«Десять шагов (сборник)»

Владимир Болотин Десять шагов

Десять шагов

«ты – Человек без имени

мне страшно с тобою рядом»

И. Кормильцев, Nautilus Pompilius, 1989

Это страшное воспоминание врезалось в память. Вот уже без малого двадцать лет он жил с ним, и никак не мог забыть. Да и как такое забудешь?

Вот она комната, не больше десяти шагов от двери до окна. Он стоит в проеме, а там на подоконнике сидит его десятилетний брат. Брат – самый близкий, даже мать, которую он любил больше жизни, не была таким близким человеком. Разница в возрасте у них шесть лет, но как-то так сложилось, что они стали самыми лучшими друзьями, с общими интересами и общими играми. Школа, двор и окрестные улицы – все знали братьев Костиных. Старший всегда заступался за младшего, но и младший никогда не отступал стычках и дрался не хуже старшего. Они вместе пережили развод родителей, когда отец объявил, что уходит в другую семью. Вдвоем поддерживали мать, которая старалась не показывать им своих слез. Отца они не стали ненавидеть, как-то поняли его, когда он им объяснил, что дальше он бы просто не смог жить с их матерью, а они тут не при чем. Они встречались с ним по выходным, гуляли в парках и катались на аттракционах, ходили в музеи и в цирк. Отец был хорошим человеком. И мать была хорошей женщиной, вскоре она повстречала мужчину. Он не заменил им отца, но и врагом не сделался. Они жили все вместе более-менее счастливо.

В этот майский день было солнечно. В окно лился дневной свет, и он видел только темный силуэт брата. Тот читал книгу, мешая сквозняку шуршать страницами. Как же так получилось, что Мишка вдруг потерял равновесие и начал валиться в сторону улицы. Спустя столько лет это виделось словно кино, которое замедлили в несколько раз. Он бросился к брату, что-то крича, но двигался слишком медленно, слишком. А ведь когда они баловались и играли, то комнату можно было преодолеть в два прыжка. У окна он оказался в тот момент, когда Мишкина нога соскальзывала с отлива. Сделать уже ничего нельзя было, брат летел вниз с седьмого этажа. Что случилось на самом деле никто так и не понял. Просто брата не стало, а он не смог ему помочь. Всего каких-то десять шагов. С тех пор приходилось жить с этим.

Дорога с работы до дома занимала от часа до двух, все зависело от ситуации на дорогах. Жизнь за городом – палка о двух концах. С одной стороны нет городской суеты вокруг, воздух чище и ощущение природы. Именно, что только ощущение – редкий лесок вокруг коттеджного поселка, скрывающее шумное шоссе. А с другой стороны – вопросы инфраструктуры; постоянные пробки на работу и обратно. Чем-то все же приходится жертвовать и идти не компромисс с самим собой.

Дома его никто не ждал, да и дом-то съемный. Друзья удивлялись, почему он не купит себе дом или квартиру, ведь вполне мог себе позволить. А так он как будто бы тратит деньги впустую, отдавая за чужой дом. Ну и что, деньги-то его, у друзей он никогда не просил, да и сам им не давал. Друзья все-таки.

Шоссе в две полосы, асфальт разбит. Вот она – дорога домой. Фары разрезали зимний вечер, снежинки вились в желтом свете. Впереди монотонно маячили красные задние фонари впереди идущих автомобилей, навстречу изредка вспыхивали фары зачем-то спешащих в город машин. Радио пело песни и рассказывало новости.

Каждый день, возвращаясь домой после восьми часов в офисе среди людей, он оказывался в одиночестве. Он давно понял, что одиночество для него более приятно, нежели шумные компании, нет, он любил своих друзей, не отказывал в помощи (кроме финансовой), поздравлял их с праздниками и дарил подарки, но все-таки предпочитал проводить вечера в пустом доме. Может быть, это все оттого, что он давно потерял того, единственного человека, с которым хотел бы видеться чаще.

Время от времени на дорогах случаются аварии, и это шоссе не являлось исключением. Статистика – вещь упрямая, машины разбиваются и люди страдают. Думать об этом ему не хотелось, но каждый раз что-то щемило в груди, когда впереди начинали мигать аварийные огни, фары выхватывали знаки аварийной остановки и осколки стекла на асфальте, помятые бока автомобилей…

Впереди из-за очередного холма вылезли фары, которые метнулись влево… Стоп-сигналы машины, что ехала перед ним вспыхнули и замерли. Движение остановилось. Авария. Там авария, мелькнуло у него в голове. Черт. Он медленно съехал на снежную обочину, заглушил мотор и быстрым шагом пошел туда.

– Что случилось? – спросил Костин, пройдя несколько шагов. – Все целы?

Уже собралась небольшая толпа. В кювете на крыше лежала машина. Кто-то крутился возле. Некоторые пытались куда-то дозвониться. Костин тоже достал телефон и спросил у ближайшего стоящего мужчины: «Вызвали?» Тот только покачал головой. Костин набрал экстренный номер и автоответчик предложил соединиться со службой спасения, но вызов не прошел. Тогда он убрал телефон обратно в карман, и начал спускаться по сугробу к машине. Тут двое мужчин пытались помочь тем, кто был в перевернутой машине.

– Что такое?

– Там женщина за рулем, кажется, без сознания, – ответил один. – И на заднем сиденье ребенок…

– А чего вы ждете? Надо их достать! – вдруг выкрикнул Костин, протягивая руку к двери,

– В тот-то и дело: двери заблокированы – с той стороны еще и деревья мешают…

– Стекло разбить надо.

И Костин подошел к машине и, приложив ладони к холодному стеклу, заглянул внутрь. Женщина была в неестественной позе, Костину даже подумалось, что ей очень неудобно так. Он стукнул локтем в стекло, несильно, только примериваясь для удара. А потом размахнулся и ударил со всей мочи. И почувствовал в локте сильную боль – а на экране это выглядит просто и красиво. Стекло рассыпалось. Теперь можно было влезть внутрь или открыть дверь.

– Скоро приедет скорая! – крикнули откуда-то сверху, кто-то на дороге дозвонился. Но сколько еще будет ехать эта карета скорой помощи. Нужно было действовать, а Костина словно парализовало – он стоял и не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Он молча смотрел внутрь перевернутой машины, и видел перед собой только свою комнату и брата на подоконнике… Костин закрыл глаза, но вместо темноты перед ним плыло раскрытое окно, до которого всего десять шагов.

– Ну ты чего застыл? – услышал он, и ему показалось, что это голос Мишки. Но брат сидел на окне и читал книгу, он молчал. Откуда голос? Костин открыл глаза и увидел перед собой неясные очертания темного нутра автомобиля и силуэт женщины, уперевшийся в лобовое стекло. «И на заднем сиденье ребенок…»

Тряхнув головой, Костин постарался отогнать от себя тяжелые воспоминания и хоть как-то мобилизоваться. Он сделал шаг вперед, просунул правую руку внутрь и стал шарить по обшивке двери в поисках ручки. Через несколько секунд дверь открылась.

Снежинки плавно опускались, ловя отблески красно-синих вспышек. Завыли сирены машины скорой помощи. Костин как раз добрался до женщины и уже хотел освободить ее от ремня безопасности, когда сзади послышалось тяжелое дыхание и голос сказал:

– Ну-ка, посторонитесь… Дайте-ка посмотреть…

Костин был вынужден пятиться, чтобы вылезти на улицу. Он посмотрел на врача в синей униформе, рядом с ним стоял еще один, с чемоданчиком в руках. Пытаясь разглядеть в полутьме лица работников, Костин отступил в сторону и полез в карман за сигаретами. Коллеги Гиппократа заглянули в машину.

Руки тряслись, и Костин только сейчас почувствовал холод. Он укутался в свое полупальто, прикурил и стал взбираться по снежному склону обратно на дорогу. Остановившись возле своей машины, он докуривал сигарету, глядя на снег.

Костин наматывал круги по заснеженным дорогам поселка. Фонари окрашивали утренний сумрак в желтоватый мягкий цвет. Морозный воздух обжигал горло при каждом вдохе, от частого дыхания на воротнике образовалась ледяная корка.

В наушниках звучала музыка, знакомая еще с детских лет. Наутилус Помпилиус нравился им с братом одинаково сильно, они выделяли его среди всего многообразия того советского рока, что родился в первой половине 80– х. Эта была музыка, пытавшаяся быть похожей на западный мейнстрим, однако с опозданием на десяток лет. И уж точно, это было лучшее, по их мнению, что появилось на Урале.

Много лет назад Костин не задумывался о песнях, о мелодиях, он их просто слушал, потому что нравились. Никакой философии, никакого подтекста, ничего протестного – все это пришло с взрослением. Новые смыслы, новое понимание.

Ему приходилось выслушивать сверстников, которые в школе твердили о том, что, мол, это музыка для девочек. Он спокойно воспринимал подобные заявления, в отличие от брата. А после его смерти, он и вовсе перестал обращать внимание на такие высказывания.

Костин слушал песни, собирал пластинки, переписывал на кассеты взятые у знакомых бутлеги и концерты. Уже позднее он собрал все записи на магнитокассетах, а потом и на компакт-дисках. Ему все не удавалось попасть на концерт Наутилуса, а когда группа объявила о «последнем плавании», о прощальном туре умудрился-таки выкроить время и купил билеты в концертный зал «Россия». Тогда он жалел, что Мишка не увидит любимую группу живьем. А на концерт он сходил со школьной подругой.

Сегодня уже нет ни группы Наутилус Помпилиус, разрушена гостиница «Россия» вместе с тем самым концертным залом. А школьная подруга давно обзавелась семьей и счастливо живет где-то в пригороде Москвы. Время от времени переслушивая альбомы НП, Костин обратил внимание, что многие песни кочуют с пластинки на пластинку. Менялись немного аранжировки, но в целом это была та же самая песня, все с теми же куплетами и припевами. И зачастую именно эти песни и были «боевиками», теми самыми хитами, за которые многие поклонники и любили группу. Среди таких песен, например, «Князь тишины», встречающаяся по меньшей мере на трех номерных альбомах – Невидимка (1985), Князь тишины (1988), Наугад (1990). При этом, текст в основе этой песни – перевод стихов венгерского поэта Эндре Ади (перевод Леонида Мартынова). Или «Скованные одной цепью», которая впервые звучит на пластинке Разлука (1986), а затем – на пластинке Князь тишины. С другой стороны, «Я хочу быть с тобой» вошла только в альбом Князь тишины, хотя является визитной карточкой групп, при этом исполнялась на концертах с 1987 года.

Кроме упомянутой «ЯХБТ» у группы есть еще песни, которые не встречаются на студийных пластинках, а звучали лишь на концертах. Концерты были записаны в 80– х, но выпущены уже в 90– х. А на бутлегах звучали «Синоптики», «Песня в защиту мужчин» (эта песня вообще единожды прозвенев на концерте 1987—88 годах, вышла на двойном концертнике Никомуникабельность), «Мальчик-зима», «Мой брат Каин» или «Чужой». Позже уже в переизданном собрании сочинений НП их можно заметить на пластинках «Подъем» (1987), «Отбой» и «Раскол» (оба 1988 год). В конце 1988 года, кстати, Слава Бутусов впервые распустил коллектив. Но Костин узнает об этом намного позже, когда прочтет книгу Кушнира и Порохни «Введение в Наутилосоведение». Случая и слушая альбом за альбомом, Костин выделил для себя три пластинки, которые вышли на рубеже 80—90– х годов, они казались ему самыми лучшими.

Это «Человек без имени» (1989) – саундтрек к невышедшему фильму, «Наугад» (1990), куда вошли песни ранее исполняемые на концертах, и «Чужая Земля» (1991), самая загадочная пластинка группы.

Когда в 1989 году Бутусов и Умецкий во второй раз распускали группу, записи «Человека без имени» Дмитрий забрал со собой. Фильм не получился, альбом не вышел (запись опубликовали только в 1995 году). «Наугад» был наполовину составлен из концертных и перепетых старых песен, а наполовину – из нового материала (готового материала для пластинки «Родившийся в эту ночь» ). Часть новых песен здесь была как раз с того самого саундтрека к фильму.

«Чужая Земля» была оригинальной пластинкой – все песни совершенно новые, оформление альбома было концептуальным – ни авторов песен и музыки, нет состава группы, а иллюстрации к песням выглядели как чернильные пятна для теста Роршиха. С этого альбома только две песни стали популярными в народе – «На берегу безымянной реки» и «Прогулки по воде». Но помимо этих двух романтических историй, в альбоме присутствуют и другие потенциальные хиты: «Летучая мышь», «Эти реки», «Чужая земля» и «Монгольская степь». Да и другие песни не лишены смысла.

А дальше были «Титаник» (1993), «Крылья» (1995) и «Яблокитай» (1996). На этом история группы Nautilus Pompilius завершилась большим гастрольным туром и официальными похоронами в Англии.

Группы не стало, Бутусов стал экспериментировать. Он записал сольный альбом, выпустил два концептуальных диска совместно с экс-участниками группы Кино, а потом с ними же создал коллектив под названием Юпитер. Новое творчество Костину не пришлось по душе, и следить за творчеством Бутусова он перестал.

Илья Кормильцев – автор большинства текстов для НП, начиная с 1985 года. Наверное, если бы не этот тандем Бутусов-Кормильцев, то группа никогда не добилась бы такой бешенной популярности. И это видно – новые песни Бутусова нашли своих поклонников, но они не так изящны как стихи Кормильцева.

Кормильцев то же занялся другими проектами, не только музыкальными. Помимо прочего он был неплохим переводчиком и обладал хорошим литературным вкусом и нюхом. Благодаря ему читатели смогли познакомиться с современной западной литературой – серия Альтернатива желтого цвета бросалась в глаза в книжных магазинах. Именно Кормильцев перевел на русский «Бойцовский клуб» Паланика. К несчастью, болезнь не позволила Кормильцеву сделать еще многое…

Костин бежал, ритмично выдыхая, и не в первый раз обдумывая все эти соображения о музыке, творчестве и собственных воспоминаниях. Музыка в наушниках закончилась как раз в тот момент, когда он подбегал к дому.

Суббота обещала хорошую погоду, самое то для шашлыков. Было около одиннадцати, когда к воротам подъехала первая машина. Костин как раз готовил мангал во дворе, когда услышал клаксон.

– Открывай, хозяин! – донеся из-за калитки веселый голос Огородникова.

С Игорем они были знакомы еще со школы. Огородниковы переехали в Москву откуда-то с севера, и Игорь пришел в новую школу – аккурат перед выпускным классом. Костину сразу понравился этот паренек, простой, без каких-то понтов, спокойный и рассудительный. В нужную минуту мог и плечо подставить и шутку поддержать. Не раз Огородников был рядом, когда назревали конфликты, некоторых даже удалось избежать из-за умения разрядить обстановку, ну а в других приходилось отбиваться. Получали вместе, но и вместе навешивали.

Костин с Огородниковым вместе ходили в школьную качалку. Что такое школьная качалка на рубеже 80– х и 90– х представить не сложно – пара штанг да три гантели, а на стенах плохонькие фотокопии портретов Арнольда Шварценнегера, снятые с плохоньких фотокопий. С нынешними фитнес-залами с их ультра современными тренажерами ничего общего, хотя может и сегодня можно встретить подвалы с фотографиями Железного Арни на стенах, где мальчишки также толкают от груди ржавый гриф с двумя блинами.

Где-то они раздобыли книжку о строительстве тела и стали заниматься боддибилдингом. Висели на турнике, отжимались и тягали железо в зале. Огородникова природа одарила хорошими данными и он быстренько пошел вширь: раздался в плечах, накачал бицепсы. А конституция Костина не давала ему быстро наращивать мышечную массу, он оставался просто рельефным, красавцем из Древней Греции.

Все эти занятия не прошли даром. Костин так и остался рельефным, правда, местами рельефы скрылись под жирком из-за недостатка физических нагрузок. Какое-то время Костин просто ждал, раздумывая, что пора бы привести себя в порядок. И в один прекрасный момент, вспомнив слова Ричарда Брэнсона, известного бизнесмена-романтика с английских берегов, сказал себе: «Берись и делай!», после надел кроссовки ипобежал. С чего-то нужно было начать?!

А вот с Огородниковым щедрая природа пошутила. Наградив его прекрасными данными, которые он быстренько развил, она не оставила его. Забросив занятия спортом, огородников к своим широким плечам и мощным «банкам» получил вскоре и довольно внушительный живот. Нет, не в один день живот вырос, но теперь ничего с ним уже не сделать. Его упругие грудные мышцы тоже обвисли и немногим уступали в размере супружниным.

После школы Костин с Огородниковым даже собирались в один вуз, но в последний момент Игорь подал документы один. А Костин на два года уехал в казахские степи, где удачно окопался в штабе писарем (потом он с улыбкой смотрел фильм Алексея Балабанова «Брат», где герой в исполнении Сергея Бодрова произносит одну из ставших крылатыми фраз: «В штабе писарем отсиделся» ).

Огородников отучился в институте и удачно устроился работать. Вот уже который год он торгует автозапчастями. Он при этом сделал неплохую карьеру, дослужившись до поста финансового директора…

– Сейчас, сейчас, – с улыбкой сказал Костин, подходя к калитке.

Огородниковы приехали большей частью своей семьи, без Маши. Костин спросил, как дочь, впуская гостей. Девочку отвезли к бабушке, там у ее подружки день рождения и Маша очень хотела к ней попасть.

Наташа Огородникова то же училась с ними в школе, на два класса младше. Любовь у них с Игорем случилась в «последнее лето детства». Их класс выступал с номером на выпускном у Костина и Огородникова, там все и познакомились. Только у Костина с Леной ничего путного не вышло, а вот Огородниковы вместе до сих пор.

– Мы первые? – спросила Наташа.

– Как обычно, – сказал Костин. – Проходите в дом, располагайтесь… Ну не первый раз, да?

Сам же он пошел к мангалу. Еще должны были подъехать семейства Болотиных, Богдановых и Новодворских. Обещали с неуверенностью две закадычные подружки и еще одна пара.

Болотины – это давние друзья, познакомились они после армии, когда Костин решил поступать в институт. Володька был молчаливым остряком, резким и говорившим правду в глаза. Собственно за это его многие и не любили. Он часто бывал не в духе, хотя «не в духе» было скорее его нормальным состоянием покоя. Он мог шутить, и никто бы не догадался об этом по его мимике или голосу. Своеобразное чувство юмора тоже не играло ему на пользу при заведении друзей.

В тот вуз, в приемной комиссии которого впервые встретились, они так и не поступили. Володя пошел в педагогический (он потом никогда не мог вразумительно объяснить, почему и зачем), кое-как окончил и подал заявление в Литературный институт. Писал он, кстати, говоря неплохо, Костин одобрял. Однако с Литинститутом у Болотина как-то не сложилось – натура творческая не вынесла поучений; институт он бросил, едва не получив диплом. И после с творчеством завязал (а моет просто говорил так, в тайне сочиняя свой самый важный роман).

В какой-то период жизни Болотин повстречал Катю, свою будущую жену. Они учились на одном факультете в педвузе, пару раз сходились, потом разбегались. Парой они были хорошей, но блядская Володина натура не давала ему покоя. И как-то они потерялись водовороте жизни, и встретились через несколько лет снова. За годы разлуки Катя успела побывать замужем и устроиться генеральным директором в одну небольшую конторку с весьма немаленькими оборотами. А Болотин за это время попытался пару раз остепениться, не переставая «покрывать доступных и недоступных» особей женского пола (это дурацкое выражение он вычитал в каком-то романе и оно ему так понравилось, что уже всем поднадоело).

Их новая встреча обернулась семейной жизнью. Брак был неравным в разных плоскостях. Во-первых, жена занимала солидную должность, а Болотин мог работать и хорошо получать, а мог месяцами сидеть дома, практически его не покидая. Во-вторых, Катя была импульсивна и принимала решения, порой, не задумываясь о последствиях, Володя же был инертным, долго мог запрягать, но ехал довольно быстро. В-третьих, Болотин хоть и делал позу, был все-таки подкаблучником, но обоих, наверное, это устраивало, по разным причинам. Ну и, в-четвёртых, творческий энтузиазм в Болотине сжигал его изнутри (часто с ревностью вместе), а Кате была его писанина не по душе – классику она предпочитала постмодернизму и литературным экспериментам.

Как им удавалось уживаться вместе – загадка для Костина. Однако кое-что их все же объединяло – это их дочь. Оба были без ума от своей Варвары.

С Богдановыми Костин познакомился именно через Болотиных. Катя со школы дружила с Лерой. Ну а после свадеб все дружили семьями. Кто-то даже сватал Варвару за старшего сына Богдановых, но до помолвки было еще далеко.

Игорь занимал один из ключевых постов в крупной московской логистической компании. А Лера была логопедом, даже не так – логопедом от бога, и между прочим во втором поколении. Лауреат нескольких конкурсов, обладатель различных наград, медалей и грамот не стала зазнайкой, а продолжала помогать детям.

Костину нравилась и Лера, и ее муж. Они были хорошими, приятными в общении людьми. Наверное, Костину нравился Игорь из-за его военного образования. Кстати, из всей большой компании, что должна собраться, только они вдвоем имели военную подготовку (Хотя пострелять по тарелочкам выбирались все).

А вот Лера ему нравилась как женщина, но Костин даже не думал ничего такого. Он вообще предпочитал не связываться с женщинами из ближайшего окружения, это чревато последствиями – и это Костину было хорошо известно.

И третья пара – Новодворские. Ира была младшей сестрой Болотина, в нее Костин был давно и без ответно влюблен. Ему за все эти годы так и не удалось побороться свою робость. Чего он боялся, он понять не мог: то ли Болотина, ведь это его сестра, то ли быть высмеянным самой Ирой. В общем, он заставил себя не думать о ней, какое-то время мучился, потом злился, ревновал (конечно, она же встретила Арсения), потом успокоился и теперь мог преспокойно обо всем этом рассказывать. Без робости или страха, и ей и ее брату.

Арсений был высоким, красивым и умным мужчиной (бог мой, они все так давно знакомы, что стали уже мужчинами и женщинами). Он занимался разработкой программного обеспечения. Начинал работать на дядю, а теперь у него успешный собственный бизнес. Единственным минусом в нем была его вредная привычка – отсутствие вредных привычек. Он не курил, не злоупотреблял спиртным, о наркотиках, казалось, и не слышал. Положительный.

А вот жена его могла иногда пропустить лишний стаканчик. На утро могла болеть и с удовольствием принимать заботливые ухаживания супруга. Других хворей за ней не замечалось.

Остальные гости все никак не могли найти свое счастье. Марина Бугрова напоминала Костину ту стрекозу из басни Крылова. Лето, слава богу, можно было и зимой найти, а вот с личным, как у группы Секрет в песне «Привет». Но Марина надежду на счастье не оставляла. Все искала, искала, да только все не то.

Марина довольно одаренная натура: она и жнец, и швец, и на дуде игрец… Вообще она и пела, и танцевала, и на гитаре-пианино играла, стихи писала и много чего еще могла. Даже с Болотиным собиралась в Литературный институт, да передумала. Марина зарабатывала тем, что устраивала праздники. У нее было свое небольшое event-агентство.

Когда-то у Костина с ней случилась небольшая интрижка. По большому счету, они пару раз переспали, без каких-либо обязательств. Только секс, ну, по крайней мере Костин думал именно так. Что уж там думала Бугрова ему не было известно. И как-то по взаимному согласию они об этом не говорили. И странное дело, все об этой их тайне знали все знакомые, хотя они и держали рот на замке.

Другая подруга – Анна Пасечник, рыжая и веселая. Рыжей и конопатой она была от рождения, а чувство юмора воспиталось постепенно по мере учебы. Самодеятельность, капустники и КВН – Пасечник была всюду, и ее можно было бы назвать «душой» компании.

С Костиным Пасечник, как и Бугрова, познакомились через Болотина, с которым учились вместе в педвузе. Анюта как-то быстро завоевала доверие Костина и стала его закадычной подружкой. Никаких отношений у них, кроме чисто дружеских, не было. И даже никогда никаких намеков не было. Они могли выпить вместе, могли запросто сходить на стадион, отправиться на отдых или сделать еще что-то вместе.

Пасечник встречалась то с одним, то с другим, уделяла им все свое время на протяжении нескольких лет, ловила на свадьбах букеты и ждала предложения. Но никто ее никак замуж не звал. Она огорчалась и старела. Впрочем, от старости никто из нас не застрахован. Как и от одиночества.

Пока Костин ковырялся с мангалом, углем и прочими прибамбасами на заднем дворе, к дому подкатила еще одна машина. Костин крикнул Огородникову, чтобы тот открыл гостям.

– Где барин?

Костин обернулся на голос. На встречу с улыбкой шел Болотин и протягивал руку. Они пожали друг другу руки и обнялись по старой доброй традиции. Следом подошла Катерина.

– Привет, – сказал Костин и поцеловал ее в щеку.

– Ну как идут дела?

– Да вот пытаюсь найти спички.

– На, держи зажигалку, – полез в карман Болотин.

– Ты что, опять начал курить? – спросила Катерина.

– А я не бросал, – ехидно ответил ей муж.

Костин взял зажигалку, плеснул на угли жидкости для розжига. Немного подождав, он поджег уголь.

Тут из дома появился Огородников. В руках у него была бутылка Jack Daniel’s и три стакана. Он посмотрел на Катерину и сообщил, что Наташа ждет ее на кухне. Конечно не одна, а с бутылочкой сухого красного.

– Вы тут особо не усердствуйте, мальчики, а то еще не все гости приехали… И еще шашлыки жарить.

– Иди, женщина, на кухню, – махнул на нее Володя.

Огородников раздал стаканы и плеснул в них виски. Поставил бутылку прямо в снег рядом с дорожкой, а на закуску предложил шоколадку, которую ловким движением фокусника извлек из кармана.

– Вуаля!

– Давайте, за встречу. Молодцы, что приехали.

Они звякнули стаканами и выпили.

– Ты так говоришь, словно у тебя что-то такое стряслось… – жуя шоколадку произнес Болотин. – Нет, не говори…

– Нет, – мотнул головой хозяин. – Все в порядке с родителями…

– Я и не думал, что с твоими стариками что-то случилось! И вообще, что за манера вечно переживать?!

– Ну-ну, не заводись, Василич! – засмеялся Огородников. – Просто ты всегда издалека начинаешь, смакуешь подробности…

– Ну и что? Да, я люблю детали, потому что детали делают историю более объемной, цельной. Это как роман писать, со всякими завитушками, остранениями и… и… – по улыбкам на лицах товарищей он все понял. – Да ну вас! Ни хера вы не понимаете в литературе, а объяснять вам – об стену горох! Только и можете свои железяки обсуждать, да гаджетами мериться… Никакой в вас духовности и романтика не осталось! Вы вырождаетесь!

– Ну началось…

– Игорек, наливай, а то видишь, чего с человеком шоколад творит.

– Обидеть поэта может каждый! – и Болотин подставил свой стакан для очередной порции виски.

– Как там твоя работа? – спросил Костин.

– Ну как-как? Не хуже ваших, а может и лучше. Журналисты по-прежнему пишут новости, а мы их доносим до народа. По правде сказать, паршиво некоторые пишут. Читаешь и плачешь от такой изысканной словесности.

– Так писал бы сам, ты ж талантище! – чуть не крикнул Огородников.

– Ни слова больше, иначе я обижусь по-настоящему. Я может и не доучился, а писать в свое время мог неплохо. Но сейчас моя работа заключается не в написании, а в публикации, я слежу за тем, чтобы все было красиво – тексты должны читать с удовольствием. Так что моя задача – хорошо подать, – Болотин залпом осушил стакан и даже не поморщился. – Но иногда, под вдохновение, кое-что и сам пишу.

– Что ты пишешь, это секрет Полишинеля. Об этом все знают. А вот публикуются ли твои опусы?

– Опусы, – передразнил Огородникова Владимир. – С удовольствием между прочим берут мои опусы…

Тут дверь дома открылась и Наташа спросила, скоро ли будет готов уголь, они с Катей все там приготовили, и мясо уже на решетке. Ее заверили, что все уже почти готово.

– Ну, а у вас что нового? Растут продажи? Судя по сообщениям нашего правительства, – Болотин ткнул пальцем в небо. – Кризис мы благополучно пережили и экономика находится на подъеме… В отличие от загнивающего Запада…

– Ну тебе виднее должно быть, ты на правительство фактически работаешь… А продажи, да, растут понемножку, – сказал Огородников.

– У меня тоже все идет неплохо… – в этот момент у калитки раздался звонок. – А вот, кажется, сестра твоя с мужем.

Ира была на полголовы выше брата, а в белом пуховике с капюшоном и сапожках-унтах казалась и вовсе массивнее Болотина. Арсений шел следом, нахлобучивая на ходу шапку. Он был чуть выше жены, но сейчас из-за зимней одежды все это нивелировалось и было не заметно глазу.

Все поздоровались. И разговор продолжился.

– Вот, Сеня, скажи мне, пилишь государственные бабки? Ты же получил какой-то контракт, да?

– Ну, Володь, ты скажешь тоже… Там не так уж их и много, чтобы пилить. Но по крайней мере обошлось без откатов. Пока, – сказал Арсений.

– Вот. Коррупция, и никуда от нее не денешься. Один пилит бюджет, другой налоги скрывает, а…

– А ты поди да напиши куда следует, – парировал Костин.

– Я не такой. Доносы писать не стану, и в тридцать седьмом не стал бы, скорее бы сам загремел, – обижено произнес Болотин. – Я не к тому, что вы плохие. Вы то может и хорошие, но система вас на крючок поймала. А с этой махиной трудно справиться, и не всем под силу, а некоторым и не надо ее рушить… Честных и бескорыстных после Сталина не осталось.

– Да, налей же ему! – сказал со смехом Костин.

– А ты зря смеешься, – упрекнул его Болотин. – шутки шутками, а гаечки затягиваются. Еще пару годков и наш обожаемый правитель превратится в такого Брежнева или Сталина, ну не полную копию, это будет обновленная версия. Что-то типа китайского социализма, я имею в виду то, как китайцы мере смотрели и переосмыслили социализм, не отказываясь от него. Поняли, нет? Вот и у нас вертикаль власти, а на деле тоталитаризм с человеческим лицом: вот вам свобода слова, вот вам оппозиция, вот вам правильные реформы, вот вам пенсии и так далее. Только все переосмыслено. И как бы по-честному, да с оговорками…

– Нет, так он нас окончательно вгонит в уныние… Игорь, наливай. Сеня, ты как?

– Я что-нибудь попроще.

– Ну у нас там имеется винцо под шашлычок и пиво для любителей. Вам же все равно сегодня никуда не ехать, так что можешь позволить себе…

– Да уж, зятек, нажрись, – закончил вместо Костина Володя.

Все засмеялись. Ирина пошла с Арсением в дом, Костин попросил их передать девушкам, что можно нести мясо. Уголь как раз был готов.

– Володя, вот скажи, почему ты такой не лояльный к власти, хотя сам практически на нее работаешь? Основной акционер твоей газетки – государство, я ничего не путаю?

– В общем, ты прав, в широком смысле государство. Но в нашей стране очень много таких, кто работает на государство. Вон, даже Сеня со своей конторкой, своей частной лавочкой берет контракт и выполняет его для государственных структур. Или ты сам, Игорь, ты же продаешь каким-то государственным предприятиям свои запчасти? Так или иначе мы все работаем на государство, только кто-то явно, а кто-то даже и не догадывается. Ну и отвечая теперь на твой вопрос, работать на власть и любить власть – вещи очень разные. Это практически такая же история, как с Москвой, любить ее и жить в ней – не одно и то же. Так что я запросто, как и вы все, получаете деньги от государства, но при этом, кстати, как и вы, не люблю власть. И я никогда не скрывал своего отношения к нашей правящей элите. Я их не выбирал, не голосовал, жизнь мою они лучше не делают, а только обещают…

– Ему, кажется, хватит уже, – раздался с крыльца голос его жены. Она держала в руках несколько шампуров с мясом.

– Ну как с головой? Или давно не болела? – начал причитать Болотин, забирая у нее шампуры. – И чтоб не видел тебя без куртки.

Он разложил шампуры на мангале. А к дому подъехала очередная машина. Костин пошел открывать сам. Приехали Бугрова и Пасечник. Одни, без мужчин. Костин сказал, что машину надо бы загнать, а то перед участком уже места нет. Пришлось садиться и самому за руль, чтобы немного подвинуть свой автомобиль.

– Шашлыки готовы? – спросила Пасечник.

– Почти, – ответил Костин, захлопывая дверцу.

Последними, как всегда, подтянулись Богдановы. Все мясо к тому моменту уже было готово. Все как раз рассаживались за столом, когда раздался звонок домофона.

– Ну наконец-то! – почти хором обрадовались все.

– Вы как всегда, – сказала Катя. – На все готовое приехали.

Ели-пели за столом долго. Разговаривали обо всем подряд, невпопад, шутили и смеялись, вспоминали прошлое. Кому надо выходили на улицу покурить. Пошел снег, он мягко падал и таял в мангале, который уже давно остыл.

Вечером решили сыграть в покер и раскурить кальян. Костин достал большую деревянную шкатулку с покерным набором: фишки, большой кусок зеленого сукна размером почти во весь стол, несколько колод пластиковых карт, кости с бочонком.

После непродолжительных дебатов решили, что кальян будет просто на воде, табак выбрали дынно-яблочный. Все это время Огородников колдовал над углем на кухне.

Расселись. Началась игра. За столом собрались они уже не в первый раз, но снова возникли вопросы о комбинациях. Профессионально из них никто не играл, поэтому за столом игра велась в удовольствие. Опять начались шутки-прибаутки, поддевки и прочие прикольчики, неизбежные в компании.

Везение переходило от одного игрока к другому без какой-либо системы. Столбики разноцветных фишек то росли, то уменьшались. Кто-то сетовал на звезды, кто-то говорил о любви, кто-то молча повышал.

Сидели допоздна. Проигравших, как и победителей не оказалось, все остались практически при своих. Закруглились и начали укладываться. Костин всех развел по спальным местам и спустился вниз, чтобы убраться.

Через какое-то время к нему присоединилась Марина. Ей не спалось, хотелось курить. Они быстро загрузили посуду в машину, убрали покер и кальян. Вроде бы и все.

Накинув куртки, они вышли на крыльцо. Марина закурила, Костин прислонился к стене и спросил: «Самой еще не надоело курить?»

– Возможно, это последнее удовольствие, что мне осталось.

– Как-то довольно грустно звучит, без оптимизма.

– Да так и есть, чего веселиться, Костин? Мне уже за тридцать, а я все еще в девках… Нет моего принца.

– Ты же как в зеркало смотришь, – улыбнулся Костин. – Я ведь тоже одинок.

– Ты прекрасно понимаешь, что одинокая женщина за тридцать и холостой мужчина почти под сорок – совершенно разные вещи. Рожать тебе не надо, а я с каждым днем все меньше шансов имею, чтобы родить здорового ребенка…

– Учитывая твою привычку…

– Брось! Ты понял, о чем я.

– Понял. Но ты же сама не можешь найти себе мужа, ты в конце концов можешь просто завести ребенка. Без каких-либо обязательств. И давно могла…

– Да, могла бы, – Марина посмотрела на Костина как-то из-под лобья, что у того что-то внутри оборвалось. – Могла, но не стала. А нужно было бы, без всяких обязательств… Сейчас бы уже был бы сынок, или дочурка… – она от вернулась и щелкнула пальцами так, что окурок прочертил искряуюся дугу в темноте.

Костин промолчал, хотя пепельница стояла прямо перед Мариной.

– Я не знал.

– Никто не знал, и никому знать не надо. Это был мой выбор.

– Но мне-то ты могла сказать?

– Зачем?! Ты был сам по себе, это я тебя любила, – она сделала паузу. – Только я любила. Но этот ребенок был не нужен тебе, а я тогда была дурой, рассчитывала на что-то большее, чем секс. Ты же крутил то с одной, то с другой. И мне давал понять, что я уже пройденный этап. Вот я и приняла решение. Одна, самостоятельно. Тебя я обвинять, никогда не обвиняла, и не собираюсь. Это был только мой выбор, ты тут ни при чем.

– Прошло столько лет, и ты молчала?

Марина и сейчас молчала. Она достала еще одну сигарету, и когда она чиркнула зажигалкой Костин заметил блеск на ее щеках. Но что ему нужно было делать? Подойти? Обнять? Попросить прощения? Прощение за что? За то, чего не знал? Это довольно странно. И выглядело бы, как показная жалость.

– Послушай, Марин, может это глупость, но давай сделаем так…

– Что сделаем? Уже поздно что-то делать, – и только сейчас ее голос дрогнул.

– Сделаем. Если за два года, вот с этого самого момента, с этого дня, мы не найдем себе никого, то…

– То что?! Поженимся? – она усмехнулась. – Ну а что, давай. Мне все равно ничего лучше не светит…

– Вот зачем ты так?

– Просто. Просто это глупость. Ты предлагаешь очередной неосуществимый договор. Тогда это был молчаливый уговор про секс без обязательств, теперь же мы договариваемся о свадьбе. О свадьбе без любви, без желания, без праздника…

– Ну ты же еще любишь. Так ведь?

– Этого может быть недостаточно.

– А вдруг этого хватит? Помнишь, у Карнеги? Хочешь полюбить человека, притворись, что любишь.

– Притворяться ты умеешь лучше других.

– Это точно.

– Ладно, хоть это все похоже на бред, – она затушила окурок в пепельнице. – Я согласна.

Марина протянула ему руку. Она взял ее ладонь в свою.

– Будем скреплять договор кровью?

– Может лучше поцелуем?

Марина посмотрела на Костина в упор. И отрицательно покачала головой.

Костин открыл дверь в дом и пропустил Марину вперед. Она направилась к прихожей, вбрасывая на ходу куртку, а Костин остался у двери. Между ними было не больше десяти шагов, когда он решил откликнуть ее.

– Ты в душ пойдешь?

Выходные закончились. Костин ехал в город, у него были намечены две встречи с переговорами, после которых он хотел заехать на работу к Полине.

С Полиной они были знакомы со школы. Она работала психологом, проводила разные исследования и тесты. И вот как-то добралась до их класса. Он обратил на нее внимание – стройная брюнетка чуть ниже среднего. Светлое лицо усеяно еле заметными веснушками, на губах улыбка. Она была старше на каких-то семь лет… И уже много позже Костин узнал, что она и его сразу приметила.

Однако отношения их складывались непросто. Полина действительно хотела подружиться, а Костин, потерявший брата, ждал подвоха. И раскрылся с ней не сразу. А она пыталась подобрать к нему ключики…

И только когда она бросила все свои психологические штучки, которые использовала только для того, чтобы пробиться через блок и подружиться, Костин вдруг сдался. Они подружились, проводили вместе время, вели себя как друзья.

Но вот школа закончилась. И Полина то же бросила кабинет психолога, подалась совсем в другую сферу.

И в какой-то день Костин оказался у Полины дома, а за окном началась гроза. На предложение задержаться и чего-нибудь выпить Костин ответил согласием. Это была их первая ночь, она вела себя словно учитель, нежный и добрый. А он притворялся учеником.

Какое-то время они прочли вместе, но обстоятельства развеяли их в разные стороны. Однако они сходились ее несколько раз. За все это время Полина успела выйти замуж и развестись – это была какая-то тайна, о которой они никогда не говорили. В принципе, по слухам, Костин знал, что к чему (был у него одноклассник, который во всем завидовал Костину, вот он-то и стал мужем Полины; стал мужем на спор, на слабо, в очередном припадке любви сделал предложение, а Полина возьми и согласись; брак продлился не больше месяца – мама жениха на стояла на разводе).

Что произошло у Костина за эти годы? Ничего. Нет, события были, но значительных не происходило. Он не обзавелся женой и детьми, вел холостой образ жизни. Попытки построить семью были, но не с его стороны. Претендовали в основном на него, а он пытался сделать над собой усилие, но эти потуги приводили в конечном счете к разрыву.

В какой-то момент Полина огорошила его, что родила ребенка. Прикинув в голове, когда была их последняя встреча, он понял, что отцом вполне может быть он. Однако Полина сразу его огорчила (обрадовала), что отец вовсе не он. Такое известие Костина конечно уязвило, но между ими не было каких-то отношений, их встречи носили сугубо физиологический характер. Только секс. Никто никому ничего не должен. С Ванькой он даже пару раз погулял, а вот таинственного отца так ни разу не видел.

Потом он узнал, что регистрировать отношения они не стали, а после и вовсе разбежались. И нерегулярные встречи Костина с Полиной возобновились. И Ваньке нравился «этот дядя», а Костину нравился Ванька.

Не смотря ни на что, они по сути оставались лишь любовниками, которые делали одолжение друг другу. Но при этом они оставались и самыми близкими друзьями. Может быть они и не делились самыми сокровенными тайнами, но это не мешало им общаться честно и не скрывать что-то. С другой стороны, они не предъявляли друг на друга прав, и не интересовались теми людьми, что были за пределами их отношений. И выходило, что отношения у них были свободными.

В последние годы Полина решила возобновить практику и открыла кабинет. Что уж подтолкнуло ее к возвращению в психологию, Костину было не ведомо. Однако он видел людей, которым она помогла.

Обращаться же к ней со своей проблемой Костин и не думал. Во-первых, Полина отказалась бы – близкие не могут быть клиентами психолога, ведь это не этично. Во-вторых, он сам боялся говорить о своей проблеме, он даже старался не думать об этом, как о проблеме. Но чувство вины возвращалось, а в последние месяцы с завидной регулярностью, что иногда даже пугало Костина.

Но он жил с этим, и жил давно. И будет жить дальше.

Порой ему в голову приходила мысль отправится в церковь, исповедаться. Мысль приходила, он ее обдумывал, но воплощать не торопился. Последние лет пятнадцать он бывал в церкви только как в музее: исключительно архитектура и иконопись. Он смотрел на истово бьющих поклоны, на стоящих и немо крестящихся, на таких же любопытных как он, на зашедших случайно… И не чувствовал с ними никакого единения.

Ему казались забавными все эти странности по телевизору: девушки в шапках перед Храмом Христа Спасителя, судебный процесс над ними, и молебны, молебны, молебны… То в поддержку, то против. И превращение хулиганского поступки в политическое преступление заставляло его верить в слова Болотина о тридцать седьмом годе. Для себя Костин решил, что это показуха для народа, для поднятия рейтинга и без того высокого. Верить власти он перестал окончательно в 2000– м году, когда Путин с улыбкой рассказал на BBC про подводную лодку К-141, что она утонула.

До первой встречи оставалось чуть больше получаса, а судя по его мытарствам в пробке ехать ему намного дольше. Хотя судя по расстоянию – всего ничего. Но пространство в Москве не совпадает со временем; все три измерения в столице существуют по своим правилам.

Пришлось звонить и извиняться, просить подождать. Благо, что клиент также застрял в пробке.

Во дворе, как обычно, было проблематично найти место для машины. Костину пришлось потратить приличные количество нервов, чтобы припарковаться достаточно близко от подъезда Полины.

Дальше было проще. Знакомые домофон, подъезд, лифт и дверь. Полина открыла дверь и улыбнулась: «Проходи». Костин вошел и протянул цветы. И тут в коридор ворвался ураган.

– Привет!!! – и Ванька бросился к Костину.

– Привет-привет, дай только раздеться…

– Да уж, Вань, дай человеку раздеться, – сказал Полина, уходя в комнату. – Иди лучше помоги мне поставить цветы.

– Иду, мам…

Костин быстро скинул куртку и ботинки, влез в тапочки и пошел мыть руки. Глядя в зеркало, он отметил, что на полочке перед зеркалом не произошло каких-то существенных изменений. Костин поймал себя на этой мысли о ревности и сразу же запретил себе думать в этом направлении.

Цветы уже стояли в вазе, Ванька уже снова что-то строил из Лего. Весь пол был усеян детальками конструктора. Костин прислонился к стене, глядя на мальчишку. Сзади к нему подошла Полина и обняла за талию.

– Ты есть будешь?

– Что-то я не особо голоден, пару бутеров с чаем заглотил бы и все, – он повернулся к ней лицом и поцеловал в губы. – Я вот в другом плане оголодал…

– Пойдем, пока бутербродом перекусишь, – потащила Полина Костина за руку в кухню. – Ваня, ты чай будешь?

– Не, не буду.

Они сели за стол, Полина налила чай и поставила перед Костиным блюдце с сервелатом и сыром. Костин смотрел на Полину, а она на него.

– Соскучилась, – она накрыла его ладонь своей. – Что-то ты давно не приезжал…

Тут в кухню вошел Ванька. Он с деловитым видом подошел к Костину, посмотрел на мать и сказал: «Мне нужна твоя помощь».

Костин улыбнулся и охотно отправился играть в конструктор. Пока они с мальчишкой игрались, Полина достала ежедневник и засела за бумаги прямо на кухне.

Когда мальчишки вдоволь наигрались, смастерив и машины, и поезда со станциями, и разных домов с мостами и прочих причудливых сооружений, пришла пора ложиться спать. Они не стали беспокоить Полину, а пошли в ванную сами.

Костин уложил Ваньку, почитав ему немного перед сном про динозавров, и вернулся на кухню.

– Ну как работа?

– Ты даже не представляешь, сколько у людей всяких проблем. Придуманных проблем, созданных ими самими…

– А зачем они их придумывают? – Костин протянул ладонь к ее руке.

– Кто-то придумывает хорошую жизнь, а кто-то плохую.

– Это не ответ на вопрос «зачем», – улыбнулся Костин, видя ее смущение. Обычно это она заставала его врасплох.

– Разве?

– Ладно, дорогуша, хватит работать, плевать на твоих психов…

– среди моих клиентов нет психов.

– Вот и славно.

Полина собрала свои бумаги и встала, чтобы их отнести. Но Костин перехватил ее и усадил к себе на колени. Она вопросительно посмотрела на него, и он тут же поцеловал ее в губы.

– Пошалим немного?

– С удовольствием, – сказала она, запускаю руки ему под рубашку. Костин сразу ощутил, как по коже пробежали мурашки.

Утром Костин предложил отвести Ваньку в сад. Полина была не против, а Ваньке пребывал в полном восторге.

После сада Костин отправился в офис. Надо было переговорить с коллегами, сообщить о новом клиенте. И неплохо было бы сменить одежду.

Что касалось одежды, то Костин предпочитал практичную и удобную. То есть деловые костюмы были не для него, они проигрывали джинсам и рубашкам в клетку. Casual, так вроде это называлось. В общем-то и вся его карьера исключала костюмы: то ли просто повезло с работодателями, то ли он сам подсознательно выбирал именно ту работу, где был свободный стиль в одежде.

В его гардеробе все же была парочка костюмов, но висели они в дальнем углу шкафа. Умение работать, считал Костин, определяется не формой, не наличием пиджака. Умение работать определилось для него результатом. Есть задача – есть решение. При этом для решения задачи не обязательно ходить в сюртуке.

Он часто спорил об этом с друзьями и знакомыми. Корпоративный стиль, говорили они. Но и подобный стиль не определяется ношение костюма; это лишь один маленький и излишний пункт в корпоративной этике. Главное в этом стиле для Костина была слаженная работа, единый дух коллектива, направленный на достижение результата во благо компании. Из чего следовало, что если каждый будет думать о благе компании, то он будет думать и о ближних, о своих коллегах. Как-то так.

Выехав на Третье-транспортное кольцо, Костин сразу же попал в пробку. Ну вот теперь работа подождет…

Костин подошел к двери и толкнул ее вперед. Из комнаты ударил яркий свет. Костин зажмурился, а когда снова приоткрыл глаза, увидел большой прямоугольник и силуэт в нем.

– Мишка.

Голос его прозвучал как-то тихо. Он попытался произнести имя брата громче, но ничего не вышло, тогда он попытался закричать. Жилы на шее вздулись, в горле сразу запершило, глаза заболели. Но звуков из-зо рта так и не вырвалось.

Мишка сидел на подоконнике и читал книгу. К брату нужно пройти не больше десяти шагов, но он не мог пошевелиться. Костин словно прирос к полу.

Мишка вдруг посмотрел на него… и начал проваливаться в светящийся прямоугольник…

И вдруг Костин почувствовал, что ноги его могут двигаться и он побежал…

В комнате было темно. За окном ночь. Костин сел в постели, проведя рукой по лбу, почувствовал, что сильно вспотел. Скинув с себя одеяло, поднялся и босиком отправился в кухню.

Только при свете, проникавшем в дом с улицы, Костин налил себе воды в стакан и отправился назад в спальную. Но на полпути, вдруг сел на прохладные ступеньки лестницы. Сон прошел. Да и какой сон? Возвращаться в кровать, чтобы снова оказаться в той комнате? Костину меньше всего хотелось возвращаться в прошлое.

И вот сейчас Костину показалось, что ему нехорошо одному. Но он же не один – у него есть Полина и Ванька. Может быть предложить им переехать? Вряд ли Полина согласится, они как-то уже говорили о возможности съехаться и тогда они не пришли к единому мнению по этому вопросу. Может быть сделать ей предложение? Нужно ли это ей?

И самое интересное, нужно ли это ему. Ведь тогда придется сломать привычный образ жизни. Отказаться от встреч с друзьями и подругами. Переменить график… Но что-то этого так не хочется. Все эти перемены слегка пугают. Пугают?

Вроде бы никогда Костин не боялся все бросить и начать с нуля. Начинать что-то новое было вполне в его духе. Но вот сейчас он не готов к переменам. Единственное чего хотелось бы забыть, так это призраков прошлого.

Может быть завести домашнее животное? Собаку, например. Хотя нет, собака в чужом доме плохой вариант. Да и собак Костин не очень-то любил. Кошку? Да, вот кошку можно было бы – вроде и рядом кто-то, и особо не напрягает, а сама по себе: хочет придет за лаской, хочет нассыт в ботинки.

Костин думал, но мысли были какими-то сумбурными… И он не заметил, как задремал.

Очнувшись ото сна, Костин понял, что замерз на лестнице. Отыскав в спальне часы, он решил, что спать уже ложиться не стоит. Тогда Костин решил отправиться на пробежку.

Иногда вечерами Костин любил взять книжку и почитать. Периодически он брал современную прозу российских писателей. Сложно сказать, что толкало его брать книги с неизвестными именами, прочитывать несколько десятков страниц, а потом выбрасывать. Нет, книги он не выбрасывал – он их отдавал, как ему казалось, в хорошие руки. Буккроссинг – хорошая идея, когда у тебя есть много ненужных книг. Жаль, что электронные книги нельзя было поменять. Но с ними было проще: закинул куда-нибудь на жесткий диск и забыл.

Несколько лет назад, когда электронные книги только-только начали завоевывать отечественный рынок, Костин довольно скептически относился к ним. Ему представлялось кощунственным читать книгу с экрана; ему не хотелось терять тактильных ощущений, когда держишь обычную бумажную книгу. Шелест страниц, тепло листов – это же составляющая чтения, как же без этого?

Костин был одним из тех, кто боялся, что электронная книга убьет бумажную. Но со временем он понял, что этого не произойдет. Также как не произошло убийства театра киноиндустрией. Или как не стало «одного сплошного телевидения». Книги, какие бы они не были, будут сосуществовать.

За электронные книги он взялся всерьез только когда в 2010 году произошел переворот в компьютерном мире. Именно тогда Apple выпустила iPad. Зачем нужна была эта штука никто не понимал, никто не мог предвидеть, что этот планшет откроет новую нишу на рынке электронных устройств, и еще меньше было тех, кто верил в его живучесть. Однако все было иначе. iPad породил массу подражателей, он стал эталоном среди планшетов, и он быстро завоевал рынок и сердца пользователей.

Вот и Костин повелся у моды на поводу, но не пожалел. Теперь планшет (вот уже четвертого поколения) был практически постоянным его спутником. И он использовал его по полной программе – и для работы и для развлечения. Ну и естественно для чтения.

Костин лежал на диване и читал с айпада. Что-то найденное среди огромного числа книг в онлайн-библиотеке. Вопрос о законности скачивания контента Костина трогал мало. Он прекрасно понимал, что нарушает закон. И нарушает его злостно, поскольку качал много: и музыку, и фильмы, и книги. Он себя не оправдывал, что «это для ознакомления» или что «заплатил бы, но автору лично». Все это казалось ему бредом: учитывая, гонорары авторов и выручку продавцов. Костин качал просто потому, что так ему было удобнее. Тем более, если есть возможность скачать бесплатно (ну не учитывая ежемесячную плату за интернет), зачем покупать?

Скачал он какого-то молодого писателя, вроде как подающего надежды. И написано вроде бы неплохо. Но до 100– ой страницы Костин еще не добрался.

« Гришечкину было уже немногим за пятьдесят, но он все еще вспоминал работу в средней школе №379 Куйбышевского района города Москвы. Он был учителем биологии, рассказывал детям про пестики и тычинки, а иногда, увлекшись, и про митоз с мийозом.

Ему нравилась его работа, но еще больше ему нравились дети, которым он все это рассказывал. Страсть к детям у Гришечкина появилась (ну он ее заметил и принял) сразу как попал в школу, после окончания института.

Он стоял перед плакатом со строением цветка, робко рассказывал про опыление, про то, как все происходит у цветов. За первой партой сидела Вера Котельникова и со скучающим видом слушала нового учителя. Сперва была только дрожь в коленках и что-то кололо под ребрами, потели руки. А после взгляда на Веру, на ее шею с пионерским галстуком, на сандалии и ножки под партой появилось какое-то приятное возбуждение.

Возбуждение росло с каждым днем – впечатления захватили Гришечкина. И всякий раз после уроков, сидя в лаборантской, юный учитель биологии снимал напряжение. Да, Георгий Валентинович закрывался, оставаясь наедине со скелетом, и онанировал.

Он представлял Веру Котельникову, ее подружку Риту Серебрянкину, Зою Перову из 9 « Б», Потапову Милу из выпускного кла с са, Галю Павлову из 8 «В» и многих других, или даже всех сразу. Он представлял, как приглашает их к себе в лаборантскую, или домой, когда нет дома мамы, угощает чаем (а лучше кофе с коньяком), вареньем из бабушкиных запасов, рассказывает про вторичные половые признаки, а потом…

Георгий Валентинович боялся, что его поймают за рукоблудием, очень боялся, но продолжал мечтать о девочках. С каждым годом девочки в грезах Гришечкина менялись, а антураж обольщения Лолит (он смог раздобыть эту книгу у знакомых своих знакомых, и теперь думал, что все девочки школы мечтают оказаться в его объятиях или у него на коленях) оставался неизменным – чай и варенье.

Перейти от фантазий к реальным действиям Гришечкин решился только через пять лет своей педагогической деятельности, будучи уже отмеченным грамотами и премиями за успешную работу. Этот случай очень хорошо был описан в дневнике Гришечкина, который он вел с самого первого курса института.

« 28 октября, прекрасная погода. Сегодня пригласил Катеньку Сотникову к себе в лаборантскую. Так мило было с ее стороны согласиться. Я заварил чай со слоном, достал печенье с вареньем, даже конфеты шоколадные положил на стол. Катюша – самая веселая девочка в 9 « Б» и самая отстающая. Не хочется, чтобы такая хорошенькая девочка получала двойки и тройки. Нужно ее подтянуть. Это я все ей рассказывал, она потупив глазки сидела с чашкой чая, которую держала своими маленькими ручками. Она спросила, что же ей делать. Я рассмеялся, подошел к ней, положил руку на плечо и сказал, что мы что-нибудь придумаем. Начал расспрашивать, какие темы трудности вызывают, что не понятно. Она что-то лепетала. Я сел на стул и позвал ее к себе, она неуверенно подошла ко мне. Я сказал, чтобы она села ко мне на колени. И она села. Я понял, что могу повелевать, что мое желание – закон, и что никто не в праве мне перечить. Как только Катюша села ко мне на колени, я почувствовал возбуждение и желание, чтобы она прикоснулась к моему жезлу, но я сдержался   – ведь она должна сперва привыкнуть ко мне » .

Гришечкин перечитывал эту запись, каждый раз как открывал дневник, окунаясь в воспоминания. Спустя годы он снова и снова переживал тот незабываемый момент…

Теперь же профессору Гришечкину хотелось завоевать Любовь Караваеву, студентку первого курса. Он был ею просто одержим, но не знал как подступится к ней, ведь она была отличницей…

Раньше такое могли и пропустить в принципе. А сейчас с принятием странных законов, это сочтут педофилией. Если уж законодатели и прочие пытаются запретить «Лолиту», то что говорить о новых именах? Автор надеялся на эпатаж публики, а получить может реальный срок и запрещение своих творческих потугов.

Костин задумался, интересно, что по этому поводу скажет Болотин, этот писатель-любитель и критик-профессионал. Говорят, что критиками становятся те, кому не удалось стать писателями. И поэтому они такие злые. Может у Володи вся его желчь именно от неудачи на писательском поприще?

Костин решил скопировать несколько отрывков и отправить другу для рецензии. Он выделил и сохранил текст. Потом пролистал несколько страниц и выделил еще один отрывок:

« Вот уже несколько ночей к ряду Катя являлась ему, заставляя метаться в постели. Только метания были не от страха, а от сильнейшего перевозбуждения, которое никак не находило выхода.

Катерина приходила почти обнаженной, на ней были только ажурное белье и чулки с поясом. Она распускала волосы, стоя шагах в пяти от него, и бросалась в его объятия. Ее руки обвивали его шею, а губы улыбались. Катя смеялась, а он только и мог, что слушать ее бархатный смех да гладить теплую кожу.

Его переполняло желание, но в тот момент, когда он готов был зубами порвать то немногое, что было на Катерине, он просыпался. И к его и без того большой досаде прибавлялось чувство неудовлетворенности. И тогда он шел в туалет, где принимался за дело, чтобы снять ночное напряжение.

А потом снова ложился в постель и спокойно спал до самого утра» .

Он написал письмо и отправил Болотину. Он смотрел в экран на строчки в почте и думал о том, что интернет и электронная почта практически убили обычные письма. Существование таких организаций, как «Почта России», находится под угрозой. Письма стали писать реже, но посылки еще посылают, да вот только качество работы почты оставляет желать лучшего.

От новой литературы Костин решил отвлечься. И он включил телевизор. Первое, что он увидел, знаменитую на всю Россию пару – Пугачеву и Галкина. Вот странное дело, педофилию всячески осуждают, и это правильно, но ничего не говорят о геронтофилии. Ну он мог понять небольшую разницу в возрасте, даже быть может десяток с небольшим лет, но не двадцать с гаком. Это ведь тоже отклонение, это тоже нужно осуждать и за это наказывать – это логично. Тогда почему этого не происходит? Об этом молчат. Страна двойных стандартов.

На другом канале шли новости. Израиль снова бомбит Сектор Газа. Палестинцы отвечают. Богоизбранный народ говорит, что защищается. И весь мир поддерживает такую позицию. Арабы молча гибнут от ракетных ударов, что они могут сказать – только то, что говорят на протяжении XX века: это оккупация. Когда евреи всего мира решили создать государство, никто не предложил того же арабам. И теперь палестинцев называют террористами. Доля правды в этом есть, радикально настроенных хватает с обеих сторон.

Президент одобряет новый вариант пенсионной реформы. Очередной за двадцать лет общероссийский обман. Но ему верят, он вождь. Даже для журавлей. Только вот явно не вечный. После шестидесяти сложно вытворять те же трюки, что удавались еще 12 лет назад. Президент болен, но это скрывают. Костин не мог понять почему. Ведь такая всенародная любовь и подобострастие подчиненных. Боязнь потерять власть? Оппозиция наступает на пятки… Это будет тяжелая потеря для страны, если вдруг. Ведь все понимают (может и не все, но Костин понимал это именно так), что все работает только потому, что он велел…

Премьер похож на марионетку, человек просто занимает должность. Перестановки в правительстве делает президент. Говорящая голова, а вещь еще пару лет назад теплилась, в том числе и у Костина, надежда на лучшее, на нового человека. Опять облом.

На экране рассказывают о мошенниках в структуре Минестерства обороны. Министра сменили, начались чистки. Нашлись козлы отпущения, но денег бюджетных уже не вернуть. Разыгрывался очередной фарс. Но чтобы как-то отвести внимание от высоких чинов, появляется «русский Брейвик». Юрист Виноградов расстреливает семерых коллег. На его страничке в социальной сети находится манифест. Только у Костина никак не вяжется одно с другим. И находится простой ответ сразу на несколько вопросов: «теория заговора».

Костин вздохнул, удивляясь тому бреду, что всплыл в голове, как только он включил телевизор. И, правда, зомбоящик. Но с другой стороны, почему бред, почему такое не реально? Если нас, подумал Костин, так провели с выборами и всеми этими приемниками, почему нас не могут так жестко обманывать и с этим? Чем страшнее ложь и выдумка, тем она правдивее.

Не найдя ничего хорошего на телевидении, Костин решил, что лучше почитает.

Зазвонил телефон. Костин взял трубку и посмотрел на экран – Рома. Старый приятель, с которым они служили вместе.

– Привет, Романыч, – сказал Костин, приняв вызов.

– Здорово, старичок!

– Какими судьбами, дружище?

– Ты разве не скучал по мне?

– Честно говоря, я и сам собирался тебе позвонить.

– Вот и хорошо, что наши желания совпали. Есть предложение.

– А ты сразу не хотел бы все рассказать? Почему ты так загадочно начал?

– Короче есть возможность повторить весну 1968 года в Праге.

– Слушай, до весны еще пара месяцев…

– Я образно. Мы чехам можем и зимой навалять, – засмеялся в трубке Рома.

– Это да, и когда ты предлагаешь отправиться на родину бехеровки?

– Виза у тебя открыта?

– Да.

– Ну и отлично, можем прямо завтра.

– Завтра – это хорошо и очень заманчиво. А чего не сегодня?

– Я же знаю, какой ты педантичный, и тебе нужно по работе уладить, поэтому – завтра.

– Я тебя услышал, теперь ты меня послушай, – усмехнулся Костин. – Завтра тоже не получится, потому что на работе надо кое-что сделать…

– Так и знал, что начнешь канючить, – огрызнулся Рома.

– Слушай, а ты чего так торопишься к чехам? Пиво можешь и здесь попить.

– Но такой красоты, как в Праге, у нас нет. Да и пива такого тоже нет.

– Ладно, послезавтра можем улететь. Что от меня надо?

– Как что? Деньги конечно! Я ведь не просто так…

– То есть ты меня зовешь в Чехию и еще денег занять хочешь?! Это классическая афера, да?

– Да, дружище, это классика, – Рома засмеялся на том конце провода (провода? Но ведь у сотовой связи нет проводов). – Но сейчас не тот случай. Короче, с тебя паспортные данные пока, деньги потом дашь.

– Хорошо, я сейчас пришлю тебе копию. Слушай, турагент, а надежно все схвачено? А то ведь они сейчас как мыльные пузыри лопаются…

– А чего нам бояться? Мотнем оттуда в Дрезден, если что… Кстати, а может все-таки в этот раз в ГДР заедем, русский Иван?

– В галерею можно было бы сходить, посмотрим. Ну я тебя понял, давай бронируй, раз веемая немного.

Путешествие началось. С дьюти-фри. Они взяли бутылку виски и сели в кафе. Так увлеклись, пересказывая друг другу последние новости, что чуть не пропустили посадку. В самолете, ясное дело, они из-под полы плескали себе в стаканчики, пока бутыль не опустела.

И после этого Костина потянуло в сон. Он старался не уснуть, но незаметно для себя провалился глубоко и до самой посадки.

Повезло, на этот раз ему снился Казахстан, когда уже после дембеля он решил съездить в Байконур. Он подумал, что другой возможности у него не будет – кто в здравом уме попрется в такую глушь? А он возвращался домой и решил сделать крюк, но посмотреть на то место, откуда летают в космос ракеты. Посмотреть, чтобы больше никогда не возвращаться, но знать, что был здесь. Для себя, для галочки.

И вот ехал на автобусах, на попутках, шел пешком по желтому Казахстану…

– Эй, руссо туристо, подъем. Пора выходить.

Костин посмотрел на Рому, тот широко улыбался. Пришлось поморгать спросонья, немного потянутся. А во рту было словно в казахской степи.

– Воды дай.

– Вот ступим на твердо земную, будет тебе и вода, и кофе с какао… Пойдем.

Пассажиры покидали самолет. Костин достал свой рюкзак, – много вещей он брать не стал, любил путешествовать налегке, – закинул на плечо и направился к выходу.

Они прошли таможенный и паспортный контроль. Все это время Костина мучила жажда. А Рома не упускал случая пошутить по этому поводу. И наконец перед ними появился автомат с напитками, и Костин моментально раскошелился на бутылку воды.

Утолив жажду, они забрались в автобус, который начал развозить вновь прибывших на земли монахов-пивоваров по гостиницам. Костину и Роме досталась гостиница в спальном районе Праги.

– Ты специально выбрал эту общагу?

С виду обшарпанное панельное здание действительно можно было бы принять за какое-нибудь общежитие. Но при условии его нахождения в Росиии, а здесь на нем помпезно красовалось название отеля.

– Я был уверен, что тебе понравится.

Внутри обманчивое первое впечатление сменилось на второе: холл блестел, даже блистал всеми своими тремя звездами. А вот на этажах действительно все было похоже на общежитие. Номер, слава богу, достался нормальный.

– Костин, я тебя люблю, но спать с тобой не стану, – сказал Рома, стоя перед двумя сдвинутыми кроватями.

– Я боюсь не переживу этого, милый…

Рома засмеялся.

Они быстро устроились, раскидав свои немногочисленные пожитки по полкам в шкафу. Достали карту и начали планировать вечер. Первым делом решили заглянуть в Pivovarsky Dom, уже проверенное в прошлые путешествия местечко, где и кухня хорошая и пиво свое, тоже хорошее.

В Пивоварском доме было людно, впрочем, это не удивительно, поскольку ресторан пользовался успехом у туристов. Их посадили за столик, рассчитанный на четверых, они сразу же заказали пива и рульки. В зале было три огромных окна, но выходили они не на улицу, а в соседнее помещение. В она были видны большие зеркала, отражавшие три емкости, где происходила пивная магия – бродило сусло. Впервые сюда попадавшие с любопытством разглядывали и окна и зеркала.

– Слушай, старичок, – сказал Рома, делая добрый глоток из своей кружки. – Мы вот с тобой не первый раз в Праге, надо найти еще какие-нибудь злачные места.

– Что ты имеешь в виду под злачными местами? – спросил Костин, отрезая от рульки. – В прошлый раз ты спутал публичный дом с пивной…

– Слава богу, у тебя хватило сил уговорить меня покинуть бардель. Иначе бы все плохо закончилось.

– Это точно.

– Я сейчас про такие же хорошие заведения, – он крутанул вилкой в воздухе словно колдовал. – Ведь должно быть что-то такое, чего мы не видели, где не пили еще.

– Давай воспользуемся коллективным разумом, – сказал Костин и достал свой телефон. – Кто нам подскажет? И где все найдется?

– Ну давай, шамань.

Костин подключился к бесплатному каналу wi-fi, ввел в поисковой строке свой запрос о пражских пивных. Результаты не заставили себя ждать, и он стал тыкать в ссылки. Очередная попытка привела его на полузаброшенный владельцем блог, самая большая ценность которого, наверное, и состояла в заметке о пивпоходе с картой заведений.

– Смотри, что нашел. Есть карта и немного слов по интересующему нас вопросу. Послушайка, – и Костин стал читать.

« Прогулки по Праге можно удобно совмещать с походами в хорошие пивные. Правда, подходить к выбору стоит очень и очень аккуратно, поскольку пивнушки расположены примерно через десять шагов. А при палящем солнце периодически хочется утолить жажду холодным пивом.

В пивной обычно предлагают не больше двух-трех сортов на розлив и пару сортов бутылочного (чаще – безалкогольного). Самые ходовые сорта, которые встречаются в городе, это светлый Pilsner и темный Kozel. Еще несколько ходовых сортов, которые чуть реже попадаются, это Krušovice, Gambrinus и Staropramen (еще реже Lobkovizč). Однако есть места, где можно насладиться и другими сортами чешского (и не только) пива.

Это минипивоварни или пивные, предлагающие региональные сорта пива от минипивоварен. Среди подобных, стоит отметить, например, Pivovarsky̌ dům (предлагающий собственные сорта), Pivovarskў klub (где собрано более 245 сортов пива со всего мира, а на розлив всегда шесть свежих марок), Prageu beer museum (можно насладиться 30– ю чешскими сортами), U medvidků (несколько сортов из собственной пивоварни и Budwaiser), Zlý casy (здесь представлено 16 сортов из разных регионов Чехии). Есть и другие, но лично не проверены, к сожалению.

Отведать чешской кухни можно практически в каждой пивнушке или ресторане, на вкус и цвет, как говорится. Но я бы отметил такие местечки, как Kozlovna (здесь найдется и Kozel разных сортов и очень вкусно), Vytopna (кроме хорошего меню, интересный интерьер и подача пива с помощью игрушечной железной дороги), U Swejku (кормят вкусно, правда, таких заведений несколько, а с пивом некоторый швах), и все те же Pivovarsky̌ ресторанчики» .

– Старичок, нам надо попасть в эту, как ее, где паровозы?

– Вытопна.

– Ага.

– Ну я полагаю, это уже завтра…

В этот момент к столику подошла официантка и на ломаном русском объяснила, что пришли их земляки и посадить она их может только за этот столик. Их уплотняли. Что ж, выбора-то особого у них не было.

Тут к столу подошли две девушки, и огорчаться мужчины сразу перестали. Девушкам выглядели не больше, чем на двадцать пяти или двадцать семь, с виду походили они на студенток, были стройными и светловолосыми. За столик они присаживались с застенчивыми улыбками.

– Ну давайте знакомится, раз уж нас судьба свела, – предложил Рома и неожиданно представился: Лелек.

Девушки с недоверием посмотрели на него. А он ткнул пальцем в Костина: «Моего друга зовут Болек».

– Вера, а это – Таня, – Костин подумал, что они тоже выдумали свои имена. С какой стати им представляться настоящими, если за столиком их встретили Лелек и Болек.

Девушки действительно оказались студентками, приехали изучать готическую архитектуру Чехии. Родом они были из Томска, в Москве окончили МАРХИ, а теперь набираются знаний и опыта в Миланской школе искусств. В Прагу приехали на недельку, так сказать, на пленэр.

– А давайте завтра вместе будем осматривать собор святого Витта, – предложил Рома. – Меня тоже заинтересовала готическая архитектура. А это правда, что собор строили семьсот лет, закончили в прошлом веке и уже ремонтируют?

– Да, они долго строили собор, – ответила та, что представилась Верой.

Рома разошелся на счет архитектуры, Витта, Карла Великого и истории Чехии. Костин не пытался встрять или участвовать в беседе студенток и друга, он молча потягивал пиво.

Он пытался представить себе сначала строительство собора, потом строительство моста, восстание студентов, потом нацистов и советских солдат, а потом советские танки, загоняющие своим пугающим видом пражских жителей в дома.

Потом ему вспомнился Милан Кундера, чехословацкий писатель-эмигрант. Его творчество послужило причиной эмиграции после Пражской весны. Чтобы ни говорили, а уехал он не сразу, не в 1968– м году. Мало того, писатель был членом коммунистической партии с 1950– го по 1970– й год.

К моменту пражских событий Кундера уже был известен как писатель, у него вышел сборник рассказов «Смешные Любови» и роман «Шутка» (1967), в котором он дает свое отношение к жизни в условиях советской действительности. Уже реальные события 1968 года очень напоминали его книгу: ему запретили преподавать и книги его изъяли из библиотек.

С этого периода его волнует протестное отношение ко всему советскому. В его романах «Жизнь не здесь» (1970) и «Вальс на прощание» (1971) явно ощущается настроение упадничества. В «Жизни» показана трагедия и деградация творчества и личности; «Вальс» смещает акцент творчества Кундеры в область сексуальности и эротизма. Но обе книги кричат о желании убежать.

В 1970– м году Кундеру повторно исключают из партии за участие в оппозиционном движении (как сегодня это модно называть), ему запрещают публиковаться на территории Чехословакии. Поэтому оба названных рома на выйдут позже, во Франции.

В 1975 году Кундеру пригласили преподавать в университет в Бретани, на севере Франции. А в 1978 году выходит его роман «Книга смеха и забвения», за которую его лишили гражданства. Больше писатель не возвращался на родину, а его книги здесь больше не выходили.

А потом был роман «Невыносимая легкость бытия» (1984) и слава. Кундера получил французское гражданство (1981) и перестал писать книги на чешском. Но он не перестал любить Чехословакию, он не перестал ненавидеть Советский Союз и все русское (ну быть может за исключением литературы). Кундера продолжал населять свои романы чехами, чехами-эмигрантами, чехами-французами. В его книгах еще сильнее стала чувствоваться тоска, и в том числе по Родине.

Уже после развала Союза и всего Восточного блока, после падения Берлинской стены и Железного занавеса, после разделения Чехословакии на два государства, Кундере предложили вернуться. Он отказался.

Костин не мог понять. Солженицын вернулся в новую Россию, вся страна встречала его как героя, он мог запросто стать президентом, царем, кем угодно, но остался писателем. Кундеру тоже считали национальным героем, но он не вернулся.

В кружке кончилось пиво, и Костин заметил это только потому что уже который раз пытался сделать глоток из пустой тары. Рома уже договаривался о завтрашней программе, студентки спешили еще куда-то заглянуть, но от встречи не отказывались.

– Слушай, – Костин поднял руку, подзывая официантку. – Ты уверен, что они придут завтра?

– А какая разница придут или нет? Главное, что сейчас мы пообщались и они согласились.

– Но почему Лелек и Болек? Что за бред?

– Это я просто решил пошутить, а они, похоже, поверили…

– Поверили? А ты сам-то поверил, что их зовут Вера и Таня?

– Людям надо верить…

Они заказали официантке еще пива и попросили их рассчитать.

На следующий день, как неудивительно, Костин и Рома встретились со студентками. Они прогулялись по старому городу, осмотрели архитектуру, в очередной раз прошлись по маршруту из путеводителя и остановились пообедать в рекомедуемом всем туристам ресторане «У черта».

Их усадили за стол и спросили, какое пиво им подать. Студентки отказались и решили взять кофе. Ну а Рома был полон решимости отведать местной кухни и выпить не меньше кружки темного. Костин решил остановиться на светлом, ведь предстояла еще долгая прогулка, а вечером их ждали паровозики.

Как раз когда принесли напитки, у Костина зазвонил телефон. Мама. Он извинился и вышел на улицу.

– Да, мам, привет.

– Привет, сынок, – голос в трубке не предвещал хороших новостей. Чувствовалось напряжение.

– Что случилось?

– Отец попал в больницу, инфаркт…

– Я приеду, как смогу… сейчас попробую достать билет на самолет, на ближайший рейс…

– Может, не стоит все бросать, ведь…

– Мам, это не работа, улетел отдохнуть… И… – а что «и?», они так давно не говорили с ней, что даже сейчас у него не хватало нужных слов. – Жди меня, держись.

– Хорошо…

– Я… люблю тебя… все будет хорошо.

Но как он мог быть уверен, что будет хорошо, а тем более все? У него были очень сложные отношения с родителями, это произошло после Мишкиной гибели. Он винил себя в произошедшем, и думал, что и мать с отцом такого же мнения. Они не разговаривали о том, что случилось. Костин не хотел, а мама боялась. Отец начал пить, сперва не сильно, но потом становилось только хуже… Были моменты, когда он завязывал, держался какое-то время… Несколько раз кодировался… Но привычка взяла вверх. Отсюда и проблемы со здоровьем – сначала не обращал внимания, а потом уже и поздно.

Костин стоял перед входом в ресторан, там в десяти шагах был Рома, студентки, была радость и беззаботность. Там, в Москве, в нескольких тысячах километров были боль и страдание, были мать и отец. Там он был нужен больше, чем здесь. Никакого выбора не было, только один вариант.

Костин вошел и сел за столик. Рома и студентки что-то бурно обсуждали, им было весело. Костин взял свою кружку и сделал большой глоток.

– Старичок, мне срочно нужно в Москву, – произнес он. За столом сразу стало тихо. И тишина в полупустом ресторане стала невыносимо тяжелой, липой. – Извини.

Костин встал из-за столика, положил несколько купюр евро за обед, попрощался со студентками и начал уходить. У выхода его догнал Рома.

– Что-то серьезное? Я могу что-то…

– Да, – улыбнулся Костин. – Не парься. Я разберусь.

Они пожали друг другу руки, и Костин отправился в гостиницу. Сначала он шел спокойно, потом все быстрее и быстрее, пока совсем не перешел на бег. У метро он увидел такси и бросился к машине…

Москва встретила снегопадом. Костин позвонил матери, как только приземлился. Она была дома, ждала его. Костин быстро прошел паспортный контроль и в зале прилета сразу столкнулся с таксистами.

Обсуждать стоимость они не стали, у Костина не было никакого желания сейчас припираться и терять время. Всю дорогу таксист пытался завести с Костиным разговор, но в итоге просто рассказывал про нелегкую шоферскую долю.

Костин сидел сзади, по диагонали от водителя. он прислонился к холощеному стеклу и смотрел на мелькающие огни машин и городских фонарей. Снег шел крупными хлопьями с решимостью засыпать город полностью.

С пробками повезло; добрались можно сказать быстро. Костин расплатился и хлопнул на прощание дверцей. Такси укатило. Костин постоял перед подъездом в некоторой растерянности, не решаясь нажать кнопку домофона.

Но тут решили за него, дверь распахнулась, кто-то выходил на проулку с собакой. Костин вошел в подъезд и вызвал лифт.

Мать открыла быстро. Она заметно постарела. Костину стало неудобно; он неуклюже поцеловал ее влажную щеку, когда вошел в коридор и закрыл за собой дверь.

Сколько он здесь не был, подумал Костин, стягивая с себя куртку. Скинул кроссовки и прошмыгнул в ванную. Открыл воду и посмотрел на свое отражение в зеркале. Лицо осунулось, глаза впали, щеки не бриты несколько дней. А когда он видел себя в последний раз? Когда он нормально спал?

Мама была на кухне, здесь пахло также, как в детстве. И казалось, что с тех пор ничего не изменилось. От ужина Костин хотел отказаться, но желудок напомнил о себе жутким стоном.

На столе появилась тарелка с жареной картошкой, пищалка с квашеной капустой, блюдце с огурцами, свежими и солеными, и хлеб. Костин взял вилку и хотел было заикнуться про выпить, как перед ним появилась запотевшие ноль-пять, и две рюмки. Он молча их наполнил.

Мама взяла рюмку, ожидая, что сын что-нибудь скажет, но он молча опрокинул рюмку в рот и принялся за картошку.

– Ты начинаешь седеть, – вдруг сказала мама. – У тебя седина на висках.

Костин очень удивился, вещь он только что смотрелся в зеркало. И ничего не заметил. Он криво улыбнулся. Но не знал, что ответить. Что вообще надо сейчас говорить?

– Прости меня, – произнес он. – Я не должен был бросать тебя…

– Ты не виноват, сынок, – она так и держала наполненную рюмку. – Ты ни в чем не виноват. Ни в чем. И не зачем казнить себя все эти годы.

– Но я бы мог… успеть… всего десять…

– Уже ничего не изменишь.

– Как отец? – сменил тему Костин.

– Состояние стабильно-тяжелое…

– Он выкарабкается, – сказал Костин, наливая себе еще водки. – Ты же его знаешь…

Он посмотрел на мать, и в ее глаза увидел слезы. И он понимал, как она устала. За все эти годы ей приходилось мириться и делить мужа с бутылкой. И Костин показалось, что сейчас ей не хочется больше мириться, что она готова уступить уже другой сопернице. В конце концов она еще может быть счастлива…

От таких мыслей у него закружилась голова, он взял рюмку и выпил.

– Я больше тебя не брошу.

Он приоткрыл дверь, в десяти шагах от него, на подоконнике сидел брат Мишка. Как всегда читал книжку, наверно, Жюля Верна, которым заинтересовался после просмотра телефильма «Дети капитана Гранта». Прочитал и полюбил.

Читать Мишка предпочитал на окне, при дневном свете. В свободную минутку брал книжку и садился на подоконник.

Тихо ступая, он вошел в комнату, сделал два шажечка. Мишка, казалось, почувствовал, что кто-то вошел, оторвал глаза от книги и начал оборачиваться в сторону двери. И тут он крикнул…

И только крикнув, он понял, что окно открыто – в комнату влетел порыв летнего ветра. Мишка как-то удивленно улыбнулся и стал сползать наружу… Тогда он бросился к брату, но был у окна уже, когда Мишка летел вниз с седьмого этажа…

Костин проснулся весь в поту. В темноте он не сразу сообразил, что не у себя дома. Видимо, он вскрикнул перед тем, как проснуться, поэтому в комнату вошла мама. Она включила свет; на ней была теплая пижама.

– Что случилось?

Костин не знал, что ответить. Он отрицательно помотал головой. Мама кивнула и погасила свет, ушла к себе. Костин вытер лоб и почувствовал, как его руки дрожат.

Сон изменился, он еще никогда не видел такого варианта. И он не мог понять, насколько это было правдой. Так давно это случилось, так далеко это было спрятано в его памяти; воспоминания спутались в голове, может быть он выдумал это? Вчерашний разговор на кухне, признания, прощения, облегчение. И теперь память пытается расставить все на свои места, выстроить правильную хронологию. Но может быть это чувство вины искажает память?

Костин встал с постели и подошел к окну, тому самому окну. Ночь. Там падает снег, а ветер наметает сугробы. Утром у дворников будет полно работы.

И тут Костину показалось, что он не один в комнате. Он обернулся, в десяти шагах закрытая дверь и никого больше; мама в соседней комнате. Но Костин чувствовал присутствие еще кого-то. И он подумал, что это Мишка. «Братишка, прости меня», – мысленно произнес Костин. «А ты ни в чем не виноват», – услышал он в ответ. Ни в чем не виноват.

...

Ноябрь 2012

Запах моря

Ижи Бертович шел по пляжу, когда случайно заметил, что кто-то машет руками довольно далеко от берега. Не раздумывая, Бертович бросился в море и очень скоро он был рядом с борющимся за жизнь мальчишкой. Паренька покидали последние силы, когда Ижи схватил за его волосы, вытащил из-под воды, перевернул на спину и потянул к берегу.

– Что же ты? Полез в воду, а плавать не умеешь… – сказал с усталой улыбкой Ижи, падая на белый песок.

Парень, тяжело дыша, лежал рядом, и вдруг начал плакать.

– Мен волной с матраса смыло, – реветь он начал еще сильней. Бертович смотрел на него и думал о его слёзах: то ли это шок и страх, то ли матрас жаль.

Мальчик успокоился скоро; Бертович посидел ещё немного рядом, а потом пошел к себе домой. Ижи жил в старой спасательной будке, в нескольких метрах от моря на бархане, в окружении остролистых кустов и низкорослых деревьев. Будка была поделена на две части – в одной устроена жилая комната с кроватью, столом и полками, а другую Бертович переделал под душ. Рядом он построил туалет, скрытый от взоров посторонних зеленью и песчаными горами.

Так Бертович жил уже третий год. Он считался беженцем; официально жилья ему никто давать не собирался (хотя обещаний было много), но и из будки его пока не гнали. Местные жители привыкли к такому соседству, сочувствовали все, но помогали лишь единицы: кто-то давал еду – ту, что росла на своём огородике, кто-то отдавал старые вещи. Но Ижи Бертович вовсе не бедствовал: он ловил рыбу и собирал рапанов, а потом продавал на рынке, нанимался плотником, грузчиком в порт и т. п.

Вечерами Бертович любил сидеть на ступеньке своего «дома» и смотреть на море, на закатное солнце и слушать музыку волн. Часто в такие минуты он плакал, вспоминая свою жену и дочку.

Чайки бродили по пляжу, выискивая корм в выброшенной на берег тине. Волны накатывали одна за одной, шумно лаская песок и отгоняя чаек. Солнце готовилось отправиться за горизонт, лениво огревая редких загорающих. Ижи сидел на ступеньках своего домика и смотрел на море. Рядом потрескивал костерок, в котелке кипела уха, источая приятный аромат. Бертович, ощущая вкусный запах своей похлебки, ловил себя на том, что облизывается и сглатывает слюну.

Похлебав свой суп вприкуску со свежими овощами и мягким хлебом, Бертович потянулся и решил, что неплохо было бы искупаться. Пляж был давно брошен, здесь редко появлялись люди: дикари предпочитали другие места, да и нудисты облюбовали более укромные местечки. Ижи натянул старенькие плавки, подаренные ему кем-то из местных жителей, и потопал к морю.

Вода была теплой, но грязной: море уже цвело, и по всей кайме берега тянулась зеленая полоса вынесенных приливом водорослей. Ижи вошел в воду по колено и почувствовал, как его ноги обволокла склизкая тина. Через несколько шагов вода была чище, и Бертович окунулся с головой. Вынырнув, он, сильно загребая руками, поплыл в сторону закатного солнца.

Почти стемнело, на горизонте еще остывало ярко-красное пятно, уходя под воду. Ижи смотрел на волны, сидя у костра, иногда хлопая себя по спине и рукам – одолевали комары, в этом году их было много. Бертович ждал, когда закипит чайник, который стоял на камнях, рядом с огнем.

В самый момент, когда из носика чайника повалил густой пар, а крышка начала подпрыгивать, на пляже появились два человека. Мужчины были наверняка пьяны, потому что шли нетвердой походкой. Вот один из них споткнулся о свои ноги и упал на песок, потянув за собой приятеля. Сначала Ижи услышал смех, а потом албанскую речь.

Бертович весь напрягся и стал осторожно двигаться к пляжу, забыв про чайник. Подойдя ближе, в одном из мужчин Ижи узнал…

Ивона стояла спиной к закату, ветер играл ее светлыми локонами, а глаза были закрыты: она наслаждалась теплыми лучами вечернего солнца. В метре от нее был обрыв, а под ним волны бились о каменную стену скалы. На этот утес они приезжали не первый раз, но все равно, когда Ивона стояла так, Ижи боялся, что она может оступиться и сорваться вниз.

– Ива, отойди от края, – просил он.

– Не волнуйся, милый, со мной ничего не случится, – отвечала ему Ивона, но все же отходила от края скалы.

Она опустилась на колени рядом с Ижи, он положил руку ей на живот и нежно погладил его:

– Я всегда буду волноваться за вас двоих. – Бертович поцеловал Ивону. З имой у них появилась прелестная девочка, которую назвали Марицей. А весной Ижи остался один.

Рядом с туалетом Бертович вырыл большую яму, туда он скинул два трупа и закопал. Аккуратно заровнял землю, а сверху положил дерн с травой. Когда работа была закончена, Ижи плюнул на эту могилу и пошел в душ. В душе он провел довольно долго времени, тщательно смывая кровь и грязь, и обиду и слезы…

Он плакал о Ивоне и Марице, которых потерял…

Спустя несколько дней погода испортилась. Море очень сильно волновалось, ветер рвал одежду на одиноких отдыхающих, бродивших по пляжам, тянувшимся вдоль всего побережья, черные флажки на спасательных будках трепетали под его неистовой силой, небо было плотно задернуто свинцово-серыми тучами, скрывавшими солнце, похолодало. Вернее всего дело к шторму.

Ижи проснулся около девяти, умылся и, не завтракая, отправился в город. До порта ближе было через пляж, поэтому, не раздумывая, Бертович побрел по песку, кутаясь в рубашку. Заморосил дождь, и у Ижи по спине пробежали мурашки. И вдруг резко потемнело, налетел шквальный ветер, чуть не сбивший его с ног. К этому моменту Ижи поравнялся со спасательной будкой одного из лагерей, которых здесь было много. Из воды молодые парни тащили вышку, а волны опрокидывали их. Вот, наконец, тяжело дыша, они бросили вышку на песок рядом с будкой.

– Давай за второй! – крикнул один из четверых спасателей. Но все остались на месте.

Следующий порыв ветра, налетевший с моря, перевернул металлический каркас с натянутым тентом и понес в сторону барханов. Каркас крутило в воздухе, словно он ничего не весил, тент надувался, как парус; внутри весело крутилась скамейка, раскидывая вокруг сломанные доски. Тент допрыгал до бархана и замер, шатаясь…

– Если не снимем другие тенты, унесет все! – крикнул тот же парень, и все вчетвером метнулись к другим каркасам. Между тем дождь стал лить сильнее, кидая град в лицо, ветер сбивал с ног, море обрушивала на берег огромные волны, которые едва не доставали будку.

Ижи понял, что им понадобиться помощь, поэтому ринулся к ним.

– Развязывать – долго! Надо резать! – Бертович попытался перекричать шум моря, смешанный с воем ветра и жестким шелестом ливня.

– Нож в будке, на тумбочке, – в ответ крикнул парень, пытающийся развязать узел.

Бертович вернулся быстро, в его руке блекло сверкнул нож. Он снова запрыгнул на скамейку и стал резать веревку в тех местах, где были узлы. Паренек-спасатель выдергивал шнур из крепежных отверстий. Трое других мучились с соседним тентом.

– Нож возьмите! – заорал Ижи.

С тентом управились минуты за полторы; мокрый и тяжелый, надуваемый ветром он рвался из рук, увлекая за собой двоих взрослых мужчин. Но они справились с ним, сгребли в большой ком и потащили к будке. Следом принесли еще один. И сразу все побежали за следующими тентами – оставалось еще пять…

Ижи срезал веревку на одном, который стали убирать трое спасателей, а потом побежал к другому, где возился с узлом его «напарник». Запрыгнув на скамейку, Ижи почувствовал, что вся конструкция подрагивает под сильными толчками ветра.

– Сейчас унесет! – заорал спасатель. – Уходи! Прыгай! Хер с ним! Слезай!

И на этих словах вся конструкция поднялась в воздух и перевернулась, и ее потащило к барханам…

Ижи лежал в своей будке и смотрел на море через открытую дверь. Море было спокойным, по мелкой ряби волн бликовало солнце. Шторм принес к берегу много водорослей, которые на солнце подсохли и стали гнить; вода источала нестерпимую вонь.

Бертович лежал на спине; в правой руке, которая могла двигаться, он сжимал нож, тот самый, которым он резал веревки, помогая спасателям. Из случившегося он помнил только последние слова спасатели и то, как его первый раз подбросило вверх… а потом он открыл глаза, вокруг него стояли ребята-спасатели и что-то кричали. Он просто попросил отнести его домой, потому что сам не мог идти – ног он не чувствовал. Его положили на носили и отнесли в его будку.

Ижи лежал и смотрел на море, вдыхая его запах. Рука его с ножом поднялась, он морщился, прилагая неимоверные силы, а потом упала на грудь. Нож вошел в тело, где обычно бьется сердце. Ижи вздрогнул всем телом и замер, глаза неподвижно смотрели на море…

...

июль 2004, Анапа

Про солдата

Был теплый майский вечер. Весна в этом году началась поздно, потом похолодало, и вот опять тепло. Прошла Пасха, близились майские праздники. В лесу еще местами лежал снег, и пахло сыростью, быстро темнело.

Сергеев бежал, не глядя под ноги, то спотыкаясь о кочки, то проваливаясь в снег, то наступая в лужи. Этот лес Сергеев знал хорошо, он вырос рядом, в деревне ***. Давно, в раннем и уже забытом детстве Сергеев заблудился здесь, собирая ягоды. Весь в слезах он плутал между деревьями, звал на помощь мать. И через несколько часов, к вечеру все-таки вышел из леса. Его переполняла радость, он вернулся домой, где уже давно волновались родные.

Страха перед лесом у Сергеева не возникло, он потом еще частенько уходил в глубь леса и за ягодами, и за грибами. Пережитое скорее расположило его к лесу, нежели отпугнуло. Ему нравился здешний запах, наэлектризованный воздух после дождя. Сергеев любил здесь гулять. Но сейчас он не замечал красоты весеннего столь любимого леса. Деревья мелькали перед глазами, он уклонялся от топорщащихся веток, несколько раз они оцарапали ему лицо. Он прерывисто дышал, справа в животе уже давно неприятно кололо.

Сергеев споткнулся, его правая нога зацепила корягу. Он упал на желто-бурые прошлогодние листья, выцветшую еловую хвою. Земля прохладой дохнула ему в лицо. Перевернувшись на спину, сквозь паутину веток он увидел сереющее небо. Так он пролежал несколько секунда, тяжело сглатывая и восстанавливая дыхание. Сердце билось под мокрой одеждой, только сейчас Сергеев заметил, что вспотел от бесконечного бега. Теперь он спиной почувствовал холод. Закашлял.

Кашлял он долго, с мокротой. Потом достал из нагрудного кармана мятую пачку «Явы», и закурил. Горький дым согрел горло. Курил Сергеев с наслаждением, каждая затяжечка была в радость. Докурил до самого фильтра, уже обжигало пальцы и губы, только тогда и бросил окурок в лужу. Еще две минуты, решил для себя Сергеев, и уставился в расчерченное ветками темнеющее небо.

И снова ветки замелькали в глазах, снова ноги попадали в снег и в лужи, снова Сергеев бежал напрямик, не разбирая дороги. Он снова тяжело дышал, и пар выходил изо рта. Небо совсем потемнело, и в лесу заметно похолодало.

Сергеев не чувствовал усталости, хотя мышцы его болели от напряжения. Вторые сутки Сергеев не спал, глаза он закрывал минуты на две-три, когда отдыхал или курил. Все остальное время он бежал. Сергеев бежал домой, где была больная мать. Они не виделись больше года.

Сергеев служил в *** части, в соседней области. За год его службы он повидал и узнал немало – и дедовщину сослуживцев и беспредел командиров. В его взводе двое «молодых» покончили собой. Сергеев продержался этот год, терпя издевательства и побои. Он не раз давал себе слово, что никогда таким не станет… и вот его взвод отправляли в Чечню.

Сергеев попросил три дня отпуску, чтобы съездить к матери. Но ему отказали. В простой человеческой просьбе. Только Бог ведает, вернется он оттуда или нет. Но в отпуске было отказано. Писать Сергеев матери не стал, как ей объяснить, что это не опасно? Ведь это война, и все это знают, и все знают, что на войне убивают…

Когда Сергеев услышал отказ на свою просьбу, то сразу решился на самоволку. Ему стало безразлично, что будет потом. Главное, он увидит мать. А потом… что Чечня, что штрафбат – все одно. Он всегда вспоминал цитату из школьного учебника по истории: «После меня хоть потоп…»

И вот Сергеева ставят в караул. Когда его товарищ засыпает в будке, Сергеев крадет у него рожок с патронами, и бежит. Самовольно оставляет воинскую часть. Полностью отдавая себе отчет, что за этим поступком последует.

Ночь. Трасса пуста, изредка проносятся грузовики дальнобойщиков, разрезая темноту светом фар. Сергеев бежал рядом с дорогой, прячась в кустах. Утром, когда поймут, что он бежал, организуют погоню. Но это утром… поэтому он должен убежать как можно дальше от части. Сергеев решил держаться рядом с дорогой, ведь она ведет в *** область.

Утром промчались, завывая сиренами, милицейские машины. Сергеев притаился в кустах, выжидая, пока они скроются. И тогда он решил пойти лесом.

…Деревья стали реже, лес заканчивался. Сергеев прислонился к сосне, и опустился на землю. Вот я и дома, подумал он, закуривая.

Ползком подобрался к самой окраине леса. Стемнело, в домах горел свет. В деревне было тихо. Напрягая зрение, боец пытался разглядеть людей на улицах. Никого. Возле его дома тоже никого. Что-то не так, подумал Сергеев, меня же ищут, и здесь должны ждать… где же они?

И тут он различил возле соседского забора какую-то тень. Сергеев прижал к щеке автомат. Его ждали. Теперь он разглядел фургончик с мигалкой на крыше. Военный грузовик на краю деревни. Автобус, из которого вышел человек в каске и что-то стал говорить в рацию.

Сергеев задумался. Неравный бой, противник имеет численное превосходство. Он пытался вспомнить, что рассказывали на занятиях в Учебке, курс молодого бойца. Но в голове все перемешалось – занятия, какие-то боевики… полная каша. Как прорваться в дом? Боевых навыков Сергеев не имел, на стрельбы их возили всего-то два раза.

Вся округа утопала в тишине, даже собаки не лаяли. Бойцы ОМОН лежали в кустах, ожидая приказа. Но рация молчала, иногда потрескивая. Очень хотелось курить.

Вот от леса отделилась тень. Все напряглись… и вспыхнул прожектор, выхватив из темноты кусок леса, и человека с автоматом. Солдат остановился, подняв вверх руки.

Рация потрескивала… никто ничего… бойцы приготовились…

Прожектор светил прямо на молодого бойца. И вот солдат сделал первый неуверенный шаг, оступился… руки его с автоматом опустились…

Вдруг тишину разрезал одиночный выстрел. Солдат упал. И сразу залаяли собаки.

Рация шипела по-змеиному…

...

2004

Тоска

На желтом листе газеты «Труд» была напечатана фотография Брежнева, портрет висел на деревянной стене будки, где скучал дежурный. При виде прапорщика он подавил зевок и вытянулся весь по стойке смирно . Прапорщик лениво произнес: «Вольно, солдат». И рядовой опустился на табурет.

Прапорщик открыл скрипучую дверь в тяжелых железных местами ржавых воротах и выпустил меня. Дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной, и я услышал шарканье удаляющихся сапог прапорщика, который что-то насвистывал.

Я посмотрел на солнце: такого солнца у меня не было пятнадцать долгих лет. Там, за железными воротами, было небо с солнцем в клетку, иного представить невозможно. Глубоко вдохнув, зашагал я по пыльной дороге…

В здании на станции находился буфет и маленький (мне показалось, что я опять в тюремной камере) зал ожидания. Поезда останавливались редко; в поселке жило тысячи две казахов и несколько сот переселенцев и осевших здесь бывших зеков.

Я купил чай и бутерброд с колбасой; жидкость в мутном стакане напоминала мочу страдающего почками и пахла хозяйственным мылом, к тому же была почти холодная и очень сладкая. Кроме меня и толстой буфетчицы, у которой заплыли и без того узкие глаза, здесь были: старик, дремавший на скамье, старушенция с корзинкой и плешивый пес в углу, который мешал уборщице в грязном сером халате, занятой нежеланием мыть пол.

Проглотив бутерброд, я выпил чай и вышел на залитую солнцем улицу, чтобы покурить. Было уже шесть часов, а полустанок все еще жарился, как яичница на сковородке. Достав мятую пачку «Примы», прикурил сигарету – такую же никчемную, как и моя жизнь.

Где-то там далеко, в Ленинграде моя семья: бывшая жена и сын, родившийся вскоре после суда; могила матери, которая умерла пять лет назад (отец погиб еще в войну, лежит под Смоленском в братской могиле). Но меня никто не ждет, наверное, уже все забыли о моем существовании, может, думают, что умер…

Поезд качало, колеса ритмично стучали о рельсы, отмеряя километр за километром. Уснуть я не мог – отвык ездить в поездах, мне привычнее скрип деревянных нар. Смотрел в окно, где мелькали тени столбов, висели внебе звезды. Глядя через стекло и свое отражение, я понял, что все это для меня чужое, к этому надо привыкать. Это чужое называется свободой…

На противоположной нижней полке спала женщина; она ехала, когда я сел на поезд. Мы не обмолвились ни единым словом, а потом наступила ночь, и она легла спать, не раздеваясь. Я, чтобы не тревожить ее сон, тихонечко спустился с полки и пошел в тамбур курить. Когда вернулся, то сел к окну, чтобы продолжить свое наблюдение за столбами.

– Не можете уснуть? – вдруг спросила моя попутчица, которая, оказалось, не спала.

– Да, – ответил я. – У меня давно такая проблема. Всю жизнь не мог уснуть в поезде.

– Меня Надей зовут, а вас?

– Сергей, – соврал я.

– Вы откуда едите ?

– Я просто путешествую, собираю народный фольклор. – Отчасти это была правда, я действительно составлял словарик тюремного жаргона.

– Как, наверное, интересно. Ездите по стране, общаетесь с интересными людьми…

– Интересно, но жутко надоело. Чаще встречаются похожие выражения, отличающиеся только, например, словом, а порой – окончанием или ударением.

– А я, знаете ли, от родственников еду, гостила у них немного. Там у меня муж недалеко… – Она смутилась, опустила глаза. – Он политический…

– Вы, прямо, как жена декабриста.

Она рассмеялась. Мы еще о чем-то болтали, смеялись, не боясь кого-то разбудить, потому что в вагоне никого не было.

Как-то вдруг она предложила мне поесть, достала бутерброды, свежие овощи, вареные яйца. Я сходил за кипятком, и мы заварили чай. О чем мы только не говорили; я выдумывал свое прошлое и будущее, она смеялась, как наивная девчонка, поверившая первым словам любви.

Я вышел в тамбур и закурил. Когда вернулся, Надя заговорщицким голосом сказала, что у нее есть водка. Я обрадовался приятной неожиданности, о которой она случайно позабыла. «Давайте выпьем», – произнесла она, и я согласился. Плеснув в кружки водку, мы выпили. После этого она еще чаще стала смеяться и прикасаться ко мне рукой. После четвертой выпитой кружки, она сказала, глядя мне в глаза:

– Истосковалась я…

Я тоже давно не был с женщиной. Наше желание было обоюдным. Поезд не приспособлен для этого, тем более плацкарт. Но мы как-то уместились на полке…

Надя была страстной – то ли это действительно тоска по мужику, то ли просто алкоголь ударил в голову, а может и то и другое. Я же вспомнил молодость, отдаваясь желанию без остатка. Приятно было снова чувствовать себя мужчиной, свободным человеком, который может спать с женщинами, пить водку, ездить в поездах, жить в свое удовольствие, человеком, у которого есть будущее, есть надежда…

Я проснулся. Кругом темно и тихо, только мерный сап и похрапывание соседей по бараку, иногда резкий скрип нар. Посмотрел за окно, а там свет прожектора и вой собак на псарне. Я слез и, шлепая босыми ногами по деревянному полу, вышел на воздух, миновав дневального, спавшего на табурете возле двери.

Прожектор, лай овчарок, степная пыль, ночная прохлада, мятая «Прима». Вот стою здесь, человек без будущего, с перечеркнутым прошлым, у которого еще восемь лет общего режима и только прожектор и вертухаи на вышках. Я затянулся так, что стало першить в горле, и закашлялся.

А скоро взойдет солнце…

...

30 марта 2002 г., Москва

Провода под током

– Помоги мне. – Это были ее первые слова с того момента, как мы проснулись, а прошло уже, по крайней мере, минут сорок пять. Я посмотрел на нее сверху вниз, а она спросила: – Поможешь?

Она лежала на кровати, слегка прикрытая голубой простынкой, под которой угадывались прекрасные формы ее тела. О, это тело… Оно просто прекрасно (и я ничуть не преувеличиваю), и сейчас при свете утреннего солнца оно почти светится чистой красотой. Оно прекрасно сейчас, оно было прекрасно ночью.

Она лежала на кровати, а я стоял у окна и курил. Мне всегда все говорили, что курить натощак вредно, а я улыбался и парировал в ответ, что курить вообще вредно. Вот и сейчас я стоял у окна, глядел на улицу и курил натощак. А что еще делать, если в доме нет продуктов?

Вот так я стоял, курил и смотрел на улицу, а она лежала, молча, на кровати. За окном был май, ходили люди, мчались автомобили и гремели трамваи. Солнечная погода предвещала прекрасный день.

Я не помню, как случилось, что мы познакомились. Если честно, то я не помню даже ее имени. Вроде бы я сидел в каком-то баре и пил…

Я попытался реконструировать в памяти события вчерашнего вечера.

Я сижу за столиком в баре, передо мной стоит бутылка водки и графин томатного сока, в пепельнице дымится сигарета. Играет какая-то музыка, шумят люди…

И вот из сигаретного дыма появляется она. Самым наглым образом садится за мой столик и берет из пепельницы мою сигарету и начинает курить.

Ни здравствуй, ни извини, просто села и начала курить мою сигарету. Села и закурила, не говоря ни слова. В ответ на ее столь наглые действия я налил водки и поставил перед ней рюмку. Она затянулась и опрокинула в рот рюмку водки, и выпустила струйку белого дыма. Вот таким было наше знакомство.

Мы выпили всю водку и решили покинуть задымленное помещение бара. Мы вышли в ночь, где нас встретила прохлада. Мелькали фары мчащихся автомобилей, трассирующими пулями проносились они перед глазами. Я спросил ее: «Куда мы пойдем?» Она ответила: «Давай купим еще выпить». Я согласился.

В каком-то магазинчике мы купили водки, томатного сока и пачку соли. Она несла сок и соль, а я, обнимая ее за талию одной рукой, нес водку. Мы завернули в какую-то подворотню – нас окружили дома. Как в колодце, подумал я.

Расположились на скамейке в темном дворе, куда заглядывала лишь почти полная луна. (Действительно, как в колодце. ) «Мы не купили стаканчиков», – сказал я с грустью, потому что не хотелось возвращаться в магазин. В ответ она достала из кармана рюмку, которую стащила из бара. «Великолепно, – обрадовался я, – а пепельницу ты случайно не захватила?» И она достала пепельницу из другого кармана своего легкого плаща.

Я налил водки в рюмку, а она сказала, чтобы я пил первым, и попросила произнести тост. «Тост», – произнес я. Она засмеялась, а я выпил. Запил соком и взял чуть соли на язычок. И тут она меня поцеловала. Я налил водку и протянул ей рюмку. Она произнесла: «Тост». И выпила, потом сок, потом соль. Я поцеловал ее. Мы так и продолжили: водка, сок, соль, поцелуй.

Когда закончилась водка, она сказала: «Пойдем ко мне». Я сказал, пойдем. Мы вышли из двора на дорогу, чтобы поймать машину. Моя знакомая вышла прямо на проезжую часть и утянула меня за собой. Взвизгнув тормозами, машина остановилась. Из нее вылез толстый мужчина, который заорал на нас. Он долго кричал что-то матом, потом, хлопнув дверцей, уехал. Следующая машина остановилась более спокойно и любезно отвезла нас к дому моей новой знакомой.

Мы поцеловались в лифте – большего не успеешь, потому что подниматься на третий этаж. «Есть кто дома?» – спросил я. Она ответила, что живет одна. Она долго целилась ключом в замок, но попала только тогда, когда я помог ей. Мы ввалились в квартиру, где было темно. Она захлопнула дверь, и стало еще темней. Тут щелкнул выключатель – зажегся свет, и я увидел пустой коридор.

Была только одна комната, но этого было более чем достаточно. Там стояла кровать, куда мы и упали… Мы не любили друг друга, мы не занимались этой ночью любовью или сексом. Ничего красивого ночью не было. Мы просто-напросто трахались. Это грубо звучит, но, увы, по-другому это назвать нельзя.

И вот она лежит в кровати, чуть прикрытая голубой простыней. А я стою и курю у окна, она смотрит на меня. Спокойно произносит:

– Помоги мне.

Я оборачиваюсь, а она спрашивает:

– Поможешь?

Я удивленно вскидываю брови, что означает вопрос: «Чем я могу тебе помочь?» Она тихо начинает рассказывать, что ее родители погибли в автокатастрофе несколько лет назад, потом она воспитывалась в детском доме, потому что никто из родственников не стал ее опекать, но все разругались из-за ее денег. После детдома у нее есть только эта квартира, небольшой счет в Сбербанке и работа в ателье, которую она ненавидит. У нее ничего нет в жизни, и не будет, говорит она. Вчера она встретила меня, ночью она впервые занялась сексом. «А что дальше?» – спрашивает она. Я молчу. «Ты уйдешь, – говорит она, – и мы больше не увидимся».

Я молчу. А она продолжает исповедоваться, лежа голой под голубой простыней. С мягкой улыбкой она произносит, что смертельно больна. Я почему-то не удивляюсь. Она говорит, что у нее опухоль мозга, которая все растет и растет.

– Помоги мне, – говорит она. Я смотрю ей в глаза, а она с улыбкой произносит: – Убей меня. Убей меня раньше, чем это сделает опухоль.

Я делаю шаг к кровати, сажусь рядом с ней. Я не помню, как ее зовут. Провожу рукой по темным волосам, по щеке, по подбородку, по шее, по ложбинке меж грудей, по животу, по волосам на лобке, по внутренней стороне бедра, по икре, по ступне. Она закрыла глаза, получая удовольствие. Я поцеловал ее нежно улыбающиеся губы. Она ответила.

Я снова прикасаюсь к ее волосам, потом к щекам двумя руками, мои руки задерживаются на ее тонкой шее… Она улыбается, она счастлива. Я сдавливаю ее шею. Она вскоре перестает дышать, но продолжает улыбаться…

Погода предвещала прекрасный день. Я шагал по тротуару и курил, глядя на лазурное небо. Я вспомнил ее простое имя.

...

13—14 марта 2002 г., Москва.

Где кончается ночь

Уже почти совсем стемнело.

Осень в этом году была теплее обычного; ноябрь – еще относительно тепло и нет снега. Фонари во дворе не горели уже несколько лет. В сумерках наступающей ночи улицу освещали желтые окна квартир. Северный ветер приносил предчувствие зимы.

С балкона четвертого этажа Михаил смотрел на серые и черные ветки деревьев, на серые дрожащие листья, на исчезающий во мраке тротуар. Перед подъездом на асфальте распластался бледный мотылек дрожащего фонаря. Михаил давно бросил курить, но привычка выходить на балкон осталась. Теперь он просто дышит воздухом.

Во дворе было почти тихо, только обычный гул московских улиц доносился со стороны «бродвея». Дети разошлись, бабки давно увлеченно смотрят сериалы, поменяв деревянные скамейки на мягкие кресла и диваны, и еще не наступило время местных пьяниц и бездомных. Куда-то пропали кошки и дворовый пес Мирный, прозванный так полярником из соседнего дома. За углом моргнули фары.

Запищал домофон, открылась дверь подъезда и на бледном пятне света выросла огромная черная тень. Через секунду показалась и ее хозяйка – молодая девушка, соседка с шестого этажа. В руках она держала небольшой сверток.

Наверное, ребенок, – подумал Михаил. Он слышал от подъездных бабок, что «родила без мужа».

Видно, почувствовав вечернюю прохладу, ребенок начал плакать. Девушка прижала сверток к груди, и детский крик стал глуше. Во дворе снова стало почти тихо.

Зазвонил телефон. Михаил просунул руку в полумрак комнаты, нащупал трубку радиотелефона на подоконнике. Нажал кнопку ответа и флегматично произнес:

– Алло?

– Да, я. Нет, ну а кому ты собственно звонишь-то? – спросил Михаил в трубку.

– Стою на балконе и с тобой по телефону разговариваю…

– Отдыхаю после работы, а что? Почему такой нездоровый интерес? Почему человек не может стоять, просто стоять на балконе? Почему тебя это удивляет?

– Тебе не понять, у тебя нет балкона…

– Да, нормально дела. Устал только, и в отпуск хочу.

– Нет, не родила. А что должна? Мне не нравятся твои намеки… Я сейчас войду в состояние аффекта, приеду к тебе и…

– Думаешь?

– Нет, я предлагал ей, но она раздумывает… Нет, ну почему не любит, любит и жить со мной хочет, и живет, но замуж… это понимаешь ли выходит за рамки наших отношений.

– Какая к черту романтика?

– Ребенка? Нет, мы считаем, что еще немного рано… нет, конечно мы не станем убивать его, если вдруг сейчас… но лучше с этим подождать…

– Кто еще циник…

– Дело прошлое, нет больше никаких де…

– Хватит! Мне начинает казаться, что я в общем-то зря тебе про это рассказал…

– Слушай, я был немного пьян… да, немного… и почему я собственно должен оправдываться??

– Кто? Вот чья бы корова мычала, а твоя вообще должна быть глухонемой, а лучше и слепой еще…

В этот момент в светлом пятне подъездного фонаря появилась соседка. Сперва Михаил даже не придал значения ее столь скорому возвращению, но в следующий момент он понял, что-то не так . Он уже не слышал, что говорили ему в трубку, он даже оторвал ее от уха. Перегнувшись через борт балкона, Михаил вглядывался в женскую фигурку, пытаясь получше ее разглядеть.

И он увидел.

Понял.

Ужаснулся.

– Я перезвоню…

Михаил бросился в комнату. В полутьме наткнулся на журнальный столик. Выругался.

В коридоре схватил связку ключей и выбежал вон.

Позади еще не успел хлопнуть металл двери, а Михаил сбежал на пролет вниз. Меньше минуты потребовалось, чтобы выбежать на улицу. Сердце металось в груди, он задыхался. На миг замер и помчался в темноту уже начинающейся ночи. За угол соседнего дома, по дорожке к гаражам, мотая головой по сторонам, жадно впиваясь взглядом в неразличимые тени. Ветер потрепал футболку, но Михаил не почувствовал холода – сейчас это не имело значения, никакого значения. Одна мысль стучала в мозгу в такт с сердцем – так быстро-быстро, – где?? Он озирался по сторонам, пока шел вдоль гаражей, продрался сквозь кусты, ломая ветки, которые цеплялись за одежду или царапали обнаженную кожу. Ракушки кончились, и Михаил снова бросился бежать. Это был пока последний вариант, про запасные сейчас он не думал…

Мусорные контейнеры стояли в соседнем дворе, где еще зиждились пятиэтажки среди новых монолитно-кирпичных домов. И в этом дворе было тихо: сюда почти не долетал шум с «бродвея», из одной небезызвестной квартиры доносились приглушенные пьяные голоса. Михаил остановился возле переполненных баков – кислый запах ударил в нос. Никого. Дыхание сбилось, горло жгло холодным воздухом, который Михаил жадно по-рыбьи заглатывал.

Шорох.

Михаил стоял, уперев руки в колени, – так и замер. Прислушался.

Тихо.

Внезапно загрохотала музыка. От неожиданности Михаил вздрогнул. Голос поющей Сердючки сделался тише, и Михаил различил тихий плач малыша. Несколько неверных шагов в направлении надрывных криков. Перед Михаилом в углу помойки отделилась от стены, прорисовываясь из темноты, куча картона. Глаза уже привыкли к почти полному отсутствию света. Рядом с коробкой на задних лапках стояла жирная крыса. Видимо, она нашла то же, что и Михаил. Только первой, и теперь хотела бы оспорить свои права на добычу, но…

Михаил просто топнул ногой и громко шикнул, и крыса мгновенно исчезла.

Разворошив коробки и тряпье, он нашел крохотный сверток, который надрывался изо всех сил. Аккуратно Михаил взял этот кулек в руки и прижал к груди. Стоя среди мусорных баков, он качал младенца и шепотом успокаивал его.

– Ну-ну, малыш, не плачь… теперь ты в безопасности, никто тебя не съест…

Качая и успокаивая малыша, Михаил и сам успокоился; теперь его сердце стало биться ровно, и дыхание пришло в норму. И только сейчас он заметил, что в спортивных штанах и футболке ему становится холодно. Тогда он медленно зашагал к своему дому, шлепая по асфальту домашними сланцами.

Возле дома малыш уже успокоился и даже, казалось, заснул. Включив в квартире свет, Михаил бережно уложил сверток на свой диван. И сразу схватил свой сотовый.

– Ирка! Ты свободна сейчас??

– Отлично! Быстро приезжай ко мне, очень нужна помощь…

– Нет, по телефону не могу…

– Чем быстрее, тем лучше… да, дело жизни и смерти… адрес помнишь? Все, давай, машину оплачу… только быстрее…

Он отключил мобильник и опустился прямо на пол. Он обвел взглядом единственную комнату своей квартиры, куда недавно переехал и еще не успел обжиться. Глаза его остановились на диване, где лежал маленький сверток. Сердце его сжалось, к горлу подкатил ком, а глаза пытались уловить – дышит малыш или… Михаил понял, что сейчас боится этого больше всего. Он на карачках подполз к дивану и посмотрел на маленькое розовое лицо с пухлыми щечками. Вот дернулись веки, маленький носик чуть заметно сморщился. Жив.

Жив.

Это открытие, как облегчение. Михаил выдохнул и почувствовал, как на лбу выступил холодный пот.

Время тянулось медленно, очень медленно. Михаил так и не смог определить, сколько времени прошло, когда из оцепенения его вывел аккорд мобильника. Он резко нажал на кнопку ответа, звонила Ира. Она была перед подъездом, забыла номер квартиры.

Он подошел к трубке домофона и впустил подругу. Через минуту она раздевалась в коридоре.

– Что случилось?

– Тихо! – полушепотом сказал Михаил. – Проходи, там все поймешь…

Ирина вошла в комнату и ахнула, когда увидела малыша на диване.

– С ним все в порядке? – сразу спросила она.

– Ты врач, ты и проверь…

Ирина быстро убежала в ванную. Потом вернулась села перед диваном на колени и начала аккуратно развязывать сверток. Ребенок проснулся, заплакал.

– Чем от него пахнет?

– Я нашел его на помойке…

– Девочка… – улыбнулась Ирина.

– А я и не знал…

– Что делать будешь? Надо в милицию…

– Нет, не буду… – решительно потряс головой Михаил. – Я знаю, чей это ребенок…

– То есть как?

– Вот так…

Михаил стоял в проходе и молча смотрел на Ирину, которая осматривала девочку. Вдруг он резко развернулся и уже из коридора крикнул:

– Я скоро буду…

Ирина вздрогнула, когда хлопнула дверь.

Михаил пешком поднялся на два этажа вверх. На площадке было четыре квартиры, и он сразу определил, какая ему нужна. Михаил нажал на звонок. Трель. Шарканье тапочек за дверью. Дверь открылась, и Михаил увидел молодую девушку. На вид ей было не больше восемнадцати, волосы в пучке, халатик до колен, в руке бутерброд.

– Привет, – сказала она.

– Я сосед…

– А я знаю… проходи…

Михаил слегка опешил от  такой встречи. Он вошел в квартиру, закрыл дверь.

– Хотите чаю? – спросила хозяйка, и пошла прочь. Михаил пошел следом, оглядываясь вокруг.

Бедно. Так, наверное, можно описать то, что увидел Михаил. Но он пришел сюда по другой причине…

– А вы одна живете?

– Сейчас – да, мама у своего… в Мытищах живет, ей там до работы недалеко…

– Понятно, – сказал Михаил, присаживаясь на табурет. – А я слышал, что у вас ребенок…

– Был… она умерла… – она произнесла эти три слова таким голосом, которым обычно говорят, что потеряли ручку в ворохе бумаг. Она продолжала жевать бутерброд. Михаил смотрел на нее, и не верил в реальность происходящего, все это очень напоминало дурной сон, или плохой дамский роман.

Как такое вообще возможно? Как можно так врать, так запросто ? Как можно час-полтора назад выбросить на помойку своего ребенка, а сейчас преспокойно жрать бутерброды и строить глазки малознакомому мужчине?

Каждый раз, узнавая из новостей о брошенном, замученном или убитом собственной матерью ребенке, внутри Михаила все закипало, все его тело начинало дрожать от негодования. Михаил не понимал, как можно поступать со своим ребенком так безжалостно. Не знал он и ни одного примера из мира животных, когда, пусть даже в голод, самка могла бы убить своего детеныша. Он материл таких женщин, он не мог называть их матерьми , считал их недолюдьми, даже не животными. Сразу кричал, что нечего было рожать, что надо было думать головой, а не пиздой, что если не хочешь рожать – надо делать аборт, их никто не отменял. Боязнь испортить фигуру, невозможность родить в будущем, – это Михаил не признавал за причины для отказа от аборта. В такие минуты с ним трудно было просто говорить, а куда там – спорить. Каждый раз такие приступы гнева оканчивались фразой: «Таких убивать надо!»

И каждый раз произнося эти слова, Михаил задумывался над тем, кто должен производить эти необходимые убийства. Кто? И как это, с точки зрения морали, отвечать убийством на убийство? Задавал он себе и еще один вопрос: «Сможешь ли ты убить человека?» Не мог он найти однозначного ответа на такой вопрос. Думать можно что угодно, а сделать… Решиться на это не просто. Он пытался представить себе подобную ситуацию, как он стоит напротив детоубийцы в ружьем в руке, как под пальцем горит сталь спускового курка… Наша фантазия не способна объективно отразить действительность. Ведь как часто представляешь себе что-то , а на деле все выходит иначе. Михаилу не удавалось представить продолжение, он не мог заставить себя думать о том, что произойдет после того, как он нажмет на курок. Это после всякий раз ставило его в тупик и одновременно приводило в бешенство.

Вот теперь он в реальности сидит перед животным, которое отнесло свое дитя, словно мусор, ненужность, на помойку. Оставило там умирать. Это казалось ему еще более подлым, нежели убийство. Ведь оставить умирать – это заставить еще больше мучиться, причинить еще больше страданий. Отдать на растерзание крысам…

К горлу подступила тошнота, как только он представил как крыса кусает лицо младенца…

Если что-то не сказать, то его вырвет.

– Зачем? Почему? – процедил Михаил сквозь зубы.

– Что – зачем?

– Зачем ты выбросила свою дочь на помойку?

Девушка побледнела.

– Зачем ты рожала тогда, а??

Бутерброд упал из безвольно повисшей руки. Глаза ее застыли.

Михаил еле сдерживал себя. Он готов был ударить ее.

– Она умерла!

– Что ты врешь, сука? Отнести, как мусор, совести хватило, а сказать правду – уже сил нет, да?

Девушка сжалась на своей табуретки, втянула голову в плечи, подтянула к себе руки.

– Чего молчишь, блядь? Нагуляла, а потом выбросила? Это что, бля, платье что ли?? Зачем ты рожала?? Денег на аборт не было? А гандоны купить трудно? Головой думать надо, а не пиздой своей! О чем ты думала?? О фигуре своей??

– Гога говорил, что любит меня, что надо рожать… что женится… – начала лепетать она.

– Что? Чего ты там пищишь?

В глазах у девушки блеснуло.

– Он жениться обещал…

– И чего? Не женился? – зарычал Михаил. – Дитя гор не взяло в жены прекрасную славянку? Сколько тебе лет? Сказки кончались!

По щекам потекли слезы, но она еще держалась.

– Зачем рожала? – уже спокойней спросил Михаил.

– Тебе-то что?

– Мне? – Михаил задумался. И действительно, зачем ему все это надо? Что ему до какой-то жалкой сучки, которая бросила ребенка? Часто он спрашивал себя, а что мне до  этого , когда видел алкаша на улице, на остановке, который лежал в беспамятстве. Или он умирал? Что ему было за дело до женщин в метро, которые стояли перед ним? Какое ему дело до попрошаек в переходах? До этих бабушек, которые получают грошовые пенсии, которые стоят с протянутой рукой? И он порой расталкивал пьяниц, пока те не подавали признаков жизни, он звонил ноль-два, чтоб их забрали в вытрезвитель. Он уступал место пожилым и молодым. Он подавал мелочь, а порой и червонцы. Он предлагал помощь, когда видел, что кому-то плохо. Он не был героем, не был суперменом, но однажды вступился за молодую девушку – и только этого хватило, что те трое громил отступили. Ему не было дело до перемещений в правительстве, ему не было дела до президента, ему не было дела до каких-то убитых политиков… вот до чего ему не было дело. Политика его мало интересовала, меньше экономики погибающей страны. Но в его силах было только подавать в переходах нищим. Что же ему было за дело до той маленькой девочки, что он подобрал на помойке?

– Мне есть дело! А какое право у тебя решать судьбу дочки?

– Это мой ребенок! – вдруг выкрикнула девушка. – Что хочу, то с ним и делаю!

– Это не вещь! – заревел медведем Михаил. – Это живое существо! Это человек! Ты что о себе думаешь, сука! Кто ты такая??

– А ты кто такой? – в ответ заорала девушка. – Чё ты меня учишь тут, а? Знаешь, как трудно прожить на дотацию? Мне самой жрать нечего…

– Жрать тебе нечего?? – Михаил вскочил, табурет упал. Он схватил валявшийся на полу бутерброд. – На, бля, жри давай! – и начал тыкать ей им в лицо. Девушка начала мотать головой, но Михаил крепко схватил ее голову свободной рукой.

– Что же ты? Не хочешь? – спрашивал, пытаясь всунуть в искривленный рот кусок хлеба с колбасой.

– Мне больно! – хрипела девушка. – Отпусти, сука!

Михаил ослабил хватку, и девушка вывернулась. Она опять сжалась на стуле, но теперь Михаилу показалось, что она вот-вот прыгнет на него. Как кошка.

– Да я щас ментам позвоню!

– И что ты им расскажешь? Что выбросила дочь?

– Что ты изнасиловал меня!! Сука, тебя посадят! И будут потом в жопу иметь!

– На, – Михаил вытащил из кармана телефон. – На, звони!

Девушка взяла телефон и швырнула в Михаила. Телефон ударился в стену и, рассыпаясь, грохнулся на пол.

– Пошел на хуй! На понт берешь?

– Испугалась?

– Напугал ежа голой жопой!

Михаил нависал над ней. Она снизу смотрела на него.

Что дальше-то? Михаил не знал, что ему делать. Он стаял в бессильном гневе и смотрел на девушку. Кто он ей, судья? Кто дал право ему судить ее? Не судите, и не судимы будете… Что он может сделать? Ей плевать на дочь, она выбросила ее. Совесть ее мучить не будет. Суд Линча… Убить убийцу… почти убийцу… раздавить как таракана.

– Давай, вали отсюда! – кричала девушка. – Ты все равно мне ничего не сделаешь! А про ребенка ты ничего доказать не сможешь… его же нет!

– Заткнись!

– Да пошел ты!

И Михаил наотмашь ударил девушку в лицо – получилось вроде пощечины. Девушка вскрикнула и закрыло лицо руками.

– Больно! Мудак! Сука!..

Михаил отступил на шаг. Девушка что-то еще кричала, но он ничего не слышал. Он остался один на один со своим выбором. Как поступить? Что делать? Зачем пришел? Что и кому пытается он доказать? Себе? Этой? Зачем ему все это надо? Героем захотелось стать? Или совершить поступок достойный человека? Спасти жизнь? Всем наплевать. Может кто-то и позвонил бы в милицию, может кто-то нашел бы… Ну и что? Ему до других нет дела. Не было дела. Он сам когда-то брезгливо отворачивался от бомжей, нищих… Зачем же он поднялся сюда? Что хотел выяснить? Хотел заставить одуматься? Наказать? Убить.

Да, он бежал по лестнице с одной мыслью – убить паскуду. Она открыла дверь, а он начал говорить. Зачем? До него начинало доходить, что это существо не способно понять его мыслей. Да и сам он не в силах разобраться в той каше, что сейчас в голове. И опять перед ним встал вопрос – «Ты сможешь убить?» Да, он кричал, что «их надо убивать, без суда и следствия». Даже пытался в спорах предложить теорию наказания, когда каждый мог покарать убийцу… но все это теперь казалось ему бредом, чушью, ересью… все это были лишь слова – красивые слова, которые ничего общего не имеют с реальностью. Вот девушка, выбросившая ребенка на помойку, вот он, кричавший о наказании таких нелюдей. И что?

Взгляд Михаила бессмысленно блуждал по кухне. Девушка, пустые бутылки в углу, холодильник, нож на столе…

Вот нож, возьми его и убей! Что же ты? Казни убийцу, давай стань палачом. Будь мужчиной, ответь за свои слова. Что? Нет, у тебя кишка тонка! Состояние аффекта? Прошло уже… ты промедлил, слишком много времени потратил на разговоры. Задумался. Мораль, совесть… тогда не надо было говорить, что сам готов таких стрелять. Выброси ее из окна, будет похоже на самоубийство. А что? Выкинула ребенка, а потом сама в окно – совесть замучила… Нет, ты трус. Ты не способен.

С подросткового возраста Михаил понимал, что труслив. В принципе. Боялся старших, избегал драк… но это время прошло. Теперь он взрослый, теперь он другой человек. Трус остался там, в прошлом. Он мужчина. Если мужчина, то и будь им! Возьми нож.

– Чё расселся? Вали отсюда, тебе говорю! – услышал Михаил голос девушки.

– Что? – переспросил он.

– Вали, говорю!

Михаил поднялся с табуретки и хотел выйти из кухни.

– И телефон свой долбанный собери!

Он нагнулся за «запчастями» мобильника. И в этот момент почувствовал резкую боль в правом плече.

– Ах ты, сука такая! – И выпрямившись, повернулся к соседке. У нее в руке блестел нож. Михаил, не раздумывая, сделал выпад в ее сторону и ударил в лицо. Нож звякнул об пол, но девушка устояла на ногах. Михаил разбил ей нос, у нее текла кровь.

– Бля…

Михаил почувствовал боль в плече, потрогал рукой – горячая кровь. Соседка тем временем нагнулась за табуреткой и замахнулась на Михаила. Он успел пригнуться, и удар пришелся на левую часть спины. Потеряв равновесие, он упал на колени. И тут же получил еще один удар табуреткой. Соседка в конец озверела… Уже распластавшись на полу, он заметил нож. Дотянуться до него не составило труда, и Михаил ударил девушку в ногу, та упала, уронив на него табурет.

Боль пропала.

Шок от произошедшего.

Аффектация.

Михаил сел на девушку сверху, она колотила его руками, брыкалась, но затихла, когда увидела занесенный нож.

Совладав с собой, Михаил отбросил нож в сторону.

Внутри – пустота. Ночь, бесконечная ночь.

Его кулак опустился ей в лицо с той силой, что еще у него оставалась. Потом еще раз…

…в квартире было людно. Ирина вызвала милицию и скорую. Девочка была вне опасности. Он пустым взглядом обводил всех, он весь был перепачкан в крови. Когда Михаил вошел, сразу посыпались вопросы.

– Ее… мать… – выдавил из себя Михаил. – Она там, наверху. Живая…

...

октябрь 2005г., Москва

Принцесса огорошена

1

Принцесса проснулась. В окно лился солнечный свет, а часы на стене показывали половину одиннадцатого. День как день, но что-то было не так. И Принцесса это чувствовала, но никак не могла понять в чем же дело.

В животе заурчало, и девушке пришлось заставить себя покинуть теплое уютное гнездышко. Отбросив в сторону одеяло, она краем глаза заметила, как разлетаются в стороны птицы на пододеяльнике. Ноги ее вошли в нежные плюшевые тапочки-собачки, два милых шарпея зашаркали по паркету в сторону ванной.

Мельком, как бы невзначай, улыбнулась Принцесса своему отражению и задернула занавеску. Теплые струи воды ударили в упругую кожу, которая вдруг покрылась мурашками и стало походить на кожу только что ощипанной утки. Бр-р-р, – пронеслось в голове, и рука тут же прибавила горячей воды.

2

Пока девушка принимает душ, стоит отметить, что никакая она не принцесса. Зовут ее Юля, работает она в самой обычной фирме простым менеджером. А Принцессой ее называют родители, да иногда подружки (ну и я позволю себе такую фамильярность).

Ни родители, ни Бог не обделили ее красотой – без излишков и без изъянов фигура, соломенные чуть ниже плеча волосы, серые глаза, прямой нос и ровные зубы на правильном овале лица.

И славно, что сегодня суббота, не надо спешить и рано вставать – ведь собраться на работу требуется время (привести себя в порядок, видимо, не такое простое дело, и мне мужчине остается только гадать, зачем ее будильник трезвонит за два часа до выхода ее из дома). Скорость и пунктуальность (при всем желании) – не самые сильные стороны ее натуры; ждать Юля себя заставляет не только подруг, но бывает что и начальство.

И вот звонит мобильный телефон. Но он в беззвучном режиме, а в душе не было бы слышно и ту забавную мелодию, что стоит у нее на звонке. И Юля продолжает принимать душ, ни о чем не подозревая. О-о-о, вы слышите? Она что-то напевает.

3

С полотенцем на голове и в банном халате Принцесса зашла на кухню. Теперь после душа стоит и позавтракать, хотя стрелки часов неумолимо приближали обеденное время. Поставить чайник, достать заварочный пакетик и сахар. Засунуть в микроволновку два бутерброда с сыром, приготовить кашу-минутку. И высушить голову!

Юля снова отправилась в ванную комнату, согнулась пополам и стала вытирать волосы пушистым полотенцем. Волосы у нее были чуть ниже плеч; но волосы – это всегда морока, когда они длиною больше пяти миллиметров.

Принцесса включила фен и стала расчесываться под горячей струей воздуха. За шумом фена она не слышала, как выключилась микроволновка и щелкнул чайник.

Вскоре она вернулась в кухню и начала все заново: чайник, бутерброды… Наконец-то завтрак готов, можно расслабиться и перекусить. А дальше – нужно привести в порядок лицо.

4

Лето было в этом году отличным, дождей немного и солнечно. А последние дни так и вообще начало припекать. Горожане, – те, что не брезгуют или поглупее, – захватили фонтаны. Кто-то валялся на пляжах столицы, не обращая внимание на таблички «Купаться запрещено!». Другие выбирались за город, где и резвились на лоне подмосковной природы. Удивительно, как много вариантов охладить себя имеется у городского жителя. А если вы живете в пригороде, то возможности увеличиваются в разы!

Особые возможности есть у некоторых категорий граждан – студенты или школьники, пенсионеры и безработные могут целыми днями бездельничать у воды.

Рабочему же, госслужащему, менеджеру и прочему планктону приходится томиться на работе в ожидании уикэнда. Вот тогда раздолье! Выходных ждут словно манны, стараясь не думать потом о понедельниках.

Принцесса наша в будние дни трудится как пчелка, разыскивая клиентов и осваивая новые рынки сбыта (чем она приторговывает оставим за пределами этого рассказа). А на выходных, как и полагается, отдыхает.

5

Веселая компания собралась купаться. Со звонким смехом подружки закидывали свои вещи в багажник серого «пассата». Они давно знакомы и практически не разлей вода со школьной скамьи. Конечно, это девочки, и дружат они по– особенному: Юля с Катей, Катя с Настей и Верой, Настя с Леной, Вера с Юлей…

Короче все сложно, иногда дружат вместе, а иногда порознь. Так уж они устроены, эти девочки.

А вот Рома дружит со всеми ними. А куда деваться? Рома – не девочка. Рома брутальный м… мм… ма… мужчина, он и в армии служил, и институтов не заканчивал. Зато при авто.

Вот и сейчас Рома подъехал на своем «форде». С широкой улыбкой на круглом лице он вылез из машины. Большие губы, карие глаза и густые брови, черные волосы бобриком, высокий и при хороших формах. Завидный жених, можно сказать.

– Ну что, готовы? – спросил он, подойдя к девушкам.

– А где Юлька? – вместо «привет» услышал он в ответ.

Принцесса тем временем подкрасила губы и вышла из «форда». Да, Юля может кое-кому из подружек и уступала в красоте, но Рома давно был ее. Он еще в школьные годы запал на нее, и как-то все уже привыкли к тому, что Рома и Юля вместе, и подружкам (если кому-то из них он и нравился) приходилось лишь вздыхать, да глотать слюнки, представляя себя на месте Принцессы.

– Привет, – сказала Принцесса, предлагая свои щеки для поцелуйчиков подружек.

6

До озера было недалеко. Двадцать минут и они на месте. Оставалось выбрать местечко, которое еще не успели занять. И вот они выбрали – и заход в воду ничего, и вроде чистенько. Разложили свои полотенца и стали стягивать свою и без того немногочисленную одежду.

Молодые тела заиграли на солнце. Девушки поправляли купальные костюмы, а Рома из-за темных стекол очков смотрел на это многообразие форм, что-то прикидывая в уме. О размерах (а среднее арифметическое в этой девчачьей стайке было примерно «два-це» ) он не переживал, у его Принцессы все было, как надо. Ему хватало. Но он ведь мужчина, и ему интересны подружки с чисто эстетической и художественной точки зрения (если бы он имел склонность к рисованию, то несомненно попросил бы их позировать для картины, которую бы мог без стыда назвать, например, «Нимфы» ), ну может быть какие-то древние инстинкты заставляли надпочечники выделять адреналин, а гипофиз – эндорфин, и сердце сейчас билось слегка быстрее положенного. Однако все эти понятия так далеки от него, что, если бы его спросили, чему он улыбается, он бы ответил другими словами – ему нравилось смотреть на них, от этого он получал удовольствие.

Юля как раз заметила его легкую улыбку, и поэтому слегка пнула его.

7

– Кто купаться? – поинтересовалась Катя, крашеная блондинка. Она сощурилась на солнце и сделала глоток из бутылки.

– Я, – откликнулась рыжеволосая Лена, ставя свое пиво на землю.

И они вдвоем начали заходить в воду. После жаркого воздуха вода казалась довольно холодной, и каждая обняла себя за плечи, чувствуя, как покрывается «гусиной» кожей.

Остальные сидели и просто пили пиво, исключая Настю и Рому – они были за рулем. Солнце хоть и клонилось к горизонту, было все еще жарко. Кто-то сказал, что жаль не взяли магнитофон (хотя ведь можно было бы включить магнитолу в машине).

Юля сидела и чувствовал себя не очень хорошо. Пиво почему-то не пилось в удовольствие, а есть и вовсе не хотелось – к чипсам и рыбе она не притронулась.

Купальщицы вышли из воды, громко смеясь. Вода оказалась хорошей, зря никто больше не пошел плавать.

8

Домой они возвращались уже через два с половиной часа. Расходиться они не планировали, вечер будет продолжен.

Рома вел машину молча, Юля сидела рядом и смотрела на стоп-сигналы впереди идущих машин. Навстречу им проносились белые огни, мелькавшие сквозь столбики отбойника на разделительной полосе.

– Останешься сегодня? Родители на даче, – спросила Принцесса.

– Конечно, – ответил Рома и положил свою ладонь на ее колено.

– Тогда не будем долго у Настены сидеть, а то ты как в прошлый раз напьешься и забудешь про все на свете…

– Юль, так ты не лучше меня была, раз не протестовала…

– Мне не до того было.

– Вот и мне, – он усмехнулся.

– Но в аптеку заедем.

9

У Насти они пробыли еще часа два, а потом пошли домой. Принцесса жила не в тереме, а в семнадцатиэтажке через прудик от подружки. По пути они с Ромой зашли в дежурную аптеку.

Помимо контрацептивов она попросила тест на беременность. Нет, задержки у нее особой не было, всего лишь второй день, но перестраховатья все же стоило.

Спрятав покупки в пакет с вещами, они пошли дальше. Рома что-то рассказывал о своей работе. А Принцесса слушала в пол-уха, думая о предстоящей ночи и вспоминая позапрошлые выходные…

Так они дошли до ее подъезда.

10

Сначала в душ, потом в постель.

Первым в душ пошел Рома, зная, что его Принцесса может застрять там на долго. Завернувшись в банный халат он пропустил в ванную комнату Юлю. А сам отправился в спальню и включил телевизор. Остановился он на какой то передаче, где со сцены шутили, а в зале сидели «звезды» и смеялись. Тем временем Принцесса решила по-быстрому сделать тест, чтобы уж точно знать.

В ванной она присела и пописала на бумажку. Тест она положила на баночку крема, что стоял на полке перед зеркалом. А сама задернула штору и включила душ.

Рома как раз радовался очередной шутке из телевизора, когда в комнату вошла Юля. Он повернул голову в ее сторону и понял, что секса не будет.

Принцесса выглядела совершенно огорошенной.

...

май 2012г., Зеленоград

Оглавление