«Шанс (Коммуналка)»

Шанс (Коммуналка) (fb2) - Шанс (Коммуналка) (Тени прошлого - 6) 961K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Владимировна Болдова

Марина Болдова Шанс (Коммуналка)

Иван Семенович Качинский ждал ее, пытаясь по словесно нарисованному его другом следователем прокуратуры Беркутовым портрету, понять, зачем ей он, скромный нотариус районной конторы. С таким именем ей следовало иметь своего, проверенного, из поколения в поколение ведущего дела фамильные. Но, Эмилия Яновна Фальк попросила Егора познакомить ее именно с районным нотариусом. Качинский с Беркутовым учились в одном классе, дружили так, необременительно друг для друга, особо не навязываясь с заботой, но и не оставляя без поддержки.

Иван хорошо подготовился к встрече, даже посетив библиотеку, чтобы узнать немного историю семьи. Именно немного, потому, что много просто не было.

…Профессор медицины Людвиг Фальк появился в Самаре из ниоткуда (сведений нет!) в 1740 году с женой и сыном. Практику он заимел частную, от служения в окружной больнице отказался, сославшись на слабое здоровье. Этим он открыл начало династии врачей, которые лечили жителей уездного города вплоть до революции. Чем не угодил новым властям последний представитель фамилии Фальк, Ян, в документах не указывалось. Но, фактически бросив на произвол судьбы дочь – младенца и не очень окрепшую от родов жену, уехал из России. Жена Марта сокрушалась на неверного ей мужа, плача на кухне большой коммуналки, бывшей же профессорской квартиры, уплотненной утвердившимся во власти пролетариатом. Соседки, тетки – станочницы механического завода ее не понимали, не принимали и старались, кто отвернуться от нывшей женщины, кто, откровенно сплюнув, вытолкать ее взашей. В своей комнате, бывшей кухаркиной, Марта пеняла маленькой Эмилии, чтобы та вела себя тихо, не пищала громко, дабы не злить соседок-тружениц. Сама Марта жила невесть на что. Вроде как могла она уколы делать, ходила по домам к больным, но много ли на этом наживешь? Не бедствовали Марта с дочерью и во время войны, разносолов никто у них на столе не видел, но розеточка с постным маслом и кусок хлеба на обед Эмилия съедала прямо в общей кухне, запивая кушанье горячей водой из подогретого чайника. Эмилия росла в некоторой изоляции, занятая музыкой, но не медициной, нарушив тем самым традиции семьи. Выражение лица на кукольном ее личике было отрешенным, словно не было здесь, на грешной земле души Эмилии, только плоть. Замуж она не вышла, прервав род Людвига Фалька на корню…

Все это Иван Качинский прочел в художественном очерке историка и краеведа Евы Бун. Почему Бун так заинтересовалась семейством Фальк, Иван так и не понял, но, полагал, что речь все-таки идет о каком-то наследстве. Намеки на скрытое от людских глаз богатство в очерке просматривались, правда, очень уж призрачно.

Решив для себя, что Эмилия Фальк хочет сообщить ему именно об этом, Качинский возгордился на миг, но тут же сам себя и осадил: фантазией он обладал бурной, не раз из-за этого попадая в пикантные истории.

Эмилия Яновна Фальк представлениям о ней Качинского явно не соответствовала. Встреть он ее на улице, зацепился бы взглядом обязательно, до того она впечатляла. Никаких побитых молью воротников из норки, нелепых шляпок а-ля двадцатые годы и смешных бархатных сумочек (соседка по дому, мнившая себя в прошлом графиней, имела все перечисленное). Синий костюм из легкой ткани был сшит по фигуре даже не в прошлом году, а в этом же сезоне и явно хорошим портным. Белые туфли на демократичном каблуке и хорошей выделки кожа сумки выдавали достаток. Украшений не было, только небольшое золотое колечко на безымянном пальце левой руки.

Но самое главное было не это. От старушки (а Иван знал, что ей исполнилось девяносто), исходила волна уверенности и покоя. "Все будет хорошо!", – промелькнуло быстро, и он ответил на мягкую улыбку Эмилии Яновны широким искренним оскалом.

– Егор Беркутов был так любезен, что согласился помочь мне найти помощника в одном деликатном деле, – витиевато начала Эмилия, заставив Качинского слегка покраснеть.

– К вашим услугам, – выдавил он и выжидающе замолчал.

– На самом деле в моей просьбе нет ничего сложного. Я хочу попросить вас оформить мою квартиру в наследство некоторым лицам и, после моей смерти, проконтролировать исполнение моей воли. Согласны?

Качинский кивнул.

– Вот документы на квартиру, – она протянула ему пластиковую папку, – Посмотрите внимательно, а потом я вам объясню, что я хочу.

Качинский прочел адрес и удивился. Дом был ему знаком. Там, на втором этаже, в коммуналке, когда-то жил их с Беркутовым одноклассник. Квартира Эмилии Фальк была на первом. Пять комнат, две по двенадцать, три по двадцать метров. Огромная кухня, коридор. Да, такая квартира, даже находясь на окраине города, стоила баснословно дорого. А здесь был исторический центр. "Так и есть. Двести тысяч евро", – прочел он заключение оценщика.

– Я все понял, Эмилия Яновна. И кто же наследники? – он знал, что детей у нее нет.

– Прямых наследников на эту квартиру нет. Я – бездетна, – она запнулась совсем чуть и тут же продолжила, – Я, наверное, должна буду все же немного рассказать о себе.

– Я слушаю Вас.

– Мой отец бежал в семнадцатом. Как говорила мама, ненадолго. А получилось – навсегда. Он ничего с собой не взял, я имею в виду ценности, все осталось в доме. Никто и предположить не мог, что начнется "уплотнение". Мама с ужасом смотрела, как в наши комнаты втаскивали узлы грубые бабы, ломали на дрова нашу мебель, затаптывали наборный паркет. Ей пришлось прикинуться брошенной, несчастной, чтобы вызвать в них сочувствие, но все было напрасно. Больше всего она боялась, что найдут тайники. А они остались в каждой комнате, надежно скрытые, недосягаемые. Мы жили тем, что зарабатывала уколами мама, и давал их с папой старый друг – врач Никольский.

О тайниках мама рассказала мне незадолго до своей смерти. Не посчитайте меня меркантильной, но я решила, что добуду семейное добро. А для этого я должна была как-то попасть в комнаты соседей. Наверное, мне повезло. После войны в бывшую спальню родителей вселилась моя школьная учительница по литературе. Я была у нее частой гостьей. До сих пор со стыдом вспоминаю, как достала из первого тайника часть наследства. Как потом оказалось, самую существенную. Это было уже в шестидесятые годы. Лилия Михайловна под конец своей жизни впала в стойкий маразм, и я ухаживала за ней, оставаясь иногда и на ночь. Однажды, воспользовавшись ее беспамятством, открыла тайник. Там были мамины украшения. Оставалось найти способ, как изъять остальное. Но, тут везение и закончилось. Сначала умерла старая работница, занимавшая бывший папин кабинет, где он принимал больных. Комнату отдали соседке, у которой было трое детей. Той, что жила в приемной с отдельным входом с улицы. А позже, она же заняла и еще одну освободившуюся комнату рядом с кухней. С этим все разраставшимся семейством я почти не общалась, доступа в их комнаты не имела. Это был тупик. Мамины кольца, серьги и броши я надежно спрятала у себя, только однажды снесла в скупку одно кольцо.

И только к 2005 году мне удалось расселить квартиру. Я опустошила все захоронки, кроме одной.

Егор мне рекомендовал вас, Иван, как человека порядочного, поэтому я уверена, что вы честно выполните мою волю и удовлетворитесь размером комиссионных.

– Да-да, разумеется, – Качинский снова слегка покраснел, – Что я должен сделать?

– Во-первых, отнестись серьезно к тому, что я сейчас скажу, даже, если это вам покажется несколько…экстравагантным, – Эмилия Яновна удовлетворенно кивнула, увидев его успокаивающий жест, – И оформить всю сделку юридически так, чтобы впоследствии не возникало никаких вопросов.

– Хорошо, – коротко сказал Качинский.

– Вы знаете из истории, как пострадали многие русские люди от пролетарской революции. Но, так называемая перестройка сломала судьбы не меньшему количеству. Я хочу дать шанс хотя бы некоторым из них заново встать на ноги. Это будут совсем незнакомые мне люди, можно сказать случайные. Идея моя такова, чтобы оказать этим, выбитым из привычной колеи гражданам, начальную поддержку. Я готова предоставить каждому жилье и некоторую сумму на первое время. Всем одинаковую. А жить они будут в моей квартире.

– Но, Вы же, простите…

– Жива? Это ненадолго. У меня рак. Врачи не дают и месяца. Сегодня же я ложусь в клинику, откуда уже не выйду. Вам сообщат.

От ее какого-то будничного тона у Ивана помимо воли защипало глаза. Он поморгал, глядя в сторону, и опять посмотрел на собеседницу.

– В ваших глазах нет жалости, Иван, только боль потери, – констатировала Эмилия Фальк немного удивленно.

Качинский только и смог, что согласно кивнуть. "Вот так бывает: видишь человека первый раз в жизни, за какие-то полчаса успеваешь к нему привязаться, а он…уходит. Насовсем", – подумал он с горечью.

– Я продолжу, – Эмилия Яновна вздохнула, словно утомившись, – По условию завещания квартира полностью отойдет тому или тем, кто действительно использует данный шанс с толком. Я понятно выразилась?

– То есть, пять человек будут как бы бороться за право обладать квартирой? И кто же будет решать, кто на самом деле заслужил это право?

– Вы.

– Нет, это невозможно. Речь идет о слишком больших деньгах. Я не смогу взять на себя такую ответственность…

– Сможете, Иван.

– Они все передерутся! Вы, Эмилия Яновна, наивно полагаете, что все люди изначально порядочные, не так ли? А вы не думаете, что за такие деньги они могут пойти даже на преступление! Поговорите с Егором на эту тему, он Вам расскажет…

– С Егором я уже это обсудила. Но, вы меня не до конца выслушали. Сами участники моей идеи будут знать, что квартира может остаться им в собственность именно с этим условием. Это будет для них дополнительным стимулом, согласитесь.

– То есть, заселяются они в нее временно, так? Как бы снимают?

– Да. Срок им – год. И вы должны только все это оформить юридически. Когда вы сможете подготовить документы?

– Сегодня к вечеру. Но, я все же не согласен с тем, чтобы решать судьбу квартиры.

– Хорошо, – она вздохнула. Тогда вы просто зачитаете им мое завещание полностью только по истечении года. И пусть решают сами. Согласны?

– Да. Но, это, я Вам скажу, тоже чревато. Люди разные…

Глава 1

Очень хотелось курить. А сигарет не было. Пачка, которую она прятала о мужа, была пуста. А еще хотелось позвонить кому-нибудь. Но – Светка вытаптывала подиум в Милане, а Катерина, еще в конце мая переселившись со своим выводком на дачу, возвращаться в город не спешила. Аля ее понимала – восемь месяцев в году ей приходилось в одиночку сражаться с тремя сыновьями и их, чаще всего неадекватным, папашей. А на даче с ней жила Нани, ее татарская свекровь, любимая и Алей, и Светкой и ею, Катериной. Что касается младших внуков, они по неопытности лет не могли еще оценить то сокровище, которое досталось им в виде бабушки. Поэтому, только и могли, что выражать щенячий восторг при встрече с ней, искря карими глазами – бусинками.

Аля еще раз с сожалением посмотрела на пустую пачку, затем оторвала четвертинку от двойного газетного листа, завернула смятую пачку и, внимательно осмотрев сверток, решила, что сойдет: ее бдительный муж, заглянув в ведро, увидит только комок бумаги. В противном случае….

Почему-то она до сих пор от него не ушла. Ругая себя за слабость, которая проявлялась в любви к денежным знакам, Аля стыдливо прятала глаза, когда ее ругали подруги, и молчаливо укоряла Нани. Похоже, всем было понятно, что терпит Аля зря, что все равно наступит миг, когда все закончится, что ее муж, очень большой милицейский начальник, бросит ее сам, так и не поняв, что предать дважды нельзя: это будет всего лишь продолжение того, первого предательства. Не прощенного, не забытого ни самой Алей, ни им. Они оба были виноваты в равной мере. Он – что заставил ее смолчать, она – что согласилась.

…При знакомстве она назвалась Тиной. Потому, что не хотела продолжения этой встречи, навязанной ей матерью и отчимом. Ей нравилось ее имя Алевтина, и нравилось, когда мама называла ее Алюшей, подруги – Алей. А Тиной она была только для чужих. Вот так, махом, записав своего будущего мужа в чужаки, она терпеливо высидела застолье в честь дня рождения хозяина дома, полковника Бурова, отца Сергея. Сергей Буров, только что спекшийся юрист, по решению семейного суда был приговорен к срочной женитьбе и был сам не рад, что не настолько еще отважен, чтобы перечить отцу. Смотрины будущей жены, падчерицы подчиненного его отца, он принял, как неизбежное зло и согласился поприсутствовать только с мыслью разделаться с мероприятием по – быстрому и, желательно, без определенных выводов. Аля, перешедши на третий курс педагогического института и вступив в самую сочную пору студенческой жизни, замуж не собиралась вообще и тем более по принуждению. Поджатые губы матери и суровый взгляд отчима на нее не подействовали, но, услышав из уст последнего, что поездка в Сочи, так ею желаемая, может и не состояться (далее следовала многозначительная пауза), согласно кивнула головой. Думая, что от нее не убудет, а поехать на юг хочется!

Так они и встретились, горя одним желанием – отметиться и смыться. Имена Тина и Сергей прозвучали вежливо и официально, а рукопожатие вышло и вовсе второпях и больше походило на мимолетное касание чужих друг другу рук. Но, получилось так, что Аля, сидя за столом напротив Сергея, часто ловила на себе его любопытный взгляд и один раз даже улыбнулась на его весьма посредственную шутку.

«Смылись» они вдвоем, провожаемые довольными взглядами обеих пар родителей. Как удалось Сергею уговорить ее поехать в общежитие Университета на прощальную вечеринку курса, Аля удивлялась потом сама. Но, проснувшись утром в чужой комнате, на плече чужого мужчины в самом непристойном виде, то есть в его же рубахе на голое тело, она поняла – капкан захлопнулся. Овладев ею еще раз, чтобы уж наверняка, Сергей с довольным видом рассматривал испачканные прощанием с девственностью простыни и сыто улыбался. Фраза «а я вот такой – мое, и точка» – прозвучала уже в присутствии хозяина комнаты, толком не протрезвевшего друга Сергея Женьки Хлудова. Тот тут же согласился записаться в свидетели и этого акта и последующего акта гражданского бракосочетания.

На робкий вопрос Алевтины, а зачем ему эта канитель с женитьбой нужна, Сергей усмехнулся: «Так предки все равно не отстанут, а ты красивая, не дура и в постели ничего. Почему я должен кому-то отдавать такое сокровище?» «А любовь?» – пискнула она, еще надеясь на что-то. «А любовь есть. Ты просто еще не поняла, что уже любишь меня. Но, со временем, поймешь!» – припечатал он окончательно.

Пышная свадьба закончилась поездкой в Сочи. Отчим выполнил свое обещание. Но, только вместо Катьки, на соседней полке купе вагона СВ посапывал неожиданный муж Алевтины…

Аля вздрогнула, услышав, как поворачивается ключ в замке входной двери. Мельком глянув на настенные часы, ровно восемнадцать ноль-ноль, она быстро окинула кухню тревожным взглядом. Все, кажется, было в порядке: ни одной лишней посудины вне положенного ей места в шкафу, ни крошки, ни капли пролитого недавно ею чаю на столе. Полотенце сложено ровно посередине и висит строго вертикально на специальной перекладине. Прихватки на крючке, горшок с цветком – в центре подоконника. Занавеска накрахмалена и собрана ровными складками.

– Тина! Тебя опять не было дома с десяти часов и до полудня! Почему я о том, что ты собираешься уйти из дома, узнаю от своего секретаря, а не от тебя? Мы, кажется, договаривались, что ты будешь мне сообщать о своих передвижениях!

– Я всего-то до продуктового и обратно, – она оправдывалась уже по привычке.

– И, что? А, если что-то случится, где я буду тебя искать?!

– А будешь?

– Ну…, – растерялся Сергей от неожидаемого им ответа. По сценарию, жена уже должна начать оправдываться интенсивно.

– Сергей, это невыносимо, – Аля посмотрела на его недовольное лицо, – Я без твоего высочайшего соизволения не могу лишний раз никуда выйти!

– Не нравится? Терпи, должна! – к нему вернулся его уверенный тон.

– Почему я должна? И кому?

– Ты – моя жена. В документе расписывалась? – разговор опять свернул в бессмысленное русло. Так было каждый раз, как только Аля пыталась договориться с ним о послаблении режима.

Продолжать не имело смысла. У нее опять ничего не получилось. Она мучилась этой своей сытой режимной жизнью, мучая, вероятно, и его. И кто-то первым должен бы разорвать этот бег по кругу. Но, они были повязаны. Повязаны не только семейными узами, но и смертью близких. Точнее, предсмертным обещанием генералу Бурову, единственному выжившему в страшной автокатастрофе, в которой погибли их с Сергеем родители. Единственному, кто продержался еще несколько часов благодаря своему могучему здоровью.

Глава 2

– Жорик, это ты? – слабый голос матери из дальней комнаты был еле слышен.

– Да, мама, – Георгий постарался ответить твердо, хотя язык заплетался из-за выпитого. Да, но опять надрался, как свинья, по определению соседки Полины Яковлевны, знавшей их семью уже сорок пять лет. А ему, как раз сегодня, и исполнилось сорок пять.

Он был холост пожизненно, без всякой надежды на какие– либо продолжительные отношения с женщинами. Неудачник во всем: с кафедрой пришлось расстаться – молодая смена пришла, подруга, пусть временная, не получив от него даже дежурного цветка (ну, не было денег!) на Восьмое марта, растворилась вместе с весенней капелью, мать, здоровая еще недавно женщина, вдруг слегла. И вот уже четвертый месяц он без работы, один на один с лежачей больной на руках. Как тут не расслабиться? Тем более, на дармовщинку: не перевелись еще друзья у Георгия Полякова. Хотя, после сегодняшнего…И что его понесло?!

…С Василием Голодом они учились в школе. Как сели на одну парту в первом классе, так и не рассаживались до десятого. Вот такая дружба. Если бы не мать…Но, Амалия Брониславовна никак не соглашалась пустить в дом оборванца Ваську, сына этой подъездной простигосподи с первого этажа Вальки Голод. Мать у Васьки была такой красавицей, что даже у пацанов захватывало дух. Мужчины в округе, кто посмелее, захаживали к ней на чашку чая, а уходили обласканные и накормленные сытным ужином. А кое-кому удавалось испробовать и утренних блинков. Женщина не таилась, не прятала глаза от глумливых соседок, а ходила по двору с гордо поднятой головой, насмешливо поглядывая на замученных бытом чьих-то жен. В годы советской серости, когда яркими были только красные флаги да галстуки пионеров, Валентина одевалась в цвета броские и красила губы алой помадой. Васька к образу жизни своей матери относился не по годам философски: дома было бы что пожрать, а остальное – ее дело. Другой бы бежал из дома в подворотни да котельные, но Васька еще в первом классе записался в боксерскую секцию и не пропускал ни одной тренировки. Коренастый и плечистый, он всегда нравился девчонкам. Находившемуся почти всегда при нем Жоре тоже перепадало: девочки на свидания приходили парами, Васька выбирал себе одну, ну, а та, что останется, доставалась тощему, не спортивному, но умному другу. И только раз они подрались. Собственно, и не драка это была вовсе, а так, Жорик попытался рукой замахнуться, когда увидел, как Васька к Кате покатывает. И тут же получил обидный толчок пальцем в грудь и упал. Думая, что потерял Катерину, так звали обожаемый предмет спора (а он, Жора, проигрывал перед Васькой и статью и силой), Жорик пересел от Васьки на пустующую парту в последнем ряду. Васька, заметив это, тут же подошел к нему и, со словами «не х…из-за бабы дружбу рушить», легко перекинул сумку Жорика обратно на место. С Катериной Жора встречаться не перестал, но остро следил за Васькой, до конца не доверяя другу.

Это было в выпускном классе, когда нужно решать, что дальше. Для Васьки, по крайней мере, все было ясно – воинская часть под Москвой уже ждала чемпиона области по боксу Василия Голода. А Георгию Полякову еще предстояло сдавать вступительные экзамены в институт. Васька ушел в армию, а Жора с Катей готовились к свадьбе.

А летом вдруг Катерина сказала ему, что разлюбила…

Первая любовь Жорика оказалась единственной. Привычка всех своих потенциальных невест сравнивать с Катенькой Сотниковой была с одной стороны болезнью, с другой – ловким манкированием брачных уз.

Школьная дружба Голода с Поляковым переросла в странные отношения. Раз в несколько месяцев они встречались в пивнушке за кружкой пива с воблой. Стуча по столу пересушенной рыбешкой, бывший боксер Васька Голод втолковывал кандидату технических наук Георгию Полякову, как нужно зарабатывать деньги. Год от года менялся транспорт, на котором ныне бизнесмен Голод подъезжал к питейному заведению: от новенькой «девятки» до мерса последней модели. Завлаб Поляков неловко спрыгивал с подножки трамвая.

А сегодня, получив в подарок от школьного друга «Паркер» с золотым пером и очередную порцию наставлений, безработный Поляков вдруг обозлился и припомнил разом Ваське все от первого тычка за Катю до построчно всех унизительных поучений «тупого боксера». За что и получил в зубы от Васькиной охраны.

Вот так, жалея себя, он топтался в коридоре собственной квартиры, оттягивая момент встречи с матерью.

Холодный душ и чистка зубов привели его в состояние, близкое к нормальному. Георгий взял из кармана подаренную Голодом ручку и пошел к матери.

– Мам, смотри, что подарил мне Василий, – он поцеловал мать в холодную щеку и открыл футляр.

– Господи, ну зачем тебе это? Он что, не понимает, что унижает тебя такими подарками?

– Мам, не начинай опять. Васька от чистого сердца…

– От чистого? Какое такое чистое сердце может быть у этого бандита?

– Он не бандит, – разговор этот продолжался уже не один год.

– Да! Сам, может быть, он и не грабит и не убивает! Но его головорезы! Откуда тебе знать, что творят его наемники? Откуда у этого оборванца такие деньги?

– Мама, Василий давно не оборванец. К этой категории уж скорее можно отнести меня, – усмехнулся Георгий невесело, – Василий крупный акционер многих предприятий и фирм. Он много работает сам. В конце концов, он окончил финансовый институт.

– Побойся Бога, сын! Какой институт! Диплом он просто купил! Все так говорят.

– Все, это – как я понимаю, Полина Яковлевна? Она, конечно, много знает! По ее утверждению, я – конченый пьяница.

– А это не так? – мать посмотрела на него с надеждой.

– Не так, – буркнул Георгий и отвернулся.

– Жорик, мне же недолго осталось. Как же ты будешь, один? Твой отец пил много, да. Но у него был такой ответственный пост! Он очень уставал от постоянного общения с людьми, поэтому и мог позволить себе расслабиться. А что у тебя? Непыльная работа на кафедре, ты даже диссертацию докторскую забросил. Никакой ответственности перед семьей, где жена, дети? С чего ты каждый день прикладываешься к бутылке?

Георгий сидел на стуле у кровати матери и честно пытался осмыслить то, что она говорит. И не мог. Ответственный пост у отца? Какой, к черту, пост – начальник отдела кадров на заводе? Какие люди? Работяги, которых он оформлял на работу? А пил он не от перегрузок на рабочем месте. Он бежал от домашней тоски: от постоянно шипящей на него жены, от серой убогости их отношений. Это Жора понял однажды, когда узнал от Васьки, что отец захаживает к его красавице – матери. Отец даже не оправдывался, когда он его припер к стенке, обвиняя. Только попросил: «Оставь мне хоть эту радость, сынок, иначе совсем беда. А мать твою я никогда не брошу». Он тогда даже не разозлился на отца за предательство. Он как-то сразу понял его. Понял и ничего не рассказал матери. Кажется, она до сих пор не в курсе, где по вечерам иногда зависал ее муж.

Это еще мать не знала, что работы у него уже давно нет. Что он потихоньку продает коллекцию монет, которую начал собирать еще дед. И, что большая ее часть уже перекочевала к Ваське Голоду.

– Мама, давай не будем о твоей кончине. Ты еще проживешь долго, а я успею жениться и родить тебе внука, – выговорил он старательно – весело, – А сейчас я приготовлю тебе ужин. Что ты хочешь? В меню – картошка жареная, вареная, пюре. Выбирай!

– Опять ты уходишь от разговора! Делай, что хочешь, – безнадежно махнула она рукой.

«Вот и ладно. На сегодня воспитательная часть закончена. Однако, с пюре я погорячился, молока-то нет…» – подумал Георгий, открывая дверцу холодильника.

Глава 3

– Боря, подожди! – Милочка догнала его уже на повороте коридора, – Ты все неправильно понял, ты же его знаешь! Остынет – простит!

– А я – нет! – отрезал тот, направляясь к курилке.

– Ты пойми, материал хороший, только сыровато. Подредактируешь, отлачишь – примет, никуда не денется. Ну, характерец у него сложный, да и настроение с утра не лучше.

– А мне на его настроение – на. ть! – Борис достал пачку сигарет и протянул Милочке.

– Не, я свои, – она щелкнула замком маленькой сумочки. У Милочки все было как-то утрированно маленьким: ножка тридцать третьего размера, росточек ему под локоть, нос, на котором едва удерживалась дужка очков. И эта женщина любила его, Бориса, уже без малого двадцать пять лет. А он, вот, ну, никак!

– Ты успокойся, Боренька. Идея твоя замечательная. И сценарий почти хорош, – в голосе Милочки ему послышалась неуверенность.

– Дура! Ты не понимаешь, что он под меня копает! Я ему – кость в горле! – взорвался он, уловив ее колебания. Он смотрел, как наполняются слезами зеленые глаза верной подруги, и это заводило его еще больше, – Ты видишь, он место готовит для сынка этого, как его, Васьки Голода! Спонсор, мать его! Больше некому его с. ю телекомпанию спонсировать. А я не с пустыми руками пришел! Я деньги несу. И не малые, заметь. Так он слышать не хочет! И что ему этот Голод? Родня?

– Не Голод ему нужен, Боренька. Его телекомпания нужна Голоду, – тихо сказала Милочка и испуганно на него посмотрела.

«Проговорилась…» – понял вдруг все Борис разом. И на душе стало еще муторней. Вот это уже был конец их многолетней дружбы с Леней Мазуром. Леня продал его, Бориса, продав свою телекомпанию братку Голоду. Продал в самый трудный момент жизни Бориса Ракова, оставшегося после развода с женой без угла и денег. Сценарий, который Борис принес сегодня Мазуру, должен был стать пропуском в будущее.

Милочка еще горестно хлюпала носом, но Борис мыслями был уже далеко. Наступал срок выплаты алиментов на дочь, срок очередного взноса за квартиру, срок по выплате кредита на машину. Теоретически он мог просить в долг у тех, кто спонсировал его будущую передачу. Теоретически они могли даже ему дать необходимую сумму. Но, отдавать ему будет нечем.

– Борь, возьми у меня в долг, – как всегда чуткая Милочка угадала, о чем он сейчас думает.

– Я и так тебе должен немерено.

– Так отдашь ведь когда-нибудь! А завтра на Танюшку перечислишь. Ребенок-то от твоей гордости страдать не должен!

И, как всегда, она была права. И, как всегда, он взял у нее эти три тысячи. Именно в эту сумму суд определил размер его отцовского долга. Бывшая жена Бориса Ирина каждый месяц брала эти деньги, смеясь в голос. Ее отец, генеральный директор компании «ЗаволжскГАЗ» давал внучке столько же на дневные карманные расходы.

– Спасибо, Кнопка, – он чмокнул Милочку в покрасневший носик.

– Ладно уж, не на чем. Домой меня подбросишь? – Милочка с надеждой посмотрела ему в глаза.

Отказывать было бы совсем подло. Но, отвозить Милочку на другой конец города, потом, по традиции, пить на кухне чай с ее матушкой, потом… Нет, сегодня он на такой подвиг не способен.

– Прости, – он отвернулся, чтобы не видеть ее враз потухших глаз.

«А ведь она тоже автоматически теряет работу, как только Ленька передаст компанию Голоду», – пришла ему вдруг в голову неутешительная мысль про Милочку, – «И где ей, в тридцать пять с ее филологическим образованием место искать?»

…К Мазуру ее пристроил он, вырвав из привычного учительского коллектива средней школы на рабочей окраине города. Милочку всерьез не воспринимали ни учителя – коллеги, ни ученики. Она каждый день плакалась в телефонную трубку ему, сытому тогдашней семейной жизнью зятю Яшина. Он не утешал, ругал за бесхребетность, в сотый раз уговаривал бросить этих дегенератов, как неласково он окрестил деток, и искать работу по сердцу. По сердцу Милочке было сидеть дома, ухаживая за мужем. Но, вот мужа-то и не было. И он, Борис, чувствовал себя в этом виновным. Он обрадовался, как только узнал, что Мазуру нужна секретарша. Милочка виделась ему на этом месте как нельзя более подходящей, с ее-то неумной тягой заботиться хоть о ком. Милочка уволилась из школы: слушаться Бориса она привыкла еще с детских лет. Новая работа не требовала от нее напряжения душевных сил, только сноровки у кофеварки и знания компьютера. Ленька Мазур по первости даже пытался приударить за ней, склоняя к быстрому сексу в рабочее время, но очень скоро натолкнулся на твердое «нет». Так же быстро он понял, что не готов терять Милочку из-за своих сексуальных потребностей, нагрузил ее еще и работой референта, наслаждаясь экономией средств на зарплату: о жадности Лени еще со студенчества ходили байки. Милочка с улыбкой подносила кофе, по ходу давала ценные советы там, где у Лени застопоривалось, задерживалась с шефом допоздна, не требуя для себя за это отдельных привилегий и повышения денежного довольствия. Только уже потом, когда Борис развелся, она в дни их редких свиданий стала уходить с работы ровно в шесть, как было прописано в трудовом договоре. И ничто, даже ревниво нахмуренные брови и грозно сопящий нос Мазура, не могли ее остановить.

А Борис, передав свою подругу детства с рук на руки Леньке, продолжал пописывать статейки в газеты, готовя себя морально к «большому» делу. Он был уверен, его идея, его сценарий не могут не понравиться Мазуру.

Жена Бориса, верившая в него поначалу свято, терпеливо ждала материального проявления его гениальности. Тем более, что нужды ни в чем она не испытывала. Яшин жалел свою бестолковую дочку Иришку, которую охомутал этот, с его слов, бездарь Борька Раков. Он молча давал деньги на икру к столу и бензин для «копейки» Ракова, совсем не молча страдая за свое дитя. Выговаривая Борису сполна, он пытался хотя бы угрозами и тычками подтолкнуть того на мужские, как он говорил, поступки. Борис должен был, по его желанию, бросить свою писанину и идти работать к нему. Даже просто менеджером, но – с перспективой. Борис сопротивлялся, доводя своего тестя до состояния бешенства. Даже, когда пошли первые гонорары, Яшин только презрительно усмехался. Борис тоже, но с подтекстом: мол, вы еще меня узнаете.

Как-то удалось Яшину отворотить свою дочь от Бориса. Где-то упустил Борис момент, когда Ирина начала поглядывать на него без прежнего восторга. Однажды, молча поедая приготовленной ею ужин, он оторвал глаза от тарелки с картошкой и натолкнулся на взгляд жены. «А глаза-то папины», – мелькнуло у него. Он не стал дожидаться, пока ему укажут на дверь. Он собрал свои пожитки, положил ключ от квартиры, подарка тестя к свадьбе, на стол и ушел. Их разводил суд, на этом настоял Яшин. Дочь Танюшка, с которой у Бориса контакта почти не было (ну, не знал он, что делают с пятилетними девочками!), осталась с мамой. Борис сам предложил выплачивать алименты размером в три тысячи рублей, хотя суд, исходя из его заработков, не смог насчитать и такую сумму. Ирина и ее отец только отмахнулись от него, но он настоял, и теперь каждый месяц относил оговоренную сумму бывшей жене. Так ему было спокойней.

– Боря, я вот что подумала. Тебе нужно в Москву, на канал к Серову. Это его тематика. Он же с тобой и Мазуром на курсе учился? Должен помочь.

– Ничего он не должен. На кой я ему сдался? Нет, не поеду.

– И что ты делать собираешься? – она испуганно на него посмотрела.

Он понял этот ее испуг. Он сам боялся, что сорвется. Как тогда, когда убили его брата, журналиста Николая Ракова. Он месяц жрал коньяк, еще месяц – водку. Он оклемался только перед судом. Он смотрел на этого сморчка, похожего на засушенное насекомое, и не мог поверить, что у его брата – спортсмена не хватило сил придушить это недоразумение, напавшее на него в подъезде. Это свое неверие он бы заливал водкой еще долго, но тут с подачи жены вмешался тесть.

Сейчас, случись с ним такое, он останется один. Милочка не в счет, ей его не остановить. И тогда он пропадет…

Глава 4

Она продрогла в своей юбчонке – поясе и псевдокожаной куртке. До того промозгло и ветрено было этим вечером после сильного ливня. «Градусов десять тепла, не больше», – подумала Юлька, всматриваясь в моросящую мглу. Сумка на тонкой цепочке то и дело сползала с плеча и падала в грязь, а у нее не хватало сноровки, чтобы вовремя ее подхватить – до того непослушными стали замерзшие пальцы. Спасали сапоги – ботфорты выше колен. Ноги в тепле, и это было главное. Изредка проезжали машины, Юлька вроде бы начинала радоваться, что, наконец-то ее заметили, но очень скоро поняла, что притормаживают они не ради нее, а просто перед глубокой лужей. «Ничего не заработаю, хозяйка завтра же выставит меня на улицу. У Тамарки просить больше не буду, ей за садик Минькин платить на днях. Блин, как холодно!» – клацнула она зубами и замерла. Серебристая иномарка плавно подкатила прямо к тому месту, где она стояла. Юлька боялась пошевельнуться, чтобы не спугнуть удачу. «Тьфу, тьфу, тьфу!» – мысленно сплюнула она и улыбнулась тонированным стеклам. Окно со стороны пассажирского сиденья медленно опустилось, и оттуда высунулась мужская рука с бумажной купюрой между указательным и средним пальцами. «Стольник!» – ахнула Юлька, а сердце вдруг тревожно застучало. Ей не понравилась эта рука. Свете фонаря она хорошо рассмотрела ухоженные ногти и стильный перстень. И все же рука пугала. Своими аристократично тонкими пальцами и длинной кистью. Белоснежной манжетой с золотой запонкой, выглядывающей из-под рукава пиджака. «Такие» ее еще не снимали ни разу. Ей бы что попроще, командировочного или владельца точки на рынке. А тут…

Рука нетерпеливо колыхнулась, и Юлька решилась. Подошла к задней дверце машины и потянула на себя ручку. Дверца мягко щелкнула. Юлька села на сиденье и втянула ноги внутрь салонного тепла.

– Здрасти, – пролепетала она кому-то в затылок.

– Ну, привет, – ответил насмешливый голос.

Юлька напряглась. Голос был знаком, только…Вот эти спокойно-уверенные нотки…Он не могли принадлежать тому, про которого она подумала!

…Этот тщедушный мальчик в круглых очках пришел в их восьмой класс в середине второй четверти. Классу его представил сам директор, что было уже удивительно. Еще удивительнее было то, с каким почтением он произнес его имя и фамилию – Марк Голод. Юлька, отец которой был не последним в городе чиновником, как, впрочем, и отцы почти всех Юлькиных одноклассников, равнодушно кивнула головой, когда новенький вдруг сел за парту рядом с ней. Хотя, мест свободных было предостаточно: пятнадцать человек лицейского класса комфортно располагались там, где теснились тридцать учеников обычного. Оставшиеся три урока Юлька просидела в нетерпении: учеба ее интересовала мало, она любила танцы. Всерьез занимаясь в ансамбле «Задумка», Юля не мыслила для себя другой карьеры, кроме, как танцевальной. Каждый день после школы шофер отца отвозил ее в ДК на занятия.

И в этот раз она ждала машину, нетерпеливо притоптывая у школьных ворот. Но, вместо отцовской «Волги» первой подкатила к школе большая иномарка. Таких джипов в городе Юлька еще не видела. Только в журнале. Тут к машине подошел ее новый сосед по парте, и шофер открыл перед ним заднюю дверцу. – Тебя подвезти? – спросил Марк у нее вежливо. – Спасибо, нет, – ответила она и отвернулась.

То, что Марик Голод в нее влюбился, ей сказала Нелли, вторая жена отца. Разница в возрасте с Юлькой у них была небольшая, отношения по принципу невмешательства, а глаз у Нелли был точен. Однажды проходя мимо школы, Нелли притормозила возле стоящей поодаль от одноклассников Юльке, и весело ткнула пальцем в Голода. – Эт, хто? – насмешливо пропела она со своим хохлятским акцентом. – А! Новенький. Марик Голод, – небрежно кивнула головой в его сторону Юлька. – Голод? Он тебя просто глазами ест! – засмеялась Нелли. – Больно нужно! – буркнула Юлька в ответ. И забыла. А на дискотеке он пригласил ее танцевать. Ей стало вдруг стыдно: Марик был на голову ниже ее, с узкими плечиками, да и приглашение прозвучало как-то неуверенно, писклявым, как показалось Юльке, голосом. Она отказала…

И, похоже, именно Марик Голод снял ее сейчас на обочине шоссе за сотню баксов.

– Домой, – скомандовал голос так и не повернувшегося к ней мужчины.

«А! Какая, блин, разница – Марик или не Марик!» – подумала Юлька, расслабившись в тепле салона автомобиля, – «Главное, деньги уплачены».

Машина въехала в плавно открывшиеся перед ней ворота и остановилась у дома.

– Рашид, свободен до утра. Юля, выходи, – Марик, а это уже точно был он, протянул ей руку.

– Спасибо.

– Пойдем, – он взял ее ладонь и потянул за собой к подъезду.

Он начал целовать ее прямо в лифте. Поминутно отодвигая ее от себя и заглядывая в глаза. Она не помнила ни его цвет глаз, ни форму носа и губ. Она ничего о нем не помнила. Кроме одного. Ей пришлось уйти из школы из-за его отца. Это отец Марка сделал так, что Юлькиного отца поймали на взятке. И осудили. С конфискацией. Мачеха Нелли исчезла из города еще до суда, наверное, вернулась к себе на Дон, в родную станицу, прихватив часть барахла своего гражданского мужа. Юлька переехала к бабушке в райцентр, а после ее смерти отцовская сестра отправила ее обратно в город, в швейное училище, где преподавала ее подруга. Портниха из Юльки не получилась, она нашла свое призвание в другом. В свои двадцать три года Юлька уже считалась «старослужащей» и ее сутенер Каша определил ей место у дороги…

Лифт остановился, и Марк буквально вытолкнул ее наружу. Юлька обессилено прислонилась к стене.

– Пойдем, – выдохнул он, обнимая ее за плечи и вталкивая в квартиру.

Она не помнила, чтобы раздевалась. Она не хотела раздеваться при нем, вдруг застеснявшись своего копеечного белья. Она вообще думала только о том, как бы сбежать. Но, он раздел ее, кажется, сам, поймав почти у двери. Раздел и уронил, как ей показалось, на пол. Но это была широкая кровать – подиум. Она вслушивалась в его шепот, пытаясь разобрать отдельные слова, но очень скоро поняла, что это бессмысленно. С ней так не обращался никто. Били, мяли, теребили, заламывали руки. Но, никто не ласкал. Она не успевала о чем-то подумать, как мысль ускользала из затуманившегося от его поцелуев сознания. В один момент ей удалось все же заглянуть в его глаза, и она вдруг отметила их густую зелень. А он вдруг смутился, отвернулся, но не отпустил ее. Юлька дотронулась до его темного затылка кончиками пальцев, наклонилась и прикоснулась губами к его загорелому плечу.

– Не надо, – он отодвинулся, отпуская.

– Что? – растерялась Юлька.

– Больше ничего не надо. Ванная – там, – он махнул рукой в сторону белой двери.

Ее словно ударили. Конечно, что еще можно ждать? Ее просто купил бывший одноклассник. Кстати, заплатив больше, чем другие. Юлька, уже не смущаясь, слезла с кровати и пошла в сторону ванной комнаты. «Ну, и черт с тобой!» – всколыхнула в ней здоровая злость.

Потом, оказавшись в мягкой пене джакузи, ощутив блаженное тепло, она неожиданно расплакалась. «Я не Золушка. И это не сказка. Это – мои трудовые будни», – подумала она, глотая слезы и ревя уже в голос. Ей вдруг стало так тошно, так противно, так страшно за саму себя, что она на миг забыла, где она. Тут ее взгляд остановился на кожаном футляре на полочке у зеркала. «Бритва. У отца была такая же», – отметил воспаленный мозг.

Это оказалось не так легко, резать себя по живому. Она, кажется, закричала, потом еще раз…

Очнулась она от жара во всем теле. Она лежала на кровати Марка, укрытая до подбородка теплым одеялом. Губы пересохли, а в глаза словно кто-то насыпал песок.

– Ты же меня сама оттолкнула, помнишь? Ты виновата, ты! И ушла ты сама. И сейчас опять хотела уйти? Да, а как иначе?! – говорил он, сидя на краю кровати и закрыв лицо руками, – Ты и сейчас мне, как кость голодной собаке бросила, думаешь, не понимаю? Хотя я поверил сначала. В лифте. Ты такая была, словно моя вся. Только моя. Ты сама удивлена была, что такое с тобой. А потом я понял – показалось. Когда взгляд твой поймал. Мол, как я могла? С этим? Ведь я для тебя всегда был «этим». И сейчас…

Юлька ничего не понимала. Ни смысла того, что он там бормотал, ни того, что с ней творится. Ей хотелось дотронуться до его напряженной спины, до завитков черных волос за ушами, хотелось погладить матовую кожу плеч. И еще хотелось плакать. Облегченно, как в конце трудной дороги. Когда уже понимаешь, что дошла, ноги в кровь, но дошла. Она тихонько вытащила руку из-под одеяла.

– Марк! – голос показался ей чужим, хриплым. Она почувствовала, что он напрягся, – Не прогоняй меня. Пожалуйста.

Он посмотрел на нее испуганно и недоверчиво.

Она протянула ему забинтованную руку. Ей вдруг стало холодно от одной только мысли, что сейчас он может сказать «нет».

– Марик, пожалуйста, – повторила она.

Ей было немного больно, когда он с силой прижал ее руку к своим губам. Ей было больно, когда он резко обхватил ее плечи и притянул к себе. Ей было сладко больно от его жадных поцелуев, от которых она даже не пыталась увернуться. И с этой болью пришла любовь.

Глава 5

Он стоял в центре круга и смотрел на склоненные головы сквозь прищур глаз. Теперь он был удовлетворен. Сегодня был подписан очередной договор на квартиру, тринадцатый по счету и самый крупный. Можно готовиться к отъезду. Хотя, что уж тут готовить? Самолет через два дня, эту хибару, в которой он жил и работал последний год, продавать он не собирался, да и как продашь? В ней прописано народу столько, что хватит заселить подъезд пятиэтажки.

Он монотонно читал молитвы, это совсем не мешало ему думать. Жалости к этим людям не было. Он с детства не терпел идиотов, не способных жить вне стада. Пионерского, комсомольского, церковного, без разницы. Стада управляемого, молитвой ли, лозунгами, опять не важно. Учась на психолога, он думал уже о том, как создаст свое, контролируемое только им, сообщество тупых и послушных людишек, которые положат к его ногам все, что ему нужно. Это оказалось легко. Так легко, что от первых же успехов закружилась голова. И тотчас возрос аппетит. То, что задумывалось: минимум благ в виде квартиры, машины и счета в российском банке, показалось смешным. Поработав в нескольких городах, он понял, что на родине ему тесно. И начал готовиться к отъезду.

Свечи догорали. Пора было заканчивать. Слова благодарности каждому члену стада были заключительным аккордом всех его проповедей. Он действительно благодарил. Вслух – за то, что пришли в Веру, закулисно – за то имущество, которое положили на алтарь этой веры. То есть ему, проповеднику.

Взгляд его остановился на темно-русых волосах молодой женщины. Он вздохнул. Печально и всепрощающе. Прощал не ее, себя. Прощал заранее, зная, что причинит ей, именно ей, невыносимую боль, которая, возможно убьет ее. Честно, он колебался. Взять, не взять ее с собой. Если бы не ребенок! Да, он любил ее. Но, через себя. Она любила так, что он не смог не принять ее любовь. Не было бы у нее сына…

Она подняла на него взгляд. И опять что-то екнуло у него в груди. Он в который раз подумал, что она уже все про него догадалась.

Люди, со светлыми улыбками на лицах, подходили к нему для прощания. Он считывал это мнимое счастье с их лиц и думал только о том, что видит их в последний раз. Глупые, глупые овцы!

Она подошла последней. Вопросительно и требовательно заглянула ему в глаза. Он кивнул на дверь, дождался, пока она закроется за щуплым стариком, и только тогда притянул ее к себе. Нежно и спокойно.

– Ты сегодня напряжена, Ольга! Что-то случилось? – он легко поглаживал ее по спине.

– Степка болеет. Высокая температура.

– Так бывает. Он же ребенок!

– Да, конечно. А я – мать.

– Ты ненормальная мать. Ты его слишком опекаешь.

– Что в этом плохого? Он растет в моей любви и под моей защитой.

– Пора тебе оторвать его от себя, Ольга! Подумай о себе. О нас, – добавил он и подумал, что все напрасно. Разговор ни к чему не приведет. Ольга давно уже сделала выбор. Просто она еще не знает, что дальше ничего не будет. Не будет его в ее жизни. Он ее оставляет.

– Это неправильно, – она вдруг вытянула руки и с силой оттолкнула его от себя.

«Опять начинается!» – раньше к ее такому быстрому перепаду настроений он относился с терпением. Теперь облегченно вздохнул, зная, что терпеть оставалось два дня. Нет, он правильно все решил. Нельзя ее брать с собой.

…Ольгу привела подруга. А сама отбыла с мужем к месту его службы. А жаль. Жаль, потому, что у нее была трехкомнатная в генеральском доме рядом с Домом офицеров…

– Оля, ты совсем меня не любишь, – немного печально произнес он.

– Нет! Ты не понимаешь! Я тебя люблю так…Ты сам учил – отдаваться чувству полностью! Мне просто страшно, страшно! Эти сны по ночам! Они меня мучат, я утром просыпаюсь больной! И всегда в них одно – я теряю. Тебя, Степку, маму и отца. То одного, то другого. А сама ощущаю сиротство. Может, ты меня бросаешь? – Ольга опять отстранилась и быстро заглянула ему в лицо.

– О чем ты? О каких снах? – насторожился вдруг он. И тут же пронзила еще одна мысль: что-то она говорит о родителях. Он был уверен, что их давно нет в живых, – Оля, твои родители живы?

– Да, – она отошла от него и отвернулась.

– Ты ничего не говорила!

– Они живут в Узбекистане. Отец военный. Мы долго не общаемся. Они даже не знают о Степке.

– Как так? – похолодел он: тринадцатая, последняя, сделка на квартиру была с Ольгой, ни о каких родственниках речь при оформлении не шла.

– Ты ничего обо мне не знаешь, Влад, – вдруг как-то очень трезво усмехнулась Ольга, – То, что отец Степки погиб – правда. Очень небольшая правда по сравнению с кучей лжи, навороченной мною для тебя. Подожди, помолчи, – она жестом остановила готовое сорваться с его губ возмущение.

– Оля! – только и успел укорить он.

– В пятнадцать лет я осталась с бабушкой один на один: отца перевели в маленький узбекский городишко. Смысла ехать туда, где даже по-русски говорили с трудом, мне, отличнице, не было. Вроде бы, когда жили все вместе: мать, отец и бабушка, я не замечала, какая она… Свое неуемное желание власти она выместила на мне. А мстила она мне за то, что долго пришлось жить с зятем. Презирая его и боясь одновременно. До меня быстро дошло, вернее, она донесла до моего сознания, что я для нее – отпрыск беспородного прапора, который охомутал генеральскую дочь, то есть мою мать. Начался ад. Запреты, наказания, пощечины. Да, бить по лицу точно и унизительно она умела! Я вмиг научилась врать, изворачиваться. Выкрала однажды ключи от квартиры и, пока старуха спала, сделала дубликаты. Деньги я таскала мастерски. Постепенно умение выжить рядом с ней превратилось в самоцель. Учиться стало некогда. Дальше по схеме: водка, наркотики. И ведь что странно: родителям она долго вещала, что у нас все хорошо. Да и я врала по телефону под одобрительный взгляд бабки. Та наивно считала, что справится с моим воспитанием сама. То, что ее внучка колется, ее старческий мозг даже не воспринимал. Хотя, как я знаю, ей говорили об этом родители моей подруги Маринки. Бабку волновало только понижение уровня успеваемости. А это, как казалось ей, педагогу с сорокалетним стажем, поправимо.

– А ты сама не понимала, куда катишься?

– Нет. Это был протест. Мне казалось, я в любой момент могу все вернуть. Если захочу…

Год прошел, как в тумане. Как мне удалось закончить его без троек, я и сейчас удивляюсь. Бабка считала это своей заслугой. Пожалуй, с этим я могу согласиться…

А летом приехали родители. Отец с ходу разобрался в ситуации, прогнал меня по врачам, психологам и … стал оформлять документы в Школу Агнессы Бауман. Продал квартиру своих родителей, как я потом узнала, чтобы оплатить учебу.

– Что за школа?

– Для таких пропащих, как я. Жесткий режим, жесткая программа обучения. Полная изоляция на два года, контакты даже с родителями запрещены. И все это за большие деньги.

– А результат?

– Отличный аттестат, три языка, разряд по теннису, плаванию. Психология, этика, домоводство, не улыбайся, этикет. Это был шанс. Я с первой попытки поступила в МГУ. Но, не закончила…

– Почему?

– Влюбилась. И все понеслось по второму кругу. Только масштабы столичные. Кабаки дорогие, коттеджи вместо однокомнатных хат, чистый героин. И он, красавчик, всегда рядом…

Он слушал и не верил. Он, грамотный психолог, просчитался во всем: и девочка не одуванчик, и подарок не подарок. Как вовремя он сматывается! Нужно только сделать одно: вернуть ей квартиру. Сегодня же вернуть!

– Оля, а отец что же? Не знал?

– Сначала нет. Ты видел, как люди седеют в один миг? Это страшно, страшно! – голос ее сорвался на крик.

Влад вздрогнул.

– Его привела в общежитие Маринка. Я думаю, она же его и вызвала. Маринка жила в Томске, с летних каникул после второго курса мы не виделись. Что ее принесло в Москву посреди учебного года?! Она сказала, что приехала на студенческую конференцию. Может быть…Столкнулись мы в крохотной кафешке у ВДНХ. Место непосвященным незнакомое, пришлых людей почти не бывает. Маринка с ее спутником в этот час оказались единственными случайными посетителями. Она потом говорила, что не сразу меня узнала. Теперь я ей верю. Джинсы, купленные прошедшим летом, в апреле я могла носить только подпоясанные ремнем… Она подошла к нашей компании и буквально выдернула меня из-за стола. Она что-то орала, трясла меня за плечи и при этом плакала. Потом ее увел тот парень, с которым она пришла.

Отец появился у меня в комнате общежития через три дня, когда я отсыпалась после веселых выходных. Он растолкал меня, сонную, заставил встать с расхристанной кровати. Я сумела сфокусировать на нем взгляд и тут увидела, как его волосы меняют цвет. Я закричала. Его жгуче-черные волосы вмиг стали белыми. А потом он ушел…

– Совсем?

– Из моей жизни – да. Мать, кажется, еще несколько раз звонила…

– Кажется?

– Ну, да…Я плохо помню…

– Ты продолжала колоться!

– Да! Да! Да! – Ольга закричала и с силой оттолкнула его, сделавшего к ней невольный шаг.

– Но, сейчас ты не?…

Она вдруг захохотала в голос.

– Да, учитель, вы спали с бывшей наркоманкой! – весело блеснула она синими глазами.

– Это совсем не смешно! – сделал он попытку придать ситуации серьезность.

– Да, уж какой тут смех! Веришь – шесть лет ни-ни. После того…,– Ольга зябко передернула плечами, – А ведь тебя тоже зовут Владом…Кстати, как твое полное имя?

– Владислав, – ответил он машинально.

– Простенько. А Степкиного отца звали Владленом. Мамаша его чокнутая помешана была на таких именах. Сестра Владика свое имечко Элизабет в шестнадцать лет поменяла на Лену. Умная девчушка была…

– Как погиб отец твоего сына?

– Догадайся! Конечно, от передоза! Да убили его, я знаю, – Ольга махнула рукой, – Сам он не мог просчитаться. Сейчас я тебе фамилию Влада скажу. Малиновский. Ты правильно подумал. Он самый.

Он ошалело смотрел на Ольгу.

– Влад единственным наследником остался у отца, когда Ленка умерла. Не помню, чем она заболела, рак чего-то. Быстро сгорела, за несколько месяцев. Ничего не смогли сделать, прямо в клинике в Германии скончалась. С женой отец Влада разошелся давно, определив ей содержание. Видно, немалое, раз она о детях и не вспоминала. Хоть он и не лез в жизнь Влада, не знать, что сын зависает, он не мог. Мне кажется, не любил он его. Просто не любил.

– Так Малиновского же посадили?

– Позже. На год позже, чем убили Влада. Я думаю, именно тогда под него начали копать. В тот год. Смерть сына все же выбила его из колеи, где-то Малиновский расслабился. А тут! Пресса писала "трагически погиб". Может, и трагически…. Я проснулась рядом с мертвым телом на их даче. Сама никакая. Малиновский тут же меня в частную клинику отвез, спрятал. Там я и узнала, что беременна.

– А что Малиновский?

– Стал готовиться в деды. Нет, он неплохо ко мне относился. Боялся только, что ребенок будет…ненормальным, с отклонениями. Я так не хотела Степку! Уговаривала Малиновского, чтобы разрешил аборт. Вот мой грех. Поэтому Степка так часто болеет. Господи, почему он платит за мои грехи! Я все время боюсь за него, он же постоянно на таблетках! Еще эти сны…

– А твои родители? Почему ты им не сообщила, что у тебя сын? – вдруг спохватился Влад.

– Они сами от меня отказались, – спокойно ответила Ольга, – Их право. Во мне нет злости. Просто жалко иногда Степку. Отец был бы классным дедом.

– А Малиновский?

– О! Он Степку боготворил. Недолго, правда. Степке три месяца исполнилось, как его взяли. Я тут же собрала вещи и сбежала в Самару. Квартира бабкина на меня была оформлена в наследство, вот какой подарок мне оставила старая карга! Верно, виноватой себя считала, что за внучкой не уследила.

– Как ты об этом узнала?

– Маринка сообщила. Я, когда родила, ей, вернее, ее родителям, позвонила. Маринка тут же в Москву прилетела, мешок с детским приданым, игрушек коробку приволокла. Собиралась еще коляску прикупить! А ее на входе в клинику охрана Малиновского тормознула. Как стали все барахлишко перетряхивать! Ее когда в палату ко мне допустили, она на негнущихся ногах вошла, глаза полтинниками. Думала, едет к бедной студентке…

– Так Малиновский внука законно признал?

– Да. Степан Михайлович Малиновский у меня сын.

– Почему Михайлович? А Влад?

– Потому, что официально Степка – сын самого Малиновского – старшего. А я – его жена.

– Офигеть!

– Что за слова, учитель? – упрекнула Ольга с насмешкой.

Он ее не узнавал. Он ее стал бояться. Он не мог объяснить себе, откуда этот страх, вдруг сделавший его жалким в своих собственных глазах. "Вернуть квартиру немедленно. Сейчас едем к Фире Каплан в контору, и я отказываюсь от сделки. Я мог потерять все из-за этой бабы. Вдова Малиновского! Черт! Никто не верит, что у него ничего не осталось. Интересно, она думала хоть раз, что где-то на счетах в тихой Швейцарии у нее лежат миллионы? Не может, что б не думала! Нет, скорее, она знает об этом!" – Влад вдруг почувствовал на себе взгляд Ольги.

– Что, о наследстве Малиновского размечтался? – ее спокойный тон насторожил его.

– Сейчас мы поедем к нотариусу, и я верну тебе квартиру.

– Испугался! Я правильно догадалась – ты собирался сбежать! Без меня!

– Оля, Оля! – он печально покачал головой, – Ты сама выбрала свой путь!

– Конечно! А ты помог! Ты никогда не любил меня! Ты – птица – говорун! А как же судьба? Ты и я? Я же сейчас перед тобой вся раскрылась! Думаешь, просто так? Я хотела, чтобы ты знал все обо мне. И принял меня! А ты! Ты потоптался в моей душе, и собирался тихо свалить! – у Ольги дрожали губы.

– Оля, Оля! Не забывай о выборе! Ты сама…

– Да! Как это по-мужски – заставить меня выбирать между тобой и сыном! Постой, ты собирался уехать без меня, то есть…А где я бы осталась? Я и Степка? Жить, я имею в виду? В Москву нам нельзя! Господи, какая же я дура! Ты же аферист!

– Оля, когда ты оформляла квартиру, подразумевалось, что мы будем вместе! Я надеялся тебя уговорить уехать со мной. Твой сын слишком маленький, чтобы таскать его за собой!

– Что ты собирался сделать с моей квартирой? – жестко спросила она.

– Если бы ты отказалась ехать со мной, вернуть ее вам, – ответил он, глядя ей прямо в глаза, – Собирайся.

"Поверила. Теперь быстренько к Фире", – Влад подтолкнул растерявшуюся Ольгу к двери.

Он тоскливо выглянул из окна машины – пробка на Московском стояла мертво. В обе стороны. "Не успеем!" – до закрытия нотариальной конторы оставалось меньше получаса. Влад набрал номер Фиры Каплан на мобильном. Отключен. Вдруг мимо по разделительной полосе промчался джип. Влад быстро перестроился влево. "Все равно мне сворачивать до кольца, где обычно стоят менты", – подумал он, двигаясь за ним.

– Влад, ты с ума сошел! – крикнула Ольга.

– Помолчи! – резко оборвал он.

Она куда-то исчезла, эта большая черная машина, проложившая ему дорогу. А прямо на него двигалась другая. Такая же черная и похожая на катафалк из-за своих квадратных боков. Толку давить на тормоза не было. Это, видимо, понял и водитель "катафалка". Он смотрел прямо на Влада и матерился. Влад читал каждое бранное слово по движению его губ за лобовым стеклом автомобиля. За скрежетом металла Влад не услышал последнего крика Ольги. Он жил всего несколько минут, успев осознать себя убийцей, но, так и не успев раскаяться.

Глава 6

Она проворочалась всю ночь, пытаясь отыскать местечко на кровати, где бы не пахло им. Ей казалось, что запах ее мужа и их ежевечернего соития только усиливался со временем, не выветриваясь даже слабым дуновением из открытой форточки. Аля встала, включила ночник, забавную круглую рожу из стекла на кривеньких ножках, босиком дошла до тапок, скинутых около края ковра, и остановилась. Она вдруг вспомнила, какое сегодня число. Две огромные цифры словно возникли перед ее глазами, крича красным цветом. Она похолодела. День рождения мужа, двадцать первое августа. А подарка нет. Она все откладывала и откладывала покупку на потом, да так и забыла. Представив, что ее ждет утром, от холодного презрения в мужнином взгляде до широко раскрытой, а потом резко захлопнутой перед ее носом входной двери, она впервые вдруг разозлилась. Конечно, подло человеку портить праздник, но отступать она не намерена: итогом ее ночных метаний стало решение развязаться с Буровым любой ценой. Она даже догадывалась, какая это будет цена….

Аля тихо выскользнула за дверь и плотно ее за собой прикрыла. До подъема мужу оставался почти час, теоретически в круглосутку на соседней улице за дежурным флаконом Хенесси сбегать можно, но, тут же подумалось – зачем? Что изменится от того, что она вручит ему поутру красивую коробку с булькающей бутылкой внутри? И тут же скажет, что это в последний раз.

У нее было время обдумать, как она уйдет. Красиво и гордо. В одних джинсах, привезенных Светкой с показа в Москве, кажется от Буткиной, модной в тусовочных кругах молодой дизайнерши. Джинсы были все в дырах, небрежно зашитых грубой нитью, внизу оканчивались рваниной и нравились Але безумно: покрой их был таков, что плотная по годам попка подтягивалась в соблазнительный маленькие округлости, а ноги казались длинными, как у самой двадцатилетней Светки. Вся остальная ее одежда куплена Буровым, по его вкусу. Ценники от этих тряпок хранились им в отдельной коробке, почитались за коллекцию и при случае летели Але в лицо. Случаи эти с годами учащались, ценников становилось все больше: любил ее Буров одевать, ничего не скажешь.

Еще у нее была дорожная сумка, подаренная Катериной и ее мальцами и расшитая бисером подушка от Нани.

Все остальные подарки от подруг и знакомых были утилизированы Буровым, как мусор. Он так решил.

Он не вмешивался в дружбу Алевтины и Кати. Видимо, понимал, что разрушить то, что построено не им и до него, нельзя. Хоть и не любил он Катерину. "Есть за что!" – повторял он Але, когда та по первости пыталась защищать подругу. А было вот, что: Катя, будучи свидетелем со стороны невесты на их свадьбе, наревевшись до икоты и нашмыгав сизый нос, испортила ему всю картину торжества. И еще она заорала на весь зал: "Нет!!!", когда брачующейся задали вопрос: "Согласна ли она?" Только умоляющие глаза Алевтины заставили ее поставить свою подпись под свершившимся. Скорбный и упрекающий взгляд Кати, который она часто бросала на состоявшегося мужа и, что особенно бесило последнего, на его отца, отпечатался на многих свадебных фотографиях. Так что основания не любить эту подругу жены у Сергея Бурова были.

Молодая же и безбашенная Светка и вовсе бесила Бурова. Собственно, Светка была подругой их дочери, оставленной, как наследство, уехавшей в Австралию к мужу Лизой. У Светки не было семьи. Никогда. Она жила в детском доме, слыла оторвой и с Лизой познакомилась в критической для себя ситуации: ее уже была готова огрести милиция за учиненную драку. Лиза, проходившая мимо, быстро сориентировалась в обстановке, схватила расцарапанную в кровь Светку за руку, протащила за собой полквартала до своего дома и, быстро набрав код на подъезде, втолкнула ее вовнутрь. Они на цыпочках поднялись на второй этаж под дробный стук в подъездную дверь ошалелых от такой наглости ментов, и потом долго хохотали около двери в квартиру Лизы. Аля, услышав этот смех, открыла им дверь, пропустила Лизу, держащую папку для сольфеджио за оторванную почти ручку, и Светку. Быстро окинув взглядом дочь, та была в порядке, Аля кинулась к окровавленной пришелице. Стянув с нее порванную куртку, Аля усадила ее на пуфик, и потянулась к застежкам на сапогах. Светка в испуге дернулась: что это выдумала эта красавица себе – боты с ее ног снимать! Да Светке так никто и никогда! Все сама! Сколько себя помнит! Притихшая Лиза молча наблюдала эту сцену: она вдруг испугалась, что мать Светку выгонит.

Они кормили Светку копченой колбасой и бужениной из пайка Бурова. Светка, отмывшись в ванной, осоловев от вкусной еды и сладкого чая, клевала носом, почти не пытаясь совладать со своей сонливостью. Лиза вопросительно посмотрела на мать, та кивнула, и Лиза потянула гостью в свою комнату.

Первое, на что наткнулась взглядом Светка в Лизиной спальне, был портрет Бурова в милицейской форме с подполковничьими погонами. Вмиг проснувшись, Светка в несколько прыжков доскакала до коридора, заметалась в поисках своей куртки и сапог и замерла: на вешалке висел только пуховик Лизы и кожаное женское пальто.

Она успокоилась только тогда, когда поверила, что отец Лизы в командировке. Но, заночевать наотрез отказалась: вранье про о-очень строгую маму прошло на ура, ей выдали чистую уже одежду и отпустили.

То, что мамы у нее нет, открылось не скоро, но в отношения Лизы и Светки не внесло ничего нового. Жалость к Светке никто не проявлял – а, этого она боялась больше всего! Аля ругала и хвалила и Светку и свою дочь одинаково. Подарками Светку не баловали и с удовольствием и искренне принимали в дни рождений Светкины неумелые поделки с уроков домоводства: сшитые ею прихваточки и вязаные крючком салфетки.

А Аля смотрела на девочек и удивлялась на саму себя: Светка нравилась ей больше, чем собственная дочь. Лизу она любила истовой любовью матери: несмотря на простенькое (в Бурова!) личико, сутулую от долгого сидения за пианино фигурку и походку немного уточкой. Укоряла себя запоздало, что не отвела ее на танцы, чтобы хоть спинку держала, да ножки красиво ставила. Светкой же Аля откровенно восхищалась. Откуда в этой детдомовской девочке столько женской грации, ненавязчивого кокетства и нежности, Аля не понимала. К пятнадцати годам Светка расцвела, рядом с угловатой Лизой выглядела много старше и серьезней. Однажды Аля поймала заинтересованный взгляд Бурова, брошенный им на Светку, и …стала за нее бояться. Ей казалось, что к Светке обязательно кто-то пристанет, напугает девочку мужским желанием, обидит и искалечит тем самым ей жизнь.

Свой разговор со Светкой «на эту тему» она вспоминает до сих пор. Со стыдом. Потому, что сразу, после первых же Светкиных слов стало ясно, откуда столько женской прелести в маленькой…женщине. Светка без смущения рассказала Але обо всем, вгоняя ту в краску своей прямолинейностью. А на робкое Алино "а Лиза?", необидно рассмеялась: "Что вы, тетя Аля, Лизка же еще совсем ребенок!".

И все же "ребенок" сумел преподнести сюрприз и родителям и Светке. Познакомившись на концерте в Филармонии с известным пианистом Куртом Ренке, она влюбилась по уши, как-то вышла за него замуж и уехала в Австралию. Это произошло так быстро, что ни Светка, ни Аля, ни даже Буров, не восприняли это всерьез и все ждали, когда же ситуация проясниться и Лиза вернется. Ясно стало через девять месяцев: народился маленький Даня Ренке, "прислал" по Интернету свою первую фотографию в памперсах и приглашение навестить их с мамой и папой на далеком континенте. Светка опомнилась быстрее всех. Все свои деньги, заработанные первым показом, она вбухала в билет и улетела к подруге. Вернувшись, восторженная и изумленная (правда, Лизка – мама!), она уже серьезно поздравила Алю и Бурова с внуком. Буров только скривился, а Аля тут же, не спрашивая Бурова, полетит ли он с ней, ринулась в аэропорт: предусмотрительная Лиза, зная характер отца (может и денег не дать!), передала со Светкой билет для Али. Вернулась Алевтина бабушкой Алей. Говорить, кроме как о маленьком Даньке она ни о чем не могла, поэтому Буров, мрачнея с каждым днем все больше, в конце концов не выдержал. «Что, свет клином?» – бросил он презрительно, глядя, как Аля любовно поглаживает голубой костюмчик из мягкой махры, купленный в детском магазине. «Что?» – переспросила она рассеяно, попытавшись сфокусировать зрение на злой физиономии мужа: перед ее глазами стояла картинка милой рожицы Даньки, восторженно смотрящего на яркую погремушку.

Они со Светкой постоянно шушукались, при появлении Бурова разом замолкали и всячески давали понять, что он в их компании лишний. Четвертый лишний, потому, как часто третьей с ними была Катерина, еще не позабывшая, что такое младенец: младшенькому ее сыну недавно исполнилось два года. «Поскребыш», как называла на деревенский манер любящая его безумно Катькина свекровь Нани, уже радовал всех своими просто оформленными словесно, но богатыми эмоционально требованиями.

Вот так и получилось, что Светка в свои двадцать стала подругой Али и Катерины, поражая их, порой по-совковски наивных, своей ранней мудростью. Сама Светка, на расспросы старших подруг, что она думает по поводу своих деток, отнекивалась и мрачнела. Нани, как-то раз присутствуя при очередном допросе, ткнула сначала свою невестку, потом Алю в бок, выразительно округлив свои карие глаза. Она же аккуратненько выяснила и причину Светкиной кручины. Жалеть не стали. Деловито перечислили все возможные варианты исполнения мечты (а мечта была!) и пришли к одному выводу: отныне Светка все свои евро, заработанными тяжким трудом на «языке», будет откладывать на лечение, Нани продаст кольцо бабушки (и даже не возражать!), а Аля станет ныкать деньги Бурова, которые перепадают ей в минуты его щедрости. За год нужную сумму, по прикидкам, соберут. Звонок в Австралию решил все сомнения: муж Лизы без сомнений согласился помочь с клиникой: его троюродный брат имел в Германии свою, собственную…

На часах было уже около семи, Аля не успевала умыться до пробуждения Бурова, но даже не расстроилась по этому поводу, хотя тот терпеть не мог ее нечесаную и не при параде.

– Поздравляю, – выдавила она из себя, едва посмотрев на его пока еще благодушную физиономию в ее мыслях уже бывшего мужа.

Буров подождал пару секунд, внимательно глядя на нее, и изумленно бросил:

– И все?

– Извини, подарка нет, я просто не придумала, что можно тебе купить, у тебя все есть.

– Ну, да, – протянул он как-то неуверенно, вроде бы принимая ее отмазку, – Какие у нас на сегодня планы?

Он с надеждой посмотрел на холодильник, потом на Алю.

Раньше она готовила ему праздничный ужин. Он до сих пор обожал простую селедку под шубой, такую, чтоб куплена из бочки, да разделана собственноручно. И котлеты по-киевски, прослоенные замерзшими пластинками сливочного масла, из нежной филейки цыпленка. Раньше ей было в удовольствие приготовить ему эти незатейливые кушанья, сварить клюквенного морса или еще лучше киселя, которого он любил с детства. И вынуть из бара графинчик с настойкой, стыдливо прятавшийся за батареей затейливых заморских бутылок. И никаких ресторанов. Только семья. А лучше вдвоем, дочку отправив к подругам. Он так хотел. А потом – безудержный секс. Отказать ему именно в этот день она не могла, совестно как-то, и мучилась, отвечая на его горячечные ласки, не испытывая ничего, кроме боли и усталости.

А сейчас она праздника не хотела. Она хотела уйти.

– Я ухожу от тебя, Буров. Извини.

– Извини?!!! – он почему-то поверил ей сразу.

И все же к такому она была не готова. Глядя на его лицо, до безобразия похожее на искаженную в злобном оскале волчью морду, она лихорадочно соображала, чем бы защититься. Никогда, даже в пору его беспробудного пьянства, он не терял человеческого облика. И никогда не поднимал на нее руки. И вдруг она четко поняла: его кулак, сжатый до того, что побелели косточки, сейчас полетит ей прямо в лицо. Ни увернуться, ни задержать это движение она не сможет. Просто не успеет. Точно. Аля падала спиной на стол и даже не кричала.

– Дрянь! Я знал, что ты рано или поздно сделаешь мне какую-нибудь гадость! Дура! Ты понимаешь, против кого прешь? Я тебя… Ты у меня… Пошла вон! Голая! На улицу! Я для кого все это покупал?! – он вытряхнул на нее, лежащую на полу, из шкатулки, как-то оказавшейся у него в руках, ценники. Они все сыпались и сыпались ей на голову, и Аля вдруг спокойно подумала, что это все, что они нажили с Буровым. Бумажки от тряпок! Уж самих платьев и шуб нет, а вот бумажки сохранились. И это ей должно быть жалко? Она рассмеялась и встала с пола.

– Буров! Опомнись! Чем ты дорожишь? Барахлом? Ты что, всерьез полагаешь, что о потере нескольких шмоток я буду сожалеть? А ты не подумал, что я приобрету взамен? Свободу, Буров! Свободу от тебя и твоих комплексов! От твоих бесконечных придирок, от этих чертовых полотенец по линеечке! – Аля сдернула накрахмаленную салфетку с перекладины и, скомкав, бросила ее в Бурова. Ее «понесло». Пропал страх, сомнения и стыд. Стыд за проявленные в полную силу эмоции, за нежелание «соответствовать» полученному воспитанию, за готовые уже сорваться с губ бранные, площадные слова. Она со смехом передвинула горшок с цветком с середины подоконника в угол, мельком отметив еще больше зарозовевшее в гневе лицо Бурова, хохотнув, сбросила с полки на столешницу ровно уложенные, одна на одну, уголок к уголку, прихватки и, замерев на секунду, огляделась. Все, что можно было еще порушить, находилось в шкафчиках и доставалось оттуда только по мере надобности. А ей всегда так хотелось, чтобы сахарница была всегда под рукой, и плошка с вафлями и конфетница! Аля достала все это из нутра кухонной горки для посуды и водрузила на стекло стола. Не подстелив под все это бамбуковой подстилки! Вот!

И только тогда заметила, что Бурова уже в кухне нет и оценить «разгром» некому. Она даже обиделась. Как-то разом сникнув, побрела в спальню, чтобы переодеться.

Буров был там. Хладнокровно резал ножницами на кусочки свой последний ей подарок – норковую шубейку.

– Буров, ты не пробовал обратиться к врачу? Тебе нужен специалист, Буров. Психиатр называется, – она сказала это спокойно и тихо.

– А тебе скоро даже врачи не понадобятся, – ответил он так же тихо, – Вали давай, пока я не передумал.

«Только не передумай!» – мысленно заклинала она, собирая вещи, – «Иначе мне конец!»

Сколько кругов у ада, Аля толком не знала. Но, понимала очень отчетливо: если она останется, Буров опустит ее на самый нижний. И это будет ее персональный круг, с изощренными пытками и нестерпимой болью. Круг, с которого не сойти.

Глава 7

Торопиться было некуда. Он проснулся, как всегда, в семь. Многолетняя привычка к четкому распорядку дня, к режиму, когда все расписано поминутно. И все повторяется изо дня в день. Повторялось. Нет работы – прореха в расписании. И заполнить ее нечем.

«Накормлю матушку и засяду за телефон», – подумал Георгий, вытягивая ноги из-под одеяла. В старых тряпичных шлепанцах протерлась дырка. Георгий посмотрел на свой торчащий из нее большой палец ноги и ухмыльнулся: вспомнился давно умерший сосед с первого этажа, спившийся главный инженер номерного завода, который в последние годы своей жизни ошивался у помойки в таких вот рваных тапках. «Мое будущее?» – пока еще не веря своему предположению, подумал Георгий, пряча палец внутрь обувки.

– Мам, проснулась? – он вошел в комнату матери и остановился у порога. Что-то было не так. Да, запах! К ставшему уже привычным запаху лежачего больного примешивался еще какой-то. Пугающий своей новизной.

Он боялся сделать этот шаг. Один шаг, остававшийся до кровати матери.

«Кому-то нужно звонить. Кому сообщают в таких случаях? Какую службу нужно вызвать? Скорую помощь? Зачем приедут врачи? Чтобы констатировать? Да, ведь нужен документ. Даже после смерти без бумажки мы никто», – Георгий смотрел на спокойное лицо матери, неживое в своей восковой бледности.

Вот когда выясняется, как ты прожил жизнь. И, любили ли тебя, или так, терпели. Глядя на почти неузнаваемых подруг матери, он вдруг подумал о том, что стареет. И, что смысла копошиться в этой жизни нет. Просто ничего нового, того, чтобы было незнакомо, будоражило, заставляло куда-то бежать, торопиться, чтоб успеть, не опоздать! Ничего такого в его, Георгия Полякова существовании, не предвидится. Он не находил в себе сил хоть на какие-то шевеления, словно заснувши в крепком сне, когда не хочется просыпаться. И не потому, что сон хорош. А потому, что, реальность все равно окажется хуже.

– Сочувствую, Жора, – он все-таки приехал на похороны, друг его детства, Васька Голод.

– Спасибо.

– Помощь нужна?

– Помощь? Да, то есть…Да все уже сделано… Ты останешься на поминки?

– Конечно. Держись, не раскисай. Все там будем, – почему-то эта банальная в своей откровенности фраза показалась Георгию кощунственной. Но, он только молча кивнул.

Голод отошел в сторону. Тут же с двух сторон к нему пристроились двое мордастых и при галстуках охранника. «Раньше галстук был признаком интеллигентности», – некстати подумал Георгий, заметивший настороженные взгляды, которые бросали на Голода и его охрану мамины подружки – старушки. Их откровенный страх смешил его. Только Полина Яковлевна, их соседка, смотрела на бывшего голодранца Ваську с нескрываемым пренебрежением. И с осуждением – на Георгия. Как и тридцать лет назад, когда умненький Жора Поляков водился с хулиганом – сынком «этой профурсетки» Вальки Голод.

А вечером он сидел за кухонным столом и опять пил водку. Думалось почему-то только о том, что теперь некому его даже упрекнуть в этом. Он может пить, сколько хочет, без остановки, не таясь и не отчитываясь, сколько выпил «в граммах».

Он все время чего-то ждал. Понял он это, когда поймал себя на мысли, что прислушивается ко всем посторонним звукам. Он ждал, чтобы кто-то позвонил в дверь, пусть Полина Яковлевна! Или зазвонил бы вдруг телефон, который он поставил прямо на табурет возле кухонной двери, туда, куда дотянулся шнур. Но было так тихо, что от напряженного ожидания мутило в голове. Или это от выпитой без закуски водки? Одиночество стало таким невыносимым, что Георгий не выдержал. Шатаясь, он добрел до прихожей, натянул прямо на домашнюю футболку ветровку, автоматически сунул в карман ключи, вышел из квартиры, просто захлопнув за собой дверь. «К людям, хочу к людям!» – повторял он мысленно, пьяно шагая по круто спускающейся к набережной улице. Там, на набережной, в летних кафешках, попивая пивко, заедая его кавказским шашлыком, толпились беззаботные горожане.

Он прошел прочти до речного вокзала, протрезвев на свежем ветерке с Волги, повернул обратно и остановился. Какая-то тревожная мысль вдруг пронзила его, почти трезвого, надвигающейся бедой. Георгий побежал обратно. Толпу, гомонящую любопытством и восхищением (хорошо, видать, горит!), он заметил не сразу. Сначала он увидел столб дыма, поднимающегося над крышами домов. И услышал усиливающийся вой пожарных машин. Одна за другой, они промчались по набережной и, завернув на ту улицу, по которой Георгий недавно спускался, ехали дальше.

Его квартира выгорела вся. Он стоял на пороге, оглядывая тлеющие среди ошметков пены остатки мебели, и плакал. Ревел в полный голос, как в детстве. Когда еще не стыдно, когда и ревешь-то для того, чтобы пожалели. И, детским умом понимая, что после слез наступит облегчение.

Глава 8

– Где сын? – Василий сидел в кресле и сцепленными в замок руками старался угомонить желание хорошенько тряхнуть тощую шейку жены. И надавить покрепче на выступающий, как у мужика кадык. Чтоб до конца! И не видеть больше! Виноватых влажно глаз, дергающихся губенок ниточкой и ручек – ножек толщиной с канат. Как его угораздило жениться на этом недоразумении, мало похожем на женщину? Спьяну не женишься! А он ей руку и сердце! Ладно, не деньги! Правда, по тем временам не такие уж и большие. Но, хватило ума диковинный в его годы брачный контракт подписать, по которому в случае развода ей – шиш! А она возьми – и сына роди. А он возьми – да полюби его неожиданной для самого себя отцовской любовью. Бывает безумная материнская любовь, а вот с ним приключилась отцовская! И это несмотря на то, что внешне Марк был больше похож на его, Василия, нелюбимую жену.

Он гордился им, как своим творением. Только своим! Что могла ему, парню, дать эта курица с засушенными мозгами? Да он и не подпускал ее к сыну с первых же дней, как привез их из роддома. Нанял кормилицу. Из деревенских, плотно сбитую, грудастую и здоровую. Лилька, жена, вроде сначала совалась в детскую, что-то улюлюкала мальчику на своем птичьем языке, раздражая и кормилицу и самого Василия. Девка Маша разговаривала с первых дней с ребенком уважительно, по-взрослому, как же – сын хозяина. А эта, мать его, «сюси-пуси»! Короче, добились они с нянькой, чего хотели – она носа к сыну больше не казала.

И вырос Марк мужиком. Даже будучи телом худоват и не красив совсем, источал мужскую харизму, девицы к нему так и липли. А он, Василий, еще и машину ему– супер и карточку золотую. Хоть тот и не просил. Сам работал, сразу, как из Лондона вернулся, так к нему, отцу, в дело. Гордился таким сыном Василий безмерно. А вот мать его не прогонял из жалости. Одно только и требовал от убогой – знать, куда сын пошел. Тот иногда говорил с ней, не то чтоб делился сокровенным, но, если спрашивала, отвечал.

Только один раз в жизни Василий за сына всерьез испугался. Когда в новую школу его перевел. Влюбился Марек в одноклассницу, да так, по – взрослому! Болел даже, таясь ото всех, даже от него, Василия. Случайно просек отец ситуацию, учительница проговорилась, краснея – бледнея под взором грозным. На девочку показала, ничего – хорошенькая. Он быстро выяснил, кто папа, остался доволен (не из последних!) и успокоился, наивно полагая, что его-то сыну она рано или поздно сдастся. Но – Марик мрачнел все больше, а в душе Василия зрела обида.

Тот день он будет помнить всю жизнь! Вот она, связь по крови. Сидя на совещании, он вдруг дернулся, словно от толчка. Сердце стучало у горла, стало холодно и липко по позвоночнику. А перед глазами – он, Марк, сын! Рванул к машине, расталкивая всех на пути, ехал три квартала, не обращая внимания на дорожные знаки (в центре – то движение почти везде одностороннее!) Успел! Дверь в ванную сына ногой вышиб и замер на секунду на пороге. Сердце остановилось. Уверен потом был: не жил он этот миг вместе с сыном! Ушли они оба, на доли секунды, но ушли из мира живых. Вместе же и вернулись.

Долго он еще не мог смотреть на его запястья. А всю злость и обиду на девочку эту направил. Умом понимал – она не виновата, но сердцем отцовским винил. И посадил отца, за взятку. Мачеха – хохлушка от девочки сбежала, а ее – к тетке с бабкой отправили. Что с ней дальше было – плевать. По-сталински рассудил – нет человека, нет проблемы.

А проблема осталась. Марк забыл, кажется, девчонку. Знал бы Василий, как он ее забывал! Только, когда весу в нем осталось точно в барашке, заподозрил отец неладное. Второй раз за последние полгода чуть с жизнью не расстался. На этот раз сердечный приступ был всамделишный, с вызовом неотложки и реанимацией. Первым, кого увидел, открыв глаза, был он, Марк. Бледный, как и отец, с судорожно сжатыми тонкими в своей худобе пальцами, сгорбившись на неудобном больничном стуле, тот сидел у его кровати. «Я обещал тебе, что больше никогда! Ты просто не слышал, папа. Я, правда, обещал!» – лепетал он, уткнувшись в его ладонь.

Он оказался очень сильным, его сын! Окончив школу, решил продолжить учебу в Лондоне. Не хотел Василий его так далеко от себя отпускать, пробовал уговоры, угрозы. Но, натолкнувшись на твердый взгляд сына, сдался. И до сих пор об этом ни разу не пожалел.

Но страх за него остался. Противное в своей слабости «а, вдруг». Поэтому, старался знать о Марке все.

А сегодня он узнал, что впервые после возвращения с учебы, Марк не ночевал дома. И до сих пор его нет.

– Ты звонила на мобильный?

– Да, он отключен.

– Рашид где?

– Нету, – прошелестело из поднятого ворота халата.

– Не-е-ту, – передразнил он раздраженно, тыкая в кнопки своего мобильного, – Рашид? Ты где сейчас? Подъезжаешь? Поднимись в мой кабинет.

Рашида он «вывез» из Чечни. Голодного и избитого до полусмерти. И, сколько не пытался расспрашивать, так и не узнал, кто его так и за что. Сам потом выяснил, по своим каналам. За такую вот «стойкость» и держал его при себе.

– Доброе утро, хозяин.

– Доброе. Ты где был ночью-то?

– Марк Василич меня отпустил, – ушел от прямого ответа Рашид.

– А сам он где? – как можно равнодушнее задал вопрос Василий.

– На своей квартире остался.

Василий удивился. Марк практически там не бывал. А уж остаться на ночь…

– Один?

Рашид пожал плечами и отвел взгляд.

– Ну?!

– С девушкой.

– Знаешь ее?

– Нет. Первый раз видел.

– Рассказывай! – немногословность парня на этот раз раздражала Василия.

– Это нехорошая девушка. С улицы. В юбке – во! – показал Рашид много выше колен и нахмурился.

– Проститутка, что ли? – Василий значительно успокоился, – А, ладно! Не первый раз!

– Нехорошая девушка, – с нажимом повторил Рашид и замолчал.

– Сейчас к нему поедешь?

– Да.

– Иди. О том, что я интересовался им, ничего Марку не говори.

У Марка была невеста. Или Василий думал, что была. Познакомив сына с дочерью партнера, Василий не сомневался, что Марк все правильно поймет. Вроде, так и было. Шлюх Марк снимал редко, больше в элитных салонах, относился к ним с брезгливостью, пользовал и забывал. Посмеивался над своим другом Пашей, сыном банкира Кротова, который, в силу воспитания интеллигентного, всегда пытался вникнуть в судьбу «несчастной» и помочь. Девки деньги с Пашки брали, на лечение ли больной мамы или на конфеты и фрукты чаще несуществующему ребенку, Паше плакались на нищету и голод, а уходить с теплых мест не торопились. Марк, рассказывая отцу про друга, жалел того за мягкий нрав, но не осуждал. Так, что непонятно было Василию, с чего бы это сыну тащить девицу с улицы в дом.

Зазвонил телефон. «Вот, и ладненько», – подумал Василий, увидев на дисплее улыбающееся лицо сына.

– Слушаю тебя, сынок. Ты где? У себя на квартире? Как нездоровится? Что болит-то? Голова…Ну, что же. Работа не убежит. Лечись, давай, – он отключился и покачал головой. «Заболел…Ну-ну…», – подумал с обидой.

Марк никогда ему не врал. Это было в первый раз. И Василию Голоду очень хотелось знать – почему.

Глава 9

Милочка звонила уже в третий раз, а он все не брал трубку. Ну, не готов он был сейчас общаться со своей совестью, а именно так он Милочку и воспринимал.

Он помнил вчерашний вечер до тошноты отчетливо. Удивленную рожу Леньки Мазура, испуганную – его подруги, толстый «тройной» подбородок которой вызывал в нем стойкую брезгливость. Вчера Борис Раков распрощался со своей, более-менее успешной жизнью, врезав теперь уже бывшему (что уж тут сомневаться!) другу промеж глаз. Сегодня, не протрезвев толком, он пытался осмыслить наступающее будущее. Работы нет – раз, с квартиры погонят не сегодня – завтра, два. А в третьих – он опять сорвался. Да, он запил! Начав с коньяка из бара в кабинете Мазура (а хотелось-то, вроде, по-доброму разобраться с другом!), он опустился до того, что пил за гаражами с местными алконавтами третьим. Алконавты ему сочувствовали, ровно до тех пор, пока не кончились у него рубли в кармане. Потом, похлопав утешающе по плечу, разбрелись по домам. А его уже гнало куда-то. Если б деньги были! Но – в долг никто не давал, зря он звонил приятелям-подругам. А к Милочке идти было стыдно. Потому, как она – его совесть.

На очередной звонок он все же ответил. А зря. Это была хозяйка квартиры, равнодушно пробубнившая, что с завтрашнего дня в квартиру въезжают другие, более порядочные, жильцы. Короче, нужно было сваливать.

Вещи у Бориса были. Пара свитеров, межсезонная куртка, ботинки на толстой подошве, папка со сценарием и дорогой, подаренный Милочкой, дорожный несессер. И еще портплед, из прошлой, богатой командировками и путешествиями жизни, их еще с Ириной жизни, сытой из-за подачек ее отца.

«И все же без Милки не обойтись. Хоть шмотки у нее сброшу на время. А матушка ее меня кофием напоит», – он потянулся к телефону, лежащему на полу около дивана. Он не сразу догадался, почему не набирается номер. А, поняв, чертыхнулся: ни рубля на счету. Оставалось только ждать очередного звонка от Милочки.

Но она больше не звонила.

Он не хотел выходить на улицу, не связавшись с ней. Но, оставаясь в квартире, он то и дело подходил к холодильнику, по велению урчащего желудка, открывал дверцу, убеждался в пустоте его нутра и все больше хотел есть. Так, что выйти из квартиры его заставил голод.

Пешком добраться до Милочкиного дома было невозможно. Борис потоптался возле остановки маршрутки, идущей в тот район, авось кто из знакомых встретится, понял, что и тут ему облом, и пошел к скверу. Пустых скамеек было мало, пользуясь пока еще свежим с утра воздухом, мамочки и бабушки выгуливали малышей. Борис присел на лавку, стоящую у входа в сквер и закрыл глаза.

– Можно? – еле слышно прошелестело сбоку, и Борис втянул носом воздух: пахло хорошим французским парфюмом.

– Да, пожалуйста, – ответил он, открывая глаза.

– Видите, кругом все занято, – вроде бы извинилась худенькая старушка, глядя на Бориса.

– Ничего, вы мне не помешаете, – улыбнулся он невольно, до того мило выглядела пожилая дама. А то, что это дама, а не простая бабка, Борис понял сразу. Так просто и с изяществом та была одета. И еще эти духи…

Он и не понял, как оказался в этом кафе. Почему он не отказал ей, незнакомой старухе, когда она пригласила его выпить кофе. При этом заметив, что у нее именно в этом ресторанчике неограниченный кредит. А он ей сразу поверил. Им быстро накрыли стол к завтраку, на двоих, только она ничего не ела, а он, когда спохватился, понял, что съел и ее омлет, и все тосты с сыром. И выпил почти весь кофейник кофе. И при этом говорил, говорил… Она слушала. Не кивала сочувственно, спокойно слушала историю всей его жизни, чуть не от пеленок. И не задавала при этом вопросов. Только, когда он замолчал, поинтересовалась, что дальше?

Он вдруг очнулся. С недоумением огляделся, поймав любопытный взгляд официантки.

– А почему вы меня расспрашиваете? – поинтересовался настороженно.

– Я? – удивилась старушка, – Вовсе нет. Вы сами, Борис…

Он и имя свое сказал, а что еще? Он стал вспоминать, о чем еще он говорил. Получалось, выложил о себе практически все.

– Мне пора, – заторопился разом, – Спасибо вам, я верну деньги за завтрак, можно, несколько позже? Сейчас просто так получилось…

– Хорошо, хорошо…Когда вам будет удобно, занесите Светочке, – она кивнула на официантку, – Просить вас, Борис, принять угощение, я, понимаю, бесполезно? Все-все, молчу…,– успокаивающе подняла она руку, видя, что он готов возмутиться.

Он скомкано попрощался и вышел из кафе. «Черт, Милка, да позвони уже!» – попенял он молчащую трубку. «А то, я из-за тебя влип не знамо во что!» – как всегда по привычке обвинил он свою подругу.

Глава 10

– Я познакомлю тебя с отцом, – Марк гладил ее по спине прохладными пальцами.

– Нет, зачем? – испугалась она.

– Дурочка, а как же мы поженимся? Отец должен знать мою будущую жену.

Юлька резко села в кровати, отчего у нее закружилась голова. Выходить замуж за Марка она не хотела. Точнее, она знала, что это полный бред. Марк что, не понимает? Или не знает ничего? Скорее, не знает. Что же, придется просветить. Только позже.

– Ты торопишься, Марик. Ты забыл, что снял меня на дороге? Я еще должна отдать деньги хозяину, – она нарочно не выбирала выражений.

– Этот вопрос я решу, – он все еще улыбался.

– Жениться на проститутке тебе отец не разрешит! – наступала Юлька, все с большим изумлением глядя на Марка.

– Это вряд ли, – спокойно усмехнулся тот.

Нет, он не мог стать вдруг таким…мужиком. Около папочки с мамочкой, с их бабками, тачками и особняками. Он должен был вырасти мажором, никак иначе: все же даром достается, работать не нужно! И никак не должен ничего решать сам! А он решает. И за нее, Юльку, тоже. Но, знает он, что его папаша Юлькиного засадил, или нет? Для нее это ничего не меняет: сын за отца не в ответе. По малолетству, даже, если и знал, сделать ничего не мог. Юлька чувствовала, что, все равно, вопрос этот нужно прояснить.

– Расскажи мне про себя.

– Что? Школа, тебе известная, дальше – учеба в Лондоне, сейчас работаю у отца. Холост, богат. Есть любимая девушка. Юлей зовется. Теперь ты рассказывай.

"А вот этого не нужно. Не нужно тебе, Марик, знать, что было со мной после того, как твой папаша сделал меня сиротой. Или нужно?" – врать не хотелось. Смотреть в эти зеленые глаза и плести чепуху о счастливом детстве при бабушкиных пирожках и жизненной "трагедии", толкнувшей ее на панель. Ее, трагедию, и выдумывать не нужно. Но, под мужиков она, Юлька, легла добровольно. С осознанием, можно сказать, выбрала себе профессию. Думала, денежную. А деньги нужны были очень…На зону. Живому тогда еще отцу.

– А ты сам догадайся, как я жила после того, как…

– После чего, Юля? После того, как попал в тюрьму твой отец? Ты тогда уехала, никто не знал, куда?

– Никто?! Да твой папаша!..

Он точно ничего не знал, мальчик Марк. Он думал, что Юлькин отец сам попался на взятке.

– Что мой отец, Юля? – вдруг побледнел Марк, – Что ты хочешь сказать?

– Это ты выяснишь у него, – ответила твердо, не оставляя ему шанса расспрашивать дальше.

– Хорошо, – он умел не спорить. Там, где нужно.

Глядя на тонкую спину, обтянутую футболкой, Юля с тоской подумала, что все в ее жизни идет не так. И за конфетой, случайно перепавшей ей от щедрот Божьих, тут же следует смачная оплеуха. Это, как она подумала, чтобы не расслаблялась. Все время, пока он одевался, она мочала. Молчал и он. Юлька чувствовала, что мысли его уже не с ней. Рядом с папочкой своим Марик, репетирует разговор, не иначе.

– Никуда не уходи. Я ненадолго, – он, наконец, повернулся к лежащей Юльке.

"Я уже знаю несколько оттенков цвета его глаз. Болотный – это, когда он сердится", – подумала она, заглядывая в его потемневшие глаза.

– Ты едешь к отцу?

– Да, – коротко бросил он, не оборачиваясь.

Ей очень хотелось есть. Проведя в квартире Марка около полусуток, Юлька успела заметить только одно: стен нет, дверей тоже. Матовые перегородки сдвигаются и раздвигаются, разделяя квартирное пространство на комнаты или делая его единым целым. Вспомнив, что за перегородкой рядом с кроватью ванная, Юлька потянула влево противоположную "стенку". Точно, кухня. Включив стереосистему, Юлька полезла в холодильник…

Этот голос, раздавшийся у нее за спиной она раньше никогда не слышала. Но точно определила, кому он принадлежит.

– Здравствуй, девочка, – уж очень ласково.

– Здравствуйте, – она не сделала даже попытки прикрыться: все равно без толку, майка на тонких бретельках по длине не доходила и до пупка.

– Юлия Фурцева, так?

– Да.

– И что же ты здесь делаешь, Юлия? Впрочем, не отвечай. Давай-ка одевайся по-быстрому. Ну! – поторопил он ее, оцепеневшую от неожиданности, – Как вас там, в твоей профессии, обучали?

Ей стало обидно. Потому, что не готова она все же была так быстро убраться из сказки. И еще. Не этому, с его холеной рожей, решать, когда ей сваливать из жизни Марка.

Оказалось, этому. Тонкие пальцы его подручного цепкой хваткой обвили ее тонкое запястье, подтащили к кровати и толкнули. Она вскрикнула от боли, ведь видел же бинты, сволочь! Упала, но тут же ловко извернулась и пнула пяткой ему в пах. Чеченец взвыл. Она уже знала, что будет дальше, сопротивляясь, скорее, по привычке. Так ее били не в первый раз. Били и больнее.

Она очнулась от тряски и поняла, что лежит в багажнике машины. Туго стянутые запястья ныли, болела спина и затекшая левая нога. "Оставят в живых или нет?" – подумала она почти равнодушно.

И поездка в багажники тоже была. Тогда четверо братков, развлекавшихся с ней полночи, решили просто избавиться от надоевшей девки. Они даже не стали вывозить ее за город, выкинули около ближайших мусорных баков. Она была им благодарна, что не убили, как накануне ее товарку Леку.

Этому оставлять ей жизнь резона не было. Она знала, как Василий Голод любил сына. И она отчетливо понимала, что Голод сделает так, чтобы его сын никогда не узнал, что его отец сломал судьбу девочке, которую он любил.

Глава 11

– Витя, я ничего не понимаю, возьми трубку, пожалуйста.

Виктор Васильевич Маринин опять не успел первым подбежать к телефону. Звонки в последнее время стали частыми, новости день ото дня все хуже и хуже, а здоровье Зои уже нешуточно пугало. И он, и его жена понимали, что доживают в дружественном некогда Узбекистане последние недели, а то и дни. Поначалу было просто дико осознавать, что все вдруг резко вспомнили, кто узбек, а кто так, в гости заехал. Вот он, майор Маринин, оказывается, гость. Да еще припозднившийся с отъездом. А потому, не желаете ли до дому? А он домом-то давно привык считать квартиру в пятиэтажке на улице Ленина в этом маленьком городке. Кстати, на сорок процентов населения – русском. Так что, на вполне вежливые до поры до времени намеки отвечал, посмеиваясь – не всерьез же они, право? А они, оказывается, всерьез. "Гонят нас отсюда, Витек, гонят, ты что, еще не понял?" – говорил ему на днях его друг прапорщик Зубов, пьяно раскачиваясь на казенном табурете с инвентарным номером на внутренней стороне сидушки. Злился майор Маринин, на прапора, на глупую свою жену Зою, зудевшую об отъезде, на себя, не желавшего принять правду. Наверное, должно было что-то случиться, чтобы он протрезвел. Дом их, почти наполовину опустевший, пугал вечерами темными окнами, двор – тишиной. Никто не приходил в гости, просто на партийку в шахматы, попить пивко с привезенной с берегов Волги воблой или просто посмотреть телевизор (одному-то скучно!). Не хватало Маринину всего этого. И он забеспокоился. Потом позвонили соседи: избили дочку сослуживца. За то, что просто не так посмотрела. С высоты своего модельного роста на него, тщедушного, узкоплечего, с глазами – щелками узбека. А что ей вообще на него смотреть, когда любит другого? Как раз старшего сына Зубовых, здорового Пашку, боксера. Первый звонок, первая страшная весть. А вторая – следом: Пашку в милицию забрали, не выдержал, дал в зубы заморышу. Да так, что…

У Зои в тот день первый приступ случился – Пашка-то ровесник их дочери Ольги. Видел он, рада жена, что Ольга далеко, своей жизнью живет. Хоть какой…

А на следующий день он оцепенело стоял на пороге зубовской квартиры и плакал, не таясь. Войти – вошел, а вот выйти – сил не было. В голове только одна мысль: как Зое сказать? Нет больше Зубовых, никого нет. Даже старую тещу прапорщика не пожалели. И дочку двенадцати лет. На стене по-русски красным – "Убирайтесь, собаки!" Это кто ж, собаки?! Он, Маринин, собака? Или жена его?

Зоя опять слегла. А он стал кидаться к телефону, на каждый звонок.

А вот сейчас не успел.

– Дай трубку, иди, ложись, – он подтолкнул жену к двери спальни, – Майор Маринин, слушаю. Из Самары? Кто? Марина? Здравствуй, рад слышать. Что Ольга? Какой внук? Почему один? Ничего не понимаю. Что?!!! Когда это случилось? Да, конечно, мы выезжаем.

– Витя, что? Что-то с Олечкой? – она никуда так и не ушла, его жена. Она осталась стоять в дверях спальни, уже предчувствуя беду, замерев в ожидании чуда – вдруг все не так, как мнится?

Он помедлил несколько секунд, страх поднявшийся унять, и повернулся.

– Это из Самары звонок. Помнишь, подружку Ольги? – он запнулся всего чуть на имени дочери, и тут же заметил в глазах жены панику, – Марину? Это она звонила. Говорит, внук у нас с тобой. Вот такая хорошая новость.

Он врал, убеждая сам себя, что только так и есть. И это все, что сказала ему Марина. И нет той, второй части. Которая, про смерть. Про смерть единственной дочери, боль за которую не утихает ни на минуту уже много лет.

… Он тогда не смог ее простить. Рубанул, отрезал. И жене строго наказал – не звонить, забыть. Дочь – наркоманка! В первый раз, когда он узнал, что его Олененок, нежная, славная девочка, употребляет всякую дрянь, просто испугался. Тут же решение стал искать, нашел. Квартиру матери без сожалений продал, учебу в Школе Агнессы Бауман оплатил. Знал наверняка, что делает. В успех стопроцентный верил. Так и вышло. Девочка ожила, расцвела. Все, казалось, позади. А тут – хочу в Москву! И легко поступила, училась тоже легко. Он и подумать не мог! Служил себе спокойно! Если бы Маринка ее тогда не встретила случайно… Тут же позвонила ему, телефон через отца – генерала штаба округа добыла. Он рванул в Москву, еле отговорив жену от поездки с ним, прилетел, увидел дочь и понял – все! Не его это дочь, не может это существо быть Оленькой. Он и узнал-то ее не сразу. Глаза пустые, вот, что его добило. Бросил, уехал. С того дня покоя не знал, вся душа изболелась. Но – молчал, с женой ни слова, нет больше дочери! Только один раз об Ольге заговорили – тещенька любимая, умирая, на подарок расщедрилась – квартиру самарскую Ольге оставила. Поняла, змея, свою вину! Он тогда только и порадовался, что угол, если что, у Ольги есть…

– Как внук? Олечка родила? Что же она нам сама ничего не сказала? Все ты, обидел ее, вот она…Ехать же нужно! Витя, давай собираться! Бросим все! Бог с ней, квартирой, станем с Олечкой жить. Или она замуж вышла? Что же мы не знаем-то ничего?! А все ты, ты виноват! А я, дура, тебя всю жизнь слушала! Все! Уезжаем, тот час же!

Он смотрел на свою жену, молча соглашаясь с ней во всем. Он не знал, как сказать ей главное. В любом случае, это убьет ее. Узнает ли она, что дочери больше нет, когда приедет в Самару, или прямо сейчас. Все равно, сердце не выдержит.

– Что ты застыл на пороге! Звони насчет билетов! Витя, ну что с тобой? – она уже сердилась. Смешно морща нос, точно с брезгливостью, всем своим видом укоряя его за неповоротливость.

Вдруг она остановилась.

– Ты мне не все сказал, да? Говори! – почти крикнула она, прислоняясь к стене.

– Зоя, не выдумывай.

– Говори! – уже в полный голос прикрикнула она на него.

– Зоя, нашей Оленьки больше нет, – кляня себя, не выдержал он, – Она погибла.

– Как это?! Так не бывает! Она же внука нам родила…Глупая девочка, молчала зачем-то!

Он смотрел, как страшная весть постепенно доходит до сознания его жены.

– Как это случилось? Где внук? – вдруг твердым голосом задала она вопрос.

– Авария на дороге. А внуку уже пять лет. Он остался один. Марина просила приехать, мы нужны мальчику, ты и я.

– А пять лет нужны не были? Как же так, Витя? Что же ты наделал, Витя? И я виновата, слушалась тебя! – Зоя Михайловна, глядя на Маринина почти с ненавистью, пятилась от него к двери их спальни.

– Зоя, осторожно! – дернулся он к ней, видя, как та запнулась о порог комнаты.

Она умерла, еще падая, как сказал врач. Сердце просто остановилось.

"Господи, прости!" – молил он впервые за свою жизнь, понимая, что только и осталось, что просить прощения у Бога: мертвым его "прости" уже не услышать.

Глава 12

– Ну, давай, рассказывай все по порядку, – Катерина покосилась на сына, уж больно медленно шнуровавшего ботинки.

– А, че, теть Аль, вы от мужа ушли, да? – выпалил двенадцатилетний Марат, округляя свои карие глаза.

– Не твое дело! Что за парень, сплетник просто! Все подслушивает, во все лезет! Аль, скажи ему, – Катерина показала кулак так не похожему на нее мальчику. Марат был "отпечатком" Равиля, Катерининого мужа, отличался от старшего брата простотой в общении и нахальством.

– Да, Марат, – спокойно ответила Аля, считавшая, что лучше тот будет знать правду, чем домыслит себе невесть что.

– Правильно, – одобрительно сказал Марат, и, увернувшись от занесенной над его головой рукой матери, резво сбежал с крыльца.

– Нани его избаловала. Берет все время с собой в деревню, тот слушает бабские разговоры, кто женился, кто так гуляет, кто кому глаз подбил, потом приходит, мне пересказывает. Попробовал бы отцу, так к нему не лезет, знает, чем чревато. Равиль ему пилу в руки – и пилите, сэр, пилите! Не все языком работать. А Маратик наш ленив, хитер, настоящий татарчонок!

– И ты его любишь больше, чем Сашку!

– Не больше, по-другому. Сашка скрытный очень, в своего отца. И какая-то в нем повышенная тяга к справедливости. Это уже от меня. Ищет, ищет он эту справедливость, а сам все время на подлость натыкается. Я думаю, комплекс у него из-за того, что мы рассказали, что Равиль ему не родной отец. Рано рассказали, нужно бы лет пятнадцати дождаться, он бы не так остро все воспринял. А то – первые слова были, как он, отец, мог меня, беременную, бросить – ведь несправедливо же! С тех пор все на черное – белое делит. И все мои слова, что не знал его настоящий отец о нем, что я не говорила – все бесполезно. Словно не слышит. Говорит, мужчина должен отвечать за свои поступки. Я уж ему не говорю, при каких обстоятельствах он был зачат…

– Брось, Кать, парень вырос давно, сам скоро отцом станет.

– Не станет, Аля. По крайней мере, в ближайшее время. Разошлись они с Яной. Теперь пытаюсь Сашку в чувство привести: опять считает, что не заслужил такой подлости. Янка изменила ему, почти не пытаясь скрыть этот факт. Подозреваю, порвать с Сашкой она давно уже задумала. А тут выпила лишнего, что греха таить, любит она по водочке, и ушла с каким-то парнем из клуба, на прощание наговорив Сашке всякого. Так для него теперь все бабы – дрянь. Ладно, может быть действительно с ним это пройдет! Как Буров-то отреагировал на твое бегство?

– Шубу на ленточки порезал, – усмехнулась Аля, – спасибо, не меня! Кать, я думаю, он мне еще устроит проводы! Я хотела к Лизке сразу уехать, но передумала. Не могу вот так, снег на голову. Я пока в Светкиной коммуналке поживу, устроюсь на работу, сниму квартиру.

– Ты сама себя слышишь? Какая работа? У тебя хоть трудовая книжка есть? Насколько, я знаю, нет. Буров ведь тебя специально дома держал, чтобы ты от него полностью зависела. Поезжай к Лизе. Хотя, могу предложить еще один вариант. Комната в мансарде свободна, дом отапливается, жить можно и зимой, а в деревенской школе не хватает учителей. Не возьмут в школу, можно воспитателем в детсад. А, если мой муж не перестанет пить, зимовать вместе будем. Пусть уж в городской квартире спивается.

– Что, опять?

– Снова. Нани вся почернела, жалко ее. Ведь у татар как мать почитают! А этот…

Раньше, хотя бы, боялся ее. Потом, брат Нани жив был. Равиль пикнуть не смел. Я уже неделю его рядом с нами не наблюдаю. В городе живет, запой у него. Вот деньги кончатся, приползет. Беда, Алька, прямо беда! Никогда не думала, что Равиль таким слабым окажется. Черт его дернул тогда, в девяносто пятом, связаться с этим Крестовским.

…Его отговаривали все. А он никого не слушал. Молчал, набычившись, и с тоской глядя на скудно обставленный стол. В день рождения своего сына он накричал на Катерину, попытавшуюся с юмором сгладить обстановку: ну, нет мяса, а пирожки с ливером, капустой, картошкой, да сладкие! Она еще не поняла, что так взбесило Равиля, гости с удовольствием закидывали в себя пирожок за пирожком и сыто отваливались от стола. Потом просто посмотрела в ту же сторону, куда и Равиль: на его школьного друга, имеющего по тем временам достаток выше среднего. В наступившей после проявления восторгов тишине вдруг зло прозвучал голос ее мужа: "Следующий день рождения моего сына мы будем отмечать в ресторане, я обещаю. Я открываю свое дело!" "Что за дело?" – тут же заинтересовался бывший одноклассник, – "Можно поучаствовать финансами?" "Не нуждаюсь. Сам Крестовский дает мне деньги под мою идею!"

Первым и начал отговаривать Равиля его школьный друг…

Дальше все по накатанной: идея не прошла, деньги нужно было возвращать, Нани продала свою квартиру, но и этого было мало. В тот день, когда тот самый его друг принес ему деньги, Равиль сорвался в первый раз… "У нас в роду никто капли спиртного в рот никогда не брал!" – наступала на сына Нани. Он отмалчивался, пил втихаря с кем попало, в пьянке впадал в гнев и, в конце концов, ударил – таки подвернувшуюся под руку Катерину. "Ты мне не сын!" – подписала приговор Нани и уехала на дачу. Катерина, с тоской представив свое будущее, потрусила за ней, благо до каникул оставалась неделя, и пацанам в школе делать было уже нечего. Равиль через полмесяца пришел в себя, отмолил прощение и, получив шанс, поселился с ними. Мальцы, скучавшие без мужика, ходили за ним по пятам и, потому, первыми знали, когда отец начинал заглядывать в сельмаг. И все катилось по новой…

– Кать, давай бабку найдем. Деревенскую. Заговорит его, в рот взять спиртное не сможет.

– Не пойдет он, пробовала я. "Не лишай меня последней радости", – говорит. Вот как! Радость одна – водка. А мы так, по жизни недоразумение. Хватит о нем, надоело, – произнесла Катерина довольно жестко, – Давай еще по чайку и пойдем устраиваться.

– Подожди. Совсем забыла! Что-то странное со мной сегодня произошло. Да-да…,– Аля потерла пальцами лоб, словно силясь вспомнить, – Старушку одну я встретила. В сквере, у площади. Кого-то она мне напоминает…

– Аль, ты о чем? – встревожено посмотрела на подругу Катерина.

– Сейчас. Я из дома ушла очень рано, в начале восьмого. Буров только проснулся. Пока собиралась, так перетряслась, что ноги подкашивались. Дошла до Оперного, села в сквере на лавочку. Может, и задремала. Нет, точно, нет! Только не помню, откуда та старушка пришла. Как материализовалась, ей-Богу. Такая, знаешь, как в сказках братьев Гримм. Только вместо капора – береточка кокетливая. Зонтик-тросточка, сумочка лаковая. Кстати, дорогая, современная, не старый ридикюль.

– Мало ли у нас таких старушек? Может, городская сумасшедшая. Помнишь, ходила у нас одна по Дворянской. Букли огненно – рыжие, шляпка, как горшок с цветами. И все бубнила себе под нос что-то!

– Нет, эта не такая! Понимаешь, она, кажется, и двух слов мне не сказала, просто поздоровалась. Даже и не спрашивала ничего…А я ей все про себя выложила. Как на духу. Говорила, говорила!

– А она?

– Она? Слушала, молча. Ни разу не перебила. А, когда я замолчала, просто похлопала меня по руке, так, знаешь, успокаивающе, и сказала: "У тебя все будет. Не просто хорошо, а отлично". Я на нее посмотрела, наконец, внимательно. И, знаешь, она мне показалась знакомой. Что-то из детства.

– Так бывает. Может быть, вы жили по – соседству, ты маленькая была, лицо в памяти отпечаталось. Что дальше?

– Дальше? Она ушла.

– Как? Не имя не спросив, ни свое, ни назвав.

– Нет, подожди! Имя… Я ей фамилию Бурова называла. Точно. Я же его по имени-то никогда не зову… Буров и Буров. Ну, она же не спрашивала, как меня зовут! И я тоже…

– Ну, ты, Орешкина, даешь! – как всегда, когда Катерина начинала злиться на подругу, она называла ее девичью фамилию, – Рассказываешь, фиг знает кому, про себя все, да еще и про Бурова! Ты, на минуточку, забыла, кто есть твой муженек! Чин милицейский! А ты первой встречной! А, не дай Боже, не старушка она совсем, а загримированная…

– Кто?! Шпионка?! Кать, остановись! Ты не книжку детективную читаешь!

– А, ну, да! Тогда, объясни, что ей нужно?

– От меня?

– От тебя, от тебя. Не я же с ней откровенничала.

– Ничего ей не было нужно! Это мне нужно было, похоже, а она просто подвернулась.

– Ну-ну! Орешкина, я тебя знаю четверть века. Из тебя клещами не вытянешь ни пол – слова. И с чего бы ты, вдруг, стала такой разговорчивой? Слушай, а ты ничего не пила с ней? Чай там, кофе из термоса?

– Кать, ну какой термос? На лавочке мы сидели, в сквере.

– Тогда, ничего не понимаю… Значит, просто разболталась. "Синдром попутчика", понятно!

– А мне непонятно. Непонятна и прощальная ее фраза. Когда она уже уходила, повернулась ко мне и говорит: "Как все-таки похожа! Невероятно!". Она даже не мне это говорила, а так, в пространство.

– И ушла?

– И ушла. Все.

– Дурдом отдыхает. Может быть, и впрямь не в себе старушка… В любом случае, что теперь? Где ты и где она? Скорее всего, больше в жизни вам не пересечься. Забудь, не ломай голову. Стоп! Где твой сотовый верещит?

– В сумке, у тебя за спиной, на полке.

– На, держи.

– Слушаю тебя, Буров. Хорошо, давай попробуем цивилизованно. Хорошо, ключи от машины верну. От квартиры тоже. Что-то еще? Лиза? Лиза не может считать меня сумасшедшей, не ври, Буров. Я с ней вчера разговаривала, она меня поддерживает. Да, Буров, представь, и подружки мои ненаглядные тоже. А ты и не сомневайся. Хорошо, делай, как знаешь, – Аля отключила телефон.

– Что говорит?

– Ничего неожиданного. Машину отберу, вещи выброшу, из квартиры выпишу, бомжихой станешь.

– С квартирой это он погорячился! По закону…Да и на остальное имущество ты права имеешь!

– Какой закон, Кать? Буров и есть закон. Живой бы остаться…., – расплакалась она, наконец, признав свою свободу.

Глава 13

«Не нужно было оставлять девку в живых, не нужно!» – смутно беспокоясь, думал Василий Голод. И еще об одном он жалел: что сам приехал на квартиру к сыну, поручил бы ее Рашиду, а сам дома остался. Сына ждать. А то, так нескладно получилось! Марк к нему с разговором, а он только и успел, что руки вымыть. Как будто сам к ней прикасался. И еще эта, жена так называемая, глазками зыркает, точно догадывается о чем. Или он себе все надумал? А на самом деле просто страшно. Страшно сына потерять, не простит отца, никогда! Нет, нужно было сказать Рашиду, чтобы до конца ее…А он по глупости – «Не добивай, брось». Тот все точно и выполнил: на обочине и бросил. Девка – шлюха, даже найдут – подумают, отодрали и избили. А заговорить она не посмеет! Не совсем уж идиотка. И, все-таки, лучше бы до конца…

Он сейчас ни о чем не мог думать, только о сыне. После разговора с ним, тот рванул к себе на квартиру. К ней, объясняться. Так и не понял Василий, поверил ему Марк? С сомнением большим на него посмотрел, ничего не сказал, просто быстро так из кабинета вышел. А объяснение, которое он Марку дал, безупречно продумано было. Давно еще, можно сказать сразу после ареста Фурцева игру он, отец, затеял. Вроде бы помогал тогда Василий Голод попавшему в беду чиновнику Фурцеву. Конечно, не гласно. Не мог он, мол, тогда в открытую "дружбу" со взяточником показывать, тут его сын понял. Ну, а то, что не получилось помочь…Что же, и правосудие бывает не подкупным! Случается…

В дверь постучали.

– Входи, Рашид. Что там?

– Отвез домой. Еле уговорил, чтобы сам за руль не садился. Горячий очень! Сердитый!

– Спрашивал о чем?

– Спрашивал. И сам говорил. Но, я не знаю ничего, – хитро прищурился чеченец.

– Ладно, иди.

– Василий Валентинович, тут еще одно дело!

– Ну!

– Ваш друг. Вы его Жориком зовете.

– Что? Приходил?

– Нет. Я мимо дома его ехал. Сгорел он.

– Ты что мелешь?

– Квартира его сгорела. Вся. Окна черные, соседка убивается, плачет.

– А сам Жорка? Жорка жив?! Что там случилось, черт его дери?

– Он напился и ушел, огонь оставил, папирос. Квартира вся сгорела. Он живой.

– Фу, ты! – облегченно вздохнул Голод, – Где теперь это горе луковое?

– Не знает никто. Исчез.

– Куда он мог исчезнуть? Ему и пойти не кому. Ладно, все равно у меня объявится. Хорошо, что сам не сгорел по дурости! Вот, Рашид, что водка делает! – погрозил он парню пальцем.

– Правильно! Лучше травка курить! – сверкнул черными глазами тот.

– Посоветуй еще! Узнаю – обратно поедешь, к братьям, – совсем не пошутил Голод.

"Черт! Вот еще проблема на мою голову! Допился, дурак! Говорил, нужно бабки делать, а не водку жрать!" – с досадой и жалостью подумал Голод о школьном друге. От мыслей о Жоре Полякове его отвлек звонок мобильного телефона.

– Слушаю, Марк. Кто пропал? Какая Юля? Ах, эта твоя? Почему я должен об этом знать? Не выдумывай, Марк! Мне дела нет до твоих подружек! Да какая мне разница, где она сейчас! – слукавил он, вроде как возмущаясь, – Не дури, Марик. Может, вышла на время, что ей у тебя сидеть? Послушай меня! Я думаю, Марк, она сама ушла. Пойми, она из другой жизни, сам же сказал, чем она занимается. Очнись! Бывших проституток не бывает! Нет, Марк! Я точно не знаю, куда могла деться твоя подружка из твоей квартиры, – уже достаточно зло и твердо сказал он и отключился.

Сейчас его сын побежит расспрашивать охрану. Но, те будут молчать. То, что он, отец, был там, никто Марку не скажет. Соседи могли, конечно, что-то заметить. Так ведь Марк там никого не знает. Не пойдет же он по квартирам! Не настолько же у него крышу снесло! А, если настолько? Что он может еще предпринять? По больницам и моргам позвонить? Да, может. И, если она там…Надо было добить, надо!

– Марк, ты где? Прости, я наговорил тебе…ты к ней что, так серьезно? Ладно, ладно, прости. Куда ты хочешь поехать? К ее сутенеру? Ты его что, знаешь? Хорошо, поезжай. Конечно, в принципе найти его не трудно. А я давай пока больницы обзвоню. Спасибо потом скажешь. Пока, до связи, сынок.

"Вот пусть и ищет хозяина девочек! Часа три на это уйдет", – думал Голод, набирая номер из записной книжки.

– Сергей Сергеич! Приветствую, Голод! Спасибо, спасибо, не плохо. По делу звоню, по делу. Конечно, не по телефону. Спасибо, сейчас подъеду.

С полковником Буровым они были «повязаны». Настолько, что не выполнить такую пустяковую просьбу Буров не посмеет. Марк, конечно, ее не найдет. Потому, что, даже, если она жива и в больнице, это ненадолго. Сегодня же ее переведут в тюремную, а потом – срок за кражу. И – прощай, девочка. А Марку он скажет…

– Ало, Марик! Да, сынок. Нет, пока еще не все обзвонил. Да, не поступала. Я все же думаю, ушла она. Хорошо. Если что-то будет известно, обязательно позвоню.

Похоже, его сын не знает, что в городе есть единая служба по поиску: милиция, больницы, морги. Вот туда он, очень его любящий отец и позвонит.

– Алло. Я хотел бы узнать, не проходит ли у вас по базе Фурцева Юлия 1984 года рождения. Приметы? Блондинка, стройная. Не знаю, во что одета! Особые? Да, есть. Татуировка чуть выше пупка в виде стрелки, – вспомнил он ее оголившийся в их драке с Рашидом живот девушки, – Хорошо, жду. Как вы сказали? Первая городская? Спасибо.

"И, все-таки, нужно было до конца…Жалостливый ты стал, Вася, себе во вред жалостливый", – посочувствовал он сам себе.

Глава 14

Качинский внимательно слушал Эмилию Фальк, сидевшую в кресле напротив.

– Вот именно. Осталось определиться с кандидатами. Я, конечно же, хотела бы сама выбрать всех пятерых. Но, у меня совсем не осталось времени. Для себя я определила, примерно каким данным они должны соответствовать. Но, объяснить это словами я, боюсь, не смогу. В принципе, все просто: они должны были попасть в безвыходную ситуацию. И, причем, недавно. Двоих я уже нашла. Вот, – Эмилия Фальк протянула Качинскому пластиковый файл. Вы прочтите, и сразу поймете, кто мне нужен.

– Борис Сергеевич Раков, 38 лет. Родители умерли. Образование высшее, гуманитарное. Работал…статьи, очерки, телекомпания "СТ-арт", сценарист. Жена (бывшая) – Яшина Ирина Михайловна. Дочь владельца компании ЗаволжсГАЗ?

– Да.

– Однако. А как вы его нашли?

– Я подсела к нему на лавочку в сквере. Заговорила. Потом пригласила на завтрак в кафе. И он мне все про себя рассказал.

– И он согласился? На завтрак?

– Почему бы нет? – Эмилия Фальк пожала плечами, – Как-то так получается, что мне в жизни мало кто отказывал. Наверное, я умею убеждать…

– Это – да, – невольно вздохнул Качинский.

– Борис недавно потерял работу, ему нечем платить за съемную квартиру, не было денег даже на кофе. Но, самое главное. Он не хочет опуститься на дно. Он признался, что когда-то был очень пьющим человеком. Пить начал после нелепой гибели старшего брата. Тогда он выкарабкался. Ему помогла жена и ее отец. И еще какая-то подруга. А я хочу, чтобы он и не начинал пить. Он мне сказал, что у него есть хороший сценарий. Ему нужно только время, чтобы его пристроить. Как видите, есть желание работать, жить. Это важно. Он молодой мужчина, свободный. Мы отдадим ему комнату с отдельным входом. Как знать, возможно, он устроит и свою личную жизнь.

– Да, согласен, – ответил Качинский, делая пометки у себя в блокноте. Он поймал себя на мысли, что уже увлекся идеей Эмилии Фальк.

– Второй кандидат – женщина. Ее я тоже нашла на скамейке в сквере. Она ушла от мужа, полковника милиции. Ушла, в чем есть, оставив ему и квартиру и все остальное имущество. Так ее допекла семейная жизнь. Дочь замужем, живет в Австралии.

– Алевтина Андреевна Орешкина. По мужу – Бурова. 45 лет. Не работает?

– Муж не разрешал. У нее даже нет трудовой книжки. Хотя, по образованию – учитель. Эта женщина меня удивила. В сорок пять лет так резко поменять жизнь! Ей нужно помочь. Мы ее поселим в комнате с окнами в тихий двор. Это бывшая детская, в нее когда-то вела дверь спальни родителей. Сейчас она замурована. Да-да, именно в детскую.

– Эмилия Яновна, вы сказали, что нашли только двоих…

– Да, Иван. Остальных придется искать вам. И сделать это нужно быстро.

– Побойтесь Бога, Эмилия Яновна! Где же мне их искать? – растерялся Качинский.

– Да помилуйте! У вас столько клиентов! Такие судьбы! Я бы только хотела только, чтобы вы держали меня в курсе. Пока это возможно.

– Вам трудно отказать.

– Вот и хорошо.

– Тогда у меня к Вам, Эмилия Яновна, два вопроса. Первый. Вы сказали, что один тайник не открывали…

– Да! Я немного слукавила. Я его открыла, конечно. Ценностей там не было. Я кое-что туда положила и закрыла опять. Собственно, изначально я и хотела его оставить не вскрытым. Но, знаете, любопытство… Деньги мне больше не нужны, я оплатила все, что только можно, даже собственные похороны, – улыбнулась она, – Пусть этот тайник будет призом тому, кто его случайно найдет. Он находится как раз в детской. Я думаю, сообщать о нем не следует, это может привести к нежелательным последствиям…

– И не сомневайтесь! – совсем невежливо перебил ее Качинский.

– Какого же вы плохого мнения о людях, Иван, – осуждающе покачала головой Эмилия Фальк.

– Я – реалист. А мой друг Егор Беркутов – следователь прокуратуры. С его слов, большинство преступлений совершают в общем-то нормальные в быту, обыкновенные люди. И движет ими жадность, ревность и зависть к ближнему.

– Согласна. Поэтому вы и не скажите никому из будущих жильцов квартиры о тайнике. Вот, если найдут случайно…пусть радуются. И только по окончании срока…А второй вопрос?

– Второй? Да уж, вопрос! Что делать с теми, кто не сможет использовать шанс? Или не захочет? Пройдет год, а у него так ничего и не изменится? Этого человека мы должны будем выгнать на улицу?

– Нет, Иван, что вы! Я купила четыре комнаты в коммунальных квартирах в разных домах. Те, кто не сможет "выплыть", переедут туда.

– А, если "выплывших", как Вы сказали, будет двое, трое?

– Тогда они разделят квартиру между собой, чего уж проще. Знаете, Иван! Мне кажется, что борьбы между моими жильцами, как таковой и не будет. Я не могу представить корысть в мыслях женщины, отказавшейся от обеспеченной жизни с мужем. Алевтина Бурова могла судом взять у него половину имущества. Но, ушла гордо! А Раков? Он мне показался просто влюбленным в свою работу, не меркантильным человеком. Я надеюсь, и остальных вы найдете похожих на этих двоих.

Мы все вопросы прояснили? Тогда, до встречи. Я жду вас в клинике вечером, часам к восьми, – и Эмилия Фальк протянула Качинскому визитку с адресом своего последнего пристанища.

«Было бы чудно, если бы вы, Эмилия Яновна, не ошиблись!» – подумал Качинский с некоторым сожалением глядя на нее.

Глава 15

Он шел за незнакомым человеком, который предложил ему помощь. Или он, Георгий Поляков, решил, что тот ему поможет? В любом случае, думать так было удобно. Он бы, может, и не пошел бы за ним, но, сил и совести, чтобы смотреть, как убивается его соседка Полина Яковлевна, оплакивая свое добро, не было. И он попросту сбежал. Он не видел лица мужчины, только спину. Тот был высок и широк. Широкой была его спина, Георгию на зависть, потому, что собственная мелкая фигура заставляла его краснеть перед женщинами. Это, когда он ловил их сожалеющий взгляд. Как ему думалось, тех, кто все-таки задерживался возле него, стареющего, привлекал его ум. А иначе что?

Мужчина вдруг остановился около неприметной двери старого дома. Георгий с удивлением заметил, что они завернули во двор, но никак не мог вспомнить, по каким улицам они шли.

– Проходите, пожалуйста, – посторонился мужчина, открыв дверь своим ключом.

– Спасибо.

– Присаживайтесь, – легкий указующий жест на псевдо-кожаный диван.

Георгий сразу понял, что это не частная квартира, да и на кабинет в государственном учреждении это помещение похоже не было.

– Вы в нотариальной конторе. Я – нотариус, Качинский Иван Семенович. А вас как зовут?

– Поляков. Георгий Аркадьевич. Кандидат технических наук. Могу я спросить прямо, почему я здесь?

– Наверное, потому, что нуждаетесь в помощи, – пожал плечами Качинский.

– А вы всех так подбираете на улице? Вот таких, нуждающихся? – Поляков поймал себя на мысли, что, почему-то невежливо разговаривает с незнакомым, и в сущности, ничего плохого не сделавшим ему человеком.

– Хотите кофе? Чая нет, у нас его здесь никто не пьет, – мирно предложил Качинский.

– Наливайте, – согласился Георгий, плюхаясь на диван, и тут же смутился: не хотелось ему вот так, с размаху! Красиво хотелось сесть, небрежно – непринужденно, но подвела все не проходящая дрожь в коленках.

Иван Качинский и сам не смог бы четко объяснить, зачем он привел этого не очень трезвого погорельца к себе в контору. Весь сегодняшний день его мысли были заняты заданием Эмилии Фальк: найти еще троих жильцов для ее квартиры. Он проходил мимо пожарища, остановился, прислушиваясь к разговорам возбужденных соседей и складывая из отрывочных диалогов вполне связную информацию. Выяснил он, что хозяин сгоревшей недвижимости сегодня похоронил мать, что личная жизнь не удалась, детей нет. "Вот ведь правда, что беда не приходит одна", – говорила одна соседка другой, – "Сначала Жорку с работы попросили, полгода уж без денег с парализованной матерью на руках! Мать, царство ей небесное, похоронили сегодня. Так вот еще и дома лишился!" "Пить меньше надо!" – упрекнула вторая. "Да… Пропадет Жора теперь…" И тут у Качинского что-то щелкнуло. А, почему бы нет? Вот и пригласил плачущего на пороге своего жилища мужчину пойти с ним. Завтра Эмилии все обрисует, пусть сама решает.

Он налил полную чашку горячего напитка, поставил перед Поляковым на низкий столик и достал из застекленного шкафа сахарницу и пакет с печеньем и вафлями.

– Это – комната отдыха в нашей конторе. Вы можете здесь переночевать пару ночей. До понедельника никого не будет. Или у вас есть куда еще пойти? Родственники?

– Нет, никого.

– Тогда, располагайтесь, – Качинский достал их стенного шкафа подушку и плед. Я утром зайду. Часов в девять. А вам нужно выспаться. Вот мой домашний телефон. Звоните, если что. Я рядом живу, в двух кварталах.

– Спасибо.

– Туалетная комната по коридору направо. Спокойной ночи, – Качинский похлопал себя по карманам, достал из правого ключи, из левого – мобильник, покрутил его, будто в сомнении и сунул обратно, – До завтра.

Накрапывал дождичек, приятно пощипывая лицо своими легкими прикосновениями. После духоты помещения эта свежесть была весьма кстати: то ли от общения с полупьяным Поляковым, то ли от еще не до конца решенной задачи, которую поставила перед ним Эмилия Фальк, Качинский маялся головной болью. Он был очень ответственным, с молодых лет, едва оторвавшись от бабушкиной опеки по причине ее смерти. Она все за него помнила, и он, когда ее не стало, вдруг осознал, что вполне может пользоваться своей памятью, не такой уж он беспамятный, девятилетний Ваня. И мама, часто что-то забывавшая, вдруг стала просить его напомнить ей то или иное. И он с удовольствием напоминал, важничая при этом, по-взрослому пытаясь даже дать какой-то совет. И мама слушала его, иногда рассеянно, но всегда согласно качая головой. Ему мнилось, что он умнее, пусть не житейским опытом, так хоть логикой мысли.

Задание Эмилии Фальк, поначалу казавшееся невыполнимым, теперь было на треть выполнено: чем больше он размышлял над этим, тем больше в этом убеждался. Поляков подходил по всем статьям.

Дойдя до своего дома, он машинально глянул на светящееся кухонное окно своей квартиры и улыбнулся: не спит Леночка, ждет усталого мужа. Мысль эта приятно согрела душу, желудок в предвкушении Леночкиных котлеток нетерпеливо заурчал, а ноги невольно зашагали быстрее.

– Почему ничем вкусным не пахнет? – почти возмутился он, открывая дверь своим ключом и утыкаясь в мягкий шелк волос жены, ожидавшей его в коридоре.

– Потому, Качинский, что я уже трижды разогревала ужин, ожидаючи тебя у оконца. А ты домой не торопился, – упрекнула она вроде бы шутливо.

– Обстоятельства! – сважничал он, многозначительно подняв указательный палец вверх.

– Интересно…Что такое могло произойти в твоей конторе, что тебя так раздуло? – ухмыльнулась она необидно, ткнув его в выпяченный картинно живот.

– Ты сначала молодца накорми, а уж потом расспрашивай!

– Без проблем! Руки вымой! – напомнила она.

Руки нужно было мыть непременно. Леночка, будучи хирургом, считала ополаскивание пальцев холодной водой не мытьем, а отмазкой, и всегда следила за Качинским, как за ребенком, контролируя количество взмыленной пены на руках и температуру воды, текущей из крана. Полотенца для вытирания рук у них в доме были бумажными, сразу на выброс, и Качинский часто шутил, что пол ее зарплаты уходит на эти рулоны, и хозяин супермаркета, в котором он массово закупал их, должен бы уже дать им скидку процентов так в пятьдесят. Он прощал жене это ежедневное занудство, беззлобно бубня что-то в ответ на ее замечания и придирки: любовь к хрупкой на вид, но сильной и безбоязненной Леночке, была такой, что ее, вроде бы зудящий голос, он воспринимал, как музыку, честно намыливая руки еще и еще раз.

– Ну, говори! – потребовала она, как только Качинский, съев ужин, потянулся к своей кружке с чаем.

…Он когда-то пытался не рассказывать ей о делах своих клиентов. Пряча глаза, мямлил что-то о тайне исповеди (вот так махом причисляя себя к исповедникам!), обещании не разглашать и прочем. Она не обижалась, сама делилась с ним больничными новостями, но как-то ненавязчиво, не называя имен и фамилий, без лишних подробностей и сплетен. Получалось, что он как бы знаком с ее коллегами – врачами и сменяющими друг друга пациентами, но на самом деле знать не знал, кто они есть. Встреть на улице – пройдет мимо. И однажды он, выслушав ее, неожиданно выпалил: "А вот у нас…" "Ну-ну!" – поторопила она его, и он принялся рассказывать об интересном деле, так же не называя имен и фамилий. И полегчало. Оказалось, что не хватало как раз этого: ее внимательного взгляда, ненароком брошенной фразы (а он-то так и не подумал даже, а правильно ведь!), и разделенного на двоих груза чьей-то семейной тайны. Неких "Икс". Это объединило их еще больше, таких разных в своих профессиях и близких в любви. Только одно имя он слышал от жены довольно часто. Имя любимого и пациентами и врачами всей первой городской больницы главврача Березина. Он был звездой их местного, больничного масштаба, его личная жизнь, неустроенно-одинокая, судилась бабьим в основном, больничным царством по-доброму, с искренним сопереживанием и сестринской любовью. Женщина, так и не полюбившая его, такого талантливого и человечного, осуждалась одними и восхищала других. За ней признавали право на ее верность мужу, но при этом болели душой за однолюба Березина, наперебой придумывая способы "отворота" последнего от безнадежно невозможных отношений. Березин решил все сам, разом отрубив себя от нее отъездом в другую далекую страну. "Мы осиротели!" – сказала как-то Леночка Качинскому, придя с дежурства в клинике. "Что случилось?" – переполошился тот, кидаясь к графину с водой: такой бледной выглядела жена. "Уехал Березин. Совсем. На ПМЖ в Германию!" "Фу, ты! Я уж думал, случилось что!" – схлынуло у Качинского. "Ничего ты не понимаешь! Это такой человек!" – воскликнула она, как ему показалось, слишком горячо, и он впервые взревновал.

Позже, даже разобравшись в этой всеобщей любви к Березину, нет-нет, да и вспоминал он заплаканные несчастные глаза Леночки…

Рассказывая жене о сегодняшней необычной клиентке, он впервые назвал имя – Эмилия Фальк. Леночке фамилия старушки была незнакома, хотя что-то такое припоминалось из истории медицины, вроде был когда-то такой врач в старой Самаре.

– Точно, это его праправнучка.

– Очень эксцентричная бабуля! – вроде бы осудила Леночка.

– Но, что-то в ее благотворительном жесте есть, согласись.

– А мне это кажется игрой. Она выбрала марионеток и хочет подергать за ниточки, я так это вижу, – не уступала жена.

– Это бы так…Но, она больна. Осталось неделя-две.

– Никто не может сказать с такой точностью…Я бы таких врачей!

– Тебе, конечно, виднее. Но, я должен выполнить ее просьбу. Вот, одного потенциального жильца в ее хоромы уже нашел. У него сегодня квартира сгорела, здесь, недалеко. Я мимо шел.

– А! Вот откуда гарью в окно тянет!

– Да, наверное. Выгорело полностью, он остался без угла, без документов, без вещей. Я оставил его ночевать в конторе.

– Зачем? Нужно было вести к нам.

– Завтра разберемся. Я расскажу о нем Эмилии, решать ей.

– А, если она "забракует?" Куда ты его?

– Помогу устроиться. Придумаем что-нибудь!

Обычно о других заботилась она. Он просто был рядом. Наверное, полк бездомных животных, от белой крыски, сбежавшей от хозяев, до старого больного дворового пса, притащившегося от помойки до самых их дверей, были пристроены Леночкой по добрым рукам и приютам. На этот раз бездомного "пригрел" сам Качинский.

Он позвонил Эмилии Фальк, попросил перенести сегодняшнюю встречу на утро следующего дня и, получив ее согласие, успокоился.

– Ваня, у меня тут идея одна есть. Только скажи, старушка возраст претендентов на ее наследство как-нибудь ограничила?

– Нет, кажется. Во всяком случае, об этом мы не говорили. А что?

– Сегодня к нам в отделение привезли молодую женщину, сильно избитую. Удивительно, как она выжила. Документов у нее нет, но я, кажется, ее узнала. Беркутова я уже попросила выяснить по своим каналам, может ли она быть той, о ком я думаю.

– И кто же она?

– Помнишь дом, в котором мы жили с родителями? На нашей площадке жила семья. Мой отец работал вместе с ее отцом в одном ведомстве. Фурцев Геннадий, не помню отчества. Они жили втроем: он, его вторая жена и дочь от первого брака, Юля. Мне кажется, это она. Лет десять назад Фурцева посадили за взятку, жена куда-то делась, а Юлю отправили то ли в деревню к родственникам, то ли в детский дом. Точно не знаю. Сегодня я ее оперировала. Она почти не изменилась. Мне кажется, она потеряла в этой жизни все. А я помню только, что она была очень умненькой, воспитанной. Если бы не арест отца…

– Ты уверена, что это та девочка?

– Почти. Завтра я с ней поговорю.

– Тогда, ждем до завтра, – решил Качинский, целуя Леночку.

Он считал их брак идеальным. Но вот она с ним согласна не была. У них не было и не могло быть детей, так уж распорядилась судьба, отобравшая у Леночки радость материнства.

Глава 16

Он ничего не понимал из того, что ему тут втолковывал этот лысоватый толстяк. «А ведь мы ровесники», – подумал Виктор Васильевич, глядя, как тот потеет от небольших усилий: всего-то и достал с верхней полки папку, привстав на цыпочки. И вот уже промокает лысину несвежим носовым платком.

– Итак, господин Маринин, квартира вашей дочери была продана 21 августа 2007 года Соснову Владиславу Юрьевичу.

– Это кто же такой?

– Хм, – замялся маклер, – Вам это имя совсем незнакомо?

И тут он вспомнил. Это в его машине погибла его дочь!

– Убийца…

– Я бы не стал так уж…Сочувствую вам, но, кажется Соснов был другом вашей дочери.

– А сын? Сын Ольги от него?

– Это вы меня спрашиваете? – растерялся маклер.

– Простите. Я понял. До свидания, – Маринин поднялся с неудобного офисного стула и направился к двери.

– Виктор Васильевич, – окликнул его маклер, – вы забыли копию договора.

Четко осмыслить то, что произошло, не удавалось. Он еще не видел внука, даже, можно сказать, забыл о нем в земной суете похорон. Вспомнив, ужаснулся – что с ним делать? Пока мальчик жил в семье родителей подруги дочери Маринки, но нужно уже было думать, что он, родной дед, может ему дать. А давать-то как раз было и нечего. Квартира в далеком Узбекистане продана за гроши и те уже разошлись. С собой он привез только несколько золотых украшений жены, но как их продашь? Память… Да и разве ж это деньги? А жить теперь где? Кто такой этот Соснов? Что его связывало с Ольгой? Если любовник, то зачем квартиру ему продала? Почему просто не стала в ней жить с ним?

Маринин не заметил, как подошел к дому. К бывшему теперь уже дому дочери. Завернув во двор, он остановился в нерешительности. Посмотрел на окна квартиры и тут же рванул к подъезду: в окне явственно мелькнуло чье-то лицо. Маринин набрал на домофоне знакомый номер и, услышав сигнальный писк, потянул за ручку двери.

В дверях квартиры дочери стояла незнакомая девушка.

– Вы ко мне? – она нетвердо качнулась.

– Простите, я бы хотел видеть нового владельца квартиры.

– А вы кто?

– Я – отец прежней хозяйки. Ольги Марининой.

– А… Это та девушка, что была в машине с Владькой. Проходите.

Виктор Васильевич шел по знакомому коридору и опять ничего не понимал. Вся мебель, большей частью принадлежавшая когда-то теще Маринина, стояла на своих местах. Если Ольга продала квартиру, то с мебелью что ли? Это что же за сделка такая?

– Садитесь, – девушка первой опустилась в мягкое кресло, обитое потертым гобеленом, – У вас, наверное, куча вопросов? Вот и у меня тоже. Только кому их задать, не знаю!

– Кто вы Соснову?

– Я – Лариса, дочь последнего мужа его матери. Во как. Никто, то есть. Или сводная сестра? Мне было три года, когда мой отец женился на матери Владьки. Влад тогда уже окончил школу и поступил в Универ. Жил отдельно, с мамашкой у него контакта не было, впрочем, как и у меня, – девушка потянулась к бутылке с коньяком, стоявшей на журнальном столике, – Выпить не хотите?

– Нет, спасибо, – соврал он, вдруг застеснявшись пить с молодой девушкой.

– Тогда – курите, – она подтолкнула ему пепельницу, уже полную окурков, – Я же вижу, вам хочется.

– Спасибо, – засунул Маринин руку в карман за пачкой сигарет.

– Если вы хотите знать, что за отношения связывали Владьку с вашей дочерью, я не знаю. И почему она ему хату продала, не знаю. Ничего не знаю…Нам в московскую квартиру позвонили из милиции, попросили мамашку к телефону. А ее нет! Она после смерти моего отца успела уже троих любовников сменить. С последним сейчас в Италии отрывается. Пришлось мне ехать сюда. А тут – похороны, халупа эта старая. Что мне с этим делать? – она сделала глоток из пузатого бокала и затянулась тонкой сигареткой, – Мне на фиг не нужно этой головной боли! Я домой хочу, в Москву!

– У Владислава еще какие-то родственники есть?

– Нет, по-моему. Никто же не приходил на похороны! Только эта его паства гребаная!

– Паства?!

– Влад, оказывается, проповедником был! Хрень какая-то! Секта или братство религиозное. Они, овцы эти, как заладили на похоронах выть, жуть! Стоят человек двадцать и воют! А потом разбежались, как тараканы. Только, вроде, стояли около могилы, бац – нет никого! Я спросить хотела, знает кто про девушку эту, вашу дочь, кто она ему? Если, вдруг, жена? Да еще и ребенок от Владьки? Тогда бы эту квартиру обратно оформить, ему же жить где-то надо, ребенку! Хотя, вы же ему дед получается? Внука к себе заберете?

– Да, дед…Только забирать некуда. Я из Узбекистана приехал, служил там. О внуке не знал ничего, с Ольгой давно отношения не заладились…Ничего она нам с матерью не сообщила!

– И что теперь, вы его туда отвезете? К бабушке?

– Нет бабушки. Умерла, узнав об Ольге. И квартира продана. Там, знаете, сейчас русских не жалуют…

– Так забирайте эту! – девушка оживилась, – Она же сыну вашей дочери должна принадлежать! И будет где вам с ним жить!

– Это непросто. Юридически, владелец – ваш сводный брат Владислав Соснов, то есть, теперь – его наследники.

– А кто наследник?

– Ваша мачеха. Он ее родной сын.

– Точно! Ну, эта своего не упустит! Жалко! Я бы сейчас все переоформила обратно! Нет, она квартиру не отдаст, точно! А как же тогда вы с мальчиком? – она с сочувствием посмотрела на Маринина.

Что он мог ответить? Маринин вдруг почувствовал себя стариком, немощным и растерянным. Он поймал себя на мысли, что впал в старческий эгоизм, когда не хочется думать ни о ком другом, только о себе, покинутом всеми близкими. Он признавал, пусть не вслух, что почти не переживает за незнакомого пока ему мальчика, внука по крови, и не хочет думать, что же с ним делать дальше.

Он уже шел по улице и не узнавал ее, так все изменилось. Чужой город, чужой! Он ловил свое отражение в огромных, без единого грязного пятнышка витринах бутиков и не узнавал и себя. Чужой лохматый мужик, согбенный от усталости, в распахнутой куртке, смотрел на него равнодушно и мутно. "Нужно выпить чего-нибудь. Водки, что ли…Или я сойду с ума!" – подумал Маринин, доставая портмоне. В одном отделении лежали несколько десяток и сотня. В кармашке, закрывающемся на молнию, была спрятана последняя пятитысячная купюра, оставшаяся от продажи квартиры. "Трактир "На Троицкой", – прочел он на вывеске над дубовой входной дверью. Он толкнул эту дверь, зашел во внутрь и тут же присел за крайний столик. Маринин не знал, что за двести граммов вожделенной водки и нехитрую закуску он отдаст все содержимое своего кошелька. Чужой этот город ему, чужой…

Глава 17

Еще вчера она была жива. Он был у нее там, в клинике. А сейчас этот звонок…

Иван вспомнил их последнюю встречу: ехать пришлось довольно далеко, в пригород, по Ульяновской трассе. Около указателя на Алексеевку, как ему и объяснила Эмилия, он свернул. А примерно через километр дорогу ему преградил шлагбаум. Качинский вышел из машины, ему навстречу уже спешил крепкий парень в форме.

– Доброе утро. Могу я узнать, к кому Вы приехали?

– Это частная клиника?

– Да.

– К Эмилии Фальк.

– Да, хорошо, проезжайте, – он зашел в небольшой домик.

Качинский удивился. "Сколько же здесь пациентов, если охрана знает всех поименно?" – подумал он. Уже шагая за девушкой в симпатичном голубом форменном халатике по ковровой дорожке второго этажа, он понял, что немного.

Эмилия Фальк в теплом, несмотря на лето, махровом халате, сидела в кресле у открытой балконной двери.

– Доброе утро, Эмилия Яновна.

– Доброе, Ваня, доброе.

Его совсем не покоробило это фамильярное для пары дней знакомства "Ваня". Он глупо даже как-то обрадовался. Будто признал его кто-то очень значительный, известный, а не эта престарелая больная и весьма чудаковатая дама.

– Эмилия Яновна, я подготовил все бумаги, посмотрите?

– Подай, голубчик, пожалуйста, очки с тумбочки. Благодарю, – она внимательно читала текст завещания, чуть шевеля слегка подкрашенными губами. Дочитав до конца, протянула руку, – Давай ручку, Ваня, будем подписывать.

Он рассказал ей и о погорельце Полякове и об избитой девушке. И получил добро. "А последнего ты найдешь уже без меня, Ваня. Я ухожу…", – спокойно распрощалась она с ним, но он не поверил. Он искренне возмутился, рвался поговорить с врачами, но она властно его остановила. "Мне тоже жаль расставаться с тобой, ты должен это чувствовать. Если бы это было в моих силах…Прощай, голубчик. Не грусти!" Он долго не выпускал ее маленькую ручку из своей, умом понимая, что нет в ее словах и тени игры и кокетства. Только Знание…

Качинский набрал номер Беркутова.

– Привет, Егор. Давай пересечемся в обед. Дома обедаешь? Приглашаешь? Хорошо, согласен, Ленка у меня сегодня дежурит, так что от Галкиных пирожков не откажусь.

Он знал Галину всего год. Столько Беркутов был женат на ней. С первого взгляда всем было ясно: это его женщина. И тут же вспоминалась первая жена Егора. Вроде, жил с ней Беркутов по доброй воле, а смотреть другу в глаза без стыда Качинский не мог. Словно это он, Качинский, виноват в том, что она такая! Он тогда мог бы поспорить, что и многим друзьям Беркутова было тоже не по себе. А теперь он был рад за Беркутова. До того рад, что даже не сумел скрыть от того рвущиеся наружу эмоции. Хотя и не принято это было между ними: вот так, взахлеб. Он тряс Егора за плечи, похлопывал, много и глупо говорил, после чего долго не мог прийти в себя от несвойственного ему проявления чувств. Только внимательно посмотрев на молодожена, понял – а ему приятно!

Запросто прийти к Беркутову мог каждый. Это знали все знакомые Беркутова. Поэтому, легко согласившись на обед у друга, он прихватил в магазине бутылочку бальзама "Легенда Италмаса" и, оставив машину во дворе конторы, двинулся к Беркутовым пешком.

– Заходи, – Беркутов успел добежать до дома быстрее его.

– Держи любимую, – протянул ему Иван невзрачную с виду бутылку.

Этот бальзам "открыл" сам Беркутов. Не особенный любитель водки, он купил маленький шкалик бальзама, чтобы просто попробовать. Крепостью в сорок пять градусов, настоянный на двадцати шести травах, напиток оказался так хорош, что в следующий раз Беркутов купил уже пол-литровую бутылку. А теперь "Легенду" с удовольствием употребляли почти все, кто хоть раз побывал у него в гостях.

– Случилось что? Садись, давай, – Беркутов поставил на стол блюдо с пирожками, турку с кофе, две чашки и достал рюмки из буфета, – Галина ушла на встречу то ли с издателем, то ли с агентом, так что сегодня без изысков. Приступай.

– Эмилия Фальк умерла. Сегодня утром.

– Мир праху ее. Давай выпьем, – он разлил бальзам по рюмкам.

– Вчера она подписала завещание. Я знаю, ты в курсе. Что думаешь?

– Конечно, несколько необычно. Но, если подумать – кому плохо-то? Наследников не обделила, таковые отсутствуют. А людям, пусть и случайным, шанс дать, почему нет?

– Я согласен. Есть одно "но": нет одного жильца. На пятую комнату.

– Это как?

– Двоих она нашла сама: одна – Алевтина Орешкина, Бурова по мужу.

– Бурова? А муж…

– Да, по вашему ведомству, точно.

– Редкостной вредности и гнусности человек, – витиевато выразился Беркутов, – Так что Орешкина?

– Ушла от кормильца. Без ничего и в никуда. Живет у подруги, на даче. Мне нужно ее как-то найти. Имя подруги – Галимова Екатерина.

– Найдем, без проблем. Кто второй?

– Бывший журналист или сценарист кинокомпании «СТ-арт» Борис Раков. Остался без работы, жилья нет, к тому же, с алкоголем проблемы. Зять Яшина. Тоже бывший. Возможно, что "мордой в грязь" организовано им же после развода с его дочерью. Мобильный Ракова – вот, – Качинский протянул листок с номером, – Ему я позвоню сам.

А третьего подобрал я у горящего дома. Поляков Георгий. Квартира сгорела полностью, документов никаких нет, пьет по-моему, без работы. Тоже подходящий клиент. Он сейчас временно у меня в конторе кантуется. Вроде сторожа ночного. Ленка, знаешь, его звала к нам, но он ни в какую. Да! Девушку одну уже Ленка нашла. Привезли к ним в отделение, избитую, она оперировала. Ты же в курсе, – вдруг вспомнил Иван.

– Да. Юлия Фурцева. Я разговаривал с ней вчера. Банальная история. Она "работала" на Победе, ее сняли братки, попользовали, избили и выкинули. Но, что-то темнит девочка. Мне кажется, она не совсем вписывается…

– Эмилия согласилась.

– Тогда – без вопросов.

– Нет пятого. А через неделю я должен собрать у себя в конторе всех пятерых.

– Что вам тут не хватает? – Галина, стоя в дверях кухни, вопросительно перевела взгляд с одного на другого.

– Привет, Галина! – Качинский встал.

– Здравствуй, Ваня. У вас секреты какие, или меня посвятите? – спросила она, наливая себе чай.

– Речь об Эмилии Фальк, она умерла.

– Я знаю. Мне уже позвонили. Жаль. По – настоящему жаль. Вот так уходят одна за одной интересные женщины. И с собой свои тайны уносят. Что, Ваня, давит на тебя груз ответственности?

Качинский с удивлением посмотрел на жену Беркутова.

– Ты ее знала?

– Успокойся. Это же я ее к тебе направила. Я знаю ее давно, еще мама была с ней дружна. Со школы, между прочим. Это сейчас Эмилия осталась одна. Просто, из всех маминых подруг она единственная дожила до такого возраста. В последнее время я довольно часто к ней заходила, она что-то сдавать начала. Но ясность ума сохранила, хотя тебе, Ваня, могло показаться, что она несколько неадекватна.

– Да, поначалу…

– Нет! Возможно, ее идея с завещанием на квартиру немного не продумана, это так. Но, нужно знать Эмилию! Она и себя уверила, да и меня в свою веру быстро обратила, что все должно получиться замечательно. Она просто время не рассчитала, которое ей осталось. Ей так хотелось самой найти всех будущих жильцов! Не успела…

– Иван нашел еще двоих, Эмилия согласилась.

– Хорошо. Так вот, кого вам не хватает! – догадалась Галина, – Подождите-ка! Ваня, скажи, насколько реально оспорить сделку по продаже имущества, речь идет о квартире, если и продавца и покупателя нет в живых, а сделка совершена на прошлой неделе?

– Что-то я ничего не понял. Ты можешь поподробнее?

– Расклад такой, – Галина достала из сумки ежедневник и открыла его, – Некто Соснов Владислав купил у Ольги Марининой квартиру двадцать первого августа. А двадцать второго они оба разбиваются на машине. Насмерть. У Ольги есть пятилетний сын. По какой-то причине мальчик в квартире прописан не был. Более того, он даже не вписан в паспорт матери, опять загадка. Где женщина рожала, где мальчик зарегистрирован, ничего не понятно. Но, факт: при совершении сделки его интересы мать не учитывала.

– И что, никто не знает, откуда у женщины ребенок? А его отец? Ее родители, наконец? А кто такой этот Соснов?

– Ты, Беркутов, со своими вопросами меня уводишь от сути дела! Речь идет о самой сделке и только. У этой Ольги из Узбекистана вернулся отец, офицер в отставке. Жить ему, как можно догадаться негде, мальчик теперь на его попечении остался. Так есть реальная возможность вернуть отцу и сыну Ольги Марининой жилье или нет?

– А наследники Соснова что?

– Там мать родная. И сестра от второго ее мужа.

– Галя, тут нужно выяснить, какие права мальчик имеет. А, если он ей не сын? Кто сказал, что он ее сын? Свидетельство о рождении где? – опять вставил Беркутов.

– Да не знает никто ничего толком! Там какая-то история неясная. Этот Соснов – руководитель религиозной секты или, как его там называют, наставник или пастырь? В общем, мне сейчас все это рассказала буквально на бегу Лялька. Они с Мариниными когда – то в одном подъезде жили. Она Ольгу хорошо помнит. А сегодня она встретила ее отца. В трактире, на Троицкой, он ей и сказал, что приехал дочь хоронить. Давай я позвоню Ляльке, она с ним свяжется, и вы с ним встретитесь. Ваш клиент, точно! Нужно помочь человеку. Представляете: один, без жилья и с ребенком на руках. И денег, похоже, у него нет: Лялька уверена, что он последние в трактире оставил: сунулся туда, не зная цен. Ну, что – звоню?

– Звони, – Беркутов посмотрел на часы, – Пусть подходит ко мне, часам к трем.

– Я сейчас заскочу к себе в контору и тоже приду, – Качинский сложил бумаги в папку, – Мне кажется, мы нашли пятого. Думаю, Эмилия бы одобрила.

Глава 18

Он был не вполне трезв, когда отвечал на этот звонок. И соглашался, кивая головой невидимому собеседнику. Поэтому очень удивился, когда тот в конце разговора вдруг спросил его, согласен ли он прийти первого сентября в нотариальную контору по адресу… Он же уже сказал «да»?! Мужской голос в трубке вежливо, но настойчиво попросил повторить адрес, и он повторил. Только тогда мужчина отключился.

Он жил у Милки уже вторую неделю. Благо, что ее мамочка уехала в санаторий на целый месяц. И вторую неделю он пил. Милочка плакала, стаскивая с него, пьяного, грязные джинсы, материлась, обнаружив пропажу припрятанных от него рублей (он без труда находил все ее нехитрые захоронки) и опять плакала, когда он, зеленый, злой и почти трезвый вываливался из туалетной комнаты. Кормились они на ее зарплату секретарши в еще неокрепшей молодой фирмешке, где и директор – то пока имел гроши. Больше ей никуда не удалось устроиться после увольнения из компании Мазура. Да и компанией теперь владел не Мазур, а Василий Голод. К нему и соваться было бесполезно. Даже Милочке, а уж ему, Борису Ракову, тем более. И Борис запаниковал. Милочка настойчиво просила позвонить в Москву, сокурснику и бывшему другу, но он никак не мог решиться: друг-то бывший.

Борис встал с дивана и сунул ноги в сланцы. Посмотрел на телефон, все еще недоумевая по поводу звонка. Постепенно до него дошло, что это не шутка, сильно серьезен был голос говорившего. "Наследство американского дядюшки на меня свалилось, не иначе", – подумал он, насмехаясь над собой: родственников в сильно развитых странах у него не было отроду. Некстати вдруг вспомнилась старушка из сквера и его долг перед ней за завтрак в кафе. На миг стало стыдно, подумалось, может, и нет уж той старушки, уж больно стара была. И тут же стыд ожег вдвойне: за какие-то копейки он чуть не пожелал человеку смерти.

– Боря, ты проснулся? – донесся из прихожей звонкий голосок подруги.

– Да, – он машинально посмотрел на часы: почти полдень.

– Помоги с сумками. Еле дотащила. Неси на кухню. Разберу сама.

– Зарплату получила?

– Не угадал! Работу поменяла! – весело сообщила Милочка, радостно улыбаясь.

– Рассказывай, давай.

– Я опять работаю в «СТ – арте». Твой друг Леня Мазур порекомендовал меня самому Голоду. Между прочим, как хорошего работника. Борь, это шанс! И для тебя тоже. Я присмотрюсь, потом…

– Да пошла ты со своим Мазуром! Друг! Какой этот з…ц мне друг! Такое дело п…ть! И ты тоже – Ленечка! Гад последний, этот твой Ленечка! Знал, что у меня проект готов, только запустить осталось. Сам идею одобрил! А потом – пинком под зад. А я вот теперь без ничего остался.

– Так мы Голоду предложим! Только дай время! Мне нужно показать себя, что б я могла…

– Ты что, действительно такая тупая или я неясно говорю? На кой Голоду развлекательное шоу, он к выборам компанию купил! В мэры метит. А Ленечка твой у него главным лизоблюдом подвизается. Продался с потрохами Ленечка! А ты знаешь, вообще что-нибудь про Голода? Страшный человек! Они с моим бывшим тестем Яшиным вместе начинали. Тогда еще Крестовский с ними третьим был. Позже, правда, как-то все поделили, или Крестовский их подмял, хрен поймешь! Ты думаешь, тихо эта дележка прошла? На Голоде крови, как на тебе веснушек! Не ходи туда, Милка! Мазур, скотина, не понимает, куда полез. Да, хрен с ним, его не жалко!

– Боря, чего мне бояться? Я же всего-то секретарь!

– Дура ты! Я сказал – не ходи туда! Все!

– Борь, мама скоро приедет. Ты же ее знаешь, если бы ты моим мужем был…А так… Она же не поймет, почему ты здесь!

– Прогоняешь? Ладно, не плачь. Я понимаю, – он обнял уже готовую расплакаться Милочку.

– Мы бы квартиру снять могли. Пусть не в центре.

А вот жить с Милочкой, хоть и в гражданском браке, Борис не хотел. Ну, с какой другой бабой, запросто. Потому, как смотреть нелюбимой в глаза и врать он мог. Любой другой нелюбимой, только не Милке. Он искренне ее жалел. Болел, когда ей было больно. Вон, палец недавно порезала сильно, так он аж потом покрылся, до того испугался. Кровь капает, Милка смеется ("Будто в первый раз палец режу, Борь! Лучше, пластырь неси!"), а ему страшно. Так и не смог ей ничем помочь, руки тряслись. Так, иногда встречаться, да вот сейчас, вынужденно, это одно. А жить вместе, в какие-то обязательства ввязываться! Нет, только не с ней! Это – каждый день себя виноватым чувствовать. К тебе со всей душой, а тебе ни душа не нужна, ни тело.

– Что ты молчишь?

– Мне нечего сказать, – он уже давно научился избегать ее взгляда.

– Значит, все по-прежнему. Я поняла, Раков. Ты волен уйти, когда захочешь.

– Я постараюсь быстрее. Что-нибудь придумаю. Прости.

– Не старайся. Глупо было с моей стороны…А работать у Голода я буду.

– Ну, и дура, – почти равнодушно бросил он, испытывая облегчение от быстро закончившегося разговора.

Он не стал ничего говорить Милочке о звонке нотариуса. Поначалу не вспомнил, позже показалось, что уже незачем. Он, конечно, пойдет в контору. Так, любопытства ради. Потому, как почти на девяносто девять процентов он был уверен, что его с кем-то перепутали.

Глава 19

– Здравствуйте. Мое имя Качинский Иван Семенович.

Взгляд Ивана почему-то задержался на молодой девушке, бледной и немного напуганной. Это была Юля Фурцева, только недавно выписавшаяся из больницы. Если бы не жена Качинского Леночка, которая буквально опекала девушку до самой выписки, и как хирург, и как бывшая соседка, Юля сбежала бы. И, уж конечно, не пришла к Качинскому в контору.

Крупный седой мужчина, ссутулившись, сидел на жестком стуле у окна. Он был спокоен, и создавалось впечатление, что он знает что-то, неведомое другим. Остальные слегка нервничали, это было заметно. Качинский видел, как сжимает и разжимает ладони невероятно красивая женщина, Алевтина Бурова, и ходит по кабинету, словно не находя себе места, журналист Борис Раков. Только погорелец Поляков расположился на мягком диване по-хозяйски, но и его спокойным назвать было нельзя.

Ответили на приветствие Качинского не все: промолчал Раков, и Юля Фурцева испуганно вскинула брови.

– Я прошу несколько минут внимания. Речь пойдет о не совсем обычном завещании некоей Эмилии Яновны Фальк. Кому-то из вас знакомо это имя? Я так и думал, – Качинский удовлетворенно кивнул головой, глядя на недоуменный лица собравшихся, – И все же двое из вас с ней встречались. Вы, Алевтина Андреевна, помните старушку в сквере, с которой вы разговаривали в день рождения вашего мужа?

– Да, конечно, – заметно сильно удивилась Аля.

– А вы, Борис Сергеевич, даже завтракали с ней в кафе.

– Как ни стыдно признаться – за ее счет, – буркнул Раков, – И что же от нас хочет эта Эмилия Фальк, я правильно назвал имя?

– Правильно, Борис Сергеевич. Теперь я могу приступить к разъяснению сути дела, из-за которого я вас здесь собрал.

Эмилия Яновна Фальк при жизни владела пятикомнатной квартирой в доме на углу Дворянской и Воскресенской улиц. Вас пятеро, по числу комнат. Каждый из вас на сегодняшний день оказался по каким-то своим причинам в сложном положении. Эмилия Яновна просила меня оказать вам некоторую помощь, – Качинский остановился, ожидая вопросов. Но все молчали, – Каждый из вас получит по сто тысяч рублей на личный счет в банке и право проживания в одной из комнат ее квартиры.

– Простите, а сама Эмилия Яновна жива? – Аля тревожно посмотрела на Качинского.

– Нет. Сегодня девять дней со дня ее смерти.

– Я что-то не понял, от нас-то что требуется? Зачем старушке, царство ей небесное, все это нужно? – Борис Раков неопределенно махнул рукой.

– Она дает вам шанс. Шанс не опуститься, выжить, состояться в этой жизни. От вас нужно одно – постараться этот шанс использовать. И, самое главное условие завещания, – Качинский тяжело вздохнул, – Вы можете проживать в квартире ровно год, начиная с сегодняшнего дня. Через год вы сами будете решать, кто использовал подарок Эмилии Фальк с толком, а кто проиграл.

– Как это проиграл? Что за игра такая? Ну, проем я эти сто тысяч, не фиг делать, поживу год. И свалю. Спасибо, конечно, за квартиру не платить, о куске не думать. Но это – год. А дальше?

– Вы не поняли, Борис Сергеевич. За этот год вы должны подняться, а не остаться на прежнем уровне. Вот вы, например, могли бы продвинуть свой сценарий, не так ли?

– Много же я наболтал старушке за чашкой кофе, – опять буркнул Раков.

– Честно, но я тоже пока не понимаю смысла в такой благотворительности, – произнес Виктор Васильевич Маринин, самый старший по возрасту из присутствующих.

– Вы, Виктор Васильевич, единственный из всех, кто уже имеет источник дохода. Но, жить вам негде, так? Пока пройдут суды…

– Хорошо, я согласен. Но, как я могу, как вы сказали "подняться"? Я – бывший майор, теперь работаю в охране, карьеры там не сделать, в торгаши, где можно раскрутиться, я никогда не пойду, хоть расстреляй.

– Ваше основное вложение – ваш внук. Ему нужны любовь, внимание и лечение, не так ли?

– Ну, это же я и так уж…сам. Мне чужого не нужно. Я сам заработаю на внука.

– Вот и работайте. И живите. Растите мальчика.

– Но это же не материально?

– А кто говорит только о материальных успехах?

– Короче, я понял. Главное – не спиться, так? – Раков весело зыркнул на Полякова. Тот покраснел, – А приз-то какой? Поиграемся год, определим победителей, а приз?

– Призом будет квартира стоимостью двести тысяч евро в собственность, – довольно жестко произнес Качинский.

– Эта, старушкина? Вся, целиком? – ахнул Раков.

– Да. Квартира, бывшая во владении Эмилии Яновны Фальк, через год будет принадлежать тому, или совместно тем из вас, кто действительно встанет на ноги и очень твердо. Так что, просто проесть сто тысяч и не спиться за это время, этого мало, Борис Сергеевич.

– А когда можно будет заселяться в квартиру? – все разом повернулись к молчавшей до этого девушке.

– Прямо сейчас. Ключи у меня, до дома – пешком десять минут. Только вы должны подписать договора найма и получить под расписку банковские карты. Если, конечно, согласны.

Первым к нему подошел Поляков.

– Я этого не ожидал, Иван Семенович. Только одного не пойму, я-то как в ваш список попал? – растерянно глядя на Качинского, спросил он.

– А с вами, Георгий Аркадьевич, мы встретились как раз в тот день, когда у меня побывала Эмилия Яновна. На следующий день я рассказал ей о пожаре, и она согласилась вам помочь. Вот и все.

– Спасибо. Огромное спасибо.

– Не подведите, Поляков. Она в вас поверила. Кстати, документы восстановить вам поможет мой друг. Позвоните ему завтра, он вам скажет, куда прийти, – Качинский протянул Полякову карточку с телефоном Беркутова.

– Спасибо.

– Еще одну минуту внимания, – Качинский достал из сейфа пластиковую папку, – Эмилия Яновна сама выбрала комнаты для каждого из вас. Вот план. Комнаты меблированы по необходимости, вы можете делать в них ремонт по своему вкусу, покупать вещи, делать перестановки. По желанию вы можете получить временную регистрацию по этому адресу. Или можете зарегистрироваться, где хотите, это несущественно. По всем возникающим вопросам обращайтесь ко мне, вот мои номера телефонов.

– Почему у меня такое чувство, что старушка нас поимела? – Раков вопросительно посмотрел на Алевтину, – Давайте знакомиться, соседка. Я – Борис Раков, журналист, сценарист. Холост, сердце свободно.

– Алевтина Бурова, – сдержанно ответила Аля, отворачиваясь к подошедшей девушке.

– Я – Юля Фурцева, – девушка улыбнулась Алевтине.

– Рада знакомству, Юля.

"Спроси меня, почему я согласилась на эту авантюру, ведь не отвечу! Мне и жить есть где – Катерина не прогонит, да и у Светки комната все время пустует. Работу, какую– никакую, я найду, да хоть бы в школе, воспитателем продленки, например. Зачем мне все это? Все дело в самой Эмилии. Нужно признать, задела она меня в ту нашу встречу. Жаль, что она умерла. Что-то в ней было такое, близкое. Или это мое сожаление по этому, вымирающему поколению. По женственности, благородству и красоте. Да…Когда умерла бабушка Ленки, мы учились в девятом классе, один из ее довольно молодых поклонников тогда сказал: "Уходят женщины, одна за другой уходят". Такая тоска была в его голосе! О ком он думал? Не о нас, обтянувших задницу джинсой и в кроссовках на босу ногу! О них, слабых внешне, но сильных духом, красивых в своем естестве, понимающих и умных. Нам за ними уже не угнаться! Вот и Эмилия из них. Но, почему же она все повторяла, что я на кого-то похожа? На кого же?" – Аля уже знала, почему она согласилась. Она хотела найти ответ на этот вопрос. Найти в доме самой Эмилии Фальк.

Глава 20

Первое, что сделала Юлька – это купила телевизор. Она держала его включенным всегда, когда находилась в комнате, тем самым отгораживаясь от звуков коммуналки. Она все еще боялась. Боялась лишний раз выйти из дома, даже в соседний магазин, боялась начать искать работу, боялась позвонить Тамарке. А хотелось. Просто, чтобы поговорить. Поговорить о том, как ей удалось выжить.

Тамарка была верующей. По крайней мере, ходила в церковь регулярно, постилась, но вот воздерживаться от плотских утех даже во время Великого поста не могла. Тамарка, как считала Юля, была шлюхой по убеждению, не для денег, а удовольствия ради. Внешностью обладала не броской, телом полноватым, характером легким и любвеобильным. Мужики попроще, из командировочных, с удовольствием упражнялись с ней в несложном сексе, платя по таксе, и никогда сверху: ничем таким особенным она удивить не могла.

А для Юльки Тамарка была не подругой вовсе, скорее старшей сестрой. Чем-то она напоминала Нелли, веселую хохлушку, последнюю жену отца. Хоть и бросила ее Нелли, но не держала на нее зла Юлька, даже понимала где-то: чужой ребенок-то к чему? С отцом они расписаны не были, кооперативная квартира была отобрана у него справедливым советским судом, как и все найденные в доме ценности, Юля пристроена не к чужим людям, а к родственникам. Все, как бы, хорошо!

Судьба Тамары была похожа на Неллину – сама она приехала из Молдавии, пристроилась в работницы на молокозавод, быстро к работе поостыла, да и мужика найти в бабьем царстве было сложно. А для того и приехала! Ушла на стройку, шустрый прораб оприходовал ее девичью честь, по сдаче объекта смылся вместе со всей бригадой, оставив Тамарку, как говорят, в интересном положении. Легко родив Миньку, Тамара быстро смекнула, что с ребенком и вовсе никому нужна не будет, а мужика-то хотелось, вот и стала сдавать себя внаем: и деньги завелись, и женское удовольствие получала регулярно. Откровенно признаваясь в своих слабостях, она также откровенно каялась перед иконой Божьей Матери, думая, что та ее поймет и простит: женщина все же.

Юля по неопытности все не так делала в сложной профессии платной любовницы: то гонор свой перед клиентом покажет, то чаевые закроит от сутенера. Если б не Тамарино заступничество, быть ей битой часто и больно. Так уж и повелось, что за любым советом – к ней.

Поэтому и не хватает ее сейчас Юльке.

Юлька встала с дивана, посмотрела машинально в зеркало шкафа. «Худовата, мать!» – подумала про себя нелестно, и тут же мелькнуло: а кому теперь нравиться-то? В профессию возврата точно не будет, она, еще лежа в кустах на обочине дороги и корчась от боли, кому-то там свыше обещала. А Марка ей теперь не видать. Потерян для нее он, вместе с надеждой на счастливую жизнь потерян! Выбил из нее эту надежду заботливый папочка любимого!

Юля невольно дотронулась до живота: хоть и аккуратно ее Елена Вадимовна заштопала, а шов до сих пор рукой сквозь майку прощупывается. Это же надо, своей бывшей соседке на операционный стол угодить! Юля, когда от наркоза отошла, сразу ее узнала, хотя и не виделись они лет десять. Как потом оказалось, и та ее вспомнила сразу. И отца Юлиного, и Нелли. И всю эту историю…Пожалела ее ненавязчиво, отца добрым словом вспомнила, над Неллей пошутила: как та смешно ругалась на пацанву во дворе. И спрашивать начала, где живет теперь, чем занимается и, самое главное – как на дороге оказалась. Скрывать профессию смысла не было: все равно мент приходил, пришлось сказать, что клиенты избили. И не помнит она их и не знает. И наказывать некого: просто сняли они ее на дороге, за ноги длинные и призывно задранную юбку. Побоялась Юля всю правду Елене рассказать, мент-то явно ее знакомый! Расскажет ей, она – ему, а он – к Голоду: у того пол – милиции куплено. Хотя, может быть, этот Беркутов из честных, такое случается. Сейчас помог вот паспорт восстановить и, главное, регистрацию не в городе, а в селе. Она попросила, он, не спрашивая, сделал. Поверил, что на дорогу она больше не выйдет. А Елена ее старушке порекомендовала.

А вот что ей дальше делать, она, Юля, не знает.

В дверь постучали. Юля приглушила звук телевизора и откинула защелку. Зачем она запирала замок на фиксатор, она объяснить не могла.

– Юля, к тебе пришли, – Алевтина кивнула в сторону коридора.

– Кто?! – она невольно отшатнулась в глубину комнаты, до того вдруг стало страшно.

– Женщина, – спокойно ответила Алевтина, глядя на Юльку с удивлением.

– А…Я сейчас. Спасибо, – пролепетала Юлька, выходя в коридор.

– Юля, привет! – Елена уже снимала куртку и невысокие сапожки, – У тебя тапки какие-нибудь есть?

– Да, сланцы. Я сейчас принесу, – Юля метнулась назад в комнату.

В гости к Юле еще никто не приходил. Да и кому? Юля знала, что у Алевтины в шкафчике в прихожей, в отдельном пакете лежат «гостевые» тапочки: есть у нее подруга Катерина, с которой они кофе пьют, запах по всей квартире разносится. У Виктора Васильевича – детские тапки, для внука. К Полякову никто не ходит, нелюдимый этот Поляков, Юля с ним за этот месяц только раза три на кухне сталкивалась. А к Ракову если кто и приходит, то он открывает дверь черного хода, его комната – рядом. И тоже, с гостями, похоже, и у него не густо. И дома он бывает редко.

– Проходите в комнату, Елена Вадимовна.

– Ждала я от тебя приглашения, да так и не дождалась! Визитку мою с телефонами потеряла? Так у Качинского бы спросила.

– Я…не устроилась пока, – соврала Юлька и покраснела.

– Брось! У тебя нормально. Только не хватает чего-то. Безлико. Подумай, салфеточку хоть на стол свяжи, фотку в рамке поставь.

– Я вязать не умею…

– А что ты умеешь, Юля? – вдруг серьезно спросила Елена.

Юлька отвернулась к окну.

– Прости. Но – месяц прошел. Я думала, ты сама решишь, что тебе помощь нужна, и позвонишь. Юль, ну не панель же тебе возвращаться! У меня к тебе предложение. Пойдем к нам в больницу санитаркой. Ну, собственно ты будешь числиться санитаркой, по трудовой книжке. На самом деле, тебе придется мыть полы только в одноместных палатах, сама понимаешь, те, кто там лежат, люди денежные, абы кого в палату не допустят. А по рекомендации…

– И вы меня рекомендуете…

– Да, – твердо ответила Елена, – Ты пойми. Тебе учиться нужно. Язык – то подзабыла уже? Ты же в английской гимназии училась! Восемь лет! Тебе только вспомнить! Купишь учебники, кассеты. На курсы, в конце концов, можно пойти. Это – твой шанс. Времени работа у тебя много не займет. А стаж идти будет.

– Я в институт не поступлю. Даже, если английский на пять знать буду. И куда я с этим знанием? Да куда я вообще в этом городе могу поступить? – Юлька вдруг расплакалась.

– Юлечка, да что с тобой? С прошлым же все! Я же по тебе вижу, не вернешься ты к прежнему занятию. Или еще что-то есть? Юль, не молчи!

– Мне нельзя в городе оставаться. Меня ищут наверняка.

– Ты что, совершила что-то противоправное? У клиента что-то взяла?

– Нет! Меня искать будет Голод. Отец моего одноклассника Марка. Это его холуй избил меня, а не братки, как я рассказала вашему Беркутову. И, если он меня найдет, добьет.

Юлька рассказала все. С того дня, как вернулась в город, чтобы поступить в училище. Отворачиваясь от Елены, когда было особо стыдно. А стыдно вдруг стало за каждый прожитый день. И за то, что поехала к Марку. Этого уж точно не нужно было делать. И верить в свалившееся незаслуженно счастье не стоило…

– И что, думаешь, Марк тебя не искал?

– Наверное, нет. Скорее всего, подумал, что я сбежала. Поверить мне не мог, что я вдруг – и влюбилась. А я, правда, как в романах – раз и пропала! Верите?

– Бывает! Я с Качинским также, влюбилась в него по уши в первый же день, в подъезде, после первого поцелуя. Пока просто гуляли – вроде парень, как парень! А прикоснулся, ноги у меня подкосились, и тут же я поняла – все, конец мне.

– Вот-вот.

– Так. Собирайся, едем к Беркутову. Заявление напишешь. Нельзя же, в самом деле, так все оставить!

– Нет, Елена Вадимовна, не поеду. У Голода в ментовке много своих.

– Даже не думай! Это не о Беркутове! Егор – законник, аж, тошно. Да, а в том, что тебя Марк не искал, ты права. Ведь, когда человек пропадает, в первую очередь больницы обзванивают.

– А он не звонил…И, вообще, тема с Марком Голодом закрыта, – Юлька вдруг разом решила все, – Спасибо вам, Елена Вадимовна. На работу я к вам пойду. Не могу больше дома сидеть. И в квартире этой год проживу. Все равно деваться некуда. А потом посмотрим.

– Как хочешь. Приходи завтра в клинику, у меня дежурство. Паспорт не забудь, трудовую оформим. Мне пора, Качинский скоро домой вернется. Давай, провожай.

Всю недолгую дорогу домой Лена думала о Юльке. «Все-то в ее пока еще короткой биографии не так. А в чем ее вина? Да ни в чем! Беда пришла, когда она посмела отвернуться от сынка Голода! Обидела, видишь ли, сыночка! Дай-ка я ее семью по миру пущу! Ну и дрянь же мужик! Да и мужик ли? Месть какая-то…бабья. Ну, поговорил бы с сыном, что не последняя Юлька у него в жизни, это же понятно. Хотя, судя по Юлькиному рассказу, этот Марик ее до сих пор любит. Знает ли он про то, что это отец девушке судьбу сломал? Вряд ли. Стоп! Юлька сказала, что Марк уехал с отцом разбираться. Мог старший Голод убедить сына, что он не виноват в истории с ее отцом? Мог. А когда Марк, вернувшись, обнаружил, что Юльки дома нет, мог папаша выставить сей факт доказательством, что Юлька его обманула? Вполне. Вот видишь, мол, сынок: наврала и сбежала. И Марк не стал ее искать. Если же он немного умнее, и не послушал папочку? Должен был начать поиски Юльки. С чего? С подружек по ремеслу. А те, наверняка сказали, что Юлька пропала. Тогда Марку остается только искать ее по больницам. Или забыть и не искать вовсе. А, что же должен сделать по логике вещей Голод-старший? Убрать Юльку. Насовсем. Только так. Потому что, если она встретится с Марком, может рассказать про то, кто ее избил. Остается вопрос, почему Голод вообще оставил Юльку в живых? Скорее всего, хотел просто напугать…Что же, это ему удалось. И, чтобы там Юлька ни говорила!» – Лена достала из сумки телефон.

– Егор, здравствуй. Извини, что отрываю от дел. Я насчет Юли Фурцевой. С ее избиением, как я выяснила, не все так просто…

Глава 21

Комната ей понравилась сразу. Еще даже не зайдя внутрь, стоя на пороге, она вдруг поняла, что это – ее место. Ее мирок, уже обустроенный почти незнакомой ей Эмилией Фальк, угадавшей даже с выбором мебели и цветом штор. Аля не знала, что там в других комнатах, но это было и неважно. Возможно, и не хуже. А здесь не было ни одной вещи, от которой бы хотелось избавиться.

Собственно, комнату можно было бы назвать библиотекой: одну стену занимали книжные стеллажи. Угловой диван стоял у углового же окна, выходящего во двор. Огромное старое кресло и торшер с прикрепленным к нему полированным столиком, занимали уютное место рядом с книгами. Еще в комнате стоял платяной шкаф и застекленная посудная горка. Не хватало только стола. «Если бы для семьи, я купила бы большой, круглый, а так – журнального достаточно: Катерина вдруг на кофеек забежит или Светка», – подумала она тогда, месяц назад.

Столик она купила овальный и не такой уж маленький. А Катерина пришла к ней только через две недели: пока с дачи в городскую квартиру перебазировались, дети в школу определились и с мужем утряслось.

Все бы хорошо, только Бурова из своей жизни ей выгнать до конца так и не удалось. Он звонил ежедневно, сначала вроде только для того, чтобы дела порешать: она приходила, куда говорил, ставила подписи, выслушивала потом от Катьки «дура ты, Орешкина». Дела кончились, а звонить Буров не перестал. Так и говорил, что, мол, звоню так просто, по старой памяти. Вот когда началось это «просто», Аля возмутилась. Не то, чтобы мешал он ей этими звонками, но настроение почему-то резко падало, голос у него, что ли такой гаденький был, или Аля себе все напридумывала? Только однажды послала она бывшего уже по бумагам мужа грубо и далеко. Слов он раньше от нее таких никогда не слышал, минут несколько молчал в трубке, Аля уж решила, что отключился наконец, но вдруг выдохнул ей неожиданно громко в самое ухо «стерва». Тут уж она со спокойной совестью нажала кнопочку с нарисованной на ней красной телефонной трубкой и победно улыбнулась, жалея только о том, что не видит Буров эту ее победную улыбочку.

Можно бы и задуматься было о личной жизни, тем более, что и Катерина и, вернувшаяся с очередного показа Светка, наперебой вдруг стали приглашать ее в гости, где непременно оказывался кто-то не совсем женатый или совсем уж холостой. Как-то раз после очередной такой вечеринки Аля высказала подругам все, что хотела, а потом и проболталась о том, о чем молчала даже для себя: о соседе по коммуналке, притягивающем ее одним только скромным своим поведением, ненавязчивостью и спокойствием. Заикнувшись, что ей и искать, вроде не надо: рядом, мол, живет, она услышала заинтересованное «с этого места поподробнее, пожалуйста», и застыдилась. Рассказывать было нечего, все было на уровне смутных ощущений, неясных взглядов, случайных встреч на кухонной территории или в коридоре. Разочаровавшись из-за ее немногословности, Катерина со Светкой разом от нее отстали, время от времени задавая вопрос «ну, как?». Касалось это неразвивающихся совсем отношений, нового сказать Аля ничего не могла, только вздыхала потерянно. Что-то в ней было не так, думалось ей вечерами, когда она прислушивалась к шагам за дверью комнаты: его уверенную походку она уже могла отличить от других мужских шагов, даже особо не напрягаясь. Ей казалось иногда, что она и не слышит ухом, а внутренне чувствует, что вот это он прошел, потому, что вдруг отчего-то сжималось в груди и отпускало потом не сразу, и будто нехотя, сладко исчезая за хлопнувшей дверью его комнаты. Аля знала, что унес он вот сейчас пусть очень маленькую, но частичку ее энергии, унес с собой, даже не подозревая об этом. И жалко ей этой части себя не было, пусть бы взял все, так ведь, похоже, не нужно ему…Больно было, как никогда раньше, поняла она, что вот так страдают, мучаются и умирают от невиданного до сей поры ею, Алевтиной Буровой, чувства, называемого любовью.

Они уже месяц вместе, разделенные общей стеной их комнат и таким ненужным ей соседским взаимным уважением и паритетом. Хотелось, что б постучал он уже к ней в дверь, с намерением постучал, не дети же, в самом деле! Но он только вежливо здоровался по утрам на нейтральной кухне. Да иногда Аля, замирая потом от восторга, ловила ласковый (не казалось, точно!) взгляд его увлажненных глаз. И наступающую тут же вслед печаль. Ей опять было больно, даже расплакалась однажды, не нарочно, так получилось, едва успевши скрыться в своей комнате. Замерев в своем кресле, прислушивалась к остановившимся шагам около ее двери, ждала стука и побоялась подойти к ней и распахнуть перед ним. Добоялась – постоял и ушел, она словно вздох его услышала, и принялась плакать дальше. Так и заснула в кресле, неудобно изогнувшись и забыв укрыться. Ночью проснулась от холода: отопление еще не включили, а начало октября выдалось не теплым. Поругав себя за ненужную сентиментальность, легла в холодную же постель, закопалась в пуховое одеяло и тогда уже окончательно провалилась в сон.

И, как показалось, тут же что-то вытолкнуло ее из этого сна: то ли звук посторонний, то ли чье-то присутствие. Аля села в кровати резко, так, что голова закружилась, напрягла зрение, пытаясь разглядеть неясную тень, но ничего не увидела. Успокоившись не сразу, заснула вновь, вот тогда-то и приснилась ей Эмилия Фальк. Сон был бы явью, до того реально выглядела старушка, если бы не факт, что умерла она. Эмилия говорила ей вещи странные, о далеких очень временах, о вине своей, не отмоленной при жизни, и просила о помощи. Утром Алевтина вспомнила весь сон подробно, только без одной детали: сказала ей Эмилия, в чем грех ее, или умолчала. И чем Аля могла ей помочь, непонятно.

Утром вышла сварить себе кофе, достала с полки турку, высыпала из кофемолки порошок и поставила на плиту.

– У вас кофе сейчас убежит, Аля, – услышала спокойный голос за спиной, вздрогнула и пролила уже почти готовый напиток на горелку.

– Это я виноват, простите, – он посмотрел на нее раскаянно, схватил турку, тряпку и слегка отодвинул ее плечом от плиты, – Идите, Аля, к себе, я сейчас все исправлю: обещаю, кофе я варить умею, еще могу сделать омлет, позавтракаем вместе?

Этот его сумбурный монолог вернул ее к жизни, она согласно кивнула, отправилась к себе, послушавшись безропотно и переступая негнущимися ногами. Как-то все нечаянно случилось, не так представлялось. «Да что случилось-то!» – одернула она себя мысленно от преждевременной радости, лихорадочно прибирая расхристанную в беспокойном сне постель.

Глава 22

«Классная идея, классная!» – пело у него все внутри от внезапно решенной задачи. А задачка состояла в том, что остался он со своим, казавшимся таким гениальным, сценарием в полной изоляции от людей нужных и могущих ему помочь. То есть, у разбитого корыта. Даже Милка, до того смотревшая ему в рот, смело высказалась по поводу бесполезности его труда (а ведь работал-то он как!). «Кому это сейчас нужно, Боря?» – бросила она ему небрежно в ответ на его просьбу показать сценарий Голоду. А дело все было в том, что взлетела Милочка при новом шефе до высот невиданных: из простых секретарш в личные и незаменимые помощники. Вот и сунулся к ней Борис, так подло ее бросивший. И, после ее отказа, решать, как дальше жить и, главное, приблизиться к заветной квартирке, ему придется заново. И, похоже, решение он нашел. Осталось только испросить высочайшей аудиенции, и, желательно, без присутствия Милочки. Не женского ума это дело!

Вот и караулил Борис великого Василия Голода возле здания офиса телекомпании СТ – арт», всматривался в подъезжающие машины, не он ли? Дождался.

Серебристый джип выпустил из своего теплого нутра сначала самого Голода, потом Милочку, любовно поддерживаемую крепкой рукой шефа. «Все понятно – спит с ним Милка, вот с…!», – у Бориса вдруг защипало в носу от нахлынувшей злости на неверную подругу. Но, тут же наклеив улыбочку, он ринулся к ней.

– Привет! – точно увидел вот так, проходя мимо.

– Здравствуй, Борис, – спокойно ответила она.

– Добрый день, – вежливо, но без подобострастия, поздоровался он тут же с Голодом, ловя момент, пока тот не ушел.

– Добрый, – равнодушный кивок Борису, – Не задерживайся, Мила, – потеплевшим голосом Милочке.

Он умоляюще посмотрел на нее, сдерживаясь, чтобы не схватить в отчаянии Голода за рукав куртки: только бы удержать хоть на миг.

– Василий Валентинович, я хотела бы попросить вас принять моего старого знакомого, если можно, – проговорила быстро, но без тени страха в голосе.

– Мне хватит десяти минут, – торопливо бросил Борис, посылая Милочке благодарный взгляд.

– Хорошо, пойдемте.

Кабинет Голода не был шикарным. Как понял Борис, даже комнатки отдельной для отдыха не имелось. Или не расслаблялся Василий Валентинович во время работы совсем? Так не бывает! Даже у Леньки Мазура…

– Присаживайтесь. Я вас слушаю. Только вкратце, для начала.

– Да, конечно. У меня есть идея реального кино. Конкретная. Вот, посмотрите, – Борис достал из кармана диск.

…Установить камеру на кухне было несложно. И камера плохонькая, качества никакого и месяц записи ничего особенно не дал. А сегодня… это уже можно показывать..

– Я пока ничего не понимаю, – Голод оторвался от компьютера, – Поясните.

– Это снято в коммуналке, где я сейчас временно проживаю.

– Вы хотите подглядывать за соседями? – поморщился Голод.

– Можно я подробно расскажу, а вы послушаете? Это необычная коммуналка. Она принадлежала некоей Эмилии Фальк. Старушка была с прид…с фантазией, поэтому оставила необычное завещание. Она решила облагодетельствовать несколько человек, попавших в трудные жизненные условия. В квартире пять комнат, нас пятеро жильцов, совершенно случайных, незнакомых до этого друг с другом людей. Каждый из нас получил право проживания в одной из комнат и банковскую карту на сто тысяч рублей. Старушка решила, что даст нам шанс на то, чтобы мы смогли «выйти в люди», – усмехнулся, но, поймав брезгливый взгляд Голода, торопливо продолжил, – Мы должны устроиться на работу, оставить вредные привычки, у кого есть, и доказать, что что-то можем.

– Зачем и кому?

– Те, кто «поднимутся», получат всю квартиру в собственность.

– И кто же будет решать, кто достиг высот, а кто нет?

– Мы все вместе. Через год. Речь идет о двухстах тысячах евро, столько стоит квартира.

– Это должен быть один человек?

– Нет. Но, можно сделать так, что останется один, – Борис многозначительно замолчал.

– Я не понял…Один, это – вы? Так зачем вы пришли ко мне?

– Если все снимать, получится домашнее видео. Реальные съемки, страсти, борьба за хорошие деньги. Любовь, страдания, – он кивнул на диск, который лежал перед компьютером.

– Вы в дружбе с законом? – спросил насмешливо Голод, – Вы можете у этих людей получить разрешение на съемку?

– Нет. Но, согласитесь, фильм может предназначаться и не для широкого просмотра. Вложения небольшие, для вас, – уточнил Борис, – Продажа на определенном рынке окупит все во много раз.

– Вы предлагаете мне вложиться в производство домашнего фильма? И, как вы думаете, мне это нужно? Вы гарантируете, что там будет на что посмотреть? Тем, хотя бы, кому такое интересно.

– Находясь среди этих людей, я могу влиять на обстановку, обостряя ее. Я буду устранять одного конкурента за другим.

– Вы собираетесь их убивать? – опять насмешка!

– Нет, зачем же! Я знаю, как это сделать мирно. Одного, например, достаточно только вовремя споить. Это несложно, он и так каждый день тайком напивается в своей комнате.

– У вас все? Мне пока не интересно. А что за люди живут у вас в соседях?

– Отставной майор Маринин Виктор Васильевич. Кажется, служил где-то в республиках. Потерял дочь и жену. Остался внук, живет в санатории. Алевтина Бурова. Ушла от мужа ни с чем. Он какой-то начальник…

«Так, любопытно. Не нашего ли милицейского друга это жена?» – подумал Голод про полковника Бурова.

– Поляков Георгий Аркадьевич, погорелец. Спалил по пьянке собственную квартиру.

– Поляков?

– Знакомый?

– Возможно, – уклонился от прямого ответа Голод.

– И последняя – молодая девушка Юля Фурцева. Ничего про нее не знаю, только то, что она была кем-то жестоко избита и недавно вышла из больницы.

«Нашлась наша красавица! Вот куда ты из больницы делась! Да, это судьба. От меня не сбежишь!» – Голод уже с интересом стал вслушиваться в бубнившего Ракова, – «А любопытная у них там подобралась компания! Сбежавшая от без пяти минут генерала Бурова жена – можно сделать мужику подарок! Заклятый школьный дружок Жорка Поляков – так и быть, помогу и на этот раз. И эта девка, которую нужно убрать. А передо мной сидит придурок, который это сделает. И фильм может получиться весьма забавным!» – усмехнулся про себя Голод.

– Хорошо. Я подумаю, – остановил он Ракова.

«И чего вдруг?» – бросил Борис на Голода быстрый взгляд, – «Передумал-то с чего? Да, фиг с ним! Нужно решить еще один вопрос!»

– Василий Валентинович, у меня есть одна просьба. Мне нужна официальная работа в вашей телекомпании. Иначе я пролечу с квартирой.

– Хорошо. В следующий раз поговорим и об этом.

Он понял, что аудиенция окончена. Сникший уже было совсем под конец разговора, Борис встрепенулся от этого «в следующий раз» и, резво вскочив со стула, заторопился к двери.

– Так я зайду? Может быть, завтра? – спросил с надеждой.

– Идите, Раков. Людмила Павловна вам позвонит.

«Во, как! Людмила Павловна! Не нужен вам, Мила Пална, стал Боря Раков! А любовь? Все бабы одинаковы! Ш…и! – Он вышел из здания, зло посмотрел новую вывеску телекомпании и процедил: «Еще посмотрим…..».

Глава 23

До вчерашнего дня он не осознавал, как одинок. Одинокий старик, странно обрадовавшийся неожиданно случившемуся завтраку с красивой молодой соседкой. Нужно вот так напугать женщину, чтобы потом нагло напроситься в гости. Да еще и утром. Но, как он считал, вечером-то еще неприличней! Чувствуя себя скованно в уютной обстановке женской спальни, Маринин молча проглотил свою порцию приготовленного самолично омлета, шумно прихлебнул кофе из чашки, тут же застеснялся и засобирался к себе. А она и не удерживала. Так и не получилось ничего путного. Даже более близкого знакомства не получилось, как мечталось!

Он до сих пор толком не устроился, развешивая свою одежду по стульям и не удосужившись заглянуть в старинный гардероб, занимавшим треть комнаты. Увидев его в первый раз, он подумал, что просто никто не рискнул его сдвинуть с места, что стоит он здесь еще с дореволюционных времен, незнамо чем набитый до отказа. И не стал его открывать, не желая копошиться в чужих вещах. После сна он сворачивал свою постель, засовывал ее в диванный ящик и набрасывал на новую обивку дивана старое покрывало: иногда, приходя с суточного дежурства, он просто падал на лежак, почти не раздеваясь. Да и Степка, играя с дедом, лез туда в тапках, никак не желая разуваться. Степку на ночь оставлять не разрешали, он и днем-то его «воровал» из санатория, нарушая предписанный лекарями режим и чувствуя себя при этом преступником. Прикрывала его перед врачами старая санитарка баба Маня, жалевшая и осиротевшего мальчика и его, потерявшего одну за другой дочь и жену, деда.

Он жил ради мальчика. Жил с виной перед его матерью, по дурости его, Маринина характера, не понятой и не принятой им. Тогда бы ему его сегодняшнюю мудрость, он бы нашел силы еще раз вытащить ее из наркоты. И не потерял бы дочь так рано. И не пришлось бы искать концы запутанного клубка Ольгиных связей, в Москве или здесь, дома.

Он так обрадовался, когда узнал, что отец Степки не тот, кто убил его дочь. И тут же пришел в ужас, узнавши правду: отец его умер от наркоты. Да что же за наказание такое! Маринка, подруга Ольгина, сначала рассказала ему не все. А когда рассказала, понял Маринин, почему Ольга из Москвы уехала. Испугалась за сына. Потому, что Малиновский Степка. Степан Михайлович Малиновский. Кто же не знал, сколько миллионов наворовал Степкин дед, зачем-то признавший себя на самом деле его отцом. Так, что получается – Степка единственный наследник дедовых денег. Если они есть, конечно. А недавно оставалась еще и Ольга. А ведь могли ее убить. Выследить и убить. Мысли эти посещали его долго, до тех пор, пока следователь по ДТП не закрыл дело: авария была не подстроена, виновник – Соснов, отвечать некому. Немного успокоился Маринин, хотя и решил про себя, что по возможности сам усыновит Степку и даст ему свою фамилию. Чтобы ничего не напоминало о той, московской, жизни.

Маринин прислушался: хлопнула дверь черного хода. Этой дверью, насколько он успел понять, не пользовался никто, кроме Бориса Ракова, комната которого находилась рядом с ней. Дверь была на тугой пружине, старой и проржавевшей, открывалась с жутким скрипом и закрывалась резко, вырываясь из рук входившего. Вслед за стуком двери обычно раздавалось не менее громкое «твою мать», выговоренное с чувством подвыпившим где-то Борисом. В тишине ночной квартиры эти звуки были слышны всем, но замечание соседу никто не делал, то ли в силу пофигизма, то ли деликатности. Мочал и Маринин. Раков ему не нравился с первой минуты встречи в кабинете нотариуса: не любил Маринин хамов, а Раков им и был. И тогда же Маринин перехватил чуть брезгливый взгляд Алевтины, скользнувший по лицу Ракова, порадовался, что не одному ему тот не нравится. А с сегодняшнего дня он стал замечать, что сосед с интересом посматривает в сторону Али, то ли виды какие на нее имеет, то ли так просто, от скуки.

Вдруг он услышал тихое бормотание за стеной, точно какая-то женщина нараспев читала молитву. Это был не голос Алевтины, он бы его узнал. Но, звуки шли именно из ее комнаты. Маринин точно знал, что Аля одна, подруга, он даже знал ее имя – Катерина, к ней сегодня не заходила, с Алей он попрощался всего час назад, около ее двери, пожелав ей спокойной ночи. Маринин было подумал, что это бормочет телевизор, но тут же вспомнил, что как раз его-то у Али и нет. Голос ненадолго стих, а через минуту запричитал снова. Теперь Маринину показалось, что это скорее жалоба, чем молитва, с редкими всхлипами. Потом раздался вскрик, звук падающего тела и все смолкло. Маринин замер. Наступившая тишина скорее испугала, чем успокоила его, он встал, оделся и вышел в коридор.

Он стучал тихо, но настойчиво, пугаясь с каждой минутой все сильнее. Он не знал, что могло произойти там, в комнате, отделенной от его комнаты только стенкой. Он вспомнил вдруг сразу, что квартира эта на первом этаже, что на окнах нет решеток, а самих окон больше, чем стен. И, что угловое окно Алиной комнаты выходит во двор.

Он стукнул в последний раз, решив, что сейчас начнет ломать дверь, и нажал на ручку. Открыто.

Аля лежала на полу в странной позе: на спине, широко раскинув руки в стороны. Правая рука была крепко сжата в кулак, как будто она держала в ней что-то, что боялась рассыпать. Левая расслаблено лежала раскрытой ладонью кверху. Лицо казалось мертвенно бледным, а губы белыми. Маринин сделал три шага в глубину комнаты, ровно столько оставалось до Али, опустился рядом с ней на колени и закрыл глаза. «Господи, я не хочу больше терять. Что сделала плохого эта женщина, что ты так рано забираешь ее? Для чего ты оставляешь на земле меня, если все, кто мне становится дорог, уходят? Что остается мне – оплакивать их в одиночестве? Это наказание не по мне…», – молился он, боясь дотронуться до лежащей Али.

Глава 24

Не пить он уже не мог. Он признался себе в этом, и от этого признания ему стало легко и свободно. Он говорил себе, что пить будет потому, что…Дальше шли причины. Причин было много, самая простая – жалость к себе, неустроенному. Этот месяц он потихоньку покупал маленькие фляжки коньяка, сначала подороже, потом так, дешевого, оправдываясь, что коньяк он и есть коньяк, коричневая жидкость сорока градусов крепости и все. А эффект что от Хеннеси, что от московского один: сначала эйфория, наутро – головная боль. И еще ему казалось, что он не напивается, поэтому соседи ничего не замечают. Ему даже казалось порой, что не замечают они и его самого. Словно и не живет он в этой квартире.

А он здесь жил. Занимал комнату с окном во двор, обставленную просто, но со всем необходимым. Был даже письменный стол, дубовый, с двумя тумбами и прикрученным к столешнице набором для чернил: в резной подставке – углубление для чернильницы и кольцо для перьевой ручки. Он ел и пил за этим столом, пользуя зеленую суконную обивку вместо скатерти, заляпав в первый же вечер ее майонезом. Было немного стыдно, так, только после первой рюмки, а потом хмель уничтожил это чувство на корню.

Поиск работы он откладывал сначала на следующий день, потом на неделю, пока не понял, что деньги когда – то закончатся, одалживаться будет не у кого, и останется только одно: идти на поклон к школьному другу. А как раз этого он и хотел избежать. Стыдно перед Васькой ему не было, но не хотелось выслушивать нотации и видеть его довольно-снисходительную ухмылку. Однажды, купив газету, он все-таки позвонил в пару мест, на завод, где требовался кладовщик-мужчина и в агентство, набиравшее охранников. Выяснив, что он не знает «1-С» склад, а в охрану нужны мужчины до сорока, он решил, что никому не нужен в принципе.

Он ничего не знал про своих соседей, ни к кому не испытывал никаких чувств, ни зависти, ни симпатии, и очень не любил сталкиваться с ними на кухне. Поневоле приходилось обмениваться фразами, что-то отвечая на вежливые вопросы ни о чем. Однако, почти постоянно находясь дома, он не мог не заметить, что днем в квартире остается только он и девушка Юля. Вот она затрагивала в нем какие-то душевные струны, он даже иногда переживал за ее одиночество: молодая ведь, все впереди.

Но, сейчас и Юля стала уходить из дома рано утром. Видимо, устроилась на работу.

А вчера в его жизнь вернулась Катерина. Если бы не увидел ее, входящую в комнату соседки Алевтины, мог бы подумать, что «измененное состояние», как сейчас модно называть пребывание под парами алкоголя, дает ему шанс пережить все заново: так вдруг «ухнуло» вниз его сердце. Он ее не узнал, почувствовал, скорее, не обрадовался, а испугался. Юркнул обратно в свою комнату, схватил со стола початую бутылку коньяка и…поставил ее обратно. Какая-то пока еще неясная мысль, что все, что с ним происходило в последнее время, не просто так, заставила его остановиться и задуматься. Потеря работы, смерть матери, пожар – его как будто все ниже опускали в яму. Опускали до тех пор, пока он не коснулся дна. И тут же кто-то протянул ему руку помощи. Конечно, в земном исполнении это был Качинский, подобравший его, растерянного и жалкого на пожарище. А потом и «пристроивший» его к завещанию старушки. И что же делает он, Жора Поляков? Тупо посылает эту помощь на…Нужно было, наверное, чтобы это видение – Катя Сотникова (а, может быть, эта женщина и не она совсем, а только воспоминание о ней?) вот так буднично, в тапках, прошло по коридору его неожиданного пристанища.

Он теперь думал только о ней. Вчера он не рискнул даже сунуться к соседке, чтобы спросить, Катя ли это была? Да и как сунешься – морда опухшая, глаза – щелки. Только сегодня к вечеру он, посмотрев в зеркало в ванной комнате, успокоился: побрившись, умывшись, причесавшись, Жора Поляков поднялся в собственных глазах. Прорепетировав речь перед все тем же зеркалом, он вернулся в свою комнату, переоделся в джинсы и футболку, пожалел, что нет у него туалетной воды для создания окончательного образа, и повернул ручку своей двери.

Звуки, которые он услышал, как только приоткрыл дверь, напугали его настолько, что он замер на пороге. И доносились они как раз со стороны комнаты Алевтины. Поляков увидел, как выбежал от себя Маринин, с минуту постоял в нерешительности у двери соседки, осторожно постучал. Он стучал все громче, настойчивей. А потом, так и не дождавшись ответа, вошел внутрь. Поляков, уже не сомневаясь, двинулся за ним.

Маринин стоял перед лежащим на полу телом на коленях. Георгий сделал шаг, другой и остановился у него за спиной. «Нужно включить свет, ничего же не видно», – первое, что подумал он. Вторая мысль, очень четкая, пришла вслед: скорая, срочно скорую помощь. Даже, если окажется, что уже поздно.

Глава 25

Сработало. Зацепило. Позвонил сам, минуя Милку. Теперь главное – разложить ему все по полочкам, потому, что затраты не такие уже и маленькие, как он было обмолвился при первой встрече. То, что есть любители вот такого, бытового кино, Раков не сомневался. Пошарил по Интернету, по специальным сайтам. Конечно, хорошо бы с сексом, а не только кухонными сварами. Но, пока ничего такого нет. Хотя и Юлька молодая, да и Алевтину бы он сам! А самому-то как раз нельзя. Он будет в тени, насколько это возможно, не вызывая подозрений. Борис и сам пока толком не знал, что из этой идеи обломится ему лично. Голоду доверять можно с натяжкой, хитрый мужик, без принципов. Кинет запросто. А как подстраховаться? Впрочем, он всегда жил так: война план покажет.

На входе у Ракова спросили фамилию и попросили пройти детектор. Боится Голод! Или так, на общей волне с терроризмом бдительность проявляет? Раков решил подняться по лестнице, лифт чаще всего вызывал в нем протест: замкнутое пространство давило, особенно, если приходилось ехать в лифте одному.

– Присаживайтесь, Раков. Я вас позвал для конкретного разговора, – Василий Голод показал на кресло возле небольшого столика у стены. «Переговорная, блин! Он что, все серьезные дела здесь, за этим куцым столиком решает?» – подумал Раков, опускаясь в глубокое кресло и невольно бросая взгляд на второе. Но, Голод в него не сел. Одним рывком он взял стул и, поставив его спинкой прямо перед Борисом, оседлал его. Раков растерялся: на него смотрели сверху вниз и он ничего не мог с этим сделать.

– Прежде всего, Раков, объясните мне внятно, для чего вам все это нужно?

– Все просто. Я хочу получить квартиру. В единоличное пользование. Соседи, – он усмехнулся, – Мне не нужны.

– Это понятно. Ну, и боролись бы честно.

– У меня мало шансов. Особенно без работы. Конечно, я могу попытаться пристроить свой последний сценарий куда-то в Москву, но это время. А у меня его нет.

– О каком сценарии идет речь?

– Это развлекательное шоу. Вам показать? – посмотрел он на Голода с надеждой.

– Не нужно. Я понял. Что вы, Раков, планируете получить с этого своего проекта? Кроме квартиры?

– Я уже говорил, работу. Я должен показать, что я работаю и получаю зарплату. Если вы сочтете возможным выделить мне еще какие-то средства от продажи фильма…

– Посмотрим, – отрезал Голод.

– Тогда, все.

– А теперь подробно. Бизнес – план подготовили?

– Да, – Борис протянул пластиковую папку Голоду.

– Рассказывайте, рассказывайте, – поторопил тот его.

– Перечень нужной аппаратуры в приложении. Для того, чтобы я мог установить камеры в комнатах и на кухне, необходим ремонт этих помещений.

– Однако! И как вы себе это представляете?

– На втором этаже этого дома – коммуналка. Правда, сейчас в ней проживают всего две семьи. Точнее, живет фактически только одна старушка. Ее сын работает вахтами на Севере. Сейчас он как раз там, уехал буквально на днях. Вторая семья недавно переехала в новую квартиру, на двери подъезда вывешено объявление о сдаче принадлежащих им трех комнат. Вот эти комнаты и нужно снять. Так мы получаем идеальную аппаратную и пункт управления. И возможность организовать «потоп» с проливом на нижнюю квартиру. В качестве извинения мы делаем косметический ремонт и устанавливаем камеры.

– Довольно шатко. Ваши соседи, Раков, могут и не согласится.

– Это я беру на себя. Сейчас квартира в порядке. Никому не захочется жить с пятнами на потолке.

– Хорошо, допустим. Как я понял, вы живете там уже месяц. Что изменилось у ваших соседей?

– В общем, все устроились. Кроме, пожалуй, Полякова, он спивается. Правда, думает, что никто ничего не замечает. Алевтина Бурова работает в школе воспитателем в продленке. В гости к ней ходит только одна подруга, Катерина. Заходила еще девушка модельной внешности, но не дочь. Майор Маринин – в охране, сутки через двое. Его внук сейчас в санатории, дед его иногда забирает к себе. Даже самая молодая Юлька куда-то уходит каждое утро.

– Куда?

– Пока не знаю. Возможно, работает. Как видите, конкуренты у меня серьезные.

Василию Голоду было, в общем-то, по барабану его, Бориса, конкуренты. Это Борис видел. Но, несомненный интерес к проекту имелся. И Борису очень хотелось бы знать, чем или, скорее всего, кем вызван этот интерес. То, что он еще в прошлом разговоре запнулся на фамилии Полякова, давало повод думать, что их что-то связывает. Но, что? Пьянь Поляков и Голод, одно только упоминание о котором в определенных кругах вызывает желание взвыть от зависти?

– Вам интересно, Раков, откуда мне знакомо имя Жоры Полякова? – раздался насмешливый голос.

Борис невольно покраснел.

– Не напрягайтесь так уж, – снисходительно, – Мы с Жоркой учились в одном классе и всего-то. Нет, пожалуй, даже дружили, – добавил Голод задумчиво.

«Ни хрена себе, заявление! И какие у меня после этого шансы на получение квартиры? И кому, в таком случае будет подыгрывать этот кукольник? Стоит ему чуть передернуть расстановку фигур и я – в заднице!» – подумал Борис.

– Не бойтесь, Раков! – опять с насмешкой в голосе, – Жорка выбрал лимит моего доверия. Сколько можно тащить осла, если он упирается? И что можно получить с него в итоге? Расслабьтесь, Раков! Пока перевес на вашей стороне. Пока.

Борису стало не по себе. Все его мысли читались или просчитывались Голодом с ходу. «А ведь предупреждала меня Милка, быть с ним осторожным!» – вспомнил он разговор с подругой, состоявшийся на днях. Собственно, это был не разговор, а попытка Бориса предъявить ей свои претензии. И было за что! Милка и не отрицала, что ходит у Голода не только в помощниках, но и занимает теплое местечко в его постели. Не отрицала и того, что ей это не в напряг. «Он пусть и не любит меня, Боря, пусть! Пусть использует. Но, и у меня не фонтан эмоций. Я хотела покоя и свободы, я все это получила. А цена? Кто сейчас говорит о цене, если нужно уйти из прошлого? Из прошлого, в котором и не было никого, кроме тебя! А мне это удалось. Я забыла тебя, Боря. Ты ушел. Наконец-то ушел из моих мыслей, снов и желаний. И я вижу: ты перед ним словно муравей перед слоном. И, будь осторожен, Боря! Не обольщайся мнимой «дружбой» с ним. Он не дружит. Никогда и ни с кем. Одно твое неверное движение, и он пройдет по тебе, не заметив!»

Только сейчас, глядя в насмешливые глаза Голода, Борис ей поверил окончательно. Раздавит, растопчет, сожрет. И забудет за ненадобностью, что был такой, Борис Раков.

Глава 26

Она не знала, что ей делать дальше. Так ее напугало все то, что произошло. Можно было бы кому-то рассказать, но кому об этом расскажешь? Специалисту? Так госпитализирует сразу! И станет Алевтина Бурова пациенткой палаты номер такой-то. Очень даже на радость бывшему мужу.

…Первое, что она увидела, выныривая из глубины своего странного сна, – это лицо, закрытое ладонями. И тут же услышала голос.

– Виктор Васильевич, она жива! Посмотрите же, наконец! Что вы сидите, как истукан, давайте ее поднимем с пола! Ну, же! – кричал рядом Алин сосед Поляков, нависая над стоящим на коленях Марининым.

– Я сейчас, я сама, – засуетилась тут же Аля, поняв, что лежит на полу. Она резко села и схватилась за голову: боль пришла неожиданно, ударив по вискам изнутри, словно двумя молотками. Перед глазами все поплыло. Теплые, даже горячие руки, она чувствовала их тепло через тонкий шелк халата, подхватили ее, приподняли и понесли. Она кивком головы попросила посадить ее в кресло: валиться в кровать при двух мужчинах ей показалось стыдным. Он опустил ее в кресло и поднес к губам стакан с водой. Она сделала осторожный глоток. Потом отпила еще немного. Барабанная дробь в висках поутихла.

– Спасибо, – выдавила она, стараясь не смотреть на Маринина.

А он был бледен. Бледен лицом и нем, словно боялся сказать хоть слово. Зато за них обоих выговаривался Поляков.

– Вы так нас переполошили, Алевтина! Я услышал, как вы что-то громко говорили. Вас кто-то напугал? Тут кто-то был? Что случилось-то? Вам сейчас лучше? – выдавал он без остановки, сбрасывая тем самым нервное напряжение.

– Спасибо, Георгий, все хорошо. Это, наверное, был просто обморок.

– Давайте, скорую! Да! Сделают укольчик успокоительный, осмотрят, врачи-то! А, вдруг, что-то серьезное? – продолжал суетиться неугомонный Поляков.

– Нет, спасибо. Правда, уже нормально. Наверное, я много выпила кофе на ночь. Не стоило.

– Это уж точно. Давление подскочило, не иначе. Нельзя ж так! Тогда я пойду, – он почему-то посмотрел на Маринина. Аля невольно посмотрела в ту же сторону. Маринин молча кивнул.

Он закрыл за Поляковым дверь на защелку. А потом подошел к ее креслу и опустился рядом на колени.

Она, поколебавшись чуть, просто еще не веря, дотронулась до его седой макушки дрожащими пальцами. Маринин шумно вздохнул и, обняв ее обеими руками, уткнулся лицом ей в грудь. Ей было немного больно, бывший майор не рассчитал силу, сжимая ее так крепко. Аля тихо вскрикнула. Он вроде как очнулся, слегка отодвинулся, заглядывая ей в глаза. Что уж он там прочел, в ее напряженном лице, страсть или только ожидание ее, но Аля вдруг поняла, что нет у него больше сил сдерживать себя. Отбрасывая тут же все сомнения, стыдливость и страх, Аля расстегнула верхнюю пуговицу его домашней рубашки. Седой клубок волос на груди, к которому прикоснулись ее пальцы, вызвал в ней такую дрожь, что она испуганно и резко убрала руки. Он поднял ее рывком, одновременно потянув за поясок халата, плавным движением, гладя ее уже обнажившееся плечо, затем грудь, откинул ненужный шелк в сторону и прижал ее к себе. Она вдруг возмутилась такой несправедливостью, наткнувшись горячими руками на ткань его рубашки, а не на живую кожу, вытащила полу рубахи из под ремня джинсов и положила обе ладони ему на грудь…

И теперь они не просто соседи…

Аля отчетливо понимала, что держать в себе происходящее с ней ночами не сможет. Тем более, что этот сон-явь повторился снова. Аля в этом сне была не Аля. Комната, вроде была эта, только с другой мебелью, тяжелыми парчовыми шторами на окнах и огромным ковром на полу.

Аля подошла к печке и потрогала ее. А ночью она отчетливо слышала треск горящих дров! И шум осеннего ветра за окном. Она чувствовала тонкую ткань кружевного пеньюара, длинного, до пола. И ощущала голыми ногами ворс ковра. Она двигалась по комнате, подходила к комоду, открывала ящики, точно что-то искала в них и не находила. Во сне она чувствовала беспокойство, беспричинное, даже панику. Вновь и вновь выдвигая ящики, пугалась отсутствия в них какой – то вещи, Але даже показалось, она знает, что искала – ключ. В конце концов, ничего не найдя там, во сне, она испытала отчаяние.

И опять очнулась на полу. А наутро посчитала себя сумасшедшей.

Виктор сегодня дежурил сутки. Вчера он все-таки ушел к себе, уже под утро, поцеловав ее долгим «хозяйским» поцелуем. А она проспала до полудня, пользуясь своим выходным. Ее разбудил телефон, наигрывая мелодию, установленную на звонок Катерины. «Он снова в запое, Аль! Я так больше не могу! Нани еле-еле уговорила его уехать на дачу. А теперь я сижу и боюсь, что он все там спалит к чертовой матери!» – плакала Катька в трубку. А Алевтине вдруг стало стыдно за свое неожиданно свалившееся на нее, Алю, бабье счастье. Она ничего не сказала подруге ни о майоре, ни о странных снах, пугающих ее своей реальностью. Она переживала за Катьку, кляня ее придурка мужа, жалея Катькиных сыновей и немолодую свекровь.

Сегодняшнее утро она начала того, что позвонила Катерине сама. А причиной стал утренний разговор с Георгием Поляковым. «Так не бывает!» – категорично отрезала Катька, услышав от Али, что Жорка Поляков, ее первая любовь, теперь живет с той в одной квартире.

Глава 27

Дежурство подходило к концу, отсчитывая поминутно свой последний час. Час, растянувшийся для Маринина в вечность, потому, как мыслями, телом и желаниями он был уже дома. То, что теперь эта квартира – его дом, он осознал уже вчера, когда вышел утром за ее порог. Уходить не хотелось. Хотелось послать работу подальше, переодеться в домашнее, и, поколебавшись совсем чуть, постучаться к Але. Даже, если она спит, он разбудит ее, а радоваться наставшему дню они уже будут вместе. Но, он, хоть и задержавшись у открытой двери на миг, ушел. На целые сутки.

Он ехал на трамвае, всем существом отвергая этот новый вид городского транспорта – маршрутные ГАЗели. И вспоминал.

…Он стоял на коленях и боялся открыть глаза. Аля в первый миг показалась ему не живой, такой белой выглядела ее кожа в свете луны, пробивающимся через полупрозрачную штору. Если бы не голос Полякова за спиной, он бы не скоро вышел из охватившего его оцепенения.

Он легко подхватил ее и опустил в кресло, совсем не почувствовав тяжести ее веса. А потом стал только ждать, когда Поляков наконец замолчит и… уйдет. Он должен бы остаться с ней вдвоем, потому, что чуть не потерял ее. Он должен сказать, как он испугался. Или она сама уже поняла?

Он закрыл за ним дверь на защелку, не сразу отошел от двери, боясь услышать от нее возмущенный протест. А вдруг она поймет не так? А когда обернулся к ней, не нашел в ее взгляде ничего, кроме ожидания.

Он, наверное, сделал ей больно, потому, что она вскрикнула, когда он не мог сдержаться и обнял ее сильней. Но он уже не мог отпустить ее совсем, только слегка ослабил хватку, заглядывая с вопросом ей в глаза. А она уже расстегивала на нем рубашку.

От ее немного подрагивающих пальцев, ему стало не по себе: он боялся, что она поймет, как ему невмоготу, как плохо без нее, как хочется ощутить всю, торопясь и жадничая. Она, вроде, помогала ему снять одежду, бестолково дергая за пряжку ремня и зачем-то пытаясь расстегивать остальные пуговицы рубашки. Он на секунду убрал ее руки, стянув за эту секунду рубаху через голову и сбросив остальное. И замер, поймав ее взгляд. Перед ним стояла красавица и удивленно на него смотрела! Маринин вдруг испугался, разом вспомнив о своей немолодости, расплывшейся по бокам фигуре и седине. Чувствуя, как наполняется стыдом все его естество, он отвел взгляд и потянулся к рубашке. Он уже отвернулся, чтобы совсем уж не выдать себя, даже успел взять рубашку в руки! Она не дала ему даже сказать что-то в свое оправдание, с силой притянув его к себе. Она говорила ему такие слова, которые никак не могли быть правдой: это не про него, это про героев романов так говорят! Но он ей верил! Она говорила про себя такое, чего не могло происходить с ней! И только, когда она, тяжело дыша, повернула к нему свое мокрое от слез, счастливо расслабленное лицо, он понял, что все так и было. Это животное, ее муж, с которым она прожила столько лет, унижал ее одним только своим присутствием в постели. Так, оказывается, бывает! И добивал ее каждый день своим присутствием в ее жизни…

Маринин вышел из трамвая на одну остановку раньше, чем было нужно, чтобы зайти в магазин. Он так еще мало узнал про Алю, так мало! И, радовался, что может хоть чем-то побаловать ее. «Он мне не разрешал покупать ничего, в чем была мука: от хлеба до торта», – жаловалась она Маринину вроде бы шутя, но он чутко уловил горечь в ее словах, – «А я так люблю тесто! Пироги Катькиной свекрови, торт из магазина, замороженную пиццу, булку с маком «от Палыча», беляш, купленный на улице! И белый хлеб. А Буров не разрешал мне есть ничего этого, чтобы я не растолстела. Говорил – из дома не выпустит, чтобы его не позорила разжиревшая корова. Наверное, так и надо…», – добавила она тихо. Он тогда так разозлился на незнакомого мужика, что сжались кулаки невольно, и потемнело на миг в глазах.

Сейчас он купит Але торт. Из воздушного бисквита с легким кремом и прослойкой из свежей вишни или чернослива. Только в этом магазине продается выпечка армянских кулинаров, за которой люди знающие приезжают с другого конца города. Он узнал об этом случайно, все в том же трамвае по дороге домой.

Он услышал громкий, что-то выговаривающий голос, еще не открыв полностью входную дверь. Голос был мужской. Потом раздался звук пощечины и вскрик. Он сразу понял, что кричит Аля. Бросив коробку с тортом под вешалку, он в два шага добежал до двери в ее комнату. Он не постучался, некогда было стучать! Он просто рванул на себя дверь, вваливаясь вовнутрь. Аля стояла, прислонившись к шкафу спиной, и держалась за щеку. Перед Марининым маячила спина какого-то мужика. Не думая, Маринин схватил того за плечо, развернул его к себе лицом и, вложив в удар всю злость, двинул кулаком в челюсть.

– Витя, не нужно! – она кинулась к нему, повисая на его руке, уже занесенной для второго удара. И, хотя не в правилах Маринина было бить лежачего, тот готов был забыть об этом: каким-то чувством он догадался, что на полу сейчас корчится не вор, забравшийся в квартиру, а бывший муж Али, полковник Буров, прости Господи, его черную душу.

– Ах, это у нас – Витя!.. Вот, б…! С любовником, значит, тут кувыркаешься! – Буров поднялся с пола, не успев получить еще один удар от Маринина, удерживаемого Алевтиной, – Классно попались! Да ты знаешь, что я теперь с ним сделаю, дура?! Я его теперь закрою, надолго! Ты же его больше никогда не увидишь! Собирайтесь, гражданин, как вас там! Теплую одежду не забудьте! Я только позвоню…

Буров трясущимися руками полез в карман за телефоном.

Маринин аккуратно снял Алину руку со своего локтя, взял ее, замершую от испуга, за плечи и подвел к креслу. Развернувшись к копошащемуся все еще в кармане Бурову, он посмотрел на него и усмехнулся.

– Закроешь, говоришь, слизняк! Тогда уж пусть будет за что, – сказал он, выбрасывая в его сторону теперь уже левую руку. Но, Буров успел уклониться. Нажав – таки несколько кнопок на телефоне, он, пятясь от Маринина, приложил трубку к уху.

Аля быстро встала с кресла, подошла к Бурову и одним точным движением выбила аппарат у него из руки. А, может быть, он выпал и сам, это было для нее уже не важно.

– Ты никуда звонить не будешь, Буров. И ты знаешь, почему. Одно твое неверное движение или даже мысль – и тебя закрою я, – сказала она спокойно.

– Не посмеешь. Ты всегда была жалкой курицей! Твои угрозы… – он потянулся к телефону.

– А ты попробуй. Хотя, не советую. Документы и кассета целы, я ничего не уничтожила, Буров.

– Сука! Врешь! Что же ты раньше…

– А раньше мне ничто не угрожало. А сейчас ты, ничтожество, пытаешься отнять у меня любимого мужчину, – жестко и, глядя бывшему мужу прямо в глаза, перебила его Алевтина.

– Ты пожалеешь! Еще будешь просить! – прошипел Буров, отходя к двери.

– Это – вряд ли! – почти весело хохотнула Аля, полностью осознав свою победу.

Маринин, приходя в себя, молчал. Так же молча он вышел за Буровым в коридор и молча закрыл за ним входную дверь. Он посмотрел под вешалку, на коробку с тортом, словно вспоминая, откуда она там появилась. Потом взял ее и повернулся к Але.

– О! Тортик! И как ты догадался, что нам будет, что сегодня отпраздновать? – шутливо спросила она, забирая у него сладость.

Он подхватил ее на руки и занес в комнату. По пути к дивану, Аля опустила коробку на столик.

– Алюша, о чем ты говорила мужу? – спросил Маринин, раздевая ее.

– Бывшему мужу…Потом, я расскажу тебе все потом, – тихо пробормотала она, прижимаясь к нему всем телом.

Глава 28

Он до сих пор иногда ловил на себе вопрошающе-настороженный взгляд сына. И кожей чувствовал, что тот ему верит через «не хочу». Как отцу, не смея оскорбить недоверием. И еще Василий чувствовал, что не забыл Марк эту мерзавку.

…Тогда он, Василий, и вправду приложил усилия, чтобы найти ее. Ругая себя за две вещи: первая – убедил себя, что сама сдохнет, и потерял несколько дней, вторая – когда узнал, что Юлия Фурцева жива и в больнице, решил, что никуда она оттуда не денется. А нужно было сразу ей дело организовать, как и предлагал Буров, и забрать ее оттуда. Кто же знал, что она сбежит? И кто-то ей поможет? Теперь он знает кто: врачиха, жена нотариуса Качинского. И теперь встает вопрос: рискнула ли эта девка рассказать ей о том, кто ее избил? Скорее всего – нет, иначе пошла бы уже волна, Буров бы предупредил. Заявления от нее точно не было, да и кто поверит шлюхе?

Но, не это страшно: пока она жива, есть вероятность ее встречи с Марком. И тут уж она молчать не будет, ее он послушает. Тем более, что и сам до сих пор сомневается, что ушла она от него сама. «Кто-то ее увез, папа. Может быть, ее выследил сутенер? Ты можешь узнать? У тебя же везде связи!» – просил он его. И Василий помогал ему: вышли и на хозяина девочек, Марк сам с ним разговаривал, тот ответил, что не видел ее уже давно.

Хорошо, что Василий больницы и морги взял на себя. К концу дня сообщил он сыну, что обзвонил все, но Юлия Фурцева нигде не зарегистрирована. «Это же хорошо, сынок, значит – с ней все в порядке», – фальшиво убеждал он его. И Марк ему тогда поверил.

И только через неделю они с Буровым разыграли задуманный спектакль. Чтобы уж добить это дело до конца. Нет, не с мнимой кражей, Василий уже тогда решил, что нечего ее в живых оставлять. Для блага самого Марка. Ему предъявили тело девушки. Узнать в обезображенном трупе свою подругу Марк не смог, но крестик на шее (сдернул его с Юльки Рашид во время драки) и тату над пупком, убедили его.

Тогда Василий боялся только одного: чтобы Марк не сорвался.

В тот же день Рашид должен был увезти девку из больницы. Куда – Василия не волновало. Они с Марком ее уже «похоронили».

То, что она ушла сама, да еще и в неизвестном направлении, очень его расстроило. Он наорал на Рашида, сбрасывая на того злость, и приказал ее найти. Но, она словно провалилась сквозь землю.

А теперь нашлась. Но, только для того, чтобы исчезнуть теперь уж навсегда.

Как-то уж очень вовремя подвернулся Раков со своим проектом. Конечно, он прав, спрос на подобное видео есть. Но – небольшой. А вот, если убийство…Тут и цена другая. По сравнению с этой ценой – затраты совсем ерунда. Так еще интересней. И жертва подходящая есть…А преступника можно сделать из кого угодно: да, хоть из самого Ракова. Или друга детства Жорки Полякова.

Голод пододвинул себе папку, оставленную Раковым, и взял со стола телефон.

– Рашид, зайди.

– Я уже здесь, – материализовался тот точно из воздуха.

– Нашлась пропажа.

– Эта шлюха? – Рашид не мог забыть Юльке ее удар.

– Она живет теперь вот по этому адресу. Только ты все сделаешь не сейчас, а, когда я скажу…А сейчас ты поработаешь шофером у одного человека, – сказал Голод, набирая номер телефона Ракова.

– Долго? – в голосе Рашида послышалось недовольство.

– Сколько будет нужно, – отрезал Голод. «Наглеет, звереныш. Ладно, сделает дело, отправлю обратно, к братьям», – подумал он без жалости, зная, что те с ним сделают. – И присмотри там за ним…

Глава 29

– Так ты мне расскажешь, чего так испугался твой муж? – Маринин уже застегивал рубашку: выходить из комнаты Алевтины голым по пояс он посчитал неприличным.

– Расскажу. Если тортиком накормишь!

– Режь давай, я за чайником схожу.

– Не надо, лучше с вином, там еще осталось.

– С вином, так с вином, – согласился он.

– Я, конечно, не собиралась его шантажировать…

– Я заметил! – улыбнулся Маринин, вспоминая горящий гневом взгляд Алевтины, обращенный на бывшего мужа.

– Не смейся. Я пятнадцать лет молчала! И все от него терпела! А могла бы давно от него избавиться. Но, так поступить с хоть и нелюбимым, но мужем… И у нас – дочь. Да и не было у меня тогда веского повода…

– А унижение? Что, не веский повод?

– Я была виновата сама. Много ему позволяла с самого начала. И, что греха таить, боялась лишиться денег. Особенно, когда Лизка была еще с нами. Ей учиться нужно было..

– Это все отговорки!

– Я знаю. Давай не будем об этом… У меня тогда, пятнадцать лет назад появился компромат на Бурова. Случайно. Мы отмечали день рождения дочери, ей исполнилось пять лет. Буров принес откуда-то кинокамеру, такую, знаешь, большую, как у кинооператоров. Толком не показал мне, как пользоваться, приказал только – «будешь снимать!». Гостей было очень много, человек тридцать. В основном – люди, которых я не знала или знала так, шапочно. Бурову хотелось показать всем, какой он замечательный отец, как любит Лизу, как балует ее. Я ходила с тяжеленной камерой на плече и снимала. В конце концов, он милостиво разрешил мне освободиться от ноши. Я отнесла камеру в его кабинет и поставила на каминную полку.

Уже когда все гости разошлись, нанятые специально люди убрали со стола и вымыли посуду, я вспомнила про камеру и решила посмотреть, как все записалось. Но, оказалось, что камера разряжена. Я вынула кассету, отнесла ее в нашу спальню и легла спать рядом с пьяным Буровым. Утром он уехал на работу, забрав камеру с собой.

Посмотреть кассету я смогла только на следующий день, когда купила адаптер. Это такая кассета обычного размера, для видеомагнитофона, в которую вставляется маленькая, из кинокамеры. Я смотрела и удивлялась, что видео получилось довольно качественным, я, оказывается, держала камеру твердо, кадры не «прыгали».

Последними словами Бурова были: «Ладно уж, иди, отнеси камеру и отдыхай», адресованные мне. Но, на этом запись не закончилась! Я, оказывается, забыла выключить камеру. Сначала видно было только пол с ковровой дорожкой, это в коридоре. Потом – часть письменного стола и спинка стула. Не знаю, почему я просто не стерла эту бесполезную запись интерьера кабинета. А! В это время зазвонил телефон. Катя позвонила. Пока я разговаривала с ней, видео продолжалось. Вдруг я услышала скрип двери и не сразу сообразила, что этот звук из телевизора. Посмотрела на экран: за столом в кабинете сидел мой муж. Но, он был не один. Мужская рука в кадре двумя пальцами с минуту держала конверт и потом положила его на стол перед моим мужем. Буров достал из конверта деньги, развернул их веером и сложил обратно. Я никогда не видела столько «зеленых» сразу. – Как договаривались, Сергей Сергеич, – произнес низкий голос. – Не беспокойся, он уже в клинике у Лазаря. Его место в покойницкой занял ни в чем не повинный ханыга. Свидетельство о смерти получишь во вторник. Давай за упокой души уважаемого Гоги Галадзе, – со смешком сказал Буров, – Думаю, с новым лицом он будет носить новое имя.

Дальше Буров разлил коньяк по бокалам, и они выпили.

– Ты не узнала по голосу, кто был с твоим мужем в кабинете? Ведь он должен был быть среди гостей.

– Узнала. И руку с золотыми часами узнала. Это был Василий Голод. Катькин одноклассник и отец ее первого сына.

– Ты рассказала ей?

– Нет, Витя. У Катьки Василий Голод – кость в горле. Это ее боль, ее стыд. И ее поломанная на части судьба. Только теперь я знаю, что Голод не только ей жизнь испортил… Вот как тут в случай не верить? Мы живем в этой квартире все вместе уже больше месяца. А знаем друг про друга совсем чуть. Все такие деликатные, спрашивать не спрашиваем, и сами отмалчиваемся. Конечно, мы, вроде бы, конкуренты. Но, Витя, кто из нас по – настоящему готов бороться за эту жилплощадь? Ты?

– Я об этом как-то не думал.

– Вот и я не думала. Получится, так получится. Ты заметил, что мы все здесь какие-то…аморфные. Живем – и ладно. Я все понимаю, здесь счастливчиков нет. И, Эмилия действительно хотела нам помочь. Я только одного понять не могу: она хотела нас столкнуть лбами, оставляя квартиру «победителям» или была так уверена в нас, зная, что мы останемся людьми, и не будет, собственно, никакой борьбы? Я думаю, она слишком верила в нашу предполагаемую порядочность.

– А ты считаешь, она ошиблась?

– Мало времени прошло, Витя. Еще никто толком на ноги не встал. Посмотрим! Я о Полякове хотела сказать. Мы все уверены, что он тихий пьяница. И не спорь, – остановила она Маринина, готового возразить, – А ты знаешь, как он сюда попал? Его Качинский подобрал на пожаре.

– Ты, прямо, как о щенке…

– Так и есть. Квартира сгорела по вине самого Георгия, он пьяный, даже не помнит, то ли кастрюлю с картошкой на плите забыл, уходя, то ли окурок не затушил. Но, не это важно. Понимаешь, человеку незачем жить. Не держит ничего. А он кандидат наук, не ханыга какой. Хотя именно у последних выживаемость просто потрясающая! Он работу потерял, потом мать умерла. Не женат. И детей нет. Есть только воспоминания о любимой девушке. А ты заметил, что он уже третий день трезв и чисто выбрит? А все потому, что случайно увидел свою, все еще, как оказалось, любимую, здесь, у нас. И понял, что есть, для кого жить.

– Интересно, – ревниво насторожился Маринин, – в нашей квартире только Юля и ты…

– И Катька. Моя Катька. В девичестве Сотникова. Они учились в одном классе: Поляков, Катя и Голод. Катя с Поляковым с седьмого класса вместе. И расставаться не собирались. Но, эта сволочь, Василий Голод, изнасиловал ее. А Катька, дурочка, сразу же Георгию сказала, что разлюбила. А потом родился Сашка.

– А Георгий знает? Что Голод так с ней?

– Нет, Катерина смолчала, а Голоду зачем в этом признаваться?

– И он не знает, что Катин сын от него?

– Нет. И правильно. Какой он отец? Насильник!

– А нынешний муж Кати? Как он к мальчику?

– О! Равиль сразу же усыновил Сашку. И тот долго считал его своим отцом. Если бы Равиль не пил… У них еще двое пацанов. Младшему всего два года! Катя измучилась вся. И мать Равиля на ее стороне, знаешь, как у татар с выпивкой строго! Но, ничего на него не действует. Вот вчера опять запил…

– Поляков что, Катерину узнал, когда она к тебе приходила?

– Да. А я ей позвонила. По его просьбе. Так, что, Маринин, съесть торт мы с тобой поторопились. Сегодня у нас гости, и тебе придется идти в магазин еще за одним!

Он на минуту обомлел от этого «у нас». То есть, конечно, он уже и не сомневался. Но, как буднично это прозвучало! Теперь он, как порядочный человек, должен…Нет, он не должен. Он хочет.

Они оба кинулись к своим сотовым, когда заиграла мелодия Эннио Морриконе. Оказывается, у них одинаково звонил телефон.

– Слушаю, – ответил Маринин, когда понял, что это ему, – Здравствуйте, Егор. Конечно, смогу. Я сейчас подойду.

– Тебе нужно уйти? Надолго?

– Я думаю, нет. Это рядом, в прокуратуру. Там для меня есть информация. Это касается смерти дочери…

– Я так мало знаю о тебе, Витя…

Он подошел к ней и прижал к себе.

– Мы же не дети, Аля. У нас полжизни прожито. И забыть, не забудешь…И прошлое еще догонит и добавит. Сейчас главное – не наделать ошибок. Времени, чтобы их исправлять, осталось не так уж и много…

Глава 30

– Присаживайтесь, Виктор Васильевич, – Егор Беркутов улыбнулся. Майор Маринин уже не был для него чужим человеком. Наверное, действительно есть люди, к которым относиться плохо нельзя. Просто не за что. И не потому, что они поступают уж как-то очень правильно. Нет, как раз они часто совершают по жизни ошибки, только не во вред другим, а себе. И испытаний им Бог дает сверх меры. Лялька, сестра его жены Галины, говорит, что это от того, что он, Бог, их любит больше других и сострадает им. Маринину есть в чем сочувствовать. Досталось мужику по самое некуда!

– Спасибо, Егор.

– Виктор Васильевич, мы нашли нескольких человек, которые были вместе с вашей дочерью в этой религиозной группе. Могу сразу сказать, что поначалу казалось, что ничего криминального за их руководителем Владиславом Сосновым нет. Обычный новоявленный проповедник, призывающий, вроде как к вере в Бога. Красиво говорил, ничего не требовал. Можно было бы подумать, что это действительно верующий сам и помогающий найти успокоение в этой вере страждущим. Вот, посмотрите, – Беркутов протянул Маринину лист бумаги, – Здесь четыре фамилии. Кто-то из них вам знаком?

– Нет. Точно нет, – Маринин покачал головой.

– Все три женщины с восторгом отзываются о Соснове, и переживают его гибель. И только Жуков Семен Иванович, кстати, пришедший в общество вслед за женой, считает, что Соснов – аферист. Вот такое заявление. Он утверждает, что за этот год членами секты Соснову были отписаны две квартиры. Конечно, добровольно. Семен Иванович смог уговорить свою жену, как он сказал, уже впавшую в религиозный экстаз, не отдавать Соснову квартиру, оставленную ей матерью, за бесценок.

– То есть, вы хотите сказать, что и Ольга могла продать свое жилье ему не за полную стоимость? Вот почему у нее на счету в банке только десять тысяч рублей…

– С Ольгой все не так просто, Виктор Васильевич. Все четверо сказали, что она была подругой Соснова.

– Как подругой? Жила с ним? Любовница? Или участвовала в аферах?

– Пока неясно. Но, похоже, она его любила. Так, по крайней мере, считает Жуков. Я сделал запрос в регистрационную палату о сделках на имя Владислава Соснова. По нашему городу их три. Последняя – с вашей дочерью. Все сделки зарегистрированы у одного нотариуса Фиры Каплан. Она утверждает, что продажа добровольная, сделки чистые.

– А ее не насторожило, что один и тот же человек покупает третью квартиру за год?

– Виктор Васильевич, мы ничего ей не можем предъявить. Софья Коган – юрист с огромным стажем, вы меня понимаете?

– Да, простите.

– Я разослал запросы по другим городам. Кстати, две квартиры им уже проданы через всю ту же Фиру Каплан. Часть денег передана в Дом малютки. Такой вот, благородный, жест. В квартире, в которой проводились встречи с проповедником, мы, кроме его личных вещей, нашли и вещи вашей дочери. По крайней мере, так утверждает женщина, которая заправляла у Соснова хозяйством – соседка по лестничной клетке. Она же утверждает, что Ольга никогда не оставалась у Соснова на ночь.

– Это ни о чем не говорит.

– Согласен. Виктор Васильевич, но, если мы докажем мошенничество, вы сможете оспорить сделку по продаже Ольгой квартиры. Но, это еще не все. Меня удивило одно: ваш внук Степан Михайлович Малиновский на этой жилплощади прописан не был.

– Да, странно. И в паспорте Ольги он не записан.

– Мальчик вообще не зарегистрирован в Самаре. И родился он не здесь.

– Да, в Москве.

– Так вот. Пришел ответ на запрос по прежнему месту жительства вашей дочери в Москве. Проживала она на Кутузовском проспекте вместе с мужем Михаилом Малиновским и их общим сыном Степаном. Кто такой Малиновский, вам рассказывать не нужно? Жили они там вплоть до ареста Малиновского. Потом она выписалась вместе с сыном по адресу в Самаре, но регистрацию здесь прошла только она. Виктор Васильевич, ваш внук – единственный, оставшийся в живых, Малиновский, законный сын бывшего главы холдинга «Север-Нефть». И, хотя Малиновского, вроде как, нет в живых, да и контрольный пакет акций принадлежит другому лицу, возможно, что на счетах в зарубежных банках лежат немалые деньги. И так думаю не один я. Скорее всего, Ольга пыталась спрятать сына. Несколько наивно, но, тем не менее, на время ей это удалось. Теперь Ольги нет в живых. Если об этом узнают заинтересованные лица…

– Вы, Егор, думаете, что Степке угрожает опасность?

– Я не могу ее исключить, а это уже много. У меня к вам предложение, Виктор Васильевич. Согласитесь, что находясь в санатории, мальчик всего лишь под присмотром, а ему нужна охрана.

– Вы что-то не договариваете, Егор. Ведь до сих пор…

– Извините, что перебиваю. Но – именно до сих пор. Вы сейчас оформляете опекунство, так? Видите ли, есть основания полагать, что его отец, Михаил Малиновский, жив и находится сейчас в Америке. В этом случае, не имея возможности видиться с сыном, он может пойти на то, чтобы увезти его из России. Это мы предполагаем как худший вариант.

– Но, для этого он должен признать себя его отцом! А он официально мертв, я так полагаю?

– Он и признает себя отцом, но только там, на территории Штатов, находясь под защитой их законов. Это для нас Малиновский преступник, там он – состоятельный гражданин свободной страны.

– Насколько точно то, что он там?

– Сомнений практически нет. Я предлагаю вам отвезти Степу в частную школу, находящуюся за городом. Может быть, вы о ней слышали. Это школа Агнессы Бауман.

– Слышал? Ольга воспитывалась там два года. Я продал квартиру, чтобы оплатить ее обучение там. В первый раз, Егор, Ольга подсела на наркотики еще в девятом классе. Мы тогда с женой уехали в Узбекистан, а она осталась с моей тещей. Та и не уследила. Тогда мне удалось вовремя ее изолировать от старой компании. Ну, а после Школы она и думать про них забыла. Поступила в институт. Видимо, судьба у нее такая, и там она нашла эту отраву…И – сорвалась. Кстати, помог ей в этом Малиновский – младший. Я до сих пор не могу понять, почему Степка считается сыном старшего? Как получилось, что Ольга вышла замуж не за сына, а за отца Малиновского?

– Она не могла выйти замуж за Влада Малиновского потому, что он умер еще до рождения Степана, даже не зная, что она беременна. Сам Малиновский незадолго до этого потерял еще и дочь, поэтому предложил Ольге стать его женой, чтобы у Степки был отец.

– Благородно. Если не считать, что этот, то ли отец, то ли дед – вор.

– Благородно, не благородно – Степан его законный сын. Вы рискуете потерять внука. Поэтому, лучший вариант – поселить Степана в Школе. Рассказывать, какая там охрана, я не буду, сами знаете. Директор школы, внучка Агнессы Анна, готова принять мальчика хоть сегодня. Все лечение он будет получать в полном объеме, даже, я думаю, его там быстрее поставят на ноги.

– У меня нет таких денег.

– Виктор Васильевич, ну, какие деньги? Речь идет о жизни ребенка. Да Анна меня выгонит, если я даже заикнусь о деньгах. Кстати, сейчас у нее живет еще один мальчик, почти ровесник Степы. Он сын ее подруги Софьи Риттер, которая сейчас лежит на сохранении в клинике. Им двоим будет не скучно. Соглашайтесь.

– Спасибо.

«Ольга, Ольга, что же ты сделала со своей жизнью? Как ты, моя дочь, дочь простого армейского офицера, оказалась рядом с такими людьми? Чья в этом вина? Что было бы с тобой, не откажись я тогда от тебя? Я виноват, я! Права была Зоя, обвиняя меня в том, что случилось. Нельзя детей бросать, никогда. Какими бы они не были. Я показал слабость. Думал, проявлю жесткость, Ольга и одумается. А она нуждалась в заботе…» – у Маринина в горле стоял комок.

– Виктор Васильевич, мы можем отвезти Степу сегодня вечером, когда я освобожусь. Часов в восемь.

– Спасибо, Егор.

– Тогда, до вечера. Я вам позвоню.

Глава 31

Алевтина даже и предположить не могла, что можно вот так жить. По распорядку, но с удовольствием. Поначалу ей казалось, что вырвавшись от Бурова с его маниакальным стремлением к выравниванию, выстраиванию, раскладыванию строго по раз и навсегда заведенному порядку даже таких вещей, как кухонные полотенца, она не сможет надышаться свободой. Ан, нет. На второй же день своего проживания в новой квартире, она с ужасом поняла, что продолжает складывать тряпки стопочками, развешивать одежду на плечиках и ставить посуду на полки горкой: сначала большие тарелки, на них поменьше, а сверху – десертные. И ложки с вилками лежат у нее, так же, как и в квартире Бурова, по разным ячейкам в пенале. Но, самое страшное было не это. Как-то, задумавшись, совершенно машинально, она выровняла по ранжиру бокалы и чашки на кухонной полке Юли. Бокалов было два: один примерно на пол-литра и совсем маленький, детский, с кошечкой на боку. А чашка одна, кофейная. Аля так и построила их: большой бокал, маленький и чашечка. И тут же поймала на себе изумленный взгляд молодой соседки. До того стало стыдно, что она поспешила ретироваться с кухни, пробормотав извинения.

Тогда она решила, что все, хватит: менять жизнь, так менять. Но, не получилось. Придя вечером с работы, она сбрасывала джинсы на спинку кресла, носки рядом, блузку – на диван, надевала халат и шла на кухню, чтобы сварить себе кофе. Возвращалась с дымящейся туркой, ставила ее на столик, на плетеный из соломки кружок, доставала чашку, наливала напиток, вдыхала запах и забиралась с ногами в кресло. И чувствовала дискомфорт: в спину впилась пуговица от джинсов. Она, ругая себя, старалась не обращать внимания (куда хочу, туда и кидаю одежку!), но насладиться моментом ей так и не удавалось. Джинсы занимали свое место на полке, носки – в ящике, блузка – на плечиках в шкафу.

Она даже однажды, в порыве откровенности, пожаловалась было Маринину, но, неожиданно тот осторожно заметил: «А что в этом плохого-то, Аль? Зачем рушить порядок, не понимаю!». И она поняла, что Маринин в хаосе жить не хочет. И – успокоилась.

Они уже вторую неделю, не таясь, жили вместе, в ее комнате, почти не заглядывая в его так толком и не устроенное жилище.

Все хорошо бы, но Аля боялась его ночных дежурств. Она оставалась одна, и сны приходили снова. Она помнила наутро все, страшась рассказать о происходящих во сне событиях даже Маринину. Она просто не знала, чем он может ей помочь. И чем она может помочь той женщине из сна. Аля уже давно перестала падать в обмороки, контролируя себя (или ее?). Маринин, приходя утром с суток, заставал ее мирно спящей на диване.

Но, сегодняшний сон она пережить в одиночку не смогла. Ей до сих пор было страшно. Страшно от приоткрывшейся, наконец, тайны. От догадки, мелькнувшей в предутренний час, после чего она вдруг резко проснулась. И очень долго пыталась унять бешено колотящееся где-то не на месте сердце.

Аля смотрела на будильник и считала минуты. Через полчаса она встанет, сварит кофе и сделает бутерброды. А, когда Маринин придет, за завтраком, расскажет ему все.

Аля прислушалась. Нет, не показалось.

– Ой, мамочки! Помогите!

Аля наспех оделась и выглянула в коридор. На пороге своей комнаты, спиной к Алевтине, стояла Юля.

– Юля, что с тобой? – Аля отодвинула ее и шагнула в комнату.

– Эй, соседи, что не спится? – Раков в шортах и босиком шел по коридору от своей двери.

– Там вода, – Юля показала рукой на кровать, – Я была в ванной, пришла, а она мокрая.

– Ну, ни хрена себе! – Раков шагнул за порог.

– Смотрите, течет с потолка и по стенам! – Аля, наконец, посмотрела наверх, – Нужно к соседям подняться!

– А кухня вся затоплена! Там с лампочки течет и над плитой! Уже на полу вода! – взвизгнула Юля, заглянув на кухню.

– Жора, оденьтесь, сходите наверх, похоже, у соседей труба лопнула или кран сорвало, – попросила она подошедшего Полякова, – Юля, в ванной тряпки и ведро. Неси, нужно воду собрать с пола. А вы, Борис, отодвиньте, пожалуйста, Юлину кровать от стены.

Никто не заметил, как весело и довольно блестели глаза Ракова. Все получилось, как он рассчитал. Хоть немного, но вода протекла в каждую комнату. Больше всех пострадала Юлькина, с кухней у нее была общая стена. По кривым полам коммуналки второго этажа вода стекла в сторону комнат, расположенных над Алиной и майора, намочив потолок только с краю. У Полякова пятно было в углу, совсем маленькое, с блюдце.

Хозяин комнат, сданных в коммуналке второго этажа внаем, вины своей не отрицал, ремонт обещался сделать быстро. И сделал. И никто не знал, что отныне каждый их шаг, жест и вздох видит и слышит тот самый виновник потопа. А с ним и их сосед Борис Раков.

Глава 32

Сыт и слегка пьян. Это свое состояние Беркутов любил трепетно. Не думать дома о делах его научила Галина. Кормила уставшего мужа молча, по блеску его глаз понимая, нужно ли добавить на тарелку еще одну котлетку или он уже наелся. Чай Беркутов не любил, кофейной бурдой накачивался под завязку на работе, а вот хорошего винца или бальзамчика…И Галина после ужина доставала из бара бутылку.

Они садились перед телевизором, включая какую попало программу и делая звук потише. И Беркутов разливал вино по бокалам. Иногда они говорили и о его работе, но чаще, ни о чем. И из вот этого «ни о чем» сама собой рождалась тема, интересовавшая обоих. Галина так и говорила заходившей к ним иногда соседке Дарье: «Ты как раз в тему. Присоединяйся». И не дай Бог, если это был спор! Выстоять против двух умных женщин у Беркутова шансов не было.

Беркутов открыл ключом дверь квартиры и сразу, из прихожей услышал голоса. «Сестрица пожаловали, уже что-то обсуждают», – чуть ли не с обидой подумал он, сбрасывая ботинки.

К кузине жены Ляле он относился… сложно. Наверное, потому, что не мог понять: любит он ее, как родственницу Галины или же недолюбливает. Ляля его пугала. Точнее, в ее присутствии он терялся. Галина это замечала, незлобно над ним похохатывала, и при случае могла и припугнуть ею, как «бабаем»: мол, не делай плохо, Егорушка, придет Ляля и тебя накажет. Беркутов не верил в магию, предсказания и всякую хиромантию, но с некоторых пор заметил за собой, что стал прислушиваться к родственнице. Не то, чтобы с интересом, но без иронии, по крайней мере. Да еще и Ленька Борин, друг и сосед, как-то в подпитии рассказал ему пару случаев. И не поверил бы Беркутов, если бы не знал, что глухо было в раскрытии этих дел, зацепок ноль. А Ляля им – описание места, где убийство произошло, и тело закопано, в одном случае. И девушку убитую нашли, а в руке зажат клок волос отчима. Все, повязали. И про татуировку на руке (и как это она могла «увидеть»: только руку от запястья до локтя!), во втором. Знакомая оказалась татушка, по картотеке знакомая. Сел парень за грабеж и изнасилование. Вот и не верь! И казалось теперь Беркутову, что видит его она насквозь, как рентген. Хоть и скрывать нечего, а напряжно.

– Здравствуй, Ляля! – поздоровался Беркутов, заходя на кухню.

– Привет!

– Руки мой, садись, – Галина уже накрывала на стол.

– Прости, без тебя тут уже начали, – Ляля кивнула на открытую бутылку вина.

– Не страшно.

– Вам не мешать? – он спросил так и напрягся: ох, не любил он секреты промеж сестриц, ревновал Галину до сих пор к тому, что было до него. Понимал, что дурь все это, но ревновал!

– Нет, ты лучше послушай, что Лялька узнала. Помнишь Карташова?

– Ну, конечно, – Беркутов удивился вопросу. Сергей Сергеевич Карташов, историк, проходил по делу Курлиных, которое расследовал Егор в прошлом году, свидетелем.

– Я вспомнила о Карташове почти случайно, наткнулась в журнале «Город» на его статью об известных меценатах Самары. Фамилия Фальк в ней упоминалась дважды. В восемнадцатом веке, точнее в 1740 году Людвиг Фальк, открывший в городе частную практику, пожертвовал приличную сумму на поддержание местного здравоохранения. И в 1902 году Виктория Фальк на свои средства построила больницу в селе Заречное. Я решила, что нужно встретиться с Карташовым.

– Зачем?

– Я книгу пишу, Беркутов. Об Эмилии. И мне нужна интрига, – Галина бросила быстрый взгляд на Лялю: они только что говорили о том, что в истории с завещанием Эмилии Фальк вполне могут возникнуть непредвиденные ситуации, дай Бог, чтобы без криминала.

– Карташова я застала буквально у порога, он уезжал в Германию. Он просто отдал мне папку с материалами по родословной фамилии Фальк, – Ляля показала глазами на разложенные на столе документы.

– И, конечно, вы уже нашли что-то интересное.

– Да. Вернее, нашел Карташов. Два «белых» пятна. Виктория Фальк в 1885 году вышла замуж за юриста Александра Борна. Ровно через год она родила близнецов – сына Яна, отца Эмилии и дочь Маргариту. Потом произошла странная вещь: ее муж Александр покончил с собой, а Виктория записала детей на свою фамилию. Про Яна все известно, по крайней мере, до его бегства от Советов в 1917 году. Он женился на Марте, родилась Эмилия. А вот сестра Яна – Маргарита исчезла. Никаких упоминаний о ней в связи с фамилией Фальк нет.

– Так, может быть, она просто вышла замуж и сменила фамилию?

– Дело в том, что пропала она в очень юном возрасте, ей не было и шестнадцати. Марта, мать Эмилии, вела дневник, как и все девочки того времени. Вот, посмотри. Конечно, это копия, да и оригинал не в лучшем состоянии, но почерк каллиграфический, все понятно. Вот здесь читай, на шестой странице.

– «…Мне не говорят, куда уехала Марго. Еще вчера она приходила ко мне на день рождения, была необычайно весела и ужасно красива! Как бы мне хотелось быть такой же, как она! Но, маман говорит, что я – мила, но и только…», – зачитал Беркутов.

– Посмотри на дату. 1902 год. Марте исполнилось двенадцать, Маргарите было пятнадцать. Что могло случиться с девочкой, что ее так срочно куда-то отправили? И еще прочти вот здесь, – Ляля перевернула страницу.

– «…Так стало скучно, мы даже не ходим в гости к Фалькам! Ян еще не вернулся из лицея, а Марго так и нет. И маман сегодня на меня накричала, стоило только спросить про Марго. Не понимаю, почему она так злится, я не сделала ничего дурного…»

– Последнее упоминание о сестре Яна в дневниках Марты и вовсе странное.

«… Завтра я выхожу замуж за Яна….жаль, что с нами не будет Марго, с ней совсем худо…»

– Так все ясно! Девочка заболела, ее увезли лечиться, скорее всего, за границу. Я понимаю, тебе очень хочется найти здесь что-то необычное, Галя. Так придумай! Не исторический же роман пишешь! А что за второе «белое» пятно?

– Почему уехал Ян? Бросив крошечную дочь и жену?

– Но, это уже совсем не вопрос. Почему бежали в семнадцатом? Надеялись, что ненадолго. Что, вернутся. Поэтому, и жену оставил. Куда ей с ребенком?

– Ну, допустим. Но, тот же Карташов не теряет надежды найти его следы. Известно, что у Фальков в Германии были родственники, родной брат Людвига Фалька, того, первого, кто обосновался в Самаре, поддерживал с ними отношения. Карташов считает, что именно к потомкам этого брата и направился Ян. Так что, ниточка есть. И, будь уверен, Карташов что-нибудь, да раскопает! – Галина торжествующе посмотрела на мужа.

– Ладно. Книга книгой. А что это вы все переглядываетесь, а? Что еще надумали? Ляля?

– Ты же не веришь, Беркутов, в предсказания! – Галина усмехнулась.

– Ляля, скажи, – Беркутов ничего не ответил жене на ее насмешку.

– Я уверена, что с квартирой Эмилии Фальк будут сложности. Я бы даже сказала, неприятности. Не знаю, какие, но это коснется тебя, Егор.

Глава 33

– Я даже не знаю, с чего начать, – Алевтина почему-то не смотрела на него, и Виктора это очень беспокоило. И это чувство – беспокойство, часто беспричинное, было ему внове. Он всегда был уверен в себе и в том, что делает, считая себя трезвенником. Люди, что-то себе там мнящие, раздражали его, он смотрел на них, как на досадную помеху в этом таком простом и просчитываемом мире. Не хочешь получить удар – не подставляйся, не отклоняйся в сторону – и не собьешься с пути, не греши – и молиться не придется. Майор Виктор Маринин был уверен, что человек сам делает свою судьбу. До тех пор, пока судьба сама не «сделала» его. Теперь он жил с оглядкой. Еще немного, думал про себя Маринин, и он научится плевать через левое плечо, чтоб не сглазить.

– Аля, начни с первого сна. Это было в тот день, когда я тебя нашел лежащей на полу? Или раньше были сны?

– Были. Но, я просто помнила их наутро. Ничего особенного. Даже было ощущение радости или даже блаженства. Я не была в этих снах одна, рядом находился кто-то очень родной, словно моя вторая половинка.

– Мужчина?

– Не знаю…, – Аля закрыла глаза и задумалась, – Мне кажется, я не была взрослой. Скорее, ребенком.

– Это может быть воспоминания из детства. Твоего детства. Оно у тебя было счастливым?

– Можно сказать, что да. Отца я не помню, с двух лет меня воспитывал отчим. Не любил, а именно воспитывал. Но зла я от него не видела.

– А мама?

– О! Мама была настоящей женой офицера. Всегда ждала, ни в чем не перечила.

– Твой отчим был военным?

– Нет, он служил в УВД. Под началом моего будущего тестя полковника Бурова. Поэтому и мужа мне подобрал отчим. И стала я Буровой, – Аля вздохнула.

– А твой настоящий отец?

– А не было его. Мама даже не пыталась врать «про героя-летчика». Сказала, что это был случайный в ее жизни человек. Еще тогда, когда она жила в селе Заречном. Забеременев, она сбежала в город.

– И ни сестры, ни брата у тебя нет.

– Нет, Витя.

– Твоих родителей уже нет в живых?

– Знаешь, почему я так долго жила с Буровым? Наши родители вместе ехали в машине в отпуск на море и разбились. Выжил только отец Сергея. Его успели довести до больницы, он умер там. А перед смертью взял с нас обещание, что мы будем вместе. Собственно, когда он об этом просил, то смотрел только на меня, словно догадывался, что я уже тогда хотела уйти от его сына. Он словно умолял меня, я никогда не видела у него такой тоски в глазах. И я обещала.

– Да…так ты думаешь, что во сне тебе приснился кто-то чужой?

– Более того, я была не я, Аля. Это была другая девочка, но во мне. И позже я в этом убедилась.

– Как?

– В тот день, когда ты меня нашел без сознания, мне приснился совсем другой сон. Как будто все изменилось. Я что-то искала, металась по комнате. Обессилив, упала. И оказалось, что я упала и наяву.

– А то, что искала, нашла?

– Нет. Но я думаю, это был ключ от двери. В следующих снах я подходила к двери и дергала, дергала ее за ручку. А она не открывалась. И ключ я так и не нашла.

– А тот, кто был с тобой рядом в первых снах?

– Его больше не было. Мне кажется, что это и было причиной моего беспокойства. Его отсутствие. К нему я хотела вырваться. Знаешь, последние сны очень яркие. Даже, – Аля потерла пальцами, словно что-то щупая, – На уровне осязаний. Я помню на ощупь ткань штор. Не этих. Те были тяжелыми, парчовыми. И ковер под ногами. Ворс мягкий и теплый. И ветерок из щели окна…

– Аля, почему ты от меня скрывала про эти сны?

– И что я могла тебе рассказать? Что меня мучают кошмары? Что я – не я по ночам? Брожу по собственной комнате, воображаю себя кем-то и под конец теряю сознание? Тебе не кажется, что дело пахнет клиникой?

– Глупости. Это всего лишь сны.

– Нет, Витя, это что-то другое. Конечно, в привидений можно и не верить…А что, если эта девочка жила здесь, в этой комнате когда-то? Та обстановка, что я вижу, явно старинная. И мебель и портьеры. И печка, не смейся, действующая! Я слышала треск дров в ней! Кирпичи, из которых она выложена были теплыми! А на столе в подсвечнике горела свечка! Что ты на это скажешь?

– Давай рассуждать логически. Мистику отбрасываем…

– Я бы не стала, – спокойно сказала Аля.

– Что не стала?

– Мистику отбрасывать. И я не хочу рассуждать логически. Я сегодня еду к Нани, Катиной свекрови, Витя. Хочешь, поедем вместе. Она сейчас на даче, в Заречье.

– Хорошо, поедем. Где это?

– По дороге на Ульяновск, немного не доезжая до Лесинок.

– А потом заедем к Степке?

Аля согласно кивнула. Внука Маринина она видела всего раз, уже давно. Она вспомнила свое странное состояние после встречи с ним. Они поговорили всего минуту, она спросила, как его зовут, назвала свое имя и улыбнулась. Он остался серьезным, не ответив на ее улыбку. И Але вдруг стало неуютно под его внимательным, недетским взглядом. Он посмотрел ей прямо в глаза, неожиданно взял ее руку в свою, молча подержал и отпустил. Аля ушла к себе и долго не могла унять колотящееся сердце. Ей хотелось плакать, словно она что-то потеряла без возврата. Что-то тяжелое и ненужное, и мешавшее ей. И теперь с облегчением оплакивала эту потерю.

Глава 34

– Вы должны это увидеть, Василий Валентинович, – Раков достал из кармана рубашки DVD диск.

– Что там?

– Это с камеры в комнате Алевтины Буровой.

– Я не любитель держать свечку над чужой постелью.

– Я смонтировал только то, что вас может заинтересовать. С хозяйкой комнаты происходит что-то странное. Именно ночью. Они с майором Марининым живут уже месяц, и это повторяется только, когда майор на суточном дежурстве.

– Хорошо, давай посмотрим, – Голод откинулся в кресле. На экране компьютера возникло изображение комнаты в полумраке. Комната была освещена только ночником, круглым шариком на тонкой ножке, издающим мягкий голубоватый свет. На диване, откинув одеяло в сторону, лежала женщина. Да, это точно была жена полковника Бурова, с которой он виделся только раз, лет пятнадцать назад на дне рождения ее дочери. Вдруг она повернулась на бок и широко открыла глаза. Голод невольно вздрогнул.

– Двенадцать часов ровно. Я сначала думал, что, может быть, она страдает лунатизмом, но…

– Что это с ней? Что она делает?

Женщина резко встала, протянула в сторону руку, и сделала движение, словно накидывая на плечи что-то, вроде шали. Быстро добежав до двери, она наклонилась к замочной скважине и приложила к ней ухо. Потом, распрямившись, схватилась за дверную ручку и начала ее дергать. Постояв так с минуту, она в отчаянии всплеснула руками, вскрикнула и заплакала.

– Слушайте, – Раков предостерегающе поднял палец.

«Мама, мамочка, выпусти меня отсюда! Я не буду у тебя больше ничего спрашивать, мамочка…» – донеслось из компьютерных колонок.

– Голос, кажется, не Алевтины, Василий Валентинович, вот странно. Я бы сказал, детский голосок. Хотя, это, несомненно, она!

– Тише! – Голод прибавил громкость и уставился на экран.

Женщина подошла к печке и приложила к ней ладони. «Я не буду тебя спрашивать, не буду»…, – плача, повторяла она. Вдруг она замерла, прислушалась и оглянулась вокруг. На экране возникло ее встревоженное лицо.

– Смотрите, словно по заказу на камеру смотрит…, – возбужденно воскликнул Раков.

– Да, тише ты! – оборвал его Голод.

Женщина вдруг метнулась к стене, и двумя руками стала колотить по ней. Она словно не чувствовала боли, шлепая и шлепая открытыми ладонями по твердой поверхности. «Верните мне ее! Верните мне ее!» – кричала она в исступлении. Вдруг она, пятясь, отошла от стены, словно увидев кого-то. «Нет! Не нужно!» – закричала она, закрывая лицо руками. Она сделала шаг назад, еще один и упала навзничь.

– Что это было? – Голод ошалело посмотрел на Ракова.

– Не знаю…смотрите дальше. Это уже другая ночь. Впрочем, здесь почти ничего интересного, можно пропустить. Она просто ищет что-то по всей комнате. А, вот дальше. Смотрите сейчас внимательно. Эта запись последняя, сделана сегодня ночью. Начало, как всегда…вот теперь…

Женщина подошла к печке и потрогала ее. Зябко передернула плечами. Отошла к окну, протянула руку.

– Похоже, что открывает ящик в столе и что-то оттуда достает, – Раков в волнении выдвинул и задвинул ящик стола Голода. Тот даже не заметил этого.

Женщина прижала к груди руки и постояла так с минуту, потом подошла к печке, опустилась рядом с ней на колени.

– Смотрите, смотрите, она вынимает кирпичи! И что-то кладет в нишу. Вы понимаете? – Раков уже почти кричал.

– Все, успокойся. Сядь, – Голод почти толкнул Ракова на стул.

– Она что-то туда спрятала! Обратили внимание, как у нее были раздвинуты руки?! Как будто она держала коробку! Или шкатулку! Точно, шкатулку! А в ней…

– Раков, очнись! Какая шкатулка! Даже, если она там и была, ее уже давно оттуда достали!

– А, если нет?!

– Проверь. Ты же все видел!

– Что же мне, печку разобрать?

– А что ты предлагаешь? Еще один потоп и еще один ремонт?

– Нет. Но я не смогу! У вас же этот, абрек…

– У него свои задачи. А все, что внутри квартиры – на тебе, Раков. Давай, вперед, действуй. Оставь – ка мне записи с других камер, я посмотрю. Иди.

«Чутье этого журналюгу не подвело, получается довольно занятно. А с женщиной и правда что-то происходит. Конечно, все может оказаться и проявлением шизы, но все равно интересно. А этот пусть печку вскроет. Добавит остроты в сюжет! Не получится, Раков, боком пройти, не получится!» – Голод усмехнулся.

– Вызови через полчаса Рашида, Милочка, – сказал он, нажимая кнопку на интеркоме.

До прихода парня он решил посмотреть все остальные записи.

У него появилось странное чувство, что он уже где-то это видел. Глядя на своего друга детства Жорку Полякова, разгуливавшего в трусах по комнате, он вдруг подумал, что тот очень похож на своего отца. Аркадий Семенович был частым гостем в их квартире, самым, пожалуй, тихим и культурным. Он никогда не пил водку с матерью Васьки, он просто приносил ей цветы и конфеты и разные деликатесы в банках. Словно стесняясь, он выкладывал все это из газетного кулька, потом снимал плащ и шляпу и, оглядываясь на Ваську, шел в спальню. Однажды, вернувшись раньше положенного с улицы, Васька застал его сидящим за столом в одних трусах. Увидев Ваську, Аркадий Семенович метнулся в спальню, и Васька успел заметить только тонкие ножки, торчащие из трусов. Вот такие же ноги, тонкие и кривые, Василий Голод наблюдал сейчас и на экране монитора. Промотав почти все, Голод вдруг задержал кадр.

В комнату Полякова входила женщина. Голод вздрогнул. «Не может быть! У этого козла! Она!» – разозлился вдруг он не на шутку, – «Она ему все расскажет…»

…Он приехал в отпуск из армии всего на три дня. Матери дома не было, он ничего ей не сообщил, хотел нагрянуть так. Не то, чтобы сделать сюрприз, на самом деле, ему хотелось посмотреть на то, как она живет. Со стороны посмотреть, свежим взглядом. Он никогда ее не осуждал за приблудных мужиков и вольную для бабы жизнь. Но, он не хотел бы, чтобы она спилась тут без него, без его присмотра.

В холодильнике было пусто, на кухонном столе – крошки и засохшее кофейное пятно, в мойке – немытая посуда. Пахло чем-то затхлым, и Васька, рывком открывая форточку, громко выругался. Он прошел в комнаты, пооткрывал окна и там, но находиться в квартире так и не смог. «Пусть выветрится вся эта хмарь!», – подумал он, выходя на улицу. Первой, кого он встретил, открыв наружу дверь подъезда, была она, Катерина Сотникова. Обалдев от открытого по-летнему девичьего тела, ее широкой улыбки, он подхватил Катю на руки и закружил. Они просто гуляли по улицам до самого вечера, он рассказывал о службе, с шутками и анекдотами, она слушала и улыбалась. Уже когда стемнело, они подошли к ее дому. «Я провожу тебя до квартиры», – отметая все возражения уже только своим тоном, сказала он, поднимаясь за ней по ступенькам. «Что со мной случится?» – отшучивалась она.

Он ни разу не спросил ее о Жорке, а она словно тоже избегала разговоров о нем. И он на миг забыл, что она его, Жорки Полякова, почти, что официальная невеста. Он обнял ее за плечи в тот момент, когда она открывала ключом дверь. «Этого не будет», – вдруг твердо сказала она, поворачиваясь к нему лицом и глядя прямо в глаза. Он не знал, откуда взялась у него вдруг эта злость! Он рванул дверную ручку, толкнул ее в квартиру, ввалился туда сам и пинком захлопнул за собой дверь.

Она не кричала, молча и ожесточенно сопротивляясь ему и постепенно теряя силы. Он взял ее тогда, когда она уже она просто лежала на спине на жесткой ковровой дорожке в прихожей, отвернувшись от него и безучастно уставившись в стену. Он так и оставил ее, неподвижную, на том же коврике. И захлопнул за собой дверь уже с другой стороны.

В квартире матери было шумно. Какой-то мужик, развалившись на диване, орал матерные частушки. Мать пьяно покачивалась на стуле в такт его мычанию и курила сигарету.

Он с ходу врезал мужику в сытую морду, выволок его за ворот майки в прихожую и, дав ему под зад, вышвырнул за дверь. Испуганную и ничего не понимающую мать он поволок в ванную, сунул ее голову под кран с текущей холодной водой и держал там, пока она не заголосила вполне трезвым голосом. «Убью, если узнаю, что ты тут пьешь! Вернусь – и убью!», – прорычал он, швыряя ее в неприбранную постель. «Не думай ничего плохого, сыночек. Я просто так, от тоски…», – лепетала она, пытаясь встать. «Отсыпайся! Я уехал!» – бросил он, забирая свои вещи.

Оставшиеся два дня отпуска он провел в заброшенном домике на берегу протоки, оставшемся ему от родителей матери, которых он почти не помнил…

«Значит, они опять вместе…», – мысль резанула, как острый нож. Василий еще раз посмотрел на экран. Катерина и Жорка сидели за столом и разговаривали. Голод прислушался. Это был разговор ни о чем, словно оба старательно избегали темы о прошлом. Было похоже, что встретились едва знакомые люди. Жорка смотрел на Катерину только тогда, когда она отворачивалась. И наоборот. И вдруг…

Он просто посмотрел на Катерину пристально. Голод не слышал, чтобы Жорка задал ей вопрос. Точно, только заглянул ей в глаза. А она заговорила об этом. Василий замер. Он ловил каждое их слово, он запоминал их. Короткий диалог в несколько фраз. И столько информации! Голод боялся пошевелиться…

Она ушла, выпив несколько чашек чая.

«У меня сын. Она родила от меня сына. Но, разве так бывает? Значит, бывает. Она не стала бы врать Жорке. Я ничего не знал! Почему я не знал!!!» – озлился он, почти с ненавистью глядя на экран.

«И, что бы я сделал, если бы узнал? Правильно, послал бы ее на…Не до нее тогда было. Хотя…женился же я на своей, когда приспичило! Но, скрыть от меня!» – победила-таки в нем здоровая злость.

«Козел, ты Жора! Как был козлом, так и остался!» – резюмировал Голод, посмотрев до конца их с Катей встречу.

– Поедешь сегодня на снятую квартиру, – сказал он вошедшему Рашиду, – Посиди рядом с Раковым, посмотри на мониторах, где что. Пора.

– Хорошо, хозяин, – довольно сверкнул белками чеченец, предвкушая скорую расправу с обидчицей.

Глава 35

Он никогда не чувствовал себя таким опустошенным. Даже, когда умерла мать. Даже, когда Катя бросила его в первый раз, толком ему ничего не объяснив. Тогда ее «разлюбила» прозвучало для него, как «не сошлись характерами» при разводе в суде. Ни к чему не обязывающее сообщение. Формулировка ни о чем. А по сути – отговорка. Тем летом, вернувшись с практики, он так соскучился, что, прямо с вокзала, с вещами, рванул к ней, поймав частника и заплатив ему двойной тариф. А деньги у него были. Заработал он денег на практике, заработал много: и на свадьбу и на поездку к морю. Сокурсники весело пропивали все, а он копил. И читал учебники, чтобы закончить два курса за один год: скорее нужно было выйти на работу, чтобы кормить семью. Он так и думал уже про них с Катей – семья. Ну, и дети, конечно. Это уже, когда она захочет. Он все просчитал. Кроме того, что она его бросит…Как он сумел сдать экзамены хотя бы за этот курс, непонятно. Наверное, нужно сказать спасибо матери. Видя, что с сыном творится неладное, она всячески его тормошила, возвращая к жизни. Даже, как-то пристроилась встречать его после института. Странно, но над ним никто не потешался. Сокурсницы организовали над ним что-то вроде шефства, он понял это не сразу, заметив однажды, что в их с матерью квартире мелькают поочередно то – одна, то – другая. Да, и как понял, не отреагировал никак. Сессию закрыл, сначала зимнюю, потом и летнюю. А там, на автомате, и диплом защитил совсем не плохо. Но, «блестящий ученый» в нем умер. «Ремесленник», – так однажды назвал его завкафедрой, и Георгий понял, что дальше лаборатории ему не подняться.

А потом и лаборатория пала, как и вся наука.

Сейчас он пытался хотя бы себе объяснить, почему все так, а не по-другому. По-другому – это нужно было тогда за Катю драться, выгрызать счастье, стоять за них с Катей насмерть. Не смог, не захотел, не догадался, струсил или…просто растерялся. От неожиданного ее предательства.

А сейчас оказалось, что предал он. Ничего не делая, он убил и ее и себя. «Если бы ты тогда мне не поверил…Просто не поверил бы, что я смогла так быстро тебя разлюбить! Ведь это было так очевидно!» – сказала она ему вчера, сидя вот на этом диване.

Он сначала ее не понял. А через минуту – как молнией ударило: причина! Была причина, почему она так ему сказала!

– Катя, почему? Почему ты меня бросила?

– Я была беременна. Не от тебя.

– Кто он?

– Важно, Жора, не «кто». Важно, «как».

Он опять ничего не понял сразу. Какая разница «как», если не от него? Измена! Удар по мужскому эго! Предательство, грязь, пошлость!

– Как? Ну, и как же? – спросил машинально, не прощая.

– Больно, страшно и стыдно.

– Ты не любила его? – уже с надеждой.

– Ты все о себе Жора…Все лелеешь свою боль! Вот странно – я могу говорить об этом спокойно, а ты до сих пор нет. А у меня сын от него. Да, Сашка не родной моему мужу. Но, мой муж ему – отец. А мог бы им стать и ты…, – Катя поднялась и вышла из его комнаты.

Чайку попили…

Она ушла к его соседке Але, а он за ней опять не пошел. Нечего было ему сказать на тот момент. Да, собственно, и сейчас нечего. Кроме того, что любит. Любит, как любил. И рассказать, как водку пил, чтобы ее забыть. Как других баб имел! И все сравнивал, сравнивал! И называл их ее именем, получая за это пощечины. И гнал их от себя, чужих, с чужим запахом, чужой красотой…Женщин-то он себе всегда подбирал красивых. Точно в отместку – вот какие у меня! Хвастался перед ней, Катей, будто она его видела в тот момент…Потом опять пил!

Георгий посмотрел на часы: пора было на работу. В охрану. «И никакой конкуренции! Никто, похоже, и не старается особо завоевать эту жилплощадь. Алевтина с Виктором все в «романе», у них любовь. Виктор мне помог с работой. Юля, похоже, не собирается ни учиться, ни карьеру делать. Только Раков. Говорит, что работает в телекомпании, даже удостоверение показывал. У него шансов больше, чем у других. Часто приходит поздно ночью, а то и не приходит, значит, личную жизнь налаживает. И амбиции у него. Вон, как хвастался, что сценарий его в Москву ушел! Хотя, как проверишь? А, ведь пройдет еще десять месяцев, и нужно будет решать, кому здесь оставаться. Интересно, кто-нибудь задумывался, каких денег стоит эта квартира? Кстати, нужно бы и заняться моим пепелищем!» – вдруг вспомнилось ему.

Его предусмотрительная мама, мир праху ее, как оказалось, застраховала все, что можно. И его жизнь, и квартиру, и стоящий в соседнем дворе гараж. Качинский, спасибо ему, все узнал, расспросив соседку. Самому-то Георгию стыдно было к ней сунуться! И помог еще и документы восстановить.

Но, кто ему поможет восстановить отношения с Катей?

Георгий вышел в коридор: там, на стене около кухни, висел телефонный аппарат. Он набрал номер по бумажке, оставленной Катей.

– Добрый день. Катерину, будьте добры. Нет дома? Спасибо, я перезвоню позже, – он быстро повесил трубку: как-то выпало у него из памяти, что у Кати есть муж.

«Муж, не муж! Плевать, я слишком долго ждал!» – пришла вдруг из ниоткуда злость. Эту бы злость ему да двадцать лет назад! Он бы ее, Катерину, не отпустил от себя! Он бы ее допросил, с пристрастием, чтобы не ответить не смогла! Он бы тогда все узнал! И что, и от кого, и как! А потом бы решал. И решил бы. Он сейчас знал, чтобы тогда решил Жорка Поляков. Ему всегда была нужна она. Это ее ребенок. И он заставил бы ее, Катю Сотникову, признать его, Георгия Полякова, отцом этого ребенка!

Глава 36

– А теперь, Юля, давайте еще раз, помедленнее. И я буду задавать вопросы, хорошо? – Беркутов смотрел на девушку, удивляясь только одному: бессмысленности ее избиения Голодом. Ну, допустим, хотел тот ее запугать, чтобы от сына его отказалась. Так ведь он не мог не понимать, что парень ее будет искать. И найдет, при желании найдет. По ее словам можно понять, что любовь там не шуточная, настоящее у него к ней чувство, давнее, с детских лет. Так, почему же он ее не искал? Сразу, как пропала? По больницам, моргам, у сутенера, наконец. Не захотел или кто-то помешал?

– Марк подобрал меня на дороге…

– Нет, Юля. Начните с того момента, когда и как вы узнали, кто организовал вашему отцу статью.

– Сказала мне об этом Нелли, мачеха. Она не плохая была, простая баба, умом особо не одаренная. Еще до суда, когда только отца взяли, она уверенно говорила мне, что его засудят. Не с тем человеком связался. Я тогда не в курсе была, да и откуда, что мой отец «помогает» таким, как Голод, решать разные вопросы. Конечно, за определенную мзду. За взятку, короче. А Нелли все знала. Папа, когда выпивал, такой разговорчивый становился…Я думаю, он с Нелькой поэтому и жил, что считал, что по дурости и недалекости своей, она в его делах не разберется, а значит, никому и не расскажет. Просто в голову не придет. Шмоток ей покупал достаточно, побрякушек, она была рада каждой тряпке: что она видела в селе своем хохлятском? Ела и то не досыта, сама говорила. Но, Нелька, все же, наблюдательной оказалась и даже смогла связать кое-что воедино.

Отец в тот день, когда его взяли, уходя на работу, пообещал ей вернуться с крупным подарком. А накануне, хлебнув с ней на пару коньячку, проболтался, что именно Голод «подогнал» ему крупного клиента. С такой суммой в конверте, что не похвастаться хотя бы перед Нелькой, он не смог. Она и ждала его с подарком…

– Вы помните ее фамилию? А возраст?

– Голенко. Нелли Андреевна Голенко. Что-то слегка за тридцать ей было. Точно не знаю даже.

– Что с вами было дальше? Нелли от вас съехала?

– Я ее не осуждаю. Она взяла только то, что отец подарил ей. А меня, как несовершеннолетнюю, отправили к бабушке. Опекуном мне стала сестра отца. Школу я окончила в райцентре, тетка тут же отправила меня в Самару, в швейное училище. В квартире у них была теснотища, голова на голове, я была лишней.

– Швея из вас не получилась…Голода в городе вы не встречали?

– Нет! У нас с ним слишком разные пласты обитания, – усмехнулась Юля, – Но, забыть я его, не забыла. И уж никогда не думала, что встречу Марка.

– Вы сели к нему в машину? Не побоялись?

– Не узнала его сразу. А потом… Конечно, я все время помнила, чей он сын! Но…Как вам объяснить?! Я поняла, что он любит. Вы можете не верить, но, женщины это всегда чувствуют. Главное даже не это: ну, любит и любит. Марк внешне мало изменился, все такой же, метр с кепкой, фигура никакая. Таким он мне в школе не нравился! И в такого я влюбилась сейчас. Со мной что-то случилось, не с ним. У меня открылись глаза. Нет, я уверена, он не играл со мной!

– Как его отец узнал, что вы ночевали в квартире его сына?

– Я думаю, он и не знал. Он просто к нему приехал. Я слышала, как Марк говорил ему по телефону, что заболел. Заботливый папочка просто решил навестить сына. Если бы Марк в тот момент был дома!

– А почему его не было?

– В этом я виновата. Не удержалась, сказала ему, что его отец моего…Проговорилась, вырвалось! И он рванул к отцу…выяснять, наверное. А через минут десять явился сам папашка с тем шофером-кавказцем, который привез нас с Марком в эту квартиру накануне.

– Вас бил сам Голод?

– Нет, конечно. Он смотрел. А этот урод…Его зовут Рашид. Я сознание потеряла, в багажнике машины в себя пришла. Все думала, добьют или нет? Ну, а потом – больница, операция. Дальше вы все знаете. Елена Вадимовна, которой я сказала, что меня клиенты избили, решила, что в больнице мне оставаться не безопасно, забрала домой.

– Вам нужно было сразу написать заявление, Юля. Как вы думаете, почему Марк Голод вас не искал?

– У меня есть только одно объяснение: он подумал, что я сбежала от него. Он так мне до конца и не поверил…, – Юля вдруг заплакала.

– Успокойтесь, Юля. Подпишите вот здесь. Вы знаете телефон Марка?

– Нет.

– Хорошо. Вам пока не нужно с ним встречаться. Существует вероятность, что Голод может пожалеть о том, что оставил вас в живых. Пока вы себя никак не проявляете, он вас не тронет, будет думать, что запугал. К сожалению, доказать вину Голода сложно…У него грамотный адвокат в городе. В лучшем случае, мы сможем предъявить обвинение его шоферу.

– И, тогда все станет известно Марку?

– Марк поймет только одно, что этот Рашид вас избил. Причем здесь его отец? Не думаю, что шофер расскажет, что сам Василий Голод стоял и смотрел, как он избивает девушку. Я уверен, что он возьмет всю вину на себя.

– Но, Марк же будет знать, что я исчезла из квартиры не по своей вине! Он женится на мне!

– Юля, я думаю, Василий Голод на это никогда не согласится. А, если вы и будете с Марком вместе, никто не гарантирует вам здоровый и счастливый брак. Такие, как Голод, не отступают от своих решений.

– Что же мне, так и прятаться в этой квартире?

– Пока, да. Не расстраивайтесь. Я уверен, это продлится не долго.

Беркутов не сказал девушке, что Василий Голод подозревается в причастности ко многим преступлениям. И в частности, к убийству своей жены, которое произошло накануне вечером в его городской квартире. Женщину нашла мертвой приходящая горничная. Жена Голода погибла от передозировки сердечного препарата. Но, похоже, выпила она его не по своей воле.

Глава 37

Беркутов вел машину уверенно, несмотря на проливной дождь. Аля смотрела ему в затылок и пыталась вспомнить, где она могла его видеть. Воспоминания уходили на много лет назад, мелькало что-то вроде сборища, скучного, как ей тогда казалось.

Им с Марининым повезло. Беркутов проезжал мимо, когда они стояли у обочины и пытались поймать машину хотя бы до автовокзала. Неожиданно около них начала притормаживать иномарка. «Виктор Васильевич, здравствуйте. Садитесь, вам куда?» – спросили из глубины салона. Узнав, что в итоге они намерены попасть в Заречное, Беркутов предложил составить им компанию. «Только заедем ко мне, я возьму из дома коробки с барахлом, которые нужно отвезти на дачу. Это как раз по дороге. Устраивает?» – спросил он. Еще бы их это не устраивало!

«Свадьба! Его свадьба. Он женился на дочери генерала Романова!» – вспомнила Аля.

…Она попала на эту свадьбу случайно. И сидела, чуть не зевая от скуки. Или просто ей очень хотелось спать. Уйти было нельзя – ее родители получили приглашение на это мероприятие и на нее. Она потягивала легкое винцо и потихоньку рассматривала гостей. Скучно было ей одной. Гости, уже хорошо заведенные опытным тамадой и выпитой водкой, играли в какие-то глупые игры за копеечные призы и пили, пили, пили…Вдруг она поймала на себе взгляд жениха. Беркутов был серьезен и трезв в отличие от своей новоиспеченной жены. Он понимающе улыбнулся Але…

Ей тогда подумалось, что не его это свадьба, да и невеста не его…

– Что, Алевтина, вспомнили? – рассмеялся Беркутов, глядя на нее в зеркало заднего вида.

– Да, вспомнила.

Маринин, сидя рядом с ней на заднем сиденье автомобиля, непонимающе посмотрел на Алю.

– Нельзя сказать, что мы знакомы с Алевтиной, – сказал Беркутов, обращаясь уже к Маринину, – Но, она была на моей свадьбе много лет назад. Как-то вот заметили друг друга.

– Конечно. Мы с вами, Егор, были самые скучные. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять это. Наверное, нужно было много пить…

– Не думаю, что мне бы это помогло, – шутливо сказал Беркутов.

– А ваша жена…

– Валерия погибла.

И тут она вспомнила все. Ей рассказывал об этом Буров. Егор Беркутов ушел-таки от жены, правда, прожив с ней двадцать лет. И та пыталась его убить. А погибла сама…

– Простите, Егор, – Аля невольно покраснела.

– Ничего… Все в прошлом.

Она никак не ожидала, что Нани на даче нет. На калитке висел замок. Так, не замок, одна фикция, но именно он говорил о том, что хозяева отсутствуют. Сквозь почти уже раздетые деревья был виден дом, повернутый почему-то боком к улице, а крыльцо выходило в сад. Таким он был построен в незапамятные времена, когда еще принадлежал бабушке Алевтины. Бабушке, которую Аля никогда не знала.

…Этот дом был куплен Нани в качестве свадебного подарка Кате. Сколько ни уговаривала Алевтина, которой этот дом нужен не был, просто его забрать, Катина свекровь не соглашалась. «Много дать не могу, но вот это – твое», – сказала она, протягивая Але мешочек. Если бы это были купюры, Аля нашла бы способ их вернуть. Не Нани, так Катьке. Но, это были не деньги! Высыпав содержимое на скатерть, покрывающую круглый стол на веранде, Аля ахнула: на пыльной тряпке сверкали камни, и темнело серебро. «У нас в роду это надевает невеста наутро после первой ночи. Как доказательство своей невинности. Так было заведено еще прабабушкой. Она сама мне рассказывала, откуда пошел такой обычай. Ее старшая дочь, выданная замуж не за того, кого любила, накануне свадьбы провела ночь с любимым. Ее муж, поняв, что он у нее не первый, хотел было уже опозорить ее на всю деревню, но страсть к деньгам семьи жены пересилила. Прабабушка откупилась вот этими украшениями. Потом парня, которого любила девушка, нашли мертвым в лесу, а через некоторое время умерла и она. А вдовец через год женился на младшей дочери, моей бабушке. И заставил ее в день свадьбы надеть все это», – сказала Нани, перебирая украшения, – «А прабабушка сказала, что отныне это будут носить все девушки нашего рода. Моя бабушка родила только одну дочь, мою мать. А у меня дочери нет. Кате это уже не нужно, а рожать она будет только сыновей. Ты Кате, я вижу, как сестра. Эти украшения для твоей дочери». Аля тогда даже забыла спросить, почему Нани считает, что у Кати и Равиля будут только мальчишки? Но так и случилось – сначала родился Марат, за ним – Наилька.

Теперь Аля знает, что будущее для Нини открывается, стоит только той кинуть на стол пригоршню черных бобов…

– Нужно было позвонить сначала, – произнесла Аля удрученно.

– Да, как-то мы не подумали, – согласился Маринин, оглядываясь на Беркутова.

– И что теперь делать? – Аля почему-то обращалась к обоим мужчинам.

Они не сказали Беркутову, зачем едут к Нани. А тот и не расспрашивал. Такой вот он оказался, нелюбопытный.

– Кто вам мешает набрать ее номер сейчас? Если она вам так срочно нужна? Возможно, она просто ушла в деревню за хлебом? – предложил трезвомыслящий Беркутов.

– Да, уж…, – покачала головой Алевтина, удивляясь сама себе и набирая сотовый Катиной свекрови, – Нани? Здравствуй! А мы здесь, около дачи, приехали к тебе. Почему ты в городе? Что Равиль? Когда?! Я поняла…

– Что-то случилось? – Беркутов по привычке насторожился.

– Умер Равиль, Катин муж. Отравление. Егор, мы можем вернуться в город? Я должна быть рядом с Катей и Нани.

– Без проблем, садитесь, – Егор открыл дверцу машины, – А ваше дело к Нани? Может быть, я помогу?

– Это подождет. Просто мне снятся странные сны. Словно, я в этих снах живу. И я – не я, понимаете? Другая девушка, время другое, обстановка, печка горячая, ветер из окна. Я все это ощущаю, как наяву. И что-то происходит с этой девушкой. Кстати, очень молоденькой. Она в помощи нуждается, я чувствую. Нет, я знаю. Но, что с ней? Я помню все, что происходит со мной во сне, но ничего не понимаю. Это меня пугает.

– А меня пугает то, что после этих снов она теряет сознание. В первый раз я нашел ее на полу…, – мрачно добавил Маринин.

– А почему вы поехали к Нани, а…

– А не к врачу, вы это хотели спросить? – Аля усмехнулась.

– В общем, да, – не стал отпираться он, – Хотя, я знаю, кто точно может разобраться в ваших снах. Виктор Васильевич, нужно ехать в Школу. Анна Сергеевна точно скажет, что с вами, Аля.

– Как-то неудобно. И так там Степка на иждивении.

– Что за школа, Витя? И кто такая Анна Сергеевна?

– Это – Курсы Агнессы Бауман, не слышали раньше?

– Да, что-то Буров рассказывал. Закрытое заведение для малолетних преступниц? Так, кажется?

– Нет, не так. Конечно, можно этих девочек назвать и преступницами. Но, можно и дать им шанс не стать ими окончательно. В этой школе закрытый режим, это так. Но, какое там дают образование и воспитание! А Анна Сергеевна Герасимова – директор Школы.

– И чем же может мне помочь Анна Сергеевна?

– Дело в том, что в штате Школы не только учителя и наставники. Кроме врачей, специалистов всех мастей, там работают и экстрасенсы. Ведьмы, по-народному, – улыбнулся Беркутов, услышав недоверчивый смешок Али.

– Не смейтесь. Нани ваша, наверное, тоже не психиатр. Кстати, каким образом вы хотели у нее получить ответы на ваши вопросы?

– Нани гадает на бобах, – буркнул Маринин, – Так, кажется, Аля?

– Да, гадает.

– Ну, вот и специалисты Курсов гадают…Точнее, просто видят…Честно говоря, я сам толком в этом не разбираюсь. Но, как говорит сестра моей жены, тоже, кстати, гадает на картах, если мы чего-то не понимаем, это не означает, что этого нет, – Беркутов помолчал, – Так, заедем в Школу? Это – здесь, рядом.

– Аля, соглашайся. Не думаю, что это долго. Когда мы еще сюда выберемся, – Маринин дотронулся до Алиной руки.

– Соглашайтесь, Аля. Анна Сергеевна шарлатанов в Школе не держит. Она очень любит свое дело и несет полную ответственность за своих подопечных и тех, кто их учит, – Беркутов уже сворачивал с трассы, не дожидаясь Алиного согласия.

«Буров был прав в одном: со мной не все в порядке. Только он считал, что бешусь с жиру, требуя понимания и любви. И не умею ценить его, такого надежного и порядочного. И, что у меня фобия, если я думаю о том, что мы живем не своими жизнями. Он никогда не понимал, что мне не хватает душевного тепла любимого человека. И, связанного с этим внутреннего покоя. И мне кажется, что той девушке, которая мне снится, не хватает того же. Поэтому она ищет помощи, а я это чувствую. И пока я с этим не разберусь, равновесия в душе мне не видать», – подумала Аля, мысленно готовя себя к встрече с новыми людьми.

Глава 38

Аля изумленно смотрела на высокий забор: колючей проволоки не было. А муж говорил, что это зона… «Что-то не то ты мне рассказал, Буров. Сам не знал?» – Аля опять поймала себя на мысли, что все время поминает ставшего вдруг так быстро чужим человека.

Ворота плавно открылись, и машина Беркутова въехала во двор.

– Приветствую, Егор Иваныч! – с широкой открытой улыбкой на лице к машине подходил красивый цыган, – Здравствуйте, Виктор Васильевич.

– Привет, Гордей! Знакомься, Алевтина Андреевна Бурова.

– Гордей Прохоров, служба безопасности. Проходите, прошу, – он сделал жест в сторону заасфальтированной дорожки, которая вела к зданию.

Але вдруг стало как-то спокойно. Все сомнения отошли в сторону. «Я осталась бы здесь так просто, хоть на недельку, чтобы иметь возможность гулять по этому лесу», – Аля с тоской смотрела на темнеющие вдали сосны.

…Лес она любила фанатично. Не то, чтобы она знала много о его обитателях или любила собирать грибы. Нет, она любила лес за его дикую красоту и покой. Страшно злилась, находя на полянах следы цивилизации, оставленные туристами. «Этих» она не понимала. Что, трудно забрать мусор с собой? Дома ж, наверняка, так не гадят! С брезгливостью чистоплотной хозяйки она убирала упаковки от снеди и пивные банки в мусорные мешки и складывала под какое-нибудь дерево у дороги. Если она была с Буровым, то вывести мусор из леса было невозможно: он начинал орать на нее, стоило только ей поднести мешок к машине. Но с Катериной, Галимовым и их мальчишками они очищали территорию полностью…

– Что-то мало здесь все похоже на исправительное учреждение, – тихо сказала она Маринину, кивая на здание школы, напоминающее небольшой дворец.

– Ты ожидала увидеть типовое здание с решетками на окнах? – шутливо спросил тот, уверенно сворачивая на боковую тропинку.

– Да, что-то вроде того.

– Когда я устраивал сюда Ольгу, мне устроили экскурсию. Я, как и ты, думал, что девочки живут если не в камерах, то, по крайней мере, в спартанских условиях.

– А как же они живут?

– В роскоши, Аля. В роскоши, которую они, если подумать, не заслужили. И никаких наказаний. Из ограничений – только очень жесткий режим и насыщенное расписание.

– Не понимаю.

– Наверное, чтобы понять, почему и как вчерашние наркоманки и хулиганки становятся образованными и воспитанными барышнями, нужно здесь жить.

Аля только и могла, что пожать плечами. «Непонятно…», – еще раз констатировала она мысленно.

– Здрасти, – вдруг донеслось справа, и Аля вздрогнула: голос, произнесший что-то вроде приветствия, принадлежал явно курящему человеку. Она повернулась и увидела стоящую возле окна девушку.

– Здравствуйте, – машинально ответила Аля.

– Кристина у нас сегодня первый день, – точно извиняясь, произнес Гордей, – пройдет немного времени…

– Я не собираюсь здесь задерживаться! Вы не имеете права применять ко мне силу! – буркнула девушка, отворачиваясь к окну.

– Вы их бьете?! – от возмущения у Али совался голос.

– Да их тут пальцем никто не трогает! Лично мое мнение – зря! – Беркутов строго посмотрел на девушку. Та совсем непочтительно фыркнула.

– А с ментами я ваще не разговариваю! – опять отвернулась она.

– Как же вы с ней справитесь? – Аля в ужасе смотрела на девочку.

– Не волнуйтесь, Аля. Сегодня она встретится с Анной Сергеевной, потом с Ядвигой. И все будет в порядке, – уверенно сказал Гордей, открывая перед ней дверь в комнату.

– Анна Сергеевна, принимайте гостей, а я пошел, – он пропустил всех троих внутрь и прикрыл за ними дверь.

«Господи, по виду она совсем ребенок!», – подумала Алевтина, глядя на директора необычного учебного заведения, – Чем она-то мне может помочь?»

– Здравствуйте, – поздоровалась со всеми сразу молодая женщина. Егор Иванович, у вас опять что-то случилось? – повернулась она к Беркутову.

– Нет, не у меня. Будь справедлива, не так уж часто я к тебе приезжаю! – ответил он с шутливой обидой в голосе, – Но и на этот раз, Аня, мы к тебе за помощью, – Беркутов посмотрел на Алю.

– Честно говоря, я не знаю, кто и как мне может помочь, – Аля все еще в сомнении смотрела на Анну.

– Вас тревожат сны, точнее видения? – спокойно задала вопрос та.

– Расскажите все по порядку, Аля, – посоветовал Беркутов.

– Не нужно. Виктор Васильевич, вы, наверное, хотите увидеть внука? – с улыбкой повернулась она к Маринину, – Он в зимнем саду.

– А я пойду, поговорю с Гордеем, – поднялся тут же Беркутов, смекнувший, что их с майором мягко выставляют вон.

– Я вас ни о чем пока больше спрашивать не буду, Алевтина Андреевна. Сейчас придет Ядвига, и, если вы согласитесь, то она проведет с вами сеанс.

– Гипноза?

– Нет, не совсем. Но, это безвредно, не бойтесь, – опять улыбнулась Анна, вставая из-за стола. «Она больна!» – с жалостью подумала Аля, глядя, как Анна опирается на палку.

– Не жалейте меня, я уже хожу, и это здорово! Я долго была пленницей инвалидного кресла…

О том, что происходило с ней потом, Аля Маринину внятно рассказать так и не смогла. Она четко помнила только, как в комнату вошла молодая женщина. На миг Але показалось, что она когда-то уже ее знала, не видела, а именно знала, потому, что ее лицо было ей не знакомо точно. Ощущение, которое возникло тут же, как только та заговорила, было таким необычным, что Аля испугалась. Так, вероятно, чувствует себя человек, только что вернувшийся в родной дом после очень долгого отсутствия. «Что же это за место такое и люди такие, что хочется плакать от радости и счастья?» – подумала она, отвечая улыбкой на приветствие женщины. Голос Ядвиги, как ее представила Анна, завораживал. А ведь не говорила ничего особенного, банальные фразы о самочувствии и погоде. Светская, на первый взгляд, беседа двух незнакомых людей…

– Ядвига, Алевтине Андреевне снятся сны…, – Анна вопросительно посмотрела на колдунью.

– Я знаю, вы сейчас живете в двух жизнях…, – Ядвига не спрашивала, а утверждала.

– Да, похоже, что так.

– Это вас беспокоит?

– Не это…Если бы я верила в призраков…Или нет, скорее в перевоплощения, не знаю, как правильнее! Я бы, наверное, решила, что мне хотят что-то сказать. Или через меня.

– Что вас останавливает поверить в это?

– Просто я никогда не сталкивалась с подобным. Конечно, что-то о бессмертии души и о жизни после смерти, я слышала. Мне хотелось бы помочь этой девушке или ее душе, не знаю…Или просто разобраться, что же происходит.

– Хорошо… Закройте глаза.

…Стены раздвинулись…Это был сад: на поляне, покрытой мягкой молодой травой играли дети. Мальчик и девочка лет пяти. Собственно, Аля и была этой девочкой. Она с обожанием смотрела на своего брата, Аля точно знала, что это ее брат. Он строил запруду на тоненьком ручейке. Она готова была ему помогать, но он велел ей только искать ему камешки. А ей так хотелось строить плотину, сидя на корточках рядом с ним….

…Им с братом исполнилось по десять лет. Она смотрела, как он едет на пони (ему, наконец, разрешили!) по вольеру, и сердце ее замирает от страха за него. Она боится лошадей, но готова и сама сесть на лошадку ради него: только бы он больше над ней не смеялся…

…Ей хочется плакать: она спряталась за беседкой и смотрит, как ее брат протягивает букет ромашек их няне Полине. Та смеется и треплет его по макушке, а у него такое счастливое лицо. Она не хочет делить любовь брата с какой-то нянькой…

… На ней все еще красивое платье, сшитое специально к четырнадцатому дню рождения. Сегодня она слышала, как маман говорила отцу, что мальчик стал уже совсем взрослым. Это они о брате. Да, он очень красив! А она все еще гадкий утенок. И у нее нет такой красивой груди, как у горничной Тани…Она ищет глазами брата, который недавно еще был здесь, в гостиной. А сейчас его нет. Она идет к сараю на другом краю дачи, ведомая некоей силой. Она знает, что брат пошел туда. Она уже видела раньше, как он уходил по этой узкой дорожке, почти заросшей травой.

Ей стыдно и страшно. Она не должна за ним шпионить, нет! Но он так редко теперь рядом с ней, он все время куда-то уходит, она просто хочет знать, куда. Вдруг ее останавливает громкий стон. Это в сарае. Она вбегает и застывает на пороге. «Не трогай его!» – кричит в отчаянии, думая, что кто-то бьет ее брата. И вдруг понимает, что это не драка…Испуганно смотрит, как горничная Таня спешно поправляет задранные юбки. Она переводит взгляд на брата и вдруг понимает, что тут происходит. Волна стыда отступает перед откуда-то вдруг взявшейся сладкой болью в напряженном теле…

… «Глупенькая, ты у меня красивее, чем она», – шепчет он ей на ухо, обнимая ее за плечи и заглядывая в глаза. И она плачет от счастья…

Аля, приходя в себя, сфокусировала зрение на лице Ядвиги.

– Аля, не вставайте, – Ядвига придержала ее за плечи, – Вы все помните?

– Да. Очень отчетливо. Мне даже кажется, я там была…

– Так оно и есть, – удовлетворенно кивнула Ядвига, погладив ее ладонями по голове и резко после этого всплеснув руками.

– Значит, я не сплю, когда со мной происходит все это?

– Нет, сном назвать ваше состояние нельзя. Вы – медиум, Аля, – Ядвига была серьезна.

– И очень сильный медиум. В вашей комнате когда-то жила та девушка, которой вы сейчас были. Это ее душа находит временное пристанище в вашем теле. К тому, же Аля, вы говорите ее голосом. Вот, послушайте, – добавила Анна, включая диктофон. «Не трогай его!» – услышала Алевтина гневный девичий голос и невольно вздрогнула. Сейчас она уже не смогла бы с уверенностью сказать, что эти слова произносила она.

– И что мне с этим делать? Я теперь должна каждую ночь…

– Подождите, Аля, запомните, вы – не должны. Вы ничего не должны делать против своего желания. Ваши дальнейшие действия будут зависеть только от вашего осознанного выбора.

– Выбора? Разве у меня есть выбор?

– Конечно. Если вы хотите спать спокойно, я вам в этом помогу. Я просто вас «закрою» от другого мира.

– А девушка?

– А душа девушки так и не обретет покой. Судя по обстановке, в которой вы находились, эти события происходили в прошлом, а то и в конце позапрошлого века.

– А вы, Ядвига, можете продолжить сеанс? Чтобы узнать, в конце концов, что с ней было?

– Сегодня – нет. Вы устали…

– Вовсе нет.

– Не спорьте. Вы сейчас уснете в машине по дороге домой, – улыбнулась Ядвига, видя нетерпение Али.

– И это не безопасно, надолго покидать этот мир, – добавила Анна, качая головой.

«Медиум! Я даже не спросила, кто такие медиумы. Что-то вроде связных с миром мертвых? И почему именно я? У нас в роду никаких колдунов и целителей, кажется, не было», – жаловалась она потом Маринину на не проявленное ею вовремя любопытство. Он только недоуменно качал головой, успокаивающе гладя ее по руке. Уж он-то точно был далек от мистики. Настолько далек, что всего пару часов назад не воспринял всерьез разговор с Анной перед их самым отъездом. «А у вас, Виктор Васильевич, не простой внук. Он очень одарен», – сказала она ему. «Хорошо рисует? Или в музыке? Его мать, моя дочь Ольга, окончила музыкальную школу в двенадцать лет!», – гордо возвестил он. «Нет, нет! Он одарен Богом иначе. Он – Ангел, с чистой и открытой душой. Но, уже сейчас ему дано видеть многое, и даже будущее…». Он только пожал плечами, не понимая, о чем это она. А Анна, явно сожалея, мягко ему улыбнулась.

«Если мы что-то не можем потрогать или понять, это не значит, что этого нет. Все проще – у нас нет для этого способностей», – вспомнилась вдруг Маринину услышанная в какой-то телевизионной передаче фраза.

Глава 39

Она поймала себя на мысли, что уже с нетерпением ждет наступления ночи. «Прости, очень хочется узнать, что же будет дальше с этой девушкой», – шепнула она Маринину, отправляя его спать в другую комнату. Он молча покорился. А утром разбудил ее в шесть часов.

– Рассказывай, – попросил он, как только они сели завтракать.

– Помнишь, я тебе говорила, что она что-то спрятала в печку? Ну, когда она кирпичи вынимала снизу? Я тогда утром проверила – чисто перед печкой, ни пылинки. А должна была остаться пыль, мусор! Так?

– Может быть, ты убрала?

– Не помню такого. Иди посмотри там, сбоку. Я ничего сегодня там не трогала, – Аля кивнула на печь.

Маринин отложил надкусанный бутерброд на тарелку и поднялся.

– Очень интересно. Похоже, ты действительно тут что-то делала. И что там? Тайник? – спросил он, присаживаясь на корточки и взяв пальцами щепоть красной кирпичной пыли.

– В том-то и дело, Витя, что сегодня ночью я к печке не подходила. Всю ночь я, вернее она, плакала, сидя на кровати. Так и уснула.

– Вспомни, Аля, был ли этот мусор вчера вечером?

– Не помню. Я и не смотрела. Мы приехали от Кати, пили чай, потом… А после ты ушел к себе, а я сразу же легла спать. Все.

– Подай мне, пожалуйста, нож, – Маринин, не вставая с корточек, протянул руку.

– Хочешь попробовать вынуть кирпичи?

– Да, – Маринин слегка ковырнул ножом зазор между камнями, оттуда посыпалась кирпичная крошка, – Говоришь, не трогала? Аля, кто-то здесь копался совсем недавно.

– Только не я.

– Посмотри, там ниша. И в ней пусто, – сказал он, вынимая два кирпича и засовывая туда руку, – Что-то там твоя девушка прятала. И этого там больше нет.

– Значит, она же и вынула, – ответила Аля.

– Нет, дорогая, если не ты намусорила, значит, другой. Ты понимаешь, кто-то посторонний был в твоей комнате, открыл тайник и, возможно, что-то оттуда достал.

– Интересно, что?

– Да, не это интересно! Откуда он или она узнали, что тут тайник! Это же нужно точно знать, что он именно там. Не вся печка разворочена! Вынуты именно эти два кирпича, закрывающие нишу. У фрау Фальк точно нет никаких родственников? Может быть, все-таки, есть наследники?

– Это может сказать нам только Качинский, – Аля достала визитку из сумки и вышла в коридор.

– Попроси его зайти, как сможет, – крикнул вдогонку ей Маринин, поднимаясь с колен. «Кто бы он ни был, налицо воровство с проникновением в чужое жилище», – подумал он, – «И нужно все рассказать и Беркутову».

– Он скоро зайдет, я застала его на пороге, собирался на работу, – сообщила Аля, заходя в комнату, – А ты куда?

– Звонить Беркутову.

– Зачем?!

– Затем, что мне не нравится, что кто-то посторонний, без разрешения, в твое отсутствие, спокойно роется в твоей комнате, – жестко ответил Маринин, выходя в коридор к телефону.

Глава 40

Он похоронил жену и словно выкинул ее из своей жизни. Если бы не менты, недоверчиво косящиеся в его сторону, он бы подумал, что сам Бог ему помог скинуть ее со своей шеи. Он не виноват, ни в чем не виноват. Он не помогал ей умереть, он помогал ей выжить.

Он устроил пышные проводы для нелюбимой супруги. Но не смог себя заставить разыгрывать из себя безутешного вдовца. Да и по Марку было заметно, что тот не особо печалится по поводу потери матери. Все-таки добился своего он, Василий Голод – его это сын, только его! А мать – утроба, не более. Хотя, в один момент, приглядевшись внимательнее к Марку, стоящему около могилы, Василию показалось, что тот не то, чтобы не горюет, просто что-то более тягостное занимает его мысли в данный момент. «Уж, не шлюшку ли свою вспоминает?!» – мелькнуло тогда подозрение. Но – Марк с тех пор, как ему предъявили труп случайной девки, о ней не говорил совсем. Чем очень радовал его, отца. Сильный парень! И то, что Марк полностью в работе, Василия устраивало.

Откинув мысли о покойной жене в сторону, Василий вернулся в сегодняшний день. И тут же на ум пришел Раков.

Почему-то он его раздражал, этот Раков. Потому, что знал о его любовной связи с Милочкой? Не любил Василий пользовать тем, что оставалось от других, но тут не удержался. Он и слов-то таких никогда ни одной женщине не говорил: золотко, солнышко, лапушка. И все само вырывалось, как только видел ее маленькую, ладненькую фигурку и скульптурно вылепленное личико. Но, даже не за то он ее любил. А за то, что не стервозная, не капризная и не алчная.

Женщин Василий добивался недолго. На самом деле было два варианта. Сразу, если знали, кто он и что может дать. И через неделю, если не знали поначалу, кто он и что может дать. Вот и все. Откупался он щедро, потому, как знал, что сильнее и коварнее врага, чем брошенная неудовлетворенная женщина, нет. Ему не нужна была лишняя головная боль.

Милочка отказала сразу, при первой же его попытке приобнять ее за попку. Ну, не удержался он, когда она подошла к нему, сидящему за столом, близко! Рука потянулась к тугим ягодичкам и… «Об этом забудьте, Василий Валентинович», – спокойно сказала она, не дергаясь, а мягко так отстраняясь, – «Я люблю другого». Будто он ей любовь предлагал! И тут же любопытство заело: кто другой-то? Если его, Василия Голода, вот так! Просветил Мазур. «Она и меня в свое время так же!» – хмыкнул, вроде утешая. Поставил себя на одну доску с ним, Голодом, недоумок! И решил Василий, что будет эта женщина его и только. И непременно по обоюдному желанию. У него это желание было, да такое, что кровь к голове, ломота в теле и звезды в глазах. И хотелось ему, чтобы и с ней такое! Отомстить, что ли ей хотел за эту боль?! Думалось, вот доведет ее до! А потом помаринует месяцок, ну, недельку. Старался очень: вежливо, но с лаской, с уважением, вроде сдерживаясь, но так, чтобы она видела эти его старания. Заводил потихонечку, держась мужественно, руки не распуская, и только в спину ей взгляд тоскующий бросал. Однажды почувствовала, резко повернулась и замерла, не делая следующий шаг вон. Помедлила с минуту, словно тянуло ее назад, к нему, но нет, развернулась и вышла из кабинета. А для него эта минута раем показалась. Сердце вниз, ком в горле. «Идите, Людмила», – выжал из себя хрипло, утыкаясь носом в бумаги. «Черт, черт, черт!!!» – бил потом кулаком по столу, так хотелось уже сейчас – в охапку и в койку! Но, нет – выдержал, гордился собой страшно. Уже потом, когда все случилось, вынырнув из неги и блаженства, не удержался, напомнил про эту, первую свою маленькую победу. Расплакалась вдруг, испугав его до икоты, горько, обижаясь. «Значит, играл со мной, как с мышью?!» – спрашивала захлебываясь, – «А я тогда так хотела к тебе, так устала ждать!» «Так что же ты! Ушла тогда зачем?!» – возмутился искренне. «Из нас двоих мужчина – ты», – ответила растерянно, и он понял окончательно, каким был кретином. Играл, словно подросток в пору гормонального роста. А ей мужик нужен был. Так, что б – сграбастать в охапку и моя! Вспомнились вдруг слова героини Нонны Мордюковой в старом фильме: «Хороший ты мужик! Но – не орел!». Точно, не орел. Впервые женщина встретилась, Бог послал, а он не понял. Не может она вот так, первой. Ни за какие деньги не может, хоть озолоти! А как потом выяснилось, и золота ей не нужно. До сих пор в краску бросает, когда вспоминает он, как наутро, еще до открытия в самый дорогой ювелирный бутик ломился, чтобы ей, пока еще не проснулась, купить в благодарность что-то очень дорогое, такое, что б не за деньги, а чтобы ни у кого больше. Эксклюзив, называется. Принес домой он этот «эксклюзив», в спальню ворвался, разбудил в нетерпении, сунул ей коробочку перед сонные глаза. Глянула удивленно, пробуждаясь тут же. Молча встала, бросив на него больной взгляд, оделась и ушла. Он даже не остановил, сидя на постели и ругаясь матерно себе под нос. Коробка с цацкой какой-то там царицы у ног валялась, упрекая. «Ну, и хрен с тобой!» – зло подумал, строя планы мести. С этого дня – опять «Василий Валентинович», «Людмила», и все на «будьте любезны», никак не иначе. Каторга. Руку не протянуть, коснешься случайно – «извините», чтобы не подумала чего. Неделю так, а потом вдруг вспомнилось опять «не орел!». И разом понял, что делать нужно, потому, что невмоготу стало жить без нее, работа не клеилась, давление кверху, сердце неровно стучит, мать его! Начал было по врачам – светилам местным. Руками разводят: «Здоровы, Василь Валентиныч, уж извиняйте. Можем, конечно, с вас денежек стянуть, так ведь лучше по-честному, нам так даже выгоднее!». «Так, что же со мной, дядя Ося?!» – спросил у восьмидесятилетнего профессора, давнего любовника матери, Иссаака Львовича Ленца, которому в свое время эту клинику выстроил и подарил. «Я бы сказал – весна, Васенька! Последняя, может быть, весна в твоем сердце!» – хитро прищурился тот, – «Вот так же когда-то и я с твоей мамой…» «Дядя Ося, так я ей все отдать готов! За колье состояние выложил, ей – а она!» – пожаловался горько. «О! Да тебе, наконец, повезло, мальчик! Так ей не деньги твои нужны, а ты!» – улыбнулся, за него, Василия, радуясь.

«Весна последняя! Я нужен, не бабки мои, а я! Чуть не упустил!» – нервничал, сидя сзади в джипе и глядя в сторону, в окно. Быстро ехал водила, деревья мелькали перед глазами. Любил Василий раньше такую скорость, поэтому в водители себе гонщика бывшего нанял, чеченца отстранил. А теперь вдруг испугался: а, если авария! Умрет и ничего ей сказать не успеет! Одернул резко шофера, тот аж по тормозам от неожиданности. Юзом пошел джип по мокрому асфальту, занесло в бок, но – остановился у самой обочины. И такой страх обуял…

В офис вошел, все еще белее мела, таким в зеркале в холле отражение показалось. В кабинет – мимо нее, не глядя, коротко бросив «зайди». Стоя у окна спиной, почувствовал ее взгляд, терпение совсем кончилось, вздохнул глубоко, словно набирая воздух для прыжка в глубину, развернулся и – к ней. По глазам понял – все правильно! Простила, ждет! И теперь уж – в охапку и моя! Слезы с ее лица сцеловывал, губы терзал, в волосах ее руки путались. Все по настоящему, больно, сладко, страшно. «Наваждение!» – шептал. «Нет!» – возражала, – «Оно проходит! У тебя прошло, прошло?» Мотал головой, отрицая, и снова – руки в волосах, губы – докрасна. А потом – подхватил и на глазах у всего офиса – вниз, по лестнице, в машину и – домой. Не в тот дом, где с женой жил, а в его квартиру, где он раньше только один отдыхал, ото всех разом…

Рассказала она ему о Ракове, любви своей безответной, со смехом. «Ой, какая дура была! Какая дура!» – весело повторяла, словно освобождаясь. «Но, я же не знала, что бывает вот так, как у нас с тобой! Я же, выходит и не любила его!» – оправдывалась, радуясь.

А он – то ревновал, то успокаивался. Почти уже совсем выкинул этого Ракова из ее жизни и из своей, а тут тот откуда ни возьмись, чуть не под колеса. И Милочка еще за него просит. Решил Василий держать его к себе поближе, чтобы на глазах был, да еще и зависел от него. Собственно, поэтому и согласился в его «проект» вложиться. Для него эти деньги – мелочь, а этот – под присмотром.

А тут еще получается, что и видео становится все интереснее и интереснее. Чуял Василий, что неспроста старушка этих пятерых облагодетельствовала. Что Раков сегодня принесет? Что за клад? Рашид видел на мониторе, как тот вчера в комнату к бывшей жене Бурова зашел. Загримировался, придурок, думал, непонятно будет, что это он. Вроде, как вор со стороны, если что. Достал он какую-то коробку из тайника, не ослушался. Или самого любопытство заело?

– Василий Валентинович, к вам Раков, – Милочка никак не хотела уходить с работы, как бы он ни настаивал. Хотя, если уж не кривить душой, он и не уговаривал особо: нужна она рядом ему была круглосуточно.

– Хорошо, – он спрятал улыбку, предназначенную ей, увидев маячившего за ее спиной Ракова.

– Я принес, – Раков вынул металлическую коробку из пластикового пакета с рисунком из красных розочек. «Что за мужик, тьфу, прости, Господи!» – мелькнула у Василия брезгливая мысль.

– Давай.

Это была обыкновенная жестяная коробка, очень старая, местами продавленная и с почти стертым рисунком на крышке. Два ребенка, мальчик и девочка лет пяти держались за руки. Из-за спины каждого ребенка виднелись крылышки. «С Рождеством Христовым!» – прочитывалась еще надпись с «ятями» под картинкой. Василий открыл крышку и удивленно посмотрел на Ракова.

– И что это?

– По-видимому, когда-то это было тетрадками или сшитыми листками, черт их разберет. Что-то там написано, все выцвело. В любом случае, это не золото с брюликами, – добавил Раков насмешливо.

– И больше ничего не было?

– Да там ниша всего глубиной в два кирпича. Как раз для этой коробки. Видимо, какая-то экзальтированная дамочка хранила там свои любовные мемуары. Собственно, при желании кое-что прочесть можно. Но, на кой это нужно?

– А, если там указание на то, где находится настоящий клад? – насмешливо спросил Василий, сам в это не веря.

– Вряд ли, – протянул Раков, но, слегка напрягся.

– Ладно, разберемся. Ты что так вырядился-то? Усы приклеил? – усмехнулся Василий с удовольствием глядя на покрасневшего Ракова.

– Вора изображал, – буркнул тот.

– Хорошо получилось! Достоверно, – рассмеялся в голос Василий. Раков бросил на него злой взгляд.

– Я лазить по чужим комнатам по договору не обязан, – огрызнулся.

– По договору, как ты это называешь, ты обязан обострять обстановку. Фильм про то, как люди едят щи и трахаются, никого не заинтересует. Или ты этого не понимаешь?

– Что же мне, убить кого-то из соседей?

– Нужно будет, убьешь! – тихо, но четко выговорил Голод уже без улыбки.

Он видел, как стало страшно Ракову. И, как у того в голове мечется сейчас только одна мысль: серьезно он ему сказал или так, «пошутил». По робкой улыбке Ракова, Василий понял, что тот не поверил в то, что Голод может ему приказать сделать это. Но, пришлось же ему залезть в чужую спальню!

– Ладно, пока иди. Торопиться нам некуда, – вроде как успокоил его Голод.

«Ну, и вляпался я!» – «прочел» Василий на лице Ракова откровенно отразившуюся в гримасе мысль.

Глава 41

Когда ему позвонил Маринин с просьбой зайти к ним «в гости», Беркутов вдруг вспомнил слова Ляли о том, что с квартиркой этой дареной будут проблемы. И вот, началось. По голосу майора уже было ясно, что началось. И теперь он, Беркутов, хоть боком, но будет причем.

То, что в комнате был посторонний, сомнений не вызывало: Беркутову достаточно было осмотреть замок, чтобы понять, что его открывали «шпилькой», а не родным ключом. И весьма неумело, откровенно ковыряясь и сдирая краску. Но – открыли! И первое подозрение, естественно, падало на соседей.

Настораживало одно: точное место «грабежа». То есть, вор знал, где искать. Возможно, не знал – что. Следовательно, либо он подслушал, либо подсмотрел, либо ему рассказали о снах Алевтины. Кто?

– Аля, кто знал в подробностях ваши ночные похождения?

– Витя, вы и Анна Сергеевна с Ядвигой. Все.

– Понятно. Могу поручиться за всех оптом, – Беркутов задумался.

– Остаются соседи? – вроде как спросил, но при этом утвердительно кивнул головой Маринин.

– Остаются…

– Теоретически можно подслушать….,– в голосе Али звучало сомнение.

– А практически – нет. Мы же с тобой все время разговариваем нормальным голосом, разобрать слова через стену или дверь невозможно.

– Тогда как?

– Есть у меня бредовая идея, – Качинский, который все это время молча сидел на корточках перед печкой, встал и повернулся к остальным.

– Но, обсуждать мы ее будем вне этих стен, – спокойно произнес Беркутов, показывая кивком на дверь.

– Я закрою, – Аля вышла последней.

За кухонным столом в квартире Беркутова и Галины разместились все. Запах подогретых в микроволновке пирожков и сваренного в большой турке кофе, скорее будоражил желудки, чем умы, и на какое-то время всем стало не до обсуждений.

– Все наелись? – немного грубовато спросил Беркутов и тут же поймал на себе возмущенный взгляд жены, – Давайте, поработаем. Иван, излагай.

– Я должен для начала, наверное, нарушить данное Эмилии Фальк слово, и рассказать еще об одном сюрпризе, который она вам, жильцам, приготовила, – Качинский посмотрел на Алевтину и Маринина, – Вы, наверное, уже задавались вопросом, где она взяла деньги, чтобы выкупить у соседей их комнаты?

– А я об этом как-то даже не подумал, – Маринин пожал плечами.

– А я думала, что квартира всегда принадлежала ей целиком. Это что же, коммуналка бывшая?

– Когда-то действительно весь первый этаж занимала семья Фальков. Но, потом власти их уплотнили. Короче, квартиру полностью Эмилия выкупила только в 2005 году.

– А деньги?

– Все это время она открывала один тайник за другим. Да, в каждой комнате была своя «захоронка», их устроил еще прадед Эмилии. Она при жизни выпотрошила четыре, – Качинский замолчал.

– А комнат пять, – констатировал Маринин.

– Да. Пятый тайник и есть сюрприз для того, кто его найдет.

– Не понимаю. К чему такие сложности? Почему бы просто не сказать об этом тому, кто через год станет хозяином квартиры? – Аля пожала плечами.

– А через год я бы и рассказал, как она и просила. Но, вдруг кто-то из вас случайно бы наткнулся на него?

– Стоп. Так в печке у меня в комнате и есть тот тайник? Или это один из уже опустошенных Эмилией? Тогда тот, кто залез туда вчера, ничего там не нашел? Ничего не понимаю!

– В вашей комнате, Аля, Эмилия ничего не трогала. Комнату эту вам она выбрала сама. Я думаю, ей хотелось, чтобы именно вы нашли припрятанное.

– Но, я не собиралась разбирать печь по кирпичику! Если бы не сны…

– Сны? – Качинский вопросительно посмотрел на Алю.

Рассказ Алевтины поверг Качинского в шок.

– Я было предположил, что у Эмилии все же нашлись наследники. Осведомленные…Но, Эмилия бездетна. Так она, по крайней мере, говорила. Тогда я подумал вот о чем: она ничего не знала про своего отца, сбежавшего в семнадцатом за границу. Предположим, он устроился удачно, мог и жениться и детей еще, кроме Эмилии зачать…

– Во всяком случае, то, что он какое-то время жил в Германии в Кульмбахе, уже известно, – сказала Галина.

– Что, Карташов вернулся? – спросил Беркутов у жены.

– Нет, пока только звонил Ляльке. Сказала, что его друг Курт Зигель нашел следы Яна Фалька именно там. Приедет Карташов в конце недели.

– Галя, расскажи всем, что известно про семейство Фальков, – попросил Беркутов, видя недоуменные лица гостей.

– Ну, во-первых, я должна вам сказать, что с самого начала, когда еще Эмилия затеяла это завещание и пришла с этим ко мне, у меня практически сразу возникло желание использовать историю их семьи в книге. Она, в принципе, согласилась, но, как-то без интереса, потому, что считала, что никакого детектива, интриги в их семейной эпопее не было. Все банально просто – семья распалась только потому, что пришли к власти коммунисты. И вернуться отец не смог или не захотел, это уже не важно. Но, меня несколько насторожило то равнодушие, с которым Эмилия вспоминала свою семью. Неужели ей не интересно было бы встретиться с отцом, будь тот жив? Я ей задала все же этот вопрос. И получила странный ответ, что, мол, если он сам не искал с ней встреч, значит, на это у него были причины. Все, тема закрылась.

– Да, но моя любопытная жена…Да еще и ее сестрица Ляля…

– Да, Беркутов, твоя любопытная жена! Мы с Лялькой полезли в архивы. И не нашли ничего, кроме художественного очерка Евы Бун.

– Да, я его тоже отрыл в Интернете накануне встречи с Эмилией, – вставил Качинский, – Но в нем, как мне показалось, скорее фантазии самой Евы на тему, как жили «бывшие».

– Тем не менее, кое-что оттуда меня насторожило. Линия такая просматривалась, как бы прочерченная автором: мол, не бедствовали они уж совсем, Марта Фальк с дочерью Эмилией. Вероятно, она пыталась намекнуть на оставшиеся у семьи ценности…А дальше Ляля прочла в журнале статью Карташова о меценатах Самары. В ней упоминалась знакомая фамилия. 1740 год и Людвиг Фальк, пожертвование на здравоохранение. 1902 год и Виктория Фальк, бабушка нашей Эмилии. Эта построила больницу в селе Заречное.

– Заречное? Там родилась моя мама. А бабушка работала как раз в больнице, – перебила ее Алевтина.

– И у вас там сейчас есть родственники?

– Нет. А в доме бабушки сейчас живет летом семья моей подруги.

– Жаль. Хотя, я планирую все же съездить в село и расспросить старожилов, может быть кто-то и помнит о Виктории Фальк. Поедите со мной, Аля?

– Конечно.

– Так вот. Ляля поехала к Карташову, и он передал ей папку с материалами, которые ему удалось собрать о Фальках. Начал он свои исследования не так давно, но уже хорошо продвинулся в поисках. А начал он их со встречи с Эмилией Фальк, которая даже отдала ему дневники своей матери. Их она нашла в одном из тайников вместе с украшениями.

– Так, может быть девушка из моих снов и есть Марта?

– Нет, Аля. Это маловероятно. Вчера, когда Беркутов мне рассказала о ваших снах, я тоже об этом подумала. Но, не получается! Девушка, в которую вы перевоплощаетесь или, точнее, чья душа вселяется в вас, жила в вашем доме, была молода, явно не замужем и несчастна. Марта писала свои дневники, находясь еще в родительском доме, до того, как вышла замуж за Яна, отца Эмилии, и перешла жить к нему. Ее последняя запись сделана как раз накануне свадьбы. Но, в своих дневниках она упоминает о сестре Яна. Да, у Виктории Фальк, кроме сына, была дочь Маргарита. Они с Яном – близнецы. И непонятно, что с девушкой произошло. Я думаю, вы – это она. Это ее душа не дает вам покоя.

– Все это интересно, но давайте вернемся к несанкционированному проникновению на территорию Алевтины.

– Ну, Беркутов! Нельзя ли попроще, – Галина поморщилась.

– Можно. Короче, кто залез в вашу, Аля, комнату? Зачем – понятно.

– Тот, кто знал, что в печке есть тайник.

– Кроме, здесь присутствующих, – Беркутов обвел глазами компанию.

– Нужно искать наследников. Я говорю о потомках Яна. Это, конечно, не факт, но возможная зацепка. Сейчас приехать из Германии в Самару не проблема. А деньги нужны всем, – Галина говорила очень убедительно, – Нужно подождать Карташова.

С ней молча согласились.

Беркутов вдруг резко встал и выбежал в коридор.

– Это его мобильник надрывается, – пояснила Галина поведение мужа.

– Да. Я понял. Выезжаю, – донеслось из коридора, и скоро Беркутов уже показался на пороге кухни, на бегу застегивая куртку.

– В вашей квартире убийство. Юлию Фурцеву нашли в ее комнате с проломленной головой. Поехали, – Беркутов посмотрел на Маринина и Алю.

«Я уверена, что с квартирой Эмилии Фальк будут сложности. Я бы даже сказала, неприятности. Не знаю, какие, но это коснется тебя, Егор», – вспомнил опять Беркутов слова Ляли, закрывая за собой дверь квартиры.

Глава 42

– Я стучал, долго стучал! – Поляков дрожащими руками перебирал полу куртки, – Я вошел в квартиру и услышал, как звонит телефон. Не разулся, подбежал. Какая-то женщина спрашивала Юлю.

– Почему вы решили, что она дома?

– Так дверь же к ней была приоткрыта! Я думал, она еще не проснулась, хотя уже одиннадцать. А потом толкнул дверь…Просунул голову, а там она! И кровь, кровь! Ужас! – Поляков закрыл лицо руками и, тут же убрав ладони от лица, замер.

– Вы что-то вспомнили?

– Да. Да. Ключ. Плохо поворачивался в замке. Ржавый такой звук, знаете, когда долго не открывать если. То есть, – он достал ключи из кармана и протянул Беркутову, – То есть, еще вчера он открывал нормально, мягко так, а сегодня – еле повернулся!

– Замок – на экспертизу, – сказал Беркутов подошедшему эксперту, – Что-то еще?

– Нет – нет, – энергично помотал головой Поляков.

– Аля, вы часто заходили в комнату к Фурцевой?

– Нет. Собственно, мы и встречались в основном на кухне.

– Можете сказать, были ли у нее какие-то ценности, деньги? Хотя, какие деньги у санитарки в больнице…А имущества у нее, насколько я знаю, совсем никакого, ее же с улицы в больницу доставили.

– На днях какая-то девушка ей привезла коробку, я видел, – Поляков все еще косился в сторону комнаты Юли.

– Когда это было?

– В среду. Я с дежурства пришел, не успел раздеться, а тут звонок. Девушка такая, знаете, специфическая! Юбки нет совсем и сапоги высокие, ботфорты. Очень ярко накрашена. Я бы сказал, легкого поведения дамочка. Я с ней поздоровался.

– Вы по ее одежде решили, что она легкого поведения?

– Да, и по одежде тоже. И ответила она мне на приветствие так, развязно: «Здравствуйте, мужчина». И взгляд…

– Понятно. Узнать сможете?

– Да, конечно.

– Кто-то еще ходил в гости к вашей соседке? – Беркутов обращался ко всем сразу.

– Нет, я не видел, – ответил Поляков.

– С месяц назад к Юле приходила женщина лет сорока. Я открывала ей дверь, – Алевтина вспомнила, как почему-то испугалась Юля.

– Это, наверное, жена Качинского Лена. Она оперировала Фурцеву и потом устроила на работу в больницу, – Беркутов был почти в этом уверен.

Сам не зная, почему, Беркутов вдруг вспомнил прошлогоднее дело об убийстве Курлина. «Это потому, что все рядом: известная фамилия, смутная история с якобы наследством или кладом…Наследство…Но, у Эмилии Фальк наследников нет. Зато есть или был клад. В печке!»

– Если все дело в том, что кто-то ищет клад, – сказал Беркутов, когда он, Маринин и Алевтина вышли из квартиры на улицу, где уже толпился народ, – То получается, что он точно знает, что тайников было несколько. Варианта два: не зная, что Эмилия их уже опустошила, оставив нетронутым только этот, в вашей комнате, он достал из вашей печи ценности, но на этом не остановился, решил пройтись по остальным. И тут ему помешала Юлия Фурцева. Тогда то, что он начал именно с вашей комнаты, Аля, случайность. Второй вариант: он знал, где именно осталась захоронка. Но ничего не нашел. И, если он пришел во второй раз, то должен был опять искать в вашей комнате.

– И ему помешала Юля, – перебил Маринин.

– Да, помешала. Или вор и убийца – разные люди, – подвел итог Беркутов.

– Значит, Юлю могли убить ни за это? Кому помешала эта незаметная девочка, санитарка в больнице? – Аля удивленно посмотрела на Беркутова.

– Юлия Фурцева в недавнем прошлом профессиональная проститутка. И у нее был серьезный конфликт с одним влиятельным человеком, сын которого был в нее влюблен со школьных лет. Ее жестоко избили именно за связь с этим парнем. Избили подручные его отца. Юля, по сути дела, пряталась в этой квартире потому, что боялась, что оставили ее в живых случайно.

– А я думала, что ее ограбили…Она была такой замкнутой, первое время почти не выходила из комнаты.

– Да, она боялась. И, заявление на своего обидчика написала только недавно. Имя его – Василий Голод.

– Голод?!

– Аля, а это тот, что с твоим мужем?.. – Маринин вопросительно посмотрел на Алю.

– Наверное, пора все рассказать, – она перевела взгляд с Маринина на Беркутова.

Тот терпеливо ждал.

– Мой бывший муж совершил должностное преступление. И у меня есть тому доказательства. Егор, не спрашивайте меня, почему я молчала до сих пор. Молчала пятнадцать лет. У меня есть видеокассета, где мой муж получает деньги от Голода за то, что помог скрыться преступнику. Его имя – Гога Голадзе.

– Вы не путаете, Аля? Голадзе умер в тюрьме. Давно.

– Пятнадцать лет назад? Нет, он жив. Или был жив тогда. Мой муж, не знаю как, перевез его в клинику к известному пластическому хирургу Лазарю Войновичу, своему бывшему однокласснику. Дальше, понятно: новое лицо, новое имя…

– Войнович, Войнович…, – задумался Беркутов, – У него погибла молодая жена! Примерно тогда же.

– Да. Через два месяца после дня рождения нашей дочери, когда я случайно и сделала эту запись.

– У следствия были сомнения, что это самоубийство, но, ничего доказать не удалось. Машину, на которой она врезалась в бетонное заграждение моста, проверили, тормоза были в порядке. Свидетели утверждали, что сначала она ехала прямо по левой полосе, потом вдруг резко перестроилась вправо и буквально через несколько секунд уже ткнулась в бетон. Вскрытие показало только наличие не очень большой дозы алкоголя в крови.

– Я думаю, что ее устранили. Люди Голода. Она могла что-то узнать лишнее. Лилия всегда была жадной до денег…А мне она тогда намекала, что скоро у нее будет целое состояние и она, наконец, уйдет от Лазаря, за которого ее вынудили выйти родители. И вот, вместо денег и свободы…

– Аля, где сейчас видеокассета?

– Копия – у меня. А подлинник – на даче в Заречном. Я ее Нани на хранение отдала, а Бурову сказала, что положила в банковскую ячейку.

– Позвоните ей сейчас, пожалуйста.

Аля достала из кармана телефон и отошла в сторону.

– Егор, что это за мужик, Голод?

– Из спортсменов бывших. Чемпион по боксу. Начинал с охранного агентства, поднялся в девяностых. Что-то вовремя скупил, что-то так, силой отобрал. Греб все, что под руку попадало. И сумел удержаться. Не сидел ни разу, хотя свидетелем проходил по многим делам. Очень осторожен! И не жаден на взятки. Обложился юристами, не подобраться. Этот Гога Голадзе, как мы думали, покойный, его наставник по спорту, бывший армейский офицер. Его Голод опекал, как отца родного, уж очень горяч! Чуть что – нож к горлу. Однажды так и взяли его, над двумя трупами. Он, поняв, что на этот раз попал, попытался и себя…Умер в тюремной больнице. А сейчас оказалось, что жив! Если Алевтина ничего не путает.

– Не путаю, – сердито вставила Аля, подходя к мужчинам, – Нани на даче. Можно ехать прямо сейчас.

– Хорошо. Вы со мной? – он посмотрел на Алю и Маринина.

– Я только в школу позвоню, – ответила Алевтина.

Раков стоял в стороне и боялся подойти ближе к дому. Только завидев издалека толпу, он уже понял, что это случилось. То, чего он боялся: ситуация вышла из-под его контроля. Чертов Голод! Он подставляет его, не задумываясь. Или, наоборот, хорошо все продумав? «Что же там такое? Скорая, менты!» – он подошел поближе. «Твою мать! Юльку убили? Она одна молодая в нашем приюте!» – удивился он, подслушав разговор двух теток, – «Кому она, на хрен, сдалась? Собственно, у меня алиби. Я был у Голода. С самого утра», – успокоился он, все же направляясь к дому.

Глава 43

Его мнение – женщин должно держать подальше от бизнеса. И особенно тех, кто дорог. Так безопаснее.

Но, Милочку он удержать не мог. Однажды поняв по ее реплике, что она знает больше, чем показывает, Василий даже как-то обрадовался: он настолько к ней привык, что стал считать свое молчание чуть ли не обманом. И совестился, как нашкодивший пацан. А она все чувствовала, но вопросов не задавала. Мудро, понял он, когда однажды взял, да и выложил ей все про «проект» ее бывшего дружка. Как-то, вроде помимо своей воли получилось. А она только молча кивнула в середине его рассказа, когда он замолчал на секунду. Продолжай, мол, я слушаю. И так же молча дослушала до конца. Ничего не сказала, только покачала головой. «Ну!» – нетерпеливо поторопил он ее, так хотелось узнать ее мнение. «Я плохо знала Бориса, оказывается», – задумчиво произнесла она, словно расстроившись. «При чем здесь твой Борис! Я тебе о том, что там, в квартире происходит, рассказываю», – повысил голос он. «Подло это все, Вася! Низко, подло. Что ты еще от меня хочешь услышать?» Он, конечно, понял, о чем она. Но искренне недоумевал, почему это ее так задевает: людишки там, в квартире, бросовые. Что за них переживать? Пьянь Поляков, шлюха, тетка, сбежавшая от нормального мужика. Может только майор и заслуживает сочувствия. «Что, остановить уже ничего нельзя?» – задала она бесполезный вопрос. Он даже не ответил. «А что ты там говорил про эту женщину, которая во сне ходит? Ты мне дашь посмотреть отснятые материалы?» – она, наконец, заговорила о том, что интересовало и его.

Он посадил ее перед монитором и, когда она посмотрела собранные на один диск «сны», отдал ей и металлическую коробку, добытую Раковым. Она осторожно достала оттуда листы. А потом сложила все обратно и унесла к себе. «Я посмотрю внимательнее», – бросила она, уходя.

Больше пока они об этом не говорили. До сегодняшнего утра. Он ждал ее, пока она выйдет из душа. Ждал за накрытым к завтраку столом, намазывая себе и ей бутерброды мягким, одинаково любимым обоими, сыром. А поверх – икрой.

– Вася, остановись! Мы столько не съедим, – Милочка на ходу завязывала поясок легкого халатика. «Занятие совершенно бесполезное, дорогая!» – подумал он, кладя нож на стол и протягивая руку к некрепкому узелку. Он потянул за короткий конец пояса, и тот послушно развязался. «Вот так-то лучше!» – отметил удовлетворенно, обнимая ее за тонкую талию.

– Вася, я тебе сейчас кое-что покажу интереснее, чем давно тобой изученной тело немолодой женщины, – в голосе слышалась неуверенность.

– Не думаю…,– протянул он, прижимая ее крепче и спуская ладони на бедра.

– Я уже приняла душ! – возмутилась она и попыталась выскользнуть из его рук. Он только ухмыльнулся: она сделала только хуже. От того, как закрутилась ее попка под его ладонями, у него разом пропали и аппетит и желание выслушивать какие бы то ни было истории…

Завтракать все же пришлось. Он истратил на нее все силы, скопленные за ночь. И жалел только об одном: что не может сбросить десяток лет.

– Может быть тебе это, конечно и неинтересно, но, все же послушай, – начала она, доставая из жестяной коробки желтые листки, – Как я поняла, это дневник. Дневник очень молодой девочки. Имя ее – Маргарита Фальк. Вот, на титульном листе. И дата первой записи – 10 июня 1900 года. «Сегодня нам четырнадцать, скоро придут гости, а у меня есть несколько минут, чтобы сделать эту запись…Дальше она пишет, что ей не нравиться платье, очень детское, хоть и красивое. А, вот, слушай. «Я очень, очень его люблю. Да и как может быть иначе, ведь мы с ним одно целое. Мне иногда даже кажется, что я читаю его мысли, словно книгу…И мне от них больно, страшно как больно!»

– Что удивительного – девочка в кого-то влюблена, – Василий пожал плечами.

– Да, но в кого? Я тебе сейчас скажу, только ты не падай! Я в Интернете нашла кое-что. Маргарита Фальк была дочерью Александра Борна и Виктории Фальк. Но – еще у них был сын Ян. Он и Маргарита – близнецы. Девочка была влюблена в собственного брата!

– Ну, и что же тут такого? Обычная детская влюбленность. Подросла, наверняка ее выдали замуж, вся дурь кончилась. Не вижу ничего криминального.

– Может быть. Я не буду тебе читать все, тут ее переживания все по этому же поводу. Кстати, девочка не так уж часто бралась за перо. Буквально по несколько строк раз в месяц. Да еще и тетрадь была сложена вчетверо, на сгибах почти ничего не читается. Я просто хочу тебе сказать, что эта женщина, что на отснятой в той квартире пленке, возможно и есть эта Маргарита или Марго, как ее зовут родители и брат.

– Это как это? – Василий смотрел на Милочку непонимающе.

– Есть, Вася, такие люди – медиумы. Их называют еще проводниками духов. Если душа умершего не успокоена, то она вселяется в такого медиума и пытается через него войти в контакт с живыми.

– Что за хрень! – возмутился он искренне, – Зачем это?

– Иногда таким вот способом призраки «рассказывают», например, о спрятанных кладах.

– Так, – вдруг заинтересовался он, – Теперь подробнее!

– Например, кто-то из-за внезапной смерти не успел сообщить родным о том, где хранится что-то ценное. Тогда, будучи духом, он находит медиума и, вселившись в него…

– И ты веришь в эту чушь? Ладно, я думал, у тебя действительно что-то серьезное! А любовные переживания малолетки… Собирайся-ка на работу, к делам земным! Медиумы, духи…, – ухмыльнулся он, поднимаясь из-за стола, – Пойду, сделаю пару звонков и потом жду тебя в машине.

Мимоходом он пожалел, что не выслушал Милочку до конца: он заметил, что она немного обиделась. «Ладно, вечером я попрошу ее показать мне остальные бумажки. Что там с этой маленькой дурочкой случилось еще? Фальк…», – вдруг задумался он, – «Точно! Фамилия старухи, одарившей наших обездоленных. Ну, и что? Все логично: ее квартира, ее родственница и писала эти дневники! По возрасту, этот братец Марго Ян вполне мог быть отцом старушки. Если это так, то интересный возникает вопрос…А у сестрицы Марго нет ли наследников? Где сестрица-то? Вполне могла нарожать детей, дети еще детей. Тогда, получается, что наша старушка не совсем одинока. Хотя, какая, блин, разница? Квартира в ее собственности была, имела право делать с ней, что хотела. Да и мне-то до этого какое дело? «Клад» Раков вскрыл, кроме этой коробки там ничего не было. А, если было?» Василий решил, что нужно еще раз внимательно посмотреть видео. Кажется, Раков, доставая коробку из тайника, сидел к камере спиной. Если так, то кто знает, что еще он мог достать из ниши? И спрятать, например, в карман?»

От этих мыслей его отвлек звонок телефона.

– Да, слушаю! Здравствуй, Раков. Что у вас случилось? Как убили?! Что ты несешь?! При чем здесь я?! Ты не заговаривайся, кретин! Совсем обалдел от страха! Успокойся, я разберусь! А ты иди наверх, записи посмотри! Ну, не сразу! Дождись, пока менты уедут. А потом – ко мне! – Василий отключился.

«Ах, Рашид! Ах, щенок! Я же не давал еще команды! Не время еще! Вот, гаденыш! Завтра же отправлю обратно на родину! И по фигу, что с ним там сделают его родственнички! Вот, зарвался! Совсем офигел!» – злился он, быстро натягивая на себя костюм и рассовывая мелочи по карманам.

Глава 44

«Не нужно было ему звонить, не нужно! Почему я решил, что Юльку прикончили люди Голода? Только потому, что он во время последней нашей встречи всякие намеки строил? Ну, вроде того, что сюжетик обострить пора? Но, он же не сказал, что сам это делать будет. И, вообще, что я тут гадаю? Сейчас менты свалят, и пойду на второй этаж. И все будет ясно. Если камеры были отключены, значит – убил Юльку его человек. Скорее, этот головорез – чеченец. Приближенный, мать его!» – думал Раков, ключом отпирая дверь своей комнаты. С ним почти не разговаривали, не задавали вопросов. И правильно. Дома-то его не было. А алиби его проверить – фигня вопрос. Сегодня же в контору Голода отзвонятся. Только одно ему не понравилось – что за интерес такой им, как он работу получил у Голода? Как, как! Пришел и получил. У Голода там или у кого другого…Он специалист. Вот и работает теперь на крупную компанию. За зарплату, между прочим. А как попал, не их дело.

Наконец, когда он выглянул в окно, то не увидел милицейского УАЗика. Все, можно идти наверх.

Раков вышел через черный ход и тут же нырнул в дверь, за которой находилась лестница, ведущая на второй этаж дома. «Отдельный вход, так удобно!» – подумал он, плотно ее за собой прикрывая. В коридоре ему попалась старушка, слепо посмотревшая на него и успокоено прошамкавшая: «Здравствуй, милок!». «Привет, бабуль!» – ответил он на ходу, отпирая очередной замок.

Аппаратура работала, записывая все, что происходило внутри квартиры. Комнаты Алевтины, Полякова и его собственная были пусты. В комнате Юлии за столом сидел молодой парнишка в штатском и что-то писал. Вот он дописал лист, пододвинул его сидевшему напротив Полякову. «Прочтите и подпишите здесь и здесь», – услышал Раков. Он и сам недавно на этом же месте подписывал такие же бумажки.

Раков остановил запись, вернул ее в начало дня и включил воспроизведение. Сначала комната Юлии была пуста. Раков «прокрутил» вперед. Вот входит сама хозяйка комнаты, кидает сумку на кровать. Дотрагивается до головы, морщится. «Так, ясно, почему она дома – заболела», – объяснил он раннее возвращение соседки домой. Юля достала из ящика стола облатку с таблетками, выдавила одну на ладонь, положила в рот и запила водой из пластиковой бутылки. И тут же, не раздеваясь, легла на кровать, натянув на себя половинку покрывала. И опять долго ничего не происходило. Вдруг Юля приподняла голову с подушки, и было видно, что она прислушивается. Резко поднявшись, она встала с кровати, подбежала к двери, открыла ее и что-то крикнула. Раков на мониторе видел только ее спину в проеме двери. С этого момента он стал всматриваться внимательнее. Юля шагнула в коридор и на экране вновь осталась только пустая комната.

Раков переключился на камеру в коридоре, вмонтированную в стену прямо напротив входной двери.

Вот открывается дверь, входит кто-то в куртке с капюшоном. Оглядывается, тихо прикрывает за собой дверь. Но, та вдруг громко щелкает. «Как же, закроешь ее бесшумно! Давно нужно было замок смазать!» – мелькнуло у Ракова. Человек вздрогнул, замер на минуту и направился к комнате Алевтины. Наклонился к замочной скважине. И тут распахнулась Юлина дверь, она сама, крикнув «кто там?» вышла в коридор. Человек резко обернулся, от чего с головы слетел капюшон, сделал одно движение к девушке, толкнул ее внутрь комнаты, и дверь захлопнулась.

Раков опять вернул на монитор картинку Юлиной комнаты. Промотал немного. «Вот оно!» – Раков напрягся. На экране незнакомец в правой руке держал большой сувенирный ключ. Этот тяжелый символический ключ с надписью «Рига» висел у Юли на гвозде, вбитом в стену рядом с косяком двери. Человек был много выше Юли и, чувствовалось, много сильнее. Удар был единственным, и, понятно было, что смертельным. Раков невольно вскрикнул, заглушив стон девушки. Небрежно отпустив тело, оно упало на пол к его ногам, незнакомец переступил через него, на ходу засовывая орудие преступления в карман куртки. Вдруг он прислушался, резко открыл дверь и выбежал в коридор. Раков переключил картинку. На него с экрана смотрел немолодой мужчина. «Это еще, к лешему, кто такой?!» – Раков точно знал, что видит это лицо в первый раз.

Он понял, куда побежал незнакомец. Прямо к «черному» ходу. А на мониторе появился Поляков, который бегом вбежал в квартиру, к звеневшему телефону, снял трубку и сказал: «Слушаю. Юлю? Одну секунду»…

Дальше можно было не смотреть. «Он знает расположение комнат. Он знает, где черный ход. Дверь открыл ключом. Двигался уверенно. Но, он не знал, что вернулась Юлька. И он не знал, что в каждом углу установлены камеры!» – Поляков вдруг испугался, – «Так кто же это все-таки такой?!» Вся эта заварушка с бабкиной квартирой ему перестала нравиться. Он вдруг понял, что, возможно, за нее нужно будет заплатить весьма высокую цену.

Глава 45

– Василий Валентинович, к вам следователь Беркутов из прокуратуры, – голос Милочки был спокоен.

А у Голода вдруг тревожно екнуло сердце. Мысленным взором он пробежался по «списку» последних дел и успокоился. Он действительно стал работать… честно. В контрактах, выверенных его юристами, зацепиться было не за что. Единственный спорный вопрос касался сейчас только покупки земельного участка в Царевщине: хозяин дома-развалюхи, расположенном на нем, хотел слишком большую компенсацию за эту кучку дров. Упорствовал Голод скорее из принципа, чем из жадности: разница в доплате была смешной.

Тогда что делает следователь в его приемной? Неужели…Нет, не может быть!

– Пусть проходит, – ответил он Милочке после минутного замешательства.

– Здравствуйте, Василий Валентинович, – подчеркнуто вежливый тон Беркутова Голода не успокоил.

– Здравствуйте. Присаживайтесь. Я вас слушаю.

– Не буду отнимать понапрасну у вас время, господин Голод. Начну с вопроса: как давно вы знаете Юлию Фурцеву?

– Почему я должен знать Фурцеву Юлию?

«Ах, сучка! Успела-таки!» – пронеслось со злостью в голове.

– Юлия Фурцева заявила о жестоком избиении ее вашим шофером Рашидом Гоевым на квартире вашего сына.

– Причем здесь я?

– По ее утверждению, вы при этом присутствовали.

– Это смешно. Я не был в квартире своего сына со дня ее покупки.

– Вас опознал охранник, дежуривший в тот день на стоянке перед домом.

– Наговор.

– Какой ему смысл? Но, если вас это не задевает…Есть еще один свидетель. Его вы никак не могли нейтрализовать, господин Голод.

– Слушаю вас внимательно, Беркутов, – небрежно бросил тот. «Не было больше никого в тот день, не было! Ни соседок с собачками, ни мамашек с колясками!» – еще раз мысленно вспомнил он то, как они выходили из дома, – «Чертов охранник! Мало ему дали за молчание?!»

…Он смотрел, как Рашид натягивает куртку и дурацкие сапоги-ботфорты на бесчувственное тело. В горле стоял тошнотворный комок – Рашид переусердствовал, пиная девку. «И что Марк нашел в этой тощей шлюхе? Ни груди, ни попы. И мозгов, наверняка, с пол-наперстка!» – думал он.

Они вышли через гараж. Охранник было кинулся помочь Рашиду, но он остановил его жестом. Потом, пока Рашид устраивал девку на заднем сиденье джипа, подошел к мужику и сказал, протягивая купюры: «Я бы не хотел, чтобы мой сын знал, что именно я увез его нализавшуюся уже с утра подругу. Ты сам отец, наверняка видишь, что такая – не пара Марку!" Тот согласно кивнул, сочувствуя.

Как только выехали за город, еще до поста, Рашид переложил девку с сиденья в багажник. Она была без сознания…

– В одной из машин, находящихся в тот момент в подземном гараже, сидел пассажир. Точнее, пассажирка. Хозяин машины, оставив ее, поднялся через гараж к себе в квартиру. Вышел через несколько минут, девушка и рассказала ему о том, что увидела.

– Допустим. Мне действительно не хотелось, чтобы сын знал о том, что я вывез эту пьяную шлюху из его дома. Но, она была живая и здоровая, только под завязку накачанная алкоголем.

– И куда же вы ее, простите, вывезли, не припомните?

– Припомню! На дорогу. К месту ее работы! Туда, где ее подобрал накануне вечером мой безумный сын.

– Юле повезло, господин Голод. Ее нашли быстро, она пролежала в лесочке, где вы ее бросили, не больше часа. И тут же доставили в больницу. И в ее крови, заметьте, не было алкоголя. Так, что, ваше изложение событий, мягко говоря, неверно. Или, говоря жестче, вы намеренно вводите меня в заблуждение. Ваш помощник Рашид Гоев арестован, только что. Он подозревается еще и в убийстве Юлии Фурцевой, совершенным сегодня утром. Пока он пытается изъясняться на своем родном языке. Но, это ненадолго. Он прекрасно говорит по-русски, не так ли? И рано или поздно расскажет нам все. Вы и теперь ничего не хотите сказать?

– Беркутов, вы не привяжете меня к этому делу! Мои адвокаты…Вы свободны, до свидания, – Голод нажал кнопку на аппарате, – Людмила, проводите господина Беркутова.

Он с удивлением посмотрел на двух крепких парней в форме, вставших по обе стороны двери. Потом медленно поднялся с кресла.

– Господин Голод, вы арестованы по обвинению в убийстве вашей жены Голод Марии Николаевны. Предваряя ваше желание, секретарь уже вызвала вашего адвоката. Вы имеете право молчать до встречи с ним. Пройдемте, господин Цимлер ждет вас в прокуратуре.

Он не убивал эту идиотку! Это была рука судьбы! Это был ему подарок – свобода от надоевшей бабы.

…Он вошел к ней в спальню, как всегда, без стука, просто пнув ногой дверь. И, остановился на пороге. Его жена лежала на кровати и тяжело, со всхлипами, дышала. Он испугался. Испугался синюшного цвета ее лица, неподвижной, свесившейся плетью с края кровати руки и открытого широко рта, ловящего воздух. Он и понятия не имел, что у нее бывают эти приступы, как потом ему рассказала горничная, как назло взявшая выходной именно в этот день. Он проследил за ее умоляющим взглядом: на комоде, на стеклянном подносе, стоял графин с водой, пузырек с лекарством и стакан. Он схватил пузырек, отвинтил крышку и стал трясти его над стаканом, считая вслух падающие капли. Отсчитал двадцать пять, а потом дрогнула рука, и в стакан вылилось еще сколько-то. Он долил лекарство водой и, приподняв голову жены с подушки, влил содержимое стакана ей в рот. Потом, глядя на ее обмякшее лицо, успокоился. Выматерившись от души, он вышел из ее комнаты, забыв начисто, зачем приходил.

Спал он в эту ночь спокойно, без сновидений. А утром его разбудила вопящая горничная, которая нашла хозяйку бездыханной…

Он не знал, что в пузырьке не Корвалол, а сильнодействующий немецкий препарат. Он не знал, что двадцать пять капель – это превышение нормы в пять раз. Ну, откуда же ему знать?! И сколько там еще накапало? Он же хотел ей помочь! А нужно было просто дать ей сдохнуть!

Естественно, что его отпечатки на стакане и пузырьке! Он и не отрицал. И показалось тогда, что следак тот ему поверил, вроде как даже посочувствовал.

А теперь ему шьют умышленное убийство!

Ничего! Цимлер их сделает! Не было такого случая, чтобы не сделал! А за эту девку отсидит чеченец. Цимлер и здесь его, Василия Голода, отмажет. Да за такие деньги-то, которые он ему платит, по-другому просто не выйдет!

Глава 46

Она предала мужа. Хоть и бывшего. Или не предала? Или он ее предал, когда женился на ней, зная, что брак этот не принесет радости ни тому, ни другому? Нет, не так! Радость была – дочка Лиза. Ради нее она терпела Бурова столько лет. И не предавала.

Она уже и не помнила, когда пришло понимание, что «ради» – это всегда отговорка. На самом деле, человек – эгоист. Любой. Только одни из любви к себе убегают от опостылой жизни с мужем, честно взвесив «А с ним-то хуже!». Другие находят, за что зацепиться. И не о ребенке уж думают в этот момент! Считают деньги, делят квартиры и имущество, боятся остаться без мужика. И, когда выходит, что денег будет совсем мало, квартиру муж не отдаст, а мужика нового на горизонте нет, решают остаться. И предают самих себя, свою свободу.

Но она, Алевтина Бурова, буквально третьего дня разрушила своему бывшему мужу карьеру, передав отснятую случайно много лет назад сцену следователю прокуратуры. И, хотя Беркутов и сказал, что это лишь пункт в списке должностных преступлений Бурова, ее все равно грызли сомнения.

Она навязалась сегодня в гости к Катерине, четко понимая, что не сможет не рассказать ей обо всем. И та будет слушать, забыв на время о своих проблемах.

Голос, ответивший ей из домофона, был мужским и вроде бы знакомым. «Поляков!" – догадалась Аля, заходя в подъезд.

– Я пойду, Кать, – услышала она из открытой квартиры Галимовых, и тут же на лестничную площадку вышел Георгий. Они просто кивнули друг другу, виделись уже сегодня, и Аля переступила порог.

– Проходи, – голос был немного хриплым, но Катя улыбнулась.

– Что, я не вовремя?

– Не говори ерунды! Жорка вон нам с тобой вина принес. Он сегодня выходной, зашел проведать, а тут твой звонок. Я его и послала за спиртным. Предложила с нами посидеть – отказался. Его дело, – равнодушно ответила Катя, – Иди на кухню, мы с тобой одни, мальцов Нани забрала, Сашка к друзьям институтским подался. Посидим, хоть, спокойно.

– Как Нани? – спросила Аля, когда Катя вернулась на кухню, неся блюдо с фруктами.

– Ты же у нее была на днях?

– Да мы все на бегу, даже поговорить некогда было. Она сказала, зачем я к ней приезжала?

– Сказала. Давно пора было это сделать. Зарвался твой Буров, все денег ему мало!

– Ты не забывай, что я эти деньги тратила вместе с ним!

– Да что ты там тратила! Сколько у тебя на кармане было-то? В лучшем случае пятьсот рублей, только до магазина дойти!

– Он покупал мне золото, шубы.

– Это, которые на ленточки порезал в день расставания? – усмехнулась Катя, – Вот, наверное, жалел потом!

– Точно, угадала. Он даже мне высказал на следующий день по телефону, что это я его довела!

– Что гадать? Изучила мужа твоего за столько лет знакомства! – Катя разлила вино по бокалам, – Давай, за освобождение! Вот так и не иначе! И не смотри на меня так, Аль! Самой тошно, что я такая сволочь. Но, перед тобой-то мне, что уж из себя безутешную вдову изображать? Жалко Галимова, как человека, жалко, до слез! И обидно, что умер так вот, по-скотски! Неужели там, где все считается, и грехи и заслуги, не уготовили ему какую-то другую кончину, не такую бесславную? Он отцом был неплохим, и сыном любящим. Ну, слабым оказался! Так, за что его так?! Как последнего алкаша! Что я говорю?! А кем он был-то в последнее время? Не просыхал совсем!

– Кать, успокойся. Ты думаешь, он сам не понимал, кем становится? Сделать ничего не мог, это – да.

– Или не хотел! Сколько мы с Нани его уговаривали лечиться!

– Давай считать, что он отмучился. Вот так, понимая, что ничего уже не изменить, страдая от этого, и ушел.

– Пусть так. Смотрю сейчас на Сашку и начинаю думать, что он его сын, а не Голода. Такой же бескомпромиссный и ранимый. Я его не понимаю, сама чувствую, что не понимаю! Ему мужик нужен, чтобы выслушал. Да встряхнул, как следует! А то он после разрыва с Янкой словно потерялся. А Равиль-то все время пьяный! А тут и совсем…Сашка все время из дома норовит улизнуть, то к друзьям институтским, говорит, то – к школьным. Приходит под утро, похудел.

– Он про Полякова знает?

– А что знать, Аль? Ты посмотри на Жорку! Чем он от Галимова отличается? Бросил пить? Не факт. Не хочу больше такого! Никого пока не хочу! Ты в курсе, что у Голода жена умерла?

– Голода на днях арестовали, Катя.

– О! Есть Бог на свете! И за что? – как-то мрачно обрадовалась Катерина.

– Его обвинили в убийстве жены.

– Не удивлена. Подонок – всегда подонок. Хоть молодой, хоть в старости. За ним еще куча трупов числится, я уверена. Только денег у него столько, что все равно от наказания откупится. Вот увидишь! Он, ведь, мне звонил на той неделе! Узнал откуда-то, что Сашка его сын. И я знаю, откуда.

– Поляков?

– Понимаешь, он божится, что ничего ему не говорил. Что, даже не встречался с ним! Но, больше источников нет! Знают – единицы. Ты, Нани и я. И теперь Поляков. Мне не на кого больше думать. Да, Бог с ним! Узнал и узнал. Что изменится? Я его послала так, что он даже, по-моему, растерялся. Голод – и растерялся! Не нашел, что сказать. Он думал, я обрадуюсь, что он готов признать Сашку сыном. Он так и сказал «готов признать»! Представляешь, ни тени сомнений, что нам с Сашкой это не нужно. Ни деньги его, ни тем более он сам. Даже близко не нужен!

– Он себя в отцы предлагал?

– Орал, что я не имела права скрывать, что и сейчас еще не поздно все исправить, что он мальчику много дать может! Что-то даже об учебе за границей лопотал. Все продумал! Только одно не учел – я не покупаюсь и ребенка своего не продаю. Вот так.

– Ладно, Кать, забудь. Не до Сашки ему теперь.

– Я же говорю, есть Бог на свете!

– И другие силы тоже…

– Ты о чем?

– Ты представляешь, мне сказали, что я – медиум.

– Удивила! Да Нани уже давно знает, что с тобой по этой части не все в порядке! – засмеялась Катя.

– И мне ничего не говорили?!

– Как тебе скажешь? Ты бы поверила? Медиум, говоришь? Нани говорила, что точно не знает, когда и кем ты станешь. Может, гадать будешь, или лечить. Сила, она говорила, есть. Значит, те сны…

– Похоже, в меня вселяется душа девочки, жившей в этой комнате.

– Это происходит тогда, когда ей, душе, что-то нужно от мира живых, – пояснила Катя уверенно.

– Да. Тоже мне сказала и Ядвига, экстрасенс из лесной школы. Ты слышала о школе Агнессы Бауман?

– Нет.

– Это по той же дороге, что и Заречное. Там воспитываются, а точнее, перевоспитываются подростки. С криминальным прошлым девочки. Меня туда отвез Беркутов, следователь, я тебе о нем говорила. Мы с Марининым в тот день к Нани ехали, а ее на даче не оказалось. Я позвонила, а у вас тут…Вот он и предложил заехать в Школу. А у Вити там внук сейчас, Беркутов туда его и определил. Господи, я как в рай попала! Такой покой… Ядвига то ли в гипноз меня ввела или еще как, только я сама себя ощущала девочкой-подростком. Видимо той, что и в своих снах. Словно по-настоящему все происходило. Ядвига потом сказала, что и разговаривала я голосом той девочки. И у меня там, в том мире, был кто-то, кого я очень любила.

– Мужчина?

– Брат, скорее. Не знаю….Мне было лет десять, потом чуть старше. Потом четырнадцать. Так, эпизоды, не целостная картина. Но – ярко, реально как-то. Со всеми ощущениями, болью, любовью. Да, я любила своего брата, безумно, преданно. А он…Он был любимцем родителей, я знала. Но ко мне относился очень хорошо, – Алевтина задумалась, точно опять погружаясь в мир свои грез.

– И, что дальше?

– Дальше? Нет, ничего. Она, Ядвига, все остановила. Сказала, что хватит, сил много потрачено.

– А сны? Дома. Еще были?

– Только сегодня ночью. Кать, мне страшно. Мне кажется, что я, или эта девочка, схожу с ума. И для этого есть какая-то причина. Очень серьезная причина. А тут еще кто-то ко мне в комнату залез в мое отсутствие, печку разобрал. Это уже в нашей действительности. Тайник там был: вынимаешь два кирпича, а там – ниша.

– И?…

– Пустая. Я точно помню, что во сне однажды туда что-то положила. Видимо, тот, кто залез ко мне, знал точно, где искать и нашел.

– Жаль! А вдруг что-то ценное?

– Вряд ли. По моим ощущениям – скорее, что-то личное. Может быть, вещицы какие, безделушки. Девочка все же!

– Все равно интересно было бы посмотреть, что там! А сегодня что было?

– Я уже давно поняла, что у нее что-то отняли. Только, что именно? Разлучили с братом? Но, даже, если они близнецы, это не смертельно. Рано или поздно, брат все равно бы завел семью, девушка вышла бы замуж. Они бы расстались, это неизбежно. Нет, здесь что-то другое! Понимаешь, Ядвига меня погружала в прошлое, в последовательное пошлое: детство, отрочество. А во сне я только в оном каком-то времени. Я, кажется, все еще девочка, но больно, как взрослой. Не знаю, как объяснить…Потеря не игрушки или перстенька любимого, а живая потеря, человеческая. И каждый раз происходит примерно одно и тоже. Словно зациклилось!

– Видимо, именно это и не дает успокоиться душе!

– Да, я тоже так думаю. Я попрошу Беркутова опять отвезти меня к Ядвиге. Я уверена, еще один сеанс, и я все пойму.

– Так, звони!

– Сейчас?

– Звони, звони, а я скоро вернусь, – Катя протянула Але телефонную трубку.

– Егор просил приехать к нему домой часам к шести. Вернулся из Германии Карташов, историк. С очень интересной информацией о семье Эмилии Фальк. Той старушки, которая завещала нам свою квартиру, – сообщила она возвратившейся чуть позже на кухню Катерине.

Глава 47

Он вдруг понял, что никогда ее не вернет. Никогда! Что бы он теперь не предпринимал. Да и что он мог совершить такого, чтобы она могла сказать: «Ты мне нужен, Поляков»? Он пришел к ней утешить, а ушел, читая в ее глазах жалость к себе. Эта жалость появилась у нее в тот момент, когда она перехватила его взгляд. А он смотрел на фотографию ее сына. Ее и Голода. Копии Голода. И не мог совладать с собой. Вздрогнул, отвел глаза. А потом в ее глазах появилось сожаление. Нет, жалость.

Он попросту сбежал. Собственно, его своим звонком спасла Алевтина. Катя попросила сходить за вином, он с радостью за это ухватился, а потом ретировался. А она еще, явно из вежливости, предложила выпить с ними. И вежливость эта была ничем иным, как проявлением все той же жалости. Он так понял.

Вот сейчас бы он выпил. Нет, сейчас он бы напился. Даже зная, что это уже точно будет концом. А что, собственно? Он – тихий пьяница, как его однажды назвала Алевтина в разговоре с Марининым. А он услышал, притормозив в этой момент у приоткрытой двери. И в тоне Алевтины сквозила жалость.

Когда, в какой момент жизни он стал таким? Наверное, это его сущность. Послушный малыш, послушный ребенок, подросток. И только любовь к Кате сделала его свободным и сильным. Любовь отняли – опять послушный сын при матери.

Поляков шел и оправдывал заранее то, что собирался сделать. В маленьком магазинчике недалеко от дома всегда была разливуха. «Коньяк», так называлось это подкрашенное неизвестно чем пойло. Поляков поднялся по высоким ступенькам и толкнул дверь. У прилавка, расплачиваясь, стоял его сосед Раков. Поляков немного стушевался.

– Привет! За хлебом? – Раков положил буханку в пластиковый пакет: в этом магазине хлеб привозили из какой-то деревенской пекарни.

– Да, – односложно ответил Поляков, вспоминая о том, что дома лежит только начатый кирпичик серого.

– Тебя подождать? – Раков сказал это, уже держась за ручку входной двери.

– Нет, не стоит, – Поляков, не глядя на Ракова, помотал головой.

– Как хочешь!

– Мне пол-литра, – попросил Поляков, как только за соседом закрылась дверь.

– Чего, хлеба? – молоденькая девочка спросила очень серьезно.

– Да, жидкого, – съязвил он неожиданно зло.

– Да, пожалуйста! – небрежно повела девчонка худыми плечиками и достала из-под прилавка пластиковую бутылку.

Он выпил все, до последней капли. Один. Хотя, после первой рюмки, все порывался постучаться в дверь к Ракову. Пока сомневался, вот уж никчемная деликатность, Раков куда-то ушел.

А потом Поляков заснул.

Этот стук был то ли во сне, то ли наяву, он сразу-то и не понял. Он открыл глаза, потер виски, потянулся к бутылке с минералкой и замер. Стук повторился. Поляков вышел в коридор и понял, что звук раздается из комнаты Маринина. Было похоже, что кто-то монотонно колотит по батарее отопления. Поляков знал, что Маринин на дежурстве, он утром его, Полякова, сменил. Алевтина у Кати, в комнате никого не должно быть. Поляков подошел к телефонному аппарату и набрал рабочий номер.

– Виктор Васильевич, это Поляков. Слушай, какие-то звуки странные из твоей комнаты раздаются. Вроде, как стучит кто-то. Да, внутри. Никого не может быть? Ключ? В Степкином тапочке? Хорошо, сейчас посмотрю. Я позвоню позже.

Поляков положил трубку, подошел к вешалке у двери, нагнулся, достал из пластикового пакета маленькие тапочки, сунул руку в носок тапка и достал ключ.

Он открыл дверь без опаски и недоуменно остановился на пороге: в комнате никого не было. И тут он понял, откуда раздается стук. Кто-то стучал по стояку отопления. Стучал требовательно, почти не прерываясь. «Ремонт наверху делают? Но, в этой комнате бабка живет! Может, это она стучит?» – Поляков запер дверь, положил ключ на место, переобулся в ботинки и натянул куртку.

Ему, конечно же, никто не открыл. Поляков не знал, что нужно делать дальше, но уверенность в том, что в квартире что-то случилось, росла. «Так, стоп. У нас должен быть участковый. Отделение здесь недалеко, через квартал», – вспомнил он и вышел на улицу.

Его долго не могли понять. Молодой парень поминутно отвечал на телефонные звонки, и, каждый раз, кладя трубку, повторял: «А теперь с самого начала и помедленнее». И Поляков начинал все сначала. Наконец, участковый встал и надел на голову фуражку. «Пошли, на месте разберемся!» – бросил он Полякову.

Дверь вскрыл местный ЖЭКовский слесарь. Поляков сразу, войдя в квартиру, направился к комнате, расположенной над комнатой Маринина. Стука слышно не было. Участковый его опередил уже у самой двери. Он постучал и, не дождавшись ответа, толкнул незапертую дверь, левой рукой отстраняя Полякова. «Давай, скорую вызывай! Бабка, похоже, без сознания!» – тут же обернулся он к Полякову. Тот кивнул, но, все же заглянул ему через плечо. На кровати возле окна без признаков жизни лежала старушка, сжимая в правой руке деревянную палку. Поляков вышел в коридор, увидел висящий на стене, примерно в том же месте, где и в их квартире, телефон и набрал «03». Закончив разговор, он хотел было вернуться в комнату к участковому, но тут заметил полоску света, пробивающуюся из-под соседней двери. «Странно, сосед-то дома! Не слышал, что ли?» – он негромко постучал в дверь.

– Что тут? – подошел к нему участковый.

– Да вот, свет в комнате, – Поляков показал на пол.

– Там есть кто-то? – опешил парень.

– Я стучал, не открывают.

– Давай-ка я! – участковый громко ударил несколько раз по двери.

– Что стучишь, бабуль?! Случилось что? – спросили за дверью, и она распахнулась.

– Раков?!

– Ты что здесь?! – Раков вдруг побледнел и шагнул из комнаты в коридор, торопливо прикрывая за спиной дверь. На шее у него болтались наушники.

– Участковый Громов, – представился милиционер, – Попрошу документы.

– Но, они у меня дома…Поляков, скажи, – растерялся Раков.

– Это мой сосед, Борис Раков. Мы там, на первом этаже живем.

– А что вы тогда делаете здесь? Позвольте пройти.

– Но…, – протянул Раков, глядя почему-то на Полякова, и посторонился.

Поляков смотрел, как на мониторе незнакомый человек заходит в их квартиру и проходит до комнаты Алевтины. Потом наклоняется к замочной скважине….А вот Юля…

– Я не понял, что это? – участковый уставился на экран.

– Это наша квартира, – тихо ответил Поляков, – Похоже, нас снимали на камеру.

– Это так, Раков? – участковый повернулся в его сторону.

– Я все объясню, – засуетился Раков.

– Борис, ты же просматриваешь, как убивали Юльку, да? Ведь вот тот человек…Он убийца! Ты и раньше снимал? Все то время, что мы живем? А в комнатах…В комнатах тоже камеры?! Этот потоп… Я понял. Камеры вмонтировали во время ремонта, так? Но – зачем тебе это?!

– Ты ничего не понимаешь! – вдруг взвизгнул Раков.

– Так. Поляков, идите, встречайте скорую. А я разберусь с вашим соседом, – сказал участковый, кивая Полякову на дверь.

«Господи, какая мерзость! Этот Раков, он извращенец! Иначе, зачем все это? Кому это нужно? Мы же не звезды какие, чтобы за нами подглядывать! Просто люди…» – Полякову было так тошно, словно он отравился. «Что же будет, когда узнают все: Аля, Маринин? Катя?! Это же личное, как же так можно?!» – сокрушался он, показывая подоспевшим врачам дорогу в комнату больной старушки.

Глава 48

– И так, Гоев, вы признаете, что жестоко избили Юлию Фурцеву в квартире Марка Голода? – Беркутов никак не мог понять, почему этот парень так упорствует. Все эти дни подручный Голода всячески пытался вывернуться. То «плохо по-русски», то – «не был, не видел, ничего не знаю» и «кто такой эт девушк?». Чисто, практически без акцента, Гоев заговорил только сегодня, узнав, что Василий Голод арестован.

– Да, я ее наказал, – сверкнул Гоев черными глазами.

– И за что же вы ее так наказали? Вы знали девушку раньше?

– Нет, не знал! Но она меня ударила. Какая это девушка? Такие девушки бывают? Нет, это не девушка, – все еще продолжал придуриваться тот.

– Где вы впервые встретили Фурцеву?

– Ее снял, купил на дороге сын Василия Валентиновича, Марк. Как раз до этого, вечером. И привез домой почему-то! Как можно такую, с улицы и домой?!

– И вы рассказали обо всем Голоду-старшему?

– Конечно! Мальчик глупость делал, отец должен вмешаться!

– И как же он вмешался?

– Он приказал отвезти его к сыну. Он хотел с ним поговорить.

– Что случилось, когда вы зашли в квартиру Марка? Кстати, кто вам открыл? Сама Юлия?

– Нет. У отца ключи есть!

– Продолжайте.

– Марка не было. Она была одна. Не одетая совсем!

– Кто первый ее ударил: вы или Голод? – Беркутов все же думал, что не мог тот просто стоять и смотреть, должен был и сам приложить руку!

– Василий Валентинович ее не трогал! И не били бы ее, если бы послушалась, оделась и ушла. Но она не хотела! Она меня ногой…

– А потом ты ее…, – Беркутов не смог скрыть отвращения, – Твою бы сестру так….

– Моя сестра честная девушка! – выкрикнул парень и вдруг замолчал.

Беркутов это знал. И еще он знал, что ее уже несколько лет нет в живых. Как раз столько, сколько живет при новом хозяине этот холуй. Спасенный Василием Голодом от неминуемой смерти, грозившей ему за то, что продал свою родную сестру чеченскому боевику.

– Скажите, Гоев! Почему вы тогда не убили Фурцеву?

– Я бы…Василий Валентиныч ее пожалел.

– А сейчас вы решили исправить положение? Убить девушку в этот раз вам приказал тоже Голод?

– Не убивал я ее! Не успел! – вдруг вырвалось у чеченца.

– Что значит, не успели, Гоев? То есть, приказ от хозяина вы получили, я правильно понял? И теперь пытаетесь мне доказать, что кто-то убил ее вместо вас? Кто же, Гоев? Сам Василий Голод?

– Нет! Не может он! Он не бил ее по голове! В кабинете с утра сидел, как я привез их с Милой с квартиры утром. Ее спросите, не выходил он никуда!

– Откуда же вы, Гоев, знаете, что девушку убили именно утром? И именно ударом по голове?

– Я думал так…А что, не так разве?

– Еще раз повторяю вопрос: откуда вы знаете, когда и как была убита Юлия Фурцева? – голос Беркутова звучал строго и официально, – Гоев, вам лучше все рассказать сейчас.

Истинно, но к сожалению, у Голода было алиби. Отпечатки пальцев на ручке входной двери не принадлежали ни Голоду, ни его подручному. А Беркутову очень хотелось, чтобы они оба понесли наказание. Кто бы ни убил Юлю, эти двое давно лишили ее права на счастливую жизнь. Ее и Марка.

– Гоев, я слушаю, – напомнил Беркутов, – Кто вам рассказал о том, как погибла девушка?

– Никто не рассказывал! Сам видел, – буркнул тот.

– Вы были в это время в квартире? – удивился Беркутов.

– Нет, не был. Там камеры везде, в комнатах, кухне. Кино снимают, – Гоев замолчал.

– Ты что несешь?! Какое кино?! – сорвался Беркутов: не поверил.

– Настоящее! Раков придумал! И пришел к Василию Валентинычу. Сняли комнаты в квартире на втором этаже, поставили камеры…

– Как поставили? Кто вам позволил?

– А никто, – вдруг развеселился Гоев, – Залили им потолок, я извинялся ходил, ремонт предложил, вроде как нечаянно получилось. Все согласились. Ну, и вмонтировали камеры. Раков – змей! Все придумал!

– Но, зачем все это?!

– Это вы у него спросите, – хитро прищурился Гоев.

– Где запись убийства? – спокойно спросил Беркутов, стараясь не показать эмоций.

– Да там же, в компьютере. Если Раков не взял! Я хотел забрать, но зачем? Мне не нравится все это. И не понимал я сначала, почему Василий Валентиныч на это согласился. Нехорошо это! Я потом понял, зачем ему это нужно. Из-за девки этой. Очень Василий Валентиныч боялся, чтобы до Марка ничего не дошло! Он же ему сказал, что умерла она. Она и должна была теперь умереть.

– И Марк поверил?

– А ему труп показали. Избитой девушки. Татуировку ей даже на животе нарисовали, как у той. Он погоревал, но успокоился.

Беркутов покачал головой. С минуту посидел, собираясь с мыслями, потом только вызвал конвой.

Он думал о том, как он скажет обо всем нашедшим свое счастье в этой квартире Алевтине и Маринину. И тихому интеллигентному Полякову. И еще он вспомнил Эмилию Фальк. И даже кощунственно порадовался, что не сумеет она пожалеть о сделанном ею подарке.

Глава 49

«Есть такие дома, что в них, хоть и впервые, но, как у себя дома. Вот твоя квартира, вроде бы твоя, собственная, а тебе лучше в гостях», – думала Аля, сидя на диванчике в уютной кухне Беркутовых.

Такое с ней не в первый раз. Она хорошо помнила, что вот так же отдыхала душой в доме у родителей школьной подруги Ленки. Не то, чтобы ей, Але, плохо было в родительской трехкомнатной, с высокими потолками и большой кухней «сталинке», не то, чтобы она конфликтовала с матерью, но дома всегда ей было…холодно. Ее, маленькую, мать гладила по голове, когда она не хотела есть суп, тогда как Ленка за это же от своей матери могла и получить легкий подзатыльник. Алю не наказывали, вернее, наказывали, многочасовым молчанием. Мать могла молчать до тех пор, пока Аля сама не понимала, в чем провинилась. А Ленке за шалости доставалось по полной программе. Аля просила прощения, а мать с отрешенной улыбкой осуждающе качала головой. И непонятно было, простила она дочь или так, отпускает с миром. Ленка же, проревевшись от полученных шлепков, молча утыкалась в материнский подол и они уже ревели вместе с матерью, вытирая друг другу слезы и прося прощения друг у друга. Ленкина мама могла и ей, Але, всыпать за компанию, и также утирать ей мокрый нос. И не было мгновений счастливее.

Но, в третьем классе Ленка уехала на Кавказ, туда перевели служить ее отца. Сначала они переписывались, но потом как-то все сошло на нет.

Собственно, у Али до первого курса, пока она не познакомилась с Катей Сотниковой, больше близких подруг не было…

– Извините, Аля, что бросила вас тут одну, – Галина вошла в кухню и тут же включила чайник, – Что же вы к пирожкам не притронулись? Все говорят, они у меня вкусные. Рецепт теста еще от бабушки, фамильный.

– Спасибо, Галя, одной как-то не хочется.

– Вот и я такая! Могу за день на ходу бутерброд проглотить, чтобы в обморок не упасть, но, чтобы сесть и поесть в одиночестве – увольте. Мы можем подождать Ляльку с Карташовым, они к шести подтянутся. А там и Беркутов явится. А можем и сейчас по пирожку. Вы как?

– Лучше подождем, – помимо воли сглотнула слюну Аля.

– И не пора ли нам на «ты»?

– Пора, – улыбнулась Аля.

– Тогда, вот что. Пойдем пока в комнату, я тебе покажу то, что Лялька принесла от Карташова в прошлый раз. Пока, конечно, картина неясная. Но, как бы там Беркутов не насмешничал, какая-то тайна у семьи Фальков была!

Как только Алевтина села на диван, взгляд ее упал на портрет пожилой женщины с удивительно ясным, каким-то по – неземному светлым лицом. От спокойной полуулыбки веяло добротой, глаза смотрели на Алю ласково, словно утешая.

– Это моя мама, – Галина подошла к портрету и провела по нему рукой.

– Она жива?

– Нет. Ее убили три года назад. Ее и моего первого мужа. Как-нибудь потом, Аля, я тебе расскажу. Если захочешь. А сейчас – вот, посмотри, – Галина положила перед Алей папку, – Здесь дневники матери Эмилии Фальк Марты. Правда, девичьи. Последняя запись – день до свадьбы. Почитай пока.

– А откуда у Карташова эти дневники?

– Ему отдала их сама Эмилия, когда он решил заняться их фамилией. Карташов – специалист в составлении родословных. Читай. И посмотри остальные бумаги. Я пойду, накрою на стол.

«Галина права, ясности никакой. Может статься так, что у Эмилии родственники и за границей могут быть и здесь. Если, допустим, вышла замуж сестра-близнец ее отца Маргарита. Мало почему о ней ничего неизвестно? Она могла по какой-то причине порвать отношения с родными, например, без их согласия обвенчаться. Уехать в другой город, там нарожать детишек. И у Эмилии тогда есть или были двоюродные братья и сестры. И узнаем ли мы когда-нибудь о судьбе Марго, как ее называет Марта, неизвестно. Если я в своих видениях – Маргарита, то единственный способ что-то прояснить – это сеанс у Ядвиги», – подумала Аля, погружаясь в чтение.

Они сначала пили кофе с пирожками, говоря ни о чем, но, уже возбужденно перебивая друг друга. Чужой еще несколько минут назад Карташов, насыпая себе в бокал сахар, заодно бухнул целых три ложки и в Алин. Уловив тут же ее готовое сорваться с губ возражение, продолжая что-то доказывать, выплеснул содержимое в раковину, налил свежего кофе из турки и поставил перед ней. И опять насыпал туда сахар. Галина, усадив его на место, проделала всю процедуру заново. Наконец, Аля смогла сделать глоток обжигающего напитка. Вкусно было невероятно. Она смотрела, как Беркутов, кстати, единственный молчавший в этой компании, закидывает в себя один пирог за другим, нимало не волнуясь, что чередует мясные со сладкими. И пыталась вспомнить, что ее так задело при встрече с Эмилией Фальк. А ведь что-то было такое…

– Можно мне сказать? – она, как школьница над партой, подняла руку над кухонным столом. Все разом замолчали.

– Аль, ты что как ученица-то? – Галина рассмеялась.

– Да как-то само получилось. Я вот, что вспомнила. Это долго не давало мне покоя. Я видела Эмилию только раз в жизни. В тот день, когда ушла от мужа. Рано утром. Мне хотелось успокоиться, прежде чем ехать к подруге. Я присела в сквере на лавочку, и тут ко мне подсела Эмилия. Я не помню, чтобы она что-то говорила. А вот я… Я выложила про себя все. Но, это ладно. Она, уже уходя, произнесла одну фразу. Я даже из-за этого посчитала ее немного странной. «И все-таки вы на нее удивительно похожи», – сказала она. Я и думаю, на кого? На кого из знакомых Эмилии я похожа?

– Вот! Вот, что мучает меня с того момента, как я вас увидел! Невероятно! Но, точно! Сходство поразительное! – Карташов возбужденно копался в портфеле, который принес с собой, – Все смотрите! Вот оно! Аля, вспоминайте все! Откуда родом, кто мать, отец, бабушка! Такое сходство не может быть случайным.

Карташов в руках держал портрет моложавой женщины лет сорока.

– Вы знаете, кто это? Это – бабушка Эмилии, Виктория. Мать близнецов Яна и Маргариты! Этот снимок мне передал мой немецкий друг Курт Зигель. Он разыскал потомков родного брата Людвига Фалька, пра-пра-прадеда Эмилии. Немецкая ветвь оказалась очень крепкой, сохранившей семейные традиции и родословную. Вот к этим родственникам и приехал в семнадцатом сбежавший из России отец Эмилии Ян.

– И что, у Эмилии есть родные сестра или брат, он женился?

– Нет. Ян покончил жизнь самоубийством, как только почувствовал, что болен. Это случилось через год. И из России он бежал не от революции. Он не хотел, чтобы его жена Марта и дочь страдали из-за его болезни. Видимо, он уже тогда чувствовал, что не минует ее. Болен был и его отец, муж Виктории Александр. Он тоже расстался с жизнью добровольно.

– Давайте-ка сначала, по порядку, я уже ничего не понимаю. Кто чем болен, кто кого убил, – Беркутов жестом остановил Карташова.

– А по порядку вот как. В 1740 году один из братьев Фальк, Людвиг, уехал в Россию. Второй, Генрих, остался в Германии. Потомков у Генриха немерено, даже перечислять не имеет смысла. Я встретился с одним, тоже, кстати Генрихом. Он мне показал архивы, кстати, портрет Виктории привез с собой из России Ян, и поведал следующее. Ян, когда приехал в Германию, сразу признался, что болен и рассчитывает на помощь. Традиционно, в семье почти все медики. Но, даже собравшись все вместе, они были бессильны: клетки мозга при этой болезни невозвратимо разрушаются, и человек становится растением. Яна поместили в клинику, под постоянное наблюдение, но, однажды он все же нашел способ уйти из жизни. Он оставил письмо, из которого стало ясно, что и его отец, муж Виктории Фальк, бабушки Эмилии, Александр Борн тоже имел это же заболевание. И так же покончил с собой. А Виктория переписала своих детей Яна и Маргариту на фамилию Фальк, чтобы ничего им не напоминало об отце. Больше в письме ничего не было, кроме того, что он просил прощения у своей жены Марты и дочери Эмилии. Так, что никаких братьев или сестер у Эмилии с этой стороны нет. Только многочисленная дальняя германская родня.

– А почему никто из немецких Фальков никогда не интересовался российскими родственниками? – справедливо заметила Галина.

– При Советах-то? Это, практически, было невозможно.

– Хорошо, а позже? И сама Эмилия могла бы тоже навести справки. Не понимаю!

– Видимо, она была обижена на отца, бросившего их. Я думаю, о его болезни она ничего не знала, – Карташов помолчал, – И, похоже, болезнь передается только по мужской линии.

– И остается все так же невыясненным: почему я так похожа на Викторию? – Аля вернулась к мучавшему ее вопросу, – И, что случилось с Маргаритой?

– Про Маргариту, если получится, мы можем узнать из этих дневников, – Беркутов положил на стол жестяную коробку.

– Это что? – Галина осторожно открыла крышку и достала желтые листы, – Где ты это добыл?

– Это «добыл» не я, а Раков, ваш сосед, Аля. Это он достал из тайника коробку, думая, что там лежит что-то ценное.

– Подождите, но как он вообще узнал, что там тайник?!

– Аля, у меня для вас очень неприятная новость. Я даже не знаю, как сказать. Помните потоп в вашей квартире? Когда сосед сверху залил вас водой?

– Да. Пришел такой чернявый парень, кавказец, очень извинялся, потом сделал нам всем за свой счет ремонт. Причем здесь Раков?

– Это он организовал потоп и ремонт.

– Зачем? – почему-то шепотом спросила Аля.

– Чтобы вмонтировать камеры в ваших комнатах, – Беркутов поморщился, – Аля, все, что происходило с вами, записывалось на видео.

– Зачем? – еще тише спросила Аля, заливаясь краской.

Все потрясенно молчали.

– Беркутов, да за это сажать надо! – Галина возмущенно посмотрела на мужа.

– Подождите. Получается, что убийство Юли тоже заснято? – Аля понемногу приходила в себя.

– Да.

– И кто же это сделал? И почему?

– Убийца пытался открыть вашу комнату, Аля. А Юля, которая в этот момент оказалась дома, так как заболела, его увидела. За что и поплатилась. Кстати, убита она большим сувенирным ключом.

– Да, да. У нее на стене висел такой. С острыми краями, как у топорика. И надпись «Рига». Так, значит, им…Но, кто?

– Аля, пойдемте к компьютеру, я вам поставлю этот диск. Возможно, вы знаете этого человека, ведь это вашу комнату он пытался в тот день открыть!

– Идите, а мы пока попытаемся разобраться с дневниками, – Галина в нетерпении развернула сложенные пополам листы.

Аля смотрела на застывшее на экране монитора лицо и ничего не понимала. Хорошо, Раков полез в печь зная, что там может что-то лежать. Аля, возможно, во сне и вынимала кирпичи из нее, точно последовательность своих действий вспомнить она не могла. Раков, естественно, полюбопытствовал, что там лежит. А, вместо бриллиантов, нашел дневники в старой жестяной коробке с ангелочками на крышке. Вот разочарование-то! Про Ракова все понятно. Но человек на экране был Але незнаком.

– Нет, Егор, я вижу его впервые. А что другие? Раков ведь не один занимался подглядыванием за чужой жизнью? Кто-то же да ему денег на оборудование, это же не дешево.

– Да, финансировал его Василий Голод.

– Кто?! Голод? Ему это зачем?!

– Ну, во-первых, когда Раков пришел к нему с этим предложением, снять реальное кино, как сказал сам Голод, он хотел его послать. Но, узнав о том, кто поселился в квартире, передумал. Так уж получилось, что трое жильцов из пяти были ему знакомы.

– Да, действительно. Раков не в счет. Маринина он знать не мог, тот недавно в городе. Остаются трое. Я – жена его дружка. Вот от кого Буров узнал мой адрес! А я гадала, когда он ко мне однажды завалился! Поляков учился с ним в одном классе. А Юля?

– Юлю Фурцеву любил его сын Марк. Еще со школы. Когда-то Голод – старший просто уничтожил ее семью только потому, что она не приняла любовь его сына. Он подставил Фурцева под взятку, его взяли, дали срок. Юлю отправили к бабушке в район. Вместо элитного класса с английским языком – сельская школа. После школы – швейное ПТУ, из которого она сбежала на улицу зарабатывать деньги. Там ее и встретил недавно Марк. Они хотели быть вместе. Голод узнал об этом, приехал на квартиру к сыну, когда того не было, его поручный избил Юлю. Вывезли в лесок за город и бросили, надеясь, что она не выживет в такой холод. Выжила. Из больницы к себе домой ее забрала жена Качинского, она же ее и оперировала. Вовремя забрала. Голод ее искать уже начал, осознав до конца, чем ему грозит то, что она осталась в живых.

– А что же сын его, Марк? Не искал ее?

– Искал. И «помогал» ему отец. И «нашел». Марку предъявили обезображенный труп похожей девушки, даже татуировку не поленились нарисовать. Буров, кстати, принимал во всей этой истории деятельное участие.

– И не сомневаюсь, – вздохнула Аля.

– Голод все же решил, что девушку нужно убрать, как только найдется. А тут такой подарок – Раков со своим «проектом»! А среди имен участников – Юлия Фурцева. Но, не успел он. Опередили.

– Знать бы, кто этот человек?

– Узнаем. Дело времени.

– Егор, а камеры?

– Все уберут сегодня, кроме одной, напротив входной двери. Боюсь, наш визитер еще себя проявит. Попасть в дом, кроме как через входную дверь, он не сможет. Кстати, все соседи уверены, что убийца арестован. Ракова уводили в наручниках, на него и думают. Преступник прежде, чем вернуться, покрутится где-то рядом, все узнает, успокоится. Его цель – не убить кого-то. Он что-то ищет.

– Тогда остается предположить, что он в курсе семейных тайн Фальков. И, в частности, в существовании тайников. Егор, нужно ехать к Ядвиге. Я уверена, что вся разгадка в моих снах. В том, что случилось с юной Маргаритой Фальк.

Глава 50

«Руки у вас коротки», – зло подумал Голод, но вслух ничего не сказал. Его отпустили. Но – под подписку о невыезде.

Как-то быстро все произошло – арест, понурое лицо адвоката, спокойно – уверенное – следака. И маленькая червоточинка под грудью – покалывание, вроде нет ничто, а свербит. И Милочка. Ее укор и прощение. Любит, верит. И к ней одной хочется, как ни к кому.

Ночь в камере – не заснуть, только думать. Не было у него раньше такого вот свободного времени. Когда нечем больше заняться. То есть, не нечем, а нельзя ничем. Только спать или думать. И как он за свою такую шальную жизнь – и ни разу в камере! А тут, под старость! Когда свобода нужна, когда там, за стенами, есть Милочка, ласково смотревшая на него широко открытыми глазами.

И еще проблема. Сын. Нет, два сына. Он и не сомневался, что Катерина его пошлет. Но, не ей решать. Он бы встретился с Сашкой, Аликом, как называла бы его бабушка, мать Василия. Обрадовалась бы обретенному внуку. Как и Марка любила бы. Если не больше: мать-то Марка она терпеть не могла, а Катю с детства знала.

Все оттягивал он встречу с Сашкой, только раз из машины на него посмотрел, когда тот на похоронах отца, так называемого, опустив голову, стоял. Видно было, переживает. Неужели можно вот так, чужого дядьку, и полюбить?

А Марка он, Василий, не потеряет. Объяснит, все объяснит, от начала до конца! Мальчик умный, справедливый, поймет, что все ему во благо было сделано, все – ему. Отец ради него жил, все сердце, душу ему отдавал. Ну, сейчас вот только любовь свою земную нашел, Милочку. И все равно, сын – он на первом месте! Все объяснит Марку, поймет тот его. Пусть только попробует не понять!

Голод ждал встречи с ним, знал, что тот дома. И боялся все же. Вот и свербило в груди по этой причине.

Милочка, всю дорогу державшая его за руку, молча поцеловала его на прощание, шепнув: «Жду к вечеру». Понимает, насколько важен для Василия разговор с Марком.

Он перепутал ключи от квартиры: попытался вставить в замочную скважину те, что от их с Милочкой. Решил мимоходом, что разделит их на две связки, разные брелоки прикрепит, только б не забыть. Пока перебирал ключи, дверь сама открылась. Марк, бледный, осунувшийся. Сердце откликнулось новой болью. Но, гнал Василий от себя мысли, что это он – виновник, гнал, пока сын прямо с порога не посмотрел на него тяжелым взглядом. Без любви, без ненависти. Пустой взгляд, безжизненный. И он испугался.

– Выпустили? – равнодушно отодвинулся Марк, пропуская отца в квартиру.

– Ну, да. Конечно, – нарочито спокойно ответил он, сам уже внутренне холодея от дурных предчувствий.

– Зря, – бросил сын.

Голод опешил. А станет ли он его слушать, Марк?! Даст ли вообще возможность хоть что-то сказать?

Он прошел сразу на кухню, очень хотелось кофе и чего-нибудь домашнего, картошечки-пюре с маслицем и молочком и котлетку. Он открыл холодильник и невольно ахнул: пусто, морозно.

– Есть хочешь? – опять равнодушно, – Извини, ничего нет.

– Да, я знаешь, там не мог, – словно оправдываясь, выдавил он. И вдруг понял: не будет объяснений. Не услышит их Марк, даже если он, Василий, кричать будет.

– Отдыхай, – опять холодно. И отвернулся, готовый уйти.

– Марк, постой, – Василий постарался, чтобы не сорвался голос, не подвел.

– Ты хочешь мне что-то сказать? – вдруг зло выкрикнул. А Василий обрадовался: пусть зло, только бы не равнодушно!

– Да. И, надеюсь, ты меня поймешь, – уже совсем твердо произнес он, садясь на стул.

– Я не думаю, чтобы ты мне мог сказать что-то, чего я уже не знаю.

– От кого? От кого знаешь-то? Что тебе наплели?! – искренне возмутился Голод. Ну, кто мог передать, для чего он все это натворил?! Кто, кроме него самого?!

– Послушай, давай без истерик, – голос Марка, холодный, чужой, бил по сердцу, – Хочешь оправдаться – попробуй. Только, напрасно. Ты – нелюдь. Ты – даже не животное, хоть и вели тебя по жизни одни инстинкты. А я тебе верил! Ладно бы кому – тебе! Я знаю, как тебе доказать, что ты – подонок…

– Как ты с отцом!..

– Заткнись и слушай, – произнес одними шипящими.

– Да, я…,– а сердце забилось быстро-быстро!

– Ты любишь Милу, знаю. Несчастная женщина! Но – ты ее лю-би-шь! Слышишь, как это? Сердцем своим слышишь?! А я сейчас пойду – и убью ее. Навсегда у тебя отниму! Понял? Выживешь после этого?! Даже если выживешь – зачем она тебе, жизнь без нее?! Простишь меня, убийцу?!

– Ты…

– А ты хочешь, чтобы я простил. Понял. Может, даже посочувствовал тебе? Тебе, отнявшему у меня жизнь дважды?! Ты зачем меня тогда, в первый раз, из наркоты вытащил? Наследство некому оставить было?

– Я ее не убивал!

– Да какая разница, кто?! Ты, твой холуй или кто-то другой? Ты мне труп показал. Тогда, когда она пропала. Ты стоял, сочувствуя. Руку мне на плечо положил, а за моей спиной с дружком твоим, Буровым, переглядывался? Господи, как же я мог тебе поверить?! Она же в ту ночь настоящая была, не притворялась. Я ее нашел! Нашел, понимаешь?! Судьба вела, а ты! Не могла она сама уйти, не могла!

– Да, какая судьба! Акстись! Проститутка эта – твоя судьба?! Твоя, сына моего?!

– Проститутка…А, ведь ты ее на панель толкнул! За что? И как тебе удалось все? А я слепой был, слепой! – кричал уже Марк.

– Марик, сынок! Все для тебя, – прохрипел Голод уже в спину уходящему сыну.

«Все. Теперь точно все. Я сказал ему, что хотел» – подумал Марк, вгоняя себе иглу в вену.

Он не слышал, уходя в сладкий сон, как что-то кричал ему вслед человек, которого еще вчера он считал отцом. Он не видел, как тот из последних сил что-то мычит, заваливаясь на левый бок.

Голод лежал на полу и понимал, что не умирает. Нет, не дадут небеса ему такой поблажки – умереть вот так, сразу. Он не знал, что с ним. Вроде бы, ничего не болело. Он попробовал пошевелить рукой. Он видел только пальцы, рука как-то неловко была подвернута под его тело. Пальцы остались неподвижными. Он попытался крикнуть: «Помогите!», но услышал только слабое шипение, вырвавшееся откуда-то с правой стороны рта. От бессилия он заплакал. Потом, что-то вдруг поняв для себя, дернулся в последний раз и провалился в беспамятство.

А в своей комнате, всего в десяти метрах от него, в это время умирал его сын, добровольно отказавшись жить в этом лживом, страшном мире.

Глава 51

«И все-таки, здесь другой мир», – Аля шла по знакомой уже дорожке к зданию Школы, оставив Беркутова разговаривать с начальником охраны Гордеем Прохоровым. Она шла неспешно, наслаждаясь запахами осени, к которым примешивался острый запах недавно сожженных сухих листьев. Видимо, в занятиях был перерыв, так как на территории, в беседках и на скамейках у бассейна группками рассеялись девушки. И от их смеха, аромата отцветающих хризантем на клумбах и тихого повизгивания щенят на полянке, у Али ушли разом все тревоги. Она даже на миг забыла, зачем приехала в этот райский уголок.

Уже подходя к дому, она подняла голову и заметила в окне Анну. Та, улыбаясь, помахала ей рукой. «Господи, она совсем девчонка, а справляется с таким делом!» – уже в который раз подумала она с уважением о ней.

Пока ехали, Беркутов рассказал Але про Агнессу Бауман, бабушку Анны, которая открыла эту школу. «Курсы Агнессы Бауман», «курсистки», – звучало как-то по-старинному, строго-величественно, и сразу представлялись барышни в одинаковых платьях и шляпках. Она так и сказала Беркутову. «Да, ладно! Эти – обычные современные подростки. Я когда впервые увидел только что поступившую девицу, если можно так сказать, то, честно, пожалел педагогов. Эта оторва, извини, Аль, стояла посреди газона, с остервенением пинала свои вещи и орала матом. Ее папочка жался к своему джипу, прикрываемый охраной, с тоской глядя на бушующее дитя. Она была с глубокого похмелья, через раз после пинка падала на землю, вскакивала и опять била ногами по чемодану. Первым моим желанием было отрезвить ее хорошей оплеухой. Еле сдержался! А ты – платьица…», – рассмеялся Беркутов, видимо сам представив описываемую им девицу в кринолине. «Я хотела бы здесь работать», – протянула Аля, невольно выдавая мысль, которая пришла к ней еще при первом посещении. «А ты поговори с Анной. Образование у тебя педагогическое? Хочешь, сам поговорю?» – всерьез предложил он. Она промолчала. Согласно промолчала.

Анна с Ядвигой уже ее ждали. У нее как-то обрадовано екнуло сердце, когда она по их лицам поняла, что ей искренне рады.

– Ядвига только сегодня вас вспоминала. Она была уверена, что вы вот-вот к нам приедете, – Анна открыто улыбалась.

– У вас в квартире что-то случилось, так? Убили девушку…,– Ядвига произнесла это, чуть прикрыв веками глаза.

– Да, мою соседку. Она совсем молоденькая.

– Убийца не пойман…Темные волосы, очень резко очерченные брови, тонкий нос, глаза нехорошие, безумие…, – продолжала она.

– Никто его не знает.

– Да. Он делает вот так, – Ядвига как будто скинула что-то с головы.

– Да, у него с головы упал капюшон, когда он резко обернулся. Вся сцена убийства заснята на пленку, – И Аля рассказала про установленные в их квартире камеры.

– Он еще вернется. Ему нужно то, что находится в доме, – закончила Ядвига.

– Вам бы, Ядвига, в милиции работать! – Аля не могла скрыть восхищение.

– У каждого свой путь, – спокойно ответила та, – Мое место – здесь. Садитесь, Аля. Давайте, начнем. Вы в своей комнате…

…И опять она чувствует беспокойство. Вот оно переходит в ужас. Она подходит к окну и открывает шторы. И закрывает глаза. Когда открывает – видит все тоже: заколоченные с той стороны ставни. Ее заперли! Она знает, кто. Ее мать. Но, почему? Она трогает свой живот и в ужасе кричит. Ребенок, ее ребенок! Его нет! Она бежит к двери, соединяющей ее комнату со спальней родителей. Колотит в дверь и кричит: «Верните мне ее! Верните!» Дверь резко открывается, и она видит на пороге мать. Та делает шаг в комнату и с размаху бьет ее по лицу. «Нет! Не нужно!» – отшатнулась она, закрываясь руками…

…Ей так плохо, что она не может встать с постели. И постоянно кружится голова. Даже, когда она просто отрывает ее от подушки. Мысли путаются, она пытается что-то вспомнить. Что-то очень важное для нее. И не может. Тогда она пытается вспомнить лицо брата, почти что ее собственное, так они похожи. И тоже не может. Она шепчет: «Я схожу с ума, помогите!», но в комнате никого нет…

…Она больше не встает. К ней ходит только мать и доктор Никольский. Она знает его с детства, знает и не боится. Он делает ей укол, и она засыпает. «Безнадежно…» – слышит она его голос…

– Аля, откройте глаза, – голос Ядвиги.

– Дальше…, – шепчет она.

– Нет. Дальше нельзя, – отвечает Ядвига.

– Почему?

– Дальше – смерть девочки. Но, вы же все помните? И все поняли?

– Да. Девочка родила ребенка. И у нее его отняли. Или он умер, а ей не сказали? Но, неужели ей на самом деле не было и шестнадцати?

– Возможно. Вот, что привязывает ее душу к земле: она не знает, что с ее дочерью. Видимо, это должны выяснить вы.

– Но, как? Сегодня Егор принес дневники этой девочки, Маргариты Фальк, которые были украдены из тайника в моей комнате соседом. Сейчас Галина, жена Егора и ее сестра пытаются разобраться в них. Но, я думаю, они мало что прояснят: Маргарита все равно не могла написать, что с ребенком, так как сама не знала.

– Зато, там может быть указание на отца ребенка. Кто он? – Ядвига задумалась, опять прикрыв веки, – Нет! Это невероятно!

– Ты о чем? – задала вопрос Анна, до этого молча слушавшая обеих.

– Я не могу сказать. Это нужно проверить. Но, не сегодня – Аля устала. Но, если все так, как я думаю, то лучше бы этому ребенку не выжить…

Глава 52

– Я думаю, нужно ехать к нам, – предложил Беркутов, направляясь к машине.

– А? Прости, Егор, ты сейчас что-то сказал?

– Аля, поедем сейчас к нам. Сдается мне, что родословная Фальков готова.

– Да, хорошо.

– О чем ты все думаешь?

– О словах Ядвиги. О том, кто отец ребенка. Ведь девочка замуж не выходила. Ребенок внебрачный. Кто же отец?

– Да, мало ли. Может, мезальянс какой! С сыном конюха, например. Вот и пытались скрыть позор.

– Или она была просто молода. Я вот о чем подумала: мы теперь знаем, что случилось с Маргаритой. Но, почему я-то похожа на ее мать? И что Карташов хотел сказать, когда просил меня вспомнить моих родителей? Причем здесь они?

– Возможно, он предполагает твое родство с Фальками? Ты где родилась? Как девичья фамилия твоей матери?

– Я родилась в Самаре, то есть в Куйбышеве. В 1962 году. Мама – из Заречного. Она родилась там, но ее родители переехали в город еще до войны, значит, ей было не больше года. Мама – Орешкина. И я была Орешкина, отчим мне свою фамилию не давал. Как видишь, к Фалькам я не имею никакого отношения.

– Заречное….Там дача твоей подруги?

– Да. Но, это и есть дом моей бабушки Розы. Нани, Катина свекровь, купила его у меня и преподнесла в качестве свадебного подарка ей и Равилю.

– Аля, давай-ка прокатимся до Заречного, недалеко ведь. Кто-то в деревне остался, кто помнит твою бабку Розу?

– Я позвоню Нани, она наверняка там. Тогда мы заедем к ней, она точно всех в деревне знает, к ней лечиться ходят. Аля набрала номер дачи и поговорила с Катиной свекровью, объяснив, зачем они к ней едут.

«Господи, как она постарела!», – подумала Аля, когда Нани открыла ей дверь, – «Это страшно – пережить своего ребенка, хотя и такого непутевого, как Равиль».

– Здравствуй, дорогая, – Нани поцеловала Алю в щеку, – Проходите.

– Нани, как ты?

– Терпимо, детка, терпимо. Я вот тут тебе кое-что приготовила, садитесь за стол, – Нани надела очки и развязала тесемки старой картонной папки. Сундуки-то помнишь, те, что на чердаке? Все руки столько лет до них не доходили, а сейчас времени полно, вот я и залезла.

– Так мы с Катей, вроде бы, все ценное из них вытащили? Лампа вон, керосиновая, и сервиз. Вернее, то, что от него осталось. Я смотрю, ты и покрывала с вышивкой отстирала.

– А бумаги вы с Катей обратно в сундук бросили!

– Так там счета какие-то, справки больничные. Кому это нужно? Тем более, там и прочесть-то ничего не возможно.

– Возможно… А я все разобрала. И, смотри, что получилось. В этой стопке счета за кирпич, краску, гвозди. Кое-где дата сохранилась – 1901 год. Больницу тогда здесь строили. А вот распоряжение: оплатить счета…приказчику…и подпись – Виктория Фальк.

– Да, Карташов в своей статье упоминал, что в 1902 году она открыла в Заречном больницу. Лялька эту статью в журнале прочла, с этого они с Галкой и начали раскручивать историю семьи Фальк! – вставил Беркутов.

– Больницу поставили за семь месяцев, очень маленький срок. Словно торопились. И главным врачом в ней стал Михаил Евграфович Никольский. Вот здесь, – она пододвинула пачку пожелтевших листков к Але, – Справки, счета, подписанные уже им. А теперь смотри. Вот письма. Письма Виктории к нему. Я разложила их по датам. Вы почитайте, я пока самовар поставлю.

Аля развернула один листок и ахнула: ей показалось, что почерк ее собственный. Если бы не почти совсем выцветшие чернила, она могла бы подумать, что писала она сама.

… «Мой дорогой, мой единственный Мишенька! Как не хватает мне тебя здесь, рядом. Я знаю, что ты добровольно разделил со мной непосильную ношу, за что и благодарна без меры…и еще я тебе благодарна за то, что дал Розочке свою фамилию…даже ценой своего семейного благополучия…Марго совсем плоха, думаю, счет идет на дни. Приезжай, осмотри ее. Я не могу доверить это никому другому. А внучку мою, Розочку, оставь с няней. Варвара хоть и девочка совсем, но троих сестричек вынянчила. Да и мать ее, Анюта, поможет…10 Январь 1910»…

– Нани, Розой звали мою бабушку! Неужели это о ней тут пишет Виктория?

– Вероятно, да.

– Точно. Аля, вот и связь! Вот, почему ты похожа на Викторию Фальк! Ты ее правнучка! Что и требовалось доказать, – торжествующе поднял палец вверх Беркутов.

– Читай дальше, детка. Другие письма, – почему-то вздохнула Нани.

«…сегодня пришло письмо от Яна. Спрашивает про Марго. А я все радуюсь, что вовремя мы его отослали в лицей. Ему еще учится там почти два месяца. Как приедет, женим его на дочке Боровских Марте. Девочка не красива, но воспитана и умна…Бог даст, Ян так ничего и не узнает…3 Апрель 1910»

– Виктория скрывала от сына и беременность сестры, и роды. И то, что у нее дочь. Почему? – Аля развернула следующее письмо.

«…Спасибо, дорогой, что приехал…вот так бывает, свадьба, а за ней сразу и похороны. Марте пришлось сказать, что все это время Марго сильно болела, была в беспамятстве, потому ее к ней и не пускали…Ян очень расстроен, Марта, умная девочка, не отходит от него ни на шаг…Здорова ли Розочка, прошли ли боли в ножках? Ты, Мишенька, балуешь ее очень! Ты с ней построже, восемь лет девочке…Хорошо, Мишенька, что наши опасения о физическом и умственном ее нездоровье не оправдались, а то, что простужается часто – не такая уж и беда….21 Май 1910»

– Значит, Марго умерла на следующий день после свадьбы родителей Эмилии. А сама Эмилия родилась только в 1917 году. Интересно, жива ли была еще тогда Виктория?

– Нет. Виктория умерла в том же, десятом. Возьми, детка, последнее письмо, оно самое важное, – опять вздохнула Нани.

«…Мишенька, дни мои сочтены….Прощай, дорогой мой человек, Бог не дает нам больше времени. Видно, виновата я перед ним!..Твоя жена Наталья заходит ко мне каждый день. Сегодня был и твой сын, Алешенька. Он так на тебя похож!..Мишенька, после моей смерти расскажи Наталье правду, что Розочка не твоя дочь. Освободи душу от обмана… Но, прошу вас обоих, заклинаю: пусть Ян никогда не узнает, что отец Розочки – он…13 Август 1910»

– О, Господи! Марго родила от собственного брата-близнеца! Боже мой! Как такое возможно?! – Аля закрыла лицо руками.

– Успокойся, детка, – Нани подошла к ней и положила руки ей на плечи, – Это очень, очень давнее прошлое.

– Но, я-то жива!

– Твоя бабушка Роза наверняка не знала ничего о своих настоящих родителях. Она, будучи Никольской, вышла замуж за фельдшера Ивана Орешкина, родилась твоя мама и они переехали в город. Ты бабушку совсем не помнишь?

– Нет, она умерла до моего рождения, а дед погиб на войне. Значит, я – из Фальков. Почему только это меня совсем не радует? – Аля потерянно смотрела на Нани.

– Родных мы себе не выбираем, детка. Уж что есть, то есть. У тебя нет причин расстраиваться. Живи будущим, с любимым, в достатке и душевном спокойствии. А прошлое твоих предков – это уже история.

– Если бы так…, – прошептала Аля.

Глава 53

– У нас новости, – с порога заявил Беркутов Галине, которая вышла в коридор, чтобы встретить мужа.

– Кто бы сомневался, Беркутов! Мы тоже не спали в ваше отсутствие и почти закончили родословную Фальков. Романчик вырисовывается! – Галина мечтательно закатила глаза.

– А вот с завтрашнего дня, Аля, я перейду на сухой паек, – нарочито печально проворчал Беркутов, – Моя жена сядет за компьютер. Видишь, как глаза блестят! И буду я побираться по друзьям: кто супчику нальет, где лишняя котлетка обломится. Если повезет, кто-нибудь сердобольный ради меня и блинчиков напечет. Так и прокормлюсь, глядишь. Сыщику-то как без горяченького! Сыщика ноги кормят!

– Ну, тебя, Беркутов! Не слушай его, Аля! Самое большое, чего он лишится на то время, что я пишу книжку, это – мои пироги. Мама мне всегда говорила, что тесто требует полного внимания. Тогда и получается. А какое внимание, когда голова занята совсем не кулинарией, а убийствами и интригой! Вот поэтому, я тесто и не ставлю в такие дни. Между прочим, чтобы ты знал, Беркутов, мы с Лялькой тут между делом ужин приготовили! И пасьянс Фальков почти сложился. И мы теперь знаем, почему ты, Аля, так похожа на Викторию Фальк! Ты – ее правнучка! – Галина торжествующе перевела взгляд с Али на мужа.

– Мы знаем, – хором ответили те.

– Сюрприз не удался, – сникла Галина, пропуская их на кухню.

Поздний ужин был съеден быстро и в молчании. Нетерпение сидящих за столом было понятно. Наконец, первым встал из-за стола Карташов.

– Я в комнате на столе все разложил, – и он, не дожидаясь остальных, вышел из кухни.

– Так как очень хочется услышать стройное изложение событий, предлагаю послушать кого-то одного, – Беркутов выразительно посмотрел на свою жену и кивнул на Карташова.

– Да, ну так я начну, пожалуй. Вы знаете, что сейчас модно иметь родословную. Собственно, с этого, вернее, с такого вот желающего узнать свои корни, я и начал когда-то свои исследования. А потом пошло – одна фамилия как бы цепляла за собой другую. В прошлом году ко мне обратился Андрей Сергеевич Никольский с просьбой подтвердить свое родство с известным в начале двадцатого века хирургом Михаилом Никольским. Многие документы семьи были утеряны, он просил помочь их восстановить. Во время этой работы я вышел на фамилию Фальк. И вот в связи с чем. В 1902 году Михаил Никольский неожиданно бросает хирургическую практику в городской больнице, оставляет жену Наталью с сыном Алексеем и уезжает в село Заречное, где Викторией Фальк была открыта клиника. В Заречном Никольский поселяется не один, а с грудным ребенком, девочкой, которую объявляет своей дочерью.

Андрей Сергеевич очень удивился этому неизвестному факту и сказал мне, что попытается что-то выведать у отца, который почему-то был против, когда узнал, что сын собирается восстанавливать родословную. Через несколько дней Андрей Сергеевич пришел ко мне и сообщил, что ни про какую дочь, рожденную от Михаила Никольского, тот никогда не слышал. Мы решили, что, видимо, девочку хирург просто удочерил. Что с ней стало дальше, было неизвестно.

– А Андрея Сергеевича вы давно видели в последний раз? – вдруг заинтересовался Беркутов.

– Давно. Он забрал документы и все. Но, у меня есть его телефон.

– Этой девочкой была моя бабушка Роза Фальк, то есть Никольская, впоследствии в замужестве Орешкина.

– Да, и это подтверждается письмами, которые писал Никольский из Заречного Виктории. Эти письма были среди бумаг Эмилии Фальк, которые она передала мне незадолго до смерти. Я встретился с ней, так как решил написать о Фальках подробный очерк. Но, Эмилия как-то прохладно к этому отнеслась, хотя бумаги мне отдала со словами: «Теперь уже все равно!» Пока вы ездили, я позвонил знакомому из архива, и выяснил, что Роза Никольская вышла замуж за Ивана Орешкина и в 1940 году и родила дочь Анну. А Анна, вне брака, родила вас, Аля.

– А мы привезли письма Виктории к Никольскому, – вставил Беркутов. Из них мы и узнали о рождении у дочери Виктории Маргариты ребенка, впоследствии отнятого у нее матерью и переданного Никольскому.

– Вот его я и искала по ночам в образе самой Марго, – добавила Аля.

– Итак, обработав дневники Маргариты и Марты, переписку Никольского и Виктории Фальк, информацию из «снов» Али и учитывая мою поездку в Германию, можно сказать следующее.

Виктория Фальк вышла замуж за юриста Александра Борна, не зная о его наследственной болезни. В 1886 году у них родились близнецы – Ян и Маргарита. Видимо, болезнь не давала о себе знать долго, и поэтому Александр молчал. Но, неожиданно, когда детям было уже по четырнадцать лет, он кончает жизнь самоубийством. Наверное, Виктория все же узнала, почему он это сделал. Потому, что она, пусть и это и наивно с ее стороны, отказывается от фамилии мужа и переписывает детей как Яна и Маргариту Фальк. Но тут ее настигает новая беда – Маргарита беременна, а ей нет и шестнадцати. Мы так и не знаем, от кого.

– Знаем, – вздохнула Аля, – Маргарита родила ребенка от Яна. Я сейчас удивляюсь, что не догадалась об этом раньше, когда Ядвига погружала меня в прошлое Марго. Будучи ею, я знала, что влюблена в брата, влюблена, как в мужчину.

– Но дети от таких связей редко рождаются нормальными, – потрясенно сказала Галина.

– Видимо, это тот редкий случай, когда все обошлось, и девочка выросла вполне здоровой. Не забывайте, что она воспитывалась и наблюдалась хорошим врачом, Никольским.

– А Ян? Ян знал, что стал отцом? – Галина все еще не могла прийти в себя от потрясения.

– Нет. Виктория, как только догадалась о положении Марго, тут же отправила его на учебу в лицей. Возможно, Марго призналась матери, что имела отношения только с братом. И та поспешила его увезти из дома, понимая, что так легче будет избежать скандала.

– Итак, девочка родилась, и Виктория отвезла ее в Заречное, в больницу, построенную на ее деньги. И Никольский, который даже будучи женат на другой, любил ее, согласился ей помочь. Думаю, роды принимал тоже он, – продолжил Карташов, – Марго после родов впала в депрессию: Яна рядом не было, дочь отобрали. Мать ее никуда из комнаты не выпускала, и Марго, видимо толком не оправившейся от родов, становилось все хуже и хуже.

– Она сходила с ума. Это я тоже ощущала, будучи ею, – перебила Аля.

– Но, она прожила взаперти еще восемь лет.

– Как же Ян не знал об этом?

– Когда он приезжал на каникулы, то видел только то, что сестра очень больна. Об ее беременности и родах ему не говорили. Не знала об этом и будущая его жена, мать Эмилии Марта. А Роза в это время жила в Заречном, называя Никольского отцом.

Марго умерла в мае, а Виктория в августе 1910 года. Ян женился на Марте. Я думаю, что Виктория, умирая, все же рассказала о болезни, которая могла достаться в наследство от отца, Яну. И тот, когда почувствовал, что заболевает, оставил Марту с ребенком в России и уехал. Он не от революции бежал, а от семьи, просто так совпало.

– Выходит, Эмилия знала о рождении девочки у сестры отца? И, что девочка рождена от него?

– Да. Но узнала она это недавно, когда открыла один из тайников. Зачем Марта сохранила эти письма Никольского к своей свекрови, одному Богу известно. Но, могу предположить, что ценности закладывались в разные комнаты в разное время. То есть, спрятала письма еще Виктория. Вместе со своими украшениями. А Марта в ее захоронку и не лазила. Сначала было без надобности, а потом – квартиру заселили чужими людьми и тайники стали недоступны.

– Подождите, а тайник в моей комнате? В нем были дневники Марго. И никаких ценностей!

– Аля, мне кажется это не тайник. Это так, девичий секрет. Потому, что к другим тайникам подобраться не так уж и просто. Эмилия при жизни показала мне те, которые открыла, – сказал Беркутов, там довольно сложная конструкция.

– И?

– И нужно ждать гостя. Того, кто тоже в курсе, что в этой квартире припрятаны ценности.

– И кто же это может быть?

– Сергей Сергеич, так, где у вас там координаты Никольского Андрея Сергеевича?

Глава 54

Первое время было не по себе. Страшно было даже. Не спал, урывками проваливаясь в усталую черноту. И во снах беспокойных тоже было страшно. Рука немела. Та рука, в которой он держал этот ключ. И зачем он его после всего домой принес, да еще и не спрятала толком: валялся он, окровавленный, в ящике его письменного стола. Письменного стола его деда.

…Он хорошо помнил деда, любил, хотя тот и не баловал его своим вниманием. А ему так хотелось быть все время рядом с ним. Дед был герой, военврач, прошел всю войну. Для внука он был недосягаем, проводя все свое время за письменным столом. Бабушка говорила, что тот пишет учебник, и это очень важно. А ему, внуку, был не нужен этот учебник, ему нужен был дед.

Так он и рос рядом с бабушкой Катей. Совсем ее не боялся, не слушался: видел, как ею командует дед. И она, словно солдат, все исполняет. И он, хоть и малолетний был, тоже пытался ею командовать. А она все прощала ему, с улыбкой, не обижаясь, прощала.

Когда они ушли один за другим, он, студент первого курса Университета, плакал, как ребенок. Сначала умер дед, а через полгода – бабушка Катя. Им было по девяносто четыре года.

Родители у него были чисто теоретически. Видел их он один раз в два года, когда они приезжали с очередной великой стройки в Кении, Зимбабве или Камеруне. У него даже не было того, что называют семейным портретом, только несколько любительских фотографий на фоне незаконченных сооружений. Отец – в белом костюме и каске и мать – в белом халате около палатки с красным крестом. Потом отец с матерью разошлись, он даже не понял, в какое время это случилось. Мать осталась с новым мужем в Каире, а отец вдруг свалился на голову уже женатому сыну. Шли смутные девяностые, отец еще был полон сил, но, неожиданно быстро стух, поняв, что строителей и без него хватает, а делать ничего он больше не умеет.

Зато подрастающему в семье его сына мальцу он может стать нянькой. Жена обрадовалась, скинула ребенка на тестя и вышла на работу.

Не хватало ему самому в детстве общения с дедом, так его сын получил все сполна. Закон сохранения!

Только отношения у него с отцом так и не сложились. Уже умирая, тот рассказал ему о себе всю правду…

И вот он теперь из-за этой правды убил человека…

Он все про них узнал, про неожиданных жильцов этой квартиры. Только не понял он смысла этой благотворительности. Одно объяснение – совсем спятила старушка. Нужно было еще при ее жизни этот оставшийся тайник вскрыть, так нет же, дождался, пока по справедливости все ему принадлежать будет. Так сказать, по наследству.

Если бы отец ему все рассказал раньше! Не понимает он его, до сих пор не понимает! Упустить такие деньги! Ладно, квартиру саму невозможно законно получить, но то, что в ней спрятано – их по праву!

Уже подходя к дому, он стал тревожно озираться. Неприятное такое чувство, будто все, кого ты встречаешь на своем пути, все про тебя знают. И – куда идешь, и – зачем. И – что ты тот самый, который…Хотя, по слухам, убийца арестован. И каково этому бедолаге Ракову в камере с осознанием своей невиновности? Ладно, разберутся, что Раков тут ни причем. А он в это время уже далеко будет. Жену жалко, плакать станет, когда поймет, что он ее бросил. Любит, дурочка. Вот так, со школьной скамьи и любит до сих пор. А малец на нее похож, ничего от отца не взял. Если бы сомневался в верности жены, подумал бы, что нагуляла!

Он вставил ключ в замочную скважину, повернул два раза, но открывать дверь не спешил. А что, если опять кто-то дома? Он видел, как ушли Алевтина с Марининым, даже видел, как сели они в подъехавшую иномарку. А Полякова, этого пьянчужку, унесло из дома спозаранку. Вроде бы у него дежурство. Никого в квартире быть не должно.

Он толкнул дверь двумя пальцами и опять прислушался. Тихо. Сегодня он надел перчатки, хватит с них пальчиков. У него есть примерно час, если не торопиться, то печку он разберет быстро. Главное – знать, в каком месте на кирпичик нажать. Потом справа, в открывшейся нише, рычажок повернуть, а там и заслонка поднимется. Так ему отец объяснил.

Он подошел к двери комнаты Алевтины, бывшей детской еще при бабке Виктории. Осмотрелся, присел на корточки. Вставил ключ (выкрасть три недели назад ключи в трамвае у беспечной Алевтины было для него нетрудно – он просто сунул руку в карман куртки, куда она их положила, закрыв дверь. Сделал дубликат, а связку подкинул этим же днем в кусты около входной двери: повезет – найдет), повернул.

В комнате пахло немного перестоявшими в вазе хризантемами. «Могла бы и воду менять почаще», – подумал он, подходя к печке и присаживаясь на корточки.

– Раз, два, три, четыре, – начал он отсчитывать вслух, не боясь быть услышанным – нет же никого, – Пять!

Он нажал на середину кирпича, тот легко повернулся вокруг своей оси. Сердце радостно екнуло. Он просунул руку внутрь справа, нащупал металлический стерженек. Опустил его вниз и почувствовал, как поддалась его нажиму литая дверка. Он с некоторым усилием подвинул ее в сторону до упора. Быстро просунул руку глубже в печь, схватил то, что там лежало, и вытащил наружу.

– Доброго вам дня, Андрей Сергеевич, – прозвучал незнакомый голос от двери.

Он позорно упал на спину, так и не успев встать с корточек. Он никак не мог сообразить, кто же такой мог его здесь ждать. А то, что ждал – было очевидно. И как это он забыл закрыть за собой на защелку дверь комнаты? Теперь этот, кто бы он ни был, видел, как отрывается тайник. Хотя, стоп! Какое это теперь имеет значение – то?! Содержимое ниши – в его руках! В руках?! Не отдать! Спрятать назад! Просто закинуть быстро и…И что? Не успеет, никак не успеет! Да кто же это, черт возьми!

Никольский медленно повернулся, одновременно пытаясь подняться. Перед ним стоял высокий мужик с абсолютно седой головой и спокойно смотрел на него сверху вниз. Да! Видел он его во дворе. Рядом с Алевтиной видел. Мент, точно. Черт! Черт! Провели…

– Вставайте уже поживее, господин Никольский. Руку давайте, – Никольский тупо смотрел на протянутую руку, – Да сверточек с пола прихватите, чтобы мне не нагибаться!

Черт бы побрал папашу с его правдой! Гореть ему в аду! И что теперь? Тюрьма…За убийство дадут такой срок, что уже и выйти на свободу будет нереально. Ну, не хотел он ее убивать! Только оглушить. А ключ оказался неожиданно тяжелым. И этот острый край…Он даже лица этой девчонки рассмотреть не успел…

– Что, девушку вспомнили, Никольский? Будет у вас время еще ее вспомнить. Очень много времени будет, – в руках говорившего он увидел наручники.

– Я не знаю, о чем вы, – скорее машинально отреагировал он.

– Я даже вас не буду ни о чем спрашивать, Никольский. Вы арестованы за убийство Юлии Фурцевой, совершенное вами 22 октября сего года. И этот факт не вызывает сомнений, – говоривший защелкнул наручники на его запястьях.

Они вышли в коридор, и тут он увидел еще двоих людей в форме.

– Посмотрите вон туда, Никольский. Внимательно, – он проследил за протянутой куда-то вверх рукой: над дверью одной из комнат что-то сверкнуло, – Это камера, Андрей Сергеевич. Камеры были установлены по всей квартире. Вот такая вот случайность…

Глава 55

Он всего лишь хотел уехать от надоевшей до икоты жены и так и не любимого им сына. У него не было любовницы, нет. Просто смутное чувство, что где-то, где его нет, ему будет лучше. Просто лучше. Богаче, удачливее, сытнее, интересней. И не будет этого круга: утро в постылой постели, полдень в институтской столовой, подогретый ужин за кухонным столом и …телевизор. Который он не смотрит, а так, просматривает, щелкая пультом. Щелкает и щелкает кнопками, до часу ночи щелкает, только чтобы не идти к поджидающей его жене. И тихая радость, если удается застать ее уже спящей. Уф, пронесло! Короткий беспокойный сон – и опять утро…

Он и родословную свою заказал, чтобы только значимость свою почувствовать. Дедовым внуком утвердиться. И тут вылезла какая-то история с дедовой сестрой. Приемной или нагулянной прадедом от какой-то деревенской молодухи. Да, собственно, что ему за дело до этого? Только отец как-то странно среагировал, когда он про то спросил. Как-то уж резко, как говорят – неадекватно. И ему стало интересно. Правды захотелось. Захотелось – получай! И оказалось, что дед-то и не дед его. А ничей он дед.

Никольский сидел на стуле перед столом следователя и молчал. Хотя, первый вопрос уже прозвучал.

– Ну, так вы, Никольский, расскажите нам, что привело вас к столь жестокому преступлению?

– Что, начать от печки? – попробовал пошутить он.

– Около печки вы закончили, Никольский, – не принял шутки Беркутов, – Начните с того, как вы узнали о тайниках в квартире Эмилии Фальк.

– Родословная. Мне захотелось узаконить свои корни. Как вам объяснить? Впрочем, что тут объяснять, сейчас многие этим интересуются. Карташова мне порекомендовали, как самого в подобных делах, порядочного. Мне нужно было всего лишь восстановить утерянные документы, я и так знал, кто от кого родился и даже в каком году. Но, как оказалось, все не так. А как – не смог определить даже Карташов. По документам я – правнук Михаила Никольского, известного хирурга. И внук Алексея Никольского, не менее известного, чем его отец. А на самом деле…

Беркутов насторожился. Что-то не о том Никольский, не о том.

– Вы хотите сказать, что вы не прямой родственник Михаилу Никольскому?

– Я ему вообще не родственник. Мой отец Сергей был усыновлен Алексеем и Катериной Никольскими в 1934 году, при рождении. Им было тогда уже по сорок восемь лет. Мне бы раньше разложить эту простую арифметику!

С отцом у меня контакта не было, может быть, поэтому я узнал обо всем так поздно. И то, только потому, что начал копаться в истории Никольских.

У деда Алексея и бабушки Кати не было детей совсем. Алексей всю жизнь любил Марту, жену своего друга Яна Фалька. А на Катерине он женился по родительскому благословению. Дед с бабкой дожили до девяносто четырех лет, вот такие долгожители. Ушли друг за другом. Вот перед смертью и рассказал дед Алексей моему отцу, что тот приемный. Но, как сказал мне потом отец, он не воспринял его слова всерьез. Тогда же он ему рассказал и о роли Михаила Никольского в делах Фальков. Как они с матерью жили без отца и мужа, пока тот где-то в глуши воспитывал чужого ребенка. И из поколения в поколение две семьи, Фальки и Никольские, были связаны очень тесно. Михаил любил Викторию Фальк и ради того, чтобы скрыть грех ее дочери, оставил жену и сына. Алексей любил Марту Фальк и ради этой любви покрыл грех ее единственной дочери Эмилии.

– Вы о чем, Никольский?

– Вот вы все уверены, что у Эмилии Фальк наследников нет, она бездетна? Все так обрадовались, когда квартирка засветила в качестве наследства? Хороший кусок денег, не правда ли? Даже, если поделить на всех. А уж кому-то одному…

– От кого вы узнали об условии завещания? – перебил Никольского Беркутов.

– От отца. Эмилия с ним долго поддерживала отношения. Как с сыном друга семьи. И не знала, кто он на самом деле, Сергей Никольский.

– Продолжайте.

– Эмилия к нему заходила часто, особенно, когда ему рак поставили. Все сокрушалась, что зажилась, а он, с ее точки зрения молодой, уходит так рано. А ему семьдесят три было. Но, ей-то – девяносто. Да, крепкая была бабуля. Только умом блаженная. Это же надо, такое придумать – приют для падших в собственной квартире!

Я все гадал, знала она правду или нет? Раскрылся перед ней отец перед смертью или сохранил тайну своего рождения, как и просил его дед Алексей? Потом понял, не сказал он ей ничего. Кремень папа! Умирать на руках собственной матери и не сказать ей: «Прощай, мама»?

– Объясните все четко, Никольский. Хватит уже загадок.

– Да все просто! Когда Ян Фальк, отец Эмилии, из России сбежал, дед Алексей, как мог, помогал выжить его жене и дочери. Марта призналась ему, что по всей квартире тайники сделаны, специально так печки выложены, чтобы ниши изолированные остались. Ценности туда складывать еще пра-пра-пра там какой дед начал. Принцип действия механизмов одинаков. И место одно – пятый кирпич снизу в третьем ряду от окна. Но, вы видели. Марта очень боялась, что долго не проживет, здоровье у нее было так себе, слабенькое. Поэтому и рассказала о тайниках своему любовнику, Алексею Никольскому. То, что было в ее комнате, которую власти оставили ей с дочерью, Марта достала сразу, как только уехал Ян. А остальные захоронки опустошить было невозможно – в комнатах проживали теперь люмпены со своими бабами и отпрысками, которые люто ненавидели бывшую хозяйку квартиры.

Эмилии было семнадцать лет, когда ее изнасиловал пьяный сосед. Не знаю, почему она не избавилась от ребенка, но факт есть факт – мой отец родился.

– Сергей Никольский – сын Эмилии Фальк?

– Да, а она, получается, моя родная бабушка. Ясно, почему я считаю себя единственным законным наследником всего, что принадлежало Фалькам? И, почему я хотел взять хотя бы то, что осталось? Эмилия о своем дурацком завещании отцу все рассказала, и о том, что в одной из комнат остался нетронутый тайник, так сказать, сюрприз победителю. А отец, еще один блаженный, молча принял ее решение. А мог сказать, что он – сын! Она бы успела завещание переписать. Я уверен, переписала бы! Ему не нужно, а я как же?! Я же внук ее!

– Как получилось, что она не знала этого?

– Очень просто. Отец родился слабым, про таких говорят «не жилец». Вот и ей так сказали. Но он выжил. И дед с бабкой его усыновили. Но, чтобы скрыть этот факт от Эмилии, он до трех лет воспитывался в Заречье, у дальних родственников Никольских. Сейчас я понимаю, что, скорее всего, он рос с той самой Розой Фальк, родной сестрой его матери. А с трех лет его забрали к себе дед Алексей и бабушка Катя.

– Никольский, посмотрите теперь, ради чего вы убили молодую женщину, – Беркутов встал из-за стола, подошел к сейфу, открыл его и достал сверток. Он спиной чувствовал нетерпеливый и жадный взгляд Никольского.

– Что это?

– Письмо, Андрей Сергеевич. Оно адресовано не вам, а Алевтине Буровой. Но, Алевтина Андреевна разрешила мне показать его вам.

– И больше там ничего не было?!

– Нет, почему же. Был. Фамильный золотой перстень – печатка с оттиском подписи доктора Людвига Фалька, изготовлен по его заказу в 1740 году ювелирным домом Гротмана. Вы, я смотрю, разочарованы?

– Как могло попасть письмо Эмилии Фальк в старый тайник? Вы что, смеетесь надо мной?

– Нет, Никольский. Но, по-моему, ваша бабушка обладала чувством юмора. Читайте, я не буду вас отвлекать. Все, что выделено желтым маркером.

…. «Дорогая моя девочка! Пишу это письмо в надежде, что ты найдешь и прочтешь его первой. Мне бы так хотелось этого…

…Сегодня я, наконец, получила от моей подруги историка Евы Бун все материалы, что она разыскала для меня о нашей семье. И сегодня я окончательно решила, как мне поступить…» – невольно прочел Никольский первые строки.

«…Я знала Сереженьку Никольского с детства…А Ева считает, что он и есть мой якобы умерший при рождении сын…Я уверена, она ошибается: Никольские усыновили мальчика, когда тому было уже три года…»

– Она уверена…А как же материнский инстинкт? И из-за всего этого, я – за решеткой?!

– Вы за решеткой только из-за собственной жадности, Никольский.

«…Когда я открыла тайник в твоей комнате, там лежали только дневники моей матери…Я решила написать это письмо и вложить в конверт еще и наш фамильный перстень. Честно говоря, всего богатства, нажитого многими поколениями Фальков, только и хватило на то, чтобы выкупить эту квартиру, несколько комнат в коммуналках для «проигравших» и купить себе достойную смерть…»

– А почему моя бабка вдруг написала такое письмо совершенно постороннему человеку? Кто такая для нее эта Алевтина Бурова?

– Вспомните, Андрей Сергеевич, про ту девочку Розу, которую воспитывал Михаил Никольский в Заречном. Дочь от греховной связи брата и сестры. Ян был отцом и Эмилии и Розы. Ева Бун выяснила, что Роза, выйдя замуж, родила дочь Анну. А Анна – Алевтину. Вот такая цепочка.

«…Я уверена, что не нужно идти против Судьбы. Наша встреча, я уверена, была предусмотрена свыше. И дальше пусть все будет, как будет. Счастья тебе, девочка. Прощай…28 августа 2007 года», – прочел вслух Никольский последние строки.

«А он, ведь, жалеет только о том, что бабка его «обошла», – подумал Беркутов, глядя на замолчавшего Никольского, – «И его не волнует ни Аля, ни погибшая Юля, ни собственная семья. Да, и понимает ли он, что сломал судьбу и себе? И, что ближайшие лет десять он проведет в изоляции?»

Глава 56

– Ты не передумаешь? – Виктор Маринин с улыбкой смотрел на возбужденную Алевтину.

– Нет. Качинский показал мне последнее ее распоряжение: если все решится быстрее, чем через год, то вторая часть завещания вступает в силу. То есть, уже сейчас мы с тобой можем продать квартиру, разделить деньги пополам с женой и сыном Андрея. Я с ними встречалась, Светлана замечательная, какая-то непрактичная только. Я ей о деньгах, а она все сокрушается, что Андрей так вот ошибся. Ошибся! Похоже, она никак не хочет принять того факта, что он убил человека.

– Может быть, ей так легче?

– Похоже. Очень она его любит, слепо как-то, не признавая за ним ничего, чтобы могло разрушить его «светлый» образ.

– Аля, я тебя сейчас не о квартире, собственно, спрашивал. Ты собираешься работать за городом, в Школе?

– Так точно, мой майор. И представь себе, я не сама напрашивалась, Анна предложила мне работу воспитателя. И мне это нравится! Вить, а к чему этот разговор? Вчера еще ты был со мной согласен, даже двумя руками «за». И Гордей Прохоров тебя в охрану берет с удовольствием. И Степка с нами будет. Видишь, Ядвига ему какое будущее нагадала! При президенте страны!

– Вопрос – какой страны.

– Не поняла…

– Разыскали отца Степки. Малиновский не умер в тюремной больнице. Он живет, то есть жил последние пять лет, в Штатах. Скончался этим летом. По завещанию все, что у него было, отходит к Степке. С одним условием – жить он должен там.

– Но, Степка и твой внук! Он маленький, ему нужна опека.

– Он назначил опекуна. Это – я.

– Ты тоже должен уехать?! – Алевтина не могла поверить. Вот так, просто, одной подписью какого-то Малиновского рушится ее жизнь.

– Ты поедешь со мной.

– Мы не женаты.

– Это легко поправить. Я вот сейчас, сию минуту, делаю тебе предложение. И ты соглашаешься.

– Ты все решил…

– Да, я все решил. Без тебя мне не жить, и я не могу лишить Степана будущего. Не имею права. Не заставляй меня, Аля, выбирать между тобой и внуком. Пожалуйста. Я не могу уговаривать, не умею. Знаю, что тебе будет трудно…, – Аля видела, что Маринин боится посмотреть ей в глаза.

– Что трудно, Витя? Уехать в чужую страну? От этого я не перестану быть русской. Хотя, какая я русская с предками по фамилии Фальк? – Аля лукаво посмотрела на Маринина.

– Так ты согласна?!

– Маринин…, – Аля подошла к нему совсем близко и заглянула в глаза, – Ты такой …нечуткий! Как же ты до сих пор не понял, что я за тобой поеду, куда бы ты меня не позвал! Мне только и нужно было, чтобы ты все решил сам. Нужно для того, чтобы знать, что я не ошиблась в тебе, что я тебе не в обузу!

– Аля! – возмущенно вскрикнул растерявшийся вдруг Маринин.

– Вот только кричать на себя я не позволю, – строго произнесла она, отодвигаясь.

А он вдруг испугался. В последний раз мелькнула мысль, что она передумает.

– Бойся, бойся! Но только люби меня, Маринин, – улыбнулась лукаво Аля.

«Камень с души, гора с плеч, как еще там можно сказать? Нет. Это все мелко. Мир открылся! Второе дыхание, нет, вторая жизнь. Умер – и родился. И несколько минут – между. Не чуткий! Да знала бы она, что я пережил за эту ночь! Ночь после того, как Беркутов рассказал мне о Малиновском. Ночь, когда я жил заново – за себя, за Ольгу. Когда понимаешь, что нет прощения здесь, на земле. Только попытка раскаяться. В том, что упустил, не понял, не разобрался в душе собственного ребенка. И вот оно, прижизненное наказание – жить, потеряв навсегда. И мучиться, что мог, но не сделал, не захотел, слабым оказался. Себя пожалел, ее бросил, кровинушку. Слезы внутри теперь – до собственной смерти! И только светлый луч, подарок небес невесть за что – она, Аля, любовь нежданная. Потерять ее – умереть легче! А она еще шутит!» – озлился вдруг слегка Маринин.

– А ночью спать нужно, Витя. Спокойно. Утро ночи – мудренее! – легко прочла Аля его мысли.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg