«Время собираться»

Время собираться (fb2) - Время собираться [Gather Yourselves Together - ru] (пер. Валерий Викторович Нугатов,Наталья Викторовна Екимова) 1200K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Филип Киндред Дик

Время собираться

Глава 1

Стояло раннее лето, день подходил к концу. В полдень было тепло, но теперь солнце село, и вечерняя прохлада уже давала себя знать. Карл Фиттер вышел из мужского общежития и спустился по парадной лестнице, неся в руках тяжелый чемодан и небольшой, перевязанный коричневой бечевкой пакет.

На нижних ступеньках он остановился – лестница была деревянная, шершавая, когда-то серая, но теперь облупившаяся и вылинявшая от времени. В последний раз ее красили, когда Карл еще не начал работать в Компании. Он оглянулся и посмотрел наверх. Входная дверь медленно закрывалась. На его глазах она захлопнулась, со стуком ударившись об косяк. Он поставил чемодан на землю и проверил карман с бумажником – надежно ли тот застегнут, не вывалятся ли случайно деньги.

– Больше по этим ступенькам я уже не сойду, – произнес он вполголоса. – Это был последний раз. Хорошо, что я снова увижу Соединенные Штаты, давно я там не был.

Жалюзи на окнах были опущены. Шторы исчезли. Лежат, наверное, в одном из ящиков. Он уходил не последним: кто-то должен будет запереть все замки. Но этим займутся рабочие, которые заколотят досками окна и двери, чтобы сохранить здание до прихода новых владельцев.

– Ну и жалкий же у него вид. Впрочем, этот дом и раньше не внушал оптимизма.

Он взял свой чемодан и зашагал дальше. Облака скрыли заходящее солнце, на виду остались только его последние лучи. В воздухе, как обычно в вечернее время, было полно всякой мелочи, целый слой каких-то крошечных частиц точно оживает с наступлением ночи. Карл дошел до дороги и остановился.

Прямо перед ним в окружении мужчин и женщин стояли два автомобиля Компании. Рядом с ними горой лежали коробки и чемоданы, которые распихивал по багажникам кто-то из рабочих. Карл разглядел Эда Форестера с листком бумаги в руках. И шагнул к нему.

Форестер поднял голову.

– Карл! Что случилось? Твоего имени здесь нет.

– Как? – Карл заглянул в листок через его плечо. Но ничего не увидел из-за сумерек.

– Это список тех, кто едет со мной. Но твоего имени я здесь не нахожу. А ты? Люди обычно сразу видят свою фамилию.

– Я не вижу.

– Что тебе сказали в офисе?

Карл растерянно обвел глазами людей, стоявших вокруг, и тех, кто уже сидел внутри.

– Я спрашиваю, что тебе в офисе сказали?

Карл медленно покачал головой. Он поставил багаж на землю, взял список и подошел с ним к зажженным фарам одного из автомобилей. Молча прочел его сверху до низу. Его имени там действительно не оказалось. Он перевернул листок, но на обратной стороне не было ничего, кроме штампа с названием и адресом Компании. Он вернул список.

– Это последняя группа? – спросил он.

– Да, остается только грузовик с рабочими. Он уйдет завтра или послезавтра. – Форестер помолчал. – Конечно, может быть, что…

– Что может быть?

Форестер задумчиво почесал нос.

– Карл, может быть, ты один из тех, кто должен остаться до их прихода. Сходи в офис, поищи там большой транспортный график.

– Но я думал, что тех, кто должен остаться, уже уведомили…

– Ну, конечно. – Форестер дернул плечом. – А то ты Компанию не знаешь?

– Но я не хочу оставаться! Я уже написал домой. Собрал вещи. Я полностью готов ехать.

– Это всего на неделю или около того. Сходи в офис, посмотри. А я задержу отправку. Если ты едешь с нами, то беги сюда со всех ног. Если нет, просто помаши с крыльца.

Карл снова взялся за свой багаж.

– Ничего не понимаю. Я уже и вещи сложил. Тут наверняка какая-то ошибка.

– Шесть часов, мистер Форестер, – раздался голос рабочего. – Мы готовы.

– Хорошо. – Форестер поглядел на часы.

– Что, уже садиться? – спросила какая-то из женщин.

– Садитесь. По ту сторону гор нас будет ждать основная группа. Так что отправляться нужно вовремя.

– До свидания, Форестер. – Карл протянул ему руку. – Я сбегаю в офис, узнаю, что тут за история такая.

– Мы не поедем, пока ты не вернешься или не помашешь. Удачи.

Карл торопливо пошел по гравийной дорожке в сумерки, к зданию офиса.

Форестер видел, как он поднялся по лестнице и скрылся за дверью. Через несколько минут он начал терять терпение. Машины были заполнены до отказа, людям было неудобно, они ерзали.

– Заводите моторы, – сказал он первому шоферу. – Через пару секунд снимаемся.

Сам залез во вторую машину и скользнул на место водителя. Повернулся к тем, кто сидел сзади.

– Никто не видел, махал кто-нибудь с крыльца или нет? – Все покачали головами. – Черт его побери. Шевелился бы, что ли. Не сидеть же нам тут вечно.

– Подождите! – крикнула одна из женщин. – Вон кто-то на крыльце. Плохо видно.

Форестер напряг глаза. Идет Карл? Или машет?

– Он машет. – Форестер откинулся на спинку сиденья, устраиваясь за баранкой.

Двигатель второй машины взревел, она поравнялась с ними. Сверкая огнями фар, она неслась по дороге. Форестер прищурился и нажал на газ.

– Бедный парень, – пробормотал он. Машина под ним ожила. – Длинная ему предстоит неделя.

Он догнал первый автомобиль.

Стоя на крыльце офиса, Карл наблюдал, как два автомобиля медленно оставили позади здания Компании и выехали через железные ворота на главное шоссе. Было очень тихо, только стук молотков, которыми рабочие забивали окна и двери, раздавался где-то вдали.

Глава 2

– Мне-то безразлично, – сказала Барбара Малер. – Я мелкая сошка в Компании. Могу и посидеть здесь неделю.

– Может, и больше. Возможно, две. Мы же не знаем, когда они появятся.

– Две так две. Хоть три. Я здесь уже два года. Не помню даже, какие они, Соединенные Штаты.

Верн не знал, серьезно она говорит или насмехается. Девушка стояла у окна, глядя на машины за ним. В сгущающемся вечернем тумане оборудование напоминало колонны и опоры какого-то древнего здания, разрушенного внезапной катастрофой, которая оставила от него лишь эти массивные, но бесполезные основания. Они были повсюду, одни высокие, другие пониже. Бессмысленные, слепые обрубки, с которых все мало-мальски ценное давно было снято и попрятано по ящикам, хранившимся где-то еще.

Двое рабочих вынырнули из тумана и в четыре руки проволокли мимо окна что-то железное и тяжелое. Молча сражаясь с железякой, они скрылись в темноте.

Барбара повернулась к окну спиной.

– Какой сейчас сезон?

– Где?

– В Соединенных Штатах. Какое там сейчас время года?

– Не знаю. Осень? Или лето? Нет, лето здесь. Да какая разница? Это что, важно?

– Нет, наверное. А ты знаешь, что в Штатах есть люди, которые добровольно живут в Сан-Франциско?

– Почему бы им там не жить?

– Туман. – Она показала на окно.

Верн кивнул.

– Он тебя беспокоит? Странно. Ты бы не обрадовалась, если бы он исчез.

– Не обрадовалась бы?

– Да уж вряд ли. Ты знаешь, что здесь вокруг, за туманом? Городская свалка. Или чей-то задний двор. Задний двор всего мира. Сюда сбрасывают отходы со времен – даже не знаю, с каких времен. Компания тут уже давно. – Он потянулся и щелкнул выключателем. Офис наполнился бледным желтым светом потолочных ламп.

– Теперь она уходит.

– Отсюда уходит. А куда-то еще приходит.

– Правда?

– Странный ты человек. Трудно угадать, что творится у тебя в голове. Может быть, ты вообще не думаешь. По крайне мере не так, как я себе это представляю. Женщины такие.

– О да. – Барбара сделала шаг от окна. – Я скажу, что у меня на уме. Меня беспокоит не то, что мы остаемся.

– А что же?

– То, что они уходят. Все уходят на совсем.

– Что еще они могут сделать?

– Могли бы побороться для приличия.

– Четыреста пятьдесят миллионов человек – многовато для борьбы. Кроме того, надо смотреть фактам в глаза. Это китайская территория. Мы здесь не хозяева. Никаких юридических прав у нас нет. Контракты вроде нашего аннулированы сейчас везде, по всему Китаю. Наша песенка была спета, как только случилась революция. Все понимали, что они выбросят из страны любые иностранные компании. Ну, может, кроме русских. Наши дни были сочтены, еще когда взяли Шанхай. Так что не одни мы сейчас драпаем, другие тоже.

– Возможно.

– Нам еще повезло. Мы на самом юге и можем пройти через горы в Индию. А это значит, что мы по крайней мере выберемся. Некоторым на севере повезло меньше. – Верн показал рукой на стену с календарем. – 1949-й войдет в историю как плохой год для бизнеса. По крайней мере в этой части света.

– Люди из Вашингтона могли бы что-нибудь сделать.

– Возможно. Но маловероятно. Со временем ведь не поспоришь. У истории свои приливы и отливы. Азия теперь не место для западного бизнеса. Те, у кого есть хоть капля ума, поняли это много лет назад. Нынешняя каша заваривалась еще в девятисотых.

– А что тогда происходило?

– Восстание Боксеров. Так же, как сейчас. Начало. Тогда мы победили. Но временно. А теперь верх взяли косоглазые. Так что Компании придется пустить наш филиал по разделу убытков, хочет она того или нет.

– Но мы-то все равно вернемся домой.

– Хорошо было бы оказаться где-нибудь еще. Зреет гроза. Напряжение растет. Хорошо бы убраться отсюда. Мы слишком устали, чтобы и дальше поддерживать видимость движения. Для этого нужны силы. А мы здесь персоны нон грата. Непрошеные гости на празднике. На чужом празднике. Нас сюда не звали. Разве ты не чувствуешь их взглядов? Мы здесь не на своем месте.

– Это твое ощущение?

– Это общее ощущение всех, кто сейчас здесь. Мы выдохлись. Профессиональные улыбки начинают сползать с наших лиц. Так что пора нам пробираться к выходу.

– Не люблю, когда меня выгоняют.

– Мы сами виноваты. Слишком засиделись, вот нас и гонят. Уходить надо было пятьдесят лет назад.

Барбара рассеянно кивнула. Она не слушала, что говорил Верн. Она бродила по офису.

– Знаешь, без штор тут просто ужас.

– Без штор?

– Их нет. Сняли. Разве не видишь? – Офис выглядел запущенным и унылым. Штукатурка на стенах была вся в пятнах и шрамах.

– А я и не заметил. – Верн ухмыльнулся. – Ты забыла? Я никогда не обращаю внимания на такие вещи.

Барбара повернулась к нему спиной и снова уставилась в окно. За ним спустившийся с неба туман совсем скрыл величественные колонны, сделав их расплывчатыми и едва различимыми во мгле.

– Не хочешь поговорить? – спросил Верн.

Она не ответила.

– Две последние машины сейчас уходят. Не хочешь пойти попрощаться со счастливчиками?

Барбара покачала головой.

– Нет. Я вернусь в женское общежитие и приведу в порядок свою комнату. Мне только что сказали, что я остаюсь.

– Наши имена выбрали наугад, – сказал Верн. – Чистая удача. Или божественное провидение. Мы остаемся – они едут. Ну, разве не прелесть – ты и я вместе? И еще кто-то. Интересно кто? Наверное, болван какой-нибудь.

Барбара вышла наружу и спустилась с крыльца.

Медленно дойдя по дорожке до здания женского общежития, Барбара остановилась. Кучка рабочих возилась у входа: они вешали на дверь тяжелую цепь с амбарным замком.

– Эй, погодите! – сказала она. – Идите вешать свои замки куда-нибудь еще. Этот дом – исключение.

– Нам сказали не закрывать только офис и часть мужского общежития, – отозвался один.

– Ну и пусть, а я в мужское общежитие не пойду. Я остаюсь здесь.

– Нам сказали…

– Мне без разницы, что вам сказали. Это мое место. И я остаюсь здесь.

Рабочие, собравшись в кучку, посовещались.

– Ладно, – сказал их бригадир. Они освободили дверь от цепи с замком. – Годится?

– А окна? Доски кто будет снимать?

Рабочие складывали инструменты.

– Пусть кто-нибудь из ваших мужчин это сделает. У нас график. Нам надо убраться отсюда сегодня вечером.

– Я думала, вы будете работать еще и завтра.

Люди рассмеялись.

– Шутка, да? Кругом полно косоглазых. Мы не хотим быть здесь, когда они нагрянут.

– Вам они не нравятся?

– Они воняют, как овцы.

– То же самое они говорят о нас. А, да ну вас. Давайте отваливайте.

И рабочие ушли прочь по той же самой дорожке.

– Сами хуже косоглазых. – Барбара поднялась по лестнице и вошла в большое суровое здание. Когда-то оно было чистым и белым. Теперь краска посерела, дождевые потеки протянулись по стенам длинными коричневыми языками. Оконные рамы под приколоченными недавно свежими досками проржавели.

– Вот и все, что у меня есть вместо дома. Забытая богом старая грязная дыра.

Она огляделась, пошарила в темноте в поисках выключателя. Коснувшись его пальцами, она потянула рычажок вниз. В холле зажегся свет. Барбара покачала головой. Все стены были в обрывках скотча от бесчисленных плакатов и объявлений. Одно еще висело на своем месте.

БЕЗ ОФИЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ НЕ КУРИТЬ

«Болтайте больше» было нацарапано карандашом ниже.

Барбара пошла дальше, на второй этаж. Комнаты были заперты. Она подошла к своей двери, вынула из кармана ключ. Открыла замок и вошла внутрь, направляясь прямо к лампе. Вспыхнул свет. Комната оказалась пустой и жалкой.

– Бедная моя комнатка, – сказала Барбара. Внутри не осталось ничего, только железная кровать – собственность Компании – и деревянный столик с лампой. На крашеном полу виднелся силуэт ковра. И ни единого яркого пятна.

Барбара села на кровать. Пружины скрипнули под ее телом. Вытащив из сумочки сигарету, она закурила. Какое-то время она продолжала курить. Но голая комната действовала на нее угнетающе. Она встала и заходила взад и вперед.

– Господи.

Наконец она спустилась вниз. Вышла в темноту, на лестницу, и дальше, на дорожку перед зданием. Одну за другой зажигая спички, она ухитрилась добраться до места у обочины дороги, где вечером лежала груда упакованного багажа. Сейчас от нее почти ничего не осталось. Только маленькая кучка: несколько деревянных ящиков да три чемодана. Она нашла свой и выдернула его из-под других. Он был сырым от плесени. И тяжелым.

Она понесла его назад, к общежитию.

На крыльце она остановилась перевести дыхание, опустив чемодан на пол. До чего же темно вокруг! Как в бочке с дегтем. И никакого шевеления. Все уехали, даже рабочие. Драпанули со всех ног. Пустыня, и никаких признаков жизни.

Это казалось невозможным. Компания всегда была полна жизни, даже по ночам. Горели печи, сыпалась окалина, работали люди, вагонетки носились туда-сюда. Мелькали лопаты и ковши экскаваторов… Но всему пришел конец. Осталась лишь тишина. Тишина и темнота. Высоко над ее головой в небе показались редкие звезды, далекие и едва различимые сквозь туман. Подул ветерок, заворочался в кронах деревьев у здания.

Подняв чемодан, она понесла его дальше, через темный холл вверх по лестнице, в свою комнату. Там она закурила вторую сигарету и села на кровать. Наконец она открыла чемодан. Вытащила свою одежду, пижаму, тапочки, халат. За ними последовали кольдкрем, дезодорант, одеколон, тюбики и бутылочки. Лак для ногтей. Мыло. Зубная щетка. Все это она выстроила рядком на столике у кровати.

На дне чемодана она нашла свою кофейную машину «Силекс» и перетянутый резинкой бумажный пакетик с кофе. А также немного сахара и картонные стаканчики.

Чертовски хорошо, что она догадалась упаковать кофе и все остальное в чемодан, а не позволила рабочим сгрести их в какой-нибудь ящик. Включив «Силекс» в розетку, она вышла в коридор и направилась к ванной, чтобы набрать воды. Насыпала в кофеварку кофе, налила воды.

Потом она переоделась, сняв всю свою одежду. Надела тапочки и купальный халат. Нашла полотенце. Осталось принять теплую ванну и лечь в постель – это поможет. Завтра все будет не так плохо. Ночью, без вещей, одна в пустынном, молчаливом мире… Неудивительно, что на нее навалилась тоска.

Бывало ли ей когда-нибудь хуже? Резкий свет неприкрытой абажуром лампы отражался от голых, замызганных стен. Ни картинок. Ни ковра. Лишь железная кровать, грязный стол, да шеренга пузырьков, баночек и тюбиков на нем. Да ее нижнее белье, лежащее в ногах кровати. О господи!

Кофе уже подпирал крышку. Вот-вот закипит. Она выключила кофеварку. Ну и жизнь. Неужели так будет целую неделю? Или даже две?

Она налила себе чашку кофе, положила немного сахару. Возможно, две недели. Да еще с Верном. Из всех людей на свете именно он… Нет, это заговор. Или, как говорили раньше, судьба.

Судьба. Она глотнула горячего кофе, сидя на кровати в халате. Что за дурацкая ситуация! Как она с ней справится? Ну почему из стольких людей выбрать должны были именно его?

Нет, это невозможно. Она огляделась вокруг. Куда уж хуже? Комната была ободранной, голой. Отовсюду сочился холод, проникая сквозь шерсть халата, он заставлял ее дрожать. Только от кофе становилось чуточку лучше. Наконец она начала задремывать. Голова заболела. Уставшие глаза пересохли.

Она поставила стаканчик на пол и легла головой к оштукатуренной стене. Пружины под ней протестующе скрипнули. Она развязала поясок халата.

Она чувствовала себя усталой, усталой и несчастной. Неделя такой жизни, а то и две. Да еще и с ним рядом. Она закрыла глаза. Мысли путались. Она расслабилась, голова поникла. Стена уже не так давила на шею. Халат меньше раздражал кожу.

Она стала вспоминать прошлое, другие времена. Другие места.

Наконец ее сигарета погасла. Она потушила ее совсем. Кофе в стаканчике остыл.

Лежа на узкой железной кровати, она думала о прошлом, ее мысли блуждали далеко. Голая комната вокруг растаяла как в тумане. Кучка нижнего белья, баночки и бутылочки, ободранные стены – все исчезло.

Она отдыхала, вспоминая.

Вспоминался ей Касл. Как они, босые, в грязных штанах и рубашках, ходили по барам. В барах были деревянные стулья, а на столах стояли деревянные кружки. Рассыпанный по полу песок ласкал босые ноги. Подавали там обычно одну рыбу. И пахло в них тоже рыбой.

Никто не возмущался их мокрой и грязной одежде и тому, как они хохотали, хватаясь друг за друга. Она, Пенни и Феликс. Когда выдавался теплый вечер, они плавали в океане без всякой одежды. Иной раз, проплавав до рассвета, они укладывались в постель утром и не вставали весь день.

Феликс и Пенни были помолвлены. Было решено, что они поженятся в конце каникул, перед началом занятий. Жить, разумеется, останутся в Бостоне. Феликс продолжит писать диссертацию по инженерному делу, а Пенни – работать в библиотеке, по крайней мере пока он не получит диплом.

Феликс был высокий и светловолосый, с небольшими усиками. Его веселые глаза вечно блестели, как пуговицы, и он имел привычку смотреть на людей сверху вниз, засунув руки в карманы или обхватив ими стопку книг. Кожа у него была здоровая и загорелая, характер замечательный. Барбаре он нравился, хотя немного действовал на нервы. Он вечно обо что-нибудь спотыкался, в разговоре размахивал руками. Она не могла принимать его всерьез.

Пампушка Пенни в толстой парусиновой рубашке и с неизменной сигаретой в зубах была теплой и привлекательной. Она много и заразительно смеялась низким, почти мужским смехом. Она не красила губы, а в Касл взяла лишь две пары туфель, и обе без каблуков. И мужские брюки.

Что до самой Барбары Малер, то в двадцать лет ей открывался мир, совсем не похожий на тот, к которому она привыкла, живя в Бостоне. В новую жизнь она входила со смешанным чувством робости и угрюмой сдержанности. В компании она забивалась в угол и сидела, грея в руках стакан, отчего люди считали ее заносчивой и нелюдимой. Если к ней подходил мужчина, она тут же отбривала его парой тщательно подобранных реплик. На самом деле ей просто было страшно. И особенно сильно она боялась тех самых мужчин, которых отшивала, умирая от желания с ними поговорить.

В двадцать она носила гладкую стрижку, со всех сторон одинаковой длины. Волосы у нее были густые, темно-русые и лежали тяжелыми широкими прядями. Как у херувимов Боттичелли. Крупный римский нос придавал ее лицу выражение упорной силы и в то же время мальчишеского задора. Сочетание женской строгости и мужской незрелости. Многим она и казалась скорее незрелым мальчиком, чем женщиной.

В те времена она была стройной, с хорошими руками и ногами. На запястье носила браслет из бронзы, свое единственное украшение.

Сидя в углу и наблюдая, как болтают и смеются другие, она чувствовала себя одинокой. Смешиваться с ними ей не хотелось, а когда приходилось кому-то отвечать, она говорила резко, отрывисто и немногословно. Много лет спустя она поняла, что все тогда считали ее грубой и глупой. Мужчины, которые пробовали ее закадрить, никогда не повторяли своих попыток.

Каждую неделю она писала домой, особенно часто младшему брату, своему любимцу. Бобби было семнадцать. Он бросил школу, чтобы жениться на глупой, эгоистичной девчонке-секретарше, которая ушла с работы через неделю после свадьбы. К огромному разочарованию домашних, в школу он так и не вернулся. Барбара, едва ли не единственная из всей семьи, писала парню длинные, душевные письма. И он это ценил.

Касл был курортным городком недалеко от Бостона. Он был очень мал. И ездили туда немногие. Зато там была прелестная бухта. В зимнее время в Касле не оставалось никого, кроме рыбаков, лавочников да пары-тройки врачей и других специалистов, к которым обращались в случае нужды. Но едва приходила весна, и таял снег, как тут же появлялись первые туристы. Вскоре местные жители терялись в толпе молодых людей из Бостона. Приезжие снимали хижины на берегу. Они ставили палатки, ночевали в машинах и автоприцепах, а то и просто в спальных мешках. С наступлением лета примелькавшиеся лица исчезали, их сменяли другие. Потом лето кончалось, начиналась осень, и все разъезжались.

А пока в июле Пенни, Феликс и Барбара нежились на теплом песке, курили, говорили, радовались запаху рыбы, старинным улочкам и домам, кускам старого дерева, которые выносили на берег волны. Океан и ветер, запах рыбы, соли и старинных бревен. Но отпуск неумолимо шел к концу. Скоро настанет пора возвращаться в Бостон.

Пенни и Феликс поженятся. Для них настанет новая жизнь. А как же Барбара?

Они снимали два домика на берегу, по соседству. В одном жили Барбара и Пенни, другой занимал Феликс. Прошло несколько дней, и, проснувшись как-то ночью, Барбара обнаружила, что Пенни нет. Она была одна в постели, одеяло на стороне Пенни было скомкано. В ванной ее не оказалось. Пенни ушла.

Барбара лежала без сна, думала и смотрела в уголок окна, не прикрытый шторой. В небе светили звезды, они были крупнее тех, которые она видела в Бостоне из своего окна на втором этаже родительского дома.

Ночь была теплой. Тишина стояла вокруг. Странно было лежать одной в большой кровати, в незнакомом доме. Прямо как в поезде, когда несешься сквозь ночь по неведомым местам, не представляя, где окажешься наутро. Мимо безлюдных полей, запертых домов, закрытых на ночь магазинов и темных витрин. Мимо безмолвных и пустых улиц, без признаков жизни и движения.

Она подумала о Пенни. Когда она вернется? Конечно, она у Феликса. Пенни двадцать три, и они давно помолвлены. Барбара смутно почувствовала себя несчастной. Сбросив одеяло, она лежала нагая, думая о Пенни и Феликсе. Темнота тепло касалась ее голой кожи.

Наконец она повернулась на бок и заснула.

В последующие ночи Пени часто не бывало на месте, так что у Барбары было время подумать о себе и о том, куда идет ее жизнь.

Она была молода, моложе тех людей, с которыми она общалась в Бостоне. Здесь, в Касле, они никого толком не знали. Без Пенни и Феликса она осталась бы одна. Она зависела от них. Ее компании здесь не было.

Все ее друзья были поклонниками джаза. Не того, который передавали в популярных радио-шоу и играли на школьных вечеринках. Их джаз был корневой, южный, новоорлеанский, тот, который на пароходах пришел вверх по реке в Чикаго. Там он стал настоящей музыкой, руки великих мастеров превратили его в искусство.

В звуках корнета Байдербеке, уже покойного, или хриплой трубы Армстронга они слышали музыку дикую, неукротимую и утонченную одновременно, которая как будто чувствовала вместе с ними. Если музыка была слепа и потеряна, то и они тоже. Они льнули к музыке там, где ее играли: в маленьких кафе, в полутемных негритянских пабах. Были и пластинки, и имена, священные имена. Бикс. Трам. Резкий, шершавый голос Ма Райни. Имена и места. Звуки.

Вот с кем дружила Барбара, но здесь, в Касле, ее друзей не было. Они остались дома, в Бостоне. А тут ее окружали новые люди, которых она не понимала. Слушая их разговоры, она не испытывала желания к ним присоединиться. Наоборот, она впадала в тяжелый ступор, уходила в дальний конец комнаты и тихо сидела там одна. Наблюдала. Зритель, присевший на подлокотник кресла или подпирающий стену. Она производила впечатление человека, готового в любую минуту с высокомерным презрением выйти из комнаты, на самом деле она боролась с ужасом, нараставшим внутри нее, и с желанием поддаться панике.

Ночь за ночью лежа в темноте и одиночестве, глядя из-за занавески на крупные звезды, она думала о себе. Мысли ее были такие: что будет через год? Буду ли я жить? Буду ли я жить в Бостоне? Буду ли я жить так, как сейчас?

Перспектива продолжать жить также наполняла ее холодным отчаянием. Если ей суждено провести жизнь в одиночестве, сидя в углу и наблюдая за другими, тогда нет никакой разницы, что с ней будет. Можно окунуться в первую попавшуюся волну, которая сорвет ее с места и унесет вдаль.

Она снова подумала про Пенни и Феликса, как они лежат в кровати, обнявшись. Представила пот и задыхание любовной схватки. Краткие периоды затишья. Кровь. Беспокойно сбросила покрывало. Выбралась из постели и села, глядя в темноту. В двадцать лет ее разум и тело походили на торфяную поляну, под поверхностью которой медленно тлеет огонь. Симптомы долго не давали себя знать. Острое желание еще не стало отчетливым, оно то накатывало, то убывало, плескаясь внутри нее, как темная жижа.

Встав с кресла, она заходила взад и вперед. Немного погодя в хижину тихо вошла Пенни. Увидев Барбару, она замерла у двери.

– Здравствуй, дорогая. Я выходила пройтись по пляжу.

– Знаю, – ответила Барбара. – И как там?

– Чудесно.

Барбара снова забралась в постель.

– Ложишься?

Пенни подошла и скользнула в кровать с другой стороны. Барбара ощутила прикосновение ее тела, тяжелого и плотного, почти как у мужчины. У нее вдруг перехватило дыхание, она напряглась. Но Пенни уже спала. Барбара лежала на спине, глядя вверх, в темноту, ее рот был приоткрыт, руки вытянуты по бокам.

Следующий день был их последним днем в Касле. Денег у них осталось мало, и они решили, что выбираться будут автостопом.

– Многие люди возвращаются сейчас по берегу в Бостон, – сказал Феликс. – Нескончаемая вереница сверкающих на солнце машин.

Барбара заметила, что тогда им придется разделиться: какой водитель согласится подвезти троих? Двое и то многовато. Поэтому вернее всего будет добираться по одному, хотя приятного в этом мало. Они решили подумать об этом позже. На повестке дня была тема поважнее: вечеринка, которую устраивал кто-то из их остающихся друзей.

Пенни и Феликс пошли на вечеринку вдвоем. Барбара должна была прийти позже, перед отъездом ей хотелось еще раз написать домой. Она написала матери и отцу. Потом черкнула короткую записочку брату.

«Бобби, иногда я завидую тебе, потому что ты женат. Надеюсь, что вы с Джуди счастливы. Может быть, у меня получится приехать и навестить вас осенью».

Перечитав письмо, она взяла новый лист бумаги и написала:

«Может, я приеду к вам в гости и посмотрю, что такое семейная жизнь. Должны же в ней быть какие-то преимущества».

Добавив еще несколько слов, она положила записку в конверт и приклеила марки на все три письма. Немного погодя она подошла к шкафу и стала доставать из него одежду, в которой собиралась пойти на вечеринку. Разложила на кровати темно-зеленую юбку и легкую светлую блузку. Оделась тщательно: нейлон, каблуки. Расчесала волосы и заколола их сзади серебряной заколкой.

Поверх блузки и юбки она накинула замшевый пиджак. Положив в карман письма, она вышла в теплую ночь и закрыла дверь.

На вечеринке, сидя на подлокотнике кушетки, наблюдая за болтающими и смеющимися людьми, она поняла, что ей и в самом деле жаль будет покидать Касл. Ведь в Бостоне, с его протухшим воздухом, неизменными улицами и холмами, лицами, знакомыми еще по школе, киношками, ее ждет все та же жизнь, такая же, как прежде.

Вернувшись, она продолжит жить с того самого места, на котором прервалась. Без перемен. Только теперь ей будет еще более одиноко, чем всегда: Пенни и Феликс поженятся и будут сами по себе.

Она закрыла глаза. Вокруг нее плыли и раскачивались голоса. Как ей это вынести?

Пока она раздумывала, к ней подошел мужчина. Небольшого роста, старше, чем почти все в той компании, с трубкой, в сером помятом пиджаке.

– Вы ничего не пьете. Могу я вам что-нибудь принести? Скотч с водой? – В руке у него был бокал.

Барбара покачала головой.

– Нет, спасибо.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– Вы не могли бы одну секунду подержать мой бокал? – Он протянул его ей, и она медленно взяла. Мужчина отошел и через мгновение вернулся с новым. Он ухмылялся, его глаза плясали за очками в роговой оправе. Она подумала: «Что за странное лицо, такое худое и сморщенное. Как сушеная слива».

– Я оставлю себе этот, – сказал он. – Он полнее.

Она чуть было не разозлилась. Но тут же рассмеялась, потому что он смотрел на нее, наблюдал за ней.

– Ладно, – сказала она. – Дайте тот мне.

Они обменялись бокалами. Барбара пригубила из своего. Жидкость была холодной и кусалась. Она наморщила нос. Мужчина не уходил. Так и стоял напротив, у края кушетки.

– Меня зовут Верн Тилдон, – сказал он.

Глава 3

Наконец Карл покинул крыльцо и медленно вернулся назад, в офис. Там он в глубокой задумчивости, не обращая внимания на окружающее, поставил на пол чемодан и положил сверток. Оголенный офис освещали лампы под потолком. Шторы и мелкие предметы мебели исчезли, остался только стол, два стула и металлический шкаф для бумаг. Голую оштукатуренную стену обезображивали дырки на месте точилки для карандашей. На ней же еще висел плакат:

«БЕЗ ОФИЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ НЕ КУРИТЬ»

Вдруг он заметил, что в комнате кто-то есть. За столом сидел Верн и смотрел на него сквозь роговые очки.

– Здравствуйте, – сказал Карл. – Вы еще здесь?

– У тебя расстроенный вид.

– Они даже не сочли нужным предупредить меня заранее. О том, что я остаюсь. Вот что меня больше всего бесит. Знал бы я заранее, предупредил бы свою семью. А теперь они будут…

– Ах, семью. – Верн встал и похлопал молодого человека по плечу. Крепкая мускулатура даже не дрогнула. – Не беспокойтесь. Им все равно, вернетесь вы или нет.

Карл сдался.

– А, да ладно. Все равно это всего на неделю. – К нему уже возвращалось обычное хорошее расположение духа.

– Неделю! Ее еще прожить надо.

– Что вы хотите этим сказать?

– Неделя. Скорее, две.

– Они сказали, что мы сможем уехать…

– Когда придут китайцы. Но китайцы могут и не спешить сюда. Восточные мозги неисповедимы. Иногда им нужны столетия, чтобы принять решение.

– Ну и ладно. Господи, до чего же тут мрачно, когда никого нет! – Карл снял пальто и пошел с ним к шкафу. Приоткрыв дверцу, он замер.

– В чем дело? – к нему подошел Верн. В шкафу до самого потолка громоздились картонные коробки с пыльными журналами учета и регистрационными карточками, бухгалтерскими книгами и бумагами. Все перевязанное бечевками, сваленное так, что того гляди рухнет.

Карл хлопнул дверцей.

– Сдаюсь. Я думал, что это забрали.

– Чего ради? Кому нужно это барахло? Документы завода, который разорился. Они ничего больше не значат. Свидетельства бурной, но недолгой экономической страсти.

– Не такой уж и недолгой. Лет-то прошло немало.

– Лет прошло немало, верно, – согласился Верн. – И в виду этого факта неделя-другая погоды не сделает.

Карл взял со стола график движения и принялся его изучать.

– Кто это? Женщина, Барбара Малер. Вы ее знаете?

– Немного.

– Я думал, вы всех женщин тут знаете.

– Имя слышал. И все.

– Что она собой представляет?

– Ничего особенного.

Внезапно за окном раздался громкий рев. Это завелся тяжелый грузовик. Мимо них проплыл кузов с рабочими, проехал по дороге по самой кромке территории Компании и скрылся за воротами. Дальше его поглотила темнота. Звук двигателя еще доносился до них некоторое время, пока машина ехала по шоссе.

– Что это было? – нервно спросил Карл.

– Рабочие. Не думал, что они так быстро все закончат. Похоже, им не терпелось убраться отсюда.

– Хотите сказать, что мы остались втроем?

Верн кивнул.

– О господи. Уже. Быстро здесь все происходит. – Карл прошелся по офису. – Только вы и я. А где Барбара Малер? Интересно взглянуть, какая она.

– Она была здесь недавно. К концу недели появится. Времени у нее много.

Карл поерзал. Еще раз беспокойно прошелся туда-сюда, потирая руки.

– Господи, до чего здесь тоскливо.

– Пожалуй. – Верн снова сел за стол.

– Не возражаете, если я пойду поищу ее? – спросил Карл.

– Зачем?

– Просто интересно взглянуть, кто она.

Верн вздохнул.

– Валяй, если хочешь.

– Спасибо. – Карл взялся за ручку двери. – В конце концов, ближайшие две недели нам все равно предстоит провести вместе. – Он открыл дверь и вышел наружу, на темное крыльцо.

– До свидания, – безжизненно сказал Верн. Он слушал, как затихали вдали шаги Карла по гравию.

Барбара Малер. Ну, ему-то нелюбопытно. Он прекрасно знает, как она выглядит.

И много чего еще. Верн закурил сигарету, положил ноги на стол. Барбара – какая ирония. Надо же, чтобы из такого сонма людей это оказалась именно она! Он криво ухмыльнулся. Прямо как нарочно подбирали. Да, неделя обещает быть интересной. Как-то она себя поведет? Будет ли притворяться, что…

Хотя, конечно, времени прошло немало. Может, она и вправду забыла.

Когда же они встретились впервые? Это было в Касле, но вот в каком году? Много, много лет назад. Касл. Его мысли начали путаться. Какая ирония! Была какая-то вечеринка. Он встретил ее на вечеринке. Она сидела на стуле. Нет: на кушетке.

Она сидела на кушетке. А он принес ей выпить.

Верн Тилдон смотрел на девушку, сидевшую на краю кушетки. Он пытался понять ее, раз и навсегда уяснить себе, что она за человек. Она похожа на… как бишь ее звали? Вивиан. Только у Вивиан волосы были подлиннее и гладкие. А у этой девушки волосы жесткие, короткие и тяжелые. Как грива. Коротко стриженные, они напоминали шлем. Он почувствовал, что улыбается ей, и, наконец, выражение ее лица тоже смягчилось, и она улыбнулась в ответ.

– Меня зовут Барбара Малер, – сказала она.

Он задумался. Еврейка? Немка?

– У вас фамилия, как у композитора. И пишется также?

– Как?

– Как у Густава Малера. Или вам не говорили?

– Не знаю, – последовала пауза.

– А что же вы знаете? – И он громко рассмеялся. Девушка смотрела в пол. Он не мог понять, рассержена она или смущена. Для него, знавшего многих девушек, знакомившегося с ними в похожих обстоятельствах, именно первые моменты решали все. Он либо нравился девушке, либо нет. Если нет, он просто уходил. Он был слишком стар, чтобы переживать из-за этого.

Жизнь представлялась Верну короткой штукой. Он никогда не жил с ощущением вечности, протянувшейся перед ним. То, что ему хотелось, он рассчитывал получить в отрезок времени столь короткий, что он практически видел его конец. И вовсе не воображал, что та жизнь, которая ему по вкусу, будет продолжаться всегда. Глядя на молчащую девушку, он ждал и готовился к следующему шагу, к знаку, который даст ему понять, оставаться или отчаливать. На другом конце комнаты как раз появилась длинноволосая блондинка: она только что вошла и осматривалась. Стройная, большеглазая, полногрудая, она стояла и ждала. Он снова глянул на Барбару.

– Вы, наверное, думаете, что я жутко глупая, – прошептала та.

Верн снова расхохотался.

– Не возражаете, если я присяду? Вы ведь не претендуете на всю кушетку целиком или как?

Она потрясла головой. Он думал: что вы за птица, юная девушка? Похоже, довольно крепкий орешек. И еще он подумал: но это не все. Нет, далеко не все.

Он сел и поставил стакан себе на колено. Широко раздвинул ноги. Пальцы Барбары теребили нитку, торчавшую из обивки кушетки. Он следил за ней. Оба молчали. Верн знал, как непросто понять, что творится в голове у женщины, что она может выдать в следующую минуту. Он приучил себя навязываться им едва ли не силой и стремительно идти напролом. И либо бесповоротно проигрывал с самого начала, либо получал свое. Он давно уже не пытался постичь сложную работу женского мозга.

– Вы здесь всех людей знаете? – спросила Барбара.

– Некоторых. Я ведь не в Касле живу. Я из Нью-Йорка. Сюда приехал ненадолго отдохнуть от дел. Пора возвращаться.

– Вы из Нью-Йорка? А что вы там делаете?

– Работаю на радио. Даже веду программу о джазе. «С миру по нитке» называется. Неужели не слышали?

– Я из Бостона. «С миру по нитке»? И что у вас за джаз?

– Музыка для музыкантов. Прогрессив. Не какой-нибудь дудл-ди-допдоп, а настоящие джазовые эксперименты. Рейберн, Ширинг. Брубек.

– А Новый Орлеан, Чикаго?

– Есть немного, иногда и на них поступают заявки. Джаз – вещь становящаяся, не забывайте. Нельзя вечно писать и играть музыку, которая умерла. И новоорлеанский, и чикагский джаз были продуктами определенной среды. Чикагский джаз родился в дешевых клубах и барах времен депрессии, это прошло. Джаз – отражение времени, как и любая музыка. Сегодня так же невозможно искренне играть чикагский джаз, как Дариус Мийо не может писать как Моцарт.

На лице Барбары отразилась внутренняя борьба.

– Но разве такие люди, как Ори или Банк Джонсон…

– Были хороши. В свое время. И Бах был прекрасный композитор. Но это не значит, что все должны и дальше писать как Бах. Я хочу сказать, что…

И тут же осекся, ухмыляясь.

– Может, нам лучше не говорить о джазе. По-моему, мы не сойдемся во мнениях.

– Вовсе нет, – сказала Барбара. – Продолжайте. У вас своя программа? В какое время она идет?

– В девять вечера по четвергам. Обычно я ставлю пластинки и радиозаписи. Иногда приглашаю живых музыкантов. В последний раз их было пятеро. Квинтет Эрла Питерсона. Знаете?

– Нет.

– Прогрессив, но мягкий. Многим напоминает Дебюсси.

– Я плохо знаю классику.

– Терпеть не могу это слово, – сказал Верн. – От него пахнет музейной пылью. Да и вообще, какой Дебюсси классик? А как насчет Генри Ковелла? Или Чарльза Айвза?

Он видел, что она понятия не имеет, о чем он говорит. И потихоньку подбирал ей место в своей классификации. Ему стало легче. Для него не существовало женщин как индивидуальностей, каждую из которых следовало разгадать. Женщины были типами, разновидностями. Стоило ему понять, к какому типу относится та или иная из них, и общение с ней сильно упрощалось.

– Послушайте, что играют сейчас, – сказал он вдруг. Пары перестали танцевать и расселись вокруг проигрывателя слушать.

Барбара прислушалась. Пару минут спустя она повернулась к Верну.

– Все, что я слышу, – это много грохота.

Двое-трое слушателей, встревоженные звуками ее голоса, обернулись и уставились на нее. Она ответила им взглядом в упор.

– Осторожно, – шепнул Верн. – Они на это молятся. Это здешний божок.

– Что это?

– Концерт Бартока для двух фортепиано и ударных. Требует привычки. Как сыр с плесенью.

– Мне нравится кое-что из симфоний Бетховена.

Когда пьеса закончилась, появились Пенни и Феликс. Поздоровались с Верном.

– Вы знакомы с Барбарой? – спросила Пенни.

– Познакомились только что. Под звуки барабанов и цимбал.

– Мне не нравится эта вещь Бартока, – сказал Феликс. – Не вижу в ней смысла. Кто бы что ни говорил.

– А откуда вы друг друга знаете? – возмутилась Барбара. – Здесь все со всеми знакомы, кроме меня.

– Ты сама виновата, – ответила Пенни. – Вечно ты отбиваешься от компании, а потом жалуешься. Мы познакомились с Верном, как только пришли. Ты, кажется, задержалась, чтобы написать домой.

– Принести кому-нибудь выпить? – спросил Феликс.

– Мне не надо, – ответила Пенни. – Если я выпью еще хоть что-нибудь, то упаду. Надо сказать Тому, чтобы смешивал послабее. Впереди еще два часа.

В толпе зашевелились. Какой-то человек ходил от группы к группе, собирая деньги.

– Это еще для чего? – спросил его Феликс.

– Бухло на исходе, приятель, – ответил тот. – Не жмись, будь хорошим мальчиком.

Феликс звякнул мелочью. Верн дал бумажку. Мужчина отошел.

– Знай я, что с нас еще и денег возьмут, не пошел бы, – огорчился Феликс. – Нам и так на обратную дорогу не хватит.

– Вы что, уезжаете? – спросил Верн.

– Пора назад, в Бостон. Это наш последний день, почти. Мы до того растряслись, что придется ехать автостопом.

– А значит, нам придется разделиться и добираться по отдельности, – добавила Пенни. – Мне это не нравится. Я хочу дать телеграмму домой и попросить денег на автобусный билет.

– Одного из вас я бы довез, – задумчиво предложил Верн. – Я и сам возвращаюсь в среду. Но у меня купе, а туда больше трех не влезет. Я сам, парень, которому я уже обещал, и кто-нибудь еще.

Пенни подтолкнула локтем Барбару.

– Для тебя это было бы чертовски здорово, детка. А на оставшиеся деньги мы с Феликсом уедем на автобусе. Что скажешь?

– Давай не будем торопиться, – громко сказала Барбара. – Поживем – увидим.

– Ну ладно. Я просто сказала. Не злись.

– Мое предложение остается в силе, – сказал Верн.

Для Верна две недели в Касле стали по крайней мере временным выходом из тяжелой ситуации, если не чем-то большим. Конечно, в Нью-Йорке все начнется с начала, но пока можно было забыть обо всем.

«Вулли Уайлдкетс» зажигали в «Уокер-клубе» с начала января. В то время, делая свою программу и пытаясь параллельно писать книгу об истории джаза, он не проявил к ним особого интереса.

– Они очень хороши, – сказал ему Дон Филд. Дон заходил на радиостанцию, чтобы одолжить для программы пластинки из своей личной коллекции или нарезать треки на их студийном оборудовании. Дон Филд хирел. Он всегда носил чистые, со вкусом подобранные костюмы, тщательно отутюженные и стильные, но под ними все его существо клонилось к упадку. Он всегда казался вялым и заспанным, словно только что с постели. Для этого человека любая деятельность была мучением.

– Они хороши, – повторил Дон. – Тебе что, совсем не интересно? – Его хриплый голос зазвучал чуть громче. – В чем дело? Тебе надоел джаз? Или ты так занят писаниной о нем, что тебе некогда стало слушать?

– Да интересно мне, интересно. Просто времени нет. Хорошо, наверное, жить все время на пособие по безработице.

– Не все время.

– Но сейчас-то ты на пособии.

Дон пожал плечами.

– Ну и что, а ты, если тебе интересно, должен пойти и послушать. Может, пригласишь их на свое шоу. Для оживления.

– А ты как с ними связан?

– Никак.

– Да ну?

– Ну, мой друг Бак Маклин их первый корнет. Но это чисто дружеский интерес. Никакого другого нет. Просто я каждый вечер хожу послушать их и получаю удовольствие. И моей девушке тоже нравится.

Верн глянул через стол на Дона, бледного, раскисшего.

– Кто она? Я ее знаю?

– Нет, – сказал Дон. Он вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь. Верн слышал, как он затопал по коридору.

Наконец он нашел время послушать несколько новых команд, включая «Вулли Уайлдкетс». «Уокер-клуб» принадлежал когда-то одной довольно известной стриптизерше, но потерял респектабельность и стал еще одним прибежищем для поклонников джаза.

Едва переступив порог клуба, он увидел Дона и еще нескольких типов вроде него. «Вулли Уайлдкетс» быстро и громко играли «Предчувствие императора Нортона». Он увидел Маклина, который пыхтел над своим корнетом, раздувая щеки. У сцены толкалась кучка обожателей.

Верн сел за столик и стал катать шарик из воска, накапавшего со свечи. Официантка двинулась было к нему, но он отослал ее движением руки. Потом встал, подошел к бару и сам заказал себе виски с водой. Взял стакан, вернулся с ним к столу и сел.

Когда «Уайлдкетс» отыграли, Дон Филд подошел к столику Верна. И его новая девушка с ним. Она была высокая, худая, с длинными черными волосами. Босоножки, красная рубашка. Нечто вроде курточки, застегнутой под горло. Встав, чтобы поздороваться с дамой, Верн понял, что она выше его ростом. Он пригласил их присесть.

– Что ты о них думаешь? – проворчал Дон.

Верн пожал плечами.

– Это группа.

– Что? – хрипло переспросил Дон.

Подошла официантка.

– Что желаете?

– Привет, Сьюзан, – сказал ей Дон. – Принеси мне порцию красной фасоли с рисом и корочку чесночного хлеба. – Он повернулся к девушке. – А ты чего хочешь, Тедди?

– Кофе.

Он взглянул на Верна. Верн постучал пальцем по стакану.

– Все, – сказал Дон официантке. – И еще кофе для меня. Папочка за все заплатит.

Официантка испарилась. Верн критически рассматривал девушку. Волосы крашеные. Заметно, выглядят, как мертвые, не блестят. Сама она была похожа на беспокойную птицу. Без конца постукивала кончиками пальцев по столу. В худых руках чувствовалась сила и решительность. Он посмотрел ей в лицо и встретил сверкающий взгляд. Искорки так и плясали в ее глазах, как будто она втихомолку смеялась ей одной понятной шутке. Он отвел глаза.

– Ну, – продолжал Дон. – Согласись, что они лучшая команда в своем классе.

– Деревяшки. Банджо. Все пучком.

Длинное унылое лицо Дона затуманилось.

– А вам один би-боп подавай… – начал он, но девушка вдруг положила ладонь ему на руку и наклонилась к нему.

– Не надо, дорогой. Давай не будем из-за этого волноваться.

Дон погрузился в угрюмое молчание. Прибыла фасоль с рисом. Дон принялся отрывать небольшие кусочки хлеба и поддевать ими еду. «Прямо средневековый крестьянин какой-то», – подумал Верн. И пригубил виски.

Тут Тедди наклонилась к нему.

– Возвращаясь к проблеме джаза. Верно ли сложившееся у меня впечатление о том, что вы не любите дикси-ленд?

Верн пожал плечами.

– Он был хорош в свое время.

Он пристально наблюдал за ней. Может, она и птица, но птица опасная. Хищная. Он понял, что ему не нравится говорить с ней. Она была напористой, что-то искала. Ему не нравились такие женщины.

– Вы здесь впервые? – спросил он, меняя тему. – Мисс?..

– Тедди.

– Тедди?

– Нет, я здесь часто бываю. Мне здесь нравится. Все, но особенно музыка.

Он улыбнулся.

– Вот как? Это мило.

Она улыбнулась в ответ. Дон ел, отдавшись процессу насыщения. Иногда, продолжая жевать, он поднимал глаза от тарелки, его большое лицо ничего не выражало.

– Я слышала, что у вас своя программа о джазе, – сказала Тедди. – Как она называется?

– «С миру по нитке». По четвергам в девять вечера.

– А какую музыку вы ставите?

– Преимущественно прогрессивный джаз. Брубек. Бостик.

– Я мало о них знаю.

– А следовало бы. Настанет день, когда люди будут собираться в темных залах и оживлять их искусство. Как вы поступаете с Ори и Джонсоном.

– А вы свои программы пишете заранее или импровизируете?

– По-разному. – Он взглянул на часы. – Что ж, – сказал он, медленно вставая и приканчивая свой виски. – Похоже, мне пора. Вы остаетесь? А то могу подвезти, если хотите?

Дон поднял взгляд от тарелки.

– Увидимся, папик.

– Жаль, что вы уже уходите, – сказала Тедди, не меняя улыбки. – Надеюсь, еще встретимся.

– Спасибо. До свидания.

И он ушел.

В следующий четверг он вел свою программу. Закончив, поболтал немного с оператором и пошел за пальто. Проходя через комнату ожидания рядом со студией, он заметил – краем глаза, – как кто-то внезапно встал с одного из глубоких кресел и торопливо последовал за ним.

Он обернулся. Это была та девушка, Тедди. Она улыбнулась ему. На ней было что-то короткое, яркое, насыщенного, вибрирующего цвета. Волосы она разделила на две косы и в каждую вплела по ленте.

– Здравствуйте, – сказала она весело.

Глядя на нее, Верн вытащил трубку и начал набивать ее табаком. Он пытался понять ее и не мог. Глаза у нее сверкали под стать жесткой сдержанной улыбке на ее губах. Он подумал: так улыбаются школьные профориентаторы и администраторши в гостиницах.

– Здравствуйте, – ответил он. – Чем могу помочь?

– Мне понравилось смотреть, как вы ведете программу. Я уже много лет не видела, как делаются программы на радио.

Значит, она наблюдала за ним через звуконепроницаемую перегородку из толстого стекла, отделявшую комнату ожидания от студии.

– Спасибо. – Он надел пальто, посасывая нераскуренную трубку. Она не сводила с него глаз.

– Хотите спичку?

Верн вытащил зажигалку. Он подумал: сколько ей, интересно, лет? Двадцать два? Восемнадцать? Тридцать? Догадаться было невозможно. Кожа у нее была белая и тонкая, изумительная по контрасту с волосами. Но платье ужасное! Яркое, как флаг. Не то чтобы безвкусное, просто какое-то нездешнее. Как будто фрагменты разных предметов одежды взяли и сшили вместе.

– Вас подвезти? – сказал Верн. – Или вы остаетесь? А где Дон?

– Я здесь одна. Да, подвезите, пожалуйста. А то, кажется, дождь собирается.

– Неужели? – И он зашагал через холл, раскуривая прикрытую ладонями трубку. Тедди пошла за ним. Он миновал тяжелую дверь и вышел из здания, задержавшись ровно настолько, чтобы дать ей пройти. Вместе они шли по короткой гравийной дорожке к его двухместному автомобилю.

– Итак? – начал Верн, отъезжая от здания. – Куда вас везти? Где вы живете?

– А который час?

Он взглянул на часы.

– Десять тридцать.

– Еще так рано!

– Разве?

– А разве нет?

Он помолчал.

– Зависит от того, во сколько вам завтра вставать.

– А вам?

– Что мне?

– Вам во сколько вставать?

– Завтра у меня выходной, – медленно произнес Верн. – Так что я, наверное, встану не раньше одиннадцати.

Она наблюдала за ним, ожидая продолжения. Он смотрел на дорогу, крепко сжимая руль. У него возникло такое чувство, будто его дразнят.

– Хотите проехать мимо «Уокер-клуба»? – спросил он наконец.

Она засмеялась.

– Не очень.

– Куда же тогда?

– Куда хотите.

Дальше они ехали в молчании. Наконец они достигли хорошо освещенного перекрестка. Верн повернул. Проехав еще немного, он свернул на обочину и заглушил мотор. Перед ними был клуб «Лейзи Рен».

– Мы выходим? – спросила Тедди.

Верн кивнул. Они вышли и вошли внутрь, спустились по темной лестнице. В клубе было полно людей. Почти все негры. Притиснутые друг к другу, они слушали ансамбль из трех музыкантов, игравший на небольшом возвышении. Клуб был обшарпанный и старомодный. Облезлый, продымленный и очень жаркий.

Худой лысый негр протолкался к ним. Он улыбался во весь рот.

– Здравствуйте, мистер Тилдон. – Тедди он кивнул. – Ребята, я очень рад видеть вас в нашем клубе сегодня вечером.

– Фрэнк, это Тедди.

– Рад знакомству, мисс Тедди. Вы у нас впервые?

– Да. Верн очень хорошо говорил о… о группе.

Фрэнк улыбнулся еще шире.

– Похоже, ему нравится наша музыка.

– Сядем у бара или предпочитаете столик? – спросил у Тедди Верн.

– Столик.

– Думаю, для вас один найдется. – Фрэнк проложил им дорогу через толпу к столику почти рядом с эстрадой. – Как вам здесь, мистер Тилдон?

– Хорошо. Принеси нам пару виски с водой.

Фрэнк ушел. Тедди начала выпутываться из пальто. Верн помог ей повесить его на спинку стула. Они сели, глядя друг на друга через стол.

– Здесь слишком тепло, – сказала Тедди. Она наблюдала за игрой трио. Музыка была спокойной и очень странной. Казалось, мелодия начинает развиваться в одном направлении лишь для того, чтобы через мгновение свернуть совсем в другую сторону. Она как будто заблудилась, потеряла дорогу, но продолжала сохранять спокойствие, веря, что в конце концов все будет хорошо. И так оно и случилось – все кончилось вдруг парой аккуратно подобранных аккордов. Все расслабились, и тихий, приглушенный ропот прошел по залу.

Тедди повернулась к Верну, ее глаза сияли.

– Мне понравилось.

– По крайней мере лучше, чем «Туз в рукаве».

Они провели в клубе несколько часов, слушая музыку и потягивая виски. Тедди сидела тихо, внимательно вслушиваясь в звуки, доносившиеся с эстрады. Под конец, когда музыканты сделали перерыв, она вдруг повернулась к Верну.

– Верн, не хотите отвезти меня домой? А то я так устала!

Они встали, он помог ей надеть пальто. Заплатил по счету, они поднялись по лестнице и вышли на улицу. Воздух был холоден и сух.

Тедди сделала глубокий вдох.

– Вот это ощущение.

Они сели в машину и поехали. Верн молчал. Наконец он замедлил ход.

– Может, скажете мне, куда ехать. Я не знаю, где ваш дом.

– Мы не могли бы просто покататься? Воздух такой свежий.

– Если хотите подышать, откройте окно.

Она так и сделала и высунулась наружу, приоткрыв рот, а ветер подхватывал и трепал ее косы.

Наконец она выразила желание поехать домой. Он отвез ее по указанному адресу и высадил возле многоквартирного дома, а сам поехал к себе со смешанным чувством облегчения и любопытства. Он любил делить женщин на категории, но эта не подходила ни под одну из известных. Казалось, ей что-то от него нужно. Как будто она приняла какое-то решение. Какое? И встречается она с Доном Филдом. Что она в нем нашла?

Он еще некоторое время поразмышлял об этом, потом бросил. Зачем ломать голову? Вместо этого он включил радио и нашел ночную музыкальную волну. Передавали квартет ля мажор Бетховена. Слушая музыку, он не спеша доехал до дома.

На следующий вечер, когда он шел через холл своего дома, его вдруг остановил управляющий.

– Можно вас на минутку, мистер Тилдон?

Верн посмотрел на него.

– Разумеется. В чем дело? Для квартплаты, кажется, еще рановато.

– Сегодня сюда пришла молодая женщина, искала вас. Я сказал ей, что вас нет дома, но она настояла на том, чтобы подняться в вашу квартиру. Она была очень убедительна. И уговорила меня впустить ее. Я никогда раньше не видел этой девушки…

– Вы ее впустили?

– Как вам известно, домовладельцы против того, чтобы впускать кого бы то ни было в квартиры жильцов в их отсутствие, но девушка была в таком состоянии, что я…

Верн поспешно поднялся к себе. Дверь была не заперта и даже приоткрыта. Он включил свет. В гостиной нашел на полу женскую сумочку. Пальто и шляпа лежали на диване.

Он вбежал в спальню. На кровати лежала Тедди. Она негромко храпела. Одежда на ней была мятая и грязная. Он подошел ближе и склонился над ней.

– Пьяна в дупель. – Она не пошевелилась.

Знал бы он, к чему это приведет…

Глава 4

Карл торопливо шагал прочь от офиса, сквозь мрачную темноту, в направлении женского общежития. Территория Компании была пустынна и тиха. От этого ему стало непривычно грустно. Он ускорил шаг. Наконец он добрался до большого квадратного здания, где должна была находиться Барбара Малер.

Он остановился, глядя вверх и поставив руки на бедра. Суровый бок общежития был темен и не выдавал признаков жизни. Он постоял так некоторое время, чувствуя, как обвевает его холодный ветерок. Неужели там никого? Захлопала штора, жалкая и одинокая в темноте. Кругом пустыня. Большая часть окон зашита досками.

Карла пробрала дрожь. Он пошел дальше, то и дело с надеждой вскидывая голову вверх. Вдруг он остановился. Тонкий лучик света прорезал тьму где-то впереди и скрылся. Он подождал. Луч возник опять, узкая желтая полоска в море темноты.

Наконец он направился к крыльцу, которое вело к входу в здание. И замешкался, охваченный внезапным смущением. Может быть, лучше послать за ней Верна, Верн знал ее когда-то. Может, ей не понравится, когда она увидит незнакомого человека. Он попытался представить, какая она. Видел ли он ее хоть раз? Может быть. Мельком.

Он подошел к крыльцу. Воздух был холоден. Кругом ни звука. Всюду тишина. Что она ему скажет? Какой окажется? Обрадуется ли его приходу? Понравится ли он ей?

Он вошел в здание и стал медленно подниматься по лестнице на второй этаж.

В коридоре второго этажа тускло горели лампочки, расположенные на большом расстоянии друг от друга. Неужели здесь и вправду кто-то есть? Стоя в самом конце коридора, у лестницы, и глядя в длинный полутемный тоннель с его тенями и запертыми дверями, грязными и облупившимися стенами, он чувствовал себя совсем одиноким.

Но вдруг, пока он прислушивался и ждал, до него донесся слабый звук. Скрипнула половица, и совсем недалеко. Примерно на середине коридора.

Собравшись с духом, он медленно двинулся вперед, прислушиваясь и выжидая – чего? Какого-нибудь знака. Звука или света. Знака, который подскажет ему, где найти ее. Какой она будет? Хорошенькой? Если да, то насколько?

Вдруг у одной двери он замер. Затаил дыхание, склонил голову на бок. За дверью кто-то был. Он слышал чьи-то шаги. Скрипнула половица. Чем-то зашелестели, одеждой. Шум, что-то переставили. И, наконец, безошибочно узнаваемый вздох просевших под тяжестью тела кроватных пружин.

Карл ждал под дверью. Теперь он разглядел тонкую, точно волос, полоску света, пробивавшуюся изнутри, со стороны комнаты. Он поднял руку, чтобы постучать, но передумал. Опустил руку и сунул ее в карман.

Им предстоит провести втроем бог знает сколько времени. Втроем они будут есть, разговаривать, жить. Только они трое, и больше никого. Что, если его нынешний приход сюда все испортит и все пойдет не так? Не лучше ли вернуться и послать за ней Верна? Может, так будет удобнее? Они друг друга знают, по крайней мере немного. Хотя бы раньше встречались.

Но, может быть, он тоже ее видел. Мог видеть, мог даже разговаривать с ней, не зная ее имени.

Он стал вспоминать. За то время, что он здесь, в Компании перебывало множество женщин. Это может оказаться любая из них. Даже какая-нибудь старуха. Ровесница Верна. Тощая старая дева. Очкастая и седая.

Или, наоборот, какая-нибудь девчушка, вчерашняя школьница, алые губки, пушистый свитер, каблучки цок-цок. Карла охватило странное головокружение. Она может оказаться улыбчивой и милой, с темными глазами, пышными волосами… и всем прочим.

Порывшись в карманах, Карл нашел расческу. Аккуратно пригладил волосы, хотя и без зеркала. Поправил галстук, отряхнул пиджак. Сделал глубокий вдох, чувствуя, как колотится сердце. От страха и волнения ему даже перестало хватать воздуха. Ладони покрылись испариной.

Вдруг дверь распахнулась. От света Карл сощурился. В дверях, как в раме, стояла женщина. На плече полотенце. Маленькая и приземистая, в темном халате, на ногах шлепанцы. В руках какие-то баночки.

– Господи! – воскликнула она.

– Я… – промямлили Карл.

– Кто вы, черт возьми, такой? И что тут делаете? – Она освободила руки, сбросив поклажу на стул в комнате. Карл успел заметить кровать, стол, лампу, какую-то женскую одежду…

– Я пришел к вам. Я – третий. Вы, Верн и я. Мы те трое, кого оставили здесь.

Женщина ничего не сказала.

– Я как раз собирался постучать. – Его голос звучал робко, виновато. Обреченно. – Это правда!

Вдруг она засмеялась.

– Ладно! Просто вы меня напугали. Я как раз собиралась вниз принять ванну. Думала, что все уже уехали.

– Остались только мы трое.

– Войдите, я хоть посмотрю, как вы выглядите. – Она сделала шаг в сторону и распахнула дверь. – Входите же. Кофе хотите?

– Кофе? – Карл шагнул в комнату. На столе стояла круглая маленькая кофеварка «Силекс», наполовину полная кофе. Из носика поднимался аппетитный парок. Пакетик сахара, ложка, бумажные стаканчики, какие-то шпильки, кольцо…

– Как вас зовут? – спросила женщина.

– Карл Фиттер.

– Кажется, я вас раньше видела.

– А я вас. – Карл разглядывал ее исподтишка. Барбара Малер стояла, сунув руки в карманы халата. Она была невысокой и плотной, с густыми темными волосами. Симпатичной. С чистой гладкой кожей. На вид не старше двадцати пяти. Взрослее делало ее выражение жесткой строгости. Какой-то сдержанности. Почти достоинства.

– Меня зовут Барбара Малер.

– Я знаю. Верн говорил.

– Ах да. Верн.

– Вы его знаете?

Она кивнула.

Карл прошелся по комнате.

– Как тут у вас голо!

– Надо достать вещи. Я все упаковала. Все в ящиках.

– Мы могли бы вам помочь.

– Отлично. – Она закурила сигарету и встала у дверей, скрестив на груди руки.

– А вы не собирались… не хотели прийти сегодня в офис? Надо подумать насчет обеда. А заодно и посовещаться. Втроем.

– Посовещаться?

– Чтобы решить, чем мы будем заниматься, пока сидим здесь. – Он сделал неопределенный жест рукой. – Все обдумать.

– Что – все?

– Ну, обдумать всегда есть что.

– Даже на троих хватит?

– Конечно. Прежде всего, мы должны убедиться, что у нас есть еда. Во-вторых, проверить, не отключили ли электричество и воду. Затем мы…

Барбара засмеялась.

– Ладно. Я все поняла. – Она потушила сигарету. – Идите вниз, а я переоденусь. Ванну приму позже.

– Я не хотел вам мешать.

– Все в порядке. – Она отошла от двери. – Выходите же. Я что-нибудь надену.

Карл вышел в коридор. Барбара закрыла за ним дверь. Он ждал, стоя в полутьме. В коридоре было очень холодно и неприютно. Комната, хоть и обшарпанная, была все же уютнее голых лампочек и темных стен в пятнах. Лучше этой еле рассеянной мглы.

Его передернуло, и он решил походить. Прошло, как ему показалось, бесконечное количество времени, когда он наконец услышал шевеление за дверью. Дверь распахнулась, и она вышла в коридор. На ней были коричневые слаксы и красная рубашка в клетку. Волосы убраны назад чем-то вроде заколки.

– Пошли! – сказала она. – У вас фонарик есть?

– Нет.

– Будем зажигать спички.

Выйдя из общежития, они в темноте прошли по дорожке мимо зданий назад, в офис. Поднялись на крыльцо. Карл открыл Барбаре дверь, и они вошли.

Верн сидел за столом, глубоко задумавшись. На звук открывающейся двери он вскочил, моргая.

– Я нашел ее, – сказал Карл.

– Вы меня напугали. – Верн снова сел. – Я задумался. Совсем отключился.

– Мы должны помочь ей распаковаться, – сказал Карл. – Все ее вещи в ящиках. Комната выглядит ужасно. Надо помочь ей снова сделать ее обитаемой.

– Представляю, – сказал Верн.

Карл сел рядом с Верном и сделал Барбаре знак присоединяться.

– В первый раз мы все трое собрались вместе, – сказал он. – Давайте обдумаем наше положение и разберемся в том, что нам предстоит.

– Господи, – пробормотал Верн.

– К примеру, мы с Верном будем жить в мужском общежитии, совсем рядом с офисом. – Он повернулся к Барбаре. – А вы будете там, в общежитии для женщин. Нам надо придумать, как мы будем сообщаться в том случае, если произойдет что-нибудь неожиданное.

– Что, например?

– Не знаю. Может, придут китайцы и…

– Нам они ничего не сделают. Им нужна только собственность.

Карл взял со стола транспортный график. К нему была приложена инструкция.

– Что это?

– Исходный приказ. – Верн взял у него документ.

– Мне бы хотелось прочитать. Я его не видел.

– Я прочту вслух. – Верн поправил очки. – Я долго над ним думал. «Настоящим уведомляю Генри Дж. Осборна, главного управляющего Базы номер два Американской металлообрабатывающей компании, в том, что в целях обеспечения передачи движимого и недвижимого имущества Компании и всех ее материальных фондов новым владельцам руководство Компании находит желательным присутствие на территории Базы троих служащих Компании в течение всего переходного периода, то есть до появления официальных представителей новых собственников, которые вступят во владение имуществом. Этих троих надлежит отобрать таким образом, чтобы они представляли саму Компанию, ее идеалы и цели, а также чтобы они, как последние представители, адекватно выражали все то, за что Компания всегда выступала и будет неизменно выступать в будущем».

Они молчали.

– Это все, – сказал Верн, бросая бумагу на стол.

– Осборн выбрал нас наугад. Просто выдвинул ящик и выдернул из него три попавшиеся карточки.

– Ну и способ.

– Можете предложить лучше?

– Бросьте, – сказала Барбара. – Все равно теперь уже ничего не поделаешь. Выбрали нас, можно постараться извлечь из этого удовольствие. Давайте спустимся вниз и поищем что-нибудь поесть.

– Это самое главное, – согласился Карл.

В кромешной тьме они побрели на склад, ориентируясь только по хрусту гравия под ногами.

– Надо бы поискать фонари, – сказал Верн.

Барбара зажгла спичку. Складское помещение оказалось совсем рядом. Но вход был заколочен досками.

– Так, – сказал Карл. – Похоже, чтобы попасть внутрь, нам понадобятся инструменты. Где можно раздобыть молоток?

– А что, рабочих никого не осталось? – спросила Барбара.

– Уехали. Здесь только мы трое.

– Быстро они смотались.

– Что толку тут стоять, – сказал Верн. – Карл, сходи в офис поищи какие-нибудь инструменты. Пошарь в чулане и рядом с рукомойником.

– Я пойду с ним, – отозвалась Барбара. – Посвечу.

– Валяй, – ответил Верн. – Тут постоять можно и без света. К тому же я уже почти привык к темноте.

Они ушли. Он следил за огоньком ее спички, пока тот не погас, поглощенный тьмой.

Какое-то время он стоял, вслушиваясь в тихие шорохи ночи. Потом им овладело беспокойство. Он принялся шарить по карманам, пока не обнаружил в одном из них зажигалку. Освещая себе путь, он подошел к двери склада. Бесцельно потянул за одну из досок, но те были приколочены накрепко. Тогда он обошел склад сбоку. Это была длинная низкая постройка, вдоль стены которой тянулась узкая дорожка, соединявшая главный вход с кухней.

Кухонная дверь оказалась не заперта. Ее не заколотили. Он вошел внутрь и щелкнул выключателем.

Все было аккуратно прибрано. Вымытые тарелки стопками расставлены по полкам. Пол подметен. Мусорные ведра опорожнены и помыты. Он подошел к длинному ряду холодильников. Они работали. Он потянул на себя дверцу крайнего. В нем было полно еды: куски мяса, пакеты с овощами и фруктами, коробки с мороженым и молоком.

Он приподнял крышку подпола. И от изумления разинул рот. Огромное помещение до самого потолка заполняли цилиндрические ящики с едой: фрукты, овощи, мясные консервы, соки – все, что только можно себе представить. Мешки с крупами, пшеницей и рисом. Мука. Орехи, изюм, сушеные абрикосы. Все брошено, все забыто.

– Господи боже мой, – прошептал он. – Да они все оставили.

Косоглазые получат завод. Они все получат. Компания сдалась и уехала. Ее ничего больше не интересовало, она устала. Ей на все было наплевать. Было время, когда она неусыпно стерегла все это. Каждая канистра, каждая упаковка, каждая унция еды была на счету. Для бухгалтерии заполняли бесчисленные бланки, писали отчеты. Периметр базы патрулировали вооруженные охранники. Повсюду были натянуты провода сложных сигнализаций, защиты от взлома.

Тогда Компания защищала свою территорию и свое имущество с ревнивой изобретательностью. Веками она множила свою мощь и копила силу. А теперь ей стало все равно. Она ушла, оставив все другим. Тем, кто придет, тем, кто еще не устал. Тем, у кого есть силы.

Болезнь Компании началась давно. Долгое время она тихо и незаметно деградировала, увядала. В глубине души она уже все проиграла и умерла. И вот в момент великой усталости, в тот финальный миг, когда последняя вспышка энергии покинула издыхающее тело, трое людей, оставленных на Базе и не участвовавших во всеобщем бегстве, стали богачами. Они получили все, люди веками могли лишь мечтать о том, чем владели теперь они. Все принадлежало им. Земля, дома, склад, документы… Вся База была в их полном распоряжении.

Они унаследовали все, весь труд всех прошлых поколений работников Компании: всех клерков, шахтеров, рабочих на фабриках. Труд и добытое им богатство. Трое оставшихся владели всем, всей этой грудой добра, которое представляло собой итог существования Базы в целом. Они ничего здесь не строили и не так уж много труда вложили в производство, но все тем не менее принадлежало им. Они были единственными владельцами всего в короткие сумеречные дни, оставшиеся до появления новых хозяев. До того, как фабрики и шахты станут частью нового мира, того, который некоторое время тому назад Компания даже не рассматривала как потенциального соперника.

Верн смотрел на еду и думал о других зданиях, о складах и собственности, оставленной, брошенной там. Он не верил своим глазам. Компания так долго работала, чтобы произвести все это, так неужели она могла взять и просто бросить свое добро к ногам первых встречных? Подарить все иностранцам?

А пока им троим повезло. Съев все, что смогут, выспавшись в каждой постели, выкупавшись в каждой ванной, послушав каждый радиоприемник, вытащив из ящиков и коробок все, что придется им по душе, они исчезнут так же, как все остальные. Пройдет немного времени, и от них не останется и следа. Они уйдут за другими.

Но пока у них впереди по крайней мере неделя. Позже придут китайцы с ломами и молотками и вскроют забитые окна и двери. Может быть, даже снесут дома. Может быть, перестроят их так, что они станут больше, или изменят их до полной неузнаваемости. Что угодно.

Но пока надо думать не об этом. Пока надо думать о неделе, которая у них впереди.

Наконец раздались шаги. Карл и Барбара вошли в кухню, неся молоток. Увидев провизию, они застыли на месте.

– Похоже, у нас есть ответ на вопрос. – Барбара вошла в кладовую, им было слышно, как она двигает канистры и бочонки. – Как вам такой обед? – Она вышла, нагруженная консервированными цыплятами, консервированным горошком, клюквенным соусом в банках и ромовым пудингом.

– В холодильниках есть молоко, – сказал Верн. – А еще замороженные овощи и мясо. Тоннами.

– Несите консервы обратно! – воскликнул Карл, заглянув в первый морозильник. – Забудьте про них. Посмотрите, сколько здесь всякой заморозки! Надо начать с нее.

– Какая удача, – проворчала Барбара. – Странно. Я работаю в Компании два года и ни разу такой еды даже не видела. Наверное, они ее прятали.

Карл шарил в ящиках под большой раковиной.

– Смотрите! – Он поднял два больших фонаря, щелкнул включателями. Оба работали великолепно. – Что скажете?

– Давайте оглядимся, прежде чем поесть, – предложила Барбара. – Надо убедиться, что здесь больше никого нет.

– Пошли! – Карл вручил один из фонарей Верну. – Пойдем и все обследуем. Поесть можно и потом.

Верн молча взял фонарь.

– Мы с Барбарой пойдем в одну сторону, а вы в другую. Сделаем по территории полный круг и встретимся здесь.

– Какая трата времени, – проворчал Верн.

– Надо же знать наверняка. А вдруг здесь еще кто-нибудь есть. Какой-нибудь старый рабочий, швед, сидит и работает в одном из пустых зданий.

– Ладно. – Верн двинулся к двери.

– Кричите, если что-нибудь обнаружите, – сказал Карл.

Верн шел по дорожке из гравия, вяло шевеля фонарем из стороны в сторону. Луч выхватил из тьмы сначала дерево, потом кусты и, наконец, большое гранитное здание, одно из тех, в которых помещалась администрация. Окна были забиты досками. На двери висела цепь. В тумане здание казалось покинутым и печальным.

Он пошел дальше. Теперь он двигался к брошенным машинам. Массивные колонны вздымались над ним и терялись в тумане. В темноте казалось, что их набросали как попало и позабыли, вытряхнув из какого-то огромного космического мешка. Или, наоборот, они могли быть опорами каких-то новых строений, начатых, но незаконченных, оставленными ржаветь и разлагаться в тумане.

Более того, эти колонны походили на развалины древнего города. Верн встал у подножия одной из башен и стал смотреть вверх. Она могла быть частью какого-нибудь Колизея или всеми забытого Парфенона. Приедут ли сюда когда-нибудь туристы полюбоваться на них? Остановятся ли новые хозяева посмотреть на них, подивиться и погадать, что за народ оставил эти махины?

Его народ. Его мир. Верн пошел дальше. Это были его руины.

Остатки Компании. Он дошел до изгороди, которая отмечала границу территории. За ней даже при свете фонаря не было видно ничего, кроме тумана, клубящегося в темноте. Есть ли там что-нибудь? Что скрывает стена тумана и темноты? Добро или зло?

Где-то там ходят они. Новые владельцы, которые скоро придут и предъявят права на свою собственность.

Верн повернулся к изгороди спиной. И медленно зашагал назад, к складу, бесцельно направляя луч фонаря на развалины и руины. Склад был пуст, те двое еще не закончили свой обход.

Он вошел внутрь, сел и стал ждать. Прошло много времени, прежде чем он услышал, как они поднимаются по ступенькам, смеясь и болтая.

– Ну, как? – спросил Карл. – Нашли кого-нибудь?

– Нет.

– И мы, никого и ничего, – сказала Барбара. – Давайте поедем. А потом можем распаковать мои вещи. Чтобы я могла лечь спать.

– Разумеется. – Верн встал на ноги. – Приступим.

– Я ужасно проголодался! – сказал Карл. – Просто ужасно.

Глава 5

Верн проснулся. Он лежал в постели и чувствовал, как его заливает солнечный свет. Если он откроет глаза, то ослепнет. Он отвернулся, и за веками снова потемнело. Он зевнул. Одеяло было перекручено. Он приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть на часы.

Часов не было. Перед ним была голая, облупившаяся стена, вся в пятнах грязи и трещинах. На миг ему стало страшно. Он быстро сел. В другом конце комнаты спал Карл. Его светловолосая голова пряталась под одеялами, видна была лишь рука, во всю длину свисавшая с кровати. Пошарив по полу, Верн нашел очки. Пристроив их на нос, он стал медленно выбираться из постели.

Было только восемь часов. Он вернулся, сел рядом со своей одеждой, ворохом сваленной на пустой кровати, и, зевая, потер руки. День был солнечный и теплый. В окно были видны деревья и тщательно подстриженные кусты, которые росли напротив мужского общежития. За ними синяя птичка скакала в траве рядом с кучей шлака. Наконец он встал и начал одеваться.

Восемь часов – какая рань! Годами он просыпался так по обязанности, но теперь нужды в этом больше не было. Не было больше дела, к которому следовало приступать. Все осталось позади, в прошлом. Он разжал пальцы, и его рубаха упала на пол. Зачем он вообще встал? Для чего? Делать все равно нечего.

Он прошлепал назад к своей кровати, скользнул в постель и натянул на голову одеяло. Карл немного пошевелился во сне. Верн стал смотреть на него. Какой он длинный! Голова и ноги торчат с разных концов кровати. Он улыбнулся.

Глядя на юношу, который похрапывал, разбросавшись на постели, Верн опять вспомнил Тедди. Его улыбка погасла. В тот вечер, вернувшись домой, он застал ее в своей постели, где она спала без задних ног. Грязная и пьяная.

Он отпустил себя назад в прошлое.

Ее туфли валялись рядом. Юбка задралась до талии, оголив худые белые ноги. Чулки сползли, они сморщились и обвисли.

Верн вышел в прихожую и запер входную дверь. Потом вернулся в спальню. Она перевернулась, так что ее лицо было теперь обращено в другую сторону. Но дышала она по-прежнему тяжело. Что подумал управляющий? Понял ли он, что она пьяна? Или решил, что она нездорова?

Почему она пришла к нему?

Он присел на край кровати. Трудно было совместить ее с Доном Филдом. Дон был такой неуклюжий, старомодный. Его бросало от одного бессмысленного занятия к другому: он охотился за старой дженетовской записью «Нью Орлианз Ритм Кингз», зачитывался давно забытой научно-фантастической серией в допотопном журнале «Эйр Уандер Сториз», ходил в одно и то же занюханное кафе потому, что там было мало народу и подавали какой-то особый соус. Все, что он делал, было наособицу, похоже на культ.

Зато эта девица явно в курсе всех последних тенденций. Может быть, Дон ее мимолетное увлечение. Трудно сказать. Дон никогда раньше о ней не говорил.

Наблюдая за ней в ожидании, когда она проснется, Верн закурил сигарету.

В жизни Верна Тилдона случалось немало бед. Как у большинства малорослых мужчин. Коротышку всегда тревожит то, на что высокий попросту плюет. Как цвета за пределами обыденного спектра невидимы для человеческого глаза, так и многие проблемы Верна были незаметны для окружающих.

Он вырос в Вашингтоне, Ди Си. Большая часть его детства прошла среди унылых заснеженных улиц и пустырей городишки Джексон Хайтс, под боком у настоящего города. Зимой он и его брат катались на санках. А когда на улицу было нельзя, играли дуэтом на пианино. Подростком он даже не вспоминал о нем. Переключился на гобой, на котором играл в школьном оркестре.

Потом бросил и гобой тоже. Он глупо выглядел, играя в школьном оркестре. К тому же репетировать нужно было днем, когда другие ребята слонялись по городу, а еще время от времени надо было надевать ярко-красную с золотом форму школы, в которой он походил на билетера из кинотеатра. После школы он чаще всего был один. Едва заканчивалась репетиция, как он мчался в музыкальный магазин слушать пластинки.

В том возрасте он слегка заикался, как будто от возбуждения. От этого он был робок с людьми.

Брат окончил колледж и уехал из дома. Иногда от него приходили письма. Верн много читал и одно время тоже думал продолжать учебу. Но в девятнадцать, когда он окончил школу, отец убедил его в том, что было бы совсем неплохо подзаработать для начала немного деньжат. На семье уже давно лежит тяжелое бремя – не мешало бы помочь. И он поступил в бухгалтерский отдел большого универсального магазина, где перепечатывал ежемесячные отчеты и опорожнял корзины для бумаг.

Девятнадцатилетним парнишкой, который все еще страдал заиканием и иногда, берясь за гобой, выдувал из него пару мелодий, он повстречал девушку-одногодку, которая любила книги и музыку достаточно для того, чтобы между ними возникла временная связь. Она была высокой блондинкой, с волосами как спелая пшеница. Ее родители приехали со Среднего Запада. У нее были синие глаза и мягкий, задумчивый голос. Вдвоем они гуляли, читали, ходили на воскресные концерты. И планировали будущую совместную жизнь.

Однажды в дождливый вечер, когда родители ушли в кино, Верн с девушкой поднялись наверх, где, непрестанно хихикая, перешептываясь и то и дело боязливо поглядывая в окно, они с колотящимися сердцами задернули шторы и забрались в маленькую деревянную кровать, в которой Верн спал с детства. Там, в этой комнате, где еще живы были его марки, модели самолетов – свидетели и спутники его недавнего детства, – где молча стоял в углу гобой, Верн и девушка лежали, обнявшись, сердце к сердцу, колено к колену и дрожали, крепко сжимая друг друга.

Снаружи лил дождь. Шуршали шины автомобилей. Комната была тиха, не считая тех звуков, которые они производили сами. Сначала девушка была сдержанна, боязлива и холодна. Но потом, когда все вроде бы кончилось и он уже думал вставать, с ней произошло что-то странное, чего он так и не понял. В одно мгновение ее напряженное тело расслабилось, холодность испарилась. Его притянуло назад и с силой прижало к ее обжигающе-горячему животу, напрягавшемуся в конвульсиях, от которых его избавило лишь внезапное возвращение семейства и необходимость срочно натягивать на себя одежду.

Он был спасен. Его отец повез ее домой, Верн и девушка всю дорогу молчали. После того случая их отношения постепенно сошли на нет.

Он продолжал работать в бухгалтерии. Мысль об университете уходила все дальше. В двадцать один год он встретил другую девушку. Она была высокой, спокойной и темноволосой. Ее сокровище продавалось дорого, он в одночасье обнаружил себя женатым обитателем однокомнатной квартирки, где в ванной постоянно сушились лифчики и панталоны, в кухне пахло крахмалом и разогретым утюгом, а ночью на соседней подушке неизменно оказывалась ее кукольная голова в бигуди.

Брак продлился несколько месяцев. Где-то между ним и Второй мировой войной – он так и не вспомнил, когда именно, – мысль о колледже окончательно выветрилась из его головы и была забыта. Как только это случилось, гобой навсегда перекочевал в чулан. Заикание тоже прошло, а еще он отпустил маленькие черные усики. Но, когда он закуривал сигарету, его руки по-прежнему дрожали, в движениях оставалось слишком много суетливого и резкого.

И тогда на помощь приходил алкоголь. Алкоголь показывал ему смешную сторону событий, которые обычно заставляли его уходить в себя на много дней. С его помощью он обнаружил, что может поквитаться с людьми, его быстрый язык и насмешливый ум не щадили никого. Холодная жесткость начала прокрадываться внутрь него, звучать в его словах. Жесткость сослужила ему хорошую службу, это было полезное качество.

Когда началась война, он пошел в армию. При его росте и комплекции толку с него было мало, но в те дни не бросались парнями, у которых хорошо варит котелок. И он закончил войну, обучая других тому, чего не умел сам.

Усики исчезли, зато он узнал, сколько может выпить прежде, чем дойдет до точки невозврата. Волосы поредели. Стали мягкими и тонкими. Он надел очки в роговой оправе и открыл для себя французские манжеты. Музыка, которую он когда-то играл на гобое, была почти забыта. Почему-то разреженный воздух классических высот обострял в нем чувство изоляции и одиночества, дистанция, которая отделяла его от желанной цели, стала еще больше. Что это была за цель? Он и сам не знал. Никому и ничему он не позволил бы стать у себя на дороге, если бы только знал, где эту дорогу найти.

Но человек не может все время думать о том, что так и не нашел свой путь, свою нишу, свою колею и свою компанию. Рано или поздно он просто перестает беспокоиться. Верн снова женился. Девушка попалась полная и осведомленная, раньше она работала секретаршей у очень важных людей. В ней он находил напор и целеустремленность, которых у него самого не было. Она точно знала, чего хочет от жизни: муж, дом, кухня, мебель, тряпки. Круг ее общения был узок и мал и так же тверд и негибок, как ее лакированные красные ноготки.

Все, что Верн еще сохранил в памяти о музыке и книгах, моделях аэропланов и его яркой форме, похожей на театральную, скоро испарилось. Рядом с Анной музыка, книги, идеи были вполне реальны, вот только существовали они лишь как средства для достижения иной цели. Он поймал себя на том, что снова прислушивается к своей внутренней мелодии, составлявшей когда-то неотъемлемую часть его самого.

Как-то вечером он встал с дорогого дивана в изящно обставленной гостиной, выключил громадный телевизор и отправился в ближайший бар.

В один из последовавших за этим дней, которые прошли все как один, в тумане, его, пьяного, глубокой зимой бросили замерзать в канаве где-то в Вашингтоне, откуда его подобрали и отвезли в городскую тюрьму. На следующий день его выпустили. Он слонялся по городу руки в карманы и смотрел, как катаются на санках дети.

Покончив со вторым браком, он собрал свои немногочисленные пожитки и переехал в Нью-Йорк. Вкус к музыке, который у него когда-то был, испортился. Он начал просиживать долгие часы в темных барах, где, постукивая пятидесятицентовой монеткой по столу, наблюдал за посетителями и слушал фальшивую, горькую музыку коротышки негра и разных смешанных групп. Со временем знание джаза сослужило ему службу. Он получил работу на маленькой радиостанции, где поначалу переворачивал джазовые пластинки в утреннем эфире, через год у него уже была своя программа.

Он, как игла проигрывателя на дорожку, начал соскальзывать в жизнь, которая ему, похоже, подходила. Чем? Он и сам не знал. Он был слишком тщедушен, чтобы продолжать пить, как раньше, по утрам все сложнее становилось вытаскивать себя из постели. Его друзьями были опустившиеся, погруженные в себя маньяки джаза да редкие кокетливые гомосеки и лесбиянки с мужскими голосами. Дым и фальшивые звуки, полудолларовые монеты и бесконечные коммивояжеры. Как-то раз он встал перед зеркалом и посмотрел на себя, потирая желтую, отвисшую кожу на шее. Крошечные волоски на ней торчали, как обломки перьев, глаза глядели, точно не видя. Он напоминал себе дохлого цыпленка, ощипанного и обугленного, которого забыли на крючке и он висит, засыхая и коробясь с годами. Сморщенный, засушенный остов какой-то птицы…

А потом он побрился, умылся, надел чистую рубашку, выпил апельсинового соку, почистил туфли, и все было забыто. Он надел пальто и отправился на работу.

Тедди шевельнулась. Верн отпрянул, бросил на нее взгляд. Потушил сигарету и встал, суровый и холодный. Подошел к окну, опустил шторы и зажег свет.

Наконец девушка перекатилась на бок, к нему лицом. Он видел ее зубы, мелкие и ровные, длинный разрез рта, слишком длинный для такого узкого лица. Вдруг она открыла глаза. Моргнула и тут же увидела его. Потом зашевелилась, стараясь сесть.

– Господи. – Она вздрогнула, икнула. – Исусе.

– Как самочувствие?

– Давно я тут лежу?

– Сейчас почти семь тридцать.

– Так поздно? Помогите мне встать, будьте душкой, а?

Пошатываясь, она встала. Верн придержал ее за руку. Она подтянула чулки, расправила юбку. И направилась в ванную.

Верн закурил новую сигарету и стал ждать.

Наконец она вышла, нашла свои туфли. Надела их, сидя в изножье кровати.

– Не хотите отвезти меня домой?

– Сейчас?

– Отвезете?

– Конечно. – Он принес ей пальто и сумочку, которые она бросила в гостиной. Ее нечесаные волосы были в беспорядке. Измятая одежда в грязи. Когда он прошел вперед, чтобы открыть ей дверь, ему в нос ударила кислая, нездоровая вонь: пот, перегар и моча.

Молча спустившись, они сели в машину.

Все время пути Тедди почти не открывала рта. Опустив стекло, она смотрела в окно на проплывавшие мимо вывески и фонари. Несколько раз Верн пробовал заговорить, но передумывал и продолжал молчать. Подъехав к ее дому, он встал у обочины.

Тедди толчком распахнула дверцу и вышла. Внезапно она остановилась.

– Верн, хотите посмотреть мою квартиру? Вы ведь у меня еще не были.

– Не слишком, – медленно ответил он. – Поздно.

– Ну, как хотите. – Она помешкала. – И совсем еще не поздно.

– Для меня да.

Она повернулась и медленно пошла прочь через тротуар к зданию. Верн вышел. Закрыл окна и запер машину. Тедди стояла и ждала.

– Передумали?

– Только на пару минут. – Верн смотрел в сторону, в дальний конец улицы. Дома на ней были высокие, стояли плотно, одинаковые и непривлекательные с виду. Внизу, у подножия холма, начинался торговый квартал – куча сырых, кишащих крысами бакалейных лавок, хозяйственных, итальянских пекарен, заколоченная кондитерская. Ветер принес откуда-то газету и прилепил к тощему телефонному столбу.

– Идете? – окликнула его Тедди с крыльца.

Они поднялись на ее этаж. Она открыла дверь и быстро прошла по комнатам, зажигая по дороге свет. Кругом был беспорядок. На низком столике стояли две полупустые бутылки виски и пепельница, с верхом заваленная окурками. Одежда валялась повсюду: на стульях, на торшере, на книжном шкафу, даже на полу. Он медленно вошел внутрь.

– Я переоденусь, – крикнула ему Тедди, входя в спальню. Краем глаза он заметил неприбранную постель, раскрытые ящики комода, еще одежду. На стене над кроватью висела большая фотография – худая ню, долговязая и костлявая, с грудями, как грушки. Он вошел в комнату, чтобы рассмотреть фото. Тедди скрылась в ванной. – Я сейчас.

На фото была она.

Верн вернулся в гостиную. Одна стена была сплошь синяя, как одно большое темное полотно. Значит, она сама красила квартиру. Повсюду на стенах были репродукции: Модильяни, Кандинский, Иеронимус Босх. Патефон с пластинками, джаз и камерная музыка. Абстрактные скульптуры с подвижными частями, целых три.

Он медленно опустился на диван, скрестил ноги. Минуту спустя Тедди вошла в комнату и остановилась у дверей, опершись о притолоку и сложив руки на груди.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила она.

– Нет. Я сейчас пойду. – Верн вытащил трубку и насыпал в нее табаку. Молча закурил.

– Как вам моя квартира?

– Ничего. Коврики хорошие. – Он встал и подошел к боковой стене, на которой висели китайские циновки. Оттуда можно было заглянуть в кухню. Стол был заставлен грязными тарелками, чашками и стаканами. Он сунул руки в карманы и отошел.

– Холодновато тут как-то. Может, из-за цвета. – И он пощупал джутовую ткань.

Тедди смотрела на него без всякого выражения. На ней был алый халат, подпоясанный веревочным шнуром. И шлепанцы. Она зажгла сигарету и стояла, куря, высокая и строгая в своем пламенеющем шелковом одеянии. Черты ее лица заострились, сходство с птицей усилилось, нос стал, как клюв, глаза в черных кругах запали. Она подошла к кушетке.

– Я сама красила. Стены.

– Я так и подумал.

Верн снова сел, теперь на стул у двери. Тедди раскинулась на кушетке и задрала ногу, шевеля пальцами. Оба молчали.

– Поздно уже, – сказала наконец Тедди.

Верн встал.

– Я знаю. Что ж, было приятно.

– Уже уходите?

– До встречи.

– Спасибо, что зашли.

Он подошел к двери и взялся за ручку. Тедди по-прежнему лежала на кушетке, длинная и костлявая, с темными безжизненными волосами, мокрые пряди прилипли к шее.

– Вид у вас довольно замученный, – сказал Верн.

Тедди улыбнулась.

– Слушай, малыш. Ты душка. Беги пока. Скоро увидимся.

Он рассмеялся.

– Ладно.

Он медленно спустился по лестнице и вышел на улицу. Воздух был холоден и полон жизни. Звуков не было, не считая отдаленного бормотания из какого-то бара у подножия холма.

Он сел в свою машину и поехал.

Дон Филд притопал к нему на станцию на следующий день, когда Верн закончил смену. Под мышкой он держал журнал, на нем были темные очки и спортивная рубашка.

– Приветствую, – сказал ему Верн по пути от студии к машине. – Как дела?

– Средне. Твои?

– В порядке. – Верн сел в машину. Дон остался стоять. – Тебя подвезти?

Дон немного подумал. Медленно залез внутрь.

– О’кей, – сказал он покорно.

Они влились в поток машин, везших людей с работы домой.

– Приятный вечер, – сказал Верн.

– Угу, – настала долгая пауза. Наконец Дон прочистил горло. – Как тебе понравилась Тедди?

– Кажется, неглупая.

– Угу.

Верн искоса глянул на него.

– А почему ты спросил?

– Просто так. Что-то я приустал от нее. Через какое-то время они все кажутся одинаковыми.

– Планируешь ее отпустить, а? – А сам подумал: «Ах ты, старая заносчивая горгулья!»

– Ну, жалко, конечно, терять хорошее. Но подумываю. – Он пошуршал обложкой своего журнала. – Дороговато, понимаешь ли.

– Что ж, поступай как знаешь. Ты уже большой мальчик.

– Собираешься обедать дома?

– А что?

– Да так спросил. Я, может, зайду к Джеймисону, съем французский обед.

– Неплохо.

– Ты не хочешь?

– Да нет, спасибо. – Он добавил: – Но я с удовольствием отвезу тебя туда.

Он высадил Дона напротив ресторана, а сам поехал дальше. Несколько минут спустя он был уже у себя. Остановив машину у подъезда, он выключил мотор. Не выходя, достал трубку и закурил.

Наверх идти не хотелось. Было еще совсем рано, меньше семи часов. Он уже рядом с домом. Через минуту он поднимется наверх, войдет в квартиру, снимет пальто и шляпу и начнет готовить себе что-нибудь поесть.

А потом?

Мимо его машины в сумерках спешили куда-то люди. Темными, одинаковыми сгустками мрака они проносились мимо него и скрывались из виду. Но вот кто-то отворил дверь. Теплый луч желтого света выхватил из темноты женщину средних лет с полными сумками продуктов в руках. Мгновение она стояла в освещенном дверном проеме, как в раме. Верн успел даже заглянуть в гостиную. Там, сидя в глубоком кресле, читал газету мужчина. Мальчик играл на ковре. Он почти ощутил поток теплого воздуха, который вырвался из комнаты наружу и тут же рассеялся в ночи.

Он стал думать об увиденном. Когда-то они с братом тоже играли на ковре. Иногда они вместе шли в комнату, где стояло пианино, и играли дуэты, пока готовился обед. Ранним вечером, когда солнце едва садилось и небо было еще светлее земли, в теплой комнате, почти целиком занятой массивным старым пианино, заваленной кипами нот, они с братом играли милые пустячки Грига, Макдауэлла и Кюи. Вдруг приходила мать, загораживала своим телом проем и сообщала, что обед готов.

Мимо спешили еще люди. Ветер прогнал несколько газетных листов, которые, шурша, катились по земле, пока не прибились к почтовому ящику. Похоже, стало накрапывать: на тротуаре вроде бы появились капли? Итальянец, владелец бакалеи на углу, вышел на улицу с гнутым металлическим прутом в руках и медленно, с большим трудом начал сворачивать навес.

Верн погасил трубку и снова завел мотор. Проехал вниз по улице, свернул за угол. Двигался он без всякой цели, почти не обращая внимания на дома и другие автомобили, заполнявшие темноту.

Увидев неоновую вывеску клуба «Двадцать один», он свернул к обочине и остановился. Закрыл окна и вышел. Ночной воздух был холоден, легкая дымка, которую приносил ветер, обступала со всех сторон. Верн захлопнул дверцу, прошел через тротуар к клубу и вошел, раздвинув тяжелые бархатные двери плечом.

В полумраке он увидел длинный ряд стаканов и черный оникс, а еще две высокие красные колонны искаженного света, колеблющиеся и полуразмытые, по обе стороны от зеркала за стойкой. Ряды полупрозрачных стаканов преломляли красный свет, казалось, что он идет прямо из них. Свет змеился вокруг бара, появляясь повсюду и смешиваясь с зеленью неоновой вывески «Золотого сияния» напротив. За столом слева, утопая в глубоких креслах, сидели трое мужчин и женщина. Их столик был заставлен бутылками и усыпан окурками. Остальные были пусты.

Верн подошел к бару и сел. Бармен отложил полотенце и повернулся к нему.

– Скотч с водой. Без льда.

Бармен кивнул и отошел. Верн сидел, прислушиваясь к глухим ударам откуда-то сзади. У дальнего конца стойки громко спорили двое.

– Так вот, если бы эта богом проклятая кляча могла…

– Слушай! Говорю тебе, если лошадь достаточно долго задирала свою задницу над проволокой…

– Дашь ты мне кончить или нет? Я хочу сказать…

– Я думал, ты кончил.

– Ничего подобного. И ты это знаешь. Не ври мне.

– Шестьдесят пять центов, мистер, – сказал бармен. И поставил на стойку перед Верном маленький стаканчик. Верн вытащил и дал ему долларовую бумажку.

Он пил спиртное медленно. Глядя на тысячи бутылок на полках бара. Они тускло светились все в том же красном сиянии, которое делалось еще интенсивнее, огибая бутылочное стекло и проходя сквозь него, подвижной волной растекаясь вокруг.

Стало тихо. Те двое перестали спорить и надели пальто. Они миновали Верна, вышли через тяжелые двери наружу и скрылись из виду. Парень, игравший в бильярд, бросил это занятие и подошел к бару присесть. В тусклом свете его лицо казалось темным пятном. Он сидел, уперев подбородок в ладони, не двигаясь и не глядя по сторонам. Верн повернул голову и увидел, что посетители за столиком молча сидят, глядя перед собой и думая каждый о своем.

В голову полезли странные мысли. Он вдруг вспомнил, как учился играть на гобое. Сидел в своей комнате и, держа перед собой странный, холодный инструмент, дул в него часами. В углу тихо играло радио.

Свою комнату в родительском доме он помнил в деталях. Как давно это было. У него был тогда маленький настольный проигрыватель и коллекция дешевых пластинок, в основном из газетных серий. Дворжак, симфония «Новый мир». Пятая Бетховена. Несколько вальсов Штрауса. Он заигрывал пластинки до тех пор, пока они не становились белыми. У него были кактусовые иглы, ведь их, когда они тупились, можно было точить почти бесконечно.

Был у него и свой газетный маршрут. Пользуясь расчетным счетом матери, он купил в универмаге «Историю мира» Генрика ванн Луна и «Болезни мозга» профессора Бенджамина Стоддарда. В конце месяца, рассчитавшись с матерью, он остался почти совсем без денег. А еще у него был свой мимеограф. Он выпускал газету, которую продавал соседям по три цента за штуку.

Кто-то кашлянул в тишине бара. Он поерзал на своем табурете. Снова наступило молчание. Люди за столом так и сидели, уставившись в бар, на ряды бутылок в нем, на красный свет, обтекавший массивное зеркало со всех сторон. Из зеркала на них глядели отражения: темные, сгорбленные, неподвижные. Минуты шли, никто не двигался. Постепенно вокруг них стало нарастать напряжение. Неприятное, как приступ кровяного давления.

Вдруг бармен ожил. Прошел вдоль обшитого досками бара к другому концу стойки. Двери отворились, с улицы, смеясь и громко дыша, вошли мужчина и женщина. Сели за столик.

Верн прикончил свой стакан и запахнул пальто. Встал и, сунув руки в карманы, вышел наружу, на тротуар. Воздух был холоден. Улица пуста. Кругом ни души.

Он сел в машину и медленно поехал к себе. Им владели апатия и вялость. Хочется ли ему домой? А если нет, то куда ему хочется? Он припарковал машину и вышел. Поднялся по лестнице, покрытой толстым серым ковром, который глушил звук его шагов. Коридор был пуст. В его дальнем конце светилась темно-красная надпись: «ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД».

Небольшой шар, утопленный в штукатурку потолка у него над головой, давал достаточно света, чтобы найти ключи. Он вставил ключ в замок и открыл дверь.

Заглянув в неосвещенную квартиру, тихую и серую в сумерках, он почувствовал, как холодок несчастья воцаряется в его сердце. Вдруг у него отвалилась челюсть. Голова затряслась. Схватившись за дверь, он удержался на ногах, пока его зубы клацали, а глаза лезли на лоб. Припадок кончился так же быстро, как и начался.

Весь дрожа, он с облегчением выдохнул, провел ладонью по волосам. Что это, усталость? Холод? Он не знал. Он развернулся и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.

Дом Тедди он нашел быстро. Он запомнил бар на углу и длинную некрашеную доску вывески поперек улицы. Он припарковал машину и вышел. Взглянув на ее окно, света не увидел. Прошел чуть дальше по тротуару, снова взглянул, но опять ничего не увидел. Однако он знал, что она там. Откуда? Он даже не задумался. Проверив, заперта ли машина, он одолел невысокий лестничный марш и нажал на кнопку звонка.

Дверь щелкнула. Он толкнул ее и вошел. Он ждал, что она встретит его прямо в холле, но дверь ее квартиры над его головой оставалась закрыта. Поднявшись по лестнице, он с минуту стоял у ее двери, готовясь постучать. Под дверью виднелась узкая полоса света, изнутри доносились приглушенные голоса.

Наконец он постучал. Голоса стихли. Он почувствовал, как у него на лбу и на ладонях выступает пот. Раздались чьи-то шаги, и дверь рывком распахнулась. Тедди, в белой рубашке и женских джинсах, смотрела на него с изумлением.

– Нет, это и в самом деле слишком! – В гостиной за ее спиной сидели одни женщины. Из проигрывателя неслись громкие звуки корневого ньюорлеанского блюза.

– Можно войти?

– Конечно, дорогуша.

Он пошел за ней внутрь. Три женщины, все в мужских рубашках и брюках, спокойно смотрели на него.

– Верн, это Бобби, Берт и Терри.

Они кивнули, не открывая рта.

Верн повернулся к Тедди.

– Я просто подумал, заскочу ненадолго. Может, я лучше в другой раз зайду. Не хочу…

– Давай пальто. – Она пошла в спальню, он за ней.

– Мы могли бы поговорить в другое время, – начал Верн.

– Это просто девушки из нашего дома. Ты никому здесь не помешаешь. – Она повесила его пальто. – Долго они не останутся.

– Но я не хочу…

– Не волнуйся. – Она взяла его за руку, и, когда они вернулись в гостиную, она его вела. Пальцы у нее были твердые и сильные. Тем временем женщины в гостиной уже встали и собрались у входной двери.

– Мы пойдем. Зайдем в другой раз. – Они открыли дверь. – Рады были познакомиться, мистер.

– Не уходите из-за меня, – промямлил он. Но они уже закрывали дверь с другой стороны. – Жаль, что из-за меня они ушли.

– Все в порядке. – Тедди начала собирать стаканы по комнате. – Что будешь пить? Как насчет «Джона Джеймисона»?

– «Джон Джеймисон» – это отлично. – Он сел на кушетку. Проигрыватель все еще играл блюз. Он узнал глубокий, хриплый голос Бесси Смит. Расслабившись, он откинулся на спинку кушетки, положил голову. В комнате было тепло и пахло женщинами. Скоро Тедди вернулась с двумя стаканами. Один поставила рядом с ним, сама села у проигрывателя на пол.

– Спасибо, – сказал Верн, беря стакан. Тот был холодный и влажный. Он сделал глоток и прикрыл глаза. Жидкость обожгла ему горло и легкие, удивительно, сколько в ней было жизни. Если бы эликсир жизни существовал, то это наверняка был бы виски.

Он вздохнул.

– Ну, как?

– Прекрасно. – Потом спросил: – Ты удивилась, когда увидела меня?

– Нет. Не очень. Ты легко нашел мой дом?

– Без проблем. – Он оглядел комнату. В ней прибирали. Бутылки и одежда исчезли. Пепельницы были пусты. – На этот раз твоя комната выглядит куда лучше.

– Тогда она тебе не очень понравилась.

Верн криво усмехнулся.

– В тот вечер мне вообще ничего не нравилось.

– Не думай, что я буду извиняться.

– Забудь. – Они помолчали, слушая музыку. Наконец пластинка кончилась.

– Хочешь послушать что-нибудь?

Верн поставил стакан и подошел к шкафу. Присев на корточки и чуть наклонив голову, он стал рассматривать конверты.

– Как насчет Баха, флейта со струнными? – Он вытащил пластинку. – Давненько я его не слушал.

– Ставь.

Он осторожно сменил пластинку. Через несколько мгновений размеренные аккорды коротких торжественных танцев наполнили комнату. Верн вернулся на свое место, к стакану.

– Прекрасно. Просто прекрасно.

– Ты давно знаком с Доном? – спросила Тедди.

– Пару лет, наверное. А что?

– Так, интересно.

– Мы с ним нечасто видимся. Иногда он приходит ко мне на станцию. Пытается заставить меня ставить больше диксиленда в моих программах.

– Ясно.

– А ты что о нем думаешь?

– По-моему, он интеллектуальный простак.

Верн захохотал.

– Тебе не обязательно быть с ним.

– Знаю.

– Почему же тогда ты с ним?

Она пожала плечами.

– Дон славный мальчик. В некотором смысле.

– У него такой вид, как будто его заживо ест какой-то грибок.

– Дон знает интересные места. У всякого, с кем встречаешься, есть чему поучиться.

– Чему же ты научилась у него? Слушать заплесневелый джаз?

– В ньюорлеанском джазе он разбирается хорошо.

– Если бы это еще имело какое-то значение. Да ладно, забудем о нем.

Они продолжали слушать сюиту.

– Эта часть такая красивая, – сказала Тедди. – Помнишь, как сказано о ней у Хаксли в «Контрапункте»? Мне нравится этот пассаж.

– Насчет кошачьих кишок? Виолончелей? Это когда тот старик-ученый спускается по лестницу на вечеринку. А там играют это.

– Музыка играет большую роль в этой книге.

Верн слушал музыку. Постепенно она забрала все его внимание. Одиночество, которое он чувствовал до того, начало проходить. Он потянулся, сидя на кушетке, потер глаза.

– В чем дело? – спросила Тедди.

– Ни в чем. Думаю о книге. – Он поднял стакан, но тот был пуст. Подняв пустой стакан к свету, он медленно поворачивал его перед глазами.

– Эта книга о смерти, – сказала Тедди.

Верн встал и подошел к книжному шкафу. Он повернулся к музыке спиной и стал читать названия на корешках. Немного погодя Тедди подошла к нему и встала рядом.

– Вижу, ты любишь Элиота, – сказал Верн. – Большой человек, для нео-фашиста. – Он вытащил тонкую книжку. – А это что за чертовщина? «Убийство в соборе».

– Это пьеса о Томасе Беккете.

Верн поставил книгу назад.

– У тебя много Юнга. Одни неофашисты. «Интеграция личности».

– Он милый старик. Любит долгие прогулки в снегу. Что с тобой вдруг приключилось?

Верн резко повернулся к ней.

– Вот что, юная леди. Давайте-ка куда-нибудь пойдем. Куда вы хотите? Или вы вообще никуда не хотите? Или мне уйти и поехать домой?

Тедди засмеялась.

– Давай просто поговорим. Я устала от темных маленьких забегаловок. О’кей?

Верн сел на кушетку.

– Понятно.

Глава 6

Верн встретил Дона Филда на следующий день. Дон выглядел еще угрюмее, чем прежде. Он подошел к Верну, когда тот уходил со станции после работы.

– А, – сказал Верн. – Это опять ты. Я уже начинаю привыкать видеть тебя здесь в это время.

– Где ты был вчера вечером? – хрипло спросил Дон.

– Вчера вечером? А что?

– Тебя не было дома. Я звонил.

– Какое тебе дело до того, где я был вчера вечером?

– Так, я удивился.

Верн отпер дверцу машины.

– Вот и продолжай удивляться. – И он тронулся. В зеркальце заднего вида он видел Дона: тот стоял на обочине и грустно глядел ему вслед, опустив руки, полные книг и пластинок.

В тот вечер Верн сказал Тедди, что видел Дона. Она ничего не ответила. Они как раз ехали в клуб «Похмелье» слушать Маггси Спеньера.

– Спеньер, – говорил Верн. – Один из величайших живущих музыкантов в мире джаза. Услышать его – это настоящее испытание.

– Я слышала пластинки.

– Это не одно и то же. Пластинка не передает истинного вкуса музыки. Ощущения. Вот подожди, увидишь.

Понравился ли ей тот вечер? Кажется, да. По дороге домой она прижалась к нему, мурлыча мелодию. Вид у нее был вполне счастливый и довольный, ее глаза сияли и искрились весельем так же, как тогда в «Уокер-клубе», где он увидел ее впервые.

На углу, немного не доезжая до дома, Тедди вдруг положила ладонь ему на руку.

– Верн, останови здесь на секунду. Я сейчас вернусь.

Она вышла из машины и засеменила к магазину спиртных напитков. Он уже закрывался: продавец погасил витрину и снял кассу. Тедди постучала в дверь, помахала. Продавец, шаркая, подошел к двери и отпер. Тедди вошла в магазин. Минуту спустя она вышла оттуда с бумажным пакетом.

Она впорхнула в машину.

– Это от меня.

Они поехали вдоль обочины к ее дому. Выходя из машины, Верн начал проверять окна и двери.

Тедди смеялась, стоя на тротуаре.

– Ты такой серьезный. Никто твою машину не уведет!

Верн фыркнул.

– Надеюсь. Просто так я лучше себя чувствую. Пошли.

Он пошел за ней вверх по лестнице. Она шагала впереди, держась за перила, ненамного опережая его. На верхней ступеньке лестницы она остановилась и стала ждать, когда он догонит.

Из-под ее двери торчал листок бумаги. Она подняла его и прочитала.

– Это от Дона. – Она передала записку ему. Он прочитал ее и вернул. Тедди положила записку в карман, и они вошли. В гостиной горел свет, слабый огонек, спрятанный позади стола. Он оставлял комнату темной и загадочной. В воздухе витали запахи. Ароматы женских духов, едва ощутимый застарелый дух виски и сигарет. Подойдя к шкафу, чтобы повесить пальто, он уловил другой запах. Почти животный.

– У тебя что, есть животное?

– Кошка была, но под машину попала. Ей переломили хребет. Я видела из окна.

– Прости.

– Трудно держать кошку в городской квартире. В кухне ящик с рваной газетой, на мебели следы от когтей. Садись.

Он сел. Тедди исчезла в кухне, мурлыча на ходу мотив. Он слышал, как она что-то открывает.

И вдруг, сидя один в гостиной, слушая, как возится на кухне девушка, он впервые ощутил в своей душе нечто похожее на мир и покой. Он позволил себе расслабиться, его сознание как будто задремало. Облако мягкой темноты навалилось на него, смешавшись с ароматами комнаты.

И так, в облаке женских испарений, ароматов духов и дезодорантов, запахов тел, он едва не заснул. Точно издалека он видел Тедди, которая появилась на пороге гостиной и стояла, молча глядя на него. Усилием воли он заставил себя проснуться.

Он улыбнулся ей. Снял очки и спрятал их в карман. Ослабил галстук, не отрывая головы от шероховатой ткани кушетки.

Тедди бесшумно пересекла комнату, с каждым шагом становясь все ближе и выше, пока не остановилась прямо перед ним. Она поставила поднос и села рядом. Он не смотрел на нее. Он был полностью удовлетворен. Тепло и запахи окружали его со всех сторон. Он стал снова погружаться в сон, и это было долгое погружение. Он опускался все глубже и глубже. Звуки окружающего мира, его холод, яркий свет – все уносилось куда-то прочь от него.

Жесткие худые пальцы Тедди коснулись его лица. Он вздохнул. Давление ее ладоней нарастало. С силой распрямляющейся пружины энергия вырывалась из нее и передавалась ему через ее руки и ладони. Вспышки мощи, текучая, всепоглощающая сила. Нарастание желания. Он снова вздохнул. Физическая потребность.

Запахи, тепло, комната и девушка рядом с ним, все смешалось и слилось воедино. Он перестал чувствовать границы. Все внутри и вокруг него поднималось на поверхность, готовясь вытечь наружу. Волна, огромная приливная волна надвигалась на него. Он закрыл глаза.

Не сопротивляясь, он отдался ей целиком.

Болело все. Тело словно покрылось пузырями ожогов, прикосновения заставляли морщиться. Ослепленный мозг силился собрать себя воедино. Он был разбит, разбросан повсюду, рассыпан на кусочки. На фрагменты и частицы. Он хватал ртом воздух, дыша тяжело, как животное, победившее в смертельной схватке.

– Ты в порядке? – спросила Тедди.

Он посмотрел на нее. Костистый нос. Висящие, распущенные волосы. Отдельные прядки слиплись от пота. Глаза сверкали совсем рядом с его глазами.

Верн отодвинулся от нее. Он лежал нагой, неприкрытый. Повернулся на бок, спиной к ней. Кушетка рядом с ним расправилась, это она пересела на подлокотник.

– Я в порядке. – Голова болела. Очки выпали из кармана на пол. Он подобрал и надел их. Немного погодя он сел.

Сидя на подлокотнике, Теди спокойно застегивала платье. Она молчала.

– Который сейчас час? – прошептал Верн.

– Около трех. – Она наблюдала за ним. – С тобой все нормально? Ты хорошо себя чувствуешь?

Поняла ли она, как далеко он оттолкнул ее? Ему было холодно, все в комнате словно отдалилось от него. Желудок урчал. Во рту было кисло. Он нашел поднос и съел крекер, намазанный «Лидеркранцем». Затем он попытался выпить, но поперхнулся, спиртное обожгло ему горло. Он поставил стакан.

– Прости. Со мной все будет в порядке.

Он достал трубку и принялся ее раскуривать. Тедди снова села рядом, на дальний край кушетки. Он безразлично смотрел на нее. Лицо у нее было худое, тело недоразвитое и простое, мальчишеское. Он перевел взгляд на ее ступни. Длинные и плоские, как у птицы. Как у аиста. Вдруг она подняла костлявые плечи и отвернулась.

– Холодно здесь, – сказал Верн.

Она не ответила. Верн провел глазами по комнате. Положил ногу на ногу. Живость в его теле начинала постепенно прибывать. Предметы в комнате возникали, точно из небытия. К ним тоже возвращались жизнь и цвет. То, что произошло несколько минут назад, опустошило их, высосало из них весь смысл, любая вещь в комнате, на какую ни глянь, была пустышкой. Но теперь смысл, а с ним и обычное свечение вещей понемногу восстанавливались, по каплям просачиваясь назад, на свое место.

В комнате стало теплее. Верн курил, положив ногу на ногу, и чувствовал себя все лучше.

Он повернулся к Тедди.

– Может, мне лучше пойти домой.

Она быстро повернулась. Ее глаза сверкали.

– Ты хочешь? Ты этого хочешь?

Он медленно вынул изо рта трубку.

– Поздно уже. У меня завтра утренняя смена. – Он отвел глаза: это была неправда.

– Извини. Я думала, ты… захочешь остаться. Отсюда ведь недалеко до станции.

– Мне надо побриться. – Он потянул себя за рукав. – И переодеться.

Тедди молчала.

– Прости.

– Простить тебя? За что?

– Я не знаю. Не знаю! – Она умоляюще глядела на него. – Ты разочарован. Этого было… мало. Недостаточно. – Она кусала губу, ее глаза ослепли от боли.

Верн поежился.

– Нет. Дело совсем не в этом.

Она продолжала глядеть на него.

– Нет, дело точно не в этом. – Он поднялся на ноги. – Поздно уже. Я устал. Ты же знаешь.

– Я спущусь с тобой.

– Хорошо.

Тедди пошла взять пальто. Вернулась сразу, спавшая с лица, одинокая, в пальто, наброшенном на плечи.

Верн неловко взял ее под руку.

– Готова?

Она кивнула.

– Идем. – Они вышли наружу, в пустой коридор. Медленно, молча сошли по лестнице вниз. Воздух на улице был редок и свеж.

Верн задержался на крыльце, сделав глубокий вдох. Улицы были пустынны и темны. Далеко, в нескольких кварталах от них, возился уборщик, собирая бумажный и разный другой сор.

– Ну ладно, спокойной ночи, Тедди, – сказал Верн.

– Спокойной ночи.

Он спустился с крыльца и пошел через тротуар к своей машине. Тедди осталась стоять, наблюдая, как он открывает замок. Вот он скользнул на водительское сиденье.

– Завтра я тебе позвоню.

Она кивнула.

Он уехал.

Звонил телефон. Он открыл глаза. В комнате все плыло.

– Господи!

Он выволок себя из постели и поставил на ноги, держась за стену. Сгреб телефонную трубку и опустился на стул рядом с аппаратом.

– Алло? – Пальцами он убирал с лица волосы. Его руки дрожали.

– Это Тедди. – Она говорила спокойно. Произносила слова ничего не выражающим голосом. Он взглянул на часы на другой стене, но без очков ничего не увидел. Яркий солнечный свет заполнял комнату, вливаясь через окно.

– Который сейчас час?

– Девять тридцать.

– Я проспал. – И добавил: – Я собирался позвонить тебе позже.

– Да.

Он пошарил вокруг в поисках очков. Они были в пальто на спинке стула рядом с кроватью. Солнце слепило его, он сощурился, потер глаза. Зевнул.

Голос Тедди раздался снова, тихий, лишенный эмоций.

– Дон зовет меня с собой сегодня вечером. Я не знаю, что мне делать. Пойти?

– Дон? Куда? Куда он тебя зовет?

– В «Уокер-клуб».

– А. – Мгновение он молчал. Представлял себе, как она ждет ответа, вцепившись в трубку на том конце провода. Придумывал, что сказать. Солнце уже не так слепило глаза. Прикрыв веки, он откинулся на спинку стула, зажал трубку между плечом и шеей. Время шло.

– А ты хочешь? – решился наконец он.

– Не знаю.

– Где ты сейчас? Дома?

– Я в аптеке. Мне не спалось. Я гуляла.

– В какой аптеке?

Она молчала.

– В какой аптеке? Далеко отсюда?

– Нет.

Он подумал.

– Я могу приехать и забрать тебя.

– Правда? – Она продиктовала адрес.

– Будешь ждать меня там?

– Подожду.

– Точно?

– Да, я подожду.

Он повесил трубку. Немного погодя прошел в ванную и принял душ. Побрился, оделся, послушал новости по радио. Наконец он надел пальто и спустился к машине. На работе надо быть в полдень. Значит, у него есть около двух часов.

Он нашел ее стоящей у аптеки, где она подпирала спиной стену. Он открыл дверцу, и она направилась к нему.

– Приветствую, – сказал он, заводя машину. – Здравствуй.

– Как ты сегодня?

– Прекрасно. – Она повернулась к нему. – Извини, что разбудила тебя так рано. – Он не понял ее интонации. И фыркнул.

– Неважно.

– Когда тебе на работу?

– В полдень.

– Значит, у нас есть немного времени.

– Похоже на то. – Он влился в поток машин.

– Верн… что случилось?

– Волнуюсь из-за программы. Я еще не готов к следующему четвергу. Вот и задумался об этом.

– Мы ведь можем немного поездить?

– Конечно. – Он посмотрел на часы. – Только мне надо заехать куда-нибудь поесть. Я не завтракал. – Они поехали молча.

Тедди поерзала.

– Верн… Ты ведь не расстроен из-за вчерашнего?

– Что ты хочешь сказать?

– Ты вдруг стал таким… таким чужим. Таким далеким. Ушел в себя и замолчал.

– Извини.

– Мне хотелось бы знать почему. Ты можешь мне сказать?

– Я и говорю. Все из-за моей чертовой программы.

– Неужели все дело в ней? – Он чувствовал, как она неотрывно смотрит на него, изучая его лицо. – А не в том, что произошло вчера ночью?

– При чем тут это?

– Мне показалось, что прошлой ночью тебе было… противно.

Верн фыркнул.

– Ради бога! – Он встал на красный. – Дело совсем не в тебе. Просто эта еженедельная спешка так на меня действует. Давление. Вот иногда я и выкидываю фортели. К тебе это не имеет никакого отношения. Я такой уже много лет.

– Ты очень нервный. Это видно по тому, как двигаются твои руки. Ты очень напряжен.

Верн немного подумал.

– Странная штука. Около одиннадцати часов утра у меня возникает чувство, как будто кто-то усаживается мне на плечи. И давит. Как жернов. Пригибает к земле.

– Ты знаешь почему?

– Вес облегает меня, как перчатка руку. Кажется, будто на моих плечах держится мир. Ответственность. Из-за работы, наверное. Она меня измотала.

– Ты чересчур выкладываешься.

– Мы живем в мире конкуренции!

– Боишься быть проигравшим?

Он нахмурился и замолчал.

– Прости, – сказала Тедди.

– В общем, не беспокойся из-за вчерашнего. Забавно, как женщины любят все приписывать себе. Что ни случись, плохое ли, хорошее ли, всему причиной они.

Они бесцельно ехали дальше.

– Мы едем куда-то? – спросила Тедди. – Или просто катаемся?

– Катаемся.

– Ну и хорошо.

– Ты говорила, Дон звал тебя с собой сегодня. Ты идешь? Что ты решила?

– Не знаю. А ты что думаешь? Я подумала, может, мы с тобой…

– Ты хочешь?

– Нет. Но мы с тобой ведь все равно не сможем – или как?

– У меня поздняя смена. Закончу около полуночи.

– У тебя что, такой большой рабочий день?

– С перерывом. Перерыв в полдень.

– Ну, тогда позже, на неделе…

– Может, придумаем что-нибудь.

Она кивнула.

– Не обижайся, – сказал Верн.

– Я не обиделась.

Они долго ехали молча, не обменявшись ни словом. Наконец Верн свернул в квартал Тедди. И встал перед ее домом. Старый негр с ведром и щеткой мылил ступеньки крыльца.

Тедди смотрела на дом из окна машины.

– Что ж, вот мы и приехали.

– Я тебе позвоню.

– Спасибо. – Она открыла дверцу и вышла.

– Что ты будешь делать сегодня вечером? Я насчет Дона. Может, не стоит так сразу его бросать? Надо ведь приучить его к этой мысли.

– Наверное, не стоит. Я подумаю. Спасибо, что подвез.

– Увидимся. – Верн хлопнул дверцей и поехал. В зеркальце заднего вида он наблюдал, как она медленно поднимается по ступенькам мимо старого негра. Потом за ним пристроился грузовик, и он уже не видел ничего, кроме угрюмого, невыразительного лица шофера, бесстрастно смотревшего прямо перед собой.

В тот вечер, очень поздно, едва он пришел с работы домой, в его дверь постучали.

– Кто там?

Снаружи раздался приглушенный мужской голос, но слов он не разобрал. Он открыл дверь. Это был Дон.

– Не поздновато гуляешь?

Дон вошел в комнату. Сел в низкое кресло, вздохнул.

– Подумал, дай зайду, поздороваюсь.

– Понятно. – Верн сел напротив. – Ничего особенного ты в виду не имел.

– Нет.

– Чем занимался сегодня?

– Ходил слушать Вуди Уайлдкетс.

– Ты и твоя девушка?

Дон кивнул.

– Ей они нравятся, а?

– Тедди хорошая девушка. Чуткая.

– Вот и хорошо.

– А ты чем был занят в последнее время? Дома тебя не было. Зря ты разозлился на меня тогда. Я ведь просто поинтересовался.

– Все в порядке. Ничем особенным я не занят.

Зазвонил телефон. Верн не двинулся с места.

– Ты будешь отвечать? – буркнул Дон.

Верн встал и медленно подошел к телефону. Снял трубку.

– Алло.

– Верн, это Тедди. Можно с тобой поговорить? Дон недавно привез меня домой. Ты ведь еще не спишь? Может, мы…

– Я тебе перезвоню. Через десять минут. Я не один.

В трубке стало тихо. Потом раздался щелчок.

Верн тоже повесил трубку и вернулся к креслу.

– Кто это был? – спросил Дон. – Я его знаю?

– Нет.

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Ты точно не в себе в последнее время.

– Это плохо.

Дон пошуршал книгами, которые были у него с собой. Оба молчали. Наконец Дон встал и пошел к двери.

– Что ж, похоже, нет никакого толку здесь сидеть. Приду, когда ты будешь чувствовать себя лучше.

– Со мной все в порядке. Я тебя выпущу.

Он отпер замок. Дон протопал на лестницу, Верн закрыл за ним. Услышав, как за посетителем хлопнула дверь холла, он позвонил Тедди.

– Извини. Здесь был Дон. Не мог же я говорить, когда он торчал у меня прямо перед носом.

– О, а я не поняла. Я подумала…

– Ты ошиблась. – Он почувствовал раздражение.

– Верн, не сердись. Я же не знала. Прости, что я не поняла. Прости, что бросила трубку.

– Ладно, забыто. Что ты хотела?

– О, Верн… – Она отвернулась от трубки. Потом тихим тонким голосом продолжала: – Просто хотела узнать, спишь ты или еще нет. Можно с тобой поговорить? Может быть, ты приедешь? Я закажу тебе такси, если ты устал.

Ему потребовалось время, чтобы найтись с ответом.

– Н-ну. Даже не знаю, что сказать. Конечно, я устал. Чувство такое, как будто весь день на кресте провисел. Но я все равно хочу тебя увидеть. Само собой.

Наступила пауза.

– Может быть, лучше завтра вечером.

– Тогда у нас будет больше времени. А сейчас поздно уже.

– Да. Поздновато.

Он слышал, что она мечется, не зная, как поступить. Наконец снова раздался ее голос, тихий и неуверенный.

– Ну, давай договоримся на завтра. Если тебе удобно. Ты ведь не против, чтобы приехать ко мне, правда? Ты ведь… не передумал?

– Нет. Я заеду. Часов в семь.

Она попрощалась и повесила трубку. Верн лег. И тут же заснул.

Назавтра он позвонил ей со станции перед выходом. Было около пяти часов вечера. Голос у нее был повеселее.

– Как спала? – спросил он.

– Хорошо. Сегодня мне лучше. – Она говорила спокойно. Твердо.

– Во сколько мне заехать? В семь?

– Верн, я сама к тебе приду. Если ты не против.

– Придешь ко мне? Ну, как хочешь. Только у меня бардак.

– Ничего.

– Во сколько мне тебя встретить?

– Я приеду на такси. Езжай прямо домой, а я подъеду чуть позже. Мне надо кое-что сделать, я не знаю, когда закончу. Ладно?

– Конечно. – Он повесил трубку.

Она пришла только около девяти. Глубоко задумавшись, он беспокойно вышагивал туда и сюда по комнате. Вопросов больше не было. Дон может забирать ее, когда захочет. Он напрасно тратит время, все и так слишком далеко зашло.

Пока он раздумывал, в дверь позвонили. Он быстро подошел и открыл.

– Привет, – весело сказала Тедди. Она стояла на пороге в темном костюме, перебросив через руку пальто. В другой руке у нее был чемодан. Он вытаращил на него глаза. – Можно мне войти?

Она прошла в комнату, поставила чемодан на пол. Верн закрыл дверь.

– Что ж, – проворчал он. – Ты определенно быстро едешь, когда уж запряжешь.

– Не сердись, милый, и помоги мне разобрать вещи. – Она протянула ему пальто. – Куда его повесить?

– В шкаф.

Он показал ей шкаф. В груди у него было липко и холодно, какая-то тяжесть придавливала его к земле. Он пошел за ней в спальню. Она уже поставила чемодан на кровать и раскрыла его. Вытащила из него ворох одежды и разложила на постели. Сорочки, лифчики, трусики, чулки…

– Не освободишь мне какой-нибудь ящик для этих мелочей? – сказала Тедди.

– Конечно. Сейчас. – Он вытащил свои вещи из верхнего ящика комода, запихнул все вниз. – Этого хватит?

– Мне много не нужно. Я взяла с собой только то, что может пригодиться сразу.

Она сложила в ящик белье, а также какие-то маленькие пакетики и коробочки. Платья повесила в шкаф. Наконец она закончила.

– Куда поставить чемодан?

– Я уберу. – Он отнес его в стенной шкаф и запихнул поглубже. Затем повернулся к ней. – А теперь что?

Тедди, не отвечая, улыбнулась ему.

– Интересно, что скажет управляющий.

– Не волнуйся. В таких больших домах им на все плевать, лишь бы соседей не беспокоили.

– Ясно, – буркнул Верн.

Тедди засмеялась.

– Я не сказала тебе ничего нового. Я голодная! Можем мы поесть? Ты уже ел?

– Я ел, но тебе кое-что соберу. – И он пошел в кухню.

– Не глупи. Я сама все сделаю. Пусть все с самого начала будет как у людей.

Верн уставился на нее.

– Я почти поверил, что ты серьезно.

– Почти? – Она убежала в кухню и стала шарить по полкам и ящикам, проверяя его запасы.

Когда она поела, они перешли в гостиную. Верн весь кипел. Он не сводил глаз с девушки, гадая, что у нее на уме. Неужели она всерьез? Неужели это происходит на самом деле? Он вынул трубку, но у него не оказалось табака. Он поискал его по карманам, потом бросил. Пошел в кухню и выпил немного воды с содовой.

Когда он вернулся, Тедди заявила ему:

– А я сегодня днем рассказала все Дону. Ты рад?

– Что ты ему рассказала?

– Верн… – Она подошла к нему, улыбаясь, ее глаза сияли. Жесткие, сильные пальцы сомкнулись на его плече. – Он очень расстроился. А я сказала ему, иди и почитай фантастический рассказ! – Она весело покачивалась с носка на пятку.

Верн молчал.

После одиннадцати, просматривая старые программы, он вдруг заметил, что ее нет в комнате. Не оказалось ее и нигде в поле зрения: ни в гостиной, ни в кухне.

– Тедди?

Из спальни донесся какой-то шум.

– Я здесь. – И почти сразу она добавила: – Верн, не окажешь мне услугу?

– Какую?

– Задерни, пожалуйста, шторы.

Он прошел по комнате, закрывая занавеси. Потом продолжил смотреть свои старые программы. Вдруг в комнату вбежала Тедди. Краешком глаза он видел, что она стоит у него за спиной на ковре. Он положил ручку и обернулся.

У него отпала челюсть. Она была голая. Костлявая и бледная, она улыбалась ему, уперев руки в бока, ее маленькие грудки подрагивали, ноги были чуть раздвинуты.

– Дорогой, тебе не кажется, что нам пора спать? Мне завтра рано вставать. И пилить через весь город аж на Манхэттен.

Верн поднялся на ноги. Обошел ее кругом, изумленно разглядывая ее тощее тело. Она снова повернулась к нему лицом. В спальне на кровати одеяла и простыни были уже отброшены.

– Ты и в самом деле все решила, – проворчал он. И покачал головой. – Все понятно.

Улыбка замерзла на ее губах. Она ничего не сказала, но ее худые бедра напряглись, мышцы выступили на них, как веревки.

– Это же невозможно. Правда, невозможно. – Внутри него рос липкий холодный ком. На него словно набросили сеть, нет, тяжелую мокрую штору и душили ею. Она сняла всю свою одежду. Все, до последней тряпочки, аккуратной стопкой лежало на стуле у кровати. Туфли стояли рядом. Смешно. Он закрыл глаза.

– Верн…

– Давай посмотрим правде в глаза. Бога ради! – Он вскинул очки, потер глаза. – Черт меня побери, если…

Он умолк. По ее лицу пронеслась тень страха, такого простого и неприкрытого, что он замолчал. Мгновение она моргала, ее глаза горели. Вдруг все прошло. Рот сложился в тонкую линию. Ни слова не говоря, она повернулась и пошла в спальню.

Через минуту она вышла оттуда в пальто. Оттолкнула его на пути к выходу. Он схватил ее за плечо. Она отскочила, тогда он встал между ней и дверью. Все ее тело было напряжено. Стоя напротив, она часто дышала и наблюдала за ним.

– Тедди, бога ради, давай…

Она бросилась в кухню. Он за ней, по дороге хватая ее за руку. Она выхватила из ящика консервный ключ – он быстро его отнял. Ее пальцы были как когти железной птицы.

– Прекрати. – Он держал ее за руку. – Послушай – тебе нельзя здесь оставаться. Просто невозможно. Через двадцать четыре часа нас вышвырнут отсюда обоих. – Через рукав пальто он чувствовал ее худую руку. – Ты понимаешь? Я тут ни при чем. Я ничего не могу сделать.

Вдруг она расслабилась. Как будто все забыла. Он медленно отпустил ее руку.

– Конечно, – сказала она. – Это правда. Наверное, придется придумать что-то другое.

– Вот и правильно. – Он потрепал ее по плечу. – Пойдем в гостиную, сядем. О’кей? Там спокойно поговорим обо всем.

Он повел ее назад, к кушетке.

– Мне надо надеть что-нибудь другое. – Она потянула себя за пальто.

– Хорошо. – Они прошли в спальню. Тедди расстегнула пальто и повесила его в шкаф. Одевалась она медленно, молча. Он наблюдал за ней, сидя на кровати. Наконец она закончила.

– Готова?

– Да.

Он встал и подошел к ней.

– Пойдем сходим куда-нибудь, выпьем. Потом можем покататься. Свои вещи оставь пока здесь, завтра утром что-нибудь придумаем. Что-нибудь сообразим. О’кей? А теперь – куда ты хочешь пойти?

– Неважно. Куда скажешь.

– Тогда пойдем в бар через дорогу. Милое тихое местечко. Там можно поговорить.

Она кивнула.

Но на тротуаре она вдруг встала.

– В чем дело?

– Наверное, мне лучше сразу домой. А то мне нехорошо.

– Как хочешь.

– Мы можем пойти пешком?

– Пешком? Всю дорогу?

– Здесь не так далеко.

– Ладно. Можно взять такси, если устанем.

Они шли медленно. Улицы были пусты и молчаливы. Небо над ними хмурилось. Лишь несколько звезд оставались на виду. Одно облако, громадное, как целый континент, закрыло горизонт. Оно надвигалось, становясь все больше и больше, распространяя свою мутную серость надо всем миром. Одна за другой мигали и гасли звезды.

Верн смотрел в сторону. Рядом шагала Тедди, молча, руки в карманах. Голову она держала высоко, дышала глубоко и редко, приоткрыв рот. Насыщала легкие воздухом, сырым и холодным.

– Славная ночь, – сказала она.

– Да.

– Хорошо, что мы гуляем. – Она продела руку ему под локоть. – Ты не против?

– Нет.

– Знаешь, что я решила?

Он поглядел на нее.

– Что?

Тедди пнула лежавший на тротуаре камешек. Он скатился в канаву.

– Насчет своей квартиры ты, разумеется, прав. Помню, как он на меня глядел – управляющий. Я должна была понять. Но с этим все кончено. – Она с улыбкой посмотрела на Верна. – Точнее, хорошо бы сделать новый старт.

– Новый старт?

– На новом месте. Где ты никогда еще не был. Где можно красить и убирать. Вешать шторы, картины. Начать все заново. Ты давно здесь? Одно и то же место рано или поздно надоедает.

Верн молчал.

– Мы найдем дом, где есть двор. Я буду выращивать в нем зелень. Мне всегда хотелось иметь маленький садик из трав. С ними так вкусно готовить. А еще я смогу забрать Шишаген.

– Это еще что?

– Моя кошка.

– Кошка! Ты же говорила…

– Это другая кошка. Я отдала ее друзьям. Они ее вернут.

Верн был ошеломлен. Он повертел головой.

– Не понимаю. Ты что, собираешься бросить квартиру? Зачем? Ты же не хочешь…

Тедди улыбнулась.

– Квартирной хозяйке я уже сказала. Сегодня утром. Верн, на свете столько всего, чем можно заняться! Ты когда-нибудь красил квартиру? Красил? Ты знаешь, как там пахнет ночью, знаешь этот влажный запах свежей краски? Утром включаешь газ, чтобы сварить кофе. Запах краски мешается с ароматом кофе. И газа. Ярко горит лампа под потолком.

Они пошли дальше. Над ними исчезла последняя звезда, поглощенная бесконечным серым континентом, который занял все небо. Как это возможно? Как возможно, чтобы эти огромные пламенеющие солнца по несколько тысяч миль в диаметре, эти пылающие шары, превышающие размерами Землю, поглотили и засосали в себя нечто столь незначительное, как облако? Все исчезало, пряталось. Весь мир вокруг него таял в серой мгле, превращался в мешанину звезд, мусора, веток деревьев, газет, мелочи, которую гонит по тротуару ветер.

Вот так и он.

Его тоже сметет, как все кругом, не в его власти остановить движение. Он взглянул на девушку, шедшую рядом. Возможно ли, чтобы это создание, такое слабое, такое невзрачное и худое, такое изможденное, оказалось способным уничтожить целый мир?

Неужели он всегда был таким беспомощным? И всегда останется таким? Неужели ему не суждено ничего другого?

Они остановились на углу какой-то улицы, пережидая красный сигнал светофора. Кругом никого не было. От перекрестка в разные стороны уходили улицы, мокрые, темные и пустынные. Вдруг Верн замер. И весь подался назад, прочь от девушки.

– В чем дело? – спросила Тедди. – Почему ты стоишь?

– Слушаю.

Она тоже прислушалась.

– Ничего не слышу.

Он пошел назад, напрягая слух. Звук – слабый, знакомый. Звук, которого он так давно не слышал. Кто-то играл на музыкальном инструменте. Но где, он не мог сказать.

Возле какого-то дома он встал и прислушался, наклонив голову к плечу. Потом прошел еще немного назад, мимо самого дома, пока не остановился у ограды, штакетника, опутанного плющом. Сквозь щели между планками, там, где их не заслоняли листья и стебли плюща, проходил свет. Нагнувшись, он прижал к одной из них сложенные рупором ладони и стал смотреть внутрь.

По ту сторону изгороди, в саду, сидел на табурете мальчик и дул в гобой. Он смотрел прямо перед собой, его глаза были прикованы к нотам на пюпитре. Над его головой горела лампочка. Казалось, весь мир перестал для него существовать. Остались лишь холодный инструмент в его руках да ноты на пюпитре. И все.

Вдруг он перестал играть и обернулся. Положив гобой на колени, посмотрел мимо Верна, в пространство. Потом поднес инструмент к губам и заиграл, как прежде.

Издалека, с другого конца квартала, его сердито окликала Тедди. Верн снова шагнул на тротуар и медленно, руки в карманах, пошел к ней.

– В чем дело? Почему ты вернулся?

– Там мальчик, школьник. Играет на гобое.

Тедди пожала плечами.

Они пошли дальше.

Верн все еще не сводил глаз с Карла, когда молодой человек начал просыпаться. Он медленно повернулся, потягиваясь и открывая глаза. И моргнул, увидев Верна.

– Давно проснулись?

– Недавно, – буркнул в ответ Верн.

Карл сел.

– Как погодка? – Отбросив занавеску с окна над своей кроватью, он выглянул наружу. Небо было голубое. С него лился солнечный свет. Вдалеке виднелись машины Компании, высокие колонны, вздымающиеся, точно покинутые башни.

– Похоже, пора вставать, – сказал Карл. Стряхнул с себя одеяла и соскользнул на пол. Бодро улыбнулся Верну, светлые волосы падали ему на лицо. Он отбросил их, чтобы не мешали.

– Пошли завтракать. – Карл был радостно возбужден. – Подумать только, мы можем есть все, что захотим! Даже индейку со сливочным горошком и сливовый пудинг с соусом из бренди.

– Это ты собираешься есть на завтрак?

– Нет, но я мог бы. Подумать только, здесь все – наше. Может, нам все же не так уж и не повезло. Мы здесь как короли. Богачи. Императоры!

– Ну, это вряд ли. Тебе тут станет скучно, не пройдет и недели.

– Вы так думаете? Что ж, посмотрим.

Верн рассеянно кивнул. Он был занят возвращением к настоящему. Прошлое все еще крепко сидело в нем.

Они умылись, побрились, оделись. Вместе отправились по дорожке на склад.

– Как вы думаете, Барбара уже там? – спросил Карл.

– Не знаю.

– Она кажется мне вполне милой. А вам? Правда, у меня такое впечатление, что в прошлом она много страдала.

Верн громко расхохотался.

– Подождите! Не смейтесь. Я знаток людей, хотя с виду и не подумаешь. Все дело в том, как она держит себя, как говорит. Какие слова использует. И еще что-то в ее лице. Может быть, мы узнаем, прежде чем выберемся отсюда.

Верн сморщился.

– Господи всемогущий.

– В чем дело?

– Ни в чем. – Верн казался погруженным в раздражительную тоску. Он глядел себе под ноги, а руки прятал в карманы.

– Прошу прощения, – буркнул Карл. Остаток пути они прошли в молчании. Склад был пуст. Внутри никого не оказалось. Они побродили по помещению.

– Ну? – начал Верн.

Карл казался опечаленным.

– Я думал, она уже здесь, готовит нам завтрак. Вафли, ветчина и апельсиновый сок. Или что-то вроде.

– Приготовьте сами.

– Я не умею. И вообще, когда готовишь сам, то не так вкусно.

– Лично мне хватит и чашки кофе. – Верн сел за стол.

Вдруг Карл просиял.

– Может, кому-нибудь из нас сбегать и разбудить ее? Наверное, она еще спит.

Верн фыркнул.

– Наверное.

– Вы не хотите?

– Почему я?

– Вы ее знаете. – Карл с надеждой ждал.

– Сходите сами. Она вас не съест. Вам что, никогда не приходилось вытаскивать из постели женщину? Пора уже поучиться.

Уши у Карла вспыхнули. Он шагнул к двери.

– Я пойду. Наверное, вы правы, ничего страшного.

– Конечно, ничего. Внутрь входить вообще не обязательно. Просто постучите в дверь, и все. Конечно, если она сама позовет вас, тогда другое дело.

– До свидания. – Карл толчком открыл дверь.

Верн с кислым видом следил за тем, как тот уходит. Немного погодя он встал и подошел к раковине. Набрал стакан теплой воды, развел в ней соду.

И, морщась, выпил.

Глава 7

Барбара Малер лежала в постели полусонная. Из открытого окна прямо на нее лился солнечный свет, согревая ее сквозь одеяла и пижаму. Вдруг она отбросила покрывала. И вытянулась, раздвинув ноги и прижав руки к бокам.

Солнечное тепло расслабляло. Это было приятно. Она вздохнула и поерзала в постели, чтобы оказаться под лучами солнца целиком. Немного погодя она села и сняла пижамный верх. Бросила его на стул и легла снова, приоткрыв рот и зажмурив глаза.

Широкий луч пульсировал на ее плечах и груди. Тепло ластилось к ней, как живое. Ощущение было непривычным, солнце и нагая плоть. Оно приводило ее в восторг. Что-то внутри нее отзывалось на солнечные ласки.

Она задумалась о том, что чувствуешь, когда внутри тебя, в животе, кто-то есть. Как ведет себя нерожденный ребенок, что он делает: ползает и растет, движется, вертится, протягивает ручки и ножки? Живой ребенок, который дышит и тянется к свету. Как растение. Растения тянутся к свету. Как это называется? Фототропизм. Что-то в этом роде. Она открыла глаза и посмотрела на солнце, но свет ослепил ее. Она повернула голову в сторону.

Наверное, люди тоже как растения. Наверное, они фототропы. Вот откуда все эти солнечные божества. Может, и она тоже отчасти солнечная богиня. Она снова повернулась к свету, потянулась ему навстречу, села, чтобы принять в себя как можно больше его энергии. Из окна открывался вид на территорию Компании. Никакого движения, никакой жизни заметно не было. Она стала разглядывать дома, вышки, кучи ржавеющего железа и шлака. Мир был пуст. Все человечество испарилось. Она осталась одна.

Барбара встала на кровати, покачиваясь из стороны в сторону на пружинах, которые прогибались под ее весом. Пошарив у пояса, она расстегнула пижамные штанишки, и они соскользнули к ее ногам. Стоя голая в теплых лучах солнца, она воздела перед собой руки. Так, кажется, они делали? Или нет? Она попыталась припомнить что-нибудь об ацтеках. Или это были инки? Какое-то южноамериканское племя. Они еще вырезали у людей сердца и бросали их солнцу.

Она улыбнулась. Это уж слишком. Она не сможет отдать солнцу свое сердце, даже если захочет. Это невозможно. Придется ему удовлетвориться чем-нибудь еще. Она положила ладони под груди и приподняла их навстречу свету. Вместо этого она подарит солнцу свои груди. И что случится? Примет ли оно их? Сделает ли их полнее и больше? Что, если они надуются и лопнут, как перезрелые стручки? Она взглянула на них. Ничего не изменилось. Такие же полные и круглые, как всегда, груди зрелой женщины.

Она засмеялась. Они и так достаточно велики. И сошла с кровати на пол.

Одевшись, она спустилась вниз и вышла наружу, на крыльцо. Постояла с минуту и стала спускаться вниз, на дорожку. Скоро она уже шагала по направлению к складу.

Через несколько минут она увидела, что навстречу ей кто-то идет. Это был Карл. Она видела, как сияют на солнце его светлые волосы.

– Здравствуйте, мисс Малер! – окликнул он ее.

Она остановилась, поджидая его.

– Здравствуйте. – Он подошел, улыбаясь во весь рот. Сколько же ему лет? Двадцать – двадцать один, не больше. Она подумала: наверное, он идет за мной. Всего несколько минут, и он дошел бы до общежития и увидел меня в окне – голой.

Она покраснела, ее лицо залилось краской. Он же еще ребенок. Что бы он подумал?

Хорошо, что она недолго там стояла.

– Славный денек, – сказал Карл.

– Да. Очень славный.

В самом деле, что бы он подумал, если бы увидел ее голой у окна? Застеснялся бы? Конечно. Да он бы убежал, крепко зажмурившись. И бежал бы все дальше и дальше. Мысль о том, как этот мальчик бежит, сгорая от стыда, привела ее в восторг. Она улыбнулась.

– В чем дело? – заволновался Карл.

Теперь Барбара засмеялась уже открыто. Карл смотрел на нее, нахмурившись, озадаченный и слегка взволнованный. Какой он еще ребенок! Как мало осталось в мире мальчиков, способных убегать и прятаться от смущения. Быть может, его даже придется водить за руку, иногда.

– С вами все в порядке? – спросил Карл.

– О да. – А она была застенчивой в двадцать один год? Нет. В двадцать один она уже побывала в Касле, а потом в Нью-Йорке. С Верном.

Глядя на светловолосого мальчика, неуверенно стоявшего рядом, Барбара задумалась о прошлом. Воспоминания о себе двадцатилетней затопили ее, прибывая сначала постепенно, потом все больше и больше, как вода. Как прилив, который вымывал ее из настоящего и уносил назад, в прошлое.

Назад, в Касл. И к Верну Тилдону.

Когда Пенни намекнула, что она могла бы поехать с Верном Тилдоном, это привело ее в ярость. По пути к домику на пляже она высказала ей все.

– Но, в конце концов, – ответила Пенни, – чего ты так волнуешься? Что он тебе сделает? Изнасилует, что ли?

Барбара повысила голос.

– И слышать об этом не хочу. Я сама доберусь домой без помощи мужчин, которых я к тому же не знаю.

– Просто ты боишься, что тебя изнасилуют. А может, и хочешь, чтобы это случилось. Говорят, старые девы все такие.

Барбара разозлилась.

– Это кто тут старая дева? Думай, что говоришь! Если ты выходишь замуж, значит…

– Я просто хотела подразнить тебя, милая. – Одной рукой Пенни обняла девушку. – Господи, детка, да ведь тебе всего двадцать лет! Тебе еще расти и расти. Знаешь, как тебя тут прозвали? Перепелочка из Сен-Квентина, вот как. Ты ведь еще несовершеннолетняя. А значит, неприкасаемая. Тебе не о чем беспокоиться.

– Я вовсе не беспокоюсь. Просто мне не хочется ехать всю дорогу с незнакомцами. Это так неуютно. Почему мы не можем вернуться вместе?

– Ты же знаешь, детка. У нас мало денег. А без денег мы не попадем в автобус. На два билета нам еще хватит, но на три – нет. Конечно, с Тилдоном могу поехать я, а вы с Феликсом на автобусе, или наоборот, Феликс может поехать с ним, а мы с тобой на автобусе. Да, так будет лучше всего. Тилдон не похож на парня, который станет приставать к Феликсу. Тогда Феликс просто настучит ему по башке.

– Нет, я не хочу разлучать вас с Феликсом. Я же знаю, как сильно вам хочется вернуться назад вместе.

– Ладно, давай подумаем. – И Пенни погрузилась в размышления. – Есть еще другой выход.

– Какой?

– Может, тебе познакомиться с этим Тилдоном чуточку поближе? Вдруг он тебе понравится. Он довольно интересный тип. Ведет свою программу о джазе на радио в Нью-Йорке.

– Он мне говорил.

– Ну вот, ты же без ума от джаза. Сходи к нему, поболтай. Он тебя не съест.

– Не хочется что-то.

– Вечно тебе ничего не хочется.

– Да, а ты бы хотела, чтобы я все время делала по-твоему? Можно я вообще ничего не буду делать? Можно я буду просто быть?

– Конечно, лапочка. – Пенни взяла ее за руку. – Пойдем в домик. Баиньки пора. И ничего не бойся. Все образуется.

Барбара сидела в домике одна. Был вечер. Пенни не было, они с Феликсом пошли к кому-то в гости.

Одна в доме, с «Сыновьями и любовниками» Лоуренса на коленях, она воображала себя счастливой. Но была ли она счастлива? Положив книгу на постель, она подошла к окну послушать шум океана. Это был знакомый звук, под него она жила всю жизнь. Он как дождь или ветер, вечная сила, которая существует всегда.

Но сегодня звук движущейся воды вселял в нее беспокойство. Почему она всегда здесь? Почему она вечна? Что бы ни происходило с людьми, что бы ни случилось с ней, Барбарой, океану безразлично. Что, если бы она была какой-нибудь мелкой живой тварью, застигнутой прибоем, который бросает ее туда и сюда, молотит о камни… Вперед и назад, от берега и снова на берег, и так до тех пор, пока панцирь не искрошится, не превратится в вязкую пульпу. Так ли бывает с мелкими морскими моллюсками?

Иногда она видела их по утрам на пляже, куда их выбрасывали волны. Так они умирают? Она задумалась. Быть может, мелкие морские твари даже не знают, что такое океан, не чувствуют движения прибоя.

Пока она размышляла, к крыльцу подошел Верн Тилдон и постучал. Она удивилась, не зная, кто бы это мог быть. Открыла дверь, и в домик вошел он.

– Здравствуйте, Барбара. Как поживаете?

Она глядела на него неуверенно.

– А, вспомнила. Вы Верн. Что вы хотели? Пенни и Феликса нет. Они пошли навестить каких-то знакомых.

– Вот и хорошо. – Он сел на жесткий стул и откинулся на спинку. Он был такой маленький и странный. Сколько же ему лет? Наверняка за тридцать. Может быть, тридцать три или четыре. Его глаза, увеличенные линзами, моргали по-совиному.

– Почему хорошо? – спросила она.

Верн пожал плечами.

– Потому что так я могу поговорить с вами. Если не возражаете. Вы возражаете?

– Нет. Наверное, нет.

– Тогда я буду говорить. Итак? Что вы за человек, мисс Малер? Барбара Малер. Барбара. Мне всегда хочется знать, с каким человеком я говорю.

– Не знаю, о чем вы.

Верн встал и подошел к ней. Он разглядывал ее очень внимательно. Как будто она снова стала школьницей и перед ней был учитель. Интересно, хороший учитель получился бы из этого человека? На нем был толстый, шершавый пиджак, и он курил трубку. Она попыталась представить его с собакой. Нет, он слишком мелкий. Собака тащила бы его за собой. Она улыбнулась, вообразив такую картину.

Он приподнял бровь.

– Да вы, оказывается, вовсе не такая суровая.

Она почувствовала, как у нее краснеют щеки.

– Давайте не будем. – Он откровенно оценивал ее, оглядывая с головы до ног. – Перестаньте! Что я, по-вашему? Тряпка в витрине?

– А если бы вы были тряпкой, то сколько бы вы стоили? – И добавил: – Как думаете, у меня хватило бы денег?

Она не понимала. Он вроде бы посмеивался над ней, но сказать наверняка было невозможно. Он озадачивал. Сморщенный коротышка в роговых очках.

– Вы эльф, – сказала она вдруг. – Маленький странный эльф. Как в книге.

На мгновение ей показалась, что она его обидела, потому что он вдруг нахмурился. Но она ошибалась. Он отвесил ей глубокий торжественный поклон.

– Спасибо.

Когда он кланялся, его лицо оказалось совсем рядом с ней. На нее пахнуло спиртным. Так он пьян! Ну, не то чтобы пьян. Но пил. Вот почему он такой веселый. Вдруг ей стало страшно. Она попятилась.

– В чем дело? Думаете, я вас сейчас заколдую? Превращу в тыкву?

– Нет.

Он прошелся по кухоньке летнего дома, открывая дверцы шкафов. Заглянул в каждый.

– У вас есть что-нибудь выпить?

– Выпить?

У него отвисла челюсть.

– Вы правда никогда не слышали о такой вещи? – Он закрыл шкаф. – Молодая женщина, сколько вам лет?

Он упер руки в бока. Уголки его губ подрагивали, пока он смотрел на нее в насмешливом изумлении.

– Двадцать четыре, – прошептала Барбара. – А что?

– Вам двадцать четыре? Правда? И вы никогда не слышали о том, что существует еще кое-что, кроме еды, сна и… – Он умолк. – Но, может, вы и о них не слыхали.

– О чем не слыхала? – Она смутилась.

– Да так, забудьте. – Он подошел к ней и положил руку ей на плечо. – Моя дорогая юная леди. Быть может, настало время, чтобы какой-нибудь превосходящий вас годами человек, хорошо знающий обычаи этого мира, просветил вас в отношении некоторых вещей, злоупотребление в которых – которыми – приводит к весьма удовлетворительным последствиям. – Он сделал паузу. – Я хочу сказать вот что. Может, пройдемся до бара и выпьем чего-нибудь? Обещаю заплатить за напиток в случае, если вы его не прикончите. Разумеется, при условии, что мне будет позволено допить остатки.

Она не знала, на что решиться. Она думала, а ее сердце колотилось от волнения. Он был такой странный. Он уже выпил, но сколько, она не могла сказать. Ее он считал ребенком, она это видела. Он дразнил ее. Насколько же он старше, чем Феликс или Пенни! Это первый случай, что ее приглашают куда-то без них. И вообще, это не то же самое, что пойти с ними в бар выпить пива. Тут что-то другое. Она не знала, что отвечать.

– Мне надо подумать.

Он оживился.

– Ладно! Зайду в конце октября, узнаю, что вы решили.

– Подождите. – Она колебалась. – Я могу оставить записку Пенни и Феликсу.

– Это облегчит вашу совесть?

– Но мне в самом деле надо им написать.

– Хорошо. Валяйте. Я подожду там. – Он открыл дверь и шагнул на крыльцо. Дверь с грохотом захлопнулась.

Барбара металась по комнате в поисках карандаша и клочка бумаги. Она написала: «Пенни, я ушла с Верном Тилдоном. Вернусь позже. Обо мне не беспокойся».

Записку она приклеила к стене над кроватью. Потом взяла пальто и вышла. Верн сидел на ступеньках и курил трубку. Он поднял голову.

– Значит, решение принято положительное. Ну, что же, идем.

Взяв ее под руку, он повел ее прочь от дома.

Первый бар, в который он ее привел, оказался маленьким, деревянным, с высокими табуретами внутри и посыпанным опилками полом. Музыкальный автомат орал во всю мощь, в баре были люди, они сидели и выпивали.

– Ну как, годится? – спросил Верн.

– На вид вроде ничего.

Они вошли и сели за стол. Когда подошел бармен, Верн заказал два скотча с водой.

– Я не люблю виски, – сказала Барбара, когда мужчина ушел.

– Это единственное, что можно пить. От всяких смешанных сладких штук потом тошнит. Как от розовых дамочек. Держись традиционных напитков вроде виски с водой, и никогда не пожалеешь.

– Мы что, будем так много пить?

– Как много?

– Что нас потом затошнит.

– Об этом я и толкую, – сказал Верн, пытаясь сохранять спокойствие. – Вот почему я заказал скотч с водой. Правильно, Чарли?

Бармен согласно кивнул, ставя на стол стаканы с напитком. Верн заплатил, он ушел. Барбара медленно подняла свой стакан и пригубила.

– Это хороший купажированный виски, – сказал Верн. – Я видел, что он наливал. «Уокер ДеЛюкс».

– Больше похоже на бензин, – ответила Барбара, сморщив нос. – Фии. – И она поставила стакан.

Верн сделал большой глоток. Вздохнул.

– Оно самое.

– Что?

– Дыхание жизни.

– Наверное, можно и к этому привыкнуть.

– Я тоже это слышал. – Верн выпил еще. Барбара сидела, прислушиваясь к музыкальному автомату и голосам вокруг.

– Приятное здесь место. Такое теплое.

– Да. Очень приятное. – Его разговорчивость, похоже, пошла на убыль. Он притих и уже не производил столько шума, как прежде. Слегка сдвинув на лоб очки, он сидел, уставившись в стакан, и крутил его в руках.

– О чем вы думаете? – спросила Барбара.

– Что?

– О чем задумались? Вы уже давно молчите.

– Да так, ни о чем. Кое-что прикидываю. Странно здесь сидеть. Я очень давно здесь не был. Трудно было вырваться. Я уже почти остался. Но меня все же отпустили, после того как я обещал, что вернусь.

– На работу?

Он кивнул.

– И на работу тоже.

– А давно вы здесь?

– Две недели. Две недели… И вот они кончаются. Пора возвращаться к своему ярму. И ко всему остальному тоже.

– Так вы уезжаете? Когда?

– Сегодня, чуть позже.

– Так скоро?

– Да, мы отчаливаем сегодня. Я и Билл.

– Билл?

– Вы его не знаете. Это парень, которого я обещал подвезти. Но я еще не нашел третьего. Билл – мой старый друг. Он вам, наверное, понравится. Мы, может быть, встретимся с ним позже. Он тоже шатается где-то по городу.

– А что он за человек?

– Играет на пианино в одной группе. Там, в Нью-Йорке. Его имя Билл Херндон. Может быть, вы о нем слышали. Он часто делает аранжировки.

– Нет, но я не…

– Это прогрессивный джаз.

– Вы говорили мне, что интересуетесь такой музыкой.

Наступило молчание. Верн прикончил свой виски. Взмахнул рукой, подзывая бармена.

– Еще два того же самого.

Барбара стала протестовать, но бармен уже ушел, унося ее недопитый стакан.

– Почему вы решили, что я хочу еще? Может быть, мне уже хватит.

– Каждый хочет еще. Это закон жизни.

– Может, я не хочу больше пить.

– Вы ведь еще не опьянели, так?

– А что, мы разве для этого пьем? Чтобы напиться?

– Ой, да хватит вам! – Он поглядел на нее, нахмурившись. – Уберите вашу чертову мочалку.

Ее сердце громко застучало. Она притихла.

– Простите. – Он снял свои очки и принялся их протирать. – Вы можете уйти, когда захотите. – Без очков он походил на ребенка. Смотрел на нее, близоруко щурясь. Вокруг глаз у него были круги. Как кольца.

– В чем дело? – спросила Барбара.

– Я вижу, вы еще здесь.

– Не надо быть таким злым. – Она смотрела, как он надевает очки. Похоже, он нервничал, руки у него дрожали. Бармен принес еще виски, Верн заплатил.

Поднял стакан.

– Выпьем.

И залпом выпил. Барбара сделала один глоток. На этот раз напиток не показался ей таким крепким. Ей даже почти удалось догнать своего компаньона по количеству выпитого. Она почувствовала, как внутри нее затеплился маленький огонек радости.

– А что, не так уж и плохо, – заметила она.

Комната стала восприниматься более обостренно. Теперь ей показалось, что внутри теплее и голоса звучат громче, чем раньше. Она разглядела цвет барной стойки, дерева, стаканов. Огоньки музыкального автомата. Подалась вперед, чтобы заговорить, но опоздала: Верн уже что-то говорил.

– …и подобного ему никогда больше не было, – медленно произнес он. Что он сказал? Она пропустила начало.

Она хотела попросить его повторить. Но он вдруг исчез. Она похлопала глазами. Куда он делся?

Он был уже у бара. Потом медленно вернулся, осторожно неся два полных стакана. Со стуком поставил их на стол.

– Вот, – сказал он и вздохнул.

Барбара взяла свой.

– Спасибо.

– Не за что.

Она отпила глоток. Теперь у виски совсем не было вкуса. Зато он был холодный. Это ей понравилось. В комнате было жарко. Она сосредоточилась на ощущении прохлады.

– А вы давно? – спросил Верн.

Барбара потерла лоб. В комнате было жарко! Ей стало трудно дышать.

– Что давно?

– Вы давно здесь?

Она сфокусировалась на его лице. Пепельница на столе была полна окурков. Она устало покачала головой. Господи, скорее на воздух! Она встала.

– В чем дело? – спросил Верн.

– Здесь так душно.

– Что?

– В комнате душно. – Она была уже у выхода. Но тут между ней и дверью оказался Верн. Какие-то мужчина и женщина едва не столкнулись с ними, входя в бар. На нее потянуло прохладой.

– Ну, будьте же благоразумны, – сказал Верн. Он протянул к ней руку с предостерегающе поднятым пальцем. Она хихикнула, прикрыв лицо, чтобы он не видел. – Над чем это вы смеетесь?

– Над вами, – сказала Барбара.

– Надо мной?

Он помог ей сесть. Стул едва не выскочил из-под нее.

– Спасибо.

Дыхание Верна щекотало ей щеки. Комната медленно вращалась. Она спрятала лицо в ладонях и стала ждать. Когда она снова подняла голову, комната уже остановилась.

Теперь она пила и болтала.

– Сюда мы приехали втроем. Это было… – Она задумалась. – Несколько недель назад. Феликс, Пенни и я.

– Как вы сюда добрались?

– Автобусом. И сняли два домика на пляже. Я живу в одном. А Пенни и Феликс в другом. – Вдруг ее охватил ужас: что она болтает? – То есть мы с Пенни живем в одном, я хотела сказать. Вместе. Я вовсе не то хотела сказать.

– Почему?

– Потому что она вовсе не гулять ходит. Я знаю. – Барбаре вдруг стало грустно. – Я знаю. Знаю. – Она потерла глаза. Язык во рту стал толстым, губы как будто замерзли. Как когда ей удаляли зуб. – Знаю.

Верн погладил ее по руке.

– Это случается и с лучшими из нас.

– А я тоже из лучших?

Он кивнул.

– Правда? – Она почувствовала облегчение. – Но я все знаю. Она никогда мне ничего не говорит. А сама, когда приходит, вся теплая. И пахнет. Я же чувствую. Как зверь. От нее пахнет зверем. Резко так. Похоже на мускус. По всему телу.

– Самые лучшие из нас именно так и попадают на землю.

– Правда?

– А вы не знали?

– Знала, наверное. А это плохо – знать? Знать про такое? А остальные знают?

– Да. Все всё знают.

И она поняла, что это правда. Все всё знают, кроме нее. Она одна. Она отпрянула, отодвинулась от стола. Она была отрезана от всех. Голоса, звуки, тепло комнаты – все это ее не касается. Все это не для нее. В другом мире. До которого ей не дотянуться.

– Я хочу быть – вместе, – сказала она.

– В каком смысле?

– Не как сейчас. Не с краю. Не так, как я была. Вы разве не помните?

– Помню.

– Я сидела с краю. Такая далекая. Сама по себе. И тут подошли вы.

– Да.

– Зачем вы подошли ко мне?

Верн задумался.

– Чтобы познакомиться.

– Вам хотелось со мной познакомиться?

Он кивнул.

Барбара подалась вперед.

– А почему? – Она напряглась в ожидании ответа. Это было страшно важно. У нее затекло все тело, так долго она ждала. – Почему, Верн? Почему?

– Вы выглядели такой милой.

Она поудобнее уселась на стуле.

– Я рада, что вы подошли тогда. Это большой прогресс. – Она попыталась объясниться. – Для меня, конечно. Для вас-то, может, и нет. А для меня это прогресс. Пенни с Феликсом собираются пожениться, когда мы вернемся назад. Все уже решено.

– Это хорошо.

– Знаю. А вы когда-нибудь были женаты?

Он нахмурился.

– Да.

– Почему вы хмуритесь?

– Просто так.

– Вам не нравится брак?

– Смотря какой.

– Я рада, что они поженятся. Но мне так жаль… вот если бы…

– Чего вам жаль?

– Я… я не знаю. – Она надолго умолкла. Прошли века, неизмеримое количество времени. Наконец она пошевелилась. Все ее тело отяжелело. С огромным усилием она открыла глаза.

Верн ждал, когда она продолжит. Свой стул он подвинул так близко, что оказался уже совсем не напротив нее. Она опустила глаза. Он держал ее за руку. Вдруг у нее из глаз закапали слезы. Она чувствовала, как они текут по ее лицу, по щекам.

Он вытирал их своим шейным платком. Это ее развеселило, она улыбнулась. Верн улыбнулся в ответ.

– Не отпускайте меня, – сказала она. – Держите меня за руку. Пообещайте, что не отпустите.

– Не отпущу.

Он улыбнулся еще шире своей странной морщинистой улыбкой. Которая делала его похожей на сушеную сливу. Ей вспомнилась песня, пластинка, которую так часто ставил ей отец. Песенка Чернослива.

– Никогда такой не слышал, – сказал Верн.

Неужели она сказала это вслух? Думать было трудно. Теперь он держал ее за обе руки. Она чувствовала его совсем рядом.

– Вы понимаете? – спросила она. Он кивнул, наверное, правда понял. Она почувствовала облегчение. – Надеюсь, что вы меня понимаете. У них все хорошо. И будет еще лучше, я надеюсь. Ведь я права, у них все будет еще лучше?

Какое-то время она сидела молча, думая над сказанным. И опять ей стало ужасно грустно и одиноко. Она была совсем одна. С ней никого не было. Верн снова ушел. Она сделала глоток, но в стакане не осталось ничего, кроме льда.

Вдруг появился Верн. Он с кем-то разговаривал, но не с ней. С кем же? Она хотела встать, но комната вдруг подпрыгнула и медленно закружилась. Она схватилась за край стола, чтобы остановить его. Верн сонно поглядел на нее. Свой стул он повернул боком и сидел нога на ногу, играя с галстуком.

– Я странно себя чувствую, – сказала Барбара. Голос звучал как чужой.

– Если мы выедем в час, то никогда не доберемся до шоссе… – говорил Верн. Она моргала. С кем это он говорит? С ней?

Она оглянулась, но голова отяжелела и не хотела поворачиваться. С ними за столом сидел еще один человек. Он был весь черный – костюм, шляпа, одежда, даже кожа. Он был негр.

Ее рука держала что-то холодное. Она опускала свой стакан на стол. Но как она его брала, не помнила. Негр улыбнулся и заговорил. Кто он такой?

Билл. Так сказал Верн.

Билл что-то говорил, одну и ту же фразу снова и снова, настойчиво глядя на нее. Она кивала. Что с ним такое? Он встал и ушел. Вернулся.

Ладони стало холодно. Стакан ледяной, капельки влаги на пальцах. Полный. Наполовину пустой. Ее замутило.

Но она тут же подавила тошноту и выпрямилась на стуле, оглядываясь, не заметил ли кто. Верна не было. Она увидела его в другом конце бара, где он разговаривал с какими-то людьми, держась руками за спинку стула. Коленями он стоял на сиденье, подошвы его ботинок нуждались в починке. Он был как ребенок. Усохший маленький эльф. Почему он такой коротышка? Вот Билл просто громадный. И весь черный. Так ведь он негр.

Музыкальный автомат заиграл «Тайм он май Хэндз». Она спросила, а другой музыки у вас нет?

Человек за стойкой ответил, а что бы вы хотели?

Она встала. Комната медленно покачивалась, как будто у нее под ногами разворачивался ковер. Или как будто она ехала на карусели в красной карете. Бар поплыл к ней. Она увидела женщину с большим широким лицом. И двух мужчин. Ласковые, вкрадчивые, они шли ей навстречу. Вдруг она споткнулась. Ее руки онемели, заныли от боли. Одна из них гладила ее по щеке, терла лицо.

Она встала. Верн что-то говорил, снова и снова. Вокруг нее все жужжало и звенело.

Потом стало холодно. Она вся замерзла. Сначала замерзли ступни, потом ноги, потом все тело и, наконец, руки. Медленно она подняла одну руку перед собой. Ужасный ветер налетел и толкнул ее. Что-то вибрировало. Океан? Океан вселял в нее беспокойство. Впереди не было видно ничего, кроме темноты. Что-то твердое тыкалось ей в бок. Она пощупала. Какая-то палка.

Ей стало страшно. Палка не шевелилась. Она вцепилась в нее изо всех сил. Поломала ногти. Вдруг на ее руку легла чья-то ладонь. Раздался голос. Она забыла про палку.

Она была в машине. Машина ехала. На нее дул ветер, она сидела, прижавшись к дверце. Голос объяснял ей это, от чего-то предостерегал.

Потом она сидела у какого-то прилавка, в котором прямо перед ее носом стопкой лежали пироги. Каждый на своей полочке. Мужчина в белом открыл дверцу и взял один пирог. Яблочный.

– С мороженым?

– Нет, просто, – ответил Верн.

– Просто.

Все вокруг сияло. Болела голова. Болело все тело. Она медленно обернулась. По одну сторону от нее сидел Верн в толстом пальто. Она повернулась в другую сторону. Там сидел высокий красивый негр и пил кофе.

– Доброе утро, мисс Малер.

Она вытаращилась на него. Откуда он узнал ее имя? Он широко улыбнулся. Сказал что-то еще, но она не разобрала слов.

– …Надеюсь, лучше, – буркнул Верн.

Барбара наклонилась вперед и прижалась лбом к витрине. Что-то как будто бурлило внутри нее, бродило по ее телу.

Она встала и стояла рядом со своим табуретом, прижав костяшки пальцев к лицу. Мужчины глядели на нее: Билл – с чашкой кофе в руке, Верн – куря сигарету. Билл смотрел на нее с вежливым выражением на лице. Терпимо и с пониманием. Даже с некоторой веселостью.

– Я сейчас… вернусь. – Она повернулась к человеку за прилавком. Тот смотрел на нее без всякого выражения.

– Это там, налево, – проворчал Верн.

Неверным шагом она прошла через комнату и толкнула дверь уборной. Там она согнулась над раковиной и ее стошнило. В голове была одна мысль: Верн ошибся. Меня тошнит. Тошнит.

Тошнота вызвала в ней отвращение к самой себе и ощущение несчастья. Она оторвалась от раковины, подняла голову. Из квадратного зеркальца на нее глядело ее отражение. Серое лицо молодой женщины, страдающей от тошноты. Глаза полуприкрыты от усталости. Волосы взлохмаченные, торчат, как пакля. Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и захлопнула веки, как ставни, не давая им пролиться.

Зрение исчезло. Стало лучше. Немного погодя она открыла воду, и раковина медленно очистилась. Она опустила в воду ладони, потом запястья, ополоснула глаза. Вода была холодной. Левая рука заныла.

Барбара присела на унитаз и протерла глаза пальцами. Меж них капали слезы, стекали по запястьям. Она пыталась остановить их – ей не хотелось плакать. Если она расплачется, все станет еще хуже. Ей хотелось держать все в себе. Ничего не выпускать наружу. Если бы только она могла сжаться, собраться в комок, становясь все меньше и меньше…

Она вытерла лицо, провела влажными ладонями по платью. Оно было грязное и мятое. Во рту и в носу дурно пахло. Она оторвала кусочек туалетной бумаги и высморкалась.

Наконец все тем же неровным шагом она вернулась в комнату. Верна и Билла не было. За прилавком тоже было пусто. Она тупо огляделась по сторонам. Они оказались в кабинке.

Она села рядом с Верном и уставилась на салфетку перед собой. Взяла ее, стала крутить. Она видела часы Верна, которые высовывались из-под манжета, прикрытые растительностью на его руке. Который час? Девять? Нет, уже почти десять.

Она взглянула в окно. На улице светило солнце. Люди и деревья. Несколько припаркованных машин. Магазины. Мимо прошла пара. Пожилые, хорошо одетые. Интересно, куда они идут.

В кафе почти никого не было. В дальнем углу комнаты спиной к ним мыл посуду бармен. Он был здоровый, плечи широченные. За работой он насвистывал, это ее раздражало.

Она потерла лицо. Кожа была сухой и шершавой. Тело плохо слушалось, как будто песок набился во все поры и суставы, и они двигались со скрипом. То есть двигаться вообще не хотелось. Все ее тело словно отрицало саму идею движения.

– Верн, – сказала она.

Он повернулся к ней.

– Верн, что мне теперь делать?

– Делать? – Он сморщил лицо. – В каком смысле? Тебе скоро полегчает. Выпей кофе.

– Верн лучше других знает, как чувствуют себя в подобном состоянии, – промурлыкал Билл. – Правда, Верн?

– Попробуй что-нибудь съесть. Может, пюре? Или яйцо всмятку?

– Я не голодна. – Ее голос был низким и хриплым. – Мне плохо.

– Совсем ничего не хочешь? Даже кофе?

Она скривила рот.

– Меня только что вырвало.

– В машине тебя тоже рвало. Хорошо, что ты не испачкала ничего важного. Ничего, бывает.

Барбара отвернулась.

– Мы скоро снимаемся, – сказал Верн. – Билл спешит. Ему надо вернуться домой к вечеру. Мы и так пробыли здесь слишком долго. Чтобы не выбиться из графика, нам надо спешить.

– А где мы?

– В Абердине.

Она покачала головой.

– Маленький городишко. Рядом с шоссе. На полпути. Мы ехали всю ночь. Билл был за рулем.

– Вам повезло, что я с вами, – мурлыкнул Билл.

Барбара посмотрела на Верна. И заметила, какой он потрепанный. Его галстук исчез, верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Он не брился. На лице грязные разводы. На шее и щеках топорщилась щетина. Из кармана пальто торчало зеленое пятно. Галстук. Вот куда он его девал.

– Вам, похоже, тоже несладко, – сказала она.

– Ничего, жить буду.

– Кому еще кофе на дорожку? – сказал Билл. – Если верить меню, вторая порция у них бесплатно.

Больше она ничего не слышала. Тьма и усталость захлестнули ее.

Комната потускнела.

Они шли по какому-то газону. Все расплывалось. Туманилось. Она почти ничего не видела. Верн держал ее за руку. И говорил «не споткнись».

Из сумерек возник человек. Какое-то здание. Человек сказал: «Вот сюда. Сюда, пожалуйста».

Она что-то читала. Телефонный справочник? Нет, она не читала. Просто держала его в руках. Книга была тяжелая. Вдруг она начала выскальзывать у нее из рук, все быстрее и быстрее. Кто-то поймал ее. Ее рукой двигали, водили.

Женщина говорила ей, если вы не видите того, что вам нужно, войдите в офис и спросите.

Верн и женщина ушли. Она села и стала ждать. Куда же девался Билл? Она попробовала позвать его, но ничего не вышло. Вокруг было тихо. Тихо и неподвижно.

Она была на ногах. Было светло, но только местами, весь свет сжался в крошечные точки. А между ними была одна тьма.

Тьма двигалась вверх и вниз. Огоньки двигались мимо, уплывая назад.

Вдруг повсюду стало светло. И тепло. Впервые за долгое время она согрелась и впитывала тепло всеми порами своего тела. Свет и тепло воскрешали ее. Она снова начинала существовать, все увереннее и увереннее. Внутренности скрутило, она рыгнула.

Но тут же сдержала позыв, прижав к лицу ладони. Наконец она убрала руки и посмотрела перед собой.

Верн сидел на кровати. На полу перед ним стоял чемодан. Открытый. В нем лежали рубашки и носки, галстуки. Какие-то свертки. Верн сидел, склонившись вперед, и делал что-то на полу.

Она моргнула. Под ногами у него были газеты. Он чистил ботинки. Его руки медленно двигались туда-сюда. Вправо, влево, вправо, влево. Он держал щетку.

Вдруг он поднял голову и посмотрел на нее.

– Привет. Как самочувствие?

– Не очень.

– Тебе что-нибудь принести?

– Нет. – Потом она добавила: – Может, немного воды.

Он поднялся с кровати и зашлепал прочь из комнаты. Где-то полилась вода. Немного погодя он вернулся с пластиковым стаканчиком в руках. Через открытую дверь она увидела маленькую ванную с душем и раковиной. На краю раковины лежали квадратики мыла в зеленой бумажной упаковке.

Она взяла стакан.

– Где мы?

– Уже почти в Нью-Йорке. Маленький пригород. Мы не успели.

– А где Билл?

– Вышел, пятьдесят миль назад. Он там живет.

– А. – Она умолкла.

Он тронул ее за руку.

– С тобой все в порядке?

– Уже лучше. Моя сумочка здесь?

Он нашел ей сумку. Пошарив в ней, она достала пузырек с аспирином. Приняла две таблетки, ей стало лучше.

– А как Пенни и Феликс? – спросила она. – Они знают, что я здесь?

– Они знают, что ты поехала с нами. Мы им сказали. Разве ты не помнишь?

– Нет. Я… я вообще мало что помню.

– Ну, если тебя это утешит, то я тоже не все ясно припоминаю.

Она криво улыбнулась. Немного погодя встала и прошлась по комнате. В углу на столике стояло радио с отверстием для монет и рычажком. «Двадцать пять центов за час», – гласила надпись на нем.

Она посмотрела в окно. Было темно. Она увидела бетонный карниз, а за ним темноту.

– Мы высоко?

– Третий этаж. Здесь же все-таки город. Небольшой. Я бывал здесь когда-то раньше, но мало что помню. Давно.

Одна дверь вела в ванную. Она подошла к другой. На ней была задвижка, за дверью оказался коридор. Теперь она почувствовала себя более уверенно. Голова начала проясняться. Если бы не тошнота, то с ней все было бы в порядке. Она коснулась своей юбки – юбка была грязная и мятая. Вся в пятнах. Вдруг она вспомнила о своих вещах.

– Моя одежда! Она, что, в Касле?

– Пенни пообещала переправить ее в Бостон.

Барбара кивнула. Она наблюдала за Верном. Он опять сидел на кровати. Закончив полировать туфли, он поставил их в угол. Пошевелил пальцами, на нем были ярко-красные носки.

– Который сейчас час?

Верн посмотрел на часы.

– За полночь.

– Полночь – сутки.

– Да. Мы многое успели. Что ты помнишь?

Она потерла голову.

– Почти ничего.

Вдруг ей стало холодно. Она обвела глазами комнату, Верна, сидевшего на кровати. Под ее взглядом он поежился. Он был без рубашки, в брюках и в майке. Плечи у него были маленькие и узкие.

Она задохнулась. У нее закружилась голова.

– В чем дело? – буркнул Верн.

– Мы… мы оба остаемся здесь? Вместе?

– В целом правильно. – Он нервно хохотнул. – Ничего особенного тут нет. Люди делают это каждый день.

Она молчала.

– Не смотри на меня так!

Она закрыла глаза. Сердце бешено колотилось. Как будто хотело что-то сказать. Она отошла от Верна снова к окну.

Снаружи затерянные в безбрежной темноте ночи виднелись крошечные огни. Правда ли там город, как он сказал? Или это что-то другое? К примеру, звезды. Только они не моргают.

Она обернулась. Верн пристально следил за ней. Сидя на кровати в майке, он был таким худым и мелким. Раньше она не боялась, но теперь ей вдруг стало страшно. Лицо Верна выражало тревогу. Вдруг она поняла… Он был напуган. Он боялся, что она его бросит.

Неожиданно для самой себя она улыбнулась. Снова подошла к кровати. Верн как будто отпрянул.

– Ну, – шепнула она.

– В каком смысле?

– Сама не знаю. Все случается так быстро. Пора мне привыкать.

Он ничего не ответил.

– Я еще немного боюсь, – добавила она. – Но уже не так, как раньше.

– Меня боишься?

– Нет. Не знаю. Запуталась. Не помню… я так много всего забыла. Меня все еще тошнит. Я делала какие-нибудь… глупости? Что-нибудь бестолковое?

– Ничего сверх обычного. – Верн подобрался. – Вообще-то, мы и не поняли, что ты так набралась – до сегодняшнего утра в кафе. Это ты помнишь?

Она кивнула.

– В машине тебя рвало. Потом ты вроде как уснула. Выключилась. Мы не очень-то разбирались. В себя пришла довольно мрачной.

– Помню.

– Ну, вот почти все.

Барбара села на край кровати.

– Верн, я… – Он хотел взять ее за руку, но она торопливо отдернула ее. – Верн, я говорила тебе, что мне двадцать четыре. Это неправда. Мне двадцать.

Он вскинул брови. Уставился на нее, как сова, задергал губами.

– Это все меняет, не так ли?

– Вроде того.

Они долго сидели молча. Наконец Верн вздохнул и заворочался на кровати.

– Ну? – спросил он. – Что ты будешь делать?

– Это небезопасно при сложившихся обстоятельствах. – Она помешкала. – К тому же мы пересекли границу штата. Это ведь тоже кое-что значит?

Он кивнул.

– Да. Это кое-что значит.

– И что… что мы будем делать?

Наступило молчание. В комнате стало холодно. Батарею выключили. Барбара внезапно поняла, что ее бьет дрожь. Ее всю трясло. Она сцепила руки.

– Бррр, – сказала она. – Как холодно.

Верн кивнул. Он как-то осел, превратившись в маленькую кучку. Его лицо вытянулось и стало печальным. Наконец он снял очки и положил их на комод.

Барбара подпрыгнула.

– Верн…

– Да?

– Мне так хочется знать, что ты чувствуешь.

– Чувствую?

– Обо всем. Об этом. Ты знаешь.

Он открыл рот, но передумал. Потер подбородок, сглотнул. Наконец он поднял глаза.

– Трудно подобрать слова.

– Да, наверное. – Она помешкала. – Мне тоже трудно. Знать, что надо делать, и не быть уверенной.

– Уверенной в чем?

– Не знаю. – Она прошлась по холодной комнате, сложив на груди руки. – Мне так хотелось бы знать, о чем ты думаешь. Что чувствуешь. Что все это значит для тебя.

Она снова присела на край кровати. Где-то, очень далеко, пробили часы. Где-то за окнами, в невообразимом далеке. Поднялся ветер. Она слышала, как он стучит в окно, шелестит в темноте.

Она начала медленно снимать туфли, чувствуя на себе взгляд Верна. Сердце трепетало в ее груди, билось частыми короткими толчками. Она была возбуждена и напугана в одно и то же время. Страх сцены. Как когда ей надо было произнести речь в школе. Давно это было! Ее жутко трясло. От холода и усталости. И от страха. Она улыбнулась ему.

– Трудно дышать.

– С тобой все будет в порядке?

– Наверное. – Она сняла вторую туфлю и поставила рядом с первой. Ей было холодно с головы до ног. Холодно и липко. Крошечные бусинки пота выступили по всему ее телу. Ледяные булавочные уколы по рукам и шее. Но она была взволнованна, тряслась от возбуждения и ужаса.

– Верн, ты не мог бы сделать кое-что для меня? Выключи свет. Пожалуйста.

Он протянул руку и нажал на выключатель.

В темноте она неловкими дрожащими руками сняла с себя одежду, чувствуя, как колотится ее пульс. Что бы теперь подумала о ней Пенни? Если бы они только догадывались… Да нет, они, конечно, знают. Они все знают о таких вещах. Она засмеялась вслух.

– В чем дело? – Голос Верна раздался очень близко.

– Ни в чем. – Ощупью она добралась до кровати. Нащупала пальцами покрывало. Он подвинулся, давая ей место.

– Верн…

– Да?

– Надеюсь, ты будешь терпелив со мной. Я ведь никогда… никогда раньше такого не делала. Ты будешь терпеливым и поймешь?

– Да, – ответил он.

Глава 8

Был конец августа.

– Сколько у тебя денег? – спросила Пенни.

Барбара открыла сумочку и вытащила из нее кошелек. Показала Пенни свою наличность: три десятки, двадцатка и еще несколько купюр по одному доллару, перетянутых резинкой.

– Хорошо, – сказала Пенни, кивая.

– Этого достаточно?

– Да. Билет у тебя уже есть?

Барбара показала ей билет. Первый автобус уже уходил. Он вырулил со станции и теперь с ревом ехал мимо них по дороге. Пенни с Барбарой сделали шаг назад, подальше от обочины. Водитель второго автобуса уже подогнал его вплотную к посадочной платформе, и группка пассажиров с чемоданами в руках двигалась ему навстречу.

Пенни взяла Барбару за руку.

– Удачи тебе, милая. – Обхватив Барбару за талию, она с силой прижала ее к себе. – И помни! Если в Нью-Йорке у тебя будут неприятности, звони мне и Феликсу. Если понадобится, мы приедем.

– Мне пора, – заспешила Барбара. – Он сейчас отправится.

Подхватив свою небольшую сумку, она побежала к автобусу. Остальные пассажиры уже сели. Водитель заводил мотор, переключал передачи. Барбара вскарабкалась по лестнице и отдала ему билет. Он прокомпостировал его и вернул. Она стала пробираться по проходу назад. Автобус тронулся с места, когда она еще была на ногах. Одной рукой вцепившись в подлокотник кресла, она опустилась на сиденье, не выпуская сумку из другой.

Пожилой человек у окна опустил журнал.

– Хотите, я поставлю ее наверх, мисс? – предложил он.

Она торопливо отказалась и еще крепче вцепилась в свой багаж. Старик вернулся к чтению. Продолжая держать сумку на коленях, Барбара смотрела мимо очков соседа в окно, за которым проплывали улицы.

На автовокзале в Нью-Йорке она проверила сумку. Нашла телефонную будку и позвонила на радио.

– Прошу прощения, леди, – терпеливо объяснял ей какой-то человек. – Я не могу вам этого сообщить. Такова политика радиостанции. Уверен, что мистер Тилдон не против, но политика радиостанции…

– Но вы можете сказать мне, когда он выходит в эфир, или нет?

– Конечно. – Она услышала, как он шелестит бумагами. – Он будет в эфире сегодня в девять вечера. Это начало его программы.

– А он будет на станции до начала программы?

– Этого я не знаю.

Она поблагодарила его и повесила трубку.

Когда она вышла из такси напротив здания радиостанции, было уже почти восемь тридцать. Неуверенно оглядываясь по сторонам, она пошла по гравийной дорожке. Туда ли она приехала? Перед ней было небольшое современное здание, одноэтажное, вокруг трава и кусты. Позади здания стояла высокая проволочная башня.

Барбара толкнула дверь и вошла. Она оказалась в большой, ярко освещенной комнате. Там никого не было. В дальней стене комнаты было окно, за ним она увидела человека, который сидел перед пультом со всякими рычажками, переключателями и датчиками. Человек слегка покачивался из стороны в сторону, сидя во вращающемся кресле. Перед ним лежали какие-то бумаги, он читал. Время от времени он откладывал в сторону прочитанную страницу.

Барбара взволнованно прошлась по пустой комнате, ее сердце бешено колотилось. Стены были покрашены в пастельные тона, голубой и салатовый. Потолок покрывало что-то вроде перфорированного пластика. Свет лился через небольшие отверстия.

Она опустилась в глубокое современное кресло из кожи и металла и стала наблюдать через стекло за человеком, который говорил. На стене рядом с ним висели большие круглые часы и целый ряд фотографий каких-то девушек, сплошь плечи и груди. На полках высокого шкафа стояли папки с пластинками в толстых конвертах. А друг подле друга располагались два больших проигрывателя с длинными тонкими руками звукоснимателей. Говорящий заметил ее и повернулся на стуле. Это был пожилой человек со светлыми кудрявыми волосами, в галстуке и пуловере из джерси. Поглядев на нее с минуту, он снова развернул свой стул спиной к ней.

В конце комнаты отворилась дверь. От напряжения Барбара подскочила на месте. Но это оказались крупный мужчина в костюме в тонкую полоску и с ним парень в рубашке с короткими рукавами. Бросив на нее беглый взгляд, они вошли в дверь с надписью: «Посторонним вход воспрещен».

Часы в студии показывали без пяти девять. Волнение Барбары нарастало. Сняв пальто, она аккуратно сложила его и повесила на ручку кресла. Потом достала журнал, но сосредоточиться на чтении не могла. Тогда она встала и заходила туда-сюда по комнате, сунув руки в карманы костюма.

Человек в студии поставил на проигрыватель пластинку. Она не слышала музыки, видела только, как она вертится. Человек встал со стула и закурил. Кивнул ей. Она отвернулась. Стрелки часов на стене продолжали движение. Может быть, человек по телефону обманул ее? Может, сегодня не его смена?

И вдруг все случилось. Она побледнела. В студии за стеклом беззвучно возник Верн. Ее он не видел. Положил на стол охапку пластинок, снял пальто. Сел во вращающееся кресло, подвинул к себе микрофон. Другой мужчина наклонился, положив ладонь ему на плечо. Он что-то сказал. Верн торопливо обернулся и посмотрел на нее через стекло. И застыл с глупо открытым ртом. Прямо как удивленная рыба в аквариуме.

Он уже хотел встать, но другой указал ему на часы. Верн кивнул. Взял несколько соединенных листков, снял скрепку и снова повернулся к контрольному пульту. Другой мужчина вышел из студии через боковую дверь. Минуту спустя он появился в комнате.

– Здравствуйте, – сказал он Барбаре.

– Здравствуйте.

– Вы Верна ждете?

Она кивнула.

– Хорошо. – Он огляделся. – Хотите послушать программу?

– Послушать?

– Я могу включить вам стенной динамик. – Протянув руку к коробочке под окном, он щелкнул выключателем. Комната внезапно наполнилась звуками джаза, тяжким пульсом чикагского оркестра.

– Спасибо, – прошептала Барбара. Мужчина вышел на улицу и пошел по гравийной дорожке прочь от здания.

Верн заговорил.

– Люди вроде Бикса Байдербеке представляли в джазе традицию, которая впервые…

Она слушала. Голос у него был низкий и хриплый. Она поняла, что он волнуется. Он сидел к ней спиной, лицом к контрольному пульту. И продолжал бубнить. Немного погодя он поставил пластинку, и его голоса сменила группа Пола Уайтмана. Он встал из-за пульта и подошел к окну.

И снова уставился на нее, опустив руки в карманы. Выражение его лица было непонятным. Лицо двигалось, брови подрагивали, уголки рта поднимались и опускались. Барбара подошла к окну. Их разделяли считанные дюймы.

Вдруг Верн повернулся и бросился назад, к пульту. Схватил свои бумаги и сел, регулируя длинную палку микрофона.

– …вклад Байдербеке в дело чикагского джаза, к несчастью, недооценен по причине его ранней и трагической…

Она вернулась к креслу и села. Дверь распахнулась, и с улицы вошли люди. Они с любопытством уставились на говорящего человека за стеклом. Одна из них, девочка лет четырнадцати, захихикала. Одной рукой она принялась пихать мальчика, который был с ней рядом. Родители вывели их из комнаты ожидания и повели по коридору за угол. Барбара откинулась на спинку кресла и попыталась расслабиться.

В девять тридцать дверь снова распахнулась и в комнату ожидания поспешно вошла женщина. Она остановилась, тяжело дыша, ее тонкое тело трепетало. Пока она блестящими глазами оглядывала комнату, ее грудь ходила ходуном, как у какого-то животного. Она была высокой и угловатой, ее черные как смола волосы лежали на плечах двумя тяжелыми косами, которые заканчивались пушистыми хвостиками. Бросив на Барбару быстрый, внимательный взгляд, она подошла к большому окну. Постучала по стеклу каким-то мелким предметом. Звук был тихий и щелкающий: наверное, в руке у нее была монета.

Верн вздрогнул и поднял голову. Он и женщина посмотрели друг на друга: она раскрасневшаяся и запыхавшаяся, Верн мрачный и угрюмый. Коротко кивнув ей, он вернулся к пульту. Женщина еще несколько минут наблюдала за ним. Потом отошла от окна. Прошла через всю комнату и опустилась на стул почти рядом с Барбарой.

Барбара исподтишка наблюдала за ней. Что это за худощавая, странно одетая девушка? Тоже ждет Верна? Или скоро уйдет? Но та, кажется, никуда не спешила. Открыв сумочку, она взяла оттуда сигарету. Какие на ней странные туфли – пушистые, как будто меховые. А ноги над ними голые, без чулок. Барбаре захотелось, чтобы женщина поскорее ушла. Яркость ее одежды смущала, как она ни садилась, женщина все время оставалась в поле ее зрения. Тогда она взяла журнал и начала перелистывать страницы, но и это не помогло.

Теперь женщина смотрела на нее. Молча наблюдала, не сводя с нее блестящих черных глаз.

Вдруг она подалась вперед.

– Скажите, дорогая. У вас спички не найдется?

Барбара вскинула голову. Отрицательно помотала ею и вернулась к журналу. Ее щеки стали пунцовыми, она чувствовала, как приливает к ним кровь. Женщина по-прежнему смотрела на нее. Зачем она осталась? Сколько она еще будет так сидеть, подавшись вперед?

Женщина встала. Прошлась по комнате. Немного погодя она вышла в коридор. Барбара услышала, как она с кем-то говорит. Наконец она вернулась, беззаботно перескакивая с ноги на ногу, сложив на груди руки. Она напевала себе под нос, повторяя один и тот же слог:

– Ла-ла-ла, лалалала, ла. Ла-ла-ла…

Она резко повернулась – рука на бедре, юбка вспорхнула. Сигарета торчала из ее тонкогубого рта, по-прежнему не зажженная. От нее веяло непреклонным холодом. Только глаза были другие. Яркие и горячие, даже горячечные. Наконец она снова села. Тонкими пальцами забарабанила по подлокотнику кресла в такт музыке, которая раздавалась из громкоговорителей. Она была в непрестанном движении. Взвинченная какая-то. А может, нервная? Или просто беспокойная?

Барбара постаралась слиться с креслом, в котором сидела, и сосредоточилась на чтении журнала.

Время шло. Она подняла глаза на часы в студии. Было почти десять. Когда же закончится программа, в десять? Верн ни разу не взглянул на них с тех пор, как увидел эту девушку. Он ее знал, это было понятно. Но насколько хорошо? Она ждала его. Это было очевидно. И уходить не собиралась.

Без пяти минут десять другой диктор прошел, возвращаясь, через комнату.

– Здравствуй, Тедди, – сказал он девушке. Тедди. Это что, имя? Говорил ли о ней Верн тогда? Она не помнила: слишком многое из той поездки прошло мимо ее сознания. А девушка, похоже, чувствовала себя на радио как дома. Она знала диктора, и тот ее знал. Может, она здесь работает? Диктор появился в студии за стеклянной перегородкой. Положил ладонь на руку Верна, заглянул в сценарий программы. Подходила к концу последняя пластинка.

– На этом завершается сегодняшняя программа «С миру по нитке», – прозвучал голос Верна. – Встретимся на той же волне через неделю. И не забудьте: прямо сейчас в клубе «Тайд-даун» играет отличный ансамбль. Если хотите услышать первосортный творческий эксперимент…

Он умолк, и зазвучала музыкальная тема, фрагмент какой-то прогрессивной мелодии, которой она не знала. За пульт сел другой диктор. Верн стал складывать в стопку свои бумаги и пластинки. Медленно надел пальто, помешкал на пороге студии.

Затем он очень аккуратно поставил пластинки на стол и достал из кармана пальто трубку. Насыпал в нее табаку из кожаного мешочка. У него тряслись руки. Она даже через стекло видела, как они дрожат. Он щелкнул зажигалкой и закурил. Потом положил зажигалку в карман и снова взял свои пластинки. Вышел из студии.

Та девушка, Тедди, встала. Сердце Барбары опять подпрыгнуло. Ей стало страшно. Положив журнал, она тоже поднялась на ноги. Сердце билось так сильно, что ей стало трудно дышать. Тедди поглядела на нее и улыбнулась тонкой змеиной улыбкой.

Дверь открылась. В комнату медленно вошел Верн. Он встал и стоял, глядя на них обеих.

– Привет, – сказал он.

– Роскошная была программа, котенок, – сказала Тедди. – Мне так понравилось.

Верн посмотрел на нее, потом на Барбару. Она нерешительно улыбнулась. Верн продолжал курить, его лицо ничего не выражало. Немного погодя он вынул изо рта трубку.

– Вы уже познакомились?

– Нет, милый, – сказала Тедди. – Как ее зовут? Может, представишь?

– Это Барбара Малер, – сказал Верн. – Барбара, это Тедди, – и замолчал. Снова вцепившись зубами в трубку.

– Здравствуй, Барбара, – сказала Тедди. Голос у нее был звонкий и веселый. Она покачивалась с пятки на носок, сверкая глазами. Барбара заметила.

– Ты давно здесь? – спросил Барбару Верн. – В Нью-Йорке?

– Только сегодня – приехала.

– Ну, – вмешалась Тедди, – куда пойдем? Ты ужинала, Барбара? Может, нам пойти куда-нибудь, где кормят? Что скажешь, Верн?

Верн немного подумал.

– Хорошая идея, – горестно ответил он. Потом добавил: – Это уже было однажды в Спрингфилде, Огайо.

Тедди засмеялась и взяла его под руку.

– Идем, – сказала она Барбаре. – Пристраивайся с той стороны. Как думаешь, втроем мы в его «Фордик» влезем?

– Думаю, да, – сказала Барбара.

Они вышли из здания и в темноте пошли по гравиевой дорожке. Машина Верна была припаркована совсем рядом. Ее не было там, когда Барбара приехала. Они сели и захлопнули дверцы.

– Куда? – буркнул Верн. Он смотрел на Барбару.

– Я ничего в Нью-Йорке не знаю. Куда повезете, туда и ладно.

– Может, в «Кан»? – предложила Тедди. – У него ведь еще открыто? Поехали туда.

– Ладно, – согласился Верн. – Поехали.

«Каном» назывался ресторан, полуподвальный. В него спускались по лестнице. Это было не модное место, а просто иностранный ресторан. На каждом столике лежала красно-белая скатерть, посередине горела свеча. Они сели, и Барбара взяла меню. В нем были блюда с названиям вроде шиш-кабоб, борщ, плов с креветками и долма иаланди. На десерт предлагались пахлава и меломакарона. Что это за еда такая?

Пришел официант, старик с большими черными усами. Верн сделал заказ, и он ушел.

Барбара наблюдала за Верном. Она не видела его больше месяца. Он не изменился. Ни на грамм не изменился с тех пор, как высадил ее из машины в то утро в квартале от ее дома. Он сидел, не поднимая глаз, и смотрел на столик перед собой. Тедди тоже смотрела на Верна, тоже следила за каждым его жестом. Глаза у нее были оживленные.

Что между ними за отношения? Неужели они… Она прогнала эту мысль. Если бы она знала, прежде чем ехать в Нью-Йорк! Но, может быть, все это ничего не значит. Может быть, ей просто не повезло, что девушка пришла на радио в тот же день, что и она. Откуда ей знать?

Ах, если бы можно было поговорить с Верном наедине!

Тедди опять мурлыкала что-то себе под нос, двигая головой в такт мелодии. Ну почему она не уходит! Встала бы сейчас и пошла! Но нет, ни одного шанса. Похоже, она собралась торчать тут вечно.

Появился официант. Поставив на край стола большой металлический поднос, он начал сгружать с него тарелки с горячим. Его толстая рука протянулась рядом с Барбарой, и она отпрянула.

Еда была пряной и странной. Ей не понравилось. Она поела совсем чуть-чуть. Никто из троих не разговаривал. Верн был мрачен. Он ел быстро, набивая рот большими кусками и заедая их горстями хлебных палочек, которые брал из стакана в центре стола. Тедди ела стремительно, с нервозным оживлением, ее вилка так и летала взад и вперед.

Шло время. Официант подлил кофе. Барбара начала вспоминать, когда уходит последний автобус в Бостон. Надо было посмотреть там, на вокзале. Но тогда она была слишком взволнована. А вдруг она уже опоздала? Что, если ей придется остаться в Нью-Йорке? Она взглянула на Верна. Он отодвинулся от стола, положил ногу на ногу. Может… может, остаться у него? Или придется ночевать в отеле? По правде говоря, ей уже не хотелось ни того ни другого. Но не может же она вернуться в Бостон, не сказав с ним ни слова. Ах, если бы Тедди ушла!

– Ну? – спросила Тедди. – Куда теперь?

Они перешли дорогу и вошли в маленький темный бар. Внутри было совсем немного людей. Играла черная группа.

– Давайте сядем здесь, – предложила Тедди. Они выбрали столик в углу поближе к выходу.

Верн сходил в бар и принес всем выпить.

– Ты приехала на автобусе? – спросила Тедди у Барбары. Та кивнула. – И как?

– Нормально.

– Где остановилась?

Барбара замешкалась. И удержалась от взгляда в сторону Верна.

– Я… я возвращаюсь обратно сегодня. Я думала остановиться у друзей, но их не оказалось в городе. Куда-то уехали.

– Не повезло.

– Они не знали, что я приезжаю.

Верн посмотрел на нее.

– Как у тебя дела?

– Прекрасно.

– Как твои родители, удивились, что ты так рано вернулась?

– Да, немного.

– А как Пенни с Феликсом?

– У них все хорошо. Они теперь женаты. Просили передать привет. – Он бросил на нее острый взгляд.

– Они знают, что ты здесь?

– Пенни провожала меня на автобусную станцию.

– А ты откуда? – спросила тедди.

– Бостон.

– Бостон? Милый городок.

– Да.

– Ты там живешь?

– Да.

– Чем занимаешься? Учишься?

– Нет, весной окончила.

– О чем писала диплом?

– Политические науки. Думала заняться социальной работой.

Тедди улыбнулась.

– Это, наверное, интересно. Множество людей постоянно требуют спасения. Так и лезут на глаза повсюду. Правда, Верн? – Он кивнул.

– Я уже допила, – сказала Тедди. – Может, еще по одной? – Верн пошевелился.

– Ладно. – Он встал.

– Я ее позову. – Тедди помахала официантке у бара. – Садись.

Официантка подошла, собрала на поднос стаканы.

– Что еще?

– Мне мартини, – сказала Тедди. – Скотч с водой.

Они посмотрели на Барбару.

– Мне больше не нужно. Ничего. – Она помотала головой.

Принесли напитки. Верн быстро прикончил свой. Барбара слушала музыку. Было уже поздно. Но насколько поздно? Нигде не было видно часов.

– В чем дело? – спросила Тедди.

– Думаю про последний автобус. Не знаю, когда он уходит.

– Ты в самом деле собираешься вернуться сегодня?

Барбара кивнула.

Верн фыркнул.

– Стоило ехать в такую даль. – Он вскинул очки и потер глаза.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Тедди.

– Я хочу сказать, плохо… плохо, что ей придется возвращаться. Может, останешься в отеле? – Он снова водрузил очки на нос и серьезно уставился на Барбару.

– Я не хочу в отель.

– Почему?

– Терпеть не могу отели.

Верн задумался. Допил виски. Немного погодя он перевел взгляд на Тедди.

– Тедди, а что…

– Ни в коем случае, – сказала Тедди твердо. И улыбнулась Барбаре. – Не будь у меня полно народу, ты бы могла остаться у меня. Жаль, что ты не предупредила нас о приезде.

Верн встал. Подошел со своим стаканом к бару и сел на свободный табурет. Скоро он вернулся с наполненным стаканом.

– Повтор. – Он сел на свое место. Барбара и Тедди смотрели, как он осушает новую порцию. Кончив, он со вздохом поставил стакан.

– Верн… – начала Барбара.

Он сонно глянул на нее.

– В чем дело?

Она помешкала. Теперь на нее смотрели они оба. Верн, кажется, даже смотрел сквозь нее. Взгляд у него был туманный, рассеянный. Он точно заглядывал в другой мир, который открывался ему где-то за ее спиной.

Она медленно подбирала слова, глядя ему прямо в лицо.

– Верн, мне хотелось бы поговорить с тобой прежде, чем я уеду.

Он нахмурился.

– О чем?

– Просто… просто поговорить. Я ехала сюда к тебе. – Голос ее прозвучал потерянно.

– Я отойду, – весело сказала Тедди. И оттолкнула свой стул, схватившись рукой за стол. – Пойду попудрю носик, посижу там недолго.

Наступило молчание.

– Не уходи, – сказал Верн.

Сердце Барбары чуть не перестало биться. Она прикусила губу, глаза наполнились слезами. Она отвернулась.

– С радостью уйду, – отозвалась довольная Тедди. И снова села.

Верн молчал. Он сидел, обвиснув, как мешок. Его локти упирались в стол. Подбородок опускался до тех пор, пока не спрятался в рукавах.

– Пришла беда – открывай ворота, – пробормотал он.

– Что?

Он покачал головой. Немного погодя он протянул руку и взял недопитый стакан Тедди. Та молчала. Он медленно выпил.

– Хорошо, – сказал он.

Он снял очки и положил их в карман. Казалось, он постепенно разваливается на части. Он положил голову на руки, прикрыл глаза. Все его тело обмякло, точно соломенное. Большой мешок с соломой. Барбара наблюдала за ним. И молчала.

Наконец заговорила Тедди.

– Уже поздно.

– Сколько? – спросила Барбара.

– Половина второго.

Верн поднял голову.

– Ничего не поздно.

– Поздно.

– Нет. – Верн взмахнул рукой. Подошла официантка. – Как, по-вашему, сейчас поздно? – спросил Верн.

– Мы пока не закрываемся.

– Принесите мне еще скотч с водой. – Верн оглянулся. – И все.

Официантка отошла.

– Почему вы не пьете? В чем дело?

– Ни в чем, – ответила Тедди.

Верн выпрямился на стуле. Достал из кармана очки и надел на нос.

– Ну, Барбара? – начал он. – Как тебе понравился Большой Город?

– Очень понравился.

– Ты впервые имеешь удовольствие лицезреть наш прекрасный город?

– Нет, я бывала здесь раньше.

– Хорошо. Хорошо. Я рад это слышать. Прекрасно, когда можно поездить и посмотреть мир, правда?

Она кивнула.

– Путешествовать нужно. Подниматься в горы. На холмы. К ручьям. К форели. Кострам. Или к океану. Я иногда выезжаю на побережье. – Его голос потускнел, стал неразборчивым. Прервался. – На побережье. Туда, где вечно шумит прибой. Море. Я люблю море.

– Знаю, – сказала Барбара.

Верн вскинул брови.

– Вот как? – Он кивнул. – Ну да. Верно.

– Вы с Верном познакомились в Касле? – внезапно спросила Тедди.

– Да.

– Тогда ты, должно быть, та девушка, которая возвращалась с ним домой. Я теперь вспомнила. Он действительно говорил, что подвез кого-то в Бостон. – Тедди смотрела на нее с интересом. – Так ты – та самая девушка.

– Верн вам обо мне говорил?

– О да.

– И что же он рассказал?

– Он только о тебе и думает. Он говорил о тебе, как бы это сказать, с энтузиазмом? Вот именно – с энтузиазмом.

– О? – изумилась Барбара.

– Я много о тебе думаю, – хрипло пробормотал Верн.

– Ну конечно, Верн, – сказала Тедди. – Вот это-то и есть в нем самое замечательное, Барбара. Ты в этом еще убедишься, если когда-нибудь познакомишься с ним поближе. Он такой вдумчивый. Он обо всех подумает. У него все друзья, он всех любит.

Верн фыркнул.

– Весь мир для него одна большая дружная семья. Каждого он считает своим другом. Он любит всех. И любит раздавать свою любовь повсюду. Правильно, Верн?

Верн не отвечал. Его глаза были закрыты. Голова лежала на руках. Он тяжело дышал. Тедди ткнула его в бок, поглядела внимательно. Он не двигался.

– Верн? – резко окликнула его она.

Ответа не было. Тедди откинулась на спинку стула. Зажигалкой Верна, вытащенной из его кармана, закурила сигарету. Какое-то время она сидела, посылая клубы дыма через стол, окутывая ими пустые стаканы, Верна.

Барбара сидела в напряжении, то стискивая руки, то принимаясь крутить край рукава.

– Мы не заплатили за последнюю порцию, – сказала Тедди. Она резко загасила сигарету в пепельнице. Потом подозвала официантку.

Официантка приблизилась.

– Сколько?

– Шестьдесят пять центов.

– Держите. – Тедди вытащила из кошелька купюру и подала ей. – Сдачу оставьте себе.

Официантка начала собирать со стола пустые стаканы. Тедди сделала ей знак уходить.

Наконец Тедди склонилась над Верном. Пристально посмотрела на него.

– Идем, утенок. Пора домой. Пошли. Давай просыпайся.

Верн не двигался.

– Помоги-ка мне, дорогуша, – сказала Тедди Барбаре.

– Что… что я должна делать?

Тедди выпрямилась.

– Возьми его под одну руку. Поставим его на ноги. Иногда он приходит в себя, стоит только поставить его на ноги. Бери его под левую руку.

Барбара неуверенно обошла стол. Взяла Верна за руку и потянула. Он отдернул руку.

– Ну, давай, – терпеливо сказала Тедди. – Пора идти.

Они поставили его на ноги. Двое мужчин за соседним столиком хотели помочь, но Тедди отказалась. Верн уже начинал шевелиться.

– Держи, держи, – распоряжалась Тедди. – Не отпускай.

Барбара вцепилась в его руку.

– Ну, пошли, утенок, – приговаривала Тедди. – Давай дойдем до двери, нам надо дойти до самой двери. А там машина.

– Господи, – прохрипел Верн. – Пусти.

– Ты сам справишься?

– Да.

Они отпустили его. Не оглядываясь, он неуверенно пошел через всю комнату к выходу. Ноги у него путались, вот он налетел на стол. Тедди торопливо надела пальто, собрала вещи.

– Пошли.

Она и Барбара последовали за ним. Пока они добрались до двери, Верн уже пересек тротуар и стоял у машины. Он пытался открыть дверцу, тупо дергая за ручку. Тедди нашла в кармане его пальто ключи и отперла автомобиль. Помогла ему сесть. Он плюхнулся на сиденье и растянулся на нем, вытянув руки, головой вперед.

– Забирайся, – скомандовала Тедди Барбаре. Барбара молча скользнула в салон рядом с Верном. Тедди обошла машину с другой стороны и села за руль. – Захлопни дверцу. Потяни ее как следует.

Барбара закрыла дверь. Тедди повернула ключ зажигания. Но не сразу двинулась с места: прогревала мотор. Наконец она отпустила тормоз.

– Прохожие есть?

– Нет. – Улица была пуста. Магазины закрыты, неоновые вывески погашены. Никого не было видно.

– На какой улице автовокзал?

Барбара замешкалась.

– Ну, я…

– Не знаешь?

– По-моему, на…

– Ничего. Я найду.

Тедди тронулась с места. Они медленно поехали по пустынной улице. На красный свет Тедди остановилась. Вытащила сигареты. Протянула пачку Барбаре, но тут же отдернула.

– Ах да, ты же не куришь.

Немного погодя Барбара спросила:

– А Верн много… рассказывал обо мне?

– Нет, немного. Сколько тебе лет?

– А что?

– Да ничего, просто спросила. Неважно.

– Нечего тогда и спрашивать, – буркнула Барбара.

Тедди посмотрела на нее внимательно.

– Возвращайся-ка ты лучше в Бостон. И займись своей социальной службой.

Барбара съежилась на сиденье и ничего не ответила.

Они подъехали к автовокзалу. Тедди остановила машину у обочины. Неподалеку стояли водители автобусов, разговаривали и курили.

Она опустила окно.

– Эй!

Один из них подошел ближе.

– Чего тебе?

– Когда уходит автобус на Бостон?

Он поглядел на часы.

– Через десять минут.

– Спасибо.

Она закрыла окно и поехала дальше. Через минуту-другую она припарковала автомобиль и заглушила мотор. Они сидели молча.

– Деньги на билет есть? – спросила Тедди.

Барбара кивнула. Сделала глубокий вдох.

– Я…

– Где посадка, знаешь?

На сиденье между ними заворочался Верн. Фыркнул, пошевелился. Поднял голову.

– Верн… – позвала Барбара. Он застонал и отвернулся, накрыл руками голову и стал похож на узел тряпья, мягкий бесформенный узел, брошенный на сиденье. Она смотрела на него сверху вниз. Он подтянул к животу колени, вобрал голову в плечи. Маленький бесформенный узелок. Пьяный портняжка, очки падают с носа, повисли на одном ухе.

– Вылезай, – сказала Тедди. – На автобус опоздаешь. – Она потянулась и открыла дверцу за спиной Барбары.

Барбара неуверенно замешкалась.

– Тедди, я…

– Живее. Вылезай.

Она выскользнула из машины на тротуар. Снаружи было холодно. Дул ветер.

– Доброй ночи, – сказала Тедди. И захлопнула дверцу. Мотор завелся. Машина отъехала и скрылась в конце улицы, нырнув в темноту. Барбара стояла и смотрела ей вслед, пока не исчезли задние огни и не затих шум мотора.

Кое-кто из пассажиров, дожидавшихся своего автобуса, с интересом наблюдали за ней: матрос, девушка, мужчина средних лет.

Она медленно пошла к автовокзалу.

Глава 9

– В чем дело? – спросил Карл Фиттер.

Барбара вздрогнула, резко возвращаясь к настоящему. Она моргнула.

– Что?

– Да вы как будто за миллион миль отсюда были. – Карл взмахнул руками. – А такой приятный день жалко пропускать! Это один из лучших дней за всю мою жизнь. А вам так не кажется? На небе ни облачка, не считая вон того незначительного клочка.

Они шли по дорожке к складу.

– Да, хороший денек, – согласилась Барбара.

– Посмотрите на те башни. Похожи на птиц, которые стоят, поджав одну лапу. Наверное, брошенные механизмы. Обычно их не разглядишь из-за тумана. Хорошо, что сегодня его нет. Это будет наш праздничный день.

– И что же мы будем праздновать?

– Полное и безоговорочное овладение всем миром.

– Вот как?

– Всем миром, который известен мне. – Он показал на горы за территорией Компании. – Что мы о них знаем? Они не составляют часть моего мира. А вашего? Как луна. Ее можно увидеть, но это совсем не то же самое, что жить с ней бок о бок. Как вообще можно верить в реальность того, что висит на небе, вроде картинки? Поэтому наш мир заканчивается еще прежде, чем начинаются те горы. На краю владений Компании.

– Ты в это веришь?

Карл засмеялся, поддел носком ботинка несколько камешков.

– Сегодня я во многое верю. Мир определенно кончается у той черты. И весь принадлежит нам. Он наш.

– Почему ты так счастлив? Из-за погоды?

– Отчасти. А отчасти потому, что все уехали. Конечно… – Тут его лицо омрачилось. – Конечно, я должен признать, что совсем не обрадовался, когда только узнал об этом. Я тоже собирался ехать. Я был с чемоданом и со всем, что положено. Мне сказали, когда я уже практически садился в машину. Мне даже плохо стало от этого.

– Могу себе представить.

– Но теперь все кончилось. Сегодня я обо всем забыл. Это было вчера, в прошлом. С ним покончено.

– Значит, оно больше не существует?

– Ну, конечно же, нет. Как может что-то существовать в прошлом? Существовать можно только в настоящем. – Лицо Карла загорелось восторгом. – Вам знакома теория Аристотеля об актуализации объектов? Это концепция постепенного развития вещей, наш взгляд на которые…

– Давайте забудем об этом, – негромко сказала Барбара.

– О чем? – Румянец на лице Карла сменился рдяной краской смущения. – О, конечно. Простите. – Его голова поникла. Он слегка обогнал свою спутницу.

Но уже через минуту к нему вернулось хорошее настроение.

– Подумать только! – воскликнул он.

– О чем?

– Обо всем нашем богатстве.

– Каком богатстве?

– Еда! Постели! Мы можем спать на чем угодно, где угодно, даже в доме управбазой. По-моему, большую часть вещей он оставил здесь. Книги, одеяла, библиотеку, кухню. Все там, за досками, никто ничего не трогал. Все, что нам нужно – это лом и молоток. Косоглазые не узнают, если мы вытащим оттуда пару вещичек. У нас есть для этого целая неделя – семь дней. А то и больше!

Он заплясал, подпрыгивая высоко в воздух. Но наконец сбился с дыхания и постепенно успокоился.

– Простите. Я увлекся, я не хотел. Наверное, я кажусь вам сумасшедшим.

Барбара все это время шла в нескольких шагах позади него. Она сдержанно улыбнулась.

– Нет. Не сумасшедшим. День сегодня и впрямь хороший. Я… я и сама чувствовала себя с утра так же. Когда проснулась и увидела солнце, льющееся в комнату.

Теперь смутились оба. И продолжали идти молча – Карл впереди, Барбара чуть позади. Наконец впереди замаячил склад.

Карл повернулся и встал, дожидаясь, когда девушка его догонит.

– Могу я вас кое о чем спросить?

– О чем же?

– Вы с Верном давно дружите?

– А зачем тебе это знать?

Карл замешкался.

– Ну, у него такой вид, как будто он вас знает, а у вас такой вид, как будто вы знаете его, и в то же время, оказавшись вместе, вы оба застываете. И никто из вас ничего не говорит. Почему? В чем дело? Вы друг другу не нравитесь? Или что-нибудь…

– Мне не хотелось бы об этом говорить, – сказала Барбара хрипло. – О’кей?

– Видите? Вот именно это я и имел в виду. Но я же вижу, что вы давно знаете друг друга. Я вижу.

– Старыми друзьями я бы нас не назвала. Просто мы знали друг друга некоторое время назад.

– До того, как нанялись на работу в Компанию?

– Да. Я приехала сюда, не зная… не зная, что он здесь. Мы оба удивились, увидев друг друга. Хотя это не имеет значения. Мы уже много лет не разговариваем.

– А вчера вечером вы с ним разговаривали.

– Я не это имела в виду.

– А где вы познакомились?

– Господи боже! Неужели нельзя оставить этот разговор? Почему все время нужно болтать?

Карл понуро поплелся по дорожке.

– Простите.

Она ускорила шаг и нагнала его.

– Мы можем поговорить об этом позже. В другой раз.

– Я не хотел вас сердить.

– Конечно, нет, я знаю.

Вдруг Карл насторожился. Выражение его лица переменилось.

– Эй! Чем это пахнет? Неужели кто-то что-то стряпает? Наверное, Верн начал готовить завтрак!

И он взлетел на крыльцо склада, перемахивая через две ступеньки зараз. Барбара последовала за ним, частично разделяя его возбуждение. Толчком отворив дверь, они вошли внутрь. Верн был у плиты, сидел перед ней на корточках, изучая, как она работает. Горелки изрыгали языки синего пламени. Температура в комнате быстро поднималась.

– Приветствую вас, – буркнул Верн.

– Что вы делаете?

Верн поглядел на Карла.

– Принимаю ванну.

– Я никогда не думала о том, как жарко тут становится, когда работают все печи, – сказала Барбара. – Бедные повара! Особенно та старуха, толстая. Как она, должно быть, здесь мучилась.

Верн поставил на горелки большую сковороду. На ее дне уже начал гореть жир. Карл с интересом посмотрел на нее.

– Для чего она? – спросил он.

– Для блинчиков.

– А я бы хотел вафель. – Карл нашел мешок муки. – Вот и мука для вафель. Рядом с простой, для блинчиков. – Он с надеждой ждал.

– У нас нет вафельницы.

– О. Наверное, вы правы. А я так люблю вафли. Блинчики всегда какие-то одинаковые.

– Помоги мне накрыть стол, – попросила его Барбара. Она уже вынимала тарелки из шкафа.

– Что достать?

– Вон те маленькие миски. Я до них не дотянусь.

Карл снял миски с полки.

– Никогда таких не видел. Их, наверное, служащим подавали. И столько еды. Нам никогда столько не давали. Ничего подобного. – И он вытащил из холодильника пакет с замороженным цыпленком. – Разве нам когда-нибудь давали мороженых цыплят?

– Иногда, – откликнулась Барбара. – Ставь миски на стол.

– Хорошо.

Блинчики были готовы. Все сели за стол и приготовились есть. Барбара принесла большое блюдо и поставила на стол.

– Масло? – спросила она.

– В холодильнике, – сказал Верн.

– Я принесу. – Карл вскочил, оттолкнув стул. Вернулся с маслом. – Там его тонны. Никогда столько не видел. Нам столько не съесть. А еще там творог, простокваша, яйца и свежее молоко.

Верн проткнул дырку в банке с сиропом. Барбара разложила по тарелкам блины. Кофе тоже закипел. Карл принес с плиты кофейник, поставил его на холодный кафель.

– Приступим, – сказал Верн.

Они ели, наслаждаясь едой. Окно над столом было распахнуто, их обвевал свежий ветерок.

– Посмотрите, как много в еде цвета, – сказал Карл. – Сироп похож на полированное красное дерево. А масло! Я и не знал, что оно может быть таким желтым. А кофе похож на… – Он задумался.

– На чернила для мимеографа, – буркнул Верн.

На десерт была замороженная клубника со сливками в мисочках, которые достал Карл. Карл нашел мороженое и принес его, чтобы положить на клубнику.

– Мне не надо, – сказала Барбара твердо.

– Почему?

– Не люблю смешивать еду.

Карл положил в свою клубнику мороженое, но не так много, как ему хотелось бы. Верн и Барбара казались странно молчаливыми, оба ели серьезно и сосредоточенно. Карл посмотрел на одного, потом на другого, но они молчали.

– Кто-нибудь хочет добавки? – спросил Карл.

Оба покачали головами.

Верн отодвинул свою тарелку.

– Мне хватит. – Он откинулся на спинку стула и оттолкнулся от стола.

– Осталось еще мороженое.

Оба покачали головами.

Карл втянул воздух, поступавший через окно.

– Прекрасная погода, а? Это добрый знак. Наш первый день. Столько солнца, что похоже на настоящие каникулы.

– Каникулы?

– Ну, нам ведь не надо работать, правда? Просто сидеть здесь и ждать, когда придут косоглазые. Так что мы можем заняться чем хотим. В нашем распоряжении целая неделя. – Карл расплылся в счастливой улыбке. – Мне так не терпится начать.

– Что начать?

– Делать находки. Смотреть, что здесь есть.

Верн фыркнул. Бросил через стол взгляд на Барбару. Она не ответила. В глубокой задумчивости она смотрела на пол. О чем она думает? И что она думает об этом?

Он сдвинул очки на лоб, потер глаза и зевнул. Неужели это правда? Они двое сидят друг против друга после стольких лет. Как будто только что встали с одной постели. Он опустил очки на место. Нереально. Словно листаешь альбом со старыми снимками. Или как будто ты уже умер, попал в Великую запредельность, и все, что было с тобой в жизни, возвращается, вертится вокруг тебя, перекликается и несет всякую чушь, а само все сделано из серой пыли.

Или как в Судный день.

Верн неловко поерзал на стуле. Мысль не из приятных. К тому же совершенно фантастическая. Но все-таки странно, как люди ухитряются появляться в твоей жизни после многолетнего отсутствия, появляться и оживать, да еще такие настоящие. Вдруг они перестают быть призраками прошлого, расплывчатыми тенями. Может быть, на этот счет существует какой-нибудь космический закон? По которому все события и люди должны оставаться живыми, сохранять свою сущность до тех пор, пока не сможет наступить некий заранее предрешенный конец?

Верн улыбнулся. Нет, это была чистая игра случая, три имени просто вынули из картотеки наугад, и ими оказались он, Барбара и Карл. Ничего это не значит. Он продолжал рассматривать ее, пока она сидела, опустив глаза. Случай воссоздал и то утро, когда они вдвоем сидели за столиком и завтракали, залитые солнечным светом. Как уже было однажды.

Однажды. Лишь однажды. При чем-то там были ее родители, которые сидели дома и ждали ее. Неужели это все на самом деле происходило? Та поездка. Тот отель недалеко от Нью-Йорка. Он лениво задумался о прошлом. Ночь, которую они провели вдвоем, и завтрак на следующее утро. Почти как этот.

Но не совсем. Тогда с ними не было Карла. Так что завтрак был совсем не такой. И Барбара переменилась. Она стала другой, совсем другой. Это было понятно по тем нескольким словам, которыми они обменялись с ней вчера в офисе. Она стала жесткой, жесткой и резкой. Как он сам, почти. Она больше не юная невинная одинокая овечка. Нет, куда там.

Когда же он видел ее в последний раз? Она приезжала в Нью-Йорк. Тогда он и говорил с ней в последний раз по-настоящему. Когда она нанялась на работу в Компанию, он пару раз видел ее, но никогда не заговаривал. Она избегала его. Ну и ладно, неважно.

В тот день, когда она приехала, в четверг… Он вел программу на станции. Это было еще до того, как его уволили. Внутри у него потеплело, едва он вспомнил о своем старом шоу. Как, бишь, оно называлось? «С миру по нитке». Тепло прошло, оставив по себе боль. Хорошее было время. Своя программа, работа на радио.

Он вспомнил Тедди. Это из-за нее он оставил Нью-Йорк и нанялся на работу в Компанию. Из-за нее и из-за потери программы. Она ли была виновна в том, что он ее потерял? Он думал об этом миллион раз за последние четыре года. Ее ли это рук дело?

Он пожал плечами. Какая разница, все равно все кончено.

Тедди и Барбара пришли в тот вечер на станцию обе. Потом они все вместе поехали в ресторан, потом зашли в бар. Там они сидели и болтали. Чем кончился вечер, он не помнил. Все расплывалось, терялось в густых тенях. Что-то там было с машиной. Они куда-то ездили после бара. Потом он и Тедди вернулись к ней. И вечер кончился.

Барбара уехала в Бостон. Он писал ей пару раз, но она не ответила. Немного погодя он бросил писать. Она ведь не единственная рыба в море…

– Что думаете, Верн? – твердил Карл.

Верн моргнул. Что он сказал?

– Я вас не слышал.

– Да что с вами двумя такое? Вы как будто за миллион миль отсюда. Я сказал, как насчет того, чтобы пройтись и оценить обстановку? Надо же хотя бы попытаться понять, что у нас тут есть. Мы могли бы начать исследования с целью определить…

Верн смотрел мимо Карла, в окно, из которого были видны башни и молчащие заводы. Он уже почти потерял нить того, что говорил Карл. Ему было лень и не хотелось двигаться. Зевнув, он заглянул в кофейник, не осталось ли там еще кофе.

– Ну, так как? – спросил Карл.

– Давай чуток обождем. – Кофе больше не было.

– Ладно, – с грустью согласился Карл. – Наверное, спешить и вправду некуда. Я просто предложил идею, чем можно заняться, когда нам все-таки захочется выйти наружу. – Он поерзал на стуле. – Сегодня как раз такой день, когда хочется быть на солнце, правда? Не вижу смысла сидеть здесь, когда небо такое синее и воздух такой… как сейчас. Так и кажется, будто снаружи что-то происходит. Что-то такое, о чем нам следовало бы знать. Быть в курсе.

– Открой другое окно, – буркнул Верн.

– Это не то.

– Зачем самому бегать за свежим воздухом? Пусть воздух сам придет к нам. А он придет, стоит только подождать.

– Все равно что сидеть на берегу и смотреть на море, вместо того чтобы окунуться в него. Это ведь не одно и то же.

Верн и Барбара повернулись к нему с раздражением. Верн поймал ее взгляд и улыбнулся. Значит, и она о том же думает. Она быстро отвернулась, но он все понял. И закинул ногу на ногу, расслабляясь. Она думает о прошлом, как и он. Почему-то ему стало приятно.

– Может, Карл прав, – сказал он. – Что может быть лучше купания в море. Волны, пена…

Барбара промолчала. Верн не стал продолжать. Ему хотелось спать, теплое солнце светило прямо на него, заливало его с головы до ног своими лучами. Скоро он снял пиджак и бросил его в угол. Расстегнул манжеты и принялся закатывать рукава.

– Жарко, – сказала Барбара.

От солнечного тепла на ее лице выступила испарина. Мелкие капельки покрыли ее лоб и шею, медленно скатывались за воротник. Верн тоже чувствовал, что вспотел. Солнце набирало обороты: было всего одиннадцать часов, а жара уже была непереносима. В полдень и вовсе станет как в топке. Да, в тумане есть своя прелесть.

– В чем дело? – спросил Карл.

– Жарко.

– Жарко? Это не жарко. Вот поживете на Юге, узнаете.

– Я жил на Юге, – ответил Верн. – И сейчас жарко. Мне не нравится.

– Вообще-то, здесь жарче, чем снаружи, – сказал Карл. – Неприятное чувство вызывается избытком влажности в атмосфере. В кухне очень влажно. Вода испаряется из раковины…

– Знаю, – сказал Верн. И погрузился в угрюмое молчание. Разговор его раздражал. Какая разница? Разве обязательно сидеть здесь и рассуждать обо всем подряд? Он попытался расслабиться. И почему Карлу нужно поворачивать каждый предмет то одним боком, то другим, рассматривать, изучать? Любая идея, любая мысль как жук под микроскопом для Карла.

Хотя на самом деле его раздражал вовсе не Карл, и он знал это. Верн глянул на Барбару. Она уже встала и собирала посуду со стола. Она раздалась за четыре года. Тяжелее стала, солидней. Раньше была совсем легкой. Но ведь тогда ей было всего двадцать. Он заметил тонкий золотистый пушок на ее руках, когда она поднимала посуду. При свете солнца ее кожа была теплого, сочного золотого цвета. Руки округлились. Он разглядывал ее, пока она не заметила. Тогда он отвернулся.

– Помогите мне, – сказала Барбара.

Похоже, неловкости не избежать. Это очевидно. Он чувствовал, как в комнате нарастает напряжение. Ей не понравилось, как он смотрел. Ей вообще не нравится его присутствие. Он встал, медленно придвинул стул. Карл тоже поднялся, и они оба стояли, не зная, что делать.

– Пошли, – скомандовала Барбара.

– Мы будем их мыть? – спросил Карл.

– Пусть стоят. – Верн подошел к окну и стал смотреть наружу, руки в карманы. На мгновение стало тихо.

– Пусть. – Барбара отошла от раковины и села за стол. Закурила сигарету. – Мне-то какое дело.

Карл неуверенно колебался.

– Может, я пока пойду осмотрюсь. Мне не терпится начать.

Никто ему не ответил.

– В конце концов, здесь ведь все наше. Мы можем распоряжаться всем по своему усмотрению. Наша собственность. И я хочу начать с того, что раскрою все пакеты. – Он захохотал.

– Прямо как в Рождество, – буркнул Верн.

Карл шагнул к двери. Остановился и с надеждой посмотрел на них.

– Кто-нибудь со мной?

– Я слишком часто встречал Рождество, – сказал Верн.

Карл улыбнулся Барбаре, зовя ее взглядом.

– Снаружи такой приятный день. Трава, небо. Местечки, куда можно залезть. Что скажете?

– Времени хватит, – сказала Барбара. – Куда спешить? У нас еще целых семь дней впереди.

Карл не знал, на что решиться. Он явно разрывался между желанием начать исследования и желанием остаться с ними. Если бы они согласились и пошли с ним, проблема была бы решена. Но ни один из них не пошевелился.

Азарт первопроходца оказался сильнее.

– Ну, что ж, увидимся позже. – Он распахнул дверь. – Хотя вообще-то я удивлен. Понять не могу, что вам за охота сидеть тут и… курить.

– Зато вся слава первооткрывателя достанется тебе, – сказал Верн. – Можешь считать себя главным добытчиком.

– Пойду погляжу, что осталось в доме управляющего. Перво-наперво.

– Ладно, – откликнулся Верн.

Дверь за Карлом закрылась. Они слышали, как он медленно спускается по ступеням на дорожку.

– Хороший мальчик, – сказала немного погодя Барбара.

Верн кивнул. Он думал. Может, ему уйти, вернуться к себе в общежитие или в офис. Он видел, Барбара тоже обдумывала такую возможность. Проигравшим оставался тот, кто вытягивал психологический короткий жребий, а ему этого совсем не хотелось. Лучше самому бросить ее, чем дать ей шанс бросить его первой.

Он повернулся к окну спиной.

– Как ты жил? – внезапно спросила Барбара. Ее голос прозвучал громко и хрипло, оба удивились, услышав его. – Как у тебя шли дела?

– Все зависит от того, какие дела иметь в виду, – осторожно ответил Верн.

– Я имею в виду, как шла твоя жизнь вообще?

– Прекрасно.

Какое-то время она молчала.

– Сколько прошло лет? – спросила наконец она. – Три года? Четыре?

– Мы встречались на прошлой неделе, – сказал Верн. – Ты забыла? И вчера вечером в офисе.

– Я не про то.

Конечно, не про то. Как будто он не знал.

– Я вижу, ты куришь. Насколько я помню, раньше ты не курила. Тогда.

Странно было говорить вот так с женщиной, которая формально была ему чужой, почти незнакомой, в то время как на самом деле… Он улыбнулся. Чертовски странно. Какая-то тайна бытия. Что же такое личность? Вот она сидит, холодная, далекая и такая официальная, что ему хочется назвать ее «мисс Малер». Но однажды, много лет назад, он и она провели время вместе. В одной постели. Это, конечно, всего лишь воспоминание, но очень яркое. Но она ли это была? Глаза все те же, но та ли самая душа смотрит из них на мир, что и тогда? Может, теперь это уже новый человек, может быть, раз в несколько лет в человеке рождается новая личность.

– Нет, – сказала Барбара. – Раньше я не курила.

– Верно, – ответил Верн. Прежняя Барбара не курила. А нынешняя, мисс Малер, курит. Разве это может быть один и тот же человек? Ни одна вещь не является самой собой два раза подряд. Камни, мыши, капли воды, снежинки, все разные. Как это называется? Номинализм. Может, то же самое верно и в отношении людей, если посмотреть на одного и того же человека в разные периоды времени. Никто не может быть тем же. Мисс Малер спокойно сидела у стола, вежливая, непреклонная, независимая, далекая. Незнакомка. Человек, которого он едва знал.

Но та же мисс Малер, или другая мисс Малер, прыгнула однажды, четыре года назад, в его постель и, хихикая, вся еще теплая и влажная от пота, прижималась к нему, ластилась, толкалась, стискивала…

Барбара поглядела на него и вспыхнула. Неужели поняла, о чем он думает? Наверное, она и сама думала о том же или о чем-то похожем. Вспоминала другой момент, другое событие, которое они пережили вместе.

– Дай закурить, – попросил Верн.

Она положила пачку на стол. Он подошел и вытащил из нее сигарету.

– Спасибо. – Он закурил и сел напротив. Она молчала. – Ничего, если я посижу здесь?

– Ничего.

– Вот и хорошо. – Он поерзал на стуле. – Хорошие сигареты. Приятный, свежий вкус.

Она ничего не сказала. Может, она вообще не собирается разговаривать? Будет сидеть напротив и молчать?

Барбара посмотрела на него. Взгляд ее был спокоен и ровен, но на щеках горели два ярких пятна. Она явно собиралась что-то сказать. Он еще поерзал и стал ждать.

– Может быть, Карл прав, – сказала она.

Он нахмурился.

– Прав? В каком смысле?

– Может, снаружи приятнее, чем здесь.

– Думаешь пойти к нему?

Барбара не ответила. Она размышляла.

– Нет, – сказала она наконец. – Не пойду. Хотя следовало бы.

Верн подумал над этим. Что бы это могло значить? Чреватый намеками, хорошо продуманный укол? Он не знал.

– Может быть, и так, – ответил он туманно, оглядывая комнату. – Тогда иди, не буду тебя задерживать.

Оба молчали. Ни один не трогался с места. Верн смотрел на нее, полузакрыв глаза. Она сидела, откинувшись на спинку стула, безразличная, самодостаточная. И все же она нервничала. Он видел. Его присутствие беспокоило ее. Как и тогда. В этом она ничуть не переменилась.

Нет, многое осталось прежним. Она выросла, раздалась, повзрослела и погрубела. Но внутри она была все тот же человек, та же девочка, которую он знал раньше.

Он всмотрелся в нее критически. Она многому научилась за эти четыре года. Это видно. Когда-то ею владел агрессивный страх, пугливое упрямство, которое заставляло ее шарахаться от людей, как истеричного ребенка. Мужчины не осмеливались к ней подойти – по крайней мере до него. Она их отпугивала. Но если бы они видели то, что увидел он, то поняли бы, что она блефует. Прячет за грубостью ужас и жалкий страх поражения. Он это видел, они нет.

Теперь она успокоилась, повзрослела. Стала уверенней. Когда-то она корчилась от страха, от боязни стать жертвой. Теперь с этим покончено, ее это больше не тревожит. Почему? Возможно, потому, что она все-таки стала жертвой. То, чего она так боялась, произошло. Как странно, что мужчины не понимают этого, по крайней мере во время. Тогда он тоже не понимал, а теперь, оглядываясь назад, видит все совершенно ясно. Это случилось с ней – она потеряла свое сокровище. Свою драгоценность. То, что она охраняла, защищала, над чем дрожала, перестало существовать.

Ну и ладно, не о чем беспокоиться. Не похоже, чтобы она серьезно пострадала. Кажется, с ней все в полном порядке. Она жива и даже благополучна. Больше не корчится от страха. Хотя, возможно, это лишь потому, что ей стало нечего терять!

Верн улыбнулся. Какой абсурд. Женщины не так об этом думают, уже не так. Или все также? Что-то изменило ее, сделало жестче. Великий миг миновал – настало время спокойно оглядеться. Однако ее страх был чем-то большим, нежели просто боязнь потерять девственность. Это был общий страх, обширный, неспецифичный, страх перед болью и унижением. Он сидит в каждом. В том числе и в нем. А уж от его девственности давно не осталось и помину.

Как бы то ни было, случившееся она, похоже, пережила. Стала сильнее и старше. То, что они сделали тогда – нет, то что сделал с ней он, – видимо, не причинило ей вреда. Скорее даже наоборот, принесло пользу. Подарило трезвость взгляда. Точно. Тот опыт помог ей избавиться от фантастических страхов перед этим. Она научилась воспринимать это таким, какое оно есть: просто, естественно, как всякий другой жизненный процесс. Он сделал ее старше, превратил в женщину, заставил расстаться с детством. Она должна быть благодарна ему.

Но он и сам не воспринимал себя всерьез. Благодарна ему? Верн улыбнулся и потер подбородок, забавляясь.

– Почему ты улыбаешься? – спросила Барбара.

– Да так.

– Просто?

– От широты душевной.

Барбара кивнула, серьезно и мудро. Похоже, с чувством юмора у нее сейчас также туго, как и тогда. Жизнь слишком мрачна и убийственно серьезна для смеха. А может, она считала, что смех и улыбки – это для детей. Признак молодости, даже чрезмерной. Как у Карла. Его здоровый юмор раздражал ее, он это понял сразу. Бедняга Карл! Ладно, сам виноват. Пусть знает, жизнь – не одни только прыжки да ужимки. Ему тоже не мешало бы подрасти. Как и всем. Это же неизбежно. Карл, Барбара, он сам – все рано или поздно сталкиваются с этим. С миром. Какой он есть. А не каким мы хотели бы его видеть. И не таким, каким надеемся его обнаружить.

– Что ж, – сказал Верн, – пора нам чем-нибудь заняться сегодня, пока день не кончился.

– Да.

До чего же торжественно она согласилась! Как подобает нормальному взрослому. Она прошла хорошую выучку, как следует усвоила свой урок…

– Как по-твоему, снаружи и правда слишком жарко? – спросила она вдруг, подняв голову. Она о чем-то думала. – Я люблю солнце. Но не слишком горячее. И не люблю, когда сухо. Терпеть не могу засуху, когда все печется и корчится на солнце.

– Жарко и сухо, жарко и влажно. Какая разница? – Он наблюдал за ней. Она собиралась встать. – Не уходи! – торопливо сказал он. – Останься.

– Зачем?

– Здесь прохладно.

– Правда?

– Прохладнее, чем снаружи.

– Хорошо. – Она бросила сигарету на пол и наступила на нее ногой. Закурила другую, медленно, осторожно. Дым поплыл по солнечным лучам вверх.

– Мы и здесь близки к природе.

– Знаешь, – сказала Барбара, – так странно сидеть здесь вот так после стольких лет.

Верн настороженно фыркнул.

– Да?

– Тебе так не кажется?

– Даже не знаю.

– Как это ты не знаешь?

Он отвел взгляд:

– Ну, по-моему, ничего странного в этом нет. Мы оба работаем в одной Компании. Оба здесь давно.

– Наверное, для меня «странно» означает не то же самое, что для тебя. – Она не стала вдаваться в подробности. – Возможно, в этом все дело.

Верн задумался и ответил, тщательно подбирая слова:

– Ты же не думаешь, что Он приложил к этому руку?

– Кто?

Верн показал пальцем вверх.

Барбара едва заметно улыбнулась.

– Как знать. Говорят же, что Он везде, повсюду следит за своим стадом.

– Ты тоже из Его стада?

– Как все.

– Но не я, – ответил Верн. – Моя душа черна, как грех. Меня уже давно выгнали за ограду.

Выражение ее лица изменилось. На нем почти отчетливо читалось: «Я тебя понимаю». Он пожалел, что завел этот разговор. Ему всегда было чертовски трудно понять, о чем думает женщина. Каждый раз, пытаясь догадаться, он не учитывал одни факторы и прибавлял другие. Безнадежная задача для мужчины. Лучше забыть про мозги и сосредоточиться на всем остальном. Но теперь он сам сделал ошибку. Он повел, и слишком быстро.

– Верн, – сказала Барбара.

– Да?

– Скажи, между нами будет… какое-нибудь…

– Какое-нибудь что?

– Какое-нибудь напряжение.

– Между нами, говоришь? Между тобой и мной?

Она кивнула.

– Не вижу причины, – сказал Верн.

– Надеюсь, что ее нет. Я лично не собираюсь ничего раздувать. Наоборот, я бы охотно забыла обо всем.

– На этот счет можешь не беспокоиться. – Он добродушно усмехнулся. – Не вижу никаких причин для проблем. Я на тебя зла не держу. Напротив, я тебя уважаю. Так при чем тут какое-то напряжение? По крайней мере я со своей стороны так думаю. Надеюсь, что и ты так считаешь.

Наступило молчание. Барбара обдумывала его слова.

– Что ж, положим, ты прав. Только…

– Что только?

– Только иногда мы сами не понимаем своих мыслей. Иногда мы ничего не знаем, пока… пока что-нибудь не произойдет. А тогда становится поздно. – Она продолжала: – Как-то вечером я сидела и читала книгу. И вдруг в окно влетела целая чертова туча каких-то мотыльков и оказалась между мной и книгой.

– И что?

– Я их всех перебила. Штук, наверное, пятьдесят. Валялись по всему полу. Спроси меня кто-нибудь десятью минутами раньше, способна ли я на такое, я бы сказала нет. Понимаешь, о чем я? Иногда ничего нельзя знать заранее. Пока что-нибудь не случится.

– Пока не случится что?

Она пожала плечами.

– Что угодно.

Верн поколебался, облизал губы.

– Ты ведь не питаешь ко мне вражды, правда?

– Нет.

– Что ж, я этому рад. – Он выпустил воздух, вздыхая с облегчением. – Это все решает, разве не так? Откуда же тогда ждать беды?

Он встал, протянул руку.

– Ну вот, теперь, когда мы все решили, не выкурить ли нам еще по сигаретке?

– Конечно. – Она пододвинула к нему пачку.

– Спасибо. – Он взял сигарету и сел. Посмотрел на нее с сияющей улыбкой.

– Верн, ты точно такой, каким я тебя помню. Во многом. Очень во многом ты совсем не изменился.

– А ты меня помнишь?

– О да. Я помню тебя, Верн.

Он не знал, как к этому отнестись.

– Что ж, рад это слышать, – пробурчал он не слишком жизнерадостно.

– Правда?

– Конечно. – Он нервно закурил. – Кому понравится быть забытым.

– Никому. Ты прав. Никто не хочет, чтобы о нем забыли. Не самое приятное ощущение.

Верн испытал легкое неудовольствие.

– Почему ты так говоришь? В твоих словах намек, который я должен уловить?

– Нет.

Он нахмурился. Что она задумала? Ему это не нравилось. Он снова встал, отодвинув стул, и отошел от стола.

– Куда ты? Наружу, на солнышко?

– Нет. – Он не знал, куда идет, но точно не на солнце.

– Куда же тогда?

– Надо подумать.

– Оставайся здесь. Здесь ведь хорошо и прохладно, как ты сам недавно говорил.

– Сколько можно сидеть за столом, раскачиваясь на стуле, после того как уже поел? Я устаю уже после первого часа.

– Ты прямо как Карл.

– Неужели? – Он беспокойно заходил по кухне.

– Чем предлагаешь заняться? Выслушаю любые предложения.

– Не знаю. С этим у нас будут проблемы, по крайней мере еще неделю или больше. Скорей бы уже косоглазые пришли, что ли. Чем раньше, тем лучше.

– Ты, похоже, злишься.

– Нет, просто мне скучно. Терпеть не могу, когда нечего делать.

– Это потому, что ты работал всю жизнь.

– Может быть и так, с этим ничего не поделаешь.

– Можем разделить Компанию на три части и разыграть их в блэк-джек. Как ты на это смотришь?

– Ничего хорошего.

– Ну, тогда иди и помоги Карлу осматриваться.

Верн засмеялся.

– Может, мне еще пиратскую карту взять и фонарь? Нет, спасибо. Клады меня не интересуют.

Они оба улыбнулись. Напряжение в комнате частично разрядилось.

– А ему нравится, – сказала Барбара. – В конце концов, не так много времени прошло с тех пор, когда и мы готовы были носиться повсюду и совать нос во все углы…

– А также сидеть за большими столами и наклеивать марки и значки.

– Теперь Карл может поиграть в любого чиновника.

– И мы тоже. Мы все можем притворяться страшно важными.

– Кто будет управляющим базой? По-моему, сначала надо дать это место Карлу.

– Почему?

– Для него это больше значит. А мы потом по очереди. Но начинает пусть он, хотя бы на день или два.

– Думаю, что большой праздничный костер… – начал Верн.

– О нет. Есть вещи, которые надо сохранить.

– Какие, например?

– Ну, мне, например, всегда хотелось поспать в постели управляющего, – сказала Барбара. – Говорят, у него матрас набит утиным пером.

– Вот, значит, каковы твои амбиции? – ухмыляясь, сказал Верн.

Барбара ответила ему невозмутимой улыбкой.

– Не больше, чем у тебя.

– Добраться до верха любой ценой.

– Ты, может, и наверху, – с жестким юмором ответила Барбара. – А я внизу.

– Ты и в самом деле изменилась с тех пор, как мы встречались.

– Это было четыре года назад. Я была еще несовершеннолетней.

– Я помню.

– Такое трудно забыть.

– Это было неудобно.

– Однако не слишком. Так?

Верн не знал, что сказать. Барбара встала и начала задвигать свой стул. Он настороженно следил за ней, пока она шла через кухню к двери.

– Что теперь? – буркнул он.

Она остановилась у двери, задумчиво глядя на него.

– Я скажу тебе что, – ответила она. – У меня есть предложение.

– Какое предложение?

– Никому не охота сидеть тут и плевать в потолок. У меня еще вещи не распакованы. Можешь мне помочь.

– Так ты предлагаешь поработать.

– Не хочешь – как хочешь. – Она открыла дверь.

– Я согласен, – сказал Верн.

И он торопливо последовал за ней.

Коридоры в здании общежития были темными и прохладными. В них пахло потом, ванной и сигаретами. Вдвоем они поднялись на этаж Барбары. Дверь в ее комнату была заперта на замок. Достав из сумочки ключ, она отперла дверь.

– Почему заперто? – спросил Верн.

– Привычка. – Они вошли внутрь, Барбара впереди. Уходя, она задернула шторы, и в комнате было не слишком тепло. Теперь она открыла все окна.

– Ну и денек, – сказал Верн. – Жара прибывает с каждой минутой. Может быть, мы уже в пещи огненной.

– Может и так.

Через открытые окна в комнату хлынул свежий воздух. А с ним сухость и жар. Комната окрасилась в цвет янтаря, в углах залегли темные тени. В янтарных сумерках двигалась Барбара, перенося вещи к комоду и в шкаф.

– Можно мне сесть? – спросил Верн.

– Да. Садись и смотри.

– Когда понадоблюсь, скажешь. – Он присел на край кровати. Кровать застонала. – Я ей не нравлюсь. Только послушай. Стонет, как от боли.

– Может, пытается предупредить меня, – сказала Барбара.

Верн пропустил ее слова мимо ушей. Он растянулся на кровати, устроился с удобством. Тело казалось ему усталым и отяжелевшим. Пот стекал по его рукам, внутри рубашки, собирался в лужицы в подмышках. Шея намокла, воротничок раздражающе тер. Расстегнув верхнюю пуговицу, он снял галстук.

– Ничего? – спросил он.

Она замерла с охапкой одежды в руках.

– Что?

– Я снял галстук.

Она повернулась и продолжала работать. Верн вздохнул. Он хотел помочь, но утренняя жара его доконала. В такие дни, как этот, он всегда задремывал за своим столом, его голова опускалась, и он утыкался лбом в клавиши пишущей машинки. Тогда он вздрагивал, просыпался и возвращался к бесконечным стопкам дел и меморандумов.

Зато теперь можно расслабиться. Никаких меморандумов. С ними покончено. Все в прошлом. Никаких больше бланков, перфокарт, дел, таблиц и разных бумаг. Пыльными грудами они лежат в офисе, в шкафу. Занавес над ними опущен. Можно отдыхать.

Но он был беспокоен. И раздражителен. Ему не лежалось. Он вынул платок, вытер шею. На внутренней стороне линз скопились мелкие капли. Он вытер и их.

– Солнце уже расширяется, что ли, – проворчал он.

– Да, здесь становится душно. Прямо как в теплице.

– То-то я чувствую, что я уже пускаю корешки. Двигаться совсем неохота.

– Значит, помогать мне ты уже не собираешься?

– А что, нужно? Ты вроде должна была сказать, когда я понадоблюсь.

– Можешь пока открыть вот этот ящик. Он забит гвоздями. Я даже не знаю, как к нему подступиться.

– Да ну? – Он ухмыльнулся, с усилием поднимая себя с кровати. – Что ж, это не так трудно. – Он долго потягивался. – В такой день, как сегодня, лучше всего лежать под кустиком на травке. И чтобы над головой листики шелестели. Где молоток?

– Здесь где-то. Поищи рядом с гвоздями и разными штуками. Карл вчера принес.

Верн нашел отвертку и молоток. Раздвоенным краем головки начал поддевать гвозди и вытягивать их из крышки. Наконец крышка отскочила. Он взял ее и прислонил к стенке в углу.

– Ну вот. Еще задания есть?

– Уже? Бог мой, а от мужиков, оказывается, есть польза. Можешь пока лечь, если хочешь.

Верн положил молоток и вернулся к кровати. Подошла Барбара с охапкой одежды в руках.

– Подвинься. Ящик полон.

– Подвинуться? Куда?

– На край. Мне надо куда-то это пристроить, пока не достану новый ящик.

Верн прижался к краю, и она бросила рядом с ним кучу платьев, юбок и брюк.

– Надо же, сколько их у тебя. – От тряпок ему как будто стало неловко. Почему, он не знал. – У женщин всегда столько барахла. Где ты собираешься все это носить?

– А тебе-то что?

– Просто любопытно. Мы здесь всего на неделю. Могла бы оставить их в ящиках.

– Психология. – Она бросила на него быстрый взгляд. – Таковы женщины. Все женщины.

Верн фыркнул.

– Еще не все? – Она несла новую охапку вещей. Верн еще поджался.

– Больше я подвинуться не могу. Если, конечно, совсем не встану. А это не в моих правилах.

– Осталось немного. – Барбара положила оставшиеся платья к другим. Несколько костюмов съехали набок и оказались почти на самом полу.

– Подними их повыше, Верн. Сможешь?

– Конечно. – И он поднял вещи, как было сказано.

Барбара вытерла рукавом лоб. Она раскраснелась. И к тому же взмокла.

– Хватит для одного дня. Остальное подождет. – Она села на пол недалеко от кровати. – Господи.

Верн глядел на нее, на ее темные брюки и красную клетчатую рубашку. Сзади на шее, на узкой полоске кожи между воротником и темными волосами, выступили несколько капель пота. В тесноте комнаты, в ее парной влажности он ощущал легкий аромат мускуса, выпот человеческого присутствия, который исходил от тела женщины, от ее рук, плеч и шеи всего в нескольких шагах от него. Сладкий телесный запах мешался с крахмальным запахом клетчатой рубашки.

– Это приятно, – пошептал Верн, вытягиваясь во всю длину, насколько позволяла кровать. На мгновение прижав голову к стене, он перекатился так, чтобы оказаться на куче ее одежды. Он наблюдал за ней, лениво разглядывая ее спину, темные, собранные в заколку волосы, голые руки. Руки его завораживали. Они были такие полные, округлые. Золотистые. Пушистые от волосков. Живые.

– Да, – сказала Барбара.

– Да? Что да?

– Это приятно.

– А.

Она не обернулась. Продолжала сидеть и смотреть в пространство. О чем она думала? В тишине комнаты он слышал ее дыхание. Видел, как поднимаются и опускаются ее плечи и грудь. Он смотрел без всякого чувства. Все это было слишком далеко и давно, чтобы волновать. Все, кроме, может быть, золотистых рук.

Но даже они не могли пробудить его от летаргии. Все, что он видел перед собой сейчас, он уже проходил в других местах и в другое время, давно и далеко отсюда. А он не любил дважды совершать одни и те же движения с одной женщиной. Только раз мужчина видит данную, конкретную женщину впервые, только раз смотрит на нее новым, свежим, непредубежденным взглядом, замечает ее спину и плечи, непохожие на спины и плечи остальных, ощущает ее волосы как более мягкие и нежные, чем все остальные волосы на свете. А с ней это было у него четыре года назад.

Она привлекательна, нет сомнения. И все равно это не то же самое, что видеть ее перед собой как страну, которую еще предстоит завоевать. Теперь она лежала в прошлом – нечаянная игра слов, но она все равно вызвала у него улыбку – и это был факт, пренебречь которым он не мог.

Он подумал о неделе, а может быть, и двух, которые им троим предстоит провести здесь, прежде чем придут китайцы и они смогут вернуться в США. Неделю, по меньшей мере семь дней, им еще сидеть и лежать, одуревая от скуки и безделья, ковыряться в еде, не зная, куда девать себя от тоски, ждать, высматривать новых хозяев и чертыхаться от того, что солнце слишком горячее, а туман слишком холодный. Как человек в душе, который вертит краны то в одну, то в другую сторону. И все недоволен.

Вот сейчас горячий кран открыт слишком сильно. А ночью будет как раз наоборот. Но им все равно ничем не угодишь. Карлу еще можно. А им двоим – нет. Что говорит и что делает Карл – это одно. Но кому интересен Карл. Им двоим, ему и Барбаре, все будет не так, пока они не выберутся отсюда и не пойдут каждый своим путем, в одиночку. Пока они двое рядом, трения неизбежны. Вопрос лишь в том, до какой степени. И жара делу не помощник.

– Может, мне лучше открыть дверь, – тут же сказала Барбара.

Верн вздрогнул. Даже жуть берет, до чего их мысли совпадают! Ему это не понравилось. Слишком близко они сошлись в своих взглядах на жизнь, в своем Weltanschauungs, чтобы он мог оставаться спокоен. Когда-то между ними лежала пропасть. А теперь их мысли бегут по одним дорожкам.

– Почему дверь? – спросил Верн.

– Воздух пойдет из коридора. – Она встала и открыла дверь. Воздух действительно пошел, но такой же сухой и теплый, как тот, что уже был внутри. Запахло людьми, выходящими из ванной, и теми, которые только отправляются мыться, и так без конца.

– Отлично, – буркнул Верн. – То, что нужно.

– По крайней мере не душно. Теперь через комнату потянет сквозняк.

Но Верна это не радовало. Ему было неуютно и беспокойно. Он нетерпеливо заерзал. Кожу защипало, отвратительное ощущение, влажная кожа, которую щиплет от пота.

– В этом здании есть душ? Должен быть.

– Только ванны.

Грусть и злое отчаяние накатили на Верна. Его лицо потемнело, казалось, все его тело свела гримаса отвращения. Барбара наблюдала за ним с любопытством, скрестив на груди руки.

– Что-то не так?

– Душа нет.

Барбара продолжала изучать его без тени эмоции на лице.

– Ладно уж, – сказала она вдруг. – Сжалюсь, пожалуй, над тобой. – Она подняла с пола чемодан и поставила его на кровать. Щелкнула замками и вытащила из чемодана бутылку, тщательно завернутую в полотенце. Верн с интересом наблюдал за тем, как она снимает полотенце.

– Я знаю, что это такое, – сказал он, и зуд вместе с беспокойством мгновенно улетучились. – Это же старая добрая змеиная настойка, то, что доктор прописал.

– Точно. Причем последняя бутылка, у меня больше нет.

Она взяла пластиковый стакан и спустилась на первый этаж, в ванну, чтобы набрать воды. Вернулась, бережно держа стакан обеими руками, чтобы не расплескать.

– Холодная? – спросил Верн.

– Я дала воде стечь. Думаю, прохладная. – Она долила виски в стакан и размешала отверткой. – Не могу найти ложку.

– Ничего. Чем только я его не мешал, вкус всегда один.

– Ты первый, – сказала Барбара.

Он взял стакан и сделал большой глоток. Напиток был приятный, хотя и теплый. Приятный? Да нет, скорее противный. Что уж тут притворяться. Но пил-то он не ради вкуса. А совсем по другим причинам. Он пил из-за того, как он себя чувствовал потом. К тому же ему было слишком много лет, чтобы терять время на подобные размышления.

Он вернул стакан хозяйке, причмокнул губами.

– Немного ты мне оставил, – сказала Барбара, пригубливая то, что было на дне. – Ладно, неважно. В конце концов, ты заслужил небольшое вознаграждение за свою работу.

– Будем считать, что ты отплатила мне сторицей.

Какое-то время они сидели молча. Верн, как мог, вытянулся на кровати, Барбара сидела на полу, потягивая из стакана.

Верна еще удивляла ее близость, но уже не так сильно. Он постепенно привыкал видеть ее рядом, это становилось естественным. Скорее, наоборот, ее четырехлетнее отсутствие почти стерлось из памяти, сделалось нереальным. Вид сидевшей на полу женщины в темных слаксах и красной рубашке воспринимался им как свершившийся факт, даже с оттенком обыденности. Словно привычка, от которой он давно отстал, вдруг вернулась к нему с новой силой, стоило дать ей малейший шанс, ей не было замены, а природа, как известно, не терпит пустоты.

Но, конечно, то, что хлынуло в эту пустоту сейчас, то, что заполнило собой провал, заняло вакантное место, не вполне совпадало со своей прежней манифестацией. Четыре года изменили Барбару Малер. Тогда она была почти взрослой девочкой, стоявшей на пороге зрелости, женственности. И он пришел и сорвал ее, ведь она была готова. Ну, может, еще чуток зеленовата была, но вполне пригодна. Она походила на плод, хрусткий и с кислинкой, а не мягкий и нежный на вкус. Теперь она выросла. Стала совсем взрослой. Дозрела. Однако метафора не получилась: время сделало ее еще более жесткой и терпкой, чем она была тогда.

Стилистический прием не удался: она ведь не растение. Тогда она, может, и напоминала зеленый плод, крепкий, с холодной горчинкой недозревшего яблока мелкого твердого новоанглийского сорта. Но ее нынешняя жесткость не имела ничего общего с яблоками. Теперь это была жесткость белого камня.

Она сама становилась камнем. В ней шел процесс обызвествления, фоссилизации, формировался ранний горький вкус старости и смерти. От нее веяло холодом могилы. Она обдавала страшным дыханием смерти. От него некуда было деться в этой крошечной комнате. Оно ощущалось почти физически, как пот, застывший на коже. Процесс окаменения начался у нее внутри и постепенно двигался наружу. Пока это еще не видно: кожа у нее гладкая и золотистая, опушенная миллионами коротких волосков, но под ней, в глубине, уже сплошной камень, и он все ближе и ближе к поверхности.

Лишь крошечные капли холодного пота на губе, на шее выдают ее. Да еще влажный, липкий воздух. И голос. То, как она говорит. Голос не спрячешь. Он ведь идет из глубины, из-под центральных сводов и темных пещер самого ее естества.

– Еще хочешь? – спросила Барбара, постукав по стакану.

– Еще? Нет. Не сейчас.

Ему было понятно то, что он видел. Ясна холодная сырость смерти. Она присутствовала и в нем самом. Да, в нем. Возможно, она даже заразилась ею от него. Возможно, это он передал ей болезнь и сам, в свою очередь, получил ее от кого-то другого. От Тедди. Или от других. От девушки, той, в его комнате. С синими глазами и волосами цвета пшеницы. Возможно, это она инфицировала его. Она обожгла его, так что он весь спекся, скорчился, выгорел изнутри.

Но у него все иначе. Он улыбнулся, поняв это. У него смерть была поверхностной, он носил ее, словно ледяную скорлупу, что-то вроде панциря, приставшего к коже. Его смерть была снаружи и пробиралась внутрь. Его сердце оледенеет последним. У нее, напротив, сердце выстыло первым. А он будет продолжать согревать себя изнутри, все свое тело и особенно сердце. Оледенение замедлится, не прекратится совсем, но по крайней мере замедлится… и все с помощью того снадобья, которое он только что принял. Он чувствовал это нутром, ему было тепло и хорошо.

Именно это он и понимал, когда говорил о виски «приятно».

– Черт возьми, – ругнулась вдруг Барбара.

– В чем дело?

– Я становлюсь как ты, Верн. Такое чувство, как будто моя кожа мне трет. Что делать?

– Жара.

– Так все говорят. Но что же делать?

Верн потянулся и похлопал ее по руке.

– Ночью будет холодно. Тогда ты еще пожалеешь, что не светит солнышко.

– Мне по ночам не холодно. Нормально.

– Наверное, ты спишь лучше, чем я.

– Я красивее тебя.

Верн улыбнулся.

– Это верно. Согласен.

– Спасибо.

– Не надо. Не благодари. Ты всегда была привлекательной, ты же знаешь. Я говорил тебе это. Один раз.

– Давай забудем об этом.

– Это факт.

– Все равно забудем.

– Ладно. – Они умолкли.

Наконец Барбара пошевелилась.

– Знаешь, – задумчиво сказала она, – когда я только узнала, что здесь остаешься именно ты, я была сильно против.

– Да?

– Я страшно возмутилась, когда вошла в офис и увидела там тебя. Так возмутилась, что готова была силой влезть в последнюю машину.

– Почему?

– Сама не знаю. Так, вообще. Ты, должно быть, лучше знаешь. Твое прошлое длиннее моего.

– Кажется, я понимаю, о чем ты.

– Хотя все может обернуться к лучшему. Мы ведь оба не дети. Взрослые. И если мы будем вести себя как взрослые, а не дуться по разным углам…

– Знать бы еще, что значит «взрослые».

Она повернулась к нему. Лицо ее было серьезно.

– Я хочу сказать, что нам ни к чему хамить друг другу. Или более изысканно портить друг другу жизнь.

– А мы разве портим? – еле слышно спросил Верн.

– Нет. В этом смысле все пока в порядке. Но дело ведь сложнее простых… простых разговоров.

– Карл обидится.

– Наверняка. Ладно, хватит об этом.

– По-моему, все и так само улаживается. Тебе не кажется?

– Да. – Некоторое время она молчала. Вдруг она подпрыгнула. – Господи, ну и жара! От нее действительно так и подбрасывает.

– Как насчет еще?

– Еще выпить? Налить тебе?

– Думаю, что да.

– Ладно. – Она взяла стакан и скрылась с ним в коридоре.

– Холодная? – спросил Верн, когда она пришла.

– Немного холоднее, чем раньше. Я не закрыла кран.

Он поднял бровь.

– Вот как? Ты растешь.

– Стараюсь.

Она долила в стаканчик виски и размешала. Верн снова выпил первым, а потом она допила остатки. Он наблюдал за ней. Она стояла прямо перед ним, очень близко. Нос у нее немного великоват, и зубы кривоваты. Но это видно, только когда она улыбается. А вот фигура хорошая, хотя и отяжелела малость. В общем и целом физическое состояние удовлетворительное. Вдруг она отдала ему пустой стакан.

Он вернул его ей.

– Зачем ты мне его даешь? Я посмотрел, там пусто.

– Налей еще.

Он встал на ноги.

– Ладно. – И сам спустился в ванную. Вода еще лилась. Он налил себе полстакана. Потом отлил немного. С тем, что осталось, вернулся в комнату.

– Спасибо. – Она поставила стакан на столик. И заходила по комнате, руки в карманах.

– В чем дело?

Она перестала ходить.

– Верн, ты должен признать, что в каком-то смысле… – Она умолкла.

– Что в каком-то смысле?

– Я хочу сказать, что некоторые вещи остались прежними, а некоторые изменились.

– Какие вещи?

– Будем говорить серьезно. Четыре года – долгий срок. Мы оба переменились, особенно я. Нет ни одного шанса за то, чтобы между нами сейчас установились хоть какие-то отношения. Кладу карты на стол. Так должно быть. Давай не будем друг другу лгать. Ничего не получится. Совсем ничего. Ничего уже не будет как раньше.

Она смотрела на него враждебно.

– Разве не так?

Верн смело улыбнулся.

– Не знаю. Я еще об этом не думал. Похоже, это твоя идея.

– Врешь ты все. В последние двадцать четыре часа ты только об этом и думаешь. Но слишком многое изменилось. Нам надо посмотреть правде в глаза и забыть.

– Ну, тогда нам тем более незачем ссориться.

– Верно. – Она кивнула. – Нет, сориться нам незачем.

– Слишком жарко.

– Да. Жара. – Она села на кровать. – Извини, я на тебя накричала. – Она спокойно глядела ему в лицо. – Знаешь, Верн, я была так молода тогда. Ты должен был это понимать. А ты пришел и сорвал ее.

– Что сорвал?

– Вишенку.

– А. – Он приуныл. – Ну, прости меня.

– Ты не должен был так поступать.

Он поерзал.

– Другому всегда трудно судить. Особенно мужчине. Особенно в таком случае.

– Я же сказала тебе, сколько мне было лет.

– Попытайся поставить себя на мое место! Ради бога! Когда дело зашло так далеко…

– И все равно тебе не стоило так делать. Это было неправильно.

– Полагаю, что да. Но, похоже, что это не остановило… твой рост. Так?

– Не остановило мой рост? – Она чуть заметно улыбнулась. – Да вроде бы нет. Нет, точно нет. Я никогда об этом не думала. Говорят, что это бывает от сигарет, да?

Оба заулыбались.

– Ладно, забудем об этом, – сказала наконец Барбара. – По крайней мере у меня камень с души упал. Может быть, ты и прав. Может быть, это и вправду мне не повредило. Не знаю. Трудно судить, почти невозможно.

– В свое время ты, кажется, нисколько не огорчалась по этому поводу. Скорее наоборот, получала удовольствие. – Он ухмыльнулся.

– Да… В первые пять минут было не очень, а потом мне понравилось. Это верно.

– О чем подумаем теперь, раз уж этот вопрос мы решили?

– Можно подумать о том, где бы раздобыть второй комод. – Она положила руку на ворох одежды у себя под боком. Она еще хмурилась, из-за чего, он не мог сказать. – В один все не влезет.

– Ладно, – ответил Верн. – Подумаем.

Глава 10

Верн потянулся и зевнул.

– Ну что, пошли за комодом? Где он?

Барбара откинулась назад на кровати, опершись о стену.

– Расслабься. Не так быстро в такой день, как сегодня.

– Я снова чувствую себя активным. Жара – странная штука. Сначала чувствуешь себя одуревшим. Ничего не хочется делать. А потом вдруг снова выпрыгиваешь из кресла, как на пружине. Это тот самый миг. Я как на пружинах.

Барбара медленно встала.

– Ладно. Думаю, что комод найдется в одной из соседних комнат.

– Они могут оказаться запертыми.

Но соседняя комната была открыта. И там, рядом с кроватью, нашелся маленький белый комод, точно такой, как у Барбары. Взявшись с двух сторон за его крышку, они в считаные минуты перенесли его в комнату Барбары и поставили рядом с первым.

– Ну вот, – сказал Верн. – А что, одежду складывают внутрь добрым старым способом или на этот счет разработаны какие-нибудь ритуалы?

– Я сама уберу одежду. Тогда я буду знать, что где лежит.

– Ладно.

Барбара вытащила из комода верхний ящик.

– Черт! – ругнулась она. В нем оказалось полно бритвенных лезвий, мотков липкой ленты, бечевки и гвоздей на грязной газетной подстилке.

Верн заглянул в другие ящики. В них было то же самое.

– Придется подремонтировать и почистить. Может быть, даже поскрести. Господи.

Она в изнеможении упала на кровать. Пружины застонали и прогнулись под ней.

– Не очень-то крепкая кровать, – сказал Верн. – Для развлечений не годится, так ведь?

– Исключительно целомудренный предмет мебели.

– Ну, есть еще пол.

– Только если он вымыт.

Верн внимательно посмотрел на нее. Что это – она дразнит его, чтобы поддержать шутку? Или – или для чего-то еще? Он пытался прочесть выражение ее лица, но не смог. Безнадежное дело – читать по лицу женщины. Наконец он пожал плечами. Сунув руку в карман, вынул табак и трубку. Барбара молча следила за тем, как он набивает трубку. Ее глаза были широко раскрыты.

Верн щелкнул зажигалкой и посмотрел на нее.

– Моя трубка. Никуда не пойду, пока не раскурю.

– Знаю. Я хорошо помню твою трубку. Очень хорошо. Она была у тебя тогда. В Касле.

– В Касле?

– Да.

Верн осторожно присел рядом с ней на краешек кровати. Она молчала. Он продолжал сосать мундштук своей трубки, надеясь ее раскурить.

– Чертовски сложная штука, – сказал он сквозь зубы. Наконец табак занялся.

– Не понимаю, зачем ты куришь, когда так жарко.

– Это же не для тепла. А для комфорта. Она меня успокаивает.

– А может, помогает чувствовать себя мужчиной.

Он бросил на нее острый взгляд.

– Зачем ты так говоришь?

– Не знаю. Табак, трубки, сигареты – все это напоминает мне о школьниках, которые хотят казаться взрослыми.

– Ты ведь тоже куришь. Теперь.

– Но не трубку.

– Нет. – Верн умолк и, продолжая курить, задумался. – Что ж, вполне возможно. Опять же Фрейд.

– Что возможно?

– Зачем напоминать, раз ты забыла. – Верн откинулся назад, устраиваясь на кровати. Сбросил туфли. Они грохнулись об пол.

– Это еще зачем? – спросила Барбара.

– Чтобы было удобно.

– Ты что, остаешься?

Верн посмотрел на нее.

– Это, – сказал он, – зависит от тебя.

Барбара наклонилась, подняла с пола его туфли. И поставила их ему на колени.

– Надень.

– Правда? Но мне так удобнее.

– А мне нет.

Наступило молчание. Верн смотрел на нее с веселым смущением. Лицо Барбары было угрюмо. Наконец она расслабилась.

– Ладно. Какая разница. – И она снова сбросила туфли на пол. – Пусть там лежат.

– Не уверен, что знаю, как это понимать, – сказал Верн, не переставая улыбаться. Однако его рука, державшая трубку, непроизвольно сжалась вокруг ее головки. Барбара не отвечала. Она безразлично смотрела в сторону, в темный коридор. Верн продолжал напряженно изучать ее лицо, разглядывая ее с почти восторженным любопытством. Он выдул облако дыма на середину комнаты.

– Хочешь, я закрою дверь?

Барбара обернулась.

– Что?

– Хочешь, я дверь закрою? Ты потому так на нее смотришь?

– Господи, нет. Просто я задумалась.

– О чем?

– О многом. Есть о чем. О Карле, к примеру. Что он за человек.

– Да неплохой вроде, – уклончиво ответил Верн. – Взрослый, по крайней мере. А что?

– Не знаю. Вчера вечером я вышла в коридор, чтобы пойти в ванну, а он стоит прямо за моей дверью. И молчит. Стоит, и все. Я так перепугалась, ужас. Как будто призрака увидела. Привидение. Здоровый такой, плечистый, молчит и смотрит на меня странным взглядом. Отстраненно-созерцательным. Как будто я чудо природы какое-то, вроде водопада или редкого насекомого.

– Для Карла весь мир – одно большое насекомое. Думаю, это все о нем объясняет.

– Да? Нам ведь предстоит провести с ним целую неделю. Мне бы хотелось знать… Хотя, кажется, с головой у него все в порядке.

– Мы всегда можем пихнуть его в один из баков с антисептиком.

Барбара засмеялась.

– Ладно, сейчас он все равно развлекается с компасом и картой. Большого беспокойства от него не будет. И вообще, Верн, по-моему он очень милый. Ничего дурного я в нем не нахожу. Он, конечно, слишком много прыгает и скачет, но для его возраста это естественно. А тебе он нравится?

– Это по твоей части. Ты же о нем вспомнила. Я тут ни при чем.

– Знаешь, это странно. Я года на три старше его, не больше. А у меня такое чувство, как будто я из другого поколения. Почему? Наверное, дело не в возрасте. Не в годах. А в настроении. Когда мы утром шли с ним на склад, он так скакал, носился и подпрыгивал, как будто готов был скинуть рубашку и нагишом помчаться в горы. А потом он учуял завтрак.

– А у тебя было совсем другое настроение?

– Ну да. Сейчас так жарко.

Верн был бы рад оставить эту тему. Его трубка погасла, табак весь выгорел. Он постукал ею об стену и ссыпал пепел в пепельницу на столе.

– Хотя это не вполне так, – продолжала Барбара. – По дороге туда был миг, когда я была почти готова скакать и бегать вместе с ним. Бегать, танцевать, упасть на землю и кататься. А сегодня утром, когда я проснулась и было солнце…

Она осеклась.

– Продолжай, – проворчал Верн.

– Нет. Короче, я была почти готова бежать за ним в горы. А потом вдруг почувствовала себя дурой. И застыла. На мгновение почувствовала себя за одно с ним, а уже в следующий миг мне стало противно. От самой себя. Как будто меня поманили очередной игрой в камешки и скакалку, а я чуть было не поддалась.

– Представляю.

– Может, зря я это все наговорила. Выдумываю всякую всячину. Я и не собиралась ничего рассказывать. Просто начала думать вслух. Открытая дверь напомнила мне о Карле. Как он стоял за ней.

– Ладно. Забудем. Я буду только рад.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Меня эта тема не привлекает.

– Ты забыл, каким сам был в юности?

– Не вижу, какое отношение все это имеет к моей юности.

– Ладно, ладно. Забудем. – Какое-то время они сидели молча. Барбара потерла ладонями свои голые руки. – Господи, до чего же душно! Как в финской бане!

– К шести часам все кончится.

Барбара глянула на часы.

– Уже почти шесть. Мы умрем. По крайней мере я. Невозможно просто сидеть вот так в жаре. Надо что-то делать.

– Душ бы принять. Хотя, по правде говоря, никакой особой жары нет. Летом всегда так. Просто раньше мы не обращали на это внимания, потому что были заняты работой. У нас не было времени заметить. У нас было дело. Так что, если говорить напрямую, сейчас мы мучаемся от безделья. Жара только предлог.

– Да?

– Нам платят за то, чтобы мы сидели здесь и ничего не делали. Вот мы и чувствуем себя не в своей тарелке. Сначала постоим, потом посидим. Жалуемся на жару, а на самом деле просто не знаем, чем себя занять.

– Наверное, так и есть.

– Нам неспокойно. Работа занимала большую часть нашей жизни. Теперь ее не стало. Она в прошлом. А жить без нее мы не умеем. Мы слишком к ней привязаны она уже стала частью нас самих. Мы как старые пожарные клячи. Компания развалилась, и мы долго не протянем.

– А Карл, кажется, ничего, бегает себе там по солнышку.

– Он моложе. У него есть шанс это пережить. Может, и ты переживешь. Ты молодая. Ты, может, еще приспособишься к новой жизни после падения старого мира, нашего. Не хочешь пойти заняться осмотром территории?

– Слишком жарко. – Она вытерла шею. В янтарном полумраке комнаты он видел, как она мечется в агонии дискомфорта. Вдруг она вскочила. – Давай что-нибудь делать!

– Я уже предложил.

– Что?

– Принять душ.

– Но здесь нет ничего, кроме большой ванны.

– Значит, примем ванну.

– О черт! Кто среди бела дня принимает ванну? Да и вообще, я не об этом. Мне неспокойно. Как будто есть дело, которым я должна заняться. А я про него забыла. Не доделала или вообще не начинала. Наверное, ты прав. Это все от многолетней привычки сидеть за столом в офисе.

– Ты должна попытаться приспособиться. Понять, что все кончено. Старая жизнь прошла. И не вернется.

– Наверное, нет.

– Сейчас важный момент. Время принятия решений. Мы сбросили с себя кожу старой жизни. Выбрались из-под развалин мертвого мира. Теперь мы стоим на краю и озираемся. Как крабы, которые несколько раз в жизни меняют раковину.

– Что это за крабы такие?

– Не знаю. Я про них читал, давно. Они проводят время в поисках новой раковины. Потом она им надоедает, и они ищут следующую.

– Мы как они?

– В каком-то смысле. Старую раковину мы потеряли, она износилась. Теперь нам надо искать другую. Без раковины мы не выживем. У нас есть несколько путей.

– Каких?

– Один ведет назад.

– Назад?

– К тому, что мы делали всегда. К тому, что существовало раньше. К прошлому.

– А другие пути куда?

– Я не знаю. Пока не решил. Подожди немного, я придумаю.

Барбара засмеялась.

– И угораздило нас застрять в такой дыре. – Она постояла посреди комнаты сначала на одной ноге, потом на другой.

– Да уж. Но в этом все и дело. Мы переживаем момент выбора, а сами даже не представляем, из чего нам выбирать и куда может завести нас выбор. Нашего мира больше нет, то есть нет старого мира. Мы можем повернуться спиной ко всему и уйти вместе с ним, умереть. Краб может сохранить верность своей изношенной раковине и погибнуть. Нам повезло, нам троим. Нас подтолкнули к выходу из раковины. И вот мы стоим на краю и оглядываемся. Остальных уже нет, они ушли со старым миром. И мы можем последовать за ними. Или найти что-нибудь еще.

– А если мы ничего не найдем?

– Ну, если не найдем, тогда просто умрем со всеми. Нас троих избрали, выбрали наугад, и это дает нам шанс. Временно мы свободны. Космические силы замерли и ждут. Мы можем направить их, куда захотим. Как герой греческой трагедии. Вот он оглядывается по сторонам. Что он сейчас предпримет?

– Но он всегда выбирает неправильно. Потому он и герой трагедии.

– Он выбирает то, что труднее. Вот почему он герой трагедии. Его выбор убивает его, но он его делает. Долг. Герой осознает, что поставлено на карту, но выбирает долг. Как человек, который бросается в горящий дом. Он поступает так потому, что должен. Даже если сам сгорит. Трагический герой делает то, что должен, и сгорает. Но гори – не гори, а делать надо.

– И почему правильный выбор всегда убивает человека? Так нечестно.

– Ну, если выбор делает человека богачом, то это уже не трагедия. А нормальный бизнес.

Барбара молчала.

– А так это неплохая тема для дискуссии.

Она бесцельно подошла к двери и выглянула в коридор. Там бело темно и тихо. Все двери закрыты. Никакого движения. Ни звука. Если бы не липкий, затхлый запах, коридор был бы совсем пуст.

– Что ты там видишь, – спросил с кровати Верн.

– Тишину и неподвижность.

– Это хорошо?

– Да.

– Почему? Почему хорошо?

Она не ответила. Продолжала стоять, привалившись плечом к косяку, руки в карманах. Верн разглядывал ее, одновременно коренастую и гибкую под черными штанами и толстой полотняной рубахой. С золотистыми руками.

– А ты хорошо смотришься, – сказал он.

– Что?

– Хорошо смотришься.

Она не ответила, но слегка перенесла вес на другую ногу. От этого ее тело выпрямилось. Изгибы фигуры частично растаяли и перестали быть видны. Она стала прямой и негибкой из-за того, что он сказал.

– В чем дело?

Она повернулась к нему.

– Ни в чем.

– Не хочешь, чтобы я говорил тебе, что ты хорошо выглядишь?

– Не хочу.

– Почему?

– Потому что не хочу! Разве не понимаешь? Мне все это надоело. Все. Вообще все.

Верн удивился.

– Но…

– Все, что угодно, только не начинай опять. Не придумывай, что бы сказать приятного. Я не хочу ничего такого слышать.

– Будь я проклят.

– Будешь. – Она вздернула подбородок. – Непременно будешь.

– Кончай, – медленно произнес Верн. – Я думал, мы договорились.

– Забудь об этом.

Барбара расслабилась.

– Извини. Я словно разбита на части. Одна часть хочет одного, другая тут же другого.

– Это все жара. И скука. Я тоже все время думаю о том, что бы мне хотелось сделать. Но стоит только представить, как я встаю, спускаюсь вниз и выхожу на солнце…

– Зачем выходить? Давай займемся чем-нибудь здесь.

– Чем, например?

– О господи! Действительно, чем?

– Ради бога, Верн.

Он ухмыльнулся ей снизу вверх.

Она едва заметно улыбнулась.

– Кровать развалится. Она и так едва стоит. Вот почему я до сих пор так целомудренно жила.

– Правда?

– Какое-то время. – Она села рядом с ним. – Знаешь, Верн, так странно, что одни вещи меняются, а другие остаются как прежде.

– Как так?

– Ты же понимаешь, о чем я. Четыре года многое способны убить, но не все. Главная проблема – понять, что именно они убили, а что осталось невредимо. Это так трудно. Невозможно. По крайней мере заранее. Что там происходит, в глубинах сознания? Хотела бы я знать, что во мне еще уцелело. Хотела бы я это найти.

– Есть вещь, которую ничем не убьешь. Ну, разве что вместе с телом.

– Четыре года – долгий срок. Хотя какого черта. – Она повернулась к нему. – Посмотри, насколько другой я стала. Наверное, интересно это видеть. Я ведь сильно переменилась, правда?

– Из юной девушки ты превратилась в полностью сформировавшуюся женщину, – констатировал Верн.

– Прекрати. – Она покраснела. – Это не то, что я хочу услышать. Я же тебе говорила.

– Но это правда.

– Все равно. Это как раз одна из тех вещей, который меняются со временем. И с этим все. – Пламя на ее щеках разгоралось.

– Вот как?

Барбара стремительно встала и описала по комнате небольшой круг.

– Конечно. С этим все кончено. Теперь меня это совершенно не волнует. Не осталось никаких чувств. Я ничего по этому поводу не чувствую. Может, когда-то это имело значение. Но не теперь.

– Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Только в самых общих чертах.

– Этого достаточно. – Она подошла к двери и оглядела пустынный коридор. – Пожалуй, я не буду закрывать дверь. Все равно никто не появится.

Верн с удивлением поднял на нее глаза.

– Что, в чем дело?

Барбара вернулась и теперь угрюмо стояла перед ним.

– Кровать в самом деле не выдержит, ты же понимаешь.

– А?

– Да. – Она потерла шею. – Все от чертовой жары и скуки. Так что не принимай на свой счет. Когда приходится искать себе занятие, недолго и свихнуться.

– Так вот, значит, как ты на это смотришь?

– Отчасти. Мне осточертело просто сидеть здесь в комнате. И будь я проклята, если выйду на солнце. Так что выбора у меня немного.

– Знаешь, я еще никогда не слышал, чтобы это вот так происходило. Никогда в жизни. Не знаю, что и подумать.

– Решай быстрее, – сказала Барбара. – То, что ты говорил насчет времени принятия решений, верно, причем прямо сейчас. Ты хочешь или нет? – И она устремила мимо него внезапно ставший задумчивым взгляд.

– Что такое?

– Может… может, мы выясним раз и навсегда.

Верн встал с кровати.

– О господи. Но где? Я не хочу, чтобы твоя кровать сложилась в самый ответственный момент, похоронив нас под собой.

– Ну, она еще не настолько плоха. – Она улыбнулась. – Но на ней и в самом деле нельзя. Посмотри, как она провисла.

Они посмотрели вместе.

– Ну, тогда на полу? – спросил Верн. – Можно подстелить простыню или еще что-нибудь. Или выйти наружу, на газон. Только там слишком много солнца. Конечно, если ванна достаточно велика…

– Ой, хватит. Нисколько не смешно.

– По-моему, ты говорила, что тебе безразлично.

– Мне – да. Но это не то же самое, что стакан воды выпить.

– Ленин говорил, что это одно и то же.

– Нет, не одно. Ладно, что делать будем?

– Не передумай, пока я найду решение. – Верн огляделся. – Можно перенести матрас на пол. Получится мягко и безопасно. Что скажешь?

– Согласна.

Барбара начала перекладывать одежду с кровати на стол. К тому времени, когда кровать опустела, на столе скопилась приличная гора. Затем Верн ухватился за один край матраса, а она – за другой. Вместе они перенесли матрас и постель на пол.

Верн выпрямился.

– Ну, как тебе? По-моему, не хуже, чем берег ручья.

– Нормально. – Она опять вытерла шею. – Чертова, проклятая жара. И когда только она спадет?

– Через пару минут ты о ней забудешь. Самое большое достоинство этого дела. Пока человек занят им, его можно подпалить, пырнуть ножом и убить, а он и не заметит, пока все не кончится.

Барбара прислонилась к стене и начала снимать туфли и носки.

– Ну? Надеюсь, ты тоже примешь участие. Настолько-то ты джентльмен.

Верн медленно снял ботинки и носки. Барбара расстегнула рубашку и положила ее на стол, к другой одежде.

– Тебе что-то мешает? – спросила она.

– Нельзя идти на эксперименты с доверием. А вдруг меня попросят выпрыгнуть в окно? Так что остальное я лучше оставлю на себе.

– Как хочешь. А я разденусь. Доставлю себе удовольствие хотя бы тем, что избавлюсь от липких тряпок. – Она завела руки за спину, расстегивая бюстгальтер. Бросила его поверх рубашки, на ту же кучу тряпок поверх ночного столика.

Верн разглядывал ее.

– Мило.

– Да ладно. Давай уже поторопимся. А то я так зла, что могу и передумать.

– Правда?

– Конечно. Придумать бы только, чем еще заняться. Вот в чем вся беда. Жара превращает в животное. Сводит все к самым примитивным потребностям.

– Да, а это оригинальная форма развлечения.

Барбара закончила раздеваться, собрала вещи и сложила их на ночной столик.

– Так куда лучше. Может, нам стоит бегать нагишом всю неделю. Пока не придут китайцы.

– А что подумает Карл? – сказал Верн, пробуя матрас ногой. – Как бы он не ослеп от нашей наготы.

– Ничего, привыкнет. Ну, что? Готов? – Она поглядела на часы. – У нас есть пять часов до прохлады. Как думаешь, мы сможем растянуть это дело на столько?

– Всему есть пределы, даже мощи Верна Тилдона.

Барбара опустилась на постель и повертелась на ней, устраиваясь.

– А знаешь, тут, внизу, прохладнее. Я уже не чувствую себя такой липкой, и кожа не чешется. – Она положила голову на руку, следя за Верном. – Есть в этом какая-нибудь мораль?

– Мораль есть во всем. – Верн посмотрел на нее. – А как же дверь? Ты в самом деле собираешься оставить ее открытой?

– А кто придет?

– Никто. Но ты должна сделать снисхождение моим моральным устоям. Я ведь пожилой человек и привык делать все определенным порядком. – Он закрыл дверь, а потом опустился рядом с ней на постель.

– Разве это не по-твоему?

– О чем ты?

– Не знаю. Ты против этого не возражаешь, а? – У нее перехватило дыхание. – Осторожнее, черт тебя подери!

– Возражаю? О нет. – Он добавил: – А знаешь, ты и впрямь раздалась с годами. Очень мило.

– Спасибо. Тогда раз ты получаешь больше, то и платить будешь дороже.

– А ты изменилась с прошлого раза.

– Конечно, – ответила Барбара. – Мир жесток.

– Странно, – сказал Верн. – Казалось бы, тут впору зажариться, а я чувствую себя едва не окоченевшим.

– И я. Зато я больше не нервничаю и не волнуюсь.

– А что теперь?

– Да ничего. Просто оставь меня в покое ненадолго. – Она закрыла глаза. – Когда закроешь глаза, становится темно, как ночью. Верн, по-моему, мы с тобой отличаемся от других людей. Нам нравится темнота и холод. Мы любим жить за опущенными шторами. Солнечный свет нас раздражает. В этом есть что-то символическое. А Карл все носится где-то там, снаружи.

– Сегодня тебе какое-то время казалось, что и ты не прочь побегать по солнышку.

– Да, пробежала бы метров десять и упала замертво. А теперь дай мне спокойно полежать с закрытыми глазами. Не дразни меня. Видишь, я расслабилась и отдыхаю. Надо бы порекомендовать всем пациентам нервных клиник заниматься этим. Это дело творит чудеса.

– Это же моя теория. Я сам живу по ней уже много лет.

– Знаю, – ответила Барбара.

Верн заглянул ей в лицо, такое близкое, но понять, что оно выражает, не мог. Ее глаза были закрыты. Он наклонился вперед и слегка коснулся губами ее лба.

Она нахмурилась.

– Прекрати! Без глупостей.

– Вот как? Странно! Значит, против моих поцелуев ты возражаешь, а все остальное – пожалуйста.

– Остальное мне нравится. В конце концов, у меня уже почти шесть месяцев ничего не было.

– И у меня почти столько же. Большинство девушек, которые работают в Компании, интересуются только моей шкурой, как трофеем, чтобы повесить ее на стену.

– Борьба. Ты дрожишь за свою шкуру, а девушка – за драгоценность, которой она больше всего гордится.

– Стоит им тебя запереть, и они бросают работу. Такова психология работающей женщины. Для них это способ выбраться из мясорубки. Другое дело девушки из колледжа. С ними все наоборот. Брак только мешает им получать удовольствие от жизни.

– Тебе тоже. Вот почему ты из ничего можешь раздуть целую историю.

Верн согласился.

– А как же я? По-моему, ни под одну из этих категорий я не подхожу.

– Такое тоже бывает, – признал Верн. Помолчал. Потом сказал: – Ну что, может, хватит на сегодня? Продолжим как-нибудь в другое время.

– Не будь таким самонадеянным. В другой раз мне, может, не захочется. Так что пользуйся, пока есть возможность. Который сейчас час? Я не вижу часов.

– Еще четыре часа у нас есть. Все идет, как предполагалось. Ну что, продолжим?

– Ради бога! – сердито отозвалась Барбара, слегка поерзав. – Начинай уже.

– Да, как говорится, синица в руках лучше журавля в небе.

– Или, как ты еще любишь говорить, в море полно рыбы.

Верн кивнул.

Наконец он сказал:

– Знаешь, прости. Но даже если мы просидим здесь еще месяц, у меня все равно ничего больше не выйдет. – Он ждал ее реакции. Но она молчала. Просто лежала с закрытыми глазами и глубоко дышала. – С тобой все в порядке?

Ответа не было.

– В чем дело? – спросил Верн. Ее лицо было странным, оно как-то подергивалось. Мускулы вокруг рта напряглись, сжались. Потом задвигались. – Ради бога, скажи что-нибудь. В чем дело?

– Верн.

– Да? Что не так?

– Верн, что-то случилось.

– Что могло случиться?

– Не знаю. – Распахнув ресницы, она уставилась на него широкими от ужаса глазами. – Пусти меня.

Он помог ей встать. Она стояла, дрожа, прижав кулаки к щекам.

– В чем дело? Тебе плохо?

Она потрясла головой.

– Не знаю. Может, все дело в психологии. – Она попыталась улыбнуться. – Сама не знаю.

– Тебе нигде не больно?

– Нет. – Ее голос перешел в шепот.

– На что это было похоже?

– Верн, дай мне мою одежду.

Он подал ей со стола вещи. Она одевалась торопливо, дрожащими руками. Закончив, села на матрас и завязала туфли. Все молча.

– Теперь у тебя все хорошо? – спросил Верн.

– Да. – Ее лицо застыло и побледнело, как мраморное. С него сбежали все краски. Руки посерели. Он видел, как у нее стучат зубы. На лбу и на губах выступили бусинки ледяного пота.

– Бога ради, – повторил встревоженный Верн. – Может, скажешь, в чем дело?

– Помнишь, что ты говорил?

– Что я говорил? Когда? О чем ты?

– Про… про момент. Выбор.

– Да.

– Верн, что-то произошло. Ты разве не почувствовал?

– Я не понимаю, о чем ты.

Она смотрела на него.

– Ты ничего не почувствовал?

– Мне стало холодно. Но это было даже приятно. Из-за жары. Ты про это?

– Нет, я не про это. – Она потерла лоб. – Случилось что-то ужасное. Что-то проникло сюда. Как во сне. Вплыло сюда, холодное и полупрозрачное, как будто из тумана…

Оба замолчали.

– Сначала было приятно, – сказал Верн. – До этого было очень жарко. Наверное, я не так отчетливо ощутил это, как ты.

– Оно ждало. Как во сне. Окружило нас и ждало. Когда можно будет войти в нас.

Верн задумался.

– Но мы ничего плохого не сделали. Люди все время этим занимаются. Даже самые лучшие из нас появляются на земле именно таким способом.

– Но что-то пришло. Пришло и ждало. Холодное и мертвое. И оно… оно залезло в меня.

– Что это было?

– Не знаю. – Барбара провела по глазам, вытирая их. – Я не знала, что здесь что-то было. Оно подошло ближе, уже когда мы… начали. Оно было здесь все время. – Она подняла на него полные слез глаза. – Оно всегда было здесь, дожидалось…

– Ради бога. Это же глупо. У тебя просто комплекс какой-то. Персонификация вины.

– Но ты ведь тоже почувствовал.

– Нет. – Но на самом деле он чувствовал! И он облизнул губы.

Барбара наблюдала за ним.

– Ты почувствовал. Я вижу. Не так сильно, как я, но почувствовал. Что бы ты ни говорил.

– Ладно, – бросил Верн нетерпеливо.

– Верн?

– Что.

– Это было похоже на приговор. На проклятие. Как будто мы теперь… обречены.

Верн фыркнул.

Немного погодя Барбара сдавленно предложила:

– Может, нам лучше вернуть матрас на место?

Подняв матрас, они водрузили его обратно. Верн руками втолкнул его на место. Кровать приняла свой прежний вид.

– Ну вот, – сказал Верн.

Оба сели на постель. Барбара по-прежнему выглядела потрясенной и бледной. Она дрожала.

– Я замерзла. Мне холодно. Холодно и липко. Я как… как прокаженная. Как черви и мокрые могильные камни. Могила. Холодный, сырой камень.

Она взяла его ладонь и приложила к своему лицу. Он вздрогнул и выдернул руку. Ее кожа и впрямь оказалась застывшей и влажной. Он сглотнул, потирая руки.

– Это реакция. Психическая реакция.

– Я так ужасно себя чувствую.

– Знаю.

Они смотрели на пол. И молчали. Наконец Барбара повернулась и отдернула штору. Желтый солнечный свет хлынул в комнату, ослепив их на мгновение. Они зажмурились.

– Так-то лучше, – сказал Верн.

– Верн, нам не следовало это делать. Вот что это было. Мы сами накликали это на себя. Сами впустили это сюда. Это наша вина. Мы… мы причина всему.

– Почему? Люди делают это…

– Это другое.

– Почему?

– Мы продолжили с того, на чем остановились четыре года назад. Это неправильно. Нельзя вернуться обратно. А мы вернулись. Даже хуже, чем вернулись. Еще хуже.

– Почему?

– Мы взяли оттуда все самое плохое и ничего хорошего. Совсем ничего хорошего. Одна сплошная грязь, кровь и слякоть. Механические действия. И никаких чувств. У нас не было чувств, чтобы превратить это во что-то большее. Когда я просила тебя об этом, мне казалось, что я… сама не знаю. Не знаю, что мне казалось. Мне хотелось что-то найти. Это я виновата. – Она посмотрела на него, как бы защищаясь. – Но и ты тоже виноват.

– Чушь. Ничего плохого мы не сделали.

– Разве?

– Абсолютно естественная потребность.

– Верн, мы продолжили с того, на чем прервались четыре года назад. Мы оживили прошлое. Но не до конца. Мы взяли из него только плохое. И ничего хорошего.

– Ты это уже говорила. – Он встал и прошелся по комнате. – Возможно, я тоже кое-что почувствовал. Что-то приблизилось ко мне. Как рука, готовая схватить. Приблизилась и нависла надо мной.

Она молча следила за ним.

Вдруг он встал.

– Хотя вообще-то никакой проблемы тут нет. Если наши психологические аппараты устроены так, что не дают нам быть вместе, то мы просто разойдемся. Человеческий мозг – сложная штука. Бессознательная составляющая чувства вины…

– Разойдемся? Как?

– Не будем…

– Но мы уже. И ты говорил, что, когда время проходит и момент выбора…

– Бога ради! Прекрати эти глупости.

– Верн, неужели это значит, что нам придется продолжать жить так всю жизнь? Снова и снова… И нельзя вырваться из круга? И все… все будет, как есть? Как оно есть сейчас?

– Мы можем расстаться, когда захотим.

– Мы уже расстались четыре года назад. Мы не были вместе четыре года. Поздно. Мы все уже сделали. Сделали выбор. С нами все уже случилось.

– Ну, раз мы уже попали в суп, значит, в нем и будем вариться. – Верн криво ухмыльнулся. – И что в этом плохого? Многие живут куда хуже.

Барбару передернуло.

– Я такая… грязная! Нечистая. Я хочу очиститься. – Она встала и пошла через комнату к двери.

– Куда ты?

– Мне надо очиститься. Попробую все смыть.

– Не слишком-то ты мне льстишь, – буркнул Верн. – Мне ведь не пришлось бить тебя по голове, чтобы ты согласилась, как ты помнишь.

– Значит, я сама виновата. Это моя вина. – Она содрогнулась. – Господи, какой я стала грязной. Грязной и холодной. Я этого не вынесу.

– Как я и говорил, – буркнул Верн. – Разбежаться можно в любую минуту. Значит, это был последний раз. Теперь мы знаем. Это плохая идея. Решено. Больше ничего такого не будет.

– Все не так просто. Как мы можем перестать? А что мы будем делать?

– Просто не видеться, и все.

– Ладно. – Она приуныла. – Ладно.

– Наверное, это будет непросто. По крайней мере на следующей неделе. Но потом…

– Мы не встречались четыре года. И вот пожалуйста.

– Ладно, что-нибудь подвернется. Не вечно же нам так быть. – Он ухмыльнулся, стараясь казаться веселым. – Я не шучу. Это правда, ты что, забыла? Проклятие всегда снимается, стоит найти нужную вещь.

Барбара бесцельно расправила складки на брюках.

– Вспомни старые сказки, – продолжал Верн. – Старинные легенды. Помнишь кольцо Нибелунгов? Боги были прокляты, завладев золотом. Они состарились.

Барбара кивнула.

– Они избавились от проклятия.

– Как?

Верн задумался. Взял с полу ботинок, стал его надевать.

– Их спас Зигфрид. Ну, или почти спас. По крайней мере должен был.

– Зигфрид?

– Да, бесхитростный простачок. Девственник. Неиспорченный такой… Невинный простофиля.

– Очень интересно, – сказала Барбара. Она натянуто улыбнулась, покачиваясь с пятки на носок и сложив руки на груди. К ее лицу и рукам стали возвращаться краски. – Не слишком-то это многообещающая находка. Как, по-твоему?

– Почему бы и нет?

– Потому что у нас нет Зигфрида. Который помог бы нам очиститься.

Оба умолкли.

В коридоре раздался какой-то звук. Они переглянулись.

– Что это было? – спросил Верн.

Барбара подняла руку.

– Слушай.

Они прислушались. Кто-то неуверенно шел по коридору, робко и осторожно. Шаги все приближались и приближались, пока не замерли перед дверью. Кто-то стоял и молчал, а они прислушивались к звуку его дыхания.

Верн и Барбара сошлись вместе и слушали. Сначала стало тихо. Потом раздался голос, далекий и вежливый, он спросил:

– Верн? Барбара? Вы здесь?

– Бог ты мой! – воскликнула Барбара. – Да это всего лишь Карл. – Она с облегчением перевела дух. – О господи.

Верн отворил дверь.

– До чего ты нас напугал.

Карл робко огляделся по сторонам.

– Можно войти? – Улыбаясь, он медленно вошел в комнату. – Я не хотел вас пугать.

– Все в порядке, – ответила Барбара.

– Я совсем выдохся, пока ходил туда-сюда. Там все же жарко. Зато я нашел кое-что интересное. Очень интересное. И подумал, что вы двое тоже захотите пойти посмотреть. Одному исследовать не так интересно.

Верн внимательно разглядывал Карла, потирая подбородок ладонью. Потом вытащил трубку и принялся неторопливо ее набивать, по-прежнему не сводя глаз с молодого человека.

– Что скажете? – спросил Карл, с надеждой поглядывая на обоих. – Если вы скажете, что это звучит глупо, то я, пожалуй, с вами соглашусь, но…

– Нет. Это совсем не глупо. Все разнообразие какое-то. – Верн и Барбара переглянулись.

– В доме управляющего полно вещей! – взволнованно сказал Карл, не в силах сдерживаться: так обрадовал его ответ. – Ничего не вывезли. Внутрь я не заходил, но и так знаю. Подглядел через щели в досках, которыми забиты окна. Там все. Все до единой тряпки. Должно быть, они приготовили этот дом для своих офицеров.

– Может, стоит пойти взглянуть, – сказал Верн. – Это может оказаться интересно.

– Пошли! – крикнул Карл. – Я поведу!

Глава 11

Дом управляющего базой стоял в стороне от всех других построек. И совсем на них не походил. Когда-то это был старый дом в Новой Англии. Управляющий заприметил его во время командировки в Соединенные Штаты. Он купил его и приказал частями перевезти через весь свет сначала на пароходе по морю, потом на грузовом поезде через горы на базу, где его наконец собрали заново рабочие. Там он и стоял среди обогатительных фабрик, доменных печей и куч шлака – старый американский дом в колониальном стиле, аккуратный и белый, блистая строгим фасадом, похожим на глазированный торт.

Дом окружал газон с цветочным бордюром. По его краю тянулась низенькая изгородь из белых планок с невысокой калиткой. Три дерева, три березы, росли у дома. Под одной стояла скамья, простая некрашеная скамья.

Карл, Верн и Барбара остановились у изгороди, все трое немного пораженные.

– Подумать только, – сказал Карл. – Мы можем открыть калитку, пойти по газону и войти прямо в дом.

– Если, конечно, сумеем оторвать доски, – сказал Верн. В руках у него был лом.

– Пошли, – отозвался Карл. – Мне не терпится попасть внутрь. – И он распахнул калитку.

– Куда ты так спешишь?

– Ничего не могу с собой поделать. – Карл остановился, ожидая, пока они его догонят. – Только подумайте – мы ведь можем переехать сюда, если захотим. Переедем сюда и будем жить здесь всю неделю. Пока не придут они. Будем пользоваться его вещами, есть в его кухне, сидеть на его стульях, спать в его кровати…

– Ладно, ладно, – сказала Барбара.

Вдруг Карл остановился.

– В чем дело?

Карл оглянулся.

– А может…

– Что может?

– Знаете, может, это не такая хорошая идея.

– Почему?

– Ну, может, мы не должны так вот врываться в дом. На… наверное, нам нельзя. Потому его и заколотили.

– Ты же сам хотел.

– Знаю. – Карл повесил голову. – Только теперь, когда мы уже совсем готовы это сделать, я не знаю, стоит ли.

– Пошли, – нетерпеливо сказала Барбара. – Мне и самой интересно. Хочется посмотреть, как он жил. Об этом столько болтали.

Карл мешкал.

– Стоит ли?

– Почему нет?

– Не знаю. Наверное, мои условные реакции берут надо мной верх. Но это все равно что вломиться в церковь. Где тебе не место. Как солдаты, как немцы во время войны. Ворваться и спать в алтаре, все украсть, изломать и изгадить.

– Управляющий не был моим богом, – сказал Верн. Они подошли к крыльцу. Верн взошел по широким ступеням и постучал концом лома по доскам, набитым поперек двери. – Нелегко будет их оторвать.

– Значит, мы все же пойдем внутрь? – спросил Карл. – А я и не подозревал, до чего глубоко въелись в меня правила и табу Компании. Я думал, что, раз все уехали…

– Они остались, – ответил Верн. – Старые суеверия. – Он взял Карла за локоть и повернул. – Смотри. Видишь все это?

Карл стоял лицом к огромному поместью, которое было территорией и собственностью Компании. Оно тянулось на много миль вдаль, упираясь в горы на горизонте.

– Видишь? Мили и мили строений и оборудования, кучи шлака, карьеры, шахты. Все брошено. Никого нет. Совсем никого. Здания пусты. Фабрики, целые мили подземных выработок и рудников. Мы с тобой можем делать все, что угодно. Можем войти внутрь и описать весь пол, если нам так захочется. Нормы и правила ничего больше не значат. Здесь никого нет, кроме нас.

– Никто нас не остановит, – добавила Барбара.

– Немецких солдат тоже никто не останавливал. В том-то все и дело. Они творили, что хотели.

– Но какое это имеет значение? – спросил Верн. – Все равно законы и правила искусственны. Они хороши лишь до тех пор, пока есть кому насаждать их. А здесь никого нет. А значит, они бессмысленны. Они и были простыми условностями. Не надо путать их с внутренним моральным императивом. Это были просто правила, и все. Придуманные людьми. Они возникли, а теперь их опять нет. Китайцы придумают свои.

– Наверное.

– Ну, так забудь об этом. В конце концов, это была твоя идея. – Верн подцепил ломом верхнюю доску и стал тянуть. – Вот так…

– Давайте я помогу.

Они стали тянуть вдвоем. Вскоре дверь была освобождена от досок, которые сложили на крыльце у перил.

– А теперь, – сказал Верн, переводя дух, – начинается настоящая задача. – Он подергал дверь. – Заперто.

– Плохо, – сказал Карл.

– Попробуем черный ход. Если и там закрыто, взломаем.

Они спустились по ступенькам и обошли дом со стороны. Вдоль дорожки росли цветы и овощи, растения всех сортов и видов, изумительная мешанина которых простиралась во всех направлениях. Там были анютины глазки, бегонии, тюльпаны, арбузы, морковь, ревень и орхидеи, все вперемешку, без порядка, посаженные, казалось, только для того, чтобы занять свободное место.

– Какая эклектика, – сказал Карл.

– Бардак, – буркнула Барбара. – Разве можно так сажать!

Они подошли к задней двери. Верн с Карлом расшатали доски и сложили их стопкой.

– Сейчас попробуем, – сказал Верн. Он повернул ручку. Дверь открылась. Он исчез внутри.

Карл повернулся к Барбаре.

– После вас.

– Спасибо. – Она вошла, взволнованный Карл за ней. Они оказались в сенях, где стояли тазы для стирки. Верна нигде не было видно.

– Где вы? – позвал Карл.

– Я здесь. – Верн оказался в кухне. Барбара и Карл пошли на голос. И замерли в изумлении.

– Господи боже, – сказал Карл.

Кухня была заполнена всевозможными принадлежностями для готовки. Между ними почти негде было ходить. В одном углу из-за холодильника высовывалась громадная, начищенная до блеска плита. На всех столах и стульях стояли миксеры, блендеры, вафельница, автоматический тостер, бесчисленные белые и серебристые формы разного размера и предназначения.

– Многими из этих вещей никогда не пользовались, – сказал Верн. – Они еще в упаковке.

Вдоль одной стены стояли упаковочные ящики, лежали доски, гвозди, высились кучи упаковочной стружки, рулоны оберточной бумаги и мотки бечевки.

Карл взял в руки предмет из хромированной стали с висящим из него электрическим шнуром.

– Что это?

Барбара взглянула на ярлычок.

– Это электрическая взбивалка для яиц.

Верн пнул один из ящиков.

– Кто знает, что там внутри? Может, еще взбивалки?

– Наверное, много разного.

Они вышли из кухни и оказались в столовой. Посреди комнаты стоял тяжелый дубовый стол, покрытый тонкой скатертью. Рядом с ним, у стены, был буфет со стеклянными дверцами.

Барбара потянула на себя дверцу.

– Вы только взгляните.

Верн подошел и встал рядом с ней. Буфет был полон тарелок. Старинных тарелок, в паутине позолоты по краям. Барбара вынула из шкафа хрустальный графин с пробкой, подняла его к свету.

– Здесь этой красоты на миллион долларов, наверное, – сказала она.

– Вряд ли. – Верн взял одну тарелку и повернул ее клеймом вверх. – Ранняя Америка. Кое-чего стоит. Может, не так много, но достаточно. – Он поставил тарелку на место.

Карл подошел к двери.

– Идите сюда!

– Что там?

Карл исчез за дверью. Верн пожал плечами. Барбара закрыла буфет, и они последовали за Карлом. И оказались в библиотеке. Карл с выпученными глазами и открытым от изумления ртом озирался по сторонам.

– Смотрите! – сказал он. – Вы видите?

Верн потер подбородок.

– Неужели он все их прочел?

– Неужели кто-нибудь может прочесть их все? – отозвалась Барбара.

Все стены библиотеки, вокруг них и над их головами, были покрыты полками, а на полках, сколько хватал глаз, стояли книги, книги и книги. Верхние были так далеко, что приходилось запрокидывать голову, чтобы их увидеть, в глазах плыло, и потолок казался невозможно далеким. Верн протянул руку и наугад снял книгу с полки у себя над головой. Передал ее Карлу.

– Посмотри, – шепнул он.

Карл раскрыл книгу. Она оказалась невероятно древней, это был средневековый иллюминированный манускрипт, желтый пергамент страниц трещал, когда их переворачивали. Он повернул книгу – тяжелая.

– А вот еще, – прошептал Верн. Там тоже стояли ящики, большие упаковочные ящики из дерева, перевязанные сплетенной проволокой. Из ящиков торчали клочья соломы. Некоторые были полуоткрыты. Внутри лежали книги, совершенно новые, их никто никогда не вынимал.

– И все это для нас, – сказал Карл, пораженный.

– Не совсем. Не навсегда, на время. Причем ненадолго, на неделю или около того. Совсем ненадолго.

– За неделю много не прочитаешь, – сказала Барбара.

Карл вытянул с полок еще несколько книг и раскрыл их. Потом поставил назад и стал смотреть вверх. Смешение цветов на обложках книг производило эффект движения: ряды книг будто раздвигались, чем выше, тем дальше. А еще ему казалось, что количество книг растет, увеличиваясь прямо у него на глазах. Как будто он смотрел не в тот конец телескопа. Заставленные книгами стены расходились все быстрее и быстрее, пока ему не начало казаться, что все книги в мире, толстые и тонкие, романы и рассказы, эссе и научные труды, все, что человек когда-либо излагал на бумаге, собрались здесь, в старомодном новоанглийском доме, в одной его комнате.

– У меня от них голова кружится, – сказала Барбара. – А как, интересно, забираются наверх?

– По какой-нибудь лестнице. – Верн вышел из комнаты. Карл и Барбара за ним.

– А это что такое? – спросил Карл. Они вошли в какую-то мастерскую, наполненную предметами, машинами и моделями разного рода, образцами, выставочными экземплярами и витринами.

– Телевизионный аппарат, – сказала Барбара.

Также там были образцы фонографа, телефона, ряды электрических лампочек на разных стадиях изготовления, электрическая пила, даже унитаз со сливом. Большинство предметов были навалены, нагромождены друг на друга, рассованы тут и там без всякого смысла или порядка. Иные были даже еще не распакованы и так и стояли в своих ящиках, сдвинутые набок.

– Изобретения, – сказал Верн. – Похоже на Менло Парк.

На ящиках и экспонатах уже скапливалась пыль. Трое людей стояли, сумрачно озираясь, и молчали.

– Подумать только, – начал Карл. – Это добро свозили сюда годами, а теперь взяли и все бросили. Оставили все. Забыли.

– Может, им воспользуются китайцы.

– Наверное, сожгут, – буркнул Верн.

– До чего гнетущее зрелище, – продолжал Карл. – Прямо мурашки по коже. Представляю, что сказали бы изобретатели этих вещей, если бы вошли сюда и увидели, как они лежат здесь кучами, одно поверх другого, без смысла, без порядка, никому не нужные.

Барбара начала перебирать вещи в одной из куч.

– Что ты там ищешь?

– Не знаю. Что-нибудь полезное.

– А что тебе нужно?

Барбара выпрямилась.

– Ничего особенного. Просто тут может оказаться что-нибудь такое, что может нам пригодиться. Посмотрите вокруг. Здесь же тонны всякого барахла. Все, что душе угодно.

– Пошли, – скомандовал Карл. И двинулся к двери.

– Разве ты не хочешь набить карманы?

– Нет. Это… это все слишком напоминает мне детство. У меня была комната, полная вещей. Микроскоп, альбом с марками, карты, модель паровоза. Вроде этой. Все валялось повсюду. Хотя ничего плохого в этом нет.

– Ну, уносить отсюда все равно ничего нельзя, – сказал Верн. – Ничего из этих вещей нам по-настоящему не принадлежит. Но мы могли бы попользоваться ими, пока никого нет.

– Их здесь слишком много. Слишком много барахла. Давайте забудем о нем. Пусть себе лежит. Здесь пыльно.

– Из этого получился бы замечательный костер. Особенно из книг. Так бы и полыхнуло.

– Можно вырвать из каждой книги последнюю страницу, – сказал Карл. – Подумайте, какая сила у нас троих. Можно повыдергивать из книг страницы, можно поколдовать с этими штуковинами, чтобы они перестали работать. Тогда косоглазые ни за что не смогут ими воспользоваться. И понять ничего не смогут. И забудут про них. Просто выбросят их на помойку, и все. Подумайте, какая у нас власть.

– Возможно, они и так все выбросят, – сказал Верн. – Это барахло ничего уже не значит. Разве только как экспонаты для музея. Так что наша власть распространится на множество ненужных вещей.

Через библиотеку они вернулись сначала в столовую, затем в кухню.

В кухне Верн остановился.

– Я хотел бы взглянуть на одну вещь.

– Какую?

– Его пластинки. Может, найду что-нибудь хорошее. Стоит попробовать.

Карл ухмыльнулся.

– Значит, есть все же что-то, что не музейный экспонат.

– Я иду на воздух, – ответила Барбара. – Здесь слишком много пыли. – Она тронула один полуоткрытый ящик. – На них пыль, а их еще даже не открыли. Все, что здесь есть, разлагается, не успев сослужить свою службу.

Карл распахнул дверь черного хода.

– Ладно. Пошли. – Он стоял рядом с дверью, Барбара подошла к нему.

– Увидимся позже, – сказал Верн. И исчез в столовой.

Барбара и Карл вышли на улицу и спустились по ступеням крыльца на дорожку. Воздух был тепл и полон ароматов цветов и травы.

Карл сделал глубокий вдох.

– Как хорошо пахнет.

Барбара наклонилась, разглядывая цветок.

– Что это такое?

Карл не знал.

– Похоже на розу. Только очень маленькую.

Барбара сорвала цветок.

– Ну? Чем займемся? Куда пойдем?

– Можем посидеть на траве.

Барбара улыбнулась.

– Вот как?

– Вам разве не нравится сидеть на траве? Солнышко пригревает, кругом полно запахов. Я устал бегать по этому месту. Хватит с меня открытий.

– Ты так волновался из-за дома управляющего. А теперь, похоже, весь интерес у тебя прошел.

– Да. В нем есть что-то гнетущее. Столько вещей. Все эти книги, изобретения, тарелки, мешалки. Все кучами, грудами, ящиками, все разбросанное. И заброшенное. Я лучше побуду на улице.

Барбара изучала его лицо.

– Ты быстро меняешь решения.

– Там было что-то такое…

– Я знаю, – перебила его Барбара. – Ладно. Давай посидим на траве на солнышке. Надеюсь, ничего плохого из этого не выйдет.

– А вдруг она влажная? – Карл провел по траве ладонью. – Нет. Высохла уже.

Они присели брезгливо, как аршин проглотили. Трава под ними оказалась сухой и теплой.

Барбара вздохнула.

– Спать хочется от воздуха и солнца.

– Как вы спали прошлой ночью?

– Хорошо.

– Ночью было так тихо. Я никогда раньше не сознавал, сколько всегда вокруг нас разных звуков. Люди, машины. Одни приезжают, другие уезжают. Грузовики. А прошлой ночью не было совсем ничего. Только тишина. И такое возникло странное чувство. Какое-то неестественное. Когда столько лет слышишь определенные звуки, трудно привыкнуть к их отсутствию. Я даже не знаю, сможем ли мы когда-нибудь привыкнуть. Для нас это большая перемена. Интересно, может, мы сейчас переживаем один из тех моментов истории, на которые люди оглядываются потом из будущего и говорят, что тогда человечество было на грани. Цивилизация проходила испытание. Как при падении Рима. Или когда остановили турок под Веной. Или когда мавры пришли в Испанию. Роланд. Помнишь Роланда? Как они остановили мавров? Или Сталинград. Конец Германии. История тогда висела на волоске.

Он взглянул на Барбару. Барбара глядела в небо. Тонкие полосы тумана поднимались от земли и медленно кружили над ними, словно белые полотнища в голубом небе.

– Холодает, – сказала Барбара.

– Туман.

– Сегодня мы будем спать лучше.

Карл задумался над этим предположением.

– По-вашему, если человек будет спать каждую ночь все меньше и меньше – начнет с восьми часов, потом немного меньше, потом еще меньше, – то через какое-то время он сможет обходиться совсем без сна? Да, такой эксперимент надо бы поставить. Это может оказаться крупнейшим прорывом в науке.

– А я люблю спать, – сказала Барбара.

– Да, вы правы, в этом что-то есть. Не стоит недооценивать позитивного значения сна. Знаете, иногда людям хочется, чтобы такие вещи, как сон или смерть, не существовали, но только представьте, что это была бы за жизнь, если бы нам приходилось смотреть на мир широко открытыми глазами все время, что мы в нем есть, а не три четверти этого времени? Всю ночь и весь день. Во сне организм обновляется. Особенно мозг. Все шлаки, скопившиеся в организме за день, вымываются. Кровь уносит их из клеток. И, если бы не сон, крестьянам пришлось бы трудиться по двадцать четыре часа в день вместо двенадцати. А если бы не смерть, у них совсем не было бы спасения от такой жизни.

– Может быть, и так, – равнодушно сказала Барбара. Она легла на спину, вытянулась на траве и закрыла глаза.

– Вам так удобно? – спросил Карл.

– Солнце светит в глаза. Все кажется красным.

– Это кровь в капиллярах век. Солнце светит сквозь них, и все кажется красным.

– Зато это красивый красный.

– Кровь, когда она свежая, имеет восхитительный цвет. Но как только она соединяется с воздухом, то темнеет и выглядит нездоровой. С другой стороны, кровь, из которой выкачали весь воздух, становится темно-багровой. Это когда кровь выходит из легких, она такая яркая и красная. Кровь в артериях.

– Неужели.

– Наверное, это не так важно. Могу я прилечь рядом с вами?

– Если хочешь.

Карл лег на траву, подложив руки под голову недалеко от Барбары.

– Ты стольким интересуешься, – сказала Барбара.

– Похоже, что так.

– Мне даже жаль, что у меня нет твоего энтузиазма. За последний год я не прочла целиком ни одной книги. Начинаю читать и тут же бросаю. Со школы я вообще ничего толком не читала. Зато тогда я читала без конца. Все книги да книги. Как та девушка из рекламы.

– Какой рекламы?

– Девушка, которая не ходила на свидания. Сидела в своей комнате.

– А. Та девушка.

– А потом подруга ее надоумила, и все переменилось. Зубная паста, или полоскание для рта, или дезодорант. Или правильный бюстгальтер. Мне всегда казалось, что в этом есть глубокий смысл. Да, правильный лифчик. Рекламы, они бьют не в бровь, а в глаз. Маленькая такая рекламка на последней странице газеты.

– Книги не так уж важны, – сказал Карл. – Раньше я так не думал, а теперь думаю. Я и сам меньше читаю. Отвыкаю. Одно время я читал Пруста. Читал, читал, но дальше второй книги так и не добрался. Начинал предложение, а когда оно кончалось, я уже не помнил, что там было в начале.

Наступило молчание.

– А ты где родился? – тихо спросила Барбара через время.

– Ну, вообще-то в Денвере. Когда мне было три, родители перебрались в Калифорнию. Там умерла моя мать. Я стал жить с дедом и бабкой. Много поездил. Когда я начал работать в Компании, то жил в Сент-Луисе. Потом из тамошнего отделения меня перевели сюда. Я сам просился работать за границей, когда подписывал контракт.

– Как давно это было?

– Лет пять тому назад. Бог ты мой. Я уже пять лет работаю в Компании.

– А сколько тебе было лет, когда ты начал?

– Восемнадцать. Почти девятнадцать.

– Почему ты решил работать на Компанию?

– Тоска заела. Школа надоела. Одно время я собирался в университет. Потом захотел найти работу. Такую, чтобы не ходить в армию. Иногда мне кажется, что я сделал ошибку, но тогда мне и правда хотелось бросить учебу и работать.

– Почему?

– Ну, я так долго учился. Устал быть школьником. Хотел сам зарабатывать. Содержать себя. Повидать свет.

– А теперь по учебе не скучаешь?

– Я уже начал терять веру в книги.

– Так рано?

– Я потерял веру в мои книги, мой микроскоп, слайды и Бунзенову горелку. В мои карты, конспекты и бумаги.

– Почему?

– Наверное, проходил через период внутреннего замешательства. Не знал, чего хочу. Меня ко многому тянуло, но ни одно из моих увлечений не переросло ни во что серьезное. Все это были только хобби. Я оказался в мире, который состоял из вещей, совсем не похожих на мои слайды, конспекты и книги. Я не видел связи между… между тем, что осталось в моей комнате, и тем, что я встречал на улице.

Барбара села. Достала сигарету, зажгла. Карл наблюдал за ней, повернув голову на одну сторону.

– А вы? – спросил он.

– Я?

– Откуда вы родом?

Барбара засмеялась.

– Из Бостона.

– Я сразу понял, что у вас новоанглийский акцент! И был прав.

– Он не новоанглийский. Это вообще не акцент. Черт возьми, почему люди всегда думают, что они такие умные и могут вычислить, откуда ты родом?

– Простите.

– Люди в Бостоне говорят совсем не так, как я.

– Я никогда не был в Бостоне. Какой он?

– Такой же, как все города, по-моему.

– А что вы о нем помните?

– Немного. Так, осталась пара впечатлений. – Барбара снова легла, теперь на нагретую траву. Она сложила руки, дымок от ее сигареты поднимался вверх. – Когда я думаю о Бостоне, то вспоминаю парк. Прежде всего.

– Бостонский парк?

– Это не совсем парк. Просто общедоступное место. Раньше, когда ночи выдавались жаркие, мы шли туда и спали там на траве. Как сейчас. Она была теплой и сухой. А в небе полно звезд.

– У вас там была такая погода?

– Не всегда. – Она засмеялась. – Иногда бывало хуже некуда. Как-то вечером я шла домой. Я тогда подрабатывала официанткой, подавала посетителям фасоль в дешевой забегаловке рядом с кампусом. Время было около полуночи. Вдруг начался дождь. Он встал стеной, полило как из ведра, потом налетел ветер, стал рвать пелену дождя, гнуть деревья, срывать вывески. Я побежала. Бежала и бежала до тех пор, пока не оказалась в парке, промокшем и темном. Пробежала его насквозь. Наконец я уперлась в какую-то стену. И спряталась под карнизом, куда не заливал дождь. Я стояла, а по обе стороны от меня лилась вода. Кругом никого. Один дождь. Я вытащила сигареты и спички. Я как раз начинала курить тогда. Чиркнула спичкой, одной, другой, третьей, все перепробовала по очереди. Все отсырели. Ни одна не зажглась. Вода текла с меня самой, с волос, с одежды. И никого вокруг. Только трава и дождь. И стена за моей спиной.

– Такие у вас воспоминания о Бостоне?

– Да.

– А вы когда-нибудь ездили домой?

– Под конец.

Карл задумался.

– Странно, как воспоминания вроде этого долго держатся в памяти. Разные куски и фрагменты из прошлого. Обрывки, как от мелодий. Фразы. Отдельные слова.

Барбара улыбнулась.

– А у тебя есть прошлое, Карл?

Он кивнул.

– Сколько тебе лет? Двадцать три?

– Да. Как вы узнали?

– Тебе было восемнадцать, когда ты поступил в Компанию. Ты сказал, что это было пять лет назад.

– О. – Карл потер подбородок.

– В чем дело?

– Да так, подумал, похож ли я на двадцатитрехлетнего. Иногда мне кажется, что я выгляжу старше, а иногда – что я вылитый мальчишка. Когда я начинаю бриться по утрам, то всегда испытываю легкий шок. Из зеркала на меня глядит юнец лет четырнадцати – лохматый, взъерошенный и… прыщавый.

– А тебе хотелось бы снова стать четырнадцатилетним?

– Нет! Честное слово, нет. Я рад, что все это осталось позади, все эти годы. Отрочество.

– Ты говорил, что многим интересовался тогда.

– Да. У меня были книги, рисунки, и микроскоп, и электромотор, и набор для занятий химией. Но во всем этом было что-то нездоровое. Я увлекался всем подряд, метался от одного к другому. Как муравей по горячей плите. Все быстрее и быстрее. У меня вся комната была набита вещами, коробками, кипами и стопками. Полный стол всякого барахла, каждый ящик забит до отказа. Карты по всем стенам. Ряды книг. После школы я все время сидел дома, занимался то одним, то другим.

– Что в этом плохого?

– Нездорово это как-то. В моей комнате… Снаружи все было по-другому. Два мира, моя комната, полная вещей, и все остальное снаружи. – Карл, нахмурившись, смотрел в пространство. – Трудно было понять. Ту сторону, снаружи. Там все было как-то бессмысленно. В моей комнате по крайней мере вещи имели смысл. Я знал, для чего они. Зачем существуют и что ими делают. Но те, снаружи…

– А что происходило снаружи?

– Помню один случай. Был один кот, старый желтый потрепанный котяра, он жил в доме позади нашего. Весь драный, уши обгрызены, глаза нет, вместо хвоста обрубок, шерсть в клочьях. Старый он был. Наконец он заболел и лежал во дворе, в их дворе. Так вот, его хозяева даже близко к нему не подходили. Так он и лежал в траве под шатким крыльцом, а вокруг него жужжали мухи, здоровенные такие, зеленые.

– Я увидел его из окна ванной, он лежал в траве, хватал ртом воздух и умирал. Я пошел к холодильнику и взял фарша, который моя мать приготовила к ужину. Понес его коту. Трава, где он лежал, была длинная и мокрая. До сих пор помню ощущение этой травы под ногами, как она льнула к моим штанинам. Было жарко – солнце ярко светило. Я сел на доску в траве и подтолкнул еду к коту. Мне было тогда лет девять, наверное. Я протянул мясо коту, но он был уже мертв. Я долго сидел и смотрел на него. Его единственный глаз был повернут в мою сторону. Мухи ползали по всему его костлявому телу, по плешивой шерсти, заползали в пасть. Надо было выкопать яму и зарыть его, но я об этом как-то не подумал. Мальчику девяти лет такое просто не придет в голову. Немного погодя я вернулся домой и положил мясо в холодильник.

Они молчали. Барбара ничего не говорила. Какие-то птицы проскакали по газону мимо цветника, большие темные птицы, они слушали червей. Карл следил за ними: подскок, остановка, голова склонена на бок в ожидании, снова подскок. У дома в легком послеполуденном ветерке шевелили ветвями березы.

– Плохо, когда люди не заботятся о своих животных, – сказала наконец Барбара.

– А может, и не очень. По крайней мере для меня это было неплохо. Произвело на меня сильнейшее впечатление. От которого я до сих пор не оправился. Так и вижу того кота, как он лежит в длинной мокрой траве.

– И что это было за впечатление?

– После него я начал терять интерес к своим хобби. Оно показало мне, что в мире что-то не так. И я начал отдаляться от всех своих хобби и связанных с ними вещей. Иногда мне хотелось к ним вернуться. Я и сейчас еще иногда об этом думаю. Они занимали в моей жизни столько места. Я мог бы продолжать. Стать биологом. Работать с микроскопами и слайдами. Может, зря я по этому пути не пошел. Мне все это снится. Во сне я вижу себя в старом книжном магазине, заваленном старыми журналами о приключениях. Или в магазине, где продают марки и все стены увешаны старинными редкими марками. Я собирал марки и журналы. У меня были кучи разного пыльного барахла.

Карл закрыл глаза и прикрыл локтями лицо от солнца. Вздохнул.

– Как хорошо, – сказала Барбара.

– Да, тепло и уютно. Трава и солнце. Ожидание новых хозяев. Дремота, ничегонеделание, снова ожидание. И так пока вокруг растет трава. Она и сейчас растет вокруг нас и под нами. Все выше и выше. Тянется вверх. – Голос Карла стал тише. – Вокруг и вверх. Пока совсем нас не скроет.

– Почему ты так говоришь?

– Как будто мы все умерли. Все, кто здесь есть. Немногие оставшиеся. Тихо легли, вытянулись, сложив руки на груди. И ждем, когда нас придут хоронить. Эти новые хозяева. Они нас и похоронят. Они уже идут из-за холмов. Скоро мы услышим шум их шагов. Рев их – их катафалков. Далекий рев, который становится все ближе и ближе.

Он зевнул и умолк.

Барбара повернула голову, глядя на Карла, который лежал подле нее, вытянувшись на траве, прикрыв глаза локтями и открыв рот. Вид у него был очень юный. Кожа чистая и бледная. Рослый. Футов шесть, наверное. Таких здоровяков, как он, она, пожалуй, и не встречала. Только Карл не мужчина. Он мальчик. Мальчик, страдающий о своем микроскопе, марках и книжках.

Но когда-нибудь и он начнет стареть, как все. Усохнет и увянет, как все остальные. Так что он говорит правду. Они все умрут, и их останки зароют в землю, в мокрую землю. Под траву. Туда, где никогда не светит солнце. Туда, где холодно и темно и ползают разные твари. Слепые твари, движущиеся на ощупь. Холодные липкие твари, которые тычутся в тебя и щекочут. Которые оставляют след, как слизняки.

Барбара села. Пот тек по тыльной стороне ее шеи. Было жарко. Стоял жаркий, солнечный день. Она набрала полную грудь свежего воздуха. Он хорошо пах. Березовой листвой и всеми цветами сразу. И подсыхающей травой вокруг. Она снова посмотрела на мальчика. Он снял руки с лица. Его густые светлые волосы блестели на солнце. До чего у него гладкая кожа! Даже на подбородке и на шее. Да бреется ли он вообще? Может, не так часто. Барбара долго смотрела на него, не двигаясь. Такой большой и юный, совсем юный. Все еще думает о детстве. Он как сегодняшний день. Как солнечный свет, как деревья и сад, полный цветов. Так же светел, блестящ и полон жизни. Она видела капли пота, выступившие на его шее поверх рубашки. Он весь прогрелся на солнце, и она тоже прогрелась. Она потерла глаза, сонно зевнула.

Карл открыл глаза.

– Марк-твеновская погода, – сказал он. – Сразу вспоминается Миссисипи. Плоты, сомы.

Глаза у него были голубые. Теплого, дружелюбного цвета.

– Спать хочется.

– Так поспите.

– Нет. – Она внезапно отпрянула, отодвинулась от него. – Нет, спасибо. – Почему-то ей вдруг вспомнился Верн и провисающий матрас на ее кровати. Простыни, одежда. Верн со стаканчиком тепловатого виски в руке. – Я уже поспала, в свое время.

– Знаете, если сложить вместе все время, которое человек проводит во сне…

– Мы сегодня уже об этом говорили.

– Верно. Кажется, говорили. Простите.

Барбара кивнула.

– И все-таки это интересно, – сказал Карл немного погодя. – Интересно об этом думать. На сон уходит время. Время – фундаментальная проблема философии. – Он с надеждой ждал, но Барбара молчала. Она закурила вторую сигарету и теперь смотрела на ее тлеющий кончик, погрузившись в собственные раздумья.

– Что? – резко переспросила она.

– Ничего, я просто говорю о времени.

– А.

– А вы о чем задумались?

– Ни о чем. – Она покачала головой. – Совсем ни о чем. Продолжай, что ты хотел сказать.

– Вот я и говорю. Знаете, я даже начал писать об этом эссе. О времени и переменах. О смерти, о росте. Пытаюсь подвести в нем итог своим размышлениям. Что-то вроде научного труда.

Она кивнула.

– Свод всего, во что я верю. Мое философское кредо. Я даже завернул его в бумагу и перевязал бечевкой на всякий случай.

– Так оно закончено?

– Почти. Осталось найти кого-нибудь, кто бы его перепечатал. Это рукопись.

– И что ты будешь с ней делать?

– Не знаю. Не уверен.

– Будешь пытаться опубликовать?

– Ну, наверное, я мог бы это опубликовать, если бы захотел. Я знаю одну женщину, которая работает в крупном издательстве. Но я не думаю, что это стоит делать. – Карл рассеянно сорвал травинку. – Наверное, я просто оставлю рукопись у себя и буду заглядывать в нее время от времени. Это ведь не вселенского значения труд. Скорее всего, на свете нет другого человека, кроме меня, кто станет это читать.

– Может, покажешь когда-нибудь мне.

Карл просиял.

– Интересная мысль. Могу почитать вам фрагменты. Не длинные, конечно. Кусочек оттуда, кусочек отсюда.

– Было бы неплохо.

Карл потеплел.

– Вы и правда не против? Если вам будет скучно, мы сразу же прекратим. Конечно, в основном там одни глупости, но местами довольно интересно. Так как? Хотите послушать?

– Хочу. – Барбара задумчиво смотрела на мальчика. Он улыбался ей, глядя на нее большими голубыми глазами. И снова ей вспомнилось, как он робко стоял у нее под дверью. Стоял в коридоре, собираясь с духом, чтобы постучать. Набираясь смелости перед тем, как исполнить задуманное. Он проделал это дважды. Один раз вечером, когда она убирала вещи. А второй раз днем, пока они с Верном были в ее комнате. И оба раза он приходил, высокий крупный мальчик с честными голубыми глазами и светлыми волосами. Зигфрид… Невинный юноша, посланный ради очищения и спасения.

Лицо Карла было невинно. Он улыбался тепло и открыто, без всякого тайного умысла или намерения. Вот и теперь он хочет почитать ей свое эссе.

Что это значит? Что-нибудь сверх заявленного им намерения? Нет. Карл был открыт и бесхитростен, как сам Христос. Если бы к ней обратился с подобным предложением кто-нибудь другой… Но она не могла себе представить, чтобы он лгал. У нее просто не укладывалось в голове, чтобы крупные черты этого светловолосого гиганта исказила хитрая гримаса.

– Да, я правда хочу, – повторила она.

– Хорошо.

Барбара встала, погасила сигарету.

– Куда вы?

– Холодает. Пойду в дом.

– Правда? – Карл тоже поднялся. – Вы уже уходите?

– Пойдешь со мной?

– Конечно. Вы ведь… не сердитесь на меня, правда?

– Сержусь? С чего мне на тебя сердиться?

– Не знаю. Вы правда хотите послушать мое эссе? Если нет, то так и скажите.

– Я не против.

– Мне не хочется вам навязываться.

– Господи боже мой!

Карл сжался, на его лице мелькнуло болезненное выражение. Как у ребенка, которого ударили. Ей тут же стало его жалко. Она протянула руку и тронула его за плечо.

– Прости меня. Я не хотела быть грубой. Просто у меня столько всего на уме. Мыслей, которые меня угнетают.

Он с надеждой мигнул, и его радость частично вернулась.

– Наверное, я слишком много болтаю.

Барбара взяла его под руку.

– Идем. Идем вместе. Мы сгорим, если будем долго торчать на солнце.

– Верно, – сказал Карл. – Тут никогда нельзя быть уверенным. Ветер дует и создает ложное впечатление, будто лучи солнца не обжигают. Их не чувствуешь, а тем временем…

Он умолк, заметив, что она не слушает. Она снова погрузилась в свои мысли, закрылась ими, как облаком. Слегка нахмурилась. Как будто злится на муху, которая жужжит у нее над ухом, пока она пытается думать. Карл умолк.

– Куда пойдем? – внезапно спросила Барбара.

– Куда хотите.

– Тогда пошли сварим кофе.

– Ладно.

– А почитать можешь мне завтра. Не против? Если день выдастся хороший. Посидим где-нибудь на улице, и ты почитаешь.

– Отлично. – Карл просиял. – Читать на свежем воздухе куда веселее, чем в доме. Читать в доме – все равно что в музее. Душно. И пыльно.

Барбара шла по газону, Карл за ней. Она была слегка раздражена: ну что за любитель заездить любую тему до смерти? Все говорит и говорит, то так ее повернет, то этак, пока от нее совсем ничего не останется.

Нет, он все же ребенок. Большой ребенок, которого жизнь ничему не научила. Она замедлила шаги, дожидаясь, когда он ее догонит.

– Смотрите, какие горы красивые, – сказал Карл.

Итак, он уже все забыл. Она вздохнула. Ребенок, большой ребенок.

– Да, очень.

Они пошли вместе. Карл сунул руки в карманы и пинал перед собой камешек. Оба молчали. Взгляд Карла блуждал по верхушкам деревьев, небу и далеким холмам.

– Если, когда мы начнем, вам не понравится, вы только скажите мне, и я тут же перестану. У меня много хороших мыслей, но это неважно. Мысли приходят ко всем. Это еще не значит, что другим они будут интересны.

– Ладно, – сказала Барбара. – Если я передумаю, то скажу. – Она чуть заметно улыбнулась. – Ты доволен?

– Просто я не хочу вам навязываться, – сказал Карл. Он посмотрел на нее искоса.

Барбара кивнула.

– Так я и поняла.

Глава 12

– Где он? – спросила Барбара. Верн сидел на краю кровати и прочищал свою трубку спичкой и клочком туалетной бумаги.

– Где кто?

– Карл. Кто тут еще, по-твоему, может быть?

Верн посмотрел на нее, стоявшую в дверях.

– Бреется. Внизу, в ванной. А что?

Барбара вошла в комнату. Было утро, ясное и солнечное. Солнечные лучи, танцуя, вливались сквозь окна и освещали кровати, стулья, кучки одежды, галстуков и мужских носков.

– Мы идем в поход, – сказала Барбара.

– В поход? Это что, новый эвфемизм для?

– Мы поднимемся в горы, и там он почитает мне свою рукопись. Разве он ничего об этом не говорил? Не подпрыгивал на месте и не повторял одно и то же шестьдесят раз подряд?

– Нет. Он вел себя спокойно. А что за рукопись? В чем вообще дело?

– Это философский трактат. Его кредо. Размышления о том, что есть вселенная и как она работает.

– А он знает, как она работает? Мне тоже интересно. Меня пригласят?

– Может, и да, только не я. И потом, тебе все равно не понравится. Мы ведь будем сидеть, разговаривать и смотреть, как ветер колышет ветви деревьев и несутся по небу облака.

Верн бросил на нее невозмутимый взгляд.

– Правда? В самом деле? И больше совсем ничего?

– Перестань вынюхивать. Конечно, ничего.

– Ладно. Хотя, по-моему, ты начинаешь интересоваться нашим молодым человеком.

– Нашим?

– Ты разве не помнишь, что мы говорили… когда же это было? Вчера. Или ты забыла?

– Мы много чего говорили.

– О нем. О мальчике с белыми волосами, голубыми глазами и ветром в голове.

– Мы так говорили?

Верн уставился на нее.

– Нет. Не совсем так. Но похоже. Что-то насчет юноши, девственника, который придет. А ты, похоже, уже оправилась от проклятия. Быстро. Никакого осадка не осталось? Никаких страхов? Поверить не могу, чтобы ты все забыла.

– Нет. Нет, я не забыла.

– Так ты поэтому стремишься выслушать его тезисы? Из-за вчерашнего? Из-за того, что случилось… с нами?

– Возможно.

Они стояли в разных концах комнаты и глядели друг на друга. Было слышно, как вдалеке, в конце коридора, льется вода и кто-то плещется. Вот кто-то начал свистеть.

– Раз уж нам все равно жить вместе, то я предпочитаю узнать его немного получше. – Барбара улыбнулась Верну. – Тебя я уже знаю.

Верн пожал плечами.

– Что ж, по мне, идея неплохая. Действуй. Ничего плохого в этом нет. Только…

– Только что?

– Если собираешься водить с ним компанию, то будь осторожнее. А то ты можешь и напугать наивного человека. Тем, как ты говоришь. У тебя, похоже, выработалось довольно жесткое отношение к детской глупости. Если хочешь добиться чего-нибудь от Карла, не будь с ним резкой. Он наверняка будет испытывать твое терпение.

– Так что?

– Так что будь осторожнее. – Верн встал, склонил голову на бок. – Через минуту он будет здесь. Не вижу ничего плохого в том, чтобы ты с ним погуляла, но, если не остережешься, испортишь все с самого начала. А я бы хотел, чтобы у вас что-нибудь вышло. В конце концов, я и сам лицо заинтересованное. По крайней мере нам обоим вчера так казалось. Короче говоря, вспомни мои слова, когда он начнет носиться вокруг, резвиться и подпрыгивать.

– Я рада, что ты нас одобряешь. Спасибо на добром слове.

– Не за что. Вот он идет.

Карл вошел в комнату с кружкой для бритья в руке и полотенцем через плечо. Он был голым по пояс. Увидев Барбару, он резко остановился и покраснел.

– Заходи, – сказал Верн. – Это просто друг.

– Здравствуйте, – промямлил Карл. – А я брился.

– Значит, это правда, – ответила Барбара.

– Что правда? – Карл поставил кружку, повесил полотенце, скользнул в спортивную рубашку и начал торопливо ее застегивать.

– Что ты бреешься.

Карл с недоумением улыбнулся.

– А почему нет?

– Как я понял, вы с этой молодой дамой задумали прогуляться в горы, – сказал Верн. – А почему мне ничего не сказали? Я чувствую себя брошенным.

– Простите. Я…

– Так я приглашен? Могу я пойти с вами? Мне бы тоже хотелось провести время на свежем воздухе.

Карл в замешательстве глянул на Барбару. Беспомощно помялся.

– Вы хотите пойти? Простите, что я ничего вам об этом не сказал. Что ж, полагаю, никаких причин, чтобы не пригласить вас, у нас нет. Но вы точно хотите пойти? Это будет очень скучно. Но если хотите, то ладно. Я не против.

Верн подумал.

– Нет. У меня есть одно дело. Так что я лучше побуду здесь. Вы молодые, вот и идите вдвоем. А со мной все будет в порядке.

Барбара сделала шаг к двери.

– Пошли. Надо выходить, пока жара не настала.

– День будет замечательный. – Карл сел на кровать и быстро завязал ботинки. Снова вскочил. – Ну вот. Я готов. До свидания, Верн. Увидимся позже.

– До свидания.

Они вышли в коридор, спустились по лестнице и оказались на крыльце.

– Видите? – сказал Карл. – Чудесный день. Лучшего нечего и желать.

– А где твоя рукопись?

– Господи. Я ее забыл. Подождите. – Карл вернулся в дом. – Сейчас сбегаю принесу.

Он затопотал вверх по лестнице. Через несколько минут он вернулся, запыхавшийся, взволнованный, держа под мышкой коричневый пакет.

– Это она? – спросила Барбара.

– Она. Подумать только, про нее-то я и забыл. Вспомнил бы, конечно, но только через время.

– Ладно, – сказала Барбара. – Пошли скорее в лес.

Путь к лесу занял довольно много времени. Они прошли территорией Компании, пересекли полоску земли, которая служила границей, и начали подъем. Лес покрывал вершины длинного ряда холмов. По дороге наверх им попадались отдельные деревья, согнутые и скрюченные, словно старики, слишком немощные, чтобы последовать за теми, кто ушел выше.

Карл с Барбарой пресекли полосу вспаханной земли и вошли в первую рощу, задыхаясь от усталости.

– Стой, – выдохнула Барбара.

– Уже?

– Мне надо перевести дух.

Они встали и стали смотреть назад, вниз. Прямо под ними, занимая всю долину, раскинулась Компания со своими домами и башнями, кучами шлака, шахтами, открытыми печами. Тут и там перекрещивались дороги, большие и маленькие.

– Каким все кажется мелким, – сказал Карл. – Когда глядишь отсюда. А я думал, что оно все большое. А на самом деле оно такое маленькое. Я ведь еще не бывал за территорией с тех самых пор, как приехал. Я снаружи впервые за много лет. До чего же странно глядеть на все это извне.

– Действительно, ощущение странное.

– Ну, ладно, пошли. – И Карл двинулся дальше, в глубь леса. – Надо найти место, где можно присесть.

– А здесь не опасно? – спросила Барбара, озираясь.

– Где опасно?

– В лесу. Тут так темно и страшно. А вдруг здесь есть звери или еще кто-нибудь?

Карл засмеялся.

– Больше нет. Люди Компании давно уже перебили здесь всех: и зверей, и змей, и птиц – всех, кого только нашли.

– Зачем?

– Не знаю. Такова политика Компании в новом окружении.

Барбара вглядывалась в просветы между деревьями. Лес был темен и тих. Ни одного шевеления.

– Я себя чувствую прямо как Гретель. Ты уверен, что здесь не опасно?

– Идемте. – И Карл пошел вперед, прокладывая путь. – Я лично гарантирую вашу безопасность.

И он исчез между деревьями. Барбара медленно последовала за ним, руки в карманах. Она смотрела на деревья у себя над головой. На темные массы подлеска и лианы, свисающие с ветвей. На огромные корни, выпирающие из-под земли. Старые корни. Толще самих деревьев.

– Идете? – замедлил шаги Карл.

Барбара поравнялась с ним.

– Да.

– Нам лучше держаться друг друга.

– Хорошо.

Они поднялись в гору, к вершине. Какое-то время почва под ногами была совсем ровная. А потом холм вдруг словно просел, круто обрываясь в каньон. На его дне росли пучки кустарников. Почва была мягкой и песчаной. Карл и Барбара стояли и смотрели вниз.

– Может быть, почитаем здесь. На вершине. – Барбара оглянулась, подыскивая местечко. – Как насчет вон того дерева, устроимся под ним?

Карл стоял, уперев руки в бедра, коричневый пакет лежал у его ног.

– Разве это не замечательно? Мы на самой вершине мира. Так высоко. Вы знаете, какая здесь высота? Мы находимся на одном из самых высоких плато мира. Это старая земля. – Он повел рукой в сторону каньона и холмов за ним. – Очень старая. Остатки первичного континента. Эти холмы образовало выветривание за миллионы лет.

– Да? – Барбара осторожно присела у большого дерева. Закурила сигарету.

Карл все стоял. Холмы и долины, узкие каньоны и плоские участки земли окружали их со всех сторон, насколько хватал глаз. Чем дальше, тем голубее были горы, синея на горизонте. Они уходили за него все выше и выше. Самые высокие из них терялись в свитках белых облаков, разбросанных по небу.

– Я чувствую себя богом, – объявил Карл.

– Почему?

– Потому что я здесь. На вершине мира. – Он широко взмахнул руками, как дирижер. – Смотрите! Я создаю мир. Вот он. Держитесь крепче.

Двигаясь всем корпусом, он раскачивался взад и вперед, точно дирижировал каким-нибудь замысловатым шедевром середины восемнадцатого столетия. Он сосредоточенно хмурился. Его белокурые волосы растрепались, свесившись ему на лоб. Он все раскачивался, закрыв глаза, плотно сжав губы.

Барбара молча смотрела на него, отдыхая и куря.

– Смотрите! Вот он! – Карл отшатнулся и вскинул руки, точно защищаясь. – Вернулся.

– Кто – он?

– Мир. Я только что сотворил его. Он еще горячий. Придется немного подождать, пока остынет. – Он подошел к ней, ухмыляясь, руки в карманах. – Ну? Что вы о нем думаете? Есть предложения?

– Какие?

– Ну, о том, каким ему следует быть. – Он подумал. – Что мне с ним сделать? Надо населить его тварями. Людьми. Пусть человечки бегают повсюду. Без них и мир не мир. А ну-ка, посмотрим. – Он торжественно сложил руки. – Интересно, а вдруг уже изобрели что-то новенькое, получше людей. Что-нибудь совсем новое. Надо набрать воскресных бюллетеней и почитать их внимательно.

Барбара покачала головой.

– В чем дело? – Карл присел рядом с ней. Его ухмылка слегка померкла, за ней скрывалось смущение. – Я снова веду себя глупо?

– Да нет. Все в порядке.

– Погодите-ка. – Карл вернулся за своим манускриптом. – Опять я его забыл. Видите? Я его забыл. Это что-то значит. Это важно, раз я все время его где-то забываю.

– Что же это значит?

– Это значит, что на самом деле он мне ни к чему. Что я хочу от него избавиться. Таково мое тайное подсознательное желание.

Барбара улыбнулась.

– Правда?

– Честное слово! Я нарочно его забываю. В этом и состоит смысл забывания. Это подсознательный акт избавления от того, что вам не нужно. Так сказал Фрейд.

Он сел рядом с ней и принялся снимать бечевку со своего пакета.

– Как крепко завязан, – заметила Барбара.

– Я его берегу. Чтобы с ним ничего не случилось. Понимаете, чем сильнее мое подсознание хочет избавиться от него, тем больше сознательных усилий я должен прилагать, чтобы его сохранить.

Он свернул бечевку и положил в карман. Осторожно снял бумажную обертку.

– Как он вам на вид? – И он поднял пакет повыше.

– Чудесно.

– Это лишь половина дела. – Карл снял несколько верхних страниц и сунул под низ. – Теперь встает главный вопрос – как он звучит.

Какое-то время он поглаживал бумагу молча, просто сидел и держал свою рукопись большими белыми руками. Наконец он встал и отбросил волосы со лба.

– Я готова, – сказала Барбара. – Можно начинать.

Карл кивнул.

– Хорошо. Странное здесь место, правда? Так тихо. Ни звука. И совсем никого нет, нигде вокруг нас. Как будто мы – двое последних людей на земле. Как в тех английских страшилках, которыми зачитывались в тридцатые. В которых мир обязательно подходил к концу. Оставались лишь один молодой человек и одна девушка. Никого, кроме них. Цивилизация лежала в руинах. Повсюду обезьяны, летучие мыши. Города в запустении. И только им вдвоем предстояло возродить этот мир.

– И они возрождали?

– Ну, сначала они должны были пожениться.

Барбара засмеялась.

– Чему вы смеетесь? – Карл повернулся к ней.

– Просто так.

– Я в свое время много прочел таких историй. Я их изучал. Насколько я могу сказать, первая повесть такого рода была написана около тысяча девятьсот десятого года Джорджем Алленом в Англии. Это была толстенная книга под названием «Тьма и рассвет». Никто сегодня ее не помнит.

– А где ты ее взял?

– Наткнулся случайно в магазине старых книг. Это было давно. Мне было тогда лет тринадцать. Я плохо ее помню. Помню только, что у девушки были длинные волосы. И то, что вся их одежда превратилась в лохмотья, пока они находились в состоянии искусственного поддержания жизни. Так что, когда она встала, вся одежда свалилась с нее и рассыпалась в прах.

– Да, такую картинку стоит сохранить в памяти.

Карл кивнул.

– Я тоже так думаю. Странно, что я это помню.

– Может, когда-нибудь и это пригодится. Знать что-нибудь такое.

Карл посмотрел на нее, выпучив глаза. Барбара улыбнулась ему, не выпуская изо рта сигареты. Лениво выдула дым прямо ему в лицо. Дым закружился вокруг них, постепенно уходя в небо.

– Сигаретный дым кажется здесь таким странным, – сказал Карл.

– Почему?

– Мы здесь так далеки от всего этого. От сигарет, кино, радио, ванн. От всего, из чего состоит наш мир. – Он взмахнул рукой в ту сторону, откуда они пришли. – Вон он, там. Наш мир. Маленький, как почтовая марка, как клочок бумаги у нас за спиной. И когда-нибудь его не станет.

– Наверное.

– И это будет скоро. Всего через несколько дней. Через несколько дней придут они. И тогда настанет конец.

– Почему? Они что, все здесь сожгут?

– Неважно. Для нас это конец.

Барбара встряхнула головой.

– Не понимаю.

– Что бы они ни делали, для нас это конец. Потому что нам это больше не принадлежит. Мы не можем этим распоряжаться. Мир остается моим и вашим лишь до тех пор, пока мы властны над ним. Через несколько дней власть перейдет в другие руки. Тогда мы уйдем. Мы трое.

Барбара погасила сигарету.

– Нам обязательно говорить об этом? Меня это угнетает.

– Почему?

– Слишком похоже на смерть.

Карл фыркнул.

– Вот как? Смерть тоже странная штука. Никогда не знаешь, откуда она придет. – Он посмотрел в небо. – К примеру, птица уронит половину раковины моллюска и убьет одного из нас.

– А такое бывает?

– Раз в сто лет, но бывает.

– Зачем птице тащить куда-то раковину моллюска? – Она закурила новую сигарету.

– Они поднимаются с ними в горы, чтобы разбить. Уронить на что-нибудь твердое, камень, например. Тогда раковина расколется.

– Мы здесь далеко от океана.

– Верно. Так что такого, наверное, не случится.

Какое-то время они молчали, думая каждый о своем.

Наконец Карл встрепенулся. Зашуршал страницами своего манускрипта.

– Наверное, можно начинать.

– Прекрасно.

– Я буду читать отрывки. Не хочу вас утомлять. Это все разные философские идеи, которых я набирался то там, то здесь. Как только вам надоест слушать, просто кивните мне, и я перестану.

– Ладно.

Карл сложил листок пополам, прокашлялся. Нервно отер верхнюю губу.

– Начинать?

– Да, начинай.

И Карл начал читать медленно, тщательно проговаривая слова тихим напряженным голосом.

Он читал довольно долго, потом вдруг отложил рукопись и посмотрел на Барбару.

Барбара шевельнулась.

– Продолжай.

– Как вам показалось?

– Прекрасно.

– Конечно, я многое пропускаю. Даю вам только самое главное, выводы.

– Пока мне все нравится.

– Тогда я почитаю еще.

Карл читал. По небу над ними плыли большие облака, закрывая солнце. Стало прохладно.

Когда Карл сделал паузу, чтобы перевернуть страницу, Барбара тронула его за руку.

– В чем дело? – Карл моргнул.

– Я замерзла.

– Замерзли?

– Да. – Она с трудом встала на ноги. – Туман надвигается.

Карл вытаращился на нее.

– Вы что, уходите?

– Думаю, нам обоим пора. Дочитать сможем как-нибудь позже. – Она протянула ему руку. – Я помогу тебе встать.

Карл был весь уныние.

– Вам стало скучно.

– Да какое, к черту, скучно! Я замерзла, промокла и хочу есть.

– Вы проголодались? Правда? – Он медленно встал, собирая свои бумаги, пакет, веревочки. Барбара схватила его за руку и потянула на себя. – Спасибо.

Ее рука была маленькой и крепкой. Он почувствовал, как ее твердые ногти впились ему в кожу. И вдруг выдернул свою руку.

– Что такое? – спросила Барбара.

– Ничего. – Карл упаковал свою рукопись и обвязал бечевкой. Сунул под мышку и повернулся к ней. – Все кончено.

Барбара начала стряхивать кусочки травы и листьев со своей одежды. Карл следил за ней. Внезапно он взялся ей помогать, осторожно похлопывая ее своей большой ладонью.

Барбара застыла.

– Я вас ударил? – спросил Карл.

– Нет. Просто я испугалась.

Они переглянулись. Барбара едва заметно улыбнулась. Карл обошел ее кругом.

– Простите, если я сделал вам больно.

– Нет. Мне небольно. – Она закончила отряхиваться. – Ну вот. Пора назад, вниз, к цивилизации.

Карл кивнул и пошел за ней. Возвращались они тем же путем, которым пришли.

– Я вас, случайно, не обидела? – спросила Барбара.

– Нет.

Она глянула на него. Он топал за ней, опустив глаза в землю, без всякого выражения на лице. Может, он злится? Что, если она чем-то оскорбила его? Трудно сказать, ведь она так мало его знала.

– Осторожнее, – буркнул Карл.

Грязь и листья поехали по склону, потревоженные огромными ботинками Карла. Он спрыгнул на какие-то корни, помог ей слезть. Он был силен. Она чувствовала его силу. Сила была в ногах, руках. В плечах. Она почувствовала ее сразу, еще когда он помогал ей отряхнуться. Он так неуклюже, неловко ее стукнул. Как большой дружелюбный зверь. Это была сила молодости. Карл был очень молод.

Хотя, с другой стороны, не так уж он и молод. Ненамного моложе ее самой. Она забыла, что и сама молода, она слишком долго думала о своем возрасте, а не о своей молодости. Карл всего на несколько лет моложе нее. Не так уж и много. Они почти одногодки. Трудно поверить, но это было так.

Возраст у них был один, но жизни разные. Какую жизнь вел Карл? Книги, марки, микроскоп и слайды. Он жил в мире идей. Но не только. Если бы его окружали одни идеи, он не бросил бы их, а стал биологом. Сидел бы сейчас за микроскопом и рассматривал свои слайды. Но было еще что-то. Из-за чего он потерял веру в идеи. Не вполне, но все же. Достаточно для того, чтобы бросить свою прежнюю жизнь. Свою комнату, полную книг, марок, карт и всякой другой всячины.

А чем он их заменил? Что появилось в его жизни на их месте? Что он делал? О чем не рассказал ей? Она смотрела, как он шагал рядом, разбрасывая ногами комья грязи и опавшую листву. По нему не скажешь. Может, он делал то, о чем не говорил ей. С женщинами. Хотя его трудно представить с женщиной. Очень трудно. Невозможно. Он бы сбежал. Она попыталась представить его, большого светловолосого юношу, с раскрасневшимися щеками, с колотящимся сердцем…

Этого не могло быть. Он бы сбежал.

Но ведь другого мужчину она не поняла. Она неправильно судила о нем, и это неправильное суждение обернулось против нее самой. Тот, другой мужчина, тоже ей нравился. Но он очень отличался от Карла. Он был не большим, Верн был маленьким и хрупким. И он был старше, а не моложе ее. Верн не был похож на дружелюбное, веселое животное. За его очками в роговой оправе, трубкой, его разговорами и тонкими, нервными руками скрывались коварство и цинизм.

От Верна она многому научилась. Что тут скрывать. Он научил ее осторожности. Никогда больше она не подойдет к другому мужчине вот так, нагая, и теплая, и румяная, готовая отдаться. Отдаться с такой легкостью, как будто это совсем ничего не значит. Нет, так не будет уже никогда. Теперь она слишком осторожна. Ни один мужчина больше не получит ее вот так.

Но Карл ведь не мужчина. Он мальчик, большой, восторженный юнец. А это совсем другое. Тем временем Карл подошел к краю и ждал ее, посылая ей тревожные взгляды, его большое лицо выражало волнение. Она улыбнулась ему сверху вниз, улыбнулась его теплым синим глазам, таким невинным и обеспокоенным.

– Спасибо, – мурлыкнула она.

Это было совсем другое. Она протянула руки, и Карл взял их в свои. Барбара спрыгнула, у нее захватило дух. Остановилась отдохнуть рядом с ним, переводя дыхание, вся красная. Они спускались на дно долины, туда, где была ровная земля. Карл по-прежнему держал ее ладони, крепко сжимая их в своих. Она не сопротивлялась.

– Мы почти пришли, – сказал Карл.

Барбара кивнула. Ее рукам было хорошо, тепло внутри его ладоней. Она спокойно стояла, чуть опустив голову, рядом с большим высоким парнем. Это было так по-другому, так не похоже на все, что с ней происходило раньше. Все то, что с ней случалось. Пожатие его рук, прохладный ветер, ворочающийся в ветвях деревьев и кустарнике вокруг – все это было так приятно. И тишина. Никто их не отвлекает. Они совсем одни.

Барбара закрыла глаза. Почувствовала, как расслабляется ее тело. Ее руки, плечи, мышцы лица – все освободилось. Казалось, все ее тело готово исчезнуть. Ее скелет размягчался, как разогретая пламенем свеча, таял, неожиданная мягкость пронизала каждый ее член. Что за странное чувство! Может, ее руки отвалятся и пальцы осыплются один за другим, раз исчезла опора и им не на чем больше держаться?

Она зашаталась, ноги отказывались ее держать. Внутри нее все словно освобождалось от оков льда. Ее органы, наверное, истекали кровью внутри нее. Кровь, должно быть, каплями выступала на их поверхности, стекала ручейками, скапливалась в лужицы, липкие и теплые. Что за ужасная мысль! Но ничего не поделаешь, такое у нее было чувство. Оттаивание нутра продолжалось. Она вспомнила сказку про принцессу с каменным сердцем. Кусок кремня, твердый, тяжелый, внедрился в ее грудь, словно дробь.

Вот таким камнем и было ее тело. А теперь оно превращалось в кровь, в жидкость и, плещась, возвращалось к самому себе, сумрачное и теплое. Разогретое изнутри, точно котел, кипящий в пещере злой колдуньи.

– С вами все в порядке? – спросил Карл. – У вас такой странный вид.

– Со мной все хорошо.

Ей вспомнилось, как солнце зажгло в ней пожар в то утро, когда она проснулась и обнаружила, что в ее комнате тепло и светло, а лучи льются на ее кровать, прямо на нее. Тепло было добрым. Оно прогоняло сырость и хмарь. Сырость и хмарь – ей вдруг стало страшно. От сырости и хмари она может заржаветь или замерзнуть. Ей нужно солнце. Что-то должно быть рядом, светить ей, согревать, разгонять сырость. Что-то извне. Внутреннего огня мало. Он слишком быстро гаснет, не успевая ничего растопить.

Барбара сжала губы. Она уже чувствовала, как все внутри нее возвращается в прежнее замороженное состояние. Все ее внутреннее тепло израсходовалось, кончилось. Оно покинуло ее так же внезапно, как и пришло. Холод опять вступал в свои права.

Она содрогнулась.

– Холодно.

– Да. Нам лучше пойти. – Карл убрал руки.

– Подожди.

Он остановился в недоумении.

– Подожди. Меня. – Она торопливо ступила вниз, на шаг ближе к нему, и пошла рядом. – Чертов ветер.

– А.

Барбара потерла плечи.

– Я замерзаю. Когда придем, сварим кофе.

– Ладно.

– Карл, не спеши. Подожди меня.

Карл замедлил шаг и стал ждать, когда она догонит. Он был такой большой – и двигался так быстро, круша ногами склон. Она испугалась – холодного ветра, обступивших их скрюченных, молчаливых деревьев. Они были одни на мили вокруг. Только они, немые деревья, и ветер, и туман, сходящий с неба и скрывающий солнце. А что, если Карл бросит ее? Что, если они потеряют друг друга? И она останется тут одна?

– Черт возьми! – сказала Барбара. – Я не могу бежать так быстро, как ты.

– Простите.

Она запыхалась, раскраснелась. Карл озадаченно смотрел на нее. Она шла, опустив голову, тщательно выбирая место для следующего шага. Неужели опять сердится? Что он сделал не так на этот раз? Карл покачал головой. С ней никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Может быть, он читал слишком долго.

– Скоро спустимся, – тихо сказал он.

Она кивнула.

– Наверное, мы слишком долго пробыли наверху. Когда я читаю, я забываю о времени. Это странно. То, как время то удлиняется, то укорачивается в зависимости от того, чем вы заняты. Как в кабинете у дантиста. Каждая секунда кажется часом.

Он бросил на нее взгляд, но она не ответила.

– Это не простая иллюзия, – продолжал он. – Кажется, Эйнштейн говорил об этом в своей теории. Об эластичности времени.

Некоторое время они шли молча.

– В следующий раз можно покороче. – Карл грустно прижимал к себе свой пакет. – Простите, что я заставил вас так долго слушать. Я вижу, вы на меня сердитесь.

– Не сержусь.

– Я же вижу.

– Как?

– По вашему виду.

– А какой у меня вид?

– Вы вся красная и молчите. Значит, сердитесь. Может, мне лучше выкинуть эту штуковину. Может, так будет лучше всего. – Карл поднял коричневый пакет над головой. – Заброшу-ка я его куда-нибудь подальше. Раньше я неплохо метал диск. Был вторым в школьной команде.

Он встал, широко расставил ноги, наклонил торс в одну сторону, другой рукой раскачивая пакет взад и вперед. Он прикрыл глаз, напрягся. Тщательно прицелился.

– Смотрите. Сейчас я заброшу его вон за ту группу деревьев. Раньше такие далекие броски мне удавались.

– Ты уверен, что хочешь это сделать?

Карл помедлил, колеблясь едва заметно.

– А вы позволите мне почитать вам еще?

Барбара засмеялась.

– Конечно.

Лицо Карла расцвело широкой улыбкой.

– Ну, тогда я, наверное, не буду. – Он снова зажал рукопись под мышкой. – Пусть еще поживет.

– Вот и хорошо.

– А вы на меня больше не сердитесь. У вас лицо больше не красное от злости.

– Правда?

– Наверное, вы решили меня простить. – К Карлу начал возвращаться его обычный энтузиазм. – Я рад. Не понимаю, зачем подолгу сердиться. Быстро разозлился, быстро прошло. Как ирландцы. И правильно. Нельзя позволять эмоциям надолго затуманивать рассудок. Как может принимать решения человек, который находится под диктатом своих эмоций? Эмоции как наркотики или спиртное. Они изменяют реальность вокруг. И человек уже не видит мир таким, какой он есть.

– Правда?

– Когда-нибудь я займусь изучением чего-нибудь подобного. Нерациональные влияния, подчиняющие себе человека.

Вдруг Барбара остановилась.

– Смотри.

– Что? Что такое?

– Это же Верн.

Кто-то шел навстречу им по вспаханному склону, медленно ступая по коричневой земле. Подойдя поближе, Верн поднял голову и глядел на них – руки в карманах, трубка в зубах.

– Приветствую, – сказал он, останавливаясь.

Радость Карла потускнела.

– Здравствуйте, Верн, – пробормотал он.

– Чем занимались? Вы все в траве и листьях. – Верн отряхнул Карлу плечо.

– Мы читали, – ответил Карл.

– Ну, ну.

– Ладно, – сказала Барбара, продолжая шагать по склону вниз. – Пошли.

Мужчины последовали за ней.

– Вы пойдете назад с нами? – спросил Верна Карл.

– Наверное. Что мне еще делать?

– А что вы там делали?

– Да так, гулял. А как трактат, хорошо пошел?

– Нормально.

– Вот и славно.

– Мы собираемся что-нибудь поесть.

Верн заинтересовался.

– Правда? Звучит заманчиво. А что именно вы хотите съесть? Я тоже могу за компанию.

– Пойдемте, если хотите, – безразлично отозвался Карл.

– Спасибо.

– Вы, кажется, говорили, что у вас есть дело.

– О, я с ним уже покончил.

Некоторое время Карл молчал. У нижнего края склона стояла Барбара и ждала, когда они с Верном ее догонят. Она сразу заметила, что его радость куда-то испарилась.

– Почему такой угрюмый вид?

– Да так.

– Вот что я тебе скажу. Тебе полегчает, если я напеку вафель?

Карл просиял.

– Конечно. Это будет здорово.

– У нас нет вафельницы, – кисло сказал Верн. – Мы это уже проходили.

И они трое пошли назад к территории Компании.

Глава 13

К вечеру весь мир скрылся в тумане. Верн принес из дома управляющего большую напольную лампу. Поставил ее рядом со своей кроватью и щелкнул выключателем.

– Так куда веселее, – сказал Карл. Он подошел к окнам и опустил все шторы одну за другой. Комната наполнилась желтым светом торшера.

Верн сбросил туфли и растянулся на кровати с книгой в руке. Нашел место, где кончил читать, поправил очки, сделал повыше подушку.

– Лягу-ка я, наверное, спать, – сказал Карл.

– Хорошо.

– Не могу придумать, чем еще заняться. – Карл сел и развязал шнурки. Расстегнул рубашку и бросил ее на спинку кровати.

– Отлично, – буркнул Верн.

Карл достал пижаму. Покончив с одеждой, натянул ее.

Немного погодя из-за книги выглянул Верн.

– Хорошо провел время сегодня?

– Конечно.

Верн опустил книгу. Долго рассматривал Карла, не говоря ни слова. Карл был смущен. Он уже надел пижаму и теперь без всякой цели двигался по комнате, беря в руки разные предметы и ставя их на место.

– Конечно, я хорошо провел время. Приятно, когда кто-то соглашается послушать мои идеи. Такая удача выпадает нечасто.

– Значит, все прошло хорошо? Она слушала?

– Конечно. – Карл снова поднял покрывало. – Наверное, я все же лягу. Устал. Полежу, подумаю. Я заметил, что, когда лежишь в постели, лучше думается. Мозг свободнее.

Он лег.

Верн продолжал его разглядывать. Карл укрылся до подбородка. Он лежал на спине и глядел в потолок у себя над головой.

– Ты медитируешь? – спросил Верн.

– Только начал.

– И как оно?

– Очень расслабляет. – Карл закрыл глаза. – Когда я долго медитирую, то всегда постепенно засыпаю. Между медитацией и сном нет четкой границы.

– Охотно верю.

– Вы не могли бы чуточку подвинуть вашу лампу, совсем чуть-чуть? Все-таки легче это делать, когда свет не бьет прямо в глаза. – Верн отодвинул лампу.

– Спасибо. Так гораздо лучше. – Карл сделал несколько глубоких вдохов, расслабляясь. Но, похоже, ничего у него не получалось. Немного погодя он снова открыл глаза. Верн уже взялся за книгу и продолжил читать.

Какой он маленький, этот Верн. Маленький и тощий. Запястья – одни косточки. Маленькая сушеная мумия сидит на кровати и читает.

– Что у вас за книга? – спросил Карл.

– «Три солдата». Дос Пассос.

– Интересно?

– Нормально. Я уже читал ее раньше.

– А теперь перечитываете? – Карл сел в постели. – Зачем?

– Нравится.

– О чем она?

– О Первой мировой войне.

– Военный роман?

Верн вздохнул. Он медленно заскользил с кровати на пол, вставая.

– Вот. – Он перебросил книгу на кровать Карла. – Если хотите, читайте. Все равно она не моя. Я позаимствовал ее в доме управляющего.

Карл взял книгу и стал ее просматривать.

– Я бы хотел ее когда-нибудь прочесть.

– Вот и отлично.

Карл в легком недоумении наблюдал за Верном. Тот собирался ложиться. Он расстегнул манжеты рубашки и снял очки.

– Вы собираетесь спать?

– Совершенно верно.

– Из-за меня?

Верн подумал.

– Нет. Не из-за тебя.

– Почему тогда?

Верн фыркнул. Он расстегнул рубашку и бросил ее на спинку стула. Какое-то время он стоял, почесываясь, моргая и зевая. Без очков он выглядел странно. Вокруг глаз у него были круги, мешки и морщинки. Он близоруко щурился, как будто почти ничего не видел. Грудь у него была узкая и впалая, почти голая. Заморыш.

Карл почувствовал к нему сострадание.

– Знаете, вам надо больше бывать на солнце. Заниматься спортом.

– Господи, – сказал Верн, оборвав зевок. Стиснул зубы. Пошарил вокруг, нашел очки, водрузил их на нос.

– Может, я и не лягу спать сейчас.

– Если вы не уверены, что сможете заснуть, то лучше не ложиться. От этого бывает бессонница. От того, что люди ложатся в постель не потому, что хотят спать, а потому, что пора.

Верн рассеянно кивнул, осматривая комнату.

– Расскажите мне про Джексон-Хайтс, штат Мериленд, – попросил Карл.

– Зачем?

– Вы, кажется, говорили, что вы оттуда родом? Мне интересно послушать.

– А зачем тебе про это знать?

– Мне всегда интересны места, в которых я не был.

– В Джексон Хайтс ты не нашел бы ничего интересного.

– Откуда вы знаете?

– Никто не находит. – Верн снова взял рубашку и стал ее надевать.

– Вы не ложитесь?

– Нет.

– А что будете делать?

– Не знаю. Пойду пройдусь.

– На улице сейчас холодно. Подождите, когда наступит день, тогда и загорите. Хороший, здоровый загар вам пойдет. А пока можно чем-нибудь заняться. Вы играете в шахматы? У меня есть карманный набор.

– Да?

Карл выскочил из постели.

– Они такие забавные. Каждая фигурка закрепляется на своем месте. Так что, когда доска закрывается, партия остается непрерванной. И потом ее можно доиграть. Я пользуюсь этим, когда хочу подумать над какой-нибудь шахматной задачкой. Они сейчас в каждой газете.

Он принялся шарить в ящике своего прикроватного столика в поисках шахматного набора.

– Не надо, – устало бросил Верн. – Я все равно сейчас ухожу. – И он двинулся к двери, закатывая на ходу рукава рубашки.

Карл выпрямился.

– Верн… можно у вас кое-что спросить?

– Что?

– Вы ведь не сердитесь, что мы с Барбарой ходили сегодня в горы?

– Почему я должен сердиться?

– Ну, вы ведь знали ее в прошлом. Вы с ней старые друзья. А я ее почти совсем не знаю. И потом… – Он помешкал, улыбаясь. – Я ведь настолько моложе вас обоих.

– А сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Барбаре примерно столько же.

– Но она кажется намного старше. Вы с ней пережили столько всего, о чем я не имею даже понятия.

– Чего, например?

– Ну, не знаю. Но это же видно по тому, как вы с ней говорите. Вы старые друзья, вы жили в Нью-Йорке. И у вас много общего. Это важно. У вас много общих воспоминаний. То, что вы делали и видели раньше.

Верн задумался, стоя у выхода в коридор. Покрутил туда-сюда дверную ручку, нахмурился.

– Не знаю. Трудно сказать. Насчет Барбары. Может, она слишком стара для тебя. Это трудный вопрос. Ты должен сам найти на него ответ. Я не могу дать тебе готовое решение. Но, мне кажется, ты переоцениваешь ее опыт. Не думаю, чтобы она повидала так много, как ты думаешь.

– Ужасно, когда ты так молод, – прошептал Карл.

– Да?

– Я твержу себе, что со временем стану таким же, как остальные, но они-то еще состарятся. Так что мне никогда их не догнать.

– Для кого-то и ты слишком стар, – сказал Верн.

– Может быть. Знаю, многие так думают. Но для меня-то это чисто академическая проблема. Когда ты молод, с тобой никто не считается. Ты не делаешь того, что делают другие. Стоит открыть рот, как тут же сморозишь глупость. Как – как ребенок.

Верн открыл дверь.

– Ну, об этом не беспокойся.

Карл жалобно продолжал.

– Но, Верн, послушайте. Скажите мне, что вы думаете. Я слишком молод для Барбары? Если да, то, может, мне лучше забыть о ней.

– А какие у тебя, собственно, планы?

– Никаких. Я просто хочу быть рядом с ней. Как сегодня. – Карл улыбнулся своей широкой, честной улыбкой. – Мне нравится, когда она рядом. Так приятно, когда есть кому почитать.

– Да ради бога, читай на здоровье, для этого ты уже достаточно взрослый.

Карл помолчал.

– Но я бы не хотел быть с ней, если бы знал, что она надо мной смеется, – прошептал он.

– Не думаю, чтобы она смеялась.

– Что я, по-вашему, должен делать?

– Ну, я бы на твоем месте не сдавался. По крайней мере не так сразу. Попробовал бы еще.

– Значит, вы думаете, это правильно?

Верн глубоко и устало вздохнул.

– Я не знаю. Это серьезная проблема. Только время расставит все по местам. Может, когда-нибудь мы узнаем.

– В школе я ходил на танцы, а еще в клубе, где я бывал, тоже иногда устраивали вечеринки. Но я никогда не гулял с девушками. Я всегда читал или еще чем-нибудь занимался. С девушками мне не везло.

– Увидимся позже. – Верн частично скрылся за дверью.

– Когда вы вернетесь?

– Не знаю. – Верн закрыл за собой дверь. Он был один в темном коридоре. – Понятия не имею.

У Барбары горел свет, он мерцал во тьме у него над головой, пока он всходил на крыльцо женского общежития. Войдя в холл, он ощупью поднялся на второй этаж. Дверь Барбары в конце коридора была приоткрыта.

– Кто там? – Барбара вышла в холл.

– Я.

– Бога ради. Что ты здесь делаешь в такое время? – Перед его приходом она расчесывала волосы. Зажав в одной руке щетку, она сердито постукивала ею об ногу. На ней были грязные армейские штаны и лифчик. Ноги босы.

– Потерял покой.

Они стояли, глядя друг на друга, Барбара постукивала щеткой, Верн рассеянно трепал манжет рубашки. В тусклом свете лампы, который лился в коридор, голые руки и ноги девушки сверкали и искрились, каждый волосок был виден в отдельности.

– Ты только что приняла ванну, – сказал Верн. – Ты еще влажная.

– Ну? – Она уперла руки в бока. Верн опустил глаза на ее стопы.

– Что ну?

– Что тебе нужно? Хочешь войти?

– Наверное. А можно?

– Не знаю.

Верн скорчил гримасу.

– Ты не знаешь? Это что-то новенькое. Почему же? В чем дело?

Стало тихо.

– Почему я не могу войти?

Барбара резко повернулась, возвращаясь в комнату.

– Ладно. Входи.

Верн последовал за ней. Она закрыла дверь. В комнате было чисто. Одежда убрана. По стенам развешаны картинки. На одном из комодов даже стояла ваза с цветами.

– Мило, – сказал Верн. Он сел на стул, положил ногу на ногу. – Причесываешься?

– Да. – Барбара села на постель. Она повесила зеркало. И продолжала расчесываться, медленно и равномерно проводя расческой по темным густым волосам.

– У тебя красивые ноги, – сказал наконец Верн.

– Спасибо.

– Прости, что побеспокоил.

– Ничего. – Ее голос прозвучал сдержанно. Издалека. Она расчесывалась, хмурясь на себя в зеркало, склонив голову на бок.

– Хорошо провела сегодня время?

Она бросила на него взгляд.

– Когда?

– В горах.

– Неплохо. Хотя было прохладно и сыровато для меня. Почва еще не совсем просохла.

– Позже просохнет.

– Позже нас здесь не будет.

– Верно. Но вам было весело?

– Да. Полагаю, что можно и так сказать.

Верн встал и прошелся по комнате. Остановился у комода, рассматривая цветы.

– Что это за цветы?

– Розы.

– Для роз слишком мелкие.

– Ну, тогда не знаю.

Наступила пауза. Барбара продолжала расчесываться. Верн наклонился посмотреть на книги в ее шкафу. Вытащил одну, пролистал.

– Эзра Паунд. Как он тебе?

– «Персонам»? Неплохо. Это подарок.

– Подарок?

– От Феликса и Пенни.

– А. – Верн поставил книгу на место. – Как они? Давно о них ничего не слышал.

– У них родился ребенок. Мальчик.

– Это я знаю.

– Тогда ты знаешь столько же, сколько и я.

Верн улыбнулся.

– Спасибо.

– Может быть, больше. – Барбара смотрела на него. – Что у тебя на уме? Я же вижу, ты что-то задумал. Вот и потерял покой. Ерзаешь.

– Неужели?

Барбара опустила расческу. Повернулась к нему лицом.

– Это имеет какое-то отношение к нашему сегодняшнему походу в горы?

Верн молчал. Задумчиво тер подбородок.

– Не знаю. Правда, не знаю.

– А по-моему, имеет.

– Может быть, и так.

Барбара подошла к шкафу и достала жакет. Надела его, завязала поясок. Жакет с длинными рукавами, светло-желтый. Она вернулась к кровати и села. Достала из сумочки сигарету, не спеша закурила.

– Знаешь, ведь это была твоя идея. Ты сам предложил.

– Я?

– Ты предложил впутать его в это дело. – Она покачала головой. – Иногда я тебя не понимаю. Чего ты все-таки хочешь, Верн? Сначала ты говоришь…

– Давай не будем ссориться. Я слишком устал.

Барбара откинулась назад, выпустила клуб дыма в его сторону. Дым смешался со светом лампы.

– Все-таки интересно было бы знать, что происходит в закоулках твоего мозга. Думаю, понадобился бы первоклассный аналитик, чтобы понять, в чем дело.

– Да ни в чем. Я просто пришел сюда посидеть с тобой немножко. Вот и все.

– Правда?

– Разве мы не можем просто посидеть и поговорить? Или мы уже дошли до точки, когда нам это заказано?

– У нас есть пятнадцать минут. – Она посмотрела на часы. – Потом я ложусь спать.

– Что-то ты разозлилась ни с того ни с сего.

– Реакция на вчерашнее. Это пройдет. Со временем.

– Это хорошо. – Верн поудобнее устроился на стуле, засунув под него ноги, обхватив себя руками. – Бррр. Как у тебя холодно.

– Правда?

– Знаешь, это странно. Все это. То, что ты делаешь. В каком-то смысле и я мог бы испытывать отстраненный интерес. Безличный, чисто интеллектуальный. Как Карл на моем месте.

– К чему интерес?

– К твоим поступкам. К тому, как ты ведешь себя со мной. К тому, что ты делаешь сейчас.

– А я и не подозревала, что я сейчас что-то делаю.

– Ты так враждебна. Ты винишь меня еще больше, чем раньше, разве нет? Больше, чем до… чем до вчерашнего дня. А если это случится еще раз, то ты будешь винить меня еще больше. Каждый раз, когда это случается, с тобой происходит одно и то же. Тобой воспользовались. Тебя ограбили. Это все я придумал. Я тебя заставил. Я повалил тебя на кровать и расстегнул тебе брюки.

– По-твоему, я так думаю?

– Что-то в этом роде. После каждого раза проходит какое-то время. Как после вчера. Ты забываешь, что было на самом деле. Что ты и сама хотела этого не меньше, чем я. Об этом ты не помнишь. Помнишь только то, что случилось. Опять. И ты винишь меня. Я же вижу, как все это окутывает тебя, как облако. Облако ярости. Ледяной враждебности по отношению ко мне. Но меня обвинять бессмысленно. Это и твоя вина.

Барбара кивнула.

– Я знаю.

– Правда?

– Да. Знаю. Так что, может, хватит об этом? Поговорим о чем-нибудь другом?

Верн был уязвлен.

– Полагаю, мы можем. – Он прочистил горло. – О чем захочешь.

– Ну, вот и давай сменим тему.

– Ладно. Поговорим о чем-нибудь другом. Сколько у нас еще времени?

Барбара взглянула на часы.

– Еще минут десять.

– Хорошо. – Верн подумал. – Давай поговорим о том, что ты делала сегодня. Говоришь, тебе понравилось? Тебе было весело?

– Да.

– О чем его трактат?

– Об этике. Что-то о морали. О власти разума. О свободной воле. Я слегка вздремнула.

– Что, так запутано?

– Нет. Все довольно ясно. Но я все время отвлекалась на другие мысли.

– А он будет читать тебе еще?

– Да.

– Скоро?

Барбара не ответила.

– В чем дело? – спросил Верн.

– А почему тебя волнует, будет ли он читать мне еще?

Верн встал.

– Думаю, я лучше пойду. Не можешь не брать меня на пушку, да? Ты же так обижена и хочешь подраться со мной.

Барбара пожала плечами.

– Иди, если хочешь. У тебя есть еще семь минут.

– Я останусь. – Он тяжело сел, весь расплывшись по стулу. Какое-то время он сидел, скрестив ноги, и дергал себя за рукав.

– Карлу понравилось тебе читать, – пробормотал он через время. – Он говорит, это имеет для него большое значение.

– Хорошо.

– Ты начинаешь ему нравиться. Когда я собирался сюда, он спросил у меня совета.

– О чем?

– Его интересовало, не слишком ли ты стара для него.

– Стара? В каком смысле?

– Он не сказал. Сам еще не знает. Может, он и не разобрался еще, какие тут вообще есть смыслы.

– Может быть.

– Но он начинает тобой интересоваться. Смутно. У него сейчас чувство, что тебе приятно читать. Очень туманно и расплывчато. Ничего общего с сексом. Он странный парень. Очень отзывчивый в интеллектуальном плане. Не тупой, не глупый. Но в определенных аспектах его мозг словно бы не функционирует совсем. Слепые пятна. Как будто он не слышит или не понимает.

– Он вел иную жизнь, чем мы.

– Может быть, и так. Носится вокруг, как бешеный. Такое чувство, что на него можно орать и орать, а он даже не услышит.

– Зависит от того, что орать.

– Верно. Но ты позволишь снова читать тебе эту чепуху?

– Да. А что, ты против? Вчера ты, кажется, думал…

– Нет. Я не против. Продолжай, если хочешь. Может быть, так и надо. Я уже ничего не знаю. Но надо же нас как-то спасти.

Барбара кивнула.

Верн не сводил с нее глаз.

– Я… я прав? Все дело в этом? Ты хочешь избавиться от меня и от всего, что… что я олицетворяю?

Барбара не ответила. Она молча курила, глядя в пространство. Верн неловко поерзал.

– Скажи что-нибудь, черт тебя побери! Отвечай.

– Отчасти да, наверное.

– И тогда ты скажешь, что мы квиты?

– Я думала, мы это уже выяснили.

– Но мы еще не все сказали.

– По крайней мере мне так казалось. Разве не этим мы занимались? Вчера…

– Мы говорили об этом. Но разве мы пришли к решению? – Голос Верна был сух и тих.

– Я думала, да.

– Ясно. Что ж, может быть, ты права. Значит, все решено? И ты смоешь свои грехи кровью агнца. – Верн встал и пошел к двери. У двери он остановился, помедлил. – Только помни одно.

– Что именно?

– Для того, чтобы добыть из агнца кровь, его надо зарезать.

– Именно так.

Верн сунул руки в карманы.

– Знаешь, Барбара, мне кажется, ты делаешь ошибку.

– Да?

– Такие вещи никогда не срабатывают. Это как на Новый год. Когда все принимают решения. Избавиться от плохих старых привычек, выбросить их в окно. А они через пару дней снова здесь. Как будто никуда не исчезали. Волевые решения не срабатывают.

– А что срабатывает?

– Не знаю. Искреннее обращение, наверное. Я вообще мало об этом знаю. Но церковь говорит, это помогает. Когда вся душа поднимается к богу. А не просто поворачивает к нему свое лицо.

– Может быть, это и есть искреннее обращение.

– Выглядишь ты все так же. – Он снова подошел к ней. – Вообще-то отлично выглядишь. Ни слова против. Даже с босыми ногами и в грязных штанах. И вытянутом жакете.

– Это была твоя идея. Ты первый об этом сказал. Что через него…

– О господи. Выдумка. Простая выдумка, страшилка. Из тех, какие приходят на ум бессонной ночью.

– Но мы испугались, не так ли? – тихо сказала Барбара. – Нам обоим было страшно. Даже тебе, Верн. Тебе тоже было страшно. Не мне одной.

– Это было вчера. – Верн криво усмехнулся. – Целых полтора дня назад. Неужели ты все еще об этом думаешь?

– Да.

– Советую тебе все забыть. Я передумал. Можешь не обращать внимания на мои предыдущие заявления. Теперь я думаю совершенно иначе.

– А я нет.

Верн захохотал. И сел на кровать с ней рядом.

– Карл такой большой. Он тебя в лепешку раздавит. Ты просто не выживешь.

Барбара сдержанно улыбнулась.

– Неужели тебе и впрямь нужен кто-нибудь в этом роде? Чтобы вечно носился туда-сюда, натыкался на вещи, болтал без умолку? Погоди. Может быть, подвернется кто-нибудь получше. Еще чище. Еще невиннее. Еще девственнее. Ты погоди. Нет нужды хвататься за первую палку, которая попалась под руку. Лес велик.

– И палок в нем много. Это я помню.

Верн положил руку ей на плечо.

– Подожди, когда увидишь, как вспорхнет голубка. Не спеши. У тебя вся жизнь впереди.

Барбара не отвечала. Верн обнял ее одной рукой, погладил по шее. Кожа у нее была теплая и слегка влажная у края волос, над воротом. Он медленно гладил ее, сдавливая пальцами упругую плоть. Барбара молчала. Только слегка покачивалась в такт движению его пальцев. В пепельнице догорала ее сигарета. Дым поднимался к лампе и закручивался в спираль возле абажура.

– Здесь мило, – прошептал Верн.

– Да.

– Ты превратила это место во что-то особенное.

– Спасибо.

– Я еще помню. Время прошло, но я помню. Как ты изменила ту комнату. В Касле. Где была вечеринка. Ты помнишь? Когда я увидел тебя впервые. Ты сидела одна в дальнем конце комнаты. Одна. Совсем одна. Но твое присутствие что-то прибавляло. Как сейчас. Оно превращало ту комнату в особое место. Вот как эту, теперь.

– Я помню.

– Давно это было. С тех пор столько всего случилось.

Барбара едва заметно кивнула.

– Да.

Пальцы Верна напряглись на ее шее. Она оставалась прямой и твердой. Он чувствовал под кожей натянутые мускулы. Как стальные тросы.

– Расслабься. А то ты как пружина.

Она слегка расслабилась.

– Так-то лучше. Не заводись. Разве что-нибудь случилось?

– Да вроде нет.

Медленными круговыми движениями он растирал ей шею. Она слегка откинулась назад, закрыла глаза.

– Отлично. Ты не возражаешь, что я это делаю? Нет? Тебе это полезно.

– Да?

– Разумеется. Физиотерапия. Врачи рекомендуют. Считается, что она успокаивает.

Барбара кивнула.

– Правда. Очень успокаивает.

– Вот и хорошо. Значит, ты не против?

Долгое время она не отвечала. Верн следил за ней. Ее глаза оставались закрытыми. Казалось, она где-то далеко. Не с ним рядом. О чем она думает? По ее виду не скажешь. Он тоже молчал. Приятно было ощущать пальцами ее плоть. Полную, теплую. Он коснулся ее волос. Сухие, жесткие. Тоже здорово. Его пальцы давили на ее мышцы и сухожилия, проникая в теплую глубину.

Барбара вздохнула.

– Все хорошо? – спросил Верн. Он подвинулся к ней поближе. В комнате было тихо. Никто не нарушал молчания.

– Верн.

– Что?

– Кода ты узнал, сколько мне было лет, ты должен был меня отпустить. Это было неправильно. Я была слишком молода.

– Господи боже мой! Сколько еще ты будешь об этом помнить?

– Почему ты не отпустил меня? Почему сделал по-своему? Почему ты все знал и сделал по-своему?

– Разве тебе это чем-нибудь повредило? Повредило? – Он посмотрел ей в лицо. – Ничего плохого с тобой не случилось. Ну, почти. И как давно это было. Странно сидеть здесь сейчас и говорить об этом. В другом мире. В другом времени. Ты была так несчастна тогда. Девочка, играющая во взрослую. И так боялась мужчин. Я сразу это увидел. Тебя же трясло от страха. И от этого ты становилась грубой. Ты отпугивала мужчин своей грубостью и резкостью.

– Почему же ты ко мне подошел?

– Ты была хорошенькой. Очень хорошенькой. Ты и сейчас такая, Барбара. – Его пальцы сжали ее шею, внезапно утратившую подвижность. – Ты все еще очень хорошенькая. В этом все по-прежнему. Что-то, может, и изменилось. Но не это. Теперь ты взрослая женщина. Не маленькая девочка, играющая в бирюльки. Ты выросла. Расцвела. Волосы. Это видно по твоим волосам. А еще по глазам. И по лицу. По всему телу. Это чувствуется в каждой клеточке твоего тела. Ты знаешь это? Понимаешь?

Она кивнула.

– Даже странно, как ярко это проявилось с тех пор, как мы были вместе в прошлый раз. Это и тогда в тебе было. Но не так, как сейчас. Не так заметно. Может быть, только след. Я заметил это тогда. Следы там и тут. Но не то, что я вижу сейчас. Совсем не то.

Он коснулся ее щеки. Плеча. Она вздрогнула от его прикосновения. Он провел пальцами по рукаву ее выцветшего жакета. Ткань была гладкой и странно холодной после шкафа. Он надавил на ее руку. Сквозь ткань, сквозь ее прохладу ощущалось тепло руки. Тепло. Он склонился над ней, заглянул ей в лицо. Ее глаза были по-прежнему закрыты, веки сомкнуты. Она дышала медленно, тяжело, приоткрыв рот.

Он коснулся ее горла, пробежал пальцами по голой коже там, где сходились вместе полы жакета. Она вздрогнула, каменея от его прикосновения, ее мускулы напряглись.

– Все хорошо, – сказал Верн.

Она не ответила. Он молча следил за ней. Она ничего не говорила. Наконец он поцеловал ее, губами ощупывая ее твердо сжатый рот. Она не шевелилась. Он поцеловал ее снова, чувствуя ее губы, холодные и твердые. Зубы.

– Барбара?

Она чуть шевельнулась. Он положил ладони на ее теплые плечи, легко потянул назад. Немного погодя ее глаза открылись.

– Да?

– Как – как ты себя чувствуешь?

Она потрясла головой.

– Ну, скажи же что-нибудь. – Он ждал. Его руки давили ей на плечи. Он провел пальцами по ее рукам, поверх бледной ткани. Она молчала. Он чувствовал ее груди под своими руками, чуть выше запястий. Сняв ладони с ее рук, он накрыл ими ее груди. Под его пальцами они поднимались и опадали, снова и снова. Сердце. Он чувствовал, как оно бьется, накрытое полными чашами ее грудей. Его руки снова потянулись выше, к горлу. Он притянул ее к себе.

– Барбара…

– Да?

– Разве так не хорошо? Разве с нами что-нибудь не так?

Он поцеловал ее снова, в щеку. Когда он отодвигался, она посмотрела на него. Ее глаза сияли. В полутьме комнаты они светились, в их глубине танцевали веселые искры.

– У тебя такие яркие глаза.

– Правда?

И снова он надавил пальцами ей на шею, там, где кончались волосы, над воротником. Оба молчали. Время шло. Барбара коротко вздохнула, слегка поерзав на кровати.

– Мне очень хочется знать, что ты чувствуешь, – прошептал Верн.

– А ты разве не знаешь?

– Нет.

– Странно, что ты этого не знаешь. Я думала, ты много знаешь о женщинах.

– Ну, не все. Что ты сейчас чувствуешь? Не скажешь?

– Ты так много всего узнал. Столько испытал. Странно, что ты не знаешь. Да, здесь очень мило, Верн. Я долго трудилась над этой комнатой. Рада, что тебе понравилось.

Верн подождал, глядя на сидящую рядом девушку. Лицо Барбары ничего не выражало. По нему ничего нельзя было прочесть. Она просто смотрела перед собой, в пространство. Он видел, как едва заметно расширяются при дыхании ее ноздри. Под длинным светлым жакетом поднималась и опускалась грудь.

– В самом деле, мило, – прошептал он.

Барбара шевельнулась, протянула руку, потушила о край пепельницы сигарету. Склонилась вперед, нагнулась над сумочкой. Ее теплая шея выскользнула у Верна из пальцев. Он медленно опустил руку.

Барбара закурила снова, поерзала на кровати, откинулась на стену. Теперь она выпускала дым в его сторону, скрестив руки на груди. Верн потянулся к ней.

Она покачала головой.

– Нет.

– Нет?

– Не надо.

Верн выпустил из легких воздух. Он ничего не говорил. Рядом с ним молча курила, уйдя в себя, девушка, она была так близко, что он видел каждую пору на ее лице, различал линии будущих морщин вокруг носа, обломанный край ногтя большого пальца на белом фоне сигареты, когда она подносила ее к губам.

Стояла полная тишина. За стенами здания шуршал в кронах деревьях легкий ветерок, заставляя тереться друг об друга ветви. Комната остывала. Скопившийся за день жар утекал, проходя сквозь трещины в стенах, под дверью, через оконные рамы, в ночь. Ночь была наполнена туманом. Он видел его, когда выходил из общежития для мужчин. Туман был сырой, он кучами громоздился повсюду, покрывал собой все. Туман снаружи, молчаливый туман.

Барбара посмотрела на свои наручные часы.

– Пора спать.

– Так рано?

– К сожалению, да. – Барбара встала.

Верн тоже поднялся.

– Ну, значит, мне пора.

Барбара, не выпуская изо рта сигареты, нагнулась над кроватью и откинула покрывало. Руками разгладила простыни. Все до последней морщинки. Кровать стала ровная и гладкая.

– Увидимся, – буркнул Верн. И побрел к двери.

– Ладно. – Барбара начала развязывать длинный струящийся жакет. Но вдруг остановилась.

– Что ты? – спросил Верн.

– Жду, пока ты уйдешь. – Барбара стояла, положив пальцы на пояс жакета, и действительно ждала.

– Незачем делать из мухи такого огромного слона!

– Я устала. Спокойной ночи, Верн. До завтра.

– Значит, ты серьезно.

– О чем ты?

– Обо всем этом. О Карле. И обо мне.

– Так будет лучше.

Верн резко повернулся.

– Но, черт возьми… Мы с тобой давно знаем друг друга. И мы знаем, что так не бывает. Обещания, которые даешь себе в первый день Нового года, никогда не срабатывают. Проходит немного времени, и все начинается сначала.

Барбара кивнула.

– Это правда, – прошептал Верн. И остановил свой взгляд на постели. – Тебе не кажется… что ради прежних времен…

– Нет.

Верн погрустнел.

– Ладно. – Он открыл дверь и вышел в коридор. – Что ж, увидимся.

– Спокойной ночи.

Верн медленно пошел прочь. Барбара подождала с минуту. Потом закрыла дверь. Постояла, прислушиваясь. Было слышно, как он медленно идет по лестнице вниз, выходит на крыльцо, потом также медленно спускается на дорожку. Наконец шаги по гравию замерли вдалеке. Все стихло.

Она бросила взгляд на часики, задумчиво завела их.

– Прошло больше пятнадцати минут, – подумала она вслух.

Потом распустила пояс жакета и стала готовиться ко сну.

Глава 14

Утро было теплое и яркое. Но не слишком. И ветерок был вполне достаточный, чтобы умерять жару. Небо было свободно от тумана. Его ровная голубизна тянулась и тянулась во все стороны. Навеки. Без конца.

Барбара бесцельно шагала по дорожке между большими башнями и зданиями Компании. Она шла, заложив руки за спину и поглядывая по сторонам. Сегодня на ней были короткие брючки, из вельвета, темно-красные. На ногах босоножки. Вокруг шеи она повязала яркий шарф, пятно цвета на фоне серой блузки и широкого кожаного пояса.

Она была одна. Карл прошел под ее окном, насвистывая и подскакивая на одной ножке, когда она еще лежала в постели. Направляясь к дороге, он исчез между зданиями, а его свист замер вдали. Подняв занавеску, она следила за ним до тех пор, пока он не скрылся из вида. Тогда она выпрыгнула из постели и быстро оделась. Едва закончив, она помчалась на склад. Там никого не было. Верн с Карлом уже поели и ушли. В раковине лежали грязные тарелки и пепел из трубки Верна.

Барбара вымыла посуду, прибралась. Других дел она себе не придумала. В ее комнате был полный порядок. Она даже нарвала новых цветов, а вчерашние розы выбросила.

Теперь она шла, никуда особенно не направляясь, с удовольствием вдыхая теплый воздух, наполняя легкие свежими запахами нового дня. Вокруг нее плясали солнечные зайчики, отражаясь от кусочков слюды на дорожке. От крыш. От стекол в наполовину закрытых досками окон. Повсюду вокруг нее танцевали и лились солнечные лучи.

Самочувствие у нее было замечательное. Она ускорила шаг.

Постепенно, шагая вперед, она поняла, что ноги несут ее к парку Компании. Он находился в самом центре территории. Там был разбит большой газон, проложены дорожки, посажены деревья, так что посреди грохота машин, непрерывной добычи и обогащения руды и варки металла раскинулся якобы природный островок. Барбара вышла на газон и остановилась, оглядываясь. Газон был превосходный. Без единого сорняка, с низенькими цветочными бордюрами по дальнему краю, которые издалека казались цветными лентами, красными, синими, оранжевыми и разноцветными.

Мгновение она колебалась. Потом перепрыгнула с дорожки на газон и торопливо зашагала прямо по нему. Здесь и там ей попадались островки клевера. Над ними жужжали пчелы, стремясь добраться до сладкой влаги внутри.

Барбара огибала клевер, стараясь не наступать на пушистые островки. Добравшись до цветочных бордюров, она переступила и через них. По ту сторону цветов открылась узкая тропа.

А за тропой было озеро Компании.

Озеро представляло собой тазик из бетона, большой и круглый, как форма для пирога, утопленный в землю среди цветов, выложенный камнем и наполненный теплой водой. Голубая вода искрилась на солнце, мерцая и переливаясь. Узкая тропинка привела Барбару к самому краю озера. Ступив на бетонный бортик, она упрела руки в бока и стала смотреть на противоположный берег. Там росли деревья, целая роща из огромных елок, высаженных по прямой и одинаково подстриженных.

Было красиво, даже очень. Хотя и слегка искусственно. Все было такое… такое безукоризненное. Озеро круглое, прямо идеальное. Деревья росли строем. Даже цветы были высажены с таким тщанием, словно следовали единому геометрически выверенному образцу. Клевер, правда, проник в траву, но в целом…

Все равно это лучше, чем лязг машин и запахи горячего металла и окалины. Заводы гудели и грохотали днями напролет. Рев печей с форсированной тягой, противоестественный жар. Печи иссушали вокруг себя все. Машины пожирали и разрушали, подгребая под себя и обрекая на сожжение все, что попадалось им на пути. Так что маленький оазис был куда лучше.

Барбара долго стояла, разглядывая озеро. Дул легкий ветерок, поднимая едва заметную пелену над поверхностью воды. Усилившись, ветер погнал пелену к берегу. Тончайшие брызги долетели до ее ног и коснулись их, прохладно щекоча. Она оглянулась, чтобы проверить, не смотрит ли кто. Какая глупость! Она была одна. Одинока, как самый первый человек в мире. И у нее был свой Эдемский сад – этот маленький оазис. Перед ней раскинулось танцующее озеро, чья поверхность оживала на ветру. Над ней было солнце и небо. Позади – трава и цветы. Сад окружал ее со всех сторон. Ограждал. Полностью изолировал от остального мира, если таковой существовал.

Здесь она вольна делать все, что пожелает. Никто не будет подсматривать за ней, неодобрительно хмурясь. Никто не надуется и не обидится. Никто не станет насмешничать и издеваться. Никто не узнает и не вспомнит потом, что она здесь делала. Она может побегать. Может станцевать, как тогда Карл, шагая впереди нее по тропинке. Тогда она постыдилась последовать его примеру. А теперь может. Никто ведь не увидит.

Барбара повернулась, оглядываясь по сторонам, ее сердце учащенно билось. Она может скакать и прыгать. Может сломать все, если захочет. Вырвать с корнем растения, вытоптать траву. Повалить деревья, сломать цветы, вычерпать воду, вывернуть из земли бетонную сковородку и выплеснуть ее содержимое на землю. Все в ее власти. Абсолютно все.

Барбара села на бетонный край озера. Он был горячий, прокаленный солнцем. Она чувствовала его тепло сквозь одежду. Дрожащими руками она торопливо развязала босоножки. Аккуратно поставила их рядом на край бассейна и опустила ноги в голубую воду. Вода оказалась холодной, куда холоднее, чем она думала. Она даже вскрикнула и слегка отпрянула от неожиданности. Но все равно это было хорошо.

Наконец она соскользнула с края и зашлепала по воде, высоко подбрасывая ее ногами. Вода падала назад крупными каплями, тяжелыми и холодными, они забрызгивали ее, попадали ей на волосы, на блузку. Она задрожала с головы до ног. Затряслась, как в лихорадке. Ледяные капли стекали по ее голым рукам. Вода плескалась вокруг ног. Каждое ее прикосновение обжигало ледяным огнем.

Она зашлепала назад, к берегу. Выбравшись на бетонный край, она стала смотреть на солнце и на тот берег. Раньше она воображала себя богиней солнца, отдающей ему свое сердце. Но здесь она могла бы предложить ему куда больше. Она могла предложить ему себя, всю себя, а не одно сердце. Она могла отдаться солнцу целиком, солнцу, воде и черной земле вокруг.

Она могла бы смешаться с землей, утечь в нее, подобно дождю, который сначала собирается в лужи, а потом уходит в почву, впитанный, всосанный ее капиллярами. Она могла бы раствориться. Часть ее стала бы деревьями. Другая часть ушла бы в озеро. Части ее стали бы небом, солнцем, травой…

Она потерялась бы в этом саду, где никто не мог бы ее увидеть, последовать за ней или узнать. Ее не стало бы. Она убежала бы, убежала так быстро, чтобы скрыться, исчезнуть, раствориться в саду. Она сама стала бы частью сада, и никто никогда не смог бы сказать, где в этом саду она, а где не она.

Барбара расстегнула и сбросила блузку. Сняла пояс, переступила через короткие штанишки, аккуратно сложила их на узкой тропинке у края озера. Торопливо потянулась к небу, вытянув руки, поднявшись на цыпочки. Но солнце было слишком далеко. Тогда она наклонилась и протянула руку к воде. Вода была недалеко. Наоборот, она была близко.

Барбара вошла в воду, двигаясь вперед, прочь от берега. Вода жадно подбиралась к ней, плещась вокруг ее лодыжек, омывая колени. Она расстегнула бюстгальтер и бросила его к другим своим вещам рядом с бортиком. Затем рывком сняла трусики. Выловила шелковый треугольник из воды и бросила на дорожку. Теперь она была голой, совершенно голой с головы до ног. Она побежала в холодную воду, плеща себе ею на бедра, бока, плоский живот. Она бежала, пока могла, а потом, когда вода дошла ей до талии, нырнула в нее, так что она накрыла ее с головой.

Барбара лежала на воде, покачиваясь. Отдавала себя ей. Вода принимала ее в себя. Скоро ее не станет. Она растает, сольется с ландшафтом. Она опустила ногу, нашаривая дно. Вода едва прикрывала ей груди. Она посмотрела на них. Солнце отказалось от них, когда она ему их предложила. Но вода могла бы их принять. Она чувствовала, как вода давит на них, требует их себе. Она просила не только грудей, она хотела все ее тело, и если солнце от него отказалось, то тем хуже для него, солнце проиграло, оно опоздало.

Она пошла еще дальше, хватая воздух ртом, вздрагивая и разбрызгивая воду. Вода сосала ее груди, ласкалась о них. Она желала их. Немедленно. Она не могла ждать. Вода хотела ее здесь и сейчас. Срочно.

Она вытянулась, легла на воду и поплыла, не двигая руками и ногами, увлекаемая едва заметными течениями, которые создал ветер. Теперь она отдавала себя всю, без остатка, без ограничения. Она отдавалась воде, и огромное голубое зеркало впитывало ее в себя с большой охотой. Вода вожделела ее. Она втекала в нее, плескалась вокруг, затекала в нос, в уши, в глаза и в рот. Она открыла рот, и вода потоком хлынула внутрь. Вода врывалась в нее, заполняла ее, раздувала ее тело. Вода хотела проникнуть ей внутрь. Вода жадно вторгалась в нее – слишком жадно. Она была похотлива. Она ее разрушала.

– Хватит…

Она хватала воздух ртом, задыхалась и кашляла. Барахтаясь, она едва нашла ногами дно и встала. Перепуганная, она двинулась к берегу, с трудом проталкиваясь сквозь воду к бетонному бортику. Вода стала опускаться. Наконец она дошла ей до талии. С нее лило, хлестало ручьями.

Она остановилась, кашляя и рыгая. Вода была горькая, крепкая. Она тряслась, выплевывая воду, высмаркивая ее из носа. Вода текла по ее лицу темным ручьем. Ее волосы, мокрые, истекающие водой, облепили ее лицо. Она оттолкнула их. Ее тошнило, тошнило и трясло. А еще ей было страшно.

Барбара продолжила идти к берегу. Что она наделала? Еще минута, и она пошла бы ко дну. Она ведь была совсем одна, никто бы ее не спас. Через несколько минут все было бы кончено. Она дрожала, хватала воздух ртом и убирала из глаз волосы.

Добравшись до бетонного бортика, она с трудом вылезла на него и ступила на теплую тропу. Прошла по цветам и упала в траву. Она была измучена. Закрыв глаза, она лежала неподвижно, ощущая под собой теплую почву, неподвижную землю.

Наконец она села, почувствовав, что к ней возвращаются силы. Пошатываясь, она встала на ноги и направилась к своей одежде. Она была еще мокрая. Волосы, отяжелев от воды, стали скользкими и непослушными, прическа потеряла форму. Она попыталась их отжать. На поверхности волос показались пузыри. Она отказалась от этой затеи и принялась натягивать одежду.

Одевалась она медленно, ткань с трудом лезла на ее влажную кожу. Над ней ослепительно сияло белое солнце. Она зажмурилась. Болела голова. Закончив одеваться, она бросилась от озера прочь прямо по цветам, по траве. Прочь из этого сада.

Выскочив на дорожку, она остановилась, ее грудь ходила ходуном, она хватала ртом воздух. Она пыталась предложить себя небу и земле, но не преуспела. Солнце отвергло ее, ведь оно так далеко и одиноко. Оно не захотело ее. Не захотело спуститься с небес, овладеть ею и забрать с собой. Тогда она предложила себя тому, что ниже, воде и земле. Вода покрыла ее с головой и жадно пыталась забрать ее себе. Но она была жестока, требовала все и сразу, разрушая то, что хотела удержать. Вода интересовалась лишь собой, а не ею. Она наполнила бы ее до отказа и тем самым убила бы ее. Она просто перестала бы существовать. Вода своим сластолюбивым напором разорвала бы ее на части.

С водой она поторопилась. Совершила ошибку. Неправильно поняла. А воду опасно понимать неправильно. Она должна была быть осторожнее. Куда осторожнее. В следующий раз будет знать, чему отдается, она уже не бросится очертя голову вперед, чтобы ее сожрали и уничтожили.

В следующий раз она будет действовать наверняка. Следующий, кто будет ею обладать, ее не уничтожит, она позаботится об этом. Это случалось уже много раз. Но этого не случится снова.

Барбара обернулась и поглядела назад, на озеро и темную почву вокруг цветов и травы. Она произошла от сущностей, которым были миллионы и миллионы лет. Она родилась из союза воды, солнца и земли в виде микроскопического кусочка желе и поколение за поколением воссоздавалась из того же самого кусочка. Но, появившись однажды, она уже не могла вернуться.

Весь этот мир, с его машинами, дымовыми трубами, кучами шлака, домнами, печами, башнями, зданиями из бетона, запахом расплавленного металла, был неизбежен. Она была его частью и, нравится ей это или нет, останется ею и дальше. Назад уже не повернуть.

Если этому миру суждено быть покинутым, если он больше не имеет ни ценности, ни значения, если он обречен разлагаться и ржаветь до тех пор, пока его не подберут новые хозяева, значит, она уйдет вместе с ним и будет ржаветь и гнить с ним вместе.

И валяться среди прочего ненужного и выброшенного на помойку хлама, пока его не погребет под собой то, что придет после них, чем бы оно ни оказалось.

Барбара повернулась и пошла прочь от травы, цветов и огромной бетонной сковородки. Но вдруг она остановилась. Вскинула руку, прикрывая глаза. Что-то шевельнулось там, среди елей на дальней стороне озера. Мелькнуло и исчезло. Она продолжала смотреть, чувствуя, как густая холодная вода стекает по ее шее за воротник блузки. Может, она ошиблась?

Нет. Вот опять что-то белое сверкнуло среди елок. Как будто человек на мгновение вышел на солнце. И оно отразилось от его белой рубахи.

Барбара осторожно зашагала по траве, огибая озеро. Вскоре трава кончилась, и она вошла в пояс деревьев. Земля там была сухая и твердая, покрытая тонким слоем листвы, игл и шишек. Она чувствовала, как крошились сухие листья под подошвами ее босоножек, пока она кралась на цыпочках, затаив дыхание и стараясь не шуметь.

Какой-то человек стоял впереди, между двумя могучими деревьями, и, уперев руки в бока, смотрел прямо на озеро. Она уже знала, кто это, хотя не видела его лица. Именно в этой рубашке он прошел утром под ее окном, насвистывая и пританцовывая.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросила Барбара.

Карл медленно обернулся.

– Здравствуйте.

– Бога ради! Что ты делаешь?

Карл смотрел на нее ровным взглядом.

– Это вы были в воде? Я видел, вы выбрались на берег нормально. Хотя в какой-то момент мне показалось, что у вас проблемы.

Он нисколько не был смущен. Барбара смешалась. Она встряхнула головой, пытаясь прояснить мысли.

– Если бы я тонула, ты бы стал меня спасать? Или так бы и смотрел дальше? – Она говорила негромко. Ее всю трясло. Карл следил за ней все время! Невероятно. А теперь стоит здесь и смотрит как ни в чем не бывало и даже не смущается.

– Я бы вас вытащил, – сказал Карл. И скрестил на груди руки. Рукава у него были закатаны. На крупных открытых предплечьях пушились рыжеватые волоски.

– Я не поняла. Что ты тут делаешь? – Она была уязвлена и озадачена. Голова болела. По спине продолжала течь склизкая вода. – Зачем ты за мной следил? Что с тобой такое?

В то утро солнце пробудило Карла от обычного крепкого сна. Открыв глаза, он заморгал, глядя на свет, льющийся в окно. Он протянул руку и отдернул занавеску. Свет ворвался в комнату, заливая все на своем пути: пол, кровать, ночной столик и стул, на котором лежала одежда Верна.

Верн пошевелился в постели, открыл глаза.

– Бога ради. Опусти штору. – И он повернулся на другой бок, укутавшись покрывалом.

Карл сидел в постели и смотрел в окно. Он видел дома и машины, гравийные дорожки, расходящиеся во всех направлениях, соединяющие между собой разные здания. Позади зданий начинались холмы и лес. А за ними вставали горы, синие и холодные.

– Ты опустишь штору или нет? – проворчал Верн из-под покрывала.

– Простите. – Карл вернул занавеску на место. Выскользнул из кровати и стал босыми ногами на пол. Пол был теплым там, где его касалось солнце. Он стал одеваться и, натягивая на себя одежду, тихонько свистел.

– Что происходит? – Верн поднял голову, близоруко щурясь из-под покрывала. Пошарил по полу в поисках очков. – Который сейчас час, черт побери? – Он надел очки и уставился на часы. – Семь тридцать! Бог мой!

– Чудесный день.

Верн хрюкнул и отвернулся к стене.

– Если собираетесь продолжать спать, снимите очки, – сказал Карл. – А то разобьете.

Верн не ответил.

Карл протянул руку.

– Дайте их мне, я положу их вам под кровать.

Почти сразу появилась рука Верна с очками. Карл взял их и осторожно положил на пол.

– Они прямо рядом с кроватью. Просто протяните руку, когда они вам понадобятся. А я пойду погуляю. Увидимся позже.

Закончив одеваться, он затрусил по коридору к ванной комнате. Там он энергично помылся и почистился, потом причесал на место мокрые светлые волосы. Затем встал перед зеркалом и поглядел на свое отражение.

– Ну, Карл Фиттер! – сказал он. – Что у тебя сегодня на уме?

На него смотрело его изображение, светловолосое и голубоглазое. Лицо у него было мальчишеское, молодое, сильное, полное энтузиазма. Но все же мальчишеское. Карл вздохнул. Когда же, взглянув на себя в зеркало, он увидит лицо мужчины? Сколько ему еще ждать? Он потер подбородок. Чего же ему не хватает? Чего-то не хватает. Он начал бриться, он бреется уже несколько лет. Его голос давно сломался. Теперь он даже ниже, чем у Верна. Верн вообще пищит.

И все же он еще мальчик. Несмотря на широкие плечи, добродушную улыбку и гулкий голос. Радость Карла померкла. Он потерянно посмотрел на свое отражение, его плечи поникли.

Но немного погодя он снова воспрянул духом. Выпрямил плечи. Когда-нибудь все переменится. Когда-нибудь он станет другим. Грянет гром, молния ударит с неба, и в свете ее вспышки возникнет он, Карл-мужчина.

Карл спустился по лестнице на первый этаж и вышел на крыльцо. Спрыгнул с крыльца на дорожку, так что гравий веером брызнул на траву и кусты, посаженные вдоль дома.

Ранним утром залитая солнцем трава сверкала крохотными бусинками влаги. Они взблескивали ему в лицо, как маленькие хрустальные шарики. А может, это были капли пота, выступившие за ночь из пор земли. Но почему земля должна ночью потеть? Какая работа совершается в ней, когда заходит солнце и длинные тени укладываются везде?

Работа роста, разумеется. Начала жизни, первые шевеления семян в почве. Крохотные создания прокладывают себе путь наверх. Все это начинается во тьме ночи, так что с восходом солнца растения уже готовы прорвать пленку почвы навстречу свету и солнцу. Так это бывает: жизнь зарождается в самые темные часы ночи, и пот этого труда выступает из всех пор земли.

Карл осторожно ступал по гравию, чувствуя, как поскрипывают под подошвами его ботинок мелкие камешки. В такой день, как этот, все казалось прекрасным. Мир был полон диких, восхитительных вещей. То, что хрустит у него под ногами, может оказаться необработанными брильянтами, еще не угаданными, не вырванными из-под оболочки камня, спящими под коркой грязи и пыли, которая скрывала их веками.

Дорога из ломких брильянтов, крошащихся под его ногами! Он ускорил шаг, разбрасывая камни на ходу, взметывая их в воздух, как брызги. В гравии была слюда, и солнце отражалось в ее блестках и заставляло их сверкать. Карл хохотал в изумленном восхищении. Может, он был прав. Может, под ногами у него и впрямь драгоценные камни.

Он вошел на склад. Там было холодно и пусто. Никто не заходил туда с прошлого ужина. Все было тихо, только капли воды падали из крана в раковину. Он распахнул окно над столом, и порыв свежего воздуха ворвался внутрь, раскачивая занавески. Карл набрал воздуха в грудь и медленно выдохнул.

Он начал собирать себе завтрак. Что бы ему съесть? Он пошарил по холодильникам. Там было из чего выбрать. Так что же ему взять? Он подумал. Для больших свершений нужна большая еда. А что он сегодня будет делать?

Сегодня он пойдет гулять. Уйдет от всех и будет бродить в одиночестве до тех пор, пока не устанет настолько, что не сможет больше двинуться с места. Он будет совсем один. Все ведь еще нахрапывают в своих постелях. Нет в сутках времени более восхитительного, более странного и удивительного, чем раннее утро, когда все еще спят и весь огромный мир принадлежит ему одному. Эти часы утра, когда не высохла еще роса на газонах, не вылетели в поисках нектара пчелы, когда каждый шаг гулким эхо отдается от стен домов, – это было его любимое время. Именно тогда весь мир поступал в его полную, безраздельную собственность. Никто не оспаривал его права распоряжаться им, никто не пытался заселить его собой и, наконец, отнять у него власть. Все люди лежали в своих постелях, застывшие, как каменные изваяния, в которые их обратило колдовство. Лишь он один сохранял способность двигаться, ходить, присматривать за своим миром, своей землей, своими домами и своими спящими в них каменными людьми.

Думая об этом, Карл зажег огонь под большой сковородой и принялся раскладывать на ней кусочки бекона. Достал из холодильника яйца и молоко, мурлыча что-то себе под нос.

Закончив есть, он отнес посуду в раковину и составил ее там аккуратной стопкой. Потом вышел из кухни по-прежнему через черный ход. День был по-прежнему яркий, но уже не такой прохладный. Время прошло. Утро созревало. День едва заметно менялся.

Карл вышел на дорожку и пошел, сунув руки в карманы и насвистывая. Потом он запел, негромко, но глубоким голосом, похожим на концертный баритон. Теплый недвижный день, дома, деревья и кусты, замершие вдоль дороги, – все оказывало на него странный эффект. Он как будто поглупел. Но ему было безразлично. Он мог себе это позволить. Никто ему не помешает. Ведь, в конце концов, это утро, этот мир, этот день принадлежал ему. Все принадлежало ему. Проходя мимо женского общежития, он бросил взгляд на окна. Все шторы были спущены. Он улыбнулся. Барбара спала. Верн и Барбара. Оба крепко спали в своих постелях. А внизу, под ними, под теплым солнышком, шел он, счастливый и одинокий в своем огромном теплом мире.

Насвистывая и пританцовывая, он оставил дома позади. И лишь поравнявшись с последней кучей шлака он увидел – это. Он встал как вкопанный. Свист замер у него на губах. Он не сразу понял, что это. Может быть, кто-нибудь что-нибудь обронил? Оно напоминало небольшую сумку, или кошелек, или, скорее, сверток.

Он наклонился. Это была птичка, красногрудая малиновка. Она лежала на боку, а лапки торчали. Окаменевшие, неподвижные. Мертвая. Трудолюбивые муравьи уже проложили тропу от травы до птички и деловито сновали по ней туда-сюда.

Карл долго стоял, не двигаясь, и смотрел вниз. Птичка умерла ночью. В какой-то миг ночи, пока земля готовилась родить новую жизнь, то, что уже жило, умерло, не издав ни звука и не привлекая к себе внимания.

Птичка, наверное, летела над дорогой. Должно быть, она спускалась все ниже и ниже, пока наконец не запрыгала по земле, то подлетая на несколько метров, то делая несколько шагов по дороге, а потом упала на гравий и забилась, захлопала крыльями. После нескольких безуспешных попыток подняться она замерла, уставилась в пространство своими глазками-бусинками, частое дыхание еще ерошило на груди перышки. А в первые часы рассвета ее яркие глазки уже затянула пленка. Птица умерла тихо, в одиночестве, никто этого не видел.

Такая судьба ждала все, что выходило из мокрой земли, из липкой слизи и плесени. Все живое, и большое, и малое. Все появлялось, прокладывая себе путь из клейкой сырости. А потом, время спустя, все умирало.

Карл снова посмотрел на день, на солнечный свет и холмы. Теперь все выглядело по-другому, совсем иначе, чем минуту назад. Небо, голубое и чистое, простиралось, сколько хватало глаз. Но кровь и перья упали с неба. Небо было прекрасным, пока он смотрел на него издали. Но стоило посмотреть внимательнее, и оно оказалось вовсе не красивым. Оно было уродливым и злым.

Небо было сшито на живую нитку, подклеено жевательной резинкой и скотчем. Оно трескалось, его чинили, оно трескалось снова и его чинили опять. Оно крошилось и провисало, гнило и вздувалось на ветру и, как в детской сказке, роняло на землю куски себя.

Карл медленно пошел дальше. Сойдя с дороги, он вскарабкался на узкий земляной увал. Скоро он уже лез верх по травянистому склону, тяжело дыша и делая большие шаги. На мгновение он остановился и обернулся назад.

Компания и ее собственность уже стали маленькими, оставшись далеко внизу. Они съежились, сделавшись совсем незначительными. Карл опустился на камень. Мир вокруг был тих и беззвучен. Ничто не шевелилось кругом. Его мир. Его безмолвный, персональный мир.

Но он не понимал его. Так разве это мог быть его мир? Он вышел, улыбаясь траве и цветам. А нашел что-то большее, чему он не мог улыбнуться. Что-то совсем не приятное. Что-то, чего он не принимал, не понимал и не желал.

Значит, этот мир не его. Будь это его мир, он бы устроил его иначе. Этот мир плохо собрали. Очень плохо. Такой способ сборки не вызывал у него одобрения.

Молчащая птица, которая лежит на дороге. Она напомнила ему кое-что. Его мысли ушли далеко. Что же она ему напомнила? Его пронзило странное чувство. Это уже случалось с ним. Это самое. Он уже выходил в мир и находил в нем нечто ужасное. Что-то, не поддававшееся разумному осмыслению. Что-то, чего он не мог объяснить или понять.

Немного погодя он вспомнил. Кот. Умирающий старый кот, с оборванными ушами, одноглазый, тощий, облезлый. Кот и птица. Все остальные. Мухи, жужжащие вокруг. Ручейки муравьев. Все смертное, уходящее в тишине, незаметно уплывающее в небытие. Без свидетелей, без помощи.

Он никогда не мог понять вот это, эту вещь, которая встречалась ему в теплом огромном мире. В ней не было смысла. Никакого. Может, была какая-нибудь цель? Или причина?

Когда он понял, что кот мертв, он вернулся в дом, медленно шагая в глубокой задумчивости. Внутри он прошел в свою комнату, к своим вещам. К своему микроскопу. К своим маркам, картам, рисункам и книгам. У них была цель. Был смысл. Их существование имело свою причину. На них можно было смотреть, их можно было понять.

Карл сидел на склоне холма и думал о своем детстве. Не так уж давно это было. Не так далеко в прошлом. Он чувствовал, как его окружают воспоминания, как они теснятся вокруг него со всех сторон. Видения, запахи. Вкусы. Его прошлое еще не покинуло его. Оно было близко, только руку протяни. И ждало только знака, чтобы вернуться. Его комната. Его микроскоп. Рисунки, которые он делал.

Он сел и задумался о них.

Глава 15

– Карл! – резко позвала женщина.

И маленький мальчик Карл вбежал в комнату.

– Карл, я ухожу на работу. Мог бы хотя бы вынести мусорное ведро. У тебя для этого будет целый день.

– Я вынесу, – сказал Карл. Он ждал, надеясь, что она не попросит его больше ни о чем.

– И тебе не кажется, что пора бы уже заняться школьными заданиями? Когда ты все же вернешься в школу, то так отстанешь, что тебе будет никогда не догнать.

– Ладно, – сказал Карл.

Женщина надела пальто и шляпу. Взяла свой сандвич, завернутый в перетянутый резинкой бумажный пакет.

– До свидания.

– До свидания.

Он смотрел ей вслед, пока она шла от двери по бетонной дорожке к выходу на тротуар. Там она скрылась из виду. Карл побежал в кухню. Открыл маленькую дверцу под раковиной, нагнулся, чтобы достать мусорный пакет. Протащил капающий пакет через весь дом, вынес через заднюю дверь на крыльцо, осторожно открыв дверь ногой.

День был теплый и яркий. Он поморгал на солнце, огляделся, несколько раз глубоко вздохнул. Его охватила радость. В его полном распоряжении был целый день. А он так много собирался начать.

Карл спустился с мусорным пакетом по ступеням заднего крыльца и понес его по дорожке мимо больших лилий, по влажным зеленым листьям которых ползали пауки. Он бросил пакет в мусорный бак. После этого бегом вернулся в дом и захлопнул за собой дверь.

Он остановился посреди комнаты. Его взгляд охватывал ее целиком, вместе с вещами, которые его окружали. С чего же ему начать? Есть электрический мотор, который он делает из скрепок для бумаги и проволоки. Но он может и подождать. На столе среди разбросанной бумаги, книг и карандашей лежал его альбом для марок, марки мокли рядом, в чашке. Он прошел мимо них. Они тоже подождут.

Карл подошел к столу. Сдвинул в сторону журналы и книги и достал картинку. Это была фотография из журнала, с нее с ненатуральным радушием улыбалась ему девушка – груди, ноги, красные ногти. Карл замер перед ней как завороженный. Вот. С этого он и начнет.

Он потянулся к верхнему ящику стола и вынул из него лист бумаги и толстый черный карандаш. Осторожно присел на краешек кровати, держа картинку, бумагу и карандаш в руках. Так, сидя на кровати, освещенный солнечными лучами, пробивавшимися через занавески из рогожки, он начал копировать картинку, весь подавшись вперед, сосредоточенно-заинтересованный, держа лист в нескольких дюймах от глаз. Карандаш оставлял на бумаге жирные, расплывчатые следы, которые он то и дело принимался яростно стирать, так что весь рисунок очень скоро приобрел многозначительный, туманный вид, точно проглядывал через сердитое грозовое облако.

Наконец Карл застонал в отчаянии и смял бумагу. Швырнул ею в дальнюю стену. Бумажный ком добавился к мусору на полу. Карл положил картинку с девушкой на стол, а карандаш в ящик.

Несколько минут он задумчиво сидел на кровати. В ногах лежала книга. Он поднял ее. «Природа атома». Он открыл и стал читать, быстро переворачивая страницы, впиваясь глазами в строчки. Но вскоре он обнаружил, что слишком взволнован, чтобы продолжать. Он закрыл книгу и положил ее назад.

Карл вернулся к столу, растолкал книги и бумаги. Вытащил квадратную металлическую коробку. Она была холодной на ощупь. Он пробежал пальцами по ее поверхности. Какое-то время он притворялся, что не знает, как ее открыть. Прощупал каждый дюйм, исследовал все углы, надавливая здесь и там, ощущая текстуру, ее твердость, ее холодную гладкость. Внезапно его пальцы зацепились за задвижку, и крышка откинулась.

Карл достал большой микроскоп, весь из металла и стекла, его яркое зеркало вспыхнуло в просочившемся через занавеску солнечном свете. Ливень стеклянных слайдов пролился из коробки на кровать. Карл осторожно поставил микрофон на стол и начал собирать слайды, один за другим, пока не сложил их все в аккуратную стопку возле родительской машины.

Наконец он отобрал один слайд и поместил его на рабочий стол микроскопа. Покрутил винт, отводя назад трубку, прижал глаз к отверстию и стал смотреть.

Сначала он видел только темноту, черноту ночи. Он повертел зеркала, изменил регулировку машины. И в темноте возник объект, он плавал в ней, поднимаясь и опускаясь, приближаясь и удаляясь вновь.

Что это было? Отражение кровеносного сосуда в его глазу, движение жидкости внутри его собственного тела. Он видел часть самого себя. Лишь малая частичка его существа смотрела на него из этого отражения. Он подкрутил линзу.

На этот раз свет, который он своими ловкими манипуляциями сумел заманить в полую трубу, сделал зримым образец на слайде. У Карла перехватило дыхание. Теперь перед ним мерцало нутро пригвожденной к месту клетки.

Он бесконечно долго смотрел на это, на кусочек крысиной печенки, пурпурный и белый, как слоновая кость, похожий на массивного червя, аккуратно разрезанного вдоль и демонстрирующего свою пустую середину. Зрелище сырой, раздутой крысиной плоти было пиршеством для его глаза. Он вбирал каждый изгиб, каждое вздутие мясистого кольца, увеличенного до размеров пончика трубой и линзой большого микроскопа.

Что это такое, столь мелкое и недоступное обыденному зрению? Что значило для крысы вот это, этот единственный кусочек ее тела, этот фрагмент ее физического существа? А лишенная тела душа крысы, что она, тосковала ли по тому, что лежало здесь, на его слайде, и на других слайдах, тысячах и тысячах по всей стране, под дулами безжалостных глаз, любопытных и объективных, но начисто лишенных возможности понять, узнать, значило ли что-нибудь когда-нибудь это плотное мясистое кольцо?

Кольцо, срез клетки, кишело смыслом, было исполнено значения и величия. По крайней мере какое-то время. Но наконец внимание Карла стало ослабевать. Ступор сковал его. Руки, привычно лежавшие на винтах микроскопа, стали тяжелыми и неуклюжими.

Карл снова убрал микроскоп в коробку, в ее фетровое и волосяное нутро, где он жил. Вставил на место слайды, плотно закрыл крышку и сдвинул коробку в угол стола.

Какое-то время он сидел, ожидая, когда к нему вернется энергия. Немного погодя он начал осматриваться, приглядываясь к окружавшим его вещам. Вот пластинки, стопкой сложенные у дальнего конца кровати. Вот маленький проигрыватель с кактусовыми иглами и точилкой для них, лежащей на нем же. Вот его коробка с рецептами, металлический ящик, как попало набитый карточками, которые едва умещаются в нем. Вот его модели аэропланов, немецких аэропланов Первой мировой: два черных крыла, кургузое тело. Огромный портрет Кайзера.

Его альбом с марками. Увеличительное стекло и чашка с марками. Карл подался к столу. Засунул пальцы в чашку, на ощупь перебирая вырезанные из конвертов липкие кусочки сырой бумаги, с которых сходили яркие квадратики.

Его взгляд привлекли карты сражений на стене. Линии фронта на них были нанесены неправильно: они оказались не на месте, так как их обогнали конвульсии войны. Карл бросился к карте, на ходу разбрызгивая капли липкой воды во все стороны. По пути задержался, чтобы взять из верхнего ящика стола карандаш.

Но тут он снова увидел картинку, фотографию девушки из журнала. И застыл у стола, вглядываясь в нее. Наконец он опустился на кровать. Взял картинку и свежий лист бумаги, приблизил их к себе, положил на колени.

Он изучал фотографию. Его глаза рассказали ему об этой девушке все. Прикосновения были бы бесполезны, он и так знал о ней все, что нужно. Знал, какова на ощупь ее кожа. Волосы. Обо всем этом рассказало ему зрение. Он давно уже научился следовать за своим взглядом и проникать во все исключительно им. Таких, как эта, на картинке, он каждый день видел на улице, они садились рядом с ним в автобусе, высовывались из окон соседнего дома, развешивая белье. Он видел их много раз.

Карл начал рисовать, медленно, осторожно, кончиком языка упираясь в небо, крепко держа карандаш. Его лицо налилось ярким, лихорадочным цветом, на щеках выступила краска. Линии рисунка выходили у него нервными, крупными, выводившая их рука одеревенела от плеча до кисти и была такой же негибкой, как зажатый в пальцах карандаш. Он остался недоволен, его лицо омрачилось, заливавшая его краска потемнела. С внезапным отчаянием он потер пальцем шершавую бумагу и смазал черные линии.

Постепенно тяжелые, жирные штрихи начали складываться в фигуру девушки, чей образ возникал из скопления пятен, черных, как уголь, нефть и сажа. Текучая масса черноты. Это волосы, струящиеся вокруг лица. Он нарисовал шею и плечи, руки.

Оригинал, фотография, вырванная из журнала, соскользнула с его колен и упорхнула в угол. Он не заметил, да ему было и безразлично. Девушка, возникавшая на бумажном листе перед ним, была не из журнала. Она выходила из него самого, из его собственного тела. Из пухлого, белого мальчишеского тела рождалась эта зачаточная женщина, вызванная к жизни углем, бумагой и резкими ударами карандаша. Он сам давал ей жизнь своим собственным телом. Рисуя, он наблюдал, как она отрывается от него, обретая форму и суть.

Фигура барахталась в чернильном облаке, выбираясь из него, как из родильной «рубашки», сражалась с углем и сажей, и воды рождения стекали по его локтям грязными струйками, оставались на них пятнами копоти, как пыль на улицах, как сажа из фабричных труб.

Закончив руки, он принялся за торс. Кровь билась внутри него, гоня волну восторга. Весь дрожа, он отложил карандаш. Продолжать было невозможно. Слишком тяжело, слишком трудно. Экстаз рождения оказался ему не по силам. Он не мог позволить ей выйти наружу, пока не мог. Боль была слишком велика.

Карл сидел, уставившись на картинку, пот заливал ему лицо и руки. В теплой тесноте комнаты, залитой проникавшим сквозь плотно задернутые занавески солнечным светом, его потеющее тело издавало странный мускусный запах. Но он этого не заметил. Так велико было его сосредоточение.

В этой парной, душной комнате мальчик и сам сильно напоминал какое-нибудь растение, которое становится все выше и раскидистее, его белые, мясистые, пухлые руки протягивались повсюду и проникали во все, точно корни, пожирая, изучая, присваивая и переваривая все кругом. Но у дверей и окон комнаты он останавливался. Его рост не выходил за ее пределы.

Он был частью своей комнаты. Он не мог покинуть ее. Снаружи воздух был слишком холоден, почва слишком влажна, солнце слишком ярко. Снаружи жизнь летела с такой быстротой, что ее было не схватить, не удержать, не понять.

Как растение, он питался лишь тем, что приходило к нему само. Он ничего не добывал себе сам. Живя в этой комнате, он оставался растением, питающимся самим собой, поедающим свое тело. И то, что выходило из его нутра, эти линии и формы, созданные на бумаге, захватывали его, сводили с ума. Он попал в ловушку, и она держала крепко.

Пальцы Карла сжимали края бумаги. Картинка, голова и плечи девушки, волна волос, черных, как чернила, была именно тем, в чем он нуждался, что хотел иметь. Она вышла из его физического нутра, и теперь он хотел наползти на нее, навалиться, зажать, задушить. Он склонился вперед, приблизил лицо к бумаге и зашарил губами по темным линиям, вихрям и водоворотам, изображавшим движения девушки, ее волос, рук и плеч, и по той шокирующей белизне, которая станет когда-нибудь ее телом. Наконец.

Но напряжение было слишком велико для него. Он не мог выносить его долго. Со вздохом Карл снова упал на кровать, и рисунок выпал у него из рук на пол, смешавшись на нем с мусором и пылью.

Пыль и паутина. Тончайшие волоконца, пересекающие жирные черные линии, волосы, лицо и плечи, которые он нарисовал. Смутно, словно издалека, он продолжал видеть рисунок, форму, которая вышла из него, воплотилась из его собственной утробы.

Но он был измучен. И не мог двинуться ей навстречу. Не мог засунуть ее обратно в себя. Она лежала на грязном полу, далеко от него, молча покоясь среди сора, паутины и обломков. Он закрыл глаза.

Чумазый мальчик задремал на своей кровати.

Карл шевельнулся, моргая. До чего же ясно встают перед глазами сцены детства! Он постоял с минуту, глядя с холма вниз, на здания и башни в долине. Сделал глубокий вдох, потянулся, зевнул.

Наконец он сел снова. Расслабился, мысленно отпуская себя туда, в свое детство и юность. Все дальше и дальше, в глубину воспоминаний. Воспоминания плыли вокруг него, падали, как снег, порхали и шептались.

Процессия старых женщин двигалась по тропинке. Повсюду лежал снег. Они несли что-то белое, но не снег. Первая старуха, пошатнувшись под тяжестью каменной плиты, тонкой и шершавой, как бумага, уронила ее на край тропы.

Плита упала и рассыпалась на части, хрупкие и старые. Карл смотрел на тропу, засыпанную камнем и бумагой.

– Это потому, что ты прыгнул.

Он был зол. Старухи доволочили последние куски камня. Огромная темная туша шоколадной плоти, массивная горничная Лулу, говорила, тряся его за плечо:

– Истерика быть у тебя утром. Они ошибся. Утром быть. Не видишь?

Он видел. Но потолок все-таки упал, прямо как в «Хенни-пенни». Только это был не потолок. А небо. Он пошел в магазин с Лулу.

Лед и снег на дороге превратились в слякоть, подсохшую, желтоватую. Он сунул в нее обе руки. Варежки обледенели, руки ничего не чувствовали.

– Ты мальчик или девочка? – спрашивал он у кучи ярких тряпок, притулившейся на ступеньках. Сам он, как на коньках, скользил по колее, натоптанной людьми на тротуаре, чувствуя под ногами мостовую и лед.

– Я девочка, – ответил ребенок. Был вечер. Солнце зашло. Воздух был темен. Вдалеке он видел большой белый Меррит Хаус, а перед ним – дорогу из камней и бумаги. То катясь, то ковыляя по мерзлой и грязной земле, брызгая на себя водой, он добрался до вершины холма. Там он остановился и обернулся назад.

Ворох тряпья поднялся на ноги.

– Мне надо идти! – донесся из него голос. – Мне надо идти. – Повернулся и побежал. Пританцовывая, ребенок побежал по гребню холма домой, лохмотья развевались.

Карл вошел в дом. Мать ставила покупки на стол и доставала ключ, проверить, не пришла ли почта.

Он стоял в прихожей и смотрел на нее.

Воздух был полон каких-то существ. Карл видел, как они падали с деревьев. Возникая в воздухе, каждое из них оставляло позади маленькое тело. Тело представляло собой прозрачную копию существа, сидящую на ветке дерева. Он потянул, и в его руке остался крошечный полупрозрачный панцирь. Он насобирал их много, целую кучку. Они были не мертвые, они были пустые внутри. Это было странно.

Карл был в школе. Его мать не нашла квартиру. Было темно, и ночной воздух кишел странными жужжащими тварями, слетевшими с деревьев. У задней двери дома какая-то женщина созывала детей. Наверху купали двойняшек Донников. Они спали с ним в его комнате. И храпели всю ночь. Раз, лазая под кроватью, он вогнал щепку себе в палец, прямо под ноготь. Дело было днем, и никто его не слышал. В комнате всегда было тепло и душно, окна стояли запертыми. Он вылез из-под кровати со слезами.

И вот холодным темным вечером он поглядел на тень здания и фигуру женщины у черного хода. Издалека доносился звук сирены.

– Полиция! – кричали тоненькие голоса.

– Пожарные! Пожарные!

Карл бросился бежать по траве. В сумерках она казалась черной. Он миновал огромную палатку, разбитую на углу. Он пробежал вдоль изгороди, по вспаханному полю, по подножию холма. Дальнего края склона не было видно. Он бежал и бежал, все ниже и ниже, пока не уперся в изгородь. Проволоку и столбики, на которых она была натянута, заплели кусты, так что ему пришлось поддираться сквозь них, хватаясь за толстые стебли.

На той стороне изгороди склон круто обрывался вниз. Там, по дну долины, тянулось шоссе. Сверху ему были видны огни, уходящие за горизонт. И никаких домов. Только две дороги, одна вдоль, другая поперек. На их перекрестье стоял знак, желтая полоска в безграничной темноте, в разверзшейся над ним безбрежности ночи: «Заправка Хэнкока».

На обочине шоссе стояли две крохотные машинки. Он снова услышал сирены, они приближались по шоссе к холмам. Холмы были очень далеко, черный срез на фоне фиалкового неба.

Опустившись на колени и вглядываясь между кустов, он слушал звуки сирен, затихавшие вдали.

Когда он встал с колен, чтобы идти назад, воздух вокруг него набряк ночью, сделался сырым и холодным. Он шел медленно, ощупью находя путь. Миновав вспаханное поле, он очутился на траве. Поднырнул под веревки палатки и вышел на дорожку перед домом, на которой что-то хрустело у него под ногами.

Когда он подошел к дому, женщина у черного хода схватила его за руку.

– Где ты был? – В тишине ночи ее голос прозвучал пронзительно и резко.

Карл что-то буркнул и протиснулся мимо нее. Прошел по коридору к лестнице. В его комнате было жарко и неприятно пахло паром и ванной. Близнецы Донник спали.

Он сел на кровать и развязал ботинки.

Когда Карлу было двенадцать лет, ему разрешили поехать в летний лагерь. Он был очень взволнован. С ним ехал Джимми Петио.

– Я вас довезу, – сказала его мать. – Вас обоих. – Карл неловко поерзал.

– В чем дело?

– Я…

Миссис Фиттер положила свой журнал, «Нью-Йоркер».

– Что случилось?

– Я думал, мы поедем автостопом.

Миссис Фиттер снова взяла журнал.

– Все понятно. – Она поправила очки. – Двенадцать лет обоим, а им уже не терпится автостопом.

Карл смотрел из окна машины. Миссис Фиттер подъехала к какой-то группе деревьев и остановилась.

– Ну, вот мы и прибыли. – Она толчком распахнула дверцу. – Не забудьте свои спальники.

Карл и Джимми выволокли свои спальники с заднего сиденья машины. Карл поцеловал мать на прощание. Она захлопнула дверцу и завела мотор.

– Черт! – сказал Джимми.

Лагерь был громадный и клевый. Огромные деревья, чьих вершин не разглядеть было за путаницей ветвей, окружали их. Какая-то птица вскрикивала, пролетая над их головами, ее крики эхом отдавались вдали.

К ним подошел вожатый.

– Фиттер и Петио? – Они кивнули.

– Ваша палатка там. Идемте. – Карл и Джимми разложили свои спальники на двух койках в нескольких футах от линялой холщовой стены своей палатки. За палаткой вставала стена из земли, переплетенных ползучих растений и корней. Черное и зеленое перемешивалось, сырое, безмолвное, потрясающее. Перед палаткой была тропинка, а сразу за ней бежала речка.

Карл подошел к краю тропы и уставился в речку. Вода в ней была глубокой и темной. Мимо него медленно проплыли какие-то ветки. Другой берег был высоким, поросшим деревьями и кустами. Среди кустов виднелись еще палатки.

– А что там? – спросил Карл.

– Не знаю. – Джимми швырнул в речку камешек. По воде пошли безмолвные круги.

– Какая здесь тишина.

– Давай посмотрим, где все.

И они побежали по тропе обратно, в ту сторону, откуда пришли. Скоро они увидели столовую, а рядом с ней – песчаную отмель, где все купались. Воздух вокруг звенел от плеска воды и криков. На другом берегу речки оказалась высокая платформа и доска для прыжков. Несколько загорелых фигур нежились на солнце. Отмель кишела пловцами. Каноэ – красные, синие и оранжевые – сновали вверх и вниз по реке.

Один из вожатых, весь облепленный мальчишками, направился к ним.

– Новенькие?

– Да.

– Надевайте плавки и в воду.

Они побежали назад, за плавками. Быстро переоделись. Минуту спустя они уже трусили по тропе к речке, и ветерок обвевал их голые тела, а мелкие камешки врезались в ступни. Джимми двигался довольно быстро. Карл старался, как мог.

– Скорее! – крикнул Джимми.

– Иду!

Они достигли отмели, миновав сложенную из красной древесины столовую. Теперь под ногами был теплый сухой песок. Джимми с разбега прыгнул в воду. Карл подбежал к краю, обогнув по дороге немало свернувшихся калачиком на солнце коричневых загорелых тел.

У самого края воды он остановился и стал оглядываться. Его внимание привлекла платформа на том берегу реки.

Из воды, плюясь и фыркая, высунул голову Джимми.

– В чем дело?

Карл не ответил.

– Что тебе опять не так?

Карл нырнул. Проплыл немного под водой и вынырнул на поверхность. Подгреб к Джимми. Вода была ледяной. Он едва мог дышать, все тело покрылось гусиной кожей.

– Холодно как.

– А то.

Они выбрались на отмель. Вода струилась по их лицам, каплями падала с тел. Они с трудом переводили дух.

– Я устал, – проворчал Джимми.

Карл тоже устал. Скорее от восторга, чем от чего-либо еще. Никто не обращал на них внимания. Лежавшие на берегу в основном спали. Изредка то один, то другой из спящих поднимался и прыгал в воду. Двое мальчишек боролись за огромный зеленый мяч. На той стороне реки в воду с платформы нырнула гибкая фигурка.

– Только приехали? – обратился к ним какой-то парнишка.

Они кивнули.

– Только что пришли.

– Сколько пробудете?

– Две недели.

– Первый раз?

– Да.

– Хорошее место, – сказал паренек.

Карл разглядывал мальчишек, плещущихся и вопящих в воде. Он был очень тих и ничего не говорил.

Джимми ткнул его в бок.

– Ты чего?

– Ничего.

– По дому соскучился?

– Нет. – Карл перевел взгляд на платформу на том берегу. Там тоже загорали. Позади загоравших начинался черный земляной склон, переплетенный древесными корнями. Посреди склона дорога. Зубчатые ели на горизонте.

– А чего тогда?

– Я не знал, что здесь будут девчонки. Я думал, это лагерь для мальчиков.

– Они на той стороне, – сказал паренек.

– Ну да, мы же видели их палатки, – ввернул Джимми.

На краю платформы сидела, переводя дух, какая-то девочка. Ее тело блестело и сверкало на солнце. Она сняла шапочку. Волосы у нее были длинные и темные. Они падали ей на шею и плечи. Она смотрела в воду, ее лицо ничего не выражало.

Карл смотрел на нее, пока Джимми не схватил его и не столкнул в воду.

– Пусти! – крикнул Карл. Вода накрыла его с головой. Он вырвался, фыркая и отплевываясь, из носа и изо рта лило.

– Ты чокнутый, – сказал Джимми, заметив выражение его лица.

Карл растянулся на песке.

– Нет.

– Не нет, а да.

Девочка с платформы исчезла. Карл не знал, куда она ушла. Он ждал, но она не появлялась. Еще одна девочка выбралась из воды и поднялась по лесенке на платформу, но это была не та. Другая.

Солнце пересекло небо. Поднимался холодный ветерок. Пловцы один за другим выходили из воды.

– Время уходить, – скомандовал вожатый. – Всем мыться и одеваться к обеду.

Были танцы. Поздно вечером. Из столовой вынесли столы, чтобы освободить место. Установили проигрыватель, пластинки и репродуктор поставили в углу. Мальчишки, переминаясь с ноги на ногу, сгрудились у стены, стараясь держаться подальше от девчонок.

– Я не умею танцевать, – сказал Джимми.

– Плохо, – ответил Карл.

– Я же сюда не за танцульками приехал.

Мальчишки подталкивали друг друга в бока и шаркали ногами. Середина просторной комнаты была пуста, по ту сторону бездны стояли девочки. Мистер Флетчер, управляющий лагерем, вышел в центр и жестом попросил тишины.

– Первый танец – дамы приглашают кавалеров! – объявил он, вытирая шею красным носовым платком.

Из проигрывателя понеслись звуки музыки. Мальчишки попрятались друг за друга, отступая к стенке. Несколько девчонок двинулись к ним через пропасть.

– Что мне делать, если какая-нибудь попросит меня с ней потанцевать? – прошептал Джимми.

– Скажи ей, что хочешь этот танец пересидеть.

– Что это значит?

– Это значит, что ты не умеешь танцевать.

Тощая девчонка с желтыми волосами бродила меж них, выискивая, с кем бы потанцевать. Мальчишки, потупившись, отворачивались, а сами рассматривали ее исподтишка.

– Пошли, – зашипел Джимми, таща куда-то Карла.

– Куда?

– На улицу.

– Нам нельзя на улицу. Мы должны быть здесь и танцевать.

Джимми не ответил. Девчонка ушла, ведя за собой невысокого парнишку в галстуке-бабочке.

– Глянь-ка, бабочку нацепил, – сказал Джимми.

В теплой комнате лицо мальчишки покрылось испариной. Посреди комнаты медленно танцевали несколько пар.

– Ты только погляди на них.

Карл вытягивал шею, рассматривая девочек на той стороне. Может… может, она там? Девочка с темными волосами. Он смотрел и смотрел, но так и не находил ее.

– На что это ты уставился? – требовательно спросил его Джимми.

– Ни на что.

– Кого-нибудь увидел?

– Нет. – Это была правда. Он ее не видел. На середину комнаты вышли еще пары. Новые и новые девочки набирались смелости пригласить мальчиков на танец. Джимми все больше нервничал.

– Я пошел, – сказал он наконец.

– Ладно.

– А ты?

– А я останусь.

– Ну и… ну и какашка же ты. – Джимми двинул его кулаком в ребра, подошел к двери и скрылся.

Карл остался один. Ему сделалось грустно. В комнате оглушительно ревела музыка. Вокруг него топтались, шаркая подошвами, парочки. От их голосов у него звенело в ушах. Он бесцельно бродил вокруг. За одним столом наливали в бумажные стаканчики пунш. Какая-то женщина протянула ему стакан. Он взял и пошел с ним по комнате, прихлебывая. Пунш был густой и теплый. И отдавал фруктами, как стоялая газировка.

Вернувшись на место, где он стоял раньше, он вдруг увидел ее. Сердце у него в груди перевернулось. Она танцевала, на ней было длинное белое платье и красные цветы в волосах. Она смеялась. Он видел ее зубы, мелкие и ровные. Кожа у нее была смуглой. Испанка или кто-нибудь в этом роде. Глаза у нее были большие и яркие.

Тоска накрыла Карла, странная тоска, сладкая, как пунш. От тоски у него заболело все тело. Он придвинулся к краю толпы нетанцующих мальчишек.

Пухлая девчонка схватила его за руку.

– Потанцуем? Потанцуем?

– Пусти. – Он сердито увернулся. Толстушка бросилась за кем-то другим, смеясь и толкаясь.

Музыка смолкла. Джимми вернулся в зал, проскользнув на место рядом с Карлом.

– Ну как? – спросил он.

– Что как?

– Танцы.

– Я не танцевал.

– Сроду не думал, что в лагере танцуют, – сказал Джимми. – И кто только такое выдумал?

Долгими ночами было очень тихо, все вокруг спали, нигде не горел свет. Иногда Карл просыпался и, прислушиваясь, лежал в теплом спальнике, откуда наружу торчала только его голова. Ночной ветерок шевелился в кронах деревьев, которые росли у реки.

Карл лежал и слушал. Из темноты доносились какие-то шорохи. Звери? Как-то утром он проснулся и увидел серую белку, она стояла на его спальнике. В воздухе висел туман. Все еще спали. Белка стояла столбиком, серая и прямая, как стрела. Вдруг она стекла с него на землю, взмахнув пушистым хвостом. Скачками она помчалась к большому красному дереву и взлетела по его стволу.

Позже, когда туман рассеялся, на кухне загремели посудой. Лежа в теплом спальнике и дожидаясь гонга к завтраку, Карл прислушивался к звукам с кухни, которым с реки отзывалось эхо: глухой стук, похожий на удары далекого барабана. Оно казалось особенно странным на фоне журчания реки и векового молчания листвы, земли и деревьев.

Здесь все было совсем не так, как дома. Обычная жизнь казалась нереальной. Как сон. Его комната, микроскоп, марки. Картинки. Книги, пластинки, бесконечные ящики и стопки. Душная, запертая комната. А здесь воздух был прозрачным и свежим. Видно было на мили вокруг, зеленые холмы и деревья уходили вдаль. В воздухе пахло деревьями, влажной землей. Ощущение камней под ногами. Ледяная вода. Сухой песок на коже.

Он заплатил десять центов, чтобы прокатиться в каноэ до моста. Берега были покрыты камнями. Бесконечные серые каменные россыпи. Он плыл по течению, предоставив каноэ своей воле. Он забыл, что аренда стоила ему десять центов в час. Положил весло, вытянулся на дне лодки и стал слушать журчание воды и тишину леса.

Лодка плыла все дальше и дальше. Лагерь остался далеко позади. Он пошевелился. Пора было возвращаться. Он остался совсем один впервые в жизни. Вокруг не было ни души. Ощущение было совсем иное, чем когда остаешься один в комнате. Там его окружали вещи, целая комната вещей. А за ее стенами был город, целый город мужчин и женщин, бесконечное множество людей. В городе никто никогда не оставался совсем один.

Но здесь совсем никого не было. Он вглядывался в крутые берега, которые обступали его с двух сторон: спутанные ветки кустов, старые корни, крошащуюся почву. Ряды деревьев, елей, красного дерева, кипарисов, сосен. Какая-то птица вскрикнула и полетела прочь. Сойка. Совсем один. Ему даже стало грустно, но это была приятная грусть. В ней была сладость. Странная грусть. Как будто каноэ все быстрее несло его по течению меж крутых берегов. Навсегда унося его от всех, кого он знал раньше.

Он взял весло и развернул каноэ. И стал грести назад.

Ночью он слышал реку. Не видел, но знал, что она там. Совсем близко, только перейти тропинку и спуститься с холма. Вечно бегущая, несущая кусочки коры, прутики, листья. Ветки и листья прямо в океан.

Карл смотрел в темное небо. Над верхушками красных деревьев мигали звезды.

Он видел очертания деревьев, они колоннами вставали со всех стон, подпирая небо. Он думал о девочке, о той девочке с темными волосами. Увидит ли он ее снова? Две недели пролетали быстро. На том берегу реки была ее палатка, где-то на том берегу. Она была там, за водой, тихо спала.

Он закрыл глаза. Когда он открыл их снова, первые щупальца серого тумана уже протягивались вокруг. Было утро. Смутный, рассеянный свет был повсюду. Звезды исчезли. Карл дрожал. Кругом было очень тихо и холодно. На койке рядом с ним хрюкнул и повернулся на другой бок Джимми.

Карл лежал и смотрел. Вокруг него плыл туман. Его лицо стало влажным. Теперь он видел реку. Поверхность широкая, как бледный камень. А на той стороне берег, деревья, корни, ползучие растения. Древние переплетенные корни.

Немного погодя он выскользнул из спальника. От влажного холода его трясло. Кругом стояла тишина. Весь мир молчал. Запахнув покрепче хлопковую пижаму, он зашлепал через тропу к береговому склону, спустился вниз, осторожно ступая. Все замерло. Повсюду стелился туман. Он оказался у подножия. Рядом была вода, плоская непрозрачная поверхность. Она двигалась так медленно, что казалось, она стоит на месте. Но это было не так. Вот мимо проплыла ветка, черная от воды, холодная, затвердевшая, листья на ней безжизненно повисли.

Карл сидел на склоне у края воды. Шло время. Он не чувствовал холода. Туман начинал редеть. Но цвет не возвращался. Небо, вода, деревья – все было плоским и скучным. Серым. Мир, населенный призраками, безмолвными фигурами.

Он задремал. А когда открыл глаза, на том берегу ручья стояла она. Он весь окоченел от неподвижности, окоченел и замерз. Она смотрела на него. И молчала. Карл и девочка смотрели через серую реку друг на друга.

Птица мелькнула между деревьями. Откуда-то сверху по реке донесся гулкий раскатистый звук. Это повара на кухне начинали свой день. Девочка стояла между двумя деревьями, положив руку на один ствол, у самой кромки воды. На ней было что-то вроде серого халата. Волосы у нее были длинные и черные. Глаза тоже черные. А зубы мелкие и ровные. У нее был чуточку приоткрыт рот. Облачко пара срывалось с ее губ всякий раз, когда она делала выдох.

Карл не двигался. Деревья, девочка, вода – все сливалось воедино в молчаливой серой пелене. Немного погодя он снова заснул.

Проснулся он от того, что Джимми пинал его в поясницу.

– Вставай! – требовательно вопил Джимми, чей голос доносился словно издалека.

Карл шевельнулся. Это было трудно. Кости болели. Он весь застыл, тело онемело.

– Вставай!

Карл медленно поднялся на ноги. Голова болела, в ушах звенело. Смотреть было трудно. Он ужасно устал. И принялся карабкаться наверх, спотыкаясь и дрожа.

– В чем дело? Заболел? Зачем ты там сидел? Давно ты там сидел?

Он не отвечал. Доплелся до своей койки и сел. Кто-то из вожатых широкими шагами шел по тропе. Остановился.

– Что-нибудь не так?

– Он заболел, – сказал Джимми.

Вожатый подошел к нему.

– Ты заболел, Фиттер?

Карл кивнул.

– С ним что-то не так, – сказал Джимми.

Он лежал в палатке медсестры на большой кровати. Белые простыни хрустели. Он очень устал. И хотел лишь одного – лежать и не двигаться.

Вошла медсестра.

– Как ты?

– Нормально. – Было еще рано, часов десять утра. Он видел солнце, которое светило внутрь через клапан палатки.

Медсестра измерила ему температуру.

– Твоя мама подъедет за тобой сегодня. У тебя хватит сил вернуться с ней домой?

Карл кивнул.

– Ты завтракал?

– Нет.

– Я попрошу кого-нибудь принести тебе блинчиков. – И медсестра вышла из палатки, миновав по дороге столик с лекарствами.

Карл глядел наружу, на солнечный свет, деревья и лианы. Скоро он поедет домой. Мать едет. Он устал. Он повернулся на бок и закрыл глаза.

Какой-то звук проник в его сон. Он слегка поднял голову. В поле зрения возникла комната. Кто-то стоял у кровати, молча глядя на него сверху вниз. Он пошевелился, перевернулся. Неужели это… У него замерло сердце. Неужели…

Женщина подошла ближе. Это была его мать. Он снова лег.

– Что ты натворил, упал в реку? – спросила она.

Он не ответил.

– Одевайся. Мы возвращаемся в город. Понять не могу, почему ребенку позволили просто так свалиться в воду и сидеть там до тех пор, пока он не заболел.

– Я никуда не падал. – Но она уже вышла из палатки. Он медленно выбрался из постели.

– Скорее, – раздался ее голос. – Помощь нужна?

– Нет, – сказал Карл.

Мать Карла умерла, пока он еще учился в школе. Он стал жить с бабкой и дедом. Они были немцы. Дед работал в компании «Чудо-хлеб». Весь день он спал в погребе, а ночью выходил и шел на работу.

Дед и бабка жили в огромном старом доме. Перед ним росла древняя пальма, грязная и некрасивая. Парадное крыльцо просело. Одно из боковых окон было разбито. У Карла была своя комната, в дальней части дома, из окна он мог видеть сад. Задний двор был большой. В нем было полно кошек. По ночам он слышал, как они ссорятся между собой. Двор весь зарос сорняками. За садом не ухаживали уже много лет. В нем было полно растений. Бамбук, вистерия, слоновая трава. В дальнем углу сада под тяжестью ягод сгибались кусты.

В начале лета Карл любил выходить в сад и стоять, вдыхая запах ягод, гниющих на солнце, сладкий горячий запах, похожий на запах человеческого тела. Еще он любил улечься в траву рядом с кустами и лежать, чувствуя их аромат, наслаждаясь их близостью. Запах ягод, теплый ветерок, колышущийся бамбук – все сливалось для него воедино и создавало ощущение цельности, плотности жизни, так что он едва мог поверить, что во дворе рядом с ним на самом деле никого нет.

Обычно он устало засыпал, лежа в траве. Очнувшись ото сна, он всегда чувствовал себя пропитанным запахами сада, насыщенным его присутствием. Он с трудом вставал на ноги и шел в дом ополоснуть лицо.

Глядя на себя в старое треснувшее зеркало в ванной с высоким потолком и облупившимися стенами в лохмотьях желтой краски, Карл удивлялся своему отражению и размышлял о том, что станет с ним в будущем, когда он станет старше. Его мать умерла. Дед и бабка уже совсем старые. Скоро он будет жить один, будет сам зарабатывать, сам прокладывать себе путь. Куда? В какую сторону? Скоро он узнает.

Он смотрел и думал.

Глава 16

В старших классах Карл записался в шахматный и дискуссионный клубы. Он с большим рвением вступал в дебаты по политическим вопросам. Дебаты проводились раз в неделю после уроков в одном из классов. Любой желающий мог прийти послушать. Учеников приходило немного, учителей тоже.

– А ты умеешь вести дискуссию, Карл, – сказал ему однажды мистер Макферсон. – Я хочу, чтобы в дебатах против школы Лоренса ты был у нас в команде.

Карл расцвел от удовольствия.

– Вы серьезно?

– Какую тему выберешь? Команда должна предварительно подать примерный список тем.

Карл подумал.

– Я хочу выступить в защиту Комитета политического действия, – заявил он. КПД в тот год то и дело подвергался нападкам. Сидни Хилмана клевали все, кому не лень.

Мистер Макферсон поднял бровь.

– Вот как? На мой взгляд, это не самый удачный выбор. Может, лучше взять господдержку школ? Тоже весьма щекотливый вопрос.

– Нет. Я хочу защищать КПД. По-моему, профсоюз имеет право сделать так, чтобы его услышали. Как иначе рабочий класс сможет защитить свои интересы? Ожидания, что действующие партии станут представлять интересы наемных работников, бессмысленны. Ведь они целиком и полностью в руках реакционного большого бизнеса из крупных городов.

Мистер Макферсон покачал головой.

– Что ж, посмотрим, – проворчал он. И пошел по коридору прочь.

Какое-то время, примерно с середины десятого класса, Карл был социалистом. Он даже посещал лекции, которые представители Лиги социалистической молодежи читали в соседней церкви. Там он сдавал в их кассу свои двадцать пять центов и приносил домой гору памфлетов. В них описывалось положение трудящихся. Оно было ужасным.

– Ты только посмотри, – сказал Карл Бобу Бейли. Они сидели у фонтанчика с содовой. Уроки кончились. Вокруг них другие ребятишки плевались катышками жеванной бумаги и слушали джук-бокс.

– В чем дело? – спросил Бейли.

Карл передал ему открытый памфлет.

– Вот читай.

Бейли прочел, шевеля губами. Вернул памфлет.

– Что ты об этом думаешь? – спросил его Карл.

– Интересно.

– Ты знал, что в нашей стране происходят подобные вещи?

– Нет, наверное.

– Забастовщиков избивают, их жен запугивают. Дети работают по пятнадцать часов в день. – Карл рассказал ему про книгу, в которой один мальчик, работавший на мясокомбинате, постепенно потерял обе ступни, каждый день стоя в лужах кислоты, которая там везде разлита по цементному полу.

– Ужас какой, – сказал Бейли.

– Ну?

– Что ну?

– Что ты будешь делать?

Бейли задумался. Тот был высокий, худощавый и носил очки. Он покачал рыжей головой.

– Понятия не имею.

– Разве ты не хочешь выйти на улицу?

– На улицу?

– На баррикады! – выкрикнул Карл с горящими глазами и пылающим лицом.

Бейли был озадачен. Но тут им принесли колу, и вопрос забылся. Карл пил, глядя вдаль.

– О чем ты думаешь? – спросил Бейли.

Карл вздрогнул.

– Что?

– О чем задумался?

Карл чуть заметно улыбнулся.

– О многом, – сказал он.

В колледже Карл учился всего год. Это был год выборов. Один его приятель, студент выпускного курса отделения политических наук, баллотировался от городского совета против коррумпированных республиканцев и демократов. Эрл Норрис был независимым кандидатом. Он шел сам по себе, его не поддерживала даже прогрессивная партия, которую контролировали сталинисты.

Карл помогал ему проводить агитационную кампанию. Они дискутировали со знакомыми прогрессистами и раздавали свои листовки в центре города.

Как-то вечером, очень поздно, они ездили по городу, расклеивая на телефонных столбах агитационные плакаты Норриса. Из старенький «Форд» двигался от столба к столбу тихо, без фар. Подъезжая к очередному столбу, Карл выпрыгивал из машины, подбегал к обочине, приклеивал плакат и мчался назад.

– Ну, как дела? – шепотом спрашивал его Норрис. Он был за рулем.

– Отлично.

У следующего столба, когда Карл уже возвращался в машину, откуда ни возьмись, вынырнул полицейский патруль.

– Та-ак, – сказал полисмен.

В городе действовал старый закон, который запрещал использование городской собственности в агитационных целях. Телефонные столбы принадлежали городу. Но когда судья узнал, что Норрис – студент отделения политических наук и баллотируется как самовыдвиженец, он вынес им приговор с отсроченным сроком исполнения и отпустил. Отсрочка была дана на тридцать дней.

Карл и Норрис стояли рядом с полицейским участком, ярко светило солнце. Вокруг сновали люди, многие шли на работу.

– Вот так реакционеры и подавляют голос масс, – проворчал Норрис.

Выборы он проиграл. Победил кандидат от республиканцев, вторым по количеству набранных голосов был демократ. За Норриса не голосовал почти никто. Но и за прогрессистов тоже.

– Трудно, однако, сделать так, чтобы тебя услышали, – сказал тогда Карл.

– Когда-нибудь все изменится, – ответил Норрис.

Чтобы не ходить в армию, Карл устроился на работу в Американскую металлообрабатывающую компанию, на заграничную службу. Срок его контракта не был точно определен. Пока он работает в Компании, призыву не подлежит.

В ночь перед самым отплытием он вдруг ощутил приступ странной ностальгии. Он начался, когда Карл, пообедав в городе, пешком возвращался к себе в комнату. Шел он медленно, руки в карманы. Был теплый июльский вечер. Тысячи звезд высыпали на небе. Народу на улицах было много, люди прогуливались по тротуарам, мужчины и женщины парами, ребятишки носились вокруг них, старшеклассники со своими девушками ели хот-доги и мороженое в драйвинах.

Карл думал о себе и обо всем, что происходило в его жизни. Вспоминал детство, когда они жили на востоке, где было холодно и землю зимой покрывал снег. Вспомнил мать, которая работала целыми днями. Он был одиноким ребенком, в его детстве не было ничего, кроме вещей, всех этих марок, книг, да еще мыслей.

Карл развернулся и зашагал назад мимо неоновых вывесок магазинов к кампусу. Там было темно. Все здания стояли немые и темные, кроме библиотеки. Там было еще открыто.

Он вспомнил лагерь. Те времена, когда он ездил туда летом. Красные деревья. Бродя по кампусу, он вспоминал речку, молчание деревьев, холодную воду и яркое солнце. Кампус немного напоминал лагерь, такой же темный и тихий, с высокими деревьями, обступившими его со всех сторон.

Дойдя до библиотеки, Карл остановился. Огромное мраморное здание пылало светом. Зайти внутрь? Он обошел здание вокруг. Под ногами была трава, влажная, зеленая. Он хорошо видел ее при свете, который лился из окон библиотеки. Прошла кучка студентов, парней и девушек, они разговаривали и смеялись. Немного погодя появилась молчаливая пара, парень и девушка шли тихо, держась в темноте за руки.

Карл вспомнил старшие классы. Дискуссионный клуб. Лигу молодых социалистов. Ту речь в защиту социализма, которую он произнес тогда в присутствии директора.

Его мысли снова вернулись к лагерю. Как там было чудесно, пока он не заболел. Он так и не вернулся туда больше. Мать не отпустила. Теперь ее уже нет, погибла в аварии. После ее смерти его жизнь стала куда радостнее. Она была такой худой и жесткой. Вечно подталкивала его. Заставляла что-то делать.

И вот он покидает страну. Едет работать в Азию. Надолго ли? Он не знал. Может, на год. А может, и больше. Что его там ждет? Этого он тоже не знал. Он не знал, куда едет. Не знал он, и откуда лежит его путь. Прошлое было во тьме, укрыто тенью. Смутные, смешанные воспоминания о звуках, формах, запахах. Красные деревья. Трава ночью. Неоновые вывески. Снег. Медленно текущий ручей. Его старая комната с микроскопом, слайдами, марками и фотографиями.

Карл вошел в здание библиотеки. Мраморные коридоры заливал яркий желтый свет. Он поднялся по лестнице в главный читальный зал. Карточки у него с собой не было, но можно почитать справочную литературу.

Какое-то время он сидел в справочном зале и читал кембриджскую «Древнюю историю». Он читал о Греции. Знакомые пассажи, войны, сражения. Алкивиад. Клеон. Перикл. Он нашел описание битвы при Фермопилах, и у него потеплело на сердце. Храбрые спартанцы.

Он встретил знакомого, тот готовился к экзамену. По его карточке он взял «Анабасис» Ксенефона и сел читать. Снег. Холмы… Совсем как его жизнь. Все, что сохранилось в его памяти из прожитого: снег, улицы, деревья, тихая вода.

Карл закрыл книгу и опустил ее в лоток возврата. Было уже поздно. Библиотека скоро закроется.

Карл покинул здание, шагая по длинным белым коридорам, спускаясь по лестницам, пока наконец не оказался в теплой темноте. Глубоко вдохнул ночной воздух. Воздух был сладкий, густой от аромата цветов. У самого выхода рос огромный лиловый куст. Именно его ароматом был напоен воздух.

Он пошел по дорожке прочь от здания. За его спиной один за другим гасли огни библиотеки. На улице появились другие мужчины и женщины, одни обгоняли его, другие шли за ним. Все молчали. Поднялся легкий ветерок. Он шелестел вокруг Карла, донося до него разные звуки. Обрывки разговоров. Шаги. Мужчины и женщины возвращались сквозь тьму из библиотеки.

Он перешел через небольшой мост. Подошвы его ботинок звенели по доскам. На той стороне начинался ровный травяной склон. За ним перемигивались неоновые городские огни – красные и желтые, темно-оранжевые и фиолетовые. Ресторан. Театр. Агентство по продаже недвижимости. Ссудная касса. Кафе.

Он стоял на краю моста и смотрел через луг на черные здания и неоновые огни на фоне ночного неба. Мимо шли люди, возвращались домой студенты, неся под мышками книги и бумаги.

Скоро он уедет. Скоро он будет далеко отсюда. Может быть, он никогда не вернется. Может, он никогда больше не постоит на этом месте, не увидит ни этих деревьев, ни этой травы, ни очертаний этих домов. Где-то далеко просигналила машина. Автобусы и автомобили. Движение на городских улицах. Люди на тротуарах. В кафе. Театрах.

Мимо прошли еще студенты. Карл выпрямил спину. Шагнул с моста на траву. Вдруг перед ним мелькнула девушка, она молча и торопливо шла куда-то через луг. Ночное небо на миг очертило ее силуэт. Тоненькая, тоненькая и гибкая. С длинными волосами. В темноте они казались черными. Он видел ее лицо, линию щеки, носа, лба.

У него подпрыгнуло сердце. Он заспешил, торопливо шагая следом за ней. Смутные воспоминания проносились в его мозгу. Стройная девочка, смуглая, с черными волосами. Он спешил, внутренне трепеща, стараясь не отстать.

Девушка прошла через луг, ступила на тротуар. Перешла улицу. Карл за ней. Она поравнялась с витриной.

Это была не та девушка с черными волосами. У этой волосы были темно-русые.

Карл замедлил шаг. Немного погодя он свернул направо. Пора было возвращаться домой. Завтра ему рано вставать. Корабль отплывает в восемь.

Девушка исчезла, скрылась из вида, затерялась в ночной тьме. Карл возвращался к себе, сунув руки в карманы.

Карл встряхнулся, вставая. Все его тело затекло. Сколько он уже тут сидит и думает о своем? Далеко внизу раскинулась территория Компании, возвращая его к настоящему. Что за дурацкое занятие, сидя на ярком утреннем солнышке, снова и снова перебирать события своей юности!

Он был рад, что его юность кончилась, осталась далеко позади. Несчастливое было время, время сомнений и незнания. Время поисков своего пути ощупью во тьме невежества. Он посмотрел на солнце. Который сейчас час? Солнце стояло уже почти в зените. Долго же он тут просидел.

Карл потянулся, раскинув большие руки и открыв рот. Издав громкий, как рев, звук, он покрутил торсом и несколько раз топнул ногами. Потом стал спускаться с холма, серьезный, задумчивый, продолжая перебирать в памяти все, о чем только что думал, события своей молодости, маленькую мертвую птичку, странности своего детства.

Занятый этими мыслями, он, сам того не заметив, оказался на берегу искусственного озера в центре владений Компании. Задержавшись на мгновение у края газона, он ступил на него и пошел через траву в ельник. Последний ряд деревьев отделял его от края воды, когда он услышал звук. Это был плеск, что-то скакало в озере, разбрасывая фонтаны воды.

С сильно бьющимся сердцем он торопливо подошел к краю озера. В воде кто-то был. Солнечные лучи сверху вниз били в водяное зеркало, высекая из него потоки света. Он прикрыл ладонью глаза. Человек в воде отчаянно бился. Он разглядел влажный блеск бледно-золотого тела, тонкие округлые конечности. Барбара. Она была в воде совершенно голая, резвилась сама по себе. Покраснев, он повернулся, чтобы уйти.

Но, поравнявшись с деревьями, он встал и остался стоять. Интересно, его оттуда видно? Скорее всего, нет. Математически шансов разглядеть его оттуда очень мало. Им вдруг овладела храбрость любопытства. С раннего утра он размышлял о тайнах бытия, о секретах темной вселенной. А разве это не ее часть? Не та скрытая реальность, обычно потаенная, спрятанная от глаз, эзотерическая сцена, доступная лишь немногим? И, если он будет осторожен, она его не увидит.

Карл стоял, наблюдая за девушкой в воде. Она там развлекалась вовсю. Вода летела во все стороны. Наконец она двинулась к берегу. С трудом выбралась из воды, встала на бетонный бортик, с нее текли струи. Карл почувствовал, как сильнее забилось его сердце и как, несмотря на глубокую внутреннюю решимость, краска стыда начала заливать его щеки и уши. Озеро было не широким. Девушку на высоком противоположном берегу было хорошо видно.

Впервые в жизни он глядел на нагую женщину. Для него это было такое же событие, как рождение и смерть, брак и совершеннолетие. Непонятное и важное. Событие, которое никогда не повторится.

Он наблюдал за тем, как она, встав в траве на колени, отжимала мокрые волосы. На миг его глаза затуманились, словно зрение было готово изменить ему. Поставив руки на бедра, он сделал глубокий вдох и наполнил воздухом легкие. Перед глазами все плясало, прыгали какие-то соринки, метались красные пятна. По коже поползли вниз капли пота. Под рубашкой вдруг стало липко. Тело стало сырым и холодным.

Но вот мгновение прошло, а за ним прихлынула волна горячей крови, которая текла к его сердцу, ярясь и пенясь, захлестывала все пустоты его тела, неслась по артериям и венам.

Стоя на берегу на коленях, выжимая коричневые волосы, мокрая девушка гладко блестела на солнце. Миллионы световых искр вспыхивали на ее гладкой коже. Все редкие кристаллы, все драгоценные камни были там, столько, что и не сосчитать, куда больше, чем бриллиантов на тропе, чем полусфер росы на лужайке. Этот блеск затмевал все, виденное им раньше, это смуглое роскошное сияние сразу поставило на место все: и траву, и землю, и деревья, и горы.

Он никогда не видел ничего грациознее ее голых рук и плеч. Все знакомые ему цвета меркли перед белизной и золотом ее кожи, свежей после купания. Он видел, как движутся ее руки. Она встряхивала головой, склоняла ее набок. Выжав в последний раз волосы, она запрокинула голову и стала смотреть вверх. Темно-коричневые волосы, густые и тяжелые, упали ей на шею. Ее лицо, маленькое и четко прорисованное, было обращено к небу. Медленно встав на ноги, она стояла.

Только теперь он впервые увидел ее полностью. Она не была высокой. Точнее, она была даже куда ниже, чем он ожидал. Он вообще не ждал ничего подобного. Картинки на стенах, рисунки и календари обманули его. Они изображали огромных женщин с могучими ногами, изогнутыми и длинными, массивными грудями, вздымающимися в воздух. Эта девушка была совсем не такая. Она была небольшой и полной, не жирной или в ямочках, а просто крепкой. Ее тело мало чем отличалось от мальчишеских тел, которые он видел на уроках физкультуры в школе. Только кожа гладкая и бедра пошире. Но высокой она не была, и ноги у нее были обыкновенные, с коленными чашечками и ступнями, которые плотно стояли на земле.

Но больше всего его изумили груди. Они не торчали вперед или вверх. Они не выпирали вперед, как обычно показано на рисунках. Они свисали вниз, а когда она наклонилась, они отвисли. Они болтались и качались из стороны в сторону, пока она собирала одежду, наклонялась и выпрямлялась, одеваясь. Они были совсем не твердые, а такие же мягкие, как все ее тело, светлая мягкая плоть. Они походили на бурдюки для вина, которые вешают в своих палатках арабы на востоке. Мешочки, дрожащие мешочки из плоти, которые наверняка мешали ей на каждом шагу.

Она застегнула короткие красные штаны, запахнула серую блузку. Села, чтобы завязать сандалии. Теперь она стала такой, как всегда, а не белой, голой, коренастой. Груди из висячих мешочков снова превратились в округлости у нее под блузкой. Плотно сидящие штанишки и блузка делали ее стройнее и выше.

Закончив одеваться, она пошла назад прямо по траве газона. Он потерял ее из виду. Она исчезла. Все кончилось. Он расслабился. Его кровь утихла. Сердце начало возвращаться к норме, кровь отлила от щек и ушей. Он вздохнул, выпуская воздух из легких.

Неужели это случилось? У него кружилась голова. В каком-то смысле он был разочарован. Она была короткой и толстой, тут и там из нее выпирали какие-то окружности. У нее были ноги, чтобы ходить, и ступни, чтобы стоять. Ее тело было таким же, как у всех, физическим явлением, инструментом, машиной. Оно родилось так же, как все остальное: из праха и слизи. Пройдет время, и оно сморщится, обвиснет, потрескается и согнется, а потом удерживающие его вместе липкая лента, клей и гвозди отвалятся по одному, и оно снова уйдет в землю, из которой вышло.

Оно сломается и износится. Оно выцветет и увянет, как трава и цветы, как огромные ели над ними и даже как сами горы и вся земля. Оно было частью обыденного мира, материальным, как все материальное. Оно подчинялось тем же законам. И работало, как все остальное.

Он вдруг подумал о своих рисунках, которые он копировал с красоток в журналах, и обо всех тех мыслях и идеях, которые роились у него в мозгу, пока он сидел один в душной запертой комнате, куда сквозь шторы лился солнечный свет. Он улыбнулся. Что же, наконец он кое-что понял. Утратил свои драгоценные иллюзии, зато узнал то, чего не мог уразуметь раньше. Тела, его или ее, все в принципе одинаковы. Все – части одного и того же мира. Мира, за пределами которого нет ничего, никакого фантомного королевства души, никакой области возвышенного. А было только это – то, что он видел своими глазами. Деревья, солнце, ветер. Он, Барбара, все и всё были частью этого. А больше ничего не было.

Однако его потаенный внутренний мир, мир духа, который он лелеял в себе так долго, не дал трещину и не обрушился ему на голову. Он не превратился в руины и печальные останки, среди которых ему отныне предстояло бродить. Скорее, все мечты и представления, которыми он жил все время, как будто выключились, просто перестав существовать. Растаяли тихо и бесследно, как мыльные пузыри. Исчезли навсегда. Как будто их и не было.

Пока он думал об этом, сзади подошла Барбара и остановилась в нескольких футах от него.

– Что ты здесь делаешь?

Карл медленно повернулся.

– Здравствуйте.

– Бога ради! Что ты делаешь?

Карл смотрел на нее. Волосы у нее были еще мокрые, с них капало. Одежда прилипала к телу большими влажными пятнами. Вид у нее был сердитый.

– Это вы были в воде? – спросил Карл. – Я видел, вы выбрались на берег нормально. Хотя в какой-то момент мне показалось, что у вас проблемы.

Она стояла совсем рядом, ее влажная блузка поднималась и опадала. Серая ткань прилипла к влажной коже. Он видел очертания ее грудей, твердые расширенные соски возмущенно тряслись. Зубы у нее были длинные и неровные, а волосы тяжелые. И все равно она была красива. У нее были чудесные глаза и чистая, гладкая кожа. Мокрая и злая, она была такой же гибкой и привлекательной, как всегда.

– Если бы я тонула, ты бы стал меня спасать? – Она дрожала. Зубы стучали.

– Я бы вас вытащил, – сказал Карл, складывая на груди руки.

– Я не поняла. Что ты тут делаешь? – Барбара встряхнула головой. – Ты что, подглядывал? Что с тобой такое?

Ее голос дрожал. Он видел, как ее глаза налились слезами. Вид у нее был такой замерзший, такой несчастный… Ему вдруг стало жаль ее, и еще он почувствовал себя немного виноватым.

– Простите меня, – сказал он. – Не надо злиться.

Она не ответила. Стояла, глядя вниз и вытирая воду с шеи.

– Вам лучше вернуться. Принять ванну, обсохнуть. Переодеться. Иначе можно схватить простуду.

– Правда?

– Давайте вместе пойдем в общежитие. Ладно? Вернемся вместе.

– Мне все равно. – Она повернулась и зашагала прочь между деревьями. Карл помешкал. Потом пошел за ней, весь в раздумьях, не спеша, но и не теряя ее из виду. На краю рощи Барбара остановилась, нетерпеливо поджидая его.

– Ну, давай же! Или хочешь, чтобы я простыла?

Карл улыбнулся.

– Нет.

– Тогда поспеши.

Он подошел к ней.

– Если идти по солнцу и не заходить в тень, то все будет в порядке. Но горячая ванна все равно не помешает.

Дальше они пошли вместе молча.

– Вы злитесь из-за того, что я вас видел? – спросил вдруг Карл.

Барбара молчала.

Глава 17

Пока другие наслаждались жизнью снаружи, Верн Тилдон сидел в офисе за пишущей машинкой с заправленным в нее листом мягкой желтой бумаги.

Печатал он одним пальцем, медленно, подолгу взвешивая слова.

«…Я, Верн Тилдон, агент Американской металлообрабатывающей компании, действующий в период…»

Он перестал печатать и долго смотрел на страницу. Потом продолжил.

«…перехода к новому собственнику, в интересах которого мною и двумя другими ответственными лицами за собственностью Компании осуществляется постоянный надзор…»

Он остановился, поморщился. Что-то в этом предложении было не так. Он взял другой лист желтой бумаги и ручкой нацарапал на нем несколько строк. Вдумчиво, внимательно перечитал их. Потом встал из-за стола и подошел к окну. Распахнул створки и вернулся на свое место за машинкой.

Вытащил из машинки бумагу, заправил новый лист.

«Мне, Верну Тилдону, представителю Американской металлообрабатывающей компании, было поручено организовать и всеми возможными способами содействовать в передаче всего движимого и недвижимого имущества Компании…»

Вдруг он подпрыгнул. Кто-то поднимался на крыльцо. Незнакомой легкой походкой. Не Карл. Не Барбара. Он прислушался, замерев на месте. Но ничего не услышал, было тихо. Может быть, он ошибся.

Но вот звук повторился. Кто-то стоял на крыльце. Дверная ручка медленно повернулась. Сердце Верна заухало. Он пошарил глазами по офису. Черт, ни молотка, ничего нет. Где же Карл? Он такой здоровый.

Дверь открылась. Близорукий человечек неуверенно заглядывал, моргая и нервно поводя головой. Худое восточное лицо обратилось к Верну.

– Здравствуйте, – произнес восточный человек.

– Кто вы такой?

Человечек вошел, закрыв за собой дверь. Верн не шевелился. Человечек был маленьким и щуплым. Трудно было сказать, сколько ему лет. Может быть, сорок. На нем была линялая форма последней войны, плотно облегающие суконные штаны и ботинки с металлическими подковками. В левой руке он держал небольшую фуражку.

– Кто я такой? – переспросил он. Голос у него был сухой и гнусавый, как при простуде. Сунув руку во внутренний карман френча, он достал оттуда конверт. – Можете посмотреть, если желаете. Мои бумаги.

Верн взял у него конверт и открыл. Карточки и бумаги, написанные иероглифами, с подписями и печатями, с крохотными фотографиями того же самого человека, с рядами цифр и штампов.

– Я не могу это прочесть.

– Эти документы удостоверяют, что мы прибудем сюда через несколько дней. Я приехал раньше, чтобы убедиться, что здесь все в порядке.

– Вы представитель новых хозяев?

– Я представитель Политической консультативной конференции китайского народа. В данное время всекитайский народный конгресс распущен. Верховная власть в Народной Республике Китай временно передана ПКК китайского народа.

– Понятно, – сказал Верн. – Через несколько дней? А я думал, у нас больше времени. Вы меня прямо шокировали. Всего несколько дней?

– Два или три. Я пришел раньше. Если все окажется в порядке, смена власти будет осуществлена немедленно. Мы не знали, удалось ли вашей стороне вовремя эвакуировать персонал.

Верн помешкал.

– Не хотите ли присесть?

– Благодарю. – Миниатюрный китаец сел возле стола, положив ногу на ногу. Достал пачку русских папирос и взял одну в рот.

Верн сел напротив. Он наблюдал, как китаец закуривает. Спички у него, похоже, никуда не годились. Несколько штук понадобилось, чтобы закурить одну папиросу.

– Вы говорите, как американец, – сказал Верн. – Что, здесь есть еще американцы?

– О нет. Я выучил язык в Пеории. Десять лет назад. Я был там в командировке.

Верн протянул ему руку.

– Меня зовут Тилдон. Верн Тилдон. – Они обменялись рукопожатием.

– Гарри Лиу.

Верн рассматривал его внимательно. Гарри Лиу был бледен и худ. Его плоское лицо было лишено всякого выражения. Он уже начал лысеть. У него были длинные руки с тонкими пальцами. На одном он носил тяжелое металлическое кольцо.

– Судя по вашему виду, вас должны звать не Гарри.

Гари Лиу улыбнулся.

– Тогда зовите меня, как хотите.

– Вы солдат?

– О да. Уже давно. Хотя в действующей армии не бывал уже много лет. Повредил ногу на Длинном марше. Он и вправду был очень длинным.

– Да. Правда. Я помню.

– Интересно, что написал бы о нем Кафка. Помните, у него есть рассказ, «Великая китайская стена». В нем говорится о том, как жители одной части Китая могут платить налоги императору, который давно умер, а о новом они ничего и не слышали. Эта страна такая большая… И почти всю я прошел пешком. Только под конец, когда нога подвела, ехал на попутках.

Верн кивнул.

– Думаю, когда-нибудь историки назовут это одной из поворотных точек истории.

– Мне кажется, все будет зависеть от того, что за историки тогда будут.

– Но в любом случае он что-то значил. Конец одного и начало чего-то другого. Может быть, завершение цикла. Как сказали бы Тойнби или Вико.

– Да, циклические историки.

– Кое-кто из них считает, что наше время похоже на историю Рима. При жизни Христа. Или чуть позже. Когда Империя начала отступать. Когда римский мир начал раскалываться.

Гарри Лиу улыбнулся.

– То есть вы хотите сказать, что вы – последние из римлян? Интересно, кто же тогда мы. Занятная аналогия.

– Занятная?

– Если следовать ее логике, то мы тогда – первые христиане.

Верн встал.

– Может быть, вы хотите осмотреть что-нибудь перед уходом? Какие-нибудь сооружения?

– Да. Неплохая мысль. Я должен взглянуть, в каком состоянии находится территория.

Верн распахнул дверь и шагнул на крыльцо.

– Я покажу вам все, что вы захотите увидеть.

Гарри Лиу последовал за ним.

– Прекрасно.

Вместе они спустились с крыльца на дорожку. В нескольких ярдах от крыльца Верн заметил велосипед легкой конструкции. Подошел к нему.

– Ваш?

– Да.

Велосипед был русский. Верн его осмотрел. Когда он закончил, они с Гарри Лиу пошли прочь от офиса.

– Что вы хотите посмотреть? – спросил Верн.

– Ничего конкретного. Главный вопрос был в том, хватило ли вам времени вывезти всех своих сотрудников и закрыть производство.

– Да.

– Сколько здесь осталось человек?

– Трое. Я и еще двое. В нашу задачу входит передать территорию вам. – Верн шел вперед в глубокой задумчивости и хмурился на ходу.

– Что-нибудь не так? – спросил его Гарри Лиу.

– Ваша аналогия. С римлянами.

– Не моя, – ответил Гарри. – Не я ее придумал.

– Ну, хорошо, моя. Насчет того, что мы остатки старого мира. Уходящие римляне. А вы новый мир. Первые христиане.

– И что?

– Темные века, вот что. Ведь их принесли с собой первые христиане. Грубость, жестокость, право сильного. Конец разума и свободы. Рабство. Средние века. Длиннейший период упадка в истории. Время, когда каждый человек жил и умирал на одном и том же крохотном клочке земли, как зверь. Прикованный к нему цепями. Ни образования, ни надежд. Лишь бы было чем утолить голод да прикрыть наготу, а большего и не надо. Рабство – только под другим именем.

– Но это же не все.

– А?

– Была еще церковь. Не забывайте о ней. Так ли уж темны были Темные века? Вспомните, что церковь дала человеку тогда: возможность вечной жизни, смысл бытия. Церковь объяснила человеку, зачем он живет. И тем самым дала ему ключ к спасению.

– Не ключ, а обещание спасения. Пустые обещания, чтобы держать людей в узде. Они же были кровопийцы. Люди работали на них до смерти. А все эти сказки, позолота и мишура лишь прикрывали их пустую, праздную жизнь. Помните, что сказал о них Ленин?

– Опиум для народа. – Гарри Лиу кивнул. – Помню. Бог, Святая Троица, Богоматерь. Сегодня они для нас мало что значат. Но тогда они значили много. И я сомневаюсь, что при них людям было так уж темно. Темные века. Это мы их так называем, а тогда люди жили насыщенной духовной жизнью, обладали высокой духовностью. Они сами отнюдь не считали свои времена темными. Ранние христиане готовы были отдать жизнь за свою церковь, за то, во что они верили.

– Их обманули.

– По нашим стандартам, да. Но с тех времен слишком многое переменилось. Мы потеряли интерес к тому, что было важно для них. К идее бога. К иерархии, физической и духовной. К ступеням бытия, от земли через воду и воздух к огню. К вселенной, центром которой является моральный бог. В которой была возможна вертикаль очищения, ведущая от земной скверны к более чистой воде, к небу и, наконец, к царству самого бога, в небесный огонь, к звездам. И для всякого человека наступал день, когда он уходил туда, в небо, и очищался.

– Слова.

– Возможно. И возможно, новые христиане тоже несут людям одни слова. Обещания. Обещания и новое Средневековье. Жестокость и невежество, конец разума. Но наши слова имеют значение для нас самих, так же как их слова – для них. Святая Троица. Пустые слова – сейчас. Но не пустые тогда.

Верн взглянул на Гарри Лиу с любопытством.

– А вы что, верите в бога?

– Я? О нет. Правда, все зависит от того, что вы называете богом. Мы сбросили иконы и заменили их портретами человека, и, может быть, он и есть наш бог. Кое-кто из нас преклоняется перед ним, перед его волей и говорит, что он всегда прав. – Гарри Лиу подумал. – Так что, может, у нас есть своя святая Троица, в новом обличье. Старое вино в новых бутылках. Мы воскресили давно ушедший век. И может быть, жестокость и невежество тоже.

Верн остановился раскурить трубку. Взгляд Гарри Лиу с интересом следил за огоньком зажигалки.

– Зажигалка для трубки, – сказал Верн. – Довольно удобная штука. – И он дал ее маленькому китайцу.

Гарри Лиу внимательно рассмотрел ее.

– Да. Гораздо лучше этих. – И он похлопал по карману своего френча, в котором лежал коробок спичек. – Из них только некоторые зажигаются. – Он протянул Верну зажигалку.

Какой-то импульс подхватил Верна.

– Оставьте ее себе.

– Зажигалку?

– Пусть будет у вас. У меня есть еще. А это подарок. От старого мира новому. – И он невесело улыбнулся.

Гарри опустил зажигалку в карман.

– Спасибо. – Какое-то время он молчал. – Остальные. Вы говорили, здесь с вами еще трое других.

– Да. Женщина и молодой парень.

– А где они?

– Куда-то ушли. Возможно, читают трактат об этике. По крайней мере так они говорят.

– У вас есть сомнения?

– Даже не знаю. Может, и читают. Какая разница.

– Какие они, эта женщина и юноша?

Верн пожал плечами.

– Ничего особенного.

– Женщина молодая? Привлекательная?

– По правде говоря, несколько лет тому назад у меня был с ней роман.

– А молодой человек знает?

– Сомневаюсь. Сомневаюсь, чтобы она ему рассказала. Это было не очень приятно. Она была тогда очень молода.

– А вы, разумеется, были намного ее старше.

– Именно так.

– Вы и я примерно одного возраста, – задумчиво сказал Гарри Лиу. – Оба стареем. Я лысею, и у вас волосы редеют. Полагаю, что, когда вы и та девушка встретились, этого еще не было.

– Уже началось.

– Не понимаю, почему роман между молодой девушкой и зрелым мужчиной обязательно должен быть неприятен. В Китае такое сплошь и рядом. И никаких неприятностей.

– Ей не было еще и двадцати лет. Дело было в курортном городке в Новой Англии. Она приехала туда с какими-то друзьями из колледжа. Мы встретились случайно. Я подвез ее обратно на своей машине. Она не понимала, что происходит. Я завез ее в мотель и затащил в постель. Хороший способ научиться реализму.

– Ваше общество придает реализму слишком большое значение. Я обратил на это внимание, когда был в Пеории.

– Правда?

Гарри Лиу поджал губы.

– Что такого замечательного в реальном мире? Атомы и пустота. Расскажу вам одну интересную вещь. В нашем обществе нам, пожилым людям, закон запрещает разрушать фантазии молодых. Точнее, мы, наоборот, придумываем волшебные сказки, в которые они верят.

– Я об этом слышал. Ваше правительство держит ученых на коротком поводке. Они не имеют права рассказывать правду о мире. То же и художники.

– Это верно. Как в Средние века. Наша наука и искусство приспособлены к общественной необходимости. Они служат политическим интересам.

– То есть являются рабами вашей новой религии. Вы это одобряете?

– Думаю, да.

– Хотите получить целую страну детей? Хотите, чтобы они не взрослели и не знали правды о мире?

Гарри Лиу улыбнулся.

– По-вашему, мы этим занимаемся? Возможно.

– Это зло. Кто вы такие? Новая церковь с новым папой, который правит народом железной кочергой, диктует ему, говорит, что думать, как поступать, во что верить…

– Да. Мы управляем ими сейчас. И надеемся, что настанет время, когда они смогут управлять собой сами. Нас уже почти нет, моих единомышленников, тех, кто знает, что мы рассказываем народу сказки. Фантазии. Те, кто придет за нами, поверят в них и назовут правдой. Они не захотят из них вырастать. Они не будут даже знать, что из них вообще можно вырасти. А я им не скажу, потому что нельзя. Таков закон. И это мудрый закон.

– Вы просто не хотите, чтобы они знали.

– Ради их же пользы. Атомы и пустота… Важны лишь социальные реалии. Их следует знать. Все прочие истины подождут. Искусство, наука. Мы снабжаем их мифами, мудрыми мифами. Как делала церковь. Наши мифы – не совсем мифы. Но они мудрые. В них есть смысл. Они помогут, когда в них будет нужда.

Верн и Гарри Лиу шли молча, никому не хотелось говорить. Наконец они подошли к огромным кучам шлака, вырытому в земле карьеру, вокруг которого все покрывал мусор и отходы фабрик и машин.

– Это конец, – сказал Верн, останавливаясь. – Отсюда дальше ничего больше нет. Можно возвращаться.

Они пошли назад.

– Ну? – не выдержал наконец Верн. – Что вы со всем этим будете делать? Теперь все ваше. Как вы поступите?

– Не знаю. Не мне решать.

– Но вы найдете этому применение? Или разрушите все до конца?

– Что-то, разумеется, будет разрушено. Нам нужны части, орудия, механизмы. Остальное будет переработано. Нам все придется изменить. – Гарри Лиу поддел носком ботинка камень, попавшийся ему по дороге. – Мы вывезем весь мусор. Снесем башни. Это место нуждается в основательной чистке. А потом в реформировании, преобразовании. Перемены должны наступить во всем.

– Ради благой цели, надеюсь.

– Благой? Благо, красота, истина. Сомневаюсь.

– Сомневаетесь?

Они поравнялись с велосипедом Гарри. Маленький китаец перебросил ногу через раму, сел.

– Я сомневаюсь в том, что подобные вещи существуют. Вспомните, что сказал ваш знаменитый судья. Пилат. Судья из Библии.

– Понтий Пилат.

– Он сказал одну очень хорошую вещь. «Что есть истина?»

– А Христос сказал: «Я есмь истина».

Гарри поглядел на него. Улыбнулся, хищно и сдержанно.

– «Я есмь истина». Точно.

По спине Верна пробежал холодок.

– Так вот оно что.

Гарри Лиу поехал прочь, уверенно держась в седле велосипеда, маленький худой человечек в линялой военной форме. Верн наблюдал за тем, как он подпрыгивает на камнях дорожки, с непроницаемым лицом сжимая обеими руками руль, уменьшаясь.

Верн повернулся, чтобы пойти назад. Но замер.

Гарри Лиу остановил велосипед. Верн озадаченно смотрел на него. Лиу пошарил в кармане. Достал что-то. Осторожно положил на землю и наступил своим кованым каблуком, вдавливая предмет в гравий. На солнце блеснули осколки.

Зажигалка Верна.

Верн вздрогнул.

– Бог мой. – Он повернулся и пошел назад, в офис. Когда он обернулся еще раз, Гарри Лиу уже не было.

– Бог ты мой. – Он покачал головой, изумленный. – Так вот, значит, как все будет.

Карл и Барбара медленно шли по тропинке. От солнечного тепла волосы Барбара начали подсыхать. Тоненький ручеек воды, который стекал раньше по ее шее, иссяк. Одежда больше не липла к ее телу. Хорошее настроение тоже понемногу возвращалось.

– Как вы теперь себя чувствуете? – спросил Карл.

– Нормально.

– Это хорошо. – Некоторое время они шли молча. Наконец они оказались у женского общежития. Карл остановился. Он ждал, пока Барбара заговорит.

– Может, зайдешь, посидишь, пока я переоденусь? – спросила наконец Барбара.

– Я лучше пойду и соберу себе что-нибудь поесть. Я уже давно ничего не ел. Проголодался.

– Если подождешь, я поем с тобой позже.

Карл задумался.

– Давай быстрее, – поторопила его Барбара. – Решайся. Мне надо внутрь, скорее переодеться.

– Тогда пошли.

Они поднялись по ступенькам и вошли в здание. На втором этаже Барбара ключом отперла дверь своей спальни. Они вошли.

– Недурно, – сказал Карл, оглядываясь. – Какие красивые цветы в вазе. – И он начал бродить по комнате, разглядывая картинки на стенах и фотографии.

– Я тебя оставлю, – сказала Барбара.

– Да, конечно. Постараюсь не мешать. – Карл стоял перед книжным шкафом, руки за спиной, голова на бок, и пытался прочесть названия книг. Барбара подошла к платяному шкафу и достала из него свои черные слаксы. Из комода вытащила белую рубашку.

– Я скоро вернусь. – Барбара вышла из комнаты. И поспешила в конец коридора, в ванную. Мгновение, и горячая вода полилась в ванну. Барбара стянула с себя сырую одежду.

Скоро она уже сидела в ванне, а со всех сторон вокруг нее журчала горячая вода. Она поднималась все выше и выше, и Барбара легла в ванне. Удивительно, до чего быстро согревает горячая вода. Вода скрывала ее, с каждой секундой все ближе подбираясь к краю. Нет ничего приятнее горячей ванны.

Она долго лежала в ванной, вытянувшись во весь рост, положив руки на бортики. Она была расслаблена, спокойна. В конце концов, никакой реальной опасности не было. Начни она тонуть, Карл бы ее спас. Возможно, он пришел бы за ней вброд, выловил бы ее из воды и, неся к берегу, втолковывал ей архимедов принцип вытеснения жидкости и пропорциональной потери веса тела, погруженного в воду.

Она нервно хихикнула. Неужели он и впрямь так бы себя вел? Это на него похоже, он вечно читает лекции или что-нибудь объясняет низким басовитым голосом. Может, он так увлекся бы объяснениями, что забыл бы ее спасти. Просто стоял бы над ней, пока она тонула, и болтал, не умолкая.

Барбара растерла кусочек мыла «Слоновая кость» в пену и положила ее себе на плечи и руки. Потом потянулась вперед и закрыла воду. Ванна была полна. Она окунулась, смывая с себя пену.

Она вытащила затычку и вышла из ванной на коврик.

Там она вытерлась, быстро и энергично действуя полотенцем. Совершенно обсохнув, она надела сухую одежду: черные слаксы и свежую белую рубашку. Стоя перед маленьким зеркалом, она снова и снова проводила по волосам щеткой, пока не почувствовала, что они стали мягкими и пушистыми сзади. Тогда она собрала свою мокрую одежду и заспешила по коридору к себе в комнату.

Карл сидел на кровати и читал книгу.

– Что это? – спросила Барбара. – Какая книга?

– «Очерки западной философии» Рассела.

– И как? – Она повесила полотенце в шкаф.

– Интересно. Возьму когда-нибудь почитать.

– Можешь взять прямо сейчас, если хочешь. – Барбара села в кресло. – Сигарету? – Она протянула пачку Карлу.

– Нет, спасибо. Я не курю.

Барбара закурила и бросила пачку на стол. Она сидела, пуская дым, и наблюдала за Карлом, который читал книгу. Карл ответил ей смущенным взглядом. Немного погодя он закрыл книгу и положил ее на кровать.

– Наверное, я все же не буду ее брать. Раньше я много читал философии, теперь меньше. Думаю, когда я закончу свой трактат, то и о философии забуду.

– Что же ты будешь тогда читать?

– Романы. Я мало читал романов. Проводил время в основном в компании Канта и Спинозы.

– И что, зря его потратил?

– Не совсем. Не более зря, чем когда учил геометрию в школе.

– Вот это я и называю зря.

– Возможно. – Он кивнул. – Даже наверное. Вокруг куда больше интересного, чем в книгах.

– Ты так думаешь?

– Да. Вот почему я и пошел сегодня гулять. Я очень рано встал, в семь тридцать.

– Ты проходил мимо. Я слышала, как ты свистел.

– Я вас разбудил?

– Да.

– Простите.

– Неважно. Утро было хорошее. Мне тоже нравится гулять. Вот почему я оказалась в воде.

– Я удивился, увидев, как вы там плещетесь. Я возвращался с холмов и решил срезать дорогу через парк. Я не собирался подглядывать.

Стало тихо.

– Вы сердитесь из-за этого?

– Сердилась. Но теперь это неважно. В конце концов, парк – публичное место.

– Я рад, что вы больше не злитесь. – Карл улыбнулся ей, его большое честное лицо просияло. – Какое-то время вы злились. И правильно. Нечего мне было стоять там и пялиться. Я знал, что поступаю неправильно. Знал, что мне надо уйти. Потом я это понял. Но все равно не ушел. Стоял и смотрел.

– Интересно почему, – сказала Барбара тихо.

Карл вспыхнул, испуганный.

– Я не хотел подсматривать. Я…

– Ты не имел права. Никогда не поступай так ни с кем другим.

Карл опустил голову, весь красный от смущения. Пробормотал несколько слов и, словно подавившись, умолк.

– Никогда больше так не делай. Ни с кем. – Барбара пошевелилась в кресле. – У каждого человека есть свой мир, свой собственный, личный мир. Вторгаться в него нельзя, иначе сломаешь.

– Неужели я… что-то сломал?

Она ответила ему быстрым взглядом.

– Ты этого хотел.

– Нет!

– Ты вторгся в мой мир.

– Нет! Я не хотел! Вы ошибаетесь. Дело было вовсе не в этом.

– О’кей. – Она коротко кивнула. – Забудем.

Она зажгла вторую сигарету и теперь торопливо курила, сжав руки в кулаки и не глядя на Карла. Карл неловко поерзал. Несколько раз сглотнул. Наконец он встал.

Барбара посмотрела на него.

– В чем дело?

– Думаю, я лучше пойду.

– Нет. Сядь.

Карл неуклюже сел, нащупав позади себя кровать. Барбара продолжала сидеть молча, невидящими яркими глазами глядя перед собой.

– Мне надо кое-что сделать, – бормотал Карл. – Написать письма. Я…

– Уходишь?

– Мне правда нужно.

– Думаешь, можешь приходить и уходить, когда захочешь?

Карл не понял. Он изумленно встряхнул головой.

– В каком смысле?

Барбара раздавила в пепельнице сигарету.

– Когда тебе захотелось, ты пришел и смотрел. Теперь ты уходишь. Думаешь, так можно? Думаешь, люди всегда будут тебе это позволять?

– Ты растешь. Ты скоро станешь мужчиной. Когда-нибудь ты будешь мужчиной. Думаешь, мужчина может вести себя так?

– Не знаю.

– Ошибаешься. Не может. – Она подняла руку и быстро вытерла глаза. Карл весь обмяк, сидя на кровати. Она плачет. Слезы текли у нее между пальцев, бежали по щекам, тихо капали на рубашку, оставляя пятна на ее белой крахмальной поверхности.

– Я… я могу чем-нибудь помочь? – промямлил Карл.

Она покачала головой. Через некоторое время она вскочила и подошла к комоду. Вытащила из ящика платок и, повернувшись к Карлу спиной, высморкалась. Потом подошла к окну и долго стояла, сложив на груди руки и зажав мокрый платок в пальцах.

– Карл, – позвала она.

– Да?

Она повернулась к нему и улыбнулась, ее глаза были темными и яркими.

– Прости меня. Не думай об этом.

Он кивнул.

Барбара села на кровать и откинулась к стене. Вздохнула, медленно выпуская воздух.

– День сегодня такой прелестный. Прелестный, правда? Солнце и все такое.

– Да.

– Почему ты сегодня так рано встал?

– Мне хотелось на улицу. Хотелось погулять и посмотреть, что и как вокруг.

– И куда ты ходил?

– Да так, туда-сюда. Поднялся на холм, посидел там, подумал. Я долго думал. Вспоминал свое детство. Потом сошел вниз. Тогда – тогда я вас и увидел. Я прошел через парк и увидел вас в воде.

– Да. Это было прекрасно. Солнце и вода. Знаю. Ну, Карл?

– Да?

Она подалась к нему, напряженно вглядываясь в его лицо. Они были совсем рядом. Карл с тревогой ждал, его руки лежали на коленях. Барбара покачалась взад и вперед, касаясь ладонью то щеки, то уха. Он видел, как напряжено ее тело, как она взвинчена и взволнованна. Ее темные глаза расширились.

– Ладно, иди, делай, что ты хотел сделать, – сказала она вдруг. – Беги, кончай свои дела.

Карл торопливо встал.

– Хорошо.

Барбара подошла к двери и распахнула ее перед ним.

– Когда закончишь?

Карл замешкался.

– Закончу?

– С делами?

Он задумался. Чувствовал он себя странно. Кожу головы и уши покалывало, будто иголками.

– Думаю, часика через два.

Барбара смотрела на часы, подсчитывая что-то про себя, шевеля губами.

– А что? – прошептал Карл.

– Как что? Ты разве не помнишь?

– Нет.

Барбара улыбнулась. Она раскачивалась взад и вперед, сложив на груди руки, ее губы подрагивали.

– Неужели правда? Не помнишь? Ты же кое-что не закончил. Надо закончить. Ты ведь начал. А раз ты начал, то надо идти до конца. Разве твоя мама тебя этому не учила?

– О… о чем вы?

– Твой трактат. Ты не закончил мне читать. Забыл? Я тебе удивляюсь. Я думала, для тебя это много значит.

Карл с сомнением улыбнулся.

– Верно. Я собирался дочитать остальное.

– Конечно. Я на это надеюсь. Я жду.

– Правда?

Она кивнула.

– Да.

Карл сунул руки в карманы.

– Есть еще несколько частей, которые я хотел вам почитать. Верно. Я начал, а закончить не успел.

– И когда же ты собираешься это сделать?

Карл задумался.

– Ну, я…

– Как насчет обеда?

– Стемнеет.

Глаза Барбары сверкнули.

– Точно. Будет темно, правда? Об этом я не подумала. Проблема. Что ж, думаю, можно будет почитать внутри, где есть свет.

– Это мысль.

– Значит, после обеда я буду тебя ждать. Около восьми. Годится? Не забудь принести рукопись. С письмами ты уже покончишь. Времени хватит.

– В восемь? – Карл шагнул в коридор. Ему было неловко. – Что ж, ладно.

Барбара медленно закрывала за ним дверь.

– Значит, увидимся. О’кей?

– О’кей, – сказал Карл. – Около восьми.

Глава 18

Был вечер. Карл стоял на верхней ступеньке лестницы и наблюдал, как снизу, держась рукой за перила, карабкается Верн.

– Где вы были целый день?

Верн фыркнул.

– Разговаривал.

– Разговаривали? С кем?

Верн прошел мимо Карла в коридор и оттуда в комнату. Со вздохом опустился на кровать.

– Мы решили, что с вами, наверное, что-то случилось, когда вы не пришли на обед.

– Я думал. Есть не хотелось.

– А с кем вы разговаривали?

– С человеком по имени Гарри.

– Вы хотите сказать, что здесь оставили еще кого-то кроме нас?

– Нет. – Верн сдвинул на лоб очки, потер глаза. – Гарри представляет ППС китайского народа. Или, по-нашему, новых владельцев.

Карл от удивления разинул рот.

– Так, значит, они уже здесь.

– Да. Они здесь. Будут с минуты на минуту. У нас был очень любопытный разговор. Было о чем потом подумать. Вот я и думаю до сих пор.

– Он еще здесь?

– Нет. Снова уехал.

Наступило молчание. Карл не знал, что сказать. Только открывал и закрывал рот.

– Значит, нам пора готовиться к отъезду.

– Верно.

– В чем дело? Вы что, не рады?

Верн снова надел очки.

– Я устал. Измучился. Залягу, наверное, спать.

– Да вы что, надо работать. Пользоваться временем, которое у нас еще осталось.

– А что ты хочешь сделать? Напиться и упасть с лестницы?

– О нет. Ничего подобного. – Карл поднял свой коричневый сверток, буквально вцепившись в него руками. – У меня все уже распланировано. Я хочу закончить читать трактат.

– Самому себе?

– Нет. Барбаре. – Он уставился на часы. – В восемь начнем. Может, удастся довести до конца и остальное.

Верн повернул голову к окну. Солнце село. Небо стало темно-фиолетовым. Вышли первые звезды.

– Не темновато ли для прогулки в горы? Хотя, конечно, все зависит от того, что вы будете делать.

– Просто читать.

– Для этого слишком темно.

– Но мы не пойдем в горы. – Карл радостно просиял. – Мы будем читать в ее комнате.

– О?

– Она развесила там картинки, поставила цветы. Выглядит замечательно. Вам надо как-нибудь взглянуть. Очень мило, правда.

– Я видел.

– Ну и как, по-вашему, разве не здорово?

– Да. Очень здорово.

– Что такое? Вы так странно выглядите.

– Я же говорю, я устал.

– Простите. – Карл положил свой сверток. И начал расстегивать рубашку, напевая вполголоса. Повесил ее на ручку двери и снял с плечиков новую, спортивную, голубую.

Верн смотрел, как он надевает свежую рубашку. Он поднял брови.

– А это еще зачем?

– Что это? Я просто меняю рубашку. – Карл застегнул последнюю пуговицу и подошел к зеркалу. – Может, галстук надеть? Как вы думаете?

– Чтобы читать, галстук не нужен.

– Я хочу хорошо выглядеть.

– Зачем?

– Просто, хочется. В конце концов, каждый должен стараться быть красивым. – Он сел на кровать и принялся краешком носового платка начищать ботинки.

Верн поерзал, сел в кровати. С каменным лицом осмотрел Карла с головы до ног. И наконец встал.

– Выглядишь великолепно. Особенно для чтения трактата. Благословляю тебя.

– Благословляете?

Верн подошел к комоду. Выдвинул нижний ящик.

– А вот и мое благословение. Не думаю, что оно мне еще понадобится. Я, видишь, приберегал его для себя. А потом подумал, какого черта. Оно того не стоит.

И он протянул юноше бутылку «Джона Джеймисона».

Карл вытаращил глаза.

– Мое благословение.

– Нет, спасибо, – сказал Карл.

– Что?

– Нет, спасибо. Но все равно спасибо. Это ценный подарок. Я знаю, это из добрых побуждений. Но я никогда не пью.

Верн поставил бутылку на комод. Его лицо скривилось.

– Не пьешь?

– Нет.

– Ты что, умеренный?

– Просто не интересуюсь.

– А ты разве не знаком с кем-нибудь, кто не откажется?

Карл слегка покраснел.

Верн положил ладонь на плечо Карлу.

– Ты так реагируешь, как будто никогда ничего подобного не слышал. Может, у тебя есть сомнения касательно содержимого этой бутылки? А ведь я хочу тебе удружить. Будь у меня коробка конфет, я непременно отдал бы ее тебе. Но у меня нет конфет. Да и вообще, я о них не высокого мнения. Вместо них сойдут и стихи. Спиртное – вот что экономит массу промежуточных усилий. А конфеты – пустая трата времени.

– Я не за этим туда иду.

– За чем – за этим?

– За тем, о чем вы говорите. Не за тем, чтобы пить.

– А я не об этом говорю.

– Ладно. – Карл высвободил плечо. – А может, мне нравятся промежуточные усилия. Об этом вы не подумали?

Верн поморщился.

– Как хочешь. Я думал, что ты, может быть, захочешь устранить парочку препятствий.

– Большое вам спасибо, но мне ничего такого не нужно.

– Спиртное – то же, что антифриз для мотора. Эффект такой же, только более быстрый. Проще ведь антифриз залить, чем вручную толкать машину до гаража кварталов двадцать.

– Понятия не имею, о чем вы. – Карл сгреб свой манускрипт. – Поздно уже. Я пойду.

– Погоди минутку.

– Зачем?

– Хочу с тобой поговорить.

Карл притормозил у двери.

– Не хочу опаздывать.

– Просто ты не хочешь говорить, так? Почему? Боишься того, что я тебе скажу?

– Нет.

– Тогда подожди и послушай. – Верн снова сел на кровать и прислонился спиной к стене. – Господи, до чего же я устал. Доконал он меня сегодня.

– Кто?

– Китаеза этот. Гарри Лиу. Тяжелая была встреча. Настоящий удар для меня.

Карл молча ждал.

– Жаль, что тебя там не было. Ты бы кое-чему научился. Он бы тебя потряс. Мне он дал пищу для размышлений. Господи, хоть бы уснуть. Может быть, завтра мне полегчает.

– Я пойду, а вы ложитесь.

– Нет. Я хочу поговорить с тобой. До того, как ты уйдешь. Это может пойти тебе на пользу.

– Я жду.

Верн кивнул.

– Хорошо, – и умолк, бесцельно теребя воротник.

– Продолжайте. – Карла охватило нетерпение. С того места, где он стоял, не было видно часов. Он не знал, который час, и от этого нервничал. – Что вы хотели мне сказать?

– Не знаю. Жаль, что у меня так мало времени на обдумывание. Ты идешь туда? К ней?

– В ее комнату.

– Один черт. Беда в том, что самое главное я тебе уже предложил. «Джона Джеймисона». Ты отказался, вот я и не знаю, что тебе еще дать.

– Не надо мне ничего.

– Нет, что-нибудь дать все же нужно. Хотя бы просто совет.

– Зачем?

– Потому что кое-что тебе все же нужно. Будь осторожен. Не ходи туда так сразу. Погуляй сначала вокруг. Приведи мысли в порядок.

– Мои мысли и так в порядке.

– Ты хоть знаешь, во что ввязываешься?

– Мы будем читать.

– Ты не больше моего в это веришь. Я вижу, когда время пришло. Для тебя оно пришло. И ты тоже это знаешь. Вот почему ты сменил свою дурацкую рубашку.

– Я просто хочу хорошо выглядеть.

– Зачем? Я пытаюсь говорить с тобой, но это трудно. Может, мне и сказать-то нечего. Я все роюсь в памяти, ищу чего-нибудь. Знаешь, женщины иногда такие странные. С ними ничего никогда заранее не знаешь. Так что приходится идти вперед ощупью. Но твоя проблема в другом. Может, она совсем не такая, как у меня.

– Моя проблема?

– Ты слишком молод. А я слишком мал. Забавно. А вот через донышко стакана все люди одного роста.

– И что?

– И одного возраста. Так что тебе станет куда легче. Это хороший виски. Из самых лучших. Возьми. Спросишь ее, может, она захочет. Она тебе скажет сама.

– Нет, спасибо.

– Так тебе еще долго придется лезть в гору. Это не простой маршрут. Особенно для первого раза. Слишком много контрольно-пропускных пунктов. Они сами их устраивают. – Голос Верна затих, перейдя в вялое бормотание. Он осел на кровати. – Ты идешь, а они их прямо перед тобой ставят. Только пройдешь один, глядишь, другой уже готов. Так что, пока доберешься до верха, устанешь. Слишком устанешь. А для этого надо иметь чуток энергии. Иначе зачем вся эта маета?

Он умолк, тупо глядя перед собой.

– Но это еще не все.

Карл ждал, одной рукой сжимая рукопись, другой не отпуская ручку двери. Верн долго молчал, весь в своих мыслях. Наконец он очнулся.

– Это не все. Есть еще кое-что. Женщины – это комплекс. Их никогда не понять до конца. Так что будь начеку, когда они рядом. Жаль, что у тебя так мало времени. Я бы тебе кое-что порассказал. Знаешь, когда я был в твоем возрасте, со мной случилась забавная вещь. Не забыть тебе потом рассказать. Мне было тогда девятнадцать.

– Значит, я старше.

– Я работал в универмаге Вайнберга. В бухгалтерии. Встретил там девушку, высокую, светловолосую. Глаза голубые. Волосы мягкие. Господи, до чего хороша была, маленькая сучка. Эллен как-то там. Даже фамилии не помню. Давно это было. Она была моей первой. Это случилось прямо у меня в комнате. Помню, трясся я как осиновый лист. Еле двигался от страха. Шел дождь. Это я помню. На улице шел дождь. Лило как из ведра. Холодно было. Промозгло. А мы с ней в постели, тепленькие, как два гренка. И долго так продолжалось. Мы лежим, а за окном дождь. Целую вечность.

Верн закрыл глаза.

– Ну? – сказал Карл.

Верн пошевелился. Поднял голову, моргая.

– Продолжайте.

Верн сел прямо.

– Уверен, что возьмешь «Джона Джеймисона»? Хорошее пойло. Согреет.

– Нет.

– Ты делаешь ошибку. Спиртное бросает отблеск на все вокруг. Придает всему очаровательное сияние. Все становится таким мягким. Податливым. Не твердым. Что угодно можно согнуть.

Верн снова сполз.

– Я устал. Ты иди. Повеселись. Удачи тебе. Кто знает? Может, у тебя все пройдет хорошо. После небольшого подготовительного этапа. Может, она как раз то, что надо для начала. – Верн зевнул, окончательно раскисая. – Насколько я помню, с ней не было проблем. С иными бывает. Со всеми по-разному. – Его голос замер.

– До свидания, – сказал Карл. Он вышел в коридор. Дверь за ним захлопнулась.

Верн лег. Снаружи удалялись шаги Карла. Стало тихо. Верн с трудом поднялся, вытянув себя из сна. И снова зевнул.

– Господи. – Встав на ноги, он подошел к комоду. Постоял, покачиваясь с носка на пятку, почесал пах. Потом рыгнул. – Господи. Что ж, намерения у меня были добрые.

Он взял бутылку «Джона Джеймисона» с комода. И пошел в ванную за стаканом.

Карл шел очень медленно, неся рукопись под мышкой и ощупью находя дорогу. Некоторое время он думал о том, что сказал ему Верн. Но вскоре всякие мысли словно испарились из его головы.

Он посмотрел в небо. Впереди на его фоне маячил контур здания, медленно заваливаясь вправо по мере приближения. В голове у него было пусто. Рука крепко сжимала манускрипт. Как странно! Он попытался вспомнить, что говорил ему Верн, но слова не шли на ум. Он совсем расслабился. Мозг отдыхал. Фиолетовое небо, почва под ногами, огромные неясные силуэты вокруг – все было восхитительно и таинственно. Все мешало сосредоточиться.

Он остановился, перевел дух. Потом продолжал идти, все быстрее с каждым шагом.

Его ботинок стукнулся обо что-то. Это было крыльцо, нижняя ступенька. Громоздкое деревянное здание прямо перед ним затмевало половину неба, закрашивая черным фиолетовые сумерки.

Карл постоял. Воздух был свеж и прохладен. Ветерок обдувал его, шевеля попутно ветки деревьев, посаженных вдоль общежития. Было слышно, как ветки трутся друг об друга в темноте. И никаких других звуков. Только деревья и ветер.

Карл начал подниматься. Он ставил ногу на каждую ступеньку, медленно и осторожно, держась рукой за перила. Почти торжественно. Как будто принимал участие в какой-то процессии. Возглавлял религиозное шествие, медленное, сосредоточенное и серьезное. Зажав под мышкой рукопись, как дар.

На площадке он остановился. Отдохнул. Почему все кажется ему таким торжественным? Почему он придает так много значения этому событию? Ведь он делает то же, что и раньше, несет рукопись Барбаре, чтобы почитать.

Но чувство торжественности не уходило. Может быть, это из-за Верна. Он своими словами сделал все таким значительным и мрачным. Хотя в том, что он испытывал сейчас, не было ничего мрачного. Или жестокого, нисколько. Это был трепет, чистейший трепет, как в церкви. Словно он готовился войти в храм.

Храм. Карл поднял глаза на дом. А он идет с дарами. Процессия, медленно петляя, тихими торжественными шагами подходит к храму. Дары, священный предмет, несут, крепко зажав в руках.

Тут ему стало смешно. Его коричневый бумажный сверток, перевязанный бечевкой, – священный предмет? Во всем его трактате не было ни слова о святости. Он был слишком спокоен, слишком интеллектуален, чтобы стать объектом поклонения. Слишком безжизнен.

Но жизнь существовала, она окружала его со всех сторон в ночи. Звезды, загоравшиеся на небе. Они были живые. Ветер и деревья. И едва различимый, тонкий желтый световой контур посередине темной стены. Очерк окна Барбары. И конечно, он сам был живой. По крайней мере в каком-то смысле.

Карл вошел в дом. Ощупью поднялся по лестнице на второй этаж. Да, он живет. Особенно в последнее время. С той самой минуты, когда, стоя на берегу под ярким солнцем, он смотрел на девушку, плескавшуюся в воде. С тех самых пор он чувствует себя особенно живым. Но какой в этом был смысл, он не знал. В чем-то это было для него тайной.

Он подошел к двери Барбары и постучал.

Дверь отворилась.

– Входи, – сказала Барбара.

Карл помешкал.

– Ладно.

– Входи же!

Он медленно перешагнул порог. Барбара закрыла за ним дверь. Остановившись посреди комнаты, он робко озирался.

– Как здесь красиво.

– Спасибо. – Барбара прошелестела мимо. Ее лицо и волосы сияли, отражая свет лампы в углу. Как будто она сделала прическу. На ней была блузка в цветочек и черные слаксы. И босоножки. Карл бросал на нее взгляд за взглядом, пока она двигалась по комнате, поправляя что-то в одном месте, потом в другом.

– Правда, очень красиво.

– Клади свою книгу.

– Хорошо. – Он положил рукопись на столик у кровати. Барбара украсила комнату кусками материи разных цветов. Смотрелось богато и красиво. Карл робко присел на краешек постели.

– Я прямо в себя прийти не могу. Драпировки. Картины. И цветы.

Барбара стояла у окна. Побарабанила по стеклу пальцами.

– Холодно снаружи, да? – На стекле собралась влага. Она задернула шторы.

– Да. Там холодно. – Карл развернул манускрипт. Коричневую бумагу и бечевку сложил на пол. Барбара казалась спокойной и сдержанной. И молчаливой.

– Я не брошу этот мусор здесь. Заберу с собой, когда буду уходить. Не хочу портить комнату.

– Здесь не так уж красиво. – Барбара села напротив него, в кресло.

– По-моему, здесь великолепно.

– Спасибо. – Она коротко кивнула.

Карл сел спиной к стене, раскладывая бумаги. Пружины под ним скрипнули. Он скорчил гримасу.

– Не обращай внимания. Они всегда так.

– Ладно. – Он устроился поудобнее. – Начинать?

– Уже?

Он моргнул.

– Ну, я…

Вдруг Барбара вскочила. Схватила два маленьких стаканчика с комода и принесла их на столик у кровати. Из какого-то угла комнаты достала бутылку вина и откупорила ее.

– Что это? – спросил Карл.

– Бургундское.

– А.

– Ты не любишь бургундское?

– Я… – Карл помешкал.

Барбара опустила бутылку.

– В чем дело?

Карл не знал. Он пробовал найти причину, но все его мысли перепутались, в голове стоял туман.

– Извините. Да, я выпью немного. Спасибо большое.

Барбара наполнила оба стаканчика и закрыла бутылку пробкой. Подала Карлу его стакан.

Карл сделал глоток.

– Приятное.

– Да. Это хорошее вино. – Барбара снова села. Оба сидели молча, потягивая из своих стаканов, ни один не заговаривал первым. Наконец Карл пошевелился.

– Что ж, наверное, я все же начну.

– Прекрасно.

– Вы – вы ведь хотите послушать? Я не хочу навязываться. Уже немного осталось.

– Конечно, я хочу, чтобы ты мне почитал. Я ведь сама просила тебя об этом. Забавный ты, Карл.

Карл взял свои бумаги. В комнате было темновато. Только небольшая лампа горела в углу. От этого краски на драпировках и картинах выглядели еще сочнее и глубже. Комната была очаровательна, но читать было трудно. На Барбару свет тоже почти не падал. Ее глаза казались большими и темными в полумраке.

Карл улыбнулся ей.

– Ну, поехали.

Барбара откинулась на спинку кресла, скрестила ноги. Руки сложила на коленях. Карл почувствовал, как его сердце забилось чаще. Начав читать первую страницу заключительной части своего трактата, он с изумлением обнаружил, что его голос сел и слегка охрип.

Почитав немного, он заметил, что Барбара, кажется, нервничает. Он опустил страницу.

– Что такое?

Барбара встала.

– Я тебя почти не слышу. Подожди. – Она подошла и села на кровать рядом с ним. Скрипнули пружины. Карл почувствовал, как провис матрас.

– Слабовата, да? – пробормотал он смущенно. И отодвинулся подальше. – Извините, у меня, кажется, сел голос.

– Ничего страшного. Продолжай. – Барбара вытянулась на кровати, прижавшись плечами к стене. Карл бросил на нее взгляд. И продолжал читать.

Слушая голос Карла, Барбара чувствовала, как ее клонит ко сну. Прижавшись к стене, она слышала тихий, напряженный шепот, который исходил от него, пока он сидел, склонившись над своей рукописью, лежавшей у него на коленях. Слова теряли смысл, сливаясь вместе до полной неразличимости. Но это не имело значения.

Она наблюдала за ним сонными глазами. Лицо Карла было серьезно, сосредоточенно, губы двигались. Эти странички так много значили для него. Он так долго трудился над ними. Читая, он сжимал страницу обеими руками, точно боялся, как бы с ней не случилось что-нибудь, как бы она не улетела и не затерялась.

– Для тебя это так важно? – внезапно спросила она.

Карл вздрогнул.

– Что? – Он опустил страницу.

– Твой доклад так важен для тебя? Ты так крепко его держишь.

Карл обратил внимание на свои руки.

– И правда.

– Я не имела в виду, чтобы ты перестал. Читай.

– Нет. Горлу надо немного отдохнуть. – Он положил страницу, с которой читал, к остальным, на колени. Она обратила внимание, как он постарался обращаться с ними как можно небрежнее. Как будто ему все равно.

– Я вовсе не хотела тебя критиковать. Просто спросила. Мне было интересно, что творится у тебя в голове.

Карл задумался о том, что у него там происходит, но, похоже, ответа не нашел.

– А зачем? – спросил он.

– Наверное, потому, что ты мне нравишься.

– Правда?

– Да. Что странно. Обычно я не люблю людей. Я всегда старалась держаться от них подальше. Сама по себе. Сколько себя помню.

Карл кивнул.

– Карл, а какой была твоя мать?

– Моя мать? Ой, даже не знаю, что сказать. Очень деловая. Мне она не нравилась. У нее была работа в отделе кадров. Она проводила собеседования. Когда я вспоминаю ее, то всегда представляю, как она сидит за столом, в очках, с бланками в руках. А перед ней лежит остро отточенный карандаш и резинка.

– Она уже умерла?

– Погибла в автокатастрофе, когда я был еще совсем маленьким.

– Кажется, ты мне говорил. Прости.

– Я по ней не скучал. Жил с дедом и бабкой, пока не начал сам зарабатывать себе на жизнь. По-настоящему я любил только отца. Он играл в гольф и носил старую кепку. У него был старый «Форд» модели Т. Мы с ним частенько ездили за город, на пикник. Может, поэтому я так люблю лес. Он умер, когда мне было всего шесть. Странно. Я так давно о нем не думал. Я помню его голос. Он был такой раскатистый, громкий. И сам он был огромный. Как башня.

– А у тебя в школе было много девушек?

Карл долго не отвечал.

– Не очень. Пару раз я ходил на свидания. А в основном был слишком увлечен своими книгами и всем прочим.

– А в кого-нибудь конкретного ты влюблялся?

Карл вспыхнул.

– Нет.

– Не хочешь рассказывать?

Он промолчал. Его лицо покраснело.

– Прости меня. – Барбара тронула его за руку. – Я не хотела ничего у тебя выведывать. Просто мне интересно про тебя знать. Что с тобой происходило в жизни. Ты ведь не возражаешь? Или лучше не будем об этом говорить?

– Иногда мне трудно говорить… с женщиной.

Барбара улыбнулась.

– Ладно, не буду тебя заставлять. Продолжать будешь?

– Продолжать?

– Читать. Твой трактат.

Карл вцепился в него.

– Да, еще почитаю. – Он быстро нашел место, на котором остановился. – Я продолжаю.

Барбара снова откинулась спиной к стене. В комнате было тепло и тихо. Она прикрыла глаза.

– Так уютно. Так славно лежать и слушать, как ты читаешь. У тебя красивый голос. Его приятно слушать. Он меня расслабляет. А я была так напряжена все последние дни.

– Спасибо. – Карл прокашлялся. И продолжал читать, медленно и четко произнося слова, не глядя на девушку рядом, но не сводя глаз со страницы.

И снова ее потянуло в сон. Она пыталась сосредоточиться, но ничего не могла разобрать в том, что он читал.

Что они значили? Все эти идеи, слова, тщательно продуманные предложения. Она все быстрее погружалась в сон. Веки стали как каменные. С каждой секундой сознание все больше затмевалось, тело становилось неподвижным, бесчувственным. Она ничего не могла с собой поделать.

Краем глаза Карл взглянул на девушку. Ее вид, когда она лежала так близко к нему, наполнял его чувством собственной значительности. Он был рад, что читает именно ей. Она была первой слушательницей его трактата. Он был счастлив. Барбаре он нравится. Она сама так сказала. Давно уже ни одна девушка не говорила ему ничего подобного. Говорила ли ему хоть одна девушка что-нибудь подобное? Он стал вспоминать, но так и не вспомнил. Может быть, это случилось впервые.

Карл читал и читал, счастливый, довольный тем, что сидит с листками на коленях, вокруг него комната переливается цветами в полумраке, а рядом с ним на постели лежит неподвижная девушка. Это было очень приятно. Барбара права. Он тоже чувствовал расслабленность. Приятное ощущение. Теплое, как приглушенные цвета комнаты.

Некоторое время спустя он отложил манускрипт и перевел дыхание. Он кончил. Прочитал ей все лучшие фрагменты. Больше читать было нечего. Он повернулся к ней.

Барбара спала. Она сидела, частично привалившись к стене, руки бессильно лежали на коленях, тело обмякло, голова склонилась набок. Рот был слегка приоткрыт. Грудь мерно вздымалась и опускалась под цветастой блузкой.

Карл был потрясен. Его затопило отчаяние. Он смотрел на нее. Она не шевелилась.

– Господи! – воскликнул Карл. – Господи боже!

Глава 19

Барбара пошевелилась и немного повернулась во сне. Карл смотрел на нее сверху вниз. Как такое могло быть? Как она могла заснуть? Это казалось ему невозможным.

Глубокая печаль охватила Карла. Волна отчаяния и горя затопила его. От тишины в комнате ему хотелось кричать. Онемевшими пальцами он собрал свои листки и положил на стол.

Барбара лежала, вытянувшись, на кровати, одна рука на груди. Она была красива. Тоска Карла начала потихоньку отступать. Он разглядывал лежащую. До чего у нее странное лицо. Совсем не миловидное. Черты жесткие, нос несколько крупноват, зубы кривые и неровные. Зато волосы густые и глубокие. А кожа чистая и гладкая. В блузке и слаксах она казалась совсем стройной. Тяжеловесность, которую он заметил в ней в тот момент, когда смотрел на нее в воде, куда-то исчезла. Она была податливой и гибкой, как спящий зверь. Ее недвижное тело было округлым, полным и завершенным.

Она была рядом. Он мог коснуться ее, если бы захотел.

Его взгляд сосредоточился на ее руке, которая лежала всего в нескольких дюймах от него. Пальцы на ней были белые и длинные. Ногти светло-красные. Небольшая рука. Настоящая женская ручка. Странно. Она казалась ему совсем не похожей на его собственную. Может, именно в руках, а не в чем-то ином и крылась главная разгадка. Тонкое запястье. Гладкая кожа.

Много раз в юности он представлял себе это время, когда он будет сидеть рядом с женщиной. Сможет касаться ее. Трогать любую часть ее тела, какую захочет. Опять, как в ранние утренние часы, он был король, а рядом с ним – одна из его окаменевших подданных, представительница зачарованного народа, уснувшего вечным сном. Как утром, когда он гулял и знал, что все дома принадлежат ему. Они были пусты и молчаливы, эхом отзывались на звук его шагов, когда он проходил мимо. Они были его собственностью. Холмы тоже были безлюдны. И также принадлежали ему.

То же было сейчас. Рядом с ним лежала девушка и тихо спала. Она принадлежала ему. Она стала его собственностью, с которой он волен был делать что хотел. Ему пришлось немало побороться, чтобы достигнуть этого. Никогда в жизни он не был еще так близок к женщине, так близок, чтобы видеть, как поднимается и опускается ее грудь, как она дышит во сне. Он склонился над ней. Если он захочет, то сможет коснуться ее волос. Пропустить темно-коричневые пряди сквозь пальцы.

Она была зачарована и превратилась в камень, но не холодный и твердый. Она осталась мягкой. Он это видел. В детстве он играл с пластической глиной, месил ее, мял в пальцах, согревая ее теплом своих рук, придавая ей гибкость. В Библии сказано, что первый человек был сотворен из праха земного. Но эта девушка возникла из глины, из мягкой теплой глины, которая таяла и гнулась в его руках, приобретая желанные ему формы и превращаясь в те фигуры, какие он хотел, из той пластической глины, которая никогда не пересыхала, никогда не становилась жесткой на ощупь.

Земной прах, из которого сотворили мужчину, был сухим, совсем не похожим на это. Он почти физически чувствовал податливость ее лица. Его пальцы были всего в нескольких дюймах от него. Карл трепетал. Он так долго шел к этому мигу. Столько лет. Его сердце тяжело билось. На шее выступил пот.

Он прошел долгий путь. И теперь он близок, так близок! Он протянул руку к ней, к ее нежному тихому лицу. Считаные дюймы отделяли ее от него, от его прикосновения. Его пальцы трепетали возле ее щеки. Так близко…

Он коснулся ее.

Глубокий прерывистый вздох вырвался у Карла. Оказалось, он, сам того не сознавая, задержал дыхание. В немом удивлении он глядел на небывалое чудо: свою руку, прижатую к лицу девушки. Кожа на нем была теплой, теплой и гладкой. Даже немного влажной. В комнате было тепло, все ее черты мягко светились, влажно блестели. Пот. У них обоих выступил пот. У него на шее и в подмышках. У нее на лице.

Его пальцы двинулись к ее виску. И он впервые коснулся ее волос. Он даже вздрогнул, незнакомая волна пробежала по его спине, от нее бросило в дрожь. До чего же странные у нее волосы! Бесчисленные пряди.

Карл нагнулся. Она глубоко спала. Он наблюдал, как под цветастой блузкой поднимается и опускается ее грудь. В тусклом свете лампы красные цветы на блузки казались почти черными. Черные цветы, огромные, внушающие трепет орхидеи, черные и фиолетовые. Он видел, что блузка на ней шелковая. Сквозь ткань были видны бретельки. Комбинация. И… лифчик. Так это называется. Он смотрел на линию бюстгальтера, которая размеренно поднималась и опускалась.

Он разглядывал ее шею. Уши. Губы, странно приоткрытые во сне. Ресницы. До чего же огромная и непостижимая тайна – женщина! Сколько всего в ней надо учесть, принять во внимание, обдумать. Он уже видел столько, что ему хватит на целые дни размышлений. Столько странного и почти мистического.

Мистического – вот оно, самое точное слово. У него перехватило дыхание. Он чувствовал себя посторонним. Как будто он вглядывался сквозь тьму, испытывая религиозный трепет. А перед ним был храм, приношение. Торжественная процессия. И это…

Его пальцы окаменели. Тело напряглось. Он даже не дышал. Тихая девушка, спящая на кровати. Вот где вместилище духа. Он был разлит вокруг нее. Как аура. Излучение, которое, казалось, изливалось из каждой частички ее тела.

Он отпрянул и сел, не касаясь ее больше, но лишь наблюдая. Сторожа. Эта идея захватила его. Он нес над ней стражу. Хранитель. Защитник. Тот, кто бдит, непрерывно охраняя священный огонь. Огонь, горящий вокруг священного ложа, на котором покоится спящая богиня.

Карл сидел, чувствуя исходящее от нее тепло, любуясь свечением жизни, которое покрывало ее, исходило из нее. Время шло. Он не шевелился. Он мог лишь сидеть и смотреть. Он окаменел, безмолвный, очарованный зрелищем спящей перед ним женщины. Священный огонь окружал ее наподобие священного покрывала.

Но вот постепенно, почти неощутимо им овладела совсем другая мысль. Он все так же сидел и смотрел на спящую девушку, когда в голову ему пришло такое, что потрясло его самого. Все остальное было забыто. Новая мысль заняла его ум бесшумно и неумолимо. Он не знал, откуда она взялась. Просто возникла сама по себе. И вытеснила все.

Он был изумлен. Пот выступил на его лице, ладонях и шее. Он задрожал. Снова и нова облизывал себе губы. Сердце под рубашкой забилось болезненно, медленно. Откуда возникла эта мысль? Почему? Он смотрел сверху вниз на спящую девушку, на ее полураскрытые губы. Орхидеи на ее блузке, казалось, потемнели еще больше. По контрасту с ними ее кожа казалась совсем бледной, светящейся, теплой и благоуханной.

Карл подался вперед. А что, если она проснется? Возможно. Но от мысли уже невозможно было отделаться. Ее нельзя было забыть, не сейчас. Сейчас уже слишком поздно. Назад пути нет. Мысль завладела им целиком. Она действовала через него. Он стал марионеткой. Даже если она проснется…

Он склонился над ней, она лежала, слегка повернувшись на бок, к стене. Его голова стала опускаться, все ниже и ниже. И вот…

Он заглянул в вырез ее блузки.

Барбара открыла глаза. Карл быстро выпрямился. И залился краской смущения. Девушка медленно села, моргая и протирая глаза. Посмотрела на него, потом вокруг.

– Что… что ты сказал? – Со сна ее голос был хриплым. – Я что-то слышала. Я что… я же не спала, правда?

– Совсем недолго, – прошептал Карл.

– Неужели?

– Да.

– О, Карл. – Она помолчала. – Мне так жаль. Мне ужасно жаль.

Карл сконфуженно отвел взгляд. И ничего не сказал. Знала ли она? Видела? Он отогнал от себя воспоминание. Краска стыда затопила его щеки, сделав их пунцовыми. Он торопливо встал, вынул платок и высморкал нос.

Барбара наблюдала за ним с кровати, встревожено вытянувшись.

– Пожалуйста, прости меня, Карл. Я вовсе не собиралась спать. Я слушала.

Он кивнул, убирая платок.

– Ты простишь меня?

– Конечно. Это неважно.

– Важно. – Она встала рядом с ним. – Вот выпей еще вина, хочешь?

– Нет. – Карл бродил по комнате, избегая глядеть на нее прямо.

– Ты… ты уже закончил читать?

– Да.

– Может быть, прочтешь последнюю часть снова?

Карл нетерпеливо взмахнул рукой.

– Она того не стоит.

– Не будь таким злым, Карл.

Но он и вправду так считал. Трактат казался ему таким далеким, таким отстраненным. Он его больше не волновал. Карл позабыл о его существовании. Странное, смутное беспокойство овладело им, заставляя его вышагивать туда-сюда по комнате. Он не мог остановиться. Что это было? Стыд? Вина? Он не знал. Но, что бы это ни было, он испытывал такое впервые. По крайней мере он ничего подобного не помнил.

– В чем дело? – тихо спросила Барбара.

– Ни в чем.

– Я же вижу, что-то не так.

– Нет. – Он продолжал ходить. Что с ним? Вдруг он повернулся к ней. Она уже снова сидела на краю кровати. При виде нее, ее округлостей, ее яркой шелковой блузки его щеки опять зарделись.

– Ты все еще сердишься, да? – спросила Барбара.

– Нет.

– Что тогда?

– Ничего! – Он подошел к окну и отдернул штору. Выглянул наружу. Вскоре он почувствовал, что за его спиной стоит Барбара, стоит очень близко к нему. Ее дыхание почти щекотало ему шею.

– Карл?

– Да?

– Ты когда-нибудь простишь меня? Я не хотела засыпать.

Карл едва заметно улыбнулся. Трактат. Хорошо, что она… что она его не видела. Она думает, что он сердится на нее за то, что она заснула.

– Забудьте.

Он продолжал смотреть в окно. Небо было полно звезд, крохотных и ярких. При виде них он почувствовал себя спокойнее. Они были такие холодные, холодные и далекие. Словно фрагменты льда, увиденные с большого расстояния.

Он успокоился. Краска отлила от щек. Ушел румянец стыда, или что еще это было. Что же это было? Может быть, он никогда не узнает. Ужасно – не понимать. Что с ним произошло? Почему он так поступил? Невероятно! За пределами всякого понимания. Невозможно.

Он резко отвернулся от окна.

– Как бы мне хотелось помочь тебе почувствовать себя лучше, – сказала Барбара. – Ты не скажешь мне, что с тобой такое?

– Забудь об этом.

– Может, тебя от вина тошнит?

– Нет.

– Хочешь еще? – Она взяла его стакан. – Я налью тебе еще.

– Нет. Не надо больше вина. – Ему надо было вернуться к себе. Собраться с мыслями. Подумать. Вот именно. Ему надо подумать. Вернуть свой рассудок. На какое-то время он потерял рассудок.

Карл сел на кровать, взял со стола бумаги. Торопливо начал упаковывать их в коричневую бумагу. Барбара наблюдала, как он дрожащими руками спешно обматывает сверток бечевкой.

– Ты уходишь?

– По-моему, так будет лучше. – Он встал и пошел к двери. – Увидимся утром. За завтраком.

– Но почему?

Карл покачал головой. Он был как в бреду. Думал лишь о том, чтобы убраться отсюда. Как можно скорее. Уйти, спрятаться. Там, где его никто не увидит. Он должен уйти, пока не натворил что-нибудь еще. Что-то ужасное. Его пронзил страх.

– До свидания. – Он схватился за дверную ручку.

– Ты правда уходишь?

– Да.

Ее глаза стали большими и яркими. Мгновение она стояла, глядя ему в лицо. Потом отвернулась.

– Спокойной ночи. Встретимся завтра.

Карл помешкал.

– Я…

– Спокойно ночи.

– Увидимся утром. За завтраком. Тогда и поговорим. Ладно. Завтра утром. Большое спасибо за вино. Спокойной ночи.

Внезапно лицо Барбары дернулось. Она напряглась, застыла.

– Подожди.

Карл задержался, озадаченный.

– Ты слышал?

Карл покачал головой.

– Нет. Что?

– Слушай!

Они прислушались. Но ничего, кроме собственного дыхания, Карл не услышал. Его пальцы снова сжали ручку. Ему хотелось уйти.

– Барбара…

И тут он услышал.

Кто-то поднимался на крыльцо снаружи. Вот еще один звук, далекий, слабый. Как будто кто-то скребется. Неторопливые шаги, далеко внизу кто-то шаг за шагом поднимается по лестнице, медлительно и грозно.

– Там кто-то есть, – сказал Карл.

– Шшшш!

Человек уже вошел в дом. Время шло, тянулось бесконечно. Человек пересек холл и добрался до внутренней лестницы.

– Он поднимается.

Лицо Барбары странно ожесточилось. Глаза сузились.

– Да. Поднимается.

– Кто это? Верн? – Карл говорил почти шепотом. Что такое с Барбарой? Вся застыла, как изваяние. Лицо неподвижное. Как из камня.

– Это Верн? – спросил он снова.

Она не отвечала. Человек добрался до верхней площадки. Теперь он шел по коридору, медленно, короткими переходами, тяжелыми неверными шагами.

– Он что-то несет? – спросил Карл.

– Да.

Шаги приблизились. Человек остановился прямо за дверью. Карл напрягся, прислушиваясь. Он мог различить дыхание. Тяжелое сопение, как будто дышал зверь.

Барбара подошла к двери. Карл дал ей дорогу. Она схватилась за ручку и широко распахнула дверь.

Посреди коридора стоял Верн Тилдон. Стоял он странно, глубоко засунув руки в карманы и покачиваясь вперед и назад. Очки висели у него на носу, чуть не падая. Он смотрел на них поверх стекол. Из штанов торчал край рубашки. Галстук болтался. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты.

Что случилось? Карл отшатнулся. Что он делает здесь, в коридоре? Продолжая качаться с пятки на носок, Верн поглядел сначала на Карла, затем на Барбару. Его взгляд был пуст и туманен. Он весь осел, как кресло со слежавшейся набивкой. Улыбнулся им странной, сложной, таинственной улыбкой.

– Ну, – сказал Верн. – Как тут у вас дела? – и медленно вошел в комнату. – В чем дело? У вас что, кошка языки утащила?

Молчание.

– Или мне надо было сказать, кошки утащили ваш язык? – Верн прокашлялся. – Или, может…

– Ладно, – перебила его Барбара. И закрыла за ним дверь. – Сядь.

– Спасибо. – Верн отвесил глубокий поклон. – Спасибо. – Он обвел комнату неуверенным взглядом.

– Туда. – Барбара показала на стул.

– Спасибо. – Верн, покачиваясь, направился к стулу. И плюхнулся на него так, что воздух выдавился из-под него со свистом, как от падения тяжелого предмета. – Надеюсь, вы не возражаете против столь поздних визитеров.

Барбара молчала.

– Который сейчас час? – Карл огляделся в поисках часов. – Уже поздно?

Он двинулся к двери, сжимая коричневый пакет.

– Не уходи, – сказала Барбара тихо.

– Нет. Не уходи. Останься. – Верн вдруг рыгнул, его глаза затуманились. – Пожалуйста, останься.

Карл положил рукопись на комод. Подошел и нерешительно встал рядом с Барбарой.

Верн Тилдон молчал смотрел на них со своего жесткого стула, положив руки на подлокотники. Все молчали. Наконец Верн вздохнул. Он снял свои очки, достал из кармана платок и начал протирать стекла, неторопливо и тщательно удаляя с них каждую пылинку. Убрал платок в карман и надел очки. Положил ногу на ногу, откинулся на спинку стула и посмотрел на них, улыбаясь далекой, приятной улыбкой.

– Ну, что тут у вас происходит? – спросил он.

Они не ответили. Карл с несчастным видом смотрел на него сверху вниз, не зная, что сказать. Барбара подошла к комоду и взяла из пачки сигарету. Закурила и вернулась к кровати.

– Ну, Верн? – Она села. – Каким ветром тебя сюда занесло?

Верн нахмурил лоб, сосредоточился.

– Весенним.

– А?

– Лишенный покоя ароматами весны, набухающих почек и молодых ростков… – Он сделал паузу. – Я пустился в путь. – Он улыбнулся, сложив кончики пальцев в щепоть. «Точно старый, добродушный учитель, – подумал Карл. – Старый. Слишком старый. Клюет носом и бормочет всякую чепуху». И ему стало немного грустно, глядя на человека на стуле.

– Продолжай, – сухим голосом произнесла Барбара.

– Я взял и собрался. И вот я здесь.

Молчание.

– В конце концов, в то время, когда каждая травинка и каждая зверушка радуются компании друг друга, причем компании добровольной, негоже, кажется, мне лежать в нетопленой комнате между холодных простыней. Одному. Одному-одинешеньку.

Они молчали.

– В чем дело? – Верн посмотрел на них, подняв бровь. – Прошу прощения, если я что испортил. У тебя тут так мило, Барбара. По-моему, ты выбрала не ту профессию. Надо было тебе стать декоратором. Ты бы прославилась. Жаль, что ты пошла не по той дорожке. Конечно, я понимаю, это все не для каждого дня. Это все для особого случая, для представительских, так сказать, функций. – Он долго молчал, задумавшись. – Знаете, когда солнце заходит, становится очень темно.

Они ждали.

– Все темнеет. Все остывает. Становится холодно. Холодно и темно. Совсем не приятно. В темноте и дорогу черта с два найдешь. – Он поглядел на них жалобно. – Я едва сюда дошел. Света совсем нет, ни черта не видно.

Колени его брюк были в грязи. В шерстяной ткани застряли травинки.

– Так легко споткнуться и упасть. – Он медленно и задумчиво потер подбородок. Выражение его лица изменилось. Таинственная улыбка пропала. Он весь сморщился, да так, словно испытывал нестерпимую боль. Брови сошлись над переносицей, то и дело подрагивая. Внезапно задергавшиеся пальцы сплелись.

– Я упал. – Он прикусил губу. – Упал.

Он опустил руку в карман и долго шарил в нем, глядя в пол. Потом поделал то же самое с другим карманом. Карл и Барбара беспомощно наблюдали.

– В чем дело? – сказал Карл.

– Что ты ищешь? – спросила Барбара.

Верн продолжал молча искать. Встал со стула, качнулся. Карл поймал его за руку. Верн вырвался. Отошел от них в дальний конец комнаты. И там продолжал молча рыться в карманах, сначала в одном, потом в другом.

– Я либо забыл, либо потерял свою трубку, – объявил он наконец.

Он посмотрел на них, его лицо поникло. Все его черты вдруг словно расплавились и потекли, как восковые. Он подтолкнул вверх очки, вытер глаза.

– Хочешь сигарету? – спросила Барбара.

– Я хочу мою трубку.

Карл нерешительно двинулся к нему.

– Она, наверное, в комнате. Вы, должно быть, оставили ее там.

– Тебе не кажется, что она там и есть? – сказала Барбара.

Верн покачал головой.

– Ладно, – сказал Карл. – Пойдемте и посмотрим.

– Карл пойдет с тобой, – сказала Барбара. – Как тебе такое предложение?

– Я ее где-то обронил, – сказал Верн.

Карл и Барбара беспомощно переглянулись. Оба молчали. Верн подошел к кровати и сел. Пружины под ним провисли. Он снял очки и положил их в нагрудный карман.

Карл подошел к нему и встал рядом, не зная, что делать.

– Идемте, – сказал он наконец. – Идемте, поищем ее. Может быть, вы обронили ее где-нибудь по дороге. Когда шли сюда.

Верн упрямо и недовольно поджал губы.

– Не хотите пойти посмотреть? – продолжал Карл.

Верн ничего не говорил. Его маленькое сморщенное лицо словно окаменело.

– Ради бога, Верн, – вмешалась Барбара. – Ну, давай пойдем и поищем ее все вместе.

– Да забудьте вы эту чертову трубку! – Верн сердито вздернул подбородок. Потом устало потер лоб. – Пусть ее. Не думайте о ней. Все равно я отдал зажигалку. Теперь нет ни той, ни другой.

– Разве ты не…

– Забудьте!

Барбара стояла, сложив руки на груди, и курила. Докурив первую сигарету, она взяла из пачки на комоде вторую. И протянула пачку Верну.

– Сигарету?

– Мне нужна моя трубка.

Барбара зажгла спичку, закурила. Опустила пачку сигарет в карман блузки и снова сложила руки на груди.

Карл молча показал ей на дверь комнаты. Вдвоем они вышли. Карл закрыл за ними дверь. При этом он бросил взгляд на Верна, который, маленький и поникший, сидел на кровати и смотрел куда-то перед собой.

– Что будем делать? – тихо спросил Карл.

Барбара пожала плечами.

– Такое уже бывало. Завтра проспится.

– А он что… останется здесь?

– Похоже, он так считает.

– Но это же невозможно!

Барбара подумала.

– Нет. Невозможно.

– Тогда что мы будем делать? Нам надо как-то вернуть его.

– Вернуть?

– В его комнату.

– Я бы не стала беспокоиться.

– О чем вы? Почему нет?

– Он скоро отключится, и тогда ты сможешь отнести его туда. Такое уже бывало.

– Вам, кажется, безразлично?

– Извини. Я…

– Что там у вас происходит? – донесся до них вдруг рев Верна из-за закрытой двери.

– Нам лучше вернуться, – сказала Барбара. И открыла дверь. Верн уже снова надел очки. Когда они вошли, вид у него был воинственный.

– Где вы были?

– В коридоре.

– Зачем вы туда ходили?

– Просто так.

Верн фыркнул. И некоторое время молчал.

– Ну? – сказал он вдруг. – Как вы тут вдвоем провели время?

– Прекрасно, – ответил Карл.

– Это хорошо. Что делали?

– Слушали трактат Карла, – сказала Барбара.

– Это очень хорошо.

– Но мы уже кончили. Карл как раз собирался идти.

– Почему бы нам не пойти вместе? – предложил Верну Карл. – Вместе вернемся в общежитие.

– О, да мы и здесь найдем, чем заняться, – сказал Верн.

– Дело не в этом. Просто уже поздно.

– А чем вы занимались, когда я пришел?

– Барбара заснула.

– Ужасно противно, когда они так делают.

Карл наморщил лоб.

– Да?

– Потом узнаешь. Признак отсутствия интереса.

– Вот как?

– Один из подводных камней этого мира. Которых полно. – Голос Верна сел, слова было трудно разобрать. Но он продолжал тянуть их из себя одно за другим, сосредоточенно хмурясь, концентрируясь на каждом слове. – Да, полно. То они засыпают. То их тошнит на ковер. Иногда они что-нибудь ломают. А иногда просто встают и уходят.

– Так лучше всего, – сказала Барбара.

Верн поднял глаза.

– Что?

– Так лучше всего. Когда встают и уходят.

– Только тогда им приходится самим покупать себе билет домой.

– Оно того стоит. – Барбара побледнела. Раздавила в пепельнице сигарету. – Может, и тебе лучше встать и отправиться к себе.

Верн моргнул.

– Зачем?

– Да, нам пора, – поспешил добавить Карл. – Пойдем.

– Вы что, люди, и поговорить не хотите? Что с вами такое? Карл любит разговоры. Он сам мне рассказывал. Нет, говорит, в мире ничего лучше, чем хорошая беседа.

– Карл, забери его с собой, – сказала Барбара. Голос у нее был как кремень. Она распахнула дверь в коридор.

– Вот еще! – раздраженно фыркнул Верн. – Что с вами такое?

– Думаю, нам лучше пойти. – Карл взял его за локоть, но Верн выдернул у него руку.

– Не будь таким нелюдимым, – проворчал он.

– Это ее комната.

– Но мы с ней старые друзья. Ты разве не знал? Барбара и я давно знакомы. А старых друзей не годится вышвыривать на улицу. Да еще среди ночи.

– Думаю, нам лучше пойти, – сказал Карл.

– Вот как? А ты тут что, авторитет? – Голос Верна стал совсем сонным. – Я поражен. – Вдруг он рыгнул, его рот раскрылся, глаза остекленели. – Пардон. Как я уже говорил, Карл, ты, кажется, не понимаешь, насколько близко к сердцу я принимаю твои интересы.

– Да?

– Так что не торопи меня. Мы оба принимаем твои интересы очень близко к сердцу. И потому тебе следовало бы послушать. – Верн медленно поднял палец. – Выслушать все, что ты должен знать ради своего блага. Так?

– Что так?

– Кто-то должен тебе все объяснить. Почему бы не я? В конце концов, именно отец всегда передает знания сыну.

– Хватит, – сказал Карл. – Пошли.

– Не дергай меня. – Верн надул губы. – Я не люблю, когда меня дергают. Мне есть что тебе сказать. Очень важное. И ты лучше послушай. Сядь вот тут, и мы поговорим. Это очень важный разговор. Я сочинил трактат, который расскажу тебе.

– Трактат?

– Этическая система философии. Великая штука. Одна из лучших в мире. Я обдумывал ее много лет, пока не убедился, что она превосходит все остальные. Все, что сочинили раньше. Кант. Спиноза. Кто там еще был. Много их было. Бессчетное множество. И каждый за пять долларов. А с моим подходом и пяти долларов не нужно.

Голос Верна постепенно затих и перешел в еле различимый шепот.

– Зря ты не дал мне раньше все объяснить. Я же говорил тебе, что хочу поговорить. А может, оно и к лучшему. Зато теперь все улеглось. Пришло в порядок. С моим подходом не ошибешься. Он всегда срабатывает. Возможно, тебе придется внести небольшие изменения. Так что элемент творчества тоже предусмотрен. Искусство. Время от времени. Но никаких больших перемен.

– Я не понимаю, – буркнул Карл.

– Одним, к примеру, нравится музыка. Не всем. Но для тех, которым нравится, надо обзавестись проигрывателем. С пластинками. Бах. Барток. Стравинский. И репродукциями на стенах. Модильяни. Кандинский. Многие любят танцевать. Для этих надо знать места. Уютное, неярко освещенное местечко. Группа в углу играет прогрессивный джаз. Негромко. Не слишком много народу. Всегда надо знать, что им нравится.

Верн повертел головой, высматривая слушателей.

– В чем дело? Что вы на меня так уставились?

– Идем, – сказал Карл.

– Дай мне кончить. Изменения вносишь сам. Небольшие изменения. Разные. Какие – сам решишь. Я учу тебя основному принципу. Безотказному. Осечек не дает. Все равно придется усвоить его когда-нибудь. Почему не сейчас? Она будет рада помочь, я знаю. Ты ведь поможешь ему, Барбара? Поможет, я знаю. Знаю.

– Убирайся отсюда, – пошипела Барбара.

Верн моргнул.

– Убираться? – Он медленно поворачивал голову, пока не увидел Карла. – Видишь? Слишком поздно. Спонсор отказалась от своего предложения. Это плохо. Я пытался тебе помочь. Но ты не хотел слушать, когда у тебя еще был шанс. А теперь стало поздно. Зря ты не дал мне все тебе объяснить. А здесь такое хорошее место для начала. Жаль. Немного найдется таких хороших мест. Для молодого человека.

– Сейчас что-то произойдет, – сдавленным голосом сказала Барбара.

– Произойдет? Оно уже произошло. Один уже приходил. Я говорил с ним сегодня. Милый такой парень. Похож на змею. Железную. Из железа и крови. Славный такой парнишка. – Вдруг он как будто проснулся. Его лицо стало жестким. Взгляд сосредоточился на Карле. – Ты знаешь, зачем я сюда пришел? Я пришел тебя предостеречь. Это очень важно.

– Предостеречь меня?

– Сказать тебе, чтобы ты этого не делал. Это рискованно. Я давно об этом думаю.

– О чем?

– Это плохо. Брось эту затею. Пошли. Вернемся вместе. Это опасно. – Верн встал на ноги. – Карл, я хочу рассказать тебе о ней кое-что. Мне было почти столько, сколько тебе. Эллен. Из хорошей семьи со Среднего Запада. Золотистые волосы. Горячая маленькая сучка. Будь осторожен. Они разрушат тебя. Они ничего от тебя не оставят. Только дай, и они съедят тебя живьем. Я-то знаю. Они из тебя все соки выжмут. Так что лучше уходи. Если она тебя впустит раз, то уже ни за что не выпустит обратно.

Лицо Карла стало мертвенно-бледным. Он сделал к Верну шаг.

Барбара завизжала. Карл схватил Верна за шиворот. И поволок через всю комнату к двери, причем лицо его было недвижно, как маска.

– Карл! – Барбара бросилась ему наперерез. Он оттолкнул ее плечом. Пинком открыл дверь. Голова Верна болталась. Он весь ослаб, руки и ноги болтались, как у тряпичной куклы. Очки упали на пол.

Карл вышвырнул его в коридор. Верн шлепнулся на пол, упершись руками в пол, с ноги слетел ботинок. Мгновение он сидел, свесив голову на грудь. Потом медленно осел, распластался по полу, как выброшенная тряпичная кукла.

– О господи, – сказала Барбара.

Карл захлопнул дверь. Повернулся к ней с искаженным от бешенства лицом, дрожа от макушки до пят.

– Он не имел права говорить так о вас. Говорить о вас такое. Мне не следовало так поступать. Но и ему не следовало говорить о вас такие вещи.

Барбара закрыла глаза, накрыв ладонями лицо. Она дрожала.

– Мы… давай посмотрим, цел ли он. – С трудом сохраняя равновесие, она присела и подняла с пола очки Верна.

– Разбились?

– Нет. Открой дверь.

Карл открыл. Верн лежал на полу, вытянувшись. Он не шевелился.

– Все в порядке? – спросил Карл.

Барбара склонилась над ним.

– Да. С ним все в порядке. Вырубился. Скоро придет в норму. Давай оттащим его назад, в его комнату.

Глава 20

Вдвоем они поставили Верна на ноги. Он мямлил что-то неразборчивое. Они наполовину донесли, наполовину дотащили его по коридору до лестницы и дальше вниз через холл и на крыльцо. Ночь была холодной и темной. Сияли звезды, рассыпанные по небосклону.

– Простите, – сказал Карл, останавливаясь перевести дух. – Я знаю, что мне не следовало этого делать. Обычно я так не поступаю. Не знаю, что на меня нашло. Но ему и правда не следовало говорить так.

– Ничего ему не будет.

– В какой-то степени он сам напросился. Он возмутительно себя вел. Вы не находите? Я бы не сделал этого, если бы он не довел меня до ручки.

– Пошли.

Поддерживая Верна с двух сторон, они пошли по дорожке. Воздух был чист и резок. Карл сделал глубокий вдох, наполнил воздухом легкие.

– Хорошо как. Ночной воздух. Люблю, когда он такой. Чистый и холодный. Надеюсь, с ним все будет хорошо. Надеюсь, я ничего ему не сломал. Как вы думаете, с ним все будет в порядке?

Барбара не ответила. Между ними начинал понемногу приходить в себя Верн. Он что-то проворчал, сделал попытку вырваться. Карл держал его крепко.

– Не урони его, – сказала Барбара.

– Может, мы найдем его трубку. Он наверняка обронил ее где-нибудь по дороге. Как вы считаете?

– Не знаю.

Они добрались до мужского общежития, но трубки Верна так и не нашли. Верн опять отключился. Карл внес его по лестнице на второй этаж, Барбара поднялась за ним. Карл совсем запыхался, когда наконец положил Верна на кровать.

– Черт. – Карл отошел от кровати. – Ну и работенка. Я рад, что с ней покончено.

Верн лежал на кровати, разбросав руки и ноги, весь обмякнув. Они слышали, как он дышит.

– Что теперь? – спросил Карл. – Пусть спит? Или надо сделать что-то еще?

– Накрой его.

Карл натянул на Верна покрывало. Подложил подушку ему под голову.

– Ну как, годится? Он ведь не задохнется во сне, как думаешь?

– Нет. – Барбара бродила по комнате. Пахло «Джоном Джеймисоном». Она наклонилась над корзинкой для мусора, протянула руку.

– Что там?

Барбара вытащила из корзинки бутылку из-под «Джона Джеймисона». Она была почти пуста. Только на донышке осталось чуть-чуть. Она поставила бутылку на комод.

– Теперь мне почти все ясно, – сказала она.

– О чем вы?

– Это хороший виски.

Карл кивнул. Он по-прежнему смотрел на Верна, который лежал на кровати, укрытый покрывалом.

– Какое несчастье, правда? Человек такого ясного ума. Хотя мы не должны считать это прегрешением против морали, как думали раньше. Это скорее болезнь.

– Наверное, да.

– Насколько я понимаю, сейчас это лечат. Психоанализ, фермы здоровья или какая-нибудь творческая терапия. Достигают больших успехов.

Барбара ничего не ответила. В комнате стало тихо, раздавалось лишь дыхание Верна. Карл неловко ходил туда-сюда. Немного погодя он снял с Верна галстук и расстегнул ему воротничок. Верн пошевелился, всхрапнул и заворчал во сне. Как животное. Карл отошел от кровати.

– Плохо, – прошептал он. – Жаль, что мы ничего не можем сделать. Или можем?

– Нет. Он придет в себя. Завтра. Такое уже бывало. Завтра ему полегчает.

– Ужасно.

Барбара пошла к двери.

– Идешь?

Карл помешкал.

– Я…

– Ты забыл рукопись. Она еще у меня.

– Верно. Я и правда забыл про нее. Пойду с тобой, заберу.

– Ну, так пошли. – Барбара вышла в коридор. Карл за ней.

В комнате Барбары стоял холод. Уходя, они оставили дверь открытой, и холодный воздух набрался внутрь. Барбара закрыла дверь.

– У меня есть электрический обогреватель. Я его включу.

Она вытащила обогреватель из шкафа и подсоединила его к розетке. Через несколько минут оба нагревательных элемента раскалились докрасна. Холод стал понемногу покидать комнату.

Карл стоял перед обогревателем, потирая ладони.

– Ах, хорошо. Холодная сегодня ночь.

Барбара села, закурила сигарету. Полулежа на кровати, она курила и наблюдала за Карлом у обогревателя.

– Да. Холодная.

– Я уже чувствую себя гораздо лучше. Не странно ли, что совсем незначительные изменения в температуре окружающей среды способны так сильно влиять на настроение человека? Я никогда не чувствую себя хорошо, когда замерзаю. Или когда промокну. Когда я мокрый, или у меня болит голова, или несварение, это всегда мешает мне думать. Мозг отказывается функционировать как надо…

Барбара кивнула.

– Это демонстрирует неизбежность всего физического. Стоит только человеку вообразить, что у него есть душа, как у него тут же случается несварение желудка, и уже через несколько минут он понимает, что без желудка ему не выжить. Мы существа настолько же физические, насколько и духовные. Иногда мне даже кажется, что физического в нас больше. Будь у меня выбор, я предпочел бы физическое начало духовному. По-вашему, это странно? Нас учили, что так неправильно думать. Нас учили считать, что наша душа прекрасна, а тело так, гадость. Верно?

– Да.

– Думаю, это из-за христианства. Именно первые отцы церкви предложили концепцию дуальной природы человека. Тело как воплощение низменной материи и чистый дух. В их глазах человек был расколот на две части, и эти части вели между собой постоянную борьбу. Тело тянуло душу вниз, к греху. Значит, душа могла почитать себя счастливой, когда ей удавалось ускользнуть из тела.

Барбара молчала.

– Идея довольно убедительная. Она преследует нас повсюду. Даже наиболее продвинутые из западных умов автоматически принимают христианский дуализм. Как Фрейд. Он считал бессознательное злом, поскольку оно ассоциируется с телесными инстинктами и страстями. Вполне по-христиански.

Карл ждал, когда Барбара что-нибудь скажет. Она смотрела мимо него, дым сигареты плавал вокруг нее. Комната начинала нагреваться. Маленький электрический прибор, раскалившись, шипел у его ног.

– Хотя вообще-то нет никаких причин, обязывающих нас принимать христианскую дихотомию. Концепцию внутренней порочности природных инстинктов человека, его телесных нужд. Таких как еда, сон, воспроизводство. Вполне естественные потребности. Как доказал Спиноза. Он выдвинул концепцию человека как целого, единства тела и разума, действующих объединено, вместе. Единства, в котором нет хорошего и плохого начал. Он подчеркивал, что никто и никогда не видел бестелесного разума, равно как и тела, функционирующего без ума. Мы знаем их только в единстве. Так почему же мы тогда рассуждаем о них так, словно это две абсолютно отдельные вещи? Довольно интересная мысль, правда? Вполне похоже на реалистический подход.

– Звучит разумно.

– Это монистическая концепция. Пришедшая на смену христианскому дуализму. – Увлекаясь, Карл болтал все быстрее и быстрее, слова текли из него ручьем. Казалось, ему уже не остановиться. Сам он размышлял об этом как будто издалека. Чего это он разошелся? Что с ним такое? Но остановиться не было сил, и он говорил и говорил, одержимый лихорадкой теорий и их интерпретаций. Его мозг работал, как одержимый, охватывая целые концепции за один миг. Тайны вселенной таяли вокруг него, падали, точно снежинки, на его подставленную ладонь. Он тонул в пучине понимания. А Барбара все молчала. Сидела, безмолвно курила и смотрела перед собой, в полумрак комнаты.

Наконец Карл сбросил темп и замолчал. Бросился на стул, совершено измученный. Наконец-то он совсем выдохся. В голове совсем ничего не осталось. Мозг был пуст.

– Это правда? – сказала Барбара. – Они здесь?

Карл шевельнулся.

– Кто?

– Китайцы.

– Верн сказал, что приходил один. Он говорил с ним сегодня.

Барбара погасила сигарету и закурила следующую. Села, откинувшись к стене, скрестила руки, дым стал подниматься над ней.

– О чем вы думаете? – спросил Карл.

– Ни о чем.

– Совсем ни о чем?

– О своей жизни.

– У вас такой несчастный голос.

– Я выбрала не тот путь. И все из-за этого чертова Верна Тилдона.

– Почему?

– Не хочу об этом говорить. Ты видел его сегодня. Видел, какой он. Он хотел, чтобы я стала такой же.

– Хотел?

– Конечно. Он хотел, чтобы и я так жила. С ним. Для удовлетворения его физиологических потребностей. Чтобы брать и пользоваться мной, когда придет охота.

Барбара вскочила и подбежала к обогревателю. Выдернула вилку из розетки.

– Здесь чертовски жарко.

Карл кивнул.

– До чего глупо думать сейчас об этом. Все это было сто лет тому назад. Все вообще ужасно глупо. – Она отдернула штору и стала смотреть в окно на ночь. – Значит, они пришли. Ну, что ж, пусть берут все. Правда, зачем оно им, не знаю. Грязная старая развалина. Пусть забирают, если им хочется. – Она прижала пальцы к стеклу. – Холодно на улице.

Карл поднялся.

– Холодно и поздно.

Барбара повернулась к окну спиной.

– Холодно и поздно. Знаешь, а у нас с тобой много общего. От тебя мне становится лучше. Я чувствую себя лучше, когда ты рядом со мной.

Карл вспыхнул от удовольствия.

– Я рад.

Барбара принялась расхаживать по комнате.

– Я вполне готова все им отдать. Пусть все забирают. Грязная, холодная, ободранная старая дыра. Но как мы отсюда уедем? Здесь есть автомобиль? Как мы отсюда выберемся?

– Эд Форестер оставил нам грузовик. Верн знает где. В каком-то гараже.

– Мы ведь поедем вместе. Когда доберемся до Индии, можем сесть в один поезд. Ты и я. Всю дорогу до Штатов мы сможем быть вместе. В одном поезде, на одном корабле. Что скажешь? Хочешь?

– Было бы здорово.

– Да. Да, это будет здорово. Ехать ведь далеко. Далеко и долго. Мир жесток, Карл. Немного теплоты никому не помешает.

Карл был согласен.

Вдруг Барбара повернулась к нему лицом.

– Тебе не обязательно соглашаться, если ты не хочешь. Не обязательно ехать назад со мной.

– Я хочу.

– Путешествие будет долгим.

– Нет, я правда хочу.

– Хорошо. Возвращаемся вместе.

Карл был рад.

– Мы будем разговаривать. Мы сможем о многом поговорить на обратном пути.

– Так ты для этого согласился?

Карл помешкал.

– Ну, я…

– Ради разговоров? И больше ни для чего?

От смущения Карл заерзал.

– Ну, конечно, не только. Естественно. Само собой.

Оба молчали. В комнате было тихо. После того как выключили обогреватель, снова стало холодать. Ночной воздух возвращался, проникая сквозь щели в стенах, под окном, под дверью. Карл замерз и устал. Он пошел к двери. Тело было как чужое. Столько разного случилось так быстро.

– Мне пора к себе. Увидимся утром за завтраком. Так не хочется уходить. – Он медлил. – Надеюсь, он еще спит. Наверное, я передвину свою кровать в дальний конец спальни. От него пахнет. Воняет.

– Скоро они будут здесь. Тебе уже немного терпеть осталось.

– Вот именно. С минуты на минуту, надо полагать. – Он взялся за ручку двери.

– Побудь еще немного, – сказала Барбара.

Карл замешкался. Больше всего на свете ему хотелось вернуться к себе в комнату и нырнуть в постель.

– Уже так поздно.

– Что ты будешь делать?

– Лягу спать.

Барбара кивнула. Ее лицо ничего не выражало. Он подождал и открыл дверь.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Карл.

Карл улыбнулся. Но она не улыбнулась в ответ. Неужели опять злится? Он слишком устал, чтобы думать об этом.

– Ладно, пока, увидимся завтра.

Сунув руки в карманы, он медленно шел по коридору. Холодный ночной воздух обвевал его со всех сторон. Коридор был темен и пуст. Безлюден. Дойдя до лестницы, он взялся рукой за перила и стал нащупывать ступени.

Сзади донесся какой-то звук. Он оглянулся.

Барбара стояла в коридоре у открытой двери, вырисовываясь силуэтом в луче света. Она смотрела на него.

– В чем дело? – Он сделал несколько шагов назад.

– Ты забыл книгу.

Глупое смущение нахлынуло на него.

– Ох. Опять. – Он заспешил к ней по коридору. – Я же за ней пришел.

Барбара отошла в сторону. Карл вошел в комнату, огляделся.

– Где она?

– На комоде.

Коричневый бумажный пакет лежал там, где он его оставил. Взяв его двумя руками, он продолжал стоять. В комнате было тихо. Барбара вернулась из коридора и подошла к окну.

– Спасибо, что напомнила мне о ней, – сказал Карл. Он сел на край кровати, рукопись положил на колени. Провел пальцами по бумаге, привычно-заботливо разравнивая на ней все складки. Немного погодя он снова встал. Пошел к двери.

– Ну, я, наверное…

– Не уходи.

– Но я…

– Я не хочу, чтобы ты уходил. – Барбара на него не смотрела. Ее голос прозвучал тонко и резко. Отрывистая команда. Он неуклюже сел, кроватные пружины охнули под ним и прогнулись. Его охватила усталость. Почему она хочет, чтобы он остался? Зачем?

Он положил рукопись на пол. Он слишком устал и не понимал ничего. Может быть, потом, утром, когда у него будет время подумать обо всем, собрать кусочки мозаики вместе…

Он откинулся назад, оперся спиной о стену. Закрыл глаза. Барбара стояла у окна и смотрела наружу, скрестив на груди руки. Карл зевнул. Скоро он пойдет, когда будет можно. Немного погодя. Тело было как свинцовое. Он как будто тонул в постели. Словно кусок свинца, брошенный в океан. Все ниже и ниже. Он вздохнул и вытянулся.

Должно быть, он задремал. Потому что вдруг стало гораздо позже.

Он открыл глаза. Было холодно, все тело затекло. Голова болела. Барбара уже не стояла у окна. Она сидела на кровати рядом с ним, совсем близко. Нагнувшись, она совершала руками какие-то быстрые беззвучные движения. Что это она делает?

Он пошевелился, приподнимаясь.

Она снимала босоножки. Расстегнула их и сложила в углу, у дальнего края кровати. Потом встала и расстегнула блузку. Сняла ее с себя и повесила на спинку стула. Расстегнула брюки. Выскользнула из них и, аккуратно свернув, положила их на тот же стул, на сиденье.

Наверное, Карл издал какой-то звук. Она вдруг повернулась и стала внимательно всматриваться в него. Лицо у нее было голодное. Вожделеющее.

Он был поражен. Удивление перешло в шок. Она разглядывала его, подрагивая от неприкрытого желания, напряженная, натянутая, как струна. Может быть, он спит?

– Ко… который сейчас час?

– Два.

– Два часа! Господи боже. Мне пора идти.

Она ничего не сказала. Только стояла перед ним в одном белье, светясь в темноте белым твердым телом. Выражение дикого голода частично сошло с ее лица. Оно заострилось, застыло. Он испугался. Страх нарастал в нем, набирал силу.

– Мне надо идти. – Он барахтался, пытаясь подняться.

– Правда.

– Да. Поздно уже.

Барбара молчала. Наконец она заговорила. Спокойно, даже отстраненно. Как будто их разделяло большое расстояние. И до него доносились ее мысли.

– Знаешь, – сказала она, – кроме меня и тебя, здесь никого нет. На целые мили вокруг. Я давно об этом думаю. Есть, конечно, Верн, но он спит.

В комнате было очень тихо. За окном на улице было темно. Слышно было, как ночной ветерок шарит в кронах деревьев, заставляя их тереться ветками друг о друга. Других звуков не было. Только ветер и тишина. Холодная тьма. Она была права. На многие мили вокруг не было ни одной живой души, кроме них. Лишь хрупкий морозный воздух окружал их со всех сторон.

– Ты боишься? – спросила Барбара.

– Нет.

– Не надо. Видишь, все дело в том, что я очень хочу тебя. Но я не знаю, что чувствуешь ты.

Он не знал, как отвечать.

– Ты боишься.

– Нет.

– Карл, ты хочешь уйти? Можешь идти, если хочешь.

Он покачал головой.

– Ты хочешь остаться?

– Я… – Он замешкался. – Наверное, да. Думаю, да. – Его сердце билось, билось так сильно, что он едва мог говорить. Он встал, прошел по комнате, касаясь руками вещей, разглядел картинку на стене, взглянул на корешок книги. Взял с полки книгу, открыл.

Наконец он отложил книгу. Губы у него пересохли. Он облизал их.

– Мы не могли бы… поговорить?

Барбара не отвечала.

– Мы можем поговорить?

– Карл, почему ты хочешь уйти?

– Я не знаю.

– Снаружи темно и пусто. Разве ты не хочешь остаться здесь, в тепле? Разве ты не хочешь тепла?

– Хочу. Да, конечно, хочу.

Она неотрывно глядела на него. В нижнем белье она почему-то казалась еще голее, чем когда он видел ее в воде, в маленьком искусственном озере. Ее ноги, бедра и плечи покрывала гусиная кожа.

– Разве ты не хочешь быть со мной?

– Да. Здесь очень хорошо.

Барбара вытащила из кармана блузки сигареты. Бросила блузку назад, на спинку стула, и чиркнула спичкой. Карл видел, как она курит, глядя мимо него. Вдруг она загасила сигарету в пепельнице на столе. Завела назад руки, расстегивая бюстгальтер. Положила его на стул поверх блузки.

– Карл?

– Да.

– Ты не хочешь на меня посмотреть?

– Не знаю.

– Пожалуйста, взгляни на меня.

Карл взглянул. Она сняла всю одежду и стояла в центре комнаты совсем голая. Ее тело было светлым. И дрожало от холода. Он видел, как ходит волнами ее плоть.

Карл отвел глаза. Тут же раздался скрип.

– Карл?

– Да.

– Ты не хочешь ко мне подойти?

Он обернулся. Она лежала на кровати, согнув ноги в коленях и вытянув руки вдоль тела. Она ждала его, глядя в потолок.

– Я… – Он стоял и беспомощно ерзал на месте.

– Ты меня не хочешь?

– Хочу. Но я…

– Тогда, у озера. Когда ты меня видел. Ты ведь не боялся тогда, правда? Ты был рад. Я знаю. Потому что ты не убежал. Я же видела.

Карл поднял с пола свою рукопись. Подошел к двери.

– Я не хочу позориться перед вами. Я еще так многого не знаю. Разве обязательно сейчас? Нельзя подождать? Позже…

Она быстро вскочила с постели и подошла к нему.

– Но я хочу тебя сейчас, Карл.

Он слышал ее бурное дыхание. Резкие, торопливые звуки. Она стояла между ним и дверью, ее грудь поднималась и опускалась.

– Но я не знаю, что делать!

– Я тебе покажу.

– Нельзя нам… подождать?

Она покачала головой. В темноте за окном поднялся ночной ветер, закачал деревья. Они слышали, как они заскребли ветками по стене общежития.

– Слышишь, ветер? – сказала Барбара.

– Да.

Барбара протянула руку к лампе. Погасила ее. Комната погрузилась во тьму. Карл почувствовал, как тяжело и медленно забилось его сердце, удары доносились словно издалека, будто кто-то бил изнутри в дверь глубокого подвала. Стало больно. Он едва дышал. Его трясло от макушки до пят, от холода и страха. В темноте ничего не было видно. Где она? Куда ушла?

Ее пальцы коснулись его руки. Затем она обхватила его всего, живая, бурно дышащая, горячая, как огонь. Его обожгла ее настойчивость, то, как она сжимала, толкала его, билась об него. Она вонзила в него ногти, готовая царапать и рвать. Он пошатнулся.

Она толкнула его к краю кровати. Он тяжело сел, под ним застонали пружины. Она уже была над ним, заполняла темноту, склонялась сверху. Он выскользнул, вскочил на ноги. Он был слаб от страха.

– Барбара…

Она возилась где-то в темноте. Он напряг слух. Задел за что-то рукой, край стола, наверное. Со звоном упала пепельница.

Она тут же подскочила, схватилась за него. В полном молчании. Совершенно беззвучно. Как во сне. Карл вырвался. Ее ногти оставили болезненные полоски на его руках.

Снова он слышал, как она дышит, сопит в холодной темноте. Он чувствовал ее близко, почти совсем рядом. Поднял руки…

Она ухватилась за него, обхватила маленькими крепкими руками. Пыхтя, сопя, молча трудясь, она расстегивала, стягивала с него одежду. Ее неутомимые, безжалостные пальцы рванули на нем рубашку, так что полетели пуговицы.

Он отпихнул ее. И был пойман, захвачен волной плоти, которая затопила его со всех сторон. Он задыхался, судорожно хватая ртом воздух. Вдруг ее зубы впились ему в шею, вонзились в мускулы. Он толкнул, и она отпустила.

Карл отступил. Покачнулся, взмахнул руками. И тяжело упал на постель, разбросав руки. Он не успел встать, она уже насела на него, придавив к кровати. Он был беспомощен. Ее руки были как сталь.

Мгновение она висела над ним во тьме, прижимая, не давая подняться. Карл вскрикнул от боли, но тут же взял себя в руки. И тут же она тихо, без единого звука, опустилась, обрушилась на него неумолимой, безжалостной тяжестью.

Со свистом она задышала ему в лицо. Впилась коленями в ребра. Он лежал на спине, ловя ртом воздух, незрячее, слабое существо, затерянное во тьме. Тьма и навалившаяся на него тяжесть содрогались на нем, нагревались, раскалялись, тлели вокруг него.

Он был окружен теплом. Беспокойное тепло непрестанно двигалось, перетекая то вверх, то вниз, снова и снова. Он закрыл глаза. Расслабился. Прекратил борьбу.

Движение захватило его. Теплая приливная волна накрывала его, подхватывала и тянула за собой, и он поддавался. Вокруг него взмывало и опускалось что-то раскаленно-горячее.

Наконец он уснул.

Позже, когда прошло уже много времени, проведенного в непознаваемом, немыслимом и день уже готовился появиться, Карл услышал звук.

Он открыл глаза и приподнялся на постели, встревоженный. Рядом с ним недвижно лежала спящая женщина. Она не пошевелилась.

Карл слушал. Шум донесся снова, издалека. Он походил на гром, ровный постоянный гул, ворчание, настойчивое и размеренное. От него трясся дом. Все дрожало и вибрировало в комнате. Карл сидел и вслушивался, полностью проснувшись. Из-под штор в комнату начинал просачиваться серый свет.

Шум приближался. Он двигался, двигался издалека, все ближе и ближе. Он двигался к ним.

Наконец Карл снова лег. Закрыл глаза. Он понял, что это был за звук. Но ему было безразлично. Он слишком устал. Он был весь высушен усталостью, от него осталась лишь пустая скорлупа. Может быть, позже, когда-нибудь, ему снова станет не все равно. Позже это будет иметь значение.

А пока он слишком устал, чтобы тревожиться или думать. По дороге ехали грузовики, они двигались по шоссе, грузовики и мотоциклы. Бесконечная процессия спешила к ним в ранние часы утра. Мотоциклисты в очках и шлемах припали к рулям, солдаты в форме тряслись в грузовиках.

Но сейчас они не имели значения. Может быть, в каком-нибудь далеком, туманном будущем ему перестанет быть безразлично, и он будет интересоваться и беспокоиться. А пока ему было все равно.

Он проваливался все глубже и глубже в мягкую постель. Рядом с ним пошевелилась женщина.

Карл продолжал спать.

Эпилог

Молодой солдат слез с мотоцикла и заковылял к ним. Он был маленький и плотный, весь увешанный оборудованием. На спине топорщился металлический футляр, фонарь, инструменты и множество мелких выпуклых предметов, завернутых и перевязанных вместе, плечо оттягивала винтовка. Одет он был с бору по сосенке: гимнастерка слишком велика, фуражка, напротив, едва сидела на затылке. Обе ноги были замотаны кусками материи.

Карл, Барбара и Верн наблюдали за ним молча. Солдат подошел к ним и остановился напротив. Слегка поклонился, не спуская с них глаз. Его лицо было плоским и лишенным черт, как тарелка. Сунув руку в нагрудный карман, он вытащил оттуда свои документы.

– Остальные следуют за мной. Будут здесь через несколько минут.

– Мы уже готовы к отъезду, – сказал Верн. – Наши вещи упакованы и сложены в грузовик.

– Хорошо. – Солдат опять едва заметно склонил голову и повернулся к ним спиной, возвращаясь к мотоциклу.

Карл подбежал к нему и зашагал рядом.

– Вы не возражаете, если я с вами поговорю? Могу я спросить вас кое о чем?

Молодой солдат бросил на него взгляд и кивнул.

– Что вы думаете об этом месте? Об этих зданиях и машинах? Знаете, мы ведь здесь долго пробыли. Даже странно уезжать.

Молодой солдат невыразительно кивнул. Подошел к мотоциклу, остановился, огляделся. У края дороги высилось офисное здание.

– Вот наш офис. Там происходит вся бумажная работа. Хотите войти и посмотреть? Отчеты все там. В чулане. Мы ничего не забирали. Все оставили вам. Нам они уже ни к чему. А вы, наверное, захотите устроить здесь свою штаб-квартиру.

Молодой солдат кивнул. Он перешел дорогу и стал подниматься на крыльцо. Карл за ним, вверх по ступенькам и в офис.

– Мрачный сегодня день, – сказал он.

Солдат бродил по офису. Постоял у стола, разглядывая пишущую машинку и разбросанные бумаги. Выдвинул ящик и заглянул в него.

– Вы тут потом приберетесь, – сказал Карл. – Большую часть вы, наверное, просто выбросите.

– Да. – Молодой солдат выдвинул стул и сел за стол. Без всякого выражения уставился на Карла. Тому стало слегка не по себе. О чем он думает? Невозможно было догадаться. Лицо солдата было абсолютно непроницаемо. Наконец его взгляд перешел с лица Карла на сверток, который тот держал в руках.

Карл тоже посмотрел на него.

– Это? Это трактат. Трактат об этике. Философия.

Молодой солдат продолжал глядеть на коричневый бумажный сверток у Карла в руках.

– Вы интересуетесь такими вещами? – спросил Карл. И бросил взгляд в окно. Верн уже выводил грузовик из гаража на дорогу. – Через минуту я должен идти. Он уже выводит грузовик. Не хочу, чтобы меня тут забыли. А то потом отсюда уже не выберешься.

Солдат ничего не говорил.

Карл отошел от окна.

– Мне всегда хотелось побеседовать с кем-нибудь из вас. Есть вещи, которые мне хотелось бы знать. Я пытался выяснить. Пытался продумать все сам. Но не все понял. То есть не до конца.

Солдат смотрел на него.

– Я долго думал. Может быть, вы сможете мне помочь. Может, вы знаете ответы. Можно у вас спросить?

Солдат кивнул.

– Вот вы верите в силу. Ведь так? Вы же верите в силу? – Карл протер глаза, устало тряхнул головой. – Я сейчас пойду. Вы все про такие вещи знаете. Про силу. Про насилие. Правильно ими пользоваться? И как это узнать? Вы применяете силу. Вы применяете грубую силу, что получить желаемое. Чтобы сделать то, что вам нужно. То, что, как вы считаете, необходимо сделать. И вы никого не щадите ради своей цели. Никому не позволяете стоять у себя на пути. Вы уничтожаете все на своем пути потому, что так нужно. Разве не так? Разве не так вы поступаете?

Снаружи, за стенами офиса, хрипло посигналил грузовик. Карл слегка подпрыгнул. Он пошел поближе к столу.

– Но что, если вы ошибаетесь? Почему вы так уверены? Откуда вы можете знать? Может быть, вы дадите мне ответ. Человек, который прибегает к силе, прав? Он считает, что поступает правильно. А может быть, он не прав. Вы уничтожаете всех, кто встает у вас на пути. Но, может быть, это слишком много. Может быть, вы делаете ошибку. Откуда вы знаете? И знаете ли вы вообще? Есть ли способ узнать?

Молодой солдат молчал.

– Вы мне скажете? – спросил Карл.

Но молодой солдат не отвечал. Он молча сидел за столом, его мягкое лицо ничего не выражало. Карл начал сердиться.

– Я хочу знать, почему вы так уверены, что поступаете правильно? Я хочу видеть доказательства вашей правоты. Вы можете сказать мне в двух словах? На чем вы основываетесь? Кто дал вам разрешение? Откуда у вас такая вера в свою правоту?

Молодой солдат еще посидел. Потом потянул руку и коснулся рукописи Карла.

– Хотите посмотреть? – Карл протянул ему пакет. Но молодой солдат покачал головой. – Я не понимаю.

Молодой солдат сунул руку под гимнастерку. Вынул оттуда книжечку в мягкой обложке, потрепанную, зачитанную, многократно сложенную пополам. Раскрыл ее, положил на стол, расправил углы. Сделал Карлу знак подойти. Карл приблизился и заглянул в книгу. Она была написана по-китайски.

Ведя по строчке пальцем, солдат перевел, медленно, с трудом подбирая слова.

– Вы, угнетенные народы мира! Встаньте! Вам нечего терять, кроме цепей, которые веками держали вас в неволе. Они превратили вас в рабов и отняли у вас то, что принадлежит вам. Новый дух идет. Бросайте свои фермы, свои поля, свои заводы. Присоединяйтесь к нашему маршу, крушите все, что встает у нас на пути. Всех империалистов. Всех реакционеров. Всех кровососов, пьющих кровь народа. Мир необходимо очистить. Очистить огнем и мечом. Выжечь каленым железом всех паразитов, которые живут за счет народа. Их надо резать на куски, топтать ногами, плевать на них, ставить на колени. Из страны в страну, из земли в землю…

Молодой солдат сделал паузу, посмотрел на Карла. Его мягкое лицо приобрело выражение коварства. Он наблюдал за Карлом, ожидая, как тот отреагирует. Пододвинул книжку поближе к Карлу, перелистав страницы.

Карл положил свою рукопись и взял книжку. На следующей странице была картинка, яркий цветной рисунок. Двое мужчин и две женщины, широколицые, улыбающиеся, в национальных костюмах. Спиной к трактору.

Молодой солдат следил за Карлом с надеждой и волнением. Он улыбнулся ему, тыча пальцем в книгу.

Карл сунул книжку ему.

– Большое спасибо, – пробормотал он. – Спасибо.

Взяв свою рукопись, он пошел к двери. Молодой солдат принялся сгибать свою книжку. Осторожно водворил ее снова в карман гимнастерки. Он улыбался все время, пока Карл открывал дверь и медленно спускался по ступеням крыльца на дорожку перед зданием. Верн уже развернул грузовик. Он замахал Карлу.

– Давай живей! Мы уезжаем.

Карл медленно шел к грузовику. Вокруг него плыли клочья тумана. Туман еще не успел подняться. Башни и строения расплывались, их очертания едва угадывались в серой пелене. Когда Карл подошел к грузовику, Верн зажег фары.

– Поехали, – нетерпеливо бросил Верн. Открыл дверцу. Барбара подвинулась, давая место Карлу.

Карл забрался внутрь, крепко прижимая к себе пакет в коричневой бумажной обертке.

– Все в порядке. – Он откинулся на спинку сиденья, захлопнул дверцу. – Я готов ехать.

– Вот и хорошо, – сказала Барбара. – У нас впереди долгий путь.

– Я знаю, – сказал Карл. – Я знаю.

Оглавление

Время собираться

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg