключая телевизор,– так не надо было утруждаться, у меня еще есть.

– Нет, просто соскучилась,– с улыбкой на лице ответила Зоя.

– О, это что-то новенькое. Садись,– мужчина указал на коричневое, велюровое кресло, а сам стал собирать разложенные на кровати фотографии. Зоя успела взять одну и села в кресло:

– Жена?– спросила она, показывая на изображенную на фотографии молодую девушку.

– Нет, не угадала,– ответил он и сел в соседнее кресло,– не жена, так, одни воспоминания. Да, кстати, что мы не пьем,– мужчина встал, подошел к шкафу и достал два бокала. Взяв бутылку, которую принесла Зоя, он вылил оттуда остатки коньяка и, посмотрев на нее, улыбнувшись, сказал,– ты все выпила! Вот это балерина. Ладно, у меня еще есть,– на подоконнике стояла черная высокая бутылка французского коньяка, откупорив которую он наполнил бокалы,– держи, пьяница,– снова улыбнувшись, сказал мужчина и сел в кресло.

– Спасибо,– ответила она, внимательно осматривая комнату,– вообще я редко пью, но вот сегодня как-то пошло. И я даже не пьянею.

– Это плохо, значит, напьешься. Если сначала не берет, то потом резко ударит в голову и все. Начнешь буянить и песни петь.

– Я не пою,– оборвала Зоя.

– Ну да, ты играешь, я помню.

– Я танцую,– гордо сказала девушка.

– Мы танцуем буги вуги,– улыбаясь и внимательно рассматривая сидящую рядом Зою, добавил мужчина.

– Мы танцуем балет.

– Да, да. Помню. Разбросала по всей комнате своих балерин. Давай выпьем, тосты ты не любишь, значит, будем пить без них,– сказал мужчина и одним глотком выпил налитый коньяк. Зоя сделала то же самое,– я разозлился на тебя, когда ты меня выгнала, но сейчас уже не сержусь.

– Спасибо. Просто я была не расположена к знакомствам, так что не обижайтесь,– сказала Зоя, продолжая рассматривать комнату,– у вас чисто, не ожидала увидеть такое в этой квартире. Вы давно здесь живете?

– Четвертый год уже, а ты?

– Я дольше. Гораздо дольше. Странно, что я никогда вас не видела.

– Да ничего странного, я в основном сижу у себя, по квартире разгуливаю редко, иногда выпиваю с ребятами на кухне, но там я тебя ни разу не видел, вот мы и не встречались,– сказал он, наливая коньяк в рюмки.

– Что-то вы не похожи на тех, кто выпивает на нашей кухне.

– А там разные люди выпивают, есть и хорошие. Но ты, видимо, слишком возвышенная, чтобы пить в нашем обществе.

– Просто, как я уже говорила, я не пью. И сегодня не собиралась, если бы вы не пришли.

– Так и я не собирался к тебе приходить. Сидел на кухне с ребятами, потом пошел к себе в комнату, услышал грохот и решил зайти. Вот и все.

– Я предлагаю выпить за день рождения вашей знакомой,– вдруг сказала Зоя, взяв со стола рюмку

– Спешишь напиться?– заметил мужчина,– ну, тогда давай выпьем. Я за нее весь вечер пью.

– Значит, хорошая была знакомая, раз весь вечер пьете.

– Хорошая,– сказал мужчина, держа рюмку,– иначе бы не пил.

– За хороших знакомых,– громко произнесла Зоя и ударила своей рюмкой, о рюмку собеседника.

– За них,– ухмыльнувшись, согласился мужчина и выпил.– Расскажи теперь, за что ты сегодня пила.

– Я? Ни за что. Просто так.

– Неееет, просто так люди не пьют. Стаж у меня в этом деле большой, так что я знаю, что пьют либо от радости, либо от одиночества, либо от горя. Поэтому и спросил, что ТЫ сегодня запивала.

– А какое вам дело до того, что я сегодня запивала. Я как-то не настроена сейчас вести откровенные разговоры, так что предлагаю сменить тему,– раздраженно сказала Зоя, уставившись на своего собеседника.

– Мда,– выдавил мужчина, обдумывая услышанное,– ну давай сменим, если тебе так хочется. И о чем же будем разговаривать, может, о погоде? Или ты хочешь поговорить о том, какая ты хорошая, а все остальные полное ничто? А может, я должен сейчас начать говорить тебе комплименты, а ты будешь смущаться, смеяться и кокетничать? Давай об этом будем разговаривать. Только вот после еще нескольких рюмок я должен буду начать к тебе приставать, ты, естественно, будешь говорить мне, что ты не такая, смеяться, нести всякую чушь, ну а потом мы с тобой переспим на этой вот койке и все. И разговор получится хороший, легкий и непринужденный, а главное, все останутся довольны. Так что, об этом будем разговаривать?– повысив тон, спросил он.

– Может и об этом, но только в другой раз,– спокойно сказала Зоя.

– А о чем ты предлагаешь нам с тобой сейчас разговаривать? Или пойдешь к себе? Дальше пить в одиночестве о своем, о наболевшем?

– Нет, к себе я не пойду,– тихо, отвернувшись от собеседника, произнесла Зоя.

– Так вот тогда сиди и не выпендривайся, жертва Терпсихоры.

Только не одной, не туда, где все вокруг кричит и толкает. Страшней, чем вернуться сейчас в свою комнату, для Зои не было ничего. Воспоминаний и ужаса там было больше, чем она могла вынести, как черная дыра, как символ бесполезного труда и пустых ожиданий, жирной точкой, финалом, последним словом в титрах расколоченное зеркало хореографического станка разрезало пол ее комнаты, отделив прошлое от оставшегося настоящего. Только не говорить и не вспоминать, вот, что Зоя решила, именно сейчас, когда так хотелось обратного.

На журнальном столике, у которого они сидели, стояла бронзовая пепельница в виде черепахи с откидывающимся панцирем, полная окурков и пачка сигарет.

– Можно, я закурю,– спросила Зоя.

– Кури,– он протянул ей открытую пачку и, достав из коробка спичку, зажег ее и поднес к сигарете.

– Спасибо! Я редко курю, но иногда очень хочется. Что-то есть в этом затягивающее. В балетном мире вообще многие курят, как бы это было ни странно,– она с наслаждением делала затяжку за затяжкой, и комната окутывалась сигаретным дымом,– я все смотрю на часы, красивые, видно, что старинные.

– Да, я раньше любил старинные вещи, коллекционировал, остались только эти часы, да еще несколько особо дорогих мне предметов.

– Только жаль, что они не ходят,– продолжая смотреть на висящие на стене часы из темно-коричневого дерева, сказала Зоя.

– А зачем им ходить. Раньше они ходили, а теперь вот стоят. Я ведь тоже остановился, и время для меня теперь не имеет никакого значения,– мужчина закурил и откинулся на спинку кресла,– вот для тебя время важно?– спросил он у Зои.

– Время? Для меня оно было важно, но вот сейчас я задумалась, не преувеличивала ли я его значение. Не знаю. Я работаю в психдиспансере, люди там живут разные, именно живут, и совсем безнадежные, и просто не такие, как обычный, среднестатистический человек. Вот что для них время? Если жизнь превратилась в путь с одними и теми же остановками, по кругу. Не веселей и не печальней, не светлей и не темней – ровно. Так что времени там уже нет. Просто колесо их жизни вращается изо дня в день и медленно катится к концу. Не люблю об этом думать, но вот иногда хочется. Знаете, когда все вокруг серое, забываешь другие цвета и запахи, и время останавливается.

– Согласен,– сказал мужчина, внимательно и с интересом слушая Зою,– хоть ты тосты и не любишь, а я вот решусь предложить выпить за тебя,– разливая по рюмкам коньяк, сказал он.

– Хорошо. Спасибо. Сопротивляться не буду,– улыбнулась Зоя, старательно затушивая свою сигарету,– такая странная ночь, мне кажется, что она не имеет конца, за окном темно и падает снег, сколько там его уже нападало,– от ее слов мужчина улыбнулся и поднял рюмку.

– За тебя,– сказал он и разом выпил налитое.

– Ура,– улыбнулась Зоя и сделала то же самое. В еще недавно протрезвевшей голове началось легкое расслабление, тепло растекалось по ее телу, окутывая невидимым пледом.

– А давай поиграем в игру,– предложил мужчина.

– Давайте поиграем. В какую?

– В желания.

– В желания? И что это за игра?

– Ничего сложного, будем по очереди рассказывать о своих желаниях. Чего больше всего хочется, о чем мечтаешь. Причем начинать надо со слов, «я желаю».

– Хорошо, давайте. Тогда вы первый.

– Начинаю. Я желаю, чтобы написанное мною на клочке бумаги желание, сожженное и выпитое в новогоднюю ночь, вместе с шампанским, всегда исполнялось. По одному желанию в год. Несколько вот таких новых годов, и я счастливый человек,– сказал он и посмотрел на Зою,– такое вот у меня первое желание. Теперь ты.

– Интересное, ничего не скажешь. Я, кстати, ни разу так не делала, надо будет попробовать,– улыбнувшись, она представила себе, как это романтично выглядит и решила ответить ему в той же манере,– что же мне такого пожелать?– Зоя поставила локоть на стол и положила голову на ладонь,– придумала! Я желаю, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Как вам такое желание?

– Хорошее. Только, боюсь, из разряда несбыточных.

– А у меня все такие. Точней, сначала они кажутся вполне осуществимыми, а на самом деле оказываются несбыточными.

– В этом мы с тобой похожи. Что же мы будем делать в такую длинную ночь? Не уверен насчет этой, но у меня есть в памяти пара ночей, которые я бы не заканчивал. Хотя, как знать, может, так оно и лучше,– вертя в руке пустой бокал из под коньяка, сказал он.– Ладно, теперь моя очередь. Я живу в этой комнате, и единственное, что меня занимает и развлекает – это постоянные философские размышления. О том, что должен изменить человек в своей жизни, чтобы стать счастливым. Чтобы человечество вообще могло быть счастливее. Так вот к чему я пришел. Нас во многом губит память, перекладывание в своей голове прожитых событий. Мы переживаем о несделанном, постоянно сравниваем прошлое с настоящим и расстраиваемся, когда настоящее оказывается хуже. Память рождает тоску, а иногда влияет на настоящее. Мы же ведь часто делаем что-то для того, чтобы потом было что вспомнить. То есть не столько заботимся о настоящем, сколько о том, как же оно потом будет смотреться, став прошлым. Ужас, когда я об этом задумываюсь, то мне кажется, что люди просто рабы своей памяти. А бывает, что воспоминания о прошлых неудачах мешают человеку идти вперед из-за боязни совершить новые или снова испытать боль и разочарование. Не думая, что возможно именно этот шаг и сделает его счастливее.

– Никогда не думала об этом,– с серьезным лицом, Зоя слушала слова своего ночного собеседника и пропускала их через себя,– так и что же у вас в связи с этим за желание? Стереть свою память?

– Нет, память бы я оставил, как есть, без изменений. Мне хочется, чтобы люди изобрели способ на время ее отключать. Отдыхать от нее. Чтобы появилось такое место, своего рода санаторий, где бы человек не помня своего прошлого мог отдыхать и наслаждаться только настоящим, тем, что окружает его в данный момент, тем, что с ним происходит прямо сейчас. Такой отдых просто необходим каждому, от своей жизни и от самого себя.

– Пожалуй, это было бы хорошо. А вы тут зря времени не теряете, философствуете. Я далека от этого. Может, просто не хватает времени. Работа отнимает все. А в свободное время я занималась дома. Главное ведь для балерины – это форма. Потерял форму – потерял профессию.

– Странная ты, пока я не могу понять, какая точно.

– Да я и сама, мне кажется, не знаю. Упертая и настойчивая. Столько лет вот верила и занималась, изо дня в день. Обманывала сама себя. Вы правы насчет памяти, может, она и испортила мне жизнь. Я ведь все время жила прошлыми стремлениями и амбициями, не замечая реальности.

– Не ты одна, многие так живут. Ладно, поговорим еще с тобой об этом отдельно, давай свое желание,– вспомнил он про игру.

– Да, мое желание,– задумалась Зоя,– я никогда и нигде не была. Даже не знаю, что за пределами этого города и есть ли вообще что-то. Так хочется собраться и поехать, может, и навсегда. Теперь уже можно.

– Что бы взяла с собой?

– Ничего! А иначе, какой смысл уезжать. Я бы уехала к морю. Мне кажется, у моря люди счастливее, вода должна успокаивать и забирать все ненужное. Судя по вашим фотографиям, вы были у моря.

– Да, я был. И ты права, люди там гораздо счастливее. Расслабленные, загорелые, спокойные. И осенью у моря красиво, оно шумит, бьется о камни такой силой и мощью, что иногда даже становится страшно, а если смотреть вдаль, то успокаиваешься. Я люблю море ночью, когда его практически не видно, только слышно.

– Вот и мне хочется. Тем более, после такой рекомендации,– сказала она с улыбкой,– выпьем?

– Давай,– взяв в руки бутылку, сказал он,– без этого нельзя.

– Сейчас да. Как я уже говорила, алкоголь не очень меня увлекает, но сегодня хочется выпить.

– Тогда давай выпьем, а дальше у меня есть к тебе предложение.

– Какое?– с интересом спросила Зоя.

– Выйти во двор и пройтись до арки. Подышать свежим воздухом.

– Здорово,– обрадовалась она,– там так красиво, снег и холодно, да и проветриться бы уже не мешало.

– За тебя,– мужчина поднял бокал и опустошил его.

– С удовольствием,– сделала она то же самое.

Начав собираться выходить, Зоя вспомнила, что у нее сейчас нет теплой одежды, а заходить в свою комнату она не хотела.

– Я дам тебе свое пальто, думаю, что ты не замерзнешь.

– Отлично,– согласилась она и, надев серое, объемное пальто, направилась к выходу.

В квартире было тихо и спокойно, и никто не заметил перемещение двух полуночников.

– Ура,– произнес мужчина, распахнув подъездную дверь,– как же здесь хорошо.

– Как я люблю снег, особенно, пока его еще не перетоптали. Так чисто все.

– Точно. Теперь моя очередь,– медленно зашагав по белому снегу, вспомнил он об их игре.

– Очередь куда?– совсем забыв, спросила Зоя.

– Желать. Моя очередь называть свое желание.

– А, точно. Я уже и забыла про них,– улыбнулась Зоя.

– Я желаю любви,– спокойно, без мимики сказал он.

– Любви? Ее все желают, в большей или меньшей степени. Но я исключение.

– Ты не хочешь любить?– удивленно спросил мужчина, взяв Зою под руку.

– Нет, я о ней совсем не думаю. Когда-то я пробовала любить, но ничего из этого не вышло, так что бросила эту затею и переключилась на более важное.

– И что же для тебя более важное?

– Собственная жизнь. Желание реализоваться, желание стать лучшей в выбранном деле, в любимом деле. Не растрачиваться на всякие шалости и теплые объятья, не тратить себя на кого-то и ни от кого не зависеть. Быть полноценным, самодостаточным человеком. Влюбленный человек слаб и уязвим, в таком состоянии ничего достойного не сделаешь.

– Получается?– удивившись услышанному, спросил мужчина.

– Казалось, что получается,– загрустив вдруг, сказала Зоя. Свежий, морозный воздух слегка отрезвил ее, и уже не хотелось возвращаться обратно в помещение.

– Никогда не слышал о таком желании, тем более от девушки. Точней, многие стремятся реализовать свой потенциал в чем-то, но вот чтобы отречься от любви? Такого я не встречал. Ты, наверное, одна такая.

– Конечно, одна,– улыбнувшись, она посмотрела ему в глаза,– скажите, а почему вы расстались?

– Почему? Все очень банально. Она разлюбила меня и бросила.

– А вы что?

– А я, уходя, сказал ей: «Ты только успеешь досчитать до ста, как я тебя забуду».

– Забыли?

– Прошло уже четыре года, а я чувствую, что она остановилась на девяноста восьми,– не смотря на Зою, произнес мужчина.

– Настоящая любовь. Ладно, теперь моя очередь говорить желание. Я желаю танцевать на сцене самого лучшего в мире театра. Чтобы мне рукоплескали везде, где бы я ни выступала. Желаю танцевать «Лебединое озеро» и «Жизель», «Ромео и Джульетту» и «Золушку». Я все это уже танцую, тридцать два фуэте я делаю лучше, чем все наши балерины. Только вот они этого не знают,– вдруг засмеявшись, сказала Зоя.

– Почему не знают?– удивленно спросил мужчина.

– Потому что делаю я все это в соседней комнате, а не на сцене театра. Я получила травму в семнадцать лет и меня отчислили из училища. И до сегодняшнего дня я сама, под руководством моего педагога, много занималась, хотела попасть в театр. Но мой учитель говорил мне, что еще рано, что надо поработать над техникой, я и работала. Только сегодня поняла, что он просто жалел меня, а все мои занятия были бессмысленны. Но что теперь об этом говорить. Поздно.

– Очень жаль,– внимательно слушая Зоин рассказ, сказал мужчина,– может, теперь пора влюбиться?

– Нет. Теперь уже поздно.

– Согласен. Может быть, уже и поздно. Да и сможешь ли ты полюбить, это еще большой вопрос. Пожалуй, только разлюбив себя. Любовь– вообще штука сложная. Иногда она становится смыслом жизни, а иногда несбыточной мечтой. Ну, а кому-то просто не дано. Такое тоже бывает. И не люби, если не умеешь.

Высокий, коренастый мужчина со светлыми волосами и усталым взглядом часто думал о том, что говорил сейчас Зое. Поиски смысла жизни и правильная расстановка ценностей занимали его все дни напролет. Потерянное счастье было настолько большим, что, исчезнув, оно прихватило с собой и всю его жизнь. Лучшее ушло, а другое ему было уже не надо.

– Пойдемте в комнату, что-то я совсем замерзла,– прижавшись к своему спутнику, прошептала Зоя.

– Да, конечно. Мое пальто тебя не согрело,– улыбнулся он и открыл подъездную дверь.

Совсем замерзнув, Зоя влетела в квартиру, и пройдя в комнату своего ночного собеседника, уселась в кресло и поджала под себя ноги. Мужчина закрыл дверь, кинул верхнюю одежду на кровать и тоже сел в кресло.

– Все! Пора греться! Давай быстренько выпьем,– взяв бутылку в руки, сказал мужчина. Вдруг, раздался сильный хлопок, и комната погрузилась во мрак.

– Ой,– вскрикнула Зоя от неожиданности.

– Вот это да,– растерянно произнес мужчина,– она разлетелась вдребезги, ну надо же, перегрелась, наверное,– говорил он о единственной горевшей в люстре лампочке. Белый снег за окном и лунное зарево хоть как-то разбавили абсолютную темноту,– я сейчас пойду, спрошу, может у кого-нибудь есть лампочка.

– Не надо,– оборвала его Зоя,– пусть будет так! Мне так больше нравится.

– Да? Ну как скажешь, конечно. Можно и без света. Хотя у меня есть пара свечей, можем зажечь их, будет романтично.

– И свечей не надо,– внутри Зои что-то задрожало. Образовавшаяся темнота была тем, чего ей сейчас и не хватало,– давайте пододвинем стол к окну. И кресла тоже. Мне кажется, что света достаточно. Как для вас?– спросила она, ожидая только полного согласия.

– Как скажешь,– он встал и с легкостью передвинул стол к окну, ничего не уронив,– теперь кресла.

– Отлично, мне кажется, что это то, что надо,– Зоя встала, и мужчина перенес кресло к столу. Штор на окнах не было, бумаги, книги, альбомы и журналы, аккуратно сложенные стопочками, заняли весь подоконник.

– Наливаю?– спросил мужчина, присаживаясь.

– Да! Вот теперь совсем другое дело,– свет из окна освещал стол и лица сидевших рядом. Комната растворилась в темноте, большая фотография, висевшая на стене, тоже стала не видна, двери не было, стены пропали, только окно, стол и два человека. Снег как будто и не собирался прекращаться, тонким, полупрозрачным тюлем он опускался на землю.

– Ну мы с тобой и сидим, такая романтика,– с улыбкой заметил мужчина, наполняя бокалы коньяком.

– Так красиво за окном, что хочется выбежать и танцевать, зависать в воздухе Это декорации для еще не существующего балета, но я его уже вижу. Как же он прекрасен. Тело летает, говорит с вами о любви, о самом сокровенном, что так сложно сказать словами. Тело-душа, тело– чувства, тело– крик и шепот. Изгибы и повороты, как звуки, как исповедь,– Зоя смотрела в окно, и ее лицо казалось серым, бесцветным от лунного света.

– К своему стыду, я ни разу не видел балет,– признался мужчина.

– Тогда вы ничего не понимаете в красоте,– глядя ему в глаза, уверенно сказала Зоя,– давайте за нее и выпьем,– практически шепотом предложила она.

– Возможно, не буду спорить. За красоту,– он поднял бокал и, сделав один глоток, опустошил его. В квартире было как никогда тихо и спокойно, пьяные беседы на кухне, топот в коридоре и шум от телевизора – ничего в эту ночь не было. Все спали, давая своему организму маленькую передышку для следующего шумного и пьяного марафона,– расскажи,– обратился он к закуривавшей сигарету Зое,– как тебя занесло в этот балет? Мне просто всегда было интересно, изначально это желание детей, или все же их родителей?

– В моем случае, это было желание бабушки. Она привела меня в хореографическое училище, в котором я провела все свое детство. Сначала было тяжело, и мне совершенно не хотелось туда ходить, но бабушка настаивала и водила меня за руку каждый день. Я быстро втянулась и полюбила балет. Ну а потом в один день все закончилось. Точней, закончилось оно сегодня вечером,– дымя сигаретой, говорила Зоя, и еле различимые в темноте силуэты двух людей размывались мистически-дымной поволокой.

– Странно все это. Ведь ты же должна была понимать, что после травмы, балет для тебя закончился. Зачем столько времени себя обманывать? Я не поверю, что глубоко в душе, ты не понимала, что все уже бессмысленно.

– Не понимала. Честно. Я начала сомневаться ближе к тридцати годам, а до этого была на сто процентов уверена, что все получится. Занималась сначала вечерами в училище в классе, уже после того, как меня отчислили, а потом мой преподаватель сказал, что мы должны прекратить наши занятия, так как я здесь не учусь. И тогда я оборудовала свою комнату под балетный класс, площадь мне позволяет, так мы с ним стали заниматься у меня дома. Часто приходил мой приятель Степан, он танцевал в нашем театре, и мы разучивали разные поддержки. Вот, годы шли, я занималась и старалась гнать от себя мысли, что все это уже не имеет никакого смысла.

– Какой-то самообман, честное слово,– произнес мужчина, удивляясь рассказанной Зоей истории.

– Может быть. Просто сейчас я понимаю уже, что все кончено, но что же делать дальше, не знаю. Нет у меня другого плана, другой дороги. Раньше во сне я все время видела, как прыгаю все выше и выше, ступаю на сцену, кружусь, а последние несколько лет снятся одни падения, неудачи. Все говорило мне о бессмысленности того, что я делала, но я, как мои больные, не сознавала, что нездорова. Мы просто боимся мечтать, верить в свои силы, все время считаем, что великое – это удел других. Я давно перестала рассказывать о своей мечте, потому что сразу видела усмешки и слышала речи о том, что так не бывает. Да только это все ерунда, главное верить и идти вперед, трудиться и считать, что успех уже совсем близко. Я говорила себе, что счастье– это про меня и мне плевать на тех, кто так не считает. Тогда зачем, спрашивается жить, если не верить в свое счастье. Лучше вообще не жить, чем чувствовать себя полным ничтожеством и серым, убогим человечишкой. Такая история,– вздыхая, закончила она.– Пойми, я как будто все время шла в другую сторону.

– Тогда уже не возвращайся.– Задумчиво сказал он, глядя в окно,– я ведь тоже очень долго верил, что верну ее, что все еще будет, надо только дать ей время осознать, что лучше меня не существует. Сначала искал встреч, потом решил спрятаться и никак о себе не напоминать, пусть ломает голову, что со мной. Но ведь все это просто занимало меня, я был в процессе того, что мне казалось, поможет ее вернуть. Естественно, это был самообман, это защитная функция организма, чтобы он не умер. Мозг начинает придумывать занятия, которые отвлекали бы от мысли о том, что она никогда больше не будет со мной. В моей голове в какой-то момент появилась фраза, которая заставила меня все понять, правильно и адекватно, трезво. И она такова: « думай про вчера, но не жди его завтра». Вот я и перестал ждать его завтра. Просто живу здесь, тихо и спокойно, в своих воспоминаниях, и ничего и никого больше не ищу. Пойми, из семи миллиардов человек на земном шаре твой человек только один. Легче найти клад, деньги, выиграть миллион долларов в лотерею, что угодно, но именно этого самого человека встретить удается не каждому. Именно ее, с той кожей, голосом, жестами, словами, ответами и вопросами, с именно такими мокрыми от слез глазами. Не думай, что я переживаю из-за того, что ее больше нет рядом, я просто каждый день вспоминаю то время, когда она была. И разве мне стоит тратить свою жизнь на поиски чего-то еще, если все уже найдено.

– Но ведь ее больше нет,– тихо сказала Зоя и по ее щеке скатилась слеза.

– Так не бывает, запомни это! Она никуда от меня уже не денется. Никогда.

– Просто я совсем это не понимаю,– посмотрев в темноту комнаты, произнесла Зоя.

– Ты просто не читаешь на этом языке. Вот и все.

Красную Шкатулку. Задумалась. Умереть налегке

– Ау, спите что ли?– войдя в комнату, крикнула женщина в коричневом халате,– снова дрыхнет при свете,– раздражаясь, она подняла с пола грязную тарелку с ложкой и пустой стакан, белый внутри от молока,– слышите меня,– не унималась она.

– Что? Нет, я не сплю

– Я вижу, как вы не спите! Целыми днями одно и то же. Говорю вам, говорю, все без толку. Сядете у окна в свое кресло и спите, как будто у вас кровати нет. Вот рухнете когда-нибудь.

– Да нет, я не сплю, просто задумалась.

– О чем вы там все думаете, понять никак не могу. Хоть бы рассказали, может, вместе бы подумали. Я вот думаю, когда врач к вам придет, нарисуется снова в мое отсутствие, будет трезвонить в дверь. Что за люди, просишь, придите в такое-то время, да им же наплевать, хоть помирай, или карауль с утра до вечера. Лучше уж помереть за раз и не мучиться.

– Вы мою шкатулку не видели?

– Какую?– вздыхая, спросила женщина и поставила на стол посуду, поднятую с пола.

– Красную шкатулку, а когда открываете, там балерина крутится под музыку.

– Да на черта мне ваша балерина, нужна она мне сто лет.

– Была на столе, а сегодня я кинулась – нет ее.

– Боже ты мой! Я убиралась два дня назад на этом столе, все в шкаф сложила,– она подошла к навесному шкафчику и открыла его,– стоит она тут, ваша шкатулка красная. Эта?– протянув, спросила она.

– Она. Она. Я кинулась, а ее и нет.

– Так тут столько хлама у вас, я устала на это смотреть. Барахло всякое. Замусорили всю комнату, живете, как в лавке старьевщика.

– Дайте мне ее, пожалуйста.

– Берите, а то скажете еще, что я ее украла.

– Ну что вы, я и не подумала.

– Ага. Еще не хватало,– шкатулка открылась и в комнате заиграла музыка. Женщина села на кровать и скрестила руки на груди,– нога не болит?– спросила она.

– Нет! Спасибо. Не болит сегодня.

– Это хорошо. Но потом я вам ее все равно разотру.

– Вы не могли бы мне принести чистый листок бумаги и ручку хорошую. Моя не пишет совсем.

– Завещание что ли писать собрались?– с улыбкой на лице спросила женщина.

– А что мне завещать. Ценностей-то я не нажила, все мои деньги я вам отдаю, так что пустая я, писать в завещании нечего.

– Это точно! Умрете налегке,– сказала женщина и засмеялась.

– Только вы не забудьте про бумагу с ручкой, хорошо. Вот растирать меня вечером придете и захватите.

– Ладно, сказала же, принесу, значит принесу. Писательница, кому сказать.– женщина встала с кровати, взяла со стола посуду и направляясь к двери сказал,– приду через часа два, если что – кричите, хотя я все равно глухая.

Один танец. Железо. Прекрасный тост. Снег закончился

Ничего не было слышно, город еще спал, бродячие собаки и люди, примостившись друг к другу, грелись у тепловых колодцев. Утром, город родится заново, покрытый белой пеленой снега, чистый и красивый уже через пару часов вновь станет мрачно-серым, как те люди, которые в нем живут. Машины забьют дороги, а люди, стремящиеся обособиться и скрыться в своих железных передвигающихся коробках, все меньше ищут встреч с себе подобными. Умирает язык общения, контакта, как в кирпичном колпаке, каждый житель этого города идет по улице, боясь даже контакта глазами. Но пока не закончилась ночь, пока не проснулись обитатели большой квартиры, пока еще идет снег за окном и луна освещает маленькую комнату своим светом, два человека сидят в креслах у окна и у одного из них текут слезы.

– Да, я действительно не читаю,– практически отвернувшись от своего собеседника, Зоя стала вглядываться в темноту, сквозь которую немного виднелась большая фотография на стене.

– Вот кому ты теперь нужна?– мужчина встал с кресла и отошел в глубь комнаты, так что Зоя слышала только голос, доносящийся из темноты,– тебя ведь даже пожалеть некому. Живешь в своей капсуле и думаешь, что ты самая умная, что скоро тебе все будут завидовать. Да только открой глаза, наконец, тебе ведь за тридцать, и многое никогда уже не сделать потому, что время шло быстрей, чем ты успевала его замечать и ценить. Потому, что ты не проживешь ее дважды и ничего не перепишешь!– голос его становился все громче и громче,– вот тебе и балет!

– У каждого свое счастье,– тихо, вполголоса, возразила Зоя, наполняя свой бокал коньяком.

– Если ты не любила, то тебе нечем мерить,– приблизившись вплотную, произнес мужчина и, схватив ее за лицо, посмотрел в глаза,– запомни это!– озлобленный, брезгливый взгляд перемещался по ее лицу, выражая только отвращение. Сев в кресло, он налил себе коньяк и залпом выпил,– пей тоже, что смотришь? Тостов больше не будет. Ты права, они не к чему. Так гораздо интересней и свободней, сидишь, разговариваешь, захотел выпить – налил и выпил, не ждешь, пока захочет твой собеседник. Мы же просто общаемся, разговариваем, зачем нам эти тосты. Тебе так нравится?– обратился он к Зое, положа ногу на ногу.

– Мне так нравится,– согласилась она и выпила,– мне вообще все сейчас нравится. Мне теперь все и всегда будет нравиться. И ты мне нравишься.

– Женя,– уточнил он,– меня зовут Женя.

– Я это помню, Женя. Ты мне тоже нравишься. Вот еще час назад не нравился, а сейчас я просто влюбилась в тебя,– она наполнила рюмку коньяком и выпила. Зажмурив глаза и помолчав немного, Зоя улыбнулась и продолжила,– может, мне Бог тебя сегодня послал? Отобрал одно и дал другое. А? Как ты думаешь? Ты же такой сильный, настоящий мужик, вот и научишь меня любить по-настоящему. Получится? Жень? Попробуем?– закурив, она стала стучать пальцами по столу,– ах да, я забыла, ты однолюб. Брошенный однолюб. Это диагноз, Женя. Что будешь теперь делать? Может, поможем друг другу, я тебе, а ты мне. Может, выбросим все ваши фотографии и начнем жить заново. Я уже начала. Содрала к чертовой матери всех этих покойников со своих стен, раздолбала зеркала, ну ты видел. Так что я уже начала, теперь ты, твой ход,– протянув руку к подоконнику, она взяла лежавший в стопочке фотоальбом и раскрыв, стала рассматривать,– какая красота, так мило,– комментировала она,– Жень, да вы просто созданы друг для друга. А теперь давай устроим из этого всего хорошенький костер. Готов?– нахально и громко спросила она.

– Перестань!– выхватив альбом, крикнул он,– хватит! Ты напилась.

– Я? Не угадал! Просто мне весело и я начала следовать твоему совету, влюбляюсь. В тебя. Можно?

– Какая же ты оказывается мерзкая,– тихо заметил он.

– Ага. Сама себе удивляюсь. Эх, Женя, Женя. Хороший ты мужик. И как думаешь жить дальше?

– Как и жил,– выпалил он.

– Прекрасный тост, за это и выпью. Тебе не предлагаю, выпьешь сам, когда захочешь и за что захочешь,– наполнив рюмку остатками коньяка, Зоя залпом выпила ее и, склонив голову, замолчала. Женя молчал тоже, вглядываясь в темноту комнаты,– а у тебя есть музыка?– улыбнувшись, спросила она.

– Есть.

– Включи.

– Не хочу,– отрезал мужчина.

– Ты такой красивый. Я только сейчас увидела, какой же ты красивый,– присаживаясь к нему на колени, лукаво сказала Зоя.

– Перестань!– крикнул он и, скинув Зою с колен, сел в соседнее кресло,– ненавижу пьяных женщин.

– Я не пьяная, Женечка. Я просто влюбленная,– улыбаясь, Зоя стала кружиться по комнате, то пропадая в темноте, то появляясь.

– Мне кажется, что тебе пора ложиться спать.

– Может и пора. Вот станцуем с тобой, и я пойду.

– Перестань!– крикнул он и встал с кресла.

– Ну, пригласи меня на танец, Женя. Только один танец,– хватая его за руку, улыбаясь, просила она.

– Пошли, я провожу тебя,– сказал мужчина и потянул ее к двери.

– Понимаю,– вырвавшись и отойдя к окну, заметила Зоя,– я же не эта девушка с фотографии, зачем тебе со мной танцевать. А ты закрой глаза, Женя, и представь, что ты с ней танцуешь. Как тебе такой вариант? А? Нравится?– спросила Зоя.

– Выходи!– открыв дверь комнаты, сказал он,– ты мне надоела.

– Я никуда не пойду.

– Еще как пойдешь,– схватив Зою за руку, мужчина стал тянуть ее к выходу.

– Нет!– крикнула она, сев на корточки,– пусти меня! Я не пойду туда,– закричала Зоя и укусила мужчину за руку. Он отпустил ее в этот же момент, и Зоя упала на спину.

– Сумасшедшая! Да тебе не работать в психушке надо, а лечиться. Убогая. Я еле сдерживал себя, чтобы не засмеяться, когда ты мне про свой балет рассказывала. Ты на себя посмотри, тебе не танцевать, а виноград в бочке давить надо. Пошла вон отсюда, и мой тебе совет, не рассказывай больше никому про то, что ты хотела стать балериной, если хочешь, чтобы люди с тобой общались. Или ищи таких же сумасшедших, как и сама.

– Я тебе сейчас покажу сумасшедшую,– с остервенелым взглядом, она стала медленно приближаться к мужчине,– ты увидишь, что был не прав, тряпка. Можешь пока поплакать над своими фотографиями, минут десять. Я покажу тебе, что значит сумасшедшая. Только оденься нормально, сними эти лохмотья. Сейчас я буду танцевать,– сказала она тихо и выбежала в коридор,– готовься,– крикнула она ему. Через несколько секунд, рванув соседнюю дверь, которая была не заперта, Зоя влетела к соседям. Ужасный запах ударил ей в нос,– просыпайтесь!– крикнула она, спящим на полу и двухъярусной кровати людям,– вставайте же, я говорю,– подойдя, она стала расталкивать каждого. Еще не протрезвевшие люди всполошились, и ничего не говоря, вопросительно смотрели на Зою,– я буду сейчас танцевать,– крикнула она что есть сил и стала скидывать стоящие на письменно столе пустые бутылки, чтобы усилить эффект.

Выбежав в коридор, она так же ворвалась в следующую дверь, в кладовку, в которой спали голые мужчина с женщиной, потом в ванную и так по всем комнатам. Всполошенные люди, проснувшись от крика, стали выходить в коридор и спрашивать друг у друга, что происходит. «Я буду сейчас танцевать. Все сюда»,– крикнула Зоя и влетела в свою комнату, поскользнувшись на осколках зеркала. Раскрыв шкаф, она быстрыми движениями свалила на пол все, что лежало на полках и, достав белое трико для танцев, стала натягивать его на ноги. Вслед за этим последовал такого же цвета гимнастический купальник и длинная, сделанная из многослойного фатина юбка. В коридоре слышался гул и крик, только что проснувшихся соседей, которые стучали в Зоину дверь. Завязав на ногах бежево– розовые пуанты, Зоя распахнула двери и крикнула:– « Я танцую! Начинается!».

Выскочив из комнаты, Зоя направилась к Жене. Видевшие ее люди округляли глаза и не могли понять, что происходит.

– А теперь иди и смотри,– обратилась она,– потом скажешь, кто из нас дурак. И портрет своей любимой захвати, пусть тоже посмотрит,– закончила Зоя и стремительно направилась в свою комнату,– все сюда! Быстрей! Я начинаю,– без музыки, под шум и крики входящих и ничего не понимающих людей, Зоя стала крутиться на одной ноге. Выполняя движения неуклюже, хромая, она еле двигалась, слегка подпрыгивая и приземляясь на груду битого стекла, Зоя падала на пол, разрывая юбку. Стоявшие зрители замолкли от увиденного и никто не решался вымолвить хоть слово. Снова и снова поднимаясь с пола, Зоя вытягивала вперед ногу и, смыкая над своей головой руки, пыталась встать на пуанты. В ее голове, звонко играла музыка, а биение сердца было настолько частым, что гул в ушах мешал сосредоточиться на мелодии. Кружась по комнате, она размахивала руками, то вскидывая их вверх, то смыкая на своей груди. Поскользнувшись очередной раз на плакате с изображением балерины, Зоя со всего размаху влетела в пианино и оно издало возмущенное гудение. Увидев это, стоявший у двери Женя направился к Зое.

– Не сметь,– крикнула она,– я сделаю это еще раз. Расступитесь, вы мне мешаете,– указала она стоявшим и ничего не понимающим людям. Решив повторить, Зоя стала крутиться вокруг своей оси и после нескольких поворотов упала на осколки разбитого зеркала, порезав руку. Кровь хлынула, моментально окрасив белую, пышную юбку красными пятнами.

– Да она же сумасшедшая,– вдруг крикнула стоящая рядом женщина, с всклокоченными волосами и большим синяком под левым глазом,– остановите же ее.

– Не сметь,– Зоя стала отходить к окну,– назад! Я буду танцевать. Расступитесь!– Женя двинулся в ее сторону, а она с каждым его шагом отходила к окну.– Отойди! Не приближайся! Отойди,– крикнула она снова и обернулась назад.

На улице, в черном пальто и кроличьей старой шапке, прямо перед окном стоял Данила и пристально наблюдал за всем происходящем в комнате:

– Даня! Данечка,– взвизгнула Зоя,– Даня!– крикнула она еще раз и, схватив стул для пианино, размахнувшись, кинула его в окно. В ту же секунду стекло разлетелось, издав страшный грохот. Стоявшие в комнате люди отошли назад, и никто не посмел приблизиться к Зое,– я тут, я иду,– сказала она, вскочив на подоконник и высунувшись в окно. Стоя на коленях, Зоя ухватилась руками за прутья холодной решетки.

– Что ты делаешь?– обратился стоявший по ту сторону окна молодой человек. То ли от холода, то ли от увиденного его лицо было безжизненно-серым, матовым, глаза, практически не моргая, смотрели на Зою,– залезь обратно, ты же можешь порезаться

– Данечка, забери меня отсюда,– дергая с силой оконную решетку, тихо говорила Зоя,– прошу тебя, освободи меня. Они меня убьют.

– Кто, кто тебя убьет?– приблизившись к Зое, спросил молодой человек,– я с тобой,– сжимая ее руки в своих, успокаивал Данила,– я здесь, слышишь.

– Они мешают мне танцевать!– захлебываясь собственными словами, высунув часть своего лица между прутьями, сказала она,– ты видел, они смеялись, когда я падала.

– Ну что ты! Тебе показалось. Я все видел, им понравилось, правда. Только ты слезь с окна, а я сейчас войду в квартиру и перевяжу тебе руку, хорошо. Слезай,– гипнотически монотонно уговаривал он ее.

– Да куда же мне слезать,– сказав, обернулась она назад. Присутствовавшие выстроившись по стеночке, молча наблюдали за происходящим,– туда я не полезу.

– Тогда ты держись за решетку, а я сейчас к тебе приду и сниму, хорошо?– прижавшись лицом к толстым железным прутьям, шептал ей Данила. Его губы практически касались ее лица,– не двигайся только,– шептал он.

– Неееет. Ты не успеешь. Ты не успеешь,– дергая изо всех своих сил решетку, сказала Зоя, и ее дыхание участилось, а глаза раскрылись, как будто она увидела перед собой привидение,– я весь вечер ждала тебя, а ты все не шел. Специально не начинала, но сколько же можно было ждать, они требовали танца, понимаешь?

– Ну конечно, понимаю, конечно. Ничего страшного, я тут,– он снял с железа ее ладони и стал греть своим дыханием,– ты вся замерзла. Я уже пришел. Ты сейчас слезешь и станцуешь мне. Хорошо?

– У меня все горит внутри, разрывается. Руки слабые, что-то выкручивает мое тело. Сколько же мне еще сидеть в этой клетке. А?

– Ты только сиди,– отпустив ее руки, молодой человек отошел назад,– я сейчас выпущу тебя. Не двигайся.

– А куда же мне отсюда двигаться.

– Подожди меня, пожалуйста,– молодой человек открыл подъездную дверь и вбежал внутрь.

Сидя на подоконнике, Зоя оперлась всем телом на решетку, ухватившись за нее обеими руками. В квартире слышался шепот, невысокий мужчина, без возраста, в фиолетовых семейных трусах рассматривал подобранные с пола фотографии и открытки, молодая девушка в цветастой майке с большим жирным пятном зажалась в угол и, утирая слезы со своего отекшего от пьянки лица, смотрела на Зою. Еще двое что-то шептали друг другу у двери. Молодой мужчина, в синих льняных штанах и белой футболке с коротким рукавом замер посередине комнаты. Его лицо окаменело, вдруг появившиеся морщины на лбу тянулись вниз, пальцы рук иногда дергались, как будто он хотел что-то сделать, но не мог. Залитый Зоиной кровью подоконник ярким пятном горел в серости мертвой комнаты, на улице стало светло, раннее утро высветило все то, что изменилось за ночь, нетронутое снежное покрывало, укутавшее город ночью, изорвалось машинами и людскими стопами. Произошедшее этой ночью ушло во «вчера», вжавшись, скукожившись на кроваво-красном покрывале подоконника, сидела молодая девушка в белом, словно подстреленный лебедь, губы ее двигались, как на лице умирающего, стараясь сказать свое последнее слово, но голоса уже не было. Только пар изо рта, указывал на еще не угасшее дыхание. В следующую секунду хлопнула входная дверь, на пороге комнаты появился молодой человек в черном пальто и старой кроличьей шапке, завязанной сзади, абсолютная тишина разорвалась громким:– « Зоинька, я здесь»! Очнувшись от крика, Зоя привстала, схватившись за решетку и большой, державшийся на раме сверху кусок разбившегося стекла, как гильотина, резанул вниз, разлетевшись по всей комнате крупными и помельче слезами. Снег закончился.

Открытки. Точно навсегда. Разукрасила. Женщина

Казалось, что она никогда не закончится. Снег давно превратился в липкую жижу под ногами, разъедающую обувь и все живое под собой. Серым, тяжелым небом зима давила местных жителей, заставляя кутаться в теплые одежды и прятаться в мрачных зданиях. Абсолютно безразличные друг другу люди метались по городу в поисках денег и плотского наслаждения. Быстро шагая вперед, молодой человек в длинном черном пальто и старой кроличьей шапке, завязанной на затылке, нес в руке цветастый полиэтиленовый пакет с фруктами. Лицо его, лишенное эмоций, изнеможденно– худое, застывшее, бесцветно– серые глаза, смотрящие под ноги, практически не моргая. Казалось, что лица и вовсе нет, а всего – лишь бумажная маска. Устало ссутулившись, он добрел до здания городского почтамта и, поднявшись по ступенькам, вошел внутрь. Ни людей, ни очередей, абсолютная тишина, как в читальном зале забытой Богом библиотеки. За стойкой в гордом одиночестве сидела пожилая женщина, то ли что-то читая, то ли спя. Молодой человек подошел к ней, надеясь, что она поднимет голову, услышав его шаги, но женщина продолжала сидеть, положа голову на руку.

– Дайте, пожалуйста, открытку,– громко обратился он к спящей за стойкой женщине.

– Что!?– вскочив от неожиданности, спросила она, поправляя пышную прическу.

– Мне нужна открытка, обыкновенная, с маркой.

– Секунду,– женщина повернулась к шкафу и достала оттуда целую стопку открыток,– выбирайте, есть с пингвинами, вот хорошая с цветами, с мягкими игрушками, вам какая нужна? На день рождения есть, выбирайте, они все с марками,– надев очки в черепаховой оправе, женщина раскладывала весь ассортимент на стойке.

– Мне обычная самая нужна, вот эта хорошая,– указал он на открытку с изображением оранжево-желтых осенних листьев.

– Красивая. А что вы не хотите взять вот эту?– спросила она, вытащив из стопки открытку с елочными игрушками, посыпанными разноцветными блестками.

– Тоже хорошая. А с балеринами у вас нет?– надеясь на положительный ответ, спросил молодой человек.

– С балеринами не привозили. Берите с игрушками, я сама бы такую купила, да только мне посылать ее некому,– снова облокотившись на руку и уставившись на молодого человека, сказала женщина.

– Ну, я возьму все же с листьями. Она мне больше нравится.

– Семь рублей с вас,– произнесла женщина за стойкой и принялась собирать разложенные открытки.

– Возьмите, пожалуйста,– он протянул деньги и, взяв открытку, прошел к стоящему в середине зала столу.

– Может, все– таки возьмете с игрушками? Потом пошлете кому-нибудь или дома поставите, за стекло.

– Спасибо!– стараясь отвязаться, сказал молодой человек и принялся писать адрес и фамилию получателя. Левее, в колонке для текста, он написал: «Отправляю тебе, как и обещал. Позвони мне, если прочтешь ее, я буду ждать тебя. С любовью Данила». Вставив привязанную веревкой к столу ручку в специальное отверстие, он подошел к почтовому ящику и опустил открытку. Обернувшись, он увидел, что пожилая женщина за стойкой вновь приняла удобную для сна позу, что-то бормоча себе под нос.

Выйдя с тихого почтамта, Данила побрел по узкой грязной улочке, держа в руках все тот же пакет. Шагая, он думал о пожилой женщине с пышной прической, которую только что видел, о ее тихом и совершенно никому не заметном существовании. Работая на почте, ей самой некому писать, и он даже подумал, что, возможно, к праздникам эта женщина посылает открытки своим сотрудникам, чтобы потом ждать от них ответа. Обычная жизнь с ушедшими давно страстями теперь для нее лишь медленное, никому не заметное угасание.

Фонари в этом городе часто горели даже днем, иногда моргая, переходя из белого в еле видное, розовое свечение. Бывало, облака становились тоньше, и казалось, что вот-вот выйдет солнце, но только это были напрасные ожидания, если люди не светились, то едва ли стоило ожидать этого от природы. По утрам узкие и широкие улицы окрашивались в черное от мрачных и длинных людских одежд. Здесь почему-то не принято было выбирать другие цвета, да и боялись выпачкаться или быть обрызганными промчавшимся мимо авто. Удобно. А то не поймут. Плавно переходя в весну, жители снимали свои теплые мешки и облачались в яркое и короткое. Требовалось раскрепощение, солнце выходило чаще, и речи людей становились развязней, смех громче и вульгарней, хотелось больше тела в одежде и меньше мыслей о главном. Вечерами никто уже не сидел дома, а сбившись в небольшие компании, стремились к сближению, распивая все больше алкогольное, без разбора и меры накапливая воспоминания, чтобы, спрятавшись зимой за свои толстые, пыльные занавески, было о чем рассказывать и что снова и снова воскрешать в своей памяти. Учащались преступления и свадьбы, хватая солнечные дни, пока они не закончились, жители праздновали все, что только можно. Бывали случаи, когда невесты по три дня не снимали своих свадебных нарядов, разгуливая в них по городу, радуясь и уже не помня себя и вчерашний день от тостов и затуманивающих разум напитков. К осени, конечно, все это ослабевало, а в иной год и совсем прекращалось из-за начавшихся рано дождей, да и облака все чаще затягивали небо, пряча солнце и былое настроение. Памятники, скверы и парки пустели, дворники радовались наступлению осени, так как количество мусора и разбитых бутылок уменьшалось, и теперь можно было спать по– дольше и работать поменьше. Медленно лужи и грязь под ногами заставляли жителей доставать свои серые, мрачные одежды, тяжелую и некрасивую обувь и загоняли людей в свои маленькие квартирки, к телевизору и спокойному, еле заметному бытовому пьянству. Солнце больше не появлялось, не баловало теплом и настроением, только первый снег освещал город своим сверкающим покрывалом. А дальше снова короткие дни, моргающие, сгорбленные фонари и темные, теплые одежды, под которыми с трудом можно было различить пол и возраст. Учащались разводы, но росла производительность труда. Город давно уже умер, вместе со своими, только на первый взгляд живыми жителями.

Данила пытался найти объяснение произошедшему прошлой ночью. Ведь надежда еще была, так хотелось верить в то, что все кончится хорошо и Зое удастся вырваться. Но не удалось. Видно, такая ее планида. Да вот только о своей он пока еще не знал. Впереди линией горизонта уже виднелось гигантское серое здание психоневрологического диспансера, у которого он вчера еще ждал Зою, а сегодня нес ей передачку. Шаги давались трудней, от мыслей и желания никогда не дойти. Вчера вечером, после встречи с Зоей он четко для себя решил, что если в ближайшем будущем она не проявит к нему никакого интереса, то он незамедлительно уедет из этого города и теперь уже точно навсегда. Как можно дальше, поменять страну, а лучше даже и язык. Забыть про друзей и про себя, начать все заново. Бежать вперед, именно бежать, так как если идти, то можно не выдержать и вернуться. Но нет. Шагая весь вечер из стороны в сторону, он решил никогда больше не возвращаться, лишь подождать пару недель, а вдруг у нее что-то щелкнет внутри после их встречи и она захочет все вернуть обратно. Ведь это не исключено. Или убежать и забыть навсегда. Но ночь толстой кистью разукрасила жизни всех участников новой краской.

Стоптанные ботинки с налипшим серым, размокшим снегом уже терлись о половик в каптерке вахтера. Это был своего рода отстойник, который необходимо было посетить перед тем, как попасть в диспансер. Большая лампочка, спрятанная под железным колпаком, светила желтым светом, и все вокруг казалось старым и пыльным. Миниатюрный телевизор, сбиваясь иногда на шипение и помехи, вещал о чем-то на столе охранника, увлеченного чтением свежей газеты и лишь изредка поглядывающего на экран.

– Мне нужно передать больной,– обратился молодой человек к сидевшему за столом пожилому человеку с усами.

– По средам передачки не принимаются,– оторвавшись от газеты, сказал вахтер, прищурив правый глаз, как будто пытаясь лучше разглядеть вошедшего,– можно в субботу и то не в последнюю. Сюда столько передают, а ведь это же еще досмотреть надо.– Закурив сигарету, вахтер стал дымить в и без того обкуренное и душное пространство своей каморки. Дым клубами стремился к лампочке, размывая пространство комнаты. В углу, свернувшись калачиком, спал щенок, иногда подергивая лапами, как будто убегая от кого-то. Протянув руку, пожилой человек стал крутить колесико на боковой панели, снова сбившегося на шипения старого телевизора.

– А можно узнать, как она там?– закашляв вдруг от сигаретного дыма, спросил Данила.

– Узнать можно, но только не у меня. Я не регистратура и не дежурный врач, так что справок не даю. Еще вопросы есть?– снова прищурившись, спросил вахтер.

– Нет. Больше нет.– Толкнув обитую зеленым одеялом дверь, молодой человек вышел на улицу. Растерянный взгляд невольно встретил старушку, которая, как обычно, стояла неподалеку от диспансера. Ссутулившись, она одной рукой поправляла видневшийся из-под облезлой ушанки белый платочек, другая же по-прежнему была вытянута вперед. В ту же секунду Данила направился к ней.

– Возьмите, пожалуйста, это вам,– обратился он к старушке,– там фрукты,– старушка подняла голову и усталыми, бесцветными глазами посмотрела на молодого человека. Ее опустившееся морщинами лицо, вдруг приподнялось улыбкой.

– Ты иди, я покараулю,– сказала она и взяла пакет.

– Спасибо,– улыбнувшись в ответ, прошептал молодой человек и направился обратно в только что покинутую им каморку вахтера.

Дернув дверь, в комнату вместе с морозным воздухом ворвался пар. Данила быстро захлопнул за собой и снова очутился в жарком, душном и затуманенном пространстве. Вахтер поднял голову и вопросительно уставился на вошедшего, уже знакомого ему молодого человека.

– Я еще хотел спросить у вас, не требуются ли в больницу сотрудники. Санитары или еще кто-нибудь, без специального образования. Вы не знаете?

– Сюда все требуются, кроме больных, их тут и без того хватает,– не прекращая дымить, ответил пожилой мужчина,– а ты что, устроиться хочешь?

– Да, я работу ищу, и мне сойдет любая.

– Так черт тебя сюда занес-то. Тут долго не работают, или уходят через неделю, или остаются навсегда, только я вот держусь уже второй десяток в здравом уме, остальные все переквалифицировались,– сказал он и громко засмеялся,– так что подумай, надо ли оно тебе.

– Я уже подумал,– уверенно, переминаясь с ноги на ногу, сказал Данила.

– Окей, так теперь говорят,– буркнул вахтер и снял трубку стоявшего на его столе телефона,– сейчас позвоню в кадры, сходишь туда, оформишься. Они всех берут.

– Спасибо,– ответил Данила, наблюдая за бегающим по всей комнате за своим хвостом щенком.

Лампадка. Открыто настежь. Киноленты. Тюлем

В эту ночь в комнате было тихо и темно, лишь масляная лампадка освещала угол с висевшей старой иконой. Полночи пламя трепало, то вдруг вытягиваясь тонкой святящейся нитью вверх, то прибившись к основанию, еле заметной точкой угасало и чахло, но не тухло. На небольшом письменном столе, с оклеенной фотографиями звезд кино столешницей, стояли пузырьки с лекарствами, мазями, таблетки снотворных и обезболивающих лежали горой. Тут же пара теплых вязаных носков и стопка горчичников, которые мочили, оборачивали тряпочкой и вкладывали в эти самые носки, чтобы греть ноги. Трехлитровая банка липового меда, окруженная лекарствами и снадобьями, была наполовину пуста, так как часто его употребляли не только внутрь, но и намазывали на капустные листья и прикладывали на грудь и спину, чтобы вылечить простуду. Записки, рецепты, книги, все это складировалось тут же. Иногда сопя, вздыхая, или разговаривая, на кровати спала женщина в заношенном коричневом халате. Спасаясь от озноба, она куталась в шерстяной платок, пытаясь уместить под ним всю себя.

Дверцы шкафов, столов, трюмо и комодов – все было открыто настежь. Все, что могло выдвигаться, или открываться, было нараспашку. Одежда, документы, книги и фотографии, давно прочитанные журналы, посуда и украшения, письма и телеграммы, к старости человек складирует все, что вызывает хоть какие-то воспоминания. Не спеша, одну за другой, маленькая, высохшая старушка в белой вязаной крючком шапочке, закрывала на ключ распахнутые дверцы. Длинная цветастая юбка скрывала ее больные ноги, светло-голубая шелковая блуза с длинным свободным рукавом и манжетой придавала сдержанную нарядность. Больше никому не доступные хранилища ее памяти и документальные киноленты ее жизни, часто всплывающие и просматриваемые вновь и вновь закрыв глаза и погрузившись в собственные воспоминания. Все это она запирала одним и тем же ключом, не спеша, стараясь еще раз получше рассмотреть прожитое. В углу комнаты пламя лампады трепалось все меньше, свет становился чище, нарочитая яркость тянувшегося вверх пламени пропала. Закрыв последнюю дверцу, старушка посмотрел на сидящую в кресле у окна пожилую женщину, укутанную серым пледом. Рук ее видно не было, лицо умиротворенно застыло, лишь одна нога была отставлена вбок, надежно спрятанная в черный валенок. Без сожаления, с улыбкой и спокойствием она вышла из комнаты, не отбрасывая тень. На улице была зима, большие сугробы съели пространство двора, оставив лишь маленькие дорожки для передвижения. Снег шел в эту ночь сильный, белым кружевным тюлем опускаясь на землю.

Оглавление