«Допельдон, или О чем думает мужчина?»

Эдуард Семенов Допельдон, или О чем думает мужчина?

Первый должен полюбить исключительно мужчина и зажечь любовь в женщине. Это Божий порядок.

Посвящается моей женщине.

Часть первая

Начало

Я проснулся и мысленно произнес: «Допельдон». «Покатал» это слово языком по рту, будто пробуя на вкус. В голове нескончаемо шумело от выпитого вечером вина: «Изумрудная лоза» из Темрюкского района, белое полусладкое, 11 градусов крепости, за 50 рублей из магазина «Дикси», – так приятно радующая вчера влага вдруг превратилась в немыслимую гадость. Что-то среднее между общественным туалетом и помойкой. Надо бы встать и пойти почистить зубы. Встаю. Иду. Перебираюсь через Марину. Она недовольно ворчит:

– Куда?

– В туалет.

– Посмотри, не приехал ли свекор…

У Марины сложные отношения с бывшим свекром. Вернее их нет никаких. Она в разводе, но живет в квартире бывшего мужа, у его родителей. Каждый раз, когда мы занимаемся сексом, Марина по нескольку раз выглядывает в окно, прислушивается ко всем подъезжающим машинам и переживает, не приехали ли, свекор. И если он приезжает, то секса нет.

«Допельдон…» Несмотря на то, что во рту погано, на вкус это слово напоминает «апельсин». Или зубную пасту? Чищу зубы. Я в чужой квартире – и зубной щетки мне здесь не положено. Чищу зубы пальцем. Стараюсь вогнать зубную пасту в зубы, втираю ее что есть силы в челюсть.

«Допельдон…» Что это? Откуда? На память приходит «Кодак». Говорят, что два японца придумали это слова просто так, из ничего. Просто провели исследования и выяснили, что такое сочетание звуков и букв лучше всего воспринимается европейцами. Теперь-то мы уже все точно знаем, что «Кодак» – все, что связано с фотографией.

«Сначала было слово! Тогда что же такое допельдон?» Иду в туалет. Освобождаю свой желудок. Вчера ели свекольный салат и шашлык, пожаренный на сковородке. Хотели жарить его у Ленки в саду, но сразу после того, как Марина купила шашлык, пошел проливной дождь. Даже хотели перенести поедание мяса на воскресенье, но Марина возмутилась. Деньги уплачены, надо есть. Потом она посчитала, сколько ей каждый должен за мясо. Выходило, что не так уж и дорого. Всего по 60 рублей. Но я ей ничего не должен, так как купил вина, которое сам же и выпил. «Нет, какие же все – таки скоты, мужики! – мысленно в потоке сознания поставил смайлик за этой фразой. – Сволочь, он слишком откровенно и нагло улыбается. Нет, я хотел вложить в эту фразу другой смысл», – стер.

«Допельдон…» Иду на кухню. Ставлю чайник. «Гоняю» слово по рту и не понимаю, что оно мне напоминает. И самое главное, откуда оно? Помню утром, меня разбудил какой-то ноющий звук. Как оказалось, ныл телевизор. Выключил. Нытье прекратилось. Но слово «допельдон» уже был в голове до него. «Я же проснулся с этим словом в голове, а нытье телевизора услышал позже, когда вернулся из ванной комнаты! Значит, я проснулся с этим словом… Я проснулся с “допельдоном” в голове…»

Звучит, как “кавардак”, но на слух приятно. Пытаюсь вспомнить, что было сначала, я услышал звуки, а потом произнес “допельдон”, или сначала произнес “допельдон”, а потом услышал звуки на улице. Под окном остановилась машина, из нее вышли люди, мужчина и женщина, – они громко и незлобно ругались. Нет, слово “допельдон” все же было чуточки раньше, буквально на мгновение. Не знаю почему, но это меня обрадовало. Наверное, потому, что если бы сначала были люди, а потом допельдон, то можно было бы предположить, что я услышал это слово от них. Значит, в мире его знает еще кто – то, кроме меня. Но нет. Слово “допельдон” родился у меня в голове. И его никто не знает, кроме меня. Я полновластный хозяин этого слова! Могу похоронить его в своей голове, а могу закричать мужчине и женщине. Крикнуть с высоты четвертого этажа:

– Люди я придумал новое слово! И это слово – “допельдон”.

Наверное, отвезут в психушку… А там вряд ли оценят мое открытие. Поэтому буду наслаждаться “допельдоном” в одиночку… Теперь он стал похож на зефир в шоколаде. На холодную «Шармель», которую я только что достал из холодильника и вместе с двумя кружками – в одной кофе для меня, в другой чай для Марины – принес в комнату. Марина пьет чай без сахара, я же всегда кладу его в чашку много. Я сластена. «А “допельдон” – мужского рода. Однозначно. Не женского и не среднего. Мужского.

Я укусил зефирину. Шоколад на ней такой холодный, что сломался на губах и упал на пол.

– Не повалявши, не поешь!» Поднимаю с пола и отправляю в рот. Параллельно ругаюсь, имитирую свою озабоченность тем, что уронил что-то на пол. «Пылесос вон там!» – говорит Марина. Она чистюля. Меня это немного достало. И я уже три дня достаю ее тем, что каждый раз, по поводу и без, говорю о том, что надо бы пропылесосить в комнате. Подкалываю. Марина уже злится по этому поводу. И мы даже два раз серьезно из-за этого поругались. Теперь она подколола меня. Выворачиваюсь. «Я ругаюсь по поводу того, что мой шоколад упал в пепел, который ты вчера уронила на пол, когда курила перед сном!» Марина курит как паровоз. Курит тонкие дорогие сигареты – «Давидофф», «Вог», но как паровоз. Не скажу, что это меня как-то волнует. Я уже не в том возрасте, когда не гуляют с девочками, которые курят. Но все же! Я должен делать вид, что меня волнует, что моя принцесса курит. Вывернулся. Тема «пылесоса» закрыта, а тему «о вреде курения» мы не открываем, в принципе. «Нет, допельдон – не зефир и не кавардак в голове. Это что-то другое, что-то гораздо более вкусное. Но что? Почему я решил, что это обязательно еда?» Кофе выпито. Ищу свои часы. Без них рука голая. Перерыл все, но часов нет. Немного странно. Я уже говорил, что Марина чистюля. Говорил. А она еще и страшная аккуратистка. Она любит, чтобы у нее все было разложено по полочкам и все было на своих местах. Поэтому среди ее аккуратно разложенных вещей мои брошенные часы должны быть как бельмо на глазу. Но их нет. Может, я их уронил в коробку с игрушками Максима? Максим – это сын Марины. Он вносит в ее жизнь элемент хаоса. Среди его «легогошек» мои часы были бы незаметны. Смотрю внимательнее. Их нет. «Допельдон!» В голове молнией проносится это слово, хотя я уверен, что хотел сказать: «Полный пиздец! Часы потерял!» Нет! Ну, какое все-таки удобное слово. Заменило целую фразу. «Допельдон…» Что-то мягкое?

Вспомнил! К Вике пришел ее приятель. Сергей, кажется. Нас познакомили. Третий раз подряд. Почему третий я вспомнить не мог. Все-таки мы уже выпили полтора пакета вина, но то, что один раз нас уже знакомили, это точно. Мы друг друга знали. Сергей пить ничего не захотел и посадил Вику на коленки. Намекает! Понятное дело. Зов плоти. «Ну, потерпите нас полчаса, – говорит Марина, – и мы уходим! Вот только вино допьем!» Но полчаса они не высидели. Мы заспорили, что-то по поводу Борзаковского. И почему по поводу него? Не помню.

Серега бил себя пяткой в грудь и уверял всех, что Юрка не бегает, а ходит. Я уверял обратное. Его любимая дистанция – 800 метров. Он бегун. Ну, это действительно так. Поэтому зачем спорить? Но Серж не унимался и делал такое лицо, что мы все идиоты и не смотрим телевизор. Было решено, что Вика и Сергей пойдут наверх и посмотрят в Интернете. Наверху у Вики рабочий стол, широкая кровать и ребенок. Первый этаж остался в нашем распоряжении.

Через минуту Вика вернулась к нам, чтобы сказать, что Борзаковский все-таки бегун. 400 или 800 метров, но это так для проформы, и, самое главное, сообщила нам, что нас покидает. Ну это было и так понятно. Мы пожелали ей удачи, а сами разлили по бокалам последние капли вина.

Когда Марина пьяная, она всегда капризничает и говорит, что я ее не люблю и не выношу ее Марата. И чего она так решила? Чтобы убедить ее в обратном, нужна постель. На первом этаже у Вики всегда есть комната, где мы можем остаться ночевать. Туда и пошли. Свет не включали, плюхнулись в кровать прямо в одежде. Я только и успел снять часы.

Через минуту Марина сказала, что не хочет здесь спать. Спать там было действительно не удобно. Кровать узкая. А у нее дома кровать широкая. Мы были в одежде, поэтому встать и пойти к ней домой было проще простого. А часы остались лежать в комнате у Вики. На первом этаже ее дома в Кратово.

Ворчу: «Теперь ходи, собирай свои вещи по всему городу!» Хотя чего ворчать?! Сам виноват. Кофе допито. Новости посмотрены. «Евроньюс». Без комментариев. В Пакистане народ раскупает сувениры с государственной символикой, а в Израиле военные ломают дома в секторе Газа. Какое мне до этого дело? Сейчас меня больше всего интересует, что такое допельдон?

Ушел. Марина закрыла за мной дверь. Я спешу. Мне надо к восьми часам быть в музее. Через два дня начинается «Международный авиационно-космический салон» – и наш музей «Истории покорения неба» в нем участвует. А сегодня мы должны будем завести экспонаты музея на территорию салона. Дело это муторное. В позапрошлом году на проходной простояли почти полдня. С семи утра до часу дня, но то было в прошлом году. Тогда на заезд давали только один день. В этом году – три дня: вчера, сегодня, завтра. Поэтому мы и договорились не вставать так рано, а встретиться в восемь утра в музее.

Спешу. Ловлю себя на мысли, что спешу теперь уже не столько для того, что мы договорились, а для того, чтобы записать в компьютере то, что со мной случилось. И в первую очередь мое выдуманное слово.

«Допельдон». Ведь это почти… как рождение ребенка. Почти, потому что слову труднее. Оно, чтобы окончательно явиться миру, должно родиться не менее двух раз. Первый раз слово бьется внутри меня, бьется, ищет выход. И находит его на кончиках пальцев. Создаю вордовский файл. Документ. doc. Чтобы файл потом можно было легко найти в компьютере, его надо как-то назвать. Дать ему индивидуальное имя. И у меня как раз есть такое имя. Ловлю себя на мысли, что я придумал очень удобное слово. Не надо стирать полностью слово «документ», достаточно поставить курсор перед «кумент», стереть эти шесть букв и дописать семь – «пельдон». Сохранить. Получился «Допельдон» с расширением doc. Вот теперь всем точно известно, когда впервые было записано мое новое слово. 14 августа. 8:07:53. О, какая точность! На вид мое слово выглядит неплохо. Не слишком длинное, но и не короткое. В самый раз! Мне нравится.

И все же мучают сомнения. А вдруг… Вдруг я тут целый час ношусь с тем, что уже давно известно всему миру. Со мной уже так было. Ночью приснилась песня. «А когда на море качка, и бушует океан, ты приходи ко мне, морячка, я тебе любовь отдам!» Вернее, это я думал, что песня мне приснилась. Даже утром чуть свет подскочил и записал ее в тетрадку. Чтобы не забыть. И ходил гордый сам собой почти неделю. Пока в воскресенье не показали фильм, где Ширвиндт или этот, как его там, другой, эту песню пел раз сто, если не больше. Обидно было до слез.

Но как узнать, что такое допельдон? Захожу в Яндекс. Ввожу слово в поисковик. И хоп. Компьютер выдает: «Ничего не найдено? Чтобы искать точнее, Яндекс ограничивается документами, в которых слова из запроса близки друг к другу, – поищите с более мягкими условиями». И еще раз… «Искомая комбинация слов нигде не встречается».

Вот так! Я придумал «допельдон». Не какой-нибудь там «дабль тон» или «дубль тон», а именно «допельдон». Орфографию прошу запомнить. А то будут потом подделки всякие лепить. Знаю я, как это делается. Назовут «Адидас» «абибасом» – и лепят кроссовки, которые носить не будешь. Из-за этого престиж фирмы страдает. С моим «допельдоном» такое тоже, в принципе, может случиться. Достаточно изменить одну букву «допельТон» – и все. Но если такое будет, то мое слово стало знаменитым и под него подделываются. Пока же оно еще никому, кроме меня, не нужно.

В том, что я точно помню, когда я написал свое новое слово, моей особой заслуги нет. Это делается компьютером автоматически. А вот время, когда я произнес это слово вслух, мне известно доподлинно. Это было в 9 часов 35 минут. Я шел по коридорчику между фондохранилищем и смотровым залом и вдруг ругнулся: «Допельдон!» Не громко так ругнулся: «Допельдон!» Эха не было. Ничего особенного не произошло. Никто не спросил: «Что ты сказал?» Наверное, просто никто не слышал моего бормотания. Но слово, произнесенное вслух, означало, что я страшно недоволен. Меня оторвали от компьютера. Пока я рыскал в Интернете, уже давно пришли Женька и Гарик, перетаскали все коробки с экспонатами в машину. Осталось отнести туда катапультное кресло. Оно было тяжелое, поэтому без меня обойтись было невозможно.

Я подошел и взялся за спинку кресла КС-4, нагнулся и, видимо, на автомате даже смог чуть-чуть оторвать его от земли. Тут Гарик как заорет: «Да ты что, мы это кресло втроем не сдвинем!» Как не сдвинем, когда я его уже оторвал от пола. «Давай возьмем другое К-36 ДМ» Ему все равно, какое брать кресло. Лишь бы полегче. Его престиж музея не волнует. А меня волнует! Ну, я и возмутился. Либо берем КС-4, либо никакое, и иду к компьютеру. Про себя матюгаюсь: «Идите вы вообще, куда подальше со своими креслами». А вслух произношу «допельдон». И даже немного пугаюсь. Какое емкое слово. Одно заменяет целое предложение. Ой! Я его произнес вслух. Можно сказать, родил. Бегу к компьютеру и смотрю на часы. 9:35. Это случилось рано утром 14 августа. Странно! Сам вложил в него негативный смысл, но он, то есть смысл, к слову как-то не прилип. Не может быть, чтобы «допельдон» означал что-то негативное. Я это чувствую. Нет, конечно, это не белый и пушистый зайчик, но не пиздец какой-то ушастый. Это-то что-то другое.

День закрутился. Приехали на проходную летно-исследовательского института. Гарик побежал оформлять документы. А я стал в спешке набрасывать на клочках бумажки возможные варианты смысла моего слова. Это линия одежды. Посмаковал. Одеться у «Допельдона»! Ничего звучит. Это марка автомобиля. «Мицубиси допельдон» или «Рено допельдон». Наверное, дорогая и престижная машина, обязательно с откидным верхом. Надо будет на досуге придумать, как она выглядит.

Машину затрясло, а в соседней – сработала сигнализация. В небо взмыл истребитель. Народ повыскакивал из салонов, задрал кверху головы. И чего повылазили? Теперь такое будет продолжаться целую неделю подряд. Женька тоже выскочил. Он фанат авиации, знает названия всех летательных аппаратов. А мне некогда, я записываю смыслы моего слова. Это лекарство. От головы или от желудка. Да, сейчас бы не помешало принять. Виски сжало похмелье. Не буду никогда больше покупать дешевого вина. «Дайте мне две упаковки «Допельдона»?.. И по две таблеточки «Допельдона» в день. После еды… А может, это не таблетки, а дорогое вино? Граф принял бокал «Допельдона» за ужином!» Не сомневаюсь, что у него не будет утром болеть голова. Если это французское вино, так называется шато. Крепость, где производят этот виноград. Где-то на юге Франции стоит мой шато Допельдон. Хотя почему на юге, может быть, на севере…

В машину врывается Женька. Орет.

– Нет, ты видел, что он сделал!? Ты видел!?

– Что?

– Он вышел на колокол, а потом кувырнулся назад. Сальто назад. Такого еще никто не делал. Я даже не знаю, как это называется!

Ну вот, допрыгался. А я знаю. Оказывается, допельдон – это фигура высшего пилотажа. Сальто назад. В общем-то, не плохо. Все же российские истребители самые лучшие в мире. И все-таки мне хотелось бы для моего слова другой участи. Мне кажется, что это что-то материальное. Хотя пусть будет и фигура пилотажа в том числе. Ведь может быть у слова несколько значений. Как у слова «земля», например, или у слова «мир».

Пока ждем Игоря, придумываю «допельдону» еще несколько значений. Это прием в греко-римской борьбе. «Он применил допельдон – и положил его на лопатки». Это фамилия летчика времен Первой мировой войны, которого сбил «Красной барон». Это имя египетского фараона. Это музыкальный инструмент. Это музыка из кинофильма «Убить Билла». Она звучит каждый раз, когда Черная Мамба собирается убивать. О-о-о, как болит голова! Наверное, от этого у меня такие черные мысли для моего слова.

До обеда провозились на аэродроме, вытаскивали коробки из машины, расставляли их в своем павильоне, развешивали на стены плакаты, сколачивали из деревянных брусков раму под баннер, где на фоне летчика времен Великой Отечественной войны написано «Добро пожаловать в Жуковский». Ругались с менеджерами салона по поводу этого баннера. Эти сволочи совсем из-за денег нюх потеряли. Требовали с нас денег за рекламу. Спрашиваем:

– А что мы рекламируем?

Отвечают:

– Город!

– Вот с него денег и берите, а мы – музей, хотим привлечь внимание к нашему любимому городу.

Отстали. Правда, на самом деле денег с нас взять можно было. Ведь мы не просто так этот баннер натянули. Мы поставим его на центральном проходе, вырежем у летчика физиономию и будем предлагать всем желающим сфотографироваться на таком фоне. Естественно за деньги.

В обед позвонила Марина. «Я буду готовить щавелевый суп и хочу обедать вместе с тобой». Удивительно, но до этого момента я практически даже не вспоминал про «допельдон», а вот как она позвонила, так сразу и вспомнил. С полной уверенностью, что «допельдон» – это вкусно. Да, почему я сразу не подумал об этом?! «Допельдон» – это еда, сеть ресторанов с вкусной и здоровой пищей. «Сегодня я обедаю в «Допельдоне»! Закажите нам столик на двоих». Естественно, фирменное блюдо тоже называется допельдон. Двойной допельдон с кровью с жареной картошечкой, селедочкой и запотевшей рюмкой водки.

Сглотнул слюну и обещал непременно быть. Что удивительно, был. Суп был вкусный, и если бы не нестерпимые боли в голове, я ни минуту бы не сомневался, что «допельдон» – это тот самый щавелевый суп. А так в голову лезли всякие дурные мысли о конце света. Чтобы не расстраивать принцессу, под благовидным предлогом свалил домой. Хотя по большому счету домой мне идти было не обязательно. Жена и сын вот уже месяц как загорают в Крыму.

Вечером, лежа у себя дома на диване, смотрел телевизор и приходил в ужас от теленовостей. В небе над Грецией полчаса летел «Боинг» с мертвым экипажем и пассажирами. Произошла разгерметизации салона – и они все погибли. А в Крыму на станицу напала стая бешеных волков. Такое может быть только перед концом света. Точно «допельдон» – это день перед концом света! И Бог предупреждает меня об этом…

С этими мыслями и засыпаю…

День, после которого будет все хорошо!

Проснулся рано. Снова рано. И, тем не менее, это пробуждение было куда лучше, чем вчера. Голова не болела. Мысли светлые-светлые. Правда, потребовалось время, чтобы вспомнить мое новое слово. Еще бы! Ведь нестерпимо чесалась спина, причем в таком месте, что рукой никак не достать. Пришлось скользить по кровати, как змея. Спугнул Барсика. Он заорал и убежал на кухню. Вернулся. Я хотел погладить его. Эта сволочь вцепилась в мою руку, так что заорал я. Видимо, мой боевой котик подумал, что рука – это змея. Кожу не прокусил, хотя вмятины и царапины оставил заметные.

«Допельдон?» Это слово всплыло в голове само собой, и я снова начал думать, что это такое? Восемь утра. По телевизору новости снова начинаются с трагедии в Греции. Теперь уже дикторы говорят, что кто-то пытался управлять самолетом до последней минуты. Значит, была надежда. Значит, вчера был не последний день. Манипуляторы! Если бы вчера был последний день, то какой смысл давать надежду? Значит, это не последний день. Это радует!

По ТВ снова говорят про МАКС. Корреспондент говорит, что многие фигуры высшего пилотажа даже еще не имеют названия. Улыбаюсь. Одна фигура уже точно имеет. Сальто назад на самолете – это допельдон. Правда, об этом еще никто не знает.

Иду на кухню, ставлю чайник. В туалете умываюсь. Сковыриваю болячку на родинке. Марина вчера говорила, что у меня плохо сворачивается кровь. Ничего подобного. Хорошо! Я болячку постоянно сдираю. Родинка на подбородке – это моя большая проблема. Постоянно режу ее, как бреюсь.

Открываю кран. Оп-па! Дали горячую воду. Нет ничего приятнее, чем умываться в горячей воде. Даже мыло по-другому пахнет.

Завтракаю. Бутерброд с маслом и чашка кофе. Я пью, правда, не «Допельдон», но тоже ничего. На улице светит солнце. Голову пронзает фантастическая мысль.

Точно! Допельдон – это день, после которого все будет хорошо! Проверено. Дали горячую воду. Хорошо. Кот покусал – не очень хорошо. Зато после его укусов я проснулся окончательно. Так что это тоже можно считать, что все хорошо. И дальше тоже все будет хорошо. Обязательно!

Иду на работу. Честно говоря, делать мне это не очень хочется. И не потому, что всем всегда с утра не хочется идти на работу. Я свою работу как раз очень люблю. Но сегодня я должен с утра отнести в Управление культуры одну бумажку, на которой от имени липового директора фирмы должно быть написано, что у них бухгалтер в отпуске, поэтому он не может предоставить сейчас документы в полном объеме для участия в конкурсе на муниципальный контракт. Но если все будет хорошо, то есть если их фирма выиграет конкурс, то обязательно предоставит все документы.

Полный бред и, что самое неприятное, ложь, но таковы правила конкурса. Для того, чтобы конкурс был признан состоявшимся, надо, чтобы в нем участвовало две фирмы. Чтобы две фирмы предоставили полный пакет документов. Ну, там, устав, бухгалтерский баланс. Моя и чужая. Я не против. Но где взять эту другую фирму? Почему я должен искать эту гребанную фирму, фактически себе конкурента, чтобы получить деньги, которые нам нужны для того, чтобы купить оборудование для городского музея?

Нет, конечно, я не против на этом заработать, чего греха таить. Но почему нужна вторая фирма? Почему я завишу от нее, как от тени той грешной женщины? Это черт значит что? Это полный допельдон! О! Снова всплыло это слово и снова с негативом. Бумажку отнес. Ну вот! Я же говорил, что все будет хорошо. Все будет допельдон! Позитив!

Бумажка эта, письмо от несуществующего директора, была заклеена в конверт, и открыть ее никто не мог до оглашения результатов конкурса. Поэтому я просто протянул его Людмиле Андреевне, председателю комиссии. Она приняла конверт и принялась аккуратно подшивать его в папку, где уже были собраны другие запечатанные конверты. Не глядя на меня, сказала: «Ну что ж, в обед состоится заседание комиссии, конверты вскроем – и посмотрим что там!» Правда, при этом подняла на меня глаза странно-странно и посмотрела. Но ничего не сказала. А что она могла сказать? Я просто курьер, который принес конверт. Я к этой фирме никакого отношения не имею. У меня же полный порядок.

На улице нестерпимо палило солнце, над городом с шумом проносились боевые истребители, готовясь к завтрашнему шоу, а я шел по раскаленному городу и уговаривал себя, что все хорошо, все будет хорошо. Все будет допельдон! Нет. Все же мое слово имеет явно позитивный оттенок. Допельдон – это все будет хорошо!

В обед позвонила Людмила Андреевна и, будто из пулемета, сообщила мне, что в конверте документов не оказалось. А то я не знал об этом.

– И что теперь? – спрашиваю.

– А ничего, – отвечает Людмила Андреевна, – представитель казначейства сказала, что если не будет этих документов, то конкурс будет признан несостоявшимся!

– И что? – туплю я.

– Что? Что? Если хотите получить свои деньги, то принеси мне завтра все недостающие документы.

– Ну а у нас-то все нормально? – единственно, что нахожу спросить я.

– У Вас все нормально. Но ты меня понял? В казначействе согласились подождать один день.

Понял, что тут непонятного.

За один день, вернее уже за вторую половину жаркого и липкого, как сковородка, летнего дня, я должен найти документы фирмы, которой не существует. Фактически, я должен создать эту фирму из ничего, должен вытащить ее из небытия.

Кто на такое способен? Только волшебник! О, точно! Допельдон – это имя того самого волшебника. И пусть этот волшебник будет добрым. Потому что, если он будет злым, я просто не знаю, что будет. Нам так нужны эти деньги. Просто, как воздух. Если бы у меня на заднице была шерсть, я начал бы ее с заклинаниями выдергивать, стараясь походить на старика Хоттабыча. Но, как говориться, чего нет, того нет.

Поэтому я сажусь у окна и тупо смотрю в него. В нашем музее очень интересные окна. В них видна дорога и тротуар, а ничто так не приводит в спокойствие, как вид на постоянный поток транспорта и вечно куда-то спешащих пешеходов. Уже понятно, что никаких документов мне не найти. А значит можно расслабиться – и получать удовольствие.

Мое утешение появляется в виде серой «восьмерки», которая останавливается прямо под окнами музея. Из салона выходит Марина. О, в этот момент я так ее люблю! Она выслушивает мои горькие стенания, тяжело вздыхает и произносит: «Ладно, поехали, я купила новый фильм, «Мама, не горюй» называется…»

Стоит ли говорить, что мы не досмотрели его до конца и что этой ночью я снова остался у нее.

Улыбка бога!

День начался в 8:45. Со страшного грохота, от которого тряслись стены и стекла. Казалось, что Илья-пророк на своей боевой колеснице завис над самой крыше и принялся колотить своим мечом в щит. Собственно говоря, так оно и было. Грохот стоял такой, что в ушах заложило. Допельдон! Это другое имя бога! Это и есть он самый!

На самом деле начался МАКС, международный авиакосмической салон. Все-таки начался. И этот грохот – звук авиашоу – теперь будет стоять над головой всю неделю. В душе ощущение какого-то праздника и чего-то грандиозного. И я, тут же уставившись в потолок, начинаю придумывать для своего слова новое значение.

Сегодня хочется, чтобы оно было какое-то значительное и красивое. Такое, как тело моей принцессы, которое чуть-чуть выглядывает из-под одеяла. Я лежу на подушке и, не поднимая головы, могу видеть только краешек ее бедра, крутого, как горы Болгарии. Явно, «Допельдон» – это новый аромат духов, это озеро высоко в горах с необыкновенной минеральной водой, а может быть, это новый сорт французского сыра.

Почему сыра? – Не знаю. Наверное, вкусно. Как аромат ее сонного тела. Это удивительно, но Марина до сих пор не проснулась. Она обладает удивительным свойством. Когда она спит, она абсолютно ничего не слышит. Абсолютно. Один раз мы поехали компанией отдыхать на природу. Марина легла спать – и проспала почти сутки. Никто не мог ее разбудить: ни мои поцелуи, ни ее подруга. Никто. Спала, как медвежонок в берлоге, свернувшись калачиком. Вот и сейчас, спит и ничего не слышит.

А я так не могу. Если я сплю в чужом месте, то все слышу. Меня даже раздражает звук выключенного телевизора. Не включенного, а выключенного. Такой нудный и тонкий. Тоньше, чем зудение комара. Грохот колесницы уже давно затих, и я начинаю различать звук зудящего телевизора. Он начинает действовать мне на нервы.

Встаю. Нажимаю на кнопку. Зуд прекращается. Но теперь это уже без разницы. Надо идти. Одеваюсь, целую в нос «сонного медвежонка», выхожу.

Вливаюсь в поток людей, идущих в одном направлении. Сегодня весь город движется в этом направлении. На МАКС. Вернее сначала на автобусную остановку, а уж потом на МАКС.

Автобус заглатывает очередную порцию приближенных. Охранники бегло проверяют соответствие фотографии на бейджике с моей физиономией и теряют ко мне всякий интерес. Теперь уже автобус вливается в поток машин, двигающихся в одном направлении. Еще не жарко, но все окна уже открыты настежь. Через час-полтора здесь будет душегубка, а пока приятный ветерок обдувает лицо и настраивает на благодушный лад.

У всех на шеях висят маленькие пластмассовые бейджики с фотографиями владельцев. Это знак особой касты, знак принадлежности к … небожителям. Бейджики висят на шеях, на синих фирменных ленточках, приколоты к костюмам английскими булавками, прилеплены к нагрудным карманам специальными «крокодильчиками».

Считается особым шиком прилепить этот бейджик как-то по-особому. Желательно, как можно небрежнее. На пояс или на воротник. У меня бейджик лежит в кармане, и я достаю его только, когда просят. Иметь бейджик сегодня круто. Практически, допельдон! А что? Может быть, действительно так оно и есть? Допельдон – это особая каста людей? Масонская ложа!

Нет, не то. Когда автобус привозит нас к проходным авиасалона и выплевывает на огромное асфальтовое поле, по периметру которого стоят солдатики, то все устремляются к центральным проходным, стараясь как можно быстрее влиться в маленькие ручейки-коридорчики. Каждый такой коридорчик заканчивается металлоискателем, и все обладатели бейджиков встают в эти коридорчики, встают добровольно, чтобы пройти через унизительную процедуру просвечивания и проверку на предмет проноса на территории охраняемой зоны запрещенных предметов: ножей, вилок, ножниц или, не приведи господи, другого какого оружия. И все они будут стоять в этих узких коридорчиках. Стоять час, а если не повезет, то и два часа. Стоять как бараны. И безропотно выворачивать свои карманы и сумки.

Так что иметь такой бейджик явно не допельдон. Не может быть, чтобы моим словом называлось идиотское положение, в которое добровольно ставят себя тысячи людей. Мне что-то не хочется такой участи для своего слова.

Поворачиваю против людского потока. «Куда прешь? Не видишь, куда все идут!?» Дохожу до края огороженной площадки, отодвигаю в сторону турникет и подмигиваю солдатику, стоящему рядом. Мол, извини, братан, мне некогда, я пройду через вторую проходную.

Солдатик подмигивает в ответ, мол, не вопрос, иди. И через десять минут ходьбы прогулочным шагом я подхожу к точно такой же проходной, которая оснащена точно такими же металлоискателями, где меня точно также обыскивают с ног до головы, но… там нет очереди. Ну совершенно ни одного человека. Охранники зевают и вежливы до неприличия.

Еще бы хоть какое то развлечение.

Вот. Это допельдон! Нет, это не он, это так, мелкое использование знания рельефа местности. Просто я не первый раз уже участвую в этом авиасалоне, поэтому знаю, что вторая проходная для тех, кто приезжает на автомобилях, но пускают через нее всех.

Да и какой это может быть допельдон, если карманы все равно приходиться выворачивать. На следующий день во всех новостях будут говорить о трудностях и невообразимых очередях на авиасалон, о том, что некоторым не удавалось попасть на летное поле до самого вечера, а эта вторая проходная все время работы авиасалона будет практически пустой. И всего-то надо было пройти пешком в сторону десять минут.

Странно, но как только я пересек границу авиасалона, то о своем любимом слове, я до обеда практически даже не вспоминал. Некогда было. Не успели мы выставить перед центральным входом в наш шале баннер (ну тот самый, с «Добро пожаловать в Жуковский!») и вырезать физиономии у летчиков, как к нему сразу потянулась толпа праздношатающегося народу.

Все просто балдели от возможности вставить свою физиономию в это окошко и сфотографироваться. На память. И сумма в десятку никого особенно не смущала. Все-таки, как никак, «сбор средств на нужды музея». Благотворительность, блин. Как говориться, дело пошло.

Продохнуть смогли только где-то к обеду. Решил выпить пиво с Гариком, директором нашего музея, моим напарником и компаньоном. Оставили баннер на Галину Моисеевну и Лену, наших сотрудниц, и свалили.

Самая большая проблема во время авиасалона – взять пива и поесть. Цены ломовые, очереди бесконечные. С трудом, но нашли ларек, который был не на осадном положении. Взяли по паре сарделек и по две кружки пива. Пиво, конечно, дрянь. Одна пена. И за что только 40 рублей отдали? Ну да ладно. Холодное, вкусное.

Сели. Отхлебнули. Вдруг рядом что-то загудело. Самолет? Такое впечатление, что тебе в ухо влетел большой стратегический бомбардировщик Ту-160. Нет. Не похоже. Шмель. Здоровенный такой шмелище. Полосатый, черно-оранжевый. Красивый. Гудел, гудел вокруг моего стакана и… упал в пиво. Бултых!

Тут-то я и вспомнил про свое слово. Ну, чем не допельдон! Представляете, сколько времени у меня ушло на то, чтобы объяснить, как долго и сложно мы добывали себе кусок хлеба и стакан воды, практически как неандертальцы, а тут какой-то шмель, почуяв запах хмеля, спикировал прямо в мое пиво и лишил меня моей законной добычи.

А тут достаточно сказать одно единственное слово: «Допельдон!» И все поймут, о чем идет речь. Ведь если бы кто-то посчитал, сколько раз шмель или какое другое насекомое обламывало желающего выпить пива человека, то уверен, получилось бы достаточно внушительное число. А это уже статистика! И для этого вполне можно использовать одно слово вместо целого абзаца. А что? Без всякого пафоса говоришь «у меня сегодня был допельдон» – и все понимают, что сегодня тебе в стакан с пивом упал шмель. Пока я об этом думал, шмель отчаянно боролся за свою жизнь. Наконец, мне его стало жалко, и я… вылил пиво на землю.

Представляете, как на меня посмотрели окружающие, особенно те, кто стоял в этот момент в конце очереди.

Самое обидное, что шмель успел принять смертельную дозу алкоголя и… умер. Жаль, конечно, беднягу. Но кто меня пожалеет? И тут я понимаю, что для подобного состояния, когда пива нет, а стоять в очереди – подвиг, уже придумали слово, и это слово – «облом». Меня спасает Гарик! Он переливает половину янтарного напитка из своего стакана в мой и говорит:

– Ладно, не горюй, давай лучше выпьем за меня!

– Вот это тост! Не, ну ладно там за нас, или за наше безуспешное дело, или за упокой души шмеля, а тут «За меня!» – недоуменно смотрю ему в глаза и в ответ слышу:

– Знаешь, я скоро стану отцом!

Причем Гарик не говорит мне эту фразу, а в буквальном смысле орет мне ее в лицо, он сидит напротив меня, потому что в этот момент над нашими головами как раз крутятся на реактивных самолетах французские асы из команды «Фречи Триколоре» и пронзают стрелой нарисованное сердце.

И снова в моей голове родился «допельдон». Вот! Вот отличное слово! Ведь вместо целого предложения «я скоро стану отцом» можно сказать всего одно слово «Я – Допельдон». Здорово! И нагрузка на ухо гораздо меньше. Говорить что-то в ответ просто нет смысла. Все равно не услышит. Поэтому я молча поднимаю вверх большой палец, мы стукаем пластмассовые стаканы друг о друга! Надо бы, конечно, порадоваться за друга, но грохот стоит такой, что просто ничего не слышно. Читаю по губам, что жена на восьмом месяце беременности и УЗИ показало, что будет девочка.

Тут я вспоминаю про своего сына, про то, что не видел его уже почти две недели и что он еще не разу не был на этом грандиозном авиашоу.

Достаю мобильник, набираю его номер, но, вместо привычно канючного «Ну что тебе, пап?», слышу «Вызываемый Вами аппарат находится вне зоны досягаемости. Перезвоните позже». Фак. Даже мелодичный женский голос не может скрасить той тоски, которая появилась в моей груди от этих слов. «Вне зоны досягаемости».

В голове рождается мысль, подарить свое слово сотовому оператору. Пусть дамочка в телефоне говорит всего лишь одно мое слово. «Допельдон!» Чего тянуть резину-то? И так понятно, что с сыном мне сейчас не поговорить. И не зачем слушать эту фразу, длиннющую как забор летно-исследовательского института и лишенную всякого положительного смысла.

* * *

Ближе к вечеру телефон, до этого мертвым грузом лежащий на дне кармана моей джинсовой куртки, ожил. Сначала зашевелился, приятно щекоча пузо, а потом запищал, как маленький серый мышонок.

Марина! Солнце мое! Ей не терпится рассказать мне самую главную новость дня. Вот уж действительно сегодня какой-то особенный день! Я был уверен, что ничего значительнее, чем новость о прибавлении в семействе друга быть не может. Оказалось, что я ошибался! Причем существенно! То, что сказал мне Марина, вполне могло бы потянуть на то, чтобы я мог подарить этому событию свое новое слово. Безвозмездно. То есть даром.

Помните Вику. Фею. Ну, ту самую, у которой мы пили «Изумрудную лозу». Так вот эта фея совершенно недавно собралась выйти на работу после короткого шестимесячного декретного отпуска. Уже самое это в наше время звучит героически. Не то, что решила выйти, а то, что шесть месяцев назад она решила родить ребенка. Одна, без мужа. Отец ребенка растворился в небытие сразу после того, как узнал о том, что фея беременна. Обычное дело в наше время. Но она все равно решила рожать и родила. Отличного парня – Кирюху. В тот вечер, когда мы пили вино, он был у бабушки.

Так вот «фея» работала на крупном предприятии руководителем отдела кадров, и, как девушка ответственная, она была абсолютным патриотом своей фирмы. Абсолютным, ну просто до неприличия. Настоящим ударником капиталистического труда.

Предприятие было очень крупное, с иностранным капиталом. И должность ее была не последняя. Если не сказать больше. Фактически Вика была вторым человеком на этом заводе. На ней висели все трудовые взаимоотношения с коллективом. Попала она на эту должность не по протекции, а выдержав большой конкурс. И не мало сделала на этом месте до того, как решилась на декрет.

Не мало, это не то слово. Когда она пришла на свое, тогда еще новое место работы, отдела кадров как такового не существовала, и вся документация была в самом запущенном состоянии. Ей пришлось почти год все восстанавливать и приводить в порядок. Собственно, когда случился Кирюха, процесс оформления договоров, отпусков, больничных и прочих документов был полностью налажен и работал как часы. Девушки-помощницы вполне справлялись с текучкой, и отсутствие Вики на рабочем месте в течение полугода не могли ничего изменить. Полгода… Это она сама определила себе такой срок, когда на работе ничего сверхъестественного произойти не могло.

Генеральный директор предприятия со слезами на глазах провожал Вику в роддом и клятвенно обещал, что ее здесь все ждут. Как оказалось, генеральный директор сразу, как только Вика ушла, взял на работу свою любовницу. Под его чутким руководством она сделала стремительную карьеру, и к моменту выхода Виктории из декрета оказалась на ее, Викторином, месте.

«Мы в ваших услугах больше не нуждаемся!» – сказал в первый же день «фее» новый начальник отдела, сидя в кожаном кресле за широченным столом и рассматривая свои накладные ногти. Сидела эта дамочка в только что отремонтированном кабинете. Причем средства на ремонт кабинета в бюджете запланированы не были, а рабочим уже на полмесяца задерживали зарплату. Вот когда мы втроем пили то самое вино, мы занимались как раз тем, что, как могли, отвлекали Вику от нехороших мыслей о несправедливости судьбы и прочее бла-бла-бла.

Нет, кончать жизнь самоубийством как мать-одиночка, она, конечно, не собиралась. Вика держалась молодцом и уже договорилась о трех собеседованиях на следующий день. Специалисты ее уровня требовались везде. И это правда. Но специалисты без грудного ребенка. Справедливости ради надо сказать, что на следующий день ей все отказали под всякими благовидными предлогами, хотя было понятно, что из-за ребенка.

«Мы в ваших услугах больше не нуждаемся!» – я однажды уже слышал такую фразу в свой адрес. Именно поэтому я дал себе зарок никогда больше не работать на чужого дядю, чтобы никогда больше не слышать таких слов в свой адрес. Поэтому я как никто другой понимал, что творится сейчас в душе у Вики. Я хоть не рожал, но у меня тоже в тот момент, когда я услышал эти слова, был маленький сын и еще молодая жена, которая не работала.

Так вот, когда мне позвонила Марина, то сообщила, что тот самый начальник отдела кадров, который указал Вике на дверь, уволен. Да-да! Представляете! И уволили любовницу вместе с шефом, генеральным директором.

На предприятие неожиданно приехала комиссия от учредителей кампании, аж из самой Бельгии. Как оказалось, этот самый генеральный директор вместе со своей подругой успел такого наворотить на предприятии, что был выдворен за порог до окончания срока контракта. Причем незаконный ремонт кабинета – это был лишь маленький и не самый значительный эпизод, который попадал под статью «нецелевое использование средств», попросту говоря «воровство». Как известно стройка и ремонт – самый надежный способ умыкнуть бюджетные деньги. Мало того, в составе комиссии был человек, который лично знал нашу Вику, встречался с ней где-то на семинарах, и который объяснил председателю комиссии всю ситуацию. И ее восстановили в должности с повышением оклада.

Представляете! Каких-то два дня назад казалось, что у Вики нет никаких шансов. Ну не бывает в нашем мире справедливости! И вдруг такое! Вот уж поистине допельдон! Счастливый случай! Улыбка Бога, которая случается так редко.

Пицца, пиво, секс и DVD

Звонок Марины застал меня у входа в шале. В это время в небе над Жуковским порхал маленький спортивный самолет Як-52, в котором, если верить диктору, сидела женщина, мастер спорта по высшему пилотажу.

Самолетик крутился в небе, как пчела, и это было последнее выступление сегодняшнего дня. Пока Марина пересказывала мне рассказ своей подруги о том, как ее вызвал председатель комиссии, что говорил и как он при этом выглядел, я, будто радиокомпас, повернулся лицом в том направлении, где в этот момент, по моему мнению, и должна была находиться Марина.

И направление это очень сильно совпадало с выходом с территории авиасалона. Скорее, скорее, с этого пыльного и шумного поля к ней, к моей любимой.

Снова через вторую проходную, мимо толпы посетителей, штурмующей автобусы. Пешком. И будто на крыльях. Не замечая расстояния, жары, духоты и песка, скрипящего на зубах. Каких-то двадцать минут – и вот, я вхожу в кабинет Марины. Она работает здесь же рядом, в небольшом и очень уютном кафе. Бухгалтером. Мой камертон где-то там внутри меня, в самой нижней части живота, начинает свои колебательные движения. Я стараюсь приостановить их невидимый бег, и это мне практически удается. Хотя я знаю, что это не ненадолго. Только до того момента, пока я не прикоснусь к ней.

«Сейчас-сейчас, пойдем!» – говорит мне Марина, перекладывая какие-то бумаги и выбивая пальцами по клавишам калькулятора. «У меня где-то пятьсот рублей потерялись. Найду, и пойдем». О, как она в эти моменты прекрасна. Богиня чисел, королева порядка, неприступная, как крепость, и доступная, как жрица любви!

И именно поэтому я намеренно не подхожу к ней, а сажусь за соседний стол и смотрю на нее, не отрываясь. Через какое-то время Марина замечает мой пристальный взгляд и смущается.

– Не смотри так на меня!

– Почему?

– Ты что давно меня не видел?

– Да, давно. Целую вечность!

– Не придумывай!

Даже не вооруженным глазом видно, как между нами пробежала искра. Чтобы разрядить обстановку, Марина уводит разговор в сторону.

– Расскажи, что там на аэрошоу?

– Да все нормально.

– А что с «Копресом»?

Так называется фирма, от имени которой я носил письмена в Управление культуры.

– А ничего, Игорю удалось продлить срок подачи документов в казначейство до конца авиасалона, но это ведь все равно не реально!

Мне не хочется говорить сейчас о делах. Внизу моего живота пульсирует камертон. И стрелка уже вот-вот замрет в верхней точке.

Марина улыбается мне в ответ на мои призывные знаки глазами, но от темы не удаляется. Не реально! Уж кому как не ей, это известно. Ведь нужно представить баланс предприятия с отметкой налоговой инспекции. А подделывать печать этой организации никто не возьмется.

– Может быть, можно заменить «Копрес» на какую-то другую фирму?» – спрашивает Марина.

– Не знаю, завтра спрошу у Игоря, он сказал, что возьмет все разборки с Управлением на себя.

Я встаю со стула, обхожу стол и прижимаюсь своими губами к губам Марины. Она, смеясь, отстраняется.

– Что ты делаешь? А если кто войдет?!

– Ну и пусть! Пусть все видят, как я тебя люблю!

И она снова улыбается. Эта улыбка Мадонны сводит меня с ума. Я вою в потолок и плюхаюсь назад на свое место. Знаю, пока эти проклятые пятьсот рублей не будут найдены, Марина не двинется с места.

Мне ничего не остается делать, как перекладывать мелкие предметы на столе и успокаивать свой камертон. Две кнопки, шесть скрепок, одна из них разогнута, одна булавка. Десять копеек. Колпачок от шариковой ручки. Все это вытягивается в одну прямую линию, от одного края стола в сторону другого края. Не хватает. Ищу глазами, чтобы такое положить, чтобы точно достать край стола. Карандаш. Лег нормально, но стержень чуть-чуть выступает за край. Это меня раздражает, и я сминаю свою стройную линию. А затем снова начинаю выкладывать все в прямую линию, хоть и знаю, что все равно в конце стержень карандаша будет выглядывать за край. Камертон внутри меня мерно отсчитывает время, которое я считаю потерянным и выкинутым из жизни. Ну почему так долго? Почему?

К столу Марины потянулись повара и официанты. За зарплатой. Она разделывается с ними лихо, не отрываясь от поиска проклятой пятисотки. Зашел водитель. Взял денег на закупку и бензин. Позвонил директор, оставил распоряжения на завтра. А я все сижу и выкладываю свою линию. Наконец, не выдерживаю и ломаю кончик карандаша. И сразу в голове рождается: «Допельдон!» Вот это да? Почему в этот момент у меня родилось это слово? Аккурат, вместе с хрустом сухого дерева. Смотрю на Марину, она перехватывает мой тоскливый взгляд и смущенно приговаривает:

– Сейчас, сейчас еще в одном месте посмотрю – и пойдем!

– Да не спеши, ищи свои деньги спокойно, – успокаиваю ее. – Мы же ведь сегодня никуда не спешим?

– Если тебе никуда не надо, то я совершенно свободна.

– А свекор?

– Его не будет.

– Свекровь?

– На даче.

– Марат?

– С ней.

– Ну вот видишь все отлично, я тоже свободен, – улыбаюсь я, успокаивая свой живот. – Дай, мне точилку.

– Зачем?

– Карандаш сломался.

Марина протягивает мне точилку в виде космической ракеты. Я кручу ее в руке, а потом начинаю выкладывать свою линию. Одна скрепка, еще, еще, еще, булавка, десять копеек, еще одна скрепка. Та, которая разогнута. Потом хитрю, разгибаю еще одну скрепку, и у меня остается как раз расстояние, чтобы положить ракету. Все сошлось. От края до края. Что называется тютелька в тютельку. И снова в моей голове проносится: «Допельдон!»

Именно в этот момент Марина закрывает свой гроссбух и произносит сокровенное:

– Ну все, пошли!

– Нашла?

– Нашла.

Дзинь! Струна лопнула, и камертон начинает раскачиваться. Мы выходим на улицу, держась за руки. Энергия спокойно переливается от меня к ней и обратно. Жара уже спала, появился легкий ветерок. Приятно. По дороге обсуждаем, что будем есть на ужин. Это уже похоже на ритуал, потому что после долгих гастрономических споров одновременно приходим к выводу, что самым замечательным блюдом для сегодняшнего вечера будет – пиво и пицца.

Пиво «Жигулевское» в пластиковых бутылках. Но чтобы обязательно «Рязанское». Коричневая пробка. Безо всяких надписей сверху. Это важно, потому что есть еще «Жигули» Очаковского завода. Черная пробка с фирменной надписью «Очаково». Так вот, это совершенно не то. Совершенно. У рязанского пива сохранился настоящий запах хмеля и чуть горьковатый привкус, а очаковское пиво безвкусное. От него только в туалет хорошо бегать. Быстрая реакция.

Пицца. Если Вы когда-нибудь будете в нашем городе, то непременно закажите себе нашу, «Жуковскую» пиццу. Запишите телефончик: 7-53-13. Контора называется «Пицца приехала». Здесь пиццу делают золотыми руками. И это не просто слова.

Тесто действительно катается тут же, на месте. Никаких полуфабрикатов. Затем его запекают на открытом огне, на нормальном растительном масле, и наполняют разными ингредиентами. На выбор. По телефону Вам будут навязывать «Маргариту» – это густая смесь из мяса и овощей – или «Максиму», где тоже всего навалено по-максимуму. Но вы откажитесь и закажите «Ветчинку». Только обязательно попросите дополнительно добавить в нее сыра. Так и скажите: «Ветчинка плюс сыр, пожалуйста!» Хотя нет, может быть, к тому времени она будет уже называться «Допельдон».

Честное слово – нет ничего вкуснее этой пиццы. Там нет никакого лишнего вкуса, только хлеб, только ветчина и сыр. Сыра много, и он растекается ровным слоем по всей поверхности пиццы, оставив лишь небольшие розовые островки. Пицца обязательно разрезана на восемь разных кусочков. Есть кусочек поменьше, есть побольше. Каждый найдет себе свой размер. Пицца очень удобная. Если заказываешь на троих, то ее как раз хватает на всех, а если на двоих, то хватает, чтобы наесться и еще чуть-чуть на завтрак.

В течение часа по любому адресу в черте нашего города вам привезут этот маленький кусочек горячего солнца диаметром сорок сантиметров. По городу его возят в специальных пенопластовых коробках, которые отлично сохраняют тепло. Так что можете не сомневаться, Вам его привезут в наилучшем виде, что называется «с пылу-жару».

Вот и мы не сомневались, что нам привезут нашу любимую пиццу точно в срок. С мобильника сделав заказ, мы успеваем зайти в магазин, взять пиво и дойти, или скорее добежать, до Марининой квартиры.

К этому времени камертон раскачался уже до такой степени, что мы вывалились из лифта склеенные поцелуем, как сиамские близнецы. Ставим рекорд по вскрыванию дверей и врываемся в прихожую. Но упасть на пол было бы преступлением. На нас – слой пыли и пота. Целый день стояла нестерпимая жара. У меня вообще шея обгорела. И спасение от этого – душ. Хороший, освежающий душ.

С трудом разлепляемся. И смотрим друг другу в глаза. «Ну, кто первый!» Уступаю. Не без тайного умысла. Обожаю, когда она выходит из ванной комнаты. Словно Венера из пены морской. Вся такая свежая, пахнущая чем-то невообразимо возбуждающим, завернутая в большое махровое полотенце. Вытирая мокрые волосы, намазывая какой-то крем на лицо, Марина проходит в спальную комнату и валится на постель. «Ох, как я устала!» А мой камертон, к тому моменту несколько успокоившийся, снова начинает раскачиваться. «Ну давай, ставь фильм, посмотрим!» «Сейчас, только ополоснусь!» – отвечаю и скрываюсь в ванной.

Возвращаюсь через несколько минут, также завернутый в полотенце. Принцесса лежит в постели, скорее полулежит, опираясь спиной на подушку. В комнате царит полумрак. Свет только от телевизора, на котором застыла картинка с кадрами фильма «Мама, не горюй». Как раз на том самом месте, где мы закончили смотреть вчера.

В приоткрытое окно доносится шум засыпающего города. Далекие гудки паровоза, голоса молодежи на лавочке под окном. К подъезду подъезжает машина. Хлопнула дверь. В руке у Марины сигарета. Затягивается. Разгорается красный огонек. В другой руке – пульт от телевизора. Марина нажимает на кнопку «пуск» – и картинка телевизора оживает. Звук фильма оглушает. На экране телевизора появляется дорожка, снижающая уровень звука.

Сажусь на край постели и наливаю в бокалы пиво. Один протягиваю Марине. Спрашиваю:

– Что? Будем смотреть фильм?

– Не знаю, – в темноте не видно, как она пожимает плечами. – А ты что предлагаешь?

– Как скажешь, можем и кино посмотреть, – говорю ей в ответ, одновременно наклоняясь и целуя ее в мизинчик.

Это единственная эрогенная зона на теле Марины, до которой я могу дотянуться, не расплескав пива. Она вздрагивает и поджимает ногу.

– Ну, не надо. Мы же решили кино смотреть!

– Конечно, решили!

Ставлю бокал на пол и, разворачиваясь, ложусь на живот, так, чтобы было удобно целовать ее ноги. Касаюсь губами ее лодыжек. Самых красивых лодыжек в мире, тонких и сильных, как у лани. Именно в этот момент я понимаю смысл выражения «дрожащая лань», потому что Марина глубоко вздыхает, и ее ноги начинают дрожать. Эта дрожь есть отражение моего камертона, который пульсирует все это время в нижней части моего живота.

Скользя по тонкой и хрустящей простыни, я покрываю поцелуй за поцелуем все ноги Марины. Мне хочется покрыть поцелуями каждый сантиметр ее прекрасного тела, и с каждым прикосновением губами я все ближе и ближе подбираюсь к ее цветку. В темноте не видно, но я ощущаю по аромату, что он вот-вот уже должен раскрыться.

Наконец мои губы касаются лепестков, тонких и нежных, как у розы. Я вдыхаю их запах, и у меня начинается кружиться голова. Марина тихонько стонет. Я поднимаю голову и вижу, как плавно качается ее грудь. Марина старается не дышать, ей не удобно. В руках пиво и сигарета. Пепел вот-вот упадет на простыню. Останавливаюсь и, отжавшись на руках, выпрямляюсь. Сейчас я похож на оскалившегося волка, который склонился над своей жертвой. Марина ставит бокал на стол, стряхивает пепел в пепельницу и кладет рядом сигарету. Дымок тонкой струйкой поднимается вверх, добавляя к запахам, которые витают в воздухе, тонкий аромат табака. Марина курит дорогие, «Давидофф».

Все, теперь ее руки свободны, она гладит мои волосы, притягивая меня к себе. Я не удерживаюсь на руках и валюсь ей на грудь. Следует короткая борьба, и вот уже Марина сидит на мне сверху, и я чувствую, что полностью вошел в нее. Мягко и естественно, как в поднимающееся тесто. Марина откидывается чуть назад и начинает плавные волновые движения. В сумраке комнаты видны только ее очертания, ее тело полностью загородило экран телевизора и как будто светиться изнутри. Мешают только голоса фильма. Помогаю Марине найти ритм и одновременно ищу руками пульт. Это немного отвлекает. А мне это и надо, чтобы не достичь вершины раньше нее. Наконец, мне удается нащупать пульт и выключить телевизор. Комната мгновенно окунается в темноту и тишину, которая прерывается только нашим ритмичным дыханием. Теперь Марину уже совсем не видно. И это позволяет ей полностью расслабиться. Как и любая красивая женщина, она не любит, когда на нее смотрит партнер, и может полностью раскрыться только в темноте. И вот мы плывем с ней, плавно перебираясь с волны на волну, с каждым разом взбираясь, все выше и выше. Мой камертон уже давно не бьется, стрелка застыла и напряжена до предела в верхней точке. Я чувствую, что обгоняю свою принцессу в гонке за удовольствием, поэтому стараюсь отвлечься. Я хочу, чтобы она опередила меня. Но Марина необыкновенно чуткая. Она кожей ощущает, что я ухожу от нее, и кладет мне руку на грудь, начинает гладить мои соски. Теперь уже я не выдерживаю и издаю стон. С трудом выдавливаю из себя: «Наверное, надо позаботиться о безопасности?» Марина наклоняется вперед и достает из-под подушки заранее приготовленный презерватив. Зубами рву оболочку и достаю колечко с запахом апельсина.

Марина чуть привстает, выпуская меня, и я быстро одеваю его на себя. Это движение настолько у нас отработано, что мы практически не останавливаемся в нашем беге по волнам. Я снова вхожу в нее, на этот раз неистово обхватываю руками ее бедра. Принцесса не маленькая девочка, но у меня все равно достаточно сил, чтобы поднять ее над собой и войти как можно глубже. Мы начинаем плавно раскачиваться, я с каждым разом увеличиваю амплитуду.

Я чувствую, как ее внутренние мышцы напряглись и обхватили меня в тугое кольцо. Значит, Марина уже на вершине, но теперь и меня ничего не держит. Я отпускаю себя и взрываюсь. Одновременно с ней. Перед глазами бегают звездочки, а Марина бессильно падает на мне. Какое-то время я еще чувствую, как ее мышцы пытаются выжать из меня последние соки. Но это бесполезно, их и так уже нет. Я отдал себя всего без остатка. «Мне так хорошо!» – шепчет Марина, а я молчу и только глажу ее по голове, вдыхаю запах ее волос, уже высохших и пахнущих сеном.

Зачем что-то говорить, если и так все понятно. И в этот момент раздается звонок домофона. Марина вздрагивает, напрягается и смотрит на меня. В темноте я с трудом вижу ее глаза. В них застыл немой вопрос: «Кто это?» Я вижу, как Марина перебирает в голове возможные варианты, но самого простого ответа, того, что лежит на поверхности, она не видит. Улыбаюсь, прижимаю ее к груди и переворачиваю ее на спину. Смеюсь: «Пицца приехала!»

Марина расслабляет свои мышцы и выпускает меня на свободу. Я вскакиваю, в темноте нащупываю брюки и с криком «Сейчас! Сейчас!» выскакиваю в коридор. Не уверен, правда, что меня кто-то слышит, но я, продолжая кричать, подбегаю к домофону, снимаю трубку.

– Пиццу заказывали! – слышу я голос разносчика.

– Да, конечно! – отвечаю ему и впускаю в подъезд.

Пока разносчик поднимается на четвертый этаж, я успеваю одеться и открыть все двери. Вручаю деньги:

– Спасибо!

Взамен получаю безумно вкусно пахнущий белый квадрат:

– Приятного аппетита!

Руки через картон ощущают тепло, по коридору распространяется аромат свежего теста вперемешку с ветчиной и сыром, от которого начинает сосать под ложечкой. Только сейчас я вспоминаю, что не завтракал и практически не обедал. Разве можно назвать обедом одну сардельку с половиной кружки пива.

Закрываю за собой все двери и возвращаюсь в комнату. В темноте виден только красный огонек сигареты. Значит, где-то там находятся губы моей принцессы, мягкие и сладкие, как дольки дыни.

– Неужели уже прошел целый час?! – говорит моя принцесса.

– Не уже, а всего лишь час! Когда мы заказывали пиццу, было восемь, а сейчас девять!

Электронный циферблат будильника возле постели как раз только что перескочил с 20:59 на 21:00.

Марина выпускает кольцо дыма в потолок:

– О господи, я думала, что прошло уже часа три или четыре!

– Ну, все правильно, счастливые часов не наблюдают! – говорю я в ответ и кладу коробку с пиццей на край постели. – Надеюсь, что тебе было хорошо!

Вместо ответа Марина протягивает ко мне руки и говорит:

– Иди скорее ко мне!

Ложусь с ней рядом. Обнимаю. Ее кожа такая бархатная и нежная, что я снова ощущаю внутри себя некую пульсацию.

– Так хорошо мне уже было с тобой один раз, – говорит Марина, намекая на то, что мы достигали уже вершины одновременно.

– Два, – поправляю, – второй раз было в гараже у Вики. Помнишь?!

– Помню, – Марина прижимается ко мне. – А первый раз помнишь?

– Помню!

И мы смеемся, потому что первый раз было на мой день рождения. Мы сняли тогда номер в одном доме отдыха, и когда заселялись, я перепутал двери. Вместо своего номера, я открыл дверь подсобного помещения, где хранились швабры и прочий инвентарь горничных. «Ну ничего и здесь тоже люди живут», – в этот момент было «написано» на моем лице. Потом Марина часто рассказывая это эпизод, говорила, что я хотел запереть свою принцессу в шкаф. На самом деле, я встретил охранника, соседа по дому, который узнал меня, и мне очень хотелось скрыться где-нибудь.

В общем, ситуация в любом случае была комичная. И мы всегда смеялись, вспоминая ее. Наш смех сливается с трелью телефона. В это время всегда звонит Вика. Она только что уложила спать своего Кирюху и хочет поделиться с Мариной последними новостями. Обычно, Марина снимает трубку и говорит, что перезвонит позже, когда уйду я. Но сегодня я никуда не ухожу, поэтому Марина извиняющее смотрит на меня и просит разрешения поболтать с подругой. Разве я могу в чем-то отказать свой принцессе?! «Конечно, болтай! – говорю. – А я пока пойду, подогрею пиццу для тебя!» Я знаю, что Марина любит, чтобы пицца была горячая, обжигающая, поэтому, как бы быстро не привозили пиццу, она все равно просит разогреть ее в микроволновке. Довольная Марина посылает мне воздушный поцелуй и прижимает к уху трубку телефона, а я ухожу на кухню, где погружаюсь в мысли о своем новом, еще нигде не использованном слове, и о сегодняшнем дне.

По поводу слова я пришел к выводу, что «допельдон» однозначно не имеет никакого отношения к моим взаимоотношениям с Мариной. Он или оно ни разу не (появился) появилось у меня в голове с того момента, как я взял Марину за руку, выходя из кафе. Обидно, конечно, но тут уж ничего не попишешь. Как говориться, насильно мил не будешь.

Что же касается сегодняшнего дня, то в голову пришла одна где-то вычитанная фраза, которая гласила, что влюбленным дается только один день, когда у них все-все получается. Я стал прикидывать в уме, а все ли у меня сегодня получилось? Кажется все.

– Марин, а у тебя сегодня все получалось? – кричу из кухни.

Слышу, как Марина просит Вику обождать и переспрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, вообще!

Марина какое-то время молчит, а потом отвечает:

– Я не могу так сразу сказать, мне надо подумать!

Улыбаюсь:

– Ладно, проехали!

Могла бы и сказать, что да. Но понимаю, что это не в ее характере, делать такие заявления.

Динь! Микроволновка сообщает мне, что выбранный Мариной кусок подогрелся до требуемой кондиции. Вынимаю его и несу к любимой. Марина быстро прощается с подругой и берет в руки отставленное пиво.

– А к чему ты это спросил?

– Да вот вспомнил фразу. Говорят, что влюбленным дан только один день, когда у них все получается.

Она смотрит на меня пристально:

– Ты думаешь, что у нас сегодня как раз этот день?

Пожимаю плечами:

– Ну, у меня вроде сегодня нет ничего такого, что я не сделал!

Марина откусывает пиццу:

– Знаешь, а у меня тоже вроде все получалось!

Неужели… И мы смотрим друг на друга с грустью в глазах. Разряжает обстановку Марина.

– Знаешь, а я, наверное, одно дело все же не сделала.

– Какое?

– Да там по бухгалтерии, по второй фирме, – она задумывается. – Блин, а ведь надо было сделать сегодня!

Тут я понимаю, что если Марину не остановить, она сейчас вскочит и побежит к своему компьютеру, печатать очередные платежки. И я набрасываюсь на нее с новой силой. Ближе к полуночи, когда мы смогли еще раз удовлетворить себя и, наконец, доели пиццу и досмотрели фильм, я тоже вспоминаю одно дело, которое сегодня не смог сделать. Я так и не дозвонился до сына.

И в тот момент, когда я, засыпая, про это подумал, в голове снова родился: «Допельдон!»

Кому подарить слово?

Меня снова разбудил писк выключенного телевизора. Это просто бред какой-то. Почему этот писк меня будит? Или нет, не так, почему я все время от него просыпаюсь? Я не открываю глаза, чтобы посмотреть на будильник и узнать сколько время. Я не сомневаюсь, еще рано. И уверенность эта основана на шумах за окнами. К подъезду подъехала мусороуборочная машина, и, как минимум, два дворника стали с грохотом и матюгами загружать в нее продукты жизнедеятельности жителей подъезда. К Марининому подъезду дворники подходят в шесть часов. Так что можно еще лежать, как минимум, два или три часа.

Лежу на спине, вытянув руки вдоль тела, не шевелюсь. Где-то рядом слышу ровное дыхание Марины. Пытаюсь представить, как лежит она. Скорее всего, свернувшись в комок, как медвежонок в берлоге. Это ее любимая поза. И, скорее всего, спиной ко мне. Конечно, можно протянуть руку и обнять ее, но я точно знаю, что если это сделаю, то снова начну раскачивать свой камертон, а сейчас это бесполезно. Медвежонка не разбудить! Поэтому лежу, не шелохнувшись, и пытаюсь полностью отрешиться от реального мира, который врывается в мое сознание через ушные раковины.

Попросту говоря, я пытаюсь снова уснуть. Но не тут-то было. В голову лезут утренние мысли. Утренние мысли отличаются от вечерних тем, что они у меня, как правило, всегда светлые и позитивные. Но почему-то не сегодня? Я вспоминаю, что сегодня пошел четвертый день с того момента, как я придумал слово «допельдон». Хотя, что значит придумал? Оно само появилось в моей голове. Само!

И что это значит? Только то, что это слово мне туда кто-то подкинул. Кто? И самое главное для чего? Ну «кто» более и менее понятно. Тот, Кто свыше. Тогда для чего? Какая муторная мысль! И вроде бы трезвый! Не то, что в первый день. Кстати, почему он был таким запоминающимся?

Запоминающимся своими ужасами и гнетущим настроением, когда во всем виделось только плохое. Я вспомнил, как в тот день побрился, и пошла кровь. Она ручьями стекала по белой раковине, и я никак не мог остановить ее. Вспомнил все, что было со мной в тот день и о чем думал. Вспомнил даже своего соседа, дядю Женю, с которым столкнулся, когда входил в свою квартиру.

Когда он напивается и не может идти, то ложиться в подъезде, раскинув руки, и начинает храпеть. И всем приходиться скакать через дядю Женю по перилам. Дело в том, что он такой толстый и тяжелый, что его не могут поднять даже четыре человека. Один раз соседка вызвала милицию, чтобы его забрали в вытрезвитель, но и целый наряд не смог сдвинуть соседа с места и даже разбудить. Но вспомнил я его не по этому поводу. В тот день дядя Женя был трезвый, возвращался со своей собачкой с прогулки. И мы одновременно открыли двери своих квартир. В свое время он ставил металлическую дверь и поставил не как положено, а, можно сказать, задом наперед. В общем, если открывать двери моей и его квартиры одновременно, то они в середине пути встают в ступор и заклинивают. В тот день мы, конечно, посмеялись друг над другом и по очереди вошли в квартиры.

Но сейчас я подумал, случись что: пожар, теракт, взрыв газа, да что угодно – протиснуться в узкие дверные проемы не сможет никто. Ни моя семья, ни его. Мы будем одновременно надавливать на двери, пытаясь их открыть, и от этого двери будут только еще больше клинить, усугубляя ситуацию.

Когда счет будет идти на секунды, никто не захочет уступать. Никто. Стало страшно и тоскливо за свою семью. И я открыл глаза. Тьфу ты, черт! Мысли о неприятностях уже затрахали! Надо с этим что-то делать? «Веселая» вода – не выход. Так и спиться можно. Тем более, что я еще так ничего и не сделал. Ничего особенного. А пора бы уже. Все-таки 36.

В связи с этим возникает еще один вопрос. А стоит ли вообще кому-то рассказывать о допельдоне. И как это сделать? Не подойдешь же к кому-то просто так и не спросишь: «А ты знаешь, что такое допельдон?» Ведь это будет практически третьим рождением слова. Или нет, чем-то другим. Свадьбой, после которой рождения просто не может быть.

Человек, который узнает от меня это слово, пусть пользуется им по своему усмотрению. И если это будет хороший человек, то у него это слово будет с хорошим оттенком, а если человечек так себе не очень, то у него слово будет с плохим оттенком. А с каким оттенком у меня? Представил лист бумаги и попробовал написать на нем все смыслы и значения, которые я придумал своему слову за три дня. Получилось, что всего приблизительно поровну. Значит, я ни плохой, ни хороший человек. Я что-то среднее. Как на весах. Баланс.

Значит, к выбору человека, которому я подарю свое слово, нужно подойти ответственно. Кстати, действительно это будет подарок. Настоящий. Взамен ведь вряд ли кто-то подарит мне другое новое слово. Вряд ли. Поэтому к выбору человека, которому будет подарено слово, надо отнестись ответственно.

Кому? Марине? Она, конечно, меня поймет. Должна понять. Она всегда меня понимает, но… она сочтет это забавной штукой. Не более. Она не сможет отнестись к этому серьезно. Ольге, моей жене? Она уже давно относится к моим идеям снисходительно. Мол, что с него взять. Если так разобраться, то у меня нет тех, с кем можно было бы поделиться таким серьезным делом как новое слово. Пожалуй, только одному человеку я могу доверить его. Моему сыну. Он, конечно, парень современный, и для него слово имеет меньшее значение, чем цифры 0 и 1, основа компьютерного кода, но, тем не менее, мне кажется, что сын сможет меня понять. И потом он еще учится, а значит, ему можно будет объяснить, что это за слово и научить, как им пользоваться.

От этой мысли становиться светло и радостно. И сразу хочется поделиться с кем-то своим радостным настроением. Мое тело оживает, и я кладу руку на бедро Марины.

Как разбудить медвежонка?

За окном начинает орать автомобильная сигнализация. Долго, нудно. Потом пик-пик. И снова тишина. Блин, наверное, половину дома перебудила, а мой медвежонок даже на другой бок не повернулся. Спит. Вот что значит сова. Но мое прикосновение к ее телу запускает часовой механизм, и я уже не могу остановиться. Прижимаюсь к ней грудью и тихонько на уху шепчу:

– Медвежонок! Просыпайся!

– Сейчас, сейчас, еще минуточку… – бормочет спросонья Марина. – Сколько время?

– Уже десять часов!

– Что? – Марина вздрагивает и пытается открыть глаза. – Правда!?

Но организм не обмануть. Ему нужно спать еще, как минимум, час, поэтому, увидев на часах 8:05, она бессильно падает головой на подушку и недовольно ворчит:

– Зачем ты обманываешь?

– Я тебя не обманываю, – шепчу я Марине, нежно касаясь губами мочки уха. – На Сахалине сейчас вообще вечер.

– Ну, так то на Сахалине, – отвечает Марина и, повернувшись, пытается «зарыться» мне под мышку. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, давай еще поспим чуточку?

– Давай! – соглашаюсь со своей принцессой.

Сейчас я уже могу положить руку ей на грудь и начинаю поглаживать сосок.

Через несколько секунд, когда я чувствую, что он набух и затвердел, моя рука медленно сползает по бедру, пытается проникнуть в ложбину между ног, но они еще крепко сцеплены, и это не совсем удобно, поэтому я возвращаюсь назад. Одновременно с этим движением, принцесса снова разворачивается ко мне спиной, но на этот раз ее бедра прижимается ко мне так плотно-плотно, что мой жезл, к тому моменту еще лишь слегка набухший, оказывается между двух половинок ее попы. Это похоже на «хот-дог» в микроволновке.

Мысль о том, что я нахожусь практически в ней, а также ее жаркое тело мгновенно разогревают меня до нужной кондиции. Это такое блаженство – целовать Марину в шею, гладить грудь и прижиматься сзади. Грудь у принцессы большая и спелая, как груша, полностью умещается у меня в руке, и я не могу до конца насладиться той радостью, что держу ее в ладони. Пальцы горят. Какое-то время мы лежим, практически не двигаясь. Потом я начинаю совершать легкие колебания бедрами, Марина также еле заметно отвечает мне.

Она, конечно, уже не спит, но еще окончательно не проснулась. Я слышу, как изменился ритм ее дыхания, Марина поймала мою руку и уже сама просит, чтобы я поласкал ее там, внизу, между ложбинок. И на этот раз моя рука проникает в таинственную пещеру без труда. Принцесса впускает меня туда и издает легкий сладкий стон. Моя рука увлажняется. Я понимаю, что Марина готова принять меня по-настоящему. Отстраняюсь, и принцесса откидывается на спину.

Глаза Марины закрыты. Она заводит руки за голову, а всем телом тянется навстречу. Предлагая его мне. И я не выдерживаю, набрасываюсь на принцессу с неистовством отдохнувшего зверя. Утренний забег всегда мой. Причем этот забег не на марафонскую дистанцию, где надо экономить силы и растягивать удовольствия. Скорее всего, утренний бег похож на спринт. Резкий, взрывной, короткий, как выстрел. Когда нужно успеть выложиться, выплеснуть энергию жизни в максимально короткий срок.

Марина это знает, чувствует и ничего не имеет против. Я отжимаюсь на руках и врываюсь в нее как можно сильнее. Потом подгибаю колени и, схватив ее за бедра, тяну, тяну на себя, будто хочу разорвать пополам. С высоты моего роста я вижу ее мягкое розовое тело и еще больше возбуждаюсь. За короткое время безопасное кольцо одето. Она ворчит: «Не смотри на меня!» – затем, не открывая глаз, хватает меня за плечи и рывком прижимает к себе. Наваливаюсь на нее всем телом, так, чтобы между нами не осталось и миллиметра свободного пространства. Она сводит ноги и зажимает мое естество в узкий, горячий туннель. Даже через латекс я чувствую каждую клеточку ее тела, все ее напряженные мышцы и практически мгновенно, через нескольких коротких и глубоких рывков взрываюсь. Взрываюсь в буквальном смысле этого слова, потому что мне сейчас горячо и внизу в паху, и в голове, где бегают красные точки.

Без сил падаю Марине на грудь и замираю, шепча в подушку:

– Извини, что думал, только о себе!

Она целует меня в шею и тоже шепчет:

– Я хотела бы так просыпаться каждое утро!

Молчу, потому что невольно, я понимаю, что это невольно, в порыве страсти Марина наступила на скользкий лед наших отношений. И от этого льда сразу повеяло холодком.

Впрочем, этот холодок нам сейчас нужен. Потому что утро, потому что ровно через пятнадцать минут раздастся телефонный звонок и нетерпеливый начальник Марины будет интересоваться, собирается ли сегодня его бухгалтер на работу. Но это будет через пятнадцать минут, а пока мы лежим как тюлени и не шевелимся. Остываем. Приводим температуру своего тела в рабочую норму. Я сполз на подушку рядом, лежу на животе, Марина достала сигарету и курит. Докурив, наклоняется, целует меня в плечо и бежит в ванную.

У меня есть еще минут десять. Марина всегда долго умывается, приводит себя в порядок. Конечно, можно было бы встать и приготовить для любимой кофе, но наличие на кухне электрического кулера и растворимого кофе сводят этот ритуал благодарности к минимуму. Даже чайника ставить не надо. Поэтому я лежу и тупо смотрю в черный экран телевизора.

Странно! Вместо обычной утренней бодрости я ощущаю усталость – и снова хочется спать. Впрочем, так всегда бывает после утреннего секса с принцессой. Марина, как большая планета, забирает себе всю энергию. Всю без остатка. Будто в доказательство этому в комнату возвращается принцесса, смешно качает бедрами и бросается на меня. Она вся будто светиться изнутри. Целует меня и пытается снова завести. Мне уже не хочется ее, но я знаю, что если Марина сделает еще несколько поцелуев, я напрягусь, снова оживу, но после этого буду точно выжатый как лимон. Секса не хочется, ну ни в какую, и я мучительно соображаю, как об этой ей сказать.

Я ведь не умею отказывать женщине. А отказать любимой вообще не мыслимо. От мучительных раздумий спасает телефон. Начальник как всегда точен и сегодня необыкновенно вежлив. Позвонил не ровно в девять, а в три минуты десятого. Марина тут же переключается на разговор с ним, а я встаю и иду наливать кофе. Возвращаюсь с двумя дымящимися чашками ароматного черного кофе. Она сидит на краю постели и курит, прикусывая губу.

– Что-то случилось?

– Да, нет ерунда, – отвечает Марина, гася бычок в пепельнице. – Можно подумать, без меня там никто ничего не может сделать!

Улыбаюсь, потому что если честно, то у меня действительно сложилось такое впечатление, что у нее на работе все важные решения, да и не важные тоже, без совета с Мариной не принимаются.

Пьем кофе вперемешку с новостями. По всем каналам снова показывают наш город. Диктор сообщает о высоких гостях, которые уже успели посетить салон, об открытие авиасалона президентом, о многомиллиардных контрактах, которые собираются заключить во время проведения авиасалона. Об этом говорят на центральных каналах. На каналах попроще говорят о том же, но в качестве полноты картины показывают сюжеты с многокилометровыми автомобильными пробками на подступах к городу. О том, что кто-то ехал на МАКС весь день, не успел и для того, чтобы попасть на салон, заночевал в палатке прямо перед центральным входом ЛИИ.

Переглядываемся. Нам до этого центрального хода пять минут ходу, а мы ничего такого не видели. Вот уж действительно дожили. Не видим ничего дальше собственного носа.

«Ладно, пошли быстрее, а то все на свете пропустим». Марина начинает торопиться, но я знаю, что все равно она будет еще минут десять прихорашиваться в прихожей, потом собирать в пакет какие-то важные бумажки из числа тех, которые нужно срочно отнести в налоговую, банк или соцзащиту. И все это время принцесса будет приговаривать: «Сейчас-сейчас идем, я быстро!» И все это время я буду стоять в коридоре, прислонившись к косяку, и молча улыбаться. Хотя внутри меня уже будет все клокотать от нетерпения: «Ну почему она так медленно собирается. Давай быстрее!»

Впрочем, наверное, напрасно. Мне-то ничего особенно не надо брать. Футболка, джинсы, мокасины на босу ногу, куртка. Мобильник в один карман да бумажник со ста рублями в другой – вот и весь мой скарб.

Наконец выходим и мелкими перебежками движемся на работу. По пути болтаем о всякой ерунде, и практически перед самым поцелуем на дорожку Марина сообщает мне, что будет сегодня вечером занята и не сможет меня увидеть. Неожиданно для себя чувствую легкий укол ревности, но стараюсь не показать вида и нахожу в себе силы не спросить: «А чем ты будешь занята?»

«Хорошо, тогда позвонишь мне, как освободишься!» Быстро чмокаемся и разбегаемся. Марина идет к пешеходному переходу, и я невольно засматриваюсь на ее летящую походку, стоя на подножке автобуса, который снова отвезет меня в королевство железных птиц.

Глоток воздуха

В прошлом году мы ездили на Красное море и целыми днями занимался дайвингом. Ну не только им, конечно. Вообще-то, мы собирались провести две недели, занимаясь только друг другом. Но дайвинг, вернее банальное ныряние с трубкой и маской в прибрежной зоне, как оказалось, притягивал гораздо больше. Мы еще потом долго рассуждали, почему так получилось…

Знаете, это было похоже на легкое помешательство. Каждое утро мы, как подорванные, поднимались и неслись к берегу. Надевали ласты и маску и отплывали от берега метров на двадцать-тридцать. Чем дальше мы отплывали от берега, тем тише становились звуки земли и тем призывнее звучало море.

Как только вода смыкалась надо мной, мир сразу изменялся до неузнаваемости. Окружающие звуки выключались, и оставалось только два органа восприятия – глаза и тело. Глаза не переставали удивляться разнообразию красок окружающей живности. Казалось, что можно смотреть на эту неземную красоту вечно. Причем не только смотришь на все это. А ощущаешь себя частью всего этого. Тело ощущает это. Но воздух в легких очень быстро заканчивается, и хочешь не хочешь, но приходиться снова выныривать, чтобы отдышаться.

И чем дольше находишься под водой, тем дольше нужно времени, чтобы прийти в себя.

Один раз я поплыл за очень красивой рыбкой и опустился так глубоко, что в ушах стало ломить от давления. Я, как меня учили, продулся, зажал пальцами нос, выдохнул через уши и поплыл дальше. Вернее, глубже. С каждым моим гребком, я как будто перемещался на новый уровень. Море менялось на глазах, разноцветных рыбок становилось меньше, а цвет воды темнел. Сначала он был голубой, потом синий, а впереди маячил черный цвет. Вот где-то на границе голубого и синего воздух в моих легких закончился. И в этот момент я услышал голос. Красивый, божественный. Он звал меня за собой дальше туда к черному цвету и обещал неземную негу, блаженство и покой.

Я слышал, что на большой глубине происходят подобные галлюцинации, но никогда не думал, что со мной может произойти такое. Да и что у меня была за глубина? Так метров десять-пятнадцать не больше. Голос звал вниз, а сознание наверх. И сознание, слава богу, победило. Я выскочил на поверхность как пробка и чуть ли не по пояс высунулся из воды.

Я глотал воздух полным ртом и искренне наслаждался пляжными звуками, которые ударили по моим ушным перепонкам вместе с первой порции воздуха. С трудом, буквально на четвереньках, я выбрался на берег. И как только не поранился о кораллы!

Ноги не держали мое тело и дрожали от перенапряжения. Я сел на песок и долго-долго смотрел по сторонам, собираясь с силами. Мне доставляло удовольствие смотреть на всех этих незнакомых людей, которые меня окружали. Наблюдать за их жизнью, не вмешиваясь в нее. Просто смотреть, и, может быть, даже не за ними, не на них, а, к примеру, на небо. В Египте оно голубое-голубое. Без единого облачка. И где-то там, на горизонте, сливается с водой.

Каждая моя встреча с Мариной похожа на то самое глубоководное погружение. Стоит мне нырнуть в нее, как в море, я вокруг себя ничего не вижу и не слышу. Я любуюсь ее вниманием, ее телом, как теми красивыми рыбками. Общаясь с ней, я чувствую себя частью ее, и мне абсолютно ничего не надо, но в какой-то момент воздух заканчивается и чтобы жить, нужен глоток свежего воздуха.

Мне нужно увидеть небо.

Сразу, как только Марина скрывается за поворотом, а я ступаю на порог автобуса, в мое сознание врываются звуки окружающего мира точь-в-точь, как в тот день, когда я слишком глубоко занырнул. Мои барабанные перепонки с трудом выдерживают этот напор, мне приходится даже глотнуть слюну, чтобы продуть клапаны и, вот, черт, побери, я снова слышу внутри себя: «Допельдон!» Вот, блин, что же это за слово? Что оно означает? Может быть, глоток свободы или свежего воздуха?

Автобус качнулся и тронулся. Сразу, как только закрылись двери, в салоне стало нестерпимо жарко. Не спасали даже открытые нараспашку окна. Прохлада врывалась в салон только во время движения. Но двигались мы не постоянно, а короткими и неравномерными рывками. Создавалось впечатление, что водитель автобуса задался целью взболтать наши желудки и превратить их содержимое в коктейль.

На самом деле сегодня суббота. Самый многолюдный день авиасалона. И все дороги к авиасалону забиты машинами. И это в черте города, куда в дни МАКСа вообще-то разрешен проезд только жителям города и машинам со спецпропусками. Что же тогда творится за пределами города?

По салону носятся рассказы о взятых штурмом электричках и брошенных аж за сто километров от города на обочине машинах. Вижу, как какой-то даме становится плохо. Ей тут же уступают место. Возле нее начинает суетиться мужчина, у которого на голову надета смешная картонная бейсболка с логотипами МАКСа. Он, балансируя на полусогнутых ногах, пытается достать из заплечной сумки какие-то таблетки. Пот течет по его лицу. Одна капля, скользнув с кончика носа, падает на лицо дамы. Теперь капля ползет по ее лицу, смывая слой тонального крема. Она не замечает этого, продолжает обмахивать себя программой полетов авиасалона, которую кто-то сунул ей в руку. На громадной груди женщины прилеплен смешной головастик с пропеллером, который колышется в такт ее движениям.

Ей предлагают выйти, глотнуть свежего воздуха с запахом соснового бора. Мы как раз медленным черепашьим шагом проезжаем через него, но она упорно держится за спинку сидения и говорит, что все нормально и сейчас все пройдет.

Наконец, автобус проезжает центральные ворота. Я еле-еле успеваю осмотреть окрестности, естественно, никакой палатки поблизости не вижу. Решаю, что бедолага из новостного блока уже там. На летном поле. Что называется, сбылась мечта идиота!

За воротами взгляд в очередной раз цепляется за угрожающие формы птеродактиля, штурмовика «Ил-102», последнего и единственного из славного рода ильюшинских боевых машин. Его как раз накануне салона выкатили из ангара на белый свет и поставили у входа в институт на потеху публики, рядом с такими же раритетными рептилиями, как Як-38, Миг-23 и Су-19.

Не успеваю подумать об их незавидной, увы, участи, так как наш автобус набирает крейсерскую скорость и в салон, наконец, врывается свежий воздух. Женщина широко открывает рот и ловит воздух точь-в-точь, как я ловил жизнь в тот день, выскользнув из объятия моря. Допельдон! Я ловил жизнь или глоток воздуха? Блин! А ведь «море» и «Марина» почти однокоренные…

Наконец, легкие дамы наполняются кислородом, и она на глазах оживает. Щеки ее розовеют. Женщина достает платок, вытирает с лица каплю пота и неожиданно обнаруживает в своих руках программу полетов. Удивленно смотрит на нее, потом смотрит вокруг. Никто не проявляет к ней уже никакого интереса. Все во все глаза смотрят по сторонам. Ведь мы только что выехали на самое большое в Европе летное поле, которое все, в буквальном смысле все от горизонта до горизонта, заставлено летательными аппаратами. И над всем этим полем огромное, бескрайнее небо. Прямо надо головой медленно плывет дирижабль, а чуть впереди порхают воздушные шары, на ветру колышутся воздушные змеи и флаги всех стран мира. Красота. Мир железных птиц!

Автобус, скрипнув тормозами и присев на передние колеса, останавливается, пропуская перед собой двухвинтовой грузовой самолет фирмы «Ан». Он, натужно гудя двигателями, как какой-то розовый слон, величественно проплывает мимо наших окон. Ему нет до нас никакого дела. Ему скоро туда. В небо к своим собратьям. А вот автобус реально наклоняется на один бок, потому что все, кто есть в салоне, прилипают к окнам с той стороны, через которые видно удаляющегося красавца «Антонова».

Наконец нас довозят до проходных авиасалона, и наши пути, мои и остальных пассажиров автобуса, снова расходятся. Им прямо, в бесконечные реки-очереди, а мне направо, через автостоянку, ко второй проходной. С удовольствием отмечаю, что сегодня не только я такой умный. И впереди меня и за мной тянется тоненький людской ручеек, такая муравьиная дорожка.

Пока иду, есть время снова поразмышлять на тему, а что же такого хотят увидеть все эти люди, согласно проданным билетам, более миллиона человек, на летном поле? Почему-то всегда на этом отрезке пути очень хорошо думается об этом. Зачем они всеми правдами и не правдами стремятся попасть туда? Почему они готовы терпеть унизительные обыски, многокилометровые очереди, жару и пыль, платить бешеные деньги за билеты, за то, чтобы попасть на летное поле, которое заставлено кусками холодного металла?

В прошлый раз я попытался определить их как какая-то каста, даже хотел подарить этой касте свое новое слово, но потом отказался от этой идее, потому что до меня только сейчас дошло, что, скорее всего, эти люди не каста, а особый человеческий вид или, если хотите, раса, которым есть более точное название, чем мое новое слово.

Все они не «гомо сапиес», а «гомо флайенс», а если быть совсем точным, то «гомо сапиес флайенс», то есть «человеки разумные и летающие». Самый верный признак отличить этот подвид от обычного человека, спросить у него: «А сколько времени ты сможет смотреть в небо?» Только у «гомо сапиес флайенса» глаза устроены таким образом, что он может бесконечно смотреть на небо, наблюдая за полетом облаков, птиц или крылатых машин.

Этот признак самый важный. Потому что есть «гомо сапиес флайенсы», которые могут смотреть на небо часами, причем стоя, высоко задрав голову и прикрыв глаза от солнечного света ладонью. А есть «гомо сапиес флайенсы», которые лишены таких мощных шейных мышц, но потребность смотреть в небо у них не меньшая. Если не большая. Таких сразу можно отличить по коврику под мышкой или в рюкзаке, а еще по бомжеватому и отрешенному виду. Они смотрят на небо, лежа на травке. Вот эти «гомо сапиес флайенсы» могут наблюдать за небом даже не часами, а сутками напролет. Говорят, что именно один из них и был первым конструктором летательного аппарата, а тот, кто в него сел был из тех, кто смотрит на небо стоя.

Интересно, а к какому виду я отнес бы себя? Смотреть в небо, я, конечно, умею и с недавнего времени даже начал любить, но…

Мои глаза неожиданно вместо бескрайнего неба встречают препятствие в виде спины впереди идущего человека. На рубашке с короткими рукавами здоровенное потное пятно. Чего стоим, кого ждем? Оказалось, что муравьиный ручеек как-то так незаметно превратился в очередь. Не такую гигантскую, как на первой проходной, но все же весьма ощутимую. Минут двадцать простоять придется. Звоню Гарику, сообщаю, что попал в пробку. Он говорит, что ничего страшного. У него процесс уже начался. То есть баннер он уже развернул и собирается даже в скором времени телепартировать его на центральную аллею, где, как известно, и народу побольше, и улов покрупнее. Ничего не имею против. Деньги еще никому не мешали. Договариваемся, что при помощи добровольных помощников, он сам перебазируется туда, а я, как только, проскочу пробку, приду и сменю его.

Отключаюсь, снова возвращаюсь к размышлениям, кто я есть на самом деле. Очень хочется причислить себя к этим «гомо сапиес флайенсам», но вот что-то баллов не добираю. Ни до «сапиенс», ни до «флайенсов». «Гомо» еще куда ни шло, с большой натяжкой. Все-таки хожу не на четвереньках. А остальное? Очередь движется медленно, поэтому я успеваю до ее окончания домыслить до конца.

Если судить по поговорке «если ты такой умный, то чего такой бедный», то явно не «Сапиенс». А если судить по, двум высшим образованиям, то может быть. Ладно. Уговорил себя. Я – «сапиенс». Теперь самое сложное «флайенс». Вспоминаю, что всю свое детство я любил смотреть себе под ноги и шагать так, чтобы не наступить на трещинки в асфальте. Явно не «флайенс». А зачем тогда я замутил этот проект с созданием «музея истории покорения неба» и вот уже второй год его, не смотря ни на какие трудности и лишения, реализовываю?

Приходится убедить себя, перешагивая через манию величия, что есть еще третий подвид «гомо сапиенс флайенсов». Они тоже любят, ну, может, не любят, а испытывают потребность смотреть на небо, но не глазами, а внутренним зрением. Они общаются с небом на другом уровне. У меня на макушке растет здоровенная родинка, и я всегда иногда в шутку, а иногда всерьез, называю ее своей антенкой для связи с космосом.

И вот, пожалуй, благодаря ей, я, наверное, и могу себя причислить к этой не самой многочисленной когорте «флайенсов». С большой натяжкой, конечно, как и ко всему остальному. О господи, слышал бы кто сейчас мои рассуждения! Мгновенно определили бы в дурдом. Та-да-да-да! Звучит в моей голове «допельдон» голосом медной трубы!

И под этот трубный глас я без задержек прохожу через металлоискатель. Он даже не пикнул!

Фемина флайенсы

Но все же, какое хорошее слово завелось в моей голове! Стимулирует мыслительный процесс, не дает расслабиться и информирует меня об его окончании. Успешном, между прочим! Нет, это надо! Только что, практически мимоходом, я открыл, что нашу землю населяет совершенно новые существа. Уже не люди, но еще не птицы. Ангелы? А что? «Гомо сапиес флайенс» – это по-латыни, а по-русски – ангелы.

Ну это я, пожалуй, слишком махнул. Аж в затылке зачесалось. Хотя… надо подумать об этом на досуге. И тут я снова слышу в своей башке слово «допельдон» и мгновенно понимаю, чем отличается «гомо сапиес флайенс» от «ангелов».

Потому что один из тех самых ангелов, только что, прямо на моих глазах, аккуратненько так придерживая голубую пилоточку, чтобы ее не сдул ветер, и коротенькую юбочку такого же небесного цвета, взошел по приставной лестнице на крыло боевого истребителя Су-27, стоящего на стоянке прямо возле второй проходной, и послал мне воздушный поцелуй.

Открыв от удивления рот, я остановился. К счастью, я был не одинок в своем порыве, иначе бы создался затор. Оказалось, что воздушный поцелуй на свой адрес приняла еще добрая сотня мужчин в радиусе ста метров вокруг меня. Хотя если подумать, что тут такого необычного! Красивая русская девушка посылает воздушный поцелуй всем мужчинам, стоя на крыле самого мощного в мире боевого истребителя.

Да, такое можно каждый…! Н-да. Пожалуй, нет, такое не каждый день увидишь. Это действительно красиво.

Попозировав для камер, девушка прошлась по крылу самолета, как по подиуму, а потом под дружные аплодисменты зрителей, также грациозно спустилась на землю. Уступая место другому ангелу.

Другой ангел бы одет в обтягивающие стройные ноги черные джинсы и белую майку с непонятным логотипом. Этот ангел решил использовать крыло истребителя как танцпол. И это тоже было красиво!

В тот момент не менее десятка теле– и видеокамер зафиксировали его отрыв от поверхности металла.

Так вот, оказывается, в чем дело-то. Ангелы – это «гомо флайенсы» – «люди летающие». Без всякого разумного объяснения. Они летают низко-низко, касаясь земли только формально. И больше всего среди них «фемина флайенс», то есть «женщин летающих». И летают они, как правило, на тонких-тонких каблуках. Поддерживают их в этом полете восторженные мужские взгляды. Не важно кто? «Гомо», «гомо сапиенсы» или «гомо сапиес флайенсы». Главное, чтобы они были! Эти восторженные взгляды. Чем больше их, тем быстрее обыкновенная девушка может превратиться в «фемина флайенс» и оторваться от земли. Иногда на пять, иногда на десять, а бывает и на пятнадцать сантиметров. Тут все от высоты каблука зависит.

Не успел подумать об этом – и сам будто на миллиметр от земли оторвался. Вот что значит, подвести под свои действия хорошую теоретическую основу. Ведь что получается! Помогая «фемина флайенсам» отрываться от земли, мы тем самым помогаем нашей планете с нужной ей скоростью вращаться вокруг своей оси, совершать круговорот в природе.

И ни одна, ни одна женщина, я имею в виду обычная женщина, пусть даже и очень любимая, не может воспрепятствовать нашему благородному делу. Тут же я вспоминаю последнюю причину нашего скандала с моей принцессой. Эх, какую она мне истерику закатила в тот раз на перекрестке, когда я минут пять не мог перейти дорогу, потому что постоянно крутил головой, провожая взглядами студенток, проходящих мимо.

«Почему ты на них смотришь? Когда ты идешь рядом со мной, ты должен смотреть только на меня. И только на меня!»

Эх, как бы я ей тогда ответил, если бы знал об «фемина флайенсах». А так пришлось согласиться, что «да» – кобель! Но это ведь не так!!!

Ведь сегодня, на автобусной остановке, я не удержался и поддержал ее летящую походку своим взглядом, и таксисты, которые курили, примостившись на капотах своих машин, тоже поддержали этот полет взглядом. И кажется даже свистом. И Марина не пошла, а полетела!

А что было бы, если бы мы все отвернулись? Страшно подумать. Земля бы точно остановилась, ну, или, как минимум, затормозила бы свой бег. Реки потекли бы вспять, и времена года поменялись бы местами. Ужас!

Рассуждая таким образом и находясь в постоянном напряжении, приходилось поддерживать всех пролетающих мимо «фемина флайенс», а их сегодня на летном поле было невероятно много, я, наконец-то, добрался до центральной аллеи авиасалона и неожиданно для себя обнаружил, что в самом центре разгула уличной торговли в рамках международного авиасалона мы не присутствуем.

И что особенно интересно, все мои попытки дозвониться до Игоря оказались безрезультатными в силу постоянной занятости его телефона.

Допельдон, промелькнувший в этот момент в моей голове, явно имеет уже не такие радужные оттенки. «Какого хрена! Сейчас самое время рубить капусту! А они там…» Хотя кто они? Чего я завожусь? Надо сначала разобраться, что случилось, а потом уж можно и поругаться…

Ошибка президента

Возле нашего павильона Игорь свет Владимирович, мой друг и приятель, будущий отец прекрасной дочки, носился в полном ауте, если не сказать хуже – «в мыле», с трубкой возле уха и, срываясь на сип, пытался кому-то что-то доказать. Увидев меня, он только смог махнуть рукой. Мол, потом, все потом!

«Н-да! – думаю, – дела». И нашего баннера замечательного с «Воздушным приветом из Жуковского», что-то не видно? Ясен пень, попали! Где? Когда? И самое главное, на сколько? Стою возле него, переминаюсь с ноги на ноги, как будто в туалет хочется, прислушиваюсь. Ну да, все понятно. Надо заплатить авиасалону шесть тысяч за день – и тогда все будет нормально. Двести баксов. Хм. Не хило. Откуда? Даже при самых крутых раскладах доход от нашей картинки не больше 5000 «деревянных». Несложный подсчет говорит, что нам легче забыть об этом деле.

И что самое интересное, тут же ловлю себя на мысли, что слово «забыть» в данном конкретном случае мне очень и очень нравится. Ненормальный такой пофигизм и умиротворение внутри меня образовалось. Типа, а ну и фиг с ним, с этим баннером. «Нет, денег и не надо!», «Не хлебом единым живет человек!» и прочая успокаивающая хрень так и крутятся в моей голове, как назойливые мухи. Интересно, с чем это связано? Может с сексом? У мужчин ведь всегда наступает период умственной пассивности после этого дела. Наверняка, так оно и есть. Ведь секса у меня было много, и секс был фантастический. Зачем мне теперь деньги?

А вот по Гарику этого не скажешь. Ну насчет, секса. Нервный он какой-то. Весь как на шарнирах. И, явно, злой. Надо будет поинтересоваться у него на эту тему, как он закончит общаться по телефону. Хотя странно, говорят, что у беременных в это время всегда есть охота до этого дела. Наконец, Гарик закончил свою болтологию. Отдышался.

– Ну, – говорит, – у меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

– Насчет плохой, я уже понял. Детали потом расскажешь. Давай, хорошую.

С хорошей, так с хорошей! Гарик не стал возражать и рассказал мне о том, что с утра звонила Людмила Андреевна, председатель комиссии, и сообщила, что не будет ничего иметь против, если мы в понедельник вместо документов фирмы «Копрес», у которой, как известно, все начальство: и бухгалтер, и генеральный директор в отпуске, принесем документы любой другой фирмы. Главное, чтобы они были в полном порядке.

Вау! Вот это новость. Практически «допельдон». Хотя нет, почему практически?! Это и есть он самый, «допельдон». Подарок судьбы. Решение всех проблем.

Если бы в этот момент меня снимала камера, то однозначно зафиксировала бы мой отрыв от земли. «Так это без проблем, – кричу я, – сейчас сделаю!»

И тут же, забыв о данном себе обещании, что не буду звонить принцессе до тех пор, пока она сама не позвонит, начинаю набирать ее номер. Занято. Набираю еще, сбрасывает номер. Хм, не понятно. Раньше она всегда находила возможность хотя бы просто сказать, что не может говорить. А тут просто сбрасывает звонок. Сказать, что я в этот момент ничего не испытал было бы неправдой. В одно мгновение через меня пронеслась как табун лошадей масса негативных эмоций. И самым болезненным из них был маленький булавочный укол в сердце. «Не может быть! Я ревную!»

Мое хорошее настроение спустилось как воздушный шарик, а вместе с ним меня так же потянуло к земле. Захотелось завалиться где-нибудь в дальнем углу аэродрома на травку и, задрав голову в небо, курить бамбук.

– Не отвечает, – говорю Гарику, – видимо, занята. Ладно, с ней я попозже эту тему утрясу. Давай рассказывай, что же произошло?

Как оказалось, Игорь благополучно перетащил баннер на центральную аллею и даже успел заработать пару сотен рублей. И в этот момент по аллее с ревизией промчался разгневанный директор авиасалона. Недовольство его было вызвано тем, что в субботу в ожидании хороших доходов на центральную аллею попытались выбраться все мелкие коробейники, образовав маленький и весьма непривлекательный с точки зрения внешнего вида шанхайчик.

Директору кто-то видать сверху, стуканул на эту тему. И ему ничего оставалось делать, как организовать карательный набег. Положение усугублялось еще и тем, что директора, скорее всего, вырвали прямо из-за праздничного стола, за которым отмечал свой день рождения. Представляю, в какой директор был ярости! Вместо того, чтобы сидеть где-то в холодке и выпивать вместе с дорогими гостями за свое здоровье ледяную водочку с икоркой, ему надо было выступать в роли цербера. Я бы точно расстроился.

Под горячую руку, как говориться, попали все. Причем Игорю еще повезло, он вовремя заметил какое-то движение в начале аллеи и успел свернуться. А когда опасность миновала, он решил не рисковать и убрал баннер подальше. Потом дозвонился коммерческому директору авиасалона и попытался пробить его на тему об официальном разрешение на торговлю. Вот за этим занятием я его и застал.

– Стоп, – остановил я обстоятельный рассказ своего приятеля, – так баннер у нас.

– У нас, конечно! – отвечает, – неужели ты думаешь, я его кому-то отдам. У меня такое предложение, давай сегодня не будем ничего делать, хотя бы до обеда. А потом потихоньку выставимся. Всех денег нам ведь все равно не заработать?

Как говорится, нет ничего лучше, когда наши желания совпадают с нашими возможностями.

Переместиться на полянку, поближе к взлетно-посадочной полосы было делом одной минуты. Ну, десяти! Пока место выбрали почище, пока газетку разложили. Не на земле же сырой лежат. Пока отдышались, пока позы приняли удобные к философской беседе располагающие! В общем, на все про все минут десять и ушло. Как раз в этот момент чувствую, у меня в заднем кармане кто-то зашевелился. Да не кто-то, а телефон мобильный. Марина звонит!

– Алло! Что хотел?! Я не могла ответить. Занята была!

Тюк. Еще один булавочный укольчик в сердце! «Кем занята? Что делала?» На языке так и вертятся эти вопросы, но вместо них рассказываю о возможности замены документов.

– Все! Не вопрос! Сделаем документы! Ну ладно, позже обсудим. Я побежала. Мне некогда.

И отключилась.

– Пока, – сказал я уже «мертвому» телефону и захлопнул раскладушку.

Смотрю на телефон и ловлю себя на том, что всего несколько секунд назад я снова будто услышал зов моря. Ну да, и в руке у меня не допотопный телефон фирмы LG, а перламутровая ракушка, у которой закрылись створки. Прямо перед глазами у меня голубая вода, в которой отражаются бегущие куда-то облака. И мне нестерпимо хочется туда! Куда-то туда! Это не море – это небо. А море было в ракушке! Так куда же я сейчас хочу? В море и в небо?

От мучительных раздумий меня освобождает голос Гарика.

– Нет, наш президент все же будет круглым дураком, если не обратит внимания на авиацию! И если не предпримет все возможное для ее возрождения!

Поворачиваюсь на бок, подкладываю под голову ладонь и спрашиваю:

– Почему ты так решил? Да и что он может сделать?

Про себя же решаю, нет с сексом у него явно все в порядке. Потому что только удовлетворенный мужчина может, находясь в здравом уме и рассудке, выбрать в качестве темы для философской беседы политику. Причем не просто политику, а обсуждать действия нашего дорого и уважаемого президента.

Ну что же, как не поддержать интересный разговор!

– А ему, собственно, и делать-то ничего не надо, – отвечает Игорь. – Надо просто взять и в качестве приоритетной задачи развития страны поставить развитие авиации.

– Не понял, объясни?

Игорь обводит рукой вокруг себя.

– А ты посмотри, сколько сейчас народу здесь сидит!

– Ну, если взять всех вместе, то около двухсот пятидесяти тысяч, наверное, будет!

– Вот! А ты видел у кого-нибудь из них несчастливое лицо?

Попытался вспомнить и был вынужден признать, что нет, не видел.

– И что это значит? – спрашиваю.

– А то, – отвечает Игорь, директор нашего музея истории покорения неба, – что все эти люди приехали сюда, в наш город, чтобы снова хоть чуть-чуть, хоть краешком глаза прикоснуться и стать сопричастным к главной мечте человечества, к мечте о самостоятельных полетах в небе. Глядя на небо, глядя на парящие в облаках самолеты, люди становятся счастливыми. Как в детстве! Они улыбаются, они радуются. А разве не это главная задача президента? Видеть своих сограждан счастливыми? Вот вспомни, при Сталине был лозунг «Все на самолеты!» И все в нашей стране мечтали стать летчиками, инженерами, авиаконструкторам. Да, не все ими становились. Но мечта оставалась и была у всех. И все знали, что они живут в самой замечательной стране в мире. И мы гордились своей страной. Потому что мы были лучшими. А сейчас что?

Игорь с досадой махнул рукой и засунул себе в рот травинку. Вот так живешь, живешь рядом с человеком, работаешь плечом к плечу, трудности преодолеваешь, и вдруг оказывается, что живешь рядом с великим философом, который знает формулу абсолютного счастья. Но вместо того, чтобы сказать ему об этом, я задаю совершенно идиотский, с точки зрения данной ситуации, вопрос.

– Скажи, Гарик, а ты сексом сегодня занимался?

Друг сначала поворачивает ко мне голову, багровеет, потом краснеет и, наконец, выдавливает из себя:

– А это ты к чему?

– Да, так, – возвращаюсь в лежачее положение. – У меня сегодня был суперфантастический секс! Причем не один раз.

– Дурак!

Игорь явно обиделся.

– Я тебе о высоком говорю, а ты!

Игорь окончил Московский авиационный институт и болезненно воспринимает все, что связано с авиацией. Вернее, с бедственным ее положением в России. Хотя Игорь может считать себя самым счастливым человеком в мире, потому что, несмотря ни на что, его деятельность пусть не напрямую, но связана с авиацией. Но из его курса он такой один.

Остальные работают менеджерами, торгуют на рынке, один таксистом калымит.

– Да нет, ты не понял, – перебиваю я Игоря, – просто сегодня, идя сюда, мне в голову пришла практически такая же мысль, что и тебе.

И я рассказываю ему сначала теорию о «гомо сапиес флайенсах», а потом в качестве заключения теорию об умиротворенном влиянии секса на мозги мужчины.

– Вот меня и интересует. У тебя было сегодня! Или не было!

– А-а-а, ты вот в каком плане? – тянет Игорь. – Тогда понятно, – смеется. – Было!

Разговоры о счастье

– Ну, вот, я так и думал. Было!

И снова в этот момент в моей голове проскочил «допельдон». Как будто я только что открыл первый закон мироздания. Впрочем, может, так оно и есть. Видимо, на моем лице в этот момент была такая благостная улыбка, что Игорь не выдержал.

– Ну, что ты лыбишься, как майская роза!

– А что, мне не улыбаться. Ведь у нас все хорошо.

– Все, да не все, – отвечает Гарик.

– Ты имеешь в виду облом с баннером? Так это мелочи. Наверстаем.

– Да, нет, – Гарик задумался на какое-то время и произнес. – Устаю я что-то в последнее время сильно.

– В смысле?

– Да жена замучила. Беременной ведь отказывать нельзя. А она все хочет и хочет, хочет и хочет. А я ведь не железный!

Тут уж я не заулыбался, а заржал. Причем так громко, что соседняя кампания с неудовольствием оглядела наши недвижимые тела. Действительно, с их точки зрения так громко ржать поводов не было. За последнее несколько минут небо очистилось и стало голубым, как слеза младенца, но до сих пор туда не поднялся ни один самолет. Хотя пора бы уже!

– Ну, брат, – говорю, – нам мужикам не угодишь. Не дают – плохо, дают – еще хуже.

Он, было, насупился, но я его остановил.

– Да, ладно не переживай. У меня такая же фигня! Пока шел сюда, только и думал, как бы свалить и отоспаться.

По своей натуре Гарик тугодум, но тут и его на хи-хи быстро пробрало.

– Вот, блин, мы даем, – смеется. – Думал, ли кто из нас, учась на первом курсе института, что мы от секса устанем? Да скажи нам кто такое, быстро бы был заплеван жеваной морковкой.

Мы с Игорем учились в разных институтах. Он, как я уже говорил в МАИ, а я на журфаке МГУ. Не знаю, как обстояло дело у них. Но за себя я могу точно ответить, что самым большим удовольствием при посещении «альма-матер» было поторчать минут десять или даже пятнадцать возле входа, типа жду кого, а на самом деле попровожать взглядом особ противоположного пола, которые, как известно, отличались на журфаке особой статью и породистостью.

Даже больше скажу. На третьем курсе МГУ я совершил финт ушами и поступил на сценарный факультет ВГИКа, но проучиться на нем я смог только один год. Бросил. Причин было много. Надо было работать, деньги для семьи зарабатывать, экзамены совпали в МГУ и ВГИКе, не смог разорваться. Но одной из главных причин, по которой я бросил этот с трудом завоеванный институт, это я могу сказать со стопудовой гарантией, было то, что на моем курсе не было ни одной толковой телки, ради которой было бы желание переться через весь ВДНХ, а потом еще на двух троллейбусах до улицы Вильгельма Пика. Не было во ВГИКе на тот момент ни одной «фемины флайенс», и поддерживать в их вечном полете над землей там никого не надо было.

– Так что же это получается, – выслушав мой монолог, изрек Игорь, – все в этом мире вертится вокруг них. Вокруг этих самых «фемина флаейнс».

Игорь с трудом выговорил это выражение и даже сделал жест, похожий на перекрещивание губ. «Прости, господи!»

«Допельдон!» – ни с того ни с сего мелькнуло у меня в голове.

– Да, при чем здесь они. Во все свои ВУЗы я поступал в поисках своего места в жизни, и при этом я подспудно надеялся, что встречу там ту единственную, которая меня поймет, оценит и пойдет рядом, ни смотря не на что. Что найду свою музу!

– Угу, – Игорь отвернулся от меня и посмотрел в сторону начала взлетной полосы. – Нашел?

– Пока нет, – честно признался я – и подумал о Марине. «А может быть, и да!» Но вслух не стал этого произносить, чтобы не портить имидж бабника. Вслух я сказал, что муз-то у меня было много, а вот ту, единственную, я только что, кажется …

Что там у меня с единственной Игорь явно до конца не расслышал, потому что мой голос заглушил раздавшийся над аэродромом рев реактивных турбин. Практически одновременно с ними заговорили динамики, установленные возле комментаторской кабины.

– Ну, вот уважаемые зрители, наконец-то мы увидим полет знаменитой французской группы «Френчи Три колоре»!

В динамике раздалась французская речь, а затем голос переводчика.

– Командир французской эскадрильи просит извинить его за небольшую задержку на старте, которая произошла по вполне объективным причинам, но он обещает, что полет его пилотов сейчас состоится и все, наконец, смогут насладиться фантастическим, феерическим, воздушным шоу.

– По объективным причинам, – ворчит Игорь, – доверили, небось, какую-то часть работы нашим авиатехникам, а те и напортачили. У нас все не, слава богу!

«Допельдон!» – снова мелькнуло в моей голове, а вслух я прокричал, потому что говорить было уже не возможно, все звуки перекрывали рев двигателей и музыка, льющаяся из колонок.

– Как-то нелогично, – ору. – Получается, то ты хочешь, чтобы президент все бросил и сосредоточился на авиации, а то уверяешь, что в авиации так плохо, что им ничего доверить нельзя. Так зачем же президент будет время на раздолбаев тратить?

Рев двигателей достиг критической массы, и потом на какое-то мгновение стих, потом снова начал нарастать, надвигаясь на нас всей нашей мощью. Вместе с этим ревом мимо нас по бетонной полосе пробежало восемь серебристо-голубых птиц. Публика, проводив их взглядом, охнула, зафиксировав одновременный отрыв стаи от земли, и, будто поддерживая ее взглядами, проводила до того места на небе, где птицы превратились в точки, а затем совсем исчезли. Одновременно на взлетном поле наступила относительная тишина. Даже как-то взгрустнулось.

– Ты не понимаешь, – вставил в эту тишину свое слово Игорь. У него явно заложило уши, потому что эту фразу он проорал. Потом извинился, и, снизив свой голос на несколько децибел, повторил. – Ты не понимаешь! Сейчас эти техники кто? Самые обиженные люди на земле, вот они и работаю спустя рукава.

– А раньше?

– А раньше они работали за мечту.

– Ну, на одной мечте долго не проживешь.

– Не проживешь. Но при Сталине в авиации всегда были очень высокие зарплаты. Он на это не скупился. И в героях у нас ходили не какие-то певцы и музыканты, а знаменитые летчики и космонавты. Вот скажи, кто может сравниться по своей известности с Чкаловым, например, или Гагариным? – и, не давая, мне ответить, потому что в небе снова появились стальные птицы, и они стремительно приближались. – Можешь не напрягать мозги. Никто!

«Внимание, роспуск!» – прокричал голос из комментаторской кабины, и прямо над нашими головами самолеты, идущие ровным ромбом, вдруг распались на восемь самостоятельных стрел, который снова стремительно умчались за горизонт, оставив вместо себя лишь восемь дымных разноцветных дорожек. Снова наступила небольшое затишье, во время которого мы успели перекинуться еще парой фраз.

– Согласен никто!

– Вот! И все мальчишки мечтали стать такими же, как Чкалов и Гагарин! А сейчас как Филипп Киркоров и Маша Малиновская! Чувствуешь разницу!

«Причем здесь Малиновская!» – только и успел подумать я, потому что на нас снова набежала волна живого реактивного звука. На этот раз легкие французские истребители, промчавшись перед на нами на предельно малой высоте, были похожи на резвящихся в море дельфинов. Самолеты менялись местами, строили различные геометрические фигуры, а один из них, летящий в середине, будто издеваясь над общим строем, крутился вокруг своей оси, поблескивая белым пузом.

– Что они делают, что делают?! – разрывался динамик. – Нет, вы видели, крутить бочки на такой высоте могут только настоящие асы!

И чуть понизив звук, явно понимая, на что намекает, динамик как будто поддержал Игоря в его речи:

– У нас, пожалуй, на такое в свое время мог решиться только легендарный Валерий Чкалов!

Игорь гордо посмотрел на меня, мол, слышал, что говорит.

– Какие герои, такая и страна! Еще немного и мы все будет плясать и петь вокруг елки, как туземцы, или думать только об одном…

– О чем?

– О сексе. Вот как ты сейчас только об этом и думаешь.

Я открыл рот, чтобы что-то ответить, но не успел, потому что французские пилоты предприняли заход для выполнения финальной части своей программы.

В динамике снова раздался французский говор, а потом голос переводчика:

– Господин капитэн приветствует всех русских красавиц и от всей души дарит им свое большое влюбленное сердце!

С этими словами два самолета, наконец, сошлись в нижней точке своего вращения, нарисовав в небе белыми дымами сердце, которое пронзила стрела из трех самолетов, дымящих красным, синим и белым цветом. Цветом французского национального флага.

Публика взорвалась громкими аплодисментами и я, наконец, смог докончить свою фразу.

– Не о сексе, а о любви! Чувствуешь разницу?

Мы посмотрели еще пару воздушных выступлений, и все это время я размышлял на тему, что какая-то правда в словах Игоря есть. Конечно, я никогда не мечтал стать летчиком. Ну, может быть, только в самом раннем детстве, но я всегда мечтал быть полезен обществу. А теперь что? О чем мечтает нынешнее поколение?

Даже смешно стало. Явно не о подвигах во имя ближнего своего.

Деньги, деньги, деньги. Всем нужно только одно. И в кумирах у них ходят Бредды Питы и Деми Муры. И почему это я вспомнил фамилию именно этих голливудских кинозвезд?

Кстати, о деньгах?

О деньгах и счастье

На часах 01:23. За окном кромешная тьма. В квартире никого. Горит только настольная лампа, да в углу мерцает мой телефон – ракушка. Мерцает, значит живой. Ловит сигнал. Сканирует бесконечное пространство.

Про себя отмечаю, что он молчит уже более десяти часов. Я им не пользовался с самого утра. Несколько раз набирал телефон сына, но он постоянно отвечал, что телефон абонента выключен или находится вне зоны…

Еще один день – и начну волноваться. Не для того, я покупал телефон сыну, чтобы он был в зоне недоступности. Ну что может случиться? Почему он вне зоны? Может, уронил его в воду? Или батарейка села? Или деньги закончились на телефоне, а он не заметил? Такое уже было один раз.

Надо будет завтра с утра обязательно кинуть ему пору сотен. Да, обязательно. На всякий случай.

Сна ни в одном глазу. Рука ползает по листу бумаги, стремительно выводит авторучкой какие-то закорючки. Свои мысли – все, что произошло со мной за этот день. Медвежонок, «гомо сапиес флайенсы», ошибка президента. Главное, чтобы потом смог в них разобраться.

О деньгах?

Однажды в армии мы сидели в комнате отдыха, тогда она еще называлась «ленинской», и занимались ничегонеделаньем. Короче, отдыхали после бани. Трепались. Разговор в основном шел о том, кто с кем и как успел на гражданке.

Сейчас уже не помню, кто сказал:

– Эх, ребята, ну что мы все о бабах и о бабах. Нам что поговорить разве не о чем? Всю душу истрепали.

Все сразу как-то оживились:

– А о чем еще говорить-то?

– Ну не знаю, да о чем угодно. О книгах, о политике, о погоде. Что мало тем на свете?

Делать было нечего, народ в комнате подобрался образованный, в основном, студенты. «А что, действительно, давайте попробуем, не говорить о них».

Минут пять все молчали…

Потом разговор все же потихоньку начал оживать, кто-то вспомнил как ходил на ипподром, обсудили лошадей, потом, естественно, коснулись темы рыбалки и футбола, охота, грибы, автомобили. Темы перестройки и разоружения затронули в том ключе, что она нас непосредственно касалась, то есть «А будь она неладна».

Я служил на засекреченном радиоузле, который находился в самой глуши Белорусского леса, того самого, где партизаны немцам в 42-м году шороху давали. И вот из-за того, что в нашей части в этот момент как раз находилась группа наблюдателей из НАТО, нам приходилось соблюдать режим радиомолчания. То есть все радиопередатчики нашей точки были выключены. И поскольку они были выключены, нам негде было сушить белье после бани. Улавливаете связь? Это сложно. На самом деле все просто. Когда передатчик работает, он нагревается, причем до такой степени, что положенное на него белье высыхает в течение одной минуты. Оп! – и готово. На нашей точке было около 20 таких радиопередатчиков, а значит, все мы могли привести себя в порядок за считанные минуты.

Но сегодня передатчики были выключены, поэтому после бани, постирав солдатское бельишко, мы были вынуждены сушить его на улице и теперь сидели в одном исподнем. И неизвестно было, когда же белье высохнет. А это означало, что у кое-кого срывалась ночная самоволка в соседнюю деревню на дискотеку. К бабам.

Вот так круг и замкнулся. Первый, кто сказал это слово, упал на пол и отжался двадцать раз, а мы, посмеявшись, перекинулись на тему «дембеля». Естественно в том ключе, что вот уволюсь из рядов вооруженных сил и всех на своей улице, в своем районе, городе, институте пере…бу…

Просто удивительно, но в том солдатском интеллектуальном марафоне никто ни разу даже не заикнулся о деньгах. Ну ни единым словом! Впрочем, сейчас с высоты времени это понятно. Все были молодые и глупые – это раз. Во-вторых, все мы жили на всем готовом, и тех солдатских зарплат нам вполне хватало на удовлетворение наших потребностей. Не поверите, но на свою сержантскую зарплату я во время увольнительной мог позволить себе сходить в хороший ресторан.

Тогда, сидя в одних трусах и майках, да еще в кирзовых сапогах на босу ногу, в глухом-глухом белорусском лесу, нам всем казалось, что мы все уже давно поймали кота за яйца, что мир у наших ног. А деньги? Да разве в них счастье?

Сказка, по крайней мере, у меня, закончилась сразу, как только я сошел с поезда на перрон Белорусского вокзала. Как оказалось, что денег, которые были скоплены мной за два года службы плюс гонорары из окружной военной газеты, мне едва-едва может хватить, если решу доехать до дома на такси. С шиком, как мечтал.

Поэтому от этой идеи пришлось отказаться. Воспользовался услугами метро и электрички. Потом мне приходилось отказываться от многих идей своей молодости, но эта почему-то запомнилась лучше всех. Обидно было до слез.

Процесс под странным названием «перестройка» в конечном итоге превратился для всех нас в одну большую гонку за деньгами. Сейчас все привыкли описывать то время как благословенное время, когда можно было в одночасье стать миллионером. Сейчас уже фильмы и книги начинают опоэтизировать то время и превращать в героев тех, кто смог пройти через мясорубку той бойни и появиться в нашем времени в виде владельцев своих банков, магазинов, бутиков. В виде хозяев жизни. В виде «Гомо сапиенсов» – людей разумных.

Мысли разбегаются, как белки по деревьям. Но спать все равно не хочется. Рука, выводящая каракули на листе, качнула маятник воспоминаний. Кем бы я был, если бы… Если бы что? Был немного поумнее?

Где-то на втором курсе института я за одно лето написал целый сборник детективных рассказов. И не только написал, но и смог их издать небольшим тиражом. Влез в книжный бизнес. Сам стал торговать своими книжками. Наконец, удалось пристроить практически всю партию в сеть киосков при вокзалах. По большому блату, но пристроил. На реализацию. То есть деньги не сразу, а только после продажи. То есть никаких шансов, что получу что-то, не было, но радовало то, что удалось книги пристроить.

И вдруг… не поверите, буквально через неделю звонит мне директор этого магазина и предлагает приехать в бухгалтерию для получения денег.

Еду. Получаю. Директор ласковый, как кот. «Мы пока еще не весь ваш тираж, – говорит, – продали. Но вот решили сразу отдать Вам деньги, так как ваша книга очень интересная и мы уверены, что она вся продастся!» Представляете, как я зарделся от таких слов. Как майская роза. Деньги получил. Как сейчас помню 35 тысяч рублей, а вложил я в это дело 25 штук. «Ну, – говорю, – раз такое дело, то с меня коньяк!» Директор отказывается, говорит: «Да что Вы, не надо…» Все равно! Бегу на улицу до ближайшего магазина – и глазам не верю? На всех ценниках по два нуля пририсовано. То есть то, что стоило 150 рублей, теперь 15000 «тугриков». Вынь и положь. Инфляция. Етит твою мать. Мне бы дураку сообразить, что к чему. Но нет, я же гордый. Раз обещал, значит обещал. И довольный! Мою книгу оценили! Беру два бутылки. Одну отдаю директору, а вторую домой везу.

Не поверите, только много позже, уже учась по «президентской программе» на уроке экономике, до меня дошло, как лихо меня провел директор магазина. Он весь мой тираж купил за две бутылки коньяка.

Или вот еще был урок жизни. На третьем курсе института. Мы тогда, я и еще три приятеля, создали фирмочку и взяли в аренду сельский клуб. Организовали дискотеку. «Диапазон» называлась, или по-местному «сарай», потому что помещение, где устраивались танцульки, никаким другим словом назвать нельзя было. «Сарай – он и в Африке сарай». Эх, времечко было. Драки каждый день, разборки с бандитами. Крутизна. От всех отбились, а погорели на друзьях и знакомых, которых набрали в штат. Воровали все: и бармен, и диск-жокей, и билетер, и три моих соучредителя. По-черному. Мне потом брательник мой младший сам признался. Он как раз за стойкой бара стоял. А я один как директор всей этой шарашкиной конторы за всех отдувался. Ни копейки не заработал, так, на текущие расходы.

Потом был классический развод. Предложил один из учредителей, лепший кореш почти, по-крупному работать. Свел с серьезными людьми. Те предложили использовать наш клуб под склад. Только склад какой-то странный был. Подгонялась фура, из нее товар выгружался, а через несколько дней приезжала другая фура. Товар грузили и куда-то увозили. А расплачивались с нами этим же самым товаром. Десятую или даже пятую часть мы себе оставляли. Ох и дурак же я был! Без накладных, без ничего.

Как тогда не погорели? Не знаю. Наверное, ангел спас. Он же меня, наверное, и от другой глупости отвел. Где-то через месяц это случилось после того, как в наш клуб товар возить стали. Подъезжают ко мне как-то эти самые серьезные люди на шикарных авто и говорят, что пора и мне на такую пересаживаться. А я что?

– Пора, – говорю. – Да как?

– Ну, – отвечают серьезные люди, – мы тебя сейчас научим!

– Езжай, – говорят, – на птицефабрику и получай по этим вот документам фуру куриной тушенки, – и дают мне чужой паспорт, – дело, – уверяют, – верное, привезешь фуру, тачка твоя!

Уж не знаю, как я от такого предложения отбрехался. Не знаю. А вот корешка моего, того самого, что свел с ребятишками, бес попутал. Поехал. И фуру он привез. И машину получил. Только ездил на ней недолго. Меньше месяца. Однажды он просто исчез, и корешки его исчезли, а машины их шикарные года два потом ржавели под окнами их квартир.

Только через несколько лет я узнал, что нашли их всех с выколотыми глазами в люберецкой канализационной системе. Как оказалось, у птицефабрики была солидная крыша. «Люберецкая бригада». Они быстро вычислили всех, кто брал у них мясо фурами на реализацию и не возвращал потом деньги. Вычислили и наказали.

Было такое. Было. И иконами торговал, и наградами. За это, наверное, вообще никогда перед Богом не расплачусь. Он, кстати, наказал меня за это сразу и жестоко. Деньги, вырученные от продажи одной иконы, я решил по-быстрому прокрутить, сыграв на разнице валют. Тогда на этом многие зарабатывали. Но для того, чтобы получить крупную сумму денег, нужно было еще добавить. И я добавил, да не свои, а чужие. И, естественно, мне во время обмена подсунули куклу.

Как я тогда долги отдавал? Как крутился? Не знаю. Не помню. Но выкрутился. Все вернул и даже чуть-чуть заработал…

Вот уж что-то, а крутиться и выкручиваться и зарабатывать мы за последние десять лет все научились. И я – журналист-мечтатель, и Игорь – авиконструктор-практик, и ближайшая к нам компания, которая расположилась на земле с комфортом, разложила шезлонги, воткнула в землю зонтики и обставила вокруг территорию ящиками-холодильниками. Кто-то побольше, кто-то поменьше. Но научились: считать, планировать перспективы и прикидывать риски.

За спиной на кресле зашевелился кот. Сладко выгнул свою лоснящуюся спину, зевнул и, удивленно посмотрел на меня зелеными глазами-блюдцами: «Чего не спится, хозяин?» Не дожидаясь ответа, перевернулся на другой бок и снова уснул.

От неожиданности я вздрагиваю и смотрю в окно. Небо до этого иссиня-черное чуть порозовело. Верный признак того, что скоро наступит утро. Надо же! Просидел почти всю ночью и практически ничего не написал. Нет, написал много, но вот только что дошел до самого главного.

Просто поразительно, там, сидя на теплой земле аэродрома и смотря в голубое-голубое небо, мы свели свой разговор к бабкам. Не к бабам, а к бабкам, к деньгам! Как кроты из сказки про Дюймовочку, мы сидели и считали свои предполагаемые доходы и расходы и обсуждали эту тему с таким упоением, что можно было подумать, это была самая интересная тема. Это как называется? Заматерели? Повзрослели? Может быть, и так, но самое неприятное было при этом то, что мы чувствовали себя почти счастливыми? Но так ли оно выглядит оно, мужское счастье? Не женское счастье. Оно вполне понятно. Был бы милый рядом. А настоящее мужское счастье…

Вечером, возвращаясь с авиасалона, на выходе мы столкнулись нос к носу со старым нашим знакомым, заслуженным летчиком-испытателем, Героем России. Он стоял возле своего шикарного БМВ и грузил в багажник ящик с этикеткой французского вина.

Его лицо светилось как начищенная медная монета. Он был слегка пьян и весело подмигивал всем проходящим мимо красоткам, а в кабине рядом с водителем сидела такая обалденная блондинка, что… просто нет слов.

Увидев нас, летчик махнул рукой, раскупорил ящик, достал оттуда бутылку и протянул нам.

– Вот, ребята, спрячьте там, у себя, в музее. На память!

– А что это?

– А вы сегодня шоу французов видели?

– Конечно.

– Так вот я поспорил с их командиром, что смогу безо всякой подготовки выполнить вместе с их хваленными асами всю программу, да еще при этом сделаю то, на что ни один француз не решиться.

– И что сделали?

– Ну, ребята, а говорили, что всю программу видели! Бочку на низкой высоте видели?

– Так это были Вы? А что же тогда диктор кричал, что этот трюк могут только французы выполнять?

– Вот и отлично, пусть так все и думают. И вы никому не говорите, а то еще отстранят от полетов.

«Допельдон!» В мое голове снова всплыло это слово как высшая форма восхищения. А еще я почувствовал некоторый укол зависти. Да, я завидовал этому человеку, но чему?

На лице у летчика было такое выражение. Такое выражение! Тогда я так и не смог подобрать нужного слова? Ну, как будто кот колбасу стащил с кухни…

…Встаю, разминаю затекшую спину. Иду на кухню. Ставлю чайник. Барсик мелкими шажками семенит за мной. Знает скотинка, раз я иду на кухню, значит можно рассчитывать на порцию «Китикета». Отваливаю ему полбанки. Многовато, наверное, но ладно, пусть лопает. Ест. Урчит. А вот это, наверное, кошачье счастье? А что еще им надо кастрированным.

Нет, наверное, на лице нашего знакомого было написано что-то другое? Что?

Возвращаюсь, снова сажусь за стол. Однако надо ложиться спать. Сейчас…Еще только пару слов напишу.

«Допельдон!» Сегодня это слово выскакивало у меня в голове несколько раз, причем каждый раз при этом я слышал или думал о чем-то таком необычном, когда хотелось, но не следовало, позвать на помощь или призвать в свидетели кого-то более могущественного, чем человек.

А что? Может быть, действительно, «допельдон» – это имя бога, вернее его эквивалент, чтобы люди не звали его понапрасну. Не зря ведь написано: «…не упоминай всуе имя господа своего». А может быть, «допельдон» – это заменитель имени черта или сатаны, дьявола, или, как там его еще, Вельзевула? Действительно, что-то в последнее время чертыхаться стал много, да и не только я один. Не знаю… не знаю… И кто дал мне это слово? Бог или дьявол? Зачем? Не знаю. Пусть сын решит. Не забыть бы завтра, кинуть ему денег на телефон. Обязательно.

Чайник закипел. Иду на кухню. Выпиваю чашечку. Пытаюсь читать. Перед глазами красные круги. Значит, все, можно идти спать. Ложусь и сразу проваливаюсь в сон. И последней мыслью, которое уловило мое сознание, было: «Марина. Счастье мое! Где же ты? Что же ты так и не позвонила мне сегодня?»

Сексуальная энергия

…И снова я окунулся в океан. Я лежу на спине и балдею. Мое тело мягко качается на волнах и по всему телу переливается блаженство. Кажется, что такое может продолжаться вечно.

Но вот мое лицо закрыло от солнца чья-то тень. В лицо брызнули несколько капель воды. Шепчу: «Марина, не надо мокро!» Слышу ее смех, и снова на лицо падает несколько капель воды.

Вздрагиваю и открываю глаза. Тьфу ты, Барсик! Противный котище! Стоит у меня на груди, мяучит и тщательно вылизывает мои брови. Наверное, они соленые! Аккуратно отодвигают кота в сторону, но он не отстает и продолжает тянуться мордой к моему лицу. Все ясно! Хочет жрать. И сейчас где-то шесть часов утра. Получается, что в общей сложности я проспал около трех часов. Естественно не выспался, поэтому воспринимаю все в полудреме.

Надо встать и дать Барсику поесть, иначе не отстанет. Приучили, блин, на свою голову. Вообще-то приучил отец, который всегда встает рано на работу и кормит его. Сейчас отец и мать живут на даче, кота с собой не взяли, там живет Граф, мой старый-старый пес, немецкая овчарка, который жутко ненавидит котов. В общем, кот у меня на попечении, и он ни при каких обстоятельствах не желает менять свой режим питания.

Кормлю его. Возвращаюсь в комнату. Краем глаза смотрю на телефон. Работает. Смотрю на экран скорее просто так, по привычке, и вдруг вижу в углу экрана знакомый конвертик, значок «СМС». Открываю письмо и читаю: «Поцелуйчик! Я тебя люблю». Марина. Принцесса. Смотрю на время. Письмо пришло в 03:30. Почему она не спала в это время? Почему я не слышал сигнала? Порываюсь тут же набрать ее номер телефона, но вовремя спохватываюсь. Она сейчас наверняка спит и однозначно будет недовольна моим звонком. Набираю СМС: «Я тоже тебя люблю, медвежонок!» – и отправляю ей. Сигнала она все равно не услышит, зато, когда проснется, то первым, что прочитает, будет мое СМС.

Снова валюсь в постель. Хочется снова поскорее нырнуть в океан, покачаться на волнах. Может быть, там я увижу свою принцессу? Падаю на спину, заворачиваюсь в одеяло. Обнимаю подушку. Пытаюсь улечься поудобнее – и снова проваливаюсь в сон. Но ненадолго. Просто удивительно, что может сделать с мужчиной одно маленькое электронное сообщение. Каких-то три слова. Но они, как детонатор, запускают цепную реакцию моего организма.

И вот я уже ворочаюсь с одного бока на другой, потому что в голову лезут сцены, одна эротичнее другой.

Вообще-то, это ужасно. Потому что в такие моменты тело отказывается подчиняться тебе. Одновременно хочется всех женщин мира. Хочется трахаться до скрежета зубов. Не важно как, не важно с кем. Лишь бы потрахаться. Допельдон! Наверное, именно в такие моменты сценаристы порнофильмов пишут свои сценарии.

Что это? Почему это происходит? Ответ понятен. Гормоны. Они еще гуляют по моему телу. Нет, конечно, всегда есть способ выпустить пар. Религия, правда, запрещает прибегать к этому способу под страхом отлучения от исповеди, а народная молва гарантирует после этого волосы на ладонях. Но если нельзя, но очень хочется, то можно. Да и факт появления растительности на руке пока не зафиксирован наукой. Рука так и тянется вниз к животу. Но в какой-то момент останавливаю себя. «Уже не мальчик! Чтобы прибегать к таким первобытным способам!»

Справляюсь с собой. Радость от того, что смог преодолеть это животное стремление к самоудовлетворению, помогает мне встать и отправиться в ванную. Залезаю под холодный душ. Вода тонкими обжигающими иголками пробегается по всему телу, бодрит и успокаивает. Постепенно прихожу в себя. Где-то там, на уровне внутренних процессов, сексуальная энергия трансформируется во что-то иное, более позитивное. Надо бы сесть за стол и записать мысли по этому поводу. А может быть, написать «Войну и мир», например? Эх, незадача, ее уже написали, поэтому я иду на кухню, ставлю чайник, лезу в холодильник, достаю масло, начинаю готовить себе бутерброд. Запускаю кусок белого хлеба в тостер.

Возле ног постоянно крутиться Барсик. Снова просит есть. Вот ненасытное животное. Хотя, впрочем, что ему еще остается желать? У него нет таких проблем, как у меня. Прикидываю себя в его шкуре под ножом у хирурга. Мороз пробегает по коже, только от одной мысли о такой операции. Б-рр! Аж скулы свело! Нет, лучше каждое утро холодный душ, чем такое!

Сегодня телевизор не включаю. Окно – вот мой информатор. Просто поразительно, сколько интересного о мире можно узнать, выглядывая в окно. Цок-цок. Соседка стучит каблуками по асфальту. Пошла на работу. Выглядываю, поддерживаю ее полет. Сосед из дома напротив играет со своей собакой.

Начинаю понимать бабушек-старушек, которые проводят за таким занятием целыми днями. Где-то там, на задворках сознания, продолжают крутиться мысли о сексуальной энергии. Насколько она важна для меня? Кстати! Сегодня ключевым словом для появления моего нового слова было слово «трахаться». Может быть, где-то здесь и зарыта собака?

Снова вспоминаю о сыне. По идее, скоро должен наступить тот момент, если уже не наступил, когда и он начнет просыпаться с такими мыслями. Только ему будет гораздо хуже, он не будет сначала знать, что с ним происходит. И надо будет ему объяснить процессы, которые запустит мать-природа в его организме.

Вспомнил себя в этот момент. Я всегда любил читать, и как-то мой отец принес домой и поставил на полку, на самое доступное место, большую медицинскую энциклопедию. Сейчас даже подозреваю, что специально для меня.

Помню, как быстро я разобрался в ней и буквально взахлеб прочитал статью о половом созревании подростка, а потом о поллюции и менструации, половом акте, беременности и рождении ребенка.

Это было самое увлекательное чтиво в моей жизни. Однако, когда я решил поделиться своими знаниями с друзьями, оказалось, что они не очень-то захотели слушать меня. Мало того, друзья не захотели ее читать, когда я предложил им сделать это у меня дома. Мы были одни, родители на работе, и ничто не мешало бы нам поизучать цветные картинки из энциклопедии, но ребята наотрез отказались. Еще большее удивление у меня вызвало то, как они восприняли мое предложение, когда я, посчитав, что им просто неудобно читать про это при мне, предложил взять энциклопедию домой.

Один из моих приятелей покрутил у виска и сказал, что отец выгонит его из дома, если увидит такую книгу в руках сына.

Я не хочу, чтобы мой сын думал обо мне так же. Конечно, сейчас есть Интернет, где ему все объяснят подробно и доходчиво. Но все равно первым про женщину должен буду рассказать ему я, а потом, потом я расскажу сыну про свое новое слово, и когда у моего мальчика случится это в первый раз, он просто шепнет мне на ухо: «Допельдон!» – и я все сразу пойму. И порадуюсь за него.

Снова на улице произошло какое-то шевеление. Уехал сосед. Слышу, как удаляется звук мотора его машины, потом хлопнула дверь в подъезде – и снова по асфальту застучали чьи-то каблуки. Выглядываю. И никого не вижу. Улица пуста. Просто поразительно, как быстро умею летать эти «фемина флайенсы»!

Да, обязательно надо объяснить сыну про сексуальную энергию и про то, что с женщиной можно трахаться, можно заниматься сексом, а можно любовью.

Интересно, а я-то знаю сам, в чем здесь отличие? И смогу ли я подобрать правильные слова? Хотелось бы верить, что я в этом разбираюсь. Разобрался?!

Неожиданно ловлю себя на мысли, что, кроме меня и Барсика, в квартире есть кто-то еще. На эту мысль меня наводит непонятный звук. Какое-то дребезжание! Жук не жук, муха не муха! Где-то рядом, но где, не пойму. «Трубку возьми, возьми трубку. Мать звонит!» – извещает мне мой телефон голосом попугая из спальни. Просто удивительно, как долго я не слышал звука своего мобильного. Наверное, часов десять. А этот сигнал я не слышал вообще уже, наверное, неделю. Больше того, как это не стыдно произносить, я вообще даже забыл, что у меня есть мать.

Иду к телефону, по пути прикидываю, с какой это стати она решила мне позвонить в такую рань. А часы показывали всего лишь двадцать три минуты девятого. Но никакого логичного объяснения, кроме «что-то случилось», не нашел.

– Да, мам! – произношу я, приложив трубку к уху, и слышу на другом конце тонкие всхлипы. – Что случилось?

– Графчик умер.

«Допельдон! – проносится в моей голове. – Вот, где Собака зарыта! Блин, накаркал! Ведь, честно, не хотел. Даже мыслей таких не было!» Но это я говорю про себя, вслух же я произношу совсем другое. Единственное, нормальное слово, которое я смог выдавить из себя, было:

– Когда?

– Да, не знаю, – хлюпает мать, – Я ему Граф, Граф, а он из будки не выходит. Лежит, и глаза стеклянные.

О смерти

И мне вдруг стало стыдно! Стыдно за то, что в тот момент, когда он умирал, один в своей конуре, я лежал дома и, скорее всего, думал о том, как удовлетворить свою разбушевавшуюся плоть.

Хотя, может быть, это произошло раньше, ведь если глаза уже остекленели, значит, он лежит так давно. Может быть, это произошло в тот момент, когда Марина прислала мне СМС. Вполне может быть. Какая разница! Я должен был быть в этот момент рядом с ним! Я должен был поддержать друга!

Стоп, блин, о ком это я? О старом псе, которому на роду было написано прожить не больше двенадцати лет! И который благополучно прожил весь отпущенный себе срок, не дожив до своего двенадцатилетия каких-то две недели.

Граф родился на месяц раньше сына. Сын – 1 октября, а Граф – 1 сентября. Они вошли в дом практически в один день. Сначала я забрал моего мальчика из роддома, а потом через несколько дней у подруги жены ощенилась сука, и одного щеночка как раз предложили нам взять. В подарок. Он был такой маленький, что легко умещался у меня на руке…

Я очнулся по дороге на дачу. От быстрой ходьбы сначала заныли голени и лодыжки, а потом закололо в боку. Пришлось остановиться, чтобы унять боль, а заодно и скинуть с себя груз нахлынувших воспоминаний.

За тридцать пять лет своей никчемной, в общем-то, жизни я на самом деле видел не так уж мало смертей. Друзья, родственники, сослуживцы. Один раз утопленника доставал из воды. И из них только, пожалуй, две оказали на меня какое-то влияние. Нет, не две. Три. Смерть моего деда, моей бабушки и вот сейчас смерть моего старого пса. Странно, да? Ежедневно, ежесекундно в мире умирает миллионы чьих-то близких и родственников. Очень часто не по своей воле. Про домашних животных вообще говорить не приходится. А тебя трогает только три чьих-то смерти?

Трогает! Именно трогает. Касается рукой. Холодной и чужой. И от этого сердце сразу сжимается в комочек. Наверное, поэтому о смерти никто старается не думать. Это очень неприятно, когда твое живое и горячее сердце вдруг замирает оттого, что к нему кто-то прикоснулся и превращается в маленький, еле дергающийся комочек, висящий на тоненьком тонюсеньком волоске жизни.

Первый раз я был еще совсем маленький. Мы приехали в деревню, в наш родовой дом, где в это время умирал мой дед. Но все родственники знали, что он умирал. Я же тогда был еще слишком мал для того, чтобы понимать, что такое смерть. Дед сидел на завалинке и ел огурец. Он вышел погреться на солнце. Вернее его вывели, погреться. В последний раз, наверное. Дед увидел меня, с хрустом откусил огурец и протянул кусок, который в руке, мне.

– На, ешь, если не брезгуешь?

Больше всего меня поразила именно последняя фраза: «Если не брезгуешь?» Огурец был вполне нормальный. Правда, со следами дедовых зубов, но почему я должен был брезговать? Ведь это был мой любимый дедушка. И я съел тот кусок огурца. Весь без остатка. Сказал: «Спасибо, деда, очень вкусно!» И побежал играть. Больше в тот день я к деду не подходил, а на утро его не стало. И если я когда-то вспоминаю про деда, то в первую очередь вспоминаю тот огурец, и смерть у меня всегда ассоциируется именно со свежим, хрустящим огурцом.

Второй раз смерть коснулась меня уже в сознательном возрасте. Только-только родился сын, а Граф маленьким щенком бегал по нашей ставшей совсем маленькой квартире. Занятый какими-то своими проблемами, я почти даже не заметил, как тихо умерла в своей комнате бабушка. Помню только, как ко мне зашел отец и сказал: «Все, она умерла!» И я даже сначала не понял, о ком идет речь. Переспросил: «Кто?» И я хорошо помню, как этот вопрос обидел отца. Ведь умерла его мать, а его сын переспрашивает, кто умер. По идее, мы должны были обняться, сказать друг другу: «Крепись! Все там будем!» Или что-то еще, что положено говорить в таком случае. Но ничего такого не было. Не помню, что было конкретно в тот момент. Наверное, мы прошли в комнату, где лежало тело. Но как оно выглядело я, честно говоря, не помню. Я не смотрел на него. Мне было, нет, нестрашно, неприятно смотреть на него, и именно поэтому я постоянно смотрел по углам комнаты, потому что где-то успел вычитать, что после смерти душа не отлетает далеко от тела, а находится здесь рядом в комнате и наблюдает за происходящим.

И вот я, как дурак, смотрел по всем углам комнаты, пытаясь увидеть что-то, что дало бы знак о том, что она, бабушка, здесь. Знака не было.

Но ночью я проснулся оттого, что почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я открыл глаза. А может, и не открыл. Вполне возможно, я посмотрел на мир сквозь прикрытые веки. Потому что того, кто стоял возле моей кровати, я не видел. Был только неясный силуэт. И в этом силуэте, каким-то шестым чувством я узнал ее, свою бабушку. Она стояла и смотрела на меня. Я хотел пошевелить руками, хотел разбудить спящую рядом жену, но не смог. Меня сковал такой ужас, что руки и ноги отказывались мне подчиняться. Только мозг лихорадочно вспоминал, что нужно делать в таких случаях. И, наконец, вспомнил, что недавно говорили на поминках. Если во сне является покойник, то нужно было сказать: «К добру или к худу!» И послушать, что он тебе скажет. Если «К добру!», то, значит, в будущем ждет тебя удача или успех, а если «К худу!», то…

Но надо обязательно сказать эту фразу, иначе покойник заберет тебя с собой. И я стал говорить эти слова, даже не говорить, орать, но про себя, потому что мои челюсти тоже не могли шевелиться. Силуэт наклонился ко мне как можно ближе, так что похолодел лоб, и, наконец, я услышал ответ: «Ничего не бойся!»

Потом я услышал, как хлопнула дверь в спальне – и я, наконец, проснулся. Мышцы дрожали и были ватными, но уже подчинялись мне, я смог пошевелить рукой и растолкать жену.

С того момента я точно знал, то, что находится там под могильным камнем на кладбище, это не моя бабушка. Моя бабушка была где-то в другом месте. Возможно, буквально рядом, за спиной, стоит только резко повернуть голову назад. Об этом я тоже вычитал в какой-то эзотерической литературе. И скажу честно, какое-то время, неделю или две, с периодичностью раз в час, а может, и чаще, как идиот, дергал головой назад, пытаясь увидеть её.

И, конечно же, ничего не видел. Только нервный тик заработал…

Представление о смерть для современного человека складывается из многогранной пестрой мозаики, которая поступает в его мозг через многочисленные газетные статьи, телевизионные передачи, эзотерическую и православную литературу, через суеверия старших, и в результате он никогда не бывает готов к смерти. Она всегда приходит внезапно и неожиданно. И не важно, чья это смерть: твоей собаки, близкого родственника или любимой канарейки жены.

Вот и я сейчас стоял на перекрестке, смотрел на проплывающие над головой облака, на яркое уже начинающее припекать солнце и думал, что я должен буду делать, когда приду на дачу и увижу неживое тело своего пса. Есть ли у него душа? Смотрит ли она на меня? И если да, то из какого угла? Ждать ли мне сегодня ночью ее появления? И что надо будет говорить в таких случаях?

Все сомнения развеяла моя матушка, женщина глубоко религиозная, а потому практически никогда не сомневающаяся. Когда я пришел на дачу, меня ждала уже приготовленная лопата и двухколесная тачка. Не дав мне опомниться, она помогла мне сломать будку. Тело пса уже задеревенело, и его невозможно было вытащить через выход. Сделав это, я действительно увидел стеклянные глаза Графа, но и это не вызвало во мне никаких эмоций. Бабка, моя мать, мы все в доме иногда так ее называем, потому что она действительно уже бабушка для моего сына, принялась быстро-быстро творить какую-то молитву и окроплять собаку святой водой.

Я удивленно посмотрел на нее и не смог удержаться от ехидного вопроса.

– А как же представления православной религии о том, что душа есть только у человека?

– Да иди ты! – махнула мать своей щеточкой, намочив мое лицо. – Не болтать, давай подгоняй тачку поближе. Он тяжелый я его одна не подниму.

На самом деле тело пса было нетяжелым, в последнее время Граф уже много болел, поэтому ел мало. Оно было «неудобным». Одному человеку действительно несподручно было грузить тело собаки на тачку, а вдвоем мы справились с этим легко. Мать взяла за передние лапы, я – за задние. Раз – и готово. И снова никаких эмоций. Как будто какой-то кусок баранины. Вот именно, мясо. И больше ничего.

Мы отвезли Графа к дороге, в лесочек. Я выкопал яму. Не глубокую, но достаточно широкую. Мать застелила ее дно мешковиной, потом мы опустили на нее нашего старого пса, и снова накрыла его дерюгой. Пока я засыпал яму землей, мать, не переставая, читала молитву. И как только я закончил, она еще раз окропила место последнего пристанища нашего пса водой, произнесла: «Аминь!»

И мгновенно переключилась на другую тему.

– Ты брата давно не видел?

«Брата? Ах да, у меня еще ведь есть брат! Младший!»

– Давно, а что?

– Он должен был тебе позвонить?

– Зачем?

– Да отец снова играть начал?

О родителях

Честно говоря, для меня было весьма неожиданным. Не то, что отец опять начал играть. Он этим занимается с переменным успехом уже лет десять. Для меня стало неожиданностью, как быстро моя мать переключилась с одного на другое. Еще минуту назад слезу горькую роняла над могилой, а тут уже вроде и забыла об этом.

Я, положа руку на сердце, не умею так, поэтому никак не мог уловить смысла слов. Да еще пока махал лопатой, успел содрать себе мозоли на ладонях. Они нещадно саднили и мешали сосредоточиться.

– Играть? Во что?

Мать всплеснула руками.

– Как во что? Да в этих! Одноруких бандитов! Будь они неладны!

Мать всплеснула руками и запричитала: «О господи, и за что мне такое наказание!»

Я смотрю на мать, на ее руки, потом на свои руки и тут же в моей голове проносится мой любимый «Допельдон». Причем не в том смысле, что «не упоминаю, всуе…», а в том, что я вспоминаю, что, наверное, забыл выключить дома тостер. В голове очень четко отложился момент, как я опускал хлеб в этот аппарат, но то, как он выскакивал, совершенно не помню. И это начинает меня нервировать.

Или не это?

По крайней мере, успеваю порадоваться за то, что мое слово никак не связано со смертью. Оно ведь не разу даже не пыталось прорваться через мое сознание, пока я думал о Графе.

Пока мы идем назад на дачу, пока я убираю лопату в сарай и ставлю на место тачку, мать успевает рассказать мне о том, что отец уже два раза не ночевал дома и один раз не приносил домой получку. Мать так и сказала: «Получку!»

– И как он это объясняет?

– Говорит, что подменял кого-то на работе?

– А деньги?

– Сказал, что в милицию забрали.

Глубокомысленно качаю головой. Нет, тостер определенно не дает мне покоя.

– И с чего ты решила, что он играет?

– Да вот, недавно штаны стирала и нашла в заднем кармане.

Мать достает из кармана передника небольшой желтый кругляшек с надписью «BONIK». Жетон игрового клуба. «Да, уж. Отец так и не научился прятать улики!»

– А домой трезвый приходит? – переспрашиваю я, разглядывая жетон.

– Трезвый и злой, как собака! – мать снова переходит на слезный тон и орет, орет на меня постоянно.

Вообще-то, крик это нормальная для родителей форма общения. Я вообще не помню, чтобы они когда-то говорили друг с другом спокойными голосами. Даже странно, как они могли прожить столько лет вместе. Но прожили же, вот что удивительно. И меня с братом на ноги поставили. Поэтому пропускаю причитания матери мимо ушей и на всякий случай переспрашиваю: «А может, это он того, налево бегает?»

– Да, что ты, что ты, это не по его части, а по твоей, – мать пристально смотрит на меня.

Выдерживаю ее взгляд, не моргнув, и тут же понимаю, что на самом деле меня больше беспокоил не тостер, а то, что раз уж мы с ней вместе, можно сказать «один на один», то она обязательно должна была мне задать этот вопрос. Что, собственно, и произошло. А тостер, это так предлог, чтобы…

Увожу разговор в сторону:

– А брат-то зачем мне должен звонить?

– Ну попросить тебя с отцом поговорить.

– Да? А сама что не могла?

– Да тебе не дозвониться.

Удивляюсь, потому что телефон у меня всегда включен, но спорить на эту тему бесполезно, потому что знаю, мать скорее позвонит брату, своему младшему сыну, чем мне. Почему? Это сложный вопрос. Поэтому не углубляюсь и спрашиваю.

– С какой стати отец должен меня послушать?

– Было ведь. Слушал?

Мать намекает на то, что однажды, по молодости, я так сильно накостылял отцу за его непрекращающиеся пьянки, что он действительно на какое-то время бросил пить. Что было, то было! Но тогда я был молодой, глупый и ничего не понимал. Сейчас моя точка зрения по поводу применения грубой физической силы несколько изменилась, но, чтобы не расстраивать матушку, говорю ей.

– Хорошо, поговорю с отцом, как увижу его. Но ничего не обещаю.

Мать, добившись своего, успокаивается и начинает уговаривать меня позавтракать. Отказываюсь, потому что на самом деле времени уже в обрез. Да еще этот тостер! Надо все же забежать и проверить. Но мать уже не настаивает. Она знает, что я все равно не буду завтракать. Провожает меня до забора дачи и уже на пороге снова задает несколько каверзных вопросов:

– Ольга давно не звонила?

– Давно.

– Соскучился, небось?

– Некогда мне скучать, мать. Некогда.

Она снова пристально, а также немного с грустью смотрит на меня.

– Ну, да. Конечно. Вечно ты занятой. Все работаешь, работаешь. Только денег почему-то у тебя никогда нет. Ладно, беги!

Мать торопливо крестит меня и закрывает калитку. Потому что знает, сейчас начнется.

Вот к бабке можно было бы не ходить, чтобы догадаться, что разговор кончится именно денежным вопросом. Вернее, постоянной нехваткой денег.

Собственно, это и есть одна из причин, по которой мать не звонит мне, а я под любым предлогом избегаю встреч с нею. Но у меня сегодня нет настроения спорить с матерью о том, что на самом деле не в деньгах счастье, поэтому я просто через сетку в заборе говорю ей: «Я тоже люблю тебя, ма!»

И бодрым шагом направляюсь по направлению к… тостеру, а мой затылок еще долго ощущает на себе тоскливый и добрый взгляд матери.

Об опыте

Когда это началось? Когда меня стали тяготить встречи с родителями? Сложно сказать, но, наверное, в тот момент, когда родительский совет стал расходиться с моими желаниями.

Как известно, родители всегда желают своим детям только добра. И мои предки в этом не исключение. Однако родительское представление о добре и зле всегда очень сильно отличается от детского…

Родительское представление основано на суровом опыте жизни, а детское на легкомысленном желании познать себя и мир. Родители знают, а дети хотят знать.

Как и всякий послушный мальчик, я всегда делился своими мыслями с родителями.

Но один раз, уже будучи в юношеском возрасте, я поделился с матерью мыслью о своем будущем, но вместо того, чтобы восхититься моим смелым и грандиозным планам, мать только покачала головой и сказала что-то из разряда «лучше бы ты подумал о… нормальной работе, деньгах, женитьбе». В общем, сказала что-то приземлено-бытовое. Не помню. Человек всегда забывает неприятные вещи, вот и я забыл детали того разговора. Помню, только что у меня в тот момент, словно крылья обрезали.

Стало обидно-обидно. И я впервые посмотрел на свою мать, как на стороннего человека.

Она не поддержала моих планов! Как так?

И с тех пор я больше не делился с родителями своими планами. Мало того, я даже стал загадывать, если удержусь и не расскажу им о своим планах, то они сбудутся, а проболтаюсь, то лучше и не начинать. Я стал избегать разговоров с родителями о своих делах, а на все расспросы отвечал уклончиво: «Все нормально!» А еще, наверное, меня всегда раздражал грустный и тоскливый взгляд матери, который будто говорил мне: «Ну только не залетай высоко в своих мечтах, падать будет больно».

Да, это раздражало меня всегда больше всего.

Когда же появился сын, я обещал себе, что всегда буду поддерживать его во всех его грандиозных планах, пусть они и будут казаться мне опасными и несбыточными.

Эх, знал бы я, как это тяжело, никогда не давал бы таких поспешных обещаний, потому что мои благие желания разошлись с действиями еще в период безобидных катаний с горки…

Никогда я не забуду, как сын пришел домой и стал уговаривать меня сходить вместе с ним на горку, посмотреть, как он катается. Он так весело рассказывал о том, как их компания весь день строила большой трамплин и заливала его водой, что я не удержался и согласился пойти.

Вечером на горке всегда было много народу. Смех, визг. Музыка. Мальчишки, разогнавшись по ледяному желобу, на животах, на санках, на каких-то фанерках, а то и просто на попе летели вниз, потом подлетали на трамплине и ловко приземлялись на ноги или пятую точку.

Сын подбежал к ним, они поздоровались, как-то по особому, как в каком-то голливудском фильме, хлопнув друг другу по ладоням, а потом сын крикнул:

– Пап, смотри! – и, плюхнувшись на свое мягкое место, полетел вниз.

Все было хорошо до того момента, пока задница не оторвалась ото льда. Сын летел, как пушечное ядро, вытянув ноги вперед, и смеялся, стараясь показать мне свою удаль, а я видел только одно. Сейчас произойдет соприкосновение копчика с землей – и тогда все. Конец! В голове пронеслись картины одна ужаснее другой. Обездвиженное тело сына. Немое лицо жены. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого. И открыл их только тогда, когда мой мальчик стал дергать меня за край куртки.

– Пап, ты что? Не видел, как я летел? Сейчас я еще раз!

Нет, второй раз мне на это смотреть абсолютно не хотелось, я вообще не хотел, чтобы сын хотя бы еще раз съехал с этой страшной горы и… сказал ему об этом. Даже не сказал, а намекнул: «Может, не надо? Это ведь так опасно!»

Как он орал на меня! И когда только успел узнать столько нецензурных выражений? «Пошел в жопу, придурок! Я больше никогда тебе ничего не покажу!» Было самым мягким из них. Все вокруг стояли и смотрели на меня, ожидая, что сейчас что-то будет. Но я ничего не сделал сыну за это в тот день, потому что решил, что пусть кричит, но на горку он больше не пойдет.

Я в тот день чуть-чуть не подрезал крылья своему мальчику. Видит бог, я этого не хотел! Но уверен, что он чувствовал себя примерно так же, как я ощущал себя во время того первого моего разговора с матерью.

«Почему? Почему? Отец не хочет смотреть, как у меня ловко получается!»

И, наверное, в тот раз я впервые смотрел на него так же, как моя мать. С грустью и тоской.

А виной всему был опыт! Та неосязаемая и страшная вещь, которая была у матери и не была у меня, а потом опыт был у меня, но его совершенно не было у сына. И самое обидное во всем этом было то, что я очень хотел передать ему свой опыт, уберечь от ошибок, которые совершил сам, а сыну этого абсолютно было не нужно. Он все хотел получить сам.

Вот и получалось, что опыт – самая глупая и бесполезная вещь. Он есть, а передать его некому. И никому он не нужен.

Почти то же самое, что и… допельдон! А что? Может быть, так оно и есть?

От философских раздумий меня в очередной раз оторвал телефон. Звонил Гарик, чтобы узнать о моих планах. И в его голосе явно было заметно недовольство. В общем-то, справедливое, ведь я снова опаздывал. Рассказываю ему про пса, чувствую, приостыл.

– Ладно, – говорит, – подъезжай, как сможешь. Мы уже развернулись. Работаем. У нас все нормально.

Отключается…

Просто удивительно, как мыслительный процесс иногда сокращает дорогу. Особенно, если путь пролегает по уже сотни раз хоженым тропам. Тело само выбирает оптимальный режим движения и входит в своеобразный транс. И в результате туловище перемещается отдельно, а мысли – отдельно. Но параллельно!

Как оказалось, за это время пока тело двигалось параллельно мыслям, я успел зайти в дом, проверить тостер (кстати, зря волновался!) и дойти до моего самого любимого места на этой планете. Оно находится в пяти минутах ходьбы от моего дома, на краю нашего села. Это вершина холма, внизу которого протекает старица реки Москва.

Что в нем особенного? Сейчас попробую объяснить. Представьте себе. Вы идете по узкой улице села, слева и справа невысокие заборы, увитые кустами сирени, за ними высокие стены добротных деревенских изб. На окнах резные наличники. Над головой – небо. Уже красиво! Но это такая уютная компактная красота, которая настраивает на спокойный лад и умиротворенность.

И вдруг вы выходите на небольшую площадку, буквально, пятачок, с которой открывается вид на почти необъятное взглядом пространство, напоминающее гигантский ковш, до краев наполненное… небом.

Иногда, как сегодня, оно голубое, иногда со взбитыми сливками облаков, а если идти ночью, то оно черное, как черничное варенье, и, как жемчужным ожерельем, украшено огнями фонарей, которые светят где-то там на горизонте. Утром оно розовое, а в дождь серое. Но оно, небо, вот здесь, рядом, и создается впечатление, что до него можно запросто дотронуться рукой. Только протяни ладонь.

В общем, вид обалденный, а если добавить, что именно здесь начинается зона уверенного приема мобильных операторов, то вполне понятно, почему в этом месте приходится останавливаться и по долгу стоять, общаясь с целым миром.

Вот и сейчас не успеваю убрать в карман телефон, как слышу сигнал СМС-сообщения: «Позвони мне!»

О-о! Не может быть, моя принцесса проснулась…

И вместе с этим я, как обезьяна, которая скачет с ветки на ветку, не касаясь земли, перескакиваю на новую ветку своих мыслей. Вроде бы и о том же думаю, но уже и совсем о другом.

О перемещениях в пространстве

…Наверное, все мы, когда рождаемся, бываем «гомо сапиенс флайенсами» или еще проще «детьми неба»? И все мы, когда рождаемся, умеем летать?

Именно это было первым, что зафиксировало мое сознание, когда я прочитал СМС-ку. Потом я увидел летящий в небе самолет. Он летел высоко-высоко в небе, можно сказать, его даже не было видно, только две белых полоски реверсионного следа говорили о том, что самолет на самом деле есть.

Он летел с севера на юг. Хотя слово «летел» очень плохо подходило к данному моменту. Самолет был так высоко, что мне казалось, он просто стоит на месте.

И было очень интересно думать, глядя на эту точку в небе, и представлять людей, сидящих в этом самолете, и себя, летящего в пространстве, стоя на горбе земли.

А потом у «гомо сапиенс флайенсов» появляется опыт, который говорит, что падать не приятно. И они становятся «гомо сапиенсами», людьми разумными. Они стараются не вспоминать, что умели в детстве летать, и начинают учиться красиво жить, но время от времени продолжают смотреть на небо. Ну, например, чтобы увидеть пролетающий самолет. Потому что полеты на самолетах, почему-то всегда ассоциируются с этой самой красивой жизнью.

Я поискал глазами второй самолет, но вместо этого мои уши уловили странный жужжащий звук. И этот звук приближался ко мне…

Это очень здорово, когда над головой пролетает два или три самолета. Тогда можно загадывать желание. Если же их реверсионные пути пересекутся и образуют крест, то это желание обязательно сбудется.

Скорее всего, именно желание увидеть в небе сразу два или три самолета толкает тысячи людей в наш город, потому что здесь, именно, на авиашоу, это условие легче всего выполнить. Когда же оно, шоу, заканчивается, то все снова разъезжаются по своим домам и на небо уже не смотрят, потому что в городах небо закрыто высокими домами, и вообще там опасно смотреть на небо. Можно попасть под машину. Да и в метро неба не видно. А потом наступает старость! У каждого это происходит в разном возрасте. Шейные позвонки заклинивает, и тогда люди уже вообще не смотрят на небо.

Они предпочитают смотреть на грядки и становятся просто «гомо». Вот такая вот деградация.

Жужжащий звук начал меня уже раздражать. Казалось, что он доносится со всех сторон и вроде бы ниоткуда. Посмотрел на телефон. Нет, это не он. На дорогу. Она была пуста. И снова в небо.

Именно в этот момент из-за деревьев показался он. Мотодельтаплан. Он летел низко-низко. Почти над землей. Поэтому я его и не увидел сразу. Мотодельтаплан был двухместным. За рулем сидел парень в старинных летных очках и мотоциклетном шлеме. Он крепко держался за перекладину управления и не отрывал своего взгляда от приборов. Хотя какие там приборы? За его спиной сидела красивая девушка. По крайней мере, мне так показалось. Ее белые волосы выбивались из-под старого авиационного кожаного шлема, она что-то кричала в ухо парню и показывала своей тонкой рукой одновременно во все стороны. Он внимательно ее слушал, даже, кажется, кивал головой, отвечая.

Девушка увидела меня и помахала мне. Я помахал ей в ответ, а потом они снова скрылись над деревьями.

«Но некоторым удается сохранить свое умение летать на протяжении всей своей жизни. Да, они знают, что падать это больно, что смотреть на землю безопаснее, но все равно всеми правдами и неправдами стремятся туда, в небо, и совершенствуют свое знание. И эти люди самые счастливые люди на нашей планете, потому что они были «гомо сапиенс флайенс» в детстве и остаются ими в зрелом возрасте и до самой старости.

Они есть эти «гомо сапиенс флайенсы». Они реально существует, и двух из них я только что реально видел! Просто фантастика!»

Об этом надо непременно рассказать моей принцессе. Непременно. Набираю ее телефон, физически ощущаю, как сквозь эфирное пространство и какие-то ретрансляторы прорывается мой сигнал и, наконец, слышу ее голос.

– Да?

– Доброе утро, мое солнце, – кричу я в трубку. – Представляешь, только что надо мной пролетел мотодельтаплан.

– А я вот только проснулась, – отвечает сонная принцесса. – И мне снился сон, как мы занимались с тобой любовью.

Вместе с ее голосом, грудным, мягким и зовущим, произошло что-то такое, чему точно нет разумного объяснения. Перед моими глазами пробежала еле заметная тень. И я вдруг вместо неба увидел море. Оно ласково шуршало камешками возле моих ног и еле-еле касалось моих пальцев. Самолет в небе так и остался висеть практически в одной точке, но это был уже не сам самолет, а его отражение. Шум удаляющегося дельтаплана превратился в звук удаляющейся моторной лодки. Ветер, который только что перебирал ветки лип и осин, явственно донес до меня запах йода и водорослей.

– Правда, – говорю я ей. – И тебе было хорошо?

– Фантастически, – отвечает она. – Но мне было бы еще лучше, если бы ты оказался сейчас рядом со мной.

Я с тоской смотрю в сторону улетевшего дельтаплана. В этот момент он как раз обогнул колокольню нашей сельской церкви и, спланировав, полетел вдоль старицы. Вот, было бы здорово зацепиться сейчас за его крыло и через каких-нибудь пять-шесть минут я бы точно мог оказаться возле дома Марины.

Но такое по силам только «гомо флаейнсов», да и то не здесь и сейчас. Здесь и сейчас нас разделяло несколько километров асфальтовых джунглей, сквозь которые можно было бы пробиться за пять минут, имея в своем арсенале лишь лимузин с «мигалкой» и целый ворох спецпропусков.

Впрочем! Существует еще один способ. Им я пользуюсь всегда, когда хочу оказаться вдруг в одно мгновение где-то далеко-далеко. Например, в Баварии на празднике «Октоберфест» или на карнавале в Бразилии. Специально для этого у меня на макушке существует маленькая антенка, замаскированная под родинку.

– Сейчас буду, – говорю я своей принцессе. – Закрой скорее глаза. Приготовься.

Мне достаточно небольшого усилия воли, чтобы раздвинуть тонкую нить нашего разговора до состояния хорошо освещенного туннеля. Отступаю на шаг назад для толчка и прыгаю в него вперед руками как в воду ласточкой.

В следующее мгновение я стою возле ее постели. Я отчетливо вижу, как она лежит, полусидит на подушке, завернувшись в легкое одеяло, и курит, прикрыв глаза от удовольствия. Из-под одеяла выглядывает кончик ее ступни.

– Я наклоняюсь и целую тебя в мизинчик, – шепчу я в трубку. – Чувствуешь, как мои губы мелкими шагами поднимаются вверх по твоей лодыжки? Вот они касаются твоего колена. Такого мягкого, розового.

Я физически ощущаю, как по телу Марины пробегает истома. У нее изменяется дыхание. Я слышу это в трубке.

– Т-сс! Не надо! – слышу я и останавливаюсь.

– Тебе не нравиться?

– Не надо! Не хочу так! – повторяет Марина, мягко убирая свою ножку под одеяло. Ну, все правильно, она ведь обыкновенная земная женщина. Лучшая представительница «гомо сапиенс». И летать она не умеет.

Возвращаюсь назад. Море все еще плещется у моих ног, но оно несколько отступило назад.

– Тогда тебе придется подождать до вечера, моя любимая! – смеюсь я в трубку. – Предлагаю освободиться сегодня пораньше и поужинать.

– Давай. Ты зайдешь за мной в…

– Нет, – перебиваю Марину. – Ты заедешь за мной ровно в шесть часов. Я буду ждать тебя у проходной ЛИИ. Иначе, я тебя знаю, ты никогда не выберешься из своего кабинета.

Она некоторое время думает. Я слышу ее дыхание, как она затягивается сигаретой, и мне снова начинает казаться, что я слышу шум моря.

– Хорошо, – наконец произносит Марина. – Только ты предварительно позвони мне.

А куда мы пойдем?

Снова смеюсь. В этом вся моя принцесса. Она должна все точно знать заранее и планировать. Экспромтов Марина не любит.

– Не знаю, – отвечаю я ей, потому что действительно понятия не имею, как будет проходить наш вечер. Но понимаю, что такой ответ ее не устроит, поэтому предлагаю альтернативный вариант. – Давай, покушаем в нашей шашлычке и потом решим, а?

Снова слышу в трубке ее дыхание, потом слышу, как она тушит бычок сигареты в пепельнице.

– Договорились, в шесть часов я буду ждать тебя у проходной. Или нет, на бензоколонке, рядом. А то милиция может не дать мне там встать.

– Не вопрос. Ты меня любишь?

– Нет, – теперь уже смеется она. – Ты меня бросил.

– Я тебя бросил? – я даже чуть не задохнулся от такой постановки вопроса. – Вот это новость!

– Да, бросил, – продолжает настаивать моя принцесса, притворно надув губки. Мне не представляет труда увидеть это все воочию. – Мне было вечером одной страшно, грустно и одиноко.

– Но ты же сама сказал, что будешь вечером занята. И просила, чтобы я не беспокоил тебя?

– Что буду занята, да, говорила. А вот насчет «беспокоила», нет, такого не было. Мне было бы приятно, если бы ты позвонил вечером и поинтересовался, как прошли мои переговоры.

– Какие переговоры? – не подумав, переспрашиваю я. И тут же соображаю, что действительно она же мне неоднократно говорила, что у нее вот-вот должны были состояться переговоры с ее бывшем мужем насчет уплаты алиментов и раздела квартиры. Мне надо было бы промолчать, но вместо этого я произношу еще большую глупость. – Ах, да, вспомнил!

– Ну вот, я так и думала, тебя абсолютно не интересуют мои проблемы!

– Ну, Марин, ну прости меня, пожалуйста! Прости. Честное слово, интересуют, очень интересуют. Вот встретимся сегодня вечером, и ты мне все подробно расскажешь. Ок?

– Расскажу, ладно, – неожиданно быстро сменяет гнев на милость моя принцесса, – мне на самом деле уже пора идти. Со всех сторон звонят.

– Понимаю, я тоже уже кругом опаздываю.

– Тогда до вечера?

– Да.

О перемещениях во времени

Благодаря своей антенке, я отлично умею перемещаться в пространстве. Если захочу, то в одно мгновение могу попасть, куда мне угодно. Хоть на балет в Большой театр, хоть на Елисейские поля, но, к сожалению, до сих пор мне ни разу и не удалось таким образом попасть на работу.

Поэтому, засунув нагретый об ухо телефон в карман, я, наконец, трогаюсь с места. Поговорив с Мариной, у меня обнаружился такой заряд энергии, что мне просто необходимо было его куда-то выплеснуть. Поэтому я не просто трогаюсь с места, я бегу. Сначала легкой трусцой, потом все ускоряя и ускоряя шаг. Я подставляю свою голову под потоки воздуха, который хоть как-то остужает мои мозги и выветривает из нее все мысли, кроме одной: «Хочу, чтобы вечер наступил как можно быстрее! Мне это нужно!»

Вообще-то, благодаря антенке, я могу перемещаться не только в пространстве, но и во времени. Но раньше я это делал только для себя самого. Всего несколько минут назад, я продемонстрировал способность перемещаться в пространстве, когда это нужно не только мне.

И я решил попробовать, ускорить время! Вдруг у меня получится и это?

Наконец, я замечаю, что в буквальном смысле несусь по пыльной дороге. Я лечу над землей, толкаю землю от себя назад и реально ощущаю, что, таким образом, я заставляю крутиться нашу планету быстрее. Я бегу, обгоняю людей, идущих в том же направлении, что и я, и мысленно говорю им «спасибо!», потому что они своим движением тоже помогают вращать землю в нужную мне сторону. Мне это очень надо! Ведь чем быстрее я вращаю землю, тем быстрее закончится день.

По дороге я забегаю в «Связной» и кидаю на счет сына денег. Я кладу ему практически все свои деньги, оставляю себе в кошельке рублей сто, не больше. Мне кажется, это очень хорошо, это тоже поможет ускорить процесс. Узнаю у менеджера насчет проходимости платежей и получаю заверения, что сейчас средства поступают на счет очень быстро. Через пятнадцать, максимум, через тридцать минут. Ключевое слово «быстро!»

Мне кажется, это тоже поможет ускорить процесс. Хотя я знаю, что сын сейчас уже на пляже и, наверняка, не взял с собой бесполезный телефон, поэтому через полчаса мне не позвонит. Не позвонит сын мне, скорее всего, и в обед. Мало вероятно, что будет заходить себе в палату или номер. Не знаю, уж, где сын там живет! Так что только вечером!

И это была еще одна причина, по которой я тороплю землю сделать свой оборот вокруг своей оси как можно быстрее, потому что если вечером сын мне не позвонит, то тогда я сам это сделаю. И тогда уже, наверняка, я дозвонюсь.

Допельдон! Так чего же я хочу больше? Услышать сына или увидеть Марину?

Я вскакиваю на подножку уходящего автобуса в самый последний момент, буквально за секунду до того, как закрылись двери.

«Аккуратно, мужчина! Куда Вы так торопитесь? Автобус все равно быстрее не поедет». А вот и неправда! Я закрываю глаза и усилием воли раскручиваю колеса. Я убираю по пути следования все возможные пробки, зажигаю везде зеленые огни светофора и отворачиваю от нашего автобуса взгляды всех милиционеров.

И вот результат. Автобус пролетает через весь город за считанные минуты. Еще одно усилие мысли, и специально для меня на второй проходной выходит усиленный наряд охраны и включают вторую раму металлоискателя. Очередь начинает двигаться в два раза быстрее, ускоряя движение земли.

Я предстаю перед светлыми очами Игоря, моего друга и начальника, без двух минут одиннадцать, поставив тем самым своеобразный рекорд скорости по перемещению в закрытом наглухо городе и усиленно охраняемой территории, коей являлся авиасалон.

– Чуть свет – и я у ваших ног, – пытаюсь шутить я, протягивая ладонь для приветствия Игорю.

Но он шутки моей не оценивает, потому что руки не видит.

– Девятьсот шестьдесят, девятьсот семьдесят, девятьсот восемьдесят, девятьсот девяносто, тысяча, – бубнит Игорь, пересчитывая зеленые червонцы, которые уже накидали в коробку для пожертвований благодарные посетители авиасалона. И только закончив с этим грязным делом, наконец, отвечает на мое приветствие. – Здарофф!

Хлопает меня по ладони и протягивает фотоаппарат.

– Держи! Как говориться пост сдал, пост принял!

Убирает деньги себе в карман и надевает мне на голову кепку. Я пытаюсь еще как-то пошутить, а также намекнуть, что неплохо бы сегодня свалить пораньше, но Игорь останавливает меня. Он сама «серьезность».

– Не перебивай и слушай. Когда у клиента нет своего фотоаппарата, то ты предлагаешь сфотографироваться на наш. Берешь с него 30 рублей и координаты. Только электронную почту. Понял!

– Понял, а…

– Подожди.

Игорь объясняет подошедшему семейству принцип действия нашего аттракциона. И снова возвращается ко мне.

– Не забудь объяснять клиентам, что фотография будет присылаться только в электронном виде. Понял?

– Понял, чего не понять, – пытаюсь я перестроиться на коммерческий лад и хочу спросить у Игоря еще что-то, правда, сам не знаю что. Но он явно не настроен на дружеское общение со мной, потому что сух, как дерево саксаул.

– Ну, а раз понял, то я пойду, посижу на стенде, а то я тут чуть не спекся, как картошка. Я тебе пришлю сейчас кого-нибудь на подмогу.

– Давай, – обречено отвечаю я и опускаюсь пятой точкой на стул.

Однако долго сидеть я не хочу. Я вижу, что земля разогналась уже до достаточной скорости и несется по своему пути, плавно шелестя на поворотах, с хорошим таким ускорением, и теперь, главное, не тормозить. Только не тормозить! Но, сидя на пятой точке и ничего не делая, я сам же и останавливаю ее. Ножки стула – как якоря. Надо что-то делать! Набираю в грудь воздуха и начинаю орать.

– Подходи сюда, народ! Фотографируемся на память! Сегодня же последний день МАКСа!

Впрочем, это было лишним. Посетителей вдруг как прорвало. Они пошли друг за другом волнами. Прямо как на картине Айвазовского. Причем каждый раз все круче и круче. Девятый вал пришелся где-то на обед.

Мне приходилось постоянно что-то говорить, помогать, поддерживать, фотографировать.

«Здравствуйте! Не хотите сфотографироваться на память! Десять рублей! Спасибо! Конечно, помогу! Улыбочку! Пожалуйста! Возьмите буклетик нашего музея! Можете посмотреть его экспозицию в павильоне! До свидания! Здравствуйте! … Всего хорошего! Приходите еще! … Здравствуйте!..»

Солнце уже в зените. Пальцы выбивают СМС-сообщение: «Я тебя хочу!» Ответ: «И я».

«Здравствуйте! Подходите, не стесняйтесь! Десять рублей! Это не дорого, это даром! Улыбочку! Пожалуйста! Возьмите буклетик, узнаете много нового о нашем городе! До свидания! Здравствуйте! … Всего хорошего! Приходите еще! … Здравствуйте! До свидания! Всего хорошего!»

Три часа дня. Повеяло прохладой. Видимо, земля разогналась уже до скорости курьерского поезда. И кто-то открыл окна в салоне вагона. Однозначно.

СМС: «Ты помнишь? В шесть!» Ответ: «Да».

Гарик не обманул, подмогу прислал. Сначала пришла Лена, наш дизайнер, потом я вызвал еще и Галину Моисеевну, главного хранителя, и мы вот так втроем и прыгали около нашего баннера, как вокруг елки, до самого обеда. Была бы такая возможность, Гарик бы и сам подошел, но нельзя было оставлять без присмотра наш главный музейный стенд, который располагался внутри павильона.

Нам было весело и шумно. Кто-то из добрых клиентов оставил пару бутылок пива, и стало совсем хорошо. А после обеда наплыв начал постепенно спадать. Нет, народ еще продолжал подходить, но с каждым разом все меньше и меньше. Последняя пара подошла где-то часам к четырем, к полпятому.

Они долго мялись, не решаясь подойти. Вернее, мужчина никак не мог уговорить свою даму на этот решительный поступок. Пока, наконец, Галина Моисеевна не смилостивилась и не взяла инициативу в свои руки.

– Да не стесняйтесь Вы, подходите. Сфотографируйтесь на память.

– Да, – обрадовался мужчина. – А Вы нам поможете? Сфотографируете нас вместе?

– Конечно, давайте Ваш фотоаппарат.

Галина Моисеевна взяла его мыльницу, мужчина и его спутница пристроили свои физиономии в окошки. Мужчина был не высокого роста, поэтому ему пришлось подставить стульчик, чтобы он мог попасть лицом в окошко, а вот дама была как раз выше среднего роста, и ей, чтобы поместить лицо в окно, пришлось сильно-сильно нагнуться. Потом Галина Моисеевна попросила их посмотреть друг на друга. Их позы стали вообще неестественными.

– Внимание! Улыбаемся! Сейчас вылетит птичка! Оп!

Мы нажали фотоаппараты почти одновременно. Галина Моисеевна с одной стороны, а я с другой. Не скрою, в этот момент я испытывал нечто похожее на азарт охотника, сидящего в засаде, потому что у меня получился шикарный кадр для фотоколлекции под названием «Пятая точка МАКСа».

Честно признаюсь, первый кадр с изнанки нашего баннера сделал не я. Когда у меня в голове возникла такая идея, в памяти фотоаппарата уже было пять или шесть таких снимков. Скорее всего, первым был все же Игорь, потому что, когда я показал их Лене, она просто засмеялась. Ну, а Г.М. просто не пришла бы в голову такая бредовая идея.

Так что, да, Гарик был первым! Но мне такая идея пришла в голову самостоятельно. Клянусь! И если Вы думаете, что фотографировать чужие попы – это самое дебильное занятие в мире, то уверяю Вас, Вы глубоко заблуждаетесь. В любом деле нужно проявлять максимум старания и умения, а в фотографировании чужых поп этого старания и умения нужно в два раза больше. И только тогда у Вас появятся кадры чужих поп, которые будет не стыдно показать другим!

Но лучше всего, конечно, их никому не показывать, потому что одна половина людей поймет Вас неадекватно, а другая половина обязательно усмотри в этом гомосексуальные наклонности.

«Допельдон!» Что я несу? Полный бред. Но, наверное, только таким способом можно хоть как-то отразить то состояние отупения, которое наступает у человека от монотонной и однообразной деятельности под палящим летним солнцем.

А последний день международного авиакосмического салона 2005 года был именно таким. Жарким, липким и пыльным. За весь день в небе не появилось ни одной тучки, ни облачка. Только солнце, ревущие самолеты и толпы одуревших посетителей и участников авиасалона. Все понимают, что сегодня последний день и потому стараются оторваться по полной программе. Пьяных больше, чем трезвых. Тормозов никаких!

Впрочем, я был доволен. Эта круговерть не позволяла в голове появляться никаким мыслям, кроме одной. «Скоро вечер!» Нет, конечно, в голове появлялось много других мыслей, но надолго они не задерживаться. И, можно сказать, что для моих мозгов это был царский подарок. Я не хотел думать ни о чем, кроме как о сегодняшнем вечере.

«Здравствуйте!.. До свидания!» Все! Конец!

Не удержался! Набрал телефон сына. В трубке уже не слышно противного женского голоса, сообщающего, что набираемый мной номер находится в зоне недоступности. Поэтому держу трубку у уха долго, в надежде, что мне все же ответят. Но телефон посылает в эфир один гудок за другим без ответа. Отключаюсь. Чтобы не расстраиваться, убеждаю себя в том, что сын еще не вернулся с моря. «Ничего, позвоню попозже!»

Приходит СМС: «Ты уже готов? Я освобождаюсь через полчаса!» Отвечаю: «Да, мое солнце, лечу к тебе!»

Просто удивительно! День прошел. Мгновенно. Практически, не успев начаться. Оказывается, для того, чтобы разогнать землю до скорости волчка, нужно не так уж и много. Сначала пробежаться для разгона, а потом заняться приятным, монотонным и ничем не обременяющим трудом.

А еще! Еще надо очень хотеть, чтобы вечер наступил как можно быстрее. Ну, приблизительно, как этого хочу я!

Считаем выручку. Сегодня получилось неплохо. Так сказать побочный эффект разгона земного шара. Вот если бы каждый день так. Откладываю себе на карман столько, чтобы хватило на вечер, и вострю лыжи к выходу.

Игорь, как ни странно, не возражает. Еще бы ему возражать, ведь, если честно, за сегодня мы подняли денег больше, чем за все остальные дни. И все это благодаря нашей чрезмерной активности. Так что я вполне могу позволить себе уйти, не помогая складывать наш инвентарь. У нас есть, кому этим заняться сегодня.

Ха! Земля разогналась уже так, что против ее движения не так-то просто идти. Она буквально гудит под ногами, а колени подкашиваются. Вот это скорость! Но это ничего, это пройдет! Я знаю, пройдет сразу, как только увижу ее, мою принцессу, поэтому надо идти как можно быстрее.

Направляюсь к выходу и с тоской думаю о мотодельтапланеристе. Вот бы сейчас мне его аппарат. Впрочем, не уверен, смог бы я удержать в руках управление. Ведь гудят не только ноги, но и руки. Все тело будто ватное. Я практически не ощущаю, что у меня в руках по-прежнему лежит фотоаппарат. Зачем он мне? Может, вернуться и оставить Игорю. Нет. Возвращаться, значит отсрочивать нашу встречу. На это я пойти не могу! Поэтому продолжаю крепко держать фотоаппарат в руках и на полусогнутых ногах двигаться в сторону, противоположную вращению земли.

Телефон ойкает новой СМС-кой: «Извини. Задерживаюсь на тридцать минут. Подождешь?»

Хм! Можно было бы предположить, что так все и будет, но… тут уж ничего не поделаешь. Такая она, моя принцесса, поэтому выстукиваю пальцем «Конечно» – и отправляю сообщении обратно. Телефон улыбается мне идиотской улыбкой, а я обнаруживаю себя стоящим в потоке людей. Такое впечатление, будто я налетел на стену. Впрочем, стена мягкая, и бьюсь я об нее небольно. Бац! Потираю в раздумьях лоб. Смотрю на часы. Даже при самых плохих раскладах сейчас мне идти до места нашего свидания не больше пяти минут. И я знаю точно, ничто уже не может мне помешать оказаться в нужном месте и нужное время. Но куда девать неожиданно образовавшиеся двадцать пять минут времени? Да, видимо, я сегодня слишком сильно разогнал нашу планету…

О цветах и подарках

Серую «восьмерку» я заметил почти сразу. Она стояла на обочине дороги, попыхивая выхлопной трубой. Мне оставалось только пройти несколько метров вперед и перебежать дорогу.

Хочется сделать что-то такое неожиданное. Например, надеть маску клоуна и заглянуть в лобовое стекло! Но маски я сегодня не захватил, да и не известно еще как такое может понравиться моей принцессе.

Вижу, как ползет вниз боковое стекло. Окно приоткрывается совсем на немного. Только чтобы высунуть пальцы с сигаретой и стряхнуть пепел. Окна в машине у нее полностью тонированные, поэтому я не могу видеть ее.

Успеваю разглядеть только тонкие пальцы и прядь белокурых волос. Окно снова закрывается. Жду, когда можно будет перебежать шоссе. Она, наверняка, меня уже заметила в зеркале заднего вида. Так что никаких клоунов.

Но ничего, у меня есть сегодня для нее подарок. Наконец, в бесконечном потоке машин образуется небольшой просвет, и я ныряю в него. Под громкие сигналы клаксонов пробегаю перед самым носом «шестисотого» мерина. Благодарю его, что нажал на тормоз, а не на газ. Прижимаю ладонь к сердцу. Вижу в машине какую-то тень. Тень кивком головы сообщает, что все нормально, пробегай скорее.

Еще десять шагов – и я открываю правую дверцу серой «восьмерки». В салоне орет музыка. Конечно же «Ленинград». Шнур надрывается про распиздяя.

Марина сидит, склонившись над какой-то бумагой, и внимательно ее изучает. Она, конечно, слышит, как открывается дверь, но головы не поворачивает, делает вид, что жутко занята, и дает мне возможность сесть рядом.

Захлопываю за собой дверь и вместе с ней закрываю за собой дверь в мир людей. Я снова в море. Правда, сейчас оно больше напоминает небольшой самодвижущий аквариум.

– Ну здравствуй, солнце!

Тянусь к щеке Марины губами. Она подставляет мне ее, но глаза по-прежнему бегают по страницу.

– Здравствуй, сейчас! Дочитаю!

Мягко беру за краешек листа и тяну его на себя.

– Ты что не видишь. К тебе твой принц пришел?

– Принц? – смеется Марина и смотрит на меня лукавыми зелеными глазами. – Не вижу здесь никаких принцев.

Наконец, мне удается вытянуть лист бумаги из ее пальцев. Я кладу его на заднее сидение и придвигаюсь поближе к принцессе. Мое бедро касается ее бедра. На ней надет ее любимый тонкий зеленый сарафан с большими цветами. Я даже через джинсовую ткань ощущаю тепло ее тела. Ищу губами ее губы. Шепчу.

– Если не принц, то вполне претендующий на это звание. Мне сегодня удалось совершить по-настоящему геройский поступок. Нет, даже два!

– Два? – принцесса смеется и отстраняет голову. – Это каких?

Она осматривает мое лицо, не дожидаясь ответа, достает влажные салфетки из бардачка и одной из них начинает протирать мне лицо.

– Что-то мой принц запылились сегодня. И цвет лица у него, как у крестьянина, который весь день проработал в поле.

– Так оно и есть, – улыбаюсь, – я весь день проработал в поле.

– Загорел. Везет! – теперь уже она наклоняется вперед и старается достать губами мою шею. Прямо над футболкой. – М-м-м! Соленый!

Она еще несколько секунд придирчиво осматривает меня с ног до головы. Находит мой вид вполне удовлетворительным и произносит:

– Ну, куда едем?

– Сначала поедем, покушаем, – улыбаюсь я, – а потом, наверное, надо искупаться.

Рождается у меня спонтанное предложение.

– Искупаться? – удивленно взметает в вверх свои брови принцесса.

– Ну, да, лето все-таки, а мы с тобой еще ни разу не купались!

Это, конечно, не правда. Почти две недели в июне мы провели с ней на солнечных берегах Алании, купаясь и загорая в соленых водах Средиземного моря. Правда, было то, что мы ни разу еще не выбирались этим летом на местные водоемы.

Почему-то, по общему мнению всех местных жителей, водоемы вокруг нашего города не пригодны для купания, что, однако, не мешает толпам дачников и просто приезжим осаждать их берега в течение всего лета.

Вот такой парадокс!

Но вступать в спор сейчас мне жутко не охота, поэтому я перевожу разговор в другое русло.

– Давай, пока просто поедем отсюда, а то сейчас нам придется общаться с нашей доблестной милицией!

Я смотрю в зеркало заднего вида и вижу, как на нашу тонированную восьмерку вот уже добрых две минуты пристально смотрит гаишник с перекрестка. Еще бы! Сейчас все боятся терактов.

И восьмерка с тонированными стеклами, одиноко стоящая на обочине дороги возле особо охраняемого объекта, да еще с женщиной за рулем, да еще в конце международнозначимого мероприятия, вполне может навести доблестных блюстителей порядка на нехорошие мысли. И неважно, что за рулем сидит блондинка!

Во-первых, все равно не видно, а во-вторых, так даже интереснее. А вдруг!

– Хорошо, поехали!

Машина трогается с места и выезжает на дорогу. Гаишник отворачивается и резко уменьшается в размерах. Превращается в маленького смешного гнома. Мелькающие вдоль обочины сосны сливаются в однородную рыжую массу…

Марина просит подержать руль. Прикуривает. Она не может управлять машиной без сигареты в руке. На какое-то время деревья снова распадаются на составляющие, а потом сливаются вновь. Это она сначала отпустила, а потом, когда снова взяла управление на себя, выжала газ до отказа. Я снимаю руку с руля, кладу ладонь ей на колено. Она улыбается. Я тоже.

Мы едем молча, потому что дорога нам известна до мельчайших подробностей. Ведь мы едем ужинать в наше кафе. Небольшое придорожное заведение, которым управляет армянская семья. Наше кафе. Это мы его так называем, вывеска же над входом более лаконичная. «Шашлычное». И все. Дальше думай, как хочешь.

Поедаем друг друга глазами, как будто не виделись месяц. По сторонам практически не смотрим, потому что все здесь вокруг изучено неоднократно. Да и что здесь изучать. Интерьер минимальный. Столы и стулья из заводской столовой. Над столиками раскрыты зонтики. Строительный вагончик с решетками на окнах. Там касса и склад. Поленица дров. Большой мангал.

Выбираем столик поближе к мангалу. В меню не смотрим. Просто заказываем три порции шашлыка, две мне, один ей, безалкогольного пива для нее, томатного сока, лавашик побольше, два салата «Свежесть», нарезанные огурцы и помидоры и бутылку «Клинского» для меня.

– Так что же за подвиги ты сегодня совершил? – спрашивает принцесса, усаживаясь на свой трон.

Я сажусь напротив.

– Сейчас расскажу.

Мне надо время, чтобы решиться, с чего начать? Поэтому опускаю глаза, рассматриваю клетчатую клеенку, которой накрыт стол. Переспрашиваю:

– Может сначала ты?

– Нет, о себе я успею рассказать. Сначала ты?

– Ну, хорошо! – соглашаюсь я. – Я постараюсь покороче.

И начинаю рассказывать Марине о том, как весь день раскручивал землю, чтобы она крутилась быстрее. Я смотрю принцессе в глаза с некоторым сомнением, а вдруг она сейчас скажет мне что-то обидное, типа: «Лучше бы ты делом занялся!» Но нет. Наоборот, она улыбается и подтверждает, что и для нее сегодня день пролетел необычно быстро. И ей даже снова не хватило времени.

И мы вместе смеемся. Тихим смехом. Так чтобы не привлекать к себе внимания.

– А знаешь, – продолжаю я, вдохновленный тем, что меня поняли. – Это хорошо, что ты немного задержалась. Иначе я бы не успел совершить свой второй подвиг.

С этими словами я беру в руки фотоаппарат, который все это время стоял на краю стола и поворачиваю цифровой панелью к ней.

– Посмотри-ка на это!

– Что это?

– Ну, посмотри!

Мне очень хочется, чтобы она сама догадалась, что же изображено на фотографиях. Она удивленно поднимает глаза на меня:

– Какие-то задницы? Чем ты сегодня занимался?

Смеюсь:

– Да нет, не то. Смотри дальше!

Она перелистывает фотографии и снова поднимает на меня глаза.

– Какие-то винты?

– Не винты! А цветы! Как ты не видишь! Это железные цветы с железного поля. Неужели ты не видишь! Я их собрал для тебя. Все до одного.

Она удивляется на мои слова и опускает глаза, чтобы рассмотреть фотографии получше. Но все равно момент упущен. Мне становится немного грустно, что она не увидела цветов с первого раза. Я стараюсь успокоить себя, что это ничего, это нестрашно, я ведь тоже не сразу их заметил, хотя ходил мимо целую неделю.

Я их увидел только в тот момент, как налетел на мягкую стену. Двадцать пять минут назад. Хоть удар был и не сильный, но, видимо, он что-то изменил в моем сознании, и я осознал, что стою не в центре авиасалона, а в центре сказочной цветочной поляны. Вот что бывает, когда слишком сильно разгонишь земной шар. Это было небольшое помутнение сознания, но его мне было достаточно, чтобы успеть собрать все цветы в свой фотоаппарат, как в корзину, до того момента как они снова превратились в хвосты и винты.

– Действительно, цветы, – произносит, наконец, принцесса. – Какие красивые? Смотри, кактус зацвел?

Она поворачивает ко мне картинку, на которой изображен гигантский ярко-красный вертолет с огромных количеством лопастей.

– Нет, это не кактус, это астра.

– Кактус. Астра, вот! – она перещелкивает на другую фотографию. – А это ромашка!

– Ну тебе виднее, ты же моя принцесса.

И мы снова смеемся и смотрим друг на друга влюбленными глазами. Приносят две пластмассовые тарелки салата, две общепитовские вилки с погнутыми концами, много-много лаваша и пиво. Лаваш свежий, ароматно пахнущий.

– А шашлык?

– Сэчас, будет! Уже жарится, – отвечает нам хозяин и показывает на мангал, возле которого стоит его сын. – Потерпите, чуть-чуть!

И чтобы сгладить свою вину за то, что шашлык еще не готов, добавляет.

– Сегодня, шашлык отменный! Мясо свежее-свежее!

Получив заверения в том, что все нормально, хозяин вежливо отходит. Я беру Марину за руку и глажу ее пальцы.

– Тебе, правда, понравился мой подарок?

Она смотрит на меня влюбленными глазами, вздрогнув, убирает руку, кладет перед собой, как прилежная ученица.

– Не, надо. Мурашки бегут по коже. Не могу больше! Хочу тебя!

– И я. Может ну его нафиг, этот шашлык! Давай займемся сексом!

– Где? Прямо здесь? На столе?

– Ага.

– Прекрати.

Чтобы чем-то занять руки, Марина берет в руки фотоаппарат и наводит на меня объектив.

– Улыбочку!

Корчу рожу. Фотографирует. Показывает мне. Ну и физиономия! Уголовник. Смеемся. Она переводит объектив чуть в сторону. «Замри!» Хочу повернуть голову. Что это она там увидела! Не шевелись сейчас!

– Смотри! Это тебе мой подарок!

Огонь! Она сфотографировала пламя костра. Аленький цветочек. И теперь уже у меня бегут мурашки по коже. Чтобы как-то остудить себя, начинаю хозяйничать на столе. Открываю бутылки, разливаю пиво по стаканам.

– Давай выпьем, а то я действительно прямо сейчас тебя изнасилую.

Пиво холодное. Оно нас действительно остужает. И это дает нам возможность все же дождаться шашлыка…

О шашлыке

Я узнал об этом кафе случайно, через Интернет. На одном из городских сайтов кто-то завел форум: «А где у нас лучшего всего готовят шашлык?» И на какое-то время эта тема стала одной из самых популярных. Посетители форума в течение нескольких дней назвали более десятка различных точек общепита, где можно было отведать приготовленного на открытом огне мяса.

Как оказалось количество людей, регулярно посещающих местные Интернет-порталы и городские шашлычные, приблизительно одинаково.

Постепенно, сравнивая все эти точки по различным показателям цена, качество, сервис, местное Интернет-сообщество выбрало в качестве эталона заведение под символическим названием – кафе «На кругу».

Наверное, потому что это было самым пафосным местом в округе. Девчонки, музыка. Шумно, весело. И все такое.

Однако в длинной череде сообщений я однажды заметил один пост, который очень меня заинтересовал. Он был примерно такого содержания: «Да, «На кругу» – место, конечно, клеевое, но если Вы хотите попробовать действительно настоящего шашлыка без риска съесть собаку, то лучшее место – кафе «Шашлычное», что напротив лиевских проходных».

Вот так коротко и без изысков. Что характерно, в течение двух или трех дней несколько человек подтвердили данное сообщение короткими записями, типа: «Да, были, подтверждаем. Шашлык отменный!»

Как известно, рекомендации Интернета – лучшие рекомендации. Поэтому и я однажды предложил своей принцессе посетить сие заведение.

Видели бы Вы ее лицо в тот момент! Как бы так сказать помягче… По своему внешнему виду – это не то заведение, куда водят принцесс. Да что там принцесс! Просто девушек туда тоже не часто водят. А если и водят, то только чисто в доску своих.

Почему? Ну как сказать? Здесь нет длинного и трудно поддающегося изучению меню. Здесь оно занимает всего один лист. Я даже сейчас могу легко перечислить меню по памяти.

Свиной шашлык, шашлык на ребрышках из говядины, салат «Свежесть» (помидоры и огурцы), корейский салат, соус, лаваш, сок томатный, сок апельсиновый, минеральная вода, пиво – и все.

Потому что это заведение, куда не приходят потусоваться. Сюда приходят просто покушать. Простые работяги с аэродрома после работы заходят обсудить свои проблемы, пожарные из соседней части, дальнобойщики, патрульные машины. Иногда заглядывают лихие ребята с толстыми золотыми цепями на бычьих шеях. Но для них всегда накрыт стол внутри вагончика. Они не любят, когда на них смотрят во время приема пищи.

Все они приходят сюда запросто, в пыльных одеждах, с немытыми руками, как к себе домой, как на маленькую коммунальную кухню. И именно в этом и есть самый смак этого заведения. Фишка! Как теперь говорят.

И, конечно же, шашлык.

Он здесь всегда получается таким вкусным. Что просто хочется проглотить вместе с ним свой язык. Ни разу нам не подали здесь обгоревшего мяса, угольков. Ни разу. Не было здесь и такого случая, чтобы мясо здесь было плохим. То есть не свежим, или жирным, или сухим.

Шашлык здесь всегда сочный, так что жир капает с шампура, хорошо прожаренный и румяный.

Мы потом часто с Мариной обсуждали, почему здесь такой вкусный шашлык, и пришли к такому выводу, что все дело как раз в простой обстановке. Здесь все направленно на то, ради чего собственно и ходят люди в кафешки такого уровня. Ради хорошего куска мяса. Здесь все так сбалансировано: постоянные клиенты, небольшой объем, средняя цена, что хозяину не надо спешить, не надо обманывать, не надо изворачиваться. Надо просто делать хороший и вкусный шашлык. И еще опыт!

Не скрою, я тоже умею делать шашлык, и всегда когда мы собираемся на какие-то пикники, я с охотой берусь за это дело, но поскольку это бывает нечасто, то мне приходиться каждый раз вспоминать всю технологию приготовления заново. А здесь этого нет, здесь хозяева находятся постоянно в тонусе.

И поэтому шашлык у них получается отменным…

Хотя нет. Есть, наверное, еще одна причина. И, пожалуй, самая важная! Именно она заставляет хозяина заведения лично подходить к нам, своим первым за сегодня клиентам, и извиняться, что шашлык еще не готов, а потом самому подходить к мангалу и проверять жар. И кричать на своего сына, что он положил не те дрова, и со злостью срывать с шампура непонравившиеся ему куски мяса и кидать их собакам. И причина этому – любовь!

Любовь к своему делу, любовь к женщине, к жизни. Я это знаю точно, потому что сам встаю к мангалу только тогда, когда хочу приготовить еду для любимой женщины.

Но с этой стороны мы с принцессой ни разу не обсуждали наше кафе. Почему? Не знаю. Наверное, ход не доходил.

А может, потому что знали это и не видели смысла обсуждать очевидные истины.

О глазах и губах

– За тебя! – я поднимаю свой стакан и аккуратно чокаюсь краешком с ее стаканом.

– Что опять за меня?

– Конечно, а ты разве не заметила, мы всегда пьем только за тебя?

Я отщипываю краешек лаваша и прогоняю им чувство голода. Но делаю это скорее инстинктивно, не осознано, потому что все мое внимание проковано к губам Марины. Мне интересно в них все до мельчайших деталей.

Шашлык большой розовой дымящейся горкой уже давно лежит посередине стола на большом блюде, а я все никак не могу оторвать своего взгляда от губ принцессы.

Она аккуратно берет один кусок на вилку и перекладывает себе в тарелку. Медленно разрезает его пластмассовым ножичком и отправляет себе в рот.

– Не смотри на меня. Я не могу есть, когда ты на меня смотришь.

– Ой, извини, – спохватываюсь я и опускаю голову.

Наверное, мне тоже надо что-то поесть. Ведь еще минуту назад мой желудок издавал звуки, похожие на рев раненого бизона. И я с неистовством набрасываюсь на свою порцию. Мясо мягкое, легко рвется зубами, и я, кажется, начинают даже покряхтывать от удовольствия. Чувствую на себе ее взгляд.

– М-м-м, – выдавливаю из себя фразу, – тебе можно на меня смотреть, а мне нельзя? Так нечестно!

Мой рот заполнен и поэтому получается что-то нечленораздельное.

Марина улыбается и говорит мне одними глазами: «Мне нравиться смотреть, как ест мой голодный мужчина!» «Мой мужчина!» Может быть, когда-то она произнесет эти слова вслух? Может быть? Мне очень бы этого хотелось. Ну, я знаю, что сейчас она произносит эту фразу только глазами. Сейчас ее губы плотно сомкнуты и даже под страхом смертной казни она не скажет эти слова вслух.

Поэтому мне ничего не остается делать, как отвести свой взгляд от ее сжатых губ, снова опустить голову и уткнуться глазами в свою тарелку.

Наконец приходит чувство насыщения, от выпитого пива слегка кружиться голова, а вместе с этим поднимается настроение. Границы мира снова расширяются. Я замечаю, что мы в кафе уже давно не одни. Соседние столики заняты людьми. Хозяин бегает вокруг них и принимает заказы.

Столики стоят так, что слышать, о чем за ними говорят, невозможно, можно только видеть, как шевелятся губы людей, и угадывать их разговоры.

Для меня это самое любимое занятие. Сидеть где-нибудь в углу кафе и наблюдать о том, как разговаривают люди. Наблюдать и угадывать. Это интереснее, чем даже смотреть кино. И я пытаюсь пристрастить к этому занятию свою принцессу.

– А ты никогда не думала, на что похожи человеческие губы?

– Нет. На что?

– На открытую рану.

Принцесса поднимает брови, краешки ее губ чуть сжимаются.

– Почему?

– Ну, присмотрись внимательнее на человеческое лицо. Такое впечатление, что когда-то давным-давно у человека рта не было совсем. Было просто ровная гладкая кожа. И кто-то очень жестокий полоснул человека лезвием бритвы по коже и нанес ему открытую рану.

– А зачем он это сделал?

– Не знаю, наверное, чтобы сделать человека несчастным.

– Несчастным? – соболиные брови Марины снова взлетают вверх.

– Ну, да! Ведь любое слово, произнесенное вслух, есть ложь.

Марина обводит глазами кафе.

– Ты хочешь сказать, что все эти люди, которые сидят за столами, врут друг другу.

– Да. В той или иной степени. Знаешь, очень интересно наблюдать за людьми со стороны. Сразу видно, кто кому и зачем врет.

Марина тут же берет быка за рога.

– И ты мне все время врешь?

Смеюсь.

– И я, обязательно. Ну, если не вру, то привираю. Точно.

Марина надувает губы.

– Я никогда не вру.

Тяжело вздыхаю и соглашаюсь с этим.

– Да, я еще ни разу не поймал тебя на несоответствии.

Марина мгновенно взрывается и чуть не бросает в меня салфеткой, которой только что вытирала губы от томатного соуса.

– Что значит «не поймал», ты не мог меня поймать, потому что я никогда не вру. И теория твоя дурацкая. Врут только одни мужчины. Понял!?

Реакция Марины меня смешит. Я тихо трясусь от смеха, но, чтобы успокоить ее, соглашаюсь со всеми доводами.

– Конечно-конечно, родная! Ты как всегда права.

Ловлю ее пальцы, притягиваю к своим губам. Начинаю целовать подушечки пальцев. Кожа на губах тонкая, а подушечки пальцев очень чувствительные. Между нами снова пробегает электрический разряд.

– Но это все равно не меняет. Губы ведь действительно похожи на рану.

Она кивает головой.

– Ну пусть похожи. Слушай, хватит мне морочить голову. Ты поел?

– Поел.

– Тогда, может, поедем отсюда. А то здесь что-то шумно стало.

Вечер действительно уже вошел в свои права. Хозяин сделал музыку погромче, а посетители кафе стали чаше заказывать пиво, чем шашлык. У кого-то даже на столах появилась водка, хотя я точно помню, что в меню такого продукта не было. Да и пить в жару водку. Бр-р-р!

– Поехали? А куда?

– Ну ты сам хотел купаться?

– Купаться?

Я снова смотрю на ее губы, и тут у меня в голове рождается новая версия моей теории. Наверное, все же раньше люди состояли из двух половинок. И соединены они были как раз в районе губ. Половинки умели разговаривать глазами и отлично друг друга чувствовали. Они ведь были единым целым. И тот, злой, разделяя нас, полоснул своим лезвием именно по месту соединения. И мужчины от боли стали врать, а женщины нести всякую чушь.

Ну прямо как сейчас моя принцесса. Я, конечно, ей об этом не говорю. Боже упаси! Но тем не менее.

Есть только один способ прекратить этот словесный поток. Соединить эти губы. Пусть не навсегда, но хотя бы на время. «Какое там «купаться»?»

Все мое существо в настоящий момент хочется только одного, проверить теорию о двух половинках, но мешает стол.

«Какое купание? Ты что не видишь, что я тебе хочу больше жизни?» – спрашиваю я ее глазами, чтобы не врать. – «Вижу!» – отвечают мне ее глаза, чтобы не нести всякую околесицу. – «Тогда нам действительно пора?» – спрашивают мои глаза. – «Нам уже давно пора», – отвечает она.

Расплачиваемся, благодарим за ужин. Это обязательно! Хозяин расплывается в улыбке. Мы выходим из-за стола. Я сдерживаюсь ровно до того момента, как мы садимся в машину, и тут же начинаю осыпать ее поцелуями. Плечо, шею, мочку уха. От моих прикосновений Марина вздрагивает.

– Извини, я такой потный и грязный, но я тебя так хочу, что у меня нет сил терпеть! – выдавливаю я из себя, наконец, вслух.

– А я уж думала, что ты никогда этого сегодня не скажешь!

Мои губы, наконец, находят ее. Или ее губы мои.

Они сладкие и мягкие. Чуть-чуть пахнут табаком, шашлыком и соусом. Самую малость. Но от этого вкус губ становится только еще приятнее. Я хочу закрыть своими губами все ее пространство. Всю ее алую рану. Кажется, мне это удается. Я касаюсь своим языком ее языка, и они вместе начинают вибрировать. Сейчас еще секунда – и мы должны стать одним существом. Еще мгновение. Но в это момент у нас заканчивается воздух.

И мы разлепляемся. Переводим дыхание и снова набрасываемся друг на друга, только на этот раз наши поцелуи не такие плотные, мы ласкаем друг друга нежными прикосновениями.

«Допельдон! – рождается в этот момент в моей голове, на краю сознания, и я успеваю подумать: – Точно, может быть, существо, соединенное губами, называлось именно моим словом? Да, что-то в этом слове точно есть от двойного существа. Это как допельхерц – «двойное сердце». Есть такое немецкое лекарство…»

– Ну так как? Купаться или…? – произносит Марина вдруг, уворачиваясь от моих губ и прерывая ход моих мыслей на самом интересном месте.

– Конечно «или», – отвечаю я. – Какие могут быть еще варианты?

– Тогда поехали.

Машина ревет и с пробуксовкой стартует. Меня аж отбрасывает на спинку кресла, отрывая от принцессы. Что такое «или», не надо никому объяснять. И куда ехать, когда хочется «или» для нас понятно.

Мы едем на Москва-реку.

О губах и глазах

Машина плавно входит в поворот. Шины, разогретые о теплый асфальт, приятно шуршат. И под их шелест у меня в голове успевает проскочить еще несколько бредовых идей.

«Наверняка, этот кто-то, кто полоснул ножом по губам, сделал массу всяких способов, чтобы не допустить соединения половинок, чтобы не появился допельдон…».

Мы притормаживаем, переезжая железнодорожные пути. «Во-первых, он всех перепутал». Нас подбрасывает на рельсах. И мои мысли в голове основательно взбалтываются, как коктейль. «Ведь мало соединить половинки, надо чтобы эти половинки были своими».

Перекресток. Еще один пост ГАИ. Постовой провожает нас подозрительным, а может, завистливым, взглядом. Да, скорее всего второе!

«Во-вторых, он придумал пищу». Машина снова набирает скорость. Марина любит быструю езду. «Скорее всего, когда половинки были единым целым, они могли питаться собственной внутренней энергией»

Снова притормаживаем и сворачиваем с шоссе к обрыву. «А после разделения ее стало не хватать… И человечество забыло, что такое допельдон…» Мы едим вдоль берега, выбираем место для стоянки. «А как же моя теория согласуется с теорией о «гомо флайенсах»?»

Выбираем в буквальном смысле слова, потому что все полянки на краю обрыва уже заняты. «Получалось, что тоже неплохо, так как четыре крыла все же лучше, чем два. Подъемная сила больше…»

Наконец, и нам улыбается удача. Мы замечаем свободную поляну, прикрытую от посторонних взглядов кустами.

– Сюда? – спрашивает меня Марина. И я отвечают ей фразой приснопамятного Владимира Вольфовича: «Однозначно!». Или не отвечаю? Наверное, все же это я сам себе отвечаю, потому что Марина раздраженно переспрашивает: «Сюда?» Может, это я сам с собой рассуждаю?

Я лениво пожимаю плечами.

– Да какая разница? Давай сюда!

Марина тяжело вздыхает, коситься на меня недовольно, загоняет машину на поляну. Мне понятна причина ее недовольства. Ведь, по идее, я – мужчина и должен принимать решения во всех важных моментах, а так получается, что я отлыниваю от своих прямых обязанностей.

Выключает двигатель. Мотор еще какое-то время урчит, как уставший зверь, и затихает.

Мы привыкаем к накатившей на нас тишине и развернувшемуся перед нами пейзажу. Розовое небо, красное солнце, заходящее в тучу, и спокойная гладь мощной реки.

– Не злись, моя принцесса, пожалуйста! – я поворачиваю к ней лицом и улыбаюсь. – Я был не прав!

– В чем?

– В том, что отстранился от принятия решения. Извини, я задумался.

Река дышала, отдавая тепло, накопленное за день, и над ее поверхностью носились ласточки в погоне за мошкарой. Спокойствие реки, видимо, передалось и моей принцессе, потому что она не стала взрываться, а предпочла лечь мне на плечо и прошептать на ухо.

– Когда ты со мной, ты не можешь думать ни о чем, кроме меня!

– Конечно, – вру я. – Я и думал как раз о тебе.

– Правда, и что ты думал?

– Да, вот вспоминаю твой рассказ.

– В смысле?

– Ну, вот ты вчера встречалась со своим бывшим мужем. Неужели у тебя ничего не екнуло в груди?

Мне кажется, что лежать на моем плече в машине довольно неудобно, поэтому я хочу подложить ей под голову свою ладонь. Она целует ее и замечает на ней сорванные мозоли, которые я заработал сегодня, закапывая Графа. Правда, прежде чем спросить, откуда они, отвечает на мой вопрос другим вопросом.

– А что у меня должно екнуть?

– Я не так выразился. Я хотел спросить, если бы он сегодня вдруг сказал тебе, давай жить вместе. Давай, попробуем все сначала. Ты бы согласилась на это предложение?

Марина усмехнулась, потому что вчера они обсуждали как раз обратное, пытались решить свой квартирный вопрос и сделать так, чтобы больше никогда не пересекаться на квадратных метрах трехкомнатной квартиры в одном из престижных районов нашего города. Не пересекаться не только друг с другом, но и с родителями и родственниками.

Задача в нынешних условиях практически невыполнимая, но, как ни странно, ей это вчера удалось.

Собственно поэтому я и смотрел на ее губы там, в кафе, не отрываясь, потому что не мог поверить в то, что Марина говорила. Вернее, я не мог поверить, что эти губы могли быть и одновременно мягкими и сладкими, как мед, и жесткими и твердыми, как лед.

Нет, не правильно. Я восхищался этими губами, и это чувство восхищения меня переполняло и пугало. Потому что жестокость женщины – это самая страшная вещь на свете. Ведь там, в кафе, Марина совершенно спокойно рассказывала, как, практически, раздела своего бывшего мужа, отца ее ребенка, заставив заплатить его за размен квартиры по полной программе.

И причиной такой житейской жестокости был он сам. Ее муж.

– Нет, – ответила Марина. – Мы как-то после развода разговаривали на эту тему с ним. Ну, когда уже боль прошла, и мы стали встречаться с ним, чтобы обсуждать какие-то проблемы.

– И?

– Муж спросил меня, а как же мы будем заниматься сексом после этого? И я, подумав, сказала, что да, это будет невозможно.

Марина погладила мои мозоли на другой руке.

– А это у тебя откуда?

– Да, ерунда, – я переворачиваю руку ладонью вниз. Она кладет свою руку на нее. – Ты не можешь простить его за то, что он ушел? Бросил тебя?

Рука Марины перебирается с ладони на пряжку ремня и начинает его расстегивать.

– Что ты делаешь?

– Не видишь, расстегиваю брюки.

– Ты не хочешь мне отвечать?

– Ну что пристал, не любила я его никогда.

Марина вскидывает на меня свои изумрудные глаза и смотрит долго и пристально. Так, что у меня начинает колотиться сердце. И снова ее глаза говорят мне больше, чем губы.

Но губы… губы молчат. Видно, что она только что сильно их прикусывала, и они налились кровью. Я прикладываю подушечку своего указательного пальца к своим губам, а потом касаюсь своей рукой ее губ.

– Воздушный поцелуйчик! – шепчу я. – Специально для принцессы.

Она хватает зубами мои ногти, больно кусает их, а потом опускает голову. Я вижу ее затылок. Светлые волосы пахнут фантастически. Я опьянен их ароматом и откидываю голову назад на подголовник кресла.

– Что ты делаешь? – шепчу. – Я же потный и грязный.

– Я так хочу, – отвечает Марина и резко дергает молнию на моих брюках.

О жуках и волчьем вое

И мы снова улетаем на вершину блаженства. Время и земля останавливаются. Все замирает и затихает. Мы проваливаемся в вакуум, а потом снова поднимаемся по склонам горы, помогая друг другу всем, чем только можно. Руками, губами, глазами.

Когда же, наконец, приходим в себя, то обнаруживаем себя практически раздетыми.

По крайней мере, на мне остались только носки. Принцесса сидит на мне, ее платье у нее на бедрах, она прижимается к моей груди и дрожит, как будто от холода.

– Что с тобой? – спрашиваю я и целую в плечо.

– Никогда не думала, что может быть так хорошо.

Марина поворачивает голову, смотрит на переднюю панель автомобиля, где у нее прикреплены небольшие часы. Потом улыбается. Я думаю, что она улыбается, потому что я снова вижу только ее затылок.

– Восемь минут.

– Что восемь минут? – не понимаю я.

– Мы занимались с тобой сексом всего восемь минут, но я снова кончила.

Марина вздрагивает и снова прижимается ко мне. Я чувствую, как ее мышцы сжимают мое естество. И мы лежим в таком положении еще долго. Дольше, чем длился сам процесс, не шевелясь и отдавая друг другу энергию. В моем положении мне видна только узкая полоска неба. Сначала розовая, потом фиолетовая и, наконец, черная с редкими бриллиантами звезд. Нам хорошо, и мы шепчем друг другу слова благодарности.

– Спасибо, родная!

– Спасибо, мне было хорошо.

«Действительно. Как мало нужно для счастья? Если это, конечно, счастье! И счастье ли это? Может быть, это состояние и есть настоящий допель…»

Я не успеваю вспомнить свое новое слово, потому что именно в этот момент внутри машины раздается душераздирающий волчий вой. Нет, не так. Сначала кто-то постучал пальцами по стеклу. Тук! Тук! А потом уж раздался волчий вой. Вой был такой страшный, что, казалось, кровь застыла в жилах. Несмотря на то, что в машине было невообразимо душно, я вдруг резко почувствовал холод. У меня даже мурашки побежали по коже.

Но самым ужасным было то, что, поскольку в салоне было темно, я четко видел, что постучать пальцами по стеклу было просто некому. Вокруг нас было только небо.

Черное летнее небо. И мигающие звезды.

– О боже! Что это? – прошептала моя принцесса, вжимая, буквально вдавливая, меня в сидение.

Вой повторился, и до меня, наконец, дошло, что это было.

– Ничего страшного, – прохрипел я, усугубляя положение. – Сын звонит!

Уж не знаю, когда он настроил сигнал со своего телефона на этот душераздирающий звук. Наверное, это случилось еще тогда, когда я только приобрел свой телефон. Но с тех пор так и повелось, все звонки как звонки, а звонки сына воют.

Сколько раз я хотел поменять этот звук, но все как-то руки не доходили. И вот поплатился за это.

Вой, ворвавшись в нашу идиллию, мгновенно разрушает ее.

Самое сложно было найти мои брюки, где в заднем кармане лежал телефон. Включить свет – выставить себя на всеобщее обозрение.

Ведь если с природой волчьего воя мы разобрались быстро, то с природой стука было не все понятно. Вполне можно было предположить, что у шутников как раз и был расчет на то, что мы в спешке включим свет и предстанем перед ними в костюмах Адама и Евы.

Предоставлять им такого удовольствия не было никакого желания, поэтому мы шарили по закоулкам машины в полной темноте.

Маленький атомный взрыв внутри салона сделал свое дело. К тому моменту, как мы разобрались со всей одеждой, собрав ее по щелям и углам, вой снова прекратился. Мы переводим дыхание и пытаемся понять, кто же стучал в окно.

«Поймаю, убью!»

Я кое-как натягиваю на голое тело брюки. В этот момент вой возобновляется. Достаю из кармана телефон. На синем экранчике горит имя сына.

Смотрю на принцессу. Она уже сидит на своем месте, на кресле водителя. В темноте не видно ее лица. Но голос явно дрожит. Бедная, испугалась! Трусиха.

– Что ты смотришь? Ответь!

– Мне надо выйти из машины, я не могу так разговаривать.

– Выходи.

Вместе с открытой дверью в салон машины врывается вечерняя прохлада и рой комаров. Хочу закрыть за собой дверь, но Марина просит:

– Оставь, пусть немного проветриться салон.

– Хорошо.

Выхожу на улицу в одних брюках, с голым торсом и уже на ходу раскрываю панельку телефона.

Слышу далекий и резкий голос сына: «Па, перезвони мне!» И тут же отключается. Вот они, дети двадцать первого века! Никакого уважения. Ни тебе – здрасьте, ни тебе – до свидания. Одна сплошная – экономия. И в груди вместо радости общения с сыном у меня поднимается волна раздражения. Ну какая ему разница? Ведь все равно за разговор плачу я.

Пока набирается номер, осматриваюсь, чтобы увидеть тех подонков, которые обломали нам весь кайф. Но если они есть, то спрятались где-то в кустах. Отсюда мне видно только красный огонек сигареты в салоне машины. Марина закурила. Успокаивается.

А вокруг никого! Хоть ты тресни! Ну ни одной души!

Только небо, река и ласточки. Летают где-то рядом и надрывно кричат. Гоняются за кем-то на линии берега…

Наконец, мой телефонный сигнал проталкивается через тысячи километров и раскрывает окно, скорее форточку, к моему сыну. Я снова слышу его голос.

– Привет, пап!

– Привет, сын! Почему вы мне так долго не звонили?

Странно! Сколько раз я представлял себе этот разговор с ним, а тут вместо того, чтобы сказать о самом главном, о том, как я соскучился по нему, я спрашиваю у него такие глупости. И так ведь понятно. Не было денег. Но…

– Ну, па! Чё звонить-то! У нас все хорошо! Вот только что вернулись с экскурсии! Ездили в Одессу! На самом деле мне некогда, па! Давай, пока!

– Подожди, подожди! – ору я в трубку. – Что значит пока?

– Ну, хочешь вот с мамой поговорить.

– Давай.

Я не знаю, почему отхожу от машины, это происходит инстинктивно. Неосознанно. Просто делаю несколько шагов, как будто хочу посмотреть, а не спрятался кто-то за линией обрыва – и в этот момент слышу голос Ольги.

– Алло! Привет!

Такой далекий и близкий. Голос моей первой женщины, моей жены и матери моего ребенка.

– Привет! – выдавливаю я из себя и чувствую, как у меня пересыхает горло. – Как ты там?

– Нормально, – звенит ее голос из трубки. – Надоело все только до чертиков. Домой охота.

– Приезжайте скорей, – говорю снова в трубку глупость. – Я так по вам соскучился!

Глупость, естественно, это из-за того, что они не могли сейчас вот так прямо приехать. У них билеты были взяты на 28 августа. Так что увидеть я их смог бы только не раньше 29-го. А это через неделю. И я это, естественно, знал.

А вот насчет того, что я соскучился, это было не глупость. Скука и тоска родились внутри меня вдруг, ни откуда, вместо возмущения по поводу безобразного поведения сына и… вместе с «допельдоном!» Мне даже показалось, что это слово было только что произнесено в трубке.

Я переспрашиваю.

– Что? Что ты только что сказала?

– Ничего, – говорит она чуть приглушенным голосом, – Я тоже по тебе очень соскучилась! Очень! Очень!

Я чувствую, как будто кто-то грубо сжимает мою грудь. Как так можно? Ну как? Почему она говорит мне это, когда находится за тысячи километров от меня, и никогда, когда я бываю с ней рядом.

В одно мгновение внутри меня проносится целая гамма чувств. И для того, чтобы разобраться в них, мне нужен ни один тихий вечер. Мне это понятно как ясный день, поэтому перевожу разговор на более приземленные темы.

– Я приеду вас встречать! Как обычно!

Ольга смеется.

– Только без фанатизма, пожалуйста!

– Ну, как всегда, – отвечаю я шутя. – Цветы, духовой оркестр, клоуны.

Ольга знает, что я могу такое устроить, поэтому воспринимает все очень серьезно. Надувает губу.

– Тогда я не приеду!

– Нет уж, лучше приезжайте! Ограничусь цветами!

– Ну хорошо. Тогда пока!

– Пока! Держите телефон рядом, я Вам еще позвоню.

– Только не сегодня. Ладно. Мы так устали.

– Хорошо. Пока.

– Пока.

Форточка закрывается, обрывая детский смех на заднем фоне. Остаются только ласточки и сигаретный огонек внутри машины. Где я? Что со мной? Мне нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя. Так по кому я соскучился? По сыну? По жене? Или по ним обоим? А как же Марина?

Допельдон? Слышал ли я его в трубке? Может, это кто-то вклинился в наш разговор. И сказал это слово нам обоим? Я знаю, такое бывает.

Сажусь в машину. В салоне работает радио. Значит, Марина не слышала моего разговора. На душе сразу становится легче. Почему так? Не важно. Так проще. Не надо ничего объяснять.

Но она и не требует никаких объяснений, просто спрашивает:

– Поговорил?

– Да. Все нормально.

– А с женой?

Блин! Ну почему Марина это спросила? Нет, теперь ясно, что она не слышала разговора, но зачем это спросила? Мучительно соображаю, что же сказать. Правду или соврать?! И решаю соврать.

– Нет, – рисуют мои губы. – Ее не было рядом.

«Хорошо, что сейчас темно и не видно моих глаз!»

Огонек разгорается. Марина затягивается и выпускает изо рта сигаретный дым.

– Странно, а что же ты не позвал жену?

– Не хотел.

Снова огонек разгорается, и пепел падает Марине на платье. Она ругается и начинает отряхаться, а я пользуюсь моментом и увожу разговор в сторону.

– Ты слышала стук пальцев по стеклу?

– Какой стук? – вздрагивает Марина.

– Ну перед тем, как зазвонил телефон, кто-то постучал в стекло.

Марина смотрит на меня. Я не вижу ее выражения лица, только контур.

– Что за ерунду ты несешь? Какой стук? Я ничего не слышала!

– Странно. Значит, мне показалось!

И в этот момент в заднее стекло машины снова забарабанили. Тук! Тук! Тук! Бум. Мы оборачиваемся одновременно, и теперь уже вдвоем видим только тонкую черную полоску неба. И звезды. Эта сторона неба была противоположна закату, поэтому цвет неба был иссиня-черный, и звезды на нем были особенно яркими.

Но небо и звезды – это было единственным, что смотрело на нас в окно. Марина вздрагивает и протягивает руку к ключу зажигания.

– Поехали отсюда скорее. Мне страшно.

– Погоди, – останавливаю я ее. – Надо же понять, что это?

– Не хочу. Мне это не надо. Мне страшно. Ты понимаешь. Страшно.

Она срывается на крик и все же заводит машину. Вместе с двигателем вспыхивают фары, и мне сразу все становится ясно.

Жуки! Майские или июньские! Уж не знаю, какие, если учитывать, что на дворе август! Именно за ними гонялись ласточки в темноте, и некоторые жуки, уходя от погони, не замечали машины и врезались в ее стекла, а когда включились фары, жуки все буквально ломанулись на свет и просто атаковали наши окна.

Это было необыкновенное зрелище. Два мощных потока света разрезают темноту – и в эти потоки со всех сторон устремляются мириады насекомых. Комаров, мошкары.

Ласточки, почувствовав легкую добычу, кричат еще сильнее. Они, как пикировщики, влетают в световые лучи, выхватывая из него свою законную добычу.

Машина пятится назад, увлекая за собой все эту жужжащую свору, затем разворачивается и выезжает на пустую трассу.

Разговор ни о чем

Мы молчим. Наш отъезд напоминает бегство. Как будто мы были застигнуты на месте какого-то преступления, но успели скрыться. И именно поэтому мы молчим. Едем и молчим.

Машина летит по пустынной ночной трассе, и Шнур, надрываясь, торопится сообщить нам, что он – распиздяй. Марина курит.

Перекресток. Марина поворачивает в сторону моего дома.

– Ты куда? – разрываю я наше молчание.

– Отвезу тебя домой!

– А ты разве не хочешь оставить меня у себя?

– Не получится. Свекор вернулся.

Кладу Марине на колено свою руку.

– Все равно, я не могу допустить того, чтобы моя принцесса шла домой одна. Давай поставим машину, я тебе провожу, и мы вызовем такси.

– Хорошо!

Марина сворачивает в первый правый поворот – и машина уже несет по узким городским улочкам. Принцесса продолжает молчать, и мне это начинает не нравиться. Не люблю ездить вместе с ней молча, как будто связь между нами разрывается, и Марина тут же становиться далекой-далекой.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем.

Стандартный ответ недовольной женщины. Этот ответ может поставить в тупик любого логично мыслящего мужчину. Я себя к таковым не причисляю, но такой ответ и меня ставит в ступор, потому что еще со времен моего увлечения восточными единоборствами я точно знаю, что человек в принципе не может думать «ни о чем».

Вернее может, но только в случае глубокой медитации. В состоянии нирваны. И этого состояния можно добиться только многолетними годами усердных тренировок, полных аскетизма и самоотречения. А после выхода из этого состояния у человека обязательно открывается третий глаз, который позволяет ему предвидеть будущее.

Именно это я все и выдаю в ответ на Маринино «ни о чем» и в конце добавляю.

– Ты что хочешь сказать, что только что была в состоянии нирваны?

И она, не моргнув глазом, говорит.

– Да, можешь считать, что так.

И мы снова молчим. Машина проскакивает два светофора, на третьем сворачивает направо, и, наконец, мы въезжаем на задний двор кафе, где она всегда оставляет машину. Из конуры выглядывает пес Умка. Страшный зверь, если верить надписи над его жилищем. Лениво потягивается и виляет хвостом. Свои. Поворачивается к нам задом, уходит.

Ставим машину на сигнализацию. Она берет меня по руку, я беру ее сумку с какими-то очередными документами, и мы идем.

– Ты что сильно испугалась?

– Да. И ты меня не защищал.

Я всегда знал, что защита – это лучшее нападение, и Марина умеет пользоваться ей виртуозно.

– От кого мне тебя было защищать, Марин. От жуков?

– Да от кого угодно.

Вот она женская логика. Я умиляюсь и крепко обнимаю ее за плечи.

– О господи, принцесса моя, ненаглядная!

Целую ее в щеку. А что действительно принцесса. Жестокая, нежная, беззащитная. НЕПРЕДСКАЗУЕМАЯ.

Нам снова хорошо, и я решаюсь задать ей вопрос, который уже давно вертится у меня на языке.

– Скажи, а как же так? Ты его не любила, но вышла за него замуж?

Все наши отношения – это один большой неоконченный диалог, поэтому если бы я задал вопрос не сейчас, а скажем через неделю или через две, то она все равно бы поняла о ком идет речь, поэтому Марина тут же отвечает:

– Как-как… Да вот решила, что пора выходить. Взяла первого попавшегося и отвела в ЗАГС. Мужчины ведь… как большие телята.

– Что, прям, первого попавшегося? – я с опаской смотрю на нее.

– Ну, нет, конечно. Мы с ним встречались какое-то время. У нас была одна компания. Я и он, Вика и ее молодой человек, потом еще несколько пар. Потом все начали жениться, ну и мы решили, что пора.

Нам надо было переходить дорогу. Мы всегда делали это на пешеходном переходе, строго по правилам, дождавшись красного сигнала светофора. И при этом Марина всегда брала меня за руку, как маленькая девочка. Потому что, каким она была лихим водителем, таким она была опасливым пешеходом. Марина очень боится попасть под машину. На время перехода через дорогу наш разговор прекращается, мы внимательно смотрим по сторонам и, только оказавшись в относительной безопасности, снова возвращаемся к нашей теме.

– И знаешь, за что я больше всего ненавижу своего бывшего мужа, – продолжает Марина.

– За что?

– За то, что он, когда ушел от меня, увел с собой и всю нашу компанию. Хотя это я его в свое время привела в нее.

– И как это было? – спрашиваю я вдруг.

– Что? – не понимает меня Марина. – Как он «увел от меня нашу компанию»?

– И это тоже. Но, вообще-то, я хотел спросить, как он ушел от тебя, – я тут же поправляюсь, – если не хочет, можешь не говорить…

Марина предлагает зайти в супермаркет, чтобы купить «Шармель» и попить дома у принцессы чай, пока будем ждать такси. Ничего не имею против. Идем в «Навигатор», так называется супермаркет, и начинаем бродить между полок с товарами. Тем временем, Марина продолжает свой рассказ.

– Мы только вернулись с юга, и муж не пришел ночевать. Один единственный раз. А утром пришел домой и сказал, что больше не будет со мной жить.

– И все?

– Да, он ушел. И мы подали на развод.

– Кто подал? Ты или он?

– Да какая разница. Он, конечно.

– И что было потом?

– Потом мы ждали положенные три месяца, и как-то так незаметно получилось, что все мои друзья вдруг встали на его сторону. И знаешь, как это я выяснила?

– Как?

– Когда нас не пригласили на один день рождения к нашему общему приятелю. Меня и Вику.

– А Вику почему?

– А от нее муж ушел практически в один день с моим.

Она смеется.

– Видимо, им было так легче. Вот такая вот, блин, мужская солидарность!

У меня нет способности анализировать информацию тут же на месте. Я могу все делать только постепенно. Именно поэтому я сейчас занимаюсь тем, что просто задаю как можно больше вопросов, чтобы потом была возможность не возвращаться к этой теме и у меня сложилась как можно более полная картина события.

Мне это интересно, потому что я вдруг ловлю себя на мысли, что начинаю проецировать это на себе. А смогу ли я вот так прийти и сказать?

– А к кому они ушли?

– Ну, Викин, к ее близкой подруге, а мой… Не знаю. Никогда не интересовалась.

Мы находим наш любимый зефир в шоколаде, берем ее любимые «коровки» и возвращаемся к кассе. Несмотря на то, что время близится уже к полночи, на кассах все равно очереди. Народ стоит с полными тележками. Делать нечего, встаем в очередь и мы.

– То есть, как так не интересовалась?

– А какая мне разница? Я, если честно, никогда ее даже не видела.

Я чувствую, что от избытка информации моя голова начинает закипать. Наверное, надо прекратить на время разговор на эту тему. Ее можно будет продолжить в другой раз и в другом месте. Здесь, сейчас, слишком много ушей.

– Слушай, а какие у нас планы на завтра?

– Не знаю. А что?

– Ну, у меня завтра выходной, поэтому могли бы куда-то смотаться.

– Куда?

– Ну не знаю. По магазинам, например. Помнишь, ты же хотела съездить в обувной или «Мегу». Тебе же надо на осень что-то покупать.

Марина смотрит на меня с опаской.

– Ты что готов поехать со мной?

– Ну да.

– Мужчины ведь не любят таких мероприятий?

– Не любят. Но ради тебя я готов пойти на такую жертву.

Наконец-то, наша очередь заканчивается, мы оплачиваем наши покупки. Копейки, но Марина все равно использует скидочную карточку. На последнем отрезке пути к дому принцессы, мы болтаем о всякой ерунде, которая произошла с нами за последнее время. В первую очередь на работе. Перемываем косточки начальникам Марины, моим сотрудникам. Я почему-то вспоминаю нашего соседа по авиасалону. Молоденького мальчика, по имени Иван, который придумал смертоубийственную трансконтинентальную ракету. На бумаге, конечно, но, тем не менее, к его стенду в течение всего авиасалона текла очередь из профессоров и академиков. Все почему-то хотели посмотреть на это чудо. Мальчика, я имею в виду. И не только посмотреть, но, кажется, и потрогать.

В общем, треплемся ни о чем.

Вот уж никогда не думал, что согласие на поездку в магазин может так поднять настроение у женщины! И мы уже снова готовы заниматься любовью. И делаем это по-быстрому, прямо на лестничной клетке перед дверью ее квартиры.

И мы снова смеемся. И нам снова хорошо.

Ночной полет

Такси ночью всегда приезжает быстро. Ну почти всегда. Иногда по выходным, конечно, приходится ждать, но не в этот раз. Авиасалон закончился, все посты и ограничения сняты, поэтому такси приезжает быстро. Почти через пять минут, как я назвал адрес.

Как всегда Марина выходит меня провожать. Мы прощаемся и обещаем с утра созвониться, чтобы договориться о том, когда пересечемся и куда поедем.

Выхожу на улицу. Ночной город светится огнями многоэтажек. В воздухе стоит освежающая прохлада и какая-то наэлектризованность. Скорее всего, собирается гроза. Я смотрю наверх. На окна Марининой квартиры.

Машина с шашечками еще не подъехала к подъезду. Так иногда бывает. Диспетчер уже говорит: «Выходите!» Выходишь, а машина только-только появляется из-за поворота. Пока развернется, пока подъедет.

Стою, дышу свежим воздухом. В голове легкий туман. На губах последний Маринин поцелуй. Темно. На небе ярко горят звезды.

Сажусь в машину, сразу расплачиваюсь и отключаюсь. Не в смысле засыпаю, а в том смысле, что у меня в голове происходит какой-то щелчок, и я вдруг, пронзив время и пространство, видимо, это очень опасное дело – разгонять планету ради встречи с любимой, оказываюсь в Турции, на водяной горке под названием «Черная дыра».

Я почему-то вспомнил, как мы попытались съехать с нее вместе с Вовкой. Мы стоим на краю аттракциона, за нами очередь, а Вовка упирается, не хочет лезть в эту черную бездну. Трусоват он малость, весь в маму. Наконец, удается его уговорить. Садимся в круг, Вовка обхватывает меня сзади своими мягкими руками, и мы летим вниз.

Прямо как сейчас, все вокруг сливает в одну черную массу, на которой то и дело мелькают яркие огоньки. То ли звезды, то ли щели-просветы в пластмассовой конструкции. Нас болтает из стороны в сторону, я пытаюсь закричать «А-а-а!!!», но слышу только свой голос. Вовка молчит.

– Ты по чему молчишь?

– Страшно, – отвечает он.

И еще сильнее обхватывает меня руками. Впереди забрезжил свет. Сейчас должен быть еще один крутой поворот, и мы выскочим в неглубокий бассейн, возле которого нас ждет Марина.

Но что это? Вместо бассейна я вдруг снова оказываюсь возле дверей ее квартиры. Она стоит рядом. Одета не по-летнему. Курит. Я сижу на корточках перед ней, бьюсь головой о стену и через силу выдавливаю из себя.

– Зачем ты это сделала? Зачем?

– Чтобы заполнить пустоту.

Слышу ее голос через вату в ушах. И снова уже ору так, что лопаются перепонки.

– Зачем ты это сделала, Марина!

Я срываю с себя какой-то свитер, часы, бросаю все это на пол. Там уже лежит желтая роза, книга, еще какие-то предметы. Марина пытается меня поднять.

– Не плачь! Встань! Ты сам во всем виноват!

Она трясет меня за плечо. Нет, это не она. Это волосатая рука водителя возвращает меня в реальность.

– Командир, приехали!

Оглядываюсь. Машина стоит возле дома. Выхожу. Пытаюсь еще раз расплатиться. Водитель смотрит на меня странно. Убираю деньги в карман. Иду домой.

В квартире – тишина, только из родительской комнаты доносится богатырский храп отца. Значит, матушка его все же достала, и он сбежал от нее домой. Ну что же, тем лучше! Значит, смогу поговорить о его недостойном поведении завтра с утра. Как раз будет трезвый. Хотя чего я ему могу сказать? Тем более, что собственное поведение никак не дает мне права, говорить мне ему какие-то упреки.

А какое у меня поведение? Из головы не выходит черный туннель. Вернее, то, куда он меня привел. Почему мне так больно в груди? За что? Может быть, это и есть допельдон?

Надо попытаться успеть хоть что-то написать в блокнот. Хоть несколько слов, чтобы потом была возможность проанализировать свои мысли. Сажусь, пишу. Рука выводит какую-то ерунду. Про молодого конструктора, про какие-то записи, которые надо завтра сделать. Не то, не то! Туннель! Вот что главное! И почему мне было так плохо? Почему я ревел, как трехлетний ребенок? Не ревел, а просто выл.

Слышу сигнал СМС. «Спокойной ночи, милый!» Отвечаю «И тебе, Любимая!» и тут же вспоминаю разговор с женой. «Я по тебе соскучилась!» Что это? Как мне быть? Как так могло быть, что я, который не мог поверить своему счастью, который готов выполнять любые желания своей принцессы, вдруг тут же, при ней, отвечает другой женщине: «И я тоже соскучился! Приезжайте скорее!»

Время час ночи. Надо спать. Ложусь. Заворачиваюсь в простыню. В ногах ложиться кот. Перед тем, как погрузиться в сон, в голове проскальзывает успокоительная мысль. «Наверное, речь все же идет не о сексе. Я просто соскучился по другому человеку, которого давно не видел. И все. Она тоже мне дорога. Она родила мне сына. Она вне конкуренции. И все же не то… Кому я вру? Себе? Марине? Ольге? Всем? Допельдон – что это за слово? Сколько раз за сегодня в моем мозгу всплывало это слово? А был ли при этом какой-то смысл? Может, был, а я его не заметил?..»

Сон, наконец, забирает меня к себе.

Песочные часы. три соблазна

Один из моих любимых фильмов «День сурка». Это гениальное произведение. Человек попадает во временной вакуум и не может из него вырваться, пока не полюбит по-настоящему.

Каждое утро герой фильма просыпается в одно и тоже время, под одну и ту же музыку и пытается прожить день по-разному. Но утро! Утро у него всегда одно и тоже. Часы выбивают 6:00 и включается на полуслове радио.

Мы все живем в «дне сурка», и у нас у всех каждый день похож один на другой, как башни-близнецы в Нью-Йорке.

Вот и это утро у меня было таким же, как и предыдущее, и предпредыдущее, и предпредпредыдущее. Зашевелился Барсик, я услышал привычный шум за окном, потом какое-то шевеление на кухне – и окончательно проснулся. Но глаза открыл не сразу. Я люблю лежать в постели с закрытыми глазами и слушать мир. Прислушиваться к его утренним звукам. И определять их значение. Прочитал, что такое упражнение входило в специальную подготовку смершевцев. «СМЕРШ» – расшифровывается как «смерть шпионам». Эта организация занималась во времена Великой Отечественной войны охотой за шпионами. Иначе ее еще называли попросту «контрразведка».

Смершевцы это делали для обострения своих чувств до уровня животных инстинктов. Им это было нужно, чтобы выжить в самых смертельных схватках. А мне, наверное, это надо, просто для того, чтобы жить. А еще, наверное, потому что я боюсь ослепнуть. Вот просто проснуться однажды утром, открыть глаза и увидеть темноту. Я, наверное, тогда подумаю, что умер, но звуки помогут мне определить, что я еще на этом свете.

Поэтому я старательно коллекционирую утренние звуки и пытаюсь представить, кто же их издает.

Больше всего мне нравятся звуки на улице. За окном. Пение птиц, крики котов, лай собак. Это хорошие звуки. Они дают самую главную информацию, они сообщают о том, что жизнь продолжается. Сейчас я слышу и то, и другое, и третье. Просто какофония какая-то. Но орет вся эта живность как-то не очень громко, как бы через силу. И в это оркестр добавляется маленькая однотонная нотка, повторяющаяся с завидной равномерностью. Тум. Тум. Потом через несколько секунд еще раз. Тум. Тум.

Все вместе говорит мне о том, что ночью все же прошел дождь. Он закончился вот буквально только что, за несколько минут до моего пробуждения. И лил всю ночь. Такой хороший августовский ливень, который приносит прохладу и напоминает об осени. Но с каждой секундой разрывы между тум-тумами становятся длиннее, а крики животных бодрее. Значит, небо очистилось, и сегодня все равно будет хороший яркий день.

Потом я люблю звуки дома. Скрипы пола, переливы воды по трубам, звон чашек и тарелок, голос телевизора на кухне. По ним, если как следует прислушаться, можно определить все ли в доме нормально. Если они такие же, как вчера, то все хорошо. То не только у меня день сурка.

Слышу, как отец разговаривает с котом. Тот, наверное, сейчас крутится возле его ног и требует еды. Значит, у отца хорошее настроение. Впрочем, оно у него с утра всегда такое. А к вечеру портиться. Почему?

Вспоминаю, что в детстве читал сказку про «человека-песочные часы». Каждое утро он просыпался в хорошем настроении, но к вечеру всегда становился злым и сердитым. Если он не хотел быть вечером злым и сердитым, то ему обязательно надо было в обед постоять на голове. Но стоять в обед удавалось не всегда, поэтому он чаще всего вечером бывал злым и хмурым. Как оказалось, таким образом, его заколдовала волшебница. Она сделала его «песочными часами» за то, что он когда-то очень сильно обидел самого близкого к себе человека. Может, и отец уже давно того, стал песочными часами?

Вот как только я перестаю прислушиваться к окружающим меня звукам, то до моего окончательного пробуждения осталось совсем немного. Буквально открыть глаза.

Но я пока не спешу этого делать. Во-первых, еще есть время. Я это определил по звуку заводящегося двигателя. Через пять минут заведется еще один, а потом раздастся стук каблуков – вот тогда будет пора. А пока можно полежать и подумать о предстоящем разговоре с отцом. В том смысле надо мне это или нет? Ну что я ему скажу? Прекрати, отец, играть в «однорукого бандита»! Прекрати напиваться по вечерам! Это нехорошо. Надо нести деньги в дом. По идее – это он должен мне говорить. Он, а не я.

Было бы неплохо. Но жизнь забавная штука, сейчас я должен буду встать и читать нравоучения своему отцу по просьбе матери.

Завелся второй двигатель. Остался еще только стук каблуков и… «Рота, подъем!», а пока… Говорить с отцом или нет? Вспоминаю восточную притчу о том, что когда-то дьявол придумал для мужчины три искушения, которые он должен выбрать для себя. Алкоголь, азартные игры и женщины. И каждый мужчина обязательно выбирает какое-то одно. Так и есть. Отец выбрал алкоголь и азартные игры, а я, видимо, женщин. Ну да. Раз я обманываю жену, значит, выбрал женщин. И кому какая разница, что наши отношения уже давно переросли из разряда интрижки во что-то большее. Никакой разницы! Грех есть грех!

Так стоп! Про себя подумаю позже. Вернемся к отцу. Итак, его симптомы – по вечерам злой, пьяный, замечен в увлечении к азартным играм. Налицо – песочные часы и, как минимум, два греха из трех.

Что же он такого сделал, что вынужден так страдать? Что?

Вместо звука каблуков, слышу звук подъезжающей машины. О! Это уже интересно. Новое развитие сюжета, кто бы это мог быть? По утрам все машины всегда отъезжают от нашего дома, и только в одном случае бывает по-другому. Когда приезжает «Скорая помощь»? Кому-то плохо? Хотя нет. Вряд ли. Если плохо кому-то из наших многочисленных старушек, то обычно с ними это случается заполночь. Утром – в очень редких случаях. Или даже никогда. Я, по крайней мере, такого случая не помню. Пока размышлял в этом направлении, мой слух уловил еще один непривычный звук. Поворот ключа, шаги и голос.

Ну, все ясно! Брат приехал. Видать, вчера до меня не дозвонился и решил сам поговорить с отцом. Значит, надо вставать. Спасать отца. Выхожу из комнаты, с прищуренным глазом. Не ожидал я, что утро такое яркое.

Отец сидит на кухне, пьет чай и читает книгу. У отца есть просто удивительное свойство. Ему абсолютно все равно, что читать. Он может взять любую книгу с полки, положить перед собой, открыть где-то по середине и читать. Если книгу убрать, то отец возьмет другую, снова откроет на первом попавшемся месте и будет читать. И так до бесконечности. Интересное, наверное, чтение получается. Забивает мозги и не лечит душу.

Брат смотрит на меня, я на него.

– Не надо я сам! – говорю ему.

– Хорошо! – отвечает он, перебирая в руках ключи от машины. – Попробуй!

– Бать, привет.

– Привет! – отвечает он, не поворачивая головы.

– Мать сказала, что ты снова начал играть?

Он усмехается и, так и не оторвавшись от книги, говорит:

– А вы по этому поводу собрались? Не беспокойся. Все будет хорошо!

Я смотрю на брата.

– Вот видишь. Все будет хорошо. Можешь так, и передать матери!

Брат мотает головой в знак согласия. И явно довольный тем, что дело закончилось так быстро, отвечает.

– Вот и отлично. Ну ладно, я поехал тогда на работу. А то и так опаздываю. А еще пробки!

– Ну, давай! Матери позвонишь?

– Да.

Брат перекидывается с отцом еще несколькими фразами по поводу предстоящей поездки осенью на Волгу, на рыбалку. И уходит. А мы остаемся одни.

– Чайник горячий! – сообщает мне отец, прихлебывая из своей кружки.

– Спасибо! У тебя все нормально?

– Да не волнуйся. Все будет хорошо.

– Может. Как в прошлый раз. Поставить игру на компьютер? Будешь стучать вечерам дома.

– Да не волнуйся. Все будет хорошо!

Складывает книгу.

– Ладно. Мне пора бежать на дачу.

Встает.

– Граф умер. Знаешь?

– Знаю.

– Жаль пса.

– Да.

Смотрю отцу в глаза. Он усмехается и отводит глаза в сторону.

– Да не волнуйся. Все будет хорошо. Все будет хо-ро-шо!

– Да я в этом не сомневаюсь.

Уступаю ему дорогу, прижавшись спиной к стенке. В узком кухонном коридоре хрущевки по-другому не разойтись. Отец тыкает пальцем в мое пузо.

– Жиртрест! У-у-у! Отъелся. Где твои мышцы?

Смеемся. Это наша обычная утренняя шутка про мой стремительно растущий вес. Он стал расти, сразу, как только я бросил заниматься спортом, закончил, если можно так сказать свою спортивную карьеру на бойцовском ринге. За пару лет вес подошел к центнеру и останавливаться, видимо, не собирался. Вчера специально взвешивался у Марины. Двух килограммов не дотягиваю. А ведь весил-то всего семьдесят четыре.

– Ушли на нервы! – отвечаю отцу в том же тоне.

Теперь уже он смотрит мне в глаза.

– Что девки достали?

– Можно сказать и так.

Иногда мы очень друг друга понимаем. Иногда. Отец уходит в свою комнату. «Интересно. Если сейчас его перевернуть с ног на голову и подержать так какое-то время. Он станет злым и хмурым? Однозначно станет. Значит, отец действительно уже превратился в песочные часы. А я? Я стану хмурым и злым, если перевернусь с ног на голову».

Надо попробовать. Вместо утренней зарядки. Мои пятки с грохотом бьются о стену. Отец выглядывает из комнаты.

– Ты что совсем обалдел?

– Вместо зарядки, дед. Вместо зарядки!

– А!! Резвишься! Ну-ну!

– Ага!

Мне действительно становиться весело. Я – не песочные часы! Пока еще! Ну что ж! Для начала новой рабочей недели и это уже неплохо!

Крылья под каблуком

Все-таки странное это мое новое слово. Приходит, когда хочет, уходит, когда хочет. Не известно, что обозначает. И вообще!

Вот и сегодня утром. Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Вспомнил о нем только, когда уже шел на работу по своему привычному маршруту. Причем именно вспомнил. И именно сам. Путем несложных шевелений мозговыми извилинами.

«Что-то я давно свое слово не вспоминал. Как там его? Ах да! Допельдон! Здрасьте! Наше Вам с кисточкой! Как поживаете? Нормально. А чего давно не появлялись! Повода не было. У ты какое? Повод тебе нужен?! А не я ли тебя выдумал? Вот возьму сейчас и приклею тебя к какому-нибудь идиотскому смыслу – и будет тебе повод. Не приклеишь? Почему? Есть смысл. Какой? Не скажешь? Почему? Сам должен догадаться. Ну ладно. Тогда пока!»

Вот такое оно, мое новое слово. Своенравное. Пришло-ушло. А ты теперь мучайся. Не буду! Сегодня же решу эту проблему. Найду для слова приличный смысл и объявлю об этом всему миру. Сегодня же! Только сначала позвоню Марине.

– Привет! Солнце! Проснулась? Ну как? Едем сегодня по магазинам?

– Слушай. Надо. Представляешь, у меня опять каблук у туфель сломался. Что за ерунда. Помнишь, мы ведь с тобой их совсем недавно покупали.

Вспоминаю, что это было действительно совсем недавно. Чуть больше месяца.

– Может фирма плохая?

– Да ты что. «Карнаби». Я всегда у них покупала.

Ну да! «Карнаби» – фирма серьезная! Да и Марина действительно ерунду не покупает.

– Ну не переживай, солнце. Я куплю тебе новые туфли!

Марина сначала возмущается.

– Да не нужны мне новые. Мне мои нужны старые. В них удобно!

А потом смеется.

– Купит он! Надо же так сказать! Денег в кошельке только-только на маршрутку хватает, а все туда же, туфли покупать. Молчал бы уж!

Блин! Кто меня за язык тянул. Но чувствую, настроение улучшилось, поэтому продолжаю.

– А я у тебя займу, а потом отдам!

– Ой, ладно, молчи. Не расстраивай меня еще больше!

То, что выгляжу сейчас полным придурком, это не беда. Главное, что она уже не так расстроена поломкой туфель. У нее все под контролем. И я, и туфли. А значит, все будет хорошо.

– Не буду! Ну, мне к тебе сейчас заехать? Когда поедем?

Она какое-то время молчит.

– Знаешь, наверное, с утра не получится. Мне тут с другой работы позвонили. Начальник хочет меня видеть. Надо будет заехать к нему на полчасика. Давай после обеда?

– Как скажешь, мое сердце!

– Ты не обидишься? Подождешь?

Притворно вздыхаю.

– Подожду.

Хотя на самом деле воспринимаю ее слова с явным облегчением. Нет, ну это надо. Любое мое общение с Мариной делает из меня полного болвана. В хорошем смысле этого слова. Готов пообещать ей все, что угодно. Лишь бы не расстроить и не обидеть. Вот и вчера пообещав ей, что готов поехать с ней по магазинам, я просто абсолютно, просто напрочь забыл о том, что на самом деле договорился с Игорем с утра поехать на авиасалон и вывезти с него нашего имущество.

И о чем я только думал! Нет, понятно о чем. О ней! Но Игорь бы не простил мне того, что ему пришлось бы ворочать тяжелые ящики с экспонатами в одиночку. Просто не простил бы.

Но сейчас вроде бы все обошлось! По опыту знаю, что полчасика растянется часа на три не меньше. И что по магазинам мы поедем теперь не раньше четырех. Если вообще поедем! Так что хвала всевышнему! Допельдон! Ну вот, снова здорово! Опять ты здесь?! Хочешь этим сказать, что тебя придумал не я, а он? Может быть! Но смысл! Смысл тебе дам я! И даже не думай сопротивляться. И всему миру тебя озвучу я! Поняло? Что значит «посмотрим»? Ну, это вообще наглость! Я вообще-то уже решил, то тобой будет называть фирма-производитель элитной обуви. Обуви для принцесс. Согласно? Опять «посмотрим»? И что тебе не нравиться? Тебе не нравятся ножки моей принцессы? Нравятся? Вот видишь? Мне тоже. Теперь ты будешь всегда у нее под пяточкой. На стельке.

Сейчас приду на работу и придумаю тебе дизайн. Эй, эй, слово! Ты куда?! Не уходи! Обиделось, ушло.

А я продолжаю свой путь, и по дороге придумаю различные формы логотипа обувной фирмы. Это должно быть что-то изящное, воздушное, неземное. Помогающее женщинам летать! Вау! Точно! С крылышками под каблучком! Слышишь, слово! Ты поможешь всем женщинам стать «фемина флайенсами»! Ты будешь делать это вместо меня! А то моя принцесса в последнее время уж больно часто стала обижаться на то, что я поддерживаю других в их полете! Неплохая идея! Вот для чего ты появилось на свет! Мое новое слово! Слышишь! Твоя миссия благородна и чиста! Ты должно гордиться. Молчишь? Ну-ну! Привыкай! Ты будешь помогать летать всем женщинам! А я только одной! И все будут довольны!

Вот только как быть с… Ольгой?!

Блин! Снова испортилось настроение. Как быть с ней?! Мы вместе пятнадцать лет. У нас взрослый сын. Пуд соли вместе съели. Ну, если не пуд, то все равно очень много. Надо что-то делать! Надо! Но что? И тут же принимаю неожиданное решение. С этим надо заканчивать. Я буду любить Марину все оставшуюся нам неделю. Буду любить страстно и нежно! Как только смогу. Буду терпеть все ее выходки и выкрутасы! А потом, когда приедет сын, сделаю что-то мерзкое и противное, чтобы она меня возненавидела и, в конце концов, забыла. Я не смогу уйти от жены и сына. Это мой крест, и я должен его нести. Так будет честно.

Допельдон! «Прости меня, любимая, за такое решение!» Я набираю СМС и отсылаю ей последнюю фразу своей мысли: «Я тебя очень-очень люблю!»

Часть 2 Год спустя

«Здравствуй, ревность!»

…и получаю ответ: «Иди ты в жопу со своей честностью!» Тупо смотрю на это сообщение и пытаюсь сообразить, что же произошло. Вокруг меня толпятся какие-то люди, хлопают меня по плечу, приветствуют.

Какие-о корреспонденты суют мне под нос микрофоны, а я снова и снова открываю панельку своего мобильного телефона и пытаюсь вчитаться в сообщение Марины.

Наконец, до меня удается достучаться какому-то корреспонденту, зеленый квадратик на микрофоне намекает мне, что это НТВ.

– Скажите, пожалуйста, как Вам пришла в голову идея проведения такого мероприятия?

Собираюсь с мыслями и возвращаюсь на землю.

– Понимаете, год назад в этот же день мы стояли на летном поле авиасалона, мы – это я и Игорь Владимирович, директор нашего городского музея, и смотрели вслед разлетающимся во все концы света самолетам. Они были похожи на стаи перелетных птиц, улетающих в теплые края. Просто удивительно как! И мы тогда подумали, как же жалко, что они смогут вернуться к нам только через два года. Два года без родного дома, это все же большой срок согласитесь?

Корреспондент НТВ понимающе кивает головой. Возле моего рта вырастает еще несколько грибов-микрофонов.

– И именно тогда мы подумали, что же такого может сделать наш маленький муниципальный музей для того, чтобы самолеты вернулись в наш город на следующий год. Подумали и решили, что мы можем организовать фестиваль виртуальных пилотажных групп. А дальше было просто делом техники…

Честно говоря, никогда не думали, что наше мероприятие вдруг вызовет такой большой ажиотаж у представителей федеральной прессы. Под окнами нашего музейчика, который занимает всего три комнаты на втором этаже старого здания в центре города, собрались машины всех, ну практически всех ведущих телекомпаний страны, и мы в буквальном смысле задыхались от такого количества народа.

Все окна и двери были раскрыты настежь. Сквозняк носил по комнатам какие-то обрывки бумажек и оберток, точь-в-точь как год назад на летном поле, а народ все прибывал и прибывал.

И все ради чего? Ради того, чтобы посмотреть на то, как ребята из разных концов страны и мира при помощи сети Интернет, компьютерной программы и специальных приспособлений-джойстиков поднимает в виртуальное небо свои красиво раскрашенные самолеты. Поднимают и совершают на них головокружительные фигуры высшего пилотажа, вызывая аплодисменты и восхищение, которые ни чем не уступает восхищению от полетов реальных самолетов. Ну, если и уступает, то не намного.

Я просто не мог уехать от всего этого! Просто не мог! Я все это придумал и реализовал, а бросить все это на одного Игоря было бы подло. И поэтому я сказал Марине, что не смогу поехать с ней на три дня с палатками на пикник, как мы это делали всегда в августе. Просто не смогу. Не имею такого права. Это будет нечестно. И получил ответ, соответствующий женской логике.

Вот теперь стою и обтекаю.

Почему? Почему она так написала? В первый раз за все наши отношения внутри меня стала расти злость на Марину. Как она могла мне так написать? Как посмела? Я ее мужчина, значит, она должна быть там, где нахожусь я. А не наоборот.

Разве ты не сам построил такие отношения? Сам. И что же тогда теперь? Чем недоволен? Тем, что она поехала на пикник вместе со своими друзьями. Или не одна? С кем?

В груди рядом с грустью и злостью начинает рождаться еще кто-то, маленький и гнусный. Ревность. Смотрю на часы. Пять часов вечера. Они уже выехали из города. Значит, ответы на все вопросы я смогу получить не раньше понедельника. Сегодня суббота. Выходит, что мне жить с моим новорожденным одному еще, как минимум, 48 часов. Перспективка не из приятых!

Но делать нечего. Не могу же я себе сделать аборт или кесарево сечение, чтобы при помощи скальпеля избавиться от этого малыша. Избавиться не могу, а вот залить анестезией. Запросто. По самые уши!

Через час, в шесть часов вечера, заканчивается летная программа первого дня фестиваля, и ребята из одной виртуальной пилотажной группы организовывают небольшой дружественный банкет. Обещали, что будет много водки и закуски. То, что надо!

Пью. Закусываю, снова пью. И снова закусываю. Водка не берет. Ну не берет – и все. Не бьет ни в ноги, ни в голову. Пробую просто пить, без закуски. Один стакан, другой, третий.

Новорожденная как была, так осталась, в полном здравии. И даже подросла, и стала просить еще. И я начал стопками подбрасывать ей пищу для роста. «Ну а что ты хотел? Ты же сам не смог год назад разорвать с ней отношений. Не смог?» – «Не смог». – «Сколько раз Вы за последнее время окончательно расставались? Три, четыре, пять?» – «Не помню. Раз пять не меньше». – «А в последний раз, тогда после твоего дня рождения, когда она подарила тебе часы, и вы окончательно решили больше не встречаться, потому что так больше не может продолжаться, ты же сам стер все ее телефоны из своего мобильника?» – «Стер. Но она же сама предложила просто встречаться и заниматься сексом раз в месяц». «Мало ли, что она предложила. Ты же мужчина, принял решение порвать, должен был порвать. Еще тогда. Ровно год назад. А ты ни порвал, ни тогда, ни на день рождения, ни на Новый год. Ты выбрал быть рядом с ней во что бы то ни стало. И ты обманул ее сейчас, и, мало того, ты начал делать ей больно. А ведь она просила тебя не делать ей больно. Просила?» – «Просила», – меня начинает тошнить. – «Тогда какого же хера ты повез свою жену и ребенка в Турцию, да еще в тот же отель, где вы были с ней? Какого хера?» – «Не знаю, товарищ, командир!» – «Знаешь. Ты хотел сделать ей больно, чтобы она послала тебя куда подальше. Чтобы ты потом мог всегда сказать себе, ну я делал что мог, а она сама. Ты поступил не как мужчина. Ты поступил и поступаешь как последняя сволочь. Вот теперь получай, что хотел. Ты не смог быть рядом. Она нашла другого. Свободен!»

Меня рвет прямо под стол. Хорошо еще, что мы сидим на открытой веранде кафе. Попросту говоря, на поляне, по которой расставлены столы, а на углу поляны стоит мангал, где жарят шашлык. Кафе находится на краю городского парка – и это самое тусовочное место этим летом. Непереваренная водка быстренько впитывается в землю – и можно начинать пить заново. Но ребята оттаскиваю меня в сторону на травку.

– Полежи здесь, проветрись! Чуть попозже мы тебя заберем!

Мычу что-то в ответ и переворачиваюсь на бок. Я не могу смотреть на звезды. Мне кажется, они надо мной издеваются. Они видят меня и Марину, видят того, с кем она сейчас там целуется, но никогда не скажут мне этого. Никогда. Меня снова выворачивает наизнанку, но на этот раз все впустую. Из меня уже все, что можно вышло. Осталась только желчь.

Просыпаюсь в своей квартире. Как я сюда попал? Не помню. Раздетый. Лежу под одеялом. Голова гудит. Во рту сушняк. Шепчу себе: «Все будет хорошо!» – и ползу на кухню за холодной водой. Новорожденная ревность пьет воду вместе со мной и ехидно благодарит. «Спасибо, что не отказали! Протянули стакан воды жаждущей!» – «Чтоб ты сдохла!» – «Не дождешься!» – «Ладно, тогда скажи! Как она там?» – «Она-то? Нормально!» – «Одна?» – «Э-э-э, нет. Не скажу. Мы так не договаривались. Если скажу, ты узнаешь правду. И меня не станет!» – «Скажи!» – «Не-а!» – «Ну, ты и сука!» – «Еще какая!» – «Ну и хрен, с тобой!»

Возвращаюсь, ложусь. Встаю. Посылаю ей СМС: «Зачем ты уехала?» Смотрю на часы. Четыре утра. «Зачем я это сделал? Придурок!»

«Допельдон!» Я явственно услышал это слово в своем мозгу. И даже вздрогнул. Год. Ровно год назад оно впервые появилось в моей голове и мучило меня своим рождением целую неделю. Потом оно исчезло. Я о нем ничего не слышал и не вспоминал после того, как только определил ему его смысл. И вот оно снова здесь.

«Привет, слово!» – «Привет!»

Разговаривать с ним было гораздо приятнее, чем со своей ревностью, – и я уцепился за эту возможность как утопающий за соломинку.

«Чего-то давно тебя не было видно?» – «Да, вот не было повода, и не появлялась». – «А сейчас что? Появился повод?» – «Типа того», – усмехаюсь. – «Что открываешь новый обувной бутик?» – «Нет, это было твое желание, тебе его и исполнять». – «Тогда какого же рожна ты здесь?» – «Скоро узнаешь?» – «Это связано с ней?» – кольнуло у меня в голове. – «Возможно!» – «Ну вот, и ты туда же. Ты что за одно с ревностью!» – «Да-да, оно со мной заодно!» – «Заткнись!» – «Нет, я по другой причине!» – «Точно?» – «Точно». – «По какой?» – «Скоро узнаешь».

Тьфу ты, черт! Совсем крыша едет. Сам с собой разговариваю. Кручусь на постели и, в конце концов, принимаю позу младенца в утробе матери. Надо уснуть, срочно уснуть.

Свободен!?

Я один, совершенно один.

Может, это и к лучшему? Собственно говоря, я сам этого добивался – и вот теперь могу спокойно наслаждаться. Ревность, правда, лежит где-то на дне живота тяжелым камнем, но молчит, не беспокоит. А что ей говорить? Для того, чтобы расти дальше, ей нужен объект, а пока его нет. И его не будет еще в течение, как минимум, одного дня.

И это неплохо. Надо только привыкнуть к этой тяжести. И попробовать сделать что-то такое, что помогло бы забыться. Вот хотя бы, наконец, написать обращение к избирателям. До выборов-то осталось всего две недели, а оно до сих пор не написано.

А что? Это неплохая мысль? И меня снова уносит в заоблачные дали.

Вот изберут меня депутатом. Займусь общественной деятельностью. Буду помогать людям. Ну и что, что совет местный, собираемый по 131 закону! Самый низкий уровень. Зато есть возможность заниматься конкретными делами. Отвлекусь. Обо мне будут писать в газетах, показывать по телевизору. Марина когда-нибудь увидит меня и поймет, как же она была не права, что не захотела быть со мной рядом.

«Вот, блин, идиот! С чего это ты решил, что она не хочет быть со мной рядом? Это ты не хочешь, чтобы она была с тобой рядом?» – «Я не хочу. У меня просто нет такой возможности, у меня жена и ребенок, я должен, вот поэтому я и займусь общественной деятельностью, чтобы забыться, вычеркнуть ее из жизни!» – «Стоп! С кем это я только что разговаривал? Ревность, ты?» – «Нет». – «Слово, ты?» – «Нет». – «Значит, сам с собой?! Псих…»

С этими мыслями встаю и сажусь за письменный стол, кладу перед собой лист бумаги и начинаю ваять воззвание к народу. Компьютер включать неохота. Про себя решаю, что сейчас набросаю только тезисы, а потом на работе наберу по-белому и сразу же отдам в печать.

Газета-то предвыборная на самом деле, уже давно сверстана и ждет только вот этой самой статьи. Ну, так получилось, что в одном месте сошлись и фестиваль, и предвыборная гонка, и пикник. Да еще фильм надо заканчивать. Художественный, который все лето снимал в поте лица. Осталось последние кадры доснять.

Поэтому начинаю себя успокаивать. Может, это даже и хорошо, что Марина уехала, и семьи тоже нет под боком. Никто не будет мне мешать сосредоточиться.

«Хм, когда это она тебе мешала? Вспомни, каким ты был два года, когда тебя вырубили на городских выборах. Кто тебя тогда вытащил из депресняка? Кто ездил с тобой по адвокатам и судам?»

Да уж. Что было, то было. Два года назад у меня была первое хождение во власть. Оно было изначально обречено на неудачу, потому что я своими глупыми правдолюбскими статьями в газете, да еще и в своей собственной, между прочим, заработал себе врагов во всех эшелонах власти города. Кому был нужен абсолютно независимый человек, да еще имеющий в своих руках такую гранату без чеки как собственная независимая газета.

Пусть маленькая, плохонькая, выходящая раз в месяц, но зато регулярно и приличным тиражом. 10000 экземпляров.

Именно поэтому к проверке моих подписных листов отнеслись с особой тщательностью и без труда нашли там кучу ошибок и неточностей.

– В ваших подписных листах обнаружены неточности, соответствующие статье закона, поэтому мы вынуждены отказать Вам в регистрации Вас как кандидата в депутаты городского совета. Вопросы есть?

– Вопросов нет. Но я буду обжаловать решение комиссии в суде.

– Это ваше право.

До сих пор, как наяву, вижу рыбьи глаза члена избирательной комиссии, заместителя начальника ГУВД города, не помню уж как его фамилия, произносящего эту фразу.

Точно такими же глазами он смотрел на меня в своем кабинете, куда пригласил для беседы после моей редакторской статьи, где я порассуждал на тему, почему начальник ГУВД города постоянно получает какие-то награды и «звания лучшего в области», когда в городе до сих пор не раскрыта куча громких дел. Ну, там – убийство мэра, например, или убийство одного участкового, который отказался брать взятки.

Заместитель же открытым текстом намекал мне, может, вашей газете чего не хватает, для того, чтобы писать более объективные статьи. Мол, у них есть фонд помощи погибшим милиционерам, и этот фонд мог бы помогать моей газете, если бы я стал писать об их подвигах. Что я ему тогда сказал?

– Нет, спасибо, не надо.

И вот тут такая встреча. Вот, оказывается, насколько мир тесен.

«Это ваше право!» – говорили мне его губы. А глаза говорили совсем другое. Они говорили: «Хотел быть свободным, вот и будь свободен! Как негр в Африке! Д\'Артаньян, хренов! А сюда даже не рыпайся – и не быть тебе депутатом ни под каким соусом. Понял? Пока я сижу здесь, на этом месте. Меня сюда для этого специально посадили».

Меня отговаривали все, абсолютно все, подавать в суд, потому что дело бесполезное, хлопотное, денежное. И только она, Марина, поддержала меня в этой безумной затее. Она была постоянно рядом со мной, она помогала найти адвоката и не возражала, когда я начал пить «негрустин», чтобы как-то снять депрессию.

В конце концов, Марина снова помогла деньгами, и когда я все же проиграл все суды подряд, именно она сказал мне, что ничего страшного не произошло, и это не последние выборы в моей жизни, а проигрыш надо записать на баланс опыта – и в будущем больше не совершать подобных ошибок.

Марина успокаивала меня, как могла, и ей это удалось. Мало того, она оказалась права, потому что прошло два года, и я снова приступил к сбору подписей. Только теперь уже в другой совет. В сельский. По месту жительства. И там тоже были проблемы. Мои документы не хотели принимать, потому что я принес подписные листы в самый последний день, это было воскресенье, председателя комиссии не было, а секретарь отказывалась брать на себя такую ответственность, но ничего, нашли всех – и все приняли. Все успели.

И вот теперь я должен был написать свою предвыборную программу, желательно наиболее доступным языком. Чего, собственно, я хочу от своего похода во власть. И мне очень-очень нужно посоветоваться на эту тему с Мариной. А ее нет! Она уехала! Почему она это сделала?

И я снова хватаюсь за телефон, чтобы отправить ей СМС с этим глупым вопросом. Слава богу, вовремя останавливаюсь. Наверное, одного раза ночью все же достаточно. Чего понапрасну нервировать Марину? Приедет. Встретимся, поговорим.

И я снова найду слова, которые убедят ее не делать этого, не рвать отношений. Не…

Эх! Сижу перед белым листом бумаги полчаса и решительно понимаю, что все мои потуги бесполезны. Надо ехать на работу. Может, там мысль сформируется в нужные предложения. Хотя на работе вряд ли. Уж больно суетно сегодня там будет.

Ладно, до выборов еще есть время. Статью можно будет написать и позже. Например, в понедельник. Да, понедельник крайний срок. Кровь из носу напишу.

Сейчас есть задача более актуальная. А именно!

Чем занять сегодняшний вечер?

Ох ты, господи, действительно, ты ж свободен. Давай звони своим многочисленным Интернет-подружкам или старым приятельницам. Назначай свидания, отрывайся на полную катушку. Ведь ты давно этого хотел. Данная идея какое-то время меня бодрит. И даже ревности от такого поворота мыслей становиться не по себе. Ворочается где-то на дне желудка, ворчит. «А ты что же, голубушка! Думаешь, буду сидеть в тоске и лелеять тебя. Не выйдет. Хватит тебе одного вчерашнего вечера! Вот теперь пусть она посмотрит, кто кому нужнее. Пусть посмотрит. Вау, я – снова д\'Артаньян!»

И полетели голубки во все концы города: «Привет! Как дела? Какие планы на вечер?»

К обеду трубка раскалилась до красна и съела две трети зарплаты. Из десяти намеченных кандидатур осталось три. Остальные отшились под различными благовидными предлогами. Но три – это тоже еще о-го-го. «Так, эта тоже не может. Ну и флаг тебе в тачку, как говорит мой сын. Осталось две. Кто? Таня или Аня? Бинго. – Татьяна. Н-да. И зачем я вообще ей СМС-то послал?»

Как только я понял, что сегодняшний вечер буду вынужден провести Татьяной, хорошее настроение улетучилось, как инертный газ. Нет, она конечно не уродина. Нет. Здесь другое.

Простые коварно-денежные отношения

Мы как раз тогда расставались с Мариной в первый раз. Это было сразу после Египта. Божественного двухнедельного отпуска, который мы провели с ней вместе. Еще до вылета мы пообещали друг другу, что, как только вернемся и спустимся с трапа, тут же сделаем вид, что не знаем другу друга. И больше никогда не будем знаться.

Я обещал Марине это исключительно для того, чтобы поехать с ней и пробыть с ней как можно дольше. А она! Она была как всегда абсолютно искренна в своих словах и, как только мы вышли из самолета в Шереметьево, посмотрела на меня своими большими зелеными глазами и сказала: «Все! Прощай!»

В этих глазах была такая тоска и решительность, что я выронил из рук сумку и не знал, что мне делать, что говорить. Наконец-то нашелся.

– Ну дай хоть сумку тебе до дома донесу!

Она вздохнула.

– До дома донеси, но мы будем всю дорогу молчать, потому что я Вас не знаю, молодой человек, а я не разговариваю с незнакомыми мужчинами!

Я уцепился за эту фразу.

– Ну так давайте познакомимся!

– Извините, но я с женатыми не знакомлюсь.

Я был в отчаянии. И отчаяние мое было весьма странного свойства. Да, я был женат. Уже давно и надолго. Целых пятнадцать лет. И все это время у меня всегда, помимо жены, была какая-нибудь подружка. Наши отношения длились иногда несколько месяцев, иногда несколько дней, иногда год. Но постоянно заканчивались вот так же, как в аэропорту: «Все! Пока! Прощай! Не ищи больше со мной встречи!»

Сколько их было у меня за все это время, таких встреч-расставаний? Десять? Двадцать? Много. И каждый раз мое сердце сжималось до маленького комочка. И я задавал себе один и тот же вопрос: «Ну почему? Почему так происходит? Ведь, если мы любим друг друга (а каждый раз я всегда бы уверен в том, что вот сейчас-то она и есть та самая настоящая любовь), какая разница, есть ли у меня печать в паспорте. Ведь для искренних чувств – это не помеха. И каждый раз, в конечном итоге, я убеждал себя, значит, это была не настоящая любовь. И нет смысла убиваться по поводу этой дуры, которая так и не оценила моих великих чувств. Буду искать другую.

Примерно точно такие же мысли, были у меня к Марине, пока я вез ей ее сумку. Нет, дурой, я ее, конечно, не называл. Но я абсолютно не понимал, зачем она подняла разговор о том, что ей нужен, просто необходим муж. Она молода, состоятельна, разведена. Она уже один раз сыграла в эту игру под названием замужество. Зачем ей нужно это еще раз?

Всю дорогу я пытался убедить Марину не разрывать отношений, приводил какие-то логические доводы, на которые она вроде даже бы соглашалась. И у меня снова и снова рождалась надежда, что все будет хорошо, и мы снова будем вместе.

Но когда я довез сумки до дома и попытался обнять Марину в коридоре, она холодно посмотрела на меня и сказала: «Пусти! А то закричу!»

* * *

Вот где-то в один из последующих дней и появилась Татьяна. Не в том смысле, что мы с ней познакомились, а том, что я обратил на нее внимание как на женщину. А если быть еще более точным, то согласился с ней переспать.

Татьяна работала на меня вот уже несколько месяцев. Игорь дал объявление в Интернете о наборе на работу сотрудников. Нам был нужен менеджер по рекламе. На него откликнулось две девушки. Одну звали Светлана, а другую Татьяна.

Работа в рекламном бизнесе, а мы как раз в тот момент постигали просторы именно этой части жизнедеятельности человека, всегда предполагает легкий налет интимности и влюбленности между сотрудниками. А если учитывать, что наша конторка состояла из крохотной комнатки, в которой еле-еле умещалось два стола и два компьютера, и пройти через комнату, не прикоснувшись друг к другу, было просто невозможно, то вполне понятно, что очень скоро у девушек появились на нас с Игорем какие-то виды.

Впрочем, наверное, такое было бы неизбежным, даже если бы мы сидели в огромном офисе, по которому приходилось бы передвигаться на электрокарах. Просто по причине того, что все девушки мечтают выйти замуж, во что бы то ни стало. Все!

Причем ключевой фигурой в этой комбинации, конечно, стал Игорь. Так как на тот момент он был абсолютно холостой и ни в кого не влюбленный. Именно Игорю предназначались все вызывающие декольте и мини-юбки, туфли на высоком каблуке, томные взгляды, а также высокие показатели продаж рекламных площадей. Ну а я был так, с боку припеку. На всякий случай. Хотя, наверное, нет. Лукавлю. Половина декольте все же предназначалась и мне. Но явно вторая половина. Потому что главным призом все же был он, Игорь. Ну мне так казалось.

Чего греха таить. Мы умело пользовались такой ситуацией. Было такое. Было. Не в том смысле, что пользовались девушками по их прямому назначению, а в том смысле, что, умело распаляя и направляя их чувства, мы активно занимали все вражеские территории. Наверное, это был период наивысшего расцвета нашей фирмы как рекламного агентства. Не было ни одной конторы, ни одной структуры, ни одной организации, включая государственные, в городе, которые бы мы не смогли уговорить разместить на наших площадях свою рекламу.

И вот однажды, где-то в середине лета в нашем офисе наступило затишье. Мы все пришли на работу и поняли, что нам сегодня больше просто некому звонить. Дело в том, что рекламный бизнес предполагает суету только на начальном этапе, а потом когда все договора заключены и все вопросы решены, то остается только раз в месяц позванивать клиенту, почти другу, справляться о здоровье и забирать деньги.

То есть дальше все идет по накатанному. Напрягаться особо не надо.

Первыми, это заметили наши девушки. Ну мы просто не могли этого заметить, поскольку приходили на работу только два, а то и один раз в сутки, чтобы забрать деньги, проверить уровень продаж и просто пообщаться. В смысле, провести производственный инструктаж.

И поскольку девушки наши были умницами и красавицами, то быстренько сообразили, что в ближайшее время кого-то из них обязательно уволят, так как для поддержания бизнеса на плаву в нынешнем состоянии достаточно одного человека. Естественно, быть уволенной никому не хотелось, поскольку оставшееся место обещало быть очень теплым и не пыльным. Девушки начали действовать.

И первым удар как раз нанесла Татьяна. Удар был по-своему коварный и неожиданный. Потому что он был направлен в мою сторону. Я-то по простоте душевной был уверен, что все свои чары девушки направляют исключительно на Игоря. Уверенность моя была основана на том, что все девушки мечтают выйти замуж и не горят желанием становиться любовницами начальников, а, учитывая, что у меня и это место было уже занято, я по всем статьям проходил как бесперспективный.

Именно поэтому для меня были словно громом среди ясного неба слова Татьяны.

– Давай займемся сексом?

Нас в офисе было только двое, поэтому я сначала подумал, что она разговаривает с кем-то по телефону, и промолчал. Потом я услышал, тяжелый вздох и снова голос Татьяны.

– Ты что не слышишь, я предложила тебе заняться сексом?

Наконец, до меня дошло, что это она обращается ко мне, но на всякий случай переспросил.

– Это ты мне?

– Ну а кому же еще?

– Прям сейчас?

– А что ты против?

– Да нет. Но как-то неожиданно.

– Ну я хочу тебя?

Минуту назад я разговаривал с Мариной. Мы обсуждали с ней нашу поездку, выбирали отель. Я находился еще в другом измерении. И именно в этот момент почему-то в моем мозгу высветилась неизвестно где услышанная или прочитанная история о том, что, якобы в Японии, если женщина просит мужчину о сексе, он не имеет право ей отказать.

В противном случае, он должен будет сделать себе харакири. Вспарывать живот себе не хотелось, да и Марина занимала все мои мысли и желания. Но в душе каждый мужчина мнит себя самураем, поэтому я решил отделаться уклончивой фразой.

– Поговорим об этом позже.

Но она не отступала.

– Когда?

Мужчины – наивные дети. Это сейчас, по прошествии стольких лет, я могу точно определить, зачем эй это было нужно, но тогда, тогда я был уверен, что меня уже хотят все женщины мира. А еще я подумал, а какая разница, если Марина все равно меня оставит, как и все остальные.

– Позже, – сказал я ей. – После моего отпуска.

– Ну смотри, я могу и передумать, – произнесла Татьяна, глядя на меня своими чуть раскосыми глазами и уже изображая ревность.

А я смотрел на декольте и думал в ответ: «Наивная, это я могу передумать!» – а вслух добавил:

– После отпуска, Татьяна. После отпуска!

И вот это случилось.

Марина сказала мне: «Пусти! А то закричу!» – и я от отчаяния побежал к Татьяне. Наверное, не сразу. Я еще несколько дней промучился перед молчащей трубкой телефона, все еще порывался что-то сказать Марине, но меня постоянно останавливал холод ее слов: «Пусти! Закричу!.. Пусти! Закричу!.. Закричу! Пусти!..»

И рядом стояла Татьяна.

– Ну что? Отпуск закончился! Ты же обещал!

– Ты что действительно хочешь заняться со мной сексом?

– Хочу.

– А зачем? У тебя что мужиков нет?

– Есть, но я хочу тебя.

Самураи не могут отказать женщине. И я согласился.

Удивительная все же вещь человеческая память.

Я с легкостью могу вспомнить любой момент наших встреч с Мариной. Любой, до мельчайших деталей, все четыре года наших отношений я могу воспроизвести в красках, что называется «от и до», а вот ту встречу с Татьяной помню с большим трудом. Только какие-то невнятные детали. Видимо, действительно, мозг ограждает человека от всех неприятных моментов.

Помню, было много водки. Какая-то закуска на столе. И семь ее сумасшедших кошек, которые постоянно норовили залезть между нами. Они чувствовали себя хозяева в доме, поэтому делали что хотели. Сначала кошки прыгали к нам на стол, а потом в постель. И поэтому в комнате везде была их шерсть. На губах, на волосах, на руках. Я брезгливо отодвигал кошек от себя, а Татьяна гладила их и пыталась убедить меня, что они такие хорошие и греют ее зимними вечерами. А я начинал медленно их всех ненавидеть, всех скопом: и Татьяну, и кошек – и все больше не понимал, что же я здесь делаю.

И я начинал еще больше любить Марину, потому что она также ненавидела кошек, и я любил ее еще больше именно за то, что в ее доме никогда не будет кошачьей шерсти.

А потом меня изнасиловали. В грубой и циничной форме. Просто использовали по назначению. Как самца. А что я хотел? Любви?! Так ее ведь никто не обещал. «Хочу, чтобы ты взял меня сзади! Сверху! А теперь я сверху! Хорошо! О боже, как мне хорошо!» Оргазм. Или симуляция оргазма. Немного полежали для проформы, обнявшись. «Спасибо, все было замечательно!»

– Ну ладно, мне пора!

– Пока, увидимся на работе.

Она улыбалась и смотрела на меня, как на свою собственность. Как на еще одну завоеванную вершину. Не самую сложную, между прочим. И напомнила мне о работе. Интересно зачем?

Я был слишком уставшим, чтобы начать логически мыслить. И только на следующей день все встало на свои места. Татьяна просидела весь день в офисе, орудуя пилочкой для ногтей и давая ценные указания Виктории. Татьяна не сделала ни одного звонка, ни разу не сняла трубку телефона и только бросала на меня какие-то томные взгляды и постоянно норовила прижаться ко мне своей грудью. Перемена в ее поведении настолько была разительной, что этого невозможно было не заметить. И мне стало еще больше противным. Что за хрень?! Мною пользуются уже во все щели.

Именно поэтому когда Игорь вечером отозвал меня в сторону и спросил:

– А ты не находишь, что Татьяна ведет себя странно?

Я практически сразу ответил.

– Если честно, то нахожу. По-моему она больше не хочет работать у нас?

– Давай ее уволим?

– Знаешь, мне очень нравится твоя мысль. И я сам скажу ей об этом.

И я ее уволил. Самое удивительное, Татьяна обижалась на меня ровно пять минут, потом собрала все свои вещи и спокойно ушла. Ну не в том смысле, что ничего мне про меня не сказала. Орала и визжала она на меня, будь здоров. Но ушла. И что еще удивительнее, мы с ней сохранили дружеские отношения. Простые товарно-денежные отношения предполагают такое. Ну хотя бы из соображения, что вдруг потом они еще для чего сгодятся.

А через пару месяцев от нас ушла и Светлана. Как только поняла, что легкого сидения в офисе ей с уходом Татьяны никто, собственно говоря, не гарантирует, а даже наоборот. Она оказалась девушкой еще более практичной и прагматичной.

Светлана сначала просто забила на работу под видом учебы и сессии, а потом, собрав деньги с клиентов, отнесла их не к нам, а оплатила ими собственные курсы по английскому языку, поставив нас перед фактом.

– Вы же хотите, чтобы Ваш сотрудник был более образован?

Хотим-то мы, конечно, хотим, но предпочитаем, чтобы в своей фирме самостоятельно распоряжаться денежными потоками. На какие средства мы будем оплачивать аренду офиса, интернет, телефон, налоги, выпускать газету и нести прочие расходы, она просто не подумала.

Конечно, можно было устраивать наезды и разборки и прочие неприятные вещи, но мы посчитали, что эти деньги пусть будут для нее нашим выходным пособием и свадебным подарком. Как оказалось, Светлана времени даром не теряла, и за тот период, пока забивала на работу, успела найти какого-то кавалера и очень быстренько настроить его на женитьбу. Не! Все же жажда девушек к браку неискоренима. И феномен этот не изучен до конца никем.

В общем, мы проявили благородство и списали эти деньги, посчитав более правильным поскорее забыть об этой инциденте, хотя по большому счету Светлана нас просто ограбила.

Ресторан. «Улица». Ресторан.

Вот та самая Татьяна и была единственной женщиной на свете, которая согласилась со мной встретиться в тот жаркий августовский вечер в предпоследнее воскресенье лета. Встретиться и скрасить вынужденное одиночество.

Ужель та самая Татьяна?! Та самая. Ужель, ужель?! Не подумайте ничего такого. Никакой романтики. Я просто выиграл ее как приз. Предложил ей самый интересный вариант проведение вечера.

Не в смысле секса, а в смысле ресторана «Улица».

В то лето это был самый модный ресторан города. Модный, потому что только что открылся. И там собирались все, как сейчас принято говорить, сливки местного общества-сообщества.

Забегаловка, жуткая, на самом деле, но с претензией на оригинальность.

И вот как только мы договорились встретиться с Татьяной возле этого заведения в десять часов вечера, у меня тут же пропала всякая охота с ней встречаться. Почему?

Иногда так бывает, что очень сложно выразить словами причину своего желания или не желания, вообще любые свои чувства. Вот и мне тогда поначалу было не понятно, почему же я не хочу встречаться. Я даже попытался приклеить к этому состоянию свое новое слово. А что очень удобно! Говоришь «допельдон» – и все понимают, что ты не можешь выразить словами свои чувства и желания. Ну как та собака, которая все понимает, хвостом виляет, а сказать ничего не может.

Ведь все было или будет вроде как обычно. Посидим, поговорим, поедим, немного выпьем. Потом ей обязательно позвонит подружка и скажет, что ждет ее где-то у входа на дискотеку, Татьяна начнет собираться и будет говорить, что если я хочу, то могу не идти, но мы все равно поедем. И я оплачу еще и за вход ее подруги, и за все их коктейли, и они там будут прыгать до упаду, а потом, ближе к утру, может быть, если останутся силы, дело дойдет и до короткого перепиха где-нибудь там же в кустах.

Благо, что лето. Но, скорее всего, не дойдет, потому что я плюну на все и скажу, что поехал домой спать. А Татьяна чмокнет меня в щеку и скажет: «Спасибо за проведенный вечер! – и обязательно добавит: – Звони!» И довольная, что обошлось без траха, ускачет в толпу молодежи.

Сколько раз у меня такое уже было? И сколько раз я клял себя за это бесцельно проведенное время? И вот снова попался на удочку собственного характера. Чего я искал от таких встреч? От кого бежал? И самое главное «зачем»? Ведь у меня уже все есть. Прекрасная жена, замечательный сын. И Марина. Или наоборот. Марина, жена, сын. Или нет. Марина, сын, жена. Или не так. Жена, сын и Марина. Марина и жена с сыном.

Допельдон! Классический любовный треугольник. Хм, неплохой смысл.

Впрочем, какой еще треугольник. Марины-то уже у меня нет. Она ушла. Я сам сделал это. И чтобы самому себе напомнить об этом, я еще раз заглянул в записи своего мобильного телефона – «Пошел ты в жоп, со своей честностью!»

Черным по белому. Теперь я полностью свободен. Могу идти в свою «Улицу» и наслаждаться товарно-денежными отношениями, а могу пойти домой и завалиться спать, предварительно проглядев глаза в телевизор или в страницы книги.

Я свободен! Я в полной заднице! Я… Где я? Почему я такой?

Три пакетика фисташек

Владельцы ресторана проложили по середине зала рельсы, а на стене нарисовали их продолжение и на них поставили уезжающий трамвай. И все было бы ничего, если бы образ улицы был закончен в униформе официанток или в меню.

Ну согласитесь, было бы прикольно, если бы по залу ходили девушки в форме кондукторов с такими толстыми сумками, требовали бы оплатить проезд и проверяли бы билетики. А меню было бы нарисовано в виде карты-схемы города, только, вместо остановок, были бы названия блюд. Красиво. Стильно. Интересно.

Но нет. Здесь ничего этого не было. Только рельсы, упирающиеся в стенку. И именно поэтому мне этот ресторан сразу не понравился. Создавалось такое впечатление, что у владельцев ресторана не хватило денег. И они завершали свое творение в спешке. А любая недоделка, недосказанность, незаконченность порождает за собой другую недо… и так до бесконечности.

И недоделки эти в итоге проводят к разрушению мира или целостности восприятия.

Подошедшая официантка, черный низ – белый верх, не проявила никакой радости по поводу нашего появления. Еще бы, ведь надо было работать. Причем, почти задаром. Ну что можно было поиметь с клиентов, которые заказали только пива и три пакетика фисташек.

– Ты будешь что-нибудь еще?

– Нет, спасибо, я на диете.

Официантка смерила презрительным взглядом мою спутницу, явно давая понять, что когда на диете, то лучше всего сидеть дома, а не шляться по приличным, как она думала заведениям. Затем официантка, показывая всем своим видом свое презрение, повторила заказ и уплыла за перегородку.

Татьяна, она села напротив меня, привычным движением поправила бюстгальтер так, чтобы ее грудь выглядела достаточно эффектно, поставила локти на стол и произнесла сокровенную фразу.

– Ну давай, рассказывай!

И я понял, каким образом ей удавалось завоевывать клиентов для нашей фирмы, а также то, что ничего у меня с ней больше никогда не будет. Никогда. Я просто этого не хочу. Так же, как не хочу ни с одной другой женщиной этой планеты. Потому что мне ничего от них не надо, если они такие идиотки.

Потому что это игра в одни ворота, выражаясь футбольным термином, даже учитывая, что я не люблю футбол всеми фибрами своей души. Я не сомневался, что, сколько бы я ей сейчас не рассказывал, чего бы я ей не рассказывал, она будет смотреть на меня осоловелыми глазками, изредка поглядывая на часы и перебивая мой монолог дежурными междометиями, тинейжеровского типа: «Правда? Здорово! И что?»

Не сомневался, потому что я ей уже все, что хотел, рассказал еще тогда, во время нашей первой встречи, в квартире Татьяны. Допельдон! Какой ужас! Мы ведь не сразу завалились в койку, а, как положено, пробеседовали под водочку часа три или четыре. Если можно было назвать беседой, мой монолог.

Я ей рассказывал. Про свою жизнь, про свои мысли, про свои дела, про свои желания. Мне нечего скрывать. Даже учитывая то, что многие, да нет, большинство, считают мои мысли волшебными. Если не сказать хуже… А она молча смотрела на меня и ждала, когда же я, наконец, замолчу и… закончу.

Ну вот, а теперь я снова должен рассказывать. Что? Зачем? Рассказать про недавно посмотренный фильм или прочитанную книгу? Так ведь Татьяна не смотрит кино и не читает книг. И мне сначала придется просто пересказать ей книгу, а потом еще донести до нее смысл сюжета и прочее-прочее. И Татьяна получит какую-то полезную информацию, а потом еще залезет в мой кошелек и воспользуется моим телом. А что получу я?

С Мариной все было не так. Каждое слово, каждое движение – это было обмен полезными эмоциями, информацией, жизнью. «А поговорить?» – как выражалась Марина. И я от злости на себя, закусил губу. Забудь! Допельдон! А может вот это самое использование мужчины по полной программе и есть мое новое слово?

– Ну, что ты молчишь? Давай, рассказывай! – произнесла Татьяна, надув губки.

«Да уж, наверное, я уже староват для этих игр!» И я снова с тоской подумал о ней. О Марине. Но делать было нечего, надо было спасать безнадежно спускаемый в унитаз вечер. Рассказывать ничего решительно не хотелось.

Поэтому мне пришлось напрячь все свои извилины, чтобы из сотен интересных тем, которые можно было бы обсудить за столом, найти тему, которая бы была по силам этой милой двадцатидвухлетней девочке, сидящей напротив меня. И в итоге тема нашлась.

Свадьба Светланы! Да! Да! Вот тема, которая позволит мне стать слушателем, а не рассказчиком. Даже сейчас, по прошествии двух лет с момента события, Татьяна завелась с полоборота и легко воспроизвела количество автомобилей, которые приехали за невестой, во что был одет жених и как уродски, а как еще, ведь это была не ее свадьба, была одета невеста.

В тот момент, как Татьяна перешла к рассказу, собственно, о самой свадьбе и о том, что было на поляне невест, а что там могло еще быть, кроме как небольшой драки с представителями другого свадебного кортежа, который перегородил им выезд, в общем, в этот самый момент, к нам подошла официантка, поставила перед нами наш заказ и окончательно убила во мне желание посещать данное заведение в будущем.

Ну да. Мы не сделали большого заказа. Не попросили принести самого дорогого вина, которое есть в этом заведении. Не подъехали к входу на шикарном авто. Мы просто зашли в это заведение, чтобы посидеть и поболтать за кружкой пива, хрумкая орешками. Но это не значит, что мы полные идиоты.

Фисташки были насыпаны в блюдце одной кучкой. Причем, учитывая, что я являюсь самым преданным поклонником этих орехов, я могу точно сказать, что в данной кучке было вместе ссыпано два пакета, а не три. И прервав рассказ Татьяны на полуслове, я обращаюсь к официантке.

– Девушка, я просил три пакетика фисташек, а здесь только один.

Ну действительно. Передо мной возвышалась одна горка орехов.

Девушка оказалось опытной официанткой, из нашей советской школы, потому что, не моргнув глазом, ответила, проявив детскую наивность.

– Здесь три пакетика. Мы их просто в одну тарелочку ссыпали.

– Н-да. И как я это определю?

Девушка приняла гордую осанку и, поджав губы, ответила.

– Вы что хотите сказать, что я Вас обманываю?

Хоп! Вот он, классический переход от защиты в нападение! Дас ис фантастик! Я не хотел сказать, что она нас обманывает. Я это знал, ведь нужно было получить с паршивой овцы, то есть с меня, хоть шерсти клок. Мне просто стало обидно за владельцев заведения, которые из-за такой ерунды окончательно испортили весь образ своего ресторана.

Допельдон! Марина сейчас бы просто устроила скандал, и я бы ее охотно поддержал. А так!

В общем, я тяжело вздохнул, все-таки не хотелось из-за такой мелочи портить себе вечер окончательно и, посмотрев в кристально чистые глаза официантки, произнес:

– Нет, этого я Вам, девушка, не хочу сказать. Принесите мне лучше салат «Цезарь».

Девушка расслабилась и уже более дружелюбно переспросила.

– С курицей или креветками?

Вообще-то классический салат «Цезарь» бывает только с курицей, но, видимо, этого девушка просто не знала, поэтому мне пришлось добавить.

– С курицей, если можно.

И я снова увидел, как изменилось лицо официантки в сторону презрения. Ну-да, я же забыл, что салат с креветками стоит дороже. Татьяна застыла на полуслове, и я видел, что если сейчас не дам ей возможность дорассказать, то у нее произойдет сбой программы – и она замолчит навеки, поэтому я отвернулся от официантки и повернулся к Татьяне.

– Ну, так они все-таки смогли разъехаться без драки?

Официантка ушла выполнять заказ, а Татьяна, наконец, смогла спокойно продолжить свою душераздирающую историю о том, как за ней все два дня ухаживал свидетель жениха.

Тест на «Цезаря»

Салат «Цезарь» – это еще одна моя палочка-выручалочка в случае, когда с дамой просто не о чем поговорить. Или не хочется ни о чем говорить, а говорить все же надо.

Я ведь отлично понимал, что после драки у Татьяны останется еще только один ход. Обсудить подарки жениху и невесте и… второй день. А, учитывая, что сейчас все предпочитают вручать подарки в конвертах, то фактически остается только второй день. Шашлык. На природе. Н-да, негусто. И грустно.

В общем, мне вскоре снова надо будет или что-то говорить, или готовить пути к отступлению. И я решаю, что сначала попробую здешнего салата «Цезарь», чтобы получить хоть какую-то пользу от прошедшего вечера, а потом благополучно распрощаюсь.

Любовь к этому салату появилась у меня вот при каких обстоятельствах. Мы как-то получили заказ на разработку логотипа и проведение рекламной кампании одного странного заведения под названием «Пилигрим». Странного, потому что это было что-то среднее между кафе и клубом. И самой главной странностью этого заведения было то, что оно собиралось функционировать в недостроенном здании, то есть фактически нелегально. То есть заказчик хотел, чтобы все узнали о том, что кафе открылось, но никто не узнал, где оно находится.

Чувствуете фишку! Практически, допельдон! Эх, жаль, я в то время не знал своего слова. Мы тогда только начинали работать на рынке рекламы, поэтому хватались за любые заказы. Естественно, нам и этот заказ, казалось, будет по плечу. Блин, это же так круто! Разрекламировать заведение, чтобы никто не знал, где оно находится.

Но самый прикол был не в этом. Владельцем этого кафе был какой-то крутой товарищ из столицы. Ну, он прикупил дачку под городом, а потом ему по случаю досталось вот это самое помещение, где и создавалось кафе. И этот столичный мен был на сто десять процентов уверен, что создает супер-пупер заведение, которое в буквальном смысле осчастливит всех жителей нашего города, который он упорно называл деревней.

– Так что же такого крутого будет в вашем заведении? – спросил я его, в буквальном смысле, заглядывая ему в рот. – Ради чего местные жители должны будут вставать в очередь в ваше кафе?

И владелец полушепотом, наклонившись к самому уху, поведал мне.

– У нас будет фирменное блюдо. Салат «Цезарь»!

А потом посмотрел мне в глаза так многозначительно, как будто только что приобщил к всемирной тайне масонов.

Вот с этого момента у меня и появилась маниакальная страсть к салату «Цезарь». Не было ни одного заведения в городе, где я бы не попробовал этого чу́дного или чудно́го, как хотите, блюда. И, как оказалось, при всей простоте его приготовления, готовить его все равно можно по-разному.

Основные ингредиенты салата: курица, сыр, свежие листики салата, гренки, майонез. Казалось бы, чего проще? Ан, нет.

В «Пилигриме», к примеру, к этому набору добавляли еще немного мелконарезанного лимона с сахаром. Из-за чего после поглощение салата во рту оставалось приятное послевкусие. А в «Миндале» основным ингредиентом блюда были листья, я бы сказал лопухи салата, все остальное там так аккуратно размазывали по тарелки – с первого взгляда казалось, что вроде бы всего много, и только после поглощения оного продукта, во рту оставался пресный вкус зелени. Как будто травы наелся.

В «Таверне» салата «Цезарь» всегда подавали много. Это было самодостаточное блюдо. Им одним можно было наесться до отвала. Майонеза, правда, перекладывали. В «Фон Мекке» на край тарелки с салатом клали перепелиное яйцо. А в «Ростиксе», вместо майонеза, предлагали соус «Тысяча островов». Естественно, практически везде предлагали «цезарей» с креветками, с телятиной, с ветчиной. Но это уже не классика, а вольные интерпретации от «цезаря».

Салат «Цезарь» везде был одинаков и везде был абсолютно разный, как целый мир. И сравнить его можно было только с женщиной, сидящей перед тобой. Иногда ты хочешь его для того, чтобы просто удалить голод, а иногда, чтобы насладиться, а иногда не хочешь совсем. Ну ни при каких обстоятельствах.

Интересно, а найду ли когда-нибудь снова такой салат, который я буду хотеть есть всегда? Ведь я знал, что такой салат был. Этот тот салат, который я ел, когда рядом сидела Марина. Тогда мне было просто наплевать, что есть. Тем более, что она всегда знала, что заказывать и никогда не устраивала представления из разряда «Нет спасибо, я на диете(!)».

В общем «Пилигрим» мы так и не раскрутили. Потому что для того, чтобы понять пикантный вкус салата «Цезарь» из кафе «Пилигрим», нужно быть стать таким же фанатом этого блюда, как и я. А таких в нашем городе только я один и был. Жаль, конечно, но оказалось, что все остальные предпочитали кухню попроще, да посытнее. Но это уже так, к слову.

Кстати, «Улица» мой тест на «цезаря» не прошла. Вместо гренок в салат положили сухарики из пакета «Три корочки». Ну, жлобы! Так испортить блюдо! Для этого нужно было особенно постараться.

Я поковырялся вилкой в тарелке и отодвинул ее от себя.

– Что же ты не ешь? – спросила меня Татьяна. – Заказал, надо есть.

Она уже откровенно зевала и смотрела на часы.

– Это не салат «Цезарь», – ответил я ей.

– А что же это такое?

– Это мелконарезанная курица, прикрытая пожухлым листом салата, сверху посыпанная сыром вперемешку с сухариками из пакетика «Три корочки» и вдобавок густо залитая майонезом, чтобы отбить все запахи. Это есть нельзя! И ходить в это заведения тоже нельзя.

Татьяна недоуменно пожала плечами.

– А мне здесь нравиться. Сюда все ходят.

Вот это «все ходят» окончательно убило во мне всякое желание общаться с Татьяной.

– Слушай, Тань, а может, пойдем отсюда?

– Куда?

– А куда глаза глядят.

И я увидел, что глаза Татьяны снова смотрят на часы, а в голове у нее крутятся шарики, которые пытаются угадать, повезу я ее сейчас на дискотеку или предложу пойти к ней домой.

«А вот и не угадала!» Выйдя на улицу и вдохнув глоток свежего воздуха, я хлопнул свою спутницу по упругой заднице, сунул в ладошку стольник и, подведя Татьяну к стоящему на приколе такси, сказал:

– Пока.

Девушка захлопала накладными ресницами, не понимая, что происходит. Она явно не рассчитывала на такой финал. Нет, ну надо же, такая святая наивность и искренняя вера в свои прелестные формы! Ну как мне растолковывать ей, что мой вечер с ней закончился и что мне очень не хочется два раза наступать на одни и те же грабли?

– Староват я для дискотек, Татьяна, староват. Кстати, увидишь Светика, передай ей привет от меня. И скажи, что я очень рад тому, что она смогла отлично справить свою свадьбу на наши с Игорем деньги. Расскажу ему, он тоже обрадуется.

Зачем, я это ляпнул? Не знаю. Все равно ведь ничего не поймет. У нее другой понятийный аппарат. Практически, допельдон!

Разные понятийные аппараты

И она действительно ничего не поняла, потому что, уже придерживая рукой дверь такси, посмотрела на меня широко закрытыми глазами и прощебетала.

– Что, правда, обрадуется? Я ей непременно скажу. Жаль, конечно, что ты со мной не едешь.

Тут уже у меня глаза открылись широко. Я поспешил захлопнуть дверь.

– Ладно, пока. Увидимся.

«Увидимся? Да не хочу я с тобой больше видеться! На фиг ты мне вообще сдалась?!»

Но, видимо, у Татьяны было другое мнение на этот счет, и она не только помахала мне пальчиками, но еще и послала воздушный поцелуй, а затем, повернувшись к таксисту, стала объяснять ему, куда ехать.

Я же, постояв еще несколько минут на свежем воздухе, понял, что он уж слишком свеж. Аж мурашки по коже побежали, и волосы на руках стали дыбом. Вот они, прелести августовской погоды. Или волосы встали по другой причине?

Я поглубже засунул руки в карманы брюк и принял позу сгорбленного гоблина, сократив до минимума жизненное пространство. Как в детстве: «Трик-трак, я в домике!» Но стоять на одном месте все равно было бессмысленно. Поэтому я дождался, когда такси скроется за поворотом, соорентировался по звездам, благо ночь второй день была безоблачная, и взял курс поближе к дому.

Ну почему? Почему Татьяна меня нифига не поняла? Я что на другом языке говорил?

Нет, я – не жлоб. И мне этих денег не жалко. Здесь другое. Светлана взяла чужие деньги и оплатила ими свои курсы. Хотя я в это не верю. Ни одни курсы в мире не могут стоить тридцать тысяч рублей. Она должна была собрать их с клиентов, принести мне, мы бы их оприходовали, и я бы ей тут же выдал их в качестве зарплаты. Таков был заведенный нами порядок. Ну не все выдал, а большую часть из той суммы. Но она миновала этот короткий промежуток в виде меня и Игоря. Светлана просто позвонила нам и сказала, что собрала деньги и тут же их потратила. Не занося в офис.

Я считаю, что это воровство. Причем воровство, возведенное во вторую степень. Но все вокруг считают, и в первую очередь Татьяна и сама Светлана, что это мы хотели обмануть бедную девочку и не выплатить ей зарплату. Да! Мы собирались наказать ее рублем, так как она месяц не появлялась на работе и не сделала ни одного звонка новым потенциальным клиентам, хотя это было записано в ее контракте. Это было записано в наших договорных отношениях, но она просто забыла об этом, или предпочла забыть, и поэтому взяла деньги, которые ей не принадлежали.

Нет, она бы их получила на руки, после того как принесла бы их мне, получила в виде зарплаты, но она должна была, просто обязана была, донести их до офиса…

Ох, кажется, я начал заходить на второй круг. Стоп, проехали!

Иногда создается такое впечатление, что меня вообще никто не понимает. А может, и правда? Я разговариваю со всеми на каком-то другом языке.

«Допельдон!» Я второй раз в жизни произнес свое слово в слух. И с опаской посмотрел по сторонам. Не слышат ли кто меня. Но время близилось к полночи, поэтому вероятность того, что я был в ту ночь услышан человечеством, была равно нулю.

Только звезды и деревья. Но они пока будут молчать.

И тогда я подумал: «А что? Может, это действительно так? Допельдон – это такое унифицированное слово нового международного языка, ну как «Ку» в фильме «Кин-дза-дза», которое можно было произносить с разными интонациями и тем самым передавать свои мысли. Слово одно, а смыслы разные. У каждого свои, и поэтому никто друг друга не понимает?»

Думать во время движения очень хорошо. Тело совершает свое дело, а мозги – свое. И оба движутся в одном направлении.

Вот и сейчас мой мозг, загруженный под завязку философским вопросом, двигался в направлении поиска ответа на вопрос: «А на каком же языке разговариваю я с миром, и мир со мной?»

А тело… как всегда спотыкалось и время от времени чертыхалось.

Сначала оно спотыкалось и чертыхалось на бордюрах и тротуарах, но не часто, все-таки асфальтированная дорога – это благо цивилизации, а потом, когда я уже вышел из города и пошел по сельской улице, стало спотыкаться на ее кочках и колдобинах. Причем на всех подряд. А их на наших сельских дорогах больше, чем самих дорог. Да еще темень какая! Хоть глаз коли. Ни один фонарь не горит.

«О, точно! Пообещаю-ка я в своей предвыборной программе людям отремонтировать дорогу и освещение! «Да будет свет!» – сказал монтер. – И сделал замыкание! Ну и как я это сделаю? Я что сам буду асфальт класть и по столбам лазить, лампочки вкручивать?»

И я вычеркиваю этот пункт из своей предвыборной программы.

Хотя предложение, конечно, заманчивое. Очень заманчивое! Все! Абсолютно все депутаты прежних созывов, и в государственную думу, и в областную, на протяжении почти десяти лет обещали нашему селу ремонт дорог и освещение. И со сто процентной уверенностью добивались желаемого. Ну, в смысле, становились депутатами.

Вот и будущий глава нашего поселения, его будут избирать в один день с нами, депутатами, тоже обещает все отремонтировать и еще даже обещает построить новую больничку, вместо той, которую практически уничтожил наш знаменитый батюшка, отец Николай.

Я в очередной раз споткнулся, чертыхнулся и снова вдруг в моей голове появился «допельдон!» И мне показалось это интересным. Я ведь в этот момент подумал на религиозную тему. А что? Может быть, в этом направлении следует искать смысл в моем слове?

Ведь что получилость-то… Еще на заре перестройки отец Николай, тогда еще никому не известный батюшка, практически подвижник и отшельник, пришел в нашу сельскую поликлинику и попросил выделить ему небольшой уголок, где он мог бы молиться за спасение душ болеющих. И ему с радостью выделили такой уголок. Как же, дело-то богоугодное!

Сейчас это уголок превратился в две огромные церкви, которые заняли всю территорию больницы и прилегающие к ним земли. И теперь здесь отлично лечат души, а вот для лечения тел жители нашего села вынуждены ездить за врачебной помощью в районный центр, до которого нужно добираться полчаса на электричке или на такси. Про автобусы я вообще не говорю, на них до райцентра пилить час не меньше. Вот и получается, что это самый настоящий «допельдон», когда благими намерениями выкладывается дорога. Гм, кх! Ладно, не буду об этом.

Снова спотыкаюсь, и мысль перескакивает на другой путь. Попробую найти другой ход.

Может, пообещать во всем помогать будущему главе. А что идея! И лозунг такой написать: «ВМЕСТЕ МЫ СИЛА!» Пройду в депутаты гарантировано. Вот только вдруг после выборов глава наш, как и все предыдущие, начнет воровать и раздавать направо и налево земельные участки. И что тогда получиться? Снова допельдон?!

Нет, пусть будет лучше то, что я пообещал им в своей первой предвыборной листовке, которую как раз вчера расклеили по моему избирательному участку. То, что я реально могу и хочу сделать. Построить музей. Вернуть жителям села память. Ведь без прошлого нет будущего. Его просто не может быть!

Надо будет только подробно объяснить в газете, что же я подразумеваю под этим. Какой будет музей. В него начнут приезжать туристы – и как через это можно будет добиться и ремонта дорог, и освещения, и больницы. Не сразу, не в один день, а постепенно. Завоевывая авторитет, нарабатывая опыт, расширяя экспозицию и пакет туристических услуг. Ведь место-то наше уникальное. И история у нашего села фантастическая. И опыт у меня есть. Путь небольшой, но есть. Ведь получилось у нас с Игорем такое в соседнем городе…

И вот с такими мыслями я бреду по нашей сельской улицы, шатаюсь, спотыкаюсь и матерюсь на всех колдобинах, как последний забулдыга. Собаки облаивают меня из-за заборов, передавая по цепочке, от поста к посту, а я иду и вижу на фонарных столбах белые квадраты. Мои листовки. Еще висят. Еще не содрали. Странно, по моим подсчетам уже должны были.

Подхожу к собственному подъезду и, вместо белого квадрата, вижу белый крест, след от клея, а листовка валяется на земле, разодранная в клочья.

На мелкие, мелкие такие кусочки! А на моей физиономии след от ботинка. Ну вот! Теперь – порядок!

О честности

Утром на фонарных столбах на месте моих листовок были только одни белые кресты. Зато рядом с крестами были скромненько прилеплены листовочки оппонента нашего будущего главы.

Листовочки были дешевые, черно-белые. На них был напечатан семидесятипятилетний старик с благообразной бородкой, который по-доброму взирал на своих потенциальных избирателей и обещал… Да ничего не обещал.

Просто взирал. Рядом с фотографии красовались какие-то иероглифы: ПТУ, ВМФ, СУ, СМУ-27. И в углу – красный квадрат с галочкой и дата.

После несложных умоизмышлений иероглифы сложились в богатую и местами интересную трудовую биографию. Да уж. Помотала жизнь мужика. Вон даже БАМ строил. А красный квадрат с датой оказался призывом проголосовать за него на предстоящих выборах как за главу поселения.

Это все хорошо! Но только почему мои листовки сорвали, а его повесили? Что на столбе места мало было?

Я еще раз внимательно пробегаюсь глазами по тексту листовки. Никаких обещаний, просто биография и призыв проголосовать. Что-то мне это напоминает? Что-то до боли знакомое и… противное.

Точно! Год назад. Муниципальный конкурс. Фирма «Копрес». Пустышка.

Я вспомнил, как мне пришлось бегать и искать себе фирму-конкурента для того, чтобы конкурс был признан действительным, и меня аж дрожь пробрала. Ну что у нас за страна такая? Просто полный допельдон! Постоянно раком всех ставят! Но только я это делал, чтобы потом потратить деньги на строительство музея города, а вот здесь-то пустышка зачем нужна?

Хотя нет. Тоже понятно.

Не скажу, что я сильно расстроился из-за своих сорванных листовок. Бог с ними! Главное, что не намусорили, а вот за нашего будущего-нынешнего главу стало как-то обидно. В том смысле, что мог бы полиграфию хоть для своего конкурента получше взять. Ну, в смысле, глянец, цветную фотографию.

Впрочем, наверное, и так сойдет. Главное, ведь соблюсти приличия.

Допельдон! Какое мне дело, до всех них! Не все ли тебе равно, кого глава выбрал себе в качестве оппонента? Думаю, уж не просто так все это было. Умные люди наверняка ему посоветовали, чтобы народ не проголосовал «против всех», то надо найти кандидатуру, которая бы не вызывала никаких отрицательных эмоций, а даже наоборот. И надо, чтобы, по каким-то другим показателям, эта вторая кандидатура не проходила.

Отсюда и бумага дешевая, чтобы не думали, что у старика есть богатые спонсоры, а слово «ветеран» выделено жирными буквами. Хорошо хоть еще, не Куликовской битвы. А так ветеранов у нас любят. Это факт! Но само это слово предполагает, что поздновато он уже во власть собрался. Поздновато! Ведь работа главы хлопотная и нервная. Ненормированная. Вот если бы годков на пятнадцать пораньше!? А отсюда вывод, из двух зол выбираем наименьшее. То есть нашего будущего, нынешнего главу.

Тут и думать больше нечего!

А если учесть, что наш будущий глава – родственник Самого! Ну, вы меня понимаете?! То это ведь только благо будет для всего нашего села. Сколько вон он уже хорошего для нас сделал. Детские площадки во всех дворах поставил, газовую котельную для школы построил. И в будущем сможет, в случае чего, словечко за нас замолвить. Родственник ведь как никак!

В общем, голосовать надо только за него, за будущего и нынешнего главу. Думаю, так будет рассуждать большая половина жителей.

Но в груди у меня все равно начинает закипать злость. «Ну на хрена? На хрена весь этот маскарад? Неужели люди ничего не поймут про пустышку? Или их вправду так все устраивает? И почему он приказал срывать мои листовки? Ведь я же на его место не претендую».

А то, что листовки срывали по чему-то указу, сомнений нет. Ну не бывает просто так, чтобы одни кто-то случайно сорвал, а другие вот так сразу повесили.

«И еще Марина не звонит! Что с ней? Как она там? Что ей сложно прислать СМС, что доехала нормально. Что у нее все хорошо! Мне не важно, была она там с кем-то или нет. Главное, чтобы у нее все было хорошо! Ведь я волнуюсь за нее. Нет, не позвонит. И ничего не пришлет».

Я уже забыл, что мы расстались, расстались окончательно, и раскрываю свой телефон, чтобы прочитать ее последнее сообщение.

«Пошел ты в жопу со своей честностью!»

За что? Почему она так? А впрочем? Может, она права? Как нельзя актуально. Кому она нужна эта честность? Тем более от меня?

Может и вправду, не нужен нашему селу никакой музей! Ему нужны дорога, свет и больница, причем, желательно, как в городе. И дать их нам может только наш будущий и нынешний глава, родственник Самого. Договорится там с кем-то, по-свойски, по блату. И даст. Но какой ценой?

Каждый день я хожу по одной и той же дороге. Сначала в одну сторону, а потом в другую. И каждый раз я гляжу на огромную воздушную чашу между нашим холмом и огромным курганом, могилой неизвестных древних воинов, который скрывается в дымке на другом берегу Москва-реки, на зеленые поля, на старицу реки, на храм у подножия холма.

И каждый раз я отчетливо вижу это место таким, какое оно было много веков назад. Когда еще ничего вокруг не было: ни этих деревянных покосившихся домиков за спиной, ни бетонных коробок города, нависающих надо мной с левой стороны, ни церкви-красавицы с правой. Ничего-ничего. Только ровное, как стол, поле за моей спиной, а еще чуть дальше за ним – густой сосновый лес, в котором всегда, в случае чего, можно было укрыться от коварных набегов татар, и воздушная чаша под ногами. И две голубые дуги. Москва-река где-то там, на той стороне воздушной чаши, еле угадывается по деревьям, растущим вдоль ее крутых берегов, и прямо под ногами ее старое русло, превратившееся в продолговатые озера.

И еще я вижу своего предка, который вывел на это место свой род и сказал, что здесь будем теперь жить. И звали этого предка – Бык. И был он такой же упрямый и мощный, как это благородное животное. И отсюда пошло название нашего села – Быково. И долго упрашивали его родственники. Давайте мы спустимся с этого холма. Вон туда, поближе к большой реке. И там поставим наши дома. Там нам будет гораздо ближе ходить к реке за рыбой. Но Бык был упрямый, и он сказал, что нет, дома мы построим здесь, на этом самом месте. А рыба! Рыба сама придет к нам, когда будет надо. Не все поверили Быку. Некоторые все же спустились с холма и построили свои дома на берегу Москва-реки. Но недолго они так жили. Всего лишь до весны. Потому что, когда с холмов и с кургана сошел снег, он наполнил чашу талой водой практически до краев. И те, кто не верил Быку, еле-еле успели спастись. И по этой воде в озера пришла рыба. А потом, когда вода спала, и река вернулась в свои берега, рыба осталась в западне, в озере. И Бык сплел из ивовых веток корзину и черпал эту рыбу, столько, сколько ему было нужно. И даже больше.

И пока был жив Бык, больше никто не строил дома на берегу Москва-реки, и все предпочитали строиться на краю воздушной чаши. Потом пришел царь Дмитрий по прозвищу Донской и позвал всех мужчин с собой на битву с татарами. И мужчины ушли. И мало, кто из них вернулся обратно. А оставшимся в селе женщинам и детям было не до переселения на новые места. Им и там было хорошо. Озера каждую весну исправно давали рыбу. И все уже начали забывать, почему у села такое странное название – Быково. С ударением на букву «ы».

Через сто лет Иван Грозный взял Казань и по Москва-реке повез на лодках захваченную казну. И, как гласит легенда, одна из лодок перевернулась как раз в центре воздушной чаши. Разозленный царь топнул ногой и приказал всем, кто был в лодке, искать утопленные драгоценности.

И так появилась деревня под названием Колонец. Что от слова колония. Почти сто лет, ну может чуть больше, а может, чуть меньше, простояла эта деревня на берегу большой реки, пока однажды девяносто восемь лет назад весной деревню снова не затопила талая вода. Жители деревни, кто на чем мог, переправились на высокий берег и пережидали паводок, ютясь у сердобольных соседей и проклиная грозного царя, которого уже давно не было на свете.

Но, несмотря на это, никто не посмел его ослушаться. И, когда вода спала, жители деревни вернулись в свои дома. Восстанавливать хозяйство.

Жителям деревни повезло. Через год Петр Столыпин затеял аграрную реформу и предложил всем крестьянам попробовать жить не общиной, а фермерскими хозяйствами. Никто в Московской губернии не хотел менять сложившийся уклад жизни, и только жители деревни Колонец были согласны на все, лишь бы перебраться подальше от этого гиблого места. Они написали челобитную премьер-министру, где пообещали, что они согласны жить хуторами, то есть отдельными хозяйствами, но при одном условии. Если им разрешат перебраться на новое более сухое место.

И Столыпин разрешил им это сделать, и не только разрешил, но даже выделил денег из государственной казны на переезд.

Почти шестьдесят лет назад на ровное, как стол, поле, не то что передо мной, а на то, что за мой спиной, обратили внимание авиаторы. Самолеты тогда еще только-только начинали покорять небо и поэтому летали низко и с осторожностью. Желательно над ровным местом и вдоль железнодорожных путей. Вот один из летчиков, пролетая вдоль Казанской железной дороги, она как раз проходила по опушке леса, приземлился на это поле. Надо было что-то починить в двигателе. И как-то так быстро получилось, что все авиаторы стали использовать это поле как аэродром и авиаремонтные мастерские.

Но поле, то, которое у меня за спиной, было очень большое, на нем можно было построен еще десяток аэродромов. И этим воспользоваться Андрей Николаевич Туполев, наш знаменитый авиаконструктор. Он решил, что это самое идеальное место для строительства авиационного института и экспериментального аэродрома.

И это было действительно так. Потому что древняя шумерская поговорка гласит, что там, где пересекаются три пути, открывается дорога в небо. Вот на том поле, что выбрал Туполев, как раз три дороги и пересекались: река, железная дорога и шоссе. И именно там была построена самая длинная в Европе взлетно-посадочная полоса. Та самая, на которой в прошлом году проходил МАКС, международный авиакосмический салон.

Но никто-никто: ни Туполев, ни строитель железной дороги барон Фон Мекки, ни даже коммунисты при Советской власти не решались что-либо построить на том самом поле, что раскинулось у меня под ногами, на дне воздушной чаши.

Нет, в Советском Союзе как-то попробовали и даже построили целый микрорайон в городе на краю этого чаши. Вот он как раз возвышается чуть левее от меня, закрывая вид. Правда, перед этим они несколько лет намывали песок из Москва-реки, поднимали берег реки до такой степени, чтобы, в случае чего, вода не выплеснулась через край. В Советском Союзе денег было много, и для Жуковского их не жалели. Но даже им не удалось насыпать столько песка, чтобы подвалы в этих домах были сухими по весне.

Это не реально! Нет, конечно, все реально, если вбухать в песок еще сотни миллионов долларов и засыпать воздушную чашу песком до краев. Можно еще построить подмосковную Венецию. Дома на сваях. Но все это безумно-безумно дорого, а значит, нецелесообразно и бесперспективно.

И вот тут-то и начинается самое интересное.

Я точно знаю, что на пятом этаже мэрии города авиаторов висит перспективный план развития города на ближайшие пятнадцать лет, на котором нарисованы квадратики будущих многоэтажек. И этот план захватывает как раз всю-всю воздушную чашу. От одного края до другого. Шестьсот гектаров.

Но на плане не указано, что сначала будет насыпаться песочная подушка, нет там и каких-то уникальных домов на сваях. Нет, там даже специально подчеркнуто, что дома в этом месте будут возводиться обычные, панельные. И возводить их будет один очень известный строительный концерн. Ну тот самый, что постоянно на слуху. И владелец которого, опять же по слухам, является Сам, ну вы меня понимаете, родственник нашего будущего, нынешнего Главы.

Если иметь хоть чуть-чуть воображения, то легко представить, что крыши этих многоэтажек будут вот как раз прямо под моими ногами. И через каких-то пять-десять лет не будет больше у нашего села этого удивительного вида, когда хочется встать расправить руки и полететь с одного холма на другой. Когда хочется стоять и дышать полной грудью и не уходить отсюда никогда.

Ничего не будет. Будут только ровные однообразные коробки, которые не закроют небо, но будут у меня под ногами.

И я вижу, что это строительство уже началось. И мне не понятно, на что они рассчитывают. Не понятно?

Вот прямо у подножия холма на противоположном берегу старицы еще год назад было футбольное поле. Местная легенда гласила, что у него было такое классное травяное покрытие, что дерн с него специально брали для арены Лужников. Теперь я вижу вместо поля склады виноводочного концерна. Чистенькие такие! Аккуратные. А чуть правее складов за последние несколько лет выросла целая улица особняков для новых русских. Каждую весну местные жители наблюдают картину, как владельцы этих особняков подкатывают к своим домам на своих гигантских джипах по залитой талой водой дороге и при помощи супернавороченных насосов вычерпывают из подвалов воду.

И вода эта появляется, пока еще не из Москва-реки, а всего лишь из старицы, из озер.

Ведь такие разливы, которые заливают всю чашу, происходят нечасто. Ну, максимум, один раз в сто лет, а может, и еще реже. Но они обязательно происходят, потому что земля круглая, и все на ней происходит по замкнутому кругу.

Если был здесь когда-то разлив, который залил все, значит он повториться еще раз. И рано или поздно не старица, а Москва-река выйдет из берегов и зальет все поле, которое у меня под ногами. А значит, здесь строить опасно. Ну, может быть, особняки, может быть склады… Но многоэтажки?

И, тем не менее, план строительства нового микрорайона города в этом месте существует. И вот тут еще одна закавыка!

Поля эти, что лежат у меня под ногами, как ни крути, принадлежат еще пока моему селу, а строить на них будет город. Что это значит? Это значит, что наш глава не может не знать о таком проекте и, мало того, должен будет поставить свою подпись под этим проектом.

И вот когда глава будет ставить эту подпись, вместе с ним, это должны будут сделать девять депутатов от сельского поселения. И эти подписи и будут ценой за новые дороги с хорошим освещением и новую больницу. И все будет у местных жителей. Не будет только древнего село Быково с многовековой историей, у которого есть прекрасное и удивительное место, не сходя с которого можно рассказать всю историю нашей страны, начиная с Великого потопа. Здесь будет новый мокрый и безликий микрорайон города.

И именно поэтому никому не надо, чтобы в селе был музей, который бы рассказывал о том, что в чаше нельзя строить дома. Который бы рассказывал о том, что сто лет назад люди уже однажды сбегали оттуда всеми правдами и неправдами. И никому не надо, чтобы в депутаты пролез человек, который может, нет, не помешать, а просто рассказать об этом всем.

Зачем? Зачем лишний раздражитель?

И именно поэтому наш будущий и нынешний глава приказывает срывать мои листовки, да и на выборах в Городскую думу меня зарубили. Ведь всем хочется погреть руки на новой стройке. Всем.

«Блин, Марина! Ну где же ты? Ты так мне нужна!»

Раньше мы всегда разговаривали с ней об этом иногда до секса, а чаще всего после, лежа где-нибудь на заднем сидении машины и рассматривая звезды. Разговаривали и спорили о том, что же можно сделать с этой безумной стройкой. С этой страшной гонкой за квадратными метрами и «зелеными» американскими рублями. Не в том смысле, что я абсолютно против этой застройки, нет, я четко понимаю, что это веление времени, что сотням людей в нашей стране нужны эти бетонные коробки, чтобы разъехаться, съехаться, чтобы жить.

Но люди! Все, кто когда-то приобретут квартиры в этих новостройках, получается, будут обмануты. У них буду постоянно сырые подвалы, и дети будут болеть в этих домах чаще, чем в других местах. Как это уже происходит в соседнем микрорайоне города, в том, чьим дома возвышаются надо мной с левой стороны. А ведь эти дома стоят именно на той самой подушке, что еще насыпали при Советской власти.

А что же будет с теми, кто будет жить внутри этой чаши? Они фактически станут ее заложниками. Ведь каждую весну их будет затапливать, а значит подтапливать фундамент домов. А панельные многоэтажки это не деревянные крестьянские домики и не двухэтажные кирпичные особняки. Это все гораздо серьезнее. Несколько лет такой эксплуатации – и они могут сложиться, как карточные домики.

Нет, я не против строителей и этой стройки. Я тоже хочу, чтобы в моем селе были ровные дороги и работала поликлиника, но я хочу, чтобы все планировалось и создавалось с учетом всех особенностей местности.

Я хочу, что люди знали, что может случиться, чтобы было все по-честному. Чтобы был допельдон!

«Пошел ты в жопу со своей честностью!»

Пошел ты в жопу со своим допельдоном!

Понедельник – день тяжелый

«Ну, почему? Почему так происходит? Вот только-только все вроде бы устаканилось и вроде для всего нашлось место в жизни. Цель более или менее определилась. Понятно куда идти дальше, что будет потом. И вдруг – бах. На тебе! Подлинный допельдон!»

Да еще понедельник!

Хожу по музею с отрешенным видом и односложными ответами: «Да! Нет! Как скажете!» Хорошо еще коллектив у меня все понимающий и не пристает с расспросами. Все занимаются своим делом и всячески не замечают моего дурного настроения. Но это только сотрудники! А вот телефону глубоко наплевать на мои душевные переживания.

И поэтому он трезвонит, не переставая. Ну еще бы! Ведь сегодня понедельник!

Между прочим, это только на календаре у нас пять рабочих дней и два выходных. На самом деле все не так. По крайней мере, у нас в городе.

Понедельник, да, – самый полноценный рабочий день. Телефон звонит не умолкая, постоянно звонки в дверь, кто-то приходит, тебе надо куда-то сбегать. Мне постоянно на подпись подсовывают какие-то бумаги. Я требую от кого-то каких-то отчетов. И так до вечера. Во вторник такая же круговерть продолжается где-то до обеда. Может, чуть позже. В среду, наконец, все успокаивается. Ну, может один-два звонка да пару визитов за день. В четверг наступает полная тишина. Тебе никто не звонит, да и ты уже никому не звонишь. Ну, если самому надо, то можно сделать парочку звонков, но желательно сразу все стрелки переводить на понедельник, потому что сегодня и уж тем более завтра никто ничего делать не будет. Пятница! В пятницу вообще звонить куда-то бесполезно. Не поймут! Потом суббота, воскресенье. Законные выходные. И снова понедельник.

В итоге на самом деле в неделе три, максимум, три с половиной рабочих дня и четыре выходных. А что? Нормально. Есть еще запас для удвоения ВВП.

Но боже упаси, Вам не работать в понедельник! Это еще хуже, чем работать в пятницу. И именно это обстоятельство спасает меня от полного депресняка.

Так, носятся в голове какие-то обрывки мыслей. Без начала и конца. Может, это и хорошо? Может, так и надо жить? Без начала и без конца? На полном автомате. Как механическая кукла. Без эмоций и желаний.

«Да! Нет! Спасибо! Будьте любезны!»

Обед. Временное затишье перед бурей. Сажусь за компьютер. Тупо и бессистемно щелкаю по папкам. Рассматриваю какие-то фотографии, графики, таблицы. Случайно заглядываю в папку «Личное». Что это? Файл «Допельдон». И дата. Блин. Сегодня ровно год со дня твоего рождения. Ну точно. Вон дата создания файла. Ровно год назад ты появилось у меня в голове. Вот это да? Блин, целый год прошел. Открываю файл и погружаюсь в воспоминания.

Авиасалон. Темрюкское вино. Безумный секс на берегу Москва-реки. Странно, я ведь еще год назад хотел рассказать о своем слове сыну. Хотел передать ему все права на свое слово. Фактически на все, что у меня есть. Но меня что-то остановило? Что? Почему я до сих пор этого не сделал?

Слышу звонок в двери. Галина Моисеевна кричит: «Это к Вам!» Удивленно поднимаю глаза. «И кого это нелегкая принесла в обеденный перерыв рабочего понедельника?»

Вау! Брат. Мой двоюродный старший брат. Как говориться, нарисовался – не сотрешь? Или даже не так. Явления Христа народу. Часть вторая. Стоит, улыбается. И откуда он только взялся? Мой брат. И на моем лице медленно расплывается улыбка ему в ответ.

– Здарофф, брательник! Ты откуда?

– Да так. Шел мимо, вот решил зайти.

– Просто так?

– Да, просто так.

– В понедельник?

Брат пожимает плечами.

– А что тут такого?

– Да нет. Ничего. Чаю будешь?

– Давай.

Я отрываю свою задницу и начинаю суетиться вокруг чайника, время от времени поглядывая на своего старшего брата.

Понедельник. Середина рабочего дня. Август. На улице жара. Все носятся в мыле, проклиная тот день, когда мама родила их на свет, и думают, что завтрашний день будет не лучше сегодняшнего. А он стоит такой спокойный в шортах, короткой майке и сандалиях на босу ногу. На плече пляжная сумка и татуировка, напоминающая о том времени, когда он служил на Тихоокеанском флоте. И отвечает мне: «Что тут такого?»

– Ты в отпуске? – спрашиваю его, разливая чай.

– Нет, – отвечает брат, рассматривая портреты летчиков, развешанные по стенам. – Просто решил устроить себе отгул. Погода-то смотри какая блядская. Весь народ на пляже тусуется. Пойдешь со мной?

– С тобой. Сейчас?

Брат берет предложенную ему чашку. Садиться на мой стул, сдвигает в сторону бумаги, которые я до этого перекладывал из одного места в другое, с шумом отхлебывает чай, а потом ставит чашку прямо на папку с банковскими документами, которые положили мне на подпись, и утыкается глазами в экран компьютера.

– Ну да, сейчас. Ты что не можешь забить на всю свою работу? Она ведь никуда не денется.

Я гляжу, как по платежному поручению под кружкой расплывается коричневое пятно, и вдруг слышу его дикий гогот.

– Допельдон! Что это за херня? Ха-ха-ха!

И я с ужасом понимаю, что не закрыл файл, когда встал, чтобы приготовить брату чай. Брат продолжает читать мой текст и хохотать.

– Что за бред ты тут понаписал? Допельдон! – он смакует мое слово у себя на языке. – На презерватив очень похоже.

Смотрит на меня. Смеется.

– Не?

Его смех такой заразительный, что я тоже начинаю подсмеиваться.

– Да уж. Действительно херня! Презерватив. Не знаю. Может быть. А, не обращай внимания.

Брат снова отхлебывает чай из кружки, потом снова ставит ее на стол, оставляя уже второе пятно, и смотрит на меня веселыми глазами.

– Ну, так ты идешь купаться?

Вот так! Только что он произнес вслух мое слово. Вслух! И ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Если не считать двух пятен от кружки чая на платежном поручении. Этот человек, сидящий напротив меня, сорока двух лет от роду, способный забить на все в понедельник, стал первым в мире индивидуумом, который познакомился с моим новым словом, но его это совершенно не волнует. Его сейчас волнует, составлю ли я ему компанию для похода на пляж или нет.

Я смотрю на него, стараясь не выдавать своих мыслей. Мне почему-то кажется, что они бегущей строкой проходят по моему лбу. Но это мне только кажется. Потому что брат строит мне смешную рожу.

– Давай соглашайся. А то мне одному в лом идти.

И я махаю рукой.

– А пошли!

День рождения слова

Как оказалось, «забить на все» был способен не только мой брат.

В два часа дня, в понедельник, на озере было совершенно не протолкнуться от народу. Здесь был в буквальном смысле весь город. Все. От мала до велика. И самое удивительное, у меня создалось впечатление, что даже те люди, которые донимали меня звонками сегодня первую половину дня, звонили мне откуда-то отсюда.

Ну, разве это не допельдон? Полнейший! Форменный! Самый настоящий!

И тут я подумал, что на самом-то деле мой брат не случайно появился у меня на пороге в этот жаркий солнечный день. В день рождения моего слова. На самом деле так было задумано и спланировано. Знаете, как в каком-то американском или нашем, уже не помню, фильме. У человека день рождения. Он думает, что про этот день все забыли, потому что его никто и нигде не поздравляет. Ни дома, ни на работе. Он ходит весь день неприкаянный, и уже от обиды и от отчаяния готов покончить жизнь самоубийством. Идет домой, чтобы написать предсмертную записку. Заходит в квартиру, темно, он нащупывает рукой выключатель, вспыхивает свет и вдруг слышит со всех сторон: «С днем рождения!»

Потому что в комнате его ждут все: его коллеги по работе, родственники и даже школьные друзья, которых он не видел уже, бог знает сколько лет. И все ему улыбаются и дарят подарки.

Вот и сейчас на краю Кратовского озера я как будто оказался на середине комнаты, которую вдруг резко осветили солнечным светом, и на меня вдруг обрушился поток улыбок, смеха и беззаботного веселья.

Бам! В плечо ударяется волейбольный мяч. Молоденькая девушка, стеснительно улыбаясь, подбегает ко мне.

– Ой, простите!

«Ну что, допельдоша! С днем рождения тебя! Сегодня ты стало уже совсем большим! Надеюсь, тебе понравиться мой подарок?»

– Ничего страшного, все нормально! – отвечаю я, отдавая пойманный мной мяч, а брату со смехом говорю.

– Как думаешь? Вряд ли в ближайшем будущем нам следует ожидать удвоения ВВП.

Мой брат – философ. Он очень тонко чувствует ситуацию и поэтому глядит в корень. Провожая красотку глазами, она снова упорхнула на площадку, брат еле слышно прошелестел губами:

– Ты смотри какая!?

Потом до него доходит смысл моих слов. Он смотрит на меня очумелыми глазами и даже пытается покрутить пальцем у виска.

– Я думаю, что в ближайшее время нам следует ожидать увеличение рождаемости…

Брат скидывает с себя шорты и майку, остается в одних плавках.

– А это уже само по себе и не плохо! Согласись?

Не дожидаясь моего ответа, он растворяется в воздухе.

Через секунду я уже вижу его, играющим в пляжный волейбол. В команде, за которую играет девушка, естественно.

«Нет, он неисправим. Мой двоюродный брат!»

Маленькая жизнь

Пляж – это наше общество в миниатюре. Здесь каждый выбирает себе место согласно своему статусу и положению. Именно поэтому пока брательник забавлялся перебрасыванием мячика из рук в руки, мне предстояло самостоятельно решить, куда кинуть свои кости, а заодно и вещички брата.

Место дислокации надо было выбирать грамотно и со смыслом, чтобы не ошибиться. И чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно проведенное время…

Вот брат! Он быстро и безошибочно определил свое место. Его жизнь всегда была игрой, и он тут же стал играть. А куда приткнуться мне?

Я окинул взглядом Кратовское озеро. «Допельдон!» И кто только его так назвал? В смысле «озером». И ведь все давно так его называют, и никому в голову не приходит, что у озера не может быть два совершенно самостоятельных берега.

Ну да, действительно. Если озеро, то оно круглое. И у него один берег. Один. А у Кратовского два!!! Как так? Да очень просто. Кратовское озеро – искусственное. Когда-то по дну лощины протекал мелкий ручеек. И вот где-то там, ниже по течению, ручеек перекрыли плотиной. И лощина до краев заполнилась водой и превратилась в пруд. Но это было так давно, что уже все забыли, что это пруд, то есть искусственный водоем, и называют его озером. А это неправильно!

Так вот у Кратовского озера, которое на самом деле пруд, два берега. И тот, на котором я сейчас стою, выбирают чаще всего для отдыха пожилые семейные пары или мамы с детишками. Этот берег более ухоженный и более цивилизованный. Здесь есть горки для детей, уютное кафе для мам, пологий спуск в воду для пожилых супружеских пар и песчаная волейбольная площадка для таких, как мой двоюродный брат.

Ведь это очень удобно для случайного и ничего не обязывающего знакомства. Мячи вылетают за поле и подкатываются к ногам скучающей мамаши.

«Будьте любезны, не могли бы Вы подать мяч! Спасибо! У Вас отличный удар. Не хотите присоединиться?» Дальше все просто…

Обычно, когда мы приезжаем на это озеро с сыном, то выбираем место возле тарзанки. Она висит на сосне, которая склонилась над озером, чуть в стороне от волейбольной площадки, в тенистой зоне. Там где как раз собираются престарелые супружеские пары, которым ничего уже не надо и которым очень нравится наблюдать, как молодые ребята прыгают в воду.

Мой мальчик всегда первым делом бежит к тарзанке, на ходу скидывая одежду, забирается, как обезьянка, по стволу дерева, хватается за перекладину и сломя голову летит в воду. «Смотри, пап, как я умею!» Потом он вылезает из воды весь синий от холода, зуб на зуб не попадает, я вытираю его полотенцем, и мы сидим на земле, грызем орешки, смотрим, как прыгают в воду другие ребята. Когда он высыхает и согревает, то резко скидывает полотенце с плеч и не просит, а в ультимативной форме заявляет мне: «Ну я пойду, еще разок прыгну!» И так до бесконечности.

Я люблю именно это место, потому что у меня есть время пофилософствовать, а в это время мой сын под моим присмотром учится летать. Я слежу за его полетом и каждый раз помогаю глазами. «Ну задержись в воздухе, задержись. Хотя бы на мгновение!» И мне кажется, что все кругом тоже следят за его полетом и тоже мысленно помогают ему взлететь над водой. И когда-нибудь, когда количество людей на берегу достигнет критической массы, у него обязательно получится пролететь над водой, как птица.

Но сейчас сына со мной нет…

Когда мы приезжаем на озеро с Мариной мы никогда не останавливаемся на этом берегу. Только на том. Почему-то именно его выбирают все парочки. Почему-то именно на том берегу всегда царит настоящее веселье и звенит самый беззаботный смех, вперемешку с сальными шуточками. Тот берег считается диким, вольным пляжем. Там можно прямо на берегу разжечь костер и жарить шашлык, можно пить пиво и ругаться матом без опасения, что на тебя будет кто-то строго коситься. Мол, здесь же дети!

Здесь можно совершенно спокойно целоваться, не скрываясь от посторонних взглядов, и никому до тебя не будет никакого дела. Потому что на том берегу все только этим и занимаются.

Центральным местом того берега считается трамплин. Немыслимое сооружение из земли и досок на краю берега, которое неизвестно кто возводит каждое лето. И каждый уважающий себя мужчина считает своим долгом хоть один раз, но пробежаться по его скользкому покрытию и, оттолкнувшись от края, аккуратно ласточкой войти в воду. Потом долго-долго проплыть под водой, вынырнуть где-то на середине озера и, повернувшись в сторону берега, помахать рукой своей любимой женщине, которая к тому времени уже начинает проявлять беспокойство по поводу долгого отсутствия мужчины под водой.

Сейчас рядом со мной нет ни сына, ни Марины. И поэтому я абсолютно не знаю, где мне примоститься. К тарзанке не хочу, мне нет дела до других ребят, я еще не старик, чтобы наблюдать за полетом чужих детей, на том берегу меня просто не поймут, потому что я там буду совершенно лишним и всем мешать. Можно было бы, конечно, присоединится к брату! Но почему-то мне к нему не хотелось. Хотя девочка, с которой он уже успел познакомиться, ну очень сексуально выглядит. Особенно ее пирсинг в пупке.

Вот так, оказывается, ни на том, ни на этом берегу мне нет места. Тогда где? Может быть, на середине? А что заплыву поглубже! Руки вскину! Не поминайте меня лихом!

Смешно. Действительно смешно.

В такую погоду, в такой день, да еще в такую погоду мысли о самоубийстве кажутся смешными и идиотскими. В такую погоду надо смеяться, веселиться, есть шашлык и заниматься любовью или сексом, если с любовью не повезло.

Низ живота отреагировал на эту мысли практически мгновенно потеплением и отвердением плоти. Вот уже действительно правы женщины, когда говорят, что мужчины всегда способны думать только об одном. Как говорится результат эксперимента на лицо.

Пришлось даже руки вынуть из карманов брюки и скрестить их в области паха. Прикрыть свое естество от посторонних глаз.

А в голову полезли похабные мысли, причем одна похабнее другой. Вперемешку с похабными анекдотами. А один так вообще установился на постоянную перемотку. «Идут два быка: молодой и старый. Молодой говорит: «Давай быстренько-быстренько побежим, догоним вот ту молоденькую телочку и прямо в поле трахнем! А старый ему отвечает: «Нет, мы пойдем медленно-медленно и на водопое перетрахаем все стадо!» «Все стадо! Все стадо! Все стадо!» – рефреном отдается у меня в голове.

Тьфу! Наконец, я соображаю, что вот уже добрых десять минут стою на одном месте, причем не просто стою, а возвышаюсь над толпой загорающих с вздыбленным членом и, если сейчас же не предприму каких-то действий, либо превращусь в соляной столб, либо буду пригвожден к стене позора как одинокий онанист. И я принимаю самое парадоксальное, на первый взгляд, решение: «Мне нужна Марина! Прямо сейчас! Немедленно! Сию минуту!»

Я настраиваю весь свой организм на ее тепловое излучение, на ее флюиды и запахи, на ее звуки и дыхание – и моя антенка, мой компас, мою внутренний GPRS безошибочно, с погрешностью ноль целых ноль десятых определяет местоположение Марины в данный момент времени.

Мне остается только проложить кротчайший маршрут и преодолеть его за минимальное количество времени.

В общем «терминатор» отдыхает!

Кидаю одежду брата в траву, машу ему рукой на прощание и отправляюсь в обратный путь на поиски Марины.

Впрочем, слово «поиски» здесь лишнее. Говорят, лоси и олени способны преодолевать многокилометровые расстояния в поисках своей самки, безошибочно по запаху находить ее местоположение. Вот я был тем самым рогатым оленем, сохатым!

Будь у меня в руках автомат, я бы вскинул его и стал бы расчищать им путь перед собой, чтобы не обходить людей. Если бы была бензопила, я бы спилил все деревья в лесу, чтобы не петлять среди них, а двигаться по прямой. Если бы был экскаватор, я сел бы за его рычаги и снес бы все дома, что были на моем пути к ней.

Но у меня не было ни одного, ни второго, ни третьего – и поэтому в вечерних новостях не было никаких сообщений о сексуальном маньяке, а также о многочисленных жертвах и разрушениях.

Я решительным шагом вхожу в ее кабинет. Марина как всегда в своем зеленом платье, сидит в своем кресле и щелкает клавишами калькулятора. Думаю, она слышала мои шаги, а может, она ощущала мои флюиды, не знаю, но она нисколько не удивилась, увидев меня. Она подняла свои бездонные зеленые глаза, посмотрела на меня, наверное, чуть-чуть с грустью («Где же ты был столько времени?!») и кивком головы указала на стул.

– Присядь! Я сейчас освобожусь!

Шепот

Полночь. В окно светит луна. На стене тень от руки с сигаретой. Тонкая струйка дыма тянется вверх. Красный огонек.

– Ты мне нужна?

– Я знаю.

– Почему ты уехала?

Тень от руки качнулась. Огонек дернулся в темноте, прочертив траекторию до ее губ. Глубокий вдох. Выдох. В лунном свете появляются причудливые формы, сотканные из сигаретного дыма. Тень от руки и огонек возвращается обратно.

– Не хочешь говорить?

– Нет.

– Но ты же знаешь, что это ничего не меняет.

– Да.

– Мы созданы друг для друга.

– Нет. Ты не мой.

– Господи, да какая разница. Мой – не мой. Ну что я виноват, что встретил тебя так поздно.

– Нет. Не виноват.

Тень от руки снова качнулась. И снова в лунном свете заиграли причудливые фигуры.

– Но ты не мой. И это плохо, что мы продолжаем встречаться.

– Я знаю.

Скрип кровати.

– Но я не могу сейчас тебя оставить. Ты мне нужна. Мне нужно, чтобы ты была рядом. Иначе я проиграю. Я постоянно думаю о тебе. Я не могу ни о чем думать, кроме тебя. Мне нужны твои советы. Твое одобрение. Мне нужна ты. Как ты этого не понимаешь?

– Понимаю. Но мы не можем больше встречаться. Я так не могу.

– Подожди хотя бы две недели. Подари мне их. Ради нашей любви.

Тень от руки. Фигуры в лунном свете сложились в сердечко, а потом два кольца.

– А что будет через две недели? Приедет твоя жена, и ты успокоишься?

– Ну при чем здесь жена? Через две недели будут известны результаты выборов. И я успею спокойно доснять свой фильм. Мне нужны эти две недели. Не бросай меня больше, пожалуйста. Ты мне нужна.

Красный огонек прочерчивает еще одну линию до губ и обратно.

– Ты снова думаешь только о себе. Давай спать, я устала.

– Так да или нет?

– Я подумаю.

– Да или нет?

– Поедешь завтра со мной в магазин?

– Конечно.

– Тогда спи.

Дежа вю

Просто удивительно, как много в современном мире для женщины значит это слово. «Магазин», «шоппинг» произносятся с придыханием и чуть-чуть растянуто. И моя принцесса в этом случае не исключение.

Но если речь идет об обувном магазине, то количество пиетета возрастает в разы. Для моей принцессы обувной магазин это что-то среднее между священным храмом и местом для жертвоприношений.

В такие минуты забываются все обиды и сомнения, и на первое место встает только одно – «удачное приобретение».

Если оно случилось, то тогда «да». Бинго. Йес! Все супер. Ну а если промах! То не обессудь. «Нет! Нет! И еще раз! Нет!»

И мы едем в магазин. Местные магазины уже давно изучены и отметены как несостоятельные. Нам нужна только Москва, какой-нибудь большой супермагазин, где все, с первого этажа до последнего, заставлено картонными коробками с туфлями, босоножками, сапожками, ботиночками.

И мы знаем такой магазин. Мы были уже в нем. Ровно год назад…

Я сижу рядом с ней, на месте штурмана. На коленях – карта столицы. Мне надо проложить максимально короткий маршрут. Не самая легкая задача, если учитывать, что карта у меня, бог знает какого лохматого года, и третье транспортное кольцо на ней обозначено пунктирной линией.

Я смеюсь.

– Это у нас уже с тобой было или мне только кажется?

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе не кажется, что мы уже ездили в этот магазин, ориентируясь по старой карте.

Она достает из пачки сигарету. Просто не может сидеть за рулем и не курить. Берет зажигалку. Ей надо на мгновение выпустить руль и прикурить. В такие моменты, так у нас заведено, я перехватываю руль и беру бразды правления на себя. Очень необычное ощущение – управлять автомобилем с правого сидения. Ощущение беспомощности и неуверенности. Но только в самом начале.

Потом, потом появляются новые нотки, новые тонкие, еле заметные необычные оттенки. В пальцы, которые держат руль, отдаются все неровности дороги, все выбоины, все колдобины. От пальцев эта тряска передается всему телу. Аж до пяток. И ты уже хочешь ногами найти педаль тормоза или газа, хочешь ощутить полную власть над машиной, но тут же понимаешь, что это не возможно.

Ты не можешь поехать быстрее или медленнее. Ты можешь поехать только влево или вправо. А «быстрее или медленнее» это не в твоей власти. Это во власти ее, Марины. Она решает, как нам сейчас ехать. Быстрее или медленнее. А вот куда ехать влево и вправо – решаю я. И это очень необычное ощущение. Ощущение опасности вперемешку со свободой.

Ты понимаешь, что сейчас твоя и ее жизнь полностью в твоих руках, а ее и твоя жизнь в ее ногах. Мы становимся как бы одним целым. И только если мы полностью доверяем друг другу, и у нас есть одна общая и понятная цель – дорога одна на двоих, то мы будем двигаться по ней дальше. А если нет, то и…

В общем, и говорить об этом нечего. Настоящий допельдон!

Когда это было первый раз, она очень-очень быстро и нервно прикурила и снова взяла руль на себя. Буквально выхватила его из рук. А сейчас она бросила руль, даже не глядя в мою сторону, Марина уже знала, что я внимательно слежу на дорогой и тут же выброшу руку в левую сторону, возьмусь за баранку.

Сигарета не прикуривается. Она несколько раз щелкает зажигалкой. Руль у меня в руках. И мы едем, аккуратно объезжаем все колдобины и выбоины, где надо притормаживаем, где надо ускоряемся. И машина несет нас к заветной цели – обувному магазину на Авиамоторной.

Наконец, зажигалка вспыхивает, Марина прикуривает, но берется за руль не сразу. Делает несколько затяжек. Наверное, тоже ловит кайф от этого коктейля – опасности, доверия, свободы и зависимости. Потом спохватывается и все же кладет руку на руль. Я тихо убираю свою ладонь, кладу ее Марине на колено. Легонько давлю на него и одновременно на газ. Машина ускоряется. Марина улыбается и смущенно косится на меня. Я с улыбкой смотрю на нее.

Машину тут же подбрасывает на колдобине и бросает в сторону. Я тут же убираю руку с колена и поворачиваю лицо, смотрю вперед. Марина сбрасывает газ и смеется.

– Ты давай лучше прокладывай дорогу, штурман. А то будет как в прошлый раз?

– Значит, все-таки было?

– Можешь не сомневаться.

И я снова утыкаюсь в старую карту Москвы. Интересно, а какой прошлый раз она имела в виду. Тот, когда мы проехали поворот и потом долго и неуверенно петляли по московским улицам и улочкам в поисках правильной дороги. И спасибо милиционерам, которые показали правильный поворот, когда мы, уже в конец замученные, неожиданно выскочили на дорогу с односторонним движением и понеслись по ней против общего потока, распугивая водителей.

А еще говорят, что милиционеры у нас – одни воры и хапуги! Не правда это. Эти даже не стали нас штрафовать! Просто выслушали нашу грустную историю, остановили транспортный поток, помогли нам развернуться и показали, где нужно свернуть в следующий раз.

Или Марина имела в виду другой прошлый раз? У нас ведь их было уже столько, что, наверное, можно запутаться.

А что тогда я имел в виду? Я ведь имел в виду не прошлый раз, а другой раз. Другой! Дежа Вю. Ощущение того, что с нами уже все это было. Не в смысле похожая или очень похожая ситуация, а все! Абсолютно все! То есть мы! Но в другом измерении! В параллельном мире, который точно такой же, что и наш, но только он лучше. Или хуже? Что мы там делали? Куда мы ехали? И, вообще, мы ли там были? Или только наше сознание? Одни вопросы. А где ответы?

Допельдон! Вот где-то на развилке параллельных миров, в недрах моего головного мозга снова рождается мое новое слово.

И оно возвращает меня в реальность. И я вовремя замечаю нужный нам поворот. И, что самое удивительное, вовремя успеваю сообщить об этом Марине. Ткнуть пальцем и крикнуть.

– Нам сюда!

И что еще более удивительное, трасса оказывается совершенно пустой, поэтому мы вовремя перестраиваемся из крайнего правого ряда через все полосы в крайний левый ряд и, в конечном итоге, как по рельсам, входим в нужный нам поворот.

Все происходит так неожиданно, что мы какое-то время не можем прийти в себя. И, тем не менее, это так. Мы приехали! Вот он, наш вожделенный магазин, возвышается прямо перед нами как какой-то сказочный замок.

Марина смотрит на меня с восхищением.

– Ну ты даешь! Первый раз не ошибся с поворотом!

Я улыбаюсь.

– Да нет. Это ты Шумахер. Так быстро среагировала на мой взмах рукой.

– Если бы дорога не была пустой, я бы не успела свернуть. Это просто удивительно. В такое время – и ни одной машины. Ты представляешь!

Я смотрю назад. Через плечо. Туда, где в буквальном смысле бурлит третье транспортное кольцо. Потом смотрю на нашу карту. Туда, где его нет, этого транспортного кольца, только пунктирная линия, и вспоминаю, что в прошлый раз мы приезжали в этот магазин совсем другой дорогой.

И я просто не мог знать этого самого поворота!

Допельдон!

Семьдесят девять минут

– У тебя есть ровно семьдесят девять минут! – шепчу я своей принцессе в тот момент, как автоматические двери впускают нас в сапожное царство. Она мило улыбается и целует меня в нос.

– Я успею.

Не помню где, но помню точно, что это было в каком-то мужском популярном журнале, типа «Эсквайр». Я вычитал, что ученые подсчитали, будто бы мужчина может находиться рядом с женщиной в магазине как раз не больше этих семидесяти девяти минут.

После этого периода времени у мужчины наступает весьма бурная и эмоциональная реакция легкого бешенства и помешательства. У женщины же через этот же период времени наступает умиротворение, близкое к состоянию счастья.

Ученые не объяснили причину такого странного поведения мужчины, но они однозначно заметили, что мужчина приходит в ярость ровно через этот период времени.

Между нами шутка юмора про эти минуты, отведенные для совместного похода по магазинам, считается уже старой и утратившей обаяние новизны, но, тем не менее, повторяется каждый раз, как мы пересекаем пороги магазинов. Потому что необъяснимым образом я действительно через этот период времени прихожу в состояние, близкое к ненависти ко всему на свете.

Не то, что я прямо вот так сильно раздражаюсь и начинаю метать коробки в бедных продавцов, которые не могут ответить на элементарные вопросы, задаваемые моей принцессой с особым выражением неосведомленности. Нет, до этого дела не доходит. Хотя, честно говоря, я тоже не знаю, как ответить на такой, к примеру, вопрос:

– Скажите, а этот каблук скоро отвалится?

И усталость тут ни при чем. Хорошо тренированный мужчина может выдержать еще больше времени, в еще более невыносимых условиях, а здесь даже посидеть иногда приглашают. И кофе дают. Бывает даже, что продавцы уделяют мне больше внимания, чем непосредственно самой покупательнице.

Причина раздражения не в этом! А непосредственно в обуви. Через семьдесят девять минут она, то есть обувь, теряет для меня все свои черты индивидуальности. Мне уже глубоко наплевать какие у туфель мыски – острые или тупые, на каблуке они или на платформе. Хорошо сидят на ноге или плохо. Смотрятся с этой кофточкой или не смотрятся.

Уходит назад, на подкорку вся информация, подсмотренная в модных журналах, о высоких традициях английских и итальянских обувных мастерах, о новых тенденциях сезона и стандартах качества.

Через семьдесят девять минут вся обувь становится просто… обувью.

Предметом, который был придуман на заре человечества для того, чтобы не поранить ступни об острые камни. Через семьдесят девять минут с мужчины слетает весь налет интеллигентности и светскости, ну я имею в виду среднестатистического мужчину, с высшим образованием и некоторым жизненным опытом, и он снова становится первобытным аборигеном, который видит перед собой только одно – «обыкновенный ботинок».

И этот ботинок, ну ни чем, совершенно ни чем, за исключением мелких незначительных деталей, которые даже не стоит брать в расчет, не отличается от своего ближайшего соседа по полке.

И совершенно не понятно, как можно столько времени их рассматривать и сравнивать. Ведь конечный итог всего этого – надеть и… пойти, побежать, поскакать, потопать. Легкой походкой, мелким шагом, тяжелой поступью.

И какая разница, в чем это делать? Главное, чтобы это было удобно и красиво! А любая женская обувь, да и мужская, кстати, тоже, имеющая на своей пятке лейбл хорошей фирмы, призвана это делать. Она это гарантирует. Всем своим видом, всеми своими рекламными плакатами и интерьерами магазинов.

И любая обувь, любая, даже стоящая умопомрачительно дорого, рано или поздно будет сношена до дыр и до состояния нестояния. Любая! Даже та, которая будет носить лейбл «Допельдон»! Хм, об этом стоит подумать на досуге, ведь та обувь, которая не будет соприкасаться с дорогой, не будет и стираться? Вот только как этого добиться?

Через семьдесят девять минут приходит понимание того, что в этот бесконечном сапожном лабиринте можно потратить еще десять раз под десять семьдесят девять минут и все равно не найти идеальной пары туфель или сапожек.

Ну, в зависимости от того, какая погода на улице.

Через семьдесят девять минут любому здравомыслящему мужчине хочется сесть на пол и заплакать от отчаяния.

И отчаяние это усиливается пониманием того, что твоя милая спутница в данный момент времени находится как раз в двух шагах от состояния близкого к эйфории. И она абсолютно не понимает твоих умоляющих взглядов и намеков, что пора бы уже определиться с покупкой.

«Как же так? Почему ты не можешь мне точно сказать, идут мне эти туфельки или нет? Тебе все равно, в чем я буду ходить эти летом (осенью, зимой, весной)? Хорошо я одену лапти! Нет, я буду ходить босиком! Ты меня абсолютно не любишь!»

Вердикт окончательный и обсуждению не подлежит.

Будь моя воля, я бы на уровне закона потребовал установить перед входом всех супермаркетов часы с таймером, которые бы отсчитывали эти семьдесят девять минут. И еще я бы заставил владельцев магазинов в самых видных местах повесить предупреждающие плакаты, такие же, как на пачках сигарет и на бутылках вина: «ВНИМАНИЕ, ЧРЕЗМЕРНОЕ ПОСЕЩЕНИЕ МАГАЗИНОВ ВРЕДИТ ВАШЕМУ СЧАСТЬЮ! Вы можете поссориться со своей любовью! У вас есть только 79 минут!»

Параллели

Вот такие вот неутешительные исследования. Однако, как и в любом деле, бывают исключения.

Удивительно, но факт! Мысли о необычном явлении, которое позволило мне вписаться в поворот, не знаю уж как его правильно назвать, то ли «дежа вю», то ли «параллельное измерение», а может быть, просто «Допельдон», помогают мне легко и непринужденно пережить ближайшие семьдесят девять минут, которые были потрачены на походы по обувным магазинчикам.

Именно через семьдесят девять минут я принимаю самое деятельное участие в теоретическом споре между продавцом и принцессой по поводу того, какой на самом деле должна быть настоящая обувь для принцессы. И какие ощущения должна испытывать настоящая женщина, перемещаясь в пространстве.

– Знаете, мне кажется, вы не понимаете того, что мы хотим. Ведь нам нужна обувь, в которой можно не просто перемещаться по земле, а летать. У вас есть такая обувь? По глазам вижу, что нет.

– Солнце мое! У них нет такой обуви. Но тебе ведь надо будет в чем-то ходить этой осенью. Поэтому, может быть, ты все-таки обратишь внимание на эти сапожки. Мне кажется, они тебе очень идут!

За что удостаиваюсь сначала презрительным, а потом восхищенным взглядом продавца обуви и, пожалуй, самым нежным воздушным поцелуем моей принцессы со времен ледникового периода.

В итоге через каких-то девяносто минут мы уже покидаем царство обуви с руками, занятыми пакетами с картонными коробками, и ощущением вселенского счастья на лицах.

Ну, может быть, события развивались и не таким образом. Если честно, я что-то в обычной жизни не замечал за собой способностей к таким длинным и образным речам. Вполне возможно, что последний диалог произошел также в параллельном измерении…

Но могу сказать точно, что из обувного магазина мы вышли в нашем измерении, и именно так как я описывал выше. С полными пакетами и с ощущением вселенского счастья.

Вот так оказывается. Как мало надо для счастья! Как сложно его достичь! И еще сложнее его удержать! Наверное, сейчас мы оба понимаем это, поэтому просто идем по улице к нашей машине и улыбаемся. Улыбаемся и молчим! Ведь любое неправильное слово может все разрушить. И поэтому мы тянем и тянем с началом разговора!

Потом обмениваемся нечего не значащими фразами.

– Теперь куда?

– Заедем в Макдоналдс?

– Давай. А может в пиццерию?

– Ты хочешь пиццы?

– Мне все равно. Я хочу есть.

– Тогда Макдоналдс ближе…

Потом я рассказываю о сорванной листовке, и Марина убеждает меня, что я себе все напридумывал, скорее всего, это плод моего воспаленного воображения. Что можно просто обсудить все с другими людьми, не держать внутри себя. Что, скорее всего, никто, так как я, об этом и не думал. И что еще, скорее всего, никто просто и не знает про эти опасные разливы. И именно поэтому мне и надо попытаться выиграть эти выборы, чтобы была возможность сказать об этом людям. Предупредить их об опасности. Предупредить их о том, что они могут зря потратить свои деньги и подвести людей.

Какая же она все-таки умница! И какой я идиот! Чуть ли до вселенского заговора не додумался! Ну, конечно, они же просто не знают про это! Да и откуда они об этом узнали бы. Ведь последний разлив был 100 лет назад. Когда никого из нас и в проекте еще не было.

И мы начинаем обсуждать что и как я должен будут написать в моей предвыборной газете, которая уже сверстана и только ждет моей передовой статьи.

Мы спорим, смеемся, шутим, любим друг друга и постоянно балансируем на грани того разговора, который так и не закончили ночью…

Нам обоим не хочется его начинать, потому что мы оба знаем, что он ни к чему не приведет. Все, что можно было сказать, было уже сказано, все, что можно было сделать, было уже сделано.

Мы подошли к той черте, за которой каждый из нас должен будет самостоятельно решать, нужны ему эти отношения или нет. За которой каждый из нас самостоятельно будет решать, что ему делать дальше…

Нам понятно, что наши линии жизни могут идти рядом друг с другом, даже близко-близко, могут пересекаться, чтобы потом разойтись в разные стороны, могут наложиться друг на друга, но соединиться, стать одним целым… никогда. Не в этой жизни.

Это не судьба. Мы – параллели, причем из разных миров.

Мы сидим в вагонах двух параллельно идущих поездов, и никто из нас не может на ходу перейти из одного поезда в другой.

Мы можем только смотреть друг на друга через грязные стекла вагонных окон… и ждать, когда поезда начнут расходиться в разные стороны.

Вокзал

Вокзал – это то место, где параллели иногда пересекаются. Место, где можно перейти из одного поезда в другой. И, наверное, именно поэтому я люблю вокзалы, и аэропорты тоже люблю с их броуновским движением человеческих масс и бесконечно меняющимися цифрами и названиями на табло в зале ожидания.

Каждый раз, когда я стою на перроне вокзала с букетом цветов, мне кажется, что вот сейчас подойдет поезд, из него выйдет Ольга и мой сын, и начнется другая жизнь. Совсем другая жизнь. И все, что было в прошлом, забудется.

Ольга бросится мне на шею, обнимет и на глазах у всех поцелует. И этот поцелуй будет долгим и таким нежным, что нам захочется заняться сексом прямо здесь, не сходя с места. И мой мальчик бросится ко мне, прижмется, прошепчет: «Папка, я так по тебе соскучился! Посмотри, что я тебе привез!» И достанет из кармана какую-нибудь ракушку или камень.

И мы пойдем по вокзалу, обнявшись и обмениваясь впечатлениями.

Мне очень хочется, чтобы когда-нибудь так случилось. Но обычно все происходит не так. Я вижу ее в дверях вагона уже суетящуюся, отдающую кому-то указания. Потом короткий чмок в щеку. Короткий, не задерживающийся, ищущий чего-то обмен взглядами.

– Привет! Как доехали? Это тебе!

– Спасибо. Нормально. Подержи пока букет, мне некогда! Дети! Давайте быстро выходим!

Я помогаю выгружать сумки, принимаю детей, их много, целый детский дом, и где-то в длинной грядке малышей замечаю своего сына.

– Привет, пап!

– Привет. Ну подойди ко мне. Дай я тебя обниму.

– Пап, ну что ты выдумал. Неудобно.

Наверное, это действительно так. Ведь рядом стоят дети, у которых нет родителей, и они не могут обнять встречающего их отца. Поэтому мы просто хлопаем друг друга ладонями и обмениваемся смущенными улыбками.

Сколько раз так уже было? Пять-шесть! Не помню. Может, больше.

Но каждый раз все происходит именно так. Только потом, когда все дети подсчитаны и переданы из рук в руки другим воспитателям, когда весь багаж получен и все сопроводительные документы вручены директору детского дома, начинается настоящая встреча.

Мы, наконец, можем улыбнуться друг другу подольше. Посмотреть друга на друга попристальнее. Обняться покрепче. Но тот первый момент упущен, и поэтому все снова происходит как-то не так.

В полсилы что ли?!

Отклонение от маршрутов

Вечером мы обязательно идем в летнюю кафешку с фонтанами. В августе у нас в городе работают фонтаны прямо в центре города. И возле них местный олигарх выстроил кафе – место притяжения всего города. Как стемнеет, фонтаны подсвечиваются фонарями – и создается такое впечатление, что это приморский город.

Если приглашаем подругу, одну из тех, с кем она была на море, то разговор идет вокруг их отдыха. Они обмениваются не совсем понятными мне репликами, за которыми угадываются их совместные вечерние походы по кафе. Где-то там, у Черного моря. А я исполняю роль корпчего или виночерпия.

Если идем вдвоем, то тогда, в основном, говорю я, пытаюсь вытянуть из нее подробности поездки.

– Ну что у Вас было интересного?

– Да ничего. Скукота смертная. Утром встали, позавтракали, на пляж. С пляжа вернулись, пообедали – тихий час. Поспали – и снова на пляж. Вечером – ужин и кино.

– А потом?

– Потом отбой.

– А после отбоя?

– Спать. Утром же снова вставать.

– И что никуда не ходили. Какие там местные достопримечательности? Музеи?

– Ну, в кафешку ходили. А так! Куда ходить-то?

– А на экскурсии возили?

– Ну ездили пару раз. Но это же целая проблема. Их постоянно укачивает, тошнит. Да и потом, дети-то маленькие, им ничего этого не интересно.

– А тебе?

– А мне некогда.

– И чем же ты занималась?

– За детьми смотрела.

Все правильно. Так оно и есть. Поездка к морю с большой группой детей, мал мала меньше. Это не увеселительная прогулка. Но мне все равно кажется, что поездка – это всегда романтика! Новые друзья, знакомые! Истории. Впечатления. Это всегда приключение!

Когда я работал в одной из наших центральных газет, то исколесил в командировках всю страну. Вдоль и поперек. Он Екатеринбурга до Калининграда, от Питера до Адыгеи. И каждый раз, возвращаясь, был полон новых впечатлений. Я всегда откланялся от заданных мне маршрутов, встречался с массой интересных людей и поэтому попадал в какие-то истории, которые потом становились сюжетами для моих статей, книг, сценариев.

И поэтому мне трудно было понять, как так можно было уехать куда-то в другой город и не воспользоваться уникальной возможностью, не посмотреть, как же там живут другие люди. Не отклониться от маршрута.

Впрочем. Наверное, большинство людей именно так и живут. Однажды ее подруга сопровождала группу детей в Италию. По приезду детей разобрали их приемные родители, а ее поселили в доме у руководителя организации, которая занимается усыновлением детей. Так вот подруга полтора месяца провела в Италии, не выходя из дома, а по приезду заявила, что Италия – скучнейшая страна.

Я выпал в осадок, когда об этом услышал. Как же так!? Быть в Италии и не увидеть страны!? И я каждый раз, сидя в кафе, с насмешкой вспоминаю ей этот случай как пример того, как не надо никуда ездить, и лучше в таком случае действительно сидеть дома.

– Ну да, Италия – скучнейшая страна в мире! Я уже это слышал.

Но Ольга, как ни странно, всегда полностью на стороне своей подруги.

– Ну куда она пойдет!? Одна? В чужой стране? Без знания языка?

– А приключение? А она что не знала, что едет в Италию? За полгода ведь было уже известно. Могла бы подготовиться, купить путеводителей, записаться на курсы языка, через Интернет завести там знакомых.

Не знаю, но мне всегда казалось, что у женщины вообще больше возможностей. Да и язык ей не нужен. Если она, конечно, женщина.

– Какое приключение? Какие знакомства!? Она замужняя женщина! Ты что разрешил бы мне одной бродить по неизвестной стране?

– Если честно, то не только бы разрешил, но и рекомендовал.

– Ты меня не любишь!

– Ну, причем здесь это? Ведь это же так интересно.

Она фыркает и обиженно отворачивается. А я почему-то вспоминаю фразу из кинофильма: «Разрешите пригласить Вас на чашечку кофе со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами! – Ну, какие обстоятельства могут вытечь из чашки кофе?» Действительно какие?

Фонтаны

Мы какое-то время молчим.

У меня есть возможность снова рассмотреть свою жену. Как же она изменилась с того момента, как мы поженились.

Пятнадцать лет назад у нее была толстая и длинная до попы коса. Такая настоящая, как у русской красавицы. Тугая и тяжелая, как канат. И эта тяжесть заставляла ее сильно откидывать голову назад. Задирать нос.

И Ольга смотрела на весь мир именно так, чуть-чуть задрав нос. И многие считали, что она именно такая, неприступная и гордая. И, наверное, именно поэтому только самые отчаянные парни, самые видные женихи нашего села, делали попытки ухаживать за ней.

Я жил с ней в одном подъезде. Мы знали друг друга с детства, и я даже принимал ее в октябрята и пионеры. И именно поэтому я не замечал ее гордо поднятого носика. И ее шикарной русой косы. Я вообще не замечал до того самого момента, как Ольга окликнула меня на дороге и сказала: «Хочешь конфетку?»

Я тогда еще только-только вернулся из армии. Был полон сил и эйфории от гражданской жизни. Хотя времена наступили уже не очень веселые. Самый разгар перестройки. Ваучеры. Летающие яйца на вагонах метро, обещающие мгновенное обогащение. Но я ничего этого не замечал. И был уверен, что со всеми трудностями справлюсь, все преодолею и буду совершенно счастливым. А еще мне очень хотелось влюбиться!

Чисто теоретически меня могла поманить за собой первая встречная. И я бы воспринял это как знак судьбы и пошел бы за ней, хоть на край света. Так, собственно говоря, и получилось. Хм, интересно было бы узнать, что она думает по этому поводу?

Потом, в ходе ухаживания, выяснилось, что Ольга уже давно меня любит той наивной первой школьной любовь, что ждала меня все два года, пока я был в армии. И очень переживала, что я даже не пригласил ее на проводы.

Хотя куда я мог ее пригласить, она ведь была еще такой пигалицей. И к тому же соседкой. Меня интересовали девочки пораскованнее, посмелее, подоступнее, поярче. Ну, в смысле макияжа!

Одна из них даже сидела рядом со мной на моих проводах. А потом быстренько, кажется, даже в тот же день, перепихнулась с моим одноклассником, Колькой Птенцом, который был тоже приглашен на проводы, и тут же вышла за него замуж, родила ему ребенка.

Колька уже успел отсидеть в тюрьме по малолетству за изнасилование, поэтому в армию его не брали. Значит, его два года ждать было не надо. И к тому же он был, как сейчас говорят, уже в авторитете и пользовался уважением среди местной братвы. Ну, в смысле, старшие товарищи начинали уже доверять ему сбор дани с коммерсантов, торгующих на ближайшем рынке, и выезжать на незначительные разборки с конкурирующими бригадами.

Как же смешно и интересно сейчас все это вспоминать, сидя в уютном кафе, в центре города, и наблюдая за такими же молодыми парнями, которые, демонстрируя свою удаль перед такими же раскрашенными молоденькими девчонками, прыгают по очереди в бассейн прямо в одежде.

А что! Август месяц еще жаркий. Вода в бассейне теплая. Одежда быстро высохнет. Но зато, пока она мокрая, у девчонок будет время через прилипшую к телу одежду рассмотреть мускулатуру и выбрать себе парня «покрасившее» и поинтереснее, да и не жмота. Ведь только не жмот может позволить себе прыгнуть в фонтан в дорогущей одежде, да еще с плеером в ушах. Ну а если на велосипеде, байке, то это вообще круто.

В наше время фонтанов и плееров не было. Были дискотеки и драки с кольями, ножами и марганцевыми бомбами в карманах. Один на один, стенка на стенку, плечом к плечу, а иногда, когда врагов было больше, спина к спине. Хотя, в принципе, какая разница? Что прыгать в фонтаны? Что сбивать кулаки о чужие физиономии?

Цель – одна и та же. Женщина.

Хотя нет, в фонтаны – все же безобиднее и веселее.

Интересно, где они сейчас мои друзья-сотоварищи из того времени? Гарик работает охранником на рынке, Попс женился на москвичке и переехал жить к ней, кажется, сейчас водителем «Камаза» работает. Кот? Вижу его часто на автобусной остановке. Рассказывает молодняку о наших подвигах, а потом берет палочку и ковыляет домой. Он связался с бандитами и был у них водилой. Потом не знаю, что уж у них там получилось, но однажды к дому Кота подъехала машина. Из нее вышел человек, позвонил в дверь. Кот подошел к двери, спросил: «Кто там?» Его узнали по голосу и выпустили в него через дверь два автоматных рожка. Врачи собрали Кота по кусочкам.

А остальные? Остальных убили наркотики. Алибуля, Юня, Паша-Миллионер, Кекс, Зот, потом Харитон и еще десяток парней из моей дворовой компании. Все легли на погосте, на краю нашего села. Легли как один. В неравной битве с белым порошком, который поставлял для всей честной кампании… Колька Птенец.

Кстати, он сейчас по-прежнему в авторитете. Говорят, его поймали на торговле героином, он сделал еще одну ходку, потом вернулся, остепенился. Теперь – местный олигарх, строит особняк на краю деревни, как раз на холме, рядом с моим любимым местом. Я Кольку часто вижу там. Вот только женщина рядом с ним уже другая. Не та, не наша общая знакомая.

Хм. Хотя ту, что была на моих проводах, и знакомой-то моей назвать толком нельзя. Я же с ней, кажется, даже не целовался. Блин! Это было так давно, что я сейчас даже такой подробности вспомнить не могу.

Действительно? Целовался я с ней или нет? У кого бы спросить? У жены? А она-то откуда знает?

Смеюсь.

– Ты чего?

– Да вот на ребят засмотрелся. Смешные они все такие. Помнишь, а я ради тебя по перилам моста ходил.

– Дурак был.

Усмехаюсь.

– Наверное.

Отворачиваюсь. И убираю звук у телефона. Делаю это непроизвольно, на автомате. Она спрашивает.

– Ты зачем звук убрал?

– Не хочу, чтобы нам кто-то мешал.

– А вдруг сын позвонит?

– Он тебе будет звонить, а не мне.

Ольга не упускает случая подколоть меня.

– Вот такой ты отец!

Пожимаю плечами.

– Ну, что есть, то есть. Ты знала, на что шла…

И я снова замолкаю, продолжаю ее рассматривать. Сейчас от русой косы не осталось и следа. У него короткие волосы, как у мальчика. Но все равно прическа ей очень идет. Все лицо в конопушках. После юга их у нее особенно много. У сына, кстати, тоже все лицо в них. Весь в маму.

– Не смотри на меня так.

– Как?

– Уставился как на картину.

– Я тебя изучаю. Давно не видел.

Раздраженно.

– Ну и что там увидел?

– Да ничего. Такая же красивая и холодная, как ледышка.

– Сам ты ледышка.

Она зевает и прикрывает себе рот ладонью.

– Устала. Полторы суток в поезде.

– Ну что, может быть, еще по кофе и домой? – предлагаю ей.

– Как хочешь?

Мы уже так долго живем вместе, что я точно знаю, ее «как хочешь» означает «пошли быстрее», поэтому я подзываю официанта и прошу принести две чашки черного кофе. Беру телефон и вызываю такси. Закрываю крышку телефонного аппарата, замечаю в уголке мигающий значок СМС. Читаю. «Принц». Улыбаюсь и стираю сообщение.

Смотрю на Ольгу. Она делает вид, что ничего не замечает.

«Ну почему ты не устраиваешь мне скандал, каждый раз, когда я получаю такие СМС? Я тебе безразличен? Или ты так уверена, что я никуда не денусь? Или считаешь, что это нормально. Нагуляюсь и вернусь? Почему?»

– О чем ты сейчас думаешь?

– Ни о чем.

Вот так всегда. За пятнадцать лет мы ни разу не поговорили с ней о чем-то, что касалось нас обоих. О наших отношениях. О наших планах. О нашем будущем. Ни разу. И собственно говоря, она для меня такая же загадка, как и пятнадцать лет назад. Я научился различать ее настроения, но о чем она думает? Этого я не знаю. Могу только догадываться. Ну что поделать, если у меня такая жена. Надо было раньше думать, кого выбирал. Теперь вот живи и мучайся. Улыбаюсь сам себе.

Приносят кофе. Пока пьем, я успеваю коротко рассказать ей о перипетиях предвыборной гонки. Собственно говоря, после выхода газеты, где я объяснил свою позицию, я больше ничего особенно не предпринимал, и дальше все стало складываться как-то так само собой.

Глава даже сам пригласил меня на предвыборную встречу с избирателями в школе и дал возможность выступить. Странно, ей богу.

Она, услышав это, пожимает плечами.

– И зачем тебе это надо?

Становится немного обидно. И вот не хотел, но пришлось вспомнить Марину. Она бы так мне никогда не говорила. Сообщаю, что завтра у нас последний съемочный день. Сын снимается в финальной сцене, в драке. Ольга оживляется.

– Надеюсь, ничего опасного?

– Не волнуйся. Все под контролем.

Сын. Наконец. Мы находим общую для нас тему. И разговор плавно переходит на обсуждение предстоящего школьного года, о том, как он вел себя с ней на юге, и о том, как он вырос.

Звонит телефон.

– Такси вызывали? Выходите! Сейчас подъедет!

Не удерживаюсь и украдкой отсылаю Марине СМС: «Люблю тебя!» Зачем я это сделал? Ведь давал же себе обещание ничего не посылать. Не сдержался. «Прости, Ольга! Но скоро все это закончится. Обещаю! Еще неделя! И все!»

Нервы на разрыв

Мы возвращаемся в нашу маленькую трехкомнатную квартирку. Удивительно, ведь еще недавно она казалась мне большой и просторной. А теперь вот она маленькая и неудобная. Стены давят. Мне здесь все знакомо до мельчайшей детали, до мельчайшей подробности.

Кажется, что квартира дышит. То расширяется до безграничных размеров, а то сужается до контуров конуры. Вот сейчас она маленькая, потому что каждый метр ее площади заполнен человеческим дыханием. Моим, Ольгиным, сына, родителей, кота.

Родителей, правда, еще нет. Они пока еще на даче. Они будут там до холодов. И все равно у нас чертовски мало места для жизни. Только для существования. И почему я это понял только сейчас? Через пятнадцать лет? Раньше ведь мне казалось, что это нормально такая жизнь. Что все люди так живут? По крайней мере, большинство моих знакомых живут именно в таких же условиях, как и мы? И ничего. Живут. Даже, наверное, счастливо.

Мы возвращаемся в нашу маленькую квартиру. Проходим в свою комнату. Разбираем диван. Переодеваемся. Я напяливаю на себя толстый махровый халат. Подарок мне на какой-то из мужских праздников. Ольга надевает свой. Мы возвращаемся через гостиную на кухню. Пить чай. По дороге прихватываем сына, который уже по уши залез в компьютер. Ну еще бы, почти полтора месяца без этого пластмассового ящика! Сын сначала сопротивляется, но потом все же соглашается на сладости и на разговоры о завтрашних съемках.

Мы шутим и стараемся поддерживать хорошее настроение, которое должны быть у семьи, которая не видели друг друга почти полтора месяца.

Хорошего настроения хватает ровно на чашку чая. Потом все расходятся. Сын возвращается к себе в компьютер. Ольга уходит смотреть телевизор. Очередной сериал про следователя прокуратуры Марию Сергеевну, а я остаюсь один на кухне, как на палубе тонущего корабля.

Говорю, что мне еще надо почитать и подумать. Меня оставляют одного, хотя Ольга и смотрит на меня с укоризной. Жена явно рассчитывает на другой сценарий продолжения вечера.

Приходится пообещать ей, что скоро приду, буквально через пятнадцать минут. Она обижается и уходит.

Беру какую-то книгу, кладу перед собой, раскрываю на первой попавшейся странице и стараюсь вникнуть в смысл написанных слов. Точно так же делает всегда мой отец. Только сейчас я понимаю, почему он это делает. Наверное, как и я, он хочет собрать вместе какие-то мысли, которые булькают в голове и мешают спокойно жить. Они, мысли, пузырьками носятся под черепной коробкой, хаотично и бессистемно. Хочется подумать обо всем и сразу. И, естественно, вместо успокоения и расслабления, голова начинает закипать. Как будто это не мысли вовсе, а вода в чайнике, который стоит на плите.

Зачем я полез в эти выборы? Кому нужен мой проект музея? Для чего я затеял это кино? Для чего, вообще, я здесь живу? Почему я живу здесь, а не в другом месте? Когда это все кончится? И кончится ли вообще? Почему рядом со мной эта женщина, а не другая? Кто эти люди, что меня окружают? Зачем, вообще, все это? Почему все происходит так, а не иначе? Можно ли все изменить, или жизненный путь заранее предначертан и тебе надо только его пройти? Как быть? Что делать? Какое решение правильное? И, в конце концов, что означает мое новое слово? Как его там?

Знаю, у отца где-то в шкафчике всегда припрятана чекушка. Великий успокоитель мыслей. Открываю дверцу и замечаю за горкой тарелок ее серебристую этикетку. Лежит на боку. С первого раза не видно, но при желании ведь всегда можно разглядеть. И почему мать ее никогда не находит?

Можно, конечно, и мне воспользоваться таким лекарством. Но явно не сегодня. Отец, наверное, уже устал бороться со своими мыслями, и именно поэтому ему нужен этот великий успокоитель тайных дум, а мне еще нет. Надеюсь, что еще нет.

Допельдон! Вот, что сегодня поможет мне собраться и выбраться из лавины мыслей, которые меня затапливают. Мое слово рождается где-то в недрах моих мозгов и затмевает собой все. Наконец-то! Как же ты вовремя! Слово горит на внутренней стороне моего лба неоновыми буквами, засвечивая все остальные мысли и слова. Как вывеска на фасаде кинотеатра.

Хм. Почему бы так не назвать свой фильм? Ах да, фильм.

Вот уже полгода как в моей голове сидит эта тема. Фильм любительский, малобюджетный. Ничего особенного. И завтра съемки последней сцены… Очень важной. Но это так, к слову.

Я снимаю фильм вместе с сыном и его друзьями. Просто так. Для себя. Как хобби. В свободное время. Чтобы занять свои распухшие мозги. Чтобы забыться и не думать. Чтобы быть поближе к сыну, к родственникам, чтобы сохранить семью, наконец.

А они смеются. Смеются надо мной. Втихаря, за спиной. Называют это очередной бредовой идеей, как и все остальные, которые рождаются в моей голове.

Все же вокруг считают, что я занялся каким-то бесполезным делом. Бесполезным, потому что это не принесет денег. Денег… бабок, дивидендов. Реальных, как они считают, определителей земных благ.

Ну почему не принесет? Может быть, не сразу, может быть, чуть позже?

Или мне только кажется, что меня окружают такие люди? А на самом деле все не так? Все вокруг добрые и пушистые? И все кругом только и думаю друг о друге? О благе ближнего?

Может быть, просто они устали ждать, устали жить в этой маленькой скомканной квартирке. И они ждут от меня, как когда-то ждали от отца, что я смогу разорвать этот замкнутый круг вечных проблем. Но почему они ждут этого от меня? Я что Господь Бог? Я ведь просто великовозрастный мальчик… А от меня требуют выполнения мужских обязанностей. Или я уже давно не мальчик?

Ночь. Мысли путанные-путанные…

Если бы сейчас дома была мать, то она уже давно бы вошла на кухню и мимоходом пробурчала бы что-то типа: «Опять все думаешь? О чем все думаешь-то? Прекрати думать. Освободи мозги! Думай не думай, сто рублей не деньги!» Нет, про сто рублей говорила бабушка. Но все равно интересно было бы узнать, как это возможно «не думать»?

Допельдон! Мое слово железным колоколом ударило внутри моей головы. Я понял, что виток моих мыслей пошел на очередной круг.

Надо идти спать. Смотрю, выключила ли Ольга свет. Да. И свет, и телевизор. Значит, уже уснула. Можно идти.

Теперь можно не опасаться, что она заметит синие круги на шее.

Две тысяча второй бегемот…

Тихонько перебираюсь через спинку кровати и заворачиваюсь в одеяло. Ольга ворочается рядом и ворчит: «Где ты шлялся?» Как будто меня не было целую ночь. «Все там же», – так же ворчливо отвечаю я ей и привычным движением подставляю ей свое плечо.

Ольга залезает мне подмышку и прижимается к телу, так как будто хочет сказать: «Ты все равно мой!» Я глажу ее плечо и шепчу: «Спи». Словно у нас и не было этого долгого месяца разлуки.

Наша постель – как какой-то плот, плывет в ночи и во времени в неизвестном мне направлении. Мои ресницы плотно сомкнуты, но сна все равно ни в одном глазу.

Начинаю считать слоников. Нет, лучше бегемотов. «Один бегемот, второй бегемот, третий бегемот…» На две тысяча втором бегемоте становится понятно, что всемирно признанный способ самоусыпления не действует. В общем-то, к этому надо давно привыкнуть.

Меня снова ждет полусонная ночь до первых петухов.

Мысли постепенно возвращается к тому моменту, от которого я ушел на кухни. «Не думать?»

Слова продолжают нанизываться на спираль.

Как это возможно «не думать?». Проходя мимо меня, сидящего над книгой, мать часто говорит мне эту фразу, наверное, даже не понимая, что она мне предлагает. На самом деле, человек на все сто процентов может «не думать», только в одном случае, если он умер.

Опять же, если следовать логике вещей, мать не может желать такого своему сыну, значит, она предлагает мне не «не думать», а, наверное, «забыться». Хотя бы на время.

Человечество знает не так уж и много способов «забыться», или, по-другому говоря, «отрешиться от своих мыслей». Можно еще добавить «греховных мыслей».

Я, по крайней мере, точно знаю только три. Первый: алкоголь. Второй: молитва или медитация. Принципы разные, но суть, в общем-то, одна. И третий способ: секс. Да и те дают успокоение лишь на короткое время.

От первого я уже сегодня отказался как от самого распространенного и непродуктивного. Спирт превращает человека в животное и отталкивает его назад. А утром, как правило, всегда страшно болит голова. Даже если пьешь дорогой коньяк. Пить можно только в радости, чтобы продлить счастливые моменты, а собственные мысли и горести им все равно не зальешь. Слишком много печальных опытов у каждого из нас перед глазами.

Второй способ, на который, собственно говоря, всегда и намекает моя религиозно зацикленная матушка, мне тоже, скорее всего, не подойдет. Монотонное повторение сутр или слов Священного Писания, многократное повторение однообразных движений и сосредоточение на них, безусловно, позволяет отречься. Однако вся эта практика перекладывает груз твоих проблем на чужие плечи. И, в конечном итоге, превращает тебя в серого управляемого болванчика с вечно натянутой на лицо улыбкой.

Ты действительно перестаешь думать, но это так же значит, что думать за тебя начинают другие. И ты только делаешь то, что тебе скажут. Ты становишься частью однообразной толпы, повторяешь чужие мысли и проживаешь чужую жизнь.

Наверное, в этом есть свои плюсы, но уж больно не хочется, чтобы тобой управляли другие люди. Не факт же, что те люди, которым ты доверишь свои мысли и свое тело, будут заботиться о них так же, как ты сам. Ведь в конечном итоге, они могут поступить с тобой так же, как с Иисусом. Распять за грехи свои!

Да и слишком много времени надо, чтобы окончательно отдать свои мысли. Мне же нужно сделать это прямо сейчас. Сию минуту. Чтобы просто уснуть!

Остается последнее средство – секс. Я кладу руку на бедро рядом лежащий женщины. И явственно понимаю, что я этого не хочу. В смысле не хочу этого с ней. Нет, я, конечно, могу сейчас путем несложных движений привести себя в соответствующее настроение, потом, растолкав, довести ее до соответствующего состояния, чтобы произвести весь комплекс физических упражнений и вздохов и, выплеснув в презерватив несколько капель живительной влаги, в конечном итоге провалиться в сон.

Но я слишком люблю свою жену, чтобы поступать с ней таким свинским способом. Женщина, любая женщина, даже если она не желанная в данный момент, создана для любви и почитания. Она сосуд для рождения новой жизни, а не для сброса негативных эмоций.

Поэтому я просто тупо лежу в темноте, сомкнув плотно свои ресницы, и прислушиваюсь к тишине. Жду, когда же прокукарекает первый петух.

Жду и продолжаю думать. Нанизывать слова крючочками друг на друга, продолжая виток за витком спираль своих мыслей.

Допельдон. Вместо петушиного крика я вдруг явственно слышу в голове свое новое слово. И оно становится моим ночным спасением.

Оно позволяет посмотреть мне на мои проблемы отрешенно, как бы со стороны. «Вот чтобы получилось, если каким-то образом взять понемногу от каждого из трех способов и соединить воедино?»

Что получится? Золотая середина. Хождение по тонкому лезвию бритвы. Балансирование на канате, который висит над бездонной пропастью. Интересно, а есть ли хоть один человек, который смог пройти по этому канату?!

Мой мозг пытается вспомнить хотя бы один достойный пример. Александр Македонский? Нет. Только не он. Для того, чтобы стать тем, кем он хотел стать, ему пришлось отказаться от своей любви. Единственной и настоящей. Чарли Чаплин? Вряд ли… Он отказался от своего лица.

В конечном итоге я нахожу только одно имя. Омар Хаям – известный пьяница, бабник и философ. Мой любимый поэт. Пожалуй, да, он смог пройти по тонкому лезвию, пронеся через всю жизнь любовь к жизни и веру в светлое будущее.

А еще кто? Неужели это так сложно, что только одному человеку это удалось сделать? Пройти по лезвию. Да и то, удалось ли? Я не знаю, как он умер? Один или в окружении искренне скорбящих и примиренных домочадцев. Ведь мало прожить жизнь в согласии с собой, надо еще и после себя не оставить выжженной пустыни. И я вспоминаю, что Омар умер один, отказавшись от семьи. От продолжения себя.

Мой мозг мечется в поисках выхода. Как же так? Путь есть, но по нему никто не смог пройти? Такого же не может быть? Почему? В любом случае от чего-то надо отказаться. От чего? Если я ни от чего не хочу отказываться. Ни от чего. Все, что меня окружает, одинаково дорого для меня.

Я чувствую, что мысли начинают разрывать меня изнутри. Становится нестерпимо жарко, я скидываю с себя одеяло и, как будто от болевого шока, наконец, проваливаюсь в пустоту…

Рвется там, где тонко?

Утро. Выкарабкиваюсь из пустоты и снова начинаю думать с того места, где остановился. «Нужно от чего-то отказаться?» От чего? Ведь все, все, что есть у меня в жизни, далось мне не просто так. А значит все, каждая мелочь – это часть меня. И как можно отказаться от самого себя? Это невыносимо. Неужели, чтобы пройти по тонкому лезвию бытия, надо от чего-о отказаться? От чего? Где должен произойти разрыв?

Понятно где. Там, где тонко. Рвется всегда там, где тонко. Вот еще бы узнать, где это место.

Я начинают методичное исследование своих отношений…

Рядом со мной просыпается человек. Натягиваю улыбку на лицо, обнимаю, целую. И спрашиваю себя: «Здесь тонко?» Ищу в сердце ответ.

Тепло. Нехолодно.

Кот! Он слышит, что мы проснулись и уже включили телевизор. Смотрим новости.

Он скребется к нам в дверь и просит положенного завтрака. Ольга первая не выдерживает скрежета и идет на кухню. Кот, победно подняв хвост, бежит за ней. В оставшуюся приоткрытую дверь заглядывает сын.

– Пап, можно к тебе?

Обычно он так просится не ко мне, а к матери. Естественно, мне льстит такое внимание.

– Конечно, давай, ныряй!

Какое время укладываемся поудобнее. Я смотрю на то, как сын успел подрасти. Уже не мальчик, но еще и не юноша. Подросток. Большой, нескладный. Смешной и поэтому серьезный.

– Ну как, ты готов сниматься?

Он пожимает плечами.

– Готов.

– А слова знаешь? Текст читал?

– Зачем? Ты же и так все расскажешь.

Начинаю раздражаться от того, что никак не могу понять, правду сын говорит или издевается. По его лицу не понять. По-моему ему вообще все равно. Будет он сниматься, не будет? Половина мальчишек страны были бы в диком восторге оттого, что им предложили сниматься. Пусть и в малобюджетном фильме, но зато в главной роли. А моему хоть бы хны! Действительно, зачем читать сценарий, если папа-режиссер и так все расскажет.

Сердце сжимается в комок. Неужели здесь тонко? Неужели это самое уязвимое место? Со скрипом сжимаю зубы. О чем ты думаешь? Это же твой сын. Здесь не может быть тонко. Просто мальчик хочет казаться более самостоятельным, более независимым. И считает, что такое поведение самое лучшее.

– Мальчики, идите завтракать!

Раздается голос Ольги с кухни.

– Идем!

Отвечаем мы хором, и устраиваем возню за первенство в ванной комнате. Уступаю сыну и иду на кухню. Яичница – на всех. Мне – кофе. Сыну – чай. Себе – бутерброд с маслом. Фигуру бережет что ли? Она у нее и так, как у восемнадцатилетней девочки. Зачем ей это?

Она смотрит на меня, и тут я вспоминаю про синяки на шее. Однозначно она их видит. Но телу пробегает неприятный холодок. Как в детстве, когда тебя застают за каким-то неразрешенным занятием, типа курения. Вот он – разрыв? Вот где тонко?

Но ничего не происходит, она… молчит и делает вид, что ничего нет.

На кухню врывается наш мальчик и своим шумным поведением заполняет все пространство. Я незаметно выпускаю холодный пар. Завтрак проходит в веселом настроении, при непринужденной беседе и в обмене поцелуями. Украдкой гляжу в зеркало. Синяки уже стали желтыми пятнами, и их почти не видно. Может, действительно не заметила?

Раньше ведь, когда я занимался единоборствами, у меня часто бывали такие кровоподтеки по всему телу. Может, она решила, что я снова ходил на тренировку? Вот бы узнать, о чем она думает?

Но она молчит, и это начинает меня раздражать. Я что просто вещь для нее? Главное, что я рядом, а чем я занимаюсь не важно? Ну почему она не устроила скандал по этому поводу? Почему не взорвалась тарелкой или еще чем-то потяжелее? Ну, хоть какую-то эмоцию, вместо безразличия. Ведет себя, как будто ничего не случилось. Мол, что с тебя взять кроме анализа.

Это все гены прибалтийские! Они не дают вырваться эмоциям наружу. Но, может быть, так и надо? Может быть, именно это и нужно, чтобы сохранять спокойствие в семье?

Ну да. Спокойствие это может и сохраняет, но вот семью?

Может, и семью сохранит. Раньше ведь сохраняло. Пятнадцать лет ведь уже вместе. Нет, и здесь нетонко.

Тогда где? – Марина.

Все утро я сознательно гоню из своей головы ее имя, чтобы, не дай бог, не выпустить его наружу. И вдруг неожиданно соображаю, что только что произношу его вслух. Я прошу у Ольги дать мне соль, а вместо этого произношу ее имя. Слава богу, во рту – яичница – и имя произносится невнятно: «Тмр, дай соль!»

– Что?

– Солнышко, соль дай, пожалуйста.

– А что ты первое сказал?

Кашляю.

– Ничего, яичница в горле застряла. Постучи!

Ольга впечатывает свою ладонь мне в спину – и мое лицо заливается краской. Дожил! Чуть имена не перепутал. Ее имя сидит в моей голове уже на уровне подсознания. Значит, и там не тонко. Я не могу нигде порвать, я запутался в своих отношениях, как в сетях.

Вот он – настоящий допельдон… Блин, что же делать?

Остается одно, побыстрее собраться и поскорее свалить из дома. Сын берет штатив, я – камеру. И все.

Пока жена, я ухожу!

На завтра – бой…

Идут со мной все недовольные собой.

* * *

В общем, «нас ждут великие дела»! Всплывает в голове стишок, придуманный мною в ранней молодости. Где-то так. Ах, да я ведь еще когда-то писал стихи. Сейчас нет. Вот фильмы снимаю. Ну, точно, придурок.

На самом деле, на счет великих дел я не уверен, а вот то, что съемочная группа ждет нас уже полчаса перед входом в клуб, это точно.

Сегодня последний день съемок – и никто, как ни странно, не опоздал. Только мы. Хотя обычно все бывает с точностью до наоборот. Естественно, никто не упускают возможности отпустить по поводу нашего опоздания несколько едких замечаний.

Приходится отшучиваться.

– Начальство не опаздывает, начальство задерживается.

Сегодня последний день лета. У всех хорошее настроение. Никто не обижается. Все смеются. Пока нас не было, моя гоп-компания как раз успела прочитать сценарий, который Рита, единственная девушка в нашей группе, предусмотрительно взяла с собой. Поэтому традиционных шуток из серии «А что снимаем? А как фильм называется?» сегодня не звучит. Все сразу включаются в работу. Устанавливаем свет, камеру. Короткая репетиция и…

– Внимание, мотор.

Блин! И почему я начал заниматься этим только сейчас. Экран монитора – это мой мир. Здесь происходит все так, как я хочу. Здесь я всегда точно знаю, что я хочу, здесь я знаю все от «а» до «я» и даже… конечный вариант.

Мы снимаем финальную драку главного героя с бандой отморозков в компьютерном клубе. Слов не много, нужно уметь двигаться. Ребята, играющие банду, постарше, они уже успели поучаствовать в некоторых уличных сражениях и поэтому относятся ко всему происходящему весьма скептически.

– Ну не может такой сопляк со мной справиться. В это никто не поверит.

– Правда, а если он встанет вот так и загородится стулом. Попробуй, достань его кулаком.

– Не достаю.

– А потом вот так.

– Ай, больно.

– Вот видишь. В любом бою главное техника, тактика и стратегия, а по сценарию наш главный герой прошел жестокую выучку и все это умеет. Просто Вы об этом не знаете.

И я их убеждаю в этом. И они соглашаются делать все то, что я скажу. Они становятся пластилином, из которого я леплю все, что видит мое внутреннее сознание.

Еще бы они не согласились! Ведь я знаю о драке все и даже чуть больше. Я знаю, что…

Вот только почему я сейчас смотрю в монитор и вижу не своего сына, а самого себя?

Почему я искренне завидую ему? Все просто. Я завидую ему потому, что он уже никогда не сделает той ошибки, которую когда-то совершил я сам…

А может быть, это была не ошибка? Может быть, это был путь познания самого себя?

* * *

«Профессор…» Так меня называли в начальных классах за то, что я носил очки и много читал. А еще я был редактором классной стенгазеты, участвовал в литературных конкурсах школы и мои сочинения посылали на областные олимпиады…

Я был образцовым и коммуникабельным.

Все считали, что я стану писателем, и прямо и открыто говорили мне об этом. Я же только усмехался в ответ, потому что был уверен. Писатель – это что-то из области фантастики. Это не мое. А вот где мое? Это мне предстояло еще найти.

В зависимости от того, что в это время показывали по телевизору, я то хотел быть танкистом, то артиллеристом, то космонавтом, то моряком …

Если показывали про трех мушкетеров, мы ломали ветки клена, делали из них шпаги и шли к старому дворцу биться на дуэли за сердце прекрасной дамы. Когда показывали про Робина Гуда, мы ломали в селе штакетник, строгали из него мечи и устраивали на аллеях парка засады. Ну, а если показывали фильм про партизан, то мы уходили в самые дальние углы парка и рыли там землянки.

Когда показали про Тур Хейердала и Сенкевича, мы строили плот и ставили на него парус. Когда показали фильм про Королева, мы строили ракету. Мы завидовали Петрову и Васечкину, которые могли помочь Сухову и «красным дьяволятам», и жалели Ромео из фильма «В бой идут одни старики».

Мир в первый раз перевернулся в тот момент, когда в школе на переменке после урока физкультуры кто-то оставил на лавочке боксерские перчатки. Мы, естественно, нацепили их и стали прыгать вокруг друг друга. Как заправские боксеры. А потом Рустик, так звали моего приятеля, выбросил руку вперед, и я получил такой удар кулаком в нос, что слезы брызнули из глаз. Было так больно, что я даже прикусил губу, разозлился, хотел дать сдачи, но Рустик ловко отскочил, а я, сделав неловкое движение, поскользнулся, и рухнул носом в пол.

– Ха, Профессор – слабак. Он не умеет стоять. Он получил по носу.

Просто поразительно, как иногда совершенно незначительное действие может изменить жизнь человека. Направить ее в совершенно другое русло. В буквальном смысле, «эффект бабочки». Помните, любая бабочка, взмахнув крылом, в одной части света может вызвать горный обвал в другой части света.

И вот здесь маленький тычок в нос, боль, смех окружающих. Девчонки из класса тоже смеются, Лариска Дедяйкина и Ленка Лебедева, наши красавицы. Это обиднее всего. И я вдруг убеждаю себя, что мне просто необходимо научиться драться. Научиться, как тогда говорили, стоять…

* * *

Я записываюсь в секцию борьбы и провожу в ней пять долгих и бесполезных лет. Я слишком суечусь, и поэтому ни один прием у меня никогда не получается как надо. У меня нет основательности. Зато я не пропускаю ни одной тренировки.

* * *

В девятом классе я заболеваю желтухой и, наконец, бросаю борьбу. Вернее, борьба меня к тому времени бросает. За все пять лет я так и не выиграл ни одной схватки, и тренеры просто махнула на меня рукой.

Зато на меня обратили внимания парни из подвальной качалки. Однажды на перемене мне предложили побороться с самым сильным парнем на руках. И, к всеобщему удивлению, я ему не проиграл…

Я выстоял. Мы так и просидели друг перед другом целую перемену со вспученными на лбу венами. Только звонок на урок помешал закончить наш спор.

Это было время «люберов», парней в клетчатых штанах. Ночных рыцарей без страха и упрека, каждый вечер выезжающих в Москву, чтобы бить патлатых, рокеров, металлистов и брейкеров. Всех тех, кто олицетворял для нас капиталистический Запад. Врагов. «Любера» стали для нас что-то вроде кумиров. Борцов за справедливость. Мы мечтаем попасть в одну из люберецких банд, но для этого надо быть такими же сильными…

Мы, по их подобию, сооружаем в подвале качалку и качаем мышцы. Я выписываю «Советский спорт», вырезаю оттуда все статьи из рубрик: «культуризм», «здоровый образ жизни» и «белая ворона». Вклеиваю статьи в большую зеленую тетрадь.

Вскоре с парнями из своей качалки я начинаю кочевать по местным дискотекам в поисках неприятностей и, как мы тогда говорили, «для проверки себя на вшивость». У нас крепкие кулаки и вскоре наша банда начинает пользоваться уважением во всей округе, а я получаю бандитское прозвище «Сэмен». Ну как из песни Розенбаума.

Да, мы считаем себя бандой, но все действия, которые нами движут, не распространяются дальше желания выделиться и обратить на себя внимание красивых девчонок.

Мы, по крайней мере, я, искренне верю, что живу в самой справедливой стране на свете, и будущая жизнь кажется мне безоблачной и вполне понятной до самой старости.

А когда нас захотели выгнать из нашего подвала, я поехал в райком комсомола и рассказал там, как мы своими руками сделали тренажеры, чтобы заниматься спортом.

И управдома одним звонком ставят на место. Он отстает от нас раз и навсегда.

В кинозалах показывают индийские фильмы: «Вечная сказка любви», «Зита и Гита», наши первые отечественные боевики «Пираты двадцатого века» с Талгатом Нигматулиным, «Непобедимый» с Ростоцким в главной роли. Мы с замиранием сердца следим за техникой борьбы, которую они показывают на экране, и в буквальном смысле впитываем все в себя как губка.

Просто удивительно, я до сих пор могу вспомнить любой фильм, который смотрел тогда, с любого места. Даже если на экране видно только одно небо, я все равно точно могу сказать, что это за картина.

У меня уже бицепс тридцать семь сантиметров, больше меня только у двух или трех парней в школе… И предел моих мечтаний – бицепс в тридцать девять или даже сорок сантиметров, как у люберецкого качка Зайца.

* * *

Пик нашей славы приходится на тот период, когда мы смогли отбиться от целой стаи на Малаховском рынке. Чего мы туда поперлись, не помню. Наверное, кто-то из пацанов познакомился с местной девчонкой, и мы поехали его прикрывать. «Малаховские» нас уже ждали. Они отвели нас куда-то на задние дворы и предложили смахнуться.

Мы не могли отказаться. Нам это не позволяла наша честь. Тогда это слово еще чего-то значило. И мы вышли вчетвером против толпы. Как сейчас помню, они шли валом. Перепрыгивали через забор, один ряд за другим, и сходу врезались в драку. Они били нас, мы им отвечали.

Мне тогда «опустили» почки, но это была такая ерунда…

Никто из нас не упал, не встал на колени. И это было круто.

Мы дрались так, что под конец, так и не добившись от нас признания своего поражения, наши враги пожали нам руки, и мы разошлись, договорившись, что теперь можем ходить друг к другу на дискотеки безбоязненно.

Неизвестно чем бы закончились наши похождения.

«Любера» заметили нас, и вот-вот должна была состояться встреча с одним из лидеров, но…

Мне пришла повестка из военкомата.

Родители устроили пышные проводы, я пригласил на них всех своих сотоварищей, и мы все вместе сидели в квартире у соседки, тети Лиды, и смотрели первый американский боевик на первом в нашем селе видеомагнитофоне. Это был «Коммандо» со Шварценеггером.

А рядом со мной сидела девчонка из Малаховки. И это тоже было круто.

Я даю себе твердый зарок, что на пересылке обязательно попрошусь в десант или, на крайний случай, в пограничные войска, но …

* * *

Плохое зрение ставит крест на моей мечте, и я попадаю сначала в сержантскую школу, а через полгода, получив звание «младшего сержанта», в белорусские леса, на секретную «радиоточку» ракетных войск стратегического назначения.

Дембеля, сменявшие нас, кричали нам вслед:

– Вешайтесь, салаги!

Наша точка считалась самой неуставной во всем округе. Я был сержантом, и меня, в общем-то, не трогали. А вот рядовым доставалось. Каждую ночь старики их поднимали и учили жизни.

А я лежал, слушал эти крики и думал, что могу сделать?

Я не мог вот так безучастно лежать и смотреть в потолок. Нет, конечно, я мог встать рядом с ними. Начать драться. Но в корне ведь ситуацию было не переломить.

Я думал, думал и, наконец, придумал. Я взял и написал статью в окружную военную газету. Я написал обо всем, что увидел. О дедовщине, о том, что офицеры сами поддерживают такую систему, о воровстве и очковтирательстве.

И надо же, эту статью напечатали. Она естественно вызвала резонанс. Приехала проверка. Полетели погоны.

У меня возникли большие проблемы с начальством. Кому же охота, когда сор из избы выносят!

Один из прапоров науськал старослужащих, что я – «стукач», и меня надо за это наказать. Стукач – это было самое страшное слово в Советском Союзе. Это клеймо на всю жизнь. Но тогда еще существовала такая организация как «комсомол». И я собираю всех на комсомольское собрание. Я говорю всем, что не согласен с таким определением. «Стукач» – это тот, кто нашептывает на ушко, а я сказал о наших проблемах открыто, я подписался под своими словами и готов за свои слова драться.

Готов, так дерись. И я дерусь. Дерусь ни один раз.

Не побеждаю, нет. У меня от тех драк остался шрам на руке от ножа. Но доказываю, что готов драться за свои слова. И меня начинаю уважать.

Вскоре из подручных средств я устраиваю в казарме тренажерный зал и продолжаю по своей зеленой тетрадке накачивать мускулы и разучивать замысловатые танцы китайских мастеров. «Длинный кулак», «Восточный кулак», «Стиль богомола», «Таньцзицуань», пьяный стиль.

Сначала все просто смотрят за моими чудачествами, а потом постепенно втягиваются в занятие спортом, и жизнь как-то налаживается.

По крайней мере, старослужащие больше не поднимают молодых ночью…

А когда увольнялся прапорщик со странной фамилией Чуй, он даже поблагодарил меня за все, что я сделал. Правда, сделал он это как-то странно. Перехватил возле машины, которая должна была отвезти меня на вокзал, сжал своими пассатижами мою кисть и коротко бросил.

– Спасибо тебе, гвардии сержант. И держись там!

* * *

Мне кажется это странным. Где там? Впереди ведь меня ждет гражданка. Это здесь им в лесу придется держаться.

В общем, я тогда не понял прапорщика.

Полтора года в глуши сделали из меня почти отшельника…

После демобилизации я даже не знал, как переходить улицу в городе. Но это еще полбеды. Выйдя за ворота части, я даже не догадывался, что призывался в одной стране, а вот демобилизовался совершенно в другой.

Я еду в Минск, в ту самую окружную военную газету, которая напечатала мои статьи, чтобы получить рекомендацию для поступления в МГУ, на журфак. И мне дают эту рекомендацию. Дают с искренними напутствиями, что сейчас, когда в стране начались такие глобальные изменения, ну там перестройка и демократия, ей, стране, как никогда будут нужны такие принципиальные и смелые журналисты, как я…

Какие изменения? Какая демократия? Для меня это пустой звук. За то время, пока я провел в белорусском лесу, единственным отголоском всех этих изменений было то, что наши радиостанции выключались на несколько часов, потому что мимо проезжала делегация американских военных.

Ну а в остальном, ведь ничего не изменилось.

Паек и денежное довольствие были те же. И их хватало на удовлетворения всех нехитрых солдатских желаний. Гонорары за мои статьи присылались почтовыми переводами без опозданий. Посылки из дома приходили тоже регулярно.

Вместе со сгущенкой и теплыми носками, родители присылали мне подшивки «Московского комсомольца». Мы всей ротой зачитывали газеты до дыр, и через них узнавали о том, что происходит в стране.

Каждый выходной мы сначала смотрели Кашпировского, а потом скидывались, и дежурный прапор привозил нам из города видеомагнитофон, чтобы крутить нам на нем «Эммануэль», «Рокки» и «Рембо». Мы называли это – «изучение поведения нашего потенциального противника».

И это не казалось нам каким-то страшным или ужасным. Наоборот, еще больше хотелось домой, казалось, что пока вот мы тут сидим в глуши, там происходят какие-то особо важные события, и мы можем не успеть.

* * *

В реальность меня вернули десантники из прославленной липецкой дивизии, которых я встретил на Минском вокзале. Я сидел на скамейке в зале ожидания и ждал поезда.

Их было семеро. Они окружили меня со всех сторон и нависли над моей головой как скалы.

– Привет, земеля?

– Привет.

– Ты кто?

– Человек.

– Где служил?

– РВСН.

Когда эти глыбы нависли надо мной, я, если честно, сначала и не понял, чего они от меня хотят. Поэтому, когда один из них спросил у меня:

– А деньги у тебя есть? – я честно ответил, что есть.

У меня почему-то возникла мысль, что им не хватает на билеты.

– Вот и отлично. Гони их сюда.

Я снова не понял и переспросил.

– А сколько вам надо?

– Все давай.

И тут, наконец, до меня дошло, что происходит. Я огляделся и увидел, что зал ожидания вдруг как-то странно опустел.

У меня за спиной было немыслимое количество драк. Иногда очень жестоких. Один раз даже с поножовщиной, но никогда, ни разу я не думал, что меня могут убить. Напугать, да. А вот сейчас я реально видел, что эти парни, в сущности, в точно таких же серых шинелях, что и я, были готовы убить меня за эти чертовы деньги…

Душа моя реально ушла в пятки и придавила к сиденью так, что я даже рукой не мог пошевелить. Можно даже сказать, что я просто обосрался. У меня нашлись лишь силы не отвернуться и удивленно посмотреть прямо в глаза тому, кто сказал: «Давай!».

Именно удивленно.

«Как же так? Ты только что назвал меня «земелей». Мы с тобой едем домой. И ты отнимаешь у меня деньги? Это же нечестно!»

Уж не знаю, почему десантники меня не тронули. Не знаю, но могу сказать точно, я больше не сказал ни слова и просто удивленно смотрел в глаза этому пьяному придурку…

В ответ же видел холодный и злой взгляд как дуло пистолета…

В этот момент в зал вошел еще один «дембель», связист. Форма у парня была просто клоунской. С первого раза и не поймешь, в каких войсках он служил. Какие-то аксельбанты, немыслимо выгнутая кокарда и… тельняшка, морская тельняшка с черными полосками.

Она подействовала на десантников буквально как красная тряпка.

Они отстали от меня и всей толпой навалились на него. Десантники заставили его снять тельняшку, сорвали аксельбанты, распотрошили дипломат и потом били коваными десантными сапогами, при этом повторяя, что они за свои тельники жизнью рисковали, а он – тыловая крыса.

Но форма – это всего лишь был повод…

Никого не стесняясь, десантники вывернули у связиста карманы, забрали все деньги и билеты на поезд, причем билеты их интересовали даже больше, тогда была большая напряженка с ними, а потом спокойно ушли в дальний угол зала ожидания, разложили газетку на свои дембельские дипломаты и принялись там мирно отдыхать.

Скоро оттуда раздался звон гитары, и зазвучали бравые десантские песни.

Почти сразу я почувствовал такую усталость, что буквально тут же уснул. Когда проснулся, ребят из десанта уже не было.

Почему десантники не вернулись ко мне снова, я не знаю. Наверное, они были уже слишком пьяными. А может быть, им все-таки был нужен какой-то повод, чтобы начать бить.

Они еще не до конца почувствовали свою безнаказанность, а может быть, в тот день меня просто хранил мой ангел-хранитель!

Не знаю, но так началась для меня перестройка…

* * *

В тот день, когда я приехал домой, по телевизор сказали, что комсомольская организация объявила о самороспуске. Не скажу, что в груди у меня в тот момент что-то всколыхнулось. От тоски там защемило или еще что. Нет, даже наоборот. Мне казалось, что вот сейчас-то и начнется самое интересно.

Было, правда, немного странно, смотреть на эту красную книжечку со своей фотографией, за потерю которой когда-то могли быть большие неприятности. И вот теперь ее можно было положить на полку, разорвать, сжечь, выкинуть в мусорное ведро или использовать в качестве сувенира.

Я положил билет на полку, на память. Все-таки ничего плохого мне эта структура ни разу не сделала…

Да и особо предаваться грусти не было ни времени, ни желания.

События развивались уж больно стремительно. Только успевай оглядываться.

В общем, нужно было срочно начинать думать, как жить дальше. Нужно было найти, на что опереться.

И думать, практически с нуля…

Как будто заново родиться…

* * *

Нет никаких тормозов. Кто смел, то и съел. Можно все. Но это оказалось не так-то просто. Получилось, что хорошо работать и зарабатывать деньги – это не одно и тоже. Для того, чтобы зарабатывать деньги, нужно было быть не просто смелым, нужно было быть жестоким. Нужно было забыть о таких понятиях, как честь, дружба и прочие сантименты. Ничего этого нет!

Есть только ты и холодный взгляд как дуло пистолета…

Меня постоянно преследовал тот взгляд. Он был где-то там, на подкорке. Мне казалось, что с таким страхом в душе, вообще просто невозможно жить дальше. И нечего думать ни о будущем, ни о карьере, ни о чем…

Я поступил в институт. Женился. У меня родился сын. Я занялся бизнесом, как и все, торгово-закупочными операциями, и при этом постоянно находил время для тренировок. Каждое утро я выбегал в парк, чтобы выполнить комплекс упражнений, а вечерами я пропадал в качалке, где тренировался до умопомрачения…

Моим учебником снова стала зеленая тетрадка. Она уже давно обтрепалась и стала еще толще от газетных и журнальных вырезок.

Туда добавились статьи об Арнольде, Чаке Норрисе и Брюсе Ли. Я приобрел все пять фильмов с участием гонконгского актера: «Путь дракона», «Выход дракона», «Игры смерти», «Большой босс» – и смотрел их при каждом удобном случае, как какое-то откровение. Я скупал всю литературу по боевым искусствам, которая в то время бурно продавалась на книжных лотках и переходах. Естественно увлекся чань-буддизмом и эзотерикой. Я пытался найти ответ на вопрос, который меня больше всего мучил.

Как? Как противостоять этому взгляду?

И мне казалось, что я всего лишь в одном шаге до ответа на этот вопрос…

Сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что, наверное, восточные единоборства тогда для меня были заменителем той душевной пустоты, которая образовалась в результате раскола моей страны.

Кто-то ударился в религию, а я вот ударился в единоборства. Отдаваясь им полностью, я не видел всего того, что твориться вокруг меня. Не хотел видеть. Я держался за эту соломинку, как за спасательный круг. Мне нужно было на что-то опереться, во что-то верить. И, поскольку верить было не во что и не в кого, я верил в силу кулака и собственного тела.

Это было моей идеологией.

Я был уверен, что однажды наступит такой день, когда я снова увижу тот взгляд, который как дуло пистолета, и тогда все будет зависеть от моей реакции.

Тогда и наступит момент истины.

* * *

…Их было трое. Они подъехали к моему дому на белой «Хонде». Я как раз гулял с коляской, с сыном, поэтому избежать встречи было никак нельзя. Машина остановилась. Опустилось стекло.

– Садись, тебя хочет видеть Борисыч.

Я знал, что садиться в машину никак нельзя. Никак.

Поэтому я огрызнулся.

– Если Борисычу надо, то пусть он сам ко мне и приезжает. Я с ним больше никаких дел иметь не хочу.

К горлу подкатил комок. А живот предательски забурлил.

– Что… так и передать Борисычу?

– Да. Так и передайте.

Захотелось сесть. Но можно было только опереться на ручку коляски. Коляска предательски задрожала.

– Хорош, гнать. Никто тебя не тронет. У Борисыча к тебе есть деловой разговор.

– А где Борисыч?

– Ждет у тебя на складе.

Это было похоже на правду. Если бы они захотели со мной разобраться, то приехали бы ночью. Когда во дворе никого нет. А не сейчас, когда здесь полно народа, и все с увлечением следят за нашим разговором. Если со мной что-то случится, то несложно будет их вычислить.

– Ну ладно, – говорю им. – Поехали. Только до склада. И никуда больше.

– Можешь не сомневаться.

Я сел на заднее сидение. У окна. В голове мелькнула мысль, что если бы они задумали что-то недоброе, то тогда бы посадили меня между собой. А так нет. От такой мысли стало спокойнее дышать.

Машина развернулась на пятачке перед домом и, шелестя шинами, выскочила на шоссе. Я снова напрягся. «Почему они выбрали эту дорогу? На склад можно проехать гораздо ближе…» В голове мелькнуло: «Если сейчас на светофоре повернут вправо, а не влево, значит везут меня куда-то в безлюдное место, скорее всего на Москва-реку. Придется выпрыгивать на ходу…»

Рука потянулась к ручке двери.

Но «Хонда» повернула налево. От живота отлегло. «Значит, все-таки на склад!»

Подъезжаем. Выхожу из салона. Отмечаю, что меня никто не пытается удержать. Взбегаю по ступенькам. Дергаю за ручку двери. Закрыто. Никого. И тут до меня доходит, что сегодня воскресенье. И на складе никого и не должно было быть, а значит…

Оборачиваюсь. Из машины выходят только двое.

Я поднимаю руки, показывая им открытые ладони.

– Подождите. В чем дело? Где Борисыч?

Хотя мне уже стало понятно, что его здесь и не должно было быть.

И меня сюда привезли, чтобы наказать…

Да, время было тяжелое. И предложение, которое три месяца назад мне сделал Борисыч, было весьма заманчивым. Он предложил использовать склад как перевалочный пункт. Для мелкооптовой торговли. Склад забивался под завязку каким-то дефицитным продуктом, и мы его реализовывали, получали с этого неплохой процент, плюс аренду. Добычу дефицитного товара Борисыч брал на себя, а мы – реализацию.

Однажды Борисыч привез на склад партию товара. Оставил ее на ночь, а на следующий день увез. Мы его даже не продавали. Борисыч объяснил, что это единичный случай, мол, товар не его. Попросили. Перебросить. Ну, один раз, ничего страшно. Свои люди, сочтемся.

Потом я узнал, что Борисыч это делал несколько раз за моей спиной. Он привозил товар на склад ближе к ночи, когда я уходил домой. Привозил по поддельным документам, а иногда и вообще даже без накладных. А на следующий день, когда я снова уходил дома, он увозил его. Даже не предупреждая меня.

Явись к нам любой постовой с проверкой в это время, я не смог бы объяснить, откуда у меня товар. А если не могу объяснить, значит я его украл. Мне стало понятно, что нас просто разводят как лохов, и я запретил принимать на склад любой товар от Борисыча.

Все эти мысли промелькнули в моей голове в одно мгновение, пока парни выходили из машины и шли ко мне.

А потом я снова увидел тот самый взгляд…

Он был у того, кто остался сидеть в машине. Его звали Бок.

Бок коротко приказал своим подельникам.

– Договоритесь с ним. Объясните, как надо работать!

* * *

Я смотрю через видоискатель на своего сына. Навожу резкость. Кричу.

– Внимание, мотор! Начали!

Сын корчит рожу и бьет ногой по стоящему перед ним противнику. Выбивает у него из руки нож.

Нож летит в сторону, со звоном ударяется о стену. Падает на пол. Камера фиксирует этот полет. Противник сына в страхе отбегает и кричит:

– Схватите его!

Из двери напротив появляется парень. При виде сына он ругается и бьет его кулаком. Сын ловко ныряет под руку и наносит удар коленом в живот. Сзади на моего мальчика набрасывается еще один парень. Сын бьет ему затылком в подбородок, кусает за руку и, вывернув руку, опрокидывает на спину. Потом еще одного и еще. По идее в фильме здесь должны будут во всю трещать кости и слышаться стоны. Но ничего подобного пока нет.

Треск и стоны мы наложим чуть позже в монтажной мастерской, а пока главное, чтобы драка была похожей на настоящую. И ребята стараются, чтобы все было так, как надо.

В пылу съемочной драки одному из актеров даже выворачивают ногу. Наконец, мой сын расправляется со всеми своими врагами и остается один. Он тяжело дышит. Слеза течет по щеке. Скупая слеза победителя. «Вот артист, а! Умеет же, когда хочет!»

Камера крупно наезжает на его лицо.

– Стоп, снято!

Я откидываюсь на спинку стула и снова начинаю нервно прикусывать губу.

Ребята с ожиданием смотрят на меня. Я понимаю, чего они ждут. Они хотят, что бы я, наконец, сказал сокровенную для них фразу: «На сегодня все!» Но я не спешу. Я просто не могу сказать этого. Да. В последнем кадре сын сыграл здорово, но… во всем остальном…

Сын смотрит на меня вопросительно и несколько раздраженно:

– Ну что еще один дубль?

Я киваю головой.

– Да, мне нужно, чтобы ты не механически выполнял приемы, а в буквальном смысле ненавидел своих врагов. Понимаешь? Ненавидел. Лютой ненавистью.

Сын морщится.

– Па, мне кажется, это ты что-то не понимаешь.

– Чего?

– Что сейчас уже никто не будет так драться?

От неожиданности я начинаю моргать.

– Почему? – не понимаю я слов сына. – А что сейчас изменилось? У тебя есть две руки, две ноги. Голова. Перед тобой враг. У него в руке нож. Ты должен выбить его, или он тебя им убьет. Все просто.

Сын хмыкает.

– Нет. Проще договориться.

– Договориться?

У меня аж в виске заломило. Начинает дергаться левая бровь. Я открываю рот, чтобы сказать что-то резкое, но глаза застилает пелена.

* * *

Парни подходили ко мне вразвалочку, нехотя. Создавалось впечатление нереальности происходящего.

– Ну, действительно, парень, что ты кочевряжишься? Мы делаем свое дело. По-тихому. Ты свое. И все довольны.

Один из них улыбается и протягивает мне ладонь:

– Договорились?

Из-за спины парней меня сверлит холодный и злой взгляд. И от этого взгляда снова заломило в затылке, захотелось сесть или превратиться в невидимку. Границы сознания сузились. В горле пересохло.

Мне надо было возмутится, нагнать себя так, чтобы трясло от ярости, ведь они мне предлагали не выгодную сделку, но я нашел в себе только силы, чтобы еле выдавить из себя.

– Нет, не договорились.

Я ударил первым. Бить нужно всегда первым. Это я хорошо усвоил. Ударил ногой, как по футбольному мячу, и попал тому, кто подошел ко мне ближе всего, прямо в промежность. Его аж оторвало от земли. В этот момент второй парень пробил мне кулаком в голову. Удар пришелся в висок.

Мир окрасился в красный цвет, а во рту появился солоноватый вкус…

* * *

Пелена рассеивается. Я снова в клубе. Смотрю в монитор. В голове непроизвольно всплывает: «Допельдон!» Мне кажется, что сейчас оно очень не кстати, ведь я даже не злюсь. Я просто хочу понять, что у меня в кадре не так. А для этого нужно время. Мне надо подумать. Говорю ребятам.

– Подождите немного. Перерыв десять минут.

Считается, что мальчишки начинают курить, чтобы выглядеть взрослее. Я никогда не курил. Мой организм был против курения. Однажды попробовал затянуться, так потом блевал полдня.

А вот мои актеры практически все уже курят. Они не упускают возможности выскочить на улицу, чтобы затянуться сигаретой. Сын идет с ними. Я не возражаю. Зачем? Знаю, он такой же, как я, курить не будет никогда. Просто ему со мной скучно.

Остаюсь один. Подхожу к камере. Перематываю ее на начало съемок. Смотрю в монитор. Так! Вот мой мальчик замахивается рукой, вот он бьет ногой, вот тут на него набрасываются двое.

Все вроде так, как я хочу, и все-таки чего-то не хватает. Чего?

Пленка снова мотается в обратную сторону…

* * *

Договорились?

Я лежу на больничной койке и смотрю в потолок. Он белый, как чистый лист бумаги. И я такой же белый. Бледный. Я похож на ванильное мороженое, которое кто-то со злостью бросил в бетонную стену.

Я постоянно прокручиваю в голове моменты той драки. Вот я упал, поднялся и побежал. Один догоняет меня. Тот, кому я попал по яйцам, хромает сзади. Кто-то хватает меня за плечо. Я разворачиваюсь и хочу схватить его за волосы. Но пальцы соскальзывают. У него короткая прическа, как у всех бандитов. Пропускаю еще один удар. На этот раз в нос. Отвечаю. Бью куда-то в пустоту. Но чувствую, что удары доходят до цели, потому что слышу какой-то хруст и крик боли.

Крик переходит в свист в ушах, потом шлепок, боль, тишина и… темнота.

Когда же темнота рассеивается, то я вижу рядом с собой Шерифа, своего приятеля и по совместительству зама. Он взахлеб рассказывает о том, как нашел меня на заднем дворе склада. О том, что я все – аки хорошо достал их обоих. Того, кому я ударил в пах, от серьезной травмы спасло только то, что у него была широкая мотня на брюках. Она смягчила удар. Но он тоже сейчас лежит здесь в соседней палате…

А у второго порвано ухо.

Я понимаю, что, наверное, когда я не нащупал волос, то схватился за него.

– А что с третьим? – спрашиваю я.

– Что с ним? – переспрашивает Шериф.

Я смотрю Шерифу в глаза.

– Ну, там еще был Бок?

– Насчет Бока ничего не знаю. Я не видел его.

Шериф отводит глаза в сторону. Мне все становится понятно. По крайней мере, насчет Шерифа. «Это он подвел ко мне Борисыча и убеждал, что человек надежный. И именно в его смену привозили левый товар. Ну да, Шериф-то все равно ничем не рисковал. Он не ставил нигде своих подписей. Просто был заместителем».

Я отворачиваюсь к стенке.

«И Бока он видел. Даже больше. Это Бок послал его ко мне, чтобы узнать, как я себя чувствую и что планирую делать дальше…»

* * *

В зал вбегает сын. Смотрит на меня, отрешенно уставившегося в одну точку. Молнией проносится мимо, достает из сумки деньги, опрометью бежит обратно, на ходу бросает мне.

– Па, мы с ребятами в магазин за чипсами. Ладно!?

Прихожу в себя. Киваю головой.

– Хорошо, только много не ешь, а то живот заболит.

Он досадно машет рукой.

– Да не волнуйся ты! Все будет хорошо. Тебе что-то купить?

– Попить. Жарко.

– Хорошо.

Шаги сына затихают в коридоре, а ворчу ему вслед: «Чипсы! Кола! Сникерсы! Вот она, современная еда. Сплошной суррогат. От такой еды разве будет сила!» Но он меня уже не слышит. Он уже давно убежал.

Прислушиваюсь. Полнейшая тишина, сюда не долетает ни одного звука с улицы. Тишину нарушает лишь шум вентиляторов, которые гонят по трубам воздух. Да и те работают настолько тихо, что абсолютно не мешают сосредоточиться.

Я снова ныряю в свое прошлое…

* * *

Договорились?

Тогда, приходя в себя после очередных уколов антибиотиков, я четко осознавал. Ну, да. Конечно. Наверное, можно было бы закрыть глаза, можно было бы договориться. И на этом деле неплохо заработать. Очень неплохо. Но долго ли это продлилось? День, два, может быть, полгода, год. И что потом? Суд? Тюрьма? Или смерть где-нибудь в колодце? Нет, это было нечестно.

И договориться с ними – означало бы одно – проиграть. А я не мог себе это позволить. И, опять же, этот взгляд как дуло пистолета. Я его уже не боялся, как раньше, в тот момент, когда я ударил первым, страх прошел, но и достать его я уже не мог.

Времена стали очень быстро меняться. Теперь с одними кулаками я просто не смогу противостоять таким людям, как Бок или Борисыч. Между ними и мной теперь всегда будут стоять исполнители. Шестерки. Шерифы. А не будет этих, так будут другие. И их будет все больше и больше.

И есть только один способ переиграть их.

Я должен был ударить с другой стороны. Как это уже было в армии. Когда никто не ждал такого хода от молодого сержанта. Ну да! Тогда ведь у меня все получилось! Да, сначала было трудно, тяжело, но потом-то меня даже благодарили. Не все, конечно, но те, кто понял, благодарили…

Я должен был снова начать писать. Ведь такие люди бояться одного. Правды. Боятся, когда о них станет известно. Они предпочитают обделывать свои делишки по-тихому, без свидетелей.

* * *

Снова вбегает сын. Подозрительно быстро. Ставит передо мной пластмассовую бутылку с красным Дедом Морозом на этикетке.

– Вот, пей! – говорит сын и вопросительно смотрит на меня.

Бутылка с шипением открывается, и коричневая сладкая жидкость, вспенившись, переливается через край. Проливается на пол.

– Осторожно! Какой же ты у меня папка!

Он пытается подобрать слово.

– Какой?

Сын пожимает плечами и снова хитро с прищуром смотрит на меня. Явно что-то хочет спросить. Киваю ему головой.

– Ну что? Говори.

– Мы скоро?

Делаю глоток. Шипучая вода неприятно бьет в нос и приятно щекочет нёбо. От холода сводит зубы. Вытираю губы.

– Ну я же просил всего десять минут.

– Вообще-то, уже двадцать прошло.

Смущаюсь.

– Да? Ну ладно. Тогда иди, позови Виктора. Мы кое-что с ним обсудим.

Виктор играет главного злодея. И именно с ним у главного героя идет непримиримый бой.

Сын убегает. Я смотрю ему вслед и снова ловлю себя на мысли, что он как-то все уж очень быстро делает. Раньше этого за ним что-то никогда не замечалось. А тут просто летает. И воду принес, и за Виктором побежал. И ни разу даже не огрызнулся. Интересно почему? Хочет поскорее свалить или…

Снова тишина…

«Стоп, снято!»

Чего греха таить, благородные мотивы в моих мыслях присутствовали, но на первом месте стояли мысли о хлебе насущном. Все те же деньги. Моему сыну было уже почти три года. Нужно было обеспечивать семью. А сдачей в аренду помещения было не заработать. До Борисыча у нас дела шли не важно, а после того, как Борисыч исчез, торговля пошла уж и совсем плохо.

Откуда-то разом повалили проверки: налоговая, менты, СЭС, пожарные…

В общем, меня просто съели. Я не умел договариваться.

Да и не мое это было. Коммерция. Не мог я работать на складе, не тот у меня склад ума. Оп-па, каламбурчик!

…Приходит Виктор. За ним спускаются и остальные ребята. Я прошу их пока остаться в коридорчике, подождать.

– Вить, давай повторим эту сцену еще раз. Давай ты возьмешь в руки нож. Но только теперь ты ударишь им сына моего не снизу, а сверху. А он выбьет нож ногой. Вот так. А потом схватит за горло…

Показываю. Мальчишки из коридорчика внимательно следят за моими движениями. Получается красиво и убедительно. Вижу даже, что кое у кого загорелись глаза.

Еще бы! Ведь это бой из моего прошлого, я столько раз прокручивал его в голове. Ведь все могло бы было иначе, если бы…

Я смотрю на актеров.

– Вы поняли, что надо делать?

Они кивают головой.

– Тогда все. Снимаем!

Я смотрю через видоискатель на своего сына. Навожу резкость. Кричу.

– Внимание, мотор!

Камера работает. Актеры дерутся. И я снова возвращаюсь в свое прошлое. То, где я еще верил, что можно увернуться от прямого неожиданного удара, и где один человек легко бы мог справиться с бандой отморозков.

Где я верил, что правда всегда побеждает…

Допельдон! Может быть, это слово из моего детства. Какой же я тогда был наивный. Мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, что такое возможно только в кино. Допельдон. Возможно, это слово как раз и обозначает то чувство, которое испытывает отец, глядя на своего взрослеющего сына, и которому обидно оттого, что он никогда не сможет рассказать ему обо всем, что случилось когда-то с ним.

Ну как такое рассказать? Да и все равно ведь не поймет. У него сейчас другие интересы, другая жизнь, сладости и те другие… Даже чтобы понравиться девчонке, не надо с кулаками лезть на толпу отморозков. Достаточно прыгнуть на велосипеде в бассейн…

Драка закончена. Сын смотрит на меня вопросительно и несколько раздраженно:

– Ну что… еще один дубль?

И мне, конечно, хочется его снять. Хочется, чтобы он выразил на лице, хотя бы те эмоции, близкие к тем, что испытывал когда-то я, стоял на крыльце своего склада и огрызался до последнего, пока не потерял сознание.

Но откуда ему знать о таких эмоциях? Ведь сын – еще мальчишка. Поэтому, когда он хочет выразить эти чувства на своем лице, получается только смешная и нелепая гримаса. Уж лучше совсем без нее.

Я, наконец, ломаюсь и машу рукой.

– Все хватит! Всем спасибо! Съемки закончились!

Все радостно хлопают в ладоши и начинают расходиться. В комнате остаемся только я и сын. Он смотрит на меня с вопросом. Я понимаю, что сын хочет тоже уйти. Ему скучно. И я отпускаю его:

– Ну ладно, иди. Аппаратуру я сам сверну. Маме привет передай. И скажи, что буду к ужину!

– Что, правда?

– Да. Постараюсь сегодня не опоздать.

Сын убегает, а я…

Бразилия – страна диких обезьян

Я нагружаю себя сумками с камерой и аппаратурой и бреду в сторону музея мимо центрального входа в ЦАГИ, нашего главного авиационного института.

Мысли о съемках не отпускают. Правильно ли я сделал, что всех отпустил, или надо было настоять и сделать этот самый-самый последний дубль?

С одной стороны, сын все равно бы лучше не сыграл, а с другой, нет предела совершенству. Можно было бы постараться. И где та грань, переступив которую можно было бы себе сказать: «Все! Хватит! Перебор!»

Сумки тяжелые, поэтому я очень быстро начинаю жалеть, что всех отпустил, и сосредотачиваюсь на ходьбе. Меня так и тянет к земле, а вскоре внутри меня начинает клокотать какое-то злое чувство. Ну почему, почему они все разбежались и даже не поинтересовались, не нужно ли мне помочь?

Выхожу на перекресток. Горит красный свет.

В наше время так не поступали. Вот именно! В наше время! А какое оно? Это наше время? А сейчас разве не наше время?

Мимо меня проносится сплошной поток автомобилей.

Стою, считаю машины. Прямо как в детстве. Была у нас когда-то такая игра. Кто больше насчитает иномарок или наших машин, проезжающих мимо нас. Мы всегда играли в нее на остановке по дороге на тренировку. Тогда еще результат был непредсказуем. Иногда получалось так, что советских «Жигулей» и «Москвичей» бывало гораздо больше, чем импортных моделей. Сейчас все наоборот.

Если и мелькнет в потоке советская машина, то, считай, тебе повезло. Провожаю взглядом очередной джип и вижу, как он заворачивает на стоянку перед институтом.

Да уж, слухи о бедности нашей науки сильно преувеличены!

Вся стоянка заставлена иномарками. Хотя и понимаю, что вряд ли на таких машинах ездят настоящие ученые, мыслители, те, кто реально двигает науку. Скорее всего, дельцы от науки. Но все равно, что-то же и ученым перепадает. Наверняка. Иначе институт бы просто прекратил свое существование.

Успокаиваю себя, таким образом, и вдруг замечаю на флагштоке, перед главным входом в институт, государственный флаг Бразилии.

Уф, ну и жара! А они-то что здесь делают? Я понимаю карнавалы, мыльные оперы, футбол, пляжи, море, ламбада и вдруг… Бразильцы здесь, в центре авиационной науки? Неужели теперь в аэродинамических трубах футбольные мячи продувают? Снова начинаю себя накачивать. Н-да! Дожили!

И вдруг меня осеняет. Нет, это не то… Это совсем другое!

Допельдон! Не может быть? Это все-таки случилось?

Мысли снова уносят меня в прошлое. Теперь уже на шесть лет назад. Из глубины памяти на свет появляется давно забытое и похороненное имя. Ну да. Того бразильца звали именно так, Рензо Грейси. Я вспомнил. И именно сегодня… Именно он рассказал мне о …

Вот уж действительно допельдон! Или «Вспомнить все»? Часть вторая. Или третья?

Я уже сегодня сбился со счета.

* * *

Загорается зеленый свет. Я подхватываю свои баулы и несусь вприпрыжку по пешеходному переходу. Постоянно оглядываюсь на флаг и поэтому, естественно, всей грудью налетаю на какую-то бабку. Извиняюсь! Слышу себе вслед традиционно нервное:

– Глаза разуй!

Еще раз извиняюсь…

Но ругаться в центре перекрестка, когда вот-вот снова прорвется железный поток, неудобно. Мы расходимся как в море корабли…

* * *

Ну все правильно. Это началось именно тогда. После случая с Борисычем я решил снова начинать все с нуля…

Раз и навсегда покончить с коммерцией и вернуться в журналистику.

Я стал внештатным корреспондентом «Московского комсомольца». Ну а куда еще я мог пойти? Это была та газета, которая рассказала мне о том, что такое перестройка. О том, что всех нас ждет светлое будущее. Это был флагман свободной прессы. Последний бастион демократии. Так ее тогда называли. Она учила всех нас, как надо жить и бороться. Мне казалось, что в редакции дышат тем же воздухом, что и я.

И скажу честно, я необычайно гордился тем, что стал работать в этой газете.

Так получилось, что в первый день мой работы в МК в редакции прогремел взрыв. Убили Дмитрия Холодова. Мне казалось это знаком! Знаком того, что я правильно поступил. Я должен был быть рядом с теми, кто противостоит всему тому злу, которое мешает нашей стране жить.

И «все будет хорошо!»

Нам так и говорили, что сейчас мы должны еще больше сплотиться, и, прямо как во время революции, словом метким еще больнее бить по недостаткам нашего общества. Мы должны брать пример с Димы Холодова – и быть такими же неподкупными, как и он…

Конечно, хорошо так говорить, когда имеешь хороший оклад. Но внештатник не получает зарплаты, он живет только за гонорары. А у меня была уже семья. Жена, маленький сын…

На голодный желудок очень тяжело бороться с недостатками обществам, поэтому я хватался за любую работу, писал о чем угодно.

Я считался хорошим репортером, который мог достать материал хоть из-под земли. А еще я не особо упирался, если редактора существенно меняли смысл моего текста. От меня требовалось только факты, а интерпретацию их брали на себя другие. Меня даже в каком-то смысле ценили за такую безотказность. И я не возражал.

Не возражал, даже когда смысл статьи за моей подписью менялся с точностью до наоборот. Ну и что!

Ведь редактора лучше знают, как надо писать. Так надо!

Ведь мы дышим с ними одним воздухом…

* * *

Фонтаны. Уже работают. И кафе тоже. Может зайти? Выпить чашечку кофе. Поболтать с официантками. Неплохая мысль. Тем более, что в музее сейчас все равно никого. Да и жара. Кондиционеров до сих пор так и не поставили.

Захожу. Заказываю кофе.

* * *

Итак, Рензо Грейси! Даже отсюда через зелень сквера мне кажется, что я вижу этот веселый бразильский флаг. И слышу, как он колышется на ветру.

Откуда он появился в моей жизни?

Это началось, когда в кинотеатрах начался показ первого российского боевика «По прозвищу Зверь». В этом фильме герой впервые за долгие годы, наконец, побеждает всех своих врагов. Фильм заканчивается «хеппи-эндом».

И у меня вроде бы все тоже началось налаживаться. Меня взяли в штат. Правд, я давно понял, что воздух в редакции уже явно несвежий и смочен освежителями.

Но ведь и в душной комнате можно как-то жить. Правда? Ну, там. Пообжиться, пообтереться, самому измазаться – и ничего, можно жить, даже улыбаясь.

Редактор отдела предложила мне сделать небольшой материальчик из раздела «Светской хроники». Что-то об открытии танцевального клуба. Менеджер клуба намекнул, что готов заплатить мне за то, чтобы материал вышел. Я ответил, что выйдет материал или не выйдет, это не в моей власти, договаривайтесь с редактором, но если после выхода отблагодарите, то будет неплохо. Дело было как раз накануне Нового года. Деньги были нужны.

Материал вышел. Менеджер приглашает меня к себе в клуб и вручает сто долларов. Говорит: «Спасибо! Рад был сотрудничеству. Надеюсь на продолжение». И прочее бла-бла-бла. Ну что ж, спасибо и Вам. Кладу «баксы» в карман и ухожу.

В голове вопрос: «Что делать с деньгами?» И три варианта ответа: оставить себе, отдать редактору, поделиться с редактором.

На следующий день прихожу в отдел и… в коридоре нос в нос сталкиваюсь с менеджером клуба. Он как раз выходил из кабинета редактора. Поздоровались. Поздравили друг друга с «наступающим». И разошлись. А я застыл перед дверью как вкопанный. А что он там делал? Благодарил редактора. Это понятно. А про меня сказал? В кармане сразу как-то стало жарко. Доллары – как раскаленные угли. Конечно, надо было сразу достать их из кармана и отдать ей. Пусть сама делает с ними, что хочет.

Но в моей жизни мне не так часто давали взятки. И вообще, если честно, такое случилось со мной в первый раз.

Жизнь редакции это постоянно бурление. В общем, я вошел в кабинет вместе с еще одним корреспондентом. И при нем доставать доллары было как-то не удобно. Он ушел и тут же зашел другой. И так весь день. Потом началась корпоративная вечеринка. Тогда еще в МК танцевали на столах. Было весело. Я решил, что, наверное, надо сделать подарок редакторше. Но меня попросили что-то принести, потом еще куда-то послали.

А потом я решил, что ничего страшного. Менеджер ведь отблагодарил лично редактора и отдельно меня.

Значит, это мои деньги – и я могу делать с ними все что угодно. И я купил на них памперсы для сына. На все сто долларов.

* * *

Принесли кофе. Расплачиваюсь, чтобы была возможность сразу встать и уйти. Звоню Марине.

Я беру в руки телефон и набираю телефон Марины совершенно машинально. Почему ей? А не Ольге? Кто бы знал? Допельдон! Что это? Я ведь должен был позвонить Ольге? Ведь это она тогда накрывала на стол в протопленной избе. Она была рядом со мной, когда я разговаривал под водочку с Рензо.

Но нет, я звоню Марине и кричу ей в трубку о том, что только что увидел рядом с институтом бразильский флаг. Я пытаюсь объяснить ей, что это означает, но путаюсь в объяснениях.

Марина, которая всегда требует, чтобы я четко излагал свои мысли, как будто не замечает этого. Она выслушивает меня, потом как всегда обстоятельно интересуется тем, как прошли съемки, как мое настроение. Потом рассказывает о своих делах. Мы болтаем минут десять или пятнадцать по телефону, пока, наконец, не устаем от разговоров и договариваемся пообедать в нашей шашлычной.

Потом я звоню Ольге. Говорю ей, что сын от меня уже уехал, а я иду на работу. Она не спрашивает, когда я приеду, потому что знает бесполезно. Знает, что это будет поздно.

Тем не менее, я все равно обещаю, что сегодня приеду рано. Зачем я это делаю? Ведь все может измениться в одну секунду. Марина закапризничает и скажет, что хочет сегодня вечером быть со мной, и я не смогу ей отказать. Сколько раз такое было. Но я все равно говорю жене, что приеду рано.

Твердо даю себе зарок, по любому, уехать от Марины пораньше.

Прихлебываю из чашки чай. Горячий. Надо подождать, чтобы остыл…

* * *

В ту ночь, когда я мучался взять или не взять эти проклятые сто долларов, начался штурм-здания мэрии в городе Грозный. Я узнал об этом из новостей, и это казалось какой-то нелепостью. Здесь канонада хлопушек и петард, а там взрывы гранат и фугасов.

Так не бывает. Ведь мы живем в одной стране?

В редакции нам сказали, что чеченский народ борется за свою независимость, и мы должны всячески поддерживать их в этом.

Мне повезло. Хм! Странно звучит, но тогда действительно я считал, что это большая удача.

У одной моей знакомой, многодетной матери, в эту заварушку попал сын. Младший сын. Самое удивительное, что он вообще не должен был служить. Старший сын мой знакомой погиб в Афганистан, а за это по советским, тогда еще, законам, все остальные родственники не должны были больше служить в армии. Эта семья ценой старшего сына полностью отдала свой долг государству. Но в военкомате об этом как-то благополучно забыли. Младшенький попал в армию. И все бы ничего, ну, служит и служит. Армия только на пользу.

Но надо же так было получиться, именно его часть бросили в атаку на штурм Грозного.

В общем, материал в тему. Газета подняла шум. Я оказался на коне. Я вел борьбу со своим военкоматом и думал, что все делаю правильно. Я добился увольнения парня из армии и даже получил на руки соответствующие документы. Но пушки у мэрии города Грозный еще не успели стихнуть, и парень затерялся, где-то среди кавказских гор. Стало ясно, что надо ехать его выручать. И я поехал. Вместе со средним братом героя моих статей.

Я провел в зоне военных действий около двух недель и вернулся с большой удачей. Мы нашли парня. Контуженного, но живого. Нашли. Я возвращался домой героем и уже мысленно писал репортаж. «Самый счастливый репортаж из Чечни». Такой был заголовок. Под мой материал готовили полосу. Меня просили описать все, что я там видел.

И я написал. Написал все, что видел. По-честному. Правду. И о традиционном российском бардаке и о том, как молоденький молодой пехотинец отказался уходить с поста, даже когда ему сказали, что его ждет за воротами мать. О том, как к почте ночью подъезжал БТР, из него выходили солдаты, звонили своим матерям, говорили, что все у них хорошо, что они здесь отдыхают, а потом вскакивали на борт машины и снова уезжали туда, где грохотали взрывы, хотя могли поехать совсем в другую сторону. О том, что сам парень чуть не набил нам морду за то, что мы его забираем из части. Он хотел остаться и продолжать бить «чехов». О том, как женщина, у которой российские самолеты уничтожили дом, говорила им же: «Спасибо, сынки, что избавляете нас от этих бандитов!»

Но в газете была другая позиция. Там поддерживали чеченских боевиков, которые «боролись за демократию».

Я понимал, что все, что я написал, зря, что ничего этого не напечатают, это не соответствует позиции издания, но руки сами выбивали буквы на компьютере. Я не мог этого не написать. Я ничего не мог с собой сделать.

Я хотел, чтобы все было по-честному.

* * *

Звонит телефон. Гарик. Спрашивает:

– Ты где?

Отвечаю, что скоро буду. Он настаивает.

– Как скоро?

Пытаюсь отшутиться.

– Не успеешь три раза через голову перевернуться!

Эта присказка у меня еще с детства. Она из книжки «Город лгунов». Он шутки не понимает.

– Я серьезно.

– А что что-то случилось?

– Да нет, ничего. Но я же должен знать, где мои сотрудники?

О, как! Его сотрудники?! Ладно, проехали. Мне еще с ним разборок не хватает. Бурчу в трубку, что буду через пятнадцать минут, и отключаюсь. Нет, ну надо! Я – его сотрудник. Уже забыл, что мы чуть ли не на спичках тянули, кто из нас будет директором. И я ему уступил. Сам.

Прихлебываю кофе. Уже остыл. Снова подзываю официантку. Прошу налить еще чашку. Нет, я не хочу идти в таком состоянии в музей, надо успокоиться. Пью холодный кофе. Жду, когда принесут еще чашку…

* * *

Естественно, весь мой материал вымарали и сократили до размеров небольшой заметки. Ну, мол, вернулся из Чечни. Живой и здоровой. И ему повезло больше, чем другим парням, которые сейчас едут домой в цинковых гробах, или ведут нечестную войну против чеченских ополченцев.

Это уже редактор от себя добавил.

И я не возражал. Мое дело писать, а редактора править.

Но после этого случая или этих случаев, я имею в виду историю с сотней долларов, отношения с редактором как-то так сами собой разладились. Меня перестали посылать на интересные задания, и мои статьи и заметки почему-то в самый последний момент стали снимать с полосы под предлогом, что есть другие более важные материалы…

В общем, меня перестали печатать, и… тогда я, цепляясь как за последнюю соломинку, перешел работать в отдел спорта.

В отделе спорта, кроме меня, работал еще один парень. Он и редактор писали об олимпийских видах спорта. Ну там, футбол, хоккей, баскетбол, теннис, легкая атлетика, бокс, греко-римская борьба. Чемпионаты мира, Европы. Вена, Париж, Нью-Йорк.

А мне досталось все остальное… Чемпионаты Москвы, области, иногда России. Санкт-Петербург, Щелково, Нахабино. Керлинг, гольф, пляжный волейбол. И самое главное – восточные единоборства. Каратэ, ушу, самбо, боевое самбо. Бои без правил.

Вот именно. Бои без правил. Здесь я и познакомился с Рензо Грейси. Он был чемпионом мира по Октагону, американской версии боев без правил, и в качестве тренера двух бойцов – Рикардо Мораиса и Адильсона Лиму – приехал в Москву на чемпионат мира по боевому самбо, русской версии боев без правил.

Точно! Мы очень подружились с Рензо, и за день до финала этого турнира сбежали из гостиницы и уехали ко мне в гости.

Было как раз воскресенье, и в нашем сельском клубе организовывались танцы. Как будто наяву помню, мы подошли к клубу. Юнька, мой старый кореш, тогда еще живой, с приятелями стояли за углом и думали, где бы взять денег на бутылку. Увидев нас, им стало, понятно, где.

Подходим. Я знакомлю Юньку с Рензо. На первый взгляд Рензо не выглядел каким-то монстром. Совершенно обычный парень, лопоухий, с открытой улыбкой. Говорю, что это великий боец, чемпион мира по боям без правил. Не знаю почему, но каким-то третьим чувством Юнька, наш записной кулачник, сразу поверил в то, что перед ним стоит реальным боец, реальный поединщик. И не стал на деле проверять его способности.

Хотя обычно, в определенно стадии подпития, всегда предлагал схлестнуться.

Все произошло точь-в-точь как в знаменитой японской притче, где два мастера меча угадали друг друга только по одному взгляду. Правда, в Японии после дуэли глазами самураи сели играть в шахматы, а тут Юнька просто сказал: «Ну, за такую встречу надо выпить?»

– Может шампанского? – добавил он, вопросительно глядя на меня.

Тут Рензо, до этого совершенно не понимающий, что вокруг происходит, и с трудом говорящий по-русски, вдруг вставляет фразу.

– Ноу, вотка!

Стоит ли говорить, что после этого мы сначала напились до состояния: «Ты меня уважаешь!», а потом пошли кататься на санках на горку. Только-только выпал первый снег, и мы не могли не показать заморскому гостю старинной русской забавы. В общем, весело провели время.

Под занавес я, наконец, вспомнил, что за несколько месяцев до приезда Рензо в Москву, я видел на видеокассете его бой с американским монстром. Американец был чуть ли не на две головы выше Рензо. Он бил Рензо практически полчаса, но бразилец все-таки каким-то невообразимым способом выиграл этот бой. Сломал руку монстру. И мало того, после победы он с ненавистью наступил на голову уже поверженному противнику.

Меня интересовал как раз этот момент.

– Почему ты так сделал, Рензо? Ведь не по-нашему это как-то, бить проигравшего.

На что Рензо ответил:

– А! Этот гринго оскорбил мою женщину.

Потом прищурился, мы еще не протрезвели, и добавил.

– Вернее было не так. Моя женщина знала, что мне для победы не хватает …

Он долго подбирал русское слово и, наконец, выговорил.

– Уверенности. И она сделала так, чтобы гринго к ней стал грязно домогаться. Потом она сделала так, чтобы я об этом узнал. Естественно я разозлился, я был просто вне себя от ярости и после этого был вынужден победить.

Он засмеялся и показал фотографию своих детей. У него их было двое. Я спросил, а где фотография его жены? Он снова засмеялся и сказал, что ее фотография у него в сердце.

– Она замечательная. Моя Мария! – сказал мне Рензо и после этого вдруг резко добавил по-испански какую-то фразу. Мы находились как раз в таком состоянии алкогольного опьянения, что переводчиков было уже не нужно. Я понял, что он сказал. На русский язык она переводится как «Все бабы – бляди». Я не стал вдаваться в подробности и просто с ним согласился.

Потом мы выпили за его женщину, за мою женщину, потом за всех женщин в мире и, наконец, заснули.

Вернее заснул Рензо. Я положил его на русской печке, специально затопленой для него на даче, а сам еще долго смотрел в окно, где кружил первый снег, закрывая собой всю грязь нашего села.

Было тепло, и меня тогда впервые потянуло на глобальные размышления.

Я думал о том, что вот Бразилия, которая для большинства русских является ничем иным, как страной, где много диких обезьян и сексуальных карнавалов. А они сначала научились играть в футбол, и обыграли всех, теперь вот обыгрывают всех в единоборствах, еще немного и они научатся летать. Обязательно научатся.

Ведь только там, где есть настоящая любовь, умеют летать в прямом и переносном смысле.

Почему я вспомнил тот случай с Рензо? Не знаю. Наверное, мне всегда было завидно, что у кого-то есть такая женщина, которая была способна пусть и блядским способом, но в буквальном смысле подтолкнуть своего мужчину к Победе.

Мне всегда этого так не хватало. Наверное, во всей Бразилии было много таких женщин, которые подталкивали своих Рензо к победам. К победам во всем. И рано или поздно такая страна должна была научиться летать. А значит, появиться в Жуковском.

Так и случилось.

О пользе спама

Я несу камеру и оборудование в музей. Мое кладбище «забытых вещей». Мой последний бастион.

Спрашиваю:

– Где, Игорь!

Отвечают:

– Ушел куда-то.

Жаль. Не будет долгих разговоров насчет того, кто все же здесь начальник. Хотя, если честно, хотел с ним погавкаться на эту тему. Лишний повод не думать о проблемах. И, наконец, понимаю, что, как я не крутился сегодня, как не отвлекал себя воспоминаниями и размышлениями о былом, все равно пришел к сегодняшнему дню.

С одним и тем же любимым вопросом русской интеллигенции. Что делать? Как понять, кто мне ближе и дороже? Кто больше давал мне уверенности в жизни? С кем я буду чувствовать увереннее себя в будущем?

Допельдон! Ответа нет. Думать о сложившейся ситуации нет сил. Неохота. Все уже передумано тысяча раз – и выхода нет. Вернее, он как бы есть. Но такой фантастический, что просто не реальный.

Я уже давно заметил, как удивительно устроен человеческий мозг. Стоит ему озаботиться какой-то проблемой, как тут же ему на глаза попадается сотня различных информационных поводов, посвященных больной теме. Вот и сегодня утром, проходя мимо телевизора, я краем глаза уцепил какой-то репортаж о том, что в стране все чаще появляются семьи, где живут трое – один мужчина и две женщины. Услужливая память подсказывает, что во Франции уже давно такая ситуация является чуть ли не узаконенной. Жены и любовницы знают друг друга и даже обмениваются рецептами праздничных пирогов. Бунин жил в окружении своих любимых женщин. Да и мусульмане живут гаремом.

Примериваю такую ситуацию на себе. Ну и кто будет женой, а кто любовницей? Нет – это не реально. Мы не во Франции. А я не Бунин и не мусульманин. Нужно сделать выбор. И выбор это очевиден. Мне надо расстаться с Мариной. Но чем больше я об этом думаю, тем быстрее мои ноги спешат к ней. Ну, еще немного. Еще чуть-чуть возле ее тепла. Один только вечер – и все.

Смотрю на часы. До встречи с Мариной у меня есть какое-то время. Я залезаю в Интернет. Проверяя почту. Ничего интересного. Один только спам. Нажимаю галочку «удалить». Одно письмо меня все-таки заинтересовало. Приглашение на театрализованное военное шоу в Бородино. Когда? На следующий день после выборов. Думаю, что можно было бы предложить Марине туда съездить. Было бы неплохо. Да, надо будет обязательно ей это предложить. Но тут же вспоминаю, что наше соглашение действует как раз только до дня выборов.

Но ничего. От Бородино она не устоит.

Я замечаю, что начинаю сам себе противоречить. Ведь мы договорились, что после выборов у нас все закончится. Но все равно я перехожу по ссылке, чтобы посмотреть адрес. Куда ехать? На всякий случай, сохраняю его в избранном. На какой случай?

Вижу сохраненную кнопку – переход на «Самиздат».

Сайт, где публикуют свои рассказы такие же неудавшиеся авторы, что и я…

Не заходил на него, наверное, целую вечность.

И тут вдруг вот рука будто сама дернулась. Решил зайти, посмотреть, как там дела на моей странице…

Я вешал на ней свои рассказы. Ну, те, которые издал когда-то небольшой брошюркой за свой счет. И те, которые не попали в этот сборник, а также ненапечатанные в газетах статьи, сценарии, стихи. Много всякой белиберды. Все то, что когда-то рождалось в моей голове, которое, я знал, никогда не будет кем-то издано, потому что ни один редактор никогда этого не пропустит.

И в тоже время публикация на сайте вселяла надежду. А вдруг! Вдруг мои бессмертные произведения заметит кто-то – и случится чудо…

Захожу на свою страницу, смотрю статистику и с удивлением обнаруживаю, что мало-помалу, но число моих читателей растет, мои заметки кто-о читает и даже оставляет какие-то комментарии. Пустячок, но приятно. Что там мне пишут? В основном, ссылки на свои произведения. «Привет, классный у тебя рассказ. Почитай мой!»

Удаляю весь этот хлам и неожиданно замечаю нормальные слова. Какой-то парень благодарит за то, что я написал такую книгу и указывает на какие-то фактические ошибки в моем тексте.

Ого, книгу! Это он о чем? Делаю еще один переход…

Ну да! Вот он. Еще раз допельдон! О чем еще сегодня мне все напоминает? О моих недоделанных прошлых делах? Как будто нарочно все.

* * *

На следующий день после разговора с Рензо в Москве состоялся финал чемпионата мира по боям без правил. И боец, тренером которого как раз был Рензо Грейси, победил.

Победил оглушительно.

В том смысле, что когда судья объявил о его победе, весь зал, все зрители, обалдев от увиденного, молчали. В буквальном смысле, не могли проронить ни одного слова. Никто не ожидал такого. Никто не верил в то, что такое может быть. Что наш боец, прославленный мастер спорта по самбо, опытный спортсмен, за спиной которого не одна сотня жесточайших поединков на мировом уровне проиграет никому неизвестному парню из Бразилии. Даже не профессиональному спортсмену, а обычному рыбаку, который занимался спортом по вечерам после тяжелой работы.

Это было настоящей сенсацией! Практически чудом! Если бы я тогда знал свое новое слово. Я бы тогда это все и назвал «допельдоном», но тогда этого слова я не знал…

Я естественно не преминул об этом сделать репортаж. Живенько так все было описано. Сплетение тел, кровь брызжет во все стороны, наш воин ничего не может сделать и, в конечном итоге, сдается.

Сдается сам!!! А ведь «русские не сдаются»!

После схватки новый чемпион мира говорит, что он знал, что победит, поэтому был спокоен и ждал своего часа. Потом какие-то бандиты рвались в раздевалку к чемпиону, чтобы убить его, якобы за то, что он своей победой разорил всех.

Да, но… «После драки кулаками не машут!».

В общем, описал все, как было, но не углубляясь…

Не делая никаких выводов.

Меня даже похвалили на планерке. Премию какую-то выписали. Типа, тридцать серебрянников.

Мне бы написать и забыть.

Но что-то меня во всей этой истории зацепило. Что-то меня не устраивало в увиденном. Что-то не сходилось в моем сознании. И я начал копать. Искать какие-то аналогии в истории, сравнивать, анализировать. Я хотел понять, когда еще были случаи, чтобы совершенно неподготовленный воин или спортсмен побеждал профессионала. Я искал причину победы бразильского бойца. Сначала я думал, что весь секрет в какой-то методике. В новых технологиях, которые знают бразильцы, а мы не знаем.

Почти год я потратил на это дело.

В конце концов, меня как будто осенило. Уж не знаю, что это было. Хотя на самом-то деле, я ничего такого особенного не открыл, просто ходил вокруг да около, и никак не мог сказать самому себе, что я все уже давно понял, и все точки над «i» в этой истории проставил.

Я был вынужден сказать себе, признаться, что все дело не в спортивной подготовке, не в приемах и не особом питании спортсменов, а именно в вере. В вере в себя! И эта вера была в бразильце, и ее не хватило нашему бойцу.

А вера – это уже величина не из области спорта.

В одной библиотеке я наткнулся на запись, что раньше подобные поединки были важной частью судебной системы и именовались не иначе как «суд Божий». Любая большая битва в древности начиналась именно с такого поединка. И по тому, кто в нем побеждал, определялось, за кем, собственно говоря, правда. И очень часто именно на таких судах побеждали как раз не профессионалы, а те, за кем правда…

И получалось, что в тот день на арене «Лужников» русские проиграли свой суд… Свою Правду. Проиграли Бразилии, стране, где много диких обезьян, как говорил один герой нашей комедии.

Но это никого не всколыхнуло и не озаботило. Просто вызвало легкую усмешку. Ну да, а чего вы хотите… от этих русских. И я был свидетелем этого…

Говорят, после таких озарений люди либо сходят с ума, либо уходят в монастырь. И я действительно чувствовал тогда, что схожу с ума. Конечно, не было речи о том, что мои заметки хоть в каком-то виде напечатают. Я понимал, что если кому-то в газете покажу их, то меня точно отправят в психушку.

Или, как минимум, уволят.

Но после этого и работать в газете, которая теперь меньше всего думала о правде и ставила во главу угла выгоду, я уже не мог…

Я ушел из редакции и в итоге после долгих блужданий нашел свое место здесь, в музейной тиши. Среди старых вещей. Среди вещей той эпохи, когда мне было хорошо.

Не монастырь, конечно, но что-то около этого…

* * *

Несколько лет назад я набрался смелости и повесил заметки о «суде Божьем и боях без правил» на странице «самиздата».

И вот за эту книгу меня и благодарил неизвестный мне человек.

Его замечания были очень ценные. Я внес в текст правки, поблагодарил и ответил, что книга на самом деле окончена. Я не хочу ничего писать дальше. Это все пройденный этап. Я уже все это забыл и не хочу к этому возвращаться.

Я действительно настолько тогда испугался своих мыслей, что хотел забыть все. Особенно, все то, что когда-то было написано в газете под моим именем, потому что я ведь фактически сам предал свою веру, свою дом, свою страну.

Предал ради денег, ради каких-то благ…

И мне практически удалось это забыть.

* * *

…В качестве благодарности перехожу на страничку моего неизвестного читателя. Оказывается, он написал всего один небольшой рассказик под названием «Молот бога». И что меня дернуло его прочитать? Не знаю, но оторваться не мог. Сюжет рассказа фантастический. Парень заключил договор с богом и стал его молотом, наемным убийцей без страха и упрека, в обмен на то, чтобы забыть свою любовь. Аню из 3 класса.

Стать убийцей, чтобы забыть свою любовь. Как актуально.

«Молот бога» – допельдон? Может быть, здесь собака зарыта?

Может быть, именно к этому меня сегодня через цепь воспоминаний вело мое сознание или кто-то свыше.

Может быть, допельдон – это именно он и есть. «Молот бога!» И именно для этого он появился в моей дурной башке…

Я смотрю на часы и понимаю, что у меня уже нет времени спокойно обдумать свои мысли. До встречи с Мариной осталось десять минут. Делаю себе зарубку в голове, чтобы подумать на эту тему позже, и выхожу на улицу.

Марина уже ждет меня на дороге. Мы как всегда едем в «нашу шашлычку».

Садимся. Берем шашлык. Я думаю о странном послании и поедаю Марину глазами. Ищу знакомые черты, знакомый блеск в глазах и… не нахожу. У нее что-то случилось? Что? Спрашиваю. Говорит, что все нормально. Но глаза говорят об обратном. Решаю для себя. Може, на работе. Не хочет говорить, меня расстраивать.

И я пытаюсь отвлечься от наползающих в мозг мыслей разговорами.

Темы для разговоров подбрасывает Марина. Она как будто знает, что мне нужно сказать ей в каждую последующую секунду. И делает все, чтобы я не молчал, не думал и не поедал ее глазами, а говорил. Говорил. Говорил.

– Ты вчера был на школьной конференции, ну и как?

Удивляюсь, как Марина об этом вспоминала. И почему ее вдруг стали интересовать какие-то скучные мероприятия? Но мозг услужливо выдергивает из небытия смешную зарисовку, и я, будто рыбка, пойманная на крючок, ловлю эту наживку, начинаю рассказывать.

– Представляешь, это полный дурдом был!

Странно, почему это я сказал «дурдом»! Про себя я явно произнес «допельдон».

Решаю, что на досуге надо будет и над этим подумать, и продолжаю:

– Собрался целый зал теток. Сели за один круглый стол. Ведущая просит всех представиться. Вроде бы так положено. В приличных обществах всегда так делают. Люди собрались со всего города. Не все друг друга знают. Так одна тетка начала скандалить: «Что мы, как дети, будем вставать и представляться?» И так долго скандалила, что так никто и не успел представиться. В конце концов, решили, что будем называть себя перед выступлением. Не, ну не дурдом! Учителя, блин! Колхоз! Из-за чего скандалили? А сколько времени потеряли? А еще назвали себя общегородской учительской конференцией перед началом учебного года. И чему могут научить эти базарные тетки наших детей!?

Я возмущаюсь долго и витиевато. По пути вспоминаю еще одно выступление, на котором учитель красиво рассказывала о том, какой у них хороший и богатый школьный музей. А когда ее спросили, как к ним можно попасть, ответила, что никак! Что это музей только для ее школы! Ну не дурдом! Допельдон!

Марина улыбается и следит за моими губами. Как только я замолкаю, она тут же подбрасывает новый вопрос. Как будто не дает мне о чем-то подумать. Марина спрашивает меня про выборы. До них осталось уже меньше двух недель. И все, что можно было сделать, вроде бы сделано. Но она все равно находит что спросить.

– Листовки твои больше не заклеивают конкуренты?

Я смеюсь.

– Нет, конкуренты не заклеивают! Теперь срывают избиратели!

Марина делает удивленные глаза. И я объясняю, что сегодня утром снова сорвали одну мою листовку. Одну единственную. Но не где-нибудь, а снова на моем собственном подъезде! И это действительно странно и смешно. Потому что я был уверен, что где-где, а в моем подъезде-то уж у меня нет врагов. Оказалось, наоборот.

Но одна листовка ничто по сравнению с сотней других, которые висят теперь по всему моему селу и смотрят на меня со всех столбов. Я вспоминаю, что вчера в типографии сломался вдруг станок, и под этим предлогом отказали печатать мою очередную листовку. Не беда, мы нашли другую типографию. И Марина вроде бы знает об этом. Но она еще раз и подробно переспрашивает меня обо всех перипетиях событий. И я подробно еще раз пересказываю ей об этом. И, о чудо! Вспоминаю, что мы должны были сделать два акта и переслать их по факсу в ту новую типографию. Чтобы все было законно. Благодарю ее и звоню Игорю, прошу его это сделать. Он тоже забыл об этом. Говорит, что сейчас все сделает.

Убираю трубку. И снова Марина не дает мне открыть рот, переспрашивает о сыне. Как он сильно изменился за лето? Повзрослел? Загорел? И я не нахожу ничего необычного в ее словах. Она всегда интересовалась моим сыном. А тут мы ведь не виделись с ней толком с того момента, как приехал он, поэтому ее интерес вполне логичен.

И я рассказываю о том, что произошло со мной и с ним утром, когда он прибежал ко мне в постель. Когда сын был маленьким, он всегда прибегал ко мне утром в постель, и мы вместе смотрели мультики или болтали. Мы и сегодня утром начали болтать. Я спросил, были ли у него в лагере подружки. Он ответил, что да. Одна. Звали Милена. Красивое имя. Потом мы начали искать мультфильмы и наткнулись на какой-то фильм, где беременная женщина хочет заставить женить на себе мужчину. И сын, которого раньше не интересовали эти темы, вдруг стал внимательно следить за сюжетом, а потом вдруг спросил: «Не понял, почему это она хотел его на себе женить?» Мне стало понятно, что скоро придется рассказывать ему о взаимоотношении полов. И когда это произойдет, он уже не будет с такой легкостью прыгать ко мне в постель, чтобы посмотреть фильм.

Рассказав Марине об этом, я, смеясь, спрашиваю:

– Это что? Мой сын повзрослел? Или я постарел?

И Марина отвечает:

– Сын повзрослел, а ты еще такой же глупый!

Звонит телефон. Маринин. Она встает и отходит в сторону. Не хочет, чтобы я слышал разговор. Странно. Но так бывает иногда, когда она говорит о финансовых делах со своими начальниками. Возвращается.

– Извини, сегодня вечер у меня будет занят. Давай я отвезу тебя домой!

Я соглашаюсь. Думаю о том, что на самом деле это будет очень здорово. Успею домой вовремя. Я только спрашиваю, кто звонил. И сам же отвечаю на вопрос: «Начальство, понимаю». Она не говорит мне «да», затем машет рукой, мол, не важно.

Но я воспринимаю этот жест как «да».

Секс втроем

Попрощавшись с Мариной, я забегаю в магазин и покупаю бутылку вина. К ужину.

Зачем? Мне хочется создать дома романтическое настроение. Я хочу заставить себя влюбиться в собственную жену. Я хочу снова разбудить в себе желание к ней. И хорошее красное сухое вино, как мне кажется, должно этому способствовать.

Дома, несмотря на то, что я сказал, что приду рано, меня не ждут. Собственно говоря, в этом нет ничего удивительного. Я, по крайней мере, даже не замечаю этого. Вернее, делаю вид, что не замечаю. Что ж. Все правильно. Скромные семейные ужины за пятнадцать лет нашей совместной жизни как-то не стали традицией. Да и я сам не раз обманывал ожидания, опаздывая к ужину часов на пять-шесть.

Поэтому мое появление, да еще с бутылкой вина, вызывает скорее удивление, чем радость или восторг. Ольга, как всегда, кутая руки в теплый свитер (она вечно мерзнет), достает приготовленный мне ужин из холодильника и ставит в микроволновку. Через две минуты ужин уже готов. Картошка с мясом. Как всегда.

– Что так рано?

– Так получилось.

– А. Ну-ну. Ты будешь чай?

– Давай вина.

Ольга ставит передо мной бокал. Я открываю бутылку.

– А ты ужинать будешь?

– Я уже ела.

– А вино со мной? По чуть-чуть.

– По какому поводу праздник?

– Просто так. Ты приехала. Сегодня последний день лета. Скоро выборы. Да мало ли повод? Давай выпьем!

– Давай. Только немного. Мне завтра надо на работу.

Ольга достает из шкафа второй бокал. Я разливаю вино. Чокаемся, выпиваем. Я ем, попутно пытаюсь рассказывать о сегодняшнем дне и шутить. Я пью вино большими глотками и быстро хмелею. Ольга пьет вино маленькими глоточками, но, тем не менее, ее лицо скоро розовеет. Она вкладывает свою руку в мою и говорит:

– Смотри, я, кажется, согрелась.

Я задерживаю руку Ольги в своей как можно дольше и, наклонившись, дышу ей в ладонь:

– Лягушка моя.

Она выдергивает руку и, надув губки, отвечает:

– Никакая я не лягушка.

Допельдон! Ну почему бы ей сейчас было не подыграть мне. Не сказать мне, что есть только один способ превратить лягушку в принцессу. Ну почему? Но я полон решимости не портить сегодня семейный вечер и сам произношу прокрученную в голове фразу:

– Хорошо. Не лягушка. Ты замершая принцесса. И я думаю, что есть способ тебя разогреть. Как думаешь?

Ольга встает, берет мою тарелку и идет к раковине. Начинает мыть. Я иду за ней. Обнимаю ее сзади и шепчу.

– Оставь, я сам помою.

Она усмехается.

– Ну да. Все равно все будет сальное. Нет. Уж лучше я сама.

Я не отпускаю ее и целую в мочку уха. Ольге неудобно. Она отстраняется. И, в конце концов, я разжимаю руки. Отхожу к окну.

– Ты чего сегодня такая холодная?

– Я всегда такая.

– А ты разве не заметила, что я хочу тебя?

– Ну что-то было.

– И что?

– Что? Что? Ляжем спать, там и поговорим.

Легко сказать: «Ляжем спать!» В трехкомнатной «хрущевке» стены картонные. Надо дождаться, пока в соседней комнате не уснет сын. Мы лежим и смотрим телевизор, прислушиваемся, как наш мальчик играет в компьютер и при этом болтает с кем-то по портативной рации «уоки-токи». Новое веяние молодежи. Понакупали себе их – и теперь треплются до полуночи. Он играет с кем-то по локальной сети в «контру».

Сына, судя по всему, в игре убили, но при помощи своей рации он продолжает руководить своими напарниками, предупреждая об опасностях, которые готовят им их противники.

Я слышу, как он кричит в рацию: «Сзади. Они сзади. За стенкой. Стреляй из гранатомета через стенку. Отлично. Попал!»

Ну, конечно. Какое тут кино?! Кино – это уже вчерашний день. Вот здесь дома, в двух шагах от собственной кровати, жизнь может быть гораздо интереснее. Здесь ты в двенадцать лет можешь быть сам режиссером, игроком и, даже если проиграешь, не выйдешь из игры, а продолжишь на нее влиять. А потом достаточно нажать на волшебную кнопку «геймовер» – и снова ты живой и готов побеждать.

В конце концов, они одолели своих противников. Сын выключил компьютер и разобрал свою постель.

– Спокойной ночи, мам!

– Спокойной ночи, сынок!

Я кричу:

– Сын! Спокойно ночи.

Он удивляется:

– Ой, пап, ты здесь? Спокойной ночи.

Сын выключает свет, и буквально через пять минут мы слышим из его комнаты ровное дыхание. Уснул мгновенно. Здоровый сон – еще одно непреодолимое преимущество молодости. Теперь можно делать все что угодно. Хоть свет в его комнате включай, все равно не проснется, но вот что-то делать уже не хочется.

Последние остатки сексуального желания ушли вместе с «ой, пап, ты здесь». Вот и думай теперь, почему он так сказал. То ли из-за того, что был весь в игре, то ли из-за того, что я действительно так редко прихожу рано домой, что он уже забыл, как желать мне «спокойной ночи».

Спрашиваю об этом у Ольги. Она снова замерзла, поэтому прижимается ко мне поближе и, как бы спросонья, говорит:

– Естественно, забыл, шляешься неизвестно где всегда!

«Спасибо, успокоила», – думаю я про себя, а вслух шепотом произношу:

– Не спи. Нас ждет супружеский долг.

Она в ответ бурчит:

– Угу, – и кладет мне руку на трусы. – У, да ты сам еще спишь!

В общем-то, в этом нет ничего удивительно. Но рассуждать на тему возбуждения и о причинно-следственных связях сексуальных желаний сейчас времени нет. Сейчас надо решить, что мне делать дальше. Несмотря ни на что, возбудить нас обоих или так же, как и Ольга, засопеть в две дырочки. Собственно говоря, какой тут может быть выбор.

Если я решил стать примерным семьянином и забыть Марину, я должен вернуться к привычной для нас схеме домашних сексуальных игр. И я решаю возбудить нас обоих. И тут возникает проблема. Собственно говоря, как возбудить ее, у меня нет никаких сомнений. За много лет совместной жизни я изучил все тайные кнопки ее тела, а вот как заставить поднять себя.

Когда я был молодым, я легко это делал, представляя в голове различные сексуальные сцены. Вместо занятия банальным онанизмом, я придумал себе свой мир, в котором я был одним единственным мужчиной. И все женщины просто от безысходности были вынуждены заниматься со мной сексом. Таким образом, я переспал со всеми своими одноклассницами, учителями и соседками.

Я решаю прибегнуть к такой мозговой стимуляции, но оказывается, что единственной женщиной, которую я могу в данный момент представить в своей голове, становится… Марина. Мне достаточно только мысленно произнести ее имя, как у меня в трусах все встает колом. Мне стыдно думать об этом. И я стараюсь прервать свои мысли, хочу начать думать о чем-то другом, но Ольга уже почувствовала мое возбуждение. Она ведь так и не убирала своей руки с моего живота.

Мы ищем друг у друга губы в темноте. Находим и проваливаемся в никуда…

Вернее, я почти проваливаюсь в никуда. Я не могу себе позволить полностью отключиться, иначе в момент полного растворения я могу прошептать не то имя. Эта мысль мешает мне полностью расслабиться, и я начинаю чувствовать, как мое возбуждение спадает.

Я хочу любить свою жену, но вместо этого только мысли о Марине поддерживают меня в возбужденном состоянии и в тоже время не дают мне нормально заняться сексом. Я понимаю, что в западне собственных мыслей, и единственный способ вырваться из нее, закончить с этим как можно быстрее.

Для этого нужно как можно быстрее закончить с прелюдией. Я опускаю свою руку, между ног жены и чувствую, что она уже вся влажная. Можно входить, пока еще мое естество окончательно не упало.

Ольга шепчет мне: «Презерватив под подушкой!» Но если я еще буду заниматься этим, то тогда уже точно ничего не смогу, поэтому шепчу в ответ: «Позже!»

Комфорт души

В сущности, человек – животное. Потому что, помимо всевозможных тараканов в его голове, главным и основополагающим тараканом было, есть и будет желание самосохранения как вида и индивидуума.

Или, по-другому говоря, инстинкт продолжения рода.

Вот и на этот раз он сработал точно и в срок после положенного количества телодвижений, вздохов и эмоционального взрыва внутри черепной коробки. Направив последствия этого взрыва сначала в специальный латексный мешочек, придуманный французом Кондомом, а затем в мусоросборник, мы практически сразу уснули.

И все было бы очень хорошо, если бы не было так ужасно.

Потому что после любой даже самой замечательной ночи практически всегда начинается утро.

Я просыпаюсь с мыслью, что должен окончательно изгнать из своей головы Марину. Окончательно и бесповоротно, иначе я сойду с ума. Иначе…

А что будет иначе? Тысячи, миллионы людей живут спокойно, без мысли о будущем. Живут сегодняшним днем. Практически столько же людей живут вчерашним днем или совсем глубоким прошлым.

И совсем немногим людям дано заглянуть в будущее. Нострадамус там, к примеру. Но это великий человек, он был способен предугадывать будущее всего человечества.

Я же практически всегда имел способность предугадывать то, что будет лично со мной через какой-то промежуток времени. Не через минуту, не сегодня, не завтра, а через несколько месяцев или лет. И эта способность всегда проявлялась у меня утром, буквально за секунду до пробуждения. Я будто лучом света протыкал время и пространство и смотрел на себя со стороны. И видел, естественно, не себя, не свое тело, а то, что будет с моим сознанием в том или ином конкретном случае после принятия того или иного конкретного решения. Я видел все метаморфозы своего сознания, все разрушения и возведения. Видел все.

Причем луча всегда было два. И один луч, проткнув пространство, показывал мне меня в случае принятия одного решения, а другой показывал меня в случае принятия другого решения.

После этого все было уже просто. Оставалось посветить этими лучами на дно своего сознания и почувствовать, с каким из них ему, сознанию, будет комфортнее.

И, пожалуй, главным критерием принятия какого-то решения после такого видения был именно комфорт. Комфорт моей души.

И если я чувствовал, что, сделав что-то пусть даже и из ряда вон выходящее, но через много лет меня нигде не будет колоть, я буду сидеть нормально и хорошо на своей пятой точке, то я делал это, несмотря ни на что. Несмотря на страх, боль и прочие неприятные, в общем-то, моменты.

Так было со мной, к примеру, несколько лет назад во время американо-сербского конфликта.

В ночь, когда американские «Стелсы» бомбили Белград, а возле американского посольства раздавались крики о войне, я очень испугался, что подобное действительно может произойти. И я всю ночь думал, что же такого можно сделать, чтобы остановить это безумие. И придумал, в общем-то, не такую уж и сложную, но, на мой взгляд, вполне эффективную вещь. Мне казалось, это же элементарно.

Если каждый не желающий войны человек пошлет на известный ему американский почтовый или электронный, не важно какой, адрес письмо с изображением гроба и припиской «это для твоего сына», или «это для тебя», или «это для нас», то американская нация, люди, поймут, что они делают что-то не то, и найдут способ остановить свое безумное правительство.

Ведь как просто. И, самое главное, почти бесплатно. Или, по крайней мере, каждому по средствам.

Что произошло бы? Человек получает письмо от друга или знакомого, или даже незнакомого. И в нем «гроб». И надпись «мы завтра умрем», американец идет к соседу, а тот тоже получил такое же письмо. И другие соседи. Они отключают Интернет, но письма идут с почтой, с посылками. Перестает работать почта, но люди, уже не согласные воевать, или просто желающие, чтобы им не слали такие гробы домой, несут их к дому, где заседает их правительство, и бросают эти письма с гробами, а то и сами гробы, кто что пришлет, возле ограды. И куча этих гробов начинает расти. И в само правительство приходят такие гробы и их родственникам, и их детям. И в итоге правительство будет вынуждено найти другой способ решения проблемы. Не военный.

Мне показалось, что это прекрасная идея, которая, в сущности, могла бы решить и в дальнейшем решать любой конфликт в любой точки мира. Ведь что происходило на моих глазах. Большой обижал маленького. И хотелось встать рядом с маленьким и помочь ему. И таких маленьких ведь много. И когда один маленький помогает другому маленькому, он тоже становиться большим. И большой уже тысячи раз подумает, а есть ли смысл?

Может, лучше сесть за стол переговоров и договориться по-мирному, без войны.

Но как ее донести до всех? Я ведь тогда уже был большим мальчиком и уже начинал догадываться, что войны начинаются не просто так, и ведут их не народы, а правительства и международные корпорации, у которых в руках все СМИ и рычаги воздействия, и они не позволят такой идеи дойти до всеобщих масс.

Тем, кто зарабатывает деньги на разрушениях, а потом на строительстве, тем, кто управляет денежными и товарными потоками, не нужны такие идеи.

Как быть? Пойти к людям, которые кричат в Москве на стены дома со звездно-полосатым флагом, и рассказать им свою идею? Это бессмысленно, глупо. Да и не услышит меня никто.

Обзовут душевным порывом одного молодого, не уверенного в себе человека. Самому послать такое письмо? Одно? Два? Организовать спам рассылку. Хоть один раз спам благому делу послужит. Но это только наивные полагают, что Интернет – это бесконтрольное пространство. На самом деле здесь контроль обеспечен самым наилучшим способом. Через IP-адрес любого человека можно легко вычислить и локализовать. Я тогда это уже точно знал, а опыта скрывания следов в сети Интернет у меня не было. Я же был обычным пользователем, а не хакером.

Оставался один выход, надо было идти в сербское посольство и рассказать все им. Пусть сами решают, что делать с этим. Им это нужно больше всех, чем кому бы то ни было, ведь это на них напал заокеанский монстр, и они уж наверняка, если поверят в эту идею, найдут и деньги, и хакеров, и средства передачи массовой информации, через которые можно будет сбросить эту идею в массы.

Ну, в общем, смогут этим распорядиться как надо.

Но идея-то по сути безумная! Абсолютно. Зачем она только появилась в моей голове. Если бы был такой способ управлять своими маразматическими идеями? Они появляются в моей голове без моего разрешения. И поедают по ночам мой мозг. Или трахают. Кому как удобнее. Чтобы утром явиться в виде двух лучей света и показать мне меня через несколько лет.

«Пойти? Не пойти? Пойти? Не пойти? Пойти? Не пойти?»

Под утро луч света высветил меня в той же квартире, с теми же людьми, Ольга тоже была рядом, но мы все почему-то разговаривали шепотом – а в окне баражжировал вертолет со звездно-полосатым флагом. Стало от чего-то страшно. Ведь все было вроде хорошо. Но почему мы разговаривали шепотом? И еще этот вертолет? В дни МАКСа над моим селом пролетают вертолеты и самолеты со всеми флагами на борту. И это считалось нормальным. Ведь глиссада аэродрома проходит в двух шагах от нашего дома.

Но шепот? Почему мы говорим шепотом? Мы кого-то боимся? Не хотим кого-то будить? Не, наверное, все же боимся. Неужели вертолета?

И я решил «дернуть тигра за хвост».

Я встал, оделся, вырезал из черной бумаги гробик, положил его в пластмассовую коробку из-под конфет, какие выдают в Кремле на Новый год, и поехал в сербское посольство.

Три раза по дороге к этому серому зданию из бетона я разворачивался и ехал домой. Не, ну полный бред – моя идея!

В конце концов, весь мокрый от пота и страха я все же добрался до посольства. Возле него так же, как и у американского посольства, стояло огромное количество людей. Кто-то криками поддерживал всех сербов, появляющихся в окнах, кто-то возмущался, что из-за этой войны срывается их отпуск.

И все с одинаковым энтузиазмом смотрели на железную дверь, которая вела во двор посольства. Мне потребовалось еще минут сорок, чтобы собраться с духом и подойти к этой двери. Она естественно была закрыта. С левой стороны был небольшой звонок домофона, оборудованный звуковыми колонками и камерой видеонаблюдения.

Я нажал на звонок и услышал через треск в колонках.

– Что Вы хотите?

Заикаясь и запинаясь, я рассказал свою идею видеокамере. И даже показал ей гробик в коробке из-под новогоднего сюрприза. Колонки молчали примерно минуту, а потом, о чудо, дверь открылась – и колонки прошелестели.

– Проходите.

Потом я еще несколько раз последовательно рассказал свою безумную идею всем сотрудникам посольства, заместителям посла и, наконец, самому послу Сербии, родному брату президента Сербии.

Седой красивый серб в дорогом костюме и при золотых часах слушал меня внимательно и не перебивал, а потом набрал телефон внутренней связи и сказал кому-то:

– Милош, сейчас к тебе подойдет молодой человек, выслушай его и помоги ему сделать то, что он предлагает.

Отключившись от внутренней связи, посол снова повернулся ко мне, поблагодарил за помощь и сочувствие, которое я оказываю сербскому народу в их справедливой борьбе и направил меня в… торговое представительство Сербии.

Гроб на колесиках

Для того, чтобы попасть в торговое представительство Сербии, мне надо было выйти через ту же дверь, в которую я вошел, и пройти сто метров до рядом стоящего здания.

Я вышел из посольства под перекрестным огнем тысячи глаз, стоящих перед посольством людей, и, сжимая в руках коробку с новогодним подарком, отправился в торгпредство.

Это были, пожалуй, самые ужасные шаги в моей жизни. Мне казалось, что в самый последний момент возле меня обязательно должен будет остановиться черный автомобиль. Из него выскочат крепкие парни в черных костюмах и на глазах у всех людей затолкают в машину и увезут в неизвестном направлении.

Но голливудские сценарии политических детективов пишут не в Москве. Я без особых проблем преодолел эти сто метров и зашел в другое серое здание.

Как оказалось, именно здесь находился, если можно так выразиться, штаб борьбы сербского народа против американских империалистов. И этот штаб состоял из одной единственной девушки по имени Света. Конечно сербки.

Нет, Милош, конечно, тоже существовал. Это был такой же седой красивый серб, точная копия посла, только в синем костюме. Он занимал должность главного торгового представителя Сербии и просторный кабинет, из которого практически никогда не выходил. Ну, если только на обед.

Милаш так же, как и посол, впрочем, как и все остальные сотрудники посольства, выслушал меня внимательно, а потом все же вызвал Светлану.

И это был именно тот самый человек, который, наконец, принял окончательное и судьбоносное решение для всей своей страны и, может быть, всего человечества.

Если бы я знал, что именно этот невысокий человечек с черными живыми глазами и в зеленом, довольно нелепом, брючном костюме, который занимала скромную должность «помощник торгового представителя», а по простому говоря, «секретарь», и есть вершитель человеческих судеб, я бы сразу пошел к нему.

И все, может быть, было по-другому.

Но мне пришлось пройти долгий и тернистый путь борьбы с самим собой и обстоятельствами, прежде чем я дошел до нее. Поэтому к последнему и самому важному разговору со Светланой я был уже совсем не готов. Я обрисовал ей свою идею вкратце и достаточно общими словами, из которых Светлана поняла только то, что я предлагаю сделать гроб, который в качестве устрашающей декорации можно использовать на различного рода, митингах и демонстрациях протеста.

– Отлично, – сказал мне Светлана, – сколько тебе надо денег, чтобы ты изготовил гроб и привез нам его к пятнице. У нас будет как раз митинг протеста перед Британским посольством.

Пытаясь донести суть своей идеи до ее сознания, я ответил:

– Что для благого дела первый гроб я могу изготовить сам, но у меня нет средств для отправки его в Америку. Я всего лишь скромный студент. Мы должны запечатать его в большую посылку и отправить его в Штаты. Только тогда эта акция будет действенной. И это должны видеть все.

Светлана захлопала глазами:

– Зачем отправлять его в Америку? У нас на следующий день запланированы митинги перед французским, а потом и перед немецким посольством.

– Для этих митингов мы сделаем еще гробы, а потом отправим их за океан.

Светлана снова захлопала глазками и произнесла самую сокровенную фразу всех времен и народов. Фразу, которую я запомнил раз и навсегда:

– Нет, мы себе этого позволить не можем. Это будет дорого.

Поезд истории

Я не знал, что мне делать. Плакать или смеяться. Там, в Белграде, чужие люди уничтожают ее дома, ее друзей, может быть, даже ее родителей, а она с видом рачительной домохозяйки, на шее у которой сидит большой дом и куча домочадцев, говорит мне об экономии.

Дорого? Что дорого? Отправка посылки? А что дороже? Человеческая жизнь или…

Я мог сказать еще сотни слов о том, что сейчас не может идти речи о деньгах или о том, что на это дело деньги можно найти. Просто скинуться, например.

Но я не сомневался, что все, кому я сегодня рассказывал свою идею, меня очень хорошо понимали.

В конце концов, я ведь говорил не ахти какие новые вещи.

В свое время Пикассо рисовал голубя мира на почтовых марках, чтобы остановить мировую бойню, а девочка, умирающая после ядерной бомбежки в Нагасаки, лежа на больничной койке, складывала из бумаги голубков и посылала их в Соединенные Штаты. Я очень хорошо помню это, потому мы в школе тоже делали таких голубей.

Я же придумал всего-навсего гроб, потому что на прагматичную и циничную Америку голуби сегодня уже вряд ли бы подействовали.

Моя идея могла бы подействовать, однозначно. Но, я это только что понял… мной поиграли в бюрократический футбол несколько холеных господ с дипломатическими паспортами в кармане и перенаправили с глаз долой к этой милой, в общем-то, девушке, которая действовала в рамках своих скромных полномочий.

А значит что? Все мои усилия – бесполезны.

В кабинете Милоша на стене висел большой телевизор. В его руке был пульт. Он постоянно переключал каналы в поисках новостей о Белграде и с напряжением в лице всматривался в кадры ведущих мировых телевизионных агентств, где показывали события в их столице. И при всем при этом мне, краем глаза слушая наш разговор, он также подтвердил, что моя идея дорогая, а значит, по сути, не нужная!

Это было похоже на театр абсурда. Но это не было абсурдом, это была обычная жизнь. Жизнь обычных людей. Они привыкли жить по указанию сверху. Привыкли жить в хороших условиях. Они не любили принимать экстраординарных решений и все, происходящее на экране телевизора, воспринимали как заранее и хорошо срежессированное шоу.

Они не проецировали все происходящее на экране на себя. Сейчас им было хорошо, над головой ничего не взрывалось – и ладно.

Можно было, конечно, заподозрить их в том, что они состоят в сговоре с мировым закулисьем, или даже в том, что передо мной сидят не люди, а куклы, выполняющие определенные функции, но такое предположение было бы самым простым из всех возможных предположений.

Любая мафия, любая масонская ложа ничто по сравнению с замыленным взглядом хорошо оплачиваемого чиновника и прямолинейностью молодой девушки.

Поэтому я не стал ни плакать, ни смеяться.

Я согласился со Светланой!

– Да, – сказал я ей. – Это конечно дорого, но ведь мы можем попробовать? Хотя бы один раз?

Я попытался объяснить ей еще раз, насколько это важно, но она профессионально ушла от прямого ответа и снова предложила мне для начала просто поучаствовать с мои гробом в одной из акций протеста.

Все! Дальнейшее препирательство было бесполезным. Да и выглядело просто глупым.

Наверное, это была нервная разрядка после бессонной ночи и длинных хождений по кабинетам. В тот момент мне уже не нужно было два луча света, да и одного, пожалуй, тоже, чтобы понять бесполезность всех моих усилий.

Перед моими глазами снова отчетливо проявился барражирующий вертолет со звездно-полосатым флагом. И я, наконец, понял, почему мы говорим в моем сне шепотом. Это был не шепот. Это были английские фразы. Просто я всю жизнь изучал немецкий и не знал никакого другого иностранного языка.

Мне вдруг все стало безразлично. Действительно, зачем мне это надо?

В конце концов, я свою задачу выполнил. Я выпустил свои мысли наружу. Донес мучающую меня идею до тех людей, которые могли ей воспользоваться, которым она была нужна больше, чем мне, донес доходчиво и внятно, с наглядным примером, что самое главное, вовремя и в срок.

Сербы не захотели ей воспользоваться. Это было их выбором. Надеюсь осознанным.

Конечно, после этих слов можно и, наверное, даже нужно было мне надо встать, уйти и больше не возвращаться. Или, как сказал бы поэт, расслабиться, усесться по удобнее на скамью вагона, несущегося на полном ходу поезда современной истории, и спокойно наблюдать за пейзажами, которые мелькают перед глазами.

Но из такого поезда, даже если и захотеть, не так-то просто выпрыгнуть. К тому же я уже пообещал сербам гроб. Так что должен был его предоставить.

Наверное, в конце концов, мне стало уже интересно узнать, чем же все это закончится? Поэтому я встал и отправился на поиски гроба.

* * *

Если Вы думает, что гробы в Москве продаются в магазинах, как колбаса или хлеб, то глубокого ошибаетесь. В столице нашей родины гробы выдают только по справке об умершем. И никак иначе.

Никакие увещевания и даже официальные письма из сербского посольства с заверениями, что данный предмет нужен исключительно для благих целей, не могли сломить сопротивления наших чиновников от смерти. Не помогли даже взятки и звонки уважаемых людей. О, как! Что вообще было из ряда вон выходящим случаем. В любой другой раз и в другом месте можно было бы даже порадовать за неподкупность наших слуг государства, но сейчас это вызывало только раздражение.

И наводило на нехорошие мысли.

Только за несколько часов до начала митинга, я, наконец, сообразил, что надо сделать, и выехал за кольцевую дорогу. Как будто в другую страну попал. На первом же попавшемся кладбище, даже не спросив никаких документов, мне состругали вполне сносную домовину и, что самое удивительное, когда узнали, для чего мне она была нужна, не взяли денег.

Вот уж действительно Москва – не Россия.

Доставка гроба к месту проведения митинга также прошла без осложнений. Ни один милиционер не поинтересовался, куда едет черный гроб на крыше белой девятки, специально нанятой для такого случая.

Хотя, если честно, это было редкое зрелище. Черный гроб проплыл над крышами иномарок по Садовому кольцу, по Котельнической набережной и, наконец, остановился возле толпы сербов, которые слушали оратора напротив Британского посольства.

Гроб под дружные аплодисменты сняли с крыши машины и, передавая от одного к другому, на вытянутых руках перенесли к подножию митинга. В конце концов, гроб опустился на землю перед Британским посольством. На гроб тут же вскочил какой-то молодой серб и начал танцевать на нем джигу и выкрикивать антиамериканские лозунги, что-то типа: «Мы вас всех в этот гроб загоним!» Потом на нем сожгли американский и зачем-то английский флаг. Потом снова стали прыгать и танцевать.

В общем, все было достаточно весело, патриотично и бесполезно.

Потому что ворота перед посольством были плотно закрыты, а окна зашторены. И сидящие внутри здания люди, если там вообще кто-то был, наверняка, воспринимали события за стенами посольствами точно так же, как их коллеги из сербского посольства, то есть как срежессированное шоу, и видели только то, что показывали им телекамеры, ведущих телеканалов мира.

Чтобы ужас происходящего коснулся их сердец, нужно было, чтобы гроб преодолел эту невидимую линию, которая разделяла сейчас нас, и вошел в их дом напрямую. Но это-то как раз и было запрещено.

Гроб оказался крепким. Он выдержал еще примерно человек десять, причем во время финальной части на нем танцевало сразу трое сербов.

Время, отведенное для митинга, закончилось, и все начали законопослушно расходиться. Гроб остался сиротливо лежать на тротуаре перед воротами посольства. Возле него покрутилось еще несколько операторов, снимая его с разных ракурсов. Ну да, конечно, одиноко стоящий гроб перед чопорным английским посольством картинка для телевизора что надо.

Я, наконец, заметил Светлану. Она сидела за рулем легкового автомобиля, стоящего на обочине, и с кем-то разговаривала по рации. Мобильных телефонов тогда еще не было. Подошел к ней, спросил, что будем делать дальше?

Она сказала, что вызвала микроавтобус из посольства. Он сейчас подъедет, и мы погрузим в него гроб. Она сказала мне, что гроб всем очень понравился, и они его обязательно используют во время следующего митинга.

Подъехала «Газель». Из нее вышли какие-то хмурые и неразговорчивые ребята. Стали грузить гроб. К ним подошла Светлана, поинтересовалась, кто они? Один из грузчиков кивнул головой в сторону водителя. Водитель оказался очень разговорчивым хохлом, который на самом деле ничего не знал, но сказал, что ему приказали подъехать и забрать эту штуковину. Светлана крикнула мне, что все нормально. В посольстве наняли специальных грузчиков. Светлана сказала хохлу, чтобы он ехал за ее машиной. Тот согласно кивнул головой. Я сел на сидение рядом со Светланой.

«Газель» ехала за нами до ближайшего светофора.

После чего свернула и… больше мы ее никогда не видели.

Эффект бабочки

Мой гроб исчез в неизвестном направлении. Причем не просто исчез, а его именно украли.

Я понял это где-то часа через полтора, сидя в уютном сербском ресторане, куда пригласила меня Светлана, и где нам подавали прекрасный национальный сербский напиток – сливовку. Крепкую заразу!

До этого у меня еще теплилась надежда, что водитель потерял нас из виду и поехал к посольству другой, более короткой дорогой.

Но когда в итоге Светлане позвонили и стали ругаться, почему она не дождалась высланных за ней сотрудников посольства, и заставила их кружиться по забитой пробками Москве, то стало окончательно понятно, что никто нас из виду не терял, а все было заранее продумано.

Или не заранее, но все равно в большой многомиллионной Москве нашлись люди, которым очень хотелось, чтобы мой гроб больше никогда не светился ни на одном митинге протеста или еще где-либо.

Оставалось только гадать. Кто это были эти люди? ФСБ, американские спецслужбы или сами сербы, а может быть, масоны или тайное правительство, а может быть, украинская мафия или якутские террористы?

Впрочем, гадание здесь было самым бесполезным занятием.

Еще можно было возмущаться по поводу коварства и несправедливости, можно было проклинать всех на свете и этот несправедливый мир в частности, но лучшим выходом из ситуации было просто пить сливовку в обществе симпатичной сербки. Она, между прочим, отнеслась к случившемуся весьма равнодушно, и в итоге оказалась интересной собеседницей, открывшей мне, наконец, глаза на происходящие события.

Конечно, она рассказывала мне обо всем с высоты своей не такой уж и высокой колокольни, но, тем не менее, даже с ее высоты картина вырисовывалась совершенно иная, что нам рисовали на экранах телевизоров.

Самым удивительным для меня открытием стало то, что, по ее мнению, на самом деле сербы не имели в принципе ничего против того, чтобы американцы помогли им свергнуть их президента. Даже при помощи бомбардировки собственных домов. Другое дело, присутствие американцев в стране после свержения. Этого «свободолюбивые» сербы не хотели и очень надеялись на помощь братского славянского народа, то есть, России.

По ее словам, получалось, что сербы оказывались даже умнее всех и чуть ли не во всю пользовали мировыми державами для решения своих проблем. Мало того, в перспективе всем была очень выгодно такая вот локальная войнушка.

– Вот и нас сейчас тоже не мешало бы подумать о себе, – сказала мне Светлана, проникновенно глядя мне в глаза после второй или третьей рюмки сливовки.

– В смысле? – ответил я ей, не понимая, куда она клонит.

– Ну смотри же, – продолжила Светлана свой рассказ, – скоро все закончится, и Сербия будет лежать в руинах. Ничего не будет хватать. Мы можем организовать поставки необходимого продовольствия, стройматериалов или даже нефти. У тебя есть знакомые, которые могут организовать такое?

Ну и ну! Вот это ход! Я не мог поверить своим ушам? Только что на ее глаза произошло событие, которое можно было назвать как из ряда вон выходящим. Ведь не каждый день у тебя из-под носа крадут гробы, приготовленные для акции протеста, а она предлагала мне обсудить вопрос о будущих предполагаемых доходах.

Услышав все это и окончательно запутавшись, мне сразу как-то захотелось больше никогда не включать телевизор и вообще не интересоваться политикой. Не лезть больше никуда со своими мыслями и помощами.

Но сливовка, крепкая зараза, тормозила мысли и представляла весь мир в каком-то радужном свете. Без острых углов. И я даже подумал, а почему бы и нет? Все вроде бы хорошо! Сербы – молодцы. Американцы и русские – не очень, но тоже молодцы, – всем помогают, а албанцы – звери! Да тут еще и албанцы нарисовывались?

Идея Светланы была очень заманчивой и сулила неплохие деньги, мани, бабульки. Она рисовала мне очень интересные и простые схемы поставок различных партий товаров. Волшебное слово – поставки. Я даже представил себя в виде такого международного коммерсанта.

Неувязка была только в том, что в этой катавасии гибли люди, ее же соотечественники, простые жители Белграда, и еще сотни русских добровольцев, которые по зову сердца шли им на помощь. Да вся эта истерия по телевизору, кто это все развернул? Зачем? И гроб? Почему его украли? Он что все-таки очень сильно мешал?

Наверное, все-таки мешал. Наверное, было в моей идее что-то такое, что противоречило ходу каких-то событий. Выбивалось из планов. И эта мысль, в конце концов, перевесила.

Я отказался тогда дальше разговаривать со Светланой на эту тему. Мне стало обидно. Это было нечестно…

И, пожелав удачи, мы разошлись как в море корабли.

Как развивались события дальше?

Через несколько дней все митинги протеста на территории России сошли на нет.

Во время одного из последних митингов какие-то неизвестные люди в черных костюмах вырвали чучело американского президента из рук демонстрантов. Это было где-то на юге нашей страны. По замыслу демонстрантов его должны был сжечь в конце митинга.

Потом американский снаряд по ошибке врезался в китайское посольство в Белграде. Говорили, что это работа наших спецслужб. Потом в открытый бомболюк американского самолета-невидимки влетела ракета из нашего российского зенитно-российского комплекса, стоящего на вооружении ПВО Сербии. А этому комплексу было уже, между прочим, лет двадцать пять. То есть он был не первой свежести, но, тем не менее, легко расправился с хваленным американским сверхоружием. Потом батальон российских десантников, совершив марш-бросок прямо перед носом американцев, захватил стратегически важный аэродром. Американцы позднее высаживались на этот аэродром под присмотром наших пушек и автоматов.

И в итоге, дело не дошло до большого кровопролития. Американцы не стали дальше наращивать свои силы в этом регионе. И конфликт медленно сошел на нет. На время, конечно, но все же…

И хочется верить, что мой гроб так же, как и то чучело от неизвестных мне ребят, хоть чуть-чуть, но помогли в этом. Хочется верить, что наши идеи были теми взмахами крыльев бабочек, которые все же заставили людей там наверху изменить свои планы.

Хочется верить, хотя, скорее всего, и даже наверняка, это было не так…

Карданный вал

Это все было приблизительно в тоже время, что и мои увлечения «боями без правил и судом Божьим»…

Но сейчас меня больше всего интересовали мысли-причины, которые двигали мной в тот момент, когда я встал, поднялся и начал клеить этот самый гробик. Что это был за луч света, который позволил мне увидеть будущее? Мое воспаленное воображение или действительно нечто…

Может быть, этот луч называется допельдон?

Если судить по формальным признакам, то вряд ли. Скорее всего, конечно же, это было мое воспаленное воображение, раздутое до немыслимых размеров телевидением. Ведь ничего такого из того, что привиделось мне во сне, не случилось.

Я не смог сдвинуть с места массы людей, но и войны не произошло. Мои действия в общем глобальном ходе событий были такой мелкой крупицей, мельче пыли, что не будь их, все равно конечный результат не изменился бы. Взмахи крыла бабочки дали такие ничтожные колебания времени и пространства, что даже не стоило их и брать в расчет.

Можно даже сказать, что все мои телодвижения в том случае были похожи на холостой ход в каком-то механизме, где все вращается, перемещается, но вперед не движется, потому что весь механизм не подключен к карданному валу, через который, собственно, и осуществляется движение вперед. Я даже выгоды не смог извлечь из той ситуации. Предлагали ведь заработать денег, но… предложение показалось не достойным моего благородного, блин, взора. Типа, деньги на костях – не мой профиль.

И получалось даже вроде бы так, как будто я зря потратил свою энергию. Хотя почему вроде бы?! Так оно и было. Зря.

Прокрутился как белка в колесе и соскочил…

В то утро, проснувшись и увидев себя со стороны, я отчетливо представил себе свой дальнейший путь рядом с Мариной и рядом с Ольгой. Жизнь рядом с Ольгой представлялась мне вполне понятной до самой смерти. Это была спокойная, тихая, семейная жизнь. Со своими радостями и бедами, с вечной нехваткой денег и вечным недовольством за упущенный шанс.

Но жизнь была ровная, как стол без изгибов и загогулин. И это было бездействие.

То самое умиротворенное бездействие, которое не требовало затрат энергии и допускало философское созерцание за миром.

Где-то в финале, сидя, как мой отец, на пластмассовом стульчике, на краю своих шести соток, я мог бы сказать: «Эх, а ведь когда-то я подавал неплохие надежды! – и тяжело, со значением вздохнув, добавить: – Но не получилось, не у всех же получается!»

После чего втихую выпить из чекушки очередные сто грамм дешевой водки и заснуть, раскачиваясь на ножке стула.

Жизнь рядом с Мариной сулила много неизвестного и нервного. И это было действие. Это был бы шаг практически в никуда. Причем достаточно решительный шаг. И, если раньше решительные шаги меня не пугали, сейчас мне уже не хотелось так рисковать.

Зачем?

Мне тридцать семь лет – и все чего смог добиться в своей жизни, я, наверное, уже добился. Сзади на пятки наступает уже молодежь. Можно даже сказать, что жизнь прошла. Оставалось только накапливать жирок и ждать конца. С этим надо смириться. Надо взяться за голову и остепениться.

Поэтому, допельдон – луч света в темном царстве!

«Все, хватит, Марина абсолютно права. Наши отношения действительно зашли в тупик! Надо заканчивать! Надо…» – сказал я сам себе и побежал искать ей подарок на день рождения.

О подарках

Просто удивительно. Обычно я вспоминал о ее дне рождения, да и вообще о любых других днях рождения, только в самый последний момент. Ну буквально за пару часов до… Наверное, как и все, всегда больше думаю о себе, чем о других.

И поскольку, общеизвестно, что мужчины не умеют делать подарки, готов подписать под этими словами дважды, то я никогда не заморачиваюсь по поводу подарка и всегда руководствуюсь принципом «главное – внимание». Поэтому, первое, что всегда дарю, – это цветы, непременно алые розы, чем больше, тем лучше, но и одной вполне достаточно, а второе – коробка конфет из линейки женских слабостей. Минимум – «Шармель». Максимум – «Ферреро раше». Впрочем, если женщина тебя хочет, то, в общем-то, все равно, что ей дарить. По любому попадешь в десятку. Самым нелепым моим подарком Марине был электрический чайник для автомобиля на 8 Марта. И ничего, прокатило, как оригинальность.

Но сейчас я вспомнил о дне рождения Марины заранее. Вспомнил и даже озаботился подарком. Странно? Ничуть.

Если ты хочешь что-то сказать женщине своим подарком, то возникает столько мельчайших нюансов и деталей, что в буквальном смысле голова идет кругом. В таком случае даже банальные цветы и те надо знать, что, где и как дарить. А что подарить женщине, если хочешь ей сказать, что любишь ее, но при этом сообщаешь об окончании, не разрыве, а именно окончании всяких отношений? А я ведь хотел именно этого?

Что могло бы символизировать эти мои мысли?

Из теории подарков для женщин, которую нам преподала еще в средних классах школы учительница по русскому языку и литературе, мне было известно, что, если не хочешь ошибиться в выборе подарка, то…

Как сейчас помню…

Держа в поднятой над головой руке томик какого-то современного поэта, она расхаживала между партами и тем же тоном, что рассказывала нам о глаголах и спряжениях, объясняла: «Запомните дети, если Вы хотите сделать женщине достойный подарок, то подарить ей цветы или книгу. А лучше всего и то, и другое!»

Эх, уважаемая мной Таисия Васильевна. Может быть, в тот момент, когда Вы это говорили, ваши слова были действительно актуальны. Все-таки, как говорят, мы жили в эпоху развитого социализма, под «гнетом» советской идеологии. И книга как источник знаний действительно воспринималась как достойный подарок.

Но к тому периоду как я подрос, и пришло время действительно выбирать подарки для женщин, то система ценностей несколько изменилась. И ваш добрый и, уверен, искренний совет оказался совершенно бесполезным. Малого того, весьма опасным.

На собственном опыте, мне неоднократно приходилось убеждаться, что вот уж действительно, что бесполезно дарить женщине, так это книгу. Как показала моя практика, книгу можно дарить женщине только в одном единственном случае, если хочешь ее обидеть. Все дамы, которых я встречал на своем пути и которым хотел подарить книгу, воспринимали такой подарок как оскорбление.

Я экспериментировал и с различными темами: дарил книги по искусству, по дизайну, по кулинарии и ведению домашнего хозяйства, классиков и новинки книгоиздательства, с оформлением: выбирал шикарные подарочные издания, в глянцевых обложках, под цвет обоев или штор, но эффект всегда был один и тот же, а именно, – никакой. Ну, в том смысле, что на шею после такого подарка ни разу не бросались.

Подразумеваю, что при виде книги в любой милой черепной головке происходил следующий несложный мыслительный процесс: «Он дарит мне книгу! Что он хочет мне этим сказать? Что я дура – и мне надо бы подучиться? Или почитай пока книгу, дорогая, без меня, а я пойду, попью пивка с приятелями». И по подарку женщина делала вывод о том, что данный ей мужчина бесперспективный и не ценит ее именно как женщину.

В лучшем случае мне говорили: «Спасибо!» В худшем сразу указывали на дверь. Чему я всегда искренне удивлялся, потому что, несмотря ни на что, все равно верил словам учителя и до сих пор убежден, что книга действительно по-настоящему самый лучший и дорогой подарок, который только может быть на свете.

По крайней мере, для меня. И может быть, только для меня?

В детстве мне все дарили только книги, причем постоянно и на все праздники. Со словами «расти большой и умный». И я, как дурак, их все читал. В итоге большим я стал, а вот умным… Но это так, к слову. Интересно, а сами дарители заглядывали когда-нибудь в то, что дарили? Думаю, что пролистывали, чтобы убедиться, что книга с картинками и большими буквами. А насчет полезности? Так все книги полезные. Потом разберешься что к чему.

Наверное, поэтому все любят дарить книги в детстве. Трудно ошибиться. Гораздо сложнее выбрать нужную книгу в подарок во взрослой жизни. Если бы кто-то из моих любимых женщин подарил мне книгу, причем именно ту книгу, которая мне нужна, я бы лично был беспримерно счастлив и больше никогда бы не сомневался, что рядом со мной именно та женщина, которая меня любит.

Ведь она думает не только обо мне, о том, как я выгляжу рядом с ней, но и о моих мыслях, о том, о чем я в данный момент думаю, но… увы. Ни одна из них мне книг не дарила. Стандартный набор: носки, трусы, одеколон, бритвенные принадлежности, часы.

Да, однажды Марина мне подарила часы! Чему я был очень удивлен! И до сих пор их не снимаю. А еще ноутбук, за который я потом все же отдал деньги. Но книгу, ни разу. Если честно, мне подарили книгу только один раз в жизни, я имею в виду действительно нужную книгу, ту, которая до сих пор стоит у меня на работе, на полке на самом видном месте. Я ей регулярно пользуюсь, при этом всегда вспоминаю дарительницу и очень жалею, что у меня с ней ничего не было, нет и не будет. Восприми я ее сигнал тогда вовремя и правильно, то сейчас бы писал совсем другую историю. Но… увы, допельдон.

А значит, все верно. Книга – действительно лучший подарок на все времена и по любому случаю. Рассуждая таким образом, я направляю свои стопы, как нетрудно догадаться, в книжный магазин. Я даже знаю, что хочу купить. Моего любимого «Мартина Идена» Джека Лондона …

Но, поблуждав по закоулкам между книжными полками и найдя нужный мне томик, я вдруг решаю, что, наверное, в любых правилах есть исключения, и сейчас все же не тот случай! Я же хотел сказать Марине подарком о любви, о расставании, но я не хотел, чтобы она думала потом обо мне плохо.

Нет, Марина, конечно, умная женщина, но все же … Для того, чтобы понять все мои чувства, ей надо будет хотя бы прочитать эту книгу. А она не будет ее читать. Из вредности не будет.

И потом, как я успел убедиться, что мое собственное представление об окружающем мире и реальность сильно разняться. Ну, действительно, кого волнует, что для меня книга самый главный подарок? Кого волнует, что, когда я дарю книгу, то говорю тем самым о самой высшей привязанности? Кого это волнует, если такой сигнал понятен только мне одному? Это, во-первых!..

А во-вторых! Только выйдя из книжного магазина, я, наконец, признаюсь сам себе: все это фигня! Все мои ночные и утренние умозаключения. Полная фигня и ерунда, потому что на самом деле я банально не хочу ее терять, я хочу ее. Хочу, как самец хочет самку. И хочу сделать подарок, который бы сказал ей не о том, что мы расстаемся, а о том, что хочу ее на уровне животного инстинкта. Как олень хочет олениху, или медведь медведицу.

И я четко понимаю, что книгой бы я этого никак не сказал, книга – это подарок для ума, это загадка, которую нужно еще разгадать, а для простых инстинктов нужно что-то простое. Что било бы не в голову, а прямо в подсознание.

Шоколад, шампанское (дорогие вина). Слишком мелко. Картины. Я подарил ей уже две штуки. Настоящие. Подлинники. И они обе стоят где-то за шкафом, ждут ремонта. Нет, картины – это тоже подарки для ума.

Парфюм, духи? Может быть! Но они имеют свойство заканчиваться. А значит, не сейчас. Машина, квартира. Хотелось бы, но… Увы не реально. Да, у нее это и так все есть. Да и не примет. Поездка на отдых. Не поедет.

Мне нужно сделать ей такой подарок, который бы говорил насколько я ее люблю, но и в тоже время, который Марина не отказалась бы принять. А ведь она могла его просто не принять. Ведь она также решительно настаивала на разрыве наших отношений в силу… бесперспективности. Или, лучше сказать, полного тупика.

Мне нужно было сделать такой подарок.

И я иду туда, куда идут в таком случае все урбанизированные самцы. Нет, не на охоту.

В ювелирный магазин.

Золотые джунгли

Почти вместе со мной в салон залетела стайка восточных женщин. Они были увешаны золотом, как елочными украшениями, и вели себя в магазине так, словно зашли в продуктовую лавку, галдя и с шумом требуя показать им все самое лучшее.

Я воспользовался тем, что на меня никто не обращает внимания, и спокойно осмотрелся. Нельзя сказать, что я вообще ни разу не бывал в таких магазинах, но и частым гостем меня тоже назвать было нельзя.

Наверное, из-за сильно возбужденного состояния мне показалось, что я зашел в какой-то сказочный лес или, скорее всего, в сказочные джунгли, где все блестело, сверкало, переливалось и ослепляло глаза. На стеллажах за стеклянными витринами гроздьями свисали золотые браслеты и цепочки, рядом лежали перстни, диадемы и кулоны. И общая суть всех этих украшений была одна – кольцо. Замкнутый круг.

Пока я стоял и пялился во все глаза вокруг себя, продавщицы магазина, как жрицы священного храма, с одинаковыми каменными лицами, подносили и показывали товаркам своего бога, исполненного в разных формах и лицах. Жрицы не вступали с поклонницами в теоретические споры о достоинствах той или иной формы и всегда согласно кивали головой до тех пор, пока дамы не выбрали то, что им было нужно.

Это был массивный браслет на… ногу. На всех остальных местах у покупательницы уже, как оказалось, было либо золото, либо серебро. Покупательница поставила ногу в аккуратной туфельке на специальную тумбочку, и браслет змеей обвился вокруг ее тонкой щиколотки. Щелкнул замочек. Змея, красиво блеснула чешуйками, красиво улеглась на ногу и уснула, гарантируя унести с собой в небытие еще один женский секрет.

Впрочем, не зря говорят, что женщины не умеют хранить тайны.

Одна из женщин, шепнула своей подруге так, что об этом было слышно всем.

– Ой, Гуля, какая ты счастливая. Как он тебя любит.

А Гуля, взмахнув кредитной карточкой, так же шепотом, на весь магазин, ответила:

– Да брось ты. Это Анвар грехи свои замаливает. Пошли еще каких-нибудь шмоток купим, а то на карточке скоро деньги закончатся.

С этими словами женщины легко выпорхнули из магазина, где после них остался только терпкий запах французских духов, и сразу же установилась тишина, нарушаемая только ровным шумом кондиционера…

Я остался в зале один.

Жрицы этого храма, по-видимому, получали хорошую зарплату, потому что они не собирались набрасываться на меня как на последнего клиента, а, поинтересовавшись, нельзя ли мне чем-то помочь, оставили меня в покое.

Предоставленный сам себе, я продолжил свою экскурсию по золотым джунглям, по ходу дела размышляя о сущности женской натуры и о том, какой же грех замаливает Анвар, ну, и заодно о магическом свойстве замкнутого круга.

Власть колец

Мне всегда казалось, что золото – это что-то типа аппендицита, то есть рудимента, который нам дали наши далекие предки. Знаешь, что он есть, но не знаешь, для чего он нужен?

И теперь, разгуливая между витринами с золотыми украшениями и размышляя о грехах Анвара, я вдруг вспомнил один случай.

Совсем недавно, буквально этой весной я не поехал домой ночевать и остался с Мариной. Обычно мы всегда расставались хотя бы под утро. Часа в три-четыре ночи я уезжал домой. А вот в ту ночь не поехал. Устал. Не было сил. Сказал себе, какого черта, останусь, высплюсь, а утром, как всегда, придумаю, что сказать. Сказки я всегда умел рассказывать.

Все было замечательно, но, проснувшись утром, я с ужасом вспомнил, что сегодня день рождения у Ольги. Я совершенно забыл о нем.

И это был действительно ужас! Как я мог об этом забыть? Ужас проник во все поры моего тела и мозга. Он сковал мои мышцы настолько, что я даже не смог выговорить Марине ни одного слова на прощание.

Когда мы разошлись, я пошел в банк и снял со своего счета деньги. Все, которые в тот момент там были. Их, конечно, было не много, буквально гроши, но мне тогда казалось это не важным. Важным для меня тогда было то, что я как-то вдруг сразу решил, что могу исправить положение, только потратив все свои деньги, и потратить их именно в ювелирном магазине, подарив Ольге что-то сделанное из золота.

Вымолить таким образом у нее прощение и ее благосклонность.

Почему я так решил? Не знаю. Наверное, где-то вычитал, что только золото обладает магическим свойством закрывать глаза. Такая мысль пронзила мой мозг мгновенно, как будто пуля крупного калибра ударила в голову. Дальше я действовал уже на автомате, в полузабытьи. Словно кто-то руководил моими действиями… Интересно кто?

Мы встретились на автобусной остановке. Был уже обед. Она возвращалась с работы. Я подарил ей цветы, как всегда розы, и, не дав сказать ни слова, потащил в ювелирку.

По моему мнению, в тот момент, когда я должен был появиться перед ее взором, слегка пьяный и помятый, земля должна была разверзнуться под моими ногами и поглотить меня вместе со всеми моими потрохами, копейками и греховными мыслями.

Но… ничего такого не произошло.

Потом я решил, что земля разверзнется в тот момент, когда мы войдем в магазин. Но и здесь снова ничего не произошло. Ольга выбирала себе подарок не спеша, старательно, с чувством и расстановкой. Она так же, как и я была не частым посетителем таких магазинов и поэтому растягивала удовольствие.

Я смотрел на нее, откровенно радовался, что ей нравится, нравится сам процесс выбора, и в тоже время думал, неужели золото действительно обладает таким свойством, что способно закрывать глаза на то, что я только что обманул ее? Или все-таки нет? Как об этом узнать?

Самый простой способ был бы, наверное, просто спросить ее об этом. Но почему-то он мне тогда даже не пришел в голову.

Ольга выбрала небольшое колечко с голубым камешком, под цвет ее глаз. Очень стильное и красивое, которое необыкновенно ей шло. Я расплатился, и мы, купив по дороге торт, пошли домой отмечать ее день рождения.

Дома за праздничным столом мы вели себя как ни в чем не бывало. Пили вино, веселились, смеялись, даже пели под караоке, что вообще бывает редко. И Ольга, радуясь, демонстрировала всем свой подарок. А я радовался, что она всем его показывает, и все время ждал и ждал от нее вопроса: «Где ты был всю ночь, скотина?»

Но так и не дождался.

Почему она мне так ничего и не сказала? Не хотела обострять отношения? Считала, что бесполезно, что я все равно что-нибудь совру, действительно просто простила или…

Тогда мне казалось, что действительно просто простила, но сейчас после ухода красавиц, выбирая подарок Марине, я почему-то снова подумал о силе золота. Может быть, действительно в тот день презренный кусок желтого металла все же показал свои магические свойства и закрыл ее глаза. И она меня простила не просто так, а под воздействием его странной энергии? Может быть…

Ведь не просто так я тогда утром подумал о золоте? Вернее, даже не о золоте, а о золотом кольце, которое женщина добровольно надевает на себя и тем самым говорит о своей покорности. Надела, значит, покорилась. А потом это уже входит в привычку. Ну, как у той Гульнары, перед которой Анвар грехи замаливает. Ведь судя по всему, у нее это был не первый и не последний случай. Больше того, скорее всего это даже стало что-то вроде жизненной необходимостью. Вроде бы как компенсацией за причиненный моральный ущерб. Иначе как еще можно было объяснить такое количество золотых украшений, которые опоясывали ее тело? Еще немного – и она превратится в личинку, укутанную золотом, как бабочка коконом. Хм, интересно, а что действительно может вылупиться из женщины, если ее полностью завернуть в золотые украшения? Не бабочка, это точно. Тогда кто? И, вообще, с чего все это начинается? Откуда берется такая страсть женщины к золотым украшениям? Это же ведь ненормально. Кто в этом виноват больше? Мужчина или женщина? Почему такая сила у золота? В чем его власть?

Собрав все свои мысли в кучу, я, наконец, понимаю, что вот уже минут пятнадцать стою и тупо пялюсь в одну точку перед собой, на витрину с золотыми украшениями, и продавщицы давно хихикают и перешептываются за моей спиной.

Что я здесь делаю? Чего хочу?

Еще одно мозговое напряжение. Хочу найти последний подарок для Марины, который бы смог ей сказать, как я ее люблю и что мы расстаемся навсегда. Полный бред. Нет, не бред. Я принял решение. Я остаюсь с Ольгой. Она моя жена. И именно ей я пятнадцать лет назад надел на палец обручальное кольцо. Набираю СМС-ку: «Я тебя люблю!» Кому послать? Ольге. Телефон, пиликнув, сообщает, что сообщение доставлено. Хорошо. Только почему мне для этого требуется усилие. Как будто я не на земле, а где-то на Марсе. Что мне мешает дышать полной грудью?

Я смотрю на золотой браслет, который своей вязью повторяет вязь браслета моих часов. Тех самых, что подарила мне на день рождение Марина. Я понимаю, что такого просто не может быть, но это действительно так. Только золотой браслет чуть тоньше и изящнее.

Тоненько пиликает телефон. Пришла ответная СМС. Я даже не хочу смотреть, потому что знаю, что там написано: «Я тоже тебя люблю!»

Допельдон! Что я делаю! Я прошу показать браслет. Продавщица показывает мне, как он будет сидеть на руке. Идеально. Ей понравится. Обязательно понравится. О чем я думаю? Я понимаю, что думаю о том, что, если сработало с Ольгой, то должно будет сработать и с Мариной! Стоп, что должно сработать? Я же принял решение, это мой последний подарок! Подарок на прощание!

Я принял решение.

Расплачиваюсь, забираю браслет, сердце стучит, как будто я только что украл его, выхожу из магазина. Ярко светит солнце, но оно совершенно меня не радует. Я вообще не вижу вокруг никаких красок. Мир сузился для меня до размеров окошка мобильного телефона. Я набираю СМС: «Привет! Ты где?»

И, только отправив его по адресу, я спохватываюсь. Зачем я это сделал?

Вот в этом и была проблема, которую я на самом деле не хотел замечать. Я мог сколько угодно говорить, что это мой последний подарок для Марины, подарок на прощание. Что я разрываю с ней отношения, но это было не так. Я не могу разорвать с ней отношения. И с женой не могу. Или не хочу. Почему?

С одной стороны у меня было много очень много лет совместной жизни, совместные трудности и лишения, ребенок, память, а с другой стороны… Что с другой? Странно говорить о любви в тридцать семь лет.

Мои мысли бегут по замкнутому кругу. Я вообще не хочу ничего менять в своей жизни, меня все устраивает. Все, кроме одного. Я запутался, как муха в варенье. Любые мои движения приводят только к тому, что я увязаю в ситуации все глубже и глубже. Сколько еще могло такое продолжаться? Где предел? Где край?

Ведь все это: и мои беспокойные сны, и поиски нужной книги, и золото, и непрекращающиеся мысли способом оттянуть время принятия решения.

Допельдон!

Я как мужчина должен был принять решение, которого я совершенно не хочу принимать. И поэтому мне постоянно приходится врать. Врать всем и, прежде всего, самому себе, чтобы удержать равновесие в этом равнобедренном треугольнике. Своими неловкими телодвижениями и мыслями я проверяю на прочность всю эту конструкцию, я дергаю за различные ниточки души, я толкаюсь во все двери, но везде – глухие стены, и получается, что безболезненного выхода из этого треугольника нет.

Мозг отказывается, больше не может его искать, а значит, в силу все того же закона равновесия, в действия вступают другие механизмы.

Снова пищит телефон. Я вижу, что это СМС. СМС от Марины. Я жадно раскрываю его и читаю: «Я в Бородино!» Я ожидал увидеть все, что угодно, только не это сообщение. В Бородино мы должны были поехать с ней вместе. На следующий день после выборов. Или я как всегда перепутал с датой? Какое сегодня число? Почему она в Бородино? С кем? Все эти вопросы мелькают в моей голове в одно мгновение, но набрать их на клавиатуре я не успеваю.

Внутри меня что рвется, я спотыкаюсь и со стоном хватаюсь за правый бок. Нестерпимая боль пронзает все мое тело. Холодная испарина проступает у меня на лбу, а в мозгу выстукиваются слова.

«Рвется всегда там, где тонко!»

Так и происходит… рвется, но только самым тонким местом оказываюсь я сам. Больно.

Здравствуй, глюк!

Безумно больно. Небо словно обрушилось на меня и всей своей мощью ударило по затылку. От перенапряжения рубашка мгновенно взмокла и прилипла к телу. Где я? С трудом ориентируюсь в пространстве. Я стою на обочине дороги и ловлю маршрутное такси. Что со мной? Успокаиваю себя. Наверное, очередной приступ гастрита. Что-то съел не то. Сейчас пройдет. Надо только сесть и расслабиться. Залезаю в маршрутку и проваливаюсь в никуда. Вываливаюсь из небытия напротив музея. Зачем я туда еду?

Нащупываю между ног портфель. Не потерять бы его, там – браслет. Прошу остановить. Мне кажется, что я ору. Но водитель меня не слышит, и поэтому проезжает мою остановку. Приходится возвращаться! «О Господи, за что мне это?»

Сознание четко фиксирует мой первый призыв к Господу и тут же подсказывает: «Не упоминай имя Господа всуе!» Что за бред?! Какое всуе! Я умираю. И сознание услужливо объясняет, поэтому и всуе. То есть бесполезно. Если умираешь, то, значит, скоро предстанешь перед его лицом и будешь за все отвечать. Он Сам тебе расскажет, за что наказывает, а пока выкарабкивайся сам.

Не могу не отметить логичность своего сознания, которое сейчас живет отдельно от моего тела. И судя по всему, прекрасно себя чувствует. А вот тело! Тело! Тело корчится и выворачивается наизнанку. Внутри его, не переставая, работают две сенокосилки и режут-режут внутренние органы на части.

Что я делаю? Куда я иду? Почему я стою перед дверями музея и ищу ключи. Есть же звонок, можно нажать – и мне откроют. Нет, я тупо, упершись лбом в холодную стену, пытаюсь найти в кармане портфеля ключи от двери. Я должен войти сам, не привлекая внимания. У меня все хорошо, только немного живот прихватило.

Боль уже настолько вросла в мое тело, что стала его частью. Притупилась. И вот новый приступ. «О, Господи!» Что? Я снова позвал его! Вот, наверное, Господь и отвернулся от нас, от всего человечества, потому что каждый дурак считает необходимым при каждом пустяке звать Его себе на помощь. Поди разберись, когда надо помогать, а когда ложный вызов. Нет, погоди, дружище, я сам. Сегодня мне твоя помощь не понадобится.

Игорь смотрит на меня во все глаза.

– С кем это ты разговариваешь?

Оп-па, я говорю вслух!

– Ни с кем! Дай мне сесть! У меня живот болит!

Со стоном опускаюсь на стул перед компьютером. Зачем я сюда пришел. Если это гастрит, то надо ехать домой, выпить таблеток, лечь на живот – и к вечеру все пройдет. Потом еще день на сухарях и голом чае – и полный порядок.

Рука сама двигает мышкой и выискивает то самое электронное письмо с приглашение на Бородино. Ну да, вот оно. Праздник будет сразу после выборов, а день рождения у Марины завтра. Тогда что она делает в Бородино? Достаю мобильный телефон, чтобы позвонить ей, но перед этим решаю заглянуть в раздел почты. Читаю: «Я на работе». Не верю своим глазам. Как так могло быть? Я же сам видел, что было написано: «Я в Бородино». Где же это сообщение? Наверное, стер. Но я не помню, чтобы я это сделал. Скорее всего, из-за гастрита. Ведь именно в тот момент меня и скрутило. Сворачиваюсь на стуле в позу улитки и с трудом негнущимися пальцами набираю сообщение: «А что ты там делаешь?» Не замечая идиотизма поставленного вопроса, отсылаю его. Вызываю такси. «Гарик, я домой поеду, что-то мне совсем херово!» И одновременно с этими словами отмечаю, что боль вроде как отпустила, но в тоже время тело стало ватным и чужим. Приходит СМС: «Работаю!» Ну да, вполне логичный ответ, если считать, что перед этим Марина написала, что она – на работе, и совершенно нелогичный, если думать, что первый раз она написала про Бородино. Значит, все-таки письма про Бородино не было. Это был мой глюк.

Здравствуй, глюк! И как же тебя ко мне занесло? Мысли путаются. Темнота.

Я лежу грудью на столе и вздрагиваю от каждого шевеления внутри меня. Нет, не внутри. Игорь трясет меня за плечо.

– Такси приехало! Тебе помочь до него дойти!

– Не надо, я сам.

Хватаю портфель и иду к выходу. Почти на автомате достаю браслет и кладу в нижний ящик стола. Пусть здесь полежит. Дома ему нечего делать. Фиксирую взглядом, как моя рука закрывает ящик. Все, как в замедленном кино. Было бы прикольно, если бы не было так больно.

«О Господи!» Ну, зачем я снова позвал его? Не надо. Я сам. Сам.

Дома – сын. Сидит, играет в компьютер. Удивляется тому, что я пришел так рано домой. Ловлю себя на мысли, что действительно пришел домой рано, только тогда, когда мне стало плохо. Если бы не боль в животе, почувствовал бы угрызение совести, но ему сейчас просто нет места внутри меня.

Какие же все же мужчины слабые. Какой-то вшивый гастрит, а я уже готов всех святых в помощь звать! Валюсь на кровать, заворачиваюсь в одеяло. Мне холодно? Нет, жарко. Раскрываюсь и срываю с себя потную футболку. Брюки тоже мешают. Скидываю и их. Остаюсь в одних трусах. Они тоже мешают, но лежать голым даже у себя дома не могу. Вдруг… кто придет. Господи, какое мне дело до других!

Я не знаю, о чем мне думать. О том, зачем снова позвал Господа или о том, какое мне дело до других?

Мозг в ступоре. Как тот осел, который умер от голода между двух стогов сена из-за того, что не знал от какого стога ущипнуть первый клок сена. Я что тоже умираю? Нет, я должен думать. О чем угодно. Но думать. Так легче переносить боль. Господи, почему она не проходит? Снова – ступор. Перезагрузка программы.

Прихожу в себя в ванной, перегнувшись через белый край ванны, выворачиваю себя наизнанку. Перед глазами только разгрызанные куски таблетки. Желудок не принимает их. А остальное? Ничего нет. Значит, я пустой, совершенно пустой. Смываю остатки таблетки в отверстие для слива и снова остаюсь один на один с белым листом дна ванны. Пытаюсь выдавить из себя новых красок. Но снова впустую. У меня получается только два желтых пятна горько пахнущей желчи. Да уж. Даже на картину импрессиониста-минималиста не тянет. Ее тоже отправляю в слив.

Начинаю замерзать. Сил идти назад к постели нет. Забираюсь в ванну и пускаю теплую воду. Вода это хорошо. Мы все пришли из воды и уйдем туда. Вода принимает меня и вроде бы приносит облегчение.

Я знаю, все пройдет, как только я опустошу желудок, если он пустой, то скоро все пройдет. Скоро все пройдет, скоро, очень скоро. Надо только потерпеть, подождать. Боль уже не резкая, а тягучая обволакивающая. Я пытаюсь убедить себя, что мне небольно. Даже хочу бодренько, как ни в чем не бывало, выскочить из ванной, но жгучая резь снова толкает меня вниз, и я, подломив в локтях руки, падаю в воду, разбрызгивая капли по кафелю.

«О Господи, за что мне такое наказание?»

Нет, мне еще рано думать о господе. Рано. Я не должен его звать. Я смогу сам победить боль, я должен победить ее. Это несложно. Надо только начать думать о чем-то другом, кроме боли, и она уйдет. О чем? О чем-то, что полностью вытеснит из моей головы боль.

Чтобы это могло быть? Что-то приятное?

В дверь стучит сын.

– Пап, у тебя все нормально?

– Да, сынок, я в ванну залез, сейчас живот пройдет, и выйду.

– Ну ладно, тогда я пошел гулять!

– Иди!

Хлопает дверь. Я остаюсь в квартире один. Только кот Барсик трется в коридоре и пытается лапой выцарапать меня из туалета. Пусть пытается. Вот бы его сейчас положить на живот. Говорят, кошки способны забирать боль. Было бы не плохо, но для этого мне надо встать, вытереться и снова лечь.

Нет. Чувствую, я на такой подвиг сейчас не способен. Ванная набралась до краев. Выдираю пробку и пускаю горячую воду мощной струей себе на живот, туда, где больно. Струя из душа действует как массаж и вроде бы смягчает боль. Теперь ее можно терпеть. Но все равно пошевелится я не могу. Любое движение вызывает новые приступы боли.

Снова впадаю в ступор.

Перед глазами начинают мелькать странные образы вперемешку с цветными картинками. Я вижу себя со стороны. Я лежу в ванной, подогнув ноги. В позе младенца. Нет, это не я. Это египетская мумия в саркофаге. Высохшая кожа коричневого цвета с масляным отливом, пустые глазницы, открытый в вечном крике рот. Что она здесь делает? А где я?

Меня нет. Вместо меня эпизоды из только что просмотренных фильмов. Когда я их смотрел? День назад, неделю. Не помню. Но это два фильма: «Связь» и «Доктор Живаго». Почему именно они? А они оба о влюбленных, которым не суждено быть вместе. Странное слово: не суждено. Кому? Кем? Почему они не смогли быть вместе?

Они не смогли справиться с обстоятельствами. Странные слова выстраиваются в хоровод и начинают кружиться в моей голове. Обстоятельства. Не суждено. Не суждено. Обстоятельства… Не суждено…

Говорят, что перед смертью человек видит всю свою жизнь, как будто кинопленку, промотанную назад. Судя по тому, что я ничего из своей прошлой жизни не видел, я не умирал. Но мне очень хотелось этого. Очень. Я звал ее. Я звал смерть. Я молился о том, чтобы она пришла. Мне казалось, что это будет отличным выходом из сложившейся ситуации. Останется только вынуть мумию из саркофага и закопать. Учитывая же, что все равно, все там рано или поздно будет, для мира это будет не такая уж и плохая потеря.

Максимум что скажут, не смог справиться с обстоятельствами. Интересно, а кому-то удавалось, с ними справится, или они всегда сильнее. Как с ними справляться? У кого бы узнать?! Кто знает об этом точно?

Никто. Не справился. Гуд бай! И это правильно! Выживает сильнейший. Слабые этому миру не нужны. Всем пока!

Кто это написал?

Старик, оторвал свой взгляд от паяльной лампы, поправил на переносице пенсе и посмотрел умными подслеповатыми глазами на тускло светящийся экран. В его седой и аккуратно уложенной бороде застыла блаженная улыбка. Он повернул рычажок, и экран стал светлее. Старик похлопал по деревянной коробке, и сквозь эфирные помехи прорвалось несколько невнятных и булькающих звуков: «Гос…госс… Поди! Поди! Подигос! Моги… по…»

Удовлетворенный этим, старик вернулся к распайке микросхемы, которая, как препарированный труп, лежала у него на столе. Олово зашипело и слезой застыло на месте контакта. Запахло то ли ладаном, то ли припоем – и рядом с тусклосветящимся экраном засветился еще один маленький экранчик. Старик поставил паяльник на подставку и удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Сложив руки на груди, он задумчиво опустил голову.

С кухни на фоне гремящей посуды раздался женский голос.

– Ну что там? Все зовут?

Старик, поднял взгляд на экран.

– Не то слово. Совсем совесть потеряли. По каждому пустяку.

С кухни показалась довольно милая женская головка. Она с явным интересом спросила:

– А с тем что собираешься делать? Он вроде отказывался…

Старик устало махнул рукой.

– А, слабак. Чуть приперло, и тоже заныл.

– И что ты собираешься делать?

Старик нахмурился и сердито посмотрел на старуху.

– Это ты у меня спрашиваешь?

Женская головка тут исчезла, как будто растворилась в воздухе, и на кухни снова загремели кастрюли.

Старик прислушался к этим звукам, тяжело вздохнув, и, хлопнув руками по спинкам кресел, так, что они жалобно застонали, поднялся во весь свой могучий рост. Шамкая по каменному полу мягкими тапочкам, вышел из комнаты.

Он вошел в просторный зал и остановился в дверном проеме. С этого места его фигуры не было видно. Только яркий светящийся контур, но зато ему легко можно было обозреть все пространство перед собой. Кухня была заставлена несметным количеством посуды. Казалось, что бесконечные ряды кастрюль, сковородок и тарелок занимают всю территорию от потолка до пола и уходят куда-то за горизонт.

Среди всего этого богатства безраздельно властвовала его жена, его старуха. Она помешивала, добавляла специи, что-то резала, свежевала, чистила кожу, ставила на холодок, убавляла огонь или, наоборот, подкидывала дровишек. Жена одновременно делала сотни миллионов дел – и от этого казалась многорукой, как богиня Шива. Но старик знал, что это всего лишь оптический обман. На самом деле, у нее только две руки. Просто старуха уже давно властвует на этой кухне и умеет рационально рассчитывать свои силы.

Увидев мужа, она зачерпнула половником из аппетитно пахнувшей кастрюльки и дала ему попробовать. Он отхлебнул и смешно покатал варево между щек.

– Хороший суп. Но соли вроде маловато.

Старуха удивленно подняла брови.

– Маловато?

Не стала спорить. Попробовала сама. Покачала головой.

– Ну да. Маловато. Сейчас добавлю.

Старик пошел между рядов, прикладываясь к варящимся блюдам.

– Пусть еще покипит. Здесь достаточно, снимай. А это блюдо у тебя почему-то не получилось… Кто это? Что добавляла?

Старуха шла, уперев руки в боки, и на каждое его слово отвечала двумя или десятью многосложными фразами.

– Что ворчишь, как старый хрен! Как будто не знаешь, кто. Что сказал, что и добавляла. Все строго по рецептуре.

Старик удивленно поднял брови.

– Какой рецептуре? Ты что городишь, костлявая.

Бабка, как невинная девка, замигала глазами и достала откуда-то из фартука толстую белую книгу.

Вот! Ты же сам дал мне почитать. Сказал интересно. А там было несколько рецептов. Вот я и попробовала…

Старик нахмурился и удивленно уставился на представленную ему книгу. Взял ее в руки и, подслеповато щурясь, прочитал название.

– Вронский? Астрология. Что за бред? Я же тебе дал самой почитать, развлечься, а ты что наделала? А если я тебе Библию дам почитать или труды Ленина, ты и из нее похлебки варить будешь?

– Э, милай, да похлебки из чего угодно можно варить, лишь бы ингредиенты были свежие.

Старик поморщился, будто у него заболел зуб, и наугад открыл страницу. Попробовал читать.

– Дева никогда не будет счастлива со стрельцом. Ему лучше подходит овен. Тьфу, что за бред.

Понюхал.

– Совершенно не свежее. И сколько народу ты этим накормила?

Старуха заворчала.

– Все, что накормила, все мое. А не нравится, сам вставай к плите.

Старик тут же сменил тон.

– Ну, ладно-ладно. Не злись. А этому ты тоже варила по рецепту из книги?

Старуха утвердительно кивнула головой. Удивительно, но, разговаривая со стариком, она ни на мгновение не останавливалась и продолжала резать, чистить, помешивать, солить, перчить и добавлять специй. Старик вздохнул: «И как? Ему понравилось?» Старуха пожала руками: «Да вроде! Особенно не жаловался. Как все!» Старик зачерпнул половником из похлебки еще раз и снова попробовал.

– Ну, ладно. Пусть будет, как есть. Теперь уже все равно ничего не исправишь.

Старуха отвернулась и довольно хмыкнула.

– А то. Будто я тебя не знаю.

И, стараясь, задобрить старика, протянула ему пирожок.

– На лучше этого попробуй.

Старик откусил и восторженно замычал.

– М-м-м. Вкусно. А чего такой маленький?

– А ты как хотел? Счастья много не бывает. И не кроши. Ешь аккуратно. А то вон уже две крошки в кастрюлю упали.

Старуха зачерпнула со дна гущи.

– Где теперь их искать?

Ничего не нашла и со злость уронила половник в кастрюлю. Половник булькнул и ушел на дно. Ровная, как стол, поверхность ярко-красного супа, которая еще даже не стала кипеть, сначала всколыхнулась, а потом снова выровнялась. Как будто ничего не бывало. Старуха со злость плюнула.

– Ну вот. Что ты наделал?! Не можешь есть нормально. Что теперь из этого получится?

– Ладно, не ворчи. Добавь сюда побольше цинизма, можешь взять из моих личных запасов, и пусть служба доставки первым же рейсом отправляет. Главное, чтобы не остыло. И все будет нормально.

Старуха посмотрела на своего старика из-под густых бровей.

– Кулинар, блин. Ладно, что с этим делать будем?

Старик пожал плечами.

– Не знаю. А какая разница?

– Ну, все же. Слово новое придумал.

Бабка достала изо рта вставную челюсть и пошамкала вдруг опустевшив ртом.

– Как его там? Допельдон!

– Слово это я придумал, а ему на ухо шепнул, чтобы он к нему смысла добавил. Сюжета поинтереснее. И как видишь без толку.

Старик потряс в руке белой книгой.

– Да и как он может что-то придумать, если у него в голове такая каша?

Старуха всплеснула руками.

– Опять я виновата.

– А кто? Я что ли? Я – продюсер. Я сценария не писал. Я ему только идею подбросил!

– Я тоже этой галиматьи не писала? Мне какой материал принесли, я с тем и работаю.

– Вот ты как дело поворачиваешь? Не выйдет.

В руках старика вдруг неизвестно откуда появился железный посох, который он поднял над головой, готовый обрушить его на голову ненавистной старухи, но в этот момент вдруг раздался стук в дверь.

Старик и старуха одновременно посмотрели сначала на дверь, а потом друг на друга.

– Кто это? Это кто? – сказали они практически одновременно, выступив в качестве эха друг для друга. И в ответ услышали тоненький срывающийся голосок.

– Здравствуйте. Я – сценарист. Разрешите Вам свой сценарий предложить?

Старик и старуха снова переглянулись и противно засмеялись.

– Сценарист! Как же мы про тебя забыли? Так это ты все написал?

Старуха вытерла о передник нож, а старик приготовил к бою свой посох.

– Ну-ка, иди сюда! Сейчас мы с тобой разберемся! Будешь знать, как чистые листы бумаги портить. Это из-за тебя у нас ни одного блюда не получается. И хоть бы один талантливый сценарий принес! Все какая-то серость! Стой, куда побежал! А ну-ка, остановись!

Смех старика и старухи, многократно усиленный отражением от полированных до зеркального блеска кастрюль, превысил все мыслимые нормы, превратился в милицейскую сирену и металлический голос сурового гибддешника.

– Водитель! Последний раз повторяю. Немедленно остановитесь и прижмитесь к обочине!

…Я очнулся от того, что услышал вой сирены. Милиция? Откуда? Меня тряхнуло. Я в машине. За мной гонятся. Кто? Почему? Куда я еду? Где Марина? Я открыл глаза. Действительно, я в машине. Зеленый обшарпанный «пазик». Напротив меня сидит Ольга. Она смотрит на меня грустными глазами. У нее в руках целлофановый пакет с моими вещами. А Я посмотрел на место водителя. Рядом с ним какая-то женщина. У нее прямые светлые волосы. Марина? Она здесь? Как так получилось? Этого не должно было быть? Я же ведь…

Я застонал. Женщина повернулась, посмотрела на меня грустными глазами и произнесла.

– Больной потерпите еще чуть-чуть. Уже подъезжаем.

Ее голос вернул меня на землю. Я посмотрел на Ольгу и спросил:

– Что со мной? Куда мы едим?

Она ответила, но я не услышал ее голоса, просто прочитал по губам:

– В больницу. У тебя подозрение на аппендицит.

Я снова закрыл глаза. И вдруг подумал: «Вот он – настоящий допельдон!»

...

Жуковский, отель «ФОН-МЕКК», 2006–2008 гг.

* * *

АВТОР БЛАГОДАРИТ СВОИХ ДРУЗЕЙ:

Дмитрия Орлова и его жену Ольгу,

Светлану Труфанову и Николая,

Сергея Мельникова за терпение и понимание.

Без всех Вас ничего бы не было!

СПАСИБО ВАМ!

БОЛЬШАЯ ЧАСТЬ КНИГИ,

ЕСЛИ НЕ ВСЯ,

БЫЛА НАПИСАНА В СТЕНАХ

ОТЕЛЯ «ФОН МЕКК»

Ул. Амет-Хан Султана, 35,

САМОГО УЮТНОГО и ДОМАШНЕГО

В НАШЕМ ГОРОДЕ ОТЕЛЯ.

Автор сердечно благодарит хозяев отеля, настоящую семью

КОЛОСКОВЫХ

Эльвиру Николаевну (Элю) и Александра Юрьевича за гостеприимство и искренность!

Оглавление

Часть первая

Начало

День, после которого будет все хорошо!

Улыбка бога!

Пицца, пиво, секс и DVD

Кому подарить слово?

Как разбудить медвежонка?

Глоток воздуха

Фемина флайенсы

Ошибка президента

Разговоры о счастье

О деньгах и счастье

Сексуальная энергия

О смерти

О родителях

Об опыте

О перемещениях в пространстве

О перемещениях во времени

О цветах и подарках

О шашлыке

О глазах и губах

О губах и глазах

О жуках и волчьем вое

Разговор ни о чем

Ночной полет

Песочные часы. три соблазна

Крылья под каблуком

Часть 2 Год спустя

«Здравствуй, ревность!»

Свободен!?

Простые коварно-денежные отношения

Ресторан. «Улица». Ресторан.

Три пакетика фисташек

Тест на «Цезаря»

Разные понятийные аппараты

О честности

Понедельник – день тяжелый

День рождения слова

Маленькая жизнь

Шепот

Дежа вю

Семьдесят девять минут

Параллели

Вокзал

Отклонение от маршрутов

Фонтаны

Нервы на разрыв

Две тысяча второй бегемот…

Рвется там, где тонко?

«Стоп, снято!»

Бразилия – страна диких обезьян

О пользе спама

Секс втроем

Комфорт души

Гроб на колесиках

Поезд истории

Эффект бабочки

Карданный вал

О подарках

Золотые джунгли

Власть колец

Здравствуй, глюк!

Кто это написал? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg