«Вечно чёрные растения»

Вечно чёрные растения (fb2) - Вечно чёрные растения 200K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Фишер

Вечно чёрные растения Михаил Фишер

1

– Здесь не занято?

– Нет…

– Вы не против, если я присяду?

– Присаживайтесь…

Женщина осмотрелась и медленно опустилась в серое холодное железное кресло, каких вокруг нее было бесчисленное множество. Все места заняты. Пространство напоминало бесконечно большой зал ожидания, со всех сторон виднелись лишь спины людей, облаченных в белые длинные сорочки, скрывавшие под собой все, до самых кончиков пальцев. Ряды уходили далеко вперед, и из-за висевшего, святящегося неоно—белым светом тумана не было видно, где они заканчиваются. Источник света отсутствовал, и казалось, что каждая частичка этого неизвестного ей пространства испускала свечение: воздух, кресла, тела, окружавшие ее со всех сторон. Она видела что-то подобное в своих снах, туман, все затянуто непроглядным, белым, ватным полотном, в котором едва различимы предметы, стены, старый деревянный пол. Именно там она и видела это свечение, разбавлявшее туманную гладь. В этих снах она шла по своей квартире, как ослепшая, с трудом различая очертания предметов, двигаясь к двери, чтобы запереть ее как можно скорей на все замки, дабы не впустить людей, приближающиеся голоса которых она отчетливо слышала на улице. Мучивший из ночи в ночь сон всегда кончался одним и тем же, не успевая пробраться сквозь туманную завесу, она тянула дверь на себя, чувствуя рядом людей, двигавшихся на нее. Шаги, шорохи, скрип старых половиц – здесь кто-то есть, вокруг нее слышится чье-то дыхание. Казалось, что глаза отказываются видеть, двери уже заперты, но голоса становятся все ближе и ближе, вжимаясь в стену, она размахивает руками, и еле видное очертание лошадиной головы на человеческом теле заставляет ее кричать что есть сил. Из раза в раз один и тот же финал. Вскакивая в кровати от собственного крика, она осматривается и пытается понять, что это, чего она не может увидеть, почему каждую ночь она слепнет. То же и здесь, среди железных кресел и совершенно незнакомых ей людей. Звенящая тишина еще больше пугала ее, лишь изредка слышались какие-то невнятные звуки: то ли голоса, то ли завывание ветра. Повернувшись налево, женщина стала рассматривать молодого человека, к которому она подсела. Высокий, темноволосый, только вот из-за тумана невозможно было разглядеть его лицо, размытые черты не складывались воедино. И он тоже в белой сорочке, как и все, с глубоким вырезом на груди, сидел и смотрел куда-то вдаль. Резко опустив глаза, она посмотрела на себя– все тот же наряд, ноги скрыты, руки спрятаны полностью. Внутри нее неведение разрасталось с каждым моментом все больше и больше, кто они, где она сейчас сидит, чего ждет, вопросы перерастали в панику и снова, посмотрев на молодого человека слева, она спросила:

– Мне кажется, что я так замерзну. Вам не холодно?

– Нет, совсем нет. Вы тоже скоро согреетесь,– молодой человек ответил, не поворачивая головы в ее сторону. Он смотрел вперед очень сосредоточенным и в то же время совершенно пустым взглядом. Девушка, отвернувшись от него, стала вглядываться вдаль, пытаясь понять, на что он так пристально смотрит. Не находя ответа, она тихо, еле слышно спросила:

– На что вы смотрите?

– На дверь, – ответил молодой человек спокойным, томным голосом.

– Да? А где она? Я вижу только спины сидящих впереди людей, никакой двери.

– Вы так сразу ее и не увидите, она может долго не показываться, так что ждите, – молодой человек продолжал смотреть, не отрываясь, вдаль, девушка же заметила, что все люди вокруг смотрят в одну сторону, тихо и смирно, один за другим, как будто ждут, когда подадут их поезд. Вдруг ее охватил страх, стало холодно, она скрестила руки, чтобы согреться, но сразу разомкнула их и посмотрела на свою грудь. Груди не было. Ее большая и красивая грудь исчезла, и на ее месте было два свисающих пустых мешка из ее собственной кожи. Она хотела закричать, но ничего не получалось, звук вышел из ее рта, но уши его не слышали. Девушка снова скрестила руки на груди и резко повернувшись к сидящему слева молодому человеку увидела его лицо и глаза, которые пристально на нее смотрели.

– Как вы умерли?– он вдруг произнес, разглядывая ее.– Вы умерли, вы это знаете? Девушка отвернулась и стала смотреть вперед. Губы как будто не размыкались, и она не могла произнести ни слова. Ее дыхание учащалось с каждой секундой все больше, одурманивая сознание.

– Вы так тяжело дышите,– спокойно сказал он, не отрывая от нее взгляда,– интересно, что с вами случилось. И лицо у вас странное, худое, очень изможденное. Хотя черты сложно разглядеть здесь,– он продолжал изучать ее, а она боялась произнести хоть слово, просто смотрела вперед и молчала. Мысли в голове сменяли друг друга, а его слова вбивались гвоздями в сознание. Неужели она умерла? Не может быть! Что же теперь будет? И где ее грудь? Какие-то мешки, свисающие практически до пупка. Она так ей гордилась, своей– то у нее практически не было, так что пришлось сделать искусственную.

– Интересно, что вы натворили?– продолжал он загадочно, каким-то хитрым, холодным голосом,– сюда чистые не попадают.

– Хватит!– вскрикнула она,– молчите! Я вам не верю! Я сплю! Это просто сон! У меня так уже бывало,– слова вырывались из ее уст, и казалось, что она лает. Не поворачиваясь к нему, то ли от страха, что он продолжает на нее смотреть, то ли просто боясь шелохнуться, она бросала в него слова,– у меня так было недавно, это все снотворные. Они плохо действуют, и приходится пить помногу. Но почему у меня нет груди?

– Потому что она была не настоящая, а сюда люди приходят только с собственными тканями.

– А что вы там говорили про мое лицо?– ее глаза бегали то вверх, то вниз, больше всего она боялась сейчас увидеть его пристальный взгляд.– Что у меня с лицом, я спрашиваю?

– Ничего особенного. Худое, я говорю, очень, длинное. А черт, тут ни у кого не видно, разве у души есть лицо…

– Замолчите!– крикнула она, оборвав его на полуслове.– Хватит! Я просто сплю и хочу скорей проснуться. И мне надоело слушать ваши бредни.

– Вы никогда уже не проснетесь.

– Замолчите, говорю же вам! Оставьте меня в покое, а лучше вообще отсядьте подальше.

– Здесь каждый на своем месте, свободных мест нет,– сказал он, и девушка, осматриваясь по сторонам, поняла, что все кресла действительно заняты. На секунду она даже поверила, что умерла, но как? Как это могло случиться, разве так должны чувствовать себя мертвые. А свет в конце тоннеля, о котором все говорят? Нет, она совершенно ничего не помнит. Хотя, может, это случилось во сне… Повернувшись налево и увидев, что ее сосед смотрит вперед, а не на нее, сказала:

– Если я умерла, то получается, что вы тоже мертвый!?

– Нет, здесь нет мертвых, здесь души, облаченные в очертание той оболочки, в которой они пребывали на земле, а умерло ваше прежнее тело. Душа не умирает. Ну а раз вы здесь, значит, сделали что-то плохое, так как чистые сразу проходят, без очереди.

– Мне холодно и страшно,– сказала она тихо и обреченно. Страх бил ее ознобом, а неизвестность пугала. Смерть, смерть, смерть, так не умирают, она не могла умереть.

– Это хорошо, что вы еще можете чувствовать, скоро тело совсем перестанет чтобы то ни было ощущать. Пропадут всякие ощущения. Я вот уже практически не помню холода,– его руки лежали на коленях, как у первоклассника, спина была прямая, и только глаза вдруг стали смотреть вниз, как будто с сожалением,– даже странно, что я его не помню, ведь мерз все время, кутался в какие-то кофты, шапку надевал уже в начале октября, так как уши начинали мерзнуть по утрам, и кальсоны носил с ноября по май, да и они не помогали. А вот перчаток у меня никогда не было, руки как-то совсем не мерзли, все ещё удивлялись, как такое может быть, весь с ног до головы укутан и всё равно мёрзнет, а руки на холоде и теплые всегда. Я и сам не знаю, но так и было. И дома я тоже все время кутался во что-то. Осенью заклею окна, разложу вату между рамами, вроде становилось теплей, а потом морозы ударят – и все, снова достаю теплые одеяла, пледы, вязаные носки. Странно, правда…

– Как вас зовут?– тихо спросила она, опустив голову вниз и закрыв глаза.

– Этого я вам не могу сказать, да и никто здесь не скажет, ведь имен своих прошлых мы не помним. Вот вы можете мне сказать свое имя?– подняв глаза, он посмотрел на нее.

– Конечно, могу! – она повернулась в его сторону и удивлено посмотрела,– как можно не помнить своего имени?!

– Ну и как же?

– Сейчас скажу. Вы заморочили мне голову, так что я имя собственное забыла. Как можно не помнить своего имени.

– Ну! Скажите же мне его, наконец.

Девушка задумалась, у нее не было сомнений в том, что она сейчас же ответит ему, но почему– то память молчала. Мысли бегали, сменяли одна другую, уже вот он ответ, но нет, бесполезно. Почему-то она стала вспоминать, как в детстве звала ее мама – бесполезно.

– Я не могу вспомнить,– растерянно произнесла она.

– Я тоже не могу. И никто здесь не может.

– А чего же все они ждут?

– Божьего суда. Мы не можем перейти в свое новое воплощение, пока Бог не поговорит с нами.

– Черт знает что,– она произнесла, и в ее душе еще были сомнения в реальности происходящего. Она думала, что если это сон, то обязательно к чему-то. Сразу же надо будет рассказать его своему психологу, хотя толку от него нет, так как этот специалист всегда говорил ей только то, что она хочет услышать,– да и как я могла умереть! Я же все помню, как я приехала домой, был вечер, дальше как-то смутно, но если постараться, то можно будет вспомнить и это.

– Вы скоро вспомните, не старайтесь пока.

– Странно все это. А давно вы тут?

– Не знаю, здесь же нет времени. Я просто сижу, смотрю на дверь, хотя вы пока ее еще не видите, и жду, когда она откроется для меня, и я уйду отсюда.

– А как вы узнаете, что она открылась именно для вас?

– Я не могу сказать точно, но когда она открывается, то это видит только один человек, тот, кому пора туда. Другие не видят этого.

– Очень странно. Почему же я вообще пока не вижу никакой двери?

– Вам рано еще, надо ждать, потом увидите. У каждого тут своя дверь и свое время, когда в нее входить.

– Мне страшно… Никуда не хочется входить. Бред какой-то,– она согнула ноги в коленях и поставила их на кресло, на котором сидела. Обхватив их руками и уткнувшись в колени подбородком, она продолжила,– Почему же я не помню, как умерла? Скорей бы вернулась память. Вроде все так было хорошо и помню, как приехала домой. Хоть и смутные, но какие-то очертания моей жизни у меня есть, только вот сложить их логично я пока не могу. Может, у меня случился инфаркт? Вряд ли. Не помню, чтобы я мучилась сердцем,– она немного задумалась, лицо погрустнело. Все, как с чистого листа, вдруг голову посетили спасительные мысли о том, что, возможно, она просто потеряла память и сидит сейчас в больнице, а рядом умалишенный молодой человек, пациент. Да, точно и эта белая сорочка, прям как в больницах.

– Скажите, пожалуйста,– решила она начать спокойно и вежливо, чтобы он ничего не заподозрил,– а врач скоро придет?

– Какой врач?– не понимая вопроса, молодой человек повернулся в ее сторону и пристально посмотрел,– вы какого врача тут ожидаете?

– Ну, не знаю, какие тут врачи обычно ходят, может, терапевт?

– Врач вам уже не нужен,– не отворачивая головы сказал он и продолжал пристально на нее смотреть.– вы просто мне не верите, да? Хорошо. Тогда что вы скажите на то, что не можете детально разглядеть черты моего лица? А? И кто все эти люди вокруг, тоже больные, по—вашему?– Он решил не спрашивать ее больше ни о чем, было видно, что она сильно огорчена и до конца не понимает, что с ней происходит. Повисла тишина. Люди сидели молча, как манекены. Казалось, что только они вдвоем живые среди этих кресел, спин и голов. Абсолютно ничего не происходило.

– Не переживайте, теперь главное для вас, это как можно быстрей отсюда уйти. Прошлое уже не важно, его не изменить, за него теперь придется отвечать. Радуйтесь, что пока к вам не вернулась память, когда вы все вспомните, что и как произошло, наступит самый страшный момент. Вы начнете понимать, почему здесь оказались,– сказав это, он вдруг резко схватил ее за руку и, указывая вперед, отрывисто сказал,– Смотрите! Видите? Человек встал!

– Да!

– Его дверь открылась!

– Двери я не вижу.

– Естественно, ее никто, кроме него, не видит, я же вам говорил! Его время настало!– человек вдалеке от них встал и двинулся вперед, передвигая босыми ногами по полу. Он шел медленно, растворяясь в неоно—белом тумане. Казалось даже, что свет вокруг стал чуть ярче, как будто освещал дорогу уходящему.

– Интересно, а как называется это место? Вы не знаете?

– Я не знаю точно. Может, чистилище. Но это у католиков, в православии нет чистилища. А вы не помните случайно, крестили вас или нет?

– Как ни странно, это я помню! Меня крестили в семь лет. Хотя в церковь я практически не ходила. Помню, как в глубоком детстве бабушка водила меня в маленькую церквушку недалеко от ее дома. Она вообще была очень набожная. Всегда молилась перед обедом. В углу комнаты у нее висела небольшая старая икона, под ней лампадка. Бабушка жила очень обособленно, в маленьком доме на окраине города. Ее муж, отец моей матери, умер рано, был контужен на войне и страдал все время от этой травмы. Много пил, гонял ее, но все это мне мама рассказывала, бабушка-то об этом никогда не вспоминала, говорила только, что деда Валя был хорошим, медали его показывала, фотографии. Даже были фотографии с его похорон, представляете, тогда это тоже фотографировали зачем-то. Вообще, она странная была, друзей и подруг у нее практически не было, захаживала иногда соседка из дома напротив, баба Катя. Хорошая старушка, маленькая такая, сухонькая, я любила в детстве бегать к ней в гости, она летом пастилу готовила и раскладывала во дворе. Я прибегу, хожу вокруг этой пастилы, она увидит и угостит меня. Я, довольная, съем ее и назад к бабуле… Как же давно это было, будто и не со мной,– она замолчала на мгновение, погрузившись в воспоминания, но потом продолжила.– Я много лет не вспоминала детство. Вот помню, что, когда бабушка умерла, я училась в другом городе и не приехала к ней на похороны. Да я сейчас вдруг отчетливо вспомнила, как мама сказала мне, что бабушка умерла и что когда я приеду, то мы обязательно сходим к ней на кладбище. Но вот бабушкиной могилы я не помню, скорей всего, я никогда и не была на ней. Да, я так к ней и не съездила,– она опустила глаза вниз, и казалось, что сейчас заплачет.

– Дети взрослеют, и часто так бывает, что в определенном возрасте случайные знакомые или друзья для них становятся важней и дороже, чем самые близкие люди.

– Как же это ужасно. И не понятно, что хуже, то, что я не была ни разу у нее на могиле, то ли то, что я столько лет про нее даже не вспоминала.

– К вам возвращается память, готовьтесь, сейчас вы будете вспоминать все больше и больше, особенно то, за что стыдно, что хотелось бы совсем забыть,– Он замолчал, и она молчала тоже. Каждый погрузился в свои мысли, в свои тяжелые воспоминания.

– Да, я вспомнила свое детство,– сказала она тихим, еле слышным голосом,– как же мне сейчас грустно. Я помню, что когда была маленькой, то мне казалось, что взрослые всегда и во всем мне перечат, постоянно что-то запрещают. Это нельзя! Сюда не ходи! Такой фильм тебе смотреть рано! Гулять не пойдешь, уже поздно! Заставляли кушать, когда совсем не хотелось, да еще и пока не доешь, из-за стола не выйдешь. Бабушка постоянно говорила мне, чтобы с этой девочкой я не дружила, а то она плохому меня научит. С мальчишками не бегала, а то упаду и расшибусь. Терпеть я не могла всему этому следовать. Часто характер показывала. Бабушка притащит меня за шкирку с улицы и усаживает кушать, а я даже ложку в руки не беру, в знак протеста. Она и так ко мне и эдак. Сначала по-хорошему, уговаривает, потом заругается, скажет, что все доложит матери и уйдет в свою комнату. А мне есть-то хочется. Я повыпендриваюсь, по дуюсь и все съем. Но бабушке говорю, что выкинула и даже к еде не притронулась, а она-то понимала, что я вру, чтобы не признаваться. Ой. Как же мне стало сейчас приятно от этих воспоминаний. Вот я не знаю, как прошла моя жизнь, а детство вспомнила и поняла, что так была тогда счастлива. Только грустно на душе от того, что я ни разу не сказала бабушке, что люблю ее. Хотя, может, это я сейчас понимаю, что очень ее любила, а в детстве мы, скорее всего, живем чувствами и еще не умеем выражать их словами. Теперь вот жалею. А вы жалеете о чем-нибудь?

– Да, я жалею. Я столько тут сижу, что вспомнил уже всю свою жизнь.

– За многое было стыдно?

– Да.

– А почему же Бог вас не забирает, раз вы тут уже долго?

– Я думаю, еще не время. Я еще не все себе простил.

– Ничего не понимаю,– сказала она на выдохе, уставшим, тихим голосом.

Не замечая того, ее сознание снова вернулось в детство. Сами собой появлялись в голове картинки очень далекого прошлого, вдруг она опять оказалась в доме бабушки, в котором они жили с родителями. Стены побелены известью, старые маленькие окна, с проложенной между рамами ватой защищали зимой от сильных морозов. Она стояла в большой комнате, слева от двери высился книжный шкаф, в котором была маленькая шкатулка с мамиными украшениями. Дальше, вдоль стены, у окна, стоял стол, в углу– цветной телевизор. В комнате было очень тепло, она сразу поняла, что топится печка, по характерному потрескиванию, которое раздавалось из топки, и приятному запаху горящих дров. Она подошла к печке, села на корточки и стала смотреть в щелочку, между стеной и дверцей печи за огнем. Из поддувала шел жар. Комнату освещала одна лампочка, помещенная в терракотового цвета абажур с желтой бахромой. Внезапно открылась дверь и вошла ее мама. На ней был красный ситцевый халат и белый фартук с изображенными на нем овощами. Длинные черные волосы собраны в хвост. Она смотрела на совсем молодую маму, стараясь разглядеть ее черты, походку, фигуру. Высокая, красивая девушка подошла к печке и, открыв дверцу, закинула в топку два совка с углем. Разобравшись с огнем, она повернулась к маленькой дочери, которая пристально за всем наблюдала и, сказав, что скоро придет папа и они будут кушать, вышла из комнаты. Эта девушка, конечно же, не понимала, что сейчас на нее с таким интересом смотрела душа ее дочери, вернувшаяся в свое детство.

Из кухни стал доноситься запах жареной курицы и мамин голос, что-то громко напевающий. Продолжая осмотр дома, маленькая девочка прошла в длинную и очень узкую комнату без двери– это была спальня. У печки стояла ее деревянная, решетчатая кроватка, рядом разложенный диван, на котором спали родители. Оставшееся пространство было заполнено шкафом. Освещение отсутствовало, но она знала каждый сантиметр в этой комнате. Запах маминых духов манил ее и, запрыгнув на кровать, она стала тянуться к полочке с косметикой. Тишину и спокойствие внезапно нарушил мамин голос, зовущий ее встречать папу с работы: «Дочура, доченька, папа идет, беги скорей его встречать. Доча». Как только она двинулась в сторону кухни, все вокруг стало погружаться в туман, сквозь который эхом слышался голос мамы. Пространство становилось непроглядным, и она с криком побежала к кухне. Туман окутывал ее тело, застлал глаза не давая возможности вырваться. Она бежала, что есть сил крича маме, но неизвестность, вызвавшая в ней животный страх, поглощала ее все больше. Вдруг стал появляться свет, она посмотрела по сторонам. Снова полумрак, туман и люди, сидящие в железных креслах. Ее сосед слева как завороженный смотрел вперед не моргая.

– Опять вы,– сказала она, посмотрев на соседа,– а я провалилась в сон.

– Что вы видели?

– Я была в доме, в котором прошло мое детство.

– Да….вы теперь будете возвращаться в те места, которые были вам дороги и в те моменты вашей жизни, в которых вы могли бы поступить иначе.

– Зачем?

– Возможно, для того, чтобы оценить свои поступки, слова, эмоции, поведение, мысли. Чтобы увидеть себя со стороны.

– Больше всего я не хотела бы все вспоминать…

– От этого никуда не деться, все здесь вспоминали, без этого вы не увидите дверь. Надо все пережить заново.

– Чтобы простить других?

– Чтобы простить себя,– сказал он и посмотрел на нее. Она тоже смотрела ему в глаза.

– А я на себя и не сержусь, что мне себя прощать. Я уверена, что нормально прожила жизнь, никому не мешала, если и обидела кого, то не со зла, а, скорей, защищая свои интересы, а это значит, что по—другому я поступить не могла. А вообще, мне пока сложно рассуждать о своей жизни, так как я ничегошеньки не помню. Расскажите лучше Вы о себе.

– Про себя я потом Вам расскажу, пока не хочется.– Он закрыл глаза и не произнес больше ни слова. Она тоже молчала, смотрела вперед и все еще не могла поверить, что это не сон. Они оба погрузились в собственные мысли, люди впереди сидели неподвижно в своих креслах, тишина не меняла тональности, свет все также был ниоткуда. Каждый ждал своего времени, своего расчетного часа. Обдумывая прошлое, проживая свою жизнь снова и снова, каждый из сидящих здесь мечтал избавиться от мыслей, от чувства вины или просто понять, что он сделал не так. Лишь изредка можно было наблюдать, как кто-то из сидящих вдруг вставал и свет становился ярче. Шагая босыми ногами, душа, сохранившая прежнее свое облачение, двигалась вперед, к видимой только ей одной цели – двери, за которой ее ждут для последнего разговора.

Ее мысли сменились видениями, скрестив руки на груди и ссутулившись, тело приняло удобное для себя положение, и в сознании вдруг стали появляться образы, ощущения и запахи. Она погрузилась в другую, прожитую когда-то реальность.

Вечер, все вокруг освещено фарами окруживших ее машин, играет музыка. Большой автомобиль, за рулем которого она сидит, увяз в пробке. Выезжать за город в пятницу в шестом часу вечера было бессмысленно, так как все двигались из города на свои дачи. Многокилометровые пробки сковывали дороги, а людей консервировали в своих машинах на многие часы. Но ей ничего не оставалось делать, как двигаться вместе со всеми. Она ругала себя за то, что не выехала раньше, и теперь точно не успеет домой до прихода мужа, и снова придется что-то врать. Но раньше не получилось, сложно вырваться из объятий любимого человека, который так крепко тебя в них сжимает. Было уже плевать, все зашло слишком далеко, и ни ей, ни ее мужу уже не было смысла делать вид, что ничего не происходит. Постоянные ссоры и угрозы мужа разводом вымотали ее, разорвали спокойствие, сегодня она хотела вернуться домой до его возвращения с работы, но понимала, что не успеет. Медленно двигаясь в потоке машин, она складывала правдоподобную историю, которая могла бы хоть как-то объяснить то, что ее нет дома, хотя весь день она говорила ему по телефону, что отдыхает, так как плохо себя чувствует и старается не выходить из дома. Но история не складывалась. Да и дома она будет не раньше чем через три часа.

Сознание резко выдавило ее из воспоминаний, картинки и ощущения пропали. Открыв глаза и очутившись все в том же пейзаже, среди серых, железных кресел и неоно—белом полотне света вокруг, она повернула голову влево, там все так же сидел уже знакомый ей молодой человек.

– Я вдруг куда-то провалилась и очутилась в машине, играет музыка, я за рулем. Я все вспомнила! Уже восемь лет мы с мужем живем в сорока километрах от города, в большом доме в сосновом бору. Огромный дом был набит антиквариатом и произведениями искусства, стал моей усыпальницей, местом, где я тосковала по свободной жизни, которая у меня случалась, когда муж уезжал в командировки, и я могла сутками не расставаться со своим «малышом». У меня, оказывается, был любовник! Планировка дома напоминала средневековый замок с множеством комнат, коридоров, подсобных помещений. Муж предпочитал проводить вечера в своем кабинете, а я в спальне с телефоном в руках, беседуя с «малышом». Спальня находилась на втором этаже, и к ней вела большая кованая лестница из дома Саввы Морозова, которую муж купил у одного знакомого торговца антиквариатом. Другого входа в комнату не было, поэтому я могла спокойно разговаривать по телефону, не боясь, что меня подслушивают, так как шаги по железной лестнице были очень слышны и всегда имелось несколько секунд, чтобы положить трубку. Первые пару лет проживания в этом доме я боялась ночевать одна в комнате. Если муж уезжал, то приходилось просить домработницу спать рядом со мной на диване, так как было страшно одной, без света, а со светом я не могла уснуть. Все время мерещились какие-то звуки, шаги, потрескивание. Мебель была очень старая, огромные деревянные шкафы с резными дверцами и картины в золоченых рамах вселяли в меня беспокойство, но было совершенно бессмысленно просить мужа о смене интерьера, так как его тяга к подобным предметам искусства была маниакальной и совершенно непобедимой.

Первые несколько лет муж приезжал с работы не поздней восьми вечера и, приняв душ и переодевшись, к девяти садился ужинать. Я старалась приготовить что-то вкусное, в основном блюда были мясными и без гарнира, так как муж предпочитал съесть мясо, а потом выпить пару бокалов красного вина, зимой и осенью в малой гостиной у камина, а летом– на веранде. Два больших кресла, обтянутых кожей буйвола, камин с открытой топкой, напольные часы с боем и роскошный светлый шкаф—бар, декорированный красным деревом с большой буквой N на дверце, украшенной лавром и имперским орлом, указывающими на французское происхождение времен Наполеона. В этом интерьере обычно мы пребывали до полуночи, после чего шли спать. Первое время я просто сидела, слушала рассказы мужа о работе, об искусстве, которым он увлекался, с трудом выпивая за вечер бокал вина, так как муж предпочитал исключительно сухие вина, которые я терпеть не могла. Мне было все интересно, роскошь, которая всюду меня окружала, вселяла в сознание стабильность, любовь мужа– уверенность в том, что со временем я смогу им манипулировать, и к тому же было чем утереть нос своим подругам, которые сутками работали, чтобы купить себе новое платье и раз в месяц сходить в приличное место развлечься. Муж же старался меня образовывать, советовал, какие книги лучше читать, водил в театры, но, видя то, что все это мне не приносит ни малейшего удовольствия, бросил насиловать и позволил самой решать, чем себя развлекать. И я нашла развлечение, которое поглотило всю мою жизнь. Потом появился сын. Муж очень любил его, они плавали вечерами дома в бассейне, часто муж брал его собой в командировки за границу, особенно в Европу. Мне это нравилось, да я и понимала, что он может дать ему гораздо больше, так как сам был человеком интеллигентным и образованным. Вот все в нем было хорошо, умный, богатый, очень видный. Когда я увидела его первый раз, то сразу поняла, что от него надо рожать ребенка, так как он будет хорошим отцом. Муж ведь был на четырнадцать лет меня старше. Когда я выходила за него замуж, мне было двадцать два года, а ему уже тридцать шесть. Тогда мне казалось, что я его люблю, хотя, скорей всего, я хотела его любить, но так никогда и не полюбила. Просто подстраховала себя на долгие годы от бедности, родив ребенка. Так что, жила я богато, но очень скучно.

– Мда, а в чем был смысл вашей жизни? Для чего вы жили? Муж не нужен, ребенок не нужен.

– Да сейчас я и сама не знаю, для чего. На тот момент мне казалось, что в моей жизни много смысла. Кстати, я вспомнила еще один сон, о котором думала, сидя в машине. Очень странный сон. Много людей, я в толпе иду по желтому песку вперед. Какая-то коричнево—желтая реальность, все как на старой, выцветшей фотографии. Справа огромная, заполненная грязью канава. Такая, что я не вижу ее конца. По этой канаве идут люди, по колено в черной жиже, кто-то ползет, падая и утопая по горло в ней, кто-то еле передвигает ногами. Людей много, я даже не могу сказать, сколько примерно. Наверное, сотни, а может, и больше. Я совершенно не понимаю, где нахожусь, просто иду за всеми по дороге вперед. Канава совсем рядом, и я не могу понять, почему они не вылезут на дорогу из этой грязи и не пойдут с нами, а мучаются и тонут. Сама не зная, куда, иду. Смотрю на себя– я в белой сорочке, такой же, как и сейчас, ноги босые, все вокруг подобного же вида. И совсем нет страха. Я посмотрела наверх, на небо, чтобы увидеть солнце, но его не было, ровная, полупрозрачная светло—желтая дымка висела над нами. Мне было немного жарко, но, как только я бросала взгляд на канаву, что шла параллельно с дорогой, полную еле бредущих, измученных людей, становилось холодно и жутко. Всматриваясь вдаль, я увидела, что один человек в этой канаве бредет в обратную сторону, нам навстречу. Он был еще далеко, но я приметила его и думала, почему он идет против потока, как бы обратно, возвращается. Мы медленно шли вперед, и я хотела скорей поравняться с этим человеком. Было очень тихо, люди не издавали ни звука. Спокойствие и умиротворение нарушала только страшная картина рядом. Возле меня шел маленький ребенок лет четырех, я оглянулась назад и увидела, что поток людей был бесконечно большой. Лица идущих, открытые и радостные, уравновешивали мое нестабильное состояние в тот момент. Двигаясь в потоке все дальше, я стала рассматривать лица людей в канаве, хотя это было сложно, так как все они были вымазаны грязью и передвигались, опустив голову. С одной женщиной я случайно встретилась взглядом, ее ввалившиеся, слегка приоткрытые глаза, жаждущие конца, едва ли можно было разглядеть. Я сразу же отвернулась, так как от ее взгляда мне стало страшно. Почему же они ползут в этой грязи, зачем так мучаются, это мне было не понятно. Стараясь не смотреть на этих страдающих, я двигалась вперед, сама не зная, зачем. Вдруг я вспомнила про человека, которого видела вдалеке, двигающегося против этого грязевого потока мне навстречу. Повернув голову, увидела, что он уже совсем близко, его руки были скрещены на груди, ссутулившееся тело немного тряслось, голова была так же, как и у других, опущена вниз. Он еле переставлял ноги, с трудом извлекая то одну, то другую из этой черной грязи. Меня мучил вопрос, почему он идет в обратную сторону, зачем возвращается назад. Внезапно он поднял голову, и я увидела его лицо. В эту же секунду, я крикнула: «Папа»,– в этом мужчине я узнала своего отца, который пропал без вести, когда мне было одиннадцать лет. Я кинулась к краю этой канавы и кричала ему, а он только смотрел на меня и молча шел вперед. «Па—па, папочка, папа, это ты, папа». Я проснулась от своего крика, лежа в холодном поту. Сев в кровати и укутавшись в одеяло, я закрыла глаза и передо мной были его глаза. Его измученные глаза, которые я за много лет, что его не было с нами, совсем забыла. Что это было, почему он приснился мне, первый раз за столько лет, да еще и вот таким образом. Весь день я думала об этом сне, хотела съездить в церковь, но так и не съездила.

– Сон действительно интересный. Отец пришел предупредить вас о том, что ваша смерть уже близка. Думаю, что в этот день вас и не стало. Он мучается в аду так же, как и мы с вами теперь.

– Как жаль. Почему же я умерла так рано, даже не успев насладиться жизнью. В чем справедливость, Бог сначала дает все, а потом, подразнив, лишает жизни. Разве это правильно? А теперь мы все здесь сидим и мучаемся от того, что потеряли любимых людей и больше никогда их не увидим. Это жестоко и несправедливо. И почему в аду? Вы же говорили мне, что это не ад, что мы ждем разговора, что это место для обдумывания своей жизни.

– Кто знает, что это.

– Сколько же тут еще сидеть.– она закрыла глаза рукой и, ссутулившись, облокотилась на ногу. Все стало еще более холодно—белым. Воздух как будто густел и чувствовался кожей. Она расправила спину, вдохнула всей грудью и закричала что есть сил. Вцепившись руками в свои волосы, она не прекращала кричать и, качаясь вперед и назад всем телом, топала ногами.

– Нееееет………я не хочу умирать. Я….неее хочу умираааать. Я ненавижу тебя!– ее тело оставалось неподвижно сидеть, и глаза смотрели вперед, терзаний не было видно, криков не было слышно, только душа горела в огне. Мысли сменяли одна другую, воспоминания сыпались из ее подсознания, что еще больше терзало и рвало изнутри.

Вокруг все заволокло плотным туманом, и силуэты людей стали практически не видны. Люди по—прежнему сидели неподвижно, и лишь изредка кто-то вставал со своего места и уходил вперед, исчезая уже через несколько шагов, а на этом месте снова кто-то сидел. Звуки отсутствовали в этом пространстве, как будто для того, чтобы не мешать сидящим. Ледяные силуэты мало напоминали человеческие тела, хотя внутри каждого из них душа проживала весь свой предыдущий путь заново, взвешивая, обдумывая, страдая и не находя себе прощения. Именно поэтому душа не уходит в свое новое воплощение, не расплачивается за всё совершенное в предыдущих жизнях, не пытается искупить вину перед теми, перед кем она в большом долгу. И в своем следующем воплощении души находят тех, кому они должны, даже сами этого не зная. Но пока, сидя в этом холодном, бесконечно тихом пространстве, они еще не могут перейти к искуплению, так как не до конца осознали свою вину. Эгоизм, вранье, жестокость, черствость, глупость, жадность и бездуховность – вот что привело их всех сюда. И каждое освободившееся место в этом зале ожидания, зале осмысления и расплаты занимается теми, кто прожил свою жизнь, опираясь на эти рычаги.

2

– Расскажите, почему вы еще здесь, о чем вы думаете столько времени?– она хотела понять, что его так долго держит между жизнью и Богом. Сколько ей здесь сидеть, в мыслях, которые медленно воскрешают события, казалась бы, так недавно ею прожитые.

– Я думаю об одиночестве. Оно привело меня сюда. Одиночество в моей последней прожитой жизни приговорило меня к его осмыслению здесь. К обдумыванию последствий моего одиночества, к прощению виновных в нем и к прощению себя, в нем пребывающего все отведенные мне Богом годы.

– Почему же вы были так одиноки? Неужели рядом с вами не было близких людей? Тех, кого вы бы любили?

– Были. Только они меня не любили.

– Странная у вас была жизнь. Даже интересно, кто вы и чем занимались. А вы в каком возрасте умерли? Или не помните?

– Помню. Я давно уже вспомнил все. Но пока рассказывать не буду.

– Мда,– сказала она скучающим тоном.– Ну как хотите. Хотя я думаю, что вам было лет двадцать два, двадцать три, не больше. Лицо у вас совсем молодое. Даже жалко, что вы умерли, такой молодой и красивый. Жаль вообще, честно! Такая несправедливость. Я вот тоже, столько потратила сил и времени на то, чтобы выглядеть ухоженно, занималась спортом, в еде себе отказывала, и что теперь, сижу вот тут с вами, и даже не знаю, что со мной случилось и в чем я виновата.– В ее голосе и позе стало появляться кокетство,– Я вообще все время следила за собой, бывало, приедешь вечером домой и просто валишься на диван от усталости. Когда часами занимаешься спортом, потом массаж, постоянно какие-то косметологические процедуры, на это же все нужно время!– она стала гладить свое лицо, пытаясь понять, как она выглядит сейчас.– А когда у меня появился «молодой», я просто так его обычно называю, так вообще. Сначала на процедуры, потом летишь к нему, а я же вообще-то была замужем, надо было что-то для мужа придумывать. Но это такой адреналин. С волосами только была проблема, не росли совсем. Что я только не пробовала, уколы в голову терпела, столько денег отдала, и парикмахеров с «легкими» руками искала, и змеиный жир втирала, но все напрасно! Ничто мне не помогало, так я пять последних лет и мучилась с ними. Уже и руки опустились. Пять лет волосы не росли. Парадокс какой-то.

– А волосы у вас и не выросли бы. Дело ведь не в мазях и парикмахерах. Вы платили ими за то, что делали. За свои поступки. Как же вы до этого не додумались? А вот те, кто сильно и беспричинно лысеет, тот платит за прошлые грехи, возможно, даже за прошлые жизни. Волосы – это проводник между человеком и Богом. Они как индикатор ваших поступков. Вот, бывает, родилась девочка с плохими волосами и потом говорит всю жизнь, что это у нее наследственное, а это не наследство от родителей, это наследство из ее прошлой жизни, тех поступков, что она делала. Ищите причины всегда только в себе. Причины болезней, причины неудач, и уж точно не стоит забывать, что волосы даны человеку не для красоты.

– Что вы вообще несете? Вы хоть себя слышите?! Мне кажется, что вы свихнулись здесь совсем, мелите всякую бредятину. Я даже слушать это не хочу. Мне только одно не понятно, почему я сижу именно с вами. Зачем! И эти ваши речи про вину человека перед другими. Какая к черту вина! Каждый ищет в жизни собственного счастья. Каждому важно то, что касается лично его! Мне было плевать на окружающих, я даже общалась всегда только с теми людьми, которые умели меня слушать. Мне не было дела до чужих истории из жизни, я вообще не хотела их знать,– на ее лице четко прочитывался гнев, ненависть к сидящему рядом, она и в жизни не терпела упреков и не хотела их слушать здесь. Отвернувшись от него, она замолчала. Лицо окаменело, руки были скрещены на груди, спина ссутулилась. Внутри все кипело, она, конечно, знала, что тот образ жизни, который она вела, не был ангельским, но почему он все время говорит ей о вине, в конце концов миллионы людей изменяют в браке – и что? Они все искупают свою вину так страшно? Это было ей непонятно. Вдруг она повернулась к нему и решила спросить об этом:

– Я одного не могу понять, если все те, кто изменяет своим супругам попадают сюда, то что-то маловато здесь людей, вам не кажется? Тут полпланеты сидеть должно.

– А ведь здесь не те, кто изменял, здесь те, кто совершал грехи пострашнее.– он говорил тихо, спокойно и без эмоций.

– Понятно. Очередной бред. Можно было не спрашивать, ответы у вас какие-то не оригинальные.

– Так я и не стремлюсь к оригинальности, просто говорю все как есть.

– Что есть? Про какие страшные грехи вы говорите? Я никого не убивала, никого не насиловала. Если, конечно, я просто этого еще не вспомнила. Хотя, сомневаюсь, не думаю, что я была на это способна.

– Подождите немного, память быстро к вам вернется.

– Не надо меня пугать, я вообще не верю больше тому, что вы говорите. Вы явно умерли от того, что несли всякую чушь, вот кто-то не выдержал и убил вас. И, может, правильно сделал.– В ее глазах прочитывалась злость и направлена она была не только не него. Она начинала задумываться над тем, что он говорил, и это вело ее к отчаянью. Может, она действительно совершила что-то страшное, просто еще не вспомнила этого. Неведение. Сплошное неведение, что было и что теперь будет. Она отвернулась от него, это было единственное, что можно было сделать, чтобы хоть как-то изолироваться. Но вот от его голоса она укрыться не могла.

– Здесь все происходит в свое время. Информация о себе и о происходившем приходит не сразу и очень дозировано, чтобы иметь возможность полного осмысление каждого прожитого мгновения. Таким образом, не зная всей картинки целиком, можно спокойной взвесить сделанное, сказанное и конечный результат, наедине с самим собой, в полном одиночестве поставить финальную оценку своим поступкам. Из полнейшей пустоты стали появляться картинки, звуки, запахи. Вдруг память возвращается, выдавая только короткий временной отрезок. Освещая его, оставляя все остальное в полнейшей, непроглядной темноте. Первое, что мне вспомнилось,– большая, светлая комната, письменный стол, с аккуратно разложенными на нем стопочкой учебниками и тетрадками. В одном углу моя кровать, застеленная темно—синим пледом, в другом телевизор. Большой шкаф у окна, набитый моими вещами. Мне лет семь– восемь, не больше. Я помню, как подошел к окну и увидел высокие деревья, пылающие в желто—красном огне осенних листьев, во дворе несколько маленьких построек и лавочку возле дома, на которой спала огромная рыжая собака. Что-то задело мой слух, но я не мог понять, что именно. Прислушиваясь, я вышел из комнаты и увидел пожилую, полностью седую женщину с длинными, забранными назад в хвост волосами, которая пылесосила ковровую дорожку у двери. Она посмотрела на меня и тотчас же, стараясь перекричать пылесос, сказала, что обед уже греется и скоро пойдем кушать, я что-то ответил ей, точно не помню что, и побежал по длинному коридору на улицу играть с большой рыжей собакой, которая не смотря на свой угрожающий внешний вид, ласково меня облизывала и терлась о мою куртку своей длинной шерстью. Погода для этого времени года стояла теплая и безветренная, а я все больше старался бывать на улице, собирать листья и играть с собакой. Она была моим единственным другом. В школе я ни с кем не дружил, был слишком закрытым и тихим ребенком, старался меньше привлекать к себе внимание одноклассников и учителей. Мне было настолько тепло и комфортно в своем внутреннем мире, что я ни за что не хотел вылезать хоть изредка из его уютного и понятного только мне пространства. И в этом комфортном для меня одиночестве я и пребывал всю прожитую мною жизнь. Конечно, потом были попытки впустить хоть кого-нибудь в нее, но каждый раз, лишаясь какой-то части своего сердца, я снова оставался один в своем становившемся со временем решетчатым пространстве, которое уже больше напоминало тюрьму. Просидев здесь достаточно долго, я вспомнил и то, как сбежал навсегда из этого заключения.

Голос пылесосившей дорожку седой женщины настойчиво звал меня кушать, и я нехотя побрел домой. Она была моей очередной няней. Мать меняла их каждый месяц из-за того, что не могла ни с одной найти общего языка, а я не успевал даже запоминать имена постоянно приходящих в мою жизнь женщин разных возрастов и национальностей. Вообще, помню себя я где-то лет с трех, до этого есть только отдельные картинки. Регулярные болезни превратили меня в капризного ребенка, который хныкал всякий раз, когда что-то не нравилось, и очередная няня спешила сделать все, чтобы я успокоился. И еще, зачем-то лет до четырех меня будили ночью через каждые три часа и заставляли идти в туалет, наверное, для того, чтобы я привыкал к горшку и не писался ночами в кровать. Мне это ужасно не нравилось, я всякий раз начинал кричать и сопротивляться, но мне говорили, что если я не встану и не пописаю в горшок, то утром все расскажут маме. А это было для меня самым страшным наказанием, хотя мать никогда и не ругала меня, просто смотрела так, что иногда я даже начинал плакать только от одного ее взгляда. Лицо матери я тоже очень долго не мог вспомнить. Высокая, статная женщина, всегда с забранными в пучок темными волосами, она входила в мою комнату, и я тут же затихал. Позже вспомнилось и ее лицо. Правильные, тонкие черты, высокий, открытый лоб и очень серьезный взгляд. Она никогда ко мне не прикасалась. Не брала на руки. По крайней мере, я этого не помню. Даже тот тон, в котором она со мной разговаривала, был строгим, четким и обрывистым. Говорила она короткими предложениями, излагая свои мысли таким образом, что вопросов у меня никогда не возникало. И уж точно, я с ней не спорил.

Я хорошо запомнил одну няню, что воспитывала меня примерно год. Мне тогда было лет шесть, а может, и меньше. Ее звали Лора. Она была невысокого роста, пухленькая молодая девушка с добрым, мелодичным голосом, который я помню до сих пор. Я любил засыпать с ней вместе, но просыпался всегда в своей кроватке, так как она, видимо, ждала пока я усну, и перекладывала меня. Как-то мама вошла в мою комнату, присела на корточки и вдруг спросила, люблю ли я ее. Первый раз она задала мне такой вопрос, поэтому я растерялся, поднял глаза и почему-то ответил, что люблю только Лору. Она встала и ушла, а примерно через неделю Лора перестала приходить. Мать выгнала ее за что-то. Причины находились сами собой, им не обязательно было быть. Только здесь, вспоминая все, я понял, почему на самом деле Лора пропала, ведь тогда мне сказали, что она уехала навсегда в другой город. Все последующие няни часто жаловались на меня матери, за что она каждый раз била меня по лицу и ставила в угол, а сама садилась рядом на стул и читала книжку или журнал, следила, чтобы я не ушел. Я так скучал по Лоре, по ее голосу и запаху, который помню и сейчас, от нее пахло супом, она часто его готовила на обед. Даже не знаю, почему мне так нравился этот запах. И еще, она не будила меня ночами. Я много лет и потом просыпался ночью в туалет. Дурацкая привычка, которая портила мне сон, но избавиться от нее я так и не смог.

Добравшись, наконец, до кухни я вымыв руки сел к столу. Папа очень любил дерево и поэтому много деталей интерьера и мебели были сделаны из этого тяжелого и массивного материала. Громадный обеденный стол стоял в центре столовой, которая была совмещена с кухонной зоной и плавно переходила в светлую гостиную. Седая длинноволосая женщина поставила передо мной глубокую тарелку с супом и корзину с хлебом, жалуясь на то, что она столько готовит, старается, но никто это не ест, и приходится все выбрасывать. Сама же она села в кресло с миской, доверху наполненной жареными семечками, и, включив телевизор, погрузилась в лузгание и просмотр сериала с бесконечными комментариями происходящего. Я без аппетита ел то, что она мне поставила и мечтал скорей уйти к себе в комнату, хотя очень хотелось еще погулять на улице, но уже темнело, а в такое время гулять мне не разрешалось. Вообще, мое воспитание состояло из сплошных запретов, которые никак мне не объяснялись, просто все было нельзя. У мамы были свои представления о том, как правильно нужно воспитывать ребенка, хотя непосредственно этим она никогда не занималась, просто давала указания и уходила. Да я в ее присутствии и не нуждался, старался занять себя тем, что было не запрещено и не вспоминать о ее существовании. С папой мне было гораздо интересней, он ничего мне не запрещал, часто брал собой на работу, что являлось моим самым любимым развлечением. Я садился в его кабинете за компьютер, играл в игры, в которые мне категорически не разрешалось играть дома, да и к компьютеру подходить строго запрещалось, за чем няни неустанно следили. С папой мы гуляли в выходные по городу, а по воскресеньям, если он был свободен, ходили в музей, всегда в один и тот же, он рассказывал про динозавров, мы смотрели их сохранившиеся останки, разглядывали остатки древнейших цивилизаций, а потом шли в кафе кушать мороженое. Но такое случалось очень редко, так как он часто уезжал надолго по работе, а я сидел дома и придумывал себе занятия.

С трудом впихнув в себя все, что мне приготовила няня, я пошел в свою комнату и, взяв со стола большую книгу с картинками, сел на пол, и стал разглядывать ее страница за страницей. Это был папин подарок, который он привез из какой-то своей очередной командировки. Она была на английском языке, но мне это совершенно не мешало, так как она состояла в основном из картинок, а они интересовали меня больше всего. Пролистав ее, я уснул прям на полу. Проснулся вдруг от какого-то шума, прислушавшись, мне стало понятно, что это родители ругаются в столовой. Я встал с пола и, подойдя к своей двери, которая была закрыта, стал вслушиваться. Слышался в основном папин голос. Сначала я не мог понять, о чем идет речь, но потом картина прояснялась. Он кричал на маму, а она отвечала ему спокойным, достаточно равнодушным тоном, что распаляло отца еще больше. Спустя минут двадцать, к крикам прибавился еще грохот посуды, и я решил выйти из комнаты и посмотреть, что там происходит. Входить в столовую я не стал, а остановился у входа и стал подглядывать. Мать сидела в кресле в длинной черной юбке и ярко красной кофте с высоким горлом. Она не смотрела на отца, который навис над ней и кричал так, что мне казалось, что его было слышно во всем городе. На этом мои воспоминания становились очень размытыми, я помнил какую-то суету, неутихающие крики, потом громкий хлопок и резко наступившую тишину, которую нарушал бой часов в соседней комнате. Все это было в каком-то тумане, без лиц, а только отдельные фразы и растекающиеся в пространстве образы. В голове раздавался голос отца, который просил меня отдать ему пистолет, потом суета, какие-то люди, меня закрыли в комнате с няней, помню эту седую женщину, она плакала, стоя в углу комнаты.

Я убил свою мать. Мне было восемь лет, и я учился во втором классе. Что подтолкнуло меня к этому, я не знал. Память не хотела объяснять мне причины, поэтому оставалось только мучиться и надеяться, как и вам на то, что все это просто сон.

– Какой ужас!– она смотрела на него и не знала, что говорить,– как же можно убить свою маму?

– Я не знал ее моей матерью, это была иногда приходящая, строгая женщина.

– Почему? Какой кошмар, и от вас я слушала еще какие– то упреки в мой адрес, да я по сравнению с вами просто ангел и теперь вообще не понимаю, что я тут рядом с вами делаю.

– Думаю, что тоже не просто так.

– Что????– она посмотрела на него с пренебрежением и, оскорбившись, продолжила,– вот только не надо из меня тоже делать убийцу, ладно!

– А я никого из вас и не делаю, просто вы еще не вспомнили, отчего умерли, и все детали своей жизни.

– Ну я, конечно, многого пока не знаю о себе, но не думаю, что была способна на что-то столь ужасное. Всегда поражалась подобным историям и считала, что люди, которые совершают такие страшные поступки, это полнейшие уроды, а вы-то вроде нормальный, по крайней мере, кажитесь таким. А кстати, если вы убили свою мать, когда вам было восемь лет, а сейчас вам примерно двадцать два, двадцать три, становится интересно, от чего вы сами умерли. Помните?

– Да,– ответил он спокойно.

– И от чего же?

– Не хочу говорить.

– Понятно. Не говорите. Потом все равно расскажите. Как же вы, ребенком, в таком возрасте могли быть способны убить. Неужели из-за того, что она совсем вами не занималась, была строга, неужели из-за этого можно убить мать,– в ее голове это не укладывалось, тем более, что она тоже была матерью. Какой-то ужас охватил ее сознание, услышанное шокировало, но еще страшней сейчас была неизвестность, что сделала она, почему сидит сейчас рядом с убийцей.– Ну хотя бы сейчас вы жалеете о том, что сделали это?

– Нет,– ответил он холодно и обрывисто.

– Какой же Вы жестокий. А вот я все изменила бы.– она смотрела вперед, в серую, размытую даль этого пространства,– я в сущности никогда не была счастлива. Ну, чтобы по—настоящему. Вроде все было, муж, деньги, а счастья не было. Я все время искала гармонию с самой собой и так и не смогла ее найти. Когда появился он, я преобразилась, как будто вырвалась из клетки. Я влюбилась в него сразу же, хотя вида долго и не подавала. Все время задавала себе вопрос, что я в нем нашла, бывало, посмотрю на него и думаю: уши огромные, нос огромный, весь волосатый, как обезьяна, а как представлю, что его не будет рядом, так становится пусто и страшно. Я стала ждать, что наступит момент, когда я смогу смело с ним расстаться, ведь все уже знали, что я изменяю мужу, даже муж. Но остановиться, одуматься, взять себя в руки я уже не могла. Понимаете, с ним, я дышала, а с мужем– задыхалась. Мы провстречались с этим парнем пять лет, за это время я сделала из него человека. Ну, это образно говоря конечно, ведь он был кавказской породы, приехал в большой город лет в двадцать пять, особо нигде не работал, так, перебивался случайными заработками, которые подкидывал ему его дядя, а через два года мы познакомились с ним на заправке. Я заправляла машину, он вышел из магазина рядом и подошел ко мне, завязался разговор, потом я села в машину и поехала, а он за мной. Проехав несколько сот метров, мы встали рядом на светофоре, я быстро написала на листке бумаги свой номер телефона, открыла окно и бросила листок ему в машину. Так все и завертелось,– сказала она с грустью и, уставившись в одну точку, замолчала.

– А как же ваш ребенок?

– Ну а что ребенок? Ребенок был очень привязан к отцу. Я не воспринимала его как своего сына, он был для меня как брат, хотя я его сама и родила. Это может показаться странным, но когда он ходил за мной весь день и называл меня мамой, я очень бесилась от этого, уходила в свою комнату или находила тысячу причин, чтобы уехать из дома куда-нибудь, только бы не слышать больше его «мама». Сама не знаю, почему, но материнских чувств я к нему не испытывала никогда, а вот с отцом они были близки. Наверное, я была какой-то дефективной, кто знает, почему так. Все, хватит, не хочу я это вспоминать. Расскажите лучше еще о себе, когда вы рассказываете, я хоть немного отвлекаюсь от своих мыслей.

– Ну хорошо, сидя здесь, я понял одно, что не страшно думать об одиночестве, страшно быть одиноким. После того как я убил свою мать, отец не изменил отношения ко мне, по крайней мере, ничего такого я не замечал. Он стал больше времени со мной проводить, был внимательней, чем раньше. Женщина, которая за мной присматривала в тот момент, когда я совершил этот ужас, сразу ушла и долгое время мы с отцом жили вдвоем.

– Ну почему же вы убили ее?

– Она не была женщиной. Однажды ночью я услышал, как кто-то ходит по дому, шаги на лестнице, которая вела в спальню родителей, были стремительными, и мне стало интересно, что же происходит. Встав с постели, я тихонько открыл дверь и увидел мать, она была в ярко—красном длинном шелковом домашнем халате и босиком. Как привидение проскользнув в гостиную, ее силуэт исчез в темноте коридора, и тут же раздался тихий щелчок. Это открылась дверь, ведущая во двор. Я проследовал за ней. Во дворе было темно и тихо, единственное, что я слышал, это звук работающего автомобиля, стоящего за нашим забором. Кованый высокий забор, за которым мы жили, был непрозрачным, благодаря матовым пластиковым панелям, вмонтированным в железные части и скрывающим наш дом от посторонних глаз. Я заглянул в щелочку между панелями и увидел, как мама сидит в машине с каким-то мужчиной. Не отрывая глаз, я наблюдал за их беседой, но уже через минуту разговоры прекратились, и мамино тело скрылось под телом навалившегося на нее мужчины. Я тут же побежал к калитке, открыл ее, с трудом опустив тяжелую кованную ручку вниз, и оказался на улице. Мне казалось, что он душит маму, я хотел крикнуть что-нибудь, но застыл у раскачивающейся машины, в которой мама была уже совершенно голая. Сколько я простоял там, мне точно не вспомнить, думаю, что не меньше минуты, только потом я помчался со всех ног домой и закрылся в своей комнате. После этого подобное повторялось практически каждую ночь. Я знал, что там происходило, так как однажды проснулся ночью, будучи еще совсем маленьким ребенком в комнате родителей, и наблюдал похожую картину. Злость и отвращение к своей матери еще больше усугубилось, когда она стала приводить ночами этого мужчину к нам в дом, в свою спальню, как только отец уезжал в командировку. У меня всегда были проблемы со сном. Я очень долго засыпал, иногда часами смотря по сторонам, лежа в темной комнате и прислушиваясь к каждому шороху. Лет с шести няня стала спать отдельно от меня, так как мама решила, что мне пора привыкать к самостоятельности, что изначально вызвало мой протест и истерики, но потом ничего не оставалось, как покориться и дрожать каждую ночь под одеялом. Она была очень далека от каких—либо понятий о воспитании детей, но это не мешало ей иногда выдвигать свои собственные теории о том, что для меня правильно, а что нет, а мне приходилось страдать от этого. Так вот после того, как я увидел мать с чужим мужчиной, тогда, в машине, каждую ночь, лежа в кровати, я ждал, когда она снова выбежит из дома и кинется в его объятья, а я опять последую за ней.

Последний раз, когда я видел мать с этим мужчиной, был примерно за две недели до того, как я ее убил. Отца снова не было дома. Примерно в восемь вечера я лег спать, выпив шипучку от температуры и пару таблеток антибиотиков. Вирус гриппа, мучивший меня много дней, никак не хотел отпускать, вытягивая последние силы, особенно ночами, ознобом и сильной болью в горле. Очередной няне было велено поить меня горячим чаем с малиновым вареньем, давать таблетки и растирать в случае чего уксусной водой, если поднимется температура. Она следовала всем предписаниям. Мама давала ей указания по телефону, так как сама в это время находилась в Париже и вернулась только в тот день, вечером которого я и увидел в последний раз ее с неизвестным мне мужчиной.

Меня разбудил мамин голос. В комнате было темно, и, чтобы узнать, который час, мне пришлось встать с постели, сделать несколько шагов до своего письменного стола и, взяв часы, подойти к окну. Было начало первого ночи. Поставив часы на стол, я лег обратно в постель, подняв с пола свою любимую мягкую собаку и прижав ее к себе. Эту игрушку мне когда-то подарила няня Лора, о которой я Вам уже рассказывал, с тех пор я спал только с этой большой рыжей собакой. Однажды мама забрала у меня ее и выкинула в окно, только лишь потому, что я, не убрав игрушки в своей комнате, пошел играть во двор, а она вошла и чуть не упала, наступив на маленькую машинку. Я просил ее отдать мне мою собаку, кричал и плакал, а она открыла окно, выкинула ее и сказала, что с игрушками спят только девчонки и что я девочка, а не мальчик, и она теперь будет одевать на меня платья, если я не успокоюсь, но от этих слов я начал плакать еще сильней, она же ударила меня рукой по лицу и ушла. С тех пор, выходя из комнаты, я всегда прятал свою собаку под кроватью, чтобы она не смогла у меня ее забрать.

– Неужели так бывает? За что же она Вас так не любила?

– Насколько я помню, она никого не любила, кроме себя. Странная женщина, я так и не смог ее понять, хотя думаю о ней уже столько времени. Мои воспоминания не дают мне ответа на этот вопрос.

– Да. Я начинаю понимать, почему Вы убили ее.

– Вот видите, Вы уже начинаете меня понимать.

– Вы недорассказали, что было дальше в тот вечер,– ей отчего-то очень хотелось знать продолжение, поэтому она смотрела на него, требуя своим взглядом новых событий.

– Да. Дальше, как я уже говорил, я лег в кровать и стал вслушиваться в тишину, стараясь разобрать какие-то слова. Мне показалось, что мама разговаривает с папой, хотя с утра он сказал мне, что уезжает на день по работе и вернется совсем скоро, но, может, поездка отменилась, и он приехал домой. Полежав немного, я решил пробраться тихонько к гостиной, из которой слышались голоса, и посмотреть, что они там делают. Приоткрыв дверь своей спальни, я увидел тусклый свет. Медленно ступая ногами, на которых были надеты вязаные шерстяные носки, я старался незаметно подойти к гостиной. Обычно абсолютную тишину в доме в такой час сегодня разбивал веселый голос мамы, который я даже не сразу узнал. Она что-то увлечено рассказывала, прерываясь на смех. Подойдя вплотную к гостиной слова стали более разборчивы, так как двери между комнатой и коридором не было, мне хватило достаточно немного наклонить голову, чтобы увидеть происходящее. Тусклое освещение исходило от горящего камина и включенного торшера в углу комнаты. Мама, одетая в длинное, струящееся, сапфирово– синее платье стояла у окна, занавешенного тяжелыми бархатными портьерами шоколадного цвета. Ее волосы, как всегда были собраны на затылке в маленький пучок, зафиксированный длинной деревянной спицей в китайском стиле. Шею обвивала нитка крупного жемчуга, а безымянный палец правой руки был увенчан золотым перстнем с большим иссиня– черным сапфиром, размером с фасолину. Ярко подведенные черными тенями глаза смотрели на мужчину, сидящего в кресле у камина. Смуглокожий, черноволосый молодой человек высокого роста наполнил опустошенный бокал красным вином и предложил выпить. Мама, сразу же согласившись, отошла от окна и села в соседнее кресло. Дрова в камине горели ярко, бесконечно потрескивая и свистя, согревая тела, сидевшие рядом и бутылку красного вина, которая уже практически заканчивалась. Молодой человек наводил на меня ужас, выражение его лица было мягко говоря недружелюбным, глаза звериные, неразумные, следили за маминым передвижением, выжидая момент, чтобы наброситься. Его поведение хозяина казалось мне странным, ведь для меня единственным хозяином в этом доме был мой отец. Я очень боялся быть замеченным, поэтому прятался у стены в коридоре и лишь изредка выглядывал, утоляя свое любопытство. О чем они говорили, мне так и не удалось вспомнить, только голоса, звуки, тональности, гримасы, текст, видимо, от моего перевозбуждения не запомнился, хотя он был в данной ситуации не так уж и важен. После очередного бокала вина мама включила музыку, ее платье в пол морской волной развевалось, переливаясь и сверкая, оно было похоже на живую материю, которая не разговаривала, а кричала всему окружавшему ее пространству, забирая все внимание себе. Молодой человек поднялся, схватив маму за руку толкнул ее, и через секунду она уже лежала на белом кожаном диване. Его звериные глаза блеснули, прищур означал победу над ней и то, что сейчас она полностью в его власти. Одним движением он скинул широкие бретели ее платья и за подол стянул его, обнажив полностью тело матери. Красивое, сапфирового цвета платье потеряло свой блеск и игривую живость, оказавшись просто куском темно—синей материи, валявшейся на полу. Я ушел в свою комнату, так как боялся смотреть, что будет дальше, мне было стыдно и душно от ненависти к этой женщине.

Проваливаясь в его рассказ, ей многое казалось знакомым. Обстановка, музыка, атмосфера того вечера, некоторые фразы. Как будто она там была, или слышала уже об этом. Пытаясь предугадать дальнейшие события, она не решалась спросить у него интересующие ее детали, которые всплывали вдруг в сознании образами, картинками, запахами. Единственное, чего она не видела, были лица людей. Откуда она могла это знать. Наконец вопросов стало больше чем ответов и, не выдержав, она перебила его:

– Я не знаю откуда, но все, что вы говорите, мне очень знакомо. Как будто я там была. В моей голове ваши слова дублируются картинками, даже запах я чувствую, сладкий, терпкий. Это чьи-то духи. Да, точно, это пахнет от меня. И камин, про который вы говорили, я тоже вижу. Из красного кирпича с кованой, черной решеткой. И высокие, напольные часы с боем и бутылку красного вина на столе. Откуда это? Откуда я могу это знать?– растерянно она смотрела на него в ожидании хоть какого-нибудь разъяснения.

– Я не знаю,– его взгляд наполнился растерянностью и удивлением от услышанного. Он всматривался в нее, как будто только сейчас, первый раз увидел. Кто она такая, эта странная, нервная и абсолютно пустая женщина. Опустив голову вниз, стараясь не искать сейчас никакого ответа, уйти от анализа, он вспоминал последний день своей жизни, чтобы задавить в себе мысли о давно прожитом.

– Откуда это все? Откуда вы взялись? Я никак не могу сложить картинку воедино. Не понимаю до конца, кто я такая и почему оказалась здесь с вами. С самого начала, как я только здесь появилась, мне не давал покоя один звук, это звук бьющейся посуды. Сколько я сижу тут с вами, сказать сложно, так как времени здесь точно нет, постоянные провалы в какую-то реальность, вдруг всплывающие воспоминания, отдельные фразы и люди без лиц, ваши рассказы, тишина, вселяющая в меня страх и отчаяние от неизвестности будущего и прошлого, все это время звук бьющейся посуды не давал мне покоя. Теперь я точно знаю, что слышала это там, в том месте, о котором вы только что рассказывали. В этом я не сомневаюсь. Вы сказали, что в ту ночь в гостиной было только два человека, ваша мать и ее любовник, но, может, там еще кто-то был и этот кто-то– я.

– Остановитесь! Прошу вас! Третьего человека я не помню, скорее, его там вообще не было. Всю свою жизнь я уже много раз перебрал по частям, а точнее сказать, по часам. Восстановил все события, что происходили со мной до убийства матери и после этого. В ту ночь, о которой я вам рассказывал, в гостиной было только два человека и про них вы уже знаете. Третьего там не было.

– А что, если вы просто меня не видели?– она согнула руки в локтях и прижала к себе. Взгляд ее был вопросительным и утвердительным одновременно. Ей на миг показалось, что она близка к разгадке.

– Не видел?– он на мгновение задумался и тут же продолжил,– значит, в доме в тот вечер была моя мать, ее любовник, няня, и все. Больше никого не было.

– Просто вы никого больше не видели!

– Да! Я больше никого не видел.

– Неужели я была вашей няней?!– она снова с ужасом на него посмотрела и тут же, отвернувшись, сказала,– нет. Я не могла быть няней. Ведь я отчетливо помню, что жила с мужем и что у меня был свой ребенок. Нет, няней я быть не могла. Тогда кто же. Вспоминайте, может, был еще кто-то.

– Больше никого не было. Если, конечно, вы не были тогда в гостях и просто отсутствовали в тот момент, когда я подсматривал. Ведь я болел и спал перед этим. И мамино возвращение тоже не слышал. Так что возможно вы тоже были в ту ночь у нас дома и приехали вместе с мамой.

– Да, вы правы. Наверное, так и было.

– Теперь все будет зависеть только от вас, возможно, всплывут еще какие-то воспоминания, и мы вместе сможем восстановить события и понять, кто вы и какое отношение имеете к нашей семье. Все же не зря вы появились рядом со мной.

– Кстати, давно собираюсь у вас спросить, а до меня на этом месте кто-то сидел?

– Да, но это было давно, ну, если можно так говорить здесь. Ведь давно и недавно понятия относительные, а здесь точки отсчета отсутствуют.

– И кто же здесь сидел вместо меня?

– Сидел один мужчина, правда, недолго. Мне показалось, что он даже не успел понять, что с ним случилось и где находится. Единственное, что он долго на меня смотрел, а потом спросил, правда ли что Бог есть, я ответил, что не знаю, после чего он посмотрел вперед, его лицо стало умиротворенным и счастливым. Он встал и ушел, растворившись в дали. Его дверь открылась. А это значит, что все, за чем он сюда приходил, открылось для него очень быстро. Хотя, что он успел понять за такой короткий срок.

– Ну, это еще раз говорит о том, что здесь не все убийцы и не всем сидеть и бесконечно перебирать свою жизнь, вспоминая день за днем.

– Не все. Я это и не утверждаю, просто чем дольше здесь пребываешь, тем больше понимаешь, зачем ты здесь. Люди и при жизни всегда находятся именно в тех местах и в то время, где им и суждено быть. Нет случайных встреч, все предопределено и имеет какой-то глубокий смысл. Весь путь до этого был для того, чтобы случился тот день, следствием которого будет вся остальная жизнь, за тем исключением, что эти самые следствия, причины, каждый день накапливаются, а жизнь и есть та последовательность ежедневных событий, из которой нельзя вырвать ничего. Все люди на планете, всего лишь частички и звенья одного, идеально отлаженного механизма, и движение этих звеньев строго определено для всеобщей гармонии и равновесия. Любое, на ваш взгляд, безрассудное и спонтанное действие единственно верное в тот момент и отличается от всех других, взвешенных и продуманных, только временем, которое прошло от момента зарождения до момента реализации. Кому-то нужно долго обдумывать, а у кого-то момент зарождения идеи и момент ее реализации практически совпадают, так как это человек более развитый. В любом случае и один, и другой примут единственно верное решение, а по-другому и быть не может, иначе весь механизм жизни и взаимодействия людей друг с другом развалится. А как вы смогли заметить, жизнь не сменила своих орбит и вокруг нее вращаются все те же ценности и пороки.

– Да уж. Пороков в той самой жизни хватает. На мой взгляд, их большинство.

– Вам так кажется. Просто вы сами притягивали к себе эти пороки, вам в них было комфортнее, чем в добродетели. А рядом с вами наверняка был человек, в котором пороков было гораздо меньше, и тем самым достигался тот баланс, о котором я сейчас рассказывал. Просто вы видели рядом только тех людей, которых хотели видеть, которые были подобны вам, противоположное же резало глаза.

– Мда…– она ухмыльнулась, закачала головой и сказала,– а вы наверное были святым? Святым убийцей. Очищали общество от недостойных его, этого самого общества. Как же вы мне противны, как я ненавижу ваши рассуждения о жизни, в которой вы сами были грешней многих других. Я бы на вашем месте молчала, закрыла на всегда глаза и рот и молила Бога, если он конечно есть, о прощении.

– Я этим и занимался, пока вы здесь не появились и не стали задавать мне вопросы.

– Вот и продолжайте этим заниматься, я больше не буду вас отвлекать. И если хотите знать, то я считаю, что родители детям ничего не должны, они дают еду, образование, но жить только лишь жизнью ребенка, забыв в момент его рождения навсегда о своей собственной жизни – это полный бред! Каждому человеку дана жизнь для того, чтобы он прожил ее так, как ему хочется, а не посвящал с самой молодости детям и внукам. Вы требовали от своей матери того же, что требуют все дети: внимания, заботы, поклонения, обожествления вас. В этом нет ничего особенного, обычная история. Только в других случаях, если ребенок этого не получает, то он справляется с этим, а потом привыкает, вы же просто ее убили, за то, что она не сажала вас на горшок и не читала сказки на ночь. Она стала жертвой вашего детского эгоизма. Так что не надо рассказывать мне страшные истории про то, что она таскала в дом мужиков и изменяла направо и налево вашему отцу, она просто жила так, как ей хотелось и чисто по-женски я ее понимаю. У меня тоже был ребенок, и я его особо не баловала, но, тем не менее, он не убил меня за это.

– Как знать,– закрыв глаза сказал он спокойным, безразличным голосом. Ее слова обжигали его душу, но переживать все заново у него уже не было сил. Анализируя свою жизнь, он не искал виноватых и не считал виноватой мать, просто она разрушила в нем веру в любовь, в чувство, которое он так и не испытал в своей короткой жизни.

Через несколько лет после смерти матери, его отец женился на женщине, которая работала в агентстве недвижимости и помогала ему выбрать новый дом, так как продолжать жить в том же было страшной мукой. Симпатичная, высокая, средних лет, имела двоих девочек от первого брака и какое-то время до этого встречалась с мужчиной, которого и прочила себе в мужья. Но судьба распорядилось иначе, и выбранный ею дом, стал вдруг ее домом. К серьезному, немного диковатому мальчику, ставшему ей пасынком, женщина отнеслась с любовью и заботой. Будни и праздники с ее появлением стали ярче и интересней, каждый вечер они собирались в гостиной за круглым столом, накрытым цветастой скатертью для семейного ужина. За два года, которые он прожил вместе с отцом и его новой женой с детьми, на него ни разу не повысили голос и не разговаривали в приказном, унижающем тоне. Весной и осенью всей семьей они выезжали на пикник, жарили мясо на костре, пекли картошку, собирали грибы. Один раз даже ездили с палатками в лес, к речке. Отец ловил рыбу, его жена готовила еду, а он со своими нареченными сестрами бегал вокруг, стараясь занять себя разными играми. Жизнь раскрашивалась новыми красками, разрушая напрочь привычный для него образ семьи. За все это время они с отцом ни разу не разговаривали про случившееся осенней ночью несколько лет назад. Будто этого и не было вовсе. Никто, кроме них и еще пары человек из ближнего окружения отца, не знал об этой истории. На могиле матери он никогда не был и даже не знал, где она находится. Все было сделано для того, чтобы стереть из памяти воспоминания о ней и о ее убийстве. Стереть чувство вины, картинки, запах и звук падающего на пол тела. Но все это было клеймом у него в памяти навсегда, и при жизни и после нее.

– В тот день, как я стал жить отдельно от отца, закончилось мое детство. Сначала было очень обидно, больно, но потом я начал привыкать к одиночеству, которое ничего не скрашивало, даже редкие выходные, вместе с папой и его новой семьей, благополучной, счастливой, без черных, несмываемых пятен. Один раз я ездил вместе с ними в отпуск, к морю, но из этого ничего хорошего не вышло, так как я наблюдал за моим заботливым папочкой, для которого я был символом его прошлой, неудачной семейной жизни и трагического ее развала и по его вине тоже. Веселый со всеми, со мной он становился серьезным и спокойным. Как будто не покидающее его чувство вины в моем присутствии разгоралось в нем с большей силой. И чем дальше, тем невыносимей для меня становились встречи с ним, особенно, когда мы были вдвоем.

Так с десяти лет я жил в небольшой двухкомнатной квартире, вместе с пожилой женщиной, которая готовила мне, водила в школу, помогала с уроками. Она жила в одной комнате, а я в другой, так мы и прожили до моего совершеннолетия, встречая вместе новый год, рождество, осень и зиму. Главное ее достоинство было в том, что она не стремилась заменить мне родителей, не лезла с расспросами и советами, не жалела меня, просто помогала во всем, но при этом оставалась всегда в стороне. Мы часто ходили с ней гулять в парк, осенью собирали листья, зимой брали бутерброды и термос горячего чая с малиной и забираясь далеко, в самую глубь парка, располагались на лавочке у озера, перекусывали, согревались малиновым, сладким чаем и брались за возведение снежной бабы. Я вообще любил зиму. Ждал, когда выпадет снег, чтобы устроиться вечером у окна и смотреть на белое воздушное покрывало, из которого дети лепили снежки и бросали друг в друга, бегая и стараясь попасть прямо в лицо.

– Да, зимы тогда были снежные, по пояс можно было провалиться. Я такие никогда не видела раньше,– вдруг она перебила его, произнося вслух то, что ей от чего-то пришло в голову.– продолжайте, прошу вас.

– Не буду говорить, что мне не хотелось присоединиться к ним, очень хотелось, и в своих мечтах я часто играл с друзьями в разные, самые веселые игры, ходил в походы, лазил по горам, плавал наперегонки в море, шутил и дурачился.

– И вы так и не научились плавать,– перебила она его снова.

– А где мне было учиться, я ведь и не плавал никогда. В общем, моя жизнь в мечтах была гораздо интересней, чем в реальности. Практически все свободное от школы время я проводил дома с книгами, читая романы Верна, Стивенсона, Киплинга. Стараясь убежать как можно дальше от своей собственной жизни. Классе в седьмом я стал увлекаться математикой, даже самые сложные задачи решались быстро и без особого труда. Я как будто стал использовать те функции своего мозга, о которых ранее не знал. Все больше и больше погружаясь в мир цифр, формул, теорем я понял для себя, что это то, чем мне хотелось бы заниматься дальше в жизни. Заметив мои способности, наш учитель математики, пожилой дяденька, далеко пенсионного возраста стал заниматься со мной после уроков, объясняя очень просто все то, что мне было непонятно. Сам он много лет преподавал в довольно крупном университете и даже имел ученую степень, но в преклонном возрасте ушел работать в школу рядом с домом, чтобы чувствовать себя еще чем-то полезным для общества. Семьи и детей у него никогда не было, поэтому он с большим удовольствием оставался со мной после уроков. С его помощью я стал принимать участие во всех, сначала школьных, а потом и городских олимпиадах по математике, занимая первые места. Этот пожилой человек стал моим единственным другом. Он много рассказывал мне о своей жизни, о войне, которую прошел от начала и до конца, показывал фотографии, делился какими-то личными переживаниями. Я часто бывал у него дома в маленькой двухкомнатной квартире на первом этаже, в которой всегда было чисто и очень тихо. В одной комнате он спал, другая служила кабинетом. Вдоль стен от пола до потолка стояли темно-коричневые, деревянные шкафы, заполненные книгами, тетрадями и наградами. Паркетный пол с ковром, объемное, глубокое кожаное кресло зеленого цвета, маленький журнальный столик, торшер с тканевым абажуром, большой, массивный рабочий стол, на котором все было аккуратно разложено. Комната ученого, интеллигентного человека и не могла выглядеть иначе. Мы обсуждали все, что угодно, но я так и не рассказал ему свою тайну, страшную историю своего детства.

– Как хорошо, что он у вас был, хороший, добрый старик. Вы даже с ним чем-то похожи. Не замечали?

– Нет, не думал никогда об этом,– они разговаривали тихо, в полголоса, так открыто и доверительно,– в школе дружба с ребятами у меня не сложилась из-за моей закрытости, да они и не стремились взять меня в свои компании. Слишком мы были разными. После школы я поступил в университет, на факультет прикладной математики. Мой бывший школьный учитель и единственный друг помог мне в этом. Учеба не доставляла большого удовольствия, просто отвлекала от мыслей о своей нескладывающейся жизни. Я знал абсолютно все о счастье, дружбе, любви, обо всем, чего у меня никогда не было. Заканчивая третий курс, я узнал, что отец со своей новой семьей переезжает жить в Норвегию, я же оставался совсем один, в своем собственном закрытом мире, со своими страхами и непроходящим чувством вины. Бесполезное и бесцельное существование мучило меня, одиночество же стало константой, данностью, с которой все сложней и сложней было смириться.

– Все же он был эгоистом. Разве можно было бросить своего ребенка. Да еще и ко всему прочему трус. Просто бежал подальше, думал, что убежит от себя, дурак. Так и не убежал.

– Что вы сказали? Ах да, вы имеете в виду моего отца, бежал, тут вы правы.

– Не прошел он проверку, да и куда там ему ее пройти, кишка тонка. В отличие от вас.

– Я не держу на него зла, может, так оно и лучше. Вы знаете, в мечтах я всегда видел себя счастливым. Только круг стал замыкаться, и просвет, через который я еще мог бы сбежать, был настолько мал, что выбраться у меня не было уже никаких шансов. И я стал бросаться в крайности. Как-то, выходя из университета, мне абсолютно не хотелось идти домой, снова в тишину и бесконечность времени, которое тянулось дома как никогда медленно и больно. Лучшим выходом всегда для меня служила прогулка. Я мог гулять целыми днями, иногда, валяясь по нескольку часов в кровати в ожидании сна, я собирался и уходил в ночь бродить по тем местам, где жизнь не останавливалась никогда. Среди людей становилось теплей, и уже все не казалось мне таким уж безнадежно черным и необратимым. Я никогда не заходил в заведения, у которых ночами толпились люди, пританцовывая под громкую музыку внутри. Дымящая, кричащая, смеющаяся толпа пугала мня, поэтому я старался незамеченным пройти мимо, впитывая хоть частичку их веселья.

– Мда… со стороны это выглядит совсем не так, как когда ты среди них. Ну зачем вы ходили ночами! Это ведь так опасно. Особенно у вокзалов.

– Да, кстати у вокзалов я тоже любил гулять, и тоже ночью. Люди, поезда, суета. Я все время обращал внимание на бомжей, которые ютились у входа, кутаясь в бесчисленное количество одежд. Они, держа свои пожитки, спали прямо на ступеньках, как будто тоже собирались вот– вот уехать. Я чувствовал себя таким же, как и они. Так вот, в тот день, гуляя после учебы по оживленному проспекту, мне захотелось зайти в те заведения, за которыми я наблюдаю ночью и посмотреть, что там внутри. Яркие мигающие вывески днем были выключены, и клубы и бары растворялись в дневном ландшафте. Долго, стоя у одного из них, я не решался войти внутрь, но потом, пересилив себя, открыл дверь и оказался в шумном пространстве бара, заполненном обедающими людьми, которые работали неподалеку. Официанты сновали взад и вперед, стараясь успеть каждому принести его заказ и при этом, не теряя улыбки, встречать вновь прибывших. Меня проводили за стол у окна, откуда так хорошо было наблюдать за всеми. Ни музыки, ни беснующейся толпы и сигаретного дыма столбом днем не было. Другой контингент и работающие в каждом углу телевизоры. Я заказал какой-то алкогольный коктейль зеленого цвета в большом бокале с множеством трубочек. Так как алкогольные напитки я вообще не употребляю, то после первых глотков в теле почувствовалась приятная легкость, показалось, что всё вокруг движется, шумит и звенит, крутится в одном потоке, а я вне этого пространства наблюдаю за всем сверху. Приятное тепло и беззаботность наполнили мою голову, мне уже хотелось больше музыки, веселья и тех людей, которые заполняют это пространство ночью. Коктейль быстро закончился, и я, подозвав официанта, заказал еще один. Солнце уже заходило, и заведение постепенно меняло свой окрас. На смену работающим менеджерам и клеркам, требующим быстрого обслуживания, пришли люди расслабленные, отдыхающие от своего тяжелого дня. Сначала заполнилась барная стойка, потом и все свободные столики. Заведение зажужжало громче, и в сравнении с дневной монотонностью появился смех и громкая музыка. Допив второй бокал, я расплатился и медленно, слегка пошатываясь и теряя координацию движений, пошел домой, решив купить в магазине возле дома бутылку водки. В жизни я не пил ее, даже не пробовал, но папа любил в выходной, за ужином выпить пару рюмок с большим удовольствием, так вот и мне сейчас совсем не хотелось как обычно сидеть в своей квартире и скучать за уроками. Я тоже хотел удовольствия. Так вот, купив несколько бутылок, я пошел домой и, включив музыку, стал пить рюмку за рюмкой. Сознание приобрело совсем другую форму, плохое вдруг становилось неважным, хорошего не было, поэтому я представлял себе людей, разговоры, веселье и танцы, все как в тех клубах, за которыми я так люблю подсматривать ночами, и эта виртуальная реальность доставляла мне удовольствие. Краски вокруг стали ярче, мечты приобрели широкий размах и, выпивая рюмку за рюмкой я, выпив целую бутылку, уснул на полу. Утро было тяжелым, мрачным, все вокруг стало казаться еще хуже, чем было до этого. Небо давило прессом, а стены квартиры напоминали о ночном веселье. Телефон молчал, никому было не интересно, как мои дела, что новенького, чем я занимаюсь. Я не видел больше никакого смысла ходить в университет, выполнять задания, одеваться и вообще выходить из дома. Мой единственный друг, школьный учитель математики, поехал в свой родной город, чтобы побывать на могилах своих родителей, а мне очень хотелось позвонить ему и рассказать о том, как мне сейчас плохо.

– Хороший он был, этот ваш учитель, жаль только, что другие в его жизни этого не оценили. Такой печальный конец. Последний его поезд оказался с другой конечной станцией,– она говорила тихо, спокойно, как будто мысли, не задерживаясь в ее голове, сразу вылетали из уст.

– Да, хороший. Понимаете, главной проблемой для меня тогда было то, что я не знал, чего хочу, а сейчас знаю, мне хотелось любви, хотелось просто быть кому-то нужным.

– Почему вы не сказали ничего про кулон на шее,– в этот раз резко прервала его девушка.

– Какой еще кулон?– ответил он, очнувшись и не понимая, о чем это она вдруг.

– Вы забыли про кулон на шее. Круглый золотой кулон на длинной цепочке, на котором была выгравирована латинская буква V.

– Я не помню никакого кулона. Где я должен был его видеть? На ком?

– В ту ночь, сапфирово– синее платье, кольцо, жемчуг на шее и цепочка с золотым кулоном! Вспомнили?

– Нет. Кулона я не помню,– она ошарашила его своим вопросом,– А вы откуда знаете, что на ней было той ночью?– подозрительно спокойно спросил молодой человек.

– Я там была!– она резко опустила голову вниз и закрыла ее руками. Воспоминания хлынули на нее раскаленной лавой, обжигая изнутри. – Он бил тарелки! Одну за одной, а я спокойной сидела и молила Бога, чтобы у него случился инфаркт и он немедленно умер. Но он не умер!– слова вырывались из ее уст сами собой, а она не могла поднять головы.– я сказала в тот вечер, что беременна и что ухожу завтра же от него. Совершенно спокойно, как обычно просила денег. Его слова волновали меня меньше всего, поэтому я отрешенно выслушивала все, что он говорил, желая поскорее закончить и уехать навсегда. Но ты все испортил!– она нервно швырнула в него последнюю фразу и, подняв голову, закричала, что было сил. Все, кто сидел всё это время впереди нее спиной, вдруг смотрели ей в глаза. Бесконечные ряды человеческих душ, облаченных в свою земную оболочку, растворялись в тумане. Их лица, обреченные, холодные, с глазами больного, выглядывающего в окно психиатрической клиники, без какой—либо надежды хоть когда-то оказаться по ту сторону этого мира. Убийцы, предатели, злые и беспринципные, эгоисты и алчные вершители чужих судеб сейчас смотрели ей в глаза, принимая в свои ряды. Казалось, что свет стал во много раз ярче, обнажая ее. Она резко повернулась налево и увидела, что вместо молодого человека, с которым она здесь вела беседу, сидел ее маленький сын. Только сейчас, понимая все до конца, она это сказала – Ты убил меня!– ужас охватил ее, хотелось бежать, но тело не двигалось. Мальчик, сидящий рядом, смотрел вперед, положа руки на колени, коротенькие ножки не доставали до пола. Вокруг все громче и громче стали раздаваться звуки, голоса, крики– это были ее воспоминания. Казалось, что кричат все, кого она сейчас видит, что слышит стоны, мольбу, шум и крики, грохот бьющихся автомобилей, обрывистые звуки выстрелов, все, что было в головах сидевших рядом с ней людей, стало доступно ее сознанию. На мгновение она погрузилась в единое для всех здесь пространство греха, пространство их общей вины. Ее глаза бегали по лицам сидящих и от ужаса она не могла больше проронить ни слова, только качалась взад и вперед на стуле.

3

– Через сутки после того, как я напился, мне позвонили и сказали, что мой учитель умер от сердечного приступа в поезде, возвращаясь обратно. Внутри снова стало пусто, как будто обломился крючок, на котором все висело. Мысли растворились в моей голове, и почему-то я сел у окна и стал смотреть на прохожих, играющих со своими собаками детей, периодически падающих на красно—оранжевый, осенний ковер, устлавший все пространство двора. День был очень солнечный, а мое состояние было полностью противоположным. Просидев так какое-то время, я встал, неспешно достал маленькую записную книжку с множеством телефонов и адресов. Отец дал мне ее перед отъездом в Норвегию, там были контакты его знакомых, к которым я мог обратиться в случае чего. То, что меня интересовало, было написано первым. Это номер его близкого друга, он знал обо всем и помогал отцу уладить многие проблемы. Я видел этого человека несколько раз, и тогда он показался мне холодным, суровым типом, которому я не решался посмотреть в глаза. Сегодня же я решил первый раз в жизни позвонить ему, так как только он мог помочь мне в одном, важном для меня сейчас деле. В трубке слышались гудки, потом раздался хриплый мужской голос. Я представился. Мой звонок явно был очень неожиданным для него, а просьба и вовсе поставила в тупик. Я сказал, что хотел бы сходить на могилу своей матери, и попросил его помочь мне в этом, так как отец уехал, и не хотелось бы его тревожить. Мужчина согласился, но сказал, что сможет только завтра, так как сегодня занят, я же понял, что он хочет позвонить отцу и спросить, стоит ли это делать. Не знаю, звонил ли он или нет, но только утром следующего дня мы встретились в условленном месте и поехали на кладбище. Я узнал этого человека сразу, он практически не изменился, высокий, темноволосый мужчина поздоровался со мной, и мы сели в его машину. Все тот же взгляд, задумчивый и суровый. Разговор как-то не клеился, он не знал, о чем со мной говорить, а мне говорить совсем и не хотелось. На вопросы о моей жизни я отвечал коротко и сухо, пряча глаза. Я первый раз ехал на могилу своей матери, которую убил собственными руками. Внутри было ощущение, что я возвращаюсь в прошлое, что мне придется посмотреть сейчас ей в глаза, объяснить свой поступок, просить прощение. Сколько раз я хотел сделать это, но каждый раз находил множество причин не ехать. Мы въехали на территорию кладбища, вышли из машины и дальше пошли пешком. Кресты, памятники, фотографии, на которых лица умерших с улыбкой смотрели на проходящих мимо людей. В мою голову врезалась мысль о том, что только бы на ее могиле не было фотографии, лицо матери осталось в моих воспоминаниях, но вот смотреть на нее сейчас я был не готов. В одно мгновение я остановился, мужчина, сопровождавший меня, остановился тоже и посмотрел мне в глаза, тогда я понял, что он меня не винит. В какую-то секунду я хотел кинуться к нему на шею и зарыдать, как никогда этого не делал, но потом сдержался, постоял еще минуту, не говоря ничего, и пошел дальше. Мог ли я рассчитывать на жалость или сострадание, разве можно было понять то, что я сделал, не зная причин. Двигаясь дальше, больше всего мне хотелось в тот момент никогда не прийти. Бродить, искать и не найти, только бы он забыл это место, сказал, что прошло много лет, и теперь он не может вспомнить, где она похоронена. Сердце билось с такой силой, что каждая секунда казалась мне в тот момент часами, руки и ноги похолодели, и то ли от вида могил и крестов, то ли от волнения меня резко кинуло в озноб. Свернув на узенькую тропинку, мы стали пробираться между могилами, с трудом стараясь не ступить на чье-то последнее пристанище. Я понял, что мы практически пришли, и оставалась еще последняя возможность бежать отсюда, бежать от себя и от нее. Крест, еще крест, мой сопровождающий остановился и посмотрел на надпись. За черной, невысокой оградкой стоял гранитный камень с данными моей матери. Фотографии не было. Посмотрев на дату ее смерти, я спросил, какое сегодня число, мужчина, не колеблясь, назвал его, и я понял, что сегодня день ее смерти. Все, что мне не удавалось вспомнить о той ночи, хлынуло на меня в эту же секунду. Ее мертвое лицо, крик отца, его слезы возле ее мертвого тела. В охватившей его ярости он набросился на меня, избивая что есть силы. Я вырвался и побежал в комнату своей няни, которая проснулась от выстрела. С большим трудом ей удалось отбить меня у него, приведя сильным ударом в чувства. Ужас той ночи только здесь возник в моей памяти после стольких лет полного затмения. Я стоял неподвижно, ухватившись обеими руками за оградку, чувствуя тебя рядом. Вечером того же дня я покончил с собой,– он решил закончить историю, которую она не дала договорить. Только теперь эти слова исходили из уст маленького, восьмилетнего мальчика, который сидел рядом с ней. – я так и не нашел для себя смысла жить. Убивая в ту ночь тебя, я объявил и себе смертный приговор, только с отсрочкой на пытку той жизнью, которую прожил. Ты уничтожила все: и мое детство, и мою жизнь в целом. Ты отрезала мне крылья и выжгла те места, откуда они росли!

– Я думала, что ты никогда не придешь,– в ее памяти все заняло свои места, стало понятно кто она, и где была все это время. Внутри пустота и неизвестность сменились покоем и нарастающим чувством вины. Пазл из обрывистых воспоминаний сложился и многослойная картина из жизни, смерти и скитаний ее неприкаянной души между теми живыми людьми, которым была должна и которых любила. И вдруг– последняя ступенька, она, сын и ничего больше.– Я помню все твои зимы, бежево—желтые обои в твоей спальне.

– В мелкий цветочек. Откуда ты это знаешь?

– Как откуда! Я была там. Каждый день и каждую ночь я смотрела на тебя.

– Ты все время была рядом? Но зачем?– он был оглушен услышанным,– зачем ты смотрела за мной?

– Разве я могла уйти. Только тогда я стала понимать, что сделала с тобой, что натворила.

– Я же всегда был тебе безразличен. Зачем же после смерти ты осталась?

– Смерть– это только начало! Чем больше я была рядом с вами, с тобой, с твоим отцом, с человеком, которого любила, тем больше понимала, насколько я была ничтожна при жизни. Если честно, то твой отец волновал меня меньше всего и после моего ухода тоже.

– Я никогда не чувствовал тебя рядом.

– От чего мои мучения становились все более невыносимыми, видеть тебя несчастным и не иметь возможности помочь. Ты не думай, что мне было все равно. Я прожила рядом с тобой всю твою жизнь до конца, до самой твоей смерти. Я разрывалась на части каждую секунду, которую ты страдал. Я кричала тебе, когда ты взял пистолет и выстрелил в себя, но ты меня не слышал. Я оплакивала тебя, и это было самое страшное,– ее лицо приняло знакомые ему черты, они оба видели друг друга без той пелены, которая препятствовала ранее.

– Какая же ты красивая. Я вижу твое лицо,– он смотрел на нее, и прошлое возвращалось, обрастая, как снежный ком воспоминаниями,– я знал, что ты придешь, но мечтал о том, чтобы эта встреча никогда не состоялась. Убийцы всегда встречаются со своей жертвой после смерти, для последнего разговора. Больше того, я уже давно понял, кто ты, просто хотел, чтобы ты сама вспомнила все, поэтому и рассказывал о себе как можно больше. И ты вспомнила. Все это время ты видела меня таким, каким я умер, а сейчас я стал тем маленьким мальчиком, который застрелил тебя,– она слушала не поворачивая головы в его сторону. Ей стало страшно смотреть на собственного сына. Свет вокруг становился все ярче и ярче проникая в тело.– О чем ты думаешь сейчас?– спросил он тихим голосом.

– Ты жалел хоть когда-нибудь, о том, что сделал?

– Нет… я много раз старался найти тебе оправдание, но так до сих пор и не нашел.

– Понимаю. Я понимаю тебя.– ее голова свисала вниз, мысли становились слишком тяжелыми, и уже невозможно было поднять ее,– я никогда с тобой не расставалась, всегда была рядом, поверь, я не прошу у тебя прощения, этого слишком мало, но не думай, что мне было легко. Со стороны все оказалось совсем другим. Я поняла, что того, кого любила, не стоило бы любить, а тех, кто в ней нуждался, я презирала.

– Ты смотрела за ним?

– Да, я смотрела за ним. Через две недели после того, как он узнал о моей смерти, его жена и двое детей, о которых я даже не догадывалась, уже жили в той квартире, что я купила ему когда-то. Ни горя, ни душевных терзаний, ни чувства вины. Главный подарок ему сделал ты– убил меня. Что могло быть лучше? Ничего. Только потом, мучаясь все эти годы, я поняла, что ты просто опередил его. Я и после твоего ухода еще долго за ним наблюдала, любовь не отпускала меня.

– Все оказалось пустое!– он засмеялся, так заливисто и громко, что казалось не остановится никогда,– вот справедливость и восторжествовала! Браво! А что ты хотела? На что ты надеялась? Думала построить любовь на чужой крови? Может мне еще пожалеть тебя? Ты получила то, что заслужила и это не я тебя убил, ты всю свою жизнь сама себя убивала! Рано или поздно ты уйдешь отсюда. Бог рассудит тебя. А вот мне еще не скоро к нему,– он был готов без остановки говорить ей все, что хотелось сказать столько раз. Ненависть, копившаяся бесконечно долго, наконец-то нашла выход. Вечно черные растения обвивали его сейчас, сковывали, не давая даже малейшей возможности простить.

– Хватит! Прошу! Я все это знаю. Ну прости меня. Я люблю тебя, я умерла, чтобы полюбить тебя.

4

Как снег на голову свалилась ей эта поездка в Париж. К вечеру вылет, а ничего не готово, да и какого черта она вообще должна туда ехать. Девушка «средних лет» проклинала своего мужа последними словами и спешила ранним утром по очень важному для нее делу. Пришлось менять все свои планы, заново договариваться о встречи, которую ждала целый месяц. Ее большой, красный Jaguar несся от пробки до пробки, с трудом поспевая за уходящим временем. Настроение хуже некуда, и даже напудренное не по погоде лицо пошло розовыми пятнами. Она опустила окна своей машины, чтобы не изжариться в этой железной посудине, чем активно пользовались стоящие в этой же пробке мужчины, то подмигивая ей, а то и окликая совершенно наглым образом из своих автомобилей. За эти сорок минут, что она едет от дома к конечному пункту, ей не раз приходила в голову мысль, что ярко—красный Jaguar, строгий, черный пиджак от Chanel и серьезный, томный взгляд позволяют познакомится с абсолютно любым мужчиной, но вот только сегодня это ее нисколечко не интересовало. Утреннее солнце сулило жаркий день, а стрелки на ее часах предательски указывали на то, что времени оставалось катастрофически мало. Как только она вспоминала, что еще возвращаться обратно домой, собирать вещи и ехать в аэропорт, ее нижняя губа поджималась и казалось, что она сейчас закричит. Через несколько минут движение на дороге ускорилось и до цели оставалось совсем немного. Следуя указаниям навигатора, она свернула с проспекта на маленькую улочку и тут же принялась искать во дворе место для парковки, хорошо, что было утро и жители окрестных домов разъехались по делам, освободив двор. Оставив машину, девушка взяла сумку и, посмотрев на нумерацию подъездов, быстро подошла к тому, что был самым крайним и, пробежавшись по клавишам домофона, ждала, когда дверь в подъезд откроется. Буквально через несколько секунд раздалось громкое пищание, она тут же скользнула внутрь, поспешив нажать кнопку лифта, но оказалось, что он не работает. Подниматься по ступенькам в узкой юбке до колена оказалось не так уж и легко, называя самыми гнусными словами своего мужа и жалуясь мыслями на свое невезение, она достигла пятого этажа и, осмотревшись, позвонила в дверь. Светловолосая, молодая женщина открыла ей и, мило улыбаясь, пригласила пройти в квартиру. То ли от пробежки по лестнице, то ли от волнения, сердце билось так сильно, что казалось, она сейчас рухнет в обморок.

– Проходи давай, я тебя уже заждалась,– хозяйка квартиры, дымя сигаретой указала ей на комнату, сама же проследовала в кухню,– не разувайся, я сегодня не убиралась. Сейчас приду,– сказала она, скрывшись за стеной. Девушка вошла в комнату и растерянно стала осматривать необычный интерьер. Стены комнаты украшали африканские, ритуальные маски из темного дерева, над небольшой кушеткой висела голова свиньи. В середине комнаты стоял стеклянный стол, заваленный книгами и листами бумаги, подсвечники, в виде металлических, черного цвета, когтистых рук находились по бокам. С двух сторон около стола стояли старые, просиженные кожаные кресла. Интерьер пугал, но разглядывать детали было очень интересно,– садись, чего стоишь,– громко сказала вернувшаяся из кухни женщина и рухнула в кресло.

– Да, да,– растерянно сказала девушка, спеша выполнить приказ хозяйки этой странной квартиры,– я тут увлеклась вашим интерьером,– хозяйка же ухмыльнулась и, закурив сигарету, сказала:

– Ага, и тебе что-нибудь подберем,– пристальный взгляд скользил по гостье, неаккуратно накрашенные черным карандашом глаза разглядывали ее, вводя в еще большее смущение,– ну рассказывай, как тебя зовут, что пришла?

– Вера, меня зовут Вера,– провалившись в кресло и держа в руках свою маленькую, черную сумочку, ответила девушка,– я хотела бы, погадать.

– Понятно, за другим ко мне не приходят,– дымя, ответила женщина, доставая из чехла, лежавшие рядом с ней карты. Положив большую колода напротив девушки, она указала на них пальцем,– вытащи мне пять,– колода была настолько большой, что девушка растерявшись не решалась взять ни одной,– тяни, тяни, чужую судьбу не вытянешь,– не медля более, гостья стала осторожно доставать из колоды карты и отдавать их женщине, сидящей напротив и пристально на нее смотревшей. Карты раскладывались одна за одной, черной стороной кверху. Уже через мгновение все пять лежали перед ними,– ну что, посмотрим, с чем ты ко мне пришла,– медленно их переворачивая, женщина внимательно всматривалась в каждую. Перевернув все, она какое-то время молчала, потом подняла тяжелый взгляд на гостью и категорично сказала:– я не буду тебе гадать,– тут же закурив сигарету.

– Как не будете?– растерянно, не ожидая такого ответа, сказала девушка.

– Вот так, не буду. Просто не буду и все. Понимаешь, дорогуша?

– Нет, что-то я не понимаю,– недоумение и растерянность ввели Веру в ступор, она стала думать, что столько ехала из области, спешила, чтобы сейчас просто уйти!

– Ну, потом поймешь,– спокойно сказала женщина, продолжая курить и разглядывать свою гостью.

– Мне уходить?

– Да, мы с тобой закончили,– Вера, не веря своим ушам, встала и напоследок решила все же уточнить:

– А почему вы отказываетесь мне гадать?

– Как тебе сказать, садись, куда ты собралась,– она снова указала девушке на кресло и закурила,– ты куришь?

– Нет. Ну, точнее редко.

– Понятно, тогда как хочешь. Понимаешь Вера,– продолжила она спокойным тоном,– я смотрю, что ты настойчивая, поэтому скажу тебе, почему отказала. Хотя, наверное, и не стоило бы. Тебе нечего гадать, ты умрешь через два года,– закончила она не отрывая от Веры своего взгляда. Несколько секунд девушка сидела молча, опустив глаза в пол, потом взглянув на прорицательницу сказала:

– И от чего же?

– Скажу тебе и от чего. А вот почему, на этот вопрос ты должна будешь ответить себе сама. Тебя убьет твой единственный сын,– после этих слов девушка удивленно подняла брови и растерянно повернула голову влево, посмотрев на забитый всякой ерундой шкаф. Мысли в ее голове сменяли одна другую с огромной скоростью и, возмутившись, она уставилась на гадалку и выдавила из себя:

– Моему сыну шесть лет!– после сказанного она резко встала, открыла сумочку и, бросив стодолларовую купюру, направилась к выходу. Женщина же, не выпуская дымящуюся сигарету изо рта, даже не шелохнулась, только увидев уходящую девушку, крикнула ей напоследок громко и четко:

– А это еще ничего не значит!– после чего услышала хлопок закрывающейся двери.

Вера бежала по лестнице вниз, разъяренная от услышанного, ее лицо горело красным, руки слегка тряслись. Вылетев пулей из подъезда, она села в машину и всю дорогу курила лежавшие в бардачке сигареты ее любовника. Она не поверила ни единому слову, что сказала ей эта отвратная женщина, хотела было позвонить знакомой, которая посоветовала сходить сюда и сказать все, что сегодня услышала, но не стала этого делать, так как такой бред ей было даже как-то неудобно рассказывать. Дорога домой пронеслась как одна минута, немного успокоившись и выпив воды, она вошла в дом и направилась прямиком в комнату сына. Маленький мальчик сидел на полу у окна и что-то рисовал. Вера тут же кинулась к нему, обняла и спросила, любит ли он ее, мальчик растерянно посмотрел и сказал, что любит только Лору. С окаменевшим лицом она встала и ушла. Вечером, вместе с мужем Вера улетела в Париж, так и не сказав никому о том, что с ней произошло.

5

В одну секунду все слова и звуки стали ей не слышны, туман, окружавший их, охватил ее сознание, память провалилась в детство. Она увидела маму, которая качает ее в люльке, тихо напевая что-то очень знакомое. Мамино молодое лицо она совсем не помнила, поэтому смотрела с небывалым интересом. Убаюкивающие движения люльки, свет от торшера, стоящего рядом, звуки работающего телевизора– это было то время, которое никогда не вспоминалось. Сколько ей сейчас, месяц или два отроду. Мозг фиксировал каждый день жизни и только сейчас, здесь, самое значимое всплывало в ее сознании. Калейдоскоп прожитого закрутился, и уже на ее глазах отец ударил мать по лицу, за что? Ответ она знала всегда, просто он изменял матери все одиннадцать лет их совместной жизни, пока не пропал без вести. Потом школа, которую она не любила, первая любовь, кадры из жизни лавиной неслись по ее сознанию. Муж, рождение сына, последний вечер и хлопок, от которого она резко открыла глаза. Все вокруг светилось, исчезли сидевшие рядом люди, кресла, тела, лица – все пропало. Тепло и умиротворение пронизывало ее тело, душа успокоилась, улыбка украсила бледное лицо. Свобода, та самая, о которой столько мечтала, от мыслей, воспоминаний и от самой себя. Ее больше нет, свет притягивал, и она, не сопротивляясь, встала и пошла вперед. Радость внутри уходила, гасла, мыслей уже не было вовсе. Больше ничего.

6

– Ты кто?– грубый мужской голос нарушил тяжелую, чугунную тишину.

– Зачем Вам?– ответил маленький мальчик, закинув голову вверх, смотря грустными, усталыми глазами на незнакомца.

– Отвечай, когда тебя спрашивают старшие!

– Садитесь!– отвернувшись, сказал мальчик, звонким, детским голосом.– садитесь…

Оглавление

1

2

3

4

5

6 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg