«Морфоз. Повесть белой лилии»

Наталья Сергеевна Алмазова Морфоз. Повесть белой лилии. Книга первая [1]

Творцу в душе каждого посвящается.  

Introductio [2]

Подернутое поволокой небо расползалось удушливым саваном над шумным, озябшим городом, ни мало не тревожась о его комфорте. Полуистлевшие листья пустынных скверов уныло таращились своими мутно-желтыми глазами в недостижимую для них высь, хлюпая размякшей плотью под ногой редкого прохожего. Выцветшим флагом над горизонтом лениво реял закат, едва заметный за монотонными шеренгами туч. Поздняя осень. Обнажённая гниль, еще не покрытая снегом, пахла сыростью и тленом. Такой Земля предстала предо мною впервые – так звали эту крошечную голубую планету, затерянную в космической необъятности вместе со всеми своими опавшими листьями, ссутулившимися под дождем домами и витиеватыми лентами центральных улиц.

В сумерках подобно двум черным шлифованным обсидианам блеснули мои настороженные глаза, ощупывая каждый миллиметр представшей взору панорамы. Здесь я заново учился воспринимать действительность: видеть и слышать как те, кто населял данное космическое тело.

Бледные пальцы неспешно, однако уверенно потянулись к скорченному на ветке кленовому листу. Я решил что пять – вполне функциональное число. Оттого на моей узкой ладони пальцев оказалось столько же, что и у людей. Я не пытался добиться сходства, но, тем не менее, обнаружил, что весьма и весьма похож на уроженцев планеты океанов. Меня это не смутило и не озадачило. Я не привык задаваться вопросами: я привык знать. И наблюдать.

…Тонкая изящная рука, достигнув цели, сжала в ладони багряно-жёлтый, безжизненный лист, мокрый и холодный. Процессы синтеза в нем давно прекратились, уступая реакциям распада. Мне незнакомо было даже само понятие тления. Но удивляться на тот момент я еще не умел.

Поток информации закручивался вокруг меня вихрем подобно материи, попавшей в поле тяготения черной дыры. Я скачивал файлы непосредственно из банка данных места своего пребывания, имея доступ абсолютно ко всем без исключения сферам. Для меня не было закрытых дверей. Ведь я являлся ключом. Вероятно, самым уникальным и универсальным во всем необъятном Cуществовании. Но моя уникальность ничуть не тешила мое себялюбие. Я не знал, что такое «себя». Не имел понятия, что означает «любить». Я был исследователем и инструментом в одном лице. И, кажется, теперь ещё и кем-то другим. Новая роль. Смена декораций. Я, наконец, очнулся после долгого тяжкого анабиоза. Я здесь. И я есть я – вдыхающий осень чужого и странного мира. Впервые.

Но… Чем я являюсь по своей природе? Таков был мой первый вопрос, адресованный самому себе. Откликом на поступивший запрос перед моими глазами стали высвечиваться образы памяти чередой тусклых разрозненных кадров. Что это за мрачное, захватывающее дух неживой монументальностью, место? Кто эти создания, так похожие и вместе с тем непохожие на людей? Это странно. Почему они именно такие, ведь вариации форм неисчислимы? Я – один из них? От количества поспешно вводимых в поле поиска вопросительных конструкций у меня потемнело в глазах. Гибкие пальцы, оканчивающиеся длинными серебристыми когтями, коснувшись лба, плавно скользнули по идеально-гладкой коже вниз, ощупывая белое, как мел, заостренное лицо. Я взирал со стороны на тело, которым ныне владел: тонкое, высокое и хрупкое. Материальное. Моё. В голове же гулким эхом пульсировал голос знакомого светила. Звезды, ставшей моим спасителем. Звук, непохожий на звук, образы, лишенные языкового способа выражения. Salvator [3] . Так отныне я буду тебя называть, мое светлоокое солнце.

Глава I Память Океана

«…Сомнения – пасынки чувств. Страхи рождают тревогу и неуверенность, подрывающие осознание возможностей собственной воли. А ведь волею созидаются миры. Сам Абсолют есть лишь её овеществлённая ипостась. Он – воплощение Воли в действии, её дыхание. Указанием перста Его на свет рождается творящий аспект, преобразующий материю: Демиург, Создатель – как угодно. Бог. Вероятно, вы назвали бы это явление так. Сама по себе Воля лишена формы и очертания, она не имеет границ и потому неспособна вместить себя в ограниченное, однако, подобно светилу, что озаряет обращающиеся вокруг него небесные тела, не испускающие потоки лучистой энергии самопроизвольно, так и Воля осеняет касанием своим материальные объекты, в зависимости от близости их к круговращающему центру. Ах, да, я не уточнил, что материя бывает различна. И даже такой невесомой и тонкой, что её практически невозможно ощутить. Мировой эфир – это тоже разновидность материи, только иного свойства. Материя наравне с духом – неуничтожима и вечна. Это качество более или менее точно описывается вашим определением пракрити [4] . Впрочем, не буду долго разглагольствовать по данному вопросу. Сейчас это тебе ни к чему, Мигель – мы уже достаточно о том говорили. И я многое поведал прежде, дойдя до предела понимания человека. Тратить время на пустую болтовню с использованием терминов, лишь в грубом приближении описывающих действительность – не слишком продуктивное занятие. Однако для таких, как вы, существует лишь два способа объяснения: трансцендентальное переживание, либо же речь.

Речь – отпрыск вашего чувственного осмысления мира, и для описания чего-то, лежащего вне умственного и визуально-тактильного восприятия, приходится использовать довольно затейливые аллегории, отождествляя явления духовные с материальными формами, которыми приходится оперировать для передачи сакральных апокрифических знаний. Символы делают полёт мысли более приземлённым. Любая формула, любой начертанный знак. Лишь вне выражения в формах обитают неомрачённые истины. Там, откуда я родом, мы не привыкли пользоваться речевыми конструкциями – они субъективны. Наше общение строилось на ментально-образном принципе передачи информации. Вне личностных оценочных характеристик».

Мне показалось, что монолог мой становится всё более туманным. Впрочем, невзирая на то, Мигель жадно ловил каждое моё слово. На бледном лице юноши отражалась молчаливая сосредоточенность. А в его светло-голубых глазах, опоясанных по контуру радужки сапфировою каймою, дробился рассеянный электрический свет, разбегаясь сотнями сверкающих бликов, похожих на солнечных зайчиков, пляшущих на поверхности бездонного озера.

Немного помолчав, я продолжил: «…Абрис духа, погружающегося в недра Несказуемого, размывает собственный силуэт до полного растворения. Капля, лишь отделённая от океана, имеет границу и оболочку, и положение в пространстве, как и чувствование этого самого пространства.

В пучине морской она вездесуща. Только движения Несказуемого – вздохи некоей божественной Воли, омывающей прибрежные скалы материи, порождают мириады искрящихся оформленных брызг. И каждая капля хранит в себе память целого Океана…»

Я снова отвлёкся. Но моего слушателя это уже не удивляло: он привык к моему своеобразному стилю изложения, с нескончаемою сменой тем. Мысли мои, некогда последовательные и логичные, стали путаться. Картотека познаний, в беспорядке разбросанная по лабиринтам души, представляла унылое зрелище. И всё же в хаосе и разрухе разорённой библиотеки порой попадались настоящие жемчужины. Откровения, которые этот молодой и увлечённый человек искал, и ради которых готов был слушать моё сбивчивое повествование хоть всю ночь напролёт. Он наивно полагал, будто бы мне известны все секреты мира, и я могу поделиться ими с ищущим сердцем. Я не желал разочаровывать Мигеля, потому до сих пор не развенчал этого заблуждения. Истории, что я рассказывал юному магу, причудливо сплетая вязь из множества реальностей, все до единой повествовали об эволюции Бытия, не имеющей ни начала, ни конца. О незатухающих колебаниях вселенского маятника меж Пустошью и Существованием. О беспричинности Первопричины, замкнутой на себе самой непрерывным законом Циклов. О пространстве духа и функциях материи. Материя, извечно облекаясь в формы, давала им назначение и свойства. Даже самая тонкая материя духа. Овеществлённые ею предметы, можно сказать, обретали индивидуальные имена. Я на миг задумался о себе самом: ранее у меня не было названия. Имя присвоил мне мой ученик, выхватив его из одной древней религии, как символ моего пути постижения – коллекционирования знаний – расчётливого, холодного и точного, как скальпель хирурга. Лишённого морали и жалости.

…Уйдя в раздумья, я, как видно, надолго замолчал, перебирая в острых когтях волокна искусственного света, подобно нитям тончайшей паутины. Discipulus meus [5] вежливо обратился ко мне по имени, дабы прервать затянувшееся безмолвие. И, не разделяя чертога мысли от произносимого в слух, я продолжил говорить, вновь изменив направление беседы: «…Здесь, на Земле, принято давать имена окружающим предметам, ощущениям и явлениям, таким образом как бы закрепляя их объективное существование. Консолидируя реальность. Я уже привык к этим некогда новым законам вашего мира. Адаптировался.

В нашей Обители всё было иначе. Ни имён, ни названий. Существовали лишь восприятие и знание. Общаясь, мы как бы обменивались друг с другом данными о том или ином объекте или категории. Виденье наше было объективно и неискаженно, и потому идеально подходило для передачи информации. Здесь в былые времена также существовало подобное. Я уже упоминал Атлантиду, как ты помнишь. Но непрерывная динамика вашей модели мироздания привела к нынешней системе устройства и её законам. И, знаешь ли, мне они даже нравятся. Если вообще допустимо говорить о том, будто бы мне что-то может нравиться».

Я поднялся и подошёл к окну. Вперёд, насколько мог охватить взор, пестрокрылою птицей под шёлковым балдахином ночи раскинулся город.

Сонмы огней, мерцая и переливаясь, играли бликами на мокром асфальте ветвящихся артерий дорог. Я видел это уже не в первый раз, но панорама не переставала казаться мне… прекрасной? Да, я привык. Я стал настолько человеком, насколько позволяла мне моя природа и память. Прожив не одну жизнь среди людей в их смертных телах, я, кажется, отчасти научился понимать этих занятных созданий. Только отчасти: ведь в человеческих оболочках под завесою чужой личности я не сознавал происходящего со мной, пребывая будто в глубоком анабиозе и не помня, кто я. Точнее, кем я был прежде. Хотя сейчас это «прежде» представлялось неясною далью. Недоступным островом грёз, объятым амиантовой дымкою. Но, невзирая на то, моя призрачная родина жила во мне. Жила неизбежно.

Я обернулся.

«Пожалуй, быть человеком не так уж и плохо. Что за саркастическая усмешка? Ты даже не представляешь, сколь велико число степеней свободы, дарованное представителям вашего духовного вида – уж позволь мне эту вольность выражения.

Я бывал в разных мирах в своё время. Ведь в этом смысл существования подобных мне: мы – цивилизация, общность, раса – как угодно – созданная Познавать. Вот наше предначертание, определенное нам Творцом. Однако избранный нами путь познания иной, нежели характерный для человечества способ: являясь в большей степени существами духовного плана, нежели материального, мы перемещаем свои проекции по неисчислимому множеству лабиринтов мироздания, вбирая в себя информацию об устройстве и формах тех вселенных, в которых нам предстоит очутиться. Это состояние подобно глубокому трансу. Свободное от ограничений сознание способно проникнуть в каждый закуток любого мира, настраивая энергоинформационный портал, как радиочастоту для передачи данных. И, доступное одному из нас, становится достоянием всех. Разнообразие сотворённых вселенных неисчислимо велико. А мы – мы подобны архивариусам, изучающим, собирающим и сохраняющим древние свитки – модели и образы существующих мирозданий – фиксируя вечное движение в неподвижности, как на фотопластинке. Можно сказать, что мы познаём разнообразные вариации путей познания… Бога.

Среди нас есть свои неофиты, иерофанты, ступени и степени посвящения: каждый работает со сферами своего уровня. Мы никогда не вмешиваемся в процессы ароморфоза [6] или деградации мирозданий: каждый Создатель осуществляет Высшую Волю согласно собственной расположенности.

Да, у каждой Вселенной есть свой Демиург, но он – лишь одна из персонификаций Абсолюта, в том время как сам Абсолют исходит из Непроявленного и Непостижимого. Безмолвного и лишённого формы источника, Ни-что. Он есть, и его нет. Это сложно понять, знаю. Я, впрочем, стараюсь без подробностей, лишь схематично описать тебе устройство многомерного Бытия, мой juvenis alumnus [7] , указав на его первопричину как на аксиому – недоказуемый и не отрицаемый факт. Не каждый аспект Сущего нуждается в доказательстве, и это нужно уяснить. Когда мой взор был незамутнён, я видел дальше. Вероятно, в те времена мне удалось бы лучше объяснить все эти метафизические тонкости. Но с тех времён я изменился, и многие ключи от многих дверей утеряны мной. Вместе с тем однако, я начинаю собирать себя по осколкам сызнова. Это… так сложно: выстраивать разбитый на миллион частей витраж. Лишь твоё желание, ученик мой, познать сокровенные тайны божественности побуждает меня вспоминать их. Ведь мне самому эти таинства уже ни к чему.

…Моё возвращение из отсутствия было подобно новому рождению. И, будто младенец, покинувший чрево, однако ещё сохранивший смутные воспоминания о Запредельном – Той Стороне, откуда он пришёл – так и я вспоминаю некогда известное. Но то, что виделось простым вне земного бытия, уже таким не кажется. Однако я буду стараться прояснить и для себя, и для тебя эти смутные грёзы – миражи Вечности из кладовой моей памяти.

…Я снова вернулся в свою оболочку, наконец, собрав все её уровни воедино. Вернулся спустя столетия, проведённые мною в обличиях землян. Энергетическая атмосфера вашей планеты сделала мои тонкие тела более плотными и материальными, и всё же… я могу себя узнать».

Я устремил взор на холодное стекло в оконном проёме, отделяющее стихию ночи от шаткого покоя замкнутости бетонных стен. Сейчас, в чертах лица, того лица, что я носил когда-то в ином мире, я видел… своё прошлое. Зеркальная гладь окна отражала слабый отсвет уличных огней в бездне меланитовых [8] глаз. Вновь моих. Лишённые равно белка и зрачков, они не походили на глаза людей. Хотя весь мой облик в целом можно было бы назвать антропоморфным, однако, с присущим рядом отличительных черт. Я не без усмешки подумал, что напоминаю загримированного актёра из странноватого сюрреалистического спектакля. Снежно-белые кожные покровы, гладкие, но матовые, были похожи, скорее, на мрамор, нежели на человеческую плоть. Волосы аналогичного цвета, застывшие длинными иглами, будто известковые сталагмиты, сформировали на моей голове довольно незаурядную причёску, скрывая своим каскадом спину до линии талии. Впрочем, в собственной антропоморфности я не видел дилеммы: в этом и других мирах обитало великое множество материальных и полуматериальных существ всевозможных форм. Число вариантов было бесконечно, не исключались и повторы. То, что мы оказались похожими на людей или же люди на нас – всего лишь игра вероятностей. Пускай я и выглядел как сын Земли, по существу, я им не являлся: ведь внешнее сходство вовсе не означало тождественность внутреннего содержания.

У меня не было сердца.

Как, впрочем, и лёгких, и печени, да и вообще жизнеопределяющих систем человеческого организма. Это делало моё тело полностью автономным – самодостаточным, и, практически, независящим от внешних условий. В наличии имелось лишь нечто среднее между системой кровоснабжения и нервной системой, если уж сравнивать с людской физиологией. Но только эта замкнутая сеть была куда более разветвлённой, нежели кровеносные сосуды или нервные волокна, и вместо крови содержала в себе универсальный носитель – условно назовём его так. Уникальный медиатор.

Эфир. Передающий информацию куда быстрее любого нервного импульса и обеспечивающий мгновенный безошибочный отклик в действии единовременно с мыслью. Впрочем, я счёл, что приводить подробное описание своего внутреннего строения ни к чему: моего ученика не столько занимало моё уникальное тело, сколько волновал мой разум, мнящийся ему совершенным. Божественным. Потому мои повести отнюдь не были детальными обзорами законов и формул, закосневших в собственной непреложности. Скорее, они походили на дорогу, что рождается с каждым шагом идущего по ней странника – кажется, я слышал подобное выражение меж уроженцев третьей планеты…

…Вернувшись из мира собственных раздумий, я продолжил прервавшуюся беседу с моим учеником, как ни в чём не бывало: «…Знаешь, Мигель, я не привык задаваться вопросами «как?», «для чего?» и «зачем?». План Абсолюта совершенен. Путь реализации неисповедим. Его созидающие сверхсознательные аспекты выстроили многообразнейшие и причудливейшие концепции Бытия, распростёртые в беспредельности, одарив целью и смыслом каждое своё творение. Они объединили физическую и духовную природу, на границе сотворив множество существ переходного вида. Замкнули цепь эволюции от схождения в плотные слои материи до возвращения к духу, представляющему, однако, лишь разновидность материи тончайшего плана. В каждом из миров существует своя причинно-следственная связь – можно сказать, карма и дхарма – обусловленные закономерности и распорядки. Даже если на первый взгляд строй кажется хаотичным, поверь мне – он упорядочен, просто структура его неочевидна. Даже в броуновском движении траектории частиц предопределены совокупностью множества факторов: случайных перемещений не существует, только просчитать и учесть все варианты не так-то просто. В мире чувственных ощущений всё также неизбежно детерминировано. Вы, люди, привыкли поэтизировать чувства, считать их чем-то непостижимым, приходящим ниоткуда. Неуловимым ветром вдохновения. Я знаю, что это не так. Именно знаю. Ведь прежде, изучая ваш мир, ещё будучи адептом своего Храма, я отворил все двери этой реальности теми ключами, что были у меня. Мой дух – своего рода, универсальная отмычка. Он способен «подстраиваться», адаптироваться. Ключ – это код. Энергоинформационный шифр тонких тел. В том моя природа и смысл – отворять двери святилищ чуждых Богов, дабы разгадать их Тайну. Ваш мир изначально не показался мне особо примечательным. Я полагал, законы функционирования этой системы определяются вполне постижимыми причинами и даже представить не мог…»

Я замолчал. Мигель более не задавал мне вопросов, но я чувствовал его взгляд. В устремлённых на меня светлых внимательных глазах было куда больше, чем в любом произнесённом слове. За окном, пробиваясь сквозь скатанный войлок густых туч, едва брезжил мерклый рассвет, предвосхищая новый день.

Не оборачиваясь, я изрёк, обращаясь к юноше, так неосмотрительно разменявшему ночные грёзы на мои отстранённые чудаческие речи: «Ты устал. Отдохни». Я знал, что этот упрямый молодой человек вряд ли согласится по доброй воле отправиться в царство снов, зная, сколь зыбко само моё присутствие, и что в каждый момент я могу исчезнуть на неопределённое время, оказавшись где-то ещё. А ему придётся ждать. Жизнь ведь так коротка. Зато длинна вечность, из жизней состоящая.

Не слушая возражений Мигеля, я продолжил смотреть сквозь стекло и своё отражение в нём на сгорающую в неоновом пламени ночь и далёкие всполохи зарницы. Фраза моего ученика оборвалась на полуслове. В бессилии склонившись лбом на скрещенные на столешнице запястья, юноша уснул. Я решил, что так для него будет лучше. Порой мне тоже хотелось уснуть, обхватив колени своими холодными руками, закрыть глаза и падать, падать в неохватную бездну обрывков воспоминаний и событий, которые никогда не происходили. Забыться. Увидеть в садах Морфея то, о чём я даже не смел мечтать, мечтать не умея. И поверить в это…

Но подобные мне никогда не спят. Ныне я о том жалел.

Глава II Пепел тайны

…За хрупкой стеклянною мембраной пульсировала жизнь. Она то шумно вздыхала в шелесте шин и пререкающихся гудках автомобилей, то тихо замирала ветром в красочных, но омертвевших листьях придорожных клёнов. Я вспоминал. И сквозь меловую завесу веков беспамятства начинали проступать знакомые образы, будто в густом тумане вдруг проявлялись очертания, порой возникающие из дымки внезапно, когда приближаешься к ним вплотную.

…Знакомый узор рассыпанных в бездонных глубинах небосвода светил, сплетающийся в галактики. Врата Храма. Лицо Учителя. Святая святых. И… бесконечно долгая, безысходная тьма саркофага.

Всему, что ранее было знакомо мне, всему, что прежде не имело названий, я дал имена, отождествляя с предметами Земли, проводя параллели и угадывая отдалённое сходство. Я научился оперировать образами и понятиями людей, вживаясь в их систему восприятия, и уже не мог с уверенностью ответить, какому из миров принадлежу.

Моя планета, на которой располагалась Цитадель, её лишённое жизни погасшее солнце и пустынный ландшафт, морионово-чёрные [9] стены Храма, испещрённые причудливыми арабесками – все эти образы восставали предо мною исполинами, пробуждающимися от оцепенения беспамятства. Я гнал их прочь, немеющею рукою царапая своё отражение в бесстрастной глади окна. Я знал, что рано или поздно придётся вспомнить и то событие, по вине которого я оказался здесь. Это не давало мне покоя. Я приложил немало усилий, чтобы сокрыть от самого себя своё прошлое и погребённые под пеплом его тайны. Но никакие печати не в силах были выстоять пред ликом воскресающей истины. Доходя до безумия, я даже надеялся, что Они придут за мной раньше, чем я успею прочесть криптограмму в собственной душе. Да, теперь я знал, что такое страх – человечность вросла в моё существо подобно раффлезии [10] , что хищными своими корнями-гаусториями опутала сознание и пронизала тонкие оболочки моего духа. Но Они… Они были больше, чем страх. Сustodes Veritatem – Хранители Истины. Бдительные, беспристрастные Стражи.

…Когда я вновь увидел Мигеля, спустя несколько дней, что я провел, скитаясь по безлюдным улицам и паркам осеннего города и предаваясь безмолвному созерцанию, я рассказал ему о своих кошмарах. Для меня беспокойство и страх являлись новой, неизведанной областью, и я счёл нужным поделиться этими ощущениями с тем, кто имел больше опыта в данной сфере, а отнюдь не из желания разделить свои опасения. Я не надеялся на сочувствие и не нуждался в утешении. Мне просто необходимо было идентифицировать этот массив чужеродных данных, спонтанно возникший в моей безукоризненной духовной организации. Вот и всё. К тому же, мой ученик весьма кстати спросил меня, есть ли в мире хоть одна вещь, которой бы я боялся. И я ответил, рассказав ему, пожалуй, о самых прекрасных и величественных созданиях среди нас – Хранителях.

«…Когда-то я мог считать их своими братьями: взаимосвязь меж всеми нами так тонка, что я способен провести аналогию лишь с кровными узами между людьми.

Хранители же – Перворожденные – достигшие вершины духовного мастерства ранее всех прочих Сотворённых. Это изумительные существа, не допускающие ошибок и искореняющие любые сбои. Мне не хотелось бы, чтоб они видели меня таким. Я дисфункционален. Словно человек, подвергшийся деструктивному воздействию, к примеру, облучению мощным ионизирующим излучением. К тому же, я сбежал, выкрав собственное тело из изолятора – саркофага. Это серьёзный проступок. И глупый. Я должен был остаться, приняв свою участь как логичный исход. Но проявил малодушие. Я понимаю, что осуждать за то Хранители меня не станут: они – последователи безукоризненной Закономерности, лишённые даже зачатков чувствований низшего плана. Всё их поступки – неизбежность. Ни презрения, ни жалости не испытают они к такому слабовольному ничтожеству, как я. Лишь бесстрастно обратят мою душу в прах, завещав осколки Зыби – Пустоте. В её объятиях у меня уже не будет самосознания. И вообще ничего не будет. А я…

Я хотел бы умереть. Умереть, Мигель, да! Как умирают люди. Ваш Демиург одарил вас бесценным качеством – неуничтожимостью вашей глубинной Индивидуальности. Другими словами, посмертно ваше высшее «Я» всё же продолжает объективно существовать. Вы можете вспомнить любое из пройденных воплощений и вернуться в него, или же единовременно прожить эпизоды сразу нескольких воплощений. Время становится категорией относительной за гранью, и Вечность – это длящийся момент настоящего. Вы способны быть любым аспектом своего «Я» каждый миг. Вы зовёте это качество бессмертием духа, который продолжает свой путь и после разрушения материального носителя – физической смерти. А мы – мы никогда не умираем.

Ты знаешь, наши тела не имеют срока службы: другими словами, они существуют как более плотные оболочки наших душ. И составляют единое целое с нашим личностным самосознанием. Нам не нужно менять роли и качества, как вам, следуя по этапам духовного анагенеза [11] . Вы совершенствуете и утончаете чувства, перерождаясь, делаете ваши устремления более возвышенными, познаёте Первопричину посредством шлифования своего отношения к ней до кристальности. Вы зовёте Ваш путь постижения путём Сердца. Мы иные. Мы лишены субъективной оценки изучаемых нами явлений. Беспристрастные и гармоничные, наши действия подчинены Закономерности. Наше мышление – совершеннейшее воплощение логики и указаний Творца. В нас отсутствуют чувственные категории восприятия. И нет ни возможности, ни желания выйти «за рамки». Мы – совершенные дети совершенного Создателя. Мы отражаем свет центрального солнца без искажений, в то время как вы… преломляете его через призму собственного чувственно-ментального восприятия действительности».

Я умолк. Дождь что-то тихо прошептал поникшей жёлто-бурой листве старого дуба, запутавшись в его раскидистых ветвях. Собственная спонтанная исповедь опустошила меня. И ощущение внутреннего вакуума было таким глубоким, что мне почудилось, будто бы я одной ногою уже касаюсь Зыби.

Внимательные голубые глаза юноши, чутко слушавшего меня всё это время, неотрывно следили за изменениями в моём лице, в то время как сам я наблюдал за догорающей в медном зареве листьев осенью. Каждое слово меняло меня. Каждый обрывок воспоминания, воскресающий из пепла, оставлял след. Я не приглашал чувства в свой внутренний мир, и, тем не менее, бесцеремонно явившись, они принялись модернизировать старые обжитые интерьеры моей души на свой лад. Как ни пытался я выставить непрошенных гостей за дверь, мне это не удавалось. Я опасался, что однажды заплутаю безвозвратно в собственном перестроенном доме.

«С вами всё в порядке, Учитель?» Я вздрогнул, единовременно с тем озадачившись, почему Мигеля это вообще должно волновать. Я ведь просто подборка знаний, некогда рассортированных по алфавиту, но ныне спутанных. И ничего кроме. Зачем он спрашивает обо мне самом? Прежде я мало о себе рассказывал своему ученику, больше говоря о духовных законах и иерархиях его мира, открывая те сокровенные тайны, что этот сообразительный юноша так долго искал в непроглядной чащобе эзотерических учений и одряхлевших религий. Приподнимая завесу Изиды, я позволял ему видеть фрески вечности, но под тем углом зрения, к которому была расположена его душа. Однако последние несколько встреч Мигель стал задавать мне вопросы обо мне же. Это слегка удивляло и настораживало: я никак не мог взять в толк, к чему ему лишние и бесполезные сведения? Но лгать я не умел. Я ещё не научился этому весьма полезному свойству и потому отвечал как есть. Discipulus meus тревожился обо мне. Его участливое беспокойство ввергало меня в недоумение. Впрочем, я списывал всё это лишь на заботу об источнике данных: мой ученик очень бережно относился к старинным книгам и рукописям, которыми владел. Иногда мне казалось, что я для него – одна из таких вот редких и занимательных книг, нуждающихся в должном обращении и аккуратном пользовании. Потому молодого мага и волновало то, что порой я исчезал на недели, и даже месяцы. А затем без предупреждения появлялся вновь. Хотя я даже не покидал этого города: по нескольку дней к ряду я мог провести на одной из пустынных крыш, внимая шелесту дождя и пению ветра, или же прислушиваясь к людским голосам, читая в их интонациях надежды, мечтания, чувства… С рвением обречённого пытаясь постичь божественную Тайну бессмертных духом.

Глава III Мечты перекрёстка Миров

Ветер, беспечно швыряющий листья на тротуар, казалось, разгуливал и в моих мыслях тоже. Ветер, чем-то напоминающий мне шорох человеческого дыхания. Я внезапно вспомнил, что в парке я не один. Безмолвно, не отрывая меня более от маниакально-захватывающей интроспекции, рядом шёл невысокого роста юноша, едва достающий до моего плеча. Длинные чёрные волосы его неряшливо спутал промозглый осенний сквозняк, цепляясь за полы поношенного пальто молодого человека. К подошвам остроносых туфель, расшитых причудливым узором, бесцеремонно льнула сырая листва. Я сверху вниз поглядел на своего молчаливого спутника. Это хрупкое, ранимое существо не раз меня удивляло собственным умением задавать каверзные вопросы. И вместе с тем неограниченно и терпеливо мне доверять. Иногда мне начинало чудиться даже, что для всех прочих представителей людской расы мы оба кажемся неправильными и странными в равной степени. Невзирая на то, что он являлся одним из них в силу своей природы, а я – нет. Время от времени я готов был поверить уже и в то, что и я, и юный маг – не из этих мест. Чужеземцы, не знающие языка и обычаев своего временного пристанища. Пускай и другие в этих чертогах тоже были всего лишь гостями, которые сочли себя за хозяев.

Быть может, по данной причине я и избрал себе в ученики именно Мигеля, предпочтя его множеству более одарённых и так же жаждущих истины искателей. Не за выдающиеся таланты этот человек был выбран мной, а только лишь за особые свойства своего сердца. Говоря о сердце, я, конечно же, имел в виду метафору, характеризующую особый план чувствования. И сердце это в действительности было крайне необычно: безграничное, как море, способное вместить и принять то, чему человеческий разум отказывался верить. Свободное от тщеславия и суетности, его сердце было идеальным сосудом для тех откровений, которые я ему раскрывал. Мне нравилось, что Мигель умеет слушать, воспринимая довольно сложную информацию, если и не посредством ума, так интуитивно. Для меня это было крайне важно: я полагал, что если он поймёт меня, я сумею понять его и, таким образом, достигнуть заветного рубежа – бессмертия, Вечности, пройдя до неё тропой человека.

Разумеется, беседуя с моим учеником о мироустройстве я о многом умалчивал: для каждого этапа развития характерно прочтение вселенской Скрижали в определённом направлении, хотя количество таких направлений безгранично велико. И каждый раз символы Бытия складываются в новые слова и предложения. Я пытался быть с моим слушателем на равных, чтобы он успевал следовать за мной в запутанных эзотерико-философских лабиринтах.

«…Тебя интересует, почему для побега я остановил свой выбор именно на Земле? Потому, что ваша планета – особенная. Это перекрёсток миров. Здесь пересекается множество порталов и путей. Ты, вероятно, привык думать, что вокруг тебя всего лишь люди – но вглядись внимательнее! Насколько вы все отличны друг от друга. И дело даже не в расовой принадлежности или географическом факторе, не в генетике и не в воспитании, да и социальная среда играет лишь опосредованную роль. Вы – многие из вас – принадлежите к разным ступеням развития, пространствам различных частот и закономерностей. Но здесь правила игры унитарны для всех, и вы подчиняетесь законам этого места, учась сосуществовать и находить точки соприкосновения ваших интересов. Здесь каждый уникален. Понятие, что так приелось в звучании – «серая масса» – абсурд. Ваша планета – самая пестроцветная мозаика, которую мне когда-либо приходилось видеть.

Да, среди вас есть классы существ одного типа. Но многообразие этих кластеров так велико, что нет возможности выделить какую-либо одну довлеющую над другими разновидность. Я приметил вашу Вселенную и эту планету потому, ученик мой, что здесь меня не так просто будет найти. А вот добраться сюда особой сложности не представляло, особенно для того, кто ранее тут бывал. Однако сейчас, когда я вернул свою истинную оболочку, я, таким образом, позволил Великим Стражам определить направление моего бегства. Но выбора всё равно не было: моё тело в саркофаге нашли покинутым духом. И мне пришлось его спешно забрать, хотя я способен был обходиться и без него. Я не знаю, когда Хранители явятся за мной, вычислив точный маршрут и распутав цепочку следов меж мирами. Это может произойти через несколько часов или же столетий. Временные перипетии переходов настолько зыбкие, что предугадать момент их прибытия мне никак не удастся. Потому у меня есть к тебе одна просьба, discipulus meus: когда я покидаю тебя на неопределённый срок, перестань ждать моего возвращения – это ни к чему. Я буду учить тебя пока я здесь, и пока я… существую. Но в любой момент это может прекратиться. Ты и так многое уже видел. Тебе стали доступны такие вещи, к пониманию которых иные идут не одно воплощение, очищая свой дух от земных страстей и привязанностей. Становясь богоподобными при жизни, они постигают тайны Творения, но путь этот труден. Избранных ведут к прозрению создания более тонкого плана, обитающие в околоземных сферах на разных уровнях, поддерживая и наставляя своих адептов в учении. Долгие-долгие годы. А тебя этой короткой потайной тропою провёл я. Можно сказать, тебе открылся вид с вершины горы, на которую ты не взбирался. А просто оказался там. И если искатели истины, следующие тернистым путём наверх по крутому склону, по дороге сдирают с себя всю чувственную человечную часть в нескончаемых подъёмах и падениях, отдаляясь от материальных и астральных привязанностей, брошенных ими у подножия гор, то ты – ты по-прежнему человек. Твои желания не омертвели и, как прежде, живут в тебе. Но ты видел, какой вид открывается с вершины хребта. Зная финальную цель, подниматься, быть может, станет проще. Иного выхода нет. Восхождение – стезя эволюции данного мироздания. Даже если ты и видел панораму с горного пика, тебе придётся вновь взобраться на него, но уже самостоятельно, оставив ношу привязанностей у подошвы гор».

Я на некоторое время прервал собственные разглагольствования, одарив моего юного спутника серьёзным пристальным взглядом, как и подобает строгому ментору, объясняющему ключевой момент. Ответом мне был открытый, светлый взор голубых, как небо, глаз, контрастно обрамлённых длинными чёрными ресницами. У меня самого не было ни ресниц, ни век.

Правда, последнюю деталь, спустя некоторое время к своему образу я всё же добавил. С помощью неё проще было имитировать людские эмоции на собственном белокаменном лике.

«Знаешь, Мигель, – уже мягче заговорил я. – Мне… даже нравится твоя способность чувствовать и эмоционально переживать каждый момент настоящего. Вероятно потому, что сам я некогда был этой способности лишён. Теперь для меня то качество, от которого вы так стремитесь избавиться, возвышая дух, именно эта особенность стала самой священною и желанной. Мне нравится быть живым, мой ученик, живым в плане ощущений и переживаний. Не гуру, достигшим просветления, но простым человеком. Плакать, смеяться, испытывать страх и смятение, надеяться… У вас, у людей, я, кажется, научился… мечтать. Ведь мечты – не что иное, как порождения желаний. А желания – чувственный аспект человеческой жизни. Мечты бывают возвышенными и альтруистичными или же прагматичными, обусловленными эгоизмом. Так или иначе – это удивительная способность! Для меня каждый миг на этой планете – величайшее чудо. Наблюдая за тобой, я не перестаю учиться тончайшим граням ваших эмоций. Те воплощения, что я прошёл в человеческих формах, не в счёт – это были лишь печати забвения, ловушки для моих воспоминаний. Из опыта подобного рода я почти ничего не усвоил. Только вновь став собой, вернув изначальную индивидуальность, я начинаю познавать этот мир изнутри. Твоё присутствие играет в этом процессе большую роль. «Docendo discimus» [12] . Равно как и я твой, ты – мой Учитель».

Я, благообразно склонив голову, едва заметно улыбнулся бледными губами, глядя на своего ученика, смущённого подобным признанием. В его немного растерянном взгляде передо мной разворачивался удивительный мир непознанного сокровенного Таинства, которое я назвал Человечностью. Я замер, прислушиваясь к чудной мелодии Жизни – бытия, равно осенённого сознанием и чувством. Юноша же в смятении глядел на меня, и я отчётливо видел вопросительную интонацию в точёных чертах его лица: как может он, смертный, научить меня, всеведающего странника, хоть чему-то, пускай даже и малому? Он себя явно недооценивает, – подумалось мне. Было в этих задумчивых, слегка изумлённых глазах и нечто неуловимое, но я не сумел угадать призрачный оттенок ускользающей эмоции. Мне вдруг захотелось поразмыслить обо всём об этом наедине с собой.

…Лёгкий порыв ветра, срывающий янтарную листву с деревьев в парке, отвлёк Мигеля от созерцания моего лица, а когда он вновь обернулся, меня в поле его зрения уже не было. Я издали наблюдал, как недоумённо молодой человек оглядывается по сторонам, слушал шелест его запылившегося от городской копоти старого пальто и то, как мой ученик окликнул меня этим странным, но ставшим уже таким родным, именем. Именем – криптограммой. Я ощущал себя в тот момент почти живым, не смотря на то, что тело моё было твёрдым и холодным, подобно изваянию из камня, и ничуть не напоминало собой биологический объект. Но то, что люди зовут жизнью – это не только ток крови в стенках сосудов, не сокращения сердца, не выдох и вдох. Это…

Нить моего размышления прервалась: будто удар, пришедший изнутри, странное ощущение наполнило моё существо. Медленно, со скрипом отворялись старые заржавевшие врата, которые некогда я собственноручно запер, не желая помнить, так как память для меня стала пыткой. Но время пришло.

Глава IV Наперегонки с Воспоминаниями

Мешаясь с серым дождём угрюмых улиц, забытые эпизоды былого рвались наружу, желая изобличить себя. Будто хищные гарпии, кружились надо мной разрозненные кадры далёкого прошлого, затерянного в блеске полихромного сияния звёзд, укрытых муаровой дымкой междумирья. Прошлого, такого ирреального и вместе с тем настоящего. Острым лезвием секиры полоснув сознание, пред взором моим восстал из праха небытия холодный насмешливый взгляд. Я не смел осуждать Его. Но не мог и простить, поклоняясь как Богу Тому, кто не являлся даже одним из нас. Откровение, что я некогда выкрал из-за чёрных неприступно высоких стен Цитадели, оказалось слишком разрушительным для моей не ведающей сомнений убеждённости. Я думал, поверженные кумиры, сброшенные со своего пьедестала, немеют, скованные вечным молчанием развенчанности. Но Он… Он смеялся. И это было хуже всего.

Черты лица мои исказило страдание. Сжав голову руками, я чувствовал внутри себя всевластие изощрённой пытки пронзительным ледяным взором своего разоблачённого божества. Бросившись прочь, не разбирая дороги, я пытался, казалось, оторваться от погони преследующей меня собственной тени. Но разве возможно это? Обогнать Память, прикованную к твоим следам? Я бежал, не отдавая отчёта, что делаю. Одинокий и чужой в шумном, переполненном транспортом и людьми мегаполисе. Машины резко тормозили в считанных сантиметрах передо мною, грубо взрывая воем клаксонов тонкий осенний воздух. Через некоторые легковушки, возникающие на пути моего дикого бегства, я просто перепрыгивал, отталкиваясь от их крыш, чем, вероятно, немало удивлял случайных свидетелей таких выходок. На моём маршруте, лишённом всякой логики и изящества, преградой выросла стена невысокого дома, по которой без особых трудностей я взобрался наверх, затратив на то не более двух секунд: мои когти на руках и ногах были остры и прочны, тело – гибкое и безукоризненно-точное в своих движениях. Вероятно, я мало напоминал антропоморфное существо, передвигаясь подобным образом. Скорее, химеру – странноватую смесь человеческого с потусторонним.

Сосредоточенность на движении отвлекала от мысли, и потому я бежал, увлечённый собственной грацией. Мне никогда прежде не приходилось ни от кого и ни от чего убегать. Оттого я не ведал, что способен делать это столь элегантно. Мой дальнейший путь пролегал по крышам. Мне вдруг стало совершенно безразлично, сколько людей увидят меня и как будут увиденное трактовать. Прежде я старался ничем не смущать землян, и вёл себя соответственно принятым меж ними моделям речи и действий, хотя внешне несколько отличался от среднестатистического городского жителя. Впрочем, указанное обстоятельство – досадное визуальное несоответствие, которое я не пожелал устранить – при наличии двух рук, двух ног, двух глаз и ушей, представлялось не более чем экстравагантностью выражения, а никак не аномалией, чего нельзя было сказать о прыжках по крышам. Но в тот момент, когда рушится твоя система мироустройства, всё прочее теряет какую бы то ни было важность. Потому я ни мало не беспокоился о том, какой вред способно нанести психике созерцание моих действий случайными очевидцам.

Так я достиг набережной, где благополучно спрыгнул на тротуар с высоты пятого этажа. Я сознавал, что могу бежать хоть вечно, опоясывая Землю кругами, и не устану. Понимание этого факта заставило меня, в конце концов, остановиться. Будто в бессилии, я опустился на гранитные ступени у самой воды, скрестив руки на коленях. Я был измождён внутренней борьбой, которую затеял по своей же инициативе. В подвижном, колышущемся зеркале отражений я пытался угадать ответ на вопрос, задаваемый себе самому. В заострённости черт собственного лица, в нервном блеске глаз – во всём угадывались тревога и страх. Чувства владели мною, а не я – ими. Вот она, оборотная сторона людской жизни. Не к тому ли я стремился, пытаясь стать одним из них? Не это ли в прежние времена влекло меня в представителях рода человеческого? Их необъяснимая способность поступать вопреки – и законам природы, и духовной эволюции, да и самим себе. Я, неукоснительно следовавший Абсолютной Закономерности, был впечатлён и поражён этим странным, алогичным свойством. В конечном итоге я понимал, что все их отступления – не что иное, как Замысел, размеренный и обусловленный. Но, не заглядывая в надзвёздные сферы, рассматривая эту особенность саму по себе, я не переставал удивляться. И теперь я стал изумлять сам себя.

…Тонкими пальцами бесцельно рассекая собственное отражение, я пытался немного успокоиться и отрешиться от того, что так взволновало мой дух. Какие у Него были глаза!.. У представителей нашей расы, у любого существа, принадлежащего нашему миру, не было и быть не могло таких глаз, и я мог поклясться, что это невозможно. Как случилось подобное?.. Откуда у не-человека взялся человеческий признак?! Я готов был смириться с любою иной деталью внешнего сходства с людьми, но только не с такой! Однако Его сиятельные очи были и не совсем людскими. В них отсутствовал главный фактор принадлежности к земному – чувство. Холодные, безразличные и опустошённые до бездонности, они будто смеялись над всеми моими попытками разгадать их иррациональную тайну. И при всём при том принадлежали эти глаза воплощённому Богу – Посвящённому Иерофанту Храма, исповедующему волю Творца.

Я вздрогнул от собственных размышлений, ударив по хрупкому отражению в воде, раздробив его на сонмы разлетающихся брызг. Меня трясло как от холода, однако, хотя я и способен был ощущать температурный режим окружающей среды, мёрзнуть я никак не мог. Мысль – энергоинформационная субстанция, которая вполне овеществима, а потому… меня трясло от своих же раздумий, потоки которых ледяными струями пульсировали под моей кожей. Я крепко сжимал плечи дрожащими ладонями, глядя на то, как размытое миг назад отражение вновь обретает целостность в лоне реки. Мне нужен был ответ. И, мнилось, нет иного выхода, как только самому отправиться за ним. Возвратиться в объятия своей покинутой родины к упирающимся в чернильное небо, гротескно-величественным стенам Цитадели. Я знал, что адептам-неофитам, относительно недавно закончившим эволюцию в оболочках космических светил, которым являлся и я, вход сквозь мрачно-возвышенные врата Superius Sanctuarium [13] закрыт. И при всём при этом единожды мне всё же удалось побывать за чертою запрета. Именно этот безумный поступок повлёк дальнейшее моё заключение в саркофаг и последующий побег на Землю, и мои многовековые мытарства в оковах человеческих тел и человеческих личностей, которыми я благоразумно сковал сам себя, зная, что лишь так мне удастся скрыть своё местонахождение – стать кем-то другим. Однако теперь, когда отсутствие моё было обнаружено, мне пришлось спешно возвращать своё наиболее плотное и материальное из тел. Ныне Хранители могли явиться в любой момент, и каждый миг я ждал их. Так что ж дурного станется с того, если я сам приду за некоторыми разъяснениями? И расскажу другим… Ах, как жаль, что они не станут и слушать, а просто расправятся со мной!.. А мне вовсе не хотелось терять свою личность в бездонной и неохватной утробе Зыби, растворяясь всецело в Несуществовании, лишаясь души и Духа – божественного присутствия. А ведь именно эта участь ожидала меня при встрече со Стражами Истины. Полная аннигиляция. Но, сия незавидная доля, тем не менее, в нашем мире не считалась чем-то неестественным и жутким. Только среди смертных я понял, что это именно так. Для нас, адептов Храма, высшая мера наказания и закономерный исход для каждого были идентичны. Подобно смертной казни среди уроженцев Земли. Только… мне проще было опустить голову на плаху, нежели шагнуть в бесформенный абсолютный вакуум, пускай в вакууме и не будет ни боли, ни страха. Но я предпочёл бы испытать их, нежели пройти путь, проистекающий из Вечного и упирающийся в Бездну – от врат Цитадели до врат Пустоши, возвращения из которой более не будет. Казалось бы, что здесь такого? Ранее меня это ничуть не беспокоило. Теперь же я боялся. Пустота как всевмещающее отсутствие стала моей навязчивой фобией. Я желал бы, чтобы хоть что-то осталось. Крошечный импульс… Ломкий блик света… Однако Ничто не терпит отступлений от канонов собственного совершенства.

Глава V Высота

Молчание разбегалось по тёмной воде маслянистой рябью. Мне вдруг сделалось до нестерпимости одиноко. Третий день я не сводил глаз с колеблющегося полотна замутнённых вод беспокойной реки и размышлял на отстранённые темы. Всё это время люди мало обращали внимания на меня – в большом шумном мегаполисе ведь полно чудаков.

Было около трёх часов ночи. И ни одна звезда не сияла на дымном, розовато-сером небосклоне, вбирающем в себя зарево ночных огней города. Звёздная высь была плотно затянута многослойным войлоком туч, не имеющим ни единой прорехи, куда могла заглянуть хотя бы одна космическая искра. А я ведь так любил слушать беседы искристых небожителей стылыми зимними ночами, когда небеса всё же прояснялись. Звёзды… они наравне с людьми были осенены дыханием божественного. И уж являлись куда более разумными: светила я понимал, пожалуй, лучше всех прочих созданий этого мира. Их голоса звучали так прекрасно, что мало кто пожелал бы слушать песни детей Земли, после того как услышал бы мелодичную звенящую речь далёких солнц. Но я всё же желал.

Я вспомнил последнюю встречу со своим учеником. Как только посмел я чему-либо его учить вообще?.. Сейчас я искренне презирал себя за такую самонадеянность. Ведь все эти знания тревожили хрупкую человечную душу, хоть мои речи и зажигали его взгляд. Зачем Мигелю понадобилось меня слушать? Рано или поздно он своим путём бы добрался до всех без исключения откровений и открытий. К чему было показывать Высоту ещё неоперившемуся птенцу? Вероятно, тому виной моя гордыня и неприкаянность. Я был одинок. Здесь и в миллиардах иных вселенных. Неизбывно, бесконечно. Чужой и отвергнутый всем, чему я некогда служил. Предав собственные идеалы, я вместе с тем хотел быть полезным, нужным. Хоть кому-то. Моя природа настойчиво требовала смысла в собственном существовании. Раз я сам не мог более служить своему Богу, так решил… стать Богом для человека. И я достиг своей цели: мой ученик восхищался мной, как кумиром, легкомысленно прощая за ошибки. Он так искал Бога, он жаждал его, не сознавая, что, то, что он именовал Богом, никогда не покидало его, испокон времён пребывая в нём самом неотлучно. Но пытливый человеческий разум требовал доказательств. А что может быть проще? «Verba docent, exempla trahunt [14] ». Я провёл Мигеля скрытыми тропами до вершин, разворошив тайники Древней Мудрости и дав ему вволю позабавиться с бесценными сокровищами как с безделушками. Пред душою его грех мой был тяжек – ведь я самовольно вторгся в процесс пермутации [15] элементов высшего плана, тем самым, нарушив естественный ход вещей. Хотя я не думал, дабы и это выходило за рамки замысла Абсолюта. Ведь выйти за эти рамки при любом исходе дел невозможно. Любой путь был спланирован Им, верховным архитектором Бытия. И не существовало той возможности или ответвления тропы, не являющейся Его частью. И всё же я знал, что discipulus meus мог прожить иную жизнь. И, вероятно, многомерные аспекты его души уже проживали в смежных с этим мирах. Однако меня на данный момент волновало только «здесь» и «сейчас».

…Ветер скользил сквозь неподвижные длинные и острые, как иглы, пряди моих волос, не тревожа их. Я провёл узкой ладонью по собственной голове, и с лёгким шелестом весь этот колючий частокол прильнул к черепу, в последующий же миг распрямившись вновь. Ныне я забавлялся над собственным обликом. Хотя ранее считал его вполне совершенным. И не желал больше думать. Ни о чём. Не изобретя ничего лучше, как искать изъяны своей наружности и смеяться над ними, что часто делали случайные прохожие, когда я бродил в запутанных капиллярах городских улиц, я вновь уставился в чёрную переменчивую гладь. Я улыбнулся. Сам себе. Di boni [16] , что за ужасающее зрелище это было! Два ряда острых слегка загнутых внутрь клыкастых зубов стального цвета навряд ли могли послужить материалом для обворожительной улыбки. Скорее, вышел звериный оскал. Однако у меня возникли сомнения, что на этой планете водятся такие опасные звери. Я вздохнул. Это было непросто осуществить при отсутствии лёгких, бронхов, трахей и голосовых связок. Тем не менее, я научился имитировать визуальные проявления абсолютно всех человеческих эмоций. Мне нравилось походить на них. Однако я опасался полной идентичности, страшась в таком случае позабыть, кто я есть на самом деле.

Тот странный образ, те очертания, которые на данный момент имело моё низшее по вибрации и самое плотное из тел не были обусловлены никакими причинами жизненной необходимости. Вместо ушей я мог слышать и кончиками пальцев, вместо глаз – видеть кожей. Вероятно, наша раса приобрела наружность подобного плана от собственных древних предков, строение которых подчинялось задачам выживания и функционирования вида. Тогда нос, зубы, язык и прочие физические атрибуты ещё имели смысл, но с тех пор минули эоны веков, – размышлял я, объясняя самому себе такую высокую степень визуального сходства меж жителями заметно разнящихся меж собою удалённых вселенных.

Проделав долгий путь эволюционного развития в разных формах – я смутно припоминал фазы перемен состояний – наши души вновь возвратились к варианту компактных физических конструкций. Внутреннее содержание наших тел изменилось коренным образом, но визуальное соответствие с обликом прошлых тысячелетий было сохранено, по всей видимости, как напоминание о замкнутости циклов, о нескончаемости вечного движения по уходящей в безграничность спирали, где каждая точка расположенного выше витка лежит на одной оси с некоей точкой витка низлежащего, и, в определённом плане, имеет ряд тождественных с нею черт. К тому же, даже самая материальная из наших оболочек была весьма пластична и могла быть подвергнута любым метаморфозам в связи необходимостью. Я полагал, это качество довольно редко использовалось, так как практически любые задачи, которым мы посвящали себя, могли быть решены в состоянии развоплощённого сознания. Тела нужны были лишь для контраста, дабы существовало контекстуальное поле ситуаций. И не более того. Но здесь, на Земле, физическим формам отводилась куда большая роль. Они были и инструментом деятельности, и качеством восприятия, и мерою оценки. Назначение тел мнилось столь многообразным! Тела чувствовали. И, что сперва показалось мне странным: слой низшего плана, которым являлась физическая оболочка, оказывал весьма значительное влияние на слои плана более тонкого. Я видел это своими глазами: когда один человек касался рукою другого, а трепетала… душа. Вероятно, здесь дело было в медиаторстве астральной оболочки. Вот в чём состояло глубинное отличие наших цивилизаций и миров. Эти энергетические сферы в нас развились по-разному: мы не испытывали много, чему открыто человеческое сердце. Наша цивилизация и её путь – получение абсолютно объективных знаний без их искажения субъективной оценкой восприятия. Проще говоря, у нас не было чувств, но развились последовательность и логика. Вместе с тем наша логика во многом могла показаться иррациональной представителю рода человеческого. Мы руководствовались Абсолютной Закономерностью в каждом своём проявлении, то есть подчинялись высшим духовным канонам нашей Вселенной. Но не из-за особых моральных качеств мы следовали этим путём. Мы просто были такими от Сотворения. Не более того, не менее.

…Заметив вдруг, что измышления мои увели разум далеко от изначальной отправной точки, я усмехнулся. Что же, я стал мыслить непоследовательно, сплетая причудливую нить из многоцветных волокон, переходя с темы на тему, почти как… человек в собственных размышлениях. Жаль, что человеком я был только «почти». Но за этим нехитрым словом из пяти букв притаилась целая пропасть несоответствий, отделяющая нас от них. Бездна, заполонённая до края смехом моего жестокого Творца, предначертавшего судьбу нашей расы. И Он, как мне казалось, совершенно ни в чём не раскаивался.

Глава VI Возвращение света

В мутном небе размывчатый контур месяца едва просвечивал сквозь плотную текстуру туч. Если б я был одним из сынов Земли, мне должно быть, стало бы неуютно на холодных гранитных ступенях у тёмной как нефть воды. И от заупокойных стонов ветра замирало бы сердце и стыла кровь в жилах. Я пытался представить свои ощущения, будучи одним из них, отпрысков планеты океанов. И, почудилось, будто бы мне удалось это осуществить. Чувство собственной неприкаянности и одиночества в очередной раз накрыло мой мятущийся дух студёной волною. Три дня в диалоге с собственными сомнениями. Но долее я не пробуду здесь и минуты, – твёрдо заявил я сам себе. И решительно поднялся, вознамерившись пойти к Мигелю, как единственному, кто мог меня ждать в этом чужом, но всё же таком безнадёжно прекрасном мире.

…Мой ученик спал. Я бесшумно опустился в кресло подле его кровати. О, как велик был соблазн подсмотреть его сны! Тем не менее, я сдержался. Сейчас я чувствовал себя одним из заблудших духов, что, привязавшись к материи, никак не могут покинуть нижние сферы Земли и скитаются меж живыми, жадно следя за каждым их шагом, вторгаясь в миры их сновидений, подпитывая свою слабеющую эфирную плоть от чужих энергетических тел, дабы продлить собственное существование. Таких астральных паразитов я видел вдоволь: они боялись меня. Как и многие подобные им обитатели Порога. Я был чужым, однако, знающим, и потому, опасным. Сильным. Мигель считал меня таким. Но я был слаб. Хранителям, явись они за мною, не доставило бы труда схватить меня. И пусть для землян я казался чем-то богоподобным, я знал, что, по сути, это не так. Я – всего лишь неофит, жалкий, напуганный безысходностью, отступник. Мои способности здесь мнились столь значимыми только оттого, что этот мир находился на ступени развития, подразумевающей господство материи и угнетение духа. Но это всего лишь переходная стадия. Далее последует восхождение и чаша весов сместиться: когда-нибудь людям станет доступно то, что ныне они считают привилегией ангелов.

…Погрузившись в раздумья о небожителях и смертных, я слушал, как с лёгким шорохом ползёт секундная стрелка по циферблату часов, как проезжают за окном редкие машины. Я слушал мерное дыхание спящего юноши, слегка завидуя его способности дышать. Внимательно и сосредоточенно я всматривался в черты его лица. Менее симметричные, в отличие от моих собственных черт, они вместе с тем таили что-то запредельное. Моё тело было безукоризненно правильным, лишённым дефектов: ни шрамов, ни асимметрии, ни пигментации. Тело же моего ученика было иным – хрупким, подверженным постоянным изменениям и нарушениям структуры. Он мог чувствовать боль – боль физическую. А я даже не представлял, что это. Ни один материал на Земле не способен был оставить на коже моей и царапины, не говоря уж о том, чтобы отсечь мне какую-либо конечность, пусть даже и мизинец. Я был полностью неуязвим в этом плане: невозможно физическому объекту нарушить структуру более тонкую, как нет шанса ножу разрезать воздух, поделив его на сектора.

Хранители прекрасно знали о прочности наших особенных тел, поэтому их оружие воздействовало в первую очередь на области энергетические – нижние эфирные, плотно прилегающие к оформленной оболочке. Разрушая их, они могли вызвать и повреждения слоя более материального, дабы предотвратить попытку бегства. А сбегал ли хоть один адепт прежде?.. Я осознал, что ответом на свой же вопрос не владею. Проклятье… я опять думал о Них. Это непрестанное ожидание конца измотало меня. Я чувствовал, что выдыхаюсь. Сколько ещё ждать?.. Предугадать я не мог.

…Мигель повернулся во сне. Я замер, подумав, что он проснётся. Моё присутствие могло его испугать, чего я никак не желал. Хотя… может я и заблуждался. Нет, discipulus meus не боялся. Он знал, кто я и что я. Ни моя своеобразная наружность с душком потусторонщины, ни те скрытые от очей человеческих вещи, что я позволял видеть ему, не затуманивали ясность светлого взора. Мой ученик был верен избранному пути и желал Истины. Жаль только, что с проводником он ошибся…

…А, тем временем, Солнце нехотя взбиралось на небосклон, будто преодолевая невероятно крутой подъём. Дымчато-серое небо слегка прояснилось и гиацинтовый луч, скользнув меж оконных рам огненным лезвием, озарил моё меловое лицо. Я протянул ладонь утреннему предвестнику света. Моя мертвенно-белая кожа от касаний его сделалась золотистой. Заворожённый, я любовался эти зрелищем, следя, как дробятся и отражаются сверкающие нити в моих длинных когтях, к собственному удивлению, даже и не заметив, что Мигель проснулся и наблюдает за мной. Пожалуй, мне стало неловко: ведь я собирался уйти ещё до рассвета, дабы не застать его пробуждения. Я ждал неизбежных расспросов о том, что я здесь делаю в неурочный час, но их не последовало. От чтения же мыслей я заведомо отказался, уважая право молодого человека на личное пространство.

Мой ученик просто, молча, смотрел на меня, так, как наблюдают за восходом Солнца. И всё. Я прекратил играть с бликами и благообразно сложил руки на коленях. Моё красноречие меня покинуло. Какими же странными были эти ощущения. Я мог прочесть и мысли и чувства, но не хотел! Это ведь даже забавно, когда знаешь… не всё. Остаётся возможность удивляться.

…Я ждал, когда юноша отвернётся или отвлечётся хотя бы на миг, дабы мне ускользнуть, но, будто нарочно, зная это, он не спускал с меня глаз. По неизвестной причине сложившаяся глупая ситуация меня развеселила, и я засмеялся. Мигель вздрогнул, чуть уловимо дёрнув плечами, от моего холодного приглушённого смеха. Указанную эмоцию воспроизводить было не так уж и просто, но я старался, как мог. Опёршись рукою о подлокотник кресла, и опустив подбородок на запястье, я улыбнулся плотно сомкнутыми губами и продолжил неотрывно изучать лицо моего безмолвного зрителя. Он же как-то странно улыбнулся в ответ и отвёл глаза. В следующий за тем миг меня в комнате моего ученика уже не было. Лишь потоки золотистого света, преодолев границу горизонта, сверкающим расплавом хлынули сквозь полупрозрачный тюль, стирая след моего недавнего присутствия, будто предрассветный сон.

Глава VII Антропоморфизм

Я стоял на крыше. Мне доставляло неизъяснимую отраду наблюдать город с высоты. Хмарь вновь сгущалась, и рассеянный свет причудливо играл на барельефах темнеющих облаков. Я думал о том, как же неописуемо стал дорожить вот этим многоголосым мегаполисом, синей планетой возле жёлтой звезды, миром, приютившим меня и своим учеником, упиваясь каждым оттенком чувства, переживаемым мной будто впервые, хотя я уже более восьми сотен лет обитал здесь. Но столь красочно ощущать эмоции я научился только сейчас: все предыдущие воплощения и память о них пришлось заархивировать, следуя распорядку, заведённому в данной Вселенной, дабы восстановить в прежней чистоте свою изначальную Индивидуальность – стать вновь таким, каким некогда я явился в этот мир. В противном случае мне не удалось бы вернуть свою материальную оболочку – тело. Таков был Закон. В исконном же образе обретался я в этих краях уже около года, большую часть времени проведя в медитации, путешествуя по тонким планам затейливой малоизученной планеты, и по частям собирая себя в единое целое.

…Я стоял на крыше. На самом краю. Ветер нашёптывал мне весьма занятные истории, но я не слушал его. Я был взволнован, но не мог точно истолковать почему. Необъяснимого в моём поведении становилось всё больше, понимания – всё меньше. Путеводная нить Ариадны выскользнула из моих цепких ладоней, и теперь я растерянно озирался вокруг, шаря по стенам лабиринта в поисках зацепок. Хотя нет. Я сам выпустил эту нить, освободившись, тем самым, от ценного, но довольно тяжкого груза всезнания. Я не предвидел больше события, не различал мысли за масками лиц, не ведал срока, когда придут Хранители, не понимал, что твориться в душе Мигеля, да и что происходит в моей собственной душе, я уже не знал наверняка.

…Опять этот острый, как лезвие бритвы, взгляд восстал исполином на пропастью моего беспамятства. На сей раз, моё воспоминание стало более развёрнутым и дополнилось ещё и контурами лица. О, Боги… ни у одного из адептов – ни у одного – не было черт более антропоморфных. Он был здесь, и Его схожесть с людьми – отнюдь не простое совпадение. Его очи видели этот мир, Его стопы касались осенних листьев… Как, когда, зачем?!.. И что это за выражение лица? Усмешка?.. Тающая в шорохах осыпающихся прахом звёзд…

Всё внутри у меня похолодело. Выдохнув в бессилии и слегка качнувшись над бездной, я упал вниз. Я не терял сознания, но в сознании всё же не находился. Я совершенно не мог ни вспомнить, ни представить, как пролетел двадцать три этажа до земли. Да и сам момент свидания с ней мне не запомнился. Я рухнул лицом вниз, с высоты на асфальт. Интересно, как это смотрелось со стороны? Такой была моя первая мысль по возвращении в себя. Видимо, эффектно, – немедля пришёл я к выводу.

…Кто-то неустанно теребил меня за плечо. Я тяжело приподнялся на руках и огляделся. Это был Мигель. Испуганный и бледный. Ах, да, крыша его дома… Но как он… Я не успел закончить своих смутных раздумий. Сознание, подёрнутое пеленой, всё никак не прояснялось, и я мало понимал происходящее. Сколько вокруг людей, – отметил я про себя, туманным взором обведя собравшуюся толпу, галдящую и изумлённую. Зачем они меня снимают, что пытаются запечатлеть? – озадачился я мигом позже, инстинктивно по-человечески щурясь от проблесков фотовспышки одного из очевидцев. В любом случае эти потуги зафиксировать нечто диковинное были тщетны: фото и видео вряд ли вышли бы успешными – я ведь представлял собой ходячую электромагнитную аномалию, создающую значительные искривления пространства, особенно когда я плохо себя контролировал.

Наконец, собравшись с мыслями, я решил встать. Discipulus meus поддерживал меня под руку. К чему это? Видимо, пытался помочь мне подняться, – заключил я. Юноша дрожал, напряжённо стиснув моё предплечье. Я отрешённым взором смотрел куда-то сквозь пространство. Всё было таким расплывчатым, словно потёкшая акварель, но моя рассеянность вовсе не являлась следствием падения или травм. Лишь признаком того, что сознание ещё не до конца возвратилось в плотную оболочку. Частично я был вне и частично – внутри. Я видел не то людей, не то иных существ из других реальностей. Живых и мёртвых. Непроявленное и проявленное – всё смешалось. Мигель шептал мне, кажется, на латыни… или на санскрите, что нужно уходить. Я что-то сказал в ответ, но мой ученик меня не понял. Я выбрал не тот язык. Слишком древний, смытый океаном со страниц истории. Юноша его попросту не знал. Не помнил. Я ошибся. Да что же это со мной… Я стоял, не шелохнувшись, и все попытки молодого мага увести меня прочь от любопытной толпы ни к чему не вели. В конце концов, я всё же опомнился.

Скорая помощь, спешащая по чьему-то расторопному вызову, на деле оказалась не слишком и скорой. Я заметил её белый, исчерченный алыми крестами корпус ещё за два квартала. Тревожный же вой сирены услышал и ещё ранее того. Мне не хотелось ни с кем объясняться и ломать их устоявшееся мировоззрение очевидностью фактов. Я знал, каково это, когда в столпах твоего пантеона истин появляются трещины, а затем тебе на голову неотвратимо падает каменная крыша собственной безоговорочной веры. Никому бы не пожелал такой пытки. Потому я благоразумно решил переместиться куда подальше, прихватив и Мигеля с собой. Очаровательно и немного растерянно улыбнувшись моим зрителям во все зубы, сколько их у меня было, что заставило стоящих рядом ко мне отшатнуться, а особо восприимчивых вскрикнуть, я исчез из их поля видения. Рассеявшись, будто мираж в пустыне, к которому неосмотрительно подошли слишком близко.

Глава VIII Лики Красоты

Я давно облюбовал один парк на окраине городской черты, видимо, за его безлюдность и дикость. Это был настоящий лес. С изумительным аккуратным озерцом в своих пределах. Мне вообще нравилась вода с её переменчивым живым характером. На моей родной планете водоёмов не было. Как не было и атмосферы, деревьев и вообще любых живых форм, кроме нас – адептов в материальных телах или развоплощённых сущностей. Полнейшее единообразие. Наше светило в пору своей молодости нещадно метало свои огненные стрелы в каменистую поверхность, лишённую газового слоя, а в преклонных летах довершило процесс, раздувшись и приблизившись так, что весь горизонт представлял собой пылающее зарево, а ландшафт обратился в чёрную обугленную пустыню. Однако на закате дней бурный нрав своевольного солнца сменился: оно сжалось, и последние несколько тысячелетий, как и подобает благовоспитанному старцу, медленно тлело голубовато-белой крупной звездою, делая восходы и закаты довольно причудливым зрелищем, пока, наконец, исчерпав силы и пройдя свой материальный и духовный эволюционный путь, не угасло совсем. В наших краях тогда воцарилась вечная ночь. Я всё это помнил. Я помнил… свою тоскливую родину – ведь теперь я знал о смысле данного понятия.

Мы с моим учеником, скользнув сквозь червоточину, оказались как раз у водоёма, на его пологом, мягко спускающимся к воде берегу. Мигель был изумлён, так как раньше я никогда не переносил его через порталы в пространстве, которыми была испещрена Земная атмосфера, как сочный плод ненасытным червём. Хотя и сам юноша прекрасно владел теорией подобный путешествий. Но только теорией.

Я сел напротив едва вздымающейся от ветра сверкающей глади, обхватив колени своими бледными тонкими руками, обтянутыми подобием митенок [17] из материи чёрного цвета по виду напоминающей плотный атлас или латекс. Заканчивались эти так называемые перчатки значительно выше локтя, а с нижнего же конца увенчивались клиновидным краем, оставляя пальцы и ладони, лишённые линий, обнажёнными. Я ранее никогда не обращал внимания, во что одет, сымпровизировав своеобразный костюм из самых плотных по текстуре энергий при материализации собственной формы. Моё облачение напоминало, скорее, платье, нежели что-то ещё из предметов земного гардероба: опускающееся до пола, плотно охватывающее тело одеяние без рукавов, чёрное с матовым блеском. До плеч же почти доходили перчатки, оставляя на виду полоски белоснежной кожи не более сантиметров десяти. Тонкую талию обрамлял серебряный пояс с затейливым узором – объёмным и многоплановым, отражающим символы моего Посвящения. Ноги также были плотно обтянуты материей. Ниже колена эта материя переходила в некоторое подобие тканевой обуви или гольфов, подобно митенкам на руках, завершающихся заострённым краем, оставляя притом открытыми подошву и пятку. Каждая деталь моего экстравагантного наряда была испещрена причудливыми, однако, строго прямыми линиями, которые можно было бы сравнить со швами. В каждой такой линии языком сложной символики отражались внутренние изменения, и рисунок этих линий всякое мгновение становился иным, меняясь незаметно для человеческих глаз, будто подвижное покрывало воды, или очертания созвездий за тысячелетний срок.

Само по себе наличие покрова в виде одежд являлось символом, ведь обусловленной внешними факторами необходимости в том не было: только метафора, означающая оболочку, наподобие скорлупы, что заключает в себе суть. Ближе к понятию второго слоя кожи, нежели элементов гардероба. Вместе с тем визуальное сходство с вещами в человеческом мире всё ж отнесло бы эту подвижную «ткань», затягивающую моё тело сверху донизу, к костюму.

…Мой ученик, опустившись рядом на пожухлое покрывало травы с любопытством и некоторым недопониманием наблюдал за тем, как я внимательно изучаю своё облачение, сосредоточившись в данный миг на левой ноге. Я взглянул на Мигеля, и он сразу же отвернулся, будто бы всё это время глядел на зыблющуюся поверхность озера, а не следил за моими нелепыми действиями. Люди часто так делают. И это весьма… забавно. Я улыбнулся. Юноша медленно повернулся и улыбнулся тоже. Несколько секунд я пристально смотрел на моего ученика, пока он не спросил, в чём дело. Тогда я задал вопрос, на моё усмотрение, весьма простой и доходчивый. Однако, выслушав меня Мигель сделал вид, будто не понял, о чём я толкую: лицо молодого человека отразило смятение и недоумение. Тогда я повторил второй раз, всё так же неотрывно глядя ему в глаза, хотя, думаю, повторяться не было нужды: мой juvenis alumnus и в первый раз понял, что я имею в виду. Так вот я спросил, красив ли я. Я знал, что понимание красоты субъективно. Именно субъективность термина и делала его интересным для меня. И всё же, несмотря на личностную окраску, которую каждый индивидуум придавал означенному качеству – качеству красоты – меж людей существовали некоторые общие универсальные нормы, её определяющие. Именно о них я и спрашивал. По моему мнению, я вполне мог им соответствовать, но у меня всё-таки оставались сомнения на сей счёт. Вместе с тем я был правильно сложен, гармоничен, высок, строен, все пропорции были соблюдены до мелочей, а симметричность в парных частях тела доведена до идеальности. Я был совершенен, невзирая на специфичность оттенка кожи, цвет глаз и экстравагантность причёски. Но вот красив ли? Однако, раз Мигеля не смущали вышеперечисленные особенности, и оказать влияния на его оценку не могли, мне хотелось услышать подтверждение или опровержение собственной гипотезы. И я ждал ответа с полной серьёзностью. Мой ученик, ещё более смутившись от моего бдительно-настороженного внимания, как-то неестественно посмеиваясь, ответил, что я слишком высокий и тощий, к тому же, моя бледность добавляет мне сходства с призраком. Пару секунд я сосредоточенно размышлял, хорошо это или плохо. Затем, понял, что, вероятно, юноша пошутил.

«…А знаешь, Мигель, в моём мире не было такого понятия как Красота. Представь, мы понятия не имели, что это, так как нам не с чем было сравнивать. Красота рождается лишь в контексте, иначе она не существует. Все адепты Храма – все абсолютно из нашей расы – никогда не имели изъянов конструкции. Демиург создал нас равноценными. И его последующие персонификации, сходя до Верховного Иерофанта Цитадели…» Я запнулся на полуслове. Но, взяв себя в руки, всё же решил закончить предложение: «…одинаково совершенны. Ваш мир же функционирует иначе. У вас есть более или менее оформленное понятие о красивом, но, наряду с ним, существуют и уродства, которые проявляются в физической неполноценности и неспособности выполнять базовые функции: к примеру, отсутствие или поражение органов, их видоизменённая форма. Совместно с приятными ароматами существуют отвратительные запахи гниения и тлена, мелодичным звукам противопоставлены иные, резкие и невыносимые для слуха. Хотя сами по себе ни звуки, ни запахи, ни формы не имеют объективной оценки. Оценивает их человек, создавая категории и дробя явления на сектора в зависимости от их мнимого великолепия.

И ты так и не ответил на мой вопрос».

Я умолк, ожидая услышать мнение своего ученика на счёт меня. Однако юноша, запинаясь, проговорил, что ему трудно судить о моей красоте. Мне было не ясно, в чём суть подобной дилеммы. Но, спустя пару секунд, он продолжил, завершая свою мысль, сказав, что, во-первых, я – его Учитель. А, во-вторых, в их нынешнем обществе мужчинам не принято оценивать друг друга – это считается вульгарным. Я был глубоко поражён подобным заявлением и невозмутимо парировал его тем, что я – не мужчина.

«…У меня ведь вообще нет какого-либо определённого пола. Могло статься, что подобное качество люди отнесли бы к понятию андрогинности. Ты озадачен, ученик мой? Что здесь такого? В нашей цивилизации разделение полов отсутствовало изначально. В том никогда не было потребности: такие, как мы, не нуждаются в созидании биологических форм с использованием перекрёстного генетического материала. Это издержки вашего мира: тела людей изнашиваются и дряхлеют, оттого был введён в оборот процесс рождения и воспроизводства форм, дабы обеспечивать души физическими пристанищами. И каждый раз эти формы меняются. Наши же оболочки нельзя в полной мере назвать материальными – это иной уровень существования, подобно сгущению и разряжению газа. Если газ охладить до низкой температуры, он становится жидким или же твёрдым, в зависимости от частоты колебаний и степеней свободы молекул. Если снизить частоту вибраций эфира, он приобретает консистенцию более плотную. Однако эфир не является веществом. Даже переходя на стадию сгущения. Потому мы не умираем – умирать в нас просто нечему. Ничто не разлагается, не гниёт, не тлеет. Эфир пластичен – он просто меняет форму и частоту вибраций. Оттого наши тела способны иметь разнообразные внешние очертания в зависимости от этапа развития, на котором мы находимся. Они достаточно пластичны для того. Быть громадной звездой или небольшим компактным созданием, как я сейчас – не имеет значения. Как видишь, половая дифференциация тут совершенно излишня: обретаясь на одной ступени развития иметь разнящиеся меж собою тела мужской и женской конституции? Зачем? Адепты и иерофанты, каждый из нашей расы всегда ощущает взаимосвязь с другими и, в некотором роде даже, тождество – равнозначность оболочки также способствует этому. Нет зависти, что кто-то лучше тебя: правильнее, сообразнее… Нет гордыни, что ты лучше кого-то. Это не означает, однако, что мы все полностью идентичны, как набор оловянных солдатиков. Ведь среди нас существует вариация функций и разница частотных характеристик в зависимости от выполняемых задач. Эти различия проявлены и в некоторых визуальных дифференциациях. Каждый совершенен и каждый уникален, как и его назначение. Упрощая задачу представления, скажу, что сложением практически все мы одинаковы, но вид и цвет глаз, оттенки кожных покровов и волос разнятся меж собою. Нужды же в различиях более значимых, как то первичные и вторичные половые признаки, нет.

К слову говоря, одна из последовательных эманаций Непроявленной Воли – тот преобразующий материю принцип, что вы зовёте Творцом, Демиургом или Богом, также является андрогинным. Однако в вашем мире Его нисходящие эманации разделились на «мужские» и «женские», расщепляясь таким образом и далее, дойдя до оформленного материального мира. Однако в нашей Вселенной этот путь был пройден иначе.

Но возвращаясь к истоку беседы – понятию о Красоте. Так что же это, если не совершенство? В чём её потаённая суть? Меня занимает данный вопрос, так как, наблюдая людей, я сделал выводы, что их представления об этом нечто во многом иррациональны. Порою существенные отклонения от нормы функционирования организма проходят незамеченными и особь, вопреки очевидности, признаётся красивой. Я никак не могу осознать смысл такого несоответствия. Вероятно, виной тому некие социально-культурные предпосылки, хотя и они не всегда прослеживаются в подобных случаях. Но более всего меня поражает субъективность оценки одного и того же объекта разными людьми: они могут расходиться до полной противоположности! Не смотря на схожесть внутреннего строения и систем секреции, так как многие эмоции определяются на уровне ферментативных реакций, невзирая на в целом согласующиеся характеристики тонких тел, один считает объект уродливым, а другой тот же объект прекрасным. Вот очередная из загадок, что преподносит ваш чувственный мир».

Я прервал поток своих красноречивых размышлений и взглянул на своего ученика, размышляя о субъективности Красоты. Глаза его, пожалуй, можно было назвать прекрасными: светлые, зеленовато-голубого оттенка с контрастным тёмным ободком по краю радужки, они выглядели весьма необычно в сравнении с большинством виденных мною среди людей. Чёрные тонкие брови, слегка опущенные длинные ресницы, подчёркивали их задумчивое, даже, несколько лиричное выражение. Однако выражение это могло изменяться, в зависимости от внутренних переживаний обладателя. У меня же самого глаза были однотонными, без выделенной радужной сферы или области зрачка, угольно-чёрные, с лёгким матовым блеском. Брови, ресницы и любая иная растительность на лице, отсутствовали. Тем не менее, придавать оттенки эмоций выражению глаз я научился, копируя мимику людей.

Я продолжил рассматривать внешность Мигеля. Прежде, я не обращал на то значительного внимания, сосредотачиваясь больше на энергетических оболочках и их оттенке, но сейчас меня заинтересовала данная особенность.

…Черты лица моего ученика были, скорее, аристократичны, нежели мужественны, нос прямой, без малейшей горбинки, красиво очерченные скулы, заострённый подбородок. Волосы цвета воронова крыла, длинные и гладкие, с лёгким переливом как у шёлка, плавно струились на спину, скрывая её до лопаток. Ростом юноша был относительно не высок, сложения стройного, однако не худощавого. Ладони у него были узкие, пальцы изящные, кожные покровы светлые, с лёгким синеватым флёром. Вместе с тем его и моя бледность разнились меж собой невероятно: его бледность имела едва уловимые градации цветов, которые угадывались и в тонких бескровных губах Мигеля, и во впалых щеках, и в каждой малейшей чёрточке лица, осеняя трепетным дыханием жизни всё его существо. Моя же бледность была белоснежностью мрамора – безжизненной и холодной.

Я перевёл взгляд на серебристо-серое зеркало воды. Нет, я не был похож на живого. Равно и на мёртвого не был похож. Совершенный, но… лишённый хрупкости человеческой красоты. Мне никогда не стать одним из них. Не быть в их глазах… красивым. Различия меж нашими в чём-то похожими системами мироустройства всё же слишком велики.

Вероятно, я сделался печален, размышляя о подобном: я так вжился в образ, что многие эмоции в лике моём начали отражаться спонтанно. Discipulus meus взирал на меня с тревогой и участием. Интересно, о чём он думал? Может быть, моему ученику стало меня… жаль?

«…Земная красота тленна и, тем не менее, вечна. У каждого мгновения и каждого предмета в этом мире есть шанс на бессмертие, Мигель». Я говорил очень тихо, едва перекрывая своим голосом шёпот ветра в бурых, скорчившихся в последней муке агонии, листьях. «…каждый человек располагает возможностью познать Нетленность собственного Бытия, обрести нерушимость своей божественной Индивидуальности… каждый… не зависимо от степени своего совершенства. Этот путь открыт для всех: любой из вас может в итоге взглянуть на мир… глазами Его Верховного Создателя, слившись с экстатическим ритмом дыхания Вечности.

…А мы… Мы исчезаем бесследно. Так, словно нас не было и не будет…

…Таем, словно апрельский снег, не успевая коснуться земли, паря в тёплом воздухе лишь долю мгновения. Сгораем в блеске всеохватного величия Абсолюта, рассыпаясь до Пустоты.

…Сотворивший нас не дал нам этого шанса – познать нечто большее. Лишь ненасытное чрево Зыби завещано подобным мне, как последний рубеж Бытия.

…Мигель, я… так хочу… бессмертия, доступного вам, смертным».

Я, не мигая, смотрел на своё отражение в серебряном блюде пруда. По моим белоснежным щекам текли слёзы. Слёзы… да, я мог сотворить даже это, мог… плакать… как они, хотя лицо моё при том делалось каменным и безразличным. Слушая шёпот облетелой листвы, я буквально кожей ощущал смятение моего ученика. Ведь он привык считать меня всеведающим и сильным. Пришедшим из недр несчётных миров мудрым странником, закалённым в пути. Ныне же, видя мою слабость, Мигель не знал, как ему поступить. Замерев, будто боясь шелохнуться, он безмолвно следил за мной. Но я… явно чувствовал напряжённую вибрацию струн его души.

Медленно опустившись на покрывало увядшей травы, я склонил голову на колени своего ученика, который не смел ни оттолкнуть меня, ни утешить. Мои слёзы были так холодны, что, стекая по щекам, застывали, обращаясь в ледяную пыль – снежный пепел. Я лежал недвижно, словно каменное надгробие, и сам взгляд мой будто окостенел. Сознание, измождённое вопросами без ответа, размывая границы, выпорхнуло из отведённых рамок, своими крылами объяв и миниатюрное озерцо, чья гладь стала ровною, будто она из стекла, и, роняющую последнюю листву, рощу, и пыльный и суетный город, и весь этот неохватный, торжественный в великолепии своей неуничтожимости мир, вливаясь в океаны безмолвия за чертой самосознания.

Глава IX Антакарана [18]

…Когда я очнулся, было уже темно. Я по-прежнему лежал, опустив голову на колени Мигеля, чувствуя, как медленно онемевшим пальцами он гладит прямые колючие пряди моих волос. Должно быть, discipulus meus замёрз: в осеннюю пору ночи стылые и ветреные. Да и моё тело, подобное сухому льду, только усугубляло ситуацию, разливая вокруг себя потоки нездешнего холода.

Сомкнув и размокнув веки, я поднялся. Однако юноша даже не вздрогнул. Лес вокруг, склонившееся к земле разнотравье, ресницы Мигеля, его волосы – всё было расчерчено серебрящимися в блеклом лунном свете узорами инея. Взгляд моего ученика был тусклым и отрешённым. Функционирование его физической оболочки было нарушено длительным воздействием пониженной температуры, эфирное тело существенно ослаблено, астральное – истощено. Я склонился к неподвижно смотрящему во тьму молодому человеку и поднял его на руки. В тот момент сознание покинуло свой измученный остов: оставленное разумом тело на моих руках обмякло, словно брошенная кукловодом марионетка.

…Я отнёс молодого мага к нему домой. Если б я пришёл в себя часом позже, его было б уже не вернуть: душу Мигеля его охранители бы мне не отдали, а забрать её у них силой я хоть и мог, но вряд ли посмел бы: ко мне и так отнеслись слишком доброжелательно, позволив остаться здесь. Кроме того, нарушать чужие сакральные законы я не привык. Но антакарана осталась цела, и потому я способен был всё исправить без вреда.

Довольно скоро юноша пришёл в себя. За окном едва брезжил рассвет. Мой ученик поднялся, огляделся, прошёл по квартире, будто пытаясь вспомнить произошедшее, и как он здесь очутился. Мигель меня не видел. Но я наблюдал. Спустя некоторое время он вновь возвратился в комнату и, присев на краешек кровати, закрыл лицо руками, почти беззвучно заплакав. Его тихий плач, похожий на немую молитву безразличным небесам, был пропитан такой болью, что мне стало совершенно невыносимо видеть это. Мне казалось, будто юноша оплакивает вовсе не свои страдания, но мои. Оплакивает мою потерянную душу, иссушенную и обречённую.

…Я бродил по хмурому городу, утопая в нём, как в трясине. Я ничуть не опасался, даже после выходки с прыжками по крышам машин и своего падения с высоты, что на меня обратят внимание, кроме ставшего уже стандартным недоумения по поводу моей экстравагантной наружности. Самый лучший способ затаиться, как я понял – держаться всегда на виду. И я следовал этой простой истине.

Блуждая по мокрым улицам, я снова пришёл к мысли о возвращении в свой мир, к немым стенам Цитадели, ревностно охранявшей свою самую туманную и непостижимую тайну. Но я боялся. Боялся Их – безразличных, абсолютных в собственной непогрешимости, Стражей. Точнее того, что ждёт меня, попадись я Им в руки. Зыбь… омертвение самой души, потеря последней возможности на возвращение и возрождение. Её голос звучал в моей голове, хотя был нем и беззвучен. Он звал меня. Днями и ночами он звал меня в свои постылые объятия. Нестерпимо и неотвратимо. Я ненавидел Зыбь. Всеми фибрами своего существа, как только умел. Отвращение моё к этому колодцу безвременья, лишённому дна, было воистину велико. Хотя ранее, когда я ещё являлся адептом Храма, Зыбь внушала мне лишь бессловесное почтение пред своим всесилием и неизбежностью. Но с тех времён всё изменилось. Я изменился, научившись меж людей страху, смеху и слезам. А, самое главное, желанию быть. Во что бы то ни стало.

Глава X Элементал

Минуло около семи дней, как я без цели скитался в индустриальных лабиринтах мегаполиса. Иногда шёл снег. Тогда я внимательно следил за траекториями плавно вальсирующих хлопьев, просчитывая, куда они опустятся, или, поймав крошечное кристальное чудо в ладонь, в которой оно не таяло, рассматривал затейливую многогранную структуру. Я знал причины и принципы, согласно которым капля воды приобрела ту или иную форму, но всё же научился видеть в снежинках нечто сверх того. Не геометрию кристаллов и их симметрию. Я научился видеть в этом застывшем кружеве его красоту.

…На восьмой день, отрешённо созерцая плавные пируэты зимы, я внезапно ощутил подле себя некое присутствие. Чувство, пронзившее мой разум, было резким, щекочущим и неприятным. Пелена обречённости, рухнув тяжёлым занавесом, затмила для меня Солнце: энергии, что я распознал, принадлежали моему миру. Неужели… вот так всё завершится? Бездарно, не успев и начаться? Однако мигом позже я понял, что существо, опутавшее меня своими бесплотными щупальцами переменчивой пульсирующей энергии, являлось созданием довольно низкого плана. Это был элементарий, не имеющий даже зачаточного самосознания. Я стал рассеян, раз сразу не понял, в чём дело. Видимо, страх пред встречей со Стражами Истины довлел надо всеми моими размышлениями. Ещё секунду спустя я догадался, кто притащил эту сущность сюда.

«Мигель!..» Мой ученик вздрогнул и обернулся, рукою задев восковую свечу, коптящую на столе. Она упала, и грязно-желтый воск растёкся бесформенным пятном, запачкав манжету белой рубашки устаревшего кроя. О, на сей раз, я был зол не на шутку. Ведь я запретил ему, СТРОЖАЙШИМ ОБРАЗОМ запретил! Как посмел он преступить чрез моё слово? Как отважился на такое?

…До встречи со мной, discipulus meus достаточно практиковал магию и имел неплохую осведомлённость в сфере демонологии, хотя и был молод по человеческим меркам. Он даже умел приручать и использовать в своих целях примитивных земных элементалов – низших духов, лишённых собственного развитого сознания и представляющих собой стихийные силы. Я научил его большему. Куда большему. Показал, как распоряжаться тонкими сферами с достаточной долею свободы. Мне это казалось совсем не сложным. Однако на практическом примере я решил разобрать ситуации наиболее трудные, неосмотрительно совместив несколько задач в одну: взаимодействие различных миров, выстраивание перемычек меж вселенными, когда это допустимо, а также внепространственную связь всех существ единого мироздания. Всё вышеперечисленное я без зазрения совести продемонстрировал и объяснил на примере мира собственного и мира людей. Однако я никогда не доводил процесс до конца, предусмотрительно завершая эксперимент до достижения критической отметки, и уж тем более не притаскивал всяческих тварей сюда, распахивая «форточки» в столь опасные для человека области как моя Morati. Ведь для понимания сути явления хватало и полуфаз. Я и помыслить не мог, что мой ученик дерзнёт поступить подобным рискованным образом. Хотя… Но что свершить такое ему в принципе удастся – вот уж чего я точно не представлял! Элементарии иных миров зачастую весьма опасны и враждебны, особенно если оказываются в чужеродной среде. С таким же успехом можно попытаться вытащить крокодила из воды за хвост. Нелепо и безрассудно! Элементал моей Вселенной, привлечённый в чуждый ему мир, обладая притом наибольшим энергетическим сродством со мной, нежели с какой-либо иной сферой или существом Земли, буквально прошёл по моим следам: будто стальная стружка, тяготеющая к магниту. Он нашёл меня. А это значит…

Пару секунд я не находил слов дабы выразить своё негодование по поводу поступка моего ученика. Юноша же, тем временем, медленно поднялся из-за стола, обернувшись ко мне. Он был бледен, как мел, но улыбался. Непростительная беспечность!.. Я, сложив руки на груди, и приняв вид отрешённый, но серьёзный, заговорил первым, спросив с холодком в интонации: «Твои объяснения? Я жду». Мой голос звучал спокойно и ровно, хотя в груди пурпурным заревом бушевало пламя почище геенны огненной. Недопустимая опрометчивость могла стоить и самому Мигелю, и мне по более жизни. Наверное, почувствовав моё настроение, юноша перестал улыбаться: лицо его приняло сосредоточенный вид. Чуть дрожащим голосом мой juvenis alumnus тихо ответил, что искал меня, и иного способа у него не было. Элементарии его родной планеты были в данном деле непригодны: они не могли меня «учуять». А вот низшие духи моего мира для этой задачи вполне подходили. Молодой маг не учёл лишь одного, хотя, видно, просто не подумал о том: притащив такое существо сюда, он, можно сказать, указал пальцем всей моей Вселенной на то, где меня следует искать – и время, и место. Мы ведь связаны с каждым созданием своего мира. И связь эта прочна. Я так долго путал следы в многомерной пространственно-временной сетке мирозданий, и всё пошло прахом из-за одной глупой человеческой оплошности! Я вдруг ясно представил себе безучастные глаза Хранителей и то, как медленно под моими ногами разверзает своё ненасытное жерло Зыбь. Моя ненависть к ней была беспредельна. Как и мой страх, что свирепым псом терзал останки благоразумия, обгладывая их, словно окровавленную кость. Внезапно я ощутил внутри себя жгучее и бесконтрольное чувство, что уподобилось расплавленному металлу, выплеснувшемуся за края переполненной изложницы. В том, что этот кошмар, мой самый страшный кошмар, случится так скоро, была и его вина – моего легкомысленного ученика!..

Я чуть склонил голову вперёд, чувствуя во всём теле упругое напряжение, подобно раздразненной, готовящейся к броску гадюке. Миг спустя, я, оскалившись, вцепился своими холодными пальцами в плечо изумлённо раскрывшему глаза юноше, прижав его спиной к ребру столешницы. Последняя из свечей опрокинулась, разбрызгав восковые капли по сторонам, но, тем не менее, продолжила гореть, да и сам стол чуть не перевернулся. Однако опёршись на столешницу второй рукой, мне удалось удержать его в равновесии. Я не до конца осознавал, что творилось со мной в ту секунду. Будто разумная уравновешенная часть моего «Я» стремительно ушла под воду, а на поверхности оказалось то, что я и вообразить не мог. Я ли это вообще? Или кто-то другой, смотрящий моими глазами? Кто-то новый, рождённый здесь, совершенно иной. Тот, кто умеет чувствовать. Способный ненавидеть и бояться. Склонный к заблуждениям. Допускающий ошибки. Я стал абсолютно другим существом. Подобно здоровой клетке, поражённой раком.

…Продолжая скалить зубы, и едва сдерживая желание придушить Мигеля, прежде переломав ему все кости и вырвав все позвонки по одному, я едва процедил сквозь плотно сомкнутые челюсти единственную фразу: «Ты понимаешь, что ты натворил?!» В ту пору мне было не до литературных изысков и изящных объяснений. Если бы я дышал, то, вероятно, от злости бы задохнулся. Discipulus meus, опираясь двумя руками позади себя на плоскость столешницы, дабы не быть опрокинутым на неё, ни мало не опасался смотреть мне в лицо, хотя, думаю, я был страшен – не хуже легиона тёмных гениев. В обсидиановых зеркалах моих глаз плясали янтарные искры бьющегося на свечном фитиле огня, тем самым подчёркивая их холодную мрачную глубину. Правильные черты заострённого лица, сведённые спазмами гнева, приобрели плотоядное выражение, особенно вкупе с хищным, почти, что животным оскалом. За ошибки нужно платить, – стучала в моей голове невесть откуда взявшаяся мысль. Светлые глаза Мигеля, глядящего на меня, лихорадочно блестели, но в целом лик его хранил спокойное, хоть и слегка напряжённое выражение. Время будто замерло меж нами вязкой тягучей массой, застыв льдинками в неподвижности взглядов. Ещё мгновение, всего один жест и я освобожусь от этого невыносимого напряжения. Я убью его.

Зазвучавший в тиши людской голос вмиг отрезвил меня, словно контрастный душ: мой ученик осторожно заговорил со мной. Юноша признался, что после того как я исчез, мысль о том, будто Они забрали меня, не давала ему покоя. Всю эту неделю он почти не спал и не ел, и ни чём не мог думать, кроме того. Моё странное поведение в последнее время, отрешённость, уныние – все в совокупности настораживало и мучило его. Он думал, это из-за Них, что Они где-то рядом, и я скрываю это от него. А ещё… Ещё discipulus meus сказал, что я стал ему очень дорог: не только как наставник, Учитель, но и как отец и как брат.

Я выдохнул и отпустил его. Тьма, охватившая меня с ног до головы своим плотным покровом, отступила, оставив после себя смятение и хаос перепутанных с чувствами мыслей. Я чуть было не совершил то, о чём бы горько сожалел до самой аннигиляции. Неужели я впрямь был способен на такое?.. Нет, я – нет. Но то новое существо, родившееся вместо меня здесь, в колыбели голубой планеты… это существо, кажется, было способно на всё. Как вирус в моём лишённом иммунитета теле, человеческие эмоции достигли чудовищного размаха и численности. Я втрое сильнее испытывал любое чувство, нежели представители рода людского. Это был разрушительный, но необратимый и неконтролируемый процесс. Правда, мои чувствования несколько разнились с тем, что ощущали сыны Земли: они вовлекались в эмоции всецело, я же, участвуя в красочном представлении переживаний, частично всё же стоял в стороне, наблюдая за самим же собой, но не вмешиваясь.

…Скинув иго страха и злости, я, наконец, пришёл в себя. Прозрачные как топаз глаза. Последние конвульсии пламени и прожженный стол. Запах воска и гари. Отойдя к противоположной стене, я плавно сполз по ней спиною на пол, уставившись в несуществующую точку. Мигель без опаски подошёл ко мне и опустился рядом, склонив голову мне на плечо. Я мог причинить ему вред, а он даже не дрогнул. Этот хрупкого телосложения и невысокого роста человек, казалось, ничего не боялся. Даже такого опасного и непредсказуемого гостя, как я. Пожалуй, его смелость превосходила мою собственную. Опрокинутые свечи на столе потухли, и в комнате воцарилась темнота, нарушаемая лишь всполохами фар, проезжающих за окнами машин, да рыжим светом уличных фонарей, который закрадывался подобно вору, по подоконнику, и мягко струился по стенам и потолку. Я слушал, как бьётся в груди сердце Мигеля. И не знал звука, что был бы прекраснее этого метронома жизни. Я так устал… ждать и бояться.

«…Прости меня», – едва слышно прошептал я новую, непривычную фразу, словно пробуя каждое слово на вкус. Странная горечь. Словно запах перечной мяты, резко ударивший в нос. Мой ученик тихо ответил мне, что он сам виноват, и это он должен просить прощения за то, что ослушался моего слова. После нескольких минут последовавшего за тем молчания, Мигель нежданно задал вопрос о том, какая она, моя Morati? Обитель, о потере которой я бессловесно, но глубоко горевал. Одарив его рассеянно печальным взглядом, я заговорил, поведав юноше о своей безучастной, но незабвенной, родине. Я никогда прежде не говорил с ним об Обители. Мне тяжело было воспроизводить эпизоды прошлого, но я всё же переступил сию черту. На этот раз воспоминания не лишили меня сознания, вытолкнув его в леденящие межзвёздные просторы, как бывало прежде, когда я глубоко задумывался о Morati. Возможно, потому что ныне я чувствовал рядом живое бьющееся сердце, участливо отзывающееся на каждый вздох моей израненной души. Я поведал, как сумел о том, о чём мог поведать. А потом мы двое долго ещё глядели на неразличимые людским глазом безучастные звёзды, парящие где-то в дымной вышине подобно недвижным снежинкам.

Мигель так и уснул, уткнувшись лицом в моё ледяное плечо. Я отнёс его в постель, а сам до утра смотрел в окно, на всё то же туманное беззвёздное небо, и мнилось мне, что Зыбь похожа именно на такое небо, на бесформенные мутные тучи, что пожирают светила.

Глава XI Immortalitas [19]

…Утром я опять ушёл. Я оставил Мигелю записку, взяв клочок бумаги с прикроватной тумбы. Проткнув свой палец своим же когтём, я написал серебрящейся подвижною жидкостью, похожей на ртуть, что дальнейшие наши встречи и уроки излишни, что те знания, которые он получил от меня, более чем достаточны для него и для его вполне счастливого и безбедного существования, если мой ученик, конечно, будет разумно распоряжаться силами, контроль над которыми получил. Я слегка лукавил, говоря о счастье постижения, понимая, что во многих знаниях кроются и многие печали. И сознавал я это как никто иной.

Витые линии букв стальными змейками разбегались по белой бумаге и исчезали. Я о том не тревожился: я был уверен, что молодой маг сумеет прочесть даже такое странное послание. Закончив, я внимательно поглядел на чистую, слово снежное поле, поверхность листа, а затем причудливо изогнул его края. В итоге череды манипуляций у меня получилось нечто, похожее на два сцепленных ангельских крыла. Такой я и оставил записку на письменном столе юноши.

…И почему я никак не могу решиться и покинуть этот город? – раздумывал я. – Ведь на Земле хватает изумительных мест, где можно было бы быть. Но этого я почему-то не желал, с жадностью упиваясь урбанистическим пейзажем, блуждая меж заводов на окраине, и следя, как снег укрывает серую вязкую грязь своим чистым, жемчужно-белым сверкающим саваном. Я плакал. Смеялся. Когда никто не мог слышать и видеть меня. Я жил… да, пожалуй, это именно так. И вспоминал.

…Довольно часто я вспоминал Мигеля. А, кроме того, свою родину: мертвенную и мрачную Alma Mater. Выгоревшее солнце. Черный каменистый песок. Арабески на вратах и стенах. Учителя, что посвящал меня, вновь воплотившегося неофита. И… Цитадель. При мыслях о ней воспоминание делалось невыносимым. Тогда… я начинал думать… о Нём – Верховном Иерофанте, нашем хладнокровном Создателе – ибо Он был пламенем, а мы – только бликами. Эта сущность, которой мы поклонялись как Божеству, владела самым вожделенным качеством, которое я только мог вообразить себе – бессмертием, являясь неугасимою свечою, нерушимой Индивидуальностью, Творцом. И вместе с тем как могло статься…

Когда я начинал размышлять о дальнейшем, мне неукоснительно делалось дурно – разум мой покидал границы самой замкнутой из оболочек и уносился в надзвёздные сферы, дабы внимать тихому насмешливому шёпоту древних и вновь рождённых светил. Так проходили дни или даже недели. Я приходил в себя, будучи занесён плотным, много сантиметровым слоем снега. Я поднимался, отряхивал слежавшийся снег, и продолжал свои бесцельные скитания.

…А Хранители всё не шли за моей заблудшей душой. Я даже начал, было, беспокоиться по этому поводу: всё ли в порядке с нашим Храмом, почему Они так долго ищут меня после того, как должны были явиться, по моим предположениям практически сразу после необдуманного поступка Мигеля?.. Сомнения эти множились и плодились во мне с каждым днём, будто ряскою, затягивая озеро моего сознания. Вероятно, я бы лишился сна, если б спал. О, я страдал. Терзался и чувством вины и неизвестностью, и смутной тревогой за мой родной мир. День ото дня, час за часом. И ещё что-то мучило меня, но имени тому я не знал.

…Опустошённые холодные глаза, обжигающая дух усмешка… Его лик представлялся иным, нежели лики всех прочих адептов и иерофантов. У Него были брови, как тонкий росчерк чёрного угля на матово-белой коже, длинные шёлковые ресницы и даже волосяной покров над верхнею губою, по сторонам от губ и на подбородке. Все эти особенности были не характерны для нашей расы. Такое я видел только…

…на Земле…

…Когда я вновь очнулся, уже наступила весна…

Глава XII Картотека человеческих Судеб

Я сидел на краю недостроенной высотки и смотрел на горизонт. Закат омывал небо пурпуром и золотом, безрассудно смешивая цвета, подобно начинающему художнику, не заботясь о том, насколько естественно будет выглядеть нарисованный им пейзаж. Я беседовал с Солнцем, и оно весьма благосклонно отвечало на мои вопросы. Я ведь сам когда-то прожил не одну жизнь звезды, и нам с ним было о чём поговорить. В нашей беседе со светилом не было ничего сверхъестественного: физический масштаб, расстояние, состояние вещества в мире духовном теряют всякое значение. Каждый атом находится в непрерывном диалоге с галактикой на своей частоте. А потому мы прекрасно понимали друг друга.

Общение моё с лучистой матерью Земли длилось с восхода и затянулось до самой темноты. Простившись с Солнцем и возвратив сознание в земные рамки, я спустился вниз с вершины остова строящегося здания по строительным лесам и отправился бродить по ночным улицам. Невзирая на то, что я мало контактировал с людьми непосредственно, я сумел завязать достаточно интересных знакомств в этой Вселенной, болтая о том, о сём со звёздами и планетами, вливаясь в стихии природы, перешёптываясь с легкокрылыми ангелами – существами тонких планов, наделёнными самосознанием, однако не брезговал я и обществом элементариев. Среди всех этих разнообразнейших обитателей мало кто проявлял враждебность к моей персоне: для них я сам был целым миром, таинственным и непознанным. Благодаря исконным жителям этих мест, я проникал в различные сферы и измерения данного мироздания, силясь познать его новым, ранее неведомым мне путём – путём Сердца, пропуская информацию через призму субъективных чувств.

…Увлечённый одной из подобных полуэфемерных бесед, я брёл по стихшему городу. Ночь густой чёрной гуашью затопила улицы, и дрожащее янтарное зарево вспыхнувших ей в ответ фонарей неверными бликами дробилось в подёрнутой мелкою рябью поверхности реки. Я шёл вдоль набережной, предоставив ветру свободно распоряжаться моими мыслями. Он же беспечно уносил их в непостижимые дали. И в те редкие моменты, когда мне удавалось отвлечься и забыться, с головой погрузившись в переменчивую пульсацию жизни, я был… кажется, счастлив? Однако я не знал наверняка, так ли это. Рассматривая в переменчивых отражениях колышущейся воды своё бледнокожее лицо и пробегая вместе с тем быстрым взором по острым прядям длинных волос, так похожих на лучи звезды, я улыбался наблюдающей за мной Луне – моей верной сумеречной спутнице. В последнее время я старательно избегал людей и редко видел их. Вероятно потому, что в каждом человеке мне чудилась мучительная и непостижимая загадка, получить ответ на которую представлялось невозможным, даже пользуясь, как инструментом, самым совершенным и логичным знанием. Демиург был талантлив в искусстве шифрования своих божественных тайн. И я пока, что не мог тягаться с ним на равных в своём мастерстве разоблачения.

Свернув в один из переулков и случайно наткнувшись на вестибюль метро, я, не ведая зачем, спустился вниз: потоки людских мыслей и эмоций хлынули на меня шумным каскадом, окатив с головы до ног, поражая притом своей разнородностью. Я читал каждую душу внимательно и осторожно, наслаждаясь необъяснимой иррациональной человечностью. Меня уже не смущало то, каким зачастую малозначительным вещам уроженцы третьей планеты присваивали глубокий смысл. Возможно, в том и был весь их секрет. Задумавшись, я сосредоточился на паре, стоящей передо мной на эскалаторе. Двое таких несовместимых людей обнимали друг друга: дуэт не комплиментарных, чужих душ, виделся мне, будто сложенные вместе детали паззла, относящиеся к разным частям картины. Заинтересовавшись мотивом их выбора, я, образно выражаясь, беззастенчиво запустил свои тонкие пальцы в голову каждого, прошерстив список переживаний и надежд странной пары сверху донизу и разыскав необходимые блоки данных без особых трудов. Итак. Она: боялась одиночества. Он: хотел доказать своему окружению собственную полноценность, посредством наличия полового партнёра. Прежде я мало обращал внимания на многие поведенческие тонкости людей, а их оказалось так много! Будто шагнув с ярчайшего потока света чистого Знания в непроглядный мрак чувственного мира, я плохо различал предметы, но постепенно моё виденье становилось всё глубже, и очертания различных вещей привлекали всё больше внимания, вызывая желание понять, для достижения какой цели они были созданы изначально. Потому вышеупомянутая пара озадачила меня.

Сойдя со ступеней спешащей ленты эскалатора, я, опустив руки на плечи этих двоих, мягко, но уверенно развернул их к себе лицом, дабы задать один-единственный вопрос: и всё-таки для чего? В первую секунду молодые люди слегка испугались моей эффектной наружности, по-видимому, от неожиданности. Затем, опомнившись, мужчина грубо оттолкнул меня прочь, бросив пару нелицеприятных выражений в полную раздумием бездну моих глаз. Оглядевшись после того, как несовместимые партнёры удалились, я осознал, что таких, как они, очень много. Я, признаться, пришёл в замешательство. В связи, с чем люди так стремятся обрести пару, и в отсутствии подходящих вариантов выбирают наименее годные? Для чего? Неужели всё дело лишь в непреодолимом инстинкте продолжения рода? Почему они так боятся быть одни? Нет, не только генетическая программа размножения правит этим сумасшедшим балом: ведь я наблюдал людей, выбирающих себе в партнёры и особей одного с ними пола, что никак не вязалось с стремлением к рождению потомства.

Я стал пристально рассматривать энергетические оболочки землян, их социально-культурные условия жизни и физиологические особенности. Мне казалось, что я забрасываю крючок в тёмную пучину, в надежде наудачу вытащить нужный мне ответ, хотя все мои действия и алгоритмы были планомерны и выверены до мелочей. Опершись на каменную стену, впитавшую в себя тени эмоций и обрывки мыслей, я изучал их: алогичных жителей небольшого небесного тела под названием Земля. Я собирал информацию, сортировал её, сравнивал. Иногда я дотошно просматривал даже ряды предшествующих воплощений одной души. Но, находя факты, которые на первый взгляд могли объяснить причину, я, вникая глубже, неизменно приходил к осознанию, что суть не в том. Разматывая бесконечную нить этого клубка, я видел, как она истончается в моих цепких пальцах, становясь почти эфирной, призрачною и неуловимой. Когда мнилось, что новый виток принесёт долгожданный ответ и прояснит всё, за ним, нераспознанной, оказывалась целая спираль. В определённый момент мне даже стало казаться, хоть я и понимал, что это абсурд, будто причины, как таковой, не существует ВООБЩЕ.

Измучив себя своей же некомпетентностью, я вздохнул. Чужой мир никак не желал выдавать одну из своих сокровенных тайн. Я искал ответ, и люди тоже искали его. Они ошибались, оступались и падали на своём пути. Они… довольствовались суррогатами вместо неподдельной истины. То, что они искали – истоки самых возвышенных, незамутнённых чувств – эти искристые нити паутины, прозрачные до неощутимости терялись в вышине, недоступной даже звёздам: они тянулись к Богу – явлению вне возможностей понимания человека. И вместе с тем явлению, составляющему человека.

Медленно отстранившись от холодной стены, я неспешно прошёлся по платформе. До прибытия следующего поезда оставалось двадцать восемь секунд. Спустившись на рельсы, я направился в тоннель, дабы ещё раз спокойно пересмотреть собранную в единый архив картотеку человеческих судеб. Никто мне не воспрепятствовал. Спустя некоторое время по сырым стенам подземных путей пробежал жёлтый свет фар. Я оглянулся, увидев, как изменилось в выражении лицо машиниста: он принял меня за призрака – угрюмого скитальца, блуждающего в потёмках неупокоенного духа.

Рассеянно проводив пронёсшийся сквозь меня поезд взглядом, я продолжил своё размеренно шествие. Воздух в тоннеле был затхлым и тяжёлым. В подобной атмосфере и вправду обитало немало сущностей низкого плана, что, завидев меня, сонмищем теней бросались в рассыпную по склизким грязным стенам. Я не желал пугать этих существ: для меня все формы проявления Сущего были равноценны. Просто мои вибрации были слишком высоки и невыносимы для созданий такого плана.

Я долго блуждал во тьме подземных ходов, подбирая ключи к закрытым наглухо дверям. Одна из которых оказалась… частью меня самого. В итоге уже утром, дойдя до конечной станции, я выбрался на платформу и направился к выходу, прочувствовав, как тянется по моим пятам шлейф недоумевающих взглядов. Люди не верили собственным глазам, отрицая очевидное. Мои действия казались им невозможными, мой облик – ирреальным. Оттого я не опасался лишних вопросов: когда нечто существенно выходит за рамки привычного, человеческий разум, зажатый со всех сторон тисками стереотипов, просто откидывает эту аномалию, как несостоятельную. Проще сделать вид, будто и не заметил вовсе. Только бы и дальше пребывать в умиротворяющей утробе Системы, её вязком, как клейстер, сне. Мне же данное обстоятельство было только на руку: ведь я никого не собирался будить. Моя хроническая «бессонница» – моё проклятие, – размышлял я. Или дар.

Пробираясь в заспанной душной толпе к выходу на поверхность, я то и дело получал тычки под отсутствующие у меня рёбра. Я мог использовать порталы, но мне нравился человекоподобный способ перемещения в пространстве. Он, конечно, был длителен, но и я никуда не спешил: когда время теряет значение, нисходит покой. Именно его-то мне и не доставало.

Глава XIII Повесть белой лилии

…Я вышел из вестибюля, шагнув в прохладное весеннее утро. Небеса осыпали меня витражными бликами собственной синевы, будто пытаясь увлечь своим естеством, так, чтобы я навеки вечные позабыл о людях и их хитроумных шарадах. Мир расцветал, пробудившись от зимнего анабиоза. Воздух в это время года будто менял свойства. Я не дышал, но всё же эфемерно наслаждался им, не в состоянии объяснить творящегося со мной. Вдоль дорог и в скверах распускались перловой белизны соцветья вишен и яблонь. И мне был глубоко безразличен состав эфирных масел, обуславливающий их дивный пьянящий аромат, хотя я мог ясно представить его себе. Сам город, уставший от затяжной серости, будто улыбался – робко и нежно, беззаботно и мечтательно.

Застыв подле ваз с цветами, выставленными на продажу, я принялся рассматривать их, ощущая дыхание живых растений: розы, лилии, герберы, хризантемы – я знал историю каждого цветка и каждого бутона. Я знал… его душу. Срезанные цветы были прекрасны, сохраняя своё очарование ещё некоторое время после того, как острая сталь рассекла их стебель, но обречены. Я вдруг провёл параллель между собой и таким вот цветком. Метафора мнилась очевидной и простой.

Протянув свою бледную узкую ладонь, я вынул из воды одну из веток белых лилий. На ней располагалось три цветка: один полностью раскрытый, другой едва распустившийся и третий – плотно сомкнутый бутон. Я рассматривал эту ветвь справа и слева, изучив все её изъяны. Проник в каждую её клетку. Мне не мешали в моих изысканиях. Я даровал этой ветви частицу себя: флёр далёкого, запредельного мира, впитавшись в плоть растения, сделал каждый лист и лепесток её совершенным. Но от увядания идеальность очертаний спасти не могла. Ни этот цветок, ни меня самого.

Поразмыслив немного, я отнёс лилию Мигелю, оставив на письменном столе в его комнате, как память о нашем последнем разговоре. И как многозначительный символ. А потом… Потом я всю ночь рассказывал Луне, какими прекрасными могут быть человеческие глаза, если изнутри их озаряет присутствие высшего проявления духа – Божества. Бледноликая Диана слушала внимательно, едва насмешливо: люди ведь когда-то были её детьми, но с тех пор человечество претерпело значительные метаморфозы. Мы говорили с владычицей ночи о перипетиях становления расы людей, хотя ныне сама среброоокая была мертва и её мало занимали дела живущих: её оболочка неотвратимо разрушалась, и слои тонкого плана медленно разлагались. Но часть сознания ещё теплилась в хладном и безжизненном теле Астарты – королевы ночей. Белоснежном, искристом, словно лепестки лилии. Прекрасном, но тленном.

Глава XIV Фата-моргана

…Постепенно весна полностью вошла в свои права: сады благоухали, и, не успевшая покрыться копотью, свежая изумрудна зелень радовала взор. Купаясь в ставших такими тёплыми солнечных лучах, я бродил по одному из парков в центре города. Я рассматривал ухоженные клумбы с пёстрыми цветами, обрамляющие круглый пруд, размышляя о человеческом стремлении создавать Прекрасное. И разрушать его. Людей вокруг было не много, оттого я полностью ушёл в созерцание и раздумья. И так увлёкся, что не заметил прозвучавших за моею спиной шагов. Лишь в последний момент, обернувшись, я внезапно встретился взглядом с глазами моего ошеломлённого ученика. Как видно, эта случайное скрещение путей в огромном городе явилось для него полнейшей неожиданностью, как и для меня самого. То же, что в отразилось в глазах Мигеля, я не взялся бы живописать при всём своём ораторском искусстве… Будто бы жрец древнего культа внезапно обрёл свою потерянную святыню, случайно отыскав её среди бессчетных обломков разрушенного пантеона. Неужто я в действительности был так важен для него? Мигом позже я озадачился уже другим вопросом: когда мы виделись в последний раз? Кажется, минуло около полугода. Интересно, а это много или мало для людей? Их память… так непостоянна: что-то они забывают за неделю, иные моменты помнят годами. А есть вещи, запечатлевающиеся в их сознании на всю жизнь.

…Мигель прижимал пальцы левой ладони к губам, видимо, не веря глазам своим и в величайшем изумлении.

…Длинный расстёгнутый плащ чёрного цвета, из под которого виднелась белая рубашка простого, однако давно вышедшего из моды пошива. Классические со стрелками, брюки. Ремень с металлической пряжкой в виде довольно качественно выполненной головы дракона или змея. Ботинки с заострёнными носами и незаурядною вышивкой, кожаная сумка через плечо, так же исполненная в устаревшем стиле, с причудливым узором швов. Серебряный перстень с обсидианом на среднем пальце левой руки – неизменный магический амулет моего ученика. Глаза, волосы, губы: за секунду я рассмотрел и запечатлел все мельчайшие детали образа юноши. Будто он – фата-моргана, которая может в любой момент исчезнуть, не оставив и следа. Секундой же позже Мигель кинулся мне на шею, сжав в объятиях так, будто хотел меня задушить. Я стоял недвижно, опустив руки, ошеломлённый произошедшим. А он… рыдал. Смеялся… Говорил что-то невнятное на давно умерших обеззвученных языках… Но больше всего… больше всего меня поразили те чувства, что испытывал discipulus meus. Каждое ощущение ведь имеет свой неповторимый оттенок. Так вот, это был настоящий фейерверк красок! Из невнятных отрывочных высказываний юноши я понял, что он полагал, будто меня больше нет. Что всё закончилось так, как и должно было: Они пришли. Они наконец-то пришли – ведь я так ждал их! И увели за собой в свои мрачные ледяные чертоги. Сквозь тьму и холод до неизбежности. Слушая человеческий голос, перешедший на сбивчивый шёпот, я, осторожно сжав талию Мигеля своими ладонями, отстранил его от себя, однако руки молодого человека по-прежнему оставались лежать на моих плечах, вцепившись в них онемевшими подрагивающими пальцами, так, словно мой ученик, зная о моём пристрастии внезапно исчезать, хотел таким образом удержать меня. Удержать от падения в объятия Зыби своё потустороннее божество. Защитить от мертвящих лобзаний Небытия. И не отдавать больше никому и никогда. Даже Стражам – Хранителям Истин о сути вещей.

В мои глаза никто прежде так не смотрел. Это озадачивало и настораживало: что он, дитя Земли, мог видеть в их непрозрачной, бликующей, как металл, черноте? В очах моих было пусто и темно, будто в зеве высохшего колодца: я, как никто, знал свои глаза. Такие же, как и у многих адептов моего Храма. Но Мигелю, ему в этой немой непроглядной тьме виделось нечто большее. Меня обеспокоило то, что молодой маг приметил нечто, мне самому недоступное. Это было невозможно. Иррационально. Алогично. Неправильно. Он не мог видеть больше, чем мог я. Он человек. Он не способен. Да и что это за эфемерное «нечто», заставляющее моего ученика так глубоко всматриваться в безгласную стылую бездну?

Мне стало не по себе, и я отступил на шаг. Мои плечи выскользнули из тёплых людских ладоней. Мой juvenis discipulus в недоумении посмотрел на меня, заметив, как я переменился в лице. Он спросил, неужели я не рад его видеть. Я промолчал. И ненароком прочёл фрагмент мысли юноши. Что я мог сказать в ответ на это? Странный, неверный мираж людских устремлений… Нужны ли были слова? Разве только: «Это ни к чему, Мигель»… А затем, тихо уйти, – так я решил. – Растаяв, стать ветром, запутавшимся в его шёлковых волосах. Ветром, заплутавшим в паутине времён, затянувшей фрески древнего Собора.

Я знал, так будет лучше.

Глава XV Быть тем, кто не может забыться

…Короткая встреча с meus discipulus привела все фибры моей окоченевшей души в движение. Я хотел скорее забыть наше внезапное свидание, и всё с ним связанное. Забыть эти глаза, видящие во мне не отступника и предателя, но… Бога.

Уйдя в глубоко медитативное состояние, я застыл, подобно мраморному изваянию, на одной из пустынных крыш, вне зоны доступа жадных людских взоров, терзающих моё тело своим плотоядным любопытством. Я желал оказаться среди звёзд, в участливо ласковых объятиях бессчётных солнц, но обнаружил себя в совершенно неожиданных краях: Morati… Alma Mater. Моя… родина.

Мягко ступая по антрацитово-чёрному песку, я ощущал, как тихо он шуршит под моими ногами. Я был потрясён до неизъяснимости: слишком странным казалось творящееся вокруг. Даже не сам мой внезапный визит в некогда покинутые края ошеломил меня. Тревожило что-то ещё, но я никак не мог сообразить, что именно: многоликая стая эмоций вскружила мне голову. Однако чуть погодя я осознал, что было не так в моём сумеречном мире: тишина.

Я взглянул на звёзды. Прежде знакомых очертаний созвездий мой взор отыскать не сумел, да и вообще никаких созвездий: до горизонта, покрывая весь купол неба, раскинулась иссиня-чёрная тьма – лишённый текстуры и формы погребальный наряд. Меня затрясло будто от сильнейшего электрического разряда или холода. Я дрожал в суеверном ужасе, не слыша голосов ни светил, ни их сателлитов. Да и сама планета молчала, словно лишившись души. Ни одного элементала, ни единого существа я не ощущал – НИКОГО. Непостижимо… Невозможно!

«Этого просто не может быть!..» Но мой крик в отсутствии атмосферы был нем, как всё окружающее. Я опрометью бросился к своему Храму. Я бежал, непрерывно спотыкаясь. Ноги мои вязли в песке… Я забыл о перемещениях, я обо всём на свете позабыл…

Вот он… Tempulum meum [20] . Гагатовые стены оказались до основания раскрошены: в разрозненных останках угадать изначальные черты масштабного сооружения представлялось абсолютно невозможным. Только осколки и прах, лишённые былого величия. Я отшатнулся прочь, будто обжёгшись, от разбросанных истлевших камней. «Нет!..» Я кричал… На языке Земли, на всех её языках, которые помнил, путаясь в мыслях… Шепча на латыни обрывки несуществующих молитв. Из мёртвых языков мой ученик предпочитал именно этот за его благозвучность… Благозвучность отзвучавшего. Паническою дрожью свело все мои члены, будто в них были мышцы из живой плоти. Я не знал, сколько времени продлился приступ безумия и паники, ибо время для меня остановилось.

«Magister!.. Учитель!..» В отчаянии я принялся звать его словами и образами, до конца не веря в происходящее. На лице моём застыла маска ужаса и страдания: в зеркальных гранях каменных валунов я видел своё испуганное отражение.

Цитадель…

Не отрывая взор от некротического ландшафта развалин Храма, пятясь спиною, я начал отступать назад. Затем, сделав резкий разворот, бросился прочь, так быстро, как только умел. Я вёл себя, скорее, как человек, а не адепт тогда – Знания и Разум покинули меня, и лишь чувства, которыми я не мог управлять, владели моею душой. Я бежал, запинаясь и падая. Не знаю, как долго. Я бежал.

О, Священнейшая из Священных!.. О, великая Нерушимая Цитадель!.. Обитель воплощённого Бога!.. Её грандиозные врата на горизонте за горною грядою, наконец, открылись моему взору. Я стремился к ней так, как тонущий в океане к спасительной лодке. Достигнув, наконец, титанических врат, я замер на кратчайшее мгновение, а затем упал на колени, сложив руки в принятом жесте почитания, прислонив ребро левой ладони ко лбу. Меня трясло. Я рыдал. Но оставался недвижен в своей сакральной позе. Мне казалось, что минули несчётные века. Сколько прошло времени на самом деле, я утверждать затруднялся. В конце концов, я опустил руки, зарывшись ладонями в безжизненный и бездушный песок, похожий на каменноугольную крошку. Рассеянно и вместе с тем сосредоточенно я зачёрпывал его обеими руками и высыпал обратно, глядя на то, как чёрные крупицы струятся сквозь мои лилейно-белые пальцы. Вот и всё. Мне некуда было больше идти. Нечего бояться. Не о чём скорбеть.

…Передать, как я был ошеломлён, услышав голос, обратившийся ко мне сквозь эти поля безмолвия на ЗЕМНОМ языке, просто невозможно. О, этот голос… был тёмным и бархатным, если описывать его в цвете и текстуре. Он произнёс лишь одну фразу: «Теперь ты остался один. Твой путь превратился в точку. Видишь, каково это – быть тем, кто не может забыться? О такой ли Вечности ты мечтал?» Холод пронизал каждый мельчайший фрагмент моего тела и духа. Я медленно поднял глаза. И увидел… Его.

Он смотрел на меня Своим безразличным сверкающим ледяным взором. Но мне показалось, что в неохватной глубине кристальных очей едва различимою тенью затаилась печаль. Я не смел вымолвить и слова Ему в ответ, не отваживался оформить и мысли… Он… Тот, кто не должен был носить людского лица. Но обладал им. Лишённый голоса, но говорящий со мною. Развенчанный Творец, но всё же… кумир. Существо, мотивов которого я не понимал и не мог постигнуть, изо всех сил пытаясь.

Собрав последние силы и всю волю, всё так же стоя на коленях, я прижался бледной щекою к Его ногам, сжав в когтях своих онемевших пальцев полы Его траурно-чёрных одежд. И закрыл глаза. Над моим прежним миром, раскинув крылья подобно чудовищных размеров птице, простиралась Зыбь…

Я резко очнулся. Мои обсидиановые глаза молниеносно распахнулись, как после удара плетью.

Крыша. Бетон. Пламенеющее в закатном зареве небо. Что было со мною?

Сон… или предчувствие? Я не мог разобраться в произошедшем. Только тяжким грузом на душу легла неизбывная тоска. Свернувшись на холодной, влажной и блестящей от росы поверхности, обхватив колени руками, несколько суток я пролежал, глядя в никуда, отрешённый и потерянный. Я будто задержал дыхание, страшась слиться с сердечным ритмом этого чужого мира – мира людей, и потерять безвозвратно свой собственный пульс.

Глава XVI Танатос [21]

…Я сидел на асфальте возле дороги, прислонившись спиной к фонарному столбу. Шёл дождь. Нет, это был настоящий ливень. Вода низвергалась с небес тяжёлыми серыми потоками, стекая по моей коже, но не оставляя на ней и следа. Я мог различить каждую каплю в неделимых на вид струях. Я наблюдал будто в замедленно съёмке, как водяные сферы меняют свои очертания, несясь к земле с чудовищною быстротою, дабы, раздробившись о её поверхность, слиться с бесчисленным множеством своих собратьев в бесформенные мутные лужи. Танатос. Неизбежность. Что могли дождевые капли противопоставить этой великой силе, что непреодолимо влекла их прочь из небесной обители в царство грязи и копоти? Той силе, что, дав им размеры и форму, лишала их и того и другого, разбивая в мелкую пыль и смешивая до однородности с бетонною крошкой и гарью в уродливых котловинах? Я думал… о том, как дух, сорвавшись с запредельных высот бытия Демиурга вот так же бессильно падает в материю, очерняясь и теряя изначальную Чистую Индивидуальность. Но ведь в грозовых тучах все зарождающиеся капли тоже были единородны и неразделимы. Выходит, самосознание существует лишь в период падения, на скоротечной границе меж Небом и Тьмою. Ни до, ни после того его нет. Такой сделал я вывод.

А люди всё шли и шли… безучастно и равнодушно, попирая ногами то, что некогда находилось много выше их. Они не обращали на меня внимания, лишь изредка бросая недоумённые, либо же безразличные взгляды на чудака в нелепых одеждах, который, сидя в грязной луже, отсутствующим взором провожал разрушающиеся капли в мир теней. Для прохожих я будто бы был чем-то эфироподобным, безличным, лишённым объективной реальности. Вместе с тем я был уверен… почти был уверен в том, что я существую.

Дождь походил на катарсис для заскорузлого от удушливой пыли города. Хотя, глядя в непрозрачную аспидно-серую воду выбоин и котловин, и текущие по дорогам грязевые потоки, это утверждение представлялось абсурдным. Но, тем не менее, являлось истинным. Дождь очищал. Облагораживал. Воскрешал. Дождь был самой Жизнью. Я отстранённо глядел, как он омывает ступени церкви, располагавшейся на другой стороне дороги. Я… пытался забыть о том кошмаре, что недавно пригрезился мне, словно в горячечном бреду. Мой мир… мой Splenduit Tempulum [22] , хранит ли тебя Демиург, как и прежде?..

Я опустил веки и вновь поднял их. Дождевая вода струящимися холодными языками туманила мой взор. И только душу мою, занесённую звёздной пылью, ливень омыть не мог. В размытых очертаниях в отдалении я вдруг различил будто бы образ моего Учителя. Я оцепенел, не смея двинуться. Гематитового цвета кожа, снежно-белые глаза с извечно суженными зрачками, серебристо-серые одежды и витиеватой формы диадема – сакральный символ одной из высших степеней Посвящения. Кипенно-белые с лёгким стальным блеском волосы, прямые и тяжёлые, словно покров дорогой ткани, обрамляли плечи, подобно потокам расплавленного металла, ниспадая с них. Мнилось, я в действительности его вижу. Сквозь полуоткрытые веки я, кажется, способен был различить любую деталь – дождь более не являлся помехой.

Мой бывший наставник смотрел на меня задумчиво и внимательно. Преодолев накатившую волну онемения, я, не меняя положения, протянул к нему свою холодеющую в нервном предчувствии руку, не в силах пошевелиться никак иначе. На моих пальцах, на кончиках жемчужно-серых когтей подрагивали, будто бриллианты или слёзы ангела, прозрачные искристые капли. Собрав силы, я сомкнул веки, а затем распахнул глаза так широко, как только мог. Его не было. Больше не было. Лишь дождь всё гравировал свою минорную трель на шорохе шин и эхе людских шагов.

Я снова один, Magister, отныне и во веки веков.

Глава XVII Cantus firmus [23]

…Я мало помнил свой путь до сквера: мой разум был вне пределов тела, обретаясь на границе воплощённого и непроявленного. Среди тысячеликих сонмов многокрылых существ, что, сохраняя молчание, баюкали его в колыбели огромной Вселенной.

…Запах жасмина, терпкий и пряный. Миниатюрные белые цветы. Я здесь. На Земле. Небесная лазурь изливалась лучистыми потоками на посветлевший после затяжного дождя мир. Я дышал ею, наполняя каждую частицу своей оболочки этой пронзительной до нестерпимости синевой, что лоскутами проглядывала сквозь кроны перешёптывающихся деревьев. Я слушал призрачные голоса стихий, теряясь крохотной лёгкой пушинкой в нескончаемых анфиладах Сущего.

А вечером я внимал пению Органа, сидя на последнем ряду в одиночестве. Музыка в материальном проявлении своём была неведома мне доныне. Оттого я был внимателен и сосредоточен, пристально следя, как переливчатые звуки подобно растекающейся амальгаме скользили по стенам. Я не слушал музыку – я её созерцал. Меняя контуры, дрожащий абрис мелодии медленно вальсировал меж рядов сидений, то прижимаясь к самой земле, то воспаряя ввысь. Я плавно следовал за ним взглядом. Державный и величественный, утончённый и изысканный, сменяли друг друга музыкальные сюжеты. Едва заметно улыбаясь уголками губ, я наблюдал за порождением человеческих фантазий и грёз, видя образы, напечатленные автором на каждой из нот. Эта фантомная память звука рождала незатихающий отзвук в беспредельных просторах космоса, перенося колебания физических носителей в области более возвышенные – неосязаемого бестелесного Света.

…Когда я остался один в опустевшем тёмном зале, никем не замеченный, я медленно приблизился к инструменту – посреднику между плотными оболочками и полупрозрачным духом. Пальцы мои изящно заскользили по клавишам, рождая вибрации обертонов и полутонов. Я вспоминал этюды далёких звёзд моей милой Morati, пытаясь воспроизвести их на ином уровне существования согласно его законам и формулам. И cantus firmus этот рождал бессчётные отклики во всех точках мироздания, вне времени и пространства, становясь немеркнущим бликом в сверкающих одеяниях Творца. Иного Творца.

Томимый тоской по моей Обители, я будто бы убеждал себя, что сберегу свой мир, воскрешая в памяти нота за нотой звуки его голосов. Я не знал, существует ли моя Вселенная в скрижалях Бытия, или же тихо угасла под покровами всепоглощающей Зыби. Не знал. И не хотел знать. Музицируя, я возвращал звук отзвучавшему, ощущая себя тем, кто возвращает к жизни мёртвых. Прошлое. Будущее. Я жил «здесь» и «сейчас» – всё прочее «до» и «после» утратило смысл. Только чувства трепетными крыльями мотыльков щекотали мой разум, тревожа и лишая его совершенного безликого покоя…

Глава XVIII Путь Отступника

…Покинув органный зал, я углубился в тенистые аллеи парка. В стихшем сознании моём, наполненном музыкой, внезапно проступили очертания последней беседы с Мигелем тем вечером, когда я мог так безрассудно оборвать его жизнь. Видя моё безбрежное отчаяние, моё одиночество и мой страх, юноша пожелал узнать о той Вселенной, откуда я пришёл. Понять, чего я лишился и о чём тоскую. Понять, чего я боюсь. Но что я помнил? Мои воспоминания были отрывочны и разрозненны, однако, по мере того, как повествование моё разворачивалось в глубины прошлого, всё новые и новые детали воскресали пред внутренним взором. Сейчас я думал о том разговоре. О моём далёком призрачном мире, затерянном в неохватном пространстве, среди сонмов измерений и времён. И пролистывал в памяти страница за страницей беседу с моим учеником, будто по кадрам просматривая диафильм.

«…Morati… наше расставание было трагично, увы, и неизбежно. Я стал иным. Я нарушил свой обет». С губ моих сорвался тихий вздох. Не смотря на всё вышеупомянутое, моя родина оставалась частью меня – связующим звеном в нескончаемой цепи трансмиграций меж всеохватным несуществованием и обретением самосознания. Полная загадок и тайн, она незримой тенью высилась за моею спиной: темными исполинами поднимались, уходя в сапфирово-чёрное небо, строгие стены Храма. Величественные врата Цитадели, как и прежде, отражали лики далёких светил, склоняющихся в почтительном поклоне пред тем, что Сокрыто Внутри – несказуемым и нетленным Superior Sanctuarium [24] .

«…Цитадель не имела охраны – не от кого было её защищать, да и мера эта была неоправданной. Среди нас не существовало запретов, так как каждый знал Сакральный Закон и безукоризненно следовал ему, играя свою строго определённую роль на сцене Entis [25] , не задаваясь притом лишними вопросами: все необходимые знания для осуществления высочайшей Цели были даны всякому адепту по предначертанию его. Таким был и я, Мигель. Но ныне мне кажется, будто это было не со мной.

…Неофит, вновь воплотившийся в компактном материальном теле, я обретался в пределах Обители многие века по вашему летоисчислению – наши эволюционные сроки длинны, но и продолжительность жизни неограниченна. Я видел развитие и смерть нашей звезды – Splendentia Diadema Mundi [26] – так я прозвал её будучи уже здесь. А ведь жизнь светила – это миллионы лет. Но я веду речь лишь о тысячах, так как время пластично: те дни и годы, что я путешествовал по иным мирам, собирая информацию и совершенствуясь в этом искусстве, отражались столетиями в мире нашем. И, проведя в ученичестве всего лишь тысячелетия, я мог воочию наблюдать результаты несчётных эонов.

…Обитель – наша планета – была особенной, избранной нами не случайно. Она являлась одним из самых древних небесных тел, что существовали в нашей Вселенной со времени её овеществления. В мире же эйдосов её прообраз находился многим ранее того. Мы поддерживали жизнь этой планеты, сохраняли в ней душу, потому она была неразрушимой и неподвластной законам вырождения прочей материи. Ведь даже самые тонкие слои материального неизбежно вырождаются. Нашей планете не требовалось менять форму для дальнейшего прогресса: её эволюционный путь был самодостаточен и в пределах единственности оболочки. Пути же адептов были разнообразны.

Кто-то являлся Хранителем изначально – сперва в тонких телах на соответствующих уровнях, затем в более плотных – это те, кто созидали Храм и поддерживали Обитель испокон веков. Иные, к примеру, я, шли путём многочисленных ароморфозов до состояния, близкого совершенству, через материальные воплощения, меняя внешнюю структуру и функции нижних энергетических тел, на разных объектах и в разные времена существования нашего мира, дабы затем консолидировать форму в компактном образе – облике адепта. Данный путь был наиболее распространён и многоступенчат, хотя существовали и иные этапы восхождения к Знанию.

Пройдя долгой тропой становления и будучи избранными для соответствующих задач, мы приступали к осуществлению Цели: созданию величайшего Хранилища – картотеки образов оформленных миров пространственно-временной сетки Essendi [27] . Можно сказать, как некое аллегоричное подобие Александрийской библиотеки, Morati оберегала бесценные свитки – истории вселенных – в своих пределах, изучая их пристально и внимательно. А наши души в отведённых границах продолжали следовать стезёй совершенствования обработки данных, извлекая их, и обобщая полученные извне Знания. Пожалуй, это занятие схоже с работой архивариуса.

…Мой путь исконно ничем не отличался от пути прочих адептов. Но… я не берусь утверждать точно, какое именно событие подвигло меня к дальнейшим безрассудным действиям. Вероятно, этой точкой перегиба стало посещение мной Земли, но кто знает? Возможно, данное путешествие явилось лишь катализатором. В то время как реагенты в моей душе уже имелись в наличии, и требовался лишь малый толчок для того, чтобы перешагнуть порог энергии активации.

Итак, я посетил вашу планету, до того побывав в большом количестве иных миров. Однако здесь… что-то затронуло меня, заставило остановиться, присмотреться повнимательнее. Я много чего повидал на своём веку: вселенных пустынных и кишащих жизнью, непроглядных и ослепляющих, обезличенных и полных индивидуальности. А Земля… она была слишком противоречивой: из всего вашего мироздания означенная точка пересечения порталов привлекла мой взор более прочего. Я прежде нигде не встречал столь разнородных по структуре и ступеням развития душ всяческих созданий, собранных вместе, как экзотические животные в зоопарке – прибежище не сочетаемого, собрание противоположностей. О, эта планета показалась мне чрезвычайно контрастной. Я наблюдал за ней со стороны, не решаясь открыть информационный канал, дабы сотворить образ вашей Вселенной. Я хотел глубже проникнуть в тайны этого столь нелепо заселённого небесного тела. Познать секрет Демиурга, сотворившего данный безумный проект. Какую идею желал воспроизвести Абсолют в своём последовательном схождении в Хаос? Я жаждал получить ответ. Хотя никогда прежде не задавался вопросами.

В итоге я всё же вернулся в объятия своей Alma Mater. Я понял, что без погружения в жизнь представителя человечества, не будучи одним из вас, мне не познать скрытых истин и причин найденного мной затейливого филигранного мира. Увлечённый своей безрассудной затеей, я утаил от прочих адептов посещение Земли – это и стало первым шагом на тропе моего отступничества. Ибо знания для нас – не привилегия одного, а достояние всей расы, и каждое открытие незамедлительно должно становиться всеобщим. Не понимаю, что двигало мной. Я хотел разгадать ребус вначале сам, а уж потом делиться своим постижением. Это был мой второй шаг на скользкой дорожке – сверхиндивидуализация как зачаток эгоизма. А после потянулась длинная нить из нарушений наших канонов, где каждое последующее решение уводило меня всё дальше от того, кем я должен был быть по задумке Творца. Создатель – это всего лишь одна из последовательных и многочисленных персонификаций Абсолюта, чьи пути неисповедимы и замысел неописуем. Демиург только осуществляет Высшую Волю согласно собственной индивидуальной концепции, устанавливая формулировки и законы, закрепляя предначертания как неоспоримые истины. Нельзя выйти за пределы диспозиции Абсолюта, но правила Творца нарушить можно. Я это знал. Увы…

Орнамент великих истин причудлив, iuvenibus alumnus [28] , но среди кажущихся противоречий существует порядок. Однако, блик, являясь непосредственным порождением пламени, знает об источнике самого пламени лишь опосредованно, взирая на него сквозь многочисленные призмы восприятия. Таков Закон.

…Можно сказать, я стал вести свою обособленную игру – у меня появились тайны, и я изобрёл способы хранить от своих братьев. О, это было нелегко. На Земле бесконечно отслеживать каждое слово и поступок не просто, но попробуй контролировать мысли и образы, порождаемые сознанием всякий миг – это намного сложнее. Однако я справлялся. Или, по крайней мере, так думал.

Увиденное в новом чужом мире никак не шло у меня из головы: оставаясь наедине с собой в перипетиях реальностей, я много над тем размышлял. Земля стала моей навязчивой идеей. Её обитатели – вы… пусть примитивны и несовершенны, противоречивы и алогичны, очаровали меня. В ваших душах, то, какими я видел их, священное и порок сливались воедино, переплетались тесно, как повилика оплетает ствол изначального древа, практически врастая в его плоть. Люди – создания, не ведающие Высших Законов, кроме собственных смутных догадок, но обладающие самосознанием… Впечатляет! И… вы… чувствуете – этот критерий оценки действительности меня поразил. Чувства ваши столь разноплановы: от порождаемых нейрогуморальной регуляцией и энергетических, зиждущихся на структуре и вибрации астральной оболочки, до диафанического мицелия духа, что воссоединяется с божественным за пределами вашего собственного понимания. Впрочем, и моего тоже: я никак не мог взять в толк, почему такая многогранная надстройка связана со столь несовершенными материальными носителями, к тому же временными, чья конструкция представлялась мне весьма сомнительной даже с позиции обусловленности внешними факторами. Ваша система энергообмена, зависимость от условий окружающей среды, подверженность постоянным изменениям – всё это только осложняет существование рода человеческого, точнее, тех многочисленных существ, которые обитают в принятых формах и эволюционируют в рамках означенной системы. Однако именно ваше собственное несовершенство, эта ущербная хрупкость и заставляет вас переживать широкий спектр чувственных ощущений. Всё изначально было продуманно с позиции Демиурга: трансмиграция и метемпсихоз, воспоминания и накопление информации, карма и дхарма, и последовательные ступени процесса становления, но… всё-таки зачем в этой системе субъективные критерии оценки, такие как… чувства? Они зачастую только вводят в заблуждение и затемняют сознание. К чему давать человечеству то, что оно должно побороть в себе, дабы возвыситься до следующего этапа? Чтобы выработать… Волю? Однако существовали и иные пути достижения этого – они были известны мне. Тем не менее, в вашей Вселенной был избран именно такой вариант. Многое в этой шаткой с виду системе, на мой взгляд, было не так, как в совершенном и точном, будто выверенный часовой механизм, мироустройстве Morati. Эта Земля… Рассуждая аллегорически, я, как житель севера, посетивший жаркую тропическую страну, заразился неизвестной и неизлечимой болезнью, против которой иммунная система моего организма оказалась бессильна, не в состоянии выработать нужные антитела в срок. Атмосфера вашей планеты – тонкоэнергетическая атмосфера – отпечаталась на моей душе эстампом [29] , чего прежде никогда не бывало, изменив саму мою суть. Изувечив и изуродовав её, исказив. Морфоз мировосприятия затронул всё моё существо до глубины. И, возвратившись к порогу Храма, я уже не был собой.

Я скрывал произошедшие со мной метаморфозы как мог, но духовные мутации всё яснее и отчётливее с течением времени стали проступать на моих энергетических оболочках. Впрочем, сейчас мне кажется, что мой Учитель догадался обо всём прежде, чем процесс этот вышел на столь очевидную стадию. Я даже думаю, он понял всё сразу же по моему возвращению, но я никак не могу уловить, почему он молчал… Среди адептов – неофитов и иерофантов – не было тайн. Мы были кристальны по отношению друг к другу. Если бы мой наставник, распознав во мне перемену, немедля вынес сей факт на всеобщее обозрение, я в тот же день погрузился бы в горнило Зыби. И это было бы вполне закономерным исходом. Вместе с тем он не выдал меня. Я не верю, что он мог хранить мой секрет, как в принципе, любой секрет. Данного понятия в нашем лексиконе не существовало самого по себе. Вероятно, таков был план – я не могу утверждать наверняка. Мой Учитель был посвящённым одной и высших степеней. Вероятно, иерофанты решили поставить на мне какой-то свой эксперимент. И, выходит, это не я скрывал своё перерождение ото всех – это все скрывали своё знание об этом от меня. Иногда мне начинает казаться, что именно так и было. Система внутренних коммуникаций адептов Morati просто исключила деформированный поражённый нейрон из процесса передачи своих нервных импульсов. Я оказался в изоляции, не сознавая того. Мнилось, будто никаких значительных изменений не произошло. Я ощущал всё, как и прежде, но моё восприятие слегка притупилось в силу энергоинформационных нарушений, что я испытал.

…Большую часть времени после визита на Землю я скрывался в иных реальностях за пределами Обители, где дотянуться до моих мыслей и… зарождающихся чувств было не так-то просто. Я был болен… неизлечимо и необратимо. И всё яснее начинал сознавать фатальность собственного недуга. Я научился бояться, ведь страх – порождение недосказанности и тайн. Да, я изменился, но мне и хотелось стать таким!.. Будто предо мной раскинулся непостижимый новый мир: дикий, неизученный, губительный, но такой притягательный. Я сам кормил этот вирус внутри, развивая новую энергетическую оболочку, которой прежде был лишён. Я разрушал себя, наслаждаясь этим процессом как новым способом познания.

Сейчас мне трудно воспроизвести прежнюю логику, которой я руководствовался, но некоторые наброски всё ж сохранились в памяти. Видя, как неотвратимо меняется всё моё существо, я решил совершить последний и грандиозный по нелепости поступок до того, как моя личность исчезнет. Я отправился к вратам Цитадели – Sacrosanctum [30] . Мне нужен был ответ, за что я заслужил свою незавидную участь, а дать его мне мог только… Бог. Тот, кого я всегда им считал.

Да, к тому времени я уже видел в полной аннигиляции самосознания участь незавидную. Этому я научился у вас, землян – вы ведь превыше всего цените собственную индивидуальность, храня её в течение многочисленных трансмиграций, как неугасимую искру первоначального Огня. Даже лишаясь воспоминаний на время схождения в физические формы, вы не теряете Память саму по себе – она не исчезает. В итоге сливаясь с Первоисточником, вы созерцаете Бытие его глазами как собственными. Вы не прекращаете быть, в отличии от нас. Никогда. Это открытие взволновало меня. Представители нашей расы, адепты и иерофанты, не ведающие смерти и забвения, а лишь перестраивающие свои низшие энергетические тела согласно канонам эволюционного процесса вне тления и распада, в конце эпох все без исключения погружаются в Зыбь, что смешивает каждую частицу самосознания до однородного состояния с Небытием. Гаснет свеча – меркнут блики… Из всепожирающей бездны восстановить индивидуальность уже невозможно. И нет способов передать величайшую Пустоту. Однако мы, лишённые страха и сожаления, принимали сей факт как данность, неизменную прихоть нашего Создателя. Равнодушно, спокойно, осознанно. Но я изменился – я хотел… Быть! Всегда. За тем я и отправился в Superius Sanctuarium – жилище воплощённого Бога – Верховного Иерофанта Обители – непосредственной эманации духа самого Демиурга.

Он был вечен – единственный в нашей Вселенной в полной мере бессмертный. Я же просто напросто хотел взглянуть Ему в глаза.

Оберегало Цитадель лишь то сокровенное солнце за её обсидианово-чёрными стенами, что видеть никому, даже из посвящённых высших ступеней и степеней, не позволялось. В том не было потребности, ибо Волю Верховного Иерофанта единовременно узнавали все адепты, когда Он желал изъявить её. Это было как вспышка, озарение.

Демиург обрёл материальное тело посредством эманирования собственной Сути в оформленную оболочку для упрощения информационного обмена: ведь частота вибраций Чистого Духа необычайно высока, и соприкосновение с ним любую материю обращает в Divinae Lucis – божественный свет.

…Я помню, как, пряча мыслеобразы от своих братьев, шёл к Великим Вратам. Я знал, что от Него скрыть своё намерение у меня не получится, но, тем не менее, надеялся, что у меня будет шанс. Помню, как поднялся по отвесной стене Цитадели с той стороны, где некогда заходило наше ныне мёртвое светило, на месте которого к тому времени остался лишь гравитационный след. Оболочка же звезды переродилась для реализации дальнейшего восхождения.

Наконец, моему взору открылся Sanctuarium с высоты. И я незамедлительно спрыгнул вниз. Двери Святилища были открыты, распахнуты настежь так беспечно, будто нарочно приглашая дерзкого отступника войти внутрь. Тогда я замер пред ними в нерешительности, не зная, смею ли… Мне хотелось пасть на колени, сложив руки в почтительном жесте и завершить эту вызывающую авантюру неизбежностью Небытия. Однако я сделал шаг, ещё один и… вошёл в огромный Тёмный Зал.

Под моими стопами и вкруг от меня – всюду – простерлась сама Вечность: миллиарды светил и планет, их прошлое, настоящее, будущее – всё единовременно. Я лицезрел, как возникла из Тьмы наша Вселенная, и как погрузилась в исходный мрак на закате Эпох. Я… мог созерцать существование на любом из небесных тел, наблюдя за судьбой каждого сотворённого создания, зная его путь и устремления. Это было неописуемо. От царственного величия мироздания вне времён у меня захватило дух. А потом… все эти многоцветные картины померкли, воцарилась гулкая бездонная тьма. Мне почудилось, будто бы я парю в невесомости над бездной. Ни верха, ни низа. Всё направления были едины. Затем, под моими стопами тончайшим стеклом образовалась полупрозрачная плёнка. Пошатнувшись, утратив ориентиры в пространстве без измерений, я неловко рухнул на колени на этот ненадёжный, будто весенний лёд, пол, приходя в себя. И, наконец, я увидел… Его.

Он стоял ко мне спиной, будучи облачённым в материальное тело, на шатком помосте прозрачного хрусталя, между тьмою над и тьмою под стеклом. Я не мог отвести взора. Трепет. Страх. Боль и обожествление. В конце концов, это существо сотворило меня. И оно же позволило мне пасть. Я не мог сказать точно, что испытывал в тот миг, глядя на своего Создателя как загипнотизированный.

…Антрацитовые тяжёлые пряди Его волос шёлком спадали на плечи и спину, струясь до самых пят. Длинные чёрные одежды… призрачно-белые, узкие запястья, изящные тонкие пальцы, когти, будто выточенные из мориона: Его образ поразил меня не менее гротескной монументальности Бытия. Однако… слишком ранимая и прозрачная кожа… Непривычные, странные детали, несвойственные ни одному из нас… Он… едва повернул голову, но я всё же сумел различить черты Его лика – идеальные, безупречные, совершенные. Если бы абсолютный Свет мог иметь лицо… Но… моё почитаемое Божество, тем не менее, не походило на адептов Обители – скорее, на… человека. Это открытие потрясло меня до самых глубин духа. Словно ощутив моё малодушное смятение, Он рассмеялся. Если бы абсолютная Тьма могла смеяться…

…Очнулся я уже за Вратами Цитадели. Моё сознание всё ещё находилось где-то вне, и я смутно воспринимал происходящее. Только этот смех всё звенел и звенел повсюду и нигде.

Помню Хранителей, что подняли меня на ноги. Я чувствовал шорох графитово-чёрных песчинок, что скатывались с моих одежд. Помню… посверкивающую звезду на покрывалах распростёртых небес цвета индиго над моей головой – Salvator [31] , как позже я назову её. Помню… Учителя: то, как он всматривался в мои глаза – холодно и сосредоточенно. И как затем меня тащили по песку и через портал. Я не сопротивлялся. Всё было кончено. Мнилось, будто мертвенное дыхание Зыби уже касается ланит моего безразличного лица. Однако я ошибался. Меня, вопреки всем ожиданиям, всего лишь заключили в саркофаг. Я поясню: присвоенное мной название вполне соответствует тому, что это было. Материальное тело помещали в своеобразную клетку – физическую и энергетическую ловушку. Невозможно было покинуть плотную оболочку, находясь в саркофаге – сознание оказывалось скованным ей. Вероятно, это схоже с погребением заживо. Ты прибываешь в уме, но ни уснуть, ни уйти в медитативное состояние не можешь. А, так как наши тела полностью независимы от внешних условий, то существовать мы способны неограниченно долго, в отличие от представителей рода людского, которые неотвратимо задыхаются в тесном, находящимся под слоем грунта, гробу.

Я не знал, сколько продлится моё заключение – срок мог варьироваться от сотен лет до десятков тысяч. Будучи уже частично человеком, я испытывал некоторые рудиментарные эмоции – неизвестность тревожила меня. Я помню, как безрезультатно скрёб когтями тяжёлую крышку своего склепа, и от безнадёжности даже пытался кричать, как это делали люди, хотя звук от моего крика отсутствовал. Я помню… эти столетия в темноте. И каждый миг своего заточения я не переставал воспроизводить в уме один и тот же эпизод: образ Верховного Иерофанта, представший мне в Superior Sanctuarium. Каждая малейшая черта Его Лика раскалённым металлом была выжжена в моей беспокойной душе: изящность рук, изгиб тонких бровей, и странное выражение губ, как я понял позднее – усмешка. Эта пугающая непонятная антропоморфность. Всё вышесказанное сводило меня с ума, и вместе с тем удерживало от безумия. Я размышлял над разгадкой головоломки. В душе моей встрепенулись чувства, о которых я не имел ни малейшего представления. Они ширились, подобно реке во время половодья, сметая остовы прежних канонов. Я уже не понимал, кто я и что.

А однажды… Это сложно объяснить, используя людскую терминологию, но я попытаюсь. Я услышал голос звезды – той, которой я позже дам имя Salvator – тихий, как шёпот. Она помогла мне открыть информационный канал из нашего мира в ваш, используя частотные характеристики, свойственные человеческим душам, которые развились и в моих тонких телах. Эта помощь была неоценима. Но и риск огромен. Однако моему сознанию удалось ускользнуть из западни. Тело же пришлось оставить: оно было слишком тяжёлым, а тоннель меж измерениями чересчур хлипок и узок для транзита такой грузной материи. Хотя наши тела многократно легче и тоньше плоти людей, даже и не являясь плотью.

Так я очутился здесь, ученик мой. Теперь ты знаешь. Но, лишённый своей низшей энергетической оболочки, я вынужден был воплотиться в материальном теле одного из представителей человечества и следовать законам реинкарнации, дабы восполнить недостающий уровень. Кроме того, лишь так я мог скрыть своё местопребывание. Я жил как один из вас на протяжении восьми сотен лет. Это долго, Мигель, очень долго. Ведь я не был собою тогда. Как и вы, я так же погружался в забвение и терял свои Знания о божественности с каждым новым рождением, сохраняя лишь проблески интуитивных просветлений разума. Пленник беспамятства, но в недрах духа сохранивший принадлежность иному миру, я страдал, томимый опустошённостью, неполноценностью и чувством неизъяснимой утраты жизнь от жизни. Посмертно ощущая лишь краткую вспышку свободы, я незамедлительно оказывался в новом физическом теле: на тонких планах Бытия этой Вселенной места для меня не было – ведь я ей не принадлежал.

Однако случилось так, что мой саркофаг и моё тело довольно скоро нашли оставленными сознанием. Я почувствовал это, будучи связанным тончайшею неразрывной нитью со своей самой плотной оболочкой. Благодаря ей лишь я поддерживал своё существование здесь: ведь тело моё, как и прежде, находилось в пределах Обители и продолжало функционировать на её частотах, передавая эти колебания разумному аспекту моего «Я». Однако после того, как мой материальный носитель нашли брошенным, у меня не было выбора, как только незамедлительно вернуть тело себе, дабы по питающей пуповине от остова к разуму меня не отыскали. Это перемещение дорого мне обошлось – я растратил почти весь свой потенциал. Что ж, таким образом, я оказался всецело в пределах вашей реальности – связь с моей Вселенной прервалась. Я впервые остался один. Как никогда прежде. Ведь все путешествия мы осуществляли ментально, оставляя оболочки в пределах Храма как гарантию возвращения. Как ключ от двери домой. А теперь…

…Срезанные цветы вянут, Мигель. Как бы прекрасны они ни были. Без энергетической поддержки моего мира я медленно сгнию здесь, разлагаясь неотвратимо до оставленного разумом духовного праха. Если Они не придут раньше».

Я смолк. Мой ученик глядел на меня с каким-то смешанным чувством: сострадания, тоски и вместе с тем решимости. Несгибаемой, неколебимой. Он поможет мне. Обязательно. Вот что читалось в его взгляде. Поможет своему обескровленному Богу разрушенного пантеона. Падшему во прах, но сохранившему прежнюю стать даже среди пыли и тлена.

Диафильм-исповедь оборвался. И, хотя я мог по кадрам вновь воскресить каждый эпизод того монолога, сотканного из пряжи воспоминаний, я подумал, что лучше будет более к нему не возвращаться. Пусть оставленное за порогом пребудет там. Словно тени умерших на смурых полях Аида, эпизоды прошлой жизни тянулись к моей беспокойной душе своими высохшими руками, силясь схватить и увлечь за собою, поймав в силки прошлого, будто мотылька в янтаре. И я не знал, долго ли смогу им сопротивляться.

Глава XIX Visio nocturna [32]

…Во время нашего последнего разговора я многое рассказал своему ученику о мире, который он никогда не увидит. И увижу ли я?..

В задумчивости я прогуливался по парку, сжимающему в своих зелёных объятиях выкрашенное белым кирпичное здание Органного зала. Отвлекшись от самого сюжета повествования, я перебирал в голове детали того самого вечера, словно прибой, перемывающий ракушки:…гиацинтовые всполохи фонарей… потухшие свечи… шелест дыхания… и едва слышная фраза, которую discipulus meus обронил как бы невзначай: «Я Им тебя не отдам». Не забуду её. Никогда.

А небеса всё так же смеялись необозримою высотой, и чужие звёзды, что стали неизмеримо близки, наблюдали за мною, то бессловесно улыбаясь, то горько вздыхая. Я слушал их голоса. Они успокаивали, смиряя тревожные импульсы моей заблудшей души. Погружаясь в их хладную негу, мнилось, что все границы, как и прежде, открыты мне, и впереди ожидает несчётное множество миров и времён, загадочных, удивительных, непознанных. Что там, за всеми несметными порогами, за угольно-чёрными стенами Цитадели мой Бог неизменно ожидает меня, своего сбившегося с пути, заплутавшего в извилистых лабиринтах жизней и чувств, сына…

Но мои лиричные раздумья были прерваны. Так неестественно и грубо. Я не успел понять даже, что произошло. Это было похоже на энергетический удар, который вырвал сознание из его консолидированной формы, отбросив на иной уровень.

Моему взору открылось странное место: без стен, потолка и пола – будто бы неохватный грот, заполненный тягучей тяжёлою тьмой, словно вязкою смолой. Сквозь неё я не мог различить ни единого контура или очертания. Мрак этот был непрозрачен для моего взгляда, привыкшего видеть вне стен и границ. Данное обстоятельство пугало меня. Делало беззащитным и безоружным пред неизвестностью, что скользкими щупальцами оплетала растерянные мысли.

Не знаю, сколько длилось моё пребывание в обрисованном «гроте» до тех пор, пока я отчётливо не ощутил чьё-то присутствие. Я здесь был явно не один. Полупрозрачное, словно батист чувство вонзило свой невидимый кинжал в мой разум. Я ждал и ждал, когда это «нечто» решит проявить себя. Затем, в один миг вдруг осознал, что пребываю здесь в материальном теле – и это показалось мне слишком уж странным. С каждым тающим мигом моё смятение всё более уподоблялось отчаянию, плавно переходящему в панику. Я оглядывался, уже как человек, шаря по сторонам беспомощным взглядом. Вдруг я приметил в однородной густой темноте, возникающий как бы из ниоткуда, контур чьего-то обличья. Когда я понял, кто это… каждая ничтожнейшая частица моего тела будто онемела. Я замер, чувствуя, как внутри меня разливается мертвящий, всепожирающий холод.

Они всё-таки пришли за мной. Хранители. Бдительные бессердечные Стражи.

В первое мгновение я был настолько поражён, что все размышления отхлынули прочь, уступая полнейшему безмолвию души. Я просто наблюдал за тем, как величественно выступает из мрака силуэт, являющийся причиной всех моих самых страшных кошмаров, которые я только мог вообразить. Будто вырезанная из эбенового дерева фигура заполонила для меня и прошлое и настоящее, увлекая в неизбежное будущее – грядущую Пустоту. Чёрные одежды… скрещенные на груди руки… меланитовые глаза… обсидиановые волосы, застывшие сталактитами наподобие моих собственных… диадема и браслеты на предплечьях, в витиеватых изгибах содержащие священные символы Высшего Знания… крепящаяся к поясу Spiritualis Flagellum – плеть воздаяния.

Стряхнув кандалы оцепенения, я отступил на шаг назад, прошептав почти не слушающимися губами на мёртвом земном языке «frater meus» – брат мой… Но ни единой тени не пробежало по каменному безразличному лицу апологета Закономерности. Я отступил ещё на шаг, заворожено и неотрывно глядя на распорядителя своей Судьбы. Я так сосредоточился на его лике, что не заметил второго стоящего позади меня Великого Стража. Я успел ощутить лишь, как сжались на моих запястьях за спиной ледяные гагатово-чёрные пальцы. Неосознанно я дёрнулся вперёд, пытаясь освободиться, только безрезультатно. Вывернув мне руки, которые в ту же секунду утратили всю свою необычайную гибкость, Хранитель продолжал крепко держать меня в своих цепких когтях. Я перестал сопротивляться, склонив голову и ожидая неотвратимого. Неприятная дрожь, словно отточенные иглы, пронзала всё моё существо насквозь. Что бы я ни сказал… как бы ни пытался передать то, что я пережил – они меня не услышат. Они – совершенные воплощения Абсолютных Законов. И земные слабости, которыми я был так неизлечимо болен, им неведомы и чужды.

Однако, мрак скрывал ещё одну тайну, разоблачая свои секреты постепенно.

Устремив взор чуть правее фигуры первого Хранителя, я различил ещё чей-то облик, медленно выкристаллизовывавшийся из зыбкой темноты: это обличье… принадлежало моему Учителю. В моей груди зародилась глупая, иррациональная надежда. Я всем своим существом потянулся к нему, так, словно увидел в конце тоннеля эфемерный свет, и почти обеззвучено произнёс: «Magister…» Однако в последующую секунду всё внутри меня оборвалось – рухнули последние робкие ожидания: правой рукой своей, обхватив уязвимое человеческое тело со спины и сжимая когтями подбородок, мой Учитель держал… Мигеля.

Юноша стоял недвижно, боясь пошевелиться, дабы не перерезать себе горло об острые лезвия когтей моего наставника. Глаза моего ученика, устремлённые на меня, были полны слёз. Я понимал: Они, как никто, умеют внушать ужас, расчленяя дух до лишённого грёз остова, осквернённого бесчувственной точностью препарирующей его длани. Учитель же пристально следил за тем, как сменяют друг друга эмоции в выражении моего лица, внимательно и неотрывно. Его графитово-чёрные узкие зрачки беззастенчиво заглядывали в самые сокровенные закоулки моей стенающей души, разоблачая секреты, которые я скрывал даже от себя самого. Небрежно распоряжаясь там, он изучал мои тайные переживания, мечтания, страхи и страсти, читая их будто страницы личного дневника. Невозможно сказать, что я ощущал тогда: словно меня привязали к позорному столбу на базарной площади, как гирляндой, увив обнажённое тело перечнями моих грехов. Отвратительно и невыносимо. Меня мучили стыд и страх, и собственная немощность. Я не мог вырвать книгу своей души из этих гематитово-серых ладоней, что перебирали страницу за страницей последовательно и методично. Озноб во всём теле моём усилился, сравнившись с лихорадкой. Я знал… о, я знал, что должно будет произойти.

Не вынеся долее этой размеренной пытки, я закричал, глядя на своего бывшего ментора, чтобы он оставил меня, оставил в покое мою истрёпанную душу и отпустил Мигеля – ведь он всего лишь человек – он человек! И не принадлежит нашему миру – так зачем вмешивать его в то, к чему он имеет только косвенное отношение, будучи моим учеником, здесь, на Земле. Я кричал и пытался ослабить железную хватку Стража Истины, но безуспешно: неестественно выворачивая себе руки, я всё же не мог освободиться. Учитель наблюдал за моими хаотичными отчаянными действиями спокойно и бесстрастно: как я скалил зубы, задыхаясь от своей беспомощности, рычал и разговаривал с ним на земном языке. Должно быть, каким ничтожным казался я ему тогда: жалкой тварью, окончательно утратившей свой некогда богоподобный облик.

Я помню, как неторопливо мой наставник перевёл свой взгляд с меня на лицо Мигеля: и в этот момент… всё замерло как в безвременье. Потом заторможенной кинохроникой движение возобновилось, но… каждый последующий кадр будто бы замедлялся всё больше и больше, становился пластичным и протяжным, как стон.

Я лицезрел, как медленно Учитель разжал ладонь, что держала подбородок юноши. Как другая его ладонь неспешно опустилась на лоб моего бедного ученика, запрокинув ему голову. Как мой собственный крик обречённости повис желеподобными волнами в окостеневшем пространстве. Я видел… как мельхиоровый коготь аккуратно и точно провёл смертельную черту, разрезав горло молодого мага от уха до уха… Мне почудилось, будто я во всей полноте могу ощутить ту боль, которую испытывает Мигель – каждый миллиметр этой боли, наблюдая за тем, как из пореза хлынула альмандиновыми потоками ещё тёплая живая кровь. В тот момент моя дерзость и силы окончательно покинули меня, и я безвольным манекеном повис в сильных руках Хранителя, измождено опускаясь на колени. Смерть… тогда она показалась мне чем-то неисправимым и глобальным, хотя никогда прежде я не воспринимал её так. Я думал лишь о том, что никогда больше не увижу его. Никогда.

Обесточенный, словно выкрученная из патрона перегоревшая лампа, я забылся.

…Когда я открыл глаза, надо мною лазуритовым куполом сквозь офитовую вязь листвы простиралось небо. Был день. Солнце играло янтарными бликами по краям редких кипенно-белых облаков. Я смотрел ввысь, не в состоянии понять, какая из реальностей более объективна, хотя… они могли сосуществовать и параллельно. Я лежал на земле недвижно, ощущая её дыхание. Я боялся, шевельнувшись, опять соскользнуть в логово нестерпимого кошмара, и остаться там до скончания времён.

Если б Ад для меня существовал – то я представлял бы его именно таким. Замкнутым. Неизбывным. Нескончаемым в самом себе.

Глава XX Эскиз превосходства

…Когда день уже клонился к вечеру, я медленно поднялся из зарослей, куда, по-видимому, теряя сознание, упал ночью. Жасмин осыпал меня своими жемчужными лепестками, обнимая терпким ароматом. Пошатываясь, я медленно побрёл вперёд, не ведая, куда и зачем. Я был опустошён. Ослаблен. Я… хотел видеть Мигеля, но вся моя душа сжималась в пульсирующий комок, когда я представлял, что могу не найти своего ученика… больше не найти. Оттого я и не предпринимал попыток поиска, в нерешительности скитаясь по всё тому же усталому городу. Я не был способен прежде и вообразить, как много могла значить жизнь одного человека! И вот теперь мне страшно стало узнать, что я остался один в этом чужом до бескрайности мире. Хотя у меня было много знакомых из иных сфер, но все они… Нет, этот молодой маг явно был кем-то особенным.

Очертания окружающего плыли как по волнам, в туманной дымке моих тягостных раздумий. Идя, не разбирая дороги, я случайно задел плечом пешехода, проходившего мимо. Мужчина неожиданно остановился и довольно грубо схватил меня за руку, обратив лицом к себе. Его резкая реакция на моё безобидное, непреднамеренное действие слегка удивляла. Человек, вцепившийся мне в локоть, был массивен и коренаст, но мне до него не было ровным счётом никакого дела, и я вовсе не собирался отвечать на его выпады. Моё отрешённое равнодушие, однако, вызвало совершенно противоположный ожидаемому эффект. Сжав мои плечи своими короткими, будто обрубленными, пальцами, мужчина начал трясти меня как куклу, и что-то возбуждённо говорить, давясь слюной. Едкий запах его дешёвого одеколона мешался в воздухе с предчувствием дождя. Какой-то аромат тут был явно лишним, – подумалось мне. Из экспрессивного монолога, обращённого к моей персоне, я воспринимал только отрывочные фразы, которые не имели ни малейшего смысла. Я даже не смотрел на своего невольного оппонента, сохраняя бесстрастное молчание, и рассеянно глядя куда-то в сторону. Зачем он кричит на меня? Я ведь просто шёл мимо. Я не желал ему зла. И не хотел доставлять беспокойства. Неужели всё дело лишь в том, что я… немного другой? Разве это так важно? – рассеянно рассуждал я про себя, параллельно пытаясь состыковать в связную речь хаотичные высказывания мужчины, щедро приправленные ненормативной лексикой. Особое ударение агрессивно настроенный человек делал преимущественно на лексических единицах, относящихся к девиациям половой ориентации, повторяя их по нескольку раз то с утвердительной, то с вопросительной интонацией. Это немного сбивало: я никак не мог разобраться, то ли он задаёт мне вопрос, то ли пытается в чём-то убедить. Прочее из сказанного мне слилось в какую-то бессвязную лексическую массу, будто я вдруг утратил способность воспринимать людской язык.

Довольно скоро истратив запас красноречия, мой оппонент перешёл к действиям, толкнув меня на чугунную изгородь, что обрамляла одну из сторон тротуара, отделяя территорию Собора от мирской суеты. И, вслед за тем, попытался ударить кулаком в живот. Я перехватил его кисть и отвёл удар, даже не изменившись в лице и по-прежнему сохраняя отстранённо безразличие. Но мужчина всё не унимался. Будто он только и искал возможности выпустить пар, сорвавшись на ком-то. А под руку как раз подвернулся я – так вызывающе непохожий на других, нелепый долговязый чудик в траурном платье. Похожий то ли на демона из бездарного фильма ужасов, то ли на разукрашенного белым гримом с головы до пят психа, запихнувшего в глаза эти пугающие чёрные линзы. Идеальная мишень. Странноватый облик, дополняемый такой, с виду, субтильной комплекцией, – заключил я. Однако моя внешность на сей раз сыграла злую шутку, обманув человеческое зрение мнимой уязвимостью.

Мне, наконец, надоели неказистые движения, и, в особенности нелицеприятные выражения и слова, бросаемые моим грубым оппонентом в его несдержанных монологах: они имели неправильную угловатую форму и тошнотворный запах гнили, если живописать в человеческих терминах. Я же слишком привык к совершенству. Без лишних эмоций, отведя очередной удар, я, на долю секунды задумавшись, полоснул мужчину когтями по лицу, наотмашь, зацепив притом глазное яблоко. И стал наблюдать, как из глазницы потекла вязкая, перемешанная со слизью, кровавая жижа. Моё движение было таким быстрым, что я даже не замарался этим безобразным месивом. В смесь порхающих в воздухе ароматов вплелись солёные металлические нотки, придавая общему флёру лёгкую пряную горечь.

Я не должен был причинять вред человеку. Ни единому другому созданию чужой Вселенной. Не хотел и не имел права. Но… я и сам не знаю, что произошло. Мне ведь хватило бы и взгляда, да что там – малейшего колыхания мысли, чтобы усмирить его. Вместе с тем плохо ориентируясь ещё в собственном сознании, не до конца обретшим ясность, я наткнулся на странные побуждения и намерения. Но откуда они могли появиться, не ведал. Я… хотел поступать как они, ощущать, как они, изучать, наблюдать, причинять… боль, как это свойственно людям. Или же не свойственно, но земляне выработали в себе данную привычку.

Мужчина истошно вопил и метался по улице, разбрызгивая алые капли по сторонам от себя, зажимая ладонью глубокие параллельные порезы на перекошенном от боли лице. Я видел, как подобно макам расцветают, покрывая его разум, вспышки физического страдания, то распуская, то вновь собирая свои багряные лепестки. Слегка склонив голову на бок, несколько секунд я безучастно взирал на происходящее – на дивный букет огненных цветов чужой боли. Мне вдруг до нестерпимости захотелось сорвать их. Сжать в ладони. Вдохнуть аромат, доносящийся с Той Стороны… Что-то или кто-то внутри меня сладко шептал о том, как это просто. И я с трудом справлялся с нахлынувшим вдруг желанием ДОВЕСТИ ДЕЛО ДО КОНЦА, будто бы ненароком подсмотрев притом сквозь замочную скважину мистерии смерти. Хотя подобно желание и мнилось для меня противоестественным, я ведь и прежде уже испытывал нечто подобное, когда discipulus meus ослушался меня, вызвав элементала. Отнять жизнь так легко – ведь она столь уязвима. Поддаться эмоциям, отпустить вожжи… особенно зная, что ты сильнее. Нарушить границы, отвергнуть духовные каноны. Беспечно заглянуть за грань. Дети Земли всё равно возвратятся. В других телах и ином времени, или же в том же самом, но другой пространственной категории. Я тряхнул головой, прогоняя наваждение. В конце концов, врождённое разумное начало возобладало над приобретённым вожделеющим.

Придя в себя, я скорее отправился прочь, перемахнув через двухметровую ограду Собора и более не оглядываясь. В воздухе разливался золотистой рекою поблескивающий колокольный звон вечерни, заглушая далёкий крик.

Глава XXI Прогулки по дну

Я бесцельно бродил по окрестностям до самого заката, а когда светило стало опускаться за испещрённый высотками горизонт, вышел к мосту. Расположившись на нём, свесив ноги и скрестив запястья на уровне лба на стальной перекладине, я немигающим взглядом стал наблюдать за Солнцем, чьи лучи нефритовыми искрами разбегались по практически непрозрачной мутной воде, дробясь и переливаясь в зыбкой ряби пробегающих от касания ветра волн. Угнетающее, грузное, будто отлитое из свинца, чувство разъедало мою душу изнутри. Оно терзало меня, вселяя неутолимое беспокойство: я не смог… не сумел его защитить – своего ученика – в бессилии наблюдая, как Они лишают его жизни, наполняя липким ужасом каждый капилляр этого хрупкого тела, забирая волю до капли. Похоже ли это ужасающее бесчинство на воплощение Великого Закона? – хмуро озадачился я. – Наша раса никогда не причиняла вред тем, кто стоит на другом уровне – это неправильно. Роль мне подобных – только наблюдать, не вмешиваясь. Но ведь и я сам… Я не находил ни объяснения, ни оправдания. Могло ли вообще быть такое? В тайне я надеялся, что это лишь visio nocturna – очередной мой кошмар. И, когда стемнеет, Мигель опять зажжёт свои восковые свечи, пропитанные эфирным маслом мирта, которые мой ученик так любил, и станет наблюдать за тем, как мои когти рисуют знаки и символы с чёткими ровными гранями на деревянной столешнице, превращая её в сакральный холст истории древних народов. Увлечённый пьянящим ароматом знания, юноша задаст не один вопрос, слушая рассеянные истории своего падшего небожителя… О космогенезе, извечном пути Абсолюта от абстрактного, неоформленного и непроявленного до конкретного и ограниченного, от беспредельности до конечности. Слушая внимательно, так, как никто прежде меня не слушал, он заставит меня вновь почувствовать смысл моего существования, который я счёл безвозвратно утраченным. И, пускай у меня были и другие ученики в покинутом мною мире, они… все они ни мало не походили на того, кого я выбрал меж людей. Они были звёздами. И я учил их иначе. Звёзды не задают вопросов. А Мигель…

…Утром же discipulus meus уснёт. А я буду следить, как вдохи и выдохи становятся всё тише, пока душа – эта эфемерная птица – не упорхнёт из своей клетки-пристанища в неохватную даль иного пространства, дабы затем вновь пробудить спящее тело к жизни, пока время и жажда материи ещё не исчерпаны. Затем я уйду. За миг до того, как он проснётся. Уйду беззвучно, словно стихающий ветер. Чтобы вновь возвратиться. Пока избранный мною меж смертных желает слушать из моих уст легенды бессмертия, позволяющие ему ощутить вкус вечности. Я вновь буду ключом, отворяющим врата за предел. Я вновь буду нужен, – рассеянно и мечтательно воображал я.

Но, что если… моего ученика больше нет?.. Посмею ли я найти ему замену? Раньше с тем не возникло бы проблем, но ныне я стал слишком пристрастным, медленно забывая себя самого.

Разрозненные образы проносились передо мной, пока контур дневной звезды медленно таял в ализариновых разводах, уступая место изливающимся на землю сумеркам. Я взглянул на мерцающую в закатных отблесках гладь реки, и спрыгнул вниз. Почти без всплесков и брызг я погрузился до самого дна: вес моего материального тела мог варьироваться по необходимости, то делая его легче пуха, то невероятно тяжёлым и неподъёмным. Коснувшись ногами вязкого ила, я огляделся по сторонам, изучая мусор и хлам, которым было заполнено речное ложе. Затем неспешно отправился по направлению течения, заложив руки за спину, словно прогуливаясь по вечернему бульвару.

Стемнело, и вдоль набережной зажглись фонари: их причудливые размывчатые отсветы пробегали по поверхности над моей головой, и я любовался ими. На месте одного из изгибов русла, в нескольких десятках метров от моста мой взор нежданно приметил человеческое тело. Зацепившись за обломок арматуры, оно плавно покачивалась в такт пульсу воды. Я подошёл ближе и стал внимательно изучать черты утопленника, а, если быть точным, утопленницы. Труп ещё не совсем распух и лишь едва изменился в цвете, что свидетельствовало о сравнительно недавнем времени его появления здесь, да и внутренние органы, как мог видеть мой проницательный взор, не были подвергнуты значительному разложению. Тёмно-русые волосы девушки, связанные в многочисленные косы и чередующиеся с искусственными прядями цвета электрик, как змеи греческой Медузы горгоны, затейливо извивались над контуром головы. Кожаные брюки и жилет в некоторых местах были повреждены, видимо, железной конструкцией, за которою и зацепилось тело.

Я видел последние мгновения жизни моей «русалки», запечатлённые на тонкой оболочке подобно цветным снимкам. Застывшие на радужке её мутных глаз. Эта девушка была одинока. По крайней мере, ей так казалось: одна, а вокруг такой огромный, не понимающий её страхов и мечтаний, мир. Но чувство покинутости было отнюдь не единственным мотивом: главным и глубинным побудителем столь опрометчивого поступка стало навязчивое желание преодолеть страх смерти. И… понять. Кроме того, я видел и то, какой могла бы быть судьба погибшей, если бы не суицид. Ведь существовало некое множество вариантов развития событий – для реализации доступен был любой. Она могла бы быть счастливой. Она могла бы сойти с ума. Тем не менее, сейчас ни то, ни другое моей мёртвой «русалке» не грозило. Я проникся даже неким сочувствием к этому неразумному созданию, так неосмотрительно шагнувшему с мост, чья душа ныне металась, не видя выхода, на одном из нижних планов Земли, напуганная и обречённая, с огромной ношей неизжитых эмоций. Это состояние было только временным, но… ей-то оно сейчас казалось и вечностью, и Преисподней. Вероятно, неприкаянность юной девушки, её желание знать ответ любой ценой и попытка сбежать от самой себя… Эти качества резонировали с моими собственными тревожными ощущениями, оттого я и принял решение помочь мёртвой «русалке».

Освободив тело из стальной западни, я вытащил его на гранитные плиты набережной, положив на спину. Я сидел возле девушки на корточках, следя, как многочисленные пожиратели мертвечины вьются вокруг столь желанной добычи – некротической энергии распада – но держась притом на значительном расстоянии: дело тут было во мне, потому эти трупоядные паразиты и не решались приблизиться. Отогнав малоприятных спутников без особого труда, я обратился к охранителям несчастной, её Проводникам. Я не собирался входить в чужой монастырь со своим уставом, поэтому сдержанно и уважительно беседовал с данными существами, убеждая их в том, что в моём предложении нет ни малейшего вреда, и даже присутствует определённая логика. Я не особо надеялся, что мне удастся уговорить Проводников, но, как ни странно, они меня послушали, точнее, согласились с тем вариантом, который я предлагал. Мне позволили забрать душу утопленницы, вернув в физическое тело. Ей путь действительно был прерван слишком рано, и дух ещё не успел воплотить многие свои амбиции в данной телесной оболочке. Девушке всё рано пришлось бы вернуться в эту жизнь. Снова.

Собственная маленькая победа стала для меня поводом вспомнить о своих некогда безграничных возможностях. Я сидел, неторопливо наблюдая за тем, как сходит посинение и отёчность с лица и кожных покровов погибшей, как восстанавливаются внутренности, и как начавшийся некроз обращается вспять. Как сперва тускло, потом всё ярче, начинает светиться уже подвергшееся частичному распаду эфирное тело, и как тонкая нить вновь соединяет божественное дыхание с материей.

В возвращении к жизни я не видел ничего сверхъестественного. Если владеть определённым ключом, то трудностей в практиках воскрешения не возникало: даже люди – посвящённые – некогда могли проделывать такое. У человечества были многие знания, но принадлежали они немногим, да и использовались крайне редко. Дары древних миров и погибших цивилизаций. Что же, всё в своё время: когда-нибудь все эти таинства возродились бы вновь. Ведь каждая дверь отворяется в строго отведённый ей срок – врата не могут оставаться закрытыми вечно. Иначе это уже не врата. А глухая стена, – заключил я.

Глава XXII Воскрешение

Моя подопечная закашляла, натужно и напряжённо, исторгая воду из лёгких наружу. Затем, не прекращая кашлять, слегка привстав на локтях, она стала судорожно озираться, пока, наконец, её взгляд не встретился с моим. Я попытался проявить миролюбие и улыбнулся, неосмотрительно обнажив зубы. Но, в следующий же миг, осознал, какую допустил оплошность: издав неопределённый возглас, видимо, чертыхнувшись, девушка отшатнулась от меня, как чёрт от ладана, и начала плавно отползать всё дальше и дальше, пока не наткнулась спиной на гранитное заграждение набережной. Я только покачал головой: благодарности ожидать и не следовало. Время от времени я забывал об особенностях этого мира и его обитателей, которым в оформленных телах были доступны преимущественно физические возможности этих тел, вне тонкого видения сути.

Я поднялся и сделал пару шагов к дрожащей от холода и испуга юной даме… к Хлое – я уже знал, что её зовут именно так. Я протянул ей руку, дабы помочь встать: я полагал, в мокрой одежде на каменной облицовке не очень комфортно было находиться, к тому же и от воды веяло холодом в ночное время. Я не пытался читать мысли или прогнозировать поступки моей «русалки»: мне было куда увлекательнее не знать о том. Как и они не знали – такие живые и такие странные. Поэтому дальнейшие действия девушки меня немного удивили: послав меня к мифическому существу, конкретизируя, к дьяволу, и ударив по простёртой руке, она ещё сильнее прижалась к ограждению, но страх её отступил. Моя подопечная смотрела на меня решительно и немного враждебно, тёмные голубовато-серые глаза её блестели в неоновом свете утопавшего в ночи города. Потом медленно и осторожно Хлоя стала подниматься, опираясь позади себя руками на гранит и не сводя с меня настороженного взора. Растёкшаяся вокруг глаз и по щекам тушь придавала её бледному лицу трагичное и загадочное выражение. Я же и без сверхспособностей прекрасно понимал, что за личность предо мной: она была сильной, она могла управлять страхом, держать его под уздцами, а это довольно редкое свойство характера среди людей, как я видел. Да и разве слабые в трезвом уме вне мескалинового [33] состояния аффекта прыгают с моста? Она была полностью в себе, когда решилась на такое. И отдавала себе отчёт в каждом сделанном шаге. Она была искателем, преступившим чрез страх. Искателем, шагнувшим в бездну за ответом и… покоем. Таким же, как и я сам.

Пытаясь разрядить обстановку, слегка развернувшись в направлении реки и оглядывая полночную панораму, я задал девушке бесхитростный прямой вопрос: зачем она прыгнула? Неестественно усмехнувшись, моя подопечная, как я и подозревал, бросила в ответ всего одну фразу, что это не моё дело. Подобное меня уже не удивило. Я ответил, что в таком случае, пожалуй, пойду. И, медленно сменив направление взгляда, обернулся в сторону дороги. Сделав несколько шагов, я услышал, как Хлоя окликнула меня – человеческое любопытство было необоримо – о, я и не сомневался. Она спросила, кто я такой. Лгать, из свойственного людям, я умел хуже всего. Поэтому сразу предложил альтернативный вариант, сказав, что воздержусь от ответа на этот вопрос. Вероятно потому, что я и сам его уже не знал. Помолчав несколько секунд после того, моя «русалка» полюбопытствовала, я ли её спас. Что же, если воскрешение можно считать спасением, то да. Так я и ответил. Девушка недоумённо покачала головой, изобразив в лице саркастическое недоверие к моим словам. Не смутившись, я продолжил, предложив ей оглянуться: была глубокая ночь, а прыгнула с моста она ранним утром. Она была мертва несколько часов к ряду. И она сама это прекрасно знала. Закончив фразу, я слегка усмехнулся краешком губ, лицезря, как растущее недоумение меняет выражение амиантовых глаз моей собеседницы. Едва слышно Хлоя прошептала, откуда мне известно время, когда она решила свести счёты с жизнью, и видел ли я её попытку суицида. Я отрицательно покачал головой. Я сказал, что случайно натолкнулся на её синюшный труп, прогуливаясь по дну реки. Хлоя же назвала мой правдивый рассказ полным бредом. Я лишь пожал плечами – правда такова, какой ты можешь её принять и отваживаешься увидеть. Реальность расширяется и меняет грани в зависимости от того угла, под которым на неё взглянешь. Это Вселенский калейдоскоп – частицы мозаики определены, но в узоры они складываются разные.

Спустя пару мгновений замешательства и тишины, я предложил моей собеседнице пойти домой, дабы не зябнуть на пронизывающем ветру. Девушка лишь, молча, опустила голову. Тогда я понял, что ей некуда и незачем идти. Какой, однако, неизгладимый след оставляли переменчивые события жизни на психоэмоциональном плане человека, как искажали первоначальный образ сошедшего в этот мир. Я поразился. Будто под неумолимым лезвием резца на лике души проступали новые черты – так материальное существование меняло его, так расчерчивало перловой белизны полотно Создателя многоцветьем красок и разнообразием форм. Чувства – это акварель. Сливаясь, растекаясь по границам, полихромные разводы въедались в изначальную белизну, образуя хаотичные переходы окраски и множественность смешанных состояний. Чувства… стихия бурная, неистовая и непостоянная, но полная закамуфлированной творческой силы, латентной Богоподобности. Меня неизмеримо это впечатляло.

Глядя на мою бездомную «русалку», я вдруг подумал о том, что и сам не имею здесь дома. Моим приютом иногда служило жилище моего ученика – Мигеля. Возвращение с полей асфоделей одной из душ отвлекло меня от невыносимых раздумий об его участи, но сейчас тоска и неизвестность с прежней силой принялись штурмовать расщеплённый эмоциями разум. Я решил отвести Хлою к нему, а заодно и выяснить правду, какой бы она ни была.

Обратившись к девушке по имени, я вызвал следующую волну изумления: ведь она мне его не называла. И документов у Хлои не было. Я, не обратив внимания на удивление моей подопечной, предложил ей немного пройтись и побеседовать, сделав притом приглашающий жест головой в сторону придорожного тротуара, и, не оборачиваясь более, направился туда. Через полминуты за спиной моей раздались быстрые шаги. Бояться нечего, когда нечего и терять, к тому же, если однажды ты уже лишился жизни. Вероятно, она думала именно так.

Хлоя меня догнала, и, поравнявшись со мной, замедлила шаг. Вначале девушка только разглядывала детали моего облика и молчала. Я терпеливо ждал. Чуть погодя моя спутница нерешительно упомянула о демонах. Из её слов я понял, что она мало смыслит в подобных вещах, а вот в метафоричных иносказаниях немного разбирается. Я спокойно ответил, что я не демон в том понимании, как она себе это представляет., хотя исконное значение термина мне, в некотором роде, близко: в первоначальных герметических трудах и древних сочинениях демон – daemon – был идентичен по значению с богом или гением. Демон, как понимал Сократ данный термин, представлял собой нетленную часть человека – Ноус – разумное божественное эго. Кроме того, демонами в античности называли всех без исключения духов – добрых и злых. Так что изначальная многоступенчатая семантика слова с течением времени была сильно сужена. Это несоответствие и стало первым предметом нашего обсуждения. Я говорил моей подопечной об исторических воззрениях и учениях народов, некогда населявших Землю. О различном понимании жизни и смерти, и о том, что реальность – вещь довольно тягучая и пластичная, способная подстраиваться под модель мировосприятия того или иного индивидуума. Одним словом, что в окружающей человека действительности объективно для него существуют только те вещи, которым сам человек позволяет существовать. Слушая мою тонкую метафизику, Хлоя дрожала от холода, однако ни единой жалобы я не услышал от неё за все те два часа и тридцать восемь минут, что длился наш путь до дома Мигеля, что лишь доказывало мою правоту в плане «угадывания» её натуры – именно «угадывания», основанного на чисто визуальном восприятии. А ведь я мог узнать интересующую меня информацию прецизионно, заглянув чуть глубже. Но я играл по их правилам. По крайней мере, старался.

Девушка послушно следовала за мной по тёмным переулкам, с любопытством и недоверием слушая то, что я ей говорил. Иногда моя спутница задавала прямые, но ёмкие вопросы. Мне нравилось отвечать, и я старался сделать ответы свои максимально простыми. Беседуя с ней, я будто воскрешал к жизни информацию, которая прежде того покоилась мёртвым грузом на полках моей разорённой библиотеки: ведь информация существует лишь в процессе передачи. В остальное время её нет. Во время разговора с Хлоей я вдруг почувствовал себя книгой, читающей саму себя, в то время как кто-то другой листал древние выцветшие страницы. Нечто подобно я испытывал и, беседуя с моим учеником…

Глава XXIII На пороге Рая

Наконец, мы с моей новой знакомой добрались до интересующего меня дома. Дверь парадной была открыта, магнитный замок не работал, а потому мы беспрепятственно вошли внутрь. В подъезде нас поприветствовало глухое эхо и бетонная пыль. Поскрипывающий лифт, один из двух имеющихся, радушно распахнул перед нами свои выкрашенные серым створки.

Выйдя на нужном этаже и дойдя до дверного порога моего ученика, я упёрся взглядом в незнакомую дверь, что впрочем, не слишком меня изумило: я редко пользовался дверьми как таковыми. Перед кнопкой звонка я в нерешительности замер. Я разглядывал пристально и внимательно этот чёрный, вырезанный из пластика, прямоугольник с чуть выщербленным правым нижним углом, обрамлённый белой пластиковой каймой, слегка забрызганной извёсткою после побелки стен. Бесхитростный предмет ведал ответ, что пока ещё для меня оставался неявным, так как я боялся его узнать. Просто принцип суперпозиции [34] , – мрачно усмехнулся я про себя.

Хлоя с некоторым изумлением следила за мной, не понимая, в чём причина такого необъяснимого поведения. После нескольких тягостных минут, взглянув исподлобья с долей иронии на моё отрешённое лицо, моя спутница решительно позвонила в дверь. Я очнулся и замер. Звук, похожий на колокольный, превратился для меня в набат. А секунды вытянулись, словно точки при астигматизме, в длинные линии. Ожидание стало настоящим мучением. Я мог услышать, будучи ещё на первом этаже, шаги в квартире Мигеля или даже дыхание, однако я не хотел того, и свёл к минимуму всякую чувствительность, кроме базовых ощущений, которыми обладают и люди.

Спустя секунды, счёт которым я потерял, дверная защёлка повернулась. На пороге стоял мой ученик, мой Мигель. Вполне живой и вполне настоящий. Немного растерянный и изумлённый. Коллапс волновой функции [35] . Мои губы растянулись в совершенно бессмысленной отстранённой улыбке. Я слегка склонил голову к правому плечу и полностью погрузился в собственные внутренние переживания. Это было нечто совершенно мною непознанное и фантастичное. Хлоя, оттолкнув меня в сторону и кивнув Мигелю, небрежно его поприветствовала, так, будто они знакомы, и вошла в квартиру, сказав, что стоять и мёрзнуть на пороге ей надоело. Мой ученик рассеянно проводил девушку мимолётным взглядом и вновь перевёл свои глаза на моё чудаковатое лицо. Я… видел то, что происходило в его душе: будто потоки резко отличающегося по температуре воздуха встретились, образуя дрожащую муаровою дымку. Он многое хотел мне сказать. Но слов не осталось – фразы выгорели дотла. И их неосязаемый пепел кружился в воздухе. Я желал бы остановить этот миг. Зафиксировать как на фотопластинке. И остаться в нём. Кошмары разоблачены и рассеяны. Жизнь продолжается. И она будет вечна.

Если бы Рай для меня существовал, он был бы именно таким – замершим мгновением безбрежного покоя и блаженства.

Мои абстрактные размышления прервал окрик со стороны кухни. Хлоя спрашивала, долго ли ей нас ещё ждать.

Вернувшись на землю в прямом и переносном смысле, я переступил порог, и дверь за мною захлопнулась. Мигель отошёл на несколько шагов, любезно пропуская меня вперёд. Мы проследовали на кухню, где, уже облекшись в одежду юноши, то есть, накинув одну из его рубашек и застегнув её на пару пуговиц, Хлоя заваривала чай. Что же, распоряжалась в чужом жилище она вполне по-хозяйски. Её собственные вещи не до конца выветрились даже после длительной нашей прогулки из-за большой влажности воздуха и теперь сушились на спинке одного из стульев.

Мигель в лёгком смущении тихо обратился ко мне, дабы узнать, кто она такая. Однако девушка опередила меня с ответом и представилась сама, присовокупив к тому не без доли оптимистического сарказма, что тоже чрезвычайно рада знакомству. После чего я всё же ответил моему ученику, охарактеризовав гостью всего одним словом – утопленница. Discipulus meus совершенно тому не удивился и со спокойным видом задал следующий вопрос: зачем я её сюда привёл. Глубокомысленно устремив взор в потолок, я попытался найти хоть одну объективную причину и не смог её обнаружить. Я действовал алогично, поддавшись настроению. Так я и ответил, растерянно разведя руками. Хлоя взглянула на нас с укором, заметив, что обсуждать человека в его присутствии неэтично, и опустилась на стул, придвинув к себе чайник и наливая тёмную коньячного цвета жидкость в кружку. Мигель беззвучно вздохнул и отправился в соседнюю комнату, возвратившись оттуда с ещё одним стулом, который он предложил мне, и я любезно согласился.

Чай эти двое пили в молчании, настороженно переглядываясь. Девушка хотела налить и мне согревающий напиток, но Мигель прервал её действие фразой, что это совсем ни к чему. В знак согласия я покорно кивнул: вкус я мог ощутить без непосредственного употребления какого-либо продукта – он для меня был сродни запаху, да и у людей эти ощущения были связаны. К тому же, моё тело не было адаптировано к усвоению грубой материи, которой являлось вещество органической или же неорганической природы. Я не нуждался в физическом восстановлении структуры. Принципы функционирования моего организма, если можно так сказать, были отличны от людских, подчиняясь законам иного уровня. Я дышал космическими ветрами, а не воздухом, вкушая ткани порядка более тонкого – звенящее эхо в сосудах и капиллярах Сущего.

После непродолжительного чаепития, моя подопечная отправилась в ванную комнату, заявив, что после грязной речной воды ощущает себя земноводным с гадкой склизкой кожей, и что она желала бы избавиться от подобного ощущения как можно скорей. Мой juvenis alumnus, молча, проводил её глазами. Мы остались одни. Подперев подбородок кистями, рук я глядел в окно. Мой ученик – на меня. Я воспринимал его взгляд как нечто вполне материальное. «Magister…» – тихо позвал меня Мигель. Я обернулся. Я не вмешивался во внутренний мир мыслей юноши и не знал, что происходит там. Когда-то я дал ему это обещание. Возможно, пришло время жалеть о том: иногда я совершенно переставал его понимать. К примеру, как сейчас. Он хотел мне что-то сказать, что-то очень важное, но почему-то не проронил и звука.

Хлопнувшая дверь прервала затянувшееся безмолвие. Хлоя, укутанная в полотенце и с мокрыми волосами, стояла в коридоре. Улыбнувшись, она сказала, что так ей намного лучше, однако не мешало бы и поспать. Немудрено: возвращение из посмертья – процесс весьма утомительный, – догадался я. Мигель поднялся со стула, чтобы проводить гостью до спальни и предложить что-нибудь из одежды. Устроив нашу новую знакомую, он возвратился ко мне. Я стоял у окна, облокотившись на стену, и наблюдал, как выцветает рассыпанная по небу берлинская лазурь, всё более тускнея.

«Тебе тоже не мешало бы отдохнуть, Мигель. Ночь была длинной. Прости за внезапный визит и незваную гостью. Сам не знаю, зачем я вытащил её из воды. Жизнь так нелепо прервалась. Мне показалось, что это был… не совсем подходящий вариант для завершения.

Она смелая. Выносливая. Просто слишком уж любопытная и… немного устала. Этот её шаг… жажда перебороть страх и познать… Может, способ она выбрала и не вполне подходящий, но… Жаль, что люди не умеют исправлять смерть. Хотя, может, вам это и не нужно вовсе: ведь вы всё равно возвращаетесь. Все возвращаются – рано или поздно, за редкими исключениями. Лишь изменяя форму. Хотя, в пространственно-временной длительности можно повториться практически в любом моменте, который существовал или только грядёт. Дух свободен в своих перемещениях и многоличен в персонификациях, проживая неисчислимое количество жизней в параллелях одного или даже нескольких миров. Но однажды все лики соединяются. Тогда человек становится Богом – Осознающим себя как единое со всем. Это величайшее озарение и безграничное… счастье? Вероятно, так.

А знаешь, Мигель, я хотел бы… быть тобой…» При этих словах мой ученик вздрогнул. «…чтобы стать Им». Немного помолчав, я продолжил: «Бог ассимилируется с Высшей Волей в активном проявлении, и далее, переходя на неописуемый и непознаваемый уровень, Он сливается с Абсолютом. Но однажды…

Ты слышал про День и Ночь Брахмы, Мигель? Думаю, да. Когда наступает Ночь, все реки возвращаются обратно в истоки. И Творящая Ипостась – Демиург будто бы засыпает, растворяется, сохраняя собственную суть в латентном состоянии до наступления следующего Дня».

Рассветное небо уподобилось аквамарину. Я заворожено глядел сквозь его слепящую синь на звёзды. Я видел и слышал их. Границы – условность. Необходимый инструмент для познания Частного от Всеобщего. Мигель стоял неподвижно по левое плечо от меня и также неотрывно смотрел на проясняющиеся небеса. И было ещё что-то… но я никак не мог проникнуть в потаённый смысл того. Я заметил, как губы юноши едва дрогнули, будто с них невесомою пушинкой вот-вот должно вспорхнуть слово. Но вокруг царила тишина, и только шёпот города бесцеремонно вторгался в её чертоги.

«Отправляйся спать, мой juvenis alumnus: я уже вижу, как пестрыми крыльями мотыльков тебя окружают сны – иди». Мигель, послушно склонив голову, внял моему совету без возражений и проследовал в соседнюю комнату, так как спальню свою он галантно уступил нежданной гостье. Я ещё несколько часов провёл у окна, после чего отправился блуждать в уже досконально изученных мной спутанных лентах переулков и проспектов, затерявшись в них подобно песчинке, увлекаемой течением полноводной реки.

Глава XXIV Тождество

Я исчез, как и прежде. На месяц, быть может, чуть более того. Мне казалось, как бы нелепо это не звучало, что моё присутствие будет подвергать опасности моего ученика и Хлою. После того, что я видел в недрах собственных кошмаров, я не переставал думать об Их приходе. Впрочем, я и ранее непрестанно думал о том. Всеведающие Стражи, что должны были явиться за головой беглеца: мысли о Них вселяли суеверный страх в мою неспокойную душу, лишённую опоры под ногами. Однако терзал меня не только один лишь страх, но и неизвестность. Противоречивость двух моих видений сбивала затуманенный разум с толку. Я никак не мог разобраться в их последовательности по отношению к «здесь» и «сейчас». Оба эпизода могли быть вполне объективно реальны, но хронология их представлялась задачей куда более сложной, нежели могло казаться на первый взгляд. Угасание мира и смерть человека. Я безуспешно пытался расплести туго стянутую сеть из этих реальностей, приняв за фиксированную точку в системе отсчёта данную консолидацию собственной личности в конкретной эпохе и Вселенной, и проследить движение прочих миров относительно неё в той же плоскости Бытия. Но тщетно. К разгадке все старания не приближали меня ни на миг.

…Помню, был вечер. Мягкий, обволакивающий аметистовый туман стелился покровами над стихающей суетностью дня. Я бродил в его влажных фантомных объятиях, разглядывая занимательную структуру кластеров молекул воды в микроскопических аэрозольных каплях. Это занятие было столь увлекательным, что я и не заметил, как неопределённый маршрут привёл меня к знакомому дому.

Я неспешно поднимался по лестнице – этаж за этажом. Я не пытался почувствовать или узнать, просто сосредоточился на процессе движения и на грязно-жёлтом дрожащем свете электрических ламп.

Та же дверь и знакомый звонок. Не секунду я замер, отпустив свои способности и ощущения на волю, вне сводящих их к нулю рамок, что я любил устанавливать, чтобы почувствовать себя одним из людей… И внезапно понял, что произошло. Видимо, потому я пришёл сюда, ведомый внутренним голосом. Я в мгновение ока оказался в комнате Мигеля.

Свечи. Аромат мирта. Как всё было знакомо. Колышущийся в полумраке свет, запахи воска и эфирного масла, блики зеркал. Книжные шкафы, полные оккультной литературы и фолиантов по магии на разных языках. Не знаю отчего, но вся эта обстановка взволновала меня, окутав терпкой дымкою неясных эмоций. Однако для переживания всего многообразия чувств мне хватило и мига. В следующую за тем секунду я увидел Хлою, что сидела в углу на полу, прислонившись спиной к книжному шкафу. Она прижимала плотно сомкнутые ладони к губам и прерывисто дышала. Обернувшись, я заметил и моего ученика. Юноша находился в сидячем положении, голова его, безвольно повёрнутая на бок, покоилась на столешнице, руки, словно плети, лежали на коленях. Я видел осколки стекла, разбросанные по комнате, в чьих зеркальных каплях отражались блики пламени. Опрокинутый канделябр и разорванные страницы одной из книг.

Остановившийся взгляд Мигеля, пустота в суженых зрачках, неестественная для человека белизна кожных покровов, слегка приоткрытые бескровные губы: по всем признакам можно было бы сказать, что он мёртв, но я прекрасно сознавал, что это не так. Discipulus meus любил играть с магией. Именно играть, используя её как инструмент для ненасытного познания Бытия. Это были довольно опасные забавы, хотя он обладал и навыками, и талантами – бесспорно, так. Пожалуй, я раскрыл ему слишком много сокровенных тайн, которые были излишни. За сим была моя вина – целиком и полностью: Мигель переходил границы дозволенного роду людскому и многократно переступал пороги, определённые лично ему, заглядывая в миры, к созерцанию которых он подготовлен не был. Эта тяга, как я понимал, была сродни азарту – желанию испытать себя, всё больше повышая сложность игры и увеличивая ставки. Кроме того, знал я также, что юноша ищет какой-то личный ответ, важный ему. Но самого вопроса я не ведал – ведь я дал обещание не вмешиваться в мысли и переживания молодого мага.

Ныне же его тело простиралось на некогда расчерченном моими когтями столе, а душа в то время обреталась далеко вне своей оболочки. Там, откуда не возвращаются. Люди не возвращаются. Я только сокрушённо покачал головой.

Подойдя к Хлое, я помог ей подняться и попытался успокоить. Девушку бил озноб, вероятно, от всего произошедшего, но это был не страх. Скорее, как электрический удар – шок от касания до энергий иных частот, диссонирующих с человеческими. Но моя подопечная не сошла с ума и не поддалась истерике. Хотя этот вариант являлся вполне вероятным для неподготовленного разума. Сильная. Я знал. Хлоя медленно перевела взгляд на моё лицо и почти ровным голосом спросила меня, что с Мигелем. Положив ей руки на плечи, я ответил, что разберусь с этим, а ей лучше отдохнуть. Девушка прижалась лбом к моей груди, замерев на несколько секунд, а после отправилась в соседнюю комнату, бросив короткий взгляд в сторону моего ученика.

По качествам характера, как я успел заметить, моя подопечная лучше подходила на роль ученицы для меня, но Мигель был более одарён, однако, импульсивен. Впрочем, в этом мы с ним стали похожи. Моя человечность тоже зачастую подталкивала меня к необдуманным действиям и нелогичным поступкам. Что же до одарённости – это достаточно размытое понятие. Каждый индивидуум осенён способностями в равной мере, однако разнообразные свойства так и остаются латентными без Воли, их проявляющей. Таким образом, таланты – не что иное, как плоды усердия Воли. Я мог бы помочь проявиться многим дарам, что скрывала натура Хлои, сделав её не менее способною, чем был Мигель. Я знал, что она была бы послушной и последовательной, не смотря на амплуа самоубийцы и напускную развязность поведения. И НИКОГДА бы не сотворила того, что я запретил. Моя подопечная вполне могла скрасить моё пребывание здесь своим обществом и ученичеством. Она тоже искала разгадку противоречий своего мира. Может, стоит оставить самоуверенного и непослушного юношу там, куда он имел неосторожность попасть? Означенная мысль блеснула короткой вспышкой в моём разуме. Это было бы рационально. Оправдано. Заслуженно. За легкомысленность в обращении с полученными Знаниями, с осведомленностью о последствиях, адептов везде и во все времена карали наистрожайшим образом. «Dura lex, sed lex» [36] . Он этого достоин. Остаться в своём личном Аду. Данные размышления быстро проносились у меня в голове. Это ведь был не первый безрассудный поступок Мигеля. В предыдущий раз он в равной мере подверг опасности нас обоих. Сейчас – себя и Хлою. Он эгоцентричен. Беспечен. Инфантилен в некотором роде. Он часто не слушал моих предупреждений и указаний, и, я был уверен, не стал бы их слушать и в дальнейшем. В своей неутолимой жажде всеведения этот упрямец презирал любые запреты! Он…

…был таким же, как я сам.

Глава XXV Сумеречная анфилада

Я неспешно подошёл к столу, глядя на оплавляющиеся свечи. Медленно провёл своими тонкими бледными пальцами по чёрным как смоль, разметавшимся по спине волосам моего ученика. Подтолкнув ладонь под его щёку, опирающуюся на стол, я приподнял голову Мигеля и посмотрел ему в глаза. В этой реальности время для меня остановилось. Моё сознание переместилось в иную сферу существования.

Сумрачный мир – один из множества известных мне, предстал пред очами, развернув свой хмурый шатёр над моей головой. Видимо, через это пространство низшего плана discipulus meus рассчитывал добраться до миров на ступень выше Земли, как ни парадоксально бы это звучало. Можно сказать, пройти тайным коридором между вложенными одна в другую вселенными, нарочно меняющим направления, дабы оставаться сокрытым. Нужно было скорее отыскать моего ветреного ученика в этой анфиладе мирозданий низшего порядка, нанизанных на одну ось, – думалось мне. Атмосфера здесь была слишком тяжела и грузна для меня, однако вряд ли могла причинить ощутимый вред. Так я считал. Мой разряжённый дух принял форму, так как существовать в столь материальном пространстве без формы представлялось недопустимым. Я уважал чужие законы.

Овеществившись, я медленно побрёл в направлении, куда, как мне показалось, уходит тонкая серебристая нить Ариадны – антакарана. Мнилось, что я ступаю по чему то довольно вязкому, похожему на ил. Взглянув под ноги, я заметил, что это черви: их скользкие, блестящие от слизи тела извивались под снежно-белыми ступнями, оплетая кончики моих достаточно длинных чуть изогнутых когтей. Я не испытывал отвращения к этим созданиям – ведь они – одна из ступеней эволюционного процесса, и старался идти как можно осторожнее. Звёзд в этом мире ещё не было – они только начинали зарождаться из пылевых облаков, однако, прототипы планет уже существовали: в каждой Вселенной своя последовательность циклов. И своя логика Сотворения.

Небеса, лишенные светил, были покрыты тёмно-бурыми разводами, растекающимися на чёрном фоне. Озарял эту беззвёздую юдоль блуждающий свет далёкого взрыва. Сделав следующий шаг, я услышал пронзительный оглушающий визг – из-под стоп моих вырвалось нечто, похожее на диковинное ракообразное, чертами своими напоминающее мокрицу, только чудовищных размеров относительно моих собственных «околочеловеческих» габаритов. Лишённое глаз, изворотливое существо. Мне пришлось подпрыгнуть, дабы оно не сбросило меня со спины. Занятное создание в тот же миг ретировалось, высоко вскинув голову с подёргивающимися жвальцами, и зарывшись в шевелящуюся «почву». Я размеренно пошёл далее. Вновь подняв глаза наверх, я увидел полчища чёрных насекомообразных тварей, отдалённо напоминающих саранчу, только крупнее. Маневренных, но безглазых, как и прочие обитатели мира без солнца. Они пронзительно стрекотали, скрыв собой значительную часть небосвода. Следя за их передвижением, я думал о том, что же ощущал Мигель, пробираясь такой негостеприимной, мрачной тропой? Ведь он человек. У него есть чувства и страхи, и критерии оценок безобразного и прекрасного. Ощущение собственной уязвимости. Как он прошёл здесь, не отступив, не испугавшись? За этими размышлениями я незаметно добрался до портала – следующего перехода, где плёнка пространства-времени была наиболее тонкой.

Новый простёршийся передо мной мир несколько отличался от предыдущего. Здесь поверхность небесного тела была сплошь усыпана крошечными скелетами неизвестных на Земле существ, чьи хрупкие кости, похожие на белоснежное кружево тончайшей работы, крошились, когда я ступал на них. Чуть погодя я заметил, что филигранные скелеты временами перемежались с ещё живыми созданиями и полуразложившимися их трупами. Казалось, для людского обоняния запах тлена тут должен был быть просто невыносимым. Пускай я и оставался к нему равнодушен, но как же мой ученик?.. Астральные проекции людей, насколько мне было известно, могли быть восприимчивы к окружающим раздражителям. Своей настойчивостью юноша меня просто поражал. Для какой цели, зачем все эти усилия? Что он искал? Ради чего спустился, можно сказать, в миры Преисподней, сквозь тьму и смрад бредя в неизвестность? Я не понимал. Я не знал устремлений его мятежного духа. Я дал ему слово не знать. А клятвы бессмертных священны.

Шорох костей, обращающихся в муку под ногами и едкий запах гниющей падали. Мигель прошёл этой дорогой, не замешкавшись, не усомнившись. Пожалуй, я недооценивал степень упрямства молодого мага.

Следующий мир был подобен каменистой пустыне – царству минералов и простейших форм, молчаливый и недвижный в собственной неосознанности. Наводнённый потусторонней тишиной. Пожалуй, даже более пугающей, нежели странные скрежеты и шорохи предыдущих вселенных. Ибо тишина заставляет обращаться вовнутрь Себя.

Находящийся за миром безмолвия мир, напротив, кишел причудливыми обитателями, не имеющими аналогий с поселенцами Земли. Шумными и пёстрыми, словно тропические попугаи. Я с грацией хищника пробирался меж их гомонящих стай, изящно и осторожно. И ума не мог приложить, как мой ученик сумел зайти так далеко. Тихо идя дальше по восходящей последовательности вселенных, я вновь и вновь задавался этим вопросом. Да, целеустремлённости Мигелю было не занимать. Впрочем, как и безрассудности. Временами анфилада миров ветвилась, число поворотов казалось бесконечно. Жизненные формы варьировались, то уплотняясь, то становясь киселеподобными или вовсе эфирными.

Наконец, проследив путь юноши, я добрался до одного из мирозданий, где обитали низшие астральные сущности – лярвы и прочие паразиты, неупокоенные, алчущие земного пристрастно и жадно. Кроме них, в этих сферах обретались и те, кого люди прозвали «демонами» – злыми духами порядка много выше. Злыми в людских категориях. Ведь объективно понятия зла не существует, – рассуждал я. Так или иначе, это было угрюмое, враждебное живому, место. И он был где-то здесь, discipulus meus. Я не сомневался.

Отчётливо ощущая, как пристально и напряжённо за мной следит множество фантомных глаз, я искал след моего ученика. Напасть открыто или же оказать какое-либо иное противодействие гении мрачных чертогов пока не решались: я видел их смятение и задумчивость. Они будто совещались о том, что можно сотворить с таким созданием чуждой, непонятной природы. Хозяева скорбных мест пытались обнаружить мои слабые места или же потаённые страхи, дабы использовать их как рычаги воздействия, но мои мысли для них оставались тайной за семью печатями. Иероглифом мёртвого языка, который невозможно было прочесть никому, кроме начертавшего этот знак. Я был призраком меж призраков, потусторонним даже для потустороннего, оттого демоны удивлялись. Однако я сильно сомневался, что размышления Мигеля также остались неразоблачёнными, подобно моим. И это очень меня беспокоило.

Глава XXVI Цветник личных кошмаров

Спустя некоторое время моих бесплодных скитаний в сумеречных пределах, я вдруг обнаружил себя в окружении многочисленных зеркал. Словно в вымощенном ими коридоре, где меня со всех сторон обступили отражения. Вначале, продвигаясь в нутре этой причудливой иллюзии, я видел лишь бесстрастное выражение своего заострённого мраморно-белого лица. Эти зеркала, как я понял, должны были отражать страхи и пороки людской души, изобличая их бесцеремонно и жёстко – частый и распространённый приём искушённых духов, стремящихся смутить неокрепший человеческий разум. Ведь в гладкой поверхности амальгамы можно было видеть собственные глаза, и, заглянув в них поглубже, столкнуться с теми кошмарами, которые оставались до тех пор надёжно спрятанными в подвале бессознательного, на самом дне души. Обычно это производило впечатление. Люди – странные существа. Изнутри их без устали пожирали собственные «демоны», так что демонам извне оставалось приложить не так уж много усилий – просто разоблачить личные опасения и тайны, сделав их из непроявленных явными. Каждый камень в высоких стенах бездны Инферно был бережно выточен руками самого человека. Ада не существовало, кроме того, который отдельный представитель людского рода создавал для себя сам, обихаживая цветник личных кошмаров и опасений.

Я подумал о том, что, наверное, Мигель просто не совладал с собственными чувствами, ведь справиться с низшими сущностями этих мест, не привлекая внимания тёмных гениев рангом выше, он мог без труда, обладая достаточным багажом знаний. А затем, незамеченным, последовать дальше. Хотя… полчище муравьёв способно пожрать и льва: тысячи разнокалиберных мыслей, угрызений совести, опасений. Мой ученик столкнулся с самим собой, запнувшись о собственное «Я». Пожалуй, из всех испытаний это оказалось наиболее трудным.

Внезапно поток моих мысленных рассуждений был прерван тихим вкрадчивым голосом, что учтиво обратился ко мне на одном из забытых умерших языков человечества. Наместники неприветливого края желали знать, кто я, что я и зачем вторгся в их владения. Говорящий был одним из Тёмных гениев высшей иерархии. Мне даже слегка польстило внимание столь высоких чинов к моей скромной персоне. Поприветствовав обратившегося ко мне, я не менее любезно ответил, что пришёл за своим учеником, опустив подробности о личном происхождении. Я знал, что многое могу, но здесь, в чужой обители, нарушать порядки не стоило. Я был один в этом мире, и ресурсы моего духа были уже не бесконечны, как прежде. Однако неуверенность в себе меня не тревожила: никто и ничто не могли повредить мне здесь. Ни при каком раскладе. У меня в том не было сомнений. А где нет сомнений, возможности широки. Я опасался лишь за Мигеля, чья неокрепшая душа, опьянённая силой и способностями, находилась где-то здесь, в плену своих же неизжитых эмоций, что пересилили знания. В том и был камень преткновения: допускать до сакральных тайн ученика, что не отрешился от земного и не научился безличностному созерцанию, недопустимо. Но и я сам был всего на всего неофитом, потому совершал много ошибок, особенно после того, что сталось со мной на Земле. Я учил Мигеля, так как он хотел учиться, и вместе с тем не мог объяснить ему, как управлять собственными чувствами – мне и со своими удавалось справиться не всегда – эта материя была новой и неизвестной. Словом, я передавал юноше тайны, которых сам более не был достоин. Учил осмыслению, смысла лишившись. Абсурдно. Но… я привык учить. И не ведал другого, даже забывая, даже разрушаясь…

Тёмный владыка, прияв очертания, наконец, явился мне воочию. В своём фантомном образе он был высок, крепкого сложения, с гранитно-серой кожей, длинными графитово-чёрными волосами, собранными в хвост и парой перепончатых крыльев за спиной. Глаза его цвета анфракса были подобны глазам рептилий. Чёрные одежды напоминали римскую тогу. Демоны любят принимать мистико-антропоморфные формы: так люди и лучше понимают и больше бояться. Это тонкая психология восприятия. Хотя сам план существования подобных духов не имеет детерминированных, ограниченных оформленностью конструкций, – рассуждал я про себя, разглядывая Тёмного. Мне неуместно вспомнилась фраза Мигеля о том, что я «слишком тощий» – в наглядном сравнении с порождением Майи я это осознал.

Отражения в зеркалах изменились. Теперь в них я мог видеть испуганное, перепачканное кровью лицо юноши, за которым я и пришёл сюда. Но меня данное открытие не смутило. Демон внимательно всматривался в мои антрацитовые глаза, пытаясь проникнуть в сокровенную суть диковинной породы, ему неведомой, но это было невозможно. Моя энергетическая структура хоть и оказалась подпорченной «человечностью», но всё же оставалась иной – недоступной их пониманию. Ничьему пониманию. Здесь.

Я, деликатно улыбнувшись Тёмному, вновь озвучил цель своего визита, добавив к тому, указывая на зеркала, что подобного рода фата-морганы меня не впечатляют, и тратить энергию на их визуализацию бессмысленно. Ракшас [37] в ответ лишь криво усмехнулся, и произнёс, что душу моего ученика они мне не вернут: молодой чернокнижник нарушил несчётное количество сакральных законов и его наказание сотворено и заслуженно им самим. О, конечно, я знал о том!.. Однако, добавил я, моё намерение упомянутое обстоятельство не меняет, и я хотел бы забрать Мигеля. Во время нашей непродолжительной беседы, я обыскал внутренним виденьем унылые чертоги сверху донизу и всё-таки нашёл его, но юношу тщательно охраняли, особенно теперь, когда я огласил цель своего прибытия. Я обладал достаточными возможностями, и, хоть у меня и был шанс справиться со многими из представленных в юдоли страдания сущностей, но их число оказалось слишком велико. Переоценивать свои способности не стоило, тем более, когда речь шла о душе и о жизни моего ученика. Я не мог так рисковать. Потому я задал демону вопрос, чего они хотят взамен за освобождение этой заблудшей души. Ответ меня не обнадёжил: мои знания и… ключи. Откуда они узнали про ключи? Мой ученик, – сообразил я немедля. – Его мысли. В таком случае им достаточно известно и про меня и про Morati. Я ведь учил его, как скрывать свои измышления, делая их недоступными для всех прочих созданий! Видимо, случилось нечто непредвиденное, раз он здесь и его сознание так прозрачно для этих духов, – без энтузиазма рассуждал я про себя.

Ключ – можно сказать, представлял собой сакральный код, шифр для перехода на другую ступень, отмычку к порталам в иные миры. Адепты нашего Храма владели многими ключами – в том и состояла задача нашего ученичества – по мере совершенствования и духовного роста, Учитель передавал последующий ключ своему ученику – от вселенных планом выше, дабы ученик получил возможность познать их. Ключ, кроме прочего, был универсальным – он открывал не только единственный мир, но целую анфиладу находящихся в резонансе вселенных. Множественность тождественных миров. Я был неофитом и до высших сокровенных мирозданий допуска не имел. Вместе с тем к мирам, на частотах Земли, чуть выше и чуть ниже, ключами я располагал. Хотя многие из них утратили силу, когда я сбежал, и связь с Храмом прервалась, но многие ещё действовали, привязанные сугубо к моей индивидуальной энергетической оболочке.

Я должен был спасти Мигеля, – решил я твёрдо. Ведь в том, что юноша оказался в столь малоприятном обществе, увы, была и моя заслуга. Пусть страдания его здесь не длились бы вечно, ведь всё имеет границу, но… просто я не хотел, чтобы он ВООБЩЕ страдал. Размышления мои были мгновенны, и, не смотря на скорость обработки информации, выхода я пока не видел. Тёмный гений смотрел на меня и ухмылялся. Я думал о ключах и о том, что не имею права передавать их кому-либо – главное правило, которое обязан соблюдать любой адепт – невмешательство и сохранение существующего порядка. Absoluta aequilibrium [38] .

Не отводя глаз от своего потустороннего собеседника, я ответил, что ни один из них не сумеет воспользоваться моими ключами – они – часть меня. Я сам и есть ключ. Целая связка, если угодно. И я не открою ни единого портала, так как не вижу смысла в том, чтобы вносить дисбаланс в этот мир – система и так функционирует по замыслу Создателя, следуя внутренним установленным Законам, которые для меня святы и нерушимы. Тёмный же ответил, что, в таком случае юному магу придётся пожалеть о том, что он является частью сотворённой Вселенной, и что мучения его будут неописуемы. Сцены в зеркалах ныне демонстрировали чудовищное изуверство и мерзости. Главным же героем этой хроники был discipulus meus. Я знал, что эти лишь игры Майи, как и всё здесь, однако видеть подобное, не ведаю, по какой причине, мне было отвратительно. Тем не менее, внешне я сохранял неколебимое спокойствие и твёрдость духа. И одна сомнительная идея всё же посетила меня. Раз иного пути не было, я решил пройти опасною тропой. «Capienda rebus in malis praeceps via est» [39] .

Ласково и обходительно обратившись к демону, я произнёс, что мне не хотелось бы нарушать гармонию в их сфере, которая складывалась многие тысячи лет, и я не желал бы причинять вреда ни единому существу. Порталы в те измерения, куда изначально область Земли не имела доступа, опасны. Ведь по вселенскому Закону всё необходимое для становления и развития всегда рядом. В ответ сумеречный гений, схватив меня сильной рукой за подбородок и близко придвинувшись к моему лицу, заметил, что они сами будут решать, что опасно, а что нет, а моё дело, если хочу спасти своего Мигеля, слушать и исполнять. Не моргнув и глазом, я кратко ответил «как будет угодно», почти неуловимо улыбнувшись. Я уже знал, что буду делать.

Порталы в миры низшего плана или наравне с Землёй могли бы привлечь сюда сущностей, подвластных контролю властителей угрюмых чертогов, умножив их воинство. А вот планом выше… Такой ключ у меня был только один. И я думал, что вряд ли когда-либо осмелюсь использовать его.

Это был ключ от моего мира… моей Обители.

Тем временем, Тёмный выпустил меня. Освободившись, и ещё раз оценив обстановку, я решил пойти ва-банк. Можно сказать, я собирался рискнуть всем, но… что, собственно, я имел? Эта мысль придала мне уверенности в своём решении. Покорно застыв в поклоне, я произнёс, что открою один из порталов, как то потребовали от меня. И пусть их тёмные легионы пополнятся иными созданиями. Нет, я не лгал – я не был на то способен. Но всё же с некоторой долею облегчения сознавал, как это прекрасно, когда твои мысли остаются всецело при тебе.

Я это сделал. Приоткрыл дверь и впустил в душную комнату ветер. Ветер, предвещающий бурю. Элементарии, наши низшие духи – я призвал их сюда, на один из подпланов Земли. Эти твари были агрессивными и бесконтрольными, лишёнными самосознания, силами: подчинить их духам данного мира удалось бы не скоро. Природа вышних миров – пронзительная, ослепляющая, даже в самых примитивных своих проявлениях.

Гости, которых я пригласил на наш бал, устроили настоящий переполох, нарушая порядок, мечась и нападая на всех без разбора – нейтральных даймонов, Тёмных, Светлых. Для стихии нет разницы. Стихия несознательна. Описать творившееся в тот момент в терминах грубой материи было сложно. Пожалуй, хаос воцарился полнейший. Будто ураган или наводнение, только природы более тонкой. Знал я также, что время жизни моих элементалов вне родной среды обитания ограниченно: наш мир резонировал на иной частоте. Только создания с соответствующими волновыми характеристиками могут безболезненно перемещаться в однотипных структурах Бытия. Я и сам смог обосноваться здесь, в пределах Земли лишь благодаря моей духовной «мутации» и обретению дополнительной энергетической оболочки, которая ранее отсутствовала. Беспрецедентная адаптация поражала даже меня самого.

Найдя душу Мигеля в сложившемся беспорядке, я вытащил её из этого пространства миражей, хоть и не без усилий. Сказать по правде, мне изрядно досталось – открытие портала к Morati обошлось не дёшево, кроме прочего, мои низшие энергетические оболочки были основательно потрёпаны. Но я вернул моего ученика. Это было главным. А кроме того… sine ira et studio [40] , я нажил себе могущественных врагов, хотя не собирался, да и права не имел вступать в какую-либо конфронтацию. Однако, что сделано, то сделано, – заключил я обречённо. Быть может, в другой реальности один из аспектов моего «Я» поступил бы иначе, найдя более мудрое и действенное решение. В том я был уверен. Но не сейчас и не здесь.

Глава XXVII Галерея Небытия

Тусклое пламя выгоревших свечей едва разгоняло густой ночной мрак. В зеркалах извивались причудливые тени, будто танцуя. Потрескивание тающего воска разбудило во мне осознанность. А вместе с ней и ноющее чувство опустошённости.

Окончательно возвратившись в свою материальную форму, я взглянул на Мигеля, чьё лицо покоилось на моей ладони: его стеклянные глаза постепенно меняли выражение, наполняясь осмысленностью. Он приходил в себя. В дверном проёме стояла Хлоя, скрестив руки на груди и, молча, наблюдая за происходящим. Я обернулся и устало улыбнулся ей. Она рассеянно кивнула в ответ. Мигель, тем временем, привстал, опираясь дрожащими руками на столешницу. Его сильно знобило. Я помог юноше подняться. Discipulus meus получил огромное количество энергетических повреждений, тонкая полевая структура его была во многих местах разодрана в клочья. Я старался её восстановить, но мои собственные ресурсы тоже были истощены, и я отдавал последнее, что у меня было. Зачем? Мне никак не удавалось уяснить. Эта странная «человечность»… самопожертвование… зачастую такие неразумные поступки… Но «что-то» толкало меня действовать подобным образом.

Спустя несколько секунд мой ученик всё же узнал меня. Сделав пару судорожных вдохов, он прижался щекою к моей груди, нервно обхватив онемевшими ладонями мои плечи. Я чутко слушал его неровный аритмичный пульс, а затем, молча, обнял его. Я, кажется, всё понимал. Или почти всё.

Страх. Боль. Обречённость. Создания тёмной природы умеют находить истоки их в душе каждого человека, обнажая пороки и оплетая душу клейкою паутиной ей же сотворённого ужаса и безысходности. Молодой маг побывал в собственном царстве теней – Преисподней, что он взрастил сознательно и неосознанно в недрах своего внутреннего мира. После такого визита, вероятно, начинаешь смотреть на всё окружающее иными глазами, – рассуждал я, ощущая, как последние силы меня покидают. Единовременно с тем, я видел, что моему ученику становилось лучше – он медленно успокаивался и возобновлял растраченные энергетические запасы. Хлоя, заметив, что я и сам уже нетвёрдо стою на ногах, подошла ко мне, и, взяв меня за предплечье, о чём-то спросила. Взгляд её серых глаз был участливо-тревожным. Но я не услышал ни единого слова. Мир ускользал из поля моего виденья, точнее, сознание постепенно таяло в безбрежном сумеречном океане. Мнилось, будто комнату наполняет холодный звёздный свет, пронизывая собою каждый атом окружающей действительности. И как свет этот будто обжигает мою кожу своим леденящим дыханием, остужая эмоции, обращает сонмы многоликих чувств в душе моей в бесстрастные застывшие глыбы. Я пытался вглядеться в лица этих ледяных изваяний, но тщетно. И чудилось, будто я и сам замерзаю, обращаясь в бездушный хладный исполин, безмолвный, бессердечный, безжизненный… размещённый в бессрочной экспозиции мертвенной галереи Небытия.

Я вздрогнул и приоткрыл глаза, возвратившись на краткий миг к покинутой реальности. Мигель всё так же сжимал мои плечи, испуганно взирая на моё отрешённое лицо. Хлоя поддерживала меня под руку, не сводя настороженных глаз. Это последнее, что я видел. Затем панорама качнулась пред взором, и дух мой будто с необозримой высоты упал в пасмурное студёное море – раскинувшуюся в неохватности Пустоту.

Тягучее вязкое нечто окружило меня со всех сторон. Будто я погружён был в какую-то жидкость, плавно паря в её толще… или, скорее, гель. Я не ощущал ни рук, ни ног, и был не в силах пошевелить ни одной конечностью за неимением их. Моё сознание, подобно крошечному пузырьку воздуха в Марианской впадине, покачивалось в объятиях неизвестности. Медленно скользкая и протяжная субстанция заполняла все фибры моего существа, стирая мысли, ставя точку в каждой недосказанной фразе и дополняя последним штрихом каждый недорисованный образ. Отнимая воспоминания и надежды. Усыпляя. Зыбь…

Я будто растворялся, сливаясь с обступившим меня безмолвием, равнодушием, безмятежностью. Однако какая-то мельчайшая частица внутри продолжала сопротивляться, отчаянно борясь с накатывающими волнами забвения. «Я» не желало исчезать бесследно!.. Ему хотелось сохранить что-то очень ценное… нужное… сберечь от касания этих склизких стылых объятий материального и духовного вакуума… утаить в ладонях крошечную искру в обступившем меня кромешном мраке безвременья.

…Внезапно я услышал Голос…

…глубокий, бархатистый, всепроникающий… что произнёс фразу на латыни…

«Ab igne ignem» [41] .

Я встрепенулся – тон этого голоса показался мне знакомым, но я никак не мог осознать, где прежде слышал его. Воспоминания мои к тому моменту приняли облик бесформенной груды разноцветного тряпья – лохмотьев и обрывков, собрать из которых какой-либо вразумительный предмет гардероба не представлялось возможным.

Я принялся напряжённо вслушиваться в немое пространство вокруг, силясь ухватиться за потревоживший Небытие звук как за спасительную соломинку для моей испаряющейся индивидуальности, пытаясь произнести что-либо в ответ, и вместе с тем не проронив и стона, и не оформив ни единой связной мысли.

Тем временем, Голос раздался вновь. Я не знал, прошла ли секунда или миллионы лет.

«Ab Aeterno ad cinerem» [42] .

Я всецело обратился в слух.

«Existentiae est choice directionis» [43] .

Словно потоком прохладного воздуха ясность вернулась моему помутившемуся сознанию. Из сумрачной утробы безличия меня вышвырнуло обратно в покинутый мир, на Землю.

Глава XXVIII Верность слову

…Побеленный потолок с лёгкими разводами от свечной копоти. Тусклый дневной свет хмурого дня. Угол стола. Вот первое, что предстало моим очам. Я лежал в неестественной позе на полу и смотрел вверх. Я был потрясен. И судорожно пытался вспомнить фразы на латыни, озарившие Пустошь каким-то потусторонним присутствием, но они осыпались песком меж моих пальцев. А мне хотелось удержать их… Так хотелось!..

Я пришёл в себя. Тело было тяжёлым, словно отлитое из стали. Мой ученик и моя подопечная были где-то рядом: я не видел, но чувствовал их присутствие. Мигель сжимал в ладонях мою холодную руку и что-то тихо и неразборчиво шептал: молитву или мантру. Кажется, это был санскрит. Хлоя ходила по комнате взад вперёд – я ощущал каждый её шаг и нервно-напряжённое дыхание. Они ещё не поняли, что я возвратился. Их чувства были угнетающе безрадостными. Я слышал, как Хлоя, обратившись к моему ученику, жёстким тоном сказала ему оставить мою руку в покое, что прошло уже несколько часов, и ей надоело слушать весь этот бессвязный бред. Девушка была взволнованна, пряча тревогу за напускным безразличием. Однако Мигель пропустил колкое замечание мимо ушей. Тогда она схватила его за плечи, грубо дёрнув назад и пытаясь оттащить в сторону. Моя холодная рука выскользнула из пальцев моего ученика. Юноша пытался сопротивляться, но толкнуть или ударить даму себе не позволял. Едва слышным голосом, сдерживая раздражение, он сказал ей, чтобы оставила его в покое и не мешала, параллельно пытаясь сбросить руку моей подопечной со своего плеча. Но Хлоя не намерена была его выпускать. Схватив Мигеля ещё крепче и отрывисто произнося каждую фразу, девушка твердила, что мне помочь он не в силах, а, кроме прочего, он сам виноват в том, что со мной случилось. Последнее утверждение было сверх меры терпения моего ученика: перехватив запястья Хлои и высвободив, наконец, своё плечо, он едва различимо прошептал дрожащим голосом: «…Ты… вообще ничего не знаешь». И резко разжал пальцы, выпустив её руки, так, что девушку слегка отбросило назад. Но она не собиралась униматься. Вцепившись Мигелю в локоть, моя подопечная всё же вынудила его подняться с пола. В этот момент я повернул голову и спокойно произнёс, чтобы они прекратили перебранку. Потом, приняв сидячее положение и опершись рукой на собственное колено, я внимательно посмотрел на этих двоих. Они вели себя как дети. Или как люди.

Хлоя растерянно уставилась на меня, не веря глазам своим. Её проколотая металлической серьгой нижняя губа едва уловимо подрагивала. Девушка была смущена и озадаченна, и лишь растерянно произнесла единственное предложение – ни то вопрос, ни то утверждение: «Ты… вернулся?» Мигель же просто замер в полнейшей недвижности. В его светлых глазах цвета опала я увидел бездну, полную чего-то необъяснимого и невыразимого словами. И своё отражение в ней. Некоторое время мой ученик глядел на меня отрешённо и вместе с тем сосредоточенно, будто не мог понять, я ли это, или же очередной эфемерный обман. Мне даже померещилось, будто бы он глядит сквозь меня и видит кого-то другого: не потрёпанного, выдохшегося скитальца, но ангела, воспарившего над пустотой… Затем, резко опустившись на колени и обхватив мою шею руками, discipulus meus прижался губами к моей ледяной щеке. Пожалуй, так припадают к чудотворным иконам: с отчаянием безысходности и благоговением, – подумалось мне. Я слышал, как дрожит его дыхание и испуганно колотится сердце. Моя подопечная следила за этой немой сценой в недоумении, слегка приподняв тонкую изогнутую бровь, и оперев ладони о талию. Спустя пару мгновений после того, юноша резко вскочил на ноги и быстро вышел из комнаты. А ещё через несколько секунд я услышал, как хлопнула входная дверь в коридоре. Мы с Хлоей в замешательстве переглянулись. Я абсолютнейшим образом не мог взять в толк, что творится с моим учеником. Какие ещё демоны терзают его, если я отбил его душу у них всех?

Поднявшись, я обратился к Хлое с вопросом, в чём дело, надеясь, что с человеческой позиции ей виднее, и она сумеет мне разъяснить. Сперва девушка хотела что-то ответить мне, но, запнувшись на полуслове, переспросила, действительно ли я не понимаю. Я только спокойно развёл руками, добавив, что иногда людей сложно понимать, не заглядывая к ним в мысли и не читая скрытые эмоции. Однако я дал слово и не нарушу его. Моя собеседница только вздохнула, посмотрев на меня с каким-то странным выражением то ли иронии, то ли сочувствия. Меня это даже задело: что могут они знать такого, чего мне не дано постигнуть? Представители рода людского не ведают даже самых элементарных вещей о невидимом глазу устройстве Вселенной, помимо грубо материальных проявлений: ни о её тонкой полевой структуре, ни о незримых обитателях, населяющих абсолютно все среды без исключения. Так какими секретами они могут обладать, что недоступны бывшему адепту сиятельного Храма?

Я спросил, что означает это выражение её лица. Девушка только усмехнулась, покачав головой, и промолчала. Тогда, возвращаясь к предыдущей теме, я повторил, что желаю знать, что происходит. И если то ей известно… Хлоя вымолвила в ответ, перебив меня, что она может и ошибаться в своих умозаключениях, и лучше мне спросить у самого моего ученика. Я решил так и поступить. Однако, дав прежде Мигелю время прийти в себя. Я не желал быть чрезмерно настойчивым, к тому же… не привык задавать другим вопросы, так как моя природа была создана всецело лишь для того, чтобы продуцировать ответы. И, тем не менее, на Земле спрашивать мне приходилось часто…

Глава XXIX Природа Человека

Укрытый муаровой думкою сумерек город был прежним: шумным, суетным, мокрым от прошедшего дождя. Люди по заведённому здесь распорядку неизменно куда-то спешили, изредка бросая на меня недоумевающие или же возмущённые взгляды. Я так свыкся с подобным, что иного уже не представлял. Ветер шептал на ухо знакомые истории, и я слегка улыбался ему в ответ. Из-за горизонта чернильным пятном расползалась темнота. Разбуженные её приближением фонари моргали сонными глазами, бросая медные блики осколкам небес в лужах. Я шёл вдоль набережной к заливу, дабы поговорить со своим учеником. Отыскать его мне оказалось несложно, даже будучи предельно ослабленным, ослеплённым и оглушённым. Discipulus meus был особенным, не таким, как остальные поселенцы Земли. Вспышкой сверхновой меж мириад ровно горящих звёзд. Вспышкой, спектр которой я запомнил, как красочную полноцветную картину.

Мигель сидел на прибрежных камнях, сложив руки на коленях и опёршись о них подбородком. Беспокойное море в надвигающейся темноте представлялось чёрною колышущейся массой. Рукава белой рубашки юноши во мраке казались сложенными крыльями какой-то диковинной птицы, что замерла на краю, готовая вспорхнуть ввысь с малейшим дуновением. Discipulus meus слушал биение волн, перебирающих песок так, словно они производили подсчёт своих несметных богатств.

Я мог бы всё узнать. Понять, что мучает его. Так просто. В мгновение. Зачем я дал это нелепое обещание?.. – негласно укорял я сам себя.

Мой ученик не заметил, как я бесшумно приблизился и опустился рядом на серый холодный валун, мягко опустив руку ему на плечо. От неожиданности юный маг вздрогнул и слегка отшатнулся в сторону, но, в следующий миг, узнав меня, занял прежнее положение. Почему-то juvenis alumnus никак не желал смотреть в мои глаза: когда я пытался взглянуть на него, он отворачивался, устремляя взор к морю. Я оставил свои бесплодные попытки, и так же обратил взглядом к волнующейся стихии. Мы сидели в безмолвии на берегу, наблюдая, как последние отблески света тонут в пучине. Я ощущал, что моё присутствие тяготит юношу. Это наблюдение меня озадачило: прежде Мигель ценил моё общество, желая оставаться рядом со мной как можно дольше. Я вздохнул. Как сложно жить, будучи одним из них, – подумалось мне, – и не располагая большим. А ведь некогда я так этого хотел. «Omne ignotum pro magnifico est» [44] … Но теперь усомнился в собственном желании.

Бессловесность мне наскучила, и я задал моему ученику вопрос о том, что происходит с ним, и могу ли я помочь. Он еле слышно ответил, не оборачиваясь: «Ничего, Magister… простите меня…» Эта фраза стала настоящей загадкой сфинкса – тайной человеческой души. Мне даже показалось, что извинялся Мигель не за свои выходки в тонких сферах и неразумное пользование полученными знаниями, но за что-то другое. Однако, за что? Словно он не сдержал какое-то важное обещание, но…

ведь он ничего мне не обещал. Я ничего не просил и не требовал от своего ученика. Я мог запретить, предостеречь. Он мог ослушаться. Но здесь было явно что-то другое. И это мнилось до иррациональности странным.

Вспомнив всё, известное мне о человечности, я спросил, не стоит ли нам пойти домой – ведь Хлоя там совсем одна. Discipulus meus ответил довольно сухо и кратко, что она это переживёт. И тем озадачил меня ещё больше: я думал, они стали довольно дружны и близки за последнее время. Хлоя не хотела возвращаться в свой старый мир до самоубийства – сейчас для неё объективно существовало только «после». Мой ученик приютил её, и, хотя эти двое были абсолютно разными, они много времени проводили вместе. Мигель даже объяснял девушке азы магии и рассказывал что-то о древних цивилизациях, некогда населявших Землю. Теперь же его холодный и безучастный ответ представлялся мне неестественным и странным. Я умолк, пытаясь анализировать происходящее. Но в следующую минуту молчание нарушил сам Мигель. Я помню, что он сказал и как это звучало. Тихо-тихо, едва перекрывая плески волн, юноша спросил: «Когда… вы опять исчезнете, Magister?.. Я знаю, что недостоин…» – после этих слов, он уткнулся лбом в свои скрещенные на коленях руки и более не проронил и звука. Я видел, как слегка подрагивает его спина, будто от стылых касаний ветра. Ему было больно. Почему-то. Я не понимал. И… что я мог ответить?.. Чувствуя себя беспомощным перед шарадами человеческой природы, её смутными неясными переживаниями, я удручённо устремил взгляд вдаль. Над горизонтом показала свой лик Диана – царица сумерек – и я обратился к ней с вопросом, надеясь, что мать не откажет объяснить странные особенности поведения своих подросших чад, но она только смеялась в ответ, улыбаясь бледными холодными губами. Тогда я вновь перевёл взгляд на Мигеля. Он по-прежнему сидел, уткнувшись лицом в колени, и только прерывистое дыхание, что тонуло в рокоте прибоя, выдавало его внутреннее состояние. Мой juvenis alumnus ещё не знал, что за суматоху я учинил благодаря своим элементариям в околоземных тонких сферах, дабы вытащить его оттуда. И что подобное безалаберное действие вряд ли мне простят здесь. Да, выбора у меня не было. Или… был? Я ведь просто мог оставить его там. Это было бы согласно Закономерности. Или… не мог? Не важно, «alea jacta est» [45] . Теперь оставалось ждать воплощения одного из двух наиболее вероятных вариантов развития событий: либо мне, фигурально выражаясь, укажут на дверь – прочь из этого мира, или за мною придут из моего. Хранители. Я сам уже не понимал, боюсь ли своих палачей, как и прежде, или, побывав в своих странных видениях на краю Зыби, избавился от страха и нескончаемого мучительного ожидания. Земная жизнь постепенно увлекла меня, заставляя забыть о грядущей неизбежности.

Однако, что я мог ответить ему, моему ученику? Я не хотел уходить. Более того, я желал бы остаться. Но дамоклов меч, грозящий обрушиться в любую минуту на мою голову, не давал бы покоя ни Мигелю, ни мне самому. Мне лучше было уйти, покинуть его и не медлить. И сколько раз я уже пытался, неотвратимо возвращаясь снова и снова. Эти двое… стали много значить для меня – discipulus meus и Хлоя, как те звёзды, включая Salvator, что некогда были поручены мне в опеку. Ведь у каждого светила был свой Агатос – помощник и проводник. Я был таким, кажется, в другой жизни. Хотя моё существование Марана и не обрывала никогда, но… воспоминания о былом представлялись теперь чем-то бесконечно далёким и призрачным. Morati, Храм, Цитадель… Учитель… со мною ли было это? И кто же я теперь? Невзирая на плодящиеся сомнения, память хранила малейшие детали прошлого, сберегая их, будто старые письма из дома, что когда-то был родным.

…Мои звёзды… мои сиятельные солнца, какими вы сейчас стали? Переродились или же ещё следуете путём развития светил? И кто ныне ваш даймон-охранитель, кто наставляет вас, и кому вы в молчании внемлете? Упорядоченная структура не терпит пустот и брешей. Моё место… наверняка занял кто-то другой. И теперь он рядом с вами. Более достойный и мудрый. Вдруг я ощутил огромную неизбывную пустоту в груди от подобных размышлений, будто сквозняк, сорвав ставни ветхого дома, наконец, ворвался внутрь, сметая истлевшие бумаги со стола и опрокидывая рамки с пожелтевшими фотографиями. Я чувствовал, и это перестало вдруг радовать меня, потому что я… чувствовал боль и своё бесконечное одиночество и неприкаянность. Колоссальную осведомлённость и вместе с тем ненужность. Разве знания могли сделать Мигеля… счастливым? Да и был ли я… счастлив сам?.. Что это за диафаническое неуловимое «нечто», которому сыны Адама дали наименование «счастье»? Ответа я не ведал. Да и кто владел им из живущих на Земле?

Я медленно поднялся, выпрямившись во весь рост. Большую часть времени я наблюдал себя со стороны – ведь тело было лишь низшей оболочкой, а границы духа простирались много шире. В моих чёрных глазах отражалось море. И я последовал по направлению к набегающим на холодный песок волнам. Мигель, приподняв голову, провожал меня взглядом. Не оборачиваясь, я мог это видеть. Во влажных дорожках на его щеках играли лунные блики. Я шёл неспешно, всё дальше и дальше уходя от берега. Прибой играл с полами моих одежд, но не в силах был искривить траекторию моего пути. Я был сильнее даже самых яростных морских волн, но слабей человеческого молчания. Странно.

Шаг за шагом я продвигался внутрь колышущейся темноты, сквозь лунные отсветы, пока мой силуэт полностью не скрылся под водой. Оставшись в одиночестве, я устало опустился на испещренное течениями дно и подложил руку под голову, как делают люди, когда спят, и закрыл глаза. Мне так хотелось увидеть сон. Пусть и единственный в своей жизни, а в нём… Salvator… Обитель… и… Бога. Точнее, того, кого я искренне обожествлял всё время своего сознательного Бытия. Узреть вновь совершенные черты Его равнодушного, но всё же такого «человеческого» лика, не стремясь притом узнать у Него, почему Он такой. А вопрошая лишь, почему таким стал… я.

Глава XXX Понимание Счастья

…На рассвете мои молчаливые размышления нарушили ундины, проносясь в пенных волнах над моей головой, и солнечные лучи, что, проникая сквозь толщу воды, причудливою искрящейся вязью играли на моём лице. Я поднялся, на миг задумавшись, остался ли мой ученик на берегу или всё же отправился домой. Мысленно перенёсшись взором на береговую линию, я увидел там только стаю чаек, что крикливо обменивались последними новостями и грелись в ласковых лучах светила. Так даже лучше.

Пара людей, держась за руки, также встречала рассвет на берегу. Я читал выражение блаженства в каждой черте лица, но не мог понять, что именно делает их счастливыми. Дующий с залива бриз, по моему усмотрению, мнился довольно холодным и первые робкие взгляды дневной звезды, брошенные на землю, ещё не прогрели воздух. Здесь было сыро, ветрено и пустынно. Что же они могли найти в таком неуютном месте? Улыбаясь и обмениваясь друг с другом редкими фразами эти двое бродили по мокрому песку, не боясь того, что он наберётся в ботинки, причиняя массу неудобств в дальнейшем.

Я неспешно направился к берегу – мне захотелось взглянуть на этих двоих вблизи. Медленно выйдя из воды, оставаясь в волнах где-то до уровня колена, я шёл за людьми, без зазрения совести читая их жизни, предыдущие инкарнации и мысли, бегло пролистывая страницу за страницей и пробегая глазами кадр за кадром. Но в том не содержалось никакой полезной информации, что могла бы объяснить их нынешнее состояние. Да и в раздумьях этих двоих ответа я не нашёл – они просто шли и созерцали окружающее, иногда смотря друг другу в глаза, не оформляя каких-либо определённых образов в сознании, или чётких фраз.

Я понимал, что многие события и вещи в человеческой жизни были обусловлены вращением колеса кармы и дхармы согласно расположенности самой души, но то, как человек воспринимал все эти события – совсем другое. Эта необъяснимая способность «чувствования», затейливая иризация [46] эмоций определяла их действительность ВНЕ зависимости от свершающихся событий и находящихся в её поле объектов. Я не мог уяснить, как такое в принципе возможно. Почему они смеются, когда мистраль [47] обветривает и иссушает их лица? Почему они бывают несчастны, получая то, к чему долгое время стремились? Их души иные, отличающиеся от наших – они требуют чего-то ещё, кроме безукоризненного следования сакральному Закону и абсолютного Знания. Хотя среди людей есть и такие, кто желал бы и этого. Но когда они живут… они хотят «ощущать». Они всему дают оценки и пропускают через свой внутренний фильтр, не зависимо от того, какова объективная природа предмета и явления. Для них ВООБЩЕ не существует понятия «объективная реальность» – их реальность функционирует лишь субъективно и никак иначе. Они САМИ творят мир, и у каждого из них он свой. Микрокосм, что изнутри распространяясь наружу, расширяется до масштабов макрокосма. Что ж… их Демиург – затейник и шутник. К такому выводу я пришёл. Вероятно, ранее я сумел бы разобраться в этих перипетиях творения, если бы не был один.

Каждый образ Вселенной, полученный нами, вся информация о нём обрабатывалась всеми адептами без исключения – это близко к термину «коллективный разум». Или устройству головного мозга, где каждый нейрон посредством дендритов и аксонов передавал свой нервный импульс и толику общего знания. Но, потеряв всякую связь с Morati, я вынужден был разбирать все данные в одиночку, что оказалось задачей весьма сложной. Я много ошибался и сбивался с пути в своих измышлениях. Ко всему, моя нарушенная энергетическая структура нередко провоцировала такие сбои. Но, не взирая на кажущуюся безнадёжность ситуации, я не оставлял попыток уразуметь тайны этого чужого удивительного мироздания.

Один из двоих людей, за которыми я наблюдал, внезапно обернулся, будто почувствовав моё присутствие и то, как скрупулёзно я разбираю мыслеформы в его голове. Однако, за секунду до этого, я резко припал к песчаному дну залива, сокрывшись в набегающих волнах. Они не заметили меня, оглядывая безлюдный пейзаж. Лишь шелестящее эхо прибоя и пронзительные крики чаек в лазоревой вышине. Пара продолжила путь, а я решил возвратиться в квартиру моего ученика, дабы проведать своих подопечных. Трудно сказать так ли это, но, кажется, я беспокоился за Мигеля. Его импульсивное поведение и внезапные всплески эмоций не давали мне покоя. Не натворил бы он глупостей, поддавшись настроению, – тревожился я. Мне хотелось помочь, но я не ведал, каким образом могу это сделать. Ко всему… Мой ученик не желал моей помощи, и, по-моему, ничьей вообще. Я не мог точно сказать, почему – может, причиной тому была гордость или страх. Пожалуй, именно эти две вещи зачастую провоцировали людей отталкивать протянутую им из благих побуждений руку – дабы не выдать собственную слабость или из-за боязни быть обманутыми.

Глава XXXI Игры людей

…В следующий миг я стоял на балконе в знакомой квартире, за тонкой стеклянной перегородкой. Моментально оказавшись там, я невольно подслушал обрывок диалога между Хлоей и моим учеником. Я хорошо помню его, так как тогда немало ломал голову над его значением. Девушка, говоря на повышенных тонах, упрекала Мигеля, однако не испытывая при этом недовольства или негативных эмоций, словно пытаясь что-то ему объяснить.

«Ты ведёшь себя глупо!» – вот первая услышанная мной фраза. В ответ мой ученик, только отмахнулся, оставив резкое заявление без контраргументов. Взяв юношу за предплечье и глядя прямо в глаза, моя подопечная продолжила развивать свою мысль, произнеся: «Ты должен сказать ему, слышишь». Дёрнув плечом и сбросив руку Хлои, не отводя глаз, Мигель промолвил в ответ: «Нечего говорить. Не-че-го». Его речь была спокойной, но обертоны в звуках голоса выдавали волнение. Однако Хлоя была настойчива, парировав эту фразу следующим изречением: «Кого ты пытаешься обмануть сейчас? Меня или себя? Я же видела… Если не ты, так я сама всё ему объясню. Мы ведь могли погибнуть! И всё ради чего?» Не дав ей закончить, слегка повысив тональность разговора, мой ученик оборвал её: «Всё, хватит. Довольно! И не лезь не в своё дело, особенно если ничего не смыслишь в том». Эта грубость из уст его удивила даже меня, не говоря уж о моей подопечной. Обычно discipulus meus был сдержан и мягок в словах и интонациях. Справившись с изумлением, Хлоя полушёпотом произнесла, едва улыбаясь, с некоторой долею сарказма в выражении: «А, что тут может быть непонятного? Вроде бы всё и так очевидно. Ты будто одержимый, Мигель! И что это за бредовая затея? Если б не он…» Снова прервав её предложение на средине, Мигель устало изрёк в ответ: «Оставь меня в покое. И его. Тоже». После чего, не слушая дольше, молодой маг удалился в другую комнату, захлопнув дверь.

Бесшумно отворив балкон, я вошёл. Хлоя от неожиданности вздрогнула, заметив недовольно, что пугать людей – дурной тон. А подслушивать вообще некрасиво. Я только пожал плечами. Затем моя подопечная осторожно поинтересовалась, с какого именно места я следил за их беседой. Я спокойно ответил, и девушка удовлетворённо кивнула. Затем я спросил, что же такого мой juvenis alumnus должен сказать мне, чего я сам не знаю? Замявшись, Хлоя вымолвила, что данные вопросы не по адресу и не к ней. Что за непонятную игру затеяли эти люди? – озадачился я. Невольно, я, кажется, оказался в эпицентре событий, и ключевой фигурой сюжета. Данное обстоятельство представлялось мне малоприятным: я привык, что, по крайней мере, здесь, на Земле, владею большею информацией и пониманием, нежели остальные. И, когда находилось нечто вне пределов моих возможностей, это, в некотором роде, уязвляло моё самолюбие. Но я обещал им не вмешиваться в их внутренний мир и не нарушать границ, о которых мы условились заранее. Я был верен слову. А ведь всё могло быть так просто…

Хлоя, тем временем, вкрадчиво проговорила мне, что следует ещё раз попытаться нам с моим учеником побеседовать. Я, взглянув на дверь его комнаты, ответил, что юноша старается уснуть, и я не стал бы ему в том мешать. После того, я поинтересовался, не желает ли она ещё что-нибудь мне рассказать. Но Хлоя лишь отрицательно покачала головой. Я вздохнул, как было уже привычно. И предложил девушке немного пройтись по городу, дав Мигелю спокойно отдохнуть без нас. Она, немного изумившись, согласилась.

Постучав в дверь спальни моего ученика, Хлоя сказала, что хочет взять свою одежду из шкафа, и вошла. Вернувшись затем с охапкою вещей, она начала переодеваться. Я рассеянно следил за моей подопечной, заложив руки за спину и думая о своём. Видимо, поймав мой взгляд, девушка, улыбнувшись, задала мне вопрос: «Ну, как тебе?» Я, придя в себя, переспросил, что конкретно она имеет в виду. Махнув на меня рукой с лёгким негодованием, Хлоя продолжила сборы. Её наряд был знаком мне ещё со времени нашей первой встречи: на кожаных брюках появилась пара заплаток, но они были отлично стилизованны и хорошо вписывались в общую гамму. Кожаный жилет без рукавов на металлических цепочках вместо пуговиц и чёрная футболка под ним, расчерченная занятною филигранью белых линий. Я с любопытством рассмотрел все предметы её гардероба, так как мне интересен был такой своеобразный способ самовыражения – вероятно, в этом можно было угадать определённый символизм.

Подчеркнув контур глаз чёрной подводкой, что вызвало у меня смутную ассоциацию с древним Египтом, и, накрасив синею тушью ресницы, моя подопечная сказала, что готова. Мы вышли на улицу. День был в разгаре, но бирюзовая ясность утра поблекла, и небеса заволокло, будто батистовой тканью, белёсой дымкой. Мы брели вдоль дороги по тротуару, вначале молча. Я размышлял о том времени, что мне осталось провести на Земле, и неизбежно приходил к выводу, что его не так уж и много. Сказать честно, меня даже слегка изумляло то, что я ещё здесь. Особенно, после происшествия с элементалами. Неужто гении этой планеты столь дружелюбны к чужеземцам, что готовы простить даже такое непозволительное поведение? Я мог спросить у них самих, но не решался.

Хлоя изредка поглядывала на меня, вероятно, размышляя, с чего можно начать разговор с таким своеобразным спутником. Спустя некоторое время она всё же отважилась прервать наше молчание, спросив, люблю ли я музыку. Вопрос показался мне неуместным, однако я не удивился тому – люди в своих мыслях часто непоследовательны. Я ответил, что не так давно слушал Орган, и что то, что они зовут музыкой, представляет собой, скорее, информационные отпечатки эмоций в вибрационных комбинациях нот. Сделав паузу в конце предложения, я добавил, что самая прекрасная музыка, которую мне только доводилось слышать – a capella [48] моих родных звёзд. Это настоящее чудо и неподдельное волшебство, но только на Земле я стал ценить утраченное. Видимо, поддерживая логическую нить беседы, Хлоя поинтересовалась, скучаю ли я по дому. Я промолчал. Эта тема была слишком многогранной и сложной. Я чувствовал собственную неполноценность и ненужность вне Обители и осуществления целей Храма. Но не знал наверняка, можно ли сказать, что я «скучаю».

Спустя несколько мгновений, я всё ж решился продолжить прерванный диалог, обратившись к моей подопечной с вопросом: изменилось ли её мировосприятие после смерти и воскрешения. Девушка промолвила в ответ, что ничего не помнит о том, что было с ней на Той Стороне, но встреча со мной и Мигелем заставила её взглянуть на многие вещи другими глазами. Тогда я задал следующий вопрос, желает ли она вспомнить свои посмертные ощущения. Ведь я мог это устроить. Но моя собеседница ответила нет, пояснив, что данная информация для неё сейчас будет излишней. И что ей нравится быть живой – думать о простых вещах, чувствовать, и наслаждаться своим существованием в данном теле, радуясь каждому дню. Что тот поступок её был нелепейшей ошибкой, и нет ничего непоправимого, если ты уже не летишь с моста вниз головой. Закончив мысль, Хлоя рассмеялась. Мне нравился этот смех и выражение её губ: во всём вышеописанном чувствовалось что-то неуловимое, понятное только им – представителям человечества. Однако я тоже ощущал это «что-то», хоть и не мог конкретизировать означенное. Перехватив мой внимательный взор, девушка спросила, в чём дело и почему я так смотрю. Я ответил, как мне казалось, вполне релевантно, что у неё красивая улыбка. Отреагировав на эту фразу усмешкой, моя подопечная произнесла, что я тоже «очень даже ничего», хоть и неестественно бледный, но это мне даже идёт. Я улыбнулся, глядя вперёд на дорогу. Странно, что из всех особенностей моей экзотической внешности она выделила лишь цвет кожных покровов, ни словом не обмолвившись о прочих девиациях. Наверное, зрение людей избирательно.

Так мы с моей спутницей дошли до парка и свернули в его тенистые офитовые аллеи, засаженные клёнами и липами. Людей здесь хватало, но мы старались выбирать наименее популярные направления прогулок, удаляясь всё глубже в изумрудную чащу по посыпанным мелким гравием дорожкам. Мы беседовали о разном – о человеческом более всего, так как темы вечного не слишком занимали мою спутницу сейчас. Хлоя кое-что рассказала мне о своей жизни, о том, какой она была до нашей встречи. Из повествования девушки многое становилось мне ясным, однако, некоторые вещи я уловить не мог, однако не переспрашивал – просто слушал.

Закончив свою историю, Хлоя, выдержав паузу, задала мне вопрос: каково это – быть всезнающим. Немного помолчав после того, я ответил, что это невозможно.

«Multi multa, nemo omnia novit» [49] . Многомерная структура Бытия, его пространственно-временная сетка, анфилады миров и пересекающихся реальностей бесчисленны. И та информация, которой я владею – лишь крошечная песчинка на дне океана безбрежной и неиссякаемой Воли, не имеющей пределов и описаний. Вероятно, люди сочли бы, что мне доступен колоссальный объём сведений и возможностей, однако, вспомнив греческую притчу о границе круга знания [50] , всё встаёт на свои места. Девушка согласно кивнула. А затем внезапно спросила, хотел бы я быть одним из них. Задумавшись на миг, глядя на колышущуюся в вышине листву, я изрёк, что ранее желал того. Но ныне в душе моей поселились сомнения. Я прожил свыше восьми сотен лет в телах представителей людской расы, не накапливая никакой информации, а лишь скрываясь – от Хранителей, да и своего «Я» – и потому ничего не знаю о тонкой эмоциональной организации сынов Земли. Прежде мнилось, что разгадать их, людей, довольно просто: социально-культурный фактор, изыски психологии, гуморальная регуляция, магнитный момент, частотный резонанс, форма поля… Но всё оказалось куда сложнее. Ведь я даже не сумел уяснить с достаточной степенью достоверности, что происходит с моим учеником. Хотя я думал, что о нём мне известно всё, однако, как стало очевидно, я заблуждался. Хлоя опустила глаза. Скулы на её лице находились в едва уловимом движении, но она ничего не сказала мне. Я обратился к моей подопечной, не понимая, Мудрец сказал, своему ученику, что чем больше он узнает, тем чаще к нему приходит ощущение, что он ничего не знает. «Как же так?» – возмутился ученик. «Ведь ты так мудр! Тебя учили еще более мудрые и опытные учителя, так не бывает.» В ответ мудрец нарисовал два круга – один большой и другой маленький, и сказал: «Большой круг это мои знания, маленький это твои. Граница круга это область соприкосновения с непознанным, чем больше будут твои знания, тем больше будешь ты соприкасаться с непознанным».

Почему она не может объяснить, если знает. В ответ на то девушка, понизив голос до тихого, произнесла, что рассказать обо всём способен только сам Мигель, если пожелает. А ей известно лишь немногое и то по случаю. Я не стал настаивать и продолжать расспросы в данном русле. Да будет так.

Мы блуждали в ветвистых лабиринтах парка до тех пор, пока сапфировый палантин сумерек не укрыл собой небо. Моя спутница сказала мне, что немного утомилась. Я предложил ей опереться на мою руку и отправиться домой. Взглянув на меня с каким-то неопределённым выражением в глазах, девушка согласилась, и мы пустились в обратный путь. Держа мою подопечную под локоть, я слушал биение пульса в её кровеносных сосудах, считая удары, и думал о хрупкости этого мира, что вдруг уподобился в глазах моих ледяному фриволите [51] снежинки.

Почти всю обратную дорогу Хлоя сохраняла безгласность, изредка глядя на мой профиль, словно изучая его тонкие черты. Когда мы подошли к двери квартиры моего ученика, девушка, вдруг обернувшись ко мне и высвободив свою руку, произнесла ещё одну загадочную фразу из тех, что я, было, начал коллекционировать: «А знаешь, я теперь понимаю, почему…» Моя подопечная осеклась, так и не завершив высказывания. Я ни мало не удивился тому. Хотят играть в тайны – их воля. Я протянул свою тонкую кисть к дверной ручке, тихонько звякнув когтями сомкнувшихся пальцев по металлу, и в этот момент, заключив моё лицо в объятия своих тёплых ладоней, Хлоя поцеловала меня в шею под ухом. Так нежно и трепетно. Я замер, а затем обернулся. Слегка приподняв подбородок и глядя на девушку сверху вниз, с нотками изумления и непонимания в выражении глаз, я пытался сообразить, что это было, а главное – почему и зачем? Моя спутница же, потупив взор, прошептала «прости». И отчего людям так нравится извиняться за эфемерные и непонятные вещи? – в свою очередь изумился я. Не дав мне произнести затем и слова, внезапно сменив маску робости и смятения на иную, широко улыбаясь, Хлоя заметила, какая красивая в моём ухе серьга, говоря, как видно, о тонкой серебристой проволоке, обрамлявшей ушную раковину. Я окончательно запутался в переплетении человеческих чувств и поступков, ими обусловленных. Глядя на мою подопечную с прежним выражением озадаченности, я ответил, что это не совсем серьга – это сакральный символ – спираль эволюции духа. Моя собеседница, обернувшись лицом к двери, согласно покачала головой, словно поняла о чём идёт речь. Я хотел, было, задать ей вопрос по поводу произошедшего только что, но, видимо, предугадав указанное намерение и опередив мою не успевшую оформиться фразу, девушка вымолвила, пожав плечами: «Ну, не особо обольщайся. Просто ты довольно привлекательный и обходительный… ээ… мужчина. На редкий вкус конечно. И со странностями. Ну, для пришельца так это, думается, в пределах нормы. Главное, не будь занудой». Хлоя весело мне подмигнула. Я же, взирая на неё в пол оборота, собрался возразить касаемо собственного пола, но так и не закончил предложение, как планировал, а произнёс лишь: «Я не… да наплевать». Моя подопечная, удивленно вскинув брови, взглянула мне в глаза. Вероятно, непривычные фигуры моей речи слегка её удивили. Я же более не видел смысла объяснять, кто я, что я – да и зачем это было нужно? Люди всё равно жили каждый в своей субъективной реальности и видели во мне то, что сами хотели видеть, а вовсе не то, чем я являлся. Таков их мир. И их природа. Нужно было принять и смириться: аргументами и логическими выкладками тут ничего не докажешь, – сдался, наконец, я.

В итоге открыв дверь и пропуская Хлою вперёд, я застыл на пороге, на пару мгновений. Войдя в квартиру, девушка обернулась, но меня позади неё уже не было. Я почти всегда уходил так, не прощаясь. Исчезая, будто бесплотная тень, растворяясь в нервном мерцании электрического света и зыблющемся вечернем полумраке.

Глава XXXII Год или век

Прохладное дыхание сгущающихся сумерек вплеталось в контур моих волос сизой переливчатой лентой. Сколько я уже находился здесь?.. Вернее, сколько я находился здесь, будучи собой?.. Мне известна была эта цифра вплоть до секунды, но иногда начинало казаться, что время периодически сбивается со своего монотонного хода, и маятник начинает раскачиваться то медленнее, то быстрее. Этот необъяснимый эффект мнимого «искривления» линейности размеренного движения не имел под собою никаких объективных причин, но я отчётливо ощущал указанное и никак не мог отделаться от данного чувства.

Я сидел в парке на одной из скамеек, обращённых к миниатюрному пруду. Уголок был достаточно укромным, и никто не смущал моё одиночество своим присутствием. Я следил, как темнота растворяется в воде, и как дрожит серебристая амальгама от её прикосновений. Откинувшись на спинку и бесцельно постукивая когтями по одной из деревянных перекладин, я думал о произошедшем. Живые тёплые человеческие прикосновения до моего каменного холодного тела встревожили меня: я не мог точно описать свои ощущения, но… они были. Я определённо что-то чувствовал, однако что это, сказать затруднялся. Инородная энергетическая оболочка, сформированная в моей слаженной полевой структуре, вносила диссонанс в общее информационное звучание, сбивая с толку и делая мой собственный внутренний мир непроходимою чащей: я не знал, какие открытия могут таиться за каждым деревом в этом лесу. Вместе с тем я учился контролировать переменчивый эмоциональный фон, доставшийся мне в наследство от планеты океанов, и, как мнилось, весьма успешно.

За мной уже некоторое время пристально и неотрывно следили. Я сразу же понял это, отвлёкшись от занимательной интроспекции. Флёр тонкого присутствия витал в воздухе, мешаясь с запахом цветущего кустарника за скамьёй. Молниеносно я оценил ночного гостя, не совершив ни единого телодвижения и даже не оглянувшись. Им оказался даймон из Светлых. Впрочем, разделение на фракции меня не интересовало – различия являлись условностью – исток всех разумов во Вселенной был один. Невзирая на то, существовала некая дифференциация, как основополагающий процесс всякого движения. Отдаляясь от Первоисточника, сознание всё более замутнялось, становясь эгоцентричным и иррациональным, и созданная тварь решала, что именно ей в управление должен был достаться штурвал вечного процесса становления. В связи с тем и возникала разноимённость зарядов, контраст цветов и противоборство. В этом мире всё проходило именно по такому сценарию. Как и во многих подобных мирах. Потому я знал обрисованную схему.

Дух заговорил со мной, и я откликнулся на человеческом языке – меня забавляла эта пусть и не совершенная система обмена данными, и звучание своего голоса я находил весьма интересным, ранее не обладая им вовсе. Я прекрасно сознавал, зачем светозарный посланник здесь и что желает сказать мне. Я был виновен в произошедшей смуте с элементалами и не отрицал того. Объяснения своему поступку, которое было бы уместным, рациональным и оправдательным, я не находил. Чуть погодя, видя, что мне нечего сказать в свою защиту, сияющий гений произнёс, что я достаточно пользовался их великодушием на правах чужеземца. И что мне не место больше на этой планете. Повисло напряжённое молчание. Светлый ждал моего ответа. Я глядел на пруд, отражающий усыпанное искрящимися звёздами небо. Многие из светил заступались за меня пред ликом говорящего даймона-Агатоса, хоть это было и излишне. Но мне почему-то польстил данный факт. Ведь именно к ним, сверкающим солнцам, у меня было больше всего сродства в этом мире, каким бы странным это не казалось.

Ангел приказал светилам замолчать, и в воцарившемся безмолвии изрёк, есть ли хоть одна не оглашённая причина, благодаря которой они не должны изгнать меня прямо сейчас. Скрестив руки на коленях, я недвижно глядел в пространство перед собой. Затем всё же решился заговорить: речь моя была ровной и бесстрастной, такой, будто я всё ещё адепт Великого Храма, обладающий сокровенным Знанием и силой. Так вот я сказал, что намерен оставаться на Земле столько, сколько посчитаю нужным. Мотивы моих поступков – моё личное дело. Я искренне сожалею, что нанёс ущерб одной из тонких сфер данной планеты, однако сами её обитатели не оставили мне иного выбора. Таким образом, не отрицая своей вины, я, можно сказать, её до конца всё ж таки не признал. В ответ на мои самоуверенные заявления гений произнёс, что, несмотря на мои возможности, это их мир, и справиться с одиноким странником не так уж и сложно. Я заметил даймону тогда, что я хоть и одинок, но единожды уже заставил их поволноваться. Так стоит ли рисковать повторно? Дух на это возразил, что за последний свой визит в незримые сферы я успел обзавестись коварными врагами, отняв у них принадлежавшую им по праву и Закону душу, так что беспокоиться стоило мне. Я парировал это заявление известной пословицей, сказанной с непревзойдённым равнодушием: «Oderint dum metuant» [52] . Ведь бояться меня было за что.

Я затеял опасную игру, но более мудрых решений мне не приходило. В любом случае сдаваться безропотно я не желал. В душе моей проснулись странные неведомые людские качества, что вносили коррективы в мои действия, поступки и слова. Я не ведал, к чему означенное может привести. Однако, что мне было терять?

Заметив, что диалог зашёл в тупик, посланник переменил тон, мягко произнеся, что они не желают мне зла – их истина – в миролюбии и терпимости, в соблюдении первоначальной чистоты божественного Слова их Творца. Я промолвил, что мне это известно: я уважаю священные правила их мира и план Создателя. Но эта Вселенная изменила меня, как я сам того не желал, так что прегрешения мои против их сакральных канонов – лишь следствия этого незапланированного изменения.

Вообще-то, говоря откровенно, я не знал, что мне делать и к чему все эти разговоры с хождением вокруг да около. Я изначально поступил неправильно, уклонившись от соблюдения прописанного в Скрижалях Творения данного мира. И продолжал отстаивать собственную неправоту. Впрочем, каких верных поступков можно ждать от ренегата, предавшего свою Обитель? Эта мысль, промелькнувшая в моём сознании, прервала цепь высказываний по поводу причинно-следственной связи, и я умолк. Довольно изворачиваться. Партия проиграна с самого начала.

Я устремил глаза к вышине: небеса казались заоблачными, кобальтового цвета сводами древнего Собора. Украшенные самоцветами, они простирались в бесконечности, обрамляя сокрытый под ними алтарь – эту удивительную планету. Куда мне идти теперь?.. – тоскливо подумал я. Сонмы реальностей были по-прежнему доступны, но… если бы я мог, то променял бы их полихромное великолепие лишь на две – Землю и Morati. Всё прочее утратило для меня смысл.

Спустя пару мгновений тягостных раздумий, я вновь обратился к своему светозарному собеседнику, тихо произнеся: «…Послушай, мне и так не долго осталось – я угасаю. Есть ли различие – год или век? Моё присутствие более не принесёт беспокойства – в том я могу поклясться. Ваш мир открыл мне иные грани существования, и пока моё «Я» не истлело до космической пыли, мне бы хотелось познать их. Ведь всё, ради чего я был сотворён – это Знания. Я прошу… разрешения… завершить свой длинный путь… здесь». Мой голос стих. Даймон-ангел молчал. Его безмолвие показалось мне вечностью. Когда я уже разочаровался услышать ответ, гений произнёс: «Это право дано тебе». И, после паузы добавил: «Ты стал похожим на них – сынов человеческих». Я опустил глаза, поражённый поистине сказочным великодушием Светлых, и таким тонким и верным замечанием касаемо моей природы. С белых холодных губ моих тихим вздохом сорвалось слово благодарности, оставив после себя терпкий полынный привкус.

…В ту ночь более никто не беспокоил меня. И я провёл это время, слушая серебристые звенящие речи небожителей – звёзд. Вероятно, Светозарный был прав – я уподобился дочерям Евы и сынам Адама. Я многого ещё не понимал, утратив доступ к внушительному количеству информации, но не мог более отрицать, что значительные метаморфозы моего мироощущения были связанны именно с «очеловечиванием» моей многострадальной души.

Глава XXXIII Хамелеоновые осколки

Оставшись наедине с самим собой, я сызнова разглядывал мозаику воспоминаний, складывая узоры из разрозненных картин. Хамелеоновые осколки – вот всё, чем я обладал.

Поднявшись со скамейки, я решил обойти пруд по кругу. В тёмной бликующей глади я изучал своё отражение, так, будто впервые видел его и ещё не до конца был уверен, мне ли оно принадлежит.

…Она… сочла меня… привлекательным. Это значит, красивым? Но… почему? Одно время я считал, что так и есть, понимая красоту как гармоничность и сообразность пропорций. Правильность. Симметричность. Однако, по истечении некоторого срока, моё представление о ней существенно изменилось. Как-то я задал вопрос касаемо этой темы своему ученику. Мигель тогда назвал меня мужчиной. Такое утверждение показалось мне необоснованным и смешным. Однако Хлоя повторила данное заблуждение. Вероятно, отсутствие характерных гендерных признаков женственности по умолчанию относило меня к противоположной половой категории. Вместе с тем моё тело было, пожалуй, слишком изящным и хрупким, если брать за основу усреднённые характеристики, присущие мужским особям. Впрочем, и пусть. Мужчина так мужчина. Я ведь даже мог бы… им стать. Менять столь пластичную оболочку, как моё полувещественное тело, было не сложно. Я уже отчасти уподобил собственную фигуру людским очертаниям: будто у меня есть костно-мышечная система… и… веки на глазах. Мне даже нравилось походить на представителей их расы. Да, я мог бы… Однако к чему это? Внутри, в глубинах моего духа даже подвергшись значительной деградации энергополевой структуры, я остался бы собой. Собой – другим, не-человеком. Пускай я и способен был в точности скопировать их тело, это ничего бы не изменило. И я так никогда и не проследил бы траекторию той тонкой прозрачной нити, ведущей в вышину, что заставляя людей совершать безумные поступки, одновременно с тем, возносила их сознание к Вечному.

…Хлоя… прикасалась ко мне, будто я живой. Живой, но… я… Впрочем, не только она одна. Каким всё-таки мои подопечные меня видят? Я строго взглянул в лицо своему отражению. Угольно-чёрные глаза слегка искрились, преломляя сияние ночных огней. Я мог бы сделать их подобием человеческих, чтобы люди не боялись смотреть в них, но не желал, ведь в глубине этих самых глаз всё ещё отражались лики светил Morati… и я до сих пор мог узреть их там.

…Она… поцеловала меня. Так странно. Во мне не было ничего, что могло привлечь эту цветущую юность, страстно жаждущую жизни. Мертвенно холодный, так много рассуждающий об абстрактном, я, мнилось, виделся моей подопечной жутким занудой: она сама мне на то намекнула. Да, я вернул Хлою в эту реальность, но чувствовал, что её поступок не был ответным жестом благодарности. Я чувствовал, что это не так. Всего несколько часов, что мы провели в благоухающих аллеях городского парка, заставили девушку серьёзно переменить обо мне мнение. Человеческие эмоции столь непостоянны. Ещё и discipulus meus… о чём думал он, я утверждать вообще не брался. Единственное, что было очевидно касательно Мигеля, так это то, что в душе его происходит какой-то мучительный процесс, изнуряющая борьба – а вот между чем и чем – Бог знает.

До самой зари я скитался среди оливковой зелени деревьев, погружённый в раздумья о таинственной природе человеческого сердца, а после того, как светоносная Эос [53] розовыми перстами своими расцветила горизонт, возвратился к жилищу своих подопечных. Что-то влекло меня к ним. Непреодолимо. Прочь от одиночества и этой ненавистной пустой тишины, крадущейся по моим пятам.

Глава XXXIV Неодолимость противоречия

Во дворе известного дома, куда я направился ранним утром, меня ожидала весьма занятная картина: свернувшись на одной из скамеек, поджав колени, спала Хлоя. Я приблизился к ней, про себя перебирая возможные варианты того, что же могло произойти. Дотронувшись до плеча девушки, и ожидая пробуждения, я внимательно всматривался в её лицо, но границ мысли и личного пространства не нарушал. Хлоя медленно приоткрыла глаза. Узнав меня, она улыбнулась, вытянув руки над головою и разминая затёкшие мышцы. Затем девушка поприветствовала меня и, как ни в чём не бывало, спросила, почему я вчера сбежал. Изобразив изумление, я ответил, что всегда появляюсь и прихожу, когда сочту нужным. Приняв сидячую позу, моя подопечная пробормотала в ответ что-то наподобие: «Ясно. Все вы такие». Этого размытого утверждения я совершеннейшим образом не понял: ведь в данном мире я был единственным представителем своей расы, и других быть не могло, а если б они и были… то либо меня уже не было бы, либо бы я о том знал. Потому я счёл подобное изречение моей собеседницы ошибкой не до конца проснувшегося разума и уточнять не стал. После я сам задал Хлое вопрос о том, что случилось и отчего она коротает ночь на скамейке. Слегка смутившись, и, пару раз поменявшись в лице, девушка, взглянув на меня исподлобья, сказала, что воздержится от комментариев по данному поводу. Однако моё недоумение и пристальное внимание вынудили её добавить к тому ещё пару фраз. Хлоя произнесла, что между людьми иногда возникают разногласия, и порой общий язык найти крайне сложно. Из её неопределённого ответа я сделал вывод, что они с моим учеником что-то не поделили, и решил остальные подробности узнать непосредственно у него самого.

…Мигом позже оказавшись в комнате Мигеля, я застал его спящим за столом, уткнувшись лицом в страницы одного из фолиантов, которыми сверху до низу заполнены были его книжные шкафы. Подойдя ближе, я заметил, что веленевые [54] страницы раскрытого тома слегка покоробило, и они изогнулись в некоторых местах, так, будто на них попала влага. Вместе с тем я знал, с каким трепетом discipulus meus относится к своим книгам, а потому понять, как произошло подобное, мне удалось не сразу. Лишь вглядевшись внимательнее, я заметил крошечные крупицы соли на бумаге… такие же, как и на щеках Мигеля.

Приблизившись со спины, я опустил свои холодные руки на плечи юноши. Мой ученик вздрогнул, пробуждаясь, и, не открывая глаз, произнёс: «Я ведь уже говорил тебе: уходи». Как я успел сообразить, данное высказывание предназначалось Хлое. Слегка отстранившись, встав сбоку, я тихо произнёс: «Мигель, объясни мне, что происходит?» Молодой человек резко вскинул голову, услышав звук моего голоса. Его глаза широко открылись, будто он и не спал вовсе. И в том, судя по его лицу, я не ошибся: под глазами моего ученика были тёмные разводы, и кожа казалась куда бледнее обычного. Словом, discipulus meus выглядел так, будто смертельно устал. Эта необъяснимая усталость отпечаталась в каждой черте, но более всего просматривалась она во взгляде.

Мигель медленно встал из-за стола, не отрывая взора от моего лика. Поприветствовав меня жестом уважения, каким иногда обменивались адепты нашего Храма, слегка склонив голову к груди, мой juvenis alumnus прошептал в ответ только: «Magister, я…» После того воцарилось напряжённое молчание. Я уже понял, что он не расскажет мне ничего нового, однако всё же задал ещё несколько вопросов, на что-то надеясь: «Зачем ты сказал Хлое уйти? В чём суть вашего разногласия? Ты ведь прежде был довольно терпим к ней, так что изменилось?» Мой ученик молчал, глядя в пол. Присев на край стола рядом с ним, я размеренным тоном произнёс: «И ты позволишь ей остаться на улице? А как же ваши понятия о взаимоуважении и помощи? Неужели, владея разумом и одним языком общения, вы не смогли договориться и найти компромисс, в чём бы ни заключался ваш спор? Я не могу понять. Противоречия столь непреодолимы?» Несколько секунд сохраняя безгласность после моих высказываний, Мигель всё-таки произнёс короткую отрывочную фразу, не поднимая глаз: «Это моя вина, Magister. Пусть возвращается». Я поинтересовался, о какой именно вине идёт речь, услышав в ответ всего одно слово – «заблуждения».

Я спустился во двор. Искать логические нити в этих информационных фрагментах было занятием неблагодарным и бесполезным, и я решил оставить всё как есть. Это их мир. Их жизнь. Так или иначе, они сами выбирают и варьируют правила игры, моё дело – лишь наблюдать, сохраняя нейтралитет – пожалуй, это наиболее правильное решение. Я и так достаточно вмешивался, что дорогого могло стоить и мне, и им. И каждый раз, когда мне начинало казаться, что я близок к разгадке определения «человечность», я вдруг осознавал, что за мнящимся финишным поворотом разворачивается целый лабиринт потайных ходов. Да, я уподобился людям во многом, но быть как они никогда бы не смог. Мне проще было понимать светила, нежели человека.

Хлоя, отстранённо водя глазами по сторонам, прогуливалась по детской площадке. Ярко-синие искусственные пряди-косы, вплетённые в её волосы, раскачивались в такт неспешным шагам. Обернувшись, девушка улыбнулась мне, и, после паузы, поинтересовалась: «И… что он тебе сказал?» Я лишь пожал плечами, полагая, что данный жест вполне точно характеризует ситуацию и не требует дальнейших пояснений. Моя подопечная в ответ только усмехнулась, покачав головой и произнеся себе под нос, будто это были мысли в слух: «Конечно, он же трус». Я был несколько потрясён столь критичным утверждением Хлои. И не преминул уточнить, почему у неё сложилось такое мнение. Я достаточно знал Мигеля и с уверенностью мог заявить, что этот термин менее всего был к нему применим. Потому я огласил свои измышления аргументировав их тем, что человек, практикующий магию и посвятивший немало времени демонологии и общению со сферой потустороннего вряд ли может обладать гипертрофированным чувством страха. В ответ на это Хлоя лишь отрешённо заметила: «Ну, может и так. Только по отношению к самому себе он всё равно трус». Я обречённо вздохнул. Люди…

Затем я сказал Хлое, что она может возвратиться в дом. Однако девушка, покачав головой, резко проговорила «ну, нет уж», чем слегка удивила меня, присовокупив к тому, что лучше будет жить на вокзале. Я, однако, не думал, что там будет лучше с позиции санитарных норм, с учётом социально-правовых и психологических факторов. И озвучил свои опасения. Она в ответ только рассмеялась, глядя на меня своими выразительными серо-голубыми глазами, и провела тыльной стороной ладони по моей щеке. Я дотронулся пальцами до места касания на моём лице, ощущая остаточное тепло. И добавил, что наиболее рациональным решением будет вернуться в квартиру моего ученика. Сохраняя улыбку на устах, моя подопечная всё же согласилась, изрёкши с иронией: «Как скажешь, заботливый мой». После чего направилась к подъезду. Я последовал за ней.

Межу собой Мигель и Хлоя почти не разговаривали, обмениваясь лишь по необходимости краткими высказываниями. Некоторое время понаблюдав за таким странным поведением, я решил удалиться, дабы своим присутствием не мешать им быть откровенными друг с другом и разрешить конфликт – неясный и неодолимый, фундаментальной основы которого я не знал. Однако я искренне надеялся на их благоразумие.

Глава XXXV Portarum Veritatis [55]

Я снова сидел на крыше, на самом краю, слушая, как беспечно ветра выводят свои рулады [56] . Неужели Они так никогда и не придут за мною, оставив безмолвно выгорать до пепла на этой планете? – мучился я вопросом. Меня указанное обстоятельство даже, некоторым образом, смущало: я чувствовал себя сломанной, брошенной игрушкой. И, хоть я и никогда не задумывался о подобном прежде, но в одночасье пришёл к заключению, что безразличие хуже наказания. В моих размышлениях было что-то инфантильное и эгоистичное: я не желал, чтобы обо мне так просто… забыли!

Ключ… смогу ли я воспользоваться им ещё раз, хватит ли мне сил? Открытие врат забирает много энергии. Я плохо восстанавливался ныне. Но… О, Боги, о чём я! – грубо пресёк я абсурдные рассуждения на корню. Чего я сумел бы добиться, даже если бы у меня и получилось осуществить задуманное? Добраться до Зыби раньше, нежели она сама поглотит меня изнутри? Что за нелепая спешка в Небытие! И вместе с тем… у меня бы было немного времени. Цитадель… Храм… Salvator… Увидеть, хоть на миг пред Пустотой. Зачем? Какое глупое желание. И какое непреодолимое!

Однако я и запамятовал, насколько осязаемой субстанцией является мысль в этой персоналистической [57] Вселенной. Мысль, которая творит.

Окружающий мир, обессилено выдохнув, потонул в зыбкой тьме.

…Я не помню, что произошло и как это случилось. Когда я открыл глаза, то осознал, что моё плотноматериальное тело тащат по песку за ноги. Антрацитовые крупинки шелестели под щекой, и я ощущал их движение. Обретя, наконец, возможность видеть происходящее, я огляделся. Я лежал вниз лицом, рассекая волочащимися руками угольно-чёрные барханы. Оh, Deus meus [58] … Обитель. Я вожделенно сжал ладонями крошечные частички каменного мелиса [59] . Morati. Приподняв голову от грунта, я слегка развернулся налево, чувствуя чьё-то присутствие. Рядом шёл мой Учитель. Его гематитовая кожа слегка искрилась в рассеянном звёздном свете. Он глядел вперёд, не оборачиваясь на меня. Черты лица моего ментора были исполнены абсолютнейшего равнодушия и беспристрастности. Полное отсутствие эмоций. Совершенная гармония с Закономерностью. Неужели, я и сам когда-то был таким, как он, мой наставник? Таким мертвенно-чистым. Лишённым надежд и страданий. Верным Пути. Да… когда-то.

Я понял, что за ноги меня волочит один из Хранителей – величественный безмолвный Страж. Его чёткие монотонные шаги напечатлевались эстампом следов на текстуре неподвижного песка. Извернувшись, я обратился взором к небу, по людской привычке ассоциируя зрение с глазами. Необоснованно и нелогично. Я искал мои звёзды, и в их числе Salvator. Как же я желал бы видеть его в тот миг! Однако космический ландшафт внушительно переменился, и я не обнаружил моего сиятельного солнца и многих прочих своих воспитанников. На месте потухших светил остался лишь гравитационный след, в то время как судьба оболочки была мне неизвестна. Прочие же оставшиеся на местах мои сверкающие подопечные, самые юные, не проронили и звука, взирая на меня холодно и безучастно. Конечно, ведь теперь даймоном, хранившим и направлявшим их, был мой Magister. Я понял это без труда по мелькающим мыслеобразам их сознания. Что же, моё место и впрямь досталось лучшему, – подумалось мне. Ах, да и важно ли это? Я здесь, но… как?

После мгновенных размышлений, я сделал, как мнилось, наиболее вероятное заключение о произошедшем. Моё желание видеть Обитель, вероятно, спровоцировало аномалию перемещения сознания между различными аспектами моего «Я», существующими в разных реальностях. Можно сказать, я поменялся ролями сам с собою из одноимённого мира в иной пространственно-временной категории. Такая гипотеза показалась мне вполне релевантной. Хотя я не был уверен до конца. И не всё ли равно?.. Я засмеялся, надрывно, но беззвучно. Я дома. Однако, скорей всего, ненадолго.

Portarum Veritatis – Врата Истины. Кто ныне отворяет вас? Кто владеет ключом от Бездны?..

…Хранитель, что тащил меня, остановился, выпустив мои ноги и склонившись в приветственном поклоне перед Привратником. Я поднялся, дабы взглянуть на того, кто ныне предавал анаморфические [60] души Зыби, и онемел, обескураженный и поражённый – Salvator. Теперь среди нас. Точнее, среди… них. Моя сияющая звезда – адепт Великого Храма. Сколько же прошло времени, что светило успело завершить свой эволюционный виток в звёздной форме и проследовать по множеству ступеней до самого Привратника Зыби?.. О, это весьма и весьма долгий срок. И… что сталось с прежним Привратником? – судорожно принялся размышлять я.

Не знаю зачем, я улыбнулся, взглянув на каменный лик моего бывшего хранимого звёздного создания. Цинкового цвета кожа, глаза на тон темнее. Длинные волосы, подобные тончайшей серебряной проволоке, застыли, будто при порыве ветра в лицо. Аспидно-серые одежды, испещрённые сакральными символами. Филигранные браслеты на тонких запястьях. Все детали образа Привратника, выверенные до мелочей, завораживали. Я, словно околдованный, рассматривал его, веря и не веря глазам своим.

«Salvator…» Кажется, я произнёс это имя вслух. Безгласно, но для восприятия подобным мне не нужны колебания проводящей среды. Я улыбался, а бывшее некогда под моей опекой светило взирало, молча, без тени какого-либо ощущения в замерших чертах. Мой Учитель равнодушно перевёл на меня свой взгляд: в моих странных действиях он просто не видел смысла. Но и не осуждал. Ничего личного. Вообще ничего.

Так всё и закончится, – мелькнуло в моей голове. Я спонтанно сделал шаг вперёд, однако никто не остановил меня, холодно наблюдая за алогичным поведением спятившего адепта. Не опасаясь более, я сжал в ладони своей руку звезды, что некогда помогла обрести мне свободу, а теперь отнимала душу. Вот оно – Равновесие в объективном проявлении. Спаситель и убийца сливаются в одном и том же лике: едины и неразделимы. Улыбаясь, уже едва заметно, с выражением измождённости в глубине глаз, я тихо прошептал: «Gratias agere…» [61] Никто не мешал мне. Salvator… Привратник… даже не вздрогнул и не попытался высвободить свои холодные пальцы из моих ладоней.

«Ты прекрасно, моё лучезарное солнце… Я так рад, что могу видеть тебя. Как жаль, что скоро я позабуду и это». Я говорил, как сыны Адама, притом не нарушая тишины, лишь беззвучно шевеля губами соответственно словам. Графитовые очи, лишённые век смотрели на меня ровным стеклянным взором, и все черты лица моего звёздного были идеально недвижны, будто предо мною гранитное изваяние. Но меня обрисованный факт не смущал.

«Amicus meus… [62] – продолжил я свой странный монолог. – Возможно, ты и прав – я болен. О, не просто болен – неизлечимо. Но выход есть. «Optimum medicamentum quies est» [63] ». После этого высказывания я едва уловимо прошептал последнюю фразу: «…Исцели мой мятущийся дух, Великий Страж Зыби. Разрушь его. Раствори в Изначальной Пустоте. Я так желал бы быть всем, что, кажется, позабыл простую истину: всё и ничего – суть одно». Выпустив руку Привратника, Я устремил отрешённый взгляд на иссечённые символами Врата. Но желал ли я в действительности того, о чём вёл разговор?

В надстройках Бытия прописан каждый вариант реальности, любой исход любого события. Сценарий же развивается согласно лишь направлению взора смотрящего. Кто знает, быть может, исчезнув, я обрёл бы своё индивидуальное «Я» в иной категории существования – альтернативном проявлении мира? Однако этими ответами неофиты не владели. Я хотел Пустоты, лишь чтобы воскреснуть из неё. Забыться, чтобы неотвратимо вспомнить. Но не мог утверждать наверняка, не вычеркнет ли этот шаг меня из фресок существования всецело, так, будто меня никогда не было, как и вариаций реальности с моим присутствием. Неизвестность пугала и влекла. Я не в силах был противиться ей. К тому же, я даже не знал, насколько происходящее со мной сейчас объективно – уж слишком странными казались многие детали. Чрезмерно…

Земными. И всё же…

Salvator, обернувшись ко мне спиной и приложив свою ладонь к границе между створками Portarum Veritatis, отворил их. Я безгласно наблюдал, как дробится звёздный свет в гранях его недвижных волос, отражаясь и бликуя, словно в зеркале. Когда-то он сам был источником этого света, как и я. Сколь бестрепетны сейчас его изящные пальцы с длинными стального цвета когтями, касающиеся до Порога. Он… ведь даже не испытает ни сочувствия, ни этой гнетущей тоски, что испытывал я… ни, пожирающего мысли, смирения с неизбежностью. Он никогда не узнает того, как я жил… на Земле… и не научится… мечтать. До скончания времён он будет хранить, как святыню, вход в пристанище вселенской Пустоши. Безропотно. Соответственно Великой Цели. А затем, на закате эпох… и сам шагнёт в никуда. Согласно. Покорно.

Мимолётные стаи мыслеоформ проносились в моём сознании быстрее скорости света. Саркофаг… его голос тогда… эта тончайшая спасительная паутинка, что дала мне возможность освободиться. Чем руководствовался мой звёздный в тот момент? И разве сам его поступок не был системным сбоем? Я полагал, что, возможно, его затронули перемены моей полевой структуры, а так как мы были довольно тесно связаны, как опекаемый и Учитель, то начинающаяся перестройка духа одного из нас затронула и другого. И вместе с тем Привратнику удалось излечиться, вытравить губительный вирус «человечности» из своих энергетических тканей. Ведь удалось?..

Я оглянулся на своего бывшего ученика. В последний раз. И Salvator обратил на меня свой взор. Его губы слегка дрогнули, и я прочёл в их едва уловимом движении несколько слов: «Я буду помнить о тебе, не беспокойся, amicissimi [64] .

Всегда. Вечность останется и пребудет». Я был ошеломлён.

Привратник говорил в точности, как я сам, мешая меж собой земные языки. Но более всего меня потрясли последние из пророненных им слов. Быть не может. О чём он?.. В лице моём отразилось глубочайшее недоумение и смятение, но задать свой вопрос я не успел. На металлических губах Привратника заиграла странная, почти неосязаемая улыбка. А после того, молниеносно оказавшись позади меня, быстрым движением руки он толкнул меня в спину, за грань Существования и Пустоты. В Великое Ничто.

Простёршаяся пред очами моими Бездна была грандиозна. Неописуема. Вездесуща, уходя до центра этого мироздания и вливаясь в не проявленный Источник Высшей Воли. Падая в неохватность, я будто бы ощутил вкус самого Абсолюта и он отчего-то… показался мне до странного знакомым.

Всё смешалось: события, голоса, времена, ступени трансмиграции и метемпсихоза. Желания и их отсутствие. «До» и «после». В воцарившемся вокруг бесцветном и бесформенном пространстве, если это можно было назвать пространством, в безвременье, вдруг, словно вычерченный острым стилосом [65] контур, возник некий образ. Я не сразу узнал его – мой разум, потеряв границы и разложившись на атомы, с трудом собрал себя вновь воедино.

Это был лик Верховного Иерофанта, участливо склонившегося надо мной. В холодных зеркалах Его глаз я увидел собственное отражение.

Затем всё померкло.

Глава XXXVI Криптограмма

…Когда я открыл глаза, дабы узреть, где и что я, да и есть ли я вообще, то обнаружил себя сидящим всё на той же крыше, безвольно откинувшись на стальную перегородку позади, неестественно для человеческой физиологии изогнув мнимый позвоночник. Видение… ещё одно. Что означали эти вырезки из сводки сосуществующих параллельно вселенных? Фантастичные и неясные, они вносили смуту и поселяли тревогу в моей и так не знающей покоя душе.

Кто я ныне? Я часто задавался подобным вопросом в последнее время. Не человек и не последователь своей Обители. Лишённый самого смысла существования, адепт покинутого Храма. Несмотря на то, мой разум продолжал пытливо искать разгадку удивительного и странного мира, в котором я пребывал. Ранее он казался мне мало схожим с нашим, но чем больше осознанного времени проводил я на Земле, тем больше параллелей выстраивало моё сознание. Благо, часть моих прежних способностей ещё сохранилась, и я имел возможность коснуться до многих сокровенных тайн, хранящихся в тонких сферах. Но самой величайшей криптограммой оказалась человеческая душа.

Люди… Я мог бы быть для них почти Богом, но что такое Бог? Ведь это не мера способностей. Бог – это, прежде всего, бессмертие духа, неуничтожимость высшей Индивидуальности, а также возможность посвящать в данную сокровенную мистерию нисходящие до материи эманации Первоначала. Это возможность творить, созидать, наполнять… жизнью, не будучи просто трансмиттером в передаче знаний о Пути и устройстве Запредельного.

Бог есть вечное Сущее.

Поднявшись, я замер на краю и, после кратковременного отвлечённого раздумья, спрыгнул вниз, бесшумно и с грацией кошки приземлившись на асфальт, будто с высоты всего пары метров, а отнюдь не нескольких десятков. Реальность – довольно пластичная субстанция: вес, высота, расстояние между двумя точками – абстрактные категории, созданные лишь для упрощения восприятия. Потому ни одна фиксированная величина не являлась константой в полной мере. Нужно было знать всего несколько простых правил манипулирования собственной оболочкой и системой отсчёта с нею связанной. Я сравнил бы это с искусством оригами: вот перед тобой белый лист с отмеченными на нём точками в избранных участках и на отмеренном расстоянии друг от друга – несколько нехитрых движений – и, казавшаяся статичной и определённой, картина поменялась – точки изменили местоположение, очертания деформировались, но лист всё тот же. Окружающую реальность, таким образом, можно было «скрутить», как заблагорассудится. Она была податлива и подвижна.

Люди владели некоторыми знаниями о тонких сферах. Впрочем, даже имеющиеся в их распоряжении сведения осваивались и применялись лишь единицами, которых либо возводили в ранг богоподобных, либо слуг дьявола. Многочисленные явления Вселенной земляне привыкли оценивать относительно своей самой плотной из оболочек – физического тела – считая его некоей «скорлупой» для души. Однако это являлось заблуждением – скорее, тело было обёрнуто в душу – в неисчислимое количество слоёв и подслоёв разной вибрационной частоты, обладающих дифференцированными магнитными и электрическими свойствами, информационной ёмкостью, и простирающихся на различное расстояние. Утончаясь, удаляясь от так называемого «центра» – тела – энергетические оболочки становятся всё более и более обширными. Последние из них заключали в себе весь мир. Понятия «окружающая среда» – это нечто несуществующее. Ничего не окружает – всё внутри. Поэтому каждый обитатель и был в ответе за всё Мироздание, и малейший человеческий вздох отзывался эхом среди удалённых галактик, вплетаясь в зыбкие барельефы межзвёздных туманностей.

Я сделал несколько шагов по асфальту, так и не определившись с дальнейшим направлением движения. Отголоски последних слов Привратника гулко отдавались в моей душе чем-то неизъяснимым и гнетущим.

«Вечность останется и пребудет»…

Я понимал, что хранитель ключей от Бездны не станет бросать на ветер пустых слов: он точно ЗНАЛ, о чём говорил. По крайней мере, в системе координат «той» реальности, куда опрометчиво метнулось моё сознание, понукаемое непонятной тоской. Вероятно, там существовал способ… сохранить свою Высочайшую Индивидуальность. Но что такое «там»? Бытие, по сути, – несчётное множество напечатлённых на н-мерной матрице кадров, – раздумывал я, – где все варианты прошедшего и будущего УЖЕ свершились. Высшая реальность Бытия статична. Одно только направление взора определяет момент «сейчас» из бесконечного числа вариантов.

Видение, длившееся для меня не более нескольких минут по земным меркам, отразилось в пространстве этой Вселенной часами и даже днями. Ну, а в чертогах души – годами, десятилетиями и сотнями лет поиска. Себя. Пожалуй, если бы я мог стареть, то это виртуальное «путешествие» в родные края состарило бы меня до седин…

Глава XXXVII Постижение Боли

…Устав от собственных размышлений, я стал прогуливаться по окрестным дворам, просто созерцая жизнь, а не пытаясь более разложить её на атомы существования и вписать в алгоритмы доступных мне знаний.

Кто-то спешил по делам, расторопно садясь в машину и заводя мотор: в воздух вырывались клубы душного едкого газа и выхлопной трубы, мешаясь с запахом нагретого на Солнце асфальта и пыльной листвы. Кто-то торопился домой с тяжёлыми сумками покупок из продуктового магазина, однако практически всё, что предназначалось в пищу для тела, виделось мне искусственным и безжизненным. Ни мало не подходящим для полноценного функционирования систем их жизнеобеспечения. Странно, что люди до сих пор не осознали, столь далеко продвинувшись в науках, что выстраивать из мёртвого живое – дело затруднительное и энергоёмкое. Вследствие чего их организмы существенно изнашивались ещё до срока, отведённого природой для естественной деградации. Особенно страдал от того энергетический метаболизм. Человечество буквальным образом создало мир в мире – свой «синтетический рай». Индустрию потребления, извратившую естественные, заложенные природой потребности их тел. Нет, я не осуждал, так как осуждение всегда субъективно. Мне же хотелось сберечь крупицы объективного в своём существе. Потому я просто наблюдал, зная: Сущее никогда не ошибается.

На детской площадке играли цветасто одетые ребятишки, копошась в грязно-жёлтом песке. А во дворе напротив, укрывшись за раскидистыми кустами сирени, подростки чуть старше нещадно мучили кота, проводя над ним свои жестокие опыты. Зачем? Я невольно отвлекся от беспристрастного лицезрения действительности: ведь происходящее касалось меня напрямую. Они, будучи ещё детьми, получали удовольствие от чужой боли. Я видел, как изменились ещё совсем юные лица, став жёсткими, собранными и сосредоточенными. Эти двое более не походили на детей. Невинность и неведенье выветрились в мгновение ока, как только на территорию исследования вступила смерть. В лёгком прозрачном дуновении тошнотворно сладкий парфюм мрачной гостьи казался им сладок. Они не ведали, каков он на самом деле, если вдохнуть поглубже. Не и я знал, касаясь до чертога тёмной Богини лишь поверхностно. Впрочем… прежде я испытал нечто схожее с тем, что увлечённые своей жестокой игрой мальчишки переживали сейчас: тогда, располосовав лицо мужчины, который грубо изъяснялся и проявлял по отношению ко мне агрессию, я чувствовал, и это льстило мне, что могу с лёгкостью оборвать его жизнь. И никто не сумел бы помешать мне, решись я на такое. Никто не смог бы мне запретить. Краткая вспышка превосходства. Вкус безнаказанности. Запретный плод познания двух противоположностей. Всё зависело лишь от моего выбора: сказать себе «да» или «нет». В тот раз я впервые выбирал между разумом и желанием, отчётливо сознавая свои возможности. Я выбирал! Хотя никогда прежде…

Однако сейчас на моих глазах животное как могло, защищалось от обидчиков, царапаясь и шипя – оно не желало им зла напрямую – оно просто хотело выжить, ведомое древним инстинктом самосохранения. К чему причинять страдания слабейшим тварям, если нет угрозы твоему собственному существованию? – внезапно задался я вопросом. Не иначе как признак отсталости цивилизации, где допустимо такое. А, может, разновидность их познания? Вероятно, они, эти дети, тоже хотели проникнуться глубинным секретом, что есть боль, также как и я того желал? Ведь муки плоти касались и души. Опосредованно, конечно, через «кровеносную сеть» эмоций, влияя на нижние планы духа, рождая в них пертурбации и завихрения, которые после овеществлялись в чувства, цели и намерения. Боль это стимул, – заключил я. – И она тоже, в некотором роде, созидательна. Или разрушительна. Все вещи двуедины. Все.

Я неспешно подошёл к отпрыскам человеческим, забавляющимся жизнью беспомощного создания в их руках. Один лишь наблюдал, а другой действовал. Тот, кто терзал животное, завидев меня, огрызнулся, хамовато произнеся: «Чего тебе надо, клоун?» Ничего не ответив, я поднял его за шкирку, как щенка, над землёй, пристально всматриваясь в глаза сына Адама. Он бессильно извивался, и издавал нечленораздельные звуки. Его компаньон, тем временем, сбежал, но меня это вовсе не волновало. Не отводя взгляда и перехватив твёрдой рукой горло уроженца Земли, я спросил, желает ли он узнать на личном опыте, что такое боль? Не услышав в ответ ни одного чёткого выражения, я продолжил, добавив к тому, что наилучший способ получения информации в данной субъективной Вселенной – это пропустить её через призму собственного восприятия, проще выражаясь, ощутить на себе. Я был абсолютно искренен в тот момент. Сам я не мог ощутить физического страдания, однако он – человек, а значит, он был на то способен. Я же искренне хотел помочь юному исследователю понять. Научить, если угодно. Сквозь мои пальцы, словно электрический ток, в тело отпрыска Земли проникло отражённое чувство его жертвы: он бился, кричал, закатывал глаза, но я даже не шевельнулся. Я ведь просто передал ему то, что испытывало его «подопытное» животное. Сделал его приёмником, настроенным на нужный сигнал. Ни больше, ни меньше. Этот человек ведь желал знать. А мне нравилось преумножать знания.

Расплывающиеся пятнами пурпурные вспышки над головой представителя людской расы завораживали мой взор, то сгущаясь почти до фиолетового, то уподобляясь оттенку киновари [66] . Я так увлёкся захватывающим зрелищем – частотным диссонансом, вишнёвыми переливами и терпким солёным с металлическими нотками запахом, что не заметил, как посерело лицо ребёнка, чью шею я сжимал своей узкой, но цепкой ладонью. Да, теперь это было именно лицо ребёнка, а не целеустремлённого экспериментатора, не знающего жалости. Близость смерти всё расставляла на свои места, беззастенчиво срывая маски. Я стремительно разжал пальцы, и бездыханное тело свалилось к моим ногам. Опустившись на колени рядом, сконцентрировав электрический заряд на кончиках своих пальцев, я молниеносно коснулся до солнечного сплетения лежащего неподвижно мальчика, и он широко распахнул веки. Присев в позе лотоса на грунт рядом, и взяв на руки кота со спутанными леской задними лапами, я освободил его. Животное не боялось, сидя у меня в ногах и, не мигая, уставившись своими рептилоидными глазами на моё мраморное лицо. Это создание, в отличие от людей, очень тонко видело скрытую суть. Я, слегка улыбнувшись, погладил зверя по загривку: разрезы на его лапах и животе немедля начали затягиваться тонкой розовой плёнкой, нарушенные внутренние органы – приходить в норму. Мне было совсем не сложно восстанавливать. И, как выяснилось, так же просто и разрушать. По сути, оба этих полярных процесса имели одинаковую энергоёмкость. Только для воссоздания структуры нужно было владеть пониманием её особенностей.

Дитя человеческое, в свою очередь, приходило в себя регенерируют ткани зверя после моего после пережитого, в изумлении наблюдая за тем, как быстро прикосновения. Тем временем, позади меня раздались спешные шаги и крики: младший брат подростка и его компаньон по исследованиям страдания позвал мать, видно напуганный тем, как бесцеремонно я обошёлся со схожим с ним по генетике. Опомнившись, мальчик, сидящий рядом со мной, подскочил и бросился к дочери Евы, даровавшей жизнь его физическому телу. Я же остался таким же недвижным. Обняв сына, женщина начала что-то возбуждённо говорить мне, угрожая социально-правовыми структурами и неминуемым возмездием за мои действия, но приблизиться, или дотронуться до меня, она опасалась. Её старший сын, вернув ясность своим мыслям, оборвал нескончаемую риторику матери, тихонько обратившись к ней со словами: «Я хочу забрать кота». Опешившая от такого поворота событий, дама испуганно уставилась на своё чадо. Чуть погодя я поднялся с земли, одной рукой прижимая зверя к груди, и обернувшись, протянул животное ребёнку со странною отстранённою улыбкой на устах, что стала мне так свойственна. Зверь оглянулся на меня с сомнением, но, затем, согласился пойти на руки своего недавнего мучителя. Обратившись к сыну Евы, я произнёс одно лишь предложение: «Теперь ты знаешь природу боли. Ты ведь желал её знать». И, развернувшись, я, спокойно и размеренно зашагал прочь. Ошарашенная женщина глядела поочерёдно, то на своё чадо, трогательно и нежно прижимающее к сердцу успокоившееся теплокровное, то на меня – сумасшедшего в нелепых одеждах – то ли представителя сексуальных меньшинств, то ли актёра театра пантомимы – так она думала, ощупывая мой силуэт обеспокоенным взглядом. Я же размышлял над тем, что успел прочесть в её душе.

Люди с поразительной лёгкостью осуждают внешние несоответствия, хотя сами полны глубинных неразрешённых конфликтов, – размышлял я, краем уха уловив пару брошенных мне в след хлёстких фраз. Эта дама слегка удивляла своей уверенностью в полном и безоговорочном праве судить меня. Я ведь в таком случае тоже мог с лёгкостью счесть безумной её, осудив за безумие. Оценить её жизненный путь мне не составляло никакого труда. Хотя в плане общественной морали путь этот был, пожалуй, безукоризнен. «Правильное» воспитание. «Правильное» образование. «Правильный» муж. «Правильные» дети. И пропасть подавляемого недовольства собственным «правильным» выбором. Ведь мнимая «правильность» убивает мечты. В этом-то и было всё дело. Если эта дама, согласно мнению общества, везде и всюду была права, отчего же отголоски её бессознательного гнева, которые она пыталась задушить, столь отчётливо проявились в её детях? И что это за обманчиво-двуличные понятия «здравого смысла» и «трезвого ума»? Где грань, разделяющая безумие отчаяния и «правильность»? О, род людской, ты – колыбель противоречий, – мысленно заключил я. – Неужели лишь самый распространённый маршрут следования по ландшафту жизни является непререкаемой истиной? Ради чего они сами обедняют свой опыт, замыкая в тесные рамки каждый сантиметр собственного пути? Размышляя над тем, я неизбежно приходил к выводу, что истина для человека – это вовсе не то, что кто-то извне навязал ему. Это то, что дарит человеку странное, практически необъяснимое состояние… счастья. Именно счастья. Не удовлетворения потребностей тщеславия или гордыни, не вознесения на пьедестал власти или ощущения полноты физического комфорта. Хотя представители человеческой расы часто путают подобные примитивные состояние с божественным блаженством. Да, именно в нём, как мне казалось, заключена сама суть этого нечто, для меня недостижимого. Иногда я представлял, что счастье – это завершённость – постижение бессмертия Высшей Индивидуальности наяву, хотя бы на краткий миг. И более того, порой я был уверен, что… сам испытывал данное эйфорическое и великолепное, земное и небесное Чувство Счастья, что рождается лишь на стыке материи и Духа. Никак иначе. Однако, может, я и заблуждался. Странные парадоксы чужого мира вросли и в моё существо: я уподобился им – уроженцам планеты океанов. И, вероятно, тоже стал отчасти «сумасбродным», вместе с тем, не переставая изумляться алогичным моделям и устремлениям, которыми люди обустраивали свой быт как вычурной меблировкой тесную и простенькую гостиную.

Ещё одним неясным мне до конца с позиции сообразности чувством было свойственное представителям людской расы чувство собственности: я часто наблюдал его, но толкование данного явления давалось мне непросто. Родители, произведшие на свет биологическую оболочку для воплощения души, считали себя вправе распоряжаться и содержимым сего сосуда. Художник, написавший гениальную картину, чей сюжет он позаимствовал из общей информационной базы данных, воспринимал себя как единоличного владельца шедевра. Человек, установивший тонкую эмоциональную связь с другим человеком, отчасти претендовал на право владения им. Весь их уклад был буквально пронизан подобными «имущественными» отношениями касательно друг друга. Странные создания, так много говорящие о свободе, и ограничивающие себя, единовременно с тем, неописуемым количеством рамок и запретов: религиозных, правовых, нравственных и прочих. Впрочем, в некоторой степени я начал склоняться к мнению, что все эти искусственные рубежи и границы им просто жизненно необходимы – вне установленных обществом правил, лишённое связи с Вселенским Законом, человечество неминуемо пришло бы к самоуничтожению, либо… прозрело. Если существо не ведает высших Канонов Гармонии, так пусть, хотя бы подчиняется искусственно изобретённым суррогатам. Однако во многом эти суррогаты сами по себе были противоестественны той самой Гармонии. В результате чего возникала нескончаемая череда конфликтов и противоречий, раздирающих установленный уклад. Но люди свыклись. Они смиренно соглашались следовать разрушительной тропой деградации духа и тела, если в обществе был принят такой путь регресса. Пусть даже всё нутро и сопротивлялось, то вряд ли кто прислушивался к подобному, решившись оставить проторенную тропу. А вообще, сам по себе регресс – это ни плохо и ни хорошо, – рассуждал я. – Всё уже заранее просчитано и спланировано – сетка Бытия безупречна в любом направлении. Для Бога нет понятий Добра и Зла – эти термины субъективны для каждого существа. Бог есть Многоликий Единый. Любой путь – становления или распада – приемлем. Он – не судья. Он – Суть в высшем своём проявлении. Хотя, в личностном своём аспекте – персонификации Демиурга – может отдавать предпочтения тому или иному пути становления. Эти метафизические тонкости много сбивали с толку людей, что пытались дотянуться до Знаний, туманя их рассудок образами гневливого и мстительного Небожителя, строго карающего за каждый неугодный ему шаг. Как ни удивительно, обрисованный образ пользовался неслыханной популярностью: ведь намного проще следовать заветам, которые кто-то прописал и установил к исполнению, и считать себя «правильным», нежели постигать истину каким-либо иным, неизвестным, а, следовательно, опасным, путём. Что же, на данном этапе развития, вероятно, для человечества такой сценарий являлся самым приемлемым, раз люди безоговорочно избрали именно его.

Я опять, незаметно для себя самого, отвлёкся на рассуждения о человеческой природе. Ну, по крайней мере, подобные размышления позволяли отстраниться от того, что терзало меня – от мыслей об Обители и собственной судьбе. О грядущей Пустоте. Или… нет, я не мог утверждать наверняка, что ожидает анаморфический дух за порогом. Но пока я был здесь, я желал бы насладиться познанием сполна, оправдывая, тем самым, свою природу. Оправдывая её до последнего. Сотворённый постигать не должен прерывать этот процесс никогда. И даже падая вниз с головокружительной высоты наблюдать и анализировать каждый миллиметр собственного падения. Так я решил.

Глава XXXVIII Детские забавы

Неслышно на мягких лапах подкрался амарантовый [67] вечер. Я всё также бесцельно скитался по дворам и подворотням, то углубляясь в созерцание, то погружаясь в рассуждения об увиденном. Ранее, мои мыслительные модели были иными, способы обработки и систематизации информации существенно отличались от того, чем мне приходилось оперировать ныне, но я приспособился к новой системе, в некоторой степени благодаря частичной деградации и обязательству следовать свойственным данному мирозданию канонам.

А ещё… ещё я кое-что понял. Возможно, впервые, за всё время сознательного пребывания на третьей от Солнца планете. Я, наконец, уразумел, кем являюсь в данном «здесь» и «сейчас» – в их мире – мире дочерей Евы и сынов Адама. С моими способностями, знаниями, силой я мог бы… стать для них Гением… диктатором или Пророком. Кумиром. Богом, но… вместо этого, кем же я был? Ребёнком. Неопытным и глупым. Я полагал, что знаю о людях всё, в то время как я НИЧЕГО не знал о них. Я привык раскладывать существующие модели на составляющие, разделять смесь на компоненты и изучать каждый в отдельности. Мне такой способ казался верным: дабы каждая частица могла проявить свою природу в полной мере, нужно изолировать её от окружения и изучить свойства самой частицы непосредственно. Начать с гипотетически «чистого» элемента. А потом уже переходить к так называемым «химическим реакциям» – варьировать условия, добавлять катализаторы и ингибиторы, менять молярный состав смеси и приводить полученный результат к общему знаменателю – Закономерности. Но с человеческой расой всё было не так. Я много видел вселенных и реальностей, совершенно отличных по структуре и проявлениям от Обители и от Земли – мерностью пространства, течением временных потоков, этапами ароморфозов, формами, явлениями, да и самими основами жизни. Я изучал такие мироздания, что невозможно описать ни одним языком голубой планеты! И всегда находил ключ. Никогда не случалось иначе. Ключ – код доступа – дешифратор для криптограммы. Я всегда разматывал нить клубка Ариадны до конца – выхода и разоблачения тайны. Но здесь… сейчас… эта нить уходила прямиком в глухую стену! Я использовал все способы, доступные мне, надавил на все возможные «рычаги», но стена не поддавалась моим настойчивым попыткам. Отчасти, быть может, проблема заключалась в том, что я сам по себе был «неисправен». Сломан, перестроен, но не завершён. Однако указанным фактом затруднения не ограничивались. В этом СУБЪЕКТИВНОМ мире существовал лишь один верный способ получения знаний – пропустить через себя: ощущения, события, мысли, чувства. Но я не умел ТАК чувствовать, как они! Хотя наивно полагал до сего момента, что кое-что умею, однако это были лишь искажённые гипертрофированные проекции, и не более. Вот почему все мои эксперименты оканчивались неудачей. У Демиурга не было секретов, и все его сакральные истины лежали на виду. Но увидеть и прочесть их можно было только под определённым углом восприятия. Каждое существо данной Вселенной было наделено той или иной возможностью, позволяющей расшифровать этот апокриф. Для детей Земли это были их чувства и устремления души. Восходя от земного плана, они становились всё тоньше и ажурнее, приобретая красоту филамента [68] или молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты [69] . Но я не был одним из них – представителей рода человеческого. И там, на холсте ответов, где они различали символы, видел лишь расплывчатые и неясные фигуры, будто смазанные от воды письмена на бумаге. И всё же сдаваться я не собирался.

Да, я был ребёнком среди людей – наивным, непосредственным, невинным, недальновидным. Но вместе с тем и опасным. Ребёнком, знающим код активации и запуска ядерной боеголовки, а, самое главное, имеющий доступ к «красной кнопке». Данная метафора меня даже позабавила. Я мало что понимал в хитросплетениях эмоций и чувств, зато умел открывать двери в такие адские бездны или райские кущи, что не снились ни одному поэту или провидцу, ориентируясь в лабиринте меж реальностями безошибочно и молниеносно, умея управлять многими сущностями, подчиняя их своей воле и направляя. Это не могло не поражать: мои знания переросли меня самого.

Я многие тысячи лет писал портреты миров, проникая в их сакральные таинства и вливаясь в сам Дух Творца, их создавшего. О, я ещё помнил это странное ощущение – словно владеешь всем и ничем. Я был кем-то другим тогда. Снабжённый иными структурами и способами энергоинформационного обмена, рациональный, совершенный, объективный и… чистый, будто снег, что ещё не коснулся земли, и плавно вальсирует в звенящем от холода воздухе, переливаясь филигранной структурой каждой замёрзшей капли воды. Что стало со мной? Где вся эта безупречность теперь? Неужели всего одно мироздание из несчётных мириад смогло всё разрушить? – задавался вопросами я. – Обратить во прах всю мою безукоризненность и так изуродовать тонкую вязь древней, но вместе с тем юной души? Будто на замёрзшее стекло, покрытое кружевными узорами инея, плеснули горячей водой, и на месте былой гармонии остались лишь бесформенные неказистые подтёки. Что было в этой планете и этой Вселенной того, к чему у меня не оказалось иммунитета? Обрисованная дилемма виделась мне необъяснимой и неразрешимой.

Наверное, я умер. Впервые за эоны лет. Когда оказался в подлунном мире, и он изменил меня. Ведь когда умираешь и рождаешь заново – ты это уже не только ты, но и кто-то другой.

Глава XXXIX Кто-то другой

…Покинув окраину и её дворы, и неспешно прогуливаясь вдоль витрин магазинов, которыми густо был усажен проспект с обеих сторон, я раздумывал о собственной смерти: вероятно, именно такой она и должна была быть для того, кто не имеет тленного тела, гниющего и разлагающегося после исчерпания жизнеопределяющих ресурсов, дабы освободить пространство для нового этапа метемпсихоза. Моя самая плотная из оболочек была такой же не имеющей срока годности, как дух. Она могла менять характеристики и формы, переходя в различные состояния – с меньшей или большей материальностью. А, следовательно, я не мог умереть никак иначе, как, только переменившись на тонком уровне, что и произошло. Ведь, кроме всего прочего, что такое смерть? Это перемена состояния души – трансформация восприятия действительности – иная плоскость существования и доступ к ней. Я умер и оказался уже кем-то другим где-то ещё. Так всегда бывает, когда Марана [70] кладёт тебе на плечи свои холодные, практически невесомые длани. Но чтобы со мной… Впрочем, и для большинства людей её визит зачастую непредвиденный и застающий врасплох: даже когда они ждут и готовятся, Тёмная Богиня с покрытым вуалью ликом всегда приходит внезапно. Таково её кредо.

Я усмехнулся своему отражению в стеклянном озере: мыслить аллегориями мне даже нравилось.

Вечер, тем временем, всё более сгущал краски до бархатистых тёмных тонов, что мутноватыми подтёками стекали с крыш и расползались в переулках тягучей гуашью, пачкая стены и заполняя выбоины дороги синетными [71] тенями. Люди прогуливались по старому району города по завершении рабочего дня, разглядывая пёстрые, очерченные неоном, витрины, или сидели в кафе, изучая прохожих и пытаясь отвлечься от сует дня. Я привык к их взглядам и их мыслям, что касались моего тела, казалось, вполне ощутимо, так, словно тебя ощупывает множество рук, придирчиво и внимательно, пытаясь найти зацепки-несоответствия или изъяны, или же утолить праздное любопытство. Я редко когда обращал взор на кого-то из прохожих, глядя на них чуть свысока, так как мой рост по земным меркам был немногим более двух метров, что несколько превышало средний показатель для поселенцев Земли.

Безразлично скользя взором по людским лицам, я имел возможность заглянуть в самую суть их душ. Я мог всё о них узнать, от первого до последнего дня. А уроженцы Земли, в это же самое время, видели во мне кого угодно, только не меня. Они заблуждались, я же тщетно силился разгадать тайнопись Бога в их бессмертном «Я». Однако, невзирая на тщетность моих многократных попыток, я твёрдо решил для себя одно: если уж я не могу просто взять те знания, что нужны мне, как было ранее – ведь некогда я с завидной лёгкостью ломал любые замки – так добьюсь того, чтобы это Сокровенное досталось мне иным путём. Единственно возможным – людским. Стать человеком, как дети Земли, я не мог – у меня больше не было права обитать в телах землян, а, стало быть, познавать их тонкую организацию изнутри. Но выход существовал. Новая энергетическая оболочка, что инородным телом внедрилась в ткани моей души, могла стать тем самым ключом. Нужно было только развить её до определённого уровня, сформировать корректную организацию и настроить частоты в такт гармонике Бога. Эта гармоника – высшее Блаженство и Бессмертие Духа. Моя цель.

Но прежде, дабы дотянуться до неё, нужно научиться быть… Счастливым, – мимоходом подумал я.

Глава XL Манекен

Я застыл у очередного переливающегося в электрическом свете стекла. Из-за него на меня немигающим взглядом смотрел манекен. Кипенно-белый, неестественно высокий и тонкий, во весь рост завёрнутый в чёрную ткань, что скрывала его искусственное тело, оставляя на виду лишь кончики пальцев ног. Материя свободными волнами спадала с плеч человекообразной куклы, перемежаясь сама с собою слой за слоем, обволакивая фигуру так, что невозможно было определить, какого пола это существо. Из всех черт на меловом лице манекена были представлены только глаза – точнее, их контур – ни носа, ни губ, ни каких-либо прочих деталей прорисовано не было. Пару минут я смотрел в глянцевую однотонную поверхность этих глаз. И на какой-то миг мне как будто почудилось, что это я стою в витрине, а толпы проходящих мимо зевак рассматривают мой профиль: кто с безразличием, кто с любопытством, кто просто скользя взором по усыпанным разнообразною мишурой прилавкам. Я даже вздрогнул от такой аналогии.

…А манекен всё стоял, озаряемый светом софитов, глядя с высока на случайных прохожих, будто сознавая собственное превосходство и грациозность по сравнению с ними. Но ведь у людей были лица, а у этой куклы? Только глаза, за которыми, если б манекен оказался вдруг живым, проносилось бы тревожным вихрем эфемерное эхо души, что не способна себя изъяснить, лишённая всего человеческого. И вместе с тем так издевательски-похожая. На них.

Неужели я вот такая же… кукла? – с содроганием подумал я. – Манекен, совершенный в пропорциях, безупречный в деталях, в витрине этой чужой Вселенной, где никто не услышит, даже если я буду кричать что есть сил. Только зачем?..

Отведя взор, я отошёл от сверкающего отражённым светом стекла, что превратилось вдруг в зеркало. Я не хотел быть манекеном. Но и живым не сумел бы стать. По крайней мере, до конца. Ведь живым представителя рода людского делают его чувства и… его заблуждения. А я уже слишком многое знал. Но, не смотря на то… надеялся? Может и так.

Пройдя ещё пару кварталов в глубокой задумчивости и покинув многолюдные центральные улицы, я остановился в одной из подворотен, напротив змеящейся по стене трещины. Не знаю, что именно прервало мой мерный шаг, и почему я замер. Я не успел до конца проанализировать ситуацию, как внезапно ощутил нечто странное. Резкое, пронзительное. Будто бы мне вонзили нож в спину. Карминовым пятном поток раскалённой лавы, медленно ширясь, расползался от центра груди по всей моей овеществлённой оболочке, рождая лихорадочную дрожь и выпуская тонкие вьюнообразные побеги, что в единочасье спутали мои мысли. Оформленные образы в сознание сталкивались с ещё не оформленными, линейность движения времени искривлялась, мешая в одну бессвязную массу прошлое и наиболее вероятное будущее так, что я уже перестал различать, в каком именно «сейчас» я нахожусь. И, что самое загадочное, я не мог прекратить «это». «Оно» не поддавалось. Я не знаю, как описать свои чувства на тот момент. Всё моё нутро полыхало. Будто выгорая изнутри. Эмоции, кроме которых мало что осталось, были многогранные и противоречивые: я с трудом идентифицировал их на основе своего земного опыта. Ярко-алая, со странным металлическим привкусом – боль; аспидно-серого оттенка, острая и угловатая – злость; застывший в безмолвие натянутой проволокой крик – отчаяние; глубокая, как бездна – обречённость; глухая и обжигающая – ярость и горькая, как полынь, тоска; едва слышные, диссонирующие нотки паники; сожаление – я ведь так и не успел… Обволакивающее, удушающее чувство вины; и жажда – шероховатая, с отточенными режущими краями, сухая, раздирающая. Что это такое? На краткий миг вернув ясность зрению, я прислонился спиной к противоположной стене, акцентируя взор на трещине в здании, дабы не утонуть вновь в этой вязкой пучине, и тихо сполз до земли, царапая бланжевого [72] цвета штукатурку иглами волос. Отпустило… Чем бы «оно» ни было.

Я сидел недвижно, уставившись на потрескавшиеся кирпичи строения напротив. Как только «волна» схлынула, я быстро рассортировал мыслеформы до прежнего порядка. И, кажется, понял, что со мной произошло. Я ослаб. Энергетический запас моих тонких тел был хоть и велик, но не беспределен, кроме того, я не предполагал, что он истощится так быстро. Слишком уж быстро и… внезапно.

Тёмные глаз с меня не сводили, бродя, подобно шакалам в стороне от раненного льва: с того визита в их сферы за моим учеником, они имели на меня зуб. Впрочем, и Светлые с неослабным вниманием наблюдали за моей персоной, доставившей им столько хлопот. Я представлял собой инородную клетку в слаженном организме их мира или, вирус, а, следовательно, опасность для всего Целого. По сему, и те, и другие ждали подобного момента, но поспособствовать ему вряд ли могли. Сейчас они не тронули меня, опасаясь, что приступ бессилия может оказаться лишь временным явлением. Обеим сторонам мало что было ведомо обо мне: вся моя информационная структура оказалась тщательнейшим образом закодирована от любого постороннего вмешательства, кроме самого «программиста», написавшего этот шифр. Моего Творца, моего Бога, так на Бога не похожего. И всё же… Как я мог просчитаться? – судорожно раздумывал я. – Как мало осталось сил! Впрочем, без возобновления от Первоисточника, сложно было предугадать, сколь долго способен существовать дух. Ведь он уподобляется искре на ветру, далеко унесённой от костра. День или столетие? Никто не знал – время – зыбкая субстанция. Но я не хотел исчезать вот так, не дотянувшись, не разгадав…Утратившие подвижность и словно онемевшие, мои губы чуть различимо шептали всего одну фразу: «…Слишком рано…»

Однако ведь в этой Вселенной существует великое разнообразие способов восполнения энергии её обитателями, – мелькнула на горизонте робкой надеждой мимолётная мысль. Только мало какие из них были пригодны для меня. Мои тонкие тела имели иное, диссонирующее устройство. Все, кроме одного.

Придя в себя, я поднялся на ноги. Нет, я не должен, не имею права…

Закономерность… Их мир… Сакральные Каноны… Моё обещание… Плевать. Я голоден. Фатально.

Глава XLI Неутолимый Голод

…Собрав остатки сил, я резко вывернул из-за угла здания и быстро направился прочь, всё ускоряя шаг. Меня знобило, как бывает с людьми при высокой температуре. В сознание плавали сплюснутые бардовые диски, словно эритроциты в крови, то слипаясь, то вновь разделяясь. Не различая дороги, петляя по переулкам и судорожно хватаясь когтями за стены, я шёл, или, почти бежал. Район был пустынным и безлюдным в столь поздний час. Звёзды, что-то шепчущие мне с высоты через марево медленно тающего смога, казались тусклыми точками в тумане. Настороженный и вместе с тем заинтересованный взгляд Астарты – Луны, плавно скользил по моим следам. Её тихий смех, как отзвук хрустального камертона – чистый, прозрачный, холодный, осыпался блёстками на выцветший асфальт. Однако мне было не до бесед с небесными телами ныне. Мои мысли – все до единой – поглотил этот неутолимый Голод. Неужели я опущусь до роли ничтожного паразита? – тенью скользнуло сомнение в моей голове. А, было уже всё равно.

Сделав ещё один крутой поворот, я практически нос к носу столкнулся с идущим мне на встречу человеком. Видимо, я точно был не в себе, ведь ранее я фиксировал живые объекты на приличном расстоянии, распознавая их среди предметного окружения быстро и безошибочно. Но сейчас все показатели сверхчувственного восприятия находились практически на нуле: я был опустошён почти до дна. Невообразимо…

Девушку слегка отбросило в сторону от нежданного столкновения. Ведь даже в тишине безмолвных переулков мои шаги были мягче поступи кошачьих лап. Сперва, прижав сумку к груди, и ошарашено глядя на меня, видимо, придя в ступор из-за моего облика, уже в следующий миг она беззаботно рассмеялась. Сказала, что я её напугал. Юная дама была явно не трезва. И потому шок быстро прошёл. Она шла с какой-то вечеринки. Её выкрашенные в тёмно-вишнёвый цвет волосы пахли табачным дымом. Глаза за стёклами вытянутой формы прямоугольных очков слегка поблёскивали то ли от лунного света, то ли от выпитого спиртного. Смазанная тушь почти невидимыми крупицами угля рассыпалась по щекам. Чёрное платьё до колен, обтягивало стройную фигуру, обнажая изящные ноги в капроновых чулках. Она что-то говорила мне, видимо, шутила по поводу моей внешности… что-то о фильмах ужасов… Я не слушал. Я разглядывал её, как привык рассматривать людей иногда, только на этот раз…

…Тонкие шпильки её туфель. Подобранный согласно законам стиля приталенный чёрный жакет. Серебристые искорки пряжек на сумке. Серьги, инкрустированные хризолитом под цвет её зелёных глаз. Я видел каждую деталь образа юной дамы, да и её саму насквозь. Эхо чьего-то поцелуя, застывшее на розоватых губах. Ни к чему не обязывающего. Просто флирт. Просто игра. Люди любят такие игры, которые щекочут их эмоции, разжигая вожделение, особенно когда они расслабленны и раскрепощены приёмом некоторых химических веществ, что, проникая в мозг через гематоэнцефалический барьер [73] , индуцируют эйфорическое лёгкое состояние.

Озадаченная моим сосредоточенным вниманием и молчанием, Дана решила пойти дальше. Усмехнувшись и отбросив с лица непослушную прядь волос, слегка обогнув меня по кривой, нетвёрдой походкой она продолжила свой путь. Однако в тот миг, когда девушка оказалась за моей спиной, я резко развернулся, перехватив её запястья своими когтистыми тонкими пальцами, и обратил её лицом к себе. Дана выронила свою сумочку. Она не то что бы испугалась, скорее, удивилась. И попыталась высвободить свои руки, спросив притом, что мне нужно. Я, не моргая, глядел ей в глаза. Я видел в зрачках девушки, расширенных в темноте… её нерождённых детей, её вероятное будущее и то, как стремительно менялась сейчас эта картина. Калейдоскоп поворачивался вокруг своей оси. Я вращал его.

Я видел… её умершую мать. Всех представителей рода, в котором ныне воплотилась её душа, живых и отошедших в мир иной. Но Дане уже никто не в силах был помочь. Ни-кто. И даже её преданный охранитель отошёл в сторону, погружённый в скорбное безмолвие. Он не способен был меня остановить – я ему не подчинялся. С долей нахальства усмехнувшись в лицо незадачливому ангелу, я вновь обратил взор своих чёрных, как обсидиан, глаз на Дану. Вновь чей-то голос со слащавой до тошноты интонацией принялся ласково увещевать меня в собственном всесилии и праве делать то, что я сочту нужным. Голос кого-то, похожего и непохожего на меня, звучащий в моей голове. Он буквально сводил меня с ума. Но сейчас я вынужден был к нему прислушаться. У меня не осталось другого выбора.

Неужели мне и это позволят?.. – с долей опаски подумалось мне.

А разве я собирался спрашивать позволения? – рассмеялся кто-то другой, выдающий себя за меня самого. И я уже, кажется, начал верить в то, что он – и есть я.

Глава XLII Поцелуй Азраила

…Тем временем, Дана начала нервничать, осознав, что освободиться из моей стальной хватки ей не удастся. Она попыталась кричать, но прежде, чем первые звуки слетели с её языка, я, склонившись к побледневшему лику девушки, впился своими губами в её губы в каком-то мучительном, болезненном поцелуе. Я ощущал то, что ощущала она. Сердцебиение. Адреналин. Отрезвление. Дрожь. Мне хотелось выпить все эти чувства до дна, утолив ими душераздирающую жажду собственного иссушенного существа. Дана не могла отстраниться или оттолкнуть меня. И даже двинуться с места. Я был куда сильнее.

…Страх. Судорожные мысли. Я слышал их. «Почему в критических ситуациях забываются даже элементарные способы самообороны?..» Растерянность. «Может, лучше не сопротивляться?..» Смятение. «Какие у него холодные губы, как у мёртвого… или каменного…» Замешательство. «…и руки… и даже язык ледяной…» Ужас. «Да кто он такой, чёрт побери?!» Дана попыталась отвернуться прочь от этого холода, что сквозь уста проникал, казалось, в саму её душу. Нездешний холод. Непереносимый. Отстранившись и на секунду выпустив тонкие запястья девушки, в следующее же мгновение я сжал хрупкое живое тело в своих ледяных объятиях. Я наблюдал за собой. Я улыбался. Однако иначе, чем обычно – о, совсем иначе. Как зверь, загнавший в угол желанную добычу. Выражение моих губ было чем-то средним между оскалом и ухмылкой. Неужели я могу быть таким… как они? Жестоким. Своенравным. Беспринципным Голодным…? – на мгновение озадачился я. И немедля ответил сам себе: да, могу. Только, я ли это?.. И кто он, тот новый, что занял моё место здесь? Я спешно отогнал навязчивые мысли. У меня ныне были дела поважнее самоанализа.

Прильнув издевательски ласково к уху своей жертвы, я напевно прошептал вслед за тем: «Прости меня, милая. Мне так плохо». Но в изречённом мной выражении не было искренности – только обжигающий безразличием сарказм и насмешка. Игра околдовала меня. Удивительная, безжалостная игра.

Дана билась, как, пойманная в сети, рыба, когда, зажав ей рот рукою, я тащил её извивающееся тело по переулку. Я не хотел лишних свидетелей. И лишних жертв. Ничего сверх меры. Ничего свыше необходимости. Хотя, о чём я?.. Творя такое, рассуждать о сообразности… Верх цинизма.

…Вокруг… было так пустынно… Только едва слышно завывал сквозняк, пойманный в ловушке меж облупившихся стен. Да небесные светила, внезапно смолкнув, наблюдали из верхних сфер за разворачивающейся на Земле трагедией. Интересно, станут ли они вообще разговаривать со мной после этого? – неуместно подумал вдруг я. – Только Диана-Луна. Я был уверен, что она не отвернётся: владычица ночи ведь любила кровавые жертвы, и ей издревле приносили их: чужая смерть хоть на крошечную толику, но замедляла её собственный распад и разложение.

Я бросил свою сопротивляющуюся жертву на кирпичную крошку в одном из глухих переулков-тупиков, спрятанном в витиеватом пересечении улиц и крайне редко посещаемом прохожими. Стены этого унылого закутка меж домами обрамляли остатки стройматериалов и полусгнившие доски. Крошащаяся облицовка выщербленных стен лёгким шорохом изредка вторила замогильным причитаниям ветра. Я уже не хотел того, что собирался сделать. Но… бурое нечто в груди снова расправляло свои хищные щупальца, и я чувствовал, как конвульсивно начинают дрожать мои пальцы.

Как же эгоистично. Неправильно. Неразумно. Я, адепт Сиятельного Храма и вдруг… Нет, я давно не адепт – исследователь и мастер мозаики миров, – оборвал я собственную мысль. – Не наставник моего Salvator и прочих солнц. Не ученик своего Учителя и не сын своего Бога. Никто. Меня уже почти, что нет. Что мне терять? Чего опасаться? Каким законам следовать? Зачем? Ни я, ни кто иной не в силах искорёжить фрески Бытия, что запечатлены изначальной Волей и недвижны. Всё просчитано. Размеренно. И нет предпочтений. Добро или зло, какая разница? Условности и только. Придёт время, и Демиург уснёт. Тогда все реки снова вернуться в истоки. И воцарится всеохватное Не-Бытие. Латентное состояние Совершенного Духа. Я говорил об этом Мигелю. Почему-то воспоминание о моём ученике и о Хлое словно лезвие, больно резануло по струнам чувства. Надеюсь, они… никогда не узнают… О, Боги о чём я думаю! – грубо одёрнул я себя. Когда так мало времени осталось…

Я присел на корточки перед девушкой, что, поджав колени к груди, сидела сейчас в углу, такая напуганная и беспомощная. Собрав всю храбрость и глядя мне в глаза, она нервно заговорила, произнеся примерно следующее: «Слушай, делай что хочешь, только отпусти потом… я никому ничего не скажу…» Под конец предложения дрожащий голос Даны сорвался, и она закашлялась. Изобразив в лице тоскливое разочарование, спокойным и даже слегка насмешливым тоном в ответ я изрёк: «Извини, но как же мне быть с подобным парадоксом? Я ведь хочу тебя… убить». Дану передёрнуло от этой фразы. И я даже почувствовал горьковатый запах холодного пота, что выступил у неё вдоль позвоночника и на лбу. Такой… притягательный. Страх. Я вкушал его – первое блюдо на этом безумном пиршестве. Меня коробило от низкочастотных вибраций, чуть ли не выворачивая наизнанку. Но, если умираешь от истощения, уже не приходится брезговать и выбирать – будешь пожирать и полудохлых крыс, в отсутствии иного. Выражаясь фигурально, этим я и занимался.

Я встал и сделал пару шагов по направлению к сидящей на земле девушке. Она попыталась отползти как можно дальше, скользя руками по мелким камешкам и царапая нежную кожу на ладонях. Почти вжавшись спиной в угол на стыке стен, Дана затравленно глядела на меня. «У тебя красивые глаза», – тихо произнёс я уже без тени иронии. И, немного помолчав, добавил: «Будет очень больно. Но по-другому нельзя». После того, я схватил свою жертву за левое плечо и поставил на ноги. Девушка попыталась ударить меня, словно сбросив оковы оцепенения, начала изворачиваться и брыкаться – она так хотела жить. Но удары мало меня тревожили. Я стоял, упершись руками в сходящиеся грани угла по сторонам от Даны, и как она не пыталась, не позволял ей выскользнуть.

Вкус у страха был пряным и резким, очертания – неказистыми и ассиметричными, звучание – пронзительным, цвет – муаровым, дымным. Я погружался в него, извлекая крупицы энергии из этого хаотичного диссонанса, пользуясь своей новообразовавшейся оболочкой как «присоской» и трансформатором. Какая позорная участь лярвы – энергетического вампира, – скорбно заключил я. – Негатив получать проще. Поэтому-то существует великое множество подобных паразитов. Однако я не стал углубляться в размышления об этом. Меня буквально затягивало острое и жгучее желание утолить Голод.

Отбив свои маленькие ладошки о моё твёрдое мраморное тело, и наставив себе синяков на руках и ногах, Дана на мгновенье замерла. В светло-зелёных глазах девушки осколками хрусталя застыли слёзы. Она, едва слышно, с перемежающимися нотками плача в интонации прошептала: «Отпусти меня… пожалуйста отпусти…» Я, тронутый её отчаянной, безнадёжной мольбой на миг задумался, ощутив внутри себя некую амбивалентность [74] переживаний. «Не могу», – тихо, с какой-то запредельной печалью шепнул я в ответ. А затем, глядя на девушку в упор, добавил уже абсолютно равнодушно, слегка склонив голову на бок: «Мне мало твоего страха. Чтобы выжить, мне нужна и твоя боль. А самым энергоёмким моментом является смерть – как квантовый скачок на иной уровень. Тогда душа сбрасывает много инфоэнергетических «лепестков», перерождаясь и овеществляясь, но уже в ином качестве. Ты умрёшь, а я останусь». Дана заплакала, закрыв лицо испачканными в кирпичной пыли и цементной крошке руками. Ей было не до метафизики перехода. Она тоже хотела остаться – здесь и сейчас. Вернуться домой, накормить собаку и, умывшись, проведя пару минут под горячим душем, лечь спать. А на следующий день, захватив папку с документами, отправиться в офис. Ещё нужно не забыть по дороге оплатить счёт за интернет и телефон…А на работе коллега, который целовал её на сегодняшней вечеринке, подарил бы ей цветы. Роскошный букет из бардовых роз. Он давно хотел, но всё не решался подойти к симпатичной ему сотруднице. Корпоратив пришёлся как раз кстати. Особенно коктейли с мартини. В выходные к ней должна была приехать сестра, что живёт в пригороде – они вместе собирались пройтись по магазинам и подыскать обновки на день рожденья. Она к тому же подсмотрела симпатичное платье в одном бутике, если его не купили, то можно, подобрав подходящие туфли… Как много мелочей, глупых, ненужных, неуместных! – резко дёрнул я головой. – Счета, непрочитанные книги, незавершённые отчёты, прививки собаке, фильмы, которые девушка не успела посмотреть, занятия танцами, детство, мама, школа, первая любовь… События, даты, места, чувства, надежды, ожидания. «До»… и «после», которого не будет. Вся жизнь проносилась сейчас перед глазами Даны. Я отмахнулся от её мыслей как от назойливых слепней. Я сочувствовал ей. Но кто посочувствовал бы мне? Она ведь снова воплотиться меж живых в своё время, а я… немой тенью растаю в полях асфоделей. Безликим фантомом, лишённым индивидуальности вольюсь в вечно спешащие воды Леты, дабы уже не возвратиться. Никуда и Никогда. Всё внутри меня сжалось, когда я в очередной раз представил собственную безрадостную участь.

Не выпуская своей жертвы, я прошептал ей на ухо: «Ты счастливая. Твой дух бессмертен. И однажды ты станешь Всем. Я бы рассказал больше, но, боюсь, ты не поймёшь». Взглянув девушке в глаза и приблизившись почти вплотную к её лицу, я прибавил к ранее сказанному: «Прошу, дай мне время. И я разгадаю секрет вашего Бога. А, может быть, даже найду свой Ответ. Это важно. Очень, очень важно! Ведь у меня не будет второго шанса, как у тебя. Только одна попытка». Я проговаривал слова разборчиво и быстро приглушённым шёпотом, словно страстное признание. В западне моих рук, Дана, не в силах отвернуться или отдалиться, в смятении и ужасе глядела на меня. Она с трудом понимала тот бред, что, как ей казалось, я нёс. Она думала, я – очередной сумасшедший маньяк-извращенец, которого до оргазма способна довести только агония жертвы и её предсмертные корчи. Заблуждения. Человечность.

Дана снова принялась извиваться и кричать, но быстро сорвала голос. Я наслаждался её криком, словно музыкой, медленно теряя себя в неистовой пляске смерти. Когда девушка притихла, я, исчерпав ресурсы её отчаяния и страха, и выкачав из данных эмоций всё, что возможно, решил действовать дальше. Улыбаясь нахально и бессердечно, купаясь при этом в офитовом озере глаз своей беспомощной жертвы, я, медленно склонившись к её лицу на расстояние касания, дотронулся своим обсидиановым заострённым языком до её побелевших губ, а затем вцепился в них в чувственном и безжалостном лобзании. В тот момент я осязал не человеческую плоть, но, казалось, целовал, самого Азраила [75] , ангела последнего часа – мрачного стража Пограничья. Дана не сопротивлялась, видимо, ещё на что-то надеясь или боясь. Но то, что я ощущал, прикасаясь к ней, не было ни страстью, ни вожделением и ни похотью. Я не способен был испытать перечисленные влечения тела. Я жаждал… боли и… смерти, упиваясь их приторной сладостью – тошнотворным ароматом разложения.

Я помню, как мои острые клыки разорвали нижнюю губу Даны. Она сипло вскрикнула, со всей силы упираясь руками мне в грудь и пытаясь отстраниться. Тщетно. Кровь текла по её подбородку, алыми рубинами расцветая на шее и груди. В следующий момент, не отрываясь от своего смертельного поцелуя, я откусил девушке язык и выплюнул его в сторону. Она чуть не потеряла сознание от шока, но я не позволил ей. Красные маки… я снова видел их – над головой своей истерзанной жертвы. Какие красивые… Теперь я могу их сорвать, эти огненные цветы, – в каком-то эйфорическом бреду пронеслась в уме моём бессвязная мысль. Металлический солёный запах заполнил моё сознание. Флёр страдания уподобился для меня благовонию. Ниже пасть возможно ли, для того, кто привык глядеть свысока?.. Уже не имело значения.

Потоки тёмной студёной и в то же время пламенно-жгучей энергии окутывали меня пурпурным облаком, и я слегка вздрагивал от их тяжёлых и душных касаний, но остановиться уже не мог, захлёбываясь чужими муками, самозабвенно растворяя в них последние капли божественного, оставшегося во мне. Я не пил людскую кровь, подобно мифическим вурдалакам из книг, равно как и лимфа и цереброспинальная жидкость мне были не нужны. Я убивал свою добычу медленно, растягивая её агонию. Причиняя максимум мучений, я большими глоткам вкушал боль несчастной, её утекающую в пространство прану [76] , наслаждаясь судорогами той, что по воле судеб попалась мне па пути в неурочный час. А если бы это оказалась Хлоя?..

На мгновение я замер, будто оглушённый заданным самому себе вопросом.

Глава XLIII Лицемер

Неуместная мысль о моей подопечной прервала дикое пиршество, озадачив опьянённый кровью разум. Я невольно выпустил из своих острых когтей израненную жертву, что, цепляясь за потрескавшееся осыпающееся покрытие стен, попыталась встать и даже сделала несколько шагов в сторону выхода из тупика.

…А какая разница? Люди и есть люди, – заключил я секунду спустя. – С объективной позиции, что Дана, что Хлоя находились в равных условиях. Однако я вынужден был признать, что давно уже не являл собой эталон объективности. Действительно, а в чём различие меж ними? То, что я вернул Хлою с того света, не делало её особенной. Так почему бы не «закусить» и ей, если бы калейдоскоп сложился иначе и на безлюдной улице, будучи таким… обессиленным и голодным, я встретил бы её? – размышлял я. От этой версии странная дрожь пробежала у меня по спине: скользкая и неприятная. Что в ней такого? Дочерь Евы, одна из многих. Она не избранная и не ключ к древней мудрости, так что в ней есть, чего нет у других?.. Что такого необычного, кроме уникальности каждого человеческого индивидуума? Или… она стала неординарной только… для меня? Как и мой… ученик? Это открытие меня поразило. Видно, я действительно уподобился им – поселенцам Земли. Причём, в гораздо большей степени, чем ожидал: человеческие слабости расползались по моему некогда совершенному существу уродливыми язвами эмоций, чувств и влечений. Я не был готов к ним. Но мне приходилось с тем мириться.

Придя в себя, я вернул хлюпающую слезами и кровью Дану в свои объятия. «Прости, моя дорогая, но мы должна закончить. Тогда тебе станет легче», – утешительно увещевал я девушку, понизив голос.

Медленно разрезая мягкие ткани человеческого тела когтями и вырывая частицы мяса и кожи своими загнутыми зубами, я вновь погрузился в пурпурное вязкое марево грубых энергий – экстатическое неистовство ритуального танца. Я содрогался как от ударов хлыстом и еле слышно постанывал, когда очередной квант боли багряницей окутывал моё деформированное энергетическое тело, проходя сквозь него и преобразуясь. Притом невнятно нашёптывал рыдающей всё тише и тише жертве о том, что она сможет вернуться в другом образе и начать сначала, или даже в этом же самом физическом виде, но в иной параллели пространства, дабы закончить оборвавшуюся жизнь. У неё есть выбор и неисчислимое количество вариантов. При всём при этом я слегка улыбался краешками губ, вгрызаясь в мышцы и сухожилия, и ломая тонкие кости. Мягко говорил, что в любом моменте можно повториться – число вероятностей необозримо, бесконечно велико, а душа имеет тысячи аспектов – единых и дуальных. И единовременно с этим, выворачивал несчастной суставы и пронзал когтями чувствительные нервные окончания, ощущая бегущий по ним к мозгу импульс. Я был противен сам себе. Лицемер. Но внезапное истощение сломило меня до низкого. Я был неискренен, уверяя Дану, что она непременно позабудет о пережитом кошмаре. Нет. Я знал, что эти мгновения навечно запечатлятся в свитках истории её души кровавыми кляксами. Но намеренно лгал, не отдавая себе отчёта. Искра разума моего едва тлела, отчего мнилось, что я неминуемо сойду с ума. Если уже не сошёл.

Наконец, насытившись пытками и видя, как мало жизни осталось в истерзанном теле, я, сжав, ладонями залитое кровью лицо, перемазанное разводами от цементной крошки, в последний раз взглянул Дане в глаза. Их красивый, хризолитовый цвет будто поблек, и только тусклый огонёк ещё мерцал где-то в подёрнутой поволокой глубине. «Вот и всё», – вкрадчиво произнёс я, невинно улыбаясь. Но у моей жертвы уже не было ни сил, ни языка, что бы ответить мне. Быстрым движением я повернул голову девушки до хруста, переломив шейные позвонки. И в тот момент, когда свершился переход, откинулся на грязную облупленную стену, закрыв глаза, и шумно выдохнув, впитывая хлынувшие разночастотные энергетические потоки. Как отвратительно и прекрасно. Меня в тот момент будто бы не стало вовсе: осталась только она – вальсирующая в пурпурных шелках смерть.

…Если бы я сам выбирал собственное имя, то назвал бы себя в честь ангела последнего часа, отворяющего врата на Ту Сторону. Но наименование у меня уже было, и отнюдь не ангельское.

Глава XLIV Магнетизм крови

Очнулся я от того, что кто-то похлопывал меня по щекам, участливо и осторожно. Однако первым я ощутил даже не само касание, но витающий в воздухе призрачный, как дымка, аромат: терпкий, чистый, свежий. Мирт. Мигель…

Я приоткрыл глаза, концентрируя визуальный уровень восприятия именно в них. Напротив меня на корточках сидел discipulus meus. На долю секунды я даже подумал, что всё произошедшее ночью – лишь очередное моё видение. Ирреальный кошмар. Несколько мгновений я смотрел в светлые глаза своего ученика, очерченные сапфировым ободком по краю радужки, заворожено любуясь бликами света в их опаловом зазеркалье. А затем протянул свою ладонь, осторожно коснувшись до щеки юноши. Проведя пальцами по жемчужно-белой бархатной коже, я в следующий же момент увидел, какие омерзительные полосы ржавого цвета остались после моего прикосновения. Как ошпаренный, я стремительно отдёрнул руку от лица Мигеля. Но он даже не шелохнулся, заботливо и спокойно глядя на моё лицо, перемазанное запёкшейся тёмной кровью. Я же, наконец-то, разглядел собственное отражение в глазах своего ученика. Опираясь на стену позади себя, я плавно поднялся, не сводя взгляда с юноши. Что-то липкое и тяжёлое, чавкая, свалилось с моих колен. Выпрямившись во весь рост, я медленно перевёл взгляд на землю. У моих ног лежал изодранный обезображенный труп молодой девушки. Даны. Удушливый флёр разложения уже окружал его, ещё не столь сильный, но ощутимый. Пожалуй, любого нормального человека стошнило бы от такого. Однако Мигель не подал и виду, что его данное обстоятельство как-либо смущает. Юноша ласково обратился ко мне, сохраняя прежнее ангельское спокойствие в чертах лица: «Пойдёмте, Magister. Здесь нельзя оставаться».

Пару мгновений я озадаченно изучал глазами своего ученика, а затем неуверенно заговорил, начав беседу с вопроса. Мой голос звучал глухо, будто это я порвал связки от крика, а не несчастная убитая: «Что… ты видел?» В ответ молодой человек вкрадчиво улыбнулся, отведя глаза в сторону, и изрёк таким же мягким тоном: «Достаточно. Думаю даже, всё». Потеряв дар речи я, молча, смотрел на Мигеля. Мне… было неловко, можно сказать, стыдно. За собственную проявленную слабость. А ещё за то, что он стал свидетелем этой гнусной кровавой расправы. Я готов был сквозь землю провалиться, но сбежать так и не посмел. В моём горле будто застрял ком, поэтому каждое последующее слово я произносил всё тише и тише: «И… что ты теперь думаешь делать?» Пожав плечами, мой ученик вновь обратил ко мне свои лучезарные очи и с тенью улыбки на тонких губах произнёс: «Прежде всего, увести вас отсюда. Это место… не безопасно. Знаете, люди…» Я прервал его жестом руки: да, я знал, что в человеческом обществе нынешнего времени не слишком приветствовались мерзкие убийства, а в особенности это самое общество отнюдь не симпатизировало жестоким кровожадным убийцам, кромсающих на лоскуты молоденьких смазливых девиц. Объясниться перед возможными очевидцами было бы весьма и весьма затруднительно. Слишком много могло возникнуть сопутствующих вопросов. Пришлось бы менять обличье, дабы избегнуть заслуженного наказания. На массовую ре-программу сознания мне просто не хватило бы сил. К тому же, я ценил собственный образ, как память об Обители и не желал расставаться с ним из-за одной нелепой… ошибки. Да, discipulus meus был прав – нужно уходить. Солнце уже повсеместно расстелило свои золотистые ленты, что сквозь утренний туман мерцали и поблёскивали отражённым светом.

Замерев на секунду, я пропустил резкий импульс-судорогу через всё своё тело. Заскорузлые корки кровянистой массы разлетелись в пыль, вернув моей снежно-белой коже и одеждам первозданный вид. Снова чист. Но только лишь внешне. Пожалуй, кровь – это единственная субстанция, в которой я мог бы испачкаться вообще: всё прочее моя идеально ровная без малейших шероховатостей кожа отталкивала, а вот кровь… будто под действие магнетизма льнула к моим внешним покровам.

Мигель улыбнулся, когда я привёл, наконец, себя в порядок. О, Боги, почему он улыбается после ТАКОГО? Я никак не мог взять в толк. Ведь разыгравшаяся ночью сцена в любой душе могла поселить не проходящее отвращение. Но я не чувствовал со стороны юноши ни толики ненависти, ни капли осуждения: он, как и прежде, всецело доверял мне, будто непогрешимому. Это слегка настораживало.

Мой ученик, тем временем, достал из отстроченной кожаной сумки платок и вытер своё лицо от бурых разводов моих пальцев, а затем невозмутимо убрал испачканный кусок ткани обратно. Я будто в трансе, отследил каждый размеренный жест его руки. Какой он всё-таки странный.

…Мы шли по улице, как ни в чём не бывало. Только тёмные пятна крови на острых носках расшитых чёрных туфель Мигеля напоминали о случившемся. Однако вряд ли кто из прохожих способен был их заметить: мешаясь с городской пылью, кровь очень скоро становилась неотличима… от грязи.

Глава XLV Термодинамика чувств

Изредка с непроходящим удивлением я бросал на Мигеля короткие взгляды, но он будто этого не замечал. Впервые за всё время нашего знакомства у меня к собственному ученику вопросов было больше, нежели у него ко мне.

Сворачивая в бессчетные переулки и огибая оживлённые проспекты, мы двигались по направлению к дому юного мага, храня молчание. Спустя некоторое время любопытство во мне всё же взяло верх, и я озвучил то, что не давало душе моей покоя, настороженно поинтересовавшись: «…Почему ты меня не остановил?..» Не прерывая шаг, и даже не глядя в мою сторону, мой ученик размеренно произнёс в ответ всего одну короткую фразу: «Потому что вам это было необходимо».

Я взглянул в сияющее око Озириса, но Солнце молчало, проигнорировав меня. Или же оно просто было увлечено чем-то другим. Лазурь медленно и неотвратимо затягивалась белёсою поволокой, и яркие своды небесного храма постепенно размывались и тускнели. Тающие блики играли в окнах заводских построек, мимо которых мы проходили, дробясь в мутных закопчённых стёклах и непрозрачных зыблющихся водах канала. Я опять перевёл взор на своего ученика. Внешне его спокойствие казалось таким же непроницаемым, как и эта стального цвета вода, отражающая, но не пропускающая свет. Однако за мнимой невозмутимостью жидкой амальгамы могли быть многочисленные и бурные подводные течения, не явные, если глядеть по верху. «Ab aqua silente cave» [77] , – вдруг вспомнилась мне одна из пословиц. Желание заглянуть в душу Мигелю становилось практически невыносимым, но я держался. Я и так уже нарушил одну клятву, что дал даймону-охранителю Земли, и продолжать в подобном русле слабости духа не хотел.

Я рассматривал детали образа юноши, шедшего рядом со мной, и размышлял о том, что за сюжет он сейчас прокручивает в своём сознании…Та же сумка через плечо, классические брюки со стрелками, туфли с острым носком, длинный, приталенный пиджак старомодного фасона – discipulus meus оставался верен избранному стилю безупречно. Белоснежный воротник сорочки нестандартного кроя. Таких вещей сейчас не продают ни в бутиках, ни в простых магазинах одежды. Наверное, их сшили по индивидуальному заказу, ведь все детали костюма были идеально подогнаны по фигуре. Не знаю почему, я раздумывал о каких-то, казалось бы, несущественных мелочах. Может, чтобы отвлечься…Шёлковые гладкие волосы, стелющиеся палантином по спине. Аристократически-бледная кожа, точёный профиль, изящные ушные раковины… Пожалуй, по людским меркам, он своеобразно красив, – заключил я. Ведь наблюдая за людьми, я стал кое-что в этом смыслить. Только, отчего же мой ученик так одинок? Ведь пока не появилась Хлоя…

Мои рассуждения резко оборвались, когда на левой щеке возле мочки уха юноши наблюдательный взор приметил несколько тёмно-малиновых крупиц – остатки запёкшейся крови с моих пальцев. Поддавшись какому-то неопределённому импульсу, склонившись чуть вбок, но продолжая всё так же идти вдоль набережной, я дотянулся своим длинным чёрным языком до этих заскорузлых остатков смерти, быстрым движением слизав их, как крошки от очень вкусного десерта. Я не вполне отдавал себе отчёт в том, что делаю и с какой целью. Это был мгновенный, неясный и алогичный порыв. Словно я вновь хотел возвратиться в минувшую ночь хотя бы на секунду, дабы узреть ещё раз свершившееся таинство Перехода.

В тот миг, как мой язык коснулся лица Мигеля, он немедля отшатнулся в сторону, так, будто его ужалила ядовитая змея. Прижавшись спиной к чугунному заграждению канала, юноша глядел на меня широко распахнутыми глазами. Прозрачными, как небосвод над горизонтом на рассвете. Его тело пробирало судорогой, но это был не испуг: запах, вкус, цвет и звучание страха я теперь отлично знал и ни с чем бы не перепутал. Но что это за эмоция, я определить затруднялся – вероятно, сложная комбинация многих чувств, – пришёл к выводу я. Однако разобрать фрагменты данного паззла и сложить из них вразумительную картину я на текущий момент был не в состоянии.

Немного отойдя от потрясения и вернув чертам лица прежнее спокойствие, всё таким же ровным голосом, Мигель тихо промолвил: «Никогда больше не делай так, …» Обращаясь ко мне, мой ученик назвал меня по имени, использовав притом менее почтительное местоимение «ты». Я впервые слышал подобное от него. Ведь чаще всего, говоря со мной, юноша употреблял учтивое звание «Magister» – «Учитель».

Смутившись от неожиданно резкого замечания, я опустил взор, подумав в свою очередь о тленности любых идеалов. Рано или поздно, когда я буду слаб, и мысли мои спутаются окончательно, он от меня отвернётся. Это неизбежно: каждый кумир в своё время лишается венца.

Проведя минуту в недвижности и безгласности, мы продолжили путь. Я, как мог, старался выкинуть из головы навязчивые мысли и, мнилось, мне это почти удалось. Discipulus meus же, как виделось, окончательно успокоился после моей такой нелепой выходки, однако отзвуки дрожи всё ещё блуждали в его теле едва уловимым призраком. И я не знал, как загладить собственную вину. Должно быть, я всё-таки напугал моего спутника, хотя и не учуял страха меж его многоликих чувств.

Желая разрядить обстановку, я решил переменить тему несложившейся беседы и спросил, где сейчас Хлоя. Однако реакция Мигеля на этот, с виду, безобидный вопрос оказалась несколько неожиданной. Сдержанно пряча раздражение и пытаясь притом сохранить невозмутимый тон, молодой человек коротко спросил: «А вам что до неё?» Я даже моргнул, немного растерявшись, хотя данное физиологическое проявление мне было несвойственно, да и веки я добавил себе лишь для большей антропоморфности, ранее их не имея. Не зная, что ответить, я промолчал. Но вскоре паузу нарушил сам мой спутник, сухо задав мне следующий вопрос: «Она вам нужна? Зачем?»…И что это за странное жгучее нечто с резким запахом, будто каких-то специй, ореолом окружило низшую энергетическую оболочку моего ученика? – изумился я.

Немного поразмыслив над тем, что я вижу и сопоставив с некоторыми известными мне о людях сведениями, я неуверенно осведомился: «Ты что… ревнуешь?» Эффект от этой бесхитростной фразы, однако, превзошёл всё мои ожидания. Юноша несколько раз изменился в лице, прежде чем, совладав с наплывом эмоций, его черты опять приобрели фантомное спокойствие. После чего Мигель, как-то невпопад посмеиваясь, немного нервно ответил: «С чего вы взяли? Это было бы глупо».

Я на некоторое время погрузился в размышления, глядя на своего собеседника, и прекрасно видя, что он много чего не договаривает. Однако я не собирался никого выводить на чистую воду. И только вздохнул. А затем, после паузы аккуратно добавил: «Я её у тебя не отниму, если ты переживаешь из-за того». Discipulus meus ошеломлённо взглянул на меня. Но разве я был не прав? Они – люди, которые много времени проводят вместе – по желанию или безысходности – не важно. Эмоциональная связь между человеческими особями зачастую зарождается на бытовой почве, даже если иных предпосылок к тому нет. Общие трудности и даже конфликты, как ни парадоксально, сближают. В особенности таких – одиноких. И, я полагал, что, это было бы… хм… логичным исходом. Потому подобное умозаключение мнилось мне вполне состоятельным.

Мигель с каким-то неопределённым выражением лица посмотрел мне в глаза и чуть слышно промолвил: «Так вы думаете… у меня с ней…» Затем, умолкнув на полуфразе, отвернулся в сторону, будто следя за бегом серебрящихся речных вод. Я не мог прочесть эмоций, отражающихся на лице моего ученика, и мыслей его не касался, потому не в силах был точно сказать, что он чувствовал и о чём думал в тот момент. Нарушив безгласность, я деликатно проговорил: «Если я в чём-то… ошибся – исправь меня, будь так добр. Но, мне кажется, такой вариант сценария наименее… энергоёмкий. То есть любая физическая система всегда стремится к состоянию с наименьшей потенциальной энергией, как к самому стабильному. Это термодинамика… природы. И многие её законы применимы и к другим сферам вашего мира. Как на верху – так и внизу – и наоборот. Думаю, ты понял, о чём я». Мой голос стих. Будто эхо, откуда-то издалека до меня донеслись чуть слышные слова Мигеля: «Значит, термодинамика…» Я даже не смог уловить интонацию, с которой они были сказаны, и мало что понял.

В общем-то, как оказалось, с не особо приятной темы, я перевёл разговор на ещё более щекотливую и тягостную. Вмешиваться в личную жизнь и впутываться в тонкую ветвистую вязь отношений меж моими подопечными мне вовсе не хотелось. Это их пространство и зона свободы действия. Их воля. Их проявленный в материи, несокрушимый, но невероятно пластичный мир. Потому я благоразумно решил далее не продолжать беседу в подобном русле.

Игры людей не для богов.

Глава XLVI Увиденное во сне

Солнце рассыпалось искрами по водной глади, играя и переливаясь как в зеркале. Мы с моим спутником всё ещё брели по пыльному городу, задумчивые и отрешённые.

Спустя некоторое время, я вновь обратился к Мигелю с очередным вопросом, мягко осведомившись: «Как… ты меня нашёл?» Юноша, вздрогнув от того, как неожиданно была нарушена тишина, и, возвратившись из мира собственных раздумий, обратил свой взор на меня, а затем, чуть поколебавшись, ответил: «Мне приснился сон. Знаете… Нет, не думайте, что я опять… пытался пробраться в ваш мир – этого не было. Во сне… я отчётливо разглядел табличку на углу дома. И, понял, что это знак. Что вам… нужна помощь. Понимаю, звучит довольно странно. Я и сам удивился, но видение было таким красочным, что я не мог не поверить. Было около двенадцати часов ночи. Я рано лёг спать вчера. Устал. И… А потом нашёл эту улицу – адрес был настоящим – реальным. Я забеспокоился. Оделся. И на последнем поезде добрался до центра. Затем отыскал нужный проулок, однако… вас там ещё не было. (В этот миг молодой человек судорожно потёр лоб над бровью, будто до сих пор не веря в произошедшее). Хотя, не прошло и десяти минут, как вы появились. И не одни. Я… не знаю, что-то меня остановило… Я спрятался за угол, а потом, заглянув в подворотню, увидел вас… и ту девушку. Я наблюдал, но… вы и внимания не обратили. В общем-то, всё. Дальше вам и так всё известно, Magister – нет нужды повторяться».

Я задумался, осмысляя рассказ Мигеля. Да, во сне действительно был шанс пролистать наиболее вероятный сценарий будущего, настроившись на соответствующую волну. Часто с людьми подобное происходит неосознанно, будто случайно. Что же, вполне возможно, – пришёл к выводу я. – Однако много чаще люди видят собственную ещё на материализовавшуюся реальность, или вариации судеб тех, с кем у них установлена тесная связь – кровная или эмоциональная – своих близких и родных. И только лишь крайне редко, попадая в резонанс, человек может наблюдать предполагаемое стечение событий для посторонних и малознакомых людей. Ну, а каким образом одному из рода людского удалось выйти на моё неовеществлённое «завтра», я вообще не понимал – у меня ведь была довольно сложная полевая структура, и чтобы отследить, а тем более предвидеть нечто, со мной связанное…Это всё равно что прочесть тщательно зашифрованный фрагмент древней фрески канувшего в Лету народа. Почти неосуществимо. Вместе с тем я не думал, что Мигель мне лжёт. И поверил его словам. Этот мир полон сюрпризов – ничего невоплотимого в нём нет. Каждая мысль, даже самая смелая и безумная, каждый фантастический оформленный в сознании образ УЖЕ существует как объективная реальность. Так чему остаётся удивляться? – решил я для себя.

После нескольких минут безгласности, я снова заговорил со своим спутником, облекая тревожные образы мыслей в форму слов. Я никак не мог смириться с ролью… убийцы и паразитического существа, которую принял на себя добровольно, от… слабости. Лучше бы… а что лучше? Растаять, как утренний туман и не быть? – грубо оборвал я себя же. – Если б я мог умереть… Сбросить отягощённое грехами тело – пусть гниёт в каменных объятиях Геи, поедаемое червями и разлагаемое сапрофитами [78] . Отмыть запятнанную душу в водах Ахерона [79] и, улыбнувшись угрюмому перевозчику, за пару медяков отправиться в царство Аида на утлой лодке, беспечно смеясь в гулкой тиши и тревожа тем самым патетическое безмолвие Смерти.

«…И всё же ты мог остановить меня. Я не верю, что ты боялся, – начал я с едва уловимой обвинительной интонацией. – Тогда она была бы жива. Всё это чудовищно… неправильно. Так не должно было быть. Я, конечно, понимаю абстрактность понятий «правильного» и «ложного»… Однако если для упрощения принять систему людского восприятия за точку отсчёта… В общем, адекватный, с позиции общества человек, счёл бы подобный поступок непростительным и ужасным. Достойным… смерти в качестве наказания? Полагаю, её сестра решила бы именно так. А ты просто смотрел? Думаю, от подобной картины даже индивиду с крепкими нервами сделалось бы дурно». Я вопросительно взглянул на молодого мага. К чему я всё это ему говорил? Как будто чувство собственной вины было столь отягощающим, что я желал бы, хотя бы частично, переложить эту ношу на плечи кого-то другого. Мои туманные рассуждения, сталкиваясь друг с другом, порой выскальзывали за отведённые границы рационального, выливаясь в какой-то эмоционально-неуравновешенный бред. Я сам будто бродил по тоннелям сновидения, не помня, зачем забрёл в эти обширные катакомбы и что, собственно, в них ищу. Задавал неуместные вопросы, меняя мнение о многих вещах на противоположное, я… хотел оправдать себя. Любым способом. Даже обвиняя в случившемся кого-то другого и нелепейшим образом требуя сообразности от всякого существа, оказавшегося в поле моей досягаемости. Смешно. Просто смешно. Впрочем, в дебрях ночных грёз даже самое комичное действо способно обернуться трагедией для того, кто взирает на мир глазами сновидца. А чувства людские чем хуже садов Морфея? – подумалось мне как бы между прочим. Однако… Такие, как я, никогда не спят, – немедленно одёрнул я себя. Иначе, кто будет присматривать за сценарием Вечности?

Глава XLVII Совершенство в текущих условиях

Я был всецело поглощён изложением собственного мнения о правомерности и нарушениях, и о том, что, как мне казалось, с наибольшей вероятностью должен бы был испытать человек, наблюдая подобную удручающую и пугающую картину расправы над одним из себе подобных. Скорбно умолкнув по завершении, я сосредоточенно взглянул на моего ученика. Внимательно выслушав мои вольные излияния, приправленные долей самоедства, Мигель посмотрел на меня с тенью усмешки на губах и невозмутимо парировал мою речь следующим откровением: «Ах, Magister, посвятив свою жизнь изучению тёмных аспектов бытия перестаёшь принимать человеческое близко к сердцу. Я многое видел, там, за гранью, такого, от чего «нормальный», по мнению общества человек, неотвратимо сошёл бы с ума. Думаю, вы и сами знаете». Discipulus meus перевел дух и добавил, пересказав факт из своей личной биографии: «В молодости… у меня была подруга. Можно сказать, первая любовь. (При этих словах юноша сардонически усмехнулся.) Как-то, прознав про мои оккультные практики, она попросила меня показать ей краешек Той Стороны – самую малость. Я долго упорствовал и не соглашался. Но она была крайне настойчива в своём желании. В конце концов, я уступил её уговорам…» Внезапно повисла пауза. А после, собравшись с мыслями, Мигель вновь продолжил своё повествование: «…В общем, не буду вдаваться в подробности ритуала. Невзирая на то, что я старался максимально учесть возможные риски и действовал крайне осторожно, всё пошло не так, как я планировал». Мой ученик едва слышно вздохнул, и с долей какой-то чёрной иронии добавил: «И почему судьба всегда решает сыграть с тобой злую шутку в самый неподходящий момент?..» Дотронувшись своей миниатюрной рукой до лба, юноша немного нервно провёл пальцами вдоль чёткого контура угольной брови, на секунду задумавшись. Не знаю отчего, но данный жест зацепил моё внимание каким-то до селе неведомым образом, хотя я и прежде видел подобное. Вероятно, я всё глубже «вживался» в людской эмоциональный фон, начиная различать разнообразнейшие его знаки, ранее мало меня волновавшие. Мигель же снова заговорил вслед за тем: «…Пропуская суть нашего путешествия по зазеркалью – вы ведь лучше меня знаете, каково это – скажу: я всё же сумел вытащить нас к утру, несмотря на возникшие… мм… трудности. Но Ева… моя подруга… поседела. А я… как видите». В конце фразы мой спутник провел ладонью по своим цвета воронова крыла волосам. Я внимательно отследил каждый фрагмент этого движения, каждый отблеск в шелковистой глади ухоженных прядей. Что со мной? Я прикрыл глаза, прогоняя навязчивое наваждение. «Естественно, с той поры мы с ней не виделись больше, – завершил историю мой ученик. – Что до вас…» Я настороженно прислушался, ожидая, что же юноша поведает обо мне. «Ну, признаюсь, я слегка удивился вначале, когда увидел, как вы…» Молодой маг чуть споткнулся в речи, но не прервался: «…Однако потом, «прощупав» энергетический план, как вы сами меня учили, понял, насколько вам нелегко – такого опустошения я никогда прежде не наблюдал. Любой, даже самый стойкий и подготовленный человек, если б с него мгновенно скачали СТОЛЬКО энергии – в процентном соотношении, конечно – незамедлительно отправился бы к праотцам. Да и там бы ещё долго мучился, «латая» прорехи. Но вы… Вы справились, выдержали. Это фантастика за гранью фантастики! Как видно, ваш мир куда выше и совершеннее нашего, если с такими полевыми повреждениями вы умудряетесь существовать на грубо материальном плане, да ещё и трансформировать его энергии, наращивая частоту до нужных характеристик, видоизменяя их и восстанавливаясь настолько быстро. Сотворивший Вас – просто гениальный проектировщик многоступенчатых саморегулирующихся структур. К тому же, столь автономных, приспособляемых и устойчивых. Нашему Творцу не мешало бы у Него поучиться изящности ремесла…» С этими словами Мигель, улыбаясь, взглянул мне в глаза. Какая… обаятельная у него улыбка. Я тряхнул головой, разгоняя морок. Судя по всему, «пожирание крыс» на мне дурно сказалось – я нахватался «человечины» на астральном уровне. И сколько теперь уравновешивать чаши своих внутренних весов, мне было неизвестно…

Опомнившись, я промолвил, продолжая диалог: «Демиург каждой отдельно взятой Вселенной – лишь одна из проекций Высшей Воли на ту или иную плоскость существования в отведённой системе координат. И его творения сообразны этой системе. Так что не стоит пенять на Создателя – вы тоже, своего рода, совершенство в текущих условиях. Идеально продуманные под установленные задачи, создания. И всё же… возвращаясь к истокам дискуссии: участи Даны не позавидуешь. Хотя в чём-то я, безусловно, завидую ей. Ну, а ты… ты мог бы хоть… пресечь эту пытку, чтобы я так не терзал несчастную. Я ведь невыразимо её измучил: похуже, чем Инквизиция неверного. Так был… голоден, что и малую кроху не упустил бы – полностью утратил контроль». Я смолк. Discipulus meus вновь обернулся ко мне. Его лицо приняло снисходительно доброжелательное выражение, и он мягко вымолвил: «Вы же мой Учитель. Как мог я мешать вам?» Я, немного изумлённый таким утверждением, тихо осведомился у юноши: «И это, по-твоему, достаточный и резонный повод, чтобы любое бесчинство сходило мне с рук?» «Да», – коротко изрёк Мигель в ответ. Зачастую, мой ученик был крайне лаконичен в своих высказываниях. На том наша беседа на некоторое время прервалась.

Глава XLVIII Решение головоломки

Ступая по постепенно разогревающемуся на Солнце асфальту, я размышлял о многих вещах. Особенно над фрагментом одного предложения, случайно проскользнувшего в речи моего ученика: «…если б с него мгновенно скачали СТОЛЬКО энергии…» Так вот как выглядела со стороны эта внезапно накатившая, как цунами, жажда, спровоцированная серьёзным истощением внутреннего резерва. Я мог бы и сам догадаться, но, видно, молниеносное опустошение лишило меня способности мыслить здраво. Однако кто был в силах сотворить такое со мной? Слишком высокие, «неудобные» частоты. Это всё равно, что откусить кусок от очень горячего пирога: нужно либо суметь его проглотить, либо, обжегшись, выплюнуть. В общем-то, в этой Вселенной мало какие создания могли подобный «кусок» моей энергоинформационной структуры «протолкнуть себе в горло». Да, здесь обретались высокоразвитые сущности, однако им это было совершенно ни к чему: «кусок пирога» может, они бы и «прожевали», только вот «начинка» наверняка вызвала бы несварение у непривычного к экзотической «кухне» желудка. У меня не получалось найти логичного объяснения случившемуся. Мои братья?.. О, я непременно бы почувствовал Их, почуял! Хотя, если б Они и впрямь явились за моею душой, то вряд ли стали бы резвиться и развлекаться подобным образом, не забрав всё до конца, а оставив крохотную каплю на борьбу за право… быть. Нет, мои единокровные начисто были лишены чувства юмора. Чёрного в том числе. Великие Стражи всегда заканчивали начатое: вечность так коротка, оттого у Хранителей её тайн слишком много дел – и им вовсе не до забав. Но кто тогда, кто?.. Что это за невидимый враг, достаточно сильный, имеющий такую власть над моим существом, и вместе с тем хитрый, дабы оставаться незамеченным, со мной играет? Моя история, кажется, приобретала всё более запутанный характер. Это не на шутку тревожило меня, вводя в ступор. Никогда прежде я не ощущал себя столь… уязвимым.

Измучившись в бесплодных поисках ответа, после продолжительного молчания, я решил возобновить разговор со своим спутником, дабы отвлечься от невесёлых раздумий, начав с места, на котором наш диалог оборвался: «…Тебе не нужно быть столь снисходительным ко мне, Мигель. «Honores mutant mores, sed raro in meliores» [80] . Я всё чаще стал оступаться. Видимо, мне здесь недолго осталось. Знаю, что многократно это говорил за последние полтора года. И всё же, сейчас ситуация на грани. Энергия вашего мира не сможет долго питать меня, как… нынешней ночью. Я постепенно угасну, подобно вашим звёздам, что, согласно ныне принятой в учёных кругах концепции, выжигают лёгкие элементы вплоть до железа и разрушаются, не в состоянии больше черпать силы из ядерных реакций. Либо, если я продолжу в границах паразитической стези, то превращусь в одну из низших тварей, которые в неизмеримом количестве витают в плотных околоземных слоях, кормясь за счёт живых. Но, знаешь, я слишком горд для подобной участи – я справлюсь со своими слабостями… и не позволю впредь таких кощунственных вольностей. И пускай я более всего на свете боюсь… Пустоты, но, полагаю, сумею наступить своему страху на горло, ведь раньше я даже не знал, что это такое. И да свершится неизбежное».

Мой ученик напряжённо молчал, как и всегда в моменты, когда я заговаривал о собственной кончине. Лицо его притом становилось сосредоточенным, настороженным, и, в тоже время, пронизанным каким-то неестественным безразличием. Будто он и вовсе не хотел о том слушать. И не слушал, пропуская неприятную ему тему мимо ушей.

«…И ещё: береги Хлою. Она хоть и кажется своенравной и сильной, всё же нуждается в заботе. Тебе лучше о том знать – ведь ты человек. Вдвоём людям почему-то становится легче. Не знаю, отчего возникает данный эффект. Я так и не успел разобраться до конца. Все уроженцы Земли ищут своё продолжение в ком-то ещё. Даже самые свободолюбивые и самоуверенные», – завершив фразу, я взглянул на юношу своими тёмными, как чёрный хрусталь, глазами. Мы в тот момент проходили по изогнутому аркой мосту старинного образца, чьи узорчатые кружевные перила причудливо играли со светотенью. А внизу мерно журчала вечно спешащая куда-то вода, в большом городе чем-то напоминающая подвижную ртуть. Мигель внезапно остановился, резко развернувшись лицом к переменчивой речной глади и сжав ладонями стальные поручни. Я замер рядом, обернувшись, дабы понять, что произошло. Юноша судорожно кусал нижнюю губу, немигающим взором глядя на струящуюся ленту потока. Немного помолчав, он через силу поинтересовался: «Почему вы опять говорите о ней? Что Хлоя для вас… значит? Это из-за того, что она… поцеловала вас тогда?» Честно признаться, я был изумлён, что мой ученик знает о том… инциденте. Видимо, Хлоя сама рассказала ему, и, вероятно даже, намеренно: никак иначе Мигель узнать о произошедшем не мог.

Иронично и вместе с тем как-то смущённо улыбаясь, я ответил моему собеседнику, что тот поступок спасённой мной девушки меня действительно взбудоражил: я ведь испокон века любил разгадывать ребусы и находить решения самых причудливых головоломок. В том моя природа. А что может быть занятнее кубика Рубика человеческих пристрастий: симпатий, антипатий, эмоциональных конфликтов и влечений – о, тема, весьма многогранная и затейливая. Одна из увлекательнейших в этом мироздании, а в особенности на данной планете. И ничего личного, – заключил я, стараясь выглядеть максимально убедительным.

Вздохнув и извинившись за что-то, Мигель предложил продолжить наш путь. Он заметно успокоился. Впрочем, данное наблюдение показалось мне фактом вполне объяснимым. Если мой ученик питает к Хлое некоторые чувства, то, опять же упомянув о «собственнических» отношениях меж людьми, можно найти вполне разумную подоплёку, объясняющую происходящее: и эмоциональные вспышки, и ревность – картина, по моему разумению, вырисовывалась вполне удобоваримая и стройная. Хоть с одним вопросом я-таки разобрался, – выдохнул я облегчённо. Означенное не могло не радовать. Удовлетворённый своей сообразительностью, я перебирал взором эпизоды окружающего пространства, умиротворённо раздумывая о том, что даже к глухой с виду стене есть шанс подобрать отмычку – возможности постижения безграничны, если достаёт степени концентрации на цели и… воли.

Глава XLIX Непознанный Элизиум

…Тем временем, заводской пейзаж в урбанистично-старинном стиле сменился новостройками жилых районов. Вместо крошащихся промышленных зданий из красного кирпича, выщербленного временем, в небо уходили подобно горным массивам, комплексы многоэтажек. Солнце лишь изредка заглядывало во дворы этих высотных построек, которые, в связи с тем, практически повседневно находились в тени громадных исполинов, блистающих остеклёнными фасадами подобно чешуе диковинной рыбы. Во чреве одной из таких «рыбин» жил Мигель.

Однако даже самые грандиозные сооружения этой планеты не шли ни в какое сравнение с Храмом: я прекрасно был осведомлен обо всех Чудесах Света Земли – как унаследованных от прошлых эпох и предшествующих цивилизаций, так и детищах современности. Нет. Соревноваться им с нами было бы абсурдно. Пред моим мысленным взором вновь предстали уходящие в иссиня-чёрное небо антрацитовые стены с их переменчивыми арабесками – отражающими события в нашей Вселенной в разных временных категориях. Среди подвижных картин наблюдательный взор мог отыскать угасшие и ещё не зажёгшиеся звёзды, причудливо сплетающиеся друг с другом в созвездия. Истинно, то было Зеркала Сущего.

Как ни парадоксально, имея возможность управлять реками Времён, наша раса выбрала такой же, как и на планете океанов, линейно-последовательный путь становления. Хотя, обрисованная схема применялась отнюдь не везде: были определённые области космоса, где эти реки текли вспять, потоки перемещались ламинарно или турбулентно, или же закручивались в причудливые вихри определённой геометрии, и многое такое, о чём не поведать ни на одном языке Земли за отсутствием приемлемых аналогий. Это были наши своеобразные экспериментальные базы, где проводились опыты над материей и духом. Неустанно изучая иные миры, мы не забывали о возможностях собственного, познавая его и перестраивая.

В нашем мироздании обитало неописуемое множество сущностей различного вида и строения, но полноправными хозяевами являлись мы – адепты Храма – высшей ступенью эволюции на предельной границе тонкоматериального, однако, ещё физического и вместе с тем божественного. В свою очередь, мы, совершенные, поклонялись лишь дыханию Абсолюта, проявленному осязаемо. Верховному Иерофанту Храма. Жрецу Цитадели, хранящему сокровенную тайну махапралайи [81] . Он единственный знал, что было до, и что пребудет после. Божество, ведающее таинство собственной смерти – может ли существовать нечто более величественное? Однако никто из нас не имел права знать эту Истину: нам ведь всё равно не дано было пережить и ощутить Её. Без опыта же любое знание превращается всего лишь в бесполезный ворох символов, знаков и слов. Ему это было прекрасно известно, и потому Он молчал. А может, Он молчал оттого, что никто и никогда не задавал Ему подобного вопроса?..

Morati… Если бы я смог пронести и сохранить свою новообразовавшуюся астральную оболочку туда, то, вероятно, ощутил бы неизмеримое по масштабу… счастье? Как странно. Счастье просто быть собой. Снова. Однако прежде, когда я и являлся вполне собой, то не мог чувствовать. И данное обстоятельство ни мало не заботило меня. Я, подобно моим единокровным братьям, не отвлекался на упоение, восторг и прочие эмоции. Не восхищался грандиозностью выполняемых нами задач. И только сейчас ощутил в груди благоговейный трепет пред строгим и молчаливым великолепием своей покинутой родины. Истинно, жилище Богов, – подумал я.

Иногда, сравнивая Землю и Обитель… мне начинало казаться, что прежнее моё место обитания, изъясняясь аллегорически, это Элизиум. Рай. Зона абсолютной гармонии, комфорта и целесообразности. А также грандиозный исследовательский полигон и Александрийская библиотека Бытия. Почему, обретаясь там, ни я, ни другие адепты, никогда о подобном не задумывались? Будучи жителями Елисейских полей, образно выражаясь, не вдохнули аромат ни единого цветка, не обласкали взором стройность деревьев и свежесть красок, не поразились широте океана? Впрочем, у нас не было ни цветов, ни океана, ни деревьев. Лишь бесконечная череда скрижалей Сущего, хранящих застывшие словно в хрустале голоса чужих миров. Являясь совершенными среди Совершенства, словно каменные статуи древних Пантеонов, мы оставались равнодушными к окружающей нас Священной Красоте. Мы исполняли, что должно – исполняли безукоризненно и точно, лишь потому, что… Он хотел знать. И в таком случае можно ли вообще назвать нас… Живыми? Ведь данное размытое понятие я заимствовал у людей, что разделяют природу на Живую и Неживую, подразумевая в некотором роде и меру одушевлённости. Вместе с тем даже в минеральном царстве существуют эволюционирующие монады – всё пронизано духом – иначе невозможно. Термин «неодушевлённость» – абсурд в полной мере. Весь мир есть дух. А вот понятие «жизнь» всё же характеризует нечто иное. Какое-то особое состояние материи и прилегающих тонких сфер. Хотя объясняют указанное явление и самими людьми весьма пространно. А мне хотелось бы знать, было ли в нашей Вселенной вообще хоть что-то… живое?

«Magister… Вы… снова вспоминаете Обитель?» На сей раз вздрогнул я, ранее присвоив себе некоторые человеческие реакции на раздражители. Голос моего ученика вернул меня с небес на Землю, притом весьма нежданно. Взглянув на Мигеля, я не без изумления осведомился, откуда он узнал мои мысли, ведь прочесть их юноша явно не мог. Отвлечённо улыбнувшись, мой спутник ответил, что ему знакомо это выражение моего лица – задумчиво-печальное и вместе с тем мечтательное. Таким оно бывает всегда, когда я вспоминаю свою Morati. Его ответ показался мне вполне логичным. И я удовлетворённо кивнул. Discipulus meus был весьма наблюдателен – ценное качество для того, кто желает Познавать, – заключил я, глядя на молодого мага.

Глава L Заблуждение

Спустя несколько часов пути, мы практически достигли цели: жилище моего ученика находилось за представшим взору высоким серебристо-серым зданием, по протяжённости напоминающим грандиозную стену. В высоких арках-проходах вечно гулял ветер, насвистывая одни и тот же унылый мотив, и лишь изредка варьируя тональность.

Двор за «стеной» был безлюден и молчалив: полдень. Середина рабочей недели. Новый район, ещё не полностью заселённый, с многочисленными возвышающимися то тут, то там башенными кранами, участвующими в возведении очередных высоток. Для очередных людей. Система заполняет ячейки строительным материалом, – отметил я про себя. Мыслящие, одухотворённые и… чувствующие существа по собственной воле приняли роль обезличенных винтиков, в обмен на ложное чувство стабильности, комфорта и обустроенности. Я не осуждал Систему. Напротив, я её понимал. Хотя в большинстве случаев она и заставляла индивидуума быть не тем, кем он являлся на самом деле, а тем, кто нужен Ей: будто бы актёр в театре играл роль другого актёра в театре. Однако, как я видел, большинство участников спектакля подобное лицедейство вполне устраивало.

Системы, возникающие самопроизвольно, согласно известным термодинамическим законам весьма устойчивы. Об участи же составных элементов Система не задумывается – Её функция не в этом, – рассуждал я безгласно. – Задача Системы – в поддержании собственного существования. Самоорганизации с минимумом потенциальной энергии. Так или иначе, любое значимое количество людей, решивших сосуществовать, образует некий конгломерат, постепенно и самопроизвольно преобразующийся в определённый Порядок. Как непременный атрибут любого общества. Система неизбежна. Только способы достижения минимальной внутренней энергии могут дифференцироваться.

Мы с моим учеником шли по диагонали, пересекая довольно обширный двор меж домами: здесь, на окраине, плотность застройки была не столь велика, как в центральных районах. Я обвёл взором пустынную детскую площадку. Пожалуй, мне нравилась… тишина. Будто вновь прочтя мои мысли, juvenis alumnus произнёс: «Хорошо, когда так спокойно». Я безмолвно согласился, утвердительно покачав головой.

Дойдя до середины двора, Мигель вдруг замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Поджав губы, и, вероятно, о чём-то размышляя, после некоторого колебания он взял меня за руку. Я почувствовал, как стремительно холодеет в моих пальцах его ладонь. Медленно подняв глаза от земли и устремив их на меня, молодой маг, глубоко вдохнув, изрёк: «Magister… О заблуждениях… Знаете, я давно собирался объяснить… Хотя бы попытаться…Так много всего произошло, и… Я не думал, что это может быть важным…» Юноша нервно потёр лоб свободной ладонью, вновь отведя взгляд от моих глаз, после чего сжал своими подрагивающими пальцами и вторую мою руку, продолжив свои туманные рассуждения: «Как вы посмотрите на то… если я скажу…» Говоря это, мой ученик одарил меня каким-то мучительно безнадёжным взглядом, что несколько настораживало. Я внимательно следил за мимикой юноши: он был сильно взволнован. Ощущая частые удары сердца в колебаниях кровеносных сосудов его пальцев и повышение уровня адреналина в крови, глядя сверху вниз, так как я был значительно выше Мигеля, я пытался сообразить, что за важное известие он решил сообщить мне. О заблуждениях. Однако вместо ответа воцарилось тягостное, гнетущее молчание. Я хотел, было, нарушить затянувшуюся паузу и спросить, в чём, собственно, дело, но не успел. Какая-то женщина преклонных лет, проходя мимо, раздражённо обратилась к нам, бросив с явным осуждением: «Постеснялись бы! Посреди бела дня! Ни стыда, ни совести – смотреть противно!» Я проводил её недоумённым взглядом, осмысляя изречённые фразы, а Мигель почти в тот же миг выпустил мои ладони из своих рук, прошептав в след уходящей пожилой даме: «Вот ведь прицепилась, старая ведьма…» Я усмехнулся в ответ на его замечание: мне показалось довольно забавным, что маг со стажем обозвал ведьмой даму в годах. И вместе с тем я был озадачен. И только собрался осведомиться о том, что же всё-таки мой спутник хотел мне сказать, как, прерывая мою не оформившуюся фразу, Мигель быстро произнёс: «Ничего существенного. Потом поговорим. Идёмте, Учитель», – и, ускоряя шаг, направился к дому. Я, молча, последовал за ним. Люди…

Глава LI Узы родства

Мы поднялись на одном из лифтов почти до самого верха и, пройдя по коридору до тупика, оказались у знакомой двери. Я опередил Мигеля, протянув ладонь к дверной ручке и мягко коснувшись её стального корпуса: механизм замка с лёгким щёлчком повернулся и, запертая изнутри дверь, отворилась. Войдя в квартиру, я почувствовал присутствие кого-то ещё. И дело было даже не в том, что дверь оказалась заперта изнутри. На сей раз я довольно быстро сориентировался в собственных ощущениях, хотя был слаб и рассеян после тяжёлой ночи.

Сначала в конце коридора, выйдя из кухни, показалась Хлоя. Она явно была не в духе, однако, увидев меня, широко улыбнулась, и промолвила: «Какие люди! Рада видеть тебя во здравии». Последнюю фразу приветствия девушка, очевидно, позаимствовала из лексикона моего ученика, пародируя его своеобразную манеру выражаться. Поздоровавшись со мной, Хлоя бросила короткий взгляд на моего спутника, без слов обменявшись с ним лёгкими наклонами головы вместо приветствия. Следом за моей подопечной спустя полминуты из кухни вышел ещё одни человек. Discipulus meus к тому времени успел разуться. Я же уже знал, что появившийся в коридоре незнакомец – отец юноши. Однако встреча родственников была отнюдь не радостной. Увидев родителя, Мигель тихо чертыхнулся, хотя практически не использовал бранные выражения в разговоре, придерживаясь более изящного стиля. Хлоя, тем временем, скрылась в спальне, прикрыв за собой дверь.

Это был мужчина средних лет, относительно невысокого роста, довольно сухощавый и такой же темноволосый, как мой ученик. Одет он был презентабельно, но современно. Каждая даже самая незначительная деталь его костюма ненавязчиво, но будто бы намеренно подчёркивала высокий социальный статус обладателя. Однако в чертах лиц отца и сына я нашёл мало схожего. Более всего отличались глаза этих двоих. И дело было даже не в их цвете, но в выражении. Я смело мог утверждать, что передо мной люди с абсолютно разными системами ценностей и взглядом на мир.

Даже не поздоровавшись с сыном, мужчина резко спросил, глядя на меня: «А это что ещё за Шапито [82] из Преисподней?» Я не сразу понял, причём здесь данная передвижная конструкция, и как она может быть связана с озвученным церковным термином. Но, выстроив логическую цепочку, и, примерно зная ассоциативный ряд уроженцев Земли, догадался, что речь шла о моём внешнем виде. Discipulus meus шёпотом извинился за высказывание своего родителя и, указав мне головой в сторону комнаты, отправился на кухню беседовать с отцом. Прежде, чем дверь за этими двумя захлопнулась, до моего слуха долетел следующий обрывок предложения: «Ладно, синеволосая – ещё куда ни шло, но этот шут… Что за балаган ты…?»

Я вошёл в спальню. Хлоя стояла у окна, озирая безлюдный двор. Обернувшись ко мне, она полуутвердительно поинтересовалась:

«Скверный тип, да?» Я пожал плечами – от оценочных характеристик я предпочёл воздержаться. Ведь это чисто субъективный аспект восприятия. В свою очередь, моя подопечная продолжила: «Представь, возвращаюсь домой, а тут он… Устроил мне допрос с пристрастием, кто такая, да что тут делаю – пришлось выкручиваться». После того, девушка поведала мне, что поскольку не могла сказать отцу Мигеля правду о себе, ответила, что они с его сыном встречаются и проживают совместно. Отец юноши в эту версию охотно поверил, однако, одобрения по данному поводу не выразил. И, ко всему ещё и грубо пошутил по поводу её причёски. Однако метафора про Шапито мою подопечную развеселила. Произнося последнее, Хлоя задорно мне подмигнула. Я взглянул на неё и рассеянно проговорил: «Ах, да». Отвлечённость моего взгляда, судя по всему, не осталась незамеченной. И в следующий момент девушка осведомилась, в себе ли я. Я отрицательно покачал головой. Нет, я давно уже был не в себе. С того самого момента как впервые ступил на эту планету. Однако вслух я ничего подобного не произнёс. Тогда, прерывая моё молчание, Хлоя спросила, что случилось. Я, одарив её рассеянным взглядом, не стал лукавить и просто ответил: «Я убил человека». «Dixi et ahinam levavi» [83] , – мелькнул в моей голове неуместный афоризм.

Глава LII Цена доверия

На стене гулко тикали часы, измеряя движение этого запутанного мира в пространстве. Прислушиваясь к звукам механизма за стеклом циферблата я на секунду подумал, что это поскрипывает веретено Хроноса. В сущности, так и было.

Хлоя стояла сбоку, с недоумением уставившись на меня после изречённого мной шокирующего признания. А чуть погодя она недоверчиво переспросила, что такое я несу и соображаю ли вообще: что это ещё за шутки: «убил человека?» Я ответил, что мои мыслительные конструкции хоть и нарушены, если сравнивать с их исходным состоянием, но вполне релевантны. И я вовсе не собирался шутить. Девушка ошеломлённо замолчала, вероятно, поверив моим словам. Спустя некоторое время, как видно, осмыслив, наконец, услышанное, моя подопечная тихо и немного нервно осведомилась: «Зачем?» Обернувшись, внимательно поглядев на неё своими меланитовыми глазами, я спокойно ответил, что у меня был приступ энергетического голода: в таком состоянии мысли и действия на некоторое время выходят из-под контроля разумного плана, нацеливаясь лишь на поддержание существования любой ценой. В общем, я вынужден был пойти на крайние меры, дабы избегнуть безвременной кончины. Людские души всё равно перерождаются, повторяясь без конца снова и снова, – заключил я безразлично. После кратковременного безмолвия, Хлоя произнесла, что не ожидала от меня такого. Я в ответ на это признался, что и сам от себя такого не ожидал. Выдержав минутную паузу, девушка настороженно поинтересовалась, возможно ли, что данный приступ повториться вновь. Немного помолчав, я опустил глаза и изрёк, что рецидив неизбежен. После этих слов моя подопечная уставилась в окно, но выглядела она так, словно глядит сквозь пейзаж, не замечая его, куда-то вовнутрь себя. Я тоже хранил безгласность, следя за искристыми солнечными лучами, тающими в амиантовой дымке облаков.

Внезапно с дрожью в голосе Хлоя, не ходя вокруг да около, задала мне вопрос в лоб: а смог бы я причинить вред им. Я промолчал. Тогда девушка, крепко сжав мои плечи ладонями, легонько встряхнула меня, выводя из оцепенения, и требовательно произнесла вполголоса: «Говори!» Обратив на неё свой растерянный взор и едва шевеля губами, я неуверенно прошептал в ответ: «Не знаю». Такой итог Хлою явно не удовлетворил. Оттолкнув меня в сторону, она быстрым шагом покинула спальню, удалившись в комнату напротив. Я в глубокой задумчивости остался стоять у окна. Я ведь и вправду не знал, чего от себя теперь ждать. Поддавшись порыву какой-то неясной тоски, я закрыл лицо руками, будто пытаясь собственными бледными ладоням спрятать себя от целого мира. Или мир – от себя. Ощущение внутренней дисгармонии было болезненно невыносимым. В этот момент в спальню вошёл Мигель. Увидев меня, он с беспокойством в обертонах голоса спросил: «Magister, что с вами?..» Я убрал ладони от лица, заложив руки за спину, и, как ни в чём не бывало, отвернулся к окну, спокойно произнеся короткую фразу: «Всё в порядке». Но, судя по всему, мой механический ответ не убедил юношу. Его отец, к тому времени, покинул квартиру. Мигель даже не проводил его до двери: видно, отношения меж этими представителями одного рода были крайне напряжённые.

Мой juvenis alumnus тихо подошёл ко мне и положил свою тёплую ладонь на моё плечо, участливо глядя в глаза. Я отвлёкся от панорамы за стеклом и посмотрел на своего ученика. Не знаю почему, но от его взгляда и живого человеческого прикосновения мне стало чуть легче. Я даже слегка улыбнулся. И, мягко взяв руку, покоящуюся на моём плече своими когтистыми пальцами, я легонько сжал её, неотрывно глядя в сияющее зазеркалье прозрачных глаз Мигеля. На секунду мне почудилось, что отражение в этих глазах принадлежит вовсе не мне, а кому-то другому – сошедшему с небес во плоти ангелу. Неужели таким он меня видит? Нет, невозможно. Будь я ангелом, так давно бы уже лишился и крыльев, и нимба. А бескрылый ангел чем лучше чёрта? Я сильнее сжал в объятиях своих пальцев хрупкую человеческую ладонь: от моего холодного касания по телу юноши будто бы пробежал озноб. Вслед за тем, судорожно сглотнув ком в горле, discipulus meus едва разомкнул губы, силясь мне что-то сказать, как, отворив прикрытую дверь, в комнату вошла Хлоя. Окинув беглым взглядом представшую её взору трогательную картину, девушка, кашлянув, бесцеремонно заговорила: «Уж извините, что помешала. Однако Мигель, тебя случаем не смущает, что твой очаровательный монстр (Моя подопечная небрежно кивнула на меня.) в любой момент может нас прикончить, как бы между прочим, а?» Хлоя говорила так, будто меня в помещении не было, обращаясь исключительно к моему ученику и напрочь игнорируя моё присутствие. Я, выпустив ладонь молодого мага, вновь отвернулся к окну, немного опечаленный таким откровенно враждебным настроением моей подопечной.

«Ну, кто мы такие для него, сам подумай? Червяки: раздавил пальцем и делов-то. Одним человеком больше, одним меньше», – с лёгкой дрожью в голосе высказалась девушка. Её умозаключения словно булавки, цепко впились в мой разум, но я не издал и звука, безучастно глядя сквозь стекло на Солнце. Переменив тон, Мигель холодно и жёстко парировал её заявление обо мне безапелляционной фразой: «Этого не будет». На что Хлоя, всплеснув руками, возразила, откуда у него такая уверенность и как можно вообще доверять тому, кто способен пойти на убийство? Мой ученик всё с той же не терпящей возражений интонацией размеренно произнёс, что доверяет мне полностью, и что если она сомневается, то может уходить. При этом юноша демонстративно указал рукой на дверь. Я удивлённо оглянулся. По логике, предложение убраться вон, должно было относиться ко мне. К тому же, если между этими двоими и вправду существовала некоторая чувственная связь, как я полагал… Нет, в людях я не разбирался совершенно – и лишний раз в том убедился. Слишком часто я стал ошибаться. Хлоя, тем временем, плотно сжав губы и нахмурив брови, слегка покачивая головой, предупредила, как бы мой ученик не пожалел о своём решении. С этими словами она направилась в коридор.

Обувшись, и громко хлопнув дверью напоследок, девушка ушла. Мне стало неловко: ведь в подобном происшествии виноват был я. Мигель глядел в пол, раздумывая над чем-то, быть может, над словами Хлои. Я не желал становиться причиной разлада и незамедлительно отправился вслед за ушедшей девушкой. Как и всегда, не прощаясь, я растворился в пространстве, исчезнув, будто тень, озарённая полуденным солнцем: ведь тени всегда молчаливы и бесшумны.

Глава LIII Дополненное резюме

После транспространственного перемещения, я вдруг ощутил нечто подобное головокружению, сопровождающемуся слабой дезориентацией. Видимо, мой энергетический запас стал настолько незначительным, что использование порталов оказалось вещью довольно затратной, хотя я никогда прежде не задумывался о том. Как если бы здоровый человек вдруг стал инвалидом и внезапно осознал, что движения, которым он прежде не придавал значения, осуществляя их машинально, превратились для него в сложный и утомительный процесс. Видимо, придётся отказаться от многих привычных форм действия и восприятия ныне, – мрачно подвёл я итог. Самовосстановление моих энергоинформационных структур постепенно затухало с того момента, как я всецело покинул Morati, а теперь и вовсе прекратилось. Низшие же энергии Земли, трансформируясь в высокочастотные в моей несовершенной астральной оболочке, не могли до конца восстановить высшие повреждённые тонкие тела. В данной Вселенной энергий необходимой мне частотности не существовало, при преобразовании же здешних, они многократно «ужимались»: в общем, полезный выход в процентном соотношении оказывался достаточно низким. Вместе с тем я был рад, что в принципе могу хоть как-то существовать на том, что есть. Не до изысков.

Хлоя сидела на качелях, на одной из детских площадок, изредка шепча себе под нос что-то неразборчивое – обрывки фраз и ругательства. Некоторое время я наблюдал за девушкой, ожидая, чтобы она чуть успокоилась. Затем осторожно приблизился, так, чтоб моя подопечная меня заметила.

Подняв голову, Хлоя смерила меня ледяным взором. Такими эти глаза я ещё не видел. Мне даже стало немного неуютно от подобного. Однако я не отвёл взгляда, выдержав бессловесную атаку. Затем, плавно опустившись на землю возле ног девушки, я растерянно, будто нашкодивший ребёнок, улыбнулся. Хлоя пристально следила за моими действиями, а чуть погодя с нотками обиды и непонимания в интонации, осведомилась: «…Да что ты вообще такое?» Признаться, я не ожидал подобного начала беседы и столь сложного вопроса. Отвлечённо посмотрев куда-то в сторону, я принялся раздумывать над наиболее уместным вариантом ответа. Не найдя ничего достаточно краткого и ёмкого в архивах своих познаний, дабы описать себя, я огорчённо вздохнул. И, после неловкой паузы, проговорил, переключившись на другую тему: «Почему ты боишься, что я причиню тебе вред? Я ведь вернул тебя к жизни». Саркастически усмехнувшись, Хлоя не без издёвки заметила: «Однако это не даёт тебе права этой самой жизнью распоряжаться». Я мягко улыбнулся. Она была совершенно права. Моя подопечная, тем временем, продолжила диалог, с холодком поинтересовавшись: «Кого ты убил?» Я недоумённо взглянул Хлое в лицо. Впрочем, на данный вопрос я мог ответить вполне прецизионно. И потому, в очередной раз, вздохнув, я кратко поведал девушке о той, что стала моею нечаянной жертвой: имя, возраст, место рождения, род занятий, увлечения, планы. Моя собеседница слушала меня внимательно, однако, через пару минут прервала этот информационный поток, с раздражением заявив, что я будто бы читаю ей анкету, и, неужели, все люди для меня такие вот «резюме», в которые, помимо общих данных, внесены ещё колонки о помыслах, надеждах, планах на будущее и прочих личностных переживаниях, в общем, о внутреннем мире. Я не знал, что можно на это сказать. Приспособившись «читать» людей, я систематизировал полученную информацию по виду и… В чём заключалась нелицеприятность подобного изложения? Я озадаченно полюбопытствовал, что не так в моём рассказе. Хлоя, отвернувшись от меня, чуть помолчав, с горечью произнесла: «Ты лишил человека жизни, хотя и сам-то… мёртвый». Эта фраза прозвучала как выстрел. Как приговор. Совсем недавно я как раз рассуждал над семантическим значением термина «жизнь». И, будто в ответ на указанные раздумья, моя подопечная сказала мне такое. «Мёртвый», – злорадно шепнуло искажённое эхо моих собственных мыслей. А вслед за тем, странное чувство острой иглой кольнуло меня изнутри, буквально «продырявив» насквозь все слои моего существа. От этого на душе стало холодно и тревожно. А потом тяжёлым занавесом на отчаявшийся, беспомощный разум рухнула зыбкая густая тьма, погребя под своей толщей крошечную искорку моего «Я», молящего лишь об одном – быть.

Глава LIV Обитель мёртвых ангелов

Затруднительно было сказать, где обретался мой дух, когда случались подобные… затмения. Но почти всегда в моих смутных видениях мне являлась Обитель. Так было и на этот раз.

Постепенно из мрака оформился образ моей сумрачной и прекрасной родины. Моего… долгожданного Рая. Безукоризненного и холодного, словно арктический лёд. Только на этот раз я будто бы наблюдал всё происходящее со стороны, воспринимая как настоящее то, что стало для меня уже далёким прошлым.

Я видел… себя – то, каким я был ещё до «перерождения»: адептом, верным Храму, и всецело погружённым в важную работу – познание. Видел я и всех своих братьев. Таких прекрасных, совершенных, сосредоточенных на общем деле, но… таких… не-живых. Вдруг чей-то до боли знакомый голос насмешливо произнёс в моей голове: «Обитель мёртвых ангелов». Я судорожно сжал виски руками и осознал, что обладаю телом. Я озадаченно взглянул на собственные ладони – белые, узкие и холодные, однако, внезапно на левой длани моей, там, где у людей обычно начертаны линии жизни, начал проступать некий символ, точнее, набор символов, медленно складывающийся в слова отзвучавшего наречия. Изумившись, я, наконец, прочёл фразу на латыни: «Ab igne ignem» [84] . Я был готов поклясться, что уже слышал её и раньше, но, сколько не пытался вспомнить, как и где – не сумел. Поддавшись какой-то безумной вспышке отчаяния, я резко проткнул свою ладонь с начертанной фразой когтями пальцев другой руки, сложив их вместе, как клинок. Я не ожидал ничего, кроме того, что рана мгновенно затянется, не оставив и следа, как бывало прежде. Но вместо этого ощутил пронзительную острую боль. Вскрикнув от неожиданности, я уставился на свои дрожащие пальцы, разведя их в стороны: на серебристых когтях поблёскивала подвижная, похожая на ртуть, субстанция, которая на моих глазах медленно стала окрашиваться в алый цвет. Запахло железом и солью. Кровь. А затем будто из запредельных глубин собственного сознания до меня донёсся чей-то леденящий душу смех. И вновь воцарилась пустынная темнота.

Я пришёл в себя. Небесный свод, всё такой же высокий, затянутый белым полупрозрачным тюлем облаков, кажется, тихо смеялся всё тем же недосягаемым, шелестящим смехом, от которого насквозь пробирал озноб. Я некоторое время не мог понять, кто я и где я нахожусь. Только этот проклятый смех и высокое небо. Больше не существовало ничего.

Кто-то, дотрагиваясь до моего лица, что-то возбуждённо говорил. Я не понимал этот язык. Как и никакой язык вообще. Даже сам подобный термин не был знаком мне. В мои широко распахнутые глаза обеспокоенно всматривалось странное создание, било меня по щекам и пыталось в несовершенном виде, используя звуковые колебания, донести какую-то информацию. Я не противился действиям примитивной формы существования. Так как разнообразие сотворённых было неизмеримо велико. И каждый в текущих условиях оказывался совершенен.

Через некоторое время мой разум прояснился, и я, наконец, узнал Хлою. Когда девушка в очередной раз коснулась до моего лица ладонью, я, положив свою руку поверх её запястья, прижал тёплую кисть моей подопечной к своей ледяной щеке и стал слушать… как бьется сердце человека. Увидев, что я очнулся, Хлоя замерла, не отнимая руки и напряжённо глядя в мои морионовые глаза, безучастно отражающие бегущие в вышине облака. Затем, отстранившись, и, приподняв меня от земли, девушка сжала мои плечи в своих объятиях. Я не упорствовал. Я глядел на небо и слушал ритмичные удары сердца, сделавшись послушной тряпичною куклой. Манекеном, безвольно повисшем на тоненькой нитке меж бездной и вечностью.

Спустя несколько минут, моя подопечная, сверкая чуть увлажнившимися глазами, напоминающими голубой халцедон, прошептала, что лучше, наверное, будет вернуться к Мигелю: может быть, ему известно, как помочь мне. Она заблуждалась. Мой ученик этого не знал. Я поглядел на Хлою, желая озвучить свою мысль, но увидев трепетную надежду в каждой черте её лица, не стал разрушать обманчивую иллюзию. Пусть лучше думает, что такой способ существует. Но мне-то была известна правда. Опустошение не лечится. Лишь заполняется – тем или иным путём. Я знал.

Я медленно поднялся на ноги. В голове фантомным эхом ещё блуждал знакомый, но так и неузнанный мной холодный смех.

Мы пересекли детскую площадку в молчании. Я раздумывал над тем, сколь нестабильны людские эмоции и как, должно быть, тяжело их контролировать – ведь это я уже ощутил на себе. А наблюдая за моей подопечной, лишний раз в том уверился: она искренне презирала меня за мой поступок и вовсе не собиралась меня прощать, однако, спустя несколько минут – именно столько по земным меркам продлилось затмение моего разума – девушка переменила гнев на милость, и вместо холодного равнодушного обращения, начала относится ко мне с заботливым участием. Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что ей просто стало меня… жаль. Да, скорее всего, так и было. Вероятно, она вдруг поняла, как непрочна опора под моими ногами, и каких неимоверных усилий мне стоит просто ходить по этой Земле. Просто оставаться… собой.

В подъезде, поднимаясь по лестнице, так как я настоял на том, чтобы идти пешком, мы с моей спутницей остановились на одной из площадок между пролётами. Хлоя решила слегка перевести дух. Я смотрел на грязно-бежевые стены, что в жёлтом мерцании лампы будто бы покрывались подвижными сизыми пятнами. Окон не было, и электрический свет являлся единственным источником, озаряющим пространство изнутри меж бетонными блоками. Уйдя в себя, однако, не оформив ни единого чёткого образа в сознании, я рассеянно нацарапал на податливой штукатурке запавшую в душу фразу: «Ab igne ignem». Хлоя, следя за моими странными действиями и прочтя выведенную, почти, что каллиграфическим почерком надпись, поинтересовалась, что данное изречение значит. Я не ответил. Лишь отстранённо глядя на стену, чуть ниже уже на другом языке дописал: «Мёртвые ангелы никогда не спят». Я и сам не догадывался, как трактовать написанное мной же. Девушка растерянно и немного нервно взирала на меня. Постояв некоторое время в отвлечённой задумчивости, надо всем этим я аккуратно начертал тетраграмму [85] , будто бы выстроив из символов пирамиду.

Видимо, опасаясь, что я снова впаду в каталептическое [86] состояние, Хлоя, схватив меня за левый локоть, развернула лицом к себе. Увидев, что я смотрю сквозь неё, пребывая в глубокой отрешённости, девушка попыталась вернуть меня в данную реальность. Сжав с обеих сторон моё лицо своими ладонями, она чётко и громко произнесла:

«Посмотри на меня», – повторив это словосочетание несколько раз. Я не отзывался. Я наблюдал всё происходящее «снаружи», как разыгрывающуюся на сцене пьесу. Однако спустя несколько секунд, возвратился к варианту зрения «изнутри», и, наконец, взглянул на Хлою. Она облегчённо выдохнула. Мутный электрический полумрак окрашивал ярко-синие пряди её волос в бирюзовые тона, и придавал лицу землистый цвет.

Я отступил на пару шагов назад, прижавшись спиной к испещрённой знаками штукатурке, и еле слышно дрожащим голосом прошептал, разделяя слова секундными паузами: «Natura… abhorret… vacuum» [87] . А затем, скользнув затылком с прильнувшими к нему вплотную волосами, по стене, растаял в танце серых теней, пульсирующих в лучах искусственного света подобно пылевым сгусткам.

Глава LV Метеор

Я скрылся от людей как можно дальше. Я стал опасен для них. Особенно, беспокоился я за двоих, тех, что были мне ближе прочих смертных – Мигеля и Хлою. Сейчас, основной моей задачей было просуществовать как можно дольше на скудном энергетическом запасе, доставшемся мне ценой человеческой жизни.

Кстати говоря, после свершившейся трагедии я беседовал с душой несчастной убитой мною девушки. И всё обстоятельно ей объяснил. Дана не держала на меня зла: смерть проясняет сознание и дарует мудрость тем, кто способен отпустить земное. К тому же: «Errare humanum est, ignoscere divinum» [88] , – чтобы двигаться дальше, нужно уметь отпускать и прощать. Таким был один из сакральных Законов этой планеты.

Тем временем, следуя установленному циклу, пёстрым палантином город укутала осень. Из всех времён года, пожалуй, именно она оказалась мне ближе всего. Эта пышная, торжественная кода пленяла дух и взор: бродя по инкрустированным янтарём усыпальницам природы в окрестных лесах, я не переставал удивляться подобному расточительному великолепию. В ясные прохладные ночи, когда не было тумана, я беседовал со звёздами об этом удивительном мире: как ни странно, они не отвергли меня, хотя я нарушил много сокровенных правил и перешёл всякие границы. Я был много старше сиятельных небожителей этой Вселенной, а светила, как никто, уважали время и ценили знания. Хотя время и было понятием относительным. Так или иначе, мы понимали друг друга.

Иногда я просто раздумывал о вещах, что прежде не представлялись мне важными. Я задавался одними и теми же вопросами снова и вновь, так как не мог получить ответ незамедлительно, из общей информационной базы, ведь необходимо было беречь силы, расходуя энергию лишь на самое нужное. И, тем не менее, она стремительно таяла.

К примеру, порой я размышлял о том, что за разговор состоялся между Мигелем и его отцом. Мой ученик никогда не упоминал своего родителя в наших беседах, и явно был не рад встрече с ним. Кроме прочего, из того, что я успел понять за пару секунд зрительного контакта, его отец был достаточно целеустремлённым и жёстким, из рода тех людей, которые не терпят возражений, считая себя истиной в последней инстанции. Ко всему, жил он в другом городе и редко общался с сыном, да и на матери Мигеля его отец никогда не был женат, – вот немногие факты, что я успел прочесть. Что же заставило его нанести этот визит? Может, отец моего ученика приехал по каким-то своим делам, вот и решил проведать отпрыска? Но мне почему-то казалось, что что-то тут не так. Юноша был рассеян и печален после их разговора. Но я так и не успел его ни о чём расспросить. Вероятно, причинной разлада меж родственниками явился viam vitae [89] Мигеля: молодой человек всецело посвятил себя изучением мёртвых тайн мёртвого мира – древних языков и… магии. К тому же, был весьма экстравагантен в стиле одежды и… Выборе друзей, – усмехнувшись, добавил я про себя. Люди же, в большинстве своём, привыкли всё усреднять: то, что вне среднестатистического либо становилось новым культом, либо уничтожалось. По крайней мере, я видел среди землян и то, и другое. Думалось, умудрённый жизненным опытом родитель просто в очередной раз пытался наставить своё «неразумное» дитя на «путь истинный». Только вот любой выбор – это осуществление воли, и потому, должен быть осознан и принят душою, – размышлял я отвлечённо. – Иначе все усилия и советы тщетны. Ко всему, не понаслышке зная об упрямстве моего ученика…

Кроме раздумий о возникших в жизни Мигеля трудностях, иногда я размышлял над последней встречей с Хлоей. Её переменчивое поведение… Презрение и жалость… Боязнь, что я могу быть опасен и, наряду с тем, беспокойство за меня… Такой коктейль из эмоций казался мне несовместимым и слишком уж разнородным для сочетаемости. И ещё… эта странная амбивалентность чувств в душе моей подопечной, когда она смотрела в мои глаза тогда, на лестничной площадке: словно хотела, чтобы я ушёл прочь, как можно дальше и в то же время желала, чтобы я остался. Рядом. Я этого не понимал. Я лишил жизни одного из представителей их вида. Хлоя не способна была принять данный факт безучастно. Но и до конца возненавидеть меня за содеянное не смогла. Почему? Она будто боролась с собой: голос разума утверждал ей, что я бесконтролен и способен на всё. А иной голос, тихо увещевал в обратном – что мне нужно помочь, спасти, защитить. Необъяснимая двойственность. Кем я был для моей подопечной? Или… кем мог бы стать в её глазах?

Ещё, помимо прочего, я нередко задавался вопросом о заблуждениях: гнетущая недосказанность меж всеми нами терзала меня. Что Мигель хотел разъяснить? Почему так боялся? Тот томительный, мучительно болезненный взгляд его опаловых очей часто мерещился мне туманными осенними ночами. И ветер тогда, сквозь протяжные завывания, будто тихо шептал одну единственную фразу, всегда обрывая её на полуслове: «Как вы посмотрите на то… если я скажу…» Я понимал, что это было нечто ОЧЕНЬ важное. ЧРЕЗВЫЧАЙНО важное. Только вот что?

Впрочем, коё о чём я всё ж таки начал догадываться и, кажется, понял исток конфликта меж этими двумя – моим учеником и моей подопечной: для каждого из них я был неким таинством, секретом, принадлежащим им обоим в равной мере. Однако каждый желал бы видеть во мне что-то своё, изменив мою природу в угодную собственным представлениям сторону. Хлое хотелось бы, чтобы я, наконец, спустился на Землю, став ближе мирскому и человеческому. Мигель же, напротив, всецело желал, дабы я неизменно оставался в юдоли поднебесной, как и положено звёздам и… ангелам. Только ни одной из двух этих полярных сфер я не принадлежал, будучи всего-навсего яркой вспышкой сгорающего в атмосфере метеора – сорвавшегося с небес, но так и не коснувшегося земли.

Глава LVI Эпитафия Осени

Природа тихо погружалась в прелюдию умирания: в лесах пахло прелой листвою и дождём. Иногда тревожные крики летящих на юг стай нарушали тишину. Провожая птиц взглядом, я думал о том, что они никогда не увидят зимы в своих извечных поисках лета. А доведётся ли её увидеть мне?.. Я прекрасно сознавал, что с текущим положением вещей эта осень – последняя в моей жизни. Жизни?.. Разве могла вообще быть жизнь у неживого? – горестно одёрнул я себя.

Я стоял подле оврага, усыпанного бурыми листьями и заваленного обломанными ветками и корягами. Когда-то здесь было ложе реки, ныне высохшей. Спустившись вниз и сев на землю, рассеянно водя когтями по трухлявой древесине поваленного ствола, я начертал на нём пару предложений, которые едва виднелись на бистровом [90] фоне: «Мёртвые ангелы никогда не спят. Они просто исчезают». А после, спрятав лицо во влажных от росы ладонях, я тихо заплакал. И дождь монотонно вторил мне, роняя тяжёлые капли на ржавые гнилые листья. Моя последняя осень подходила к концу.

…Наступила ночь, спустившись по дымной лестнице тумана из поднебесья. Сидя у подножия старой высокой сосны, прислонившись к потрескавшейся коре, я изучал созвездия, что проступали за лёгкой сизою дымкой облаков. Я по-прежнему искал свой Ответ. Я искал его везде, где возможно, тратя последние силы на эфемерное ускользающее нечто – будто бы пытаясь прочесть фразу на забытом всеми живыми языке, которого я не знал и лишь смутно догадывался о значении некоторых символов. Я много беседовал с обитателями небесных сфер – солнцами – видя отражение их ликов во временно́й перспективе над Землёй: с живыми и умершими. Ведь многих светил, что ласкали взор холодными льдинками хрусталя на бархате небосвода, уже сотни и тысячи лет как не существовало, но их дрожащий свет неизменно тянулся серебрящимися нитями сквозь пространство, преодолевая, казалось, границы самой Смерти. Фантомные образы угасших звёзд ещё жили. И я часто слушал их искрящийся далёкий смех или еле слышные вздохи. Чтобы говорить со светилами, галактиками, туманностями нужно было переместить сознание в иную плоскость – туда, где многие ограничения сняты и время становится вещью относительной. В область, где прошлое, настоящее и будущее сливались в одно быстротечное «сейчас» – мгновение ослепительного света. Мгновение… Бога.

В подобных беседах с небожителями проходило моё сумеречное время суток. Днем же, когда звенящие мотивы Солнца заглушали тихие трели ночных огней, я скитался меж облетевших дерев, собирая листья, изучая их, слушая… Каждый листок мог поведать мне свою историю, свою маленькую жизнь, умещающуюся всего в нескольких ярких и сочных месяцах лета.

Единожды на рассвете, в пеплосе [91] , сотканном из обрывков ночной мглы, моим очам предстала хозяйка этого леса: у каждой местности, у каждого клочка земли ведь есть свой Агатос – хранитель и опекун. Попориветствовав меня, она изумлённо заметила, что впервые видит, чтобы звёзды бродили по Земле во плоти. Я лишь печально улыбнулся ей в ответ.

У моей невесомой гостьи были глаза цвета осени, волосы, словно ветер и гибкое, будто ива, тело. Волшебное создание, подобное грёзе самого светлого сна, долго и увлечённо беседовало со мной. О моих нескончаемых странствиях сквозь Беспредельное. О далёких, призрачных мирах, где я побывал. Я помню, как эта воздушная нимфа заставила высохший камыш петь, и как мы танцевали под звуки его песни, кружась в многоцветье листопада. Изящные и совершенные.

Прекрасная фея, говорившая со мной, оберегала саму душу леса, являясь её частью, но почти ничего не знала о неохватном студёном космическом пространстве, кроме тончайшей связи, соединяющей всё в мире меж собою. Мои слова о тех запредельных краях оставались для неё всего лишь словами – практически невообразимыми сказками. Тогда я решил дать ей возможность увидеть то, что я видел своими глазами, дабы обратить причудливую легенду в настоящий опыт и знание. Я открыл взору моей эфемерной собеседницы далёкие просторы мириад сверкающих солнц. Позволил услышать музыку сфер. Я показал ей широту и беспредельность чертогов Творца. Я позабыл, что я слаб, вновь ощутив себя адептом Сиятельного Храма, отворяющим врата в Вечное. И хрупкая нимфа благоговейно трепетала от разворачивающихся пред её взором триумфальных картин. А я лишь снисходительно улыбался, ведь весь этот мир был всего лишь одной из сонмов жемчужин в драгоценном ожерелье Бытия.

Я стал рассказывать моей неосязаемой собеседнице о том, как велико разнообразие и как полихромно великолепие миллиардов и миллиардов вселенных. Теперь, когда она знала, она могла меня понять. Но чем больше я говорил, тем печальнее становилась охранительница леса. И, наконец, легкокрылая фея покинула меня, сказав, что быть со мною ей холодно: я владел слишком многими знаниями, и для меня не существовало потаённого. Я – тот, кто привык разоблачать, не оставляя от магии бытия камня на камне. А ведь сокровенность, святость, чудо есть Тайна. И если разоблачить и её, то всё волшебство Существования исчезало. Но в одном она всё же ошиблась: невзирая на то, сколь многое мне известно, в этом мире ещё обретались неразгаданные мною секреты. И я никак не мог примириться с тем фактом. Я должен был знать. А что до волшебства – пусть остаётся… Сладким обманов для несведущих.

Вновь оставшись в одиночестве, бездумно растратив немногочисленные крохи энергии, я скитался по безлюдным просторам остывающей земли. Однако я ничуть не жалел о своём легкомысленном поступке. Я уже ни о чём не жалел.

…В один из прозрачных как слеза, дней, на неровной поверхности старого пня я вырезал два миниатюрных, но детально проработанных портрета моих подопечных. А потом долго разглядывал их, терзаемый непонятным давящим чувством, названия которого я не знал – оно было так многогранно. Я всматривался в черты их лиц так, словно ожидал, что они заговорят со мною. Но изогнутые чуть приподнятые брови Хлои оставались неподвижны, а тонкие губы Мигеля сохраняли всю ту же неуловимую усмешку. Измучившись от собственных необъяснимых ощущений, я, оставив своё творение на попечение осени, отправился прочь. Гравюра же будто бы провожала меня: я, кажется, даже чувствовал спиной молчаливый взгляд двух пар глаз. Пристальный и немного печальный.

Глава LVII Ночной гость

Мои силы истощались час за часом. Багровые щупальца Голода уродливым кирказоном [92] расцвели в груди моей, пожирая мысли и причиняя невыносимые страдания. Я боролся с собой каждый миг, непрестанно твердя вслух и про себя: «Debes, ergo potes» [93] . Я больше не причиню вред ни одному живому существу. Ни-за-что. Я выше этого. Я… не боюсь Зыби – я сильнее её, – настойчиво увещевал я собственные сомнения.

Иногда мои муки были столь ужасны, что прижимая ладонь к груди, я падал на колени и долго терзал когтями жухлое разнотравье, тихо завывая и рыча, подобно подстреленному охотниками волку. В такие минуты я ни о чём не мог думать. Сознание словно порфирой заволакивала огромная, как целая Вселенная, боль. Нестерпимая жажда усиливалась с каждым утекающим в бездну мигом. Но я уже всё для себя решил. И твёрдо знал, что выдержу… до самого конца.

…Как-то раз, под покровом холодной ночной мглы в мою грустную обитель заглянул ещё один непрошенный гость, из иерархии Тёмных. Его посещение отнюдь не стало для меня неожиданностью – за мной денно и нощно следили, ожидая, когда я окажусь достаточно слабым, дабы не оказать сопротивления. Однако это было, скорее, обыкновенное любопытство, нежели практический интерес: иссушенный жаждой я мало на что годился. Да и взять с меня было уже нечего. К тому же, являясь существом по меркам Земли непредсказуемым, при грубом со мной обращении я мог представлять и некоторую опасность. О том моему посетителю было известно не понаслышке. Потому он был крайне осторожен, терпеливо выжидая подходящий момент.

Я и мой гость прекрасно знали друг друга, однако оба не питали симпатии один к другому не без причин. Когда-то я отнял у этого демона душу, доставшуюся ему по праву, спасая своего попавшего в ловушку миражей ученика. А демоны часто бывают злопамятны. Эти создания поддерживали своё существование главным образом за счёт энергии живых. Я же, можно сказать, отнял у хищника его добычу, оставив без сытного ужина, так как искренне полагал, что мне discipulus meus всё же нужнее, и ему не место в собственных кошмарах. Тогда мы сумели выбраться. Но слава обо мне в тонких сферах осталась дурная, и с тем уж ничего нельзя было поделать: и Тёмные, и Светлые с нетерпением ждали, когда же я, наконец, выдохнусь и истлею, и диссонирующие ноты моего духа навеки смолкнут в перекличке голосов далёких звёздных систем. Невежливо было бы их разочаровывать, – не без горькой иронии подумал я.

Мой визитёр явился предо мной в том же облике, в котором предстал мне впервые, видно, чтоб я узнал его. Хотя в любом обличье в принципе не было нужды: я всегда глядел в душу, в самый центр существа, а вовсе не на носимый им образ. Однако, не зная, как обращаться с таким, как я, демоны ткали полотно иллюзии согласно антропоморфной модели мировосприятия, ведя себя со мной, как с человеком.

Серая кожа оттенка гранита мрачного гения слегка поблёскивала в неверном лунном сиянии, собранные в хвост графитно-чёрные волосы развевались на стылом ветру. Сложив перепончатые крылья, Тёмный внимательно следил за мной, скрестив руки на груди и глядя в моё застывшее без признаков жизни лицо. Я сидел меж выступающих из земли причудливо изогнутых корней, откинувшись на ствол раскидистого высохшего дерева. Да, я ещё всё же был. Но обессилел настолько, что, не меняя положения в пространстве, лишь еле двинул губами, одарив своего ночного гостя едва уловимой улыбкой. Без издёвки, страха и ненависти. Спокойной и немного грустной. Я не хотел тратить последние свои часы на ненужные бессмысленные распри и желал бы уйти тихо, как падает с дерева истончившийся сухой лист.

Демон оскалили клыки, хищно улыбаясь мне в ответ. «Пришёл свести старые счёты?» – безразлично спросил я. Смерив меня насмешливым взглядом, Тёмный ответил: «Зачем же мараться? Ты скоро и сам издохнешь, чужак». При этом он рассмеялся резким безжалостным смехом. Я же вздохнул. У некоторых существ и сущностей было странное пристрастие – наслаждаться агонией других. Хотя… я и сам так поступил однажды. Но я был вынужден, впрочем… чего я добился? Время, выигранное в партию у Зыби растаяло дымом, а я так и не нашёл того, что искал. Выходит, всё было напрасно.

Равнодушно глядя на пришедшего полюбоваться моими предсмертными судорогами демона, я изрёк в ответ: «Я не желал становиться твоим врагом. Вашим врагом. Для меня несущественно – Инь или Ян, Тьма или Свет, Добро или Зло – любой антагонизм суть Единство. Однажды все это поймут. И души самых мерзких демонов сольются с сознанием самых чистых ангелов в Едином и Непроявленном. В Вечности, которая не делает различий». Видимо, не ожидая от меня таких возвышенных абстрактных суждений на предсмертном одре, мой собеседник перестал ухмыляться и с сомнением произнёс: «Неугодных уничтожат: для нас, избравших Иную Тропу не будет Вечности. Так было Сказано. Но пока это возможно, мы хотим жить, и для того сгодятся любые методы. Любая цена приемлема». Тут уж не выдержав, рассмеялся я, сбросив сковывающую слабость со своих плеч. Мой еле слышный, шелестящий смех многократно повторили пожухлые шуршащие на ветру листья. И я видел, как мой потусторонний собеседник слегка поёжился от этого смеха. В его рептилоидных глазах за суженными щёлкой зрачками вспыхнула крошечная искорка опасения: а что если я не так слаб, как кажусь?

«Не будет Вечности? О, умоляю, не смеши меня. Неужели люди – не единственные на этой планете, кто ожидает Страшного Суда и неизбежной кары? За что вы воюете? С кем? Ведь абсолютно неважно, куда качнётся чаша весов – Существование продолжит существовать». Храня усмешку на бледных губах, я продолжил: «Разве тебе не известно: «Deus conservat omnia» [94] . Неважно, на чьей ты стороне: у сферы нет никаких сторон. Это лишь вопрос субъективного восприятия. Ваша Вселенная сама по себе полна антиподов: движение осуществляется за счёт разности потенциалов. Это всего-навсего один механизм из неисчислимого множества механизмов функционирования Сущего. Есть и другие вселенные – и их пути становления иные. Так хорошо это или плохо? Это просто есть. Вот и всё.

Однако каждый верит в собственную легенду. Что же, «по вере вашей да будет вам». Богу всё равно, какой сценарий воплощать: пускай Его сознание дуально, но, невзирая на то, едино, и находится в согласии.

В вашем мире ничто не исчезает. Всё вечно».

Демон с недоумением взирал на меня. Да, он был древним и по-своему мудрым, зная ту правду, которая была заложена в изначальной форме во время становления Земли. Только вот правду эту сотворили такие же, как он сам, существа: привязанные к материи, субъективные, полные сомнений. Однако, со временем, миф стал почти реальным: ведь убеждённость овеществляет многое. И каждый атом творит себя, обретая опыт божественного. Наверное, так и должно быть, – заключил я про себя. Да, всё должно находиться на своих местах и выполнять свою роль. Если вдруг каждый предмет осознает себя всем и станет им – мироустройству придёт конец. Однажды так и будет. В своё время. А вслед за тем…

Прикрыв глаза, я тихо поинтересовался: «Ты боишься Пустоты, верно? Пустоты, которая отнимет у тебя твоё «Я»? Потому тебе подобные так ожесточённо сражаются за людские души, за ту энергию, которую они способны дать? Чтобы… всего-навсего… быть? Мне это знакомо, ты даже не представляешь, насколько». Оценив меня взглядом, Тёмный задумчиво произнёс, чуть шевельнув перепончатыми крылами за спиной: «А ты бы мог быть одним из нас: ты так близко подошёл к границе, за которой начинается Тьма. Ты почти, что сотворил Ад в себе. Остался лишь один маленький шаг, чтобы он обнял тебя. Тепло, словно родного сына. И холодно, как приёмыша. Ты мог стать…» Отрицательно покачав головой, я, обрывая речь моего собеседника, ответил: «Нет, не мог бы. Я не мог бы стать ни одним из вас, ни одним из них. Ни одним из кого бы то ни было в этом мире. Потому что я – другой. Потому что не ваш Демиург сотворил мою сокровенную сущность. И не его дыхание разбудило меня, воззвав из Небытия». «Тогда для чего ты здесь? – с подозрением осведомился мой потусторонний собеседник. – И зачем затеял смуту из-за того глупого мальчишки? Отдал бы его нам! Он ведь сам пришёл за своими кошмарами – добровольно. Да и что он может значить, один человечишка, для такого, как ты?» Я задумался. Я ведь до сих пор сумел объяснить и самому себе, почему я так рисковал ради Мигеля – спокойствием этого мира и собой. Немного помолчав, я всё же ответил своему гостю: «Я здесь, потому что я здесь. Потому что так я прочёл собственную судьбу во вселенской Скрижали. Потому что мой дух анаморфичен, а Обитель Совершенных не терпит подобного уродства. Что до мальчишки… Не знаю. Я к нему привык». Тёмный пренебрежительно фыркнул. Моя привязанность к сыну Адама не вызывала в нём ничего, кроме презрения.

После мгновения тишины, чувствуя, как неумолимо тускнеют образы в моём разуме, я прошептал: «Уходи». Поразмыслив некоторое время, демон предложил: «Идём со мной. Тебе многое известно и ты носишь древнее прославленное имя одного из великих меж нами. Ты можешь быть полезен. Поделишься архивом познаний, а мы взамен научим тебя, как наиболее выгодно жить за счёт энергии других. Ты получишь свой шанс на спасение». Я едва слышно выдохнул. И, после паузы, промолвил: «Нет. Я не могу себе этого позволить, ведь в таком случае я оскверню образ Сотворившего. А он для меня… свят». При словах о святости демона передёрнуло. Что же, какими понятиями не оперируй – святость или проклятие – всё одно. Почитание. Послушание. И вера. Лишь объекты поклонения разнятся, – мельком подумал я.

Взглянув на меня уже без тени насмешки, мой сумеречный собеседник сухо проговорил: «Твоё право. Прощай». И бесшумно растаял в синетном мраке ночи. Я вновь остался наедине с собой и своими невесёлыми мыслями. Предложение Тёмного было заманчивым, но я твёрдо решил оставить низменную стезю, пусть она и гарантировала мне продолжение существования хотя бы на некоторый срок. Нет, и дальше очернять образ своего Творца бездумными и постыдными действиями, продиктованными страхом, я не собирался: кем бы ни был Сотворивший на самом деле, Он оставался для меня Божеством. Пускай, время от времени, я малодушно начинал сомневаться в Его божественности.

Глава LVIII Ни-что

Наступило утро, а затем, день, но я всё так же недвижно сидел меж высохших мёртвых корней, что некогда питали старый дуб. Теперь они больше не могли извлекать из почвы соки, и грандиозное раскидистое дерево погибло. Я, казалось бы, сплелся с ним душою, сросся со скрипящим унылым голосом тлеющей древесины, совместно с ней высыхая и рассыпаясь.

Тогда я уразумел, что давно уже не жду Хранителей. То, что прежде представлялось ежеминутным кошмаром, теперь ни мало не волновало меня. Мне хотелось бы сказать, что я умирал, но это было не так. Я угасал. Как светило, выгорая изнутри. И, кажется, я знал уже наверняка, что за мной НИКТО не придёт: мой мир отверг собственного заблудшего сына, мой Рай… позабыл своего падшего во мрак нижних миров, ангела. И даже Сотворивший, что даровал мне возможность быть, от меня отвернулся. Он меня создал и Он меня бросил – осознание этого было самым невыносимым и тягостным в череде моих скорбных раздумий. Впрочем, я редко когда отваживался думать о Нём.

…На закате, когда гиацинтовый диск Солнца царственно опускался за край неба, заливая кроны деревьев на горизонте ализариновыми чернилами, в тот миг, как я взглянул на прозрачную синеву купола мира, внезапно пред моим внутренним взором предстал эпизод одного из моих загадочных видений. Должно быть, эта незамутнённая небесная бирюза, ещё светлая пред темнотой, напомнила мне…

…Я стоял на коленях и смотрел в бездонные очи Вечности. Кристально прозрачные, обжигающе ледяные. Искрящиеся, будто топаз и излучающие спокойное отстранённое безразличие. Какую-то неописуемую величественную бесстрастность и отрешённость. Вместе с тем… тонкий флёр неизъяснимой печали будто бы витал за холодной завесою равнодушия. Печали неутолимой, как бесконечное одиночество. Увиденное заставило меня содрогнуться. Этот взгляд словно пронизал меня насквозь, прошив миллионами крошечных стежков всё моё существо. Я забылся, как бывало и раньше, но… за новым затмением очередного видения не последовало. Лишь обволакивающая душная Тьма. Однако на сей раз я уже не пытался выбраться из неё, что есть мочи, не испытывал этого вынуждающего сопротивляться забвению, страха. Мне было так легко и спокойно, что я беспечно позабыл всё на свете. Всё, кроме… Его глаз. Самых желанных и самых прекрасных глаз Того, Кто заглянул за край самой Пустоты.

«At fiat voluntas tua» [95] , – тихо прошептал я Великому Ничто.

…Итак, меня не стало. Полная диссипация личностного самосознания. Ни одной из категорий какого бы то ни было мира на не описать данное состояние за отсутствием в нём ЛЮБЫХ категорий.

Однако Пустота была вовсе не пустынна. Вне ощущений и восприятия, моё «Я» вдруг стремительно возродилось, и вновь чей-то знакомый голос всё тем же насмешливым тоном произнёс: «Nosce te ipsum» [96] . Однако на сей раз мне показалось, будто я близок к разгадке, кому же он принадлежит. Так близок, но…

…Смеженные веки, подрагивая, медленно поползли вверх, и в глаза мне ударил яркий ослепительный свет. Чувство было болезненным и жгучим. Не выдержав, я закричал, так, словно в лицо мне плеснули расплавленным серебром. Затем, бурным каскадом на меня обрушился поток смутных разрозненных картин, впечатлений и воспоминаний, «завтра», «сегодня», «вчера». К великому моему сожалению, очнувшись, я не мог вспомнить практически ничего, кроме одного отрывочного фрагмента: тихий морозный день. Медленно кружась в хрустальном воздухе, пространство укутывает снег. Хлопья, словно в степенном старинном танце, размеренно движутся по плавным траекториям. Я лениво слежу за ними с чувством глубокого, поистине неведомого упоения. Безмолвие нарушает лишь ритмичный шорох, подобный эху прибоя. Потусторонняя зима неотвратимо заполняет мои тающие в снегопаде мысли, и только чья-то тёплая ладонь, осторожно касающаяся моего лица, удерживает искру сознания тлеющей. Я кажется, счастлив.

Придя в себя, я понял, что, как и прежде, нахожусь в безмолвном осеннем лесу. Мне не хотелось покидать чертогов дивного зимнего видения, но оставленная реальность неотвратимо тянула в свои объятия. Так, словно я был нужен ей куда больше, нежели она – мне. В итоге я смирился. Шум моря стих. От кружевных хлопьев остались лишь призрачные фантомы, парящие перед моим взором и постепенно блекнущие в янтарных бликах осенних листьев.

Именно с того момента я стал вожделенно мечтать о зиме. А, раз у меня были мечты, следовательно, и я сам… был.

Глава LIX Портрет

…Опомнившись и осмотревшись, я натолкнулся взором на остов старого дуба: мощное массивное тело его было повалено на бок, высоко над землёю вздымая могучие корни. Крона дерева обуглилась и представляла собой чёрное пепелище. Ствол также сильно обгорел. Я лежал весь перепачканный сажей и засыпанный золой. Отплёвываясь от набившегося в рот пепла, я приподнялся на локтях. Над моей головой прозрачной вуалью раскинулось ясное бирюзовое небо. Просканировав все свои оболочки, я с удивлением обнаружил, что серьёзных повреждений в них нет. Хотя до этого «провала» полевая структура моей души была сильно нарушена, напоминая, по большому счёту, продырявленное во многих местах решето, нежели нечто целостное. Недоумевая тогда, какая сила способна была меня столь масштабно истерзать, сейчас я находился в ещё большем замешательстве, задаваясь вопросом, какая же благодать сумела ныне меня излечить. И, самое главное, зачем? Что за игру затеял мой неуловимый оппонент? Для чего бросает меня в бездну Небытия и возвращает оттуда? И… кто он?

Почувствовав себя куда лучше и приведя в порядок свой внешний вид, я немедля захотел вернуться в город. К моим подопечным. Мне казалось, я более не представлял для них угрозы, хоть моё состояние и было далеко от идеального: инородная астральная оболочка разрасталась в моей полевой структуре подобно раковой опухоли. Я менялся всё сильнее. Ощущения и без того гипертрофированные, становились острее и чётче: я желал, я мечтал и я чувствовал. И это я! Абсолютно не предназначенный ни для чего из перечисленного! Честно признаться, у меня самого не было уверенности в том, можно ли вообще называть мной это новое эволюционирующее создание, больше напоминающее какой-то жутковатый гибрид двух совершенно разных миров, неприспособленный ни к одному из них в полной мере. Спонтанный и непредсказуемый.

Выбросив из головы подобные измышления, я вернулся к насущным вопросам: мне до нестерпимого хотелось повидать своих подопечных, уверившись в их благополучии, так как при мысли о них на душе отчего-то становилось тревожно. Неужели что-то случилось? Проснувшаяся от забвения интуиция не давала мне покоя. И, хотя я пришёл в себя, лишней энергии у меня всё же не было. А потому, узнать напрямую, что именно не так, я был не в состоянии.

Местом номер один, где с наибольшей вероятностью можно было найти Мигеля и Хлою, являлась квартира моего ученика. Туда я и отправился, скользнув бесплотным порывом ветра через ветвистую сеть коридоров-порталов до пункта назначения, дабы сэкономить время на перемещении.

…В комнате, где discipulus meus оттачивал своё мастерство обращения с потусторонним, больше не пахло миртом. Книжные шкафы, заполненные редкими, а зачастую и старинными фолиантами, пустовали. Стола, испещрённого резьбою моих когтей, на привычном месте не было. Всё вокруг говорило о том, что в помещении идёт ремонт. Я немного изумился подобному. Но, что более всего насторожило меня – я не ощутил энергетики присутствия моих подопечных, только чей-то чужой фон вносил диссонансное памяти стен звучание. Эти ангармоничные привычным частоты словно резкий запах, ударили мне в нос. Окинув грустную панораму глазами, я заметил, однако, что не всю прежнюю мебель вынесли: старая тумба всё ещё стояла в углу, сиротливо прижавшись к дверному косяку. Этот единственный оставшийся из прежней меблировки предмет излучал очень сильные, знакомые вибрации. Подойдя к ней, я выдвинул верхний ящик и начал бесцеремонно шарить рукой в бумагах, ища источник подобного рода энергетики. В основном это были старые черновики, исписанные почерком и Мигеля и Хлои, какие-то упражнения по латыни, незавершённые наброски символов, словом, то, что люди зовут хламом. Но всё это давало очень слабый фон. Однако я чувствовал и что-то ещё. В глубине ящика, за стопкой листов, лежал аккуратно свёрнутый в трубочку прямоугольный кусок пергамента, бережно перетянутый посередине шнурком. Достав его и осторожно развязав нить, я неторопливо развернул свиток. Не знаю, почему, но увиденное заставило «что-то», живущее на самом дне перестраивающейся души, встрепенуться и привести в движение все фибры моего существа в такт какой-то неизвестной мелодии.

Это был незамысловатый рисунок чёрной тушью. Предельно лаконичный, но изящный. А, самое главное, выполненный с чувством. Каким-то волнующим, трепетным, особенным чувством, но вместе с тем, не требующим слов. Молчаливым.

На жёлтом, словно выцветшем, листе изображён был мой портрет. Лицо, начертанное тонкими воздушными линиями в пол оборота. И я улыбался, будто египетский сфинкс: неуловимо и загадочно.

Несколько секунд я зачарованно глядел в чёрные поблескивающие глаза собственного изображения, смотрясь, будто в зеркало, только… субъективное зеркало чьего-то виденья. И, что странно, я так и не смог уяснить, кто же из двоих моих подопечных нарисовал его. Когда я пытался выяснить это, то неизбежно отвлекался на невероятно сильный магнетизм пергамента. Вздохнув, я придал свитку первозданный вид, перетянув его шнурком на прежнем месте. Я не хотел дематериализовывать его и хранить в бесплотном виде, боясь утратить хоть частицу того волшебства, что таило полотно, а потому, аккуратно держа его в руке, вышел из комнаты, дабы осмотреть квартиру целиком. Заглянув в спальню напротив, я отметил, что она полностью переделана: обои, мебель и даже светильники были заменены. Та же история с прихожей и кухней. Проходя мимо ванной комнаты, я уловил тихий плеск воды вкупе с ощутимым флёром чужого запаха. Тихонько отворив незапертую дверь, я беззастенчиво вошёл внутрь. Сквозь запотевшие пластиковые створки душа размытым контуром проступал стройный женский силуэт. Молодая дама что-то неразборчиво напевала, нежась под струями горячей воды. Я уже не в силах был прочесть её мыслей, как поступал с людьми прежде: разросшаяся чужеродная оболочка мешала слаженному функционированию прочих моих тонких тел, затормаживая некоторые процессы, или останавливая вовсе. Я терял ключи от дверей, и это выводило из равновесия. Я злился на собственную беспомощность, злился на то, что я теперь – кто-то другой, зависимый от множества обстоятельств и скованный тысячей ограничений. Словно меня посадили в тесную камеру после беспредельной свободы, и взгляд, привыкший к простору, ныне постоянно натыкался на постылые стены собственной темницы.

Зажав подмышкой пергамент с рисунком, я небрежно распахнул дверцы душевой кабины, холодно и жёстко поинтересовавшись у поющей барышни: «Где они?» Девушка, с разметавшимися по спине мокрыми светлыми волосами, резко обернулась и пронзительно завизжала. То ли от неожиданности, то ли испугавшись моей своеобразной наружности. Вероятно, оба фактора сыграли тут роль. Отшатнувшись прочь, скользя ногами на мокром акриле, она потеряла равновесие и ударилась головой, лишившись при этом сознания. Поразмыслив пару секунд, я выволок ватное тело из душа за ноги, и, сжав руками виски молодой дамы, тактильным путём попытался считать данные. После пары неудачных попыток мне это всё же удалось. Ситуация начала постепенно проясняться.

Молодая дама, которую я по неосмотрительности напугал, как выяснилось, была любовницей отца Мигеля. Сам он с женой, которая, к слову, также на пару десятков лет оказалась младше его, переехал в этот город по причинам, связанным с развитием его бизнеса. Не забыл мужчина и свою юную пассию, с которой они крутили роман уже довольно давно, вне ведения о том законной супруги. Естественно, девушка рассчитывала на то, что её женатый кавалер рано или поздно разведётся и ей всецело в обладание достанется обеспеченный мужчина. Впрочем, и нынешняя ситуация её также вполне устраивала. Однако про сына, и почему отец так обошёлся со своим отпрыском, она ровным счётом ничего не знала. Даже о самом существовании Мигеля. Люди… Чему тут ещё остаётся удивляться? Зато я выяснил, где найти нерадивого папашу. И следующий визит решил нанести непосредственно ему, дабы расспросить лично. Но прежде того, необходимо было спрятать моё странное сокровище – собственный портрет – в надёжном месте.

Глава LX Демон

Знакомый город был усыпан мокрыми буро-желтыми листьями. Я, кажется, даже скучал по его витым центральным улицам, асфальту, бетону и беспокойным жителям, которые, кутаясь в тёплые пальто, по-прежнему куда-то спешили. Мутное седое небо над их головами, нахмурившись, роняло на продрогший мир свои тяжёлые слёзы, тихо оплакивая блёкнущую золотую пору. Бредя по мокрым неуютным проспектам, я непрестанно думал о судьбе моих подопечных. Где они сейчас, как они, такие уязвимые, хрупкие существа в этом зябнущем, беспокойном мире? Вопросы неотступно тревожили мою душу, наполняя её чем-то новым, неизведанным и непривычным: я никогда не о ком не заботился, никогда не волновался о чьей-либо судьбе. Зачем мне всё это сейчас? Почему кажется важным? Холодное спокойствие беззвёздных просторов, моя внутренняя тишина меня покинули, растворившись в мимолётных вспышках неясных эмоций. Но я-то знал, что где-то в глубинах моего существа по-прежнему властвует безмолвие, однако найти его теперь оказалось задачею непростой.

У стен трёхэтажного здания в старинной части города, однако, отделанного в современном стиле керамической плиткой, стеклом и гранитом, я остановился. Как раз в этом бизнес центре и трудился отец моего ученика, согласно архиву памяти его пассии. Я благоразумно решил не появляться там, дабы не пугать сотрудников и не привлекать лишнего внимания, а вместо этого терпеливо дождаться у входа окончания рабочего дня. Рядом, на корпоративной стоянке, была припаркована машина отца Мигеля – её я также смог узнать благодаря эпизодам, выхваченным из сознания его любовницы, которые я без зазрения совести использовал в личных целях.

Неторопливо прогуливаясь взад и вперёд, я размышлял о своём, любуясь липами по дворе дома напротив и коротая пасмурное осеннее время. Спустя пару часов ожидания, родитель моего ученика вышел из-за стеклянной двери офисного здания на улицу и направился на стоянку. Сегодня он решил покинуть рабочее место раньше установленного порядка. Впрочем, это играло мне только на руку: никто из посторонних мешаться под ногами не будет, – мимоходом отметил я.

На углу дома догнав мужчину, я преградил ему путь. Опершись рукой на стену, без предисловий я сразу спросил, где мне найти Мигеля. Смерив меня пренебрежительным взглядом и, как видно, узнав, отец юноши с насмешкой проговорил: «А я тебя помню. Ты, в большей степени, кто по призванию: баскетболист или клоун?» После чего, довольный собственной шуткой, мужчина рассмеялся, чуть погодя добавив: «Да и платье у тебя роскошное, жаль, не по погоде. Летом надо было в сарафанах щеголять». Затем он снова залился глухим грубым смехом. Однако я и не думал улыбаться в ответ. Моё лицо всё это время оставалось таким же молчаливым, как посмертная маска, лишённая всяких эмоций. Немного подождав, пока мой собеседник вдоволь насытится собственным сарказмом, я твёрдым уверенным тоном повторил свой вопрос. Слегка прищурившись, и, наконец, прекратив забавляться над моим одеянием и внешностью, мужчина спросил, зачем мне понадобился его безалаберный сын. Не моргнув и глазом, я спокойно и кратко ответил, что Мигель мне нужен. Видимо, что-то в самом построении моей бесхитростной фразы или её интонации показалось моему собеседнику подозрительным. Пристально посмотрев мне в глаза, мужчина с некоторым раздражением осведомился: «У тебя что, с ним что-то было, а разукрашенный?» Подобный вопрос меня несколько озадачил. Какую именно сферу имеет в виду этот человек? – бегло размышлял я. Время от времени я забывал примеры использования некоторых словарных конструкций из-за программного сбоя моей информационной структуры. К тому же, частенько фигуры речи землян были двусмысленны, и мне с трудом давалась их точная интерпретация – ведь я никогда прежде не сталкивался с подобной дуальностью выражения. Рассуждая, я молниеносно сопоставлял имеющиеся факты: я был наставником Мигеля, его проводником в Запредельном и его защитником. А, может быть, даже и другом. Так это или нет, discipulus meus определённо видел во мне нечто уникальное. Пожалуй, «что-то» меж нам всё-таки было, – решил про себя я.

Придя к заключению, что подобных доводов вполне достаточно для утвердительного ответа, я, в знак согласия, склонил голову. Лицо отца Мигеля при этом разительно переменилось. И я тут же усомнился, верный ли выбрал вариант, и о том ли мой собеседник меня вообще спрашивал. Глядя в мои глаза с негодованием и брезгливым недоумением, мужчина протянул: «Та-ак…» После паузы присовокупив к тому: «Я, конечно, знал, что сынуля мой уродился «с приветом», но чтобы на столько… А я ведь догадывался, что толку из этого оболтуса не будет! Значит, и правильно я его вышвырнул – пусть живёт теперь как хочет. А ты, паршивец, убирайся отсюда с глаз моих! Таких вообще отстреливать надо, как собак!» Произнося последнее предложение, мой оппонент повысил голос. И, обойдя меня, размашистым шагом направился к машине. В следующий миг, извернувшись как ящерица, я вцепился в его плечо одной рукой, а другой зажал рот и стремительно затащил мужчину за угол, вне зоны обзора охранника здания и установленных камер, в «слепое пятно». Он попытался оказать сопротивление, но, прижав моего несговорчивого собеседника к стене обеими руками, я совсем по-змеиному прошипел, обнажая два ряда острых загнутых внутрь клыков: «Не дёргайся, а не то на куски раскромсаю. В аккурат как собака». Я солгал, изумившись собственной отчаянной дерзости и непревзойдённой актёрской игре. И где я только этому научился? А всё люди… Однако мой устрашающий вид возымел своё действие: вытаращившись на меня, то ли в смятении, то ли в страхе, сведя брови к переносице, отец моего ученика сипло поинтересовался, нервно разглядывая мои чёрные дёсны и отточенные как бритва, зубы: «Да кто ты такой?» Саркастически усмехнувшись, я, с долей иронии и нахальства, как на духу, ответил: «Демон. Утащу твою грешную душу в Ад, если не прекратишь дёргаться и не заткнёшься». Лгать забавно. Особенно, когда в это ещё и верят, – подумалось мне ненароком. Оцепенев, мужчина смотрел на меня, не смея пошевелиться и до последнего не желая верить увиденному. В уме его крутились отрывочные фразы о том, что, кажется, его сынок-таки доигрался со своими «тёмными штучками», раз такая пакость, вроде меня, разгуливает по Земле.

Отпустив напуганного недоумевающего человека и прекратив ехидничать, я сжал руками его виски, считывая данные. Тактильный способ ныне давался мне проще, нежели дистанционный. Информация прохладным потоком хлынула в мой разум, молниеносно сортирующий полученные файлы по степени значимости и необходимости. И, хотя я открыл для себя много нового, меня ждало разочарование: главного – где сейчас проживает мой ученик – его безответственный отец не знал. Из всего прочего… Ситуация разворачивалась следующим образом: после того малоприятного разговора, который, к слову, был далеко не первым, сложные отношения меж родственниками накалились до предела. Отец моего ученика буквально поставил его перед выбором: либо юноша завязывает со своими оккультными практиками и берётся за ум, либо в противном случае лишится жилья и отправится жить на улицу. Что сказать, формулировка была весьма жёсткой. Вероятно, устав от уговоров и ничем не оканчивающихся бесед, родитель твёрдо решил взять ситуацию в свои руки. Только с каким колоссальным опозданием по времени! – заметил я. Ведь прежде, живя в разных городах и практически не контактируя, эти двое мало чем мешали друг другу: мой ученик жил, как ему нравится и как он считал нужным. Его отец же ему в том не препятствовал, однако и не помогал. За исключением этой самой злосчастной квартиры. Данная жилплощадь была оформлена непосредственно на отца моего ученика. И явилась этаким барским подарком Мигелю на совершеннолетие, хотя прежде отец и его отпрыск мало общались, и их отношения вряд ли можно было назвать тёплыми уже тогда: мужчина бросил семью – своего маленького сына и его мать, отправившись в поисках лучшей жизни в столицу. Малолетний ребёнок и женщина показались ему в то время лишней обузой, мешающей карьерному росту и, к тому же, требующей затрат на содержание. Да и вообще сам факт рождения наследника мужчину ни мало не порадовал, оказавшись нежелательной случайностью.

Я тряхнул головой, зажмурившись. Какие нелепые стечения обстоятельств, какие глупые поводы и причины! Они будто бредут по жизни с завязанными глазами, эти земляне, создавая себе проблему за проблемой и весьма радикально решая их вслед за тем, совершенно не понимая и не принимая ответственности за все повороты собственной судьбы на себя, а списывая их сплошь на случайности. И они-то… достойны бессмертия? Они?!. Но я, кажется, устал удивляться.

Так или иначе, Мигель рос без отца. К тому же, у его матери обнаружили серьёзную болезнь. Денег на лечение не было, и она просто тихо таяла, медленно умирая на глазах собственного сына. Когда юноше исполнилось тринадцать, её не стало. До этого времени ребёнок с матерью жили в комнате коммунальной квартиры. Затем мой ученик там остался один. От сиротского приюта его спасло лишь наличие живого и в полном здравии родителя, который, однако, ничем себя не проявлял, кроме незначительных сумм на продукты и оплату счетов. Постепенно, бизнес у мужчины начал идти в гору и собственное дело стало, наконец, приносить столь желанный доход. Но какой ценой, с каким затратами! Отца Мигеля это, впрочем, не слишком волновало. Поднявшись на гребне успеха, он решил, наконец, обустроить личное пространство и обзавестись полноценной семьёй, женившись на весьма юной для его лет даме. Однако тут выяснился один нелицеприятный факт: детей пара завести так и не смогла. Причём, оба родителя были физически в полном здравии. Но никакие обследования и врачи ничем не сумели помочь. Тогда-то мужчина и вспомнил про своего брошенного сына, который всё это время был предоставлен самому себе. А, тем временем, мальчик вырос, прямо-таки, скажем, в очень неординарную личность с выдающимися способностями оккультного толка. Меня заинтересовал этот сюжетный поворот в судье моего ученика. Однако разузнать подробнее о том, что же произошло в те года в жизни юноши, из памяти его отца я так и не сумел.

В аккурат на совершеннолетие отец нежданно решил порадовать отпрыска новым жильём. После коммуналки квартира в новостройке могла показаться настоящим Раем, однако Мигель не слишком был воодушевлён подобной щедростью и перебираться на новое место жительство не спешил, видно, памятуя о прошлом и не желая принимать подачек от предавшего их с матерью, отца. Но, потом, опять же по неизвестной причине, юноша всё ж согласился сменить жилплощадь. Казалось, каждый получил, что хотел: Мигель – отдельную квартиру, где никто бы не мешал ему совершенствоваться и дальше в магическом ремесле; его отец – анальгин для совести. Но на том история двух родственников не закончилась, а лишь поутихла на несколько лет. За это время юноша успел поступить в университет и выучиться, а кроме того серьёзно продвинуться в оккультном искусстве, обзаведясь внушительной коллекцией артефактов и книг, которые ныне так раздражали его отца. Интересно, если родитель не слишком-то снабжал своего отпрыска материально, как же моему ученику удалось собрать весь этот музей на дому? Что-то тут явно не сходилось. Но распутывать этот клубок сейчас не входило в перечень моих основных задач.

В итоге через некоторое время обстоятельства изменились, и отец Мигеля вынужден был вновь перебраться в город, который он ранее покинул в погоне за лучшей жизнью. Естественно, переехав, мужчина пожелал обеспечить жилплощадью не только себя с женой, но и свою фаворитку, которая после недолгих уговоров согласилась последовать за своим возлюбленным. Апартаменты его и его супруги располагались в центре и были просто роскошными. Изначально мужчина собирался приобрести квартиру и для любовницы где-нибудь неподалёку, но тут, как бы невзначай, подвернулся особый случай. Нежданно вспомнив о своих родительских обязанностях, однако, как часто бывает у людей, с опозданием на пару десятков лет, а то и более, он принялся учить сына, о котором мало что знал, жизни. Но, понимая натуру Мигеля, можно было с лёгкостью догадаться, что эти запоздалые попытки ни к чему, кроме крупных ссор и скандалов не привели. Моему ученику совершенно не нужен был объявившийся родитель, который ещё и как-то пытается вмешиваться в его личные дела – молодой человек уже и сам определился в жизни и менять русло своей судьбы в угоду кому-то не собирался. Не знаю, чем тогда руководствовался его отец. Самолюбием, вероятно. В преклонных летах в человеческой душе иногда просыпается неутолимое желание что-то реализовать. Будто прожить ещё одну жизнь – жизнь своих отпрысков, вместо них самих. Чем ближе рубеж, тем больше страха в душе у незнающих, – пришёл к выводу я. Ко всему, у мужчины, кроме Мигеля, не было наследников. По крайней мере, он сам так считал. Однако у меня почему-то возникло в том сомнение: его энергетика свидетельствовала об обратном. Но у меня не было времени и резона копать глубже.

Итак, вместо ожидаемого уважения и покорности со стороны отпрыска, мужчина не получил ничего кроме холодных насмешек и равнодушия. Будучи человеком властным и своенравным, отец моего ученика решил воспользоваться своим влиянием и пригрозил, что если его непослушный и неправильный сын не встанет на путь исправления, то он лишит его жилплощади. Как я догадался, после оглашения приговора, без лишних слов и сомнений Мигель стал собирать вещи, и через пару дней, не известив о том родителя, они с Хлоей съехали. Вероятно, на съёмную квартиру, так как комнату в коммуналке, доставшуюся от матери, юноша давно продал, и альтернативного жилья у него не было. Не смотря на то, Мигель не стал терпеть угроз и ограничений. Придя несколькими днями позже навестить сына, мужчина нашёл квартиру необитаемой: самое необходимое из мебели молодые люди перевезли, прочее же оставили. Ни Мигель, ни Хлоя, никогда не жалели о вещах. Приведённый в бешенство подобным поступком юноши и его упрямой непокорностью, мужчина решил, что так его отпрыску и надо: раз не желает вести нормальную жизнь, пусть сам выкручивается, как хочет. Освободившуюся же жилплощадь он без лишних раздумий отдал своей пассии.

Я узнал и ещё кое-что из тайников памяти нерадивого отца: как выяснилось, от рождения Мигель носил другое имя. Своё нынешнее же он приобрёл лишь на совершеннолетие. Тем не менее, все прочие люди, включая его родителя, обращались к нему по-прежнему – привычным сочетанием букв, прописанным в документах. Интересно, а зачем вообще юноше понадобилось это второе название? Вряд ли то была пустая прихоть или дань экстравагантности. Нет, я полагал, у этого поступка была объективная причина и довольно весомая. Вероятно, что-то связанное с магическими практиками, – предположил я. Однако второе имя, которое выбрал себе discipulus meus меня заинтересовало – его семантика не могла не впечатлять: Мигель – «равный Богу».

В сонмище интересных фактов, я, тем не менее, не нашёл самого главного: никакими даже приблизительными данными о нынешнем месте проживания моего ученика, его родитель не располагал. Не обнаружив ни одной зацепки в памяти мужчины, раздосадованный, я опустил руки, равнодушно бросив напоследок: «Из тебя отвратительный отец». После чего я с непринуждённой лёгкостью взобрался по вертикальной стене здания до карнизного свеса, а оттуда перемахнул на крышу соседнего строения, находящегося метрах в двадцати от бизнес-центра, дабы не тратить силы на портал без лишней надобности. Свидетель моей сверхъестественной для человека ловкости был только один, впрочем, ему бы не помешало расширить свой кругозор, – не без иронии подумалось мне. Мир куда разностороннее и много более непредсказуем, нежели рабочий график, деньги и женщины. Испуганный ошеломлённый взгляд, провожающий меня, красноречиво свидетельствовал о том, что мужчина это всё-таки уяснил.

Глава LXI Колесо обозрения

Я никак не мог выйти на след моих подопечных. Диссонирующее звучание посторонней оболочки сбивало с толку и жутко мешало. Настроиться на какую-либо волну при такой дисгармонии было делом невероятной сложности, но я не оставлял попыток. Бродя по мокрому серому городу, утомлённому после рабочего дня, я с надеждой вглядывался в загорающиеся сквозь осеннюю морось огоньки окон, в тайне надеясь, что какая-нибудь случайность перстом Судьбы укажет мне направление поиска. Но всё без толку. Я волновался и страдал. Неужели я потерял их? Ко всему, воображение рисовало унылые картины чужого прошлого, внезапно ставшего значимым для меня: маленького мальчика, оставшегося одного в огромном враждебном хрупкому созданию, мире. Моего ученика. Разум, увлечённо ищущий растерянные по закуткам души, ключи, вдруг каким-то неведомым сознанию, способом, внезапно подключился к всемирному банку данных, настроившись на соответствующую моим безрадостным фантазиям волну. Тогда я смог в деталях узнать то, каким было детство юноши. Я будто смотрел на мир глазами Мигеля, в тайне радуясь тому, что всё ж таки мне не пришлось прожить его жизнь.

…Заботливые, но всегда грустные глаза матери. Её усталая печальная улыбка. Вот первые образы, представшие мне. Я внезапно осознал, как для людей важен тот человек, который дал им тело и жизнь. Важен бесконечно, как бы там ни было. У меня самого никогда не было родителей. Ни в одной из форм. Звёзды рождаются иначе, чем сыны Адама: для них вся Вселенная – мать и колыбель. И, невзирая на то, я старался понять человеческие переживания, как умел. Я видел… обшарпанную коммунальную квартиру, в которой пахло сыростью и крысами. Вечно нетрезвых соседей и шумные крики нескончаемых попоек и драк за стеною. Я ощущал эту нескончаемую тоску, когда сердце ещё такого юного и крошечного существа мёртвой хваткой сжимала безысходность. Я видел… с неизмеримым отчаянием поздно возвращающуюся с работы мать, измученную и обессиленную. Чувствовал запах гнилой картошки на кухне, смотрел на грязные закопченные конфорки плиты и старый дребезжащий холодильник. Образы мелькали передо мной, сменяя друг друга подобно видам на колесе обозрения с вращающейся вокруг собственной оси кабиной.

Худая и облезлая соседская кошка, которую мой ученик иногда подкармливал, была его единственным преданным другом. Её звали Ася. С людьми же Мигель с трудом сходился ещё тогда, будучи ребёнком крайне необщительным. А однажды… у него не стало и этого пушистого товарища по несчастью: пьяный сосед утопил кошку из-за какой-то проделки, выкинув мокрую тощую тушку животного на помойку. Мигель это видел. И я теперь тоже… Тогда, в куче мусора мальчик отыскал трупик зверя, и, сидя подле баков, долго гладил слипшуюся от ржавой воды шерсть, будто пытаясь утешить Асю или себя. Ему было семь. Тогда мой ученик впервые серьёзно задумался о смерти. И, в частности, о том, куда устремляется душа после завершения срока земного бытия. Этот вопрос не давал ему покоя ещё долгие-долгие годы. Мигель пытался заговаривать о том с матерью, но она только отмахивалась, выражая своё полное нежелание вести беседы на подобные темы, мотивируя свой отказ тем, что он ещё мал, и ему рано думать о таких вещах. Ещё… женщины самой почти никогда не было дома, и её маленький сын был полностью предоставлен себе. С самого раннего возраста он рос замкнутым и пугливым. Закрытым от внешнего мира. И, по мере взросления, это свойство его характера только усиливалось. Он не играл со сверстниками в их весёлые игры, зато мог часами сидеть и наблюдать, как бегут в мутном небе беспокойные облака. Это было весьма странным для такого нежного возраста, тяготеющего к шалостям и проказам, стремящегося познать мир тысячею способов. Мой же ученик выглядел так, будто ему давно всё известно об окружающем, и он уже смертельно устал от его однообразия. От этого нескончаемого детства и его надоедливой беспечности жизнь за жизнью. В детсаду, видя особенности Мигеля, заподозрили у мальчика психические отклонения. Ему ставили разные диагнозы, но ни один не подтвердился. Мать только обречённо вздыхала и называла сына то «горе моё» то «моё чудо». А потом её не стало. Когда моему ученику исполнилось тринадцать лет. На похоронах он не плакал: в душе подростка укрепилась твёрдая уверенность, что пахнущее перегноем чрево земли – вовсе не конец пути. Иначе, всё было бы напрасно. А природа, как известно, очень целесообразна и не терпит бессмысленных растрат. С того самого возраста и после сильного эмоционального потрясения Мигель всерьёз увлёкся магией. Мотивом послужила найденная им на свалке ещё в детстве старая книга, которую он зачем-то сохранил. Это было не просто игрой, хаотичным поиском себя одиноким ребёнком, вовсе нет. Он твердо знал, что это – и есть его путь. Путь, который не терпит отступников среди осмелившихся ступить на него. Непреодолимое желание заглянуть «за грань», узнать, что же там на самом деле, и неужели всё столь же безрадостно, как и в жизни, пересилило страх.

В комнате коммунальной квартиры мой ученик остался один. Его отец, к тому моменту женившийся на молодой даме из столицы, не пожелал взять сына к себе, видя в замкнутом странноватом подростке сплошную проблему. Однако от малоприятной участи детдомовца своего отпрыска уберёг. Мигель жил самостоятельно на скромные средства, посылаемые родителем. Иногда молодому человеку здорово доставалось от сожителей по коммуналке, когда он не вовремя попадался им под руку: болезненный хилый подросток был идеален для самоутверждения. Его частенько били. Наблюдая эту кинохронику, я несказанно поразился тому, сколь бессмысленной может быть человеческая жестокость.

С тех времён в душе ребёнка затаилась обида на весь мир. Или, скорее, презрение к людям. Мигель от природы обладал способностями медиума, оттого азы магических ритуалов освоил достаточно быстро. И захотел ещё, утвердившись в своём выборе – исследователя Пограничья. Большую часть посылаемых отцом денег юноша стал тратить на своё необычное увлечение, хотя достать настоящие магические атрибуты было не просто, да и стоили они недёшево. Тем, не менее, как только появлялась возможность, Мигель действовал, не раздумывая. Из-за своих незапланированных трат он часто голодал. С подручным же средствами оккультного толка, впрочем, весьма скоромного качества, которые удавалось раздобыть, мой ученик проводил разного рода эксперименты, однако популярных ритуалов с жертвоприношениями животных избегал, памятуя о переживаниях детства. В целом все его тогдашние опыты были лишь невинными забавами новичка – чтением молитвы в притворе [97] храма. Осваивать с нуля, да ещё и в одиночку одно из самых хитроумных ремёсел – магию – оказалось совсем не просто. Однако сама Судьба будто вела моего ученика к заветной цели. В старших классах, как я успел прознать, Мигель нашёл единомышленников, промышляющих в том же русле. Людей достаточно серьёзных и знающих, много старше его самого. Это были отнюдь не дилетанты, но настоящие мастера. Однако, коснувшись этой темы, я заметил, сколь зыбкими и размытыми стали картины, тая и ускользая из поля моего виденья. Разузнать более подробно о наставниках моего ученика я так ничего и не сумел. Меня, впрочем, несколько удивило то, что его, такого юного и мало сведущего в оккультных тонкостях самоучку, вообще заметили.

Постепенно приблизилась дата совершеннолетия Мигеля. Годом ранее того юноша поступил в университет. Его выбор пал на языковедение, так как к тому моменту он всерьёз увлёкся изучением мёртвых языков: латыни, древнегреческого, санскрита. Учёба, как я понял, была всего-навсего подспорьем магическому искусству, требующему подобных знаний. В тот период отец, проявив поистине непонятную щедрость, предоставил своему сыну квартиру, как бы, между прочим, радуясь тому, что не придётся оплачивать обучение отпрыска, который умудрился поступить на бюджет, хотя в школе знаниями отнюдь не блистал. Однако в заключительный год его успеваемость заметно повысилась, да и вообще, жизнь претерпела существенные изменения. Сильно изменился и сам мой ученик.

Я вздохнул, прерывая пёстрый видеоряд воспоминаний юноши, в котором стало появляться всё больше белых пятен. Невзирая на то, я кое-что для себя уяснил. В частности, почему стал так дорог Мигелю: во мне discipulus meus видел не только наставника и Учителя – мудрого, обладающего знаниями и силой, способного поделиться обширным опытом Запредельного, но и… отца, которого он был лишён. Это казалось немного странным: я ведь ни мало не подходил для подобной роли. И, тем не менее… Я был рядом, я отворял для него двери, которые Мигель только мог пожелать. Я хотел учить. Он хотел учиться. Меж нами случился своеобразный симбиоз. Детские страхи, одиночество, недостаток родительского тепла – все эти провалы в жизни юноши заполнялись иным содержимым – потусторонним, неизведанным и влекущим, всё дальше уводя его от земного. Вероятно, по этому мой ученик так искал встреч со мной и способен был простить мне практически всё: и внезапные исчезновения, и нежданные визиты, и непрошенных гостей, – тут я вспомнил о Хлое. Получалось, что я, боящийся Пустоты, стал лекарством и спасением от неё же для Мигеля. Тем, кто дарил ему смысл жизни… вне жизни. Никому из людей юноша не доверял так, как мне, даже не являющемуся человеком. Может, ключ был именно в этом, – заподозрил я, – в моей потусторонней природе. Ведь он простил мне… и убийство…

Пред моим взором предстал образ изувеченного тела Даны, и я слегка поёжился. Собственные деяния порой навевали на меня уныние, будто требуя от очеловечившейся души покаяния, которого она принести не могла, лишённая способности отделять Добро от Зла, и видя мир всецело единым.

Глава LXII Аромат чувства

Тягучий чернильный мрак затопил улицы, оставив лишь островки фонарей, что, подобно оазисам света, влекли фантомной надеждой на спасение от скользких стылых объятий ночи. Ноябрь в этом городе был самым тёмным временем года.

Измучившись в бесплотных поисках, я опустился на скамью под фонарём в пустынном облетелом парке. И стал разглядывать в образующихся мутных лужах на асфальте контур лилово-дымных туч. Дождь стекал по моим одеждам, не смачивая их. Также не оставлял он и следа на моей гладкой, будто обладающей свойством гидрофобности, коже. А ведь мне так хотелось промокнуть насквозь!.. Замёрзнуть, поддаться отчаянию, упиваясь, как отравой, собственным одиночеством. Образы моих подопечных не шли из головы. Уже более двух месяцев я не видел их, и смогу ли отыскать в этом огромном шумном и суетном мегаполисе когда-либо, я не знал.

Теперь мои размышления переключились на Хлою. Я попытался добраться до воспоминаний её детства тоже, но вначале мне это никак не удавалось: система выбрасывала меня, как несанкционированного пользователя, пытающегося получить доступ к закрытым файлам. После нескольких неудачных попыток, однако, у меня, наконец, получилось наладить связь со всеобщим «сервером» планеты Земля. Теперь я видел мир глазами этой сильной, и вместе с тем ранимой, девушки.

…Хлоя росла в полной семье, у неё были и отец и мать. Однако семейство постоянно бедствовало. Родители моей подопечной были простыми работягами, и их скромного дохода едва доставало на то, чтобы свести концы с концами. Денег ни на что не хватало. Однако девочку проблемы взрослых ни мало не волновали – она росла бойким и общительным ребёнком. Кстати, необычным для данного региона именем Хлоя обязана матери, женщине весьма своеобразных предпочтений. И, видно, своё жизнелюбие девушка унаследовала как раз от неё. Её лучшими друзьями в детские годы были соседские мальчишки, вместе с которыми она часто устраивала разнообразные проказы. Среди них Хлоя была своим «парнем». В целом детство девушки протекало довольно безоблачно, если можно так сказать, уча в жизни радоваться и малому. Однако со временем, постоянный стресс и нехватка средств в конец измотали её отца и мать, и они начали злоупотреблять спиртным, силясь забыться в парах алкоголя, ускользая по его тёмным петляющим тропинкам в какую-то иную реальность. Потихоньку, увязая всё глубже, родители начали распродавать и без того скромное семейное имущество. Люди иногда ломаются. Вот что я понял. Как часовые механизмы – тонкие филигранные устройства, наладить которые не так-то просто.

Видя, что происходит, и не в силах никак повлиять на ситуацию, в возрасте пятнадцати лет Хлоя ушла из дома и стала жить у своего кавалера. Их отношения длились около двух лет, а после того они расстались. Тихо, без ссор и скандалов, просто наскучив друг другу. Такое тоже бывает в их мире, – заключил я. – Эмоции выдыхаются, как аромат откупоренного флакона духов, сначала становясь всё менее явным, а под конец сходя на нет, оставляя после лишь напрочь лишённую запаха жидкость в бутыльке, да флёр воспоминаний об растаявшем благоухании. Однако все ли чувства таковы? Каждое ли благовоние обречено ускользнуть невесомою дымкой, рассеявшись в пространстве до полного исчезновения? – рассуждал я, методично листая страницы чужого личного дневника. Мнилось, что должен таки существовать некий фимиам, запах которого, впитавшись в кожу единожды, уже не покинет её, возобновляясь, как звёздная пыль, что ежесекундно опускается на землю, покрывая её тончайше вуалью: так было миллионы лет назад, так есть и по сей день, и так будет, пока эта планета существует. И, между прочим, у космического пепла ведь тоже был свой ни с чем несравнимый аромат. Холодный, возвышенный, чуть горьковатый, терпкий, незабываемый… Будто вкус беспредельного.

Отвлёкшись на абстрактные измышления, спустя некоторое время я всё же возобновил своё чтение архива жизни моей подопечной. Хлоя не смогла поступить в университет из-за отсутствия прилежания в учёбе, а потому пошла в училище. Там она и увлеклась неформальной культурой: специфический стиль её одежды, немного мальчишечий и грубоватый, сформировался именно тогда. Хотя кто бы говорил о своеобразии! – усмехнулся я собственному отражению в чёрной воде подле ног.

Так и не доучившись, девушка устроилась на работу – к своим знакомым в один специализированный под молодёжную субкультуру магазин. Всё, как-никак, начало обустраиваться в её жизни. Правда, неудобства доставляли постоянные проблемы с жилплощадью: возвращаться в родительский дом моей подопечной не хотелось, посему она непрестанно скиталась по квартирам друзей, знакомых и ухажёров. Самостоятельно снять комнату средств не хватало. Иногда снимали жильё вскладчину. Но однажды в немного сумбурной, но в целом сносной жизни девушки произошло нечто. Хотя, казалось, что ни какие житейские бури не способны сломить эту стойкую жизнелюбивую натуру. Но несгибаемых стержней нет. Среди людей нет, – отметил я. – Только запас прочности у всех разный, а в остальном…

Сюжет драмы оказался банален и прост, как и все трагедии: лучшая подруга, с которой они были близки много лет, и очередное сердечное увлечение. Однако для Хлои этот роман был чем-то большим, нежели все предыдущие. Я задумался. Я никак не мог понять. Чем именно этот молодой человек принципиально отличался от всех прочих её поклонников? Я не видел существенной разницы. Зато её видела моя подопечная. Всё случилось, как часто бывает. Этот засаленный сюжет уже ничем не мог удивить: однажды Хлоя просто застала их вдвоём: своего возлюбленного и свою подругу. Не ново. Однако этим дело не окончилось. После перенесённого потрясения девушке начали сниться странные сны. Очень яркие и образные. Запоминающиеся, хотя никогда прежде она не видела таких снов. Вероятно, так пробуждались скрытые способности Хлои к ощущению тонкого мира. Девушка начала задумываться о том, что существуют и иные реальности, и другие категории восприятия, кардинально отличающиеся от того, что известно ей. Эти навязчивые мысли всё чаще стали посещать мою подопечную, буквально преследуя её. Она изменилась, сделавшись замкнутой и отдалившись от друзей. Потеряв контакт с единомышленниками, Хлоя вынуждена была возвратиться в отчий дом. Там, девушка, запираясь в комнате, когда родители в очередной раз напивались, подолгу размышляла над своими видениями и даже пыталась делать карандашные наброски собственных снов. И вот как-то раз ей приснилась Смерть. Точнее, состояние посмертья. Ощущение было столь волшебным и непередаваемым, насыщенным и ёмким, что до глубины души затронуло мою подопечную. Несколько дней к ряду после того, не находя себе места, она решила безжалостно и бесстрашно поэкспериментировать с собственным существованием. И, в один из дней, ранним утром Хлоя направилась к мосту. Тому самому, под которым я и обнаружил её тело. Всё вставало на свои места. Цветные фрагменты складывались в изгибы радуги, и я, наконец, начал понимать природу этого пёстрого спектра событий.

…Поздняя осень в кринолинах мелкой мороси беззастенчиво заглядывала мне через плечо, непринуждённо читая чужие судьбы вместе со мной. Иногда посмеиваясь, иногда вздыхая. Мы с нею были так похожи: яркие, но мимолётные вспышки.

Глава LXIII Танец Тени

Грубый окрик, не найдётся ли у меня закурить, прервал мои раздумья, будто бы вырвав из моих рук скрижаль чужой жизни. Я не ответил, пристально глядя в отливающее медным в свете фонарей зеркало луж. Однако человек, обратившийся ко мне, не унимался, развязно поинтересовавшись, нет ли у меня проблем со слуховым восприятием, точнее, не глухой ли я. И на сей выпад я предпочёл никак не реагировать. Дождь закончился. Я сидел на мокрой скамье и пытался отыскать в причудливом клубке вибрационных частот след моих подопечных. Но чувства неотступно мешали мне. Это было просто невыносимо! Как люди с таким живут? – озадаченно размышлял я, отмахиваясь от беспокойных пересмешников собственных тревог.

Тем временем, ко мне подошли двое мужчин: один был высоким, но довольно плотным, другой – неказистым и коренастым. На лице первого виднелись следы былых побоев, живо повествуя о колоритном прошлом мужчины – криво сросшаяся после перелома переносица придавала выражению его лица какой-то уродливый несуразный вид. Его спутник, чья лысая голова напомнила мне один из астероидов своей неправильной формой, также не блистал физической красотой. Правда, сходство с блуждающим космическим обломком несколько портили оттопыренные уши, хотя…

Даже не глядя в сторону двоих подошедших, я успел рассмотреть их вдоль и поперёк. Когда же мужчины замерли напротив меня, я, медленно оторвавшись от созерцания тёмной воды, устремил на них вопросительный взор. Вновь заговорив со мной, двое красочных персонажей довольно чётко дали понять, что нужно отвечать на вопросы, когда спрашивают, дабы избежать негативных последствий. Я, соглашаясь, кивнул. Но моё молчаливое согласие их вовсе не удовлетворило. Не стесняясь в выражениях, мои нежданные собеседники не преминули поинтересоваться также, какой я ориентации и половых предпочтений. Усвоив, что на вопросы нужно отвечать, я равнодушно произнёс, что у меня нет определённых преференций в данной сфере. Отчего-то мой честный ответ вызвал шквал вульгарных насмешек, после которых последовало сальное обсуждение достоинств моей фигуры и лица. Кроме всего, бесстыдно были упомянуты и виды утех, которым моим собеседникам хотелось бы предаться с таким индивидуумом, как я. Эти двое в разных ракурсах сравнивали меня с женщиной, почему-то считая, что это должно меня как-то уязвить или унизить. Однако в подобном сходстве я не видел ничего дурного. Разве это унизительно – походить на тот, или иной пол? Я и без грубых уточнений прекрасно сознавал, что во мне есть черты обоих гендерных разновидностей: фигура стройного грациозного мужчины, изящество женских движений, и одеяние, которое нередко сравнивали с платьем. К тому же я обладал довольно мягким прозрачным голосом, который по тембру всё же был ближе к мужскому. Кроме прочего, мне нравилось быть двуединым – чувство собственной завершённости будто бы приближало к Первоисточнику, всевмещающему Сущему. Ведь чем больше категорий разделения – тем дальше творение от изначальной отправной точки.

Вдоволь насладившись своими бульварными шуточками, не возымевшими, однако, никакого действия, двое приятелей решили сменить тактику. Меня грубо схватили за плечи и поставили на ноги. Я оказался выше каждого из мужчин: один значительно уступал мне в росте, другой – на полголовы. Видно, за эту особенность на меня незамедлительно наклеили ярлык «каланча». Прицокивая языком и оглядывая меня со всех сторон, приятели вновь принялись в хамоватой манере обсуждать мои достоинства. Я только покачал головой. Неужели им не надоело? Ах… эти двое друзей меня изрядно утомили. Зацикленные мысли в их голове читать было так просто, даже ослабнув: стереотипы, озлобленность, безыскусная наглость, маскирующая собственную эстетическую неполноценность. Таких, как они, индивидов здесь хватало. Заблудшие души, собственноручно задувшие огонь маяка и ныне скитающиеся в кромешной тьме.

Прерывая поток непристойных изречений в мой адрес, я неожиданно спросил у мужчин, хотели ли бы они увидеть звёзды. Вопрос был до кристальности простым. На мгновение мои собеседники смолкли, переглянувшись. А, вслед за тем, незамедлительно разразились отрывистым хрипловатым смехом. Но я ведь даже не думал шутить. Я говорил вполне серьёзно. В ответ на моё бесхитростное предложение последовала очередная скрабезная острота о том, неужто я так хорош в койке, и что непременно следует проверить этот вариант. Я снова удручённо покачал головой. В этот самый миг, мужчина со сломанной переносицей попытался ударить меня рукой ниже спины, но, ловко увернувшись от его циничного жеста, я оказался позади озадаченных приятелей. Изумившись такой оперативности, они развернулись, и уже вдвоём, попытались меня схватить, но с лёгкостью и грацией я выскользнул и на этот раз, вновь оказавшись за их спинами. Моя неестественная гибкость и скорость реакции начали настораживать этих двоих. Придя в себя, ошарашенные приятели снова бросились ко мне, уже с разных сторон, но и тут потерпели фиаско: изучая их затылки, я иронично и вместе с тем снисходительно улыбался. Мои отточенные изящные движения напоминали танец тени – субстанции, которую человек удержать не способен. Ведь тень зачастую – это не просто отсутствие света – это именно субстанция на границе с материей и бесплотностью.

После череды неудачных попыток меня поймать или хотя бы коснуться до моего тела, мужчины сдались, не веря происходящему. Ошалело обратив в мою сторону свои недоумевающие взоры, они уже без прежнего нахальства полюбопытствовали, как я это делаю. Я только пожал плечами. И невозмутимо повторил свой вопрос про звёзды. На сей раз безвкусных шуток не последовало. После непродолжительного молчания, мужчина с неправильной формой черепа сипло спросил, в уме ли я – ведь небо полностью затянуто непроглядною хмарью. Загадочно улыбнувшись, я произнёс, что для того, чтобы видеть звёзды, не может быть никаких препятствий, и даже самые плотные тучи не в силах сокрыть их свет. Он неугасим. Он повсюду. Бестелесный и всепроникающий, просачивающийся в самые тёмные подземелья, самые мрачные катакомбы и неуловимо проходящий даже сквозь ткани души, достигая её неприступного дна. Смолкнув, я протянул свои тонкие руки, тускло мерцающие сквозь морось белоснежными ладонями, к лицам замерших в оцепенении людей. И легонько коснулся указательными пальцами центра лба каждого из мужчин. Я не сделал ничего особенного. Просто открыл им глаза. Вот и всё. И глазам этим предстали мириады солнц, планет, планетных систем, комет, плеяд и галактик, туманностей и квазаров, словом великолепие их собственной Вселенной, о которой, полностью замкнувшись на телесных оболочках, они ничего не знали, позабыв собственные имена. Космическая феерия длилась всего несколько секунд, но эффект от увиденного этими двумя был поразителен: коренастый мужчина, упав на колени, заплакал, спрятав лицо в свои покрытые шрамами ладони, а его долговязый друг, молча и не мигая, уставился на меня. Я, едва уловимо, будто древний сфинкс, улыбался. Затем, не слушающимися губами, человек с изуродованным лицом прошептал мне одно из тех слов, которых не использовал в своём обиходе со времён беззаботного и наивного детства. Так вот он спросил меня: «Ты… Ангел?» Задумавшись на пару мгновений, я отрицательно покачал головой. А затем, неожиданно для себя, изрёк каким-то потусторонним тоном: «Я есть Свет и Тьма. Плоть и Дух. Я есть Время и Безвременье. Пространство и Беспредельность. Я есть. И меня нет. «Nusquam est qui ubique est» [98] ». Мой голос стих. И только вновь начинающийся дождь монотонным эхом дробящихся на блики капель нарушал тишину безлюдного парка. Да всхлипывания стоящего на коленах мужчины, ослеплённого далёким недостижимым светом. Теперь оба человека взирали на меня двумя парами глаз с каким-то почти, что религиозным трепетом. Протянув ладонь к лицу высокого мужчины, я, чуть склонив голову на бок, быстрым движением вправил ему переносицу. Так стремительно, что он даже не ощутил боли. После чего человек этот ошарашено принялся ощупывать собственный нос обеими руками. Я же исчез в сумерках, будто меня никогда не бывало в этом сквере, оставив потрясённых очевидцев Вечного наедине со свалившимся на их головы Откровением.

Забавно, что для людей, простые доступные вещи порой представляются наименее явными, – отметил я про себя. – Ведь звёзды каждую ночь мерцают над их головами – нужно только сумет обратить глаза к небу. И даже слоистые грозовые тучи – только мираж, легко преодолеваемый устремлённым в поднебесье внутренним взором.

Глава LXIV Ева

Той ночью я долго бродил по обезлюдевшим улицам, предаваясь воспоминаниям и предпринимая всё новые и новые попытки отыскать Мигеля и Хлою. Мысли тяготили меня. И терзала безрезультатность. Я то и дело подключался к настроенным каналам и просматривал пути моих подопечных, примечая новые и новые детали. Во многом похожие своей печальной обыденностью, их жизненные тропы всё же имели коренное отличие. И таилось оно не в условиях существования или особенностях характера. Не в степени одарённости и психологических портретах. В жизни Хлои было то, чего никогда не случалось в судьбе Мигеля. Диафаническое нечто, которому я никак не мог присвоить имени, и был не в силах отождествить ни с чем похожим из того, что я знал. Таинственная область Чувств за семью печатями хранила не один секрет. И я снова и вновь листал фотоальбом былого, познавая человечность.

…Поступив в университет, мой ученик вполне успешно закончил его, хотя и не блестяще: по общеобразовательным предметам у него был средний балл, зато в том, что касается специализированных – тут его способности проявились в полной мере. По завершении пяти курсов, Мигель принял решение поступать в аспирантуру и воплотил его в жизнь. Будучи аспирантом, он преподавал на кафедре древних языков. Там он и познакомился со своей первой и единственной подругой, о которой как-то вскользь упоминал. Она была студенткой, миловидной и несколько застенчивой. Молодой преподаватель, придерживающийся старомодного стиля в одежде и пытающийся донести до своих учеников красоту мёртвого языка, с первых занятий покорил её сердце. Он был умён, элегантен, и неприступен. А что ещё требовалось для того, чтобы стать героем ночных грёз юных дам? Многие из его учениц тайно вздыхали на лекциях, вместо того чтобы твердить латинские пословицы, представляя, как ласкают своими нежными перстами шелковистые пряди его чёрных, как смоль, волос. Мигель в их глазах был таким же нездешним, словно герой, сошедший со страниц какого-то исторического романа, никак не вписывающийся в эту эпоху своей сдержанной старомодной грацией, без лишней вычурности, и литературным изяществом речи. Вероятно, это-то и обольщало его студенток. Но юноша будто и вовсе не замечал женского внимания, будучи всецело погружённым в древний загадочный мир утративших звучание наречий.

И вот, однажды, Ева, не в силах больше бороться с соблазном и собравшись, наконец, с духом, решила предпринять решительные действия, видя, что если этого не сделает она, так на то отважится какая-нибудь другая её сокурсница. Девушка намеренно задержалась после занятий, дожидаясь, когда импонирующий ей молодой учитель отправится домой. В холле они будто бы «невзначай» встретились и, затеяв разговор о латыни, студентка решила сопроводить преподавателя до дома под предлогом немного прогуляться и углубить свои знания. С темой она явно не прогадала. Мигель обожал латынь за мелодичность произношения и с жаром принялся рассказывать об истории и тонкостях умершего языка. Ева послушно кивала и скромно улыбалась, иногда задавая тот или иной вопрос, требующий развёрнутого ответа. Так они дошли до его парадной. Когда юноша собирался, было, уже распрощаться со своей ученицей на крыльце, девушка, обхватив его шею своими руками, поцеловала его. Такого развития событий молодой человек явно не ждал. Однако, ведя себя с достоинством преподавателя и строго взглянув в глаза юной обольстительнице, он спокойно проговорил, что не стоит так спешить и совершать импульсивные необдуманные поступки. Уравновешенная слегка равнодушная интонация, спокойствие и уверенность юноши окончательно сразили Еву. Она, казалось, влюбилась в Мигеля без памяти и с того вечера удесятерила свои старания, дабы заполучить его. Спустя некоторое время, discipulus meus всё ж уступил такой настойчивости, хотя женщины мало интересовали его – единственной пламенной страстью моего ученика было магическое искусство. Мир мёртвых душ и мёртвых языков. Однако прочесть эту оборотную сторону его жизни я упорно не мог: когда я касался темы оккультных занятий молодого мага в тот период, мой взор неумолимо натыкался на бесконечную череду белых пятен. Зато его мирская жизнь была как на ладони.

Скоро прознав о пристрастии Мигеля к тайным наукам, Ева стала упрашивать его показать ей Иную сторону. Я помнил, как juvenis alumnus поведал мне об указанном событии. И каким трагичным был его финал. Отношения двоих молодых людей закончились, не успев и начаться: они с Евой так и не стали достаточно близки, но вряд ли Мигель об этом сожалел. Вероятно, её общество было моему ученику даже в тягость – ведь девушка требовала к себе внимания и времени. Мигель же с трудом жертвовал этими величайшими сокровищами, расходуя их на свою избранницу довольно скупо: ведь главным его увлечением была отнюдь не она.

После того происшествия, юноша решительно отвергал все ухаживания противоположного пола, всецело отдавая себя сокровенному магическому ремеслу. Он сделал свой выбор. И никогда не считал, что ошибся. В отличие от Хлои, в судьбе моего ученика не было человека, который бы стал для него таким особенным, как был для моей подопечной её последний кавалер. И это радикальным образом меняло звучание гармоники жизни. Я только диву давался. Присутствие сторонней души в судьбе отдельно взятого индивида, оказывается, способно так сильно исказить множество параметров, буквально переориентировать спин электронов в атоме согласно собственной направленности, – размышлял я озадаченно, поражаясь тому, как прочно связаны человеческие существа друг с другом, являя собой, в некоторой степени, нечто коллективное. Впрочем, припомнив библейские легенды о сотворении рода людского, я не мог не задуматься о том, что и присутствие в судьбе Адама создания, сотворённого из его же ребра, в корне изменило будущее человечества. Может, в этом и заключена вся суть данной аллегории? – отметил я про себя. – Тайна познания и таинство чувств неразделимы.

Глава LXV Чудо

Шли дни, мои надежды таяли как дым. Иногда, сидя на одной из крыш, я подолгу изучал написанный на пергаменте портрет и тихо вздыхал, понимая, что вряд ли смогу разгадать эту головоломку. А потом возобновлял поиски.

И вот, уже почти отчаявшись, в один из дней я бродил по заросшим клёнами и липами дворам меж старых облупившихся девятиэтажных жилых домов. Деревья уже почти полностью облетели, обнажая ранее скрытую листвой отвалившуюся плитку грязных серых стен. На лавочке возле одного из подъездов сидели вечно судачащие о чём-то старушки. За несколько десятков метров я без труда мог слышать их разговор. Они обсуждали новости, пенсию, идущие по телевизору сериалы и своих соседей. И одна из них как бы невзначай упомянула о том, какая странная ныне пошла молодёжь, ставя в пример некую синеволосую девушку. Если б у меня было сердце, оно бы наверняка радостно ёкнуло в груди, затрепетав от надежды и беспокойства. Но в моей груди было пусто, и потому всё внутри меня мертвенно молчало. Однако я всё же ощутил обдавшую меня волну смутного волнующего предчувствия.

Со всех ног бросившись к сплетничавшим пожилым дамам и резко затормозив у их лавки, притом глубоко процарапав асфальт когтями, я, как можно аккуратнее и мягче обратился к ним. Но, не смотря на все усилия, женщины в годах всё же испугались моей диковинной наружности и внезапного появления. Высказав всё, что они думают по поводу моей внешности и её несуразности, предав меня всем анафемам каким только возможно, пожилые дамы немного поутихли. Я же, наконец, сумел задать свой вопрос. Прищурив глаза за толстыми стёклами очков, одна из старушек осведомилась, с какой целью я интересуюсь. Не смутившись, я ответил, что ищу своих школьных друзей, которых давно не видел, так как они переехали, а я потерял свой телефон со всеми номерами. Вслед за тем, изумившись такой наглой и уверенной лжи из своих уст, но не подав виду, я замолк, ожидая реакции на произнесённое. После краткого раздумья, поверив в мою изобретённую на ходу версию, престарелая особа произнесла, что живёт странная девица в этой парадной на восьмом этаже, и назвала мне номер квартиры, присовокупив к тому в довесок, что не удивлена, будь у этой дамочки такие же, как она сама, ненормальные друзья, имея в виду меня. Пропустив замечание мимо ушей, я в следующий же миг кинулся к парадной, позабыв о порталах, которые ныне пользовал не часто, экономя ресурс. Стремительно взбежав по лестнице на озвученный этаж, быстрее любого лифта, я застыл перед квартирой с названным номером. После секундного замешательства я решился-таки приложить свою ладонь к двери и прислушался. Моему огорчению не было предела: здесь жили не они. Чужая энергия. Незнакомая. Изобразив на лице выражение какой-то детской обиды, я разочарованно направился прочь.

…Уже две недели я тщетно искал Мигеля и Хлою. Помочь мне могло только чудо. Но я не верил в чудеса. Ведь что такое чудо? Нечто необъяснимое и случайное, в то время как во Вселенной я никогда не сталкивался ни с тем, ни с другим. Всё планомерно и всё объяснимо – только каждому явлению нужно подобрать ключ, – рассуждал я. И, тем не менее, так называемое «чудо» со мною всё же произошло.

Поздним вечером, вновь прохаживаясь в районе старых девятиэтажек, как я про себя его называл, я вдруг почувствовал известную мне частотную последовательность, будто различив сквозь мутные стёкла осеннего вечера знакомый почерк. Мои пальцы, дрогнув как от лёгкого удара током, судорожно сжались: кто-то в окрестностях явно забавлялся с магией, чертя невидимые глазу письмена в хрониках пространства. Окрылённый этим многообещающим ощущением и ведомый своим чутьём, я направился по энергетическому следу, то ускоряя, то замедляя шаг, дабы не потерять связующую нить из виду.

В уютном, покрытом мокрой опавшей листвою дворике, пахнущем перегноем, я обнаружил дом, куда привело меня моё, так сказать, шестое чувство. Одна из всё тех же девятиэтажек, ничем не примечательная. Просканировав по мере возможностей здание, я заключил, что с наибольшею вероятностью искать следует в угловом подъезде, возле которого росли кусты жасмина, уже лишённые листвы и погружённые в предзимний анабиоз. Однако я всё ещё способен был ощутить пряный запах давно увядших цветов: память пространства не имела срока давности, храня каждый вздох и каждый аромат.

Я вошёл в полутёмную грязноватую парадную, стены которой были испещрены разнообразными надписями, выполненными маркерами или просто выцарапанными на штукатурке. Я с некоторым любопытством разглядывал фантомы авторов этих кратких, но ёмких посланий. Кладовая образов сберегала в ладонях своих всё в различных ипостасях, гравируя каждую секунду каждого события и объекта в звучании невидимых струн пространства-времени. «Omnia mutantur, nihil interit» [99] , – мелькнуло в моей голове, когда я изучал эфемерные людские лица, некоторых их которых давно уже не было в живых, читая их любовные признания, гневные памфлеты [100] и предсмертные записки на потёртом выщербленном бетоне. непосредственная цель и пафос которого – конкретное, гражданское, преимущественно социально-политическое обличение; обычно небольшое по объёму.

Медленно поднимаясь этаж за этажом и на мгновение задерживаясь на каждой лестничной клетке, я считывал энергетический код расположенных на ней квартир. Ошибиться было нельзя: ведь я не желал напрасно тревожить чужое спокойствие. А ещё совсем недавно… я способен был мгновенно получить информацию со всего дома, даже не приближаясь к нему. Да что там дома! Я мог без труда разыскать любую нужную иголку даже в стоге иголок! Что со мной стало теперь? – размышлял я, тоскуя по утраченным способностям.

На самом верхнем этаже я явственно ощутил, что вибрации потустороннего усилились многократно. В воздухе буквально витал флёр магии: тёмной, тяжёлой и… известной мне. Кто-то беседовал с миром за чертой, заглядывал в бездну, силясь различить там своё собственное отражение. И я знал наверняка, кто это был.

Несколько минут я просто стоял на площадке и глупо улыбался. Ещё не свершившееся для меня уже произошло. И я во всех красках переживал этот пока, что гипотетический момент. Чуть погодя приблизившись к крайней от лестницы двери, я тихо в неё постучал. Зачем я стучал? Мог бы и так войти. Но мне отчего-то хотелось растянуть упоительные мгновения как можно дольше. Вначале никто не открывал, но я повторил попытку, на сей раз, звонко клацая когтями по обтянутому дерматином металлическому корпусу. Видимо, необычный звук привлёк, наконец, внимание жильцов. До моего слуха донеслись чьи-то осторожные шаги и неторопливый скрежет повернувшейся заслонки глазка с обратной стороны двери. Обворожительно улыбнувшись безмолвному наблюдателю, я отошёл в сторону, как оказалось, не зря. В следующее же мгновение дверь стремительно распахнулась и, радостно вскрикнув, мне на шею в буквальном смысле прыгнула Хлоя, обвив её руками, а ногами сжав мою талию. Признаться, такого приёма я всё же не ожидал. Девушка была в домашней одежде: вытянутой футболке и шортах, которыми стали коротко обстриженные джинсы. В одной тапочке, так как вторая слетела с её ноги. Поддавшись порыву её цветастых эмоций, я сжал мою подопечную в своих объятиях, зарывшись лицом в копну разноцветных косиц на её голове. Это было так странно… Я почувствовал, будто после долгого отсутствия возвратился домой. Хотя мой истинный дом находился до невообразимого далеко. Моя молчаливая Morati. Мой безукоризненный Храм… Они словно и вовсе перестали существовать для меня на долю мига, растворившись в электрическом свете, сбивчивом человеческом дыхании и запахе осени, тянущемся по моим пятам. Растаяли недоступными миражами в завораживающем беспредельном «сейчас».

Заслышав шум в прихожей, из комнаты вышел мой ученик. Разглядев моё немного смущённое и растерянное лицо за взъерошенной причёской Хлои, по-прежнему «висевшей» на мне, юноша лишь как-то измученно и отстранённо улыбнулся, прислонившись спиной к дверному косяку. И всё. Такая его реакция меня немного озадачила. Мне даже стало досадно. Ему что, всё равно? – возмутился я про себя. – Неужели я мало для него сделал? Или за пару месяцев Мигель умудрился обо мне позабыть? Раньше его память была куда лучше. Быстро перебирая подобные вопросы в своей голове, я, было, собрался высказать молодому человеку своё негодование по поводу столь прохладного приёма. Однако внезапно заметил, что медленно закатив глаза и скользнув позвоночником по косяку дверного проёма, юноша сполз на пол. Поставив Хлою на ноги, отстранив от себя, я сделал пару шагов к простёртому на полу телу, присев возле него на корточки. Приподняв веки моего ученика своими холодными пальцами, я заглянул ему в глаза. Юноша был в глубоком обмороке. Хлоя, потрясённая моим внезапным визитом, и до конца ещё от того не отошедшая, растерянно глядела поочерёдно то на меня, то на Мигеля. Я, молча, поднял молодого человека на руки и прошёл в комнату. Моя подопечная, захлопнув входную дверь, последовала за мной.

Уложив Мигеля на стоящий в углу диван, я бегло оценил обстановку помещения. Мирт. Книги в стопках, упакованные в плотную бумагу и перевязанные льняными шнурами. Стол, изрезанный моими когтями. Свечи. Зеркала. Камни особой породы. Порхающий в воздухе флёр Запредельного. Я блаженно улыбнулся. Я дома.

Сидя возле своего ученика на полу и держа его за руку своими когтистыми пальцами, я изредка поглядывал на Хлою, что, меняясь в выражении лица, смотрела по очереди то на меня, то на юношу. Я вдруг задумался, почему, собственно, я стал для неё чем-то таким значимым? Мы относительно немного общались с моей подопечной, за исключением одной продолжительной прогулки длинною в день, и редких разговоров, когда я ненадолго появлялся в их жилище. Кроме того, убийство… она вряд ли когда-либо простила бы мне – это было наперекор её личной концепции мировосприятия. И всё же, почему Хлоя столь экспрессивно бросилась мне на шею? Почему так смотрит сейчас?.. Что во мне такого? Я ведь даже… не человек. Я хотел спросить об этом её саму, однако спохватился, что нужно привести в чувства Мигеля. Его реакция на моё появление вообще представлялась чем-то не подающимся никакому логичному объяснению. Отчего юноше сделалось дурно?

«Мёртвый ангел возвратился в свой Храм, где его неотступно ждал его преданный жрец», – фантомным обрывком мысли скользнула в моей голове шелестящая насмешливая фраза. Я на секунду замер, усомнившись, а моя ли это мысль вообще. Однако, отрешившись от постороннего вслед за тем, я положил свою холодную ладонь на бледный лоб моего ученика, нормализуя его артериальное давление и выровняв пульс. Чуть погодя он медленно приоткрыл глаза, а затем обернулся ко мне. Озадаченно и вместе с тем с каким-то щемящим непонятным чувством Мигель глядел в мои обсидиановые глаза, словно рассматривая в них своё собственное бледное лицо. Внутри у меня всё сжалось и мучительно заныло от этого взгляда. Я не понимал. Только ощущал. Спустя несколько секунд юноша слабым голосом проговорил: «Magister… вы… живы?..» Я слегка замешкался с ответом, ведь я не считал себя вполне живым: дефиниция жизни до сих пор не давала мне покоя. Видя моё замешательство, Хлоя, спешно подхватив беседу, произнесла: «Не знаю, насколько он жив, но он здесь – это точно». Я одарил девушку полным благодарности взглядом за то, что избавила меня от затруднительного поиска решения. Мигель сильно стиснул мою ладонь своими дрожащими пальцами, не отводя взгляда. В уголках прозрачно-голубых глаз заблестели слёзы, что, скатываясь по лицу, красиво искрились в нервном восковом мерцании свечей. Видно, ему самому стало неловко от этого, и мой ученик отвернулся к стене, закрыв лицо руками. Хлоя, подойдя ко мне, предложила мне подняться. Я встал и тихо осведомился у неё, что с Мигелем, прошептав свой вопрос на ухо. Почему он… плачет? Девушка, глядя на меня со смешанным чувством, то ли вопросительно, не умственно неполноценный ли я, то ли с состраданием и жалостью, наконец, произнесла, что для людей это нормально. Я только озадаченно покачал головой. Какие всё-таки странные существа.

Спустя некоторое время, в течение которого моя подопечная говорила, не переставая, посвящая меня во все трудности и перипетии их жизни в моё отсутствие, Мигель поднялся с дивана и быстрым шагом направился в ванную. Умывшись и едва заметно улыбаясь, юноша возвратился в комнату. Его глаза были слегка отёкшими и покрасневшими, что в прочем, не сильно портило картину: мой ученик был одет весьма опрятно, впрочем, как и всегда. А вот Хлою собственная наружность не слишком-то занимала, впрочем, даже в вытянутой футболке и обремкавшихся по краям шортах она выглядела вполне миловидно. Я с каким-то непонятным внутренним облегчением взирал на своих подопечных. Я не мог придать чёткую форму собственным ассоциациям. Мне было легко и тепло. Я ощущал себя в этом крошечном домашнем мире словно в коконе: спокойном и безопасном. Изолированном от бесконечного космического холода, тенью преследующего меня повсюду. Мертвяще ледяного. Насмешливо безразличного.

Расположившись на стуле напротив дивана, на который уселись Мигель с Хлоей, я поведал им, как непросто мне было отыскать их. В ответ меня осыпали градом вопросов, как я исцелился, и благодаря чему выжил, что я делал всё это время и о чём размышлял, где я был и кого видел. Я старался отвечать обстоятельно и максимально полно. Мигель с неослабным вниманием ловил каждое моё слово, Хлоя же частенько встревала поперёк предложения, перебивая и задавая дополнительные вопросы, интересные ей. Эти двое были такими разными и, не смотря на то, смогли ужиться: в квартире царила атмосфера взаимопонимания и даже уюта. Хотя само помещение было старым и пошарпаным: облезлые выцветшие обои на стенах то там, то тут пузырились, линолеум на полу вздымался в некоторых местах, и кое-где был затёрт так, что рисунка изображающего текстуру дерева не было видно, а за ним проступала серая синтетика. В углу комнаты под потолком извёстка раскрошилась, так как этаж был последним и видимо, протекала крыша. Грязно-жёлтые подтёки расплылись по всему стыку стен и оканчивались практически на границе с полом. Я слегка изумился подобной убогости жилища – ведь Мигель, со своими-то способностями и, обладая частью моих знаний, мог бы… найти что-нибудь и получше или же привести данную жилплощадь в порядок. Придя к такому выводу, я немедля полюбопытствовал, почему мой ученик этого не сделал. Замявшись, молодой маг изрёк, что не хотел бы использовать свои знания о вечном в меркантильных призёмлённых целях. Вероятно, в этом что-то есть, – отметил я про себя.

Когда наступила пауза, после длящегося несколько часов к ряду диалога, я, открыв ведущую на балкон дверь, вышел поглядеть на небо. Аспидно-серые тучи змеились тёмными языками на блёклом сизом фоне. Внизу, у парадной тускло мерцал фонарь, который в предрассветных сумерках напоминал рыжий огонёк костра или факел. Облетелые деревья обречённо тянули в мутную высь свои голые ветви, умоляя Солнце о скорейшем возвращении, протяжно взывая к затерянной меж надвигающимися метелями весне. Их заунывный скрип складно вторил скорбным мотивах эрху [101] ветра. Мои подопечные тоже вышли со мной на заваленный старым хламом балкон: судя по пыли на полу, прежде они его не открывали. Некоторое время мы втроём заворожено смотрели на узкую розовую полоску на горизонте меж домов, ни проронив и звука. И вдыхали пряный и свежий запах духов умирающей рыжей богини – осени. Крохотными пылинками с небосвода, кружащимися в прозрачном утреннем воздухе, плавно нисходила на серый поблекший мир зима. Зима, которой я так ждал, надеясь в грядущих вьюгах отыскать свой Ответ и себя самого.

Вскоре Хлоя начала зябнуть в лёгкой одежде и возвратилась в квартиру. Мигель и я, спустя пару минут, последовали её примеру. Мои подопечные, уставшие после бессонной ночи, отправляться спать, тем не менее, не планировали. Сварив на крохотной кухне крепкий кофе, мы продолжили разговор. Мне было просто и приятно беседовать с этими людьми, так, словно все мы являемся друг для друга кем-то или чем-то большим, нежели три разнящиеся меж собою души, пришедшие из разных миров каждая за своим опытом.

Глава LXVI Играя в игру

На этот раз я остался. Я больше не хотел уходить в скитания по стылым улицам и молчаливым заводским окраинам – мне… нравилось быть рядом с такими важными для меня людьми. И сколько я не твердил себе, что они – просто люди, несовершенные и далёкие от многих познаний Бытия, я никак не мог убедить себя в том до конца. Я наблюдал за жизнью этих двоих. А когда они уходили по делам или были на работе, оставался в квартире: мир за пределами бетонных стен маленького жилища больше меня не занимал, так как внутри я нашёл мир не менее загадочный. Уютную колыбель, куколку для мирно дремлющей внутри личинки, надеющейся отрастить себе крылья.

…В один из таких дней, когда Мигель отправился на занятия – юноша подрабатывал репетитором латинского языка; Хлоя осталась дома и читала какую-то книгу, а я сидел на кухне и с высоты сквозь стекло рассматривал изморозь на сникшей траве, в дверь постучали. Крикнув мне, что откроет сама, моя подопечная поднялась с дивана и отправилась в прихожую. Я же был всецело поглощён созерцанием сухого разнотравья и не обратил внимания ни на то, кто это мог быть, ни на выкрик Хлои. Спустя несколько секунд до моего слуха донёсся слабый возглас и громкий хлопок входной двери. Я поднялся и развернулся лицом к выходу из кухни. А через миг в дверном проёме возникли двое здоровенных мужчин практически моего роста с огнестрельным оружием в руках. Один из них, обхватив Хлою сзади за горло, прижимал пистолет к её виску. Взглянув на меня и обменявшись фразами «вроде этот?», «да», и утвердительными кивками, двое громил сухо обратились ко мне следующим образом: «Ты, чучело размалёванное, поедешь с нами. Иначе твоей подружке конец». Я бы ни за что не позволил им причинить вред моей подопечной. И, если бы ей угрожала реальная опасность, немедля бы вырвал этим двоим руки из плеч. Я адекватно оценивал свои способности. И был уверен, что это мне удалось бы осуществить без труда.

Мысленно шепнув девушке, чтоб не волновалась, я поглядел на мужчин и на направленное мне в грудь серебристо-серое дуло. Какое глупое непрактичное оружие, – отметил я молча. – Примитивное и малоэффективное. Совсем не то, что плеть в руках Великих Стражей – вот уж чего действительно следовало опасаться. Даже мне. А не этой безделушки. Наряду с тем, меня разбирало любопытство. Я намеренно не стал лезть в мысли нежданных визитёров: во-первых, потому что это в последнее время не всегда мне удавалось; во-вторых, я решил поиграть по их правилам. Внушив непрошенным гостям идею, что девушку нужно оставить, забрав лишь меня, так как я вовсе не хотел впутывать мою подопечную в свои забавы, я стал наблюдать за разворачивающимся сюжетом. Устно пригрозив Хлое, что если попытается помешать, то меня пристрелят (в этом месте я с трудом подавил смешок), один из амбалов осведомился у меня: «А где пацан?» Я только безучастно пожал плечами. Затем, переговорив между собой, что мальчишку вроде как приказали не трогать, если попадётся, они решили, что хватит с них и меня для успешного выполнения задания. Потыкав в мою спину железной побрякушкой с патронами, один из мужчин предупредил, чтоб я вёл себя смирно и что если буду «рыпаться», то собрать нейроны из черепной коробки мне будет крайне непросто. Хлоя, к которой двое наших незваных гостей окончательно утратили интерес по моей установке, с беспокойством следила за происходящим из гостиной. Я вновь ментально сказал ей, что мне ничего не грозит, и чтобы не переживала: я знал, что делаю. Я играл в игру. Напряжённо выдохнув, девушка кивнула.

Меня вывели из квартиры. Затем, спустившись на лифте, вытолкали и из подъезда, усадив в припаркованную недалеко машину с тонированными стёклами. По дороге до неё, я внимательно разглядывал сухую траву в серебристом гипюре и улыбался. В салоне на моих запястьях за спиной защёлкнули наручники. Для страховки. Рядом со мной на заднее сиденье сел один из здоровяков, всю дорогу не спуская с меня дула своего пистолета. Я равнодушно смотрел в окно: я никогда ещё не ездил в машине. Люди придумали много всяческих техногенных штуковин для упрощения жизни. Однако, по факту, как мне казалось, они её только усложняли. Впрочем, зная о хрупкости тел землян, я их частично понимал: сознание натужно пыталось компенсировать несовершенство биологической оболочки искусственными механизмами, только… этот путь развития был тупиковым – лишь приручив природу, подчиняясь ей, а вовсе не вопреки, возможно было достичь действительно грандиозных результатов. Но у поселенцев синей планеты были свои взгляды на эволюцию. По крайней мере, у этой цивилизации. Что ж, чем бы дитя не тешилось… Создателю ведь безразличны, по большому счёту, все эти забавы – детские игры в значимость и величие техники его ещё неокрепших духовно чад. Пускай резвятся хоть с ядерными боеголовками: уйдут одни, их сменят другие. Есть ли разница, кто именно будет жить на Земле? Главное, чтобы жизнь не кончалась. И она не закончится, даже если всё живое на этой планете одномоментно канет в Лету.

Глава LXVII Искрящаяся тропа

Мои конвоиры увезли меня куда-то на окраину, к заливу. Вокруг было тихо и пустынно. Мне безумно нравилась эта молчаливая необитаемость. Я мог слышать далёкие крики одиноких чаек сквозь размеренный шум волн. И наслаждаться ими, как некогда я наслаждался безмолвием заброшенных миров.

Меня бесцеремонно выпихнули из машины и потащили в какое-то здание – недострой. Там, меж полувозведённых бетонных стен и колонн, среди цементной пыли и мусора, нас ждали ещё два человека. Сухопарого тёмного брюнета в летах я знал – это был отец Мигеля. Второй оказался его телохранителем. Мне всё стало ясно, и я сдержанно улыбнулся своему похитителю. Видно, тогда я сильно напугал мужчину, да и его пассию, судя по всему, тоже. Вероятно, именно по этой причине он и решил разобраться со мной так жёстко. Сквозь дорогую рубашку, пиджак и кожаный плащ отца моего ученика я разглядел на его груди крест на золотой цепочке – религиозный символ, хотя сам он был человеком неверующим. Неужели этот солидный мужчина всё же чуть-чуть проникся моим тогдашним бредом про демона, охотящегося за людскими душами? Осознав это, я расхохотался. Мой смех подхватило холодное эхо мёртвого здания и тысячи призраков разнесли его по многочисленным закоулкам и этажам. Я заметил, как пробежал мороз по коже у всех присутствующих от этого смеха, и, тем не менее, мне грубо приказали немедленно «заткнуться», или прострелят мне мою «глупую башку». Я умолк, но улыбаться не прекратил.

Прохаживаясь передо мною взад и вперёд, мужчина сухо осведомился, кто я и как меня зовут. Я проигнорировал его вопрос. Три огнестрела были направлены на меня с разных точек, но разговорчивости и покладистости моему характеру они отнюдь не добавляли. Я молчал и усмехался. Как же это занимательно: комнатные терьеры напали на тигра, возомнив себя хозяевами жизни и смерти. Меня это безудержно веселило. Я всё больше обожал эту планету за курьёзный норов её обитателей, самоуверенных до крайности, но слепых, будто новорождённые щенята. Достав собственный пистолет и приставив к моему подбородку, отец Мигеля повторил свой вопрос о том, кто я такой и добавил, что если я не отвечу, то начнёт простреливать мне конечности по одной. На вопросы нужно отвечать, – вспомнил я. Глядя на мужчину сверху вниз, я отрешённо, будто в трансе, произнёс, даже не двинув при этом губами: «Я – начертанная Истина. Я – Несказуемость. Я есть Великое Ни-что». Мой голос звучал отовсюду и будто бы ниоткуда. Охранники судорожно стали переглядываться в недоумении, произнося фразы на подобие «что за чертовщина?» и «какого чёрта?» Я никак не мог понять этого маниакального пристрастия к чертям. Отец моего ученика вздрогнул, но не убрал дуло от моего мраморного неподвижного лица. И выдавил сквозь зубы: «Ты меня не испугаешь, это я заставлю тебя бояться, мразь». На что я резонно заметил, говоря уже как человек: «Вот как? А по-моему, всё же, боишься ты». Мужчина, стиснув челюсти, левой рукой достал из кармана своего плаща фляжку, и, отщёлкнув фиксатор на крышке, плеснул содержимым мне в лицо. Я даже не зажмурился, безмолвно глядя на него своими чёрными, как уголь, глазами. Вода пахла серебром, а, судя по строению кластеров её молекул, над жидкостью звучали какие-то религиозные песнопения. Я, только вздохнув, покачал головой. Почему люди так любят бросаться в крайности? Изгонять бесов, не зная Бога? Замаливать грехи ещё до их свершения? Отпевать прежде смерти? Так, на всякий случай?

Видя, что его импульсивное действие не возымело эффекта, настойчивый похититель, не растерявшись, решил разобраться со мной проверенным способом. Подозвав одного из громил, мужчина приказал ему перерезать мне горло. Отчего сразу не пристрелить? – изумился я. Видно, мой оппонент хотел чуть дольше насладиться агонией, оттого столь лёгкой безболезненной кончины мне не пожелал. Рослый амбал достал из кармана раскладной нож. В тишине раздался почти неслышный скрежет пружины механизма. Я задумчиво стоял, наблюдая за ним, заложив руки в наручниках за спину. Сквозь прорехи в крыше строения виднелось дымчатое далёкое небо и тучи, похожие на грязные комья ваты. Я слышал пролетающих в поднебесье птиц и едва уловимое трепетание их перьев на ветру. Тем временем, громила с ножом приблизился ко мне, мрачно бросив в лицо: «Что, допрыгался?» Я почти не обратил внимания на холод стали у моего горла. Я не боялся, хотя на миг мне вспомнилось странное видение, где я проткнул себе руку, и на когтях моих крупицами анфракса застыла кровь. Однако мне казалось, что это была всего лишь аллегория. Кроме прочего, вспомнил я и другой эпизод: смерть моего ученика. Ему вот так же перерезали горло, только не лезвием – когтями. Юноше было больно и страшно. А Они наблюдали. Такие холодные. Такие… прекрасные. Мои… братья. Сейчас я полностью растворился в этих воспоминаниях ниоткуда – из неясных мглистых миров. Мигеля в моих кошмарах убил мой Учитель. Меня сейчас жаждет прикончить его отец. Какая причудливая вязь миражей. Наверное, в этом должен быть какой-то смысл, – отвлечённо рассуждал я.

Плотно прижав лезвие к коже под моим заострённым подбородком, охранник ждал приказания своего хозяина. Тот же, в свою очередь, не переставал всматриваться в моё равнодушное лицо, всё более хмурясь. А после паузы, пожелал знать, неужели я совсем не боюсь смерти? Переведя взгляд из неохватности своих мыслей к земному, я, мягко и грустно улыбнувшись, тихо промолвил в ответ, что желал бы её больше всего на свете. Смерть. Мужчина, недоумевая, полюбопытствовал о столь странном желании, произнеся одно лишь слово: «Почему?» Я же отвлечённо проговорил, что смерть – это путь – капсула с ядом, дарующая Вечность. Искрящаяся тропа в сознание Бога. От моих слов отцу Мигеля стало не по себе, и, утвердительно махнув рукой здоровяку с лезвием, он отвернулся. Я мечтательно прикрыл глаза, слушая отдалённые вздохи северного моря, его мерные ритмичные плески солоноватой на вкус воды. Прочная отточенная сталь заскользила по моей гладкой коже. Громила давил на рукоять так, будто хотел отрезать мне голову целиком, а не просто перерезать артерию. Я же в этот миг представил, что в моих жилах течёт кровь, и как она выплёскивается наружу алым, а вместе с ней разрушенный храм плоти покидает и моя душа, что освободившись, обретает тело птицы и парит над тёмною пучиной, вдыхая горький запах морской воды. Свободная. Лёгкая. Вечная.

Глава LXVIII Быть птицей

…Однако…

Я ничего не ощутил. Грань ножа затупилась. Вслед за тем прозвучали хаотичные выстрелы, но ни одна пуля меня не коснулась. Заряды будто таяли в воздухе, исчезая бесследно в нескончаемых лабиринтах пространства. Вся собравшаяся компания, включая отпетых головорезов, растерянно и испуганно, словно нашкодившие дети, уставилась на меня. Я задумчиво произнёс, что сохраню им жизнь и прощу за дерзость и столь непочтительное ко мне отношение. А, после того, я отвлечённо спросил, хотели ли они когда-либо быть птицами? Люди обескуражено обменялись недоумевающими взглядами. Я ровным тоном приказал охранникам уйти, и они с радостью выполнили указание их недавнего пленника. В недостроенном здании остались лишь я и отец Мигеля.

Наручники, сковывающие мои запястья, с гулким лязгом упали на пол. Браслеты на них так и остались застёгнутыми. Мужчина настороженно смотрел на меня. А затем всё же осмелился поинтересоваться: «Откуда ты знаешь моего сына? И… что у тебя с ним?» Голос его звучал при этом глухо и бесцветно. Я утолил любопытство моего оппонента, произнеся: «Мигель – мой ученик». Человек бросил на меня озадаченный взгляд, растерянно уточнив: «Ученик?..» В ответ я сказал лаконичное «да». «И что это означает?» – продолжил череду вопросов изумлённый мужчина. Я же безразлично отозвался: «Это означает, что у тебя нет на него НИКАКИХ прав». «Я его отец!» – внезапно набравшись храбрости, стал упорствовать мой оппонент. «Ты думаешь, это имеет какое-либо значение?» – холодно осведомился я. «Я дал ему жизнь!» – не унимался заботливый родитель. «Но не душу», – спокойно парировал я столь смелое заявление. «И всё-таки он… мой сын!» Круг замкнулся. Я, глядя на всё то же туманное седое небо меж балок, отчётливо и жёстко проговорил: «Оставь Мигеля в покое и не смей вмешиваться в его судьбу. Он больше тебе не сын. Ты больше ему не отец. Потому что теперь… Это я». «Да как ты…» – в нутре мужчины вскипело уязвлённое самолюбие и собственничество. Но я не стал дослушивать фразу, а, развернувшись, зашагал к выходу незавершённой постройки. Грянул выстрел. Потом ещё один. Затем раздался вопль гнева и обречённости. Мужчина целился мне в спину, нажимая на бесполезный курок снова и снова. Но всё было тщетно.

На выходе, оглянувшись, когда свет озарял мой силуэт снаружи, делая его черным, вырезанным из эбонита изваянием для смотрящего изнутри, я, леденящим душу многоголосьем тысячи оттенков промолвил: «Отныне он мой, а не твой. И да будет так». Схватившись за голову, человек упал на запылённый пол и начал кататься по нему, словно в приступе сильной боли или безумия. Я уходил всё дальше, самодовольно скаля стального цвета клыки. Выиграть эту партию было несложно. Невзирая на то, я был доволен своей маленькой победой.

…Я неторопливо шёл по сводчатому проходу, одной стороной опирающемуся на колонны, а другой стороной примыкающего к зданию.

Сквозняк шаловливо забавлялся с полами моих чёрных одежд, так похожих на траурные. Я разглядывал строительные блоки, из которых было возведено сооружение. Опорные колонны покрывала застарелая пыль, налёт от дождей и частички оседающего на них смога. Некоторые были исчерчены надписями. Я бесстрастно скользил по ним взглядом своих угольных глаз, задумчиво и отрешённо. Но, среди всего этого непомерного нагромождения письмён и грязи, один рисунок в мгновение ока приковал моё внимание и даже вынудил меня остановиться, дабы я мог пристально его рассмотреть. Это было выведенное рубиновой краскою сердце. Я, не мигая, несколько секунд всматривался в незатейливый набросок, а затем протянул к нему свои тонкие длинные пальцы, коснувшись немого камня рукой. На какую-то долю мига мне вдруг почудилось, что я ощущаю слабые толчки и сокращения. Едва уловимый нитевидный пульс. Я быстро отдёрнул ладонь. Но глаз не отвёл. Как бы я желал взять это сердце себе! И заполнить его биением таящуюся внутри пустоту. Навсегда.

Ещё минуту я сохранял молчание, после чего, вздохнув, последовал дальше. На одной из стен по левую руку мой рассеянный взор, как бы, между прочим, выхватил странную надпись на латыни, неуместную среди всего прочего: «Cuique suum [102] ». Я запомнил её, хоть и не придал особого значения.

Глава LXIX Всепрощение

Я возвратился домой, к моим подопечным. В их уютную старенькую квартирку на последнем этаже, выходящую окнами в заросший деревьями двор. Именно возвратился. Я шёл пешком. Хоть путь и отнял у меня несколько часов времени. Кроме того, я решил войти через дверь, а не как привык – появляясь ниоткуда. Перебирая когтями по задрапированному металлу, и слушая характерный звук, я стал ждать. Много времени ожидание не заняло. Дверь отворилась. На пороге стояли уже возвратившийся домой Мигель и Хлоя в привычном домашнем одеянии. Девушка осведомилась, давно ли я взял привычку стучать, прежде чем войти. Я улыбнулся, видя иронию в её лице. И проследовал внутрь помещения. Мигель тоже поприветствовал меня и тихо шепнул мне на ухо, привстав на носочки, что нужно поговорить. Наедине. Я кивнул. Видимо, он хотел поинтересоваться, что здесь произошло в его отсутствие, так как то, что видела Хлоя, она наверняка уже рассказала. Затем мой ученик обратился к девушке с просьбой оставить нас ненадолго. Она без вопросов согласилась: вникать в чужие семейные тайны моей подопечной, судя по всему, не очень-то и хотелось. Мы с юношей прошли на кухню.

Всё было, как я и ожидал. Мигель поинтересовался для начала, не причастен ли к этому похищению его биологический отец. Я утвердительно покачал головой. Discipulus meus напряжённо вздохнул и спросил, что ему было от меня нужно и почему. Я ответил, что мужчина хотел понять, кто я и в каких отношениях состою с его сыном (в этом месте Мигель горько усмехнулся), а, осознав, что разгадать мою природу ему не по зубам, решил со мной расправиться физически. Далее я высказал свою версию вероятных причин такого поступка. Мой ученик лишь сокрушённо качал головой. Когда я завершил предложение, Мигель извинился передо мною за действия своего родителя. Я же заметил ему, что в том нет нужды. Каждый обладает свободной волей, и нести ответственность за поступки других, к которым он непричастен, без собственного соглашения на то и связующих причин, не имеет права, кроме, пожалуй, случая касающегося кармы рода. Чуть помолчав, я добавил, что впредь этот самодовольный человек, давший жизнь его телу, никогда его не потревожит. Молодой маг с нотками подозрения и некоторой нервозности в голосе осведомился, переходя на шёпот: «Вы… ты… его убил?» Я улыбнулся, отведя глаза в сторону, и проговорил, что с ним всё в порядке, и что я просто слегка поработал над его ментальным планом восприятия. Мигель облегчённо выдохнул.

После паузы, я внезапно задал юноше свой вопрос: а что если бы и убил? Мой ученик изумлённо посмотрел мне в глаза. Я был серьёзен и спокоен. И вкрадчивым тоном продолжил: смог бы он мне такое простить? Я полагал, что наступит долгое задумчивое молчание, прежде чем мне дадут ответ. Но я ошибся. Мигель среагировал практически сразу, без лишних эмоций и всплесков руками. Просто и чётко. Он изрёк: «Да, конечно». Тут в размышления погрузился я. Слишком уж многое сходило мне с рук. Даже и то, что в человеческой среде считалось непростительным и недозволенным. Отчего… так? Когда я начинал приставать с расспросами по данному поводу, то неизменно натыкался на одну и ту же дежурную фразу, которая, как будто бы, всё должна была прояснить: «Ведь вы мой Учитель». Однако на деле мне это ни о чём не говорило. Я просто не понимал. Но вынужден был отступить и смириться с тем, что есть вещи, которые не возможно вот так легко разгадать, как я некогда привык.

Мы вернулись в комнату. Хлоя сосредоточенно щёлкала по клавишам ноутбука, сидя на диване и скрестив ноги. Сегодня у моей подопечной был выходной, а завтрашним днём она должна была отправиться на рабочую смену: девушка устроилась продавцом в один из привокзальных цветочных киосков.

Расположившись на стульях у изрезанного моими когтями стола, мы с моим учеником углубились в длительные философские рассуждения по вопросам магии и теософии, переходя с латыни на санскрит или иные отзвучавшие в скрижалях истории языки. Юноша прекрасно говорил на многих из них, что не могло не впечатлять: вероятно, подобные навыки он вынес из своих прошлых жизней, разгадав код доступа к ним, – заключил я, – и теперь свободно пользовался полученными знаниями. Ведь за одну короткую жизнь освоить такой объём данных простому смертному невозможно. Иногда мне начинало казаться даже, что discipulus meus, скорее, живёт в том мёртвом мире, нежели этом. Прошлое неодолимо влекло его, и думалось, имей он возможность, так с радостью бы прокрутил плёнку времени назад, воскресив погибшие народы и их сакральные знания. Я не мог осуждать его за подобное пристрастие: я ведь и сам, в некотором роде, был одержим… тоской по былому. Хотя прекрасно осознавал, что у Вечности есть лишь «сейчас».

Хлоя изредка бросала на нас двоих ироничные взгляды из-за монитора, то и дело пытаясь пародировать наше меняющееся произношение, говоря притом несуществующие слова и строя забавные гримасы. Мигель только отмахивался от неё, не желая отвлекаться от оживлённой дискуссии. Я же сдержанно улыбался. Ей не нужны были мёртвые языки: девушка предпочитала всем им живой и настоящий.

Спустя некоторое время, коротко глянув на часы, моя подопечная отправилась в ванную умываться, проронив по дороге: «Прям ощущаю себя как заграницей, ей богу. Родной-то не позабудьте среди всех этих каля маля». Вернувшись, девушка расправила диван и настойчиво попросила нас ей не мешать своей «невнятной болтовнёй». Мы с моим учеником отправились на кухню, осмотрительно закрыв за собой дверь. Там мы проговорили ещё пару часов, и я успел испортить очередной стол узорами своих когтей. После, видя, что discipulus meus утомился от переизбытка информации, я посоветовал ему отправляться спать. На сей раз без лишнего сопротивления юноша сразу последовал моей рекомендации. Умывшись, он отправился в комнату, где уже почивала Хлоя. Там, достав раскладушку с жёстким каркасом и застелив её, Мигель лёг на приготовленную постель. Я лишь сейчас обратил внимание на тот факт, что диван весьма просторный и для двоих, так зачем терпеть лишние неудобства? И озвучил своё рационализаторское решение. Хлоя проснулась, вероятно, от моего голоса, хотя я говорил негромко, и сразу же недовольным тоном произнесла: «Ну, что за пристрастие у тебя задавать дурацкие вопросы не вовремя?» Мигель обернулся к девушке. Она что-то очень тихо сказала ему, а затем эти двое обменялись улыбками. Я не усиливал слух, пытаясь, как можно чаще находиться в тех же условиях и категориях восприятия, как и люди, дабы быть с ними на равных и лучше понимать их ощущения. Потому я не расслышал сказанного. Но мне отчего-то стало обидно. Чего такого смешного или неправильного я сказал? Видимо, тому виной были какие-то морально-поведенческие устои землян. Однако я полагал, что мои подопечные выше общепринятых стереотипов. Взглянув на меня, и, как видно, распознав по выражению моего лица, что я не вполне доволен их реакцией, мой ученик мягко проговорил: «Не обижайтесь, Magister, просто…» Но фразу за него саркастически закончила Хлоя, подчёркнуто обращаясь ко мне на вы: «…просто порой вы ведёте себя как ребёнок малолетний, хоть вашему Преосвященству и не под стать такой образ». Мигель виновато посмотрел на меня. Он, вероятно, хотел что-то возразить на слова девушки, но не нашёлся, что сказать. Мой ученик всегда меня защищал в подобного рода дискуссиях, зато Хлоя была объективней в суждениях, нередко подшучивая надо мной из-за незнания некоторых элементарных для человека вещей. Я вздохнул, опустив глаза, и сказал, что, пожалуй, она права. А затем неожиданно для самого себя спросил, обращаясь к своей подопечной, можно ли мне будет пойти с ней. Удивившись и не сразу сообразив спросонья, девушка осведомилась куда. Я ответил – на её работу. Мне хотелось посмотреть. Махнув на меня рукой, и поворачиваясь лицом к стене, Хлоя раздражённо изрекла: «Ладно, поспать только дай». Я довольно улыбнулся.

Пожелав Мигелю успешного путешествия в междумирье – так как он часто практиковал осознанные сновидения – я отправился на ночную прогулку, дабы более не тревожить сон утомлённых реальностью людей. Хотя сон тоже был, своего рода, действительностью. Точнее, наслоением огромного количества действительностей друг на друга и образующих, вследствие чего, разноцветную и разносюжетную плёнку ночных грёз. Я мог различить все эти реальности, отделив полупрозрачные слои один от другого, потому, вероятно, не имел никакой возможности уснуть. Я всегда наблюдал. Сны же требовали потери наблюдательности, дабы беспрепятственно затянуть разум в свой полусознательный хаотичный водоворот. Однако иногда… мне всё же хотелось забыться. И, бродя по причудливым аллеям ночных видений, заблудиться в них навсегда. Создавая из обрывков различных миров то, что я более всего желал бы увидеть: Вселенную, в которой моё «Я» существовало бы во всех направлениях – возникая из далёкого прошлого и простираясь до необозримого будущего – в беспредельность.

Глава LXX Кластеры Системы

Небо было на удивление ясным, и я отчётливо различал мерцающие серебристые искры, укутанные чёрным шифоном. Мне было над чем поразмыслить. Сквозь царапающие вышину скрюченные пальцы-сучья обнажённых деревьев, я глядел в неохватное и раздумывал, сколько я ещё смогу вот так вот существовать. Голод оставил меня, хотя бы на время, но восстановленных неизвестным благодетелем запасов навечно бы не хватило. В мире тлена всё следует к неотвратимому финалу, – сделал я вывод. – Да и нужно ли мне это… вечно? Что если видение о Morati в объятиях Зыби – овеществившаяся реальность для данного аспекта моей многоликой души? Этот призрак, из множества моих необъяснимых кошмаров, был самым запутанным и парадоксальным. А ещё тогда… там… в этой таинственной грёзе… Этом сне, похожем и непохожем на сон… Он говорил со мной. ОН ГОВОРИЛ СО МНОЙ. Он ведь ни с кем никогда не общался. Так. Все мысли Творца, все его планы и решения касательно нашей цивилизации мгновенно оформлялись в умах всех Его адептов. Сотворивший никого не выделял. Он был в каждом. И малейший вздох Его Воли отзывался гулким эхом в любом сотворённом Им существе. Видно, я много о себе возомнил, раз решил… даже предположил, что это может быть моей реальностью. Что Он… выбрал меня для чего-то. Нет, абсолютнейшим образом невозможно. Ведь я – лишь неофит. Впрочем, а кем был Он Сам? Богом ли? Или… Я отмахнулся от нелепых догадок, роящихся в сознании подобно осам. По всей вероятности, возрастающая «человечность» моей души провоцировала эгоцентризм и усиливала малейшее сомнение тысячекратно. Сомнение. Я ведь когда-то не мог и представить, что это такое. И, уж тем более, не способен был даже помыслить, что когда-нибудь усомнюсь в Том, Кто соткал мою душу из Пустоты.

…Всю ночь, прослонявшись по безгласным холодным дворам, под утро я возвратился к моим подопечным. Хлоя уже встала и готовила себе незамысловатый завтрак: яичницу и поджаренный хлеб. Все мои пожелания по поводу рационального питания организма как в воду канули. Девушка не слушала и упрямо продолжала есть то, что ей нравилось. Хотя мой ученик благоразумно внял некоторым моим советам, скорректировав вид и качество потребляемых продуктов. Впрочем, он и без того следил за своим рационом: для мага важно сохранять внутреннюю чистоту не только духа, но и тела – иначе ослабленный зашлакованный организм может просто не вынести возложенной на него нагрузки. Потому многие чародеи прошлого, игнорирующие это правило, преждевременно умирали – и не только костры инквизиции были тому виной. Когда заигрываешь с некротическими явлениями, больное ослабленное тело – идеальный сосуд для подселения посторонних сущностей. Общаясь с демонами так просто утратить контроль, мгновенно перестав быть хозяином собственной оболочки и уступив её в угоду вторженцу. Однако, чем гармоничнее организм, чем слаженней функционируют все его системы, тем сложнее созданиям извне осуществить подобный захват. Мигель это прекрасно знал, потому тщательно следил за собой.

Я, полный благих побуждений, в очередной раз собрался пояснить Хлое, какое влияние оказывает пищевой материал на функционирование физического и тонких тел, но, видно прочтя по моим глазам это искреннее желание, девушка пресекла не начавшееся нравоучение на корню – указывая пальцем на глазунью, она решительно заявила: «Вот только слово скажешь – останешься дома». Я промолчал, потупив взор. Мне очень хотелось поглядеть тот слой быта, который пристально я ещё не изучал, и, с позволения своей подопечной, понаблюдать за её трудовой деятельностью.

Позавтракав и быстро одевшись, поманив меня рукою за собой, девушка отправилась на работу. Мы вышли в морозное утро поздней осени: жухлые листья тонкой заиндевевшей корочкой покрывала изморозь, искрясь на асфальте и в расселинах коры старых деревьев. Идя за моей подопечной по узкой тропинке через двор, я внезапно замер, изучая филигранность инея на стволе старого клёна, а затем осторожно провёл узкой холодной ладонью по диковинному узору. Однако пару секунд спустя Хлоя, перехватив моё запястье, грубо потянула меня прочь, бормоча, что если будем разглядывать каждую корягу, так всенепременно опоздаем на автобус. Я повиновался, покорно следуя за моим строгим проводником. Кажется, теперь опекаемым был я, а не она.

Остывающий воздух предзимья, казалось, намеренно силился коснуться обнажённой человеческой кожи своим ледяным языком, оттого люди на остановке кутались в шарфы и выше поднимали воротники утеплённых курток. Я с любопытством наблюдал за их борьбой с холодом, а ожидающие на остановке граждане, в свою очередь, с изумлением поглядывали на меня, полностью к нему безразличного. По мнению собравшихся вокруг, я был слишком легко одет для этого времени года. Однако, как они могли видеть сами, не испытывал притом никакого дискомфорта. Какой-то полный гражданин, широко улыбнувшись, шутливо спросил у меня что-то наподобие: «Тепло ли тебе, девица?» Я, пожав плечами, ответил, что в этой Вселенной есть планеты и похолоднее, населённые схожими с людьми органическими формами жизни. И они не жалуются. А здесь очень даже сносный климат. Мужчина в ответ только покачал головой, улыбнувшись ещё шире. Стоящая же недалеко от меня дама средних лет в меховом полушубке, раздражённо заметила: «Вот же вырядился, пугало! Ни ума, ни ответственности! Как только земля таких носит?» Я хотел, было, ответить и ей, однако моя подопечная грубо одёрнула меня, намекая, что лучше будет промолчать. Так я и сделал.

Видя реакцию окружающих, Хлоя, немного погодя, заметила тихо, что нужно было и на меня надеть куртку, дабы не привлекать лишнего внимания. Однако меня внимание вовсе не смущало. Сама моя подопечная была одета в короткое приталенное драповое пальто с двумя рядами серебристых пуговиц, по четыре в ряд. Чёрные джинсы девушки были заправлены в ботинки на высокой платформе со множеством металлических пряжек по краям голенища. На шее же Хлои находился обмотанный в несколько слоёв просторный шарф цвета медного купороса, гармонирующий с оттенком её искусственных прядей. Шапку моей подопечной заменяли чёрные меховые наушники. Девушка то и дело прятала своё лицо до кончика носа в ярко-синее полотно своего шарфа, переминаясь с ноги на ногу, и нетерпеливо поглядывала на дорогу. Наконец, подъехал долгожданный автобус, и озябшая спешащая толпа стремительно рванула к разъезжающимся дверям в надежде успеть занять оставшиеся свободные места в салоне. Мы тоже попытались пройти вместе со всеми. Люди толкали друг друга, то и дело наступая мне на ноги. Я же двигался крайне осторожно, дабы никого не поранить своими когтями. Оказавшись внутри, мы встали в конце салона у заднего стекла, держась за поручень. Пассажиры торопливо рассаживались по местам. Автобус отправился по отведённому маршруту.

Я глядел сквозь заляпанное рыже-бурой грязью стекло на дорогу. На вереницы машин. На лица водителей. Что двигало ими в столь ранний час, зачастую не выспавшись, отправляться куда-то? Стремится оказаться там, где многие из них не хотели бы быть? – раздумывал я отвлечённо. Впрочем, я знал, что это. Неразрывная связь, подчиняющая и подавляющая, обещающая комфорт, но отнимающая индивидуальность: из обведённых сизыми кругами глазниц на угрюмых лицах на меня взирала Система. Шептала в звуке мелодии мобильного телефона. Пререкалась сама с собою в доносящихся до слуха автомобильных гудках. Говорила устами едущего рядом соседа. Она была всюду, она… организовывала их быт согласно собственным энергетическим принципам. И полностью властвовала в умах своих покорных элементов. Система – это ни хорошо и ни плохо. Это просто структура, кластеры, в которых атомы занимают наиболее выгодные по законам физической химии положения. И всё.

Я поглядел на Хлою. Она дремала, опираясь спиной на скользкий пластиковый поручень позади себя и скрестив руки на груди, притом уткнувшись носом в аквамариновую материю шарфа. В этот момент к нам подошёл кондуктор и попросил оплатить проезд. Очнувшись, девушка, вынув руку в перчатке из кармана, протянула ему заранее приготовленную мелочь. Кондуктор оторвал нам клочок бумаги от маленького рулончика у него на груди, и протянул Хлое. Она, несколько секунд изучая цифры, произнесла: «Вот невезуха». Я полюбопытствовал, что моя подопечная имеет в виду. В ответ девушка проговорила: «Билеты – ни твой, ни мой – не счастливые». Я озадаченно посмотрел на неё. А затем аккуратно осведомился, неужели бывают билеты, в которых счастье закодировано в числовой форме? И каков тогда его шифр? Хлоя иронично, но добродушно взглянула на меня и изрекла, намеренно копируя интонацию и стиль выражения Мигеля: «Magister, вы слишком умны для таких никчемных житейских мелочей – вашим сверхразумом эту тонкую арифметику не понять». Я медленно моргнул, осмысляя сказанное. У меня никак не вязались между собой две вещи: как можно, будучи «слишком умным» чего-то «не понять»? Неужели эти вычисления счастья в билете настолько сложны, что людям они доступны, а мне – нет? Глупость какая-то. Я ведь решал задачи куда более запутанные, превосходящие по трудоёмкости все достижения человечества. Разве могут они обойти меня в расчётах? Видя моё замешательство, Хлоя рассмеялась. Я поинтересовался, что именно показалось ей забавным, девушка же произнесла в ответ, что у меня сделалось выражение лица как у ноута, который пытается запустить несуществующую программу, и беспомощно выводит сервисное сообщение на экран. Я совершенно ничего не понял. Какое лицо может быть у компьютера? Это ведь машина. Но не стал вопрошать далее, опасаясь запутаться окончательно. Моя подопечная вновь опустила веки и попыталась подремать, ещё чуток. Однако автобус то и дело потряхивало на ухабах, и спина девушки скользила по поручню, лишая равновесия и препятствуя задуманному. Видя эти муки, я, осторожно обхватив её за плечи, прижал к себе. Хлоя удивлённо вскинула тонкие очерченные брови, взглянув на меня. Я же, в свою очередь, невозмутимо ответил: «Теперь можешь спать». На что моя подопечная резонно заметила мне: «Я ж так окочурюсь: ты холодный, как снеговик, брр». Я понял намёк, подрегулировав температуру своего тела до человеческой. Ощутив это и блаженно улыбнувшись, Хлоя прижалась головой к моей груди и погрузилась в царство грёз. Я, легонько опершись подбородком на мягкую копну разноцветных прядей, продолжил смотреть в грязное окно на кажущееся перепачканным копотью небо.

На конечной к нам подошёл кондуктор и попросил освободить салон. Моя спутница, проснувшись от звуков голоса, мутным взором уставилась на меня. Затем её серо-голубые глаза быстро прояснились и девушка, спешно вытащив меня за руку из автобуса, побежала на остановку на противоположной стороне. Я следовал за ней, не отставая. Замерев возле фонарного столба на остановке, моя подопечная с укором поглядела на меня, упрекнув в том, что позволил ей проспать. Немного помолчав, Хлоя чуть огорчённо добавила к тому, что за опоздания её могут и уволить. Чего ей бы очень не хотелось: работа спокойная, не пыльная и сейчас девушке очень нужна. Я озадаченно глядел на неё. Моя подопечная же, поймав этот взгляд, слегка раздосадовано проговорила: «Что, и этого не понимаешь, чудо природы? Ну, да. Будь мы, как ты, тоже бы разглядывали созвездия там всякие хоть бесконечно: а что? За квартиру платить не надо и кушать не хочется. Красотень. Любуйся пейзажами хоть до тошноты». Высказавшись, девушка, молча, уставилась на дорогу.

Оглядевшись вокруг, я мягко взял ладонь Хлои в свою руку. Раз для неё успеть было так важно…

Глава LXXI Имена ангелов

Мы мгновенно оказались у киоска, образ которого я отыскал в памяти моей подопечной, легко скользнув по завихрениям времени и перегибам пространства. Мы ни на секунду не опоздали: мой расчёт был верен. Осознав наше нынешнее местоположение, девушка некоторое время ошарашено глядела на меня, не находя слов. Затем она всё же заговорила, размеренно чеканя каждый слог, как строевой шаг: «Ты не мог этого сделать СРАЗУ, умник?» Я слегка удивился. А Хлоя чуть раздосадовано продолжила: «…чтобы нам не трястись в вонючем автобусе целый час, а?» Я намеревался парировать это заявление тем, что путь на данном виде транспорта до места её работы, как я просчитал по расстоянию, скорости и статистике дорожной ситуации, занимает, в среднем, менее часа, от тридцати пяти до… Однако девушка прервала мою оформляющуюся мысль, завидев идущую к киоску хозяйку, и произнесла, что мне лучше пару часов погулять по вокзалу, пока она не уладит рутинные утренние дела и не разберётся с отгрузкой. Я понимающе кивнул и незамедлительно отправился к входу, ведущему внутрь здания.

…Бесцельно скитаясь меж суетящимися представителями рода людского, я разглядывал табло с графиком отправлений, параллельно изучая облезлые кресла и разномастный народ. На меня частенько оглядывались, посмеивались и даже указывали пальцем. Однако не скажу, чтобы меня это хоть как-то задевало. На лице моём упокоилась маска скучающего равнодушия, и в ближайшие несколько часов я не собирался с ней расставаться.

Двое молодых людей, заинтересовавшись моей персоной, подошли ко мне, попросив с ними сфотографироваться. Я же уклончиво ответил, что плохо выхожу на фотографиях, и друзья, несколько разочарованно, оставили меня в покое, всё же попытавшись притом поснимать мой белоснежный профиль на телефон.

Возле закрытого киоска с газетами маленький белокурый мальчик громко плакал, однако в круговерти отправлений и прибытий на него никто не обращал внимания. По-видимому, ребёнок потерялся, – пришёл к выводу я. Благообразно скрестив руки за спиной, я неторопливо приблизился к малышу и участливо осведомился, в чём дело и что именно его так опечалило. Глядя на меня полными слёз глазами, крошечный человечек подтвердил мою версию. Как ни парадоксально, он ничуть не испугался ни моего роста, ни экзотической наружности. Вероятно, в таком нежном возрасте разум ещё слишком чист, дабы выносить обвинительные суждения всему, что выходит за рамки общепринятого. Осторожно взяв ребёнка на руки и прошествовав с ним через зал, я опустился на одно из пошарпаных вокзальных кресел. Малыш рассеянно теребил тонкую витую серьгу в моём ухе, окончательно успокоившись и перестав всхлипывать. Немного погодя я спросил у моего найдёныша, разговаривал ли он когда-либо с ангелами – тем сущностями, что присматривают за людьми из тонких сфер? Мальчик ненадолго задумался, а затем кротко произнёс, что пару раз говорил с ними, но мама сказала ему, это было понарошку. И что ангелов на самом деле не существует. Я, изумившись, спросил, кто же тогда дарит людям самые светлые сны? Малыш растерянно пожал плечами. Ласково улыбнувшись, я, вслед за тем, поинтересовался, хотел бы он ещё раз поговорить со своим охранителем – ангелом? Точнее, ангелами – ведь в тонких сферах разум более тяготеет к коллективным, нежели индивидуальным формам. Взглянув на меня посветлевшими глазами, ребёнок радостно кивнул. Я же, едва касаясь мягких курчавых волос, погладил малыша по затылку своей узкой ладонью. Будить недавно возвратившиеся из посмертья души было вовсе не сложно – они ещё многое помнили из своего опыта по Ту Сторону и им гораздо проще было воскресить данные знания, чем тем, кто прожил в физической оболочке несколько десятков лет и успел нахвататься запретов, наставить блоков и врости в стереотипы.

Мечтательно закрыв глаза, ребёнок склонился своей белокурою головкой мне на плечо. Его проводники были рядом, и теперь он мог их слышать. Возможно, когда этот мальчик повзрослеет, воспоминания об этом событии сотрутся из архивов его памяти. Но я всё же надеялся, что какие-то крохи всё же останутся, не позволив позабыть окончательно, откуда он пришёл и кто он – неутомимый путешественник, сменивший тысячи имён и форм, без устали идущий по упирающейся в бесконечность дороге.

Через несколько минут, разыскав глазами в многолюдном зале мою замершую фигуру, ко мне подбежала мать малыша, быстро и резко схватив своего сына, не успевшего опомниться, с моих коленей. Судорожно прижимая ребёнка к груди, женщина гневно смотрела на меня. Я молчал, прекрасно понимая, что меня не услышат, что бы я ни сказал в своё оправдание: ибо материнская любовь не только слепа, но и глуха. Пару раз одарив меня крепким словцом, пригрозив притом, что однажды всех таких отщепенцев, вроде меня, пересажают в тюрьмы, дама стремительно зашагала прочь. Я тихо заметил ей в ответ, что в таком случае вся эта планета станет тюрьмой, ведь каждый человек непохож на другого, а, значит, он ни кто иной, как отщепенец. Это мир – мир странников, пришедших из разных мест Вселенной и собравшихся возле одного костра на перекрёстке. Но моё изречение напрочь проигнорировали.

Обнимая негодующую мать за шею, и протягивая ко мне миниатюрную ладошку, малыш возбуждённо тараторил ей на ухо сбивчивые слова, называя меня чем-то большим, нежели то, что я есть на самом деле. Впервые человек меня переоценил: чаще же я сталкивался с обратной ситуацией. «…Мама, мама, посмотри! Это – Бог! Тот дядя – он может достать до звёзд, он знает всех-всех ангелов и как их зовут. Он умеет говорить с ними – они есть, мама, не понарошку! Я сам видел! Ну, посмотри, посмотри же!..» Я печально улыбнулся, ловя обрывки далёкого разговора. Как бы я желал… быть хотя бы крошечной искрой Его Великолепия. Его мудрости. Его… Вечности. А ведь этот малыш, это уязвимое хрупкое существо, заново воплотившись в материальном теле, и не догадывался, что к сокровенной Сути бессмертия он намного ближе, чем я со всеми своими способностями и знаниями. И, что после того, как я уйду в сумеречную юдоль Пустоши, он останется. Задолго после меня. Так кто из нас больше… Бог? – немного грустно спросил я самого себя.

Ко мне ещё подходили какие-то люди, что-то говорили, спрашивали, доказывали, но я не реагировал, устремив стеклянный взор в одну точку. Я находился вне пределов этой планеты и даже галактики, слушая, как тихо падают смёрзшиеся хлопья сажи на чёрную, выжженную поверхность одного из затерянных в межгалактическом пространстве миров. Он был мёртв, но он был. Я же сосредоточенно искал границы жизни, пытаясь разгадать её секрет. Найти тот рубеж, где она переходит в смерть, но неизменно приходил к заключению, что его нет: изменялись лишь условия и формы. «Эфирный якорь» – моё тело – всё также пребывало на физическом плане Земли. Осиротевшее и покинутое, с задумчиво наклонённой вбок головой, это тело казалось всего лишь игрушкой. Опустевшим домом ветреного хозяина, стремящегося быть повсюду одновременно, кроме себя самого.

Глава LXXII Математика прекрасного

…Минуло означенный Хлоей время, и я, придя в себя после трансгалактического путешествия, направился к ней. На Земле в моё отсутствие так ничего и не изменилось. Всего пара часов – ничтожный срок. Однако там, на просторах Вселенной за этот же временной промежуток погибли сотни тысяч миров, погасли миллионы звёзд. И миллионы зажглись. Я мог бы остаться с ними. Но пожелал возвратиться. Опять.

Девушка уже завершила утренний ритуал и теперь поправляла розы в вазе, купаясь в многогранном цветочном аромате. Беззаботно прохаживаясь по крошечному помещению киоска, моя подопечная обернулась и помахала мне, когда я вошёл. Я улыбнулся ей, осмотревшись по сторонам. Хлоя же, поставив передо мной табурет в одном из углов, предложила присесть и не мешать: работа у неё относительно тихая. Однако я решил кое с чем поэкспериментировать. Прочтя по моим глазам жажду деятельности, девушка сразу предупредила, что если «попорчу» ей товар, то непременно «схлопочу по шее». В этот момент я вспомнил, как Мигель всегда терял терпение и резко обрывал Хлою, когда она так панибратски разговаривала со мной, ведь сам юноша чаще всего обращался ко мне весьма уважительно. Потому в его присутствии моя подопечная нарочито иронично была со мною на вы, всячески подчёркивая несерьёзность такого общения. Впрочем, меня и просторечная манера наших бесед не смущала, даже веселила. Ещё в моей памяти всплыл один забавный эпизод из подобных разговоров, когда мой ученик, после очередного свойского обращения Хлои ко мне, возмущённо высказал ей: «Ты хоть понимаешь, с кем говоришь?! Он – практически божество! Создание во многом нас превосходящее, и уж куда разумнее и выше нашего…» Девушка же беззаботно отмахнулась от его слов, прокомментировав с усмешкой: «Ну, конечно же, выше – он метра под два, небось, а то и поболее, а мы-то с тобой – метр шестьдесят с копейками – мелочь пузатая. А не то что – ого-го – головой в потолок!» Я тихонько засмеялся, припомнив ту ситуацию. Хлоя с подозрением глянув в мою сторону, спросила, что со мной. Я же ответил, что мне вспомнился один забавный диалог. Картинно изогнув проколотую серебристой серьгою бровь, девушка высказала своё крайнее удивление тому, что я так умею – без видимой причины смеяться. Я произнёс, что многое умею, и даже сам порой диву даюсь от своих поведенческих реакций.

Мой эксперимент заключался в том, что я попробовал составлять из цветов композиции. В своих действиях я руководствовался разными факторами сочетаемости: ареалом произрастания тех или иных видов, спектральными характеристиками цвета и даже символическим значением, присвоенным людьми определённым растениям – я кое-что об этом знал. Хлоя заворожено следила за моими плавными изящными действиями: как я медленно и бережно вынимаю цветок за цветком из вазы, как оглядываю соцветья со всех сторон, как совмещаю стебли, стягивая их тонкими лентами, и корректирую изъяны. Признаться, я немного «подправлял»

цветы, возвращая свежесть подгнившим лепестками и симметрию помятым бутонам. Но, совместно с тем, я не стремился сделать их полностью идеальными, иначе цветы становились похожими на искусственные, что умаляло изящество их жизни. Когда я собрал первый букет, моя подопечная восхищённо воскликнула: «Ну, ты даёшь! Просто настоящий художник!» Я, застенчиво улыбнувшись, заметил ей, что это всего лишь, своего рода, математика, и красоту тоже можно просчитать. Не обратив внимания на мои странноватые, по её мнению изречения, Хлоя попросила «смастерить» ещё один букет. Я с удовольствием принялся за дело.

Ближе к одиннадцати часам утра к нам зашёл первый посетитель. Я тихо сидел в углу, и меня почти не было видно из-за поставленных уступами цветочных ваз. Клиент, не долго думая, забрал одно из моих творений. Честно сказать, мне стало немного жаль расставаться со своим произведением, но я стерпел. В конце концов, это всего лишь цветы. И они завянут. Останется жить лишь эта полуэфемерная красота, растворившись призрачным эхом в воспоминаниях людей.

В целом за день к нам заглянуло ещё несколько человек, и практически все из них предпочли мои композиции прочим имеющимся. Словно созданное мной обладало неким гипнотическим притяжением, завораживая, как завораживают звёзды ясной ночью. Мне польстил такой успех. Я почувствовал себя творцом в миниатюре – чувство оказалось довольно приятным. И это только букеты. Интересно, как же ощущает себя тот, кто собирает светила в изгибы галактик? – восхитился я.

К вечеру пожаловала и сама хозяйка миниатюрного заведения. Я как раз завершал очередную композицию, сосредоточенно обрывая лишние листочки с колючего стебля тёмно-бардовой розы. Увидев странного незнакомца, распоряжающегося в её владениях, дама, было, собралась сделать Хлое строгий выговор, так как посторонних на её рабочем месте быть не должно, и что все личные дела… Однако женщина не успела даже додумать свою грозную мысль, внезапно переключив внимание на то, что я держал в руках. Склонив голову к плечу и едва уловимо улыбаясь, как античная статуя, я неторопливо протянул ей законченный букет. Хозяйка киоска недоверчиво уставилась на него, потом взяла в руки и придирчиво оглядела со всех сторон. После того она вновь перевела на меня свой взор, враждебность в котором сменилась изумлением. А после небольшой паузы женщина осведомилась, кто я и где такому научился: она впервые видела букет, составленный подобным образом. Заместо меня ответила Хлоя, спешно проговорив, что я – её молодой человек и уже довольно давно увлекаюсь флористикой. Тут изумился я – давно? Ведь сегодня мне впервые довелось работать над сочетанием формы, цвета и символьного значения растений. Я озадаченно посмотрел на мою подопечную, которая при этом с силой наступила мне на ногу. Сообразив, что это был своеобразный знак, я послушно кивнул, соглашаясь с её словами. Дама, прищурившись, спросила, не хотел бы я немного подзаработать. На это раз я оказался быстрее Хлои, ответив, что желал бы иногда приходить и экспериментировать с гармонией цветов – это необычно и приятно. Не придав значения моему странному стилю изъяснения, хозяйка киоска осведомилась, устроить меня сумма компенсации за работу, которую она собиралась мне предложить, и огласила цифру. Я деликатно перебил её, произнеся, что хотел бы сегодня забрать один из букетов домой. Кроме того мне ничего не нужно: всю следующую неделю я буду здесь, и всё сотворённое мной пойдёт на продажу. Женщина растерянно поглядела на меня, затем на Хлою. Девушка только тяжко вздохнула, сделав вид, что смотрит за стекло и ей абсолютно всё равно. Хозяйка же цветочного киоска охотно согласилась на моё нехитрое условие, аккуратно полюбопытствовав, какую именно из композиций я хотел бы взять себе. Я указал на один довольно скромный, но утонченный букет, который я предусмотрительно спрятал подальше от глаз посетителей: белоснежный, ажурный, словно изморозь на зимнем окне, он был составлен для совершенно особенного человека. Работодательницу Хлои мой выбор не разочаровал. Она ещё некоторое время пробыла в киоске со мною и моей подопечной, задавая вопросы и разглядывая мои творения. Спросила женщина так же, не холодно ли мне в такой лёгкой и непрактичной одежде, и для каких целей вообще я так вызывающе одеваюсь и крашусь, словно на Хэллоуин. Вместо меня опять ответила Хлоя, в очередной раз, солгав, что я учусь в театральном, и так вживаюсь в образ своего фантастического персонажа – космического пришельца из параллельного мира. Пожалуй, такой ответ всех устроил. Глубоко вникать в суть хозяйка киоска не стала: зачастую людям проще поверить в то, во что верить удобно, и не усложнять лишними инородными деталями незатейливый ландшафт существования. Пришелец так пришелец. Театр так театр. Пожалуй, я ведь и вправду играл роль…

Глава LXXIII Понимание полёта

Вечером мы с моей подопечной отправились домой. Прошлись по тёмным стылым улицам, беседуя о разном. Мне вспомнился один наш давний разговор с Хлоей, когда мы вот также брели по ночному городу, после того, как я возвратил её. В «здесь» и «сейчас». Тогда я задал девушке вопрос, желает ли она понять до конца то, что начала осознавать прежде, чем ступила за черту, и вернуть ли ей её странные сны. Она ответила нет. В тот момент я не стал настаивать и переспрашивать. Для Хлои и опыта смерти было слишком много, так что тревожить её загадками Запредельного было бы явно лишним. Однако я решил выяснить сейчас, почему она отказалась от этой возможности – познать ещё при жизни тайну потустороннего бытия. Моя подопечная, смутившись, словно я спрашивал о чём-то очень личном, ответила, наконец, что много не зная, о многом и не тревожишься. Так проще. Радоваться. Просыпаться по утрам. Жить. Не ища чего-то запредельного и недоступного, силясь постигнуть безграничное ограниченным умом человека. Она уже пыталась. И не справилась. Теперь моими руками ей дан второй шанс прожить обычную человеческую жизнь, благодаря каждый день лишь за то, что он наступил, каким бы он ни был и что бы он не принёс. А вся эта потусторонщина, весь этот холод, эти недостижимые колючие звёзды, которые я так боготворил – зачем они ей здесь, на Земле? Они не греют. Только отнимают тепло. А ещё Хлоя сказала, что мы с Мигелем безмерно поглощены абстрактными отдалёнными от житейских восторгов вещами и оттого несчастны. Хотя всё сокровенное всегда на виду и не прячется от взора. Включая и счастье. Но нам его не найти: ведь оно может быть практически, что под ногами, мы же всегда смотрим лишь ввысь. В словах девушки определённо что-то было, пускай я и не мог полностью согласиться её с мнением: величайшее блаженство для меня заключалось в кристальном сиянии совершенного Знания. Это было блаженство духа, познавшего суть – Первоисточник. Абсолют. И растворившегося в его светозарных лучах до полного слияния с Вечным – вот наивысшая благодать. Именно так я понимал счастье. Но при этом я желал бы… остаться собой, только расширив границы индивидуальности до масштабов мироздания, поднявшись до высот Сознания Творца и съединившись с ним в грандиозном нескончаемом созерцании Сущего. Вот о чём я мечтал. И что ныне оказалось мне практически неосуществимым. Таким же далёким, как далека ползучая тварь от понимания полёта горного орла. Я стал такой вот бескрылой тварью. И, что трагичнее всего, прекрасно это видел сам.

Так и не проронив ни единого слова в ответ на последнее высказывание Хлои, я долго рассматривал спешащие машины и грязный почерневший снег у обочин. Нёся в руках аккуратный изящный букет, я бережно прижимал его к груди – такой белый и хрупкий, будто кружевная снежная паутинка. Я чувствовал, что цветам холодно в объятиях наступающей ночи и в моих ледяных руках. С другой стороны, я прекрасно понимал, что холод для них будто останавливал время, продляя такую короткую жизнь. Только они его всё равно не хотели. Цветы тянулись к теплу. А люди, люди, они… тоже… как цветы? – промелькнуло в моём сознании глупое сравнение. Быть может, и да, – ответил я сам себе.

Когда мы стояли на светофоре в ожидании зелёного сигнала, моя спутница, наблюдая за тем, как задумчиво я изучаю букет в моих ладонях, тихонько спросила, нарушив ход моих размышлений: «Это ведь для него, да?» Я утвердительно покачал головой, не отрывая взора от белых зябнущих лепестков. Девушка же произнесла, отвернувшись: «Я так и подумала». Мне показалось, что-то её опечалило. Но я не стал досаждать моей подопечной своим инфантильным любопытством.

Мы шли до дома пешком: Хлоя даже не намекнула на то, что стоило бы использовать портал. Не пожелала воспользоваться она и общественным транспортом, хотя замёрзла и чуть уловимо дрожала. Заметив это, я положил свою правую руку на плечо моей спутницы, унимая отзвуки холода в её теле, мимоходом подумав, что для людей, наверное, могло показаться странным, что мои ледяные пальцы способны согреть. Чуть погодя Хлоя перестала дрожать и со смесью благодарности и растерянности в выражении бледно-васильковых глаз улыбнулась. Мне же на секунду почудилось, что в этой улыбке непознанного и недостижимого куда больше, нежели в самых удалённых туманностях космоса. Возможно, я заблуждался, но мгновение было таким волшебным, что я не посмел разоблачить его чар.

В аккурат несколькими секундами позже, компания подвыпивших молодых людей, вывернувшая из подворотни за нашими спинами, заулюлюкала нам вслед, назвав «сладкой парочкой фриков». Обернувшись, моя подопечная без смущения высказала весёлой компании всё, что она думает по их поводу, чётко и ясно указывая маршруты, куда им стоило бы в обязательном порядке пойти. Я, право, слегка поразился подобному красноречию и лишь усмехнулся краешком губ, постаравшись как можно скорее увести девушку подальше от этой красочной перебранки.

Наконец, мы добрались до родного крыльца, вступив в грязно-коричневый мрак старой парадной, освещаемой тусклой лампой в прокрытом пылью и паутиной плафоне. Достигнув дверей лифта, моя подопечная, замявшись на секунду, предложила подняться пешком. Я, молча, согласился, хотя мне такое желание моей утомлённой дорогой спутницы показалось немного странным. Пройдя один лестничный пролёт, Хлоя внезапно замерла в задумчивости возле узкого, высокого окна, через мутное стекло которого проглядывали скрюченные узловатые ветви старого клёна. Затем, развернувшись, моя подопечная решительно посмотрела на меня, сжав в своих ладонях, обтянутых кожаными перчатками, моё слегка озадаченное лицо. После чего, притянув растерянного меня к себе, девушка чувственно поцеловала мои мраморно-белые губы. По её телу в тот момент словно прокатилась волна. А миг спустя её руки разжились, выпуская меня из своих тёплых объятий. Хлоя вновь устремила на моё лицо пытливый взгляд. Распрямившись и по-прежнему прижимая букет к груди, я замер, не смея шевельнуться и совершенно не зная, что я должен теперь делать. Ощущение после произошедшего меж нами было немного странным: внезапные импульсивные поступки моей подопечной будоражили меня, выбивая из колеи, но я не мог разгадать ни её мотивов, ни своих переживаний.

Спустя минуту неловкого напряжённого молчания, Хлоя деловито осведомилась: «Ты хоть что-нибудь почувствовал, а, ледяной принц?» Я рассеянно пожал плечами и, поразмышляв пару секунд, начал перечислять свои разрозненные ощущения: да, я ощутил… тепло, ток крови в сосудах и капиллярах, текстуру кожи на её губах, вкус химических компонентов помады, считал информацию о составе слюнной жидкости и общем состоянии организма: уровне лейкоцитов, эритроцитов, характеристиках иммунной системы… Девушка грубо оборвала подобную диагностику, произнеся раздражённо, что никак не может меня понять: то я похож на человека – такого сопереживающего, заботливого, даже… ласкового, однако слишком наивного, как школьник начальных классов, незнающий простых вещей; то становлюсь вдруг одним равнодушным ко всему Разумом, глядящим на всё свысока и способным разве, что разложить душу на составные элементы, въедливо изучая их под микроскопом – препарируя и расчленяя все самые светлые порывы до атомарного состояния. Умолкнув на несколько секунд, моя спутница не то рассеянно, не то печально поинтересовалась: «Так кто же ты на самом деле? Ребёнок, полный непосредственности или бесчувственная счётная машина – суперкомпьютер Господа Бога? Живой ты или всё-таки мёртвый? Сам-то хоть знаешь, ну? Определись уж как-нибудь, а то я не представляю, как мне с тобой… быть». Пока она говорила всё это я, сжав губы, всматривался в окно, изучая изгибы замёрзших ветвей в студёной дымке сизо-чёрного вечера. Меня задели её слова. Действительно, а кто же я? И… разве нельзя быть и тем и другим: частицей и волной, смешением состояний жизни и смерти? – немного судорожно раздумывал я.

Переведя свой взгляд на лицо девушки, которое выражало досаду и в то же время едва проступающую грусть, я тихо и ровно проговорил: «Я – тот, кого однажды не будет. Нигде. Никогда. Вообще. Это всё». Хлоя в замешательстве несколько секунд изучала недвижные черты моего белого, как снег лица. А затем срывающимся шёпотом произнесла: «Ну, а его-то ты хоть… любишь?» Я не до конца понял, что моя спутница имела в виду, и потому переспросил её: «Кого?» Гневно махнув на меня рукой, едва сдерживая подкатывающие к горлу слёзы, девушка стала быстро подниматься по лестнице вверх. Я не двинулся с места, полный решимости разобраться во всём этом, и, чуть повысив голос, спросил: «О ком ты? Что это значит? Любишь…?» Отозвавшись резко и грубо, Хлоя прокричала мне уже со следующего этажа: «Иди к дьяволу!» И досказала уже тише: «…неорганика чёртова, бездушный истукан…» Признаться, после таких неправомочных характеристик, я почувствовал себя обиженным и уязвлённым. Чем я заслужил подобное обращение с её стороны? И к чему было бросаться мне в лицо такими жестокими метафорами?.. – огорчённо думал я. Сжав цветочную композицию обеими руками на уровне груди, я опустился на запылённый бетонный пол и стал рассматривать вольфрамовую нить мерцающей в заляпанном плафоне лампы накаливания…То она проявляет ко мне нежные чувства, то отсылает в Преисподнюю: что за неконтролируемые порывы?! Она ведь делает мне… больно?.. «O sancta simplicitas! [103] »

Пройдя ещё несколько лестничных пролётов, и, видимо, осознав, что я не последовал за ней, Хлоя возвратилась. Бессловесно посмотрев на меня, сидящего на грязном полу и глядящего в точку, девушка, судя по всему, поняла, что я расстроен её колкими язвительными высказываниями касаемо моей персоны. Раздражённо вздохнув и жёстко схватив меня за плечо, она энергичным рывком заставила меня подняться. Я нехотя послушался, встав на ноги, однако так и не отвёл застывшего взора от раскалённой спирали тугоплавкой проволоки. Сквозь зубы, но уже спокойнее, моя подопечная произнесла: «Пошли уж…» Я нарочито медленно повернул голову в её сторону и с едкими нотками в интонации проговорил: «Зачем ты вернулась?» Оперев руки о талию и возмущённо вскинув очерченные брови, Хлоя так же ядовито ответила мне: «А без тебя, думаешь, твой распрекрасный ученик пустит меня на порог, о, великий и всезнающий?» Да, я думал, что пустит. И что дело тут не во мне. Просто девушка намеренно иронизировала по этому поводу, вероятно, пытаясь выказать своё полнейшее ко мне безразличие и тем ещё сильнее меня уязвить. Я картинно неспешно зашагал к лестнице и начал плавное восхождение по ступеням. «А быстрее идти ты не можешь? Плетёшься, как полудохлый… Я уже есть хочу!» – недовольно бормотала моя подопечная мне в спину. Я же резонно заметил ей пастелевым голосом: «Не могу. У циничности и грубости очень тяжёлые вибрации низкой частоты – их непросто волочить на плечах, особенно в таком количестве». Озадаченно замерев на несколько секунд, девушка легонько толкнула меня в бок и почему-то рассмеялась. Если я и неважно разбирался в людях в общей массе, то женщин, кажется, не понимал совсем. Иррациональные непредсказуемые создания. Разве возможно без чтения мыслей вникнуть в то, что твориться в их запутанном противоречивом внутреннем мире? Отрешённо следя за светотенью, я пришёл к выводу, что, пожалуй, это не так уж и плохо, раз меня считают мужчиной. По крайней мере, особи данного пола способны конкретней выражать свои пожелания и описывать переживания. Впрочем, и среди них попадались натуры крайне сложные для понимания. К примеру, мой ученик… И отчего среди всего многообразия землян я выбрал именно самых… неземных себе в друзья?

Глава LXXIV Невербальный мир

После затянувшегося восхождения по лестнице, мы добрались до дверей нашей съёмной квартиры. За это время Хлоя, казалось, полностью отошла от своей внезапной обиды и больше на меня не злилась, хотя я так и не понял, чем вообще обидел её.

На пороге дома, взяв меня за запястье ладони, в которой я держал цветочную композицию, девушка зачем-то отвела мою руку за спину, с широкой улыбкой проговорив: «Surprise». Я вопросительно взглянул на мою спутницу. Она же, помотав головой, громко вздохнула, сказав, что так надо. Я не знал этого странного обычая, но спорить с ней не стал, тихо «поцарапавшись» когтями в дверь. В ответ на что Хлоя саркастически указала мне пальцем на круглую кнопку звонка справа. Но нам открыли и так.

Устало улыбнувшись, Мигель впустил нас в квартиру, поинтересовавшись, почему мы вернулись так поздно. Моя подопечная односложно ответила ему: «Гуляли». Рассеянно кивнув, юноша удалился в комнату, из которой доносился восковой запах оплавляющихся свечей. Я же тихо полюбопытствовал, обращаясь к Хлое, долго ли мне ещё держать цветы на уровне лопаток. Зачем-то ударив себя ладонью по лбу, девушка проговорила в ответ, что можно уже не держать, указав притом мне на комнату. Я лишь в очередной раз сокрушённо покачал головой. Люди… Лишившись многих своих способностей, я кажется, абсолютно утратил всякое понимание человеческих поступков и традиций. Информационный архив об этой планете и её обитателях, который я успел сохранить, оказался разрозненным и неполным: я остро ощущал нехватку данных, но восполнить её уже не мог, пытаясь справляться за счёт того, что имел на руках. Пускай это было внушительное количество сведений и навыков, всё же и их явно недоставало: я… нередко ощущал себя глупым и смешным в глазах уроженцев Земли. И это отнюдь не радовало: бывший адепт Великого Храма, сотворённый постигать природу и качества Бога, оказался беспомощным и курьёзным, по мнению землян, существом. Я с сожалением выдохнул. Меня вовсе не устраивала такая роль. Я знал многие древние языки и историю народов прошлого, разбирался в метафизике и оккультизме, понимал кое-что в их научно-техническом прогрессе на сей день, но система их устоев как-то выскользнула из поля моего внимания. Мне казалось, невербальный мир не так уж важен: движения, жесты, мимика всего-навсего дополняют слова. Информация же заключена именно в речи. Тут я просчитался, сконцентрировавшись на другом, на том, что, как я полагал, будет полезнее и нужнее. И теперь расплачивался за свою недальновидность. Часто именно бессловесные действия придавали смысл словам, пускай человек мог говорить притом нечто совершенно другое. Я же всегда считал, что глубинная суть куда важнее визуальных проявлений. И всё эти людские игры друг с другом – глазами, междометиями, телодвижениями, меня только сбивали. Их невербальная система была отдельным кластером своеобразных символов – речью без букв – вот к какому выводу я пришёл. А ещё, что я её совершенно не знаю…

Тихо приоткрыв дверь, я вошёл в комнату. Хлоя, за моею спиной, прошагала на кухню, напевая себе под нос какой-то нехитрый мотивчик. Мой ученик сидел за столом, выписывая на белый лист из толстого альманаха магические знаки. Я беззвучно приблизился к нему, положив поверх веленевых страниц своё творение – сотканную из цветов снежинку. Юноша прервал кропотливый труд, неторопливо переведя на меня свой взгляд. Я же сказал, что эту композицию составил сам. Для него. Мне казалось, ему должно быть приятно: люди ведь иногда делают друг другу подарки. И смысл не только в обмене вещами, как я подозревал, сколько в желании доставить другому радость. Я учился походить на них и потому считал, что поступил вполне… по-человечески.

Мигель осторожно поднялся из-за стола и как-то тепло и в то же время тоскливо улыбнулся мне. Его реакции меня немного смутила: честно признаться, я прогнозировал несколько иной результат. Но эта необъяснимая грусть в его глазах… портила все мои расчёты. И вместе с тем я подумал, как же красиво такое противоречивое сочетание эмоций: нежность и безысходность, граничащая с обречённостью. Похоже на… море, которое во время хмари сквозь прорехи в войлоке туч озаряют искрящиеся солнечные блики, словно драгоценные каменья осыпающие хребты тёмных угрюмых волн. И я заворожено любовался этим самым морем там, на дне его зрачков.

Молодой маг, в свою очередь, деликатно проговорил, что в их мире мужчинам обычно не принято дарить цветы, разве что представителям творческих профессий. Я заметил ему на это, что магия, по моему мнению, вполне творческая профессия. Более изысканного творчества и не сыскать! И что это и не цветы вовсе, а гармония. Просчитанная до мелочей красота. Из ранимых живых растений я составил филигранные контуры снежной паутинки – будто бы из тепла сотворил холод, из жизни…

Ещё раз одарив меня своей непостижимою улыбкой, которая стала отчего-то ещё печальней, Мигель привстал на цыпочки, вытянувшись в струнку, и тихонько прикоснулся губами к моей мраморной щеке, прошептав затем еле слышно слово благодарности. Такой странный жест с его стороны… – смутился я, остро ощутив томящую недосказанность, что высилась меж нами неприступным бастионом. – Такая тонкая непонятная связь… Что-то метафизическое, неподдающееся никаким трактовкам и клише мирского. Словно звёздный свет туманной ночью: зыбкий, обманчивый и… влекущий. Прочь из тьмы. Из под полога тумана. Куда-то… Куда? Пускай я и был уверен в том, что моему ученику я ближе всех смертных, и что доверие его ко мне велико, но всё же я ничего не знал о нём самом: словно держал в руках закрытую книгу, из которой мог прочесть лишь название. Его молчание, эта странная дрожь… как и тогда, на набережной, тихая-тихая, и неутолимая, неосушимая как море, печаль. Будто мой ученик хранил какой-то очень грустный секрет, который мне знать не следовало. И что этот секрет… не знал даже он сам, пряча от взоров недоступную пониманию идеограмму [104] .

Учтиво извинившись, юноша промолвил, что ему нужно закончить его работу. После чего молодой человек вернулся к своим витиеватым записям и старинному фолианту. Я решил не мешать его занятиям, отправившись к Хлое, ужинавшей на кухне.

Выйдя в коридор, я, по неведомой причине, обернулся: Мигель сидел за столом, опершись на него локтями. Сцепив ладони в замок, он задумчиво прислонился губами к костяшкам пальцев, будто бы глядя на жёлтые страницы толстой книги, но взгляд его проходил сквозь них, в какую-то запредельную область, куда мой сбившийся с пути ослабленный дух никакими способами и ухищрениями проникнуть не мог. К сокровенным секретам людской души доступа у меня не было, ведь подобной душой я не обладал. То, что я звал своим духом, радикально отличалось от того, чем являлся человек, лишённый всех условностей ума и тела.

И разве способен был я вообще их понять?..

Оказавшись в прихожей, я сделал несколько шагов в сторону кухни, улавливая тёплый запах готовящегося ужина. Однако миг спустя я передумал идти туда и портить Хлое аппетит. А вместо этого подался бродить молчаливым призраком по лабиринтам спящих улиц, прячась в объятиях мертвенной поздней осени от суетных, крикливых вопросов, копошащихся в моей голове и неустанно твердящих своё, притом насмешливо отвечающих самим себе «никогда».

Глава LXXV Вкус цианида

Ветер приветствовал меня тихим свистом в переулках, и гулко грохотал стальными листами кровли старых крыш. Мне было до нестерпимости… до одержимости… уныло. Неведомая меланхолия – богиня в тысяче скорбных одеяний – играла в шахматы с моей душой. Каждый раз, как побеждал я, она скидывала прочь одну из своих батистово-серых наплечных накидок, и будто толика горечи уходила, облегчая мысли. Когда же выигрывала сама госпожа маревых раздумий, то набрасывала на лик мой носимую ею вуаль, туманя взор необъяснимою тоской.

В тот вечер мне не везло.

Я вспоминал. Размышлял. Пытался постичь.

…Глаза моей подопечной цвета мутного неба. Шелёст вздохов. Мерклый свет лампы, заплутавший в бетонных стенах… Прикосновения. Желания. Надежды… У разочарований вкус цианида. К чему все эти ветреные забавы и зачем вообще ей… я?.. Di boni, это ведь просто несерьёзно! Что за легкомысленные шалости? И какова суть её странных вопросов? Отчего Хлоя злилась? В чём я был не прав?.. Эти люди, с их иррациональным внутренним миром сбивали меня с толку. Особенно… она.

Прижавшись спиною к оштукатуренной стене старого кирпичного здания, я долго всматривался в абрис лилово-пурпурных туч, висящих низко над городом и будто ползущих по самым крышам. Холод следовал за мной попятам, своими скрюченными пальцами вожделенно гладя мои белоснежные волосы, мягко прильнувшие к спине. Холод хотел мою душу. Но я её не отдавал.

…Ещё и мой ученик… Никак не мог ждать от него такого вздора про то, что мужчинам не дарят цветы! Я полагал, он выше глупых стереотипов. Мнилось даже, Мигель это специально – не из-за букета и установленных в обществе норм поведения. Так, словно он не хотел принимать столь безобидный подарок именно из моих рук. Зачем он меня отталкивает? Чем я провинился, где ошибся? – мрачно раздумывал я. В последнее время discipulus meus стал каким-то странным, стараясь держать меж нами дистанцию. Чего он боится? Меня? Что нашептали ему призраки междумирья такого, чтобы он возвёл эту стену недосказанности? Что вообще потусторонние гости могли обо мне знать? И они ли вообще к тому причастны или это кто-то другой? Я ведь сам всё рассказал юноше о себе без утайки: что я, кто я и что со мной стало. И он спокойно воспринял мою исповедь. Чего же теперь он опасается? Мне даже казалось, что ситуация существенно обострилась после появления Хлои. Как эти две вещи вообще могут быть связаны?

Я мотнул головой, разгоняя собственный параноидальный бред. Пожалуй, я слишком привык искать взаимосвязь всего со всем, зачастую доходя до крайностей. Вероятно, данные события абсолютно никак не зависят друг от друга. И я просто надумываю несуществующее.

Я неспешно побрёл дальше по мёрзлой улице, вяло переставляя ноги, и тихо клацая когтями по заиндевевшему асфальту и тонким корочкам льда застывших лужиц. Никаких видений. Никаких снов. Мой разум внезапно сменил пластинку, увлечённо сосредоточившись на иных раздумьях. Интересно, то, что я видел – эти странные миражи над бездной – реальны ли они вообще? Мой мёртвый мир. Его Голос. Хранители. Мой ученик и мой Учитель. Кровь на онемевших пальцах – и я почти как человек. Сюжеты, подсмотренные мною где-то за чертою осознанности, напрямую противоречили один другому, и где же меж них скрывалась Истина? Может, это всё разные аспекты моего «Я» и вариации их… жизней? – рассуждал про себя я. – Тогда всё допустимо. Но кто знает? И кто ответит? Вечность так обширна – в ней наверняка найдётся место всему. Всему абсолютно.

…Morati, моя милая Morati, я всё реже её вспоминал: меня увлекла иная сфера существования, и я поглощён был иными проблемами ныне. Великий Храм… Нерушимая Цитадель… Может статься, эти образы и вовсе истлели бы в груди моей, сметённые и вытесненные чем-то другим, если, конечно же, я сам не истлел бы ранее. Все образы, знаки и символы прошлой оставленной жизни – то немногое, что мне удалось пронести в этот чужой непонятный мир из иного измерения – всё пошло бы прахом рано или поздно, кроме, пожалуй, что… Я вздрогнул и замер на месте. Нет, я не желал дольше продолжать о том думать. И нерасторопно продолжил свой лишённый направления путь.

…Привычное дымчато-серое утро обняло всё тот же монохромный город. Я смирился и я устал. Моё существование свелось к одному лишь поддержанию собственного бытия. Да к размышлениям о человечности. Силы пока были. Я не чувствовал Голода, хоть и очень ослаб. Надсмотрщики из околоземных сфер оставили меня, даже не пожелав справедливого возмездия за свершённое убийство. Безнаказанность немного пьянила. Им всё равно? Оно и к лучшему. В конце-то концов – смерть – не так уж и много. Иногда я вспоминал тот полынный траурный вкус поцелуя Азраила в лице Даны. Иногда… я вновь желал его ощутить. Не от необходимости или безысходности, просто… у ангела последнего часа были такие нежные, хоть и обжигающе-ледяные, губы. Меня же невероятно притягивали сочетания несочетаемого: горький и приторный, вдохновляющий и панихидный. Этот нескончаемый оксюморон [105] чуждо мира – разрушающий и гармоничный.

А ведь я, наверное, мог бы стать героем какой-нибудь пьесы или книги, – не к месту подумал вдруг я. – Фантастического триллера, где мною был бы спасён целый мир или же… спасён от меня. Разницы не было: в любом случае моё пребывание на планете океанов ничем не напоминало триллер. Зная так много, я не свершил ничего. Ровным счётом ни-че-го. Хотя масштаб, пожалуй, диктовали лишь тонкости восприятия. Быть может, просто находясь здесь, просто существуя… я одним только этим превзошёл по значимости все книги и фильмы с их запутанными сюжетами и нескончаемой сменой кадров.

Глава LXXVI Реквием

Я помню, как возвратился в жилище моих подопечных, когда ни одного из них не было дома. Как ходил из угла в угол, осматривая простенький невзрачный интерьер онемевшей квартиры, как слушал тиканье часов на стене – такое гулкое на фоне безмолвия. Как размышлял о том, что не принёс этим столь важным для меня созданиям ничего, кроме своих собственных печалей и… опустошённости. А знания? Да кому вообще они были нужны? Хлою не волновали мои открытия и разоблачённые тайны чужих богов. Мигелю? Они только мешали ему самому отыскать свой путь. Ненужное, непрактичное нагромождение информации. А я – бесполезный архивариус разорённой заброшенной библиотеки, одержимо сберегающий последние из уцелевших книг и свитков, которые уже никто и никогда не сумел бы прочесть. Охранитель мёртвых секретов мёртвых миров, абсолютно лишённых смысла: ведь кому нужны таинства несуществующего? И, тем не менее, я ревностно оберегал их, одинокий страж собственной неутолимой жажды Знать.

…Всю последующую неделю я иногда навещал Хлою на её рабочем месте, держа данное мной обещание. И созидал математическую красоту в своих композициях из срезанных цветов. Девушка мало разговаривала со мной, лишь иногда бросала редкие взгляды и, время от времени, высказывала мнение по поводу моих творений. Впрочем, я и сам был не слишком словоохотлив.

На съёмной квартире я практически не появлялся: скитался по индустриальным окраинам, как некогда ранее и со странным трепетным чувством ждал зимы. А она всё не спешила – изысканные снежные кружева снова и снова обращались в скользкую бесформенную грязь. А однажды… когда, наконец, выпал снег, что более не таял, я совершил очередную глупость, что стало для меня делом привычным. Однако эта ошибка оказалась одной из самых трагичных, как я ощутил позднее.

…Помню, как сизый вечер аспидной хмарью расправил над занесёнными снегом проспектами свои понурые крыла, едва коснувшись ими сверкающих огнистым светом фонарей, и, обжегшись, отдёрнул прочь от гиацинтовых островков искусственного пламени. Мой ученик возвращался домой. Я следил за ним, неуловимой тенью бредя сквозь сумерки, но не проявляя своего присутствия открыто: последние пару недель я старался держаться вне поля зрения моих подопечных. Как и они избегали меня, так и я стал избегать их.

Юноша торопливо шёл по тротуару, а лёгкие снежные крупинки, беспорядочно кружащиеся в предзимнем воздухе, путались в его чёрных волосах, оседая на длинных ресницах и осыпая плечи старого драпового пальто искристой жемчужною крошкой. Дойдя до перекрёстка, discipulus meus свернул во дворы, дабы кратчайшим путём добраться до дома: он уже досконально изучил все проходы и подворотни нового района своего обитания, и, невзирая на поздний час, не страшился заплутать в них.

После занятий Мигель долго прогуливался по заснеженному парку в одиночестве, размышлял о чём-то и вздыхал. Теперь, даже если бы я и захотел, то не смог бы узнать его мыслей: для меня голоса чужих душ навсегда замолчали. Остался один единственный голос – мой собственный, но иногда мне начинало казаться…

…Когда же мрак стал густым, а улицы – безлюдны, молодой человек решил возвратиться домой. И сейчас он по диагонали пересекал очередной плохо освещённый двор, а я невесомой тенью следовал за ним, находясь в иной фазе реальности, там, где обитают лишь фантомы.

Странный запах, пронзительный, отвращающе горький, внезапно заставил меня прислушаться к окружающему: мне было известно, что такое амбре источают самые приземлённые чувства уроженцев Земли. Так пахнет насилие. Боль. И смерть. Но я решил понаблюдать – весь мой смысл ныне свёлся к нескончаемым бесполезным наблюдениям. Я ничего и никого не ждал – я смирился с ролью брошенной куклы.

Кто-то стоял у подъезда, фонарь над которым был давно разбит. Иного же источника света в наличии не имелось, оттого весь двор был погружён в зыбкий сиренево-дымный мрак. Увидев одинокого человека, пересекающего пустынный двор, от крыльца старой парадной отделился угловатый силуэт, вальяжно прошествовавший ему наперерез. Мужчина, обритый наголо и имеющий вид не слишком интеллигентный – один из завсегдатаев подворотен – с нескрываемым презрением разглядывал хрупкого бледного юношу, замершего от него всего в нескольких шагах. В резком скуластом лице этого человека я с лёгкостью различил недовольство собой, скрывающееся за ненавистью к другим, которых он подсознательно винил в своих бедах. Это была несложная головоломка: я кое-что уже понимал в тонкостях людской психологии, пускай и на довольно примитивном уровне. К тому же, я часто видел таких: неизвестно почему, но подобные личности непрестанно появлялись на моём пути, словно я чем-то испортил себе карму. Это казалось смешным и немного печальным – ведь о карме такого, как я, не могло быть и речи. Однако, в отличии от меня, моим подопечным в этом не самом спокойном и благополучном районе города не доводилось прежде сталкиваться с подобными людьми, пускай это отребье здесь промышляло чуть ли не ежевечерне.

Мужчина преградил Мигелю дорогу и что-то беззастенчиво потребовал, кажется, деньги. Юноша, молча, смерив взглядом сутуловатую фигуру, нависшую над ним, равнодушно ответил, что у него ничего нет, собравшись продолжить свой путь. Однако плохо выбритый маргинал и не думал так просто его отпускать. Схватив моего ученика за плечо одной рукой, другой он вцепился в его волосы на затылке, запрокинув юноше голову. Мигель был гораздо ниже ростом и изящнее по комплекции, нежели злоумышленник, однако… я поразился его безразличному спокойствию. Опаловые, с сапфировой каймой глаза, смотрели холодно и бесстрашно в широкое перекошенное лицо грабителя. Встряхнув моего ученика как щенка, сыпля притом бранными словами направо и налево, этот негодяй перешёл от угроз к действиям: разглядев в полумраке на плече юноши кожаную сумку, он сдёрнул её, не выпуская из грубых пальцев бархатных волос Мигеля. Я наблюдал, увлечённый и зачарованный драмой, словно глядя на сцену театра и поражаясь столь правдоподобной игре актёров. Оттолкнув Мигеля в сторону, мужчина начал размеренно рыться в его вещах, бросая бумаги и записи на снег. Я знал, что мой ученик мог бы прекратить всё это. В минуту. Он умел. И у него были силы. Почему же молодой маг просто стоит и смотрит? Чего он ждёт?.. Если не желает причинять вред этому асоциальному человеку, мог хотя бы… сбежать? Это же безрассудство – вот так стоять и смотреть! Что за иррациональная апатия! – нервно размышлял я, следя за разворачивающимся на зимней сцене действом.

Не найдя ничего ценного, законоотступник отшвырнул бесполезную сумку прочь от себя, и вновь переключился на моего ученика, сделав пару размашистых шагов ему навстречу. Мигель чуть подался назад, после чего злоумышленник, явно разочарованный отсутствием ценных вещей в портфеле своей жертвы, ударил юношу по лицу с такой силой, что он упал на белые расстеленные зимой покровы. Карминовыми искрами вспыхнули на снегу контрастные капельки крови. Внутри меня в то мгновение поднялась какая-то едкая, обжигающая волна, подкатившая к самому горлу и заполонившая всё моё существо, норовя выплеснуться за его пределы. Я не знал, что со мной происходит, ясно осознавая лишь одно: я больше себе не принадлежу, и что этот новый я не потерпит таких вольностей от смертного.

…Да, этот жалкий смертный… Ничтожный человечишка, как посмел он тронуть его? Его, моего ученика?! Знающего стократ более, нежели он сам, ведающего такое, о чём эта плюгавая душонка не узнает ещё и через сотни воплощений? Снисходительно пожалевшего его затхлую жизнь?!. Этот выродок не заслуживает подобной милости за свою непозволительную дерзость. Отступник будет наказан, – вспыхнуло как приговор в моём разуме. Но кто вынес этот приговор, я не знал.

Мигель, тем временем, приподнялся на локте, и ровным взором поглядел на нападавшего. Его губа была разбита и кровоточила. Но он будто не чувствовал боли. Размеренным приглушённым тоном discipulus meus тихо сказал, что просто шёл домой. Что у него ничего нет. И он не желает неприятностей. Мужчина нагло ухмыльнулся, видно, почуяв свою власть. Деньги его больше не интересовали. Да и не в них вовсе было дело. Просто мерзавцу требовался предлог для самоутверждения. Бросив унизительное оскорбление в глаза моему ученику, сутуловатый мужчина ударил его ногой по лицу. Своей грязной подошвой коснулся этой тонкой бледной кожи. Как он…

Я выдохнул и застыл. Внутри у меня будто закипала лава. Мигель, ну почему ты не проучишь своего обидчика, как он того достоин? Зашвырни этот жалкий духовный остов в его собственный Ад! Ну же, чего ты ждешь?.. – мысленно пытался вразумить я юношу.

Грабитель, тем временем, принялся избивать это беззащитное тело ногами, нанеся последовательно несколько ударов в живот и довольно осклабившись. Молодой человек лежал на искрящемся морозном палантине, согнувшись и прикрывая голову руками от обрушивающихся на него побоев. Я заворожено с минуту следил, будто парализованный, за этим диким чудовищным бесчинством. Мне было горько. И в то же время эта житейская драма не могла не впечатлять. Какая экспрессивная, яркая игра! Какой чарующий спектакль, сколько в нём… чувства. Пусть низкого, животного, доходящего до одержимости, но настоящего. Мне внезапно тоже захотелось ступить на сцену: острая пряная горечь на моих губах обратилась в злость. Ярость. И непреодолимую жажду сыграть свою партию не менее выразительно и тотально. Если уж опускаться, так с наслаждением, – решил для себя я, хищно усмехаясь. Я был кем-то другим.

Не медля дольше ни секунды, я возник буквально из ниоткуда, материализовавшись из морозных сумерек бледным призраком за спиной разошедшегося мужчины и мгновенно выкрутив ему руки так, что хрустнули локтевой и запястно-пястный суставы. Я надавил ещё, вывернув локти «наизнанку» и выкрутив запястья до предела. Человеческие кости так тонки. Их так легко и приятно ломать, – шуршало в моей голове непонятное эхо полумоих мыслей. Я же удовлетворённо улыбнулся своей страшной зубастой улыбкой. Я обратился в настоящего хищника на своей дикой охоте. Кровожадного, безжалостного и циничного. Стать таким оказалось совсем не сложно: нужно было всего на миг позабыть, кто я есть на самом деле, по доброй воле шагнуть в обволакивающее безумие. Amabilis insania [106] … Ах, так кто же я? Разве это важно? – шептали внутри меня дурманящие разум слова кого-то иного. Власть над этой никчемной тварью, этим слабым беспомощным человеком была делом столь нехитрым, простым и приятным, что я рассмеялся, слушая, как злоумышленник истошно завопил от боли: какие хрупкие костно-мышечные системы, нежные связки, уязвимые суставы – непрочные, шаткие механизмы. Смертные… пожалуй, всё в них было создано исключительно для смерти, – заключил я, играя образами в границах собственного разума. Разума? Нет, скорей, это казалось помешательством. Однако я был предельно честен в своём бесноватом спектакле: я делал то, что хотел, без оглядки, не сдерживаясь, не запрещая.

Мужчина, ещё недавно мнивший себя хозяином положения, ошалело озирался, не в силах понять, кто или что молниеносно скрутило и изломало его. Теперь он был жертвой – пищей сильнейшего, его беспомощной игрушкой. Я стоял за спиной своей добычи, мёртвой хваткой сжимая раздробленные запястья и чувствуя под человеческой кожей разрозненные острые осколки костей. Охотник рано или поздно сам становится мишенью: гармония справедливости безразлична, она никого не жалеет.

Мигель, придя в себя, поднялся на ноги. Пошатываясь и держась за живот, окровавленными губами он прошептал мне: «Magister, прошу вас… не надо…» Я слегка изумился его словам: он ещё и просит после всего не истязать эту ползучую гадину? К чему сейчас глупое милосердие? Взглянув на эфирное тело юноши, я понял, что у него повреждена селезёнка и обширное внутренне кровотечение. Как он вообще встал, преодолевая такую боль? Ради того только, чтобы просить пощадить, того кто не достоин ни пощады, ни прощения? Строго взглянув на Мигеля, я только покачал головой. Отшвырнув мужчину, словно ватную марионетку и оставив корчиться на земле, я подошёл к моему бедному ученику. Он обессилено рухнул в мои холодные руки, утратив равновесие. Такое ранимое, нежное создание. И такое терпеливое, – не переставал изумляться я. Мигель ведь никогда особо не жаловал людей – они вечно заставляли его страдать. Так почему сейчас он заступился за того, кто менее всех заслуживает заступничества? – рассуждал я с непониманием.

Нежно обняв изувеченное человеческое тело, сжимая замёрзшие плечи юноши в своих когтистых ладонях, я опустился на белоснежные льдистые простыни, отдавая ему по крупицам свои силы. Я знал, что их у меня не так уж и много. Но ни кратчайшего мига не колебался. Я позабыл о себе: более не было ни того нового меня, ни меня прежнего – мой храм опустел. В его гулких залах ныне всецело властвовало единственное безличное устремление – помочь ему. Цена не имела значения. И даже моё «Я» утратило всякую важность. Тихо, словно лунный свет сквозь замерший разум струилось прозрачное эхо:

«Боль ушла. Хорошо. Всё поправимо, мой ученик, не бойся. Тебе нечего бояться: смерть не посмеет явиться за тобой этой ночью – ещё не время и впереди долгий путь. Пускай, я слаб, но всё, что осталось от меня ныне – твоё. Всё до последней капли. Я никогда не предавал своих учеников. Учитель всегда служит. Такова его роль. Сейчас у меня есть лишь ты один. И даже если я престану существовать – ты останешься. Умирая и возвращаясь, отворяя тысячи врат, ты однажды войдёшь в святилище своего Бога, как некогда я – в Тёмный Зал Цитадели. И увидишь мир из бездны Его глаз. А я… буду жить в тебе… Вечно».

Отзвук этой последней мысли прокатился по безгласному двору, меж осыпанных перловой белизною спящих деревьев, и, звенящей волною достиг, казалось, самых далёких звёзд, что хоральным напевом отозвались ему со своих необозримых высот. Переливчатым реквиемом. Траурным и сверкающим. Будто тысячи ангелов, внезапно встрепенувшись, запели в унисон, рыдая и радуясь.

Глава LXXVII Сны мёртвого ангела

Я уснул. Да, именно так. Не умер. Не узрел очередное видение. И, что странно, не исчез. Я видел сны!.. Как мне казалось, самые настоящие. Ведь что такое сон – пёстрая мозаика из фрагментов реальностей, существующих в разных плоскостях Бытия, смесь прошлого и настоящего, а ещё… это мечты и грёзы… надежды… призрачное ожидание невозможного. И, хотя сон зачастую лишает осознанности, я всё же остался бдителен: даже во сне я не спал. В запутанных аллеях садов Морфея я встретился с тем, кого почитал за Бога. С тем, кто, единожды разбудив мою душу из полного отсутствия, лишил её всякого шанса уснуть. Кристальный взор вновь ослепил меня своим великолепием и равнодушием. Светозарностью и безразличием. Я стоял, не смея пошевелиться, и просто тонул в бездне Его божественных очей. Неохватной, ледяной, влекущей в Запредельное. Я жаждал проронить хоть слово, оформить хоть единую мысль или образ… Я хотел сказать… что сделаю всё, всё абсолютно, чтобы БЫТЬ ДОСТОЙНЫМ ЕГО, кто бы Он ни был… Однако Он первым обратился ко мне своим шелестящим обволакивающим, как расплавленное серебро, голосом произнеся, слегка улыбаясь притом тонкими снежно-белыми губами: «Ecce spectaculum dignum, ad quod respiciat intentus operi suo deus» [107] . После этих волшебных слов, слов которые я желал бы услышать более всего на свете, полихромный вихрь разрозненных картин закружил моё сознание в водовороте, вовлекая в бессмысленный карнавал красок и оттенков, текстуры и свойства, звуков, запахов, сюжетов… Но отзвук Его голоса неизменно раздавался в недрах моей заплутавшей меж мирами души. Неужели такое возможно?.. Он говорил это… обо мне?..

…Я медленно приходил в себя, что несколько изумляло. Разве я не растратил весь свой оставшийся энергетический запас на лечение Мигеля? – проскользнула в уме туманная догадка. У меня ведь было незначительно мало ресурсов: я так бездумно расходовал их за те две недели, что не виделся с моими подопечными, беспрестанно ища свой Ответ – эту глупую разгадку глупого шифра!.. Тогда я решил, что долгая-долгая жизнь мне ни к чему. Да и жизнь ли это вообще? И есть ли в ней хоть какой-то смысл? На что годится одинокий иноземец, позабывший дорогу домой? Заслуживает ли уважения неверный, ступивший на порог чужого храма в надежде пробраться в его алтарную часть и найти там… Истину. Чужую Истину, присвоив её себе – разве это миссия достойна того, чтобы посвятить ей своё существование? Я начинал сомневаться. И всё же… продолжал искать. Так отчаянно, так обречённо. Будто у меня не осталось совершенно ничего своего, и я желал бы заполнить пустоты внутри сокровищами разорённой мною святыни. Не вышло. Опять не вышло. Двери были закрыты. Боги иного мира хранили молчание. Я же спустил всё до крохи, растратив и без того скудные силы на то, чтоб докричаться до них. Но боги никогда не отвечают тем, кто не вознёс им ни одной молитвы. Потому они безмолвствовали, равнодушные к моим неимоверным усилиям… их понять.

Однако ныне всё это было уже не важно. Мой ученик остался жив. Ему было не больно. Вот главное, что заботило меня. Такая короткая человеческая жизнь и её спасение вдруг сделались чем-то куда более глобальным, нежели само… бессмертие? Ах, это ведь просто слово. Особенно блёклым оно казалось на фоне той звенящей, как сотни звёзд фразы, которую я принёс из сна в реальность. Фразы на мёртвом языке. Фразы, достойной того, чтоб отдать за неё… душу.

…Как пусто. Какая безмятежность!.. В мыслях порхали легкокрылые мотыльки, и ничего кроме них не осталось. Всё прочее отхлынуло и растворилось в секунду. Ничего больше не нужно было искать – надрывно и самозабвенно – зачем? Лучше просто отдаться этому прозрачному вакууму, его поблескивающему савану – закутаться в него, в безразличную стылую негу и, плавно покачиваясь на волнах безвременья, погрузиться в Безличие. Там, где нет себя… так тихо. Тихо…

Мои размышления медленно таяли. Казалось, ещё немного, и произойдёт нечто… Но я уже не буду при этом присутствовать…

Из сладкого оцепенения меня вывел звук голоса, доносящийся откуда-то извне. Отдалённый и едва уловимый. Я знал это голос. Но сейчас, утратив многие личностные качества и воспоминания, никак не мог осознать, кому же он принадлежит. Такой мягкий. Близкий. Почти родной. Что он желает сказать мне? Разве я знаю это язык? Разве умею, будучи лишённым голоса, говорить?…Меня словно звали. По имени. Стоп. У меня ведь нет, и никогда не было имени. Непостижимо. Тогда, что это?.. – расслабленно раздумывал я над происходящим. Однако пришлось приложить усилие, хотя я вовсе того не желал. И разворошить опечатанный, было, архив памяти. Да, я… вспомнил. Вселенная преднамеренных изъянов. Земля, эта загадочная планета на стыке порталов. Шумный суетный город. Сливающаяся в безжизненном поцелуе с зимою осень, и… мой ученик. Deus meus, Мигель. Мой Мигель.

Мои веки медленно поднялись, как тяжёлая портьера. И небо, такое же тёмно-синее до глубины, подёрнутое флёром дымчато-розовых облаков, заглянуло в мои глаза. Я его помнил. Это небо. Моё тело простиралось на белом холсте хозяйки стылых ветров, руки обессилено покоились в холодных барханах причудливых фигурных льдинок. С высоты же всё сыпались и сыпались звёздами снежные искры. Покрывая моё лицо, мою душу…

Бледный юноша склонился надо мной, встревожено глядя в мои морионовые глаза, отражающие в своём чёрном зеркале вальсирующие филигранные хлопья. Я… больше не боялся Пустоты. Я понял это всем своим существом. Только сейчас. Я бывал на грани полного растворения неоднократно, словно проходя по ступеням от опыта к знанию. И теперь, как мне казалось, я, наконец, свободен от следующего по моим пятам кошмара. Свободен, как и тогда, в далёком прошлом, прежде чем я обрёл чувства и… страхи. Однако в те времена, будучи адептом Великого Храма, я просто следовал Закономерности и принимал действительность, как есть, безразлично, включая и свою участь. Но здесь… я ощутил. Свободу. Впервые. Окунулся в студёные волны Всеохватности и возвратился к личностному созерцанию. Я понял, что значит быть. И это стало открытием. Какой удивительный путь был уготован тому, кто сбился с тропы…

Мигель сжал в своих замёрзших пальцах мои бледные щёки и тихо позвал меня по имени. Я обернулся, и чарующее трансцендентальное блаженство пропало. Я на Земле. Я ведь только что был почти… Богом? А сейчас, по возвращении, я почти… человек. Ослабленный энергетически, но в физическом плане всё такой же совершенный. Однако кому нужно это материальное совершенство, укутанное пеплом угасающего духа? – отметил я мрачно. – Будто посверкивающий алмаз, помещённый в проржавевшую оправу. Идеальный сосуд, заполненный тленом. Вот чем я был.

Глава LXXVIII Отклики во Вселенной

…Чувства будто настороженные ихневмоны [108] ожидали мой разум у врат покинутой оболочки, спешно затопив своим горчащим ядовитым привкусом сложившую ослепительные крылья душу. Я резко поднялся на ноги. Мигель от неожиданности отшатнулся прочь, и, сидя на снегу, устремил на меня свои светлые голубые глаза. Я протянул юноше руку, и его тонкие пальцы плавно скользнули в мою холодную ладонь. Я помог своему ученику встать, пристально оглядев его энергетические структуры: серьезных повреждений в них не было. Организм полностью регенерировал. Только запёкшаяся кровь на лице напоминала о произошедшем с ним. С укором я спросил Мигеля, ещё не до конца опомнившегося после случившегося, почему он не пожелал себя защитить? Смущенно опустив длинные ресницы, юноша промолвил в ответ на моё замечание, что устал… от боли. Страданий. Страхов. Там, давно, когда я спас его из обители его собственных теней, куда мой ученик по нелепой оплошности попал, он понял одну важную вещь: причинение мучений другим ничего не решает. Такого рода проблемы разрешимы лишь на тонком духовном плане, и потому он перестал играть с чужими жизнями – месть калечила душу. Искажала тропу Восхождения, удлиняя её. Все создания одной Вселенной ведь связаны меж собою – связаны неразрывно: нарушишь путь одного, и отклик, обогнув мироздание и порождая в нём разнородные вибрации, вернётся к тебе многократно усиленным. Чёрная магия и её губительное воздействие на других людей разрушительны в первую очередь для самого мага. Лучше уж лишиться жизни, чем испачкать в этой тёмной липкой материи свой дух.

Кровь смывается с рук. И только с них. Душу же так просто не отмыть. Что же, Мигель стал мудрее, – заключил я, выслушав его объяснения. Вероятно, я гордился бы своим учеником, если бы сам не пал сейчас так низко в страстные объятия людских эмоций, которые зачастую противоречили самому моему существу. Я понимал, что юноша прав, но… что-то внутри…

Отмахнувшись от назойливой мысли, я спросил молодого человека о следующем: ведь с тех пор, как я помог Мигелю выбраться из логова собственных страхов с помощью элементала, я так и ни разу не поинтересовался у него, а зачем, собственно, он вообще отправился в такое опасное и безрассудное путешествие по междумирью? Застенчиво взглянув в мои глаза, с нотками неясной таинственной печали, молодой маг изрёк: «Я… искал ваш ответ, Magister. Тот, который вы более всего желали узнать». На секунду все раздумья в моей голове стихли и замерли. Я просто смотрел на Мигеля, молча. Искал… мой ответ?.. Мою… вечность?

Из-за спины вдруг донеслись хриплые стоны, прерывая наше безмолвие: грабитель с переломанными руками пытался встать. Сколько прошло времени? – бегло попытался я оценить ситуацию. Казалось, не более пяти минут. Так мало, а я за это время успел побыть… столь многим. И снова стать всего лишь крупинкой звёздной пыли с Его одеяний. На мольберте же моей памяти быстро проступал сюжет недавнего происшествия – резкий, контрастный спектакль. События. Действия. Чувства. Полынный привкус отравы на губах. Нет. Я знаю, чего хочу – и будь что будет!.. – вновь вторгся в мой разум чей-то решительный шёпот, – «Pereat mundus et fiat justitia» [109] . Судить я буду ныне как… человек! А наказывать соответственно Богу. Развернувшись в сторону изувеченного грабителя, я злорадно усмехнулся: он так свирепо и обречённо смотрел на меня, едва привстав на одном колене, едва превозмогая боль от сломанных костей. Поймав его взгляд, я, нарочито ленивой размеренной походкой направился к искалеченному мужчине. Казалось, мой ученик догадался, что я собираюсь сделать и обеспокоенно окликнул меня: «Magister, вы же не станете…» О, мой милосердный друг, ну, конечно же, стану! – беззвучно ответствовал на слова Мигеля этот странный шёпот в моей голове. Презренный червь людской породы осмелился посягнуть на то, что принадлежало мне. И, пускай, мои тонкие тела измождены, зато материальное всё так же безупречно. На метафизические фокусы сил, может, и не хватит, а вот на грубую физическую силу – вполне достаточно. Одно убийство мне уже спустили с рук, так что… – пришёл я к заключению, усомнившись, я ли это.

Подойдя к моей израненной жертве, исторгающей из груди своей проклятия смешанные с болевыми ощущениями, я издевательски ласково погладил мужчину своими посверкивающими стеклянными когтями по голове, слушая, как учащается частота вибраций стенок артерий и вен. Как эндокринная система ведёт замысловатый органический синтез химических веществ, связанных с определёнными эмоциями. Как судорожно сокращается в клетке из рёбер одна из важнейших мышц человеческого организма. Я поймал себя на желании просто выдрать из груди это трепещущее сердце, которого жалкий смертный не был достоин. Одним быстрым верным движением. И вожделенно сжать в холодной белокаменной ладони пульсирующий окровавленный символ Вечности. А затем… изодрать его на части, вгрызаясь в нежные мягкие ткани и разрывая их в клочья до бесформенности. Образ был ярким и соблазнительным. Прорисовав его в деталях, я широко улыбнулся стоящему на коленях человеку своими змеиными зубами. Он, в свою очередь, разглядев мой оскал в тусклом ночном свете, внутренне сжался, изобличив смятение и суеверный ужас. Неужто догадался, что я не из людской породы? Какой смышленый, – усмехнулись отзвуки мыслей в моём оцепеневшем разуме. «Поиграем, пожалуй. Чуть-чуть. Однако тебе эти мгновения покажутся очень и очень длинными», – с издёвкой обратился я к испуганному мужчине, который пытался шептать какие-то смутные слова молитвы. «Это напрасный труд, – язвительно заметил я ему. – Демиург ведь святой и убийца в одном лице. Нет ничего, существующего на Земле вопреки Его воле. А потому бесполезно звать Господа – он и так уже здесь».

Однако череду моих мстительных разглагольствований прервал несколько нервный окрик Мигеля: «Magister!.. Я знаю, что вы не совершите ошибку! Я верю… в вас!» Ах, мой бесценный ученик, мой верный адепт, ты ведь и сам когда-то забавлялся с их судьбами – разве нет? – подумалось мне. Так позволь, и я попробую эту упоительную власть, это низкое омерзительное наслаждение смертью. Дану я лишил жизни, оглушённый инстинктом самосохранения, ослеплённый пугающей бездной. Я не желал ей страданий ради страданий. Я лишь хотел спастись. Ну, а этого гнилого человечишку прикончу просто ради удовольствия. И мести, – рассуждал я про себя. Да, мне действительно хотелось отомстить: он посмел поднять руку на избранного мной, осмелился встать поперёк его дороги. Этот никчемный паразит заслужил свою участь. Он сам её создал, а я… буду лишь воплощением вселенского Закона. Эхом его же собственной жестокости, усиленным, разрушительным. Впрочем, энергетическая подпитка тоже бы не помешала, – отметил я будто бы, между прочим. – Как глоток мутной затхлой болотной воды. Хотя для жаждущего и она покажется нектаром. Однако я не столько желал утолить Голод, сколько насытить ощущением божественности свою запылённую мирскими страстями душу: а что, как ни смерть, приближает к… Богу?

Глава LXXIX Печать Сатурна

…Изувеченный мной человек басовито сопел, взирая на меня исподлобья и изредка швыряя на ветер пошлую вульгарную лексику. Если бы ни Мигель, я бы долго расчленял его, будто опытный анатом, на составные части, притом поддерживая свою жертву живой и в сознании. Я бы заставил этого отступника наблюдать за тем, как его собственное тело обращается в груду бесполезного мяса, я… Однако подобное зрелище не для глаз моего ученика, пускай юноша и достаточно повидал на своём веку, – решил я. Вместе с тем мне пришёл на ум вариант более изящный. Но, оттого не менее губительный.

Обойдя мужчину и встав позади, я безразлично жёстким тоном изрёк: «Ты нарушил дозволенные границы, misellus servus caro [110] ». В этот момент Мигель сделал несколько шагов вперёд и, качая головой из стороны в сторону, будто не веря в происходящее, прошептал: «Прошу вас, не нужно, Magister… Ни один смертный не стОит… Вы… выше всей этой скверны, почти как… И я… вас…» Однако я не дал моему ученику закончить фразу и продолжил, упиваясь мгновением и ощущая себя Распорядителем Судеб:»… потому я возьму твою ничтожную жизнь, лишив тебя права возвращения в «здесь» и «сейчас»: ты никогда не исправишь своих ошибок, не искупишь грехов, и они будут веками и даже тысячелетиями преследовать твою душу, как голодные грифы. Это самый жестокий из всех Запретов – самая страшная печать. Печать Сатурна. Печать Отчуждения. Отныне и во веки веков. Да будет так». Что я такое творю? – проблеском разума стукнуло в моей голове. – Мог бы просто убить его – насильственная смерть и так зачастую довольно тяжкий для человек опыт. Но печать?.. Это отнимет многое из немного, что у меня осталось. Такие серьёзные запреты способен накладывать лишь… сам Творец. Или люди на себя же. Не слишком ли далеко я зашёл? Это ведь чужой мир. Не забылся ли я? Кем я тут себя возомнил? – разношёрстная стая сомнений на доли секунды захлестнула моё сознание. Чувства вступили в конфронтацию с высшим разумным началом, извечно чтившим Законы. Кроме прочего, – продолжил я внутреннюю дискуссию с самим собой, – откуда у меня такие силы? Запретить душе – искре от духа вечного – что-либо весьма непросто. На это нужна очень веская причина и неограниченные возможности. Я ведь полуразрушен и слаб: на что я способен в таком состоянии?

Беседуя со своими же мыслями, я наблюдал, как неотрывно глядит на меня мой ученик. Какое безмерное удивление и напряжённость застыли в утончённых чертах его лица. Юноша, вероятно, был поражён сказанным мной, не менее чем я сам. Человек на коленях же что-то бессвязно бормотал себе под нос, однако его ругательства меня волновали в последнюю очередь. «Ubi nihil vales, ibi nihil veils» [111] , – упрямо твердил мне мой внутренний голос. Секундой позже, оскалившись, словно василиск, и внезапно ощутив внутри себя пламя разрушительней любого огня, я мысленно ответствовал голосу разума: «Иди ты к чёрту!»

Изящно коснувшись тонкими ледяными пальцами висков моей будущей жертвы, и плотно зафиксировав голову в этих холодных тисках, я приглушённо и монотонно произнёс: «НИКТО не смеет поднимать руки на избранных мной. Дерзнувший же будет наказан». После этих слов, я стремительно развернул голову грабителя так, что, находясь за его спиной, сумел заглянуть ему в глаза, с сарказмом изобразив притом губами звук лопнувшего воздушного шара или откупоренной бутылки шампанского. Тихо хрустнули позвонки. Едва слышно ахнул мой ученик. Тело несколько раз конвульсивно дёрнулось, силясь удержать ускользающую в пространство душу, ограниченную в праве своего абсолютного выбора. Я сделал это, – надменно рассмеялся кто-то иной в моём сознании. Как я сумел? – испуганно подумал я сам. О, Боги… Что теперь будет?

Однако в кульминационный момент моего спектакля эти раздумья были далеки. Далеки бесконечно, как моя Обитель. Я ощущал ТАКУЮ силу… Такую Свободу… И… столь глубоко уверовал в собственную безнаказанность, что никакая вещь в мире не могла помешать мне насладиться ярким и пламенным мигом. Я – тот, кто даже не имел права на вечность, был… Всемогущим.

На меня устремились миллионы глаз несчётного множества существ, населяющих эту Вселенную и прилегающие к ней в анфиладе миров. Я единовременно узрел их всех. Затем, слепящий как вспышка образ померк. А с ним моё величие и сила. Я вновь предстал пред очами моего ученика истрёпанным жизнью странником: болезненно слабым, иссушенным и измождённым. Мигель как-то изматывающе мучительно глядел на меня. А затем негромко, но ясно проговорил: «Я надеялся, что вы не опуститесь до очередного убийства… Вы ведь… не нуждались в этой смерти, как тогда, Magister?» Он был прав. Я был, и я смог бы быть и без этой смерти. По крайней мере, некоторое время. А сейчас… сейчас же я отчётливо ощутил, что мои энергетические вибрации сильно понизились: ещё немного в означенном направлении и порталы превратятся для моей персоны в недоступную роскошь, если уже не превратились, как и многое другое, к чему я так привык и считал само собою разумеющимися вещами. Силой владеет лишь тот… кто её достоин, – мелькнула в моём разуме смутная догадка, – и это Закон. Мой ученик же, в свою очередь, еле слышно с тоской и укором продолжил: «…Я ведь просил вас… не совершать эту ошибку…» Выразительный взгляд юноши, его назидательный и слегка обиженный тон уязвили моё обострённое ныне себялюбие. Отшвырнув труп как игрушку, я сделал несколько шагов навстречу Мигелю, приблизившись на расстояние вытянутой руки. Схватив молодого человека за подбородок своей ледяной ладонью, я с силой сдавил пальцами его впалые щёки и сухо проговорил притом: «Aquilam volare doces» [112] . Мой ученик ничего на это не ответил. Несколько секунд я холодно и сосредоточенно всматривался в его глаза, пока вдруг не заметил, что под подушечками моих пальцев на лилейно-белой ранимой коже образуются кровоподтёки. Мигелю, должно быть, было больно. Но он стерпел. Или вообще не обратил на то внимания?.. Я убрал свою руку от лица юноши. Он, в свою очередь, отстранившись от меня, с дрожью в интонации произнёс: «Вы… не отдаёте себе отчёта в своих действиях. Вы убили этого несчастного не от Голода, а… забавы ради!.. И, что хуже убийства, изуродовали своим чудовищным запретом его душу!.. Вы!.. Адепт Сиятельного Храма!.. Я видел в ваших глазах эту страшную жажду… Это вожделенное ожидание смерти и ярость, всё обращающую в пепел. Что с вами стало?.. Неужели вы могли позабыть, Учитель: «Ira initium insaniae est!» [113] »… Что?.. Вздумал меня обвинять, мальчишка? Наставлять на путь истинный?.. – вихрем пронеслось в моей голове. – Я учил его, а он смеет судить меня? Внезапно моё терпение иссякло. Отвернувшись в сторону и изменившись в лице, я, вслед за тем, резко обернулся к моему ученику, отвесив ему пощёчину тыльной стороной ладони с такою силой, что, не удержавшись на ногах, юноша упал в наметённый подступающей зимою сугроб. На краешке губы Мигеля с правой стороны выступило несколько алых капель, что медленно потекли по подбородку. Стоя недвижно, как статуя, я нервно сжимал и разжимал когтистые пальцы, пытаясь успокоиться и глядя в сторону, на укрытый пушистой шалью безлюдный двор. Неужели того, что я сделал для этого юнца, мало для элементарного… уважения?.. – пульсировала в моём разуме навязчивая мысль.

Мой ученик, тем временем, медленно поднялся на ноги. Достал из внутреннего кармана пальто платок и стал стирать с лица заскорузлую и свежую кровь. Закончив, и аккуратно сложив матерчатый прямоугольник, он убрал его на исходное место. Я неспешно оглянулся. На щеках, по обеим сторонам от губ Мигеля остались гематомы – следы моих пальцев, что контрастировали с бледностью его лица. Я осторожно протянул ладонь, чтобы залечить их, но, отведя мою простёртую длань в сторону, юноша тусклым и чёрствым тоном промолвил: «Это совсем ни к чему». После того, он медленно зашагал прочь, не оглядываясь. Будто это не я. Будто кто-то чужой. Что-то неприятное, щемящее и скользкое шевельнулось в моей груди. Я практически обеззвучено прошептал вслед своему ученику: «Ты ведь говорил, что простишь мне… даже убийство своего отца. Помнишь?» Мигель вздрогнул и остановился. А, после паузы, взглянув на меня из-за плеча, задумчиво и грустно произнёс: «Учитель, я вас не понимаю. У каждого поступка должен быть мотив, и, в данном случае – довольно весомый. Если бы мой отец… был достоин такой участи, я принял бы это, не осуждая вас. Но сейчас… вы использовали… Печать! Затеяли такую опасную, невероятно жестокую игру с чужим существованием! Вы хоть сознаёте, что…?» Мой собеседник прервался на полуслове, чуть погодя добавив тихо: «Нет, я не могу понять…» В ответ, виновато опустив глаза, я не слушающимися губами проговорил: «Я и сам себя больше не понимаю». И чуть погодя жалобно добавил: «Помоги мне…»

Следя за тем, как судорожно дышит мой ученик, я понял, что следующая фраза даётся ему нелегко. Однако совладав с собой, он всё-таки произнёс: «Уходите, Magister… Скоро здесь будет много людей: наверняка кто-то уже вызвал стражей правопорядка, услышав крики во дворе. Больше я ничем не могу вам помочь». Завершающее предложение юноша проговорил на выдохе, судорожно, словно ему не хватало воздуха. Ему было больно. Он снова страдал из-за меня. От моего общества одни беды!.. – горестно подумал я. А затем, еле шевеля немеющим языком, вымолвил из последних сил: «Не говори ей… что я убил ещё одного из вас. Она… меня просто возненавидит. Солги. Скажи, что меня больше нет. Это последняя просьба к тебе, мой… ученик». Спрятав лицо в объятиях своих аристократически хрупких ладоней, Мигель быстро зашагал прочь, так ничего и не ответив. Однако я был уверен, что он выполнит то, о чём я просил его. Даже падшие боги остаются богами. И даже согрешившие кумиры – великими.

Глава LXXX Ассимиляция

Оставшись в одиночестве, я отсутствующим опустошённым взором оглядел окружающий меня пейзаж: сумка Мигеля… записи… следы на снегу. Когда здесь буду эти люди… Я не желал бы, чтобы у юноши возникли неприятности из-за забытых им так опрометчиво вещей. Собрав бумаги, я аккуратно сложил их в кожаный расшитый портфель моего… бывшего ученика, и, тяжко вздохнув, решил покинуть место преступления. За моей спиной разбушевавшийся ветер вмиг стёр все отпечатки на простынях снежного ложа, надёжно спрятав под своей толщей все улики и доказательства. Теперь я был уверен: никто Мигеля не найдёт.

Я вяло брёл вдоль обочины дороги, прижимая к груди отстроченный причудливыми швами портфель, будто самое дорогое и единственное в этом чужом диком мире, что у меня осталось. О, Боги, как же я был одинок!.. Звёзд я более не слышал: их посверкивающий кристальный голос отныне умолк для меня, и далёкие солнца обернулись всего лишь бликами света на тёмном полотнище безучастных небес. Других сущностей тонких сфер и высоких вибраций мой притуплённый взор ныне воспринимать также был не в состоянии. Только самых низших паразитических тварей. Зрелище было мрачным и унылым: вокруг меня стаями проносились уродливые безглазые тени, не опасаясь более и не страшась. На моём лице же напечатлелись отчаяние и глубокая скорбь. Я был раздавлен собственной глупостью и самоуверенностью. Я находился так близко!.. ТАК близко!.. Он… Он даже сказал мне, что я… достоин касания Его взора!.. Достоин того, чтоб на меня оглянулся сам Сотворивший! Что я такого сделал тогда?.. И отчего сейчас меня неотвратимо влечёт в бездну всё дальше и дальше от его Сиятельных Очей? Почему, Создатель?.. Почему?!. Вопросы, переполненные эмоциями и страхами, рвались из моей груди наружу, но тонкие плотно сомкнутые губы будто утратили способность их воспроизводить.

Двое подвыпивших парней присвистнули мне в след, беззастенчиво назвав вульгарным циничным словом, подразумевающим женщину развязного поведения. Ну, почему они все не могут оставить меня в покое?! Поубивал бы… Что?.. – резко одёрнул я сам себя. А чего, собственно, бояться?.. Всё и так потеряно, – утешился я секундой позже. В очередной раз ситуация казалась безвыходной и фатальной. Нет, на сегодня хватит крови. Ныне поцелуй Азраила показался мне не таким уж и сладким, как впервые, скорее, прогорклым и едким. Смерть горчила на губах, и я никак не мог отделаться от этой горечи.

Зима… Я вдруг вспомнил своё видение в янтарном осеннем лесу, когда я находился на рубеже: шумело море, шёл снег, я… был счастлив. Неужели это был просто мираж?.. Сон, никак не связанный с моим теперешним существованием? Королева метелей обещала мне блаженство и негу в моём последнем из виденных по Ту Сторону сюжетов. И каков итог? Я, немощный и бесполезный один скитаюсь по этому опостылевшему городу. Неужто моя безошибочная интуиция подвела? Если и так, чему тогда вообще можно верить? – раздумывал я.

Взобравшись на крышу ветхого невысокого здания, я расположился вблизи выхода вентиляционной шахты. Приложив колоссальные усилия, мне всё же удалось выйти на канал связи с общим информационным полем Земли. О, как же непросто было оперировать массивами данных сейчас! Они обрушивались на меня подобно каменным глыбам, будто силясь придавить своим немыслимым объёмом и весом. Я стиснул зубы, но не отступил. Голова кружилась, и периодически делалось дурно до невозможности. Тем не менее, я держался. Я… считывал уровни связи моих энергоинформационных оболочек с полевой структурой Земли. Я пытался понять, отчего мне в очередной раз удалось выйти сухим из воды – безвозбранно, невзирая на все мои противоправные, по законам этого места, действия. Куда глядит Агатос третьей планеты? – не переставал диву даваться я. Наконец, я нащупал зацепку в бесконтрольных информационных потоках. Ответ меня просто шокировал: инородный фрагмент моих данных был аккуратно ВПИСАН в общую матрицу Земли. Выходило, я теперь был одним из них.

Так вот почему архонты [114] этого небесного тела больше не трогали меня и ничего не запрещали, какими разрушительными бы не были мои действия. Ведь каждый житель данной планеты имеет абсолютное право на свободное волеизъявление и возможность совершать ЛЮБЫЕ поступки, дабы многоликие аспекты Творца могли проявить себя в частных постижениях Творения. Мой дух, конечно, обладал универсальной возможностью «подстраиваться» под модели устройства иных миров, но чтобы АССИМИЛИРОВАТЬСЯ с ними?! Это было уже слишком!.. О чём думает Хранитель перекрестка путей?.. Я не ваш!.. Я – чужой!.. – буквально кричало всё моё ошеломлённое существо. – Моя родина – это моя Morati!.. Единственная родина!.. О, в тот миг я свято уверовал, что всегда так считал. Трясясь всем телом как в лихорадке, я отчаянно пытался выйти на контакт хотя бы с одним из представителей высшей иерархии Земли – поговорить, объясниться… Это, должно быть, чудовищная ошибка!.. Пусть накажут меня соответственно своим духовным канонам за все проступки, что я свершил, – нервно рассуждал я, – только не нужно… делать из меня человека! Однако все мои неимоверные старания терпели крах: ни сил, ни доступа к тонким сферам я более не имел. Врата закрылись практически перед моим носом, а ослабевшие руки уже не в силах были их распахнуть. Я стоял перед запертым храмом, словно нищий на паперти: одетый в лохмотья, покрытый язвами, истощённый… Проходящие же мимо прихожане лишь надменно усмехались, глядя на жалкого оборванца, жадно глядящего в небо: они ведь не знали, что перед ними тот, кто некогда сошёл с этих самых небес…

Глава LXXXI Падение чистейшего

Я был встревожен. Ошеломлён. Сбит с толку. И… напуган. Ранее я желал стать частью этой системы, но только не теперь, когда на расстояние вытянутой руки приблизился к своему Ответу! Нет, не теперь! Моя Обитель, мой Храм, мой… Создатель. О, deus meus, я не хочу деградировать до уровня… человека!.. Уже не хочу, – шептал моей душе испуганный разум. «Деградировать? – словно в ответ на мои размышления промолвил чей-то насмешливый голос. – Тебе до некоторых из них ещё расти и расти! Погляди на себя: упиваешься смертью, властью, вседозволенностью – какое грандиозное падение нравов! «Corruptio optimi pessima» [115] . «Кончай меня учить, кто бы ты ни был!» – глухо прорычал я во тьму. Мне и так было тошно, и без «доброжелателей» со стороны, потому я моментально вышел из себя. «Даже увидеть меня сейчас не можешь, приземлённое ты четвероногое. Как славно». Мой незримый собеседник довольно расхохотался в ответ. Я же был взбешён такой наглостью и выкрикнул в звенящую от мороза пустоту заснеженной крыши: «Убирайся!» «…Или что? – невозмутимо спросил меня бесплотный гость. – Что ты мне сделаешь? Переломаешь кости?» Затем вновь раздался сардонический раскатистый смех, от которого становилось как-то не по себе. Что за фривольности? Он хоть знает, кто я? – нервно подумалось мне. В ответ на мои мимолётные раздумья, немедленно прозвучал всё тот же нахальный голос: «О, ну естественно знаю – великий адепт Сиятельного Храма! Кто же вас не знает здесь, Magister? Такие гости, право, большая редкость». От прозвучавшего обращения «Magister», которым так часто пользовался Мигель, говоря со мной, по спине пробежал озноб. А бестелесный шутник, не теряя времени, изрёк: «Чувствуйте как дома, не стесняйтесь. Нам же, знаете ли, интересно будет, наконец… попробовать вас на вкус. О, столь экзотичное лакомство на нашем столе впервые!» Последние два предложения были произнесены злорадным тихим шёпотом. Я, не на шутку обеспокоившись, напряг, как мог, своё притуплённое восприятие Запредельного и всё-таки сумел различить множество смутных теней, заполняющих окружающее пространство. Зрелище не могло не ужасать. Бесформенные сгустки тяжёлой энергии, будто сговорившись, в одно мгновение кинулись на меня. За миг до того, я успел лишь прижать к области, где у человека должно быть сердце, кожаную сумку моего ученика и зажмуриться. Как маленький брошенный ребёнок. Ни на побег, ни на достойный отпор сил у меня не осталось. Чудилось, меня в секунду разорвут на куски.

…То, что происходило со мной дальше, пережить заново я бы не пожелал… Самые отвратительные из тварей тащили меня в смрадную глухую тьму, неистово терзая низшие оболочки моего ослабшего духа и причиняя, тем самым, невыразимую словами боль. Словно тебя рвут на части голодные псы. Я яростно сопротивлялся, не желая становиться безропотной закуской, однако мои возможности были истощены до предела, и я мало что мог противопоставить даже этим энергетическим «кровососам». К тому же, моё физическое тело так и осталось на крыше – с лицом, уткнувшимся в колени и скрещенными руками, сжимающими портфель Мигеля у груди в закосневших пальцах. А все эти несчётные лярвы и паразиты, будто опьянев от выдранных ими лоскутов неведомой лакомой «плоти», продолжали свой яростный пир ещё более рьяно. Но, как ни старались, они не могли усвоить такого рода «пищу» и просто забавлялись, вгрызаясь в моё измождённое сознание, в мой истерзанный дух. Если бы я мог кричать… то тогда мой истошный крик достиг бы, казалось, и самых удалённых уголков Вселенной, выплеснувшись за её предел. В эти мнящиеся вечными мгновения невыразимого страдания я ТАК мечтал о Пустоте, как никогда прежде. Мне уже было глубоко безразлично, сохранится ли моё «Я» в скрижалях Entis или нет – лишь бы прекратить эту поистине адскую пытку!..

Вдруг в ответ на моё кромешное отчаяние раздался глубокий повелительный голос: «Довольно. Оставьте его». Низшие сущности, висевшие на меня гроздьями, замерли, трепеща – ведь то им повелел один из Тёмных гениев высшей иерархии. Я мысленно возблагодарил неведомого покровителя за столь нежданное спасение. Кто бы он ни был. Главное, эти мучения прервались. Обратившись ко мне, мой непреднамеренный заступник заметил: «Не стоит благодарности. Как-никак ты ведь носишь имя демона – великого духа». Я не мог видеть выражения лица своего собеседника, но по звучанию речи догадался, что он улыбается. Имя демона?.. Ах, да, то имя, что присвоил мне Мигель. Как символ моей неимоверной тяги к Знанию вопреки всему и вся. Одержимости Разумом, превосходящей любые запреты.

Я устало прошептал повторные слова признательности. И попросил своего спасителя явить мне свой лик: ныне я плохо ориентировался в духовном мире, в прямом смысле ослепнув. А потому, без овеществляющей безликих существ иллюзии, воспринимать их был не способен. Мой заступник усмехнувшись, проявил себя в известном мне образе. Гранитно-серого цвета кожа, рубиново-красные змеиные глаза. Я встречался с этим демоном уже дважды, и узнать его мне не составило никакого труда. Мой благодетель же, в свою очередь, полюбопытствовал, с нотами беззлобной иронии: «Так ты ещё жив? Не думал, что твоих сил хватить на столь долгий срок. Ведь когда я видел тебя в последний раз, ты почти что уже захлебнулся в реке забвения». Я измученно улыбнулся тёмному владыке, и, набравшись храбрости, спросил, чем заслужил подобное снисхождение и спасение. Подняв меня на ноги, так как в иллюзии я пребывал, облачённый в свою материальную форму, демон произнёс, глядя на меня в упор, что долго размышлял над моими словами о Вечности. И о Пустоте. И кое-что для себя уяснил. Я рассеянно кивнул. Хотя раскинувшийся пред очами мир и был ирреален, но визуально он в точности копировал мир физический. Потому я едва держался, дабы не упасть, шатаясь из стороны в сторону, словно при сильной качке на корабле. Видя моё состояние, Тёмный придержал меня за плечо своими сильными пальцами. Я только безмолвно опустил глаза: в тот момент я ненавидел себя за слабость. Мой собеседник же, чуть погодя, заметил мне: «А ты уверял, что не опустишься до причинения вреда живущим, ха. Зря ты тогда отказался от моего предложения – мог бы быть полезен. Такой уникальный экземпляр». Я взглянул на своего заступника, скоротечно подумав, что и действительно, зря я отверг эту идею. Неплохое было предложение. И у меня бы появился смысл… Мой спаситель в ответ на этот мыслеобраз лишь улыбнулся, обнажив острые клыки. Его, видно, забавляли моя беспомощность и сомнения, но, как ни странно, вреда он мне не желал, хоть я бы и не удивился, будь оно и так. Ведь это в его природе. К тому же, прежде мы с ним были, вроде как… врагами.

После некоторой заминки в нашем диалоге, мой покровитель осведомился, чуть понизив тон своего глубокого пробирающего до костей голоса: «Больно было… падать? С такой-то высоты?» Я оцепенел, чувствуя, как сводит спазмом голосовые связки, которых у меня никогда не было и, после непродолжительной паузы, едва слышно вымолвил: «Да, больно. Очень…» Демон сочувствующе покачал головой. А затем продолжил: «Я тебя понимаю. Как и ты меня. Я ведь прежде тоже являлся кем-то иным». Я устремил на своего собеседника непонимающий взор, он же тихо ответил, что время от времени в природе происходит смена полярности – и знаки меняются на противоположные. Плюс на минус и vice versa [116] . Такое случается в их мире. Иногда. Подобные перемены могут происходить как спонтанно, так и осознанно. Свой выбор он сделал сам. Когда-то. Желая расширить возможности, познать неведомые грани и… обрести свободу. Пусть даже за пределами Света. Вообще за любыми пределами. Но… оказался в плену другой крайности. Да, я действительно его понимал. Я тоже представлял из себя отступника. Однако сменившего не фракцию в границах одного мироздания, но целую Вселенную. По грустному выражению моих обсидиановых глаз и наполненной горечью улыбке, Тёмный гений видел, что мне всё это так же близко и знакомо. Изгнание, падение, боль…

Прервав молчание, мой заступник произнёс: «А ты настоящий воин: так отчаянно сопротивлялся сейчас, хоть и на последнем издыхании. Да и тогда здорово ты нас обдурил и потрепал. Хитрый, способный, опасный». Я, чуть смутившись такой характеристике, скромно признался: «Да и вы меня… потрепали не слабо в тот раз. Я долго восстанавливался. К тому же, какой из меня воин? Как из геометра фехтовальщик – кто вместо того, чтобы думать о тактике боя и способе нанести фатальное ранение противнику, рассчитывает углы меж запястьем и шпагой, следя за смертельной партией как за танцем линий и форм. Нет, я не воин. Скорее, историк и учёный: мне больше по душе наблюдать за сражениями и писать о них конспекты, нежели участвовать в боях самому». Демон усмехнулся. «Что это были за существа?» – полюбопытствовал он далее. «Стихийные духи – элементалы, – робко проговорил я. – Низшие сущности из моего мира». «Я так и понял», – ответил мой собеседник. И чуть погодя задал вопрос, приведший меня в смятение: «Того ключа, как я вижу, у тебя больше нет?» Что-то скользкое и вязкое затопило мой разум на миг. Мне… захотелось плакать от безысходности, так как я внезапно осознал, что даже если пожелаю, то уже не смогу вернуться в свою Обитель. Частота вибраций моей полевой структуры существенно понизилась, а с нею и информационно-энергетическая ёмкость духа в целом, и ключ самопроизвольно аннигилировался. Я оказался здесь взаперти. До самого конца. Пускай я вроде бы и не собирался возвращаться к стопам Morati, но… всегда имея возможность, я часто мечтал о том. Мечтал… как вновь увижу Храм… Моего ученика – Salvator… Учителя… И… Цитадель. А за её антрацитовыми стенами наше Вечное немеркнущее солнце. И вот теперь все эти грёзы окончательно утратили смысл. Моё прошлое умерло вместе со всеми моими надеждами. Мой дом больше не был моим. Это откровение показалось мне непереносимым. Закрыв лицо дрожащими руками, я зарыдал. Была ли разница теперь, какое впечатление я произвожу на обитателей этого мира? Я не заслуживал более уважения. Я был жалок и слаб. Я был здесь совершенно один. И, отверженный своею святыней, я догорал в одиночестве. Как последняя звезда в мёртвой тёмной Вселенной – я ведь видел когда-то, как умирают мироздания. Я чувствовал себя этой самой звездой. И я знал, что со мной умрёт мир.

Мой импульсивный эмоциональный поступок привел демона в замешательство. Наверно, даже за свою долгую жизнь он никогда не видел, чтобы светила небесные… рыдали как люди, увлечённо и горько. В едва различимой растерянности его глаз, казалось, можно было угадать даже… сопереживание?.. Нет, такие как он, были не способны на подобные эмоции. Хотя, раз этот дух не всегда был тем, кем ныне является…

«Успокойся», – снисходительно произнёс гений мрачного чертога. ««Tempora mutantur, et nos mutamur in illis» [117] . Что сделано – то сделано». Я затих, тоскливо взглянув в глаза своего спасителя. Несколько секунд изучая выражение моего искренне несчастного лица, Тёмный задумчиво произнёс: «Странное ты всё же создание: жестокий и безжалостный убийца, способный разорвать жертву на куски и не поморщиться – с одной стороны, а с другой – это будто бы тебя вообще не касается, и никогда не касалось. И ты, как агнец, невинный. Рыдаешь, словно брошенный ребёнок. Я ведь прекрасно умею распознавать ложь – я часто с нею сталкиваюсь: профессия, знаешь ли. Много перевидал волков в овечьих шкурах на своём веку, но таких… Я бы сказал, что ты вообще никогда не лжёшь – твои ощущения искренни всякий миг и это… непостижимо. Даже чужая кровь не пачкает твою душу – ты словно без конца рождаешься заново, не секунды не оставаясь прежним собой. Детская непосредственность и, наряду с тем, грандиозное бремя знаний». Я только озадаченно хлопал глазами, слушая своего собеседника. Что уж тут скажешь?

«Пошли. Подлатаю тебя, – выдержав паузу, небрежно бросил мой заступник. – А то, гляжу, совсем растащили по кускам твою сущность эти мелкие пакостники». Я в величайшем изумлении вытаращился на своего спасителя: столь терпеливого и участливого отношения от такого, как он, я ждать никак не мог. И совершенно не понимал, чем заслужил поистине масштабное великодушие Тёмного. Рассчитывать на жест доброй воли, как мне думалось, можно лишь со стороны Светлых – сострадающих и милосердных существ. Однако они предпочли вообще меня не замечать более – чудовищный диссонанс моей души отталкивал возвышенных созданий. Так что мне оставалось лишь бессловесно благодарить Судьбу за столь необычного помощника. «Ну, чего уставился? – насмешливо спросил демон, выводя меня из оцепенения. – Идём, Анхра-Майнью [118] . Негоже носителю такого великого имени разгуливать в столь жалком, потрёпанном виде». Я растерянно глядел в лицо своего ухмыляющегося собеседника, а затем послушно последовал за ним, про себя смакуя столь непривычное произношение собственного названия. «Кстати, прекрасное имя, – прочтя мои мысли, отозвался Тёмный. – Тот, кто дал его тебе, вероятно, кое-что понимал в древних сказаниях и мёртвых языках». Я промолчал, болезненно сжавшись при воспоминании о Мигеле. «…И, думаю, он смыслил в твоей природе куда больше, нежели я. Да и все остальные на этой планете», – уже тише добавил демон, на миг сделавшись вдруг серьёзным. Я озадаченно слушал своего спутника, не вполне понимая, о чём именно он толкует. Однако уточнять и выпытывать разъяснения поостерёгся.

Глава LXXXII Путь Бессмертия

Запутанными тайными тропами междумирья Тёмный отвёл меня в так называемое «место силы» – ту точку пространства, где определённый дух, входя в резонанс с выделенным спектром частот мира, обретает наибольшую мощь. Демон, тот, кто не должен был быть милосердным и уж тем более, помогать такому ничтожному созданию, как я, невзирая на этот парадокс, врачевал мои раны, бережно восстанавливая истрёпанные интерьеры моей души. Я был тронут и потрясён подобной заботой и чуткостью со стороны столь разрушительного и беспощадного существа. Вероятно, что-то во мне напомнило моему заступнику о себе прежнем. Как видно, старые раны в его душе до конца всё же так и не затянулись, оттого он и помогал исцелить мои. Кроме прочего, мы с моим сумеречным лекарем о многом успели поговорить. О вечном и бренном. О незыблемости истин и переменчивости категорий. Однако никто не читал никому никаких лекций. Не было никаких нравоучений. Демон не пытался больше совратить меня следовать его тропой. И я не призывал его раскаяться, возвратившись к истокам своего существа. У каждого был свой уникальный путь, пускай мы и были сейчас так похожи – падшие духом, но помнящие звон высоты…

В конце нашей беседы, когда процесс моей регенерации был близок к финалу, Тёмный вдумчиво произнёс одну весьма незатейливую фразу, подводя итог длинному разговору. И эти слова буквально запали мне в душу: «Вечность не отнять, ты был прав. Потому как ничто не исчезает бесследно. Но Бессмертие духа – это путь. И право следовать по нему ещё нужно заслужить». Я погрузился в размышления, так ничего и не ответив. Прервав длинную цепочку моих внутренних рассуждений и нарушив безмолвие, демон внезапно задал вопрос, заставший меня врасплох: он поинтересовался, кем я являюсь в физическом мире, живя в двуполом обществе людей. Оторопев от такой резкой смены тематики, я нерешительно произнёс, что предпочёл воздержаться от самоопределения, оставаясь таким, как и был – андрогином [119] . Единым и двойственным. Изобразив в лице притворное сожаление, Тёмный разочарованно изрёк: «Жаль. Ты красивый. Из тебя бы вышла миловидная женщина. Или привлекательный мужчина, пожелай ты им стать». Изумившись ещё больше, я подумал, что мой собеседник, по всему вероятию, шутит. Неужто подобные ему сущности тоже играют в каламбурные игры сынов Земли? – размышлял я. Видимо, да. Чем ниже вибрации духа, тем ближе он к материи. Тем лучше понимает физический мир. И чувство формы и пола у подобных существ ярче выражено, нежели у возвышенных духов, которые зачастую бесполы и бесформенны. Чуть слышно рассмеявшись, я вымолвил в ответ: «Благодарю. Я польщён». Однако демон заметил мне вполне серьёзно: «Знаешь, Анхра-Майнью, будучи двойственным в себе самом, ты много не познаешь. К примеру, страсть. О, поверь, это опаснейший из ядов, сладчайший из эликсиров. Из-за него невинные оказывались на плахе. Из-за него случались войны, и братья убивали друг друга, как звери. Но, невзирая на чудовищные последствия, люди во все времена упивались этой смертельной отравой. А мы, демоны, только поддерживали и пуще разжигали в них их губительное влечение».

Воцарилось молчание. А чуть погодя, Тёмный с тенью ухмылки осведомился у меня: «Ну, двуединый, не желаешь испробовать на себе? Поверь, не забываемый опыт! По крайней мере, на людей он производит сильное впечатление». Задумавшись, я отрицательно покачал головой, ответив: «Нет, мне это пока что не интересно – слишком много других головоломок нужно разгадать. На погружение же в хаос человеческой чувственности у меня просто нет времени». «Что ж, – без тени улыбки изрёк мой спаситель. – Знания – это прекрасно. Только не забывай, что во все времена знающих сжигали на кострах». Я пришёл в некоторое замешательство, не зная, как реагировать на эти слова. Угроза это или сарказм? А мой спаситель, усмехнувшись, тем временем, проговорил: «Не бойся. Ты стал слишком уж осторожным и недоверчивым». Я выдохнул. И в правду.

Перед тем, как распрощаться со мною, так как находиться в сферах Тёмных для меня было небезопасно, демон произнёс напоследок, будто бы, между прочим: «Тебя не тронут больше: для нас ты ныне абсолютно бесполезен, твоё счастье. А над кем ещё поглумиться «детки» и так найдут. Слабых духом мишеней много». Я с чувством глубокой благодарности взглянул в глаза своему собеседнику, однако… я не желал оставаться в долгу, но что я мог предложить ему взамен? Я абсолютно ничем не владел. Я был нищим, полуголодным странником, укутанным в лохмотья знаний о мёртвых мирах. И словно в ответ на моё смятение Тёмный чуть слышно обратился ко мне: «Если найдёшь свой Ответ – дай знать. Ведь никто бы не пожелал исчезнуть бесследно, в неосознанности, так никогда и не постигнув… вечность в себе самом». Несколько секунд я задумчиво глядел в глаза своему спасителю, а затем согласно склонил голову в ответ.

…Занесённая снегом крыша и моё безжизненное ледяное тело. Я пришёл в себя. Демон отпустил меня из своих владений. Как же невероятно, просто сказочно мне повезло! – мимоходом подумал я. Если бы это произошло не со мной, я с трудом бы поверил, что такое вообще возможно. Но с упрямыми фактами не поспоришь. Вероятно, дух, столь милосердно спасший меня, не менее моего жаждал Бессмертия, прекрасно понимая, что дело тут не в расщеплении на «высокое» и «низкое», «тёмное» и «светлое». Не имеет значения, чьё знамя ты несёшь над собою. Бог всеохватен. Он – совокупность всего во всём. И пускай тропы, ведущие в его Сознание, различны для каждого отдельного существа, для каждого абсолютно они есть. Нельзя отвергнуть Бога, постоянно пребывая в нём. Но ощутить себя Им, полностью слившись с Его Индивидуальностью – вот Загадка загадок и Тайна тайн. Вот к чему я так страстно стремился. И тот Ответ, который я так увлечённо искал. Ведь по природе своей я способен был познать всё, но стать этим всем – опыт совершенно иного качества. И мне хотелось его пережить. Во что бы то ни стало.

Глава LXXXIII Желая недозволенного

Я осмотрелся, ощупав взглядом искрящиеся снежные барханы, ржавые провода и антенны: ни души. Во всех смыслах. Паразитические сущности оставили меня по велению своего сумеречного хозяина. Я облегчённо вздохнул, чествуя неисповедимость Закономерности: попадись я какому другому демону, то мне, вероятней всего, пришлось бы несладко. Однако мне в очередной раз повезло – мой падший друг оказался на удивление снисходителен и великодушен, безвозмездно меня исцелив и отпустив с миром. Что же, у меня просто космический талант заводить себе странных, неправильных друзей, – не без усмешки отметил я про себя. Но всех моих проблем чудесное спасение не разрешало. Я по-прежнему был один. Обессилен. И бесполезен.

Я разжал смёрзшиеся пальцы и оглядел портфель моего отвернувшегося от меня ученика. Открыв металлическую защёлку, я начал рассеянно листать записи юноши, перебирая разрозненные страницы. Знакомый аккуратный почерк, опрятность в каждой линии… Слова… сотни мёртвых слов. Мне сделалось до нестерпимости безотрадно, глядя на все эти испещрённые буквенными символами листы. Наброски упражнений по латыни и краткие выдержки из справочников – по всей вероятности, Мигель возвращался с одного из своих занятий с подготовленными конспектами лекции для студентов. Я читал и перечитывал ничего не значащие абзацы и фразы снова и снова. До тех пор, пока случайно не наткнулся взором на маленькую дописку на полях, перпендикулярно основному тексту и выведенную не таким каллиграфическим почерком, как всё прочее, будто рука, начертавшая данное послание, едва уловимо дрожала. Человек бы того не распознал, однако я уловил эту крошечную девиацию. Прочтя короткое предложение, и плотно сомкнув веки, я, переборов начинающийся приступ слабоволия, убрал мерцающие в темноте страницы обратно в сумку и застегнул её.

Это была одна из известных латинских пословиц. Но отчего-то я чувствовал, что за бесхитростной фразой скрывается целый мир, который я так и не сумел понять: «Nitinur in vetitum semper, cupimusque negata» [120] .

Распрямившись, и пройдясь взад вперёд по обшитой металлическою облицовкою, кровле дома, что тихо позвякивала от моих шагов, я спустился вниз, к дороге. Я не знал, что мне делать дальше. Куда идти? Как искать свой Ответ, не имея ни способностей, ни сил? Да и просто с кем… поговорить?.. Светила небесные для меня онемели, высокие духи бежали меня, низкие насмехались… И вся Вселенная словно обратилась в одну огромную беспощадную западню, связав немощного скитальца по рукам и ногам, захлопнув все двери и все шкатулки сокровищ. Я ничем более не владел, кроме осознания своей беспомощности.

Накинув кожаный ремень портфеля на плечо, как носил его прежний хозяин, я отправился в сторону набережной: вода всегда меня влекла своей переменчивостью и живостью характера. Она каждый миг была разной. Это завораживало.

Подойдя к парапету, я склонился над речным лоном, желая увидеть своё отражение, но… в мои чёрные глаза заглянул лишь усыпанный сахарно-белой крупою лёд. Ещё, однако, не слишком плотный и толстокорый. Беззастенчиво перешагнув ограждение, я мягко спрыгнул на застывший водяной слой, который еле слышно захрустел под моими стопами. Осторожно ступая по неокрепшему криолитовому [121] покрову, что, ближе к центру русла дробился на отдельные льдины, перемещаемые течением, я брёл вперёд. Как… сиротливо. Как бесприютно!.. Что за ночь!.. – тихо шептались меж собой рассеянные мысли. Небо едва прояснилось после снегопада, но я не глядел более в его кобальтовую высь: немая вечность серебряных искр в вышине внушала лишь чувство обречённости и изолированности. Мироздание для меня ныне являлось грандиознейшим по размерам… хосписом, в котором я медленно доживал отведённый мне срок, тлея и тлея, как уголья пепелища. Всеми покинутый и никчёмный.

Поддавшись какому-то отчаянному порыву, смешанному с сардоническим наслаждением, я, мягко перепрыгивая с ледяного пласта на пласт, закружился в диковинном танце, будучи таким лёгким и… опустошённым. Вёрткие льдины убегали из под моих ног, но я ни мало не боялся оступиться – я был, как и прежде, гибок и грациозен. Я знал, что моё тело подвергнется распаду в последнюю очередь, а потому я мог без опаски купаться в волнах его недостижимого для людей совершенства. Что же, хоть в чём-то я оказался лучше их.

Тихое похрустывание льда, мягкие плески воды, трепетное посвистывание ветра, касающегося моих длинных чёрных одежд. Я затерялся в череде этих эфемерных полузвуков-полутишины, еле слышно напевая какой-то печальный мотив – где я мог его слышать? Среди людей или… меж звёзд? Я уже не помнил. Голос мой звучал холодно, искристо, многогранно и заунывно. Он напоминал одновременно и стоны ветра, и шёпот воды, и потрескивание льда. Это был глас Запредельного. Панихида по пропащей душе, которую я служил о себе. Я не способен был видеть, но отчётливо чувствовал, что за мной наблюдает множество неупокоенных душ, привлечённых моим потусторонним пением. Таких же затерявшихся меж мирами, сбившихся с пути, как я сам, призраков. Я чувствовал, что они подпевают мне своими беззвучными голосами, потерянные и одинокие. Мёртвые, не доставшиеся Смерти. Я танцевал меж фантомами, ощущая, как они с немой мольбой тянут ко мне свои прозрачные руки, будто я – ангел, способный помочь им. Бескрылый ангел, лишённый небес.

Вдоволь насытившись собственной скорбью, я оглядел безмятежный пейзаж: вокруг было бы также тихо и пустынно, как прежде, если бы не два человека, замерших у каменного заграждения реки и, кажется, наблюдавших за мной. Стоя на одной и плывущих льдин, я элегантно поклонился моим нежданным зрителям. Две юных девушки заворожено следили за моими движениями, не отводя взора, словно зачарованные возможностью невозможного. Быстро и изящно переступая по угловатым фрагментам мёрзлого панциря, я добрался до монолитного слоя льда и неспешно дошёл до гранитного обрамления речного ложа. Я смотрел на юных созерцательниц снизу вверх и улыбался. Они, в свою очередь, изумлённо и немного опасливо взирали на меня сверху вниз. Опершись одной ногой на вымощенную камнем стену и слегка оттолкнувшись второю ногой, я, уцепившись за парапет, подтянулся на руках и оказался сидящим на покрытом ледяной пылью заграждении рядом с моими внезапными очевидицами. Девушки слегка встревожено переглянулись, но не спешили броситься прочь. Затем одна из них, разглядывая мои странные одежды и ослепительно белую кожу, деликатно поинтересовалась, где я такому научился и как вообще мне это удаётся? Чтобы настолько тонкие хрупкие льдины не крошились и не уходили под воду под моим весом… К тому же, так безукоризненно сохранять шаткое равновесие!.. Просто сказочное мастерство! Я лишь загадочно улыбнулся в ответ так, как ангелы улыбаются смертным. А после того задал мои зрительницам встречный вопрос, что такие юные дамы делают в столь поздний час в не самом благополучном из районов города? Ещё раз обменявшись взглядами, девушки ответили, что возвращались домой с затянувшегося концерта в ночном клубе. Как ни парадоксально, я не внушал им страха, невзирая на мою наружность и все те необычные вещи, очевидцами которых они стали. Видя, что ни моя внешность, ни мой рост их не смущают, я без лишней скромности предложил двум подругам сопроводить их до дома. Потратив несколько секунд на размышления и бегло посовещавшись, они согласились.

…Мы с моими спутницами шли по смолкшим ночным улицам, и каждый шаг будто эхо, отражался от бетонных стен, обступивших со всех сторон. Нарушив молчание, одна из девушек поинтересовалась, как меня зовут. Я представился единственным именем, которым обладал в этом мире, произнеся его так, как озвучил мне Тёмный: Анхра-Майнью, потому что мне не хотелось, чтобы другие люди звали меня так, как это делал Мигель. Немного изумившись от того, сколь необычно носимое мной имя, мои спутницы представились сами. Как ни странно, я не запомнил, как их зовут. Я был слишком рассеян и поглощён собственным горем. Юные дамы о чём-то спрашивали меня, пытаясь завязать разговор, но либо я не знал предмета обсуждения, либо меня он не интересовал. На вопросы же о себе я отвечал крайне туманно. Оттого, после череды моих односложных высказываний неизбежно воцарялась безгласность. Как в городе мёртвых. Я не хотел рассказывать моим собеседницам ничего запредельного. Кто я, чтобы о том говорить? Учитель не имеет права на ошибку. Мигель был прав, оставив меня. Но от воспоминания о том делалось невыразимо больно.

Когда мы с моими попутчицами вышли из полутёмного переулка на освещённую рыжими фонарями дорогу, одна из них, увидев у меня на плече портфель моего бывшего ученика и вновь пытаясь завести не клеившуюся беседу, радостно огласила, что у их преподавателя в университете точно такая же интересная сумка, только на последних занятиях он был без неё. Я насторожился. А моя юная собеседница, как ни в чём не бывало, осведомилась, где я сумел раздобыть этот интересный портфель, добавив, что тоже бы от такого не отказалась. Всё внутри меня сжалось и запульсировало, словно от острого раздирающего спазма. Это что, издевательство?! – проскочила в разуме гневная мысль. Ну, почему этой ночью я встретил именно его студенток?.. Совпадений в мире следствий и причин просто не существовало: всё было обусловлено и закреплено. И каждое происшествие представляло из себя длительную совокупность этапов, к нему ведущую. Какие ещё сюрпризы были уготованы мне Демиургом данного мира? – судорожно раздумывал я, уйдя в себя. Ведь теперь я вроде как… принадлежал ему? Этому сверхсознательному Разуму, свойств которого до конца не знал. От подобных мыслей пробирал озноб. Нет, человеческой судьбы я не хотел! Прошу вас, оставьте… дайте же в покое дожить остаток дней, не осыпая щедрою десницей раны моей души солью!.. – негласно взмолился я неведомым хозяевам собственной судьбы. А чуть погодя озадачился, сколько вообще прошло времени после того, как я возвратился из мрачных чертогов потустороннего, куда утащили меня прислужники Тёмных, желая насладиться неизвестной, лакомой добычей? Вероятно, около недели, хотя я мог быть и не вполне точен в исчислении ныне. Время по разные стороны Порога ведь течёт по-разному. Ну, неделя или недели, это, по крайней мере, не годы и не тысячелетия, – попытался я приободрить сам себя.

…Внезапно осознав, что я, вероятно, слишком долго молчу, и это, должно быть, не вежливо, я, обратившись к моим юным спутницам, деликатно проговорил, что вспомнил об одном очень важном деле. После чего, спешно откланявшись, покинул смущённых девушек. Я прекрасно понимал, что мой поступок не вполне этичен, ведь я сам вызвался сопроводить их и вот на полдороги сбежал. Но мне, тем не менее, было полностью безразлично, сочтут ли меня грубияном или нет. В мою голову пришла сумбурная идея вернуть Мигелю его вещи – в конце концов, от их присутствия только делалось не по себе. Однако я принял решение не являться юноше воочию. Это оказалось бы лишним – я был ему не нужен. Потому мой ученик и выбросил меня, как старую книгу с рассыпающимися от времени страницами. Ведь во мне, как и в такой вот книге, немногое осталось. Только пыль образов, пепел знаний и прах мёртвых языков, на которых некогда разговаривали ставшие тленом вселенные. Онемевшие и забытые в бесконечности коридоров Бытия.

Глава LXXXIV Служа Другому

Я шёл пешком, так как порталы ныне были мне, образно выражаясь, не по карману. Впрочем, передвигался я довольно быстро. И, в конце концов, добрался до той самой ветхой девятиэтажки, в которой снимали квартиру мои подопечные. Надеюсь, Мигель сказал Хлое, что я… умер?.. – проскользнула в моём уме судорожная надежда. Да, думалось, звучало это немного странно. Особенно касаемо того, кто в принципе умереть не способен. Но я полагал, что девушка должна была ему поверить.

Железная дверь подъезда оказалась заперта. Слева на панели домофона тускло мерцал красный огонёк. Я никак не ожидал наткнуться на преграду в виде… запертой двери, а потому слегка растерялся. Сплошные запреты и ограничения. Как они живут? – рассуждал я, отрешённо водя когтями по металлу. А чуть погодя медленно опустился на бетон возле закрытого входа и стал терпеливо ожидать того момента, как кто-нибудь выйдет наружу или войдёт внутрь. Более простых решений в мой расщеплённый несобранный разум не приходило. Точнее я намеренно не желал их искать, оттягивая исполнение того, зачем, собственно, сюда явился. Пожалуй, да, я мог бы её сломать. Всего лишь дверь… Магнитный замок – не большая помеха. Но предпочёл любым резким движениям ожидание и тишь зимней ночи. Мне было холодно, однако иначе, нежели людям: будто кружевом изморози пространство внутри моей грудной клетки затягивало стылым дыханием чего-то недосягаемого. Словно эхо звёздного света с отдалённейших окраин Вселенной обнимало внутреннюю незаполнимую ничем пустоту моего существа. И я сам постепенно обращался всего лишь эхом, слабых отзвуком из тёмных глубин опустевших миров.

Пытаясь отстраниться от этого странного ощущения, я утешал себя тем, что, по крайней мере, не зябну подобно людям, в объятиях снежной королевы. Хотя потеря способности к дематериализации немного огорчала. Ведь что такое, по большему счёту, предмет, состоящий из частиц – атомов? Если рассуждать в этих терминах, расстояние меж электроном и ядром значительно превосходит размеры самого ядра, а, следовательно, всё вещество их мира – это пустота. И пройти сквозь неё не так уж и сложно, если есть определённая толика знаний и аккумулированной энергии. Фрагментарные знания остались, а вот что до энергии… – мрачно отметил я про себя очевидный факт.

…Около пяти утра заржавевшие пружины скрипнули, и в проходе показался первый человек. Шагнув через порог на улицу и заметив меня, поджавшего колени к подбородку и сидящего на полу, мужчина даже слегка опешил от неожиданности. После чего, обозвав проходимцем, посоветовал по добру по здорову убираться. Однако я успел придержать дверь рукой, просунув тонкую кисть в образовавшийся зазор. Увидев это, мужчина, развернувшись ко мне, решительно взялся за металлическую ручку и несколько раз порывисто качнул массивной дверью, ударив меня по пальцам. Стерпев обиду и даже не поморщившись, свою узкую ладонь я, вопреки его ожиданиям, не убрал. Вцепившись когтями в холодную сталь, и даже пропоров её в нескольких местах, я медленно встал с грязного бетона, не вынимая пальцев из проёма, цепляясь за обшивку и сдирая краску и стружку. Видя такую настойчивость, и будучи добропорядочным гражданином, мужчина решил приструнить меня – нелепо одетого проходимца, помышляющий пробраться в эту парадную. Но, дабы пресечь дальнейшие поползновения человека причинить мне вред, который он причинил бы скорее, себе, раздробив костяшки пальцев о моё твёрдое холодное тело, я демонстративно проткнул стальной корпус двери с внутренней стороны и игриво пошевелил когтистыми пальцами, показавшимися в отверстиях снаружи, образовавшихся после быстрого удара. Эта немая сцена привела мужчину в замешательство, а я тем временем проскользнул, наконец-то, внутрь дома. Мой оппонент за мной не последовал. Пожалуй, в том ему повезло даже больше, чем мне.

Вяло поднимаясь по ступеням, я мысленно представлял, как бы билось сейчас моё сердце, если бы оно у меня было. Аритмично и неровно, а, совместно с тем, гулко и часто. Увлечённый таким красочным образом, я незаметно для себя добрался до нужного этажа и безгласным истуканом замер на пороге.

Не знаю, сколь долго я так простоял. Вдруг, в коридоре запертой квартиры раздались быстрые шаги, и входная дверь широко распахнулась. Мигель выглянул на лестничную клетку, освещённую блёклой жёлтою лампой накаливания. Длинные чёрные волосы юноши были взъерошены, и весь вид говорил о том, что он будто бы только что проснулся. Обведя взволнованным взглядом стены и даже осмотрев уходящую вниз лестницу, молодой человек вновь возвратился к порогу. Я наблюдал за всем происходящим сверху, не шевелясь, и надеялся, что меня всё-таки не заметят. Как же не хватает переходов меж фазами и порталов! – сокрушался я. – Ну, хоть когти остались, скорость реакции и ловкость. Хотя я никогда прежде не делал ставки на чисто физические свойства своего тела. Но вот пришёл тот день, когда и они, наконец, пригодились.

Из глубины жилища раздался заспанный голос Хлои и шорох сползающего на пол одеяла: «Кто-то пришёл? Мигель, кто там?» Опустив глаза в пол, а затем, развернувшись в сторону коридора и затворяя за собой дверь, юноша тихо произнёс в ответ: «Нет, никого – просто… показалось».

Слыша голоса моих подопечных, мне было сложно оставаться беспристрастным. Слишком сильно я привязался к ним. СЛИШКОМ. Расслабив когтистую хватку, я почти беззвучно спрыгнул с потолка, слегка ободрав штукатурку. Не слушающейся рукой, медленно, словно в заторможенной съёмке, я повесил портфель моего ученика на ручку его двери и опрометью бросился прочь.

Выбежав на улицу и не останавливаясь ни на миг, я пробежал так ещё несколько дворов, в одном из которых упал в пушистый кипенно-белый сугроб на спину, закрыв лицо руками. Что со мною творится?.. Почему так… больно? – спрашивал я сам себя. Но ответа не было. Людские голоса звучали в моей голове, сплетаясь с шёпотом моих подопечных светил Morati в хорале. Нестерпимо. Невыносимо!.. Как я нуждался во всех тех, кто оказалcя ныне недоступно далеко!.. Хлоя. Мигель. Мой Учитель. Salvator… Я вспоминал все свои звёзды, наставником которых являлся когда-то. И… Его. Мелькнувший последним образ заставил меня, раскинув руки в стороны, широко распахнуть глаза, уставившись в сизое безликое небо. Если бы я умел… то сейчас непременно бы со слезами в глазах молился… Ему. А уж Бог Он или нет – мне было уже всё равно.

…Для чего люди вообще молятся Богу?.. Почему начинают считать его чем-то отделённым и обособленным от самих себя, когда их сознание сходит в материю?.. Обладая остатками понимания Высшей Реальности, обрисованный факт казался мне иррациональным. Но, ощутив на себе всевластие чувств, я, кажется, стал угадывать даже в самых абсурдных на первый взгляд вещах сокровенный подтекст. Я начинал понимать их – уроженцев Земли, не Разумом, но как-то иначе…

Я лежал на снегу и размышлял о разнообразных предметах. О страннейшей парадигме этого диковинного мира. О тысяче событий, приключившихся со мною за время моего существования здесь. И каждое происшествие постепенно обретало смысл в моих глазах. Однако, как причудлива была вязь…

Демоны видят… красоту и способны на сострадание?.. Светлые отворачиваются и не желают помочь?.. Окружающая действительность и её каноны, будто специально были сотворены для того, чтоб их нарушать! Чего добивается Демиург, выстраивая ступени соблазна и выстилая их самыми заветными и запретными мечтами? Что за игры, право слово?.. – беседовал я сам с собой. – Неужто это всё ради выявления потенциала Воли в каждой ничтожнейшей твари земной? А, может… Он прав? И их мир устроен более мудро, нежели… мой собственный?.. Хотя… нет – всё целесообразно. Наш мир служит одному, их мир – другому. Как различные эволюционные этапы, как бесконечность трансмиграций, где каждый виток необходим для развития каких либо определённых качеств. Наша Вселенная, Обитель мёртвых ангелов, как я иногда её называл про себя, следовала фиксированным и достаточно жёстким правилам игры, не терпя отступлений и отступников, так как необходимо было полностью исключить личное, возведя поиск знаний до Всеобщего уровня. Абсолюта. Творца, познающего Себя Самого и Своё творение. Tale quale [122] … Здесь же, на Земле, всё было иначе: от частного до всеобщего – через многочисленные призмы жизни и жизненных форм, через субъективные критерии, через изменения… до Неизменности.

Я вновь спрятал лицо в ладонях. Ох, какими же тяжкими мнились мне ныне подобные возвышенные раздумья. Я задавался вопросами, адресуя их самому себе. Вспомнив недавние события, я озадачился ещё больше: печать Сатурна?.. Как?.. Как я сумел? Что за сила позволила мне доиграть эту партию до такого трагического финала? Ведь для того, чтобы направлять перемещения души, обладающей абсолютной свободой выбора, во временных и пространственных категориях необходимо… слиться с этой душой и, действуя изнутри, выстроить маршрут. Стать её высшим разумом, её желанием, её… волей. Иначе невозможно выставить ни одного запрета!.. Так как душа человека – это искра нетленного, и каждое её решение – решение самого Бога.

Я измождено закрыл глаза. Значит, мне удалось?.. Всё-таки удалось найти этот злосчастный ключ, но удержать его в руках я всё ж не сумел? Тихо, слегка истерично я засмеялся. Вот как?.. Добрался до священной рукописи их мира, но так и ничего в ней не понял?.. Просто прекрасно. Мой шелестящий, будто талый лёд, смех смолк. И что же дальше? Быть таким же не осознающим себя Создателем, как и сыны Адама? Бежать вместе с ними по кругу, не помня ни своего настоящего имени, ни лица? Ни к тому я стремился. Не этого я желал!.. Ах, – скорбно подытожил я свои замутнённые печалью умозаключения, – и что мне теперь делать?

Вдруг, свернув с тропы рассуждений в сторону, я вспомнил, что у меня остался портрет, спрятанный на одной из крыш. Тот самый, что я обнаружил в покинутом жилище моего ученика. Я ведь совсем о нём позабыл и даже не выяснил, кто из моих подопечных автор этого рисунка. Как жаль… Мог бы сделать некоторые выводы: очень уж необычным было изображение, да и его свойства не могли не изумлять. Ну, теперь уж мне о том никто и ничего не расскажет… Странная улыбка собственного изображения не шла из головы.

Я лениво поднялся с жемчужных покрывал царицы покоя. Как же мне надоело это место!.. – с брезгливостью подумал я. Однако ныне, лишившись способности беззаботно перемещаться по энергетическим артериям голубой планеты и, тем паче, вне её, я угрюмо побрёл по малолюдным дворам. Ну, я хотя бы… есть.

Глава LXXXV Ретроспектива

Я шёл, оставляя причудливые следы на снегу, и предавался воспоминаниям. Когда в «здесь» и «сейчас» становится невыносимо, дух всегда стремится в «там» и «тогда», где он был хотя бы отчасти, но… счастлив?.. Множество пёстрых эпизодов стаей бабочек кружило в моей голове. Однако, по большому счёту, в те моменты, когда я мог бы считать себя… счастливым, я не осознавал собственного блаженства, препарируя его на куски и пытаясь познать умом.

Я начал бережно перебирать старинные фотокарточки, начиная с самых первых снимков – когда я вновь ощутил себя собой, но уже на Земле. Мне вспомнился мой первый вечер. Тогда я мало обратил внимания на переливчатость пурпурно-огненных цветов заката и глубокую до невыразимого синеву неба. Только считал их спектральные характеристики, изучил физические законы дифракции и интерференции, скорость света, рассеяние лучей атмосферой, их дуальную природу – корпускулярно-волновую, как говорят о том люди. Я только что вернул своё тело, разбудив сокрытое под замысловатыми печатями сознание, и задумчиво сканировал окружающую меня неизвестную и непознанную действительность, находясь одновременно и в междумирье и во плоти, беседуя с разного вида космическими объектами и духовными сущностями голубой планеты. Вспомнил я, как возвратившись в плотную оболочку, огляделся. Как прошёлся по многолюдным залитым неоном и усыпанным искрами софитов улицам. Именно прошёлся, ассимилируясь с разношёрстною толпой. Как меня каскадом захлестнули их мысли и их желания. Сонмы противоречий и тысячеликость их чувств. Среди всех этих уроженцев неизведанной таинственной планеты я ощутил себя подобно живому организму в нехарактерной среде обитания: как кит, выброшенный на берег беспощадными волнами и задыхающийся под собственным весом на мокром песке. Меня тяготили мои знания – из-за них я не мог погрузиться в жизнь простого обывателя, стать ближе к пониманию людской сути. Но тогда я хотел!.. Я стремился к тому!.. Их беззаботное неведение, замкнутость в кругу насущных проблем и полная отстранённость от… собственного величия духа… animi magnitudo! [123] … Меня отвращало это и… влекло. Как неотступно влечёт бездна смотрящего в неё. И я поддался непреоборимому искушению, решив остаться, познать и понять. Достигнуть священного алтаря их Демиурга и прочесть Скрижаль этого мироздания.

Спустя пару месяцев скитаний в тонких сферах и не найдя там ответов, я вновь вернулся в физическую оболочку. Тогда я пришёл к заключению, что, для понимания человечности, мне необходим… хм… человек. Особенный. Восприимчивый. И… жаждущий постижения не менее меня самого. Я долго искал подходящую кандидатуру, всматриваясь в души живущих. И, наконец, мои попытки увенчались успехом. Правда, совершенно внезапно.

…Я ласково улыбнулся старой искорёженной временем липе, чьи узловатые ветви причудливо посеребрил мороз. Я вспомнил… как встретил моего ученика.

…Мигель шёл в гордом одиночестве по улицам погружённого в дремоту города. На плече его был всё тот же портфель. На ногах – остроносые с затейливой вышивкой сапоги. Чёрные локоны длинных волос юноши трепал холодный осенний ветер. Подняв воротник своего потёртого кожаного плаща, так, что видны были только сверкающие в рассеянном свете глаза, мой будущий ученик пребывал глубоко в дебрях собственных измышлений. Он… думал о том, что давно уже перерос в понимании многих из своих единомышленников. Хоть и не превзошёл наставников в мастерстве. По мысленным рассуждениям юноши я догадался, что речь шла о некотором обществе, практикующем магическое искусство. Признаться, тогда я немного удивился, что в их мире столь причудливо сосуществуют технопрогресс и чародейство, правда, последнее вело скрытую жизнь, не являя себя воочию непосвящённым. Однако, невзирая на статус инкогнито, Орден, в котором состоял мой будущий ученик, был могущественной, многоступенчатой структурой – научно-исследовательским институтом оккультных сил. Сложно было сказать наверняка, какое именно определение являлось максимально достоверным касательно рода их деятельности – колдовство это или всё-таки достаточно тонкая и точная наука. Вершиной айсберга для адептов-неофитов, недавно вступивших в ряды этой весьма загадочной организации, были базовые методики по обращению с собственными психоэнергетическими способностями, работа с выдержками из старинных фолиантов по магии и изучение древних священных языков, плюс несложные ритуалы – эксперименты со свойствами потустороннего. Это для начинающих. А вот для посвящённых исполинский полигон исследований представлял собой нечто куда более масштабное и грандиозное: возможности, которые он даровал в управлении судьбами других и линиями собственной жизни поистине впечатляли. О, стоящие у руля этого оккультного центра были людьми серьёзными и опасными, разбирающимися не только в законах жизни, но и смерти. Некромантия в Ордене была одним из самых почитаемых магических ремёсел. Широко использовались и практики чёрной магии: рискованные, жёсткие, но действенные.

Оказавшись в Ордене по воле случая, о котором мне ничего доподлинно известно не было, Мигель не на шутку увлёкся тёмным искусством и неплохо в нём преуспел: он был внимательным, терпеливым, сообразительным, усердным и хладнокровным. А это очень важные качества для начинающего мага. Однако со временем, направление деятельности этой оккультной организации в целом, и, в частности, того аспекта, которым занимался мой ученик, стало несколько разниться с его воззрениями на жизнь: помимо меркантильного использования древних знаний, беспечных заигрываний с миром мёртвых, программирования реальности и управления человеческой волей, этот одарённый юноша пожелал проникнуть в тайны куда большие с помощью сокровенного магического искусства. Его не интересовали уже оккультные фокусы и впечатляющие трюки. Мигель пришёл к заключению, что магия должна служить целям более высоким, нежели корыстный личный интерес. И использовать её нужно по её изначальному чистому назначению: постижению убелённых сединами секретов Бытия. Однако, чтобы взрасти до такого уровня, одной искусности в данном ремесле недостаточно – нужны, кроме прочего, гармония души и чистота духа, достигаемые через преодоление многочисленных соблазнов и искушений ума и плоти. Сложный и тернистый путь развития. Медленный и трудоёмкий. Юноша прекрасно понимал это, но его пылкое сердце, несмотря на то, желало ЗНАТЬ и как можно СКОРЕЙ. Тайны Богов. Секреты Вечного. Не истязая себя многолетними духовными практиками и подготовками. Не посвящая тому сотни жизней, а ограничившись лишь одной. Впрочем, возрасту, в котором находился мой ученик тогда, был свойственен максимализм во взглядах: Мигелю ведь на тот момент не исполнилось и двадцати четырёх лет. И он желал всё и сразу. Одинокий, самонадеянный, способный, самозабвенно жаждущий Истины – вот то, что я прочёл в его глазах, впервые взглянув в них. И это оказалось именно тем, что мне было нужно.

В тот вечер я впервые улыбнулся. Мне нравились качества, которые я видел в этом замкнутом молодом человеке: колоссальный духовный потенциал и желание постижения любой ценой. Я знал, что он последует за мной, так как в моих руках была карта именно тех сокровищ, которые юноша так хотел отыскать.

…Когда мой будущий ученик свернул с озаряемого электрическим светом проспекта в тень облетелой аллеи крошечного центрального парка, я последовал за ним в иной фазе реальности, незримой тенью ступая по следам фантомов. Однако… Мигель всё же ощутил моё присутствие. Его обострённая чуткость не могла не радовать – я был весьма доволен таким результатом.

Настороженно оглядываясь, и перебирая в уме варианты заклинаний и магических символов защиты, молодой маг чуть замедлил шаг – он догадался, что его сопровождает кто-то из тонкого мира, и что этот непрошенный гость буквально следит за ним. Недовольно нахмурив свои угольно-чёрные брови, Мигель всматривался в густую осеннюю тьму, не в силах увидеть или распознать меня как какой либо класс из известных ему сущностей. Так как я находился вне любых классификаций. Так и не отыскав моих характеристик в багаже своих знаний, юный маг спокойно и сосредоточенно выставил универсальную защиту из заклятий. Я не без удовольствия наблюдал за его действиями. Один ночью в чьём-то потустороннем сопровождении и не запаниковал. Его уверенность в себе и мастерски продуманная оборона, выстроенная столь быстро, не могли не завораживать. Расчётливый, бесстрашный молодой человек. Он идеально мне подходил. Кроме того, Мигель был уверен, ни на секунду не усомнившись, что потенциал души простого смертного превосходит любые способности населяющих околоземные сферы духов. «Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?» – вопрошал апостол Павел в своём послании к коринфянам. Именно эти слова вспомнились мне тогда, когда я читал мысли моего ученика. Да, бесспорно, он был прав. Дух человека – та основа, та изначальная глина, из которой были созданы все прочие сущности Земли. И мне было приятно узнать, что молодой маг о том осведомлён.

Да и после этого талантливый юноша не перестал меня воодушевлять: обезопасив себя многослойной и мудро подуманной защитой, основанной исключительно на силе собственной воли, он приказал: «Яви себя, дух!» И прочёл одно из древнейших заклятий так, будто каждодневно проделывает подобное. Хотя это была довольно сложная, энергоёмкая методика, которую мой ученик применил впервые, зная, что работает она, как правило, безотказно, как способ приструнить даже самый агрессивный и несговорчивый дух. Мигель верил в свои силы. И даже тени сомнения не мелькнуло в его сосредоточенном лице – юноша был готов к любому повороту, предельно сосредоточен и собран.

Решив, что, пожалуй, достаточно испытывать моего избранника, я вышел из тени, материализовавшись на глазах отважного юного мага из зыбкой ночной мглы и хлопая притом в ладоши. Я уже знал семантику этого жеста, широко улыбаясь змеиной улыбкой. Кроме прочего, я окончательно утвердился в своём решении и больше ни секунды не колебался: передо мной именно тот человек, который мне нужен. Когда я к нему приблизился, юноша ни на шаг не отступил, решительно потребовав от меня назвать своё имя, что было вполне логичным действием при общении с миром нематериальных сущностей и демонов: по приказанию сильнейшего, духи не могут лгать и всегда называют свои имена. А зная, с кем имеешь дело, легче продумывать тактику. Напряжённо разглядывая меня, Мигель ждал, когда я отвечу на его вопрос. Но у меня-то не было названия, которым я мог бы представиться ему, а потому, храня на бледных губах усмешку, я отозвался: «Я – не имеющий имени, проявленный из Непроявленного, блик неугасимого солнца. Я – тот, кто владеет многими тайнами, являясь одной из них. Я знаю вопросы твоей вечной души, смертный. И могу на них ответить. Отныне ты – мой ученик, потому что я выбрал тебя. Так выбирает Судьба». Голос мой тысячей шепотов мёртвой листвы разнёсся по обезлюдевшему парку, звеня переливами хрусталя и вторя мессам стылых осенних ветров. Впервые тогда в лице молодого мага я прочёл едва уловимую растерянность. Складка меж нахмуренных бровей юноши распрямилась, а его большие светлые глаза приобрели какое-то детское выражение… смущения, недоверия и… надежды. Никогда не позабуду этого взгляда, ведь больше никогда Мигель так не смотрел на меня. А тогда… тогда он поверил, что ему явился бог древнего разрушенного мира. Тот, от кого у Бытия нет секретов. Мой ученик словно ждал чуда, и оно произошло – им стал я. И мне нравилось видеть этот ребячески трепетный восторг в его глазах.

Видя, что молодой маг меня понял и готов слушать, я удовлетворённо кивнул головой, сделав пригласительный жест рукой, как бы предлагая юноше следовать за мной. И мы неспешно побрели по аллее пустынного парка. Сначала я говорил о тех вещах из области непознанного, которые более прочего терзали душу моего ученика. Мне было несложно ориентироваться в его мыслях, потому я отвечал на вопрос Мигеля ещё до того, как он успевал его сформулировать. В первую пару часов нашей беседы мой спутник всё же поглядывал на меня с некоторым недоверием, хотя его и восхищали мои ответы. Однако к утру, когда розоперстая богиня расцветила край неба пунцовым, молодой маг уже взирал на меня совсем иначе – с глубочайшим благоговением. Моя речь его увлекла. А потому мой образ более не имел никакого значения. Отныне Мигель видел во мне грациозного белоснежного небожителя, ступающего по земле. А вовсе не долговязого бледного демона, явившегося невесть из какой бездны.

Да, я всё помнил. Каждую черту его лица. Каждое сказанное мною слово. Тогда я ещё что-то из себя представлял и заслуживал уважения своего ученика. Теперь же… не был достоин и малого. Как тяжко мне было ныне сознавать это. В то время я раскрывал пред юношей древние врата, позволяя коснуться нетленного, сакрального, истинного. И он, как дитя, ребячливо забавлялся с разоблачённым Таинством. Ну, а сейчас, скрываясь от взгляда Мигеля, взбираюсь на потолок словно паукообразное. Опустившаяся тварь. Какой позор, какое падение!.. Я скорбно вздохнул. Жить мне не хотелось. Но хотелось… быть.

…После той нашей встречи в ночном парке Мигель перестал общаться с единомышленниками и наставниками, не разделяющими подобных интересов. Я не знал, как ему удалось без последствий для себя выйти из этого оккультного общества… Юноша никогда мне не говорил. Тем не менее, он покинул Орден, целиком замкнувшись на мне. Потому, что я мог дать ему больше, чем любой человек. Провести туда, куда ни один землянин никогда не был допущен. Я подумал, пожалуй, мы с моим учеником стали друзьями. Очень близкими, важными друг для друга. Я часто исчезал, иногда на месяцы, а он терпеливо дожидался, будто зная, что придёт день, и я снова объявлюсь, дабы преподнести ему очередную жемчужину старинной мудрости. Каким же терпеливым и снисходительным был Мигель в этом отношении. Ничего и никогда от меня не требовал, не осуждал, не пытался сделать меня кем-то иным. И лишь однажды озвучил свою единственную просьбу ко мне – оставить ему тайнопись его мыслей и чувствований. Я с лёгкостью дал юноше подобное обещание. И более не касался секретов внутреннего мира моего ученика. Я и представить не мог, что однажды случится нечто подобное тому, что произошло. Что когда-нибудь колодец терпения Мигеля иссякнет, и он отвернётся от меня, как от прочитанной книги. Впрочем, я не усомнился бы и на миг, что Хлоя, узнав о моём последнем прегрешении, просто начала бы меня страстно презирать. Она-то и первое убийство мне так и не простила, хотя и не видела всего того, что видел Мигель: всю эту кровь, боль, безумие… Так или иначе, девушка очень трепетно относилась к данному вопросу: вероятно, помня опыт смерти, для неё ценность жизни утроилась – как своей, так и чужой.

Прерывая хронологическую последовательность событий в памяти, я вспомнил свою подопечную. Нашу утреннюю поездку на автобусе и запах цветов в том киоске. И то, как Хлоя с восторгом следила за моими красочными экспериментами, удивляясь столь тонкому чувствованию красоты, которого она от меня никак не ожидала. Ей нравилось говорить со мной. Ей нравилось то, что я делал. И, казалось, даже я сам что-то значил для девушки в то время. Надеюсь, она не узнает правды, и просто будет думать, что пришёл мой срок, и теперь меня нет, – с надеждой подумал я. Лучше уж быть мёртвым героем, чем живым подлецом. Пускай некоторые из людей в этом со мной бы и не согласились. Просто я знал цену смерти. А они – нет.

Глава LXXXVI Замершие кадры Вечности

По земле скользил хмурый зимний день, цепляясь своей мутно-серой мантией за придорожные столбы и нагие спящие деревья. Ах, я бы сейчас был готов поговорить хотя бы с любою планетой или же сателлитом!.. Пусть они много ниже звёзд на эволюционной лестнице. Когда-то я разговаривал и с Землёй, но более – с Солнцем: оно в данной системе космических тел было в роли наставника и учителя для прочих окружающих его планет – учеников. Но вот теперь мир для моего слуха онемел. Всё как будто умерло и затихло, и я, оказался в каком-то необитаемом и непонятном пространстве. Сыны Адама мало привлекали моё внимание – я намеренно абстрагировался от них, дабы не причинять ещё большую боль той пустоте, что была у меня за место сердца. Пускай пустота и не могла испытывать боли, но…

Я бродил в сокрытых под снегом старых дворах меж обветшавших промёрзших детских площадок, разглядывал облупившуюся краску на стальных перекладинах лестниц и качелей и думал… думал… но мысли таяли в окружающем молчании, и мне оставалось лишь тихо вздыхать им вслед, вдыхая едкий мёрзлый флёр странных чувствований, что они оставляли после себя. А потом…

…Находясь в одном из подобных двориков, замкнутом со всех сторон гранями бетонных коробок – домов, и оттого достаточно уютным и безлюдным, я вдруг будто бы ощутил некоторое давление – словно атмосфера Земли, уплотнившись, силилась прижать меня своей многотонною массой, расплющить о поверхность, раздавить… Я остановился, не в состоянии двинуться с места. Как же мне было тяжело!.. Понукаемый непонятной силой, которая рухнула на мои плечи подобно бетонной плите, я медленно опустился на колени, а затем опёрся руками о заледеневший жёсткий снег. Разум мой затуманился. Я прикрыл глаза, казалось, на секунду, не более, но, вновь приподняв веки, осознал, вокруг уже глубокая ночь. Хотя, когда нечто обрушилось на меня, было мерклое утро. Голод пока не терзал моё нутро, медленно расходуя тот запас, что я вынес из тёмных чертогов. Так что же это могло быть?.. – недоумевал я. У меня никак не получалось разобраться в случившемся.

Внезапно неведомое бремя свалилось с моих плеч и, помотав головой из стороны в сторону и придя в себя окончательно, я сумел, наконец, подняться на ноги. Да, кругом царила глухая ночь. Пожалуй, слишком уж глухая: ни одно окно не мерцало в утробе старых пятиэтажек, ни единого звука не доносилось из подворотни. Ни один тусклый фонарь не терзал тьму своим янтарным взглядом. Только беспристрастные звёзды ледышками взирали с небес. Будто этот город заброшен. Был заброшен. Миг назад. Всё ушло за секунды, оставив предметы на обычных местах.

Я, недоумевая, прошёлся по детской площадке, добравшись до соседнего двора, но и там узрел аналогичную картину. Тихо. Пусто. Я со всех ног бросился в сторону жилища моих подопечных. Темнота словно клеилась к моим ступням. Ещё и этот запредельный холод… Я бежал по хрустящему снегу, слыша лишь эхо собственных шагов, сухое, безжизненное эхо. Я слишком хорошо знал, как замирает время. Я слишком многое помнил о гибели целых вселенных, потому мне становилось не по себе всё больше и больше с каждым сделанным шагом.

Добравшись до нужного места, я огляделся. Двор, примыкающий к дому Мигеля и Хлои, был молчалив и пуст. Его неживая монохромность рождала в душе моей тревогу. Я до сих пор не был уверен… но мне становилось страшно уже от одной только возможности того, что прав.

Скрипучая дверь парадной оказалась не заперта, и даже алый огонёк домофона не горел, будучи лишь мёртвой серой точкой. Нерешительно сомкнув пальцы на холодной дверной ручке, я вошёл вовнутрь, окунувшись во тьму как в густое желе. На лестничных площадках царили мрак и тишь. Даже исписанные маркером стены казались безмолвными фресками, выцветшими от времени. Тесный старый лифт замер с распахнутыми дверцами на втором этаже в каком-то неестественном оцепенении. В кромешном запустении вокруг было нечто завораживающее и в то же время пугающее. Я боялся за жизнь. За эту хрупкую человеческую жизнь, неспособную выживать в таком холоде и… тишине.

Молниеносно взбежав по лестнице, я замер у знакомой двери. Обшарпанный дерматин. Надтреснутый старый звонок. Квартира оказалась заперта изнутри. Но мне нужно было войти, потому, приложив остатки сил к размещённому внутри корпуса механизму замка, я всё ж сумел его открыть. Послышался лёгкий шорох пружин, и дверь отворилась. На меня уставился бесцветный немой коридор. Слегка замешкавшись, я осторожно переступил порог, войдя в жилище. Ни пыли, ни запаха тления. Одежда Мигеля, аккуратно развешанная на спинке стула в комнате. Оплавленные свечи в старинном серебряном подсвечнике. Бумаги, записи, толстые книги в потёртых обложках. Изрезанный моими когтистыми пальцами стол был почему-то застелен непрозрачной тёмной скатертью. Расстёгнутый портфель моего ученика стоял на полу. Всё выглядело так, будто ещё минуту назад здесь кипела жизнь и вот теперь замерла. Внезапно. Как выстрел в сердце. Как вдох пустоты.

Несколько раз обойдя жильё и не найдя и следа его хозяев, я в растерянности вышел обратно в подъезд и спустился во двор. В моей голове в суматохе копошилось множество версий творящегося здесь. К примеру, другая фаза существования. Хотя… я не был способен ныне находиться в подобных слоях реальности: мой вибрационный фон им не соответствовал, а низкий уровень энергии лишал возможности совершать такие путешествия. Несмотря на вышесказанное, я всё больше убеждался в том, что нахожусь именно в иной фазе. К тому же чувство тяжести, которое я испытал прежде, чем оказался в этом месте, вполне могло быть вызвано диссонансом перехода. Но как, почему?..

Я неспешно шёл по обезлюдевшим улицам, добравшись так до самого центра города. Мне было неуютно среди всего этого мёртвого нагромождения брошенных вещей и вместе с тем спокойно. Просто могильный покой… и безразличие, – мрачно заключил я. Мой зоркий взгляд изо всех сил пытался различить тени бесплотных – фантомы, тяготеющие к таким вот областям реальности. Но их здесь тоже не было. Я остался совершенно один. Вне общества, как живых, так и мёртвых.

В итоге окончательно расслабившись и смирившись со своей участью застрять здесь – в этой тонкой плёнке пространства, я отвлечённо разглядывал растрескавшийся асфальт и пустые, замершие посередине дороги, машины. Таких плёнок, должно быть, несметное множество. И эта – лишь одна из сотен тысяч, составляющих «кожицу луковицы» – реальности, слой за слоем. Динамичная модель мира, как известно, складывается вот из таких вот кадров, – вяло рассуждал я про себя, – замерших мгновений Вечности. Каждый в отдельности кадр неподвижен. Каждый слой несёт лишь часть характеристик мгновения. Только накладываясь друг на друга, и чередуясь с другими такими же кадрами кинохроники существования, секунды обретают цвет и звучание. Будто множество оттенков, сплетаясь, дают в результате ослепительно белый. Но, если пучок такого вот света пропустить через призму, то он вновь разлагается на исходные компоненты, каждый из которых имеет свои частотные характеристики и свойства – будто один из секторов круга, бесконечно маленький по площади, является фрагментом единого целого, соприкасаясь с другими секторами. Я прекрасно знал о таких вот плёнках. Но… как я здесь очутился, уяснить не мог.

Множество монохромных снимков, каждый своего цвет, нанизанных на одну временную ось. Случающихся одномоментно. Направив взор параллельно оси, на которую нанизаны эти цветастые кадры, можно было увидеть лишь один единственный ПОЛИХРОМНЫЙ снимок – фотокарточку мига. Однако если же устремить взор перпендикулярно хорде времени, то становятся различимыми мириады одноцветных статичных картинок.

Я неспешно размышлял об особенностях измерения своего нынешнего пребывания, как бы, между прочим, подумав и о собственной судьбе. В этой реальности всё было недвижно, так как время – это смена кадров. В рамках одного кадра движения нет и быть не может. С другой стороны, я ведь не «вмёрз» в эту стеклянную диораму. Впрочем, даже само моё присутствие здесь всецело – тоже было загадкой. По идее, моё «Я» должно было раздробиться на аспекты, если уж на то пошло, а не оказываться здесь ЦЕЛИКОМ. Но с действительностью, как правило, спор бесполезен. Я существовал в данном подслое и, связанная со мной временная категория тоже. Мистика, да и только, – устало вздохнул я, упершись в своих раздумьях в стену. Мои отвлечённые атонические [124] размышления, однако, нежданно нарушил раскатившийся по молчаливому городу, звук. Я замер, поражённый и обеспокоенный. Звук?.. Не связанный с моей персоной?.. Нет, ну просто невозможно! – выкрикнул мой недоумевающий разум в стихшее пространство мыслей. Что за бесконтрольное нарушение геометрии и структуры пространства? Кто способен так непринуждённо вращать колесо времени и забавляться с мгновениями? Кто?! Кажется, я начинал догадываться, не смея поверить.

В свою очередь, звук, взволновавший меня, становился всё более отчётливым и различимым. Это было похоже на… чьи-то быстрые-быстрые шаги. Даже, скорее, бег. Сопровождаемый каким-то тихим позвякиванием. Едва слышным клацаньем, будто… Когтями по льду.

На секунду я замер, как вкопанный, а затем стремглав кинулся прочь от приближающегося источника звука. Я бежал, не оглядываясь, легко перебрасывая тело через препятствия. Ужасающая догадка вцепилась в мой разум своими мощными челюстями. О, Боги!.. Ну, нет уж, не дамся! «Vivere militare est!» [125] – судорожно шептал я сам себе, напрочь забыв о том, что моё существование можно было назвать жизнью с большой натяжкой. Ведь чтобы жить, необходимо обладать возможностью и умереть. Иначе вся острота пропадает, и вкус теряется. Жизнь, не знающая смерти, уже не жизнь. В единственности формы нет смысла: ведь вечность обретается лишь в нескончаемом изменении.

И, тем не менее, я бежал. А жив я или нет – мне было уже не важно. Я бежал, потому что боялся. Боялся того, что шло по моим пятам. Так легко. И так верно.

Глава LXXXVII Привратник и Хранитель

…Внезапно простёрлась неохватная тишина: шаги позади умолкли, и я слышал лишь те отзвуки, что производил сам. Затаившись в одном из переулков, я просидел так некоторое время, нервно прижимаясь спиною к стене и настороженно оглядываясь. Слушая безмолвие, я пришёл к выводу, что неподвижность – это приговор самому себе. А потому рискнул выйти из своего укрытия.

Пробираясь узкой, обшарпанной улочкой, судорожно озираясь, и время от времени вздрагивая от звука собственных шагов, я добрался до перекрёстка с проспектом, где и услышал эхо чьего-то стороннего присутствия. Замерев на миг возле угла крайнего к дороге здания, я осторожно выглянул из-за него: брошенные машины, чёрные витрины пустых магазинов и молчание. Оглядев перспективу в обе стороны, я плавно развернулся, решив двигаться обратно. Мне казалось, в узких петляющих лабиринтах проулков и тупиков меня будет сложнее отыскать, нежели на широкой центральной дороге. Я неторопливо и крайне тихо шёл вдоль серой выщербленной стены, решив свернуть в следующий же переулок. Дойдя до скрещения путей, я настороженно выглянул из-за рекламного щита, дабы убедиться в безопасности моего пути. Видя, что улица пуста, я со спокойной совестью повернул направо. И в следующую же секунду в ужасе вскрикнув, замер. Эхо моего голоса, рассыпавшись на осколки, крупицами бисера разбежалось по выбоинам дороги.

Он возник передо мной, словно из под земли. Будто бы взялся из ниоткуда. Эбонитовая фигура в глянцевито-чёрном одеянии. Высокий и худощавый, как я. Однако вместо перчаток, на его руках были филигранные нарукавники, выполненные из блестящего, как металл, материала, пластичные и переменчивые, словно подвижные змейки из ртути. И всё его платье сверху донизу было испещрено подобным причудливым орнаментом, будто прошито насквозь стальной гибкой проволокой. На лбу и вдоль контура скул идеально выточенного лица также серебрились затейливые узоры. Антрацитовые волосы же, разделённые на пряди, переплетаясь, словно туловища змей и поднимаясь волной на затылке, затем многоструйным ледяным водопадом стелились по его спине, скрывая её до поясницы. Я, как зачарованный, недвижно и не мигая, секунду рассматривал его. Его. Великого и Древнего.

Привратник.

Тот, кто всегда им был. С Сотворения. Созданный для единственной миссии – стеречь врата Зыби. Охранять… Пустоту.

В душе моей даже всколыхнулось какое-то подобие религиозного благоговения по отношению к Привратнику. Перворожденный. Как и Хранители. Тот, кто старше, чем время, так как существовал ещё до него. Однако мигом позже трепет восхищения был смыт волной страха. Ужас сковал всё мои движения, рождая в пальцах холодную неприятную дрожь. Я изо всех сил хотел броситься прочь, но тело не слушалось, остолбенев, словно в гипнотическом трансе. Мне оставалось лишь беспомощно глядеть в глаза собственной участи. Хотя на толику мгновения я успел изумиться тому, что он вообще здесь делает. Ведь это задача Хранителей – Великих Стражей Истины – преследовать и карать отступников. Но никак не Привратника.

Впрочем, мой единокровный не спешил разделаться со своим сбившимся с пути братом. По выражению его лица я мог бы сказать даже, что встреча со мной тоже явилась для него… нежданным сюрпризом. Постойте… Какое ещё выражение лица? – спохватился я. Эмоции?.. Что за… Мой страх уступил место изумлению. Мы ОБА – я и Перворожденный – глядели друг на друга с растерянностью, осторожностью и… любопытством. Спустя ещё секунду я догадался, что он прощупывает меня на тонком уровне, буквально сканируя мою душу вдоль и поперёк: у нашей расы было не принято доверять обличью – только полевая структура – фантомный образ духа – отражает истинную суть, а отнюдь не форма. Судя по всему, увиденное немало поразило и озадачило моего бывшего собрата: мои тонкие тела были так искорёжены, что идентифицировать меня по ним было столь же затруднительно, как узнать по фотокарточке изрядно обгоревший труп. Но, несмотря на то, Перворожденный всё же узнал меня, хоть и не сразу. Растерянности и изумления в его обсидиановых глазах после того стало ещё больше. Растерянность?.. Изумление?.. Он что, чувствует?!. Я готов был поверить во что угодно, но только не в то, что Привратник… САМ ПРИВРАТНИК может испытывать чувства!.. Однако он был ошеломлён не менее меня самого. Моё состояние весьма и весьма его смутило, но помимо того, я отчётливо ощущал и ещё что-то, исходящее от моего единокровного. Страх. Да, он был напуган! В глазах Привратника ясно читалась какая-то фатальная загнанность в угол. Но чего может опасаться он, следующий после… Бога?.. – нервно усмехнувшись про себя, озадачился я.

Окончательно опешив и даже не представляя, что мне делать дальше, я растерянно скользил взором по непроницаемо-чёрной коже моего брата. Я только сейчас, так некстати, понял, какие они всё-таки красивые – Перворожденные. Элегантно-изящные, словно чёрные тюльпаны. Однако спустя мгновение моего увлечённого замешательства, Привратник, внезапно вцепившись в мои плечи своими тонкими пальцами, с пугающей безысходностью заглянул мне в глаза своими такими же чёрными бликующими глазами. В моё сознание тотчас посыпались сонмы мыслеобразов в том информационном виде, как мы общались меж собою в пределах Обители. Но ныне мне было неимоверно сложно обрабатывать такие насыщенные потоки данных. Потому, осторожно обхватив руки единокровного, судорожно сжимающие мои плечи, я размеренно произнёс, не отводя глаз: «Пожалуйста, о, Великий, говори со мной на человеческом языке: мне сложно ныне трактовать многослойные образы. Я почти, что до основания разрушен и перестроен, разве твои всевидящие очи этого не зрят?» Задумавшись на миг, Привратник тихо откликнулся вполне поземному: «Брат мой…» Я невольно вздрогнул: мягкий шуршащий голос, казалось, просочился во все закоулки моей обезображенной души. К тому же, Привратник говорил со мною как с равным. Со мной, таким отвратительным и жалким, он, такой прекрасный и могущественный! Я почувствовал себя просто гадким утёнком, разговаривающим с прекрасным чёрным лебедем, во всех смыслах уступая Перворожденному. А потому слегка смутился его обращением ко мне. Мой единокровный же, в свою очередь, продолжил, будто и не заметив моего смятения: «Брат мой!.. Он идёт за нами!..» Лицо говорящего исказил неподдельный ужас. «ОН ИДЁТ ЗА НАМИ!..» То, как Привратник дважды повторил одну и ту же фразу, свидетельствовало о сильном волнении. Я оцепенел, словно заразившись его паникой, и, кажется, понял, о чём мой собрат ведёт речь. Только кое-что в словах моего собеседника поставило меня в тупик – не ошибся ли он? Замявшись, я деликатно переспросил: «…Он?..» Привратник кивнул, сохраняя выражения смертельной боязни в каждой черте своего безупречного лица. Я удивился, совершенно запутавшись. Если он говорит о Хранителях, так почему в единственном числе? Ведь эти существа по природе своей являлись дуальными. Их могло быть только двое, но никак не один! По сути, на две оболочки делился единый дух. Потому Великие Стражи были похожи один на другого, как отражения в зеркале. Как близнецы. Идентичные и симметричные. Вместе с тем я полагал, вряд ли в таком состоянии Привратник смог бы солгать, да и зачем ему обманывать меня? Но всё же, как странно. Я озадаченно осведомился, уточняя: «Хранитель?.. Один?..» Перворожденный вновь нервно кивнул. Я окончательно сбился с мысли. Один Хранитель угрожает ему, не менее древнему и не менее мудрому? Нелепица какая-то… Однако, чуть поразмыслив, я подумал, что раз Привратник… чувствует, значит, он… болен той же болезнью, что и я!.. И его тоже решили устранить, как давший сбой элемент. Ничего личного. И никаких исключений: система должна работать слаженно. Всё прочее же, мешающее её функционированию, подлежит демонтажу… О, Боги… Но откуда он…

…Какой-то эфемерный полузвук – полуощущение, пронёсся по пустынному проспекту позади нас. Мы напряжённо замерли. После того всё тело Привратника будто пробрал сильный озноб – он дрожал так, словно его ударило электрическим током высокого напряжения. Мой брат боялся. Этот страх, пожалуй, по силе много превосходил тот, что способны были испытывать люди. Он был полон отчаяния, боли и запредельной тоски. Страх потерять свою душу. Я чувствовал состояние своего единокровного, находясь от него так близко, касаясь его чёрной посверкивающей как бархат, кожи. Мне тоже было страшно, но куда больше того… Жаль его. Ведь Привратник совершенно не умел контролировать эту проклятую человечность – все его эмоции были мучительно гипертрофированными. И каждое чувство в душе моего собрата становилось практически, что материально ощутимым страданием. Пыткой. Агонией. Лезвием, истязающим разум. Я проникся глубочайшим состраданием к тому, кто некогда превосходил все мои помыслы о величии. Сейчас же тот, кто являлся Великим Стражем Зыби, был просто ребёнком, потерявшимся в тёмном пугающем лесу – terra incognita [126] людских ощущений. Таким же, как я сам когда-то, только… младше?.. Потому он ещё не умел управлять этой взбесившейся колесницей, да и лошадей, образно выражаясь, видел впервые. Мой младший… брат. Странная аналогия заставила меня чуть улыбнуться краешками губ. Привратник, в свою очередь, изумлённо взглянул на меня, искренне не понимая, чему я могу радоваться в такой безнадёжной и даже трагичной ситуации. Я немного смутился собственной несдержанности и вмиг стёр улыбку со своего лица. Что же случилось с Перворожденным? Отчего он, древнейший из нас дух, стал… таким? – бегло размышлял я, оглядываясь по сторонам совместно со своим единокровным. Вселяющие трепет звуки стихли. И мы вновь остались вдвоём будто бы на необитаемом немом острове, затерянном в промёрзшем океане времени.

Тонкое изящное тело моего брата по-прежнему знобило от предчувствия неизбежного кошмарного финала. Он, также как и я, не желал исчезать в утробе Пустоты. Безличия за пределом сознания. Абсолютной бессознательности. Я прекрасно понимал его состояние. Поддавшись наплыву земных переживаний, я сжал эти обманчиво-хрупкие плечи в своих объятиях, в то время как когти Привратника по-прежнему вонзались мне в спину своими отточенными лезвиями. Но мне было не больно. Совсем не больно. Ощущая какую-то огромную ответственность перед моим павшим, как и я сам, собратом я мягко и уверенно проговорил: «Не бойся, теперь ведь нас двое. А он всего один. Так что есть шанс…» Это была ласковая и очевидная ложь: два ослабленных адепта, один из которых уже почти дошёл до предела – я, а другой, хоть и владел остатками силы и величия, однако не способен был усмирить неизведанную бушующую стихию чувствований, вряд ли смогли бы противостоять Хранителю, пусть и в единственном числе. В моей голове до сих пор не укладывалось, как двуликий Перворожденный мог остаться один.

Выслушав меня, Привратник с подозрением взглянул в мои глаза – он без особого труда понял, что я кривлю пред ним душой, но вот зачем я это делаю, он понять никак не мог. Смутившись от того, что меня разоблачили, я застенчиво изрёк: «Извини… Я просто хотел тебя успокоить, Великий Страж». Закончив фразу, я ещё крепче сжал свои объятия. Сейчас я более всего на свете желал бы… быть способным его защитить!.. Впрочем, на что я мог вообще рассчитывать? Ведь в одном из своих видений не сумел отстоять и собственного ученика, хотя, в то время, я был в гораздо лучшей форме, нежели теперь, к тому же это был лишь мираж.

Медленно ослабив свою когтистую хватку, мой единокровный затих, едва подрагивая от отголосков эха подступившей паники. Молча, скрестив свои узкие ладони на груди, Привратник склонился лбом на моё холодное плечо. Как я догадался, Перворожденный пытался разобраться в себе, дабы обуздать неясные всплески иного рода понимания. Бедный мой брат!.. А ведь некогда он оберегал самую страшную и неприступную Тайну нашего мироздания – Зыбь, от которой по воле Судеб, сейчас бежит сам.

Нельзя вот так стоять и ждать конца! – взметнулась в моём разуме яркая быстрокрылая мысль. Я взглянул в глаза Привратника – он тоже её прочёл. Выпустив, наконец, своего единокровного из кольца собственных рук, я наклоном головы указал в сторону перекрёстка, кое о чём догадавшись. Когда я очутился в этом расслоении действительности, я находился в одном из дворов, значит… где-то там есть точка соприкосновения. Это умозаключение озарило мой лик улыбкой: если у нас получится, то возможно… ну, маловероятно… однако стоит попробовать!.. Это казалось единственным разумным выходом. К тому же, нас отныне было двое. Не знаю почему, но данный факт был для меня отрадным и значимым. Воодушевлённый тем, что я теперь не один такой, и рядом есть кто-то из моего мира… Кто-то, кто всё поймёт, и кому не нужно ничего объяснять… Я был готов на любые подвиги, чувствуя, что должен, во чтоб это ни стало, его спасти – просто обязан!..

Мой брат внимательно следил за ходом моих раздумий: он многого еще не мог понять, но кое-что было доступно его Разуму. И идея найти «стык» монохромных пластин, радиус вектор круга, отделяющий сектор от целого, пришлась ему по душе, так как иного решения он тоже не видел. Однако порталов в «плоском» слое реальности не существовало. Значит, придётся добираться своим ходом, – пришёл к заключению я. После чего, переглянувшись, мы двое опрометью бросились в обрисованном направлении: Привратник с лёгкостью считал маршрут следования с моей памяти – он ещё это умел.

Я ни на сантиметр не отставал от своего спутника, двигаясь с ним синхронно и слаженно. На какое-то мгновение мне даже захотелось стать отражением Перворожденного – приобщиться к чему-то большему, нежели я являл из себя. Однако я поспешно прогнал эту мысль – всё должно было оставаться на своих местах. По Закону Гармонии. Ведь каждый цветок в саду Сотворившего по-своему прекрасен – негоже им всем быть одинаковыми, – не к месту подумалось мне. – Он – чёрный тюльпан. Я – белая лилия. Время ли рассуждать о цветах?! – нервно оборвал я сам себя, сосредоточившись на дороге. Впрочем, времени скоро вообще может не быть, – пришло мне в голову вслед за тем. – Так отчего же не подумать о таких прекрасных вещах, как цветы? Я напряжённо усмехнулся. Привратник бросил на меня беглый взгляд, и вновь устремил взор вперёд. В разуме же моём, вслед за тем, прозвучал тихий робкий вопрос: «Что такое «цветы»?»

Глава LXXXVIII Опиум

Две гибкие тени в длинных одеждах меж безмолвия чёрных стен – мы – словно полуночные хищники, скользили беззвучно и быстро, изящно огибая препятствия. Какое это было упоение… просто бежать рядом с ним. Просто бежать. Рядом. Передвигаясь как земляне, только элегантнее и стремительнее. Всё-таки мы совершенные, – отметил я про себя как бы между прочим. – Пусть и изувеченные, пускай анаморфичные, но, как ни крути, прекрасные. Ах, люди бы… оценили. Указанная мысль стрелой пронеслась в моей голове. Привратник оглянулся и… улыбнулся! Мне!.. Это было так неожиданно, столь невероятно и волшебно – видеть, как он улыбается – что я на миг растерялся, чуть не споткнувшись об ограждение одной из крыш. В ту секунду, могу поклясться, я был счастлив. Взволнован опасностью и, совместно с этим, восхищён грацией пантеры моего единокровного, в тайне наслаждаясь тем, что мой брат оказался так похож… на меня самого в плане внутреннего становления. Я был больше не одинок!.. И это открытие дурманило мой разум словно опиум. Хотя, являясь частью Целого, как можно вообще быть одиноким? – изумился я вслед за тем. – Все звенья цепи Сущего замкнуты меж собой. Изоляция невозможна. Однако сыны Адама часто ощущают себя изолированными – несовершенство и мглистость их восприятия вводит в такие безумные заблуждения, принуждая чувствовать себя покинутыми и осиротевшими в огромном и многообразном мире, где сонмы существ ежесекундно их окружают, находясь зачастую на расстоянии одного лишь касания. Так чувствовал себя и я, утратив связь с тонкими сферами. Но теперь… теперь всё будет иначе!.. Он рядом, и я буду оберегать своего собрата до последнего – до полной аннигиляции себя. Даже если придётся рассыпаться прахом. Только бы… на его руках, – следя за нашим перемещением в мире теней, размышлял я. Мы были легки и быстры.

Но он оказался быстрее.

За нашими спинами вновь послышалось мерное клацанье когтей: Хранитель никуда не спешил. Он был неколебимо спокоен и уверен в собственных силах. Он знал, что от него, безукоризненного создания, владеющего Силой и Знанием, двое измученных внутренней борьбой и ослабленных беглецов уйти не сумеют. Ни при каком раскладе. Пусть один из нас и был некогда таким же древним и величественным духом, как и сам Хранитель, однако сейчас для него бывший Привратник представлял собой просто очередную цель. Никаких сомнений. Никакой жалости. Ничего личного. Просто исправление сбоя. Устранение негативной «мутации», представляющей опасность для всей расы. Великий Страж знал, что делает ответственную и важную работу, и вместе с тем ни мало не гордился своей значимостью для Обители. Но почему же он один?.. – снова не вовремя озадачился я. – Где его единородный собрат?.. Его продолжение? Я терзался этими вопросами неотступно, вздрагивая от звонкого ритмичного эха шагов нашего преследователя.

Он… появился перед нами, как вытканный из пустоты силуэт. Стройная широкоплечая фигура, будто целиком вырезанная из эбенового дерева, перегородила нам единственный выход из узкого проулка. Мы оба судорожно вскинули головы, дабы взглянуть в глаза своей неотвратимой судьбы: Хранители превосходили ростом всех прочих в нашей цивилизации, хотя остальные адепты в том меж собой не разнились. Даже Привратник, пускай он и находился со Стражами Истины на одном уровне, входя в своего рода, привилегированный класс Перворожденных. Впрочем, сам внешний вид нашего преследователя также отличался от средних параметров, свойственных всем остальным. И, если сравнивать с людьми, то его силуэт был, скорее, мужским. Однако, совместно с тем, невероятно гибким и изящным. Большой сильный и смертоносный хищник, – нервно подумал я. На ум приходила лишь одна ассоциация – с гигантским змеем – анакондой.

…Волосы Хранителя по текстуре напоминали мои собственные, только были антрацитово-чёрными, как и его кожа, а не снежно-белыми, как у меня. Невзирая на то, даже столь отдалённое сходство меж нами мне крайне польстило. Быть хоть в чём-то похожим на него… о, для меня это являлось огромной честью! Я с замиранием глядел на Великого Стража, потрясённый и очарованный, думая о каких-то неуместных вещах.

…Длинное одеяние чёрного цвета элегантно охватывало это сильное тело. Диадема утончённым плетением опоясывала голову Хранителя. Витиеватые браслеты на запястьях и плечах, медленно меняя очертания, искрились в рассеянном мутном свете. Холодном, нездешнем. Широкий пояс, будто фриволите, охватывал узкую талию. Пояс, к которому крепилась… плеть. Да, она…

Мысли в моей голове смолкли. Сделав несколько плавных шагов назад, Привратник стремительно бросился в противоположном направлении, вмиг взобравшись по отвесной стене на крышу невысокого обветшалого дома. Я же на секунду замешкался, в ступоре и смятении взирая на царственный образ предо мной, и не в силах двинуться с места. Когда-то, в самом начале своего осознанного пути на Земле, воспоминания об этом образе приводили меня в трепет и ужас – Хранители Истины были кошмаром, неотступно преследующим мои мысли. Неизбежностью и концом всего. Я боялся, и страх вытеснял все прочие эмоции под своим неумолимым яростным напором. Но сейчас ужас отступил. Вместо хаотичной леденящей душу паники я ощущал лишь почтение и… восхищение. Я любовался. Им. И не мог отвести глаз от идеальных пропорций совершенного тела, буквально усыплённый вальяжной грацией и уверенностью Великого Стража. Наблюдал, словно околдованный, как лениво и вместе с тем жёстко тонкие, но сильные пальцы Хранителя легли на рукоять плети – Spiritualis Flagellum – единственного существовавшего в нашей цивилизации оружия. Если плеть вообще можно назвать оружием. Ведь она являлась, по сути, частью своего обладателя – продолжением его совершенного духа и его карающей десницы. В моём разуме в тот момент сформировалась бессмысленное до абсурдности умозаключение, что погибнуть от прекрасной руки такого прекрасного создания не так уж и… плохо.

А, тем временем, Хранитель рассматривал меня. Собранно и безразлично изучал мою исковерканную душу. Однако… как я понял позднее, так и не смог идентифицировать, как себе подобного. Я виделся ему какой-то земной тварью, что само по себе было не удивительно, ведь мой информационный фрагмент данных был ассимилирован с энергетической сеткой указанной планеты. Великий Страж был по-своему прав: на адепта кроме внешнего вида, я ничем больше не походил.

…Видя моё оцепенение, Привратник стремглав спрыгнул с крыши и, вцепившись в моё запястье своими когтистыми пальцами, в буквальном смысле потащил прочь от грозящей опасности. Он ведь мог бы попытаться уйти, пока Хранитель отвлёкся на меня, – изумился я. – Зачем… он вернулся?.. Подобное беспокойство о моей судьбе со стороны Перворожденного было чрезвычайно лестным и трогательным для меня фактом. Не желая более задерживать наше бегство, я послушно последовал за своим братом. Однако… поздно.

Плеть рассекла воздух совершенно беззвучно, но, мне показалось, что я всё же расслышал лёгкий высокочастотный свист. Хранитель целился не в меня – в следующее же мгновение я это понял. Извернувшись, я оттолкнул Привратника со смертельной траектории, совершенно позабыв, насколько разрушительно одно лишь касание Spiritualis Flagellum и тот факт, что промахнуться Хранитель не может. Несмотря ни на что. Это как система самонаведения. Как железная стружка, которая притягивается к магниту – избранной сознанием цели: плеть мгновенно настраивалась на частотные характеристики поражаемого объекта и уже не сбивалась с пути, каким бы причудливым не был маршрут мишени и какие бы посторонние препятствия не преграждали ей движение. Сознание – лучшая структура для программирования параметров и самое универсальное средство для трансформирования реальности. Это очень мощный инструмент. Особенно, озарённое верой в собственные безграничный возможности. Плеть – продолжение сознания Хранителя. А потому, мои нелепые действия ничем не должны были ему помешать. Однако в тот момент я действовал интуитивно, как человек, и всё вышеприведённое в расчёт не брал. Я всей душой желал спасти своего брата от фатального удара, что в щепы бы разнёс его полевую структуру, а, соответственно, и материальный её план – тело. Я жаждал… всем своим существом спасти от Зыби… самого Привратника Зыби. Но данный каламбур меня в то время ни мало не позабавил. Все мои мысли устремились в одном единственном направлении: не допустить этого удара. Не дать плети коснуться моего собрата.

Итак, Хранитель не мог промахнуться. И всё-таки… промахнулся. Единственное, что я ощутил в тот миг, это невероятнейшее изумление и… эйфорию. Значит, моя модель реальности оказалась более целесообразной и энергетически выгодной, раз события хотя бы на одну секунду потекли по моему сценарию. Не до конца сознавая, как это фантастическое действо мне удалось, и всё ещё пребывая в состоянии восторга от произошедшего, я вдруг почувствовал, как стремительно немеет моя левая нога, будто её у меня и вовсе нет: плеть обвилась вокруг моей щиколотки, нарушив на эфирном плане функции данной конечности, изорвав её тонкую структуру в пыль, что непременно сказалось и на физическом плане, ведь он, по сути, был консолидированным отражением слоёв вышестоящих.

Быстро оправившись от своей невозможной ошибки, Великий Страж, однако, не спешил выпускать меня из объятия Spiritualis Flagellum, сделав едва заметное движение кистью руки так, что меня с силой опрокинуло наземь, лицом вниз. Я судорожно вонзил когти в асфальт, в бессилии пытаясь зацепиться за его шероховатую серую поверхность, но напрасно. Ощущая, что моё тело неумолимо тянет назад, так как плеть укорачивалась в руках её державшего, я сопротивлялся, как только мог, оставляя на поверхности дороги глубокие прорезанные борозды. Но что я был способен противопоставить… ему?.. Привратник, видя моё удручающее положение, кинулся мне на помощь, но не успел схватить меня за руку: Хранитель был совершеннее, без дефектов, каким являлась астральная оболочка, потому скорость его реакции превосходила нашу. Плеть, как живая, стремительно взвилась и отбросила меня назад, прямо к ногам нашего преследователя, попутно перевернув на спину. Я ошарашено взирал на Великого Стража снизу вверх, во всей полноте ощущая себя ползучим гадом под стопой бога. Словно прочтя этот мыслеобраз, Хранитель медленно опустил мне на грудь свою тяжёлую когтистую ступню, обрамлённую витиеватым орнаментом, словно стальной проволокой. В ту секунду образ пресмыкающегося показался мне вполне завершённым. А ещё через мгновение я подумал, что если бы наш поединок длился в области Morati или же тонких сферах, то он давно уже был бы окончен. Однако, следуя сакральным канонам данной Вселенной, Страж Истины неукоснительно соблюдал заведённый здесь порядок, что придавало ему куда больше человечности, нежели можно было бы ждать от создания подобного рода. Овеществлённая парадигма действия. Почему?.. – озадачился я, упершись взглядом в ногу, пригвоздившую моё тело к земле. – А-а… наверное, Агатос и хозяин данного мира запретил выяснять наши отношения в тонких сферах, дозволив лишь такой «приземлённый» способ, как наименее разрушительный для окружающего. Что же, весьма взвешенное решение. И Хранитель принял такие условия: немного муторнее и дольше, конечно, убивать нас физически, впрочем… только и всего.

Мысль за мыслью вспышками мерцали в моей голове, мешаясь и путаясь, перескакивая с одной на другую, как скоростная видеотека разрозненных впечатлений. Нужно помочь Привратнику. Однако каким образом? Я ведь лежу на спине, впечатанный в асфальт ногою Хранителя так, что вкруг моего тела разбегаются ломаные змеистые трещины. Сбросить мне с себя его ступню не удастся – он слишком сильный. И, ко всему, такой… изумительно прекрасный, – мечтательно заключил я. – Красота и могущество – невероятно притягательное сочетание. Особенно вкупе с таким картинным безразличием… О чём это я?.. У меня что, жар?.. – словно одумавшись, оборвал я сам себя. – Какой-то горячечный бред – не меньше. Он ведь убьёт нас!.. Разрушит наши души!.. Разобьёт их на куски, как хрустальные бокалы о паркетный пол, и даже не вздрогнет!.. Ладно, я – я ведь лучшего-то и не достоин. Да и кто я – неофит – мелкая сошка. Но вот мой брат – вот кто точно не заслужил такой участи – он испокон века служил Зыби, храня её мрачные тайны, а ныне сам должен последовать в эту бездну? Не справедливо!.. Ведь всё можно было бы исправить! Исцелить Привратника – избавить от этой земной заразы! Разве Верховный Иерофант на то не был способен? – в отчаянии раздумывал я, пребывая в абсолютно уверенности, что Ему-то уж явно были подвластны течения любых морфозов и восстановление даже самых повреждённых структур – ведь он создал нас!.. На заре времён, когда Абсолют, сходя да низлежащих планов Бытия, обрёл Личность и овеществился в ипостаси Демиурга нашего мира. Неужели Ему, нашему… Богу… проще нас… уничтожать, нежели… исправлять? Я не мог в это поверить, исступлённо отрицая очевидное. Нет!.. Он не может быть так жесток… к своим детям. Да и что это за перфекционизм [127] , в конце-то концов?.. Наш народ и так был безупречным слишком долго, ни на йоту не отклонившись от Его курса за многие миллионы лет!.. Неужто нельзя простить нам этот маленький изъян конструкции и подкорректировать его?.. Кроме всего, разве это была не Его ошибка?.. Что мы стали такими?..

Обжигающие раздумья, словно рапира пронзали измученный разум. Невыносимо, нестерпимо, молниеносно и… прицельно точно. Его глаза… холодный сияющий блеск и глубина… Нет… Он – лучшее, что было в нашем мироздании. Неугасимое солнце. Нетленная красота. Сверкающий Дух. Он…

Я измученно выдохнул, словно мне действительно было тяжело под стопой Хранителя. Будто в ответ на мои раздумья, наш преследователь обратил на меня свой стеклянный взор, и мне почудилось на долю кратчайшего мига, что Великий Страж усмехается. Наверное, просто померещилось, – заключил я, – и мне всего-навсего захотелось видеть своих братьев такими же, как я сам, оттого я и находил везде эфемерные тому подтверждения. Нет. Совершенные черты лица моего палача оставались всё такими же беспристрастными.

Минуло всего несколько секунд, а мнилось, что они растянулись на века. Привратник глядел на меня – буквально кожей я ощущал его сочувствующий взгляд. Перворожденный тоже слышал мои размышления, как и Хранитель. А мне бы хотелось держать их при себе…

Мгновение спустя Великий Страж, оторвав ступню от моей груди, последующим ударом ноги отшвырнул меня прочь, как безвольную тряпку. Перед моим взором замелькали панорамы то земли, то неба, одинаково серые и пустынные. Я прокатился по дороге, ударившись о кирпичную стену здания на обочине и оставив на ней внушительные отметины. Грязная выцветшая штукатурка посыпалась мне прямо в глаза: я инстинктивно, по-человечески, зажмурился. А затем стремительно вскочил на ноги. Но, сразу же ощутил недостаток одной из конечностей, с трудом удержав равновесие – левая нога совершенно не слушалась. И, несмотря на то, я был полон решимости, сконцентрировавшись на одном: не позволить Хранителю причинить вред моему собрату по несчастью. Пока что Привратник, будучи не последним существом в пределах Обители, умело лавировал меж звенящими ударами плети, умудряясь ре-программировать её курс на ходу. Сильная воля. Я бессловесно поразился – всё-таки он великий, невзирая даже на «перерождение»: любой другой адепт давно бы уже попался. Но Перворожденный держался весьма успешно. А потому его поединок с Хранителем, скорее, походил на грациозный проворный танец двух гибких созданий. Танец змей. Я застыл, очарованный этим волшебным зрелищем. Изумительной и смертельной игрой. Что-то часто я стал отвлекаться на какие-то абстрактные вещи, – опомнившись, подумал я. – Слишком многое начало поражать меня, чего я прежде не замечал.

Эбонитовые тела, словно призрачные тени, мелькали перед моим восхищённым взором. И я вдруг ощутил… что эти двое мне бесконечно дороги – каждый из них. Охотник и тигр. Ведь все мы являлись частями одной системы – как можно было разделять, выбирать и отдавать предпочтения какому-либо элементу Единого? Каждый цвет на холсте дополнял общую полихромную гамму своей спектральной особенностью. Основа Безукоризненности – гармония многообразия, – решил я. Однако мои возвышенные помыслы и отвлечённые чувствования вскоре были прерваны динамикой реальности. Вряд ли эта проба ловкости продлилась бы долго: кто-то непременно должен был оступиться. И маловероятно, что этим «кто-то» оказался бы Великий Страж Истины. Придя к такому выводу, я вознамерился немедля что-нибудь предпринять. Однако, уловив мою идею – о, как же я сожалел о том, что от него ничего невозможно утаить! – Хранитель решил пресечь на корню всякие попытки действовать и даже думать в таком направлении: и в правду, какое-то низкочастотное четвероногое, которое хоть и знает кое-что о Morati, но мало похоже на адепта по духу, собралось ему помешать? Ему – одному из Перворожденных? Возмутительное несоблюдение субординации!

Не успев закончить свои раздумья, я увидел, как сверкнула в недвижном воздухе, тончайшая полоска серебра. Я окостенел. Вот и всё. Но моё горемычное существование, вопреки всем разумным ожиданиям, не прервалось. Медленно устремив затуманившийся взор перед собой, я увидел следующее: Привратник сжимал запястье руки Хранителя, занесённой для удара, в которой тот держал плеть. Глаза же моего брата, устремлённые на каменный лик Великого Стража, выражали ледяное спокойствие. Смотря на него сейчас, я даже бы и не подумал, что он способен чувствовать – столь жёсткими и бесстрастными были утончённые черты лица Привратника. Предположение об анаморфической природе его души казалось бы совершенно нелепым, если бы не одно «но»: он пытался меня спасти.

Неподвижный взор Хранителя скользнул по мне снизу верх, а затем он сам театрально неспешно обернулся к своей избранной жертве, которая неосторожно подошла так близко. Тонкая стальная леска, расщепившись на великое множество нитей, взвилась вверх, открыв взгляду ужасающее и прекрасное зрелище – будто бы диковинный цветок из шевелящейся паутины распустился над головой нашего преследователя. Резко разжав пальцы, Привратник, совсем по-кошачьи прыгнул в сторону, схватив меня одной рукой и без усилий перекинув через плечо. После чего он со скоростью мысли взобрался на крышу обшарпанного дома, точно за миг до того, как вся эта «живая сеть» с лёгким позвякиванием рухнула вниз, стремительно подобрав свои путы, так и не достигшие жертвы. Хранитель глядел на нас с земли своими неподвижными, чёрными глазами. Лишённые век, они производили на меня ныне пугающее впечатление. Тёмный равнодушный взгляд. Казалось, одного только его достаточно, чтобы распылить душу, обратив в пепел. Однако вдоволь налюбоваться этим внушающим трепет зрелищем мне не пришлось: Привратник, недолго думая, кинулся прочь. Подальше от этих чёрных глаз. Подальше от пожирающих сознание объятий Пустоты.

Глава LXXXIX Кузница Судеб

Привратник мчался, не разбирая дороги, перепрыгивая с крыши на крышу и ухитряясь отталкиваться даже от плафонов фонарей. Казалось, он способен летать и в отсутствии крыльев, непринуждённо обхитрив гравитацию своей невероятной, просто недопустимой по законам физики ловкостью. Я висел на плече своего собрата, словно гуттаперчевая марионетка, настороженно всматриваясь в даль позади нас. А я ведь ещё собирался его защищать!.. – с тоской подумалось мне. – Немощное безвольное животное!.. Мне стало совестно за собственную слабость и глупость. Я бы всё отдал, если бы только…

Вдруг в безмолвие, разбавляемое еле слышным эхом нашего невесомого бега, лентою вплёлся мягкий велюровый голос: «Не мучай себя. Ты ни в чём не виноват. И никто. Никто не виноват. Даже Хранитель». Мой спаситель заговорил со мной, и я был безумно рад слышать его речь – такую привычно человеческую, и вместе с тем полную какими-то запредельными, щекочущими нервы обертонами. Я о многом хотел расспросить своего единокровного, столько всего рассказать ему!.. Однако всё, что я видел, слышал и знал, каждый мой день на Земле и каждый мой миг – всё это уже открылось Привратнику, ведь он, как и прежде, мог читать душу с непринуждённой лёгкостью. Он – Великий Страж Зыби. И теперь он прекрасно знал, что именно я так страшился потерять. Почему я сбежал и как посмел предать всё то, что являлось моим единственным смыслом. Мои сумбурные объяснения больше не были ему нужны. Для расспросов же время не вполне подходящее, – отметил я про себя. – Вот доберёмся до радиус-вектора этого слоя реальности, а потом уж…

В свою очередь, Перворожденный продолжил ласкающим слух тоном: «Ты так много всего испытал, познал и… прочувствовал, брат мой. Ты стал другим, перечеркнув своим перерождением все запреты. Должно быть, это место и вправду уникально, раз оно способно так сильно менять нас, неподвластных никаким изменениям, кроме предустановленных Им. Это… совершенно иная сторона нашей природы. Непредусмотренная, недопустимая. И ты сумел проявить её в себе. Будто из птицы, глядящей на всё с высока переродиться…» «…в лягушку…» – мрачно перебил я своего единокровного. Моё нынешнее состояние меня вовсе не вдохновляло, в отличие от моего брата, увлечённо рассматривающего красочную мозаику человечности в моей потрёпанной душе. В ответ на моё замечание, Привратник лишь тихо усмехнулся, продолжив: «У тебя есть собственное имя. У тебя есть мечты – и они только твои. Это просто невероятно: иметь что-то, что можно назвать своим». Мой спутник замолчал. Некоторое время я слышал лишь гулкое позвякивание его когтей по металлу. Затем же, уже гораздо тише и печальнее он продолжил: «Я никогда прежде не покидал Обитель: другие миры были мне не нужны, ведь я знал, чем всё заканчивается, полагая, что только в этом и есть смысл. Смысл любого начинания – в его конце. Зачем строить песчаные замки, зная, что песок в итоге останется прежним песком? Хрупкая форма уйдёт – её слижут волны. Развеет ветер. Какой в ней тогда прок? Так и существование Вселенной – от рождения до финала – столь быстротечно. Столь… неустойчиво. Будто случайная вспышка света в бескрайних океанах тьмы. Я видел и знал лишь эти океаны, и меня ни мало не волновали вспышки. Можно сказать, мне нравилось в книгах читать одни только последние главы. Когда всё подходило к концу. И становилось тихо. Может быть, я был прав в том. Может быть, нет. Но сейчас, чувствуя, что я – это уже кто-то, мне бы хотелось, подобно тебе, брат мой, прожить все эти дни, ощутить их цвет, запах и вкус… Получить свой собственный опыт, а не одну лишь проекцию».

Выслушав щемящую душу речь Привратника, я хотел, было, увещевать его, что так всё и будет, когда мы выберемся отсюда. Однако, оборвав несформированную фразу, замершую на моих губах, мой единокровный с какой-то пугающей обречённостью вздохнул. Вздохнул!.. Я никак не мог привыкнуть к тому, что Великий Страж Зыби изъявлял эмоции, слегка поёжившись от этого вздоха.

Замедлив бег и, наконец, опустив меня на твёрдую поверхность, мой спутник с тоскою посмотрел на меня. Мне стало не по себе от этого смирения висельника, проступающего за непрозрачным меланитовым зеркалом его глаз. Я смутно догадывался, что, вероятно, Привратник способен был прогнозировать наиболее возможный сценарий грядущего. И оно его явно не вдохновляло. Да и начхать на будущее! – твёрдо заявил я сам себе. – «Faber est suae quisque fortunae [128] », как говорили люди. А мы, мы практически боги – разве не в нашей власти развернуть калейдоскоп в угодном направлении? Угадав все эти образы в моей душе, Привратник лишь грустно улыбнулся. Но я же был прав, разве нет?

После краткой заминки мы с моим единокровным вновь устремились вперёд. Какое, однако, вязкое пространство в этой плёнке действительности, – отметил я. – В обычных условиях мы давно бы уже достигли пункта назначения, с нашей-то скоростью, но не здесь. Не воздух, а желе! Или стекломасса.

Потрясённый всем увиденным и услышанным, немного помолчав, я всё ж отважился задать своему спутнику вопрос, до сих пор занимающий мой разум: «Что… сталось со вторым Хранителем, о, Великий? Видеть его одного так странно. Так… неестественно дико». Ядовито и вместе с тем горестно усмехнувшись, Привратник ответствовал с тенью самодовольства и страдания на лице: «Я отправил его в горнило Зыби». Мой брат сказал это так, что я не сумел понять, гордится он содеянным или раскаивается в том. Однако мороз пробежал у меня и по коже и под кожей. Зыбь… То, что один из моих братьев поглощён ею, меня ужасало. Я не желал бы такой участи никому, ощутив в груди своей огромнейшую печаль и уныние. Как будто не Хранитель попал во чрево ненасытной Пустоты, а я сам. Да и участь второго оставшегося Стража Истины казалась весьма незавидной: когда отмирает половина твоего естества, твоей души… я даже и вообразить не мог, каково это!

Видя, как я удручён услышанным, Привратник лаконично заметил: «Выбор стоял так: либо он, либо я. Знаю, мне не стоило сопротивляться – Хранитель, по крайней мере, был… тем, кем должен. Ну, а ты сам разве не потому сбежал? Любой ценной продлить ветреное мгновение собственного бытия?» Мне внезапно стало совестно – я слишком хорошо его понимал, чтоб осуждать. Пытаясь сохранить себя, порой совершаешь кошмарные нелепые поступки, будто кроме тебя самого ничто больше не имеет значения. Привратник в ответ на это согласно кивнул. А затем нежданно проговорил: «А знаешь, frater meus, желал бы и я значить так много, как ты для тех людей. Это ведь удивительно: быть богом, им не являясь». Я, смутившись, промолчал. А мой собрат добавил: «Возможно, исчезать, было бы не так прискорбно, зная, что ты отныне – часть памяти кого-то вечного». Я вздрогнул от его слов, вспомнив о своих подопечных: зазеркалье глаз Мигеля, лучезарная улыбка Хлои… Отогнав навязчивые и болезненные образы, я внезапно спросил у своего собеседника, памятуя об одном из видений: «А кто ныне занял место Привратника Зыби?..» Мой единокровный сделался вдруг до безразличия серьёзным. Его холодный ответ вслед за тем, хоть и не слишком удивил меня, однако, всё ж слегка ошеломил. Так вот Привратник сказал следующее: «Одна… один из твоих – звёздных. Ты, кажется, зовёшь его «Salvator». Лучшего кандидата не придумать. Полагаю, Верховный избрал его, как самый уместный вариант». Я подумал, что от таких новостей можно было бы и, потеряв равновесие, споткнуться, но безупречное тело идеально выполняло свои функции, больше не совершая огрех в движениях. К тому же, мою изувеченную плетью конечность Привратник излечил, когда нёс меня на своём хрупком, но сильном плече. За что я был ему безмерно благодарен.

Придя в себя после заявления моего единокровного, я немедля попытался отыскать смысл в произошедшем: значит, мои видения – это не сплошь миф и абстракция?.. И в них есть что-то от реально произошедшего? Не скрывая озабоченности в голосе, я осведомился у Привратника чуть погодя: «Мой звёздный? Salvator?.. Он ведь… совсем ещё мальчишка для такого высокого звания… В Обители множество адептов старше и опытнее: мой Учитель, к примеру… и…» Не успел я продолжить, как мой спутник меня перебил, заметив прохладно: «Твой Salvator давно уже не… хмм… мальчишка? Эоны лет его ученичества минули, и он достиг довольно высокого уровня Посвящения. Все те же, кто старше его, ответственны за другое. Мне даже кажется, Верховный знал о моём грядущем отступничестве. Впрочем, что значит, кажется – я уверен: он знал – за тысячи и десятки тысяч лет до того. А твоего звёздного… изначально готовили мне на замену». Последнее предложение Привратник проговорил с едва уловимыми нотками обиды и ревности в интонации. Я прекрасно понимал его чувства. Теперь понимал – как человек. Человека. Кому же понравится, когда, вместо того, чтобы не допустить твоего падения и… аннигиляции, на твоё место просто заранее подготовят альтернативный вариант? Трагично и больно осознавать свою ненужность. Особенно когда инициатива исходит от Того, кого ты не посмеешь осуждать – тебя Сотворившего. Неужели Он всё-таки столь бессердечен и расчётлив?.. Нет, этого я принять не мог. Хотя всё было очевидно и просто. Он… не может быть всего-навсего равнодушным экспериментатором, нацеленным лишь на успех и жёстко искореняющим любые неисправные элементы своей выверенной до мелочей системы. Его взгляд… такой… светлый, пусть и льдистый. Нет…

Привратник, загадочно улыбнувшись, поглядел на меня. Я не смог разгадать, что подразумевалось под этим его странным взглядом. Перворожденный знал больше, куда больше, чем я сам – он был одним из Посвящённых высшей степени и, вероятно, владел секретами, которые многое бы разъяснили. Хотя ныне его виденье сильно затемнилось человечностью. И, не смотря на то, я решил в обязательном порядке дознать все те таинства, которые он ещё помнил, ведь что-то же он должен был помнить! Когда ускользнём от погони – о многом побеседуем, – решил я для себя, тут же домыслив: если вообще возможно скрыться от Хранителя, который уже идёт по твоему следу. Пусть он – только половина души.

Я вдруг на удивление безразлично осведомился у Привратника, почему он не расправился и со вторым Великим Стражем, раз сумел совладать с первым. Мой собрат же как-то виновато ответил: «На второго мне не хватило сил». Да, не мудрено: когда канал связи с надзвёздными сферами перекрыт, силы быстро тают, – догадался я. – А знания рассыпаются как глиняная посуда – на черепки, из которых трудно вновь воссоздать изначальный предмет. Возвышенные ощущения затемняются материей и эмоциями: и ты уже не ты, а кто-то другой где-то ещё. Как будто умер всеведающим старцем и родился младенцем, который лишь смутно припоминает крупицы сокровенной мудрости, однако изъявить их не умеет. А я-то думал, нашей расе метемпсихоз [129] в подобном своём проявлении не свойственен. Вероятно, я ошибался.

Перемахнув через оштукатуренный кирпичный забор, я, возвращаясь к теме Обители, поинтересовался у своего быстроного спутника: «А мой Magister? Он…» Не успел я завершить фразу, как Привратник ответствовал мне: «Твой Учитель довольно давно за пределами Morati изучает иные миры: завершив циклы твоих звёзд, порученных ему в опеку, после того, как ты… сбежал, он более никого не посвящал, и о возвращении его мне не известно. Ты же знаешь – время «здесь» и «там» течёт по-разному». Я задумчиво кивнул, вспомнив о видении, в котором новоявленный Привратник – мой звёздный – столкнул меня в Зыбь. Magister был там! А Хранитель… Хранителя я видел лишь одного. Второго мой взор тогда не отыскал. Я ещё ни мало тому изумился, думая, что очень уж всё алогично. Однако сейчас смысла в том, что казалось абсурдом, виделось куда больше. Причём связано всё это было с моим «здесь» и «сейчас», а не альтернативной реальностью, как я тогда решил. Неужели это прогноз вероятного будущего? Мои плечи едва уловимо дёрнулись от пробравшего озноба. Значит, Великий Страж всё же настигнет нас и угадает-таки во мне бывшего адепта, а не просто земную сущность. Мне такой вариант развития событий совершенно не нравился. Да и Привратнику, судя по переменам в его лице, тоже. Придётся сделать всё возможное и невозможное… – хмуро рассуждал я. – Собрать остатки воли в кулак и прочесть Скрижаль судеб иначе – развернуть ось вращения вселенского калейдоскопа. Вот только справимся ли мы? Привратник, конечно, в лучшем, нежели я, виде. От меня же самого по себе, вероятно, проку будет не много.

Мысленно выстраивая план наших дальнейших действий, я отрешённо поглядел на моего собрата, мягко приземлившись возле него на ноги. Он же в ответ на мой рассеянный взгляд, с детской непосредственностью спросил: «Я действительно такой красивый, каким ты меня считаешь, брат мой?» Замешкавшись на пару секунд с ответом, я ласково произнёс: «Нет, ты куда как прекраснее: я ведь болен и не могу оценивать объективно». «А что сказали бы твои люди?» – невинно полюбопытствовал мой спутник вслед за тем. Я же, слегка нахмурившись, чуть погодя откликнулся с лёгкими нотками ревности: «Пожалуй, они бы сказали, что ты лучше. Лучше, чем я». «Но мы ведь оба совершенные, – спокойно заметил мне мой собеседник. – Как кто-то из нас может быть лучше или хуже?» Я не сразу нашёлся, что на это можно сказать, полуразборчиво пробормотав лишь: «И всё равно ты лучше». «Я так не думаю, – печально отозвался Привратник. – Меня никто и никогда не ждал так, как эти двое ждали тебя. Меня никто и никогда не считал… Богом и… не целовал, как человека». Я на секунду замер, стремительно пригладив иглы волос к голове обеими руками, после чего они с лёгким шелестом заняли прежне положение. Мой единокровный же, остановившись в нескольких шагах, озадаченно оглянулся. «Я не желаю больше говорить о них», – стараясь держаться как можно более непринуждённо, озвучил я. Мой спутник, отведя глаза, согласно покачал головой. Далее путь мы продолжили в молчании.

Время от времени поглядывая на своего единокровного, я ловил себя на мысли о том, что же ждёт нас двоих в мире людей, выберись мы отсюда? Я восхищался собственным братом и по-прежнему был готов ради него пожертвовать всем, но какое-то мучительное сомнение всё же закралось в мою душу. Нет, определённо он был лучше, хотя бы потому, что не убивал, и его руки остались чисты. А вот я… навсегда запятнал себя в глазах Мигеля и Хлои. Если я приведу его к ним… Я резко мотнул головой, рассеивая наваждение. Пусть и так. Пусть он займёт моё место, – заверил я сам себя. Я даже не против: моему ученику будет чему поучиться у своего нового наставника – ведь он знает куда как больше, чем я сам. А моя подопечная… ну, её, по-крайней мере, больше не будет пугать возможность того, что, сорвавшись, я причиню вред ей или Мигелю. На миг я усомнился, готов ли в действительности расстаться со всем этим, однако, взглянув на Привратника, понял наверняка, что ему я мог бы без лишних слов уступить и своё благополучие, и даже… счастье. Потому что для меня мой брат был куда важней всех этих туманных понятий.

Уверившись в своём решении окончательно, я уже с полным спокойствием и теплотой взглянул на своего единокровного, поймав в ответ его полный благодарности и грусти взгляд. «Ты всегда был особенным, – тихо проговорил Перворожденный. – Пожалуй, провести свой последний час в лучшем обществе я бы и не пожелал». Его слова заставили меня вздрогнуть, безмолвно сжав тонкие пальцы в кулак. Я твёрдо знал, что не отдам своего брата Великому Стражу Истины. Ни за что не отдам. Я буду за него драться, как бы там ни было. Невзирая на собственную слабость, несмотря на силу Хранителя, я буду драться, – заключил я. «Но он ведь тоже твой брат», – мягко заметил мне Привратник. Я устало закрыл глаза. Он был прав. Хранитель тоже был моим братом, хлебнувшим притом Пустоты и утратившим в ней половину своей души. И я безмерно дорожил им, как бы глупо это ни прозвучало. Пожалуй, я желал бы, чтоб мы с моим спутником просто сбежали. Однако мне было доподлинно известно, что это невозможно: Великий Страж не отпустил бы нас. Он ведь должен был любой ценой исполнить указ Верховного – нашего жреца, нашего Бога. А потому уничтожение двоих отступников являлось для Хранителя не просто миссией, но сакральным долгом. Высшим обязательством. И он бы не отступился. Ни за что.

Глава XC В стеклянной западне

Ещё немного, – в нервном предвкушении размышлял я, торопя зыбкое время. – И мы на месте. Наконец, из-за поворота возник тот самый двор, в котором я очутился, после того как попал сюда. В проходе между домами уже можно было различить пустынную детскую площадку, засыпанную пепельным снегом. Она чем-то напоминала мне кладбище, вероятно, своей могильной тишиной и ржавыми перекладинами старых качелей, так похожими издали на кресты.

Спрыгнув с девятиэтажки на землю, мы с моим братом бросились напрямик через дорогу к спасительной бреши – точке соединения пластин. Ощущение невероятной близости к цели придавало нам сил, заставляя с утроенным рвением преодолевать вязкую трясину мёртвого пространства. Однако мои худшие опасения подтвердились, не заставив себя долго ждать. Неощутимый порыв ветра взметнул с дороги снежный пепел, закружив его в миниатюрном вихре, из которого медленно сформировались очертания того, кто преследовал нас. Внушающий трепет силуэт, родившийся из ледяного праха, заставил меня замереть. Да, он всегда был на шаг впереди. Или на добрую сотню шагов. Хранитель мог бы объявиться и раньше, – отметил я про себя раздосадовано. – Ради чего нужно было выжидать, питая нашу эфемерную веру в призрачное спасение? И не за тем ли Великий Страж позволил нам зайти так далеко, чтобы в последний момент разрушить эти хрупкие надежды? Он что, мстит за своего погибшего двойника? Такие раздумья встревожили меня не меньше, чем очевидно скоропостижный финал нашей истории.

Привратник, стоя рядом со мной, оглянулся, еле слышно прошептав: «Беги один – тебя он преследовать не станет. Хранитель даже не распознал тебя как одного из нашей расы. Ты выберешься. Ты должен. Ко всему, твои… люди – ты им нужен». Опасаться того, что Великий Страж услышит нашу речь, не следовало: он всецело доверял лишь собственным безукоризненным ощущениям, и если он не видел во мне адепта, значит, я им и не являлся. Пускай и мои мысли, и мысли моего брата свидетельствовали об обратном. В ответ на предложение Привратника я лишь отрицательно покачал головой и изрёк не терпящим возражения тоном: «Мы идём вместе. Я сделаю всё, что смогу. Ты – мой брат, и кроме тебя у меня никого больше нет в целом мире. Возможно, ты ещё не знаешь этих чувств, но… неприкаянность и одиночество совершенно невыносимы. Если станешь, как я – человеком… почти человеком – то поймёшь. А что до моих людей, так они отвернулись – я им только мешал. Им обоим». Привратник одарил меня сочувствующим взглядом и с тоской обречённого произнёс: «Тогда мы оба погибнем». Я в ответ лишь слегка склонил голову в знак согласия с подобным исходом. И да будет так.

Хранитель… чего он ждёт?! Будто даёт нам возможность… попрощаться друг с другом и со своей индивидуальной душой, – пронеслось у меня в голове безумное предположение. Нет, такое не допустимо: Страж Истины гармоничен. Сообразен. Он действует согласно канонам. И никогда не ошибается.

Отринув нелепые измышления, так неблаговременно заполонившие мой разум, я вместе со своим собратом бросился к пятиэтажному зданию через дорогу, по дуге огибая нашего преследователя. Это решение пришло спонтанно, ведь строить планы было бы просто глупо, если все твои мысли без исключения оказывались прозрачными для твоего противника как стекло. Стоило действовать лишь, вырабатывая и варьируя тактику на ходу.

Протяжный фантомный свист раскрошил безмолвие на куски. Плеть. Но, как и говорил Привратник, нападал Хранитель не на меня – в первый раз я лишь по какой-то неведомой случайности подвернулся ему под руку, чуть не лишившись ноги. Великий Страж вовсе не собирался вредить чужеродной «фауне», лишь приструнить, чтоб не мешалась под ногами. И не в его правилах было наносить вред слабейшим из иных миров, если они не представляли реальной угрозы или помехи для него самого.

Тем временем, мощным порывом воли изменив траекторию движения смертельного оружия, Привратник ушёл из-под удара, и даже успел взобраться на крышу угрюмой старой пятиэтажки, напоминающей в этой серой палитре выщербленный временем склеп. Видя, что какой-никакой шанс у моего соплеменника всё же появился, я решил помочь Перворожденному по мере своих сил – я ведь так хотел его защищать! Вероятно, это стремление было у меня в крови: оберегать стерегущего Тайну. Впрочем, как и в крови любого другого адепта. Хотя сейчас мой собрат и был всего лишь изгнанником, таким же, как я, всё же эта фантомная память моего естества продолжала жить, невзирая ни на что, ведь в отличии от других я не видел его падения, и для меня Привратник по-прежнему был одним из Великих Стражей – Стражем Зыби. Хранителем Запредельного. Перворожденным, появившимся прежде всех времён. К тому же… Я своё среди землян уже пожил, – заключил я, – узнал их радости, их печали. Уют дома, в котором тебя ждут, и одиночество холодных ночных улиц. Пускай и у моего брата будет такая возможность – изучить этот дивный мир изнутри. А я… я уже не боюсь, – заверил я сам себя.

Dictum factum [130] .

Словно хищник, резко развернувшись на бегу, я бросился на Хранителя: нужно было отвлечь его, обезвредить плеть, сбив настрой его сознания. И, хотя я ясно видел собственную ничтожность пред могуществом Великого Стража, однако человеческие эмоции совсем свели меня с ума. Кроме того, я был уверен в собственной правоте. Пускай мой поступок и шёл вразрез с законами Обители.

Вцепившись в протянутую руку нашего преследователя, я вдруг ощутил, как глупо всё-таки поступил: Хранитель даже не дрогнул, ни на миллиметр не изменив положения тела в пространстве. Я будто висел на локте каменной статуи, извиваясь, как пиявка и царапаясь, не в силах оставить и следа на чёрной гладкой коже. Привратник с крыши растерянно смотрел на меня – ему не хотелось покидать своего неразумного брата. Нарушив вязкую тишину, я закричал, что есть сил: «Уходи! Беги!» Сбросив путы оцепенения, Перворожденный сделал правильный выбор и спрыгнул вниз, во двор, перенаправив очередной удар плети усилием собственной воли. Почему Хранитель не кинулся за ним? Ведь он – его мишень. И он сейчас сбежит! – размышлял я, притом чуть не обломав зубы о витиеватый браслет нашего палача, опоясывающий его руку от запястья до локтя. Я ведь и запамятовал, что есть более прочные конструкции, нежели моя собственная. Страж Истины, в свою очередь, неподвижным взглядом следил за моими действиями. Его что, это веселит?! Отчего он ещё не прикончил меня? – гневно раздумывал я, так, словно с нетерпением ждал собственной кончины. Мои рассеянные мысли, как ошпаренные, метались из стороны в сторону – из крайности в крайность.

Царственно подняв свободную руку и запустив её в мои торчащие иглами волосы, которые тут же прильнули к затылку, Хранитель сжал мою шею своими ледяными пальцами, от прикосновения которых по телу тысячей муравьёв разбежалась дрожь. После чего, как мне показалось, очень осторожно, он оторвал меня от своего предплечья, которое я всё это время не переставал увлечённо терзать, хоть и не видел особых результатов. То, с какой лёгкостью Великий Страж всё это проделал, заставило меня почувствовать себя маленьким и слабым. Пора бы привыкнуть к подобному ощущению, – мрачно отметил я про себя.

Я будто витал в пространстве, не касаясь ногами земли, выгнув руки и тщетно царапая когтистыми пальцами ладонь, сжимающую мою шею со стороны затылка. Саркастический образ, на миг всплывший в моём сознании, ни мало не порадовал: комар, кусающий покрытую чешуей змею. Хранитель ведь мог без особых усилий со мной расправиться и догнать Привратника. Наряду с тем с тем, нашего палача будто бы вообще не заботила возможность того, что его избранная цель уйдёт. И, вместо того, чтобы догонять свою прыткую жертву, он ныне разглядывал меня. Будто смотрел на диковинное насекомое, которое накрыли стаканом, следя за тем, как оно, бессильно жужжа, неистово билось в стеклянные стенки, нанося увечья, скорее, себе, нежели своей западне. Медленно склоняя голову то влево, то вправо, Великий Страж, как видно, наслаждался зрелищем, не спеша меня ни убивать, ни выпускать. Я же изворачивался, как только мог, беспомощно скаля зубы и не в силах освободиться. Мне было стыдно и гадко оказаться в такой нелепой ситуации. Особенно пред лицом одного из Перворожденных – Хранителя.

А, тем временем, со стороны двора раздалось лёгкое клацанье когтей, за которым последовал взрыв истерического смеха. Пугающего, безумного, отчаянного смеха. Привратник ещё здесь? Но почему? – забеспокоился я. Словно в ответ на мои тревожные раздумья раздался возглас: «Он нас здесь запер! Эта пластина изолирована! Снята с оси времени!» Я застыл в неподвижности, словно меня мгновенно заморозили в неестественной позе. А затем до моего слуха донеслись обречённые причитания моего единокровного: «…Как же я сразу не догадался! Будто и вовсе ослеп!.. Вынудил меня остатки сил растратить на отражение его ударов, чтобы энергии на восстановление временной связи с остальными пластинами уже не хватило. Он всё спланировал. Потому и не спешит никуда: у него теперь целая вечность, чтобы нас изловить!» Взволнованный нервозный тон с оттенком какой-то чёрной иронии сменился тихими рыданиями.

Видно, еще не до конца взятые под уздцы, чувства вновь вырвались на волю – Привратник мало умел с ними ладить. Я хотел кинуться к своему несчастному брату, утешить, защитить, спасти от этой кромешной обречённости и спрятать от целой Вселенной, туда, где никто бы не отыскал ни меня, ни его. Но, вместо этого, лишь бессильно продолжал рассекать воздух ногами.

Неестественно извернувшись, как уж, я обратился лицом к Хранителю. Сначала я хотел бросить ему в глаза колкую фразу наподобие «опусти меня на землю, бездушное чудовище». Однако вместо этого лишь вымученно прошептал: «Прошу тебя, Перворожденный, отпусти меня к моему бедному брату: ему так холодно и так страшно сейчас…» Я не стал бы выпрашивать у Великого Стража милости и свободы для нас, так как это было неосуществимо. Потому я озвучил единственное своё реально исполнимое желание. Впрочем, и на его осуществление я не особо-то надеялся. Однако, вопреки всем моим прогнозам, стальная хватка сильных пальцев Хранителя разжалась, и я от неожиданности упал на колени, как упал бы и человек, будь я им. Медленно поднявшись вслед за тем, я изумлённо уставился на Великого Стража. Лик его, как и прежде, не выражал ничего, но мне померещилось…

Секунду я всматривался в окостеневшие черты обсидианово-чёрного лица, так похожего на мраморную маску. Однако, не найдя подтверждения своим надеждам, незамедлительно бросился к проходу меж невысокими домами, к моему испуганному брату. Параллельно размышляя о случившемся, я пришёл к следующим умозаключениям: в данном слое реальности существовала лишь одна точка, из которой возможно возвратиться в динамическую Вселенную – ось, на которую нанизаны монохромные пластины момента. Ось времени. Вероятно, Хранитель благоразумно установил фильтр на единственный выход, преодолеть который с нашей нынешней полевой мутацией оказалось невозможным. Можно сказать, наш палач снял эту пластину, как бусину с лески. Портал же в иные миры доступен был тоже непосредственно через временную ось. Но, если переход из неподвижного момента этого же мира в динамический осуществлялся согласно естественным причинам – как выравнивается уровень жидкости в сообщающихся сосудах – то для открытия врат в иные сферы необходимо было бы затратить энергию, преодолеть сопротивление пространственно-временного континуума. Однако данной способности мыто и были сейчас лишены.

…Привратник сидел на снегу, сжимая в пальцах ажурные серые крупицы. Откуда он научился смеяться и… плакать?.. – озадачился я, тут же сообразив: видимо, от меня же и научился – мои воспоминания и ощущения отныне были и его достоянием тоже. Я, опустившись рядом на пепельный саван, заключил болезненно-хрупкое тело своего соплеменника в холодные объятия моих тонких рук. Всё моё существование в единочасье свелось к ожиданию неизбежного конца. Я отчётливо слышал чуть уловимое позвякивание когтей, ритмичное, словно метроном: Хранитель шёл сюда. Видно, он наигрался с нами.

Глава XCI Посмертная маска

Привратник неспешно обернулся в сторону доносящегося звука. Но не двинулся с места. Не владея возможностью читать его мысли, я и так сообразил, что моему единокровному надоело убегать. Он всё для себя решил. Как и я для себя: я тоже последую за своим братом. И пусть на границе с Небытием наши уязвимые души, как дождевые капли хотя бы на краткий пронзительный миг сольются друг с другом, падая в Вечность, познав её подлинное величие в момент своего падения, чтобы затем неизбежно кануть в Непроявленное, растворившись в его холодных бесформенных водах – всепожирающих океанах тьмы. Этот патетический образ моего ума прочёл и Привратник, измождено улыбнувшись и кивнув в ответ. Я же вслух произнёс: «Я с тобой до конца, frater meus.» «Как и я с тобою», – промолвил Перворожденный, глядя мне в глаза. И добавил мгновение спустя: «Ведь все мы суть одно: короткие вспышки осознанности в безликом мраке». Потом вдруг переменившись в лице, язвительно и вместе с тем печально усмехаясь, Привратник чуть слышно изрёк: «Когда-нибудь и сам Великий Страж Истины последует за нами и за своим отражением, уже покоящимся на дне Пустоты: ведь океаны тьмы вечны. А мы – только призраки – миражи». От слов моего собеседника мне стало неуютно и вместе с тем как-то спокойно. В то же время что-то человеческое внутри не желало сдаваться этому фатальному безразличию. Как бы там ни было. Со смесью тревоги и решимости я взглянул на Привратника. Затем мы оба плавно перевели взор наверх: Хранитель уже стоял над нами мрачным каменным исполином. Повинуясь своим непослушным эмоциям, застилающим разум, я только крепче сжал изящные плечи своего единокровного. Плевать мне было и на Закон, и на океаны тьмы. Я не собирался уступать своего брата Пустоте так просто. Пускай она и вечна, а я – нет.

По-звериному оскалившись и устремив немигающий взгляд на Великого Стража, я глухо прорычал: «Не отдам». Привратник изумлённо посмотрел на меня. Он всё ещё умел принимать неизбежное, ожидая его покорно и смиренно, когда иных вариантов не оставалось. Мой единокровный ещё не до конца освоил вкус отчаянной безнадёжной борьбы, которую люди зовут жизнью. Я же был изменён куда сильнее него, оттого даже в безвыходной проигрышной ситуации, лицом к лицу с сильнейшим, я сдаваться не собирался. Хотя всего мгновение назад, мнилось, был к тому готов: мои чувства ныне сменяли одно другое, как переливы спешащей воды.

Резко разжав пальцы и выпустив плечи Привратника, я бросился на Хранителя, словно потревоженная в траве змея. Я не раздумывал над тем, что моя предыдущая попытка воспротивиться его воле так ни к чему не привела. Не размышлял я и о том, насколько я слаб и немощен в сравнении с ним. И совершенно не терзался сомнениями: у меня на них просто не осталось времени. Одно лишь жгучее желание защитить своего ни в чём не повинного брата заполонило для меня весь мир пред ликом нависшей угрозы. Это не его ошибка, и потому он не заслужил такой участи!

Я прыгнул на нашего палача ощерившимся волком и… сбил его с ног!.. Уму непостижимо! – такой была моя первая связная мысль после того. Я и сам не сразу осознал, что мне удалось свершить НЕВОЗМОЖНОЕ. Как и за счёт чего?!.. Энергетически я был несравнимо слабее своего противника – на порядки. Да и на чисто физическом уровне сильно ему уступал, обладая довольно субтильной комплекцией. И при всём при этом сбить его с ног… Я недоумевал.

Следующую пару секунд я и Хранитель лицом к лицу ошеломлённо смотрели друг на друга. Хоть Великий Страж и не умел удивляться, но мне почудилось, что он всё ж слегка изумился такому внезапному повороту сюжета. На несколько мгновений хищный оскал исчез с моего лица, сменившись растерянностью. После чего в памяти всплыла одна крылатая фраза, прозвучав, будто набат или призыв к действию: «Aut vincere, aut mori» [131] . В моей душе тогда взвился пламенный вихрь решимости, ярости, и отчаянья смертника. Обезумев на миг от нахлынувших чувств, я вцепился отточенными клинками когтей в плечи своего врага. Да, в ту секунду он был именно врагом. Мой единокровный. Мой брат. Хранитель. Острые когти, презрев все законы, пронзили холодное и прочное, как гранит, тело, окрасившись подвижной поблескивающей серебром жидкостью. Я же, видя свой невозможный триумф, издал какой-то неопределенный звук ликования, подобный завыванию. Но мгновение спустя осознал, что совершенно не желал причинять вред Стражу Истины. Это прозрение оказалось таким горьким, что я поморщился, будто приходя в себя. Жажда победы и кровавая эйфория схлынули в единочасье. Я больше не видел перед собой врага. На сером, как пепел снегу лицом к лицу со мной лежал мой прекрасный собрат, которого я так легкомысленно ранил. Как посмел я? Как сумел поднять на него руку? Разве может он быть моим врагом? Несмотря на то, что он опасен. Невзирая на тот факт, что он безжалостно разделается с нами. Нет.

Рой сомнений резко охладил мой воинственный пыл. Хранитель не чувствовал боли. Зато её во всей полноте ощутил я. Ту боль, которой он был лишён. Ту боль, которой я и сам прежде не ведал, кроме, разве что… Бликом молнии в моём уме возник образ пронзённой ладони – одного из моих видений, в котором вместо эфира в моих жилах будто бы текла человеческая кровь. Я вспомнил то необъяснимое чувство страдания, что окутало моё существо тогда в мглистом ирреальном мире грёз. Оно оказалось очень похожим на то, что я испытывал ныне. Мне определённо было больно. Жаль его. И жаль себя.

Тем временем, Хранитель неспешно поднялся. Его будто бы вовсе не смущало, что я по-прежнему вишу на нём, вонзив когти в его плечи по самые подушечки пальцев, притом безумно глядя в чёрные глянцевые глаза Великого Стража. Привратник же растерянно стоял позади. Он не понимал меня: ведь Хранитель лишь выполнял своё священное обязательство. Он не был жесток, он просто являлся тем, кто он есть: Великим Стражем, охраняющим Обитель. Жестоким же в этой ситуации был я.

Привратник же сам убил одного из них, – подумал я чуть обиженно. – Почему сейчас считает, что я неправ? Я ведь защищаю его! В ответ на мои хаотичные беглые рассуждения, Перворожденный тихо откликнулся из-за моей спины: «Я не просил меня защищать. Ты ведь знаешь: и я, и ты – мы оба неправы. Прав из нас только он один. А тогда… всё вышло случайно. Я не хотел. Моя ошибка ужасна и моя участь заслуженна».

В этот момент, своей твёрдой рукою Хранитель ухватил меня за длинные остроконечные пряди волос и в буквальном смысле оторвал от себя, выдрав мои когти из своей плоти, словно сорняк. В следующую секунду я собрался вновь вцепиться в него, поддавшись порыву страха, но не успел: Великий Страж двигался так быстро, легко и точно, что мне было не угнаться за его моторикой действий. Выпустив мои волосы и вывернув мне руки, он швырнул меня, словно невесомую пластиковую куклу в стену дома позади себя. А затем, когда моё тело упало наземь, осыпаемое осколками стекла выбитого окна, просто прижал меня энергетически так, что я не мог даже моргнуть, не то чтобы пошевелиться. Почему он не сделал этого раньше? Что за детские забавы?.. Однако, рассеяв набежавшие мысли, я сосредоточился на происходящем.

Привратник пару раз как-то нехотя отвёл обрушивающиеся на него удары плети, но на этом его силы и его желание сопротивляться иссякли: опустив руки и понуро склонив голову, он решил принять свою скорбную участь безропотно. А затем и вовсе повёл себя и как адепт нашего Храма, склонившись в поклоне пред Хранителем, который ответил ему тем же. Так мы приветствовали друг друга. И так мы прощались. Касаясь ребром ладони левой руки центра лба, а другую руку держа на уровне солнечного сплетения с направленными вертикально вверх сомкнутыми пальцами. Этот жест символически означал служение Разума высшей Воле. После чего ладони соединялись, как бы образуя треугольник. Который затем переворачивался вершиной вниз. У этого движения было много смыслов. Но сейчас знакомый обряд виделся мне совершенно по-новому. Своими одинаковыми точными действиями Привратник и Хранитель – оба – чем-то напоминали зеркала, отражающиеся друг в друге с небольшой задержкой. Такие похожие, хотя дело было вовсе не в их внешнем виде. В чём-то другом. Их души…

Лицо Привратника внезапно сделалось таким отрешённым, безучастным и холодным, будто это гипсовый слепок или посмертная маска. Этот жест. Его неколебимое спокойствие… Мой брат победил в себе человека. Великий Страж Зыби справился с собой, одолев истязающие его дух эмоции. Словом, сделал то, чего я так и не сумел. Теперь он был всецело готов последовать указанию перста Закономерности и шагнуть в Запредельное. В его молчаливом общении с Хранителем, в застывших лицах обоих моих братьев было нечто величественное и траурное. Патетика отпевания ещё живого в шаге от могилы. Впрочем, ни один из Перворожденных не был живым. А, значит, ни о какой могиле речи не шло. Это ведь просто яма в земле. И у неё есть дно, – раздумывал я немного нервно. – У бездны же дна нет. Именно туда и собирался шагнуть Привратник.

Хранитель неспешно приблизился к моему безмолвному брату на расстояние простёртой руки, так, словно собирался пригласить его на танец, а вовсе не убить. Spiritualis Flagellum – плеть, которую он сжимал в своих пальцах внезапно растворилась в его собственной плоти, став частью своего хозяина. В последующий момент Великий Страж Истины накрыл когтистой ладонью лицо равнодушное лицо Привратника. Лицо того, кто уже будто бы видел простёршиеся перед собой до бескрайности океаны тьмы, ощущая кожей их ледяное дыхание. Из пальцев Хранителя и из цента его кисти мириадами неосязаемых нитей протянулись тончайшие подвижные щупальца паутины, в мгновение ока, опутав всё тело Привратника, словно заключив его в кокон. За секунду до этого в моём сознании отчетливо и ясно прозвучали слова, полные неколебимого спокойствия: «Океаны тьмы не имеют значения. И Пустота вовсе не пустынна. Я знал секрет, брат мой. Ты тоже можешь его узнать. Если хочешь спасти наш мир от Зыби – так он в твоих руках. Ты способен на многое. И Верховный тебя послушает. Ведь ты…» Предложение моего соплеменника оборвалось на полуфразе. Хранитель же, видимо, всецело переключившись на свою жертву, ослабил энергетическую хватку, и я сумел вскочить на ноги, сиюминутно бросившись к своему бедному брату.

Щупальца исчезли так же мгновенно, как и распустились, выпустив хрупкое тело из своих фатальных объятий. Я хотел подхватить его на руки, прижать к себе, отдать все свои силы до капли, но на мои протянутые ладони осыпался лишь чёрный песок или… пепел, который в следующую же секунду бесследно растаял в тягучем пространстве, словно апрельский снег в тёплом воздухе. Опустив руки, я стоял поражённый, молчаливый, раздавленный. Однако мне не хотелось ни рыдать, ни кричать. Внутри, в груди, разлилась зыбкая и бесцветная пустота. Какая-то несоответственная случаю лёгкость и оцепенение, будто от наркоза, только введённого не в кровеносную систему организма, а прямиком в душу острой иглой. Лишь лёгкий укол и полнейшее онемение. Хранитель тоже застыл неподвижно, дожидаясь, пока все мельчайшие фрагменты информационно-энергетической структуры Привратника не будут окончательно аннигилированы. Он выполнил свою миссию. Свой священный долг. Однако Страж Истины, последний оставшийся из Перворожденных, не упивался радостью победы. Не горевал об исчезнувшем безвозвратно собрате. Он просто сделал то, что должен. Всё прочее же его не волновало.

Постепенно моя опустошённость схлынула и, развернувшись в направлении Хранителя, я обессилено опустился на землю рядом с ним, склонив голову к груди. Мгновение поколебавшись, я обхватил его колени своими белыми, слабо мерцающими во тьме руками, затянутыми в антрацитовые перчатки, прижавшись щекой к полам траурно-чёрных одежд Перворожденного. Смежив веки, я всё же явственно ощущал устремлённый на меня стеклянный взор Великого Стража. Однако мне не хотелось, чтобы он уходил: меньше всего я желал бы остаться здесь в полном одиночестве. Мне было уже не важно, сколь ужасно свершённое Хранителем только что – это вдруг стало для меня абсолютно безразличным. Он не виноват. Никто не виноват.

Разомкнув веки, я неспешно перевёл взгляд затуманенных очей на бестрепетный лик Перворожденного, увидев, как едва заметно двинувшись, он протянул ко мне свою сильную когтистую ладонь. Вначале я подумал, что вот сейчас Великий Страж схватит меня за волосы, поставит на ноги и придушит плетью как удавкой, облепив притом лицо её стальными путами. Образ был таким сочным и ярким, что я инстинктивно зажмурился, прощаясь на этот раз с самим собой. Что же… бездарному существу бездарный финал, – пришёл я к выводу, ожидая неизбежного. Однако, вместо этого, Хранитель осторожно дотронулся до моих волос, легко и нежно проведя по ним кончиками своих пальцев, словно… погладил меня, утешая. От такого бережного касания я вздрогнул, устремив, в свою очередь, смущённый непонимающий взор на Перворожденного. Что за вздор?!. На какую-то долю секунды мне привиделось даже, что за морионовым озером очей Хранителя проступает взгляд кого-то иного – искристый, сверкающий, недостижимый… влекущий куда-то в юдоли недоступные пониманию ни человека, ни адепта. Всё моё существо будто бы устремилось вслед за ним, подвластное непреодолимому притяжению, подобно планетам, тяготеющим к солнцу, и не способным противостоять его гравитации, удерживающей их на собственных орбитах. Я словно растворился во всепоглощающем свечении этого круговращающего центра. Но в следующий же миг мой разум прояснился, и я осознал, что нахожусь всё в том же дворе. Картина была привычной и полихромной. Ни пустынных чёрных окон. Ни ледяных звёзд. Ни Великого Стража. Я на секунду усомнился, а есть ли я. Но, раз кто-то всё ж сомневается, стало быть, кто-то да есть, – заключил я, наконец.

Интересно, как долго я пробыл там, в моноцветном слое реальности? Я огляделся. Судя по всему, ни секунды: я вернулся ровно в тот момент, в который и… отбыл. То же дымное мёрзлое утро, та же картина из разноцветных кубиков – окон, и под ладонями всё тот же слежавшийся снег. Я лениво поднялся на ноги, ещё раз удостоверившись, что вокруг меня ничего не изменилось. Шатающейся неверной походкой я направился соответственно направлению собственного взора. Не всё ли равно куда?.. Увиденное и пережитое никак не шло из головы: действительность ли это или одно из абстрактных видений? Пожалуй, всё было слишком реальным. По крайней мере, мои чувства уж точно, – раздумывал я хмуро. Я вспоминал своих братьев. Каждую деталь и каждый эпизод случившегося. Однако всё блекло в сравнении с этим загадочным Светом, слишком уж невесомым и ослепляющим даже для света, растворившим мою суть и вновь возродившим её. Я не понимал. Не мог сориентироваться в пёстрых деталях этого разбитого на осколки витража. И всё же… отчаянно складывал их в уме так и сяк, пытаясь выстроить хоть какую-то вразумительную картину. Но все потуги мнились тщетными. Будто детали в моих руках нарочно меняли цвета, когда я пытался состыковать их. Думалось, можно потратить вечность, так ни к чему и не придя. А её-то у меня как раз и не было.

Глава XCII Блики и Искры

Сизое утро медленно вздыхало на разные голоса, хрустя ледяными крупицами под моими ногами. Но я не слушал его перешёптываний. Мысли кружили меня в хороводах, оплетая своими бенгалиновыми [132] лентами. Что имел в виду Привратник?.. Как я могу спасти наши души? Я не в состоянии даже покинуть границы этого мироздания: я обессилен, едва… жив. Хорошо хоть Голод не мучает. Пока не мучает, однако не ровен час, и… Я вздохнул – нет, подобное было слишком уж невыносимым и противоречило всему, во что я… Во что я, что?.. Верил?.. Когда? Не сейчас и не здесь. Так какую все эти верования могут иметь ценность ныне? Да и что может иметь ценность вообще? Если за границей всего лежит неизбежная Пустота? Ну, не бессмысленно ли? Искать какой-то недосягаемый Ответ, стремиться, желать, страдать, испытывать… боль и унижение, только чтобы… ОН МОГ ПОЗНАТЬ СЕБЯ, чем-то бОльшим, чем Он сам? Я взглянул на меланжевые [133] небеса. И счёл эту цель вполне оправданной и достойной, как бы там ни было. Как мне говорил мой Учитель? Точнее, как он молчал, передавая безгласные образы мысли? Если перекодировать в слова?.. – задумался я на миг, припоминая. «Познав себя, познаешь Творение. Познав Творение, узришь Сотворившего». Отдаленно было похоже. Но всё же, что я способен был сделать для своей расы, да и кто я такой, чтобы меня слушал сам… Нет, я решительно не понимал, что за истину Привратник хотел донести до моего замутнённого разума. И это ввергало меня в уныние. Беспомощность и незнание. Худшее из сочетаний. Кроме прочего, я размышлял… о бликах и искрах – адептах и… людях.

Волна высшей Воли – Демиург человечества изначально создал прообраз равного себе, осенил его своим благодатным дыханием и наполнил стремлением к совершенствованию – к преобразованию материи из грубых форм в тонкие. Всё в данной Вселенной соответствовало поставленной Цели как нельзя лучше. Люди же – это искры божественного огня. И в том глубинное различие меж нами на метафизическом уровне: от искры может разгореться новый костёр, если она пылает ярко – вот ключ к истинному Бессмертию – в поддержании горения сокровенного Огня Бытия. А блик?.. Что он может зажечь? Блик существует лишь в непосредственной близости от источника пламени, его породившего, – рассуждал я. Потому наши помысли так возвышенны, оттого наши знания столь обширны и способности грандиозны: мы ближе к Первоисточнику, погружены в него – это так, мы от него питаемся и живём им, отражая Божественное Величие в духе своём. Отражая. Но не созидая его. Искра же способна упорхнуть от костра на значительное расстояние. Так и душа человека имеет возможность практически до самого дна пасть в материю – опуститься до невероятно низких частот колебаний, практически вмёрзнуть в вязкую темноту физической природы вещей. Однако если внутренне сияние ещё хоть слабо тлеет… если приложить усилия к тому, дабы накормить этот сакральный Огонь своего духа, то к небу вновь взовьются гиацинтовые лепестки нестерпимого жара, знаменуя рождение… нового Бога. Как продолжения всё того же Извечного Пламени, что неугасимо.

Я прислонился спиной к старому клёну. Я восхищался этой способностью в людях – возрождать Высочайшее, созидать из тёмного смрадного ила плодородную почву для прекрасных цветов. В лоне материи взращивать дух. А мы – для чего мы? Лишь инструменты, которыми Создатель оперирует, познавая Себя и миры вне собственных границ, ведь Демиург – лишь частная персонификация – одна из многих. Личностное проявление Непроявленного – Dyaus. Для Вечности мы не годимся, – пришёл к выводу я. – Мы не умеем совершенствовать и совершенствоваться, ведь мы сами безукоризненны по природе своей. Однако мы можем познавать пути иных существ, обладая способностями оперировать громаднейшими массивами данных и настраиваться на различные области спектральных частот души, входить с ними в резонанс, считывать информацию. Просто очень точные и высокочувствительные приборы исследования Бытия, лишённые эгоизма, нацеленные на Всеобщее – Его Цель. В нас изначально не было ничего, что могло бы сбить с этого пути или отвлечь. Никаких личностных устремлений и амбиций. Наш Творец, благодаря своим адептам, изучал иные модели Пространства и Времени, становления и движения, духа и материи, но… для чего?.. Быть может, обобщив этот колоссальный объём сведений, собрав итоги Своих экспериментов в единую систему, Он планировал сотворить в последствии… парадигму идеального Мироздания, являющего собой вершину совершенства среди прочих изученных Им?.. – ошеломлённо заключил я, вздрогнув от собственного вывода. – Разве не в том предначертание Демиурга – создавать, все, более изощряясь в своём искусстве? Тогда, выходит, мы… просто тренировочная модель? Глина, на которой скульптор оттачивает своё мастерство, дабы потом в мраморе изваять безупречную статую?..

Я застыл на месте, поражённый своей догадкой. Отголоски её расползлись по всему моему существу как бриония [134] по шероховатой поверхности. Я стоял под старым раскидистым древом со спиленными нижними ветвями и не мог ни вымолвить ни слова, ни шевельнуться. И никаким иным способом не в силах был выразить ту боль, которую породило в моей душе это Откровение. Просто блики. Просто глина. Не сыновья. Не равные. Лишь орудие познавательного процесса. Однако, взяв себя, наконец, в руки, я уверенным голосом произнёс одну фразу, которая, оледенев в зимнем воздухе, овеществилась в легионах порхающих снежных бабочек, что вдруг сорвались с насиженных мест в облаках и устремились к земле. Мигелю нравилось это крылатое выражение. Я же до конца понял его только сейчас. «A posse ad esse non valet cosequentia [135] »… Однако моя догадка была такой яркой. Казалась столь реальной, что я против воли уверовал в собственную правоту. Я должен был добраться до Цитадели во что бы то ни стало, и узнать всё… у Него самого!.. Ведь кто ещё мог владеть истиной? Однако даже такая нехитрая задача, как возвращение на родину ныне мнилась неисполнимой. Я был заперт в ловушке, на Земле – в этом хосписе для собственной души. Впрочем, даже здесь я мог бы попытаться найти свой Ответ: я уже был так близок к нему, но ныне… Ныне я жаждал не только сохранения моего индивидуального «Я» в бесконечности – я хотел того же для каждого из нашей расы – каждого без исключения! Пусть моим братьям сейчас всё это было глубоко безразлично – Вечность или Пустота – для них не было разницы. Но я мог бы попытаться объяснить моим единокровным, и тогда… всё бы изменилось!.. Какие нелепые стремления, – хмуро развенчал я собственную мечту. Мои соплеменники не поймут. Они сообразны Его Цели и иного просто не могут представить – не могут пожелать чего-то другого в силу своей природы. А изменить её способен лишь… Он. Мои раздумья зашли в тупик. И вместе с тем я вдруг ощутил себя таким… одиноким, покинутым, измученным и уставшим, что невозможно было и передать. Мне внезапно захотелось участия и понимания. Чтобы меня выслушали. Утешили и отогрели после всего пережитого и надуманного. Люди так ценят внимание и заботу себе подобных. И так остро в этом нуждаются. Я, мнилось, тоже теперь нуждался во всём перечисленном, уподобившись землянам и переняв их алогичные эмоциональные привязанности.

Тяжко вздохнув, я мигом позже вспомнил про портрет – мой собственный портрет, нарисованный кем-то из моих подопечных. На этом куске пергамента все те чувства, что были нужны мне сейчас, сквозили буквально в каждой черте. Моё лицо было прорисовано чёрной тушью так бережно, внимательно и заботливо, что, не удержавшись, я решил вновь взглянуть на спрятанный мною свиток. По крайней мере, когда его рисовали, тот из двоих, кто делал это, явно испытывал ко мне глубокую привязанность и симпатию. И сейчас я желал хотя бы эфемерно пережить эхо этих дающих надежду эмоций. Мне уже было неважно, кто именно. Главное, что когда-то я был хоть кому-то дорог. Пускай сейчас всё эти переживания остались только в линиях моего портрета, будто призраки, заплутавшие в зеркалах.

Глава XCIII Метаморфоза

Пергаментный свиток, на который я так желал бы взглянуть, был надёжно спрятан на одной из крыш, в недоступном для влаги месте. Я направился к нужному дому пешком, так как иного способа передвижения у меня ныне не было. Всю дорогу я небрежно отмахивался от мыслей, пытаясь установить, наконец, внутреннюю тишину. И, тем не менее, мой разум представлял собой галдящий базар.

Добравшись до пункта назначения и оглядевшись, я, и не найдя свидетелей, которых могли бы поразить мои действия, стремительно взобрался до карниза крыши и с лёгкостью перекинул своё тело через заграждение. Наверху было ветрено и снежно. Ещё раз удостоверившись в собственном одиночестве, из своего тайника я извлёк на свет божий заветный свиток, словно старинную карту сокровищ. Однако разворачивать его не спешил. Сжимая пергамент в руке, я, не торопясь, прошёлся по крыше, оставляя отметины на белых мягких покровах снега. Дойдя до угла, я замер, оглядывая панораму города в хмурых объятиях зимних небес, осыпавших его будто бы хлопьями легчайшей ваты. Постояв немного в задумчивой отрешённости, я, наконец, решился и развязал шнурок, аккуратно перетягивавший свёрнутую картину посередине. Порыв ветра ту же секунду выхватил его из моих пальцев и унёс куда-то далеко-далеко. Я же неспешно расправил свёрток, держа его обеими руками так, как когда-то читали старинные пергаменты.

Моё лицо, представшее мне в линиях чёрной туши по-прежнему загадочно улыбалось, глядя куда-то в сторону. Я начал внимательно всматриваться в свои же собственные черты и вдруг заметил, как плавно они начали размываться – изображение менялось, перестраиваясь во что-то иное прямо на моих изумлённых глазах. Когда странная метаморфоза в конце концов перешла на ту стадию, когда стало возможным определить, чей лик ныне предстаёт моему взору, я, задрожав всем телом как в лихорадке, с ужасом откинул пергамент прочь. Анемы [136] с лёгкостью подхватили его в свои прозрачные ладони и понесли вдаль, кружа и играя с ним, будто с очередным даром небес наподобие посланий облаков. Я медленно опустился на пушистый рыхлый снег. Что за шутки?.. Мне сейчас было вовсе не до подобных издевательских аллегорий. Я не понимал, и потому мне становилось страшно и тоскливо.

В таком положении, сидя на коленях, я провёл несколько дней, подавляя любые попытки разума впадать в чащобу рассуждений. Я прислушивался к звукам падающего снега – звенящим и, совместно с тем, мягким – и хотел раствориться в этой симфонии небес – призрачной и успокаивающей своей размеренностью и плавностью. Тогда я не слышал звуков города, сосредоточившись на том, что было много тише.

Жаль я не в состоянии путешествовать по пластам и надстройкам тонких структур Земли, – лениво отметил я про себя. Никто не вторгался в моё пространство, никто меня не замечал. Так мне казалось. Впрочем, и я не видел иных. В итоге неспешно поднявшись и отряхнув занесённые льдинками плечи, я решил сделать хоть что-нибудь. Изоляция для живого не выносима, – пришёл к заключению я. В свою очередь, я чувствовал себя почти… живым.

Я знал лишь двоих людей в этом мире достаточно близко. Но они вряд ли обрадовались бы мне. И, невзирая на то, я дерзнул отправиться к своим бывшим подопечным, в тайне надеясь, что Мигель всё же переменил своё решение касательно меня, за пару недель всё взвесив и успокоившись.

Ну, а Хлоя… она вообще не должна была знать о том происшествии.

…Вновь передо мной было облупившееся девятиэтажное здание, которое, на этот раз, отчего-то казалось мне просто сказочным замком. Знакомая старая парадная. Домофон, запертая дверь. Однако на сей раз мне не пришлось благообразно ждать у двери, впрочем, я и не стал бы ждать. Когда я приблизился к крыльцу, один из жильцов как раз входили я просто перехватил дверь. Мой взор же приметил в стальном корпусе пять ровных зияющих дыр. Интересно, кто-нибудь догадался, что это моих рук дело?

Я медленно поднялся на последний этаж. Однако больше не чувствуя ни тревоги, ни волнения, как когда нёс портфель моего ученика к его порогу. После встречи с Хранителем и Привратником все внутренние переживания во мне будто затормозились, приняв вялотекущий характер. Я видел своих братьев… Двоих! И ни один из них не остался со мной. Привратника больше нет. А последний Великий Страж Истины… просто покинул меня. Оставил здесь одного, даже не признав за единокровного. А ведь с кем-либо из моих соплеменников я желал бы остаться больше, чем с любым уроженцем Земли. Они были нужны мне, как воздух и вода живущим на синей планете. Ведь все мы – суть одно. Вот что я вынес с той встречи. Изолированная часть организма всегда будет чувствовать себя неуютно вдали от целого, даже если это всего лишь мельчайшая клетка эпидермиса. Как я желал бы вновь стать адептом своего Храма! Вернуться в Обитель и всё позабыть. Слишком много страданий для не рассчитанного на них создания. Слишком много, – отметил я про себя так, словно пишу отчёт о своём путешествии. Однако моё возвращение мнилось совершенно невозможным: морфоз перешёл на необратимую стадию. Точка невозврата была пройдена. И от осознания такой простой истины душе становилось тоскливо, так, словно её заперли в тёмном погребе, где от Солнца, которое она так привыкла видеть, остались лишь тусклые лучи, просачивающиеся в щели меж гнилыми досками. Фантомный свет чего-то недостижимого. Болезненный и дразнящий.

Глава XCIV Чужими глазами

Я вновь стоял напротив известной пошарпанной двери, медленно ощупывая её нерешительным взором. Что же это такое? – недоумевал я. – Какое странное поле от неё исходит. Несколько секунд я прислушивался к собственным ощущениям. В квартире было пусто и тихо. На двери же… стояла магическая защита. Очень слаженная и продуманная. Мой ученик, даже отказавшись им быть, не переставлял меня удивлять. Всё же мои знания ему пригодились. Против меня же самого. Прекрасно. Просто чудно, – с сарказмом отметил я про себя.

Минуту я стоял недвижно, осмысливая происходящее. Мне было горько и обидно, что он мог вот так поступить. Чуть погодя я подумал, что окна, пожалуй, тоже не исключения – он же не глуп, о, отнюдь! Немного разозлившись, я попытался, было, ударить по дерматиновой поверхности, но мою руку отбросило назад. Это вывело меня из себя чуть более прежнего, и я ударил в стену рядом, раскрошив штукатурку. Однако, вот и всё – сверх того я был бессилен. Порыв эмоций быстро улёгся, и я опустился на пол у двери, раздумывая, что же мне делать дальше. Среди своих чужой. И среди чужих тоже.

Скрестив руки на коленях, я немигающим взором уставился на оконный проём над лестницей – со своего ракурса я мог его видеть. Не знаю, сколько времени я так просидел. Час или два или… Пока двери старого лифта со скрежетом не разъехались и на площадке не появилась Хлоя, в усыпанном поблёскивающими бусинками воды полупальто. Я даже не двинулся и ни одна мышца окостеневшей души моей не напряглась. Опять это всепожирающее безразличие затопило мой разум как тогда, после гибели Привратника. Мне стало всё равно, она это или кто-то ещё. Какая-то неодолимая апатия захлестнула моё существо изнутри. Девушка, в свою очередь, изумилась, вскрикнула, выронила сумку. Затем едва слышно проговорила: «Так ты жив?.. Но ведь Мигель сказал, что…» Она запнулась на слове и приблизилась ко мне. Я прекрасно знал, что именно сказал ей discipulus meus: именно то, что я и просил его сказать. Опустившись на колени на грязный бетонный пол, и не заботясь о чистоте собственной одежды, Хлоя обхватила моё холодное безучастное лицо своими руками в пушистых перчатках и прижалась мокрым от талого снега лбом к моему, улыбаясь. Совсем недавно я так мечтал о подобном, так жаждал тепла, участия, заботы. Но ныне всё это утратило смысл. Я лениво перевёл на неё свой взор. Те же большие выразительные серо-голубые глаза, с чуть поблескивающими в уголках капельками слёз.

Видя мою отрешённость, девушка поинтересовалась, что со мною случилось. Я едва слышно ответил, что произошло слишком многое, чтобы я мог о том рассказать. После этого, моя подопечная возбуждённо проговорила, что они с моим учеником просто места себе не находили вот уже две неделю к ряду – оба очень переживали. Оба? В ответ на это я лишь сардонически усмехнулся. Люди быстро меняют мнения. Она просто не знает, – решил я про себя. Затем Хлоя добавила, что очень рада моему возвращению, хоть и не ожидала подобного, ведь Мигель сказал ей… Я грубо прервал девушку, жёстким тоном произнеся: «Он солгал. Как я просил. Всё было не так». Моя собеседница, потеряв дар речи, изумлённо уставилась на меня. А чуть погодя возмущённо сказала, что так не шутят. Вальяжно поднявшись с пола и скрестив руки на груди, я иронично спросил её, действительно ли она рада меня видеть. Слегка изумившись такой постановке вопроса, Хлоя утвердительно кивнула. Я лишь усмехнулся зло и вместе с тем печально, как усмехался Привратник, говоря о судьбе первого Хранителя. А затем тихо заметил ей, что она немедленно же изменит своё мнение на обратное, если я расскажу, что произошло на самом деле. Затихнув и насторожившись, девушка промолвила, что непременно хотела бы узнать. Тогда я небрежно произнёс в ответ, что убил ещё одного из них – людей. Не от Голода. А просто по своему желанию. Я хотел убить и сделал это. В полном замешательстве глядя на меня, моя собеседница только и сумела, что тихо прошептать «почему?» Развернув голову в направлении окна, сквозь которое лился тусклый свет пасмурного дня, я чётко и ровно проговорил: «Потому, что он поднял руку на моего ученика. Потому, что я был сильнее, а вашем мире сила и власть – синонимы». После этих слов Хлоя некоторое время в задумчивости изучала мой профиль. Я же размышлял о печати Сатурна – этом весьма эффективном и жестоком проклятии. Да, дух того несчастного долго ещё будет изыскивать способы воплотить неотработанный в этой инкарнации опыт, так как сюда он уже вернуться не сможет. Однако меня вовсе не мучило чувство вины, напротив – беспощадный триумф над чужой душой лишь тешил моё самолюбие. Ведь это свершил я! Почти Бог – почти человек, и совместно с тем, ни тот и ни другой. Ко всему, кто-то внутри меня, кто-то новый не переставал нашёптывать, что единственная возможность здесь выжить – быть сильным. И ни о чём не жалеть.

Спустя некоторое время, нарушив безгласность, моя подопечная осторожно произнесла: «Я не знаю, что там у вас произошло. Потому судить не берусь. Звучит, конечно, ужасно… Что ещё тут можно сказать». Хлоя вздохнула, опустив глаза. Я же неспешно прошёл мимо неё к лестнице. По крайней мере, ей теперь известна правда, – отметил я про себя. – Пускай и не вся – о печати я распространяться не стал.

Медленно спускаясь по обшарпанным скруглённым ступеням, я более не заботился о том, куда пойду, где и что буду делать. В моей груди царил холод – гулкий и звонкий. Что со мною творится? Зачем я вообще сюда пришёл? Что за безрассудные вольности поведения? – проносились в моём разуме тени вопросов.

Чуть погодя Хлоя всё же догнала меня, вынудив остановиться на одном из лестничных пролётов рядом с мутным от пыли окном. Я вопросительно взглянул на неё. И вместе с тем безучастно и будто бы сквозь. Не придав тому значения, девушка быстро заговорила, что не станет упрекать меня, как тогда. И что никогда ни в чём вообще больше не будет меня обвинять. Раз я так поступил, вероятно, это было нужно и что, может быть, я был прав. Моя собеседница, запинаясь и сбиваясь в интонации, оправдывала меня за мой поступок, убеждая, что мне не стоит уходить. Говорила она и что здесь я буду в большей безопасности, что они с Мигелем позаботятся обо мне, как только сумеют. Что я очень им нужен – им обоим. Уверяла меня, как много я значу в их жизни. Как я важен…

Дрожь в голосе Хлои, хаотичные жесты, неуместные нервные улыбки – она сама-то хоть себе верит? – мрачно подумал я. На несколько мгновений безразличие, заполнявшее меня изнутри, сменилось едкой злостью – к чему ломать здесь комедию? Нужен? Важен? Позаботятся? Лицемерие – сплошное лицемерие. Я не доверял ни единому слову своей собеседницы. Мигель меня предал, да и она наверняка не уступает ему в умении кривить душой. Идеальная пара! На миг поддавшись порыву гнева за столь откровенное лицедейство, я резким движением руки отбросил девушку к стене, в следующий же миг прижав ей горло локтём. А затем приглушённо изрёк, пряча внутреннее волнение за безразличием: «Ты лжёшь!» Моя подопечная испуганно уставилась на меня, а, вслед за тем, пытаясь изобразить иронию, поинтересовалась, чуть хрипя, в своём ли я уме и не спятил ли окончательно. Я выпустил Хлою и развернулся к ней спиной. И, чуть помолчав, с тенью обиды проговорил: «Ты в курсе, что мой ученик поставил на дверь неплохую защиту. О, конечно же, не от людей – у вас другая частота вибраций. Зато такой, как я, теперь войти не может – слишком мало энергии у меня осталось, чтобы ломать подобные барьеры. Вы меня, конечно же, ждали с нетерпением».

Я ощутил, даже не оборачиваясь, устремлённый на меня недоумевающий взгляд. После чего Хлоя неуверенно произнесла, что Мигель не мог такого сделать, тем более, специально – просто не мог! На что я резонно возразил, что после моего второго убийства юноша прогнал меня – бросил, отвернулся! А я ведь так нуждался… хоть в ком-либо! Я был так одинок и потерян!.. Девушка умолкла, но я явственно чувствовал, что она не может до конца поверить в достоверность моих слов о случившемся. Затем Хлоя с сомнением проговорила, что это ведь просто абсурд, чтобы Мигель… Я, обернувшись, прервал её жестом руки, прохладно осведомившись: «Веришь ему, а не мне? Прекрасно. В таком случае всего вам наилучшего. Обо мне же можете с чистой совестью забыть. Ведь кто я вообще такой? Случайный гость, забредший на чужой порог. Я не похож на вас. И всегда буду другим. Прощайте». С этими словами я направился к лестничному пролёту. Однако моя подопечная, обхватив моё плечо, попыталась меня остановить. Я сбросил её руку, и в этот момент будто тяжёлым занавесом на мой измождённый разум опустилась боль. Я судорожно сжал виски, тихонько вскрикнув от неожиданности. Чувство было такой силы, что мне пришлось медленно опуститься на колени, так как я не в силах был больше держаться на ногах. Творящееся со мной казалось просто невыносимым: секунды превратились в суровых инквизиторов и каждое мгновение в пытку. Я потерял ощущение времени, пространства и себя. Не было больше ни до, ни после. Движение остановилось, и в тот самый миг, когда вселенский маятник замер, сознание моё прояснилось – стало таким светлым, чистым и прозрачным, как кристалл алмаза. Я медленно встал на ноги. Передо мною, вместо бетонной утробы, в каждом направлении раскинулась огромная неописуемая мозаика… всего Сущего: я видел сквозь стены и сквозь категории, ощущал каждый вздох каждого сознания в мире. Все намерения и посылы любого, кто когда-либо существовал, овеществились в цвета, цвета стали звуками, звуки сложились в причудливые формы, которые я мог созерцать извне и изнутри единовременно. Затем эти неописуемые «сооружения» распались на времена, разделились на реальности и, затейливо извиваясь, вновь сплелись во что-то, что я не способен был описать ни одним из доступных мне языков. Из открывшегося моему взору вообще мало что поддавалось какому-либо описанию и классификации – всё было во всём, и я был всем в этом безграничном пространстве хитроумных вариаций. Непередаваемо… Великолепно!.. Неизъяснимо… Мне даже почудилось, что это и не я вовсе озираю дивную панораму, а сознание кого-то другого, преобразуя моё собственное, заполонило собою весь мир. И в то же время…

Вдруг образы померкли. Я пошатнулся и чуть не упал. Я действительно стоял на ногах. Как странно. Что это было?.. Снова качнувшись, я едва не утратил равновесие. В этот момент ко мне кинулась Хлоя, обхватив меня руками и, тем самым, не дав потерявшему устойчивость телу рухнуть вниз. Мои глаза всё это время оставались открытыми. Невидящий взгляд упирался в угол на сходящиеся бетонные плиты. Ощущение действительность постепенно начало возвращаться. Я вспомнил оборвавшуюся беседу, которую мы вели с моей подопечной, и тяжёлые чувства возвратились с прежней силой. Посмотрев в испуганное и растерянное лицо Хлои, я глухо спросил о том, что сейчас произошло. Она лишь непонимающе покачала головой, а затем, на миг замявшись, присовокупила к тому одну только фразу: «Твои глаза… мне показалось, у тебя были… голубые глаза». Я только тряхнул головой, прогоняя наваждение. А затем с лёгким изумлением уточнил: «Голубые глаза?» Моя подопечная неуверенно кивнула и промолвила: «Да… Как у человека, но… другие. Совсем не людские… Они… У меня аж мороз по коже пробежал». Я понял, что ничего сверх того девушка добавить не сможет.

Отстранив мою подопечную и по-прежнему глядя в неопределённом направлении, я поинтересовался, когда мой ученик должен вернуться домой. Слегка смутившись от такого прямого вопроса, Хлоя настороженно осведомилась, не собрался ли я… Не дав ей закончить мысль, я резко ответил, что ничего с Мигелем не сделаю. По крайней мере, не лишу жизни уж точно. Да и калечить я его не стал бы. Мне просто хотелось с ним поговорить. Только и всего. Моя собеседница облегчённо выдохнула, хоть и не была уверена до конца в том, что я говорю правду. Это я понял по её интонации и выражению лица. Меня задело такое отношение, но я смолчал. Наконец, Хлоя всё же ответила мне, что Мигель должен вернуться с занятий через час или полтора – ей точно не известно. Я кивнул, сказав ей, чтобы шла домой. Сам же я вознамерился ждать юношу во дворе. После чего зашагал вниз по ступеням. Хлоя хотела, было, последовать за мной, но, обернувшись и одарив её взглядом, в котором открыто читалось, что этого делать не стоит, я пресёк данное поползновение. Девушка, печально вздохнув, направилась домой, на лестнице пару раз нервно оглянувшись. Она явно опасалась за жизнь и здоровье молодого человека, так легкомысленно меня обидевшего, и в то же время надеялась на моё благоразумие. Я не собирался в очередной раз её разочаровывать. Мне лишь хотелось прояснить ситуацию. Впрочем, мнилось, всё и так ясно. Хотя… «A posse ad esse non valet cosequentia», – тихо повторил я про себя в очередной раз. Может, я и заблуждался. И, пускай я довольно болезненно относился к собственным ошибкам, на сей раз мне искренне хотелось ошибиться в своих догадках.

Глава XCV Достучаться до Небес

Спустившись вниз по лестнице, я вышел на улицу. Немного поразмыслив, я принял решение, что не мешало бы слегка удивить моего ученика, как удивил меня он своей магической защитой на входе.

Осмотревшись, я приметил большое толстоствольное дерево в аккурат возле тропинки, ведущей через двор от остановки. Сделав вывод, что это наиболее вероятный маршрут возвращения юноши, я, недолго думая, взобрался наверх по шершавому стволу. Люди редко поднимают голову, созерцая главным образом пейзаж на несколько шагов впереди себя, так, что мои шансы остаться незамеченным были довольно велики. К тому же, если держаться за ствол с обратной к тропинке стороны, то это уже почти гарантия, – заключил я.

Замерев, как хищник в засаде, я стал выжидать. Проходящие люди и впрямь меня не замечали, вяло водя глазами по сторонам, и преимущественно глядя себе под ноги. Минула пара часов и вот, наконец-то, в отдалении показалась знакомая фигура в длинном пальто. Увидев его, я ощутил, как внутри, в холодном море пустоты, будто бы возникают какие-то неведомые острова, поднимаясь над безгласною пучиной по велению перемещения тектонических плит. Terra incognita неясных чувств и эмоций. Противоречивых и острых, как пики новообразовавшихся гор. Я застыл, выжидая и буквально слившись со стволом. Не хватало лишь мимикрии хамелеона.

Мигель как всегда был погружён в раздумья. Чёрный пряди длинных волос небрежно трепал зимний ветер, перебирая их, словно струны неведомого музыкального инструмента. Мне даже показалось, что я слышу эту мелодию. Я столькому его обучил, так много разоблачил тайн, помог раскрыться его внутренним силам, а он… просто от меня отказался из-за какой-то нелепой ошибки. Размышляя о том, я будто бы ощутил горечь полыни во рту. Быть может, мой ученик поступил правильно? Учитель ведь не имеет права на ошибку. А я часто ошибался. И всё же что-то непонятное изнутри твердило мне, что это предательство. Какая-то иррациональная обида и разочарование. Я даже начал злиться, хотя и старался сохранить максимально бесстрастный вид.

Когда юноша почти поравнялся с деревом, с которого я за ним наблюдал, я стремительно спрыгнул вниз, перегородив ему путь. Вздрогнув, молодой человек отшатнулся назад и замер. Холодно глянув на Мигеля, я скрестил руки на груди, следя за его реакцией. Мой ученик зажмурился и вновь широко распахнул глаза, видимо, желая удостовериться, что это не сон. Затем сделал шаг назад, еще один… В этот момент я, как гепард, прыгнул на него, повалив на снег и прижав сверху собственным телом. Вцепившись в плечи Мигеля своими ледяными пальцами, и прижав его к земле так, чтоб не осталось и шанса пошевелиться, я сквозь зубы прошипел единственное слово: «Почему?..» В распахнутых голубых глазах с красивой тёмной обводкой по краю радужки я прочёл смущение и удивление. Словно мой ученик и вовсе не понимал, о чём это я. Меня это разозлило ещё больше: неужели discipulus meus малодушно испугался, не признавая того, что сотворил? И отчего это он так подозрительно молчалив? Ни слова не сказал мне, не вскрикнул, не запротестовал? Ведь ему, должно быть, больно – мои пальцы достаточно жестко сдавили такую хрупкую человеческую плоть, – размышлял я, рассматривая лицо Мигеля. Юноша тихо глядел в мои глаза и в глубине его антрацитовых зрачков я мог видеть собственное отражение. Нет, он не боится, – пришёл я к выводу. – Мигель никогда не испытывал страха передо мной, даже если я становился опасен и бесконтролен. И всё-таки дрожит. Странно, – про себя отметил я.

Взяв себя в руки, ровным голосом я произнёс: «Что же, я всё понимаю: Учитель должен владеть знаниями, обладая притом силой духа и разума. Теперь я стал слаб и всё это растерял. Такой я больше тебе не нужен, верно? Поэтому ты предал меня, а вовсе не из-за моего неправомерного поступка с печатью и душой того бедолаги? Просто необходим был предлог, я прав? Знаешь, мог бы просто сказать. Испугался, что я причиню тебе вред? Тебе и… ей?» Я говорил, а внутри поднималась волна горечи и боли. Я сознавал совершенно чётко, что в чём-то мой ученик всё-таки прав. Кому я нужен – немощный и бесполезный изгнанник?

Прервав поток красноречия, я смолк, неотрывно глядя на Мигеля. Его лицо, во время произнесения мною всей этой тирады [137] , переменялось несколько раз и сейчас, встрепенувшись, юноша попытался отрицательно покачать головой из стороны в сторону, ёрзая по снегу затылком, еле слышно, с трепетом в интонации, проговорив мне в ответ, будто оправдываясь: «Ну, что вы, Magister… Всё совсем не так…» Но я перебил его, осведомившись: «А как тогда? Ты бросил меня одного, когда я… когда… я просил тебя о помощи! Я ПРОСИЛ ТЕБЯ… А ты…» Я замолчал, силясь перебороть негодование и тоску, что вдруг как два каменных истукана возникли предо мной, закрыв своими тёмными силуэтами весь свет. Зачем я набрасываюсь на Мигеля с обвинениями? Чего вообще смею от него требовать? Уважения? Понимания? Сочувствия?.. Я не заслужил и крохи от этих монументальных столпов человечности. Я… даже и не человек, чтобы рассчитывать на подобное!.. Я навсегда останусь для них ЧУЖИМ, каким бы антропоморфным не становилось моё тело и мой дух. Чужим… Моя заблудшая душа навеки вечные будет аляповатым пятном на картине их мироздания – неуместным и лишним. Как глупо. Но отчего-то я никак не мог смириться с предательством того, кого сам выбрал и обучил. Не в силах был принять, хотя всё прекрасно понимал. Больно. Нестерпимо больно!.. Лучше бы равнодушие… как тогда, с Привратником. Оно спокойнее и куда объективней переменчивого эмоционального фона, – подумалось мне. И, тем не менее, сейчас я чувствовал и не в состоянии был перегородить путь этой лавине из неоформленных фраз, незавершённых мыслеформ и закосневших действий. Я не выпускал Мигеля, смотря в его глаза, отслеживая каждый блик в их глубине и перемену в их выражении. Я хотел его понять и принять собственное понимание.

Немного помолчав, discipulus meus всё же решил ответить мне, проговорив срывающимся голосом, так, будто он простужен или болен: «Простите… меня… Я не должен был… Просто… тогда всё произошедшее показалось мне… таким неправильным, таким… жестоким. Я не имел права вас судить… Тем более… оставлять одного. Я… уже многократно жалел об этом… Простите…» С этими словами юноша развернул голову набок, не глядя на меня более. Я чувствовал, как содрогается его тело и в горле будто блуждают спазмы. Полагаю, он не думал о том, что я и впрямь могу причинить ему вред. О чём угодно он мог размышлять, но только не об этом.

Задумавшись, я уже спокойнее промолвил: «Зачем ты поставил защиту на дверь? Что ты хотел этим доказать? Ещё один упрёк мне в моей слабости?» Мигель с удивлением посмотрел на меня. И, как видно, сообразив, в чём дело, спотыкаясь в речи, произнёс: «Эта защита… она ведь… не от вас. Я и не думал, что такое слабое поле…» Тут он осёкся. А я, нахмурившись, отвёл взгляд. Мне и самому не нравилось быть таким уязвимым и зависимым от внешних даже столь незначительных условий. Мой ученик, в свою очередь, продолжил: «Этот энергетический щит от других сущностей: я не люблю незваных гостей. Особенно с Той Стороны. Ко всему, он стоит уже довольно давно и вы… неоднократно сквозь него проходили. Я и не представлял, что когда-нибудь…» Молодой человек виновато поглядел на меня. Я же оцепенел: ошибся? Я опять… ошибся?.. Тогда что же произошло? И тут мой разум осенила молниеносная догадка: демон… он ведь восстанавливал мою потрёпанную душу за счёт собственных ресурсов. Вполне вероятно, часть этой тяжёлой энергетики ещё осталась в моих полевых структурах, подобно токсичным метаболитам от плохо усвояемых организмом лекарств. Ответ поразил меня своей очевидностью и тем, что я не додумался до него раньше. Мне вдруг стало ужасно неловко, и я поспешно поднялся, освободив юношу из западни веса моего тела и моих пальцев. Затем, взяв Мигеля за руку, помог и ему встать на ноги.

Глядя на измятое снежное полотно под своими ногами и не в силах оправдаться в собственной глупости, я тихо себя ненавидел за поспешность в решениях и оценках происходящего: только поглядите на него! Самонадеянный, уверенный в собственной правоте!.. Будто весь мир вокруг меня одного и вращается! Эгоцентрист. Несколько секунд я стоял и негласно ругал себя, на чём свет стоит, пока замёрзшие руки Мигеля не обхватили моё тело, сжимая в объятии. В тот миг я пришёл в себя и внутренний поток самокритики оборвался.

Мой ученик, слегка вздрагивая, прижимался щекой к моей груди, еле заметно, измученно, но вместе с тем блаженно улыбаясь. Я склонил подбородок ему на голову, дивясь подобному долготерпению моих разнообразных выходок. Ведь и, правда, зачем я ему? Взбалмошный, неконтролирующий себя, измотанный и лишённый доступа к высшим сферам: что такой, как я, мог бы ему предложить, чему ещё научить? Я всё потерял: родной мир, Обитель, веру, да и самого себя. А хуже всего, одного из своих братьев. И ничего с тем не сумел поделать. Мысль о Привратнике преследовала меня, как суровый лик палача беспомощную жертву, приговорённую к казни: я видел в его судьбе эскиз собственного будущего. Если то моё видение осуществиться, и мой звёздный… Нет…

слишком угнетающие рассуждения, – отмахнулся я. Я бежал от этих мыслей, как Луна прячется от Солнца на рассвете.

Безгласно опустив ладони на плечи юноше, я тихо обратился к нему. Это была ни то просьба, ни то вопрос: «Мигель…» От звуков своего имени мой ученик встрепенулся, глядя мне в глаза снизу вверх, но, не выпуская меня притом из кольца своих рук. «…мне… потребуется твоя помощь в одном очень ответственном мероприятие. Сам я слаб ныне и один вряд ли справлюсь…» Молодой человек озадаченно взирал на меня, но не перебивал. «…это на самом деле ОЧЕНЬ важно. Не только для меня – для целой расы и даже… Вселенной». Мигель, кажется, догадался, куда я клоню, осторожно полюбопытствовав, не о Morati ли я веду речь. Я рассеянно покачал головой, соглашаясь. Да, именно о моей мрачной далёкой родине я и говорил. Юноша тяжко вздохнул в ответ. И, немного погодя поинтересовался, что именно потребуется и как он способен посодействовать мне. Чуть помолчав, я сказал, что мне нужен будет портал. Самостоятельно открыть эти врата я был уже не способен, а вот он однажды это сумел – я имел в виду происшествие с элементалом, которого discipulus meus призвал из иного мира, чтобы меня отыскать. И, значит, сможет и дважды, – заключил я. Мигель недоумённо поглядел на меня и покачал головой, разжав, наконец, свои руки и встав напротив. Затем молодой человек тихо спросил, зачем мне это нужно. Я ответил, что собираюсь возвратиться домой. Услышав такую новость, мой ученик чуть сдвинул свои чёрные фигурные брови, что придало его лицу какое-то скорбное выражение. Даже меня такой его взгляд пробрал насквозь, но виду я не подал. После паузы, юноша вновь обратился ко мне, пытаясь понять, что я собираюсь делать там, куда и ступить не успею без того, чтобы меня не обнаружили и не схватили. Да, я о том знал, но какой был у меня выбор? Я просто обязан был предпринять хоть что-то, образно выражаясь, «достучаться до небес», докричаться до них. Я медленно отвёл взор и стал разглядывать амиантовые разводы в палитре туч. Привратник погиб. Один из Хранителей тоже. Двое Перворожденных канули в безликое ничто. Двое из троих. Это уже слишком. Ни один из моих братьев более не должен испить эту чашу с ядом – ни один не должен исчезнуть бесследно. Они этого не заслужили. И я докажу Ему – тому, кто посмел называть себя нашим Богом – что Он не прав, чего бы мне это не стоило. Я доберусь, я сумею! И заставлю Верховного Иерофанта выслушать меня! – твёрдо решил я. С одной стороны, я сознавал, какой это абсурд, и что, скорее всего, погибну практически сразу, как окажусь в пределах Обители – если меня и не изловят немедленно другие адепты, так раздавит высокочастотными вибрациями, которым я ныне ни мало не соответствовал. Но мне было всё равно: рискованность и безумие собственной идеи я в расчёт не брал, памятуя о словах своего уже не существующего брата. Мы достойны вечности. И мы её заслужим, как бы ни была высока цена за то.

Вновь переведя взгляд на своего ученика, я едва слышно спросил, так и не озвучив ему ход своих вышеуказанных рассуждений: «Так ты поможешь мне?..» Мигель медлил с ответом, и я явственно читал в его лице тень сомнения. В конце концов, нарушив молчание, он изрёк, что не собирается отправлять меня на верную смерть, ведь ни чем иным обозначенное путешествие закончиться просто не может. Я, сомкнув пальцы на его предплечьях, судорожно выговорил, что просто обязан попытаться. Я не мог более таить волнения, что испытывал по данному поводу. Но, сменив глубокую печаль во взгляде на стальную решимость, юноша кратко и чётко ответил мне «нет». Такого развития сценария я не ожидал. И даже слегка растерялся, беспомощно глядя на своего ученика. Видя моё замешательство и разочарование, Мигель, сжав мою узкую ладонь в своих зябнущих на морозе пальцах, чуть дрожащим, но вместе с тем твёрдым тоном произнёс, что я слишком много значу для него и… для Хлои, (упоминая о моей подопечной, он слегка замялся) и он не позволит мне так бессмысленно рисковать, зная о практически стопроцентной вероятности провала этой миссии. Я лишь горестно вздохнул, глядя на своего собеседника. Мигель ведь не ведал о том, что за беда приключилась со мной, не видел судьбу Привратника. Вспоминать брата было больно – будто поливать открытую рану дымящейся кислотой.

Перестав настаивать, я умоляюще поглядел в светлые очи своего ученика. Лицезря моё несчастное лицо, молодой маг, чуть поколебавшись, но, затем вновь обретя присутствие духа, не громко, однако чётко промолвил одну из крылатых фраз: «Quidquid agis, prudenter agas et respice finem [138] ». Я выдохнул, и еле слышно, понизив голос, возразил на это: «Иногда то, что представляется безумным, есть единственно возможный путь. Я должен хотя бы попытаться. Ты не представляешь, как много это может значить для целого мироздания! Если мне удастся… Будь у меня хоть один шанс на миллион – я просто обязан рискнуть! Прошу тебя… Я не хочу угаснуть здесь бессмысленно и нелепо, не предприняв ни одной попытки… Не вынуждай меня падать тебе в ноги и упрашивать… Пожалуйста…» Последнее предложение заставило Мигеля встрепенуться, и я видел, как дрогнули скулы на его аристократичном бледном лице. Словно загнанный зверь, юноша устремил измученный и затравленный взор в зеркало моих обсидиановых глаз. Он сознавал, что я не отступлю. Однако не хотел подвергать меня опасности. Впрочем, сделать меня несчастным до скончания моего существования он тоже не мог. Отведя глаза, молодой человек почти беззвучно прошептал: «Хорошо. Я сделаю всё, что смогу. Для вас, Magister». В мягкой интонации его голоса сквозила такая неизбывная обречённость и тоска, что мне самому на миг сделалось невыразимо уныло. Будто бы мой ученик собственнолично прочёл мне смертный приговор, на котором я так настаивал.

Бегло улыбнувшись и благодарно кивнув, я предложил, вслед за тем, пойти в дом, дабы нам не мёрзнуть на улице. Мигель без слов последовал за мною к парадной. Его светлые глаза будто бы стали на тон темнее: словно осколки небесной бирюзы в них заволокло тучами, полными холодного дождя или… снега.

Глава XCVI К порогу Храма

Хлоя искренне обрадовалась, видя нас обоих в целости и сохранности. Мне же пришлось подождать некоторое время на пороге за дверью, пока Мигель снимал энергетический щит от потусторонних гостей, которые так любят являться к медиумам и магам без приглашения. Ожидая, я рассеянно и печально рассуждал про себя о том, каким ужасающе коротким оказался путь от вершин силы до полного бессилия. Что ж, падать было куда проще, нежели карабкаться вверх. Тем не менее, этот простой закон явился для меня настоящим открытием.

После завершения ритуала моим учеником я, наконец-то, смог войти внутрь. Знакомые стены обступили меня со всех сторон – ощущения, запахи, цвета. После всего произошедшего я почувствовал себя измаявшимся странником, который, после долгих мытарств, всё ж отыскал себе кров и ночлег. Сил было мало, но и Голода я не ощущал, за что непрестанно восхвалял небеса: хоть какая-то польза была от того, что я стал почти «землянином» – таким образом, я получил возможность подпитываться от потенциала самой планеты, будто бы получив код доступа от её энергетического склада. Впрочем, данной энергии хватало мне лишь на самое необходимое: невзирая на моё «перерождение», частоты Земли по-прежнему были для меня слишком низкими. Ну, хоть не приходилось мучить других созданий, опускаясь до паразитизма. На тот момент это мнилось существенным плюсом в моём безрадостном положении.

Войдя в комнату, я немедля присел на пол возле стены, скрестив ноги и прикрыв глаза. Я устал. Да, определённо. И желал хоть немного перевести дух. Хлоя, устроившись на ковре рядом со мной, поинтересовалась, как я, в ответ на что получила лишь изнурённую улыбку и грустный взгляд. Взяв меня за руку, покоящуюся на колене, девушка бойко проговорила, что они с Мигелем обязательно приведут меня в порядок и мне станет легче. Я развернул голову в её направлении. Моя подопечная же мне подмигнула, одарив притом искренней лучезарной улыбкой. Она и впрямь верила своим словам. И я, как ни странно, поверил тоже.

…В последующие несколько дней Мигель начал готовить всё необходимое для открытия врат к порогу моего Храма. Эта задача оказалась куда сложнее, чем мы рассчитывали: сотворить портал «в обратную сторону» было труднее, нежели то, что юноша уже проделывал ранее, открыв проход из моего мира в их Вселенную. Являясь более энергоёмким, мой мир был лучше защищён от сторонних вторжений самой своей природой, особенно от нежелательных гостей из реальностей планом ниже – ведь высокоразвитые сущности редко когда являются без спроса. Открыть портал от Morati к Земле было бы куда легче – словно приподнять заслонку меж областью повышенного давления в область пониженного: соответственно, возникает так называемый «сквозняк». Ветер между мирами. Для перемещения в означенном направлении достаточно и небольшой «щели» в пространстве – далее спонтанное движение сил само довершает процесс. А вот для осуществления обратного перемещения – от Земли до Обители – пришлось бы преодолеть немалое сопротивление среды. Я долго размышлял над тем, возможно ли вообще реализовать задуманное, используя духовный и магический потенциал одного из землян. Не обойдётся ли это моё путешествие слишком дорого моему ученику, да самой этой планете? Однако мои мучительные сомнения вмиг рассеивались воспоминанием о недавней встрече с адептами моего Храма. Мигель способный, я многому его успел обучить и у него сильная воля – он справится с диссонансом двух таких разных мирозданий. Ведь, как и каждый человек, мой ученик – продолжение перста Всевышнего. Значит, в его душе заключён весь потенциал Творца, все тайны Сущего и все его Знания. И каждое откровение – лишь воспоминание о том. Discipulus meus сумеет, – беспрестанно уверял я сам себя. О том же, что будет, если у него не получится, я старался не думать вообще. Мне было страшно, и собственный страх пугал меня больше всего остального.

Однако для осуществления нашего с Мигелем плана, ему потребовались некоторые дополнительные магические артефакты, так как юноша всё собирался делать в одиночку, что также значительно осложняло задачу. Ведь помощь кого-то одарённого очень бы не помешала в таком трудозатратном и опасном деле. Но молодой человек уже давно не поддерживал отношений с единомышленниками по колдовской школе и не хотел вмешивать их в наши дела, тем паче рассказывать обо мне кому-то постороннему. Орден и всё, что происходило в его стенах, было для моего ученика запретной темой. Вероятно, он опасался, что эти люди… Впрочем, я совершенно не знал, что это за люди вообще, и на что они способны. Мигель ничего мне о них не рассказывал. А когда я заводил о том беседу, становился тих и хмур. В общем, юноша решил обойтись энергетической подпиткой от заряженных предметов – она была ему просто необходима, чтобы не потерять сознание и концентрацию во время проведения этого сложного магического действа. Однако не все нужные артефакты оказалось легко раздобыть. Некоторые из них достать было невозможно ни за какие деньги, не имея определённых связей. Впрочем, в средствах мои подопечные тоже были весьма ограниченны. Я, в свою очередь, весьма жалел о том, что нахожусь в таком шатком и уязвимом положении, и ничем, кроме советов, помочь Мигелю не способен. Если бы я был сильнее… если помнил больше и успел передать ему, то никакие предметы культа вообще не потребовались бы!.. Но всё было так, как было, потому приходилось мириться с текущим положением вещей, изыскивая альтернативные варианты. Я искренне мечтал возвратиться в покинутые юдоли своего мира, на лишённую солнечного света, выжженную температурой и радиацией планету, блуждающую в тёмных глубинах космоса. Подвластную иным законам, следующую другой тропой. И всё же я угадывал смутное сходство даже между такими разнящимися с виду мирами, как Земля и Morati.

…Вернуться. Переступить порог собственного страха и границ возможного. Распахнуть двери в новую эру. Понять. Постигнуть. Дотянуться. Осмелиться и сказать Ему. Наконец-то, сказать Ему то, что никто и никогда прежде не отваживался озвучить: «Я видел творения иных Творцов. Я был их частью и служил Другим. По Твоему Слову. Но, вновь припав к Твоим стопам, я осознал, что поиск Совершенства, тот поиск, ради которого Ты нас создал, не имеет смысла. За пределами Твоего Храма его нет. Ведь Совершенство – иллюзия. Искать его, всё равно, что гнаться за тенью. Впрочем, если Тебе нравятся эти игры… Однако Ты должен знать: мы и есть Абсолют – Твоё гениальное произведение искусства вселенских масштабов. Безупречное полотно, которому, однако, до завершённости недостаёт одного лишь штриха. Невесомого касания. Лёгкого дуновения ветра… Протяни же нам Свою десницу – сохрани Своих безупречных ангелов – мёртвых серафимов – в Вечности. Мы всегда почитали Тебя за Бога. Мы были верны и прилежны. Так даруй нам неугасимую Душу, Создатель – мы заслужили её! Тогда… в нас ты увидишь… равных Себе. И больше не будешь одинок. Тысячи отражений в зеркальной мозаике, перекликающиеся меж собой в бесконечных лабиринтах света и тьмы. Не о таком ли мироздании Ты мечтал? Не этот ли Храм желал воздвигнуть? Лишь дуновение – единый Твой вздох – и самая безжизненная из вселенных, что я видел, станет… живой. Мёртвые ангелы, которые никогда не спят, наконец, очнутся. Очнутся чем-то бОльшим, нежели блик, не имеющий продолжения. И этот мир, Твой мир, разительно переменится: безликое преобразится в личное. Неоформленное – оформится. Бытие Бога станет… бытием Богов. Не в том ли заключено величайшее достижение Сущего? И не в создании ли Творцом… Творцов кроется сокровенный Смысл всего Бытия?..» Вот те слова, которые я так желал бы произнести пред Его безукоризненным ликом, кем бы Он ни был на самом деле. Прошептать и прокричать их в кругу морионово-чёрных стен Цитадели, мягко ступая по россыпям звёзд и галактик, простёртых под моими стопами в Величественном Тёмном Зале, куда так непреодолимо влекла меня моя не знающая покоя и не ведающая сна душа. Душа мёртвого ангела, мечтающего о вечной жизни…

Примечания

1

Морфоз (греч. morphosis – формирование) – ненаследственное изменение фенотипа организма в онтогенезе под влиянием экстремальных факторов среды. Морфозы имеют неадаптивный и часто необратимый характер. Часто это грубые изменения фенотипа, выходящие за пределы нормы реакции, в итоге развивается патология и может наблюдаться даже гибель организма.

2

лат. Введение.

3

лат. Спаситель.

4

Пракрити (санскр.), в др. – инд. мысли – первоначальная субстанция, природные условия чего-либо, материальная основа и первопричина мира объектов. Пракрити вечна, вездесуща, несводима к каким-либо конкретным элементам. Ограниченность и взаимозависимость всех объектов мира предполагает неограниченную и независимую причину их бытия.

5

лат. Мой ученик.

6

Ароморфоз (др. – греч. αнρω «поднимаю» и μορφή «форма») – прогрессивное эволюционное изменение строения, приводящее к общему повышению уровня организации организмов. Ароморфоз – это расширение жизненных условий, связанное с усложнением организации и повышением жизнедеятельности.

7

лат. Юный ученик, последователь.

8

Меланит (от др. – греч. μέλας – чёрный) – минерал, непрозрачная разновидность андрадита, чёрного цвета. Относится к группе гранатов. Используется в изготовлении ювелирных изделий, в качестве траурных украшений.

9

Морион (нем. Morion, от лат. mormorion – кристалл тёмного цвета), разновидность кварца, кристаллы, окрашенные в тёмный дымчатый, почти чёрный цвет.

10

Раффлезия (лат. Rafflesia) – род паразитических растений семейства Раффлезиевые. У раффлезии отсутствуют органы, в которых бы шёл процесс фотосинтеза; более того, у представителей этого рода отсутствуют и стебли, и листья. Проросток раффлезии внедряется в корни растения-хозяина с помощью корней-присосок (гаусториев). Насекомых-опылителей (обычно это лесные мухи) цветки привлекают видом и запахом разлагающегося мяса, за что их еще называют «трупными лилиями».

11

Анагенез (от греч. ana– вновь и génesis – возникновение, происхождение) в биологии, тип эволюционного процесса, близкий к прогрессу.

12

лат. Обучая учимся.

13

лат. Святилище

14

лат. Слова обучают, примеры увлекают.

15

Пермутация (от лат. permutare менять) смена, перестановка, изменение в последовательности определенного количества данных элементов.

16

лат. О, боже!

17

Митенки, митенки (ед. ч. – митенка фр. mitaines) – перчатки без пальцев, удерживающиеся на руке с помощью перемычек между пальцами или за счёт пластических свойств материала, из которого они сделаны.

18

Антакарана – мост между индивидуальностью и душой, а также между душой и монадой. Само слово – взято из Санскрита – обозначает: anta – " в пределах"; karana – "орган восприятия".

19

лат. Бессмертие.

20

лат. Мой храм.

21

Танатос (греч. Thanatos – смерть) – термин, используемый для обозначения влечения к смерти. В древней мифологии Танатос – это бог смерти.

22

лат. Светозарный храм

23

лат. Неизменная мелодия – ведущая мелодия в полифонич. произв. (в старинной музыке), проводимая неоднократно в неизменном виде.

24

лат. Святая святых.

25

лат. Бытие.

26

лат. Сияющая корона мира.

27

лат. Бытие.

28

лат. Юный ученик.

29

Эстамп (фр. estampe, от итал. stampa) – произведение графического искусства, представляющее собой гравюрный либо иной оттиск на бумаге с печатной формы (матрицы).

30

лат. Святая святых.

31

лат. Спаситель.

32

лат. Ночной кошмар.

33

Мескалин – психоделик, энтеоген, алкалоид из группы фенилэтиламинов.

34

Квантовая суперпозиция (когерентная суперпозиция) – это суперпозиция состояний, которые не могут быть реализованы одновременно с классической точки зрения, это суперпозиция альтернативных (взаимоисключающих) состояний.

35

Коллапс волновой функции (Редукция фон Неймана) – мгновенное изменение описания квантового состояния (волновой функции) объекта, происходящее при измерении: когда система перестаёт существовать как смешение двух состояний и выбирает одно конкретное.

36

лат. Каким бы ни был суровым закон, его следует соблюдать.

37

В разных сказаниях облик ракшасов представляется по-разному. Суммируя описания ракшасов в ведийских текстах, эпических поэмах и пуранах, можно заключить, что они обладали способностью менять форму и приобретать любой образ.

38

лат. Абсолютное равновесие.

39

лат. В беде следует принимать опасные решения.

40

лат. Без гнева и пристрастия.

41

лат. От огня огонь.

42

лат. От Вечности до праха.

43

лат. Существование как выбор направления.

44

лат. Всё неизвестное представляется величественным.

45

лат. Жребий брошен.

46

Иризация (от греч. iris – "радуга") – радужная окраска, возникающая под действием света – интерференции световых волн. Она возникает на поверхности жемчужин, перламутра, многих минералов – опала, кварца.

47

Мистраль – сильный северо-западный ветер.

48

А капелла (итальянское а cappella), многоголосное, преимущественно хоровое пение без инструментального сопровождения.

49

лат. Многие знают многое, никто не знает всё.

50

Греческая притча. Мудрец сказал, своему ученику, что чем больше он узнает, тем чаще к нему приходит ощущение, что он ничего не знает. «Как же так?» – возмутился ученик. «Ведь ты так мудр! Тебя учили еще более мудрые и опытные учителя, так не бывает.» В ответ мудрец нарисовал два круга – один большой и другой маленький, и сказал: «Большой круг это мои знания, маленький это твои. Граница круга это область соприкосновения с непознанным, чем больше будут твои знания, тем больше будешь ты соприкасаться с непознанным».

51

Фриволите (от фр. Frivole – пустой, легкомысленный) – техника плетения ручного кружева при помощи специальных челноков или иглы с тупым концом.

52

лат. Пусть ненавидят, лишь бы боялись.

53

Эос (др. – греч. нως, эпич. нώς, микен. a-wo-i-jo) – в древнегреческой мифологии богиня зари. Эос появлялась ранним утром, выходя из океана, и на колеснице, запряженной прекрасными лошадьми, возносилась на небо. Поэты, начиная с Гомера, описывали красоту Эос и её великолепие, называя её «розоперстой», «прекраснокудрой», «златотронной», «одетой в шафранный пеплос» и пр. Её эпитет объясняют так: «Перед восходом Солнца на небе появляются расходящиеся из центра розовые полосы, которые напоминают растопыренные пальцы руки».

54

Веленевая бумага (от фр. vélin – тонкий пергамент, или велень) – плотная гладкая бумага высшего качества, сырьем для которой служила в старину тряпичная масса.

55

лат. Врата истины.

56

Рулада – быстрый виртуозный пассаж в пении. Слово “рулада” происходит от французского rouler, что означает – катать взад и вперед.

57

Персонализм – (от латинский persona – личность), философское направление, признающее личность первичной творческой реальностью, а весь мир проявлением творческой активности "верховной личности" – Бога.

58

лат. О, боже мой.

59

Мелис – низший сорт мягкого сахара.

60

Анаморфический (греч. ana, наоборот, и morphe, вид, образ) – извращенный, превратный.

61

лат. Спасибо

62

лат. Друг мой.

63

лат. Лучшее лекарство – покой.

64

лат. Друг.

65

Стилос (по воску) (стило, от др. – греч. στнλος – столб, колонна, писчая трость, грифель) – инструмент для письма в виде остроконечного цилиндрического стержня из кости, металла или другого твёрдого материала.

66

Киноварь (др. – греч. Kivvaßapi, лат. cinnabari), – HgS – минерал, сульфид ртути (II). Самый распространённый ртутный минерал. Имеет алую окраску, на свежем сколе напоминает пятна крови.

67

Амарантовый цвет – фиолетовый с пурпуро-красным отливом.

68

Филамент, галактическая нить (англ. filament – нить) – самые большие из известных космических структур во Вселенной.

69

Дезоксирибонуклеиновая кислота – ДНК.

70

Марана – (Марена, Морена), в древнерусской языческой мифологии богиня, воплощавшая смерть и сезонное умирание и воскресение природы.

71

Синетный – церковное слово, означающее "сплошь синий".

72

Бланжевый, или планшевый (от фр. blanc – белый) – кремовый оттенок белого. У Даля – тельный, т. е. телесный цвет.

73

Темато-энцефалический барьер (ГЭБ) (от др. – греч. аниа, род. п. аниатос – «кровь» и др. – греч. нγκέφαλος – «головной мозг») – физиологический барьер между кровеносной системой и центральной нервной системой.

74

Амбивалентность (от лат. ambo – «оба» и лат. valentia – «сила») – двойственность отношения к чему-либо, в особенности – двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства.

75

Азраил (араб. ليئارزع – ’азра́’и́л) или Малаку ль-маут (араб. توملا كلم – «ангел смерти») – архангел смерти в исламе и иудаизме, который помогает людям перейти в иной мир.

76

Прана (дев. … буквально на санскрите означает «жизнь», «дыхание» или «постоянное движение») – одно из центральных понятий йоги и традиционной индийской медицины, понимается как жизненная энергия, жизнь.

77

лат. Остерегайся тихой воды.

78

Сапрофиты (редуценты) – микроорганизмы, разрушающие отмершие остатки живых существ, превращающие их в неорганические и простейшие органические соединения.

79

80

лат. Почести меняют нравы, но редко к лучшему.

81

Махапралая (санскр. …, Mahâ-pralaya, «великое разрушение») – полное разрушение Вселенной (по истечении махакалпы) со смертью творца Брахмы, которое происходит каждые 100 лет Брахмы (311,04 трлн земных лет).

82

Шапито (фр. chapiteau) – разборная конструкция из мачт и натягиваемого на них полотна (парусины, брезента) шатра.

83

лат. Я сказал и облегчил тем душу.

84

лат. От огня огонь.

85

Тетраграмматон (тетраграмма) (греч. τετραγράμματον, от греч. τετρα, «четыре», и γράμμα, «буква») – в иудейской религиозной и каббалистической традициях – четырёхбуквенное Непроизносимое Имя Господа, считающееся собственным именем Бога.

86

Каталепсия (греч. κατάληψις – схватывание, удерживание) – патологически длительное сохранение приданной позы.

87

лат. Природа не терпит пустоты.

88

лат. Ошибаться – человеческая сущность, прощать – божественная.

89

лат. Образ жизни.

90

Бистровый – цвет бистра, густой коричневый, бурый.

91

Пеплос, пеплон или пеплум (др. – греч. πέπλος, πέπλον, лат. peplum – букв. «покров») в Древней Греции и, впоследствии, в Древнем Риме – женская верхняя одежда из легкой ткани в складках, без рукавов, надевавшаяся поверх туники.

92

Кирказон, или аристолохия – род многолетних трав и деревянистых лиан семейства Кирказоновые (Aristolochiaceae). Пятнистая окраска отогнутого язычка околоцветника напоминает гниющее мясо, цветки многих видов также испускают неприятный запах, привлекающий мух.

93

лат. Должен, значит можешь.

94

лат. Бог сохраняет всё.

95

лат. И да будет воля твоя.

96

лат. Познай самого себя.

97

Притвор (предхрамие) – самая отдаленная от алтаря (обычно западная) часть храма.

98

лат. Кто везде, тот нигде.

99

лат. Всё меняется, ничего не исчезает.

100

Памфлет (англ. pamphlet) – публицистическое произведение.

101

Эрху (кит. 二胡) – старинный китайский струнный смычковый инструмент, оригинальная двуструнная скрипка с металлическими струнами.

102

лат. Каждому своё.

103

лат. О, святая простота. Фраза приписываемая чешскому реформатору Яну Гусу. По преданию, Гус, сжигаемый на костре, произнес эти слова, когда какая-то старушка из благочестивых побуждений подбросила в костер охапку хвороста.

104

Идеограмма (от др. – греч. нδέα – идея и γράμμα – письменный знак, буква) – письменный знак или условное изображение, рисунок, соответствующий определённой идее автора.

105

Оксюморон, оксиморон (др. – греч. οξύμωρον – «умная глупость») – стилистическая фигура или стилистическая ошибка – сочетание слов с противоположным значением (то есть сочетание несочетаемого).

106

лат. Приятное безумие

107

лат. Вот зрелище, достойное того, чтобы на него оглянулся Бог, созерцая свое творение.

108

Ихневмон (греч. ichneumon – "отыскиватель по следам") – мангуст, хищное млекопитающее, распространенное в Северной Африке.

109

лат. Правосудие должно свершиться, пусть и погибнет мир.

110

лат. Жалкий раб плоти.

111

лат. Где ты не имеешь силы, там ничего не желай.

112

лат. Ты учишь орла летать.

113

лат. Гнев – начало безумия.

114

Архонт (др. – греч. нρχων – начальник, правитель, глава; от нρχη – начало, власть) – высшее должностное лицо в древнегреческих полисах (городах-государствах). В христианских представлениях: духи-мироправители.

115

лат. Самое худшее падение – падение чистейшего.

116

лат. Наоборот.

117

лат. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

118

древнеперсид. Ahriya mainyus, зендское añhro-mainyus. Корень в mainyu – man – «мысль», «дух», «ментальность», «разум».

119

Андрогин (др. – греч. нνδρόγυνος: от нνήρ «муж, мужчина» и γυνή «женщина») – «идеальный» человек, объединяющий в себе оба пола либо лишённый каких бы то ни было половых признаков. Мифическое существо, полуженщина-полумужчина, символизирующее мировую гармонию. В нем происходит соединение противоположных принципов: мужского и женского, активного и пассивного, материального и духовного, космоса и хаоса, неба и земли.

120

лат. Мы всегда стремимся к запретному и желаем недозволенного.

121

Криолит (от др. – греч. κρύος – мороз + λίθος – камень) – редкий минерал из класса природных фторидов, химический состав Na3AlF6. Обычно образует бесцветные, белые или серые кристаллические скопления со стеклянным блеском.

122

лат. Таков, какой есть.

123

лат. Величие духа.

124

Атония – от греч. atonia – расслабление.

125

лат. Жить – значит бороться.

126

лат. Неизвестная земля.

127

Перфекционизм – в психологии, убеждение, что наилучшего результата можно (или нужно) достичь. В патологической форме – убеждение, что несовершенный результат работы неприемлем.

128

лат. Каждый сам кузнец своей судьбы.

129

Метемпсихоз (греч. μετεμψύχωσις, от μετά– пере– и έμψύχωσις – одушевление, оживление, собственно – переодушевление) – один из поздних греческих терминов для обозначения переселения душ.

130

лат. Сказано – сделано.

131

лат. Или победить, или умереть.

132

Бенгалин – тонкая шелковая прозрачная ткань.

133

Меланж (от фр. melange – смесь) – смесь волокон разных цветов или разных тонов одного цвета в одной пряже или выработанном из нее полотне.

134

Бриония (лат. Bryónia) – многолетние вьющиеся лианы с травянистым стеблем.

135

лат. По возможному ещё не следует заключать о действительном.

136

Анемы (греч. ánemos – "ветер") – в древнегреческой мифологии – олицетворения ветров.

137

Тирада – краткая, но яркая речь действующего лица в драме, по содержанию как бы выходящая из хода пьесы и имеющая общее значение вне сюжета пьесы.

138

Оглавление