ХВАЛЕВ Юрий Александрович КУЗНЕЧИК СЫН КУЗНЕЦА рассказы
КУЗНЕЧИК СЫН КУЗНЕЦА
Дружба двух женщин – всегда заговор против третьей.
А. Карр- Следующая остановка «Солнечный круг», - сказала водитель троллейбуса с каким-то облегчением. – Конечная…
Солнечный зайчик, притаившийся у выхода, возможно, предвкушая встречу с солнечным кругом, где проводили время его собратья-попрыгунчики, весело запрыгал по опустевшему салону.
«Солнечный круг» – это новый малоэтажный городок с продвинутой инфраструктурой, где я, собственно, обитаю. Современный, такой чистенький и ухоженный, с красивой зеленью, в общем, городок-конфетка, сумевший ускользнуть от гигантских лап ненасытных урбанистов, которые расползаются повсюду, словно щупальцы спрута.
Чтобы душевно подвести себя к предстоящей любовной встрече, я собиралась просто побездельничать, например, поиграть на фортепьяно и что-нибудь спеть.
«Я знаю пароль, я вижу ориентир, лала-лала-лала, любовь спасёт мир».
- Ваш билет?
- Что? – едва опомнившись, спросила я.
- Я контролёр. – Передо мной вырос седовласый мужичок-сморчок. - Вот моё удостоверение. Предъявите билет.
«Предъявите билет, что могу сказать в ответ. Вот билет на балет, на сохатого билета нет».
Я осмотрела сумочку, запустила руку в карман брюк. Билета нигде не было.
- М-м-м, ну не знаю. – Я пожала плечами. – У меня был билет.
- Платите штраф. – Сморчок уже начинал облизываться. – Тысяча рублей.
- Женщина, выходите! Конечная…
К седовласому сморчку прибавился водитель троллейбуса, такой же сморчок только лысый, издалека похожий на бледную поганку. Оказывается, это он управлялся с троллейбусом, а милый женский голос был записан на плёнку.
- Послушайте, я же у вас покупала билет. – Обратилась я к лысому сморчку. – Вспомните.
- Если бы вы у меня купили, он бы был. – Логически гнул свою линию лысый сморчок. – Билета нет, значит, вы его не покупали.
- Придётся отвести её в отделение. – Седовласый сморчок угрожающе свёл брови. – А там протокол… письмо на работу… штраф…
- Да, потом неприятностей не оберёшься. – Поддакнул лысый сморчок. – Стыдоба…
Они смотрели на мою сумочку, надеясь, что я уже сдалась и вот-вот отворю сезам, где хранилась честно заработанная ими премия в тысячу рублей.
- Ну что ж, ничего не поделаешь. – Сдалась я. – В отделение… так в отделение. Только вы идите сзади. – От этих слов седой сморчок скривился. – Хорошо?
Контролёр обречённо кивнул.
Пока мы шагали, я, естественно, размышляла. Сморчок же семенил сзади, наверно, от нечего делать восхищался моей утончённой фигурой.
Во-первых, отделение, в которое мы шли, находилось в одном шаге от моего дома. Следовательно, по времени я ничего не теряла. Во-вторых, посещая курсы психологов, я надеялась немного поупражняться. Хотелось задвинуть сморчка ниже плинтуса. И главное, прогулки на свежем воздухе даже в компании такого лузера возбуждают, потому что ты чувствуешь неоспоримое превосходство.
- Дама, подождите, - сказал сморчок с волнением.
«Дама. Это уже интересно, - подумала я. – Сейчас будет делать свой маленький бизнес».
Я повернулась. Смотреть небрежно, свысока - это мой конёк, после таких взглядов мужчины обычно потупляют взгляд и изучают свои нечищеные ботинки.
- М-м-м, вы знаете… - промычал он. – Давайте пятьсот и по рукам.
«Сейчас, разбежалась… пятьсот. Держи карман шире».
- Сколько? – возмутилась я.
- М-м-м. – Сморчок мычал как телёнок. - Зачем вам это надо? Протокол… письмо на работу… штраф…
- Это мне надо! – восстала я. – Своими подозрениями вы меня унизили…
- Хорошо, триста рублей.
«Дырку от бублика не хочешь? Сто рублей и ты пойдешь по рукам. Ха-ха».
- Хотите сто рублей? – спросила я.
Если бы контролёр сейчас стоял на паперти ему, безусловно, дали бы больше, потому что на него было жалко смотреть.
- Ладно, давайте… - простонал он.
Достав из сумочки кошелёк, я листала крупные купюры, надеясь всё-таки найти сто рублей.
«На худой конец нагружу мелочью», - подумала я.
- А вот и билетик нашёлся! – Обрадовалась я. – Пожалуйста, возьмите. Документ строгой отчетности.
Противник ощутил всеми клеточками своего прыщавого эпидермиса: как ему (в моём лице) улыбнулось счастье.
Сморчок качнулся в сторону и замотал головой, будто в маленьком билете он вычитал приказ: «Казнить, нельзя помиловать». Причём запятая стояла после слова «казнить».
- М-м-м, мамочка… - вырвалось у него.
После таких последних слов расставания с жизнью следует команда: «Пли!!» И душа (если она у него была) покидает тело.
- Куда же вы?! – крикнула я.
Сморчок удирал изо всей мочи, причём двигался хаотично, словно старался уклониться от виртуальной стрельбы. Одна из пуль, по-видимому, его достала; за явной хромотой последовало волочение ноги. Душераздирающая сцена закончилась банальным падением на асфальт.
После таких маленьких побед получаешь долгоиграющую зарядку и становишься таким положительным энергоносителем. Жизнь вокруг уже кажется ни такой серой и однообразной.
Предвкушая прохладный душ, я размечталась. О чём может мечтать женщина? Естественно, о нескончаемой любви.
Но в мою мечту втёрся тривиальный спор. Переходя улицу, естественно, по пешеходному переходу я увидела сотрудника ДПС, который, по все видимости, обвинив миловидную женщину во всех смертный грехах, собирался изъять у неё водительские права. Женщина с чувством обречённости подпирала красную «Мазду». Сотрудник же ДПС, высокий толстяк, раскормивший себя до размеров одежды магазина «Богатырь», возможно, чтобы иметь там хорошие скидки, краешком губ улыбался.
- Ну не надо… - просила женщина.
- Не надо нарушать… буркнул толстяк.
- Я же чуть-чуть наехала. – Утверждала женщина. – Ну, простите.
Я подходила всё ближе. В осанке и лице женщины стали вырисовываться знакомые мне черты.
- Наташка! – вырвалась у меня. – Мандрыкина, ты?
- Ой, держите меня! – подхватила женщина. – Светка Ковалёва. Подруга!
Я подбежала к ней, и мы обнялись.
- Женщина прекратите. – Обращаясь ко мне, небрежно обронил фразу толстяк. – Не мешайте работать.
- Как ты здесь оказалась? – игнорируя толстяка, спросила я. А в голове уже прокручивался план действий.
- Я уже год в России, - жалобно сказала Наташка. «К большому сожалению» читалось в её глазах.
- За что вы её? – обращаясь скорее не к толстяку, а к Наташке, спросила я.
Толстяк, молча, поджал губы.
- Я выехала на перекрёсток. Вон там. – Наташка показала. – И наехала чуть-чуть на две сплошные линии.
- Это же ерунда, - констатировала я и развела руки… – Товарищ капитан… за такую мелочь забирать права. Может, просто оштрафуете? Сколько заплатить?
- Послушайте, вы куда-то шли. – Резанул толстяк грубо – Вот и … - и затем, обращаясь к Наташке, аргументировано добавил: - Если бы вы на метр заехали, я бы пропустил. Но вы заехали больше, а это нарушение. Здесь думать не надо: всё и так ясно…
«Из какого батальона этот не думающий толстячок? - размышляла я. – По-моему, из первого. Первого… первого. Если я не ошибаюсь «здесь думать не надо» любимый оборот речи их командира».
- А Геннадий Михалыч бы мою подругу отпустил, - сказав это, я посмотрела в глаза толстяка. – Вначале бы как всегда вспылил, но потом, успокоившись, отпустил.
- К… как вы сказали? – толстяк заикнулся и потупил взгляд. – Г… Геннадий М… Михайлович?
- Да, Ермаков Геннадий Михайлович. Ваш непосредственный начальник, если хотите командир. – Для большего воздействия я достала мобильный телефон. – Хотите, я ему позвоню и объясню ситуацию?
- Нет… ни сейчас. М-м-м. Секундочку подождите… - лицо толстяка зарделось румянцем.
«Ну, давай же, мешок с гнилыми потрохами. Здесь думать не надо. Отпускай Наташку – Режиссерские амбиции не давали мне покоя. – Плинтус с тараканами давно поджидал толстяка».
- Вот, возьмите. – Толстяк протянул Наташке её водительское удостоверение. – Можете ехать.
- А извиниться, – сказала я.
Оказавшись под прессом слова «извините» толстяк мельчал на наших глазах. В конце концов, извинившись, толстяк дал дёру, причём передвигался хаотично, как воздушный шар, у которого машинально вырвали надувной клапан.
- Ха-ха-ха. – Мы стояли и смеялись. Как же хорошо всё то, что хорошо кончается.
- Свет, спасибо тебе, - сказала Наташка.
- Пожалуйста, - сказала я. – Может, посидим в кафе, пообщаемся?
- Давай. – Согласилась она.
Кофе давно остыло, а мы всё говорили и говорили, перебивая друг друга многозначительной фразой: «А ты помнишь?» Мы бежали по прожитой жизни, будто два бегуна, поочередно передавая эстафету коротких воспоминаний, где на первом месте стояла наша дружба. Двор, школа, затем институт - мы всегда были рядом. Естественно обязанности по дому нас физически разлучали, но сознание того, что у тебя есть подруга и она сейчас тоже думает о тебе, наполняло сердце заслуженным счастьем.
- Геннадий Михалыч твой ухажёр? – как-то хитренько улыбаясь, спросила Наташка.
- Что ты! – Махнув рукой, я засмеялась. – Ха-ха. Я недавно ехала на «Бэхе»…
- На чём? – переспросила Наташка.
- А, на пятьсот тридцатом «БМВ»…
Наташка от удивления повела бровями.
- Ладно. Так вот, еду по главной дороге, а не перекрёсток вылетает машина ДПС. Хорошо у меня скорость была небольшая, я смогла вырулить. Из машины вылетает красный как рак подполковник и на меня: «Гав, гав, гав». Вы говорит, почему меня не пропустили? А я ему: с какой стати? Он смотрит на свою машину и ничего не понимает. Оказывается, забыл включить сирену и проблесковый маячок. Вот так я познакомилась с товарищем Ермаковым Г.М.
- Здорово у тебя, получается, - сказала Наташка.
- А у тебя? – спросила я.
- У меня… - Наташка задумалась. - После Австрии я ни как не могу здесь освоиться. Пустяковые проблемы не могу решить.
- Например? – уточнила я.
- Хотела сына записать в вашу спецшколу. Получила отказ. – Наташка вздохнула. - Все советуют: дай денег и всё решиться. Как дать? Не знаю…
- Я наверно смогу тебе помочь, - сказала я с такой уверенностью, что подруга воскликнула:
- Правда!
- Да.
- Свет, а где ты сейчас работаешь? – немного смущаясь, спросила Наташка.
- Я госслужащая, - важно сказала я. – Только все подробности потом.
Подъехав к школе, я вышла, а Наташка осталась сидеть в машине; было видно, что подруга немного взволнована.
- Как сына зовут? – спросила я.
- Мандрыкин Илья.
Войдя в школу, я прошла мимо охранника, который, безусловно, меня узнал, потому что, используя рацию, сразу доложил по команде.
Буквально через минуту навстречу мне немного удивлённая, так как я только вчера была здесь с проверкой, словно по подиуму шла директриса. Высокая, стройная (крашеная) блондинка, которая, несомненно, знала себе цену.
- Светлана Анатольевна, вы?! – удивилась директриса. – Мы же все замечание устранили. Или что-то опять ни так?
- Да нет, всё так. – Успокоила я её. - Дарья Родионовна, у меня к вам просьба.
Она взяла меня под руку и повела по коридору.
- В моём кабинете сейчас уборка… - предупредила она. – Так что…
- В принципе можем и здесь поговорить, - сказала я и остановилась. – Дело в том, что мой племянник мечтает учиться в вашей спецшколе.
- Это не возможно! - высокомерно отрезала директриса.
Я онемела. Сказанные её слова можно было сравнить с брошенной в лицо перчаткой.
Где-то рядом, по-видимому, в классе играли на пианино, и я услышала, как дети поют:
«Но вдруг пришла лягушка, но вдруг пришла лягушка. Прожорливое брюшко и съела кузнеца. Представьте себе представьте себе прожорливое брюшко. Представьте себе представьте себе, и съела кузнеца».
- Вы же вчера мне русским языком говорили. – Удивилась я. – Если есть дети, желающие учиться в спецшколе, приводите.
За стеной заплакал ребёнок.
- А сегодня я говорю вам нет!
«Хорошо, - подумала я. – Ребёнок плачет. Почему?»
Я устремилась к классу и дёрнула дверь; директриса бросилась вдогонку, пытаясь преградить дорогу моему душевному порыву.
В первом ряду плакал мальчик. Его соседи: мальчик и девочка, поджав губы, выражали явное несогласие, которое угадывалось в их плаксивых гримасах. Чувствовалось, что на уроке пения напряжённая атмосфера.
Учитель пения, щуплый мужчина интеллигентного вида, как ни в чём не бывало, стучал по клавишам.
- Мальчик, что случилось? – приветливо спросила я.
- Лягушка съела кузнеца, - всхлипывая, прогнусавил он.
«Держитесь! Сейчас я буду вас испепелять. Вы знаете, что такое сюрреализм в поэзии? Нет. Тогда мне с вами не по пути».
- Скверная песня, - сказала я. – Кто разрешил?
- Петр Петрович, прекратите… - приказала директриса. – А что… хорошая детская песня из мультфильма. Мы её давно поём… не вижу ничего плохого.
- Дети плачут, потому что песня их пугает. А вашему учителю пения хоть бы хны. – Мой голос постепенно возвышался. – Значит, вы разрешили? – Я гневно посмотрела на директрису. - Вы же знаете, что весь школьный репертуар должен быть согласован.
- Скажите, пожалуйста, чем это песня травмирует детей? – затараторила директриса.
- Извольте. – Начала я. – Но вдруг пришла лягушка, поёте вы. Где вы видели, чтобы лягушка ходила? Лягушки всегда прыгают. А это лягушка - прожорливое брюшко - пришла, топ-топ, и съела кузнеца. Здорового накаченного детину. Проглотила за один присест. Почему?! Потому что эта лягушка МОНСТР!
- Светлана Анатольевна, вы что? – директриса смотрела на меня с недоумением. - Кузнечик… насекомое…
- Кузнечик сын кузнеца! - вырвалось у меня. – Зелёненький с пупырышками, ему в детстве не хватало витаминов, возможно, от безделья нюхал клей, сидя в траве, и с мухами дружил. Представьте себе, кузнечик сын кузнеца дружит с мухами. Ой-ой-ой. – Я схватилась за голову. – Сюда нужно комиссию из департамента образования присылать.
Распахнув дверь, я выскочила из класса.
- Светлана Анатольевна, я всё поняла! – кричала директриса. – Скажите, как зовут вашего племянника?! Да остановитесь же вы, наконец…
МОСТ НАД ПРОПАСТЬЮ
В глубине всякой пропасти можно найти тропинку, ведущую к самой высокой вершине.
Ч. КолтонЯ познакомился с ней на вокзале, случайно встретившись под часами, которые показывали без четверти девять. До отправления нашего поезда оставалось пятнадцать минут; целый вагон времени, если сравнить с мгновением, например, для мотылька – это беспосадочный полёт длиною в жизнь. Я натужно удивился, потому что ожидал её увидеть на перроне в условленном месте. Утро постепенно теплело и от возникшей паузы становилось невмоготу. После банальных слов приветствия, типа «Доброе утро», я не придумал, что сказать, словно наполнил рот водой, возможно, мешала субординация. Нахлынувшее волнение препятствовало вспомнить её отчество и должность.
«Ольга, кажется, Петровна. Майор госбезопасности».
Словно в ответ, как знак хорошего расположения ко мне, она протянула руку, и я тут же понял, что нашему шапошному знакомству подходит естественный конец.
- Напомните, как вас зовут? – пожимая мою ладонь, спросила она.
- Лейтенант Певзнер, - глядя ей в глаза, ответил я.
- Как так, Певзнер?! – удивилась она.
- Так точно, Юрий Певзнер, московский уголовный розыск, если коротко МУР! – добавил я, пытаясь понять её удивление.
- Мур-мур. Бывают же совпадения… - ухмыльнулась она, и в её глазах забрезжил огонёк неподдельного ко мне интереса.
Такие служебные командировки, как конвоирование осужденных из пункта цивилизации «а» в местность не столь отдалённую «б», для меня были обычным делом; мне приказали я, не задумываясь, с удовольствием выполнил. Особенно сегодня, в компании с Ольгой Петровной, которая считалась в управлении непревзойдённой интеллектуалкой, а это, как говорил известный мультяшный персонал, подходящая компания, где можно будет расслабиться, слушая её, и что-нибудь взять для себя на карандаш, чтобы при удобном случае козырнуть этим в кругу сослуживцев.
Женщину лучше изучать сзади, так проще. Поэтому я немного тормозил, катя следом её трёхколесный дорожный чемоданчик. Моя сумка, пристроенная сверху, составляла с ним единое целое, поэтому всё своё внимание я переключил на, идущую величавой поступью, майоршу. Словно чувствуя мой пристальный взгляд, Ольга Петровна напряглась, как натянутая струна, каждый новый шаг раскачивал её широкие бёдра.
Пройдя полупустой перрон, мы оказались в хвосте поезда, где нас уже поджидала троица. Двое крепко сбитых мужчин, сопровождающие, передавали нам по этапу третьего, приговорённого, который ни чем особо не выделялся, если не считать марлевой повязки на лице, просунутую ветровку между сцепленными наручниками руками, да модной стрижке под ноль.
- Ну, наконец-то, - передавая Ольге Петровне папку, сказал один из сопровождающих.
- Вы с этим Певзнером поаккуратней, тот ещё жучила, - добавил другой сопровождающий. – Особо опасный преступник…
«Чем больше преступников сядет за решётку, тем будет лучше нашему обществу, - когда сопровождающий произнёс мою фамилию, я думал о высоких материях. – Чистота во всём - залог здоровья и развития государства».
- Что, что… - машинально вырвалось у меня.
После подписания акта приёма-передачи Ольга Петровна как-то странно на меня посмотрела: то ли искала в моём лице сочувствие, то ли просто давала понять, чтобы я уже показал своё «я», потому что приговорённый уже несколько минут находился в зоне нашей ответственности.
- Пожалуйста, пройдите в вагон, - вежливо попросил я приговорённого, беря его за руку.
- Юра, ни пуха не пера… - сказал один из сопровождающих.
- Эх, Певзнер, Певзнер… - тяжело вздохнув, выдал другой сопровождающий и панибратски похлопал приговорённого по плечу.
Меня от этих реплик передёрнуло, внутри что-то щёлкнуло и загудело, словно самопроизвольно включилась морозильная камера, и от этого по спине пробежал волнительный холодок.
«Так приговорённый тоже Юрий Певзнер! - мой мозг производил несложные, логические действия. – Тогда почему сопровождающий дважды назвал фамилию? Значит, он имел в виду и меня. Нет, нет. Случайная оговорка».
- Проходите же вы быстрей, - услышал я голос Ольги Петровны. – Наш «люкс» номер шесть.
«Вы! Так она уже поставила между нами знак равенства, - крутилось у меня в голове. – Вот сучка».
В коридоре вагона, перед тем как войти в наше люксовое купе, я чуть задержался, стараясь сопоставить свой рост с ростом приговорённого. На первый взгляд мы были одинаковые.
Ольга Петровна уселась на кожаный диван, а в моих действиях случились разногласия, потому что в голове крутился вопрос «Какое отчество у этого Певзнера?» Да, я нервничал. Поэтому, забыв препроводить приговорённого в его комнату, я зачем-то занёс наши вещи в туалет, затем включил радио и машинально опустил наполовину окно.
- Сядьте! – приказала Ольга Петровна.
Пока я суетился приговорённый уже сидел напротив майорши, как бедный родственник, поэтому мне ничего не оставалось, как подсесть к этому неудачнику.
- Хорошо сидим, - сказала Ольга Петровна и, некрасиво показав на меня пальцев, добавила: - А теперь, товарищ лейтенант, сделайте всё так, как прописано в инструкции.
Я в обратном порядке исправил свои неправильные телодвижения. Взял приговорённого за руку и, сдерживая бурлящую внутри нетерпимость, как можно вежливее выдал:
- Пожалуйста, пройдите в свою комнату.
На мой взгляд, пришло время сделать некоторые пояснения: почему именно так, а не иначе, мы этапировали приговорённого. Почему именно купе «люкс» стал временным прибежищем этого бандита с большой дороги, а, например, не «чёрный воронок» с тупорылыми костоломами, у которых на заключённых особый, собачий нюх. Всему виной принятые наверху показушные решения, которые в этом году, возможно, по разнарядке получили правозащитники. Проще говоря, за годом «поддержки материнства и детства» был объявлен год «российских правозащитников», которые тут же, словно по команде (из-за бугра) бросились выявлять у нас многочисленные нарушения, в том числе и в этапировании приговорённых. Содержание их, кормление и т. д. и т. п. Поэтому в особых случаях, чтобы скрыть явные недостатки, от всевидящего ока правозащитников, приговорённых помещали в лучшие условия, добавив в компанию к ним образованный персонал, и любимую до слёз приставку «спец»: спецсодержание, спецобслуживание, спецпитание.
В его комнату из нашего «люкса» вела дверь с электронным замком. Здесь было всё: один в один, - как и в нашем «люксе», такой же интерьер. Диваны, телевизор, туалет и душ. Даже пуленепробиваемое окно ни чем особо не отличалось.
Под марлевой повязкой, как я и предполагал у приговорённого оказался рот, заклеенный серебристым скотчем, который я ловко отлепил, потому что давно хотел спросить.
- М-м-м, как ваше отчество?
- Львович, кх-кх-кх… – выдавил из себя приговорённый и сухо кашлянул.
- Я так и знал, - в моих словах прозвучала обречённость. – И я Львович. Совпадение?
- Что? О чём вы? – приговорённый выставил вперед сцепленные руки. – Я есть хочу и пить.
- Скажите: ваш отец родом из Весьегонска? – снимая наручники, спросил я.
- Я ничего не знаю! Отставьте меня в покое…
- Ну, я прошу вас, скажите. Ведь я вас где-то видел…
- Юрий, почему вы там так долго?! – голос Ольги Петровны прозвучал как гром среди ясного неба. – Идите же сюда быстрее…
Оставив приговорённого в полном покое, так как его комната была звукоизолирующей: поэтому кричи здесь, не кричи, - всё тщетно. Я быстро вернулся, понимая, что майорша подслушивала наш разговор через устройство громкой связи.
«Отлично, - подумал я. – Наши интересы уже совпадают».
Поезд под перестук колёс, накручивая километры, набирал ход. В окне, словно в фильме с излишним натурализмом, сменялись кадры загородной жизни.
Ольга Петровна увлечённо сервировала столик. Пахло вкуснятиной. Отдельно на диване стоял приготовленный поднос с едой.
- Как он там? – спросила она.
- Нормально…
- Вот это отнесите ему.
Я взял поднос.
- А апельсиновый сок? – спросил я.
- Есть только гранатовый, - предложила она.
- Но в инструкции прописан «апельсиновый», - упирался я.
- Обойдётся!
Когда я снова вернулся, сервированный столик украшала пузатая бутылка коньяка.
- Сейчас выпьем на брудершафт за знакомство. Затем перейдём на «ты», - Ольга Петровна вся сияла. – И я разрешу за собой ухаживать.
- Я… - сказал я и запнулся. – Мне нельзя… у меня от алкоголя это… аллергия. Лёгкие сдавливает, словно в тиски. Я… я задыхаюсь.
- Кх-кх-кх… - громкая связь выдала кашель приговорённого. – Кх-кх-кх…
- Ну и что ты мне предлагаешь? – перейдя на «ты», Ольга Петровна повысила голос. – Пить в одиночку?!
Я в смущении пожал плечами.
- Кх-кх-кх, - его кашель послышался снова.
- Перед тем, как ехать в командировку Сергей Сергеевичу ты что говорил? На собеседование, а-а-а, вспомни? – убавляя звук громкой связи, Ольга Петровна смотрела на меня в упор. – Может ты ещё и девственник?
- Я… я попробую… м-м-м… выпить… и это… чуть-чуть… за знакомство, - сказал я и посмотрел на Ольгу Петровну глазами преданной собаки.
Она кокетливо дёрнула плечами, возможно, давая мне последний шанс, чтобы понравиться. Разлив коньяк по рюмкам я подсел к Ольге Петровне, потому что любое питьё на брудершафт имеет в виду не только дружеский поцелуй, но и дальнейшей разговор, который, я рассчитывал, потечёт в нужном мне русле.
После выпитой рюмки поцелуй получился не таким горьким, как казался вначале, возможно, горечь незаметно исчезла в его продолжительности. Лицо Ольги Петровны покрылось румянцем. Она опрокинулась на диван и потянула меня за собой, как тянут, например, стёганое одеяло, чтобы согреться.
- Я пить хочу. – Так как громкая связь была приглушена, приговорённый говорил слабым голосом. - Дайте мне ещё сока.
- Лежи! – приказала майорша.
- Я так не могу, - сказал я и встал.
- Этот Певзнер начинает меня…
Лицо Ольги Петровны выражало полное неудовольствие; моё - искреннее любопытство, замешенное на извечном вопросе: «Какой Певзнер начинает, этот или тот?» Хотя если закончить её предложение словом «напрягать», станет ясно, что это относится к двум Певзнерам, которые находились (пока) по разные стороны изменчивой судьбы.
- Хорошо, - согласилась майорша. – Отнесите ему ещё сока. Потом ещё сока, потом ещё…
- Хорошо, хорошо, - согласился я и неожиданно для себя сухо кашлянул. – Кх-кх-кх…
Приговорённый стоял у двери и смотрел на меня с подозрением, возможно, предполагал, что сок разбавленный, потому что я, чтобы не ходить туда-сюда принёс сразу три стакана. Первый стакан он выпил залпом. А я глядел на его стриженую голову, полагая, что у него, как и меня, русые волосы.
- Скажите: сколько вам дали? - спросил я.
- Вам-то какое дело? - огрызнулся он. – Кх-кх-кх.
- Я хочу вам помочь, - настаивал я.
- Мне дали высшую меру наказания. Кх-кх-кх.
- Как?! Пожизненный срок!
- Нет. Кто-то настоял, и они заменили пожизненный срок смертной казнью.
- Кх-кх-кх. – Во рту запершило и я кашлянул. - Как смертной казнью?!
- Так. Меня расстреляют или повесят, а-а-а, мне уже всё равно.
- Кх-кх-кх. Чёрт кашель… - прикрывая рот рукой, сказал я. – Ну что вы такого сделали?!
- Юрий, почему ты там так долго?! – Ольга Петровна, естественно, подслушивая, снова усилила громкую связь. – Иди же сюда быстрее…
Когда я вернулся, майорша закусывала; её глаза как-то неестественно блестели, возможно, она прикладывалась к рюмке без меня, впрочем, меня это только подхлестнуло к действию, и я спросил:
- За что приговорили Певзнера?
- Был такой французский писатель Андре Бретон, - Ольга Петровна жестом предложила мне сесть.
Проглатывая каждое её слово, я сел напротив.
- Так вот все свои сны он затем переносил на бумагу, получалась такая интересная бредятина. Вот ты сейчас находишься во сне, и чем быстрее ты вернёшься сюда, в реальность, тем будет лучше для тебя. Потом какое тебе дело до того Певзнера?
- Но я тоже Певзнер! Юрий Львович, как и он…
- И что?!
- Могу я знать, за что его собираются расстрелять. Может он мой родственник! У нас же запрещено расстреливать. Ведь так?
- А кто тебе сказал, что его собираются расстрелять, а-а-а?
- Я это… случайно узнал…
- Запомни! Нет никакого расстрела. Понял? Лучше вспомни нашу задачу. Тем более ты давал подписку о неразглашении. Завтра мы его привезем в назначенное место и передадим другим сопровождающим. Ты получишь старшего лейтенанта, а я - подполковника. Ты знаешь, я некогда не была под… подполковником. А мне так хочется быть под… ним… ха-ха… вернее над ним. А-а-а, ты сам всё понимаешь. Так что давай разливай за тобою тост. Ведь ты же обещал за мной ухаживать.
- Я не буду больше пить.
- Значит брезгуешь? Женщина к нему с чувством а он… Зря ты так со мной лейтенант. Ой, зря. Всё, я принимаю душ и ложусь, а ты можешь идти подтирать сопли тому Певзнеру. Стой! М-м-м, нет! Я тебе запрещаю, я приказываю больше к нему ни ногой. Я сама, если понадобится, его обслужу. Ты понял меня, Певзнер?!
- Да.
- Не слышу?!
- Так точно, товарищ майор!
- Вот так хорошо. Теперь принеси мои вещи и приготовь постель. Да и убери со стола.
«В её сумке должен лежать приговор», - крутилось у меня в голове.
- Много света. - Майорша раздавала команды налево и направо. - Опусти защитный экран.
«А спину тебе не потереть?» - чуть не вырвалось у меня.
Я выкатил её чемоданчик и, демонстрируя полное равнодушие, отправился в соседнее купе за спальными принадлежностями, которые были (мне везло) заранее для нас приготовлены. Чтобы успеть покопаться в её вещах, мне пришлось пороть горячку. Тюк с постелью не слушался рук, и всё время пока я суетился, выпадал под ноги, но его величество случай был сейчас со мной заодно. Пока она резвилась в ванной, я потрошил её чемоданчик. На мытьё крупных фигур, а Ольга Петровна была действительно крупна, всегда требуется дополнительное время, так необходимое мне, чтобы найти папку с документами. Впрочем, я сделал это быстро. Нужный документ лежал сверху и я шёпотом, словно заговорщик выудил из него убийственные для приговорённого строчки:
- Закрытое заседание… Согласно УК РФ часть II глава 29 статья 278 Насильственный захват власти… Приговорить Певзнера Юрия Львовича к высшей мере наказания расстрелу…
- Юра, я забыла полотенце! – крикнула майорша, плескаясь, как тюлень, невидящий полгода воды. – Ой, вода пошла холодная.
- Иди в жопу… - прошептал я вполне удовлетворённый тем, что копаться в чемоданчике мог уже официально. – Сейчас!
Возможно, Ольга Петровна хотела произвести на меня впечатление, выйдя из ванной в лёгком пеньюаре или без него, используя другой легкомысленный аксессуар, например галстук-бабочку. Но я вовремя опустил защитный экран. Заставив её сесть на любимого конька.
- Почему так темно?! – возмутилась она.
- Вы же сами сказали: затемнить окно, - как мог, защищался я.
- Я думала, ты это сделаешь позже…
- Приказ начальства закон для подчинённого! - отчеканил я и шмыгнул в ванную комнату.
Контрастный душ лучшее средство собраться с мыслями, потому что приговорённый не давал мне покоя.
«Что он мог захватить? – думал я. - Этот невзрачный человек. Власть! Так она у нас расписана на века. Если он кому-то стал неугоден, можно подобрать другую статью. На придурка он не похож. Тем более, зачем этот процесс: этапирование, расстрел? Может быть, у него был свой план по замене авторитарного режима на демократическую власть, которая так нужна нашему народу. Нужно связаться с правозащитниками. Но как? Мобильная связь отсутствует, потому что нет телефона. Я должен ему помочь».
Промокнув капельки воды казённым полотенцем, я надел пижаму и как мышка-норушка юркнул в свою постель.
- Юра, ты слышишь шуршание? – спросила Ольга Петровна. – Это мыши. Я их боюсь. Иди сюда.
Я держал паузу, но как назло запершило в горле.
- Кх-кх-кх…
- Ты идёшь?!
- Товарищ майор, я сплю.
- Ладно, сучёнок, спи. Только не проспи…
Я наконец погрузился в сон. Монотонный стук колёс уносил с собой встречный поезд, случайно встретившийся в пути. А наш, потерявшийся в пространстве состав, словно остановился и сделался «спальным». Сколько прошло времени не знаю, потому что сны, в которых есть хоть какие-то действия, я видел редко. Я очнулся от смеха, который, по всей видимости (хотя было темно), вылетал из устройства громкой связи.
- Ха-ха-ха. Укуси меня. Да ни суда… А-а-а…
Послышалась возня, томные вздохи, чмоканье похожие на поцелуй, чей-то стон. Всё мигом стихло, словно кто-то по просьбе трудящихся выключил эту эротичную радиопостановку. Глаза привыкли к темноте, и я мог сделать естественный вывод: майорши в постели не было, следовательно, она находилась в комнате приговорённого.
«Хотела его обслужить. Вот и обслужила. Сучка».
Я боялся, что пытка звуком продолжится, но наступившая тишина позволила мне снова провалиться в сон. Я проснулся от подлого удара ниже пояса. Свернувшись от боли калачиком, я хлопал глазами, пытаясь сфокусировать расплывающиеся предметы в свете дежурного освещения.
- У-у-у, - застонал я. – Что разве станция?
- Вставай! – цыкнула Ольга Петровна. – Какая-то сволочь сообщила правозащитникам о нашем прибытии. Так что на станцию назначения, нельзя! Быстро собираемся.
- Но как вы узнали? – спросил я, радуясь этой маленькой победе.
- Мне позвонили, – одарив меня подозрительным взглядом, изрекла Ольга Петровна. - Так что не вздумай что-нибудь отчубучить. У меня всё под контролем.
- Я?!
- Ты!
- Ну, Ольга Петровна… Оля…
- Давай, Юрий Певзнер, быстрей. Поезд стоит пять минут.
Из-за помятого вида наша троица походила на распоясанных туристов, которых за пьяный дебош выгнали с насиженного места. Следуя друг за другом: впереди майорша со своим недовольством, затем приговорённый с её чемоданчиком и я, как самый бедный родственник, - мы обменивались обрывками междометий, словно искали на бытовом уровне без вины виноватого.
«Если кто-то сообщил правозащитникам, - размышлял я. – Значит, и я смогу позвонить. Интересно, где спрятан её мобильник?»
Выйти из вагона оказалось непросто, и мы суетились в тамбуре, потому что утренний туман, доходивший до подножки, закрывал видимость. Верхушки крон, походившие на зелёную волну, обрывались за горизонтом. Внизу, по всей видимости, нас ожидала пропасть.
- Певзнер, вперёд! – приказала Ольга Петровна.
- Есть, - согласился я и чтобы как-то сориентироваться бросил в туман свою сумку.
Услышав шорох гравия, я, как пловец, погружающийся в бассейн, стал погружаться в туман.
«Певзнеру нужно бежать», - впервые подумал я.
- Спускайтесь!
Придерживая Ольгу Петровну за ягодицы, я помог ей сойти.
- Эй, Певзнер, давай быстрее! – приказала майорша.
- Возьмите чемоданчик, - попросил приговорённый.
Словно зная маршрут, Ольга Петровна шла впереди.
- Вам нужно бежать, - сказал я.
- Нет, - ответил он.
- Вы должны закончить начатое дело, - настаивал я.
- Не хочу, - ответил он.
- Ну, вас расстреляют. Вы это понимаете? – спросил я.
- Как же вы? – спросил он.
- Мне ничего не будет. Она главная ей и отвечать, - сказал я.
- Что бежать прямо сейчас? – спросил он.
- Конечно, - сказал я.
- Певзнер! – крикнула Ольга Петровна.
- Что?! – ответили мы одновременно.
- Ко мне!
Мы вышли на дорогу. На обочине стоял автомобиль с включённой аварийной сигнализацией. Всё делалось для того, чтобы привести приговор в исполнение.
- В машину! – приказала она.
- Я поведу? – спросил я, пристраивая вещи в багажник.
- Нет, я сама, - сказала она. – Садись к нему назад.
Я сел. Приговорённый посмотрел на меня каменным взглядом.
«Наконец-то решился, - подумал я. – Остаётся за малым, придушить Ольгу Петровну».
В движении автомобиля активное участие принимал навигатор, сообщая команды неприятным, сиплым голосом.
- Через триста метров повернуть направо.
Автомобиль свернул на просёлочную дорогу.
- Впереди мост, - сказал навигатор. – Проехать нельзя.
- Что?! – воскликнула Ольга Петровна. – Как нельзя!!
Мы стояли и смотрели на деревянный мост, сердцевина которого была кем-то разобрана.
- Ну что смотрите? - сказала майорша. – Давайте работать.
Мы подкатывали разбросанные брёвна к зияющему провалу. Когда работа была закончена, он спросил:
- Так я побежал?
- Конечно, - сказал я. – Давно пора.
- Прощайте, спасибо вам за всё, - сказал он и, махнув рукой, удалился.
- Не за что… - сказал я ему вслед.
Только сейчас я заметил, что рядом стояла Ольга Петровна.
- Покажи руки, - попросила она.
- Зачем? – спросил я и протянул вперёд руки.
- Надо, - сказала она и защёлкнула на моих запястьях наручники.
- Что вы делаете?! Вы не имеете право…
- Садись в машину, - сказала она и подтолкнула меня в спину.
На заднем сиденье лежал приготовленный заранее скотч и марлевая повязка.
- Вы не имеете право! – кричал я.
- Ну-ка, тихо! – приказала она. – А-то я вколю тебе пять кубиков снотворного и погружу в багажник.
- Му-у-у!! – скотч приклеился намертво, и мне оставалось лишь мычать, потому что мысль, которая крутилась на языке, уже вряд ли кого-то интересовала.
- Певзнер, родственник, борец за идею… - в руках Ольги Петровны жужжала машинка для стрижки волос. – Его дед Кузнецов Лев Борисович, чтобы бежать из Советского Союза в Израиль, поменял фамилию. Так что приговорённый Певзнер, совсем не Певзнер. Ну-ну, успокойся…
Ольга Петровна промокнула текущие по моим щекам слёзы. Машина тронулась. Вытянув шею, я смотрел вниз, но ничего не видел, потому что там была пропасть.
КРАСОТКА ТОЧКА НЕТ
Тот, кто воображает, что может обойтись без окружающего мира, сильно заблуждается, но тот, кто воображает, что мир не может обойтись без него, заблуждается ещё больше.
Ф. ЛарошфукоЛюбить своё лицо она начала, когда впервые заметила сосредоточенность мыслей, а также зрения: подруг, сослуживец, случайных прохожих, - к своей (как она считала) скромной персоне. Находясь в центре внимания, до неё иногда доносились слова: «какая, красотка!» Правда, если не было нужного восклицания, выбранный тон мог граничить с фамильярностью, но это случалось крайне редко, потому что за миловидностью её лица всегда следовало некоторое высокомерие. Словно условный рефлекс от посягательств на её личную жизнь.
Она познакомилась с ним на вечеринке у себя дома. Времяпровождение, как цель ничего не делать, когда можно болтать не о чём, где важен сам процесс и интонации. Как дополнение (всё включено), табак и алкоголь: первому отведена роль пристрастие к позе, второму - искусственная расслабленность. Флирт, как средство деления на пары для поверки глубины чувственности, правда, в пределах разумного, избегая вызывающих телодвижений. В конце, как всегда, дежурные фразы.
- Я останусь? – спросил он.
- Да, - сказала она. – Но только не сегодня…
На улице шёл дождь и он вернулся, чтобы одолжить зонтик или просто позвонить, чтобы вызвать такси, потому что его телефон почему-то звонил не туда куда нужно. Первый аргумент оказался весомей, и она позволила ему остаться, так как по радио слышала, что осадки прекратятся только под утро.
Утром она увидела на его спине ближе к лопатке невыразительную татуировку в виде паутины и бледной мухи ближе к центру.
«А где же паук?» - хотела спросить она, но не спросила.
«Паук – это я», - хотел пошутить он, но не пошутил, потому что она увлеклась зеркалом.
Пока она наводила макияж, он, взглядом скульптора, для которого важна каждая линия, продолжал внимательно следить за её лицом: чуть вытянутым; где главное притяжение - большие серые глаза. Кончик носа слегка вздёрнут. На пухлых губах яркость вчерашнего поцелуя. На подбородке смешная ямочка, едва заметная, для тех, кто к ней неравнодушен. На щёках…
- Ты думаешь обо мне? – спросила она.
- М-м-м… - опешил он. – Да…
- Я тебе нравлюсь?
Шипение убегающего кофе, как напоминание о скорой разлуке; две чашки на столе. Календарь не перевёрнутого вчера. Холодные бутерброды, приготовленные на скорую руку. От вопрошающего взгляда «Я тебе нравлюсь?» осталась доброжелательная улыбка.
- Попробуй, - предложил он.
- Но я курю обычно после завтрака, - резонно заметила она.
- Чёрный кофе, сигарета и музыка в наушниках. Вместо…. м-м-м… вместе. Тебе понравится…
- Хорошо, - согласилась она, вставляя маленькие беруши с проводками. – Кто это?
- Кажется, NEW(1)…
Личное авто у подъезда покрыто жёлтыми листьями; полное отсутствие ветра, а также дворника. Его метла подпирает засохшее дерево. На другой стороне буква «М», как пригласительный билет на одну поездку, потому что ему нужно в другую сторону. И он вылавливает из потока машин такси.
- До вечера… - бросает он.
- Мне это не интересно… - успевает вставить она.
- Купи пивка…
- Для рывка я люблю вино….
- Дерьмо! - бранится на птицу случайный прохожий, которая сходила на бежевый плащ.
Планёрка на работе, начавшаяся на пять минут раньше назначенного времени, поэтому она не успела высказаться.
- Ваша статья о нашей литературе не совсем точна, - обращаясь к ней, уточнил руководитель. – Нужно обязательно пересмотреть первоисточник. С печатью необходимо повременить…
«Странно? – недоумевала она. – Цитаты для статьи взяты из оригинала. Ещё вчера он голосовал за. Тогда в чём же дело? М-м-м. Служебная драма на почве ревности?»
Сослуживицы, стараясь скрыть узкогрупповые интересы, направляются к выходу. Сегодня ей отведена роль замыкающей, возможно, чтобы расставить все точки над и.
- Останьтесь, - просит руководитель, обращаясь на вы. - У тебя кто-то есть?
Возникает пауза. Чтобы парировать следующий вопрос она говорит ему прямо в глаза:
- Да, есть! Но у меня с ним ничего не было…
Руководитель смотрит глазами преданной собаки; если бы у него был хвост, он не мучился бы геморроем. Самопроизвольно включается автоответчик. Последний голос, записанный с раздражением, словно джинн вырывается наружу.
- Ты напрасно не берешь трубку!
Руководитель вскакивает, чтобы закупорить громкоговоритель, но горлышко слишком велико и женские слова проскакивают между пальцев.
- Поздравляю тебя, я беременная. Кстати, муж мой уже в курсе. Негодяй! Айяяй!
Слышна пощечина и плачь маленького ребёнка, которого пора кормить обещаниями. У руководителя звуконепроницаемый взгляд, потому что в автоответчике кончались слова.
- Не уходи! – просит он. – Я должен тебе сказать, что это плакала девочка, но к ней я не имею никакого отношения.
- Прости, - отвечает она. - Мне нужно идти работать.
- А вечером?
- Лучше не спрашивай.
Вечером, редактируя статью, она ставит галочки; от перемены мест цитат из классиков изменяется словарный запас.
- Почему именно карандашом? – потягивая пиво, спрашивает он. – Есть же компьютер.
- Мне так проще, - отвечает она. – Хотя… м-м-м, почему бы нет…
В полумраке вспыхивают плазменные панели. В телевизоре плавает говорящая голова. Звучит музыка, которая делается ораторским мастерством, поэтому не нужно напрягать голосовые связки. В компьютере живёт тысяча непрочитанных писем; крупные деньги лучше сберегать в бумажных носителях. Записаться в друзья можно одним победоносным кликом; от фотошопа появляются отвратительные прыщи. Стук по клавиатуре смешивает родной алфавит с английским. Между делом можно разложить косынку. Редактируя статью, она незаметно попадает в социальную паутину, где мнение большинства преобразуют истину. Вопросы сыплются, словно из бараньего рога. В основном изобилуют стилистические ошибки. Написание текстов становится для всех хобби.
- Хватит! – кричит она. – У меня кружится голова. Убирайся!
- Что с тобой муха? – спрашивает он.
- Что ты сказал? Я не расслышала, повтори…
- Я сказал: у тебя красивые… крылья…
В свете ночника зарождается утро. Она давно проснулась, но продолжает лежать с закрытыми глазами, потому что ей хорошо ведь рядом его дыхание. Любовная связь стёрла неприятный вкус вчерашнего вечера. Как же ей хорошо. Впервые за много лет случайных связей ей по бабски просто и хорошо, когда не нужно притворяться: скулить, чередуя оханье с аханьем, когда удовлетворение воспринимается как должное, ожидаемое много, много раз.
От сказанных слов «доброе утро» становиться теплее на душе. Перемещение по комнатам приобретает особый, семейный смысл, правда, у каждого свои естественные интересы: он с голым торсом делает гимнастику, она подчеркивает свою красоту у зеркала.
- Моё лицо, посмотри! – вскрикивает она. – Жёлтого цвета. А в глазах почему-то тёмный оттенок.
- Успокойся! - требует он. – Я не вижу никаких проблем. Всему виной зеркало... азиатское производство… так что… это оно искажает...
На некоторое время она успокаивается, потому что слова суженого кажутся убедительными, тем более её лицо по-прежнему красиво. Она даже не замечает, как сужается разрез глаз, потому что её потребительская жизнь трансформируется в лучшую сторону. Всему виной чувство близости к нему, когда не страшно идти по самому краю, осознавая, что падение возможно только на длину привязанности.
Сослуживицы на работе перестают с ней здороваться.
«Завидуют», - думает она.
Старого руководителя за переплату налогов привлекают к ответственности, и на его место приходит новый руководитель, который вместо служебных романов предпочитает мемуаристику. Зная её скверный характер, никто не решается сказать, что она изменилась в лице.
Вечером, возвращаясь с работы, она встречает у дома дворника, который, перекладывая листву с места на место, бросает в её адрес:
- Галбир сайтай!(2)
Она понимает это как должное, но переспрашивает:
- Правда?
- Галбир сайтай, - повторяет дворник.
В квартире пустота; его нигде нет. Только на зеркале паутина и надпись черным маркером:
«Здравствуй, муха!»
Перед тем, как разбить зеркало она всматривается в лицо: чуть плоское, с желтоватым оттенком; где главное притяжение – большие карие глаза, правда, чуть-чуть стеснённые узким разрезом, нос прямой, в выразительных губах еле заметная усмешка, щёки…
«Бах!!»
Зеркало разлетается на маленькие кусочки.
Части лица падают плавно, словно осенние листья.
Уже поздно, но ей нужна скорая помощь, которая, как обычно, приезжает вовремя.
- Доктор, что со мной? – держа в руках старую фотографию, спрашивает она. – Моё лицо…
- Бесподобно… вы… красавица! – от восхищения доктор хлопает в ладоши.
- Но оно изменилось!
- Это влияние иго...
- Иго?
- Да…
- Что же мне делать?!
- Ждать. Иго когда-нибудь кончится…
(1) New– новый диск Пола Маккартни (2013).
(2) Галбир сайтай – красивый (монг.)
ВАЛЕНКИ
Жизнь – это вечность в миниатюре.
Р. ЭмерсонПод вечер пришли первые заморозки. С серого неба ветер срывал белые хлопья, похожие на пух, которые кружились, словно в хороводе, и казалось не падали - просто исчезали – коснувшись земли, потому что в ней всё ещё хранилась теплота бабьего лета. В облаках забрезжила синева. И тут же, словно золотые рыбки, показались звёзды. Добавив бескрайним просторам: полям и лесам, убегающей вдаль реке, - света, от которого эта родная земля, уходящая в бесконечность, приобретала особый, священный смысл и от этого значения замирало сердце.
- Что-то сердце ноет, - сказал человек, стоящий посередине этой бескрайней земли. – Точно к снегопаду…
Эти слова он адресовал самому себе: вслух, громко, чтобы обозначить своё присутствие, возможно, как напоминание тому, кто наверху – главный - и от которого зависит будущее пожилого человека.
«Кто я, - спрашивал он про себя. – Сейчас древний Иван, вечный дед, не помнящий родства…»
После этих слов дед всегда улыбался. Как-то не произвольно они всегда выскакивали, можно сказать, случайно. Затем шутка зависала над бездной, над желанием уйти, чтобы не возвращаться, потому что давным-давно настало дедово время. А небесная канцелярия, как назло, молчала, словно издевалась, возможно, специально путала списки претендующих ввысь лиц. Или ещё хуже – главный - от которого зависело будущее вечного деда, специально его вычёркивал, как до конца не определившегося.
«Ты кто?» – спрашивал деда во сне голос.
«Я защитник, а ещё валяльщик, - отвечал дед. - Но больше защитник».
«Валяльщик, это кто валяет валенки?» - спрашивал голос.
«Да. Да, - соглашался дед. – Точно так».
«Ты уж определись защитник ты или валяльщик, - предлагал голос. – Хотя защитников у нас здесь хоть пруд пруди. Да и валяльщиков хватает».
«Ну не могу я быть вечным дедом», - умолял дед. – Я хочу к вам».
«Ещё не время», - предупреждал голос.
«Ну, что же мне делать?»
«Ждать».
Дни вечного деда тянулись медленно, словно прорезиненные, за одним сезоном проходил другой, а он всё ждал, когда же голос озвучит долгожданный конец. И он с одухотворённым лицом, взяв давно собранный чемоданчик, где всё необходимое: нижнее бельё, выходной костюм, носки и валенки, - наконец-то отправиться в путь. Но голос молчал, дни наслаивались одни на другие, и ничего не происходило. Одинокая, монотонная жизнь стирала временные границы. Он уже не помнил дату своего рождения, где учился и работал, когда воевал и с кем. Выцветшие документы уже не имели значения, потому что даты выветрились, а без них человеку сложно доказать: где он родился, жил, да и жил ли вообще. Фотографии пожелтели, и уже нельзя было сказать определенно, кто на них запечатлён в смысле личности. Танкист у боевой машины, хорунжий на коне, драгун с роскошными усами, - все были когда-то защитниками отечества. Были в прошедшем времени; и от них осталось только мгновение – зафиксированный миг - приуроченный к определённой дате истории.
Дед разглядывал фото и узнавал себя, но сказать точно, когда это было и где, он, естественно, не мог. Только слеза, сбегающая по щеке, да унылая боль от осколка под сердцем, будто подтверждала: что на фотографиях именно он, вечный дед, защитник отечества.
Порой деду казалось, что он подступился к самому краю, что осталось сделать лишь один шаг, чтобы, сорвавшись вниз, воспарить на законное место. Но голос в это время молчал, а идти в никуда без благословения дед не решался.
Ожидание так и не было озвучено голосом. А когда в абсурдную жизнь деда вклинился событийный реализм, стало понятно, кто-то специально, словно режиссёр, закручивает сюжет по-новому, добавляя в провинциальность других, продвинутых персонажей, чтобы не соскучиться.
В один воскресный день приехали мотоциклисты, и дед с ними долго возился.
- Самогон есть? – спрашивали они.
- Нет? – отнекивался дед.
- А валенки почём?
- Если нужно бери так.
- Ты не думай, у нас деньги есть. Скажи сколько…
- Зачем мне здесь деньги. Берите даром! Я себе ещё наваляю...
Гости появлялись нежданно-негаданно, словно грибы после дождя, целыми семействами и поодиночке: то цыгане завернут на огонёк, то коммивояжёр с чемоданом всякой всячины, который в разговоре скорее походил на агитатора, чем на порядочного коммерсанта.
- Поверь мне, - утверждал коммивояжёр. - Большевики не удержаться у власти, потому что они все мерзавцы. Корнилов ещё всем даст прикурить… Хороший у тебя дом, дед, основательный… Ты сам-то кому симпатизируешь, «белым» или «красным»? Не волнуйся, всё останется по-старому. Сколько у тебя здесь валенок… а-а-а… подари… а две пары можно?
- Можно… - соглашался дед и после небольшой паузы огорошил бедного коммивояжёра. – Ты вот что, мил человек, скажи: когда будет конец света?
- Да ты, дед, совсем здесь одурел от скуки! – возмутился коммивояжёр. – Какой конец света… мировая революция на носу…
Совсем выбился из колеи дед, осунулся и помрачнел. Нужно думать о будущем, а думать некогда, потому что смена декораций происходит так быстро, что голова идёт кругом: одних персонажей сменяют другие герои вчерашних дней.
Когда в очередной раз у дедова дома показался скользящий на лыжах экипаж, запряжённый парой лошадей, из ноздрей которых струился пар, хозяин был уже готов к словесному выпаду. От роли «сибирского валенка», недалёкого и тёмного как ночь человека, дед наотрез отказался. Правда, шапку с головы хозяин машинально сорвал, потому что из экипажа в пышных нарядах, поддерживаемая с двух сторон франтами в чёрных цилиндрах, сошла дама.
- Здорово, люди добрые… - приветствовал их дед. – Как там мировая революция поживает?
- Ты что, дед, белены объелся?! – возмутился один из франтов. – Какая ещё революция? Царь как сидел, так и сидит. Чего ему будет. У нас другая беда Пушкин А. С. смертельно ранен.
- Так я вам и поверил, - стоял на своём дед. – Вы на верно «красные» лазутчики. Понаехали здесь… агитировать.
- Да ты знаешь, с кем так разговариваешь?! – возмутился другой франт. – Совсем простолюдины от рук отбились. Да я его сейчас тростью огрею. Старый осёл!
- Господа, не надо ссориться, - остановила перебранку дама. – Дедушка, а я к вам с просьбой.
- С какой, моя золотая? – спросил подобревший дед.
- От долгой дороги ножки мои замерзли, - дама приветливо улыбнулась. – Холодно здесь у вас…
- А у меня есть для тебя отличное средство, - дед хитро усмехнулся. – Валенки!
- Валенки? – переспросила дама. – А что это?
- Ну-у-у… - дед развёл в сторону руки. – Это средство от всех людских проблем. Пойдём в дом покажу. Только вашим спутникам не дам. Ей-богу не дам, пусть мёрзнут…
Разный люд проходил через дедов дом, были и такие: кто на руку не чист. Дед чувствовал это, но виду не подавал. Относился ко всем ровно: с душою, как и положено вечному деду. После задушевных разговоров было слышно, как теплел их голос; говорили искренне, словно просили прощение. А на прощание:
- Долгих лет жизни тебе дед. Спасибо за валенки.
«Нет, друзья, хватит, завтра же иду на повышение», - давал себе установку хозяин здешних мест.
Непроглядная ночь заполнила пространство. Дед зажёг свечу и лёг на диван.
«Сейчас я услышу голос, - сказал про себя дед и прислушался – Ну, что же ты: говори, я дождался».
«Послезавтра в двенадцать», - сказал голос.
«Ну, наконец-то».
За дверью, где находились сенцы, заиграла музыка.
«Какая красивая музыка. – Подумал дед. - Неужели пианино? Как же мне хорошо. Всё идёт так, как я задумал… с музыкой. Я уже почти там».
Музыка прервалась. За стеной отдаленно послышались шаги; кто-то быстро, переступая ногами, возможно, таким способом пытался согреться.
«Что же это такое? Надо играть, а он ногами топочет. - Дед потихоньку встал и, направляясь к двери, прихватил пару валенок. – Интересно, какой у него размер?»
Чтобы не спугнуть удачу, дед, аккуратно приоткрыв дверь, выставил валенки в темноту.
Затем дед снова прилёг и не заметил, как задремал. А музыка всё звучала и звучала.
Его разбудил стук в окно.
- Дедушка, вы дома?!
Дед открыл глаза и от яркого света прищурился.
- Кто там ещё?
- Это я, внучка ваша Светлана.
- Сейчас… сейчас… уже иду…
На улице было белым-бело. Зима вступала в свои права без раскачки, выставляя напоказ свои главные аргументы: пушистый снег и пронизывающий морозец, от которого, прежде всего, страдали ноги. Дед распахнул дверь. На пороге стояли мужчина и женщина, к которой жалась маленькая девочка.
- Здравствуй, дедушка, - поздоровалась женщина.
Дед в ответ кивнул.
- Вот, внучка… м-м-м… ваша… замёрзла. Можно мы оставим её у вас… до завтра… до утра?
- Извините, - сказал дед. – Я завтра ухожу… потом мне нужно собраться. Извините, никак… не могу…
- Куда же вы пойдёте? – спросил мужчина, показывая рукой на дорогу, где стоял их чёрный внедорожник. – Дорогу замело… снега по колено… холодно.
Дед молчал.
- Обогреватель салона сломался, - виновато добавил мужчина. - Мы-то как-нибудь доехали бы, а вот дочь замёрзла. Заболеть может.
- Иван Иванович, вы же всегда нас выручали, - напомнила женщина.
Ни кому не отказывал дед, правда. Может быть, поэтому к нему и тянулись люди, благодарили за добрые дела: кто с подарками возвращался, кто с угощениями, - наполнялся дедов дом родственными отношениями.
- Хорошо, - согласился дед. – Оставляйте. Только утром как штык. Не опаздывать!
- Не волнуйтесь, приедем, - сказал мужчина.
- Может, горячего чаю? – предложил дед.
- Нет, нет, - сказала женщина. – Мы спешим.
«Вот так всегда, - подумал дед. – Люди торопятся, чтобы жить. А мне нужно поторапливаться по другому поводу».
Дед протянул девочке руку.
- Пойдём в дом. Сейчас печь затопим. Мёд с чаем будем пить. Ты какие пирожки любишь с капустой или с вареньем?
- Я не знаю, - сказала девочка.
- Вот тебе раз… не знает, - сказал дед. – Ладно, разберёмся.
Они прошли в дом. Перед тем как раздеться девочка осмотрелась. То ли незнакомая обстановка её смущала, то ли она хотела понять, как в этой обстановке себя вести: что можно делать, а что нельзя. Не подавая виду, дед принялся собирать на стол.
- Тебя сколько лет? – спросил дед.
- Восемь, - снимая куртку, сказала девочка.
- Э-э-э, сапожки не снимай, - попросил дед. – Учишься?
- Учусь в спецшколе с математическим уклоном. А ещё: занимаюсь музыкой и танцами. - Девочка говорила так, чтобы дед мог ей гордиться. – А на следующий год папа запишет меня в бассейн.
- Ах, ты, моя золотая, - дед улыбнулся. – Давай чай пить.
- Вы зовите меня Света. Светлана, как-то длинно и важно. Правда? – девочка потихоньку привыкала. - А я вас буду звать Иван Иваныч.
- Хорошо, Света, - согласился дед.
- Иван Иваныч, а зачем здесь столько валенок?
- Для родственников. Много их у меня.
- У вас как в музее, - утверждала она.
Затем они пили чай. Девочка задавала вопросы, а дед отвечал.
- Это ваш папа?
- Нет. Генералиссимус Суворов.
- А это что?
- Станок, который валенки валяет.
- А для детей есть валенки?
- М-м-м, я как-то не подумал.
- А это Пушкин?
- Да.
- А чья это сабля?
- Моя?
- А пистолет чей?
- Мушкет. Тоже мой.
- Иван Иваныч, а сколько вам лет?
Дед, чуть приподняв плечи, подумал.
«Завтра точную дату скажут».
Весь день звучал её звонкий голос. По всей видимости, нравилось ей в дедовом доме; увидит непорядок, тут же к деду.
- Иван Иваныч, мне нужна тряпка. Там пыль.
Дед поторапливался, а она ему в след.
- И веник дайте. Здесь мусор.
Так они ходили целый день друг за другом, пока не стемнело.
- Иван Иваныч, темно. Зажгите вот это, - просила девочка.
- Канделябр зажечь? Сейчас. - Нравилась деду эта суета. - Ты спать-то, где будешь?
- Вот здесь, где много подушек.
- Хорошо, а я рядом на диване лягу, как старый пёс буду тебя охранять.
- Иван Иванович, а сказку вы мне расскажите?
- Сказку… даже не знаю, как рассказать-то, какую…
- Мама всегда мне сказки рассказывает. Я без сказки не усну.
За окном, встречаясь с постоянной стихией дующего ветра, снег равномерно разносился по земле, покрывая её пушистым, бескрайним одеялом. Приподнявшись, дед посмотрел на кровать, где под одеялом лежала девочка.
- Слава богу, уснула.
Вновь заиграла музыка.
- Иван Иваныч, вы слышите музыку? – спросила девочка. – Это Чайковский.
- Что?! – испугался дед. – Какой Чайковский?
- Чайковский… великий русский композитор… я в школе его слушала.
«Как же так? Это ведь моя музыка. Света не может, не должна, не имеет право её слышать. Зачем я её оставил здесь?»
- Иван Иваныч, ну, расскажите сказку, - напомнила о себе девочка. – Пожалуйста.
- Не знаю я сказок, Света, забыл все, - дед тяжело вздохнул. – А вот одну историю хорошо помню. Слушай. Давно это было. Враги напали на нашу землю, страшные, в железе все, с рогами на голове.
- Так они не люди были? – спросила девочка.
- Да, внучка, правильно говоришь: нелюди они. Зверьё и то ласковее бывает. Захотели они наш народ поработить, а землю всю разграбить, чтоб исчез с этой святой земли дух русский.
- А много их было? – спросила девочка.
- Очень много. Лезли они, как насекомые, а мы защищались. Зима стаяла тогда лютая, снегу навалило видимо-невидимо. Вызывает меня командир и говорит: «Вагон с теплыми вещами в снегу на подходе застрял, нельзя, чтобы враги его захватили. Сможешь поджечь?» Смогу, говорю. А он мне в ответ: «Действуй». Быстро я добрался до того вагона, открыл, а там валенки. Нельзя мне их жечь, валенки для меня - святое. А тут как назло враги окружают. Я в них стреляю, они в меня…
- Иван Иваныч, а как это… святое? – спросила девочка.
- Когда холодно, лучше валенок нет, - сказал дед. – Потом я их всю жизнь валяю, поэтому они для меня святые.
- Я знаю, как эта история закончилась, - в голосе девочки звучала некоторая обида.
- Ну-ка, скажи: как… - удивился дед.
- Из лесу вышли большие медведи. Враги увидели их, испугались и убежали. Мне мама эту сказку много раз рассказывала.
- Да. Да… - согласился дед, так, кажется, и было.
- Иван Иваныч, – девочка сделала паузу, словно решалась, спрашивать или нет. - Я тоже хочу валенки.
- Хорошо, - пообещал дед. - Будут тебе валенки.
Утром дед собирался осторожно, ходил на цыпочках, чтобы не шуметь, потому что девочка ещё спала. Скоро приедут её родители, и он им тихо скажет…
«При ней говорить нельзя, - дед остановился и посмотрел на девочку. - Она смышлёная сразу догадается, куда старый собрался. Значит надо уйти по-тихому».
В окне дед увидел, как, пробиваясь по снегу, к дому подъезжал чёрный внедорожник. Одевшись, дед вышел навстречу. Сегодня был его день, долгожданный: снег искрился на солнце, словно серебро, где-то в глубине прозрачного неба ветер гонялся за кудрявыми облаками, каждый новый глоток морозного воздуха добавлял лёгкости и какого-то необъяснимого празднества, - возможно, вот так человек и должен уходить.
- Уже уходите? – спросила женщина.
- Да. Там на столе завтрак, - сказал дед. – Она ещё спит…
- Спасибо вам… - сказал мужчина.
- Не за что…
Он шёл по белому снегу и не проваливался; твёрдый наст под ногами, словно ковровая дорожка, направляла его туда куда нужно. В белом поле старинные ворота; три ступеньки, словно пьедестал для награждения, где победитель получает главный приз – вечность…
Сделав шаг, дед приоткрыл дверь.
- Иван Иваныч, подождите я с вами!
- Света!! Ты! Куда?! Сюда нельзя!
- А валенки?! Ты обещал мне валенки.
Дед своей внучке не смог отказать.
Он уйдёт завтра…
ОСТАТЬСЯ ВО ВЧЕРА
Когда спариваются скепсис и томление,
возникает мистика.
Ф.НицшеНеобязательное вступление
Начинающий читатель, имеется в виду тот, кто начинает читать всегда с первой страницы, обязательно вначале прочтёт мнение в несколько строк авторитетного критика. Только потом, погладив себя по головке за верный выбор, потому что в страницах наверняка зарыт хвалебный (по-другому не бывает) сюжет, он начнёт читать.
Михаил Барабанов не относился к начинающим читателям и редко читал что-то новое, потому что, сделав однажды вывод, что всё новое в литературе (и не только) это хорошо забытое старое, он с полки брал давно прочитанную книгу. И заново вычитывал сильное впечатление, которое могло быть и в конце, и в середине, но никак не в начале. Вот и сейчас, сидя в персональном автомобиле, он листал прочитанную до дыр классику.
Утреннее солнце легко хозяйничало в прозрачном небе, постепенно доводя градус до комфортной температуры июля. Ветер этому процессу не мешал и почивал на лаврах ботанического сада, где преобладали вечнозелёные южные деревья. Персональные дорогие машины, чтобы не портить общей картины, убегали от банальных пробок. День походил на сказку со счастливым концом.
Остаться во вчера
Барабанов отложил в сторону книгу и посмотрел на ручные часы, которые судя по показанным цифрам, совсем отбились от рук, так как показывали чёрт знает что.
- Как. Так. Не может быть! М-м-м, Николай – Обратился Барабанов к водителю. – Который час?
Водитель покосился на панель приборов и тихо, словно из тюбика, выдавил:
- Михаил Васильевич, на моих без трёх девять…
- На моих тоже без трёх девять. Только вечера…
- Что? – удивился Николай.
- Часы остановились, - сказал Барабанов голосом пассажира, который любит приврать. – Кх-кх-кх…
- А-а-а… - протянул Николай. – Бывает.
Сомнения порождают страх, поэтому, словно по команде, Барабанов потянулся к мобильному телефону, чувствуя на лбу бусинки росы. В висках тикало сердце. Надежда, что главные часы его жизни по-прежнему отсчитывают время, умирала последней.
«Нет. Не может быть! 20:57. Какое сегодня число? Первое или второе… Вчера было первое июля. И сегодня первое… Я остался во вчера?!
Барабанов почувствовал запах сурой земли, будто его ткнули в грядку к другим овощам, которым было наплевать первое сегодня число, пятое или пятидесятое…
Отношения с любовью
- Барабашкин, давай не сейчас! – восклицала она, смеясь над его желанием.
- Люба, но я страстно хочу… - не унимался он, и нежно прижимался к её губам.
- Бумбарашкин, потерпи до вечера, сейчас я не готова, - вертя головой, она толкала его к насилию. – Ха-ха…
- Любовь, жена ты мне или не жена? – Барабанов после этого вопроса всегда обижался. – Скажи: почему я должен всегда ждать вечера?
- Барабулькин, вечером я готовлю тебе сюрприз. Ха-ха…
Вечером Люба ушла. Совсем. Ушла к другому мужчине, оставив на столе короткую записку «Прости. Я ухожу. Навсегда».
Пока записка лежала на столе, заряженная смертельными пулями: «прости» - выстрел в голову, «я ухожу» - на вылет повреждено легкое, и не зачем дышать, «навсегда» - продырявленное сердце обливается кровью. Генерал Барабанов, получатель этой записки - живой и невредимый - предвкушая вечерний Любин сюрприз и, естественно, ничего не подозревая, проводил совещание в своём Управлении. Его день, спланированный по часам, пролетал как по нотам, играючи, в музыкальном темпе аллегро: ритмично, весело, подвижно. На устах моего героя крутилась незамысловатая мелодия любви. До вечера, который ждал его с распростёртыми объятиями, оставалось несколько шагов.
Уже в коридоре Барабанов заметил беспорядок.
- Люба, ты дома? – позвал он и прошёлся вперёд.
В гостиной хозяйничал ветер. Он залетал через распахнутое окно, доставляя небольшими порциями вечернюю прохладу; одно из дуновений получилось сильнее обычного. Роковая записка взлетела вверх. Пролетела мимо открытого гардероба, в котором сиротливо, прижимаясь друг друга, висели пустые плечики для одежды. Долетела до комода, на котором сгрудились открытые шкатулки, хранившие остатки былой драгоценной роскоши. Упасть к ногам обезумевшего адресата оказалось проще простого.
Барабанов нагнулся и поднял листок.
По крыше соседнего дома, словно мячик прыгало солнце…
Удостоверение без личности
- Поворачивай! – приказал Барабанов.
- Как? – опешил водитель.
- Вон туда, направо! – не унимался генерал. – Я опаздываю…
Николай свернул направо под запрещающий знак и практически сразу упёрся в полосатую палку сотрудника ДПС, требующий водителя автомобиля немедленно встать желательно по стойке смирно.
- Сиди! – приказал Барабанов и выставил в открытое окно удостоверение.
Вальяжно подойдя к машине, сотрудник ДПС представился:
- Лейтенант Кондрашов. Пятый батальон. Вы проехали на запрещающий знак.
- Лейтенант, я тороплюсь. – Голос Барабанова возвышался, чеканя каждое слово. – В «Белом доме» меня ждёт премьер.
- Товарищ генерал, водителю придётся заплатить штраф. – Лейтенант был холоден, как мраморная статуя.
- Лейтенант, ты что с бодуна?! – кричал Барабанов. – Не видишь кто перед тобой!!
- Я всё вижу. – Лейтенант был спокоен, как удав. - Товарищ генерал, прошу вас, не усугубляйте. Водителю придётся заплатить штраф.
- Что ты заладил как попугай! – Барабанов откинулся на спинку сиденья. – Сколько тебе заплатить три, пять, десять...
- Я выпишу квитанцию.
«Вот сука. Еще вчера эта мелюзга на дороге, вытягиваясь по струнке, отдавала мне честь. А сегодня всё изменилась. Почему? – Барабанов обращался к себе, как к неодушевленному предмету. - Если есть душа, ты живешь? А я, что со мной случилось?! Меня уже нет! Ах да… Я остался во вчера».
Пока инспектор входил в роль требовательного учителя, а водитель всё больше походил на нашкодившего ученика, с пониманием до боли, что дома его ягодицы ждёт отцовский ремень. Барабанов выйдя из машины, направился к газетному киоску.
- «Правительственный вестник» есть? – спросил он.
- Да, - ответил продавец.
- Сегодняшний?
Продавец оценил странного покупателя пренебрежительным взглядом и, раскидав мелочь по ячейкам, молча выдал «Правительственный вестник». Барабанов развернул газету и, увидев на первой странице свою фотографию в чёрной рамке, качнулся в сторону. Текст подпрыгивал и расплывался; глаза, с переменным успехом, пытались поймать строку, как кошка ловит мышку, которая ускользает в сырой туман. Генералу удалось сфокусировать лишь обрывки фраз «…ушёл из жизни генерал М.В. Барабанов…», «…застрелился по непонятным причинам…», «…похороны состоятся…», «… соболезнования…»
Видимо невидимый
В Управлении, куда приехал Барабанов, со вчерашнего вечера ничего не переменилось, если не считать охраны, которая рокировалась строго по часам. Увидев Барабанова, который был одет в штатский костюм, охранник в лице молодого лейтенанта взял под козырёк, что означало генерал, идентифицирован и может следовать, куда ему вздумается. Удивлению Барабанова не было конца, потому что этот лейтенант, как две капли воды походил на того лейтенанта с полосатой палкой, который сегодня свысока наплевал на барабановские звёзды. Проходя мимо, генерал впился в васильковые глаза лейтенанта, Тот от волнения вырос ещё на несколько сантиметров. Но это был ещё не предел, потому что Барабанов достал, будто саблезубый тесак генеральские «корочки». Лейтенант почувствовал, как земля уходит из-под ног, потому что неведомая сила тащила его за шкирку вверх.
- Мама… - воскликнул лейтенант.
«Был лейтенант, да весь вышел. Ха-ха», - Барабанов ехидно засмеялся.
Путь от охраны до своего кабинета удовлетворённый Барабанов проскочил на одном дыхании, в надежде встретить ещё кого-нибудь мальчика для битья. Но лабиринты коридоров для персонала сегодня оказались закрыты.
«Табличка с должностью на месте», - утвердительно кивнул Барабанов и, достав ключ, открыл дверь.
В глубине кабинета раздавались голоса.
«Как сюда прошли?.. – удивился Барабанов. – Дверь то была закрыта».
- Жаль генерала, хороший был мужик, - сказал кто-то низким голосом.
- Хороший… - второй голос был немного грубоват. - Но стреляться-то зачем? Тем белее из-за бабы…
- Значит любил…
- Любил?! Но и люби себе дальше. В этой жизни всё может вернуться.
По голосам Барабанов узнал своих заместителей: высокого полковника Родина, следящего за своей спортивной формой, и поджарого подполковника Незамутдинова, умеющего точно попадать в яблочко.
Генерал улавливал, словно радар каждое слово, поджидая подходящего момента, чтоб выйти из тени и произвести эффект разорвавшейся бомбы.
- Ты пойдёшь на похороны?
- Конечно, пойду.
«А вот и я! Смирно! – крикнул Барабанов, но сказанных слов не услышал.
Двое, как ни в чём не бывало, продолжали сортировать бумаги. На столе возвышались три стопки конторских папок, одна стояла чуть в стороне и, по всей видимости, представляла особую ценность, потому что была перевязана упаковочной лентой. Дополняя важность этих документов, рядом торчала початая бутылка коньяка и две рюмки.
- Давай ещё по одной, - предложил Незамутдинов, - помянем Василича.
- Наливай, - согласился Родин.
Генерал был категоричен, чтоб его поминали вот так: за спасибо. Он хотел разогнать эту компанию к чёртовой матери. От души дать коленом под зад товарищу Незамутдинову, и обложить трёхэтажным матом товарища Родина.
Барабанов ужасно хотел, но не мог шевельнуться, потому что стоял по стойке смирно, словно железный стержень пригвоздил его к полу. Откуда-то, возможно, с небес ему скомандовали: «Смирно!!» И он стоял, как истукан в центре своего кабинета, в котором изо всех сил хозяйничал кавардак.
Похороны
На свои похороны Барабанов опоздал, так как могилу несколько раз переносили. Вначале хотели хоронить на «Генеральском кладбище», но заслуги усопшего перед государством были настолько велики, что в верхах поразмыслили мозгами, вернее тем, что от них осталось, и гроб переехал на «Премьерское кладбище». Все ждали решения премьера, который в свою очередь предложил похоронить генерала ещё выше на «Президентском кладбище», но возникли сложности с оформлением бумаг, потому что, естественно, чем престижнее место, тем больше требуется времени, чтобы собрать нужные подписи. Кто-то распустил слух, что президент не в духе и идти к нему с челобитной сейчас себе дороже. Поэтому к президенту не пошли. А просто вернули гроб обратно на «Генеральское кладбище».
От быстрой ходьбы Барабанов запыхался.
«Курить надо бросать», - попутно подумал он.
Он ещё раз прислушался.
«Кажется туда».
Из глубины рощи до него долетели финальные аккорды государственного гимна. И какая-то трескотня вперемешку с карканьем воронья.
Барабанов упёрся в стену из человеческих спин, и, перебирая руками, двинулся по кругу в надежде найти брешь, чтобы как можно ближе протиснуться к гробу.
- Скажите, а почему гроб закрыт? – спросила женщина в чёрном платке.
- Стрелялся в голову, так что сами понимаете… - ответил какой-то военный.
«Люба, это ты! – Барабанов крикнул что есть мочи. – Вернись, я прошу тебя! Пожалуйста! А-а-а!!»
Барабанов кричал до рвоты, до отупения, до последнего сердцебиения.
В толпе появились пробоины; люди постепенно расходились.
Барабанов широко раскрывая рот, хватал воздух, будто большая рыба, которую выбросило на берег сумасшедшее море. Люди разошлись, и ему стало легче. Правда, сил совсем не осталось. Примерно в двадцати шагах от него усыпанный цветами возвышался холм сырой земли. Венки стояли чуть в стороне.
Перед тем как стреляться снимите трубку
Возвращаться домой Барабанов не хотел, но убийственное обстоятельство заставило его вернуться. Дома в сейфе лежал наградной пистолет. Пройдя прямиком в гостиную, Барабанов действовал машинально, потому что дорогой продумал четкий план действий. Во-первых, достал из бара бутылку коньяка, чтобы, как и положено, помянуть усопшего, во-вторых, объяснить в письме свой уход жене, причём написать с чувством безграничной любви и, в-третьих, зарядить пистолет, чтобы наверняка и обязательно в голову. Так он решил.
«Хорошо, что я генерал, - размышлял он. – Нажал на «собачку» и всё. А если бы нет, что тогда. Вешаться… топиться… прыгать с шестнадцатого этажа. Бр-р-р. Как-то не для меня»».
Поминальная порция коньяка выпита. Письмо написано. Остался пустяк…
В прихожей зазвонил телефон.
«Чёрт, ну почему именно сейчас? – недоумевал Барабанов. – Не могли позвонить на тридцать секунд позже».
Оставив оружие смерти на столе, Барабанов снял трубку.
- Миша, это Люба! Выслушай меня, я тебя не бросала! Меня похитили! – трубка тараторила без остановки. – Я тебя прошу, не соглашайся!..»
Трубка затихла, будто кончались слова.
Затем снова издалека:
- Не соглашайся!!
В дверь позвонили и Барабанов открыл. Вошёл молодой человек и жестом предложил Барабанову вернуться в гостиную, словно перед генералом был ответственный квартиросъёмщик, который пришёл требовать предоплату.
В гостиный их ждал ещё один молодой человек, неизвестно каким образом сюда попавший.
Наливая себе ещё коньяка, Барабанов предложил:
- Будете?
Двое переглянулись.
- Господин Барабанов, - сказал один из них. – Мы предлагаем вам сотрудничество.
- Кто это мы? – спросил генерал.
- Центральное Разведывательное Управление.
- Молодцы ребята, - сказал Барабанов и залпом выпил коньяк. – На хрена я вам сдался?
- Вы разрабатывали новейшие системы противоракетной обороны. Нас это очень интересует. Потом учтите, вас нет. Вернее вы есть, но генерала Барабанова нет. И главное: если вы согласитесь, любимый человек будет с вами.
- Я должен подумать, - Барабанов плюхнулся в кресло.
- Хорошо. Мы подождём. Но только до завтра.
Конец
P. S.
Барабанов, в конце концов, отказался и правильно сделал, потому что это были наши ребята из отдела собственной безопасности Президента.
ВСЕХ ТОЛСТЯКОВ НА ЖИВОДЁРНЮ
Лишь тупицы копируют один другого.
У. БлейкСидеть у моря, ожидая улучшения погоды, было бессмысленно, и Захар выключил телевизор. Картинка с улыбчивым диктором на фоне пылающего солнца и радужного моря, для отдыхающих естественно на юге, мигом исчезла. А на востоке, где он, собственно, всё время обитал, жизнь без просвета стала нормой: к хмурым дням с вкраплениями измороси приложился пронизывающий ветер. Осень, что с неё взять? кроме бабьего лета. К тому же давно прошедшее. Погода не прибавила Захару позитива, а к одиночеству давно возникло особое чувство - привычки. Впрочем, об этом он сейчас вообще не думал. Пожалуй, только о предстоящей работе Захар мог задуматься, так как начал потихоньку собираться. Посетившая его мысль (если она всё же приходила), считалось мимолётной. Потому что, там, где он работал, за него думал другой человек.
В завершении своего гардероба Захар надел облегающий фигуру серый плащ, пятьдесят шестого размера. Правда, от шляпы с круглой тульей и складного зонтика он решил отказаться. Отдав предпочтение кепи с прямым козырьком и длинному зонту в виде элегантной трости с эбонитовым набалдашником. Нелепый вид не смутил молодого человека: что касается одежды, - порядок установленный начальником, естественно, не обсуждался, а избыточный вес, к которому Захар начал привыкать, условие работы по найму. Как говорят в таких случаях, назвался груздём, полезай в кузов.
Выйдя из подъезда, Захар упёрся в дверь конторского автобуса, водитель которого специально подъезжал впритык, чтобы доставить неудобство замыкающему пассажиру. Захар кое-как пролез в узкий проём двери, и для приветствия, терпеливо ожидавших его таких же, как и он толстяков, приподнял козырёк кепи. Пассажиры в серых плащах, похожие друг на друга, как две капли воды, ответили ему в том же духе, то есть без особого энтузиазма. Водитель увёл автобус в тень и поехал скрытно в основном мимо заброшенных зданий с кривыми улочками, поэтому отметить что-то выдающееся в его неприметной внешности не представляется возможным. Пассажиры же, будто сговорившись, подыгрывали ему гробовым молчанием, возможно, чтобы показать, что отношения между ними непросто натянуты до предела, но ещё и звенят, как тетива лука. Вероятно, они банально догадывались, что у каждого под сиденьем встроен диктофон, потому что начальник опутал себя сетью доверенных доносчиков. А водитель, работник со стажем, как никто другой подходил для этой гнусной роли.
«Ещё подумает, что готовим заговор, - размышлял Захар, сверля взглядом затылок водителя. – Включит начальнику диктофон, а там ни одной интонации. Начальник послушает и сделает вывод: что-то они там задумали? и… опять удержит с нас пять процентов зарплаты».
- Погода хорошая. Не правда ли, господа? – спросил Захар.
- Да. Да… - подхватили толстяки.
- Мелкий дождь как нельзя кстати… - вставил один.
- Ветер с холодком это то, что надо… - подхватил другой.
- Тяжесть свинцового неба окрыляет… - добавил третий и тут же осёкся, понимая, что допустил непростительную оплошность.
Под его креслом что-то щёлкнуло, и послышался свист перематывающего устройства.
- Птицы к тучному небу не относятся… в небе гроза, как стрекоза… - третий толстяк, по-видимому, совсем запутался, на него было жалко смотреть. – Саранча налетела тучей…
Начальник недолюбливал птиц, и Захар эту особенность выучил назубок.
- Приехали, - развязно подытожил водитель и ехидно скривил рожу. – Идите отсюда…
При выходе пассажиры засуетились в обратном порядке. Давший маху толстяк застрял и Захару, как замыкающему, пришлось попотеть, выталкивая его наружу. От хаотичных телодвижений дверной проём автобуса дал слабину и, Захар, несмотря на лишнюю трату калорий, вылез легко с чувством исполненного долга.
Толстяки тут же сгрудились около входа в невзрачное здание, которое до первого этажа было облицовано дешёвой плиткой под голубой мрамор. На мелкую вывеску «Живодёрня» уже никто не обращал пристального внимания.
- Проходите…
- Нет. Нет, только после вас…
- Будьте любезны. Я вас прошу…
- А я вас…
Гомонили коллеги. И Захару ничего не оставалось, как поддержать корпоративный стиль. Тем более в двери неукоснительно подмаргивал видеонаблюдающий глаз.
- Феликс Янович, - вставил Захар. – Вы висите на «доске почёта», поэтому должны быть в первых рядах…
- Правильно… - одобрили коллеги. – Первое слово дороже второго.
Видеонаблюдающий глаз вспыхнул огоньком стоп-кадра и Феликс Янович, к сказанной оплошности «окрыляет» добавил неверный ход, потому что двинулся в здание с правой ноги. За ним с опаской вошли все остальные. По коридору, тянувшемуся, минут пять, если идти по нему вразвалочку, коллеги передвигались, естественно, молча, думая каждый о своём.
Захару было тяжелее всего. Во-первых, специфическая работа, к которой он ещё не успел привыкнуть. Деньги за неё платили приличные (наличные), но и спрос был особенный. Во-вторых, разношёрстный коллектив готовый при удобном случае подставить ножку. И, в-третьих, главное: этот избыточный вес, с которым невозможно было жить, и который, как брошенный в бездну якорь, всё время тянул ко дну. Совсем недавно окружающие люди завидовали Захару: мускулистое тело, извергающее мужскую силу, в глазах бьющая через край энергия, которая, как магнит притягивал взгляды женщин. Уверенность, которой можно только позавидовать.
«В миг всё испарилось, - подумал Захар. – Как утренний туман».
Оставшись без работы, Захар долгое время держался, надеясь, что после чёрной всегда придёт белая полоса. Кошелёк пустел, а долги наоборот, росли, как на дрожжах. Любимая девушка исчезла незаметно, как исчезает несбыточная мечта, прислав напоследок SMS, причём отстрелялась дуплетом: «извини, ухожу», «девочки, он такой лузер». Друзья стали немногословны и избегали встреч. Звонили только те, кто оказался в такой же ситуации, и лишь для того, чтобы поплакаться в жилетку. До виртуального пункта неудачников оставалась проехать всего одну автобусную остановку. Ему уже приветственно махала рукой группа лузеров, когда он, не дожидаясь конечной, спрыгнул с подножки. Его привлёк плакат, где по белому чёрной кириллицей было выведено.
«Для выполнения несложной работы требуются толстяки. Ученикам выплачивается стипендия».
На собеседовании над Захаром насмехались.
«Нужны тучные, так сказать, нагулявшие жирок особи под сто пятьдесят килограммов, а пришёл атлет».
Звонкий смех привлёк внимание начальника, который, излучая хорошее настроение, приказал «этого парня» взять, правда, с испытательным трёхмесячным сроком. А для набора необходимой массы новичку, в порядке исключения, выписали чек на предъявителя.
Захар из приверженца здорового образа жизни и рационального питания, превратился в бойца за лишний вес, у которого обжорство стало средством достижения намеченной цели, - в получении желаемых благ, как все знают (или догадываются), все средства хороши. После почти круглосуточного жевания, от которого сводило челюсть, Захар, как ритуал, исполнял соло на пустых кастрюлях, сковородках, плошках, ложках и прочей кухонной утвари. Претендент на должность в живодёрне, будто превратился в скульптора-вандала, которого так поразила статуя Давида, что он свихнулся, и, схватив строительный мастерок, как попало, стал набрасывать на неё куски жировой ткани. Вес неукоснительно прибавлялся. Захар взвешивался, затем смотрелся в зеркало на бесформенную массу, скрывающую идеальную фигуру, словно саркофаг. И ему казалось, что ничего особенного не случилось; он такой же, как и прежде. А всё что сверху не более чем тяжёлое пальто на молнии, снять которое будет проще простого.
Коридор заканчивался дверью в кабинет начальника и «доской почёта», на которой одна фотография была вырвана с мясом.
- Мою фотографию! - воскликнул Феликс Янович, указывая пальцем за зияющую дыру. – Какой-то варвар…
Дверь распахнулась, из неё боком протиснулся толстяк в дорогом костюме, прихрамывающий на правую ногу. По замашкам было видно, что это и есть тот самый начальник.
- Это я, батенька, снял ваш портрет, - обратился он к толстякам, которые стояли друг за другом. – Он меня почему-то перестал окрылять.
- М-м-м, - промычал Феликс Янович. – Я в автобусе случайно оговорился. Простите меня…
- Если бы вы оговорили своего товарища, например, Захара Львовича, я бы вас простил. Но вы оговорились сами, поэтому никаких прощений. На премию в конце месяца можете не рассчитывать. – Начальник неуклюже развернулся. - Прошу ко мне в кабинет. Все. Все… заходим…
Толстяки прошли следом. Причём каждый хромал на правую ногу.
Кабинет начальника больше походил на звукозаписывающую студию с различной аппаратурой. Даже на «Т» образном столе для заседаний лежали непочатые коробки с известными музыкальными брендами. Из всего интерьера, пожалуй, только репродукция с неизвестной картины «Умирающий лебедь» была некстати. Толстяки каждый раз при виде её - кто-то в большой степени, а кто-то в меньшей - всегда ощущали неловкость. Например, Феликсу Яновичу, чтобы угодить начальнику всё время приходилось подыгрывать. Но сегодня был не тот случай. В начальственном кресле, нацепив на голову массивные наушники, сидел заказчик. На его белым как снег лице застыл ужас, словно только что он услышал о конце света. Волна заключительного аккорда подняла его вверх, он схватился за стол и задрожал, как будто подключился к электрическому току. Предвкушая блестящий финал, начальник довольно улыбнулся.
- Великолепно!! – завопил заказчик и, сорвав наушники, повалился в кресло.
- Ну что берёте? – не давая заказчику опомниться, спросил начальник.
- Да. Фу-у-у. Беру. – Заказник облегчённо выдохнул. - Последняя запись меня так потрясла, что я чуть было, не обасался.
- У вас крепкие нервы. – Похвалил начальник. – А предыдущий заказчик не стерпел и такую лужу сделал. Ха-ха-ха.
- Ха-ха-ха, - подхватил заказчик.
- Ха-ха-ха, - подхватили коллеги-толстяки.
Заказчик убрал в кейс оплаченные диски и, отвесив начальнику лёгкое рукопожатие, направился к выходу.
- Подождите, а деньги? – спросил начальник.
- Ах, да! – удивился заказник. – Чуть не забыл. Вот возьмите. А безналичными рублями нельзя? Я же постоянный ваш клиент…
- У вас и так особые условия. - Убирая в карман увесистый конверт, парировал начальник. – Вы один здесь целыми днями сидите. Слушаете. Пьете кофе, вино. Курите мои сигары. К секретарше вот пристаёте…
- Она сама меня домогается.
- Конечно, сама, поэтому я её и выгнал…
- Начальник, вы жестокий человек.
- На живодёрне по-другому нельзя.
Заказчик, чтобы оставить последнее слова за собой, хотел напоследок вставить что-то язвительное, но, вовремя одумавшись, так как начальник уже сидел в руководящем кресле, ретировался.
- Ну и как я его… умыл, а-а-а?! – воскликнул начальник.
- Я всегда говорил, что вы гениальный руководитель, - подыграл в очередной раз Феликс Янович.
- Да, – согласился начальник. – А вы, батенька, повторяетесь. Ладно, ладно молчите. Теперь по существу. Захар Львович!
- Я…
- Вы, молодец. – Похвалил начальник. - Душераздирающие записи вашего питомца идут на ура. Сегодня мы продали юбилейный, можно сказать, «золотой» диск. Я прибавляю вам оклад, премия тоже будет. На моей живодёрне вы становитесь ведущем специалистом. Поздравляю!
- Спасибо, - поблагодарил Захар.
- А теперь, господа, с новыми силами за работу, – подытожил начальник. – Вперёд. В клетках вас заждались питомцы.
Толстяки засуетились на выход. Феликс Янович, пропуская всех вперёд, оказался в роли отстающего, надеясь, что в разговоре с начальником, тет-а-тет, поправит свою подмоченную репутацию. Он прикрыл за коллегами дверь и неуклюже повернулся.
- Ну что ещё у вас? – спросил начальник. – Я же вам всё сказал.
- Я не хотел говорить при них. Но истина дороже. Захар Львович использует в своей работе запрещённые методы. - Пожаловался Феликс Янович. – Он применяет поножовщину, а это запрещено законом о животных. Поэтому его медведь-коала и орёт как резанный.
- Вы, Феликс Янович, идиот! Это я говорил, что наши питомцы должны кричать как резаные. Вот тогда-то у нас не будет проблем с реализацией. – Начальник открыл еженедельник. – Вот взгляните: пятнистая гиена до вас давала поразительные результаты. Как же она хохотала! От заказчиков не было отбоя. Я передал её вам. И что? Ничего хорошего. Вы здесь ещё работаете только потому, что моя дочь в вас влюблена.
- А я… а я, между прочим, её тоже обожаю…
- Не пойму, чего Галина в вас нашла?
- Она мне всё время говорит, что я чем-то похож на вас.
- Интересно чем? Хотя я начинаю догадываться. Какой у вас вес?
- Сто сорок девять килограммов девятьсот граммов.
- Надо же, точь-в-точь, как и у меня. Ну что ж, хоть в этом вы преуспели. Ладно, идите на рабочее место и улучшайте показатели.
- Вы срываете меня с «доски почёта». Лишаете премии. Оскорбляете. Унижаете перед коллегами. В общем, пытаетесь между мной и козлом отпущения поставить знак равенства. Если ваша дочь узнает об этом. Сами понимаете, что будет…
- И что вы предлагаете?
- Я буду работать, как и работал. А вы…
- …А я буду закрывать на это глаза. Так?
- Точно. Вообще-то она мечтает, чтобы я был вашим заместителем.
- Давно мечтает?
- С воскресенья.
- Три дня. Если учесть, что она так не терпелива. У меня осталось не так много времени. Хорошо, я подумаю. Разговор окончен. Можете идти. Хотя нет подождите. Зря вы написали на Захара Львовича донос. Лучше бы, как и сейчас, оговорили его устно. Если Галина узнает вам не поздоровиться.
- От кого, вы же не будете меня закладывать? Потом я изменил почерк, и закорючку поставил витиеватую.
- А вы Феликс Янович хитрожопый. Ну что ж на этом и распрощаемся.
Захар сидел у клетки и наблюдал, как медведь-коала с энтузиазмом карабкается по искусственному дереву наверх. Достигнув определённой высоты, его питомец, ограниченный в движении, начинал неистово вопить, потому что живодёр применял сдерживающее страховочное снаряжение. Это была как бы игра, где свободолюбие обменивалось на душераздирающий крик, который Захар вовремя фиксировал звукозаписывающим устройством. Проделав этот изо дня в день повторяющейся трюк, Захар повернулся к миловидной девушке, которая, сидя рядом, наблюдала за процессом восхождения.
- Вот, видите, никаких угроз, тем более ножей я не использую, - сказал Захар.
- Вижу. - Согласилась она. - Вас оговорили. Ну, Феликс, погоди. Я с тобой разберусь. Ха. На ловца и зверь бежит! – воскликнула девушка, увидев приближающегося Феликса Яновича. – Феликс, привет. Как дела?
- Галина, ты здесь?! – удивился Феликс Янович, ожидая от своей возлюбленной подвоха. – Живодёрня не лучшее место для таких красоток как ты.
- Феликс, спасибо тебе за дежурный комплемент. А я здесь не случайно. – На фоне двух толстяков Галина выглядела, как инородное тело. – Я читала твой донос. Вот я и пришла посмотреть, как мучают животных.
- Я это, его не писал… вернее… это коллективное творчество. – Феликс Янович зарделся. – Я только поставил подпись.
- Ах, ты какой… ударник капиталистического труда. Можешь поэтому больше не париться, я тебя разлюбила. – Стройности Галины можно было позавидовать. - Отец только что отписал мне контрольный пакет акций. И я здесь хочу всё перестроить. Первым делом выгнать всех толстых пердунов.
- Как так!! – воскликнули толстяки.
- Захар Львович, вы мне будете помогать? – спросила Галина. - Я вам делаю предложение…
- Я ведь тоже до определённой степени толстый пер... – Захар пожал плечами. – Вы мне предлагаете выгнать самого себя.
- Я вам предлагаю быть моим заместителем. – Галина улыбнулась. - Делайте с этими толстяками, что хотите, но они должны похудеть. И не просто похудеть, а стать красивыми атлетами.
- Здорово! – воскликнул Захар. – Меня это тоже касается?
- Это касается всех толстяков!! – вскрикнула Галина.
- Но, Галина! – возмутился Феликс Янович. – У меня такая конституция. Я не смогу похудеть хоть ты тресни...
- Сможешь! – Галина стояла на своём. – За каждый сброшенный килограмм я буду доплачивать наличными.
- Галина, может ты, передумаешь?! - скулил Феликс Янович. – Возвращайся ко мне, а-а-а? Пусть всё будет по-старому…
- Исключено. – Галина ласково взглянула на Захара. – Захар Львович, вы, что сегодня вечером делаете?
- Пока не знаю, - опешил Захар.
- Я приглашаю вас на ужин в ресторан. – Галина взяла Захара под руку. – Там и обсудить все детали нашей будущей совместной работы. Хорошо?
- Хорошо… - согласился Захар. – Давайте там и обсудим.
- Галина, ну почему именно он?! – Феликс Янович никак не мог успокоиться.
- Потому что он самый лёгкий среди вас на подъём. И потом он мне… - Галина потупила взгляд. - Не скажу: сам догадайся…
БЕССМЫСЛИЦА ГАРДЕРОБЩИКА
Есть два рода бессмыслицы: одна происходит от недостатка чувств и мыслей, заменяемого словами; другая - от полноты чувств и мыслей и недостатка слов для их выражения.
А. Пушкин«Всё должно решиться именно сегодня», - подумала она.
Вечернее свидание в лучах малинового заката и он с букетом хризантем на остановке в ожидании троллейбуса, слегка на взводе, потому, что она задерживается, специально, чтобы сказанные им слова звучали более проникновенно.
«Выходи за меня…»
«И это всё?»
«Я люблю тебя!»
«Правда?!»
«Да…»
«Но мы так мало знаем друг друга. Мне только восемнадцать…»
«Я, кажется, старше тебя…»
«Всего-то на три месяца…»
«Нам нужно чаще встречаться и разговаривать, чтобы узнать друг друга лучше».
По подоконнику забарабанили капли дождя; ветер и кусты серебристой акации в повелительном наклонении случайно заглянули в её окно. Она была уже почти готова. Оставалось достать новый плащ, срезать бирку мейд ин чина и в предвкушении любви выбежать на свидание. Тем временем малиновый закат давился свинцовыми облаками. Молодые пары одетые по-весеннему бродили по городу.
Он ждал её, как и договаривались, на остановке, до которой лёгким шагом – всего-навсего пять минут. Их виртуальный роман, где ретушированные портреты говорили сами за себя, а в набитых на клавиатуре словах преобладали банальные штампы, - был гораздо длиннее по времени. Потому что она просто исчезала. И ему долго приходилось ждать, этого прекрасного момента, когда в лучах ягодного заката, будто протёртой малины в сахаре, они наконец-то по-человечески встретятся. И долго будут потом смеяться, потому что, как потом выяснится, жили они совсем рядом.
Она старалась подойти незаметно, он это видел и, чтобы подыграть ей, потупил взгляд.
- Здравствуй, - она тронула его за плечо.
- Ты! – притворно удивился он.
- Конечно я…
- Это тебе…
Она взяла букет и улыбнулась.
К остановке подъехали два троллейбуса, у которых оказывается один и тот же маршрут; возможно, сегодня день всех влюблённых, потому что первым троллейбусом управляла девушка, а вторым – юноша. Она шлёт ему (из окна) воздушный поцелуй. Пассажиропоток в замешательстве; девушка-водитель просит не толкаться и уступать места многодетным матерям. А юноша отказывается сажать футбольных фанатов с диаметрально противоположными призывами. Пассажиры под мухой напоминают всем, что сегодня Прощёное воскресенье. Реплики с мест выражают общее удовлетворение. Многодетные отцы из-за принципа показывают фи и отказываются передавать за проезд. В тесноте, да не в обиде. Троллейбусы трогаются. Он так крепко держит её за талию, что она чувствует дрожь его тела.
- Я люблю тебя!
«И это всё?»
- Выходи за меня замуж…
- Я согласна… только…
- Что?
Вопрос повисает в воздухе. Сейчас она счастлива. Он это чувствует и больше не переспрашивает. Сказанный вслух вопрос может разрушить их хрупкое счастье.
«Где мы будем жить?»
«Я сниму квартиру».
«Как мы будем жить?»
«Я буду работать за троих».
- Следующая остановка «Театральная».
- Нам выходить… - шепчет он.
- Почему здесь? – спрашивает она.
- Я купил билеты в театр на пьесу Ионеско…
- Неужели «Носорог»?
- Да. «Носорог».
Кассы театра закрыты табличками «Все билеты проданы». Кто-то в конце подрисовал угловатую стрелку. Возможно, там за углом спрятались бедные спекулянты.
У входа в театр шум и столпотворение. Толпа гудит, словно растревоженный улей.
- Добавьте ещё одну билетёршу!
- Аншлаг у них понимаете, а мне отдавили ногу.
- Простите… ещё раз простите…
Людской поток вносит их в двусветное фойе. Очередь в буфет, очередь в гардеробную.
- Займи очередь в буфет, - приказывает он. – А я в гардероб. Давай мне свой плащ.
Очередь в буфет движется быстрее. Он старается не потерять её из виду; какой-то парень помогает ей нести тарелки. За стойкой у колонны пока есть свободное место.
- Бинокль будете брать? – спрашивает гардеробщик. – Потом подойдёте без очереди.
- Что? – переспрашивает он. – А-а-а, нет, не буду. Повести на один номерок. Спасибо.
Звенит первый звонок. Он поторапливается.
- Ты взяла красную икру? – удивляется он.
- И шампанское… - усмехается она.
«Чёрт. Это же так дорого».
«Смотря для кого».
«Билеты. Цветы. Шампанское. Икра. Чтобы тратить деньги их нужно вначале заработать».
«Не очень-то свежее замечание. А ты оказывается скряга».
Звенит второй звонок и вдогонку третий.
- Пойдём… - говорит он и протягивает руку.
Зрительный зал, словно муравейник. Суета сует. Словно в театре день открытых дверей и зал заполнился безбилетными зрителями, у которых одна цель найти лучшие места под солнцем. Они протискиваются между кресел. На их местах уже кто-то сидит.
- У вас какое место? – спрашивает он у пожилого мужчины.
Мужчина сидит без движения: лицо бледное, глаза закрыты.
- Простите, - обращается он к его спутнице. – Но вы сидите на наших местах. Вот посмотрите наши билеты.
Пожилая женщина сидит без движения: лицо бледное, глаза закрыты.
- Эй, очнитесь! – требует он и трогает мужчину за плечо.
У мужчины падает голова.
- Ой-ой-ой! Он кажется…
- Умер! Зачем ты его тронул?
Диктор объявляет:
- Уважаемые зрители выключите мобильные телефоны. В театре фото и видеосъёмка запрещена.
Вытирая на ходу слёзы, она попятилась назад.
- Куда ты?!
- А-а-а! Я, кажется, забыла в плаще телефон. Нужно срочно звонить в 03. Может быть, ещё можно его спасти.
- Подожди! Номерок у меня…
Пожилой мужчина поднимает голову. Открытые глаза блестят холодным расчётом.
- Марта, взгляни, как я их объегорил, - говорит он свой спутнице.
Она по-прежнему сидит с закрытыми глазами.
- Ну, хватит прикидываться… они уже ушли, - говорит он и трогает её за плечо.
У Марты падает голова.
От слабеющего в зале света смолкают голоса. В первых аккордах прелюдии здесь доминирует труба. Бурные аплодисменты настраивают всех на определённый лад. Пьеса Ионеско. «Носорог». Тишина. Занавес. На сцене уже актёры.
Он догоняет её у выхода, потому что она не смогла распахнуть массивную дверь.
- Твой порыв. Ты уверена? – спрашивает он.
- Я по-другому не могу… - её решительный взгляд, её решительный жест. – Помоги мне открыть дверь!
«Зачем нам чужие проблемы?»
«Нам? Ты хотел сказать мне».
«Я думал, ты меня любишь».
«Причём здесь это. Нужен поступок, а не твои слова».
Он распахнул дверь в фойе, и она очутилась в зеркале. В бесконечном пространстве, где каждое движение скопировано: шаг направо повторяет шаг, взмах руки – один в один, только лицо с испорченным макияжем, словно чужое лицо постороннего человека, у которого может быть другое мнение. Когда случается беда, люди должны думать одинаково.
- Куда ты? Наш гардероб там…
В это время гардеробщик, как ни в чём не бывало, пьёт с вареньем чай.
- Что, что с вами?! – вскрикнул гардеробщик, увидев их помятый вид. – На вас лица нет.
- Скорей! – вскрикнула она. - Дайте мой плащ. Вот номерок… тридцать три…
- Как, вы уже уходите?! – удивился гардеробщик. – Такой спектакль! Зрителей полон зал. Может, вы всё-таки передумаете?
- Нам нужно срочно позвонить! - подхватил он. – Дедушка в зале, по всей видимости, умер.
- Примите мои соболезнования, - доставая платок, сказал гардеробщик. – Смерть в театре об этом только можно мечтать. О-хо-хо. Сколько ему было?
- Кому? – переспросил он.
- Вашему дедушке, - гардеробщик отхлебнул чаю. – А чёрт, горячий.
- Это посторонний дедушка! – возмутилась она. – Он просто сидел на нашем месте…
- И вы его того… придушили. Ха-ха-ха. - Гардеробщик ехидно засмеялся. – Ну ладно, ладно не горячитесь… я пошутил. Дедушка не ваш, тогда зачем понапрасну суетиться. Спектакль кончится. Приедут санитары. И всё…
- Как всё?
- Вынесут…
- Гардеробщик, вы чёрствый человек, - сказала она. – Дайте мой плащ я всё равно буду звонить.
- Ну хорошо… сейчас… сейчас… ваш номерок… тридцать три. – Гардеробщик развернулся и, бубня себе под нос, исчез среди верхней одежды… - Как они будут звонить? Связи-то нет…
В эту волнительную минуту он хотел быть как можно ближе к ней, поэтому и обнял за талию. Она, естественно, не сопротивлялась.
Гардеробщик наконец вернулся и, положив на прилавок куртку и шубу, вежливо добавил:
- Пожалуйста.
- Что это?!! – восстала она.
- Шуба… - спокойно сказал гардеробщик.
- Какая шуба? Я была в плаще! – не унималась она.
- По всей видимости, норковая… кх-кх-кх. А ваш плащ… не знаю, не знаю. Вы мне дали номерок тридцать третий? Тридцать третий. А там куртка и… шуба.
- Я вам не позволю издеваться над моей девушкой! - заступился он. – Только дура может одеть весной шубу.
- Зря вы так, - обиделся гардеробщик. – У меня здесь в гардеробе ещё одна женская шуба висит.
- Не смейте её сюда приносить! - предупредила она.
- Да. Нет. Конечно… я не об этом… - успокоил гардеробщик. – С хозяйкой той шубы я знаком лично. Она умница, ведущая специалистка гидрометцентра. Может, холодный фронт надвигается.
Как бы подтверждая свою версию, гардеробщик указал на верхний ряд окон, где в тусклом свете фонарей кружились белые хлопья, похожие на гагачий пух.
- Что же нам делать? – она посмотрела наверх и на её глазах снова выступили слёзы.
- Ждать, когда закончится спектакль, - в очередной раз успокоил гардеробщик. – Зрители разберут свои польта… но и тогда… ваш плащ… возможно, и найдётся. Хотя я и не очень-то в это верю.
«Разве ты не видишь, он над нами издевается?»
«Вижу. Его бессмыслицу, глупость, чушь».
«Так останови его. Сделай что-нибудь, если ты меня по-прежнему любишь».
«Я люблю тебя! Поэтому готов на всё».
Его дыхание сделалось глубоким; сердце подхваченное порывом решимости бешено застучало. Почувствовав неладное, гардеробщик двинулся задом.
- Где кабинет директора?!! – завопил он.
- Директора нет… - парировал гардеробщик. – Он в командировке.
- Мне плевать… - не унимался он. – Так, где же?
- Наверху… по лестнице направо…в тупике.
- Жди меня здесь, я сейчас!
В его беге ощущалась лёгкость. Только избранным судьбоносные решения приходят сверху.
- Пока его нет, вы бы надели шубу, - попросил гардеробщик. – А то от лежания мех портится.
«Почему бы нет», - подумала она и надела шубу.
Гардеробщик хотел выдать витиеватый комплимент, но не успел. Его привлек шум зрительного зала. По зеркалу, словно предчувствуя будущий хаос, пробежала еле уловимая рябь. Двери под напором распахнулись и из зала, давя друг друга и толкаясь, высыпалась очумелая публика.
- Бомба!! – ревела она. – В зале заложена бомба!
- Диктор сказал: взрыв через десять минут!
Гардеробщик в этот момент оказался главным действующим лицом при исполнении, потому что на него остервенело набросились.
- Быстрей… мою куртку!
- Пальто давай!
- Пустите меня я с биноклем!
- Пошёл в жопу!
- Сам пошёл!
- Берите же плащ! Ещё плащ! Два плаща! Куртка! Два пальто! Чья шинель?
- Не лапайте меня! Двубортное пальто моё! Куда вы суёте руку?! Это моя шляпа! У-у-у, шляпа! Сам ты шляпа! Перестаньте обнимать мою любовницу! Хам! Я тебе сейчас все зубы пересчитаю! Помогите, меня, кажется, насилуют! Не дождетесь…
Любое безумие, когда-нибудь кончается и приходит тишина, пусть ненадолго, но её бывает достаточно, чтобы сделать верный шаг или сказать опошленному нами же миру доброе слово.
- Простите меня. - Она смотрела на пустой гардероб. - Я была не права плаща действительно нет.
По лестнице послышались шаги.
- Вот и ваш молодой человек идёт, - сказал гардеробщик. – Вам пора…
Он взял её под руку, и они пошли к выходу. На улице падал снег.
«Интересно сколько может стоить эта шуба?»
«Всё равно я её не буду носить, потому что она чужая».
«Неужели эта история так закончится?»
«Я думаю, нет. Ты должен что-то придумать».
- Тебе не холодно? – спросил он.
- Так. Чуть-чуть… - сказала она и сунула руки в карманы. – Ой, здесь что-то есть. Смотри записка.
- Записка! Давай сюда к свету. Ну же читай.
- Отель «Марриотт», тридцать третий номер, в двадцать один ноль-ноль.
Они стояли как раз напротив отеля «Марриотт».
- Ну же смелее… - напутствовал он.
- Только ты идешь первым… - резонно заметила она.
В дорогих отелях всегда царит особая атмосфера. Даже воздух здесь пропитан искрящимся блеском.
- Пожалуйста, пройдите сюда, - подсказал швейцар.
Он толкнул дверь тридцать третьего номера и вошёл, как к себе домой. Она полностью полагалась на него, поэтому от её нерешительности не осталось и следа. Номер «люкс», в которой они вошли, говорил сам за себя. Она прикрыла дверь и подошла к нему.
- Поцелуй меня, - попросила она.
Губы хранили вкус детства. Возможно, поэтому поцелуй получился сладким.
В дверь кто-то постучал.
- Войдите, - разрешил он.
Пропуская вперёд собаку, вошёл полицейский в форме капитана.
- Простите меня служба, - сказал капитан. – Я быстро…
- Сколько мне светит? – спросил он.
- Вы молодец, что позвонили. Ваша девушка может вами гордиться. Только благодаря вам мы смогли обезвредить бомбу, которую террористы заложили в театре.
- Это мой будущий муж, - сказала она.
- Вот держите, - сказал капитан и протянул ему конверт. – Здесь ваша премия. Купите будущей жене… Хотел сказать шубу, но шуба уже есть. Тогда купите ей ещё что-нибудь ценное. Желаю вам счастья.
- Спасибо товарищ капитан.
- Спасибо…
ВЫШИБАЛА
Чаще всего побеждает тот, кого не принимали всерьёз.
Эразм Роттердамскийначало
В примыкающий к конторе предбанник, не дожидаясь приглашения секретарши, которая к концу дня врубала девиз «ни жарко ни холодно» от всех присутствующих здесь, включая и босса, вошёл молодой мужчина. Ничего выдающегося в нём не было. Роста среднего, лицо обычное, фигура так себе – женщины на таких самцов всегда смотрят свысока. Вот и секретарша одарила посетителя пудовым взглядом, пока тот располагался в единственном гостевом кресле.
- Извините, я не представился, - сказал посетитель. – Меня зовут Кристофер Норманов. Я буду у вас работать.
«Надо же, Кристофер! Метр с кепкой, куда ты лезешь? - секретарша улыбнулась, почти незаметно краешком губ. - Такая самоуверенность. Буду у вас работать. Кем? Вышибалой? Ой, держите меня, я сейчас лопну от смеха».
Догадавшись, что причина надменного настроения секретарши в нём, Кристофер на одну чашу воображаемых весов положил всё со знаком плюс: её высокий рост, каштановые волосы и белозубую улыбку, на другую – всё со знаком минус: её упитанное тело и отвратительный характер. Подвести под общий знаменатель его желаний оказалось проще простого: за белоснежной кожей скрывался душу обжигающий коктейль. Такой, как он любил, возможно, поэтому мысль о знакомстве возникла сама собой.
- Хотите пари?
- Что? Пари мне, по поводу?
- По поводу моего трудоустройства.
- Хм-м-м, Ну кем? Все вакансии заняты, - она чуть сморщила лоб. – Бармен, официант, повар и два поварёнка, пианист и певичка, две шлюхи. М-м-м. Я и босс. Все сидят, словно птички на жёрдочках.
- А вышибала?
- Ну, нет, извините, здесь таким амбалам дают от ворот поворот, что вам…
Дверь кабинета босса с треском распахнулась и из неё, с пеной у рта, будто бык, получивший путёвку на живодёрню, выскочил следующий по счёту амбал. Кажется, уже пятый за день, если верить записям секретарши.
- Чтобы бы вас всех чёрт побрал. Ползучие гады! Вас и ваше гнусное заведение! – разразился он. – Сами не знают, чего хотят! Меня, Гарика Смелова, чемпиона округа по смешенным боям нахально отправляют в аут. А-а-а!
Перед тем как убраться восвояси, Гарик придумал, как поправить своё испорченное настроение. Портить застрахованную мебель не было резона. Кристофера он в упор не видел, поэтому в качестве жертвы была выбрана секретарша. Умственная зрелость, хромавшая на обе ноги, постоянно бросала Гарика из крайности в крайность. На краю звериных инстинктов он всегда получал душевный комфорт. Влететь в рай на чужом горбу, пусть даже на миг, для него считалось высшим пилотажем. Возможно, только сейчас, в минуту опасности секретарша почувствовала в себе изящество и лёгкость женщины, к телу которой прилипли ненавистные, лишние килограммы. Характерный недостаток многих дам. Объект критики и подковырок. Хотя другие мужчины считают это достоинством. Впрочем, сейчас, как аргумент в защиту своего внутреннего мира, она искала на столе предмет потяжелее, например, чугунный дырокол.
Пока Гарик, словно мясник, визуально, раскладывал тело секретарши по полочкам, выделив за основу заднюю часть и вымя. И уже выбирал из своего скудного лексикона хамское словечко. Кристофер, сыграв на опережения, дышал в спину амбала-вредителя с чувством собственного достоинства.
- Послушайте, уважаемый, - попросил Кристофер. – Вам лучше без слов убраться восвояси. Так будет лучше для всех.
- Что! Кто?! Кто, это здесь бухтит мне в спину?!! – Гарик обернулся мгновенно, так, что хрустнули шейные позвонки. – А-а-а, малышшш. Решил податься в мальчики для битья. Видит бог, я этого не хотел…
- Только ни здесь… - попросил Кристофер. – Давайте выйдем на воздух. Там так легко дышится.
- Конечно. Ха-ха. Супербой отправляется на бой. Ню-ю-ю…
- Кристофер, спасибо вам, - сказала секретарша. – Вы настоящий джентльмен. Меня зовут Жанна-Мэри-Натали. Это отец так сложно назвал, чтобы у парня, ну тот, который меня полюбит, было бы право выбора.
- Здорово. – Похвалил Кристофер. – Каждый день новое имя и новые отношения. Сначала любвеобильная Жанна, затем застенчивая Мэри и, наконец, развязная Натали.
- Да Крис… - секретарша чувственно вздохнула. – Отец всегда хотел, чтобы рядом со мной был романтичный человек.
- Эй, хватит сюсюкать. – Прервал Гарик. – Впрочем, у вас есть миг, чтобы запомнить его живым.
Они вышли. В контрастирующем цвете догорающего заката силуэт Гарика смотрелся вызывающе. Следом маленькой тенью, словно солнце по-прежнему жарило в зените, с непроницаемым взглядом шёл Кристофер. Чтобы оказать последнему поддержку, Жанна-Мэри-Натали сделала свой взгляд таким же непроницаемым, добавив к морщинкам лба холодную глубину Ледовитого океана.
«Если этот парень вернётся – прижимая к скачущему сердцу дырокол, подумала Жанна-Мэри-Натали. – Я проведу этот вечер с ним. Правда, он немного мал для меня. Ну и что. Вольдемар, Алекс и как его… Филипп были не намного выше. Ах, только б вернулся».
- Ах! – от неожиданности секретарша вскрикнула.
Кристофер вернулся и был спокоен, как будто ничего не случилось, словно мордобой в последний момент по просьбе трудящихся заменили дружеской беседой. Он приблизился к Жанне-Мэри-Натали на расстояние романтического поцелуя; за непроницаемым взглядом последовала приветливая улыбка.
- Скажи, босс, он всё ещё там?
- Наверно, - секретарша чуть качнула плечи. – Крис, ты лучший, даже если тебе откажут. Хочешь, я поговорю с ним?
- А как же наше пари? А-а-а?
- Считай, что ты его уже выиграл.
- Я быстро одна нога здесь другая там. Подождешь меня?
- Ну, конечно. Куда я денусь. Кстати, у босса часто случается странность: что-то типа раздвоение личности. Тиран и ребёнок в одном флаконе.
- Час от часу не легче. Уж лучше тиран, чем ребёнок…
Кристофер заглянул к боссу и, вздёрнув, словно на флагшток большой палец, мигом исчез за дверью.
Жанна-Мэри-Натали засекла время.
«Через минуту он будет моим по-любому. Вот только с каким настроением? Ой, как я не люблю нытиков. Ладно, потерплю, ведь он такого амбала проучил».
Часы минуту за минутой отсчитывали время. Было тихо, словно за дверью готовили ребёнка ко сну и, чтобы ему не мешать, перешли на язык благородных жестов. Или все давно ушли незаметно через чёрный ход. Или…
«Убийство! - Жанна-Мэри-Натали прикрыла ладонью округлившийся рот. – И это Кристофер ни кто иной, как серийный маньяк».
Дверь скрипнула. Жанна-Мэри-Натали вскрикнула:
- А-а-а!
- Ты чего орёшь? – спросил выходящий из кабинета босс. – А-а-а?
На фоне Кристофера фигура босса казалась ещё крупнее.
- Даже не думала орать. Так вскрикнула чуть-чуть от неожиданности.
- Так, этот парень, - босс немного фамильярно хлопнул Кристофера по плечу. – Будет работать у меня. Оформишь с завтрашнего дня. Без испытательного срока и это… включая полупансион.
- Оформляю вышибалой, я правильно поняла?
- Да. Да. Вышибалой. – Босс ещё раз присмотрелся к Кристоферу и одобрительно кивнул. – Да. И подбери ему номер в гостинице.
середина
По петляющей в гору дорожке шла влюблённая пара. Частокол фонарей, освящавших одну сторону, походил на слаломный спуск для начинающих. Другая же сторона совсем не горела. Возможно, её включали чуть позже. Или с целью экономии освящение чередовали. Что вносило неразбериху в стаю мотыльков, вынужденных, чтобы занять место под солнцем, прилетать заранее.
Остановившись, влюблённые начали целоваться, и Кристоферу, чтобы их не задеть, пришлось выпустить руку Жанны-Мэри-Натали. Секретарша взглянула на него с некоторым укором и, не теряя темпа, поцеловала в засос немного растерявшегося сослуживца.
- Прекрасный вечер. – Кристофер чувственно вдохнул. - Нам ещё далеко?
- Ты извини, но это всё равно должно было случиться. - У Жанны-Мэри-Натали блестели глаза. – Я весь вечер просидела, как на бочке с порохом. Нужна небольшая разрядка. От выпивки бы сейчас не отказалась. А ты, наверно, есть хочешь?
- Хочу, как стая голодных волков.
- Видишь на горе огни? Это наш ресторан.
Обычно ближе к ночи в ресторанах закипала разгульная жизнь, и публика набивалась под завязку. Звенела музыка, звенели бокалы, звенели монеты. Но в «Аллигаторе», куда устроился работать Кристофер, всё происходило с точностью до наоборот. В самый разгар веселья зал ресторана постепенно пустел и погружался в полумрак. Посетители расходились, и блуждающий официант нехотя гасил над опустевшим столиком свечи. Подойдя к ресторану, Кристофер и Жанна-Мэри-Натали в полной мере ощутили контраст огней: в ресторане мрак, а в гостинице, которая была этажом выше, электричество не экономили.
- Что здесь ни так, – сказал Кристофер. – Там свет, здесь тьма. Закрыто?
- Да. Нет. Все в порядке. Сейчас поймёшь. - Жанна-Мэри-Натали взяла Кристофера под руку. – Пошли.
В середине зала официант затенял ещё один опустевший столик.
- Эй, Боб! – позвала Жанна-Мэри-Натали. – Не делай этого, мы здесь.
- Жанна-м-мм… - от длинных слов официант иногда заикался. – Привет!
Жанна-Мэри-Натали по-прежнему держа Кристофера под руку, подвела его к официанту.
- Познакомься, это Крис наш новый вышибала. А это Боб наш старый официант.
Кристофер и Боб пожали друг другу руки.
- Как дела Боб? – спросила секретарша.
- Так. Ни рыбы, ни мяса. Креветки, пиво и чипсы будете?
- А цыплёнок табака?
- Ладно, в виде исключения принесу.
- И виски.
- Послушай, почему здесь так мрачно? – осматривая полупустой зал, спросил Кристофер. – Где музыка, брызги шампанского? Где публика сорящая деньгами?
- Там, в номерах… - Жанна-Мэри-Натали увидев за стойкой бармена, поприветствовала его. – В нашей конторе дорогая кухня и дешёвое проживание. Поэтому все отрываются ни здесь, а там… Я говорила боссу, что…
- Эй, официант, чтоб тебя чёрт побрал ещё виски.
Жанну-Мэри-Натали передернуло, а Кристофер даже не обернулся, потому что, без всякого сомнения, был уверен, что Гарик ещё не сказал последнего слова.
Гарик сидел в окружении двух ласковых, штатных шлюх и без затей вливал в себя алкоголь.
- Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет… - пропел Кристофер.
- Ты что, Крис? - Жанна-Мэри-Натали улыбнулась. – А-а-а?
- Мне нужна мелодия усиленная басами. Пам-пам-пам-парам…Бум-бум-бум-бум-бум…
Заиграла музыка.
Официант принёс долгожданного цыплёнка табака.
- Подожди Боб, дай ручку. – Кристофер взял салфетку и что-то написал. – Передай вон тому верзиле и сразу убегай.
- Куда у-убегать?
- Куда глаза глядят…
Официант приблизился к столику, где сидел Гарик и к очередной порции виски добавил таинственную записку.
- Я не просил счёт! – буркнул Гарик.
- Эту записку вам просили п-ппередать, - тихо сказал официант.
- Что здесь? – Гарик напряг зрение. – А чёрт! Где он этот маленький говнюк?!!
- Я здесь Гарик! – крикнул Кристофер.
- Только на воздух я с тобой не пойду! – засучив рукава, Гарик угрожающе надвигался. - Я буду дубасить тебя здесь на глазах почтенной публики. Дайте больше света, пусть все видят мой триумф.
- Гарик, не надо! – восстала Жанна-Мэри-Натали, закрывая собой Кристофера. – Крис пошутил. Он ещё не вышибала, вернее он вышибала, но только с завтрашнего утра. Ой, не надо…
- Так этого недоноска взяли на мое место! – ревел Гарик. - Чтобы вас всех чёрт побрал! А-а-а…
- Теперь моё слово, - сказал Кристофер. – Предлагаю грязный мордобой заменить классическим боксом. Три раунда по три минуты. Как и положено со ставками. Господа! Делайте ставки.
- Мне на всё это плевать! – бушевал Гарик. – Я дерусь за своё честное имя.
- Гарик, ну ты же не дебил. Деньги не будут лишними. – Убеждал Кристофер. – Тем более ты фаворит.
- Ладно, уговорил. – Согласился Гарик. – Я себе не нахожу места! Дайте мне свободу действий!
На крик, из номеров с извечным вопросом «Что за шум, а драки нету?», стала подтягиваться публика. Свободные столики быстро заполнялись. Шлюхи, оставшиеся не у дел, зажигали свечи. А Официант под шумок разносил разбавленный алкоголь.
«Во-первых. – Рассуждал Боб. – Кристофер чтобы уцелеть, будет крутиться как заводной, и тянуть время, а в баре алкоголя кот наплакал. Во-вторых, для публики, которая хочет увидеть зрелище до конца слабый алкоголь даже лучше. В-третьих, долгожданная сверхприбыль. Когда ещё такое случиться».
Официант улыбнулся, мысли в голове бежали, словно скорый поезд, освобождая язык от нудного заикания.
Пианист, подогреваемый нетерпением, воодушевлённо колотил по клавишам. Сонная певичка, выбежавшая на сцену, ни как не могла въехать в мелодию. То ли яркий свет сбивал её с толку, то ли в лёгком, вечернем платье ощущался дискомфорт, потому что в спешке она забыла натянуть нижнее бельё.
К представлению всё было готово.
Даже босс, появившийся из ниоткуда, внёс свою посильную лепту. Крикнув: «Всё. Всё. Всё. Свободных столиков больше нет», он запер входную дверь.
Гарик и Кристофер встали напротив друг друга и приготовились драться. Ставки сделаны, победитель получает всё.
Понимая, что достаточно один раз двинуть противнику в челюсть и дело сделано, Гарик начал беспорядочно махать пудовыми кулаками. Кристофер, словно танцуя, легко уходил от ударов, придерживаясь тактики «взять соперника измором», которая всегда давала ему преимущество в концовках.
Во всякое время такие противостояния подогревают преданные болельщики, которых хлебом не корми, дай погорланить. Жанна-Мэри-Натали не жалела голосовых связок и кричала не своим голосом, потому что перешла на бранные слова в адрес Гарика. А что касается её преданности, то собака Павлова здесь просто отдыхает, в лучшем случае завидует. Правда, иногда процесс боления напрямую связан с больничной койкой. Довести себя до экстаза и заболеть, а потом ещё и умереть проще простого. Не очень свежее отступление закончим философским камнем «Что все там будем» и давайте вернёмся к поединку.
Гарик напирал. Гарик бил, вкладывая в удар последнюю силу. Кристофер закрывался. Кристофер уходил, отвечая резкими ударами в корпус соперника.
Первый раунд заканчивался. Тяжело дыша, Гарик сбавлял обороты; один промах, наслаивался на другой. Когда пущенный Гариком кулак в очередной раз пролетел мимо, Кристофер, словно напружиненный выпрыгнул и, вложив в удар всю силу, резко атаковал челюсть соперника. Фигуру высшего пилотажа «штопор» Гарик исполнил на одном дыхании, а уже потом под улюлюканье толпы завалился на пол.
конец
Прохладного душа для Жанна-Мэри-Натали оказалась мало, и она вышла на балкон, чтобы погрузиться в ночную прохладу, которую навевал спустившийся с гор ветерок. Луна лежала, словно на ладони. Жанна-Мэри-Натали вздохнула полной грудью и машинально подтянула пояс легкого халата, прикрывающего голое тело. Услышав лёгкий шорох, Жанна-Мари-Натали повернулась. Её сердце колотилось как никогда. Рядом, обернув талию полотенцем, с мокрой головой стоял Кристофер.
- Я весь дрожу, - сказал Кристофер. – У меня давно никого не было.
- У меня тоже.
- Я люблю тебя.
- Я тоже.
- Я хочу тебя.
- Я тоже. – Жанна-Мэри-Натали притянула Кристофера к себе. - Послушай, а там в первый раз, ты так же бил его?
- Нет. Ни так. Дело в том, что Гарик мой двоюродный брат, и мы просто договорились. Так что ни записки, ни драки не было.
- Ты что делаешь?
- А что?
- Разве эта концовка?! Эта какая-то дребедень. Что поцелуя тоже не было?
- Нет, поцелуй был.
- Ну-ка давай, рассказывай, как всё было на самом деле. Я ведь видела, дрались-то вы по-настоящему.
- Да. – Кристофер улыбнулся и обнял Жанну-Мэри-Натали. – Всё было с точностью до наоборот. Только давай, я расскажу тебе после.
Жанн-Мэри-Натали кивнула и крепко прижалась к своему любимому спасителю.
ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО СЫСКА
Когда суть дела обдумана заранее,
слова последуют без затруднений.
ГорацийВ одном из учреждений, куда вход происходит строго по пропускам, а проверяющие при виде особых лиц берут под козырёк, состоялась на первый взгляд обычная для таких учреждений беседа. Её разводили двое статных мужчин в штатском: начальник особого отдела полиции подполковник Кулиш И. А., попадающий с двадцати пяти метров в яблочко, и его заместитель майор Куликов П. В., владеющий нокаутирующим ударом. Возможно, чтоб напустить больше тумана, они курили.
- Игорь, этот старлей Третьяк дуб дубом. Опозорит весь отдел, - в голосе Куликова звучали обидные нотки, возможно, потому что за сказанными словами бежали его тревожные мысли: «Если что случится, всё свалят на меня. Я остаюсь за начальника с меня и спрос».
- Паша, а ты, понимаешь, для чего? Будешь контролировать каждый его шаг, ничего не случится. Я выйду из отпуска и если что… подставлю плечо. – Вразумлял сослуживца Кулиш, который и в голосе, и в манерах держаться, показывал своё превосходство, следовательно, и в мыслях превосходил собеседника: «Привыкли, понимаешь, за счёт меня выезжать. Теперь вот крутись, как хочешь. Моя хата с краю я ничего не знаю. Ха-ха».
Через несколько минут, а если точнее через две минуты и тридцать секунд, так как офицеры особых отделов ценят пунктуальность, в кабинете, где только что они беседовали, зазвенел телефон междугородней связи. Начальник уже уехал паковать чемоданы, поэтому трубку взял заместитель, который, впрочем, таким уже не являлся, так как на столе лежал приказ о его назначении.
- Майор Куликов слушает, - стараясь скрыть естественное волнение, представился в трубку новоиспечённый начальник.
Но трубка молчала, а на другом конце связи слышалось лишь лёгкое потрескивание.
- Фу-фу, - дунул в трубку Куликов. – Майор Куликов слушает…
- Последний срок завтра! Выполнить и доложить! – голос в трубке прогремел, словно выстрел, и Куликов от неожиданности плюхнулся в кресло руководителя. – Все свободны…
В трубке Куликов узнал голос генерала, который в свойственной манере кому-то давал разнос.
- Эй, майор, ты ещё на связи?
- Да, товарищ генерал, - сказал Куликов, смахивая со лба бусинки пота. – Слушаю вас.
- Ну как там мой племянник? – спросил генерал.
- Хорошо, товарищ генерал. – В кресле руководителя Куликов почувствовал себя увереннее. - Нам повезло, что старший лейтенант Третьяк служит в нашем отделе. Проявляет инициативу, смекалку и прочую работоспособность.
- Ну-ну. Вы там не очень-то расслабляйтесь.
- Да. Нет. Товарищ генерал, мы бдим.
- Очень хорошо, что бдите. Теперь слушай приказ: завтра к вам по обмену опытом из поднебесной прибудет офицер. Создашь группу из старлея Третьяка и этого китайца. Поручишь им самое сложное задание, и на первых порах будешь их опекать. Третьяк парень смышлёный, тут ты прав, выполнит задание в одно касание. Помнишь, как играли киевляне? Буряк проходит по правому флангу. Навешивает мяч на ворота и Блохин одним касанием забивает «Спартаку» гол. Я проконтролирую. Всё понял?
- Так точно, товарищ генерал!
- Всё. Выполняй.
В трубке зазвучали гудки.
«Дудки тебе, - нервничал Куликов. – Это Гаврилов проходит по правому флангу. Навешивает на ворота и Жора Ярцев в одно касание прошивает ворота «Динамо».
Наступает момент, когда человек понимает: лучше страшный конец, чем бесконечный страх. Куликов испугался, потому что старлей Третьяк никакого задания не выполнит, а все шишки полетят, естественно, на его руководящую голову. Продвижение по службе, назначение в столицу: всё улетит собаке под хвост. Майору вдруг захотелось лечь на больничную койку. И впасть в искусственную кому, которая предохраняет мозг от всех нежелательных потрясений.
«Подумаешь, всего-то две недели, а диагноз пусть поставят: лёгкая сердечная недостаточность, связанная с этой, блин, должностью и с этим, блин, заданием».
Куликов машинально прихватил левую грудь, но сердце работало, как швейцарские часы.
После неуверенного стука дверь в кабинет отворилась; на пороге стоял молоденький лейтенант.
- Разрешите, товарищ майор? – спросил он.
- Что там у тебя?
- Криминальная сводка за неделю.
«А-а-а, ладно, - согласился Куликов. - Глаза бояться, а руки делают. Кажется, так звучит эта пословица. Что ж будем работать, другого выхода просто нет. Вовремя он зашёл с этой сводкой».
Правда, последние полгода Куликов, как говорят, был не в курсе городского бандитизма, так как занимался техническими вопросами: например, создал с нуля компьютерный класс, а также занимался организацией зала боевых единоборств. Поэтому где-то в глубине души он был даже рад, что возвращается в родной уголовный розыск.
Взглянув на майора, лейтенант открыл папку. Куликов одобрительно кивнул.
- В ночном клубе «Ласточка» задержаны два наркомана. – Лейтенант читал с выражением, почти, как диктор центрального телевидения. – У них изъяты два пакетика с белым веществом. Экспертиза установила, что это стиральный порошок «Лотос». В общежитие трамвайного депо №5 ликвидирован притон. Проститутки здесь оказывали интим услуги круглосуточно, но от денег отказывались, прося взамен продукты питания и одежду. На фермерском рынке украден мешок картошки. Злоумышленник задержан по горячим следам…
- Подожди, подожди, лейтенант. Что это за сводка такая? Украден мешок картошки… – в голосе Куликова зазвучали начальственные нотки. – Мы, понимаешь, не Чикаго, я знаю, но и у нас должны быть грабежи, изнасилования, убийства. Так что про картошку отставить. Я начальник особого отдела, мне подавай резонансные дела.
Лейтенант что-то промямлил и замолчал. Бегая глазами по печатному листу, он искал между строк, что-то из ряда вон выходящее. По выражению его лица Куликов понял, что громких дел в ближайшее время не предвидится.
- Свежая пресса есть? – спросил Куликов.
- Да, товарищ майор. «Городской вестник». – Лейтенант чуть приободрился. – Принести?
- Да. И вот что ещё. Позови ко мне старшего лейтенанта Третьяка.
- Разрешите идти?
- Иди…
Куликов газет не читал, как говорится, от корки до корки, а просматривал из любопытства, как правило, начиная с последней страницы: вначале спорт, затем погоду, кроссворд, если он не очень сложный. С новостями культуры майор знакомился мельком, а иногда, когда был не в духе, игнорировал. Но сейчас всё происходило с точностью до наоборот, будто Куликов являлся лицом представляющим русскую интеллигенцию, которая в первую очередь интересуется культурой. Куликов прочитал, и его лицо покрылось румянцем:
«Событие года. Завтра в городском музее будет выставлено на всеобщее обозрение «Яйцо Фаберже». Выставка продлится три дня».
Куликов прочитал ещё раз, надеясь, что эмоции схлынут, но они наоборот усилились, подталкивая его к непростому решению.
«Вот оно резонансное дело», - подумал Куликов.
В дверь постучали.
- Войдите, - разрешил Куликов.
- Старший лейтенант Третьяк по вашему приказанию…
- Проходи. Садись.
Третьяк роста был среднего, какой-то весь округлый, лицо в веснушках, а нос картошкой, - одним словом на первый взгляд простак. Но если начинать осмотр с глаз, можно в корне поменять мнение, потому что в них читались незаурядные способности.
- Завтра к нам по обмену опытом прибывает офицер из китайской народной республики, - заявил Куликов громогласно.
- Уже прибыл, товарищ майор. Вчера, – признался Третьяк.
- Как вчера?!
- Так. Я подполковнику Кулишу докладывал. Он приказал мне её встретить и разместить в гостинице…
- Её?! Офицер, что женщина?
- Так точно.
«Ну, Кулиш, сучёнок, спасибо тебе… - Куликов мысленно ругнулся, и, посмотрев, в глаза Третьяка спросил: - Ну и как она… в смысле… общения?
- По-русски хорошо говорит. Да. Мы с ней же на вокзале сфотографировались. – Третьяк протянул мобильный телефон. – Вот посмотрите.
На мини-экране рядом с Третьяком стояла маленькая, полная женщина очень похожая на уборщицу из солнечного Таджикистана. Её плоское лицо улыбалось.
«Два сапога пара», - подумал Куликов и снова громогласно добавил: - Теперь слушай приказ: будешь работать с ней в паре. В ближайшие дни вашей группе будет поручено сложное, уголовное дело. Так что будет возможность продемонстрировать свои лучшие качества. А пока составь для неё небольшую культурную программу. Покажи город, ну и так далее… Она сейчас в гостинице?
- Никак нет. В гостинице ремонт. Поэтому я поселил её на конспиративной квартире.
- Так. Хорошо. – Куликов о чём-то задумался. – Ладно, иди, готовься. Подожди. Позови ко мне лейтенанта.
Держа в руке блокнот, вошёл лейтенант, по все видимости, адъютантская должность его устраивала.
- Ты про яйцо Фаберже что-то знаешь? – спросил Куликов.
- Да. Завтра в городском музее состоится выставка…
- Вот именно выставка. А есть только небольшая заметка в газете. Так. Записывай. Связаться со всеми средствами массовой информации. В первую очередь телевидение: пусть сделают репортаж и покажут в новостях. Затем радио: пусть вбросят в эфир информацию и установят обратную связь со слушателями. Если будут отнекиваться, что, мол, сделали уже. Скажи от моего имени этого не достаточно. Пусть усилят. Для нашего города эта выставка событие номер один. Всё понял?
- Так точно, товарищ майор.
- Выполняй. Стой. М-м-м. Возьми в помощь… как его? Не… Не… Не…
- Незамутдинова?
- Да. Я еду в музей. Где моя машина?
Новые амортизаторы сглаживали неровности дороги и, едущий в машине, Куликов чуть укачивался, будто младенец в люльке. Если раньше он мог банально задремать, зная, что никакого криминального события не случиться, то сейчас, приняв непростое решение, он своими руками это криминальное событие будет создавать. Поэтому про сон можно было вообще забыть.
«Первым делом музей, – размышлял Куликов. - Продумать до мелочей, как лучше это яйцо выкрасть. Второе: только бы этот Добродеев был в городе. Третье. А вот третье: придумаю потом».
- Что мы так медленно едим? – спросил Куликов у водителя.
- Товарищ подполковник, когда уходил в отпуск, приказал ездить строго по правилам. Вот же знак висит. – Водитель показал пальцем. – Не больше сорока…
«К чёрту этого подполковника! – про себя вспылил Куликов и, не обращая внимания на знак, приказал: - Ну-ка, давай прибавь, я опаздываю…
Музей представлял собой старое, давно не ремонтированное здание, как говорят в таких случаях, держался на честном слове, и этим словом были люди, охранявшие здесь не только культурные ценности, а что-то ещё более важное, передающиеся из поколения в поколение, без которого человек превращается в обычного млекопитающего.
Куликов хотел войти, но дверь в музей оказалась заперта. Утопив кнопку звонка, он прислушался. Сигнал прозвенел еле слышно, но через стеклянную дверь майор увидел подходящего охранника, а за ним семенила пожилая женщина. В ней Куликов узнал директора музея и жестом попросил открыть.
- Людмила Николаевна, здравствуйте, - поздоровался Куликов и улыбнулся.
- А-а-а, а я вас помню… - сказала директорша. – Вы капитан Куликов.
- Здравствуйте, товарищ майор, - поздоровался охранник.
- Как, уже майор, - после показного удивления директорша вздохнула. – Как же быстро бежит время.
- А я узнал про выставку, - сказал Куликов. – И сразу к вам в музей. Хочу посмотреть, как вы подготовились.
- Пожалуйста, пожалуйста, - воодушевилась директорша и засеменила в обратном направлении. – У нас всё готово. Правда, экспонат ещё в пути.
- Сколько вас здесь? – спросил Куликов у охранника.
- Двое.
- Позвони начальнику, пусть даст ещё восемь человек. – Развязное поведение охранника заставило майора повысить голос. - Скажешь: я попросил.
- Ладно.
Директорша стояла в центре зала и Куликов к ней приблизился.
- Людмила Николаевна, экспонат очень ценный, поэтому охранные мероприятия должны быть проведены на самой высоком уровне.
- Да вы правы, яйцо Фаберже ценнейшее, художественное произведение.
- А сколько может стоить это яйцо?
- Да вы что?! Оно бесценно!
- Поймите, в зависимости от цены этого яйца будет выделена соответствующая охрана. Скажите хотя бы для статистики.
- Три миллиона пятьсот тысяч американских долларов, - сказала директорша и покраснела.
- Вот видите… - майор разочарованно выдохнул, потому что думал, что яйцо стоит дороже. – Здесь нужна серьёзная охрана. Всё должно быть продумано до мелочей. Кстати, где будет храниться этот ценный экспонат?
- Вот здесь, - директорша показала на стеклянную витрину. – Особо прочное стекло, есть сигнализация. А если прикоснуться, в моём кабинете загорается лампочка.
«Ильича… - съязвил мысленно Куликов. – Всё это вчерашний день. Для опытного взломщика украсть, раз плюнуть».
Майор прекрасно знал этот музей, расположение кабинетов, как соединялись коридоры, где был технический люк, ведущей в городскую канализацию. Год назад он расследовал дело о краже из музея и всё запомнил до мельчайших подробностей. Кстати, икону шестнадцатого века похитила уборщица, которая, как потом оказалась, фанатично верила в Бога.
- Икона, - говорила она, должна находиться в церкви, а не в музее.
Куликов это дело раскрыл.
- Скажите: Людмила Николаевна, у вас в музее был прочный сейф с двумя электронными замками. Он где? – спросил Куликов.
- Там же где и был. В комнате рядом с моим кабинетом, - удивилась директорша. – Зачем он вам?
- Если я не ошибаюсь эта комната глухая с металлической дверью. Значит, сделаем так: вечером, когда музей закроется вы со старшим чоповцем…
- С кем?
- …С начальником охраны закроете яйцо в сейфе. - Куликов задумался. – Рядом с этой комнатой поставим двух сменных охранников. Согласны?
- Майор, вы молодец, - директорша кокетливо улыбнулась. – Хорошо всё придумали.
- Людмила Николаевна! Людмила Николаевна! – звал охранник. – Яйцо привезли.
Директорша засеменила к выходу. Куликов неторопливо пошёл следом.
Около музея стоял серебристый «Форд фокус» с московскими номерами. Рядом с машиной троица в одинаковых костюмах от утомительной дороги делала разминочные телодвижения. Один из них держал в руках металлический кейс.
- Здравствуйте! - воскликнула директорша. – А мы вас заждались.
- А-а-а, - протянул держатель кейса, вспомнив о цели поездки. – Да. Да. Правда, ваши дороги так утомляют.
Слово «ваши» резануло слух, и Куликов задумался.
«Бесценное сокровище привезли на обыкновенных «жигулях». Где бронефургон? Где машины сопровождения? Где, наконец, охрана? Странно. Наверно опять урезали финансирование, и им приходится крутиться на мизере».
Куликов почувствовав на себе чей-то взгляд, быстро переключил внимание, будто в голову ему вживили компьютерный чип с самой продвинутой программой.
Немного в стороне, держа за руку товарища из поднебесной, стоял старлей Третьяк, выжидающий момента, чтобы подойти.
- Товарищ майор, разрешите представить, - подходя к майору, сказал Третьяк. – Лейтенант народной вооружённой милиции Китая Ченгуанг Мяо.
- Здравие желаю, товарищ майор, - представительница из поднебесной говорила ясно без малейшего акцента. – Я очень рада служить под вашим началом.
Куликов хотел ответить чем-то оригинальным, но на языке вертелось: «Я тоже очень рад», «Как хорошо, что вы…», «Я думаю, мы сработаемся». В конце концов, пауза затянулась, нужно было что-то говорить.
- Лейтенант Мяо, вы замечательно выглядите, - сказал невпопад Куликов. – Сегодня музей закрыт, но в городе есть и другие достопримечательности. В храме «Святой Варвары» были?
- Товарищ майор, я неверующая, - сказала Мяо.
- Кх-кх, - кашлянул Куликов. – Извините, мне нужно идти. Много работы.
Подходило время обеда, но Куликов решил не отвлекаться, главное сейчас: Добродеев, к нему-то майор и торопился. Водитель, увидев знак ограничивающий скорость, приободрился и поехал с ветерком, а когда Куликов приказал свернуть влево, как ни в чём не бывало, въехал под «кирпич».
«Сержант, а ты молодец, - похвалил мысленно Куликов. – Далеко пойдешь. Начальство нужно ублажать».
- Останови, - попросил Куликов. – На сегодня свободен.
Пройдя через сквер, где в ветвях белой акации чирикали воробьи, Куликов оказался на городском рынке. Даже в рабочие часы здесь было многолюдно, поэтому слиться с толпой не составила труда. Вряд ли майор предполагал слежку, просто это был самый короткий путь к дому рецидивиста Добродеева. При виде открытых нараспашку окон майор приободрился, по всей видимости, Добродеев находился дома. После четвёртого, настойчивого звонка Куликову открыли дверь.
- Павел Валентинович, рад вас видеть. – Поджарый мужчина с непроницаемым лицом жестом пригласил Куликова войти. – Пожалуйста, проходите.
- Спасибо, Николай. – Куликов прошёл и огляделся. – Хорошо живешь…
- Хорошо, когда один. - Николай Добродеев насторожился, майор едва ли бы стал беспокоить по пустякам. – Мои на даче… я вот один кукую… отобедаете со мной?
- Не откажусь, - согласился Куликов. – Видишь, у тебя и дача есть.
- Тёщина дача… - улыбнулся Николай.
- Конечно, тёщина дача… - Куликов выжидал, сразу говорить было нельзя. - А машину ты записал на жену?
- Павел Валентинович, ну и шуточки у вас. – Добродеев готовил себя к серьёзному разговору. - Может, по сотки накатим за встречу?
- Почему ж не накатить старым знакомым. – Куликов для себя уже всё решил. - С удовольствием с тобой выпью.
Если не знать теневой профессии «медвежатника» Добродеева, можно, при виде его отточенных движений, было подумать, что домашнее хозяйство, например, приготовление котлет «по-киевски», основной вид деятельности Николая. Но Куликов знал Добродеева как облупленного. Две судимости и всё за взломы элитных сейфов (это только раскрытых).
Добродеев налил водки и они, думая каждый о своём, выпили.
- Николай, мне нужна твоя помощь, - сказал Куликов.
- Слушаю вас, Павел Валентинович… - Добродеев уже решил ни за что не соглашаться.
- Про яйцо в нашем музее…
- Да. Слышал…
- Мне нужно это яйцо.
- Павел Валентинович, дело в том, что я завязал.
- Николай, ты меня знаешь. Я бы просто так к тебе не пришёл. Даю слово: ты будешь не при делах. Возьмёшь яйцо и передашь мне. Всё. А «шестёрку» на кого повесить я сам найду.
- Павел Валентинович, я завязал. Правда…
- Я понимаю тебя, но надо будет развязать, - Куликов смотрел рецидивисту в глаза. Добродеев тоже взгляда не отводил. - Ты помнишь своё последнее дело? Сколько тебе светило, а-а-а? Восемь. А дали тебе сколько?
- Да помню я всё. Помню…
- Получил от меня армейский срок. Твоя Татьяна меня просила. Мне было сложно, помочь… но я помог…
Добродеев налил ещё по одной.
- Подожди, - остановил его Куликов. – Скажи: ты согласен?
- Я это сделаю в последний раз. Больше меня не просите, - сказал Добродеев и одним махом выпил.
- Дай мне чистый лист, - попросил Добродеев.
Делая небольшие пояснения, майор нарисовал план действий: крестиком пометил технический люк, провёл линии коридора, где будет находиться охрана, и главное – как попасть в комнату с сейфом. Добродеев безучастно кивал, будто речь шла не о краже, а о детской игре «казаки разбойники», где в худшем случае ему выпишет подзатыльник отец.
- Охранники у комнаты с сейфом меняются через два часа. Усыпляющий газ и противогаз получишь завтра вечером, - Куликов улыбнулся, смял и поджог улику. – Всё понял?
- Да, - сказал Добродеев глухим голосом. – Понял…
- Значит, твои сыновья на даче, – акцентировал перед уходом Куликов – Это хорошо… там воздух… Мои представь тоже на даче. У меня двое мальчиков и у тебя… совпадение. Детей нужно беречь… они наше будущее.
Возможно, уяснив намёк майора, Добродеев замолчал. Когда закрылась за ним дверь, он ещё долго стоял, как истукан, ни чего не понимая, будто на его мысли надели стальные, сдавливающие наручники.
Я, как автор, хочу извиниться перед читателем, потому что, мне кажется, есть смысл сделать монтаж и перескочить к тому событию, которого мы все ждём, а именно к краже. Тем белее с героями этого рассказа до того момента, как Добродеев вскроет сейф, ничего неординарного не произойдет. Куликов, например, уйдя от Добродеева, будет вечером дома смотреть телевизор. А утром приедет с инспекцией в музей и похвалит главного чоповца Ушакова за отличную организацию. Лейтенант Мяо будет этим вечером флиртовать с Третьяком, но в детективный рассказ их поцелуй не будет вставлен. Что касается «медвежатника» Добродеева, то он в этот вечер банально напьётся и уснёт в компании плюшевого медвежонка. Так что сами судите, наверно я прав.
И так… ненужные листы этого рассказа скомканы…
Добродеев открыл люк канализационного колодца.
Пронизывающий ветер, сталкивая свинцовые облака, приносил раскаты грома, предвещая приближение грозы. Дождь, как всегда, зарядил неожиданно и сильно, добавляя к ночным сумеркам необъяснимой таинственности.
Куликов ежился, то и дело, поправляя большие очки, к которым, естественно, ещё не привык. К наклеенным усам он прикасался машинально. Клей был проверенный, поэтому волнение, что они отклеятся, было ни к чему. С загримированным лицом, скрывающим не только своё поверхностное «я», но и веру в истину выбранного решения, Майор Куликов ожидал вора Добродеева. В минуты душевного беспокойства человек к своей душе, к сожалению, остаётся равнодушным, потому что в первую очередь его волнуют другие ценности.
Добродеев вынырнул из-за угла и, озираясь по сторонам, будто что-то потерял, двинулся к условленному месту. Майор почувствовал: что-то с ним ни так.
- Павел Валентинович… - проскулил Добродеев.
- Давай, давай быстрей… - торопил Куликов.
- У меня…
- Давай же яйцо!
- У меня нет…
- Как?!
- У меня нет этого яйца…
- Если сейчас же не достанешь яйцо Фаберже! Я с твоими яйцами знаешь, что сделаю?
- Гражданин майор…
- Вот, уже теплее… переходим на официальный язык…
До Куликова долетел чей-то смех. Перед его быстрым взглядом мелькнули две фигуры. На ходу подняв капюшон, майор быстро ретировался. Добродееву ничего не оставалось, как поторапливаться следом.
- Я всё сделал, как вы просили, – тараторил Добродеев. - Проник в музей. Усыпил охрану. Открыл дверь в комнату. Вскрыл сейф, а там гуляет ветер. Кто-то разобрал кладку и поработал автогеном. Да вы сами можете посмотреть. У меня ювелирная работа. А там такое наворочено…
- Добродеев, теперь ты понимаешь, что в моих глазах ты главный подозреваемый, - после паузы сказал Куликов. – Чёрт меня дёрнул связаться с уголовником. Сегодня в девять утра встречаемся на городском рынке. До встречи из дома ни ногой… считай, что ты мне дал подписку о невыезде…
«Что делать? – идя домой размышлял Куликов. – Прийти ночью с проверкой в музей. Нет нельзя. Добродеев не брал, тогда кто же? Может этот «медвежатник» ведёт со мной двойную игру? Вряд ли. Хотя. Здесь каждая минута дорога. Нужно блокировать все выезды из города. Как? Позвонить сейчас Ушакову. Пусть осмотрит музей снаружи. Нет нельзя».
Куликов достал мобильный телефон и проверил связь. «Нет ли там пропущенных вызовов. Иногда бывает, случайно нажмешь ни на ту кнопку, и звук пропадёт, или без причины труба зависнет».
Звонок напугал майора, потому что зазвенел, как всегда, неожиданно.
Вся жизнь театр и, чтобы окружающие вам верили, нужно играть правдоподобно.
Поэтому Куликов, распираемый от нетерпения, ответил только на четвертый звонок.
- Майор Куликов, слушает, - сказал Куликов, добавляя своему голосу сонливости.
- Товарищ майор, ЧП. Яйцо украли…
- Немедленно оцепить музей! – приказал Куликов.
- Это начальник охраны Ушаков, - словно не слыша майора, продолжал трындеть Ушаков. – Я позвонил только директору музея и вам. Стену разворотили…
- Идиот!!
- Не понял…
- Повторяю, немедленно оцепить музей!
- А-а-а, понял… понял…
Далее Куликов позвонил в отделение. Дежурному офицеру был дан следующие приказ: во-первых, перекрыть все выезды из города, во-вторых, послать в музей следственную группу во главе со старлеем Третьяком, и, в-третьих: направить к дому майора Куликова служебный автомобиль.
У подъезда своего дома в ожидание служебной машины нетерпеливо туда-сюда ходил майор Куликов. Дождь давно кончился, но, от пропитанной влагой земли и луж, шальной ветер, будто из пульверизатора, обдавал майора, докурившего уже вторую сигарету, сыростью. Дальний свет фар подъехавшей машины высветил палисадник, детскую площадку и стоящие боками друг к другу, брошенные на ночь автомобили.
Сев в машину, Куликов уловил характерный запах перегара.
- Сержант, от тебя несёт перегаром? - спросил Куликов.
Водитель покрутил головой.
- Ну-ка, дыхни!
- Товарищ майор… армейский друг приехал… - на сержанта было жалко смотреть. - Вот мы и посидели…
- Вылезай…
- Товарищ майор, простите…
- Сейчас же бегом в отделение. Там напишешь заявление: что в счёт будущих ночных дежурств берешь отгул. Число поставишь вчерашнее. Скажешь: я разрешил…
- Спасибо, товарищ майор… я мигом…
- Пшёл вон…
С треском включив первую передачу, Куликов подумал:
«Пять километров с бодуна хороший вытрезвитель для сержанта».
Сам музей походил на сонное царство: блуждающие без дела охранники, посторонние лица почтенного возраста, возможно, служащие музея, вяло о чём-то шушукались, даже старший чоповеч Ушаков при виде прибывшего майора Куликова зевнул во весь рот. Зато у входа в помещения культуры всё происходило с точностью до наоборот. Наверно, по городу уже разнесся слух, что бесценное яйцо украли. Возможно, к этому слуху кто-то добавил другой слух, что в городе орудует целая шайка, и нужно уносить ноги. Неслучайно слухом земля полнится. Поэтому к музею, несмотря на ранний час, с извечным вопросом: «Что же случилось?» сходились зеваки. Двое молодых парней: один с камерой другой с микрофоном, пытались протиснуться сквозь толпу внутрь, но их, естественно не пускали. Троица организаторов выставки виновников этого торжества шума, толкотни и неразберихи, тоже оказались здесь. Мужчина с металлическим кейсом больше других выказывал недовольство, требуя подать ему главного полицейского.
Осмотрев комнату, где стоял сейф, майор и цоповец вышли на улицу. В массе толпа заметно прибавила и звенела, как растревоженный улей. Ничего вразумительного по поводу кражи Ушаков майору доложить, разумеется, не смог. Он только сказал, что группа во главе со старшим лейтенантом Третьяком уже прибыла и работает, что директора музея эта новость свалила на больничную койку. А так же постоянно твердил, что лично присутствовал, когда яйцо убирали в сейф. Чтобы от него отвязаться, Куликов попросил цоповца написать, как всё было. Тем более старлей Третьяк и его спутница Мяо показались на горизонте.
- Здравия желаю, товарищ майор, - сказали они одновременно.
- Здравствуйте, - поздоровался Куликов, осматривая место преступления.
- Пожалуйста, возьмите фонарик, - предложил Третьяк.
Через зияющую дыру разобранной кладки Куликов высветил сейф, в котором было вырезано ровное отверстие.
- Доложите… - попросил Куликов. – Хотя не надо, я сам всё вижу. Вы здесь закончили?
- Да.
- Тогда едим в отделение.
Послышался шорох шагов.
- Вы майор Куликов?! Объясните, пожалуйста, как такое могло случиться?!
Это был мужчина с металлическим кейсом, над его головой, будто нимб, тянулся свет яркой лампы, а сзади нарастал гомон приближающихся паломников.
- Саша, включай камеру, - сказал кто-то.
И Куликов почувствовал перед своим носом микрофон.
- Граждане, не волнуйтесь, яйцо Фаберже будет найдено, - словно предвидя вопрос, сказал Куликов. – Группа уже работает. Преступник понесёт заслуженное наказание.
- Когда?! – не унимался мужчина с кейсом.
- В ближайшее время, - парировал Куликов. – Извините, нам надо работать…
- Я организатор этой выставки! – в свете лампы организатор выглядел, как человек, теряющий рассудок. - А меня даже не хотят слушать. Похищена ценнейшая вещь, а они… а они… даже, не знают, что к чему…
Для того чтобы собрать мысли в кулак сотрудники в пути молчали. Все версии будут сказаны через несколько минут в официальной обстановке, когда каждый выпьет по чашечке кофе и съест дежурный бутерброд.
- Старший лейтенант Третьяк и лейтенант Мяо, - Чтобы напустить торжественности Куликов даже встал из-за стола. - Эту кражу из музея я поручаю вашей группе.
- Слушаюсь, товарищ майор, - сказали они почти одновременно.
- Теперь давайте обсудим версии, - предложил Куликов.
- Разрешите, товарищ майор? – Третьяк как-то по-особенному взглянул на лейтенанта. – Дело в том, что Ченгуанг любит снимать стихию. Сегодня ночью, когда мы гуляли, она снимала грозу на мобильный телефон. А когда мы включили просмотр, то увидели, что в объектив попала случайная пара. Одного я узнал: это был рецидивист Добродеев. А вот второй мне не знаком…
- Кх-кх, - майор поперхнулся и налил из графина воды: «Так это их смех я слышал. Сладкая парочка Винипух и Ченгачгук».
- Вот посмотрите, - включив запись, лейтенант Мяо протянула телефон Куликову. – У них… судить по жестам… идёт напряжённая беседа. Даже можно понимать фразы. Вот. Правда, качество очень нехорошее.
Куликову показалась, что он услышал: «Давай же яйцо…»
- Нет. Ничего не разобрать, - признался Куликов. – Гроза, шум, ветер…
- Товарищ майор, - заявила лейтенант Мяо. – Нужно арестовать этого До-бро-де-ева и сильно надавить.
- Нет, нет, без основания. Нельзя, - сказал Куликов. – Если это действительно он, я с ним проведу беседу.
- Товарищ майор, - не унималась Мяо. – Я настаиваю…
«Ухты, какая ты шустрая, - подумал Майор. - Настаивает, а если он расколется. Что тогда? Будешь настаивать, чтобы майора Куликова расстреляли».
- Давайте обсудим другие версии, - предложил майор.
- Мне кажется, кражу совершил «залётный» вор, - сказал Третьяк. – Нужно пообщаться с агентурой. Может кто-то что-то слушал или видел. Затем проверить данные постояльцев поселившихся на днях в гостинице.
- Да, - согласился майор. – Установите слежку за этой троицей. Особое внимание к человеку с кейсом. Чтоб никуда они не уехали вывести из строя их машину. Если надо будет, снимите мотор. Возможно, эти организаторы как-то связаны с кражей. Позвоните в Москву, пусть соберут всю информацию на них. Я думаю, что яйцо в городе. Чутьё мне подсказывает, скорее всего, оно на вокзале в одной из ячеек камеры хранения. Туда нужно направить группу слежения.
- Товарищ майор, - подключилась к разговору лейтенант Мяо. – Разрешите мне съездить на вокзал и вскрыть ячейки… на осмотр…
- Нет, ни в коем случае, - запретил майор. – Лучше подготовьте запрос в столичный музей, что это за яйцо. Где была предыдущая выставка? Почему был выбран именно наш город? В общем, соберите всю информацию. И ещё: нужно повторно осмотреть место преступления. Уже светло, может быть, найдутся косвенные улики. Нужно установить точное время кражи, поэтому поговорите ещё раз с охранниками. Так сейчас семь утра… давайте встретимся в двенадцать часов в ресторане «Русская рулетка». Заодно и пообедаем.
- Разрешите идти.
- Идите.
Бессонная ночь оказывала своё пагубное влияние, и майор почувствовал, что клюёт носом. До встречи с Добродеевым оставалась время, и Куликов, решив подремать, удобно растянулся в начальственном кресле. Сны Куликов видел редко, поэтому ничего интересного за час, в плане виртуальных видений, не произошло. Возвращения в реальность, как всегда, усвоилось без проблем: Куликов умылся, побрился электрической бритвой, поменял сорочку, от которой исходил аромат, и вполне довольный собой вышел из управления.
Добродеев ждал его, как и договорились, в самом людном месте, а именно там, где местные фермеры сбывали свою продукцию по бросовым ценам. Было начало десятого, и в телодвижениях Добродеева угадывалась нервозность. Возможно, его распирало от важной информации, которую он хотел немедленно передать Куликову.
- Я знаю, где яйцо… - сказал Добродеев подошедшему Куликову.
- Где?! – вскрикнул Куликов.
- Мужчины, - вмешалась в разговор бабулька из очереди. – Там у «газели» продают замечательные яйца. Крупные и дешёвые…
Куликов жестом поманил Добродеева, и они отошли в сторону.
- …На вокзале в автоматической ячейке камеры хранения номер одиннадцать, - добавил Николай.
- Теперь давай по порядку, - приказал Куликов.
- Павел Валентинович, только выслушайте меня, спокойно… без нервов. Это яйцо фуфел, подделка. За час, как идти на дело, мне позвонили друзья и сказали: Коля, на рыбалку не ходи, на улице идёт дождь, ничего не поймаешь. Всё просто: яйцо художественной ценности не представляет.
- И ты всё знал заранее? - Куликов старался скрыть нервозность. – И ничего мне не сказал…
- Это яйцо было в первую очередь нужно вам, а не мне, - резонно парировал Добродеев. – Потом я обещал.
- Хорошо давай дальше, - попросил майор.
- Дело в том, что на особо ценные произведения искусства музеи заказывают копии, которые потом и едут в провинциальные города. Риск кражи сводится к нулю. Оригинал уходит в спецхранилище, а фуфел путешествует по стране. И никто ничего не знает. А нашим гражданам по барабану кто сделал это яйцо, Фаберже или слесарь Пупкин.
- А вы всё знаете? – удивился Куликов. - Что ещё тебе друзья сказали?
- Яйцо взял Иван Иванович Шалобанов по кличке «Щелбан», - Добродеев загадочно улыбнулся. - Беспредельщик, хам и мудазвон. Профессионалам только мешает работать. Мои ребята ему открыли правду. Ну и конечно чуть-чуть прессанули. В общем, он готов написать «явку с повинной».
- Подожди… - сказал Куликов. – Тут надо подумать.
- Вот возьмите, - Добродеев достал небольшой пакет. - Здесь его мундштук и зажигалка, найденные на месте кражи. Хи-хи.
- Ты что? – удивился Куликов.
- Этот «Щелбан» надеется получить армейский срок, - Добродеев опять хихикнул.
- И тебе не жалко сдавать товарища?
- Гусь свинье не товарищ!
- Хорошо, - сделал вывод Куликов. – Сделаем так: никакой «явки с повинной». Будем брать его на вокзале. Чтобы этот Шалобанов всё разыграл, как по нотам… сопротивление оказал, чтоб кричал: «волки позорные», ну и т.д. Только тогда можно будет говорить об армейском сроке. Ты осведомителей старлея Третьяка знаешь?
- Да… – Добродеев кивнул. – Так, ничего выдающегося, рядовые стукачи…
- Нужно чтобы через них он узнал об этом воре. Улики тоже передашь им. Операция «задержание» состоится в пятнадцать ноль-ноль. Что яйцо подделка Третьяку не говорить. – Куликов задумался. – И вот, что ещё: мне нужен опытный ювелир, чтобы он сделал заключение по яйцу. Есть у тебя такой?
- Найдём… - Добродеев чувствовал, что он сейчас уйдёт и майор про него забудет. – Только Казимир Яковлевич ничего подписывать не будет. Сделает всё по высшему разряду, но подпись не поставит.
- Что, хранит как талисман свою редкую фамилию? Ладно, - махнул рукой Куликов. – Сами подпишем. Всё Николай. Иди.
Странное эта материя - время, когда ты пытаешься его приостановить, оно начинает нестись, как русская тройка. А когда хочется наоборот, его немного поторопить, оно, будто старый конь останавливается и, как его не подгоняй, оно идёт тихо, вразвалочку – всё медленнее и медленнее.
В ресторан Куликов пришёл на полчаса раньше условленного времени, но его коллеги уже сидели за столиком и что-то бурно обсуждали. Сделав несколько шагов навстречу, майор остановился, потому что перед ним выросла высокая блондинка. Эта была управляющая ресторана, которая напоминала молодую Ирину Мирошниченко из фильма «Их знали только в лицо». Кстати, её звали тоже Ирина.
- Павел Валентинович, здравствуйте, - сказала она. – Пожалуйста, в отдельный кабинет.
- Спасибо, - поблагодарил Куликов. – Здесь мои коллеги, сейчас минуточку.
- Что будете заказывать? – не унималась Ирина.
- Что-нибудь из русской кухни. Борщ, пельмени. Не знаю, что-то на ваше усмотрение. Да, красной икры и триста водки.
Старлей Третьяк и лейтенант Мяо, увидев начальника, незаметно к нему пристроились.
Когда официант обслужил их столик и закрыл двери кабинета, они уже говорили в полный голос.
- Лейтенант Мяо вы умеете одновременно говорить, думать, выпивать и закусывать? – спросил Куликов.
- Я не умею… но если очень хотеть… может, получиться, - сказала Мяо и улыбнулась.
- Российские полицейские это делают в полкасания, - похвастался Третьяк.
- Старший лейтенант Третьяк, - разливая по рюмкам, сказал Куликов. – Я вам приказываю ухаживать за этой прекрасной девушкой.
- А я предлагаю выпить за знакомство, - предложила лейтенант Мяо.
Наконец они выпили.
- Товарищ майор, разрешите теперь по существу? – спросил Третьяк.
- Говорите…
- Из оперативных данных установлено, что кражу совершил «залётный» вор Шалобанов по кличке «Щелбан». Яйцо Фаберже находится сейчас на вокзале в автоматической ячейке камеры хранения номер одиннадцать. В пятнадцать часов этот вор-рецидивист планирует это яйцо перепрятать. Вот, на месте преступления мы нашли улики мундштук и зажигалку, на которой выгравирована надпись «Щелбан».
- Молодцы, - похвалил Куликов. – Слушайте приказ: к пятнадцати часам устроить на вокзале засаду. Брать только с поличным. Обязательно усилиться ОМОНом. Пригласить самых опытных телевизионщиков. Если не получиться организовать прямой репортаж. Отснятый материал сразу направить на телевидение. Если будут просить интервью, не отказываться. Говорите чётко по существу. После задержания этого Шалобанова в камеру. Яйцо привезёте в отделение. Я буду вас ждать там. Всё понятно?
- Да.
- Что ещё?
- Коллеги из Москвы сообщили, что у этого организатора с кейсом завтра вечером самолёт в Лондон. Кстати, эта троица живёт в одном номере рядом с Шалобановым.
- Ну что ж хорошая семейная троица, - сказал Куликов и посмотрел на Мяо.
Та сидела как каменная.
Они пообедали и стали собираться.
- Ни пуха, ни пера, - пожелал Куликов.
- К чёрту… - ответил Третьяк и прошипел: - Это у нас такая традиция.
Мяо как-то странно посмотрела на старлея и мгновенно добавила:
- К чёрту…
Казимир Яковлевич Фельдман сидел в кабинете начальника особого отдела и писал заключение на ювелирное изделие «Яйцо Фаберже», которое художественной ценности, разумеется, не представляло. Майор Куликов ещё раз в начало перемотал видеокассету с записью задержания, и нажал кнопку «пуск». Ему не нравилось, как оказывал сопротивление вор «Щелбан». Он ходил по кабинету и как великий режиссёр Станиславский повторял, правда, про себя:
«Не верю я. Ну, не верю! Разве это игра? Халтура».
Старлей Третьяк и лейтенант Мяо беседовали на отвлечённые темы.
В это время троица организаторов выставки терпела муки на проходной. Они прорывались в кабинет майора.
- Его нет, - говорил им офицер. – Товарищ майор на задержании.
- Какое задержание?! - Возмущались они. – Уже два раза в новостях показали и вора, и наше яйцо.
Наконец офицеру позвонили, и он начал готовить пропуска.
- Вот, пожалуйста, - сказал Фельдман. – Моё заключение. Я думаю, этим дело не закончится, поэтому поставил свою подпись.
- Спасибо, Казимир Яковлевич, - убирая в пустую папку исписанный лист, сказал Куликов. – Вас отвезут на машине.
В прихожей послышался шум.
- Приготовиться! - предупредил майор.
В кабинет ворвалась троица. Двое остановились у дверей и замерли, как часовые, по стойке смирно. Третий с кейсом подошёл к столу и протянул руку к яйцу.
- Я забираю его в музей, - сказал он. - Жители вашего города должны видеть это чудо.
- Подождите, - остановил его майор. – Мы с вами встречаемся во второй раз, а я даже не знаю, как вас зовут.
- А-а-а, что? Я, Александр Сергеевич Лапушкин.
- Вот, ознакомьтесь с заключением эксперта-ювелира. – Куликов достал из папки лист. – Привезённое вами «Яйцо Фаберже» - копия…
- Да, в исключительных случаях на особые ценные произведения искусства музеи заказывают копии… - Лапушкин не смотрел на майора. – Чтобы избежать риска…
- Я только что из Москвы получил ответ на мой запрос. – Куликов постучал пальцами по пустой папке. - Оказывается музей, где прописано это «Яйцо Фаберже» никакой копии для периферийной выставки не делал. И ваш завтрашний полёт в Лондон откладывается на неопределённое время.
- Я это сейчас… всё объясню… - лицо Лапушкина как-то сразу прокисло. – Мне надо позвонить…
- Где подлинное «Яйцо Фаберже»?! – Куликов стукнул кулаком по столу.
- У меня дома…
- Этих двоих в камеру! – приказал Куликов. – Третьяк, берешь этого тихоню и с усиленной группой мчишься в Москву. Я позвоню в МУР, чтобы помогли. Лейтенант Мяо наденьте на гражданина Лапушкина наручники, пусть привыкает.
Майор Куликов стоял у окна и смотрел, как засыпает город. Проехал последний трамвай и от него ввысь, будто фейерверк, взлетели разноцветные искры. Это был салют уходящему дню, которых в нашей жизни, я надеюсь, будет много.
Когда зазвенел телефон междугородней связи, Куликов спокойно снял трубку.
- Майор Куликов слушает.
- Здравствуй, майор. - Генерал был в приподнятом настроении. – Поздравляю тебя. Операцию провёл великолепно.
- Спасибо, товарищ генерал.
- Готовь документы на Третьяка. Ему присваивается очередное звание.
«А я?» - хотел крикнуть Куликов.
- А ты собирайся…
- Куда?
- Как говорят в таких случаях: на выход с вещами. – Генерал заразительно засмеялся. – Завтра за тобой из Москвы придёт машина. Будешь работать у меня в управлении…
Куликов почувствовал неприятную резь в спине. Возможно, вот так пробиваются ростки будущих крыльев.
КНИГА ЗАЛОГ ПОРЯДКА
Дом, в котором нет книг, подобен телу, лишённому души.
Цицерона
Если говорить о книге, первое, что приходит на ум - «Книга источник знаний!» - это, как выражаются умные учителя – а глупых учителей в природе не существует, во всяком случае, пока – это не обсуждается. Плакаты с таким безоговорочным утверждением висят во всех средних школах столиц и периферийных центров. В классах по литературе и русскому языку, у этих плакатов особенный, помпезный вид, потому что к ним добавлены и украшают стены портреты незыблемых классиков. Поэтому процесс познания начального письма и чтения проходит под их неусыпным надзором.
Да, сказанным невозможно открыть заново Америку. (Лучше бы Колумб её вообще не открывал).
«Книга залог порядка».
(Точка).
Если в вашем доме нет ни одной книги, извините, вы чудак на все буквы нашего алфавита, а не только на одну букву «м». Наличие в квартире книг создаёт особенный, правильный распорядок жизни. Даже если их не читать, а периодически брать в руки и перелистывать страницы. Детские книги, книги для средних умов, книги для интеллектуалов, - уживаются по соседству без проблем. Без книг человек какое-то млекопитающее. А с книгами законопослушный налогоплательщик. Попробуйте избавиться от книг и у вас, поверьте, начнутся вначале маленькие, затем приходящие средние и, наконец, обидные до слёз большие пребольшие проблемы.
У Семенова С. Ю. была солидная библиотека, поэтому большие проблемы проходили стороной, а маленькие не привлекали пристального внимания. Достигнув заслуженного возраста, когда за каждый нерабочий день, включая субботу и воскресенье, Семёнов С. Ю. теперь получал от государства пенсионное пособие на старость, правда, небольшое, но ему хватало, так как был особо не привередлив.
Проблемы начались, когда дочь, которая жила с ним вместе, затеяла делать ремонт.
Книг в доме становилось меньше.
Да, именно евроремонт с перепланировкой был следствием небрежного обращения с книгами. Дочь и её полнотелый муж решили, что книг слишком много и от них лучше избавиться, самым, что ни на есть, варварским способом, - выбросить на помойку. Правда, классические имена Семёнов отстоял. Достоевский, Пушкин, Гоголь, Чехов и другие перетянутые тесёмками возвышались в углу как баррикады, словно предупреждали о том, что за своё русское слово будут бороться до конца.
«Никогда бы не подумал, что из ремонта буду ссориться с родной дочерью», - рассуждал Сергей Юрьевич. - Сейчас придёт, и снова будут трындеть, Чего хочет? А-а-а. Чтобы вернулся на работу и денег дал на этот сумасшедший ремонт. Б-э. Не дождётся».
Семёнов уже третий день сидел дома и от нечего делать щёлкал пальцами. Щелчки получались смачными, ритмически точными, возможно, вот так, думал он, из ничего композиторы придумывают мелодии. Затем добавляется текст и… пожалуйста, получите готовый, дорогой, всеми любимый шлягер.
«Сочинительство трудоёмкая работа. Не каждому дано, - свежая мысль пришла, кстати, и он прекратил щёлкать. – А я работать не хочу и не буду. Палец о палец не ударю».
Для усиления своего нехотения он посмотрел на (немузыкальные) пальцы и, желая уклониться от пришедшей не во время мысли, развёл в стороны руки.
Сергей Юрьевич не был бездельником, наоборот, лучшие годы он трудился, как говорят трудоголики, не покладая рук, но жизнь скоротечна, время, словно вода, пробежало быстро, впереди замаячили берега и тихая пристань, где молчаливый почтальон принесёт заслуженную пенсию по старости.
«Старость. Не радость, - думал он. – Но я чувствую себя прекрасно. Тогда, в чём же не радость? Ах, да. В этом грёбанном ремонте».
Где-то наверху пронзительно затрещала дрель, и Семёнов машинально взглянул на часы, то ли ещё раз хотел убедиться, что возникающий шум происходит в одно и то же время, то ли просто хотел посмотреть, сколько часов осталось до прихода дочери и её мужа, которого он недолюбливал.
Они пришли примерно через час, когда по «России» начались вечерние новости. Сергей Юрьевич специально прибавил громкость, возможно, хотел спрятаться за бодрым голосом диктора, чтобы молодожены Катя и Кирилл обратили внимание только на громкий телевизор, а его, бездельника-пенсионера, вообще бы не заметили и, молча, прошли мимо.
- Семёнов, всё сидишь? – дочь спросила, а потом улыбнулась, словно в вопросе была заложена шутка.
- Сижу… - ответил отец. – И завтра буду сидеть. Между прочим, я здесь прописан. Так сказать, сижу на законной территории.
- Разве в этом дело. Ты же обещал подумать и сказать. И ещё: я, возможно, вернусь на работу. Твои слова?
– Взяв пульт, Катя убавила звук, чтобы, наконец, услышать отцовское «да». Но Семёнов молчал. – Что же ты молчишь?
Семёнов взглянул на дочь, как-то по-особенному, так мужчины, не стесняясь, оценивают понравившуюся женщину, ища повод познакомиться.
«Сейчас она вылитая мать. Правда, мать была изящнее и следила за собой. Внешний вид, фигура всегда были на первом месте. Когда мы познакомились, ей было около тридцати. Такой же сейчас возраст у дочери. Было лето 1983. Геленджик. Дом отдыха «Ясная поляна». Она отдыхала с каким-то парнем. А потом он уехал. И были танцы. Наше случайное знакомство. Потом был расплывчатый пляж. Рядом шумело море. Так она стала моей…»
- Я же тебе говорил всё… - Кирилл устал ждать, поэтому именно сейчас решил расставить все точки над «и». – Бесполезно. Ну, сколько можно уговаривать?!
- А-а-а… - Семёнов очнулся. – Что он сказал?
- Кирилл, подожди. - Катя приблизилась к отцу. – Так как?
- М-м-м, пока не знаю…
- Послушайте!
- Кирилл!
- Ну что Кирилл…
- Пап, ну хотя бы годик поработай. Без твоей помощи нам не обойтись. – Дочь ласково смотрела на отца. – Ты же знаешь, Кирилл выплачивает кредит за машину. Потом, ты же сам затевал ремонт. Говорил, что срачь надоел.
- Я хотел косметический… - Семёнов рассматривал одну точку. – А вы собрались евроремонт с перепланировкой. И всю мебель меняете. Потом твоему Кириллу машину нужно бы брать по карману. Купил бы себе «Хундайчик» и ездил, а ему понадобилась «Тойота Крузер», да ещё в каком-то эксклюзиве…
- Ну, знаете. Позвольте мне… м-м-м… - чтобы осадить нерешительного тестя у Кирилла на языке крутилось хамское слово, но ругаться сейчас, значит сделать плохое самому себе. – У меня и должность, и статус обязывает…
- Да понты всё это, а не статус.
- Пап, не начинай…
А Семёнову очень хотелось начать, сесть и поговорить с дочерью по душам без этого полнотелого свидетеля. Спросить, почему она всё-таки выбрала его, и куда делся предыдущий Михаил? А еще когда-то был Юрий. Когда-то. Полюбив другого мужчину, от Семёнова когда-то ушла жена, а дочь осталась с ним. Его любви оказалось недостаточно, возможно, поэтому и ушла жена. Его любовь, будто карликовое дерево, достигнув планки, остановилось в росте. А жене всегда хотелось в семейных отношениях высоты.
Семёнов сейчас с ревностью смотрел на дочь, так же как когда-то изучал жену.
«Что она нашла в этом полном Кирилле. Строит из себя крутого бизнесмена. Мелкий лавочник. Руки из жопы растут, гвоздь в доме прибить не может».
- Хорошо, - сказал Семёнов. – Я согласен. Правда, на работу не вернусь, и не просите, а вот репетиторство продолжу. Пока ещё кому-то нужна литература и русский язык нужно трудиться.
- Это правда, - сказал довольный Кирилл.
- Спасибо отец, - подхватила Катя.
- Только как быть с книгами? – спросил Семёнов.
- На время ремонта я их вывезу к другу. – Кирилл умел убеждать. – Так что не волнуйтесь, будут в целости и сохранности.
- Я очень на это рассчитываю.
б
На время ремонта родственники расстались. Катя и Кирилл переехали жить на дачу, а Семёнов наотрез отказался. Возможно, не хотел становиться обузой. Да и жить на чужой даче, принадлежащей то ли родителям, то ли дальнему родственнику Кирилла, который перебрался жить заграницу, убеждённый работать отец, естественно, не желал. К тому же дочь посылали на неделю в командировку, а без неё отец и зять отталкивались друг от друга, будто две элементарные частицы с отрицательным зарядом, не желающих найти точку соприкосновения. Семёнов согласился жить в съёмной квартире только за свой счёт, правда, попросив при этом Кирилла, как положено, оформить договор. Во-первых, она находилось в соседнем доме, и он, не меняя привычек, мог спокойно продолжать жить и репетиторствовать. Во-вторых, школа, где он когда-то учительствовал, так же находилась рядом. И, в-третьих, в этой квартире была библиотека редких книг, так что при выборе этот аргумент стал решающим.
Перебравшись в новую квартиру, Семёнов дал объявление в газету, что заслуженный учитель в любое время за приемлемое вознаграждение предлагает частные уроки по русскому языку и литературе. Затем, обзвонив бывших сослуживцев и после нескольких дежурных цитат, сделал акцент, что он снова в теме.
«Если кому-то понадобиться русский пусть обращаются».
Первый недоросль пожелавший подтянуть свой образовательный интеллект до уровня рядового института не заставил себя долго ждать и в сопровождении родителей прибыл к Семёнову на урок. Предстоящие два часа обещали быть бурными, так как родители сразу обозначили своё присутствие. Давая понять, что за здорово живёшь, деньги платить не будут.
- Он такой застенчивый… - сказала мама.
Имея в виду то ли мелкого сына, то ли его родителя, у которого был потерянный вид.
- Мы вам не помешаем.
- У меня принцип, - сказал Семёнов. – Занятие провожу тет-а-тет, чтобы ученик не отвлекался.
- Скажите, вот после этих занятий он сможет сдать на отлично ЕГЭ? – мама смотрела на Семёнова так, будто он был неисправимым педофилом. – Мы так хотим, чтобы наш мальчик учился на бюджетном месте.
- Да. – Чувствуя неприязнь, отрезал Семёнов. – Поступит, если вы мне позволите начать.
Когда прозвенел звонок, Семёнов раскладывал книги.
- Кто это? – на мамином лице застыл испуг. - А-а-а…
- Извините, - сказал Семёнов, направляясь в коридор.
Входная дверь оказалась приоткрыта, и в узком проёме маячило чьё-то лицо, причём хозяин головы, словно упражнялся в дальнозоркости, выпячивая в щель то правый, то левый глаз. Хотя Семёнов и держался от субъекта на почтительном расстоянии, до него долетел неприятный выхлоп перегара.
- Это я открыл дверь на минутку… - сказал субъект. – Подумал, что вас нет дома. А когда услышал голоса, передумал и позвонил.
- Кто вы? А-а-а… - Семёнов ни сразу узнал хозяина квартиры, которого видел мельком при передаче ключей. – Что вам нужно. Я занят.
Хозяин ворвался в квартиру со словами:
- Уже ухожу…
И прямиком помчался в библиотеку, на ходу шурша полиэтиленовым пакетом. Возможно, Семёнов догадался, что цель визитёра получить средство на похмелье, поэтому, не раздумывая, двинулся следом. Так как комнаты были смежные, идти пришлось мимо терпеливо ждущего семейства, которые, словно испугавшись дикого зверя, замерли, как грызуны тушканчики.
В библиотеке хозяин квартиры действовал как робот–автомат, ни одного лишнего движения: открыл, схватил, положил. Только шуршание пакета привносило некоторый сумбур.
- Что вы делаете? – спросил Семёнов.
- Вы же русский человек, – сказал хозяин. – Должны всё понимать.
- Русский? Ничего не понимаю. – Семёнов рассматривал пакет, пытаясь понять, одна там книга или несколько. – Зачем вы взяли книгу?
- Хорошо, я скажу. Но только после того как мы познакомимся. – Хозяин шагнул к Семёнову на встречу и протянул руку. – Русских Михаил Адольфович.
- Семёнов Сергей Юрьевич.
- Очень приятно.
- М-м-м… мне… тоже… - Семёнов замялся, потому что знакомство ему было неприятно. – Так зачем вы взяли книгу?
- Если скажу, что читать, вы мне всё равно не поверите. – Русских потупил взгляд. – Да вы и так всё поняли. Мне стыдно. Поверьте, очень стыдно.
- Как можно пропивать такие книги? – Семёнов развел в стороны руки. – Вы варвар!
- Да я знаю. – Русских от досады махнул рукой. - Период варварства у меня кратковременный. Через неделю я снова буду в форме.
- Хороша компания!
В дверном проёме в угрожающей позе стояла мама недоросля.
- Заслуженные учителя России пропивают книги! Алкаши несчастные. Андрюша и Ваня, за мной! Мы уходим.
- Что? – вырвалось у опешившего Семёнова.
- Хорошая у меня фамилия, - сказал Русских. – Правда, отчество немного подкачало.
в
Со временем в отношениях учителя и хозяина квартиры зазвучали добрососедские нотки. Тем более возраст у обоих был почти одинаковый. Русских старался не надоедать, а приходил вовремя, после того, как урок кончался и очередной недоросль с багажом знаний, убирался восвояси. Затем Русских, проследовав в библиотеку, разыгрывал знакомую до боли мизансцену. Прятал книги в пакет. А Семёнов, как заинтересованный зритель, просил совершить действие в обратном порядке, обещая внести на поправку здоровья небольшую компенсацию. Тем более человек, мающийся запоем, обещал, что сегодня похмеляется в последний раз.
- Сергей Юрьевич, я сегодня поддаю и завязываю, – убеждал себя Русских. – А завтра приду, и ты увидишь, буду трезвый, как огурец.
- Михаил Адольфович, верю тебе, так как у меня нет выбора.
- Сергей Юрьевич, славно мы с тобой устроились. Я страдаю алкоголизмом, а ты трудоголизмом. И неизвестно кто больше вредит себе и окружающим?
- Что, что, что?
- Спасибо. Ты настоящий русский человек.
Следующий день у Семёнова начался, как обычно, по распорядку: первым делом зарядка, затем водные процедуры, далее двухчасовая прогулка в парке и в завершающей части перед репетиторством легкий завтрак. В приподнятом настроении Семёнов передал часть накопленных знаний застенчивой студентке, которая на его вопрос «всё понятно», вежливо кивала головой. Когда есть такое понимание, часы пролетают быстро. Проводив её, Семёнов машинально промурлыкал популярный мотив, и сильно этому удивился, потому что раньше за собой такой музыкальности не наблюдал.
«С минуты на минуту придёт Русских. Сдержит ли слово. – Семёнов пустился в рассуждения. – Если бы ни я многие бы книги исчезли. Книга не может исчезнуть просто так, она переходит от одного человека к другому».
В дверь несколько раз настойчиво позвонили, словно торопились донести важную новость.
- Вам кого? – рассматривая в глазок дамское лицо, спросил Семёнов.
- Вам письмо, - сказала дама.
- Бросьте в почтовый ящик.
- Не могу. Вам письмо от Адольфовича… тьфу… от Михаила Адольфовича… Срочное.
Семёнов открыл. Дама, бесцеремонно отстранив учителя, вошла, как к себе домой, заманчиво виляя бедрами. Она встала у окна под солнечные лучи; светлые волосы сверкнули позолотой. Лёгким движением, спустив пиджак, дама оголила плечи, оставшись в белой блузе без рукавов. На одном плече бросалась в глаза цветная татуировка в стиле непонятного авангарда.
- Жарко. - Дама повернулось к Семёнову. – Я так устала.
- Где же письмо? – спросил Семёнов.
- А-а-а, здесь в сумочке. – Дама достала письмо. – Вот.
И тихо добавила: - Там у двери стоит чемодан. Занесите, пожалуйста.
Семёнов прочёл.
«Сергей Юрьевич, я срочно уезжаю. Буду через месяц, не раньше. Письмоносец моя племянница Виолетта. Пусть поживёт у меня, то есть с вами в моей квартире. С уважением, Русских Михаил Адольфович».
Семёнов перевернул листок.
«И ни одного слово о выпивке. Он же обещал бросить и показаться во всей красе, трезвым, как огурец. Нет, писал не Русских. Тогда кто же?»
По спине Семёнова пробежал холодок, человеку, как и любому животному, знаком инстинкт самосохранения.
- Располагайтесь, - сказал Семёнов вполне спокойно. - А я за чемоданом.
Семёнов, как опытный криминалист осмотрел чемодан, приметил приклеенную багажную бирку и без особых проблем занес груз в комнату, так как он был на колёсиках. Виолетта сидела в кресле в свободной позе, разрез у блузы, будто специально оттопырился, обнажив женскую прелесть.
- Скажите, а почему Русских не зашёл проститься? – спросил Семёнов. – Он мне ничего не говорил, что собирается куда-то уезжать.
- Сестра из Мурома нежданно заболела, - Виолетта закурила дамскую сигарету. – Поэтому дядя помчался, сломя голову.
«А на записку времени хватило. Дядя. Хм. Ври дальше. Жив ли этот русский человек? Что же мне делать?» - Семёнов задумался.
- Хотите чаю? – спросил Семёнов.
- Хочу, - согласилась Виолетта.
г
Присутствие Виолетты нарушило сложившийся распорядок дня. Семёнов ходил мрачнее тучи в предчувствии чего-то нехорошего, постоянно себя накручивая. Нужно было совершить поступок для спасения товарища. А он ходил по квартире туда-сюда и не знал, что же делать. А ларчик открывался просто! В отсутствии Виолетты Семёнов вскрыл её чемодан и нашёл два паспорта, один на имя Елены Приходько из города Мурома, другой на имя Еркежан Худыбердыевой из Казахстана. Наступили бессонные ночи, от которых болела голова, и ныло в пояснице. Семёнов стал срываться по пустякам. Однажды, проводя занятие, он не сдержался и накричал на невнимательного юношу. А когда вернулась Виолетта. Семёнов, не сказав ни слова, незаметно удалился на улицу.
Он шёл, надеясь на его Величество случай.
На лавочке сидел человек с книгой. Проходя мимо, Семёнов почувствовал тяжесть в ногах и присел рядом. Обратив вначале внимание на книгу, чтобы понимать, на каком уровне беседовать, если общение всё же состоится. Но между читателем и книгой связь напрочь отсутствовала, потому что глаза его были закрыты. Возможно, название романа использовалось читателем как указатель его состоятельности.
«Извините я идиот, поэтому не трогайте меня и проходите мимо».
Попутный ветер принёс Семёнову неприятный запах, который по все видимости, носил на себе любитель «Идиота». Семёнов оценил его пиджак с чужого плеча, сальные брюки, словно вырезанные из фольги, разнокалиберные ботинки, одетые на босу ногу, что касается рубашки, то она, как и читатель была не первой свежести.
- Могу я посмотреть книгу? – спросил Семёнов.
- Да, - сказал читатель и открыл глаза, которые хитро блестели.
Семёнова передёрнуло. Это был его «Идиот».
- Где вы взяли эту книгу?! – прикрикнул на читателя Семёнов.
- В библиотеке, - спокойно ответил читатель. – Где же ещё.
- Прекратите пороть чепуху! – возмутился Семёнов. – У вас наверно и паспорта-то нет?
- Нет. – Читатель говорил с чувством собственного достоинства. - У меня ничего нет. Кроме книг. Люди выбрасывают книги на свалку, а их собираю. Если бы вы видели мою библиотеку в чистом поле, уходящую за горизонт.
- Но Кирилл не мог выбросить книги. Вы врёте. – Семёнов с надеждой смотрел на читателя, рассчитывая, что тот признается во лжи. - Он мне обещал. Я вам не верю.
- Сергей Юрьевич, вы же русский человек должны мне верить.
- Что вы сказали?! Я прошу вас, повторите…
- Хорошо. Только вы должны пойти со мной.
д
Они шли по узкой тропинке вдоль железнодорожной насыпи. Читатель молчал: то ли собирался с мыслями, то ли не хотел говорить в пустоту, потому что Семёнов плёлся сзади. Навстречу, стуча колёсами, пролетела электричка.
«Возможно, и там какой-то пассажир, так же как и я ждёт истинного рассказа», - подумал Семёнов.
Тропинка сделалась шире, как раз для двоих, будто здесь вечерами гуляли влюблённые пары. Семёнов пошёл с читателем вровень.
- Когда-то у меня было всё. Работа, машина, квартира… – словно споткнувшись, читатель замолчал, затем тихо добавил: – Жена…
Семёнов чувствовал, что читатель каждое слово произносит с болью.
- Прошу вас говорите.
- Я влюбился в девушку с цветной татуировкой на плече. И потерял всё…
Семёнов не заметил, как очутился в водовороте людей. В душе копилась радость, и, вытесняя страх, она толкала его мимо фанерных построек пахнущих едой, указывая единственный путь в лабиринте возбуждённой толпы, правда, с доброжелательными лицами. Одно лицо ему улыбалось.
- Живой! – кричал Семёнов, обнимая Русских. – Старик, куда же ты пропал? Обещал покончить с выпивкой, а сам…
- Сам ты старик, - обиделся Русских. – Я моложе тебя на три месяца. Хотя ты прав на все сто. Но я там пил не по своей вине, в меня вливали дешёвую водку. Сволочи, привязали к батарее. Насильно выбивали подпись. Если бы не бомжи… Кх-кх… Если бы не эти русские люди. Мне крышка…
- Приведите этого Кирилла. - Скомандовал читатель, оказавшийся рядом с друзьями.
- Как! – Семёнов побледнел. - Это всё сделал Кирилл?!! Муж моей дочери!
- Да. – Взгляд читателя стал мраморным. – Он и от вас хотел избавиться.
Под улюлюканье толпы притащили Кирилла.
- Главная Виолетта! – кричал он. – Я только исполнитель. Это она всё замутила. Я не хотел. Меня заставили…
- Свободные граждане! – голос читателя гремел, как рупор. – Что будем делать с этим негодяем?!
- Повесить!
- Сварить в котле!
- Закопать подлюгу живьём!
- Скормить крысам!
- Сделать из него гея.
- Пусть сначала позвонит Виолетте, – предложил Русских. – И вернёт доверенность на продажу квартиры.
- Это правильно, - согласился читатель. – Дайте ему телефон.
- Этот Кирилл, того… - сказал кто-то. – Обасался…
ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ ФЕМИНИСТКИ
Просите у женщины лишь то, что они способны дать.
Барбе д’ОревильиНе успел маленький человечек вылупиться на белый свет и прореветь о своём девятимесячном заключении, как его тут же заносят в различные списки: мальчиков, естественно, отделяют от девочек. Различие по половому признаку в дальнейшем становится определяющим на долгие времена. Заявления, сделанные сверху, что это делается исключительно для статистики, и что девочки такие же перспективные, как и мальчики, воспринимаются не иначе как глупейшая насмешка, потому что девочек в слабый пол записывают по определению. Впрочем, когда речь заходит о чернорабочих специальностях, где не нужно иметь семь пядей во лбу, весь слабый пол голосует «за» своё исключительное место. Что же касается штучных специальностей, которые шагают по карьерной лестнице, то здесь весь слабый пол восстаёт единогласно и голосует категорически «против» дискриминации своего исключительного положения, так как, согласитесь, только недотёпа может добровольно отречься от кресла директора, министра, режиссёра или на худой конец крупного бизнесмена. Поэтому, когда на горизонте встаёт животрепещущий вопрос о кресле руководителя, то весь слабый пол более чем категоричен. Возвращаются обратно ароматные букеты, многозначительные комплименты, сладкие поцелуи и прочие пустяковые знаки внимания. Такие, например, как подача пальто или открывание двери, освобождение место в трамвае или плата за кофе в ресторане.
Чтобы раз и навсегда отвоевать руководящее кресло для своих прекрасных ягодиц, женщина, естественно, перешагнув через голову мужчины, готова пойти на крайнюю меру.
Например, вступить в движение.
Доброжелательных феминисток.
«Женщиной не рождаются, ею становятся».
Бред (говорят они).
«Женщины могут реализовать себя только в сфере домашнего хозяйства и воспитания детей».
Полный бред.
«Мужская власть постоянно заботится о женщине, как о слабом поле». «Чтобы мужчине оставаться мужчиной, им нужна любовь женщины».
Бесповоротный бред.
На этих витиеватых измышлениях, которые изобрели понятно кто, феминистки всего мира давно поставили жирный крест.
В уютном кафе за столиками отдыхали дамы. Свет, падая крест-накрест, словно подчёркивал их значимость, потому что мужчинам сюда дорога была заказана.
- Женщиной не рождаются, ею становятся… Стела, ты глянь, уже женский журнал печатает эту гадость. – Для убедительности миловидная блондинка, тщательно скрывающая свой возраст, демонстративно развернула журнал и ткнула пальцем. – Посмотри, как же это всё ужасно. Ты не находишь?
- Ева, ну ты же знаешь, чтобы быть в форме доброжелательной феминистки я читаю только мужские журналы, и то по утрам. – Несмотря на разницу в восемь лет, подруга Евы, Стела, поправив вьющиеся волосы, всегда говорила то, что хотела. Упругий бюст, выделяющийся на общем фоне, подчеркивал её хрупкую фигуру. – Как же я их всех не люблю… этих мужчин. Даже нож мужского рода вызывает у меня отвращение. Савва, перестань сосать палец!
- Па-па! – сын Евы, мальчик лет пяти, съев мороженое, продолжал сосать палец. – Па-па. Ещё. Дай.
- Почему он всё время вспоминает папу? – спросила Стела.
- Он думает, что папа это я. – Ева ласково посмотрела на сына. – После того как я катапультировала мужа из руководящего кресла и уселась туда сама. Он, не придумав ничего умного, просто бросил меня.
- А ты сказала, что сын не от него? – продолжая играть волосами, спросила Стела.
- Ещё не успела. – Ева притянула к губам фужер с белым вином. - Он так быстро смотался.
- Дашь его телефон? – Стела многозначительно улыбнулась, потягивая через трубочку коктейль.
- Нет, нет. Никаких смс. – В ответ Ева подняла вверх указательный пальчик. - Я его ошеломлю при личной встрече. Буду наслаждаться, как он взбеленится.
- Взбеленится? Ну, нет. Твой бывший такой толстокожий. Легче раскочегарить каменного истукана, чем его. – Стела сморщила лобик. – Фу. Как вспомню его волосатую спину становиться не по себе.
- Да, волосы у него всегда росли ни там где нужно. – Допив вино, Ева похотливо стрельнула глазками. - Ну что повторим?
- Ой-ой-ой, Ева, я, кажется, запьянела. Этот подносящий мужлан, по-моему, принёс мне алкогольный коктейль. Чёрт, как я поведу машину?
- Он наверняка связан с дорожной полицией. Ха-ха-ха. - Ева усмехнулась и кивнула в сторону официанта. – Мужлан втихаря подливает алкоголь, а его друзья в фуражках штрафуют. Подожди, кажется, он направляется к нам.
- Ну, я сейчас… держись гад. – Для устрашения Стела постучала маленьким кулачком. – Вздрючу по полной программе!
- Желаю вам замечательного дня. – Подойдя к столику, официант принял позу дамского угодника. - Желаете повторить?
- Ты что ж сукин сын делаешь?! – Стела поставила локти в угрожающую позицию. - Я за рулём, а ты решил меня споить! Я просила какой коктейль? Безалкогольный! А ты что принёс?
- Вам. Вам. Вам….
- У него, что там заело? – от неудовольствия Стела сморщилась. – Какие же мужчины все тупые.
- Вам. Я принёс «Пина Колада». – Официант горьковато улыбнулся и сжал губы, словно боялся выпустить наружу бранные слова.
- Ну, наконец-то опоросился. – Чтобы привлечь внимание окружающих Стела специально говорила громко. - Правильно, ты принёс «Пина Колада» только с ромом. Я это сразу почувствовала.
- Я принёс «Пина Колада». – Официант стоял как вкопанный. – Лёгкий…
- Па-па! – зная, что этот дядя с подносом приносит вкусности, Савва решил напомнить о себе. - Па-па. Хочу. М-м-м…
- Стела, разве ты не видишь, - сказала Ева, пропуская мимо ушей реплики сына. – Этот мужчина над нами издевается, как хочет. Нужно позвать администратора.
Не успели подруги переглянуться, а мальчик показать официанту язык здорового ребёнка, как у столика раздора появилась высокая дама, возможно, бывшая спортсменка, потому что облегающее платье и её тренированное тело хорошо сочетались.
- Не волнуйтесь, я администратор, - сказала она. – Проблема есть, но она решаема.
- Мы хотим, чтобы этот мужчина был не просто наказан… - ища поддержку, Стела взглянула на Еву. - А-а-а…
- Я поняла. Дело в том, что он…. – администратор кивнула в сторону официанта. – Так часто попадает впросак, что мы уже полгода не платим ему заработную плату. Его дом находится под арестом. Машина конфискована. Жена убежала с любовником. Друзья от него отвернулись. Даже его собака не признаёт.
- Да. Но… - Стела в знак одобрения качнула головой. – Нам от этого не легче.
- Я понимаю. У нас при кафе есть водитель. Он вас доставит куда угодно за наш счёт. Если не хотите его, я вызову такси. Какую машину предпочитаете?
- Хм, любую… хоть троллейбус. Но если за рулём будет такой же лузер как этот. – Ева махнула рукой в сторону официанта. - У вас будут большие неприятности.
- Не переживайте: всё будет хорошо. Следующая выпивка за счёт заведения. – Перед тем как уйти администратор вежливо откланялась. – Приятно провести время.
- Вот так всегда, выведут человека из равновесия, а потом сюсюкают. – Стела смотрела на официанта с чувством выполненного долга. - Ну что хлопаешь глазами? Довёл девушку до белого каления, неси теперь виски, приму как успокоительное. Ева, ты будешь вино или что-то покрепче?
- Меня что-то на сладенькое потянуло. – Ева сладко улыбнулась. - Пожалуй, выпью «Белиз». Да, и ещё одну порцию мороженого для этого мальчика.
- Я мигом… - официант так рьяно принялся услуживать, что выронил на ходу поднос. – Извините. Падают, падают, падают листья…
- Ты смотри, он ещё и поёт. – Стелла взглянула на часы. – Скоро одиннадцать. Нинель звонила?
- Нет. Как всегда бросила смс. Ждите, говорит меня с минуты на минуту. – В Евиной речи зазвучали волнительные нотки. – Без году неделя в команде, а строит из себя самую доброжелательную феминистку.
- Кто Нинель?! – Стела притворно удивилась. – Ты к ней явно не равнодушна…
- Я! Да ты что?! Просто хотелось, чтобы она, несмотря на юный возраст, была последовательна в своих действиях и не лезла со своим примитивным уставом в чужой монастырь. – Ева зарделась, возможно, испугавшись, что в сказанных словах Стела почувствует фальшь. – В отношениях с мужчинами доброжелательные феминистки должны вести себя гибко и не лезть напролом. Только так можно добиться поставленной цели.
- В восемнадцать лет… - Стела романтично закатила глаза. - Я была очень похожа на Нинель. Меня так же волновал вопрос массового переселения мужчин в труднодоступные районы.
- Тихо. – Предупредила Ева. – Нинель идёт.
В кафе вошла девушка с надменным взглядом, которая сразу обратила на себя внимание тем, что держала в руке непотушенную сигарету. Наверно, так же, проверяя быстроту реакции обслуживающего персонала, поступает пожарный инспектор, хранящий в кармане ценную бумагу о запрете любой деятельности, где цена вопроса двух заинтересованных сторон решается путём приватной беседы. Официант, случайно оказавшись рядом, проявив завидную быстроту, погасил назревавший инцидент, так как курение в кафе запрещалось.
- Вы позволите сигарету? – попросил он.
- Скажите, в вашем кафе есть мужчины руководители? – отдавая официанту сигарету, спросила Нинель.
- Нет, я здесь один, - грубовато ответил официант, пытаясь разумно ретироваться.
- Жаль.
- Нинель! – Стела помахала подруге рукой. – Мы здесь.
Игнорируя к своей персоне интерес окружающих, Нинель шла пружинящий походкой, словно по подиуму. Цветомузыка смахивала на вспышки фотокорреспондентов. За Нинель неотступно увязался нескладный мужчина, возможно, страдающий плоскостопием.
- А вот и я, - подойдя к столику, сказала Нинель. – Привет.
- Ты как всегда неотразима, - похвалила Стела.
- А мы уже не надеялись… - съязвила Ева.
- Кх-кх. – Мужчина, который преследовал Нинель, кашлянул. – Я извиняюсь, троллейбус вы заказывали?
- Что? – удивилась Нинель.
- Мы заказывали. Мы. - Подхватили подруги. – Ждите нас там.
- Даже не подумаю. – Восстал троллейбусник. – У меня движение расписано по минутам. Или вы едите, или я...
- Вы цыган, - бросила Нинель. – Вас нужно отправить в труднодоступные районы. Нахал!
- Во-первых, я потомственный еврей. Во-вторых, у меня два высших образования. И, в-третьих… - покосившись на Нинель, троллейбусник взял паузу.
- Ну, что же вы, договаривайте! – приказала Нинель.
- Потом скажу…
- Нет, сейчас! – вскрикнула Ева. – Он нам на все вопросы ответит сейчас. Иначе…
- Когда родилась королева Великобритании Елизавета Вторая? – огорошив троллейбусника, спросила Стела.
- Королева Великобритании родилась…
- Когда же? – поддакнула Ева. - Что и требовалось доказать. Нам прислали очередного лузера.
- 21 апреля 1926 года, - ответил троллейбусник.
- А-а-а?
- А коронация состоялась в 2 июня 1953 года.
- Пусть назовёт вторую жену Наполеона Бонапарта, - предложила Нинель.
- Мария-Луиза… М-м-м… Габсбург-Лотарингская, - как ни в чём не бывало, ответил троллейбусник.
- Чёрт, ходячая энциклопедия. О чём ёще его спросить? Я всё равно с ним не поеду. Какое-то «Что, где, когда». Подожди. Валентина Терешкова, когда полетела в космос? Нет, пусть скажет, где родилась?
- Родилась в деревне Большое Масленниково Ярославской области. А в космос полетела на «Востоке-6» 16 июня 1963 года.
- Я его сейчас чем-нибудь огрею! – от досады Ева взвизгнула.
- Мне ваши угрозы по барабану, – предупредил троллейбусник, - Во-первых, я застрахован от любых побоев и если что, получу денежную компенсацию, а во-вторых, дискриминировать меня по половому признаку у вас, к сожалению, не получиться.
- Бабушка надвое сказала, - предсказала Ева.
- Что ж девочки, - подытожила Стела. – Придётся согласиться с этим… м-м-м… индивидуумом. Едем.
В троллейбус подруги садились по очереди, как и положено, проходя через переднюю дверь, где троллейбусник помимо посадочного билета предлагал руку помощи, впрочем, сердце его было как всегда равнодушно.
«Я однолюб, - повторял про себя троллейбусник, протягивая руку Нинель. – Люблю только Веронику».
- Руки по швам, смирно стоять! – подбадривала троллейбусника Нинель. – Даже не думайте ко мне прикасаться.
Войдя в троллейбус, подруги увидели в глубине салона торчащий бюст одинокого пассажира, непонятно как сюда просочившегося. Оказывается, всё это время пока шла посадка, мужчина терпеливо выжидал, когда троллейбусник займёт место у руля и будет при исполнении, чтобы выказать ему накопившиеся обиды.
- Я уже битый час жду, - пожаловался пассажир. – Это безобразие.
- И чего вы ждёте? – спросил троллейбусник, усиливая голос микрофоном.
- Когда троллейбус поедет по пятнадцатому маршруту.
- У меня спецрейс. – Предупредил троллейбусник. – Поэтому придётся по пятнадцатому маршруту идти пешком.
- Сделайте мне исключение у меня проездной билет на все троллейбусы округа, - попросил пассажир. – К тому же я директор женского общежития фабрики по пошиву мужских носок.
- Никаких поблажек! – восстала Стела. – Троллейбус арендован нами… до конца недели.
- Подумаешь директор, – добавила Ева. - Пусть добирается на своих двоих.
- Мужчина, не заставляйте нас применить силу. – Предупредила Нинель. – Идите, идите. Вы на правильном пути. Осторожно не упадите. Выход там.
От полученных обид пассажира штормило. Под хихиканье подруг он кое-как добрался до выхода, всё ещё надеясь сохранить хорошую мину в плохой игре. Но взглянув на лукавую физиономию троллейбусника, пассажир понял, что окончательно проиграл. Возможно, чтобы как-то сохранить свой пошатнувшийся имидж, пассажир, перед тем как выйти, нагнулся к уху троллейбусника.
От услышанных слов троллейбусника передёрнуло. Он недовольно сплюнул, словно слова, которые ему напоследок сказал пассажир, были насквозь пропитаны ядом гремучей змеи.
- Меня зовут Виктор Иванович, - спрыгивая с подножки, сказал пассажир. – Запомните на всякий случай.
Переходя с резкого рывка на плавный троллейбус начал разгоняться.
- Стойте! – закричала Ева. – Савва в кафе остался.
- Какой Савва? – спросил троллейбусник.
- Сын.
- Да куда он денется. – Успокоила Нинель. – Позвони своему бывшему, пусть заберёт. Тем белее сегодня суббота день любящих отцов.
- Точно, точно… - добавила Нинель. – Он так редко его видит.
Ева, позвонив, услышала в трубке радость бывшего мужа, так как он находился в двух шагах от кафе. Стела, копаясь в косметичке, искала губную помаду, чтобы восстановить привлекательность губ. Нинель, о чём-то мечтая, смотрела в окно.
Троллейбусник, проезжая мимо остановок, лишь монотонно объявлял их названия, которые не отличались оригинальностью, некоторым улицам вернули прежние названия. Так «Мирная» недавно снова стала «Военкоматская». Её-то троллейбусник произнёс с усилением, повернув ручку громкоговорителя до упора. Затем он плавно остановил машину.
- Почему остановились? – крикнула Нинель. – Поехали!
- А вы не догадываетесь? – спросил троллейбусник.
- Я приказываю вам ехать. – На щёках Нинель выступил румянец. – Ну, пожалуйста.
- Действительно объяснитесь. – Потребовала Ева. – Почему остановились?
- Среди вас есть мужчина, который всяческими способами отказывается выполнять священный долг. – Троллейбусник говорил с высоко поднятой головой. – То есть не хочет служить в нашей доблестной армии. Это очень плохо.
- Что он такое говорит?! – вскрикнула Стела.
- Этого не может быть?! – воскликнула Ева.
- Девочки, он спятил!! – кричала Нинель.
Остановка троллейбуса и специальное здание с табличкой «Военкомат» находились в шаговой доступности. Когда из этого здания вышли два крепких мужчины в форме, троллейбусник, предвкушая красивую концовку, с трением потёр ладони. Чтобы впустить конвой ему осталось всего лишь открыть переднюю дверь.
- Девочки, не отдавайте меня!! – ревела Нинель.
- Так ты мужчина?!! – возопила Стела.
- Я…
- Говори! – приказала Ева.
- Я ещё мальчик, – сказал Нинель. – Ева, я люблю тебя! Я переоделся, чтобы быть всегда с тобой рядом.
- Трансвестит несчастный. – Ева достала мобильный телефон и позвонила.
Офицеры проникли в троллейбус. У них как у ищеек горели глаза.
Ева протянула им мобильный телефон и как самая доброжелательная феминистка сказала:
- Мужчины, не торопитесь, с вами очень хочет поговорить генерал лейтенант…
ЕВСТАФИЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР
Революции не совершают; они приходят сами.
У. Филлипс-1-
Невысокий юноша, пожалуй, учащийся школы, (взрослые таких обзывают «мелкими») одетый в красную куртку-толстовку «burn», которая скрывала тонкое тело, ни с того ни с сего пнул левую дверь двухподъездного жилья. Надо сказать, что правую дверь в целях безопасности крест-накрест давно забили досками.
Весной деревянный дом всегда походил на мёртвую рыбу, так как стоял без движения по щиколотку в воде. Стоял и достоялся. Рыба всегда гниёт с головы, поэтому, когда разложилась лестница, никто особо не возмущался.
Ударившись обо что-то мягкое, дверь без звука отскочила в размер узкого проёма. В этом действие не было какой-то особой злобы, тем более показного хулиганства, скорее этот поступок можно объяснить переходным возрастом, когда в хрупком мальчике вовсю бушует мужской гормон. Есть повод влюбиться. Впрочем, о влюблённости он в данную минуту, естественно, не думал.
Евстафий (так звали юношу) протиснулся в щель и краем глаза увидел в углу распластанного соседа, который от удара по мягкому месту не мычал и не телился, а только сонно высвистывал характерные запахи дешёвого алкоголя.
- На тебе, сука!
Евстафий, опять же без явной злобы (поверьте на слово), пнул пьяного соседа. В юноше, безусловно, глубоко засела скрытая неприязнь к этому «дядя Васе» (так называла его мама), который частенько к ним захаживал попить чайку. Евстафий чай не любил, возможно, поэтому дядя Вася всегда нагружал его мелочью и просьбой купить всем мороженного.
После возвращения Евстафий долго смотрел на мать, пытаясь понять причину видимых изменений, потому что женщина вся светилась изнутри, будто переносная мини-электростанция. Но запал быстро исчезал, и мама становилась прежней: задумчивой и грустной, как осенний дождь.
Евстафий догадывался, что виновником маминых превращений: как хороших, так и плохих, - этот грубоватый, приходящий шофёр дядя Вася. Но почему он не может по-хорошему зарядить её надолго Евстафий до определённого времени понять не мог.
Всё произошло случайно. Дядя Вася в очередной раз нагрянул в гости, а Евстафия, естественно, в очередной раз сопроводили за мороженым, но он, забыв губную гармошку, которую понемногу осваивал, вернулся.
Войдя в комнату, Евстафий увидел трясущуюся маму, которая упёршись руками в гардероб, силилась его передвинуть. Причём она так разгорячилась, что была вся в мыле и без одежды. А дядя Вася толкался сзади, так, что при каждом толчке мама скулила, как голодная бродячая дворняжка.
Евстафий с жалостью смотрел на маму. Увидев сына, мать вымаливала прощение.
- Блядь! – крикнул Евстафий и побежал на улицу.
-2-
Солнце, зацепившись за верхушки мохнатых ёлок, словно специально замедлило падение, чтобы горизонт, до конца пропитавшись этим малиновым джемом, растянулся как можно дальше и захватил убегающие облака, которые походили на сливочное мороженое.
Евстафий поражённый этой малиновой красотой ходил вокруг дома и думал о красном цвете, который его ко многому обязывал, потому что это цвет борьбы за справедливость и равенство. Стоит его разрезать на мелкие части и привязать к флагштоку, как тысячи обездоленных, таких же, как и он, встанут во весь рост и пойдут грозными рядами делать добро.
Стоя на лестничной площадке, Евстафий размышлял, куда идти. Прямо домой или войти в прихожую и ждать, пока мама его простит. Он стоял перед дверью, которую облепили, словно стая навозных жуков кнопки звонков. У каждого звонка был свой неповторимый голос. И если нажать, то придёт тот сосед, который этот голос знал наизусть. Верхний звонок, голосистый, принадлежал шофёру дяде Васе. Евстафий обернулся и посмотрел вниз, в надежде, что сосед по-прежнему там, но его там давно не было. Следующий звонок, колокольчик, принадлежал соседке Вере, некрасивой и полной студентке-заочнице, которая подрабатывала официанткой в ресторане, по утверждению соседей: работала «по вызову». Чуть ниже ещё один звонок, тихоня, который тянулся к бабушке Любе. Она так увлеклась спиритизмом, добиваясь присутствия в своих хоромах Наполеона, что все давно считали её ненормальной. Нижний звонок для Евстафия был как старый знакомый, которого он называл «соловей-разбойник». Звенел трелью вызывающе громко; пока долетал до их маленькой комнаты, быстро стихал, как длиннохвостая птичка колибри.
Евстафий решил скоротать время у Веры.
- Ты чего звонишь? – открывая дверь, спросила она.
- К тебе можно? – спросил Евстафий.
- М-м-м, давай… - разрешила она. – А-а-а, значит решился?
- Ну, да… - согласился Евстафий. – Почти… что… решился…
Верина комната такая же крохотная, как и другое жильё этого коммунального барака, отличалась лишь аппетитным запахом еды, потому что Вера любила разную вкуснятину, например, красную икру, которую тибрила из ресторана. Что касается обстановки, то ни каких излишеств, всё то же самое, как и у других: стол, стулья, гардероб, железная кровать, старенький холодильник, правда, в убранстве комнаты преобладал вызывающий алый цвет.
- По-быстрому проходи. – Вера чуть подтолкнула Евстафия. – Тебе бутерброд с сыром или колбасой?
Евстафий промолчал и пожал плечами, что могло означать: зачем же спрашивать? давай и того и другого.
Пока Евстафий уминал за милую душу бутерброд с колбасой, Вера налила пива.
- Вот запей, - велела она.
- У-у-у, - Евстафий замотал головой.
- Да ладно ты… - Вера явно хотела угодить Евстафию. – Подумаешь… детский напиток. Пей.
Выпив залпом, как пьют взрослые, Евстафий потёр рукавом нос. Вера же пила небольшими глотками, внимательно следя за напросившимся гостем.
- Теперь по-быстрому говори. – Приказала она. – Зачем пришёл?
- Я решил вступить в вашу организацию. – Евстафий дрессированной собачонкой смотрел на Веру, словно ожидал после сказанных слов, пряник она достанет или кнут. – Я это давно решил. Сознательно… – пивной хмель вовсю кружил Евстафию голову. – Окончательно… и это… бесповоротно.
- Молодец! – похвалила Вера. – Наш революционный кружок могучая сила, став его членом ты сможешь открыто бороться за справедливость и светлое будущее. Любое поручение ты обязан выполнять, не раздумывая, в этом и есть залог будущих побед. Только насилие… м-м-м… - Вера остановилась, возможно, осознала: сказано более чем достаточно, а то этот мальчик испугается или ещё чего. – В общем, ты всё уразумел?
- Да, понял я, понял… - твёрдо сказал Евстафий. – Можно я пойду.
- Иди. – Разрешила Вера. – Учти. Собрание завтра… у меня… в двенадцать.
-3-
После одиннадцати невзрачная хибара погружалась в сонное царство, превращаясь в сказочный корабль под командованием непоколебимого рулевого, у которого в загашнике всегда имелся маршрут на любой вкус. Несколько часов тихого плаванья в райской тишине, где каждому пассажиру гарантировался любимый сон на выбор. Правда, было одно условие, чтобы отправиться туда, куда нужно, необходимо вовремя уснуть. А если не успел, и сон, словно бабочка упорхнул сквозь дырявый сачок, жди в гости бессонную стражу, которая разведёт в разные стороны, чёрт знает куда: голову, руки, ноги, туловище.
Евстафий лежал и смотрел на занавеску, за которой спала мама. Сон не приходил, потому что Евстафий всеми мыслями представлял себя в будущей борьбе. Вот он в гуще событий стоит на баррикадах с красным знаменем в руках и призывает: грабить магазины, жечь машины и так далее, так далее, так далее...
«Так можно зайти очень далеко, - размышлял он. – Ну и пусть… подумаешь… я же не один. Таких как я – много. Они меня не дадут в обиду».
Тихий коридор вдруг наполнился грохотом копыт, и где-то в глубине заржала лошадь.
Евстафий вскочил и побежал в коридор, не раздумывая, как по команде, словно услышал победный клич, призывающий всех новоявленных революционеров, разом построиться.
Прислушавшись, Евстафий двинулся в стороны уборной, оттуда доносился редкий металлический стук копыт, будто забивали стомиллиметровый гвоздь.
Скрипнула дверь; из уборной в ночной сорочке-балахоне, с взлохмаченной копной седых волос выползла бабушка Люба.
- Ты Маренго видел? – хитро спросила она.
- Нет. – Евстафий покачал головой. – Не видел. А кто это там ржёт?
- Кто, кто? Конь в пальто… - бабушка Люба протянула руку. – На, держи, купишь ему завтра сена. А если не купишь, тебе Наполеон все уши оборвёт. Ха-ха-ха. Понял?
- Да. – Евстафий кивнул.
- Теперь убирайся отсюда! – Бабушка Люба усмехнулась кривым ртом. – Охламон.
-4-
Евстафий крутился в дремоте, словно в веретене. Волочившиеся к нему сверкающие нити ровно накручивались на хрупкое тело. Но не жгли, потому что в них тянулся обычный утренний свет, весеннего месяца апреля.
- Евстафий, вставай, - сказала мама. – Сегодня воскресенье. Выходной.
- Сейчас. - Приоткрыв глаза в свете восходящего солнца, Евстафий зажмурился. Его лицо выглядело смешным.
- Вставай лежебока. – Мама наклонилась к сыну. – Кашу проспишь.
- Не просплю…
Евстафий повернулся и открыл глаза. На прикроватной тумбочке под губной гармошкой лежали деньги.
- Послушай, мам, ты ночью ничего не слышала?
- Нет, а что?
- Так… – Евстафий теребил в руках две купюры. – Наверное, мне приснилось. Послушай, а сено где продаётся?
- Сено? Я думаю в зоомагазине. – Мама с любопытством смотрела на сына. - Ладно, иди, умывайся.
В уборную, которая была совмещена с ванной, выстроилась очередь. За разноцветной бабушкой Любой, любящей одеваться по утрам в пёстрые одежды, стоял опухший, после вчерашнего, потерянный дядя Вася. Евстафий для приличия остановился, поджидая момент, чтобы проскочить в кухню, где он обычно умывался и чистил зубы.
- Здрасти, - сказал Евстафий.
- Вера, ну, сколько можно? – не унималась бабушка Люба. – Это же коммунальная квартира.
- Я могу не стерпеть. – Дядя Вася прихватил живот. – М-м-м…
- Вера, открой. Василь Василичу плохо! – бабушка Люба повысила голос. – Ты что там повесилась?!
- Не дождётесь! – вытирая на ходу волосу, из уборной выскочила сияющая Вера. – Две минуты подождать не могут.
- А двадцать не хочешь! – выдавил из себя дядя Вася и сыграл на опережение.
- Даже здесь, у сортира, не желают уважать пожилого человека. И лезет… и лезут… Что, тоже полезешь через меня, а-а-а?
- Нет, - Евстафий прошмыгнул боком. – Мне туда…
О ночном разговоре не было сказано ни слова.
Позавтракав на скорую руку, Евстафий торопился к автобусной остановке (автобус ходил строго по расписанию), размышляя на ходу о предстоящем собрании революционеров, с которыми он связывал своё будущее.
«Только собрание в двенадцать дня или ночи? - думал он. – Конечно же, ночью. Тайна, покрытая мраком».
-5-
Пятнадцать минут езды на автобусе, и ты попадаешь, словно на другую планету: в красивую, размеренную жизнь, где высокие дома, красивые витрины, быстрые машины, - где другой мир, смотрящий в будущее. А далеко позади, на островке неудачи, по-прежнему стоит гнилой барак, в котором продолжается (или заканчивается?) жизнь.
Евстафий зашёл в зоомагазин, о котором знал заранее, и, чувствуя себя не в своей тарелке, так как разволновался, продолжал ходить из угла в угол в надежде наткнуться на сено.
- Молодой человек вам чего? – спросила продавщица.
- Мне… это… сено… - тихо ответил Евстафий.
- Это вам нужно в «Zoobig (Зубик)» идти.
- Куда?
- Открылся новый суперзоомагазин. Здесь недалеко. Вот там есть всё.
Уже на подходе к суперзоомагазину Евстафий заметил ходячую рекламу, которая зазывала не проходить мимо. У зеркального входа ряженые в костюмах кенгуру распространяли красочные буклеты. Если сказать просто, что «Зубик» - впечатлял, значит не сказать ничего, этот зоопарк, который оккупировал многоэтажный дворец, - убивал наповал своею экзотикой. Сюда шли просто поглазеть.
Евстафий чуть не потерял голову, потому что вначале попал в мир рыб, где огромные аквариумы пугали глубиной, затем очутившись в стране ползучих гадов, раболепно почувствовал себя наживкой. Вокруг бурлила планета животных. Собаки большие и маленькие, кошки лохматые и лысые, птицы певчие и не певчие кружились, словно в карусели. Оскал сменялся добрым «мяу».
- Эй, что с тобой? У тебя такой потерянный вид.
- Я… это… ищу сено.
- А… сено… тогда пошли.
Евстафия вели за руку, как водят ребёнка-несмышлёныша, например, в детский сад, потому что он такой маленький: не знает куда идёт и зачем. Евстафий пришёл в себя и посмотрел на спутницу. Он знал, что рядом с ним девушка. Во-первых, в её голосе такая нежность, во-вторых, от неё исходил пьянящий запах косметики, и, в-третьих, рука - такая невесомая и ласковая. Да, рядом с ним она. Но какой пробы? Как же хорошо по крупицам собирая образ, за тем взглянуть на оригинал, поражающий тебя в правах, восхититься красотой и тут же огорчиться, потому что эта прелесть не для тебя.
- Тебя как зовут? – спросила девушка.
- Евстафий.
- А я - Даша. – Она приветливо улыбнулась. – Вот и наше сено. Идём выбирать.
Даша со знанием дела погрузила несколько тюков сена на металлическую тележку, передав бразды управления удивлённому Евстафию.
- Кстати, тебе сколько тюков? – спросила она.
- Один, - ответил мальчик. – Только я плачу сам.
- Конечно сам…
На кассу Евстафий прошёл первым.
- Одну упаковку пробейте отдельно, - попросил Евстафий.
- Юноша, - обращаясь к Евстафию, кассирша предложила: – У нас проводится беспроигрышная лотерея. Чтобы участвовать в ней, доплатите двести рублей.
- А… что… можно… купить?
- Вот… хотя бы черепашку. Она быстро вырастит. Станет черепахой Тартилой, которая подарит тебе золотой ключик. – Кассирша улыбнулась. – Желаю удачи…
Евстафий вынул деньги.
-6-
«Пятёрка и шесть нулей – это сколько? Отдельно или вместе? Конечно вместе. 500000. А это много или мало? Смотря в каких единицах? Ну, например, в рублях. Приличная сумма…»
- О чём ты думаешь? – спросила Даша.
- Я не знаю, как теперь с этим буду жить. – Евстафий посмотрел на Дашу. – Почему выиграл именно я?
- Вот глупенький…
Даша уверенно вела машину; от быстроты движения создавалась иллюзия, что колёсные диски вращаются в противоположную сторону, разматывая вспять перечень событий в их временной последовательности. Причём от стремительности перемещений рябило в глазах.
Обратно к входу в зоомагазин подлетает машина, из неё выскакивают двое, семеня от ускорения ногами, задом несутся по лестнице.
Грузчик жонглирует тюками сена.
Директорский кабинет, круговорот мельтешащих сотрудников, все трясутся, будто наэлектризованные. Рукопожатия, восхищения, смех.
Юноше вручают банковскую карту. Мелькает Дашин паспорт.
Кассирша чернеет от злости.
Евстафий вскрывает лотерейный билет.
Такого не может быть в принципе! Потому что на билете написано: «выигрыш 500000 тысяч рублей!»
Евстафий снова закрывает глаза и видит прошедшее время, словно повторно смотрит нереальный фильм со счастливым концом. В ушах жужжит кинопроектор, и голос за кадром издевается: «Буржуазия!» Мысли сразу путаются и рвутся, нестерпимая боль в голове от осознания, что выиграв случайно главный приз, Евстафий проиграл главное – свою мечту, которая, будто птица вырывается из рук. Забыв Дашину улыбку и понимание, хочется бежать во вчера, потому что там он прежний борец за справедливость.
- Даша, я хочу оказаться от приза. – Евстафий смотрел в сторону, словно боялся с ней встретиться взглядом. - Возьми карточку себе.
- Это невозможно, ты что… - она хотела сказать «свихнулся», но вовремя остановилась, почувствовав, что с парнем что-то происходит. – Евстафий, что случилось?
Евстафий молчал.
- Кажется, приехали. – Даша остановила машину. – Ты вот что: посоветуйся с мамой. Хочешь, поговорю с ней я?
- Нет. Я сам.
- Вот моя визитка. Звони…
-7-
Евстафий поднимается по лестнице, будто возносится на пьедестал, который, возможно, кем-то занят, но герою вчерашнего дня придётся потесниться, если не сказать большего: исчезнуть, потому что идёт наверх юноша, в кармане которого лежит кругленькая сумма. К банковскому счёту прилагается лицо, всё совпадает: возьмите билет и проходите, в поезде счастья вам забронировали место у окна. Лавровый венок уже повешен на гвоздь и ждёт шею новоявленного героя. Сейчас брызнет шампанское, и музыканты рванут туш. Аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты.
От звонка в дверь Евстафий очнулся. Погружение в светлое будущее закончилось, на поверхности знакомый до боли обтрёпанный верх, - уродливое житие… бытие…
- Ну, здравствуй, Евстафий. – У бабушки Любы в глазах хитринка. – Заходи…
- Да… мне… собственно… домой… - Евстафий в замешательстве. Кажется, звонил к себе, а открыла дверь бабушка Люба. – Я…
- Ты сено купил? Вижу. Молодец. Донеси до моей комнаты и…- бабушка хитро улыбнулась. – Поговорим…
У бабушки в комнате беспорядок, место старых вещей заняли более старые – вещи, словно музейные экспонаты, они напоминают другую эпоху. У Евстафия поначалу разбегаются глаза. Сфокусировать картинку получается лишь со второй попытки. От попадания в цель появляется душевное беспокойство. До Евстафия доходит; перед ним на столе возвышается треуголка. Как будто парусный корабль наглотался попутного ветерка.
- Это? – спрашивает Евстафий.
- Да, это… - вторит бабушка Люба. – Его… его…
- На… поле… он… а?
- Он… самый… поджигатель Москвы. Я специально его вызвала. Потому что у него есть опыт выкуривания вселенцев-чужаков. Красная… Москва… горит… у-у-у… - у бабушки Любы страшный вид, глаза на грани катастрофы. – Клади сено и уходи…
Евстафий пятится к спасительному выходу.
- Стой, назад! – останавливает его бабушка Люба. – Не смей давать ни кому взаймы!
- Как?! – удивляется Евстафий.
- Вот так! – бабушка Люба показывает кукиш. – Убирайся отсюда, охламон!
Евстафий тихо входит к себе. Мама не слышит. Она стоит у окна и смотрит в прошлое: уходящий день такой же бесцветный, как и вчерашний, а позавчерашний запомнился лишь тяжестью в сердце и беспросветностью. Если сосчитать её минуты счастья, их хватит на песочные часы, в которых не бывает золотой середины, а только край – предельная линия. Дальше конец.
Евстафий подходит и берёт мамину руку.
- А сынок. Ты вернулся…
Звучит словно приговор. Тихий голос. И не разобрать: оправдательный он или обвинительный…
«Я хочу, чтобы ты была счастлива», - Евстафий молчит и думает.
Хлопает дверь и на пороге в образе закадычного друга семьи явился (не запылился) дядя Вася.
- Ну, друзья, вы даёте! Евстафий, молодец! Такой куш сорвал. – Дядя Вася тараторит без остановки. – Мне баба Люба говорит, а я не верю. Как такое может быть?! Она говорит, а я…
- Евстафий… - мама в недоумении хлопает глазами. – Что случилось?
- Я выиграл пятьсот тыщ. – Евстафий делает паузу и смотрит на маму, надеясь, что она хотя бы улыбнётся. – Вот здесь деньги… - он хлопает рукой по карману.
Видно, что дядя Вася не доверяет. А мама смотрит, как обычно, с надеждой.
- А ты пришёл в займы просить? – Евстафий переводит взгляд на соседа.
- Я это… да… хотел, но… ведь мы почти… нет ни так… - Дядя Вася спотыкаясь, подбирает слова. - Мне немного надо: тысяч пятьдесят. Я обязательно отдам.
- Иди отсюда! – приказывает Евстафий.
- Как?! – дядя Вася раздавлен, как лежалое яблоко.
- Уходи! Ни копейки не дам…
-8-
На часах без малого двенадцать. Время для крепкого сна или, например, для секретного сговора наступило. Евстафий в комнате у Веры в окружении неизвестных ему подростков. Тишину накрывает полумрак, язычок лампы плюётся мутным светом, почти гаснет, возможно, поэтому все в ожидании. Лица напряжены, как у восковых фигур. Вера исчезает и практически тут же входит обратно в сопровождении молодого человека. Все поднимаются. Евстафий видит в этом знак преклонения. Ему кажется, что его поставили на колени; рабски угодное поведение передаётся по цепочке, - ощущение не самое приятное.
- Садитесь, - говорит вошедший.
- Алексей, это Евстафий. – Вера и молодой человек делают шаг в сторону Евстафия. – Я тебе говорила. Помнишь?
- Алексей… - руководитель революционного кружка протягивает руку.
- Евстафий…
- Как? – в голосе Алексея звучит ирония.
- Евстафий!
- Ну, нет. Я буду звать тебя Остапом. Коротко и ясно.
Алексей открывает собрание. У каждого присутствующего свой отчёт о проделанной работе: один подпалил машину, вызвав гнев законопослушного населения, другой расколотил витрину, разбросав на месте агитационные листовки, третий просто избил такого же подростка, назвав последнего «чуркой». Скоро очередь дойдёт до Евстафия.
«Дать себе отчёт, сейчас, пока не поздно – в чём смысл твоей жизни, Евстафий? Равенство и справедливость добиваться любым способом. Любым».
Евстафий слышит своё имя. Поднимается, не чувствуя высоты, словно по-прежнему стоит на коленях.
- Вера, - говорит Алексей. – Проверишь его.
Евстафий чувствуя затылком Верин взгляд, приближается к машине. В пакете лежит бутылка с коктейлем Молотова. Попасть в цель не составит труда, главное не думать, за тебя думают другие. Белая «Ауди», как на ладони. Евстафий смотрит на номер.
«Эта ведь Дашина машина!»
Евстафий в недоумение оборачивается.
Вера нервно трясёт кулаком.
Евстафий нащупывает зажигалку…
РОДОСЛОВНОЕ ДЕРЕВО
Если сами мы холопы, то для нас не может быть героев.
Т. КарлейльВ пятницу вечером, хотим мы этого или нет, но рабочий день, как ни крути, заканчивается на час раньше обычного. Поэтому у сотрудников «мозгового центра» генеалогического отдела, решение к уже имеющемуся (в кармане) часу, добавить ещё несколько часов совместного времяпровождения, являлось почти спонтанно. В этом «почти» не было ничего необычного, потому что такие вечеринки случались и раньше, а прийти в пятницу со своим, вошло в традицию. Правда, сослуживцы к этому вечеру отнеслись более чем настороженно, предав ему особый статус «званого». Всему виной была молодая сотрудница, которая здесь без году неделя, а уже со своим взглядом: то молчаливым, то безразличным, то вызывающим. Что же касается традиционной прописки в коллектив, то Агриппина (так звали девушку) на тонкие намёки сослуживцев почему-то всегда высокопарно отнекивалась. Возможно, чтобы прописку и вечеринку совместить в одно долгоиграющее мероприятие (нельзя же ждать вечно) её официально и позвали. Подразумевая, что в расслабленной обстановке новенькая наконец-то расслабится и покажет себя во всей красе. Тем более Агриппина одевалась по последней моде, выбирая блестящие и вызывающие зависть окружающих дам – Валерии и Эммы – наряды. Их столы находились так близко, что личный парфюм распространяемый ими смешивался, ограничивая сотрудников - Петра и Александра - в выборе нужных комплиментов.
Следует заметить, что от желающих получить родословные деревья не было отбою, поэтому контора, преобразующая прошедшее время в настоящее, процветала. Каждый состоявшийся гражданин к рождённому сыну, построенному загородному дому и посаженному дереву непременно желал иметь родословное дерево. С правильными предками на ветвях, чтобы показать окружающим своё благородное, царское «Я».
Кому же захочется быть «Иваном, не помнящим родства».
Правда, в другие времена, когда лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь» был жизненно важным. Многие ворошили прошлое с единственной целью – найти предка с рабочей жилкой, чтобы просто уцелеть.
Многие династии исчезли в результате войн, эпидемий, революций, порабощений одних другими. Их больше нет…
«А я живу, - думала Агриппина. – Значит это кому-то нужно».
К концу рабочего дня сотрудники сдвинули столы в традиционную букву «Т», поставив в центре подаренный Агриппине букет. К нарезке добавились домашние салаты. Первый тост, как и положено, выпили за Агриппину, естественно, до дна.
- Я очень рад, - сказал Пётр, разливая по второй. - Что Груша становится полноправным членом нашего коллектива…
- Какая я тебе Груша? – смутилась Агриппина. – Продолжайте звать меня Агриппиной желательно с двумя «п».
- Ах, Петя, вечно ты со своими уменьшительно-ласкательными штучками… - Александр взял инициативу в свои руки. – Я предлагаю выпить за всех присутствующих дам.
- Подождите, - сказала Эмма. – А подарок?
- Совсем забыли, - подхватила Валерия, вставая из-за стола. – Сейчас, одну минутку…
- Возникла пауза и я хочу…. – Александр как-то по-особенному взглянул на новую сотрудницу. – Сказать… Агриппина, если нужна будет помощь, обращайся.
- Считай, что уже нужна. – Агриппина улыбнулась. – Потанцуем?
- Вот держи. – Валерия вытащила из пакета фирменный знак генеалогического отдела и протянула сослуживице. – Твоё родословное дерево.
- Зачем? Я же не просила.
- М-м-м, это такая традиция… каждый новый сотрудник, – пояснил Пётр. – Получает своё генеалогическое древо в подарок. Как говориться, от чистого сердца и на долгие времена. А теперь можно и повторить…
- Что, что, что?! – всматриваясь в картину предков, воскликнула Агриппина. – Мой прапрапрапрадед крепостной крестьянин нижегородского уезда! Это какое-то варварство! Я знаю, кто это сделал. Ты Эмма!!
- Причём здесь я? – Эмма потупила взгляд. - Меня попросили, я сделала. Я же не виновата, что твой предок был холопом. Документы все подлинные, можешь сама посмотреть…
- Врёшь!! Плебейка! - восстала Агриппина.
- Сама ты плебейка! – защищалась Эмма.
- Девочки прекратите!!
- Мой предок был дворянином! Сам Пётр Первый вручал ему царскую грамоту. Я изучала этот вопрос и знаю, ты это подстроила специально. Зная, что между мной и Александром лёгкий флирт ты решила таким вот мерзким образом отомстить. Какая же ты мстительная интриганка. Не смогла простить невинного поцелуя.
- М-м-м, Агриппина, - Александр зарделся. – Это был всё на всего дружеский поцелуй.
- А слова, что я тебе нравлюсь. – Агриппина стояла на своём. - Тоже были дружеские?
- М-м-м… я… - Александр растерялся. – Пётр, ну я же просил контролировать её дородное дерево! А ты…
- А что я? Подумаешь. Предки. – Парировал Пётр. - Нужно смотреть ни в корень, а выше… Кто дед. Кто папа. Между прочим, папа у Агриппины крупный бизнесмен. В журнале «Форбс» у него…
- Стоп. Хорошо, что напомнил. – Сквозь зубы процедила Агриппина. - Стоит мне сделать всего один звонок и тебя Эмма здесь больше не будет.
- Подумаешь! Испугала… - Эмма театрально взмахнула рукой. - У меня тоже есть связь на верху, так что не надо пугать неизвестностью.
- Девочки, я вас прошу… - попросила Виктория. – Померитесь. М-м-м… вино замечательное. Давайте продолжать...
- Послушай, Агриппина, – согласился Пётр. – Признаю. Я не доглядел. Всё от начала и до конца переделаю. А Эмме влепим выговор.
- У меня есть замечательный тост. – Воскликнула Валерия. – Давайте выпьем за родителей.
Уже казалась, что участники дуэли разошлись на безопасное расстояние, и яблоко раздора исчезло с глаз долой – из сердца вон. Уже ощущалась прежняя весёлость свойственная молодёжи, а перенесённая обида вконец потеряла остроту. Как к вечеринке присоединился посторонний, который без стука, а если ещё точнее бесцеремонно, вошёл, как к себе домой. В руках он держал работу «мозгового центра».
- Э-э-э, закрыто. – Предупредил Пётр. – В понедельник приходите.
- Вы руководитель? – спросил вошедший, обращаясь к Александру.
- На Бали… м-м-м… в командировке. Сегодня короткий день. – Надеясь, что вошедший благоразумно ретируется, Александр показал явное недовольство. - Приходите в понедельник!
- Послушайте. У меня двойное гражданство и я живу по европейскому времени. Помимо России я поданный Great Britain, так что не надо пичкать меня понедельниками. – Мужчина скинул плащ, намекая на то, что не на того напали. - Я закончил Кембридж и получил идеальное воспитание, так что вам повезло. Другой бы на моём месте разнёс вашу контору в пух и прах.
- Конечно, это немного меняет дело. – Согласился Александр. – Приятно пообщаться с джентльменом. Хорошо, говорите: в чём суть претензий? Только, пожалуйста, коротко.
- Извольте. Во всём виновата Агриппина Буянкина. Да, да. Вы виноваты. – Чтобы смахнуть слезу, джентльмен достал платок. - И не надо строить мне глазки.
- Я! В чём?.. – воскликнула Агриппина.
- Вот взгляните… – джентльмен, словно икону выставил вперёд своё генеалогическое древо. - Ваша работа?
- Ну и что… допустим моя…
- А вот что… вы акцентировали, что мой прапрапрапрадед был певчим в крепостном театре помещика Хрюкина. – Джентльмен схватился за сердце. - Мой дед пел в «Большом театре», мой отец пел в «Мариинке», я пою в королевском «Альберт-холле». А вы, Агриппина Буянкина! Разбили моё сердце.
- Выпейте воды, - предложила Эмма.
- Может лучше вина… - напомнил о себе Пётр. – Или покрепче…
- Слушайте, ну зачем так убиваться. – Успокаивала Агриппина. - Ломоносов тоже вначале был не благородных кровей, в лаптях ходил, а потом как пошёл в гору и дошёл… до великого учёного.
- Правда, правда… - поддержала Валерия.
- Я что… я ничего… моя возлюбленная Гвендолайн, когда увидела это… - джентльмен с усмешкой посмотрел на родословное дерево. – Упала в обморок. А когда очнулась, сказала: прости, конечно, это пустяк, но я как представлю, что в наших благородных детях потечёт холопская кровь, я теряю реальность. И ещё добавила: конечно, я по-прежнему люблю тебя, правда, ни так страстно как прежде. Завтра мы должны были пожениться. Триста человек приглашённых это вам не хухры-мухры. Лучшие повара. Оркестр. Знаменитые артисты… и т.д. и т.п.
- Дура она, эта ваша Гвендолайн. – от волнения у Агриппины разрумянились щёчки. – Не понимаю как…
- Агриппина, давай обойдёмся без эмоций. – Пётр подошёл к джентльмену и забрал родословное дерево. - Как вас зовут?
- Я Фёдор Фёдорович.
- Фёдор Фёдорович, вы вот что, скажите свой невесте, что это была такая… русская забава… шутка. Так сказать, чтобы проверить чувства… вы это сделали не со зла, а по нашей многовековой традиции. Мы всё исправим, сделаем ваше генеалогическое древо, как скажите. Зачем же из-за таких пустяков разрушать перспективную семью.
- Насколько я знаю, - убеждал себя Фёдор Фёдорович. - Гвендолайн скрытная девушка и вряд ли кому-нибудь рассказывала про это...
- Вот видите! - обрадовался Александр. – Она у вас умница. За это надо выпить. Присаживайтесь…
Когда последний автобус, торопясь в парк проехал очередную, пустующую остановку. Из генеалогического отдела в лунную ночь высыпалась весёлая компания.
- Завтра все-е к… ко мне на… свадьбу. - Пытаясь совладать с языком, выдал Фёдор Фёдорович. – Агриппина, дай я тебя п-поцелую. К-как друга… ты такая…
- Фёдор Фёдорович…
- В щёчку…
ЗЕРКАЛО
Одно зеркало важнее целого ряда портретов.
В. Менцель«Прам-пам-парам-пам-парам-пам-парам-пам-пам».
Будильник, заведённый на семь, крутил мелодию до тех пор, пока у Глеба - начинающего специалиста - не открылись глаза. В добром утре сегодня доминировали яркие лучи, часть которых попадало в его спальню. Проследив их путь, Глеб посмотрелся в зеркало. Так как лучи фокусировались именно там, он увидел своё лицо, немного озабоченное, возможно, потому, что место под солнцем оставалось пока вакантным. Нужно было поторапливаться, так как где-то рядом, такой же, как и он, молодой специалист, прослушав несколько раз любимую мелодию будильника, открыл в то же самое доброе утро такие же зелёные глаза. Что касается их мыслей и конечной цели, то здесь всё было до банальности просто: пройти собеседование и получить наконец-то долгожданную работу.
В значительной степени жизнь каждого из претендентов на «место под солнцем» зависит от его величества случая. Слова, прилетевшие из космоса, возможно, именно сейчас произносит на тарабарском языке какой-нибудь гуманоид. Восемь из десяти, кивая головами, соглашаются.
… Да. Его величество случай…
А кто же те двое? Кто они?! Первый тип - безусловный победитель и сказанные слова ему до лампочки. Второй, естественно, проигравший. Он раздосадован и посылает «Его величество случай» на три известные буквы. Он хочет, наконец, разобраться: как же так? При равенстве заявленных возможностей, когда даже галстук одинакового цвета, получить вежливый отказ в виде смачного пенделя, согласитесь, обидно до слёз.
Правда, Глеб, веривший в свои силы, всегда надеялся на лучшее. Тем более до собеседования оставалось ещё два часа; и шкура неубитого медведя гуляла по вольеру зоопарка.
Собрался Глеб удивительно быстро, потому что вещи, выбранные заранее, ждали своей минуты. Пожалуй, только к цвету галстука он испытал секундное сомнение. Подойдёт ли красный галстук к синему костюму. Глеб прикинул ещё раз: подойдёт.
Стеклянная вертушка на входе в офис, где находилось вожделенное «место под солнцем», придавала вошедшим такое ускорения, что становилось ясно, хаханьки закончились, придётся вкалывать. Кстати, Глеба, как и другого претендента, уговаривать работать, не покладая рук, не было нужды. Во всяком случаи на первых порах. Главное сейчас, подписав контракт, получить должность, а уже потом можно поплёвывать в потолок.
Минуя охрану, в зоне видеоконтроля, служащие под завязку набивались в лифт, соревнуясь между собой в показном рвении. Они вежливо друг с другом здоровались, используя улыбку, как лучшее средство самообороны, а что у них было в головах, догадаться несложно: «не твоего ума дело». Поэтому когда Глебу преградила путь строгая охранница; на него нашла лёгкая улыбка.
- Оружие есть? – спросила охранница.
- Нет, - сказал Глеб. – Я на собеседования в смысле трудоустройства.
- А-а-а, тогда проходите в кабинку и раздевайтесь, - приказала она. – Да, носки снимать не нужно.
- Сюда пройти?
- Да, сюда. Я сейчас к вам подойду.
Время поджимало, и Глеб, аккуратно вешая вещи, быстро разделся, словно для удачного собеседования, нужно было в начале попариться. Тем более, когда в зеркалах во всех ракурсах суетится голое тело.
- Ну что там у вас? – отодвигая штору, спросила охранница. – А-а-а?
- Всё в порядке… - прикрывая мужское отличие, сказал Глеб. – Видите?
- Руки уберите. – Попросила охранница. – Теперь вижу. Всё отлично. Одевайтесь.
Стараясь ничего не забыть, Глеб оделся, потому что в вопросах трудоустройства любая мелочь играет роль. Когда он проходил мимо, охранница стояла на посту, как ни в чём не бывало.
- Послушайте, - прошептала она Глебу. – Вы не подумайте, я не извращенка. У меня есть маленький ребёнок. Мне просто приказали, возможно, хотели проверить вашу реакцию.
- Кто приказал? – спросил Глеб.
- М-м-м… там… - охранница показала наверх. – Я желаю вам удачи. Потом вы мне больше понравились. Тот первый парень, который пришёл на смотрины, заметно нервничал. А вашей выдержке можно только позавидовать. Правда, стоит сказать: он такой же симпатичный, как и вы…
- Спасибо за добрые слова. – Пройдя вперёд, Глеб обернулся. - Вы мне тоже понравились.
- Правда?
-Да. Когда вы на меня смотрели там, в кабинке, у вас была такая… что ли… искренняя заинтересованность.
- У-уф… - охранница вздохнула и закрыла глаза. - Ни пуха, ни пера…
- К чёрту…
Кабинет, куда спешил Глеб, находился на первом этаже в конце коридора, где между кожаными креслами стоял декоративный фикус. Приближаясь к заветной цели, Глеб видел, что навстречу ему идёт молодой человек в таком же синем костюме.
«Уж слишком мы похожи, - подумал Глеб и поднял руку. – Всё очень просто я вижу своё отражение».
В тупике коридора действительно висело большое зеркало, и Глеб вначале визуально обманувшись, наконец, увидел себя во всей красе, что добавило ему положительных эмоций. Чтоб определиться во времени Глеб посмотрел на часы.
- День добрый.
С Глебом поздоровался сидящий в кресле гладко бритый мужчина.
«Странно, когда я шёл, его же не было, - подумал Глеб. – Или я его не заметил».
- Добрый день, - повторил мужчина.
- Добрый… - сказал Глеб и отошёл в сторону.
Пропуская вперёд вышедшего из кабинета молодого человека, держащего в руке синий конверт, который хорошо сочетался с цветом костюма. Правда, Глеба привлёк внимание красный галстук, в такую же полоску, как и у него.
«Бывают же совпадения, - подумал он и вошёл в кабинет.
Глеб увидел непринуждённую обстановку и не подал виду; даже какая-то театральность в позах находящихся здесь экзаменаторов, не стеснила его.
«Без троицы дом не строится», - вспомнил Глеб.
- Присаживайтесь, - хитро щурясь, сказал мужчина, стоящий у главного стола. – Вот сюда.
«Стул посередине для перекрестного допроса», - садясь, подумал Глеб и, как полагается в таком случае, взглянул перед собой.
- Вы любите животных? – голос прозвучал у Глеба за спиной. – Если да, каких животных предпочитаете?
- Я люблю бродячих кошек. – И словно предупреждая следующий вопрос, Глеб добавил: - А также собак, и кенгуру.
- Бродячий кенгуру это интересно, – сказал сидящий в стороне мужчина. – А в сумке у него пол-литра… – на его круглых щеках от улыбки появились ямочки. – Молока…
- Вы специалист по квантовой электронике? – спросил сидящий за главным столом.
- Нет. Квантовая электроника это увлечения, что-то вроде хобби. – Спонтанные вопросы сбивали Глеба с толку. – Я специалист по европейской экономике.
- Европа сейчас в глубокой… - круглощёкий усмехнулся. - М-м-м… яме. Надеюсь, что это когда-нибудь закончится.
- А как у вас в плане ориентации? – от насмешливого тона Глебу становилось не по себе. – Что касается секса…
- У меня есть девушка. – Глеб машинально повернул голову. – Я люблю её.
- А минет она хорошо делает? – круглощёкий, похоже, сел на любимого конька. – Нет. Ну, пусть расскажет…
- Я думаю достаточно. Держите. - Сидящий за главным столом протянул Глебу синий конверт. – Только, пожалуйста, вскройте конверт в непринуждённой обстановке. Желательно дома, когда вы будите наедине с зеркалом.
- А зеркало здесь причём? – румяный Глеб не понял подвоха и, взяв конверт, направился к выходу. - Всего доброго…
В кресле по-прежнему находился яйцеголовый мужчина, который, судя по внешнему виду, сидел, словно на иголках.
- Вы не торопитесь? – глядя на конверт, спросил он.
- Тороплюсь… - Глеб покрутил в руке конверт и посмотрелся в зеркало. – Вы меня ждёте?
- Вас.
- Остаться наедине со своим зеркалом или с чужим… - отражение подтолкнуло Глеба взглянуть на себя со стороны. - Не вижу особой разницы.
- Точно, точно… - подхватил яйцеголовый. – Все зеркала одинаковые. Это я вам говорю, как специалист по зеркалам.
- Тогда я открываю конверт… - сказал Глеб и посмотрел на яйцеголового так, словно ждал его согласия.
- Подождите. Сядьте рядом. – Попросил яйцеголовый. - Я должен вам что-то сказать. Вы видели молодого человека, который выходил с таким же конвертом? Так вот, он его тоже вскрыл, и по выражению лица я понял: удача на его стороне.
- Вы думаете, что мне дали вежливый отказ?
- Да. Вас двое, а должность, на которую вы рассчитывали одна.
- Его величество случай? - Глеб распечатал конверт и достал вложенный лист.
- Его величество случай здесь не причём. – Вставил яйцеголовый.
- Извините, но вам отказано. Попробуйте прийти через год. – Прочитал Глеб. - И что после этого мне делать?
- Перед тем как вы уйдёте, выслушать меня. – Яйцеголовый ждал от Глеба правильного понимания. - Это вас не затруднит.
- Только короче.
- Я постараюсь. – Взяв короткую паузу, яйцеголовый начал: - Когда два одинаковых претендента приходят на собеседование. Один из них всегда проигрывает, так как место одно, а их двое и т.д. и т.п. Не очень свежая мысль, правда. Но почему так происходит? Они одинаково образованы, воспитаны, даже одеты. Эти педеки задают им одинаковые вопросы. Они оба достойны занять эту должность. Но один из них всегда получает от ворот поворот, а другой становиться королём. Почему?
- Протеже, м-м-м, блат, случай, взятка, родственные связи, записка от премьера… – Глеб посмотрел на яйцеголового. – Не подходит?
- Нет, всё ни то. – Яйцеголовый выжидал. – Он в этой жизни занимает ваше место…
- Подождите, подождите... Вы сами-то в это верите? Я лично нет… - Глеб торопился. – Бред какой-то. Что если я пойду в другую контору?
- Будет то же самое… - яйцеголовый кивнул. – Там где есть карьерная лестница, вы не котируетесь, потому что он занимает ваше место.
- Послушайте, почему я должен вам верить?
- Потому что я вышел из зеркала. Такой человек поверьте, знает всё наперёд.
- Вы вышли из зеркала?
- Да, вышел.
- Тогда вы можете в него обратно войти?
- Конечно, могу.
- Входите. Я хочу посмотреть, как вы разобьёте себе лоб.
- Только вы сидите, а то мало ли что.
- Хм… хорошо.
Выбрав позу начинающего бегуна, яйцеголовый играючи переступил с ноги на ногу, туда-сюда, будто специально затягивал время, дожидаясь, запредельного напряжения. От волнения у Глеба пересохло в горле, словно от этой, единственной попытки зависел дальнейший расклад его жизни. Яйцеголовый сделал три прыжка и… исчез в зеркале. Послышался отдалённый отзвук переливающейся воды; зеркальная поверхность незаметно качнулась и также незаметно успокоилась.
- Вы в порядке? – спросил яйцеголовый. – Ну что вы молчите? Я же вижу вас. Послушайте, я вам искренне хочу помочь. Довертись мне.
Голос яйцеголового звучал чётко без искажений, словно за зеркалом находилась следственная комната, и он нырнул туда через потайную дверь, чтобы специально подсматривать.
- Вы можете вернуться? – подойдя к зеркалу, Глеб положил руку. – Эй, где вы там?
- Вы согласны занять это место? – спросил яйцеголовый. – Занять место вместо того…
- Согласен. Если…
- Я вас понимаю, никакого нарушения закона не будет. Обещаю.
Со звуком переливающейся воды яйцеголовый покинул зеркало, так быстро, что Глеб вместо восклицаний, молча, повёл в сторону руки.
- Послушайте, как вы это делаете?
- Обыкновенно.
- Вы человек?
- Человек.
- Обыкновенный?
- Обыкновенный.
- Расскажите, почему вы решили помочь именно мне?
- Хорошо. Я вам всё объясню. Только этот вопрос нужно обязательно закрыть сегодня. Завтра будет поздно. Поэтому мы идём в ресторан. Ваш визави наверняка будет отмечать назначение. А мы будем тут как тут. Так что за мной…
Минуя охранницу, яйцеголовый язвительно подметил:
- Симпатичная девчонка, правда? К сожалению лесбиянка...
- Давайте не будем отвлекаться, - потребовал Глеб. – Сказали «а», говорите «б»…
Они вышли на улицу. Солнце припекало, и день приближался к самому разгару, возможно, рассчитывая показать температурный рекорд. Теневые скамейки оккупировали пенсионеры с жёлтой прессой, которая использовалось ими в качестве опахало.
- Что касается «б». Вы реально помогаете бродячим животным. Я знаю. А этот сукин сын только лицемерит. Теперь ясно, где собака зарыта. – Яйцеголовый улыбнулся. – Если бы властные полномочия получали только достойные люди, сколько бы трагедий не случилось. Согласны?
- Нет. Не согласен. Иногда человек, попавший во власть, действует тихой сапой. По шажку лезет вверх по карьерной лестнице и ждёт своего часа. Пробил час и можно смело идти по головам, и резать по живому. Цель оправдывает средство.
- Я уверен это не ваша мысль, тем более слова. Вы просто не знаете себе цену. – Яйцеголовый притормозил и задумался. – Нужно купить колбасы.
- Колбасы… - удивился Глеб. - Зачем?
- Нужна бродячая собака. Мы приманим её колбаской и заберём с собой в ресторан. – Яйцеголовый, безусловно, умел убеждать. - Будете слушаться меня, считайте должность у вас в кармане.
Яйцеголовый шёл уверенной походкой, тем маршрутом, который, по всей видимости, был ему хорошо известен заранее. Для достижения конечной цели он использовал проходные дворы с прилегающими дорожками, в которые втиснулись разнокалиберные автомобили. Следуя по пятам, Глеб испытывал определенный дискомфорт, потому что, во-первых, задавать вопросы сзади не совсем удобно, во-вторых, самоуверенность в своих силах распространяемая яйцеголовым передавалась и ему. И, в-третьих, полагаться на «его величество случай» Глеб уже, естественно, не желал.
- Подождите меня, - сказал яйцеголовый, нырнув в полуподвальное помещение с табличкой «Продукты». – Я за «Докторской».
- Купите воды, – попросил Глеб. – Только без газа.
Чтобы ослабить внутреннее напряжение, натянутое, словно тетива лука, Глеб присел на край скамейки. На другой край, прикрывая подозрительный взгляд бесплатной газетой, села здешняя пенсионерка, видевшая в любом незнакомце злой умысел.
- Вы зачем здесь? – спросила она.
- Сижу. – Глеб ощутил под ложечкой колющую боль. – М-м-м, дух перевожу.
- Нечего мне тут строить рожи. – Предупредила она. – Сидит он, а потом из квартир вещи пропадают. Уходите отсюда.
Из «продуктов» яйцеголовый выскочил с пакетом в руке, как оказалось вовремя, потому что пенсионерка собралась куда-то звонить.
- Сергей Николаевич! – воскликнула пенсионерка. – Помогите задержать подозрительного.
- Это мой товарищ, - сказал яйцеголовый и протянул Глебу пластиковую бутылку. – Пошли…
- Вы знаете её? – догоняя яйцеголового, спросил Глеб.
- В первый раз вижу. – Парируя вопрос, ответил яйцеголовый. – Расслабьтесь, а то у вас вид злоумышленника.
- Послушайте? – Глеб сделал несколько глотков.
- Тихо. Фьють. – Свистнув, яйцеголовый достал из пакета колбасу. - Фью-фью-фью…
На свист из кустов, добродушно виляя хвостом, выбежала породистая собака, отличительным признаком которой служил домашний ошейник.
- Бродячая? – усмехнувшись, спросил Глеб.
- М-м-м… - яйцеголовый многозначительно промычал и развернул кулёк. - Бродит здесь по кустам в поисках дичи. А вместо дичи есть только «Докторская». Ну, ну… не торопись, - попросил яйцеголовый, теребя собаку по холке.
Слизав последний кусок колбасы, собака закрутила головой и инстинктивно, скорее, следуя своему охотничьему предназначению, чем, отдавая простой знак благодарности, взяла чей-то след. Пройдя несколько метров, она повернула голову и посмотрела на яйцеголового преданным взглядом, возможно, надеялась получить похвалу за чёткие действия.
- Пошли, пошли, пошли… - затараторил яйцеголовый, адресуя сказанные слова то ли собаке, то ли вконец растерявшемуся спутнику.
У Глеба в ходе сегодняшних событий закрались сомнительные нотки. Правильно ли он поступает, полагаясь на этого странного человека из зеркала.
«Развязка близка, - подумал Глеб. – Придётся подождать».
Он ещё раз посмотрел на яйцеголового, возможно, чтобы добавить чуть-чуть оптимизма и пожалел, потому что зеркальный шёл с грустным лицом. В соседнем дворе парень бренчал на гитаре минорные аккорды, добавляя спутникам зелёную тоску.
На входе в ресторан, где яйцеголовый и Глеб оказались, следуя за собакой, висела табличка «обед» с двояким смыслом. Перерыв в пункте общественного питания, где постоянно что-то готовилось явление маловероятное, а само слово, указывающее на «обед», грубо нарушало права потребителей, потому что каждый вправе сам выбирать, что ему кушать и когда - чашечку кофе или котлеты «по-киевски».
Несуразность положения происшедшая в паузе, подвигла Глеба сыграть на опережение. Он перед носом у яйцеголового протиснулся в ресторан и был остановлен грозным швейцаром.
- М-м-м… - промычал швейцар. – Куда… назад… я…
- Что ты?! – возмутился яйцеголовый идущий следом.
- Сергей Николаевич! – швейцар виновато втянул голову. – Простите, но… я растерялся. По сценарию первым заходите вы, а потом уже Глеб.
- Идиот!! – закричал яйцеголовый. – Зачем ты повесил эту дурацкую табличку?
- Вы же сами сказали: «если подойду к обеду, вешай ограничение «обед»»…
- Я это говорил швейцару Николаю. А ты разве Николай?
- Нет. Я Василий - его брат…
- Сергей Николаевич, зачем же так кричать на подчинённого, - предупредил Глеб. – Придётся вам этот розыгрыш начинать сначала. Я, кажется, всё понял... Скажите, моя возлюбленная, Валентина, ваша дочь?
Яйцеголовый неохотным кивком согласился.
- Вы хозяин этого ресторана. Предприятие куда я сегодня устраивался тоже ведь ваше. С зеркалом вы тоже всё подстроили. – Глеб рассуждал, как высокий чин госбезопасности, не меньше. – Для визуального спецэффекта вы не пожалели больших денег. Так?
- Глеб, Глеб… м-м-м… подожди, давай пообедаем. – Взволновался яйцеголовый. – Я тебе всё объясню. Моя дочь, она… как влюбится, начинает терять голову.
- Сергей Николаевич, давайте начнём с зеркала, - предложил Глеб.
- Хорошо, давай начнём… с зеркала. – Согласился яйцеголовый.
Они прошли в освящённый холл. От количества зеркал у Глеба разбегались глаза.
- Какое зеркало выбираешь? – спросил яйцеголовый.
- Это. – Указал Глеб.
Яйцеголовый сделал четыре прыжка и… с криком «опля» исчез в зеркале.
СОСЕД
Мы можем жить без друзей, но не без соседей.
Т. ФуллерЭта история могла произойти в любой столице мира. Смотря кто главный герой. Если его имя Хулио – то это, конечно, Мадрид: реальная голубизна неба, бушующая коррида. Если его зовут Джордж – то это, естественно, Вашингтон: в основе афроамериканцы, вечно зелёный доллар. А если он Владимир. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы попасть пальцем в небо. Потому что этот Владимир будет жить наверняка в Москве: холодная река, уходящая в зимнее время. Правда, жить этот Владимир будет до тех пор, пока… не наступит естественный конец… этой соседской истории.
Соседи бывают двух типов: хорошие, - они, как родные (почти) всегда рядом, потому что в сущности своей одиноки. И соседи не очень. Правда, они мало чем отличаются от первых. Просто у них есть семья. А семья, как все знают, закрытая ячейка общества со своим уставом, который гласит: дружить можно, но лучше на расстоянии. О плохих соседей, которые держат за пазухой камень или ходят с кукишем в кармане эта история умалчивает.
Владимир, внештатный журналист различных изданий, недавно отметивший сорокалетие, являлся соседом Якова, обладающего даром стихосложения. Квартира была коммунальная. Если смотреть на неё через призму бытовых удобств: кухни, туалета и ванной, но с особым статусом, потому что, находясь в историческом здании, охранялась государством. Что касается их отношений, то они не замыкались на личных квадратных метрах, а наоборот, как часто бывает у ровесников, их интересы переплетались. Для Владимира и Якова свободное время являлось понятием растяжимым: если на кухню, то вдвоём, затем партия в шахматы, размеренно выкуренные сигареты, спор о политике и литературе, но в определённых рамках. Даже в любовных делах у них не было противоречий; женщина, утверждали они, обязана быть счастливой. И неважно кто она по статусу: официантка, бортпроводница или инженер-конструктор. Женщина обязана быть счастливой! Но, утверждали они, без брачных обязательств.
И вот, как часто бывает в таких историях, друг другу за партией в шахматы…
- Женюсь… - сказал Яков и сделал ход конём.
- Как. Так?! – вскрикнул Владимир, пытаясь контратаковать.
- Ты не представляешь, какая эта тонкая натура, - кажется, Яков для себя уже всё решил. – Она…
- Яша, а-а-а, как же наша дружба? – спросил Владимир.
- Володя, но я не мог её оставить в таком положении... – Яков двинул ладью. – Шах!
- Что, что? Она беременная… я так и знал. – Владимир закрылся слоном. - Мог бы у меня спросить совета.
- Всё получилось как-то нежданно-негаданно, - переходи, попросил Яков, а то я съем.
- Я не представляю, как мы будем теперь сосуществовать, - Владимир задумался. - Ты… она… я. Уговори её сделать аборт.
Затем с обеих сторон последовали быстрые ходы, словно они играли блицтурнир.
- М-м-м, это не возможно.
- Ну почему?
- Ребёнок не от меня.
- Я так и знал. Скажи: она еврейка?
- М-м-м, даже не знаю.
- Не хочешь говорить, значит…
- Ну, причём тут еврейка не еврейка. Она простой психолог.
- А-а-а, тогда мне всё ясно. Поздравляю, тебя банально охмурили.
- Что я конь, чтобы меня охмурять, – Яков показал Владимиру деревянного коня. – Володя, извини, тебе шах и мат.
- Спасибо, за всё тебе, Яша… большое спасибо, - Владимир положил на доску своего короля и на его глазах выступили слёзы.
Полдня Владимир молчал, словно набрал в рот воды. Нужно было вечером сдавать в редакцию очерк, но работа не клеилась. В голову вторгались нехорошие мысли, которые Владимир пытался игнорировать, но они были слишком настойчивы. И ему пришлось в конце концов на чём-то остановиться. Потому что вместо одной нехорошей мысли, лезла другая более нехорошая, которая в свою очередь уступала место совсем нехорошей.
«Во-первых, расстроить свадьбу. Во-вторых, избавиться от этой тонкой натуры. Лучше наоборот. Избавиться от этой тонкой натуры. А свадьба расстроиться сама по себе».
Владимир уже намеревался хлопнуть дверью, чтобы обозначить свой уход, но Яков его опередил, потому что случайно выронил книгу поэта Маяковского. Владимир обернулся и, ожидая необходимое объяснение, посмотрел на Якова.
- Ты в редакцию?
- Да.
- С новым очерком?
- Да.
- М-м-м, вечером…
- Что?
- М-м-м, ты не против… если вечером она придёт?
«Зачем он спрашивает, когда уже всё решил? Я её ненавижу, ты слышишь?!»
- Я буду поздно.
- Она останется у меня.
- Тогда я поеду к Зое. А там Света, ты её знаешь, она будет спрашивать о тебе.
- Я сам ей всё скажу.
- Тогда я ушёл. Пока.
В ожидание троллейбуса Владимир, нервничая, курил уже вторую сигарету. В горле першило. Во-первых, он боялся опоздать. Во-вторых, очерк, который он вёз на суд редактору, был, как говорится, без изюминки. Редактор это сразу почувствует и сделает вывод: нет достаточной глубины. Поэтому в лучшем случае заставит переделать, - от начала и до конца. В худшем – укажет на дверь.
- Мужчина вы едите?
- Что? М-м-м. Куда...
- В троллейбусе...
- Да.
- Тогда разрешите.
- А-а-а…
- Проходим. Проходим.
- Вы будите садиться?
Владимир сел, достал очерк и, находясь под воздействием скверного настроения, стал вставлять уже в готовый, напечатанный текст, между строк, корявые изменения.
«Хуже всё равно не будет», - размышлял он.
В редакции, как обычно, было многолюдно. Претенденты на гонорар сидели, молча, в прихожей. Каждый вход-выход к редактору нагнетал напряжённость, так как получивший протекцию (это было видно по лицу) уменьшал шансы на успех других претендентов, потому что фонды были, естественно, урезаны. Процессом допуска к телу редактора управляла несимпатичная секретарша. В прихожую Владимир вошёл незаметно, словно это не выдающееся поведение могло что-то изменить.
- Где вы ходите? – спросила секретарша.
- Я? – спросил Владимир и указал на себя пальцем.
- Вы. Вы. Хулио Джорджевич вас давно ждёт.
- Но я ведь не опоздал?
- Господа не волнуйтесь он быстро.
- Пожалуйста. Пожалуйста. Пусть проходит.
- Проходите.
««Быстро». Значит всё уже решено», - подумал Владимир и вошёл в кабинет.
- Написали? – спросил редактор.
- Да. Вот. Пожалуйста, - у Владимира от волнения дрожали руки. - Где синей ручкой написано.
- Какой же у вас корявый почерк, - редактор принялся читать. - Так… так. Так! Так!! Неплохо. А это кто написал?
- В смысле?
- Печатный текст.
- А-а-а, тоже я.
- Тоже вы. И как мне теперь быть?
- В смысле?
- Ну что вы заладили?! В смысле, в смысле. Какой текст мне выбрать для печати: первый или второй?
- Так вы берёте?
- Беру. Не беру. Не знаю пока…
- А что если оба?
- Нет, не получиться. Фонды урезали. Два будет сложно пропихнуть. Поэтому сами понимаете. Я вынужден…
- Отказать?
- Да. Нет. Уж слишком хорошо написано. Я подумаю: если что, кину монетку. Орёл или решка… Куда же вы?
- Так вы же сказали, что будите думать.
- Думать… А деньги вам разве не нужны?
- От аванса я бы не отказался.
- Как раз аванс я вам и готов выплатить. Вот здесь распишитесь.
По пути домой, чтобы обдумать дальнейшие шаги, Владимир зашёл в рюмочную.
«Заодно и отмечу», - подумал он.
- Сто пятьдесят «Столичной», - Владимир окинул взглядом пустой зал. - Два бутерброда и сок.
- Какой сок? – спросил бармен.
- Давайте томатный.
Пока Владимир управлялся с джентльменским набором. Из подсобного помещения вышла полная цветочница с корзиной.
- Свежие хризантемы, - пропела она. – Покупаем…
Так как покупатель в зале был один, то она, раскачиваясь, как старая утка, направилась к его столику. Бармен включил лёгкую музыку. Возможно, цветочница была его родственница со стороны отца, и он помогал ей сбывать цветы. Владимир незаметно пересел лицом к стене; хризантемы в его планы не входили.
- Я могу вас поздравить, - сказала цветочница.
Владимир словно не слышал её распевную речь.
- Обычно вы заказывали сто. А сейчас вы взяли сто пятьдесят, - не унималась она. - Значит, есть повод…
- Повод есть всегда. – Владимир причислял себя к интеллигентам, поэтому, вернувшись на старое место, он взглянул на цветочницу. – Я писатель, сегодня получил гонорар, правда, небольшой но…
- Сейчас все писатели. Пишут и пишут. Я вот тоже пишу сестре в Сан-Франциско, - вставила она.
- Вы разрешите?
- Конечно, выпейте.
- Может, вы мне составите компанию? – спросил Владимир.
- Нет. Нет, – цветочница посмотрела на бармена. – Мне ещё работать…
- Ваши цветы… продайте.
- Извините, но они стоят дороговато.
- Ну и пусть. Один раз живём.
Владимир – человек настроения – купил цветы. Значит, одна женщина (цветочница) уже им осчастливлена. Владимир подумал о Яшиной подруге.
«Осчастливить её? Доставить удовольствие другу».
У подъезда своего дома Владимир наткнулся на целующуюся молодежь. Рядом с ними дворник, в роли соглядатая, вхолостую орудовал метлой. Чуть в стороне громоздилась чья-то мебель.
«Свадьба. Уборка. Новоселье».
Судя по мебели, её везли за город.
На лестничной площадке Владимир уловил запах приготовленного ужина. Открыв входную дверь, он принюхался.
«Жареное мясо», - подумал он и прошёл в свою комнату, которая из-за особых отношений с соседом не запиралась. В комнате убиралась незнакомая женщина, одетая по-домашнему; её пышные формы бросались в глаза.
«Да. Какая тонкая натура», - вспоминая слова Якова, подумал Владимир.
- Кто вы?! – удивилась она.
- Я! Владимир. А вы здесь что делаете?
- А-а-а, тот самый сосед… Я, между прочим, убираюсь, - как ни в чём не бывало, заявила она.
- Но я вас об этом не просил, - опуская букет, удивился он.
- А меня просить не нужно, когда я вижу свинство, я...
- М-м-м, подождите, вы… его…
- Да, я его женщина… Элеонора!
- Но его комната там…конечно, мы соседи, но…
- А я там уже была.
- Хорошо. Позовите его, я хочу вам что-то сказать.
- Его нет.
- Как нет? А где же он?
- В командировке…
- В командировке? Но он мне ничего не говорил.
- Я его просила не говорить…
- А-а-а, м-м-м, вот… тогда цветы. Возьмите... Поздравляю…
- Простите, но с чем?
- Как… я… думал… ваше решение…
- Ах, свадьба. Да. Мы так решили. Давайте ужинать, мойте руки и...
- Спасибо, но я не хочу.
- Послушайте, хватит ломаться. Его приглашает беременная женщина, к тому же еврейка, а он, видите ли, не хочет.
В дверь позвонили.
- Это наверно Яша, я открою! – Владимир кинулся к двери.
- Могли бы не открывать, - Элеонора направилась в кухню. – Он в командировке.
На пороге с букетом хризантем стоял возбуждённый сосед.
- На кого ты похож? – спросил Владимир.
Яков приложил к губам палец, словно слова могли помешать прийти в прежнее, нормальное состояние.
- Володя, что мне делать? – Яков осторожно прикрыл за собой дверь. – Тише. Она всё-таки в положении… Я навёл справки и…
- Я это уже где-то слышал.
- Это мой ребёнок. Ты понимаешь? Я уже не хочу… жениться. К тому же она чистокровная еврейка. Ах, как меня развели. Помоги мне…
- Владимир, ну, сколько можно ждать? – спросила Элеонора.
У писателей особый склад ума. Осуществить творческий замысел иногда помогает фантазия, которая падает, как снег на голову.
- Так. Ты Яшин брат близнец. Алексей. Ясно? Следи за моей интонацией, будешь мне подыгрывать.
Яков одобрительно кивнул и глупо улыбнулся.
- Изобрази косоглазие, - попросил Владимир. – Да, иди, иди уже… поздравляй её…
- Куда пройти? – громко спросил Яков.
- Алексей, она в кухне, - сказал Владимир. – Элеонора, брат Якова приехал из деревни… тракторист. Встречай же! Встречай его…
- Кто это?! – всматриваясь в Якова, спросила Элеонора.
- Это Алексей, родной брат Якова. Близнец. Вот приехал поздравить, - Владимир говорил невозмутимым тоном. - Правда, одно лицо?
- Правда, - принимая букет, согласилась Элеонора. – А что у вас с глазами?
- Косоглазие… дефект детства, - пояснил Яков. – А где Яков, где мой любимый брат? Я хочу отметить эту встречу…
- А разве Яков выпивает? – удивилась Элеонора и плюхнулась на стул.
- Ещё как… - вставил Владимир.
- Нельзя сказать: чтобы часто, - успокоил Яков. – Но бывает… для понимания рифм настоящие поэты вынуждены уходить в запой.
- Плохая наследственность… - констатировала Элеонора. - Ваш отец, кажется, умер от водки…
- Нет. Его расстреляли, - чтобы не прыснуть Владимир отвернулся.
- Кто его расстрелял?! – воскликнул Яков.
- Как кто? Израильтяне… - выдал Владимир. – Он был махровым антисемитом… и его на границе с Палестиной за пропаганду…
У Элеоноры на глазах появились слёзы. Она закрыла лицо руками и всхлипнула. Яков посмотрел на соседа и покрутил пальцем у виска. Владимир торжествовал.
- Сука!! – закричала Элеонора. – Передайте этому алкоголику, что я не беременная. Мне нужна была его историческая комната, потому что!..
Элеонора к ужасу слушателей прикрыла рот рукой.
- Что?! – воскликнул Яков.
- Сейчас передадим, - спокойно сказал Владимир. – Яков скорей всего у Светланы. Дайте мне телефон…
- Где, Где? – переспросил Яков.
- А-а-а!! Он у любовницы! – возопила Элеонора. – У этого дурака в комнате зарыт клад, а он с любовницей прохлаждается. Пустите меня! Я буду кричать… Все мужики сволочи!!
Соседская история закончилась тем, что Элеонора одетая по-домашнему убежала прочь и больше не возвращалась.
На дружеском столе давным-давно остыл никем нетронутый ужин.
ТВОРЧЕСКАЯ НАТУРА
Картины не должны быть слишком живописны.
Р. ЭмерсонИз припаркованного авто, с некоторой надменностью, свойственной творческим натурам, вылезла дама. Некая спонтанность в её движениях, возникла из-за лежащей на заднем сиденье картины, которая была фактически продана.
«Поэтому стоящие вещи желательно брать с собой», - примерно так рассуждала она.
Ещё утром картина не представляла никакой художественной ценности, а уже в полдень за неё предложили кругленькую сумму. Для дамы это была первая сделка, поэтому ни непогода, ни вес картины её не смущали.
«А если оставить здесь, мало ли что может приключиться?»
Её рассудительности можно было только позавидовать.
Тем белее семейная пара, спешащая мимо, специально притормозила, чтобы оказать поддержку: «картина действительно стоящая». Надо брать. Художественное произведение становиться значимым только тогда, когда к нему прилагается кассовый чек.
Взяв картину подмышку и прячась под зонтом, дама направилась к японскому ресторанчику.
Прозвенел гонг и в дверь, вежливо распахнутую самураем, она вошла с чувством определённой самонадеянности, так как столик был заранее зарезервирован. В мерзкую погоду, когда сыплет снег вперемежку с дождём, японский ресторанчик то место, где можно, например, помечтать о будущем. Тем более, когда оно так чётко начинает вырисовываться, теми красками, которым во всякое время отдавалось предпочтение. Дама выбирала светлые тона. И, несмотря на хмурую осень, картина для неё получалась ясная – надо действовать. Она отряхнула мокрый зонт и на русские слова самурая: «курящий зал или не курящий?» предпочла «курящий».
В зале она направилась к молодому человеку, который в сравнении с другими посетителями, на вид выглядел недовольным. Именно сейчас, когда у него лопалось терпение, он ни под каким видом не согласился бы пойти на мировую.
- Вениамин, извини. Задержалась.– Прислонив к стулу картину, дама сняла пальто и улыбнулась. – Догадайся почему?
- Пробки, шопинг, подруги… - вешая пальто на плечики, сказал наобум Вениамин. – Эльвира, неужели виновата твоя девичья память?
- А вот и нет. – Не замечая иронии, Эльвира достала сигарету. – Ну не дуйся. Меня задержали переговоры с клиентом, который предложил… Ну, продолжай…
- Предложил тебе покурить! Поэтому ты пришла сюда с картиной и с сигаретой. - Вениамин был просто раздосадован. – Я битый час жду тебя здесь в прокуренном зале, чтобы насладиться дымом ещё одной сигареты.
Их голоса постепенно возвышались, до тех тембров, когда посторонние начинают крутить головами в поясках пары, которая выясняет отношения. Но увидев ценную картину, многие догадались: «ничего интересного», идёт обыкновенный торг.
- Мой муж всегда ограничивал меня. Теперь вот ты. – После затяжки Эльвира струйкой выпустила дым. – А, между прочим, картину, которую ты видишь ни в первый раз, сегодня купили. Правда, клиент внёс изменение в цветовую гамму. Ну, это пустяк, главное продать. Правда?
- Поздравляю! – Пристав из-за стола, Вениамин чмокнул Эльвиру в щёку. – Дорогая, ты же знаешь, как я не люблю ждать. Если бы догонять, то куда не шло. Но ждать…
- Мы ждать больше не будем. Ты наверно не расслышал, что я сказала? М-м-м. Я сказала: мой муж всегда ограничивал меня. В прошедшем времени. Понимаешь?
- Да. Да. Конечно, понимаю. – Сияющий Вениамин закивал головой. – Наконец-то ты решилась уйти от этого похотливого злодея. Наконец-то я дождался!
- Почему ж злодея? – Эльвира о чём-то задумалась. - Просто в плане творчества он менее перспективен, чем ты.
- Но ты же мне жаловалась. – Вениамин перешёл на шёпот. - Что у него на первых местах только секс, а уже потом акварельки. А искусство…
- Искусство и секс две великие противоположности. – Эльвира улыбнулась. – Так?
- М-м-м. – Вениамин развел руками. – Иногда противоположности сходятся.
К их столику подошла маленькая японка и тихим голоском пропищала: «Можно ли нести заказ?»
- Пожалуйста, упакуйте суши с собой и неплохо бы упаковать картину, а то все на неё пялятся. Вам всё ясно? - спросил Вениамин, потому что был не уверен, что до японки доходит смысл сказанных слов и, словно ожидая поддержки от Эльвиры, добавил: - Ну что, поехали к тебе?
- Прям щас? – Эльвира растерялась.
- А чего тянуть. Скажешь ему «прощай». Соберёшь вещи и… фьють.
- Что фьють из своей квартиры? – Эльвира ловко свистнула. – Потом нужно найти правильные слова, чтоб без обид расстаться. Полюбовно. Творческие натуры вспыльчивы, как бы чего не вышло…
- У меня есть книжка в диалогах, как расставались великие творческие натуры. – Вениамин ласково посмотрел на Эльвиру. - С чего начинали, что говорили и т. д. и т. п. Главное вначале обозначить глобальную трагедию, а уже потом, между прочим, перейти к своей – бытовой. Я еду с тобой и жду сигнала. Ты разыгрываешь спектакль и… трампампам.
***
Муж Эльвиры - Герман Леонардович - был человеком настроения, безусловно, хорошего, потому что пропагандировал позитив, как лучшее средство от всех болезней, которыми напичкан этот неправедный мир. Несущуюся со всех эфиров чернуху он пропускал мимо ушей. Прессой не интересовался. Если речь заходила о книгах, отдавал предпочтение образовательной литературе. В общении с окружающими людьми, двадцати трёх летний акварелист Герман Леонардович, был вежлив и рассудителен. Что касается отчества так рано приклеившееся к молодому человеку, то виноваты соседи, так сказать, возвысили - за честь и достоинство.
- Герман, вы видели? – спрашивала на первых парах соседка, когда Герман Леонардович был просто Германом. – Пьяный мерзавец за рулём задавил сразу пятерых.
- Нет. – Отнекивался он и тихо так добавлял: - Вот вы, Прасковья Ядвиговна, я просто убежден, никогда не сядете за руль в пьяном виде.
- Конечно, не сяду, у меня и прав-то нет.
- Ваш муж не сядет. Сын тоже не сядет. Хотя, как говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся.
- Ой, что вы такое говорите, Герман Леонардович? – соседку прошибла слеза. - Боже упаси!
- Нужно пример брать только с хороших людей, а ни с каких-то там выродков. – Почувствовав руку Германа Леонардовича на своей талии, соседка приободрилась. - Давайте встанем у морга, постоим полчасика и посмотрим. Там конвейер горя, покойник за покойником. С ума можно сойти. А если встать у родильного дома. Там жизнь рождается каждую минуту! И все счастливы! И ты счастлив со всеми.
- Спасибо вам Герман Леонардович!
- За что?
- Спасибо за всё…
Эльвира входила в собственную квартиру с чувством обостренного самосознания, примерно так же, как 1812 году Наполеон входил в Москву, правда, с небольшой разницей: завоеватель свой план воплотил в жизнь, Эльвира только готовилась. Её муж в это время поливал фиалки и не о чём, естественно, не догадывался. Но после первых сказанных Эльвирой фраз стало ясно, семейная идиллия дала трещину.
- Дорогой, ты представляешь, случилась катастрофа! На штат Массачусетс налетело торнадо. – Для мужа это был нехороший знак, так как Эльвира была к чужим трагедиям равнодушна. – Дома затоплены! Машины кувыркаются, как игрушечные. Тысячи погибших!
- Дорогая, такое происходит каждый день. Люди не могут жить вечно. - Герман Леонардович помог жене раздеться, а картину поставил в угол. - Смысл жизни вовремя освободить место другому человеку, как в трамвае, а если этого не делать начнется давка. Потом любая трагедия обостряет вкус к жизни, заставляет ценить каждую минутку. Если человек любит в последний раз, представляешь, как он будет любить? Страсть доведённая до предела!
- Я всегда догадывалась, что живу с равнодушным сухарём. Тебя не волнует боль окружающих. – Муж к сказанному был действительно равнодушен, словно заранее проглотил успокоительную пилюлю и жена, следуя своему плану, добавила: - Поэтому я решила от тебя уйти!
- Уйти! Но к кому? - Герман Леонардович хотел спросить «почему?», но любопытство оказалось сильнее.
- К Вениамину… - Эльвира не хотела раскрывать карты, но слово, будто воробей вылетело самопроизвольно.
- Ну что ж. Не самый плохой выбор. – Герман Леонардович говорил так, словно речь шла о соседке. - Его картины пользуются спросом. В художественном окружении он популярен. Так что…
- А я тебе говорила, помнишь? Мода на абстракционизм не за горами, поэтому пренебрегать глупо. А ты упёрся в свои акварельки. И что из этого получилось?
- Сегодня пять моих акварелек купили, плюс ещё пять заказали. – Чтобы повлиять на ход событий Герман Леонардович добавил: - Не буду хвастаться, но у меня есть ещё один проект.
- Кстати, мою картину…. – на стоящую в углу живопись Эльвира взглянула, как на чужого ребёнка. - Сегодня тоже купили.
- Есть повод вместе поужинать.
- Нет. Нет. Ни сейчас. Меня ждут. Я же ухожу.
- Куда же ты пойдёшь из собственного дома? – Герман Леонардович приблизился к Эльвире. - Это мне нужно собирать манатки.
- Ты это сделаешь потом...
- Нет, я ухожу, потому что здесь каждая вещь говорит о тебе.
«Вот и поговорили без затей», - подумала Эльвира. – Вот и расстались».
Разве такой должен быть разрыв у молоденькой пары? Где сцены ревности? Наконец, где мордобой. Где слёзы и где битьё посуды, укусы и царапанья лица? Полное разочарование. Чепуха. Словно режиссёру, схоронившегося за гардиной мало заплатили. И он на скорую руку начиркал для Германа и Эльвиры банальный сюжет, глупые диалоги, которые произносят актёры из массовки.
***
Когда к жилому дому подъезжает скорая медицинская помощь, у жильцов праздно гуляющих или смотрящих в окна мысль о плохом здоровье возникает само собой. То там кольнёт, то здесь. Правда? Рано или поздно, это случается с каждым. И если машина с красным крестом проезжает мимо, это ещё не повод радоваться. Она может вернуться, потому что просто перепутала адрес.
Когда из скорой вышла красивая женщина, Вениамин сидел в машине Эльвиры и докуривал дамскую сигарету. Таким вредным способом, он пытался воздействовать на разгулявшиеся нервишки.
«Докторша, - подумал Вениамин. – Почему тогда без белого халата?»
Вениамин не успел опомниться, как женщина оказалась у его машины и, постучав в боковое стекло, что-то спросила сопровождающего её, по всей видимости, врача, так как к накинутому на плечи белому халату прилагался докторский саквояж.
Вениамин опустил стекло и услышал фразу.
- …её машина, - подтвердил врач.
- Ты зачем здесь сидишь? – спросила женщина.
- М-м-м…простите… что? – удивился Вениамин.
- Ты зачем сел в эту машину? – Не унималась женщина. – А-а-а?
- М-м-м… я… - в женщине Вениамин узнал депутата Государственной Думы, поэтому кроме мычания на ум ничего не приходило.
- Иди за мной! - направляясь к подъезду, приказала депутатка.
- Пойдёмте, пойдёмте... - уговаривал врач. – У Светланы Анатольевны нервный срыв. Если ей перечить начнётся такое…
Погрузившись в думы, Вениамин брёл следом. Он мог начхать на депутатку и показать своё «я», но зная крутой нрав Эльвиреной мамы, а это была именно она, художник абстракционист решил не связываться, во всяком случае, пока, когда его роль ещё не определена.
Услышав голоса, Вениамин очнулся и увидел странную сцену, происходящую на лестничной площадке.
Герман Леонардович с чемоданом в руке немного смущённый, молча, заходит в квартиру, словно возвращается из командировки. В дверном проёме с ужасным лицом, словно испугавшись разоблачения, его встречает жена Эльвира.
«Что, там где-то прячется любовник? - подумал Вениамин. – А как же я?»
- Быстро заходите! – приказала Светлана Анатольевна.
- Мама! – закричала Эльвира.
- На! – Светлана Анатольевна размахнулась и врезала дочери по щеке.
- За что?! – У Эльвиры брызнули слёзы. – Ухм-хм-у.
- Что ж ты мне нервы-то мотаешь, дочка? У меня в Думе заседания. Я всё бросаю и, как дура, мчусь сюда, чтоб увидеть сцену разлуки.
- У Светланы Анатольевны нервный срыв ей нельзя перечить. – Герману Леонардовичу своё беспокойство врач пытался донести шёпотом. – А то начнётся такое…
- Ты это всё замутила? – смотря на дочь, спросила Светлана Анатольевна. – Только не ври мне!
- Дело в том, - начал Герман Леонардович. – Эльвира такая творческая натура, что эмоции ей…
- На! – Светлана Анатольевна размахнулась и врезала зятю пощечину.
- Вот и до меня дело дошло, - сказал Герман Леонардович.
Эти слова дошли и до Вениамина, и он, прихватив щёку, припомнил, что когда-то целуя депутатке ручку, поймал себя на мысли, что такая рука с деловой хваткой не даст маху. Рядом в ухо Вениамина лилась тихая речь врача.
- У Светланы Анатольевны нервный срыв ей нельзя перечить. А то начнётся такое…
- Ты Вениамин? – спросила Светлана Анатольевна, приближаясь. – Меня не надо бояться…
- Мама! – крикнула Эльвира. - У меня с ним ничего не было.
- М-м-м… – пытаясь растянуть дистанцию, Вениамин отступал. – Я здесь совершенно не причём…
- На!! – пощёчины получились на загляденье, потому что депутатка выстрела дуплетом, с двух рук.
- Ах, как… – Вениамин почувствовал лёгкость, словно камень свалился с души. – Хорошо…
Прозвенел звонок. Так как дверь была не заперта, в неё осторожно вошли.
- Вам что здесь нужно? – спросила Светлана Анатольевна у вошедшего мужчины.
- Здравствуйте, – сказал мужчина приглушённым голосом, но увидев стоящую в углу картину, сразу приободрился, попав в нужный для себя тон. – Я пришёл за картиной. Эльвирочка ничего менять не надо. Моя жена сказала, что художник всегда прав. Пожалуйста, вот деньги.
- Сколько здесь? – спросила Светлана Анатольевна.
- Мама!
- Молчи!
- Как и договаривались, - сказал мужчина. – Пятьдесят тысяч рублей.
- Даю девяносто. – Светлана Анатольевна взглянула на картину. – У меня на даче для неё есть отличное место.
- Уступите за сто, - попросил мужчина. - Ради жены. Она беременная. Пожалуйста, у меня больше нет денег.
- Муж покупает жене картину. Она беременная. – Светлана Анатольевна пустилась в рассуждения. - Дома художников, как собак не резанных. Полно картин, и не одной беременной.
- Мама!
- Что мама?! Мы с папой никогда не дождёмся. А ну вас. Я ухожу.
- Мама, подожди, - Эльвира потупила взгляд. – Мы с Германом постараемся вас скоро осчастливить.
От этих слов задетый за живое Вениамин прикусил губу. Разве можно сравнить сердечную боль с каким-то банальным укусом.
- Ну, ну... – сказала Светлана Анатольевна.
- Мама, а как ты узнала… ну что… мы? – спросила Эльвира.
- Ты случайно включила телефон и позвонила мне. Так что я всё слышала. Это раз. Потом, не забывай, я первый зам в комитете по безопасности. Это два. И три… - Светлана Анатольевна как-то особенно посмотрела на своего спутника. – Познакомьтесь, мой новый помощник Кузьма Ильич.
Кузьма Ильич галантно приклонил голову.
- Мне пора, - сказала Светлана Анатольевна.
- Увидимся… - сказали друг за другом Эльвира, Герман Леонардович и Вениамин.
Мужчина, купивший дорогую картину из-за принципа, промолчал.
ПОДТОЛКНИ!
Часто люди падают с большой высоты из-за тех же недостатков, которые помогли им её достичь.
Ж. ЛабрюйерОна проснулась в хорошем расположении духа. Назвать его прекрасным она не решалась, боясь банальной зависти, тем более, когда желание совпадает с возможностью, лучшей судьбы, согласитесь? желать ей в это июньское утро было бы глупо. Желание - чего греха таить - покончить с жизнью, в ней колыхнулось сразу, как только возлюбленный бросил её. А вот над возможностью осуществить своё желание ей пришлось попотеть, потому что в таких случаях всегда есть варианты. Надо отдать ей должное, потому что выбрав прыжок с моста она ещё раз доказала, в первую очередь, конечно, самой себе, что является натурой утончённой и романтичной, в какой-то степени даже поэтичной. Правда, сотворить себе кумира среди поэтов она так и не смогла.
Возлюбленный назвал её «ленивой» и ушёл, молча, а затем, чтобы сделать больнее написал письмо, что её подруга ему нравится больше. Она впервые за много лет сделала зарядку, оставив письмо без ответа, потому что настоящих подруг у неё никогда не было. Ещё он называл её трусихой, потому что она всегда боялась высоты. Возможно, поэтому был выбран самоубийственный прыжок с моста, как единственное средство, чтобы ему отомстить.
Завтра все газеты напишут: «Юная особа по непонятным причинам свела счёты с жизнью». Правда, в этом счёте не будет её мечты: о загородном доме, о престижной работе. О! Она подумала о нём, взяла лист бумаги и написала признание, которое, несомненно, заметят, те, кто найдёт её тело. Признание издатели опубликуют большим тиражом, как главное событие дня. «Юная особа по понятным причинам свела счёты с жизнью». Коротко и ясно для него, понимающего, как она любила. Любила. Она думала уже о себе в прошедшем времени, смотря на стрелки часов, которые, словно семечки щёлкали её время.
Она никогда не увлекалась макияжем, но сегодня, стараясь быть неотразимой, позволила себе запоминающую яркость, правда, не из ряда вон выходящую, а такую, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность. Тот, кто оказался рядом удивился её доброжелательному тону.
- Доброе утро, – сказала она, не сквозь зубы, а с открытым сердцем.
- Доброе… - отвечали люди, обращая внимание на платье, которое идеально подходило к её стройному телу.
- Вы сегодня замечательно выглядите, - лестный отзыв оставил пожилой джентльмен в шляпе.
- Спасибо, - благодарила она.
Комплимент, словно переходящий вымпел, оказывался то в одних руках, то в других.
- Вы такая стройная! - восклицала женщина, с замашками учредителя с большим весом - Простите: ваша диета как-то связана с кефиром?
- Нет… - улыбалась она.
- Разве сегодня праздник?– спросил молодой человек, одетый с иголочки.
- Да. Нет, - она вспоминала. – Правда, это день для меня особенный.
- Тогда удачи вам.
- Спасибо. И вам того же…
Июнь – месяц отпусков, на перекрёстках, кажется, свободно; от зелёного глаза светофора помощь всем, кто естественно не спешит. Она ловит такси, чтобы ехать с ветерком, потому что мост её мечты находится за городом. Таксист разгоняется до неприличной скорости. У него явные проблемы с головой, которые видны не вооружённым глазом. Возможно, недавно ему вскрывали череп; сквозь редкие волосы радиус шрама, смотрится вызывающе.
- Извините, моя стихия скорость, - говорит он и надевает кепку.
- Я знаю, что вам сказать, - она смотрит в окно, где начинает доминировать отреставрированная архитектура. – Но думаю, это вам не понравится.
- Вы меня заинтриговали. Скажите же, наконец.
- Я скорости предпочитаю свободное падение.
- Ха-ха, откровенность за откровенность. У меня плата по таксе, правда, в два конца. Ну что, будете жаловаться?
- Ха-ха, и не подумаю, хотя вы тот ещё жук. Хорошо, я заплачу вам, но только банковским чеком. А-а-а, что… съели?
- М-м-м, в банке такие очереди.
- Вот-вот…
- Может, как-то договоримся?
- Легко. Вы настаиваете, что везёте меня в один конец и только. А я вам за это плачу наличными и даю хорошие чаевые. А-а-а?
- М-м-м, да. Уважаемая, я настаиваю, что везу вас только в один конец.
- Хорошо. Ещё.
- Уважаемая, я настаиваю, что везу вас только в один конец!
- И в последний раз более эмоционально. Ла-ла-ла-ла-ла.
- Уважаемая, я настаиваю, что везу вас только в один… конец!!!
Они не доехали совсем чуть-чуть, потому что впереди, посередине дороги, преграда в виде полицейской машины. Отсутствие самих полицейских, как не странно, естественно, потому что при приближении выясняется, что машина сделана из фанеры. Муляж-пугало для безбашенных водителей. Правда, красно-белая лента, запрещая проезд, но не проход, настоящая. Она ныряет под неё и проходит мимо. За поворотом мост.
«Оцепление специально для меня, чтобы никто не мешал, - размышляет она. - Словно указание сверху».
В одиночестве всегда труднее подвигнуть себя к поступку. Сейчас, приближаясь с каждым шагом к своей цели, ей нужен попутчик в образе возлюбленного, чтобы подстегнуть жажду мести. На обидные слова она нанизывает его ухмылку, на безразличие – его банальную измену, получается убегающая мишень и у неё, чтобы не промазать, есть единственная попытка. Деревья расступаются. Дорога становиться шире. Под ногами мост для одного, определившегося пешехода.
«Что за чёрт? – удивляется она. – Кто это?!»
- Не подходите ко мне я спрыгну!
- Эй, парень! Ты что рехнулся?! Ну-ка, давай назад…
- Не подходите ко мне я спрыгну!
За перилами моста, зацепившись одной рукой, словно крюком, стоял долговязый парень лет девятнадцати, другой рукой он придерживал собачку.
«Нельзя допустить, чтобы этот живодёр прыгнул первым», - думала она.
- Эй, парень, у меня предложение. Давай поговорим.
- Ещё один шаг и я прыгаю!
- Хорошо. Давай прыгнем вместе!
- Что?! Как вместе?
- На счёт раз.
- Вы из полиции?
- Нет. Меня бросил возлюбленный, и я решила прыгнуть. Правда!
Она шла, словно по минному полю. Одно неверное слово могло всё испортить. У парня были рыжие кудри, в которых хозяйничал ветер; его новый костюм переливался на солнце.
«А что если схватить его за волосы и попытаться вытащить», – она облокотилась на перила и посмотрела вниз. – Нет. Он такой симпатичный».
- Фьють, фьють, фьють. Собаку-то, зачем с собой? – спросила она.
- Без меня с ней не с кем гулять, – оценивая её платье, ответил он.
- Ты прыгаешь из-за девчонки? – перелезая через перила, спросила она.
- Нет из-за парня.
- Так ты что гей?!
- Ну почему сразу гей! Он был моим другом и прыгал с парашюта. Так вот однажды парашют не раскрылся…
- А-а-а. Тогда извини…
- Ты написала признание?
- Да.
- Я тоже.
- Дай руку, - попросила она. – Ну что на раз?
- Да. Сейчас, - сказал он. – Я готов. И-и-и….
- А ну-ка стой!! Кому говорю! Стоять!!
Они повернулись на голос. К ним бежал мужчина в форме почтальона. Неизвестно откуда появилась группа молодёжи, которая, недолго думая, словно по чьей-то команде, перемахнула через перила моста и замерла в ожидании. На телевизионщиков, которые искали лучшее место для обозрения, не обращали особого внимания, потому что все были, естественно, напряжены.
- Зачем же отрываться от коллектива? – подбегая к ним, спросил почтальон. - Сейчас прыгнете в воду со всеми вместе.
- Я ничего не понимаю, - сказала она.
- По-моему, они собираются прыгать совместным образом, - предположил он.
- Слушай мою команду!! – крикнул почтальон. – Сегодня у вас особенный день! Вы решились на этот экстремальный прыжок ради процветания почтамта. Городские власти плюют на наши проблемы. Но у них ничего не выйдет. Они больше не посмеют урезать заработную плату. Прыгайте с открытым лицом. После того, как вынырните, плывите к левому берегу там коллектив спасателей. Всё ясно?!
- Ясно!! – закричала шеренга прыгунов.
- И так: на счёт три! – приказал почтальон. - Раз!
- Давай потом сходим в кафе перекусим, - предложил он.
- Два!
- Давай, - согласилась она.
- Три!
- Подтолкни!
ИСТОРИЯ СЕМЬИ БОЛЬШАКОВЫХ, ПРОИСШЕДШАЯ ПОСЛЕ ИХ БРАКОСОЧЕТАНИЯ
Всякая жена сочетается браком не только с мужем,
Но и с тем положением, в каком он находится.
Т. УайлдерУ любого человека в жизни случается момент (или моменты), когда он добровольно берёт на себя ответственность за другого человека. Правда, на словах это звучит не всегда убедительно.
Сказать: «Будьте моим мужем», - согласитесь, недостаточно.
Тут нужен документ заверенный, как и положено, должностным лицом. В данном случае работником загса. И хотя молодожёны, решившие на такой шаг, знают друг друга как облупленные и живут вместе давным-давно, поставленный в паспорт штамп к уже имеющейся у них любви может привнести такое, что лучше об этом не говорить. А просто взять и написать историю семейства Большаковых, происшедшую после их бракосочетания.
Заинтересованные в этой истории люди могут задать резонный вопрос: если они и так жили, как говорится, душа в душу, то зачем им на старости лет понадобилась такая формальность, как штамп в паспорте. Здесь можно только предполагать, так как чужая душа – потёмки. Возможно, к этому решению их подтолкнуло материальное благополучие. А собственность, нажитую совместным образом, лучше рассматривать через призму одинаковых претензий. Потом брачные узы продлевают жизнь и укрепляют традиционные семейные ценности, которые сегодня как никогда актуальны. Кроме того, любая семейная жизнь невозможна без доверия, которое всё-таки лучше подкрепить соответствующим решением и подписью заинтересованных лиц. Пожалуй, на этой возвышенной ноте можно остановиться.
Чтобы диалог звучал более-менее правдоподобно, необходимо поместить главных героев в их собственный особняк. Включить свет в гостиной, так как в сентябре рано темнеет. И впустить в открытое окно чистый, загородный воздух.
- Послушай меня, я тебе должен что-то сказать… – сказал Игорь Викторович Большаков своей жене Людмиле Марковне Большаковой, которая, сидя в кресле, без всякого смысла листала автомобильный журнал.
- Нам нужна новая машина… - сказала жена, оставив свой взгляд на цветной вкладке.
- Машина? Но у нас ведь есть машина, - муж пытался понять, куда она клонит. – Я хотел сказать не об этом…
- А я как раз об этом. Наши соседи купили новую машину. Скажи мне: чем мы хуже? – жена закрыла журнал и с укором посмотрела на мужа.
После такого взгляда Большаков обычно брал паузу, потому что любой ценой ублажать женский каприз ему не хотелось. Тем более, то, что он хотел донести касался их семейного бюджета и его назначения на должность директора одного секретного КБ. Правда, само назначение особой радости не порождало. Во-первых, тот на чьё место он пришёл, был завербован иностранными спецслужбами и находился под следствием. Во-вторых, оклад оказался существенно меньше того, который он получал в бытность простым руководителем отдела. И, в-третьих, отказаться было не возможно, потому что решение спустили сверху.
««Повышение с понижением», - Большаков вспоминал сегодняшний разговор с министром. Его голос всё ещё звенел в ушах назначенца.
«Ничего, ничего! - подбадривал министр. – Справишься».
«Почему на эту должность назначили меня? - хотел спросить Большаков. – Я проектировал взлётно-посадочное устройство. А теперь придётся отвечать за целый боевой самолёт».
«Претендентов было трое: ты, Семёнов и Мартинсон. – Проницательности министра можно было только позавидовать. - Но Семёнов и Мартинсон недавно развелись. А ты наоборот женился. В общем, я рекомендовал тебя».
Нужно было что-то ответить жене, так как долгое молчание - знак безоговорочного согласия. А соглашаться с женой Большаков уже не желал.
- Мы не хуже… но… - сказал он. – Но сегодня мне урезали зарплату.
- Почему?! – возмутилась жена.
- Директор КБ почему-то у них получает меньше, - оправдывался Большаков. – Можешь меня поздравить с сегодняшнего дня я директор того самого КБ.
- Отказаться… - лицо жены покрылось румянцем. – Слышишь, нужно отказаться!
- Невозможно… - муж иронично улыбнулся. - Кандидатов было трое: Семёнов, Мартинсон, Большаков. Семёнов развёлся, Мартинсон развёлся, Большаков женился!
- Может, есть смысл нам развестись?! – воскликнула жена.
- Поздно, уже подписан приказ, - уточнил Большаков. – Поэтому о новой машине и ещё о многом чего… надо забыть.
- Это не возможно… - возразила жена. – Ты должен что-то придумать…
***
На первом производственном совещание Большаков держался уверенно, так как в основном слушал доклады своих подчинённых, которые словно студенты, выходя к доске, рисовали конторы будущего истребителя-перехватчика. Каждый руководитель отдела говорил с той долей уверенности, убеждающая Большакова в общих чертах, что в проекте слабых мест нет. Правда, у нового директора возникали сомнения, доведёт ли он этот проект вообще до конца. Потому что сидя в кресле бывшего директора, который, как мы помним, находился под следствием, в голове Большакова роились нехорошие мысли.
«За шпионаж в пользу другого государства высшая мера наказания».
«Зачем я женился? Сидел бы сейчас в своём отделе, как у Христа за пазухой».
«Несомненно, ко мне тоже будут подруливать. Вербовать».
- Не дождутся, - громко сказал Большаков.
- Что вы сказали? - спросили подчиненные.
- Я сказал… - Большаков окинул взглядом подчинённых. - Я сказал, что противник не дождётся, чтобы наш самолёт был хуже, чем у них. На сегодня всё. Совещание окончено.
Подойдя к зеркальному шкафу, Большаков стал собираться. Снял с вешалки плащ, надел шляпу, взял в руку портфель. Ещё раз взглянул на себя в зеркало. Увидел краем глаза отразившееся окно; пропитанной сыростью день, где с деревьев срывалась капли только что прошедшего дождя.
При виде директора у подчинённых возникал естественный рефлекс мелких сошек. Секретарша, например, увидев его, привстала. Охрана на проходной вытянулась в струнку. А персональный водитель, дожидаясь его в машине, как и положено, заблаговременно прогрел салон.
- Игорь Викторович, куда поедем? – спросил водитель.
- Домой… - сказал директор, голосом уставшего человека.
Машина тронулась. Удобно устроившись на заднем сиденье, Большаков машинально посмотрел в зеркало заднего вида. Машина, стоящая в метрах тридцати, сзади, тронулась следом.
«Зачем я себя накручиваю, - подумал Большаков. Простая случайность».
- Василий, ты вот что… - сказал Большаков. – Впереди, несомненно, пробки. Довезёшь меня до ближайшего метро.
- Игорь Викторович, нет пробок, - возразил водитель. – Я залезал в интернет. Потом я знаю одну дорогу…
- Я говорю, есть пробки! – сопротивлялся Большаков. – У метро меня высадишь. Ясно?
Водитель прикусил язык и, состроив гримасу, одобрительно кивнул.
Машина свернула налево. Тот, кто ехал сзади повторил манёвр.
Мания величия, когда идёшь, не думая, по думающим головам, сменилась у Большакова манией преследования, когда недоброжелатель своими корыстными интересами уже прицеливался в спину.
- Вот метро… - останавливая машину, сказал водитель.
- Вижу, - выходя, сказал Большаков. – Завтра как всегда…
Большаков переступил через лужу и, стараясь смешаться с толпой, приблизился к подземному переходу, над которым возвышалось блестящая буква «М».
- Игорь Викторович, одну секунду… - женский голос звучал рядом. – Один вопрос…
Большаков немного растерялся, но лишь на миг и, как ни в чём не бывало, ушёл в сторону.
- Игорь Викторович, я не отстану… - женский голос звучал уже перед ним.
- Вы ошиблись… - отодвигая в сторону незнакомку, сказал Большаков.
- Это ваша фотография? Ваша… - доставая его фото, не унималась незнакомка. – Вам лучше признаться. Что вы это вы…
- Хорошо, я это я… - Большаков впервые оценил незнакомку, и её стройная фигура ему понравилась. - Вы журналистка? Только журналисты назойливы… простите… как мухи. Спрашивайте.
- Давайте пройдём в сквер, - предложила она. – Здесь так шумно.
Словно конвоируемый её взглядом Большаков покорно шёл по ступенькам. Гуляющие в сквере влюблённые пары казались ему заинтересованными лицами и, чтобы не выделяться на общем фоне, незнакомка взяла его под руку.
- Какая у вас заработная плата? - спросила она.
- Я давал подписку о неразглашении… - обиделся Большаков, потому что почувствовал, что сейчас его будут вербовать.
- Ваша жена привыкла жить на широкую ногу, а ваша новая должность этого не предполагает. – Незнакомка, похоже, была в курсе всех его дел. – Ведь так?
- Ну, знаете, это мои проблемы, - сопротивлялся Большаков.
- Я предлагаю вам сотрудничество. За переданную мне информацию будете получать приличные деньги. - Незнакомка перешла на шёпот. - Меня интересует шасси нового истребителя-перехватчика.
- Шасси? – переспросил Большаков.
- Да, шасси, - повторила она.
- Так почему же вы раньше? Хотя ясно… вы ждали новых обстоятельств. – Большаков остановился. - Скажите: бывший директор он…
- Дурак, - констатировала она. - После первой же встречи со мной побежал в ФСБ. Там отнеслись с подозрением. Правда, мы немножко помогли: подложили большую, жирную свинью. Результат вам известен. Бывший директор КБ под следствием.
- Вы хотите сказать? – спросил Большаков.
- Да, - сказала незнакомка. – У вас нет другого выхода. Иначе вас ждёт тоже самое…
- Я буду думать.
- Только до завтра. Извините, у нас, как и у вас, тоже поджимают сроки… - Незнакомка отстранилась от него лёгким взмахом руки. – Не провожайте меня. До завтра...
Соблюдая правила дорожного движения, незнакомка пересекла пешеходную зебру и исчезла за углом магазина «Тысяча мелочей». Большаков смотрел ей в след с лёгким прищуром до тех пор, пока не упёрся в силуэт своего персонального автомобиля. Водитель словно ждал этого момента и мигнул Большакову фарами, давая однозначно понять, что он и в дальнейшем готов сигнализировать.
«В игре по-крупному не бывает мелочей, - подумал Большаков и направился к автомобилю. – Водитель может быть уже завербован, поэтому с ним нужно держать ухо востро».
Он, молча, сел в машину и, скосив глаза, взглянул на водителя, который в ответ, не сморгнув глазом, также без слов, вырулил на проезжую часть. Всю дорогу они проехали молча.
***
Ворота закрылись автоматически. И Большаков ощутил прелесть загородной жизни, где дышалось легко, полной грудью, от осознания того, что даже потоки воздуха в этом месте особенные, так как двигались по собственной территории. Правда, половина территории, а также часть двухэтажного особняка и ещё много чего по брачному договору принадлежало жене.
«Если что бракоразводный процесс не будет таким нудным», - подумал Большаков.
Чтобы как-то завуалировать главный вопрос жизни (вопрос о предательстве), на который пока не было чёткого ответа, Большаков размышлял о пустяках. В свете искусственного освещения метался силуэт высокого мужчины. Большаков пошёл навстречу, чтобы как-то ему помочь. Возможно, человек искал простой выход из сложившейся ситуации.
- Если вы ищете выход, - сказал Большаков. – Он там…
- Я так и думал, но меня ослепил яркий свет. Пришлось приспосабливаться. М-м-м, разрешите представиться, Колокольчиков Филипп Янович, адвокат. – После этих слов у мужчины зазвонил телефон. – Извините. - Доставая телефон, сказал он. - Я должен ответить. Алло. Да, да… Большакову Л. М. интересовал бракоразводный процесс… нет, нет... я дал ей понять, что это очень дорого… она отказалась… да. До свидания.
- Что?! Бракоразводный процесс… - у Большакова запершило в горле. – Моя жена собирается разводиться?!
- Не волнуйтесь, я её убедил этого не делать, сказав, что процесс будет сложный и длительный. А это большие деньги. – Адвокат старался не смотреть в глаза Большакова. - Даже если супруг будет приговорён к тюремному наказанию, супруга не сможет претендовать на его часть собственности, потому что есть брачный договор. По-моему, она меня поняла правильно...
- А если супруг осужден за измену Родине? – спросил Большаков.
- Кх-кх-кх, - адвокат смутился. – М-м-м, извините… мне нужно… идти. Вы сказали: выход… там.
- Да. Там… - подтвердил Большаков и тоже смутился.
Заперев дверь и минуя гостиную, в которой горел свет и где, по всей видимости, находилась жена, Большаков сразу поднялся в кабинет. Само нахождение здесь давало ему преимущество в уединение, потому что конструкторские решения могли, естественно, прийти в любую минуту. И он никому, ничего не объясняя, мог просто сидеть и играть в молчанку.
Когда загорелся свет, он увидел сидящую в кресле жену.
- У тебя наверно много работы? – спросила она.
- М-м-м, нет, но я хотел кое-что перепроверить… - словно для подтверждения своих слов Большаков открыл портфель. – Ой-ой-ой!
- Что там?! – испугалась жена.
В портфеле лежал чертёж шасси того самого истребителя-перехватчика.
«Уголовное делом уже есть, потому что чертежи запрещено выносить из здания КБ, - подумал Большаков и побледнел. – Кто-то явно хочет, чтоб я сел».
Он стоял без движения, как фонарный столб, пытаясь понять, откуда взялся в портфеле чертёж, если он туда его не клал. Испуг мужа передался и жене. Чертёж она разворачивала так, словно там находилась ядовитая змея.
- Чему ты испугался? – спросила жена - Здесь ничего нет.
Время от времени Большаков, как глава семьи и главное действующее лицо, позволял себе произнести ни к чему не обязывающие реплики, с той долей ироничности, которые необходимы для поддержания нормальных семейных отношений. Жена к этому относилась по-разному. Если верила в его подлинные чувства, то всегда подыгрывала.
- Я вспомнил, меня напугал адвокат! – с улыбкой на лице Большаков подошёл к жене. – Я как раз был у дома, а он как выскочит из-за куста.
- Интересно, что он там делал? – спросила жена.
- Что, что… ходил по-маленькому… - сострил Большаков.
- Он сказал, зачем приходил? – уточнила жена.
- Да-а-а… - Большаков понёс околесицу. - Сказал, что ты эффектная женщина… что он, кажется, влюблён… и ещё: если мы разводимся он первый на очереди.
- Развод и девичью фамилию… - задумчиво сказала жена. – Ты знаешь, у него очень смешная фамилия.
- Колоколь…Колокольников, нет ни так… - Большаков бросил на кресло шляпу и снял плащ. – А-а-а, Колокольчиков…
- Нет, нет. Кажется, другая… сейчас… скажу: Гаарпудер.
- Гаарпудер-Колокольчиков. Ха-ха. Действительно смешно.
- Будешь ужинать?
- Нет, спасибо.
- Будешь работать?
- Да, в чертёж нужно внести некоторые изменения.
Большаков стал искать глазами кульман, а жена перед уходом, словно что-то вспоминая, спросила:
- Как думаешь, квадроцикл дорого стоит?
- Думаю, что нет, - Большаков насторожился. - А что?
- Так, ничего… соседи купили.
Допоздна Большаков вносил такие изменения в чертёж, что даже специалисту в области взлётно-посадочных устройств было не разобраться, что к чему. Если завтра его снова возьмут за горло, то он со спокойным сердцем отдаст этим врагам чертёж с совсем неработающим механизмом.
«Летят перелётные птицы в осенней дали голубой… - Большаков поймал себя на мысли, что поёт. А как же там дальше? – А я остаюся с тобою, родная навеки страна! Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна».
***
Поверхностное погружение в сон, не такое глубокое, как хотелось бы, словно ты находишься не у себя, и тебя окружают незнакомые люди. Твоё тело становится неудобным для комфортного проживания. Ему то холодно, то жарко. Любой шорох напрягает мозг, который не спит, а, пожалуй, бродит в поисках разрозненных картинок: где сон, лишь местами напоминает сон, а явь, словно запутанная нить между настоящим и прошлым. Следствием не глубокого погружения в сон – неприятная тяжесть в голове. Большаков проснулся с тяжёлым остатком; если бы ему сказали, что его сердце остановилось, он бы к этому был на удивление равнодушен. Когда часы на стене отстучали «семь», по окну сползло вниз тусклое утро. Собраться и уйти, куда глаза глядят. Насущные потребности отодвинуть: даже не на второй, - на третий план. Главное: соглашаться ли на предательство?
Большаков вышел за ворота. Водитель в это время сгонял с баков автомобиля бусинки росы.
- Доброе утро, Игорь Викторович, - сказал он.
- А-а-а, где Василий? – удивился Большаков.
- О-хо-хо… - протянул водитель.
- Ну, говори, говори… - дожимал Большаков.
- Арестовали за чистосердечное признание. – Водитель говорил с неохотой.
- Дальше…
- Мне сказали, чтобы я держал язык за зубами. А то и меня могут.
«Когда успели», - подумал Большаков и вслух добавил:
- Ладно, поехали.
- Игорь Викторович, вы меня извините, - сказал водитель. - Но я вас довезу до ближайшего метро. В городе пробки. Сплошная красная зона…
Выехав на магистраль автомобиль Большакова, словно большой магнит, начал притягивать к себе другие автомобили. Чем ближе к городу, тем транспортный поток становился гуще. При въезде в город, по все видимости, образовывался затор.
- Здесь рядом пройти… - перестраиваясь в правый ряд, сказал водитель. – Метро там…
- Да, я знаю… - согласился Большаков. – Останови.
Шаг за шагом, обгоняя, стоящие друг за другом автомобили, Большаков приближался к подземному переходу, на котором возвышалась блестящая буква «М».
- Игорь Викторович, одну секунду… - женский голос звучал рядом. – Очень важно…
Большаков немного растерялся, но лишь на миг, затем ускорился и ушёл в сторону.
- Игорь Викторович, я не отстану… - женский голос звучал уже перед ним.
- Я вас не знаю… - отодвигая в сторону незнакомку, сказал Большаков. – Да уйдите вы, наконец!
- Это ваша фотография? Ваша… - доставая его фото, не унималась незнакомка. – Я от Салли. Она вам просила передать…
- Я не знаю никакую Салли! - сопротивлялся Большаков. – Отставьте меня в покое!
На Большакова начали обращать внимания пешеходы, особенно выказывали недовольство женщины, требующие уважения к слабому полу.
- Салли моя старшая сестра! Вы с ней встречались в сквере. Вчера! – незнакомка естественно повысила голос. – Ну что вспомнили, наконец?!
- Тише… я… я же не знал, что она… это она… - Большаков огляделся по сторонам. – Что с ней?
- Заболела, лежит дома с температурой, - незнакомка протянула Большакову увесистый конверт. – Вот, Салли вам просила передать.
- Что в нём?
- Доллары.
- Нет, нет! Я не согласен! – запротестовал Большаков. – Передайте ей, что я отказываюсь.
- Послушайте, Салли больна, у неё нашли какой-то вирус, а вы ломаетесь. Хотите, чтоб ей стало хуже?
- Не хочу, но…
- Тогда берите конверт.
- Хорошо, я возьму, - покрываясь румянцем, сказал Большаков. - Только скажите ей, что я это делаю в первый и последний раз.
- Ох уж мне эти мужчины. Привыкли выпендриваться. Я не знаю, чтобы с вами сделала, если бы вы отказались. – Незнакомка одарила Большакова белозубой улыбкой. - Я тороплюсь. У меня сейчас интервью с крупным бизнесменом, а вы меня заставили нервничать. Вы не хотите ничего передать Салли?
- Вот… - Большаков открыл портфель и достал чертёж. – Передайте ей вот это.
- Обязательно передам. Прощайте...
Большаков кивнул. Словно предчувствуя быструю развязку, он потёр запястья рук, где обычно после измены Родине должны находиться наручники, и ещё раз осмотрелся, ища в толпе спецпредставителей власти. Как бы они не маскировались их всегда можно вычислить по отменной выправке и по специфическому поведению. Приближался час пик и толпа нарастала. Большакову казалось, что он стал инородным телом. Не нужный ни стране, которую он только что предал, ни этим людям, которые спешили по своим делам. Тех двоих специфических в одинаковых костюмах он заметил издалека. Словно предчувствуя важность момента, люди расступились, оставляя Большакова тет-а-тет со своими проблемами.
«Скорей бы», - подумал Большаков и закрыл глаза.
- Игорь Викторович, я за вами, - сказал кто-то.
- Я готов, - сказал Большаков и открыл глаза. – Василий, ты?
- Я.
- За мной?!
- За вами. Мне сказали отвести вас домой.
***
Всю дорогу Большаков молчал. Если человек молчит, значит, он должен о чём-то, естественно, думать. Но его думы (во всяком случае, для нас) уже большого значения не имели, потому что вся эта история семьи Большаковых подходила к логическому концу.
Ворота автоматически открылись, и Большаков проследовал в дом. Он хотел видеть жену, возможно, поэтому сразу прошёл в гостиную. В гостиной за сервированным столом сидел министр и закусывал.
- Что не ожидал? – спросил министр. – Садись, выпьем…
Отодвинув стул, Большаков сел.
- Давай, за тебя, - сказал министр и, не чокаясь, выпил. – Пойдя с ними на контакт, ты поступил правильно. Переделанный чертёж переделал, молодец. Так что продолжай в том же духе. Ты после школы в театральный институт, кажется, поступал?
Большаков кивнул.
- Значит, мы в тебе не ошиблись. Свою роль ты сыграл так, как нужно. Да, чуть не забыл, твоя жена сейчас в автосалоне выбирает новую машину.
«Идите вы все в жопу! - хотел закричать Большаков. – Не могли заранее предупредить».
- Представь себе, не могли, - спокойно сказал министр и налил ещё по одной.
СЛАВА ПАМЯТНИКУ МАЯКОВСКОМУ
Нет памятника на путях земных
прочней, чем слово прозы или стих.
Ар-РахманЧтобы построить заинтересованный диалог между двумя пересечёнными (знакомыми) людьми, нужно усадить их напротив друг друга, - и не как по-другому. Глаза смотрят в глаза, в открытое лицо устремлён открытый рот, из которого выпрыгивают не просто слова, а убежденность в своей правоте.
Например, стоячее положение в разговоре всегда поверхностно, мимолётно и непродуктивно. Что сказать, кроме – как дела дружище? Взаймы дать не могу, так как отстал от прогресса. В карты играть? – по-взрослому не умею. А говорить сидя? Да. Да конечно. Могу. Но только через «аську». Пиши, поговорим - по душам, так сказать, напрямую естественно без дураков и…
Ну что и?..
Чёрт забыл.
Как их (щёлкает пальцами).
Революционеров?
Нет-нет. Зачем?
Да!! У тебя же красная рожа бывшего ре-во-лю-ци-О!-нера.
- Может всё-таки, посидим? – спросил высокий поджарый мужчина преклонного возраста, потому что немного, возможно от ветра, естественно горбился. – Десять лет как не виделись. Для нас это катастрофический срок.
- Нет. Я сейчас точно не смогу. – Ответил такой же мужчина, правда, седой и чуть ниже ростом, выдвигая, как аргумент комическую моложавость. Так как разница в возрасте между беседующими стариками была год. – Звони, то есть пиши. Или я… сам… Напишу. Обещаю…
- Осип не уходи…
- Владимир Владимирович, ну зачем я… тебе?
Вечер схлестнулся с ветром, соревнуясь - кто быстрей убьёт (темнотой) этот ноябрьский день календаря. «Чёрный квадрат Малевича» был бы кстати. Правда, музеи уже закрылись в четыре (праздничный день). В этой схватке ветер размахивал тучами и моросящим дождём. Вечер теребил время, заставляя часы тонуть в темноте. Но темнота, в конце концов, отступила, потому что вспыхнули разноцветные гирлянды: и вечер, который потерялся во времени, и ветер, который сдулся – разом проиграли. Только дождь продолжал моросить, как неотложная помощь к осени.
Ноябрьский «красный день календаря» перенесённый в праздники недавно, сегодня (в общем, как и всегда) отмечался без особой помпы, и воспринимался многими как обычный выходной, возможно, из-за не возможности подвести под общий знаменатель согласия донельзя расслоившихся со временем граждан. Вот раньше бывало, седьмого, под лозунгом «Пролетарии всех стран…» страна откаблучивала такой жар души, в едином порыве: показного единства, равенства и братства, что было приятно смотреть.
Владимир Владимирович посмотрел на передвижной рекламный щит и, прочитав призыв: «Пейте Кока-Кола Лайт», вдруг вспомнил, как после праздничной демонстрации, кажется на детской площадке, пил с Осипом теплую водку. А рядом в закутке прятался его передвижной рекламный щит «Пролетарии всех стран соединяйтесь».
***
В высотке на Баррикадной к ноябрьскому празднику всегда готовились основательно. Многочисленные родственники, занимающее пространство из пяти комнат, не считая огромных коридоров и холлов, старались изо всех сил угодить хозяину. Поэтому закуски готовились только домашние. Спиртное – дорогое. Выпечка своя – проверенная годами. Сценарий торжества: с речами, тостами, шутками и аплодисментами написан загодя в строгой последовательности.
Пока хозяин был на подходе, родственники (отцы и дети) между делом общались. Причём общение шло через посредников в телевизоре; в разных комнатах смотрели разные программы. Пения магнитолы; музыка бренчала на любой вкус. И ленты негативных новостей, таких необходимых в замкнутом быту. Общение ради общения без всякой претензии на оригинальность. Так, брякнуть что-нибудь, между прочим.
В дверь позвонили. Родственники, как и положено, в данном случае, засуетились.
К входной двери ринулись, можно сказать наперегонки, двое статных мужчин в костюмах (отцы), за ними на всех порах подскочили юноша и девушка в джинсе (дети). Из кухни, снимая на ходу фартуки, выскочили друг за другом две полнотелые женщины в вечерних платьях (жёны).
Перед тем как Владимиру Владимировичу открыли, он сделал ещё один предупредительный звонок, чтоб ожидавшие деда родственники прочувствовали важность вечерней встречи. Утренний намёк о нотариальной конторе наследники поняли правильно. Каждый ждал и надеялся на свою, исключительную правоту в получение лакомого куска, потому что, как часто бывает, не родственный ранжир давал наследнику преимущество, а банальное приближённость к телу.
Семья старшего сына Вячеслава, декана факультета одного технического вуза, его сына Алексея, студента того же вуза, и жены Екатерины, неработающей домохозяйки, надеялась, что в делёжки имущества будет иметь преимущество. Перед семьёй младшего сына Сергея, декана гуманитарного вуза, его дочери Валерии, студентки того же вуза, и жены Елены работающей домохозяйки. Главным аргументом в семье технаря был Вячеслав – долгожданный для деда ребёнок. А гуманитарию Сергею отводилась второстепенная роль, потому что он был на год младше, да к тому же незапланированный.
- Владимир Владимирович, я так рада, что вы пришли! – обрадовалась Елена, так, будто не видела свёкра долгое время.
- И я рада! Ах, как… – подхватила Екатерина.
- Да все рады. – Подытожил общую радость Вячеслав. Кто-то меньше. Кто-то больше…
- Я самый большой радостьник в этом доме! – съехидничал Алексей.
- После меня… - подала голос Валерия.
- Может всё-таки, к столу пройдём? – спросил Сергей и, уходя, добавил: – Радостные вы мои.
***
После встречи с Владимиром Владимировичем Осипу, несмотря на то, что сильно ныла нога, пришлось долго идти пешком. Только так он мог успокоиться, мысленно набросить смирительную рубашку на клокочущие нервы. Только память, лучший реставратор прошедшего времени, как назло, чётко воссоздавала картинки минувших дней. Пока они, словно опавшие листья, лежали вперемешку под ногами. Но стоило вспомнить: как возрождалась структура, проявлялся цвет, хотелось воспарить обратно на дерево жизни.
Осип вдруг вспомнил как его и Володю принимали в партию. Затем как они, соревнуясь между собой, начали восхождение по карьерной лестнице. «Лестница в небо» так, кажется, Владимир Владимирович формулировал свою цель. И действительно, в конце концов, оказался на небесах, став секретарём ЦК по идеологической работе.
«А кем был я? - спросил самого себя Осип. – Так. Никем. Мелкой сошкой. Винтиком в государственном механизме».
Володя и Осип были давно на пенсии, но Осип так и не смирился с ролью лузера. Зависть, словно ржа, продолжала разъедать остатки его жизни.
Вот так с чувством досады Осип дошёл до Триумфальной площади, на которой устремился ввысь бронзовый Маяковский. Подойдя к памятнику, Осип заметил двух неряшливых персон, суетливо копавшихся в полиэтиленовом пакете. Неряхи на мгновения замерли, соединившись в общую композицию с шестиметровым поэтом «Гигантоман и две пьющие козявочки», так как было видно невооруженным глазам, те двое действительно собирались выпить.
- Вы что здесь делаете? – с чувством брезгливости спросил Осип.
- Не ругай нас, - сказал один неряшливый. – Мы третьего никак не можем найти. Вот и пришли сюда.
- Да вы что алкаши чёртовы! - возмутился Осип. – Совсем свихнулись. Это же Маяковский!
- Ну и что, - вступился другой неряшливый. – Без третьего индивидуума нам водка в глотку не лезет. Дядя, составь нам компанию, и мы мигом улетучимся.
- Я сейчас дам вам компанию! – закричал Осип. – Я сейчас вам…
- Осип Максимович!! Осип Максимович!!
Такой зов отчаянья Осип никогда не слышал, наверняка случилось что-то из ряда вон выходящее, возможно сверху пришёл много раз анонсированный конец света и ему решили сообщить об этом первому, как главному лузеру страны.
«Ну что ж я готов», - согласился Осип.
Он уже хотел по-дурацки завопить, но крик застыл на губах, и замерло сердце. К парализованному телу осталось выписать гроб, потому что Осип узнал кричащую прорицательницу. Знакомая девушка Ася из его группы недовольных просто так гнать волну не будет. Осип понял, что эта нехорошая новость специально для него.
«Уж лучше бы конец света, - подумал Осип. – Чем эта»
- Ну! – коротко всхлипнул Осип.
- Памятнику Маяковскому конец, - сказала Ася на последнем издыхании.
***
В конце застолья, когда обычно пьют чай или кофе, Владимир Владимирович сделался мрачнее тучи: то ли родственники не так искренне сегодня пели ему дифирамбы, то ли холодец оказался не такой едрёный. Возможно, настал момент произнести вслух завещание, где любая вещь, прописанная там, становились важнее хозяина, потому что хозяин уже прикреплен к смерти канцелярской скрепкой. Есть официальная бумага с печатью, остаётся только дождаться им конца одного конкретного человека.
- Зачем же так? – тихо сказал Владимир Владимирович. – Уж лучше сразу отдать и забыть. Надо бы…
- Ещё чаю? – спросила Елена.
- Что? А-а-а. Нет, нет. – Владимир Владимирович задумался. – Я должен вам сказать. Вернее зачитать… завещание.
- Отец, может не сейчас, - сказал Сергей. – Сегодня праздник, мы выпили.
- Причём здесь выпили. – Елена была явно взволнована. – Разве праздник этому помеха?
- Я давно хотел это сделать. Именно сейчас… - сказав это, Владимир Владимирович вышел из гостиной.
- Ты что такое говоришь? – Елена часто использовала этот вопрос в семейных сценах.
- Ни-че-го… - Сергей закурил.
- Я не понимаю, что здесь такого? – адресовал самому себе вопрос Вячеслав. – Праздник не праздник, какая разница. Бумага составлена, пусть прочтёт.
- Это тебе не праздник. – Возмутилась Екатерина. – А для него годовщина…
- Великого Октябрьского Социалистического Переворота. И всё с большой буквы, - съехидничал Алексей.
- Это для толтосумых переворот, а для нас ре-во-лю-ция. - Валерия глупо улыбнулась. – Ясно?
- Валерия!
- А чё он?
- Я хочу знать, это кто ж такие толстосумые, мы что ли? – спросил Вячеслав. – А-а-а?
- Слава! – Екатерина попыталась усмирить мужа. – Я прошу тебя, не начинай.
- Вячеслав, не надо из искры раздувать пламя. – Сергей укоризненно посмотрел на дочь. - Она девушка… ляпнула, не подумав.
- Папа!
- Как же мы с вами живём-то здесь, - не унимался Вячеслав. – Ведь в ваших головах вихри враждебные веют.
- У малообеспеченных граждан всегда так… - вставил Алексей.
- Это мы малообеспеченные?! - негодовала Елена.
- Началось… – Сергей достал ещё одну сигарету.
- Граждане, временно проживающие здесь, - встав в позу конферансье, Алексей выразительно начал. - Для получения наследства, не отходя от кассы, правда, в порядке очереди по старшинству на первый, второй рассчитайся!
- Алексей!
- Я! Могу быть и последним.
- Надеюсь, так и будет, - съязвила Валерия.
Вяла текущая перебранка, закончилась. Каждый остался при своём мнении, потому что вернувшийся хранитель клада и к своему потерянному виду добавил:
- Завещание пропало. Куда делось, ума не приложу.
***
Двигаясь, как боевая единица. Забыв про боль и хромоту, Осип своим ходом, упирая на правый шаг, отталкивал прочь встречных прохожих. Ася торопилась следом, заходя то с левого, то с правого фланга, она, как опытный агитатор, продолжала будоражить обстановку, пропагандируя на ходу вызубренные революционные тезисы, от которых у Осипа ширился вождитский дух.
«Наконец-то пришёл и мой час, - думал Осип. – Пусть и на старости лет. Дайте слово товарищу Маузеру. Слава памятнику Маяковскому».
Осип и Ася нырнули в арку, отсчитали нужный подъезд и, поднявшись на третий этаж, перед тем как войти, возможно, чтобы выделить текущий момент, взяли конспиративную паузу. Внизу послышалось шарканье. Сделав шаг в сторону, Осип нагнулся в лестничный проём. На него снизу вверх смотрели двое.
- Это вы? – спросил Осип у двух неряшливых выпивох, с которыми схлестнулся у памятника Маяковскому. – Следите?
- Нет, что ты… - сказал один неряшливый. – Даже и не думали.
- Ваша подруга, - добавил другой неряшливый. – Сказала такие судьбоносные слова, что мы до сих пор находимся под впечатлением.
- Приобщите нас к массам.
- Ася, ты видишь? – гордый Осип вытянул вперёд руку, так как делали известные вожди. – Простой народ поднимает головы.
- Да. - Ася одобрительно кивнула.
- Товарищи, за мной в новую жизнь с чистого листа. - Осип кивнул на дверь. – Звони!
Сделав условный знак: два стука в дверь и один длинный звонок, Ася прислушалась.
- Какое сегодня число? – за дверью спросили шёпотом.
- День нашего октября, - ответила Ася.
- Вы сделали правильный выбор. Проходите.
Судя по табачному туману, висевшему в тусклом коридоре, присутствующие, а их было восемь: шесть парней и две девицы, довели себя до критического состояния, потому что битый час спорили на повышенных тонах. Одни предлагали митинговать с политическими лозунгами, другие ограничиться экономическими, а затем, как пойдёт.
- Что за шум, а драки нету? – снимая на ходу плащ, спросил Осип.
- Сейчас будет, - обиженно сказала одна из девиц.
- Ну не надо… - весело протянул Осип. – Дайте мне слово я разберусь. Убирают памятник Маяковскому. Вот что главное. Мы здесь должны подсуетиться и гнуть свою линию. Убеждать народ, что не на три месяца увозят, а совсем. Что никакая там не реставрация, а именно уничтожение главного поэта революции. Что там реставрировать? Менять бронзу на бронзу? Пьедестал разваливается? Чушь. Главное для нас всколыхнуть массы, закрутить такую карусель, чтоб всем было б тошно. Площадь переименовали. Так? Так. Скоро станцию метро переименуют. Вот о чём надо трубить. А под какой лозунг встать сам народ скажет. Я знаю, куда вас вести и я вас поведу. Верите?
- М-м-м… - присутствующие закивали. – Да, да.
- Сколько у каждого в группе людей? – спросил Осип. - Тыща будет? Мне нужна тыща, не меньше.
***
- В тумбочке письменного стола смотрели? – спросила Екатерина.
- Все ящики перетряхнул. – Владимир Владимирович оправдывался как нашкодивший ребёнок. – Там нет.
- Может, сунули в папку к квитанциям по ЖКХ? – спросила Елена.
- Там тоже нет.
- В кожаном портфеле… - посмотрев на брата, который отвёл в сторону взгляд, предположил Вячеслав. – Ты весь день не выпускал его из рук.
- И там нет.
- Послушайте, на антресоли лежит чемодан. – Екатерина указала пальцем вверх. – Почему нет?
- Может, в машине забыли? – с надеждой, что дед вспомнит, спросила Елена, но дед качнул головой.
- Ну, дедуля, заплёл такую интригу. – Валерия показала большой палец. – Без Шерлока Холмса нам не обойтись.
- Это верно. Главное в этом деле мотив. – Выдержав паузу, Алексей скользнул взглядом по лицам родственников. – Давайте предположим, что кто-то из нас уже прочитал завещание и… Что? Содержимое завещания его… или её… не удовлетворило. Тогда ценная бумажка рвётся на мелкие куски и летит в унитаз.
- Послушай, хватит молоть чепуху! – Сергей вплотную приблизился к Алексею. – Зачем же так… м-м-м… цинично подозревать? Если завещание можно завтра написать заново.
- А время? Человек пока живёт сегодня, а завтра… как сказать.
- Как ты можешь такое говорить! – восстала Елена, путаясь выдавить из себя слезу. – Владимир Владимирович…
- Будет жить вечно. – Чтобы обратить на себя внимания Владимир Владимирович встал. – Ты это хотела сказать?
Елена кивнула и отошла в сторону Сергея, который курил у окна, выпуская в форточку дым. Валерия шагнула к матери. Вячеслав о чём-то увлечённо шептал Екатерине, и подошедший Алексей прервал отца на полуслове.
Одна семья стояла напротив другой семьи с недоверчивыми лицами. Родственные связи всегда трещат по швам, когда приступают к дележу имущества. Тем более, если знаешь: сумма наследства более чем…
- Я не буду больше писать завещание. После смерти пусть делят всем поровну. Так сказать, от каждого по способности, каждому по труду. - Владимир Владимирович засмеялся. – Только большую часть денег я уже это… перечислил на сохранения памятника Маяковскому. Вы же знаете я его давний поклонник.
- О памятниках заботиться государство. – Констатировал Вячеслав. – Твои деньги тупо украдут.
- Так и будет. – Поддержал брата Сергей. – Нужно восстановить завещание. Без тебя нам будет трудно договориться.
- У государства, когда речь заходит о памятниках, всегда кончаются деньги. – Владимир Владимирович был неумолим. – Что касается раздела, ничего, как-нибудь договоритесь. Правда, я буду уже там на небесах.
- Какой памятник дед?! – крикнул Алексей. - Его давно уже продали с потрохами.
- Этого не может быть!! – Владимир Владимирович схватился за сердце.
- Подожди, я читала про реставрацию, - сказала Валерия. – Кажется, на три месяца…
- Какая реставрация?! – усмехнулся Алексей. – Весь интернет пестрит, что какой-то миллиардер из Америки решил пополнить свою коллекцию памятником Маяковскому. Настоящего туда, а копию нам.
- Это им так не пройдёт! – Владимир Владимирович потряс кулаком. – Собирайтесь! Мы не можем сидеть, сложа руки.
- Куда?!
- Куда, куда… к памятнику Маяковскому. Площадь переименовали, памятник продали. Сволочи…
***
Двигаясь, как боевая единица. Забыв про головную боль, Владимир Владимирович своим ходом, упирая на правый шаг, отталкивал прочь встречных прохожих. Родственники, семеня следом, походу движения меняясь флангами, пытались усмирить разбушевавшегося деда, из многочисленных реплик выделяя главный аргумент, - действовать в рамках закона.
На триумфальной площади было многолюдно. Разогретая толпа, требуя перемен, ругала жуликоватую власть. Тем временем полицейское окружение постепенно сжималось. Используя рупор, Осип призывал митингующих не подаваться на провокации и стоять до победного конца. Вдруг кто-то, пытаясь выхватить рупор, толкнул его в грудь.
- Дай мне сказать! – Владимир Владимирович навалился всем телом.
- Ты?! Опять ты на моём пути! – чувство ненависти добавило Осипу силу. – Нет! Я здесь хозяин! Пусти…
- Товарищи! – кричал Владимир Владимирович. – Нельзя допустить, чтобы продали памятник Маяковскому. Устроим круглосуточное дежурство.
- Граждане митингующие разойдитесь! – над площадью прогремел командирский голос. - Иначе будет применена сила.
- Дать отпор наше право! – требовали голоса. – Бей фараонов!
- Стойте! – кричал Владимир Владимирович. – Мы же мирные люди…
В толпу ворвались полицейские, и как часто бывает, в таких случаях, стали хватать агитаторов. Началась паника. Самые отважные борцы пытались сопротивляться. Владимиру Владимировичу ткнули в лицо и скрутили руки.
- Что ж вы делаете?!
- Молчи старый осёл!
Из его носа потекла тёплая кровь.
КУКЛА
Никогда не давай полной воли своему воображению:
оно произведёт чудовище.
ПифагорОчень высоко, если стоять рядом с поднятой головой, по скоростному шоссе мчатся автомобили, которые, естественно, невидны. Только рёв мотора выдаёт, какой автомобиль пробежал тяжёловесный или лёгкий.
Вечереет. Забирая остатки знойного дня, солнце клонится за горизонт, передавая эстафету сумеркам. Внизу с одной стороны уже темнота, с другой, где осталась цивилизация, пока ещё свет от красного диска, который плавно ускользает по дороге-насыпи. Последняя вспышка уходящего дня осталось незамеченной, будто фотограф-любитель случайно нажав на кнопку пуск, сделал никому ненужный снимок.
Митяй (так зовут его родители), юноша лет семнадцати, досмотрев до конца закат и дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, что есть мочи, припустился домой ужинать. Мать в вопросах распорядка дня (и не только) была строга, накрывая на стол в одно и то же время, а отец за любое опоздание мог всыпать по первое число. Получать нагоняй в первое воскресенье июля (выходной) Митяй, естественно, не желал, поэтому и сорвался домой, срубая палкой головы высунувшихся ромашек, с которых, протяжно жужжа, летели прочь обыкновенные шершни.
Митяй выбежал на дорогу, сделал вдох-выдох для успокоения дыхания и, стараясь не пылить, зашагал спокойно. Колючки репейника, оккупировавшие обочину, смотрели ему в след, словно просили: «нам этого мало, мы хотим всю дорогу, дай нам приколоться». От дороги, идущей в никуда, остался короткий, пыльный отрезок. Так же как и в жизни, сильный побеждает слабого. Вот и автомагистраль с её неприступной насыпью оказалась сильнее.
Деревенский дом, где жил Митяй, хотя и стоял на отшибе, был рядом с большой дорогой, а остальные дома его сейчас мало интересовали, потому что они давно пустовали. Правда, с другой стороны деревни, около болота, в доме с большой мансардой жил бобылём ещё один человек, увлекающейся звёздами. Но Митяй в настоящее время о нём не думал, сосание под ложечкой вытесняло все его мысли.
Войдя в сенцы, Митяй ощутил вкусный запах еды: так приятно пахнуть могла только жареная рыба. Но мать рыбу готовить не любила. Поэтому Митяй зашёл в дом немного растерянный, просмотрев, стоящую у плиты полнотелую брюнетку лет сорока пяти, и пропустив взгляд мимо, сидящего за столом отца, бородатого здоровяка.
- Кх-кх, - кашлянул отец.
Митяй повернулся к углу и неумело несколько раз перекрестился.
На столе стоял горшок с кашей, крупно порезанная зелень, огурцы и хлеб. К отцу подсела мать. Сел за стол и Митяй.
- Сегодня, как и заказывали. – Мать разглядывала сына. - Гречка с салом.
Митяй сидел со скрытным видом, потому что гречневую кашу, тем более с салом, не заказывал. Он любил рыбу жареную, варёную, любую.
Начали есть.
Возможно, отец был не в духе, поэтому ни с того ни с сего зыкнул:
- Руки вымыл?!
Митяй размышлял, от какого сказанного глагола ему достанется меньше. «Забыл» - два удара в лоб деревянной ложкой. «Не мыл» - ответ категоричный, поэтому один подзатыльник, но сильный. «Не твоего ума дело» (не глагол, но всё равно) – два удара в лоб и подзатыльник в строгой очерёдности.
- Вымыл! – твёрдо сказал Митяй.
- Хватит тебе, - заступилась мать. – Садись к столу.
- А-а-а, - уже думая о чём-то другом, протянул отец. – Молодца…
Глава семейства умело орудовал ложкой; подковырнёт кашу в горшке, а там ещё кусочек сала. А Митяй, как не старался за ним не поспевал, к тому же сало попадалось редко. Мать, как и все раздобревшие женщины, ела мало, как мышка.
- Отец, ты можешь не чавкать? – усмехнувшись, спросила мать.
- А-а-а, ага… - кивнул отец, превратившись из главы семейства в рядового обжору.
- Ага… - передразнила мать.
«Вот стерва привязалась, - подумал отец, рассматривая материнскую грудь, которую, в прочем, видел неоднократно. – Надо ночью залезть на эту колоду. Может, тогда подобреет».
- Я к Пётру Петровичу схожу? – спросил Митяй.
Отец, как бы уже отстранённый от роли главкома и, видя, что жена смотрит с пристрастием, решил не усугублять и взял паузу.
- Сходи, - разрешила мать. – Но только до одиннадцати. Утром кормить скотину.
- Там с корреспонденцией повестку призывную кинули, - вставил, между прочим, отец.
- Я тебе тыщу раз говорила! – восстала мать. – У моего сына плоскостопие и он ни в какую армию не пойдёт.
- Да там по поводу учёта.
- Никаких учётов!
- Ну, я пошёл, - сказал Митяй.
Отец в очередной раз кашлянул.
Митяй машинально развернулся и неумело осенил себя крестным знамением.
Отбежав от дома на приличное расстояние, когда слова уносятся ветром и слышать их могут лишь сверчки, да лягушки, Митяй выругался:
«Суки! Чёртова церковно-приходская школа. Всё равно убегу».
Прошедшей зимой отец тяжело болел, таблетки не помогали, к тому же быстро кончались. Уже маячила дата отплытия в тёмное царство, когда отец, как за спасательный круг, уцепился за веру в Бога. Он, бывший агроном, к тому же коммунист, всю жизнь отвергавший его существование, взялся молиться, чтоб зацепиться за этот, белый свет. Отыскав на чердаке иконы, Митяй повесил их в угол.
- Боже спаси. Боже сохрани, - кряхтел отец одно и то же, потому что другие молитвы, естественно, не знал.
Трудно сказать, что помогло: крепкое здоровье, доставшееся от деда сибиряка, или поддержал его Величество случай, возможно, и Бог приложил свою всесильную руку, но отец, наконец, пошёл на поправку, впоследствии став самым верующим человеком. После этого воскресения домашний быт поехал по новым рельсам. На первом месте ВЕРА, на втором она же, на третьем и последующих местах служение культу. К тому же отец параллельно внедрял русские старо-деревенские традиции, причём внедрял, можно сказать, принудительно.
Человек ко всему привыкает. Только несвобода даётся ему с колоссальным трудом.
«Всё равно убегу», - твердил про себя Митяй.
Он вдруг вспомнил, как не единожды рыл под дорогой подкоп, но каждый раз приходилось копать сначала, потому что подземных ход кто-то рушил.
Однажды, чтобы убежать Митяй пустился на хитрость. Отец, забросив на дорогу коммерческую листовку, со временем наладил бартер между городом и деревней: вверх поднимались экопродукты, вниз опускался ширпотреб. В один из вечеров, когда обменный процесс шёл с особым азартом, Митяй, отбросив в сторону мешок с картошкой, привязался к верёвке сам.
- Тяни! – закричал он наверх.
- Мужик, ты чего там кабана привязал?! – кричали сверху.
- Стой! – выл отец, видя, как Митяй близится к свободе. – Давай обратно, вниз! Вниз говорю!!
Митяй кубарем скатился вниз.
«Всё равно убегу», - успокаивал он себя, вспоминая, как после беседы с отцом болели ягодицы.
Воспоминание о ягодицах вернули Митяя во вчерашний день, когда между ним и тридцатилетним Петром Петровичем, бывшим учителем астрономии, произошло, как говорил впоследствии сам звездочёт, «недопонимание». Митяй вечерами, когда был свободен, наведывался к Петру Петровичу глядеть в подзорную трубу, но звёзды его мало интересовали, фонтанирующий город за насыпью вот главный объект притяжения. Высотки с мерцающими огнями, рестораны с танцующими парами, одинокие дамы у стоек…
В тот памятный вечер Митяй был в лёгкой футболке и парусиновых шортах.
Заняв удобную позу: голова наклонена, а зад оттопырен, Митяй искал трубой черты женского пола. Когда красивая дама была взята под прицел, Митяй почувствовал на себе учащённое дыхание Петра Петровича, который стоя сзади, прихватил ягодицу смотрящего вперёд гостя. Не получив мгновенного отпора, так как Митяй был полностью поглощён блондинкой в объективе, настырный астроном пристроил и вторую руку.
- Дима, будь моим другом, - массируя ягодицы, шептал Пётр Петрович. – Я так одинок.
Дама повернулась к Митяю лицом, и он от неожиданности ахнул, удивившись совпадению реальной красоты с его ночными фантазиями. Для получения наивысшего блаженства Митяю не хватало одиночества. Ему мешали ласки астронома, который, похоже, совсем потерял голову от любви к мужскому полу. Приспустив шорты, он из всех сил старался протиснуть между ягодиц стержень своего желания. Словно что-то почувствовав, блондинка в объективе спорхнула со стойки в водоворот танцующих пар. Вскрикнув от боли, Митяй выпрямился.
- Дима, о нашей дружбе никто не узнает, - тараторил Пётр Петрович. – Я скоро буду богат. Звезда на небе, которую я открыл, принесёт нам счастье. Она, правда, ещё маленькая и за неё сейчас много денег не дадут. Но она быстро прибавляет в весе. Верь мне. Нужно всего-то чуть-чуть подождать, когда она подорожает. Мы сделаем подкоп и убежим отсюда во Францию.
Митяй и астроном смотрели друг на друга. Жилистое тело Петра Петровича подрагивало в ознобе. Из одежды и сопутствующих аксессуаров на нём были только наручные часы. Между ног, похожий на зенитное орудие - только в миниатюре - возвышался член Петра Петровича.
- У отца в сарае висит двустволка, - надевая шорты, предупредил Митяй. – Если что… не промахнётся…
Свернув с дороги, Митяй перепрыгнул через ручей, снабжающий влагой болото, из которого неслось многоголосица «ква-ква», и, по петляющей вверх тропинке, стал подниматься к дому астронома.
«Как поступить? - размышлял Митяй, ориентируясь на свет, который выпадал из мансарды. – Если звездочёт будет снова навязывать дружбу. Я хочу блондинку, он хочет меня. У каждого человека свои прибамбасы».
Астроном давно поджидал Митяя. Он сидел на лавочке у крыльца и нервно покуривал. Рядом стояла пепельница с ещё одним непогашенным окурком.
- А-а-а, Дима. Здравствуй… - удивился Пётр Петрович, правда, немного фальшиво. – А у меня всё готово. Я поставил новую оптику с расширенным обзором. Пожалуйста, смотри.
«Молчание знак согласия».
Митяй, не сказав ни слова, шаркая по ступенькам, поднялся на второй этаж, где действительна готовность была номер один: звёздное небо открыто, подзорная труба нацелена, сервированный чайный столик в углу, естественно, для двоих.
Митяй вцепился в подзорную трубу. И тут же, невероятно, увидел в объективе блондинку, смотрящую прямо на него. Приподняв бокал, она посылала ему воздушные поцелуи. Возбуждение переполняло тело; Митяй предался неге, от которой сильно тикало в висках.
Тем временем Пётр Петрович занимался своим делом, правда, немного в ускоренном темпе, чем в тот вечер, когда любовью заняться не получилось. Ему хотелось как можно скорее овладеть Митяем. И от этой суеты перехватывало дух.
Митяю пришлось сменить позицию и сдвинуться: вначале чуть левее, затем чуть правее. Во-первых, блондинка ушла с насиженного места и после нескольких телодвижений пригрозила ему пальцем. Во-вторых, в объектив залетела плоская, сверкающая металлом, непонятная деталь и Митяй вынужден был крутиться, чтобы избавиться от неё. И, в-третьих, лёгкие толчки, которые исходили от Петра Петровича, перешли в резко поступательные. И Митяю, чтобы их сдерживать приходилось напрягаться всем телом, толкаясь назад.
- Да не крутись ты… - умолял его Пётр Петрович.
- А-а-а… - стонал Митяй. – Хватит…
За окном раздался хлопок, отдалённо напоминающий раскат грома и в комнате стало невыносимо ярко, будто на миг залетела шаровая молния, или комета, пролетающая мимо, занесла сюда свой огнедышащий хвост. В глазах Митяя запрыгали голубые зайчики. Он зажмурился, а когда открыл глаза, в комнате было темно.
- Пётр Петрович, Митяй! – голос звучал откуда-то снизу. - Где вы?
- Это мать, – переходя на шёпот, произнёс Митяй. – Где мои шорты?
- Не суетись… - успокаивал его астроном, на ощупь, сортируя одежду. – На чайном столике свеча. Иди… а-а-а… я сам.
- Вы дома?
- Людмила Николаевна, мы здесь наверху. Лампочка перегорела.
Когда в проёме второго этажа показалась её голова. Митяй и астроном, как ни в чём не бывало, держа на весу чашки, сидели за столиком, правда, чай был давно холодный. По комнате растекался свет от только что вкрученной лампочки.
- Митяй, пошли… - сказала мать.
- Что там ещё? – спросил Митяй.
- «Зорька» опять сбежала.
- Людмила Николаевна, чаю хотите? – предложил Пётр Петрович.
- Некогда… - отрезала мать. – Пошли. Отец волнуется.
Спускаясь по тропинке, Митяй протянул матери руку.
- Она наверно у старого гумна, - сказала мать. – Я бы сама за ней сходила. Только мне с ней не справиться. Как упрётся рогом…. Зараза.
- Ты когда нас искала, яркую вспышку не видела? – спросил Митяй.
- Вспышку… нет. Не видела. – Мать задумалась. – Скажи: а Пётр Петрович интересный человек?
- Да, - ответил Митяй. – Образованный. Всё на звёзды смотрит.
Мать свернула к дому, в окнах которого угадывалась блуждающая тень отца, а Митяй зашагал к старому гумну, которое находилось в стороне от дороги-преграды вблизи с огромным котлованом.
«На дне его живут мёртвые, непонятные голоса», - Митяй вспомнил об этом и тут же забыл.
Давно, когда деревенская жизнь била ключом, здесь находилось кладбище, а рядом с ним, десять минут лёгким шагом, песчаный карьер. Сближение оказалось неизбежно. Для новой дороги был нужен песок.
- Что ж вы ироды покойников-то выковыриваете. – Возмущались бабки. – Будьте вы прокляты! Сволочи!
В один не очень прекрасный день кладбище исчезло, а с ним заодно исчез и песок.
По ночам, когда у ветра заканчивается работа, из бездны поднимаются ввысь голоса, правда, слова не разобрать. Сколько Митяй не пытался. Они словно зашифрованы. Скороговорка, переходящая в гул.
«У-у-у».
Тишина. И снова.
«У-у-у».
Местами туман заволакивал дорогу, и Митяй ориентировался по проявляющимся предметам, как по указателям верного пути. От скелета перевёрнутого, старого трактора, который со временем избавился от всех внутренностей, он свернул налево. До гумна оставалось рукой подать. Где-то рядом зазвенел колокольчик.
- «Зорька», - позвал Митяй. – Иди сюда. Кому говорю?
Только сейчас в свете луны Митяй заметил, что зашёл на гладкий, графитового цвета большой диск, по краям которого, будто бахрома колебалась трава. В центре круга лежал зелёный предмет, издали напоминающий куклу-голыша, только создатель для усиления воздействия увеличил её размеры в разы.
Митяй ступал медленно, будто опасался подвоха, как в детстве, когда над ним подшучивала деревенская ребятня.
«Обманули дурака, на четыре кулака. Хи-хи».
Где-то в подсознание промелькнули кадры необъяснимых, сегодняшних явлений: эта влетевшая в объектив блестящая тарелка, затем бессмысленная, ослепляющая глаза вспышка. И, наконец, это…
До лежащей куклы, а может всё-таки не куклы, а разумного существа, которое вот-вот должно проснуться и что-то произнести, например, вежливое «здравствуй», оставалась несколько шагов.
- Здравствуй.
Услышал Митяй.
- Возьми меня.
«Что за чёрт! О-о-о. Господи. Прости! Откуда это?»
Митяй бросил взгляд в сторону котлована, возможно, оттуда прилетел этот загробный голос. Рядом с обрывом, без движения, будто вылепленная из белой глины, следящая за происходящим, стояла его корова «Зорька», которая тоже вряд ли умела говорить.
- Здравствуй, - сказал Митяй, будто это слово означало пароль, дающий знать правду.
Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Митяй присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть это человекоподобное создание.
«По половым признакам она девушка, - сделал он вывод. – Грудь маленькая, значит подросток. Роста среднего, как и я. Пупырчатая кожа, как у спелого огурца. Лицо некрасивое. На руке… раз, два, три, четыре, пять… пальцев».
Только сейчас Митяй приметил, лежащий под её рукой, будто вырванный из тетради блестящий лист, на котором, возможно, стояла: цена за единицу, как звали эту куклу, из чего она была сделана, и знакомое всем made in…
Митяй взял лист и тут же почувствовал, что сзади кто-то есть, и если обернуться, можно остаться без головы, поэтому лучше не поворачиваться, а унести эту тайну с собой.
Подняв и прижав к себе куклу, он торопился домой.
За спиной звенел колокольчик.
«Зорька, гулёна! Чтоб тебя…»
Подойдя к дому, Митяй осторожничал, опасаясь родительского контроля, но стоны матери и скрип кровати, доносящиеся из окна, вносили ясность: дорога на сеновал, где размещалась его лежанка, свободна.
«Когда люди занимаются любовью. Им лучше не мешать», - подумал Митяй и, крепко прижимая куклу, пробрался в дом.
Даже «Зорька», инстинктивно понимая важность момента, придержала своё протяжное «му-у-у» и тихо удалилась в стойло.
На чердаке пахло полевыми цветами и сеном. Где-то в поисках лучшей жизни шуршала мышь. Сквозь маленькое окошко струился холодный свет луны. Митяй подложил под голову руки и погрузился в мечты. Кукла лежала рядом.
У стойки сидела блондинка. Митяй выждал, когда зазвучит джаз и пригласил её танцевать. Руки на талию, можно чуть ниже. Прижать к себе, как можно ближе, ощущая изгиб её тела и вздымающиеся соски. Она без нижнего белья, потому что жарко. В глубокий разрез платья падает рука и скользит… скользит… скользит… по всему телу.
Митяй почувствовал прикосновение чей-то руки, но продолжал лежать без движения, боясь, что наслаждение, которое его переполняло, исчезнет. Потом чьи-то губы коснулись его губ. В порыве возбуждения Митяй перевалился налево и, оказавшись сверху, прижался к чему-то нежному, почти материнскому. Набухший желанием член, подался вперёд, и Митяй ощутил проникновение во что-то потаённое, запретное, но в тоже время открытое сейчас только для него. Спонтанные движения обрели, наконец-то, такую частоту колебаний, от которых перехватывало дыхание.
Петух кричал как резанный.
Митяй вскочил полусонный, кое-как соскочил с лестницы и, чтобы окончательно развеять остатки (эротического) сна, сунул голову в кадку с холодной водой.
Скотный двор ждал своего мокрого героя.
Первый делом Митяй подоил «Зорьку», которая в процессе отдачи молока недовольно крутила задом, так как Митяй торопился и не ласково дергал за соски. Затем очередь дошла до остального животноводства, каждой твари по порции вкусной жвачки.
Сам Митяй ел на скорую руку, наблюдая за тем, как отец с крестом нарезает круги вокруг дома. Мать приводила себя в порядок, одним словом женщина, стремящаяся ещё нравиться.
Наступил тихий час, когда каждый в семье делал то, что вздумается. Митяй сидел на чердаке и рассматривал послание, которое, как мы помним, являлось приложением к кукле.
«Интересная штуковина этот фольгированный листок, - размышлял Митяй. - Если его смять в комок и отпустить, он распрямляется без складок и царапин. Если попытаться его разорвать, потраченных сил становится жалко, потому что он стойкий, как оловянный солдатик. Возможно, тайна его необычности, заключалось в цифрах и не понятных буквах. А ещё в рисунке».
Митяй силился распутать хитросплетения конечностей: то, что на рисунке двое было видно не вооружённом глазом.
- Сверху голова, кажется, моя… - сказал Митяй. – А это… голова блондинки.
Митяй взглянул на послание под другим углом и увидел очертания другого изображения: как бы одна картинка наслаивалась на другую. Правда, у верхней контурный штрих выделялся чётче. Митяй провёл пальцем по листу. Изображения пропали.
«Здоровяк со спущенными штанами. Со спины лица не увидать».
- Это же был отец, - прошептал Митяй. – Ой-ой-ой…
- Дима. – Это был голос Петра Петровича. – Отзовись, ты где?
Митяй, зацепив охапку сена, прикрыл полюбившуюся ему куклу. Затем пружинистыми прыжками проскочил, словно полосу препятствий: лестницу, лавочку в сенцах, тугие мешки на крыльце.
Пётр Петрович, держа в руке книгу, о чём-то беседовал с матерью.
- А вот и Митяй. Пётр Петрович, спасибо за книгу, - поблагодарила мать.
- Не за что, - ответил астроном. – Читайте с удовольствием.
Мать удалилась со спокойным сердцем, потому что её мальчик, общаясь с астрономом, тянется к звёздам, значит, его настоящее и будущее определено окончательно и бесповоротно. Оставшись наедине с астрономом, Митяй достал блестящий лист и, размышляя о том, стоит ли рассказывать, как всё было, спросил:
- Как думаете, что это за лист?
Пётр Петрович состроил недовольную мину. Отвлекаться на такие пустяки ему сейчас не хотелось. Вот, если бы Митяй зашёл к нему вечером на дружеский просмотр звёздного неба, тогда бы он мог стать ходячий энциклопедией.
- Странный лист, – напуская таинственность, начал астроном. - Похоже на платину. Кроме даты, больше ничего не вижу.
- Даты? – удивился Митяй.
- Да. Вот видишь? В углу. 2.07.4013. Странно… две тысячи лет вперёд…. Наверно опечатка.
- Опечатка?
- Да. – Астроном тяжело вздохнул. - Приходи вечером, через микроскоп посмотрим. Придешь?
- М-м-м, приду, наверно…
Как правило, когда наступало обеденное время, отец приходил к столу тютелька в тютельку, будто у него внутри стучал часовой механизм. Сегодня же случилось что-то из ряда вон выходящее: то ли часы замедлили ход, то ли отец устроил себе незапланированный разгрузочный пост. Правда, утром он уписывал за обе щеки. Тогда действительно что-то с ним приключилось.
- Митяй стынет всё. Сходи за отцом, - попросила мать. – Скорее всего, он на задворках.
- Я мигом… - крикнул Митяй на ходу. – Одна нога здесь, другая там.
Пройдя лабиринт хозяйственных построек, которые Митяй знал, как свои пять пальцев, завершающим аккордом оставался курятник. Он уже хотел возвращаться, потому что и там отец не находился, как рядом за копной сена прозвучало протяжное оханье. От неожиданности Митяй даже вздрогнул, но любопытство оказалось сильнее.
Ему бросились в глаза, спущенные в гармошку штаны и трясущиеся отцовские ягодицы. От увиденной сцены у Митяя выступили слёзы, потому что отец игрался с его куклой. Так, как хотел. Она бедная тряслась и извивалась, будто желала вырваться, а он догонял её толчками своего могучего тела. И каждый такой толчок сопровождался протяжным оханьем.
Митяй поймал глазами темноту, качнулся, как ванька-встанька и, чувствуя, что земля уходит из-под ног, вымолвил:
- Изменница…
Он видел спины людей, которые оборачивались и выказывали недовольство, потому что едущий в след катафалк доставлял им неудобство. Блондинка ускользала от него, как в тумане. Она выбрала вокзал, где можно затеряться, и чтобы её догнать Митяй молил о помощи. Толпа подняла его на руки и понесла. Тамбур, коридор, мелькающие двери закрытого купе.
«Её здесь нет! - кричал Митяй. – Несите в следующий вагон».
Открыли последнюю дверь, и Митяй очутился в комнате. На кровати лежал отец с устремленными в бесконечность глазами. На крою кровати, как бедная родственница, сидела и плакала мать.
- Что с ним? – спросил Митяй. – Он уже умер.
- Да. Нет. – Мать повертела головой. - Просит клюквенного морса. Я схожу на болото.
- Я сам схожу! - крикнул Митяй.
- Нет. – Мать категорична. – Я сама. В бане моё лукошко. Принеси.
Горизонт качается, и ноги Митяя промахиваются мимо тропинки, до намеченной цели приходиться ползти на четвереньках. Дверь предбанника, ещё одна дверь в парилку. На глазах пелена и Митяй судорожно трёт лицо.
- Я так и знал, - шепчет он, видя на лавочке зелёную фигуру. – Ты здесь моя кукла.
Митяй обшаривает карманы, в надежде найти последнее послание. На фольгированном листе он видит голову матери, а кругом камыши и прыгающие лягушки. Её ждёт бездонное болото…
- А-а-а, боже мой! – воет Митяй. – Мамочка я сейчас…
На лавочке он находит отцовские папиросы и спички. Поджечь куклу проще простого, чтобы спасти единственную и неповторимую…
- Мама!! – кричит Митяй. – Я!! Дарю тебе жизнь…
Быстрое пламя выбивает стекла, будто сегодня баня предназначается для сказочных героев, и сюда собственной персоной пожаловал париться сам Змей Горыныч. Языки огня наперегонки бегут верх, сливаясь в общий гул нестерпимого жара.
На следующий день, помогая ветру разгребать пепел, Пётр Петрович найдёт куклу-голыша, которая совсем ему не приглянётся. В любовных вопросах он соблюдал постоянство, предпочитая иную ориентацию, поэтому кукла была отброшена прочь.
![Голос ангела [сборник]](https://www.4italka.su/images/articles/519699/primary-medium.jpg)
Комментарии к книге «Кузнечик сын кузнеца (рассказы)», Юрий Александрович Хвалев
Всего 0 комментариев