«Добрые люди»

Артемов Владислав ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Однажды в конце августа наш сосед по шести дачным соткам Илья Ефимович Понышев, переполошив при входе всех собак, явился на свой участок в седьмом часу утра, весь в репьях, в разорванных на колене брюках, мокрый до пояса от росы, злой и мрачный, затратив на дорогу вместо положенных трех часов целых двенадцать.

От станции Ерденево до наших участков тридцать минут пешего ходу, но в том-то и штука, что волею обстоятельств идти ему пришлось вовсе не от Ерденева, а от какой-то безвестной дальней платформы, название которой, естественно, вылетело у него из головы, поскольку он никогда так далеко не уезжал и на платформе этой был единственный раз в жизни… А ведь электричка могла бы увезти его и еще дальше, если бы чудом не вырвался он из цепких лап, отпросившись в тамбур, якобы покурить…

— Да как же это могло произойти, Илья Ефимович? — недоумевали обступившие его соседи. — Вы только успокойтесь, не волнуйтесь так…

— Ах, эта непролазная российская дурость! — выругался Илья Ефимович, ударил кулаком в испачканную креозотом ладонь, а затем продолжил все тем же злым, сдавленным голосом свой рассказ.

Пробирался он к дому глухой ночью вдоль железнодорожной насыпи, ориентируясь, как он сам витиевато выразился, «по крику петухов и по небесным звездам». Тут, конечно, Понышев немножко приврал, поскольку, как житель сугубо городской, с трудом мог отыскать в небе даже Большую Медведицу, не говоря уже о том, чтобы прокладывать по звездам маршрут. Но врал он или не врал насчет «крика петухов», это все мелочи, а в целом дело действительно получилось для него очень досадное. И вся эта досада приключилась с ним «по причине непролазной российской дурости и из-за тупой русской доброты». Рассказывая о происшествии, он несколько раз рефреном повторил эту фразу, так что слушателям понятно стало, что формула эта была многократно проговорена им мысленно, пока он шел, скользя по мокрым откосам, спотыкаясь и падая во тьме.

Мы тогда много смеялись над случившимся анекдотом, но в конце концов решили, что поделом… Впрочем, по порядку…

Когда-то очень давно Илья Ефимович Понышев окончил экономический факультет института, благо конкурса туда не было никакого, а был даже недобор. Молодежь в те времена стремилась изо всех сил в театральные да на журналистику, так что поступил Илья Ефимович без труда и с первого раза. Он как-то тихо и незаметно с тройки на четверку проучился пять лет, на третьем курсе женился (по его собственному остроумному признанию — на женщине, которая его не взволновала, простодушно полагая, что точно так же не взволнует она никакого другого постороннего мужчину), на пятом сдал государственные экзамены, а через месяц после выпускного вечера работал уже в бухгалтерии швейного комбината. Вот, собственно говоря, и вся биография нашего героя.

Он спокойно и ровно прошел бы свой жизненный путь, шагая посередке, не отставая от всех и не высовываясь вперед, и в конце концов заслужил бы венок и кумачовый гроб от месткома, и проводило бы его до кладбища не менее сорока человек, не считая родственников, если бы не развалилось все кругом так скоро и так глупо… Впрочем, заговорили мы о прошлом Ильи Ефимовича с единственной целью — предварить читателя в том смысле, что Понышев окончил экономический факультет и, стало быть, считать умел. Именно по этой причине ехал он в калужской электричке от Москвы до станции Ерденево без билета.

С другой стороны, не надо кончать никаких институтов, чтобы сообразить: гораздо выгоднее заплатить восемь рублей штрафа, чем покупать билет за восемнадцать. А позора и укоризн от ревизоров Илья Ефимович Понышев не боялся, чхать ему… Это в прежние времена было как-то совестно, когда попадался он контролерам в троллейбусе, и контролеры удивлялись даже, как это — человек солидный, при галстуке, с портфелем, в шляпе… Но верили контролеры на слово, что он проездной забыл в плаще, советовали в другой раз не забывать и отпускали с миром. То есть внешность у Ильи Ефимовича была самая располагающая. Чем-то напоминал он добродушного хомяка. Серьезный и достойный человек — вот какое впечатление производил Илья Ефимович с первого взгляда. Другое дело, что впечатление это было обманчивым и довольно скоро окружающие убеждались в том, что Илья Ефимович не так прост, как показался с первого взгляда, и даже очень-очень не так прост… Более того, Илья Ефимович на самом-то деле порядочная скотина и сволочь редкая, но это уже выяснялось гораздо позднее, когда исправить положение было уже нельзя… Многое можно вспомнить о прошлой его жизни, о всех тех пакостях, которые устроил он близким людям, но речь вовсе не о том…

Понышев когда-то был активный шестидесятник, считал себя романтиком и страстно любил самодеятельную песню, а потому нельзя в этой связи не отметить хотя бы мельком, в скобках одну особенно скверную привычку Ильи Ефимовича — а именно привычку ходить весь день по своему участку в черных сатиновых трусах и громко насвистывать. Это непрерывное насвистывание — при том, что слуха сосед наш лишен абсолютно, — уже через пять минут способно было кого угодно довести до белого каления. Когда же навязчивый свист этот слышишь сутками… В общем, поделом…

Удивительно, что, вполне понимая и осознавая свое природное сходство с хомяком, Илья Ефимович собственными усилиями еще более усугубил это сходство, когда отпустил редкие рыжие усики, которые кустиками топорщились у него по сторонам рта, когда стал прилизывать волосы на лакейский пробор, ото лба к вискам, и особенно тогда, когда купил себе круглые очки с близко посаженными стеклами. Эти очки окончательно довершили неприятное сходство Ильи Ефимовича Понышева с хомяком.

Речь недаром зашла о внешности, ибо внешность в данном случае как нельзя лучше свидетельствует о характере Ильи Ефимовича, об образе его жизни, о привычках, о радостях и огорчениях. Время наше чрезвычайно располагает к тому, чтобы разделить человечество на виды и подвиды именно по зоологическому принципу, — слишком очевидно люди разделились по своему мировоззрению, привычкам и повадкам на волков, шакалов, собак, скорпионов, гадюк, сколопендр, ядовитых пауков и прочее, прочее, прочее… Каково же в таком окружении быть хомяком?

Жизнь Ильи Ефимовича состояла из маленьких удач и маленьких потерь, из мелких радостей и мелких же огорчений… Илья Ефимович, может быть, рискнул бы и бросился однажды за большой удачей, но слишком он был осторожен и прекрасно понимал, что завладей он каким-нибудь большим и аппетитным куском жизненных благ — сейчас же налетят на него со всех сторон алчные хищники и отнимут добычу, может быть, даже и вместе с самою жизнью. Что там далеко ходить за примером — ведь застрелили же только за последние два года и банкира Агуреева, и биржевика Тебенькова, зарезали под рижской эстакадой сутенера Зворыкина, отравили черной икрой начальника таможни Виталия Петровича Муху с домочадцами, и на всех похоронах был Илья Ефимович Понышев, и речи говорил, поскольку это все бывшие однокурсники, сослуживцы и соседи.

А потому он и не высовывался, и не рисковал. Экономил вот на билете до Ерденева десять рублей в случае ревизоров — или, если пофартит, то все восемнадцать — и был вполне доволен.

Понышев все рассчитал верно: электричка до Калуги была последней, а потому вероятность появления ревизоров приближалась к нулю. Они любят работать в поездах многолюдных, дневных, частых, когда удобнее выходить на станциях и пересаживаться на встречную электричку…

Понышев ехал, рассеянно усмехаясь и напрочь отрешившись от внешнего мира. Взгляд его блуждал в иных пространствах. У Ильи Ефимовича, как и у всякого маленького человека, имелось две-три заветных мечты, которые он обычно приберегал для долгой дороги, когда можно было неторопливо и без помех проживать их от начала до конца. Грезы эти помогали скрасить дорожную скуку и убить время. Одну из них, особенно сладкую и увлекательную, проживал он в настоящий миг. «Ну что, милок, — с нехорошей лаской произносил в своей грезе Понышев, намыливая веревку и глядя на очередного трясущегося, поскуливающего от страха негодяя, — сдал Россию? Дореформировался, иудушка ты этакая? Ворюга! Ну-ка, поднимайся с четверенек… Становись на табуретку, суй шею вот сюда……» Празднично гремел туш, и уже висели в грезе этой рядком, высунув страшные языки — и рыжий, и лысый, и кучерявый, и упитанный, а теперь Илья Ефимович готовился вздернуть последнего, главного… реформатора…

Тем огорчительнее было Понышеву увидеть приближающихся к нему из пресной, унылой реальности тетку и дядьку в синих форменных фуражках, с блестящими щипчиками в руках. Следом за ними шел долговязый, сутулый милиционер, постукивая черной резиновой дубинкой по спинкам сидений.

Вагон был совершенно пуст, не считая двоих подвыпивших мужиков, которые, ничуть не стесняясь появления представителей власти, продолжали мирно беседовать в уголке вагона и даже не потрудились убрать пустую тару под лавку.

Сердце же Ильи Ефимовича при приближении контролеров заполошно дрогнуло, он сжался, съежился, повернулся боком и припал лбом к холодному вагонному окошку, за которым неслась куда-то с мельканием и свистом испуганная ночь. Ничего нельзя было разглядеть за этим окошком. И в этот самый момент Илья Ефимович, сумел сориентироваться в пространстве и времени и вспомнил вдруг, что сейчас будет станция Ерденево! Именно сейчас. Ах, как удачно! То есть высадят его, согласно инструкции, именно там, где ему и нужно. Это была одна из тех мелких удач в жизни Ильи Ефимовича, о которых мы уже упоминали.

Как порою ничтожные обстоятельства решительно меняют характер и поведение человека! Нет бы Илье Ефимовичу смириться и скромно выйти из вагона, так нет ведь — захотелось ему еще и моральную выгоду извлечь из своего положения, покуражиться ему захотелось. Положительных эмоций набраться.

— Ваш билет, гражданин! — спокойным служебным тоном, как водится, спросил контролер.

Илья Ефимович не пошевельнулся, продолжал пристально вглядываться в сумятицу ночи. Тогда контролер легонько потрепал его по плечу. И вот тут-то Илья Ефимович вскинулся.

— В чем дело? — тонким, неприятным голосом крикнул он. — Кто дал право?..

— Ваш билет, — строго сказал контролер, почуяв в Илье Ефимовиче «зайца».

— Никогда билета не беру, — сухо отрезал Понышев. — Принципиально… Пока эта сволочь у власти…

Некоторое колебание отразилось в лице пожилого усталого контролера. Очевидно, он тоже имел свои претензии к «этой сволочи у власти». Но колебание очень скоро прошло, чувство служебного долга победило, и лицо контролера вновь стало непроницаемым и суровым. Еще строже глядела на Понышева тетка в фуражке.

— Или предъявляй билет, или выходи к чертовой матери! — сказала тетка. — Тебе куда ехать?

— В Калугу, — мрачно огрызнулся Илья Ефимович, внутренне торжествуя.

— В Калугу, в Калугу… А ведь это последняя электричка, усмехнувшись, сообщила тетка. — Выйдешь сейчас в Ерденеве, и ночь куковать тебе на станции. Да и станция уже заперта…

— Плевать я хотел! — сказал Понышев и добавил мстительно, хотя и не совсем к месту: — Не хрен было державу разваливать…

— Ну-ну-ну, потише тут… — предупредил милиционер. — Выходи давай. Или штраф гони. Нечего тут агитировать…

— Шиш вам, а не штраф! — Понышев обиженно насупил брови, накинул на плечо ремень сумки.

— Электричка последняя! — напомнила тетка.

— Да здравствует эсэсэр! — хрипло сказал Понышев и пошел в тамбур.

Противники растерянно молчали, глядя в его уходящую спину.

Поезд между тем потихоньку стал замедлять скорость.

Понышев стоял в тамбуре лицом к дверям и ухмылялся сам себе в полумраке.

— Ладно, пес с тобой, — послышался за спиной голос. — Иди в вагон, раз денег нет. Не торчать же, в самом деле, на станции всю ночь.

Понышев напрягся и не нашелся, что отвечать. Он продолжал стоять спиной к противникам, но ухмылка сошла с его лица. Поезд уже ощутимо замедлял ход.

— Слышь, мужик, — вмешался милиционер. — Иди на место. Не надо штрафа.

Понышев продолжал молчать.

— Иди-иди, — дернула его за рукав тетка.

— Ну уж нет, — мрачно сказал Понышев и оперся о дверь ладонью. — Тут дело принципа…

Поезд остановился, но дверь почему-то мешкала отворяться. Пауза становилась слишком напряженной. Наконец створки с шипением начали расходиться, и Илья Ефимович, не дождавшись, пока они раскроются полностью, попытался юркнуть в образовавшуюся щель — но не тут-то было…

— Вот чудак! — удивился милиционер, хватая его за локоть. — Обиделся он!

— Сказано же тебе, что других поездов нет! — громко повторил контролер, хватая Илью Ефимовича за другой рукав. — Вишь, гордый какой, чуть что — в обиду кидается… Нешто мы враги тебе…

— Поди, зарплату третий месяц не выдают. или какой там?.. — жалостным голосом сказала тетка, оттирая Понышева от дверей. — Ну и нечего тут выпендриваться. Вишь, принципиальный выискался… Иди себе в вагон и поезжай до своей Калуги. Что ж на ночь-то глядя…

Илья Ефимович дернулся в цепких руках, растерянно стал озираться, но помощи ждать ниоткуда не приходилось…

— Иди-иди, — подталкивая его в вагон, с мягкой укоризной говорил контролер. — Иди-иди, не брыкайся…