«Темнота»

Темнота (fb2) - Темнота 475K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владислав Валерьевич Ивченко

Владислав Ивченко Темнота

«Мы настолько бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам. Мы не способны верить в рай и еще меньше – в ад»

Хорхе Луис Борхес (классик)

И печаль – это форма свободы

И какие там ветры ни дуют

Им не преодолеть рубежи

В темный угол, где молча тоскуют,

И в чулан, где рыдают в тиши

Борис Слуцкий (поет)

«Шакал стонет, когда он голоден, у каждого глупца хватает глупости для уныния, и только мудрец раздирает смехом завесу бытия…»

Исаак Бабель (писатель)

«Осмотр нашей жизни влечет за собой два состояния: плач или хохот, оба истерические от осознания величины безобразий и их неизбежности. Большинство предпочитает не смотреть, а жить, и правильно делают. Но сочинителю смотреть нужно, иначе неоткуда черпать. История с познанием Дао в закрытой комнате здесь не проходит, может комната не та. Поэтому смотришь, черпаешь, сочиняешь. В целях сохранения здоровья и создания образа мудреца, лучше вызывать своими произведениями смех, но по молодости допустима и печаль. Хотя это сейчас не модно, потому что принято правды не говорить, дурить всех так, что в конце концов обманываться и самому, зато красиво. Также не модно выказывать боль. Не культурно это, лучше извольте-ка предъявить сомнения в реальности мира, про расщепление личности и прочий здоровый стеб. Не для вас что ли популярные писатели мозги сушат и изгаляются всячески. Рецепт успеха ими выведен вполне: кусок из анекдота, шепотку из классики, несколько благоглупостей, матючки для привлечения нового среднего класса, чтоб почудней, а также популярные буддистские рассуждения. В итоге выходит весело и сердито. Автор хитро щурится с обложки, мол и деньгу срубил и славы хлебнул и схватить меня не за что, потому что в шутку все и не по настоящему. Эти вершины мастерства мне только постигать, но я не расстраиваюсь. Когда-нибудь дорасту до них и буду стругать романы с вывертами, в стороне стоять и посмеиваться. Пока же сочиняю печальные истории, что вполне оправданно нежным возрастом и отсутствием нюха на литературные ветры (они бывают не только атмосферные)»

Ивченко В.В. (сочинитель)

ЖУЧИЩЕ

Вечером я сильно поругался с тещей своей Капитолиной Ивановной, женщиной насколько крупной, настолько и скандальной. Началось из пустяков, а дошло к такому накалу, что едва не смертоубийство. Я ее назвал Кобелина Ивановна, обзывание от которого теща сходила с ума. Подтверждением этого процесса являлась сковорода, незамедлительно пущенная в меня. Хорошо, хоть успел закрыть лицо руками, иначе один Бог знает, что было бы. А так остался я с целым лицом и посиневшими руками. Теща кинула бы еще, но я пообещал взять грех на душу и умиротворить ее. Сказал это серьезно и теща, как всякая собака, почуяла опасность, физическое воздействие прекратила, склонившись лишь к моральному. Ругала чаше всего импотентом, евнухом, сивым мерином и немощным. Я не обижался – что правда, то правда. Это раньше я мучался из-за этого, а теперь успокоился. Хоть мучайся, хоть нет, а толку никакого. Сильно меня Чернобыль вдарил, всю мужскую часть обесточил. Я и по больницам ездил и по бабкам. Деньги везде берут исправно, а про результат не спрашивай. Я и забросил это дело. Такая значит судьба моя. И не пил. Несколько ребят из нашей автоколонны, те быстренько спились от этой напасти, а я удержался. У меня дети, как же я их брошу, кто их будет растить. Конечно, водка облегчает и потому прельстительна, но я сам себя облегчил, переживать перестал и водочка ни к чему стала, разве по праздникам.

Имел я с женой серьезный разговор. Объяснил что дела плохи и никаких надежд на улучшение нет. Ни доктора, ни экстрасенсы не помогают. Такая правда, не хочу обманывать. Понимаю я, что молодая ты, пожить охота, это дело известное. Хочешь если, то разводись, деньгами я буду помогать, ты знаешь, что детей не брошу. А хочешь, живи как живешь. Можешь гулять, но чтоб тихо, чтоб дети ничего не знали, зачем их мучить. Она поплакала, посетовала на судьбу, станцию проклятую дополнительно прокляла, разводиться не захотела. Она бабонька была приметная, но с двумя детьми кому она нужна. Остались вместе жить, вроде как муж и жена, детишек воспитывали. Она бывало погуливала, но аккуратно, никто не знал, все нормально было, кроме тещи. Взъелась она на меня, вроде я ее дочке жизнь испортил. Жена слова плохого не скажет, а эта зверится. Чуть ли не каждый вечер устраивает мне представление. Жили то вместе. Купили в свое время дом напополам, думали так лучше. Ох и пожалел я об этом лучше. Как же она меня изводила. Плохой я ей и все. Во-первых ее то какое дело, не ее же муж. Во-вторых может и не лучший, но и не худший. Хоть время и блядское, но семью содержу, дети сыты, одеты, обуты, в школе хорошей учатся и жена одевается не в обноски. Чтоб на это хватало, кручусь как муха в укропе, выискиваю заказы левые, мотаюсь денно и нощно, не просто сейчас на жизнь заработать. Придешь домой усталый, а эта ведьма концерт начинает. Если жена дома, так успокаивает мамашу, а если нет, то конец света прямо. Так баба распояшется, что одно только огнем изо рта не бросается, а так как есть Змей Горыныч. Каждый день одно и тоже. Могла бы дочка за такого выйти, что как принцесса жила, нет же за шофера чумазого пошла, да еще импотент! Спортил жизнь, спортил! И брызжет слюней, ходит кругами, раздражает. Я то знаю чего она добивается. Чтоб саданул я ее, она тут же в милицию и годика на три меня за решетку. И не поймет же дура старая, что тогда с голоду дохнуть и дочке ее и внучатам. Кто их содержать будет? Хоть внучат она и не любила. Моя ведь кровь, вот она их и не жаловала. Сорное семя. Мои шкеты ей тем же отвечали, ягой звали.

В тот вечер были они не дома. Отдыхали на базе, я им путевку достал. Учатся на одни пятерки, надо же их как-то поощрить. Жена с ними поехала. Я бы тоже рванул туда позагорать, поплавать, но начальство не отпускало пока. Надеялся дня через два подъехать. Сидел с такой хорошей мыслью на веранде, играл с тестем в шашки. Тесть у меня хороший, но подкаблучник. Так его придавила Кобелина Ивановна, что и слова не смеет сказать, тише воды, ниже травы. Нехорошо так, но каждый себе хозяин, я в чужое дело не лез. Со мной он был вежливый, никогда не ругал, если тещи рядом нет, даже смеялся, рассказывал разное. Как в молодости зажигал, пока не попал в лапы женушки своей, которую со священным страхом называл Она. Боялся ее панически, даже дрожать начинал, если она кричала. В молодости говорят и била его, сильно била, пока не довела его до нервного срыва и так он ее отходил, что чуть жива была, а сам ушел из дома. Больше недели по чужим углам отирался, пока Капитолина Ивановна не начала ходить. Выловила его и привела домой. Бить больше не била, да и нужды в том не было, все указания Федор Никитич исполнял беспрекословно, перечить ни в чем не смел. Даже вот в шашки со мной играл по ее тайному разрешению, чтобы удержать меня здесь, чтобы не вышел я за пределы досягаемости ее голосовых связок. Мы играли, теща мотала круги, орала на всю улицу. Уже известно было о моей беде соседям. Теща рассчитывала насолить мне, что народ смеяться будет, подкалывать. Но не смеялись, со всяким такое могло случиться, на станцию проторили всех подряд, без разбора. Не повезло. Бывало, что по пьяни сболтнет кто обидное, но его свои же осаживали. А не то я. Хоть и импотент, а кулаки мои при мне, тяжелые кулаки, засвечу – мало не покажется. Но до этого редко доходило.

Сидим, играем. Семь – четыре, я веду. Теща желчью исходит, чую, задаст она Федору Никитичу за проигрыши. Он это тоже чует, сильно нервничает и потому ошибается. Так мы в шашках равны, но я сейчас спокойный, гав не ловлю и выигрываю потихоньку. Теща от злости подавилась чем-то и пошла к раковине откашливаться. Тут, гляжу, машина подъезжает. Олег и Нина выходят из нее. Нина сестра жены, стерва, вся в мать, а то и похуже, потому как умнее. Так может задеть, подковырнуть, что не скоро заживет. Змея. Муженек ей подстать. Уженок. Кусается не сильно, тип скользкий, льстивый, за глаза любит гадости говорить. Олежка, он где-то в чиновниках служит и ходят темные слухи, что вроде педик. Смахивает. Но точно не известно, не буду тень на плетень наводить.

Приехали они в гости. Теща перед ними на задних лапках пляшет, конечно, дочка с любимым зятем. Даже, что детей нет прощает. Говорит, что только мусор плодится, а хорошее и нет. Ладно. Провела их в дом, давай жарить, парить, разговаривают. Олег к нам вышел. Подсел, в разговор влез. Осклизлый тип, бывают такие. Одно желание в морду дать за его речи. О чем не расскажет, все испоганит, все так перевернет, что грязь одна. Но родственник, сижу слушаю. Спрашивает, что у меня с руками. Теща приласкала. Он посмеивается. Знает уже. Кобелина ему рассказала, но все равно спрашивает, приятно ему. Терплю. Он треплет, мимоходом упомянул, что видел жену мою около вокзала. Так вроде между прочим, а сам в глаза заглядывает, уколол или нет. Язва. Мне и притворяться не надо, спокойный я, отпереживал свое. Улыбаюсь ему, он злиться. Прищемить хотел, а не вышло. Такие у меня родственники, до прищемления ласковые, укусить чтоб до крови. Вот теща мне в цветник бросила гадости, теперь там не то что цветы, даже бурьян не растет. А хороший был цветник, сколько я на него труда положил, люблю я цветы. Угробила. Она бы и телевизор сломала, чтоб я футбол не смотрел да сериалы сама же смотрит, поэтому воздерживается. Но воды в ботинок обязательно нальет. И куртку измажет. Кусает. И эти такие же. Как жена моя другая выросла в таком окружении, сам диву даюсь. Кусать не любит, не злая. Поговорит всегда, расспросит, сама расскажет. Раньше здорово мы с ней бурюкались и потом меня не укоряла. Ни разу упрека не услышал. Хорошая она, но не повезло нам. Дернуло той станции взорваться. Я ведь через два дня в отпуск уходил. Рвани через два дня и ничего мне бы не было. Да видно судьба такая. Погнали нас туда, три недели почти не спали, все вывозили людей и вещи. Потом дали нам путевки на юг и 150 рублей на подкрепление здоровья. Сколько потом я истратил, по докторам ездя, никто не считал, но порядочно истратил. Пока понял, что хоть все спусти, а не вернуть мне мужской силы уплыла она, пропала навсегда. Удивительно прямо. Если бы я весь ослабел, зачах, то понятно. А то ведь сердце как часики, прочие внутренности в порядке, мешки пятидесяти килограммовые ворочаю как былинки, выпить могу литр и станцевать еще, а хер не подымается. И не хочется. Раньше я до этого дела лас был, на сторону не ходил, но с женой баловали во всю. Теперь ничего такого, не гляжу даже на баб. Как отрезало. Судьба. Выиграл я еще тройку партеек у тестя и пошел спать, чтоб Олежкины гадости не слушать. Вот родится у него дочь и будет по отчеству Олеговна, Оле – говна. Самое подходящее для его отродья отчество. Иду я б спальню, теща навстречу. Будешь мол на веранде спать, сейчас туда раскладушку вынесу. Я ее обошел, иду к себе в спальню. Кобелина меня за руку цап и давай орать. Я ей сказал, что кровать моя и буду я на ней спать. Матами на меня, что она тут хозяйка, к ней доченька с зятем любимым приехала, что ж их порознь дожить. Зачем порознь, на свою двухспальную кладите, а сами по диванам. Ух тут она взвилась, мы дескать со старым, в отличии от тебя, мерина чертового, как муж и жена спим, так что давай, улепетывай. Ну чего с ней говорить, дура-баба только нервы истрепает. Я исхитрился, мимо нее шмыгнул в спальню, дверь на засов и ори, хоть лопни. Давно уже думал я свою часть дома продать и съехать, чтоб отдельно жить. И люди приходили, да теща такой скандал затевала, что убегали покупатели сломя голову. Не хотела теща меня отпускать, кого ж ей мучить будет. Разделся я, лег на кровать, голову подушкой накрыл, чтоб ору не слышать и заснул быстро. Намотался я за день достаточно, устал. Сплю я обычно крепко, даже снов не снится. А то вдруг среди ночи видится мне чудное что-то. Вроде двери в комнату ворочаться начинают. Как же они могут ворочаться если на засове. Или тещины каверзы? Потом приглядываюсь и вроде огромный секатор в стене торчит, эту самую стену режет потихоньку. Один секатор слева, другой справа. Стена хрустит, дверь колышется. Я сперва испугался, да вспомнил, что сон. В плохом настроении засыпал, вот и снится чепуха. Закрыл глаза, сплю дальше. А скрип продолжается. Я было снова под подушку, но там жарко. Вылез оттуда, глянул, а дверь тихонько на меня валится. Легла на пол. Следом муторное лезет что-то. Жук не жук, рак не рак. Эдакое в метр вышиной, на многих лапах, панцирем накрытый, впереди две огромные клешни и усы с руку толщиной, даже щупальцы скорей. Лезет в комнату. Я на другой бок перевернулся, чтоб дурной сон сбить. Опять же сплю. Чую будто меня за ногу дергают. Оглянулся я, а жук тот уже около меня, приподнял усом ногу и рассматривает. Я аж заругался. Что такая глупость снится. Нет таких жуков в природе. И дверь теперь нужно будет ремонтировать. Хотя нет если сон, то с дверьми все в порядке, стоят на месте. Смотрю на жука, думаю сейчас ногу откусит. Чертяка. Ну и пусть. Он и точно стал клешней ногу мне терзать. Больно, но сон ведь, не орать же. Терплю. Жук пожевал мою ногу и бросил. Чувствую, как кровь течет ручьем, интересно. От тещи такие сны. Толкнул я жука, иди, говорю, отсюда, надоел ты мне, дай выспаться, мне завтра в рейс. Он и послушался. Развернулся и прочь попер, танк танком. Усами шевелит, мощные усы. Уполз. Я глаза закрыл и заснуть попытался, но не спиться. Ворочался я, а спать неохота. То есть во сне не могу заснуть. Встал я, на двери глянул. Прямо с кусками стены выворочена. Резанный кирпич, я такого еще и не видел. Дальше прошел, вижу жук в комнату лезет, детскую, теперь там гости спали. Подполз, дверь открыл и стал протискиваться. Широкий был, не лез в дверь. Дал задний ход и клешнями стал вырезать стены кусок. И на черепаху похож. Выстругал себе пространство, залез в комнату. Олег с Ниной кроватей даже не составляли, спали по сторонам. Жук остановился между кроватями, понюхал сначала мужа, затем жену. Баба видимо больше понравилась. Стел ей ногу клешней терзать. Она проснулась и попыталась закричать, но жук быстро засунул ей ус в рот, а другой клешней перерезал ей горло. Напрочь голову отхватил. Вот так сон. Я конечно ее недолюбливал, но зачем так вот сразу голову резать. Не хорошо. А жук ее на части режет и в пасть куски себе направляет. Мелко резал, пасть у него маленькая, мохнатая и слюнявая. Точно манда с мелкими желтыми зубками. Судорожно пережевывает, фыркает. Гадостный сон, я и ушел досыпать, зачем мне на такое безобразие смотреть. Это от тещи глупости снятся. Пусть лучше привидится, что я отдельно от нее живу. Но не снилось другое, а все чявканье от жука доносилось. Пока затихло, я понадеялся, что сну конец и смогу поспать. Но не тут то было. Крик. Тещин и необычный, не так как на меня. Я даже обрадовался, видать и за нее жук взялся. Сон оказывался не плох. Прямо хороший сон, как такой пропускать. Встал я и бегом через залу в тещину спальню. Гляжу – бьется она в клешнях, рот усом заткнут. Сильная она была баба, не сдается. Жук, экая силища, а справиться с ней не может. Пригляделся, а он это играется с ней, будто кот с мышей. Я руками замахал, чтоб Кобелина увидела меня. Вот я стою и смотрю как тебя жучище шамает. И ничего не делаю. Ну, чего ты пакостями своими добилась? Получай теперь хоть и во сне. Как чудище тебя, так и ты меня мучила. Может поймешь как это. Узрела она меня и пена со рта пошла. Обидно ей стало, что сама гибнет, а я жив остаюсь. Все бы отдала, чтобы и я с ней. Жуку старается на меня указать, но без пользы. Не интересую я жука, он за вашим гадским родом прибыл. Хороший сон. Если бы не сон, то грешно такому радоваться, нехорошо, а так можно. Хоть повеселится душа. Жук еще с тещей поиграл и есть начал. Это чудище зря, сдохнуть может, Кобелина баба преядовитая. Ну что с насекомого взять, хоть оно и с комод величиной, жрет дурное, облизывается, фырчит, ну жри, жри. Когда вижу, что на кровати вместо тестя горка костей и крови лужа. Этого я не одобрил. Забитый был мужик, но хороший, не заслужил столь крутого обращения. Вышел из спальни, заглянул в детскую. Там то же самое, кровь и кости. И их жалко, хоть и сволочи, но родственники, еще и гости. Слышу сзади движение происходит. Жук лезет, на ходу дожевывает. Интересно куда же он полезет. По коридору и в погребок нырнул, я за ним. Там в стене дыра большая. Не нора даже, а тоннель настоящий. Жук залез туда и быстро дыру заделал. Щупал я стену, ни за что не догадаешься, что дыра там была. Не жук, а штукатур. Я попил из банки березового кваску, холодненький, и вылез. Комнатами бродил, смотрел, чего жук натворил. Порушено много, остатки тел, кровь. Такой сон. И фильмы ужасов не смотрю, а снится чепуха. Да от квасу развиднелось в голове. Пошел в спальню и лег спать, хоть нога и болела. Порванная все таки.

Утром проснулся от криков. Думал сон продолжается, но светло вокруг. Тогда что за крики и почему дверь на полу лежит. Сообразить ничего не успел, как влетели в комнату вооруженные люди и стали дубинками меня молотить. Потерял сознание. Очнулся уже в камере. Очнулся от холодной воды. Это следователь меня в сознание приводил. С ходу потребовал чистосердечного признания. Я спросил в чем, он дал мне по зубам. Я ему. Вбежали двое и снова стали бить. Следователь сказал, чтобы я не валял дурака. Хочу я или не хочу, а признаваться мне придется. Я был и рад, но не знал в чем. Они что-то знали. Или о досках или о краске. И то и другое дело подсудное, но нужно признаваться, а то убьют здесь. Признался насчет краски, там сумма меньше. Он снова стал меня бить. Я уже не мог отвечать, сжался и лежал. Терял сознание, очухивался от воды, стонал от новых ударов. Раз, когда очнулся, то увидел в камере двоих штатских. Они сильно материли следователя, а тот и пикнуть не смел. Врачи пришли, стали мне рану обрабатывать, перевязку делали, гипс наложили на сломанные пальцы. Это сапогами кованными. Суки. Врачи ушли, а меня отнесли в просторный кабинет. Там гражданские стали меня расспрашивать, давали нюхать нашатырь, чтобы я сознания не терял. Требовали рассказать, что случилось ночью.

-Ничего не случилось, спал себе спокойно. Проснулся от криков. Залетели молодцы с дубинками и вышибли из меня временно дух. Очнулся в камере.

-А кто же убил?

-Кого убил?

-Четырех твоих родственников.

-Каких это?

-Тещу, тестя, сестру жены и ее мужа.

-Что вы такое мелете. Живы они и никто их не убивал?

-У тебя были плохие отношения с тещей?

-Плохие. Стерва она.

-Ненавидел?

-Очень.

-Понятно. Слушай, а куда ты мясо дел?

-Какое мясо?

Он дал мне по лицу. Не кулаком, а ладонью. Интеллигент.

-Вопросы задаем мы. Ты отвечаешь. Понятно?

-Понятно.

-От убитых осталось лишь кровь и кости. Где мясо?

-Я не знаю ни о каком мясе. Я шофер, третья автоколонна.

-Мы знаем кто ты.

-Тогда ошибка, что вы у меня о мясе спрашиваете.

-Ты думаешь, что мы дураки?

-Мужик не морочь нам голову. Или мы позовем костоломов.

-Не надо костоломов, во мне уже ломать нечего. Но я не знаю про мясо. Честное слово.

-Что ж придется тебя бить.

Я не хотел этого. Но я ничего не знал про мясо. Был конечно сон, но это же чепуха. Делать было нечего. Будут бить. Я скрючился на стуле, прикрыл голову руками.

-Тебя ведь убьют. Напишем, что сердечный приступ и годится.

-Знаю.

-Так говори, придурок!

-Не знаю я про мясо!

-Что у тебя с ногой?

Я посмотрел на свою рваную голень и испугался. Еще когда врачи обрабатывали ее, я удивился, но забыл. А теперь из-под бинта выглядывал рваный шрам. Жук терзал именно эту ногу и именно там. Но глупость. Дали по щеке.

-Отвечать нужно!

-Не знаю.

-Что ты знаешь?

-Я же говорил. Лег спать, проснулся от криков, ввалились, били, потерял сознание.

-Зови дознавателей, будем из этого дурака по-плохому сведения получать, если по-хорошему не хочет.

-Но я не знаю!

-Слушай, придурок, тебя нашли в доме, где были остатки четырех тел. Ты один почему-то остался живой, твои отпечатки всюду и твоя кровь везде. Вчера вечером ты сильно поругался с тещей. И после этого ты будешь пиздеть, что ничего не знаешь!

-Пойми дурак, что на тебе будет все, не отвертится. Если есть подельники говори, и об остальном говори. Иначе будем бить. Если забьем тебя, тоже не беда, сами сочиним. Так что выбирай.

А меня заклинило. Я ведь уверенный был, что сон. И на минуту сомнений не возникало. Жучище то оказался не бред Бред, а не бред. Били. Расклинили. Я им все рассказал. Они не верили, снова били, но мне больше рассказывать нечего. Терпел. Они бить сильно перестали. Часто вы ходили, разговаривали за дверью. Потом отвезли меня в психушку. Там проверили меня и определили, что нормальный. Когда обратно привезли то меня уже целая толпа допрашивала. Сообразили, что не мог я стены взрезать и мясо есть. Приказали еще и еще рассказывать. Хотели меня на лжи поймать, но я только что видел рассказываю, ни на йоту не привираю. Все детали, какие помнил, изложил. Как жук стены резал, как людей ел, как меня пробовал. Гляжу на них – перепугались. Не знают, что и думать. Они проверили, что ночью машины от двора не отъезжали, следов крови на улице нет, на горбу столько не унесешь. И в доме как объяснить. Зачем мне было стены резать, мог бы просто зайти и убить. Чем резать, никто передавленных кирпичей не видел. И за чем мне было мясо обдирать. Много вопросов, а ответ один, что не я это. Осмотрели мою ногу, ранение нанесено было тем же орудием, что оставило следы на костях. И в погребе нашли вход в туннель. Чем не долбали, и ломом и отбойным молотком, а не смогли пробить. Рядом с дырой бывшей копаются. Обкопали, но туннеля не нашли. Вход заделан и есть, пробить его не могут, а туннеля нет. Обо мне только хорошо говорили и соседи и по работе и жена. Все мою смирность знали, что я даже матерился редко. Только одно против меня было, что жук меня не съел. Пожевал и бросил. За это подозревали меня в содействии жуку, но доказательств то никаких. Я и сам не знал, чего он меня обминул. В рубашке я родился или невкусным оказался. Попробовал и бросил. А может почувствовал мою облученность, я ведь на Чернобыле был. Смешно конечно звучит, но как по другому объяснить? Бились они со мной бились, хотели еще чего вытянуть, но я что знал рассказал, выдумывать не хотел. Стал их просить, чтоб отпустили меня, знают ведь, что не виноват я. За побои я не в обиде, понимаю, что сгоряча и жаловаться не буду. К семье хочу.

-Нет, отпустить мы тебя не можем.

-Почему? Я ведь невиновный!

-Знаем, но выборы скоро. Нам задание убийцу найти и наказать. Отпустим тебя, что нам тогда делать?

-Про жука скажите, есть же все доказательства. Меры примете, чтоб снова дел не натворил.

-Глупый ты. Да скажи мы про жука, нас же засмеют, а если доказательства покажем, то паника начнется.

-Или еще хуже, в политику выйдет. Скажут трепачи всякие, что власть плохая, если из земли чудовища полезли, да стали народ кушать. Это мол проклятие за власть нашу, менять ее нужно, хуже ее не придумать. А до выборов два месяца. Нас же за такой провал так далеко отправят, что и подумать страшно. Поэтому для общего спокойствия и победы правильных партий, будешь убийцей ты. Через месяц заделаем тебе образцовый суд, чтобы видели люди, как их защищают и преступников карают. И подельщики твои там будут.

-Какие подельщики?

-Мы тебя еще с ними познакомим. Из оппозиции ребята. Мы так подвели, будто это они организовали, чтоб власть дискредитировать. Ради теплых мест не пожалели простых людей, такие вот негодяи. Двоих застрелили при сопротивлении аресту, остальные написали уже признания. Ты не волнуйся, вас сведут, научат, что и когда говорит, чтоб было все как по настоящему. На процессе наблюдатели будут иностранные, должно пройти гладко.

-Но ведь я не причем!

-А к Чернобылю ты был причем? Но погнали, поехал, импотентом стал, не повезло. И здесь не повезло. Если бы после выборов, то может и отпустили, а сейчас не можем.

-А вы поймайте жука! Это ж какой плюс будет на выборах! Вас же сразу генералами сделают!

-Будто сами не думали об этом! Искали. Но нора его заделана непролазно. А где его еще искать? Во всех подвалах засады делать?

-И слухи разные идут про инопланетян. Обсмотрится народ фильмов и выдумывает. Нужно слухи эти пресечь красивым судом, чтоб все правдиво было и успокоительно. На всю страну трансляция будет и после нее каждый должен заснуть уверенный, что власть его оберегает и хорошая, а оппозиция живоглоты и бандиты. Позиция на выборы должна у большинства сформироваться окончательно после той трансляции.

-А я как же!?

-А что ты, расстреляют тебя. Вернее к расстрелу приговорят и будет в камере до смерти сидеть. Сейчас ведь не расстреливают, мы ж европейцами заделались, права человека выдумали, стрелять нельзя. Сидеть будешь пожизненное.

-За что?

-Вышло так. Да ты особо не переживай, кормят там не плохо, работать не заставляют, может и книжки будут давать читать. По бабам скучать ты не будешь, значит, вроде как на курорте.

-А дети?

-Ты их на суде увидишь.

-И чтоб без всяких фортелей. За все твои выходки жена и дети ответят, уж мы устроим. А сделаешь все, как скажем, будет жена твоя пенсию получать, за государственный счет сделаем им к выборам ремонт. Так что лучше без шуток.

Что мне делать оставалось? Написал признание. Мне все равно сидеть, а семье лучше будет, если с признанием. Свели меня с подельщиками, разучили мы что и как, репетировали до самого суда. Красиво вышло. Только жена не поверила, она то меня знала, остальные удивлялись, но верили. Телекамер много было, лампы в глаза прямо светили. На ура прошло представление, после разрешили мне при наблюдателе встретиться с женой. Просил у нее прощения, рассказал, где заначка лежит, которую я на черный день копил. Настал для меня черный день, до конца жизни день. Еще насчет детей говорил, чтоб растила. На том и попрощались, плакала она и я немного. Поместили меня в тюрьму, где такие же как я, фактический живые, а юридически мертвые. Так уже давно не расстреливали, то тюрьма забита была, по двое, по трое в одиночных камерах сидели. У меня один сокамерник был, мужик неплохой, но дерганный. Ничего, ничего, а потом как найдет на него стих и вытворяет, что попало. У меня пальцы на руках зажили, я его несколько раз успокаивал, пока не утихомирил. Он за битье обижался сначала, но уйти то, не уйдешь, со временем почти подружились мы. Он за дело сидел. Семь человек на тот свет отправил, шесть баб и милиционера, когда брали его. Другие менты двенадцать пуль в него выпустили, знали, что не расстреливают сейчас, сами решили. А он возьми и выживи. Чудом, из других городов врачи приезжали на него смотреть. Невиданно и неслыханно, чтоб при таких ранах выживали, а он ухитрился. Показывал следы, будто решето. И хер ему отстрелили, так что даже похожи были. Спросил я его за что он баб чикал. Оказалось, что от обиды. Брезговали им. Он то росту малого, морда потертая, волосы редкие, уши большие, еще и кривоног. Понятное дело – обходили его бабы. А он до них ласый. Все к ним, а они брезгуют. Обозлился и давай их чекрыжить. Выбирал чтоб поухоженней, одета хороша и с гордым взглядом. Тех и того. А у меня жена, такая же, как представил я, что он мог и ее на полосы пустить, два месяца с ним не разговаривал. Но опять же камера маленькая и только он да я. Через время снова стали разговаривать. Он меня расспрашивал о моем деле. Рассказал ему, он не поверил, все приставал, куда ж я мясо дел. Думал, что действительно я. Он образованный был, говорил, что не бывает таких жуков, что выдумал я. Дело твое, хочешь верь, хочешь не верь, но врать мне никакого резона нет. Сидеть мне здесь до смерти, какая мне разница. Он подумал, что и правда, не зачем мне врать. Стал подробно расспрашивать про жука. Делать нечего, скучаем, вот и беседуем. Больше всего он удивился, что мене жук есть не стал. Причину искал.

-Тут я тебе не помощник, сам не знаю. Может из-за радиации, которой я нахватался?

-Откуда он мог знать? Да и насекомые радиации не особенно боятся. Слушай, может этот жук – нравственный санитар? Может он одних сволочей кушал? Только озлобленных, а ты не такой, он тебя чуть пожевал и бросил.

-Может. А что бывают такие санитары?

-А такие жуки бывают?

-И то верно. Хотя нет. Тестя то тоже съел, а тесть не злой был, только забитый.

Долго мой сокамерник голову над этой задачей ломал. Я ему уже устал пересказывать как оно было. Пока сообразил он.

-Понял! Это от восприятия зависит!

-Как это?

-А так, что жук тот не из нашего мира и тут он сам по себе фикция

-Ничего себе Фикция, стены будто масло резал.

-Может для стен и не фикция, но для людей точно фикция!

-Фикция или фификция, но ведь съел четырех!

-Съел. И сами они в этом виноваты! Потому что всерьез его восприняли и как бы его реализовали. Когда человек начинает воспринимать фикцию как реальность, то он делает ее реальностью, материализуют.

-Не пойму, ты проще говори.

-Ну как тебе объяснить. Иная реальность не имеет здесь никаких прав и приобретает эти права, только если ее права начинают признавать. Когда верят, то он становится реальностью. Жук мог бы и весь дом перегрызть, а мог бы и никого. Если бы не поверили в него, то он был бы абсолютно безвреден, точнее даже не был. Фикция не может убить!

-Фикция это как – фигня?

-Вроде того. Или незаряженное ружье. Пока не заряжено, оно просто палка, им удариться можно и бросить его. Жук, в которого не верят, может ногу чуть пожевать или стены резать, но он пока разряжен. А вот всунь в его веру, а в ружье патроны и это уже может убить. Оно и убивало. А ты остался жив, потому что не поверил, не подкрепил его своим восприятием. Жук так и остался незаряженным ружьем, глупой палкой, способной лишь на мелкие членовредительства. Он не мог тебя убить без твоей же помощи, он не получил ее и вынужден был уйти. Зато другие помогли ему сполна, сразу и безоговорочно поверили в него, наделили реальностью, испугались, материализовали жука из своего страха в него и своей веры. Сами решили свою судьбу. Если бы не поверили, лишили его прав на реальное существование, то и остались бы живы. Он был бы бессилен со всеми своими клешнями и щупальцами, он был бы просто дурным сном, о котором забываешь, не успев встать с кровати. А ногу он твою пожевал, потому что ты сначала в него поверил. Точно! Как же я не додумался. Ты же сперва подумал, что не сон! И он получил от тебя силу, он смог есть тебя. Но ты позже вспомнил, что это сон и тем обессилил жука, вовремя вспомнил и нейтрализовал чудовище. Лишил его силы и он пополз от тебя в поисках силы от других.

-Но как он мог их есть, если я смотрел на него и думал, что он сон. Я ведь лишил его всего!

-Ты лишил жука действительности только относительно себя. Ты не мог лишить его действительности вообще. Ты решаешь только за себя. Поэтому жучище, как ты его называешь, не тронул тебя, но съел остальных, тех, которые реализовали его, наделили силой. Так вот. Если ты не хочешь, чтобы это тебя съело, не принимай это всерьез. Иначе ты придашь ему силы и оно при твоем содействии слопает тебя. Красивый вывод!

-А зачем жуку есть людей?

-А зачем едят? Чтобы жить.

-Но почему именно людей?

-А кто еще может наделить его силой? Корова или пес не обратят на него внимания, а человек поверит, реализует, наделит силой и даст себя съесть. Что еще нужно для полного счастья жуку?

-Он может вернуться?

-Тебе то что?

-Дети. Там дети и жена!

-Не волнуйся. Туда он вряд ли вернется, там он ведь всех съел, откуда ему знать о твоих детях и жене.

-Хорошо если так.

-Ты моли Бога, чтобы жук вылез где-нибудь в другом месте и натворил дел.

-Зачем?

-Это будет лучшим доказательством твоей невиновности. Может и отпустят тебя. Или на выборах другие воры победят, чтоб своих предшественников замазать, могут они раскопать твое дело и сотворить из тебя невинно пострадавшего от прошлых гадов. Как вы правильно сделали, что их турнули, а нас к корыту поставили. Будешь герой и на свободе.

Лучше бы он этого не говорил. Самое плохое, что мог, сказал. Я ведь успокоился, я смирился. Пожизненное, так пожизненное, ничего не ждать, проживать день за днем. Надежды нет и хорошо. Это как с бессилием, пока надеялся я на излечение, то мучался. Куда ехать, что принимать. Примешь, ждешь, кажется, что поможет, а оно ничего. Разочарование, обидно, плакать хочется или морды бить. Метался, как говно в ополонке. Не было мне спокойствия, спал плохо, жил нехотя. Потом понял, что все. И хорошо, нечего беспокоиться, не на что надеяться, все. Живи себе, как живется, и не переживай. Люди же не переживают, что летать не могут. И я не буду глупостью заниматься. Жил спокойно. И в тюрьме так жил, пока не сказал сокамерник про надежду. Появилась она и тошно жить стало, мука одна. Все кажется, что сегодня. Идет надсмотрщик и будто не как обычно, сейчас скажет, что отпускают. Каждый день ждешь, каждый раз обманываешься, обидно, тошно, зло берет. Потерял покой. Ждать, самое тяжелое это для человека. Чертова надежда, не стало мне из-за нее жизни. А сокамерничек смеется с моих мучений. Ну сегодня мол обязательно. Умный был, а забыл, что по настоящему последний смеется. А я, хоть и со средним образованием, но сообразил как быть. Надежду уничтожить, чтоб нечего ждать, незачем беспокоиться. Прекратить муку. И ему отомстить, чтоб знал, как людей покоя лишать. Ночью я задушил его. Теперь пусть и вылезет жук, мне не страшно. Я тут буду спокойно и безвылазно до самой смерти. Не нужно мне волнений. Лучше, когда уверенный.

1999г.

РУКИ ЛОШАДИ

-Сволочи! Пустите меня! Подонки! Холуи! Рабы! –глухиеударыв что-то мягкое, хохот, звуки плевков.

-Негодяи! Вам не удастся победитьменя! Мой дух не сломлен!

-Сломаем!

-Вышибем.

-О, клоун!

-Твари, мерзкие твари! Низкие животные! Вы хоть знаете, кого выбьете?

-Кого?

-Вы бьете свет и знание истинное! Негодяи!

Какие-то клокотания и смрадная сочность ударов. Тот, кого били, только вскрикивал. Дверь открылась и на пол упало что-то мягкое и недвижимое. Грохнул засов, удаляющиеся шаги и смех, тишина вернулась в свои владения. Обычная тишина летней ночи, наполненная маленькими звуками и невидимыми шорохами. Суматошная муха и терпеливый сверчок – главные музыканты, играют свои нервно-заунывные мелодии. На дворе должно быть во всю светит луна, а в этом чертовом сарае только конский навоз и мышиная возня на далеком чердаке. Значит завтра, в книгах врут, когда пишут об особых состояниях, все обыденно и даже боль в ноге уже привычна. Завтра так завтра, подумаешь. Он усмехнулся в темноте. И вспомнил, как восхищался в детстве римскими легионерами. Ровные ряды воинов, манипулы, центурии, легион, все блестит золотом и тревожит пурпуром. Бой. Безумные варвары, чуящие свою смерть и оттого еще более страшные, с остервенением бросаются на строй, гибнут десятками, но достают то одного, то другого. Стрела, вылетевшая из лука, зажатого в грязных дрожащих руках. Он погиб. Он возлежит среди цветов, рядом льют скупую мужскую слезу соратники, говорят короткие речи о его мужестве, храбрости, преданности родине. Таким виделась ему смерть, он просыпался ночью и плакал, заново переживая те минуты. И даже думать не мог о вонючем сарае, выбитых зубах и сломанной ноге. О том, что завтра вырыть самому яму и упасть в нее, а черви уже ждут. Бормотание, захлебывающееся и невнятное.

-…поделать я, если Амур пронзил меня стрелой златою. Увидел я ее и разум помрачен и сердце норовит освободиться из ставшей тесной груди. О Агнесса, душа моя! Любовь к тебе безмерна, я весь во власти этого всепоглощающего чувства, будто утлая лодчонка среди огромных волн разбушевавшегося океана. Пропал я, пропал! Нет мне спасения! Губы твои влекут подобно Эльдорадо, Агнесса…

-Да заткнись ты!

-Что? Здесь кто-нибудь есть?

-Нет.

-Вас зовут Нет, вы не из знаменитой семьи акробатов?

-Нет.

-Я уже слышал как вас зовут.

-Меня никак не зовут.

-Никак или Нет?

-Заткнись.

-Как вы грубы! Вы невоспитанны и хам! Неужели ваш учитель… ТьФу! Что это было?

-Сухие конские кизяки, дуплет. Буду бросать в вас, если не замолчите.

-Это насилие!

-Всего лишь конское дерьмо.

-Вы ответите за это!

-Вы дурак?

-Нет, а почему вы спрашиваете?

-Очень на то похоже.

-Какое право вы имеете меня оскорблять?

-Я имею право говорить правду и давайте на этом покончим.

-Нет уж, подождите! Каков! Нахамил и в кусты! Вы мне ответите, вы мне за все ответите! Да не кидайтесь же, это подло! Мы интеллигентные люди, мы должны понять друг друга. Наш разум нам поможет. Вы даже не подозреваете о его силе. Те чудесные и прекрасные преобразования, которые он может провести, превратив нашу жизнь в сплошное блаженство. Разум это дуновение Бога в нас, это быть может сам Бог, нужно только верить в него и преклонятся ему, тогда все будет прекрасно! Да что такое! Прекратите немедленно!

-И не подумаю. Буду швырять по вам, пока не замолчите.

-Я не могу замолчать.

-Это еще почему?

-Потому что я Туманов Василий Спиридонович, жизненный артист.

-Кто, кто?

-Жизненный артист.

-Это как?

-Это прекрасно и возвышенно. Это..

-По-моему ты шут.

-Что?

-Да-да, именно шут, дешевый шут из нищего цирка. Шут, берущий наглостью, криком и жалким видом. Зачем ты устроил это представление в штабе? Говорил идиотские речи, сверкал глазами, визжал. Тошно смотреть было на тебя. Неужели ты надеешься унижением спасти себе жизнь? Глупо. Раз уж попался, так веди себя достойно, все равно завтра расстреляют, а он как старая шлюха.

Молчание. Мухи, сверчок, мыши. Во дворе солдаты имитируют стрельбу из пушек, соревнуются, кто громче, смеются.

-Нас завтра расстреляют?

-Тебя могут посадить на кол из уважения к шутовскому рангу. Будешь и на колу обезьянничать.

-Почему вы мне тыкаете?

-Шуты всегда на ты.

-Я не шут!

-Тогда помолчи.

-Почему я должен молчать? Не хотите слушать, заткните уши!

-У меня руки связаны.

-Я здесь не причем. И вообще, кто вы такой? Строит из себя бог весть что! Сейчас подойду и начищу вам морду. Я брал уроки бокса у самого Дика Хенри, чемпиона Англии.

-И вправду дурак, даже не сообразил, что как же я могу кидать навоз, если руки связаны.

-Ты у меня договоришься! Вот возьму тебя и зарежу или задушу собственными руками. Я в Тамбовской губернии семерых задушил, из них двое мясников, здоровенные были мужики, по кварте крови каждый день выпивали, а я их задушил. Так что учти!

-Не замолчишь, буду бить.

-Откуда вы знаете, что именно завтра?

-Они долго никого не держат. Да и командир их посоветовал мне повспоминать жизнь, покаяться в грехах, к смерти приготовиться. Скотина. Сначала бил, топтал, зубы выбил, а потом с полчаса пытался в исповедники набиться.

-Такой толстый, с огромными руками?

-Он.

-Как же бьет! Я за жизнь бывал бит немало, пообвык уже, но чтобы так били, никогда не было. Невыносимо.

-Бьет сильно. И ведь еще бережется. Если бы в полную силу работал, убивал бы.

-Грязное животное! Такие как он – зловонные язвы на теле человечества, позорящие всех и вся!…

-Можешь говорить спокойно?

-Как я могу говорить спокойно, если завтра умру?

-Может и не умрешь. Закатай им истерику, продекламируй стишки, спой им пару-другую сальных куплетов и годится. Спасешься с помощью своей профессии.

-Это не профессия!

-Что просто любитель?

-Слушай же ехидная тварь! Никогда и нигде не клянчил я жизнь! Не буду этого делать и сейчас. Если мне суждено умереть завтра, то я умру с честью, как подобает воину и гражданину! Я покажу своей смертью пример мужественного смирения! Эти негодяи не дождутся ни слезинки из глаз моих, ни мольбы о пощаде из уст моих, не услышат стонов! Я буду тверд как камень и встречу эту гадкую старуху с косой дерзким взглядом и криком «Да здравствует свобода!»…

-Ты точно завтра не погибнешь. Кто же убьет такое посмешище? Тебя посадят в клетку и будут возить по позициям, для увеселения солдат. Пинки подстегнут твой дешевый артистизм.

-Вы не правы! Слышите, вы не правы!

-Господин Туманов, освободите меня от необходимости выслушивать ваши бредни. Решили спастись, став шутом, бог вам судья, но мне вы противны, поэтому давайте лучше молчать, чтобы мне не пришлось затыкать вас навозом.

Снова молчание. Вот бы кто-нибудь проскакал сейчас по улице. Быстро, с гиканьем, со свистом плети, промчал рядом. Но никто не скачет, никто не гикает. Только мыши беснуются на чердаке.

-Значит вы думаете, что я подлец? Так? Отвечайте! Что у вас за дурная привычка молчать, когда с вами разговаривают, притом старшие!

-О старшинстве сужу не по летам, а по уму.

-Ну поколение выросло! Из какого, спрашивается, семени! Дерзкие смутьяны! Никакого уважения к людям, которые своими неустанными трудами и заботами вскормили вас, вдохнули в вас искру воспитания, чтоб разгорелся огонь благонадежности! И что мы видим в результате? Никаких нравственных принципов и чинопочитательных чувств! Где ваша любовь к государю императору, отечеству и господу Богу?! Любите вы какие-то зловредные писания людей ничтожных! Кто вы серые личности с мутными глазами и сумрачными идеями, ранящие своею дерзостью нас, людей лучших и невинных!

-Дурак. Или хитрец, не пойму. Но все равно, если не замолчишь, я заткну тебя быстро, несмотря на ногу.

-А что с ногой?

-То же что у тебя с головой – больная! Неужели ты не понимаешь, что завтра утром нас, ну меня во всяком случае точно, расстреляют?

-Отчего же, понимаю.

-Так заткнись и посиди молча хоть часок, вспомни что-нибудь. Было же у тебя что-то такое в жизни, о чем можно вспомнить?

-У меня не было жизни, а значит, и вспоминать нечего.

-Как это не было? Сколько тебе лет?

-Пятьдесят четыре.

-И что же ты эти годы делал?

-Играл.

-Во что?

-В жизнь. Вам это интересно или помолчать?

-Можешь помолчать?

-Нет.

-Ну тогда говори, только не приставай ко мне с вопросами и потише, без восклицательных знаков и патетики.

-Хорошо, я постараюсь, но если сорвусь, то вежливо одерните меня, повторяю вежливо, без криков, ругани и рукоприкладства столь распространенных в среде людей грубых и необузданных, которых нынче ой как много. Заполонили они всю Русь-матушку и топчут ее до крови тяжеленными своими сапогами…

-Быстро ты съезжаешь.

-Да, быстро. Понимаете, это моя трагедия, крест, ноша. Я не могу удержаться от этого, не могу остановится. Как только начинаю говорить, сразу же вхожу в какую-то роль и говорю слова этой роли. Понимаете, не свои слова, а слова роли. Своих слов, похоже, у меня и нет. Я говорю, говорю, говорю. Сначала это кажется смешным, потом злит и вскоре, люди просто избегают меня, как прокаженного! Не здороваются, отказывают в знакомстве, вызывают полицию, бьют наотмашь. Что угодно!

-Молчать не пробовали?

-Пробовал, но что толку? Если у меня роль молчуна, то я молчу. В остальных случаях я не могу молчать, как человек не может не дышать. Стоит мне помолчать хотя полчаса, как я начинаю сходить с ума. Я перестаю видеть, мне кажется, что моя голова разлетится на тысячу кусков от переполняющих ее речей! И чтобы спастись, я вынужден говорить, я начинаю и мигом вскакиваю в какую-то роль и говорю, говорю, говорю чьи-то слова, играю чужие роли, живу чужими чувствами. Даже ночью, во сне, я говорю, плачу, смеюсь, люблю, ненавижу, страдаю, во всю живу жизнями каких-то людей! А своей попросту не имею! И никогда не имел! Бедная мама говорила, что еще в ее чреве я бурлил, стучал ногами, гудел и булькал. Сколько тогда она перенесла болей! И эти боли были лишь маленькой толикой будущих болей! Какие муки вытерпели из-за меня родители! Меня выгнали из гимназии, садили в лечебницы, били, таскали по участкам, пороли, а они все пытались защитить меня, помочь мне! Из-за меня, подлеца этакого, умерли они раньше времени, эти чистые и непорочные люди, прекрасные в своей жертвенности!.. Вы зря, совершенно зря кинули в меня кизяк. Я же просил деликатно прерывать. И притом я говорю о своих родителях, в такие моменты я всегда плачу и всегда честен! Даже тщу себя надеждой, что это единственная лично моя роль!

-Нужно было идти в театр. Сделал бы из своего недостатка профессию и зарабатывал на хлеб.

-Это как излишне любвеобильные женщины идут в проститутки, так что ли?

-В проститутки идут от голода.

-Откуда вы знаете?

-Читал.

-А я видел! И смею вас заверить, что далеко не все. Многие занимаются этим грязным, растлевающим душу и тело ремеслом, не от голода, а от собственной развращенности!

-Давайте лучше вернемся к театру.

-Не хочу!

-Вы туда не ходили?

-Конечно ходил! Но я ведь не какой-то поганый актеришка! Я жизненный артист! Это как песчинка и скала. Песчинки легко проникают в щелочку, но не скала. Не мог я, как эти мелкие служки Мельпомены или Терпсихоры, уж не помню кому они зады лижут, так вот, не мог я – жизненный артист, вызубрить одну-единственную роль и сидеть на ней как цепной пес. Я не мог вместить себя в жалкую конуру единственной роли! Это же убого! Быть Гамлетом весь спектакль! Он прекрасный Гамлет! Ну и что? Разве этим меланхоликом исчерпывается человечество? Что вы вперлись в какого-то тоскующего молодца? Не от глупости ли? Гамлет лишь кроха малая, шиш в бескрайнем море человечества. Оно велико, многообразно, непостоянно, дергано, противоречиво! Такими, именно такими должны быть роли для меня. В «Гамлете» я был и Гамлетом и Яго и Онегиным и персидской ккяжной на руках у Степана и Брутом и маленьким злобным конем монгольского наездника, князем и крестьянкой, умирающей от тифа! Я был многим, но разве поймут эти твердолобые убожества, объявившие себя творцами и высшей инстанцией, что рамки это цепи! А творчество – это взрыв, полет, свобода, разлетевшиеся в стороны цепи и простор впереди! Искусство не в рамках, пределах и границах, искусство за ними, вне рамок и пределов! Что обрамлено и установлено, окольцовано, это уже называется ремеслом. И то, что они делают тоже ремесло! Чаще топорное, иногда искусное, но ремесло! Потому что они играют роли, а не живут роли! Роль для них, средство добывания пропитания, работа, но никак не жизнь! И пусть кричат: Сумасшедший! Дурак! Что ты понимаешь? У тебя нет опыта! Да нет. Потому что я сам опыт! Чистый, полный, самой высокой пробы опыт! Сумасшедший? Да сумасшедший! Потому что в цепях здравого смысла человек способен только изрекать банальные истины и делать простые вещи. Но чтобы прорваться за горизонт, за стены, нужно сбросить все цепи и цепи здравого смысла тоже, нужно гореть, нужно быть танцем огня и достичь заоблачных высот, о которых даже не подозревают здравомыслящие ремесленники! Эти безмозглые интриганы, мелочные завистники, халтурщики и пьяницы, самолюбивые ничтожества!.. Да-да, вы правы, я увлекся, это была моя очередная роль. Роль рассказывающего о роли, такое бывает. Я сейчас скажу может странное, но все что я говорю, это тоже роль. И то, что говорю, и то что сейчас скажу. Роль на роли сидит и ролью погоняет. Меня. Как я страдаю от этих ролей! Из-за них умерли мои родители, из-за них я никогда не имел друзей. С работы меня гнали в первый же день, даже пьяницы не хотели со мной пить! 0дин раз в жизни я проработал три дня. Устроился звонарем в церковь. Три дня разглагольствовал на колокольне, пока не спустился и понесло. Стал вдруг Джордано Бруно и такого наговорил! Потом стал изгонять менял из храма, а когда выгнали меня, то пошел на кладбище, выворотил тяжелый крест и ходил с ним по улицам, спрашивал, где Голгофа и легионеры. Мне плевали в лицо, били, оскорбляли, я прощал их, я любил их! Меня отвели в участок, пороли, требовали отречения, но я был Иисусом, я смиренно улыбался и кивал головой, прощал их, любил их, призывал возлюбить ближнего. Они выбросили меня полумертвого и я выл, потому что стал раненным волком. В каком-то кабаке стал баптистским священником и начал проповедовать среди ямщиков. Диких, кондовых мужиков. Не умер только потому, что стал Кощеем Бессмертным. Потом был землей. Черной, отдохнувшей, весенней землей, готовой взорваться огнем всеразличной зелени. Мощные ноги хмурых быков упираются, вгрузают в меня, таща огромный плуг. Потом идут поющие девушки, в своей легкости похожие на бабочек, омывают раны земли зерном, спелым, налитым, золотым зерном. И небо, синее-синее, и ветер, нежный как мать и я, чувствующий шевеление зерен, пробивающихся сквозь мою кожу. Или быть воробьем. Маленьким пушистым комочком с лапками-спичками, порхать по дворам, остерегаясь котов, зимой прятаться в глубине соломенной крыши. На улице мороз, вьюга, ветер воет, а здесь тепло, темно, затишно. Ворушусь, втягиваю голову, поджимаю крылья и сладко сплю. А звук? Вы знаете каково быть звуком? Быть созданным внутри человека, лететь в пространстве и таять, сходя на нет в бесконечности! Это ни с чем не сравнить. Если бы вы знали, сколько теряет человек, замыкаясь в своей скорлупе, устанавливая себе границы. Самое ненавистное для меня слово – граница. Недаром существует понятие ограниченности. Всякий, кто имеет границы, живет в границах, ограничен. Это тупость и лень загоняют человека в границы! Он запирается в затхлой комнатушке и с наивностью, больше похожей на недалекость рассуждает: «Вот это я» Все в этой комнатушке я, а остальное не я. Я человек, мужчина, православный, торговец. И веду себя как человек, мужчина, православный, торговец. Бесконечно меряю шагами эту затхлую комнату, которая и не комната вовсе, а темница. Которую и сам уже ненавидишь и готов растоптать. А почему не вырваться на свободу, побыть рыбой, рожающей женщиной, шаманом, мучителем, гвоздем в ладони Христа? Почему нет? Неужели все эти ощущения известны и надоели? Нет, нет и нет! Все границы, все чертовы рамки, здравые рассуждения, что это я, это не я, это мое, это не мое. Я торговец, значит пение птиц не мое, мануфактура мое. А как же звезды? 0ни чьи? Тоже не ваши? Астрономов что ли!? Люди все поделили и определили границы. Что их, что чужое. Они глупы для того, чтобы понять, что нет ничего их. Та камера, в которой они утвердились, одна из многих тысяч и выбрана случайно. Она не их. Так же как нет для них и чужих камер. Все свое! Мне интересно все и оно мое! Я живу всем! Мои роли все! Мне нужен весь мир, простор, изобилие!.. Что это? Что это было?

-Ее расстреляли.

– –Кого?

– –Медсестру, взяли вместе со мной.

– –Медсестру то за что? Ведь красный крест, конвенции.

– –Все это существует, пока есть цивилизация. А здесь если и были ее незримые следы, то давно уже улетучились.

– –Почему ее раньше нас?

– –Со злости. Она сказала, что больна сифилисом, а командир имел на нее виды. Отдал сначала больным, потом в расход. Вот часов за пять все солдаты-сифилитики управились и ее расстреляли.

-Как вы можете спокойно об этом говорить?!

-Я не артист и говорю, как могу.

-Но вы еще молоды! В вашей душе должен гореть огонь справедливости!

-Заткнитесь, который раз прошу. Хотите трепаться о себе, ладно, треплите, но меня не трогайте.

-А совесть…

-Не надо. Хватит мне и совести и души и чистых огней. Перегорело все.

-Но чистота…

-Да будет вам известно, господин Фигляр, на войне нет ничего чистого, кроме салфеток генералов перед обедом. Остальное – грязь, вши, кровь, глупость, обильно приправленные ложью. Давай молчать и не заикаться даже, о чистоте.

Где-то гупнула пушка. Мыши затихли, непривычные к громкому разговору. А может кошка пришла на полюдье. Медсестра не кричала, наверно без сознания была. Наверняка ее даже не закопали. Завтра заставят рыть могилу и для нее. Хоть бы обошлось без собак. Он видел, что делают собаки с трупами.

-Как вы попали в плен?

-В плен попадают лишь по двум причинам: не повезло и глупость.

-По какой вы?

-Глупость.

-То есть?

-Везли раненых на телеге, встретили разъезд. Отстреливались, пока не кончились патроны, потом нас взяли. Раненых добили, меня с медсестрой в штаб.

-С той, что расстреляли?

-С ней.

-А где же глупость?

-Глупость была раньше. Когда вызвался ехать. По одной простой причине – хотел с ней переспать. С ней многие спали, открыто. Война. Насмотришься, наслушаешься и тоска тебя берет, что завтра застрелят, а я и бабы не узнаю. Обидно. Тем более что воюешь наравне со всеми, боец не хуже других. Гореть начинаешь, член твердеет, мужчинкой себя чувствуешь, петушком. Курочку бы. А тут такая возможность. Вызвался, поехали. И не короткой дорогой, а дальней. Будь я умнее, завалил бы ее, ко взаимному удовлетворению, быстро перепихнулись и короткой дороги хватило бы. Но я ведь мужчинка элегантный, образованием траченный, повез дальней дорогой, чтобы не просто так, упали-встали, а был еще процесс ухаживания, хотя бы небольшой. Потом уже и упали-встали. Я долго ходил вокруг да около, ухаживал, надеясь взять лаской и обходительностью. Она долго не могла второпать, что я от нее хочу, потом догадалась, спрыгнула с телеги и в кусты. Я с перепугу стал ей букетик рвать, мужчинство мое куда-то исчезло, хожу, дрожу как собачонка. Она мне кричит, что давай скорей, а то комары заедают, чего я задерживаюсь. Пошел я, к собственному удивлению сделал, что полагается. Плохо наверно, но сделал. И чувствовал себя обманутым. Хотел нежности, теплоты, любви даже, а не советов как лучше. Конечно глупо. Нежность можно требовать от холенной буренки, которую кормишь, поишь и обхаживаешь один. А что требовать от изможденной суки, делавшей работу за троих, да еще обслуживавшей по собственному почину чуть ли не весь взвод. Я еще сбегал к ручейку, умылся. Из-за ручейка мы и попали. Если бы не умывание и цветособирательство, то успели бы проскочить. Но увы, нарвались на разъезд. Самое интересное, что я мог бы и тогда уйти. Одного я убил, прочие гурьбой отступили. Тут бы и давать деру, да снова во мне кобелек проснулся. Она бежать не захотела, она идейная, а я постыдился. Как же так, спал только что с ней и бросить. Стыдно, позор, нельзя. И так как она ни в какую бежать, то и я остался. Стрелял, пока было чем, потом взяли нас. Я ей даже предлагал застрелиться, чтоб не мучили. Сначала ее, потом сам. Но она сказала, что все наши пули должны лететь во врагов, а мы заберем с собой вражьи. Что говорить, идейная девица. Ведь и тут могла пристроится, обслуживала бы желающих и жила. Но не захотела. Лучше умереть было для нее, чем спать с врагом.

-Вы не идейный?

-Нет. Идейные, за редчайшим исключением в виде покойной, сидят в штабах. Там гораздо удобнее служить идее. На передовой все идеи испаряются за неделю и дальше воюют по привычке.

-Почему же вы выбрали эту сторону?

-Случайно. Когда я решил идти на войну, в городе стояли эти. Решись я на месяц раньше и был бы у других.

-Так вас не мобилизовали?

-Нет, я доброволец.

-И что подвигло вас на это?

-Очень долго рассказывать и для вас малоинтересно. Скажителучше, вы пробовали лечиться?

-Пробовал. В Москве мной заинтересовался один психиатр, взял меня в свою клинику, на полный пансион. Жилось мне как в раю. Никогда ни до, ни после, так хорошо не жилось. Кушай, отдыхай, чаи гоняй до потери пульса. А рядом студентик сидит какой-нибудь и роли мои записывает. Хотели они прояснить, когда какие роли, их периодичность и прочее. Закон установить. Но оказалось, что нет никаких законов, сплошная анархия. Стихийно выскакивают роли, а откуда и почему не известно. Сильно разочаровался во мне психиатр, хотел себе известность заработать, а не чем. И попер меня. Я от расстройства стал вдруг толпой разъяренных католиков и устроил ему Варфоломеевскую ночь с кровопусканием, пожарами и топлением. Чуть не убил, да скрутили меня санитары и выставили за ворота. Я походил еще к психиатрам, предлагаясь для изучения, но увы, никого не заинтересовал. С тех пор забыл, что такое белые простыни и булочка с повидлом к чаю.

-Последние несколько минут вы, кажется, были сами собой.

-Ничего подобного, это роль. Роль спокойного, рассудительного человека. Кстати редкая роль.

-Вы играет…

-Живу! Живу!

-Хорошо. Вы живете роли только тех людей, которых видели или читали о них?

-Ничуть не бывало! Однажды я два часа был китайским императором, имени правда не разобрал, чудное имя. Я кричал, что все должны склоняться в моем присутствии и целовать мои ноги. Дело было на ярмарке, народ веселый и били не сильно. Позже я узнал, что в Китае действительно есть императоры, но был ли такой, какого я играл, не знаю. Потом тамбовский душитель. Я первый раз прожил им лет за семь до того, как об этом написали газеты. Очень страшно жить душителем, ходишь и чувствуешь, что можешь убить. Я раз чуть не задушил человека, хорошо хоть стал птицей, а то минута еще и задушил бы. Может даже меньше минуты. На грани. Слава богу редки такие роли. Я про нее уже забывать начал, когда читаю в газетах о суде. Через семь лет!

-Не может такого быть.

-Может. И я догадываюсь почему. Понимаете, моя жизнь, точнее не моя, а которая со мной, эта жизнь отличается от других, от таких как ваша. У вас есть вчера, сегодня и завтра. У меня нет. Эта жизнь есть совокупность фрагментов, которые одновременно действительны, прошлы и будущи. Они равноправны. Я могу сейчас пожить человеком, который будет жить через тысячу лет или жил до вашей эры. Без разницы. Время для меня ничто. Понимаете?

-Но как вы можете жить человеком будущим, если не знаете про будущее?

-И про китайского императора и про тамбовского душителя не знал, но жил!

-Не понимаю.

-Я тоже. Когда в роли мудреца, то понимаю и вижу все необычайно ясно, а сейчас нет. Так всегда.

-А был ли б жизнях момент, который запомнился?

-В каждой жизни есть что запоминать.

-Значит нечего?

-Ну был один случай. Он относился к моей видимости, хотя люди считают, что ко мне. Однажды меня, пардон, мою видимость, полюбила одна бабенка. Вы, конечно, удивитесь, что кто-то мог полюбить меня, ничтожного по виду и содержанию, но у нас на Руси любят сирых и убогих. И меня полюбили, ведь убожестей уж нельзя. Любовь эта была не из разряда страстных, а из разряда мученических. Начиталась девица житий святых и захотела страждущим помочь и муку на себя принять. С нашим удовольствием. Муку так муку. Стал я жить у нее. Она прачкой работала. Сами знаете какие у них заработки. Притом честная. Другая дает хозяину себя пощупать, и ей белье отдают, а этой только у старых дев работа доставалась. Старые девы народ жадный, за копейку повесятся, поэтому кое-как перебивалась. Тут еще я в нахлебники. Мало того, что ем, так еще надо мне табачок и четвертушку для облегчения жизненного течения. Сбилась она с копеек, в долги влезла. Это мне без разницы есть ли долги, нет ли, а она совестливая, печется, стыдно ей перед людьми, а отдавать то нечем. И пошла она по рукам, сама пошла. Я и не ожидал, что будут к ней ходить. Нет в ней женского интересу. Телом скудна, что тараня, лежит как бревно и никакого от нее огня, будто и не с ней возишься. За такое добро кто ж будет деньги платить. Но обшибся я. Пошел к ней клиент, из-за этих самых слез и бездействия. Она каждый раз как девочка, и видно, что по настоящему мучается, а не целочку из себя строит. А что человеку слаще мучения может быть? Он ее дерет, она плачет, ему прямо седьмое небо открывается. И по морде ей смазать можно для страсти и напридумывать не весть чего. Как же, лежит под тобой баба и рыдает, тут поневоле воспаришь. Повалил к ней народ, и не говно какое, а с образованием люди, понимающие. Ей бы дуре деньгу зашибать, на старость лет себе и мне зарабатывать, а она днями молится и плачет. Пошла о ней слава, вроде как святая. Совсем народ сбесился, прут, любые деньги предлагают. Я денежку собираю и подпускаю посетителей? А с тех аж дым идет, как же, святую перекачать да еще по морде дать, любой загорится. Я следил, чтоб горели да не очень, без членовредительства. Бабоньку себе по нраву подобрал. Шик бабонька. Как говорят на Украине, возьмэш в рукы, маеш вещь. Осанистая бабонька, есть что прижать, даже с избытком и главное не рюмсает под тобой, а ржет, что кобыла. Мы люди простые, без претензий. Живу я котом в масле. А святая моя все молится. Я и ее потрахиваю для порядку, чтоб от рук не отбилась. Бью, когда посетителям отказывает. И ей же лучше еще. Чем больше страданий примет, тем святее будет. Не просто так ведь страдания, а из любви к ближнему. Чем хуже, тем лучше. Хотя бил я ее слабо, опасаясь мелкости. Протянет ноги, деньги потеряю и в Сибирь идти. Долго мое счастье было, да вдруг оказался у ней сифилис. Многие видные люди, у нее перебывавшие, оскорбились сильно, в тюрьму требовали. И ее и меня. Чую я, плохи дела, жаренным запахло. Прихватил я деньжата и наутек. Дурных нет, по тюрьмам сидеть. Такая вот историйка. А запомнилась тем, как смотрела на меня святая, когда я убивать ее пришел. Машу ножом, пьяный был, она плачет и просит, чтоб я грех на душу не брал. Если хочу мол, так она сама повесится. Э нет, дура. Когда еще доведется, святую то чикануть. Веду ножом по горлу, а она плачет и в глазах ни страха ни испуга, как есть блажная. Навсегда я те глаза запомнил.

Долгая тишина. Потом к сараю подошел кто-то, зашуршал, вздохнул. Слышно как ударилась о стенку струя и потекла, шипя. Вдруг у самого уха сдавленный шепот жизненного артиста.

-Что, мазнул говенцом? Мазнул! Скривился небось, презираешь, а сам такой же, хуже еще сам! Все до одного говно, только я не притворяюсь, а вы – артисты!

Тишина. Можно услышать тишину, если долго вслушиваться. Или это шум в голове?

-Вы мне не верьте, не верьте, вранье это, роль. Похабная роль. Я ее любил и не так все было, совсем не так. Я тогда чуть не умер. И не изменял и денег не брал. Кляузы крестьянам писал, тем и зарабатывал А что святая была, то верно. Настоящая святая. И прибрал ее бог из этого безобразия, зимой на реке провалилась, под лед затянуло. Умру думал, после похорон тоже вешался, да из петли вытянули.

-Это тоже роль?

-Нет! Не знаю. Черт их дери эти роли. Ничего не знаешь, ничего не поймешь. Может и вот это роль, чужие слова говорю. А свои когда ж? Слова чужие, жизни чужие, все чужое, даже слезы. Свои то как же? Каждому человеку отмеряет бог слез. На Страшном суде смотреть будет. У кого целые все слезы, тот, значит, не плакал, не страдал, не радовался. Было ему и не хорошо и не плохо, камнем прожил жизнь бесчувственным. А камни в ад! У кого не осталось слез, значить людьми жили. Страдали, переживали, тревожились, радовались, было за кого, были люди любимые. Таких в рай направляют. А я сколько слез пролил, да без толку, чужие Почему так?

-Не знаю.

-Никто не знает.

-Это точно. Послушал я вас и решил рассказать. Никому не рассказывал, а вам расскажу. Все равно завтра расстреляют, да и вы похожи на меня.

-Это чем же?

-Сходные проблемы у нас. Если ваша беда в том, что вы не можете определить, когда вы и есть ли вы, то моя беда в том, что не могу понять какой я. Собственно для определения и пошел на войну. Чтобы точно узнать. Но это я вам с конца начал рассказывать. История вялая, без приключений особых, да и рассказчик я плохой, так что уж не обессудьте.

-Говорите, говорите.

-Это у вас роль слушателя?

-Она, но вы торопитесь, а то не успеете.

-Хорошо. Начнем с родителей. Хорошие были родители. Люди среднего достатка и такого же ума, степенные. Об уме я говорю не потому, что считаю будто сам умней, а для правда. Мой ум ничем не лучше. То, что родился я в их семье, было для меня исключительным везением. Не многие могут похвастаться таким же детством как я. Родители чрезвычайно меня любили, баловали, но в меру, дали приличное воспитание и растили человеком честным и порядочным, по своему образу и подобию. Учили уважать и любить старших, бога почитать, Родину беречь, о государе, в силу легкой фронды, не говорили. На день рождения дарили недорогие, но приятные подарки, приучали молиться по вечерам, уроки делать добросовестно и заранее, шалить в меру. Бить не били, лишь грозили в самых исключительных случаях. В общем, родители были люди примерные во всех отношениях и почему на столь добропорядочном дереве выросла гнилушка, это загадка. Впрочем, поначалу плод был очень даже ничего. Произрастая среди родительской любви, был я на них похож и также любил. Похожесть моя заключалась в почти полной моей срединности. Средний мальчик в чистом виде. Шаг назад – посредственность, шаг вперед – умен. Я шагов не делал, крепко стоял на своем. Не глуп и особым умом не отмечен. И в остальном также. Ни высок, ни низок, ни толст, ни худ, не шалун и не тихоня, не лжец и не правдолюб. Середина на половину. Ни чем не увлекался, ни от чего не отказывался и верил, что люблю родителей, Бога, только появившиеся велосипеды, отечество и пирожные с кремом. Обычный набор для порядочного молодого человека, коим я несомненно являлся. Имел приятелей, из таких же семей. Многими родителями приводился в пример для своих чад, как образец спасительной уверенности во всех отношениях и если не радости, то уж спокойствия родителей. Дети меня за это недолюбливали, но были примеры и получше меня, каких не любили больше, так что и тут я был средний. И держался на этой позиции год за годом, лишь прибавляя соответствующие возрасту черты. Например стал играть в футбол, конечно же хавбеком и посматривать порнографические картинки, но в дом их не приносил. Мера блюлась во всем, даже в нескромных взглядах на нашу горничную, тоже весьма среднюю, но казавшуюся мне очень изысканной. Так вот и жил, ходил в гимназию, получал свои законные хорошо, немного играл в футбол и азартные игры, в нужное время молился и исповедовался, тратил карманные деньги на марки(покупать пирожные было стыдно, не маленький ведь) и фотокарточки(чтобы почувствовать себя матерым волком). Мечты конечно составляли особую статью. И пиратом бывал, но не жестоким и легионером, но христиан не обижал, добрым индейским вождем и опять же море благонадежности в меру разбавленного белокурыми пленницами, это уже возраст давал знать. Прыщи перли, голос ломался, но все по-прежнему, хорошо, уверенно и чуть пресно. Вдруг сон. Ни с того, ни с сего. Я много вспоминал потом день перед сном, предыдущие дни и ничего не нашел. Полностью беспричинный сон. Как землетрясение. Он и был для меня землетрясением, мое душевное спокойствие рухнуло как карточный домик и обнаружилась зияющая пустота, связанная с полным отсутствием знаний о себе. Но сперва сон. Идиотский, бредовый, страшный. Будто ночью в наш дом забрались бандиты. Почему-то первым делом они зашли ко мне в спальню. Огромные мужики в черных хламидах. Головы, похожие на тыквы, выпученные глаза, большие окровавленные губы, постоянно шевелящиеся. В руках топоры, наподобие мясницких, с широкими дугообразными лезвиями. Бандиты, не разговаривали, ходили по комнате, иногда рубая воздух. Скинули одеяло под которым я пытался спрятаться. Указали на меня пальцами. Скрюченными, толстыми, с грязью под ногтями. Я очень испугался и начал им улыбаться. Что-то испуганно лепетал. Они кивали головами. Я вскочил и пошел впереди них, ведя по комнатам, бегал перед бандитами как собачка, лебезил, паясничал, пытался рассмешить. Они мало обращали на меня внимания, занимались своими делами. Зарубили родителей. Раскидистые взмахи, чвяки, хрусты. А я лихорадочно рассказывал, как дерзил учителю истории. Потом они ходили и искали деньги. Я бегал и показывал. Они отшвыривали меня, но я не унимался. Уже собрались уходить, как вдруг заплакала моя маленькая сестренка. Радостно загалдели и бросились на крик. Я пошел на кухню. Там в шкафу, стояли пирожные в красивой хрустальной тарелке. Я скушал пару. Прислушивался к воплям наверху. Там рядом с сестренкой спала горничная и похоже ей сейчас было очень плохо. Пирожных можно было есть сколько угодно, матери то уже нет, но больше не хотелось. Подумаешь пирожные. Я нашел полбутылки красного вина. Не понравилось, но шикарно стоять широко расставив ноги, одну руку в бок, другой сжимал стеклянное горлышко, хлестать вино и не боятся пушечных ядер, тучами летавших рядом. Капитан. Хлопнула дверь. Я бросил одно пирожное в стену и посмотрел как оно сползает. Очутилось на полу и я пошел наверх. Сестренке отрубили голову, горничную насиловали. Я видел раз труп изнасилованной уличной женщины, здесь было также. Ночная рубашка только вместо платья. Пощупал из любопытства ее грудь. Не произвела особого впечатления, на картинках выглядела привлекательней. Пошел спать, предварительно взяв из тайника отцовскую заначку. Ее я не показал бандитам, деньги и мне нужны. Давно пора сходить в публичный дом. Пересчитал, выходило не плохо. Спрятал под подушкой и заснул. Крепко, крепко. Утром проснулся, хотел проверить на месте ли деньги. И вдруг почувствовал, как холодею от ужаса. И снова был тот, прежний, хороший мальчик. И я боялся думать, что произошло. Я прислуживался убийцам, не просто убийцам, убийцам моих родителей, которых я так нежно любил. Я потворствовал этому преступлению. Страх от гибели родителей и страх от себя. Моей сестренке резали горло, а я выкаблучивался на кухне, жрал пирожные. И тут я вспомнил, что никакой сестренки у меня нет. Я ведь один в семье. Был еще брат, умерший во младенчестве, а сестренки не было. Значит вранье сон! Я обрадовался, как никогда еще не радовался в своей сыто-спокойной жизни. Смеялся, напевал глупые песенки. Пока в голову не влезла одна язвительная мысль. Сон конечно вранье, но как бы я поступил, произойди подобное наяву. Пытался выдумать нечто с отцовским револьвером или тайным побегом в полицейский участок. Но чувствовал, что фальшивлю. И что вполне могло случиться и так, как я видел. Да подло, но откуда я знаю, что не подл? Я хороший, хороший! А где доказательства? Где подтверждения того, что я стрелял бы из револьвера или бежал в полицию? Можно было соврать себе, но я не хотел врать. Хотя не было также доказательств того, что я помогал бандитам. Кушал пирожные, щупал грудь убитой, считал деньги и думал о шлюхах. Так какой я? Рылся в памяти, искал доказательства, но их не было. Сытая, спокойная жизнь безо всяких испытаний. Я мог быть любой. Но все считали меня хорошим. А каким я мог быть в жизни похожей на протертый суп. Никаких проявителей. Утверждение, что я хорош, лишь смелая гипотеза, без оснований. Идем далее. А зачем мне быть хорошим? Неожиданная мысль, обескуражившая меня. Зачем? Ковырял отбивную вилкой. Слушал неспешный разговор женщин. Что остановит меня вонзить эту вилку не в свинину, а в горничную? Или даже мать. Что остановит? Я почувствовал себя как на льду. Нет опоры. Нет уверенности. Я любой и могу сделать что угодно. В смысле плохого. Вот девушка, с которой я часто встречаюсь, идя в гимназию. Подкараулить ее и изнасиловать. Конечно, она не ходит вечерами по улицам, она закричит, услышат люди. Но все эти причины не касались меня. В принципе я мог. Почему нет? Страх перед богом? Но моя вера в бога была аналогична привычке чистить зубы. Бояться его, это же глупо. Чего бояться, может его и нет. Тюрьма? Ну уж этого бояться совсем не стоит. Не найдут, а если и поймают, то закатать истерику, устроить на суде покаяние больной души, я преступен, как и общество. Не оправдают, так накажут не сильно. Тюрьма совсем не останавливала. А где же брать песочек для устойчивости? Родители. Они ведь воспитывали меня хорошим, они верят мне, как же я могу их обмануть. Могу. Что угодно могу. Если бы я имел доказательства, что хороший, тогда бы понятно. Хорошие в людей вилки не втыкают и девушек не насилуют. Живи хорошим и головы не ломай. Но вдруг подонок. Последняя мразь, гад. И сон тот вещий. Как же я могу жить по-прежнему: кушать, пить, спать, с родителями беседовать. Грандиозная подлость с моей стороны.

Доказательств жаждал. Чтоб разрешить все окончательно. Если хороший, то живу как жил. Плохой, ухожу и грешу на всю катушку. Убивать буду, грабить, насиловать, на всю страну прогремлю. Что мне терять если сволочь? Так хоть повеселюсь. Но определиться нужно. Проблема подтверждений. Где их сыскать в заштатном городишке? Где здесь огонь, вода и медные трубы, чтоб провериться и решить. Ну, воду нашел. Стал целыми днями у реки ходить, мечтал, что тонуть кто-то будет. Расчет простой. Если гад, то наплевать ему на тонущего. Буду ходить и смеяться, может и камень с набережной брошу. А если человек, то кинусь на помощь, несмотря на препятствия. И тут уж не отвертеться. Или, или. Станет ясной моя сущность и как жить. Только бы тонул кто-то и при мне. Даже бога об этом молил. Но долгое время безрезультатно. Уже и надеяться перестал, как однажды иду по набережной и вдруг крик. Парочка на лодке плавала и ухитрилась перевернуться. Парень за лодку ухватился, а девицу отнесло течением, путается она в платьях, явно недолго протянет. Публика шумит, но спасителей не видно. Время осеннее, холодновато. Понял я, что провидение Божье дает он мне шанс. И сейчас решается, как будет со мной. Скидываю сюртук, туфельки, через парапет скакнул и сбегаю по откосу берега, вымощенному камнем. Думал разбежаться, оттолкнуться сильно и красиво нырнуть. Так бы и было, да скользнула нога с мокрого булыжника. Кувыркнулся я в воздухе и ногами вперед вошел в воду. А там глыбы каменные навалены были, чтоб берег не размывало. Дикая боль и сознание потерял. Не утонул чудом. Около берега желающие спасать нашлись. Вытащили меня из воды захлебнувшегося. Хорошо доктор среди публики был, искусственное дыхание мне сделал, б чувство привел. На извозчике доставили меня в больницу. Там определили, что перелом ноги. Потом еще и воспаление легких началось. Родители несколько дней от меня не отходили. По голове гладили, хвалили за поступок, про украденные кем-то сюртук и туфли не вспоминали. Кухарка наша, баба Фрося, пироги мои любимые каждый день пекла, чтоб с пылу, с жару в больницу их доставляли. Девица, кстати, утонула. Когда вскрытие сделали, то оказалось, что беременная была. Появилось на парня подозрение и громкое дело вышло, все газеты писали. И про меня пара заметок была, что зря, дескать, пеняют на подрастающее поколение, вот какие молодцы есть. Не побоялся. Злые языки шептали, что сам бы плавать научился, потом лез других спасать. Но меня это не волновало. Так и не определил я себя. Бросился конечно, нырнул, но как камень попался? Может не случайно. Может во мне сволочь маскируется и прикрывается такими вывертами. Специально прыгнул неудачно, чтоб себя обмануть. И стал склоняться к тому что плохой. И хитрый. Почти решил. Подождал, пока срослась нога, залез дома на чердак, привязал к стропилам веревку, петлю сделал. Уже хотел вешаться, но про мыло вспомнил. Слышал, будто веревку нужно натереть им, чтоб скользила лучше. Спустился я в дом, а там, как на грех, ни одного целого куска. Обмылком обидно натирать. Сбегал я в лавку, купил там кусок цветочного, вернулся, записку написал, что прошу никого не винить. Об этом по дороге вспомнил. Полез на чердак, к петле, а в ней пучок травы какой-то висит. Баба Фрося подслеповатая, нащупала веревку, не разглядела и подвесила сушиться траву. Разобрал меня смех, а когда смеешься, то не до вешания. Решил жить. Подлец конечно, ну и что, будто мало на свете подлецов. Не первый и не последний. Из дома ушел, прибился к одной компании. Тогда уже время темное было, война идет, бурления, сообразили некоторые, что в мутной воде можно и кита поймать. В компании тертые люди были, знали, где что брать. Я у них был на побегушках и для обмана. Вид имел ангельский, в городе том меня не знали. Часто играл мальчика из хорошей семьи, попавшего в тяжелое положение. Входил в доверие, затем в дома, узнавал, где ценности хранятся, наводил компанию. Вещий был сон, направление деятельности моей точно указал. Мне даже радостно было каждый раз доказывать какая я сволочь. Принимаю от людей чужих хлеб-соль, рассказываю о бедных родителях, убитых пьяными мужиками, слезу пускаю, голосом дрожу, а сам удивляюсь подончеству моему. Рыскаю, подглядываю, а через недельку наведывается компания, только вместо топоров револьверы. Плачут люди, кричат, проклинают меня, а я докладываю, указываю места, тайники. Так как сволочь я, то стал требовать долю в добыче. Деньги мне были не нужны, но ради соответствия вытребовал. Нужен я им был. Долю свою прятал в тайник и никак не мог придумать куда ее использую. Чтоб по сволочней. Так продолжалась моя деятельность несколько месяцев, чужих слез пролил я бессчетно и находился в полной уверенности насчет себя. Как раз послали меня в богатый дом, заводчика какого-то. Оделся я потрепанно, но чтоб видно было и о имевшихся лучших временах, историйку изготовил, самое каменное сердце растопившую бы, двинул в путь. Отец отстреливался, мать покончила жизнь самоубийством, чтобы не попасть в руки пьяным матросам. Я был ранен, но бежал. Ни у одного из этих дурачков не достало ума посмотреть следы от ран. Я специально врал, давал шанс. Но они не могли попросить меня показать шрамы, ведь это значило бы что они мне не доверяют. Охали, жалели меня, женщины щедро плакали, мужчины гневно сопели. А я узнал, что скоро из Москвы должен прибыть их богатенький родственник, хотевший переждать в провинции смуту. Приезжал он с семьей и драгоценностями. Ждал его, пошел на вокзал встречать. И увидел ее. В шубке, с сумочкой, улыбающаяся, красивая. Графиня. Она была невесткой московского родственника, она была потрясающа. Волосы блестящие черные волосы, кудрявые. Лицо. Да господи, всем она была необыкновенно хороша и описать я ее не смогу. Я был влюблен, я сочинял бредовые истории о том, как спасаю ее, хотя бы от тех же пьяных матросов, уношу ее на руках в милое гнездышко, где между нами вспыхивает любовь. Детали вспыхивания я знал слабо, компания не подпускала ко мне женщин, боясь что я могу разучиться натурально краснеть. Это был мой козырь, сильно конфузиться, краснеть, волноваться, люди верили ибо в их представлении бандиты хладнокровны. Я краснел, значит не бандит. Таким образом это мое умение берегли и к женщинам не допускали, хотя возраст заявлял о себе все сильнее. Я перестал ночью спать. Комната графини была недалеко и я тысячу раз представлял, как преодолеваю те несколько метров, открываю дверь, вхожу, испуг на ее лице сменяется радостью, протягивает ко мне руки и … Дальше ничего конкретного мне не виделось, но знал, что будет нечто прекрасное. Из ночи в ночь только и думал об этом. Практически не спал. Видя мои покрасневшие глаза, люди шептались о моих терзаниях за покойными родителями. Графиня была со мной обходительна, но как с ребенком, а я же был мужчинкой. Я еле скрывал последствия моего возбуждения при ее виде. Ее запах, когда она проходила рядом, я сходил с ума. Не мог без дрожи слышать ее голос. Странности мои воспринимались как последствия, душевной травмы и понимались людьми. Вдобавок я приврал, что графиня очень похожа на мою покойную матушку и все мои взгляды на нее, очень нескромные, проходили за сыновью любовь. Я прекрасно знал, что моим мечтам относительно графини не суждено сбыться, она ведь с таким жаром говорила о своем муженьке, где-то воевавшем против красных. Мне было тяжело, и вдруг я вспомнил, что подлец. Подлецу возможно было добиться осуществления моих желаний. Я встретился с людьми из компании и поставил условие, что она моя. Они приставили пистолет мне к виску и сказали, что когда речь идет о деньгах бабы не уместны. Я засмеялся, без меня они не могли проникнуть в дом и найти драгоценности. Угрожали убить, но я только смеялся. Они даже ударить меня не могли, ведь испортят мой вид и люди заподозрят. Согласились. Могли обмануть, но тогда конец нашему сотрудничеству, чего они не хотели. В договоренный день я впустил их в дом и, пока они разбирались с хозяевами, зашел в комнату графини. В руке держал ее револьверчик, который она искала. Будучи подлецом, сразу я предложил ей лечь на кровать, чтобы обойтись без применения силы. Она лишь смеялась. Она была сильная и думала, что сможет побороться со мной, но она не учла, что я долгое время общался с очень опасными людьми и кое-чему у них научился. Сначала ударил в солнечное сплетение, затем оглушил и связал. А когда уже можно было воплощать в жизнь заветные мечты, мне стало тошно. Вдруг почувствовал я, что делаю не то. Я уговаривал себя, что самое то, насиловать это для подонка первое дело. Но почему-то совсем не хотелось мне этого и было страшно стыдно перед ней. Бросил ей на лицо полотенце только бы не видеть ее глаз. И сообразил я, что может и не подонок. То есть жил несколько месяцев, как подонок, но вообще может и не подонок. Окончательная проверка нужна. Взвалил я графиню на плечи, через черный ход вынес на улицу, под чьей-то дверью положил, дернул звонок и убежал. В доме не мог ее оставить, она бы крик подняла и пулю получила. Взял я сбережения свои из тайника и залег на дно. Размышлял, что же мне дальше делать. Три дня размышлял, а тут пришла в город новая власть и объявила мобилизацию. Не достать им было меня, но я сам пришел. Подумал, что где еще человеку лучше проверятся, чем на войне. Просто и надежно. Пошел я на призывной пункт с необычайными надеждами в недели две-три окончательно определиться по своей сущности. Всучили мне винтовку, шинель и на передовую. Все идут на фронт, воют, а у меня глаза горят, счастливым себя чувствую, скоро узнаю.

Ошибался. Через две недели понял, что это тоже как мокрый камень. Ничего не узнаешь, ничего не определишь. Непонятно все. Взять атаку. Думал, что смелость нужна, мужество, чтобы из окопа и на пули. Шиш. Мало там мужества. Как посидишь несколько недель в грязи, вшах, на прелой пшенке, под обстрелом, то так тупеешь, что ничего не чувствуешь. Командуют вперед, идешь вперед, тебе лишь бы отстали. Притом не один идешь, а скопом, так и помирать легче. Что терять то? Маты, махру да грязище, не жаль. Скотом прешься на пули, все равно тебе. Какая тут смелость? Нет ее. И не определишь каков сам. Также и с раненными. Феде Краснову осколком весь живот выворотило, лежит на бугорке кончается. Лезть нужно, выручать его. Но ведь знаешь, что капцы Федьке, а тебя ждут уже, чтоб пристрелить, специально и Федьку не добивают. Орал он, матерился, потом на хрип сошел. Мухи уже рядом жужжат, слетаются. Дострелили мы его. И как на это глядеть? Чтоб он не мучался или, чтоб нам не лезть? Бог его знает. Так же и остальное непонятно на войне. Нет точного ответа. Насчет себя ничего я не прояснил. Видел, что сволота на войне процветает еще больше, чем в мирное время. Честный не прячется, честный тупеет и идет под пули. А сволота себя до окопов не допускает, по штабам, по тылам отирается, да по грабежу выступает. Они насчет грабежа мастера, как мертвых и живых. Расстреливают голыми, чтоб одежонку не испортить. Цветет сволота, это я уяснил, а про себя не нашел ответа.

-До сих пор?

-Да.

-Выходит, мы с вами двое, так себя и не нашедшие?

-Думаю не только мы. И вот слова бившего меня вспомнил – про самое дорогое. Лежал и припоминал, но не вспомнил. Кроме глупости одной.

-Что за глупость?

-Да так. Это еще в гимназии было. На уроке истории учитель диктовал перечень, не помню уж к чему. Диктует через запятую, то, это, руки, лошади, дальше пошел. А мне в голову прыгнуло это «руки лошади». И почувствовал я вдруг какую-то радость, будто с близким мне человеком встретился. Что-то нежное, трепетное, ласковое, чуть печальное в этом словосочетании. Руки лошади. Я повторял и плакал от счастья. Как лучший друг мне эти два слова были. Часто прятался в уголке темном и шептал, представлял эти самые руки лошади. Хорошо неимоверно мне становилось и плакал я от счастья. Руки лошади. Когда стал взрослеть, то стыдно было, так вот плакать. Потихоньку забывал я руки лошади, старался не думать о них. Мужчинка ведь, не плакса какая. Потом сон мне приснился и пошло поехало, пока не оказался я в этом сарае. Оглянулся, хотел вспомнить счастливые моменты. Много было хороших моментов, счастливые только те, когда думал о руках лошади. Тогда был действительно счастлив. Звучит как бред, но так и есть на самом деле. Два пустых слова, случайно услышанных слова, были моим счастьем. Они не могли быть счастьем сами по себе. Значит счастье во мне. Стоит только его найти. Совсем недавно понял, что и ответ во мне. Великое открытие. Понимаете, не нужны доказательства, зря я их искал. Все зависит только от меня. Кем захочу, тем и буду. То есть нет какого-то меня вообще, меня – основы, которой нужно соответствовать. Я могу быть кем захочу. Могу даже быть гибридом. Мне решать.

-Но должна же быть основа, песочек.

-У вас она есть?

-Меня нет. Я набор ролей не более того.

-А вы попробуйте задержаться на одной. Выберете посильную, сфокусируйтесь на ней и живите только ней.

-К сожалению, это невозможно. Потому что у меня есть не роли, а куски ролей. Маленькие куски. Я проживу несколько часов в куске и он закончится. А что дальше? Дальше я не знаю, как жить в этой роли. Что мне делать, о чем говорить. Вы имеете свою роль целиком и знаете, что любите, что ненавидите, как одеваетесь, чем интересуетесь и еще миллион мелочей. У меня таких знаний нет. Можно попытаться перенести известное в куске на остальную роль, но кусок мал и его содержимого мало для разъяснения роли. Кусок кончится и мне предстоит прекращать жить или перепрыгивать на другой кусок как я делал до сих пор.

-Неужели вы не видите продолжения куска?

-Нет. Я проживаю его и впереди пустота. Мне срочно нужна другая роль или сходить с подмостков жизни.

-Завтра вам помогут сойти с подмостков.

-Уже можно сказать, что сегодня.

-Кстати, приготовьтесь поработать перед сходом в роли землекопа.

-Зачем?

-Копать могилы. Для себя, медсестры и меня. Я с поломанной ногой вряд ли смогу помочь.

-Значит последняя моя роль – роль копателя могил?

-Нет. Самая последняя, это роль умирающего. И самая короткая. Боитесь смерти?

-Я уже не раз умирал, так что мне не привыкать.

-Но на этот раз по настоящему.

-Все разы для меня настоящие. Меня вешали, рубили, жгли на кострах, убивали многими другими методами. Умирал и сам, от болезней или от старости, несколько раз совершал самоубийство и рождался вновь.

-Но теперь не родитесь.

-В вас говорит зависть. Вам умирать навсегда, а мне жить навсегда. И вы уже меня ненавидите. Так же? Молчите. Значит правда. Я понимаю вас, обидно, очень обидно умирать навсегда, но что поделаешь, такова ваша участь, участь одноразового артиста, мелкого фигляра, сиюминутной звездочки. Другое дело я. Жизненный артист. Вечность мой дом. Впереди меня бесконечность. Я чувствую вашу ненависть и я умолкаю. Злитесь, кусайте себя за локти, чувствуйте свое ничтожество по сравнению со мной. Вы еда для червей, я сама вечность. Вы исчезнете, а я буду…

Дружно загрохотали где-то пушки. На дворе начался переполох, забегали люди, конское, ржание, горох винтовочных выстрелов.

-Кончайте их и уходим!

Отпирают дверь. Шепот над ухом.

-Я тоже их полюбил, ничего не припомню более нежного. Руки лошади, это символ жизни. Я хочу жить. Я буду шептать и выживу. Я знаю и плачу. Руки лошади, руки лошади, руки лошади. Это как мать и как возлюбленная и как лучший друг. Руки лошади, руки лошади, я выживу!

Ругань, наконец-то дверь распахнулась. Несколько выстрелов.

-Может поджечь?

-Некогда! Уходим!

1998– 1999 гг.

ТЕМНОТА

Шел с хорошим настроением. Она и хлеб насущный имеются, проблемы мелки, разочарования еще впереди. Другого настроения и быть не могло. Притом летнее утро, теплое и свежее, он идет купаться и сегодня вечеринка. Улыбался, посматривал на дачи вокруг. Дачи старой формации, не большие, скромные, строенные при советской власти. Сейчас если строят, то дворцы. Эх, ему бы в начальство, уж развернулся бы. Но увы. Чтобы не расстраиваться от наблюдений социальных перешел к наблюдениям природным. На придорожной траве лежала обильная роса, значит дождя не будет и предстоит день жаркий, солнечный. Он попытался еще вспомнить какие-то приметы, но на ум приходили только низко летающие ласточки, сейчас неуместные. Что значит всю жизнь провел в городе, примет не знает. Хотел подумать об опасном удалении горожанина от матери-природы, но увидел пыхтевшего мужичка, пытавшегося затащить большой деревянный ящик в стоящий рядом микроавтобус. Эту машину часто видел здесь. Мужик тяжело дышал, пот лил ручьями, но ящик не поддавался на все его потуги. Славик делал добрые дела нечасто, как-то не когда, а тут и время есть и настроение соответственное.

-Мужик помочь?

-Не надо.

-Да не бойся, магарыча не потребую.

Засмеялся. Всегда удивлялся людской жадности. Вдвоем затащили ящик в микроавтобус.

-Тяжелый! Что там у тебя, золото?

-Серебро с алмазами. Краску на базар везти, собрался.

-А я думал мясо, ящик то как в крови. Какие-то бурые пятна.

-Чудак-человек, разве кровь такого цвета!

-Не знаю.

-Слушай, помоги мне из дачи мешок с цементом вытащить.

Добрые дела хороши, когда немного, а тут мешок еще, но отказать было неудобно. Прошли по узкой дорожке из кирпича. Огород вокруг был тщательно ухожен, ни сорняка. Деревья подрезаны и побелены. Домик маленький, аккуратный, над крыльцом виноград. Приоткрытая мощная железная дверь.

-Хороший домик.

-Сам строил, своими руками каждый кирпичек, каждую досточку, каждый гвоздь примостил. Комнату эту лично деревом обшивал. Вон смотри, сзади тебя, какой шедевр.

Дальше была темнота. Сначала раздирающий укус боли, потом темнота. Маленькая черная точка в которую ты сходишь и застываешь. Там нет памяти, измерений, чувств, только темнота, маленькая черная точка заполнившая собой все.

Сколько она была неизвестно. Ушла, оставив свою блеклую тень – темноту зрения. Он очнулся, поежился от холода. Чуть повернул голову и его затылок ожил тупой, ноющей болью. Был связан. Веревки крепко прихватили его к металлическому стулу. Дернулся, еще раз, но безрезультатно. Стул был прикреплен к полу. Ничего не видно, боль в затылке, путы, неизвестность. Он сцепил зубы. Судорожно заметался, осел. От мыслей не убежать. Страшных мыслей. Зачем он здесь. Ответ известен. Читал, слышал о маньяках. Конец века был временем маньяков. Чикатилы. Его трясло. Чувствовал, что случилось непоправимое, он теряет все. Он не увидит больше света, не увидит ее, ничего кроме мук. А ведь сам напросился, сам! Идиот. Умирать, ведь только двадцать, что он видел, пожить ведь толком не успел! Умирать. Вокруг останется по-прежнему, а ему умирать. Почему? Вспомнился тот мужичок, хлипкий и потный. Как же не разглядел, что сволочь! Да он бы его голыми руками задушил! Но руки связаны. Умирать. Пытался вспомнить хоть один случай спасения от маньяков. Не было таких случаев, не слышал. Колотило, хотелось кричать. Жить! Не грабеж, что с него взять? Шорты, футболка, полотенце и рваные сандалии. Какой там грабеж! Маньяк. Будет мучить. Умереть в этой холодной темноте. Конец. Мысли были хуже затылка. Страшно думать, режут мысли похлеще ножа. Ножа. Будет еще и нож. Резать на части, снимать кожу полосами, что они еще там делают. Сволочи, сволочи, сволочи Успокоиться. Как? И зачем? Он сдохнет. Двадцать лет и умирать. Страшно. Закричать. А вдруг эта сволочь проснется и придет. Успокоится. Обдумать, не паниковать. Все равно он уже мертв, он в лапах маньяка. Сдохнет. Пройди мимо или позже и ничего! Жил бы как остальные, сегодня танцы и у нее родители уезжают. А он труп. Почему он? Не хотел умирать. Двадцать лет, как же умирать. И почему именно умирать? 0ткуда он знает? Может это розыгрыш. Разбитый затылок, веревки, непохоже. Маньяк. Умирать. Вот дерьмо. Дрожь, темнота, страх, ожидание. Последнее самое мерзкое. Не знаешь, что будет. Понятно, что ничего хорошего, но что плохое? Мучить или сразу убьет? Господи, смерть! Тошнило. Он молодой, он хочет жить! Жить. Говорил, что дерьмовая жизнь в дерьмовой стране. Идиот. Любая жизнь, хоть по уши в говне, лучше, чем смерть. Вдруг не убьет, а будет мучить. Засадит в клетку и будет мучить. Жизнь? Грязно ругался. Бессилие. Он ничего не мог сделать. Его будут убивать, а он ничего не предпримет. Нужно собраться с мыслями. Не с теми, а с другими. Может есть шанс, хоть маленький. Едва заметный лучик света в темноте. Откуда шанс? Его кинуться под вечер. Она позвонит с вечеринки, родители забеспокоятся. Уже ночью заявят в милицию. И что? Как они узнают про этот дом, затерявшийся среди многих таких же. Никто ничего не видел. По телевизору скажут: «Ушел из дома и не вернулся». Он всегда боялся этой фразы. Содрогался от нее. Но переживал за подругу. Вдруг про нее скажут, что ушла и не вернулась? Ужас. Рассуждал, как будет переживать, сходить с ума. Сам подастся в розыски и конечно найдет, ведь любит ее. Теперь скажут про него. Она поплачет, забудет и встретит другого. Идиот. О чем думает, и так хреново. Два факта на лицо. Его убьют. Он хочет жить. Веревки. Может они лучик. Тер, но они легко скользили по гладкому металлу. Тер. Так легче. Страшно просто сидеть. Мужичок, гнида то. И голосок сволочной. Пятна. На ящике. Кровь. В ящике были трупы. Вывозил. Отходы. А он сырье, его еще обрабатывать, ножом. Номера на машине местные. Явно служебная машина. Работает где-то водителем, начальство нарадоваться не может, тихий, смирный, работящий. И семьянин примерный. Никто и не подумает подозревать. Никто не спасет. Сам. Нащупал какую-то шероховатость. Капля от сварки. Хоть немного веревка за нее цеплялась. Понемногу, понемногу и перетрет. Если мужичок не убьет. Но если сразу не убил, то не убьет. Может за день, может за два, перетрет. Тогда сделает он маньяку нравоучение. И убьет. Их теперь не расстреливают, даже если поймают. Он сам против смертной казни был, пока не представил, что подружку убили. Кровь за кровь. Может дико, но правильно. И он убьет, если освободится. Должен. Иначе труп он, ему умирать. Сука. Заманил. Устроит! Заделает! Стало немного легче. Дергал веревку. Уже не била дрожь. Как себя вести. Больше всего хотелось плюнуть в глаза, мудаку. Но нельзя. Разозлиться может. Положение! Он должен следить за настроением маньяка угождать. Черт! Но ведь нить! Нужно постараться. Потом маньячок за все ответит, пока потерпеть. Зажегся свет. Ослепил и страх, несмотря на все уговоры, дикий страх.

-Ну и как мы тут поживаем?

Тот мерзкий, тихий голосок. Маслянистый, лживо добренький. Заклинило. Ни ответить, ни глаза открыть, хотя надо. Собрался, открыл. Мужичок. В серых брючках, голубенькой рубашечке, сверток в руках. Божий одуванчик прямо. Комната небольшая, белые стены, лампы дневного света, не гудят Так и подумал: «Не гудят». Зачем ему лампы, не о том нужно думать.

-Ну как вы, пришли в себя?

-Что вам от меня нужно?

Голос сорвался на половине фразы. Начало колотить. Страх. Никаких мыслей только страх.

-А чего вы так нервничаете? Спокойнее надо, молодой еще. И не крутите головой, я хочу рану осмотреть. Так, что тут у нас. Да, крепкий череп, думал проломил, ан нет. Сейчас обработаем, вот так, вот так. Соберите-ка в кулачок свою волю. Теперь замотаю бантиком, а то некрасиво выходит. Я этого не люблю.

-Что вам от меня нужно?

-Это единственная фраза, которую вы знаете?

Молчал. Не знал что говорить. Старался сбить дрожь.

-Печально. Куда мы идем? Образованных людей становиться меньше и меньше. Какой лобурь, а знает одну фразу. Ну и матючки конечно или вы здесь чисты?

-Подойдите ближе.

-Зачем?

Изо всей силы плюнул и попал прямо в похабное лицо. Не ожидал от себя, перепугался. Теперь все. Хочет, не хочет, капцы. Идиот.

-Ай-я-яй, как не стыдно. Уподобиться животному, нехорошо, нехорошо.

Вытянул из кармана беленький носовой платок, тщательно вытерся, но видимо не удовлетворился этим.

-Сейчас приду.

Он вышел, клацнул замок. Наверное побежал умываться. Зачем плюнул? Очень рисковал, ведь с маньяком дело имеет. Сдерживаться. У него есть шанс. Жить. Ради этого стоит держать себя в руках, не злиться. Клацнул замок, явился мужичок, умытый, волосики мокрые.

-Молодой человек, давайте теперь постараемся обойтись без этих поведенческих атавизмов. Поймите, хуже мне вы не сделаете. Приятно конечно, что вы поняли так много и не стали просить пощады. Перед вами здесь было несколько дам, так они куда глупее. Поэтому быстро и погибли. Вы, я вижу, поумней будете и это только радует. Так интересней. Еще одно, не надейтесь плевками или по другому вывести меня из спокойствия, чтобы я разозлился и убил. Убью, когда захочу. Всему свое время. Но пока нам предстоит долгий путь через все круги ада к блаженству. Как воспитанные люди начнем путь со знакомства. Я Эдуард Николаевич. Ваше имя мне не интересно и не важно. Знаете почему? Ну-ну мой юный друг, не нужно корчить такие презрительные рожи, это вам не идет. Так вот, мелкие детали, как имя или фамилия, нужны и важны в той реальности. Сейчас у вас другая реальность – я. Поэтому нужно и важно мое имя. Вы же просто сон, фантазия, телевизор, ваше имя блеф. Если я захочу, то в любой момент смогу проснуться, вернусь к действительности, выключу телевизор. Легкое движение ножом и вас нет. Вы полностью и во всем зависите от меня, я ваша реальность, ваша судьба и вы должны смиренно сносить мои удары, потому что против судьбы не пойдешь. Я ваш Бог, мне нужно покориться и надеяться. Пусть и зря. Кстати видите этот нож? Только не нужно натужно изображать бесстрашие, не удается оно вам. Этот очень острый нож является ничем иным как посохом, который поможет нам преодолеть долгий путь. Видите какой он острый и блестящий, он как живой, переливается, играет. Только не дергайте головой.

Схватил за волосы и натянул их.

-Не смейте дергаться, вы можете разрушить произведение искусства. Да будет вам известно, я ни в грош не ставлю современное искусство, равно как и прошлое. Знаете почему? Оно мертво. В буквальном смысле мертво. Искусство должно создавать чудеса, а чудо мгновенно. Чудо живет маленький промежуток времени, а потом умирает. Все эти картины и скульптуры – трупы, они давно умерли и пригодны лишь для грифов. Которые никогда не поймут, какое же удовольствие вот так провести ножом по коже. Нужно вести четко рассчитав силу. Проведешь, а потом начинают выступать капельки крови, через промежутки. С месяц назад на одной дурноватой корове я провел линию в двадцать две капли! Все на одинаковом расстоянии. Я получил огромную радость, радость творца, создавшего истинное произведение истинного искусства, живого, трепетного, хрупкого. Я места не мог себе найти от возбуждения. Чувствовал себя, как бог в седьмой день. Сейчас получилось хуже, но я ведь спешил, а вы дергались. Тогда совсем другое. Величие красоты. Красота не спасет ваш мир, красота растопчет эту никчемную уродину. Красота брезглива и чистоплотна. Недолговечна. Окружающая мерзость уничтожает ее. Размажется кровь или свернется, превратившись из живых алмазов в мертвые сгустки. Говно забивает красоту, пока. Дрожите.

-От холода.

-Вряд ли. Это страх, но вы боитесь в этом себе признаться. Двойной страх: боитесь меня и боитесь об этом подумать. Зря. Ничего зазорного в страхе вашем нет. Все боятся бога, а для вас я бог.

-Я действительно замерз, дайте какую-нибудь одежду.

-Чтобы больше не возвращаться к бытовым мелочам, они так портят беседу, предупреждаю вас, что ни одежды, ни еды не будет на всем пути. Вода вам не понадобится, здесь прохладно. Относительно оправления, то просите, устроим, благо кресло ваше для этого приспособление. И не вздумайте уписаться, за это бью долго и больно. Одну дуру даже забил насмерть. Так что учтите. Теперь же вернемся к пути. Мы пока сделали один только шаг, нужно торопиться.

-Подонок! Сволочь! Ублюдочная тварь!

-Хватит, хватит пустых слов. Вы не проймете меня ругательствами.

-Сука. Козел.

-Вы, как ничто, не можете повлиять на реальность.

-А я стану дурным сном, кошмарным сном!

-У здорового человека со спокойной душой сны бывают только хорошие.

-Да ты же садист, извращенец!

-Во-первых не тыкайте мне, во-вторых вы верите в Бога?

-Причем тут бог?

-Не причем. Просто если допустить, что он есть, то это он извращенец и садист, это он создал мир, создал тебя, меня. Значит он и виноват, я же просто выполняю свое предназначение. Если же Бога нет, тогда каждый бог и каждый может вершить судьбы других. Могу и я, в этом нет ничего садистского. Я бог, я вас сотворил и я же уничтожу, где здесь извращение?

-Вы меня не создали.

-Создал. Пока вы были свободны и улыбались, то были не моим творением. Связанный и дрожащий от страха, вы мое и только мое порождение. Как и в той реальности. Бог там есть, пока ты не можешь ничего поделать, связан и дрожишь. Но как только освободишься, бог сразу летит на свалку. Вы не обольщайтесь, вам освободиться не удастся. Молчите. Правильно. Если захотите, можете и покричать, здесь хорошая изоляция никого не потревожите, только предупредите, я заткну уши. Не люблю криков. Дамам, бывшим здесь до вас, я завязывал рты. Уж больно крикливы, но вы, надеюсь, обойдетесь без этого. Как настоящий мужчина. Мужчинка.

-Сколько человек вы убили?

-Ни одного. Ни одного, кто мог бы подходить под это понятие. Разжиревшие, не первой молодости дуры, со средним образованием и более чем средними умственными способностями. Крикливые, пахнущие потом, с металлическими коронками. Эти были. Четыре или пять, они одинаковые, их трудно запомнить.

-А девушка?

-Какая девушка?

-По телевизору говорили, что пропала и девушка, семнадцать лет.

-Ух ты кобелек. Про коров не запомнил, а про сучечку усек, зачесалось в матне. Семнадцать лет, пропала, найти бы, да трахнуть. Не знаю я про девушку, не отвечаю я за всех пропавших шлюх. Поехала, наверное, в Москву счастье одним местом искать.

– Зачем выбирал именно коров?

Чирк ножом, еще одно ожерелье кровавых бусинок.

-Не надо мне тыкать! И не вой.

-Вы наверно скотник?

-Заткнись!

Выбежал вдруг из комнаты, хлопнув дверью. Свет выключил. Скотина. Маньяк. Слава наклонил голову и заплакал. От боли и близости смерти. Дрожь. Страх накатывался. Ведь это только начало. Дальше будут голод и холод. Не думать об этом. Собраться. Ведь есть характер. Плюнул в лицо, пытался ехидничать. Сопротивлялся. Тереть веревку и не думать о том, что будет. Вспомнил, где-то читал, что курицы которым только показывали еду но не давали, гораздо раньше начинали проявлять признаки голода и раньше умирали, чем те, которым и не давали и не показывали еду. Не думать о голоде. О чем думать? Вспомнить что-то приятное. Не так уж и много моментов. Самый приятный – она. Были дела, были. Дергал веревку и вспоминал. Помогало. Не сдастся он так легко. Перетрет веревки и придушит гада. Приятно представлять, как стиснет руки на его шее. И через минуту пузыри пойдут. Перетрет. И с ней еще побесятся, вся жизнь впереди. Он выйдет из этого подвала, увидит свет и ее увидит. Время шло. Может уже вечер. Может ищут, вызванивают, расспрашивают, может кто-то видел его. Не пропадет. Веревка будто поддается, еще пару часов и победа. Снова зажегся свет. Матернулся со злости. Минута и дверь открылась. Маньячок.

-Вот, видите? Шесть кандал. Или кандалов? Вы не знаете как правильно? Я раньше никогда их не использовал, поэтому не знаю. Ну ничего.

-Чем же плохи веревки?

-Не эстетичны. И путь у нас длинный, решил о вас позаботиться. Да, да именно о вас. Вы не видите, но должны чувствовать, что руки затекают. Веревки передавливают артерии, кровооборот ухудшается и начинаются различные неприятные явления. В коротком периоде это маловажно, но вас ждет долгий путь, так обойдемся без загнивающих рук. И вам будет неприятно и мне. Мне даже вдвойне, представляете – гнилой сон.

-А голодный и дрожащий сон вас не смущает?

-Ничуть нет. Без этого никак нельзя. Условия пути. Голод и холод отлично освобождают человека от шелухи, которой он оброс, особенно в последнее время. Шелуха состоит из фальшивых понятий, ну вроде любви, чести и прочей белиберды, которой придают много значения. Хотя она ровным счетом ничего не значит. Потому что человеку важны эти понятие лишь тогда, когда он сыт и тепло одет. После хорошего обеда в удобном кресле, человек с удовольствием поразглагольствует о человечности, всепрощении, добре, патриотизме, совести, список можно продолжить. Но стоит ему хорошо выголодаться и намерзнуться, как вся эта шелуха опадает, заменяясь самым главным и естественным, из чего состоит человек – желанием выжить. Пусть в сытости и тепле мог он говорил о дружбе, дрожал от любви, защищал честь, но когда голод поселился в каждой клеточке его мозга, когда промерз до позвоночного столба, тогда он убьет лучшего друга на мясо, обменяет любимую на кусок хлеба и будет лизать всем ноги, чтобы выпросить еще. Таковы люди. И не потому что порочны, а потому что естественны. Это основа человека, его суть. Остальное наносная муть. Всякие дружбы, чести, любови и прочая глупость есть лишь следствия излишнего питания и ожирения мозга. Очень кстати опасная болезнь. Первобытный человек не забивал себе голову ахинеей, а стремился выжить. Выжить среди голода, хищников и болезней. Поверьте мне, он еще не был обременен шелухой. Не разрисовывал стены пещер мертвыми картинами, а наслаждался живыми, мгновенными и великими. Но как только люди стали производить больше, чем могли потребить в естественном состоянии, шелуха сразу стала нарастать, оболочка за оболочкой. Была попытка спастись от этой заразы, строили пирамиды, великие стены, рыли каналы, но это не спасало. Часть очищалась, остальные оставались больны. Многие слишком хорошо жили, не были заняты выживанием, появилось свободное время. Лень подвигла на размышления, люди стали создавать шелуху. Как снежный ком росла она, обертка за оберткой. Причем чаще всего в обеспеченных слоях. Дворянчики рассуждали об учтивости и любви к прекрасной даме, скупердяи-купцы о святости труда и реформации религии, только голодные крестьяне пытались выжить на тощих полях и были почти свободны от мусора. Сталин пытался вернуть людей к первобытному идеалу, но не смог. Опять была эпоха жира и только сейчас людей стали очищать. Не думаю, что правители делают это намеренно, слишком тупы эти самозабвенные воры. Но факт остается фактом: шелуха стремительно слетает, обнажая зерно. «Выжить!» написано на нем. Неосознанно, не понятно зачем, но выжить. Я думаю, мы будем первой европейской страной, вернувшейся в чистый и простой мир первобытности. Конечно это ворье в мундирах и пиджаках, жирующее, но по вялости мозгов, не создающее оболочек себе, это братство тупости и лжи создает взамен других шелуху зависти у народа. Но это не страшно, еще несколько лет голода и унижений и люди перестанут даже завидовать, потому что еды, поступающий в организм, будет хватать только на обогрев тела, добывание пищи и простейшие мозговые реакции. Когда станет ясно, что разворовано все, президент и тысячи его мелких копий с переразвитыми за счет мозгов челюстями уедут к своим счетам и недвижимости, здесь же воцарится необычайная стерильность мыслей. Нажраться, баба, не замерзнуть и чтоб не съели. Это будет чистый человек, без всяких надуманных одежд, настоящий человек. Страна на правильном пути.

-А вы чего же сами не становитесь настоящим человеком? Кстати там будут паразиты, грязь, различные неудобства. Не хотите?

-Что касается хотите. Процесс очищения не зависит от чьего-то хотения. Голод и другие мучения очистят вас в любом случае. Насчет меня. Как известно, Философ не обязан жить так, как учит его философия. Еще Сенека сказал. Сам себе очищение устраивать не хочу. Общее наступление первобытности и полного очищения человека ожидаю лет через пятьдесят. Мне сейчас 52 и я, к сожалению, не доживу до золотого века.

-Мне дайте возможность дожить.

-Не доживете, не дожили бы. В чистом мире не будет стариков. И все равно я не против. Я же не планировал вас излавливать, сами подвернулись, еще заметили кровь на ящике. У меня выбора другого не было. А сейчас я даже рад. Проведу на вас эксперимент, ускоренно смоделирую весь путь очищения человека. Тем более вы очень даже подходите. На вас много шелухи. Жаль, что нет здесь вашей сучки, а то бы вы здорово отыграли роль мужчинки, смелого, не сдающегося. Очень интересный вид шелухи, но нужна баба. Вам нужна, чтоб не сразу слетела шелуха, а постепенно. Хотя и так будет на что посмотреть. Интересно помогать вам очищаться от шелухи. Предыдущие коровы имели всего несколько оболочек, да и то таких жалких, как зависть или жадность. Очищать их было легко и неприятно, тогда как вы обещаете мне много любопытного. Но мы сильно заговорились, пришло время и поработать. Вот вата, вот хлороформ. Дышите. Не дергайтесь, вам же хуже.

И снова темнота. С каким-то тошнотворным запахом. Сколько он в ней был? Наверно долго, бессознание перешло в сон. От холода проснулся. Дернулся – черт, наручники. На руках и ногах, да еще два к толстому ремню на поясе. Паук обновил сеть и мухе не уйти. Наручники не веревка, их за день не перетрешь, месяцы нужны. У него нет месяцев. Что есть? Человек без пищи может прожить до двух недель, но это в лучшем случае и не в подвале. Неизвестно, что будет творить мужичок. Значит десять дней не больше. Да и сможет ли в последние дни что-то делать? Но пока может. Начал бить наручники о стул. Умирать. Чтобы он не говорил себе, но умирать. Не перебить металл. Умирать. Двадцать лет. Не увидит света. Никто не узнает, что стало с ним. Бесследно исчезнет. Жить. Жить! Как же умирать? Не хочет умирать! Плакал. Выл. Труп. Он, молодой и здоровый, должен умирать! Ни за что! По глупости умирать. И все, конец. Был и нету, навсегда нету. Умирать. Только начал жить и сдохнуть от рук какого-то ненормального! Свет. Увидел, что сидит в одних плавках. Пришел маньяк. В одной руке красная гимнастическая палка из пластмассы, в другой веревка. Одет в камуфляжный костюм. Злые, злые глаза. Ударил палкой по голове, со всей силы. Боль, извержение боли.

-Я тебе покажу веревки перетирать! Бежать вздумал! Самый умный нашелся! Или за идиота меня принимаешь? Потри теперь железо! Получай!

Палка опускалась раз за разом. Боль, океан боли.

-Кричишь! Кричи! Вой! Умник!

Запыхался, отошел в сторону.

-Запомни, ты не сможешь изменить реальность, ты связан и ничто! Это первое правило. Сознание потерял? Вернем!

Ведро холодной воды, не потушившее огонь боли по всему телу. Огонь и холодно, холодно, холодно.

-Так вот, ты не можешь ничего изменить, попытаешься, сразу будешь наказан. Это первое правило. Второе. Не думай, что если я пообещал тебе длинный путь, то не могу убить тебя в любой момент. Могу, потому что я реальность, когда захочу, тогда и убью. Может сам сдохнешь. Ты для меня не важен. Я и так знаю, как будет очищаться человек от жиров. Общий план мне известен, интересны детали, но из-за них я не буду тебя жалеть. Ты мне нужен для деталей, только для деталей. И если ты в чем-нибудь провинишься, убью сразу же. Все ясно?

Вышел, скоро вернулся с табуреткой. Присел, достал таблетку и под язык.

-Ты видишь, как я разнервничался, даже сердце заболело. Чтоб больше такого не было. Не зли меня. Кстати, я решил взять отгул на три дня, мне хочется поплотней тобою заняться. Отследить каждую стадию очищения. Ты рад? Видишь, я с тобой уже на ты. Мне можно, тебе нельзя. Ты должен быть очень вежливым сном. Эй, ты что не слышишь? Я с тобой говорю!

Снова удары. Нечастые, но сильные.

-Трудный ты человек. Вот сейчас говорить не хочешь. И чего ты этим добился? Дурачок, реальности нельзя противиться, ее нужно принимать, какая есть. Может ты из-за тряпок обиделся? Что разве жизнь у тебя ничего не отнимала? Пара тряпок, это ж чепуха. Я их на бережку оставил, на том самом месте, где в прошлом году прокурора утонули. Там течение, только через полторы недели в корягах водолазы нашли. И тебя туда же спишут, только искать не будут столько, не прокурор же. Пока ты еще не весь синий, нужно разукрасить тебя ожерельями. Творческая работа, целое искусство, но нужен хороший материал. Работал на тех коровах, но это одно мучение. С них жир чуть не тек. Взрежешь кожу и сало, сало, сало, будто у свиньи. И кожа тонкая, в растяжках, вены видно. Отбросы. И знаешь, что интересно, ни одна из них не сошла с ума. Я уж старался будь здоров, можешь не сомневаться, и запугивал и мучил, но ни одна. Эти толстобрюхие коровы были так глупы, что им не с чего было сходить! Тупые скотины! И точно с такой же дурой я прожил больше двадцати лет! Сколько я вытерпел! Ее вечные крики, нечистоплотность, кучи подружек и родственников, тупость, достойная удивления. Но я вынес этот крест и теперь очистился от ненависти. Очистился на точно таких же тварях. Жену я конечно не трогал, мы хоть и в разводе, но милиция непременно заинтересуется мной. Вряд ли они что-то смогут найти, но я не люблю искушать судьбу. Пропасть из-за грязного животного было бы глупо. А я умен. Вам очень повезло, у вас умная реальность, что бывает редко. Теперь приступим к делу. Сначала спина, здесь нет волос и удобно работать. Росчерк. Ждем с нетерпением. Девятнадцать капель и почти на равных расстояниях! Очень даже не плохо! Еще и еще. Вот мычать и стонать ты умеешь, а поддержать беседу нет. Откуда такая замкнутость? Или хочешь уйти от реальности? Не выйдет, я реальность от которой нельзя уйти, умная реальность. Если бы ты видел как это красиво! На той девке я сотворил целую сеть узоров. Не удивляйся, я соврал, что не знаю о ней. Мне можно, я ведь реальность и я могу обманывать. Жизнь тоже часто ведь обманывает. Только смерть единственная и абсолютная правда. Идея! Сейчас я обрею тебе голову. Никогда не пробовал работать на черепе, надеюсь, он у тебя красивой формы.

Вернулся быстро, вместе с ножницами и бритвой. За несколько минут остриг волосы, намылил остатки.

-Лезвия «Жиллет», новые, сейчас обрею по высшему классу. Да, череп у тебя вроде бы не плохой. А хочешь услышать про ту девку. Это мой грешок был и он немного меня тяготит. Я тебе как бы исповедаюсь. Ничего? Молчишь, ну молчи, молчи. В героя играешь, вот он меня мучает, а я молчу, не прошу пощады, не унижаюсь. Только это блеф. Во-первых, голодаешь ты совсем недолго, палка пластмассовая, я добрый. Пройдет день, другой и запоешь тут мне. А во-вторых крепок ты, потому что уверен – не спастись. Дал бы я тебе хоть грамм надежды и ты бы сломался. Надежда ломает людей сильнее пыток. Брось маленький шанс выжить и человек уже скулит, умоляет, старается выжить. Проступает зерно. Как в той действительности. Знают все, что лучше не будет, что летят в тартарары, но надежда. А вдруг случится чудо, придет избавитель, расшвыряет ворье по лагерям и обеспечит работой. Хотя бы выехать удастся и терпят, пресмыкаются, ползают на коленях. Их раздавила надежда. Не будь ее, они были бы смелы и не стерпели бы унижений. С тобой я поступил гуманно, сразу объяснил, что путь у тебя один. Я опасался, что надежда согнет и тебя, раньше времени очистит шелуху. Надежда хороша для очищения. Будь у тебя сейчас надежда, ты бы оклеветал незнакомого человека. Представь: инквизиция или 37 год. Дай показания на того-то и мы тебя отпустим. Даже просто не будем мучить. Родную маму ты еще не оклевещешь, а незнакомца пожалуйста. Одна из оболочек слетела. Это только начало, дальше слетят остальные. Потом ты будешь просить, чтоб убили родителей, убили твою сучку, но тебе оставили жизнь, пусть в подземелье, пусть в цепях, но жить. Так и будет. Можешь себя не укорять, сам ведь уже почувствовал мою правоту насчет незнакомца. Ты не хуже других. Все люди, по сути, подонки, это если рассуждать с современных жирных позиций. Нет ничего святого, плохие люди. Каждый убьет другого, если речь о жизни пойдет. Убьет, предаст, обманет, украдет, оклевещет. Плохие люди, негодяи. Но если смотреть с позиции естества, то ничего дурного в людях нет. Любое преступление допустимо для выживания, важнейшей цели человека. Если убил, чтобы выжить, то не преступление, а доброе дело совершил. Так же со всем остальным. Если ради выживания, то все хорошо и допустимо. Выживание – зерно, суть человека, остальное пустое, плевела. Ты сейчас пока неестественен, слишком запеленат в оболочки, но час за часом ты будешь освобождаться от них, очищаться. Вернемся к моему грешку, не дающему мне покоя. Сам не знаю, что со мной произошло, видимо феномен седины в бороду, а беса в ребро. Я, знаете ли, всегда был очень спокоен в сексуальном плане, что вполне естественно. Обычно сексуальные гиганты люди не далекие, туповатые. Видимо член и мозги питаются из одного источника энергии и тот, кто силен членом, слаб мозгами. Я силен мозгами. С женой и в молодости спал редко, имел несколько скоротечных связей, о которых мало что помню. Жил нормально и без этих глупостей, но вдруг захотелось мне свежины, именно чтоб помоложе, не изношенные, новье. Я сначала смеялся, потом вижу, что дело приобретает нешуточный оборот, вроде помутнения мозгов. С ума сходить начинаю. То есть желание, не имея выхода, накоплялось во мне и в один прекрасный момент могло разрушить плотину воли. Чтоб катастрофы не было, решил я спустить пар, слить воду. Подобрал девицу по вкусу, обработал и привез сюда. Не совсем правильно идти на поводу у желания, но если оно сильно, а ты противишься, то можно получить невроз. Зачем философу невроз? Гасить пожар пока он не разгорелся. Она первое время кричала, ругалась, просила, но палка хороший стимул для молчания. Я сделал, что полагалось и был страшно разочарован. Поверите, никакого удовольствия, хотя девка по нынешним канонам красивая. Худая, с фигурой и большие груди. Но удовольствия не было, каким-то кроликом себя ощущаешь. Обыденно, тупо, нет радости. После того как побыл Богом, как решал вопросы жизни и смерти, после этого небесного величия, такое скотское наслаждение не шло ни в какое сравнение. Будто после цветника попал в общественный туалет. Мигом бес из ребра вышел, стало мне жаль потерянного на глупость времени. Хотел ее на свалку, ну куда трупы отвожу, да заметил какая у нее прекрасная кожа. Белая, упругая, у меня даже дух захватило. Материал достойный великих творений. Материал для меня. И как я ее разрисовал. Сначала на ногах, чтоб приспособиться к коже. Тренировался. Спина и живот потом. Такие нити делал! Длинные, равномерные, капельки одна за одной. И не забудьте про темп. Это творение очень недолговечно, быстро превращается в за сохшие кусочки. Нужно успеть окончить картину, чтоб увидеть ее живой и цельной. Несколько великих минут. Правда не много мешал ее ор. Палкой урезонить не мог, потому что смазал бы картину, заткнул уши и восхищался. Острое осознание того, что Бог. Бог, только он мог создать такой шедевр. Я Бог. Сеть живых бусинок. Узоры истины. По сравнению с ними картины чепуха. Глупая выдумка. Статичны, мертвы. А узоры это жизнь, скоротечная, мимолетная. Успей, поймай, впитай, насладись, а то увидишь только сукровицу. И ты создатель жизни, ты Бог. Сильнейшее возбуждение меня охватило. Необыкновенный душевный подъем. Радость без предела. Я поднялся наверх, много ходил и долго не мог заснуть. Как влюбленный мальчишка. Я действительно был влюблен в свое искусство. Под утро, когда я еле заснул, мне снилось, как я работаю на животе и груди, они были еще целы. Но увы, когда спустился в подвал, то девка была мертва. Большая подлость с ее стороны. Плюнула мне в душу. Я очень, очень расстроился, я хотел создавать творения дальше, а она сдохла. На трупе не порисуешь. Пришлось творчество прекратить, за неимением материала. Так что ты очень кстати. Совмещу приятное с полезным, буду на тебе рисовать и буду тебя очищать. Кажется у тебя жар. Да, точно. Слабое, вырождающееся поколение. И не вздумай умирать, ты можешь умереть только по моему разрешению. Самоволки в моей реальности запрещены. Сейчас займусь твоим черепом.

Обрил, протер полотенцем. Левой рукой заблокировал шею, а правой стал выводить узоры.

-Трудновато здесь, кость рядом. Непривычно. Может на тебе и не выйдет, ну так в следующий раз получится. И не дергайся.

-Сволочь.

-Ну ты и хрипишь, словно при смерти, а ведь еще идти и идти.

-Сволочь.

-Неужели нож больнее палки, что ты ругаться начал? Или тогда у тебя сил не было, а сейчас поднакопил? Ругайся, ругайся.

-Сволочь.

-Добавь еще ничтожество и дурак, тогда получиться полный набор, которым пользовалась моя благоверная. А вот это ты зря. Матом здесь ругаться нельзя, еще раз и будешь наказан. Ну хорошо, если так хочешь, то получишь.

Хрипел, пытался спрятать голову, но крепкая рука на шее.

-Вот и все. Голова готова. Жаль, что ты не увидишь этого чуда, но уверяю – получилось прекрасно. Сейчас я отпускаю твою голову, но попробуй только дернуть ею. Это будет последнее твое осознанное движение в жизни.

Как только рука отпустила, он завертел головой, рыча от боли. Это был шанс. Поскорее и поменьше мучений.

-Какая же ты тупая тварь! На халяву захотел выскочить? Думал, что реальностью можно управлять. Поступлю так и убьет. Нет, дружок, ты не можешь добиться чего хочешь, не можешь смоделировать меня. Я убью тебя, когда захочу и ты в решении принимать участия не будешь. Как сейчас. Ты думаешь, что хоть чуточку мне досадил? Ничего подобного. Узоры вышли плохие и когда брил тебя то порезал, в общем мазня вышла. Так что мотай, мотай своей пустой головой. Никак ты меня не укусишь, я Бог, а ты грязь. Испуганная грязь. Страх стал в тебе сильнее жизни. Ты герой. Знаешь, как ими становятся? С перепугу, закрыв глаза, бросаются на пули, доты, танки и гибнут. И герои. Ты тоже герой. Боишься до марания трусов и оттого смел. Знаю я эту смелость. Поработаю с тобой и не то еще выплывет. А за матерные слова получишь. Я ведь человек слова и, хоть судьбе положено обманывать, буду честен. Жизнь всегда честна в неприятном. Вот и палка.

Темнота.

-Ну как мы поживаем? О, да ты изрядно посинел за время моего отсутствия. Если не будешь вести себя хорошо, то скоро на тебе не останется белых пятен. Будешь синий как баклажан. Подумай об этом. Могу тебя обрадовать, через два дня мне нужно везти начальство в командировку, отвертеться не могу. Посему и ты через два дня отправитесь в командировку. В последнюю. Посмотри какая интересная связь выходит: ты, я, жизнь. Жизнь влияет на меня, я на тебя. Ты оказался под двумя воздействиями, моим вызванным жизнью и просто моим. Кто здесь первичней я или жизнь? Ты то все равно мелкая щепочка, способная лишь на миг привлечь к себе внимание своим отчаянным барахтаньем и исчезнуть. Наверно первичнее я. Да для тебя первичнее я, а жизнь доходит лишь отголосками. Ехать в командировку это отголосок, а вот убиение тебя это громкоголосый хор. Несомненно, я первичней. И смотри, какая интересная мысль у меня появилась. О бесконечной линии реальностей. Или богов. Жизнь реальность для меня, но для нее есть своя реальность, свой бог. Для тебя реальность, бог я, но ты чья-то реальность, чей-то бог. И так далее, до бесконечности в обе стороны. Образно мегареальность можно представить в виде бесконечной вереницы, тузящих и тузимых богов. Каждый бьет низшего и бит высшим. Когда бог нашего бога ударит нашего бога, то мы воспримем это опосредованно, как в случае с командировкой. Сначала наш бог впитает в себя удар, а потом будет бить нас, может совсем по другому поводу. И еще, весьма возможно, что линия реальностей замыкается в круг. Каково! Самый нижайший бог бьет самого величайшего. Круг бьющих и битых богов. Вот вам и колесо сансары. Теорийка. Красива же! Ладно, вернемся к прозе жизни. Поверь, я не хочу тебя убивать, но вынужден. Имел уже печальный опыт. Оставил здесь одну дуру, поехал, думал в пару дней обернуться. Но сначала начальство задержало, потом машина обломалась, в аварию попали. Приехал на пятый день. 3ахожу, а тут вонь как на мясокомбинате, гнилью, дерьмом воняет. Баба здоровенная, еле выволок отсюда. Потом неделю комнату проветривал, пока хоть дышать можно стало. С тобой этого может и не быть, ты паренек худой, но не хочу рисковать. Да ты не особо и интересный будешь, почти растение. И начальство, может снова меня задержать. Они ведь почему меня берут, хоть я водитель не очень, но исполнительный, тихий, языком не треплю, куда вожу и зачем. И ночью и по выходным, всех их баб знаю адреса. И не пререкаюсь, не кричу, что семья, дела. Нужно, значит еду. За что деньги получаю и удовольствие. Последнее главное. Вижу как они на меня смотрят, думают что букашка, ничто, слуга, надменно смотрят, норовят по плечу похлопать, что мол молодец, хорошо служишь, а глядят будто нет тебя, будто на пустое место. Начальство поменьше, те насмехаются, что дурак, работаю как вол, тихий, ни с кем не ругаюсь, ничего не требую. Тряпка. Так меня в бухгалтерии называют. Сидит там орава потертых жизнью баб и я у них любимая цель. Всегда изголяются надо мной, ржут, трясут своими неординарными подбородками. Они боятся меня, чувствуют чужое своим сальным натурам, боятся и заглушают свой страх смехом. И я смеюсь, потому что знаю, как они обсыраются при виде ножа, как орут, воют, прося пощады, я смеюсь над их жирными лицами, которые совсем не похожи на человеческие, когда их искажает ужас. И знаю, как легко входит нож в эти разросшиеся животы и обвисшие груди. Я смеюсь. Начальник орет на меня матом, а я смеюсь. Я представляю его связанным на стуле, его лицо и мне смешно. Ори, дурак. Ты слишком туп, чтобы почувствовать настоящую власть, чтобы стать Богом. Я смеюсь над чиновниками. Ладно мелкое и среднее ворье, рассевшееся на многочисленных хлебных и колбасных местах. Жрите. Но те, кто правит городами, областями, страной, они то могут взять власть и использовать ее по назначению Увы это всего лишь ничтожные бляди, все помыслы которых, все желания направлены к одному – нахапать. Урвать кусков и своевременно убежать, чтоб новые правители не отобрали. Ради этого они живут. Их челюсти вытеснили мозги из головы, их воля называется жадностью. Среди этой кучи дерьма, обвешанной орденами и медалями, среди них нет личности, не ушибленной страстью к накоплению. Великой личности. Личности, которая бы властвовала не ради удовлетворения примитивных желаний, а ради удовлетворения властью. Ради низведения человека в его естественное состояние. В говно. Человек говно и не надо претворятся, прятаться за шелухой. Настоящий правитель осознанно низводит человека в естественное состояние. Нынешнее убожество дорывается к власти, чтобы алкать, а личность, чтобы творить судьбы подвластных людей. Уподобиться богу, есть он или нет. Стать жизнью для миллионов, сорвать с них жирок, вернуть в первобытную простоту. Вот задание личности. Конечно, сейчас в стране совершается стремительнейший рывок в каменный век, а следовательно и к чистому человеку. Но какой смысл в эксперименте, если он случаен, если никто его не проводит, если никто не радуется его результатам, если всем все равно? Глупо, как и все у нас. Одна радость, что движение страны в дикость уже не остановить. Впрочем, оставим ту жизнь и вернемся к нашей с тобой реальности. Представь, что случилась беда. Авария, рак, бандиты, ну что так часто случается там. Здесь это означает, что пластмассовая палка уходит в небытие. Будь все как я рассчитывал, то жить тебе и жить, но увы судьба-злодейка в моем же лице, под воздействием жизни, отбросила палку и взяла вот это. Это лом, это ты. Ну вот и познакомились. Лом сделан из толстой арматуры, окрашен, чтоб не ржавел. Порядок прежде всего. Ты даже не улыбнулся. Правильно, чуть попозже познакомишься с ломом ближе. Пока план работы. Если уж мне не удалось довести тебя к очищению, то я сломаю тебе кость. Всегда ломаю кости, это любовь с детства. Знаешь, трудное послевоенное время, худые, плохо одетые мальчишки, многие сироты. Играли естественно в войну. Около кучи бревен. Как оказалось плохо закрепленных. Обрушились и одно упало на ногу моему другу Феде. Я все видел. Как оно медленно опустилось, перекошенное лицо дружка. Среди грохота и криков, я четко различил треск ломающейся кости. Сухой, звонкий треск. Музыка. Настоящая музыка недолговечная, моментальная, великая. Навсегда запала мне в память. Но больше у меня такой звук не выходил, хоть пребывал я не раз. Конечно лом не бревно, но, я думаю, мешали их толстые ноги. Звук глушился в плоти. Надеялся на девицу, но она коварно умерла, а с трупами я не работаю. С тобой должно получиться, у тебя худые ноги. Сегодня одна, думаю левая. Завтра к обеду правую, а перед отъездом зазвенит твой покрытый орнаментом черепок. Расколоть его со лба или затылка. Может быть темя? У меня есть время подумать. Как и у тебя. Интересно насколько ты освободился от шелухи сейчас? Уже смог бы оклеветать друга? По моим расчетам через день палочной работы ты должен был полюбить меня. Да, да, полюбить как Бога. Всемогущего, всесильного, всеправого. Я бы стал для тебя олицетворением жестокой, но справедливой правды жизни. Бью, значит не зря, значит есть за что, хоть это тебе и неизвестно. Но ты ведь полюбил правду, даже бьющую, верен ей, значит можешь надеяться на прекращение мук, ты ведь правильный, ты любишь меня, преклоняешься. Ты бы удивлялся моей доброте и милости. Дрожал от радости, при виде меня. Был как собачка. Но увы, жизнь внесла свои коррективы и вместо пути будет хруст. У меня поставленный удар, с первого раза перешибу. Вот так. Кричи, кричи, действительно больно, я понимаю. А ведь услышал треск. Был треск! Музыка. Я еще и композитор! Ори во всю мочь, усиливай эффект. Думал ты, что и говорить сил у тебя нет, а теперь орешь. Человеческие возможности значительно больше, чем думают их обладатели. Кричи, рвись, ты силен, у тебя есть воля, ты изменишь жизнь. Так думают многие, не замечая, что связаны по рукам и ногам, а рядом ходит бог с палкой, в лучшем случае пластмассовой. Слепцы. Ты уже прозреваешь. Мы с тобой сделали уже два шага. Знаешь, как я это определил? Нам оставался шаг до любви, от нее шаг до ненависти, сейчас ты меня ненавидишь, хотя твои глаза пусты. Те дуры не смогли пройти любовь, не смогли меня возненавидеть. Как ненавидеть правителя? Он же Бог! Врожденное преклонение перед властью. Хоть и плохой, хоть и бьет, но власть, своя она, нельзя против нее. Ты преодолел страх перед властью. Рычишь, пускаешь слюню ненавидишь. Плохо, значит ты еще не до конца очистился, хоть боль и сдернула много оболочек. Но не все. Чистый человек не знает ненависти, не имеет других чувств, кроме страстного желания выжить. В тебе еще есть жирок, дающий силы на ненависть. Вполне возможно, ты не успеешь очиститься до смерти. Пусть, ты не важен. Главное я. Я творец, следовательно я Бог. Смысл Бога в творении, иначе не Бог. Любой творец Бог творимого и как Бог он неподвластен сиюминутным законам добра и зла. Как можно подгонять под эти мертвые слова процесс творения, величайший и наиглавнейший. Я вне добра и зла, по ту сторону, я сам создал и добро и зло в своем мире, мне все дозволено ибо я Бог, я творец. Не вообще Бог-творец, тот который стоит с палкой выше меня на круге реальностей, а Бог-творец я, творец этого мира в котором ты связан. В этом мире я всесилен и максимально нравственен. И пусть убивал не ради выживания. В нашем столетии были убиты сотни миллионов. Кто их убил? Высший бог, но ведь никто не называет его убийцей, ему молятся и поклоняются. Он бог там, я бог здесь и значит, имею право убивать. Я создал свой мир и я властвую в нем, убиваю и я милостив! Даже если богов нет. Кто убил миллионы? Миллионы! В чем проблема? Я такой, как многие. Другие за это же стали героями, носят награды, а я скромен, я не претендую на это. Просто как бы ни было, я поступаю правильно. И скорей всего я действительно Бог, наверняка Бог. Этот подвал, ты, палка, лом, кандалы, все это мой мир. Ты скажешь почему он так беден? Тот мир богаче. Я согласен, признаю это. Но ведь тот мир создан вышестоящим богом, не потерпящим моих вольностей. Палка у него в руках. Мой мир нормален. Твой мир куда беднее. Искренне жаль тех несчастных, для которых ты Бог. Избитый, умирающий бог, что может быть хуже. Никчемный бог. Хотя не исключено, что твои подданные рады такому обороту, живут как хотят и не боятся, что их осадят палкой. Пожалуй ты даже выгодный им бог. Лучший бог, связанный бог. Что-то ты парень совсем никакой, хоть бы реагировал на мои рассуждения, а то, как для стены вещаю. Ладно, приходи в чувств, а мне съездить в город нужно.

На следующий день в даче сидела полная краснолицая женщина и совещалась со своей молодой копией. Где лучше найти покупателей на дачу. И какую цену просить. Хоть тысячи две за такую цяцю содрать нужно. А то на похороны изрядно потратились, еще поминки. А его то наказал бог за хамство. Это ж надо! Бросить жену, детей и уйти. Хоть бы еще к другой, а то сам жил. Позор то какой. Сколько горя вынесла. Дурак такой, не так ему видите ли было. А под КАМАЗом раздавило в лепешку бесстыдника. И хорошо, что один, хоть имущество семье осталось. Та же дача.

-Тут еще подвал должен быть, посмотреть нужно, может консервация какая есть?

Нашли лестницу вниз. Спустились, долго возились с замком. Открыли там темнота. Пока выключатель нашли. Свет. И обмерли.

-Я ж тебе говорила, что ненормальный у тебя папаша! Маньяк!

-Страшно.

-Не бойся, не укусит.

-В милицию надо.

-Ты что сдурела! Какая милиция! Чтоб весь город у знал, что у тебя папаша маньяк! Чикатилихой задразнят! Итак замуж не могу выдать, а что тогда? Притом начнут таскать на допросы. И дачу конфисковать могут! Не смей думать даже про милицию. И похороны назавтра. Сколько денег угрохали, накупили еды, и пропадет все. Нетушки!

-Этот дышит еще.

-Сама вижу. Черт старый, добить не мог. Иди на кухню, нож возьми.

-Мам, а может лучше вынесем его ночью на дорогу и пусть лежит.

-Дура ты. Нам дома поминки нужно готовить, а не тут с трупами возиться.

-Еще живой он.

-Правильно, подберет кто-то, выживет он и посадят нас ни за что, ни про что. Тащи нож, кому говорю!

Нож оказался тупой и они долго рвали горло.

-От уже хрюшка, вымазалась вся в кровь! Платье то новое!

-Мама, как же мы его от стула отдерем, железом прикованный.

-Тащи топор и чурку деревянную. Рубать будем. Тьфу дура! На улицу, на улицу рыгать! От чудо мне, слабосильное. Будто куриц не рубала живых.

Через время они копали яму около навозной кучи.

-Хватит, говенцо запах пришибет.

Сбросили, сверху навоз, целую кучу наворотили. Помыли руки и домой. А завтра на кладбище играл оркестр. Она стояла в трауре и роняла редкие слезы, всем своим видом показывая, что прощает мужу его неблагодарность.

1997 г.

ЖЕРТВА ЧУВСТВА

Жил до войны на Горовой улице кот-демон. Точнее жил он там и раньше, еще до революции, только тогда улицы еще не было, а так, понатыканы дома под горой вдоль кладбища. Все плетнями огорожены, вокруг каждого садки: вишни, груши, яблони; огороды немалые. Зажиточно обыватели обретались, а кот-демон и вовсе барствовал: по судебным делам выступал, не столько законы знал сколько людей нужных, аппетиты их и пищу любимую. Процветал котина, оттого и дом у него каменный и на церковь жертвовал и вдовушки к нему ласковы были. Что касается женского полу, так уж действительно демон был, охоч, что цыган на воровство, а горяч до таких степеней, что раз даже стожок загорелся, где он с любавой одной миловался. От одного вида его девки млели. Был он росту большего, сложения крупного, бел как снег, нос розовый, глаза зеленные, а коготки по наипоследнейшей моде подстрижены. Шерстка у него мягкая, подпушек толстый, в самые лютые морозы, за водой, в одних трусах к колодцу шествовал. В дождливую погоду залазил он на теплейшую изразцовую печь и грелся там. А как солнце засветит, надевает черные сапоги, лихую шапку с пером и двигает по делам хлопотать. Известен он был от Одессы до Ростова с заездом в Харьков. Любые споры и недоразумения улаживал, стелил мягко да жестко спать, говорил медленно, растягивал, мурлыкал, но мог человека своими словами в каменный столб обратить. Пробовали церковные иерархи изгнать его из города, как животное богом не благословленное и православию противное, может даже с нечистой силой связанное. Но не прост был кот-демон, чтоб давать себя в обиду. Городскому голове сунул, полицмейстера подмазал, отписал в святейший синод запрос о котовской своей участи, пожертвовал немалую сумму монастырям и втрое больше лично столичным доброжелателям. Простили, похвалили, возлюбили. Как началась мировая война, узрел кот-демон великие возможности. По причине наличия хвоста и подношений щедрых, был он признан непризывным, фронта не боялся и сосредоточился на своих делах. Решил он сделаться армейским поставщиком и сделался. Первым делом записался в купцы, прозвался Котофеем Котофеевичем Муркиным, затем купил гнилой кожи, ржавой селедки, трухлой соломы, упитанных интендантов и завертел деньгами. В считанные месяцы сильнейшим богачом стал, начал дом новый строить и курей деньгами кормить. Из самой столицы приезжали к нему артисточки, приобщаться к его деньгам. Гарем организовал и прочий рай земной, хотел слонов прикупить для вящей славы, но не успел – революция началась. Оно конечно и при революции люди жили и добро наживали, но уж сильно вдарила она по городу. Сначала монархисты местные на пару с черносотенцами евреев вешать начали. Хотели и кота-демона, да он извернулся доводом, что евреи картавят, а он мурчит. Потом съел кусок сала, выпил водки рюмаху немалую, перекрестился и рассказал как боролся с мировым еврейством в виде мышей, сколько их словил. Монархисты были в основном лавочники и вреда от мышей имели достаточно, поэтому признали в них тринадцатое колено Израилево, напились до умопомрачения и бесовидения, целовали кота-демона в пушистые белые щеки и дергали за роскошные усы, пока не свалились под столы. Затем в город прибыл состав вооруженных людей, неизвестной политической ориентации, которые стали стрелять евреев, монархистов и почему-то цыган. Разграбив склады эшелон уехал, распевая революционные песни и освободив город для войск Петлюры ,которые и стреляли исключительно москалей. Но так как определить, кто из горожан москаль, а кто нет, было затруднительно, то хлопцы доверились проведению, и стреляли в кого попало. Коту-демону попало в ухо, залез он на свою любимую изразцовую печь, где долго мяукал от боли и обиды на судьбу-злодейку, нагло поправшую его благополучие. Лежал и он в состоянии полнейшего упадка несколько дней, как вдруг задрожала земля и наполнился воздух грохотом. Не испугался он подумал что конец света, приготовился к страшному суду и стал ждать грома труб сзывающих. Не дождался потому что не было никакого конца света. Просто в город вошли конники красного командира Николая Хребто, лютого врага буржуазии и иной, счастью противившейся нечисти. Этот людей стрелял не особо, да и осталась обывателей от прошлых воспитаний маловато, сразу строить стал хорошую жизнь. Для начала решил улицы выпрямить, потому что в закоулках счастье не образуешь. Натянули шнуры и ну бить из пушек все, что не в ряд стояло. От стрельбы этой и произошли трясения да грохоты. Коту-демону еще повезло: только палисадник ему разворотило и летнюю кухню. Многим дома напрочь разрушили, зато жить стали на улице Горовой. От взрывов и разрушений совсем ослаб кот-демон. Стала ему жизнь не мила и девки не сладки. Даже к деньгам аппетит пропал, какие деньги ежели коммунизм? Собрался кот-демон помирать: лег на спину, лапки молитвенно сложил, хвостом вопросительный знак изобразил, дожидался старухи с косой. Ждал, ждал, аж спину заломило, а смерти нет. Понял он, что не судьба, поднялся и стал к жизни приспосабливаться. Голодно конечно, неопределенно, лучшая жизнь ожидается, счастье всемирное вот-вот будет, тревожатся люди, что за счастье такое , не сразу ли в морду , а то и к стенке? Ну кое-как жили, только вот стал коту-демону цвет досаждать. Был он ведь бел как снег. Выйдет на улицу и сейчас же ребятня сбегается, кричит: «Белый, белый! Контра недобитая!» При этих криках хватались бойцы за винтовки и палили, что только увертывайся. Беда одна, даже в Чека вызывали, спрашивали не есть ли его цвет афишированием его же политических воззрений. Три часа объяснял кот-демон, что ни политических, ни иных воззрений не имеет, лишь упования и вера в советскую власть и надежду на скорое и безусловное счастье. А цвет такой преподнесла ему природа, тогда еще задавленная подлыми эксплуататорами. Родись он теперь, то непременно был бы ярко красного цвета, как знамя коммунизма. И вообще кот самое пролетарское животное, пород не имеет и всегда рядом с народом. Вроде поверили, но цвет все же приказали сменить. Пришлось коту-демону собирать на станции угольную пыль и вываливаться в ней, для приобретения менее контрреволюционного вида. В дождь, как и прежде, никуда не ходил, побаиваясь теперь за цвет.

Не налаживалась жизнь у кота-демона при военном коммунизме. В учреждения он не пошел, известное дело – кот. Любит гулять сам по себе. Во время НЭПа никуда не встревал, чуял, что не надолго это, еще и накажут. Так и жил без работы, без денег, одичал совсем. Мышей ловил, крыс, диких кроликов, иногда и цыплят лямзил, за что бывал бит. От одежды отошел, про обувь забыл, стал на улице ночевать. И представьте себе, это возвращение в лоно природы положительно повлияло на кота-демона. Жирок сошел, мышцы наросли, мех заблестел и переливаться стал, походка уверенная и стремительная, ну точно тигр. Только ухо простреленное напоминало о былых бедах. Первым признаком скорого выздоровления стали поглядывания его на девиц. Те отвечали ему тем же. Они, девицы, прождав напрасно великого счастья, обратились к жизни, резонно рассудив, что лучше получать счастье копеечками, но сейчас, чем ждать у кассы судьбы неизвестно сколько целого рубля. Результатом такого переворота в сознании стали томные взгляды и волнительные охи, сопровождавшие кота-демона в его пробежках по прямым и до сих пор разбитым улицам. Он на эти позывы не отвлекался, пока что. Будучи существом опытным понимал, что страсть финансово не подкрепленная, обычно скоротечна и заканчивается печально. Печали же решительно не хотел, поэтому принялся решительно приискивать себе место да такое, чтоб и хлебное и вольное. Трудно это оказалось без друзей. А где их то взять? Котов за низших почитал, демоны за полукровку держали, только что не плевались, ближайший кот-демон жил за три измерения, никакого от него толку, а от людей ничего, кроме дерганья за усы и накручивания на руку хвоста, отродясь не видел. Был еще конечно женский пол, но какая же тут дружба, одни сердечные чувства. Помаялся кот-демон побегал, попотел, однако недаром же столь высокое имя носил, где мытьем, где катанием, водкой ли деньгами, собрал все что нужно. Одним погожим осенним деньком прибил к своему домику табличку:

К. К. М У Р К И Н

Заготовление шкурок мелкого скота и собак.

Коты не принимаются.

Потом, по настоянию чертей, добавилось еще:

Черти тоже.

Мало помалу закипело дело. Там урвет, там спишет, там занизит сорт, вот и есть любой на сарафан. Пошли пиры горой, песни, пляски да ночи жаркие. Отремонтировал домик, патефон купил, пластинок кучу, монокль и часы «Павел Буре», хоть не шли, а красивые, и зачем ему часы, счастливый ведь! Летели года как птицы, а он все благодушествовал, приударял и накоплял. Опять решил дом увеличить, но снова не успел. В 1934 году был арестован и препровожден в местную тюрьму. Готовил объяснения, но был бит и заранее сознался во всем. Арестован был по доносу, утверждавшему, что хотел кот-демон свергнуть советскую власть путем темных дел и грязных махинаций. Автором доноса был сосед слева, претендовавший на грушевые деревья и раздраженный тем Фактом, что все три его ребенка были в противоположность отцу белобрысы, зеленоглазы и от рождения знали французский. Жена созналась, что была лишь разочек, и после непродолжительного педагогического битья была прощена. Сосед поклялся на партбилете, что отомстит. Так попал кот-демон в тюрьму, где и получил бы на полную катушку, если бы не потребовал медицинского освидетельствования и покусал нескольких охранников. Два врача и ветеринар признали его стопроцентной скотиной и полным котом, после чего деятели НКВД решили увеличить им поголовье диких кошек, а то и создать новый коммунистический подвид. Происходить все это должно было где-то в Сибири, где ни Макара, ни телят, ни пастбищ, а одни лишь вековые сосны и обширные лагеря. Отправился в те края кот-демон плача о домике своем каменном, печи изразцовой теплой, о непыльной работе и веселом отдыхе в окружении любезных подруг. Царапал стены вагонные, крутил хвостом, жалобно мяукал, призывая на помощь силы тьмы. Все попусту, осталась на земле одна сила, с пулеметами и конвоирами.

Прибывши на место возблагодарил кот-демон судьбу, что родился не в рубашке, а в шубе. Попытались местные бандюги с него если не семь, то хоть одну шкуру содрать. Тут он и показал им что такое разъяренный тигр, долго еще воры к расцарапанным рожам снег прикладывали. Заимел кот-демон авторитет, но от трудностей это не избавило. Испил свою чашу до дна, едва не захлебнулся. Был и лесорубом и кашеваром, уборщиком, прачкой, лошадью, мишенью, пугалом, щеткой для обуви, пока не осел в санчасти истопником. Попал на это райское место благодаря изумительному своему баритону, знанию многих народных песен и благосклонности начальницы, очарованной его голосом. В санчасти довольно неплохо кантовался он до 1941 года, пока не забрали его в добровольцы. На фронт снова не попал по причине наличия хвоста и ненадежного цвета. Послан был смазчиком в полк истребителей. С протирочным материалом было трудно, а у парня такая шуба. Впрочем шубу он берег, научился пить не разведенный спирт, жарить картошку на солидоле и заваривать чай обтирочными концами. Осенью 1944 был демобилизован с формулировкой «опасен в работе». Так пропитался ГСМами, что в любой момент мог самовоспламениться с большой опасностью для окружающей живой силы и техники. Вернулся когда домой, то дома не нашел. Тот же гад-сосед распродал все от крыши до пола. Не став ругаться из-за боязни воспламениться, пошел кот-демон к реке, в которой и просидел три дня, несмотря на холод. Отмокал. Сам отмок, очистился, но речку загрязнил до полного исчезновения пескарей и раков. Водяные несколько лет потом от аллергии страдали, жалобы писали в Верхнедемонское упраление и горисполком. Хотели кота-демона штрафовать да оказалось невозможно по причине полного отсутствия какого либо имущества у него. Это новая манера его поведения была. Уразумел он, что не под силу бороться с судьбой и отражать ее удары. Но можно обезболить удары эти. Судьба больно бьет, когда отнимает что-то ценное, а если нет ничего, то попробуй достань человека, все равно ему. Решил кот-демон опроститься, жить бедно и кисло, чтобы в случае чего жалеть было не о чем. Выстроил себе хатку-завалюшку, нарубил лозы и занялся плетением корзин на продажу, чем и зарабатывал себе на пропитание. Жил тихо и скромно ни на что не надеялся, ничего не ждал, ни жизни, ни смерти, а только хлеба насущного да молока по праздникам. Мало кто его в городе помнил, а он и подавно от лишений сибирских все забыл. Поговаривали даже, что поотмораживал на северных морозах себе разное, оттого дескать и к женскому полу необычайно равнодушен стал. Но это врали, все-таки кот-демон, а не раззява. Просто дамочки это наипервейшая вещь, о чем жалеешь и за что на судьбу обижаешься. Этой слабины давать судьбе не хотел и вел жизнь аскетическую. Плел корзины, на базар носил, рыбку ловил дюже пахнущую керосином, козу держал для молока, но большего обимуществления не допускал. На досуге спал, думал о глубине мирового океана, пытался выколдовать себе лодку, хотя бы двухместную, для философических прогулок местами, где плавал когда то сам Чехов. Пока не удавалось. Зато двух воров, залезших спьяна в его хибару, обработал на славу. Одного превратил в колбаску, другого в городской водопровод. Но что может получиться путное из вора? Понятное дело ничего. С тех пор колбаса в городе стала серого цвета и угрожающего запаха, а водопровод все время прорывало, пока в 2004 году начальство не разрушило колдовство своим указом «Об упразднении водопровода за отсутствием средств и населения». Колбаса вышла из употребления по тем же причинам, но ранее и была успешно заменена лебедой.

Но демократия и правовое государство были еще в далеком будущем и никак кота-демона не касались. Жизнь его текла тихо как река, так же была чуть отравлена каждодневной борьбой за существование, из которой и он выходил победителем. Ждал новых репрессий и гонений, был готов к ним. В целях духовного развития пробовал писать стихи, для чего ходил в городской парк за вдохновением. Там едва вырвался из рук хулиганов, хотевших сдать его на мыловарню. После этого от поэзии отошел, к прозе не пришел, отдавая предпочтение в искусстве царапанью различных картин когтями. Неизвестно как долго продолжалась бы эта идиллия, если бы на горизонте не появилось нечто, перевернувшее, взбурлившее жизнь кота-демона. Это нечто потрясло его больше, чем пушки Николая Хребто и лагерные крысы с медведя величиной. Он был повержен, он слушал и повиновался.

А произошло следующее. Одним днем, прекрасным весенним, жарким летним, промозглым осенним, неважно каким, торговал кот-демон на базаре свою продукцию. В стареньких сапогах, тертом пиджачишке, латанных, еще армейских штанах, в выгоревшем кашкете, сидел он с козьей ножкой из сухих виноградных листьев среди множества корзин и то ли любовался цветением абрикос, то ли щурился от раскаленного солнца, а может выглядывал скоро ли кончиться дождь. Базар гудел, мельтешил, толкался, торговался самым обыденным образом. И вот среди этого извечного шума услышал кот-демон музыку, которой не слышал еще никогда. Медом была эта музыка, пятизвездочным коньяком или пением райских птиц, это уж выбирайте по вкусу, но лучше этой музыки не слышал никто и не услышит. Так завертел головой кот-демон, что даже кепка слетела, обнажив перхоть и немалые проплешины, а он все зыркал, шастал глазами, ища источник благоуханных звуков. И лучше бы не нашел. Потому что увидел и пропал, запутался, потерялся в живом движении черных кудрей, утонул в глубине карих глаз, сгорел на огне румянца щек, дурманился цветочным видом губ, пронзен был длинными стрелами ресниц, выпущенных из бровей-луков, ну и прочая поэзия. Растерялся кот-демон, сидел зачарованный, не знал верить глазам или нет. Все вроде по-прежнему шло, но поди сыщи то прежнее. Исчезло оно вместе с покоем и уверенностью. Сомлел кот-демон, закрутился в водовороте жизни. Переполнен он восхищением пред красотой невиданной. И раньше он ладных девиц видел и волновался, но если в уравнение взять, то все прежние тепло от спички, а тут целый вулкан. Пропорционально и волнение. Сердце заходиться, дышать тяжко, руки холодные, мысли горячие. Сначала сидел, любовался, а потом щелкнула мысль: «Моей быть!» Задымил кот-демон, воспылал, хорошо что отмок в свое время, а то бы гореть ему синем пламенем, такой температуры чувств достиг. И сразу все ему мешать стало. И сапоги нечищеные и штаны в заплатах, пиджачок, заеложенный до сусального блеска. Раньше не замечал, а то хоть сквозь землю вались, и мог бы да милиции опасался, чтоб на пятнадцать суток не упекли. Хвать за голову – батюшки светы! Плеши будто у Ильича, оставшийся мех порудел, перхотью забился, ухо прострелено. И когти не стрижены, клыки не чищены, хвост уж два месяца как в смолу вымазан, из подмышек душок идет. С таким видом и самое наисильнейшее колдовство не поможет. Схватил кот-демон и непроданный товар и околицами домой понесся. Прибег и сразу же печь затопил, не изразцовую, обычную, воду греться поставил. Побежал в магазин, мыла купил, растворителя, одеколона да еще перекиси водорода. Ночь напролет мылился, мочалкой яростно терся, полоскался и опять. Воды извел страсть, острова по реке пошли и до сих пор она мелкая. Наутро вышел кот-демон куда в лучшем виде. Всю рудизну в белый цвет перекисью вернул, хвост отмыл, мех расчесал, по спине пробор сделал, коготки остриг, усы закрутил, нос бураком подвел, для лихости плешь панамой прикрыл и, глядишь, на человека стал похож. Сгреб кое-какие сбережения на черный день, пошел по магазинам. Штиблеты приобрел, брючки светлые, рубашку с коротким рукавом (все-таки летом видать дело было) и стал франт франтом. Купил букетик цветов, конфет коробку, вина сладкого, приготовил улыбок море, шуток и легких фривольностей. Надеялся с помощью этой гремучей смеси покорить красавицу и подкормить росток взаимной любви, после чего склеить разбитое сердце поцелуями. Но что в жизни нам дается легко, кроме неприятностей! Все требует больших усилий или оплаты. Оказалось, что в девичьем сердце-крепости уже сидит чужой гарнизон и взять с наскоку ее не удастся. Понял кот-демон, что нужна осада, может быть длительная, но сладостная! Нужны для этого силы и средства. Если сил было предостаточно, то со средствами возникли проблемы. Готовясь к новым злоключениям, денег он почти не копил, доходы имел малые и не постоянные. Холостяку этого хватало, а вот полководцу занимающемуся осадой, да еще какой, денег было маловато. Тяжела и опасна болезнь под названием безденежье и даже коты-демоны ею болеют. Только быстрее выздоравливают. И наш герой не растерялся. Сунулся, было, души покупать, но такой народ нынче мелкий пошел насчет душ, что никакого навара, а то и вовсе бездушные попадаются. Бросил это дело и влез в доверие директору сахарного завода, оборотистость свою показал и умение пить и не пьянеть. Стали они сахарный песок воровать целыми грузовиками. Появились деньжата и как всякие дурные очень стремились на трату. Но тратил их кот-демон целенаправленно, лишь на осаду. Иная крепость от такого напора давно бы рухнула в объятия победителя, но не эта. Чем еще больше привлекала к себе. Хоть и избавилась она от прежнего гарнизона, да нового, котовско-демонического в себя не допустила. «Стар ты, любезный, для меня, к тому же еще и крашенный» – говорила она своему воздыхателю. «Старый конь борозды не испортит»– убедительно ответствовал кот-демон, пропуская мимо ушей утверждения о крашенности. «Но и глубоко не вспашете»– вновь сеяла смуту в душе осаждавшего красавица, выказывая при этом не столько догадливость, сколько жизненный опыт. Кот-демон после таких слов начинал столь сильно кружить хвостом, что холодно становилось даже в соседних комнатах, а сам он горел и раскалялся как свежая лава, олицетворяя этим цикл Карно.

Глубоко обиженный предположениями о качестве вспашки, попробовал он произвести тест-драйв с одной из тех, многочисленных знакомых, что появляются и исчезают вместе с деньгами. Понял, что обижался зря. Время и испытания оказывается не щадят даже котов-демонов. Подкреплять нужно было здоровье. Три месяца колесил наш герой по центрам колдовства, переезжая из Малой Ворожбы в Большую, из Синяка в Злодеевку, из Черного Яра в Конотоп, а оттуда в село Яструбэнэ, где живут люди-птицы, знающие тайну СИВЕРА. Были колдуны, были средства, а вот результата шиш. Не мог, как прежде, колы в землю вбивать и груши трусить. Хотел было уж просьбу в Нижнедемонское управление подавать, а просьб то таких было у каждого кота-демона лишь две. Одну он уже потратил, когда толпа пьяных шляхтичей вознамерилась сделать из него шубку для прекрасной паненки. С тех пор шляхты на Украине больше не видели, а паненка до сих пор ловит комаров на Токаревских болотах. Сберег вторую просьбу кот-демон случайно, как обретаем мы и теряем многое. На маленьком хуторе Шахраи, где даже лошади умели губами шарить по карманам, повстречал он старушку с добрым лицом и бурным прошлым. Имела эта старушка бутылек с потом самого господина Покрикина, бывшего местного Нерона, изнасиловавшего Луну, от чего произошло много астероидов и спутники Марса, а потом попавшего в сумасшедший дом за сожжение города Неплюевска и чтения при этом богомерзких поэм собственного сочинения. Как попал к этой старушке бутылек неизвестно, но в его чудодейственной силе уверена была вполне.

-Выпей и ничем не закусывай и через полчаса можешь на лесоповале работать, утверждала старушкою, тоже побывавшая в Северной Азии.

-Холодно там, мамаша, –пробубнил кот-демон, чувствуя как все к нему возвращается и даже сторицею. Второпях щедро расплатился и полетел обратно да с такой скоростью, что дважды минул вокруг Земли, прежде чем затормозил. А все думали, что это Гагарин.

Или глубина вспашки потрясла, или трехкомнатная квартира с обстановкой, но крепость долгожданно пала, обрушив на ошалевшего Котофея, моря нежности и океаны страсти. Не раз случались в те дни землетрясения, цунами, наводнения и прочие стихийные бедствия, вызванные неуемной любвеобильностью обеих сторон. Познал в те дни кот-демон и смысл жизни, и причины все и следствия, а также противопоказания, во всяком случае сам так говорил, а как не верить коту-демону. Вслед за сдачей крепости де-факто, сама бывшая твердыня, а ныне сама мягкость, заговорила об оформлении этого события де-юре. Попросту говоря, предложила сочетаться законным браком. Кот-демон, как и полагалось, был созданием свободолюбивым, в учреждениях не служил, в партии не состоял, в мирное время никого не слушался, а в военное только бы не расстреляли, потому идеей этой загорелся не сильно. Был даже немного против, утверждая, что и так счастлив. Но кто в состоянии устоять перед просьбами красавицы, которая так уездит, что на Черном море случался небывалый там отлив? Только явное меньшинство. Кот-демон к таковому не относился и потому без долгого сопротивления согласился. Подал в Нижнедемонское ведомство прошение, отослал нужным чинам купленные по случаю шесть душ и одиннадцать совестей, среднего качества и с гнильцой, но других сейчас не найти. Презентовал коробку конфет «Птичье молоко, натуральное» ведомственной секретарше дьяволице Варфоломее и, наконец, главный дар: книжечка чувствительных стихов славного, но незаслуженно забытого на родине поэта М.Н.Лонгинова, украденная в 1813 ГОДУ В одном из заведений вольного города Гамбурга. Эта вещица лично для директора ведомства демона Клемуцоцала, известного своей слабостью к научно-популярной поэзии. Практически обеспечив таким образом успех своему начинанию, кот-демон настроился на долгое ожидание. Бюрократия она ведь везде присутствует в самом цветущем виде и широком развитии. Как-то, во времена межпланетной молодости, когда кот-демон то затмевал солнце, то приставал к вечной девственнице комете Галлея или охотился на волосатых мамонтов, похожих издалека на мышей, в те счастливые тысячелетия пришла ему в голову мысль о сочинении в котором бюрократизм выводился бы в разряд наддемонов, некоей силы довлеющей над миром и повелевающей, милующей и казнящей, этакой судьбы с печатью в руках, одинаково великой и непостижимой, как для людей, так и для демонов. Но не написал кот-демон это творение, потому что не хотел смолоду в диссиденты попасть, да и ручку в когтистой лапке держать неудобно. А бюрократия с той поры только разветвилась, разрослась. Бывало и по году приходилось ждать, если экстренных просьб не использовать. Но не боялся кот-демон ожиданий, с будущей женой ой как быстро время летело, границу между ночью и днем перестал различать, все ему праздник.

По этой причине ничего он не заподозрил, когда через квартал пришло личное разрешение Клемуцоцала, что и для чистопородного демона почетно, а для кота-демона и вовсе верх желаний. Да еще давал Клемуцоцал невесте звание демонессы, что не во всякую шаданакару случается. Ведь без подготовительных злотворительных курсов! И это не все. Обещал самолично на свадьбу прибыть, сам Клемуцоцал! От таких благих вестей, чуть не потерял кот-демон сознания, но вовремя вспомнил, что кто-то теряет, а кто-то находит, и что за жених без сознания. Удержался, только крикнул да так, что разразился Карибский кризис, и побежал к своей милой. Общей радости не было предела, молодые(кот-демон был молод душой) пели, танцевали, любились. Чтобы не мешали крики возмущенных шумом соседей, кот-демон завесил стены испорченными коврами-самолетами, скатертями-самобранками и прочим волшебным утилем. Ликование продолжалось, только от землетрясений Японии спасу не было.

Благодаря лишь сверхусилию, смог выйти кот-демон из ступора праздника и уйти в полет работы, которой предстояло немало. Нужно было готовить свадьбу и не просто свадьбу, а свадьбищу, сам директор прибудет! Узнав о такой милости городские демоны стали здороваться с Котофеем, завязывать дружбу и набиваться с услугами, тогда как за спиной слали в ведомство кляузы, вменяя в вину коту-демону излишнее благодушие и даже тайное склонение к адвентизму седьмого дня. Только не могли мелочные стрелы зависти пробить щит расположения самого Клемуцоцала. С еще большей скоростью замелькали вагоны с краденным сахаром, отправляемые куда-то за Кавказский хребет. Был обращен в рафинадный столб, слишком любопытный работник КГБ. Все остальное двигалось без колдовства, а с помощью основных экономических формул: Д-Т,Т-Д. Горы припасов и реки вина оседали в Дворце Культуры сахарного завода, где и планировалось проводить торжества. Здание обмотали черной материей и для маскировки и праздник все-таки. В назначений день были выведены из строя все КП и НП войск ПВО, чтобы доблестные наши ракетчики не натворили делов. На подходе к дворцу культуры небо все рябило от ведьм-таксисток, доставлявших гостей из разных концов разных Вселенных. Ох уж эти ведьмы, отчаянные шалуньи! Чуть что сразу флиртуют, одна до того дозаигрывалась, что Марса не заметила. Теперь там гигантские впадины есть, а жизни нет. Прибывшие гости были встречаемы и новобрачными в фойе. Гости вручали свои подарки в числе которых преобладали души и кусочки времени (от недели до полугода в зависимости от состоятельности). Гостям вручали специальные очки, чтобы не ослепли от блистательной красоты невесты. Но гости щурились даже в очках и смачно цокали языками, выражая крайнюю степень зависти коту-демону, дескать в злодейском отношении ерунда, а какую кралю себе оторвал и как же мы ее проглядели. Так продолжалось до тех пор пока в громах и молниях, трясениях и извержениях, дыме и паре не пролился на серый вытертый пол Дворца культуры золотой дождь, формообразовавшийся в самого Клемуцоцала, директора Нижнедемонского ведомства. Зрелище было настолько величественное, что некоторые даже отвели свои взгляды от красавицы. Впрочем ненадолго, потому что сам директор смотрел на красавицу неотрывно и страстно. Если бы из взглядов делали электричество, то этого взгляда хватило бы не на одно тысячелетие, такова была его сила и напряженность. И как не был кот-демон счастлив и взволнован, но заметил это неприличное глядение. Зачесалось у него в боку, захотелось коньяку и прошибло мировой тоской, подумалось, что все зря и ненадежно и тлен, мама, где ты, мама! А Клемуцоцал, проклятый Клемуцоцал все смотрел и смотрел, будто надеялся пожрать глазами невесту, величественную в своей прекрасности. А она смотрела на его и снисходительно улыбалась улыбкой повелительницы. Тем временем некоторые малодуховные создания мелкодемонского калибра, в основном из чертенят и президентов, стали потихоньку таскать со стола снедь и графины. Не отрывая глаз, Клемуцоцал, в наказание за порченье романтики, отправил их на руководящие посты (все таки нечистая сила), где они и преуспевают по си поры. А поединок взглядов продолжался. Все оставшиеся с восторгом наблюдали за этим невиданным сражением нестерпимой красы и неподъемной силы. Только кот-демон нервно скалил свои пломбированные клыки, крутил хвостом и вострил когти. Его простреленное ухо налилось до пунцового цвета, белый мех вздыбился, глаза помутились. Чуял, что будет дальше, чуял верную погибель, но ведь не трус, не испугался смерти, решил дождаться ее и плюнуть ей в глаз. Вдруг Клемуцоцал признал свое поражение в битве взглядов и пал на колени. Понял Котофей, что пробил его час и со всем отчаянием бросился на директора, с остервенело холодным желанием отомстить разрушителю счастья. Уже в прыжке рассеян был кот-демон на атомы, что непременно и должно было случиться с нарушителем чинопочитания. А директор обратился вдруг в непосильного воображению вепря и бросился вперед, подхватил невесту и величаво понесся к выходу. На пороге резко остановился, прохрипел: «Извините, перепутал». Обратился в огромного быка и на рогах умчал красавицу в межгалактические просторы, на ходу обещая ей создать новый материк и назвать в честь ее. Гости сняли очки, сели за столы, выпили и закусили, помянули кота-демона, изрядно набезобразничали и разошлись.

Так закончилась эта история, точнее не так. Наказанный не столько за самоуправство, сколько за красоту похищенной, Клемуцоцал бороздит теперь просторы СНГ в вагоне с печальными окнами, куда попал навсегда. Красавица водит шашни с шишками из Верхнедемонского ведомства, добивается хотя бы временного бессмертия. В нашем городе не стало котов-демонов, но развелись мыши и руководители, грызущие сообразно размерам и чинам.

А многие теперь бояться любви, потому что, если любовь погубила даже кота-демона, то как же быть нам – людям.

1997 г.

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ГОРОД НА ЗЕМЛЕ

Город стал таким сразу и вдруг, а не после многих лет тяжких трудов, что еще раз доказывает первенство духа над материей. Город стал таким, когда в него пришел Он и закончил все бедствия. Город будет таким вечно, пока будут жить люди и не кончатся патроны.

До Его прихода город ничем не выделялся из череды точно таких же исчезающих городов вымирающей страны, идущей к натуральному хозяйству, добыванию огня трением и человеческим жертвоприношениям. Народ, населявший эту страну, имел печальное прошлое, ничтожное настоящие и ужасное будущее. Уже давно хребет народа был сломан, а на его месте выросли разные новообразования. Мало рожал этот народ соли земли, но много грязи. Цвел он не трудолюбием, культурой или добротой, а пьянством и преступлениями. Старики мечтали о смерти, остальные хотели выжить, и в этом, в общем то нормальном стремлении, часто виделась агония. Было похоже на миграции африканских антилоп, когда огромные стада перепуганных животных несутся по просторам саванны куда-то вперед. Многих выдергивают хищники, многие гибнут под копытами собратьев, но стадо бежит, понурив голову в серую пыль и мысль одна: «Только б не меня. В говне, без надежд, но пожить! Господи!» Так и этот народ, метался, дергался, куда-то несся, его обдирали чиновники, бандиты, милиция, сами себя, кого-то убивали, кто-то вешался, остальные бежали и та же мысль пронзительным криком: «Только б не меня! Пусть так, пусть мерзкое существование, пусть лизать задницы, но только не меня! Пожить!» Но если антилопы от века совершают этот бег, он часть их жизненного цикла и имеет смысл, то бег этого народа был не частью, а целым, заполнившим всю жизнь без остатка, искоренившим жизнь своей бессмысленностью и самоистребительностью. Все бежали, судорожно извивались в отчаянной попытке выжить, искали какого-то укрытия и спасения, но в этой стране спасение было только под землей.

Счастливы были те, кто в этом ужасном беге не поднимал головы из всколыханной пыли и почитал бег за естественное состояние народа. Они воспринимали эту бессмыслицу как неизбежность и успокаивались мыслью, что так и нужно. Многие подымали голову, но тут же прятали не желая мучаться от сознания ущербности своей страны и абсолютного безпросвета. Кто мог, прибивался к другим стадам, содержащимся в теплых и сытых, насквозь автоматизированных фермах, а кто не мог, тот бежал, отдавая все силы этому уничтожительному занятию.

Если бы кто-нибудь увидел город до Его, то ни за что бы не заметил как он мчится со страшной скоростью к своему концу. Наоборот, казалось городу чуждо всякое движение. Тихие пыльные улицы, вялые люди с пустыми глазами, ветшающие здания и отсутствие всякой созидательной деятельности, кроме установки надгробий. Город был большим болотом и как во всяком болоте, в нем процветали жабы, холодные и лупоглазые. Город гнил, как положено, с головы. В городе было много голов, оставшихся еще от былого монстра, разваленного кишечными паразитами. Каждая голова гнила и весь город был покрыт трупной сыпью забвения. Базары язвами расползлись по городу, давая вроде шанс выжить, но это был тот же бег, еще более страшные хищники. Все хотели выжить, одни чтобы не сдохнуть с голода, другие, чтоб и правнукам хватило. Было одно движение мыслей: «Только не меня!» И каждый жил по-своему. Чиновники красть, бандиты грабить, прочие садить бесконечные огороды картошки, работать на трех работах, лизать задницы и опасливо молчать. Только не меня. Заводы, которыми славился город, стояли, потому что все уже украли и продали. Были даже специалисты, разорившие по три-четыре завода. Их ценили, они наживались сами и делились. Город был пирамидой на самом дне которой обретались малые мира сего. Их драли мелкие бандиты-чиновники, платившие крупным. Крупные платили правителю области, бандиты давали кусок и милицейским генералам. Хозяин области драл всех и удовлетворял президента.

Власти города, как и страны, учли ошибку павшего строя. Тогда большинство взбурлило отчасти подзуживаемое политиками, отчасти потому что жили сыто, хотели еще и весело. Нынешние правители исправили положение, поставив стадо на грань выживания. Когда стоишь на грани, то не до протестов, а как бы выжить и только б не меня. За прополкой картошки некогда совершать революции и даже просто смотреть по сторонам. Нагнулся, вперил глаза в землю и пашешь до отупения.

В стране была объявлена демократия и свобода слова, начали закрывать роддома и больницы, в детских садах размещать отряды милиции, а в армии возрождать кавалерию, как наиболее посильный для бюджета род войск, и манифестантов разгонять удобно. Оппозиция в стране была, но вся из-за не поделенных кусков и только в столице. В городе не было и такой. Газетам и телевидению разрешалось иногда говорить о проблемах и бедах, но так, чтобы казалось, будто происходит это от гнева божьего или злого рока, но никак не от идиотизма правителей. При этом полагалось напирать на стихийные бедствия, на то, что у соседей не лучше, а в Азии сплошные кризисы. Иногда обделенные при раздаче теплых мест, прорывались в эфир и обвиняли то москалив, то жидо-массонов, что только усиливало картину гласности.

Город умирал. Все меньше рождалось детей, трудно их было растить и зачем обрекать на муку вечного, бессмысленного бега. Больше становилось ворья, алкоголиков и сект, обещавших скорое спасение и вечную жизнь, взамен на пятипроцентные отчисления от доходов и взносы недвижимостью. Город становился похож на евнуха, он уже мало что мог и хотел только выжить. Родители мечтали, чтоб их дети уехали отсюда или перешли в категорию дерущих. Главная мечта. Все в городе было абсурдно и лишено смысла, двигалось по старой инерции в никуда. Готовили офицеров для развалившейся армии, инженеров для растасканных заводов, учителей для закрытых школ и врачей для сокращенных больниц. Ученые мужи писали свои труды, которые подшивались и лежали на полках, ожидая очереди в туалет. Журналисты писали статьи без тени правды. Все против всех, а жизнь неудачный фарс режиссера-подонка. С экранов помойными потокам лилась лож, но сил хватало только на то, чтобы удивляться ее необузданности. Умирание, гниение, сумерки, глупость, маски, ложь, преступления.

В такое время и в такой город приехал Он, чтобы взять на себя руководство. Прежний царек доворовался до того, что стал знаменит за границей. Этакое пятно на теле молодой демократии, если возможны пятна на гнили. Сняли, отправили послом в Южную Америку, в память о былых подвигах. Местное чиновничество никак на это не отреагировало, спокойно ожидало нового правителя, разумно замечая, что без разницы с кем делиться. И здесь пришел указ о Его назначении. Предела не было удивлению областных хозяев жизни этому указу. Никому не известный человек. Кто, как, почему? Вопросы остались без ответов. В столице тоже не знали Его, не знали почему назначен и зачем. Может он поставлял президенту девочек или открывал счета на Западе? Помогал в темных делишках на выборах или просто по молодости вместе пьянствовали? Может Он предложил новый план ограбления, приносящий еще больше доходов? Или он односельчанин президента, спас его в свое время от тюрьмы? Неизвестно, но он был назначен. Уже приезд Его взбудоражил местный бомонд. Он не примчал на джипе, окруженный сворой корешей и родственников, жадно щелкающих зубами и готовых жизнь положить, но в отведенный им срок нарвать побольше лакомых кусков. Он приехал сам, на автобусе из столицы, вышел из автовокзала и прогулялся улицами вверенного ему города. Плохие дороги, мусор, покосившиеся заборы. Но главное, он не увидел улыбок. Шли люди, сидели или бежали, они не улыбались и не было слышно смеха. Он задумался. Попадалось много плохо одетых людей, чаще выпивших, много детей с хриплыми голосами и глазами без чувств, старух просящих милостыню у магазинов. Замечал и дорогие машины с крупными бритыми людьми обладавшими мощными затылками и роскошными подбородками. Он видел много и старался запомнить. Он знал зачем Он здесь. Чтобы принести им счастье, чтобы их лица озарялись улыбками, а на улицах города раздавался смех. Главное же, чтобы он навсегда вошел в историю, как построитель счастья в этой несчастной стране, оказавшейся вне прогресса и уходящей за обочину цивилизации в густые дебри дикости. Нет, это было не то, достойное смеха желание некоторых нахватавшихся уже политиков плюнуть в вечность путем построения огромного храма, памятника или здания, нет, это было желание войти на равных в галерею Великих, даже играть там видную роль. Чтобы через тысячелетия, на далеких планетах, дети учили в школах, что костер их счастья разгорелся от искры высеченной им. Он знал что нужно для этого. Первое – власть. Не такая, как раньше, что все тебе отстегивают и только. Нужна абсолютная власть, полное повиновение. Он один будет хозяином в городе, он один будет решать. Второе это воля и ее хватит вполне. Он не плюнет в вечность, не проберется на цыпочках в историю через черный ход, а по-барски зайдет в парадный и будет там вечно.

Целую неделю он подгонял власть под себя, менял, увольнял, назначал. Первым делом окоротил милицию, после развала армии, ставшую главной силой. Взяточники-генералы пошли на пенсию, остальные получили задержанную зарплату. На освободившиеся места Он ставил мелких, по невидности своего положения, не продавшихся работников. Пока город ничего не замечал, в своем беге, в своей судорожной и безнадежной попытке выжить, но чиновничество заворушилось, чувствую своим рабочим местом неладное, какие-то грозные перспективы. И они не замедлились. Однажды утром город наполнился воем сирен, автоматчиками и зарешеченными автобусами. По Его приказу, милиция арестовывала и свозила в один из Дворцов Культуры всех более-менее видных бандитов. Генералы были уволены и не могли отработать полученные деньги, остальные напуганы, поэтому свозили. Когда стало ясно, что бандитов в городке больше, чем мест в ДК, цвет общества перевезли на стадион, построенный прошлым царьком. С ложи для почетных гостей Он сказал речь. Он не угрожал, не кричал, не пугал. Он просто рассказывал, что всякий из собранных здесь будет иметь в своем запасе час, чтобы покинуть пределы города. Через час все не уехавшие будут убиты. Бандиты сидели, улыбались, качали головами, дивясь резвости нового. И раньше такое случалось, но не так масштабно. Видать нужно побороться с оргпреступностью. Ну пусть, нам то что. Они были законные бандиты, платящие и милиции и правителю, ворующие с дозволения. Не то что отморозки какие-то, нет, они основа государства, стабильности, без них здесь анархия будет. Не верили они. Тогда сказал: «Время пошло.» Сидели. Он вынул из-под трибуны карабин и разнес головы пятерым ближайшим. Началась паника, через полчаса из города в разные стороны понеслись колонны дорогих и не очень автомобилей. На дорогах их останавливали автоматчики, обыскивали, оставляли по пять долларов и советовали дальше идти и как можно быстрей. Чиновники замерли, от крутости обращения, народ немного воспрянул и полюбил Его. Что этих сволочей приструнил. Бежавшие пробовали поднять бурю, но таковая в болоте невозможна. Все обошлось посылкой президенту денег от проданных автомобилей и серией статей об активной борьбе с преступностью в городе. О Нем уже пошла слава и это было только начало. Первый шаг.

Дальше перед ним стала проблема неработающих заводов. Он понимал, что сила не в автоматчиках, а в деньгах. Для счастья нужна работающая экономика, а те идиоты не понимали, что украсть можно больше с работающего, чем со стоящего. Дурачье, им главное урвать и побыстрей. Он собрал, тоже на стадионе, директоров и ознакомил со своей программой экономического развития. С сегодняшнего дня все директорские семьи брались под арест. Если через неделю предприятие не заработает, а через месяц не выйдет на полную мощность, то они будут рас стреляны вместе с кормильцами. В остальном им дана полная свобода. На следующий день несколько директоров уехало с любовницами к собственности за рубежом, еще несколько пали на колени и слезно завопили, что воровать могут, а руководить никак. Остальные засуетились. Через месяц город было не узнать, трубы дымили, улицы заполнились рабочим людом, а заросшая было травой железная дорога, застонала от огромных составов. Когда в положенный срок выдали забытую уже зарплату, то горожане вышли на улицы праздновать день избавления от мук. Кричали: «Мы тебя любим!» Целовали его портреты в газетах, а ошалевшие военные устроили на радостях салют. Казалось счастье рядом. Безработицы нет, преступности нет, зарплаты вовремя и стабильность. Открыли снова роддома, игрались свадьбы, люди плодились и радовались. В центральных газетах этому экономическому чуду отдавались лучшие полосы, в местных писали исключительно об этом. Он давал многочисленные интервью, ни в одном не забывая упомянуть об указующем персте президента. Все было прекрасно. Он со дня на день ждал наступления счастья, но оно, как вертлявая бабенка, ускользало из рук. Даже удалялось. Заводы то работали, но были трудности с реализацией продукции. Враги гадили. Но главная проблема в людях. Раньше они радовалось просто работе и зарплате в срок, теперь заговорили о прибавках. Даже митинг устроили, их то конечно сразу разогнали, но осадок остался. Он ходил по своему кабинету и ругался. Он разочаровался в людях, но не расхотел войти в историю. Этакий реформатор, Петр Первый в кубе. Для этого нужно было счастье. Он тайно ходил по улицам и видел, что хотя стали поупитанней и лучше одеты, но счастья нет. Значит, не все зависит от денег. Раньше мечтали с голоду не сдохнуть, сейчас как бы на море съездить, и счастья нет. Тут еще покушение. Кто-то взорвал Его машину. Хорошо, что она бронированная, а так конец. Это и был конец Его прежнего. Понял, что люди глупы и неблагодарны. После публичного расстрела заговорщиков, стал искать способы насильно, против воли, осчастливить их, подлецов. Он организовал еженедельные празднества, завел футбольную команду, учредил пяти минутки смеха на производстве, обязательную для всех зарядку утром и вечером. Он вроде добился своего, улицы города переполнились улыбками и смехом. Он целый год радовался со всеми, пока однажды не решил проследить за обывателями в стенах их квартир. С помощью скрытых камер. Увиденное оставило рубец на Его сердце. Переходя порог дома эти холуи переставали улыбаться и ругали Его грязными словами. Он успокаивал себя тем, что это случайность и приказал поставить камеры в других домах и квартирах. Все повторилось. Только в одной квартире смеялись, но они смеялись над Ним! Каково им было у стенки? Да эти подлые твари не испытали и сотой части Его боли.

Большая политика немного отвлекла Его. Близились выборы, из столицы требовали денег на подкуп. Когда президент приехал в Его город, десятки тысяч горожан с цветами и портретами встречали его, самодовольного тупицу, знаменитого воровством и посаженной в Германии шевелюрой. На банкете, вечером, в окружении выписанных из-за границы явств, столичных шлюх и доморощенных жополизов, Он вручил президенту результаты еще не проведенных выборов.

-Зачем тратить деньги, когда известно, что все проголосуют за вас мой президент!

Чиновники уразумели, что Он очень и очень надолго. Выборы отшумели, президент остался воровать дальше, а руководство центральной избирательной комиссии уехало представлять родину в разные европейские страны. Его позиции были крепки, как никогда, но счастья не было и в городе начались какие-то темные движения. Листовки и надписи на заборах, были их следами. Началась охота и скоро заговор был раскрыт. Три десятка негодяев непонятно чего желающих, но воду мутящих. Он вдруг подумал, что может все дело в пропаганде, может этим людишкам нужно просто объяснить, что они счастливы? Появилась надежда. Реформировал городское телевидение и закрыл все газеты кроме одной. В каждой программе, каждой статье подчеркивалось: Мы счастливы! Мы и здесь! Там убийства, наркотики, безработица, СПИД, горе. Здесь труд, счастье, благодать, пьяницые и больный сидят в клетках, проституция кормит не бандитов, а госудатство и даже стихийные бедствия обходят стороной эту обитель блаженства. На историческом факультете была организована новая кафедра, занимающаяся не темным прошлым, но светлым будущим. Создали литературный альманах «Годы счастья», куда слали свои творения лучшие поэты и писатели города, коих от хорошей жизни развелось немало. Что ни день, в городских новостях показывали, как в город пытаются проникнуть тысячи несчастных, мечтавших о счастье и убегающих из догнивающей страны. Смотрите, как они мечтают жить здесь, смотрите!

Предпринятые меры давали неплохие результаты, но этого было мало. Он хотел, чтобы люди не верили счастью, а чувствовали его. Он искал пути. Однажды услышал про аспиранта, который защищал кандидатскую об индустриальном построении счастья. Работа была столь неожиданна, что вызвала многочисленные толки и была провалена. Он встретился с аспирантом и долго говорил. В начале хотел посадить в тюрьму, в конце назначил первым помощником. План был прекрасен своими точными расчетами, основанными на хорошем знании человеческой природы. На его осуществление требовалось шесть недель, но уже через месяц можно было начинать. Двойная бетонная стена, напичканная посередине минами, опоясала город. Взрывчатка и снайперские винтовки прибыли, команды набраны, образован штаб. Он восхищался планом, его выверенностью и надежностью. Было и философское обоснование, насыщенное многими цитатами и примерами. Он не мог нарадоваться, глядя на план, но одно тревожило. Не Он придумал план, а этот аспирантишка, вовсю кутящий сейчас по ресторанам. Вдвоем можно не пролезть в узкую дверь вечности. Было бы обидно рисковать из-за какого-то ничтожества. И вообще, зачем он нужен?

За два дня до начала счастья аспиранта стащили за ноги с девятого этажа. Прострелянная голова пересчитала каждую ступеньку, оставляя кровавый след, сначала густой и сплошной, потом слабее и прерывистей. Аспиранта залили бетоном в фундаменте памятника счастью, возводимого на пожертвования. Все таки он имел отношение к счастью. Наконец наступило начало счастья. С раннего утра радио и телевидение оповещало об этом население, газета вышла с красочными картинками, иллюстрирующими общую радость. Войска были приведены в боевую готовность и здание мэрии заняли автоматчики, на плацу военного училища рычали танки. Город особенно не обращал внимания на происходящие перетрубации. Он и власть жили отдельно и встречались лишь при передаче денег. Счастье? Ну и пусть счастье лишь бы колбаса не подорожала да войны не было. Утром переполненные, новоокрашенные троллейбусы понесли тысячи людей к их рабочим местам. В обед уже пошли мрачные слухи. Распространялись они медленно, потому что телефоны прослушивались, но неуклонно. Вроде в центре города, с высотных домов, неизвестные открыли стрельбу, и несколько человек погибло. В одном из микрорайонов взорвался лифт, тоже есть жертвы. Неужели власть ослабла? Появились силы, противные Ему? Кто они?

Вечером Он выступил с обращением к горожанам. После выступления люди испугались. Смотрели друг на друга, пожимали плечами и на лицах было отчаяние. Счастье пришло и от него было не убежать и не скрыться, потому что бетонные стены, мины, танки, автоматы и скрытые камеры обеспечивали его. В тот вечер было выпито много водки, но не зачат ни один ребенок.

Он рассказал про план. Он хотел войти в историю честно, без обмана, войти и захлопнуть дверь, потому что больше в истории нечего делать. Он организовал счастье, на нем закончится история и начнется блаженство без конца. Пока будет счастлив город. Затем, постепенно, счастливыми станут все люди. План счастья строился на двух абсолютных, неподдающихся ревизии положениях. Первое, счастье это то, что человек хочет получить хорошего или избежать плохого. Получить квартиру, хороший урожай или били, но не убили. Путь, по которому нужно давать человеку все больше и больше – тупиковый. Ресурсы ограничены, а человеческие потребности бескрайни и сколько не давай, будет мало, будет хотеться большего, путь к счастью заказан. Оставалось избежание плохого, всяких несчастий. Но откуда в городе несчастья? Преступности нет, пороки под контролем, зарплата вовремя и много праздников. Вот здесь то и скрыта опасность. Условия, при которых несчастья нет – тепличные. А жизнь в теплице расслабляет, развращает человека. Чтоб железо стало тверже и крепче его нужно ковать, бить молотком. Так как судьба в городе была отправлена на свалку и бить было некому, то власть сама брала на себя эту функцию. Вопрос как бить? Можно конечно лишать премий или конфисковывать квартиры, но это слишком мелко, детство сплошное. Разве допустимо мелочиться, когда речь идет о счастье? И здесь выступает второй тезис: за все нужно платить. Платить сполна. Общество должно было заплатить за счастье жизнью некоторых своих членов. Никакой опасности в этом обществу нет, лишь польза. Точно рассчитаны квоты ежедневных отстрелов, позволяющие не допустить ни перенаселения, ни уменьшения популяции. Естественно эти квоты не догмы и будут меняться в зависимости от рождаемости, смертности и других факторов. Другое, что должно успокоить горожан, это абсолютная случайность отстрелов. Каждый гражданин имеет равные с другими шансы погибнуть. Конечно Он, войска и команды счастья не будут под прицелом, но это их крест, нужно же кому-нибудь обеспечивать счастье. В отношении остальных случайность будет строжайше соблюдаться. И равенство шансов. В центре или на окраине, пешком или на транспорте, на пляже, огороде, в лифте и на лестнице, любой в любой момент мог умереть. Не спасет и сидение в квартирах, у судьбы-власти длинные руки и зоркие глаза.

Теперь зачем. Это будет безболезненная, но весомая плата за счастье. Теперь человек будет ценить каждый день, каждый прожитый миг, потому что в любое время всему этому может прийти конец. Целования с женой, тарелка борща, футбольный матч, водочка, любой вздох приобретут небывалую, невиданную доселе ценность. Вся жизнь человека будет непрерывным восторгом, радостью: «Я жив! Я еще жив! Прогремел выстрел, свистнула пуля, но не меня! Я жив, жив, жив!!! « Не будет самоубийц, не будет грустных или задумывающихся, люди будут стремиться просто жить. Дышать, видеть солнце, трахаться, смеяться, вкусно кушать и радоваться, радоваться жизни. Разве не счастье? Счастье, великое счастье, мечта сотен поколений людей. Ради него уходили в философские выси и плотские низины, спорили и боролись, а оказалось так легко. Ларчик просто открывался. Теперь живите, живите и радуйтесь, живите и размножайтесь, живите и выдерживайте неподъемную ношу вечного счастья!

Конечно Он изложил не весь план, были в нем и секретные параграфы. В частности об экономии средств. Ведь если взрывать даже по автобусу в неделю, то через несколько лет не на чем будет ездить. То же касалось лифтов и квартир. Предлагалось использовать газ. Еще один момент. Почему бы не осчастливливать людей перед смертью? 3а минуту до гибели оповещать их. Двери закрыты, окна герметичны, пусть люди вспомнят лучшие свои мгновения, порадуются напоследок. Но от этой практики пришлось отказаться, по причине людской суетности. Вместо того чтобы предаться сладостным воспоминаниям и нарадоваться последней минутой, глупцы метались в поисках выхода, молили о спасении и часто доходили к Егохульству. Неблагодарные твари. Решено было перед свиньями бисер не метать и не одаривать недостойных. Таковых оказалось немало. В первые дни и солдатам и командам счастья пришлось изрядно поработать. Восстание, не восстание, но бунт был. Танки расчищали улицы, прямой наводкой сметая баррикады и хулиганов, вертолеты барражировали днем и ночью. Седьмой микрорайон и два прилегающих к нему садоводческих кооператива пришлось сравнять с землей. После расстрела ста двадцати трех закоперщиков беспорядки пошли на убыль и вскоре, город беспрепятственно предавался счастью, заодно зализывая полученные раны.

Он был зол. Не ожидал такого противодействия. Было много погибших и отстрелочные квоты пришлось свести к минимуму. Военным вынужден был дать новые льготы, освободить от судьбы их семьи и по два человека на усмотрение. Богатые хорошо платили за усмотрение. Все замешанные в бунте, обязаны были носить красные шапочки и отстреливали в основном таких. Все это не очень соответствовало плану. Он понимал, но был пока бессилен.

В то же время, город стал полностью изолирован от страны, погрязшей в разложении и ставшей объектом некрофилии. Среди моря тьмы был один остров света, искра будущего, город избранных. Внешней опасности не было, а вот военные беспокоили. Они взяли слишком большую власть. Когда преступность была отменена, милицию распустили и роль армии начала расти. После подавления мятежа положение только усугубилось. Тут еще слухи о тайных совещаниях высших офицеров, их слабо скрываемое несогласие со многими Его решениями.

Однажды, среди бела дня, на центральной городской площади, экскаватор вырыл котлован. Для ремонта водопровода. Но труб на дне не оказалось. Зато вечером там оказались четыре генерала, тридцать полковников и без счета прочих. Их тела быстро заполнили котлован. Сверху гравий, песок, многотонные бетонные плиты. На следующий день по ним уже ходили люди, ничего не подозревая и только собаки жадно к чему-то принюхивались. Армию расформировал и создал две примерно равные по численности групировки, названные пышно и по-разному. Пока собаки грызутся друг с другом им нет времени, чтобы куснуть хозяина. Льготы были отменены, красные шапки достреляны и жизнь вошла в колею плана. Теперь Он мог с искренней радостью наблюдать за счастливцами через скрытые камеры. Вот муж приходит с работы. Живой. Мастера из их цеха отравили в лифте, а он живой! Жена тоже жива! Толстушечка ты моя! Ты мой жеребчик! Чмоканья, тисканья, лезущая рука, потные подмышки. Люди трахаются как кролики, рождаемость существенно выросла, пришлось открывать даже презервативное производство. Что у нас на ужин? Борщ! Нет ничего вкуснее! Если спасся от смерти, выжил. Пища богов. На его усах капуста, в его глазах счастье, они едят, смотрят друг на друг с вожделением, радуются тому, что живы, полностью, всей кожей ощущая прелесть жизни, простого существования без всяких изысков. Небывалая острота чувств, каждый раз как последний. Счастье. Как дети? Пошли гулять. За них нечего беспокоиться, по закону они не подлежат судьбе до совершеннолетия. Разве не гуманно? Везде, во всем мире, и в демократиях и в деспотиях, тем более в умирающих странах, дети наравне со всеми предоставлены судьбе. В городе же они могут спокойно радоваться жизни, не боясь превратностей. Родители ценят эту заботу и еще больше любят Его, отца-основателя самого счастливого города на земле. Эти муравьи не знают, что Его милость еще более велика. По Его приказу от судьбы ограждены женщины до 30 лет. Пусть рожают новых счастливцев. Бесплодные уничтожаются на общих основаниях, а калеки, педерасты и ненормальные в первую очередь. В царстве счастья есть место только для здоровых. Резко возросшая рождаемость очень радовала Его. Люди хотели гарантировать себе уход на старость и заводили по 5-9 карапузов. Плодись, плодись счастливый народ! У многих есть великое прошлое, но у тебя величайшее будущее! Оно у ног твоих, оно твое, только твое. А Он войдет в историю не сам, а с огромной метлой, которой выметет оттуда всех этих ничтожеств, создававших империи и религии, картины и книги, машины, но не смогших создать главное и самое существенное – счастье. Вечерами теперь любил Он сидеть в кресле с подогревом, размышлять и посматривать на их счастье. Это было Его счастье. Год за годом, десятилетие за десятилетием, счастье, счастье, счастье. Он был уже стар, но не стал менее добр. Чтобы избавить стариков от мук, Он приказал добивать слегших и неизлечимо больных. Раньше мешала такая миражная вещь, как нравственность, но Он разрушил миражи. Да и не мог рак убить жителя самого счастливого города на Земле. Судьба могла, а рак нет. И судьба приходила в черных костюмах с оранжевым знаком. Удавки, чтобы поменьше крови, и понеслась душа из рая земного в рай небесный.

Лишь несколько раз нарушал Он случайность. Тот полузащитник, не забивший пенальти, Он так расстроился. Деваха, вот уж никогда бы не подумал, что влюбиться да еще на старости лет. Но Он силен, Он лично свершил судьбу, хоть девка и была красива до невыносимости. Десяток человек, разгневавших его, но в остальном случайность соблюдалась неукоснительно. Разве это не счастье, смотрите! Папа, папа, ты жив, ты пришел! Крепкие, здоровые, улыбающиеся дети бросаются отцу на шею. Нигде нет таких красивых и сильных детей, они осенены счастьем. Конечно, бывает по-другому, вносят уже закоченевшее тело, плач, причитания, горе. Но это плата, плата за годы счастья, радости и улыбок. Месяц другой горя не такая уж большая цена за годы счастья.

Самое главное – случайность. Еще в том плане, составленном много лет назад, на этом акцентировалось внимание. Равенство положений и тогда не будет зависти, но придет смирение. Можно злиться на предрасположение, на умысел, на несправедливость, но случайность выше всего этого, она чиста и ее можно только принять. Никто не злится на вулкан, шторм, бурю или землетрясение, потому что они случайны. Да он и убивают, но не специально, не по умыслу, не по какой-нибудь причине, а просто убивают. Не гневаются, не кричат, не угрожают. Им все равно кого. Чистая случайность. Судьба в городе тоже была чистой случайностью. Никто не сопротивлялся ей. Не бросается же японец с мечом на цунами или американец не идет же с винчестером на смерчь! А там ведь гибнет не меряно людей. В городе каждый день погибает строго отмеренное количество людей, оно четко обосновано и не одна докторская и кандидатская защищена на этой хлебной теме. Ежегодный рост населения позволяет не беспокоиться за будущее.

Однажды Он вспомнил о стране, той откуда прибыл в город. Бетонные стены, увенчанные кудрями колючей проводки под напряжением, заминированные проходы, рвы, все это давно и надежно отделило самый счастливый город на земле от внешних безобразий. Поначалу у стен толпились люди, бежавшие из хаоса, они просились в город, но счастью нужно было дать разгореться и в ход пошли пули. Люди разбежались и больше не появлялись. Горожане тоже не интересовались происходящим за стенами. И так ясно, что там беды, несчастья, дикая судьба, темное прошлое, убийцы, извращенцы и нет радости. Зачем это горожанам. Они были погружены в счастье, и ничто другое их не волновало. Когда благодать здесь, там уходит на дальний план, в закуток. Жизнь здесь, полнокровная, ощутимая, настоящая. Ты, не ты, выживешь, умрешь, какое им дело до постороннего?

Но Он был велик и заинтересовался. Он мало что помнил о той стране. В последнее время не помнил даже об истории, вечности и счастье. Но помнил, что Он велик, Он все. Еще какие-то обрывки, винегрет из встречавшихся людей, виденных земель и слышанных мыслей. Вспомнил, что там была земля, поднял свою дряблую руку в сторону стены. Она была вокруг, куда бы Он не направил руку. Исполнительные помощники отобрали десяток крепких и туповатых парней. Старые карты, оружие и запас еды на неделю. К бетонным стенам приставили лестницы и разведчики ушли в пасть страшного хаоса. Их не было больше месяца, уже решили, что зло одержало победу. Но они пришли, исхудавшие, грязные, с глазами полными ужаса. Интервью с ними в течении полугода занимали первые полосы городской газеты. Все только об этом и говорили, хлопали друг друга по плечам и бурно радовались своему счастью. Они избранники счастья! Они живут в уютных квартирах, едят сытную пищу, работают только десять часов в день. Их возит общественный транспорт, развлекает общественный театр. Несчастье – нонсенс, радость – закон в их прекрасном городе, самом счастливом городе на Земле!

То, что рассказали вернувшиеся, было ужасно. Они не нашли ни городов, ни сел обозначенных на карте. Видели лишь огромные горы хлама, руин, заросших буйной зеленью дикой природы. На дорогах росли деревья, на полях бурьяны. Стада одичавших коров и лошадей наполняли бескрайние просторы лесостепи. Люди? Нет их там. Встречались какие-то малочисленные орды низкорослых, волосатых созданий с палками в лапах. Они не знали грамоты и земледелия, забывали огонь, но ухитрялись делать брагу. Существа добывали себе пропитание собирательством, иногда добивали ослабшую корову. Орды отчаянно враждовали между собой, нещадно вырезали друг друга, не жалея ни самок, ни детенышей. Они были несомненно животными, более развитыми чем собаки. Отличало существ от животных их жестокость. Страшная, немотивированная, холодная жестокость к собратьям. Желание убить просто так, не свойственное прочим зверям. Еще их песни. Печальные, заунывные. Когда орда вечером собиралась у костра, выбирала у друг друга паразитов, перерыкивалась, потом запевала. О чем были эти песни, что будет с этими животными неизвестно. Он выслушал рассказ, улыбнулся, хотя едва что-нибудь понял. Поднял руку, это был единственный дававшийся Ему жест. Разведчиков щедро наградили и в течении года перестреляли. Нельзя ждать хорошего от людей видевших хаос. Жизнь шла своим чередом, счастье было вечно и незыблемо. Он уже не вставал и не улыбался. Когда же умер, то собрались все его помощники, тринадцать человек. Они составили коллегию счастья. Решили, что Он не может умереть, Он вечен, просто стал богом и Ему все равно. Об этом объявили. Отныне, мелкими делами занималась коллегия, а других, не было, ведь счастье продолжалось. Да и могло ли оно прекратиться там, где к нему так привыкли, в самом счастливом городе на Земле.

1 9 9 8 г.

БОГ (история одного превращения)

Мерзким ноябрьским вечером, полным мелкого дождя и размокшей земли, по пустырю, превращенному в свалку, шествовал человек в грязных ботинках на толстой подошве, пятнистых брюках и бушлате с местами вылезающей подкладкой. Был он невеликого роста и хлипкого телосложения. Видавшая виды шерстяная шапочка неизвестного цвета и откоченный воротник полностью скрывали лицо идущего, не позволяя сказать что-нибудь о его возрасте. Согбенные плечи говорили о грузе годов, отчаянность ходьбы о молодости. Странен был человек, шел как-то нервно, пытался перепрыгивать лужи, вгрузал в грязь по щиколотки, сильно обрызгиваясь. Из воротника человека вырывались булькающие слова, их было много, и они были злы. Не пройдя и половины мусорки, человек поскользнулся, преодолевая очередную лужу, и плюхнулся в грязь, рядом с кучей гнилых яблок. Заворочался, тронул рукой кучу, и маленькая лавина гнили ткнулась в бок. Человек лежал на спине и матерно ругался. Потом умолк, придавленный чернотой неба. Понял, что словами его не достанешь, хоть как-нибудь. Стал неистово плеваться, выжимая изо рта всю влагу. Клоки слюны, как падающие звезды, на секунду украшали пустой небосвод и возвращались к родителю. Когда во рту пересохло, человек повернул голову, сербнул грязи и стал плеваться ею. Небо молча отвергало его ненависть. Через несколько минут он утих, еще немного полежал. Сырость, пропитав одежду, стала холодить спину. Перевернулся на бок и тыкнул рукой в яблоки, желая почувствовать податливую мягкость. Кулак напоролся на что-то острое, должна быть битое стекло. Отдернул руку. Пробираясь между гнилыми ошметками по пальцам текла кровь. Человек сел и завыл от злости, прижимая к себе раненую руку. Убил бы того, кто бросил стекло в яблоки. Какого хера сюда кидать! Суки, все суки! Понакидовали козлы! Убил бы! Он стал представлять, что бы сделал с человеком, который подбросил стекло. Не просто бить, а так, чтоб аж визжал, курва! И под ногами ребра хрустят! Топтать! В эту грязь втоптать и яблочками присыпать, а сверху то стекло воткнуть. От таких мыслей немного полегчало. Всегда легчало. Встал и пошел, теперь прямо, невзирая на лужи и кучи мусора. Хоть по колено, ему насрать и совсем не больно. Даже топал в грязи, чтоб брызги разлетались. И на то, что водки нет насрать и на бригадира. Пидор. «Ты работаешь херово, тоже и на премию тебе будет». Работничек задрипанный, знает, кому и как жопу лежать. Спец! Особенно той блядюге блондинистой, которая в бухгалтерии главная. Тоже фрукт. Видать не одному минет сострочила, пока в люди выбилась. Ходит сука нафуфыренная, причесочка, колготки, губки намазаны, сама подмытая, веселиться тварь, смехом заливается. Шутки шутит, подкалывает. Придешь насчет зарплаты, какого мол сняли. А их там сидит этих шлюх целая орава, и все из себя, в зеркальца поглядывают, красоту наводят. Спросишь их, толком никогда не ответят, мудить начнут, хихикать, чем это от вас пахнет, помылись бы. Падло, чем вы суки пахнете, когда вас начальство в жопу пыряет, чистюли затраханные. Ненавижу таких, на рот у каждого берет, а корчит из себя принцессу. Знаем, видели. Вон как та стерва с 36-го дома. Пришла сучечка за травкой, узнала, что у меня есть, тычет деньги, блядь такая. А я еще тогда помылся только, костюм спортивный новый, дай, думаю, заделаю девку и девка ведь что надо. На хер – говорю –деньги, давай пошуруемся – и значит улыбаюсь так борзо. А чего, за травку должна согласиться. С такими прямо надо, без виляний. Ну что, скидывай одежду. Сам уже хер вытаскиваю, довольный, никогда еще с такой не ерзался. Тут эта курва как заржет. Сначала глядела как баран на новые ворота, потом заржала, как придурковатая, аж слезы потекли. Да я, говорит, лучше курить брошу, лучше с соседским догом, чем с тобой. Ну тут я вскипел. Ладно начальство с говном мешает, но чтоб еще эта наричка траханная. Ни хера! Схватил я утюг и на нее. Ну сучина, сейчас устрою я тебе дога, такого дога сделаю, что обрыгаешься! Уебу! Она перебздела. Не ржет больше, бледная стоит, дрожит. К стенке прижалась и дрожит. Сисечки ходором, губки пересохли, ножки е-мое. Породистая, чистенькая, волосики черненькие, короткие, глаза расперло от страха. Дрожит. Как вспомню ее дрожание, вмиг хер дрочки требует. Тогда вообще было, херосима и ногосраки. Думал по голове стукнуть и отодрать, чтоб и небу жарко стала. Иду. Хочешь кричать, кричи сколько влезет, халупа моя на отшибе, никто не услышит. А мне с криком приятней только. Уже не злюсь, хозяйство из штанов вывалил, наставляю. Со всяким дерьмом сука резьбу нарезает и со мной будет. Принцесса. Вон какая чистенькая, вся из себя, папа доктор, мама врач, на хорошей жратве, в дорогих шмотках выросла. Богатенькая. Уж и заорет, когда вставлю я ей и мордой ее по полу возить, чтоб знала. Чувствую слюня потекла, вытер с подбородка. Хер, что закрытый шлагбаум, ща будет, ща потремся. Вспотел, слюня липкая стала, не выплюнешь. Вдруг она снова смеется. Денег то на пять косяков, меня на квартире компания ждет, не вернусь, они сюда придут. У одного папа в милиции, капцы тебе будут. Трандишь, а во рту пересохло. Ты, сука, на арапа меня берешь, не получится, все равно отымею. Сам деньги посчитай! Пересчитал, точно на пять косяков. Хер упал, по спине мурашки. Может и пиздит, а может и правда. Несколько раз видел ее с подкрученными. Улыбается. У блядюга! Давай траву и спрячь хозяйство. Отсыпал ей травы, ушла. На пороге крикнула"Жених !», ржала как идиотка. И так втемяшилась в голову сука, что никакой возможности. Уже сколько месяцев сниться, и сиськи и губы и как дрожала. У-у-у-б!

Пустырь заканчивался горой битых флаконов. Рядом жило семейство алкоголиков, перепивших в свое время немало лосьонов, одеколонов и туалетных вод. Посуду такую сдать некуда, вот и выбрасывали на край пустыря, пока чуть ли не пирамида вышла. Алкогольный Хеопс. Человек захрустел по стеклу ботинками. С пустыря нырнул в узкий, грязный переулок, после дождей превратившейся в полуручей, полуболото. В сырой темноте углядел старый полусгнивший клен. Здесь всегда останавливался облегчиться. Целой рукой полез расстегивать ширинку. Холодно, пальцы не слушают, а моча напирает. Ругнулся, рванул пуговицу со злостью, треснула материя и запенилась моча, опадая на землю дрожащей струйкой. Чахлый он. Вот мужики есть в бригаде, дак те такой струищей фигарят, что хоть пожар туши. Как жеребцы ссут и в остальном, понятно, что жеребцы, а у него даже струи порядочной нету. Матернулся, положил оторванную пуговицу в карман и пошел дальше. Говно, ни собаки, ни кошки, не в кого грязью бросить, злость согнать. Все попрятались от дождя. Сцепил зубы и долго ругался, чтоб полегчало. Херовый день. На работе с утра ебали, теперь вот дождь, руку порезал, идти еще далеко. И день херовый и жизнь херовая. Одним черножопым да начальству хорошо, рассекают себе на Мерсах и плюют через губу. А тут за вонючую сотня имеют во все дыры. Бригадир, сука такая, трахает, мастер трахает, начальство с жополизами туда же, в троллейбусе остановку проехал – гони деньгу, а то такую вонь поднимут! Пиво в ларьке разбавленное, от самогона голову рвет на части, чего они туда кладут. И на каждом шагу трах, трах, трах. Ходишь объебанный по уши. А бабы, твари менструальные, нос еще воротят. Подавай им педерастов, выглаженных да чистеньких, при бабках и чтоб мордой смазливые. Принцессы долбанные, кроме минета ни хера не знают, но прынца ждут, пока за говно замуж не выйдут. И та за говно выйдет, докторская. Не приходила больше, забоялась сука. Но и не сказала никому. Боится, что родители узнают. Надо бы на это давануть, что или иди сюда или заложу. Хотя сучка умная, может и под монастырь подвести. Ну ее на хер. Уже отвык немного. Чертов дождь, промок, что собака и кровь не останавливается Чтоб вся вытекла и сдохнуть прямо здесь. Осесть по черному забору на землю и сдохнуть. Это совсем не страшно и не жалко. Сдохнуть, так сдохнуть.

Переулок все не кончался, только становился уже и грязней. С боков напирали гнилые доски покосившихся штакетников. Вот на лавочке сидит Танька Мамочка с дружком, пьяные в стельку. Танька блядь наинижайшего пошиба, редко выходящая из состояния опьянения. Ей около тридцати, но на вид все пятьдесят, пованивает Прозвище свое получила за то, что когда ее пырищут, кричит: «Мамочка, мамочка», как бы пьяна не была. В былые времена несколько десятков раз за день раздавалось это «Мамочка, мамочка» из окрестных кустов и сараев. С четырнадцати лет кричать начала. Теперь реже стало. Последнее дело с Танькой вештаться, на ней же всякой заразы букет и мандавошек, что китайцев. Грязная, облеванная вечно, в лохмотьях. Там, говорят, мышь живет, в подмышке. Может и живет, чего только на Таньке Мамочке не живет. И находятся же охотники. Этот охотник пьяный, но еще ворочает головой и бурчит. На скамейке почти допитая бутылка самогонки и надкусанный тошнотик. Человек рассчитывает прийти сюда через полчаса, когда эти двое окончательно заснут. Мужичка трусонуть можно будет, вдруг деньги есть. Бывало уже. Хотя бы десятку. Если так, то купить завтра водки и конфет да в общагу, к Ольке. Крановщица она и дура. Добренькую из себя строит. Приду, по голове гладит, дает сколько захочу, всплакнуть любит. Корова сельповская. Объявления в газеты посылает. Ищу спутника жизни, доброго, с серьезными намерениями, для создания семьи, ну и прочая херня. 0 себе: 22 года, нормальная, без в/п. Я как прочитал, чуть со смеху не подох. Вот ебнутая! Кто с тобой семью заводить будет? Мордой не вышла, кривоногая, тупая, водяру, что свинья помои хлестать можешь! 0дна радость, что зад большой и сиськи коровьи. Так и писать надо, а то нормальная, без в/п. Дура, глаза разуй и не очком думай, а головой. В зеркало глянь и по сторонам. Сидит на своем кране днями и ни хера не видит! Кому ты нужна? Эта дура на кровать упала и давай рюмсать. Чего я злой такой, чего напал. Она мол семью хочет, детей, мужа, чтоб по человечески все было, что я тебе сделала, что ты меня обижаешь? Идиотка малохольная! Какое там по человечески, если ты уродка? Не вышла ты для семьи, ни рылом, ни ногами! И дети тебе на фиг не нужны, наплодишь таких же уродов, как сама, кривых да плаксивых и без того хватает. А тебя я не обижаю, ты и так богом обиженная. Плюнул на нее и ушел. Слышу, про петлю кричит. Ну и вешайся дуреха! Злость во мне кипит. На что же сука, корова корявая и эта принцессой себя возомнила, прынца ищет по газетам. Какая гнида! Я к ней прихожу всегда с водкой, с закусью, на 8 марта даже книгу подарил, про любовь, две недели над ней потом ревела. Всегда по нормальному прихожу, не на халяву. Она то вроде ко мне со всей душой, подруг из комнаты отсылает, меня по имени-отчеству зовет, щебечет, смеется, на кровать чистую простынь застилает. Шик, блеск, красота. Миленький, шепчет, Олежка. Я думал она довольная, а она прынца по газетам выискивает, семью ей надо, жрать варить да белье стирать. Я значит побоку. Блядюга! Все проститутки! С месяц не ходил к ней, но теперь вот пойду. Хоть бы чирик вытрусить с танькиного женишка и пойду. Ебаться охота по человечески, а то дрочней все обои дома захерил.

Переулок наконец уткнулся в ржавую калитку, толчок ногой, визг петель и человек во дворе. Слева куча глины, поросшая травой, справа навал хлама. По дорожке из втрамбованных в землю кирпичных осколков к небольшому дому. Рядом росло две старые груши и густота кленового молодняка. Человек осторожно стал на прогнившие доски, крыльца выцедил ключ из глубины одежды, стал тыкать в замочную скважину. Попал, замок скрипнул и дверь с протяжным стоном открылась. Зашел. В доме пахло прелью и сыростью, было холодно. Человек задрожал. Мало того, что промок, как собака, так еще и здесь холод. Дрова забыл внести и они намокли. Безнадежно их разжигать. И спичек нет. Хорошо раньше было, газу добавил и тепло. Отрезали газ сволочи. Говноеды! За неуплату. А как платить, если получаю сто, а за газ нужно было 70 отдавать. Заплати и зубы на полку? Хуй вам! Жрать что-то, одеваться кое-как, папиросы, бухло. Сотни еле хватало, вот и не платил. Отключили суки. У самих бабла не впроворот, а он, твари, жидятся, отключают, вроде их газ. Ладно пусть эти пидоры-электрики. Без лампочки я проживу. Но что зимой без газа делать? Буржуйку я с завода притаранил, но попробуй ею обогреть дом. Где уголь и дрова брать, на зиму и того и другого до хера надо. Пиздец зимой будет. Сейчас уже херово. Человек сидел на табурете и пытался согреться, но трудно это в холодном доме и промокшей одежде. Била дрожь. Водки или самогашки ни грамма. Достал кисет с травкой. Половину лета ее собирал, бегал, что сучка при течке. Несколько раз метелили его разные, кровью ему далась эта травка. Свернул косячок, спичек нет. Отыскал зажигалку, долго чиркал пока выщелкал немного огня. Затянулся. Теплее не стало, но легче. Точно воняю, бля. Права главбухша. Уже месяц не мылся, скоро как Мамочка буду. Гыгы. В такой холодрыге и морду умыть неохота, что про общее мытье говорить. Теперь до тепла. Или нет, если чирик найду, то у Ольки в общаге помоюсь, там горячей воды правда нет, но топят. Помоется, бухнут, трахнутся, классно. Скрутил еще один и прикурил от бычка. Стало совсем хорошо. После третьего он был уже далеко. Вроде летит в синем небе солнечного дня. Летит над городом и смотрит чудными всевидящими глазами. Видел все или почти все. Своих деда и бабу. Дебилы, всю жизнь пропахали, а только и оставили, что эту халупу. Да сломанный телек. Потом сдохли в один год, сейчас наверно и холмиков не осталось. Не ходил туда из обиды. За дурость их. Честности учили, а нужно было воровству, может тогда бы не сидел по уши в говне. Воровство сейчас в цене, а честность в жопе и честные все там и кто не умеет. Он то умел, но чего он мог спереть, простой работяга. Директор, прочее начальство, те перли вагонами, а его за килограмм меди чуть в тюрьму не посадили. Такое вот говно. А старичье все копается во дворе. До самой смерти грядки садили. Имел он эти грядки, не дурак и так проживет. А вы глаз не мозольте, вон пошли! К удивлению, старики, смешно перебирая ногами побежали со двора. Ишь, мертвые ведь, а как носятся. Катитесь отсюда! Вдруг увидел мастера. Николай Борисович, с женой, с детьми, идут куда-то нарядные. Большое он говно. А ну жри, сука, землю! Глотай, падло! И жрет, глотает, глаза, что у битой собаки только что хвостика нет для виляний. Человек от неожиданного счастья поперхнулся. Вот это да! Жрет! Помнишь, как мне премии резал, как ебал по чем зря! Я помню, все помню! Давись землей, чтоб аж стошнило! Еще один клиент, мухобой с проходной. Поймал раз на горячем, ящик водки водки выдавил. И огород заставил вскопать, благо весной дело было. Про тебя тоже помню. А ты сдохни! Разорвись на тысячу кусков! И сдохнул, разорвался, кишки только замелькали. Удивился он такой своей могучести. Ведь говно был, а тут такое. И она здесь! Как папа-мама? 3а травкой пришла? Меня хочешь?! На коленях просишь! Сплевывал слюню, а она все прибывала, мысли. Трахнуть ее! И вдруг он сообразил почему вдруг так стало. Хер тебе, а не я! Когда предлагал я, тогда нужно было, а теперь прыгай, скули, рви свои волосики, не достанешь! БОГ я теперь!!! Он это почувствовал неожиданно и сильно. Он всемогущий!!! Его переполнило необыкновенное чувство власти надо всем. Это было похоже на то, что он испытывал, когда послушная Олька выполняла все его приказания. Но разве сравнишь кривоногую дуру со всем! Он мог теперь трахать все! Оно отныне принадлежит и подчиняется ему! Он БОГ, он БОГ!!! Даже эту докторскую пихнул без сожаления ногой. То шлюха, чепуха! Все чепуха, лишь он имеет значение! Он БОГ! А раньше не верил. Нахера оно нужно, верить или не верить. Теперь верил, теперь знал! Он БОГ! Мир будет служить ему как Олька, еще сильней и без всяких писем в газеты. А он будет вытирать о мир ноги, будет плевать на всех! Он еще покажет! 0н…0н захлебывался от мыслей и слюны. Он БОГ! Он еще спустится к той чернявой курве и она будет кричать, но не так как орала послушная и на все готовая Олька а по настоящему, заходясь в крике и стоне! Он ей устроит дога, он ей чечню сделает! И ту минетчицу из бухгалтерии тоже заделает. Побить сначала, выбить всю спесь, фингал поставить, руки заломить, повалять, где погрязней, и откочегарить по полной программе, чтоб знала. Он БОГ! Все на коленях перед ним, все дрожат, целуют след его ноги, а он их пинает, плюет, святит своей мочой. Он всевластен, на кончике его мизинца миллионы жизней. Преклонение, вой, стоны, сумасшествие, хвалебные песни, а он пырыщит, а он пырыщит! Все Олька, все Олька! Из неба нырнул в мутную серость.

Он очнулся от холода. Скрючился, пытаясь хоть немного согреться. Но в мокром не согреешься. Встал, скинул бушлат, свитер и штаны, одел два спортивных костюма. В коридоре стал колоть топором пол. Нахера пол, когда холодно. Засунул щепы в буржуйку, нарвал бумаги, попытался снова извлечь огонь из зажигалки, но не удалось. Стерлись камни. Пнул печку ногой, заорал. Холодно и нечем даже прикурить новый косяк. Курил, как хорошо было. Чего же хорошо? И вспомнил про Бога. Он же Бог! Стал бить себя по голове. Идиот, такое мог забыть! Мог забыть, что Бог и жить дальше говном!0н БОГ, он Бог, он Бог, он Бог! Нет больше холода. Он ведь Бог! Плевать на холод! Бог, бог, бог, бог, бог. Теперь уже не забудет. Бегал по дому. Хотелось покорности. Как же бог и без покорности, где грязь, которую топтать и слышать ее восхищенный хрип. Конечно все ему покорно, но хотелось чего-нибудь поконкретней.

Накинул старую, еще дедовскую болониевую куртку и выбежал. Из дома. К скамейке. Танька с хахалем пусть побудут грязью. Но хахаля уже не было, а Мамочка упала со скамейки в лужу. Не задохнулась чудом. Схватил за ноги и потащил, не хотел быть Богом под дождем. Юбка задралась, тусклой луной забелело голое тело. Почти бежал, жадно хватал ртом ускользающий воздух. Наконец фортка, двор, порог, дом. Бросил ее и сел отдышаться. Бог Богом, а дыхание сбивается. Ничего. С утра о том, что он Бог узнают все, а пока хватит и Таньки. Ох и прет от нее. Пнул ногой. Очнись! Никакой реакции. Воды бы линуть, но ведра пустые. Зато помойное полное. Плеснул. Вроде очухивается. Открыла глаза, хрипит. Танька, дура, я Бог! Понимаешь, я Бог! Я всесильный! «Не пизди» – и закрыла глаза. Ах ты ж пьянь! В зубы ей кулаком, в зубы! Больно тебе, сейчас еще получишь! Поняла, с кем дело имеешь! Бог я, Бог! Захочу, разлетишься у меня на тысячу кусков. Что захочу, то и сделаю. Я Бог. Понимаешь? –Ага– и раздвинула ноги, пальцами вычищая налипшую грязь. Тьфу, блядина! Да на хер ты мне нужна! Срал я на тебя! Неужели не понимаешь, что Бог я! Гнусно улыбнулась, заворочалась и вдруг бздонула. Он Бог, он всемогущий, а она бздит. Ах сука. И пустым помойным ведром по голове, по лицу. Я Бог! Я Бог! Я Бог! Бил пока ручка не треснула, ведро отлетело в сторону. Танька в грязи, в помоях, кровь течет. Замычала, дрожит. Поняла, что я Бог. Морду скривила, боится. Даже если не поняла, страх уже полдела. На душе хорошо. Эта сучка дрожит и весь мир дрожать будет. Я Бог, я устрою всем. Как Мамочка, на четвереньках будут лазить перед ним, мычать, дрожать от страха. Что боишься! Плачет, ух ты какая неженка. Больно ей. Ты не знаешь, что такое боль, да еще от Бога. Узнаешь. С размаху ногой в лицо. Что-то треснуло, Мамочка отлетела и упала на спину. Закричала громко. Протрезвела падла, поняла. Боишься. Все будут бояться. Люди пока не знали обо мне и не боялись, но дам им ногой в лицо и сразу узнают, сразу забоятся. А я им сделаю! Подошел и стал топтать ее ногами. Из спины как крылья растут. Насколько он выше, он в небе, она в грязи, она тварь нижайшая! Ногами по голове, по телу, стонущему и агонизирующему. Я Бог! Мне все можно и любую. Ту, из бухгалтерии вот так же, ногами, заткнуть ей рот ботинком. Но это после, сейчас Танька. Топчет ее, но силы уже на исходе. Запыхался, сел рядом. Одышка, слишком много курит. Пот ручейками бежит по желтоватому лицу, задерживаясь на щетине. Сердце билось как оглашенное. И не понять от чего больше. От топтания или от радости. Скорее от радости. Вот как вышло. Бог оказался. А сколько лет не знал, сколько лет терпел. Теперь Бог. Какая у Бога может быть ненависть к такой вот твари, как Танька. Вставай блядина, чего развалилась. Рукой неприятно тронуть, хоть и Бог. Ногой ее, присмотрелся – не дышит. Ги-ги, сдохла. Вот херовина. Плохо. Нет ему то все равно, он теперь Бог, хочет, может и сотню заколошматить и полмира, также, ногами и помойным ведром, пусть хоть одна сука воспротивится. Бог он, Бог, все может. Плюнул на Мамочку и вышел из дома. Дождь уже перестал, небо чуть развиднелось появились первые звезды. Человека переполняли мысли, одна мысль. Я Бог, я Бог, я Бог! Мысль была так велика, что вмещалась в голову лишь частично. Ее думать и думать, чтоб затолкать всю. Он Бог. На дворе та же грязь, тот же мусор и тоже небо. Вдалеке заскулила собака. И быстро замолкла. Человек стоял на пороге и глубоко дышал, глаза его блестели. Он Бог. Что делать Богу здесь? Некого сотрясать и наказывать. И вообще, Богу нужны людишки. Кто-то должен ползать и молить. Сейчас нужны рабы в ногах, он ведь Бог. Бросился к воротам, побежал узким переулком отмеченным следом Танькиного тела. Бежал неуклюже, громко шлепал по грязи, задыхался, отдыхал, бежал дальше. Путь его был к общежитию. Он вспомнил Олькины объявления и бежал теперь к ней, злой и всемогущий Бог. Бог с сильной отдышкой, он хотел покарать. Прынцев искала, стерва. Сама говно, а прынцев ищет. Ищи, ищи, посмотрим, как ты взвоешь, когда узнаешь, что я Бог. Локти будешь кусать, сука такая. А я плюну на нее. Если бы не объявления, была бы богиней, а так на хер. Конечно вру, даром она мне не нужна, но пусть помучается. Уж она тогда разревется, корова, будет выть, упрашивать, ноги целовать. А я ее этими же ногами. Что, нашла прынцев, создала семью, нормальная, без в/п. Блядь, воротила нос, доворотилась. Плохой я, злой. Я вот какая хорошая, а ты говно. Я ей быстро глотку заткну. И семью устрою, мало не покажется, это уж точно. Отхожу до полусмерти или еще лучше, на уроде каком-нибудь женю, чтобы всю жизнь мучал, бил, унижал, изменял, дети калеки. Говну – говенное. Вспомнил, что комендантша в общаге стерва, не пропустит среди ночи, милицию вызовет, отметелят еще. Остановился думать, но тут же вспомнил, что Бог! В куски грязи превратит и комендантшу и ментов. Снова побежал. Бог, Бог! Ух чего я только сделаю! Всем достанется. Кто хоть раз мне пакость сделал, устрою им! И всех запугаю. Потом придумаю как, что делать буду, пока Ольку расшарошу. Возьму и общагу сожгу, чтоб ей негде было жить. Наделаю делов!

-Дай прикурить!

В темноте разглядел он троих. Подкрученные. Головы бритые, морды идиотские. Придурки. Раньше бы испугался, задрожал. Раньше не знал, что Бог.

-Слышишь, прикурить дай!

-Нахуй пошли.

Думал, на части их разорвать или превратить в тараканов и затоптать. Лучше разорвать, а то разбегутся еще. Они начали бить. Мигом свалили и стали топтать. Он грозился и кричал им, что бог, проклинал. Пока ботинок не выбил ему зубы, пока нож не перерезал горло. Окровавленный, с поломанными руками и пробитым черепом, горящий в боли, он не понимал почему так случилось, он ведь Бог. Потом пришла смерть.

Утром его нашли в ста метрах от общежития. Мертвого, с ужасающим и травмами. Милиция сказала, что хулиганы, и его и Мамочку. На выделенные заводом деньги с трудом справили скромненькие похороны, на которых плакала только Олька. Под левым глазом синяк, поставленный серьезным мужчиной, откликнувшимся по объявлению. Она плакала и тихо шептала «миленький, хорошенький». Мужики с работы выпили по чарке и принялись закидывать могилу. А из славного города Харькова приехали какие-то дальние родственники, судиться за домик.

1997г.

ЧЕЛОВЕК БЕЗ СОМНЕНИЙ

Таким он был от рождения, уверенность свила в нем гнездо еще до его появления на свет. Младенцем не плакал и не улыбался, только скептически поглядывал на окружающий свет. Мать удивлялась, испуганно показывала чадо докторам. Те находили дите вполне здоровым, а хмурость нрава приписывали влиянию вредоносных идей, витавших в воздухе, и особенно усилившихся в последнее время.

-Вот если бы вы, любезная Елизавета Павловна, при выходе на улицу повязку марлевую одевали, тогда, может быть, и убереглись бы, а так учадело дитя в утробе от проникающих и туда идеек, печальное стало. Веселость в ребенке от невинности проистекает, когда он чистая доска и не подвержен, на вашем же уже чего-то начерчено.

-И это неизлечимо?

-Почему же, излечимо. В молочко только чесноку немного добавляйте и молитесь за сына.

-Это уж обязательно.

-Да еще съездите в Малую Ворожбу, купите там душевный очиститель.

-Что это такое?

-Первейшее лекарство для восстановления невинности, гулящим девицам не помогает, поскольку действует на уровне фигуральном.

-А дорого ли стоит?

-Мадам Крупчатова, когда дело идет об улыбке ребенка, разве можно говорить о деньгах!

-Так ведь не густо.

-Ну, тогда экономьте, только знайте, что можете ребенка потерять.

-Почему?

-Будет он дуться, дуться и лопнет. Даже для похорон не соберете.

От таких предостережений не могла отвертеться бедная женщина, и на следующий день была уже на вокзале. Оказалось, что поезда в Малую Ворожбу не ходят, поскольку колдовство куда сильней техники. Пришлось искать телегу, но и это оказалось трудным делом, ведь население ворожбянское передвигалось на метлах и ступах, из прочих же сел люди ездить туда боялись, опасаясь превращения в создания с незавидной судьбой, вроде бродячих собак или патриотов. Пришлось Елизавете Павловне топать пешком, поминутно справляясь на месте ли крест, все-таки в самое логово шла, в кресте одном ее защита. Прибыла под вечер, усталая и готовая к мученичеству. Спросила насчет очистителя души, указали ей идти на окраину, искать хижину построенную из ответов. Нашла, удивилась крепости стен и дебелости строения, постучала в дверь. От крыла старушка с лицом цвета печенной груши и тремя глазами.

-Это по ошибке вышло, не пугайся, тебе чего?

-Мне бы очистителя души.

-Семь рублей и обидеть святую.

-Это как?

-Даешь мне семь рублей, а святую обижаешь.

-Какую святую?

-Первую попавшуюся.

-Так, где ж я ее найду?

-Что нет в городе?

-В городе просфирки за день плесневеют и кагор киснет, какие уж там святые.

-Ну ладно, не расстраивайся. У нас святая своя есть, специально для таких случаев держим. Плюньте ей в лицо и ладно.

-А зачем это?

-Для равновесия. Вы же очистить душу желаете, так чтоб это произвести, самой замазаться нужно.

-А без этого нельзя?

-Чего волнуешься, отмолишь грязь то. Иди пока, плюй. Вон в том сарае святая.

Пошла в сарай. Сидит там женщина, грязная, плохо пахнущая, не зная, и не подумаешь, что святая. Хотя молиться усердно и голову наклонила. Как ей в лицо плюнуть, если она затылок выставила? Тронула за плечо, женщина подняла голову. И ведь точно святая, глаза то какие, светлые глаза, прежде и не видела таких. Свет, свят. Неудобно как-то плевать, но ведь она же не для удовольствия, а для сына, да и святой не хуже. Святой, чем больше мук, тем желательней. Собрала Крупчатова слюню и плюнула, попала и бегом из сарая. Отмолит конечно, но страшно, чтоб до того наказания ей какого не было, святую обидела. Прибежала к хате из ответов, старушка трехглазая уже поджидает, в руках держит ковбушку полную, а рук то больше, чем полагается, сплетение прямо рук. Едва сознание не потеряла бедная мать.

– –А ты то не шарахайся, будто лошадь от волка. Нам, ведьмам, двумя руками ни в жизнь не управиться, вот и приспособились, сколько нужно выращивать. Держи товар, гони деньгу.

Расплатилась Елизавета Павловна и даже поблагодарить забыла, домой поплелась.

Рецепт приготовления душевного очистителя.

/из древней ресиверской ногописи/ «В день, когда дождь будет идти столь долго, что у мышей начнутся выкидыши, а веревки будут проситься на шею, старуха, ублаженная юношей, не имеющим детей и без родимых пятен, должна взойти на холм с трудной стороны, прокричать три нужных слова и прислушаться к ветру, чтобы услышать четвертое. Если ветер промолчит, то хорошо, значит, старуха может обратиться к деревьям холма, выбрать клен поросший мхом со всех сторон и вогнать в его зубы. Языком слизать крик, руками поймать боль и вить из нее веревки. Этими веревками опутать дерево и стянуть так, чтобы лопнула кора. Под корой будет тело дерева, а дух дерева нужно будет ждать до утра, собирая его по частям за щекой. Когда весь дух выйдет, развязать дерево и сказать людям, что его испортила молния. Собранный дух томить в печке, на огне из кизяков опоенной лошади. Когда дух загустеет и станет цвета заболевшего солнца, поставить горшок в погреб и пять дней не смотреть на небо. Особенно ночью. После этого подбросить дух выше крыши и лекарство будет готово. Кто хочет очиститься внешне пусть потребляет внутренне, кто хочет очистить душу пусть натирается и отгоняет сны».

Мадам Крупчатова о рецепте не знала, с перепугу о способе употребления не спросила, снова идти побоялась, решила потребить на ребенка по-разному. И мазала и кормила и рядом ставила. Улыбка у ребенка появилась, но глаза были как у наказующего начальника. Господин Крупчатов работал в учреждении средним чиновником и часто видел такие глаза, повергающие его сначала в страх, а потом в уныние. Боялся смотреть в глаза сыну, наедине рассуждал, что с такими глазами и до столицы дойдет парень, даже в министры может вырваться с такими-то глазами. Елизавета Павловна, как человек в чинопочитании неискушенный, таких перспектив не предвидела, но в глаза тоже не смотрела, опасаясь их какой-то особой наглости. Ей такие глаза напоминали прожженных дельцов, которые за хороший куш и зарезать могут. Но ребенок улыбался, ребенок свой, не выкинешь, привыкала. Оказалось, что вместе с опытными глазами было у ребенка еще одно отличие, заключавшееся в легкости выбора. Другому предложишь яблоко или конфет и задумается аж до слез, чтобы ему выбрать. Этот схватит и то и другое, да еще так посмотрит, что ругать совсем не захочется. Мама с отцом поговорит, что надо бы ремешком, для острастки, а то уж больно самовольный. Отец только руками машет.

-Ты что, да за такое направление характера хвалить и почитать нужно дитенка! Сейчас только рвачи и процветают. Меня вот окоротили в детстве и кто я теперь, мелкий человек и останусь мелким. А ведь покойная мать говорила, что были задатки к воровству, так искоренили. Давай же мы ошибок повторять не будем и дитю жизнь коверкать тоже. Растет хватом – его счастье, может и нам чего при нем достанется.

Решив, что от природы направление вложено в сына правильное, родители воспитанием это направление не портили, а только восхищенно наблюдали за собственным потомством. Уже в пять лет был подлецом настолько отчаянным, что все ему прочили столицу, если до той поры не повесят.

-И ведь не повесят, матушка, не повесят! Такой сорвиголова растет, что и из петли вынырнет, глазом моргнуть не успеешь, а его уже нет!

-Да уж, произрастает агел.

Мадам Крупчатова с возрастом становилась религиозней и хоть понимала, что в безобразии безобразником лучше всего и жить, но стыдно ей становилось, сомнения возникали, и с горячностью молила бога, чтобы простил сына и не наказывал. Мужу о терзаниях своих не говорила, чтобы не расстраивать. Благодаря ли молитвам или по силе характера, но жил и рос молодой Крупчатов резво, в десять лет понял, что сомнений не имеет и подделал вексель, в двенадцать осознал, что уверенность это выгодно и украл у знакомых драгоценности, в шестнадцать уразумел, что уверенность это отметка высших людей, а все остальное чепуха, набил морду первому попавшемуся человеку и повесил соседскую кошку. В промежутках между этими ступенями развития, имел множество других ступеней, столь отчаянных, что отец серьезно обеспокоился, как бы виселица действительно не оборвала блестящей карьеры. Рвать это хорошо, но надо умеючи и у тех, кто по голове не даст.

-А начальство трогать, упаси боже, им же тебя упразднить – раз плюнуть, так что ты поосторожнее, на рожон не лезь.

Сын эти слова слушал с противной улыбкой, будто это закон божий, а не дельные советы. Никакого уважения к старшим, самым умным себя считает. В глубине души понимал отец, что таким и должен быть настоящий человек, во все же обидно было. Много ведь полезных советов мог дать, жизнь знал и хоть у самого не задалась, но опытен был изрядно Только глух был сын к увещеваниям.

-Эх Сашка, Сашка, пропадешь ведь за медный грош!

Жалко было, Сашка ведь надеждой его был на возвышение. Самому не удалось в рвачи выбиться, так сыну. А он, дурень, не понимает, что сейчас время не для мордобоя, куда лучше жополизание действует. Например, мужика можно мордобоем наставить, но чиновника, даже самого мелкого, уже нет. А самые то куски у чиновников находятся. С ними подружиться надо, сын же рожу воротит. Александр рожу действительно воротил и в чиновники идти не хотел. Как же, кланяться придется, ручки лобызать начальству, попреки выслушивать, над бумагами корпеть, это ему то, высшему человеку имеющему уверенность. Не для него путь. На самом деле ему должны кланяться и перед ним трепетать, нужно только это устроить. Оказалось, что не просто. Был сыном всего лишь обычного чиновника и никто в его высшесть вникать не хотел. На охране таких устоев стояла полиция и справиться с этим было невозможно. Тут еще старые грешки всплыли и начала впереди Сибирь материализоваться. Неминуемая. В Сибирь не хотел, знал, что там ему не место, хотел банк ограбить, куш сорвать и бежать подальше. И револьвер приготовил и к банку пошел, а там уже другие орудовали, анархисты что ли. Изымали деньги для революции. Саша выгоду мигом почуял, за углом обождал и пальнул несколько раз в спину убегавшим грабителям. Одного даже ранить ухитрился. Ходил кругами около стонущего и похвалялся. Тут репортер откуда ни возьмись, расспрашивать стал. Саша не будь дурак и наплел, что как каждый гражданин очень взволнован распространением всяческой заразы и для укрепления державы и престола по собственному почину купил пистолет и начал патрулировать улицы, чтобы уничтожать вредные ростки с корнем. Во время патрулирования и наткнулся на мерзавцев, вступил с ними в бой, один против многих и победил, потому что за правое дело и бог с ним. Публика аплодировала, кричали «Браво!», подбрасывали в воздух котелки. На следующей день в городской газете появилась передовица на две полосы под названием «Патриоты к оружию! Пример подан.» Послушание основа, непослушные – главное зло, искоренять, наш герой, не очернять молодое поколение, новый гусь, спасший отечество, об устройстве памятника в полный рост герою. Прочитав статью, Крупчатов старший ахнул и восхищенно оглянулся вокруг. Знал, что хитер, но такого вот выверта, одним махом всех побивахом! Дух захватывало.

-Матушка, заканчивай сушить сухари, готовь угощение. Мы теперь родители героя и я не я, если сам городской голова к нам с визитом не пожалует, ручки жать будет! Пожаловал, жал, выражал восхищение и благодарил сердечно. В связи с открывшимися неблаговидностями памятник герою решили не ставить, но дело закрыли и прегрешения простили. Если таких орлов в тюрьму сажать или в Сибирь отправлять, так, кто же здесь останется. Пронесло, вздохнул Александр облегченно, но в следующий раз заговорщики могли и не попасться. Осторожней нужно было, а ему, отмеченному уверенностью человеку, это было ой как тяжело. Развернуться бы, такое утворить, чтоб земля дрогнула. Только для разворота положение нужно удобное, высокое, тогда и полиция не тронет и суд промолчит. Положения не было, а подвиг быстро забывался. Отец требовал на службу идти, грозил, что денег не будет давать. Так как двери были закрыты, то решил достигать достойного положения через окно. Выискал одну купчиху вдовую, хотел поразить ее патриотизмом и верностью престолу, но баба была темная, возвышенных чувств не ценила. Пришлось стать магом, разговаривать с духами и изрекать мрачные пророчества, указывая при этом пути спасения для заблудшей купчихиной души. По-первах тяжело было, со временем привык, но всегда напоминал себе, что это временно, что он достоин большего и добьется этого самого большего. Всякий дурак может охмурить купчиху, хотелось настоящего дела. Но с этим не выходило. Ткнулся было в проституцию, на купчихины деньги дом купил публичный, да оказалось, что слишком многим ручку нужно золотить и в пояс кланяться, так что не годилось дело, хоть и прибыльное. Мошенничеством занялся и там то же. Опутано все, поделено, правила установлены и соблюдать изволь, иначе по голове и в дальние края. Ладно бы достойные люди правила установили, а то трусы всякие, от одного вида пистолета в обморок падающие. Червяки и его приучали на пузе передвигаться, только он орел. И как всякому орлу тяжело ему в червячьи времена. Нет места для размаха и последующего полета. Вместо этого изображай экстаз, рассказывай, как воспарял духом на седьмое небо и у ангелов кожа прозрачная, все жилы видны, а дышат цветами. После этого каменеть и чужим голосом вещать поучения взопревшей от восхищения купчихе. Ее лицо тряслось и глаза покрывались волнами щербатых щек, слюна рваными облаками падала на пол и слезы, вонявшие мочой. Крупчатов напрягался, сдерживая подступающую рвоту, а купчиха думала, что это бередения чужого духа, временно вселившегося в ее духовного наставника. Следом за апофеозом духа начинался апофеоз тела, после чего снились кошмары и выпадали ногти на левой руке, чтобы за ночь вырасти вновь. Купчиха говорила, что ногти свидетельствуют о победе духа над телом, Александр все ждал, когда же развернуться представиться возможность.

Началась война и он узрел, что пожалуй оно. Влез в подрядчики, целовал уходящих на фронт солдат, платил двум репортерам и десятку интендантов, изыскивал дешевейшие материалы, на удивление отвечал, что из своего кармана доплачивает, одного желает – победы родины. Газеты сообщали о его деяниях, а когда избил предателя прилюдно, то даже в столичные попал. В такие суммы Крупчатов ушел, что все ему кланялись, а он никому и даже на императорские балы приглашения получал. Купчиху конечно забросил, особняк купил, рысаков завел, автомобили, наукам и искусствам покровительствовал, певичек, как перчатки менял. Жил широко и уж думал, что до конца жизни полет, но случилось непредвиденное. От поставленной им селедки целый полк умер. Неизвестного года была селедка, может даже и не селедка, стояла много лет на складе, пропылилась вся. Крупчатов увидел и решил, что нечего добру пропадать, продал под видом селедки. Одну бочку для интереса вскрыли, но такой из нее дух повалил тяжелый, что рабочие вмиг богу душу отдали, кто близко стоял, а кто дальше, так те ослепли. Открытую бочку закопали, остальные в армию, от греха подальше. Солдаты народ крепкий, все переварят, а в городе и так яблони не зацвели от вони из бочки и бабоньки на выкидыши повадились. Однако и солдаты квелые оказались, съесть съели, а жить отказались, вымер полк. Вымер и ладно кому какое дело, генералам даже лучше, отведут вроде в запас полк и будут из казны содержание получать. Конечно тыкнуть бы пришлось пару тысяченок нужным людям, все ж таки полк и шито-крыто. Но какой-то непростой человек в полку служил, со связями. Тоже ведь дурак. Если связи есть, чего не в штабе. Значит, обеспокоились этим дураком, начали разузнавать, что и как. Опять же надеялись тузы столичные придавить, чтоб уже на десятки тысяч счет шел, но как-то повернулись нехорошо, в газеты попало, а щелкоперам только дай. Развернули, донюхались, раскопали, от себя придумали и такой гвалт подняли, что не замазать. Имей он руку при царе, даст бог и уладилось бы, а то выскочка, накинулись на него скопом, только клочья полетели. Чуть ли не разом всего лишился и в тюрьме оказался, теперь уж от Сибири не уйти было. После падения озлобился Крупчатов невиданно, обещал отомстить завистникам. Его, орла, и в тюрьму. Выл даже. Как не выть, если запроторят на каторгу, всю жизнь испортят.

-Не запроторят, зря воешь. Время то мутнеть начало, скоро и совсем грязью станет, смешается все и тут уж уметь надо за хвост удачу ухватить.

-Я хватать умею, я кланяться не люблю.

-Может такое будет, что и кланяться не придется, а куски будут.

-Рай что ли?

-Смута, знающему человеку это лучше рая.

Пригляделся Александр к собеседнику. Жирности неимоверной человек, круглый прямо. Говорит хрипло, слюной пурсает, ветры часто пускает, гнусный тип. Но слова то какие говорит.

-А откуда знаешь, что будет смута?

-Чую. У меня чутье вперед надолго работает.

-Не врешь?

-Я Куземкин, слыхал небось.

-Это ты за месяц миллион с товарищем прогуляли?

-Не товарищ он мне, просто к кассе подход имел, я через него и действовал. А гулял я, считай, сам, помощник жадный очень был, берег копеечки.

-И как же ты ухитрился столько денег прогулять?

-А во мне птицы сидят.

-Какие птицы?

-Названия не знаю. Раз шел полем и песню орал, рот раскрыл на полнеба, птички на юг летят, а я вдыхать начал и затянуло их, всю стаю считай.

-Два пальца в рот и пусть дальше летят.

-Пробовал, и клизмы ставил, все без толку. Засели окаянные и поют. А оно хуже нет такого, что в животе поют, мука а не жизнь, отвлекают, сосредоточиться не можешь. Есть начнешь, а они поют, всякий аппетит пропадает, женщиной только займешься, опять песни и желание пропадает.

-Керосина нужно было выпить.

-Пил. Что только не пил, но птицы жили и пели. Думал стреляться, да вовремя подсказали сходить в Малую Ворожбу. Есть там бабка на птичьем языке свободно разговаривающая. Она и помогла с ними договориться, что жить будут во мне, есть, пить, но без песен.

-Лучше бы выгнал совсем.

-Я и хотел, но бабка сказала, что на птиц внутри управы нет, нужно договариваться. Я предложил им деньги, зерно, сто скворечников, только вылезайте, они ни в какую. Нам здесь тепло, сытно, безопасно, а там холодно, голодно и печально, не хотим. Что делать, терпеть пришлось, хоть не пели. С тех пор и живу с птицами, пью за пятерых, ем за десятерых, сру кучами, писаю озерами. Лет через пять лопну я, птицы то растут, видишь уже какой я, не надолго меня еще хватит. Зато с ними кутить милое дело, все уж под столами, в блевоте тонут, а я ни в одном глазу, свеженький как огурчик, все пью и ем. Бездна прямо.

-Да уж, миллион через себя пропустить, это дело нешуточное. А сейчас то как, на баланде живется?

-Это ты на баланде, а я на ресторанной пище.

-Не заметил я такой.

-Как заметишь, если она внутри. Птицы то существа домовитые, не все в топку моего бушующего организма пускали, куски приберегали на черный день. Вот и настал день.

-Надолго хватит?

-Месяца на два. Я выносливей верблюда, голодом меня заморить трудно, хоть я и сам себя шире. Я человек сптицами внутри, не простотак. Ну а ты кто таков?

-А я великий человек.

-И в чем же твоя великость?

-Сомнений во мне нет.

-И все?

-Это много.

-И как из этого пользу получить?

-Как захочу.

-Не вижу я в этом пользы, а я Куземкин, если хоть малая частичка пользы имеется, ее чую и в карман направляю, тут нету.

-Не видал ты просто таких людей как я. Великих.

-Ну, растолкуй мне свою великость. Сомнений нет, подумаешь.

-Это у меня с самого детства. Мамаша рассказывала, что целую баночку душевного очистителя на меня истратила.

-Не слыхал о таком.

-Из Малой Ворожбы средство, душу очищает. У всякого человека душа замусорена, то бог там накропает заповедей, потом воспитанием напрут, теряет человек уверенность, путаться начинает, сомневаться, а я чистый, нет во мне страха и нет сомнений. В этом моя великость. Вот ты, сейчас мог бы человека убить?

-За хороший куш и чтоб не поймали, можно. А если очень-очень куш, то пусть ловят, никак не поймают, я уж знаю кому сунуть.

-Так и знал. Раб ты денег. Все люди рабы. Одни со злости убивают, другие за деньги, есть и такие, что ради удовольствия, но все за что-то.

-А ты?

-А я могу просто так!

-Зачем?

-Я ведь великий, а вы свиньи.

-И хоть одного убил?

-Нет.

-Врешь значит.

-Как того, что напротив двери лежит, зовут?

-Теза.

-Теза, жить хочешь?

-А чего?

-А ничего.

Подошел и стал душить. Мужичок дергался, сопротивлялся, потом глянул в глаза и затих. Додушил и вернулся.

-Видал?

-Ты ему деньги был должен?

-Я его первый раз увидел.

-И что просто так?

-Конечно. Ты пойми, я ведь великий, я свободен. И этот сопротивлялся сначала, а потом понял, что я великий и нет смысла бороться, если решил, то убью. Молчишь, испугался. Я чувствую страх. Дрожишь. Но ты понял, кто я. Каждому из вас нужно оправдание, резон, толкает гнев или жадность, а я свободен. Я убиваю просто так, убиваю потому что имею право. Я великий человек. Не бойся, тебя я сейчас не убью.

Страх коровьей лепешкой упал на пол и растекся по углам, взамен на лице Куземкина появилась хитрость. Сглотнул слюню.

-Ты действительно великий. И я чувствую впереди огромные дела. Мы такое завертим, такое устроим, ахнут все. У меня в голове много мозгов, я съел трех умников. А ты сила. Мне тяжело дышать от радости, птицы, готовьтесь к новым пиршествам! Мы устроим им конец света!

-Прежде на нужно выбраться отсюда.

-Выберемся.

Пришла охрана. Увидели труп, но ничего не сказали, держались за пистолеты.

-Ты видел какие у них испуганные глаза! Они с оружием, у них ключи от замков, но они бояться. Верный признак того, что стены скоро падут.

Через два дня двери оказались открыты, стражников не было видно. Они вышли и смотрели на суматоху вокруг. Ноздри Куэемкина ловили запахи пользы со всех сторон. Рвать хоть залейся.

– –Во время переполоха хозяева забывают об имуществе и думают о спасении жизни. Мы подумаем об их имуществе.

– –Нам нужно оружие.

– –Я знаю место, пошли.

– –Я долго ждал такого времени.

– –Оно пришло и оно наше.

Раздобыли оружие. Куземкин склонялся к банку, но Крупчатов сказал, что нужно отдать долги.

– –Меня рвали по кускам, они думали, что я не встану и спешили ударить меня. Я не буду рвать их, я не любитель падали, я буду просто убивать.

Человек вытирал лицом пол перед его сапогами и молил о прощении. Отдал все деньги и драгоценности, талдычил о фарфоре и получил пулю.

– –Он думает, что мне нужны деньги, что я простой бандит, которого можно подкупить. Дурак. Я великий, я орел.

– –У каждого орла должно быть гнездо, куда он смог бы приносить добычу.

– –Мне не нужна добыча.

– –Что тебе нужно?

– –Величие.

– –Ты должен стать хозяином города. Да точно, ты должен стать правителем города, самым великим человеком, перед которым все будут склоняться на колени! Ты хочешь этого?

– –Это будет величие?

– –Это будет величие на величии сидит и величием погоняет!

– –Согласен.

– –Тогда нам нужна банда, вдвоем трудно удержать город.

– –Где мы возьмем банду?

– –Люди уважают силу и деньги. Теперь у нас есть и то и другое. Идем в город и держи пистолеты наготове.

Они шли по пустым улицам, часто цветущим разбитыми окнами и раздетыми трупами. Умирающая лошадь монотонно вышибала искру из булыжника мостовой. Куземкин стал на колени около ее и выел глаз. Даже не заметила, она умирала.

– –Глаза умирающих способствуют бессмертию.

– –Ты хочешь жить вечно?

– –Я ведь не великий человек, я простой жизнелюбец и во мне живут птицы. Я живородящая наседка.

– –У смерти есть вкус?

– –Да, это вкус соли из пустой солянки.

– –Горький?

– –Пустой. Смерть это пустота, поэтому нельзя есть глаза уже умерших. Очень опасно. Я видел человека съевшего глаза трупа, пустота поселилась внутри и стала жечь его. Боль текла ручьями и сдирала кожу, волосы выпрыгивали и бежали подальше. Пустота прожгла в животе человека огромную дыру и ушла, пустота не может усидеть на месте. Человек срубил осину на которой было сорок вороньих гнезд, из древесины сделал чопок и заткнул им дыру, чтоб следом за пустотой не ушла жизнь.

– –Он выжил?

– –Он прожил три года, пока его не погубила женщина.

– –Как?

– –Была столь горяча, что чопок занялся, следом сгорел и хозяин.

– –Значит не пустота страшна, а женщина.

– –Женщина и есть пустота. Вранье, что бог сделал Еву из ребра. Бог сделал их из мертвых глаз, они пусты, они ищут наполнения, которое дает мужчина. Но мужчина не должен забывать, что пустота может поглотить и возврата не будет.

– –Баба есть баба, не знаю о чем ты говоришь.

– –Может для великих все по другому.

Они вышли на площадь, заполненную суетливыми людьми с беспокойными глазами, смотревшими в разные стороны. У людей было много оружие и мало мыслей, которые путались под ногами и поджимали хвосты так, что не поймать, а раздражают.

-Из этого отребья мы будем делать банду?

-Это отребье самое лучшее для банды, это глина, даже шлак. Стены из шлака не крепки и быстро разрушаются, но у нас уже есть стена, это ты, шлак же для утепления стен, шлак примет форму стены и будет подчиняться, шлаку нужно подчиняться, иначе ему трудно. Теперь возьми шлак в руки.

-Как?

-Страх и жадность. Используй их, чтобы использовать шлак. Ты великий, ты поймешь.

-Я уже понял.

-Так и знал, что не спросишь.

-Зачем мне спрашивать, все ответы уже во мне.

Крупчатов застрелил троих попавшихся первыми, одному отрезал голову и потряс ее. Площадь умолкла, подавившись кровью, судороги страха вздыбили толпу. Их мысли заскулили, виляя хвостом и прижимаясь к ногам. Крупчатов засмеялся и окончательно почувствовал свое величие перед шлаком. Они дрожали и молили о жизни, а он чувствовал себя вправе лишить их ее или помиловать. Он господин. Он решает, только он имеет право, все остальные обязаны. Хряснули о булыжники колени первого упавшего, за ним нарастающая волна. Все на коленях, смотрят затылками, готовы подчиняться. Посмотрел на Куземкина. Используй жадность. Тот поднялся и закричал, обещая богатую добычу и сладкую жизнь. Но если кто отступиться, сразу смерть и страшная смерть.

-Я сам выем глаза предателю! Внутри меня живут птицы и они соскучились по человечинке! Слушайте их жадные крики! Не дай бог вам оказаться в моем желудке! Теперь разобраться по десяткам, кто окажется лишним, будет убит!

Толпа треснула на множество осколков, между которых метались несчастные, оказавшиеся лишними. Они бегали и толкли в прах высохшие трупы ставших ненужными мыслей. Есть кому думать и приказывать, а они уж выполнят. Доставали сердца из пяток, шептались, что теперь не пропадут, грозен, убить, как раз плюнуть, с таким не забалуешь. Отец родной, бог, метающий молнии. Куземкин назначал десятников и куда им идти грабить.

-Увидевший вора, пусть донесет. Получит награду и право убить пойманного. Все остальные из десятка, кто не донес, тоже будут убиты. Следите и берегите свои жизни. Всю добычу сносить в городскую думу. Туда же тащить еду, только хорошую, и баб, только красивых. Так же нужны повара и люди для мук. Будет праздник, большой праздник. Вы хотите праздника!

-Хотим, хотим! Истосковались!

-Выполняйте приказы и праздник будет! Вперед!

Площадь опустела быстро, как разбитый кувшин. Но воздух все еще был густ от страха, птицы вязли в нем и падали обессиленные.

-Ты увидел, как велик!

-Увидел.

-А ведь это только начало. Скоро начнется праздник и тогда будет еще лучше. Скоро, скоро птички мои вам будет пожива, ждите, ждите! И ты, член, не рвись, ведут и тебе пищу и тебе будет пир и насыщение.

-Ты раб желаний.

-Но я раб своих желаний, это куда лучше чем быть рабом чужих желаний.

-А я свободен.

-Ты велик, в тебе живут ответы и уверенность широким поясом намоталась вокруг тебя. Ты выше, а мы чепуха, нам неплохо и с желаниями.

-Я хочу еще величия.

-Это можно. Что это за дом?

-Не знаю, дом как дом.

-Войдем в него и ты поступишь как великий.

Вышибли дверь, окунулись в чужие крики и ужас, поток лившиеся из дома. Согнали всех обитателей в одну комнату. Одному приказали махать полотенцем, чтобы не задохнуться от запаха страха. Куземкин размозжил череп истошно мяукающей кошке.

-Смотри на их страх, они почувствовали повелителя! Убей их!

-Не интересно.

-Ты прав. Питаться лучше соленой пищей. Каков из них самый молодой, кажется этот. Сколько тебе лет? Говори, иначе я застрелю твою маму.

-Шестнадцать.

-Бери пистолет. Ты не можешь двинуть руками? Ты хочешь гибели мамы? Взял, молодец. Теперь пища соленая. Мы враги, мы вломились в твой дом, мы убьем всю твою семью, всех, всех, сестричку сначала изнасилуем, но тоже убьем. И тебя убьем. Я танцую от возбуждения! Все погибнут и ты погибнешь! Но в руках у тебя пистолет и ты сможешь хоть попытаться убить нас! И знай, что он, господин, великий хозяин, бог, он имеет право казнить и миловать, твоя жизнь по закону принадлежит ему и он решил убить всех вас! Поднимется ли твоя рука на бога и на его верного слугу? Я кончаю! Часто унижение заменяет женщину. А ты дрожишь, ты мечтаешь о потных лапках страха на глазах, чтобы ничего не видеть и тогда ты станешь смелым, сможешь выстрелить. Жди. Я не буду. Кто это упал с простреленной головой? Твоя тетя? Еще две. Сестричка. Ее кожа цвета облаков и вкуса сахара, я люблю женщин в прикуску, а мой член так заполняет пустоту, что у них выпадают глаза и лопаются под напором ушные перепонки. Поэтому все мои любовницы слепы и глухи, язык же я оставляю для ласк! Ее крики похожи на весенних птиц! Они несут радость и предвкушение!

Сухой щелчок. Куземкин завизжал от восторга и засунул поваленной кулак в рот. Треснули щеки, увеличив улыбку.

-Гаденыш решился! Чтобы одолеть страх, ему понадобились три смерти родственников и вопли сестры! Вот уже покатились глаза. Они необычайно вкусные, ведь это глаза девственницы! И кровь ее сладка!

Мальчик кинулся на толстяка, но пуля остановила прыжок. Следом погибли и остальные.

-А они даже не дернулись! Они стояли и ждали смерти. Они поняли, что ты действительно имеешь право. Каково быть великим, каково вершить судьбы?

-Не знаю.

-А ты ведь бог.

-Это почему?

-Человек бы опьянел от такого величия, а тебе все равно. Ты бог. И ведь ты командуешь жизнью и смертью. Ты решаешь. Украсть, прелюбодействовать, бить морду, это все человеческие дела, а вот вершить судьбу это дело бога. Ты командуешь жизнью, даешь и забираешь ее по своему усмотрению. Ты бог. Мы повесим твои фотографии в церквях и люди будут молиться по правильному.

-А ты будешь апостолом?

-Я буду сзади и меня не увидят за тобой, ты слишком велик. Мне и не нужно этого, я простой человек и внутри у меня птицы, которые со скучились по свежине. Подожжем этот могильник и пойдем к дворцу, где будет праздник. Я чую первую добычу, я чую приближение!

-Мне нравиться, что ты не жаден.

-Жадны лишь слепцы и дураки. Я не таков, да и птицы приучили меня делиться.

-Ненавижу жадных.

-Они слабы. Я много раз спрашивал у них зачем? Куда они заберут свои богатства? Черви будут жрать нас одинаково, хоть у тебя миллион, хоть копейка. Я хочу отпраздновать достаточно, я хочу проорать, проссать, протрахать все деньги, умереть бедной развалиной и все. Смотри, как горит пламя, как быстро разливается оно по дому. Я танцую. Я хочу кричать!

-Ты не боишься, что твое тело развалиться от дерганий?

-Такое было уже не раз, видишь, левая рука не моя. Когда-то я полгода жил с женской грудью, пока не нашел свою. Но теперь это мне не грозить, я крепко склеян изнутри птичьим пометом, для этого специально глотал ласточек. Теперь могу танцевать вдоволь и радовать женщин до смерти. Я крепкий! Пошли во дворец, там же объявим, что ты бог. Они очень обрадуются, ведь придется не думать о грехах.

-Думаешь у них есть мысли о грехах?

-Конечно есть. Эти мысли не останавливают, но настроение портят. Зачем нам грустные рабы? Таких много у других богов, нам нужны рабы веселые. Ты посмотри на добычу! Кто здесь повара?

Куземкин нырнул в волнующееся море людей и вещей, стал создавать потоки и водовороты. Скоро загремели кастрюли и дым устало полез на небеса. Крупчатов смотрел на небо. Люди смотрели на него и он был их небом. Но они боялись, страх пронизывал, головы проваливались между плечами, волосы седели, языки присыхали к небу, так что приходилось их отрывать руками и часто с кровью, члены отваливались и застревали в голенищах, а яйца гремели будто погремушки. Огонь страха сушил людей, некоторые падали замертво, их грузили на телеги и отправляли в другие города под видом огромных тараней. Остальные жадно пили воду, клялись друг другу, что будут преданы новому богу, высматривали предателей, которых, когда находили, то рвали на куски. Тень предателя могла замарать и послушного.

-Ты видел, ты видел! Я ничего им не говорил! Они сами поняли, что ты бог! Почувствовали это! На колени, твари! Славьте нового бога, бога навсегда! Кричите так, чтоб небо рассыпалось, чтоб земля разверзлась, а солнце поняло свою ничтожность!

Тысячи грохнулись на колени, тысячи закричали, от усердия у многих лопалась цепь жизни и дух вылетал вон, но даже мертвые, они боялись замолкнуть и кричали, хотя их губы коченели, а мольбы снегом возвращались обратно. Когда вслед за снегом полетели куски небес, Куземкин приказал замолчать.

-Из кусков неба возводите храм новому богу! Если материала не хватит, кричите еще! А мы идем праздновать первое пришествие, оно же и последнее. Новый бог не оставит вас, будет приказывать и наказывать радуйтесь! К вечеру храм должен быть готов. Кто чувствует себя достойным, пусть идет на праздник к богу, но знает пусть, что если мы не увидим достоинств, то убьем. Остальные работайте! Великий и всемогущий, прошу пожаловать на пир. Повара, подавайте кушанья! Женщины, шевелите бедрами! Те, кто не вызовут у меня желания – погибнут! Музыканты, это касается и вас! Жарьте! Каков праздник!

-Мне скучно.

-Скучно. Я найду, чем тебя развеселить. Тащите толстуху! Узнаешь? Это твоя купчиха, я помню твои рассказы, в них переливалась ненависть. Сейчас ее можно будет помучить.

-Я узнаю ее и не узнаю. Она, но сдвинутая в сторону.

-Ты раскусил мои замыслы, о всемогущий. И ты прав. Это и она и не она. Я повелел снять с нее шкуру и нацепить на подходящую толстушку. Это мой подарок тебе, моя жертва для умиловствления бога. Понравилось?

-Мне все равно.

-Я понял. Тебе не нравиться весь праздник. Ну конечно, ты ведь не раб желаний! Ты господин желаний. И тебя не влечет радость, вся радость в тебе. Тебе скучно среди людей.

-Ты прав.

-Может выпьешь водки?

-Разве богу нужна водка?

-Богу ничего не нужно.

-Тогда зачем?

-Великий, хоть улыбнись, подданные не могут глотать, пока ты нахмурен.

-Мне плевать на них.

-И правильно! На них можно плевать и они будут только счастливы!

-Что мне делать дальше?

-Ничего! Ты уже бог!

-Я хочу величия.

-Ты уже велик!

-Чем?

-Ты можешь унизить каждого!

-Ну и что?

-Тебе поклоняются все!

-Ну и что?

-Любая женщина твоя!

-Плевать на женщин.

-Ты можешь убить и убиваешь!

-Что дальше?

-Ничего. Ты достиг величия. Когдазайдешьнагору, выше идти некуда. Ты на горе!

-Ты врешь мне. Я не верю, что достиг величия, а значит и путь некончен.

-Ты велик, ты бог!

-Почему?

-Бойся вопросов!

-Бог не может бояться.

-Тогда не задавай их! Вопросы недаром похожи на крючки, они вытягивают человека из воды жизни и погружают в свою пустоту. Человек задыхается среди вопросов! Избегай их, забудь их! Вопросы это тени хвоста дьявола, их нужно сжигать!

-Если ты не придумаешь, что дальше, я убью тебя.

Судорога исказила лицо, изо рта выпал не дожеванный поросенок. Смерть, гремя костями пробиралась к столу, расталкивая голых женщин и потных поваров. Она хохотала, ожидая богатую добычу, ее сухой смех туманом ел глаза и те слезились. Смерть любит слезы.

-Я знаю! Я придумал! Тебе нужно вознестись на небеса! К другим богам! Место бога среди богов, там тебе будет куда интересней.

-Если на небесах есть боги, то почему они не попадали вместе с обрушившимися кусками неба?

-Небо не одно. Небес много, то, что обрушилось, самое первое, оно состоит из прессованных облаков с добавкой голубой крови аристократов. Недаром сейчас их режут, как баранов, первое небо повредилось, нужно много крови, чтобы починить его. За первым небом идет второе и дальше еще множество, пока не кончаются числа людей и на следующем находятся боги.

-Как попасть туда?

-Нужна смесь. Кровь кастрированных козлов, слизь возбужденных женщин, слезы искалеченных лошадей, вино из песка, толченые кости говорящих птиц, буквы мертвых языков и звуки живых, свечи горящие темнотой, связка детских улыбок, губы шлюхи, печальная песня, полузабытое воспоминание, имя человека убитого в чужом сне, середина бублика, фальшивые алмазы, страх, собранный на губах казненного…

-Когда смесь будет готова?

-Завтра. Я направлю всех людей искать составляющие. А тебе нужно побывать в темноте.

-Зачем?

-Так нужно. Бог, который хочет вернуться на небеса, должен искупаться в темноте, сбрить волосы и сжечь их у себя на ладони. После этого девственница и многоопытная старуха должны умастить тело бога мазью. Час выдержки, обсыпание пеплом, и зеркало, дающее два отражения, поможет вознестись.

-Дай мне свои глаза.

Куземкин выцарапал глаза и подал. Крупчатов осмотрел их, поелозил в пальцах, нюхнул, попробовал языком, вставил на место.

-Кажется, не врешь. У врунов глаза в пленке и на вкус кислые.

-Я не вру.

-Где здесь можно найти темноту?

-Я провожу. Эй вы! Продолжать праздник! Сейчас я выберу двух самых невеселых. Ага! Обоим прямо в лоб! Когда я вернусь, то снова выберу самую невеселую пару! Так что смотрите! О всемогущий, прошу следовать за мной. Пшла вон, чертова побирушка!

-Ты не боишься смерти?

-Я с богом, я ничего не боюсь.

Они шли коридором, потом лестницей, спереди слышался топот, позади полохливый шепот.

-Они бояться попасться тебе на глаза. Я пустил слух, что трех раз вполне достаточно для смерти. А они хотят жить.

-Там, на небесах, точно есть боги?

-Если есть способ, то есть и воспользовавшиеся.

-Значит, любой мог вознестись?

-Мог любой, но возносились только достойные. Чтобы собрать все компоненты смеси нужно обладать великой властью. Чтобы бросить великую власть, рабов и рабынь, богатство, жизнь и смерть, нужно быть богом. На небесах только настоящие, вся фальша здесь. Вот подвал. Здесь темно и нет пауков, подходящее место.

-Что делать в темноте?

-Молчать и смотреть в нее, ожидая проникновения.

-Готовь смесь.

-Гонцы уже поскакали.

Куземкин выстрелил в спину, два раза. Додушил. Долго ковырялся ножом, пока вырезал сердце. Съел. Он ведь тоже хотел стать богом. Богом без изысков. Ему хватит вполне и власти, вершения судеб, богатств, женщин и убийств, а этот был дурак. Нужно знать чего хочешь. Знал, чего хочет, теперь, съев сердце, укрепится и сможет постепенно стать настоящим земным богом. Думал есть ли глаза, но там могла остаться дурь и мертвый уже. Вышел, закрыл за собой дверь.

-Ко мне иначе бог поразит вас!

Прибежало несколько человечков, прятавших свою дрожь по углам.

-Взведите курки и охраняйте эту дверь. За ней находиться бог и он танцует огнем. Если кто-нибудь заглянет в комнату, то будет разнесен на клочки. Вот такие, как висят на мне. Это разорвало одного любопытного. Страшен бог, но когда танцует огнем, то он смертелен. Стойте же здесь и охраняйте покой бога. Как бы мы жили без него, а теперь мы счастливы. У нас есть свой бог.

Они так дрожали, что двое рассыпались в пыль. Оставшихся Куземкин бил по лицу, пока выбитые зубы не сложились на полу в магический узор спокойствия. Дрожь прекратилась.

-Не бояться, вы под защитой бога.

Пошел в зал, где гремело веселье. Куземкин думал, что делать дальше, тоже вопросы, но по делу, а не по дури. Пусть богом остается прежний. Чернь не должна видеть, что бога возможно сменить. Бог так и останется богом, он будет при боге. Руки бога, глаза, уши, ноги. Бог будет постоянно находиться в хорошо охраняемом подвале, куда доступ будет только одному. Совещаться с богом и действовать от его имени. Чтобы не было вопросов, сказать, что бог перешел в огонь и его нельзя видеть. Вместо бога будет представитель. Трудно будет в страхе удержать толпу, но сердце уже переваривается и он станет смелым. Куземкин вбежал в залу и резко остановился. Веселье вспыхнуло невиданное. Некого было застрелить. Вкралась подлая мысль о пощаде, но нельзя. Застрелил произвольно. Вздохи облегчения усеяли пол.

-Слушайте! Только что наш бог стал огнем! Всякий может увидеть его и всякий умрет! Кроме меня. По поручению бога я буду передавать его приказы и следить за их исполнением! Все поняли! Все поняли! Теперь подметите согласие и облегчение, продолжаем праздник! Бог огня хочет, чтоб его подданные горели в веселье! Иначе я применю пистолет. Повара! Несите ваши творения! Птицы хотят есть.

Блюдо за блюдом исчезали в его огромном брюхе, слепые и глухие женщины наполнили залу тыканьем и болью.

-Кроме птиц, я глотал еще и кроликов, поэтому женщины могут не бояться, что я устану! Собирайте глаза в сундуки, я буду кушать их на досуге. Ну что птицы, вы сыты? Нет, вы слишком соскучились за едой, а я за весельем. Продолжаем!

Музыканты падали от усталости, улыбки стали похожи на старые сапоги, а смех на плесневелую муку. Хитрые стали падать под стол, притворяясь пьяными. Их застрелили. Ручейки крови сложились в реку, по ней пускали кораблики из отпавших херов. Красиво. И весело. Доложили, что храм скоро будет достроен. Вдруг крик. В залу ворвалось несколько. Они держали на руках тело с расковырянной грудью. Вой и посыпалась штукатурка. Кузенкин хотел встать, но не смог, так был наполнен. Он знал, что убьют, но даже не обеспокоился. Понял, что сердце стало действовать и богам действительно все равно. Пусть, ему наплевать, ему хорошо.

-Мы сразу поняли, что он врет! Посмотрите на кровь в которую он вымазан! Разве это кровь человека! Это кровь бога, она не густеет и она вопиет об убийстве! Мы долго боялись, но мы вошли в комнату и нашли тело бога!

Плач, крики, рвание волос и царапанье душ. Горе поселилось внутри и стало выбрасывать из тел уже не нужные внутренности. Даже слепые женщины затихли, придавленные нагрянувшей бедой. Руки толпы дрожащими телами потянулись к чявкающему человеку. Волны жира вывалились из одежды и юбкой до колен опоясали Куземкина.

-Куда ты дел душу бога! Верни нам душу бога! Оживи его!

Засмеялся и рыгнул двумя струями сразу.

-Бог мертв. Я убил бога. Я много убивал людишек и я убил бога.

Тишина прорезала воздух. Даже глухие женщины услышали ее и стали плакать, готовясь к неминуемой смерти.

-Не ври, бога нельзя убить, бог бессмертен. Ты забрал его душу и спрятал. Отдай.

-Я убил его и съел сердце. А глаза не ел, я не хочу пустоты внутри Тысячеголосый крик и снова посыпались куски неба. А ножи впились в жир богоубийцы, долго кромсали, углубляясь в глубины чрева. Несколько человек погибло под завалами сала, но остальные пробили броню и утонули в потоках слизкого безобразия. Целое озеро полупереваренной пищи и странных созданий. Состоящих из пупырчатой кожи и задниц. Живые в ужасе отпрянули от чудищ, а те дергались и хрипели. Кое-кто услышал в этих хрипах птичье пение, но у птиц есть крылья и клюв, а не только задницы. Перебили, разворошили кучу, но сердца не нашли. Уже переварилось. Выволокли мерзость на улицу и закопали. Отнесли тело бога в только что отстроенный храм из небесных камней. Убрали прочие тела из залы. Но всю жизнь не пробегаешь. Люди остановились и страх догнал их, страх скрутил в бараний рог и бросил на землю. Бога не стало, они были одни перед бездной, и никто не защитит, никто не укажет, не приструнит и не накажет виновных. Они сироты. Они упустили собственное счастье. Слюни сожалений покрывали людей и кончились волосы, чтобы рвать. Первый засунул дуло в рот и нажал на курок. Фонтан красных брызг, новые фонтаны, смерть танцевала вальс и духа испускалось столько, что много уходило не оприходованным. Безоружные брали оружие у мертвых и повторяли их действия. Люди бежали за богом, боялись отстать и не верили, что спасение так легко. Бог поведет их в новую землю обетованную, даст новый закон и будет царство божье для людей; для избранных не пожалевших жизни. Большинство умирали как все. Если и не правильно, так в толпе не страшно.

Через несколько дней в город вошли войска и увидели горы трупов. Обвинили в содеянном врагов и наградили пленных свинцом. Мертвых похоронили, город сожгли, чтобы зараза погубившая его жителей не распространялась дальше. В огне уцелело только удивительное сооружение из камней небесного цвета. Прозрачных камней, сквозь которые было видно тело человека с развороченной грудью и лицом, покореженным разочарованием. Через время сооружение было закрашено в серой цвет и всем сказали, что это простая скала, волноваться нечего.

1999 г.

ВОЗМЕЗДИЕ

Гена Теплов, человек 23 лет, среднего телосложения и романтик по натуре, возвращался со свидания и наслаждался мыслями о любимой и первым весенним теплом, пропадающим в тени, отчего еще более приятно под лучами. На юноше было одето модное зимнее пальто, немного неуместное для весенней погоды и легких туфель, но что делать, если кожаная куртка повидала слишком много и теперь не подходила для встреч с подругой, притом в этот раз. Впрочем, Гена редко расстраивался по поводу материальных проблем, потому что, во-первых, жил с зарабатывающими родителями, во-вторых, после института работал сам и денег более-менее, чаще менее, но хватало, в-третьих, и главное: он был большой мечтатель и к реальному миру стремился не особенно, отдавая предпочтение своему. Поэтому Теплов мог до мая ходить в зимних ботинках, месяцами появляться на работе в одних и тех же брюках, пока мать насильно не забирала их на стирку. И не то чтобы он не мог купить туфли, или не было других брюк. Просто ему было все равно. Слишком далеко он был в своих мечтах от маленького городка, где тупость и воровство правили свой вечный бал. Думать о таком он не хотел. Другое дело талантливый музыкант (Гена неплохо играл на пианино), полные залы восторженной публики, корзины цветов, записочки от поклонниц, помощь молодым талантам. Или например великий теннисист (Агасси, вон тоже невысокий), миллионы призовых, дом во Флориде и по мощь больным СПИДом. В крайнем случае, знаменитый литератор, как минимум Букер, стотысячные тиражи, квартира в Париже и любовница марокканка. Только вот возможности для благотворительности малые, а это для Гены было очень важно. По его мнению безнравственно быть богатыми и не помогать тем, кому в жизни не повезло. Да и в газетах не на пишут, что мол такой-то, талант в своей сфере, умница, жертвует энскому детскому дому столькато тысяч долларов для покупки компьютеров. Теплов чуть не плакал от умиления, когда думал о своих будущих поступках. Еще хорошо было помечтать о том, что неизвестные элодеи сломают ему руку или украдут только законченный роман, и того лучше обвинят в плагиате или в торговле наркотиками. Все поначалу отвернутся от него, даже невеста чуть засомневается, но он, собрав свою волю в кулак, покажет величину своего таланта и невиновности. Рука срастется и он выиграет конкурс или турнир, в суде своей волнительной речью, с глазами полными слез, он докажет свою правоту и слава его загремит с новой силой. Покинувшие его, вновь придут, но он не будет мстить, а лишь гордо посмотрит в их бегающие глаза и, полный справедливого негодования, отвернется, чтобы сжать в объятиях верную любимую, неизменно прекрасную и душой и телом. Хотя раз в день переживал Гена эту историю, где менялись лишь детали, и всякий раз слезы умиления появлялись в его карих глазах. Теплов был настолько погружен в свои мечты, что и учился, потом работал, как в тумане. Относительно своих музыкально-спортивно-литературных способностей, то он, как и раньше, неплохо играл на пианино, скверно в теннис и никак не мог закончить две мистико-сюрреалистические повести, начатые еще в школе. Гена не стремился тренировками достигнуть успехов. В его мечтах, опытный специалист, случайно приехавший в город, замечает в местной пыли алмаз его таланта, который уж затем отшлифовывается тренировками в брильянт. Чемпионам разминка не нужна, такова была позиция Гены и он доказывал ее своими мечтами. Неизвестно, как долго бы продолжались эти забавы для ума, но вдруг прекрасный мир его мыслей дал серьезную трещину и пал к ногам одной русоволосой, немного курносой особы, звали которую Таня. Несколько дней после первой встречи, он ходил оглушенный ее глазами, улыбками, смехом и даже тем, как она поворачивает голову. О привычном больше не думалось, все мысли о ней, ее волосы, тонкие кисти, похожий на персик затылок, которого он не видел, но почему-то часто представлял. Со старыми мечтами было покончено, их место заняли новые, и во всех их была она. Но куда лучше, чем мечтать, оказалось быть рядом с нею. Это была первая любовь Гены и он буквально бросился в нее. Может будь у него какой опыт в любовных делах или поменьше романтики, он бы заметил некоторую холодность горячо любимой Тани, ее раздражительность в ответ на его заботы, наконец сонм одноклассников часто звонивших ей, писавших по выходным с ней какие-то курсовые. Но хотя Гена был убежден в порочности мира, Таня стояла в стороне от грязи, была вознесена на высоту его подруги, почти жены. Теперь, как раньше о славе и деньгах, он думал о брачном счастье, идиллии состоящей из детского смеха(он любил детей), путешествий всей семьей и святая святых – спальни, откуда были изгнаны все поклонницы и марокканки, и куда он вносил безумно нежную Таню исключительно на руках.

Примерно такие же мысли обуревали Теплова, когда он зашел за Таней к ней домой. Родители куда-то уехали, она об этом ему сказала еще вчера и Генина фантазия начала продуцировать возможные пути развития событий. Все они были настолько волнительны, что он не мог унять дрожь, бившую его с утра, раза три вытирал лоб и проверял на месте ли купленные в ларьке презервативы. Романтизм Гены совсем не был ханжеством. Теплов считал, что секс(от одного этого слова он краснел) освященный любовью, никак не противоречит романтике и даже принадлежит ей. В тоже время, как юноша из хорошей семьи, он очень дорожил репутацией и боялся различных эксцессов, связанных с забеременевшими девицами и срочными свадьбами. Поэтому, подготовившись к десять раз обдуманному исходу, он потел у Таниной двери, убеждая себя, что сегодня прекрасный случай сделать их чувство более насыщенным.

Но человек лишь предполагает и когда дверь после звонка открыла Танина мать, он почувствовал себя обманутым и его романтизм сменился желчностью. Ее он сдержал, был хорошо принят, как ему показалось, понравился родителям Тани своими степенными суждениями и дальновидными помыслами. Все прошло как нельзя лучше, Гена даже шутил, что было для него редкостью. Приглашенный на обед, он напропалую хвалил блюда, кушал культурно, не забывая с плохо скрываемой любовью смотреть на Татьяну. Родители видели его томные взгляды и весело перемигивались. После обеда Татьяна заспешила к подруге, что-то оформлять, он провел ее до нужного дома, нежнейше попрощался, чуть ли не с поцелуем и решил пройтись пешком. На улице было так славно, солнце, дотаивающий снег, пока еще спящие почки да плюс сытный обед, бывший для него не иначе как сватовством, хотя с ней об этом он даже не заговаривал. Было так хорошо, что даже обильная грязь и разбитые дороги, вынырнувшие из-под снега, не могли ничего испортить. Глубоко дыша, в своем прекрасном пальто, стоившем не одну зарплату, побритый и надушенный, Гена чувствовал себя необычайно привлекательным и время от времени оборачивался по сторонам, надеясь поймать взгляд залюбовавшейся им девушки. Но вокруг были одни пенсионеры, что-то возбужденно обсуждавшие. Плакаты, лозунги, человек, кричащий в мегафон. У Теплова не было бабушек и дедушек, отец был из детдома, родители матери умерли давно. Не будучи знаком ни с одним пенсионером, Гена относился к ним, как к неким зверюшкам, вечно недовольным, но безвредным. В его отношении к старикам было немного брезгливости и море равнодушия, они были ему чужеземцы. Вот и теперь, протискиваясь сквозь все густевшую толпу, он старался не вымазать свое пальто об не очень чистые одежды митингующих и кривился, непривычный к старости. Потрепанный человек лет 50, в полуоблезшей заячьей шапке, схватил его за локоть и предложил газетку.

-Не надо.

-Ты что уже читать разучился! – мужчина был на взводе.

-Читаю, что хочу! – Гена не любил, чтоб ему указывали.

-А, про голых баб и мафию!

-Хоть бы и так, твое то какое дело.

-А ты мне не тыкай! Я с тобой свиней не пас! Нет, вы слышали!

Их перепалка начала привлекать внимание и человечек, чувствуя это, кричал громче.

-Мне какое дело! Когда на войне воевать, это мое дело, когда на ноги ставить вас, сосунков, это мое, а тут не мое, ах ты сволочь!

Пенсионеры забыли про оратора и угрюмо смотрели на Теплова. Он не хотел скандалить.

-Ладно, мужик, давай газету и пусти рукав.

-А ты мне одолжений не делай! Благодетель нашелся! Ходит тут пальтом выхваляется!

Гену упоминание про пальто задело. Он действительно им гордился и считал, что выглядит в нем, как настоящий мужчина.

-Я вам одолжений не делаю, товарищ ветеран, только когда война шла, вы еще в штаны делали.

Толпа тревожно загудела, мужичок зашелся в крике. «Ах, так ты ветеранов обижаешь! С грязью мешаешь!»

-Морда бандитская! Вы ж поглядите на него, сволочь надушенную! Он же нас за людей не считает. Он же плюет на нас! Скотина!

-Выбирай выражение дядя.

Кто-то схватил его за другую руку.

-А ты ему не угрожай! Здесь тебе не базар! Не ты тут хозяин! Быстро уму-разуму научим! Морда уголовная! Вырядился, рожу кривит! Что воняем мы тебе! Говно! Да он выступающих записывает! Иуда! Сексот бандитский! Ветеранов обижает! Мафию изловили! Сволота!

Оборачиваясь и видя вокруг перекошенные злобой морщинистые лица, Теплов почувствовал, что внутри у него что-то сломалось и по телу растеклась неведомая тоска. Он еще пребывал оправдаться.

-Товарищи, я со свидания иду, я у подруги был, я в институте учусь, студент, что ж вы.

Толпа была неумолима.

-Тамбовский волк тебе товарищ! От блядей идет! В институте! Знаем, знаем! Папаша пристроил! Умные, но бедные не поступят! Сволота! Рожу уже не кривит! Спугался! Морда! Поймали! Власовец! Дочерей проститутками сделали! Наших дочерей, а теперь трахаете их задаром, сволочи! В морду! Вешать таких за ноги! Обыскать! Где его записи! Пистолет! Он вооруженный пришел! Хотел ветеранов стрелять! Падаль фашистская! Стрелять таких! Кучма сука! Ворье! Стукач! Да у него в кармане гандоны!

Толпа сжималась. Вдруг из нее вышнырнула немолодая женщина в синем китайском пуховике и вязанном берете. Она бросилась на Теплова, выставив вперед руки.

-По блядям собрался! Сначала нас переписать, потом по блядям, к нашим же дочерям! Собака!

Схватила за волосы его и закричала дурным голосом. Он пытался защищаться, но руки держали. Пнул от боли ее коленом. Женщина перешла на вой.

-Старуху бить! Фашист! Распоясались! Дайте я ему в морду плюну!

Крепкий на вид мужчина, судя по командирскому голосу бывший военный, съездил Гене по морде и сбил с ног. Толпа поглотила Теплова, мелькали начинавшиеся кровавиться руки.

-Прихвостень фашистский! Сутенер! Бандиты! Вешать за ноги! Сталина на них! По заданию мафии! Кучма вор! Коленом женщину! Она ж ему в мать годится! Выродки! Подонки! Изнасиловал чью-то дочь! А потом мать ее бить стал! Сволочь! Иуда, за сколько продался! Страну развалили! Жиды проклятые! До чего народ довели! Бляди!

Теплов не падал, потому что падать было некуда. Толпа вокруг и удары. Он хотел спрятаться в глубине, но его подымали и били.

-Ветеранов оскорблять! Хватит кровь нашу пить! Своей теперь захлебнешься! Предатели! Живут припеваючи, дочек наших в блядей превратили. Вредители. Чучму на виселицу! Попался собака! От нас не уйдешь! И других также! Кого, кого, карманника! У пенсионера хотел кошелек украсть! На последние копейки позарился! Шакалье! Все начальство на виселицу! Я ей и говорю, что не надо с ним жить. Дура! Где их взять, деньги то. Конец света близко! Нелюди, мать родную ногой! Кучму в тюрьму! Мой на базар пошел, а там цены – не подступиться. Убивать их! Воронки где? Просрали все! Раньше боялись, теперь смеются! С блядями за границу ездят, перепихнуться, а люди тут с голоду мрут! Кончай шпика! Родную мать хотел изнасиловать! Все они такие! На легком хлебе выросли, никакой благодарности! Собаки! Твари черножопые! Прямо в карман лез! Я его хвать за конечность и по морде, по морде, чтоб знал сволочь! Ветерана грабить! Обнаглели! То разве муж, то посмещище. Гады! Кровь народную пьют! Упыри! Нет на них НКВД! Расплодилось зараз! Пистолетом старику угрожал! Не, то Мишки дочь, она шлюха, а я про Сашкину говорю та замужем, дочке три годика. Презервативы старикам раздавал, насмехаются! К стенке их, к стенке! Нету порядка, распустились! Бить их гадов как мы немчуру били! Заразы!

Ораторы уже несколько раз сменялись, удивленно поглядывая на заваруху в середине толпы. Что там за крики не знали. Вроде бы поймали провокатора или карманника и подвергали его народному гневу. Организаторы митинга боялись как бы не было неприятностей с милицией, резко укоротили свои пламенные речи, призвали бороться, врагов много и все сволочи, подписывайтесь на газету «Коммунист» и голосуйте за нас. На этом митинг закончился, большие плакаты около трибуны свернули, саму трибуну разобрали, погрузили в грузовик и увезли. Вслед за этим стала расходиться толпа, живо обсуждавшая, как пресекли наглую выходку провокатора. Да еще карманника поймали и обезвредили несколько хулиганов. Так их, обнаглели. Пенсии маленькие, цены растут как жить? Революцию делать нужно, стрелять их, гадов. Площадь быстро пустела, слабый ветерок гнал листовки из серой бумаги и шелуху семечек. Несколько листков задержались на коченеющем Геннадии. Его пальто было порвано и безнадежно испачкано кровью с грязью. Много плевков. Одна ладонь была раздавлена тяжелыми сапогами отставника, несколько отпечатков подошв виднелось на лице. Подошли два бомжа и стали шарить по карманам, но нашли сущую чепуху, от чего разочаровались. Потом убежали, вспугнутые милицией. Два сержанта, пришедшие на смену бродягам, мараться не захотели, несколько раз перевернули тело ногами и ушли. Вяло матерились, что за месяц ни одного денежного не попалось или хоть с порядочными часами. Времена. Вскоре милиция приехала по вызову. Отвезли сначала в вытрезвитель. Там определили, что мертв и переправили в морг. Следующим утром Гену опознали родители. Вскрытие показало множество внутренних кровоизлияний и травм, несколько ножевых ранений, переломы. Милиция объяснила, что это молодежная преступность и пообещала найти виновных. Среди пенсионеров долго ходили слухи о негодяе, изнасиловавшем пожилую женщину, ограбившем пенсионера, переписывавшем выступающих и провоцировавшем людей. Оскорблял ветеранов, нагло смеялся и вел себя возмутительно, сын начальника. Но прикрутили ему хвост, пресекли и наподдали хорошенько, чтоб знал. Говорили также о парне убитом распоясавшимися бандитами, которые ничего не боятся и всем верховодят.

Таня была на его похоронах и даже чуть всплакнула, вспомнив, что хороший был человек, хоть и собиралась она с ним расстаться, не любила его никогда. Родители плакали страшно, единственный сын. Мать поседела, а отец кричал, что убьет подонков, найдет и убьет. Памятник поставили красивый, могилка ухоженная. А дочери женщины в пуховике продолжали ездить в Москву на заработки. Город скоро говорил уже о других убийствах.

1997 г.

ЖЕРНОВА

В понедельник, в восемь утра, он уже сидел за своим столом и степенно перекладывал бумажки. Из стопки в стопку, из стола на стол. Он еще не привык просто сидеть и побеждать время, оживляясь лишь при появлении начальства. Стыдно как-то недвижимо сидеть, перекладывать бумажки вроде бы пристойней. Он перекладывал их, стружил карандаши, извлекал на калькуляторе квадратные корни из разных чисел. Еще нужно было вежливо отвечать на ленивые вопросы сидевших за соседним столом. Три близкие к пятидесятилетию и ожирению женщины с трескано-напудренными щеками и в больших пуховых шапках. Было холодно, он бы тоже с удовольствием надел кепку, но не хотел сравниваться с дамами даже в этом. Дамами. Дамы. Вера, Надя, Нина. Хорошо хоть не Любовь. Подружки ближайшие и, конечно же, бесконечные ссоры, интриги и примирения. Он сначала шутил про себя, что похож на Париса, только вместо богинь фурии и каждая требует яблоко. Потом он удивлялся, а сейчас боялся и чувствовал себя щепкой в присутствии этих трех морей энергии, использованной не в мирных целях. Может это и смешно слушать, но эти красавицы были действительно страшны. Они долго изводили его своими шуточками, каверзами, сплетнями и прочими вещами, которые они делали профессионально. Эти броненосицы без потерь преодолели его стрелы иронии, его презрение и брезгливость. Они не испугались и не забыли. Когда настал день поражения, когда он сдался и сложил у их ног все свое, оказавшееся бесполезным оружие, они вспомнили все. Они не просто пришли, понюхали и ушли, они ворвались, насвинячили и остались. Он терпел, он не имел оружия, он был щепка. Теперь он предупредительно отвечал, несмел иронизировать и насмехаться, помогал разгадывать кроссворды (к привилегии непосредственно писать ответы и зачитывать вопросы его не допускали), говорил комплементы и с душевным трепетом соглашался жениться на их дочках. Впрочем, тут ему ничего не грозило. Дамы проклассифицировали его как «ничто», а потому и на пушечный выстрел не подпустили бы его к своим пышнотелым ягодкам. Он был благодарен и за это. Иногда он представлял себе, что бы было, будь одна из этих ягодок с нечищеными зубами и большим самомнением, его женой. Вместо дозированного восьмичасового, пять раз в неделю, унижения, у него был бы вечный ад. Мысль, что все не так уж плохо давала облегчение. Девять часов. Он уже несколько раз переворошил все бумаги. Дамочки поставили чайник и обсуждали дочь главной бухгалтерши. Смазливая девица и не глупая, что большая редкость в этом серпентарии. Так считал он, а бабоньки обсуждали: были ли у нее аборты или аккуратная. Раньше он бы подумал, что небось-то у ваших красавиц уже не по разу выскребали, но теперь погнал эти мысли прочь, чтобы не улыбнуться. Они не любили, страшно злились, когда он молча улыбался. Думали и небезосновательно, что он смеется над ними. Когда-то это было оружие, но теперь он капитулировал и даже не помышлял сопротивляться. Просто встал, пожелал приятного чаепития и ушел, чтобы не слышать всех этих грязных сплетен. В туалет. Туалет в учреждении был довольно приличный, хотя сушилка для рук все-таки не работала, но воняло терпимо и сливные бачки работали. Это не институт, там было гораздо хуже. Зато он не сдавался. Может быть потому, что никто не осаждал. Он всегда с любовью вспоминал студенческие годы. Легкие веселые времена, когда он чувствовал себя человеком. Пусть он тогда стрелял сигареты, зато сейчас боялся трех разжиревших дур. А ведь в том же институте он так мечтал о работе. Чтобы зарабатывать пусть немного, но свои деньги. Он реально представлял, что не шибко кому нужен со средними способностями и тяжелый в общении. Потому еще более трепетно мечтал. И когда подвернулось это место, он был на седьмом небе от счастья. Они быстро улетучились и небо и счастье, остался третий этаж старого, еще дореволюционного здания, хорошо отремонтированного, но плохо отапливаемого. Третий этаж и три тетеньки в комнате. Его героическое двухмесячное сопротивление и бесславная сдача. Признавать, что его победили какие-то дурехи, было больно. Долго выдумывал какие-то оправдания, потом пояснения, пока не признал правду. Это он умел, признавать горькую правду, это тяжело, но ничего не требует кроме терпения. Признать правду и попытаться что-то сделать, это была его сокровенная мечта. Еще ни разу не удавшаяся, он все терпел, терпел и мечтал. Как вдруг вскочит на столы этих крыс, расшвыряет все их бумаги и кактусы в пластмассовых горшках, и укусит хотя бы одну толстуху, и убежит из этого Египетского плена. Убежит куда-нибудь вдаль, в бескрайние поля под мягким солнцем. Бежать и вдыхать свежий воздух, бежать и смеяться. Уйти из этого чертового города без будущего. Хлопнула дверь. Он стоял посредине этого самого города и вместо воздуха полей дышал табачным дымом и туалетными ароматами. Да, бросить мечтать гораздо трудней, чем бросить курить. Мечты это похлеще водки, прямо наркотик это. А это Миша. Любимец дамочек, живое воплощение их мужского идеала. Работает водителем.

-Здравствуй Михаил.

-Приветик, Сашок. Как делишки?

-Все нормально.

-Это классно.

Смачный плевок. Кряхтит, втягивая живот, чтобы открыть ширинку, Каждая из броненосиц мечтает о таком зяте. Проворен, весел, крадет много и бесследно. Мужчина с большей буквы «М». Но Миша не дурак, чтобы лезть в змеиное гнездо. Просто попортить он уж, наверное, их попортил, а жениться не согласен. Как Миша мочиться: долго, мощной барабанящей по писсуару струей, настоящий мачо. У Саши так никогда не выходит, даже если долго терпит. Слаб и духом и телом.

-Последняя капля всегда в штаны. Да, а чего ты, партизан такой, про свою свадьбу не рассказываешь?

-Какую свадьбу?

-Обыкновенную, с музыкой и водкой. Ну, ты и жук, еще и прикидывается, что ничего не знает!

-О чем?

-О свадьбе!

-Какой свадьбе?

-Да ладно, кончай выделываться! Все уже знают, а он шлангом прикидывается.

-Не собираюсь я жениться!

-Да иди ты! Не любил врунов и не люблю. Пока.

Махнул рукой и ушел. В шубе похожий на медведя. Какие же у него толстые пальцы. Саша не любил людей с толстыми пальцами, казалось, они сгребут его пятерней и раздавят. У него были длинные тонкие пальцы. Он пытался представлять, что они очень нервные и чувствительные, как у творческой личности. Не толстые слепые черви, а высшие существа.

Женитьба, надо же такое выдумать. Ничего он не собирался жениться. Не то, что он был против брака, просто планов таких у него не было. Конечно, он с удовольствием женился бы на Ольге, но они решили не торопиться. Он очень боялся развода, хотел убедиться, что вместе им действительно будет хорошо. У нее были свои причины, весьма возможно не очень для него приятные. В частности, может, она надеялась на что-то лучшее. Он понимал, что является плохим вариантом, без больших, даже без средних денег, без связей и даже без особых способностей. Ни на гитаре сыграть, ни по дереву вырезать, то есть совершенно безынтересный тип. Мелкие преимущества, вроде того, что непьющий, характера смирного, добрый. Типичная синица в руках, но каждая девица ведь мечтает о журавле и с надеждой смотрит в небеса. Пускай. Он ничуть не обижался. И особо не волновался, потому что журавлей не много, а Оля девица не сверх. То есть она худенькая, фигура хорошая, и лицо ничего, но насчет журавлей все-таки туго, для журавлей красавицей должна быть. Свадьба, и надо же напридумывать такого.

Наверно увидел их в городе и наплел. Черт с ним. Александр еще бы и покурил, помечтал, но нужно было возвращаться к мегерам. Шел по коридорам и думал, что у каждого свой крест, а у него на кресте еще три туши и их нужно нести. Перед дверью нацепил на лицо смирение и вошел. Сразу пожалел об этом. Три взгляда, злее самой злой собаки, три инквизиторские улыбочки, с их губ можно было собирать яд. Саша хотел убежать, но не смог. В мозгу пронеслось: кролик и удав. Три удавихи. Он пошел к своему столу. Сел и извлек корень из года своего рождения. Ничем не примечательное число. Молчание затягивалось, он почувствовал грозу. Вот-вот.

-Что ж вы Сашенька скрытный такой?

Это первый отголосок приближающийся грозы. То, что его назвали на «вы» было по дамочкиным представлениям верхом презрения. Сашенька должно было еще больше пробрать. С чего они так ополчились? Вот бы сейчас промолчать, как бы они занервничали. Но он не хотел войны, он устал, он сдался, хотел мира. Как можно вежливее:

-О чем это вы?

-Умней всех себя считаешь?

-Нет.

-Тогда чего нас за дурочек держишь?

-В каком смысле?

-Он еще издевается!

Каждая сказала по фразе, и еще сильней разгорелся костер их благородного негодования.

-Я не издеваюсь.

Нужно было воскликнуть, а он сказал обыденно, будто не придавая значения. И еще улыбнулся, на свою беду. Гроза разразилась. Минут десять непрерывным потоком лились обвинения и оскорбления, естественно в одном направлении. Он пригнулся к столу и молчал. Казалось, сейчас эти ведьмы сорвутся с цепей и разорвут его. Хотелось залезть под стол и выть от страха, но Саша сдержался. Конец грозы нас тупил с неожиданным приходом Федорова. Это был их начальник. Невысокого роста человек с хитрыми глазами и сведенной татуировкой на левой руке. Это благодаря его покровительству Саша попал на это место, а потому каждый раз должен был восхвалять в благодарность.

-Что за шум, а драки нет? Насыпались старушки на молодца. Нехорошо. Но и ты молодец, шпион тот еще, жениться собрался, а молчишь.

-Я жениться?

-Ну не я же. Мне, старому развратнику, поздно уже.

-Ну что вы такое говорите Эдуард Николаевич! Да вы еще мужчина хоть куда, получше многих молодых!

-Не собираюсь я жениться.

-Хватит заливать, все уже знают.

-Вот-вот, Эдуард Николаевич, все знают, а он отпирается, за идиоток нас держит. Брезгует наверно нас на свадьбу приглашать.

-Да нас то ладно, а вот вас Эдуард Николаевич, вы же ему благодетель, первый человек на свадьбе должны быть, а он скрывает.

-Хамло!

-Неблагодарный!

-Значит, брезгуешь? – веселье из глаз Федорова исчезло. Был он самолюбив и обидчив.

-Что вы такое говорите? Чего бы я это вами брезговал? Я вам очень благодарен!

-Свадьбу скрываешь тоже в благодарность?

-Как на работу устроить, так без мыла лез, а теперь от ворот поворот делает!

-Гордец!

-Гнать таких!

-Причем тут! Просто не собираюсь я жениться !

-Нет, ну вы слышали!

-Что ж ты, холостяковать будешь, или может того, педик?

-Я его и подозревала, они все гниды!

-Подождите, я не вообще не женюсь, я сейчас не женюсь!

-Виляет как пес побитый, уже б признался, что врешь, а то еще отбрехивается, умный больно!

Он почувствовал, что стала мало воздуха и мало слов, чтобы отвечать. Поэтому он тогда сдался, что с этими дьяволицами нельзя спорить. Спор подразумевает возможность доказания, но им не нужно ничего доказывать, они всегда правы. Только родившись они были уже правы. А он, только родившись, уже проиграл. И сейчас он проиграл, согнувшись от криков.

-Тихо, бабоньки, подождите!

Федорова уважали и слушали. Как он умел укрощать этих фурий?

-Так значит, ты не собираешься скоро жениться?

Воспрянул духом.

-В том то и дело, что не собираюсь! У меня есть подруга, помните, я с ней на Новый год приходил, но мы решили не торопиться.

Саша договорил и понял, что сделал какую-то ошибку. Понял по лицу Федорова. Оно задеревенело, и глаза нервно прищурились, что было верным признаком злости.

-Не собираешься значит, подождать решили, а это тогда что! Брехло! Гад неблагодарный!

Бросил что-то на стол и выбежал. Ведьмы удовлетворенно заговорили: « Так его, так его». И затихли, захлебнувшиеся в любопытстве. Саша глянул на стол. Там лежала газета «Новый путь», ранее называвшаяся «Путь коммунизма». Одна из крупных городских газет, если такие возможны в захолустье. Обычный набор: НЛО, звезды музыки и кино, маньяки, гороскопы, программы и сводка о преступлениях. Он недоумевал причем здесь эта газета и почему Федоров так разозлился. Вдруг увидел свою фотографию на первой странице. Подпись «Счастливый молодожен». Закрыл глаза, открыл и снова закрыл, чтобы подумать. Как его фотография попала на первую страницу? Он ведь не хозяин города, не бандит, не банкир, даже не спас кого-то на пожаре. И его никто не фотографировал. Открыл глаза. «Он женится!» – большие черные буквы заголовка статьи, о нем. О его предстоящей женитьбе. Снова закрыл глаза, оттого что закружилась голова. Слышал кипящее шушуканье дам и повторял про себя: «Это сон, галлюцинация». Помогало, пока не открыл глаза. И вдруг, словно змея, бросилось с газетной полосы: «Имя невесты – Аня Мантулина». Успокоился. Знать не знал никакой Мантулиной и все это бред. Очевидная глупость. Но фотографии то его, биография его, ФИО его. И в тоже время совершенно уверен что не знает никакой Мантулиной, не знает ни Ани, ни Мани. А в газете писали о нем. В чем дело? Вспомнил, что газета выходит в четверг, а был-то понедельник. На первой странице было написано, что срочный выпуск. Чего ради срочный?

-Ну что там написано?

Их маленькие, заплывшие глазки сочились любопытством. Он рассмеялся. Какая-то глупость. Недоразумение.

-Вот чудят люди.

Нужно будет пойти все объяснить Федорову. Иначе полетит с работы. Ольге показать для смеха.

-Так что там?

-Как всегда, глупости всякие. В такой газете ничего умного не будет. Желтая пресса.

-Ой, переборчивый нашелся, нормальная газета.

-А чего Федоров раскричался?

-Ошибка в газете или пошутил кто-то, в общем, чепуха.

-Дай почитать.

-Сейчас сам дочитаю.

Он перелистнул, очень уж не хотелось потрафлять этим фуриям. Хоть время потянет, пусть помучаются от любопытства. Глянул на разворот и замер. Там было много фотографий его близких и друзей, а главное фотография плачущей Ольги. С подписью"0бманутая». Пробежал глазами текст под фотографией. Корреспондент долго и находчиво дознавался: ненавидит или нет. Она говорит, что это подло. Он был согласен, очень подло со стороны тех, кто это сделал. Нужно было как-то объяснить ей все, а то неудобно. Встал, надел пальто и вышел, принимая спиной удивленные возгласы. Пошел к ближайшему телефону. Набрал номер, нажал на рычаг. Может шутка? Но кто потратил столько труда, чтобы нaколоть его? У него не было таких друзей, а знакомым это и даром не нужно. Снова закрутил диск. Долго никто не брал трубку, хотя до обеда еще далеко. Наконец.

-Алло, здравствуйте, а Ольгу можно.

-И ты еще звонишь сюда! Ну гад!

Гудки. Как же ее звать? Ага, Оксана, черненькая такая. Почему она на него обозленная? Снова набрал.

-Где Ольга?

-Дома, где ж ей еще быть после всего! Как ты мог так поступить! Чмо несчастное! Она к нему по-человечески, а он гов …

Повесил трубку и пошел на остановку. Происходило что-то странное. Он не мог объяснить, что именно. Зачем он шел к ней? Было неудобно перед ней и ее родителями. Дурацкие слухи, нужно их успокоить. И нечего зря ломать голову, все прояснится само собой. В троллейбусе несколько человек тыкнуло в него пальцем и с видимым интересом разглядывало. Ширинки, даже не застегнутой, под пальто видеть они не могли, так в чем дело? Протиснулся мужик лет сорока пяти.

-Якая ж ты скотина, хиба ж так можна?

-Можно, можно, тут главное любовь, сердцу не прикажешь!

Женщина в полушубке.

-Ведь обманул!

-А так бы мучались всю жизнь!

Спор стремительно набирал силу, достигая предмордобитного состояния. Саша чувствовал себя как во сне. Или в бреду. Сумасшествие. Вышел на остановку раньше, чтобы сбежать из эпицентра. Пройтись, собраться с мыслями. Если было что собирать. Через четверть часа звонил в дверь ее квартиры, но мыслей не было. Дверь открыла ее мать, вся в слезах.

-Саша, ты?!

Она застыла от удивления, будто увидела привидение. Непонятно откуда взялся Николай Степанович, вроде как будущий тесть. Хороший человек, но не тогда, когда бьет по морде. Саша отлетел к стенке.

-Ах ты сволочь! Как нашкодил, и еще хватило совести прийти! Скотина!

Бил еще, но Саша настолько оторопел, что не сопротивлялся. Бить недвижимого, могут только подонки, а тесть офицер. Ушел, дверь закрылась. Александр стал думать. Может, чего-то натворил и не помнит. Ему раз снилось, будто он поджег дачу соседу, а утром проснулся и не помнил, пока не пришла милиция. То был сон, но может теперь все по настоящему? Как не припоминал, ничего крамольного не было. Не то что святой, но жил тихо и скромно. Нужно поговорить, пусть хоть они объяснят, в чем дело. Позвонил снова. Дверь открыл непосредственно тесть и зарядил правой. Саша потерял сознание и упал, уже не слыша испуганных криков тещи. Очнулся на диване. Крики вокруг и круги в глазах.

-Убрать эту сволочь из квартиры немедленно!

-Господи да успокойся!

-Как я могу успокоиться, если нашу дочь на весь город опозорили! Да я его, гада, убить готов!

-Коленька ну успокойся! Нельзя так, все-таки человек, а не скотина.

-Скотина!

-Что происходит?

-Ну, наглец!

-Где Ольга?

-Задушу!

Они покатились по полу. Николай Степанович был крупнее, заметно брал верх и быть бы беде, не выбеги Ольга. Разняла их.

-Что тебе здесь нужно?

-Поговорить.

-Не о чем нам с тобой говорить, и так все ясно.

-Что ясно? Расскажи! Ничего не понимаю!

-Издеваешься?

-Это надо мной кто-то издевается! Что происходит?

-Ничего особенного, ты женишься на этой, как ее, Мантулиной.

-Не женюсь!

-Замуж выходишь?

-Да я ее вообще не знаю! Я сам только сегодня утром прочитал в газете этот бред. Я пойду в редакцию, я потребую опровержения! Так нельзя же. Из-за этой чепухи у меня неприятности на работе, ты вот дуешься. Я с них за моральный ущерб сдеру!

-Все?

-Что?

-Все сказал, что хотел? Если да, то можешь идти.

-Куда?

-Куда хочешь, мне то какое дело.

-Ты не веришь мне?

-Уходи.

-Честное слово, не знаю я ее!

-Позову отца.

-Причем тут отец?

-Папа!

Был вышвырнут как собачка надоевшая. Нужно было видимо обидеться, но не получалось. И подавленным себя не чувствовал. Расстанутся ну и что. Он прекрасно понимал, что трудно ему будет найти подругу не хуже. Но не переживал. Зачем он перся сюда, зачем подставлял морду, зачем что-то говорил? Глупо, ведь ему все равно. Только интересно кто это организовал. Просмотрел газету, нашел адрес редакции. Поехал туда. Небольшое двухэтажное здание. Большие окна, жалюзи, решетки – хорошо живет газета. На входе охрана.

-Пропуск.

-Мне к главному редактору.

-Вход только по пропускам.

-Очень нужно, мужики.

-Иди ты лучше отсюда, а то получишь.

И ведь могут вздуть, гориллы немалые. Ушел. Очень хотелось есть. Купил в магазине молока и хлеба. Покушал. И все-таки, кто? Обошел здание несколько раз. Был черный ход, откуда выгружали какие-то кипы бумаги. Не спеша пристроился к носившим бумаги и зашел в здание. Для чего не знал, но сердце билось отчаянно. Прошел коридорами, поднялся на второй этаж. Увидел табличку «Главный редактор» и постучал. За дверью смеялись мужчина и женщина, подозрительно смеялись, он знал, когда так смеются. И долго ему теперь так не смеяться после расставания с Ольгой. Снова постучал.

-Позже, позже.

Голос был очень наглый, и это взбесило Александра. Сам себе удивляясь, он со всей силы саданул по двери ногой. Бедная дверь сорвалась с одной петли и повисла на другой. Зашел в кабинет. Большой, светлый, отлично меблированный, в частности и диваном, на котором возлежали вроде как Адам и Ева. Жаль, яблока в кармане не было, подумал Саша и бросил газету на диван.

-Что это такое?

Мужчина встал, прикрыл даму, сколько можно газетой и поправил свой роскошный чуб.

-Это, молодой человек, половой акт, если вы не знаете.

Саша густо покраснел, хотя он знал и не только знал, но голая дама, вольготно расположившаяся на диване, вызывала некоторое стеснение. Да и газету было неудобно как-то с нее стаскивать, чтобы показать. Мужчина тем временем надел большие семейные трусы с множеством розовых поросят.

-Что у вас за манера входить или в тюрьму захотели?

-Что за бред вы напечатали в своей газете?

-Это вы относительно бабочки-людоеда? Так это шутка, зачем же так нервничать?

-Какой еще людоед, я говорю про сегодняшний номер!

-А экстренный выпуск. Что вас так разозлило?

-То, что обо мне была напечатана ложь, очень мне повредившая.

-Не может быть.

-Я лучше знаю!

-Сомневаюсь.

-Вы что, издеваетесь?

-Я издеваюсь? Ну, вы наглец! Сделали из него звезду, а он врывается, ломает двери и выказывает негодование!

-Какая звезда? О чем вы говорите?

-Вас что, не инструктировали?

-Нет.

-Что ж будем считать, что это небольшой промах нашей организации, молодой организации.

-Вы бандиты?

-Вы дурак.

-Ничего не понимаю.

-Ладно, так уж и быть, я вам все объясню, только слушайте и не перебивайте. Начну издалека. Я газетчик, вот уже двадцать лет как пришел в это дело, очень его люблю. И мне больно видеть как пресса отмирает, словно ненужный придаток. Телевидение быстро вытесняет нас с рынка и скоро нас не станет. Число подписчиков стремительно падает, мы держимся в основном за счет старой гвардии, но новых читателей ничтожно мало. А миллионы людей с охотой смотрят сериалы и телешоу. Миллионы идут на счета телевизионщиков. Нам же остаются только крохи с барского стола, мы бедные родственники. Это нас не устраивает. Это меня не устраивает, я не привык сдаваться. Другие говорят – ничего не поделаешь, это рынок, другие времена, все преходяще. А я говорю это трусость и лень. Нужно не хныкать и пенять на времена, нужно действовать, искать свою добычу и хватать ее. Полтора года я сидел, запершись в своем кабинете, и думал. Мне говорили – брось, ничто не поможет спасти свечку в эпоху лампочек. Я не спорю, но я не считал газеты свечкой, я знал, что у них есть большой потенциал. Я искал возможности и я нашел. Моя собственная новая концепция массового привлечения читателей. Она на несколько порядков подымет наши доходы и позволит на равных конкурировать с телевидением.

-Вы наверно не поняли, я спрашивал не о том.

-Все я понял, а вы слушайте, если хотите понять. Здесь все связано, и нужно описать систему целиком. Итак, новая концепция. В основе ее, как и во всех гениальных вещах, простота. Чем берут сериалы? Показом обыкновенной жизни, маленьких проблем обычных людей. Людям нравятся, потому что им это близко, пусть это Мексика или Бразилия. А если сделать это еще ближе, непосредственно в нашем городе! Читатели лично знают некоторых героев, видят их на улицах, могут сами судить о причинах их поступков. История будет разворачиваться рядом с читателем, он даже сможет слегка влиять на нее! Да ради этого он бросит все свои сериалы и дешевые детективы! Это будет хит, интерактивность, доведенная до максимума. Муж рассказывает жене, что видел главного героя возле универмага. Что он там делал, ждал кого-то, любовницу. Подлец! Молодец! Семья спорит, семья с нетерпением ждет нового выпуска, а рекламодатели ползают на коленях предлагая любые деньги, чтобы герой стригся в их парикмахерской или обедал в их ресторане. Я король, я купаюсь в славе, я указываю кому быть, кому нет, припоминаю все старые обиды. Вот эта сука, она учуяла во мне победителя и пришла. Я не забуду. Приди она на месяц раньше, я бы сейчас очень щедро наградил ее. Но месяц назад все смеялись надо мной! Друзья крутили пальцем у виска, суки презирали. Конечно, я ведь был неудачник, я был отброс. В потертом пиджачке, питающийся сухарями и насмешками, ничтожество. А я все запоминал, я завел блокнотик, куда вписывал каждое свое унижение. Ничего не забыл! Грядет возмездие, и некоторые уже получили свое. Бывший редактор, мерзкий старикан, считавший меня глупцом, я дал ему такого пинка, что он летел до первого этажа! Наташа – дура, которая не хотела со мной спать, она теперь уборщица и туалеты ее прерогатива! Это только начало, все кто хоть как-то унизил меня, очень пожалеют об этом! Кончилось время моего терпения! 0ни теперь будут терпеть! Кончилось время бездействия, торговаться за копейку, кончилось время глотания слюны при виде баб. Теперь я при деньгах, теперь я при друзьях и девки скоро на коленях будут ползать передо мной, моля хоть бы о маленькой роли! Так то все обернулось!

Человек брызгал слюной, глаза его горели, было видно, что триумф в его душе разрастается. Саша по доброму завидовал везунчику. У самого были мечты такого плана, только не сбылись. И он бы никому не мстил, он благородный.

-Я поздравляю вас, но причем все-таки я?

-А вы герой, главный герой.

-То есть.

-О вас будет рассказывать моя газета, о вашей жизни, всяких коллизиях, взлетах и падениях.

-Какие взлеты, какие падения? Я простой служащий и быть мне им до пенсии.

-Так было бы, но мы выбрали вас, счастливчик, и теперь ваша жизнь кардинально измениться.

-Уже. Меня видимо попрут с работы и моя девушка поссорилась со мной, но не понимаю в чей здесь счастье?

-Никто вас не выгонит, за это не беспокойтесь. Что касается ее, то все произошло правильно.

-Чем же правильно, если от ворот поворот?

-А что вы хотите? Вы женитесь на другой, а она должна вас по головке гладить. Так что ли?

-Да не женюсь я ни на ком!

-Женитесь. Это в сценарии записано. Через две недели и женитесь.

-Вы что смеетесь?

-Нет.

-Но я ведь даже не знаю этой Мантулиной!

-При чем здесь это? Молодой человек уразумейте, что вы теперь актер, и будьте добры профессионально относиться к своей работе. Он не видел, ну и что? Сказано женитесь, значит, женитесь. Кстати, вы и мамы еще своей не видели.

-Маму я видел.

-Не видели, ее только что с Харькова привезли, профессиональная актриса, как раз подойдет. Ваша старая мама была очень слезлива и печальна. По сценарию она этакая веселая толстушка, любительница сальных анекдотов.

-Куда вы дели маму?

-Точно не знаю, куда-то вывезли.

-Так нельзя!

-Это уж не вам определять.

-Я в милицию пожалуюсь.

-Нет, это я буду жаловаться. За дверь.

-Но ведь это насилие над личностью!

-Где вы видели личность?

-А я?

-Вы? Держите меня, а то упаду. Личность! Да ты никто! Поэтому тебя и выбрали, ты же глина. Мягкое и непонятное. Ни то ни се. Мы долго пытались определить кто ты, но так и не смогли. У тебя же нет черт характера, нет увлечений, никаких врагов. Натуральная глина, только лепи. Вот мы и выбрали тебя, чтобы привести тебя в соответствие со сценарием. И не пизди ты о личности.

-А мама?

-Только не вздумай заделаться сейчас любящим сыном, мы знаем, что ты считаешь ее недалекой.

-Я люблю ее!

-Ложь. Ты никого не любишь, ты даже себя не любишь, такая глина. И девку свою ты не любишь, а ходишь только трахаться, мечтая о дочери директора завода или бандита, но траханье мы тебе обеспечим, жена у тебя будет.

-Я не знаю ее!

-Снова ложь. Вспомни свою школу, с 3 по 6 классы, такая черноволосая девочка немножко хромая, ты у нее иногда списывал. Вспоминаешь?

-Смутно.

-Как ее звали?

-Не помню.

-Аня ее звали.

-Что вы мне голову морочите!

-Это вы морочите! Фамилия ее была Мантулина, еще врет, что не знает!

-Мне что жениться на хромой?

-Да, не волнуйтесь, это ненадолго.

-А она?

-Рада, очень рада. Попасть в такой сериал, да еще с хромой ногой.

-А я не хочу на ней жениться!

-Вас никто и не спрашивает. Не хватало еще, чтобы столь важная операция зависела от вас.

-Отлично! Напечатайте опровержение и разойдемся.

-Вы не поняли. Вы то женитесь, но согласия вашего никто не спрашивает.

-Почему?

-Так надо.

-Но это не законно.

-Вы суд? Нет не суд, так какое имеете право определять законность тех или иных действий? Кстати, чтобы больше не возвращаться к закону, вот вам разрешение прокуратуры и обладминистрации. Естественно, мы действуем не сами от себя, а под патронатом государства.

-Отстегиваете?

-Вы действительно тупы, как мы и предполагали. Мы помогаем государству, а государство помогает нам. Это тоже часть моего замысла, та часть, благодаря которой я вернулся в люди. Я был говно, об меня вытирали ноги все кому не лень, а я только запоминал. Я знал, чтобы подняться – нужен мощный старт, и я искал площадку. Когда я пришел к нашему областному царю, то я знал как. Меня долго не пускали, но я добился своего. Я мог решить большую общегосударственную проблему. Meня приняли, и признали меня, и дали мне все возможности. Так я стал человеком, от которого зависит много. Я стал боссом. А спасение государства в следующем. Общеизвестно, что страна наша переживает тяжелые времена. Безработица, денег нет, перспектив нет, цены растут, а еврейские родственники есть не у каждого. Благосостояние упало так резко, что улетучилось совсем, причем у очень многих. Четыре пятых, а то и больше. Я сейчас не отношусь к этим беднягам, я сейчас богат, но мне жалко их, хочется чем-то помочь. И я вспомнил езду на велосипеде. Недавно я был беден и ездил на нем. Так вот, когда едешь на гору, то очень хочется сойти и завести велосипед на гору. В нашем случае это устраивать революцию или голосовать за оппозицию. Ни к чему хорошему это не приводит, потому что все сводиться к тому же воровству, только некоторые теряют многое. И кровь может пролиться. Власть крайне не заинтересована в схождении, потому что воровство то останется, но в других руках. Власти для своего устойчивого развития необходимо, чтобы ехали, крутили, крутили педали. Трудно ехать в гору, ноги устают, дыхание сбивается и очень, очень хочется остановиться. Но есть один фокус. Усталость не замечается, если о чем-то думать. Думаешь о постороннем, и забываешь, что тебе тяжело, что гора велика, может даже бесконечна, главное думать о приятном и все пойдет легко. Нужно дать людям о чем думать и тогда они будут безостановочно крутит педали, нисколько не переживая за бесконечность горы. Дать людям, о чем думать, дать людям, чем жить, если обычной жизни нет. Я даю людям жизнь. Можно было пойти через водку, но с алкоголиков много не сдерешь, а власти нужны доходы. Поэтому я пришелся очень кстати, со своей идеей подмены жизни. Люди в нищете, бесправны, им тошно от своего существования и если их не занять, то они возьмутся за вилы. А я даю им жизнь, но хорошую, жизнь полностью обратную их жизни. В твоей жизни зарплаты будут выплачиваться, с преступностью будут бороться, чиновники не будут воровать, все будет хорошо. Эта жизнь будет совсем рядом, они будут видеть эту жизнь, чуть ли не прикасаться к ней. И скоро им начнет казаться, что все действительно неплохо, они задумаются, будут крутить педали и все будет прекрасно. Каков план!

-А это, а моральные аспекты?

-Что, что?

-Моральные аспекты как же?

-Какие еще аспекты?

-Нельзя обманывать людей!

-Мораль не важна, плевал я на мораль, но ради интереса все же поспорю. С точки зрения морали, плохо ли людей освобождать от напрасных страданий?

-Но не с помощью же обмана.

-Все средства хороши, когда речь идет о достижении счастья.

-Крутить педали, забыв обо всем, это, по-вашему, счастье?

-Смотря для кого. Если вы можете жить, скажем, в Европе, то конечно нет, но жители нашей страны имеют лишь две альтернативы. Или крутит педали или кровавая вакханалия, заканчивающаяся тем же кручением. Я считаю, что для страны гораздо лучше первый путь, из двух зол выбирают меньшее. Поэтому, в какой-то степени, крутить педали это счастье для наших граждан.

-Но не всем крутить педали?

-Нет, достойным хорошо и так. И вам будет хорошо, вы попали в герои, скоро вы разбогатеете, открыв свое дело и показав зрителям, что все в их руках. Потом вас постигнет тяжелая утрата – смерть жены.

-Как смерть?

-Это чтобы приблизить вас к зрителям, чтоб они чувствовали, что вы такой же, у вас случаются несчастья и постигают беды. Разбогатели и вдруг смерть жены, все будут вас жалеть, вы станете родным, горе ведь сближает.

-Она останется без работы?

-Нет, она умрет, что-нибудь вколем и никаких следов.

-Убьете ее?

-Можно сказать и так.

-Это ведь преступление!

-Ничуть. Мы вынуждены были предусмотреть возможность убийства, чтобы поддерживать правдоподобность. Представляете, что будет, если умершую героиню встретят на улице? Не будет доверия, люди перестанут думать об этом да еще начнут кричать, что снова их обманывают. Все рухнет. Нельзя этого допустить. Мы идем на малые жертвы, чтобы избежать больших.

-А маму вы тоже убьете?

-Перестаньте распускать нюни! Вы же мужчина и актер! У вас есть другая мать, а о прежней забудьте.

-Забыть?

-Забудьте! Это совсем не подлость с вашей стороны, так надо.

Человек приводил очень убедительные аргументы. Саша думал. Он должен был вспыхнуть, когда услышал, что мать убьют. Если человек слышит такое и ничего не предпринимает, то он последняя сволочь. Наверно так и было, он сволочь, подонок, глина. Ему дико была стыдно перед женщиной на диване. Представлял, что она думала, как сочувствовала его матери. Волна стыда, покраснел, и вдруг – открылся выход. Глина глиной, но, если с высоты и неожиданно, то испугается! Давняя мечта вырваться, сбеситься, показать им, этим им, окружившим его со всех сторон и скалящимся, топчущим его. Хоть на минуту, а поднять голову, станцевать на их скальпах. Заразы! Мамы меня хотите лишить, пожалеете! Неожиданно для всех и для себя, бросился на редактора, свалил на пол и загородил зубы ему в горло, свои желтые, пломбированные зубы в его холенную шею. И крики и кровь. Плохо тебе сука! Плохо! А мне так всегда! Всю кровушку выпью! И у горобця серце є! Трус с перепугу страшен. Темнота пришла с затылка и укрыла его с головой.

Очнулся от ударов. Били милиционеры. Хорошо хоть он был в пальто, иначе бы – капцы. Сильно били. Где-то вдалеке редактор, визжащий. Вокруг врачи колдуют, рядом девица, уже одетая. Это она его огрела. Тут сапог попал в лицо и виден стал только огонь. Куда-то несли, тряска в машине. Его еще ни разу не били ногами по лицу. Больно и страшно. Минуту он мог быть смелым, но не больше. Его везут в отделение, там будут бить, опять сапогами по лицу. Еще мучить, подвешивать, противогазы и прочие их методы высокой раскрываемости. Зачем он натворил дел? Что хотел доказать? 0н любит мать, хоть и дерьмо, а сын.

Но что он доказал? Будут бить. Еще и с героя снимут. Неплохо быть героем. Никто не будет унижать, по лицу бить.

-А ну тащи его сюда.

Тащили. Бить будут. Заразы! Может, героя не будут сильно.

-Он? Кусючка. А ну, морду его давай, повыбиваем-то зубки!

-Я герой!

-Говно ты, а не герой. И был и есть. Сняли тебя с героя, на фиг ты кому нужен. Теперь ты наш, теперь мы тебя отучим кусаться!

-На вас будут жаловаться!

-Кто?

-Отец.

-Ему уже нашли нового сына, а не понравится – убьем.

-Меня тоже убьете?

-Нет. Повезло тебе. Дан приказ хорошо помучить тебя и отпустить.

-Мучить зачем?

-В назидание. И тебе, и людям. Чтоб каждое говно знало, что если его в герои берут, то слезно благодарить надо, а не права качать. За права теперь будут такую инквизицию устраивать, что быстро забудете, что не надо. А то выделываются. Был же чмо чмом, ему невесту предоставили, свадьба на халяву, человеком стать, а он благодетеля своего покусал. Говорил же я им, что сперва отдубасить нужно, хорошо, для профилактики, а потом объяснять, как жить. Говно только кулак понимает, выбить из него дурь и пригодное будет к использованию.

-Я не говно.

-Да ты что! А кто ты?

-Я человек.

-Человеков не бывает. Или ты говно, или ты хозяин. Ты говно, и через пять минут ты об этом сам будешь кричать.

-Не буду.

Знал, что будет. Но не соглашаться же. Через десять минут орал.

-Это тебе за то, что говно и брезгуешь. Не по чину берешь. Лучше всех думаешь? Девочкой побрезговал. Она, бедняжка, ждет, надеется, платье уже пошито, ресторан заказан, приглашения напечатаны, а эта скотина вылеменчивается. Ей же жить осталось несколько месяцев, она готовилась хоть это время пожить нормально, а ты ей все перепортил. Зачем спрашивается? Что хромая, так и ты не ахти какой красавец. Даже не видел, а уже морду воротит, так его ребята, так, чтоб знал. Или, может, из-за того, что у нее родители рабочие? За породистого себя держишь, а ведь все равно говно. Жил бы как полагается, делал, что сказали и нормально. Трахался бы сейчас с ней до похорон, и лучшую получил бы, но возомнил. Вернем мы тебя с небес на землю. А ну ребятки, дай-ка я, тряхну стариной, по молодости помню за три минуты любое признание вышибал.

Дальше Саша ничего не помнил. Очнулся в холодной камере. Живой. Сначала обрадовался, потом нет. Болело тело, и как жить. Раньше дерьмово жил, теперь без работы, без семьи – как? Что делать? Его семью разрушили, уничтожили, нужно было мстить. Не из ненависти, а из любви к потерянному, так он читал в одной книге, хорошей книге. Так должен был поступить настоящий человек, настоящий сын. Но он не чувствовал острой необходимости поступать так. Он действительно говно, и нечего возмущаться. Таков естественный закон. Смешно если бы зерно протестовало против мельниц. Зерно – для того чтобы его мололи, а жернова – чтобы молоть. Тигр убивает лань, жернова давят зерно, хозяева распоряжаются говном, все правильно – и нечего тут дыбиться. Говно должно быть говном. Так то так, но и быть говном особых причин у него не было. Кем тогда быть? Порылся в карманах и с радостью обнаружил монетку в две копейки. Она то и поможет определиться, как быть. Если цифра, то вести себя как подобает человеку. Сопротивляться уже поздно, но хоть отомстить. Обратная сторона – значит, быть говном, терпеть, залезть где-нибудь в норку и тихо провонять там до конца отведенный срок. В обоих случаях он будет уверен, что не просто так, а судьба. Бросил монетку. Выпало быть героем. Героем так героем. Стал соображать, что делать по выходу из тюрьмы. Просто так не выпустили. Выжгли на лбу два слова: «ЕГО НЕТ» и только тогда отпустили.

Вышел из тюрьмы вечером. Нахлобучил на лоб шапку и пошел. К ней. Удивилась безмерно, всплакнула, увидев его вспухшее лицо и тавро на лбу. Все-таки испытывала какие-то чувства, а может просто из сострадания. Несостоявшийся тесть по морде не бил, видел, что получила эта морда пожизненную норму осадков. Как-то даже притих, особенно пораженный тавром. Саша говорил и осматривался по сторонам. Его пригласили выпить чаю, согласился и, между делом, спер нож. Обыкновенный кухонный нож. Каков герой, такие у него и мечи. Допил чай и, даже недорассказав о пытках, ушел, попрощавшись. Путь его после чаепития лежал в ночной магазин за два квартала. Охранник сразу заподозрил Сашу, подошел, чтобы выгнать и наткнулся на нож. С пистолетом бежал в больницу, тоже рядом. Ольга сказала, что редактора положили там. Медсестре пистолет в лицо, она рассказала номер палаты и как туда пройти. В палате сидело четверо и выпивало. Коньячок и основательная закусь. Нужного застрелил, прямо в лоб пуля. Остальные упали на пол и не подавали никаких признаков жизни. Вышел. А правильно ли? Но ведь сама судьба распорядилась быть ему героем и отомстить, разрушившим его жизнь. Сама судьба указала ему перестать быть зерном, а стать камешком. Не сломать жернова, так хоть поцарапать. Судьба. Он успокоился и бежал улицами потемней к редакции. Скользко. И хочется нырнуть в сугроб, последний раз ведь. Нырнул с разбега, понежился несколько секунд. Но он же герой, поднялся и побежал. Скоро был у редакции. Решетки. Вот и побудь героем. Заметил, что на втором этаже их нет. По дереву залез, вышиб стекло. Воем взорвалась сигнализация. Бегал внутри выламывал двери, разбрасывал бумаги и поджигал. Спички тоже Олины. В нескольких комнатах уже разгоралось, когда приехала милиция. Саша с пистолетом притаился у одного из окон. Ждал. Того человека, который его бил и поучал. Именно тот человек должен был стать его царапиной жерновов. Саша не держал большого зла, бил, конечно, многие били. Просто эта царапина будет позаметней. Раз судьба решила, что быть ему героем, так уж не подкачает. Пламя расходилось уже не слабо, когда появился тот, кто нужен. Погоны полковника. Хорошенько прицелился. Убьют. Судьба. Хоть умрет мужчиной, воином, героем. Хотя какая разница. Только бы не промазать. Выстрелил четыре раза, сколько успел, пока его не сшибло многими пулями. Упал на спину, чуть мимо костра из листков. Но огонь достал его, потому что пожарные боялись подходить к зданию, ожидая новых выстрелов. Редакция сгорела дотла, но программа озадумливания только сильней стала распространяться, облегчая жизнь самим обездоленным, если они терпели, а не царапали жернова.

1998г.

ДОРОГА ЖИЗНИ 

Он приметил дом еще вчера. Полдня и ночь наблюдал, скрываясь в диком малиннике. Подходящий дом. Стоит на отшибе, соседей нет. Хозяйка видимо одна и уйти можно легко. Кругом заросли, метров через двести лесок начинается. В другую сторону яр большой. Есть куда бежать. От большой облавы не спрячешься, но в остальных случаях выскользнуть можно. Плохо только, что хозяйка молодая. Лет двадцати. Точно женихи будут шастать, расспрашивать начнут, по округе разнесут, а там и милиция пожалует, что не желательно. Но и продолжать ночевать в скирдах не мог. Два месяца жил как зверь лесной, забыл уже о кровати, горячей воде, еде нормальной. Несколько дней назад в поле его накрыл сильный дождь, промочивший до нитки. Долго дрожал как осиновый лист и видно не прошел тот дождь даром. Чувствовал жар, кружилась голова, слабость в ногах, сильно потел. Нужно идти в дом. Три-четыре дня отлежаться, набраться сил и уходить. Ничего с ним не случится в доме, а вот если попадет под еще один дождь, что осенью легче легчего, тогда конец ему. Кашель начался. Но сразу идти не решился. Сидел, скрючившись в кустах, пытался согреться. Трясло. В дом никто не приходил, а вот хозяйка ушла. Часов в восемь, темно уже было. Но разглядел, что принаряженная ушла. Подождал минут десять и, шатаясь, пробрался во двор. Дверь в дом была закрыта, но он успел изучить деревенские хитрости. Поискал рядом и нашел ключ под камешком на пороге. Зашел. Дом был небольшой. Коридорчик, кладовка, кухня и комната. Жили бедно. Ни холодильника, ни телевизора. Заглянул в стол, нашел пачку писем, ручку, несколько конвертов и листов чистой бумаги. Переписывается с кем-то. Хорошо. Значит точно одна она. А кровати то две, идеальный случай. Полез в шкаф, старался сильно не ковыряться, чтоб не заметила. Много старой, чуть пахнущей плесенью одежды. Перебирал стопку за стопкой, хотя в такой бедности сбережений могло и не быть. Но выщупал железную коробочку из-под кофе. В ней, к немалому своему изумлению, обнаружил 523 доллара. На ум приходила проданная корова, даже не одна. Или жених на заработках. В Сибири или Москве, шлет деньги ей. Под эту версию подходили и письма. Отлично, значит сама. Сейчас пошла в клуб, молодая, потанцевать хочется. Спрятал коробку обратно. Ему были нужны сейчас не деньги, а крыша над головой и кровать. Дом ему нравился, здесь можно будет хорошо отдохнуть и никто не узнает. Заглянул в кладовку, открыл сундук. Припасов было негусто. Экономная девица, другая телевизор бы купила, конфет, что еще им, дурам, нужно, а эта нет. Жмотиха. Вернулся в комнату и растянулся на кровати. Почувствовал как сильно устал. Два месяца бродяжничества, постоянная тревога, особенно первые дни, когда был взвинчен и не мог заснуть. Добавился еще дождь. Явная простуда. Обязательно нужно отлежаться, а там видно будет. Хотя виделось очень смутно. Нужно уходить на юг, здесь слишком холодно становилось. Куда и как на юг? Но главное нужно было решить, окончательно решить. Может тогда и не понадобится никуда уходить. Как же все вышло по-идиотски. Придурок! Со злости плюнул в сторону и тут же полез вытирать слюню, чтоб не оставлять следов. Нужно уходить, а то еще заснет. Поправил кровать и вышел из дома, закрыл дверь, ключ на место. До села полчаса ходьбы, туда и обратно час. Раньше не придет. Залез в малинник, достал из рюкзака всю одежду, укутался, но согреться не смог. Ждал, пока она придет, временами засыпал. В один из таких моментов она пришла. Увидел, как светится окно во дворе, окна на улицу прикрыты были ставнями. Подошел, приоткрыл и заглянул. Хозяйка застирывала платье. Ничего девочка, но малорослая. Вспомнил ее, конечно красивее. Она была королева, а эта горничная. Кашлянул, прикрыл ставню и заковылял в кусты. Может не услышала, а может побоялась по темному выходить. Рюкзак под голову, скрючился и пытался заснуть. Во сне время летит не заметно. Но сна не было. Тошнило, бросало то в жар, то в холод, голова болела. Чаю бы. Горячего, с малиной, стакана три и под перину, тогда бы вмиг заснул. А так мучился долго, проклиная себя за идиотизм. Проспал лишь несколько часов. Утром долго собирался с силами, отряхивался, расчесал давно немытый волос, постарался сделать подобрее выражение лица и подошел к воротам. Стучал и сочинял, что врать.

-Есть кто?

Она открыла калитку, посмотрела с подозрением. И не мудрено, два месяца не стригся, не брился и мылся давно. Улыбнулся ей.

-Хозяюшка, постояльца не возьмете? Художник я, хочу отдохнуть от городской суеты в вашей глуши. Платить буду вперед, если пустите, конечно, и не сильно загнете.

-Я и не знаю даже.

-Это понятно, растерялись. Давайте так, я посижу с час около двора, вы подумаете и скажите. Да-да, нет-нет.

-Зачем же около двора, заходите во двор, на лавке посидите.

Он так и знал, что пригласит во двор. Два месяца по деревням бродил, совестливых здесь еще много, если не спились. Зашел во двор.

-Вы хозяюшка не стесняйтесь, если в тягость вам, так и говорите, пойду в другое место, это дело такое.

-А вы пьющий?

-Нет. И не курю. За мной ухода особого не надо, только что есть и где спать.

-Еда у меня скромная.

-Что будет, то и будет. Я привык к пище простой. А вы, если надумаете меня пускать, так сразу цену скажите. Деньги у меня есть, но не много.

Конфузилась она. Не привыкли здесь еще про деньги так прямо говорить, дикари. Девственные нравы. Еле сдерживал кашель. А то подумает, что с туберкулезом.

-Хозяюшка, а как вас зовут?

-Саша.

-А по батеньке?

-Петровна.

-Александра Петровна, чаю у вас не найдется? А то приболел я что ли, морозит меня, голова кружится. Я заплачу.

-Да что вы! Незачем платить, сейчас подогрею воды.

Становилось хуже и хуже. Даже если она скажет нет, то уйти он не сможет. Она возьмет и в милицию сообщит. Хотя где здесь милиция. Село соседнее полупустое, много хат заколочено. Это нужно в район ехать. Вряд ли поедет. Главное по доброму все устроить. По злому у него и сил не было. Путаться начали мысли.

-Вы заходите в дом. Оставайтесь. Возьму я вас. Хоть и одна живу да брать с меня нечего, даже если и бандит вы.

-Разве похож я на бандита?

-Сейчас время такое, что ничего не разберешь.

-А цена какая?

-Да потом договоримся.

-По три рубля в день пойдет?

-Пойдет. Я хотела два просить.

-Сейчас наперед заплачу.

-Потом, потом. Вы ляжте лучше, а то еле стоите.

-Плохо мне что-то. Вот так жилец, не успел вселиться и заболел, не обижайтесь.

-Ничего. Вот сюда.

Он дошел с ее помощью к кровати, скинул кроссовки и упал. Помнил, что успел еще удивиться тому, как быстро раскис. Она укрыла его одеялом, вторым, а ему было холодно, никак не мог согреться. Очнулся в темноте. Чувствовал у себя сильный жар. До 40 градусов температура, не меньше. Во рту пересохло. Позвал ее. Тишина. Встал. Сел. Мысль была бежать, но сил не было. Не беглец он сейчас. Может она пошла в милицию, может, но ему это без разницы. Залезть под одеяла и лежать там. Единственное желание. Стал себя успокаивать. В чем могла она его заподозрить? Есть конечно в чем, но тогда бы она сразу не пустила, зач ем ей рисковать. Может пошла к врачу? Но вспомнил где он. Какие здесь врачи, здесь и коновала не найдешь. Опять в клуб? Вот девка! Тут человек считай при смерти, а она на танцы. Вот и девственные нравы, цивилизация достигла и здешних мест. А главный принцип цивилизации – срать на всех. Клуб. Но и клуб вряд ли был в том полумертвом селе. В соседнее? А там мог быть и милиционер. Ну и пусть. Решится сама собой проблема. Опять зебра: жара и холод, полубред, полусон. Опять она. Елена Прекрасная. Даже с дыркой во лбу. Кровь по белой коже, ручейком. И удивленные глаза. Она не испугалась, она не ожидала. И он не ожидал. То, что застрелит, знал, но что будет потом. Влезло море. Он еще маленький, с кругом болтается на волнах. Отец тюленем ныряет рядом. Дальше не разобрать, винегрет полный. Очнулся, когда хлопнула дверь. Она пришла и кажется сама. Притворился спящим, когда она подошла и трогала лоб, подправляла одеяло. Прикрыла дверь, возилась на кухне, легла спать. Тишина никакой милиции. Значит в клуб. Хорошо. Ему плохо, его тошнило, но хорошо, что клуб. Скорей бы утро. Утром всегда легче. Несколько раз приходил в себя, лежал в темноте. Если бы не нашел дом, то вполне мог сдохнуть под кустом, как собака.

Утром она принесла чаю. Под глазом синяк, неловко улыбается. Синяк его встревожил. Хворь отпустила и можно было потревожиться. Значит было за что бить ей морду. Не из-за него ли. Только сцен ревности ему не хватало. А по какой еще причине бьют морды молодым девкам?

-Это откуда?

-Так.

-Хоть не из-за меня?

-Нет, что вы.

Врала. Не умела врать, но врала. Он понял, что он причина. И ему нужно минимум два дня отлежки, раньше уйти он не мог.

-Вы Саша извините, что я вот так слег у вас. Простудился видимо. Но чуть только поправлюсь, сразу же уйду.

– Ничего, мне даже лучше не одной.

-У вас время есть?

-Есть.

-Если хотите, давайте поговорим. Садитесь, только подальше от меня, чтоб инфекцию не подхватили, хватит и одного грипующего.

-Не переживайте, не заболею. Я крепкая.

-Вы такая маленькая, что не верится в вашу крепость, но дай бог. Теперь давайте я представлюсь. Конев Николай Сергеевич,40 с небольшим, художник, разведен. Последнее я к тому, чтобы вы никому не говорили обо мне. Я понимаю, что странная просьба, но я алиментщик, меня ищет милиция, могут дать срок за уклонение. Я бы и рад платить, но денег нет, времена сейчас тяжелые. А бывшей моей жене деньги и не нужны, она вышла за директора завода, хватает там денег и ей и дочке. Но жена досадить мне хочет, в тюрьму запроторить, потом передачи мне носить и требовать, чтобы я у нее прощения просил, унижать. Очень прошу, не говорите никому. Хорошо?

-Хорошо.

-Очень благодарю вас, что помогаете вы мне. Честно скажу – пропадать мне не будь вас. Буду ваш должник и поверьте, что отплачу.

-Да ну что вы, какой должник.

-Должник, должник.

Убеждал что должник, много благодарил и постепенно переводил разговор на нее, стараясь ненавязчиво разузнать как можно больше. История ее была обычна для наших печальных времен. Жила крепкая семья, по здешним меркам хорошо жила. То есть был телевизор и магнитофон. Держали скотины порядочно, отец водителем на ферме работал, молоко в город возил, мать там же дояркой. Питались сытно, одевались чисто, работали много, думали, что хорошо живут. Пока не поехали раз после Рождества в гости на санях. Всей семьей поехали; она, сестра, отец, мать, только брата Леши не было, в армии служил. Погостевали хорошо, выехали обратно по темному, не спеша везла их лошадка, под неторопливый разговор старших. Дети спали, зарывшись в солому. Не знала поэтому Саша как оно приключилось, но врезался в них на полной скорости «Мерседес». Телегу вдребезги и людей. Мать и сестренка сразу умерли, отец в больнице, как и водитель. А она отделалась сотрясением мозга. Долго удивлялись люди, как это она в живых осталась, не иначе в рубашке родилась. В рубашке то рубашке, но началась ей трудная жизнь. Скотину сводить приходилось, на похороны все деньги пошли. Лешку, брата, с армии отпустили на похороны, он от горя с кем-то задрался в городе, дюжий парень и зашиб сильно нескольких. Они нападали, их вина, да оказались они детьми важных родителей и оборотилось будто он напал из них, это один то на четверых. Суд был, хотели ему большой срок давать, она продала телевизор, холодильник и крестики золотые, подмазала судью и тот дал три года, сказал, что меньше никак нельзя. Потом правда, подсказали ей, что больше судья дать и не мог, просто обманул сиротину, деньг ни за что взял, но не вернуть их уже было. Стала она брата ждать, сама живет, дом боится бросать. Быстро его разворуют и жить брату будет негде. Такая вот история, ничуть не проясняющая доллары. Ушла готовить завтрак. Лжет, скрывает что-то. Но это его не волновало, через пару дней, когда отлежится, прихватит деньги и прощай Саша. Не хорошо так

делать, но ему без разницы. Столько натворил, что кражи теперь смешно было бояться. Может и три дня, уж сильно прихватило. С утра пока сносно, но к вечеру снова придавит, при гриппе всегда так.

-Саша, а у вас парацетамола нет?

-Это лекарство что ли?

-Да, от головной боли.

-Лекарств никаких нет.

-Ну ничего, так выкарабкаюсь.

-Может мне в район съездить?

-Не надо. Ради пары таблеток не близок свет ехать.

С кухни понесся вкусный запах, его не радовавший, аппетита не было. Хотелось пить.

-Саша, вы ничего не готовьте, только чая побольше.

-Несу.

Картофельное пюре, блюдце сметаны, кусочек сала с мясной прорезью, хлеб, большая чашка чая с медом.

-Ух ты, как в ресторане. За такое царское обслуживание буду платить вам по пятерке в день.

Он ничем не рисковал. Когда будет уходить, заберет и свои и чужие. Пока можно и порадовать девочку. Немного поел, выпил чая, попросил добавки, принесла.

-А вы на сорок не выглядите.

Ему было 25,но бородка, патлы, два месяца скитаний, думал сойдет.

-Это потому что вовремя развелся. Иначе и шестьдесят могли дать сейчас.

-Злая была?

-Дура. Это хуже всего. А у вас жених есть?

-Нет.

-Что ж так?

-Село безлюдное. Кто мог – уехал, осталась пьянь одна.

-Вы чего тут кисните?

-Дом берегу. И куда мне идти? Ни родственников, ни знакомых.

-А здесь где работаете?

-На ферме.

Снова врала. Не умела правдоподобно врать, что еще раз говорило о здешней дикости. Елена врала превосходно, могла смотреть в глаза и врать. Он так и не научился определять, когда она врет. И зачем. Он сцепил зубы. Его больше всего бесила дешевость происшедшего. Третьесортный роман, продающийся на вокзалах в карманном формате. Любовная коллизия с трагическим концом. Как он мог влезть в такое дерьмо? Придурок. Она вышла на огород. Представил Елену на огороде. Рассмеялся. Королева с сапачкой на прополке картофеля. Она была королева. И шлюшка. Вообще то лучшее сочетание, если ты не дурак. По неизвестным причинам он оказался дураком. Неожиданно для себя. Дурак дураком, вообразил бог знает что и пошло-поехало. Всегда реально смотрел на вещи, всегда поступал правильно, избегал глупостей. А то. Идиот! Разыграть удивительное по глупости действие и пересрать себе всю жизнь. От себя никогда такого не ожидал. И никто не ожидал. Живо представлял как смеялись знакомые. Угораздило же. Что он хотел доказать? Пристрелил ее. За то, что застал с другим. Но ведь она шлюшка! Именно шлюшка. Даже не проститутка. То есть выгода даже не главное. Не жадность, а другой бес толкал ее, хотя и от денег не отказывалась. Будь он хоть немного умней, и внимания бы не обратил. Она была такая, шлюшка, и нечего слюни распускать. Трахался с ней и большего от нее требовать было грех. И зачем ему большее от нее? Незачем. Это понимали все. Кроме него. Он вдруг уверил себя, что влюблен. И до и после помрачения, его бы стошнило от самого слова, годящегося для слюнявых малолеток. Какая к черту любовь, тем более к ней. Но тогда сошло и за первой глупостью последовала вторая, еще большая. Он стал ревновать. По дури это был Эверест, дурней нельзя. Ревновать шлюшку. Ладно в романах, там кого только не ревнуют, но писателям нужно зарабатывать на хлебушек, пусть выдумывают. А в реальной жизни! Да она была хороша в постели, мастерица. И трахайся с ней дальше, не создавай проблем себе. Она глуповата, она шлюшечка. Одно желание на уме, быстро превращающееся в действительность. А как ей нравились его ревности! Поморщился от ненависти к себе. Она несказанно радовалась, ревность тешила ее самолюбие, у нее был набор суперженщины и ревность входила в этот набор. Ее ревнуют! Это как золотая медаль. Чемпионка, рассказывать подружкам, слушать их завистливые вздохи. Когда дал ей по лицу, то она обрадовалась. Бьет, значит любит, какой напор чувств! И уже специально подстраивала, чтобы сцены ревности видели другие. Для нее такая показуха была высшим кайфом и не удивительно, она дура. Но почему он велся? Ругался с нею, устраивал скандалы, не догадываясь, как она довольна. Конечно, она вызывала не просто желание трахнуть, как она привыкла, она вызывала страсть, как в сериалах! Вот он бегает за мной, одержим мной, я его повелительница, я свела его с ума! Невыносимо вспоминать, но так и было. С трудом разжал зубы, чтобы не стереть всю эмаль. Клоун. Как же матерился отец, узнав о его выверте. Наверное. Он не видел и не слышал, он побоялся показываться ему на глаза. Когда повязка спала, он увидел такую дурь собственного изготовления, что только охнул. От начала и до конца чистый, концентрированный идиотизм. Даже если настолько придурок, что ревнуешь шлюшку, ну найми человека, ее тихо пришьют и успокойся. А он в ресторане, на глазах у всех, выпустил ей пулю в лоб. Отец бы помог и здесь, откупил. Сделали справку, что дурак, хотя очевидно, подкупили свидетелей, хорошие адвокаты, замяли бы дело, притом у нее родители никто, учителя что ли. Но он испугался. Не тюрьмы, дело бы закончилось условным сроком, были примеры и похлеще. Он испугался как ему жить дальше, среди всех, кто будет справедливо считать его дураком, как смотреть в глаза отцу. Он дал ему все, он был лучший отец и вот единственное чадо вытворяет такое. Выручил бы и здесь, но он не хотел. Он боялся встретиться с отцом, чувствовал себя невиданным говном. И решил уйти. Бросил в рюкзак вещи, взял заначку и ушел. Два месяца жил бомжом, ночевал под небом, держался глухих мест и полузаброшенных деревень. У него было будущее, хорошее будущее, в отличии от большинства обитателей их вшивого городка. Он мог стать хозяином, как и отец. Но он сглупил, он щедро плеснул на окружающих неизвестно откуда взявшимся идиотизмом. И самое обидное, что он понял свою придурковатость слишком поздно. Повязка спала, когда кровь текла по ее белой коже. На лбу дырочка, удивленные глаза. Все смотрели на него, будто он был на экране, все ждали продолжения. А он удивлялся своей дури. Плевать ему было на эту шлюху. Она была красива, она заводила, каждый, кто видел ее, хотел трахнуть и он хотел, но что бы устраивать пистолетные драмы, это дешевка. Так он размышлял, поглядывая то на свой еще дымящий пистолет, то на ее удивленные глаза. Шлюха, знать он ее не хотел, а муки ревности и это чтиво для шестиклассников и сорокалетних старых дев. Бред им сочиненный и им исполненный. Прекрасно это понимал, но было уже поздно. Он уже пристрелил ее, хотя и сам не знал зачем. Пристрелить блядь, которая не стоила даже мордобоя. Она была создана для траханья и ее нужно было использовать по назначению. Он счудил. Прошло два месяца, а он места себе не находил, вспоминая свою глупость. Лупить себя по морде. Поздно, он уже по уши в дерьме, назад пути нет, впереди нет ничего. Вспоминал снова. Все онемели от удивления, она была восхищена. Он понравился ей, разъяренный, с пистолетом, как в кино. И это из-за нее. Она королева не только постели, но и вообще! Вон какие страсти возбуждает. Вдруг выстрел, она успела только удивиться, дырочка, кровь, повязка падает, острое ощущение погружения в канализацию. Бить себя по голове. Зачем и почему? Ну ведь не глуп, не идиот и не сопливый дрочильщик. Зачем? Что толкнуло его на глупости, что закрыло глаза и приморозило мозг? Выдумал же все, урод. Ненавидел сам себя. Она пришла с огорода. Черт подери, от нее зависело ее будущее, хоть и дерьмовое, но его. От замызганной колхозницы с синяком под глазом. Она возилась на кухне, типичная служанка, глуповатая, трудолюбивая, честная. Хотя честность не типично для служанок. Отец завел двоих в доме, но они оказались воровками.

-А ведь ты не Конев.

И что-то крошит, тук-тук-тук нож по доске. Гром среди ясного неба. Как, откуда, что знает, почему молчала? Нужно говорить, а что не знает. Молчал, лихорадочно пытался придумать как себя вести дальше.

-Я читала про тебя в газете. В район ездила, купила на вокзале несколько газет. Про тебя было. Я сперва не сообразила даже.

Она могла убежать и сообщить в милицию, причем без всякого риска. Но пришла и призналась. Туповата. Доверчива. Отлично, что дальше? Можно убить ее, но он не Чикатило, ему вовсе не нравиться убивать. Хватит одной, когда им правила дурь. Теперь нужно быть умным, пользоваться мозгами. Ему нужны еще дни, их может не быть, если убьет, поэтому мокрый вариант исключается.

-Ты любил ее?

Своим вопросом она указала путь. Глуповата. Бабоньки любят несчастных. Она его за такого считает, поэтому пришла и говорит с ним. Ударить по жалости, душещипать до полного пронятия и самому слезу пустить. Тогда он был шутом из глупости, теперь из хитрости.

-Да любил.

-Зачем же ее?

-Подойди. Ты не боишься меня?

-Нет.

-Я ведь убийца.

-Ты несчастный.

-Я сволочь! Я в тюрьме должен сидеть! Гад я, убить меня мало! Я расскажу тебе все как было. Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Хочешь слушай, хочешь иди в милицию. А лучше выслушай и сама реши как быть. Решишь, что сидеть мне в тюрьме – иди в милицию и буду сидеть. Сама знаешь, что мне сейчас не уйти. Решишь по другому – значит так. Хочу я тебе рассказать, чтоб душу облегчить, тяжело ей, невыносимо.

Она плакала.

-Я любил ее. Любил до безумия. Ее звали Елена, я звал ее Елена Прекрасная. Она была очень красива. Как богиня. Она была само совершенство, а ее волосы могли свести с ума любого. Едва я увидел ее в первый раз, сразу понял, что влюблен. У меня были деньги и я не жалел их, швырял целые пачки ей под ноги. Что были деньги по сравнению с ней. Я дарил ей неподъемные букеты, водил по ресторанам, купил норковую шубу, много золота, я был без ума. Но эта не она доила меня, она ничего не просила, я сам тратился, я привык иметь дело со шлюхами и думал, что любую можно купить, дело лишь в сумме. Я был как в тумане, а она ничего мне не позволяла. Я не спал ночей, мечтая увидеть ее в моей кровати, но дело не шло дальше поцелуев. И можешь не верит, но я был счастлив! Рядом с ней я был как на седьмом небе! Я делал ей предложение, хоть отец был против, она ведь из небогатой семьи. Но у меня не было выбора, любовь заставляла меня быть настойчивым. Она не сказала нет и не сказала да, но в ту ночь мы стали близки. До того я знал много женщин, напробовался всяких шлюх и думал, что чувствовал уже все что можно. Но то, что открылось мне в ту ночь, было настоящим потрясением. Я узнал, что такое любовь, я плакал от счастья. Как она была прекрасна! Ничто не могло сравниться с ней! На коленях я умолял ее выйти за меня замуж, обещал что угодно. Я знал, что это мое счастье, так мне не будет ни с кем. Я был готов выполнить любое ее желание. Она молчала. Господи! Я вспоминаю те дни и ночи, это как огонь жжет меня. Я был счастлив и я сам лишил себя счастья. Как тяжело. Я знаю, что ты сейчас думаешь. Я жив, а она умерла, но тяжело почему то тебе.

-Я так не думаю.

-Ты плачешь. Ты ненавидишь меня!

-Нет!

-Все возненавидели меня и прежде всего я сам. Поверь, я страшный преступник и не достоин твоих слез! Я гнусный убийца. Мерзавец. Подонок. Как ненавижу себя! Знаешь почему я не застрелился? Потому что это было слишком легко для меня. Я убийца, я должен быть наказан, сторицей должны взять с меня за ее кровь! Я остался жить, чтобы мучиться! Все это время я не знал ни минуты покоя! Я искупаю свой грех. Мне гореть в аду, бесконечные муки, но я заслужил муки и здесь. Я ходил как бродячий пес, спал под заборами, часто голодал, но для меня этого мало, я заслужил худшего! Бог должен страшно покарать меня!

-Он милостив! Он прощает грешников!

-Не таких, как я! Ведь я не просто убийца! Я убийца не только человека, я убийца любви! Даже подумать не мог, что так выйдет. Все было прекрасно, счастливые дни и счастливые ночи. Для меня существовала лишь она, об остальном я забыл! Только ее кожа! Ее губы, ее соски. Я сволочь! Я убил ее, а сейчас я представляю ее голой! Я негодяй. Но я любил ее. Как тяжело, невыносимо. Я знаю, господи, что заслужил эти муки, прошу дай мне еще большее наказание! Уничтожь меня!

-Он милостив! Он любит нас! Он простит!

-Я не прощу себя! Знаешь почему я не сдался милиции? Потому что отец выкупил бы меня, сунул кому нужно и я был бы на свободе. Я убил ее, она мертва, а я, как ни в чем небывало, разгуливаю на свободе! Я не мог этого допустить. Я должен был мучаться и я ушел. Не могу, не могу! Я вспоминаю ее и сердце разрывается! Как я любил ее! Любовь страшная сила. Я ничего не видел вокруг, только она, везде и всюду лишь она. Елена. Я называл ее королева. Моя королева. Она была богиня! Она была прекрасна телом и душой! Может ты не поверишь, скажешь, что так не бывает, но так было! Она была добра, ласкова, заботлива! Другим нужны были деньги. Она смеялась над деньгами, хоть я готов был отдать ей все. Остаться нищим, лишь бы быть с ней. Я жил среди эгоистов, я сам был эгоист. Каждый думает о себе и плевать на других. Она была другая. Она заботилась обо мне и деньги были не причем, это ее душа. У многих души нет, но не было ничего лучше ее души. Она не помнила зла, она прощала, она не знала зависти. Раз я ударил ее, я был на взводе, я хотел знать да или нет, она молчала, я разозлился и ударил. Я почти ненавидел ее, а она улыбнулась и сказала, что прощает меня. И тогда я понял, что люблю совершенство, сам ничтожество, а люблю совершенство. Я валялся у нее в ногах. Я ходил в церковь, ставил по десятку самых дорогих свечей, чтобы отблагодарить бога за нее. Она была создание божье. Свет среди тьмы. Как она могла не замараться среди окружающей грязи? Я думаю она была святая, она не могла даже врать. Все врут, а она не могла. И сказала, что любит другого, не хочет морочить мне голову. Я чуть не сошел с ума, я хотел повеситься, но меня вытащили из петли. Я бился головой о стены, я не хотел жить. Отец сказал мне, что все уладит. Ее парня сильно избили. Сотрясение мозга, множество переломов, сделали его калекой. Я не знал о намерениях отца, но я должен был догадаться. А самое страшное – я обрадовался. Едва не убили человека, а я радовался. Она бросит калеку и будет моей. Конечно бросит, кому нужен инвалид? Сейчас суровые времена и слабые сразу же оказываются на обочине. Она бросит и придет. Только это имело значение. Я эгоист, только я и мое имеет значение. Но я забыл, что она святая! Кто бы остался с бедным да еще и калекой? 0на осталась, день и ночь не отходила от его кровати, она целовала его руки, умоляла врачей. Она пришла ко мне и попросила деньги на лекарства. Бес во мне воспрянул. Мечта любого беса верховодить святой. Она была в моих руках и я, проклятый человек, захотел поиздеваться над ней. Я обезумел. Я заставил ее стать на колени. Она была богиня, но она стала. Она любила его и стала на колени. Я сказал, что хочу ее трахнуть, я хотел, чтобы она вскочила, дала мне по лицу, выцарапала глаза. Но она заплакала. Я хохотал над ее слезами, я показывал ей деньги. Она плакала и раздевалась. Я ненавидел ее. Она никогда не спала за деньги, а теперь была готова. Ради него, ради никчемного калеки, делающего под себя. Не ради меня, красивого и богатого, а ради ничтожества! Я ненавидел ее, хотел уничтожить, я как мог издевался над ней, мучил, потом выгнал ее из дома голой, одежду выбросил в окно и денег не дал. Материл ее, после смотрел кассету. Я заснял, что было. Я смотрел, как она плакала и смеялся. Дьявол сидел во мне и помыкал мной, он смеялся надо мной и во мне. Только за те унижения я вечно должен мучаться! Я противен тебе!

-Нет. Я сама великая грешница.

-Твои грехи ничто перед моими. Я совершил два самых тяжких. Унизил и убил. Нет страшнее грехов. Она нашла деньги, переспала с каким-то богатеем, лекарства купили и парня спасли. Он стал понемногу поправляться физически, но оказалось, что умом повредился. Его били ботинками по голове, это любимая забава наших головорезов. У меня появилась надежда. Ну хоть придурок ей зачем. А она стала ему нянькой. Ухаживала за ним и он был ей дороже чем я, со своими деньгами и положением. Я не мог этого терпеть, я угрожал ей. Сказал, что ему не жить. Она сказала, что тоже умрет. Она ведь никогда не врала и я понял, что силой нельзя чего-то добиться от святой. Я валялся у нее в ногах, я молил. Пусть он даже будет жить рядом, найму к нему сиделку, лучшие врачи для него. Это дьявол нашептал мне. Если она любила, то должна была согласиться, так ведь было лучше для него. И она согласилась. Сказала, что не любит, но будет хорошей женой. Я был счастлив как в начале нашего знакомства. Я пьянствовал три дня без перерыва, обмывая ее согласие. Но дьявол, сам по себе не уходит, не оставляет человека. Червь сомнения стал грызть меня. Я слышал как смеялись на до мной, что мол женился сразу на двоих, получил жену в комплекте с любовником, что калека и придурок видимо шустрей меня, что я дойная корова. Зависть стояла за этими словами, или глупость, но я был ослеплен. Если бы я действительно любил ее, разве я услышал бы эти слова, разве обратил бы на них внимание, но я не любил. Это была страсть. Любовь, когда двое как одно, а страсть это один. Мое самолюбие было дороже мне, чем она. Я сам молил ее стать моей женой, а теперь ненавидел ее. Я весь горел от ненависти. Я не знал что делать, я сходил с ума, я хотел стреляться, но испугался. Я трус. Любовь изгоняет страх, но я не любил. Она спрашивала все ли я обдумал и я уверил, что да и во мне нет сомнений. Соврал. Кого хотел обмануть? Теперь я безуспешно пытался к чему-то придраться, но она была идеальная жена, она была безупречна. Только если хочешь устроить ад, найдешь как. Я сказал себе, что она мой враг, дьявол так сказал мне. Она причина моих мучений и если убить ее, то все пройдет. И я застрелил ее, на это у меня хватило смелости, застрелил безоружную женщину, застрелил святую. Когда я увидел кровь, скользящую по ее белой коже, я понял, что натворил. В угоду своему самолюбию, в угоду бесу, я убил святую, совершил грех, за который мучаться и мучаться. Я не мог застрелиться. Это была бы трусость и бегство. Уже довольно было моей трусости. Я должен был заплатить, я ушел из дома и стал бродить по земле я хотел мук, и огонь воспоминаний жжет меня.

Она рыдала, он перевел дух.

-Не плачь, я недостоин твоих слез. Я великий грешник. Я убил святую, я принял самолюбие за любовь, я уничтожил ее любовь, сломал жизнь ему и забрал жизнь у нее. Бог дает жизнь и человек, забравший ее, совершает непростимый грех. Я совершил, я конченный человек, я мерзавец. Презирай меня как нечистого и будешь права.

-Я тоже грешница?

-В чем ты можешь быть грешницей? На долю твою выпало много страданий и тебе простится все.

-Я проститутка!

-В смысле?

-Думаешь куда я хожу по вечерам. Я хожу на шоссе. Туда из города приезжают желающие и везут в ближний лесок.

Насчет долларов прояснилось, но если честно, то он не ожидал столь сильного проникновения товарно-денежных отношений в глубинку. Однако игра не закончилась.

-На это тебя толкнула безысходность.

-Ну и что? Разве грех перестает быть грехом, если он вынужден? Я продаю себя.

-У тебя не было выхода.

-Я знаю. Ферму давно уже закрыли, а деньги то нужны. Я сама то как-нибудь протянула бы с огорода, сколько мне надо. Да Леша в тюрьме, там сейчас не кормят совсем, без посылок помирают люди. А посылку нужно слать за деньги и наполнить ее, чтоб и мяском и медом, посытней, получше. Вот и вышло, что уезжать нельзя отсюда, иначе дом пропадет и деньги нужно зарабатывать, иначе брат пропадет. Тут предложила подруга моя, Светка, она уже с год работала так. Честно сказала, что говенная работа, но выбирать то было не из чего, я и пошла. С зимы на дорогу хожу, сначала с ней, последнее время сама.

-А что с подругой?

-В Москву она поехала, ее там и зарезали.

-За что?

-За что таких режут, могли и для интереса.

-Синяк оттуда?

-Да. Меня ждали, договорено было, если бы не пришла, могли сюда нагрянуть. А вы же в горячке были, я волновалась и сказала им, что спешу. Они разозлились, что я, мол, блядь начали кричать, что они деньги платят и должна я их ублажать без всякого спеху. И в глаз дали.

-Часто бьют?

-А как же. Это обязательно. Они ведь приезжают сюда не просто перепихнуться, для этого у них жены есть и любовницы, а сюда они едут поунижать, за волосы потаскать, ударить, в зад трахнуть, сукой грязной обозвать. Редко когда кто по нормальному, дело сделает, заплатит и уедет, большинство за другим приезжает, чтоб в грязи покупаться, растоптать, упиться тем, как они велики по сравнению с дешевой блядью. А глянешь на них, ни за что не подумаешь. Все в возрасте, одетые хорошо, холенные, когда расплачиваются, всегда видна в бумажнике фотография жены и деток, а то и внуков. Семьянины небось примерные, а сюда приезжают в говне похлюпаться. Там ангелочки, а здесь звереют.

-Знаешь почему?

-Почему?

-Это из них пар выходит.

-Какой пар?

-Такой. Приезжают к тебе, как я понял, чиновники средние. Есть у них начальство и не мало. Это самое начальству может их и по стенкам размазывать, что хочет может делать, а они терпеть будут, боятся положение свое потерять. Терпеть то терпят, но унижение так не проходит, копится оно в человеке. Они ведь простить не могут, злятся и нужно им кого-то унизить, чтоб выплеснуть накопившееся. К жене не полезешь, по морде даст, любовница терпеть не будет, вот они и едут сюда чтоб покуражиться и тебя топча, забыть как их топтали.

-Нравиться им грязной меня называть, говорить, что неподмытая я, что навозом пахну. У самих изо рта воняет, потом прет, а ты грязнуля, ты сука, ты говно. Руки любят связывать, бить, заставлять, чтоб я кричала, будто рабыня их и тварь. Надуваются они от радости, от гордости.

-Не плачь. Ведь ты не грешница, ты мученица.

-Мученицы денег за муки не брали.

-Не в деньгах здесь дело. Не из-за них ты на муки идешь, а потому что выхода другого нет. И могла ты окрыситься, обозлиться на всех. Я вот пришел, а я ведь такой же как те. Поунижать тоже любил, плюнуть на человека и растоптать. Сволочь я. И если бы ты прогнала меня на улицу сдыхать, то никто бы тебя не упрекнул. Но ты приняла меня, ухаживаешь и не боишься, хоть должна. Я ведь убийца, что мне стоит взять тебя и придушить. А ты сидишь рядом и не боишься. Знаешь почему? Ты человек с великой душой, страшные испытания не сломили тебя, не обозлили и ты можешь любить ближнего. Любовь побеждает страх и потому ты не боишься меня. Я думаю, что ты святая, я говорю это не для того, чтобы польстить, чтобы я не сказал, ты будешь так же добра ко мне. Ты очень сильная, ты поборола ненависть. А ведь должна бы меня ненавидеть.

-Ты несчастный.

-И хорошо, ни малейшего права не имею на счастье, мучаться должен до скончания дней. Самому стараться мучаться.

-Зачем?

-А как же выйдет? Если я счастлив стану? Убил человека и счастлив! Нет уж, натворил, так извольте отмучаться! А если бог не наказывает, то сам!

-Не надо сам. Какие муки положил Бог за грехи твои, от них не уйдешь. А самому выдумывать – грех. Богу положено наказывать, а человеку жить.

-Зачем ты меня защищаешь? Я ведь подонок!

-Человек ты, создание божье и чтобы не сделал, а всегда к Богу повернуться можно, хоть и трудно.

-Ты верующая?

-Да, мама меня научила. А ты хороший. Бывает так, что оседлает дьявол хорошего человека и верховодит. Увидит слабинку и через нее действует. Сейчас ты уже его победил, сейчас ты чист. Если хочешь, то оставайся здесь. Никто тебя не найдет. Будешь молиться, надумаешь как дальше быть. Не дело это бродить. Самому плохо, не очистишься так от грехов. Лучше к людям иди, людям добро делай и это лучше всего, даже лучше молитвы. Радуется бог, когда человек ближнему добро делает. Добро добро рождает и возвращается к человеку. Как и зло.

– Денег у меня не много.

-Разве в деньгах дело!

-Я подумаю.

Она вышла. Он скрючился под одеялом. Его унесло. Зачем он говорил все это? 0н ведь никогда так не думал. Опять шут в нем вылез. Тот шут, который надел ему повязку на глаза. Он не мог контролировать шута в себе и это было проблемой, большой проблемой. И ведь он говорил искренне и тогда искренне верил, что любит. Искренне для шута. А он, настоящий он, только смеялся над этими бреднями. Наплел, но хоть с выгодой, можно будет здесь задержаться. Зима впереди и, в крайнем случае, можно будет переждать в тепле. Правда спать с ней придется, она явно втюрилась после рассказа. Этого он не хотел. Шлюха нижайшего пошиба, подцепить можно что угодно. Нет уж. И тут же сообразил.

-Саша, ты извини, но я не могу остаться здесь.

-Почему?

-Понимаешь, после случившегося я стал, как бы это сказать, ну равнодушный к женщинам. Только увижу, сразу перед глазами она и давят мысли. А ты можешь подумать, что я брезгую или другое. Не хочу тебя обижать.

-Не подумаю! Хорошо даже, мне этого добра и там хватает. Мне поговорить бы с кем, а то волком живу.

Примерно это он и ожидал. Тупых людей легко просчитывать.

-Стыдно мне Саша, стыдно. Я же убийца и везет мне, сволочи, на святых. Одну убил, второй на шею сяду, нет. Подло выходит.

-Ничего ты не сядешь. Будешь помогать, где сила мужская нужна.

-Я подумаю, хорошо?

-Конечно. Но ты ничего не стыдись. И знай, что мне с тобой хорошо очень, хоть выговорила наболевшее, выплакала. С тех пор как уехала Светка, сама я.

-Страшно на дорогу ходить?

-Тошно. Но делать то нечего. Вернется Леша, дом целый, деньжат немного подкоплю, чтоб скотину купить и будем жить по другому. А пока буду ходить на дорогу жизни.

-Как, как?

-Это Светка придумала. Она умная была, веселая. Говорила, что дорога на нашу жизнь похожа. Так у нас заведено, что пока копейку заработаешь, унизят тебя, ударят, плюнут в морду. И жизнь часто трахает, как и дорога. Потому и можно называть дорога жизни.

-Выходит мы все проститутки на дороге жизни и терпим и мучения и трахания, только бы выжить.

-А что не так?

-Так. Одни ездят по дороге и трахают, другие выходят на дорогу и терпят. Но есть и такие дороги, по которым и ездящие ходят и там их трахают вышестоящие. То есть каждый может быть и тем и другим. А знаешь откуда название пошло «дорога жизни»?

-Я же говорю, Светка так назвала.

-Нет, это еще до нее было. Немцы когда Ленинград окружили, блокада началась и остался один путь продукты подвозить. Был через озеро. По льду везли, немцы сильно бомбили, многие гибли на той дороге, но продукты шли и спасали горожан. Поэтому и называлась дорога жизни.

-Тут никого не спасают.

-Ведь убить тебя могут?

-Могут. На все господня воля.

-Брат то без тебя пропадет.

-Как будет, так будет. Может его раньше отпустят, он ведь хороший. Это с горя он тогда. В армии научили приемам всяким, а тут горе. Жду, пока он придет, а там видно будет.

-Бросишь?

-Обязательно. Лешка парень трудящий, хозяйство заведем, проживем.

-Жениться он.

-Конечно женится, парень хороший.

-А ты?

-Что я?

-Так и будешь при чужой семье состоять?

-А где мне свою взять? Кто за меня, порченную, пойдет?

-В город едь.

-А в городе что?

-Где жить, где работать? Еще и алкаш попадется, совсем жизнь испортит.

-Что ж тебе одной всю жизнь?

-Видно уж судьба такая.

Вдруг подумалось, что недаром свела их судьба и быть им вместе.

-Останусь я здесь, останусь.

Долго говорили, поужинали. Под вечер ему снова плохо стало, жар, головная боль, потел. Поила его чаем. Ей снова сегодня уходить нужно было. Поставила рядом с кроватью горячий чайник, замотанный в полотенце для сохранения тепла. Мед рядом в блюдце.

-Я поскорей постараюсь.

-Смотри под кулаки не попадай и за меня не волнуйся, все в порядке. Ты бы лучше дома их принимала, так безопасней. А я бы в кладовке или на чердаке переждал.

-Не хочу я ими дом марать.

-Ты поосторожней.

-Как будет. Жизнь она то дерганная и дорога такая же.

Ушла. Он лежал и плакал. А потом спохватился. Опять! 0пять в нем шут заплясал! Врал, врал и поверил! Идиот! Бил себя по горячему лбу, надеясь выбить дурь. Судьба. Какая к черту судьба! И ведь поверил, натурально думал, как повезло им, что встретились, родственные души, будут вместе. Как по настоящему! Но это вранье! Это выдумка, глупости. Лапшу на уши ей вешал, не заметил как и себе начал. Шут снова его победил, завладел им. Что попало. Точно такая же дурь и тогда с ним была. Только не такая дешевая. Это уж слишком, прямо мексиканский сериал. Демпинговать начал. Но зато девицу взял на абордаж надежно. Лихо конечно ее. Слезы выжал, в душу влез. Жалостливая бабенка и дура. Можно сказать, что повезло, не всякой сейчас на уши повесишь лапшу. А то повстречал же, плечевая с израненной душой, под блядство мотивы высокие подводит. Дорога жизни. Дура. И он туда же. Ведь тоже плакал, по настоящему, для шута, плакал. Жить с ней хотел. И ведь он. Как так выходит, что и такой он и другой. Пока не научится шута в себе душить, до тех пор не ждать ему добра. Дорожная шлюха его на слезы расколола. Он ее, она его. Квиты. Но он ведь умный, он не верит в эту дурь. Нужно научиться держать себя в руках. Заснул, думая как извести шута в себе. Проснулся ночью, чай гнал к помойному ведру. Уже не шатало. Заодно посмотрел сколько время. Два часа, а ее нет. Встревожился. Раньше так не задерживалась. И в милицию не пошла, тут он был уверен. Чепуха, может клиент ненасытный попался. Пусть работает. Услышал как барабанят по крыше капельки дождя. Этот дождик мог быть его могильщиком, если бы не дом. А так, он уже через пару дней будет как огурчик. А она наверно дождь пережидает, вот и задержалась. Пока живут на свете дураки, обманывать нам будет их с руки. Правильная песенка. Если быть умным, то будешь хорошо жить. Главное придушить в себе всех шутов и глупость, не обращать внимания на чепуху и жить реально. Не распускать соплей и не покупаться на дешевки. Тогда будет все в порядке. Успокоенный такой мыслью он заснул.

Дождь был сильный и долгий, смесь ливня и обложного, какая бывает осенью. Лужи росли, земля раскисала, деревья печально расставались с последними листьями. Она ползла. Она не могла переждать, потому что ждать было нечего. Нужно было только ползти или умереть. Она ползла. Она не могла умереть сейчас. Он и Леша, жизни двоих зависели от нее. Она ползла, хоть искалеченные ноги были терзаемы страшной болью, хоть изрезанная спина кровоточила. Ползла по скользкой, кисельной земле, хваталась руками за ненадежные, пожелтевшие плети жухлой травы, выбивалась из сил. За что они издевались над ней, она не знала. Были пьяны и хотели чего-то особенного. Сначала обычная программа с кулачным битьем и тасканием за волосы, потом связали и вдруг стали бить монтировкой по ногам. Нравилось слышать ее крики. Принялись за спину, у одного оказалась бритва. Подвывали ее мукам. Она теряла сознание, ей сыпали соль из спичечного коробка, на раны. Развязали ей руки и смеялись, смотря, как она старалась ползти. Оттащили ее в яму, забросали ветками. Они рассчитывали, что ей там помирать. Только не учли, что она не могла умереть. Она ползла. Оставляла кровавый след, ползла, теряла сознание, приходила в себя снова ползла. К ближнему дому села было немного ближе, но туда ей нельзя. Его могут поймать, тюрьма. Доползти домой. Она вязла в грязи, чувствовала слабость, затихнуть и не двигаться и будет хорошо. Она плакала, просила Бога о помощи, сил доползти и ползла. Уже несколько часов. Старалась не думать о пригорке перед домом. Метров сорок сквозь заросли. Но она ползла, невзирая на колючки, сучки и стену малины. Боли было столько, что она в ней тонула. Но ползла, часто даже не осознавая это.

Стук не сразу обратил на себя его внимание. Подумал на возню крыс, но уж больно монотонно. Ее по-прежнему не было. В дверь явно кто-то стучал. Явно не милиция. Немой что ли, хоть бы голос подал. Преодолевая слабость, встал в коридоре взял топор, тяжеловатый для его теперешнего состояния. Вернулся на кухню и достал из стола нож. Подходящее оружие. Прислушался. Стук и хрип. Алкаш заблудившийся. Но почему так настойчиво стучится. Решил открыть. Если он настолько пьян, то ничего не запомнит. Нож держал наготове. Темное, едва ворошащееся тело на крыльце. Включил свет, но в патроне не было лампочки. Сбегал в дом, выкрутил, прибежал, вкрутил. Она. Чуть живая, в крови и грязи. Затащил в дом, дверь на засов, свет выключил. Она хрипела и кажется улыбалась. Идиотка, она же подыхает. Выругался. Бил по лбу себя давил шута, уничтожал глупость. Остаться здесь – пришьют еще второе убийство. Пока тащил, вымазался в кровь. Ходячее доказательство. Что он мог сделать? Бежать в темноте в село? Далеко не факт, что там есть телефон. Пусть есть, пусть в районе есть на ходу скорая, есть бензин и не пьян водитель. Не больше процента вероятность этого, но пусть. Только скорая фиг доедет сюда по размокшим дорогам. Не жилец она и нечего голову себе морочить. Окровавленную одежду в печку. Рылся в шкафу, выбирал одежду по теплее и прочнее. Не удастся зиму в доме переждать, во всяком случае в этом, а другую дуру такую найти будет ой как трудно. Приглядел себе бушлат и меховую шапку, изрядно правда порченную молью. Плащ старомодный, но как раз для дождя. Деньги ей тоже не нужны, мертвому хорошо. Не хрипи и не плачь, случилось не самое плохое. Дорога жизни может трахнуть и до смерти, ничего не поделаешь, уж по такой дороге мы идем. На дорогу взял хлеб, сало и мед. Еще нож, спички и пару старых газет, соскучился по прессе.

– Прощай Александра. Встретимся в аду что ли.

Выключил свет, вышел во двор. Густой, сильный дождь, приятный с его жаром, но очень рискованный. Он слабоват, а плащ не спасет от дождя. Быстро пробьет его эта стена воды. Намокнет и могут быть осложнения. Вспомнил, что нет сапог. А в кроссовках по такой погоде это гарантированная простуда. Ждать пока кончится дождь, пусть и до утра. Кто его увидит в этой глуши. Лучше остаться. Он подумал контролирует ли шута. Держал в упряжи, не понесет. Вернулся. Она улыбнулась, дурочка, на что-то надеялась.

-До утра Саша, только до утра.

Хрипела. Он не мог заснуть при ее хрипе и не хотел ее таскать. Взял постель и примостился на полу около печи. Как она смогла доползти? Недаром говорят, что мелкие очень живучие. Другая бы давно сдохла, а эта копошится. Эх, рано. Ему бы еще день и тогда бы пожалуйста, сейчас слабоват. Начало трясти, жар, опасение как бы шут не натворил дел. Старался заснуть. И сил наберется и шут во сне безвреден. Плохо вышло. Зима на носу, он ослаблен, а нужно уходить неизвестно куда. Дом на отшибе, хозяйка лопоухая дура, сама – мечта, но недолгая. И кто ж ее так. Обкурился наверно какой-то дедушка, посмотрел порнофильм о мазохизме и решил пошустрить. Когда очухается, перебздит от страха неимоверно. Придурок. Небось у самого есть его дорога в кабинетах начальства, куда ходит он и терпит, только бы не прогнали, оставили при хлебном месте. Потом сам едет и уже он водитель, а его ухищрения терпят. Жизнь. Оттрахает по полной программе, унизит, нагадит, даст копеечку и благодари. Если он сможет придушить шута, то будет идти другой дорогой, как отец, станет хозяином и будет исключительно трахать, но никак не терпеть. Он сможет. Он не хочет кончить так, как кончают те, кто терпит. Сдохнуть, захлебываясь в грязи и собственной крови. Он победит, подчинит себе шута и избежит дороги жизни, во всяком случае в варианте, распространенном в этой дерьмовой стране. Нахвататься здесь бабок и махнуть в места, где жизнь похожа не на дорогу, а хотя бы на публичный дом средней руки.

Спал неспокойно, проснувшись почувствовал что на пути к выздоровлению. Но на закрепление успеха времени не было. Поел жаренной картошки, по которой соскучился. Выпил несколько чашек горячего чая. В комнату не заходил, не любил кровавых сцен. Она была жива, тихо стонала, видимо отходила. И так долго протянула. Нашел в кладовой галоши. Нога в кроссовке влазила. Теперь ему была не страшна осень, а к зиме что-нибудь придумает. Дождь прошел, чуть показалось солнце. Он старался идти по траве, чтобы не оставлять следов. С удивлением смотрел на канавку, оставшуюся после ее ползания. Откуда такое страстное здание жить? Ладно бы хорошо жила, а то в дерьме. Трахали ее, кто не попадя, унижали, а она лезла. Подумал, что в людях тупых, примитивных, очень силен природный инстинкт выживать. Не задумываются зачем, действуют на автомате. Человек умный не захотел бы жить в таких условиях, а эти как тараканы. Тупость своего рода щит для ее обладателя. Зато ум это меч и лучше нападать, чем оборонятся, лучше быть хозяином, чем терпеть. Он будет умен. И все правильно устроено.

Чувствовал слабость, но утром всегда легче. Переходил ту дорогу. Она действительно была похожа на жизнь в этих широтах. Разбитая, с мусором на обочинах и машин было мало.

1999 г.

СЕМЬЩУК

Его фамилия была Какин, с такой фамилией может вырасти человек двух видов: сильный, который выдержит все насмешки, укрепится, привыкнет драться за свою честь или слабый, который сломается еще в раннем детстве и дальше, когда волна обзываний пойдет на убыль вместе со взрослением, уже не срастется по-настоящему. Таков был этот Какин. Спокойно он себя чувствовал только наедине, присутствие же незнакомых людей было для него сушей мукой. Потому что весьма возможно придется знакомиться, придется называть свою фамилию, напрягаться, чтобы не краснеть и все равно краснеть, видеть удивленное лицо человека, его попытки не рассмеяться, неуклюжие переводы разговора на другие темы и время от времени взгляды, сначала удивленные(неужели правдам!), потом соболезнующие(ах бедняжка). А каково ему было поступать в институт, затем устраиваться на работу. Тогда ведь приходилось знакомиться со множеством людей и на каждом испытывать все сполна. Мука, а не фамилия. Мог бы наверное ее давно сменить, но боялся даже представить это, ведь придется идти в паспортный стол, объяснять свое решение, выслушивать вроде бы недоуменные вопросы (а чего, хорошая фамилия). Боялся волокиты и терпел. Устроился работать на завод и больше никуда не дергался, чтобы не проходить снова все круги ада. Его фамилия была, как головная боль, если лечь и не двигаться, то терпеть еще можно было, зато при малейшей активности боль. Старался жить в не движении. В связи с этим на женитьбу не надеялся, так как никуда не ходил, знакомств не имел. Еще со студенческих лет слышал шутку, что дескать какая же должна быть фамилия у девушки, чтобы сменить ее на Какину. Высказывались самые смелые предположения вариантов фамилий, часто с матерными составляющими. Какин старался не обращать внимания, но мысль об еще худшей фамилии прочно засела в голове. В редкие случаи знакомств Какин очень переживал, ожидая обнаружить у девицы еще более страшную фамилию. Только об этом и думал. Но если спросить, то придется назвать и свою, а это уже гарантированный конец встречи, девица сразу вспомнит, что ей нужно спешить, извиниться и ретируется. А если не спросить, то ожидание страшной фамилии, как соль на ране. И тогда он решил знакомиться сразу. Если девушка испугается его фамилии, пусть уходит, она глупа, умная же понимает, что не фамилия главное, а человек. Таким образом, при быстром знакомстве получается возможность отсеивать дур. Об этом хитром приеме рассказал человек по Фамилии Иудин. Тоже не сахар фамилия, но в связи с массовым безбожием, довольно терпимая. Фамилия же Какин, одинакова при всех властях и терпеть ее трудно. Во всяком случае женский пол терпеть категорически отказывался, девушки сбегали. Сначала радовался, что вот сколько дур обошел, позже закралось сомнение в правильности метода. Не могли дамы оценить его человеческих качеств, поскольку были сразу огорошены фамилией и тут уж им было не до исследований, а как бы сбежать побыстрей. Решил сменить тактику. Но успеха не было. Во многом из-за засевшей в голове мысли, что сойдется с ним лишь девушка с изъяном. Или дура или уродка или с матерной фамилией. Познакомившись, выискивал он в девице недостатки, находил, если мало, то преувеличивал и расставался. Ему второсортные не нужны, он сам не второсортен. Гордость, часто, есть явное выражение скрытой неполноценности. Он уверял себя, что все нормально, верил, верил, что верит, но рана была и не давала покоя. Хоть бы Кокин или Какян, вроде армянин. Так нет же. И пусть, фамилию не выбирают, главное, что за человек. Он считал себя хорошим человеком, не глупым, не злым, отличным рыбаком. Последнее занятие полюбил за одиночество и анонимность. Сидишь на берегу, наблюдаешь за поплавком, может кто и подойдет, так фамилий говорить не нужно, просто побеседуют и дальше сиди, лови. Спокойно, даже радостно. Притом что рыбак из него вышел неплохой. Узнал, что матерые рыбаки то что ловят не едят и сам от рыбы отказался, показывал знакомым фотографии или непосредственно улов, вот какой. Не хуже других.

Про то, что не хуже он других, подумала и одна решительная девица крепкого характера и здравого рассуждения. Парень не пьющий, по дому хозяйничать умеет, не психованный да еще рыбак, стало быть на мясо меньше тратиться придется, рыбой можно заменить, а мясо сейчас ой какое дорогое. Что же до фамилии так пусть, вдруг она за пытливость дана, интересовался дальний предок как да как, вот и дали такую фамилию. В пытливости ничего плохого нет, а что перекрутили люди, так у нас, что не дай, все испоганят. Конечно фамилия Лебедев получше, но если Лебедев алкаш или лентяй, так и ломаного гроша фамилия не стоит, пусть уж лучше Какин, зато хороший человек. Притом хороших и с приличными фамилиями на горизонте не было, а девице шел двадцать пятый год. Еще пару лет и старая дева, ищи-свищи потом. Какин же висел спелым фруктом – не гнил, и трухни только, твой будет. Трухнула и стал он ее. Как не выбирал фамилии, так и не выбирал жену, мысль, что хорошая за него не пойдет и изъян обязателен, перевернулась, вместо нее всплыла другая, что вот хорошая девица тянется к нему, а он выделывается. Еще и фамилию его согласная взять. Согласие было тем трушением, после которого стал он ее. Значит не стыдиться, значит любит. Какая же она красавица! Нарадоваться не мог своему выбору, такую девушку заграбастал. И мысли не допускал, что не он, а она. Он же в семье главный. Правда все деньги отдавал жене, а та давала приказания, но это ни о чем не говорит. Подумаешь, главное, что ему хорошо, действительно хорошо. Все как у людей, ничем он не хуже, хоть и Какин.

С такой мыслью проснулся он однажды и улыбнулся. У них на заводе есть инженер по фамилии Солнцев, а жена ему с начальником отдела кадров изменяет. Куда лучше быть Какиным и обладателем верной жены, чем Солнцевым и рогоносцем. Хотел сказать супруге, что вовсе не в фамилии счастье, но ее рядом не было. Уже ушла на работу, ей на полвосьмого. Ему было на десять часов и он решил еще полежать. Немного, потом разогреет оставленный женой завтрак, покушает и на работу. Мысль о работе несколько отравила благодушное состояние Какина. Не любил он работы, последние полтора года не любил. Пока сидел он в каморке и производил расчеты, чертил, хорошо было, но как вытащили его в цех, сразу невмоготу стало. Каторга, а не работа. Приставили его к рабочим, задания выдавать, следить за выполнением, проверять. Другому и ничего работа, а Какину тихий ужас. Выдает задание, а рабочий улыбается, сразу мысль что из-за фамилии улыбается, насмехается. Обидно становиться, но не накричишь, потому что не пойман, не вор. Терпит. Видит, что гуляет рабочий у станка, подойти бы матернуть хорошенько, приказать работать, а Какин боится. Тяжело ему с людьми из-за своей фамилии, начнется вдруг ругань, посыпятся на него оскорбления и ничего не докажешь. Крикнет рабочий «Какулька!», потом скажет, что это он про туалет думал, вот и сболтнул. Конечно, начальство склонится в пользу технолога Какина, а не рабочего, но сколько придется перенести унижений. Старался не связываться, рабочие это быстро заметили и начали садиться на шею, заданий не выполняли, делали левые заказы, воровали заготовки. Начальство гневалось и изливало свое недовольство на Какина. Он оказался меж двух огней. Если бы не фамилия, другое дело, но с такой фамилией боялся он ругаться. Просил начальство перевести себя на старое место, к чертежам и расчетам. Но не соглашались, говорили, что если не хочет работать здесь, пусть увольняется. Час от часу не легче, во-первых его завод был одним из немногих, где зарплату платили вовремя и не колбасой, а деньгами. Во-вторых бегать, устраиваться на новом месте, знакомиться с новыми сослуживцами, уж лучше он будет ругаться с рабочими. В последнее время, когда обстоятельства прижали, стал ругаться и кое-чего добился. Начальство отстало, рабочие присмирели, но работа все равно была неприятна. Куда лучше дома или на рыбалке, но ни там, ни там денег не платят. Поднялся, застелил постель, умывался, когда зазвонил телефон. Удивился, никто звонить был не должен. Не любил таких вот звонков, обязательно неприятность будет. Может не брать, но уж больно настойчиво звонили.

-Я слушаю.

– –Какин?

Покривился немного. Зачем вот так переспрашивать, знает ведь, а переспрашивает, способ унизить, свинья.

-Да я.

-Это Семчук.

Совершенно незнакомая фамилия и молчит, дышит в трубку. Нехорошие предчувствия.

-Я слушаю, слушаю.

-Нет, это я слушаю, говори.

Несколько секунд на размышление, положил трубку. Псих какой-то звонит. Наверное хотел начать обзываться, бывали уже такие случаи, хорошо, что не дал возможности. Семчук, Семчук, не знал человека с такой фамилией. Разогрел завтрак и воду на чай, читал программу телевидения, снова звонок. Не брать, опять тот неизвестный дурак, но может жена звонит по срочному делу. Поднял трубку.

-Слушаю.

-Это Семрук, а ты трубочку то не бросай.

-Что вам нужно?

-Поговорить.

-О чем?

-О чем хочешь.

Нажал на рычаг. Определенно псих. Эх, надо было припугнуть милицией, чтоб больше не звонил. Откуда он узнал телефон и фамилию, почему именно его стал терроризировать? Может кто-то из рабочих мстит? Так нет, рабочий просто бы выматерил или пообещал морду набить. Это псих, нужно будет его припугнуть, развелось же их, дураков. Съел омлет, чай, булка с маслом, чистил зубы, звонок. Сполоснул рот.

-Алло.

-Это Семщук.

-Учтите, еще раз позвоните сюда, я заявлю в милицию.

Громкий смех в трубку.

-Вы думаете я шучу?

-Я думаю, что ты дурак.

Что говорить с психом, положить трубку и забыть. Какин конечно не собирался обращаться в милицию, это же нужно будет назвать свою фамилию, сбежится все отделение, не хотел.

-Я знаю твое будущее.

-Очень рад.

-Сегодня тебя ждет большой подарок от главного инженера, готовься. А теперь можешь класть трубку.

Значит с работы, донесли главному инженеру, но о чем? Перебирал в уме все свои грешки, но очень уж мелкие. Почти не воровал, иногда только леваки гнал, но редко и мелкие. Как ни думал, а найти за что его будут ругать не мог. Тем более сам главный инженер. По пять раз уже все передумал, определил как будет оправдываться по каждому пункту, убедился, что полностью невиновен и тут только глянул на часы. Ужаснулся. Опаздывал катастрофически, сильно задумался и потерял много времени. Вскочил в брюки, рубашка, свитер, туфли, закрыл квартиру и бросился, сломя голову, к остановке, моля бога о троллейбусе. Бог не услышал, Какин прождал десять минут, разнервничался, вспотел и вынужден был расщедриться на маршрутное такси, ругал себя, что раньше бы, сразу так нужно было поступить, тогда бы мог и успеть, а сейчас опаздывал на те злосчастные десять минут. Выскочил из маршрутки и бегом к заводу. Решил схитрить, зайти не производственной проходной, а административной, потом через заводоуправление на территорию. Раньше такое удавалось, в те редкие моменты, когда Какин опаздывал. Но не сейчас. Нарвался как раз на главного инженера. Началась буря. Инженер был очень расстроен, а тут попался под горячую руку Какин. Было сказано много слов. Что недопустимо опаздывать, когда предприятие в таком тяжелом положении, мало того, что не справляется с обязанностями, так еще и опаздывает, что можно требовать от рабочих, если сами мастера опаздывают, да еще хитрят, обмануть стараются, рабочие же этому учатся. Появился и начальник отдела кадров, вторил возмущению и гневу главного инженера. Головомойка была сильнейшая, четверть часа после нее приходил в себя Какин. Заперся в кабинке туалета и успокаивался. Туалет, единственное место, где он мог побыть наедине. Где было спокойно. Да ведь долго там не усидишь, работать нужно, а то заглянет главный инженер в цех, не найдет его, совсем светопреставление будет. Назначал задание, рабочие посмеивались. Скорей всего знали уже о взбучке, но ему казалось, что фамилия. Ненавидел их и ничего не мог сделать. Гады. Пришел в каптерку, где у него был свой стол. Пять человек низших руководителей сидели рядом Они объяснили, почему главный инженер был злой. Изрядно получил по голове от директора, а тут случилось на ком злость сорвать. Не повезло, со всяким могло случиться. Какин немного успокоился, значит не заговор, значит случайность. Но тут вспомнился псих. Откуда он мог знать о главном инженере? Тем более что тот кричал только за опоздание и ни о чем больше не упоминал. Заранее про опоздание знать не могли. Говорил о будущем, но это уж явная чепуха. Гороскоп, астрология и гадание на кофейной гуще. Какин был человеком реальности и во всякие бредни не верил. Постарался забыть о психе, бегал по цеху подгонял, покрикивал. Страх перед главным инженером был сильней страха перед рабочими. Какин усердствовал, окорачивал, поучал, строжил, стыдил. Позвали в каптерку, к телефону. Это уж точно жена, больше никто ему на работу не звонил.

-Я слушаю.

-Это Семьтруп. Убедился?

В комнате были люди, он не мог навернуть матюгом и просто положить трубку. Вспотел от волнения.

-Убедился?

-В чем?

-Что будущее твое знаю.

-Перезвоните мне вечером, домой.

-Не хочу я до вечера ждать, сейчас хочу поговорить.

-О чем?

-Да о чем хочешь! Я не привередливый.

Но ведь глупость. А что делать? Некоторые уже удивленно посматривали на Какина.

-Хорошо, до вечера.

Положил трубку. Кто это может быть? Для мести рабочих слишком трудно, а начальству он и даром не нужен, захотят, выпрут в любой момент. Может коллеги? Он внимательно всмотрелся в сидевших рядом. Ни чего подозрительного не заметили, да и зачем это им. Он никому не мешал, на место его не претендовали. Кто же начал травить его? Это ведь травля. Толька какая выгода травить технолога, маленького человека. Не понимал. Появление главного инженера развеяло все вопросы и пробудило активную деятельность. Весь цех тоже заметно прибодрился. Все знали, что если начальник не в духе, то лучше радовать его глаз активной работой. Радовали, Какин особенно. Летал, что птица, метал приказы и советы, всячески исправлялся. Был замечен и прощен едва заметной улыбкой. Только обрадовался, как позвали к телефону. Похолодел, категорически запрещалось, чтоб в рабочее время звонили из-за пределов завода. Вмешался главный инженер, заранее нахмурившийся.

-Кто спрашивает?

Все затихли, ожидая громов и молний, предчувствуя их. Какин был бледней свежего снега.

-Мужик какой-то.

-Из города?

-Похоже, но говорит, что очень нужно.

-На работе нужно работать и все. И без трепов по телефону!

Громов и молний было предостаточно, Какин выдержал их и не сгорел лишь чудом. Как в тумане ходил по цеху, по началу обеденного перерыва удалился в заводоуправление. Цеховые туалеты были не уютны, в них не посидишь, а вот в административном корпусе совсем другое дело. Чисто, светло, не воняет. Сидел, обхватив голову руками. Выгонят вряд ли, но премии лишат и попрекать будут при каждой встрече. И все по вине ненормального. Подлец, так подвел под монастырь. Поймать и морду набить. Это Какин думал скорее для проформы, за всю жизнь ни разу не дрался, а били много, в детстве. Так разнервничался, что даже есть не хотелось. Попал в ситуацию. Вдруг услышал голос главного инженера, шаги, дернулись двери. Какин схватился за ручку.

-Кто здесь?

Он не мог ответить. Если будет и третье попадание под горячую руку, то увольнение неизбежно. Схватился за ручку и держал дверь, будто последний шанс. Инженер не сдавался, сопел, дергал.

-Кто здесь? Почему не отзываешься?

Зачем лезет именно сюда, соседняя же кабинка свободна. Но как сказать об этом.

-Учти, я не уйду, пока не увижу кто там! Напился уже!

Какин похолодел и осознал конец своей карьеры на этом заводе. Главный инженер подумал, что в кабинке отсыпается пьяный, такое иногда случалось, теперь будет ждать. Заплакал от обиды. Разве мало, что ему дали такую фамилию, так еще и обстоятельства против него, выгонят совершенно ни за что. Какой-нибудь алкаш живет себе припеваючи, а ему, семьянину и работнику, одни беды. Не справедливо.

-Открывай, говорю, открывай! Сейчас позову слесарей!

Выхода не было, нужно было выходить. Страх сковал, куда не посмотришь – один страх. Отпустил ручку, дверь открылась. Склонив голову ждал собственной погибели в новых громах и молниях, но тишина.

-Ты чего?

Поднял голову и с удивлением увидел чуть испуганного инженера. Тот смотрел на веревку в руке у Какина. Он и не помнил откуда взялась эта веревка, взял где-то в цеху и забыл зачем.

-Ты что вешаться собрался?

Почувствовал тропинку к спасению, еще не понял, но почувствовал и кивнул головой, хотя ничего такого и в мыслях не было.

-Ну ты даешь, да ты что! Да разве можно так! Я же по делу, я же не просто так. Дай сюда веревку! Ну Какин, ну чудик. Ты прекрати такое вытворять.

-Выгоните меня?

-Никто тебя гнать не собирается! Работай себе и выброси из головы глупости. Я скажу, чтоб премию с тебя не снимали, то я погорячился немного. Не будешь вешаться?

-Не буду.

-Ну иди.

Разошлись. Оба довольные. Главный инженер представлял какие неприятности от себя отвел. И так директор увольнением грозил за несанкционированное воровство. А тут бы технолог повесился после ругани с ним. Директору то плевать на какого-то Какина, но есть хороший повод, чтобы выгнать непослушного главного инженера и поводом бы обязательно воспользовались. Повезло. К такому же выводу пришел и Какин. Уже мысленно успел себя похоронить и вот, самым неожиданным образом, воскрес и даже существенно улучшил свое положение. Душа пела, до тех пор, пока не позвали к телефону. Опять!

-Слушаю!

-Это Семьрук.

-Конечно, конечно.

-Что?

-Благодарю вас и …

-Не бросай трубку!

-Обязательно.

-Тебя словит кондуктор!

Положил трубку, был слишком счастлив, чтобы разозлиться.

-Если будут звонить, меня нет.

-А кто это тебя добивается?

-Да тип один, хочет со мной квартирой обменяться.

-А ты?

-Если условия хорошие, то с удовольствием.

Вышел из каптерки уже не счастливым. Улыбочки, мерзкие улыбочки, расползающиеся по лицу и кричащие :"Какин! Какулькин!» Не мог он привыкнуть к этим улыбкам. На рабочего хоть можно прикрикнуть, дать задание невыгодное, по иному отомстить, а тем, кто в каптерке ничего не сделаешь. Гады. Чем он им помешал? По подлости душевной улыбаются. И они же психа подослали. Чтоб из терпения выводил, кровь портил. Кондуктор поймает, как же он поймает, если проездной имеется? Никогда зайцем не ездил и начинать не собирался. Не боялся кондуктора. Успокоил себя и работал дальше. Он не дурак, чтобы на всякие глупости внимание обращать. Ему сегодня так повезло, так повезло! Вот о чем нужно думать, а не о всякой чепухе. Как хорошо, когда повезет, приятно. Ему повезло, значит он заслужил. Просто так не везет, только достойным. Думал о своих достоинствах, когда ехал после работы домой. Троллейбус был переполнен, люди ехали усталые, злые, часто вспыхивали словесные перепалки, подходившие к легкому рукоприкладству. Понятно, что в таких условиях и кондукторша была на взводе. Какин заранее достал проездной, чтобы не злить бедную женщину и восторжествовать над психом, который просчитался в своих предвидениях. Предъявил.

-Ты что меня дурой считаешь!

Он покачал головой, осуждая в душе человека, считавшего кондукторшу дурой, в таких условиях ведь работает, зачем еще ее мучить.

-Нет, ну вы поглядите на него! Шлангом прикинулся, не замечает меня Какин обернулся, чтобы посмотреть на безобразника и с удивлением заметил, что смотрят на него. Кондукторша тоже.

-Что вылупился! Обмануть хотел! Не получиться! Козел!

Гнев точно предназначался ему, специально несколько раз оглянулся. Но за что?

-Оплачивай проезд!

-Так вот же проездной.

-Ах ты ж сволочь! Умный нашелся! Будешь нервы мне трепать! Скотина! Извелась вся на таких!

-Это настоящий проездной!

-Товарищ милиционер, помогите! Издевается, хам! Ты чего мне проездной суешь за прошлый месяц!

Тут только он вспомнил, что собирался купить новый проездной и забыл. Понедельник день тяжелый, то опаздывал, то ругали, то звонки, совсем забыл, что уже третье число нового месяца. Милиционер протискивался в толпе, молодой, с подругой ехал, хочет ей показать какой он грозный. Ну день.

-Женщина, извините ради бога, замотался и забыл купить новый проездной, вот нате.

-Ни стыда ни совести! Ради 25 копеек обманывает. Как тебе не стыдно! Ты же молодой еще, а что с тобой на старость будет.

-Женщина да я не специально!

-А ну отстаньте от кондуктора! И освободите троллейбус!

-Мне еще ехать нужно.

-Я говорю освободи троллейбус! Или неприятностей хочешь!

С милицией связываться себе дороже, вышел. Может и в морду дать, ничего потом не докажешь. Сволочь, молоко еще на губах не обсохло, уже командует. Плюнул со злости и тут же испуганно оглянулся. Высадился он в неблагополучном районе, где людей калечили регулярно. Скорей бы троллейбус, а то идет вон туча целая малолеток. Таким придуркам убить человека ничего не стоит. Вовремя подъехал транспорт. Сразу купил билет и крепко зажал в руке, чтобы обезопасить себя от новых неприятностей. Только в относительной безопасности троллейбуса подумал он, как мог звонившей знать о кондукторше. Это же нужно было следить за ним, что не купил проездного. Так ведь мог купить после звонка, удивительно, как не вспомнил о новом проездном после звонка. Объяснения не было. Решил, что чепуха, а ее и объяснять нечего. Дома ждал вкусный ужин, лучше о еде подумать. Сначала думал, потом потреблял, поговорили с женой. Какин про звонки ничего не сказал, не хотел тревожить. И еще одна занозка его беспокоила, почему промолчал. Боялся, что жена как-то с Семщуком этим связана. То есть изменяет. Никаких доказательств этого не было и сомнений в супруге не было, но вдруг расскажет, а она побледнеет и станет все ясно. Ладно быть Какиным в крепкой семье, но быть Какиным-рогоносцем, этого он не вы держит. Не дай бог, тогда действительно хоть в петлю. Умирать тогда. Даже аппетит пропал от развития таких мыслей.

-Саша, ты не заболел случайно?

-Да нет, все нормально. Идем телевизор смотреть. Он верил своей жене, больше делать было нечего.

-Ты иди, я посуду помою и приду.

Очень гордился миром и благодатью, царившими в семье, его семье. Нежны и предупредительны были друг с другом, «Жылы як ти голубочкы «-так говорила про их одна из бабушек. Вот тебе и Какин. Благовестов жене морду бьет, Красопетов пьянствует, Солнцеву жена изменяет, а Какин счастливый семьянин. Не в фамилии дело! А в человеке! Хороший человек и живет хорошо. Смотрел лабуду по телевизору и ждал пока придет женушка. Полюбятся, потом может и программа интересная будет. Телефонный звонок разозлил.

– –Саша, тебя.

– –Кто?

– –Мужчина какой-то.

– –Я слушаю.

– –Это Семьног. Ну как, убедился?

– –В чем?

– –Что я будущее знаю, твое будущее.

– –Кто ты такой?

– –Я Семьгуб.

– –Дурак ты!

Бросил трубку.

– –Кто там?

– –Да не туда попали.

– –Как не туда, если тебя просили?

– –Дурак какой-то звонит.

Она бросила посуду и пришла, заметно встревоженная.

– –Что за дурак?

– –Сам не знаю. Говорит, что за десять рублей расскажет мне мое будущее. Может купить?

– –Развелось же жуликов.

– –Не говори. О, смотри, твой любимый сериал.

Она смотрела, он думал. А ведь знал. Этот Семьщук знал его будущее. Глупо, не может быть, но знал. Невозможно было предвидеть ни встречу с главным инженером, ни случай с кондуторшей. Знал. Откуда? Не на картах же гадал. Вот и живи теперь. Кому-то известно, что с тобой будет. Фамилия, так еще и будущее другим известно. От таких радостей Какин загрустил и стал жаловаться на жизнь, конечно мысленно. С грустным выражением лица и заснул.

Утром вместе позавтракали, жена на работу, а Какин принялся чинить протекающий в ванной кран. Настроение у него заметно улучшилось. Он понял, что глупости. Нельзя знать будущее, разве что бог, но бог не станет по телефону приставать и есть ли он. Неизвестно. Зато известно, что не бери дурного в голову. Какин так и поступил. Решил не ругаться со звонившим, а просто класть трубку. Надоест, отстанет. Паковал соединение, руки в краске, звонок. Решил не брать. Все сделал, убрал инструменты, вымыл руки растворителем, телефон разрывался. Не сходить же с дому из-за дурака.

– –Я слушаю.

– –Это Семьглюк.

– –Очень рад.

– –Ты снова сомневаешься, что я знаю твое будущее?

– –Сомневаюсь.

– –Доказательств тебе мало?

– –Каких доказательств?

– –Ладно. Сегодня ты порежешь палец и получишь от жены ляпаса.

– –Что еще?

– –Пока хватит, завтра позвоню.

Задел придурка, обиделся, трубку бросил. Правильно, так и надо. Юмором брать, пусть утрется. Осадил. Сварганил себе бутерброд и на работу. Пришел на четверть часа раньше. Его видел главный инженер! Хорошо, очень хорошо. Тут еще мясо принесли за одну шабашку. И палец цел и щеки. Утрет он нос этом Семчуку. Будущее неизвестно. Он не дурак, на мякине не проведешь. Так думал до тех пор пока не нахромился рукой на острую стружку. Кровь рекой потекла. Как его угораздило и сам не понял. Бегом в медпункт. Там сидит кукла напомаженная, она любовница директора, бывшая, толком перевязать рану не умеет. Вертелась, вертелась вокруг да около, говорит нужно в больницу ехать. Какая больница! Вдвоем кое-как замотали, вернулся в цех. Начальник отпустил раньше. Домой ехал расстроенный. Ладно рана, больно, но терпимо, плохо что сбылось. И ведь невозможно было подстроить, точно знал будущее, его будущее. И против этого не попрешь. В расстройстве зашел в пивбар, выпил пару бокалов. Это были деньги на хлеб, но он забыл. Не до того было. Выпил пиво, побрел домой. Хоть в институте учился, а не мог сообразить, что и как. Будущее, как же так. Страшно, обидно, будто подглядывают. Вспомнил про ляпас, и немножко отлегло. Это точно вранье. Чтобы дрались они, такого не может быть. Значит хоть на половину, а врал Семьщук. Больше даже, говорил, что палец порежет, а вышло, что всю руку. Лгун. Врешь, не возьмешь. Лег спать, ослаб, от потери крови что ли. Разбудила жена.

-Саша, где хлеб?

-Ой, знаешь, забыл купить.

-Ну ты даешь! Хлеба же ни крошки.

-Давай деньги, сбегаю.

-У тебя же были деньги.

-Потратил.

-Куда?

-Я мясо купил.

-Врешь, мясо тебе за шабашку принесли, сам говорил. Что это ты мне врать начал?

-Не вру я.

-От тебя спиртным пахнет, ты пил?

-Пива бокал выпил.

– Дома почему так рано?

-Отпустили, я вот руку порезал.

Закудахтала, обеспокоилась, чем очень Какину потрафила, заботится, значит любит. А доказательства любви никогда не бывают лишними. Успокоил, сказал, что ничего страшного и пошел в магазин, хоть она и говорила, что не надо. Она говорила как преданная подруга жизни, он как настоящий мужчина. Слово дамы закон и плевать на всяких звонарей, верзящих очевидную чушь. Купил хлеба и с радужными мыслями вернулся домой. На пороге получил ляпас от жены. Крики, плач. Это уже походило на заговор. Может она с любовником хочет его со света сжить? Чтоб квартиру заграбастать. Убивать опасно, а с ума свести вполне возможно. Но оказалось наоборот. Жена бросила в лицо рубашку. Его рубашка, с воротом испачканным помадой. А на свитере обнаружился длинный светлый волос. И то и другое побудили жену заподозрить измену. Он бросился в объяснения, что это ошибка и даже в мыслях не было, любит, ценит, никто больше не нужен. Однако жена была безутешна. На ее стороне были доказательства. Как же она плакала. Какин даже порадовался, что так убивается. Если бы не любила, так и внимания не обратила. Его, Какина, любили, он хороший человек, а фамилий не выбирают. Она стала собирать вещи. Это было уж слишком. Нужно было остановить ее. Помада, волос, откуда? Провокация. Ну ладно волос нацепить можно, но в шею то его не целовали, это точно. Вспомнил про медсестру. У той дуры губы были густо намазаны, пока заматывала руку, могла и тернуться. Волос тоже ее!

-Она блондинка!

-Так я тебе и поверила! Лжец!

Он нашел аргументы, предлагал идти завтра на завод, там куча свидетелей, как он порезал руку, как побежал в медпункт и что медсестра любовница директора.

-Я что дурак по-твоему, чтобы с директорской подстилкой возиться? Да меня же в порошок изотрут!

Она поверила. Убедил и успокоил. Опять стали «як голубочкы», с потрепанными крылышками, но голубочкы. Помирились на всю катушку. За всеми этими заботами о звонаре не вспоминал. Только утром спокойствие нарушил телефонный звонок. Пока Какин шел к трубке, он соображал. Человек знал будущее и лучше с таким не сориться, лучше дружить.

-Слушаю.

-Это Семьбукв.

-Я понял.

-Отлично. Ну так что поговорим?

-О чем?

– –Да о чем хочешь!

– –Ты действительно знаешь моебудущее?

– –Опять не веришь!

– –В смысле, насколько?

– –До конца жизни.

– –Конца жизни?

– –Ты что вечно жить собираешься?

– –Да нет. А долго?

– –Тебе это интересно?

– –Да.

– –67 лет.

– –Неплохо. А жена?

– –Вы умрете в один день.

– –Ну это ты врешь. Так не бывает, это тольковприсказках, что жили долго и счастливо, умерли в один день.

– –А кто сказал, что счастливо?

– –То есть как?

– –А так, что жизнь у тебя совсем не счастливая. Намучаетесь еще.

– –Ты говори, говори, да не заговаривайся!

– –Хочешь, чтоб я врал, могу. Что тебе придумать, богатствоили славу?

– –Мне правда нужна.

– –Ну так слушай и не перебивай.

– –Отчего мы умрем?

– –Дом престарелых сожгут, чтоб денег на стариковнетратить.

– –Какой еще дом престарелых?

– –Номер два, на южной окраине он, озерцо тамнедалеко, природа хорошая.

– –Что мы там делать будем?

– –Как что, доживать. Это будет ваш последнийдом.

– –Почему?

– –Куда еще старым, больным людям деваться?

– –А дети?

– –Детей не будет.

– –Ты врешь. Ты сволочь! Тебя подослали! Скотина! Перестаньсюда звонить! Поймаю – убью!

Бросил трубку. Наглое вранье. Этого не может быть. Они проживут долго и счастливо, у них будут дети и никаких домов престарелых. Это провокация. Гад! Успокоиться. Нечего переживать по поводу таких глупостей. Он не дурак, не даст себя обработать. Какину захотелось выпить, но спиртного в квартире не было. Нельзя пить, на работу еще идти за такое могут выгнать. Говорят, сокращение грядет большое, осторожным нужно быть, чтобы не попасть под каток. Звонок. Дернулся. Врать, не брать трубку.

– –Слушаю.

– –Это Семьзвук. Я понимаю, тебе плохо, но ты ведь сам спросил.

– –Пошел ты! Я тебе не верю.

– –Хочешь расскажу тебе выигрышный номер лотереи?

– –Хочу.

– –А говоришь, что не веришь. Записывай.

Продиктовал номер. Какину полегчало. Если не врет Семьщук, то будет выигрыш, а с деньгами можно жизнь изменить, чтоб хорошо было. Если врет, так черт с тем выигрышем, зато проживут хорошо и дети будут

– –Ну спасибо.

– –Не за что. Давай еще поговорим, например о работе. Хоть бы о Солнцеве.

– –Причем тут Солнцев?

– –Через год ты с его женой роман заведешь. Ненадолго, но будет.

– –Не может быть.

– –Будет.

– –Она же с начальником отдела кадров роман крутит.

– –Начальника это хулиганье у подъезда затопчет. Ты будешь венок от шестого цеха нести.

– –Ну дела.

– –Теперь ты говори, а то все я да я.

– –Хороший мужик, этот Солнцев, но слабовольный и того немного. Все в задумках своих, он ведь конструктор. Двинутый на этом, настолько, что рогов даже не ощущает. А жена у него ничего женщина. Ухоженная, одевается хорошо.

-В общем, ты не против.

-Причем тут, я просто говорю. Я жену свою люблю иизменить ей не собираюсь.

-Расскажи про рыбалку.

-Это можно.

Рассказал как недавно поймал больше двадцати килограммов карпов. Два дня прикармливал рыбку, применял массу хитростей, а потом всего лишь за несколько часов надергал такую уйму рыбы.

-Я сам ее не ем, ради интереса ловлю.

-Еще будешь есть.

-Не буду, я не люблю.

-Голод заставит.

-Что и голод будет?

-Потом, потом. Расскажи, как сома поймал.

Рассказывал. Так увлекся, что забыл и о печальном будущем и о трудовом настоящем.

-Ну тебе прямо книги писать надо, красиво описываешь. А сейчас одевайся быстрей и вперед на работу.

-Черт! Я опаздываю!

-Не боись, сегодня не опоздаешь и готовься – найдешь три рубля.

Оделся, бежал к остановке. А ведь врет мужик. Опоздает, даже на маршрутке не успеть и купюр по три рубля сейчас не выпускают. Когда рядом притормозила машина бывшего одноклассника, он улыбнулся, когда оказалось, что по пути, рассмеялся. Уже знал, что три рубля найдет, даже если их и не выпускают. Нашел, старого образца, отчего немножко расстроился, но повеселел, вспомнив о выигравшем номере. В обеденный перерыв сбегал в ларек и купил билет, заполнил должным образом, справился о выигрыше. Крупная сумма, ух заживут. Какой там дом престарелых. Розыгрыш был вечером, по телевидению. А завтра утром можно приходить с мешком и загребать. Вот так повезло. Заслужил, это компенсация за фамилию, сколько отмучился, теперь порадуется. День промелькнул быстро, работа казалась легкой, улыбки рабочих безобидными. Вот жаль, что нельзя будет рассказать им о выигрыше, посмотрел бы он тогда на их лица. И лица начальства. Они, благофамильные, с шишом, а он с выигрышем. Но придется сохранять тайну, иначе начнется зависть рэкет нагрянет, делись с ними. Он не славолюбив, он тихонько распорядиться свалившимся богатством. Думал как. Ходил по цеху, ехал домой, смотрел телевизор и думал как. Были задумки. Вот наконец и выигрыш точнее пока еще розыгрыш. Жена просила переключить на кино, но он настоял. Смотрели, приготовился вскочить и радостно закричать, представлял какой это будет сюрприз для нее. Она же не знает про билет. Счастливый билет. Напрягся. И первая же цифра была другая. Из следующих совпала только одна. Прошибло холодным потом, мечты рушились, рухнули. Ушел в туалет, шатался как пьяный. Оглушил обман. Зачем Семьщук наврал? Сам ведь предложил, сам сказал, потом так душевно беседовали. Было очень плохо. Хоть плач. Умылся, лег, долго не мог заснуть. Зато и про дом престарелых и про несчастливую жизнь тоже вранье. Ладно, сам виноват, поверил в очевидную глупость, повелся, как сейчас принято говорить. Дурак. Но тот ведь знал будущее и знал действительно выигрышный номер. Нужно было хитро себя повести и выудить ценную информацию. Или результаты футбола например. Потом в букмекерской конторе ставку сделать и огребай деньгу. Были способы, главное правильно действовать. На самом деле перед ним целый клад, нужно уметь его взять. Он сумеет. С такой благостной мыслью заснул, но снились почему-то кошмары. Лена Солнцева, с ножом в руках гонялась за Какиным и кричала, что убьет. Судя по безумным глазам, могла и убить. Шальная баба. Утром, только ушла жена, раздался звонок. Взял трубку, заранее решил, что кричать не будет, спокойствие и хитрость.

-Слушаю.

-Это Семькрик.

-Привет.

-Ты не обижайся за билет и номер, это я чтоб тебя подбодрить.

– –Я не обижаюсь, только больше так не делай. Хочешь – говори правду, не хочешь – лучше молчи.

– –Хорошо. Расскажи еще про рыбалку, мне понравилось.

Рассказывал, как бы между прочим вплел футбол.

– –Не интересуешься?

– –Нет, тебе же не нравиться.

– –А я причем?

– –Так я же твое будущее изучаю.

– –А свои увлечения имеешь?

– –Я тела своего не имею, что говорить про развлечения.

– –Как это тела не имеешь?

– –Какое может быть тело у духа.

– –Ты что дух?

– –Дух. Сижу тут, наблюдаю за правильностью жизни.

– –Где тут?

– –В наблюдательном пункте.

– –А что значит правильность жизни?

– –Ну чтоб все по написанному было.

– –Не понимаю.

– –У каждого человека судьба есть. Сначала сценарий пишется, потом отснимается сама жизнь от начала до конца. Жизнь эта согласована с другими жизнями и общей Жизнью. Если кто-нибудь начинает лезть не по своему сценарию, то его нужно остановить и направить правильным путем. Я здесь для этого и нужен.

– –Часто случается, когда не по судьбе живут?

– –Нет, редко. Кому охота по голове получить. Это ведь дело наказуемое, если упорствовать, то поменяют сценарий на такой, что и врагу не пожелаешь.

– –А как ты знаешь, что не по судьбе жить стал человек?

– –Лампочка загорается, я узнаю кто и как нарушает, принимаю меру.

– –А можешь и не принять мер?

– –Могу.

– –Это хорошо.

– –Только у вышестоящего духа кнопочка зажжется и он будет ко мне меры принимать. Так что я уж лучше следить буду и не нарушать правил. Зажегшаяся лампочка мне не нужна.

– –А какие к тебе меры, если ты без тела? Что тебе сделаешь?

– –Точно не знаю, могут просто уничтожить или еще что. Не хочу пробовать.

– –Духа можно уничтожить?

– –Создали же.

– –Кто?

– –Не знаю. Создали, поручили мне, что делать и делаю.

– –И по-другому не жил?

– –Нет. Мне и такой достаточно жизни, только скучно. Лампочка уже давно не загоралась, сижу в этом загашнике, делать нечего, дай думаю позвоню кому-нибудь.

– –Как же ты на меня вышел?

– –В справочник телефонный заглянул, искал фамилию позаковыристей, а тут ты, откровенный такой. Дай, думаю, поговорю с Какиным, что за человек такой. Достал твою судьбу, посмотрел прошлого немного, будущего и позвонил. Теперь вот беседуем. Ты только не дуйся, главное ведь не фамилия. Я смотрел будущее одного типа по фамилии Светлов, так он умрет, захлебнувшись собственной рвотой.

– –Я не дуюсь, все нормально. Но только неужели у твоего начальника загорится лампочка, если ты скажешь мне выигравшее число?

– –Конечно загорится. В твоей судьбе ведь нет выигравших билетов и я должен буду принять меры. Так как нарушение серьезное, то и наказание будет соответственное. Тебе тогда никакой выгоды. Если же я не приму мер, то это будет нарушение моей судьбы и меня накажут.

– –А нельзя ли отключить лампочку?

– –Нет. Если бы это было возможно, мир давно перестал бы существовать. Нашлись бы уже хитрецы, изменившие себе судьбы, все перемешалось, нарушилось и погибло. В неизбежности судьбы крепость мира.

– –Но мне то ты врал. И номер счастливого билета и остальное.

-Остальное – правда.

-Что все?

-Жизнь будет весьма средняя, много несчастий, детей и друзей не будет, затем нахлынет бедность, за ней голод. Старость, мерзкое существование в доме престарелых и единственное светлое пятно – давно ожидаемая смерть, в огне.

-И ничего не изменить?

-Так отснята твоя судьба.

-Но за что?

-Ни за что, просто так получилось. Ты пойми, жизнь это не завод, что сдельная зарплата, сколько заработал, столько и получил, жизнь это случайность. Кому везет, кому нет.

-На нашем заводе так же.

-Ну вот видишь, тогда тем более не нужно грустить. Привычный. Давай-ка споем. Я петь люблю.

-Не хочу.

Положил трубку. Какин поверил услышанному. Жизнь полная несчастий. И ему и ей, и ничего не сделать. Зачем жить такую жизнь. Повеситься, может тогда измениться и ее судьба. Хуже вряд ли возможно, а в лучшую сторону почему бы и нет. На балконе отрезал кусок бельевой веревки, примостил к трубе в туалете. Написал ей записку, чтобы не расстраивалась, виновных нет, он был должен так поступить. Даже заплакал от собственного мужества. Поступает, как подобает настоящему мужчине. Фамилия чепуха, главное человек. Связал петлю, шагнул со скамейки. Жгучая боль, стянувшая шею. Очнулся от телефонного звонка. Почему он жив? Синяки на шее были, веревки нет. Кто снял? 3вонил телефон. Хрипло говорил, руки и трубка дрожали.

-Слушаю.

-Это Семьсук. Я же тебя предупреждал, нельзя идти против судьбы, за это бьют по голове. Ты не послушался, хотел обхитрить. Но мир ведь упорядочен, здесь давно все определено и каждый должен играть свою роль, иначе будет наказан. Ты взбунтовался и будешь наказан. Твой первенец умрет еще в утробе. Второй ребенок умрет во младенчестве от порока сердца. Третий будет дебилом и это будет настоящая ваша мука.

-Но ты же говорил, что детей не будет!

-Не будет, когда вас поместят в дом престарелых.

-Значит, ты знал все заранее?

-Конечно, я ведь просмотрел твою судьбу. Ты будешь несчастным, потому что не был послушным.

-Если бы я не пробовал повеситься, все было бы по-другому?

-Да, но это пустой разговор. Ты должен был повеситься и должен был получить наказание. Такова судьба. Ну вот, расплакался. Не люблю плача. Прощай Какин, я больше не буду тебе звонить, ты теперь не интересен мне, будешь либо скулить о пощаде, либо проклинать, а мне нужно простое человеческое общение. Живи и помни, что как поезду не сойти с колеи до самого конца, так и человек проживет жизнь ему уготованную. Напоследок так уж и быть обрадую тебя. Через несколько месяцев, ты поймаешь семь огромных щук. Это будет мой личный подарок за твои рассказы о рыбалке. Эти щуки не изменят твоей судьбы и лампочка не загорится. А это самое главное, чтобы лампочка не загоралась. Кому нужны наказания? Прощай Какин.

Гудки. Перегрыз телефонный провод и пошел на работу. Чертов телефон, будь он проклят. А жить надо. И ничего не поделаешь.

1999 г.

ВСE 

Рано утром Дикая дивизия Григория Куделина вошла в город. Уставший, запыленный поток взмыленных лошадей и посеревших людей. Кое-как держались в седлах, засыпали на ходу, у многих пятна запекшейся крови. Они прошли много верст, забрались из раздольных южных степей в эти лесистые края, усыпанные болотами. Труден был этот путь. Много битв, атак, погонь и бегств. Они побеждали, они отступали, они расстреливали сегодня, завтра расстреливали их. Такое было время. Не осталось и половины из тех, кто пошел за атаманом. Кто погиб, кто сбежал. Некоторые выступали против, их кровь смешивалась с пылью бесконечных дорог. Потому что Куделин не любил недовольства. И едва замечал смуту, сразу же вырывал ее с корнями, не останавливаясь ни перед чем. Он был жесток этот Григорий Куделин. Смел и жесток. Недаром уже год держал он в руках эту хорошо вооруженную орду головорезов, у каждого из которых руки были по локоть в крови. Дикая Дивизия – от этих слов дрожала сама земля, вспоминая сожженные села, начисто вырезанные еврейские местечка и двенадцатый пехотный полк армии Деникина, устлавший собой порядочный кусок донецкой степи. Ночь, обезумевшие от страха люди в белых рубахах, их безнадежное бегство по степи и темная волна окровавленных сабель. Дикая Дивизия вышла на охоту и пила, жадно лакала парующую кровь. Полная луна, от которой не спрятаться, размашистые удары, предсмертные крики, хрипящий хохот, витающая в воздухе жажда убийства и гулкий топот разгоряченных коней. То был праздник для души.

Теперь дивизии было не до веселья. Вчера они проиграли, хоть и вырубили две роты балтийских морячков, хоть и захватили месившую их батарею. Но батарея была не одна, и морячки не закончились, и эскадроны красных казаков рубали с флангов. Пришлось бежать, продираться сквозь леса, переплывать через частые речки, бросать все что набрали за этот поход и уходить. Дивизия была недовольна. Недовольство дивизии означало смерть. Но он был хитер этот Григорий Куделин и он сказал, что впереди их ждет богатый город, где много евреев, купцов, дворян и прочих приятностей, что поход будет здесь окончен и они скоро вернуться в степи, свои любимые родючие степи, где ждут их жены и дети, истосковавшаяся по хозяину земля. Придут домой они с невиданно богатой добычей, и будут жить в достатке до самой смерти, вспоминая былые свои приключения. Атамана послушались, потому что его любили. Никто не задумался бы, если нужно было его убить, но его любили и ему поверили. Хотелось верить, ведь они выжили этой страшной ночью, когда смерть была рядом и каждый слышал ее холодящую вонь, но они ушли, враг был уже далеко и не они лежали на прохладной земле там, где еще вяло гремели пушки. Дивизия хотела выплеснуть свой страх, гульнуть так, чтоб забыть обо всем, и город был очень кстати. Даже такой как Неплюевск, уже несколько десятилетий медленно умирающий и постепенно лишающийся признаков того буйного рассвета, который был здесь во времена господина Покрикина, местного Нерона, творившего дела поистине ужасающие, ходившего походами на соседние деревни, обращавшего горожан в рабство и, наконец, сжегшего город во имя подражания своему кумиру. Как ни тяжело было горожанам иметь под боком деспота, но, благодаря необычайнейшей жизненной силе господина Покрикина, Неплюевск процветал. Скот плодился в невиданных количествах, коровы непрерывно мычали, требуя избавить их от все прибывающего молока, куры неслись по два раза на день, пшеницу даже не садили, но урожаи снимали отменные, до того доходило, что рубль, оставленный под подушкой, через месяц превращался в три. Понятно, что с такими прибылями согласны были терпеть горожане и триумфы, и казни, и гонения на христиан, насилование жен, присуждение любимому коню звания городского головы, и прочие бесчинства, на кои горазд был господин Покрикин, местный Нерон. Но когда сжег он город, и при этом читал богомерзкие стихи о страстях своих грязных, то приехала из губернии комиссия, имущество его разворовала, а самого отправили в сумасшедший дом до конца жизни. Вместе с господином Покрикиным ушло из города и изобилие. Ничего больше не плодилось, даже в нормальных размерах, не говоря уже о прежних. Чиновники шкуру драли еще пуще деспота, и стал город стремительно нищать, превращаясь в село. При смутных временах грабили его уже три раза, и взять в нем решительно было нечего. Но ведь Дикая Дивизия умела пограбить. И едва она вошла в город, как затрещали выламываемые двери, закудахтали редкостные куры, истошные женские вопли, выстрелы, дым загорающихся домов. Все было как обычно, не находя поживы дивизия искала развлечения и находила. Расстреливали коммунистов и купцов, сожгли баптистскую молельню, посбивали выстрелами кресты с церквей, рыскали по чердакам в поисках девок. Несколько новобранцев учились на невесть как занесенных в эту глушь эсерах рубить головы одним махом. Этим умением дивизия славились всегда. Пока бойцы отдыхали, атаман обеспечивал себе безбедную старость. В богатейшем из городских домов, он беседовал с дрожащем стариком о живописи, точнее, о коллекции голландских картин. Старик отпирался, старик рвал на себе волосы и клялся всем, чем только можно. Атаман улыбался, он играл с этим стариком, как кот с полудохлой мышей, и искренне веселился над наивной надеждой выжить. Застрелил, когда причитания надоели. Вскрыл тайник и удовлетворенно погладил картины и еще стопку старинных икон. Он был умен этот Григорий Куделин, он прекрасно знал, что к чему. Да, сейчас он атаман Дикой Дивизии, от его имени женщины рожают недоносков, а мужчины не хотят жить, он командует, он казнит и милует, но придет время – и все будет наоборот. К этому времени он должен быть далеко. Только дураки держатся до конца. Он не был дураком. Главное – вовремя уйти, он хорошо усвоил это правило еще в воровской юности. Нет ничего хуже бедности – тоже испытал. Он хотел жить и жить хорошо. Для этого он и затеял этот поход, чтобы потом вовремя уйти, сесть в Одессе на пароход и сладко жить где-нибудь в Париже. Эти картины – залог такой жизни. Картины и ящик икон. Он был хитрец этот Григорий Куделин. Когда наделавший от испуга в штаны юнкер предложил ему сделку, он не убил, а выслушал. С улыбкой и вежливо. Узнал о коллекции, собранной сахарным магнатом Кутеповым и спрятанной в надежном месте из опасения смуты. Юнкер был сыном Кутепова, знал место тайника и требовал взамен жизнь. Дурачок, он не знал, что никто не может что-то требовать от атамана. Куделин показал ему, что бывает, когда человека сажают на кол. Юнкер все рассказал и получил пулю в лоб, а с ней и вечную жизнь. Он был милосерден этот Григорий Куделин.

Двадцать две картины, тщательно упакованные, лежали стопкой перед ним. Чуть поодаль – старик, слишком глупый, так и умерший с надеждой на лице. В соседней комнате умирала невестка, жена юнкера. Она была хороша, и в другое время атаман бы воспользовался ею. Но когда речь шла о деньгах, он не обращал внимания на женщин. Потому что деньги – это все: и женщины, и власть, и достоинство, – все. Приказал убрать труп старика, умылся и потребовал еды. Он приказывал не бойцам. У каждого в Дикой дивизии было оружие и никто бы не простил унижения. Он приказывал перепуганной служанке, толстой женщине с прожилистым лицом и белой рябью подбородков, полохливо выполняющей приказания. Он поел и завалился на большой кожаный диван, закурил. Служанка подала коньяк. Он любил кейф этот Григорий Куделин. Мечтал о жизни в Париже, куда он обязательно попадет. Сначала – белая громада корабля, волны, солнце и багаж. Потом – Париж. Особняк, девки, кабаре, казино. Когда нагуляется – женитьба. Естественно на красавице, желательно с титулом, карты по вечерам, хорошее вино, деликатесы, тихая жизнь, тихая смерть, приличное кладбище. Он был не жаден этот Григорий Куделин. Он упустил возможность владеть миром, но он не жаден. И снова заболело сердце, атаман заскрежетал зубами. Его обманули, его, всю жизнь обманывавшего! И этот обман самый большой обман в мире. Потому что он упустил мир, мог бы править миром, но его обманули. И он теперь рыскает по свету из-за каких-то копеек, когда у него в руках могли быть тысячи. Атаман вскочил, он не мог спокойно вспоминать об этом, он зверел, приходил в ярость, он хотел крови, чтобы забыть, как обманули его, Григория Куделина, атамана Дикой дивизии. В ярости пустил он тогда на убой тех чертовых деникинцев – целый полк, сдавшийся накануне. Он дал им несколько минут, чтобы убежать, а потом спустил на них всю дивизию. Запах крови повеял над степью, этот запах пьянил и возбуждал. Атаман несся впереди, настигал парализованных страхом солдат и рубил, рубил, рубил, чувствую дикий восторг и первобытную радость. Ночь стала соленой на вкус и красного цвета. Великая ночь. Теперь он тоже хотел убивать, хотел крови, чтобы захмелеть и забыться. С этим он шел в город – чтобы убивать. Позади охрана. Убийцы. У всех в дивизии руки в крови, но эти в крови по уши. Один из них вырезал собственную семью – и его только зауважали. Они были самые дикие в Дикой дивизии. У них не было хуторов в жирноземных степях, не было крепких домов, окруженных саженными заборами. Они. воевали не для грабежа, а для убийства, своего любимого дела. В дивизии их ненавидели, поэтому он взял их в охрану. Те, кого ненавидят, не предают. Если бы не он, их бы давно убили. Но сейчас хотел убивать он, и какой-то старушки, выглянувшей из окна, было мало. Он хотел моря крови, он кипел от ярости, он был настоящий демон этот Григорий Куделин.

Возле здания городской управы раскинулся большой пустырь, густо заросший лопухами и прочим сорняковым разнотравьем. Несколько раз здесь пытались сделать сквер, но только канавы, наполовину заполненные гнилой водой, да череда засохших саженцев напоминали о благих намерениях. Теперь здесь собирались расстреливать. Под стеной недостроенной беседки сидело семь избитых мужчин. С них сняли даже исподнее. Дикая дивизия веселилась, хотел веселиться и атаман.

– А ну, ставь сволоту! Да лицом сюда, чтоб видели, как мы им хрены поотстреливаем! Кто такие?

Атаман ждал ответа, чтобы заткнуть говорящего пулей, но все молчали. Куделин вдруг почувствовал, как громко застучало сердце и пот выступил на лбу. Атаман смотрел на одного из семи.

– Попался, гад!

Это был рев. Атаман подскочил и стал бить. Кулаком, рукоятью, ногами. Бил остервенело, пока злость не прошла. Улыбнулся, стало весело. Нашел! 0н снова сможет стать великим, мир у его ног! Почти полгода он выл, на его локтях появились незаживающие раны от укусов, и вот судьба улыбнулась ему.

– Пусть оденется, и тащите его в дом, остальных – в расход.

Атаман вспомнил одно местечко под Житомиром. Хижину старого еврея, то ли скорняка, то ли портного. Куделин самолично избил хозяина и обыскал все жилище. Слышал, что старик был колдуном и знал будущее, ничуть не боялся, потому что пистолет сильнее всякого колдовства и быстрее. Атаман искал золото, говорили, будто старик научился переливать свинец. Но ничего не было в доме кроме горы старых книг и непонятного мусора. Григорий вытащил старика во двор и облил холодной водой.

– Ты у меня все скажешь, морда жидовская!

Он был упорный этот Григорий Куделин. Он умел заставлять говорить людей, он любил правду и загонять иголки под ногти. Но старик оказался крепок. Не рассказал о золоте, зато трепал о каком-то будущем. Атамана было не провести, он знал, что золото – это самое лучшее будущее. Но что-то в словах старика было чудное и непонятное. Куделин приказал оставить пархатого и решил зайти ночью сам. Что за будущее такое, да и иголки могут подействовать лучше кованных сапог. Ночью Куделин, словно тать, пробрался в хижину. Иголки не понадобились. Старик еле шевелил разбитыми губами, рассказывал. Есть деревянный футляр, оббитый кожей. Не свиной, телячьей. В футляре находится нечто, не имеющее формы. В этом нечто, обладая определенным умением можно увидеть будущее. Можно увидеть все: и прошлое, и настоящее, и будущее, но люди ведь хотят только будущего. Старик говорил еще много: о великих тайнах и священных книгах, о начале и конце, о причинах и следствиях. Атаман не слушал этот бред, все, что нужно, он уже услышал. Он будет великим, человек знающий будущее – будет великим, будет властелином мира! Зная будущее, он возьмет в руки настоящее. Он был умен этот Григорий Куделин. И когда почувствовал пистолет у затылка, то не стал дергаться. Он не хотел умирать в одном шаге от могущества. Он позволил себя связать, смотрел как неизвестный шарил в груде хлама. Нашел футляр, приоткрыл его. Никакого свечения или звуков. Человек заворожено смотрел, потом закрыл футляр, поцеловал его и исчез в темноте. Но атаман успел разглядеть его в призрачном свете луны. Он был остр глазами этот Григорий Куделин.

– Старик развяжи мне руки.

Старик улыбнулся.

– Развяжи мне руки!

Старик закрыл глаза.

– Я убью тебя.

Старик забормотал молитву.

– Я вырежу все это замызганное местечко!

Тихий шелест слов, похожих на падающую листву.

– Старик, не заставляй меня кричать. Прибегут мои убийцы, они же снимут с тебя шкуру полосами.

– Нет, мне перережут горло.

– Что?

– Мне перережут горло.

– Кто?

– Твой охранник.

– Откуда ты знаешь?

– Мне известно будущее.

– Тебя зарежут, если я это прикажу.

– Меня зарежут вопреки твоему приказу.

– Дурак. Развяжи мне руки.

– Не могу.

– Почему?

– Тебя развяжут твои люди, а мне нужно просто сидеть и говорить с тобой.

– Зачем тебе это нужно?

– Такова судьба, это мое будущее. Иначе я бы не прервал молитву чтобы говорить с гоим. Иначе я ничего не рассказал бы тебе о футляре. Но я видел свое будущее и в нем я рассказывал, прерывал молитву, должен был говорить эти слова и дожидаться ножа.

– Ты спятил старик.

– Я иду своей дорогой.

– Тебе не жаль своих соплеменников? Я ведь прикажу уничтожить их всех!

– Их судьба умереть сегодня.

– И ты не хочешь их спасти? Только развяжи мне руки!

– Только бог может спасать, я не бог, я не могу изменить судьбу.

– Ты дурак старик! Ты прожил жизнь и остался дураком!

– У каждого свой удел.

Атаман закричал. Он имел сильный голос этот Григорий Куделин. Его услышали, прибежали. Нож освободил атамана от веревок, а старика от мучений. Три дня вся Дикая дивизия прочесывала окрестности, три дня все старались найти человека с футляром и получить огромную награду от атамана, но человек исчез. Осталась только его фамилия – Шведков. Атаман чуть не сошел с ума, метался и убивал, не спал ночами, все видел, как уплывает из его рук власть над миром. Сейчас атаман улыбался.

– Где футляр?

Он готовился пытать, ведь не так-то просто расстаться с могуществом.

– Я его закопал.

– Где?

– Недалеко.

Через четверть часа футляр был уже в доме.

– Идите развлекайтесь.

Охранники не двигались с места. И улыбались.

– Награда, мы же его поймали.

Атаман очень разозлился. Он не любил, когда его шантажировали. Но он умел сдерживать, когда нужно, свои чувства. Иначе давно бы лежать ему в сырой земле. Достал кисет с золотом.

-Вот, здесь хватит.

Они задумчиво изучали мешочек, потом хмыкнули и ушли. Куделин облегченно вздохнул. Он не был трус, он просто хотел жить этот Григорий Куделин. И он знал, кто умрет сегодня ночью. Собаку, огрызнувшуюся на хозяина, сразу же пристреливают. Но это потом. Есть дела и поважнее. Запер тяжелую дубовую дверь на все засовы.

– Думал, не найду?

– Думал.

– Нашел. От меня не уйдешь.

Атаман сильно ударил прямо в лицо. Человек упал.

– Самый умный нашелся?

Бил ногами.

– Как я тебя ненавижу!

Он представлял сколько случайностей могли помешать ему найти футляр.

-Я тебя убью!

Не убил. Просто это стало неважно. Атаман взял в руки футляр, открыл. Нечто, неподдающееся описанию, было там. Любые слова могли быть сказаны об этом, но ни одно не описывало это. Это нельзя было охарактеризовать, оно было ни на что не похоже. Нельзя было сказать, что оно находилось в футляре. Футляр находился в нем. Футляр, дом, город, атаман, беглец, реки, поля, ВСЁ

– все, что было, есть и будет. Атаман сунул руку в футляр, но в нем уже были все руки мира. Его руки всегда были там, и сам он был там с рождения и до него.

– Я ничего не вижу.

Атаман поднял с пола Шведкова и обтер с него кровь портьерой. Он был чистоплотен этот Григорий Куделин.

– Как этим пользоваться?

– Нужно сосредоточиться и ровно дышать.

– Что дальше?

– Дальше решить, что хочешь увидеть. И увидеть.

Атаман швырнул Шведкова обратно на пол.

– Дернешься – застрелю!

– Еще рано.

– Что рано?

– Ты застрелишь меня позже.

– Я тебя застрелю, когда захочу!

– Можешь называть это так.

– Что ты мелешь?

– Ты хочешь, когда тебе положено хотеть, нет, даже когда ты обязан сделать это.

– Я никому ничем не обязан и делаю то, что хочу, так что заткнись и не мешай!

Атаман усмирил дыхание и сосредоточился. Он долго смотрел в мельтешения, пока из них не появились картины жизни.

– Почему я не вижу себя через десять лет?

– Потому что тебя не будет через десять лет.

– То есть как?

– Завтра тебя расстреляют около той же стены, где чуть не расстреляли меня.

– И кто ж это меня расстреляют?

– ЧЕКА.

– Откуда они здесь возьмутся?

– Я точно не знаю, посмотри сам.

– Черт! Войдут завтра с севера, а эти идиоты все перепьются!

Атаман вскочил и бросился к двери, остановился.

– Вставай!

– Зачем?

– Я их встречу! Я всю эту шваль перестреляю! Бляди красножопые!

– Успокойся, тебя завтра расстреляют.

– Никто меня не расстреляет, я буду расстреливать! Я теперь знаю будущее, я всех перешибу! Я теперь самый сильный, я стану императором!

– Тебя завтра расстреляют.

– Да заткнись ты! Меня не смогут убить, ведь я знаю будущее!

– Но ты не можешь его изменить.

– Что ты сказал?

– Ты не можешь ничего сделать, чтобы изменить.

– Ты, значит, можешь, а я нет?

– Я тоже не могу. Никто не может. Я пытался. Я узнал, что ты убьешь меня в каком-то доме, и я убежал на север. Здесь, в этих болотах, ты не должен был меня найти. Я посмотрел будущее, но оно ничуть не изменилось. Ты все равно убивал меня. Я очень четко видел, как ты стреляешь в меня. Тогда я решил схитрить. В будущем я видел, как ты убиваешь меня и у меня все десять пальцев.

– Причем тут пальцы?

– Притом, что в будущем умирал некто с десятью пальцами. Я отрубил себе палец, вот на левой руке. Я бросил палец в огонь. Я радовался, как ребенок, ведь умирал от твоей пули не я, а какой-то десятипалый. Я снова посмотрел в будущее и увидел, как ты убиваешь человека с девятью пальцами. Меня. Все равно меня! Понимаешь? Может тебе удастся стоять перед ЧЕКА в штанах, может, нет, это зависит от тебя, но тебя обязательно расстреляют.

– Ты врешь сволочь! Просто ты – дурак, ты не смог воспользоваться такой возможностью!

– Ну, воспользуйся ты.

– И воспользуюсь!

– Стреляй в колено.

– Откуда ты знаешь?

– Ты должен.

Выстрел. Черт, странно, он целился в бедро, а попал в колено, такого с ним еще не бывало. Но нет времени раздумывать, он бросился на улицу, готовить Дикую дивизию к бою. Он бежал разбитыми пыльными улицами и видел, что дивизии нет. Толпа пьяных мужиков, большей частью спавших. Десятка людей хватит, чтоб перекоцать все его воинство и он не может ничего поделать. Но не таков был Григорий Куделин. чтоб сдаваться. Выход есть, нужно его найти. Пошел домой. По дороге встретил охранников. Один отрывал курицам головы, другие кого-то резали, какой-то хрипящий обрубок. Выстрелил метко, упали. Атаман даже не стал искать кисет с золотом. Он очень не любил, когда ему угрожали, когда заставляли его чувствовать страх. Он добил изувеченных. Он был милосерден этот Григорий Куделин.

План созрел. Бежать из города. Все забрать и бежать. Вернулся в дом. Шведков монотонно выл в луже крови.

– Не вой.

– Не могу, должен!

– Что должен? «

– Выть, это мое будущее.

– Так ты воешь из-за того, что знаешь будущее?

– Вроде того.

– Не из-за боли?

– Из-за боли, но ведь можно кричать, хрипеть, стонать, а я вою.

– Дурак. Ладно, вой себе на здоровье, а я уезжаю.

– На мосту тебя схватит разъезд красных. Картины отберут, а тебя поставят к стенке.

– Откуда знаешь про картины?

– Я смотрел твое будущее.

– Ты брешешь.

– Хочешь, проверь.

Атаман сел, заглянул в футляр, тяжело вздохнул.

– Значит, мне не убежать?

– Нет. Тебя расстреляют завтра утром.

– А это, в футляре, не может ошибаться?

– Оно ничего не может, оно просто есть. Оно все и вся. И этого достаточно.

– Но на какой хрен оно тогда нужно?

– Оно просто существует, оно вне нужно или не нужно. Это мир, это все. Человеку нужно зачем-то жить, он песчинка. Миру ничего не нужно

– Но кто-то же засунул это в ящик. Значит, этим можно как-то управлять.

– Никто не засовывал это в футляр. Это не в футляре, все мы и футляр в этом. Футляр просто окошко, даже не окошко, а рама.

– Но к чему оно, это окошко?

– Человек должен искать свой смысл. С окошка хватит и того, что оно есть.

– Я думал в нем сила.

– Там силы нет. Это просто открывает глаза, но руки твои по-прежнему связаны. Все, кто владел этим футляром, думали, что приобретут великую свободу, но вместо этого попали в страшное рабство. Их глаза открылись, и они увидели, что человек несвободен, что все делаемое людьми, это не их воля, а их покорность. Они просто идут по своему пути. Только большинство не знает об этом. Они думают, что свободны, вольны делать, что пожелают, но они лишь тени, исправно повторяющие движения неких первичных. Эти первичные и есть судьба. То, что я сейчас говорю, тоже лишь отзвук беседы, запечатленной в этом. Мы тени, тень не может, тень должна.

– Откуда ты знаешь все это?

– Судьба. То, что я узнаю об этом, буду стремиться к нему, загляну в будущее и умру, уже было в этом еще, когда меня не было, и будет, когда черви съевшие меня станут травой. Я шел по пути, предназначенному мне, ты шел по своему. Наша встреча уже была и еще будет. Ты уже убивал меня и еще убьешь. Тебя уже расстреливали и еще расстреляют.

-Это что же я все время буду родиться, расти, командовать Дикой дивизией и гибнуть под пулями?

-Да.

– Значит, один проживет свой век в тепле, в добре и будет всегда так жить, а мне все пули будут всаживать?

-Я не знаю точно, но мне кажется, что каждый проживает бесконечное число раз бесконечное число жизней. Когда-то я буду тобой и убью тебя, когда-то я буду твоим головорезом и ты разворотишь мне затылок. Еще когда-то мы будем двумя пескарями, весело снующими в песке. Мы будем родителями, друзьями, врагами, возлюбленными, вовсе незнакомыми людьми и не людьми. Мы будем всем, может мы даже есть все.

– Мне плевать на все! Мне важно, что завтра меня расстреляют!

– А сегодня ты убьешь меня.

– На тебя мне плевать! Я не верю, что погибну!

Он не хотел умирать этот Григорий Куделин.

– Значит это твоя судьба, не верить до самой смерти. Видеть как задымились винтовки красноармейцев и не верить.

-Да пошел ты со своей судьбой! По-моему будет, не умру! Возьму вот и не убью тебя.

-Ты убьешь меня.

– Вот и нет! Ничто меня не заставит убить тебя, во всяком случае сегодня. Ты останешься жить, а значит, это будет врать, когда покажет твое убийство. Если хоть одно вранье, то и все остальное вранье и чепуха. Все полетит вверх тормашками. Вот как все просто! Ты остаешься жить, а это становиться из будущего враньем! Черт с ним с будущим, зато я останусь жить! Я сейчас запрягаю лошадей и уеду отсюда вместе с картинами и иконами. А ты останешься здесь болтать об этой чепухе, ты будешь живой и я буду живой! Каково!

-А я ведь умру и так.

-Умирай, я то тебя не убивал!

-Убивал. Я истеку кровью, а стрелял ты.

– Ты же говорил о другой смерти., быстрой?

– Ну, мелочи могут меняться, я же говорил.

– Черт!

Атаман куда-то убежал. Вернулся с порванной на бинты простыней.

– Я тебя перевяжу и ты будешь жить. Я не дам тебе умереть! Дела! Я убил столько народа, а теперь беспокоюсь за жизнь какой-то сволочи.

– Ты всего лишь идешь своей дороге.

– Чепуха! Я иду, как хочу и куда хочу! Хочу дорогой, а хочу полем! Я обману судьбу, я плюну ей в глаз!

– Если ты и плюнешь судьбе в глаз, то это будет твоя судьба.

– Приподнимись. Сейчас замотаю тебя, и никуда ты не денешься.

– Помнишь того старика?

– Какого?

– Хозяина футляра.

– А того жидка, помню. Вроде тебя болтун был.

– Представляешь как он мучался.

– Ничего он не мучился, чиканули по горлу и полетела душа в рай. А что били, так кого ж не били.

– Я не о том. Он ведь все давно знал.

– Что все?

– Все. Знал, что на старость будут его топтать сапогами и резать горло. Знал и жил. Знал, что его сына поднимут на пиках. Знал и растил его и любил. Знал, что его внучку, радость души, свет мира, будут насиловать твои сволочи. Все знал и с этим жил многие годы.

– Дурак! Тряпка и дурак! Чтобы жить нужно уметь, обманывать судьбу! Так сейчас завяжем.

-Он молился, работал, ел, целовал внучку и знал свою и их участь.

-Холуй! Трус! А ты дурак! Нашел куда бежать. В Америку надо было, там бы я тебя точно не нашел. Вы не захотели поработать головой, чтобы спастись.

– Футляр – проклятье, от которого никому не убежать. Футляр крест, но мало у кого хватило сил достойно с ним взойти на гору. Иисус нес этот футляр на Голгофу, он взял на себя все страдания, он закрыл футляр, чтобы никто больше не страдал из-за него. Но бесы или люди снова открыли футляр и пустили его сеять мучения. Ты мучаешься день, я несколько месяцев, а тот старик почти всю жизнь. Он купил футляр в молодости на распродаже. И годы жил зная все, годы мучился, но не отчаялся, прошел свой путь, испил свою чашу.

– Прошел, прошел, врешь ты все. Это я уже понял. Если судьба, так и не мог старик отчаяться, потому что в судьбе у и него такого нету. Жил себе, думал, чувствовал, что положено, и все. Нет тут ничего такого, чем ты восхищаешься. Это если по-твоему, судьба. А если по-моему, по-настоящему, то дураки вы оба. Бороться нужно было, драться до послед него, грызть зубами и получилось бы. Но вы слабаки, вы всегда только терпели, вы слуги жизни, а мы хозяева. Я обманул судьбу потому что хитрый, потому что жизнь предназначена для меня, я взял ее как дешевую блядь, силой и моя воля! Так то надо жить, а не слюни пускать! Не бывать такому, чтобы Григорий Куделин испугался какого то еврейского ящика! Это для слабаков. Все, завязал я, кровь идти перестала, будешь жить. Вот уж не думал, что оставлю тебя в живых, так мечтал помучить, показать тебе ад. Сколько месяцев только и мечтал как буду тебя убивать, а оставляю живым.

-Я мертв.

-Нет.

-Да!

Шведков рванулся, неожиданно и сильно. Свалил сидящего атамана, на пол и стал душить. Клокочущее горло, тяжелые хрипы. Борьба, выстрел. Шведков обмяк, атаман сбросил его на пол и вскочил. Шведков смеялся, хоть трудно смеяться человеку с простреленным животом.

– Я уж было испугался, что действительно уйдешь, а яживой буду.

Атаман задыхался. Он отбросил дымящийся пистолети схватил Шведкова за грудки, он был взбешен.

– Скотина! Зачем ты это сделал? Мог ведь жить!

– Это моя судьба.

– Сука! Ты ведь мог жить! Насрать на судьбу!

– Судьбу нужно исполнять.

– Кому нужно? '

– Мне.

– Но ты ведь не должен был вот так на меня бросаться!

– Не должен. Но если бы я не бросился, то ты не убил бы меня, а моя судьба быть сегодня застреленным, я не хочу нарушать судьбу.

– Почему?

– Если бы я не погиб, то все бы сломалось, все нарушилось, весь миропорядок. Не мне его нарушать.

– Мог жить!

– Я должен был умереть.

– Ну так сдохни блядь!

Атаман взял пистолет и выпустил в Шведкова все оставшиеся пули. Сел на диван и обхватил голову руками. Он нервничал, слишком многое свалилось на него за этот день. Нужно успокоиться и решить, что делать, он ведь хитер, он ведь Куделин. Дело жизни и смерти. Нужно бежать, дивизию уже не поднять. Черт с ней. Бежать на юг. Трудно будет пробиться туда с картинами. Война: разъезды, посты, партизаны, банды. Поди прорвись сам. Страшно, что умер Шведков, ведь все пока сбывается, пока. Может действительно не уйти? Куделин гнал прочь такие мысли. Нужно быть уверенным, он хозяин. Заглянул в футляр. Полуразрушенная стенка красного кирпича, строй солдат, залп. Человек падает, он падает. Атаман садонул футляр со всей силы о пол. Футляр отлетел к стене. Куделин зло сплюнул и выбежал из дома. Вскоре подогнал повозку, запряженную добрыми лошадьми. Погрузил картины, иконы, бросил пулемет и ящик с гранатами. Матерно выругался и огрел кнутом лошадей. Мчал по улицам, нещадно давя спящих бойцов, они все равно считай дохлые, да и не важно. За ночь он уйдет далеко, так далеко, что его не успеют до завтра привезти в этот вонючий городок и расстрелять. В том и план. Он еще обманет судьбу плюнет в глаз, отимеет! Атаман почувствовал прилив сил и уверенности. Он спасется, он уйдет! Париж рестораны, девки, сытая, довольная жизнь, все это будет у него! Лежать на диване, курить дорогую сигару, под боком блондинистая сука, рядом бокал вина, и вспоминать былое. Тысячи верст бешеных скачек, битвы, резни, кровь и смерть. Дурачки и слабаки подохли, а он живой, он счастлив, он хозяин. Он вздыхает и улыбается, такова судьба. Его судьба. И патефон играет мелодию похожую на слегка взволнованное море. Иногда курнуть опиума.

Откуда взялась канава поперек дороги непонятно. Куделин слишком задумался и не заметил ее. Телега резко ковырнулась, завалилась на бок, еще несколько метров протащилась по дороге и остановилась. Атаман лежал под деревом, удар о которое остановил его полет. Он был крепок этот Григорий Куделин, он не умер, он быстро очнулся. И услышал чьи-то шепотки. Поднял голову – несколько мужиков торопливо рылись в повозке, уверенные, что ездок мертв. Атаман начал стрелять. Двое упало, еще двое бросились бежать. Куделин подбежал к повозке, схватил пулемет и скосил убегавших. Сел на дорогу, скрученый сильной болью в левой руке. Не иначе как, сломал. Куделин нашел в себе силы встать и осмотреться. Повозка была разбита напрочь. Картины от удара разложились по дороге, как большие карты. Стал собирать их и носить в кусты. Спрятать их здесь, запомнить место, позже вернуться. Когда позже, как вернуться? Куделин гнал от себя эти вопросы, зная неутешительный ответ. Но не мог он просто так бросить картины. Это же Париж, его Париж! Складывал в какой то яме, сверх навалил веток. Дожди конечно, но что было еще делать? Вернулся к повозке. Освободил из упряжи уцелевшую лошадь, искалеченную застрелил. Залез и поскакал. Быстро, хоть и страшно болела рука, но дыхание смерти позади было куда страшнее. Он уйдет, он выживет, он ведь Григорий Куделин. Пусть не Париж, не особняк и не рестораны. Маленький городок, где все дешево и жизнь спокойна. Жизнь! Мадам, вдова, недурно выглядит, владеет лавочкой. Вместе торгуют, вместе живут и долго проживут. Рука забивала все мысли. Больно. И пусть, пусть. Значит он живой, он с каждой минутой отдаляется от костлявой старушки. Он, Григорий Куделин, побеждает судьбу. Он всегда делал невозможное. Сбегал из самых строгих тюрем, уходил из хитрых ловушек, больше года командовал Дикой дивизией и вот победил судьбу! 0тымел как последнюю блядь! 0н хитрец, он хозяин! На юге, в тайнике лежит золотишко и валюта, еще кое-что при себе. На первое время хватит. Ну Гриша, ну жук. Он был сыном шлюхи и конокрада, а стал человеком обманувшем судьбу!

Впереди показались всадники, несколько человек. Атаман бросил лошадь с дороги в кусты, но его уже заметили. Может в лесу, ему бы и удалось затеряться, но кусты и деревья кончились, впереди расстилалось поле. Куделин погнал лошадь вперед, уже зная, что будет, но не веря. Лошадь подстрелили, атаман умело упал на землю, но сломанная рука не прощала даже умелых падений. Едва не потерял сознание, топот приближался. Вот они уже рядом, вскинул пистолет и тут же несколько пуль разнесли правую руку. Опытные попались бойцы, ждали подвоха. Куделин понял, что конец. Футляр, судьба оказались сильнее. Значит все таки расстрел. Он так ослаб, что даже не было сил злиться. Его обыскали, взвалили поперек коня и повезли куда-то. Кровь из раненной руки оставляла прерывистый след. Он наверняка умрет, не доехав до города. Потерял сознание. Очнулся от холодной воды.

– Здравствуй Гриша. Узнаешь?

Это был Жныкин, красный командир. С ним еще какие-то люди. Особенно приметный один, со щелью на лбу и сжатыми кулаками. В глазах у него только холод, зима в глазах.

– И знаете орлы кого вы изловили? Самого Гришу Куделина, атамана Дикой дивизии! Что ж это ты Гриша мотаешься по дорогам один да еще на незаседланной лошади? Или погнали тебя твои головорезы?

– Везите в город.

– Это еще зачем?

– Расстреливать.

– Что ты Гришаня, и не надейся даже на такую льготу. Ответишь ты за всех , кого убил.

– Я ведь офицерье.

– И офицерья много, согласен. Это тебе зачтется, но ведь и нашего брата ой немало ты погубил. Помнишь морячков две сотни балтийских. Ведь золотые были ребята, а ты их порезал всех. Они ж за революцию, за счастье стеной были, а ты их в расход. Вот за них и будет тебе сейчас тошно.

– Меня чекисты должны в городе расстрелять.

– Нету братец никаких чекистов в округе, они вперед бояться лезть, все по тылам больше чистят. И в город тебя никто не повезет. Здесь тебе кое-что устроим. Как ты любишь – на коле.

– А офицерье?

– Если бы не офицерье, то резали бы тебя на части, пока ты не закончился. А ну вкопать в землю кол хороший!

– Суки!

Стучал топор, рвали землю лопаты.

– Тебе здесь хорошо будет, раздольно. Вон березовая роща, речка недалеко, птички поют. Это тебе тоже за офицерье.

Но как же стена? Ведь должны были расстрелять, и в помине не было кола! Обманули! Страшная смерть. Уж лучше было сидеть в городе и ждать. Тогда бы только расстреляли. Эти не дадут просто умереть. Жныкин, чертов морячок, как же его драли, сколько людей положили, а он выжил. Подкрался и скоро сплетет лапти Дикой дивизии. Плевать на дивизию, эти пьяные свиньи заслуживают смерти. Но почему он, Григорий Куделин, умный, хитрый, сильный, много повидавший, почему он должен умирать. Кто дал ему эту судьбу? Бог? Он ненавидел того, кто пишет судьбу, кто бы он ни был. Если бы смог достать, то сразу же пристрелил бы его. Потому что несправедливо, какое-то говно будет жить, а он, лучший, должен умереть. Неправильно!

Столб вставили в яму, засыпали землей и тромбовали теперь прикладами.

– Хороший столб, Гриша. Как раз по тебе.

Жныкин будет жить, а он нет!

– Даю тебе три минуты, последних. Подумай, скажи, если будет что, может помолись. Перед смертью часто молятся. Минуту эти тебе из моего уважения. Хоть и сволочь ты, но боец изрядный, замечательный. Жаль не туда пошел ты, а то с тобой бы побыстрей счастье мы обустроили. Но уж не по нашему. Часы у меня трофейные, немецкие, точные, так что не обману. Вот, началось.

Весь отряд как-то затих. И всего то десятков семь-восемь. Как клопов могла их дивизия раздавить. Но спит дивизия, полумертвым пьяным сном спит. И будет спать, пока не перебьют ее. А он, атаман Григорий Куделин, уже на пороге смерти. Ему дана чепуха, уже меньше. Как быстро идет время, будто понесшая лошадь. О чем думать перед смертью? Похожа была его жизнь. Сначала дела, бега от полиции, тюрьмы, снова дела. Потом походы, перестрелки, рубки. Что об этом вспоминать, все на одно лицо. О мечтах еще глупее вспоминать, не сбудутся они, сидеть ему на колу. Молиться? Зол был на бога за упорство в судьбе. Ну что ему стоило отступить, дать выжить, он бы пудовые свечи в благодарность бы ставил. Нет же уперся, старый дурак ни в какую. Ну и пошел куда подальше! Что ж делать? Время уходит, его жизнь уходит, навсегда уходит, умрет он. Лежит атаман смотрит в небо в последний раз. И травы запах в последний раз, дышит последние разы, все послед нее! Глянул на часы Жникин, хмыкнул. Все.

-Застрели!

Подняли его и опустили на кол. Сантиметр за сантиметром оседал он воя от боли. Потом хрипел, через несколько минут затих.

– Получил свое. Теперь и с дивизией так же, хана им. Поехали Хребто счастье строить.

Отряд зарысил по проселку к городу. Среди белых березок и зеленной травы остался кол. На нем был бывший атаман Дикой дивизии. Он был похож на ободранного цыпленка, этот Григорий Куделин, цыпленка насаженного на вертел. И первые мухи уже садились на пятна крови. Пока еще боязливо, пока еще осторожничая.

1998г.

ЖОПОЛИ3 (апофеоз науки)

Это место досталось мне нелегко. Был большой конкурс, более полусотни претендентов, причем подготовленных, настроенных на победу и готовых ради этого на все. Нет ничего удивительного: трехразовое питание, мясное, мягкая кровать, жизнь как за каменной стеной да еще деньги на карманные расходы. Поди найди сейчас такую лафу. Поэтому борьба развернулась нешуточная, в несколько туров. Сначала мы показывали свои языки и отбирались счастливцы-обладатели самых длинных и шершавых. Затем выбирали более крепких здоровьем, ленивых и умных. Я был не самым здоровым, не самым ленивым и уж тем более не самым умным, но во мне, к неописуемой радости, оказался наиболее оптимальный подбор этих качеств. К тому же и язык был длинный, на ощупь схожий с гусиной кожей. В общем я выиграл и получил счастливый билет. Когда узнал о победе, то не спал ночь. Ходил по комнате и думал, что наконец-то устроил свою жизнь. Это очень важно устроить свою жизнь. Попасть в струю, иначе останешься на обочине, будешь неудачником, серой тенью, слабаком, никем. Самое страшное стать никем. И я обезопасил себя от такой возможности. Да, мне не удалось стать хозяином жизни, человеком с уверенным взглядом и толстым затылком, богачом и властителем. Но я и не буду жалким ошметком, инженеришкой за 25 долларов. Ошметки ходят в замусоленных пальто и протертых пиджаках, но смотрят на меня свысока. Он продался, он жополиз! Я смеюсь над их возмущением. Жалкие дураки. Да я лижу жопу, но делаю это за привольную жизнь. Питание, досуг, безопасность, все это есть у меня и будет. А за что лижите задницы вы? Ага, слышу вой. «Мы не лижем задниц! Мы гордые!» Войте, войте, лгуны. Грязь! Это они то не лижут! Да они как раз лижут побольше меня! Я одному, они многим! Лижут своим начальникам, крупным и мелким, чтоб не выгнали с работы за тридцать баксов, лижут бандитам, чтоб не трогали, лижут женам, чтоб не ушли. Женам зря, те уже никуда не уйдут. Кто мог – уже ушли или почти явно перепихиваются с Васей Жуком, хозяином четырех палаток на базаре. Так что дорогие вы наши гордецы, не лижите задов вашим женам, если до сих пор не ушли они, значит некуда им идти. Значит не лишат они вас тех торопливых моментиков, когда чувствуете вы себя мужчинами, хотя по сути лишь кобеля.

Вы просто трусы! Вы боитесь посмотреть правде в глаза и сидите за это по уши в говне, сидите и не рыпаетесь! Да я жополиз, да меня кастрировали, но я и не скрываю этого и не стыжусь. Я никого не тираню и не учу жить. Мне хорошо и больше ничего не нужно. Мне хорошо. А вам плохо. Вы свободны только потому, что трусы, свободны, насколько могут быть свободны трусы. Не открыв глаза не увидишь цепей, это вы усвоили и жмуритесь изо всех сил, крича самому себе, что вокруг не вонь, а аромат. Когда жена говорит вам о перегоревшем холодильнике, вы ненавидите ее. Она напоминает вам о правде, что покупать новый нет денег. И незачем, так как нечего хранить. Вы прячете глаза от изможденных жен и голодных детей, вы шепчете, что не продались, человеческое достоинство сохранено и прочие нелепости. Я хохочу, мне жаль вас. Вы учите детей жить как вы, хоть это и не жизнь, а тягомотина. Вы учите, а сами мечтаете, чтобы на дочь положил глаз бандит покрупней (авось проживет недолго и деньжат оставит). А сын чтоб спопашил дочь крупного чиновника. Тогда может, хоть на старость лет, и ваши намозоленные задницы будут лизать. Вы ведь мечтаете обратиться ясным молодцом, стать хозяевами жизни. Ваша сокровенная мечта, чтоб и вам лизали, но вы боитесь себе в этом признаться. Недавно я говорил с человеком, жена которого последний раз надевала новое платье в день их свадьбы. С той поры лишь обноски, их сына калечат в стройбате, а они говорили мне о свободе, о предназначении человека, о принципах. Они говорили мне, но убеждали себя. Что все не зря, что больше двадцати лет они жили безвылазно в дерьме не просто так, а ради чего-то. Только какая разница: лизать жопы ради достатка или жить в говне ради чего-то? Я не вижу разницы. Видимо эта разница различима лишь для эстетов.

Люди не испорченные культурой честнее. Рабочий не трандит мне о свободе. Он видит, что я получаю на расходы в неделю столько, сколько он зарабатывает в месяц. Я хорошо и вволю кушаю, модно одеваюсь, имею кровать, телевизор, проигрыватель, видеомагнитофон, книги и все что нужно для научной деятельности. Он лазит в мазуте по восемь часов пять дней в неделю. И он не кричит о своей свободе, хоть и получает те же 30 долларов, ну может немного больше. Рабочие вежливы и предупредительны, они уважают меня и завидуют. Они показывают мне языки и просят оценить их шансы на успех. Поздно ребята. Еще на заре современного жополизания, вы могли бы пройти, но сейчас ничего у вас не выйдет. Да есть такие языки, будто наждак, но это вчерашний день. Давно уже удовольствие от жополизания утеряло физиологическую составляющую. Разве что где-то в среде вечно пьяных председателей колхозов сохранился этот атавизм. Сейчас жополизание это прежде всего дух, его наслаждение, его возвышение, отсюда и современные требования к жополизам. Какое возвышение духа, если жопу тебе лижет простой рабочий? Никакого, они всем лижут. Вот если бы хоть студент. Да еще с научными публикациями и хорошим знанием английского, вот это уже другое дело. Получше, хотя все равно уровень глав захудалых районов или директоров небольших заводов. Не выше. Если район промышленно развитый или фирма торгует бензином или начальник налоговой полиции, то здесь для жополиза обязательна научная степень. Как правило кандидат. Особый шик кандидаты физмат и философских наук. Ниже медики и юристы, на дне технари и экономисты. Первые неотесаны, вторых слишком много. Но это на любителя. У одного из заместителей областного правителя единственный жополиз. Первый его жополиз, еще с производства. Со средним образованием, но виртуоз каких мало. Настоящий профессионал. Оттого и остался при месте. Но это редчайшее исключение. У остальных заместителей в жополизах исключительно профессора и подающие надежды кандидаты. Прошли те времена, когда на науку плевали. Сейчас науку уважают, научным работником быть престижно. Деньги выделяются регулярно, только работай. Вот что значит цивилизация. Раньше воровали, тянули все к себе, как сумасшедшие. Ну хорошо, дома стоят, счета в Швейцарии есть, детишки в Оксфорде, любовница в трехкомнатной квартире. Что дальше? Можно жрать как свиньи и трахаться как кролики. Но этого напробывались. И люди стали искать что-то новое. И для здоровья не вредное, уму и сердцу приятное. Много было попыток в разные стороны, в одной области даже счастье сколотили, но больше о той области ни слуху, ни духу. Другие попытки тоже неудачные и вдруг появилось жополизание. Оно то, собственно говоря, никуда и не исчезало, существовало всегда, но в формах несовершенных, аматорских, замутненных и чуть стыдливых. С оглядкой. И тогда все лизали, но скрывали, предпочитали молчать или говорить иносказательно. Теперь жополизание поставлено на профессиональную основу и совершенно официально. Я могу громко и гордо заявить: «Я жополиз!» На нас оглядываются и смотрят мечтательными взглядами. А мы открыто лижем зады и получаем вознаграждение. И смеемся над обитающими в канализации и вопящими о свободе. Я свободен, я могу съездить в отпуск на юг, пить дорогой коньяк, кушать морепродукты, смотреть лицензионные фильмы, заниматься любимым делом.

А ведь я, всего лишь, жополиз среднего уровня. Конечно в области мой хозяин величина, соответственно и я человек уважаемый, но уже для столицы это мелочь. Там целые школы подготовки жополизов высочайшего уровня. И если у депутатов с периферии попадаются в свите кандидаты, то у лидеров фракций только доктора наук и с полдесятка академиков. Министры, банкиры, крупные уголовники содержат целые институты. Что уж говорить о президенте, у которого к услугам целая академия наук. У президента есть большая мечта – жополиз-лауреат Нобелевской премии. Лет двадцать над этим бьются, три президента сменилось, но увы. Что-то перестала земля наша родить таланты. Хотя мечта конечно достойная, не размениваться по мелочам. Представляю как трепетен язык человека, получившего Нобелевскую премию. Президент согласен на любого, по любой специальности, пусть даже за мир. Главное чтоб нобелевский. Ходит шутка, будто и нашего президента могут наградить премией мира за распродажу арсеналов. И что тогда будет? Ну это причуды великих. У нашего областного царька мечты поскромнее, зато и осуществимей. Он балдеет от олимпийских, мировых, на худой случай, европейских чемпионов. Содержит команды лучников, биатлонистов и лыжников. Как только заработают медаль, сразу к нему везут. Конечно золотая медаль, это не премия, но и наш вор не царь воров. Хотя конечно человек со вкусом. Академию личную создал, пригласил специалистов со всей страны, здание отстроил по европейским стандартам. Теперь в перерыве между медалистами, ученые мужи ему жопу лижут. Представляете какое ему блаженство. Ведь он простой хлопец из села, среднее неоконченное, высшее за сало, думает, что инфляция это блядское имя, а солнце – большая лампочка, которую неизвестный вредитель выключает по ночам. Побывал во многих европейских столицах и вывез оттуда убеждение, что не по-людски живут, а шлюхи там костлявые. Еще помнит, что нация и государственность это хорошо, независимость и воровать еще лучше, а реформы куда-то не туда. Что не туда и куда не туда, не помнит, потому что не знал да еще и забыл. И такой вот человек с солидным брюшком и морщинистым затылком, раскорячится на дорогом итальянском диване, а профессор ему зад лижет. Другие профессора умные вещи говорят и своей очереди ждут. Завтра же приезжают серебряные призеры в лыжной эстафете. Вся команда – четыре человека. И естественно правитель наш на седьмом небе. Сегодня профессора, завтра считай чемпионы. И все к нему идут на сеанс. Что с этим сравнится! Вспоминает сей кряжистый муж молодость, ворошит скирду подплесневевших извилин. А ничего и близко не подходит не с чем сравнивать. Положим водка. Хорошо, никто не спорит, бухнуть, закусить. Но как-то слишком просто. Всякий дурак может напиться и радоваться, зачем же ради этого жизнь то жить. Эксклюзива хочется. Бабы тоже вещь. Но, во-первых, хороши по молодому делу, когда волком воешь, а их нет, зараз. Сейчас штабелями падают, да топорик подустал, сточился. Конечно, побаловаться можно, но такого как раньше уже не вытешешь. Во-вторых, непредставительно это, дико, будто скотина. Человеку его положения утонченных подавай наслаждений. Где большое наслаждение взять, чем от жополижащего светила, научного или спортивного. Профессор, чемпион толпятся, значит не зря жизнь прожита, не зря сам целую тьму задов перелизал! Вот оно счастье, достиг! Такие вот мысли захлебывают. Оттого и ценят жополизов, оттого и содержат на высшем уровне. Прояснить стоит один вопрос, который завистники наши муссируют. Что, дескать, мы те же проститутки. Вранье. Проститутки торгуют телом, они указывают сексуальные услуги. В любом жополизном договоре указано, что это нам категорически запрещение. Ведь мы оказываем услуги исключительно духовного характера, помогаем людям возвыситься, почувствовать свое величие. Наши хозяева ценят не сам факт лизания, а кто лижет. Таким образом само лизание есть некая форма, но ни как не содержание. Суть жополизства исключительно духовна, мы ученые, мы получаем деньги за свой ум и в этом нет ничего постыдного.

Конечно у этой профессии, как и у всякой другой, есть свои минусы. Чего скрывать, есть. Иногда глянешь в окно, а там небо синее, облака белые, стихи писать хочется, а тут принесет нелегкая шефа. За работу приступай. Тошно, да приходится. Профессионализм превыше всего. Надо значит надо, даже через не хочу. За то содержание первоклассное получаю. Опять же кастрация – вещь не из приятных. Вспоминаешь как девок портил, сердце кровью обливается. Но то одни воспоминания, теперь плевать я на девок хотел. Живу спокойно, без страстей и порывов. Прямо жизнь философа. Хозяев я понимаю, нужно нас кастрировать. Ведь в дом принимают жить, там дочери, жены хозяйские, зачем лишние проблемы. И им спокойней и нам легче. А то бы семьи заводили, что уж совсем никуда не годится. Как монах богу, так жополиз посвящает себя хозяину. Кроме непосредственной позволительна и даже поощряется научная деятельность. Причем не думайте, что звания нами покупаются. Какой смысл хозяевам себя обманывать? Как говорится, язычок настоящего кандидата стоит языка купленного доктора, и я с этим согласен. Поэтому, как и большинство других, работаю в науке. Сейчас на очереди докторская. Хозяин подбадривает меня. Для его уровня иметь жополиза доктора это максимально возможный потолок. Я надеюсь что и он подрастет по служебной лестнице. В жизни жополиза большое значение имеет положение начальника. Обычно мы растем пропорционально хозяину. Бывают случаи, когда жополиз перерастает хозяина и уходит к более представительному. Бывает движение и в обратном направлении. Ни то, ни другое мне не грозит. Я уверен в своих силах. И надеюсь, что после защиты докторской мой оклад возрастет. Вы спросите зачем мне деньги? Нужны. Те же родители. У них кроме меня еще три сына и дочь. Старший мой брат, необычайный вольнолюб, работает за гроши учителем в школе. Вещает о детях цветах жизни, научить самоуважению, свобода, человек это звучит гордо и прочая муть. Представляю: стоит худой мужчина в дырявых туфлях и рубашке с шелушащимся воротником. Самоуважение. Его жену я устроил служанкой в хорошее место. Он вопил об идеалах, но женщинам ближе материи. Она сошлась с шофером и дочка уже забыла отца, а дядю знает. Другой брат пьет, но зато не говорит глупостей. Просит иногда на бутылку. Младший брат обнадеживал, пошел в бандиты, зарабатывать стал, домину начал строить, но застрелили. Разборки. Сестра вышла за поэта, тоже сторонника того, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Они умеют красиво говорить, но их дети бледны и чахлы от плохого питания. Для них самый большой праздник мой приход. Знают, что дядя без гостинцев не придет.

Соответственно, как вы понимаете, родители на моей шее. У них есть дети с честью, есть пьяницы, но кормит их жополиз. Вот так вот. А ведь и папаша и мамаша кричали мне в свое время: «Опомнись! Что ты делаешь! Не позорь наших седин!» Человеческое достоинство, унижение, где гордость, все по полной программе. « Ты наш стыд!» Теперь они жуют вставленными за мои деньги зубами мой хлеб, мое масло и слезливо благодарят. Они знают на сколько дней хватило бы их пенсии. Теперь я уже не позор и не стыд, я предмет гордости их и зависти соседей. Опора на старость, как же повезло. Они у меня жили честно, ни перед кем не пресмыкались, воспитывали детей, отстроили домик, вырастили яблочный сад. Им не в чем себя упрекнуть, у них чистая совесть, но эту самую совесть, к сожалению, не намажешь на хлеб. А на старость так хочется уюта, теплого уголка и сладенького, мягкого кусочка. Всю жизнь они экономили, отрывали от себя куски. Ради детей. И вот дети взрослые, а есть нечего. Когда я приношу торт или конфеты, родители плачут. Я знаю, большую часть они оставят внукам, которых бог наказал честными мамами и папами. Пусть, я не жадный.

Друзей у меня нет. Были, но зависть хорошее лекарство от дружбы, излечивает быстро и надежно. Их языки оказались хуже, а жить сыто хотелось очень. Когда их вышвырнули уже в первых турах, они вспомнили про свободу. Как часто бывает, не доставшийся кусок послужил причиной оппозиционности. Пусть тявкают, я забыл о них. У меня есть коллеги и семья хозяина. С первыми я общаюсь по научным делам, со вторыми болтаю о всякой чепухе. Обо всем, о чем угодно. Я настоящий член семьи. Со мной говорят о деньгах, блядках, месячных, спорте, женском белье и мужских проблемах. Плюс погода, политика и светские новости. От меня нет тайн, я знаю все и семья хозяина для мен я прочитанная книга.

Его жена, роскошная знойная женщина. На каждый год ее жизни приходится два килограмма зыбкого тела. Может в тридцать это было прекрасно, но в пятьдесят это уже закат. Дамочка любит гладить меня, настаивает, чтобы я занимался спортом и явно жалеет о моем некомплекте. Впрочем почтальон и педиковатый инструктор по аэробике помогают ей разрешаться от излишней страсти, наполняющей это щедрое тело. Дальше следуют две дочери, весьма пресытившиеся девицы. Одна, что бы показать свою изысканность, предается лесбийской любви со своими подругами, прямо на полу. Другая, неизвестно для чего, думаю в пику первой, занимается рукоблудием с помощью миксера, хотя выше второй скорости подыматься не решается. Самый младший, Эдик. Милый малыш лет семи. Наиболее удивительно то, что в нем не обнаруживается пока никаких пороков. Он даже не делает гадостей. Или все еще впереди и тогда это будет местный конец света, или Эдина мама в свое время с могла завлечь в свои объятия идеального мужчину. Собака Мери. Прекрасная болонка, но любит делать на паласе, причем всегда на изображение тигра. Видимо охотница, метит добычу. Еще свора разных родственников с обеих сторон. Тут сказать что-нибудь трудно, так как все они на одно лицо и обладают волчьим аппетитом. Запомнился один, его звали Петя. Он заразительно смеялся, знал кучу скарбезных анекдотов и стихов. Потом изнасиловал пенсионерку. Дело замяли, но из города Пете пришлось уехать.

Прислуга. С прислугой я разговариваю мало, не о чем. Они слишком тупы. И не ровня мне. Три горничные, две время от времени ублажают хозяина, одна ублажала когда-то. Вихлозадые дамы, считающие, что общение с шефом выделяет их. Обманываются. Повар Бирлык. По национальности марокканец, учился на врача, но слишком полюбил водку, чтобы вернуться на родину. Готовить научился у отца, владельца ресторана. Повар отменный, особенно когда пьян. Во время запоев и вовсе выдает шедевры, при воспоминании о которых слюнки выделяются и через много лет. Если Бирлык пьян, то на все вопросы отвечает: «Рамадан» и радостно разводит руками. Садовник Федор, молчаливый мужик, похоже тайный коммунист. Если будет революция, он первый разворотит хозяину брюхо своими вилами. Я побаиваюсь революции. Всякая перетрубация опасна для меня, ведь я высокоорганизован. Тараканы живут и при радиации, потому что они просты. Рабочий выживет практически при любом режиме, но как орхидеям нужна теплица, так мне нужна система, иначе гибель. Я противник революций и каких бы то ни было резких изменений. Я стараюсь не конфликтовать с Федором, мало ли чего. Пока он усердно удобряет клумбы и ухаживает за деревьями. Читает только две книги: «Сказки народов Африки» и «Книгу юных командиров». Обе затерты до неузнаваемости. Лена, воспитательница Эдика. Интересная девица двадцати семи лет с большими красивыми глазами. Ее я не мог разгадать дольше всех. Что она, кто она? И почему в глазах печаль? Я не верил, что это несчастная любовь, я видел как она считает деньги. Люди, так священнодействующие с купюрами, не подвержены любовной дури. Тогда отчего же печаль? Пришлось мне побегать, прежде чем узнал я причину. Оказывается, ее отец был большой начальник, настолько большой, что даже обеспечил своих детей личными жополизами. Потом папа не почуял куда ветер дует и его сместили со всех постов да еще и заграничные счета конфисковали. Пришлось Леночке идти зарабатывать на жизнь. Но печаль ее была не от этого. У нее была печаль человека которому когда-то лизали зад, а теперь лишенного этого навсегда. Мне было жаль ее. Позже она несколько раз подходила ко мне тайком, предлагала немалые деньги. Но всякий раз я отвечал твердым отказом. Затрагивалась моя профессиональная честь. Только зад хозяина может узнать шершавость моего языка, и на предательство я никогда не пойду. Лена огорчалась, но не обижалась, понимала, что такова жизнь. Каждый делает, что положено.

Вот я и описал всех обитателей большого трехэтажного дома, где я обрел покой. Мне кажется, что этот дом был своего рода Касталией для меня, областью абсолютного духа, где я был избавлен от материальной суеты и свободно занимался научными изысканиями. Как магистр знал игру, так я знал все о всех здесь. Они были для меня расколотым орехом. Знал их тайны и хранил свою. У меня ведь тоже есть тайна, мелкое нарушение правил жополиза. Я не идеальный жополиз и поэтому застрял здесь, а не попал в столицу. Может и тайна слегка держит меня здесь. Тайна простая, это не убийство, не другое преступление. Я чрезвычайно законопослушен. Моя тайна это живое воспоминание. Когда-то, я был еще зеленым юнцом разглагольствующим о свободе, встретил средь бела дня девушку. Была ли она стройна, красива, с необычайно нежной кожей, загорелыми руками и улыбкой царицы? Не знаю может быть, а может это мои тогдашние мечты рисовали ее такой. Белые как свежий снег зубы, спрятавшиеся за кровавой завесой цветущих губ, волосы похожие на океан, совсем не тихий, ноги, две изумительных реки текущие в рай. Так я тогда представлял ее, не спал ночами, тосковал. Не выдержал и подошел к ней, после того как ходил за ней месяц. Мы познакомились, мы стали вместе. Дни проходили и я думал, что это счастье. Теперь то я понимаю, что иллюзия, но тогда верил.

Она живет в нашем городе, в старой пятиэтажке. Две комнаты, нуждающиеся в ремонте и она. Ее кожа в морщинах, груди, когда-то похожие на Афганистан, в своей непокорности, теперь грустно обвисли, превратившись в Северную Корею. Нескольких зубов нет, в остальных пломбы. Губы усохли, улыбка стала жалкой, похожей на собачью. Когда-то я сходил с ума от ее ног, сейчас они оплетены густой сеткой вздувшихся сосудов. Я смотрю на эти комнаты с пожелтевшими обоями и старой мебелью. На кухне проржавевшая мойка и пустой холодильник, в туалете сыро и запах. Много тараканов. Были мыши, но сошли от голода. И здесь я хотел построить уютное семейное гнездышко, здесь хотел провести всю жизнь?! Каким чудом я спасся? Сейчас был бы типичным мужичком, рано постаревшим от тяжелой работы и плохого питания, ничего не увидевшем, ничему не порадовавшемся, но твердящем о свободе. Кому не хватило куска, всегда говорят о справедливости. Но я сумел вырваться из этого болота, выиграл конкурс, лег на операцию и стал по настоящему свободным.

Она очень тогда плакала. Умоляла остановиться, говорила, что хочет быть со мной, что больше ей ничего не надо. Может она и говорила правду, но я не хотел жить в говне. Я понял, что любовь не превратит говно в цветы, любовь просто закончится, улетучится, а говно останется. Я хотел вырваться, хотел стать человеком у которого не одна мысль – где бы взять пожрать. Я хотел жить спокойно, заниматься своим делом, кушать, отдыхать. И я ушел. Я удивлялся ее слезам, найдет ведь себе другого кобелька, зачем так убиваться. На коленях стояла, в глаза заглядывала, рыдала. Я ушел, она осталась. Так ни с кем и не сошлась, жила сама. Точнее с сыном. Да-да, успел я до своего возвышения выстругать ребенка. Хороший мальчик, похож на меня в детстве. Послушный, тихий, только есть в нем что-то от матери, очень портящее его. Какой-то скрытый трагизм что ли. Такое впечатление, что он готов вот-вот расплакаться. Она работает медсестрой и кушать бы им картошку с хлебом, но я им помогаю. Не много, тайно, но помогаю. Жополизам запрещено иметь контакты со своими бывшими семьями, я не хочу рисковать карьерой. Действую аккуратно и вовремя. Знаю, что ей не платят зарплаты, знаю когда моя прошлая помощь подходит к концу. Ей не приходится бегать занимать по соседям, на что она была бы обречена, останься я с ней. Мальчик подрастает и пора задумываться о его будущем. Язык не плох, но хватит ли ума, чтобы стать жополизом. Не знаю, приложу к этому все усилия. Скоро я стану доктором и мои возможности существенно возрастут. А все потому, что избрал в жизни правильный путь.

1998г.

Оглавление

ЖУЧИЩЕ

РУКИ ЛОШАДИ

ТЕМНОТА

ЖЕРТВА ЧУВСТВА

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ГОРОД НА ЗЕМЛЕ

БОГ (история одного превращения)

ЧЕЛОВЕК БЕЗ СОМНЕНИЙ

ВОЗМЕЗДИЕ

ЖЕРНОВА

ДОРОГА ЖИЗНИ 

СЕМЬЩУК

ВСE 

ЖОПОЛИ3 (апофеоз науки) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg